Туманы сами не рассеиваются
Карл Вурцбергер








Настоящая книга целиком посвящена жизни подразделений пограничных войск Национальной народной армии ГДР.

Автор, сам опытный пограничник, со знанием дела пишет о жизни и службе воинов, показывает суровость и романтику армейских будней, увлекательно рассказывает о том, как днем и ночью, в любую погоду несут свою нелегкую службу пограничники на западной границе республики.






Карл Вурцбергер

Туманы сами не рассеиваются





Туманы сами не рассеиваются

роман





1


Начинался обычный осенний день. Восточный краешек неба постепенно светлел. С каждой минутой становились четче контуры леса. В кронах деревьев зазвенели первые птичьи голоса. Возле опушки леса мирно паслись косули. Прикрываясь темнотой, еще сохранившейся под кронами деревьев, к наблюдательной вышке на верхушке холма, отделявшего опушку леса от пограничной полосы, шли два пограничника.

Фельдфебель Ульф Рэке, держа автомат наготове, двигался в нескольких шагах за ефрейтором Раудорном. Бросив взгляд на наблюдательную вышку, он тихо прошептал:

— Кажется, они еще внизу, но уже недалеко.

Раудорн, не останавливаясь, молча кивнул ему.

Спустя минуту они встретились с пограничным нарядом, охранявшим этот участок. Один из пограничников спросил у них пароль, а потом подошел к Ульфу Рэке и тихо доложил:

— Товарищ фельдфебель, патруль в составе ефрейтора Кампе и рядового Шота несет охрану государственной границы. Происшествий нет.

Рэке протянул ему руку.

— Все тихо?

— Так точно. Вокруг, кажется, ни души. По крайней мере, мы ничего подозрительного не заметили.

Фельдфебель поднес к глазам бинокль, оглядел затянутую тонкой дымкой тумана контрольно-следовую полосу и с улыбкой спросил:

— Сегодня вы, товарищ Кампе, кажется, в последний раз на этом участке? Любопытно узнать, что чувствует пограничник, который через несколько дней снимет форму и поедет домой.

Ефрейтор, рослый худощавый парень с веснушками на лице, тихо засмеялся:

— Разумеется, я очень рад, товарищ фельдфебель. Хотя…

— Хотя? Что «хотя»? — спросил Рэке.

— Как обычно… Такое не скоро забудешь. У вас-то еще вся служба впереди.

Рэке кивнул, посмотрел на контрольно-следовую полосу, которая тянулась по просеке, и ответил задумчиво:

— Да. Два года… Осталось почти два года.

— Плюс три прошедших, итого пять, — с уважением подытожил Камне. — Что вы будете чувствовать перед демобилизацией?

Фельдфебель по-детски поджал губы, подумал несколько секунд и уклончиво ответил:

— Трудно сказать. Думаю, это будет зависеть от того, что случится за эти два года. Ну ладно, оставим это. — Стряхнув с себя задумчивость, он выпрямился и приказал: — Через десять минут заступайте на пост. Пограничная охрана ФРГ проводит обычно ровно в семь воздушную разведку вдоль государственной границы. Докладывайте быстро и точно! Выполняйте!

Кивнув Раудорну, который с задумчивым видом стоял в сторонке, фельдфебель двинулся вперед.

Когда они вышли из леса, прилегавшего к границе, огненный диск солнца уже выкатился из-за горизонта. Шли друг за другом, держа оружие наготове.

Рэке внимательно осмотрел изъезженную полевую дорогу, которая петляла по косогору. По обочинам желтела жухлая трава. Внизу, в туманной дымке, вырисовывалось здание пограничной заставы Таннберг. Из села выезжали на поля два трактора.

Пограничники остановились. Рэке закурил и, повернувшись к молчавшему Раудорну, сказал:

— Мне еще три призыва придется провожать на гражданку, старослужащие уходят, новобранцы приходят… А уж потом и до меня очередь дойдет. Все движется… Знаешь, когда я вижу демобилизованных, у меня на душе всегда скребут кошки. Не то зависть просыпается… не то тоска.

Угловатый, почти на голову ниже Рэке ефрейтор не без иронии заметил:

— И это говоришь ты? Лучший командир отделения в части?

— Не надо высоких слов, — засмеялся Рэке. — Я делаю свою работу так же, как и другие, не лучше и не хуже. Может быть, иногда немножко больше думаю. Но, между прочим, люди всегда радуются будущему. Я, например, радуюсь тому, что буду учиться. Это ведь естественно.

— Химия?

— Да. А что?

Ефрейтор немного помолчал, а затем заметил с легким упреком.

— Не знаю, нужно ли тебе об этом говорить. Последнее время кажется, что ты мысленно витаешь где-то далеко. В лаборатории или в аудитории…

— Чем ты можешь это доказать? — раздраженно спросил Рэке.

— Пожалуйста. Последние недели ты все свободное время сидишь над своими учебниками…

— Ну и что? — почти весело прервал его Рэке. — Ты думаешь, я начну учиться с пустой головой? Пять лет перерыва в наше время вполне достаточно, чтобы многое забыть, притом наука, дорогой мой, на месте не стоит! Все это нужно учитывать. Ты считаешь, что я не прав?

Раудорн покачал головой:

— В принципе нет. Однако и здесь нужно работать.

Рэке затоптал свою сигарету и, нахмурив брови, спросил:

— Хочешь сказать, что я запустил работу? Ну, выкладывай начистоту.

— Пока еще нет.

— Что значит «пока еще нет»?

Ефрейтор немного помедлил, потом подошел к Рэке поближе и сказал:

— Но скоро это произойдет, если ты вовремя не одумаешься. Когда я с тобой познакомился, ты был героем части: корректный, последовательный, с чертовски точными взглядами на мелочи, которые другие не замечали или просто не хотели замечать. Каждое твое решение было не только хорошо продумано, но и исходило вот отсюда, — он постучал себя по груди и добавил: — Теперь же все изменилось.

— Чепуха. Ты все преувеличиваешь.

— Ничего я не преувеличиваю. Могу даже назвать тебе причины.

— Интересно. Называй, я слушаю.

— Ты, видимо, устал. Три года твоя служба шла гладко, ты привык к этому и теперь думаешь, что она гладко будет идти, даже если ты перестанешь работать.

— Ладно, хватит!

— Дай мне договорить! Ты решил, что твоего прежнего опыта тебе хватит до конца службы.

— Ты с этим не согласен? — насмешливо спросил Рэке. — У тебя другое мнение?

— Нет. Нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Смотри, чтобы твой опыт не стал тормозом. А то сядешь на мель раньше, чем думаешь.

Рэке пристально посмотрел на товарища и пробормотал:

— Любишь ты красивые слова говорить, дорогой мой. Не будь ты комсоргом, я бы тебе сказал.

Ефрейтор кивнул, на лице его появилась печальная улыбка.

— Вот видишь, раньше ты таких слов мне не говорил. Ты не просто устал, но еще и зазнался… Ах, Рэке, Рэке! Я тебе вот что скажу: в эстафете бегун имеет право сойти с дистанции только тогда, когда он передаст палочку другому. Только тогда, и не раньше.

Они молча смотрели друг на друга, пока Рэке не рассмеялся. Он обнял Раудорна за плечи и потянул за собой:

— Ты слитком честный парень, чтобы на тебя обижаться. Теперь пойдем.

Раудорн отвел его руки, постоял немного и сказал:

— Я говорю серьезно, Ульф. Через несколько дней приедут новички. Не забудь о нашем разговоре.

* * *


Примерно в это же время в кабинете начальника пограничной заставы Таннберг находились два офицера. Обер-лейтенант Гартман, заместитель по политчасти, стоял, опираясь на подоконник, а лейтенант Альбрехт, командир взвода, в котором служил Рэке, сидя читал лежащие перед ним листки.

Гартман выпрямился, шумно вздохнул и твердо сказал:

— Мы должны наконец решить, товарищи, как быть с рядовым Кольхазом. Остальные вопросы, я думаю, вам ясны. Я за то, чтобы перевести его в отделение фельдфебеля Рэке. Откладывать больше нельзя. Через пять дней к нам прибудут новички. Что скажешь, товарищ Альбрехт?

Лейтенант задумчиво посмотрел на Гартмана и, постукивая пальцами по столу, ответил:

— Если верить служебной характеристике, этот Кольхаз — твердый орешек даже для такого командира отделения, как Рэке. Заносчив, дерзок и уже успел получить два взыскания, хотя служит всего ничего. Этого, пожалуй, многовато. Ни с кем не дружит… Кроме того, официально он числится в четвертом взводе. Как я объясню его перевод Рэке?

Последние слова были обращены к начальнику пограничной заставы капитану Куммеру, сидящему за письменным столом и молча слушавшему разговор. Это был коренастый плотный мужчина лет пятидесяти, в черных волосах которого только появились первые седые пряди.

— Я думаю, это не проблема, — сказал он с явным тюрингским акцентом, — меня смущает другое.

Капитан облокотился на стол, покрутил между ладонями карандаш и добавил:

— Мне кажется, Рэке уже не тот, что был раньше. Вы разве не заметили, товарищ лейтенант? В чем причина, как вы думаете?

Альбрехт посмотрел на жилистые руки капитана и ответил:

— Да, я заметил в нем перемены. Вы спрашиваете меня о причине: я считаю, что это временный отдых. Просто передышка. У каждого когда-нибудь кончаются силы.

Гартман покачал головой:

— Рэке — и передышка? Не говорите чепухи! Он полон энергии, как никто другой. И вы знаете, куда он ее расходует? Он зубрит химию.

Альбрехт откинулся на спинку стула. Провел рукой по темно-русым, спадающим на лоб волосам, проговорил:

— Я знаю. И считаю, что это не так плохо.

Гартман подошел ближе, сел за стол напротив Альбрехта.

— Я бы тоже считал, что это неплохо, товарищ Альбрехт, если бы это оставалось в разумных границах, — сказал он. — Последнее время парню все легко давалось, и он решил, что достаточно работать вполсилы, чтобы все шло так же хорошо, как и раньше.

— Вот здесь вы попали прямо в точку, — поддержал его Куммер.

— Итак, теперь вопрос ясен, — подвел итог Гартман. — Если человек на своем месте не имеет возможности расти дальше, ему надо дать более сложную работу.

— Ну хорошо, а как ты собираешься с ним об этом говорить? — рассмеялся Куммер.

— Попытаюсь подействовать на его совесть. Я просто спрошу, возьмет ли он к себе Кольхаза на воспитание, и таким образом сразу убью двух зайцев.

Куммер обменялся взглядом с Альбрехтом и удивленно заметил:

— Но это не соответствует уставным правилам и нашим старым традициям.

— Ну и что же? — возразил Гартман. — Кольхаз тоже не похож на остальных. Так что же?

Куммер прикусил нижнюю губу, подумал несколько секунд, склонив голову набок, и сказал:

— Хорошо… Да, вот еще что: как быть, если он все же откажется?

— Он не откажется, — ответил Гартман. — Можешь мне поверить. — Он снова повернулся к Альбрехту и внимательно посмотрел на него. — Ты неважно выглядишь. Тебе с твоим желудком давно следовало бы обратиться к врачу. Не тяни, а то будет поздно…

После обеда Гартман вызвал к себе Рэке. Он расспросил его о том о сем, а затем стал рассказывать о рядовом Вольфганге Кольхазе, который вскоре должен был прибыть в часть.

Рэке слушал не особенно внимательно, он рассматривал Гартмана, его волосы, выгоревшие надо лбом.

Вдруг офицер нагнулся над столом и спросил:

— Вы не догадываетесь, почему я вам это рассказываю?

Рэке удивленно взглянул на командира и растерянно ответил:

— Нет. Я думаю… Нет, я и правда не знаю.

— Что вы скажете, если мы переведем Кольхаза в ваше отделение?

Фельдфебель мгновенно сообразил, какого солдата ему хотят дать, и, собравшись с духом, холодно ответил:

— Но прибывшие уже распределены. В мое отделение зачислены рядовые Поль, Кениг и Райнгард.

Гартман улыбнулся;

— Ну, если вас беспокоит только это… то это не проблема. Ну, так согласны?

— А почему именно ко мне?

Гартман встал, подошел к фельдфебелю, который тоже встал:

— Я объясню. Вы опытный воспитатель, уже через три года службы получили медаль «За отличную пограничную службу». К тому же вы член партийного комитета.

Заметив нерешительность и удивление в глазах фельдфебеля, спросил:

— Вас еще что-то беспокоит?

— Нет. То есть да. Ваше предложение кажется мне несколько необычным. Раньше об этом не просили, а приказывали.

Гартман с облегчением рассмеялся:

— Вы правы. Мы пока еще не отказались от такого метода. А если я сегодня решил поступить иначе, значит, на то есть причины.

Он взял со стола несколько листков и протянул их смущенному фельдфебелю со словами:

— Не теряйте мужества. Вот вам его автобиография и характеристика, через два часа скажите, что вы об этом думаете. Согласны? И не торопитесь. Обдумайте все как следует.

— Разрешите идти?

— Идите.

Рэке повернулся кругом и вышел из кабинета.

«Что бы это могло значить? — думал он. — Почему именно мне предоставлено право выбора? Почему командир не решил сам?

Вольфганг Кольхаз… Наверное, один из тех, кто вечно чем-нибудь недоволен. Фантазер какой-нибудь. Ну, да посмотрим».

Он сел за стол и начал читать бумаги. Ветер стучал в окно каплями дождя. Темнело.

В биографии солдата, на первый взгляд, не было ничего необычного. Двадцать лет, в десять лет потерял отца. В восемнадцать окончил школу, ушел из дому и работал в газете. Однако через полгода потребовал расторжения договора. До призыва в армию еще дважды менял работу.

Последние строчки заинтересовали Рэке, он улыбнулся, затем громко рассмеялся. Косым, несколько вычурным почерком в автобиографии было написано: «Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я решил изменить свое имя. Для меня очень важно, чтобы меня называли не Вольфганг, а Вульфганг».

Рэке еще раз пробежал глазами это место. «Итак, фантазер или в своем роде большой шутник, — думал он. — Значит, Вольф ему не подходит, только Вульф. Ну что же, чем бы дитя ни тешилось… Хорошо, если дальше хуже не будет». Но дальше было хуже. Написанная несколько дней назад характеристика свидетельствовала о том, что Кольхаз не сжился с коллективом.

В период одиночного обучения Кольхаз дважды получал дисциплинарное взыскание, причем во второй раз — строгий выговор за нарушение дисциплины и порядка в подразделении. Больше из скучного текста характеристики ничего нельзя было выяснить.

Кончалась характеристика следующими словами: «Рядового Кольхаза целесообразно поместить в крепкий, надежный коллектив, способный поручиться за его дальнейшее воспитание».

Рэке скривил губы в усмешке. «От таких всегда стараются избавиться», — подумал он, еще раз перечитывая характеристику. Первое, заочное, знакомство с Кольхазом состоялось.

Рэке встал, подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу. В темноте было трудно что-либо рассмотреть. Дождь прошел, и лишь отдельные капли ударялись о стекло и сбегали вниз извилистыми дорожками.

«Если верить характеристике, то Кольхаз замкнутый человек, одиночка. Встречаются и такие. Но если я соглашусь взять его к себе, он, чего доброго, мне остальных солдат взбаламутит. Три опытных пограничника демобилизуются, а Шонер и Раудорн стали разводящими. Когда в отделении есть такой сумасброд, многое может пойти не так, как надо. А что будет, если я откажусь? Гартман, конечно, сделает вид, что ничего не случилось, но… Нет, так не пойдет. Принимать такое решение нельзя, не обдумав все как следует. Если бы он сказал: «Бери его — и точка!», то все было бы ясно. Но так… К тому же я о нем так мало знаю, — думал Рэке. — Сегодня я не дежурю. Вечер свободный. Надо съездить в батальон и поговорить с командиром взвода Кольхаза».

Взяв бумаги, Рэке пошел к Гартману. Старший лейтенант был один. Увидев Рэке, он спросил:

— Это вы? Так быстро?

— У меня к вам просьба, — сказал Рэке. — Я хотел бы съездить в часть, где служит Кольхаз, и поговорить с командиром взвода. День у меня сегодня свободный.

— Просьба несколько необычная, товарищ Рэке…

— Простите, — перебил его фельдфебель, — но предоставлять подчиненному право выбирать себе солдат — тоже не совсем обычно.

Гартман посмотрел на него уже спокойно. Рэке ожидал от офицера резкого замечания, но старший лейтенант лишь сказал:

— Хорошо, поезжайте. Здесь я вам ничего не могу возразить… Отметьтесь у ротного фельдфебеля, что уезжаете по служебному поручению, я его предупрежу. — Он подошел к Рэке и посмотрел ему прямо в глаза. — Меня все-таки радует, что вы просите об этом. Последнее время мне казалось, что свою энергию вы растрачиваете не туда, куда нужно…

* * *


Казармы учебного подразделения были построены большим четырехугольником на невысоком холме, неподалеку от расположенного в долине военного городка. У ярко освещенного входа Рэке ждал офицер.

Крепко пожав Рэке руку, он представился:

— Шиндлер, Зигфрид Шиндлер. А вы, значит, знаменитый Рэке?

— Почему знаменитый? — удивился и в то же время несколько обрадовался столь необычной характеристике Рэке.

— А что, разве не так? Ну ладно, оставим это. Так вы ко мне?

Рэке кивнул. Имя командира взвода он узнал у Гартмана перед самым отъездом.

— Речь идет о Кольхазе, о Вольфганге Кольхазе из вашего взвода.

Шедший впереди Шиндлер неожиданно обернулся и воскликнул:

— О господи, опять этот Кольхаз! Почему он вас интересует?

Рэке подумал, стоит ли ему сразу открывать все карты, потом сказал:

— Я познакомился с его характеристикой и хотел бы побольше узнать об этом человеке.

— Тогда пойдемте, — пригласил Шиндлер, — у меня не слишком много времени, но выпить по чашечке кофе мы все же успеем.

— Может, лучше просто пройдемся?

— Хорошо. Моя жена не сегодня-завтра должна родить. Прошла целая неделя сверх срока. Я, кажется, с ума сойду.

— Тогда я не буду вас долго задерживать. Вы мне расскажете все, что о нем знаете.

— Хорошо.

Они шли по мокрому от дождя плацу, и Шиндлер рассказывал.

Во взводе Шиндлера Кольхаз находился с первого дня службы. Любознательный и спокойный в первые дни, он вскоре стал отдаляться от других солдат, а в последнее время вообще начал нарушать воинскую дисциплину, высказывал недовольство трудностями.

— Какими трудностями? — спросил Рэке.

— Например, тридцатикилометровым маршем. Приблизительно на полпути просто остановился и сказал: «К такому маршу я не приучен, товарищ унтер-офицер. Мне очень жаль, но это так». Мне ничего не оставалось, как отправить его назад в санитарной машине. В результате мой взвод единственный в роте пришел к финишу не в полном составе.

Тем временем они дошли до столовой, но кофе там уже не было. Шиндлер предложил зайти на минутку к нему домой. Рэке согласился.

Они удобно уселись в комнате Шиндлера. Офицер продолжил свой рассказ:

— Вы можете говорить Кольхазу что хотите, хоть кол у него на голове тешите, а он стоит на своем. К тому же он постоянно ворчит. Представьте себе: однажды на политзанятии он встал и без всякого смущения заявил: «Человеку, воспитанному при социализме, чуждо солдатское сознание». Причем сказал он это с таким спокойствием, что я от удивления рот раскрыл. Самое страшное заключается в том, что он убежден в своей правоте, понимаете?

— И что же вы ему ответили?

— Взвод весь вечер пытался доказать ему, что он не прав, но безрезультатно. Как горох об стенку.

— За что он получил взыскания?

— Хорошо, что вы об этом спросили. Это вам нужно знать… — Шиндлер вынул из портфеля какой-то листок бумаги, расправил его на столе.

— Это происходило на занятиях по ПВО. Я сидел сзади и смотрел, как ребята занимаются. Вдруг заметил, что Кольхаз время от времени посматривает в окно, а потом что-то пишет на бумажке, лежавшей у него в тетради. После занятий я сказал ему, что видел, как он, вместо того чтобы слушать материал, писал письмо или еще что-то. Он дерзко посмотрел мне в лицо и без смущения протянул записку. Вот она! — Шиндлер подал через стол записку.

Рэке взял ее и стал читать:
		Когда



		Преисподняя вспугивается



		И разверзаются земля и небо,



		Когда вокруг все гибнет



		В плеске мечты



		И страха,



		Хочу стать раковиной



		На дне морском



		И слушать



		Вечную тишину…








Рэке еще раз прочел стишок, на миг задумался, затем спросил:

— Что же вы сделали? Говорили с ним о стихотворении?

— Конечно. Мы долго объясняли ему, что учеба не развлечение, что на занятиях учат необходимым вещам, но увы! Он встал, начал протестовать, заговорил о возвращении человечества к средневековью, о варварстве и прочей ерунде. И нес ахинею до тех пор, пока не получил выговор за плохое поведение на занятии. А как же с ним еще можно было поступить?

— А стихотворение? — спросил Роке. — Его точку зрения на учебу пока оставим. Однако в стихотворении он выражает свои взгляды. Об этом надо бы поговорить.

Шиндлер сочувственно посмотрел на Рэке и покачал головой:

— Чистая белиберда. Преисподняя, раковина, вечная тишина… Что за бред? У нас конкретных дел по горло, нужно успешно завершить учебную программу. Вы сами знаете сегодняшние требования.

— Знаете, в двадцать лет человек чем-то похож на строительную площадку, где все в росте, все изменяется чуть ли не каждый день. — Рэке улыбнулся. — Уже готовые дома стоят рядом с еще не достроенными. У многих домов только заложен фундамент, и еще есть много свободного места… Если вы придете на такую площадку и захотите что-то построить, то сначала нужно проверить грунт. А то может оказаться, что строишь высотное здание на песке: на фундаменте, который предназначен для хижины…

— Вы вполне оправдываете свою репутацию, — прервал собеседника Шиндлер, задетый его тоном. — Дома, которые мы строим, стоят на прочном фундаменте. А то, что человек не успел сделать за двадцать лет, он тем более не сделает за полгода. Этого не сможет никто и вы, кстати, тоже.

— Извините, — примирительно сказал Рэке. — Вы, конечно, правы, и я вас ни в чем не упрекаю. Но здесь есть одно «но», и доказательство тому это стихотворение…

— Согласен, — улыбнулся Шиндлер. — Вы, наверное, хотите выслушать вторую историю. Кстати, она произошла всего несколько недель назад… Наш патруль встретил его в маленькой пивной на окраине города, когда ему положено было быть в части. Он, разумеется, испугался, да что толку. Он там писал стихи, видите ли, совершенно забыв о времени… Мы говорили с ним, как с ребенком, объясняли, что так вести себя нельзя, что в армии все должны соблюдать дисциплину. Все напрасно! Он заявил нам, что поэзия не нуждается ни в каком попечительстве. Если бы это зависело от него, он бы только писал стихи, ни на что не обращая внимания. И меньше всего на время. Командир взвода пытался еще раз ему по-хорошему объяснить, что в армейской жизни дисциплина имеет очень важное значение. Но он ответил, что его это не устраивает и что если он должен приноравливаться к жизни, то пусть и она к нему приноравливается. Это уж было слишком. Пришлось объявить ему строгий выговор с предупреждением. С тех пор он еще больше замкнулся. Он делает только то, что ему приказывают, не больше и не меньше, и все время молчит. Сейчас он, наверное, в спортивном зале.

— Я хотел бы на него посмотреть, — сказал Рэке, — но так, чтобы он этого не заметил и не написал по данному поводу стихов.

Шиндлер, подумав немного, сказал:

— Хорошо, идемте. Вы увидите его через окно.

Они отправились к спортивному залу. Было сыро и холодно.

— Вот еще что, — начал Рэке. — Не может быть, чтобы неправ был всегда только он. Может, вы расскажете еще что-нибудь?

— Кроме двух-трех случаев, когда он вел себя не так, как всегда…

— Что же было? Расскажите! — настаивал Рэке.

— Ну, например, на уборке картофеля в сельскохозяйственном кооперативе. Я боялся, что парень начнет отлынивать и опозорит все отделение, а случилось наоборот. Он работал как одержимый, не пререкался и вырыл на своем участке картошку раньше всех. Я его спросил, почему он на работе ведет себя не так, как на службе. Он посмотрел на меня так, как будто впервые увидел, и ответил: «Работа как специфически человеческая деятельность составляет, в конце концов, смысл жизни». Так или примерно так, я уже точно не помню.

— Хорошо, — воскликнул Рэке, — он прав!

— Или история со сбором средств для Вьетнама, — продолжал Шиндлер. — Наша рота обратилась ко всем солдатам полка с призывом собрать деньги в фонд помощи детям Вьетнама. И что вы думаете? Берет он свое денежное довольствие и на виду у всех кладет сорок марок на стол, ровно половину. Ребята ему говорят: «Ты с ума сошел». Он посмотрел на них, даже не могу сказать как, и, ничего не сказав, ушел. После обеда вызвали его к командиру роты и спрашивают, что его побудило к этому. При разговоре присутствовали все командиры взводов и унтер-офицеры. Он встал и отрубил: «Я потому не жалею денег, что ненавижу войну и все, что с ней связано. Потому, что я не принадлежу к числу тех, кто в пылу бесполезных разговоров и формального осуждения забывает о деле. А дело стоит вначале. Это еще Гёте сказал».

— Удивительно! — воскликнул Рэке. — Да, он смелый парень.

— Некоторые из офицеров стыдливо опустили глаза. Ротный сохранил самообладание и у всех на виду положил еще пятьдесят марок на лист. В итоге наша рота сдала больше, чем все другие, вместе взятые. Вот какой он парень! Поди пойми его!

— Почему же об этом не упомянуто в характеристике? — спросил Рэке. — Там лишь вскользь говорится о его положительных качествах, но ничего конкретного. После вашего сегодняшнего рассказа о нем складывается совсем иное представление.

— Я не знаю, как так получилось… Вообще-то вы правы…

В этот момент дверь спортзала распахнулась. Вошел какой-то солдат, на миг остановился и тотчас же вышел. Шиндлер схватил Рэке за руку и прошептал:

— Это он! Теперь мы его упустили.

Рэке, который увидел в проеме двери лишь узкое лицо солдата и непокорный вихор, поблагодарил его за информацию.

Они направились к КПП.

— Кого вам дают кроме него? — спросил Шиндлер, когда они вышли за ворота.

— Рядовых Кенига и Поля.

— Кениг из нашей роты, — заметил Шиндлер. — Он у нас самый высокий. Думаю, больше метра девяносто. А Поля я знаю лишь по имени. Ну, надеюсь хоть чем-то да помог вам.

— Разумеется, спасибо, — поблагодарил Рэке. — А знаете, что мне понравилось в этом парне? Его удивительная искренность в словах и поступках.

— Во всяком случае, желаю вам удачи.

— Спасибо… Вам еще далеко?

— Нет, рядом.

— Тогда садитесь, подвезу.

* * *


Через несколько дней новички прибыли в часть. Рэке узнал среди них Кольхаза.

Вот неуклюже спрыгнул на землю последний солдат, который на целую голову был выше других. «Это и есть Кениг, — подумал Рэке. — Ему придется заказать кровать по особой мерке».

Когда были выгружены и вещи, новичков построили, чтобы познакомить с распорядком дня и распределить по отделениям. Рэке, стоя перед строем, наблюдал за тремя солдатами, которые были назначены в его отделение.

Кениг был самым высоким. Рэке обратил внимание на большие руки солдата, которые тот не знал, куда деть.

Поль был среднего роста, широкоплечий, спортивного телосложения. Светлые глаза и брови, светлые, коротко подстриженные волосы. Рэке сразу почувствовал симпатию к этому парню, который был, возможно, моложе его года на два.

Он улыбнулся, кивнул ему и взглянул на Кольхаза, который стоял у левого крыла машины, с удивлением уставившись на два значка на груди Рэке. На узком бледном лице Кольхаза прежде всего бросался в глаза плотно сжатый рот с опущенными вниз уголками. Нельзя было точно сказать, то ли он у него от природы такой, то ли от пренебрежительности.

«Как я должен его встретить? — размышлял Ульф. — Видимо, он из тех, кто придает особое значение первому впечатлению. Чего он ждет от меня как от командира отделения?»

Новичков распустили, дав им два часа времени на размещение и знакомство со старослужащими.

«Ну, пора», — подумал Ульф, одернул китель и подошел к троим солдатам, которые стояли у своих вещей.

Кениг от волнения перебирал пальцами, Поль нагнулся над своим рюкзаком, а Кольхаз безучастно смотрел прямо перед собой.

Ульф заметил, что оба солдата выпрямились и застыли по стойке «смирно». Он подошел к Кольхазу и сказал:

— Добро пожаловать к нам в роту. Надеюсь, мы с вами поладим.

Последние слова он произнес с улыбкой.

— Чтобы ладить, нужно вместе послужить. Вы начальник, а я подчиненный, так что наши отношения предусмотрены уставом.

— Я за то, чтобы мы ладили, — повторил Ульф, все еще улыбаясь. — Когда нужно будет показать свои начальнические права, я покажу.

— Это ваше право! — заметил Кольхаз с иронией. — Про вас разное рассказывали, а я вас представлял другим.

— Каким именно?

— Высоким, представительным…

— Не все великаны. — Рэке протянул Кольхазу руку. — Итак, попытаемся быть друзьями.

Кольхаз пожал протянутую ему руку.

— Я рад, что меня направили в ваше отделение, — сказал Поль.

— Надеюсь, вы не раскаетесь, товарищ Поль. Хотя у нас сладкой жизни нет. — Рэке засмеялся.

— Ее, конечно, нигде нет. Да я этого и не жду.

— Где вы работали до армии?

— Я техник. В последнее время занимался математикой, работал над устройством робота.

— Чем намерены заниматься дальше?

— После армии пойду учиться. Хочу стать кибернетиком.

Рэке подошел к Кенигу, который смущенно переминался с ноги на ногу, не зная, куда ему смотреть. Он поздоровался с ним за руку, так, что его ладонь полностью исчезла в ладони Кенига, и, посмотрев на него снизу вверх, воскликнул:

— Черт возьми, какой же у тебя рост?!

— Метр девяносто два, — ответил солдат на чистейшем саксонском наречии, широко улыбаясь. — Мой отец обычно говорит: «Это ничего, тебе можно служить два срока, раз уж бог наделил тебя таким ростом». — Он пожал плечами и добавил: — Все имеет свои и преимущества и недостатки…

— Кто вы по профессии? — прервал его Ульф.

— Крановщик на стройке.

— Хорошо. Об этом мы поговорим в другой раз. Пойдемте, я покажу вам, где вы будете жить.

Солдаты взяли свои вещи и последовали за ним в казарму. Фельдфебель Рэке первым вошел в просторную, выкрашенную светлой краской комнату и показал на три свободные койки и тумбочки.

— Один час вам на размещение. Какой порядок должен быть в казарме, вы прекрасно знаете. Вот шкафчик ефрейтора Шонера. Можете посмотреть, какой в нем порядок…

Кольхаз, поставив рюкзак и чемодан возле своей койки, подошел к шкафу и, открыв его, удивленно воскликнул:

— Вот наглядный пример из «Армейского обозрения»! Это из-за нас товарищ ефрейтор так старался?

— Возможно, — ответил Рэке. — Товарищ Шонер — мой заместитель.

— А-а, тогда понятно…

— Вы так считаете? — спросил Рэке, почувствовав иронию в голосе солдата.

— Так точно. Заместитель — это тоже начальник. Он также должен быть примером для солдат.

Рзке повел новичков в комнату унтер-офицеров, открыл свой шкафчик и сказал:

— Перед вами не образец из армейской газеты, но все же посмотрите.

— Извините меня, — сконфуженно пробормотал Кольхаз, краснея. — Я не то хотел сказать.

— Но сказал. Я спокойно реагирую на такие колкости. И вот еще что: в военном деле старание важно, порой даже очень, только для совершенно других целей, товарищ Кольхаз. Теперь устраивайтесь. Через час я приду и все проверю.

Когда солдаты вышли из комнаты, Рэке подошел к окну, задумался. Послеобеденное солнце освещало все каким-то особенным, прозрачным осенним светом, а листья каштанов, растущих по склону холма, переливались всеми цветами радуги — от нежно-желтого до ярко-пурпурного.

Вспомнив весь разговор, Ульф решил, что он вовремя прервал беседу с Кольхазом. Но как ее снова продолжить? Он понял и то, что такого человека, как Кольхаз, любая неуверенность в позиции другого лишь еще больше убеждает в своей собственной правоте. Он как сейсмограф, который отмечает малейшее сотрясение и регистрирует его. Это требует от каждого, кто с ним разговаривает, точного выражения своих мыслей.

«Это будет дуэлью, — пронеслось в голове Раке, — дуэлью между ним и мною, возможно, между ним и всем отделением. Все будет зависеть от того, кто убедительнее будет излагать свои мысли».

Через час Рэке вошел в казарму. Кольхаз развешивал над своей койкой маленькие картинки; Поль заправлял свою койку; Кениг стоял перед наполовину убранным шкафчиком и рылся в белье.

— Ну что? — спросил его Рэке. — Что-то не ладится?

— Нет, нет, товарищ фельдфебель! — воскликнул Кениг и выпрямился. — Со мной всегда так: копаюсь, копаюсь, пока все сделаю. Мой отец мне не раз говорил: «Ты нос вытащишь — хвост увязнет».

Рэке еле сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Продолжайте, товарищ рядовой. Вам осталось совсем немного.

Вещи в шкафу Поля были тщательно уложены, Кольхаз тоже постарался. Рэке похвалил обоих, но сразу же пожалел об этом, так как Кольхаз мигом возразил:

— Не знал, что в армии обращают внимание на такие пустяки. Раз нужно — значит, нужно. Зачем же хвалить за это?

— В подразделении должна быть чистота и порядок, — сказал Ульф. — Без мелочей не сделаешь главного.

— Можно и по-другому, — возразил Кольхаз, — просто не обращать внимания на мелочи. Большое дело требует жертв!

— Вы шутник, товарищ Кольхаз. — Рэке улыбнулся. — Настоящий шутник! «Большое дело требует жертв»! Мы на самом деле можем пожертвовать чем-то ради нашего общего дела, но не порядком и чистотой.

— Могу я считать, что мои слова были поняты как шутка? — спросил Кольхаз.

— Конечно, — ответил Рэке. — Будем считать их шуткой. Кто же станет всерьез опровергать необходимость военной дисциплины в армии?

Он подошел к койке Кольхаза и начал рассматривать картинки, которые тот только что повесил: две гравюры в аккуратных рамках и украшенный витиеватым орнаментом пергамент, на котором красиво было написано какое-то стихотворение.

— Что это? — спросил Рэке и показал на один из рисунков. На нем был изображен одноэтажный домик на фоне осеннего пейзажа. — Это ваш родной дом?

Рэке сразу же почувствовал, что сказал что-то не то, так как брови Кольхаза от удивления поползли вверх, и он сказал:

— Сразу видно, что вы не знаете Веймара. Если бы вы там хоть раз побывали, то не стали бы спрашивать… Это домик, в котором жил Гёте, товарищ фельдфебель-…

«Черт меня дернул спросить», — с досадой подумал Рэке, я вслух сказал: — Вы улыбаетесь, товарищ рядовой? Я действительно не был в Веймаре и не видел домика Гёте, но я этого поэта читал и люблю.

— Вот как! — удивился Кольхаз, чуть заметно улыбаясь. — Да, вы умеете защищаться.

— Надеюсь, теперь мы квиты, — сказал Рэке и пошел к выходу.

У самой двери он вдруг вспомнил, что хотел спросить, какие стихи написаны на пергаменте. Они показались ему очень знакомыми, однако он никак не мог вспомнить, чьи они. Он задумался на секунду, но потом все же покинул помещение казармы.




2


Вечера стали заметно холоднее. Над руслом ручья, который петлял вокруг деревни, поднимался туман, расстилавшийся над землей тонким полупрозрачным покрывалом.

Ульф поежился. Он поднял воротник шинели и зашагал быстрее. Тропинка, ведущая от погранзаставы до Таннберга, была неровной, но Ульф так хорошо знал ее, что ни разу не оступился и не попал ни в одну из ям, наполненных грязной водой.

Кто-то шел ему навстречу. Это был унтер-офицер из четвертого взвода.

Узнав Раке, он сказал:

— Ах, это ты! В деревню направляешься?

— К Готфриду Трау, — ответил Ульф.

— Это учитель, что ли?

— Да. Он преподает в десятом классе. И помогает пограничникам. Несколько лет назад он сам командовал здесь ротой.

— Что? У нас? Я об этом ничего не знал.

— Ты же сам здесь еще недавно. Всего хорошего. У меня мало времени. — Ульф зашагал дальше.

Готфрид Трау жил в центре деревни. Он сам открыл дверь, удивленно уставился на Рэке сквозь стекла очков, а потом обрадованно воскликнул:

— Ну, здорово! Я уже думал, что тебя и не увижу вовсе.

Они прошли в кабинет Трау.

— Не обращай внимания на беспорядок, — сказал хозяин, убирая со стола и стульев книги и тетради. — Жена уехала на несколько дней к своим старикам. Оба мальчика заболели. Свинка, говорят… Садись. Водки выпьешь? Нет, угощу я тебя лучше грогом. Минутку… — Не дожидаясь ответа, он вышел на кухню, откуда вернулся с гранеными стаканами в руках.

— Вода как раз вскипела, сахар бери сам. Итак, что случилось? — спросил он, садясь.

— Мне нужен твой совет, — начал Рэке без обиняков. — С сегодняшнего дня у меня в отделении появился солдат, который пишет стихи.

— Так, юный лирик.

— Еще какой! — Рэке развернул лист бумаги со стихами. — Почитай.

Трау прочитал, наморщил лоб, прочитал еще раз.

— Что-то слишком путано, — пробормотал он наконец, взяв в руки свой стакан. — Никакого понятия о размере. Что-то вроде крика, стихийного протеста…

— Этот стишок написан на занятии по боевой подготовке, — объяснил Ульф, — когда преподаватель объяснял принцип действия ядерного оружия. Ты понимаешь?

— Ишь ты! — воскликнул Трау. — Интересно, это уже кое-что проясняет.

Он встал, взял стакан, выпил горячий грог маленькими глотками, а затем сказал:

— В сущности, все очень просто. С детства нам только и внушали: самое важное, что у нас есть, это наша жизнь. Она дается только один раз, следовательно, нужно умело пользоваться ею, и так далее и тому подобное…

— Я не считаю, что ты опровергаешь это, — прервал его Рэке с иронией в голосе. — Именно ты.

— Если тебе нужен мой совет, дай мне высказаться, — возразил Трау. — Мы еще можем поспорить. Кольхаз больше всего боится потерять на войне жизнь. Именно поэтому и хотел бы он стать раковиной, когда наступит ад. Ты понимаешь?

— Он хочет держаться особняком во всем.

— И да и нет. Он хочет держаться особняком, потому что он не верит в то, что мы достаточно сильны, чтобы предотвратить войну. С другой стороны, он по-своему протестует против войны.

— Этого я не понимаю. Тогда его протест направлен в какой-то мере против нашей армии, а мы никому не угрожаем войной.

— Конечно нет, но этого Кольхаз еще не понял. Поэтому он и протестует против солдатской службы вообще. Молодой человек как строительная площадка, на которой готовые дома стоят рядом с недостроенными, а у многих заложен только фундамент. Я слышу это от тебя не в первый раз и сам уже не раз говорил это другим, но Кольхаз не понимает прописных истин, даже если повторять их много раз. Стройплощадка Кольхаза пока еще не расчищена, ты понимаешь? При этом парню совсем неплохо, когда ты на ней спотыкаешься. Парень цепляется, как колючка, за каждое твое слово. Ты должен быть сторожем, а то он тебя подловит, прежде чем ты это заметишь. Прежде всего такие индивидуумы любят честность. Он ни на что так болезненно не реагирует, как на пошлость, нерешительность или скрытую ложь. Если ты на этом попадешься, ты для него больше не существуешь…

— Я еще никогда не лгал товарищам, — прервал его Рэке. — Может быть, порой ошибался, но никогда не лгал.

Трау подошел к полке с книгами. Раскрыв одну, он положил ее на стол и спросил:

— Ты спрашивал о стихах над его койкой?

— Да.

— И они показались тебе знакомыми?

— Да, но я не знаю, откуда они.

— Это они?

Рэке прочел стихотворение, удивленно вскинул брови:

— Да, они.

— Это одно из известных стихотворений Гёте, — сухо заметил Трау. — Входит в программу средней школы, мой милый.

— Проклятье, я чуть было не спросил, не он ли его сам написал! — Рэке сокрушенно покачал головой. — Хотя ерунда все это! Все мы солдаты и поставлены сюда для того, чтобы прежде всего охранять наш участок границы. Ты понимаешь?

— Понимаю, но с трудом, — ответил Трау. Он покачал головой и не без иронии добавил: — Не обижайся на меня, но тебя не всегда поймешь. Иногда ты удивительно хорошо умеешь обращаться с людьми, иногда ведешь себя как новичок. Ты говоришь, что все мы должны прежде всего защищать границу. Все это правильно, но выполнить такую задачу может только хорошо слаженный коллектив, ну, например, отделение.

— Кольхаз — это не отделение, а одиночка!..

— Что значит «одиночка»? — прервал его Трау. — Цепь бывает крепка только тогда, когда достаточно крепко каждое отдельное ее звено. Твое отделение сможет выполнить боевую задачу только вместе с Кольхазом. Ты этого тоже не понимаешь?

Рэке задумчиво посмотрел на Трау, который был на два десятка лет старше его.

— Разумеется, я это понимаю, — ответил он. — И несмотря да это, что же мне делать, если завтра в мое отделение прибудет художник, послезавтра — врач, а потом — математик и каждый из них будет предъявлять мне свои требования? Это несправедливо. Согласись, так дело не пойдет.

— Вряд ли врач станет требовать, чтобы ты удалил ему аппендикс, а Кольхаз — чтобы ты писал для него стихи. Все они хотят одного: чтобы их понимали… Такие, как Кольхаз, в большинстве своем люди впечатлительные, они выступают за справедливость, но порой не учитывают действительности, из которой вытекает необходимость того или иного действия. Они берут в руки газету и читают: «Нашей главной задачей является сохранение мира». А рядом с этим написано что-нибудь о маневрах, о границе по Одеру-Нейсе и о необходимости постоянно быть впереди. Но они не всегда понимают, что мы должны готовиться к войне хотя бы по той простой причине, чтобы сохранить мир.

— Да, но…

— Никаких «но»… Я уже знаю, что ты хочешь сказать. Тут помогает только терпеливое повторение одной и той же истины. До некоторых она доходит лишь тогда, когда они сами нос к носу столкнутся с суровой действительностью. Правда, позже такие скорее жизни не пожалеют, но задание выполнят.

— Это значит, я каждый раз должен искать к нему особый подход, — заключил Рэке. — Я должен его упрашивать, в то время как другим я просто приказываю, и так до тех пор, пока он не соизволит понять…

— Нет!

— Тогда что же?

— Как раз к нему-то и не нужен специальный подход, с него ты должен требовать всегда, когда считаешь нужным. Тебе, правда, будет нелегко. Он должен почувствовать твою твердость в каждом поступке. Он, разумеется, будет противиться, возмущаться, но наконец подчинится. Если при этом ты проявишь хоть немного участия к его личным интересам, ты победишь.

— Тебя послушаешь, так подумаешь, что все очень просто, — проворчал Рэке и начал листать книгу, которую Трау положил перед ним на стол.

— Совсем не просто. Напротив, будь начеку!

— Перед кем? Перед Кольхазом?

— Нет. Перед самим собой. Не думаю, что твоих знаний на него хватит. Это только начало.

Рэке кивнул. Прежде чем попрощаться, он попросил томик стихов Гёте.

— Возьми. Спросишь, если чего не поймешь, — сказал Трау.

Дойдя до двери, Рэке обернулся:

— Знаешь, мне кажется, что это будет дуэлью мнений.

— Возможно, — согласился Трау. — Только не забывай, что даже в такой дуэли бывают победители и побежденные. Смотри не окажись побежденным.

Рэке возвращался в роту. Туман сгустился, и в отдельных местах тропинку было совсем не видно.

В комнате унтер-офицеров никого не было. Рэке лег на кровать и начал читать Гёте. Читал до тех пор, пока его не сморила усталость. Книга выскользнула из рук. Была полночь. Он встал, погасил свет и вскоре крепко заснул.




3


В последующие дни погода была капризной и прохладной. Дни проходили без особых событий. Новичков познакомили с пограничной заставой и со старослужащими солдатами. Постепенно они стали привыкать к новому месту.

Рэке внимательно приглядывался к Кольхазу. Он заметил, что тот ест небрежно и без аппетита, часто стоит у окна и, погруженный в свои мысли, смотрит на приграничный лес. А на одном из занятий, когда руководитель рассказывал новичкам о традициях заставы, Рэке заметил, что Кольхаз скептически улыбался.

Однажды он увидел Кольхаза стоящим под деревом, которое уже наполовину сбросило свой осенний наряд. Солдат наклонился вперед и смотрел вдаль, затем вытащил из кармана блокнот и принялся что-то торопливо записывать.

В воскресенье перед обедом Рэке вызвали к командиру взвода. Лейтенант стоял у окна и ждал его.

— Как дела? Что делают новички? — спросил он и движением руки пригласил фельдфебеля сесть.

Рэке подобный вопрос нисколько не удивил.

— Ничего, — ответил он, — в сущности, все идет нормально. Кениг немного медлителен и любит прихвастнуть, но со временем это пройдет. Поля можно сделать моим заместителем, когда Шонер весной демобилизуется. Остается один Кольхаз…

— Как он себя ведет? — прервал его лейтенант. — Что делает?

Рэке подумал и нерешительно ответил:

— Упрямый он очень. Изображает из себя героя-одиночку и, вероятно, нравится сам себе в этой роли.

— Я случайно узнал, что на одном из литературных вечеров в своем родном городе он читал стихи. Свои стихи, которые, мягко говоря, попахивали пацифизмом. Он тогда был в отпуске, это до того, как он прибыл к нам. Любопытно, не правда ли?

Рэке опустил голову и, чувствуя себя немного смущенным, сказал:

— Одно из этих стихотворений я знаю…

— Откуда? Он вам сам его показывал?

— Нет, мне дал его бывший командир. Вот оно…

Лейтенант взял листок, сел и начал читать, а Рэке в это время рассказал ему, при каких обстоятельствах это стихотворение было написано.

— Я сознательно не сказал вам об этом, — проговорил он. — Чтобы ему не пришлось начинать у нас с чересчур тяжелым багажом.

Лейтенант задумчиво посмотрел на Рэке, прочитал стихотворение еще раз, беззвучно шевеля толстыми губами. Вернул листок со словами:

— То, что вы умолчали об этом, еще ничего не меняет. От этого не легче ни ему, ни нам. Ну, хватит об этом. Теперь, по крайней мере, ясно, о чем он думает. Возникает вопрос: как нам с вами его перевоспитать?

— Быстро перевоспитать человека нельзя, товарищ лейтенант. Для этого нужно время.

— Сколько? — спросил Альбрехт. — Как вы думаете, сколько времени?

Ульф попытался улыбнуться, но улыбки не получилось. Избегая взгляда лейтенанта, он неуверенно проговорил:

— Возможно, год, возможно, больше. Некоторым людям вообще не удается перевоспитать себя.

— Кольхазу удастся?

— Думаю, да.

— Откуда такая уверенность?

— Трудно объяснить. В двух словах не скажешь…

— Интуиция подсказывает? — заметил Альбрехт. — Но, товарищ фельдфебель, не можем же мы ориентироваться только на нее…

— Простите, — перебил Рэке, — я хочу только попытаться… Кольхаз ненавидит войну больше чумы.

— Думаю, чуму скорее боятся, чем ненавидят.

— Согласен, страх здесь тоже есть, но не только он один. Иначе это было бы плохо.

— Почему?

— Страх испытывают к непонятным вещам, с которыми не знают, как справиться. Страх парализует человека. Он делает его неспособным трезво оценивать опасность. Ненависть — это другое чувство. С ненавистью страх преодолеть легче. Ненависть придает силы. Без нее трудно было бы, к примеру, преодолеть инквизицию и фашизм.

— Согласен, — кивнул лейтенант, — но фашизм еще не побежден окончательно. А вы уверены, что Кольхаз владеет своими чувствами?

— В какой-то степени да, — ответил Ульф, — он понимает, что страх унижает человека, но еще не совсем научился управлять своей ненавистью. Наоборот, подчас оба управляет им. Вот его и нужно научить управлять ею. Надо дать ему понять цену ненависти и цену любви. Если он это поймет, то скорее умрет, чем отступит от своего.

Лейтенант встал, подошел к окну и сказал:

— В данном случае ваша теория хромает. Вы просите год на его воспитание. В течение года он будет у нас, и за это время мы должны сделать из него хорошего пограничника.

— Да.

— Выслушайте меня внимательно, хотя ничего нового я вам и не скажу: каждый солдат-пограничник несет ответственность за свой участок границы. Кто-то сказал: где пройдет косуля, там пройдет и человек. А где пройдет человек, пройдет и целая дивизия. Мы же с вами обязаны денно и нощно охранять государственную границу, мы в ответе за каждый ее метр.

— Я знаю это, — сказал Ульф. — Но вот Кольхаза знаю пока мало, однако это не самое главное. Он наш товарищ, мы должны сделать из него хорошего защитника родины.

Альбрехт подошел к нему.

— Хорошо. Но я не могу дать вам на его воспитание целый год, товарищ Рэке.

— Я постараюсь уложиться в меньший срок, хотя это будет зависеть не только от меня.

— Знаю, и все же либо мы сделаем это до того, как его назначат начальником поста, либо это будет неверный ход. Впрочем, можете полностью на меня рассчитывать.

— Спасибо, товарищ лейтенант!

— Значит, все остается так, как задумано: Кольхаз поступает сегодня же в ваше распоряжение. Действуйте.

— Слушаюсь.

* * *


Около полудня погода прояснилась. Когда Кольхаз и Рэке вышли из расположения роты, ярко светило солнце. Ветер гнал еще тяжелые черно-серые облака на восток, но перед самым заходом солнца небо стало уже ярко-голубым и безоблачным.

Они шли друг за другом по каштановой аллее. На деревянном мостике через ручей сделали короткую остановку.

— Вы уже привыкли у нас? — спросил Ульф.

Кольхаз засмеялся и сказал, что ожидал этого вопроса.

— А что смешного в моем вопросе?

— Я смеюсь потому, что вопрос ваш хоть и избитый, но все равно в какой-то мере неожиданный. А это уже смешно.

— Бывает, что вопросы задают, не рассчитывая на ответ. Жаль, что сейчас вы просто не сказали: «У меня все в порядке».

— Что я могу вам сказать? Прошла всего одна неделя. За это время я узнал, как зовут ребят из отделения, познакомился с несколькими жителями Таннберга, имею приблизительное представление о том, где проходит государственная граница. Большего от меня пока и требовать нельзя.

— Вам здесь нравится?

— Нравится? — переспросил Кольхаз. — Не знаю. Я как-то не думал об этом. До сих пор я уяснил себе одно: в армии отдают приказы, которые надо выполнять независимо от того, нравятся они тебе или нет.

— Минуточку! Вот вы говорите: приказы, приказы! Приказы действительно надо выполнять без разговоров. Это верно. А вы не задумывались над тем, что, собственно, такое приказ?

— Как это что? Приказ — это требование, указание, которое нельзя обойти… Одним словом…

Рэке помог найти нужные слова.

— Абстрактно приказ — средство для выполнения общественных нужд, — сказал он. — Человек, как существо общественное, не может существовать вне общества. Значит, в своей деятельности он должен учитывать интересы этого общества и подчиняться им. Дисциплина — это хорошо, но она зависит от личной ответственности каждого.

— Да, я знаю. Приказ необходим. При любых обстоятельствах он должен быть выполнен, потому что он тесно связан с воинской дисциплиной, с ответственностью каждого… А на кого вы хотите возложить ответственность? На кого, я спрашиваю? На командира?! В таком случае каждый американский солдат во Вьетнаме, который, получив приказ, убивает ни в чем не повинных мирных жителей…

— Постойте-ка!

— …И, я хотел сказать, каждый негодяй может спокойно сослаться на то, что он-де только выполняет приказ. И ничего больше. Где же настоящий критерий между справедливостью и несправедливостью?

— Вы сбиваете меня, товарищ Кольхаз. Как здесь можно сейчас говорить о приказах и воинской дисциплине, не говоря о том, кому и для чего они нужны? Кому служат? У нас государство рабочих и крестьян, следовательно…

— Старо! — воскликнул Кольхаз. — Это я уже сто раз слышал.

— Но, видимо, не продумали до конца. Утверждение Галилея «и все-таки она вертится» повторялось тысячи раз, но не утратило из-за этого своей правильности. Думаете, в нашем с вами споре не то же самое? Вы отдаете себе отчет в том, что это значит: в немецком государстве существует армия, новая армия, служащая не целям войны, а целям мира?

Кольхаз задумался. Склонив голову набок, он покусывал сорванную травинку.

— Итак, армия для мира. Хорошо, но какая мне от этого польза, если мне придется умереть за мир? Я хочу жить. Человек рожден, чтобы жить, а не для того, чтобы убивать!

На лице Рэке промелькнула улыбка.

— Каждый хочет жить, и я тоже. Но человек не может сам себе выбрать эпоху. У него два выхода: либо оставить все как есть и жить, приспосабливаясь, либо попытаться изменить мир. В наше время, когда мир находится под угрозой, нельзя рассматривать себя как пуп земли. Счастье отдельного человека возможно лишь при счастье всех! Кто этого не понимает, товарищ Кольхаз, тот никогда не поймет смысла жизни!

— Вы слишком строги, — сказал Кольхаз, немного помолчав.

— Порассуждаем потом, — предложил Рэке, — время у нас еще будет.

Они подошли к опушке леса. Фельдфебель объяснял Кольхазу их сегодняшнее задание. Им надлежало проверить половину патрулей, а затем в течение часа наблюдать за деятельностью западногерманской таможни и пограничной охраны.

— Вы пойдете немного впереди и будете вести наблюдение вперед и вправо. Оружие держать наготове. Вперед!

Через несколько минут они подошли к полосе заграждений и свернули на тропинку, ведущую к патрульным постам. Рэке внимательно всматривался в тщательно проборонованную контрольно-следовую полосу. Одновременно он старался не упустить из виду и Кольхаза, который должен был вести наблюдение за местностью, лежащей по ту сторону границы. Почти сплошь она была покрыта хвойным лесом. Тесно переплетаясь друг с другом, темно-зеленые ветви склонялись почти до земли, не давая возможности что-либо увидеть. Только местами вдали мелькала прямая как стрела лесная дорога.

Когда тропинка позволяла идти рядом, Рэке показывал Кольхазу следы диких зверей, объясняя, чем они отличаются друг от друга, перечислял названия местности, указывал наиболее опасные места, где чаще всего может появиться враг.

Кольхаз слушал эти объяснения равнодушно, не задавая никаких вопросов.

«Или он боится, но старается скрыть это, или он не представляет опасностей, которым подвергаются пограничники, — думал Ульф. — И то и другое плохо и может привести рано или поздно к роковой ошибке. Каждый пограничник должен знать об опасности, не должен бояться ее, быть готовым смело и решительно действовать в любой обстановке. Иначе и быть не может. Чем быстрее новичок поймет это, тем лучше. Но как объяснить ему это?»

Вдруг Кольхаз остановился и поднял с земли листок бумаги.

— Что это? — спросил Рэке.

Кольхаз протянул ему листок:

— Листовка какая-то.

— Надо немедленно сообщить на заставу.

Они повернули назад. У ближайшего замаскированного телефона Рэке позвонил на заставу и доложил об обнаруженной листовке. После этого они продолжали проверку постов.

— Как они их сюда забрасывают? — спросил Кольхаз, указывая на листовку.

— С помощью воздушных шаров, — объяснил Рэке. — Запускают их в воздух при нужном направлении ветра.

Кольхаз кивнул.

Прошло около часа, прежде чем они остановились отдохнуть. Граница в этом месте делала петлю в юго-западном направлении. Она шла по невысокому холму, пересекала шоссе, а потом тянулась через поле.

Они пошли по опушке леса, параллельно границе. Прячась за густыми кустарниками, вышли к крайней точке своего участка. На ходу Ульф тихо уточнял задание. Справа от них лежала каменистая дорога, которая вела в долину, а потом через границу на ту сторону. Кольхаз вел наблюдение за дорогой и местностью левее ее, Рэке осматривал правую часть местности.

Через некоторое время слева подошли двое пограничников, которые проверяли вторую половину патрулей, и в ту же минуту с той стороны границы послышался громкий шум моторов.

— Запомните этот звук, — заметил Рэке, — это шум моторов бронетранспортеров погранохраны ФРГ, мы их сейчас увидим. Очень важно, чтобы пограничник ночью по звуку определил место, откуда он исходит.

— Ясно, — согласился Кольхаз, — но я ничего не вижу.

Ульф объяснил, что за лесом дорога огибает холм.

— Иногда их пограничники, чтобы сократить путь, едут прямо по просеке, но обычно они пользуются шоссе, и тогда их с нашей стороны не видно. А вот и они! Пригнитесь, а то нас заметят.

В этот момент из лесу на поляну вынырнула машина, развернулась, и Кольхаз увидел, как из кузова на землю спрыгнули пять пограничников и водитель.

Кольхаз впервые видел так близко западногерманских солдат; он наблюдал, как они, с автоматами на ремне, переговариваясь и шутя, шли к шлагбауму. Разговоры они прекратили только тогда, когда подошли совсем близко к контрольному пункту, который находился справа от холма и был еще виден.

— Возьмите бинокль, — прошептал Рэке, — и запоминайте, что делают эти ребята. Особое внимание обратите на знаки различия, форму одежды и оружие.

— Меня интересуют их лица, — пробормотал Кольхаз и взял бинокль. — У человека в двадцать лет и более должно быть свое лицо.

— Ну и что же вы видите?

— Подождите. Я еще не рассмотрел их.

Рэке молчал, поглядывая на Кольхаза, стараясь отгадать, что же он скажет. Тот вскоре опустил бинокль и сказал:

— У них самые обыкновенные лица, какие можно встретить повсюду. Они такие же, как и все остальные. Что-то я не заметил на них зверского выражения и тупости.

— Возможно. Но эти солдаты служат людям, которые…

— Пожалуйста, не надо газетных фраз, — перебил его Кольхаз, — я их достаточно наслушался.

— А вы сами что о них думаете?

— Думаю, что и здесь и там есть солдаты. А когда парня забирают в солдаты, его не спрашивают, хочет он служить и армии или нет.

— Ну и?..

— Разве не ясно? Иногда нам говорят, что в их стране несколько безумцев толкают на бойню миллионы безвольных глупцов. Но ведь там десятки тысяч людей выступают против войны.

— Ну и что?

— Разве не понимаете?

— Нет, — решительно ответил Рэке. — Вы называете известные факты, которые, собственно, никто не оспаривает, но которые ничего не изменяют!

— Мы все время говорим о разном, — заметил Кольхаз.

— Объяснитесь толком, — строго сказал Рэке. — Вы хотите сказать…

— Я считаю неправильным ставить клеймо убийцы и поджигателя войны на каждого, кто носит военную форму, — заявил Кольхаз.

— Каждые пять из десяти носят форму потому, что так нужно, потому, что у них нет иного выбора. Однако решающим фактором является то, в какой армии служит человек, какую власть он охраняет с оружием в руках.

— Какую власть? — переспросил Кольхаз. — Вы упускаете из виду, что за границей тоже есть партия, которая входит в состав правительства и членами которой являются многие рабочие.

Тогда Ульф, забыв, где они находятся, воскликнул:

— Ответьте мне, только прямо: эта партия экспроприировала капиталистов?!

— Нет…

— Она прогнала к чертовой матери баронов и помещиков и отняла у них землю?

— Вы слишком многого хотите…

— Да или нет?

— Нет…

— Нет, ничего этого она не сделала. Она оставила все как есть и менять ничего не собирается. Неужели вы не понимаете, что эта партия просто смеется над надеждами рабочих и других людей доброй воли?

— Поживем — увидим, — возразил Кольхаз. — Я считаю, нам еще рано судить об этом.

— У нас нет времени ждать. Я видел своими глазами, как к нам с той стороны перебросили лозунг: «Немец, не стреляй в своих братьев!»

— Что же в нем плохого?

— Все! Кто стрелял в Руди Арнштадта? Кто убил Петера Геринга и Эгона Шульца? Кто, я спрашиваю? Кольхаз, чудак человек, неужели вы не видите их намерений? Не понимаете, что вас хотят провести.

Кольхаз хотел что-то ответить, но тут зазвонил звонок потайного телефона. Рэке взял трубку. В то же время он заметил, что два пограничника ФРГ перешли границу и, стоя у самого заграждения, бросали что-то через проволоку, а другие охраняли их, держа наготове оружие.

В трубке послышался взволнованный голос дежурного:

— Почему молчите, что случилось? Соседние посты уже давно доложили обстановку.

Докладывая обстановку, Рэке не сводил глаз с противника… Один из западных пограничников с трудом сдерживал рвущуюся с поводка овчарку. Когда спустили собаку с поводка и она рванулась вперед, Ульф понял, что там происходило.

— Внимание! Они, наверное, бросили на заграждение кусок мяса, собака же побежит за ним и обнаружит минное поле.

Собака большими скачками неслась к заграждению. Она подлезла под проволоку и принялась бегать взад-вперед, отыскивая мясо.

— Не может быть, — испуганно прошептал Кольхаз, — так нельзя! Мы должны что-то сделать!

В этот момент раздался глухой взрыв, собака взлетела на воздух и шлепнулась на землю в нескольких шагах от места взрыва.

Пограничники с той стороны, весело смеясь, достали карты и что-то нанесли на них.

— Проклятье! — пробормотал Рэке. — Действовать надо было раньше, теперь уже поздно. Вместо того чтобы выполнять приказ, я занимался болтовней с этим желторотым. Господи, до чего же он меня довел!

Он хотел позвонить на заставу и доложить о случившемся, но не успел, так как увидел неподалеку командира взвода с дежурным подразделением.




4


— Как вы, опытный командир, могли заняться болтовней при выполнении служебного задания? А еще член парткома, — начал свой выговор Гартман.

— Я и сам не знаю, как все получилось. Разговаривая с Кольхазом, я чуть-чуть отвлекся…

Сидевший рядом с Альбрехтом капитан Куммер покачал головой.

— Не будем спорить попусту, — сказал он. — Вы заметили момент нарушения границы?

— Нет.

— Вы заметили, откуда у них появилась собака?

— Нет. Возможно, они привезли ее с собой в бронетранспортере, но точно я этого сказать не могу.

— Вот так да! За эти две минуты они спокойно могли ухлопать вас обоих. За две минуты можно было натворить черт знает что! Тебе хоть это понятно? — горячо говорил Гартман.

— Понятно…

— Тогда не верти вокруг да около, — возмутился Гартман. — Битый час мы твердим тебе свое, а ты нам — свое. Так мы ни до чего не договоримся!

Рэке откинулся на спинку стула, взглянул на всех по очереди и сказал:

— Но что же мне было делать?

— Дело в том, что ты нарушил устав, — заметил сидящий рядом с Рэке Раудорн.

Ульф хотел резко ответить, но его перебил Гартман:

— Ты грешишь против правды…

— В этом меня нельзя упрекнуть! — вскочил Ульф. — Я рассказал все как было. Спросите Кольхаза. Он подтвердит.

— Да нет, — успокоил его Куммер, — никто не сомневался в том, что вы говорите правду. Речь идет о вашем поведении как старшего дозора…

— Я готов нести ответственность за свой проступок.

— Говори яснее, по крайней мере, мы сэкономим время, — съязвил Гартман.

Ульф вскочил со своего места так, что стул с грохотом полетел на пол, и закричал:

— Да что это, в конце концов? Может, мне обозвать себя ослом? Идиотом, который не понимает, в чем дело? Может, посыпать себе голову пеплом или растерзать себя? Да, я совершил ошибку, признаю это и готов нести наказание. Что еще от меня надо?

Гартман перегнулся к нему через стол и сказал:

— Мне кажется, успехи вскружили тебе голову. Ты разучился правильно воспринимать товарищескую критику. Стал высокомерным и тщеславным.

— Это неправда!

— Теперь говорю я. — Гартман поднялся. — На подобный проступок мы не можем смотреть сквозь пальцы, независимо от того, произошел он с тобой или с кем-то другим.

— Мне больше нечего сказать, — упавшим голосом заметил Ульф.

— Прошу слова, — раздался в этот момент голос лейтенанта Альбрехта. — Наш товарищеский долг — прежде всего быть объективными. Так что сядьте.

— Согласен. Ты прав, товарищ Альбрехт. Но не думай, что мое мнение изменится, если я сяду, — улыбнулся Гартман.

Альбрехт не смутился. Он встретил взгляд Рэке и тихо, но настойчиво сказал:

— Вы напрасно упорствуете, товарищ Рэке. Хочу вам сказать, в чем заключается ваша ошибка: вы недооцениваете противника.

Ульф удивленно повернулся к Альбрехту, хотел возразить ему, но только скривил губы и промолчал. «Я недооцениваю противника? — думал он. — Я? Это что-то новое».

В нем постепенно поднималось чувство оскорбленного самолюбия, но, погрузившись в свои мысли, он прослушал выступление Альбрехта. И только когда Раудорн подтолкнул его, он увидел, что все смотрят на него, а Гартман с упреком заметил:

— Подождите предаваться мечтаниям, товарищ Рэке. Кто еще хочет выступить?

— Я, — вызвался Раудорн. — Мы должны дать ему время. Он должен все еще раз продумать. И мы тоже. Позже на общем собрании обсудим этот вопрос.

Гартман оглядел присутствующих и, не слыша возражений, сказал:

— Хорошо. Пусть будет так. Товарищ Рэке, ты согласен?

Ульф кивнул.

— Тогда на этом закончим.

Ульф поднялся первым и молча вышел из комнаты. Он был зол на себя и на других. Придя к себе в комнату, он подошел к окну и прижался лбом к холодному запотевшему стеклу. Затем выключил настольную лампу, лег, не раздеваясь, на кровать и уставился в потолок, слабо освещенный уличным фонарем.

По коридору прошли Гартман и Альбрехт. На лестничной площадке они остановились.

— Он ничего не понял, — заговорил Альбрехт, — мы хотели услышать от него осуждение собственного поступка, а он этого не сделал.

— Не оправдывай его, — перебил его Гартман, — я все понимаю. Но понять человека — еще не значит извинить его. Это было бы самое плохое, что мы могли сделать.

— Согласен! — произнес Альбрехт после секундного раздумья. — Но позвольте вам заметить: упреками мы от него ничего не добьемся. Рэке — человек, который прежде всего реагирует на целесообразность и логику…

— Логика — это хорошо, — перебил его Гартман. — Но при охране государственной границы нужно быть особенно бдительным, строго выполнять инструкцию, а не болтать с подчиненными…

Приподнявшись на кровати, Ульф слушал этот разговор. Но вот офицеры пошли дальше, шаги звучали все тише и тише. Ульф снова лег и закрыл глаза.

Случайно этот разговор слышал и Кольхаз. Он стоял у стенгазеты этажом ниже. Задрав кверху голову, он прислушивался. Когда он услышал, что говорившие спускаются вниз, быстро зашел в комнату отдыха и прикрыл за собой дверь.

Неделя тянулась очень долго. Рэке часами просиживал над книгами и редко бывал в комнате своего отделения. Он заходил туда на минутку, отдавал указания, а остальное поручал своему заместителю.

Встречи с Кольхазом он старался избегать. Он следил за ним на занятиях издалека и видел, что тот все выполняет, но, как говорится, без души.

Раудорн попытался дважды заговорить с Кольхазом, но, встретив вежливый отпор, отступал.

Однажды холодным утром Рэке и Кольхазу поручили проверить посты на правом участке погранзаставы.

В девять часов утра они уже были на наблюдательной вышке. Ульф поставил задачу, Кольхаз коротко ответил:

— Слушаюсь!

На участке все было спокойно. Сразу за заградительной полосой поднималась стена густого хвойного леса, чуть дальше местность плавно понижалась.

Ульф поднес к глазам бинокль и стал рассматривать местность, но спускавшиеся до земли густые еловые лапы не позволяли заглянуть в глубь леса. Он не замечал, что Кольхаз моментами испытующе на него поглядывал.

После длительного молчания Кольхаз отважился и спросил нерешительно:

— Как называется вон та деревня?

— Рорбах, — ответил Ульф, не отнимая от глаз бинокля.

— А церковный купол позади леса, это в Хютенроде?

— Да.

— Таможня расположена там же?

— Нет.

Кольхаз обиженно поджал губы, отвел взгляд в сторону и через некоторое время тихо спросил, не глядя на Ульфа:

— Что нам теперь будет?

«Что нам теперь будет?..» Ульфу понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он имел в виду. Он опустил бинокль и холодно ответил:

— Вам — ничего.

— Я очень сожалею.

Рэке отвел глаза. «Это была моя вина», — подумал он и стал припоминать свою оплошность.

Когда Кольхаз спросил, не по поводу ли этого случая собирается партийное собрание, Ульф резко ответил:

— Товарищ Кольхаз, мы с вами оба должны сделать из этого случая выводы. Я готов отвечать на все ваши вопросы, но только не во время выполнения боевого задания. А сейчас я требую, чтобы вы не отвлекались от наблюдения.

Кольхаз с недоверием взглянул на него и, отвернувшись, стал рассматривать опушку леса.

* * *


После обеда Рэке пошел на собрание. У дверей его поджидал Раудорн. Ульф хотел протай мимо, но ефрейтор остановил его.

— Что случилось? Ты что, совсем уже дошел?

— Как это «дошел»?

— Со своими мечтаниями.

Рэке скривил губы.

— Да. Насколько это возможно.

— Что значит да? Ты сегодня опять собираешься отмалчиваться, а говорить должны другие?

— А разве я не пытался объяснить им, как все произошло?

— Нет, — ответил Раудорн, — сегодня речь пойдет о другом.

— Идем, — сказал Ульф, — а то опоздаем.

Они вошли в зал. Ульф сел и, опустив голову, начал листать свой блокнот. Раудорн занял место рядом. Негромкие перешептывания стихли, все взгляды обратились на Гартмана, когда он объявил собрание открытым.

Ульф сильно волновался. Он ожидал упреков, но Гартман коротко изложил суть дела, так что раздражение Ульфа постепенно начало проходить.

Закончив говорить, Гартман предложил Ульфу дать оценку своему поведению.

Рэке встал и огляделся. Альбрехт кивнул ему одобряюще. Одни избегали его взгляда, в глазах других он видел любопытство. Он колебался, пока Гартман не сказал:

— Ну, товарищ Рэке, мы ждем ваших объяснений.

Ульф рассказал, как было дело, назвал причины проступка я прямо признал свою вину.

— Только с одним я не могу согласиться, — сказал он в заключение, глядя на Гартмана, — с тем, что я якобы недооцениваю врага. Это уж слишком.

— Хорошо. Кто хочет выступить? — предложил Гартман.

Несколько рук поднялось одновременно. Мнения выступавших разделились. Одни считали проступок незначительным. Другие говорили, что, как им кажется, Рэке еще не понял всей важности происшедшего.

— Нам не надо приводить доказательства того, что ты недооцениваешь противника, ты сам доказал это, — сказал в своем выступлении Раудорн. — Твои слова расходятся с действиями…

— Разве я спорю? — перебил его Ульф. — Разве я сказал что-то другое? Разве я хочу уклониться от сделанных выводов?

— От своих нет! — возразил Раудорн. — Но от наших да.

— Тогда говорите яснее, — попросил Ульф, — я намеков не понимаю.

— Я и собираюсь сделать это, — сказал Альбрехт. — Раудорф совершенно прав. Итак, мне кажется, что вы представляете себе последствия своего проступка следующим образом: я, мол, провинился, хотя у меня и были хорошие намерения. Накажите меня, и кончим с этим. Верно?

— Да.

— Кончить о этим должны вы сами. Пока вы теоретически пытались доказать опасность противника, он предпринял нападение на нашу государственную границу, и, между прочим, не теоретически, а практически! Вы должны понять, что совершили серьезный проступок.

Ульф опустил голову и прикусил до боли нижнюю губу. Аргументы Альбрехта были достаточно убедительны, но в эту минуту он был не в состоянии встать и честно признать это.

— Ну, теперь ты понял, чего мы от тебя хотим? — спросил Гартман.

Рэке кивнул. Раудорн встал:

— Я предлагаю объявить товарищу Рэке на первый раз замечание.

Некоторые согласно закивали, другие о чем-то перешептывались.

— Товарищ Рэке, ты хочешь еще что-нибудь сказать? — спросил Гартман.

— Нет.

— Все слышали предложение? Есть другие предложения? — Гартман подождал секунду. — Ну что ж, давайте голосовать… Единогласно.

Собрание закончилось. Ульф ушел первым. Альбрехт вышел за ним, догнал его в коридоре и сказал:

— Пойдемте вместе. Нужно кое о чем поговорить.

В комнате командира взвода было тепло. Альбрехт налил себе и Ульфу по чашке кофе. Они сели.

— Ну что же? — начал Альбрехт. — Как будем жить дальше?

Не поднимая глаз, Ульф помешивал ложечкой кофе, на его губах застыла грустная ироническая улыбка.

— Как будем жить? — повторил он наконец. — Как-нибудь будем…

— Как-нибудь нельзя, не имеем права, — прервал его Альбрехт. — Только не вздумайте обижаться и дуться, как мальчишка, которому запретили играть в футбол.

— Я буду стараться!

— Это хорошо.

— Вы думаете, мне сейчас легко? Думаете, я могу спокойно приступить к работе?

— Нет.

— Хорошо, я вам скажу, как буду жить дальше…

Они помолчали. Первым нарушил молчание лейтенант:

— Несколько лет назад у меня был хороший друг, инженер, который очень любил много и вкусно поесть. Еда была для него самым главным. Потом он начал истязать себя недоеданием и сильно похудел. Мы предостерегала его, но он не слушал даже после того, как за три месяца похудел почти на пятнадцать килограммов и одежда болталась на нем, как на вешалке, пока наконец окончательно не обессилел и однажды, идя домой, не потерял сознания. Было это в январе, стоял мороз, и ему просто повезло, что через несколько минут его кто-то нашел и оттащил в соседний дом. Результат — ужасная нервная лихорадка и пересуды, которые до сих пор еще не прекратились. Вот так-то.

— Сравнение явно хромает, — заметил Ульф.

— Я хочу вам помочь, — сказал Альбрехт, — но это возможно только в том случае, если вы сами этого захотите.

— Спасибо, товарищ лейтенант.

Альбрехт почувствовал отчужденность в голосе Ульфа. Он поднялся:

— Подумайте обо всем, а через несколько дней мы продолжим разговор. И еще одно: я особенно ценю ваш ум. Не теряйте его никогда. Да… Сегодня в деревне последний день ярмарки. Ваше отделение идет в увольнение?

— Так точно.

— Я бы на вашем месте сходил туда.

— Мне все равно.

— И все же сходите — не пожалеете. Ульф ответил «так точно» и вышел.

«Полное безразличие, — подумал Альбрехт, — сходил бы на ярмарку с ребятами, повеселился бы немного…»

* * *


Ульф вошел к себе в комнату и нерешительно огляделся. На тумбочке лежала взятая у Трау книга. Он начал листать ее, пока не наткнулся на стихотворение, которое искал. Прочел его раз, другой. Вдруг его осенило. «Подожди, приятель! — подумал он. — Вот теперь ты мне попался! Если ты вешаешь портрет любимого поэта над своей кроватью, то уж следует знать его лучшие произведения!» Потом ему пришло в голову, что в село Кольхаз не пошел потому, что в свое первое увольнение он решил навестить свою девушку. Но это не испортило его хорошего настроения, наоборот, отсутствие Кольхаза давало возможность отложить все дела на завтра, посидеть с ребятами, выпить пива, потанцевать. Ульф быстро собрался. Дул холодный северо-восточный ветер. Лужицы покрылись первым тонким ледком. Ульф поднял воротник шинели и глубоко в карманы спрятал руки. «Снова надо привыкать к заморозкам», — подумал он.

Вокруг большой старой липы на деревенской площади была поставлена карусель, качели и несколько киосков. Толстый краснощекий продавец лотерейных билетов громко расхваливал свой товар. У прилавка, где продавались жареные сосиски, стояла очередь, и продавец сердился на нетерпение своих покупателей. Несмотря на то что было холодно и начинало уже смеркаться, у карусели толпились ребятишки, не хотевшие нести домой последние оставшиеся у них медяки.

Ульф пересек площадь и вошел в деревенский ресторанчик. В невысоком зале было тепло, в воздухе плавал табачный дым и стоял гул множества голосов. С самого полудня, почти не переставая, играл небольшой оркестр. В этой суматохе Ульф не сразу нашел своих товарищей. Наконец он увидел Шонера, который приветственно махал ему рукой, а потом Кенига: он танцевал с невысокой девушкой, едва достававшей ему до плеча и смущенно на него поглядывавшей.

Ульф усмехнулся, глядя на друзей, проходя между столиками. Тут он заметил и Поля с Раудорном и от души им обрадовался. «Отвлечься от службы, выпить пивка, поговорить, посмеяться, потанцевать — вот что мне сейчас нужно», — подумал он, здороваясь со всеми.

— Мы уж думали, ты не придешь, но на всякий случай заняли тебе место, — сказал Шонер в ответ на его приветствие.

Ульф сел. Танец вскоре кончился, и к ним подошел Кениг.

— Господи! — воскликнул он, широко улыбаясь. — Я смотрел на нее и думал: «Вот это девушка!» А когда она встала, то оказалась мне только по пояс… А какой у них ударник, ребята!.. Добрый вечер, товарищ фельдфебель!

— Ударник? — переспросил Ульф. — Что это такое?

— Вы разве не знаете? Так называют музыканта в оркестре, который играет на ударных инструментах.

Ульф улыбнулся и спросил Кенига, играет ли он на каком-нибудь музыкальном инструменте.

— Что за вопрос! На гитаре и, если нужно, могу быть ударником.

— Вот как, — заметил Ульф. Внезапно ему пришло в голову, что он уже достаточно много знает о Кольхазе и почти ничего об остальных. Он хотел кое о чем порасспросить Кенига, но оркестр снова заиграл, на этот раз модный быстрый танец. Все, кроме Поля и Ульфа, шумно поднялись и пошли приглашать девушек.

Официант принес пиво. Ульф спросил Поля, почему он не танцует.

— Честно говоря, я не умею, — признался он. — В шестнадцать лет, когда еще не стыдно было учиться, я вкалывал с утра до ночи, а потом… Однажды ребята уговорили меня пригласить девушку. Это была стройная блондинка с большими нахальными глазами и высоко взбитой прической. Сначала все шло хорошо, но потом оркестр начал играть что-то быстрое, почти как сейчас, и все рухнуло. Она танцевала, а я топтался на месте и не знал, что делать со своими руками и ногами. Когда на нас стали обращать внимание и даже смеяться, она ушла, оставив меня одного посреди зала. Больше я танцевать не пытался.

Ульф кивнул.

— Мне это чувство знакомо. Когда я был моложе, мне тоже как-то отказала девушка. Все вокруг смеялись, а я готов был провалиться сквозь землю. Прошло полгода, прежде чем я снова решился. Надо не думать об отказе, отбросить эти мысли, из-за которых сидишь как пришитый на своем месте, когда так хочется потанцевать. Единственный выход — пересилить себя.

— Верно сказано, — согласился Поль. — Так бывает не только в танцах. Что-нибудь не ладится, и вместо того чтобы отыскать причину неудачи и начать все сначала, оставляешь все как есть, боясь, что снова ничего не выйдет.

Эти слова вернули мысли Ульфа к Кольхазу, к собранию, к разговору с Альбрехтом. Он сидел в глубокой задумчивости, пока Поль не спросил:

— Вы не пойдете со мной в другой зал, товарищ фельдфебель? От этой музыки прямо голова лопается…

Ульф кивнул и прошел за ним через боковой выход в коридор, который вел в пивную.

Пивная была почти пуста. Они заняли столик у окна, Поль заказал две кружки пива и сказал, повернувшись к Ульфу:

— Я пригласил вас сюда не так просто. Хотел вам кое-что сказать.

— За кружкой пива? — скептически усмехнулся Ульф.

— Не бойтесь, я не пьян.

— Выкладывайте!

— Собрание было из-за Кольхаза, да? — спросил нерешительно Поль.

— Нет, — возразил Ульф, — из-за меня. Я был старшим наряда.

— Но ведь во всем виноват был он. Он довел вас до этого…

— Что значит «довел»… Ответственность в армии всегда несет старший…

Поль отпил из кружки и сказал:

— Я должен сказать, хотя, быть может, я даже буду не прав. Нам всем кажется, что все командиры у нас занимаются только Кольхазом, только им одним. Поймите меня, пожалуйста, правильно…

— Вы хотите сказать, что он пользуется какими-то привилегиями?

— Нет. Но когда вы приходите в нашу комнату, вы интересуетесь им больше, чем другими. Говорите с ним дольше и обстоятельней. Больше от него требуете.

— Больше требую? Не понимаю вас!

— Например, недавно на занятиях по физподготовке мы отрабатывали упражнение на турнике. У нас с Кенигом получалось не лучше, чем у Кольхаза, но вы помогали только ему и до тех пор, пока оно не стало у него более или менее удаваться.

— Ну и что? Вы считаете, что я поступил неправильно?

— Правильно-то правильно. Но нам тоже нужно было помочь.

— Кольхаз человек сложный. Может, поэтому я и уделяю ему больше внимания. Я учту ваше замечание. — Ульф протянул руку. — Давайте сегодня об этом больше не говорить. Спасибо вам.

Они шли по слабо освещенному коридору. У дверей в зал Поль вдруг остановился и удивленно сказал:

— Смотрите, Кольхаз!

Кольхаз стоял у стойки — шинель нараспашку, фуражка лихо сдвинута на затылок. Он, видимо, уже выпил, подвинул бармену стакан, попросил налить еще.

— Идите к ребятам, — сказал Рэке Полю, — я сам займусь им.

Он подошел к Кольхазу, который уже было поднес стакан к губам, положил ему руку на плечо и сказал:

— Не торопитесь. Вы испортите себе вечер, если и дальше будете продолжать в том же духе.

— Товарищ фельдфебель! — воскликнул солдат, еле ворочая языком. — Бармен, еще раз водки!

— Спасибо, я не хочу, — отказался Ульф.

— Не надо ломаться, — громко сказал Кольхаз, — выпить с Полем вы не отказывались. Или вы пьете со всеми, кроме меня?

Ульф вспыхнул, но сдержался и спокойно ответил:

— Хорошо, я выпью. Но только немного.

— Ладно! Немного так немного… Вы помните Соколова из «Судьбы человека»?

— А что?

Бармен взял стакан с полки, наполнил его до краев.

— Как это «что»? Вот это был мужик! У нас таких днем с огнем не найдешь, можете мне поверить. Пью за него!

Ульф неохотно взял стакан, чокнулся с Кольхазом и отпил глоток.

— К чему вы клоните? — спросил он недоверчиво. — Я не вижу взаимосвязи.

— А я вижу, — упрямился Кольхаз. Он не потерял головы от водки, хотя и пил на пустой желудок. — За ваше здоровье!

Ульф наконец понял.

— Но сейчас же не война, а мы с вами находимся не в лагере для военнопленных, — заметил он. — Он пил так лихо потому, что от этого зависела его жизнь. И не забудьте: когда было нужно, он без жалости и без колебаний задушил предателя. Вы всегда замечаете только то, что вам подходит!

— А вы? Вы проповедуете честность, а сами потихоньку едете в город, чтобы спросить, стоит ли брать в отделение дважды провинившегося парня, — парировал Кольхаз, вызывающе глядя на Ульфа. — И я могу вам сказать, — продолжал он, — почему вы так сделали: из страха, что может что-то случиться и на вашу безукоризненную репутацию ляжет пятно. Но была и еще одна вероятность, что все. будет хорошо и к уже полученным вами благодарностям прибавится еще одна. Рэке все сделает! За ваше здоровье!

Ульф словно пощечину получил.

— Идемте!

Не оборачиваясь, он вышел на улицу, с облегчением окунулся в холодный туманный вечер. Площадь уже опустела, только у тира стояли еще любители и целились из «воздушек» в бумажные цветы. Кольхаз не заставил себя ждать.

Он шел, на ходу застегивая шинель.

— Товарищ Кольхаз, — начал Ульф, — в таком тоне и в таком месте я с вами говорить не намерен. Возвращайтесь в роту!

— Я в увольнении!

— Делайте то, что вам говорят! Кольхаз насмешливо улыбнулся:

— Конечно, ото проще всего. Зачем усложнять, если можно просто приказать. Я не буду возражать, даже не подумаю. Я иду!

Ульф смотрел, как, качаясь, неуверенными шагами уходил Кольхаз.

«Вечер пропал, — думал Ульф с горечью, — парень не потанцевал, не посидел как следует с ребятами». И вдруг ему пришла в голову другая мысль: «Я должен был лучше все продумать. Одно слово — и я мог бы избежать этого представления. Проклятье!»

Он повернулся к двери и остановился. У входа стояли Шонер, Раудорн и Поль, молчаливые и, как ему показалось, немного смущенные.

— Что вы здесь стоите? — угрюмо спросил он. — Не портите себе настроения, хватит того, что у меня пропал вечер.

Раудорн криво улыбнулся:

— Кончай глупить! Ты можешь приказать нам идти домой, но не можешь приказать, чтобы у человека улучшилось настроение.

— Ты мне еще будешь указывать! — взорвался Рэке. — Думаешь, было бы лучше, если бы он здесь напился в стельку?

— Он и без того был уже хорош, когда пришел, — спокойно заметил Раудорн. — Черт его знает, где он набрался. Я не против того; что ты отослал его домой, а против того,

что ты не хочешь повеселиться с нами. Как будто нам все безразлично. Что ты теперь хочешь делать?

Ульф стоял, засунув руки в карманы, и молча глядел в сторону, пока Шонер наконец не заметил, что им, собственно говоря, незачем стоять здесь, на ветру, когда они могут спокойно вернуться в ресторан.

— Идите, ребята, веселитесь, — сказал Ульф.

— А ты? — спросил Раудорн.

— У меня вечер уже испорчен!

Он вошел с ними в ресторан, взял свою шинель и, попрощавшись, вышел.

Проходя мимо домика, где жил Трау, он заметил свет в одном из окон. С минуту поколебавшись, он подошел к окну и заглянул в комнату.

Трау сидел за столом, перед ним лежала стопка школьных тетрадей. Рэке почувствовал потребность поговорить с ним по душам. Сначала он не решался, потом подумал: «Я все-таки командир отделения, а не девчонка» — и решительно постучал в окно.

Трау впустил его, помог снять шинель, пригласил в комнату.

— С похмелья? — спросил он, внимательно разглядывая сквозь очки Ульфа. — Садись, сейчас найдем что-нибудь освежающее.

Ульф благодарно кивнул и опустился в старое тяжелое кресло, стоявшее напротив печи.

Учитель пошел на кухню и вскоре вернулся с двумя стаканами горячего, крепко заваренного кофе.

— Выпей. Это должно помочь.

Трау был одним из первых, с кем Ульф подружился в Таннберге. Со временем их дружба укрепилась. Поэтому Ульф без малейшего смущения поведал Трау свою историю, начиная с обхода постов и до того момента, как он отослал пьяненького Кольхаза в роту.

Трау внимательно слушал, потягивая небольшими глотками кофе, затем спросил:

— Ну и что же теперь, по-вашему, будет? Дрожащими, непослушными пальцами Ульф зажег сигарету.

— Я не знаю, — ответил он неуверенно, — знаю только одно: я идиот, что впутался в эту историю. Черт меня дернул!

— Спокойней, — прервал его Трау, — у тебя еще будет время поплакаться. Сейчас давай подумаем, что же тебе делать.

— У меня один выход: наказать его за нарушение дисциплины — и все. Он этого заслуживает. Раз он не понимает по-хорошему.

— Твоя горячность мне понятна, но сейчас она вряд ли к месту. Да не впадай из одной крайности в другую. Подумай, прежде чем решать.

— Я уже все перепробовал, но толку мало.

— Ты вел душеспасительные беседы тогда, когда нужно было приказывать, а теперь хочешь сделать наоборот. И то и другое плохо. Воздух получается только в том случае, если смешать азот и кислород, и притом в точной пропорции, дорогой мой химик.

— Химия тут ни при чем, — недовольно проворчал Ульф, — терпеть не могу подобных сравнений. Почему мне все приводят сравнения? Вы слишком все упрощаете. Химические реакции исчислимы. Если ты знаешь свойства вещества, то можешь по пальцам пересчитать все изменения, которые с ним произойдут.

— Да, — согласился Трау, — так обстоит со всеми вещами при условии, когда их хорошо знаешь…

— Перестань, — сердито прервал его Ульф, — ты говоришь, словно учебник читаешь. Разве поступки человека можно вычислить по формуле, как затмение луны?

— Можно, если его знаешь. Только это несколько сложнее.

— Сегодня я узнал его лучше. С меня уже достаточно.

— Ты думаешь? Ты знаешь о нем только то, что он пишет посредственные стишки, а голова его забита какой-то чепухой. И больше ничего!

— С меня на сегодня хватит, — решительно сказал Ульф и, отодвинув стакан, встал. — Бессмысленно продолжать об этом разговор. Уж теперь-то я знаю, что мне делать.

Трау проводил его до двери.

— Первый ход ты, кажется, проиграл, — сказал он на прощание, — будь внимательнее, чтобы дальше не стало хуже.

— Поживем — увидим. До свидания!

Рэке поднял на ходу воротник шинели. Туман от ручья дополз до деревни, так что дома на противоположной стороне улицы были едва видны. Там, где тропка сворачивала к казармам, он замедлил шаги, затем все же пошел дальше.

Когда сквозь туман уже стали просматриваться огни казармы, от дерева вдруг отделился чей-то силуэт. Это был Кольхаз, который уже давно стоял здесь и ждал.

— Минуточку, товарищ фельдфебель, — попросил он, дрожа от холода, — простите. Разрешите мне…

— Нет, — решительно отрезал Рэке, — идите и ложитесь спать.

— Только два слова.

— Нет. Делайте, что вам приказано. Завтра, когда вы протрезвитесь, будем разговаривать.

Кольхаз повернулся и, не сказав ни слова, пошел. Через несколько секунд он исчез в тумане.




5


Во второй половине декабря пошел первый снег и ударили небольшие морозы. Небо было серо-свинцового цвета, с северо-запада дул противный холодный ветер.

В середине дня группа, старшим которой был Рэке, сменилась с наряда. Солдаты пообедали, почистили оружие и вернулись в казарму. В два часа на плацу должны были начаться занятия по расписанию.

Десять минут третьего лейтенант Альбрехт заглянул в комнату Ульфа и, к своему удивлению, увидел там фельдфебеля, который занимался своими делами… Заметив офицера, Рэке выпрямился и по-уставному доложил.

— Что случилось? — спросил командир взвода. — Почему вы не на занятии, как же ваше отделение?

— Я поручил провести занятия Шонеру.

— Было бы лучше, если бы вы сами этим занимались.

— Почему? Шонер уже не первый раз заменяет меня. До сих пор вы ничего против не имели.

— Так… — проговорил Альбрехт, беря стул и садясь на него.

— Что же у меня будет за заместитель, если ему ничего нельзя доверить?!

— Заместитель, однако, дается вовсе не для того, чтобы освобождать командира от выполнения его прямых обязанностей. Садитесь!

Ульф неохотно сел.

— В конце концов, могу же я и для себя что-то сделать?

— Это только ваша отговорка. Мне кажется, я знаю, почему вы не захотели идти на занятия. Вы не хотели видеть Кольхаза и других товарищей. Вам стыдно посмотреть им в глаза. Вас мучает совесть, а признаться в этом вы не хотите.

— Это неправда!

— Вероятно, Кольхаз уже рассказал о вашей стычке, и рассказал со своей точки зрения? По крайней мере, солдаты об этом знают. А как поступаете вы? Вместо того чтобы внести в эту историю ясность, вы уступаете ему солдат. Так нельзя.

— Я внесу в эту историю ясность.

— А вам известно, что полчаса назад. Кольхаз был у меня?

— Нет. А что он хотел?

— Просил увольнительную на один час. После занятий по физподготовке.

— Вот это да! Вместо того чтобы обратиться ко мне, как это положено по уставу, он сразу же бежит к вам! Хотя это типично для Кольхаза. И сделал он это, безусловно, не без умысла…

— И еще, — прервал его лейтенант, — я проверял сегодня утром посты…

— Шонера и Кенига?

— Да, да. У Кенига под задницей оказалась резиновая надувная подушечка.

— Не может быть!

— Это чтобы не простудиться, объяснил он мне, так как больной пограничник никому, мол, не нужен.

— С ума можно сойти! — воскликнул Рэке. — В следующий раз он возьмет с собой на пост печку-буржуйку и фляжку водки. А как Шонер? Что он сказал об этом?

— Он считает, что аргумент Кенига не лишен здравого смысла.

Ульф сокрушенно покачал головой.

— И еще кое-что, — продолжал офицер. — При проверке постов меня сопровождал Поль, который и рассказал мне о вечеринке в селе.

— Ну и?..

— Его беспокоит состояние дисциплины в отделении,

— А почему он не сказал об этом мне?

— Думаю, они поняли, что Кольхаз старается завоевать их признание, более того, они в какой-то степени даже поддерживают его, к сожалению.

— Получается у них там чуть ли не заговор! — возбужденно воскликнул Ульф и, встав, подошел к окну. — Выходит, они объединились! Один восстанавливает всех против меня, другой беспокоится о своей заднице, а все видят это и не только терпят, но и соглашаются с этим. Ну подождите, я им покажу!..

— Нет! — перебил его лейтенант. — Никакого заговора у них нет. Я бы на вашем месте вообще не употреблял таких слов. Ваши подчиненные идут ко мне потому, что считают, что вы не хотите заниматься их делами. А вы тут говорите о каком-то заговоре. Лучше подумайте, что вам теперь делать. В три часа у вашего отделения занятие на штурмовой полосе: преодоление полосы с оказанием помощи товарищу. Они должны преодолеть все препятствия, и как можно быстрее.

— Я знаю. Разрешите мне идти.

Когда Рэке вошел в комнату, где располагалось его отделение, Шонер подал команду «Смирно!» и доложил. Рэке увидел, что Раудорн гладит себе выходные брюки, Поль заправляет койку, а Кениг пришивает пуговицы к тужурке.

— А где Кольхаз? — спросил Рэке.

Шонер смущенно посмотрел на товарищей и не спеша ответил:

— В клубе он, забрал свою писанину и ушел.

Не говоря ни слова, Рэке подошел к шкафчику Кольхаза и заглянул в него. Все вещи лежали в полном порядке.

— Я разрешил ему пойти в клуб, так как он привел все свои вещи в порядок, — объяснил Шонер. — Какой смысл ему сидеть без дела здесь?

— А где его второй френч? — спросил Рэке. — Не может же он натянуть на себя оба?

— Френч его у меня, — сказал спокойно Кениг. — Я как раз пришиваю к нему пуговицы, а то он сам не умеет. Если он сам пришьет, то они у него или болтаться будут, как украшения на елке, или же он так их пришьет, что на них невозможно будет застегнуться. Вот я и решил помочь ему в этом.

— Вот оно что! Вы это умеете, а он нет…

— Да…

— И вы на это соглашаетесь. А он пусть гуляет?

Шонер молчал.

— Да я ему сам предложил свои услуги, товарищ фельдфебель, — проговорил Кениг. — На него ведь смотреть тошно, когда он тычет иглой, а у меня раз, два и готово!

— Прекратите болтовню! — приказал Рэке и послал Шонера за Кольхазом.

— Могу я сказать что-то? — спросил Поль у фельдфебеля, когда ефрейтор вышел из комнаты.

— Да, конечно.

Поль сделал несколько шагов по направлению к командиру и сказал:

— Вы несправедливы по отношению к Кенигу. Он взялся пришить пуговицы Кольхазу из чисто дружеских побуждений. И вы тут не правы.

— Хороши дружеские побуждения! — ответил Ульф. — Дружба предусматривает взаимную помощь, уважение и признание других. А что делаете вы? Вы потакаете Кольхазу!

— Это совсем не так. А что касается пуговиц, то Кольхаз действительно не умеет их пришивать.

— Пусть учится. Мне, например, и в голову не придет позволить вам штопать мои носки, а когда вы займетесь этим малоприятным занятием, я буду читать уставы или же заучивать химические формулы. Так?

Поль, соглашаясь с Рэке, кивнул.

Вспомнив свой разговор с лейтенантом, фельдфебель спросил Кенига:

— Расскажите мне, как было дело с надувной подушечкой?

Кениг встал и, не зная куда ему деть свои непомерно длинные руки, заикаясь, начал рассказывать:

— С пуговицами все — истинная правда, а вот с резиновой подушечкой… Я как-то не подумал, товарищ фельдфебель. Честное слово! Такую вещицу на самом деле удобно иметь под задом. Особенно мне, у которого кости бьются друг о дружку. Когда я работал на кране, то всегда ее себе подкладывал. Мне папаша посоветовал.

Солдаты не выдержали и рассмеялись.

— Хорошо, не будем сейчас об этом, — перебил солдата Рэке, который сам с трудом сдерживал смех. — Отошлите свою подушечку бандеролью домой. А Кольхаз в следующий раз пусть сам пришивает себе пуговицы.

— Понятно, — ответил Кениг.

В этот момент в комнату вошел Шонер, а вслед за ним и Кольхаз.

Ефрейтор доложил Рэке о том, что его приказ выполнен.

— Где вы были? — спросил фельдфебель Кольхаза. — В клубе. Мне разрешил ваш заместитель.

— Время, которое отведено распорядком дня для приведения себя в порядок, должно использоваться по назначению, товарищ рядовой. И вы не имели права отлучаться в это время.

— Я же отпросился, и товарищ ефрейтор отпустил меня. Из клуба я никуда не отлучался.

Рэке понимал, что солдат абсолютно прав, но ему не понравился тон, которым Кольхаз разговаривал с ним.

— По-вашему выходит, что поэту не обязательно самому приводить свои вещи в порядок! — строго проговорил Рэке. — Уметь держать в руках иголку с ниткой — это для него унизительно, пусть этим занимаются другие, не так ли? Поэзия не терпит никакого попечительства. Учтите это. Вы, кажется, сами так говорили, а?

— Я вижу, вы хорошо обо всем проинформированы. Я только хотел бы знать, как долго за мной будут наблюдать.

— До тех пор, пока вы наконец не поймете, как себя следует вести, и не будете забывать о том, что вы тут не один. А еще я требую, чтобы вы обращались ко мне, когда в следующий раз захотите получить увольнительную!

— Как вы хотите!

— Это не мое желание, а приказ! — сказал фельдфебель и приказал Шонеру без десяти три построить отделение для проведения занятия по преодолению штурмовой полосы. Фельдфебель пошел к выходу.

Никто из солдат даже не пошевелился.

Ульф вернулся в свою комнату и остановился у окна. «Что же мне теперь делать? Как поступить? — думал он. — Если Кольхаз оторвется от ребят, будет еще хуже. Командир взвода в общем-то прав. Нужно в первую очередь опереться на Поля и Раудорна».

Раздался стук в дверь. Вошел Раудорн.

— Что случилось? — спросил Ульф. — Почему вы не готовитесь к занятиям?

Раудорн, не отвечая на вопрос, решительно сказал:

— Я думаю, что так дальше продолжаться не может, иначе все пойдет насмарку.

— Ты хочешь поговорить со мной как старший поста или как секретарь комсомольской организации?

— И так и этак, иначе я не могу. Да это и не имеет значения. Важно, чтобы впредь у нас было иначе.

— Садись.

— Спасибо, но… Когда я смотрю, как ты относишься к Кольхазу, мне становится не по себе. Неужели ты забыл, что мы взяли на себя высокие обязательства и боремся за первое место? Разве так мы можем претендовать на него?

— В чем же моя вина? Неужели он и тебя сагитировал?

— Что значит «сагитировал»? Я вижу, что ты с ним обращаешься не очень-то деликатно.

— Не забывай, что я командир отделения!

— Я это помню, но свое мнение я тебе все равно скажу. А если нужно, то и как секретарь комсомольской организации!

— У меня сейчас нет времени разговаривать с тобой, — сказал Ульф. — Иди собирайся на занятия!

— Успею еще. Ты же знаешь, что я по тревоге всегда первым собираюсь.

— Ну, что ты хочешь?

— Когда Кольхаз в понедельник вернулся из города, — начал рассказывать ефрейтор, — ему сообщили о том, как его к нам перевели. Было это примерно в полдень. Вечером же он захотел встретиться со своей девушкой, которая изучает музыку в Веймаре. Он мне показывал фото: очень симпатичная девушка. И вдруг он ее увидел с другим парнем. Недолго думая, он с горя зашел в пивную, выпил там двойную порцию пива, с очередным автобусом вернулся в часть и прямо в зал. Остальное ты знаешь и без меня.

— С другим? Под ручку?

— Подробности он не рассказывал. Он видел их на другой стороне улицы. Они о чем-то громко разговаривали и весело смеялись.

— Это еще ничего не значит, — возразил Ульф. — Может, это совершенно случайная встреча, увидела знакомого студента, и все. В таких случаях не стоит бежать прочь!

— Кольхаз — это Кольхаз, а не Рэке, — заметил Раудорн. — На вечере же ему нужно было с кем-то поделиться своим горем.

— Он был пьян, а с пьяным нечего разговаривать.

— Возможно, имело смысл как-то приободрить его. Это не повредило бы.

— Я ни в чем не могу себя упрекнуть. Командиру не возбраняется интересоваться своим подчиненным. Я лично делал это без всякой задней мысли. И не собираюсь скрывать этого.

— Вот поэтому-то ты и должен был рассчитывать на то, что рано или поздно ему об этом расскажут. Такие, как Кольхаз, на каждом шагу видят ловушку.

Ульф бросил взгляд в окно, за которым все было покрыто снегом. На голых ветвях каштанов галдели неугомонные вороны, а чуть дальше с горки катались на салазках дети.

— В какой-то степени ты, конечно, прав. Я это признаю, но ведь я не волшебник, чтобы видеть человека насквозь. Я такой же человек и хотел сделать как лучше, поверь мне!

— Хотеть можно, но для нас важен результат.

— Согласен, но, честно говоря, я очень старался.

— Ты просто перестарался, но еще не все потеряно. Мы ему поможем.

— Я вижу, — буркнул Ульф. — Кениг пришивает ему пуговицы к френчу, Шонер освобождает его от нарядов, а там еще эта злополучная история с надувной подушкой.

— Не стриги всех под одну гребенку. Шонер прекрасно понимает, чего он хочет добиться. Беда в том, что Кольхаз в некоторой степени превосходит его кое в чем. А знаешь ли ты, что Кольхаз написал еще одно стихотворение?

— Нет.

— Я его читал, совсем не плохо. Знаешь, что мы сделаем? Организуем вечер в клубе, и пусть Кольхаз прочтет свои стихи.

— И вы еще намерены поддержать его? Ведь он от этого еще больше дурить станет.

— А может, и наоборот! Если он будет дурить, мы его одернем. Пригласишь Трау, а уж он-то знает толк в таких вещах.

— Готфрид Трау… А почему бы и нет! Уж ему-то он носа не утрет. Я согласен!

— Ты можешь рассчитывать на меня и на Поля.

— Спасибо тебе, — поблагодарил Раудорна Ульф.




6


Рэке надел полевую форму. В голове пронеслись упреки командира взвода. «Я знаю о Кольхазе меньше, чем солдаты: один знает одно, другой — другое, и, если мне не удастся собрать воедино все нити, я окажусь не на высоте». Рэке решил не сдаваться. Проверив, как сидит на нем обмундирование и снаряжение, он побежал за своим автоматом в комнату для хранения оружия. За минуту до начала занятий он уже стоял в строю отделения.

Командир взвода объявил тему и цель занятий, после чего Ульф повел свое отделение к штурмовой полосе.

Погода была отвратительная: земля покрыта мокрым снегом, а кое-где в ложбинах образовались маленькие лужицы.

Перед полосой Рэке объяснил задание и по очереди осмотрел солдат. Шонер опустил глаза, Кольхаз (он сегодня был бледнее обычного) с напускным равнодушием смотрел куда-то вдаль, остальные внимательно слушали объяснения. Долговязый Кепиг переступал с ноги на ногу и с кислым выражением лица смотрел на препятствия.

— Сначала мы будем отрабатывать упражнения по отдельным препятствиям, — объяснил Ульф. — Пойдем один за другим. Разрешается оказывать помощь товарищу. Рядовой Кольхаз, ко мне!.. Вперед!

Солдаты спрыгнули в окоп, откуда каждый метнул по цели несколько ручных гранат, затем стали преодолевать проволочные заграждения. Мокрый снег летел из-под ног во все стороны.

Распластавшись на земле, Ульф полз под проволокой, наблюдая краешком глаза за тем, как это делает Кольхаз.

— Быстрее! — крикнул он Кольхазу, когда тот начал отставать. — Плотнее прижаться к земле и быстрее двигать руками и ногами!

Ульф первым вскочил на ноги и, схватив Кольхаза за руку, помог ему встать, а уж затем дал команду «Вперед!» для второй пары.

Кольхаз стоял рядом и руками сбивал с обмундирования мокрый снег.

Во второй паре ползли Раудорн и Кениг.

Долговязый Кениг пытался ползти на коленях, отчего то и дело задевал задом и спиной за проволоку, под которой он полз. Разумеется, маленький и проворный Раудорн намного опередил его и как ни в чем не бывало стоял уже на ногах.

— Мне эта «клетка» очень тесна, — пробормотал Кениг, с трудом дыша. — Честно, там и собака не пролезет… А тут еще снаряжение мешает…

— Не говорите чепуху! — оборвал его Ульф. — Просто вы боитесь ползти по мокрой земле. Вот и все. На исходное положение, и еще разок! Шагом марш!

— Товарищ фельдфебель!..

— Иди, когда тебе говорят, — шепнул товарищу Раудорн. — И постарайся!

Кениг и Раудорн побежали. Ульф слышал, как Кениг ругался на бегу. Кольхаз с безучастным лицом смотрел на них,

Поль попал в пару с опытным Шонером и старался не отставать от него.

Ходьба по бревну не представляла ни для кого серьезного препятствия: нужно было только обращать внимание на равновесие. Трудности возникли при преодолении забора. Кольхаз никак не мог взять его: сапоги все время скользили по доскам, а подтянуться на руках у него не хватало сил. Пришлось Ульфу помочь ему. Зато для Кенига это оказалось простой забавой. Под общий хохот солдат он одним махом оказался верхом на заборе, а когда перекинул через него вторую ногу, то сразу же оказался на другой стороне.

— Все имеет свои плюсы и минусы! — радостно воскликнул он, переводя дыхание. — Длинноногие тоже на что-то способны.

Потом все перепрыгивали через ров, через барьеры, а в заключение бросали гранаты в окно «дома».

Кольхаз изо всех сил старался ни в чем не отставать от Рэке, но это у него не получалось. Первая граната попала в доску, вторая на несколько метров не долетела до цели, а третья осталась у него в руке, которую он сразу же опустил вниз.

— Отойдите на несколько шагов назад и бросьте гранату с разбегу, — сказал Ульф.

— Все равно ничего не получится, не бросать же мне, как ребенку.

— Разбегитесь и бросьте гранату! — приказал Ульф. — Вы уже не ребенок.

Кольхаз не стал возражать и бросил гранату, но бросил неудачно, В сторону, к тому же она не долетела до цели и шлепнулась в мокрый снег.

— Действительно не получилось, — Кольхаз сокрушенно покачал головой.

— Так, конечно, и не получится. Вы бросаете рукой, а нужно всем корпусом.

— Теоретически я все знаю, а практически у меня все равно ничего не получается.

— Сейчас посмотрите, как это делают другие.

Они отошли в сторону и стали наблюдать. В метании гранат опять отличился Кениг: все три гранаты точно легли у цели.

— Отлично, товарищ Кениг! — похвалил солдата Ульф.

— Каждый делает то, что может, — смущенно пробормотал Кениг.

— Преодоление вертикальной стенки — самое трудное, — объяснил Ульф. — Необходимо влезть через среднее окно. Здесь нужно помогать друг другу.

— А это допускается? — спросил Кольхаз.

— Товарищеская помощь везде допускается, только нужно уметь различать разницу между честной взаимной помощью и использованием доброго отношения к себе со стороны товарища, — заметил Ульф.

Кольхаз бросил взгляд на окошко, расположенное в трех метрах от земли. В него-то и надлежало влезть солдатам. Кольхаз растирал себе правую руку.

— Что, повредили себе руку? — спросил Ульф.

— Нет, просто растянул.

— Влезая в окно, не висите долго на руках и постарайтесь приземлиться сразу на две ноги, — посоветовал Ульф. — Вперед!

Он побежал первым, показывая солдатам, как они должны выполнять это упражнение. Автомат сдвинул за спину, чтобы не мешал ему. Подпрыгнув, он ухватился за подоконник среднего окна и стал подтягиваться. Кольхаз бежал вслед за ним.

— Прыгайте! — крикнул ему Рэке, протягивая руку, чтобы помочь ему.

Через секунду солдат уже был на подоконнике. Он тяжело дышал и с опаской поглядывал вниз. Отсюда расстояние до земли казалось больше, чем было на самом деле.

— Держитесь, я прыгаю первым, — сказал ему Ульф и ловко спрыгнул на землю. — Вперед, не бойтесь. Я вас подстрахую!

Кольхаз перевалился через подоконник на другую сторону, но задержался, тихо сказав:

— Один момент, я выберу положение поудобнее…

Ульф чувствовал, что солдат просто-напросто боится.

— Оттолкнитесь от стены и прыгайте, — посоветовал он. — Я вас поймаю.

Кольхаз елозил сапогами по доскам, но рук, которые уже начали дрожать от напряжения, не разжимал.

— Прыгайте! — строго приказал Ульф. — В бою такая задержка будет стоить вам жизни!

— Я не могу!

— Прыгайте!

— Да разве вы не видите, что я не могу! Очень высоко!

— Ничего не высоко. Не бойтесь! Прыгайте, и все!

— Разобьюсь ведь! — тяжело вздохнул солдат. И, закрыв глаза, упал на землю.

Ульф схватил его и поставил на ноги.

— Я же… вам говорил… — проворчал Кольхаз,

— Солдат должен уметь прыгать!

— Из меня вам героя не сделать. У каждого человека свои возможности!

— Никакого геройства тут не требуется, разве что чуть-чуть решительности.

— Это выше моих возможностей.

— Считайте, что вы сейчас перешагнули через свои возможности, — усмехнулся Рэке.

Шонер и Поль преодолели препятствие без задержки. Маленький, но атлетически сложенный Раудорн мигом «махнул» в окно и через секунду уже помогал Кенигу, который комично скользил своими длинными ногами по доскам.

— А оно оказалось выше, чем я думал, — проговорил он, когда Раудорн уже спрыгнул на землю.

— Прыгай, а не рассуждай!

— Я уже готовлюсь, — ответил Кениг, скользя животом по доскам.

Все громко засмеялись, а Ульф строго сказал:

— Ну и чудак же вы! Прыгать нужно, а не на животе ехать. А ну-ка повторите еще раз.

— А разве не все равно, товарищ фельдфебель, каким образом я оказался на земле. Главное, чтобы кости целы были.

— Вы болтались в окне как цель, противник в два счета снял бы вас оттуда, понимаете?

— Понятно, ну что толку, если я окажусь на земле со сломанными ногами?

— Для этого мы с вами и учимся, чтобы прыгать, но ног не ломать. Повторите упражнение еще раз! Вперед!

Вторая попытка оказалась намного лучше, чем думал Кениг.

— Ну, вот видите! — обрадовался Ульф. — Получилось же!

— Вы правы, товарищ фельдфебель… Все засмеялись, не сдержался и Кольхаз.

Ульф посмотрел на часы, сообразив, что пора отрабатывать все упражнения в комплексе.

Через четверть часа все прошли через штурмовую полосу. Ульф был доволен.

Солдаты грязные, усталые, но довольные возвращались в казарму.

У ворот стоял обер-лейтенант Гартман. Он жестом подозвал Рэке к себе. Фельдфебель принял положение «смирно» и хотел было доложить, но офицер жестом остановил его:

— Я засекал время, получилось у вас не очень хорошо, но и не совсем плохо. Если так и дальше пойдет…

— Думаю, что пойдет.

— Как-нибудь на досуге поговорим об этом. Учебный день закончился благополучно.




7


Перед Новым годом столбик термометра неожиданно упал ниже отметки двадцать, а затем вдруг наступило потепление, но не настолько сильное, чтобы таял снег. Однако через несколько дней снова ударили морозы.

Отношение Рэке к Кольхазу за это время внешне не изменилось. Разговаривали они только в случае необходимости, а вообще-то Кольхаз старался как можно меньше попадаться фельдфебелю на глаза.

Ульф дважды пытался вызвать солдата на откровенный разговор, но, натолкнувшись на его безразличие, отказывался от своего намерения.

Однажды в понедельник обер-лейтенант Гартман вызвал к себе фельдфебеля.

— Полчаса назад, — начал офицер озабоченным тоном, — линия проводной связи на правом фланге вышла из строя. Точная причина пока не известна. Возможно, что просто обрыв, и только… Унтер-офицер-связист сейчас в отпуске, а вы, как мне известно, немного разбираетесь в связи.

— Немного действительно разбираюсь. Во всяком случае, я постараюсь…

— Но ведь вы только сменились с наряда, а тут еще холодище такой как назло…

— Это ничего, — проговорил Ульф. — Обрыв телефонного провода я найду…

— Хорошо. Но кого же мне послать с вами? Подождите-ка…

— Если вы разрешите, я сам подберу ребят из своего отделения.

— Ребят ваших заморозим: простояли восемь часов в наряде на таком холоде, а тут еще… Посмотрите, что делается на улице!

Ульф посмотрел в окно, за которым было видно низкое, затянутое свинцовыми облаками небо. Резкий ветер гнал по земле снежные вихри.

— Все равно нужно попробовать, — сказал Ульф.

— Хорошо, я согласен, — проговорил офицер. — Возьмите у гауптфельдфебеля необходимый инструмент и через десять минут доложите мне.

Ульф направился в комнату своего отделения. Кольхаз сидел за столом и читал письмо, которое он, видимо, только что получил. Шонер и Поль лежали на койках, а долговязый Кениг сидел на стуле, упершись ногами в батарею парового отопления.

— Докладывать не надо! — сказал Рэке, увидев, как Шонер вскочил с постели.

— Что, ноги замерзли, товарищ Кениг? — обратился он к солдату.

— Немножко, товарищ ефрейтор! Пока холод по моим ногам доверху дойдет, сколько времени пройдет! Мой папаша говорил, что ничто лучше грога не помогает человеку, когда он замерз.

— Садитесь, садитесь. И слушайте, что я вам сейчас расскажу.

И фельдфебель рассказал солдатам о задании, которое ему только что поставил обер-лейтенант.

Кениг задумался, почесал затылок, Шонер что-то медлил, и лишь один Поль первым изъявил желание пойти с Рэке.

Вторым поднялся Кольхаз. Сунув письмо в карман, он решительно заявил:

— Я тоже пойду, если вы, конечно, не против!

Ульф с удивлением посмотрел на солдата.

— До двадцати ноль-ноль вы свободны и, как я знаю, собирались пойти в село. Я сам подписывал вам увольнительную.

— Я действительно туда собирался, но дело это не срочное, — улыбнулся Кольхаз. — А ребята и без этого промерзли до костей.

— Добро. Тогда собирайтесь: через десять минут мы отправляемся.

«Вот это случай! — подумал Ульф. — Кольхаз жертвует своим свободным временем, более того, увольнительной… Интересно, ради чего он это делает?»

* * *


Около трех часов дня Рэке и Кольхаз вышли на поиски обрыва линии.

— Нам нужно спешить, в пять часов уже стемнеет, и, если мы до того времени не найдем обрыв, тогда до следующего дня ждать нужно, так что пошли скорее, — заметил Рэке.

Ветер дул им прямо в лицо. Шли вдоль линии связи, которая вела в сторону границы.

Ульф, стараясь не потерять провод из виду, так напрягал зрение, что на глаза набегали слезы.

Когда они уже шли по лесу, Кольхаз вдруг остановился и громко выругался:

— Черт возьми! Мне только этого и не хватало.

Фельдфебель подъехал к нему, чтобы посмотреть, что у него случилось.

— Крепление оборвалось, — Кольхаз концом лыжной палки показал на ботинок.

— Я полагал, что вы проверили лыжи, прежде чем брать их, — заметил Ульф.

— Я сегодня на них полдня ездил, все было в порядке, я думал… — Заметив укоризненный взгляд Рэке, он добавил: — В будущем я буду более внимателен, а теперь что случилось, то случилось…

— Да-а… — протянул Ульф. — При таком снеге пешком мы и до двенадцати ночи не обойдем участок…

— Но у меня же есть провод! — прервал его Кольхаз. — Быстро привязывайте!

— Я сам, — сказал Кольхаз, увидев, что фельдфебель опустился возле него на одно колено.

— Поставьте ногу прямо. — Рэке отрезал метр провода и продел его в отверстие для крепления. Через минуту лыжа была привязана к ботинку солдата.

— Попробуйте, не режет ли?

Кольхаз сделал несколько пробных шагов.

— Я думаю, сойдет. Спасибо вам.

— А теперь быстрее: время не ждет! — Ульф подал Кольхазу рюкзак.

Они тронулись в путь, подгоняемые ветром, который завывал в голых ветвях деревьев и бросал им в лицо хлопья колючего снега.

Временами, когда телефонный провод терялся из виду, они останавливались.

— Если пурга не прекратится, на заставу мы вернемся как деды-морозы! — заметил Ульф.

Однако Кольхаз не слышал слов фельдфебеля, так как клапаны шапки-ушанки были туго завязаны у него под подбородком.

На первом пункте связи, где был телефон, Рэке остановился, чтобы немного передохнуть и связаться с заставой. Дежурный по заставе сразу же отозвался на звонок.

— Проверка связи! — проговорил Рэке в трубку. — Повернувшись к Кольхазу, который присел на корточки у соседнего дерева, он сказал: — Пока связь не нарушена. Но если пурга не утихнет, мне кажется, что у меня даже глаза замерзнут.

— Если вы не возражаете, давайте теперь я буду следить за проводом, — предложил Кольхаз.

— Хорошо, — согласился фельдфебель, — только ни на секунду не теряйте провод из виду, иначе нам придется все начинать сначала.

Напрягая все силы, они пошли навстречу ветру. Ульф шел замыкающим, ведя наблюдение за местностью, хотя, откровенно говоря, вокруг ничего не было видно.

Через несколько сот метров они вышли на поляну, за которой снова был лес.

— Что такое? — спросил фельдфебель у Кольхаза, когда тот вдруг остановился. — Не видно провода?

— Видно, — ответил солдат. — Просто я хочу поправить шапку.

На самой середине поляны стояла наблюдательная вышка. Очертания ее сквозь белую мглу появились неожиданно. Залезать на нее не имело никакого смысла, так как все равно ничего невозможно было разглядеть.

На какое-то мгновение у Ульфа мелькнула мысль погреться немного в пограничной сторожке, но фельдфебель тут же отогнал ее от себя, так как времени у них было мало.

Не останавливаясь, они пошли дальше. Кольхаз шел первым. Дойдя до противоположной опушки леса, он остановился и, ощупав лицо руками, испуганно воскликнул:

— Черт возьми! Я совсем не чувствую носа и подбородка!

Посмотрев на лицо солдата, которое покрылось бледными пятнами, Ульф приказал:

— Быстрее в лес!

Ускорив шаг, они через минуту оказались в лесной чаще под защитой разлапистых елей. Остановились.

Ульф снял перчатки и, набрав в ладони снега, сказал Кольхазу:

— Закройте глаза и рот. Я сейчас разотру вам лицо. Если будет очень больно, скажите.

Кольхаз молча кивнул. Ульф растирал ему лицо до тех пор, пока тот не вскрикнул и не открыл глаза.

— Хватит! У меня все лицо горит!

— Это хорошо, — успокоил его Ульф. — Если горит, значит, еще не обморожено. Вытритесь насухо!

— Спасибо, — поблагодарил солдат Ульфа. — Мне уже лучше, можно идти дальше.

— Теперь я сам буду следить за проводами, — сказал Ульф, и они пошли дальше.

Однако идти далеко им не пришлось. Вскоре они подошли к дереву, у которого ветром сломало верхушку. Вместе с ветками оказались оборванными и оба провода.

— Что теперь? — спросил солдат, остановившись рядом с Ульфом.

— Нужно ликвидировать обрыв и снова укрепить провода на столбе. Я сейчас полезу вверх, дайте мне сумку с инструментами!

Фельдфебель снял лыжи и надел на ноги «когти». Кольхаз тем временем вытоптал под соседним деревом небольшой пятачок и разложил на нем катушку с проводом.

Ульф залез на столб и, сняв рукавицы, откусил кусачками концы проводов возле самых изоляторов. Зачистив концы проводов, он спустился на землю и сказал:

— Небольшой перерыв. Я совсем не чувствую пальцев на руках.

— Разрешите, я доделаю, — предложил Кольхаз.

Фельдфебель колебался. «Если парень сделает не так, придется все переделывать заново, а уже скоро начнет темнеть». Но он все же сказал:

— Действуйте! Времени у нас в обрез.

Фельдфебель внимательно наблюдал за каждым движением солдата. Через десять минут провода были соединены и изолированы.

— Красиво сработал! — похвалил Кольхаза фельдфебель, забирая из его посиневших рук инструмент. — Я полезу на столб, а вы наблюдайте.

Зацепив провод за изоляторы, он спустился на землю и подключил к линии контрольный прибор: связи не было.

— Молчит! — крикнул он с досадой. — Значит, что-то не так сделали!

— Не может этого быть! Подождите, может, еще где есть обрыв! Нужно посмотреть!

Ульф на миг задумался, а затем сказал:

— Может, вы и правы. В проводе может быть разрыв, хотя изоляция и не нарушена, но не можем же мы весь провод ощупать руками.

— Тогда нужно, по крайней мере, сузить подозреваемый участок, — заметил Кольхаз. — Если мы прослушаем линию у каждого столба, то обязательно найдем место обрыва!

— Подозреваемый участок, конечно, сузится, но точного места обрыва мы все равно не найдем, — возразил Ульф.

Пурга между тем не утихала. Телефонные провода с трудом можно было различить на фоне серого неба, которое постепенно начало темнеть.

— И здесь молчок! — крикнул Ульф у соседнего столба.

Однако на следующей точке подключения он вздохнул с облегчением: дежурный по заставе ответил ему и даже соединил с Гартманом.

Рэке коротко доложил обстановку. В ответ он получил приказ во что бы то ни стало найти повреждение и восстановить связь.

Ульф задумался над тем, как скорее выполнить этот приказ. Выход был один: спустить провода со столбов на землю.

— Разрешите, я полезу, — попросил солдат Ульфа.

Но фельдфебель покачал головой и надел на ноги «когти».

— Сидите под столбом. Я быстро.

Когда стемнело, провода на всем участке были сняты со столбов и лежали на земле. Рэке зажег электрический фонарь и, дав его Кольхазу, сказал:

— Идите вслед за мной и светите мне фонарем. Я же буду проверять провода. И не забудьте наблюдать за местностью.

Сделав несколько шагов, фельдфебель вынужден был снять рукавицы, так как в них он не чувствовал бы обрыва провода.

— Вы отморозите руки, — с тревогой заметил Кольхаз.

— Иначе ничего не найдешь.

Следующий обрыв они обнаружили у второго столба. Кольхаз оказался прав: провод был порван, а изоляция осталась цела.

Ульф засунул закоченевшую руку под шинель.

— Проклятье! — выругался он.

— Возьмите фонарь, а инструмент дайте мне! — решительно заявил Кольхаз. — Я уже кое-чему научился. — И он стал зачищать концы обрыва. — Готово! — закричал он через несколько секунд. — Теперь все должно быть в порядке!

В четверть шестого Ульф проверил линию, которая функционировала отлично.

Кратчайшим путем они возвращались на заставу. Теперь ветер дул в спину, подгонял их. Примерно на полпути Кольхаз вдруг остановился.

— Не могу дальше, — простонал он. — Все кости разломило. Давайте передохнем немного.

— Вот как раз сейчас этого делать нельзя, — не согласился с ним фельдфебель. — Мы разогрелись, и если остановимся, то сразу же простынем. Вот доберемся до хижины лесорубов, там и передохнем, а пока крепитесь.

Кольхаз, медленно переставляя ноги, пошел дальше.

— Пустите меня вперед, я проложу лыжню, а вы пойдете за мной, все легче будет, — предложил фельдфебель.

Через четверть часа они вышли к полузанесенной снегом хижине. Они вошли внутрь и обнаружили в очаге горячие угли. В углу лежал хворост. Кольхаз подбросил его в очаг, а Ульф, встав на колени, дул на угольки до тех пор, пока не показался желтый язычок пламени.

Встав поближе к огню, оба грели руки и ноги, постепенно согреваясь и сами.

— Вот и выходит, что у каждого человека есть свои возможности, — просто заговорил Кольхаз. — И эти возможности имеют свои границы. Они есть и у меня, и у вас.

— К чему вы это говорите? — с недоумением сказал фельдфебель. — Я вас что-то не понимаю.

— Ну, предположим, например, что мороз еще крепче станет, а против него не поможет никакая воля. Замерзшие руки нужно согреть, чтобы их не отморозить. Следовательно, у природы есть свои границы. И человек должен их учитывать.

— И в чем вы сами себе противоречите, — не согласился с Кольхазом Рэке. — Человек способен расширять границы собственных возможностей.

— Сам? — с некоторым недоверием спросил солдат. — Я думаю, что деятельность человека зависит от личных факторов. Как иначе объяснить, почему один становится чернорабочим, а другой — хирургом?

— На нашем предприятии работало почти десять тысяч рабочих, а директор был один. Однако и он тридцать лет назад был простым рабочим. Если позволяют условия, человек может достичь многого!..

— Это исключение, — перебил его Кольхаз. — Исключения были всегда, в любом обществе. Система же — это совсем другое…

— Система у нас сейчас действительно другая, — засмеялся Рэке. — Сейчас у нас в стране перед нами открыты все пути, и каждый выбирает себе тот, который ему по душе.

— Никто не может перепрыгнуть через собственные возможности, — упрямо стоял на своем Кольхаз.

— Однако каждый должен дерзать. Когда Лилиенталь на своем летательном аппарате первый раз поднялся в воздух, он не думал о том, что сделал первую крохотную ступеньку в завоевании мирового пространства, и каждый, кто пошел по его стопам, как бы продолжил его достижения.

Кольхаз пошевелил палкой угли в очаге, а затем тихо заметил:

— Вы, как я вижу, неисправимый оптимист. Вы в каждом, даже простом, человеке готовы видеть доктора Фауста. Однако на самом деле это не так.

— А как же?

Кольхаз присел на корточки и подбросил в костер новую порцию валежника.

— Один необдуманный шаг может привести все человечество к полному уничтожению. Надеюсь, этого вы не станете отрицать?

— Не стану. Однако замечу, что мы с вами потому и находимся в армии, чтобы воспрепятствовать такому безумному шагу.

Пламя в очаге несколько уменьшилось, так как валежник оказался не совсем сухим.

— Что мы с вами, собственно, представляем? — продолжал философствовать Кольхаз. — Маленькие, крохотные винтики в огромной машине. Все движется своим путем от детской колыбельки и до гроба. А самое ужасное заключается в том, что этому невозможно противостоять…

Люди бывают разные: одни видят все недостатки и ничего не предпринимают, чтобы их исправить, а другие — напротив, делают все, чтобы исправить их.

Кольхаз усмехнулся и тихо проговорил:

— Два один в вашу пользу.

— Мне кажется, что еще ни у одного поколения на земле не было так мало иллюзий, как у нашего, — подвел итог Ульф. — Пойдемте!

Встав на лыжи, они пошли дальше по направлению к заставе. У ворот их встретил дежурный и приказал:

— Сразу же идите в учебный класс!

— А что случилось? — поинтересовался Ульф.

— Там сами увидите!

Отряхнувшись от снега, Рэке и Кольхаз вошли в класс, где был собран весь свободный от несения службы личный состав. Гартман, исполнявший обязанности начальника заставы, тут же объявил обоим благодарность за отличное выполнение приказа.

Посмотрев сбоку на Кольхаза, Рэке заметил, что тот был явно растроган. Альбрехт, сидевший в первом ряду, встал и поздравил Рэке и Кольхаза с поощрением.




8


Холод не прекращался и в первые недели нового года. Выпал большой снег, укрывший толстым покровом всю землю.

Ульф после нескольких дней болезни (он болел гриппом и лежал в санчасти) вернулся в подразделение. Доложив о выздоровлении лейтенанту, он пошел в подразделение, где не было ни души. Придирчиво осмотрев, как заправлены койки в казарме, Ульф обратил внимание на фотографию и лист глянцевой бумаги, приколотые над кроватью Кольхаза. Лист бумаги был весь исписан мелким почерком. Это было стихотворение любовного содержания. На цветной фотографии была снята девушка с каштановыми волосами и карими глазами. Голову она чуть-чуть склонила набок, а вокруг рта у нее застыла еле заметная улыбка.

Ульф довольно долго рассматривал фотографию. Девушка выглядела умной, об этом говорил ее целеустремленный взгляд, энергичной, об этом свидетельствовал волевой подбородок, и в то же время чуть-чуть легкомысленной.

За этим занятием и застал Ульфа Раудорн, вошедший в комнату.

— А где остальные? — спросил его Ульф.

— Поль сегодня свободен, Шонер ушел в село, а Кольхаз тренируется в метании гранаты. Кениг — с ним вместе.

— Кольхаз тренируется? — удивился фельдфебель. — Как это он решился на такое?

— Он сам попросил ефрейтора позаниматься с ним. Мы тоже удивились. Вот уже несколько дней так… Мы и сами не поймем, что это с ним… Это все она!

— Кто она?

— Да вот эта девушка, — ефрейтор кивнул головой на фото.

— А я думал, что они так и не помирились,

— Все быстро выяснилось. Парень тот действительно оказался ее знакомым по институту. Девушка написала Кольхазу письмо, и все встало на свои места.

— Это, по-видимому, положительно сказалось на поведении Кольхаза. Такие знакомства или воодушевляют или же расстраивают человека.

Раудорн недоверчиво покачал головой:

— Думаю, что причину его перемен, нужно искать не в ней. По его лицу заметно, что он что-то пережил.

— Садись! — предложил Ульф ефрейтору. — И рассказывай!

Раудорн закурил и, немного подумав, сказал:

— У меня сейчас такое чувство, что он начал вживаться в коллектив.

— С какого времени?

— Трудно сказать, пожалуй, с рождества.

— А чье это стихотворение? — задумчиво спросил Ульф. — Может, он его сам написал?

— Нет, это, кажется, Евтушенко или кто-то другой из современных. В следующую среду у нас в клубе будет вечер, не забудь пригласить Трау.

— Хорошо…

— Да, к слову, ты, наверное, не знаешь о том, что Кениг хочет организовать небольшой оркестр, а?

— Нет, вот будет здорово!

— В первом взводе он нашел гитариста, в селе один парень играет на саксофоне, а другой — на ударных. Сам он неплохо играет на гитаре-бас. У них уже были две репетиции, играли неплохо. Ну, так не забудь пригласить на вечер Трау.

— Хорошо.

Готфрида Трау Рэке разыскал в школьной библиотеке. Он сидел на лестнице и листал какую-то книгу.

— Не подходи ко мне близко, — сказал он и закашлялся. — Видишь, я простужен, — и он показал рукой на горло, замотанное теплым шарфом.

— У меня это уже было, — усмехнулся Ульф и полез вверх по лестнице. — Меня в лазарете так напичкали таблетками, что теперь мне никакие бациллы не страшны.

— Смотри, я тебя предупредил! — Трау поставил книгу на место, поздоровался с Ульфом за руку и, глядя на него поверх очков, сказал: — Уж если ты разыскиваешь меня в школе, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. Я то тебя знаю.

— Скажи, ты в следующую среду свободен? Вечером, разумеется.

— В среду… Подожди… — Трау перелистал блокнот. — Я свободен, если моя простуда меня окончательно не свалит с ног. А что случилось?

Ульф объяснил, а затем добавил:

— Откровенно говоря, никто не знает, куда он нас может завести со своими стихами. Именно потому мы тебя и приглашаем. Ты в поэзии лучше нас всех разбираешься.

— Ну, не больно уж сильно и я разбираюсь.

— Речь пойдет о теории стихосложения, метрике и тому подобном…

— Понятно.

— В общем, мы ждем тебя… Да, чуть было не забыл спросить у тебя, кто такой Евтушенко?

— Евтушенко? Известный советский поэт… русский лирик, если я не ошибаюсь… А почему он тебя заинтересовал? — спросил Трау.

— Да так просто… Он хороший поэт?

— Очень популярный, особенно у молодежи. Кое-какие стихи у него спорны.

— А ты его стихи читал?

— Подожди… — Трау снял с полки тоненькую книжицу.

— Вот его «Избранное». Прочти сам, тогда и поймешь.

Ульф взял книжицу и положил ее в карман.

— Так не забудь, в среду! — крикнул он с порога. — Пометь в своем календарике: среда, двадцать часов!




9


В ночь на среду началась оттепель, а утром пошел дождь. Снег сразу же потемнел, а кое-где образовались даже небольшие лужицы. Дождь шел почти весь день. Небо было затянуто тучами, пробиться сквозь которые солнцу удалось только один раз, и то ненадолго. Вечер выдался темным.

В половине восьмого клуб заполнили пограничники, по приглашению комсомольского бюро пришли парни и девушки из близлежащего села. Но Трау еще не было.

Ульф Рэке сидел за круглым столом у окна. Свободный стул рядом с ним был предназначен для учителя.

Кольхаз занял место в первом ряду. Он казался спокойным и уверенным в себе.

Наконец в зал вошел Трау. Поздоровавшись, он извинился за опоздание.

— Так где же наш поэт? — спросил он с доброй улыбкой.

— Юный лирик — это я, — с иронией ответил Кольхаз. — А вы, если я не ошибаюсь, и есть обещанный строгий критик?

— Строгий критик? Уж не твой ли фельдфебель приклеил мне такой ярлык? Нет, дорогой товарищ, я не критик. — Учитель прошел вперед и сел на предложенное Ульфом место. — Прочел стихи? — шепотом спросил он у Ульфа.

— Да.

— Ну и как?

— Право не знаю… Есть хорошие, а есть какие-то путаные, однако…

— Понравились они тебе?

— Откровенно говоря, понравились.

— Ну, вот видишь. Тише, обер-лейтенант что-то хочет сказать.

Гартман произнес вступительную речь, после чего предоставил слово Кольхазу, который, раскрыв папку, вынул из нее листок и начал тихо, но с выражением читать. Это был сонет о любви, который чем-то напоминал Ульфу стихотворение, висевшее над койкой солдата. За ним последовала элегия о кладбище и, наконец, довольно мрачное стихотворение о жизни и смерти.

Рэке внимательно слушал Кольхаза, а сам думал о том, где он слышал нечто подобное и почему такой молодой человек, едва вступивший в жизнь, рисует ее столь мрачными красками.

Кольхаз замолчал. В зале царила мертвая тишина. Первым ее нарушил Кениг:

— Вот это стих, у меня по коже даже мороз пробежал!..

Все сразу же зашевелились, зашумели.

— Сколько вам лет, товарищ? — спросил Трау, обращаясь к Кольхазу.

— Двадцать, — ответил солдат, удивляясь, что ему задали такой вопрос.

— С романтиками вы познакомились в школе, не так ли?

— Что значит «в школе»… Я читал о них кое-что. А вам что, не нравится романтическое направление в литературе?

— Кое-кто из писателей этого направления не нравится, именно те, при чтении стихов которых мороз по коже пробегает…

— Минутку! — выкрикнул Кениг. — Я хотел бы сказать о том, что мне лично последнее стихотворение понравилось. Первое, правда, нет, так как такие можно найти в любом сборнике. А вот стихотворение о кладбище, оно какое-то страшное. Что это за кладбище?

Раудорн тихо зашептал Кенигу:

— Это кладбище в Берлине, на котором похоронено много поэтов. Неужели ты этого не знаешь?

— А почему я должен это знать? — громко огрызнулся солдат.

Тогда встал блондинистый парень из села и робко предложил:

— Можно эти стихи еще раз прочесть, а то с первого раза они как-то не запоминаются?

Кольхаз прочел все три стихотворения еще раз. Ульф внимательно слушал солдата, удивляясь в душе оценке Кенига. Первое стихотворение было написано, так сказать, без души, второе — было слишком мрачным, и только третье по-настоящему понравилось ему.

— Я не знаю, что чувствуют другие, — заговорил Поль, когда шум немного улегся, — но у меня такое чувство, как будто меня самого несут на кладбище.

Многие солдаты захихикали.

Трау не спеша закурил и, сделав несколько затяжек, сказал:

— Я свой вопрос о романтиках задал не случайно. Дело в том, что в твоем стихе смерть как бы торжествует над жизнью, хотя написано оно совсем не плохо.

— Человек — единственное существо на земле, которое способно мыслить философски, — заметил Кольхаз. — Человек рождается, живет, а потом умирает. И оттого, будем мы об этом писать или не будем, смерть как явление никуда не исчезнет.

Все взгляды остановились на Трау, от него ждали ясного ответа. Однако не успел учитель встать, как поднялся Ульф.

— И все же Кольхаз не прав! Никто не спорит против того, что люди смертны, однако человек живет на земле ради жизни, а не ради смерти! В стихотворении нет ни строчки о смысле жизни. Именно от этого у слушателей и бегают мурашки по спине.

— А как же тогда быть с «Оптимистической трагедией»? — не сдавался Кольхаз. — Человек умирает, а его дело живет. Может, кто иначе мыслит, я лично — только так и понимаю. Я полагаю, что нет никакого смысла требовать от каждого человека, чтобы он мыслил так, а не иначе.

— А вы Маяковского читали? — спросил Трау Кольхаза.

— Да, конечно.

— У него есть стихотворение о смерти одного поэта…

— О смерти Есенина! — воскликнул Кольхаз, и в глазах его засверкали радостные искорки. — Я знаю это стихотворение. Правда, не все знают, как сам Маяковский ушел из жизни…

— Это нисколько не меняет сути дела, — перебил солдата Трау. — Товарищ Рэке абсолютно прав. Маяковского уже давно нет с нами, а его книги живут. Каждое его стихотворение от начала и до конца пронизано оптимизмом.

Ульф в душе злился на себя за то, что он так мало читал стихов. Солдаты с любопытством поглядывали на Кольхаза, который молча что-то искал в своей папке. Наконец он вытащил из нее лист бумаги и прочел короткое стихотворение, в котором он в поэтической форме отрекался от бога.

— Вот это хорошо! — громко похвалил солдата Ульф.

Все снова заговорили, загалдели.

— А я все равно чего-то не понимаю, — сказал растерянно Поль. — Я считаю, что стих не закончен… в нем чего-то не хватает…

— Чего в нем не хватает? — спросил Кольхаз.

— Я не знаю, чего именно, но чего-то не хватает…

Гартман молчал.

— Скажи, что именно тебе не понравилось? — спросил Трау у Поля.

— Я чувствую, что тут что-то не так, но что именно, выразить не могу.

— Тогда я попытаюсь сделать это за вас, — проговорил учитель, снимая очки. — Стихотворение действительно кажется незавершенным. Оно не закончено, а жаль… Автор должен доработать его до конца…

— Что значит доработать? — с недоумением спросил Кольхаз.

— Я думаю, нам нельзя так строго подходить к начинающему поэту, — заметил Рэке. — Он свое отношение выразил как умел…

Тогда слова снова попросил Трау:

— Я постараюсь внести ясность, помочь вам понять изложенное в последнем стихотворении. Автор, как я его понимаю, отвергает бога, так?

— Да, — ответил Кольхаз.

— Хорошо. Вы пишете, что отреклись от бога и идете своим путем. Но не пишете, каким именно, то есть за вами, товарищ поэт, остался ответ на этот вопрос.

— Я не обязан отвечать на все вопросы, поставленные в стихотворении. Это не анкета, где нужно обязательно ответить на все вопросы.

— Согласен, однако все же лучше ответить. Разве я не прав?

— В принципе я с вами согласен, — сказал Кольхаз, — но свою точку зрения я высказал вполне точно: я не признаю бога, и все!

— Но далее ты прочел, что идешь своим путем, но, каким именно, не говоришь. Вот этого-то, видимо, и не понял Поль. Так или нет?

Поль подтвердил и хотел было еще что-то сказать, по Кольхаз опередил его:

— Теперь я понял. Выходит, мне нужно было написать, что мой путь ведет из Рима в Москву. Вы этого хотите?

В зале стало тихо-тихо.

Учитель усмехнулся и сказал:

— Если вы так хотите выразиться, то так и напишите… Нужно же что-то противопоставить богу и церкви, от которой вы отрекались. На «ничейной» земле вы не должны останавливаться, так как на ней нет жизни. Нужно занять вполне определенную позицию!

Кольхаз пытался защищаться, говоря, что он не собирается находиться между фронтами.

— В таком случае Поль прав, вам нужно доделать стихотворение!

В этот момент в зал вошел дежурный и что-то сказал Гартману на ухо, после чего обер-лейтенант встал и сказал:

— К сожалению, я должен прервать нашу дискуссию. Вы, товарищ Трау, останьтесь, а вы, товарищ Альбрехт, постройте взвод.

— Вот всегда так, ничего не дадут доделать до конца, — заметил долговязый Кениг.




10


Спустя четверть часа Рэке узнал о причине, по которой застава была поднята по тревоге. Со вчерашнего дня исчез из соседнего с заставой села шестнадцатилетний парень, по фамилии Рольф Бекер. В пять часов вечера его видели с друзьями в пивнушке, где они много пили. И потом он как в воду канул.

Вечером того же дня один из друзей Рольфа рассказывал гауптвахмистру Ленерту о своем друге.

Ленерт отнесся к ее рассказу сначала с некоторым недоверием. Потом он все же решил зайти к Бекерам домой, где застал лишь старика Бекера, да и то в состоянии сильного опьянения. Рольфа дома не оказалось, и никто из друзей не мог сказать, куда он девался.

Когда взвод был построен, лейтенант Альбрехт разделил его. Одна группа была послана для усиления наряда, несущего охрану государственной границы, а отделение Ульфа направлено на поиски парнишки.

Однако, прежде чем отправиться на поиски, командир роты капитан Куммер пригласил командиров отделений к карте и поставил им конкретные задачи.

— Вы лично с рядовым Кольхазом обшарите все село и его окрестности, — приказал капитан Ульфу. — Смотрите в оба. Сопровождать вас будет товарищ Трау. Он сам попросил об этом. Бекер из его класса, так что он его хорошо знает. Связь с заставой поддерживайте по телефону.

Спустя несколько минут солдаты уже были в пути. Ветер нагнал дождевые облака. Трау, на котором был плащ, натянул на голову капюшон.

— Вот она живая жизнь, от поэзии до действительности всего один шаг… — пробормотал учитель.

— Он бегает, а мы ищи его, — недовольно заметил Ульф.

— У парня нелегкая жизнь: три года назад умерла его мать. С тех пор старик запил, а с сыном, вернее, с пасынком, так как Рольф ему не родной, поступает, как с работником.

— Думаю, что он сидит у кого-нибудь из своих друзей и ругает всех на свете. Уж я-то знаю, — высказал свое предположение Кольхаз.

— Хорошо, если так, — заметил Ульф, — но нам сейчас предположений мало.

Кольхаз ничего не ответил на это. Тем временем они подошли к селу. От первого дома навстречу им шел гаупт-вахмистр Ленерт, придерживая руками поднятый воротник дождевого плаща.

— Пока никаких следов, — сказал он. — Никто ничего не знает, никто не видел его после пяти часов вчерашнего дня. Я опросил всех его друзей и знакомых.

— Ты следи за его домом, а мы тем временем обойдем все село. Хорошо? — предложил Ульф.

Ленерт одобрительно кивнул.

— Большего мы сейчас не добьемся, — проговорил Трау.

Вскоре Ленерт свернул в плохо освещенную улочку, на которой жил Рольф.

Тройка Рэке двигалась дальше. Трау на чем свет ругал проклятую погоду каждый раз, когда ступал на подернутую ледком лужу, из-под которого его обдавало ледяной водой.

По дороге они заглянули в пивную, затем вышли на противоположную окраину села, а когда на обратном пути проходили мимо дома Рольфа, то заметили две фигуры, которые вынырнули из темноты.

Ульф посветил на них фонариком.

— Курт и Стефан? — удивился учитель. — Что вы здесь делаете? Неужели сегодня весь мой класс бродит по селу?

— Мы ждали вас.

— Меня? Здесь? Ну, рассказывайте, что тут у вас?

— Хорошо, только старик Бекер ничего не должен знать, а то он нас убьет!

— Говорите! — потребовал Ульф от парней. — Вы же знаете, что мы живем в пограничном районе, а это что-нибудь да значит. Вы поможете Рольфу, если сейчас же обо всем откровенно расскажете нам.

— При чем тут граница, — огрызнулся один из парней. — Причина здесь совсем другая…

— Ну, долго тебя нужно за язык тянуть? — перебил парня учитель.

— Хорошо… Он… может, у Марии.

— У Марии? — удивился Трау. — А кто это такая?

— Так зовут официантку из ресторана «Тюрингенскнй двор», что находится в селе Бардорф.

— Что?! Уж не блондинка ли это… Ей же лет двадцать пять! А тебе откуда все это известно?

— От него самого. Рольф сам рассказывал мне о ней на прошлой неделе.

— А может, он просто похвастался, — неуверенно проговорил Трау. — Вы любите рассказывать всякие небылицы.

— Возможно, конечно, но он вроде бы говорил серьезно, — тихо сказал парень.

— Мы это проверим, — произнес Ульф. — Придется мне вызывать машину и ехать в то село.

— Тогда вызывайте скорее, — поторапливал его учитель. — А вы оба идите домой, — обратился он к ученикам, — и никому ни слова!

Спустя четверть часа пограничники вместе с учителем уже сидели в машине. Дождь монотонно барабанил по ее крыше. Дорогу так развезло, что водитель с трудом сдерживал машину, стараясь вести ее по наезженной колее…

— Старик напился как сапожник, — сказал гауптвахмистр. — Я не удивляюсь: от такого на самом деле трудно не сбежать.

— Нужно, чтобы парень от него ушел, и все! — вмешался в разговор Кольхаз. — Так будет лучше для всех.

Вахмистр покачал головой:

— Не такое это простое дело. Для этого нужно решение суда, только суд может лишить старика родительских прав. А для этого должны быть веские доказательства.

— А разве они не налицо? Чего же еще надо?!

— Посмотрим, сначала нужно разыскать парня, — успокоил пограничников учитель.

Село Бардорф вытянулось вдоль шоссе, ресторанчик «Тюрингенский двор» располагался почти в самом центре. Пограничники натолкнулись на хозяина заведения в коридоре, когда тот нес из подвала ящик пива.

— На минутку, Тео! — остановил хозяина ресторанчика гауптвахмистр. — Официантка твоя на месте?

— Она больна. А что она натворила?

— Ничего. Я бы хотел задать ей несколько вопросов.

Хозяин поставил ящик на ступеньки и, вытерев руки о фартук, сказал:

— Провести меня хочешь? Из-за нескольких вопросов ты бы не потащился на ночь глядя в Бардорф, да еще в таком сопровождении. Одно я тебе скажу: если она чего набедокурила, то я ее вмиг выставлю. Это говорит тебе Тео!

— Не поднимай пока никакого шума, а лучше скажи, как ее зовут и где она живет.

— Мария Шенк, Фельдштрассе, номера дома я не запомнил. Маленький такой домишко, рядом с кузницей.

— Она замужем? — спросил Трау.

— Была. Сейчас она снова живет под девичьей фамилией.

— Я это знаю. — Гауптвахмистр протянул хозяину руку. — Пока и не распространяй никаких слухов. Ничего страшного не случилось. Думаю, это в твоих же интересах.

Домик, в котором жила официантка, стоял в глубине сада. Сквозь зашторенные окна чуть заметно пробивался свет.

Трау позвонил. Открыли окно лишь на второй звонок.

— Кто там? — спросила официантка. Увидев форму, она удивилась: — Полиция? Среди ночи?

— Мы хотели бы поговорить с вами, фрау Шенк.

— Со мной?

— Да, у вас гость?

— А что, разве мне нельзя?

— Откройте, пожалуйста, дверь! — потребовал гауптвахмистр. — Я не намерен разговаривать с вами, стоя на улице.

Женщина закрыла окно и, подойдя к двери, сказала:

— Один момент! Парню уже шестнадцать лет, я женщина свободная и могу иметь дело с кем хочу, однако на сей раз все обстоит не так, как вы думаете.

— Фрау Шенк, это мой ученик, я, так сказать, несу за него ответственность, — вмешался в разговор Трау. — Пустите, мне нужно с ним поговорить.

— Пожалуйста! — ответила женщина, пропуская их в дверь. Заглянув в соседнюю комнату, она крикнула кому-то: — Выйди сюда, твой учитель хочет на тебя посмотреть!

Стало тихо-тихо, и лишь только на второй окрик из соседней комнаты вышел высокий парень с каштановыми волосами.

— Что ты здесь делаешь, Рольф? — спросил его Трау.

Парень покраснел как рак. Он не шевелился.

— Ну, скажи же ему что-нибудь, не стесняйся! — крикнула женщина и, подскочив к парню, подняла ему на спине рубашку, обнажив большой красный рубец. — Да, господин педагог, вот полюбуйтесь, — повернулась она к учителю. — Это я его еще мазью помазала, а то ведь он, бедняга, от боли мучился!

Трау сделал несколько шагов по комнате, а затем спросил:

— Рольф, скажи, что с тобой случилось? Почему ты не пришел ко мне?

Парень смущенно заправлял в брюки рубашку и упрямо молчал.

— И вы думаете, что он вам все так и выложит, вы бы еще побольше с собой людей привели. А не лучше ли было задать несколько вопросов его папаше?

— Надень свою куртку, — сказал парню учитель.

Парень послушно повиновался, Ульф взглядом дал понять Кольхазу, чтобы тот следовал за ним.

Когда учитель остался наедине с Марией Шенк, он тихо сказал:

— Я прошу вас извинить меня, да и вообще нас. Я кое-что знал, но не думал, что отчим еще и бьет его,

— Прошу вас, сядьте, — предложила Мария и рассказала следующую историю. — Под вечер Рольф вернулся домой. Отчим был дома, но сильно пьян. Он послал Рольфа принести ему еще вина, пока не закрылась лавка. Паренек отказался сделать это. Тогда старик схватил палку и ударил мальчика по спине. Рольф стал защищаться, оттолкнул отчима и убежал из дому. Час назад он постучался ко мне в окно. Где он был до этого, я не имею ни малейшего представления. Быть может, об этом он сам расскажет вам.

— Боже мой, да это похоже на средневековую сцену! — воскликнул учитель. — Если бы он хоть раз намекнул мне на то…

— Видимо, у него есть для этого свои причины, — не без колкости заметила Мария Шенк.

— Разумеется, без причин ничего не бывает, — согласился Трау. — Именно поэтому мне хотелось бы узнать, почему он пришел именно к вам.

Мария усмехнулась:

— Я могла бы об этом и не говорить, но если вы хотите… Перед рождеством Рольф как-то зашел к нам в ресторанчик. В углу зала сидели несколько наших футболистов. Он каким-то образом очутился за их столиком, и они начали поить его вином. По-видимому, ради шутки. В половине двенадцатого он был уже сильно пьян и вышел на улицу. Когда я закончила работу и возвращалась домой, то увидела его возле забора, за который он уцепился мертвой хваткой, так как не мог сделать и шага! А на улице мороз двадцать градусов! Я привела его к себе домой и уложила вот на эту кушетку. Рано утром дала что-то поесть и отослала домой. Две недели назад он пришел ко мне и сказал, что ни за что на свете не вернется больше домой. Причины он, правда, не назвал. Я долго уговаривала его не делать глупостей, и он наконец ушел. Сегодня он в третий раз пришел ко мне, но на этот раз я хоть знаю почему. Ну, теперь вы удовлетворены?

— Я благодарю вас за информацию. — Гауптвахмистр встал. — Я думаю, будет лучше, если Рольф больше не будет приходить к вам.

— Знаете, я не могу сказать, чтобы он был мне в тягость, — сказала Мария. — Мне даже нравится заботиться о нем, вы можете быть абсолютно спокойны. А уж будет он ко мне приходить или нет, это зависит не от меня.

Мужчины распрощались с Марией, которая проводила их до двери. Кольхаз и Векер стояли у фонарного столба. Рольф шел понурив голову. Он не поднял ее даже тогда, когда учитель подошел к нему и сказал:

— Выше голову! Сейчас мы завезем тебя домой, а завтра утром поговорим.

— Только не к нему! — возмущенно воскликнул Рольф. — Вы как хотите, а я к нему не пойду!

— Тогда поедем ко мне, — предложил Трау. — У меня есть свободная комната, а потом посмотрим. Согласен?

Рольф кивнул, и все направились к машине.

— Одну минутку, — сказал Рэке, когда они проезжали мимо ресторанчика. — Я позвоню на заставу, чтобы товарищи там не беспокоились больше.

Через несколько минут он вернулся и тихо объяснил:

— Рольф и так все узнает… Его отчима задержали при попытке перейти государственную границу. Он был в стельку пьян, но все же оказал сопротивление пограничникам, которые увели его на заставу.

Все взгляды были обращены на Рольфа, который долго молчал, а потом проговорил:

— Я так и знал, что он до этого докатится… Теперь я вам скажу всю правду. Он меня не за водкой посылал в тот вечер, а требовал, чтобы я с ним ушел на ту сторону. Я наотрез отказался, за что он меня и отлупил. Теперь вы знаете все.

Учитель положил Рольфу руку на плечо и сказал:

— Видишь, причины опускать голову никакой нет. Не бойся, ты не один!

Машина остановилась перед квартирой Трау. Учитель попрощался с пограничниками, а Кольхазу пожал руку и сказал:

— Скажу тебе откровенно: твои стихи мне понравились, несмотря на не совсем удачные слова. Зайди как-нибудь ко мне, я буду рад поговорить с тобой.

Кольхаз молча кивнул.

Когда машина выехала из села. Рэке спросил у Кольхаза:

— Что это ты так притих?

— Так, думаю, — ответил солдат.

— О чем?

— Об отце, который бьет своего сына, а тот убегает от него и, вместо того чтобы прийти к своему учителю, идет к чужой женщине.

— Ну и что?

— И о фельдфебеле, который в каждом человеке видит какой-нибудь изъян. Я, кажется, как-то уже говорил об этом. Все это действительно свидетельствует о том, что все мы находимся еще, так сказать, в пути, о котором так много спорили сегодня на литературном вечере. Мне хочется спросить вас, так на чьей же стороне сейчас иллюзии?

— Я ждал от тебя подобного вопроса, — ответил Ульф. — Молодая женщина оказалась вовсе не такой, как о ней подумали, а парень, ушедший из дому из-за побоев, попал в руки настоящего друга.

— Знаете, меня порой пугает ваш оптимизм, — заметил Кольхаз. — Хотел бы я видеть вас тогда, когда вы выйдете из себя.

Ульф засмеялся и сказал:

— Что бы ни случилось, мы стоим на правильном пути.

Когда машина въехала в ворота погранзаставы, Кольхаз сказал:

— Для меня лично решающее значение имеют только факты!




11


В феврале Кольхаз узнал о том, что за попытку перейти государственную границу Бекер отдан под суд, а его пасынок Рольф изъявил желание жить в интернате. Кольхаз в последнее время стал много заниматься, и это положительно сказалось на его успеваемости. Как-то он с товарищами пошел в село, где они вместе выпили по кружке пива, пошутили, посмеялись, но Кольхаз вдруг ни с того ни с сего повернулся и ушел в часть.

Ульф наблюдал за солдатом, однако никак не мог понять, что с ним происходит. Он пытался несколько раз поговорить с ним, но тот все время уходил от него.

В это время с противоположной стороны участились нарушения государственной границы: было несколько случаев нарушения пограничных заграждений, провокаций.

Каждый пограничный инцидент приводил обычно к высылке на место происшествия дополнительного наряда. У пограничников почти не оставалось свободного времени.

Однажды в конце месяца под вечер Раудорн увидел Ульфа и сказал ему:

— Если хочешь увидеть нечто любопытное, пошли со мной.

Фельдфебель повел Рэке в общую комнату личного состава.

— Ну, ты что-нибудь заметил? — спросил Рольф, когда они остановились посреди комнаты.

Ульф осмотрелся, но ничего необычного не заметил: пол был вымыт до блеска, койки аккуратно заправлены, а на большом столе даже стоял букет полевых цветов.

— Не удивляйся тому, что я тебе сейчас скажу. — Раудорн подошел к кровати Кольхаза и показал на лист бумаги, на котором было написано два стихотворения. Одно из них Ульф уже читал раньше.

— А где он сейчас сам?

— Думаю, что в селе у Трау. Он тебя искал, но не нашел, так что увольнительную ему подписал сам командир взвода.

— А Альбрехт здесь? Я хочу поговорить с ним.

— Подожди, — остановил Ульфа Раудорн, — я еще не все сказал. В марте у нас выборы секретаря комсомольской организации. Поскольку я демобилизуюсь, нужно наметить новую кандидатуру. Мы посоветовались с товарищами и решили, что Поль вполне мог бы работать на этой должности.

— Не пойдет, — запротестовал Ульф. — После демобилизации Шонера Поль станет моим заместителем. Не стоит нагружать его другими нагрузками.

— А почему ты не хочешь сделать замом Кольхаза?

— Тут ты хватил через край…

— Я просто предложил. В двадцать ноль-ноль совещание, где тебе придется высказать свое мнение о Поле,

— В это время наше отделение должно готовиться в наряд…

— Мы успеем закончить…

— Ладно, я буду.

— И еще одно: в марте у нас соревнования по настольному теннису с сельской молодежью. Командование поручило тебе сформировать команду и подготовить ее.

— Мне только этого и не хватало!

— У других тоже есть поручения. Ясно?

— Лучше я пойду, пока ты мне еще одно задание не дал.

Рэке ушел, но засевшая в голове мысль о том, что Кольхаза можно сделать своим заместителем, не давала ему покоя. Хотя сама идея показалась ему пустой и вздорной.

* * *


К обеду неожиданно похолодало. Каштаны стояли голые и черные, кое-где на склонах холма виднелись пятна снега.

Рэке вспомнил, что ему нужно проверить оружие отделения перед заступлением в наряд. Он тут же забыл о том, что хотел зайти к командиру взвода.

К вечеру похолодало еще больше. Пошел дождь. Ульфа вызвали к командиру роты, и потому он на несколько минут опоздал на комсомольское бюро.

— Мы тут уже высказались, очередь за тобой, — сказал Раудорн Ульфу, когда тот сел на место.

— Я остаюсь при своем мнении, — ответил он. — Поля уже давно решено сделать моим заместителем. Заместитель из него получится хороший, но, разумеется, он не сможет одновременно выполнять и обязанности секретаря.

— Сейчас как раз и обсуждается вопрос о возможности выдвижения его кандидатуры на должность секретаря, — сказал Гартман. — Товарищ Поль, скажите сами, как вы относитесь к нашему предложению?

— Я не знаю. — Поль бросил смущенный взгляд в сторону Ульфа. — Вы, возможно, не знаете, но на заводе, где я работал до армии, я два года был секретарем.

— Все ясно, — заметил Гартман.

— Не совсем, — возразил ему Ульф.

В этот момент в комнату заглянул дежурный и попросил Гартмана выйти.

— Неужели так срочно я понадобился? — спросил обер-лейтенант. — Мы скоро заканчиваем.

Дежурный немного помедлил, а потом сказал:

— Я был вынужден сменить одного вашего часового… Он ушел с поста погреться…

— Кого именно?

— Рядового Кенига.

— Приведите его сюда.

Ульф сокрушенно покачал головой.

— Слышали, товарищ Рэке, ушел с поста погреться, а всего лишь полчаса, заступил на пост! — укоризненно проговорил обер-лейтенант Ульфу.

Через минуту в комнату вошел Кениг. Он был явно смущен и бледен как полотно.

На вопрос офицера, как он себя чувствует, солдат ответил:

— Плохо, товарищ обер-лейтенант.

Ульф вскочил с места и, подойдя к Кенигу, дотронулся ладонью до его лба.

— Да у него жар! — воскликнул он.

— Жар? Подойдите ко мне! — Офицер сам потрогал лоб солдата, после чего спросил: — И когда вы почувствовали себя плохо?

— Сегодня после обеда.

— А почему не доложили об этом? У вас же температура!

— Я думал, что пройдет, — робко ответил Кениг. — Я хотел послезавтра поехать в отпуск…

— В отпуск?! А вы сами куда смотрели, когда инструктировали наряд? — обратился Гартман к дежурному.

— Никто из заступавших в наряд мне о своей болезни не заявлял, — доложил дежурный.

— Не заявлял… Смотреть тоже надо! Немедленно направьте его в санчасть!

— А как же мой отпуск? — с трудом выговорил Кениг.

— Об этом мы поговорим позже! — ответил обер-лейтенант.

— А потом у нас еще посещение театра. — Кениг никак не мог понять того, что ему говорят. — Я обязательно должен пойти… — С этими словами он вышел в коридор.

— Вот в чем вся причина, — заметил Ульф. — Никогда бы не подумал…

— Факт остается фактом: он нарушил устав караульной службы. И ни командир отделения, ни дежурный по части не обратили внимания на то, что солдат болен. В результате грубейшее нарушение дисциплины. Так дальше быть не может! Я требую, чтобы подобное не повторялось в будущем!

— Слушаюсь! — ответил Ульф.

— Хорошо, тогда, пожалуй, можно и закругляться, или еще нет? — спросил офицер у Раудорна.

— Да, конечно, об этом случае мы поговорим, когда Кениг выздоровеет. Я так считаю.

— Согласен. Тогда будем считать, что заседание бюро закончено.

— Когда Кениг выздоровеет, мы устроим ему хорошую головомойку, — проговорил Раудорн, когда все вышли в коридор.

— Однако пятно на взводе все равно останется, — заметил Ульф.




12


Болезнь Кенига оказалась самой обыкновенной простудой. Пролежав несколько дней в санчасти, он выздоровел и уехал в краткосрочный отпуск. В середине марта все отделение Рэке вновь было в полном составе. После возвращения из отпуска Кенигу был объявлен выговор за нарушение требований устава.

В субботу после обеда в комнату вбежал Кольхаз и радостно закричал:

— Ребята, пошли со мной на часок в село! Я вас всех угощаю! — Заметив Рэке, стоявшего с Полем в стороне, он проговорил: — Извините, пожалуйста, я вас не заметил сразу. Я вас тоже приглашаю.

— Что случилось? Выиграли крупную сумму в лото или получили наследство? — поинтересовался Ульф.

— Ни то и ни другое, — с улыбкой сказал Кольхаз, — но причина безусловно есть.

— Мы знаем, что это такое, — усмехнулся Кениг. — Небольшое письмецо от девушки, поцелуй украдкой, и все вокруг кажется интересным…

— Хватит злословить, — оборвал его Кольхаз. — Пошли же, время-то у нас свободное!

— Сначала нужно почистить оружие, потом поужинать, — озабоченно произнес Шонер.

— Знаю, это мы сделаем потом.

— Ты лучше скажи, что же все-таки случилось? — снова спросил Кениг.

— Скажу, наберись терпения, — согласился Кольхаз. — После ужина сходим в село, но чтобы безо всяких выкрутасов.

Кольхаз в тот вечер был на удивление весел, много шутил. Вскоре кафе оказалось заполненным до отказа. За двумя столами играли в скат, у стойки стояли ребята и с наслаждением потягивали пиво.

— Знаете что? Давайте сыграем в кости! — вдруг предложил Раудорн.

Многие согласились, и лишь Кольхаз скорчил недовольную мину:

— Играть в кости? Ерунда какая! — Однако, поняв, что другие не против сразиться, согласился: — Как хотите! В кости так в кости!

Начали играть. Везло Кенигу. Вскоре к играющим подошли Ульф и обер-лейтенант Гартман.

Солдаты, заметив командира, хотели встать, но он сделал знак, чтобы они продолжали, и спросил, не найдется ли и для него свободного местечка.

— Конечно есть, товарищ обер-лейтенант! — воскликнул Кениг, подставляя офицеру стул. — Сыграете с нами?

Гартман кивнул и сел.

— Товарищ Кольхаз, что сегодня с вами? Я впервые вижу вас смеющимся? — спросил Гартман солдата.

Кольхаз молчал, вместо него ответил Кениг:

— Вы ошиблись, он улыбается с самого обеда, и никто не знает почему.

— Тогда я вам сейчас что-то покажу! — проговорил обер-лейтенант, доставая из кармана газету и протягивая ее Кенигу.

— Вот это да! — Глаза у солдата стали большими. — Три стихотворения в одном номере! Теперь мне все ясно!

Солдаты окружили Кенига и, чуть не вырвав у него из рук газету, начали читать опубликованные в ней стихи. Кольхаз засмущался и не знал, как ему себя вести.

— Хорошие стихи, товарищ Кольхаз, — похвалил солдата офицер. — Сейчас я тороплюсь, зайдите ко мне завтра или послезавтра, тогда поговорим не спеша.

Когда обер-лейтенант ушел, Ульф спросил у Кольхаза:

— Когда вы их написали?

— В последнюю неделю.

— Расскажите, это интересно.

— Сегодня не стоит, как-нибудь потом, — уклончиво ответил Кольхаз.

— Согласен. Тогда давайте выпьем за ваш успех, товарищ Кольхаз!

Все дружно стукнулись пивными кружками, а затем стали расходиться.

Ульф забрал газету со стихами с собой. У себя в комнате он перечитал стихи.

В ту ночь ровно в четыре часа застава была поднята по тревоге. Быстро одевшись, Ульф побежал в комнату отделения. Там уже никого не было, кроме Кенига, который никак не мог надеть вещмешок. Рэке помог ему, и они вместе побежали в комнату, где хранилось оружие.

— Что-нибудь серьезное? — спросил Кениг на бегу.

— Через пять минут узнаем.

Десять минут пятого взвод был построен в полном составе. В автопарке урчали заведенные машины.

Когда Рэке увидел командира роты, который шел вместе с. гауптфельдфебелем, он понял, что это не боевая, а всего лишь учебная тревога. Если бы это была боевая тревога, тогда ротный вел бы себя совсем иначе. Значит, учебная… Затем командирам отделений был отдан приказ, согласно которому машины должны прибыть в назначенный пункт, располагавшийся в двадцати километрах от заставы.

Подразделения проверялись по ориентированию на местности.

В этот момент Ульф вдруг вспомнил, что он почему-то нигде не видел лейтенанта Альбрехта. Он спросил об этом водителя, который ответил:

— Он еще до объявления тревоги уехал на мотоцикле вместе с замполитом.

«Наверняка они где-нибудь спрячутся и будут из укрытия наблюдать за тем, как мы будем действовать», — подумал Рэке.

Машины одна за другой выезжали из ворот заставы.

— Какой приказ ты получил? — спросил у водителя Ульф, когда они выехали из ворот.

— Мне приказано довезти вас до места, высадить и вернуться назад. Больше я ничего не знаю, — ответил водитель.

Ночь была туманной, и водителю пришлось снизить скорость. Затемненные подфарники освещали лишь узкую полоску дороги.

Около пяти часов машина прибыла в указанный пункт, находившийся на перекрестке дорог. Ни командира взвода, ни его замполита нигде не было видно.

Когда машина уехала, Ульф разорвал конверт, в котором хранился приказ, но там оказались еще четыре заклеенных конверта, поменьше размером. Каждый из них имел номер. Рэке согласно ранее полученным указаниям вскрыл конверт № 1, в котором содержался приказ до шести часов занять высоту с отметкой 326,1.

«Все ясно», — сказал про себя Ульф и подозвал Поля: — Дальше отделение поведете вы. Вот вам карта и две минуты на размышление!

— Смотри не заведи нас куда-нибудь в другую сторону, — заметил Полю Кениг.

Через минуту Поль уже вел отделение по полевой дороге в северо-западном направлении. Рэке шел сзади него и посматривал на карту.

— Быстрей! А то не уложимся во время! — сказал Ульф Полю.

Вскоре они свернули с дороги на узкую тропинку, которая привела их к какому-то амбару.

— Черт возьми! — выругался Поль и, включив карманный фонарик, стал разглядывать карту. — Вышли мы вроде правильно, но здесь не должно быть никакого амбара!..

— Значит, ошиблись, — отметил Ульф и приказал: — Сориентируйтесь и выходите в указанную точку!

— Вот он, этот сарай! — сказал Кениг, рассматривая карту через плечо Поля, и показал на значок, который находился несколько в стороне. — Мы отклонились на полкилометра к югу.

— Да, мы рано свернули с дороги. Чертов туман… Следуйте за мной, — приказал Поль. — И не отставать!

Они сменили направление и шли до тех пор, пока Поль не остановился и не сказал:

— Вот эта точка! Значит, теперь мы идем правильно.

К рассвету отделение вышло на высотку.

— У нас еще осталось десять минут в запасе, — сказал Ульф, посмотрев на часы.

Кениг прислонился к дереву, Кольхаз стал перематывать портянки.

— Натерли ноги? — участливо спросил его Ульф.

— Нет, просто портянки съехали.

— Перемотайте покрепче…

Во втором конверте лежал приказ, разрешавший сделать десятиминутный привал, после чего отделению надлежало выйти на северную окраину села Барканфельд.

Ульф спросил у солдат, кто из них хотел бы повести отделение дальше.

Кениг подтолкнул Раудорна, шепнув ему:

— Соглашайся! Комсомол должен быть впереди!

— Это тебе нужно потренироваться, длинноногий, — отшучивался ефрейтор, но сам достал компас и сориентировал карту. — Я готов, — сказал он через минуту и повел отделение по мокрому лугу дальше.

На указанное место они вышли на пять минут раньше срока.

— Ваше приказание выполнено! — доложил Раудорн.

— Рядовой Поль, возьмите рацию и выполняйте обязанности радиста. Доложите командиру роты о выполнении второго задания. Привал на десять минут!

Пока Поль устанавливал связь с ротой, Ульф распечатал следующий конверт, в котором содержалось более сложное задание: маршрут отделения проходил по сильно пересеченной местности.

— Дальше отделение поведет Кольхаз, — сказал Ульф. — Ваши стихи в газете я прочел, они мне понравились. Теперь же вам предстоит доказать, что вы не только хорошо пишете стихи, но еще и умеете ориентироваться на местности.

Ульф передал Кольхазу карту и дал две минуты на обдумывание маршрута, а Полю приказал перевести рацию на прием.

— А что обозначают эти красные крестики на карте? — спросил Кольхаз.

Ульф пожал плечами и ответил:

— Возможно, что в этих местах нас ждут какие-нибудь неожиданности или мы получим новые распоряжения по радио.

Постепенно становилось светлее, однако туман в ложбинах все еще не рассеивался. Маршрут пролегал сначала через поле, затем — через луг, а уже потом по заросшим кустарником холмам.

— Приказ по рации! — крикнул вдруг Поль и, встав на колени, начал принимать радиограмму: «Участок местности перед высотой с отметкой двести шестьдесят и пять заражен стойкими ОВ!»

Взглянув на карту, Кольхаз вслух сказал:

— До участка заражения метров четыреста…

В этот момент Шонер толкнул Кольхаза в бок и прошептал: — А ветер? Ведь ветер-то дует в нашу сторону. Кольхаз быстро сообразил и крикнул:

— Отделение, газы!

Солдаты вытащили из сумок противогазные маски и ловко натянули их на головы.

Кольхаз повел отделение за собой.

Когда они вышли на луг, неожиданно, словно из-под земли, перед ними вырос обер-лейтенант Гартман и громко закричал:

— Отделение попало под артиллерийский огонь!

Кольхаз среагировал мгновенно. Он жестами приказал солдатам рассредоточиться и, сняв автомат с ремня, сломя голову побежал вперед. Солдаты, рассредоточившись, бросились вслед за ним.

Разрывы взрыв-пакетов следовали один за другим, имитируя артиллерийские выстрелы.

Когда Поль немного отдохнул, к нему подбежал Раудорн и, забрав рацию, побежал вперед.

Спустя несколько минут они добежали до леса, а затем углубились в него и залегли. Последовал приказ снять противогазы, так как участок заражения остался далеко позади.

Однако отходить не пришлось, так как обер-лейтенант Гартман дал новую вводную:

— На участке обнаружен нарушитель границы. Он скрылся в этом направлении, действуйте!

— Приказывай рассредоточиться, — шепнул Шонер другу.

Кольхаз спокойно и деловито, будто ему уже не раз приходилось отдавать подобные приказы, распорядился.

Разойдясь друг от друга на расстояние видимости, солдаты углубились в заросли леса.

Кольхаз молча вел отделение в указанном направлении. «Нарушителя» границы обнаружили в густом кустарнике. Им оказался гауптфельдфебель, переодетый в гражданское.

— Молодцы! — похвалил обер-лейтенант Гартман солдат, когда они закончили обыскивать задержанного. — Следующее задание — кратчайшим путем двигаться вот к этому могильному памятнику, — офицер показал на значок на карте. — Возьмите с собой канат, он вам пригодится. — Он подал Кольхазу связку каната. — И побыстрее, времени лишнего нет!

Кольхаз, бросив скептический взгляд на канат, посмотрел на карту и только тут заметил, что, когда они будут идти через лес, путь им преградит отвесная скала.

«Интересно, как он будет действовать?» — подумал Ульф, вспомнив, как неловко преодолевал солдат штурмовую полосу.

Кольхаз шел быстро, время от времени сверяя направление движения по компасу. Через несколько минут они вышли к отвесной скале высотой метров десять. Она была почти голой, лишь в нескольких местах поросла кустиками травы.

— Что будете делать? — спросил Рэке.

— Попробую спуститься, — ответил солдат.

— Ни в коем случае не смотрите вниз. Я полезу первым.

Канат привязали к дереву, росшему возле самого обрыва. Ульф спускался вниз, быстро перебирая канат руками, а ногами отталкивался от скалы. Он ловко и быстро спустился на землю. Отсюда местность шла под уклон до самого могильника.

Ульф держал конец каната в руках, чтобы солдатам было удобнее спускаться по нему. Следующим был Поль, за ним — Кениг, после которого следовал Кольхаз. Последним спустился Раудорн.

— Ну вот, и это препятствие позади, — приободрил командир отделения солдат.

— Продолжайте выполнять задание! — приказал обер-лейтенант Гартман, стоя на скале. — Встретимся у могильника.

Преодолев последний участок, Кольхаз привел отделение на место, расположенное на пятьдесят метров южнее того, куда нужно было прийти. Через минуту к солдатам подъехал на мотоцикле с коляской обер-лейтенант.

Офицер слез с мотоцикла и сказал:

— Допустимо отклонение от указанного пункта до ста метров. Так что поздравляю вас, товарищ Кольхаз, с отличным выполнением задания. Гауптфельдфебель, выдайте ребятам паек!

— Слава богу! А то у меня уже желудок свело от голода, — проговорил Кениг.

Гартман разрешил сделать получасовой привал. После этого Ульф вскрыл четвертый конверт и, прочитав задание, сказал:

— Такого упражнения не было в нашей учебной программе.

— Правильно, не было, — согласился с ним офицер. — Однако мы считаем необходимым отработать и его.

Солдаты уселись под деревьями и начали закусывать. Ульф подсел к Кольхазу и спросил:

— Почему вы не сказали нам о том, что ваши стихи опубликованы в газете?

— О таких вещах раньше времени не говорят.

— А вы довольно смело преодолевали отвесную стенку, — похвалил Ульф солдата.

— Но страху я все же натерпелся.

— Мы не зря проводили беседы о смелости и геройстве.

— А я смотрю, вы все еще не отказались от желания сделать из меня героя?..




13


Последнее задание заключалось в быстрейшем возвращении на заставу. Выполнить его было поручено Кенигу.

Длинноногий Кениг вел отделение довольно твердо и быстро. Выйдя к небольшой речушке и благополучно переправившись через нее, они вскоре увидели зеленые домики заставы.

После обеда к Рэке подошел Раудорн и сказал:

— Надеюсь, ты не забыл о том, что у нас завтра отчетно-выборное собрание. Ну, что ты решил делать с Кольхазом?

— Ты опять о своем…

— Я с тобой о серьезном говорю, — перебил Рэке ефрейтор. — За последние недели никто не работал с таким усердием, как Кольхаз. Тебе следовало бы это заметить.

— Я не слепой. Однако назначать его на должность заместителя командира отделения пока еще рано. Неужели ты этого не понимаешь? И потом я не позволю, чтобы мною помыкали.

— Никто тобой не помыкает. Хорош тот начальник, который прислушивается к мнению коллектива. Ты же сам как-то говорил, что если солдат что усвоил, то он уже не отступит от этого.

Ульф подошел к окну. Упрямство, с которым Раудорн отстаивал свою точку зрения, нравилось ему, и он уже начал подумывать над тем, что, быть может, тот и прав.

«Кольхаз — заместитель!.. В случае назначения на эту должность ему, конечно, многому придется учиться… Риск, разумеется, есть, но больше рискует сам Кольхаз, нежели я. Это похоже на решение уравнения с несколькими неизвестными», — подумал Ульф, а затем громко сказал:

— Рискованный шаг…

— Без риска никогда ничего нельзя решить, — заметил Раудорн. — Подумай хорошенько, в твоем распоряжении шесть недель… Да, как идет подготовка к турниру по настольному теннису?

— Тут все в порядке.

— Прошу тебя, будешь выступать на отчетно-выборном собрании, расскажи об этом.

— Хорошо.

После этого разговора Ульф несколько раз задумывался над предложением Раудорна.

Вскоре настал день проведения теннисного турнира. Среди участников турнира было двенадцать пограничников и восемь парней из села.

Соревнования проводились вечером в спортзале. Ульф пришел туда задолго до начала соревнований и все как следует подготовил. Трау вместе со своим коллегой из школы был назначен судьей соревнований.

Ровно в семь часов провели жеребьевку, и игра началась. Играли по принципу: из игры выбывает проигравший.

Ульф играл против одного школьника и без особого усилия выиграл у него.

Кольхаз играл против унтер-офицера из третьего взвода. Поединок был трудным, но Кольхаз все же выиграл. Ульф с интересом наблюдал за их игрой.

Во втором круге Кольхаз играл намного увереннее, а Ульфу пришлось основательно попотеть, чтобы одержать в конце концов нелегкую победу.

Чем ближе к финалу, тем ожесточеннее становились «бои». В финале Ульф играл против Кольхаза.

В зале собралось человек пятьдесят зрителей-болельщиков, и среди них капитан Куммер и несколько солдат из взвода Альбрехта.

Победителем финальной игры оказался Кольхаз. Ульф поздравил солдата с победой и, вытирая потный лоб, похвалил:

— Чисто сыграл, молодец!

— В тактике такой прием называется «бить противника его же приемами», — усмехнулся Кольхаз. — Я мог бы проиграть, но вот повезло.

— Вы играли лучше меня и потому заслуженно одержали победу. Я от души поздравляю вас.

Под громкие аплодисменты болельщиков финалистам были вручены призы и подарки.

— Пойдемте с нами, — пригласил Рэке Кольхаза.

— На полчасика заскочим ко мне, — предложил им Трау. — Посидим за кружкой пива.

Когда бокалы были наполнены, хозяин обратился к Кольхазу со словами:

— Давай, поэт, выпьем за дружбу безо всяких формальностей! А что касается твоих стихов, то тебе нужно немного познакомиться с теорией.

Кольхаз покачал головой:

— Когда стих льется из души, о стихосложении не думаешь. Известных поэтов форма никогда не стесняла.

— Однако они отлично владели ею, — заметил Трау. Подойдя к полке, он взял в руки маленькую книжицу и спросил: — Знакомо тебе это?

— Нет.

— Написана она давным-давно. Возьми и почитай. Не пожалеешь.

— Хорошо, — согласился Кольхаз, — только писать стихи нельзя научиться по правилам. Стих нужно чувствовать…

— Разумеется, — перебил его Трау. — Тогда воспитывай свои чувства, но только не забудь, чтобы они у тебя всегда были под контролем, а то они тебя бог знает куда могут завести.

— Не пойму, кто из вас с Ульфом больше педагог. Оба вы по-своему…

Ульф засмеялся, а Трау сказал:

— По профессии педагог я, но на самом деле мы с ним оба учителя: я — в школе, он — в армии.

— Извините меня, но я чертовски устал… Столько игр сразу, а тут еще это пиво…

Вместе с Кольхазом поднялся и Рэке.

Трау проводил гостей до двери.

— Заходите ко мне запросто и приносите свои новые стихи, — сказал он, обращаясь к Кольхазу.

Кольхаз и Рэке шли рядом. Вечер был свежий, и они ускорили шаг. У околицы Кольхаз спросил:

— А кто вы по профессии?

— Химик, а разве вы этого не знали?

— Знал, но химия — понятие объемное, а чем вы конкретно занимались?

— Работал начальником смены на химическом заводе.

— Интересная работа?

— Интересная, но не безопасная… все время имеешь дело с веществами, которые могут в любой момент взорваться…

— А чем вы будете заниматься после демобилизации?

— Пойду учиться на инженера, а там видно будет.

— А почему вы сразу не учились: время летит быстро, за пять лет многое изменится. Вам придется все начать сначала.

— Вы и правы и не правы в одно и то же время. Скажу одно: выбор профессии — дело очень серьезное: в нем нельзя ошибаться, особенно когда ты пограничник.

— Это я понял.

— Нам, возможно, следовало бы об этом поговорить раньше, но, как говорят, лучше поздно, чем никогда. Среди книг у Трау я видел одну, с которой вам обязательно нужно познакомиться.

— Что это за книга?

— Воинский устав, который вы должны изучить за четыре недели.

Солдат кивнул.

— Это приказ, — сказал Ульф.




14


В один из апрельских дней Гартман случайно встретился с Альбрехтом перед автопарком. Кивнув в сторону скамейки, стоявшей у ворот, он предложил:

— Давай присядем! Немного солнца нам не повредит.

Альбрехт кивнул. Вид у него был уставший — в последнее время ему приходилось много работать. Они сели. Разговорились.

— Через четыре недели Раудорн и Рэке демобилизуются, а жаль.

— Жаль не только их, но и многих других солдат. А знаешь, кого Рэке предложил на должность своего заместителя? Ни за что не угадаешь!

— Думаю, что Поля, — сказал Гартман.

— Нет. Вчера вечером Рэке подал мне рапорт, в котором он просит назначить его заместителем Кольхаза.

— Вот это да! — изумился Гартман. — А ты что по этому поводу думаешь?

— Я, конечно, вызвал Рэке, поговорил с ним, но, видать, не убедил, так как он настаивает на своем. Он аргументирует тем, что-де Кольхаз за это время научился думать.

— Вот как! — Гартман встал. — Все это, быть может, и неплохо. Не забудь, что послезавтра у наших солдат зачет по специальности. Пусть все повторят. Что упустишь сейчас, позже уже не нагонишь.

— Да, а что тебе врач сказал? Как твой желудок? — спросил Гартман.

— Хорошего мало. Прописал строгую диету, если она, конечно, поможет, — ответил Альбрехт.

— Возможно, тебе придется-таки решиться на операцию. Болезнь не стоит запускать…

* * *


Рэке вернулся в комнату своего отделения. Кениг подал команду: «Встать! Смирно!»

— Вольно! — сказал Ульф и подошел к Кольхазу, который листал какую-то книгу.

Ульф бросил беглый взгляд на обложку.

— «Фауст», — улыбнулся солдат.

— А у меня такой книги нет.

— И вы ее не читали?

— Откровенно говоря, нет… Боялся, что не пойму…

— Почему?

— Слишком занят… Вон роман Шолохова до сих пор в шкафу лежит…

— Вызываю вас, так сказать, на соревнование: вы читаете «Фауста», я — «Тихий Дон». Согласны?

— Согласен.

— И еще одно: вы читаете «Фауста» так же внимательно, как я уставы.

— Ну, знаешь! — удивился Ульф. — Это тебе не одно и то же!

— А вам не приходилось слышать такого выражения? — спокойно перебил его Кольхаз. — «Для того чтобы отношения между властью и духом были плодотворными, коммунисты должны знать Гельдерлина, а поэты Маркса».

— Кто это сказал?

— Томас Манн, и к тому же еще в годы нацизма.

— А почему именно Гельдерлина?

— Да уж так.

— Я понимаю, что немецкая литература не исчерпывается одним «Фаустом», — задумчиво сказал Ульф. — Или вы теперь за меня возьметесь и заставите все читать?

— Точно, точно, товарищ фельдфебель! — раздался задорный голос Кенига. — Меня лично он разбил на Бетховене!

— Просто я хотел доказать тебе, где настоящая музыка, а не буги-вуги.

— Только не лишай меня возможности наслаждаться танцевальной музыкой.

— Давай сравним твою танцевальную музыку с музыкой Бетховена, а?

— Я не против Моцарта и Баха, — не успокаивался Кениг, — нисколько не против, но я и танцевальную музыку люблю.

— А вы что, противник танцевальной музыки? — спросил Ульф у Кольхаза.

— Нисколько, — ответил солдат. — Но музыка, как один из видов искусства, может быть глубокой, содержательной, а может быть и пустой и недолговечной. Большинство из того, что вы называете шлягерами, малосодержательная музыка. Сегодня эти мотивчики напевают все, а завтра их все уже забудут.

— Но ведь без танцев жизнь несколько обеднела бы, как и без музыки.

— Оно, конечно, мое мнение такое: одна музыка — для ног, а другая — для слуха.

— А вы и в музыке разбираетесь?

— Разбираюсь ли я? Это не то слово. — Кольхаз задумался. — По-моему, музыка должна обогащать человека… Об этом можно говорить много и долго…

— Я мало что понимаю в музыке. Лучше скажите, как у вас обстоят дела с изучением уставов?

— Идут полным ходом, хотя у меня к вам накопились кое-какие вопросы.

— Хорошо, завтра утром я вам на них отвечу.

— В девять?

— Да.




15


В течение последних недель Кольхаз и оба новичка по нескольку раз были старшими наряда.

Однажды, когда Кольхаз сменился с наряда в мрачном настроении, к нему подошел Ульф и спросил:

— Что-нибудь случилось?

Кольхаз покачал головой.

— Сколько раз за последние полгода я заступал в наряд и каждый раз переживал по-разному. Но одно дело быть рядовым, когда делаешь только то, что тебе прикажут, другое дело — исполнять обязанности старшего наряда, который отвечает за все.

— Я это понимаю, — усмехнулся Ульф. — Вполне нормальное состояние, так как только исполняя обязанности старшего наряда, начинаешь понимать и то напряжение, и ту ответственность, которая сразу же ложится на тебя.

— И вы считаете это нормальным?

— Да, конечно. Каждый пограничник должен научиться принимать правильные решения и нести за них полную ответственность. Более того, одних знаний в нашем деле мало, необходим еще и опыт, а приобрести и то и другое — дело нелегкое. Но это, мне кажется, нет необходимости вам объяснять.

Кольхаз кивнул в знак согласия.

— Знаете, до сегодняшнего дня все было просто, а вот сегодня, когда я был назначен старшим нашего наряда, а Раудорн оказался у меня в подчинении, то есть мы поменялись ролями…

— Что же, вы неплохо поработали в последние дни, — усмехнулся Ульф. — Вам не следует думать о том, что Раудорн или Шонер разбираются в нашей службе лучше, чем вы. Чувство ответственности, которое у вас появилось, нужно и впредь развивать…

Спустя несколько дней Рэке и Кольхаз получили приказ проверить контрольно-следовую полосу и систему заграждений.

Когда они вышли из казармы, было еще довольно темно. Шли по каштановой аллее. Настроение у Ульфа было невеселое: с сожалением он думал о том, что вот и пришло время расставаться со старослужащими солдатами. Шонер после демобилизации опять уйдет в свою школу, а Раудорн снова будет бригадиром…

На деревянном мостике Ульф вдруг остановился:

— Помните, ровно полгода назад мы по этому маршруту первый раз вышли в наряд?

Кольхаз заулыбался:

— Конечно помню.

— За это время вы сильно изменились… Скоро к вам на заставу придут новички… Нужно будет подготовить их для несения службы.

— Это не так трудно, гораздо труднее подготовить самого себя, побороть собственные сомнения…

— Я об этом уже не говорю… Человек живет в обществе, от которого он не должен отрываться.

— Разумеется. И чем богаче и гуманнее это общество, тем больше возможностей у отдельного индивидуума проявить себя…

— Опять-таки для блага общества, — перебил его Ульф. — Да, я все время хотел вас спросить, почему вы сменили имя Вольфганг на Вульфганг? Если не хотите, можете не отвечать…

— Никакой тайны в этом нет, могу рассказать… Родился я в сорок девятом году. Воспитывался в религиозной семье. Был очень привязан к отцу, музыканту по профессии. Человек он был умный и чуткий. Он-то и привил мне любовь к литературе и музыке. Отец был сердечник и умер от удара, когда мне исполнилось двенадцать лет. Через год мать снова вышла замуж за человека, который не обращал на меня ни малейшего внимания. Когда ему в руки случайно попало написанное мной стихотворение, он вышел из себя, начал ругать на чем свет стоит, обзывал меня тунеядцем и неучем, который не может исправить даже тройки по математике. Постепенно моя нелюбовь к нему переросла в ненависть. Окончив школу, я начал искать себе работу, чтобы поскорее уйти из дому, который стал мне ненавистен…

— Я примерно так и думал, — сказал Ульф, тяжело вздохнув, — но, быть может, вы тогда все же немного поспешили?

Кольхаз отрицательно покачал головой.

— Поймите меня правильно, но даже в этом случав менять имя совсем не обязательно.

Кольхаз долго молчал, затем сказал:

— Сегодня я это прекрасно понимаю, но тогда мне все казалось иначе… Я ведь, собственно говоря, был тогда совсем ребенком… Давайте не будем об этом вспоминать.

Они шли по лесу, внимательно всматриваясь в чащу, тронутую рассветом.

Ничто, казалось, не нарушало тишины леса. Через несколько минут из-за горизонта показалось солнце.

Неожиданно Кольхаз застыл на месте.

— Федеральные пограничники, — прошептал он, — четыре солдата возле машины…

Ульф лихорадочно соображал, что же ему делать: то ли спрятаться в укрытие и ждать, то ли как ни в чем не бывало продолжать выполнять задание.

Решили идти дальше вдоль контрольно-следовой полосы.

— Привет вам, товарищи, с другой стороны! Сегодня неплохая погода, не так ли? В такое время лучше было бы чем-нибудь другим заняться, а? Разве я не прав? — раздался голос одного из пограничников с другой стороны.

Рэке и Кольхаз молча продолжали свой путь.

— Вам, наверное, строго-настрого запретили раскрывать рот, а? За вас говорит ваше начальство?

Ульф и на сей раз проявил выдержку и ничего не сказал.

— Пусть идут, — буркнул другой солдат. — Ну, этот, унтер — красный, от него и слова не дождешься, а ты солдат, у тебя что, головы нет на плечах? Я тебе сейчас загадаю одну загадку. Какое расстояние отделяет коммунистов от предателя?

Кольхаз остановился и ответил:

— В данном конкретном случае расстояние в шестьдесят метров. Понятно?

С той стороны границы послышались ругань и угрозы:

— Ну подожди ты, падаль! Мы тебе зубы пересчитаем, когда придет наш день!

«Посмотрим еще, кто кому зубы пересчитает», — подумал Ульф.

— Пошли дальше, — приказал Ульф и, не оглядываясь, продолжал путь.

Всю дорогу до самого села они молчали, а когда вышли на околицу, Ульф сказал:

— Вы неплохо ответили западным пограничникам, однако в будущем не делайте и этого. Понятно?

— Я понимаю, но уж очень трудно было сдержаться.

— Своим ответом вы все равно ничего не изменили и не измените, каким бы остроумным он ни был.

— Да… но…

— Пожалуйста, безо всяких «но», — перебил его Ульф.

Кольхаз молча кивнул.




16


Весь день был теплым и солнечным. Солдаты построились для того, чтобы проводить своих товарищей, подлежавших демобилизации. Кольхаз стоял в строю и с грустью думал о двух своих товарищах, с которыми он расстается. Он смотрел то на Раудорна, с которым он особенно сдружился в последнее время, то на Шонера, на которого церемония прощания произвела особенно сильное впечатление. Раудорн, хотя у него на душе кошки скребли, пытался шутить, чтобы хоть немного разрядить обстановку.

Вещи демобилизованных уже лежали в машине. А когда обер-лейтенант Гартман попросил уезжающих занять в ней свои места, ефрейтор Раудорн засмеялся:

— Чего у вас у всех такие физиономии, будто на похоронах? Мы ведь не на другую планету летим.

Сначала Раудорн пожал руки Полю и Кенигу, а затем подошел к Ульфу и сказал:

— Счастливо оставаться. Я тебе за многое благодарен, да ты и сам это знаешь лучше меня. Значит, мы договорились, что ты ко мне как-нибудь приедешь. Так?

— Договорились, — ответил Ульф. — Я у тебя тоже кое-чему научился, так сказать, взаимно обогащались, о чем ты тоже знаешь. Счастливого пути!

Когда ефрейтор подошел к Кольхазу, чтобы попрощаться с ним, у того в горле словно комок появился, который мешал ему говорить.

— Смотри сдержи свое слово, — сказал ефрейтор. — В июле ты приезжаешь ко мне и читаешь свой новые стихи в нашей бригаде. Я же тебе обещаю колоссальный успех!

— Конечно, я приеду, как обещал!

Раудорн несколько секунд не спускал с Кольхаза глаз, затем полез в свой рюкзак и, достав из него тетрадь в зеленом переплете, протянул со словами:

— Возьми мой блокнот, в нем я записывал кое-какие мысли, возможно, они покажутся тебе смешными. Когда приедешь ко мне, тогда поговорим о них.

— Добро. — Кольхаз пожал руку другу, который легко вскочил на подножку машины.

Шонер бросил беглое «счастливо оставаться» и вслед за ефрейтором сел в машину.

Через минуту машина была уже у ворот, а солдаты все махали отъезжающим руками. Долговязый Кениг громко прокричал ефрейтору-земляку:

— Привет родному городу и моим старикам! Передай им, что через полгода я к ним приеду!

Вскоре машина скрылась из виду, оставив позади себя шлейф густой пыли.

Рэке одернул френч и как ни в чем не бывало проговорил:

— Ну, что же, самое позднее через три часа сюда прибудут новички. Товарищ Кольхаз, проверьте еще раз, все ли у нас готово к встрече, вы у нас за это ответственный!

Солдат все еще держал в руках блокнот.

— Слушаюсь! — сказал он и вместе с Полем и Кенигом пошел в спальную комнату, где все с самого утра было в образцовом порядке.

От нечего делать Кольхаз вынул блокнот и наугад открыл его. Поль и Кениг с любопытством заглядывали в него сбоку. «Сегодня мы в первый раз до самой ночи проговорили с нашим фельдфебелем. Разговор был простой и откровенный. Он похож на человека, который не отступает ни перед какими препятствиями. Это мне в нем очень понравилось. Он абсолютно прав, когда говорит, что человек любое плохое дело может сделать еще хуже, а каждое хорошее — еще лучше. Однако любое хорошее дело само по себе лучше не станет. Наше же общее дело станет лучше тогда, когда каждый из нас на своем месте будет делать то, что ему положено».

— Это он написал полгода назад, — заметил Поль. — Он безусловно прав: все зависит от нас самих.

Кольхаз засмеялся и подумал: «Раудорн уехал, и все равно какая-то его частичка осталась здесь». Вслух же он спросил:

— Кто знает, что за новички к нам прибудут?

— Кроме фамилий и профессий, которыми они занимались до армии, ничего не известно… А вот и фельдфебель идет!

Все повернулись к Ульфу, а Кольхаз по-уставному доложил, что в отделении все в порядке.

Ульф все проверил сам и остался доволен.

— Посмотрите еще раз оружие. Пусть для новичков все начнется строго по уставу. Первое впечатление — самое сильное впечатление. Ну, а теперь пошли…

— А как поживает «Фауст»? — спросил Кольхаз фельдфебеля, когда они спустились по лестнице.

— Я еще не до конца его прочел, но мне нравится.

— А как понравился вам монолог Фауста и сцена встречи с Мефистофелем? — поинтересовался солдат.

— Пока затрудняюсь сказать, кое-какие места мне нужно прочесть несколько раз, чтобы лучше понять их.

— Хорошо, позже поговорим.

— Конечно, только сейчас у меня другие заботы.

— Заботы заботами, чтение чтением, — заметил Кольхаз.

— Да, но в данный момент проверка оружия — для меня самое главное.

Около пяти часов вечера было объявлено построение. Кольхаз быстро привел себя в порядок и спустился вниз.

«Какие они, новички? Как они выглядят? С ними придется пробыть вместе полгода. Это время может пройти быстро и незаметно, а может и показаться длинным и нудным…»

— Когда закончится официальная часть, каждый из вас возьмет по одному солдату: вы, товарищ Кольхаз, возьмете Зимлера, Поль — Дуке, а Кениг — Брунера. Все ясно? — распорядился командир отделения.

Солдаты молча кивнули.

С минуты на минуту на дороге должна была показаться машина с новичками. Вскоре она действительно показалась, и гауптфельдфебель, построив пограничников, доложил командиру роты.

Когда машина остановилась, новички спрыгнули на землю и с любопытством начали оглядываться.

Кольхаз всматривался в лица прибывших… В их отделение были назначены педагог из вуза, бригадир из известного кооператива и конюх.

Ульрих Зимлер был худым двадцатилетним парнем, рядом с которым бывший бригадир Эрнст Дуке выглядел коротышкой. Петер Врунер казался на первый взгляд ничем не примечательным, среднего роста, крепко сложен.

Кольхаз смотрел на Зимлера, надеясь прочесть в его взгляде высокомерие, и потому заранее был готов к сопротивлению.

«Лучше всего сначала помалкивать, слушать и наблюдать, что скажет новичок», — решил про себя Кольхаз.

Они поздоровались за руку.

— Кольхаз?! Да еще Кениг! — шутливо воскликнул Зимлер. — Хорошие фамилии! Привет вам!

— И тебе привет! — ответил Кольхаз. — Чем доцента-историка не устраивают наши фамилии?

— Очень даже устраивают, только я занимался не просто историей, а историей искусства, к тому же никакой я не доцент, а всего лишь ассистент.

— Сейчас новичкам следует убрать свои вещи, ровно в шесть — на совещание, после которого вам будет вручено боевое оружие, — серьезно проговорил Ульф. — Затем у вас будет достаточно времени, чтобы познакомиться друг с другом, а завтра утром познакомим вас с нашим участком границы.

— Толковое объяснение, — заметил Зимлер.

— Да, хочу вам сказать, что моим заместителем является рядовой Кольхаз, в мое отсутствие по всем вопросам обращайтесь к нему. Сейчас он проводит вас в комнату, в которой вы будете жить, а через четверть часа я сам вернусь.

— Пошли! — воскликнул Зимлер. — Времени у нас для прохлаждения нет!

Дуке все время молчал, а Брунер стоял немного в стороне и почти с завистью смотрел на Зимлера, который так смело и самостоятельно разговаривал с командиром отделения и его заместителем.

Солдаты забрали свои вещи и пошли за Кольхазом. Зимлер нес рюкзак и чемодан, обклеенный пестрыми картинками.

Когда они проходили мимо домиков, в которых жили пограничники, Зимлер, все время оглядываясь по сторонам, говорил:

— Не плохо, совсем не плохо! У меня были знакомые пограничники, которые рассказывали, что жили в старых бараках, по которым шныряли крысы и малоприятные насекомые. О! У вас и стенная газета есть! Один момент! — Новичок поставил чемодан на землю и стал разглядывать стенгазету. — И Кольхаз пишет в газету?

Кольхаз почувствовал усмешку, но промолчал.

— Чьи это стихи? — спросил один из новичков.

— Мои, — ответил Кольхаз.

— Что? Ты пишешь стихи?! Да ты молодчага, дорогой! — воскликнул Зимлер. — Об этом мы с тобой потолкуем!

— Но только, пожалуйста, не сейчас, — заметил Ульф.

Кольхаз шел рядом с Зимлером и про себя удивлялся тому, как ловко у того подвешен язык.

— Да ты меня совсем не слушаешь, — Зимлер дотронулся свободной рукой до Кольхаза. — Я тебе рассказываю о Гёльдерлине, а ты мечтаешь о чем-то другом! Неужели ты не знаешь этого поэта?

— Почему не знаю, знаю. Если хочешь, я расскажу тебе историю его жизни, только не сейчас.

— Это был человек! — восторженно воскликнул Зимлер. — Как он умел передать чувства словами! Сейчас так уже не пишут!

— Ты думаешь? — удивился Кольхаз. — Я не люблю поверхностных суждений.

Зимлер удивленно уставился на Кольхаза, а затем рассмеялся:

— Извини, друг, я не хотел тебя обидеть! Я вижу, разговаривая с тобой, нужно быть внимательным. Это мне правится! Сейчас такое не часто встретишь!

— Еще как встретишь. — Кольхаз открыл дверь комнаты и пропустил Зимлера. Тот вошел, поставил вещи на пол, осмотрелся. Потом прошел к постели и потрогал руками матрас.

Расположившись, новичок вышел во двор. Дуке начал распаковывать вещи, а Брунер стоял в нерешительности перед своим шкафчиком.

— Пошли, — произнес Брунер.

И только тут Дуке в первый раз открыл рот и сказал грудным голосом:

— Этот говорун сделает нас похожими на попугаев.

— А ты его знаешь?

Дуке кивнул, так как он служил с Зимлером в одном взводе.

— Не беспокойся, — успокоил его Кениг, — мы одного такого уже обломали.

— Он ученый и хочет это демонстрировать, где только может.

— А ты ему лично об этом говорил? — поинтересовался Кольхаз.

— Нет, конечно.

Вскоре Зимлер вернулся в комнату, оживленный и радостный. Вслед за ним появился и Ульф, который, бегло окинув комнату взглядом, убедился, что здесь наведен порядок.

После отбоя, когда все уже спали, Кольхаз долго не мог заснуть.

Он думал о записной книжке Раудорна, в которой он вычитал кое-что интересное. Сейчас же ему захотелось кое-что написать. Он пошел в клуб, где в это время не было ни души. Перелистав несколько страниц, он начал писать: «Что такое слова? Выражение мысли на бумаге. Никогда раньше я не понимал того, как осторожно нужно с ними обращаться…»

В полночь пошел дождь, но к утру небо снова стало безоблачным. Когда Рэке и Кольхаз вывели новичков из ворот заставы, дул легкий ветерок.

— Смотрите в оба и старайтесь как можно больше замечать, — наставлял новичков Рэке, когда они свернули с каштановой аллеи в сторону границы. — Пограничник должен знать свой участок, как свои пять пальцев, знать каждое дерево и каждый куст.

— Все ясно, — согласился Зимлер. — Такое качество нужно не только пограничникам. Что мне здесь у вас особенно нравится, так это чистый воздух и красивый ландшафт. Я люблю природу.

— Жизнь у нас простая и суровая. Не каждое утро бывает таким ясным, а воздух иногда намного свежее, чем хотелось бы.

— Разумеется, жизнь нужно воспринимать такой, какова она есть! — продолжал философствовать Зимлер.

— Жизнь нужно еще и переделывать, — возразил ему Рэке.

— Конечно, я именно это и имел в виду.

— Имели? — удивился Ульф. — А мне показалось, что мы с вами кое в чем не сходимся во взглядах.

— Возможно. Да это и естественно. Одно лицо бывает обычно похоже на другое, но в то же время они в чем-то разные.

Кольхаз шел сзади и, слушая болтовню Зимлера, все больше и больше настраивался против него.

На поле стояли озимые. Дуке сошел с тропы и сорвал несколько колосков.

— Эта зима обойдется нам в несколько миллионов, — пробормотал он. — У нас в районе почти все озимые вымерзли. Я видел это собственными глазами. Придется все перепахивать заново. У вас, правда, этого не случилось. В этом году ни у одного крестьянина не будет никакого отпуска: работы будет по горло!

— Я мало что понимаю в этом, — заметил Кольхаз, — но говорят, что техника может выручить. Жители соседнего села закончили сев за одну неделю.

Дуке засмеялся.

— Мы тоже работали не смыкая глаз семь дней и семь ночей. Машины не останавливались. Ели прямо в поле. Уставали так, что и объяснить нельзя.

— Что ж, в этом году тебе этим заниматься не придется, — констатировал Кольхаз.

Дуке окинул Кольхаза удивленным взглядом и недовольно пробормотал:

— Вы себе не представляете, какое наслаждение испытываешь, когда вспашешь поле и увидишь плоды своего труда…

— Прости, — сказал Кольхаз, — я не хотел тебя обидеть, право, не хотел.

— Ладно, что уж там. Ты член партии?

— Нет. А что?

— Да так просто. Я вчера прочел твое стихотворение в стенгазете. И мне показалось, что ты партийный.

— То, что написал я, может написать не только член партии. — Заметив, что они несколько поотстали от остальных, Кольхаз прибавил шагу.

Когда они вышли к опушке леса, Ульф предупредил солдат:

— Теперь все разговоры прекратить. Мы с вами не на тренировке, а на обходе государственной границы. Вперед!

Они шли по малохоженой тропинке, скрывающейся в зарослях густого кустарника. Фельдфебель показывал солдатам следы зверей, называл их, обращал особое внимание на еле заметные тропки, которые вели от границы в глубь территории: по ним может пройти нарушитель границы.

Через несколько минут они подошли к контрольно-следовой полосе, а затем вышли к наблюдательной вышке.

— Рядовые Кольхаз и Зимлер, занимайтесь наблюдением, остальные — за мной! — приказал Рэке.

Кольхаз спрыгнул в окопчик, отрытый сбоку от вышки.

— Иди сюда! — позвал он Зимлера. — Ты наблюдаешь вправо вплоть до таможенного домика, я — влево.

Зимлер кивнул и, осторожно спустившись в окоп, начал очищать грязь с брюк.

Заметив это, Кольхаз усмехнулся и подумал: «И нужно же было, чтобы мне достался именно он, а не Дуке или Брунер…»

Зимлер с любопытством осмотрелся. Он о чем-то спрашивал Кольхаза, но тот давал односложные ответы.

Вскоре к ним подошел фельдфебель и приказала

— Проводите рядового Зимлера на вышку.

— Слушаюсь! — сказал Кольхаз и полез на вышку.

Когда они оказались на самом верху и подошли к окошку, прорубленному в будке часового, Кольхаз стал знакомить новичка с местностью, показывал и называл местные предметы, деревеньки, расположенные по ту сторону границы.

Зимлер слушал внимательно, вопросов задавал мало.

Когда все было уже названо и Кольхаз хотел было спускаться, Зимлер вдруг спросил:

— Скажи, ты что-нибудь против меня имеешь?

Кольхаз удивленно обернулся и спросил:

— Почему ты так решил?

— Я это просто интуитивно чувствую. Без интуиции жить нельзя. Правда, тебе она не нужна.

— Это почему же?

— Глаза человека, говорят, являются зеркалом его души. У тебя же таким зеркалом является все лицо, на котором выражается все, о чем ты думаешь. Вот почему я и отгадал твои мысли.

Кольхаз почувствовал, как кровь прилила к его щекам.

— Я люблю честность и откровенность. Ты много говоришь, но толку от твоих слов мало. Я несколько иначе представлял себе преподавателя. Вот тебе мое откровенное мнение.

Зимлер скривил губы, на какое-то мгновение можно было подумать, что он вот-вот взорвется, но он сдержался и просто сказал:

— Чтобы делать такое заключение, нужно, как мне кажется, получше узнать человека. Думаю, что твои представления несколько хромают. Может, в ком-то ты и быстро разобрался, но не все люди так быстро поддаются пониманию.

— Возможно, — Кольхаз задумался. — А теперь пошли.

— Подожди! Дай мне высказаться до конца!

Кольхаз задумчиво покачал головой:

— Здесь ни к чему, у нас еще будет для этого время и место.

Через минуту они уже спустились на землю.

— Что случилось? — сразу же спросил Кольхаза Рэке. — Вы что там, тронную речь произносили?

— Нет.

Рэке повел пограничников по участку дальше.

— На этом участке нужно быть особенно внимательным, — объяснил он. — Это самый трудный участок, особенно в ночное время.

— Нарушитель границы, видимо, будет скрываться в лесу, чтобы его не заметили, — высказался Зимлер.

— Это само собой разумеется. В одном месте лес подходит почти вплотную к контрольно-следовой полосе, там есть одна ложбина…

— Разрешите вопрос? — перебил Зимлер Рэке. — Вот эта ложбинка, наверное, и есть самое опасное место на этом участке, а? По ней незаметно можно подойти к самой границе.

— Конечно. Каждый, даже самый маленький участок границы имеет свои особенности, — терпеливо объяснил Ульф, — а какие именно, я вам покажу на местности.




17


В конце апреля в яркий солнечный день старослужащим было присвоено звание «ефрейтор», а Кольхаз официально назначен заместителем командира отделения.

Обрадованные солдаты вернулись в свою комнату и бросились нашивать себе на погоны ефрейторские лычки.

Долговязый Кениг долго любовался собой в зеркало.

— За эту лычку моим старикам придется поставить флягу пива. Вот они радоваться-то будут.

В этот момент в комнату вошел Зимлер и радостно прокричал:

— Поздравляю, поздравляю! Глядя на вас, можно умереть от зависти! Такое событие надо бы отметить!

Тут же все договорились в один из свободных дней пойти в село и там отметить повышение «старичков».

Спустя несколько дней утром Ульф вызвал Кольхаза к себе.

«Интересно, что ему от меня нужно? — подумал новоиспеченный ефрейтор, ероша себе волосы пятерней. — Никаких упущений по службе за последнее время вроде бы не наблюдалось».

Постучав, Кольхаз вошел в комнату фельдфебеля, который уже ждал его. Движением руки он предложил ему сесть, а затем спросил:

— Ну, что нового в отделении? Как себя чувствуют новички?

— Все идет своим чередом.

— Хорошо. О чем говорят солдаты?

— О разном. — Кольхаз на миг задумался. — Новые люди, новые вопросы… Дуке, видимо, настолько любит свою гражданскую профессию, что он и сейчас зрительно находится в поле. Все его мысли в бригаде, которая сейчас работает без него.

— Все это мне понятно, — заметил Ульф, — важно, чтобы эти воспоминания не мешали ему нести службу.

Кольхаз понимающе кивнул и продолжал:

— Брунер пока для меня остается загадкой. Я как-то еще не нашел к нему подхода. Он может часами молча смотреть в окно или перелистывать книжки о лошадях, от которых он до сих пор без ума. У него даже над койкой висит картина с изображением лошади. Ведет он себя так, как будто попал к нам временно в гости и с нетерпением ждет, когда же придет поезд, который увезет его отсюда.

— Возможно, у него дома осталась любимая девушка? — поинтересовался Ульф.

— Возможно, только он об этом никогда не говорил. На все вопросы он дает однозначные ответы. Все его мысли поглотили лошади.

— Все это означает, что вам надлежит обратить на него побольше внимания. Но ведь у нас в отделении есть и еще один новичок?

— Есть! — недовольно буркнул Кольхаз. — Меня так и подмывает сказать, — к сожалению, есть.

Ульф посмотрел в окно, при этом выражение лица у него было такое, что никак нельзя было определить, о чем именно он думает.

— Он слишком много говорит, и все попусту, — объяснил Кольхаз.

— И это все, что вы против него имеете? — задумчиво спросил Ульф.

— Да.

— Я полагаю, что этого явно недостаточно, чтобы быть им недовольным.

— Мне и это мешает. И это понятно. Каждый человек себе на уме.

Ульф встал и так повернулся, что на фоне окна отчетливо вырисовывался его профиль.

— Вы мой заместитель и, следовательно, начальник для всех солдат отделения. Найдите с ним общий язык.

— Каким образом? Я беспокоюсь обо всем отделении.

— Разумеется, но, беспокоясь обо всем отделении, не следует выпускать из виду отдельного человека, даже если в нем что-то и не нравится. Каждый, кто служит в армии, должен выполнить свой долг.

Кольхаз отвел глаза в сторону, он понимал, что Ульф прав, и именно это злило его.

— Давайте на этом и закончим наш сегодняшний разговор. — Ульф отошел от окна и сел на стул. — Независимо от того, каким вам кажется Зимлер, относиться к нему вы должны с пониманием. Вы должны, так сказать, завоевать его для себя. Надеюсь, что в этом отношении у нас с вами одно мнение?

— Да, конечно, я постараюсь. — Кольхаз кивнул.

— Хорошо. Сегодня вечером новички в первый раз заступают на ночное дежурство.

— Кто идет со мной в паре?

— Зимлер, — Ульф слегка усмехнулся. — Надеюсь, вы не считаете это местью с моей стороны?

* * *


За час до наступления темноты Кольхаз и Зимлер вышли на выполнение боевого задания по охране государственной границы. Им достался самый трудный участок.

— В двадцать два ноль-ноль вы двинетесь на опушку леса и будете охранять отдельный участок местности. Все ясно? — спросил лейтенант Альбрехт.

— Так точно!

— Для вас это первый ночной наряд, — обратился лейтенант к Зимлеру. — Будет нелегко, особенно после полуночи.

— Не беспокойтесь, — улыбнулся солдат. — В этом отношении я силен.

Лейтенант стал инструктировать другие пары, а Кольхаз с Зимлером вышли с заставы и двинулись по направлению к лесу.

Бросив взгляд на небо, затянутое на юге облаками, Зимлер тихо заметил:

— Думаю, что ночью будет дождичек. Жизнь пограничников со стороны кажется довольно романтичной, хотя я, кажется, мало к ней приспособился. Сначала, когда меня призвали в армию, я жалел об этом, а теперь считаю, что это даже неплохо, так как человек должен уметь делать все.

«И зачем он мне об этом рассказывает? — думал Кольхаз. — Это прописные истины».

— Да, я спрашивал тебя, чем ты будешь заниматься после демобилизации?

— Я пока еще не знаю, — уклончиво ответил Кольхаз, хотя сам уже не раз и подолгу думал над этим вопросом.

— Легкомысленно, — прошептал Зимлер, — непростительно легкомысленно. Ты должен точно знать, чего ты хочешь.

— Само собой разумеется, что мечта о собственном домике и легковой машине — это не моя мечта… Смешно…

— Этого я не понимаю… ты хочешь большего…

— Чего же именно?

— И я должен тебе объяснять… Хотя сами по себе и домик и машина вещи неплохие.

— Я не об этом…

— Чем характеризуется революционер сегодняшнего дня? Глубокими знаниями и активностью. Времена баррикад канули в прошлое, мой дорогой, и канули навсегда… Теперь о домике: а почему бы коммунисту и не иметь собственного домика, а? Все наши теории были бы мертвы, если бы их не подправляла жизнь. Мой принцип такой: в жизни нужно твердо стоять на земле обеими ногами!

Кольхаз слушал солдата со смешанным чувством, частично он понимал его, частично — не понимал. Затем он сказал:

— Перестань, нет никакого смысла распространяться об этом дальше. Все равно здесь мы с тобой думаем не одинаково.

— Возможно, только еще не известно, кто из нас прав, а кто нет.

Кольхаз ничего не ответил. Они прошли еще несколько сот метров, как вдруг услышали шум приближающегося к ним мотоцикла. Вскоре он показался. В коляске сидел Рэке.

Когда мотоцикл остановился, фельдфебель вылез из коляски и, не слушая доклада, сказал: — Хорошо, что я вас здесь догнал. Около пяти часов вечера из районного города исчезли два парнишки, оба ученики одиннадцатого класса. Натворили каких-то глупостей и исчезли. У одного из них был мотоцикл. Вот и все, что нам о них сообщили. Возможно, они перепугались и не хотят идти домой, но может быть и другое. Не исключено, что они попытаются перейти границу.

— А что именно они натворили? — спросил Кольхаз.

— Этого мы пока не знаем.

— И вы думаете…

— Застава приведена в состояние повышенной боевой готовности. С этой минуты вы осуществляете патрулирование на своем участке. Все, я поехал дальше.

Через минуту мотоцикл исчез в зарослях кустарника.

— Пошли! — приказал Кольхаз. — Мы должны спешить!

— Из одиннадцатого класса, значит, им лет так по семнадцать-восемнадцать, — вслух размышлял Зимлер. — Возраст, так сказать, переходный, когда от парней можно ждать чего угодно.

Кольхаз закивал. Тем временем они вошли в лес, где было уже намного темнее, чем на открытой местности. Шли друг за другом на расстоянии зрительной связи.

Когда они снова вышли на опушку, Кольхаз, не выходя из-под деревьев, осмотрел полянку и расстилавшееся за ней поле. Здесь было посветлее. Стали подниматься на небольшой холм, находившийся как раз посредине участка.

Зимлер пытался несколько раз заговорить с Кольхазом, но ефрейтор упорно молчал, давая понять, что сейчас не место и не время для разговоров.

Скоро пошел дождь, и с деревьев на них срывались крупные дождевые капли. Не обращая внимания на дождь, они шли дальше.

«Неужели ребята решили перейти границу здесь?» — думал Кольхаз.

Между тем так стемнело, что ничего не было видно. Приходилось полагаться только на слух.

Вскоре они вышли к подножию холма, а оттуда — на большой ровный луг.

Дождь прекратился, лишь из-за горизонта раздавались раскаты далекого грома да краешек неба порой освещался вспышками молний.

С некоторым облегчением Кольхаз вздохнул только тогда, когда начало светать и постепенно стали вырисовываться контуры деревьев и местных предметов. Отойдя в глубь леса, Кольхаз и Зимлер ждали, пока их сменят.




18


Сменившись с наряда и вернувшись в подразделение, Кольхаз сразу же лег спать и уснул как убитый. Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо.

— Что случилось? — пробормотал ефрейтор, с трудом открывая глаза.

— Вставайте! И через десять минут явитесь к начальнику заставы. Обнаружено нарушение границы. Поторопитесь! — сказал ефрейтору дежурный унтер-офицер.

«Нарушение границы!» Кольхаз мигом вскочил с постели и начал одеваться. Зимлер тоже встал и одевался, что-то ворча себе под нос.

— Без ворчания разве нельзя? — бросил ему Кольхаз. — Понимаешь ли ты, дружище, что такое нарушение границы?!

— Нарушение границы?! У нас?! — удивился солдат.

— Если бы это случилось в другом месте, нас с тобой никто не стал бы будить.

— Как можно перейти границу, чтобы нарушителя не заметили? Это просто невозможно!

— Пошли умываться, потом узнаем!

Перед кабинетом начальника заставы Зимлер тронул Кольхаза за руку и сказал:

— Как нам нужно держаться?

Ефрейтор лишь пожал плечами и вошел в кабинет.

Обер-лейтенант Гартман сидел за письменным столом и вдавливал в пепельницу полусгоревшую сигарету. Тут же находился и командир взвода. Он о чем-то разговаривал с Ульфом, вид у которого был встревоженный.

— Прошу садиться, товарищи! — предложил обер-лейтенант Гартман. — Хочу лично услышать от вас о результатах вашего ночного дежурства. Рассказывайте все до мельчайших подробностей.

Кольхаз начал говорить тихо и неуверенно, однако постепенно голос его окреп.

— Могу вас заверить, что мы глядели в оба. Нас же предупредили, так что мы ни на секунду не отвлекались от наблюдения…

— Точно так! — поддержал ефрейтора Зимлер. — Я это могу подтвердить!..

— Один момент! — Гартман остановил солдата. — Давайте еще раз вспомним все, что вы видели между часом и тремя часами ночи. Постарайтесь вспомнить. Сейчас даже мелочь имеет значение.

— В половине второго нас проверил лейтенант Альбрехт, — начал вспоминать Кольхаз. — Потом мы разошлись, сказать точно, когда это произошло, просто невозможно.

— Когда перестал дождь?

— Это я могу сказать точно: как раз в тот момент, когда к нам подъехал лейтенант, следовательно, в час тридцать.

— Так. Достаточно, — сказал Гартман. — Значит, переход произошел между половиной второго и половиной четвертого. Позже уже рассвело. Сегодня ночью два человека перешли границу и ушли в Западную Германию, Дождь окончательно следы не смыл, следовательно, это случилось после половины второго. В кустах был обнаружен мотоцикл.

Командир взвода закрыл свою рабочую тетрадь и сказал:

— Полчаса назад нам стало известно о том, что западногерманское радио сообщило о перебежчиках в своем первом утреннем выпуске.

Кольхаз почувствовал, что все взгляды скрестились на нем.

— Я не знаю, как это могло случиться. Мы сделали все, что от нас зависело… Можете мне поверить…

Гартман встал:

— Факт остается фактом. Вы что-нибудь хотели сказать, товарищ Зимлер?

Солдат сильно сжал губы и, повернувшись к Гартману, решительно ответил:

— Нет.

Ульф, который до сих пор молчал, заметил:

— На этом участке относительно легко перейти границу.

— Что вы сказали? — спросил Гартман. — Объясните, пожалуйста. И вы об этом так просто говорите! Мы не имеем права предоставлять нарушителям такую возможность. Мы здесь поставлены для того, чтобы лишить их такой возможности… Вместо того чтобы как следует наблюдать за местностью, благо молния то и дело освещала ее, вы метались по участку и не заметили нарушителей. Товарищ Кольхаз, вы у нас не новичок! Что вы скажете по поводу этого инцидента?

Кольхаз, не ожидая такого поворота дела, молчал. «Обер-лейтенант, безусловно, прав, хотя фельдфебель тоже хотел сделать как лучше. Во всем виноват я, и только я», — думал он, а вслух сказал:

— Поскольку я был назначен старшим дозора, я несу ответственность за инцидент.

— Я ищу не виновных, а причины, которые вызвали этот инцидент, — сказал Гартман. — Идите-ка вы сейчас спать, а после обеда и поговорим, а вы, товарищ Рэке, останьтесь.

Кольхаз и Зимлер встали и вышли из кабинета. На лестнице Зимлер остановился и прошептал:

— Обстановка горячая. Не хотел бы я сейчас оказаться в шкуре Рэке. К слову, ты действовал хорошо, что не спихнул вину на него одного.

— Уж не думаешь ли ты, что я это сделал из тактических соображений?

— А как же иначе? Твой шаг оправдан и заслуживает признания…

— Замолчи ты. Нашелся мне…

— Меня ты не убедишь… Я не несу ответственности за вину других…

— Хочешь остаться в стороне? — съехидничал Кольхаз. — Мечтаешь о домике на окраине города? И тебе не стыдно?

Кольхаз повернулся и пошел, но Зимлер догнал его и взял за руку:

— Не принимай все за чистую монету. Я тебя понимаю, но и ты войди в мое положение.

— Вот как?!

— Ты меня неправильно понял…

— Не старайся объяснять, — Кольхаз отвернулся, — я тебя очень хорошо понял.

— Тогда расхлебывай эту кашу один.

Кольхаз смерил солдата презрительным взглядом:

— А я думал, что такие типы, как ты, уже перевелись на белом свете… Я ведь сказал, что сам несу всю ответственность! Так что успокойся.

С этими словами Кольхаз сбежал вниз по лестнице и, выйдя во двор, сел на одну из лавочек, стоявших вокруг клумбы. Солнечные лучи пробивались сквозь листву деревьев. Чирикали неугомонные воробьи.

Кольхаз откинулся на спинку сиденья и устало закрыл глаза. Попытался собраться и сосредоточиться. Его мучила совесть, что он не выполнил приказа, а ведь он заместитель командира отделения. Так как же он может приказывать другим, когда сам не является для них примером?

— Наконец-то я тебя нашел! — раздался вдруг за его спиной голос Поля, который присел рядом с ним на скамейке. — Я кое-что знаю, не все, конечно. Нарушение границы… Как это могло произойти! Я видел Зимлера.

— Он тебе что-нибудь сказал? — спросил Кольхаз.

— Кто? Зимлер? С ним нечего и говорить-то. Он залез в свою скорлупу.

— Он перестраховщик! А еще учитель!

— Расскажи.

— Не надо, потом все узнаешь…

— Я ведь секретарь комсомольской организации.

— Ну и что?

— Я должен быть в курсе.

— Двое нарушили границу на моем участке. Когда и каким образом, пока еще не известно…

— А что с Зимлером?

— Спроси у него сам.

— Я спрошу, но хотел бы узнать и твое мнение.

— Позже узнаешь…




19


Не оглядываясь на Поля, Кольхаз пошел в подразделение. Бросив беглый взгляд на Зимлера, у которого из-под одеяла виднелась одна лишь голова, Кольхаз лег на свою койку, заложив руки за голову. Рядом с ним посапывал на своей койке Кениг.

Кольхаз протянул руку и поправил на нем одеяло. Кениг приподнял голову и несколько секунд бессмысленно смотрел в сторону, бормоча что-то непонятное.

«Спи-ка лучше, — подумал Кольхаз. — Ты так крепко спал, а о том, что случилось, узнаешь утром».

В этот момент в комнату вошел Поль, и Кольхаз, быстро отвернувшись к стенке, притворился спящим.

«Иди ложись, — подумал Кольхаз, не открывая глаз. — Оставьте меня в покое!»

Спустя несколько минут, когда все в комнате крепко спали, Кольхаз перевернулся на спину и, открыв глаза, уставился в потолок.

Долго он лежал и думал о том, как же ему поступить, и наконец решил: нужно отказаться от должности заместителя командира отделения, чтобы за этим ни последовало. Постепенно сон сморил его, и он уснул.

Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо.

— Вставай! Все идут на завтрак. Поешь, и все будет казаться в другом свете. — Это был Поль.

Спустя минуту в комнату вошел дежурный и передал Кольхазу приказ явиться через полчаса к фельдфебелю, который находится в комнате командира взвода.

Кольхаз встал, умылся, позавтракал безо всякого аппетита и за минуту до назначенного срока стоял перед комнатой командира взвода. Постучав, он вошел и, к своему удивлению, увидел, что Ульф был один.

Фельдфебель сидел за письменным столом лейтенанта Альбрехта. Жестом он предложил ефрейтору сесть.

— Вот возьмите, — Рэке протянул Кольхазу тетрадь в картонном переплете. — Она вам понадобится. Через час наш командир взвода ложится в госпиталь; язва желудка его сильно беспокоит, тянуть больше нельзя. Я принимаю взвод, а вы — отделение!

Кольхаз, ожидавший чего угодно, только не этого, лишился дара речи:

— Но…

— Никаких «но»! — оборвал его Ульф. — Это приказ, а его, как известно, не обсуждают. Берите тетрадь и записывайте…

Ефрейтор смущенно взял тетрадь, а затем вдруг резким движением отодвинул ее от себя и тихо, но решительно сказал:

— Нет. Так не пойдет ни при каких условиях.

— Что не пойдет?

— Я не могу согласиться.

— Можете.

— Прошу вас выслушать меня, — настойчиво проговорил ефрейтор. — После случившегося я не имею права быть даже вашим замом.

— Не хотите или не можете? — удивился Ульф.

— И то и другое, — упорствовал ефрейтор. — Вы сами говорили, что одного желания сейчас явно недостаточно. Я должен быть требователен и к самому себе. У меня все.

— А если вы ошибаетесь?

— Как это ошибаюсь?

— А вот так! А если это не зависело от умения? Если это просто просчет или случайность?

— А разве просчет не является результатом плохой работы?

— Является в большинстве случаев, но, однако, не во всех без исключения.

— Не понимаю.

— Знаете, — начал объяснять Ульф, — есть люди, которые очень тяжело переживают поражения, даже временные. Такие люди подчас теряют голову от первого удара, а делать этого не следует. Давайте перейдем непосредственно к делу. Время торопит. Чем вы можете обосновать свой отказ принять отделение?

— Я не способен им командовать, прошедшая ночь тому доказательство.

— Эта ночь доказала, что мы закрыли для нарушителей не все лазейки, и только.

— Как просто вы на это смотрите! Совершил ошибку — ничего, валяй дальше! А я так не могу.

— Вы думаете, что этот инцидент меня нисколько не волнует?

— Похоже, что так…

— Напрасно вы так думаете. Однако, как бы там ни было, вы должны усвоить: если вы готовы сложить руки при первой неудаче, тогда дело плохо.

Кольхаз не согласился:

— Все это теория, а в действительности все выглядит несколько иначе.

— Как это иначе?

— Очень просто.

Ульф перегнулся через стол и улыбнулся:

— Вы сами в себя не верите.

— Возможно, но это не меняет дела.

— Еще как меняет! — не соглашался с упрямцем Ульф. — Я знаю, что многие вещи, если на них смотреть с чувством ответственности, кажутся другими… Хватит об этом… Пишите!

Кольхаз немного помедлил и взял в руки тетрадь, подумав: «Приказ нужно выполнять, а не обсуждать».

— К пятнадцати часам доложить состав наряда на ночное дежурство. Вы лично будете проверять посты во второй половине ночи… И еще одно: через несколько недель у нас боевые стрельбы в составе отделения. Видимо, до тех пор отделением все еще будете командовать вы, так что нужно как следует подготовить солдат к этим стрельбам… Сначала отработать все по элементам… И не забывайте, товарищ Кольхаз, что Зимлер — солдат нашего отделения и мы должны заниматься им, как и всеми другими.

Кольхаз встал и вслед за фельдфебелем вышел в коридор. Дойдя до двери, которая вела в комнату, где размещалось отделение, Ульф остановился и с улыбкой сказал:

— Да, к слову, пока я не забыл: за последние дни я много прочел.

— Чего?

— Из «Фауста». Понравилось очень. Жаль только Гретхен…

На этом они расстались.




20


В половине первого ночи Кольхаз вместе с Рэке вышли с заставы на проверку постов. Ночь выдалась звездной. Шли хорошо знакомой тропинкой. За последние теплые дни все в поле и в лесу заметно зазеленело.

Шли молча. Кольхаз с удовольствием дышал чистым ночным воздухом. Он думал о выходном дне, когда получит увольнительную и пойдет на свидание со своей девушкой.

В числе первых, кто поздравил Кольхаза с новым назначением, оказался Зимлер. Брунер смущенно копался в своем шкафчике, не зная, как ему вести себя с Кольхазом. Дуке дружески пожал ему руку, а Поль приветливо улыбнулся.

— Ну, что я вам говорил! Солдат должен носить в ранце маршальский жезл! — гремел он на всю комнату. — Теперь ты должен решать, кем тебе быть: генералом или поэтом. Пребывать вечно в двух качествах тебе не удастся.

— А ты что будешь делать? — шутливо спросил Кольхаз.

— А тогда я стану поэтом! Как только деньжонки поистрачу, сразу же нацарапаю несколько модных песенок или фельетон в «Ойленшпигель». А генералу нужно соблюдать степенность. Нет, быть поэтом намного лучше!

— А если из тебя поэта не получится?

— Тогда постараюсь стать генералом.

Все громко рассмеялись.

* * *


Вечером, когда солдаты ушли на свои посты, Кольхаз вместе с Рэке сидели в комнате дежурного, где Ульф объяснил ефрейтору, как можно связаться с тем или иным постом. После этого он разрешил ему немного поспать до проверки постов.

Кольхаз прилег на топчан, но уснуть никак не мои в голове множество мыслей о том, как ему лучше выполнить возложенные на него обязанности. Так и не заснув, Кольхаз встал, включил большой свет и, открыв блокнот Раудорна, сел к столу. Полистал немного и вдруг увидел такую запись:

«…К нам на заставу прибыли новички. Среди них одни длинноногий и еще один парень, который пописывает стишки. Оба очень неразговорчивые, особенно второй. Вид у него такой, как будто наша служба не для него».

Кольхаз откинулся на спинку стула и засунул руки в карманы.

«Какая ерунда! — мелькнуло у него в голове. — Видите ли, эта служба не для меня! Интересно, что он дальше обо мне пишет?»

«…Сам Рэке никак еще не найдет ключик к этому солдату. С нами Кольхаз вообще почти не разговаривает. Старается уединиться, строя из себя обиженного. Кажется, что он вовсе и не наш солдат. Неизвестно, как лучше подойти к такому человеку…»

«Ну это уж чересчур, — подумал про себя Кольхаз. — Как только можно так быстро судить о человеке, не зная истинной причины?»

Кольхаз встал, отошел к окну, где его и застал Рэке, который приказал собираться и идти проверять посты.

Когда они вошли в лес, фельдфебель вдруг остановился и прошептал:

— Наблюдайте за мной, чтобы мы с вами действовали одинаково. И запомните следующих два правила: во-первых, никогда и никто не должен приближаться к часовому, чтобы тот не заметил этого, и, во-вторых, проверяя посты, вы ни в коем случае не должны раскрывать расположение пограничного поста.

Кольхаз молча кивнул, и они пошли дальше. Постепенно глаза привыкли к темноте. Проверили несколько постов и подошли, к месту, где расположились Поль и Зимлер. Шли бесшумно, однако Поль все равно заметил их, а когда они подошли ближе, он потребовал назвать пароль.

Кольхаз тихо назвал его и через секунду уже лежал за кустом рядом с Полем.

— На той стороне идут какие-то приготовления, — тихо зашептал Поль. — По опушке леса взад-вперед снуют пограничники. Машину они оставили далеко от границы. Вот только никак не пойму, что они затевают.

Кольхаз приложил к глазам бинокль и хотел было понаблюдать, как вдруг блеснула яркая вспышка, а затем над его головой раздался негромкий хлопок.

— Они запустили на нашу сторону ракету с листовками, — шепнул Ульф солдатам. — Пригните головы к земле и не шевелитесь!

Кольхаз, ослепленный яркой вспышкой, распластался на земле, а Ульф в это время уже докладывал на заставу по телефону о происшедшем инциденте.

Спустя минуту с той стороны были запущены еще две ракеты, которые взорвались в глубине и на большой высоте. Затем наступила недолгая тишина: ее нарушил шум машины, удалявшейся от границы.

— Продолжайте вести наблюдение! — приказал Ульф Полю. — Листовки соберут другие, а мы пошли дальше.

Ульф подобрал одну листовку, которая застряла в ветках кустарника. Прикрыв фонарик плащ-палаткой, он осветил написанное.

— Старая песня! — шепнул он Кольхазу и, сложив листок, сунул его в карман.

Пробираясь через густой кустарник, они вышли на окраину леса. Краешек неба начал постепенно алеть. В низинах висели белые хлопья тумана.

Проверяя один пост за другим, они вышли на правый фланг участка. Неожиданно Ульф остановился и знаком приказал Кольхазу сделать то же. Показал рукой на ствол дерева, на котором ножом были вырезаны две крупные буквы: «П» и «Б».

Кольхаз рукой ощупал кору дерева в месте надреза: надрез был свежим.

«Петер Брунер, — мелькнула у Кольхаза мысль. — А ведь Петер как раз и стоит здесь с Кенигом».

Рэке про себя чертыхнулся, «Вот и получается, с той стороны границы запускают ракеты с агитками, а пограничники, вместо того чтобы смотреть в оба, вырезают на деревьях свои инициалы».

— Сегодня же после смены поговорите с Брунером в присутствии Кенига, а в два часа постройте все отделение. Мы не имеем права мириться с такими нарушениями.

Кениг и Брунер лежали в укрытии на опушке леса. Увидев Рэке, Кениг спокойно доложил о том, что никаких происшествий на их участке не произошло. Ульф сказал ему о том, что на соседние участки с той стороны заброшены пропагандистские листовки и потому необходимо усилить бдительность.

Брунер лежал в окопе и молчал. Кольхаз смотрел на обоих солдат, а сам думал о том, как он днем должен разговаривать с ними.

Когда Рэке и Кольхаз вышли на каштановую аллею, из-за горизонта показалось солнце.

Они молчали до самой заставы. Не доходя до КПП, Кольхаз вдруг почувствовал сильную усталость и желание поскорее очутиться в кровати и заснуть.




21


Брунер с самого начала не пытался отрицать своего проступка. Покраснев как рак, он ерзал на скамейке и своей откровенностью полностью обезоружил Кольхаза, который растерялся и не знал, что же ему в этом случае делать.

— Так вести себя нельзя, — наконец сказал Кольхаз. — Ты же не в том возрасте, когда тешат себя тем, что вырезают свои инициалы на деревьях, тем более если ты находишься на службе. А что тебе сказал на это Кениг?

— Посмеялся, и все. Он сам рассказывал, как однажды, провожая домой девушку, вырезал у нее на двери сердце со стрелой и инициалами…

Кольхаз с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Хорошо, хватит об этом, — и обратился к Брунеру: — Ты до армии работал в кооперативе, да?

— Я там, можно сказать, вырос. Я, как и мои родители, вырос среди лошадей. Мне очень часто приходилось бывать в конюшне.

— И что ты там делал?

— Ухаживал за лошадьми, кормил их. Ездил верхом. Это такое удовольствие! С лошадью можно разговаривать, как с человеком.

— Я слышал, лошади умеют привязываться к человеку.

— Еще как! Стоит только одну из них лишний раз погладить, дать кусочек сахару, а другой не дать, как последняя на тебя тут же обидится. Лошади очень чутко чувствуют отношение к ним человека. Их не обманешь. Если ты не любишь этих животных, то лучше и не подходи к ним близко.

— У тебя есть девушка?

— Есть. Только она не разбирается в лошадях и не любит, когда от меня пахнет конюшней. Она говорит: «Или я, или твои лошади…» — Брунер замолчал.

— Хорошо. Об этом мы еще поговорим, — сказал Кольхаз, — а сейчас позови ко мне Кенига.

Брунер кивнул. Помедлив, он спросил:

— А что теперь будет?

«Что теперь будет?» Этот вопрос натолкнул Кольхаза на мысль, что мало только поговорить об инциденте, нужно еще принять какое-то решение.

— Сейчас я пока еще не могу сказать. Разумеется, голову тебе никто отрывать не собирается. Но прежде чем принять решение в отношении тебя, я должен поговорить с Кенигом и с фельдфебелем.

Вскоре после ухода Брунера в комнату быстрыми шагами вошел Кениг.

— Вы вызвали меня из-за дерева? — спросил он. — Я сразу сказал, что ему следовало бы выбрать другое место, другое дерево. А ты вырезал на том, которое видят десятки детей. Заметил я это слишком поздно. Но честно вам скажу, когда он этим занимался, я очень внимательно следил за местностью.

— И после этого ты рассказал ему о том, как ты сам когда-то баловался подобными вещами, вырезая сердце на двери дома знакомой девушки?

— Да, а что?

— Вместо того чтобы как следует отругать его за проступок, совершенный во время исполнения служебных обязанностей, ты еще больше разжигаешь его аппетит.

— Кто из нас не прошел через это! Ты, наверное, тоже!

— Нехорошо давать ошибкам других неверное толкование…

— Подожди! — остановил его Кениг. — Ты думаешь, если ты сейчас исполняешь обязанности командира отделения, то тебе можно читать нам нотации?

— Я охотно не делал бы этого, если бы ты понял, что Брунера нужно было вовремя остановить, а то он, чего доброго, может подумать, что он ничего страшного не совершил.

— Ты, конечно, прав, — согласился с Кольхазом Кениг, — но так скучно сидеть в засаде восемь часов подряд, особенно тогда, когда на участке не происходит ничего особенного…

— Надеюсь, что в будущем ты не допустишь подобного на своем посту, а я постараюсь получше проверять вас.

— Согласен. А что говорит об этом наш фельдфебель?

— Я с ним еще не разговаривал. Однако важнее всего, как мы сами оцениваем этот инцидент. Сейчас я иду к фельдфебелю, а через полчаса встретимся в клубе.

— Хорошо.

Когда Кольхаз рассказал Ульфу о случившемся, тот, внимательно выслушав, спросил:

— И что же вы предлагаете?

— Хочу, чтобы вы сами наказали Брунера, а то мне как-то неудобно.

— О каком наказании вы говорите? Вы обязаны как-то отреагировать на проступок, и я вовсе не собираюсь лишать вас этого права.

— Как хотите!

— А следуя вашему примеру, я должен доложить об этом случае начальнику заставы, чтобы он лично принял меры, тот в свою очередь доложит об этом дальше, и так далее, пока не дойдет до министра обороны, которому и придется лично наказывать Брунера… Довольно об этом. Так что вы намерены делать?

— Я не знаю…




22


Две недели прошли незаметно. Кольхаз с головой ушел в работу. Новички постепенно прижились в отделении. Зимлер вновь обрел уверенность и присоединился к Кенигу. Брунер и Дуке сдружились со «старичками».

Кольхаз как-то сел за стол, чтобы написать стихотворение, но нужные слова никак не шли в голову. Он разорвал листок и выбросил в корзину.

Однажды Рэке зашел в комнату отделения и сказал Кольхазу, что он хочет с ним поговорить.

— Вы что-нибудь написали за последние дни? — поинтересовался фельдфебель.

— Написал?.. А когда? Времени на еду едва хватает.

— Вон как? Выходит, вся вина во времени?

— А в чем же еще? Другим его тоже не хватает… Никак не могу отделаться от чувства, что…

— Какого чувства? — спросил фельдфебель.

— Что вы в последнее время совсем перестали мной руководить, пустили, так сказать, на самотек: плыви, мол, как хочешь…

— Раз плывете, значит, хорошо… Лишь бы не боялись. Не держать же мне вас все время на веревке.

— А если меня еще рано спускать с веревки?

— Это еще не значит, что я не наблюдаю за вами. На воде вы держитесь, так что зря вас подстраховывать не следует. А как дела с Зимлером?

— С Зимлером? — переспросил Кольхаз. — А что с ним может быть? Полагаю, что постепенно он притрется.

— Значит, вы заключили с ним мир?

— Мир? Почему?

— Я думаю, что он уже сдружился с ребятами и вы оставили его в покое, так или нет?

— Так.

— А может, он способен на большее? Только, как мне кажется, его нужно подталкивать.

— Возможно, — задумчиво произнес Кольхаз. — Однако вряд ли ему захочется стать примерным…

— Дорогой мой друг, вы недооцениваете людей и, возможно, самого себя тоже. — В голосе Ульфа послышался упрек. — Без приложения соответствующих усилий нельзя ожидать от человека, что он будет работать с максимальной отдачей.

— Вы опять ударились в теорию…

— Зимлер такой же человек, как и мы с вами. Он хочет жить и что-то давать другим…

— Вы так думаете? — сыронизировал Кольхаз. — А может, он желает побольше взять от других, а?

— Вы должны подобрать к нему ключи, только и всего. Ну, я пошел, а вы на досуге подумайте над моими словами.

* * *


Ровно в восемь тридцать утра, когда все давно встали, прозвучал сигнал тревоги.

— Боевая тревога! — крикнул Кольхаз. — Разобрать оружие и строиться!

«На учение что-то не похоже, — подумал Кольхаз, надевая на себя снаряжение. — В такое время нет никакого смысла устраивать учебную тревогу… и так все на ногах…»

В комнату вбежал фельдфебель Рэке и приказал Кольхазу немедленно идти к дежурному по заставе, а командование отделением передал Полю.

Сбегая вниз по лестнице вслед за фельдфебелем, Кольхаз спросил:

— Что случилось?

— Очередная провокация на границе с подстрекательными речами.

— А кто их произносит?

— Час назад провокаторы появились на большой поляне Ротхаузен, что возле самой границы, а теперь туда стекаются люди.

Поляна Ротхаузен находилась на левом фланге пограничного участка, самое большее метрах в трехстах от границы.

Обер-лейтенант Гартман был немногословен. Развернув карту, он объяснил обстановку: один из пограничников заметил, что к границе подъехали грузовики с флагами и транспарантами. Вслед за ними прибыло несколько автобусов и много легковых машин.

Взвод фельдфебеля Ульфа получил приказ занять исходную позицию напротив поляны и не допустить нарушения границы.

Кольхаз с любопытством смотрел на солдат. Брунер выглядел бледнее обычного и, как всегда, был молчалив. Зимлер казался озабоченным, и лишь один Кениг оставался невозмутимым.

— Что это вы все молчите? — спросил Кениг ребят. — Уж не отсохли ли у вас языки?

Кольхаз хотел было оборвать его, сказать что-нибудь о серьезности ситуации, но не успел, его опередил Зимлер!

— Ты не понимаешь серьезности ситуации, длинноногий.

— Не вижу тут ничего сложного, — возразил ему Кениг. — Пусть они кривляются, наше дело зорко следить за ними, и только. А вы уж не перепугались ли, случайно?

— Прекратить болтовню! — оборвал его Кольхаз. — Сейчас для этого нет времени!

— Вон они! — воскликнул Дуке, выглядывая из укрытия. — Вон на холме!

Разговоры разом смолкли.

Через минуту Рэке вызвал к себе на ВП командиров отделений, чтобы поставить им конкретные задачи на местности. Четвертый взвод, оставшийся в лесу, составлял резерв начальника заставы.

— Наша задача заключается в том, чтобы, охраняя государственную границу, не поддаваться ни на какую провокацию, — сказал солдатам Рэке. — Всем хорошо замаскироваться. Ясно, товарищ Кольхаз?

— Так точно! — ответил ефрейтор.

— Расположите солдат таким образом, чтобы в случае надобности они могли вести огонь вдоль границы. Я буду находиться в центре, между вторым и третьим отделениями. Выполняйте!

Кольхаз расположил отделение на участке в сто пятьдесят метров, выставив трех пограничников. Часовой на правом фланге мог вести огонь вдоль границы.

«Кого же туда поставить? — размышлял Кольхаз. — Кенига? Да, Кенига и Зимлера. Кениг — парень хладнокровный. Поля и Дуке расположить в центре, а сам я вместе с Брунером останусь здесь».

Позицию левее Кольхаза занял Ульф с радистом и связным.

На той стороне раздались крики, хлопанье в ладоши. На импровизированной трибуне появился оратор — элегантный мужчина в темном костюме, с гладко зачесанными назад волосами.

Кольхаз наблюдал за сборищем в бинокль. Затем он посмотрел в сторону Ульфа, возле которого обер-лейтенант Гартман докладывал по радио о готовности к защите государственной границы.

На той стороне люди, собравшиеся на поляне, столпились возле машины с радиоусилителем. Неподалеку от нее полыхал костер, в который то и дело подбрасывали сухой валежник.

Человека, говорившего в микрофон, окружили пожилые господа, грудь которых украшало множество орденов и медалей, и молодые люди с флажками. Над радиомашиной развевался транспарант, написанный крупными буквами: «СОЮЗ СУДЕТСКИХ НЕМЦЕВ». Несколько молодых парней держали в руках транспаранты: «СУДЕТЫ — НАША РОДИНА!» и «МЫ СНОВА ХОТИМ ЖИТЬ НА СВОЕЙ РОДИНЕ!». Неподалеку стояли музыканты, одетые в полувоенные костюмы, и играли гимн судетских немцев. Немного подальше на машине раздавали пиво и сосиски.

После гимна оркестр заиграл туш. Человек у микрофона произнес речь, в которой он говорил о какой-то родине откуда их выгнали и которую они хотят вновь обрести.

Разгорячившись, господин распростер в театральном жесте руки к небу и стал призывать господа бога в свидетели. Затем он стал угрожать тем, кто якобы лишил их родины. И сотни глоток заорали что было мочи о том, что они хотят к себе на родину. Вслед за господином выступили еще два оратора. Их речи сопровождались громкими аплодисментами, а самим ораторам вручали по большому букету цветов.

Кольхаз слушал выступления и все больше проникался ненавистью к людям, которые ничему не научились, не извлекли уроков из последней кровопролитной войны.

После заключительных слов песни, которую в завершение пропели собравшиеся, они рассыпались в разные стороны: одни бросились пить пиво, другие устремились к сосискам, третьи приблизились к самой границе, с любопытством разглядывая ее и делая многочисленные снимки.

Кольхаз бросил украдкой взгляд на Брунера, который был спокоен и улыбался.

В этот момент на той стороне снова стало шумно. Вокруг одного парня, что-то кричавшего, отчаянно жестикулируя, собралось несколько десятков молодых парней, которые, потрясая кулаками, бросились к границе и начали швырять через контрольно-следовую полосу комки земли.

— Внимание! — шепнул Кольхаз, оценивая обстановку.

В этот момент из группы парней отделились четверо и бросились к заграждениям. Они начали раскачивать столб, на котором была натянута проволока.

«Как поступить? Что они будут делать дальше?» — лихорадочно думал ефрейтор.

Оказавшись рядом с Кольхазом, фельдфебель Ульф приказал зарядить автомат и следовать за ним.

Встав в полный рост, они пошли к контрольно-следовой полосе, держа автомат на груди: впереди Ульф, а за ним в нескольких шагах Кольхаз.

С той стороны их заметили. Послышались предостерегающие выкрики.

Подойдя к краю контрольно-следовой полосы, Рэке остановился и жестом подозвал к себе Кольхаза.

Парни, только что пытавшиеся свалить столбики заграждения, бросились назад и спрятались в кустах. Любопытные зеваки замерли на месте, держа в руках пивные кружки и сосиски, а откуда-то из тыла уже бежали западногерманские пограничники.

Не успел Ульф и рта раскрыть, чтобы предупредить провокаторов, как двое из них бросили в фельдфебеля по камню, которые упали совсем близко от него.

Справа раздалось несколько выстрелов, затем автоматная очередь, после чего стало тихо. Хулиганы бросились наутек и как раз попали в руки западногерманских пограничников.

Кольхаз повернул голову и увидел, что Зимлер стоит во весь рост, держа автомат дулом вверх. «Значит, это он дал несколько предупредительных выстрелов в воздух», — мелькнула мысль.

А фельдфебель уже кричал провокаторам, что, если они немедленно не прекратят нарушать государственную границу, он примет все меры к ее защите, вплоть до применения оружия.

Предупреждение подействовало: многие из реваншистов, быстро допив пиво и закусив сосисками, начали покидать поляну. Жены тащили своих мужей подальше от границы. Западногерманские пограничники подошли к господину, видимо руководителю этого сборища, и стали объяснять ему, что так вести себя в пограничной полосе нельзя. Однако реваншист, кажется, не хотел их понимать.

Рэке не стал дожидаться конца спора и, повернувшись спиной к контрольно-следовой полосе, пошел на НП.

Кольхаз молча следовал за фельдфебелем, ругая про себя Зимлера за самовольную стрельбу в воздух, но в то же время понимал, что она охладила пыл реваншистов и провокаторов.

— Вы приказывали открывать огонь? — спросил фельдфебель у Кольхаза по дороге на НП.

— Нет. Я предупредил, чтобы никаких действий без моего приказа не предпринимали.

— Ясно. Подождем до полной разрядки обстановки на той стороне.

Недалеко от НП их поджидал обер-лейтенант Гартман.

— По чьему приказу солдат открыл огонь? — спросил обер-лейтенант, выслушав доклад Ульфа. — Мне кажется, это не вызывалось обстановкой. Вы разрешали стрелять?

— Нет, — ответил Ульф. — Разрешите мне сначала разобраться, а уж потом доложить вам.

— Разбирайтесь. Доложите мне после смены. Ясно?

— Так точно.

— Продолжайте выполнять задание!

Обер-лейтенант вместе с радистом удалился в направлении Ротхаузена.

Поляна, на которой состоялось сборище, почти полностью опустела. Машины отъезжали одна за другой. Пограничники землей засыпали остатки костра.

Вскоре по радио пограничникам был передан приказ вернуться на заставу.

— Ефрейтор Кольхаз, соберите отделение и везите его на заставу! — распорядился фельдфебель. — По прибытии в подразделение вместе с Зимлером и Кенигом явитесь ко мне!

В числе последних к месту сбора подошли Кениг и Зимлер. Кениг был растерян. Он спросил у Кольхаза:

— Теперь нам влетит, да? Все так быстро произошло, что я не успел и слова сказать.

— Выходит, и ты не давал ему разрешения стрелять?

— Конечно нет!

Он так неожиданно вскочил на ноги и начал палить в воздух.

— Так было? — спросил ефрейтор у Зимлера.

— Примерно так, — солдат еле заметно усмехнулся. — Вы же сами говорили, что нужно быть готовым к открытию огня.

— Да, но только по приказу!

— Тогда нужно было отдать этот приказ, я так полагаю, — упрямо стоял на своем Зимлер.

Последовал приказ садиться в машину. В пути все молчали.

Приехав на заставу, начали переодеваться. Кениг делал это быстро, зато Зимлер явно не спешил, аккуратно складывая полевое обмундирование.

— Поторапливайся, — сердито заметил ему Кениг. — Я из-за тебя не намерен опаздывать. — И он вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью.

Зимлер ничего не ответил. Он не спеша причесался перед зеркалом, оправил обмундирование, а уж потом, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Этот Кениг всегда грубит.

— Сейчас он имеет право на такой тон, — ответил Кольхаз.

— Ты ошибаешься. Тон всегда должен быть одинаковым, вежливым. Об этом никогда не надо забывать. Я готов.

Когда они остались в комнате вдвоем, Зимлер подошел к Кольхазу и, дотронувшись до его рукава, спросил:

— Скажи, только откровенно, я здорово набедокурил? Неужели ты думаешь, что я стрелял от страха, даже не подумав?

— Я этого не знаю. Если бы это сделал Кениг, у которого язык и руки действуют быстрее, чем голова, а то ты…

— А что я?

— Ты в данной ситуации должен был больше думать, чем другие.

— Выходит, ты меня считаешь трусом?

— Нет, просто расчетливым.

— Расчетливым? Интересно, кто из нас подвергался опасности, фельдфебель или я?

Кольхаз направился к выходу, понимая, что этот разговор ни к чему хорошему не приведет. Однако тон Зимлера раздражал его.

— Время покажет, прав я или нет, — спокойно сказал Кольхаз.

Кениг присоединился к ним на лестнице.

Рэке сидел в кабинете командира взвода и с кем-то разговаривал по телефону. Окончив разговор, он пригласил их сесть и попросил высказать свое мнение о самовольной стрельбе Зимлера — сначала Кольхаза, затем Кенига, а уж потом — самого Зимлера.

Кольхаз ничего нового сказать, разумеется, не мог.

— Я строго предупреждал всех о том, что огонь никому без моего приказа не открывать. Товарищ Кениг может это подтвердить.

Кениг беспокойно ерзал на стуле, не зная, с чего начать.

— Так было дело? — не выдержав, обратился к нему Ульф.

— Точно так и было.

— А что делал парень с той стороны, за которым вы наблюдали?

— Он бежал прямо к заграждениям…

— И что же он там делал?

— Сказать точно я не могу, его плохо было видно из-за кустов.

— Он вступил на нашу территорию?

— Наверняка вступил, возле ручья… И тут Зимлер вдруг вскочил и пальнул в воздух. Я и рта раскрыть не успел…

— Докладывайте по-уставному! — поправил его фельдфебель.

— Я же ничего не мог поделать.

Немного подумав, Рэке сказал:

— Для пограничника существует неписаный закон: если на его участке совершаются одновременно два события, то старший наряда обязан взять на себя самое важное. В данном случае самым важным для вас была провокация, за ней вы и должны были наблюдать. Наблюдение за парнем вы должны были поручить Зимлеру. Почему вы не сделали этого?

— Сделал бы, если бы знал, что…

— Вы обязаны были это сделать, — голос Ульфа стал жестким.

— Это в той-то обстановке?!

— Ну, а теперь, товарищ Зимлер, объясните нам, почему, не получив приказа, вы открыли стрельбу?

— Потому что ваша жизнь была в опасности, — твердо произнес солдат. — Ваша и других товарищей, в том числе и товарища Кольхаза.

— Почему вы не дождались решения старшего наряда?

— Для этого не было времени.

— А вы были уверены, что иначе поступить было нельзя?

Зимлер усмехнулся:

— Я выстрелил в воздух в знак предупреждения. Результат сразу же сказался. Устав учит, что в случае нарушения государственной границы пограничник обязан воспрепятствовать этому вплоть до применения оружия. А в данном случае имело место нарушение границы. Помимо этого, устав учит проявлять личную инициативу. Вот я и проявил ее…

— Однако охрана государственной границы требует соблюдения строжайшей воинской дисциплины. Каждый солдат не может действовать, как ему заблагорассудится.

— Да, но…

— Без всяких «но». Приказ для нас — это закон, и никому не позволено нарушать его. Вам это ясно?

Зимлер хотел было возразить, но воздержался и спокойно сказал:

— Так точно. Я готов нести ответственность, только прошу вас не думать, что я стрелял для того, чтобы как-то выделиться.

— Я вас не понимаю. А кто такое утверждает?

— Я, — сказал Кольхаз.

Ульф посмотрел на часы и тихо сказал:

— Идите, товарищи, а вы, товарищ Кольхаз, останьтесь. Что с вами происходит? — спросил фельдфебель Кольхаза, когда Зимлер и Кениг ушли.

Рэке внимательно выслушал ефрейтора, а когда тот замолчал, проговорил:

— Значит, вы считаете, что он делал это с определенным расчетом. А у вас есть доказательства на этот счет?

— Никаких доказательств у меня нет, хотя я твердо убежден в этом…

— Эго не аргумент! — перебил его Ульф. — Мы не имеем права в таких вещах руководствоваться только чувствами. Хотите выслушать мое мнение? Ведь его стрельбу можно понять и как сигнал «Стой! Дальше ни шагу!».

— Да, конечно.

— А что, если он на самом деле был глубоко убежден в том, что он должен был выстрелить? А что, если он видел опасность, которой мы с вами не заметили?

— Возможно…

— Подведем итоги нашего разговора: Кениг, как старший дозора, допустил упущение, позволив подчиненному действовать по собственному усмотрению. Вам же придется извиниться перед Зимлером.

— Что вы сказали? — переспросил удивленно Кольхаз. — Вместо того чтобы наложить на него взыскание, я должен просить у него прощения!

— О взыскании здесь никто не говорит, — усмехнулся Ульф. — Попытайтесь выяснить причину поступка Зимлера.

Кольхаз помолчал, затем попросил:

— Дайте мне время подумать.

— Хорошо. А завтра утром назовите мне день и час, когда мы можем поговорить об этом со всеми солдатами.




23


На следующий день взвод фельдфебеля Рэке был назначен в наряд. Кольхаз и Брунер получили задание проверить полосу заграждений.

Кольхаз шел задумавшись: случай с самовольной стрельбой Зимлера не давал ему покоя.

— Ты слышишь? — вполголоса произнес Брунер, возвращая ефрейтора к действительности.

За их спиной слышалось сильное гудение.

— Вертолет! — заметил Кольхаз. — За мной!

Бегом они бросились в кусты и залегли. С той стороны границы показался вертолет. Он летел вдоль границы на малой высоте: до земли было не более пятидесяти метров. Сделав круг, вертолет улетел в глубь западногерманской территории.

— Пошли дальше! — Кольхаз встал и отряхнул обмундирование.

Когда они подошли вплотную к контрольно-следовой полосе. Брунер спросил:

— А что бы ты сделал на месте Зимлера?

Кольхаз с удивлением уставился на солдата и после затянувшегося молчания спросил:

— А почему ты задаешь мне такой вопрос?

— Только потому, что на этот счет имеется несколько различных мнений.

— И каковы же они?

— Разные. Одни говорят так, другие — иначе. Один Кениг ругается как сапожник, когда с ним об этом заговоришь…

— Он сам во всем виноват, смотреть нужно было лучше…

Оба замолчали и пошли дальше. Около пяти часов они дошли до конца своего участка и повернули на заставу.

В лесу было сумрачно и тихо. Кольхазу нравилось, что Брунер не беспокоит его разговорами и расспросами, а ему так хотелось помолчать, даже больше того, побыть одному.

Прибыв на заставу, Кольхаз доложил фельдфебелю о выполнении задания и попросил разрешения уйти из расположения части на два часа.

Рэке с любопытством посмотрел на ефрейтора, но не спросил о том, куда он хочет идти, а лишь поинтересовался, на какое число он назначил беседу в отделении.

— Я думаю, удобнее всего в понедельник, после обеда. Вы тоже будете?

— Буду… возможно, будет и обер-лейтенант Гартман.

— Вот как!.. — удивился Кольхаз.

— Не бойся. Гартман справедлив, я тоже его знаю.

— Я не боюсь. Разрешите идти?

— Пожалуйста…

Когда Кольхаз вышел из комнаты, он увидел у КПП обер-лейтенанта и хотел избежать с ним встречи, но тот окликнул его:

— Как дела, товарищ Кольхаз? Небось хочется забраться куда-нибудь в тихий уголок да написать стихотворение, а?

— Нет. Я иду в село, нужно кое-что достать.

— Достать? Так поздно? Все магазины уже закрыты. Давайте присядем на минутку вот на эту скамейку.

— Товарищ обер-лейтенант…

— Что, пить очень хочется? Ваша кружка пива от вас никуда не уйдет. Идите ко мне!

Кольхаз подошел к офицеру и присел на краешек скамейки.

— Ну, как отделение? Что говорят товарищи? Ефрейтор попытался уйти от прямого ответа:

— Разве фельдфебель Рэке не докладывал вам? За это время ничего особенного не случилось.

Гартман откинулся на спинку и спросил:

— Как вы полагаете, сколько времени вы будете командовать отделением?

— Пока не вернется лейтенант Альбрехт. Думаю, что это уже скоро. Если вы, конечно, не снимете меня раньше…

— Я думаю иначе. Полчаса назад я узнал о том, что лейтенанта направили в центральный госпиталь, после операции ему дали отпуск на лечение, короче говоря, в часть он вернется не скоро, так что настраивайтесь на то, что вам еще долго придется командовать отделением. Собственно, фельдфебель сам должен был сообщить вам об этом, но он еще не знает того, что узнал я. Теперь вы узнали это раньше его.

— Простите, пожалуйста, — пробормотал ефрейтор. — Мне от души жаль лейтенанта. А в отношении меня я даже не знаю, что и сказать…

— Вы думаете, я не замечаю, как вы изменились? — перебил его Гартман.

— Ничего я не изменился, напротив!

— Я все знаю. Вам нужно научиться владеть собой и не повторять таких случаев, как вчера с Зимлером.

— Фельдфебель уже рассказал вам об этом?

— У нас нет тайн друг от друга. С Зимлером вам следовало бы вести себя иначе.

— Но он так вызывающе держался.

— Все равно.

— Легко сказать. В такие моменты разум не сразу осеняет.

— Понятно.

Кольхаз чувствовал, как в нем растет симпатия к обер-лейтенанту.

— А что я еще должен сделать? Что вы мне посоветуете? — тихо спросил он.

— Нужно исправить то, что вы не так сделали.

— Я готов попросить у Зимлера извинения, хотя сделать это мне будет не легко.

— Вот оно что! — Гартман встал. — Вы готовы извиниться, но сделаете это не из чувства справедливости, а чуть ли не по принуждению. Кому нужно такое извинение? Собственно говоря, это же лицемерие, мой дорогой!

— Никакого лицемерия тут нет!

— Постарайтесь быть откровенным и поговорите с Кенигом. Ему этот разговор нужнее, чем Зимлеру. И ко мне заходите в любое время. Злой собаки у меня нет. Ну, а теперь идите, а то вас захватит дождь.

Попрощавшись с офицером, Кольхаз быстро зашагал в село, с опаской поглядывая на горизонт, где небо было затянуто грозовыми тучами. Дождь начался, когда Кольхаз подошел к сельскому кафе. В помещении почти никого не было. Кольхаз заказал кружку пива.

За большим круглым столом сидели пожилые мужчины, игравшие в скат, а у стойки потягивали пиво несколько парней.

Дождь за окном пошел сильнее.

Вдруг дверь отворилась, и на пороге показался Трау. Стряхнув с плаща дождевые капли, учитель поздоровался с Кольхазом.

— Ну и погодка, — сказал он, подходя к его столику. — Приветствую тебя, поэт! Что поделывал последние три недели? Подожди-ка…

Трау снял шляпу и плащ и повесил их на вешалку. Кольхаз не знал, то ли ему радоваться приходу учителя, то ли сердиться. Он подозвал хозяина и заказал еще одну кружку пива.

— От твоего фельдфебеля я узнал, что тебя назначили командиром отделения. Поздравляю. Ты делаешь успехи, только почему тебя нигде не видно?

Кольхаз еле заметно улыбнулся:

— Да так, служба…

Они выпили. Трау изучающе, поверх очков, смотрел на ефрейтора.

— И это все?.. Не темни, дружище…

— Я дал себе слово больше не говорить о случившемся, по крайней мере сегодня. Не сердитесь…

— Выходит, ты чувствуешь себя обиженным. Ну, не хочешь говорить, не надо… Скажи, у вас служит учитель по фамилии Зимлер? Мне кажется, я его сегодня видел издалека.

— А вы его знаете? — удивился Кольхаз.

— Значит, это был он! — обрадовался Трау. — Прошлое лето я был на курсах усовершенствования, где он выступал с докладом. Хороший доклад! Как-нибудь приведи его ко мне, хочется с ним поговорить.

— Ничего хорошего вы о нем не услышите! — раздраженно бросил Кольхаз. — Ничего не скажешь, хорошенькое знакомство!

— Что такое? Он что-нибудь натворил? Ты его близко знаешь?

— Близко знать — это хорошо. Он солдат моего отделения, к сожалению.

— Вон как! Выходит, нашла коса на камень. И ты им недоволен?

— Выразимся иначе: мы придерживаемся различных взглядов.

— Это нормально, — усмехнулся учитель, — это еще ничего не значит.

— Не надо об этом, — попросил Кольхаз. — Теоретических выкладок я за последние дни достаточно наслушался, а вот того, как я должен поступить, этого мне никто не сказал.

— Быть может, ты хочешь слишком многого? — Трау протер очки платком. — Порой не поможет никакой рецепт, нужен опыт… Вот когда я служил в армии…

— Вы служили в армии? — удивился Кольхаз.

— Уже год, как я демобилизовался. Думаешь, я не делал ошибок поначалу? Еще как делал!

Кольхаз глянул в окно. Дождь перестал, и небо на востоке окрасилось солнечным светом.

— У меня есть предложение: давай немного пройдемся, и ты расскажешь мне о Зимлере. Согласен?

— Согласен, а то тут еще и душно.

Расплатившись, они вышли на улицу и пошли по мощеной дороге, на которой не было грязи. Кольхаз рассказал все, что знал о Зимлере.

— Выходит, он не понравился тебе с первого взгляда? — Трау остановился. — Давай-ка поищем более или менее сухой пятачок.

Они сели под разлапистую ель, под которой земля была совершенно сухой.

— Антипатия с первого взгляда, — повторил свою мысль учитель. — Такое чувство и мне знакомо. Только его следует остерегаться, так как за ним все идет потоком. Против этого есть лишь одно средство.

— Какое?

— Критически относиться к собственным суждениям. Понятно?

Кольхаз кивнул.

— Нужно постараться понять человека, который со своей стороны должен тоже чувствовать это, ибо в противном случае можно получить противоположный результат.

— Я все уже перепробовал!

— Так уж и все? Ты с самого первого дня стал считать его эгоистом и карьеристом. Так дело не пойдет, мой дорогой. Абсолютно хороших или плохих людей на свете не бывает.

— Это я уже слышал…

— Подумай еще раз над тем, что я тебе сказал, — посоветовал ефрейтору Трау.

Кольхаз встал, одернул френч и сказал!

— Мне пора возвращаться в часть. Они простились у ворот дома Трау.

— Пишешь сейчас что-нибудь? — поинтересовался учитель, пожимая ефрейтору руку.

— Сейчас ничего не пишу: нет времени.

Трау немного задержал в своей руке руку Кольхаза и сказал:

— Время надо находить в любой обстановке.




24


После захода солнца постепенно стало темнеть. По дороге на заставу Кольхаз думал о своем разговоре с Гартманом и Трау и пришел к выводу, что оба они правы.

«Раз правы они, значит, не прав я сам», — решил он.

Увидев два движущихся огонька по дороге, Кольхаз остановился и поднял руку. Это был пограничный мотоцикл с коляской.

Кольхаз влез в коляску и, поблагодарив водителя, поудобнее уселся на сиденье. На заставу они приехали уже в темноте. Все спали. Не спал лишь один Поль: он что-то читал при свете маленькой лампочки.

Кольхаз подошел к нему, присел на край кровати и тихо прошептал:

— Я, кажется, прозрел, дружище. Теперь все пойдет как надо.

— Что, собственно, случилось? — спросил Поль.

— Как-нибудь объясню, — сказал Кольхаз, понимая, что сейчас ему вряд ли удастся рассказать о своих чувствах. — Попозже.

— Тогда ложись и спи, — посоветовал ему Поль.

— Сейчас я не смогу заснуть. Ну да ладно, до утра. — Взяв блокнот, который подарил ему Раудорн, Кольхаз вышел во двор. Ночь была свежей. Ефрейтор уселся на скамейке под столбом с фонарем и, открыв блокнот, стал что-то писать в нем. Написав несколько строчек, он остановился: мысли путались. Кольхаз встал и начал нервно ходить взад-вперед. Остановившись, он снова открыл блокнот на какой-то странице и прочел:

«Настоящее счастье отдельного человека должно сливаться со счастьем коллектива…»

Он начал торопливо писать в блокноте о том, как он понимает счастье. Слова сами ложились на бумагу. Кольхаз писал до тех пор, пока ночная прохлада не пробрала его сквозь обмундирование. Он встал и пошел к себе в комнату. Надев пижаму, он залез под одеяло и заснул сном праведника.

Утром, когда дневальный объявил подъем, никому не хотелось вставать. Кольхаз с трудом открыл глаза и, взглянув в окно, увидел, что все кругом затянуло густой пеленой тумана. Кениг, довернувшись на другой бок, жаловался на чересчур короткие ночи. И только один Зимлер бодро вскочил на ноги и начал одеваться.

Кольхаз бросил беглый взгляд на Поля, на почти одетого Зимлера и последовал его примеру.

— Одну минутку! — остановил он Зимлера, когда тот подошел к двери. — После завтрака всем собраться в комнате ровно в восемь.

Зимлер молча кивнул а Кениг испуганно воскликнул:

— В восемь уже собраться?! Тогда я должен завтракать прямо на ходу… А что, собственно, случилось?

— Одевайся поскорее, тогда и на завтрак времени хватит.

— Сначала я должен хорошенько потянуться, а то мне весь день будет как-то не по себе, — не успокаивался Кениг. Он встал и, поддав Дуке дружеского шлепка, крикнул: — Пошевеливайся, крестьянин! Бери пример с рабочего класса!

Кольхаз засмеялся.

— Смотрите, он снова смеется, а я-то уж думал, что он больше никогда и не засмеется!

— Перестань, дружище! — улыбнулся Кольхаз.

— Может, это смех висельника.

Придя в умывальник, Кольхаз специально встал к крану рядом с Зимлером, который обтирался до пояса холодной водой.

— Тебе не кажется, что мы с тобой ведем себя как дети? — спросил Кольхаз, обращаясь к Зимлеру.

— Не кажется, — Зимлер посмотрел ефрейтору прямо в глаза. — Мне не в чем упрекнуть себя!

— Нам нужно поговорить. В спокойной обстановке.

— Пожалуйста, я весь в твоем распоряжении.

«Я весь в твоем распоряжении…» — про себя повторил Кольхаз слова солдата. — Не хватает только, чтобы он прислал мне своих секундантов и предложил сразиться на дуэли на саблях или же на пистолетах».

— Так ровно в восемь в нашей комнате. — Кольхаз быстро умылся и вышел из туалетной комнаты раньше Зимлера.

Ровно в восемь Кольхаз вошел в комнату отделении. Все были в сборе: Кениг и Дуке стояли у окна, Зимлер прислонился к своему шкафчику, остальные сидели за столом.

— Садитесь, ребята. Это ненадолго. Я кое-что необдуманное совершил и обидел Ульриха, обвинив его в зазнайстве и эгоизме…

— А иначе его и характеризовать нельзя, — заметил Кениг.

Зимлер хотел было возмутиться, но Кольхаз жестом остановил его:

— Во-первых, я хотел бы, чтобы мне дали возможность сказать то, что я хочу, и, во-вторых, а это самое важное, я прошу извинения у Зимлера. Я был несправедлив к нему.

— Я не совершил никакого преступления, — буркнул недовольный Зимлер.

— Я прошу тебя простить меня.

— И ты думаешь, что этими несколькими словами можно все поправить?..

— А что он еще должен сказать? — перебил Зимлера Поль. — Не падать же ему перед тобой на колени! И не цапаться же нам попусту друг с другом, когда для этого нет никакой причины. Ты можешь предложить что-нибудь лучшее?

Зимлер хмуро молчал.

— Не разыгрывай из себя оскорбленного, — заметил Дуке, обращаясь к Зимлеру. — Перестань дуться!

Кольхаз встал и протянул Зимлеру руку:

— Давай свою руку! Ты был прав.

Зимлер неохотно пожал ефрейтору руку.

Поль догнал Кольхаза на лестнице и попросил:

— Обожди минутку! Ты здорово поступил, лучше и придумать нельзя!

* * *


Извинившись, Кольхаз сразу же почувствовал, как с плеч у него словно гора свалилась. Работалось на удивление легко. После ужина он пошел в лес. Нашел удобное местечко под елью и, усевшись на пенек, начал сочинять стихи. Писалось легко, строчка за строчкой ложились на бумагу. Так родилось новое стихотворение.

В понедельник состоялось собрание отделения, на котором обсуждался инцидент со стрельбой.

Все собрались в кабинете у обер-лейтенанта Гартмана. Кольхаз волновался, так как не знал, что и как будут говорить товарищи.

— Товарищ Кольхаз, чего вы ждете? Открывайте собрание. Здесь вы хозяин, а мы с фельдфебелем у вас всего лишь гости, — сказал Гартман, видя, что Кольхаз мнется в нерешительности.

Кольхаз встал и коротко, по-деловому дал оценку неприятному инциденту, сказав в заключение о выводах, которые он сделал для себя лично.

— Сегодня мы последний раз говорим об этом случае, и я надеюсь, что в будущем у нас ничего подобного никогда не повторится. Что вы теперь нам скажете, товарищ Кениг?

Все взгляды скрестились на долговязом Кениге, который растерянно крутил пуговицу на френче.

— А чего говорить, и так все ясно… Я все прочувствовал, так что за меня можете не беспокоиться.

— А как вы намерены служить дальше?

— «Как», «как»… Все будет в порядке…

— В каком порядке? — спросил Кольхаз. — Старом порядке, или же ты выберешь себе новый путь?

— Что значит новый путь? — раздраженно спросил Кениг. — И вообще, что вы ко мне пристали, как будто во всем виноват я!

— Ты был в тот день старшим дозора или Зимлер? На последней нашей беседе я же просил тебя еще раз обо всем подумать. Сделали вы это? — Кольхаз говорил спокойно и твердо.

— Думал, и больше, чем нужно.

— Ну и?..

— Я уже сказал, больше такого не повторится…

Дуке поднял руку, прося дать ему слова.

— Я в отделении недавно, но я заметил, что Кениг порой делает из службы шутку. Иногда он ведет себя так, будто находится не в армии, а у себя дома. Мне ясно одно, что если он и дальше так себя вести будет, то он еще не раз подведет нас.

— Ну, так как же, товарищ Кениг? — не удержался от вопроса обер-лейтенант. — Может, Дуке прав, а?

— Товарищ обер-лейтенант, не могу я красиво, как некоторые, говорить. Я все время думал, что же мне делать нужно?

— А я вам скажу что, — голос у офицера был доброжелательный. — Вы должны стать хорошим пограничником… Ведите собрание дальше, товарищ Кольхаз.

Ефрейтор кивнул и предоставил слово Зимлеру.

Зимлер все время молча слушал выступления, временами качал головой и, казалось, порывался что-то сказать, но слова не просил.

— Я готов нести любое наказание за свой проступок, а впредь буду выполнять все распоряжения, которые мне будут отдавать, точно. Можете меня наказывать за нарушение приказа.

Сказал он это просто, без обиды и безо всякой рисовки. Стало тихо. Кольхаз посмотрел на фельдфебеля, приглашая его сказать что-нибудь.

— Наказывать вас никто не будет, — коротко сказал Ульф и сел на место.

Зимлер удивленно посмотрел на фельдфебеля.

Час спустя ефрейтор Кольхаз перед строем объявил Кенигу выговор за упущение по службе. Делал он это неохотно, хотя и понимал, что этого требуют интересы дисциплины.

На следующий день взвод Рэке был поднят по тревоге. Услышав слова: «Взвод, тревога!» — Кольхаз вскочил с постели и начал быстро одеваться.

Когда в комнату вошел фельдфебель, одетый по всей форме, Кольхаз понял, что тревога учебная, а не боевая, и с облегчением вздохнул.

Одевшись, солдаты бросились разбирать оружие. Во дворе их ожидала машина. У КПП стоял обер-лейтенант Гартман с секундомером в руках.

Гартман поставил командирам отделений задачу: выдвинуться в район сосредоточения и окопаться.

Более получаса тряслись в машине по полевой дороге. Наконец остановились на лесной поляне. Фельдфебель подал команду: «Слезай! Командиры отделений, ко мне!»

Никто не знал, где они находятся. Каждый командир отделения получил от Ульфа схему маршрута движения на высоту с отметкой 402,5.

Сам обер-лейтенант изъявил желание пойти с отделением ефрейтора Кольхаза.

— Я сам должен вести отделение или могу поручить кому-нибудь другому? — спросил ефрейтор.

— На ваше усмотрение.

Кольхаз кивнул и подозвал к себе Зимлера.

— Отделение по указанному маршруту поведете вы! — приказал он солдату. — Остальные действия только по моему приказу!

Зимлер познакомился с маршрутом, выставив наблюдателя, подал сигнал начать движение.

Сначала их путь пролегал по лесной дороге, по обе стороны которой рос густой хвойный лес. Постепенно лес становился все гуще и гуще.

Вдруг Зимлер остановился: дорога делала в этом месте поворот влево, а им согласно схеме надлежало двигаться вправо.

— Выходит, мы пойдем прямо через лес, — шепнул Зимлер Кольхазу.

Кольхаз кивнул и сказал:

— Сориентируйся по солнцу и веди отделение дальше. Однако сделать это было не так просто, так как солнце то и дело скрывалось за тучами или же за кронами деревьев. С облегчением Кольхаз вздохнул только тогда, когда они вышли к небольшому озерку, которое было указано на схеме.

— Правильно ведете отделение! — похвалил офицер Зимлера. — Только ускорьте темп!

На опушку леса отделение вышло почти одновременно с другими отделениями. Фельдфебель приказал занять позицию и окопаться.

Земля оказалась твердой и каменистой.

— Засекаю время! Окопаться! — приказал Ульф, глядя на часы.

Кольхаз подбежал к отделению и каждому солдату определил место, где он должен отрыть для себя окопчик.

Увидев в руках обер-лейтенанта Гартмана лопату, Кольхаз удивился:

— Вы тоже будете копать?

Офицер громко рассмеялся:

— А почему бы и нет? Или вы думаете, что у меня под френчем кольчуга, которая защитит меня от пуль противника. Все, чего я требую от своих подчиненных, я должен уметь делать сам!

Кольхаз воткнул лопату в землю, куда она вошла не глубже чем на два-три сантиметра. Посмотрев в сторону Зимлера, ефрейтор увидел, что тот неверно держит лопату. Зато Кениг орудовал ею, как заправский землекоп, и бруствер его рос с каждой минутой.

— Возьми правильно лопату и посильнее всаживай ее в землю! — крикнул Кольхаз Зимлеру. — Иначе у тебя ничего не получится.

Солдат очень старался, но у него ничего не получалось.

Через час, когда большинство солдат уже наполовину зарылись в землю, Зимлер откопал лишь небольшую ячейку для стрельбы лежа.

Кольхаз работал вовсю, пот струился у него по лицу, руки ломило.

В этот момент обер-лейтенант Гартман подал команду:

— Газы!

Кольхаз продублировал команду и, надев противогаз, продолжал углублять свой окопчик. Рядом с ним, как паровоз, пыхтел Зимлер. Его движения становились все медленнее и медленнее. Через несколько минут он вообще прекратил работу, отложив лопату в сторону.

Кольхаз подбежал к нему и, не снимая противогаза, крикнул:

— Продолжать работу!

— Я больше не могу! — жалобно взмолился солдат. — Посмотрите на мои руки! — И он показал Кольхазу руки, на которых были набиты кровавые мозоли.

— Две минуты отдыха и продолжать оборудовать окоп! — приказал Кольхаз.

Зимлер пробормотал что-то невнятное и, схватив лопату, с ожесточением начал ковырять ею землю.

Солнце тем временем поднялось высоко над горизонтом, посылая на землю свои жаркие лучи. Солдаты истекали потом. Дышать было трудно, но они сантиметр за сантиметром вгрызались в землю.

Наконец раздалась команда:

— Отбой! Опасность химического нападения миновала! Снять противогазы!

Солдаты с удовольствием стащили с себя противогазы и обтирали потные покрасневшие лица.

Первым об окончании работы доложил Кениг, за ним закончил оборудовать свой окоп обер-лейтенант Гартман. Третьим по счету оказался Кольхаз, за ним — Дуке.

Кольхаз проверил окопчики. Лучше всех окоп получился у Кенига. Остальным солдатам для завершения работы понадобилось полчаса. Последним отложил лопату в сторону Зимлер. Вид у него был измученный.

— Вот видите, — подошел к нему обер-лейтенант, — постарались — и, как говорится, результат налицо.

— Это такой-то ценой! — Зимлер показал офицеру руки.

— Ничего не поделаешь, — улыбнулся Гартман. — Сегодня — с мозолями, завтра — без них. Бывают вещи, за которые на поле боя приходится рассчитываться не потом, а кровью… Пойдемте посмотрим, как получилось у других.

За отличное оборудование окопа Гартман вынес Кенигу благодарность, которую тот выслушал с каменным лицом. Затем обер-лейтенант объявил перерыв.

Солдаты уселась на траве и не спеша закурили. Самое трудное в сегодняшнем занятии у них было уже позади.

* * *


Постепенно лето вошло в свои права. И хотя выпадали отдельные жаркие дни, оно все же выдалось прохладным.

Забот у Кольхаза не уменьшилось и после собрания. Кениг ни с кем не разговаривал, а когда его обвинили в этом, ворчал и отмахивался. Зимлер тоже несколько дней держался в стороне и избегал разговоров с товарищами.

Кольхаз с беспокойством наблюдал за ними, но про себя решил, что будет, видимо, лучше, если все образуется само собой.

В среду, когда все, кроме Кенига, находились в комнате, Дуке, обращаясь к Зимлеру, сказал:

— Ты, Ульрих, у нас бронебойщик, а это значит, что от твоей стрельбы будет зависеть общий балл отделения. Если ты промажешь, все наши усилия пойдут насмарку.

Зимлер обвел ребят глазами и ответил:

— До сих пор я стрелял хорошо и на этот раз не подведу.

— Если нас подведет Поль со своим пулеметом, мы еще можем выправить дело, а вот стрелять по танкам никто из нас не сможет.

— Я буду очень стараться. Конечно, точной гарантии я вам дать не могу, да этого и никто не может гарантировать…

— Бояться мы не боимся, — перебил его Кольхаз. — Ты только должен не забывать, что от тебя многое зависит…

— Нам нужно еще раз устроить тренировку, — предложил Дуке. — Время течет быстро, не успеем оглянуться, как подойдет день стрельб.

Кольхаз думал, что кто-нибудь из солдат будет возражать, но этого не случилось.

— Да, Ульрих, я чуть было не забыл сказать тебе о том, что у тебя в селе живет друг, учителем работает. Он тебя знает и просил, чтобы ты к нему как-нибудь зашел.

— Кто-то знает меня здесь, в селе? Откуда? Как его зовут?

— Ты-то его не знаешь, а фамилия его Трау. Готфрид Трау. Он слушал твои лекции на курсах. Он видел тебя здесь мельком и сразу же узнал.

— Хорошо. Зайду, если ты меня к нему проводишь.

— Хорошо. Провожу.

* * *


Однажды вечером Кольхаз увидел Брунера у макета сторожевой вышки, которую он мастерил из спичек с помощью клея.

Кольхаз хотел было сказать солдату, что это пустая трата времени, но сдержался, а когда посмотрел, как ладно он орудует пинцетом и спичками, спросил:

— И давно ты этим занимаешься?

— Несколько лет назад я из спичек построил миниатюрный конный двор. Работал почти два года. Сейчас эта поделка стоит у нашего директора под стеклом.

— И все это ты делаешь просто на память? Без схемы?

Брунер отложил в сторону пинцет и подал ефрейтору чертеж, выполненный по всем правилам.

— Где ты научился так чертить? — удивленно спросил Кольхаз.

— Я нигде не учился.

— Тогда скажи, почему же ты работал конюхом, когда у тебя такие способности?

— Мне об этом и другие люди говорили, но мне не хочется иметь дело только с бумагой и тушью… Я долго не выдержу. А потом решил, что заниматься можно и тем и другим. А ты разве не так делаешь?

— Я? — удивился Кольхаз. — Не понимаю тебя,

— Ты тоже свои стихи пишешь между делом.

— А что ты собираешься делать после демобилизации?

— Это дело решенное, вернусь работать туда, где работал до армии, — твердо ответил солдат. — А ты чем будешь заниматься? Что ты делал до этого?

— Единственное, что я действительно сделал, так это сдал экзамен на аттестат зрелости.

* * *


На следующее утро взвод отправился на занятие по плаванию. Плыть нужно было в обмундировании, а это уже особое плавание.

Утро выдалось прохладным. Ветер рябил воду.

— Как ты думаешь, не показать ли нам с тобой пример? — спросил Рэке Кольхаза.

— Нужно, да?

— Не то что нужно, но хорошо бы.

Кольхаз бросился в бассейн и проплыл два раза туда и обратно. Озноб, охвативший его сначала, постепенно прошел. Вслед за командиром в воду бросились солдаты. И только Кениг в нерешительности топтался возле бассейна.

— Что стоишь?! — крикнул ему Ульф. — Любуешься водичкой?

Кениг скорчил кислую мину и так прыгнул в воду, что брызги разлетелись во все стороны.

В половине восьмого начался зачетный заплыв. В первой тройке плыли Рэке и два командира отделения, среди которых был и Кольхаз.

Первые пятьдесят метров плыть было тяжело, но терпимо. Вода налилась в карманы, рукава, штанины и мешала плыть. Кольхазу порой казалось, что он не плывет, а барахтается на одном месте. Ульф старался держаться неподалеку от Кольхаза. Второй командир отделения вырвался далеко вперед.

Проплыв сто пятьдесят метров, Кольхаз выбился из сил и, схватившись за железную штангу, остановился.

— Брось штангу! Плыви дальше! — крикнул ему Ульф.

— Я больше не могу…

— Можешь, возьми себя в руки!

Кольхаз отпустил штангу и поплыл, финиш казался ему недосягаемо далеким.

«Нет, дальше невозможно… — билась в голове Кольхаза мысль. — Еще пять — десять метров, и все…»

Последние метры он одолел с большим трудом и, ухватившись за штангу, стал судорожно ловить открытым ртом воздух.

— Ну, вот видишь! Удалось! — похвалил ефрейтора Ульф.

Кольхаз был не в состоянии ничего сказать. Он добрался до лесенки и, выбравшись из бассейна, опустился на первую попавшуюся скамейку.

Его обступили солдаты. Они спрашивали его, как он проплыл дистанцию и тому подобное, но Кольхаз лишь махнул рукой.

— Следующая тройка: товарищи Поль, Кениг и Брунер! — крикнул Ульф. — Приготовились! Марш!

Очередная тройка прыгнула в воду. Кольхаз, немного отдохнув, подошел к краю бассейна и стал наблюдать за заплывом.

Кениг плыл медленно, но уверенно. Поль и Брунер выдохлись после ста метров. Когда Кениг заканчивал дистанцию, оба они барахтались где-то посредине бассейна.

— Оказалось, легче, чем я предполагал, — заметил Кениг, вылезая из бассейна, — если хотите, я могу еще пятидесятиметровку отмахать.

— Хватит с тебя! Пусть и другие поплавают! — улыбнулся Ульф.

Дуке и Зимлер плыли с солдатом из соседнего отделения.

Кольхаз сразу заметил, что Дуке пловец плохой. После стометровки Кольхаз хотел было вытаскивать его из бассейна, но солдат замотал головой и поплыл дальше. Однако, проплыв еще несколько метров, он нахлебался воды и начал тонуть.

Рядом с ним вмиг оказался Ульф, который помог ему вылезти из воды.

— Черт возьми! Вся одежда словно свинцом налилась, — пробормотал солдат.

— Я же тебя предупреждал… — начал было Кольхаз и тут увидел, что Зимлер сошел с дистанции и ухватился за штангу.

— Рядовой Зимлер! — крикнул он. — Не сходить с дистанции.

Зимлер беспомощно оглянулся и покачал головой. Кольхаз решил помочь солдату. Он прыгнул в воду и, оказавшись рядом с Зимлером, крикнул:

— Что случилось? Почему ты не плывешь дальше?

— Я больше не могу!

— Можешь! Плыви, я буду рядом!

— Не могу…

— Сможешь. Ты неплохо плаваешь.

— Это какая-то мука!

Кольхаз засмеялся:

— Не делай из себя посмешище.

Зимлер выплюнул воду изо рта и поплыл вслед за Кольхазом, который нарочно плыл медленно.

— Ну, теперь ты доволен? — буркнул Зимлер, доплыв до конца бассейна.

— Не совсем, ты можешь проплыть еще одну пятидесятиметровку.

Зимлер ничего не сказал и поплыл в обратную сторону. Кольхаз сопровождал его до конца дистанции.

— Вон стоит фельдфебель, ты, кажется, хотел на меня жаловаться, пожалуйста.

— Что я дурак, что ли? — засмеялся Зимлер.

* * *


В течение лета с западногерманской стороны неоднократно предпринимались провокации. Несколько раз вертолеты нарушали границу, а на левом фланге в некоторых местах подорвали проволочное заграждение.

Однажды, когда взвод Рэке, только что сменившись с дежурства, вернулся на заставу, там раздался сигнал учебной тревоги.

— Нам только этого и не хватало! — воскликнул Кениг.

Спустя полчаса солдаты уже выезжали через КПП. Ехали прямо на стрельбище.

— Как ты думаешь, не подведут твои ребята в стрельбе? — спросил Рэке Кольхаза.

— Думаю, что нет, вот только устали они сильно после дежурства.

— Иди в отделение, — сказал Ульф. — Солдатам нужно знать о достигнутых успехах,

Кольхаз кивнул.

После обеда до стрельбы у солдат оказалось два часа свободного времени, и они разбрелись кто куда.

Перед самыми стрельбами погода заметно испортилась! небо затянуло тучами, вот-вот мог пойти дождь.

Первым должен был стрелять Кольхаз.

— Покажи хороший пример, — напутственно шепнул ему Рэке.

Ефрейтор залег на огневом рубеже, не спуская глаз с того места, где должны появиться мишени.

Когда показались одна за другой две фигуры, Кольхаа дал короткую очередь.

— Возьми выше и бей длинной очередью, — подсказал ефрейтору Ульф.

Следующая очередь пришлась по мишени. Кольхаз вскочил и сделал перебежку на второй огневой рубеж, В этот раз цель появилась справа на небольшой высоте. Это были две постовые мишени, которые Кольхаз поразил первой очередью.

— Хорошо! — похвалил его фельдфебель, — Быстро на следующий рубеж! Вперед!

Оставалось поразить еще одну цель, но довольно трудную.

Пот заливал лицо, мешал смотреть. Сердце бешено билось в самом горле. Движущуюся мишень ефрейтор заметил с небольшим опозданием. Кольхаз выстрелил, но не попал. Мишень тем временем скрылась. Ефрейтор положил автомат на упор и стал ждать нового появления цели. Когда обе мишени появились снова, он открыл огонь, но поразил только одну.

— Черт возьми, еще бы два патрона…

— Ничего, отстрелялся на «хорошо»… Пусть другие обратят внимание на последний этап… Пусть экономят патроны.

Следующим стрелял Кениг, Он казался спокойным.

— Стреляешь ты хорошо, но все равно не волнуйся, Отделение Кольхаза отстрелялось вполне удовлетворительно.




26


После стрельбы взводу фельдфебеля Рэке дали четыре часа для отдыха. И хотя в палатках, установленных в тылу стрельбища было жарко, солдаты быстро уснули мертвым сном.

Разбудили их под вечер. Кольхаз лениво открыл глаза. Болела шея, под которой у него лежал вещмешок.

— Подъем! Сейчас устроим маленькую физпаузу перед ужином! Через пять минут строиться!

— Что? Бегать перед ужином? Я этого не переживу! — заныл Кениг. — Неужели лес существует только для того, чтобы в нем бегать.

— Ты, конечно, можешь заказать себе на ужин жареного гуся с яблоками, можешь не ходить с нами. Позвони — и тебе принесут поднос! — съязвил Дуке.

— Я тебе позвоню! — огрызнулся Кениг.

Совершив небольшую пробежку, солдаты вернулись в палатку.

Рэке с Кольхазом шли последними.

— Ну, теперь ты воочию убедился, на кого ты можешь полагаться, а на кого — нет, — заметил ефрейтору Ульф.

— Заметил. Больше всего меня беспокоит Зимлер: уж больно он жидкий.

— Тебе нужно обращать на него больше внимания.

— Могу я уже сейчас распределять между солдатами цели, которые мы должны поразить при выполнении упражнения для групповой стрельбы?

— Да, конечно… Если что будет не так, внесешь коррективы на месте.

— Я немного боюсь, — признался Кольхаз. — Сейчас, когда…

— Не беспокойся. Вы готовились больше других, так что результаты должны быть хорошими.

Когда они вошли в палатку, гауптфельдфебель раздавал солдатам почту. Кольхаз получил письмо от Раудорна, почерк которого он сразу же узнал. Прочтя письмо, Кольхаз громко крикнул:

— Ребята, слушайте! Уве приглашает всех нас к себе в августе в первую субботу. У них там будет фестиваль, и мы должны присутствовать на нем.

— И я тоже? — спросил Кениг.

— Разумеется.

— Прекрасно, тогда поедем все вместе!

— Не спеши, Кениг. Сначала нужно узнать, отпустят ли нас всех сразу.

— А если отпустят, тогда и поедем.

— Давайте лучше поговорим об этом после ужина. Согласны?

Все согласились.

После ужина Кольхаз первым делом распределил между солдатами цели, показав на схеме, кто какую цель поражает. Вскоре к ним подошел командир роты и объяснил, какое упражнение они будут выполнять.

Стрельбы проводились в ночных условиях. Вскоре начал накрапывать дождь. Заметно похолодало.

В половине одиннадцатого в небо взлетела красная ракета. Вслед за этим начали показываться цели, подсвеченные слабым светом фонариков. Послышались автоматные очереди.

Через минуту появился темный силуэт движущегося танка. Зимлер выстрелил из ПТР и с первого выстрела разбил мишень танка в щепки…

Через двадцать минут упражнение было выполнено с оценкой «хорошо».

Второе отделение также выполнило упражнение на «хорошо», а третье — только на «удовлетворительно».

Вслед за стрельбой было проведено занятие на тему «Взвод в наступлении в ночных условиях», в ходе которого отделение ефрейтора Кольхаза показало тоже хорошие результаты.




27


После учений пошли обычные рабочие дни. Кольхазу удалось добиться, что отделение значительно улучшило свои результаты по всем дисциплинам.

В один прекрасный день Кольхаза вызвал к себе обер-лейтенант Гартман. Когда ефрейтор вошел в кабинет, офицер предложил ему сесть, а затем спросил:

— Я слышал, что вы намерены учиться дальше после демобилизации. Это хорошо. Что же вы намерены изучать?

— Мне нравится философия…

— А что вы скажете, если я предложу вам пойти на курсы унтер-офицеров?

— Я никогда об этом не думал, товарищ обер-лейтенант. Дайте мне время подумать, дело это серьезное…

— И сколько же вы будете думать?

— Ну, несколько дней.

— Хорошо. Подумайте. И еще я должен вам сказать, что скоро ваш взвод будет сдавать зачеты по физической подготовке. Нет нужды напоминать вам, как это важно. Используйте оставшееся время для подготовки.

Кольхаз знал, что в проверку включается бег по пересеченной местности с полной выкладкой, в том числе в противогазах, и преодоление штурмовой полосы.

— Что задумались? — спросил Гартман, заметив озабоченное выражение на лице Кольхаза.

— Так просто, товарищ обер-лейтенант, мы будем очень стараться. Разрешите идти?

Попрощавшись, Кольхаз вышел из расположения заставы и пошел по лесной дороге, чтобы наедине поразмыслить над предложением офицера.

Прошло несколько дней, а он так все еще и не решил, что же ему ответить Гартману. В один из дней ему снова выпало идти вместе с Зимлером в наряд проверять посты. Незадолго до этого прошли дожди, и земля была мокрой и скользкой.

Зимлер после стрельб стал еще более молчаливым.

До наступления темноты они вышли к высоте, на которой стояла наблюдательная вышка.

— Полезли на вышку, — шепнул Кольхаз Зимлеру.

Они залезли наверх и в бинокль осмотрели местность: ничего подозрительного не заметили.

— Что с тобой стряслось? Ты какой-то странный стал, — сказал Кольхаз солдату. — На критику обиделся?

— Нет.

— Тебе что-нибудь не нравится или мешает?

Зимлер задумчиво покачал головой:

— Нет никакого смысла рассказывать…

— Не стесняйся.

— Не уговаривай меня…

— Как-то я слышал выражение, что ценность человека заключается не в том, что он создал лично для себя, а в том, что он дал обществу. Было время, когда я думал, что это всего-навсего красивая фраза, и только, но теперь я знаю, что это далеко не так.

— Я тебя не совсем понимаю. Можно подумать, что ты выступаешь против личного благополучия.

— Нет, конечно, просто я хочу, чтобы каждый человек умел правильно смотреть на вещи и события.

Они слезли с вышки и, закончив обход, к восьми часам вернулись на заставу.

Оставшееся до конца дежурства время Кольхаз провел в комнате дежурного по заставе, принимая доклады с постов и следя за приборами, регистрирующими целостность полосы заграждения.

В Комнату вошел обер-лейтенант Гартман, поздоровавшись, сказал:

— Вчера я навещал в госпитале вашего командира взвода. Он передает всем привет и просит не подводить его.

— Спасибо. Как он себя чувствует? Когда он вернется на заставу?

— Думаю, что он вообще уже к нам не вернется…

Заметив испуганный взгляд Кольхаза, офицер добавил:

— Нет, нет, ничего серьезного, но год-два он служить не будет.

— Очень жаль его, — заметил ефрейтор.

— Он человек настойчивый… А как вы? Решились на что-нибудь?

— Я согласен с вашим предложением. После дежурства я зайду к вам.

— Хорошо! — обрадовался Гартман.

— Да, командир взвода не возражает, чтобы вы все съездили в гости к Уве Раудорну.




28


Однажды Кольхаза, когда он пришел в село, чтобы купить там в лавочке мыло и еще кое-что по мелочи, остановил Трау.

— Привет поэту! — поздоровался он. — Подожди минутку!

— Как хорошо, что я вас встретил! — обрадовался ефрейтор. — Что-то вас давно не было видно?..

— Много работы, — улыбнулся учитель. — А у тебя что нового?

— Скоро я буду учиться, если не произойдет чего-нибудь чрезвычайного! Мне предложили пойти на курсы унтер-офицеров.

— Ну и что же? Тебе нужен мой совет?

— Откровенно говоря, да.

Тем временем они подошли к дому Трау и остановились.

— Ты сам должен решить это. Никакой советчик тебе не поможет. Зайдем ко мне?

Ефрейтор покачал головой и сказал:

— Мне нужно кое-что купить, а то лавка закроется. А вот завтра вечером могу зайти, хорошо?

Они договорились на семь часов.

Однако на следующий день Дуке, войдя в комнату, громко заявил:

— Вы не слышали о том, что крестьяне не справляются с уборкой урожая, не хватает людей? Почему бы нам не помочь им, а?

— Не справляются с уборкой, — Кениг почесал затылок. — А у меня, между прочим, дела.

Поль и Брунер сразу же согласились с предложением

Дуке. Глядя на товарищей, пришлось и Кенигу поддержать их.

— Ну что же, хорошо! — сказал он. — Если от нас ждут помощи, так и быть, поможем.

Зимлер, не вставая с койки, заметил:

— Я хоть и свободен от дежурства, но у меня есть одно важное дело…

— Понятно! Рабочий класс готов помочь, а у интеллигенции важное дело, — съязвил Кениг.

— Несмотря ни на что, я иду с вами! — заявил вдруг Зимлер.

— Вот что значит критика! — воскликнул Кениг.

— А как наш командир думает? — спросил Зимлер у Кольхаза.

— Разумеется, я иду с вами, — улыбнулся ефрейтор, — хотя и у меня есть важное дело.

Через полчаса отделение в полном составе направилось в село. Солдат направили на уборку ржи, где вместе с крестьянами работала большая группа школьников старших классов, возглавляемая Трау.

Увидев Кольхаза, учитель обрадованно сказал:

— Да вы, я вижу, прибыли в полном составе. А где же ваш Зимлер?

Кольхаз кивнул в сторону и ответил:

— Вон он стоит рядом с фельдфебелем, высокий такой!

— А! Теперь я его узнал! Ну, мы с ним сегодня поговорим…

Солдаты энергично принялись за работу. Около пяти часов приехал трактор, был объявлен перерыв. У Кольхаза с непривычки болели руки и ныла спина.

Чтобы укрыться от жаркого солнца, солдаты собрались в тени редких деревьев.

— Трау, идите к нам! — крикнул Кольхаз учителю. — Я познакомлю вас… Ульрих, подожди-ка!..

Зимлер остановился. Вытерев пот с лица, он вдруг усмехнулся:

— А, коллега Трау! Я вас узнал. Вот мы и увиделись снова! Я хотел бы и раньше вас навестить, но все некогда: знаете, служба!

— Приветствую тебя! — учитель сразу же перешел с Зимлером на «ты». — Не оправдывайся. Как дела?

— Потихоньку. Вот знакомимся с сельской жизнью.

— Это неплохо, а то некоторые, возможно, думают, что булки растут прямо на деревьях. — Трау усмехнулся. — Твоя лекция мне тогда понравилась. Хочу поговорить с тобой о ней, хочешь?

— Конечно…

В этот момент вдали показался всадник, который ехал в их сторону.

— А я думал, что всадников в наши дни можно увидеть только в кино или в цирке! — усмехнулся Кениг.

— Это наш бригадир Мартин Вайс, — объяснил Трау. — После того как он раз застрял на мотоцикле в поле, он всегда ездит верхом. Хорошо держится в седле, не правда ли?

— Приветствую вас! — крикнул всадник, подскакав к солдатам. — Да вы, я вижу, неплохо потрудились! Молодцы!..

Через пять минут все снова принялись за работу и работали до наступления темноты.

Когда солдаты прощались с крестьянами и учениками, Трау потихоньку спросил Кольхаза:

— Ну что ты решил с курсами унтер-офицеров?

— Решил пойти учиться.




29


Постепенно Кольхаз начал понимать, что успех в любом деле часто зависит от мелочей, которые на первый взгляд, кажется, не играют никакой роли, и что сами мысли, какими бы хорошими они ни были, остаются мыслями, если они не претворяются в жизнь. Всю свою энергию он сосредоточил на подготовке отделения к предстоящим зачетам по физической подготовке. Он много тренировался сам и требовал этого же от подчиненных.

В среду, в день, свободный от несения пограничной службы, Кольхаз объявил солдатам распорядок дня:

— После обеда чистка оружия и короткий отдых, а в три часа сдаем зачет по физической подготовке.

Однако самому Кольхазу после обеда отдохнуть не удалось: к его койке подошел фельдфебель и сказал:

— Вставай, нечего тебе прохлаждаться перед зачетом. Кольхаз не только встал, но и разбудил уже уснувших

солдат. Надев спортивные костюмы, все вышли во двор.

Перед гаражом стояла санитарная машина, возле которой разговаривали два офицера.

— Кто это такие? — спросил Кольхаз.

— Полковой врач и офицер-физкультурник.

— Это они из-за нас приехали?

— Конечно.

Ровно в три часа обер-лейтенант Гартман построил взвод и объяснил солдатам цель и задачи проводимого зачета. Солдаты выполняли упражнения на различных спортивных снарядах. Сначала все шло гладко, но постепенно люди стали уставать.

После перерыва солдаты переоделись в полевое обмундирование и разобрали свое оружие. Предстоял бег по пересеченной местности и преодоление штурмовой полосы.

Бежали по отделениям. Фельдфебель Рэке бежал вместе с отделением Кольхаза. Через несколько сот метров бега всех бросило в пот, обмундирование липло к телу, каска камнем давила на голову.

— Не оставляй без внимания Зимлера, а то он еще, чего доброго, сойдет с дистанции, — предупредил Кольхаза Ульф.

Кольхаз выбежал из строя и подбежал к Зимлеру, который уже начал понемногу отставать.

— Дай мне твой автомат, — попросил Кольхаз у Зимлера, но тот отказался. — Тогда беги быстрее!

Уже у самого финиша оба догнали отделение.

В зачет входила спортивная ходьба на пятнадцать километров. Маршрут проходил по пересеченной местности. Кольхаз решил, что маршрут этот не очень сложен, но ошибся. Выяснилось это после того, как была проделана половина пути: отделение сильно растянулось. Первым сошел с дистанции Брунер.

— Что случилось? — спросил Кольхаз. — Не можешь дальше идти?

— Могу, но ноги у меня горят огнем.

— Никому не останавливаться! — крикнул Кольхаз, заметив, что солдаты начали останавливаться. — А ты сними сапоги, я посмотрю на твои ноги.

Оказалось, что у солдата носки сбились в сапогах и терли ноги.

— Переобуться и вперед! — приказал ефрейтор.

Когда они добежали до подножия холма, была подана команда: «Газы!»

Быстро надев маски, солдаты побежали дальше. Темп, разумеется, снизился и вновь увеличился только тогда, когда они, преодолев холм, спускались с противоположного склона.

Зимлер начал отставать. Пришлось вместе с Кенигом взять его под руки и тащить дальше до самого КПП.

Последним испытанием было преодоление штурмовой полосы. И без того уставшие, они преодолевали препятствия, оказывая помощь друг другу. Однако, когда услышали общую оценку «хорошо», сами себе не верили.

— Вы мужественно выдержали все испытания, — похвалил солдат обер-лейтенант Гартман.

— Должен признаться, товарищ обер-лейтенант, что я лично марш недооценил. Я никак не думал, что будет так трудно.

Когда солдаты пришли в казарму, Зимлер сразу же повалился на койку.

— Сходил бы помылся, сразу легче станет! — посоветовал ему Кольхаз.

Той же ночью вся застава была поднята по тревоге. Кольхаз вскочил и начал будить Кенига, который спал как убитый.

Через минуту в комнату вошел Раке и сказал:

— Не спрашивайте меня, что случилось. Я знаю не больше вашего. Быстро разобрать оружие и строиться.

Через четверть часа все выяснилось: оказалось, что на заставе был задержан нарушитель границы, который на допросе показал, что вместе с ним границу перешли еще двое.

По приказу начальника погранзаставы район нарушения границы был оцеплен, а взвод фельдфебеля Рэке был брошен на поиски нарушителей.

Усевшись в машину, тронулись в путь. Уставшие после дневных испытаний, солдаты молча сидели в кузове. Когда машина въехала в лощину, последовал приказ спешиться. Ульф поставил отделениям боевую задачу.

Кольхаз посмотрел на небо и решил, что самое позднее через час луна выйдет из-за туч и станет несколько светлее.

Он молча расположил солдат цепочкой, приказав внимательно следить за местностью.

После полуночи дежурство превратилось в настоящее мучение. Давала себя знать дневная усталость, глаза сами так и закрывались. Кольхазу хотелось встать и, обойдя солдат, приободрить их, но он не мог этого сделать, дабы самому не спугнуть нарушителей границы.

К двум часам ночи заметно похолодало. Холодок пробирал сквозь обмундирование.

В этот момент Кольхаз заметил световой сигнал, который подал ему Поль.

— Внимание! — шепнул он лежащему с ним рядом Зимлеру.

Напрягая зрение, он вглядывался в темноту лощины, из которой через минуту показались два человеческих силуэта.

Вскочив на ноги, ефрейтор бросился наперерез нарушителям, однако не успел он с Зимлером подбежать к ним, как лежавший впереди Кениг громко закричал:

— Стой! Руки вверх! Бросай оружие!

Свет трех карманных фонариков скрестился на нарушителях, которые на миг оцепенели от неожиданной встречи с пограничниками. Один из них сразу выполнил приказ и поднял вверх руки, а другой метнулся в сторону, но Поль преградил ему путь к бегству. Тогда остановился и неохотно поднял вверх руки и он.

Задержанных обыскали и повели к машине. Задание было выполнено.




РАССКАЗЫ





Тревога на рассвете


Во второй раз ученики Ханнеса Либгезельса и солдаты лейтенанта встретились в части. В жаркую июльскую субботу лейтенант привез солдат своего взвода в село. Солдаты ехали с песнями. Когда их машина остановилась на ноле сельхозкооператива, которому они оказывали помощь, там уже работали ученики восьмого класса. Стихийно между учениками и солдатами разгорелось соревнование, от которого и тем и другим работалось веселее, а вечером все собрались у большого костра, пели песни и разговаривали, обсуждая: самые различные вопросы.

В тот вечер ребята решили в ближайшее время посетить саперов лейтенанта в казарме и заключить там с ними договор о дружбе.

Было это три недели назад во время летних каникул, и вот сегодня все они находятся в расположении войсковой части.

Первая половина дня прошла незаметно. Сразу же после прибытия в часть ребята заключили с солдатами договор о дружбе и взаимной помощи, при подписании которого присутствовал один из заместителей командира дивизии. Затем их повели в парк боевых машин. Там им показали несколько инженерных машин, подробно объяснили назначение каждой, а на некоторых из них даже разрешили немного поработать.

Когда школьники вышли из парка боевых машин, солнце стояло уже высоко.

Командир саперного взвода, молодой лейтенант со светлыми волосами, зачесанными на лоб, шел рядом с Ханнесом Либгезельсом, немного поотстав от учеников и солдат, которые, оживленно разговаривая, направлялись в штаб.

— Как они внимательно слушали все объяснения, — заметил лейтенант, казавшийся рядом с рослым учителем маленьким и даже незаметным. — Во время таких встреч легче всего определить, кто из ребят по-настоящему интересуется техникой.

Миновав просторный вестибюль, они поднялись по широкой сверкающей чистотой лестнице на этаж и подошли к стайке парней и девушек, стоявших у дверей комнаты боевого парка дивизии.

Лейтенант распахнул обе створки двери, и ученики вошли в просторный зал с высоким потолком, стены которого были увешаны многочисленными картинами и диаграммами. Вдоль стен стояли витрины с экспонатами. Одна стена была целиком отведена экспонатам, рассказывающим о боевом пути дивизии. Казармы дивизии уже много лет подряд носили имена известных антифашистов, портреты которых с их биографиями занимали в комнате самое видное место.

Лейтенант рассказал ребятам о боевом пути дивизии, о шефах школы — саперах, затем о серьезной боевой учебе солдат и офицеров, без которой ни одна воинская часть не может быть боеспособной, о друзьях из армий стран социалистического содружества.

Парни и девушки внимательно слушали объяснения лейтенанта. Вот лейтенант подошел к стенду, находившемуся почти возле самых дверей. Под его стеклом висела зеленая форма пограничника. И сразу же на Ханнеса нахлынули воспоминания о том времени, когда он служил на юго-западной границе республики, где исходил не одну сотню километров по лесам и горам, затем невеселые воспоминания о расчлененном на части Берлине, об открытых границах столицы.

Невольно всплыли в памяти отдельные эпизоды тех дней. Ханнес усмехнулся. Хорошее было время. Учитель подошел к одному из стендов, на котором в диаграммах и фото было отражено техническое перевооружение дивизии. Тут были изображены и новые транспортные машины, и различное инженерное оборудование. Далее следовали фотографии образцов вооружения, начиная с автомата Калашникова и танка Т-54 до новейших бронетранспортеров последних марок, ракет и сложнейшего электронного оборудования…

«Изучить эту технику, овладеть ею — дело трудное, — подумал учитель. — А что нам, собственно, оставалось делать, когда враги угрожали нашему существованию, нарушали наши границы и только ждали удобного случая, чтобы напасть на нас».

Ханнес оглянулся и посмотрел на своих учеников, которые тесным кольцом окружили лейтенанта и, раскрыв рты от удивления, слушали объяснения офицера о строительстве различных инженерных заграждений.

Ханнес сам невольно прислушался к тому, что говорил лейтенант. Он слушал его, а сам рассматривал фотографии и схемы. Вдруг его взгляд остановился на крупной надписи: «Испытание на прочность. 13 августа».

Он сделал непроизвольное движение рукою. «Нет, — мелькнуло у него в голове. — После событий тех дней они тоже были…»

Учитель подошел поближе к стене и через головы учеников начал читать то, что было написано под фото.

Оказалось, что дивизия в те дни сконцентрировалась в районе севернее Берлина, неподалеку от того места, где располагалась их застава.

Чуть ниже текста висела сильно увеличенная фотография, на которой группа саперов устанавливала заграждение вдоль границы.

Ханнес даже подался всем корпусом вперед, чтобы лучше рассмотреть фото. Он разглядел развалины бетонного бункера и рядом с ним увидел деревянную наблюдательную вышку, которую сразу же узнал, так как простоял на ней не один день…

«Не может быть! Не может этого быть!» — подумал он. Однако текст, которым было снабжено фото, рассеял все его сомнения. Фото было сделано 19 августа 1961 года, то есть в тот самый день, когда он находился всего в каких-нибудь пятидесяти метрах от этого самого места…

— Посмотрите внимательно на это фото, — сказал вдруг лейтенант, заметив, как учитель вглядывается в него.

Видя, что учитель молча продолжает рассматривать фото, лейтенант продолжал:

— Такое нужно было пережить. Немного правее этого места, почти у самой границы, стоял бронетранспортер, который в любой момент был готов прикрыть нас своим огнем. В нем сидели капитан и пять или шесть солдат.

Один из пограничников, высокий такой парень, дал мне закурить…

В этот момент Ханнес неожиданно повернулся лицом к лейтенанту и тихо сказал:

— Да, я дал тебе сигареты «Казино»…

Стало так тихо, что было слышно, как муха билась об оконное стекло.

Лейтенант, вытаращив глаза от удивления, уставился на учителя. Затем он схватил его за руки и воскликнул:

— Ханнес, дружище.

Ученики, удивленные столь неожиданной встречей, окружили их, а один из них попросил:

— Вы обязательно должны нам рассказать об этом!

И в тот же миг все оживленно загалдели, требуя, чтобы учитель рассказал им историю, которая произошла с ним в августе 1961 года. Учителю ничего не оставалось, как согласиться.

* * *


19 августа 1961 года ефрейтора Ханнеса Либгезельса разбудили часа в два ночи.

Дежурный унтер-офицер приказал ему через пятнадцать минут явиться к командиру роты.

— А что опять случилось? — спросил Ханнес, заспанный и потому злой. — Неужели человеку даже один раз как следует выспаться нельзя?.. Что, кроме меня, в подразделении больше и людей нет?

Унтер-офицер, сам измотавшийся за последние беспокойные дни, только пожал плечами, пробормотал, чтобы Ханнес поторапливался, и вышел из комнаты.

Ханнес выругался про себя, однако встал, чувствуя, как раздражительность постепенно пропадает, а на ее место приходит любопытство: как-никак после событий 13 августа не прошло еще и недели.

«Что могло случиться? — подумал он, одеваясь так, чтобы не разбудить спящих товарищей. — Интересно, почему понадобился именно я, а не кто-нибудь другой? Если бы произошло что-нибудь серьезное, тогда объявили бы общую тревогу…»

В голову пришла мысль о том, что ему будет поручено что-то особенное. От одной этой мысли усталости как не бывало, а проснувшееся любопытство смешалось с чувством приятного возбуждения.

Он застегнул ремень и подошел к открытому окну. Однако из него ничего не было ни видно, ни слышно. Сунув в карман пачку сигарет, он взял автомат из пирамиды и вышел из спальной комнаты.

Когда Ханнес вошел к командиру роты, тот уже нетерпеливо посматривал на часы. Ефрейтор окинул мельком комнату и, доложив о своем прибытии, остался стоять у двери.

— Подойдите ближе, товарищ ефрейтор, — пригласил ротный и представил ему капитана, который внимательно изучал топографическую карту.

Капитан был среднего роста, неопределенного возраста. Он встал и, подойдя к ефрейтору, сказал:

— Да вы прямо-таки великан, товарищ Либгезельс! Моя фамилия Руберг. Вас на сутки передают в мое распоряжение для выполнения особого задания. — Капитан сделал небольшую паузу, а затем спросил: — Скажите, вы смелый человек?

— Трусом себя не считаю, — полувесело-полуотчужденно ответил ефрейтор. — А в чем, собственно, дело?

— Всему свое время, — заметил Руберг. — Сейчас я вам могу сказать только то, что задание будет трудным.

— Ну и что? — В голосе Ханнеса послышались досадные нотки. — До сих пор тоже не легко было.

Капитан неожиданно рассмеялся:

— Это хорошо. Сейчас идите поешьте плотно и возьмите с собой сухой паек на сутки. Во дворе стоит бронетранспортер, познакомьтесь с его экипажем. Сейчас два часа двадцать минут. Ровно в три выезжаем.

Ханнес сверил свои часы и вышел из комнаты.

«Поговорил, но яснее мне от этого не стало, — подумал ефрейтор. — Особое задание, а что это за задание? Полет на луну или поездка в штаб?..»

Ханнес пошел в столовую, где все было уже готово. Быстро поев, он сунул в вещмешок хлеб, колбасу, а в карман — плитку шоколада. Вышел во двор.

Ночь выдалась темной. Нигде ни огонька. Оно и понятно: застава находилась в непосредственной близости от границы. Ханнес осмотрелся. Бронетранспортер стоял в конце двора. Ефрейтор понял это, заметив точечные огоньки сигарет. Не спеша направился к машине: время у него еще было.

Примерно посредине двора кто-то осветил его карманным фонариком.

— Это вы тот товарищ, который поедет с нами? — спросил человек с фонариком.

— Да, — с усмешкой ответил Ханнес, — я и есть тот самый человек.

— А вы, как я вижу, шутник, — засмеялся незнакомец. — Пойдемте!

Ханнес почувствовал, что ему протянули руку, которую он тут же пожал.

Когда он подошел к бронетранспортеру, ему помогли залезть в него.

Постепенно глаза Ханнеса привыкли к темноте, и он различил, что в машине кроме него сидит четверо солдат.

— Меня зовут Герд Вагнер, — проговорил тот, что был с фонариком. — Фельдфебель Вагнер, в данный момент я заместитель капитана Руберга. Вон там в углу сидят ефрейторы Зингер и Вуншлос — оба пулеметчики, а вот тут — рядовой Митенцвай. В кабине сидят водитель и радист, оба из моего отделения.

Ханнес назвал себя, продолжая стоять.

— Иди сюда, садись! — предложил ему один из солдат. — Не бойся темноты.

— А больше ты ничего не можешь сказать? — съязвил Ханнес.

— Иди садись, — по-дружески продолжал солдат.

Ханнес пожал протянутую ему руку и, перешагнув через что-то лежавшее на полу, сел на ящик, потеснив тех, кто уже сидел на нем.

— Меня зовут Вуншлос, — сказал звучным голосом солдат, который оказался справа от Ханнеса, — а слева от тебя — Зингер.

Ефрейтор повернулся налево, но увидел лишь светлое пятно лица, так как солдат завернулся в дождевую плащ-палатку.

— Уже утро, что ли? — пробормотал Зингер, просунув руку в отверстие плащ-палатки. — Может, хоть ты знаешь, что случилось? Мы не имеем ни малейшего представления. Фельдфебель наш и тот ничего не знает. — И, не дожидаясь ответа, он продолжал: — Ты, конечно, тоже ничего не знаешь. Кто тебе что скажет? Но раз ты будешь выполнять обязанности связного с заставы, то можно предположить, что наша экскурсия будет недальняя. Я так понимаю. — При этих словах Зингер повернулся к сидящим, словно ища у них поддержки. Когда же никто не проронил ни слова, он поднес к самым глазам часы, которые у него были на руке, и, лениво позевывая, сказал:

— Еще минут двадцать можно подремать, а потом, кто знает, когда еще посчастливится поспать.

Все молчали. Однако и сам Зингер спать не стал, а просто затих, как затихает человек перед выполнением ответственного задания.

«Видимо, парень прав, что далеко мы не поедем, — подумал Ханнес. — Иначе меня не взяли бы связным».

— Закуривай, — сказал Вуншлос, протягивая ему пачку сигарет.

Прикуривая от спички, Ханнес успел разглядеть загорелое лицо солдата и темно-каштановые волосы. И только, так как спичка мигом погасла.

Ханнес затянулся и посмотрел на темные казарменные здания, где спокойно спали его товарищи.

«А что буду делать я вместе с этими солдатами, которых я совсем не знаю?» Ханнес посмотрел на солдат, лица которых он пока даже не мог рассмотреть.

В памяти всплыли события последних дней. Суровые, полные ненависти взгляды западногерманских пограничников, поджигательные речи провокаторов и растерянные лица жителей Западного Берлина.

Затем перед мысленным взором Ханнеса появилось лицо старой женщины, живущей на той стороне в маленьком домике у самой границы. Она подошла к нашим пограничникам, неся в руках кофейник с кофе и вазу с фруктами. «Возьмите, ешьте!» — сказала она.

Взгляды западногерманцев, которые зарабатывали себе на хлеб честным трудом, а не спекуляциями на черном рынке, стали более спокойными, а один из них даже сказал тогда: «До сих пор на нас смотрели как на приготовишек…»

— Вы уже давно служите? — неожиданно спросил Ханнеса фельдфебель, оторвав его от воспоминаний.

— Здесь я всего несколько месяцев, — ответил ефрейтор.

— Женаты?

— Нет.

— Еще успеет, — пробормотал Вагнер и хихикнул.

«Конечно успею, — мелькнула у Ханнеса мысль. — На следующий год женюсь. Возьму Анку, лишь бы родители не противились».

* * *


За несколько минут до трех появился капитан. Он приказал всем, кроме радиста, подойти к нему.

Вагнер включил фонарик и подошел к офицеру. Вместе со всеми подошел и Ханнес. На своем месте в кабине остался один лишь радист, который колдовал над рацией.

«Сейчас тайное станет явным, — решил Ханнес. — Сейчас станет ясно, что нам предстоит сделать».

В руках у капитана была карта, которую фельдфебель освещал фонариком. Ханнес стоял позади офицера и, заглянув ему через плечо, увидел, что это была карта района, границу которого охраняла их погранзастава: справа вокзал пограничной станции, затем фруктовые сады, дальше разрушенный бункер, отдельные домики и линия железнодорожного полотна, а еще дальше шоссе, которое, собственно говоря, и является государственной границей с британской зоной оккупации.

«Выходит, и правда, что далеко ехать не придется», — подумал Ханнес. Капитан попросил солдат внимательно слушать то, что он скажет.

— Чтобы обезопасить этот участок государственной границы, инженерное подразделение Национальной народной армии соорудит здесь проволочное заграждение, — объяснил капитан. — Работы начнутся в четыре часа тридцать минут. Бронетранспортер с солдатами будет находиться в непосредственной близости от солдат инженерных войск, чтобы в случае необходимости поддержать их…

Капитан посвятил солдат в детали задания, сказав, что они будут поддерживать постоянную связь с погранзаставой, а затем поставил перед каждым из них задачу. Маленький Митенцвай был назначен наблюдателем, Ханнес — связным с пограничной заставой на случай, если рация по какой-либо причине выйдет из строя или нужно будет передать важные сообщения, которые нецелесообразно передавать через эфир. Помимо этого, он по приказу капитана должен будет наблюдать за отдельными объектами на местности, которой никто так хорошо не знает, как он.

— Не подумайте, что это будет приятной прогулкой на свежем воздухе, — предупредил капитан солдат. — Могут иметь место провокации с той стороны, митинги и тому подобное. Между нами и жителями Западной Германии будет лишь государственная граница. Мы с вами, товарищи, ни в коем случае не должны поддаваться ни на какую провокацию, а с честью выполнить полученный приказ. Вопросы есть?

Вопросов не было.

«Они появятся позже, — подумал Ханнес, — когда мы будем на месте…»

Ханнес, пользуясь тем, что фонарик фельдфебеля все еще горел, попытался разглядеть лица солдат, чтобы понять, что они думают сейчас. Он успел рассмотреть узкое задумчивое лицо фельдфебеля, добродушное лицо белокурого Зингера с нависшими над глазами лохматыми бровями. Ханнес удивился, так как представлял себе Зингера несколько иным. Успел он рассмотреть и то, что у лейтенанта были маленькие испуганные глазки, которые он переводил с одного лица на другое. Он даже хотел было что-то сказать, но так и не сказал, а лишь низко опустил голову с высоким лбом. Водитель бронетранспортера оказался вне круга, освещенного фонариком.

— У меня все, — сказал Руберг, — пока можете отдохнуть несколько минут.

Ханнес снова сел на ящик. Все молчали. Вуншлос и Зингер устанавливали пулемет на борту бронетранспортера.

«Как-то теперь будет? — думал Ханнес. — До сих пор на нашем участке был лишь проволочный забор, кусты да деревья. Кто гарантирован от того, что с той стороны не пустят пулю… А что, если они пошлют против нас бронемашину с солдатами? Ведь не можем же мы ни с того ни с сего открыть по ним огонь…»

Тут ефрейтор вспомнил, что он не один, а с солдатами и что ответственность за все действия несет не он, а капитан Руберг.

В этот момент капитан подошел к шоферу и сказал:

— Заводи мотор!

Ханнес встал на крыло, чтобы лучше было показывать дорогу. Миновав узкую улочку, они свернули на прямое шоссе, середина которого и являлась, собственно, границей. Было еще темно, хотя небо над горизонтом незаметно начало сереть и можно был различить очертания окружающих предметов.

Ехали, не включая фар, очень медленно и почти бесшумно. Через несколько метров встречались белые пограничные столбы, установленные по осевой линии. Правая сторона шоссе уже находилась в британском секторе.

Ханнес, держась за борт, пристально вглядывался в темноту. В домиках, расположенных по ту сторону границы, лишь кое-где горели редкие огоньки. Однако по опыту Ханнес знал, что после четырех часов их обитатели начинали уже вставать. Большинство из них работало на заводах Сименса или других крупных концернов. Простым людям было не до участия в провокациях на границе. Этим неблаговидным занятием занимались, как правило, молодые люди или же различные уголовные типы, которым за это платили те, кто отнюдь не был заинтересован в разрядке напряженности.

Не участвовал в провокациях и маленький человечек, появляющийся каждое утро около шести часов на шоссе на своем стареньком велосипеде, к рулю которого он низко пригибался. Это был странный человечек с замкнутым лицом и испуганными глазами. Он носил брюки с широкими штанинами, которые болтались, как тряпки, на его худых ногах.

Пограничники хорошо знали этого человека, все неизвестно почему называли его маленьким Вилли и каждое утро ждали его появления на дороге, так как он забавлял их.

Временами по шоссе проезжали в скромном «фольксвагене» какие-то гражданские лица, иногда они останавливались и, не выходя из машины, внимательно рассматривали местность. Там, где они появлялись, как правило, возникала опасность или планировалось провести очередную провокацию. Пограничники хорошо знали об этом. Они хорошо запомнили и саму машину, хотя номер на ней ее владельцы довольно часто меняли.

* * *


В домиках, расположенных на территории республики, жили люди, часть которых до августовских событий работала в Западном Берлине. Некоторые из них еще перед войной учились в Берлине. Другие, более молодые, искали на этом «островке» легкой жизни, теша себя надеждой, что там им наверняка удастся разбогатеть. Когда же между Западным и Восточным Берлином была установлена стабильная граница, они превратились в перебежчиков. Одни потому, что не хотели терять старое место работы, другие потому, что хотели и дальше заниматься валютными спекуляциями.

В число перебежчиков попал и Конрад Хофер, отец Анки. Жил он в собственном домике по соседству с границей. Сначала он довольно терпимо относился к ухаживаниям Ханнеса за своей дочерью. А после августовских событий даже перестал с ним разговаривать, хотя они и встречались друг с другом почти ежедневно.

«Ничего, — думал Ханнес, — со временем и ты успокоишься. Манна небесная тебе на голову не упадет. А Анке…»

Постепенно начало светать. С боковой дороги на шоссе выехала машина и двигалась по противоположной стороне навстречу бронетранспортеру.

— Это патрульная машина английской военной полиции, — сказал Ханнес капитану, посмотрев на часы. — Они всегда в это время объезжают свой район.

— Всем сидеть тихо и спокойно, — сказал капитан. — Мы поедем дальше по своему маршруту.

Джип ехал на большой скорости и, поравнявшись с бронетранспортером, резко затормозил. Полицейские удивленно разглядывали солдат, которые, как правило, по этому шоссе почти никогда не ездили.

Англичане осветили солдат прожектором. Было слышно, как их радист о чем-то бойко докладывал по радио.

Вскоре капитан приказал водителю остановиться: они прибыли в назначенное место.

* * *


Около пяти часов англичане поняли, что солдаты Национальной народной армии ГДР, проехавшие мимо них на бронетранспортере и остановившиеся в нескольких сотнях метров от границы, задумали что-то необычное. А в пять часов десять минут все британские части, расквартированные в Западном Берлине, были подняты по тревоге. Был потревожен утренний сон даже нескольких западных сенаторов.

К этому времени по шоссе проходили лишь отдельные жители Западного Берлина. Некоторые останавливались, с любопытством разглядывали бронетранспортер, размышляя над тем, зачем он тут стоит. Некоторые довольно дружелюбно здоровались с солдатами, и лить немногие ругались и даже угрожали им.

Суматоха же началась часом позже. Ханнес заметил, что в начале седьмого на пограничное шоссе выехали два джипа и штабной автобус, выкрашенный в коричневый цвет. Машины быстро приближались к ним.

Вблизи можно было рассмотреть, что в джипах ехали представители английской военной полиции, которые, когда машины останавливались, из них не выходили. Зато из штабного автобуса вышло на шоссе человек десять офицеров и унтер-офицеров, которые, рассматривая бронетранспортер, сразу же начали оживленно обмениваться мнениями, фотографировали солдат и что-то наносили на свои карты.

— Попытайтесь понять, о чем они говорят, — сказал капитан Ханнесу, зная, что он понимает по-английски.

— Понять их трудно, — ответил ему ефрейтор, — так как разговаривают они на чертовском диалекте.

Ханнес понял лишь, что это была разведывательная группа. Офицеры говорили о том, что в нескольких километрах отсюда инженерные части уже начали работы по сооружению заграждения.

Один из офицеров, обер-лейтенант в синей военной форме, по-видимому советник по пограничным вопросам, сделал несколько шагов вперед и спросил капитана, с какой целью бронетранспортер остановился на этом месте.

— Мы находимся на территории Германской Демократической Республики и не обязаны давать по этому поводу никаких объяснений военнослужащим оккупационных властей.

Англичанин, по-видимому, другого ответа и не ожидал. Спустя несколько минут машины уехали, оставив на шоссе кучку жителей из соседних домов.

«Все они ожидали какого-нибудь любопытного зрелища, — думал Ханнес, глядя на зевак. — Ожидали и, не увидев ничего интересного, разочаровались».

Одновременно он заметил, что с той стороны подъехал автобус, а за ним «фольксваген». В обеих машинах сидели полицейские. Из легковой машины вылезли двое полицейских. Взобравшись на крышу автобуса, они, горячо жестикулируя, начали что-то говорить собравшимся.

И сразу же начался переполох. Около двух десятков парней, все не старше двадцати лет, потрясая кулаками, начали кричать и ругаться.

Ханнес чувствовал, как в нем поднимается и растет волна возмущения. Он посмотрел на капитана, который в этот момент как раз диктовал радисту донесение для передачи по радио.

Тем временем орущие хулиганы приближались к их машине.

— Товарищи, — обратился капитан к солдатам, — будьте хладнокровны, не поддавайтесь ни на какие провокации. Вы же видите, что это всего-навсего хулиганствующие юнцы! — Сказав это, он как ни в чем не бывало сунул в рот сигарету. Выражение лица у него было самое обычное, будто нигде ничего не случилось.

«Видать, он уже давно носит офицерские погоны», — подумал о нем Ханнес.

— А что мы будем делать, если… — испуганно спросил маленький Митенцвай, который побледнел как стена.

Он так и не договорил до конца фразу, так как офицер бросил на него взгляд и рассмеялся:

— Что «если»? Уж не боишься ли ты, случайно?

То, что офицер обратился к нему на «ты», возымело действие. Митенцвай окинул взглядом своих товарищей и, видимо, почувствовал, что он не одинок.

— Бояться я не боюсь, но уж как-то больно необычно… — смущенно пробормотал солдат. — Обращать на них внимание или нет…

— Действуйте так, как вам было приказано, — сказал капитан. — В ваши обязанности входит наблюдать за шоссе в зоне видимости!

— Слушаюсь! — ответил солдат и, приложив бинокль к глазам, стал осматривать шоссе слева от себя, где увидел бронетранспортер соседнего взвода.

Между тем банда хулиганствующих молодчиков подошла к ним еще ближе.

— Сюда! Сюда! — заорал не своим голосом парень с почти лысым черепом. — Сейчас начнем!

По-видимому, это и был предводитель хулиганов. Парни бросились бежать к нему.

Один из парней, маленького росточка и с острой лисьей мордочкой, то и дело выкидывая вверх свои непомерно длинные руки, орал во все горло:

— Подонки! Предатели! Подонки!

Ханнес стоял у заднего борта и, всматриваясь в лица парней, старался понять их и не мог.

«Ведь им уже по двадцать лет, — думал он, — а в таком возрасте человеку уже положено иметь собственное лицо».

Однако на лицах парней ничего нельзя было прочесть, кроме нечеловеческой ненависти и признаков явной шизофрении.

Тем временем подъехали еще два автобуса.

Ханнес стоял на своем месте и наблюдал. Орущие хулиганы с искаженными, широко раскрытыми ртами вызывали у него чувство отвращения, а отнюдь не страха. Ефрейтор понимал, что за ними нужно следить в оба. Пусть себе орут сколько угодно, важно только, чтобы они не переходили пограничную линию. Но если хоть один из них переступит границу, тогда нужно действовать.

Вдруг, чуть не задев Ханнеса по голове, пролетел камень, брошенный одним из хулиганов. В этот же миг другой камень попал Зингеру прямо в грудь.

Зингер побледнел и, схватив автомат, направил его на одного из хулиганов, который двинулся к пограничной линии.

— Попробуй только, — прошептал он, — переступи. С нами шутки плохи!

Вуншлос спокойно заложил в пулемет ленту и немного повернул ствол. Увидев это, хулиганы, стоявшие ближе к бронетранспортеру, стали пятиться назад, тесня тех, кто стоял за их спинами. В этот момент в борт машины ударился третий камень, брошенный из задних рядов. Парни отошли назад и притихли.

Предводитель хулиганов, собрав свою банду, отвел их несколько в сторону, где они, видимо, начали обсуждать, что же им теперь делать.

— Здорово вас ударили? — спросил капитан у Зингера.

— Чепуха. Самое большее синяк останется.

Ханнес увидел, что справа по шоссе к ним приближались машины саперов, с которых солдаты сбрасывали на асфальт бетонные столбы и рулоны с колючей проволокой.

«Ну, наконец-то наши ребята появились», — мелькнуло у Ханнеса.

Солдаты сразу же вздохнули свободнее.

На противоположной стороне тоже показались новые машины. Хулиганы побежали туда.

В последующие часы на шоссе появлялись все новые и новые люди, жадные до сенсаций и всяких зрелищ. Среди них были и рабочие в спецовках, и женщины с детскими колясками, и торговцы, и господа в сверкающих лаком шикарных автомобилях. Но все они вели себя тихо, не зная, как им следует держать себя в сложившейся обстановке.

Саперы тем временем разметили на асфальте места, где должны были врыть столбы.

Солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Стало жарко, Ханнес достал фляжку и, открутив колпачок, поднес ее ко рту, как вдруг услышал грохот тяжелых машин.

«Такой рев бывает только у танков», — сообразил ефрейтор. И не ошибся, так как через несколько минут на шоссе показалась колонна английских танков типа «Центурион». Вскоре они остановились и угрожающе заворочали стволами пушек. Один из танков стал приближаться к бронетранспортеру.

— Положение осложняется, — проговорил капитан. — Держите себя в руках, товарищи!

Капитан по очереди осмотрел солдат. От его взгляда не ускользнуло, что их лица сразу же стали серьезными: маленький Митенцвай мертвецки побледнел, он устало прислонился спиной к борту бронетранспортера. Вуншлос хотел было передернуть ленту в пулемете, но Зингер движением руки остановил его. Фельдфебель стоял возле радиста с непроницаемым выражением лица и диктовал ему донесение, которое тот передавал на заставу.

Любопытные, толпившиеся по ту сторону шоссе, отошли несколько назад. Многие из них, увидев танки, предпочли скрыться в своих домах. Другие сразу же как-то посерьезнели, и лишь очень немногие, злорадно улыбаясь, поглядывали на пограничников, как будто хотели сказать: «Вот вам сейчас покажут!»

Медленно, громыхая гусеницами, первый танк подъехал ближе.

Ханнес уже отчетливо видел траки гусениц, прожектора, забранные решеткой, голову командира в открытом люке.

«Если танк и дальше будет так ехать и не свернет чуть-чуть в сторону, он нас заденет, — мелькнула мысль у Ханнеса. — Если у них механик-водитель не мастер своего дела…»

Ханнесу очень хотелось спрятаться. Но такое состояние продолжалось всего несколько секунд. Танк приближался. Взоры солдат скрестились на нем, и никто не знал, что решил английский танкист: то ли помучить их, то ли столкнуть в кювет.

На какой-то миг Ханнес увидел в открытом люке лицо механика: бледное, обрамленное черным танковым шлемом лицо, каждый мускул которого был напряжен до крайнего предела. Весь он сосредоточился сейчас на одном: не ошибиться в зазоре с бронетранспортером. И тут Ханнес вдруг инстинктивно почувствовал, что ничего страшного не случится. Такого выражения лица не может быть у человека, который решил подмять под себя боевую машину противника, хотя и сам механик-водитель и его командир были всего лишь подчиненными винтиками большой и безжалостной военной машины.

Вдруг командирский люк откинулся, и в нем показалась голова командира экипажа, который отдал приказ водителю остановиться.

Скрежеща гусеницами, танк как вкопанный остановился перед бронетранспортером, причем от дула орудия танка до бронетранспортера оставалось не более полуметра.

Офицер, голова которого торчала в люке, ехидно улыбался. Небрежно коснувшись рукой шлема, он с заметным акцентом, но на хорошем немецком языке, сказал:

— Господин капитан, я хочу попросить вас удалиться отсюда со своей машиной. Общественность нашего города обеспокоена вашим появлением. Ваше присутствие здесь рассматривается нашим командованием как прямая угроза.

Когда капитан Руберг не удостоил англичанина ответом, тот приказал наводчику орудия повернуть башню. И вот она, медленно вращаясь, застыла в таком положении, что ствол орудия оказался перед лицом капитана.

Не скрывая насмешки, англичанин проговорил:

— Если вы разрешите: я просто хотел подкрепить свое требование необходимой угрозой!

Ханнес почувствовал, как кровь прилила к лицу. «Как поступит капитан? Разве можно удержаться в такой момент…»

Однако капитан и на этот раз ничего не ответил англичанину. Закусив нижнюю губу, он заглянул в ствол орудия.

Хапнес заметил, что вокруг установилась удивительная тишина. Замолкли даже говорливые жители, ожидая, что же теперь будет и чем кончится эта дуэль нервов.

Прошло несколько томительных минут, и орудийная башня снова пришла в движение. Вместе с ней вращался и улыбающийся английский офицер. Башня застыла тогда, когда ствол орудия несколько опустился и стал смотреть как раз в грудь капитана.

— Прошу вас немного повыше, а то я не вижу дула вашей пушки, — улыбнулся капитан.

— О, пожалуйста, — офицер галантно заулыбался, и в тот же миг орудие чуть-чуть приподнялось, так что дуло его снова остановилось на уровне головы капитана.

Ханнес первый раз в жизни смотрел в дуло такого орудия. Он отчетливо видел каждый нарез в стволе, но, что странно, не чувствовал страха, а лишь одну ненависть, которая поглотила все другие чувства, ненависть против людей, которые так не по-человечески шутят с живыми людьми, и притом еще тогда, когда не имеют на это ни малейшего права.

«Смейся себе сколько хочешь, — думал Ханнес, смотря в нахальную физиономию английского офицера. — Ничего другого тебе не остается! Твой триумф наигран, да и все твои жесты похожи на театральные…»

В этот момент за своей спиной Ханнес услышал топот многих ног, звяканье оружия и негромкие слова команды, отдаваемые на родном языке.

— Товарищ капитан, посмотрите назад! — с заметным облегчением сказал Митенцвай.

Ханнес быстро оглянулся и увидел солдат своего взвода как раз в тот момент, когда они спрыгивали в окоп, который сами вчера отрыли. Возле развалин взорванного бетонного бункера виднелись головы пограничников в касках и стволы пулеметов и противотанковых безоткатных ружей.

«Ну что же, если ты сейчас рискнешь сделать хотя бы один-единственный выстрел, — подумал Ханнес об англичанине, — тебе несдобровать: твой стальной ящик через секунду превратится в пылающий гроб».

— Товарищ ефрейтор, не отвлекайтесь от выполнения своего задания! — предупредил капитан Ханнеса.

— Слушаюсь! — Ханнес поднес к глазам бинокль.

Два других танка со своих мест не двигались. Ефрейтор посмотрел немного дальше, и сердце его радостно забилось: там двигались специальные машины саперного батальона. Ханнес доложил об этом капитану и тут же заметил, что ствол танковой пушки снова пришел в движение, но на этот раз он двигался не плавно и осторожно, а какими-то рывками. Дуло ствола прошло в опасной близости от Вуншлоса, Зингера и Митенцвая, а Вагнера чуть-чуть не задело по лицу, затем снова повернулось на капитана. «Придется, видимо, привыкать к такому соседству. Человек к чему только не привыкает. Мы вытерпим, пока наши товарищи не установят полосу заграждения…» — такие мысли роились в голове Ханнеса.

— Я попрошу вас убрать вашу пушку немного назад, — вдруг твердо и сухо сказал капитан, обращаясь к англичанину, — в противном случае я буду вынужден прибегнуть к ответным действиям.

Командир танка смерил капитана внимательным взглядом. Он уже не усмехался, хотя в то же время и не сказал ни слова. Вид у него был такой, будто слова капитана его нисколько не касались.

Тогда капитан тихо отдал приказ Зингеру и Вагнеру. Зингер моментально навел дуло пулемета на английского офицера, а Вагнер, схватив безоткатное ПТР, навел его на люк механика-водителя.

— Послушайте меня, я офицер Германской Демократической Республики и получил приказ охранять этот участок границы, соседствующий с британским сектором Берлина. Вы не сможете помешать мне выполнить этот приказ. Если вы не примете надлежащие меры, все последствия лягут на вас. Я повторяю еще раз: уберите ваш танк назад!

Англичанин выругался и, нырнув в люк, захлопнул за собой крышку. Механик-водитель также закрыл свой люк. Не шелохнулось только орудие, которое по-прежнему смотрело на капитана.

Ханнеса охватил страх, так как он уже не видел лица противника, а лишь смотрел на пушку и дула пулеметов. Стальная громада танка так заворожила ефрейтора, что капитану пришлось вторично сделать ему замечание.

Ханнес снова приступил к наблюдению за дорогой и увидел, что саперные машины настолько приблизились, что ему даже не нужно было рассматривать их в бинокль. Вслед за машинами пешим порядком шла рота саперов. Они должны были устанавливать столбы в ямы.

«Скорее, ребята, скорее! — мысленно подгонял их Ханнес. — С вами нам будет намного легче».

Саперы работали споро. Чем ближе они подходили, тем увереннее чувствовал себя Ханнес. И тут он заметил английский патруль: троих вооруженных английских солдат. Ефрейтор доложил о результатах наблюдения капитану.

Симпатии любопытствующей публики разделились: одни наблюдали за саперами и явно симпатизировали им, другие — англичанам.

Трое английских солдат в касках с ранцами за плечами и карабинами дулом вниз шли по шоссе. У самого маленького из них ранец был на груди, так как за спиной у него висела рация, антенна которой раскачивалась над головой. Солдат был так мал, что штык на карабине местами царапал асфальт, а когда англичанин снял каску, то стала видна его лысина, которую он вытер платком.

Вид у солдатика был настолько невоинственный и смешной, что, глядя на него, Зингер не выдержал и рассмеялся. Продолжая хохотать, он показал товарищам на англичанина, и они тоже рассмеялись.

Англичанин надел каску на голову, но выронил платок. Когда же он нагнулся, чтобы поднять его, штык карабина чиркнул по асфальту. Солдат споткнулся, и каска слетела у него с головы. Ругаясь, он остановил каску ногой, чем вызвал смех даже у своих коллег.

«О, некогда процветающая Британская империя, где твои Нельсоны?» — Ханнес от души засмеялся, забыв о том, что дуло пушки смотрит на них.

Вдруг крышка командирского люка откинулась, и в его отверстии показалась голова офицера. Побледневшее лицо озабочено. Он повернулся лицом к патрулям и что-то крикнул им, после чего солдаты быстро зашагали прочь.

— Прошу извинения за маленький спектакль, — сказал он, повернувшись к капитану.

Затем он исчез в люке, после чего ствол пушки еще раз нацелился Ханнесу в грудь, потом замер, а уже затем медленно пополз к небу. Танк медленно отполз назад.

Капитан с облегчением вздохнул. Он так вцепился руками в борт бронетранспортера, что побелели пальцы.

— Разрядите ПТР и уберите пулемет. На этот раз достаточно, — приказал он.

* * *


После того как западное радио передало сообщение о том, что восточные немцы возводят на границе полосу заграждения и стягивают к границе бронетранспортеры, число любопытствующих зевак на шоссе значительно выросло.

Английский танк вскоре убрался восвояси, причем командир его больше уже не появлялся. Зато прибыл отряд полицейских, которые, встав цепочкой, следили за тем, чтобы никто из собравшихся не ушел домой. На это у полицейских были свои причины.

Через несколько минут появилась машина с громкоговорителем и было во всеуслышание заявлено о том, что сейчас сюда прибудет бургомистр Западного Берлина и вместе с ним комендант британских войск, которые и устроят прямо на месте пресс-конференцию.

А люди все подходили и подходили. Здесь были и простые любопытные, и жадные до сенсаций люди, и платные провокаторы, и уголовники, и репортеры различных буржуазных газет. Все они торопливо обменивались мнениями и ждали приезда высокого босса, который и скажет, как им следует действовать дальше,

Ханнес сел на ящик с патронами. Напротив сидели Вагнер и Зингер.

— Ребята, нам повезло! — вдруг радостно воскликнул Митенцвай. — Приближаются саперы!

И действительно, саперы, устанавливающие проволочное заграждение, быстро приближались к ним.

«Наконец-то! Вместе с ними мы можем спокойно слушать любую речь бургомистра или кого там еще!» — Ханнес облегченно вздохнул.

И в тот же момент на противоположной стороне шоссе показалась длинная колонна автомашин, во главе которой ехала машина с телевизионной камерой.

— А вот, кажется, и они, — заметил капитан. — Если они сейчас здесь начнут митинговать, то вы не беспокойтесь, товарищи, хуже, чем было, уже не будет. — И он усмехнулся.

Однако, несмотря на улыбку и, казалось бы, спокойный голос офицера, Ханнес понял, что тот очень озабочен.

Первой остановилась машина с телекамерами. Операторы в пестрых рубахах и фуражках с большими козырьками сразу же принялись за дело.

Митенцвай испуганно смотрел то на одного, то на другого оператора.

— Что с тобой? — спросил его Вагнер.

— Они нас снимают! Мы не должны допустить, чтобы нас снимали!

— Пусть снимают, — спокойно заметил фельдфебель. — Помешать им мы не можем.

— Более того, вы улыбайтесь побольше, это испортит им их затею, — посоветовал капитан.

— «А ведь и правда! — мысленно согласился с офицером Ханнес. — А то ведь все западные агентства и радиостанции постараются показать нас с кровью на руках и пальцем на спусковом крючке».

Саперы тем временем подошли совсем близко к бронетранспортеру. Все они были в пыли, лица покраснели от солнца.

На той стороне шоссе появились легковые машины, из окон которых то и дело щелкали затворы фотоаппаратов и стрекотали кинокамеры. Какие-то типы в безукоризненно белых рубашках наговаривали тексты на магнитофонные ленты.

Все шло, как в павильоне для съемок.

Когда саперы стали устанавливать столбы, один из телеоператоров настолько увлекся съемкой, что не заметил, а может нарочно, приблизился к пограничной линии. Еще мгновение — и передние колеса его машины пересекли бы ее.

Ханнес доложил об этом капитану. Вагнер тоже заметил это. Прежде чем кто-либо успел что-то сделать, он запустил мотор и, элегантно сдвинув бронетранспортер с места, поставил его так, что объектив телекамеры уставился в его бронированный борт.

Оператор, испугавшись, подал назад, но так неосторожно, что камера сорвалась со штатива и с громким стуком упала на землю.

Стоявшие в первых рядах люди оживились: одни начали ругаться, другие засмеялись над неловкостью оператора. Несколько провокаторов пытались прорваться сквозь полицейский заслон. Все объективы были направлены на незадачливого оператора, который все еще пятился.

В этот момент один из саперов подошел к бронетранспортеру и, обращаясь к Ханнесу, попросил:

— Дай мне сигаретку! А то мы все выкурили.

Ханнес, не говоря ни слова, протянул ему пачку. Вторую пачку, правда уже начатую, бросил саперу Зингер.

Солдат поблагодарил и побежал к своим.

Тут подъехала открытая машина с бургомистром и английским комендантом — полковником. Машину бургомистра эскортировали шесть джипов.

Первая машина остановилась напротив бронетранспортера. В ней были бургомистр, мужчина в гражданском костюме с большими мешками под глазами, и худощавый полковник с седыми висками и грудью, увешанной орденами.

Бургомистр повернулся к солдатам и начал внимательно рассматривать их. Кругом стало тихо. Ситуация прямо-таки сложилась смехотворная: на одной стороне толпа народа, полиция, бургомистр, английский комендант, а на другой — всего-навсего один бронетранспортер с восемью солдатами. Бургомистр сразу же понял это. Он не спеша переводил взгляд с одного солдата на другого. Застрекотали кинокамеры.

Ханнес разглядывал английского полковника. «Наверняка образованный человек. Элегантно одет, с манерами дипломата…»

— Уважаемые дамы и господа, — начал свое выступление бургомистр. Затем он стал распространяться о демократических свободах западного мира, форпостом которого является, по его словам, Западный Берлин.

Бургомистр нанизывал одно слово на другое, бросая их толпе. Полковник с безукоризненной выправкой стоял и не шевелился, а их окружали военные полицейские, вырядившиеся по столь торжественному случаю в парадную форму.

Бургомистр начал говорить о Североатлантическом пакте, о совместных задачах англичан и немцев, на которых после него более подробно остановится господин полковник, о той сильной власти, которой они обладают. Затем он рассказал о роли Великобритании в освобождении мира и задачах своей партии в борьбе за социальную справедливость и демократическое обновление Германии.

Кровь прилила к лицу Ханнеса, ему было стыдно за бургомистра, который излагал факты совсем не так, как следовало бы.

Послышался какой-то рокот, который становился все сильнее и сильнее. Бургомистру пришлось говорить громче, напрягать голос, чтобы его слышали.

Ткнув рукой в сторону заграждения, бургомистр заговорил о свободе, над которой, по его словам, сейчас нависла серьезная угроза, однако собравшиеся почему-то уже не слушали его. Они смотрели в небо, стараясь понять, откуда идет рокот и что он означает.

Шум моторов превратился в рев. Ханнес повернул голову и увидел в небе несколько вертолетов с советскими опознавательными знаками. Вертолеты подлетели ближе и зависли над пограничной линией. Рокот их моторов поглотил все: и слова бургомистра, и шум толпы, и даже перезвон колоколов на башне собора, пробивших два часа.

Спустя минуту публика заметно заволновалась и начала расходиться, не дожидаясь окончания речи. Английский полковник бросил взгляд сначала на вертолеты, затем на пограничников, пожал плечами и, отвесив поклон в сторону заметно поредевшей толпы, дал знак шоферу ехать.

Бургомистр обеими руками помахал толпе и попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.

Раздались жидкие хлопки, однако большинство любопытствующих не сводили глаз с вертолетов, один из которых опустился так низко, что было видно улыбающееся лицо пилота.

«Езжай, езжай! — мысленно подгонял бургомистра Ханнес. — Нечего тебе здесь делать! Речи свои произноси где-нибудь в другом месте, а не здесь, где вам ни за что на свете не удастся нарушить нашу границу…» Ханнес задрал голову и посмотрел на вертолет, который, набрав высоту, полетел вслед за остальными.

По ту сторону только что установленного проволочного забора кто-то громко закричал. Это оказался молодой парень, который выскочил из сада небольшого домика и бросился к забору.

И словно по команде из ворот соседних домиков выбежали несколько здоровенных парней. Прорвав жидкую линию полицейских, они бросились на солдат.

Кто-то из хулиганствующих молодчиков ударил Вуншлоса по голове. Ханнеса тоже так ударили дубинкой по руке, что боль парализовала всю руку. Сделав шаг назад, он отшатнулся от борта бронетранспортера. И как только один из парней полез за ним, Ханнес ударил его по голове, и он полетел на землю.

— Заряжай! — крикнул капитан. — Унтер-офицер, окажите помощь ефрейтору Вуншлосу. Рядовой Митенцвай, к пулемету!

Только теперь Ханнес заметил, что ефрейтор лежит на полу машины и не шевелится.

Капитан крикнул полицейским, что, если они немедленно не наведут порядок, он применит шашки со слезоточивым газом, а если потребуется, то и оружие.

Офицер-полицейский явно нервничал, чувствуя, что в создавшейся обстановке он не является хозяином положения, да и не знал, что ему следует делать.

Хулиганы снова забеспокоились, один из них размахивал пистолетом.

Солдаты на бронетранспортере схватились за оружие и были готовы открыть огонь.

Оценив обстановку, офицер-полицейский решил действовать. Он подал команду, и полицейские, схватив дубинки, бросились на хулиганов, которые, однако, с упорством рвались к заграждению, чтобы разорвать его. Положение полицейских начало стабилизироваться только тогда, когда к ним подоспела подмога.

Теперь можно было заняться Вуншлосом, которому Вагнер подложил под голову одеяло.

— Он потерял сознание, — заметил Вагнер. — Наверное, у него сотрясение мозга. Над правым ухом у него большая шишка и рваная рана на голове.

Капитан приказал радисту связаться с заставой и вызвать санитарную машину.

Рану на голове Вуншлоса заклеили липким пластырем,

— Вы сможете обращаться с пулеметом? — спросил капитан у Митенцвая.

— Так точно! Я хорошо знаю пулемет.

— Ну-ну, — пробормотал Руберг и, подойдя к Ханнесу, осмотрел его распухшую руку. — Кровоизлияние, — заметил он.

— Как только вернетесь на заставу, немедленно обратитесь к врачу. Выдержите?

Ханнес кивнул.

Капитан сказал солдатам, чтобы они подготовили противогазы, так как обстановка может измениться и придется применить слезоточивые газы.

Ханнес лишь одним ухом слушал объяснения капитана. Он наблюдал за Митенцваем, который, оказавшись у пулемета, сразу же оживился, движения его стали уверенными. Радист передал капитану приказ из штаба. Выслушав его, он сказал:

— Товарищи, мы с вами выполнили порученное нам задание. Полоса заграждения установлена на всем протяжении. Сейчас мы направляемся в штаб батальона.

Медленно они двинулись по шоссе в обратном направлении. Ханнес смотрел на решительные лица товарищей.

«Как-нибудь позже мы встретимся с вами в других условиях, поговорим, вспомним, пошутим…» — думал Ханнес, постепенно приходя в спокойное состояние.

* * *


Когда Ханнес закончил свой рассказ, одна из учениц спросила:

— А что стало с ефрейтором Вуншлосом? Вы о нем позже что-нибудь слышали?

— Да, — усмехнулся Ханнес. — Вскоре после этого я навестил его в госпитале. Ранение его оказалось неопасным. В том же году он поступил в офицерское училище, после окончания которого сначала был назначен командиром роты, а потом начальником погранзаставы. Он обер-лейтенант, женат, у него двое детей: мальчик и девочка. На следующий год поедет учиться в военную академию. Понятно?

— Да, — ответила девушка. — Но почему вы все это так хорошо знаете?

— Потому что он женат на моей сестре. — Ханнес засмеялся.

— Вы ничего не рассказали о своей невесте и ее отце, что с ними? — спросил один из солдат.

— Служить мне оставалось немного. После демобилизации я женился на Анке. Отец ее остался в западной зоне на заводе, но через год перебежал в республику. Теперь мы с ним дружим. Работает. Год назад стал мастером, активистом. Вот так-то…

Ханнес встал и, повернувшись к лейтенанту, сказал: — У меня к тебе просьба как-нибудь поподробнее рассказать о нашей молодой армии. В сентябре в школе начинаются занятия. Я приглашу тебя как докладчика на одно из наших собраний…

Юноши и девушки не дали учителю договорить, они осаждали лейтенанта до тех пор, пока он не согласился.

Посмотрев на часы, Ульф сказал:

— Ну, нам пора, а то поезд уедет без нас.

Ученики тепло попрощались со своими шефами.

— Ты, я вижу, обошел меня в педагогике, — сказал при расставании лейтенант Ханнесу.

— Оба мы с тобой педагоги, ты — здесь, я — в школе. Детей надо научить и любить и ненавидеть.

— Это мне нравится, — улыбнулся лейтенант. — В октябре давай организуем совместную экскурсию в Бухенвальд.

— Согласен.

Учитель и лейтенант направились на КПП, где ученики прощались с солдатами.




Третья встреча


В один из летних дней 1962 года мы, сев в штабной автомобиль, поехали в северный пригород Берлина, в район железнодорожного моста, где должны были встретиться с советскими товарищами.

Фред Барлах, худощавый мужчина лет сорока с темными, но уже кое-где посеребренными волосами, начальник штаба нашего полка, сидел на заднем сиденье. Он снял с головы фуражку, чтобы ее не сдуло. В руках он держал папку с секретными документами.

С советскими товарищами мы должны были увязать вопросы взаимодействия на предстоящих учениях с советским механизированным полком, расквартированным по соседству с нашей частью. Сегодня мы ехали на рекогносцировку, чтобы все вопросы взаимодействия разрешить на местности.

Я был на десять лет моложе Барлаха и являлся офицером оперативного отдела. В руках я держал топографическую карту, на которую время от времени поглядывал, чтобы мы не заблудились.

— На следующем перекрестке нам следует свернуть направо, — напомнил я Барлаху. — А вы знаете товарищей, с которыми нам предстоит сегодня встретиться?

— Нет, — ответил он. — Я знаю, что начальником штаба полка является майор Бережной, с которым мы и должны будем выяснить все вопросы. Вот сегодня мы с ним и лично познакомимся… — Барлах откинулся на сиденье и снова попытался сосредоточиться на вопросах, которые нужно было обговорить с русскими товарищами, но это ему, видимо, так и не удалось, ибо он то и дело посматривал по сторонам.

Я тоже не мог сосредоточиться и думал о товарищах, к которым мы ехали.

«Интересно, что за человек этот майор Бережной? — думал я. — Судя по фамилии, он русский, а быть может, украинец. Но сама фамилия еще ничего не говорит…»

Впереди показался железнодорожный мост. Я посмотрел на часы и отметил, что в нашем распоряжении было еще одиннадцать минут. Мы остановились и вылезли из машины.

Шофер занялся мотором, а мы отошли в сторону.

Барлах сориентировался и, развернув карту, наносил на нее какие-то пометки. Однако долго заниматься изучением местности ему не пришлось, так как вскоре послышался шум автомобиля. Вдоль реки навстречу нам ехал советский военный газик.

Машина остановилась рядом с нашей. Из нее вышел белокурый майор. Сощурив глаза под густыми бровями, он оглядел нас, поздоровался и по-немецки сказал:

— Я майор Бережной, а вы, как я думаю, майор Барлах.

— Точно так, — ответил ему Фред по-русски.

Я удивился тому, как хорошо говорил русский майор по-немецки, в то время как наш начальник штаба говорил по-русски с явно немецким акцентом.

— Я вас сразу узнал, — продолжал Бережной, — так как видел ваше фото у моего предшественника подполковника Шелякина. Так что никакой ошибки тут быть не может, хотя… Вы когда-нибудь были в Тюрингии? Или в районе Веймара?

— Разумеется, — усмехнулся Фред, — только недолго. Бывает так, что встретишь незнакомого человека и готов спорить, что ты его хорошо знаешь. Хотя почему бы и нет, вполне возможно, что мы с вами где-то встречались. Да, к слову, фото-то мое старое, я тогда еще не носил очков… А вот это капитан Келлер, — представил он меня.

Бережной протянул мне руку, дружелюбно поздоровался и сказал, что он приехал один, так как его помощник заболел, а другие по горло заняты работой.

— А вы хорошо говорите по-немецки, — сказал я Бережному. — Здесь у нас научились?

— Более или менее прилично я разговариваю всего с год, — ответил он, — а начал я учить немецкий еще мальчишкой, когда мне было всего пятнадцать лет, и, как мы говорим, совсем в других условиях.

— В других условиях и я изучал русский, — заметил Барлах. — Должен сказать, что с русской грамматикой я до сих пор не в ладах.

— Вы были в то время солдатом? — спросил Бережной.

— Разумеется. Был я тогда молод, здоров, плохо, к сожалению, просвещен политически, так что нет причины щадить меня: я был ефрейтором.

Разговаривая, мы подошли к реке.

Бережной остановился на бугорке и спросил:

— Будем разговаривать по-немецки?

— Я бы хотел, — быстро согласился Барлах. — В интересах дела, так мы скорее поймем друг друга. Я по-русски говорю неважно, а мой заместитель — и того хуже.

— Согласен, — майор Бережной хлопнул рукой по папке, которую держал под мышкой. — Для начала давайте проверим идентичность нашей документации!

Проверка прошла быстро: все документы и на русском и на немецком языках оказались идентичными. Нужно было только нанести на карты кое-какие обозначения. Затем мы уточнили все вопросы взаимодействия, направления наступления, задачи отдельных подразделений и так далее. Встреча прошла по-деловому.

К полудню все основные вопросы были решены, оставались кое-какие мелочи.

Стало жарко. На лбу Бережного блестели крупные капли пота. Бросив взгляд на реку и на поле, расстилавшееся на противоположном берегу до синевшего на горизонте леса, и раскинув в стороны руки, он сказал:

— Когда наша Припять разливается осенью после сильных дождей или же весной после таяния снегов, все вокруг залито водой, которая выходит из берегов, а вода становится прямо-таки темно-коричневой. Детишками мы очень боялись наводнения, особенно моя сестренка.

— У вас есть сестра? — спросил Барлах.

— Да. Зовут ее Галина, она на несколько лет моложе меня. Училась в Москве. В прошлом году вышла замуж, у нее растет дочка. Когда мы виделись в последний раз, она была совсем девчонкой.

— Галина… — задумчиво проговорил Барлах. — Красивое имя. Когда-то у меня была одна знакомая, которую тоже звали Галиной. Вот только время тогда было ужасное, да и история эта длинная. Прошло чуть ли не двадцать лет.

— Одно десятилетие разума значит гораздо больше, чем одно столетие ненависти, — заметил Бережной. — Тогда мы учились ненавидеть тех, кто напал на нас. Было и такое. Человек научился любить, однако он может, если нужно, и ненавидеть. Более того, он даже может одновременно любить и ненавидеть, и горе тому, кто не способен на то и на другое… — Майор бросил взгляд на часы и инстинктивно воскликнул: — Мы еще поговорим с вами об этом, товарищ Барлах! Мне кажется, что наши с вами отношения пока еще довольно поверхностны, а? Нам нужно получше узнать друг друга.

Майор сел на траву рядом с Фредом и продолжал:

— Братство по оружию — это гораздо больше, чем общность взглядов и дружба между нашими народами. Они должны быть не только между народами, но и между отдельными людьми тоже. Мы должны как можно ближе узнать друг друга, больше встречаться, работать вместе, провести совместные учения. Так мы лучше узнаем не только самих себя, но и других.

Барлах кивнул в знак согласия с русским майором, но тот еще не все сказал и продолжал:

— А что нам известно друг о друге? Например, что вы знаете о природе нашей страны, о ее людях, их жизни, традициях, обычаях и тому подобном? Очень немногое.

— Вы, конечно, правы. Я очень сожалею, что мы с вами встречаемся, как правило, за праздничным столом да вот на таких учениях! — Барлах положил руку на плечо Бережного. — Тогда не будем откладывать это на дальний срок… У вас есть экземпляр нашего плана-календаря? — спросил он меня.

Я ответил, что план у меня есть. Майор снова повернулся к Бережному, который с любопытством разглядывал его, а затем спросил:

— А как вас зовут, товарищ Бардах?

— Фредом, — ответил наш начальник штаба. — Вернее, полное мое имя Альфред, но с детских лет все зовут меня Фредом. Так я и привык к этому.

Неожиданно для нас Бережной вдруг вскочил на ноги и, словно забыв о разговоре, посмотрел на воду, затем подошел к Фреду и спросил, не хочет ли он искупаться в реке.

Барлах засмеялся и сказал:

— Здесь запрещено купаться, товарищ! Если одного из нас поймают за этим занятием, придется платить штраф. К тому же у меня нет с собой плавок.

— Ничего, — не отступал от своей затеи Бережной. — Девушек вблизи что-то не видно. Давайте искупаемся!

Барлах растерянно оглянулся и спросил меня, что я по этому поводу думаю.

— Я за предложение майора, — ответил я.

— Ну, хорошо! — засмеялся Альфред и начал раздеваться.

Бережной разделся быстрее всех и в одних трусах дожидался нас. Все тело у него было здорового шоколадного цвета, и я позавидовал его загару, так как у нас в то лето было много работы и загорать было некогда.

Между тем разделся и Барлах. Растирая свою худую грудь, он крикнул:

— Ну, пошли! Кто решится первым?

Бережной оглянулся на Альфреда и, заметив на его левой руке плохо зажившую рану, подошел к нему и спросил:

— Вы что, во время войны были в штрафном батальоне?

— А вам, собственно, как стало об этом известно? — удивился Фред.

— Уж не стреляли ли в вас, когда вы решили перебежать к нашим партизанам?

— Да, стреляли!

— Это было под Ровно, на опушке леса, в августе сорок третьего, а?

Альфред кивнул и с удивлением посмотрел на Бережного.

— Я Алексей. Неужели ты не помнишь подростка Алексея и его сестру?

Позже Фред рассказал мне эту историю. И признаюсь, я в первый раз в жизни видел слезы на глазах мужчины.

* * *


Лето 1941 года. Большая часть немецкого народа, одурманенная фашистской пропагандой и легкими победами, которые вскружили ей голову, уже видела близкую окончательную победу, и даже те, кто хотел верить в торжество разума, упали духом и начали сомневаться.

Партия и Советское правительство призвали народ на борьбу против гитлеровских захватчиков.

Дивизии 6-й германской армии во взаимодействии с танковой группой прорвали оборонительные рубежи русских и вышли к берегам Днепра на киевском направлении. В районе Житомира они временно перешли к обороне, чтобы остановить наступление советских войск, которые героически сражались за свою родину.

И когда в районе Новгород-Волынского были уничтожены несколько колонн с оружием и боеприпасами, продовольствием и обмундированием, командование 6-й армии приняло решение направить несколько частей из второго эшелона для обеспечения тылов и проведения так называемых карательных операций.

Одним из таких карательных подразделений и была рота капитана Крамера, в которой служил ефрейтор Фред Барлах и Вернер Айзинг.

В полдень рота прибыла в небольшое село. Фреду Барлаху и его товарищам отвели под постой пустой деревянный домишко, хозяева которого вовремя эвакуировались. Домишко состоял из двух комнат с низким потолком и подвала. Солдаты так устали, что сразу же завалились спать.

В середине ночи в дом вошел фельдфебель Резус и громко крикнул:

— Подъем, ребята! Но тихо и чтобы света не зажигать! Свои тряпки вы и в потемках найдете. Через десять минут строиться!

— Что там еще случилось? — недовольно спросил Барлах, вставая со своего соломенного ложа и нащупывая рукой фонарик.

— Я Резус, а не Иисус Христос! — буркнул фельдфебель. Эту фразу он говорил впопад и невпопад, так что над ней уже никто не смеялся. — Давайте шевелитесь!

Выругавшись, Фред сунул ноги в сапоги и вышел из дома. Ночь была темной. Где-то далеко на востоке слышалась артиллерийская канонада. Вслед за Фредом во двор вышел Вернер Лизинг, его единственный друг во взводе. Он подошел к Фреду и шепотом спросил:

— Неужели опять наступление? Поговаривают о наступлении на Киев.

Барлах молча пожал плечами.

«Одну-единственную ночь и то как следует поспать не дали, — подумал Фред. — Нельзя же человека гнать до тех пор, пока он не упадет без сил. Мы и так дошли».

В этот момент во дворе снова появился фельдфебель и приказал построиться. Затем он повел отделение к околице, где уже урчали моторы машин.

Когда вся рота была построена, капитан Крамер довел до сведения солдат, что на их долю выпала честь выполнить особое задание. Оно потребует от каждого солдата напряжения сил, дисциплины и выдержки.

После речи капитана начали раздавать паек.

— Черт его знает, чем нас теперь заставят заниматься, — пробормотал Лизинг, усаживаясь на обочину дороги рядом с Фредом. — На передовую нас вроде не посылают, на новое место тоже не посылают. Уж не вздумали ли они бросить нас на…

— На что? — спросил Фред, так как Лизинг не договорил фразу до конца.

Вернер наклонился к нему и тихо прошептал:

— Не бросили бы они нас на борьбу против русских партизан. В последнее время что-то много говорят о них.

— Ну и что? Сегодня можно рассчитывать на что угодно.

Оба помолчали, а затем Вернер, осмотревшись по сторонам, пробормотал:

— Один солдат рассказывал, что они полностью уничтожили деревню под Тернополем, и только потому, что недалеко от нее был обнаружен убитый связной. Наши солдаты подожгли деревню с четырех сторон, не пощадили даже детей и женщин.

— Он видел это собственными глазами? — не без сомнения спросил Барлах.

— Сам он не видел, но слышал от одного из штаба, они любят разговаривать в пути.

— Ну, вот видишь! — с облегчением вздохнул Фред и, развалившись на земле, заложил руки за голову. — Ты слышал от него, он сам от кого-то слышал, а тот в свою очередь — еще от одного и так далее. Дни сейчас длинные, чего не наслушаешься за день!

— Не так громко, дружище! — взмолился Вернер. — Здесь у всего есть уши. Я, например, не знаю, что я буду делать, если нас действительно на это пошлют.

«Не может быть, — думал Фред, — чтобы нас, как зверей, бросали на истребление мирного населения… Хотя вполне возможно, что кое-что из того, что мне рассказал Вернер, и имело место в действительности. Может, жителей села и собрали вместе, ну, например, для того, чтобы допросить их или же использовать на оборонительных работах. Вполне возможно, что среди задержанных нашли и виновных. Но так, чтобы взять и расстрелять всех жителей деревни, такого не может быть. Это противоречит всем нравам и законам». Вслух же он прошептал:

— Мы же не убийцы! Понятно, что идет война, но все равно…

Вернер ничего не ответил ему. Он лег на спину и смотрел на темное беззвездное небо.

— Это было бы безумием! — снова зашептал Фред. — Женщин и детей… Да это же гнуспое убийство. Кто знает, что там произошло. Я считаю эти россказни пустым трепом. Ты же знаешь, как это делается!

— Хотел бы я, чтобы так оно и было, — заметил Вернер. — А что, если действительно расстреляны были все жители поголовно? И виновные, и невиновные. Такое было всегда, а почему не может быть сейчас?

— Тихо ты! — шепнул Лизинг. — Кто-то идет.

Шел Резус. Он нагнулся к ним и, узнав, сел на траву:

— А, неразлучные друзья! У Карла Мая тоже есть неразлучные. Кто-нибудь из вас читал Мая?

Оба молчали.

— Что такое? Неужели вы не читали Мая? Да как же это так?

— У Мая в его книгах много мертвых, — вдруг пробормотал Айзинг.

— И много мстителей, — добавил с усмешкой Резус. — Ни одно убийство у него не остается без отмщения. И если я не ошибаюсь, господа, то и мы с вами станем мстителями. В узком смысле слова.

— Вам что-нибудь известно? — спросил Вернер.

— Где-то на севере зашевелились партизаны, — сказал Резус. — Они взорвали склад боеприпасов и уничтожили одну из наших комендатур. Чем все это кончилось, вы можете сами додумать.

— Тогда… — начал было Вернер, но в этот момент послышался сигнал к построению.

Далее все протекало в темпе, но довольно тихо. Их повели к лесу, где уже ждали машины. Как только они расселись, машины двинулись в путь.

— А ведь нас везут на север, — прошептал Вернер на ухо Фреду.

Фред мысленно пытался убедить себя в том, что это еще ничего не значит. Быть может, их просто перебрасывают на новое место, и только.

— Обозы-то остались позади и охранение тоже, — еле слышно прошептал Вернер.

«Если это так, тогда Вернер прав, да и фельдфебель тоже», — билась мысль в голове Фреда.

Рассуждать о неприятных вещах, которыми занимаются другие, и самому заниматься ими — это далеко не одно и то же. Когда дело доходит до конкретного человека, он начинает размышлять и думать: почему именно он, а не кто-нибудь другой должен пачкать свои руки кровью. Другое дело на фронте, а то тут, в тылу.

Тем временем стало темно и пошел дождь, который превратил и без того неважные дороги в непроезжие.

Когда они проезжали через одно почти полностью сожженное село, их обстреляли из пулемета с опушки леса.

Машина, в которой ехал Фред, остановилась за большим кустом, а фельдфебель скомандовал:

— Слезай! В укрытие!

Фред спрыгнул с машины и залег рядом с Вернером в придорожный кювет.

А пулемет все строчил и строчил, не переставая, ему вторил другой. Одна из машин загорелась.

— Партизаны! — сказал Вернер, заряжая карабин. — В этой стране нам не дадут ни минуты покоя!

Наконец затараторили и свои пулеметы. — Приготовиться к атаке! — крикнул фельдфебель. «Какое безумие! — мелькнуло в голове у Фреда. — Безумие идти на пулеметный огонь по ровной местности».

В этот момент в небо взлетела красная сигнальная ракета. Солдаты первого взвода открыли огонь по опушке, а Резус поднял своих людей в атаку. Бежали, делая небольшие перебежки, затем камнем падали на землю и снова бежали. Пули свистели у них над головами.

Следующая ракета снова подняла их с земли, и они, тяжело дыша, побежали дальше. Лишь добежав до опушки, заметили, что по ним уже никто не стреляет.

В зарослях густого кустарника никого не было, кроме бородатого мужика лет пятидесяти, однако никакого оружия при нем не оказалось. Рот у него был раскрыт, будто он хотел что-то крикнуть, а в открытых глазах застыла усмешка. Куда делись остальные партизаны, никто из нас не мог понять: они словно сквозь землю провалились.

Солдаты, однако, в лес не пошли, чувствуя, что из-за каждого куста их подстерегает опасность, что всех могут перестрелять, как куропаток. Они бесцельно постреляли по лесу, но на их огонь никто не ответил.

Фред поискал взглядом Вернера. Не найдя его, подошел к группе солдат и спросил, не видел ли кто его, но никто не видел.

— Может, он там, — заметил один обер-ефрейтор, показав рукой в сторону поляны.

Фред обернулся, и вдруг его охватил страх. Посреди поляны стоял санитар, он наклонился над ранеными, которые лежали на земле и кричали от боли.

И в этот момент с той стороны, где горела машина, раздался выстрел.

Фельдфебель поднял солдат и повел их в лес. Стреляя на ходу, Фред бежал до тех пор, пока его не догнал Резус и не гаркнул на него:

— В укрытие! Ложись!

Сообразив, что стреляют по нему и что остальные солдаты уже давно уткнулись носом в землю, Фред последовал их примеру.

— За мной! — закричал Резус. — Они прорвались! — Он вскочил и бросился за бежавшими назад солдатами.

В лощине лежали двое убитых. Один из них держал в руке гранату. Какой-то солдат выхватил ее и метнул в сторону, где, ему казалось, и были партизаны.

Фельдфебель, сдвинув каску на затылок, вытер пот с лица и приказал построиться. Все построились, но не по-уставному, а кое-как, держа оружие наготове.

На дороге показались машины.

— Пуля попала ему в голову, прямо над правым глазом. Никто и не заметил, — рассказывал один солдат другому, когда они садились в машину.

— Кому?

— Лизингу, чудак. Пустили в затылок. Это я считаю свинством!

— Прекратить болтовню! — рявкнул Резус. — Чтобы я больше ничего подобного не слышал! Ну, погиб один из наших… Ну и что? И чтобы я больше ни о каких пулях в затылок не слышал! А сейчас поторапливайтесь! Да поживее!

Барлах, потрясенный этим известием, кое-как залез в машину. Машинально он слушал Резуса, который что-то говорил о необходимости охраны убитых и раненых до тех пор, пока за ними не придут и не заберут. До Фреда слова фельдфебеля не доходили, так как в голове билась одна-единственная мысль: Вернера Лизинга уже нет в живых.

Дрожащими руками Фред достал из кармана сигарету и, закурив, сделал несколько глубоких затяжек.

Самочувствие было отвратительным, и вовсе не потому, что он впервые встретился со смертью. За многие недели безостановочного наступления Фред повидал немало убитых. Еще в первые дни войны их рота, находившаяся в окопах, была накрыта сильным артиллерийским огнем русских. Во время этого налета Фреду пришлось несколько часов подряд пролежать рядом с убитым солдатом.

После того как контратака русских была отбита, они опять перешли в наступление и должны были захватить следующую позицию противника. Бой был таким упорным и жестоким, что Фред запомнил его на всю жизнь.

Под вечер их взвод, расположился в окопе, оставленном русскими. В сравнительно сухом месте окопа они отрыли дыру, достаточно большую для того, чтобы поместиться в ней сидя.

Когда стемнело, они влезли в это убежище и, завесив вход в него плащ-палаткой, зажгли коптилку.

Фред пытался съесть кусок хлеба, но он не лез ему в горло: перед глазами стояли ужасные картины. Все тело Фреда била мелкая дрожь, которую он, сколько ни старался, никак не мог унять.

Вернер Лизинг, поджав под себя ноги, сидел, прислонившись к стенке окопа. Каску свою он повесил на сучок обрубленного лопатой деревца. Скупо освещенное лицо Вернера казалось серым, а белокурые пряди волос прилипли к потному лбу.

— Тебе не лучше? — спросил Вернер Фреда, который, свернувшись калачиком, сидел в своем углу, а когда тот ничего не ответил ему, зашептал:

— Мне кажется, что все здесь пропахло кровью: и земля, и вода, и даже хлеб. После первой мировой войны крестьяне во Франции утверждали, что картофель пахнет динамитом и кровью. Мы еще долго не отделаемся от ощущения, что вся наша жизнь будет отдавать кровью. Это чувство будет преследовать нас до самой смерти. Нужно быть последовательным и покончить раз и навсегда с безумием…

— Прекрати! — сказал Фред. — Прошу тебя, прекрати! Не неси околесицу. Мы и так все наполовину сумасшедшие.

Вернер никак не прореагировал на это. Прислонив голову к стенке окопа, он невидящим взглядом смотрел прямо перед собой и молчал. Глаза его ввалились, а от орлиного носа к уголкам рта сбегали две строгие складки, которые старили его лет на десять.

Напрасно Фред старался перехватить взгляд Вернера, его движение или хотя бы мимолетную усмешку, Лизинг даже не шелохнулся.

Спустя минуту он устало закрыл глаза и громко, гораздо громче, чем следовало бы, сказал:

— В этой войне умирает любовь. Ее раздавили солдатскими сапогами, а то, что осталось от нее, потонет в потоке ненависти. Ненависть все затопит, и тогда ничего на свете не останется, кроме трупов и хохочущих сумасшедших. Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь любить еще…

Через час солдатам раздали водку. Свою порцию Фред выпил сразу же большими глотками, после чего его охватила приятная дремота.

А на рассвете их снова погнали в наступление и лишь спустя несколько дней на короткое время вывели во второй эшелон. Уставшие до изнеможения, они в конце концов как бы свыклись с ужасами, трупами и постоянным опьянением от выжитой водки…

Отогнав от себя страшные воспоминания, Фред вернулся к действительности.

«Почему Вернер? Почему суждено было погибнуть именно Вернеру?» Огорченный смертью друга, Фред не отдавал себе отчета в том, что, собственно, такой же вопрос можно было задать о любом погибшем солдате.

После гибели Вернера Фред начал прислушиваться к разговорам солдат и постепенно в его душе созрело желание рассчитаться за все страдания.

Машины ехали по бесконечному, наполовину разрушенному шоссе. Солдаты слышали рокот далекой артиллерийской канонады.

Постепенно политические разговоры прекратились. Солдаты больше думали о своей собственной судьбе, чем о судьбе рейха.

Вечером они встретились с командой СС, которая дожидалась их прибытия. Солдатам дали небольшую передышку, а потом послали прочесывать лиственный лес. Фред Барлах был вне себя. Чтобы как-то сосредоточиться, он отошел в сторонку и сел под высокую ель. К нему тотчас подошел фельдфебель Резус и начал его поучать.

— Возьмите себя в руки, — зашептал он. — Я знаю, как вы относились к Лизингу, понимаю, что вы чувствуете сейчас, когда его уже нет в живых, но ведь вернуть-то его уже нельзя. Такое может случиться с каждым из нас.

Фред молча смотрел в глубь леса и вспоминал об опасениях, которые мучали Вернера. Он словно чувствовал, что все так и будет. Но что толку предчувствовать, когда тебя каждый час могут убить сотни раз.

— Слушайте меня внимательно, Барлах, — продолжал фельдфебель. — Сегодня утром я случайно кое-что слышал, когда вы разглагольствовали. Вы слишком громко говорили, и это уже не в первый раз. Лизинг мертв, а я не хочу, чтобы у меня во взводе повторялись подобные случаи. Так что выбросьте из головы все свои мысли. — Проговорив это, фельдфебель встал и отошел к солдатам, не дав Фреду возможности ответить ему.

Фред не знал, как ему воспринять слова фельдфебеля: то ли как предостережение, то ли как угрозу. Он посмотрел ему вслед и попытался убедить себя в том, что Резус ничего не знает, да и не может знать. Однако, как бы там ни было, появились сомнения, которые упали на плодородную почву.

«Да и что он может о нас знать? — думал Фред. — Ведь мы же тайком шептались и ругали войну. Все, что от нас требуется, мы делаем, а контролировать мысли никто не может. Резус дурачит меня, морочит, только и всего».

Когда была подана команда строиться, Фред поднялся с земли и в числе последних встал в строй.

Крамер, стоявший рядом со штурмфюрером СС, объяснил задачу роты: прочесать близлежащую деревеньку, в которой были обстреляны две машины с нашими солдатами. Все лица, находящиеся в селе, независимо от возраста и пола, должны быть арестованы. Взвод, в котором находилось и отделение Резуса, получил приказ, заняв небольшие высотки севернее села, не выпускать из него ни одного человека. Как только село будет полностью окружено, начнется облава.

В пути солдаты не встретили ни одной живой души. Обойдя село стороной, взвод занял указанные высотки. Как и все, Фред отрыл себе ячейку для стрельбы и, устроившись в ней, наблюдал за деревенькой, в которой из нескольких труб поднимались к небу струйки дыма.

Офицер-эсэсовец перед началом операции объяснил солдатам, что в этом селе скрываются партизаны, которым они должны отомстить за смерть товарищей, убитых накануне.

«Если они застряли в этой деревушке, то им отсюда не выбраться, — подумал Фред. — Но вряд ли они сидят и ждут, когда мы захлопнем эту мышеловку».

Рядом с Фредом лежал в своей ячейке Резус. Он бросал по сторонам внимательные взгляды, а когда в небо взлетела сигнальная ракета, обозначавшая начало облавы, он шепнул Фреду:

— Началось! Не забывай моих слов, Барлах!

Раздумывать над словами фельдфебеля Фреду не пришлось: не было времени. Машины подъехали к околице села. Солдаты соскочили на землю и рассыпались по домам. Эсэсовцы же остались в заслоне. Никто не стрелял.

«Партизан в селе, конечно, нет. Они, видимо, заблаговременно убежали». Фред встал из своей ячейки и тут увидел, что несколько крайних домов уже горит.

— Они все сами сделали! — громко сказал Резус. — Нам и делать-то нечего.

Число горящих домов становилось все больше. Фред с ужасом смотрел на эту картину.

— Когда закончится война, нам придется делать из этих дикарей людей, по крайней мере из тех, кто поддается воспитанию. Они будут жить в нормальных домах, как и положено людям, и спать не на печке, а на кровати. Они будут целовать нам ноги из чувства благодарности, — проговорил робко Фред.

— Однако никаких партизан тут нет и в помине. Если бы они здесь были, то давно бы дали о себе знать, — заметил один из солдат.

— Тихо! — прикрикнул на них фельдфебель. — Я запрещаю вам подобные разговоры! Понятно?

Солдаты ответили: «Так точно» — и замолкли. Когда половина села была уже охвачена огнем, на другой половине согнали кучку жителей — детей, женщин, стариков.

— Что с ними сделают? — спросил Бардах у фельдфебеля.

— Их уведут на допрос.

— А потом?

— Я Резус, а не Иисус… Это будет зависеть от результатов допроса и обыска. К слову, Барлах, это дело других и нас с вами не касается.

— Тогда почему же жгут деревню, не дожидаясь результатов допроса?..

— Заткните свою пасть! — грубо оборвал его Резус. — Мы делаем то, что нам приказывают. Ни больше и ни меньше. Понятно?

Фреду ничего не оставалось, как сказать: «Так точно!» — и замолчать.

Он смотрел вслед жителям, которых повели в лес. Туда же поехали машины с эсэсовцами. Вскоре после этого солдат собрали вместе.

Был полдень. Солдаты расположились у подножия холма. Со стороны села несло дым, пахло жженым.

— Вот наконец-то мы можем передохнуть! — воскликнул Резус и, сев на камень, принялся открывать банку с колбасой. — Надо закусить, а то кто знает, когда еще время будет. Барлах, возьмите банку!

Фред подошел к фельдфебелю и взял у него из рук открытую банку. Сам же Резус начал доставать хлеб из ранца.

В этот момент раздались сначала отдельные выстрелы, а затем автоматные очереди.

Фред уронил банку и, делая большие прыжки, бросился к дереву, у которого он оставил свой карабин, однако шарфюрер, сидевший на траве рядом с фельдфебелем, громко рассмеялся и сказал:

— Никаких причин для беспокойства нет! Просто там наши приводят приговор в исполнение! Человекам трем-четырем дадут возможность бежать, чтобы они могли рассказать своим, как мы с ними расправляемся…

Проговорив это, шарфюрер преспокойно сунул в рот кусок мяса и, окинув солдат взглядом, продолжал:

— Если бы это зависело лично от меня, то я бы их всех до одного в землю уложил. Любой русский безопасен только тогда, когда он мертв. Отпускать троих — значит увеличить число врагов.

Резус заметил, что Бардах все еще стоит как пень на одном месте и не спускает взгляда с шарфюрера.

— Куда вы дели мою колбасу, идиот?! — заорал фельдфебель, вскочив с места. — Марш отсюда! Идите смените лучше часового! Марш, да быстро!

Фред щелкнул каблуками и, крикнув: «Слушаюсь!» — побежал к часовому.

— Почему Резус так кричал на тебя? — спросил Фреда солдат, которого он сменил.

— Они расстреляли русских, — выдохнул Фред. — Ты понимаешь? Расстреляли, как бродячих собак!

— Дружище, не раскрывай так широко пасть и не кричи так громко, — испуганно одернул его солдат. — Я тоже как услыхал, так сам не свой стал. Слава богу, что мы к этому не имеем никакого отношения. Меня все это нисколько не касается.

— Там же были женщины и дети. И несколько глубоких стариков…

— Прекрати действовать мне на нервы! — оборвал его солдат. — Ту бабу, что несла под юбкой несколько кило динамита, они, конечно, должны были прикончить. Русские хотели взорвать нашу комендатуру, а может, все наши склады. Им никому верить нельзя.

— Но дети?

— Ты тут ничего не поделаешь. Они попались вместе со всеми! Отмщение, камрад! — Сунув Фреду в руки бинокль, солдат стал спускаться с холма.

«Отмщение?.. Да это безумство, — думая Фред. — За такое они будут еще больше мстить нам, и так пойдет дальше, пока на земле камня на камне не останется».

В селе догорали последние домики. Над холмом стояло густое облако дыма. В лесу стало тихо.

В три часа солдат снова посадили на машины и повезли, но не назад, как надеялись многие, а дальше в северном направлении, в район густых лесов, которые простирались до берегов Днепра.

На каждую машину село по нескольку эсэсовцев.

Барлах примостился возле фельдфебеля, присев на грубо оструганную скамью. Напротив сидел шарфюрер, который время от времени с любопытством посматривал то на Резуса, то на Фреда.

Все устали и молчали. И хотя дорога становилась все хуже, некоторые солдаты умудрились даже уснуть.

Фред чувствовал, как его тело наливалось свинцом, однако уснуть все же не мог. Чтобы не видеть больше несимпатичной физиономии шарфюрера, он оперся на руки, закрыв лицо ладонями.

Когда они миновали цепь невысоких холмов, где в воздухе уже не пахло больше ни дымом, ни паленым, Фред начал постепенно успокаиваться и вновь задумался о своем положении,

Через полчаса после того как он сменил часового, стоявшего на холме, его пришел проверить фельдфебель. Он встал рядом с Фредом и, закурив сигарету, молчал.

Фред растерянно посмотрел на начавшего уже толстеть фельдфебеля и сказал:

— Господин фельдфебель, я прошу вас извинить меня. Когда началась стрельба, я подумал, что…

— Что вы тогда подумали, Барлах, мне и без вашего объяснения ясно, — перебил его Резус. — Да и то, о чем вы думаете сейчас…

— Господин фельдфебель…

— Ради бога, никаких речей! Я и без того знаю, что вы хотите сказать. Но не забывайте, Барлах, что кругом нас враги. Все!

— А дети? И их тоже?

В уголках глаз у Резуса показалась чуть заметная усмешка.

— Мы друг друга поняли, Барлах. В наше время все приказы нужно выполнять, даже если эти приказы касаются ненависти или любви. Германский солдат, Барлах, обязан любить свой народ и фюрера и ненавидеть врагов. И ничего другого, Бардах!

— Господин фельдфебель…

— Момент, я еще не закончил говорить, — снова перебил его фельдфебель и тихо добавил: — Готов биться об заклад, что вы еще полностью не поняли всего того, что здесь происходит. Иногда мне кажется, что у вас перед глазами доска, которая мешает вам видеть, Бардах! Отбросьте вы эту доску, я вам откровенно советую, пока не поздно. И еще одно: в определенной ситуации, Бардах, нет никакого различия в том, сам ли человек говорит или же он безо всяких возражений слушает других. Я надеюсь, что вы, по крайней мере, начинаете понимать, сколько стоит человеческая жизнь в наше время. Я не хочу, чтобы у меня были неприятности, в том числе и из-за вас.

Фельдфебель повернулся кругом и пошел с холма вниз, к месту, где отдыхали солдаты.

«Он, конечно, прав, — думал Фред. — В наше время человеческая жизнь действительно ничего не стоит. Она намного дешевле ящика с патронами, дешевле тарелки супа или куска тряпки. И тот, кто хочет спасти собственную шкуру, тот должен стрелять и убивать, если не хочет сам быть убитым. Нет никакого смысла думать о других, их жизнях, когда твоей собственной со всех сторон грозят опасности. Я думаю о людях, чьи дома в селе сгорели в пламени пожара, так их уже нет в живых, а мертвому никакая крыша не нужна».

В этот момент к подножию холма подъехала машина, и солдатам было приказано садиться в нее. Разморенные сном, солдаты тяжело поднимались с земли.

Фред заметил, что позади их машин, а их было только две, ехала машина с эсэсовцами.

— Что случилось? А где же остальные? — спросил Резус.

Шарфюрер усмехнулся и заметил, что в предстоящей операции они поменяются ролями с теми, кто уехал уже вперед. В остальном все будет проходить точно так же.

Они находились в неглубокой долине, по центру которой текла маленькая речушка или ручей.

Один из солдат подошел к воде, чтобы вымыть руки, но сразу же с руганью отскочил от нее:

— Тьфу, черт возьми! Там валяется дохлая лошадь!

Солдаты захихикали.

— За мной! — приказал Резус.

Они пролезли сквозь густые заросли и увидели невдалеке деревушку, в которой было не больше двух-трех десятков домов. Крайние домики стояли на опушке высокого леса, которому, казалось, нет ни конца ни края.

Командир взвода отдал приказ прочесать все село, задержать всех жителей, а при оказании хоть малейшего сопротивления открывать огонь без всякого предупреждения.

Со стороны леса и с флангов деревню оцепили другие подразделения. Отделению фельдфебеля Резуса было приказано осмотреть дома по левую сторону улицы.

— Остальное доделаем мы сами, — добавил штурмфюрер, стоявший рядом с командиром взвода.

Спустя несколько минут появились связные, которые доложили, что село полностью оцеплено и можно начинать операцию.

Машины на такой скорости подъехали к селу, что солдатам пришлось крепко держаться за борта, чтобы не упасть.

«Сейчас я увижу лица людей, которых через час уже не будет в живых, — с горечью подумал Фред. — Словно скот на бойню, их погонят на верную смерть. И сколько может вынести человек?! А может, в деревне и нет никого? Как было бы хорошо, если бы на нашей стороне улицы никого не было… хотя бы это…»

Резус отдал последние распоряжения: двоих солдат он выделил для охранения тех, которые пойдут по домам. Барлаха он оставил при себе в качестве связного. Улучив удобный момент, фельдфебель шепнул ему:

— Если будет трудно, думай об Лизинге. Все время думай о нем!

Фред удивился, что в тот момент ему показалось: со дня гибели Вернера прошло несколько лет.

В деревне царила тишина. Лишь в одном или двух дворах затявкали собаки.

Солдаты ворвались в крайние дома. Большинство их оказались пустыми, так как с приближением фронта люди, как правило, старались эвакуироваться в тыловые районы страны. Оставались на своих местах немногие. В большинстве это были старики и старухи, которые не хотели уходить из родных мест. Только в шестом или седьмом доме на чердаке нашли дряхлую старуху. Она вся тряслась от страха и постоянно крестилась.

Солдаты, обшарившие дома на противоположной стороне улицы, вытащили из подвалов нескольких стариков. Им было приказано заложить руки за голову, и в таком виде эсэсовцы прогнали их через всю деревню.

Когда солдаты из отделения Резуса дошли до центра деревни, на окраине эсэсовцы подожгли крайний дом. Дым, гонимый ветром, дошел до Резуса. Он закашлялся и начал ругаться:

— Проклятье! Неужели они не могли подождать, пока мы не прочешем все село?!

Огонь тем временем разрастался. Клубы дыма стали более густыми и ядовитыми.

Когда солдаты подходили к крайним домам, из одного дома с противоположной стороны вытащили длиннобородого старика, который упирался руками и ногами. Кто-то из солдат ради смеха ткнул его прикладом карабина. Старик бросился бежать, однако не пробежал и нескольких шагов, как за его спиной раздались выстрелы. Старик упал на дорогу и больше уже не поднялся.

В этот же миг на опушке леса забило несколько автоматов.

— В укрытие! — закричал Резус. — Бегом в ближайший дом!

Сам фельдфебель укрылся за большой поленницей дров, а Барлах, бежавший за ним, залег в канаве.

Воздух становился все хуже: горело уже полсела. Ничего нельзя было разглядеть даже вблизи. Арестованные жители остановились посредине улицы.

Откуда-то со стороны раздавались отдельные автоматные очереди, но никто не знал, кто и откуда стрелял.

Вскочив на ноги, Фред бросился к ближайшему сараю. Перескочил через порог и, остановившись, огляделся. В сарае было полутемно. Дым с улицы проникал сквозь щели и больно щипал глаза.

«Долго я здесь не просижу, — подумал Фред. — Тут чувствуешь себя, как мышь в мышеловке».

Неожиданно где-то рядом раздались автоматные очереди, затем одиночные выстрелы. Несколько пуль попало в бревна, из которых был срублен сарай, и отщепило от них куски дерева величиной с ладонь.

Фред бросился на пол и подполз к двери, но в этот момент кто-то приглушенно, словно накрыв голову подушкой, закашлял у него за спиной.

Фред испуганно вскочил и, прыжком подскочив к балке, спрятался за нее. Он снял карабин с предохранителя и, присмотревшись к полумраку, сделал два шага вперед и отодвинул ногой в сторону доску в перегородке. В образовавшейся дыре он увидел двух детей: маленькую девочку и мальчика-подростка. Девочка лежала на куче какого-то тряпья, уткнувшись лицом в тряпки, чтобы не так сильно был слышен ее кашель. Пареньку на вид можно было дать лет пятнадцать. У него были светлые волосы, цвета ржаной соломы, и испуганные глаза, которыми он уставился на Фреда.

Фред опустил ружье.

«Им нужно немедленно убежать отсюда, — мелькнуло у него в голове. — Каждую минуту их могут тут найти, а через какие-нибудь полчаса огонь доберется и сюда».

Паренек испуганно огляделся, словно ища путь к бегству. Одна штанина у него была разорвана, и сквозь дыру проглядывала голая грязная коленка.

«Что же делать?» Подчиняясь какому-то внутреннему приказу, Фред подскочил к двери и распахнул ее настежь. С улицы доносился шум недалекого боя и треск горевших по соседству домов.

— Беги! — сказал Фред парнишке. — Беги же, тебе говорят!

Однако паренек, испуганно оглядываясь по сторонам, не шевелился. Он не понимал, чего от него хочет немецкий солдат.

Фред схватил его за руку и потащил к двери, но мальчик вырвался и, прижав к себе сестренку, забился вместе с ней в угол. Девочка с перепугу начала плакать.

«Боже мой, да он ничего не понимает!» — подумал Фред и приложил палец к губам, давая понять, что нужно молчать. Затем он показал большим пальцем на открытую дверь.

Отчаянно качая головой, мальчик произнес что-то непонятное.

Фред схватил его за плечо и, подтащив к двери, показал в сторону леса.

Наконец паренек, кажется, понял Фреда. В его глазах мелькнула надежда, вытесняя из них страх и недоверие.

Он шепотом позвал сестренку, не спуская, однако, взгляда с Фреда.

Фред посмотрел на улицу. Разглядеть что-нибудь на ней было трудно, так как дым от горящих домов стал еще плотнее. За двадцать-тридцать метров уже ничего нельзя было разобрать. Солдат, правда, поблизости не было: стрельба и дым, по-видимому, отогнали их в сторону.

«Они должны бежать в лес. Там находятся их люди, Это единственный шанс на жизнь. Может, им и повезет», — подумал Фред, а вслух требовательно зашептал:

— Лос! Лос! Давай-давай!

Снова подтащив парнишку к двери, Фред сказал:

— Беги в лес! Беги! Давай!

Паренек опять что-то сказал сестренке, которая забилась в угол и никак не хотела оттуда, выходить. Дрожа всем телом, девчушка обхватила руками балку и громко разрыдалась.

И тут в голову Фреду пришла отчаянная мысль.

— Побежали же! — быстро прошептал Фред и, обхватив паренька одной рукой, а девочку — другой, потащил их в сторону леса. Девочка мешала бежать: она кулачками упиралась Фреду в грудь и колотила его по животу ногами.

Пробежав несколько сот метров, Фред выпустил девочку из-под мышки, и она упала на землю. Ударившись ногой о пенек, она заплакала от боли.

— Бегите! Быстро! Давай-давай! — тяжело дыша, выпалил Фред.

На этот раз паренек сразу же понял его. Он схватил сестренку за руку и потащил к лесу. Через несколько секунд они исчезли в густом кустарнике.

Барлах устало закрыл глаза, чувствуя, как яростно билось сердце в груди. «Бежать отсюда, как можно скорее бежать!» — мелькнуло в голове. Фред повернулся и сразу же увидел шарфюрера, который подобно призраку выплыл из-за пелены дыма.

— Сюда! Сюда! Они здесь! — закричал эсэсовец, потрясая автоматом.

Двое эсэсовцев пробежали мимо Фреда в направлении к лесу. Шарфюрер вытащил пистолет и, направив его на Фреда, потребовал немедленно отдать ему карабин.

Барлах был ошеломлен. Не думая о последствиях, он молча повиновался эсэсовцу.

В этот момент между деревьями блеснула вспышка, а рядом забили автоматы.

Шарфюрер упал на землю, спрятавшись за небольшой бугорок, залегли и эсэсовцы, преследовавшие детей.

Позже Фред Бардах не раз жалел о том, что он тогда не использовал представившуюся ему возможность.

Вскоре подбежали солдаты и наугад открыли по лесу ожесточенную стрельбу. Стрельба из леса прекратилась.

Шарфюрер, держа левой рукой правую руку, в которую его ранило, приказал солдатам продолжать преследование. Однако солдаты дальше опушки леса не пошли. Начинало смеркаться, а тут еще дым пожарища, так что видимость сократилась до минимума.

Первым к Барлаху подбежал Резус и с облегчением воскликнул:

— Это вы! А я уж думал, что вас убило!

— Этот солдат арестован! — со злостью заявил шарфюрер, целясь во Фреда из пистолета. — Он помог бежать двум русским!

Резус, казалось, окаменел.

— Это правда, Барлах? — спросил фельдфебель. — Это кто-нибудь видел?

Фред все еще никак не мог понять, что в сложившейся ситуации все оборачивается против него.

— Господин фельдфебель, это же были дети, — пролепетал он жалобно. — Они бы сгорели в сарае, если бы я их не…

— Да заткнитесь вы наконец! — гаркнул на Фреда шарфюрер. — Русские есть русские! Вы нарушили приказ! Надеюсь, вы примете по данному поводу решительные меры! — обратился эсэсовец к фельдфебелю.

Резус покраснел до самых ушей. Он приказал Барлаху поднять вверх руки и повел его куда-то.

Логично мыслить Фред начал только тогда, когда часом позже его доставили в штаб дивизии. Везли его в машине под проливным дождем. Справа и слева от него сидело по ефрейтору, которым было запрещено разговаривать с ним или отвечать на его вопросы.

Постепенно до Фреда дошло, что ему грозит за его проступок. И страх за дальнейшую судьбу лег на его плечи тяжелым грузом.

С тех пор прошло два года.

Гитлеровские войска потерпели поражение под Сталинградом и медленно откатывались назад под ударами Красной Армии.

Летом 1943 года советским войскам удалось прорвать линию обороны 8-й немецкой армии и 4-й танковой армии и освободить часть украинской земли.

Однажды вечером, было это в августе, по железной дороге между Житомиром и Коростенём следовал длинный эшелон, состоящий из пассажирских и товарных вагонов. Он двигался из самой Германии. В классных вагонах ехали офицеры-отпускники и группенфюреры недавно сформированного штрафного батальона. Солдаты же этого батальона размещались в товарных вагонах.

В предпоследнем вагоне, снизу доверху разгороженном трехъярусными деревянными нарами, ехали штрафники. Они приникли к щелям и крохотным окошкам, чтобы посмотреть, где они едут.

— Я знаю, где мы находимся! — вдруг воскликнул один из солдат. — Я в этом месте уже был! Поверьте мне, отсюда до Киева километров сто — сто пятьдесят.

Солдаты сразу же зашумели, загалдели, обмениваясь мнениями.

— До Москвы отсюда еще очень далеко, — заметил один из них.

В переднем углу вагона на верхних нарах на жидких соломенных подстилках лежали Фред Бардах и Антон Фюрбрингер. Оба припали к дверям, продырявленным осколками авиабомбы, чтобы рассмотреть, где и почему они стоят.

— Так далеко в Россию я еще не заезжал, — прошептал Бардах. — Однако, если я не ошибаюсь, мы находимся где-то по пути в Коростень.

— Тогда недалеко и до того леса, о котором ты нам рассказывал, — сказал Фюрбрингер. — Я полагаю, что нас бросят на строительство новой оборонительной линии.

Снаружи послышалась команда. Двери вагонов начали открывать. Штрафникам было приказано выйти и построиться. Скромные пожитки солдат были тут же погружены в грузовик, который увез их в неизвестном направлении. Самих солдат построили и, как только начало темнеть, повели по пыльной дороге.

Бардах и Фюрбрингер шли рядышком. У каждого на плече лопата. Шли молча. Все знали друг друга плохо и потому не доверялись соседу, который мог оказаться доносчиком.

Фред Бардах отбыл два года в заключении, где и познакомился с Антоном Фюрбрингером.

Однажды вечером в камеру, где сидел Фред, втолкнули небольшого мужчину. Новичок внимательно осмотрел сидевших в камере и, назвав свою фамилию и имя, полез на свободное место на нарах, которое как раз оказалось справа от Фреда. Несколько дней подряд он вел себя отчужденно, ни с кем не разговаривал, а лишь приглядывался. Но однажды вечером он вдруг рассказал свою историю.

Родом он был из Тюрингии. Солдатом прошел через многие страны Европы. Летом 1942 года в его ранце была найдена листовка с цитатами Сталина. Солдата сразу же приговорили к двум годам заключения, а могли бы и вообще лишить жизни. Хорошо еще, что трибуналу не удалось доказать, что эту листовку он сам подобрал.

Фред с тревогой думал о том, почему солдат вдруг так разоткровенничался с ним. И вообще сокрытие пропагандистских листовок каралось смертной казнью. Да и кто на самом деле этот человек?

— Я с листовками никакого дела не имел и не желаю иметь, — дипломатично ответил соседу Фред.

— Я понимаю, что ты мне не доверяешь, — согласился с ним Фюрбрингер. — Но пойми и ты меня: мне бы хотелось знать, с кем рядом сплю.

Проходили дни, и однажды, когда они остались в камере одни, Фюрбрингер спросил Фреда:

— А тебе известно, что 6-й немецкой армии больше не существует?

— Сунут в то место какую-нибудь новую, — помолчав, заметил Фред. — Потом это только болтают, а точно никто ничего не знает.

Фюрбрингер беззвучно рассмеялся и, наклонившись к Фреду, зашептал:

— Это не болтовня… Русские войска уже подошли к Курску и Харькову. Мы же все время болтаем о сокращении линии фронта. Так, видно, будет до тех пор, пока русские не дойдут до Бранденбургских ворот!

Фред и сам думал нечто подобное, однако вслух делать такие выводы побаивался.

— Да ты сам не знаешь, что ты говоришь! Русские у Бранденбургских ворот?! Да как же это возможно? Уж не коммунист ли ты?

— Носить в рюкзаке листовку или оказать помощь русским — это еще не значит быть коммунистом!

Фред здорово перепугался. Лишь через несколько минут, снова обретя дар речи, он пробормотал:

— Но ведь это были детишки. Потом, откуда тебе об этом известно?

— У тюрьмы есть тысяча ушей и тысяча языков.

Молча они пролежали до полуночи, когда Фред вдруг решился и рассказал соседу свою историю.

Неделя шла за неделей. Днем тяжелая работа, а по ночам тайные доверительные разговоры. Постепенно Фред проникся к Антону, который был старше его лет на тридцать, доверием. Однако он все еще не мог понять, кто же такой Антон. И однажды, когда они заспорили о целях этой войны, Фред не выдержал и спросил:

— Признайся, ты красный?

— Из чего ты это заключил? Уж не из того ли, что я сижу в тюрьме? Или оттого, что я одобрил твой поступок, а? Ни для того, ни для другого не требуется быть коммунистом. Да знаешь ли ты вообще, что такое коммунизм?

— Не знаю и знать не хочу! — вскипел Фред. — Я хочу выйти из этих стен живым, понимаешь ты или нет?

— Я тоже, — сказал Антон. — Но нам нужно думать и о том, что будет после нас.

Долгими томительными ночами Фред думал о том, что же будет потом. Перешептываясь с Антоном, он постепенно просвещался политически. Правда, бывали моменты, когда в нем снова просыпалось недоверие к Антону, тогда он по нескольку дней не разговаривал с ним. Но постепенно у него накапливались вопросы, и он снова обращался за ответом к своему соседу.

— Когда все здесь кончится, мы должны подумать над тем, как мы должны жить после войны. Понимаешь?

— Ты так говоришь, как будто это зависит от меня или от тебя? — с сомнением спросил Фред. — Ничегошеньки от нас с тобой не зависит. Несколько лет назад был у меня друг. Человек он был честолюбивый и потому работал как вол, хотел, чтобы его заметили. Какое-то время все шло хорошо, а потом — все плохо: зарплата постепенно падала вниз, рабочие ругались, ругали прежде всего его, а потом вообще возненавидели…

— Нам нужно научиться думать, — перебил Фреда Антон, заложив руки за голову. — Если мы этого не сделаем и не научимся думать, тогда нам плохо придется… А самое Главное, мы должны научиться любить, да, да… любить. Понимаешь?..

— Ты все фантазируешь, — с усмешкой заметил Фред. — Любить нельзя научиться, как мы учимся читать, например, или писать.

— А разве мы не научились ненавидеть? — заметил Фюрбрипгер. — Не станешь же ты утверждать, что в нас вечно жила ненависть против французов или против русских? Но нам нельзя полностью научиться ненавидеть. Нужно только сделать так, чтобы наша ненависть попала в правильную цель, против тех, кто развязал эту войну…

Так постепенно, день за днем Фред созревал политически.

* * *


Ночь выдалась свежей и ясной. Впереди колонны штрафников и позади нее шло по взводу охраны. Шли молча, лишь иногда позвякивали лопатами.

Вскоре дорога пошла на подъем, который становился все круче и круче. На горизонте кружился разведывательный самолет. Он то приближался, то удалялся, а затем, как только зенитки стали бить по нему, совсем скрылся.

Спустя два часа, когда холмы остались позади, они шли вдоль русла высохшей речушки. Шли до тех пор, пока не натолкнулись на хорошо замаскированную колонну машин. Было приказано садиться по машинам.

Бардах и Фюрбрингер залезли на грузовик. Последними в машину сели два унтер-офицера, которые сразу же устроились у заднего борта. Машина тронулась, подбрасывая седоков на ухабах так, что они могли и вывалиться, если бы не держались.

Отыскав на небе Полярную звезду, Бардах определил, что они едут в северо-западном направлении. Толкнув Фюрбрингера в бок, он сообщил ему эту новость. «Старик» понимающе кивнул. Без единой остановки они несколько часов подряд ехали сначала через густой лес, потом через сожженные деревеньки, затем снова через лес, то на север, то на запад, то снова на север.

Солдаты устали от бесконечной тряски. Кто-то запел себе под нос песню, чтобы хоть как-то скрасить однообразие поездки.

В шесть часов утра им дали горячую пищу и разрешили несколько часов поспать, после чего начался пеший переход.

Фред чувствовал голод, но в ранце был лишь НЗ, дотрагиваться до которого строго-настрого запрещалось.

Вдруг раздался взрыв страшной силы, который разнес в щепки головную машину с охранниками. В колонну полетели ручные гранаты. Из леса их обстреляли из автоматов. Началась паника. Одни машины съехали в кювет, другие пытались развернуться и застряли посреди дороги.

Фред больно ударился о борт головой и плечом, а затем вывалился из кузова в кювет и потерял сознание.

— Ты ранен? — очнувшись, услышал Фред голос склонившегося над ним Фюрбрингера.

Фред покачал головой. Он чувствовал, как Антон вытер ему со лба и щеки кровь. На шоссе велась довольно оживленная перестрелка. Ослабевшие от недоедания и долгой дороги штрафники большей частью попадали на землю и ничего не делали, а унтер-офицеры были вооружены лишь одними пистолетами и, естественно, не могли оказать упорного сопротивления партизанам.

— Нужно бежать подальше от дороги! — решительно заявил Фюрбрингер. — Партизаны будут продолжать обстреливать машины. Подожди меня здесь.

Антон дополз до убитого унтер-офицера и, забрав у него пистолет, дал знак Фреду, чтобы он следовал за ним.

Под прикрытием перевернутой машины им удалось добраться до кустов. Вокруг свистели пули, но, к счастью, ни одна не задела их.

Антон то и дело торопил Фреда, который сильно устал и остановился, чтобы отдохнуть.

— Что с тобой? — нетерпеливо спросил Антон.

— Моя голова… Я, кажется, схожу с ума!

— Подожди… — «Старик» разорвал индивидуальный пакет и перевязал Фреду голову — под левым ухом оказалась неглубокая ссадина. Тут же он сунул ему в руку две болеутоляющие таблетки. — Рана может оказаться опасной, — шепнул он. — Прими эти таблетки: они здорово помогают. Нам нужно попытаться выбраться отсюда. Нельзя упускать такой возможности.

Предложение Антона испугало Фреда. Он даже почувствовал, как учащенно забилось у него сердце. Одно дело думать, другое дело решиться на такое.

— Ты с ума сошел, старина, — прошептал он Антону. — Да наши нас сразу же расстреляют как бешеных собак!

— Если поймают, но мы знаем об этом и не дадимся им в руки.

— Ты даже не знаешь, где мы находимся…

— Это не имеет никакого значения.

Они углубились в лес. Со стороны дороги раздался взрыв, сопровождаемый стрельбой.

— Они же нас искать будут.

— Пока они соберут всех убитых и раненых, мы уже будем за горой.

Фред остановился, лег на спину и уставился на темное небо.

— Фред, — снова зашептал Антон, — мы не должны упускать такой возможности.

— Я боюсь, — признался Фред.

— Я тоже боюсь, но я хочу идти дальше. И если ты наотрез откажешься идти со мной, я пойду один.

Фред смотрел мимо лица Антона. Он понимал, что друг указывал ему путь, с которого уже нельзя свернуть, путь опасный. Этот шаг определит всю его дальнейшую судьбу.

«Мне нужно решать здесь, на этом месте, сейчас… Или вернуться к своим, или же попытаться начать новую жизнь». Фред повернул голову и увидел, что место, где только что лежал Антон, было пусто. Испуганно Фред начал искать друга глазами, но поблизости его уже не было. Наконец он увидел его фигуру, которая вот-вот должна скрыться из виду.

Фред вскочил и как угорелый бросился догонять Антона. Догнав, он дернул его за рукав и спросил:

— Куда теперь? Не можем же мы идти как слепые? Антон, не останавливаясь, ответил:

— Шире шаг! Сначала нам нужно подальше уйти от этого места, а когда рассветет, мы решим, куда нам двигаться дальше.

— Две машины взлетели на воздух, потом столько гранат. Многих убитых невозможно будет узнать. Возможно, они нас и не станут…

— Не рассчитывай на хороший исход, — прервал его Антон. — Лучше считай, что за нами гонятся…

Они углубились дальше в лес, а дойдя до ручья, пошли вдоль него в северном направлении.

От мокрой земли поднимался пар. Вскоре ручей повернул на восток и потек по долине, окутанной туманом. На горизонте чернел лес.

— Какой большой лес! — воскликнул Фред, забыв об осторожности. Догнав Антона, он схватил его за плечи и потряс: — Дружище, мы зашли дальше, чем я думал. Часа через два мы будем там! Чего ты медлишь?

— Я и сам не знаю, — неуверенно произнес Фюрбрингер. — Через час рассветет и туман рассеется, тогда будет трудно спрятаться. Может, нам лучше идти и дальше по ручью?

— Кто знает, куда он нас приведет, в тумане легко самому прийти кому-нибудь в руки.

Фред ускорил шаг, но Антон задержал его словами:

— Не спеши, силы нужно правильно распределять. Мы все равно не сможем все время бежать галопом.

Фред прикинул на глазок расстояние до леса, который казался ему спасительным убежищем. Посмотрев на Антона, который запыхался от быстрой ходьбы, Фред пошел несколько медленнее.

У огромной ели, ствол которой расщепило молнией, Антон остановился и устало опустился на траву: как-никак сказывалась разница в возрасте.

— Давай минутку передохнем, — попросил он. — Всего одну минутку. — Пошарив в ранце, он достал из НЗ шоколад и печенье.

Через несколько минут они пошли дальше. Вдруг послышался шум мотора, чувствовалось, что к ним приближаются машины. Но их выручил густой туман.

Лес постепенно приближался, из-за горизонта выкатился огромный, цвета жидкого золота диск солнца. Последний километр до леса пришлось шагать по открытой местности, на которой не было ни деревца, ни кустика.

— Поторапливайся, старина, — уговаривал Фред Антона. — Соберись с силами, дойдем до леса и отдохнем. В нем все наше спасение.

Фюрбрингер и сам это прекрасно понимал. Он старался изо всех сил, но их-то у него уже не было. Тяжело дыша, он то и дело останавливался, чтобы передохнуть.

Фред подскочил к «старику» и, закинув его руку себе на плечо, потащил вперед. Добравшись до первых кустов, оба повалились на траву и лежали до тех пор, пока не отдышались.

— Все, старина, все! — радостно воскликнул Фред. — Здесь нас никто не найдет!

— Пошли дальше! — потребовал Фюрбрингер, вставая.

Осмотревшись и не увидев ничего подозрительного, они пошли дальше, углубляясь в лес. Идти было легко, так как подлесок был довольно редкий. Земля была сплошь устлана ковром из прошлогодних листьев, кое-где под ногами почавкивала вода.

Около полудня деревья стали редеть, и они вышли на опушку леса.

— Вот тебе и на! — разочарованно заметил Фред, глядя на раскинувшиеся сколько видел глаз поля и луга, в центре которых виднелась деревенька с крытыми дранкой и соломой домами. Кругом не было ни одной живой души.

— Нам нужно идти вон в том направлении, — шепнул Фюрбрингер, показывая рукой на запад, где далеко на горизонте виднелась узкая полоска темного леса.

Постепенно они начали сокращать шаги. Обмундирование прилипло к телу. Они так устали, что скоро все им стало безразличным.

Когда они обогнули деревеньку, Антон окончательно выбился из сил. Они легли на землю. Из села доносился собачий лай.

— Пошли, нам нужно дойти до леса! — Фред потянул Антона за руку.

— У меня все тело болит…

Фредом владело одно желание — добраться до леса, упасть на землю и уснуть мертвецким сном.

— Послушай-ка, — прошептал Антон.

Они остановились и прислушались. Сначала они услышали шум мотора, а уже потом заметили маленькую движущуюся точку. Это был грузовик.

— Нам нужно сделать так, чтобы нас не заметили и не догнали, — выдохнул Антон.

Подгоняемые страхом, они побежали. Грузовик, ехавший из села, приближался к ним. В кузове сидело более десятка солдат.

Они побежали напрямик, путаясь в ветвях кустарника. Пробежав несколько сот метров, они вдруг выбежали на небольшую лужайку, где перед ними, словно из-под земли, вырос ефрейтор с карабином под мышкой, стоявший возле постовой будки.

— Чего вас здесь носит? — грубо спросил он.

«Все кончено! — мелькнуло в голове у Фреда. Он остановился как вкопанный. — А ведь до леса рукой подать. Теперь же мы пойманы при попытке к дезертирству».

Фред хотел было схватить Антона за руку и потащить в кусты, но тот выхватил пистолет и заорал:

— Камрад, ты тут русского не видел? Он куда-то сюда побежал!

Опешивший ефрейтор покачал головой и начал было что-то говорить, но Антон уже не слушал его. Потрясая пистолетом, он бросился к лесу, крича на ходу Фреду:

— За мной! Он, должно, туда побежал!

Со всех ног они бросились к лесу.

— Эй, подождите! — крикнул им вслед ефрейтор, а затем добавил: — Стой! Стой, говорят!

Машина мчалась прямо по лугу. Послышались команды, лязганье затворами. Раздались первые выстрелы.

Беглецы бросились в кусты. В этот момент кто-то из преследователей дал длинную очередь. Фред почувствовал легкий толчок в левое предплечье. Он хотел закричать, но, повернув голову в сторону, увидел, что Антон лежит на земле и не шевелится. Фред подбежал к нему, наклонился. За спиной слышались голоса и топот преследователей. Он схватил пистолет и вскочил на ноги, но тут же упал от резкой боли.

Стрельба вскоре прекратилась.

«Они найдут Антона и решат, что я скрылся», — думал Фред, глядя на руку, которая словно налилась свинцом, а рукав френча почернел от крови.

Кое-как он перевязал руку. Совсем рядом послышались голоса преследователей, но скоро они затихли.

Фред встал и пошел лесом, пробираясь сквозь заросли кустарника. Он шел все медленнее, а когда на землю спустились сумерки, окончательно выбился из сил. Было прохладно, почти холодно. Нестерпимо болело предплечье и все тело. Угнетала мысль, что он теперь один. Отломив от плитки кусок шоколада, он съел его. Потом пошел дальше, делая частые остановки.

Вскоре он вышел на небольшую поляну. Собрал немного сухого хвороста и развел костер. Затем лег поближе к огню, согрелся и заснул блаженным сном. Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо. С трудом Фред открыл глаза и увидел склоненного над ним мужчину с бородой. И тут же снова впал в полузабытье.

Когда он полностью пришел в себя, то первое, что он почувствовал, была страшная свинцовая тяжесть во всем теле. Открыв глаза, Фред увидел над собой низкий потолок. Сквозь занавешенное маленькое окошко в комнату проникал скупой дневной свет. Повернув голову набок, он встретился взглядом с блестящими глазами паренька, который сидел на стуле возле его кровати.

Фред хотел спросить, где он находится, но язык не повиновался ему.

Русоволосый парень вскочил со стула, подбежал к двери и что-то крикнул в коридор. Затем он быстрыми шагами подошел к кровати Фреда и, отчетливо выговаривая каждое слово, спросил:

— Ты меня не узнаешь? Я Алексей. Алеша я, понимаешь? Неужели не узнаешь?

Фред внимательно оглядел парня. Лицо его показалось Фреду знакомым, но он никак не мог вспомнить, где именно он его видел.

— Деревня у леса… Сестренка и я… Пожар! — взволнованно выпалил парень.

Воспоминания с такой силой нахлынули на Фреда, что он не справился с ними и снова потерял сознание. Очнулся он только на следующее утро.

Алексей сидел возле кровати. Как только Фред пошевелился, он встал и принес хлеб, чай и кусок вареного мяса.

Фред сначала отпил немного чаю, затем поел и снова заснул. Проснулся он уже под вечер. На этот раз у его кровати сидел старик с большой бородой и. курил трубку.

— Где я? — спросил Фред, с трудом ворочая языком.

— У друзей, — на хорошем немецком языке ответил ему старик. — Тебе здорово повезло, а то лежать бы тебе в земле, а не здесь на койке… Если бы вообще-то нашелся человек, который захотел бы тебя закопать.

Старик рассказал Фреду о событиях последних дней. Оказалось, что подобрали его партизанские разведчики. Он был без сознания. Партизаны унесли его в свой лагерь, где фельдшер перевязал ему рану на руке. Вокруг раненого гитлеровца собрались любопытные партизаны. Пришел посмотреть на Фреда и Алеша. Он сразу же узнал его и тут же рассказал партизанам историю, которая произошла с ним и сестренкой в горящем селе. Мальчик попросил, чтобы ему разрешили дежурить у кровати раненого.

— Некоторые считали, что такого совпадения быть не может, — продолжал бородатый старик рассказ, — но Алеша клялся, что именно этот немец спас их с сестренкой. Нам тем временем удалось узнать о том, что ты был в штрафном батальоне.

— Кто вы? — с трудом спросил Фред.

— Я немец, из республики немцев Поволжья, — объяснил старик. — А вообще-то я партизан. Ну, на сегодня для тебя довольно. Спи!

Дни шли за днями. Фред медленно выздоравливал. Алексей почти не отходил от его кровати. От паренька Фред узнал, что сожженное ими село находилось всего в нескольких километрах от того места, где он был ранен. Родители Алеши погибли в первые дни войны, а он с сестренкой жил у бабушки, которая вместе с другими жителями села была в тот же день расстреляна эсэсовцами.

Когда Фред немного поправился, ему разрешили вставать. Держась за стены, он делал робкие шаги.

Однажды за этим занятием Фреда застал бородатый старик.

— Что случилось? — спросил его Фред.

Старик присел на край кровати, раскурил свою трубку от самодельной зажигалки, сделанной из гильзы, и спросил:

— Ты знаешь Тельмана?

— Нет!

Старик встал и подошел к окну:

— Послезавтра мы повезем тебя в другой лагерь. Оттуда тебя увезут в глубокий тыл. Если ты захочешь, тебя могут послать учиться в антифашистскую школу. Там ты и узнаешь, кто такой Тельман. Если ты поймешь, за что он боролся, то ты поймешь и то, каким путем должна дальше идти Германия.

— А если я не захочу?

— Мы никого к этому не принуждаем. Все будет зависеть от тебя самого.

Фред прислонился к стене и сказал:

— Я не коммунист. Все, что я сделал, я сделал потому, что ненавижу эту войну. Эту безумную войну.

— И потому, что ты хочешь жить?

— Да, и еще потому, что я хочу жить. А разве это плохо?

— Нет, не плохо. Жить хотят все, — сказал старик. — Вот и выходит, что ты выступаешь против нацизма, а это значит, что ты антифашист. Но когда окончится война, вам нужно будет строить новую Германию. Короче говоря, тот, кто хочет жить, должен иметь перед собой высокую и ясную цель.

— Когда война кончится, Германия уже не будет существовать, — заметил Фред.

Старик засмеялся и, подойдя к Фреду, сказал:

— Не будь таким глупым! Германия будет существовать и после войны. Только это будет новая Германия, за которую стоит бороться.

— Вы же ненавидите нас, немцев, ненавидите хуже чумы. Причина для этого у вас есть, — пробормотал Фред.

Старик долго молчал, посасывая свою трубку, а затем проговорил:

— В Германии нужно посеять новое, светлое, а не ненависть.

— Что именно?

— Сорняки с вашей земли мы, конечно, вырвем, и вырвем с корнем, — сказал старый партизан, — уж это точно. И вам, разумеется, поможем, но сеять должны вы сами.

— Ты думаешь, что после войны это возможно?..

— Подожди, — старик пошарил в кармане и вынул оттуда листок бумаги, который, судя по виду, побывал во многих руках. Он протянул листок Фреду со словами: — Вот, прочти! Создан специальный Национальный комитет, из одних немцев. Все они хотят жить по-новому. Это листовка комитета. Здесь, так сказать, изложена программа комитета. Прочти и верни мне. Может, и поймешь, кто и что будет сеять.

Вечером старый партизан снова навестил Фреда.

— Отдай мне листовку, — попросил он Фреда.

— Кое-что из этой листовки я понял, а кое-что до меня до сих пор не доходит. Подписи, которые стоят под листовкой, мне не известны. Вот, например, кто такой Вайнерт?

— Это поэт.

— Я о нем никогда ничего не слышал и не читал его стихов.

— В тридцать третьем году нацисты сожгли его книги, а сам поэт был вынужден эмигрировать за границу.

— А кто такой Ульбрихт?

— Это один из бывших депутатов рейхстага. Немецкий коммунист. Он бежал из Германии, так как он боролся против фашистов.

— А ты откуда это знаешь?

— Ты забыл, что я тоже немец.

Через два дня все встали очень рано. С Большой земли прилетел самолет, который привез партизанам боеприпасы, продовольствие и почту. На обратном пути он должен был забрать раненых партизан и Фреда.

С помощью Алеши Фред доковылял до небольшого обоза, состоявшего всего-навсего из пяти подвод. Впереди следовала группа партизанских разведчиков.

Маленькие, но юркие повозки легко катились по лесной дороге. К полудню добрались до лощины, где обоз поджидали двое партизан с канистрами, в которых оказался овощной суп и гуляш с картофелем.

После обеда Алеша почему-то забеспокоился. Он все время ерзал на кучерском месте, то и дело поглядывая на Фреда.

Вскоре они миновали партизанского часового, а через несколько минут уже сидели в партизанском лагере, состоявшем из землянок, заметить которые было отнюдь не легко.

Женщины и дети окружили повозки. Все довольно недружелюбно поглядывали на Фреда. После объяснения старого партизана лед недружелюбия несколько растаял.

— Здесь мы останемся до утра, — распорядился старый партизан.

Алеша помог Фреду слезть на землю и куда-то повел его.

— Куда? — спросил его Фред.

— Иди — увидишь.

Он подвел Фреда к одной из землянок и сказал:

— Входи!

Немного помедлив, Фред вошел в землянку с крошечными оконцами. Алеша шел за ним.

За столом сидела старая седоволосая женщина. Возле нее играла маленькая девочка. Увидев немца в форме, девочка испуганно вскрикнула и забилась в угол.

— Галина! — позвал Алеша девочку. — Галина!

Дальше он сказал сестренке что-то такое и так быстро, что Фред ничего не понял.

Тогда девочка подбежала к Алеше. Он взял ее на руки и что-то долго говорил, кивая в сторону Фреда.

Сквозь открытую дверь на лицо девочки упал солнечный луч, и Фред увидел белокурые волосы и испуганно полуоткрытый рот.

Алеша все еще уговаривал Галю, а Фред подошел к ней и хотел взять ее руки в свои, но девочка заплакала такими слезами, что они скатывались на ее платьице.

Тогда Алеша с сестренкой на руках вышел из землянки. Фред пошел за ним. Девочка обняла брата за шею и, прижавшись к нему всем тельцем, испуганно следила взглядом за Фредом.

Фред еще раз попытался подойти к ней, но она спрятала личико на плече у брата.

— Не мучь ее напрасно. Она пока еще не может всего понять, — заметил подошедший к ним старый партизан с бородой. — Она в тебе видит только гитлеровца.

— От нас, немцев, скоро и собака кости не возьмет, — проговорил с горечью Фред. — Взрослые ненавидят нас, а детишки убегают от нас в угол.

— Так будет не всегда, — возразил ему старик. — А теперь пошли. Нам еще нужно успеть на аэродром.

Они направились к повозкам. Женщины, провожавшие партизан, увидев Фреда, невольно попятились. И лишь одна подошла к Фреду и молча протянула ему краюху хлеба.

— Возьми, — сказал ему старый партизан. — Она потеряла на войне обоих сыновей. Галина ей как родная дочь. Возьми хлеб.




Случай на границе


— Сверим часы, — сказал унтер-офицер Йонас, обращаясь к ефрейтору Венде. — Сейчас девятнадцать часов тридцать шесть минут. Не забудьте проход в минном поле обеспечить скрытой сигнализацией. Но только побыстрее. Вы все знаете, что я вам объясняю!..

Оба пограничника лежали в замаскированном окопчике. Йонас снял фуражку и пригладил рукой жесткие волосы, которые непокорно торчали во все стороны. Затем он посмотрел на небо. По нему плыли тяжелые грозовые облака, обещающие дождь, которого давно ждала высушенная жарким солнцем земля.

Унтер-офицер хотел сказать что-нибудь утешительное о приятном дождичке, но не сказал, а лишь спросил, понял ли ефрейтор приказ.

— Так точно, товарищ унтер-офицер! — ответил Роберт Венде, провожая унтер-офицера взглядом, когда тот быстрыми шагами направился к машине.

И вот они остались одни: он, Венде, рядовой Гейман и немецкая овчарка, по кличке Альфа, которую Гейман привез с собой со старого места службы.

Под прикрытием густого кустарника они прошли немного вдоль дороги, установили тайную сигнализацию в проходе, как им было приказано, а затем залегли в кустах и начали наблюдение.

Когда стало темнеть и контуры деревьев и местных предметов расплылись, к шлагбауму, что был установлен по ту сторону границы, приблизились четыре западногерманских пограничника. Вдруг к ним подошел мужчина в гражданском, который, несколько раз ткнув рукой в их сторону, что-то сказал пограничникам.

Скоро стало совсем темно. Роберт всматривался в темноту, но почти ничего не видел. А тут еще разразилась гроза и полил дождь, который шел до полуночи.

Пограничники сменили позицию, переместившись к группе деревьев, которые росли как раз напротив прохода, проделанного в минном поле, о котором им напоминал унтер-офицер Йонас.

Получше завернувшись в плащ-палатки, они залегли, после чего Венде распределил сектора наблюдения. Тяжелые дождевые капли, срывавшиеся с деревьев, падали на них, навевая дрему.

Фриц Гейман отвечал на вопросы Венде все ленивее и медленнее, а вскоре и вообще замолчал.

Роберт посмотрел на него и увидел, что тот уткнулся лицом в траву и, кажется, спит.

Венде рассердился и поднял было руку, чтобы разбудить коллегу, но помедлил и не сделал этого, подумав; «Пусть. Фриц — человек новый, еще не привык к ночным дежурствам. Пусть подремлет минутку, это поможет. Я же не сплю, да и Альфа бодрствует».

Роберт дружелюбно почесал у овчарки за ушами, улыбнулся, вспоминая, как Фриц, прибыв в их отделение, представлялся им. Высокий и худой, он встал, смущенно улыбнулся и начал рассказывать о том, что до армии он работал продавцом и что у его отца есть своя небольшая лавочка. Разумеется, по патенту, подчеркнул Роберт, увидев, как некоторые солдаты переглянулись и заулыбались.

«Интересно, почему только он стал проводником служебной собаки? Видимо, только потому, что очень любит животных, а у его отца живет настоящий немецкий дог».

Время шло ужасно медленно. Внизу на краю села прокричал какой-то сумасшедший петух. Сам Роберт впал в такое состояние, когда про человека нельзя сказать, что он бодрствует, но нельзя утверждать и того, что он спит. Такое состояние обычно продолжается недолго и характеризуется тем, что ум, сознание еще работают, а тело, охваченное тяжелой дремой, уже не подчиняется тебе.

Крик какой-то птицы вернул Роберта к действительности. Он вздрогнул, испуганно оглянулся по сторонам, но ничего не заметил.

Гейман все еще мирно дремал. Овчарка спокойно лежала на земле. Вдруг она подняла голову и, навострив уши, уставилась на дорогу.

— Что случилось, Альфа? — шепнул вдруг проснувшийся Гейман. — Там кто-то есть, Роберт.

Овчарка не ошиблась, «кто-то» оказался унтер-офицером Йонасом, который пришел проверить посты.

— Товарищ унтер-офицер, никаких происшествий не случилось! — доложил ему Венде.

Около трех часов пришла смена.

— Дружище, я вот уже почти три недели у вас, а ничего не произошло, — сказал по дороге новичок. — Если так будет и дальше, скука заест.

— Радуйся, что Ничего не происходит, — буркнул Роберт. — Для этого, собственно, мы здесь и находимся.

Дойдя до опушки леса, они сели в машину, которая увезла их на заставу, где Венде, сам не зная почему, не доложил дежурному о том, что Гейман заснул в наряде.

Почистив оружие, они поели и легли спать.

* * *


Августовское солнце стояло высоко в небе, и в комнате, несмотря на закрытые шторы окна, было жарко и душно.

Унтер-офицер Йонас, сидя на краешке стула, потихонечку барабанил пальцами по столу, а сам внимательно разглядывал лица солдат. Однако ничего особенного он не заметил. Штабс-ефрейтор Шустер затачивал карандаши, ефрейтор Венде неторопливо покусывал уголки рта, а остальные просто ничем не занимались. И только рядовой Гейман был возбужден и все время вертелся, как-будто ждал чего-то необычного.

Через несколько минут в комнату вошел лейтенант Раувальд и, выслушав доклад унтер-офицера, сел и начал перелистывать свой блокнот. Брови у него сошлись на переносице,

— Товарищи, на нашем участке зафиксировано нарушение границы! — медленно сказал он.

Нарушение границы! Такое равносильно взрыву газа в шахте или же града, упавшего на поля, на которых уже созрел урожай. Нарушение границы сводит все усилия пограничников на нет. Разница заключается только в том, что взрыв газа и град рассматриваются как стихийное бедствие, за которое никто никакой ответственности не несет, а за нарушение границы несет ответственность застава, и никто этой ответственности с нее не снимет.

Лейтенант по очереди осмотрел солдат, в глазах которых застыл немой вопрос.

— Сегодня ночью на участке Верлхаузен — Бурчхаген нарушена государственная граница, на территорию республики проник враг. И проник он через проход в минном поле. Следы нарушителя обнаружены на контрольно-следовой полосе.

Раувальд отыскал взглядом ефрейтора Венде и уже не отводил от него глаз, а говорил и говорил, как-будто специально для него.

— Точное время нарушения границы установить не удалось, однако, по всей вероятности, это произошло между часом и четырьмя часами. Перед этим шел дождь, а после четырех уже стало светать. Начиная с трех часов этот участок находился под охраной первого взвода, а до этого на посту находились ефрейтор Венде и рядовой Гейман.

Лейтенант захлопнул записную книжку и замолчал.

«Вот тебе и положеньице! — подумал про себя Венде. И вдруг его словно кольнуло: — А ведь как раз в это время Фриц дремал, да и сам я был не в лучшем состоянии. Правда, у меня такое состояние продолжалось всего несколько минут, так что не стоит об этом и говорить. Да и Альфа заметила бы. Проход же в минном поле был от нас всего лишь в каких-то ста метрах. Не может быть, чтобы нарушитель проник как раз на этом участке».

Роберт встряхнул головой, посмотрел на солнечный луч, в котором танцевали миллиарды мельчайших пылинок, и стал мысленно убеждать себя в полной невиновности, однако он с неприязнью подумал о Фрице Геймане. Как твердо он сейчас выступил бы, если бы не этот сон на посту! И в то же время нет ничего удивительного в том, что Фриц задремал.

Накануне, было это около девяти часов, Венде вошел в комнату осторожно, чтобы не потревожить сон товарищей. Гейман уже встал, в одних трусиках он стоял перед зеркалом и с помощью расчески и березового экстракта пытался пригладить свои непокорные вихры, которые ему несколько дней назад чуть-чуть укоротили. Однако, как он ни старался, у него так ничего и не получилось: волосы упрямо торчали во все стороны, придавая лицу выражение зеленого юнца. Выругавшись про себя, Фриц бросил расческу на стол и, скорчив перед зеркалом самому себе гримасу, пошел к своему шкафчику.

— Нам разрешено отдыхать до двенадцати, — заметил Роберт, на что Фриц лишь рассмеялся.

— Я совсем не устал, спать не хочу, а вот родителям написать письмишко давно надо, — сказал он, спрятав улыбку.

— Тогда, по крайней мере, не мешай другим спать, — пробормотал Роберт и отвернулся к стене.

Зато после обеда, на занятии по политподготовке, когда командир взвода объяснял солдатам, кого им следует считать друзьями, а кого — врагами, Фриц вдруг начал клевать носом, и лейтенанту пришлось не один раз поднимать его с места. Роберт тогда даже немного позлорадничал, но, что ни говори, новичкам многое прощается, что не прощается старослужащим.

Все это было бы не очень важно, если бы отделения не соревновались за звание «Лучшее отделение».

«Если будет точно доказано, что нарушение границы произошло во время нашего дежурства, тогда нам, — думал Роберт, — не видать первого места как своих ушей. И все это как раз в тот самый момент, когда по всем другим показателям мы в полку тянем на «Лучшее отделение». Через несколько недель я демобилизуюсь, вернусь домой, к своим родным, своим ребятам. Интересно, дадут ли мне мой прежний «Икарус»? Не будут ли дрожать руки, когда я снова возьмусь за баранку? Я все время служил хорошо. Оставшееся время прослужу так же. Ничего особенного не должно произойти. Мы должны завоевать звание «Лучшее отделение».

Роберт поднял голову и посмотрел на командира взвода, который вопросительно смотрел на ефрейтора.

* * *


Фриц так потянул пальцы, что захрустели суставы. Чуть смущенно он посмотрел на Венде: с его мнением считались в отделении, и казалось, что для него не существует неразрешенных проблем. Временами Фриц завидовал ему и, сам того не замечая, подражал ему в жестах и даже употреблял некоторые из его выражений.

«Неужели и на самом деле граница была нарушена в то время, пока я дремал, — думал он с раздражением. — Вряд ли. Как-никак рядом был Роберт, а уж он-то бывалый волк. Перед его носом не так-то легко проскользнуть. Да и Альфа была там, она бы сразу почувствовала приближение нарушителя. Но если это будет доказано и выяснится, что я как раз спал, то я пропал: с первых же дней я стану посмешищем для всего взвода. Ну и начал же я службу, ничего не скажешь! А служить мне еще целый год! Тогда мне покажут где раки зимуют. Признаться же нельзя. Здесь, на границе, не та дисциплина, что в учебном батальоне! Да может, Роберт и не заметил вовсе, что я спал? Да это и сном-то, откровенно говоря, назвать никак нельзя.

Да чего я ломаю голову черт знает над чем. Нужно только держать язык за зубами, и все. Как говорил мой предыдущий начальник: самое важное — вверх не подниматься, но и вниз не упасть. Не нажить себе врагов. А уж он-то знает, как надо служить: как-никак всю войну просидел писарем в штабе полка. К тому же есть еще и самокритика. На всех собраниях начальство так охотно слушает тех, кто бичует сам себя. А если я еще в чем-нибудь отличусь, ну, например, заслужу значок спортсмена, то все будет в порядке, больше того, они еще будут говорить, что это они меня таким воспитали. Вес ясно, — мысленно успокаивал себя Фриц. — Буду поступать так же, как сам Роберт. Он, собственно, старший дозора. Ничего, следовательно, и не случилось».

Фриц еще раз посмотрел на Роберта, на этот раз уверенно и обнадеживающе, словно хотел сказать; «Выступай смело, я тебя не подведу».

* * *


Роберт молча рассматривал лица товарищей, стараясь отгадать по их выражениям, о чем они думают, но так и не отгадал, зато вдруг до него дошло, что слова лейтенанта относились, собственно, только к нему. И вот сейчас все они сидят и ждут, что же он скажет.

«Им хорошо сидеть и молчать, когда этот случай не касается их лично. Но и меня не так-то просто сбить с толку!»

— Ефрейтор Венде, мы ждем вашего ответа, — сказал лейтенант. — Вы были старшим дозора как раз на том участке границы.

— На нашем участке он не мог пройти! — решительно произнес Роберт, упираясь руками о стол. — Не может такого быть!

Лейтенант сдвинул брови. Его раздражало столь решительное заявление Венде, но офицер сдержался:

— Этого никто не утверждает. Я не имел намерения переложить вину за случившееся на вас, однако нам нужно выяснить причины столь тревожного инцидента. Расскажите нам о том, как проходило ваше дежурство.

Спокойствие, с каким лейтенант произнес эти слова, произвело отрезвляющее действие на Венде. Он пожал плечами, затем, уставившись глазами в одну точку, начал рассказывать. Рассказал подробно обо всем, однако умолчал о том, что Гейман задремал на посту.

Такое поведение ефрейтора обрадовало Фрица: он сразу же почувствовал себя уверенно.

— Скажи, а почему ты переместил сигнализацию, когда она еще не была нарушена? — спросил Венде Шустер.

— Мне было так приказано! — ответил Роберт, бросив взгляд в сторону унтер-офицера Йонаса. — Я не думаю, чтобы меня кто-нибудь мог видеть.

— А как же появился мужчина в гражданском возле западных пограничников, которого вы раньше не видели?

— А я откуда знаю, — почти грубо огрызнулся Венде. — Ты что, не знаешь, какая там местность: целая рота подойдет к границе и то не увидишь!

— Я это прекрасно знаю. А вот ты-то утверждаешь, что там никого не видел. Может, ты объяснишь, как нарушитель может обойти сигнализацию, если он не знает, где именно она находится. К тому же при смене ты не сдал как положено пост. Это не порядок! Если бы ты это сделал, тогда нам сейчас не пришлось бы гадать на кофейной гуще.

Унтер-офицер Йонас внимательно слушал перепалку пограничников. Его раздражали настойчивые вопросы Шустера.

«Куда он клонит? — думал Йонас. — Говорит он так, как-будто все давно ясно. Я прилагаю все силы для того, чтобы отделение заняло хорошее место в соревновании, а тут на тебе! В конце концов, Венде может доказать, что он ничего не видел. Лишь бы они мне не испортили результаты соревнования».

Как только Шустер кончил говорить, унтер-офицер попросил дать ему слова.

— Я думаю, — начал он, — что до сих пор Венде исполнял свои обязанности не хуже любого из нас. Он находился в секрете как раз напротив прохода в минном поле. Нужно было спать, чтобы не заметить, как кто-то у тебя под носом переходит границу. — Унтер-офицер оглянулся, наблюдая за эффектом своих слов. — Я не имею оснований не доверять ефрейтору Венде. Потом не забывайте и о том, что у нас идет соревнование.

— Соревнование — это не самоцель, — не отступал от своего Шустер. — Оно должно помогать нам лучше охранять государственную границу, а если это не так, тогда мы можем нести службу, сидя на печке.

— Вы меня не агитируйте, товарищ штабс-ефрейтор. Я прописные истины и без вас знаю! — вспыхнул Йонас.

— Тихо, товарищи, тихо! — прервал лейтенант спор. — Будем корректны. Товарищ Гейман, а вы что можете сказать по данному поводу?

Фриц немного испугался и быстро вскочил с места.

— Все было так, как объяснил здесь ефрейтор Венде. Абсурдно утверждать, что переход границы произошел как раз на этом месте. Овчарка никого не подпустит к себе на целый километр. Потом, насколько мне известно, в нашем отделении еще никогда не было такого случая, чтобы на его участке была нарушена граница. Я думаю, сначала надо посмотреть, как несут службу солдаты взвода, который сменил нас.

— Хорошо, товарищи, я доложу о нашем собрании командиру роты. Все свободны. Товарищ Йонас, вы останьтесь!

* * *


Лейтенант пригласил унтер-офицера к себе в комнату.

— Садитесь, — предложил офицер и сел сам. — У меня лично такое чувство, — задумчиво произнес он, — что вы всеми правдами и неправдами стараетесь снять всю вину со своего отделения.

— Вина пока еще не доказана, — сказал Йонас. — Совсем не доказана. Все пока в стадии предположений.

— А следы? Разве это не факт? Следы, правда, можно смыть. Но сам-то нарушитель остается. Не так ли, товарищ унтер-офицер?

— Этого никто не оспаривает. Я просто не вижу доказательств, что этот случай произошел как раз тогда, когда на посту стояли мои люди. За своих людей я ручаюсь!

— А за себя самого?

-. Как так? Я вас что-то не понимаю! — удивился Йонас.

— Почему вы приказали устанавливать тайную сигнализацию засветло? Ведь вся местность хорошо просматривается с той стороны.

— Почему?

— Да, почему?

— Так всегда делали…

— И вы приказали сделать это днем?

— Нет. Я полагал, что наряд и сам догадается, когда это лучше сделать.

Лейтенант горько усмехнулся.

— Товарищ Йонас, я, кажется, не раз объяснял вам, что перед нами находится опасный и коварный враг. Теоретически вы это понимаете. До сегодняшнего дня я тоже готов был ручаться за своих унтер-офицеров, потому что считал, что вы действуете так, как говорите.

Йонас сначала хотел выговориться, но затем вдруг замкнулся в скорлупе молчания.

«Он или вообще не поймет меня, или же поймет не так, как нужно, — подумал он о лейтенанте. — Странно, как будто мы не оба с ним несем ответственность. Вот уже четыре года я служу на границе, и ничего…»

— Товарищ лейтенант, — заговорил он наконец, — вы не раз проверяли степень подготовленности моих подчиненных и никаких серьезных ошибок не находили.

Раувальд чувствовал, что Йонасу нужно дать время подумать.

«Ты, конечно, прав, когда говоришь, что я не раз проверял, как ты проводишь занятия с солдатами. Себя и своих солдат ты показать умеешь. Этого никто не отрицает. Только я просмотрел то, как ты обходишься с подчиненными, как ты их воспитываешь. И быть может, твои солдаты стали такими же, как и ты сам. Трудно, очень трудно увидеть собственную ошибку и признать ее».

— Товарищ унтер-офицер, разберитесь, почему ефрейтор Венде не сдал своего поста так, как этого требует устав, и примите соответствующие меры, а потом доложите мне. Можете идти.

— Слушаюсь, товарищ лейтенант!

Рассветало. Ветер гнал по небу облака, которые на востоке окрасились багрянцем от лучей восходящего солнца. Венде остановился, поджидая унтер-офицера Йонаса.

— Где-то здесь должен быть часовой. Уж не Шустер ли сейчас на посту?

— Нет, это не здесь, а немного подальше.

Не успел Венде сделать и десяти шагов, как из кустов вышел Шустер и окликнул унтер-офицера.

Йонас похвалил пограничника за удачно выбранную позицию. И тут он поймал себя на мысли, что ему хотелось обнаружить у Шустера какое-нибудь упущение, но он тут же отогнал от себя эту мысль, застыдившись перед самим собой.

— Хорошо, — сказал он, — продолжайте нести службу.

Когда рассвело, Йонас и Венде залегли напротив заграждения, за которым проходила граница. Венде закурил, пуская дым к небу.

— Скажите, Венде, что я не так делаю?

— Как это не так? Я вас не понимаю!

— Ну, не так, как следовало бы, — пояснил Йонас. — На занятиях и вообще…

— А кто говорит, что вы что-то не так делаете? Я такого не слышал.

— Кто говорит? Вы не были вчера на собрании. Например, Шустер, потом командир взвода…

Йонас чувствовал, что ему не следовало бы разговаривать об этом со своим подчиненным.

— Наше отделение на неплохом счету, все у нас идет как надо, если бы не эта злополучная история. Ну, да хватит об этом.

— А почему вы не установили сигнализацию ночью? Потом, не обязаны же вы приказывать до мелочей.

— Сигнализация была установлена правильно. Нарушитель обошел ее.

— А откуда он узнал, где именно она установлена?

— Этого я не знаю. Может, он наблюдал за нами, но сейчас об этом говорить уже поздно. Нарушитель-то прошел.

— Если бы пост сдавали по-уставному, тогда мы знали бы больше.

— Уж не думаете ли вы, что мы виноваты? Но виновный должен где-то быть. Хорошо, что я скоро демобилизуюсь. Хоть в этом мне повезло.

«Хватит распускать слюни, — решил про себя унтер-офицер. — Я ли их не воспитывал, хотел доказать, что это и есть самое лучшее отделение на всей заставе». Вслух же Йонас проговорил:

— На будущее, товарищ Венде, запомните, что пост нужно сдавать как следует. Для чего в конце концов существуют уставы и наставления? Не забывайте и о том, что мы участвуем в соревновании.

— Ясно, — пробормотал Роберт и выплюнул изо рта травинку.

— Пошли, нам пора!

На заставе их ждал лейтенант Раувальд, который передал Венде телеграфный бланк:

— Вам телеграмма, товарищ ефрейтор,

— Телеграмма? — Роберт почти вырвал ее из рук лейтенанта. Телеграмма была от жены. Он несколько раз прочитал текст. «Приезжай немедленно. С Берндом несчастье».

Роберт молча протянул телеграмму офицеру, который сказал, что он поговорит с командиром роты и похлопочет о краткосрочном отпуске.

* * *


Пассажирский поезд, как казалось Роберту, ехал слишком медленно. «Несчастье? Какое несчастье? Почему жена ничего не писала?»

Роберт смотрел в запыленное оконное стекло и вспоминал, как четыре недели назад он ехал в очередной отпуск. Сынишка буквально висел у него на шее. А Гит! Она сказала, что проводит его до вокзала уже в последний раз, так как потом будет демобилизация, после чего ему уже не нужно будет никуда уезжать, по крайней мере в ближайшее время.

Когда за окном показалась башня телевизионной антенны, он встал и, выплюнув сигарету, достал из багажной сетки чемоданчик.

Поезд уже стучал колесами на стрелках. За окном мелькали первые домики. А вот и вокзал! Роберт вышел на платформу.

Он сразу же увидел жену, которая искала глазами его вагон. Вид у нее был усталый, под глазами темные круги.

— Гит! — громко крикнул он, а глаза молча молили: «Ну скажи же наконец, что с Берндом?»

— Слава богу, что ты приехал. Он в больнице. Это была ужасная ночь.

— Пройдите, пожалуйста, дальше! Неужели вы не понимаете, что стоите на дороге и мешаете людям! — закричала на них железнодорожница.

— Пойдем! — Роберт поднял с земли чемоданчик. — По дороге все расскажешь.

Гит рассказала, что вечером она крикнула Бернду, чтобы он шел домой, но его почему-то не оказалось во дворе. Не было там и его роллера. В этом не было ничего удивительного, так как он часто заигрывался и опаздывал домой. Однако, когда его и в шесть не было, Гит забеспокоилась. Она уже хотела идти искать сына, как в комнату вбежала соседка.

— Ради бога скорее, фрау Венде! Вашего сына сбила машина!

Гит выбежала в чем была и по дороге узнала, что сына нашли на улице в бессознательном состоянии. Его сбила машина. Никто не видел, как это случилось. Какой-то мужчина внес мальчика к себе в дом и вызвал врача и полицию.

Гит поехала с сыном в больницу, а на обратном пути дала Роберту телеграмму. Позже ей сказали, что у него сотрясение мозга и ранение головы, однако не опасное для жизни. Шофер, сбивший мальчика, пока еще не найден.

— Вот я все, что мне известно, — закончила свой невеселый рассказ Гит, вытирая рукой лоб. — Ты даже представить себе не можешь, что я пережила за эту ночь, пока мне не сказали, что он будет жить.

В больницу их пустили не сразу. Пришлось долго звонить по телефону и объяснять, что и как. Наконец они получили разрешение пройти, однако к сыну их не пустили. Пришлось ограничиться разговором с врачом, который заверил их, что опасности для жизни нет, но мальчику нужен абсолютный покой в течение ближайших трех-четырех дней.

По пути из больницы Роберт односложно отвечал на вопросы жены. Лицо его становилось все жестче и жестче, его охватила ненависть к шоферу, который наехал на Бернда и, разумеется, сбежал.

«Сбежать с места происшествия, где лежит сбитый им человек, что может быть хуже и постыднее для шофера! Если бы он попался мне на глаза, я бы как следует проучил его».

— Роберт! — позвала жена, выведя его из невеселых раздумий.

— Что такое?

— Ты не ответил на мой вопрос, как долго ты здесь пробудешь.

— До утра понедельника. Остаток пути они прошли молча.

Дома, когда он ласково обнял жену, она горько заплакала.

«Пусть выплачется, говорят, это помогает. Уговаривать ее не имеет никакого смысла». Однако он сел рядом с ней на кушетку и начал утешать ее, говоря, что сынишка скоро выздоровеет, он сам демобилизуется и они никогда больше не будут расставаться. И удивительно, Гит действительно успокоилась.

— Я сейчас сварю кофе, — предложила она. — Ты ведь устал с дороги. — И она вышла в кухню.

Роберт встал с кушетки, подошел к окну. Зазвонил дверной звонок.

«Кто бы это мог быть? Из дорожной полиции? А может, посыльный из больницы? Но ведь врач сказал, что опасности за жизнь мальчика нет!» Пока Роберт размышлял, Гит уже открыла дверь.

В прихожую вошел коренастый мужчина лет сорока. Мокрые пряди волос прилипли ко лбу. На лацкане пиджака партийный значок. Мужчина тискал в руках фуражку.

Это был Гейнц Круг, бывший мастер, ставший позже другом и коллегой Роберта. Последнее время он работал шофером на автобазе.

Роберт не очень дружелюбно посмотрел на друга, так как ему сейчас было не до гостей. Роберт хотел было открыть рот и поздороваться, но Круг опередил его.

— Это я, Роберт, сбил твоего парнишку, — выдавил он из себя.

Эти слова вызвали в душе Роберта целую бурю самых противоречивых чувств. Он подошел к Кругу и, взяв его за борта куртки, сказал:

— А ты забыл, учитель, как ты меня гонял за самую маленькую провинность? За одну-единственную кружку пива ты готов был содрать с меня кожу! И я во всем верил тебе. Верил потому, что ты старше меня… Да знаешь ли ты, как называется то, что ты совершил! Сбил мальчонку и постыдно бежал!

— Роберт! — боязливо выдохнула Гит.

По лицу Круга скользнула горькая улыбка.

— Постыдно бежал, говоришь! Думаешь сейчас, что я самый последний мерзавец и негодяй, да? Трус? Посмотри мне в глаза и скажи: разве я когда-нибудь обвинял человека, не убедившись сначала в его вине?

Роберт хотел было возразить Кругу, но тот движением головы остановил его, а сам продолжал:

— Ты свое сказал. Теперь дай мне сказать, хотя ты даже сесть мне не предложил.

— Пожалуйста, садитесь, господин Круг, — предложила Гит.

Подвинув к шоферу кресло, она подошла к Роберту, который стоял у окна, засунув обе руки, сжатые в кулаки, в карманы брюк.

— Возьми себя в руки, сядь и выслушай его, — ласково сказала она мужу. — Мы ведь действительно ничего не знаем о том, как это произошло!

Роберт пожал плечами и, почти упав в кресло, старался не смотреть на Круга.

Круг рассказал, что он ехал на своем грузовике и видел на повороте мальчика на роллере. Однако он не заметил, чтобы он задел мальчика, и потому поехал по своему маршруту.

Утром же, когда ему рассказали об этом случае, он сразу же вспомнил мальчика на роллере. Тогда он внимательно осмотрел свою машину и обнаружил на заднем правом крыле несколько капель крови. Он сразу же заявил об этом в дорожную полицию, которая, осмотрев машину, пришла к мнению, что мальчик, видимо, ударился о заднее колесо и отлетел в сторону. Было установлено, что шофер не мог этого видеть, и потому его не стали арестовывать. Поскольку свидетелей происшествия не было, решили дальнейшее разбирательство отложить до выздоровления мальчика.

— Вот теперь и судите, виноват я или не виноват, — закончил свой рассказ Круг.

Роберт обхватил голову руками и невидящими глазами смотрел прямо перед собой. Лицо его было бледнее обычного, но выражение прежней жестокости уже исчезло.

— Прости, — тихо проговорил он. — Я просто потерял голову… Получил такую телеграмму… приезжаю и узнаю о таком… а потом заявляешься ты.

— Я был в больнице, — заметил Круг, — но меня к нему не пустили. Хотел ему передать… — Он вытащил из кармана плитку шоколада и, повертев ее в руках, положил на стол.

Гит встала и, пробормотав что-то о кофе, вышла из комнаты.

Кофе пили молча.

— Вот так, Роберт, — Круг поднялся. — Я буду ежедневно справляться о его здоровье… — И вышел, оставив в комнате запах бензина и машинного масла.

Гит начала убирать со стола, а Роберт углубился в свои мысли.

«Почему Круг, которого никто не видел, вдруг сам пошел и заявил на себя, хотя он хорошо знал, что его ожидают большие неприятности. Мог бы смыть капли крови с крыла, и все… — Роберту стало стыдно собственных мыслей. Он отогнал их от себя. — Откуда у меня такие мысли? Уж не оттого ли, что сам я всего сутки назад совершил обман? К черту сомнения: ведь я сам шофер!»

Сжав руки в кулаки, он подошел к окну и выглянул на улицу. Солнце садилось за горизонт, и легкий ветерок шевелил гардины.

* * *


И вот Роберт снова в поезде. Прислонившись спиной к стенке вагона, он смотрел в окно и пытался считать телеграфные столбы, но все время сбивался. Мысли его то и дело перескакивали с Гит на сынишку, затем на заставу и снова на жену, и так без остановки.

Гит рано проводила его на вокзал. Прощаясь, она улыбнулась и обещала часто писать ему о здоровье сына. Роберт остался доволен расставанием и тем, что жена постаралась как-то смягчить его.

Позже он пытался все свои мысли сосредоточить на службе. Товарищи будут расспрашивать его о том, что случилось с его сыном, как он себя чувствует.

Затем мысли его перескочили на случай с нарушением границы, и он с неприязнью вспомнил о Геймане. И хотя никто не мог доказать их виновность, совесть мучила Роберта все сильнее и сильнее. Инстинктивно он начал понимать, что случай, происшедший на границе, в какой-то мере связан с тем, что случилось с его сыном.

Вынув изо рта сигарету, он закрыл глаза. Монотонный перестук колес навевал усталость и сон. И Роберт задремал.

Ему приснился сон, что он ведет большой автобус. Рядом с ним сидит Гейман и спит. Роберт пытается его разбудить, но безуспешно. Он гудит, толкает его в бок, но тот продолжает спать. Машина несется навстречу высокой серой стене. Он резко тормозит и, вздрогнув, просыпается.

— Вам нехорошо? — участливо спрашивает его соседка по купе.

— Нет, нет, ничего, — смущенно пробормотал Роберт, пытаясь привести в порядок свои мысли. Спустя несколько секунд в голове вырисовывается четкий четырехугольник:

Круг, Гейман, нарушение границы и дорожное происшествие с сыном. А еще лучше так: на месте Фрица Геймана оказывается Роберт Венде. Да, да, Роберт Венде!

«Круг не терпел ошибок. Он, когда я у него был в учениках, нес за меня полную ответственность. А вот я не такой, я не пожелал нести ответственность за своего часового, когда он заснул на посту. Так кто же, спрашивается, виноват: он или я?

Круг остался верен самому себе. А вот я смалодушничал, струсил, проще говоря, побоялся ответственности…»

Роберт встал и, бросив взгляд в окно; заметил, что он уже почти приехал. Он снял свой чемоданчик из багажной сетки и, поправив ремень, направился к выходу.

* * *


Как только Роберт вошел в комнату своего отделения, в ней воцарилась мертвая тишина.

Унтер-офицер Йонас на мгновение выпрямился, пока Роберт докладывал ему о своем прибытии, а затем по-дружески протянул ему руку.

Роберт рассказал о том, что случилось с его сыном, рассказал, ничего не умолчав, о Круге. Не скрыл он и своего спора с учителем. Рассказывая все это, он то и дело посматривал в сторону Геймана, который, однако, держался так, как-будто он давным-давно забыл о случае на посту.

Товарищи внимательно слушали Роберта и спокойно вздохнули и зашевелились только тогда, когда он сказал, что с мальчиком ничего опасного.

— Могло кончиться худшим, — заметил один из пограничников.

— А у вас что нового? — спросил Роберт и внимательно посмотрел на Шустера.

Тот молчал, покусывая уголки губ.

— У нас все в порядке, товарищ Венде, — твердо сказал Йонас. — Соревнование идет полным ходом. Выяснилось, что граница была нарушена не во время вашего дежурства. Я это и раньше знал. Но сомневающиеся были… — Унтер-офицер бросил беглый взгляд в сторону Шустера.

— А как была нарушена граница? — поинтересовался Роберт.

— Нарушителя задержали на шоссе полицейские. На допросе он показал, что перешел границу около четырех часов утра. Двое суток он скрывался в селе Нордхаузен, а когда пытался уехать в Эрфурт, был задержан… Вот и все. Все подозрения с нашего отделения сняты, и мы претенденты на одно из первых мест в соревновании. Все ясно!

— Не все ясно, — заметил как бы нехотя Шустер. — Что было с сигнализацией?

— Вот только об этом на допросе и не спросили нарушителя.

Шустер встал и попросил разрешения выйти из комнаты.

— Желаю скорого выздоровления вашему сыну, — сказал Йонас Роберту и добавил: — Приведите свои вещи в порядок, завтра мы заступаем на дежурство.

— Слушаюсь! — сказал Роберт, а сам никак не мог отделаться от мысли, что Шустер оказался прав. Правда, теперь ни к нему, ни к Фрицу никто никаких претензий не имеет. Оба признаны невиновными. Еще несколько недель, и он демобилизуется. До свидания, ребята! Будьте счастливы!

* * *


К вечеру дождь перестал и ветер принес с полей запах спелого хлеба.

Роберт Венде ловко закрепил на дереве датчик сигнализации и отошел в сторону.

— Будем надеяться, что зверь не нарушит нашей сигнализации, — сказал он Гейману, с которым он снова попал в пару. — Пошли дальше.

Гейман взял Альфу на короткий поводок, и они пошли дальше почти по самой опушке леса.

— Знаешь, Роберт, по этой тропке мы до следующей точки незамеченными не пройдем: местность слишком открытая. А не лучше ли нам пойти лесом? — предложил Гейман.

Роберт на миг задумался и, посмотрев на небо, сказал:

— Согласен. Осторожность нам не помешает.

Спустя минуту они уже шли под прикрытием леса и густых кустарников.

Вдруг Фриц дернул Роберта за рукав:

— Смотри туда! Кто-то зажигает там спички!

— Где?

Гейман рукой показал на северный склон горы Танберг.

Теперь и Роберт видел, что кто-то действительно зажигал там спички.

Пограничники залегли. Роберт приложил к глазам бинокль и увидел за кустами человеческую фигуру. Через минуту загорелась третья спичка.

— Видишь?

— Да не шуми ты так, — шепнул ему Роберт. «Не подача ли это сигналов кому-то, кто находится на нашей стороне? — подумал он. — Или, может, просто человек неудачно прикуривает сигарету?»

Роберт передал бинокль Гейману.

— Продолжать наблюдение! — приказал он. — Если сигналы повторятся, то, значит, даются они для того, кто находится в Бургхагене. Ты наблюдай, а я отойду немного назад и посмотрю.

Роберт отошел назад и остановился на месте, откуда ему как на ладони было видно все село. На фоне темного неба вырисовывалась башенка собора. Свет горел всего лишь в окнах нескольких домов. Но никаких миганий огнем Роберт не заметил.

Прошло несколько Минут. Роберт уже хотел подойти к потайному телефону и доложить о замеченном на заставу, как услышал шепот Геймана:

— Роберт! Тут кто-то есть!

Альфа ощетинилась и глухо заворчала.

— Смотри сюда, там кто-то есть!

«Значит, это все же не сигарета, а световой сигнал, — мелькнуло у Роберта. — Только подавался он не для того, кто сидит в селе, а находится совсем рядом с ним».

— Человек на горе все еще стоит? — спросил Роберт у Геймана.

— Не знаю, не видно: луна за тучу зашла.

— Возьми овчарку и пройди немного вправо по опушке. Только тихо.

Фриц что-то пробормотал и неохотно встал с земли. Раздался металлический щелчок, по звуку которого Роберт понял, что, когда Фриц лежал, ремень у него был расстегнут.

«Черт бы его побрал! Да как он может расстегивать ремень, находясь на посту!» — Роберта охватило раздражение.

— Вперед! — шепнул он Гейману, решив, что сейчас не место и не время делать ему внушение.

Держа автоматы наизготовку, они двинулись вдоль опушки, от дерева к дереву.

Альфа, натянув поводок, буквально тащила Фрица за собой.

Как только луна на минуту выплыла из-за тучи, Гейман остановился и прошептал:

— Смотри, там человек!

Метрах в ста от них от леса к контрольно-следовой полосе бежал мужчина.

Роберт бросился за ним, крикнув на ходу мужчине, чтобы он остановился, но тот от крика побежал еще быстрее.

— Пускай собаку! — приказал Венде Гейману, доставая из патронташа белую сигнальную ракету.

— Альфа, возьми его! Возьми! — крикнул Фриц, спуская овчарку с поводка.

Овчарка, делая громадные прыжки, настигла нарушителя и схватила за руку, но в тот же миг с визгом покатилась по траве. Нарушитель же бросился бежать. От заграждения его отделяло не более двадцати метров.

— Ложись! — крикнул Венде Гейману и, подняв автомат, дал из него короткую очередь.

Нарушитель остановился и поднял вверх руки. Сопротивления он не оказывал. При обыске у него были обнаружены финский нож, письмо, схема местности и маленькая коробочка с перцем.

Венде внимательно осмотрел место задержания и нашел еще портфель.

Роберт повел задержанного обратно в лес, а Фриц нес на руках жалобно повизгивавшую собаку.

Выпустив сигнальную ракету, пограничники стали дожидаться машины с заставы.

* * *


В окно Роберт видел, как Фриц ухаживал за овчаркой. Утром на заставу приезжал ветврач. Внимательно осмотрев овчарку, он сказал, что при умелом уходе она быстро выздоровеет.

Роберт вышел во двор и, подойдя к Фрицу, уселся на траву.

— Что сказал врач?

— Сказал, что через несколько дней все войдет в норму: он сыпанул ей перцу в глаза… Повезло еще Альфе, что oh не ударил ее финкой.

— Повезло, говоришь ты? — Роберт вскочил с травы. — Хотя ты, конечно, прав. Ей больше повезло, твоей заслуги в этом нет.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что если бы не Альфа, то еще вопрос, задержали бы мы нарушителя или нет. Одна минута промедления могла бы дорого нам обойтись.

— Как так?!

— А вот так! Если бы ты не расстегивал ремень, мы на минуту раньше догнали бы нарушителя.

— Это еще как сказать, — заупрямился Фриц. — Сейчас можно говорить что угодно.

— А кто тебе разрешил расстегивать ремень? — спросил Роберт таким тоном, что Фриц даже вздрогнул. — Кто, я тебя спрашиваю! Вот и вышло, что овчарка оказалась умнее тебя!..

— Ну ладно, хватит! — перебил Роберта Фриц. — Во-первых, я ремень с себя не снимал, а только ослабил его, так как он больно врезался мне в живот. А когда я встал, он сам упал на землю. А во-вторых, ты не подумал о том, что если бы мы сами догнали нарушителя, то он и нам бы с тобой засыпал глаза перцем.

— Снова теория, которую ты придумал на ходу для того, чтобы оправдать свой проступок! По-твоему выходит, что нам с тобой как раз поэтому и повезло, что ты расстегнул свой ремень.

— Думай как хочешь. А сейчас оставь меня в покое! — Фриц повернулся кругом и хотел снова отойти к овчарке, но Роберт схватил его за руку и так дернул, что тот даже испугался.

— Нет уж, выслушай меня до конца! — продолжал Роберт. — Если ты совершаешь проступок, то будь любезен держать за него ответ. Два раза я тебе спускал, но третий раз нечто подобное тебе дорого обойдется!

— Почему два раза? — Фриц вырвал руку.

— Ты, я вижу, все забыл, так я тебе, так и быть, напомню. Прошлый раз ты заснул на посту! Заснул у меня на глазах. Тогда тоже за тебя службу несла Альфа? Какой же ты пограничник! И что из тебя будет, я не знаю!

Гейман молчал, стараясь не смотреть на Роберта.

— Так ты это тогда заметил? — спросил он после долгого молчания.

Роберт промолчал.

— Хорошо еще, что та история прояснилась. Да, я действительно на минутку задремал, но это не имеет никакого отношения к нарушению границы. И вообще, почему ты меня тогда не разбудил?

«Да, почему я его не разбудил? — подумал Роберт. — И почему я тогда об этом не доложил по команде? Сон на посту — одно из серьезных нарушений устава и воинской дисциплины. Почему он спал рядом со мной, когда я был назначен старшим дозора? И почему сегодня я не заметил вовремя, что он расстегнул ремень? Почему я не доложил об этом командиру отделения?»

— Давай забудем об этом, — Фриц подошел к Роберту. — Нет никакого смысла вспоминать сейчас об этом. Случай с нарушителем границы, слава богу, выяснился. И сегодня мы задержали нарушителя, хотя у меня и был расстегнут ремень. Все это мелочи!

— Мелочи? — Роберт чувствовал, как кровь прилила к лицу. Оп хотел оборвать Фрица, но решил выслушать его до конца.

— Давай будем откровенными, — тихо сказал Гейман. — Я думал, что ты тогда вовсе и не заметил, что я уснул на посту. Заснул я совершенно случайно, да и с ремнем тоже как-то так необдуманно получилось. Такое с каждым может случиться. Но если об этом узнают во взводе, то мне несдобровать. Тебе хорошо, ты скоро домой уедешь, а мне еще служить целый год!

Оба замолчали.

«Через полгода Фрица самого будут назначать старшим дозора и ему самому придется нести ответственность за себя и за подчиненного».

— А кто это «во взводе»?

— Как кто? Лейтенант, Йонас… ребята…

— А как поживает твоя овчарка?

— Выздоровела почти. Разрешите идти?

Когда Роберт пришел в свою комнату, Шустер протянул ему два письма:

— Это тебе, оба.

Роберт схватил письма: одно было от Гит, другое — от Круга.

Он надорвал оба конверта и, немного помедлив, принялся читать письмо жены.

Известия оказались приятными: Бернд чувствовал себя хорошо. Гит разрешили навещать его. Мальчик уже смеется. Врачи обещали выписать его через недельку домой.

Роберт с облегчением вздохнул и не спеша перечитал письмо еще раз.

Он посмотрел на Шустера, но его уже не было за столом, он лежал на кровати и читал. Роберту хотелось поделиться с ним своей радостью, но он не стал мешать ему, тем более что он еще не прочел письмо от Круга.

Он прочел письмо Круга тоже два раза, а потом, обращаясь к Шустеру, сказал:

— Не хочешь меня послушать?

— Хочу, а что случилось?

— Я прочту тебе несколько строчек из письма человека, который сбил моего сынишку.

Брови у Шустера удивленно полезли вверх.

— Прочти, я слушаю…

— «…Экспертиза дала заключение о моей полной невиновности. Но это согласно параграфам, однако ведь у человека есть еще совесть. Позавчера у нас было партсобрание, на котором мне дали поручение заниматься с молодежью правилами уличного движения. Это после этого-то случая? Ты понимаешь, Роберт?..»

— Да, любопытно… — пробормотал Шустер.

— А ты знаешь, что произошло в нашей группе?

— Нет.

— Садись поближе, расскажу.

И Роберт откровенно рассказал о случае со сном на посту, о расстегнутом ремие Фрица, рассказал честно, не щадя ни себя, ни его.

— Что мне теперь делать? — спросил он Шустера. — Я больше не могу молчать. А если обо всем рассказать, то это может отразиться на соцсоревновании.

— Сейчас ты говоришь, как Йонас. Разве самое важное заключается в том, какое место мы займем? Что же ты сделаешь?

Роберт пожал плечами.

— Думаю, что ты мне все это рассказал не только для того, чтобы найти во мне сочувствующего…

— Так что же мне делать?

— Решай сам.

Однажды в начале сентября после обеда унтер-офицер Йонас ознакомил солдат отделения с результатами соревнования. Он был доволен и с воодушевлением говорил о том, что коллектив у них сплоченный и сильный, не забыта ни критика, ни самокритика.

— А сейчас, товарищи, я расскажу вам о случае, который произошел сегодня утром. Западногерманские пограничники организовали очередную провокацию на нашем участке, однако благодаря высокой бдительности, правильному поведению и мужеству товарищей Шустера и Геймана все обошлось благополучно. Шустер рассмеялся, а Йонас все говорил и говорил. «Боже мой, зачем только он произносит такие слова: «высокая бдительность, правильное поведение и мужество».

На самом деле все было иначе.

* * *


Шустер был назначен на дежурство в паре с Гейманом, Они обходили свой участок, осматривая местность в бинокль.

— Ну как, ты привык на новом месте? — поинтересовался Шустер.

— Не совсем, времени мало прошло, да кое-что я себе иначе представлял.

— Например?

В этот момент с той стороны границы раздался рев мотоцикла.

— Внимание! — бросил Шустер.

Через несколько секунд на дороге показался мотоциклист, который ехал прямо к проходу в заграждении.

— Что он хочет? — удивился Гейман.

— Подождем — увидим.

Мотоциклист подкатил к шлагбауму, который стоял на той стороне границы, и что-то прокричал.

Однако шлагбаум не поднялся, а мотоциклист все ехал и ехал, пока не натолкнулся на него. Мотоцикл опрокинулся, подмяв мотоциклиста под себя. Раздался дикий крик.

— Что нам делать? — Гейман схватил Шустера за руку.

— Продолжай наблюдение, а я доложу на заставу.

Когда Шустер вернулся в окопчик, Фриц сказал:

— Мотоциклист ранен. Что сказал дежурный?

— Спокойно и тихо, — заметил Шустер.

— Эй, камраден, у меня, кажется, переломаны ноги, я не могу подняться, помогите мне! Я хочу перейти к вам! Если меня увидят наши пограничники, я пропал…

— Ты слышал? — Гейман побледнел. — Мы должны помочь ему.

— Дай мне бинокль! И лежи тихо!

Фриц встал и направился к заграждению.

— Фриц, назад! Назад, говорю я! — приказал Шустер. Фриц неохотно вернулся на место.

— Чего мы ждем? Каждая минута дорога: ведь у него ноги переломаны…

— Ты в своем уме? Человек находится на западногерманской территории. Понятно? Между нами и ним проходит государственная граница!

— При чем тут граница, когда такая ситуация! Человек ранен! Ведь мы же люди… Если мы ему не поможем, он может остаться без ног…

— Друзья! Ну, где же вы?! Помогите! — кричал мотоциклист.

— Не делай глупостей, Фриц! Это западногерманский гражданин. Для нас с тобой граница — это закон. Если бы он перешел на нашу сторону, тогда бы мы оказали ему помощь. И он прекрасно это знает.

— Ребята! Помогите же мне! Я хочу перейти к вам! — кричал, корчась от боли, мотоциклист, приподнимаясь немного на локтях.

— Ты что, оглох?! — Гейман вскочил на ноги. — Можешь оставаться на месте, а я пойду и помогу ему!

Шустер успел схватить Геймана за ремень:

— Лечь на место! Это приказ!

Фриц неохотно повиновался, но он никак не мог понять, где же у них человечность, если они не могут помочь раненому человеку.

— Крикни ему, чтобы он полз к нам. Или этого тоже нельзя делать? — с издевкой спросил Фриц.

— Если он этого сам захочет, сам и поползет.

— Но он же не может!

— А мы не имеем права тащить его на нашу сторону. На заставу мы доложили, все. Мы пограничники, а не солдаты армии спасения. И прекратить разговоры, мы не на собрании!

— Не люди вы, что ли?! — крикнул мотоциклист.-

Я больше не могу!..

Шустер приложил бинокль к глазам и долго наблюдал за мотоциклистом, а затем перевел взгляд на опушку леса. Опустив бинокль, он повернулся к Гейману и приказал:

— Ползи к лесу и не оглядывайся! Я поползу за тобой.

— Ты что? Хочешь бросить пост?! А мотоциклист?!

— Выполняй приказ, потом все поймешь!

— Звери вы, а не люди! — заорал мотоциклист им вслед, увидев, что они поползли в глубь леса.

Шустер видел, как побледнел Фриц, как он стиснул зубы.

Когда они оказались в чаще леса, Шустер встал и с усмешкой сказал:

— Если я не ошибаюсь, ты сейчас увидишь нечто интересное, мой дорогой!

Лесом они отошли немного в сторону, а затем снова подползли к границе.

— Возьми бинокль и смотри! — шепнул Шустер Фрицу. — Смотри внимательно и не шевелись.

Фриц приложил бинокль к глазам.

Мотоциклист лежал на том же месте и крутил головой, смотря в том направлении, каким они уползли в лес.

— Что он делает? — спросил Шустер.

— Ничего особенного. Наблюдает, смотрит, ушли ли мы.

Так прошло с полчаса. А затем случилось чудо. Мотоциклист замахал кому-то рукой и что-то крикнул. И в тот же миг из-за деревьев вышли трое военных и гражданский с кинокамерой в руках. Раненый мотоциклист как ни в чем не бывало встал на ноги и, пожав плечами, пошел навстречу военным.

Только сейчас до Геймана дошел смысл происшедшего. Фриц побледнел, казалось, он потерял дар речи.

Через минуту к военным подъехал джип, и они уехали. Мотоциклист поднял свой мотоцикл, завел его и укатил тоже.

— Теперь ты понял, что бы с нами было, если бы мы поддались на эту… провокацию? — спросил Шустер.

— Да… — Гейман опустил голову. — Теперь-то я понял.

— Ну и хорошо, — Шустер похлопал Фрица по плечу. — Сейчас доложим на заставу.

Йонас немного помолчал и, вытерев потный лоб, сказал:

— Вы видите, как действовал рядовой Гейман. Он, правда, выполнил приказ старшего дозора, а его колебания — это пустяки.

— Пустяки?! А если бы Гейман сам был старшим дозора, что тогда? — не удержался Шустер. — Правда, он еще молодой солдат, но и ему за полгода службы пора было кое-чему научиться! Но он не научился.

— А в чем вы его конкретно обвиняете, товарищ штабс-ефрейтор? — спросил Шустера унтер-офицер. — Можете вы сказать?

— Я могу сказать! — поднимаясь с места, произнес Венде.

Все взоры устремились на него.

Венде долго и обстоятельно говорил о недостатках рядового Геймана, о своих собственных ошибках и об изъяне в воспитании солдат отделения вообще.

Когда Венде кончил, Йонас, красный как рак, повернулся к Гейману и спросил:

— Это все правда? Скажите, правда?

— Так точно, все правда!

— Садитесь.

Солдаты зашумели, задвигали стульями.

— Тихо, товарищи! — проговорил присутствовавший на собрании лейтенант Раувальд. До сих пор он молча сидел в сторонке и слушал.

— Товарищи Венде и Гейман понесут наказание за свои проступки, а сейчас, нам нужно как следует поговорить о том, как мы будем служить дальше. Объясните нам, товарищ унтер-офицер, — лейтенант повернулся лицом к Йонасу, — почему вы так рискуете жизнью подчиненных вам солдат?

— Я?! Я никогда этого не делал!

— Делали, раз вы не смогли подготовить из каждого солдата хорошего пограничника! Вот на деле-то и выходит, что коллектив у вас вовсе не сплочен. Нет взаимозаменяемости. Мы воспитываем солдат не для того, чтобы они умирали, а для того, чтобы они жили и побеждали. А вы этого не делали, товарищ унтер-офицер!

Йонас встал и, глядя куда-то мимо лейтенанта, рассерженно выпалил:

— В таком случае я прошу демобилизовать меня досрочно!

Лейтенант нахмурился, собираясь что-то сказать, но его опередил Венде.

— Это же похоже на бегство! — воскликнул он. — Такого у нас не может быть! Уж если мы честно вскрыли имеющиеся у нас недостатки, то и исправлять их нужно всем вместе.

— Только так! — поддержал его Шустер. — Мы включились в соцсоревнование и должны с честью занять хорошее место.

— Я, товарищ унтер-офицер, обещаю вам, что буду… — робко начал Гейман и покраснел до кончиков ушей.

— Обещаешь спать только в постели?! — съязвил по-доброму кто-то из солдат.

Все громко рассмеялись.

Йонас встал, вцепившись ногтями в дерево стола, посмотрел на солдат. По их лицам он понял, что они вовсе не хотят, чтобы он уходил от них.

— Хорошо, я согласен. Начнем все сначала, только, товарищи, прошу на меня за требовательность не обижаться!

— Согласны! — весело, почти хором ответили солдаты.




В пограничной полосе


Весна торжественно вступила в свои права. Стволы берез серебрились на фоне свежей зелени. Склоны гор пестрели сочными красками. В синем небе торжествовали жаворонки, а из придорожных кустов неслись песни черных дроздов. То здесь, то там из лесу выскакивали косули щипнуть стебелек свежей травы или молодой озимой пшеницы.

Царило оживление и на пограничной заставе. Несколько солдат играли в волейбол. Другие, расстелив одеяла, грелись под теплыми лучами солнца. Неподалеку, пристроившись на скамье, Берген, Рэке, командиры взводов и секретарь партийной организации обсуждали детали предстоящих учебных стрельб.

— Итак, товарищи, — подытожил Берген, — стрельбы — важнейший пункт в программе последней учебной недели. Все подготовлено. Прошу вас, товарищи командиры взводов, еще раз поговорить с младшими офицерами. Каждый должен понимать значение стрельб и сделать все возможное, чтобы выполнить упражнение. Думаю, не имеет смысла объяснять, зачем нам нужны отличные стрелки. Вы свободны. Все разошлись.

— Рольф, вот что не дает мне покоя, — начал Рэке, как только они остались одни. — Я говорил с товарищем Улигом. Боится он стрельб, просто боится!..

— Почему? — перебил его Берген.

— Дело вот в чем: еще в учебном подразделении он дважды не выполнил упражнений по стрельбе и теперь просто не верит в себя. Уверен, что из него никогда не выйдет хороший стрелок. А человек он самолюбивый: до сих пор не может забыть неудачи на первых стрельбах. Боится опять промазать и опозориться, — объяснил Рэке.

— Понятно. Но он все-таки готовился к стрельбам?

— Конечно. Товарищ Кан не давал ему спуску. Но Улиг, как и прежде, убежден, что его пули полетят в белый свет как в копеечку.

Погруженный в свои мысли, Берген рисовал палочкой на песке какие-то фигурки.

— Ему надо помочь. Он должен вновь поверить в свои силы. А что, если… — начал он после небольшой паузы. — Найдутся у нас холостые патроны и патроны для малокалиберных винтовок?

* * *


Заняв исходное положение для стрельбы, Улиг нервничал. Первая группа солдат уже отстрелялась, показав хорошие результаты. Приближалась очередь Улига. Он стал еще больше нервничать: проверил карабин, потрогал затвор. Все было в порядке: ствол чист, визир прицельной планки установлен на триста метров. Да и могло ли быть иначе, если он проверял все это уже много раз! Послышалась команда: «Раздать патроны!» Когда к Улигу подошел сержант, он встал по стойке «смирно» и представился: «Солдат Улиг!» В этот момент Улигу вспомнились вчерашние события. Около трех часов дня его вызвал младший лейтенант Берген. Улиг сделал не меньше тридцати выстрелов из малокалиберной винтовки. Показал сначала удовлетворительные, а потом и хорошие результаты. Затем стрелял по цели холостыми патронами из карабина. Берген наблюдал за ним через ортоскоп.

— Если завтра вы будете стрелять так же, упражнение выполните, — подбодрил Улига младший лейтенант.

Когда Улиг стрелял холостыми «патронами, он не волновался, соблюдал правила дыхания, учился плавно нажимать на спусковой крючок и привыкал к отдаче. «Вы должны верить в свои силы», — сказал Улигу заместитель парторга перед выездом на стрельбище.

— На линию огня — шагом марш!

Улиг взял себя в руки и отрапортовал:

— Солдат Улиг к стрельбе готов!

Берген серьезно посмотрел на него.

— Ну, ладно. Теперь — на позицию!

Рядом готовился к стрельбе Петер Блок, первоклассный стрелок.

Берген обратился к младшему лейтенанту Бренеру, который контролировал стрельбу.

— Товарищ младший лейтенант, наблюдать за стрельбой товарища Улига буду я!

— Слушаюсь, товарищ младший лейтенант! — Бренер был в курсе дела.

— Товарищ солдат, дайте мне ваше оружие!

Улиг не без удивления показал командиру свой карабин.

— Посмотрите вперед, еще раз прикиньте расстояние и запомните положение мишени. Сейчас вы опять будете стрелять холостыми патронами. Наводите внимательно и уверенно, будто вы стреляете боевыми патронами. Вы меня поняли?

— Так точно, товарищ младший лейтенант!

Берген зарядил карабин и передал его Улигу. «Еще одна льгота», — подумал Улиг и в этот момент услышал приказ открыть огонь. Он крепко прижал карабин к плечу, поймал на мушку цель и согнул в суставе палец.

«Что это? Почему такая сильная отдача?» — Улиг с удивлением отнял приклад от плеча.

— Вот так, хорошо, — похвалил Улига Берген и снова зарядил оружие.

После третьего выстрела Улиг заметил позади своей мишени небольшое облачко пыли. «Показалось», — подумал он.

Наконец пять выстрелов были произведены. Теперь Улигу пришлось подождать, пока кончит стрелять Блок. Потом объявили: «Правая мишень, солдат Блок — четыре попадания, левая мишень, солдат Улиг — три попадания!»

Улиг решил, что он ослышался. Посмотрел на Бергена.

— Это же ошибка, товарищ младший лейтенант!

Лейтенант от души рассмеялся.

— Нет, не ошибка. Поздравляю вас, товарищ Улиг! Вы выполнили упражнение удовлетворительно. Извините меня за этот обман…

От радости у Улига перехватило дыхание.

— Я… я выполнил! Я умею стрелять!

— Вы могли стрелять уже во время, вводного курса, товарищ солдат. Только вы не верили в себя! А теперь выполните упражнение еще раз. Занять позицию!

Медленно, но уверенно произвел Улиг свои пять выстрелов. Результат — четыре попадания! Унтер-офицер Керн был первым, кто поздравил его, а затем он попал в дружеские объятия товарищей по отделению.

* * *


Погруженный в свои мысли, Берген шел краем Высокого Болота вдоль опушки леса. Рассеянно ответил на приветствие крестьянина Форга, который еще издалека кивнул ему. Начальник заставы был озабочен: его тревожила обстановка на пограничном участке. Конечно, нельзя было сбрасывать со счета успехи последних месяцев: задержаны и наказаны браконьеры; Келлер и Граф в тюрьме; плотник Фальман осужден условно; наконец, история с пожаром…

Форг вступил в сельскохозяйственный кооператив, чего от него никто не ожидал. Дисциплина в подразделении и несение службы улучшились. Болау, казалось, образумился. Берген даже стал подумывать снова назначить его старшим поста. В деревне удалось создать группы содействия пограничникам. На учебных стрельбах были показаны неплохие результаты. Но зато в последнее время все чаще рождались злобные слухи. Никто не знал их происхождения, но они существовали. На пограничников бросали косые взгляды, шушукались. Когда на западном участке границы прозвучало несколько выстрелов, кто-то пустил слух, что пограничники убили женщину из Западной Германии и, чтобы замести следы, труп ее перебросили на ту сторону границы. Многие жители Хеллау и Франкенроде получили угрожающие письма, в том числе мастер табачной фабрики Эрмиш и учитель Восольский. Часть писем передали бургомистру. Член группы содействия пограничникам Фобиш рассказал о странном поведении пастора. В последнее время в его проповедях порой звучали нотки недовольства существующими порядками. Он все чаще говорил о страшном суде. Упомянул как-то и о событиях в Венгрии, представив борьбу венгерских товарищей против реакции в искаженном свете. А на днях под дверь кабинета, бургомистра подсунули записку такого содержания: «Пограничники — осквернители церквей. Это им приказывают делать сверху. Они заодно с браконьерами. Келлера, Фальмана и Графа заставили молчать. Должны молчать и вы. Об этом знают многие. Помните, что придет время, когда все будет по-другому! Помните и о страшном суде!» Потом подбросили еще две записки.

Основная масса жителей правильно реагировала на эти анонимки, но в отдельных случаях они все-таки посеяли сомнение.

Такова была обстановка в приграничной зоне.

Берген поправил портупею и попытался отбросить тревожные мысли. «Надо будет поговорить с членами группы содействия пограничникам. Если вызов сделан, будем бороться», — решил он.

* * *


Восольский закрыл книгу и улыбнулся.

— Ну что же, товарищи, на сегодня достаточно.

Под его руководством проходило уже второе занятие кружка немецкого языка. В учебной комнате собралось около пятидесяти пограничников. Здесь были и Рэке, и фельдфебель, и Фриц Кан. Вальдауэр вытирал пот со лба.

— Все бы хорошо, если бы не эти иностранные слова. Суффиксы, префиксы…

Последнюю фразу заглушил смех присутствующих.

— Чего вы гогочете? Голова трещит от этих бесконечных «фиксов»!

— Может быть, имеет смысл уменьшить нагрузку на одно занятие? Предлагайте, товарищи! — сказал Восольский.

— Я бы хотел попросить вас иногда говорить на наших занятиях и о литературе, — заметил Унферихт. — Например, о стихах Эриха Вайнерта или о произведениях классиков.

Остальные поддержали Унферихта, и Восольский пообещал устроить в следующий раз такое обсуждение. Позднее в клубе он беседовал с Бергеном и Рэке.

— Хочу еще раз вернуться к анонимным письмам, — обратился он к Бергену. — У меня был еще один разговор с пастором…

— С Хинцманом? — перебил его Рэке.

Восольский улыбнулся.

— Да, но прошу вас правильно понять меня. Религия интересует меня с исторической точки зрения. К тому же я считаю, что лучше, когда знаешь своих противников. Но вернемся к пастору. В последнее время он ведет себя довольно странно. У меня такое впечатление, что его чем-то вывели из себя. Может быть, он тоже получает записки? Мне кажется, имеет смысл поговорить с ним. Ведь наши отношения с жителями, с моей точки зрения, во многом зависят и от пастора.

— Несомненно, — ответил Рэке. — Хинцман действительно раздражен, и мы это знаем. Он считает, что окно в его часовне разбил кто-то из наших товарищей. Вы слышали об этом?

— Да. Но ведь это выдумки!

— А что толку? Сам он в это верит. Верят и многие другие. Переубедить же людей — дело нелегкое.

Восольский кивнул.

— Если мы привлечем Хинцмана на свою сторону, обстановка изменится. Мы будем в выигрыше даже в том случае, если нам удастся добиться хотя бы того, чтобы он не действовал против нас.

— Это явилось бы шагом вперед, коллега Восольский, — заметил Берген. — Но сейчас в голове у пастора творится такое… Кстати, не хотели бы вы стать членом группы содействия пограничникам? Мы ведь уже достаточно хорошо знаем друг друга.

Восольский заколебался.

— Вы считаете, что я могу быть вам полезным? Я ведь здесь всего несколько месяцев. Мало кого знаю, да и местность мне незнакома.

— Это придет, коллега Восольский. И то, что вы учитель, поможет вам в этом деле.

— Вы, конечно, правы. Постараюсь не разочаровать вас.

* * *


Хинцман поставил блюдце на стол и подошел к открытому окну. На небе мерцали звезды. Высоко на склоне стояла часовня. Пастор напряженно всматривался в ночь.

Что это? Там мелькнул слабый огонек! Хинцман закрыл глаза, потом, открыв, стал еще пристальнее всматриваться в ночную тьму. В одном из окон часовни снова мигнул зеленый свет. Но, может быть, это ему только кажется?

Пастора охватил ужас. Неужели богохульники снова взялись за свое грязное дело? Учитель прав. Здесь христиане не могут посвятить свою жизнь служению богу…

«Почему же тогда, — спрашивал себя Хинцман, — государство выделило значительные средства на реставрацию церквей? Что это: маскировка, имеющая целью скрыть истинные намерения?»

«Надо выждать. Может быть, в действительности все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд?» — сказал как-то Восольский. Но он, Хинцман, не станет ждать. Он будет действовать. Он даже уже кое-что предпринял. Он никому не позволит злоупотреблять своим доверием. Его слово еще имеет силу, его уважают, и он воспользуется этим. И никто не посмеет помешать ему!

Пастор захлопнул окно.

* * *


Болау влил в себя пятую рюмку водки. С наигранно обиженным видом Берта Мюнх отобрала у него рюмку.

— Послушай, Вилли, хватит. — Она ловко отстранилась от Болау, когда тот потянулся к глубокому вырезу ее платья.

— Что с тобой? Кривляться вздумала?

— Тебе показалось, Вилли. — Мюнх снова придвинулась к нему и протянула пачку сигарет.

— На, закури, это западные. — Она дала ему прикурить и взяла сигарету для себя. — Зачем ты вспоминаешь старую ссору? Я тогда погорячилась… Ты не должен так рисковать. Ведь ты однажды уже чуть не попался. Веди себя тихо, незаметно, иначе тебя переведут. Что я тогда буду делать?

— Ну и стерва же ты отпетая! У тебя кое-чему можно поучиться. — Болау привлек Мюнх к себе.

Мюнх не сопротивлялась. Одновременно она думала о том, почему Зимер так неожиданно изменил свой образ действий. Не так давно он передал ей новые инструкции. Никаких диверсий. Заводить знакомства с пограничниками. Выспрашивать их.

«Думаю, что и они при этом не прогадают», — недвусмысленно намекнул Зимер.

Почему нужно было действовать именно так, ее не интересовало: у Зимера были на то свои причины.

— Ты что, язык проглотила? — выругался Болау.

— Думаю о том, как вам трудно приходится, — проговорила Мюнх. — Каждый день одно и то же. Когда ты пойдешь?

— В семь, — грубо ответил он. — Наверное, опять к часовне. Меня уже тошнит от нее. Дай душу отвести! Налей еще рюмочку!

— Не пей, — попросила она. — Лучше расскажи что-нибудь. Может быть, послушаем музыку?

— Мне все равно! Можешь включить свой ящик, но сначала я выпью!

— Вилли!

— Брось, брось, напрасно стараешься! Проповеди мне уже надоели. Ну как? А то я иду к Феликсу!

Мюнх с притворным негодованием налила рюмку и включила радиоприемник. Когда она обернулась, Болау уже выпил рюмку и теперь пил из бутылки.

Во фруктовом саду крестьянина Шонфуса за сараем стоял лейтенант Кунерт. Вот уже около часа он наблюдал за дверью дома. Подтвердятся ли его подозрения? Он не верил, что Болау в самом деле изменился. Несколько дней назад ему удалось узнать, что у Мюнх часто бывает один из пограничников. Болау это или кто-нибудь еще? Внешне он действительно изменился. Ведь даже Берген стал подумывать о том, не назначить ли его снова старшим поста. Сначала, конечно, как эксперимент: ведь Болау еще ничем не доказал, что на него можно надеяться. Старший поста должен быть политически подготовленным человеком, хорошим пограничником.

Кунерт решил понаблюдать за Мюнх. Ее характер и прошлое были ему известны. Он знал, что враги используют в своих целях именно таких женщин. Кунерт посмотрел на светящийся циферблат часов: настала полночь. Несколько минут назад в ее комнате погас свет, и он уже начал даже сомневаться в том, что эта слежка что-нибудь даст. Казалось, все вокруг спало. Из стойла доносилось сопение коровы. Легкий ветерок тихо шумел в молодой листве.

Мюнх занимала угловую комнату, и Кунерту было видно одно из ее окон. Второе окно выходило на другую сторону. Он хотел уже было уйти, как тихий шум приковал его к месту. Как ни всматривался Кунерт во входную дверь дома, заметить ему ничего не удалось. Но вот хлопнула дворовая калитка, и послышались быстро удаляющиеся шаги. Ясно! Кто-то спустился из окна на другой стороне дома и быстро выскользнул в калитку.

Раздосадованный Кунерт подождал несколько минут, а потом на цыпочках пошел к калитке. Если это Болау, то его трудно будет уличить. Оставалось одно: проверить по книге увольнений, когда он вернулся.

Кунерт подошел к своему мотоциклу. Закурил. Но если все-таки это был Болау? В чем же тогда причина его падения? Ведь в прошлом он был рабочим. Кто он — враг или человек, который не в состоянии понять величия свершений последних лет? Кунерт не мог ответить на эти вопросы, но ему было ясно одно: надо что-то делать.

* * *


Зал гостиницы в Хеллау был переполнен. Здесь после длительного перерыва был организован вечер танцев. На скамье, идущей вдоль всей стены, как куры на насесте, сидели пожилые женщины и судачили. Юноши столпились у стойки. Девушки, образовав в середине зала круг, пели «Келерлизель».

Фрицу Кану и Ганни удалось занять столик. Вместе с ними сели Вальдауэр, Клаус Зейферт, Унферихт и Восольский. Веселье было в самом разгаре, и когда духовой оркестр снова грянул вальс, учитель хлопнул Кана по плечу.

— Разрешите пригласить вашу девушку?

— Пожалуйста.

— Смотри, простофиля, уведет он твою птичку, — съязвил Вальдауэр. — Гляди, как она строит ему глазки!

Фриц отыскал взглядом Восольского и Ганди. Клаус Зейферт заткнул уши.

— Приятель, им, видно, весело! — крикнул он, обращаясь к Вальдауэру.

— Ничего не слышу: оркестр слишком громко играет, — ответил Вальдауэр и толкнул Клауса в бок.

Ганни и Восольский, вальсируя, приблизились к столику.

— Хозяин, еще по кружке! — крикнул учитель и наклонился к Фрицу: — Вам можно позавидовать. Она танцует как ангел!

Потом он обратился ко всем:

— Наконец и для вас настала хорошая пора! Тепло, вы целый день на свежем воздухе. Что может быть лучше! Правда, испытаний тоже хватает. Вам ведь приходилось подходить к самой границе, а это опасно!

— Ко всему привыкаешь, — ответил Вальдауэр. — Когда я первый раз шел вдоль пограничной полосы, мне тоже было не по себе. А теперь… — Он пренебрежительно махнул рукой.

— Вы присутствовали при аресте браконьеров? — обратился учитель к Клаусу Зейферту. — Как все это происходило? Расскажите, пожалуйста.

Клауса не пришлось долго уговаривать. Однако его перебили на самом интересном месте: подвыпивший парень из Хеллау наткнулся на их стол. От толчка подпрыгнули пивные кружки.

— Эй, поосторожнее, — буркнул Вальдауэр, придержав свою кружку.

— Что значит «поосторожнее»? — прохрипел пьяный.

— Смотри, чтобы тебя отсюда не вышвырнули! — Вальдауэра от злости так и передернуло. — Хочешь поговорить, поищи кого-нибудь другого. Веди себя прилично! — сказал он.

— Как захочу, так и буду себя вести! Тебя, сопляка, спрашивать не буду!

Вальдауэр вскочил и поднял руку, но удара не последовало: Восольский успел схватить его снизу за руку. Оттеснив пограничника, он обратился к парню:

— Если вы пьяны, идите домой. Вы не имеете права оскорблять людей, господин Бютнер!

Парень вошел в раж.

— А ты что лезешь не в свое дело? — заорал он и двинулся к Восольскому. Но не успел парень опомниться, как учитель схватил его за рукав и повернул к себе спиной так, что тот не мог пошевельнуться.

К ним быстрыми шагами подошел дежурный пограничник, стоявший у двери.

— Что случилось?

— Ничего, — ответил Восольский. — Напился и пристал ко мне!

— Врешь! — бросил Бютнер и попытался высвободиться.

— Сейчас же идите домой! А разговор наш продолжим завтра.

Пьяный, ругаясь, покинул зал.

— Благодарю вас, — обратился к Восольскому Вальдауэр. — Я чуть было не сорвался. Мне это угрожало гауптвахтой! А вы показали неплохой прием!

— Да, — ответил Восольский. — В прошлом мне пришлось заниматься дзю-до.

Когда хозяин гостиницы принес пиво, учитель сказал:

— Послушай, юноша, у меня есть предложение. Давай оставим официальное «вы» и перейдем на «ты».

— Вот это дело! — согласился Вальдауэр.

— Ну, тогда, — воскликнул Восольский, — меня зовут Вальтер!

Когда танцевальный вечер кончился, Фриц Кан быстро проводил Ганни и вместе с другими пошел на заставу.

— Этот Вальтер — голова, — заявил Вальдауэр, — вот если бы только не его прилагательные…

* * *


Гейнц Заперт и Эрика сидели на опушке леса. Рядом проходила дорога на Высокое Болото. У их ног лежал Каро.

— Почему ты молчишь, Гейнц?

Вот уже больше десяти минут Заперт сидел, уставившись в пространство.

— А что говорить?

Эрика Франке энергично встала.

— Надо быть честным, Гейнц. Ты что-то скрываешь!

Заперт попробовал было избежать ее взгляда, но не смог. Он пожал плечами.

— Зачем ты меня мучаешь? — В ее глазах застыл ужас. — У тебя… у тебя есть другая девушка? Пожалуйста, скажи честно, Гейнц!

— До чего же это глупо, Эрика! Пойми, есть вещи, например служебные дела, которые люди должны переваривать сами!

Эрика не сдавалась:

— Но ты же ни в чем не виноват, Гейнц! Когда ты погасил пожар у старого Форга, разве тебя не хвалили? Ты добросовестно несешь службу. Чего же они еще хотят от тебя?

— В том-то и дело. Они верят мне. Снова считают порядочным парнем. На партсобрании мне пришлось рассказывать о пожаре, и они меня благодарили. А я? Как мне было тяжело! Я никому не мог посмотреть в глаза. Как же я был глуп! Если бы мог, надавал бы себе пощечин. Но теперь поздно!

Безнадежно махнув рукой, Заперт опустил голову.

— Не понимаю, Гейнц. Ты совершил что-нибудь плохое?

— Ну ладно, от тебя ведь не отвяжешься. Но все, что я тебе скажу, ты должна забыть. Ты, конечно, знаешь о разбитом окне в часовне и прочих историях…

— Это твоя работа? — перебила она его в ужасе.

— Нет. Но я знаю, кто это сделал. Я даже присутствовал при этом, но никому ни о чем не рассказал. Черт его знает, что со мной тогда творилось! Я был пьян. Я ведь совсем было пропал, но ребята помогли мне. Теперь я снова старший поста. Но мне стыдно: я ведь до сих пор ничего не рассказал.

Он закинул голову назад и стал смотреть на медленно плывущие по небу облака. Взвизгнув, вскочила собака и мордой ткнулась в ухо Гейнца. Он ласково погладил ее.

Эрика молча смотрела на Гейнца. На лице ее играла улыбка. Она была рада, что ее подозрения не подтвердились.

— Ты действительно думаешь, что поздно сказать правду?

— Не знаю.

Она схватила его за руку.

— Иди и расскажи все! Они тебя не съедят. Слышишь?

— У меня не хватит силы воли.

— Но ведь когда-нибудь тебе все равно придется все рассказать! Ты не сможешь спокойно жить: я тебя как-никак знаю.

— Ты права. Но я не могу представить себе, как я буду стоять перед ними. Все будут показывать на меня пальцем. «Заперт — врун», — будут говорить они. А вдруг они спросят, почему я до сих пор молчал? Я же член партии!

— Никто не станет показывать на тебя пальцем, Гейнц! Ты лжец, пока молчишь. Тебе, конечно, будет трудно, но что делать… Когда все останется позади, ты станешь другим человеком.

Пограничник не без удивления посмотрел на девушку. «Пожалуй, она права…»

— Хорошо, Эрика. Я попробую…

* * *


Фрау Шуберт стояла у печи и следила за тем, чтобы картофельные оладьи хорошо подрумянились, но не пережарились.

— Идите, господин Восольский! — крикнула она в открытую дверь. — Они хороши только со сковороды.

Учитель, войдя в кухню, потянул носом.

— Черт возьми, какой изумительный запах, матушка Шуберт!

Она еще раз пригласила его к столу, а вскоре и сама села за стол.

— Генрих придет сегодня поздно. Придется снова жарить, — сказала она. — Он тоже любит только горячие. Говорят, недавно на танцах от вас здорово досталось Бютнеру, — неожиданно переменила она тему разговора.

— Это, конечно, преувеличение. Парень был здорово пьян и пристал к пограничнику, вот мне и пришлось вмешаться. Представляете себе, как бы это выглядело: драка с участием пограничника. К счастью, дежурный пограничник оказался на месте.

— Хорошо, что вы удержали толстяка. А то было бы дело! А вы, я смотрю, ладите с пограничниками.

— На днях командир заставы спрашивал меня, не хочу ли я стать членом группы содействия пограничникам, — заметил Восольский.

— Угощайтесь, пожалуйста, — напомнила фрау Шуберт. — Тогда ночью в деревне вам иногда придется оглядываться. Вас это не страшит?

— Не так страшен черт, как его малюют. Внизу, у наблюдательной вышки, — пограничники, а над часовней — отвесные утесы, так что вряд ли кому-нибудь удастся пробраться. Я, правда, сам туда не ходил. Слышал…

— Это верно. Как-то после войны мы с Генрихом однажды поднимались наверх. Оттуда открывается чудесный вид. Рассказывают, будто перед войной там сорвался один парень из Хеллау. Он хотел сходить к своей девчонке…

— Значит, он спускался по утесу?

— Не знаю. Старики говорят, что там есть тропа.

— Мне еще надо сходить в деревню. Ах, чуть было не забыл! У меня к вам просьба, — сказал Восольский.

— Да?

— Я еще не освоился здесь и потому хочу спросить вас. Один мой родственник просил меня приютить его девочку на пару недель. У нее что-то с сердцем, и сейчас ей полезно было бы изменить обстановку. Не могла бы она пожить у вас?

Фрау Шуберт задумалась.

— Сколько лет ребенку?

— Ребенку! — Восольский засмеялся. — По моим подсчетам, Барбаре двадцать один год.

— Ах так, — облегченно вздохнула фрау Шуберт. — Тогда она может позаботиться о себе сама. Это совсем другое дело. Если ей у меня понравится, я не возражаю. Но разрешат ли ей жить в запретной зоне?

— Постараюсь это устроить. Я уже говорил о ней с бургомистром и с пограничными властями. А насчет комнаты вы не беспокойтесь: ведь она все время будет на воздухе. Приедет не раньше чем через три недели.

— Хорошо, господин учитель. А я пока посмотрю, что можно сделать с этой комнаткой.

— Благодарю вас, фрау Шуберт. Приподняв шляпу, он вышел.

* * *


— Погаси сигарету, темнеет, — потребовал Зейферт.

— Еще одна затяжка. Разве сейчас заметишь сигарету: она ведь едва тлеет.

— Ночью, при ясной погоде, такой огонек виден очень далеко. Хоть спрячь окурок в руку.

— Ты сегодня добрый. — Фриц тихо засмеялся, но сделал так, как ему приказали.

Они находились несколько ниже часовни. В листве что-то нашептывал ветер. Ночь обещала быть теплой. Внизу, в деревне, включили уличное освещение.

Фриц погасил окурок и стал крутить в руках ремень автомата. Мыслями он был у Ганни. Она сейчас рукодельничает, а может быть, читает. Еще через полчаса, самое позднее через час, она уже пойдет спать…

— И кому только нужны эти ночные смены! — вздохнув, произнес он.

— Любовная скорбь? Ну и петух же ты! А на границе придется тогда поставить щиты с надписями: «Нарушителей просят явиться на заставу».

— А внизу: «Приемные часы с десяти до двенадцати, выходной день — воскресенье», — добавил Фриц.

Они замолчали и продолжали вести наблюдение. Контуры местности все больше расплывались, пока наконец совсем не растворились в темноте. На фоне неба еще можно было различить предметы, возвышавшиеся над линией горизонта.

Клаус достал бинокль и осмотрел местность. Кругом — ни души. Время шло медленно. Вдруг в Хеллау залаяла дворняжка, к ней присоединились другие, и вскоре начался настоящий собачий концерт. Забасил дог, расстроенной скрипкой на высоких нотах завизжал чей-то пинчер.

Вдруг, будто по знаку дирижера, все кончилось, и только пинчер не смог отказать себе в удовольствии извлечь из своей «скрипки» последний пронзительный звук.

Клаус посмотрел на часы: до полуночи оставалось еще полчаса.

— Пойдем спустимся к окраине. Когда так вот лежишь — замерзаешь, — шепнул он Фрицу.

Молча, взяв карабины наизготовку, они пошли в Хеллау по дороге, ведущей к часовне. Остановились у первых домов. Фриц перевесил автомат на другое плечо.

— Становится все тяжелее, — пробормотал он.

— Тсс! — произнес Клаус. — Тише!

— Что случилось?

— Кажется, внизу, у домов, кто-то есть.

Теперь и Фриц услышал шаги. Сердце его забилось.

Нарушитель границы? Ой поднял автомат и начал напряженно всматриваться в темноту. Через секунду различил медленно приближающуюся фигуру человека. Ночь прорезал луч фонарика Клауса.

— Стой! Руки вверх!

Смущенно улыбаясь, в луче света жмурился учитель Восольский. Вытащив руки из кармана, он поднял их над собой.

— А-а, это ты, Вальтер! — Ствол опустился. — Подойди.

— Черт возьми! — облегченно вздохнув, произнес учитель. Посмотрев обоим в лица, он подошел ближе. — Ах, это вы! Добрый вечер.

Они поздоровались.

— А что ты все-таки здесь делаешь? — спросил Клаус.

— Решил помогать вам не только на словах. Если уж я стал членом группы содействия пограничникам, то должен что-то делать. Вот я и решил обойти деревню.

— Правильно, — заметил Клаус, — однако выходить за пределы деревни не следует. Это может тебе дорого обойтись.

— Знаю, знаю. Но понимаешь, стою я там внизу, у последних домов и вдруг слышу что-то. Думаю, надо посмотреть. Знай я, что это вы, не пошел бы.

— Учти на будущее. Днем — другое дело.

— Конечно, если каждый будет шляться по ночам, где ему вздумается, вас это будет отвлекать. Ясно! Но как получилось, что в наряде сразу два ефрейтора? Что, здесь особенно важный участок?

— Иногда бывает, — прошептал Фриц. — Знаете, люди в отпуске, да и…

— А-а-а… — Восольский потер руки. — Хорошая погодка выдалась сегодня. Вам до утра стоять?

— До четырех. Это еще ничего…

Фриц не успел кончить фразу: Клаус больно наступил ему на ногу и сказал:

— Нам, пожалуй, пора идти. Ну, Вальтер, учти и в будущем не выходи за пределы деревни!

Они подождали, пока перестали слышаться шаги Восольского. Потом пошли в направлении часовни.

— Скажи, пожалуйста, ты, вероятно, думаешь, что я свои ноги выиграл по лотерее? — прошептал Фриц.

— Что значит «выиграл по лотерее»? Чудак человек! Выкладываешь все первому встречному! Какое Вальтеру дело до того, через сколько времени мы сменяемся.

— Брось! Вальтер занимается с нами. На заставе он свой человек, а по ночам добровольно делает обходы. Ты что, подозреваешь его? Может быть, думаешь, он хочет перейти на ту сторону?

— Не болтай! Рассуждаешь как ребенок! Ты прекрасно понимаешь, что в такие дела никто не должен лезть!

— Но это же комедия! Если ты в каждом будешь видеть шпиона, далеко пойдешь.

Клаус обозлился.

— Не преувеличивай, Фриц! Кто говорит о шпионах? Доверять надо, но не слепо! Ты по секрету говоришь что-то одному, тот другому, а через пару дней об этом знает вся деревня. Запомни одно: о том, когда и как долго ты стоишь на посту, не должен знать даже твой сосед по койке, дорогой мой. Ты ведь знаешь, сколько было неприятностей из-за того, что пограничники не умели держать язык за зубами!

— Я не нуждаюсь в твоих поучениях, — раздраженно ответил Фриц. — Все это мне без тебя давно известно.

— Значит, неизвестно, иначе ты бы не стал болтать. Они молча дошли до часовни и заняли свои наблюдательные посты.

* * *


У Болау зрела мысль, которая с каждым днем все сильнее овладевала им. Мюнх казалась ему воплощением счастья, пределом мечтаний. В последнее время она по глазам угадывала каждое его желание. Образы жены и ребенка стирались в памяти. Изощренные ласки Мюнх отодвигали все на второй план.

Болау стал чаще бывать у нее и со временем забыл о всяких мерах предосторожности. Начал даже подумывать, что неплохо было бы провести у нее отпуск. Он понимал, что это связано с большим риском, но идея захватила его, и он уже был не в силах противостоять ей.

…Болау сидел на кровати и еще и еще раз старался все обдумать. Казалось, все предвещало успех. Вчера он получил письмо от жены. Она опять упоминала о материальных трудностях. Из последнего жалованья Болау выслал ей всего двести марок.

Сейчас Болау думал не о письме, а о том, как лучше использовать его для осуществления намеченных планов. Ведь многие видели, что он получил письмо. На следующий день Болау решительно надел фуражку и направился к командиру.

— Что у вас, товарищ Болау?

— Вчера получил письмо от жены. Сын серьезно заболел. Нельзя ли мне съездить домой? В понедельник утром вернусь.

— Сочувствую вам, товарищ Болау. Что с вашим ребенком?

— Не знаю… Жена не написала, что с ним. Берген перелистал караульную ведомость.

— Письмо с вами?

— Нет. К сожалению, я его сжег. Не имею обыкновения хранить письма. Мне его принес сам гауптфельдфебель.

«Если мальчик действительно болен, Болау следует отпустить», — решил про себя Берген.

— Хорошо, можете ехать. Пусть гауптфельдфебель занесет вас в книгу отпускников. В понедельник с первым поездом вернетесь.

— Спасибо, товарищ младший лейтенант!

* * *


Гейнц Заперт ворочался в постели. «Я должен все рассказать! Никто меня не съест…»

— Не хочешь погулять? — спросил Гейнца Юрген Гросман. — Ты ведь свободен.

— Нет.

Юрген продолжал работать над своим докладом к следующему собранию молодежи. Неожиданно к нему подскочил Заперт. Лицо его выдавало сильное беспокойство.

Юрген отложил ручку в сторону и посмотрел Гейнцу в глаза.

— Ну, выкладывай! Я давно уже приметил, что тебя что-то волнует.

Заперт решился.

— Юрген, скажи, можно ли назвать дружбой такое: ты знаешь о свинстве и молчишь, потому что его совершил твой приятель?

— Смешно! Ты сам знаешь.

— Отвечай, не увиливай.

— Ну, если ты настаиваешь, пожалуйста. Все мы должны помогать друг другу. Но покрывать свинство… Это не дружба. Этим не поможешь. Наоборот, сам станешь соучастником. Вот так.

Заперт уставился в стол.

— Ты что-нибудь утаил? — спросил Юрген.

— Да. Но больше молчать не могу. Скажи, как мне быть?

— Но я же ничего не знаю! О чем идет речь? — Юрген схватил Гейнца за руку. — Рассказывай!

— Юрген, я… я знаю, кто разбил окно в часовне и повредил крест. Я присутствовал при этом… Это Вилли Болау…

— И ты участвовал в этом деле?

— Нет. Разве это имеет значение. Гросман подскочил на стуле.

— Ты должен рассказать все! Болау сегодня поехал домой, сказал, что у него болен сын. А если он лжет?

— Рассказать все! — простонал Заперт, обхватив голову руками.

— Не болтай! Лиха беда начало! Возьми себя в руки, ты все-таки член партии! Пойдем вместе!

Заперт решительно поднялся…

Лейтенант Рэке молча выслушал ефрейтора.

— Как вы могли так долго молчать, товарищ Заперт? Разве вам не известно, какие мы испытываем трудности?

— Знаю, товарищ лейтенант. Уже давно. Боялся…

Рэке поднялся.

— Я доложу командиру заставы, как только он вернется. Однако благодарю вас за ваше, хотя и запоздалое, признание, товарищ Заперт. Вы, конечно, понимаете, что вам придется держать ответ перед партийной организацией.

— Понимаю! И считаю это справедливым, товарищ лейтенант.

Рэке пожал Заперту руку.

— Хорошо, можете идти. Не отлучайтесь до приезда начальника заставы.

— Слушаюсь, товарищ лейтенант.

Понедельник. Утро. Мотоцикл с коляской быстро приближался к цели. В субботу вечером Берген получил по телефону разрешение начальника отряда разобраться в деле Болау и сейчас направлялся туда, где жили его жена и сын. Дорогой он упрекал себя в том, что, не проверив доводов, выдвинутых Болау, отпустил его.

Заперт! Ведь он, Берген, всегда следил за его ростом. И вот парень сумел перебороть себя. Допустил серьезную ошибку, оступился, но не упал.

Справа показались трубы калийного завода, где некогда работал Болау.

— На завод, товарищ водитель! — принял решение Берген.

Заводская администрация, узнав, кто он такой и по какому делу, направила Бергена к начальнику отдела кадров.

— Болау? Помню его! Вы, значит, его командир? Что он был за человек? Да как вам сказать… С ним у нас были трудности. Водка, женщины, погулять любил… Но мы надеялись, что он исправится. Жалко было его жену. Я ведь ее знаю: она раньше работала у нас. Думали, что служба в вооруженных силах исправит его, воспитает…

Мотоцикл остановился в узком переулке, перед домом, где жила семья Болау. В дверях появился пятилетний мальчуган в чистых, но много раз штопанных штанишках и уставился на Бергена. Тот погладил его вихрастую головку.

— Как тебя зовут, малыш?

— Клаус Болау. Ты похож на моего папу. У него такой же пиджак. Ты тоже солдат, дядя? Ты и папу привез?

Подозрения Бергена усилились.

— Ты уже поправился, Клаус?

— А я и не болел!

— А мама дома?

— Да. Заходи, дядя.

Берген пошел за мальчиком. Злость и возмущение овладели им. К этому примешивалось еще сожаление. На Бергена полными ужаса глазами смотрела худая, изможденная женщина.

— Вы командир Вилли? Что-нибудь случилось? Он давно не был дома. Не пишет… — Женщина разрыдалась.

Берген успокоил ее. Обещал все выяснить и сообщить. Когда он вышел на улицу, в сердце его бурлила злость. Есть же еще такие люди! Берген одернул китель и сел в коляску.

— Назад, товарищ водитель!

Дверь в комнату Мюнх была заперта изнутри. Наполовину задернутые гардины пропускали лишь слабые лучи света.

Берта Мюнх и Волау сидели за столом и пили кофе. Разговаривали шепотом: никто не должен был знать о том, что здесь находится пограничник. Несколько дней назад Бауэр справлялся, не принимала ли она вечером гостей: он слышал голоса. Она высмеяла его, сказав, что он, вероятно, ослышался: у нее был включен приемник. Но, как показалось Мюнх, рассеять его подозрения ей не удалось.

Мюнх налила кофе и поставила чашку перед Болау. Мысли еле вернулись к последнему разговору с Зимером. Настало время намекнуть Болау, что он в ее руках, и осторожно выведать, что он думает делать дальше. Она ласково посмотрела на него.

— Вилли, ты меня любишь? Можно задать тебе один вопрос? Но ты должен быть честным.

Болау поставил чашку на стол и с удивлением посмотрел на Мюнх.

— С каких это пор ты стала так пространно изъясняться? Говори, что тебе надо.

— В Западной Германии, Вилли, тоже живут немцы. Ты знаешь это? И то, что делают пограничники, — самый настоящий позор. Вы не пропускаете немцев к немцам. Вы должны стрелять в людей, которые хотят побывать у своих родственников. Странно, что такой честный человек, как ты, соглашается на это.

Приобщение к честным людям польстило Болау.

— Ты в этом ничего не смыслишь. Я еще ни в кого не стрелял и не собираюсь стрелять…

Мюнх еще сильнее прижалась к Болау.

— Значит, ты бы ничего не сделал, если бы… — Взгляд ее упал на окно, и она оцепенела. Болау тоже посмотрел туда. Внизу по улице шли Берген, Кунерт и два пограничника.

Он вскочил, опрокинув на стол чашку с кофе.

— Сволочи, они меня ищут! Говори скорее, где мне спрятаться?

— В кухню! — прохрипела Мюнх. — Я задержу их здесь, а ты вылезешь в окно и спрячешься в конюшне. Они там не будут искать. А Бауэра нет дома…

Мюнх быстро убрала чашку Болау в шкаф, а на пятно от кофе поставила поднос. Мгновение; заперла за Болау дверь и занавесила окно. Пока стучали в дверь, она успела взглянуть на себя в зеркало и собраться с духом.

— Кто там?

— Немецкая народная полиция. Откройте, пожалуйста! — Мюнх хотела было начать ругаться: вот, мол, даже в своей квартире не дают спокойно отдохнуть, но вовремя спохватилась, подошла к двери, отворила ее и заставила себя кокетливо улыбнуться.

— О! Столько мужчин! Я к этому не привыкла! Что вам угодно?

— Фрау Мюнх, у вас находится служащий пограничной полиции Болау? — спросил Эбенер.

Мюнх сделала оскорбленное лицо.

— У меня? Пограничник? Кроме меня, здесь никого нет!

— Впустите нас, пожалуйста!

Мюнх вызывающе погладила левой рукой свое округлое бедро и погрозила Эбенеру пальцем.

— Вас? Мужчину? В комнату молодой дамы?

— Оставьте это, фрау Мюнх.

— Пожалуйста, входите.

Берген быстро осмотрел комнату. В углу на стуле лежал коричневый портфель. Он тотчас узнал его.

— Чей это портфель, фрау Мюнх? Ваш?

— Нет, то есть… — Лицо ее перекосилось от ужаса.

Берген взял в руки портфель, открыл его и извлек две толстые книги, переплет которых выдавал их западное происхождение, и бутылку с остатками ликера.

— Как к вам попал портфель ефрейтора Болау? — резко спросил он. Из соседней комнаты донесся слабый шум. Берген тотчас же подошел к двери, но она была заперта.

Унтер-офицер Рихтер стоял во дворе перед входной дверью. Он волновался, слушая разговор, доносившийся из дома. И надо же было случиться так, что Болау служил именно в его отделении! Ведь он все время пытался вернуть товарища на правильный путь! И когда он, Рихтер, казалось, был у цели, приключилась эта история. А вдруг Болау не у Мюнх? От одной этой мысли Рихтер содрогнулся. Дезертирство! Позор отделению, позор всей заставе!

Ход его мыслей прервали негромкие шаги. Рихтер подошел к углу дома. Держа фуражку в руке, к конюшне бежал Болау. Он, видимо, выпрыгнул из окна. Несмотря на охватившую его злость, Рихтер почувствовал некоторое облегчение.

— Стой! Не шевелитесь, ефрейтор Болау! — Рихтер сорвал с плеча автомат.

Болау от неожиданности споткнулся и растянулся на земле. Фуражка отлетела в сторону. Затем он поднялся. Повернулся. Глаза его горели ненавистью.

Тупо уставившись вперед, Болау зашагал к заставе. По лицу его время от времени пробегала презрительная усмешка. «А что, собственно говоря, произошло? Никто не имеет права вмешиваться в мои личные дела», — думал Болау.

Когда он сел в комнате Бергена, с лица его все еще не сошло выражение упрямства. «Все отрицать. Надо узнать, что им известно», — обдумывал он свое поведение.

Берген начал допрос.

— Ефрейтор Болау, почему вы не поехали домой? Почему вы оказались у этой женщины?

Болау решил прикинуться простачком.

— Мы с женой поссорились, и сегодня утром я вернулся. А к фрау Мюнх я пришел за бельем: она мне стирает. Я как раз собирался идти на заставу, а в этот момент вы нагрянули.

Наглая ложь возмутила Бергена, но он все-таки сдержался.

— Как чувствует себя ваш сын?

— Сейчас уже хорошо.

— Зачем вам понадобилось прыгать из окна, если, как вы утверждаете, вы пришли за бельем?

— Мне не хотелось, чтобы вы видели меня у нее.

— Вот сейчас вы говорите правду, ефрейтор Болау!

— А зачем мне врать?

— А как в вашем портфеле оказались эти бульварные романы?

— Мне их дала фрау Мюнх. Я не хотел их брать…

Берген не выдержал:

— То, что вы себе позволяете, возмутительно. Ваш сын здоров. Вы не были дома. Вы обманываете свою жену! Все это время вы провели у этой проститутки. Вы разбили окно в часовне и повредили крест. Такой человек, как вы, не имеет права носить форму! Вы запятнали честь и достоинство народного полицейского. Вся застава боролась за вас, а вы самым бессовестным образом злоупотребили доверием товарищей. Теперь можете говорить!

Под тяжестью выдвинутых обвинений Болау сник.

— Это… это никто не докажет, — пролепетал он.

Берген вскочил.

— Сегодня утром я ездил к вашей жене. Как ей было стыдно за вас! Побывал и на заводе, где вы раньше работали. Там мне многое рассказали. Может быть, вы хотите очной ставки с товарищем Запертом?

Страх Болау сменился бешенством.

— Заперт подлец! Вот кого, значит, мне надо благодарить! Я ему…

— Вы ему ничего не сделаете! Хватит! — Продолжать разговор не имело смысла. — Вы хотите что-нибудь сказать?

— Я вообще больше не скажу ни слова! — зло ответил Болау.

Берген обратился к обер-фельдфебелю Эрнсту:

— Товарищ обер-фельдфебель, ефрейтора Болау взять под стражу!

— Слушаюсь, товарищ младший лейтенант!

* * *


Прошло три дня. Молча стояли в строю пограничники. На мосту остановилась машина командира отряда. Майор Рихнер вышел из нее и поздоровался с подразделением.

— Здравия желаем, товарищ майор!

В сопровождении двух часовых появился Болау.

— Товарищи солдаты, унтер-офицеры и офицеры! — начал командир отряда. — На мою долю выпала неприятная обязанность сообщить вам, что ефрейтор Болау грубо попрал законы нашего государства, моральный кодекс пограничника да и вообще честного человека. Поступки товарища Болау лишают его права носить форму солдата социалистического государства. Все воспитательные меры успехом не увенчались. Какие мотивы лежали в основе его поведения, теперь будут выяснять органы юстиции.

Мы не жалеем сил, когда надо вернуть в коллектив человека, допустившего случайную ошибку. Но мы вышвырнем из своих рядов морально опустившегося человека!

Начальник заставы посмотрел на лица солдат. Они выражали решимость и презрение.

Рихнер скомандовал:

— Застава — смирно! За подрыв чести и достоинства немецкого народного полицейского ефрейтора Болау разжаловать в рядовые, уволить из рядов немецкой народной полиции и дело о нем передать в органы юстиции для расследования. Вольно! Младший лейтенант Берген, распустите подразделение и прикажите увести арестованного. Через десять минут собрать личный состав в клубе. Состоится служебное совещание.

Более получаса выступал начальник отряда перед пограничниками.

— На этом примере вы можете убедиться в том, как важна революционная бдительность, товарищи. Насколько сознательно действовал Болау, совершая свои поступки, будет выяснено в ходе следствия. Он работал на руку врага. Мы должны сделать из этого случая соответствующие выводы и приложить все силы к тому, чтобы исключить возможность проникновения врага в наши ряды. Кто хочет высказаться?

Слова попросил Манфред Элькнер.

— Товарищ майор, разрешите! Я… я тоже знал об этом.

В зале воцарилась мертвая тишина. Этого никто не ожидал.

— Я не сознавал всей серьезности этого дела. Болау однажды рассказал мне обо всем. Я, конечно, поступил неправильно. Я должен был немедленно доложить. Но тогда я считал, что достаточно того, что я честно выскажу ему свое мнение…

— Почему вы решили сказать об этом сегодня?

— Я не хочу быть лжецом, товарищ майор, — негромко произнес он. — Хочу смело смотреть товарищам в глаза. Я… — Он не смог найти подходящих слов.

— Хорошо, что вы сказали правду, товарищ ефрейтор. От коллектива нельзя скрывать ничего. Сейчас вы имеете возможность убедиться в том, что ваше поведение причинило вред нашему общему делу. Но вы все-таки перебороли себя и встали на правильный путь. Правда, с запозданием, как и товарищ Заперт. Придется вам устроить головомойку. Это освежает, — весело добавил он. — Сделайте для себя соответствующие выводы.

— Я их уже сделал, товарищ майор!

— Очень рад, садитесь, товарищ Элькнер.

Манфред сел.

Позже пограничники долго смотрели вслед машине, которая увозила Болау.

— Это хирургическое вмешательство было необходимо, — заметил Вальдауэр. — Лучше поздно, чем никогда.

* * *


Была темная ночь. Изредка сверкали молнии. С востока надвигалась гроза. Ветер гнал по улицам деревни клубы пыли. Вот-вот должен был начаться дождь.

В комнате у Берты Мюнх горела только небольшая настольная лампа. Занавески на окнах были задернуты. Судорожными движениями обшаривала она шкафы, запихивала одежду и белье в чемодан.

Под вечер, когда появился Зимер, она работала в поле за деревней. Он напустился на нее: ей немедленно нужно исчезнуть. Полиция напала на след. Мюнх попыталась было возражать, но Зимер обрисовал ей все в таких красках, что Берта наконец согласилась. Она понимала, что выхода у нее нет. «Скоро все изменится, тогда ты вернешься. Будет и на твоей улице праздник!» — убеждал он ее. Мюнх должна была перейти на ту сторону и объявить себя политической беженкой. Он назвал ей адрес. Это была первая же деревня по ту сторону границы.

Мюнх извлекла из бельевого отделения шкафа пачку банкнот и сунула ее за вырез платья. В руки попалась фотография сына. Больше она не сможет навещать его. По щеке ее потекла слеза.

Когда первые крупные капли дождя ударили в окно, Мюнх в последний раз осмотрела комнату и вышла во двор. Дождь брызнул в лицо. Она подняла воротник плаща. Вскоре деревня осталась позади. Берта быстро шла к Высокому Болоту. Она боялась ночи, грозы и леса, но обстоятельства гнали ее вперед. Дрожа от страха, шла она по скользкой дороге. Становилось все темнее. Молнии стали чаще прорезать небо. Тяжело дыша, Берта остановилась около дерева. Чемодан поставила на землю. Сильные раскаты грома заставили ее содрогнуться. Вдруг в ослепительном свете молнии ее взору предстали два пограничника. Закутанные в плащ-накидки, они шли по дороге. До них оставалось не больше ста метров.

Ужас и страх на мгновение парализовали Мюнх. Потом она бросилась на землю и по мокрой траве поползла к кустам. Пограничники прошли мимо на небольшом расстоянии от нее. Мюнх, задыхаясь, побежала по круто спускающейся дороге. В темноте различила три белых круга на дереве. Еще десять метров…

Она решительно бросилась вперед, но наткнулась на шлагбаум. Ноги утонули в распаханной земле контрольно-следовой полосы. Застряла туфля. Мюнх попробовала найти ее, но не смогла. Страх гнал ее дальше. Схватив чемодан, она еще быстрее побежала по дороге, и лишь когда между деревьями замерцали огни деревни, в изнеможении опустилась на землю. Она порвала край платья, вымазалась грязью. Это должно было помочь ей сыграть роль политической беженки. Подхватив чемодан, снова побежала. Камни ранили ей ноги, но она не обращала внимания на боль.

Остановилась у первого деревенского дома, в котором горел свет, и сильно постучала в дверь.

* * *


Сумерки уже окутали дорогу, проходящую у подошвы горы Росберг вдоль опушки леса, и только гребенчатые вершины гор еще золотились под последними лучами солнца. Воздух был неподвижен. Оба пограничника обливались потом.

— Скорее, малыш, — сказал Вальдауэр, обращаясь к Петеру Блоку. — Нам нужно еще засветло успеть установить сигнальные приборы и взрыхлить полосу.

— Ну и жара, дружище. Так можно и растаять.

— Занимайся больше спортом, бери пример с меня, — съязвил Вальдауэр.

— Тогда тебе придется здорово поработать, чтобы поубавить свою пивную бочку, — ответил Блок, имея в виду живот Вальдауэра. — Но бегаешь ты здорово.

Когда они подошли к своему участку, стемнело. Вальдауэр быстро установил сигнальные приборы. Граблями взрыхлил участок полосы, идущей от часовни вверх, затем проделал то же самое почти на двести метров вправо. Наступила ночь.

Когда на востоке сверкнула первая молния, он потянул носом воздух.

— Смотри, парень, сегодня нам достанется. Грозой пахнет.

Под внезапным порывом ветра зашумели ветви деревьев. Брызнули первые капли дождя.

— Надевай накидку.

Пограничники встали под деревом. Дождь и сильный ветер заглушали все остальные звуки. Только сейчас Вальдауэр увидел, что Блок натянул поверх фуражки капюшон накидки.

— Ну и пограничник! Откинь капюшон, приятель. Под ним ничего не услышишь и не увидишь.

— Да ведь все потечет за шиворот!

— Лучше дождь за шиворот, чем нарушитель через полосу. Снимай! Потом попросишь у командира зонтик!

— Ладно, ладно. — Блок нехотя откинул капюшон. «Толстяк всегда все преувеличивает», — подумал он про себя.

Теперь молнии следовали одна за другой. Раскаты грома усилились.

Блок стал думать о том, что молния может ударить в дерево, под которым они нашли прибежище. Сощурившись, посмотрел на крону, раскачиваемую ветром, и, ослепленный, закрыл глаза: рядом в землю ударила молния. Блок судорожно схватил Вальдауэра за руку.

— Послушай, Вальди! Это же сумасшествие, надо уходить. Пошли!

— Держи себя в руках, Петер! Сейчас все кончится.

— Но ведь деревья притягивают!

— Перестань!

Вальдауэр оказался прав. Раскаты грома стали удаляться, хотя дождь все еще бил по ветвям деревьев. Пограничники пошли дальше. Сапоги набухли от воды, брюки промокли. Ветер срывал накидки.

Было уже далеко за полночь, когда ветер стих. Только капли дождя, стекающие с листьев, нарушали тишину. Над дальними горами в тучах открылась полоска бледно-розового неба.

— Пошли, Петер. Надо проверить сигнальные приборы.

Вальдауэр согнулся над полосой, ведущей от часовни.

— Что случилось? — На полосе можно было различить след, оставленный от передвижения ползком. Дождь размочил его, и теперь трудно было определить, куда он вел. Вальдауэр опустился на колени и стал исследовать место. — Кто бы это мог быть?

Поручив Блоку вести наблюдение, Вальдауэр побежал вдоль полосы. Ничто не говорило о том, что здесь кто-то проходил.

— Что делать, Вальди? Думаешь, это нарушитель? — Блок волновался.

— По такому бесформенному следу ничего не определишь. Наверху крутые утесы. Не думаю, чтобы здесь кто-то прорвался. Но командованию, конечно, нужно сообщить. Наблюдай, а я позвоню.

Берген приказал: «Обеспечить наблюдение за подозрительным участком. Немедленно прибуду лично».

Контрольный осмотр ничего нового не дал. Полоса выше часовни упиралась в скалу, круто спадающую вниз. Ни намека на песок или на пыль, по которым можно было бы получить дополнительные данные. Все смыто дождем.

Собака Заперта тоже не смогла взять след.

— Да, товарищ ефрейтор, — сказал Берген. — Ничего не поделаешь. По отпечатку на полосе не распознаешь, кто это был — человек или животное, и куда ведет след.

— В ближайшее время ни на минуту не упускайте из виду этого участка полосы. Продолжайте нести службу!

Берген вылез из мотоциклетной коляски и принял доклад у часового, охраняющего заставу. Было четыре часа утра. Он стащил сапоги и, не раздеваясь, бросился в постель. На заставе царила тишина. Неожиданно затрещал телефон. Судя по гудкам, телефон пограничной оповестительной связи. Что произошло? Берген прислушался. Послышались шаги. Вошел дежурный и позвал его к телефонному аппарату.

— Кто у телефона?

— Младший лейтенант Бренер.

— Бренер?! — Незадолго до того как Берген вернулся на заставу, Бренер начал осмотр десятиметровой полосы.

— У шлагбаума, левее Высокого Болота, обнаружен след на контрольно-следовой полосе. Он уходит в западную зону. Женская туфля застряла в почве полосы. Время, когда был оставлен след, точно установить нельзя из-за дождя, но все говорит за то, что женщина перешла границу до или во время грозы.

«Итак, нарушение границы, первое за время моего Командования», — подумал Берген.

— Товарищ младший лейтенант, оставайтесь у следа. Через четверть часа я приеду, — приказал он и положил трубку. — Товарищ дежурный, немедленно разбудите ефрейтора Заперта и водителя. Через пять минут обоим вместе с ищейкой прибыть ко мне.

Мотоцикл с трудом поднимался по скользкой дороге. В коляске сидел Заперт, крепко прижимая к себе собаку. Еще сто, двести метров. Дальше ехать было невозможно: колеса буксовали. До шлагбаума шли пешком.

Теперь все было ясно: здесь перешла границу женщина. Принимать специальные меры для охраны границы на этом участке уже не имело смысла: было поздно.

Берген с волнением рассматривал черную туфлю на низком каблуке. В республике производятся тысячи таких туфель. Но чья эта? Что заставило эту женщину перейти границу? В чем изъян в организации охраны границы, позволивший осуществить переход?

Взяв след, собака сначала устремилась вниз, но вскоре потеряла его.

— Товарищ младший лейтенант, снимите копию следа и продолжайте осмотр.

Перед выездом Берген разбудил Рэке и рассказал о случившемся. Теперь Рэке сидел в своем кабинете и ждал его возвращения.

— Что случилось, Рольф? Нарушение?

— Нарушение. Женщина, — ответил Берген и поставил на стол туфлю, покрытую грязью. — Единственная улика. Собака след не взяла: дождь…

Рэке подошел к столу и взял туфлю. Прищурившись, стал рассматривать ее.

— Подожди. Совсем недавно я где-то видел такие туфли.

Берген рассмеялся.

— Охотно верю.

Рэке продолжал вспоминать. Час за часом прослеживал он события последних трех дней. Где он мог видеть такие туфли? В кино? Нет. В Хеллау? В народном имении Хассель? Нет. Во Франкенроде? Два дня назад он, фрау Федлерн и еще один товарищ из погрануправления беседовали с Бертой Мюнх… Мюнх! Она все время вертела ногой, и его это раздражало. На ней были точно такие туфли!

— Рольф, это туфля Мюнх!

— Что?

— Туфля Мюнх!

— Но зачем ей понадобилось переходить на ту сторону? Ей же ничего не грозило. Может быть, из-за Болау…

— Едем в деревню!

…Когда появились Берген и фрау Федлерн, Шонфус находился во дворе. Он не без удивления ответил на приветствие офицера и поинтересовался причиной его визита.

— Что, неужели у Берты опять кто-нибудь?

Берген подчеркнуто серьезно спросил:

— Фрау Мюнх дома?

— Я уже дважды к ней стучался, но она не отзывается. Вчера с ней черт знает что творилось, Господи, уж не случилось ли чего? Мне это только сейчас пришло в голову. Берген и бургомистр посмотрели друг на друга.

— Разбудите, пожалуйста, фрау Мюнх или проводите нас в ее комнату.

— Прошу, прошу. — Шонфус сильно постучал в дверь.

Никто не ответил.

На пороге кухни появилась фрау Шонфус.

— В чем дело?

Муж не ответил ей.

— Да открывайте же, господин Берген! Господи, неужели она…

Берген с силой распахнул дверь. В комнате никого не оказалось. Шкафы были распахнуты. Повсюду в беспорядке валялись бумаги и вещи. Кровать в нише была покрыта покрывалом. Берген достал из портфеля туфлю и показал ее хозяину дома.

— Господин Шонфус, эта туфля фрау Мюнх?

Шонфус стал внимательно разглядывать туфлю.

— Да, кажется…

— В таком случае знайте, что фрау Мюнх сегодня ночью перешла границу.

Фрау Шонфус, которая только что вошла в комнату, бессильно опустилась на стул.

— Берта? На Запад?! Святая Мария, это же невозможно!.. Зачем?

— Именно это меня и интересует, фрау Шонфус, — ответил Берген. — Она с вами ни о чем не говорила?

Женщина разволновалась и не смогла дать вразумительного ответа.

— Какой позор! — начала причитать она. — То бесконечные истории с мужчинами, а теперь… Господи, чем мы это заслужили!

Шонфус, заметив взгляд Бергена, попросил жену выйти на кухню.

— Господин Шонфус, не казалось ли вам поведение фрау Мюнх в последнее время странным? Важна каждая мелочь.

Накануне вечером Мюнх явно была чем-то взволнована. И хотя у нее были связи с мужчинами, заметил Шонфус, работала она хорошо. Берген, так ничего и не добившись от Шонфуса, попрощался и вместе с фрау Федлерн покинул дом. Она тоже не могла объяснить происшедшего, хотя и предполагала, что побег Мюнх связан с арестом Болау.

На заставу Берген вернулся в плохом настроении.

* * *


Фриц Кан простился с Ганни около семи часов вечера. Сегодня у него было ночное дежурство. По дороге на заставу он нагнал Восольского.

— Я тоже на заставу, — сказал Восольский. — Сегодня кружок. Обсуждение стихотворений Эриха Вайнерта. Пройдем немного пешком, ты все равно здесь не проедешь!

— Жаль, — ответил Фриц. — Мне так хотелось присутствовать на этом занятии. — А ты что, в наряде?

— Да. Но зато в следующий раз буду обязательно.

— Служба есть служба. Как я себе представляю, дежурить ночью — удовольствие не из приятных. В кровати определенно лучше.

Фриц рассмеялся.

— Что верно, то верно. Особенно под утро приходится быть начеку: глаза так и слипаются.

— Разумеется. Да еще к тому же кругом лес. Разве уследишь за всем? В Хеллау поговаривают, что какая-то женщина из Франкенроде перешла на ту сторону. Это правда?

— К сожалению, да. Мюнх. Самой пташки не жаль, но для нас это — чрезвычайное происшествие.

Восольский в знак согласия покачал головой.

— Но ведь если у кого-то появляется желание попасть на Запад, значит, у него на это есть серьезные причины. Видимо, и у Мюнх были какие-то причины?

— Ее никто не трогал. Может быть, испугалась, что женщины выцарапают ей глаза? Вела она себя ужасно…

— Действительно?

— Что правда, то правда. И особенно неприятно то,

что в этой истории замешан один из наших. Вот почему об этом так много говорят. Женщины даже рады, что она смоталась, а вот мужчины жалеют!

— Да-а! — засмеялся Восольский. — Покажи себя с плохой стороны кто-нибудь из местных жителей — говорят о конкретном лице, о каком-нибудь Мере или Шульце, но стоит им оказаться одному из вас, говорят о всех пограничниках!

— За это он и поплатился, — ответил Фриц. — «Старик» долго с ним возился.

— А тебе не кажется, что с ним обошлись очень жестоко?

— Как жестоко? Ты же сам только что сказал, что пограничник не имеет права позволять себе подобное. Этот тип натворил такое, что всем нам не сразу удастся навести порядок.

— С этой точки зрения ты прав…

Они поднялись на вершину. Фриц сел на велосипед.

— Всего хорошего. В семь я должен быть на заставе. Погруженный в свои мысли, учитель долго смотрел

Фрицу вслед.

* * *


Со дня побега Мюнх пограничники ходили в подавленном состоянии. Командир заставы тщательно разобрался во всем и обратился к солдатам. В их адрес были брошены суровые, но справедливые слова. Слабая сплоченность коллектива и недостаточная бдительность — в этом видел командир причины, сделавшие возможным случай с Болау и нарушение границы. Особенно сильно переживал Элькнер. Ведь именно он нес службу на участке Высокого Болота, когда произошло нарушение, — он и Унферихт.

На волейбольной площадке сидела группа солдат. Шел оживленный спор. Здесь же находились гауптфельдфебель и заместитель командира заставы по политчасти.

— Не понимаю, — возмущался Фриц Кан. — Какое отношение имеет это к недостаточной бдительности? Мы ходим по местности, и нарушителю границы нужно только дождаться момента, когда часовой пройдет мимо, и он может бежать, куда ему угодно. Я же все-таки не сплю на посту. Не верю, что Манфред в чем-то виноват. Это может произойти с каждым!

Многие его поддержали.

Клаус Зейферт злился. Надо же случиться так, что говорящий был из его отделения.

— А ну-ка, послушай! — крикнул он, пытаясь заглушить голоса. — Не дело ты говоришь, Фриц! Кто же, по-твоему, должен отвечать за охрану порученного участка? Только старший поста? Если смотреть на это, как ты, нарушение границы станет обычным делом. Часовой идет по участку, нарушитель выжидает удобный момент и… По-твоему, выходит так?

— Нам нужно больше людей, — выкрикнул кто-то.

Рэке внимательно слушал спорящих. Его интересовало, сможет ли коллектив самостоятельно найти правильное решение. Он остановил взглядом гауптфельдфебеля, который порывался что-то сказать.

— «Нам нужно больше людей»! — передразнил Клаус. — Конечно, было бы проще. На каждые сто метров по часовому — и дело в шляпе. Но где их взять? Может быть, кто-нибудь думает, что они свалятся к нам с неба? Или специально для нас приостановят строительство Макскютте и Леуна, чтобы послать рабочих на границу и чтобы нам не нужно было больше шевелить мозгами? Да где вы живете?!

— Тогда скажи, что ты предлагаешь!

— Манфред! Сколько сигнальных приборов было при тебе? — обратился к Элькнеру Клаус.

— Два, а что?

— Что ты делал, когда началась гроза?

— А что было делать? Надели накидки и пошли дальше.

— А капюшон ты поднял?

— Конечно! Ведь дождь лил как из ведра!

Клаус торжествовал.

— Пожалуйста, вот и добрались до сути!

Все ждали, как отреагирует Манфред на брошенные в его адрес упреки.

Элькнер опустил голову.

— Правильно, Клаус!

— Наконец-то! Ругаться можно сколько угодно, только толку от этого никакого. Толк может быть лишь тогда, когда мы назовем вещи своими именами. На таких происшествиях надо учиться. У каждого человека есть голова. Она дается для того, чтобы думать. А когда несешь службу, думать необходимо. И пока нарушитель будет думать лучше, чем мы, мы будем в проигрыше. Наш долг — позаботиться, чтобы все стало по-иному!

Послышались громкие одобрительные возгласы. Не согласиться со сказанным было трудно. Слово взял Унферихт.

— Ты прав, Клаус. Мы и без тебя знаем, что виноваты. Но кое-что еще можно сделать. Под навесом у конюшни ржавеют мотки колючей проволоки. Мы могли бы поставить там, наверху, у Высокого Болота, проволочное заграждение.

Вмешался Рэке.

— Идея неплохая, но проволока эта предназначена для особых целей. Я попытаюсь получить разрешение использовать ее.

— Если дело выгорит, и я приму участие в устройстве заграждений, — сказал Вальдауэр. Работать готовы были все. Так спор вылился в совещание с повесткой дня: «Как улучшить службу по охране границы». Многие тотчас же принялись за дело. Пример подал Фриц Кан.

— Вальди, ты же у нас кузнец! Тащи испорченные приборы, и идем в кузницу. Через два часа они будут в полном порядке. Не получится, я помогу.

Зейферт хлопнул Фрица по плечу.

— Таким ты мне больше нравишься. Медведь Носатый. Вот это дело! Я с вами.

Берлинец умел находить выход из любого положения. Ударив себя в грудь, он спросил:

— Скажи честно, Клаус, разве ты не должен меня благодарить?

— За что это?

— Да не разозли я тебя, пришла бы тебе в голову такая блестящая идея?

Шутка пришлась товарищам по вкусу. Послышался громкий смех.

— Ты, конечно, прав, только оставь меня, пожалуйста, в покое, — отшутился Клаус.

— А теперь подъем. Четверо — в кузницу, остальные — на уборку территории, — предложил Фогтман.

* * *


Пастор Хинцман пролежал несколько дней в постели, и хотя чувствовал себя еще неважно, уже был на ногах. Теплый весенний воздух придавал ему силы. Остановившись, он приподнял шляпу и вытер со лба пот. Вверху, вдоль опушки леса, шла шумная ватага школьников. Всмотревшись, он увидел Восольского и бургомистра. Они шли за школьниками. Восольский, жестикулируя, что-то доказывал бургомистру. В памяти Хинцмана моментально всплыл визит, который нанес ему учитель. Хинцман тогда еще лежал в постели. После обычного обмена любезностями, Восольский сказал ему:

— Хинцман насторожился.

— Пожалуйста, господин Восольский. Я не настолько серьезно болен.

С минуту поколебавшись, учитель полез в карман.

— Эти записки найдены в деревне. По-видимому, есть люди, которые знают больше, чем мы. Но прошу вас, не волнуйтесь! — Восольский протянул Хинцману листок с текстом, отпечатанным на пишущей машинке. В листке говорилось, что стекло в часовне разбил один из пограничников. Чтобы утаить это от общественности, пограничника перевели в другую часть.

— Что вы на это скажете?

Хинцман, покачивая головой, вторично прочел записку.

— Вы знаете, кто это написал?

— Представления не имею. Я бы посчитал, что это простое хулиганство, не будь кое-чего такого…

Хинцман с удивлением посмотрел на учителя.

— Да, видите ли, это… Как бы вам это сказать. Короче говоря, меня попросили вести кружок грамматики и литературы. Теперь это модно. Откажись я — сразу же скажут, что ты против чего-то. Все это так сложно…

— Но это же очень хорошо, господин Восольский. Знания облагораживают человека.

— Поэтому-то я и согласился. Итак, несколько дней назад одного пограничника действительно откомандировали с заставы. И что удивительно! вскоре на ту сторону перебежала женщина, с которой якобы дружил этот пограничник. Некая фрау Мюнх…

Хинцман кивнул.

— Я уже слышал об этом. Фрау Мюнх… Эта безбожница доставляла мне много беспокойства. Кто знает, почему она решила бежать!

Восольский склонил голову.

— Сдается мне, что за этим кроется многое. Рассказывают, будто на рассвете за Мюнх приходили вооруженные пограничники, но ее и след простыл. По-видимому, она много знала и позволила себе несколько необдуманных замечаний. Во всяком случае, так говорят. Ну, конечно, всему верить нельзя. Люди могут наговорить такого… Лучше всего молчать.

Хинцман возвратил Восольскому листок.

— Что вы хотите с ним делать?

— Сначала хотел сжечь, а сейчас думаю лучше отдать его бургомистру. Потому что, если это действительно слухи, я не хотел бы их распространять. Не люблю этого…

Вскоре Восольский ушел, а он, Хинцман, не мог заснуть до полуночи…

Пастор надел шляпу и пошел дальше. Восольский все еще продолжал что-то доказывать бургомистру. Что они могут так долго обсуждать? «Учитель — человек, с которым можно ладить, — промелькнула мысль у Хинцмана. — Он любит свое дело, а все остальное его мало беспокоит. Время вынуждает его заниматься тем, что он предпочел бы не делать. Но за это его упрекать нельзя. Правда, он очень болтлив. Наверное, и с бургомистром и с пограничниками ведет себя так же. Видимо, хочет, чтобы его заметили».

Пастор дошел до часовни, открыл ее и осмотрелся. То, что предстало взору Хинцмана, было ужасно. Грязные следы вели к алтарю и обратно. Пастор хорошо помнил, что еще неделю назад в часовне было чисто, а с тех пор в нее никто не заходил. Он осмотрелся. Окна оказались целыми. Иконы и статуи в порядке. Хинцман покачал головой. С того памятного вечера, когда он заметил в часовне свет, ничего подозрительного не произошло, и он начал думать, что ему просто померещилось. Следы же говорили о другом. Но может быть, Иоганн… О порядке в часовне заботился Иоганн Кольм. К нему-то и решил направиться пастор. Внешне Хинцман выглядел спокойным: Иоганн не должен был знать о мыслях, тревожащих его, пастора. Он нашел его в церкви. Иоганн протирал окна.

— Бог в помощь, Иоганн! — почти закричал пастор: старик был глуховат. Тот медленно, с трудом, обернулся.

— Господи, ваше преподобие! Вы уже выздоровели? Как я рад!

Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, прежде чем Хинцман решил перейти к делу.

— Надеюсь, во время моей болезни ты не забывал p часовне?

— Конечно, не забывал, ваше преподобие! Накануне грозы я прибрал наверху. А больше там не был. На следующий день вы заболели, и я решил, что в часовню без вас никто не войдет. Подниматься в гору мне с каждым годом становится все труднее: старею.

— Хорошо, Иоганн. Значит, ты больше не был наверху. И не ходи пока на гору. Вот тебе ключи. Я еще плохо себя чувствую. Пойду домой. Нельзя гневить господа.

— Правильно, ваше преподобие. Да хранит вас господь. Полежите еще пару деньков.

Тяжело ступая, Хинцман направился к дому. Кто мог быть в часовне? Кто еще имеет ключ? Что все это значит?

— Господин пастор, как вы выглядите! На вас лица нет! Скорее ложитесь! — встретила Хинцмана прислуга.

— Не беспокойтесь, Паула. Мне немного нездоровится. Сейчас пройдет. — Пастор пошел в свою комнату и тяжело опустился в глубокое кресло.

* * *


Вальдауэр вернулся из деревни. Он решил воспользоваться своим выходным днем и помочь сельскохозяйственному кооперативу. Войдя в клуб, сдвинул на затылок фуражку и осмотрелся. Некоторые играли в шахматы. За столом полицейский вахмистр Эбенер беседовал с унтер-офицером Керном, а Фриц Кан в углу читал газету.

— Вот это да! — воскликнул Вальдауэр. — Медведь Носатый читает газету!

— Тебя не часто можно увидеть за таким занятием, — отпарировал Фриц.

— Зато я не только читаю о важных решениях, но и претворяю их в жизнь.

— Удивляюсь, как это ты еще не потравил все поля. Скажи, ты не из Эгельна?

— А в чем дело?

— Да вот статья о нем.

Вальдауэр не верил в перемирие и потому переспросил:

— Об Эгельне? Что же там пишут?

— С завтрашнего дня там будут на ночь приподнимать тротуары, а фруктовые деревья запирать на замки.

Вальдауэр одним прыжком оказался рядом с Фрицем и схватил его за руку.

— Тебе когда-нибудь приходилось иметь дело с кузнецом?

Из-за шахматной доски раздался голос Юргена Гросмана.

— Детки, вы как кошка с собакой. Не успеете встретиться, как уже ругаетесь!

— Наконец-то Союз молодежи заговорил, — бросил Фриц и сел рядом с Вальдауэром. Минутой позже к ним подсел Унферихт.

— Ну как, удалось тебе заснять лесной массив? — спросил Фриц.

— Нет еще. Слишком быстро хочешь. Придется начать снова: с перспективой что-то не ладится.

— Держись Восольского. Я его не так давно видел с блокнотом у часовни. Он сделал несколько потрясающих набросков.

— Неужели? В следующий раз, на кружке, спрошу его.

— Он и ботаникой интересуется, — вставил Вальдауэр. — На прошлой неделе он на опушке леса, справа от часовни, проверял тетради, а позавчера с ребятами ловил бабочек в поле. Говорит, для коллекции.

— Его можно понять, — заметил Унферихт. — Просиди попробуй полдня в душном классе — так и потянет на свежий воздух.

— А ночью бродит по деревне, — добавил Фриц. — Однажды мы его чуть было не арестовали: думали, нарушитель. Встретили на развилке дороги у часовни.

— Скажи, ты когда в последний раз видел пастора?

— Старика Хинцмана? А что?

— Да так. Вчера мы с Элькнером шли в Хеллау. Смотрим, навстречу он. Не дошел до нас, свернул в сторону, поковырял палкой картошку на поле, а когда мы прошли мимо, пошел дальше. Мне показалось, что он умышленно избегал встречи с нами.

— Кто знает, какая муха его укусила! — заметил Вальдауэр.

— Но ведь он всегда был так приветлив. Фриц поднялся и протянул руку.

— Всего хорошего, у меня еще много дел. — Он вышел из клуба. Когда проходил мимо поста, его окликнул дежурный:

— Взгляни в окно, Фриц. Хороша куколка?

По дороге, ведущей в деревню, шел Восольский с какой-то девушкой.

— Не знаешь, кто она? — спросил Фриц.

— К учителю в гости. Только что была у нас. Барбара Френцель из Берлина. Двадцать один год.

— Из Берлина, говоришь? При первом удобном случае с ней, пожалуй, стоит познакомиться поближе!

* * *


На наблюдательной вышке между Хеллау и границей находились Курт Улиг и Петер Блок. Улиг был в приподнятом настроении: впервые он выступал в роли старшего поста. С автоматом на груди он просматривал в бинокль местность. Слева, по ту сторону границы, на поле работали крестьяне, а наверху, на холме, за которым шла дорога в долину, стояли две девушки в цветастых летних платьях и кому-то махали.

— Сегодня довольно тихо, — прошептал Блок. Из-за холма послышался рокот автомобильного двигателя. Улиг снова поднес бинокль к глазам. Ничего особенного. Крестьяне продолжали работать. Опушки леса у часовни и у Росберга оставались безлюдными.

Звуки рояля, доносившиеся из Хеллау, стали более громкими. Кто-то с увлечением играл модную песенку. Блок начал тихонько напевать: «Весь Париж мечтает о любви…» Играли в одном из первых домов на окраине деревни. Через некоторое время раздались бравурные звуки быстрого фокстрота. Потом музыка прекратилась.

— Неплохо, — прокомментировал Петер Блок. — Наблюдение за местностью под музыку! Мог бы поиграть еще…

Улиг улыбнулся. Кто не знал об увлечении Петера танцевальной музыкой! Он каждую свободную минуту проводил у приемника. Стоило больших трудов убедить Петера не слушать передачи западных радиостанций…

Звуки рояля полились снова. Теперь музыкант дал волю своей фантазии. А через какое-то время зазвучала старинная народная песня «Ты, моя тихая долина…»

Вскоре песня стихла.

— Жаль. Дай мне на минутку бинокль, — попросил Петер.

Девушки в цветастых платьях расположились на траве на краю дороги. Они что-то обсуждали. Вдруг Петер увидел, как из леса вышел человек в сером плаще и пошел по полю вдоль дороги. На мгновение остановился около девушек, обменялся с ними несколькими словами, затем провел рукой по волосам и исчез за холмом. Вскоре пограничники услышали удаляющийся рокот автомобильного двигателя.

— Сколько времени провел он в лесу? — спросил Улиг.

— Трудно сказать. Гулял, наверное! Погода-то вон какая! А что?

— Да так. Занеси его на всякий случай в журнал наблюдений.

* * *


Рэке ехал на велосипеде во Франкенроде по круто спускающейся дороге. В Хеллау надо было обсудить кое-какие дела с бургомистром. У первых домов во Франкенроде ему встретился председатель сельскохозяйственного кооператива Мехтлер. Рэке притормозил.

— Здравствуй, председатель! Что нового? Как работают наши ребята?

— Спасибо, Вальтер. Работа кипит! Если погода удержится, в три-четыре дня все закончим.

— Как чувствует себя Форг?

— Как и всегда, трудолюбив. Правда, ерунды в голове, еще много. Со старыми корнями всегда больше работы. Но все относятся к нему хорошо.

Мехтлер пошел дальше, но на полпути обернулся.

— Вот еще что, Вальтер. Чуть было не забыл. Прейслер вчера сказал мне, что в деревне поговаривают об удивительных вещах. У вас стало одним меньше. Ходят слухи, будто Болау разбил стекло в часовне и поэтому его перевели, а дело замяли. Правда это? Вот и все. Будь здоров!

Рэке слушал, насупив брови, «Надо сказать людям правду, тогда слухи прекратятся», — решил он.

Фридрих сидел у себя в кабинете за стопкой документов.

— Вовремя тебя принесло. Поможешь мне! — встретил он лейтенанта. Но Рэке было не до шуток.

— Рад, что и тебя застал, Карл, — обратился он к Эбенеру, сидевшему тут же.

— Опять где-нибудь пожар? — спросил Фридрих и предложил Рэке сесть.

— Да еще какой! — Рэке рассказал все, что услышал от Мехтлера. Пока он говорил, Эбенер подошел к столу и подал ему несколько записок.

Рэке начал читать записки. В них говорилось о том, о чем он узнал от Мехтлера, а в одной даже было названо имя Болау.

— Откуда они у тебя?

— Одну нашел сам, остальные принесли Фобиш, Манегольд и Восольский.

Рэке нервно заходил по комнате.

— Проклятие! Что же происходит? Вот уже несколько месяцев одно происшествие за другим. Неужели вы никого не подозреваете?

Эбенер пожал плечами:

— А что поделаешь? Эти бумажонки печатают на машинке, а в деревне их не меньше тридцати. Да и к тому же мы не знаем, где их печатают. И это еще не все. В воскресенье утром Хинцман опять с паперти делал всякие намеки. Он, правда, не называл имен, но дал понять, что кое-что знает. Между прочим, он впервые за долгое время отговаривал крестьян выходить на работу. И хотя сейчас самая горячая пора, на поле почти никого не было.

— Может быть, он имеет прямое отношение к происходящему?

Фридрих задумался, покачал головой.

— Нет. Я его слишком давно знаю. Он честный человек. Писать анонимки он не станет. Меня он уже избегает. Кстати, Восольский у него часто бывает?

— Не знаю. Так или иначе, мы должны больше думать о Хинцмане. Завоевать его — значит привлечь на нашу Сторону полдеревни.

— Знаю. Но почему пастор избегает меня, вас, а с Восольским ведет задушевные беседы?

— Ты подозреваешь, что учитель ведет двойную игру?

— Утверждать это я не могу, но на заставе Восольский чувствует себя как дома. Он член группы содействия пограничникам. Он всегда выступает за нас. Хинцман, конечно, обо всем знает.

— На прошлой неделе учителя видели в городе в обществе Зимера, — заметил Эбенер.

Рэке был поражен.

— Зимер?! Что у них общего?

— Кто знает, что это значит! Во всяком случае, за Восольским надо последить.

Рэке в знак согласия кивнул. Вдруг он вспомнил, как когда-то Восольский разглагольствовал о «католическом уголке». Это не вязалось с его отношением к пастору. А теперь еще этот Зимер…

Было решено провести в деревнях собрания жителей. Рэке, вернувшись на заставу, рассказал Бергену о последних событиях.

— В любом случае мы обязаны пролить свет на случай с Болау. Кроме того, необходимо усилить контроль в населенных пунктах и серьезно отнестись к словам Тео. Во всем этом деле, по-видимому, участвуют опасные люди, и мы не должны упускать из виду ни одной мелочи.

— Согласен. Пойдем просмотрим журналы наблюдений. Может быть, почерпнем что-нибудь из них…

* * *


Гостиная старого охотничьего домика была полна народу, когда Берген открыл собрание. Сюда пришли все члены кооператива, Зепп Броднер и даже плотник Фальман. На лицах у многих была язвительная усмешка.

— Уважаемые жители Франкенроде, уважаемые товарищи! — начал Берген. — Мы собрались здесь, чтобы поговорить о деле, которое, вероятно, беспокоит многих. Вы знаете, о чем идет речь. Когда полгода назад мы собрались здесь вот так же, как сегодня, я обещал вам, что приму решительные меры, если виновником окажется один из моих подчиненных. Тогда же я заявил, что мы не потерпим надругательства над религиозными чувствами верующих. Сейчас я снова повторяю это. Уже несколько дней, не могу сказать точно сколько, ходят упорно распускаемые кем-то слухи, что злоумышленником был пограничник, которого мы якобы перевели подальше отсюда, чтобы покрыть его. Из всех жителей только председатель кооператива пришел к нам и прямо спросил нас об этом. — По рядам пронесся шум. Берген продолжал: — Да, это был пограничник. Бывший пограничник!

— Значит, это не слухи! — крикнул кто-то.

— Минуточку терпения, я еще не кончил. Я сказал, он был пограничником! Как только нам стала известна вся правда, мы сразу же уволили его из немецкой пограничной полиции. Вскоре он предстанет перед судом и ответит за свои преступления.

Бергену пришлось остановиться: голос его потонул в шуме. Выждав, пока сидящие в зале успокоились, он заговорил снова:

— Каждый из вас знает, что ни одно преступление не остается незамеченным! Солдат, вставший на путь преступления, оказался морально опустившимся человеком. Он не достоин носить форму пограничника, и поэтому мы без сожаления расстались с ним. А теперь давайте обсудим, как нам улучшить нашу работу.

Последние слова Бергена потонули в аплодисментах. Начальник заставы сел. Теперь уже никто не верил слухам. Старый Форг вскочил со своего места и заговорил:

— Правильно, господин Берген, правильно! Я верю вам! Если бы ваш солдат не потушил тогда пожар в нашем доме, лежать бы нам с женой на кладбище. С тех пор я стал уважать вас, пограничников. А тем, кто наговаривает на вас невесть что из-за одной паршивой овцы, должно быть стыдно!

Старый Форг закашлялся. Подавив кашель, он хриплым голосом продолжал:

— Раз уж мы собрались здесь, давайте покончим с недомолвками. — Повернувшись к Фальману, он спросил: — Вот ты, Пауль, помнишь, как ты мне говорил: «Пограничники заодно с браконьерами. Ворон ворону глаза не выклюет»?

Все повернулись в сторону Фальмана и с напряжением смотрели на него. Вид у Пауля был растерянный. Видно, в этот момент он готов был сквозь землю провалиться.

— Это же было… это… листовка в деревне… я не то думал… — попытался он возразить.

— Ах, ты не то думал! Послушай, Пауль, ты не обижайся на меня. Пойми, так нужно. Для всех нас. Сейчас речь не о тебе. Скажи честно: что у пограничников общего с браконьерами?

Фальман сидел, не поднимая глаз.

— Что тут говорить… Бог свидетель, не думал я, что так получится. Откуда мне было знать, что это преднамеренная ложь!

— Вот вам, пожалуйста. Да что, у нас у всех глаза ослепли? Разве раньше бывало такое, чтобы полиция с людьми говорила, да еще извинялась, если в чем была не права? Неужели все мы забыли старого Баумана, расстрелянного эсэсовцами на горе под липой? Я сказал все!

С этими словами Форг сел. Поднялся Мехтлер.

— Я хочу упрекнуть и тебя, Вальтер, и всех. Не обижайся, что я так говорю, но виноваты все вместе. Почему мы ждем, пока сплетники не разнесут свою брехню по всем домам? Мы должны вовремя останавливать таких болтунов!

«Он прав, тысячу раз прав», — подумал Рэке.

* * *


Барбара Френцель прогуливалась по деревне. Она была в легком летнем платье, на ногах — белые лодочки, гибкая, опоясанная золотистым жгутиком. Зеленые продолговатые глаза ее заставляли вспомнить о Востоке. С ними неожиданно контрастировали светлые волосы, свободно падавшие на плечи.

Дойдя до последних домов, она остановилась, посмотрела на часы, отбросила волосы назад и пошла дальше. Но на мосту, у подножия горы, возвышающейся около Хеллау, левый каблук неожиданно скользнул по камню и отломился. Она сняла туфлю, осмотрела ее и поморщилась: каблук почти совсем оторвался от подошвы. С досады Барбара оторвала его совсем. Осторожно ступая, она подошла к перилам моста и стала беспомощно оглядываться. Вдруг на лице ее появилась улыбка: она увидела того, кто, как ей показалось, мог помочь ей, — пограничника, ехавшего на велосипеде в ее сторону.

Фриц Кан, а это был он, еще издали заметил девушку, размахивавшую туфлей. Он затормозил и остановился около нее.

— Ах, извините, пожалуйста, у меня несчастье, — произнесла она, приветливо улыбнувшись. — Мои туфли не приспособлены для ходьбы по камням. Вы не поможете мне?

Фриц не мог скрыть удивления: это была та самая девушка, которую он видел у Вальтера. Дежурный не преувеличивал: она действительно прелестна! Глаза Фрица лукаво сощурились.

— Какое счастье! — произнес он восторженно.

— Почему счастье? Вы смеетесь надо мной?

— Не каждый день приходится помогать такой красивой девушке!

Барбара громко рассмеялась.

— Ну и уморили вы меня! Вы, пограничники, кажетесь мне настоящими донжуанами.

Фриц поставил велосипед около дерева. Барбара посмотрела Фрицу в глаза и протянула ему руку,

— Вы согласились помочь мне, а я вам даже не представилась. Барбара Френцель.

— Вы из Берлина, а здесь гостите у учителя, так ведь?

— Откуда вы знаете?

— Пограничник все должен знать. Я тоже берлинец.

— Что вы говорите?

— Неужели вы думаете, что можно обманывать такую красивую девушку?

Она погрозила ему пальцем.

— Говорить комплименты вы умеете, — сказала она, игриво надув губки. — Однако вы невежливы.

— Невежлив? Ах, извините… Меня зовут Фриц… Фриц Кан.

— Очень приятно. А теперь докажите мне, что вы умеете не только говорить комплименты, но и чинить туфли.

Фриц взял у нее туфлю.

— Сейчас все будет в порядке. Говорят, один из моих предков приходился родственником Гансу Саксу.[1 - Ганс Сакс (1494–1576) — немецкий поэт периода Реформации. Родился в Нюрнберге в семье портного, занимался сапожным ремеслом. — Прим. ред.]

Фриц отыскал в велосипедной сумке несколько гвоздиков, поднял с земли небольшой камень, потом положил туфлю на перила моста и начал прибивать каблук. Барбара подошла к Фрицу и наклонила голову. Ее мягкие волосы упали на лоб и щекотали Фрицу щеку. Он поднял голову и растерянно посмотрел на нее. Барбара не отвела взгляда. Ее зеленые глаза были совсем близко. Они светились каким-то необъяснимым, загадочным блеском. «Взять да и обнять ее сейчас… и поцеловать…» — подумал вдруг Фриц.

— Если вы будете смотреть на меня, ударите себя по пальцу.

— Извините, я… — Фриц покраснел и снова занялся туфлей.

«Как странно прозвучали ее слова! Осел! — выругал он себя. — Совсем растерялся». — Фриц поспешно вогнал в каблук последний гвоздь.

— Вот, пожалуйста. Готово.

— Только здесь вот один немного вылез. — Она показала на выступавший кончик гвоздя.

— Да, верно. — Он еще раз ударил по гвоздю. — Пожалуйста, фрейлейн Френцель.

Барбара взяла у Фрица туфлю и потрогала каблук. Он сидел крепко.

— Спасибо, Фриц. Теперь я дойду до дома. — Она оперлась на его плечо. — Можно?

Он кивнул. Барбара, стоя на одной ноге, попыталась надеть другую туфлю. Вдруг она потеряла равновесие. Фриц совсем близко увидел ее губы. Девушка не успела опомниться, как он крепко обнял ее.

Какое-то мгновение Барбара не сопротивлялась. Потом вдруг отпрянула от него.

— Как вы смеете?! — Ее глаза сузились. — Оставьте меня!

Барбара быстро зашагала прочь. Обернувшись, помахала Фрицу рукой и крикнула;

— До свидания!

— Подождите, я должен сказать вам что-то!

Она рассмеялась.

— Мне пора домой. Может быть, мы еще увидимся. — И она тут же исчезла в кустарнике.

Фриц как завороженный долго смотрел ей вслед. Только сейчас он вспомнил, что ехал к Ганни. Ганни? Он попытался думать о ней, но зеленые глаза и белокурые волосы упорно не выходили у него из головы. Фриц взял велосипед и повел его рядом с собой.

В конце деревни он встретил Ганни. Они сели на траву в тени деревьев. Ганни стала рассказывать Фрицу о работе. Скоро она заметила, что Фриц не слушает ее и думает о чем-то своем. Ганни хотела спросить его, что с ним происходит, но не успела: Фриц опередил ее.

— Пойдем. Пора возвращаться. Мне скоро опять идти в наряд.

Фрица мучила совесть. А вдруг это любовь? Чепуха! Хорошенькая девушка, и больше ничего. И все же он продолжал видеть ее глаза.

Вечером Фриц долго не мог заснуть. Но и сон не принес ему облегчения. Фрицу снилось, что он снова встретился с Ганни. Когда она поцеловала его, он увидел вдруг, что глаза у нее зеленые, а волосы золотистые, как у Барбары. Он попытался удержать Ганни возле себя, но руки не повиновались ему. Потом Ганни расплылась, исчезла. Откуда-то издалека он услышал: «До свидания!»

Фриц испуганно вскочил. Кто-то из товарищей тряс его за плечо.

— Эй, Фриц! Что с тобой? Ты не заболел?

— Что? Почему?

— Ты так кричишь, что невозможно уснуть. Всех разбудил.

— Извини, мне что-то приснилось.

— Ладно, спи. Спокойной ночи!

* * *


— Товарищ младший лейтенант, солдат Гресе прибыл для прохождения службы!

Русые волосы, светлые глаза Гресе, его диалект сразу выдавали в нем уроженца Ватерканта. Берген встал, окинул взглядом рослого, мускулистого парня и приветливо протянул ему руку.

— Садитесь, пожалуйста. Где ваши вещи?

— В караульном помещении, товарищ младший лейтенант.

Все необходимые формальности были выполнены. Берген принял документы Гресе, потом открыл портсигар и протянул солдату:

— Курите.

— Спасибо, товарищ младший лейтенант. Я не курю. Мой отец…

— Что, не терпит? — Берген засмеялся.

— Он всегда говорит: «Если я хоть раз увижу у тебя во рту эту отраву, спущу штаны». А рука у него твердая.

Откровенность солдата пришлась Бергену по душе.

— Он и сам не курит?

— В том-то и дело, что курит! Трубку изо рта не выпускает. Но я не имею права ссылаться на это. Отец считает, что дети родителям не указ.

— Дети! Вы уже, кажется, выросли из Детских штанишек.

— Так у нас заведено в Ватерканте. Мой дед — старый рыбак. Ему уже семьдесят, а он еще ходит в море. Для него мой отец тоже мальчик. А меня он сосунком считает. Тут уж ничего не поделаешь, обычай такой.

— Кем работает ваш отец?

— Радистом на одной посудине.

— Интересная профессия!

— Он еще и радиолюбитель. Когда дома, всегда что-нибудь мастерит.

Через полчаса Берген знал уже почти все, что его интересовало.

— Хороню, товарищ Гресе. Теперь идите представьтесь ротному фельдфебелю. Он определит вас. Получите постель и все необходимое. Через два часа придете ко мне. Я представлю вас вашему начальнику и расскажу о службе, которую вам предстоит нести. Не забудьте, в семнадцать часов построение!

Лейтенант Рэке ехал в Хеллау. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке. После собрания во Франкенроде в парторганизации заставы разгорелся горячий спор. Многие считали, что противнику была дана большая свобода действий, что связь пограничников с жителями должна стать еще крепче, что пограничники должны действовать целеустремленнее и умнее. Много суровых слов было сказано и по поводу бегства Мюнх.

Зашел разговор и о пасторе Хинцмане. После некоторых колебаний и горячих «за» и «против» было решено поговорить с пастором. Выбор пал на Рэке.

Он знал, что эта задача не из легких. Как поведет себя пастор? Рэке должен был действовать очень тактично: одно необдуманное слово могло все испортить.

Рэке приказал водителю остановить мотоцикл возле ратуши. Выйдя из коляски, он стал, не торопясь, подниматься наверх, к дому пастора. Подойдя к тяжелой дубовой двери, остановился, затем решительно дернул за кованую железную ручку колокольчика. Дверь открылась. Экономка пастора с удивлением посмотрела на офицера.

Рэке приветливо поздоровался с ней и спросил:

— Господин пастор дома?

— Нет. Ушел с полчаса назад.

— Жаль. Я хотел поговорить с ним. Не скажете, когда он вернется? Или, может быть, вы знаете, куда он ушел?

— Наверно, в часовню. В это время господин пастор бывает там на молитве. Может, передать ему что от вас?

— Нет, спасибо. Я зайду в часовню. Если не найду его, приду еще раз. — И, чтобы не возбудить у пожилой женщины подозрений, добавил: — Господин пастор, надеюсь, не рассердится, если я нарушу его уединение? — Конечно нет, он добрый человек.

— Ну, хорошо. До свидания.

Лейтенант вышел из дому. Наверху, где одиноко маячила часовня, было тихо, только ветерок шумел в листве деревьев. «Интересно, в часовне пастор или нет?» — подумал Рэке. Постучался. Никто не ответил. Лейтенант постучал сильнее.

— Да, входите!

Рэке открыл дверь. В часовне царил полумрак. Седые волосы пастора поблескивали, и от этого он казался еще более почтенным.

— Добрый день, господин пастор. Извините, пожалуйста. Я вам не помешал?

— Благодарение господу богу! — Хинцман осенил себя крестным знамением. Он с трудом подавил в себе удивление и растерянность, охватившие его при виде столь неожиданного прихожанина. Пастор знал Рэке. «Что ему нужно от меня?» — подумал Хинцман и тут же спросил:

— Вы ко мне, господин Рэке?

— Да. Ваша экономка сказала мне, что вы здесь. Если у вас есть время, я охотно поговорил бы с вами.

— Пожалуйста, проходите.

Рэке снял фуражку и вошел в часовню. На него повеяло холодом. Холодной была и рука пастора. Хинцман показал лейтенанту на старый резной стул у стены, а сам сел на скамейку.

Рэке осмотрелся. Все в часовне носило отпечаток древности, оставленной в наследство многими поколениями.

— Спокойно здесь у вас наверху, господин пастор. Хинцман посмотрел на только что вставленное стекло.

— Да. Это дом господа бога. Так что же привело вас ко мне?

Обстановка подавляла Рэке и, как ему казалось, молчаливо обвиняла его.

Пастор не сводил с пограничника напряженного взгляда: ждал ответа.

— Господин пастор, — решился наконец Рэке, — я не люблю больших предисловий и привык говорить прямо. Поэтому начну сразу. Я хочу от имени моих товарищей принести вам извинения. Вам уже, вероятно, известно, что окно в часовне разбил пограничник. Он виновен и в других проступках. Это был морально разложившийся человек. Мы с ним расстались. Он уже больше не пограничник и скоро предстанет перед судом. Мы никому не позволим причинять ущерб церковному имуществу и глумиться над религиозными чувствами верующих.

Хинцман растерялся. Он уже слышал о собрании во Франкенроде, но до сих пор не знал, как к нему отнестись. Были ли это политические трюки, имевшие целью успокоить людей? Или это действительно было стремление исключить подобные вещи из жизни?

— Позвольте мне подумать.

Хинцман поднялся и стал ходить взад и вперед. «Политические трюки? Если так, то какая нужда этому офицеру извиняться передо мной?» Старик знал Рэко, знал, что лейтенант слов на ветер не бросает. Хинцман разделял далеко не все его взгляды, но уважал в нем человека. Пастор опустился на скамью и посмотрел лейтенанту в глаза.

— Я верю вам, господин Рэке. Но это ваши слова. Где гарантия, что подобное не повторится завтра?

— Нет, господин пастор, эти слова не только мои. Это мнение моей партии. Ни один честный человек не может думать иначе.

— Ваша партия выступает против церкви!

Рэке покачал головой и рассмеялся.

— Нас часто упрекают в этом, не зная толком, чего мы в действительности добиваемся. Будем говорить открыто и честно, господин пастор. Мы выступаем против церкви и религии в тех случаях, когда они используются в целях пропаганды войны. Мы против религии как мировоззрения, но мы никогда не были против христиан! Сегодня ни один человек не может прикрываться своей верой, потому что речь идет о том, быть или не быть. Или мы сплотимся воедино и сохраним мир, или позволим себе разъединиться, и тогда нашим уделом будет смерть в одиночку. Атомная бомба не пощадит и христиан. Поэтому никто не должен обижаться на нас за то, что мы каждого человека заставляем думать. Христианин может верить в бога, но он не должен, не имеет права замыкаться в собственной скорлупе и забывать обо всем на свете, господин пастор!

Хинцман уставился в пол.

— Мира хотим мы все. Но ведь мы всего лишь простые смертные, и только господь бог всемогущ.

Оба не заметили, что уже давно отошли от первоначальной темы разговора и увлеклись спором, доказывая друг другу справедливость своего мировоззрения.

— Нет, господин пастор, всемогущ человек! Если все мы станем стремиться к одной цели, мы будем сильнее горстки людей, которые спят и во сне видят, как бомбы снова падают на землю.

— Тогда зачем вам оружие, армия?

— Разумный человек крепко запирает дверь своего дома, если знает, что в округе имеются грабители.

Хинцман торжествовал,

— Ага, значит, все-таки не от вас зависит, будет мир или нет!

— Нет, только от нас. Вы посмотрите, расчет очень прост. Если грабитель знает, что дом, в который он задумал забраться, заперт, а его обитатели дружны и едины, вооружены и готовы защищать свою жизнь и свой кров, он не полезет напролом. Он понимает, что это бесполезное дело. А если он все-таки рискнет, наверняка свернет себе шею!

— Ваше сравнение неудачно, господин Рэке. Дом еще только возводится и уязвим далеко не в одном месте. А то другое, о чем вы говорите, существует не один десяток лет и обладает силой. К тому же оно вооружено. Вы явно переоцениваете свои силы!

Глаза Рэке заблестели.

— Вы верно сказали, господин пастор! Дом строится и с каждым днем становится все крепче. Бетон, который скрепляет его, называется — социализм, а строители — все мы. И в один прекрасный день дом этот станет настолько большим и неприступным, что любое оружие тех, кто на него нападет, окажется бессильным. Вы это знаете не хуже меня, а потому сейчас мы должны быть, как никогда, начеку. Вы меня понимаете? А моя партия? Она насчитывает миллионы. Наши идеи проникают повсюду, потому что не только мы, коммунисты, но и все здравомыслящие люди хотят жить в мире.

— Мир стар, а коммунизм молод. Очень молод!

— Но наши представления о будущем правильны, потому что они гуманны. Мы хотим счастья для всех!

— Это утверждает каждый, проповедуя свое, и каждый считает, что только он прав.

— Правда на нашей стороне.

— Правда, правда…

— Я, господин пастор, думаю так: истинно то, что приносит людям пользу. Именно мы возвращаем правде ее истинное содержание.

Хинцман покачал головой.

— Это все слова, господин Рэке. Я знаю, вы говорите искренне. Но кто поручится за то, что ваша правда истинна?

— Наш опыт, господин пастор, наше государство. И каждый будет судить. Вы, я — все!

Пастор поднялся и подошел к окну.

— Вы еще молоды, господин Рэке, а молодежь всегда восторженна. Не забывайте, что всего несколько лет назад молодежь присягала Гитлеру.

Рэке подошел к пастору и посмотрел ему в глаза.

— Господин пастор, не поймите, пожалуйста, превратно некоторые мои слова…

— Говорите. Перед богом нужно быть честным.

— Хорошо. Вы упомянули о Гитлере. Сегодня каждый ребенок знает, что он принес нам. Только коммунисты не на словах, а на деле боролись против фашизма. Тысячи лучших из лучших отдали свою жизнь в этой борьбе.

— Этого не хотел ни один христианин.

— Но что же тогда сделала церковь, чтобы помешать этому? Я имею в виду не какого-нибудь христианина или священнослужителя, а церковь как силу, как организацию. Разве на пряжках ремней солдат вермахта не было вычеканено «С нами бог»? Не слишком ли часто Гитлер и Геббельс в своих поджигательских речах употребляли слово «провидение»? Разве не священнослужители благословляли оружие и вымаливали у бога победу? Это факты, господин пастор, и от них не отмахнешься! А что происходит сегодня? Разве на той стороне опасность фашизма преуменьшается? Военные преступники снова в почете. А как относится к этому церковь? Считаете ли вы, господин пастор, такое положение нормальным?

Хинцман опустил голову и молча слушал эти упреки. На лице у него нервно подергивался мускул. Что он мог возразить? Продолжая смотреть в пол, он произнес:

— Возможно, вы и правы. Но я согласен не со всем. Один господь бог может вершить суд…

Рэке молчал. Он понял, что продолжать этот разговор не имеет смысла.

Хинцман поднял голову и посмотрел на лейтенанта. — Благодарю вас, господин Рэке. Пожалуйста, оставьте меня одного.

Рэке подал ему руку.

— Еще два слова, господин пастор. В Хеллау сегодня собрание. Все должны знать правду. Нам нечего скрывать. И еще одна просьба к вам: если случится что-либо подобное, приходите к нам.

Рэке ушел, а пастор еще долго стоял у окна. И весь этот разговор состоялся в божьем доме, в часовне! Вина церкви… Хинцман не чувствовал за собой никакой вины. О чем говорил офицер? О свободе, мире, счастье для всех. Пастор мысленно сравнил Рэке с учителем Восольским. Хотя этот последний симпатизировал ему, Хинцману, и религии, офицер оставил в его душе более глубокое впечатление. Но почему?

Взгляд пастора остановился на грязных следах. «Приходите к нам», — сказал Рэке. А стоит ли?

Вопрос остался без ответа. Пастор вышел из часовни. Дойдя до первых домов деревни, он зашагал быстрее.

* * *


Юрген Гросман закрыл крышку рояля, потянулся и встал.

— На сегодня хватит. Песня у нас пока еще не совсем получается, но я думаю, к выступлению все будет нормально.

— Значит, до следующей пятницы. Только уговор — приходить всем, иначе на концерте мы опростоволосимся.

С шутками и смехом юноши и девушки из Хеллау и пограничники распрощались.

Фриц провожал Ганни. Оба молчали. Ганни никак не могла понять причину перемены, происшедшей с Фрицем. Что случилось? Фриц казался ей сейчас каким-то чужим. Ганни чувствовала, что мысли его были где-то далеко. Фриц не ощущал прикосновений ее руки, не замечал печальных взглядов.

А мысли Фрица были рядом с белокурой девушкой с зелеными глазами. Эти глаза заставили его забыть Ганни.

Фриц ненавидел себя, но не находил сил превозмочь свою слабость. Он уже два раза встречался с Барбарой, но, правда, случайно.

Около дома Ганни Фриц остановился.

— Ты разве не зайдешь к нам? Отец удивляется: ты ведь не был у нас целую неделю, — с упреком сказала Ганни.

Она не заметила, как лицо Фрица залилось краской. Показаться сейчас на глаза старому Манегольду? Это невозможно!

— Ты знаешь, Ганни, у нас сейчас много работы. Не сердись. Мне нужно идти. — Он чувствовал, что слова его звучали фальшиво.

— Фриц! Что с тобой? Ты стал совсем другим. Скажи наконец, что тебя волнует?

— Ничего, Ганни… Я что-то неважно себя чувствую. Она потрогала его лоб.

— Тебе ведь еще добираться до Франкенроде!

Рука Ганни была горячей как огонь. Фрицу и в самом деле чуть не стало плохо.

— До свидания, Ганни…

Старый Манегольд посмотрел поверх очков на вошедшую Ганни и спросил:

— Разве Фриц не был здесь?

— Был. Он торопился. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи.

Манегольд смотрел еще некоторое время на дверь, закрывшуюся за дочерью, потом, покачав головой, снова стал читать.

А Фриц тем временем, вскочив на велосипед, быстро доехал до окраины деревни и свернул на тропинку. Положив велосипед в кусты, с бьющимся сердцем он зашагал по мокрому лугу. «Сдержит ли Барбара свое обещание?» — думал Фриц.

Вот и дом Барбары. Из открытых окон лились звуки рояля.

Барбара сидела за роялем и играла. Как она была прекрасна! Думала ли она, что Фриц наблюдает за ней? Как сделать, чтобы она заметила его?

Фриц на цыпочках подошел к самому дому и остановился под окном. А вдруг она высмеет его, а свое обещание объяснит как шутку?

Вдруг Барбара перестала играть и подошла к окну. Фриц быстро отпрянул, но она, кажется, заметила его.

— Кто там? — испуганно спросила она.

Фриц молчал. Она перегнулась через подоконник и сразу узнала его.

— Ах, это вы, Фриц! Вы испугали меня. Я ведь уже не ждала вас. Поздно… — Она протянула ему руку.

— Я… я же обещал, Барбара.

— Мужчины не всегда сдерживают свои обещания.

— Может быть, прогуляемся?

Она помедлила с ответом. Потом сказала:

— Поздно уже, а мой дядя…

— Ну пожалуйста, Барбара. Всего полчасика!

— Хорошо, но не дольше. Подождите меня, я сейчас…

Окно захлопнулось, свет погас. Барбара вышла.

— Куда вы собираетесь меня вести? Надеюсь, не через границу? — Она засмеялась, показав жемчужные зубки.

— Может, поднимемся немного?

— Хорошо.

Она взяла его под руку. Они молча поднялись по склону к тому месту, где на лугу темнел островок деревьев.

— Отдохнем немного?

Фриц согласился. Они сели на траву. Ветер шелестел в листве деревьев. Воздух благоухал всеми цветами, которыми весна каждый год одаривала мир.

Фриц молчал. Близость Барбары волновала его, приводила в замешательство и… делала счастливым.

— Фриц, расскажите что-нибудь. Уж вы-то многое повидали здесь, на границе. Какая, должно быть, прелесть жить в окружении этих лесов и гор!

Барбара посмотрела Фрицу в глаза. Он избежал ее взгляда.

— Да, прекрасно… С тех пор как вы здесь, Барбара… — Он взял ее за руку. — Вы замечательно играете!

— Ах, вы снова делаете мне комплименты!

— Нет, Барбара, это действительно так.

Девушка схватила Фрица за руку и показала вверх.

— Посмотрите, как красиво! Вы загадали какое-нибудь желание?

— Желание? Да…

— Какое же?

— Чтобы вы остались здесь!

— А что мне здесь делать? Я все время одна. Дядя целыми днями пропадает на работе. Музыка — единственная моя отрада. Дядя тоже решил заняться музыкой.

— Да?

— У него уже неплохо получается. До моего отъезда он уже сможет кое-что играть. — Барбара посмотрела на Фрица. — Вы меня не слушаете. О чем вы думаете?..

Фриц посмотрел ей в глаза.

— Барбара! — Он привлек ее к себе и обнял. Она закрыла глаза. — Я люблю тебя, Барбара!

Девушка испуганно посмотрела на Фрица.

— Что вы делаете? Мы ведь еще мало знаем друг друга…

Фриц не дал ей говорить. Он снова стал целовать ее.

— Зачем ты терзаешь меня? Скоро все кончится. — В ее голосе слышалась печаль.

— Нет, Барбара, нет…

Она вертела в руке стебелек травы.

— Скоро я уеду, и мы никогда больше не увидимся. Ты найдешь другую, будешь счастлив…

— Нет!

— Пошли, мне пора домой.

— Когда мы встретимся, Барбара?

— Не знаю…

— Завтра вечером!

— Может быть…

Они стали спускаться по склону. Когда он прощался с ней, она улыбнулась и тихо сказала?

— Я жду.

* * *


Юрген Корн закрыл книгу. На дворе уже стемнело. Он набросил куртку и взял карманный фонарик. Отец, читавший книгу, поднял голову и спросил:

— Уходишь?

— Пройдусь по деревне. Ты же знаешь, начальник заставы говорил с нами.

Он вышел из дому. Сунув руки в карманы, зашагал по переулкам. Стояла светлая, майская ночь, одна из тех, которые надолго остаются в памяти. На скамейке под липами перед школой сидели юноша и девушка. Юрген остановился на мгновение, уловив приглушенные слова юноши и тихий смех девушки, затем медленно пошел дальше.

Вдруг он ощутил прилив грусти. Почему же он не сидит вот так, с девушкой, на скамейке или на траве у лесной опушки? К нему, лучшему спортсмену в деревне, были благосклонны все девушки!

Нет, пожалуй, не все… Мария, грациозная черноволосая девушка, дочь лесника Фобиша, и знать его не хотела. Юргену оставалось утешаться тем, что с другими парнями из деревни Мария обращалась так же, при этом всегда была веселой и жизнерадостной. Без ее участия не обходилось, пожалуй, ни одно выступление художественной самодеятельности. Юрген вынужден был признаться самому себе, что всякий раз, встречая Марию, он смущался и краснел, говорил какую-нибудь чепуху или молчал. Его друг Герхард знал о его страданиях. Он подбадривал Юргена и говорил, что, если он будет таким нерешительным, его опередит другой. Но ничто не помогало. Стоило Юргену оказаться рядом с Марией, как он лишался дара речи.

Юрген сорвал травинку и стал жевать ее. У него даже пропала охота продолжать обход. На окраине деревни он свернул с дорожки, ведущей к часовне, и сел на траву, потом лег на спину и стал смотреть в небо. Как быть дальше? Его мысли прервал шум приближающихся шагов. Кто-то вышел из леса и направлялся к деревне. Юрген прислушался. Не нарушитель ли?

Юрген уже различал голоса, слышал тихий девичий смех. «Влюбленные прогуливаются», — догадался он.

Парень и девушка подошли к кустам с другой стороны. Голос юноши показался Юргену знакомым.

Вдруг Юрген понял, что попал в нелепое положение. Если они обойдут кусты и увидят его, то, чего доброго, подумают, что он специально подслушивает их. Сейчас они разговаривали вполголоса, и он не все улавливал.

— …И девушку разочаруешь.

— Нет, Барбара… Это же дружба…

Юрген напряг слух. Барбара? Кто это? Он не мог вспомнить, у кого из девушек в деревне такое имя. Но голос парня он определенно слышал раньше. Разговор продолжался.

— Я все ей скажу.

— Нет, Фриц, не нужно. Зачем?.. «Фриц? Какой еще Фриц?»

— Пошли, мне пора домой, — сказала девушка.

Юрген приподнялся. Несколько секунд ничего не было слышно. Потом раздались шаги.

Когда девушка и парень вышли из тени, Юрген от удивления так и присел. Да это же Фриц Кан, друг Ганни Манегольд! Но кто же с ним? Юрген узнал и ее. Это была та самая приезжая, которая гостила у учителя.

«Смотри-ка, — изумился Юрген, — в деревне все уже говорят о помолвке, а Фриц за другой ухаживает. Ну и ветрогон!»

Только теперь Юрген уловил смысл невольно подслушанного разговора. Фриц, видно, хотел сказать Ганни правду, а эта приезжая была против. Но ведь гостья учителя приехала в деревню совсем недавно! Когда же они успели познакомиться? Она, кажется, из Берлина. Фриц тоже берлинец. Может быть, они знали друг друга раньше? И все же как мог он так жестоко обмануть Ганни! Эта блондинка определенно вскружила ему голову. Другого объяснения Юрген не находил. Он поднялся и осмотрелся. Фриц и Барбара уже исчезли.

Юрген был не единственным, кто видел в этот вечер Фрица и Барбару. Мария Фобиш лежала у себя в комнате на кушетке и читала. Когда устала, закрыла книгу, погасила свет и подошла к открытому окну. В лицо ей дунул теплый весенний ветер. В мыслях она все время была рядом с высоким стройным юношей, который ей очень нравился, — с Юргеном Корном.

Но почему он всегда, как только увидит ее, сразу теряется? По его взглядам она догадывалась, что нравится ему. Какой же он все-таки нерешительный! Взял бы да и обнял ее хоть раз!

Мария часто ловила себя на мысли, что не может без ревности смотреть, как Юрген веселится и шутит, танцуя с другими девушками. А когда он танцевал с ней, делался молчаливым и краснел. Он ни разу не посмотрел ей в глаза!

Под окном послышались голоса. Мария выглянула из окна. У дома Шубертов стояла парочка. В девушке Мария узнала Барбару Френцель.

Мария не поверила своим ушам, когда услышала голос парня. Это был Фриц, друг Ганни!

Вот это да! Мария вдруг вспомнила, что Ганни, работавшая рядом с ней, уже несколько дней была какой-то рассеянной. Может быть, она уже знала обо всем? Марии стало обидно за подругу.

Как же это получается? Фриц и Ганни любили друг друга, но стоило ему увидеть смазливое личико, как он забыл обо всем на свете. Мария почувствовала, как в ней поднимается волна гнева! И куда только смотрит Фриц!

Мария решила завтра же поговорить с Ганни.

* * *


Шелест табачных листьев и негромкое пение заполнили просторный цех табачной фабрики Хеллау. Между столами ходил Эрмиш, мастер цеха. На лице его играла улыбка. Он любил свою работу, любил девушек, трудившихся здесь. Иногда он не мог удержаться от искушения и сам садился за рабочий стол. Девушки сразу же собирались вокруг него и с восхищением смотрели, как быстро он работает.

Около стола Ганни Манегольд Эрмиш остановился. Он внимательно следил за тем, как ее ловкие пальцы быстро сворачивали сигару за сигарой. Ганни и ее подругу, черноволосую Марию, Эрмиш считал лучшими работницами. Мастер дотронулся до плеча Ганни.

— Ганни! Ты что, с возлюбленным поссорилась?

— Нет.

— Я что-то не слышу твоего голоса!

Ганни с трудом заставила себя улыбнуться.

— Я немного простыла, — ответила она после недолгого молчания.

Эрмиш, хорошо знавший своих подопечных, сразу понял, что Ганни сказала ему неправду.

— Ну поправляйся, — пожелал он ей и вернулся к Марии: — А ты, чертенок? Что поделывает твой Юрген?

Мария зарделась.

— Юрген? Какой Юрген?

— Какой Юрген, спрашиваешь? — подмигнул ей Эрмиш. — Посмотрите на этого цыпленка! Воробьи чуть ли не с каждой крыши трезвонят, что Мария и Юрген Корн избегают встречаться, потому что любят друг друга.

— Юрген Корн? Вы меня уморили! Да я с ним ни одним словечком ни разу не перебросилась, и вообще…

— Ну что ж, не буду спорить. Поживем — увидим, — Эрмиш рассмеялся. Наклонившись, он шепнул ей: — Когда можно ждать приглашения на свадьбу или крестины?

Это было уже слишком! Мария погрозила Эрмишу пальцем.

— Послушайте, мастер! Еще одно слово — и я рассержусь на вас! Как вы можете! Да я этого верзилу-юбочника и знать не хочу!

— Смотрите-ка, она к тому же еще и ревнивая! — уходя, крикнул Эрмиш. Мария ничего не ответила и снова склонилась над табачными листьями.

Звонок возвестил о перерыве на завтрак. Мария украдкой взглянула на подругу.

— Пойдем в сад. Там, кажется, теплее.

— Ты думаешь? Ну что ж, пойдем.

Они сели на траву и стали завтракать. Мария решила, что сейчас самый удобный момент поговорить с Ганни.

— Скажи, Ганни, когда ты последний раз виделась с Фрицем?

— Позавчера вечером, на репетиции. Ты же сама там была. А что?

— А вчера? Разве вчера он не приходил?

— Вчера? Нет. С чего это ты взяла, что он должен был прийти?

— Но вчера он был в деревне!

— Вчера? Это невозможно. Он был в наряде.

Мария поняла, что подруга ничего не знает. Она даже пожалела, что начала этот разговор, но отступать было поздно.

— Ничего себе наряд был! — вырвалось у Марии.

Ганни побледнела.

— Что случилось, Мария? Ты его видела? Говори же!

— Сядь, пожалуйста, и успокойся. Мне тоже нелегко, но я должна сказать тебе все. Я видела Фрица с блондинкой, которая гостит у учителя. Чуть в волосы ему не вцепилась, когда увидела. Подумать только, какой мотылечек!

Ганни испуганно уставилась на подругу.

— Мария! Этого не может быть! Фриц… он ведь никогда не обманывал меня!

Мария горько усмехнулась.

— Я тоже так думала. Но я своими глазами видела. — Она взяла Ганни за руку.

В глазах у Ганни стояли слезы.

— Нет, Мария, я не могу поверить. Что-то здесь не так.

Мария попыталась успокоить подругу.

— Поговори с ним! Может быть, это недоразумение, глупая случайность.

— Нет, нет. Раз ты видела их… Я не хочу больше с ним встречаться!..

В цех Ганни вошла с покрасневшими от слез глазами. Молча принялась за работу. Так же молча ушла домой.

Что скажет она родителям? Что скажут теперь люди? Ганни каждый раз была готова разразиться плачем, как только начинала думать о Фрице. Она ощущала пустоту, но ненависти к нему не питала. С опущенной головой шла она домой.

* * *


В последние дни пастор Хинцман много думал. Слова пограничника глубоко запали ему в душу, в чем он упорно не хотел признаться. Пастору рассказали, о чем шла речь на собрании в Хеллау. Оно прошло так, как и предвидел офицер. На собрании выступал и учитель Восольский. Он говорил о преимуществах государственного и общественного устройства в ГДР, о свободе вероисповедания и о других вещах.

Хинцман нахмурился. Что за человек этот учитель? Откуда такое двуличие? Чего он хочет этим добиться? Пастор не находил ответа на свои вопросы.

В добрых отношениях, установившихся с некоторых пор между ним и учителем, появилась трещина. Пастор даже стал питать к Восольскому некоторую неприязнь. Хорошо, что он давно не появлялся в часовне. При встрече с учителем пастор с трудом скрывал неприязнь.

Хинцман вышел из часовни и запер тяжелую дверь.

— Добрый день, господин пастор.

Обернувшись, Хинцман увидел Бергена.

— Благодарение господу, господин Берген.

Берген с улыбкой протянул пастору руку.

— Как поживаете? Я слышал, вы простудились и плохо себя чувствовали.

— Ах, да… Спасибо. Сейчас ничего…

— Вы, видимо, часто бываете здесь?

— Да. Здесь тихо. Никто не мешает. Отсюда ближе к господу богу.

— Но сюда, наверно, не так легко подниматься?

Хинцман усмехнулся.

— Я еще не так стар. Благодарение господу, мои ноги еще носят меня. Но… простите, вы, кажется, пришли ко мне?

— Нет. Я случайно проходил здесь и увидел вас.

Хинцман все больше удивлялся тому, какой интерес проявляли к нему в последнее время. Но сейчас пастора волновало одно — грязные следы в часовне. Стоило ли говорить об этом с офицером? Учитель отсоветовал. Но почему?

— Ну что ж, до свидания, господин пастор! — прервал Берген раздумье пастора.

— Нет, подождите. Одну минутку, господин Берген, — решился вдруг Хинцман. — Могу я поговорить с вами наедине? Совсем недолго…

Берген понял пастора и, повернувшись к сопровождавшему его пограничнику, сказал:

— Товарищ Зейферт, подождите меня у опушки леса.

— Я могу говорить с вами открыто? — начал пастор. — Начистоту, как недавно говорил со мной ваш коллега? Не поймите меня, пожалуйста, превратно. Вы верите, что подобные вещи больше не повторятся? Что нас, верующих христиан, оставят в покое?

Берген серьезно посмотрел на пастора.

— Да, я убежден в этом. То, что случилось, было случайностью. Вы же знаете, господин пастор, как мы относимся к церкви. У нас в корне различные мировоззрения, но мы никогда не допустим глумления над чувствами верующих. В то же время мы не допустим вмешательства церкви в дела государства. Вера должна оставаться личным делом каждого человека.

Хинцман кивнул.

— Да, да. Ваш коллега, господин Рэке, говорил мне о том же. А теперь я хотел бы сказать вам кое-что. Несколько дней назад кто-то пробрался в часовню. Я никому не хотел об этом рассказывать, но…

— Вы подумали, что это опять кто-то из нас?

Пастор в знак протеста поднял руку.

— Нет, нет, господин Берген! Бог свидетель, я этого не хотел сказать. Но следы, грязные следы… Вы меня понимаете?

Берген начал волноваться.

— Когда это случилось, господин пастор?

— Точно сказать не могу. Наверное, после последней грозы. Я несколько дней пролежал в постели, а когда поднялся и пришел сюда, увидел эти следы. Старые, высохшие.

— Часовня была заперта?

— Да. Я ее всегда запираю.

— Что-нибудь пропало?

Хинцман покачал головой.

— В божьем храме нечего воровать. Здесь, видимо, другие причины.

Берген размышлял.

— Может быть, у кого-нибудь, кроме вас, есть второй ключ от часовни?

— Нет, ключ только один. — Хинцман вытащил из кармана увесистый ключ. — Вот он.

Берген осмотрел его.

— Почему вы не сказали об этом раньше, господин пастор?

Лицо пастора передернулось.

— Я… Будем честны перед богом: сначала я думал, что это опять кто-то из ваших.

Берген посмотрел пастору в глаза.

— И вы еще верите этому?

— Нет.

Внезапно Берген вспомнил о следах, которые были обнаружены после грозы в лесу, выше часовни. Есть ли между этими и теми какая-нибудь связь?

Берген напряженно думал. Что искал нарушитель в часовне? И как он сюда пробрался? Такой хитрый замок даже отмычкой не откроешь. Нет, здесь определенно что-то нечисто. Он вернул ключ пастору.

— Сейчас я ничего не смогу вам сказать, господин пастор. Но благодарен вам за доверие. Видите ли, мы живем на границе, поэтому даже божий храм может быть использован в преступных целях. Есть люди, которые не останавливаются ни перед чем. А впредь я попрошу вас, господин пастор, рассказывать нам обо всем.

Берген посмотрел на часы.

— Ну, мне пора, господин пастор.

— До свидания, господин Берген.

* * *


Лейтенант Кунерт свернул около часовни с дороги и вошел в кустарник. С тех пор как Берген рассказал ему о своем разговоре с пастором, он больше не сомневался, что между следами на полосе и грязными следами в часовне существует определенная связь. Правда, пока он не мог доказать этого. Неизвестный едва ли мог заинтересоваться часовней.

Едва он сошел с дороги и углубился в лес, как его обступила необычная тишина. Отсюда начинался крутой подъем к пограничной полосе. Там, наверху, проходила тропинка, на которой и были обнаружены следы.

Кунерт медленно поднимался. Метров через сто почва стала каменистой, но лейтенант упорно продолжал путь. Склон становился все отвеснее. Местами Кунерту приходилось помогать себе руками. Преодолев половину пути, он остановился и осмотрелся. Пока ничто не привлекало его внимания. Минут через десять он добрался до контрольно-следовой полосы.

Четких следов обнаружить было невозможно. Контрольно-следовая полоса местами была усеяна мелкой галькой, а там, где камни покрывал тонкий слой земли, она была настолько твердой, что на ней только случайно могли остаться какие-либо следы.

Лейтенант осторожно вступил на полосу. Здесь она была шириной всего два-три метра, а дальше, с той стороны скалы, круто обрывалась вниз. В этом месте взобраться наверх мог только очень ловкий и сильный человек. Справа, вплотную к полосе, подступала отвесная скала, поэтому осматривать там было нечего. Лейтенант двинулся влево.

Так он прошел, наверное, метров сто. Вдруг он увидел неглубокую лощину, пересекавшую контрольно-следовую полосу, С той стороны скала не казалась такой отвесной. Она даже являлась своего рода карнизом, который наискось тянулся вниз. Кунерт стал осматривать деревья. Одно из них показалось ему подходящим. Правда, по гладкому стволу молодого бука взобраться было нелегко, но лейтенанту удалось и это. С высоты он мало что мог увидеть: все вокруг закрывали деревья. Кунерт спустился вниз и остался стоять, прислушиваясь к лесным шорохам.

Почему нарушитель выбрал этот опасный путь и что ему нужно было в часовне? А что, если все это игра воображения? Убедившись, что на контрольно-следовой полосе не осталось следов, Кунерт стал спускаться с горы.

Подумав немного, лейтенант решил пойти вдоль опушки леса к Росбергу. До его слуха донесся стук топоров, и вскоре показались дровосеки. Немного поодаль от них Кунерт увидел Вебера. Лесничий обмерял стволы деревьев.

Может быть, он что-нибудь знает? Вебер повернулся в этот момент спиной к лейтенанту. Кунерт тихо подошел к лесничему и осторожно дотронулся рукой до его плеча. Тот испуганно обернулся.

— Черт побери! Вы меня напугали!

Кунерт, смеясь, протянул ему руку.

— Добрый день, господин лесничий. Как дела?

— Не могу пожаловаться. Работы хватает.

Рабочие с любопытством посматривали на гостя. Кунерт кивнул им:

— Добрый день! Оставьте несколько деревьев на развод! — Он засмеялся. Затем, снова повернувшись к лесничему, спросил: — Господин Вебер, скажите, вы давно живете в этих местах?

— Да. А что?

— Как вы считаете, может человек взобраться на скалу с той стороны часовни? Я имею в виду, что он будет лезть ночью и без снаряжения.

Вебер сморщил лоб и начал что-то вспоминать.

— На скалу с той стороны? Подождите… Когда-то что-то похожее было. Давнишнее дело.

Кунерт не торопил лесничего. Вебер пожал плечами и сказал:

— Что-то не могу вспомнить. Может, Фобиш что-нибудь знает? — Он повернулся к рабочим и позвал: — Эй, Франц, иди-ка сюда!

Кунерт пожал Францу Фобишу руку.

— Послушай, Франц, — обратился к нему Вебер. — Ты помнишь ту историю, которая произошла много лет назад? Это было на скалах около часовни.

— Это ты про несчастный случай с сыном крестьянина Коля говоришь? Он тогда сорвался со скалы. Это ведь было еще до войны.

— Да, да, верно. Расскажи, как это произошло.

— Неприятная история. В те времена молодые парни ходили в город к девушкам. И у Фридриха Коля в городе была девушка. Они уже, можно сказать, были помолвлены. Но его старик и слышать не хотел о свадьбе. Путь в город был долгий, А через скалы над часовней вниз вела тропинка. Сам я ни разу там не был. И вот однажды Фридрих спускался по этой тропинке. А в это время шел сильный дождь. Ну и сорвался парень. Через два дня его нашли. Еле признали: до того изуродован был. Старый Коль, царство ему небесное, во всем обвинил девушку Фридриха. Та с горя в воду кинулась. Утонула, бедняжка. Говорили, что она ждала ребенка… Вот и вся история. Кунерт кивнул:

— Печальная история. Эта тропинка существует?

— Возможно. Но с тех пор туда никто не ходил. Говорят, там, наверху, что-то нечисто. Люди говорят, будто в дождливые ночи там что-то грохочет и раздаются душераздирающие крики. — Фобиш засмеялся. — Сам я, правда, ничего такого не слышал, сохрани господь, но некоторые клянутся, что это так.

Кунерт сделал вид, что рассказ его больше не интересует.

— Да, да, об этом говорят многие. Я сегодня проходил в тех местах и подумал, что мне, пожалуй, не взобраться на скалу.

Фобиш погладил усы.

— Ну что ж, пора идти работать. Если когда-нибудь в этих местах не будет проходить граница, попробуйте пройти там. Только не в дождь, — сказал он, уходя.

— Пока у меня нет желания превратиться в ночного призрака! — крикнул ему вдогонку Кунерт и засмеялся.

Лейтенант попрощался с лесничим. «Значит, тропинка существует. Она, видимо, кончается на косом карнизе, — размышлял Кунерт. — Жаль, что я не нашел следов. Может, стоит усилить охрану в этом месте? Надо будет поговорить с Бергеном…»

* * *


Когда солнце село, Фриц Кап и Петер Блок покинули наблюдательную вышку и мимо кустарника, росшего вдоль дороги, пошли на свой пост.

— Еще полтора часа, — вздохнул Петер. — Жаль… Как раз сегодня вечером по радио будут передавать отличную легкую музыку.

Фриц не ответил. Его мысли были заняты Барбарой Френцель, с которой он хотел встретиться в следующий вечер. Время тянулось мучительно медленно. Он считал каждый час. Накануне, проходя по деревне, он встретил Ганни. Увидев Фрица, она стремглав вбежала в дом. Видимо, она уже знала все. Фриц сначала подумал было, что в его положении лучше всего поспешить за Ганни и обнять ее. Но это был лишь секундный порыв. Чувство к Барбаре оказалось сильнее. Фриц старался не задумываться над тем, чем кончится эта история с Барбарой. Ганни нравилась ему, но отказаться от Барбары? Нет! Фриц решил поговорить с Ганни и сказать ей все, но он знал, что никогда не сделает этого.

Неожиданно Фриц увидел на высотке по ту сторону границы машину федеральной пограничной охраны. Уже почти стемнело, но в бинокль он увидел, как несколько западногерманских охранников пошли влево от высотки прямо через поле.

— Что они еще там затевают? — спросил Петер.

— Очередной спектакль, — заметил Фриц. Едва он высказал свое предположение, как к шлагбауму в сопровождении двух мужчин подошел офицер и крикнул:

— Эй, камрады, куда же вы? Вы не должны от нас прятаться. Испугались? Не бойтесь, мы вам ничего плохого не сделаем!

— Сволочи! — прошептал Петер. — Дай-ка мне бинокль! — обратился он к Фрицу.

Офицер бросил что-то через шлагбаум на контрольно-следовую полосу.

— Возьмите это себе, мальчики! — крикнул он. — Курите! Сигареты хорошие. У вас и так дела дрянь!

— Только этого и ждали от тебя, собака, — в сердцах прошептал Фриц.

— Я понимаю, вы не имеете права показываться. Плюньте на все, камрады! Сколько можно терпеть! Вы можете забрать сигареты после того, как мы уйдем. Вспоминайте о нас, когда будете их курить! — продолжал кричать офицер. Затем он и сопровождавшие его мужчины отошли от шлагбаума.

С той стороны, куда направилась группа, кто-то начал подавать световые сигналы. Затем в вечернее небо взлетели сигнальные ракеты и осветили местность мерцающим призрачным светом.

— Ты следи за людьми, а я пока посмотрю за машиной, — сказал Фриц Петеру. Затем он схватил телефонную трубку и воткнул штепсель в розетку сети оповещения, находившуюся позади него. Коротко доложил лейтенанту Рэке о случившемся. Замполит ответил, что немедленно прибудет на место происшествия.

Когда Рэке приехал, все уже стихло. Фриц провел замполита к контрольно-следовой полосе. Рэке подцепил палкой сигареты, затем попросил рассказать о случившемся во всех подробностях.

— Вы отвечали им? — спросил Рэке Фрица.

— Нет. Я думаю, они даже не заметили нас.

— Вы правильно действовали, товарищ Кан. Вас когда сменят?

Фриц посмотрел на часы и ответил:

— Через полчаса, товарищ лейтенант.

Подойдя к кустарнику, где находились Блок и шофер, Рэке и Фриц услышали со стороны деревни шаги.

— Это смена? — спросил Рэке.

Фриц отрицательно покачал головой.

Рэке подождал секунду, затем окликнул приближавшегося и спросил пароль.

— Это я, Восольский! — раздалось в ответ. — Идите сюда, товарищи, я задержал нарушителя.

В луче света карманного фонаря Рэке увидел учителя, крепко державшего за рукав незнакомого мужчину, которому на вид было лет тридцать. В другой руке незнакомца был чемодан.

— Обыщите этого человека и покараульте его, — приказал лейтенант Фрицу и обратился к Восольскому: — Подойдите поближе. Где вы его задержали?

— Около деревни. С полчаса назад. Он, наверно, перешел границу там, наверху, в лесу над обрывом. Я делал обход, а когда с той стороны взлетели сигнальные ракеты, появился он. Сначала он попытался бежать, но потом, видимо, передумал. Я знал, что здесь ваш пост, и поэтому сразу повел его сюда.

Рэке уточнил время задержания, поблагодарил Восольского и попросил его идти в деревню. В это время подошла смена. Рэке решил отослать шофера и доставить нарушителя границы вместе с Каном и Блоком на заставу.

— Вы откуда? — спросил Рэке незнакомца.

— Из Франкфурта. Вот уже два года хожу без работы. Одним воздухом сыт не будешь.

— Давно в дороге?

— Со вчерашнего утра. Я рассчитывал попасть сюда сегодня утром, но меня задержали на той стороне. Час назад меня доставили к границе и показали дорогу. Вы отправите меня обратно?

— Почему?

— Мне сказали, что вы или отправите меня назад, или посадите в тюрьму.

Рэке засмеялся.

— Ладно, поговорим об этом позже. А теперь пойдемте с вами.

* * *


Вот уже несколько дней в доме Манегольдов царила гробовая тишина. Ганни ходила бледная, растерянная, ни с кем не разговаривала.

Как-то вечером вся семья сидела за столом и ужинала. Ганни нехотя поковыряла вилкой мясо, потом отодвинула от себя тарелку и обхватила голову руками. Мать со страхом смотрела то на дочь, то на мужа. Она видела, что Франц с трудом сдерживает свой гнев.

И вот гроза разразилась. Манегольд ударил ручкой ножа по столу.

— Хватит с меня! Я хочу наконец знать, что с тобой происходит! Не разговаривает ни с кем! Не ест! Пока еще никто не отменял права родителей требовать у своих детей отчета! Почему Фриц не показывается? Вы что, поругались?

Ганни молчала. Заливаясь слезами, она уронила голову на стол. Манегольд заподозрил недоброе: «Не наделали ли оба глупостей?» Но он отогнал эту мысль и, быстро поднявшись, тряхнул Ганни за плечи.

— Встань и посмотри мне в глаза! И не пытайся лгать!

Ганни с плачем вырвалась из рук отца и выбежала из комнаты.

— Я сверну этому сопляку шею, а ты… — Он погрозил дочери кулаком и хотел было последовать за ней, но Лене остановила его:

— Успокойся, Франц! Я сама с ней поговорю. Манегольд в волнении замахал руками:

— «Успокойся»! Разве ты не видишь, что случилось? Твоя дочь попала в беду, а ты делаешь вид, будто тебя это не касается! Оставь меня!

Лене решительно остановила мужа:

— Перестань кричать! Ты знаешь, мы к этому не привыкли. Тебе всегда мерещится самое плохое. Иди и сядь. Ганни уже взрослая, сама знает, что ей делать!

— «Взрослая»! «Взрослая»! Я…

Лене не дала ему договорить и усадила на стул. Дрожащими от волнения руками он раскурил трубку. Затем, оглянувшись, увидел, что Лене исчезла.

Лене вошла в комнату дочери. Ганни лежала на кровати и плакала, уткнувшись головой в подушку. Лене присела на край кровати и ласково погладила дочь по голове.

— Не сердись на отца, Ганни. Ты же знаешь, какой он у нас крикун. Иди ко мне, расскажи все… Мы ведь всегда понимали друг друга. Ну, иди же…

Ганни бросилась к матери и, продолжая всхлипывать, спрятала лицо на ее груди.

— Это правда, что отец подумал?

Ганни увидела на лице матери выражение боязни и озабоченности.

— Нет!

— Но что с тобой? Вы поссорились с Фрицем? У молодых это бывает. Еще помиритесь, дитя мое. Ну, скажи же мне, что у вас. Тебе станет легче.

Ганни подняла голову. В ее глазах застыла невыносимая боль.

— Все кончено, мама, все… Фриц… Он… Мария видела его с этой, с берлинкой…

Лене Манегольд облегченно вздохнула: «Слава богу! Хорошо, что только это, а не другое…»

— Ты говорила с ним?

— Нет. Я не хочу с ним разговаривать!

— Ты все еще любишь его?

Ганни молчала. Она только крепче прижалась к матери и разрыдалась еще сильнее. Лене Манегольд все это было знакомо.

— Поплачь, доченька, тебе станет легче. Может, у вас еще все наладится. — С этими словами она вышла из комнаты.

* * *


Фриц Кан увидел, что свет в комнате Барбары погас. Значит, сейчас она выйдет. Сорвав стебелек травы, он взял его в рот. Уже десять минут он ждал Барбару в кустах, метрах в ста от ее дома. Идя к ней, он два раза останавливался и даже был близок к тому, чтобы вернуться. Но стоило ему подумать о Барбаре, представить ее лицо, как его благие намерения сразу пропадали. Фриц стыдился самого себя, вспоминая о Ганни. Ведь он любил ее: любил ее волосы, глаза, губы, голос, который иногда звучал печально, а потом снова становился звонким и веселым, ее тонкие руки…

Фриц лег на траву и закрыл глаза. «Со всем можно покончить одним махом, — подумал он. — Забыть все».

Послышались шаги.

— Фриц, ты здесь? — услышал он знакомый голос, и сразу беспокойные мысли оставили его. Не вставая, Фриц привлек девушку к себе и стал целовать.

— Извини, я заставила тебя ждать. Фрау Шуберт задержала меня.

— Пришла! Я так тебя ждал!

Он совсем близко увидел ее глаза. В них отражались звезды, которые, казалось, обещали ему самое большое счастье на свете.

— Какое счастье, что я встретил тебя, Барбара…

Она обняла его и печальным голосом спросила:

— Надолго ли? Скоро я уезжаю. И все будет, как и прежде. Не сломался бы тогда мой каблук, мы и не встретились бы.

— Нет! Мы будем писать друг другу. Не навечно же я здесь. Мы снова увидимся, да? Скажи мне «да»!

— Может быть… Ты быстро забудешь меня. Ведь ты пограничник и всюду бываешь. А девушки ведь всюду есть…

Фриц покачал головой:

— Нет, Барбара. Ты не должна так думать. Верь мне!

— Ах, все это не так просто, как кажется. Обещания давать легко, а еще легче их не сдерживать. Я ведь не первая у тебя. Та, другая, из деревни…

— Мы уже говорили об этом, Барбара. Сколько можно! Зачем ты меня мучаешь? Поговорим лучше о чем-нибудь другом.

Она сильнее прижалась к нему.

— Не сердись на меня. Я не хотела причинять тебе боль.

Оба замолчали и стали смотреть на звезды. Ее волосы нежно щекотали его, как тогда, на мосту. Фриц привлек девушку к себе и посмотрел ей в глаза.

— Барбара, любимая!

— Да, — взволнованно прошептала она. В этом коротком «да» он услышал ее ответ. Она легла на траву и поймала его руку. Выражение ее глаз говорило о многом. Фриц наклонился к ней и почувствовал ее горячее дыхание. Вдруг Барбара взяла его руку, лежавшую у нее на груди, и легонько отстранила. В ее глазах светились дьявольские огоньки.

— Я вчера видела эту, твою, в деревне. Что бы она сказала, если…

— Барбара! — Фриц оцепенел. Ему показалось, что на него вылили ведро холодной воды. Как она могла так сказать! В это мгновение он вдруг понял, кто она и кто он. Перед глазами Фрица появились печальные глаза Ганни.

Он высвободился из объятий Барбары, но она снова обняла его и привлекла к себе.

— Что ты? Да она забудет тебя, эта деревенская девчонка. Иди же… Жизнь так коротка! Я люблю тебя…

Фриц отвел ее руки.

— Ты… ты не должна была так говорить, Барбара! — Он посмотрел на нее. Она лежала совсем близко, красивая белокурая девушка, казавшаяся ему до сих пор воплощением красоты и счастья. — Я подлец… И все это ложь, — тихо произнес он. — Оставь меня, Барбара.

— Ах так! Теперь я все поняла. — Она поднялась на локтях. В ее голосе звучало презрение. — Потихоньку бегаешь от этой деревенской красавицы и ищешь у меня дешевых удовольствий?

— Барбара! — Фриц поднялся и отошел в сторону. Последние сомнения оставили его. — Какая же ты… Ну что ж, так мне и надо…

— Ах, Фриц! Я люблю тебя! — Всхлипывая, она опустилась на землю и закрыла лицо руками.

Фриц ушел. Он шагал все быстрее и быстрее. Достигнув вершины горы Хеллау, он бросился на траву. «Ищешь дешевых удовольствий!» Пережитое показалось ему скверным сном. Он смотрел в ночное небо и думал о Ганни. «Зачем я это сделал? Зачем?» Свежий ночной ветер не мог охладить его разгоряченного лица. Раскаяние пришло слишком поздно…

* * *


Уже начинало темнеть, когда лейтенант Рэке и ефрейтор. Клаус Зейферт отправились в путь. Посовещавшись с лейтенантом Кунертом, они решили установить на несколько дней наблюдение за предполагаемой тропинкой над часовней.

Предложил это Рэкё, и Берген согласился с ним. Рэке уже провел там, наверху, три ночи, но за это время ничего не произошло.

Прячась за кустарником, Рэке и Зейферт шли через лес. Неподалеку от того места, куда они направлялись, Рэке остановился и подозвал Зейферта.

— Товарищ ефрейтор, сейчас я ознакомлю вас с задачей. — С этими словами он показал рукой наверх. — Там, в скалах, есть тропинка, которая ведет на ту сторону. Возможно, что ею пользуются при переходе через границу. Мы должны установить за ней наблюдение. Сейчас мы пройдем около контрольно-следовой полосы. Вы спрячетесь слева от тропинки, а я — справа. Ваше место я вам покажу. Необходимо соблюдать полную тишину и постараться ничем не выдать своего присутствия.

Рэке вытащил из кармана моток шнура.

— Связь будем поддерживать с помощью вот этого шнура, — пояснил он. — Если кто-нибудь из нас что-то заметит, сразу подаст сигнал другому — дернет шнур. Если поблизости кто-нибудь появится, задержу его я. Огонь открывать только по моему приказу. Вопросы есть?

— Нет, товарищ лейтенант!

— Тогда вперед!

Когда на востоке стало светлеть, Рэке и Зейферт отправились в обратный путь. И в эту ночь ничего не случилось. Выйдя на шоссе, они с наслаждением закурили. Остаток пути прошли молча. Рэке размышлял: «Неужели все напрасно? Нет! Это необходимо в интересах охраны границы. Неудача не должна обескураживать».

Берген всю ночь провел на заставе, с нетерпением ожидая возвращения Рэке и Зейферта. Наконец они пришли. Замполит доложил о результатах ночного дежурства. Выслушав лейтенанта, Берген приказал:

— Наблюдение прекратим. Это уже четвертая безрезультатная ночь. Тропинку будем проверять время от времени.

Рэке кивнул:

— Да, нельзя сосредоточивать внимание только на этом участке. У нас ведь нет полной уверенности. Одни только предположения…

Придя к себе, Рэке быстро разделся и сразу же уснул.

— Проклятие! Ну и темно же сегодня, хоть глаз выколи, — прошептал Курт Улиг своему напарнику Эриху Унферихту. Курт не видел его, хотя тот сидел совсем близко. Оба держали оружие на коленях. На просеке было немного светлее, даже можно было различить очертания часовни.

В такие ночи оставалось полагаться только на собственный слух, но сегодня и это не помогало. Монотонный шелест листвы заглушал все остальные звуки. И только мысль о том, что через каких-нибудь два часа начнет светать, успокаивала Курта. Неожиданно Унферихт беспокойно заворочался.

— Ты чего?

— Сбегать бы надо…

— Давай, только недалеко.

— Не беспокойся, не заблужусь.

Улиг стал прислушиваться к удаляющимся шагам. Потом их заглушил шелест листьев. Улиг еще крепче сжал автомат в руках и стал напряженно всматриваться в темноту ночи…

Эрих перебросил карабин на другое плечо и осторожно двинулся по узкой тропинке, извивавшейся в кустах у опушки леса. Левой рукой он раздвигал ветки. Но только он собрался сойти с тропинки и войти в лес, как услышал шорох. Эрих остановился и снял карабин с плеча. Кто бы это мог быть? Человек? Зверь? Эрих замер. Вернуться или позвать Улига? Нет, это будет слишком долго. Несколько секунд он напряженно вслушивался, но ничего подозрительного больше не уловил. «Надо осмотреть это место», — решил он и двинулся дальше. Пройдя метров двадцать, снова остановился и прислушался. Никого! После этого он решительно свернул с тропинки и зашагал между стволами буков. В двух шагах ничего не было видно. Эрих протянул руку, чтобы не наткнуться на дерево, и прошел еще несколько шагов. Вдруг он испуганно отпрянул назад: его рука уперлась в человека. Он попытался вскинуть карабин, но не успел: на его голову обрушился сильный удар. Он потерял сознание. В ту же секунду — Эрих уже не видел и не слышал этого — чьи-то сильные руки схватили его и прижали к земле. Потом послышались быстро удаляющиеся шаги.

Прошло минут пятнадцать, а Эрих все не возвращался. Улиг забеспокоился. Он встал и пошел в том направлении, где скрылся Эрих.

— Эрих! — позвал он.

Никакого ответа. Улиг начал волноваться. Куда он мог запропаститься? Курт включил карманный фонарик и осветил кустарник. Испуганно отшатнулся: на тропинке увидел руку!

— Эрих! — крикнул Курт и бросился к лежащему на земле товарищу. Посветил фонарем.

Эрих не двигался. Курт послушал пульс: удары были редкими.

Улиг осветил лицо Эриха. Оно было искажено от боли. Крови не было видно. Вдруг рука Курта нащупала на голове Эриха громадную шишку. Значит, его чем-то ударили. Преступник, видимо, находится где-то поблизости!

Курт поднял автомат и несколько раз выстрелил вверх. Соседний часовой должен был услышать выстрелы и прийти на помощь. Бежать к телефону Курт не мог. Затем он выхватил из-за пояса ракетницу и, держа автомат наготове, выпустил ракету.

— Гады проклятые! — выругался Курт. Теперь оставалось одно — ждать помощи.

* * *


— Товарищ младший лейтенант, вставайте!

Берген вскочил:

— Что случилось?

— В Хеллау выстрелами подан сигнал «На помощь!». Часовой с вышки крикнул, что стреляли со стороны часовни. Он сейчас будет здесь!

— Поднимите по тревоге дежурную группу, разбудите Заперта и водителя! Сейчас иду!

Когда Берген прибыл на место происшествия, Унферихт уже пришел в себя. Берген выслушал Улига, потом обратился к Унферихту:

— Вы можете говорить, товарищ Унферихт?

— Да, мне уже лучше…

— Что случилось?

— Я немного отошел. Темень была непроглядная. Мне послышался шорох. Я сошел с тропинки, протянул руки вперед, чтобы не налететь на дерево, и в кого-то уперся.

Защититься не успел. Меня ударили чем-то. Дальше ничего не помню.

Поиски нарушителя ничего не дали. Преступник не оставил никаких следов. Даже Каро и тот, пройдя несколько шагов, жалобно заскулил и сел.

Час спустя прибыл майор Рихнер. Он осмотрел место происшествия и выслушал подробный доклад начальника заставы о случившемся. Рихнер приказал никому ничего не рассказывать, укрепить участок границы у Хеллау и установить усиленное наблюдение за деревней. Хотя ничего выяснить не удалось, все пришли к выводу, что на этом участке готовилось что-то опасное. Возможно, враг имел в Хеллау своего агента…

* * *


Фриц Кан сидел за столом и смотрел в одну точку. Ганни… Он теперь думал только о ней. Даже события последней ночи не заставили его забыть о своих переживаниях. Куда девалась его веселость!

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравия желаем, товарищ унтер-офицер!

Керн огляделся и увидел, что лица солдат необычно серьезны.

— Что тут у вас происходит? Хороните кого или за завтраком объелись?

Петер Блок с трудом сдерживал смех.

— Да ничего особенного, товарищ Керн. У нашего Фрица любовные страдания…

Фриц вскочил. Лицо его горело от возмущения.

— Какое тебе до этого дело! Ты… Клаус Зейферт усадил его:

— Не волнуйся, Фриц. — Он укоризненно посмотрел на Блока. — А ты попридержи свой язык, если ничего путного сказать не можешь. — Затем он снова повернулся к Керну: — Да, товарищ Керн, наш Кан уже несколько дней ходит сам не свой и ни с кем не разговаривает. Мы бы охотно помогли ему, но никто толком не знает, что случилось.

Керн сел напротив Фрица, но тот даже глаз не поднял.

— Ну, так что же с вами, товарищ Кан?

Фриц молчал. Керн понял, что с Каном творится что-то неладное. «Надо будет поговорить с ним наедине по душам, — решил Керн. — Может быть, он не хочет, чтобы все вмешивались в его личную жизнь»,

— Пойдемте со мной, товарищ Кан. Спокойно поговорим обо всем.

— Товарищ Керн…

— Ясно, ясно, — остановил Фрица Керн, — я не буду слишком любопытным.

Фриц поднялся. Оба вышли и уселись на траве под грушей за зданием заставы. Керн молчал.

Когда молчание стало тягостным, Фриц заговорил:

— Что много говорить! Я сам во всем виноват. Дурак!

— Девушка? Поссорились?

— Поссорились! Все кончено!

— Погоди, не все сразу. Давай по порядку. Что произошло?

Фриц прилег и начал жевать травинку.

— Ну ладно, так и быть… Но…

— Ясно. Все останется между нами.

Фриц начал сбивчиво рассказывать, как началось и чем закончилось его знакомство с Барбарой Френцель.

— Это все, — закончил Фриц. — Я теперь и сам не пойму, как все это получилось. Ее глаза… — Он повернулся на бок и посмотрел Керну в глаза. — Товарищ Керн, я… я и сам не знаю, что со мной случилось! Что мне делать?

— Судите сами. Девушка впервые видит молодого человека и через пять минут бросается ему на шею. Да она же по меньшей мере легкомысленное существо! Или вы верите в любовь с первого взгляда? Кто знает, что можно ожидать от такой любви… Я бы на вашем месте был более осторожным.

— Но она чертовски красива!.. А я…

— А вы вели себя как ветрогон. Это должно послужить вам хорошим уроком.

Фриц опустил голову:

— Я все прекрасно понимаю…

— А как вы сейчас относитесь к этой Барбаре?

— Чтоб мои глаза ее больше не видели!

— Ганни знает об этом?

— Если бы знала!

— Что же вы собираетесь делать?

— Что мне делать? Подам рапорт о переводе в другую часть. Мне теперь лучше не попадаться ей на глаза.

Керн, услышав эти слова, сначала не нашелся, что сказать, но потом решительно произнес:

— Не мелите чепухи, Фриц! Это малодушие! Сами заварили кашу, а теперь удрать хотите. Отделение, застава, товарищи больше не интересуют вас? О переводе не может быть и речи!

— Что же мне тогда делать? — робко спросил Фриц.

— Вы должны поговорить с ней. Скажите ей всю правду, и тогда, может быть, опять все наладится. Вы просто обязаны это сделать, товарищ Кан. Или вы хотите, чтобы все показывали на пограничников пальцем? Смотрите, мол, какие они: сначала вскружат девушке голову, а потом бросают!

— Все это я понимаю. Но она и слушать меня не станет.

Керн взял Фрица за руку:

— Послушайте, не будьте трусом. Вы любите ее или нет?

— Да…

— Хорошо, завтра вечером вместе поедем в Хеллау. И не надо вешать нос. Выше голову!

* * *


Лотар Гресе, стоя на наблюдательной вышке, прислонился к перилам и стал осматривать в бинокль местность по ту сторону границы. Двое мужчин с полчаса постояли на холме и потом ушли. Больше никто не появлялся. За две последние недели его познакомили с участком границы. С замполитом он обошел контрольно-следовую полосу, а его командир отделения унтер-офицер Рихтер показал ему проходы к постам. Лотар старался все запомнить и делал вид, что служба на границе не так тяжела, однако к лазанью по скалам нужно было привыкнуть.

Рядом с ним стоял старший наряда ефрейтор Зейферт. Клаус понимал, что молодому солдату служба пограничника в новинку, и поэтому обращал внимание на каждую мелочь.

Клаус тронул Лотара за плечо.

— Дай-ка бинокль, я сам понаблюдаю. И слушай, что я тебе скажу. Смотри вокруг и все примечай. Не упускай из виду ни одного кустика, ни одного дерева. Где они стоят, как растут. И не только на той стороне, но и здесь. Это важно. Любое изменение может что-то означать. Ты должен изучить местность до мельчайших подробностей. Только тогда ты сможешь прийти на участок и сразу заметить какие-то изменения. Для нас это особенно важно, потому что здесь, на нашем участке, можно осуществлять прямую визуальную связь с той стороной. Ясно?

— Ясно. — Гресе протянул Клаусу бинокль. — Только за один день все это, конечно, не усвоишь.

— И еще одно. Если что-нибудь заметишь, не обнаруживай себя. Притаись и наблюдай. Не выдавай своего присутствия ни одним движением. Например, увидел на той стороне притаившегося таможенника — посмотри в бинокль, заметь место и наблюдай за ним. Но незаметно. Он не должен знать, что его обнаружили. Понял?

— Понял. Но я же должен смотреть туда.

— Ясное дело! Прежде всего ты должен замаскироваться. Стекла бинокля блестят на солнце, поэтому его надо направить так, чтобы наблюдать краем линзы. А если ты еще сбоку прикроешь стекло рукой, он не поймет, куда ты смотришь. Но всегда время от времени смотри в другую сторону или показывай куда-нибудь рукой. А может быть и так: ты обнаружил кого-то на той стороне. Тогда вставай и иди к постовому домику. В нем темно, и ты сможешь наблюдать через окно, оставаясь незамеченным. Тот, на той стороне, будет думать, что ты устал и пошел отдохнуть. Бинокль никогда не высовывай из окна: солнце не должно светить прямо в стекла.

Гресе с удивлением смотрел на Клауса.

— Да ты, оказывается, тертый калач!

— Хочешь стать настоящим пограничником — постоянно учись. Ты должен быть на голову выше любого нарушителя границы, иначе ты будешь только называться пограничником.

Разговор оборвался. Оба занялись делом. Так прошел, наверное, час. Легкий ветерок донес из деревни звуки рояля. Лотар легко узнал: английский вальс. В это время на той стороне, на холме, появился таможенник.

— Смотри-ка, Клаус!

Оба стали наблюдать за таможенником. Тот постоял немного, помахал рукой в направлении наблюдательной вышки, прокричал что-то и ушел.

— Что ему нужно? — спросил Лотар.

— Они часто подходят к границе и изображают из себя добрых парней. А когда видят, что ты не обращаешь на них никакого внимания, начинают ругаться.

Лотар снова прислушался к звукам рояля. Теперь играли нечто странное. Высокие и низкие звуки, сменяя друг друга, образовывали интервалы.

— Что это он играет? — спросил Лотар.

Клаус, не отрывая бинокля от глаз, ответил:

— Кто его знает! Наверно, какой-нибудь болван без устали колотит по расстроенному роялю…

Лотар стал слушать еще внимательнее. Долетавшие до него звуки что-то напоминали ему. Короткий, короткий, длинный, короткий, длинный… И вдруг его осенило:

— Клаус, послушай, да это же морзянка!

Зейферт опустил бинокль и вопросительно посмотрел на Лотара.

— Какая еще морзянка? Тебе приснилось, что ли?

— Да ты послушай!

Клаус наконец понял, в чем дело.

— Ты уверен? Азбуку Морзе знаешь?

— Да!

Клаус схватил журнал наблюдений и приказал:

— Диктуй, записываю!

— «В-н-и-м-а-н-и-е, о-с-т-о-р-о-ж-н-о…»

Вскоре игравший переключился на фокстрот. Клаус с волнением прочитал записанный текст: «Внимание, осторожно, пятый день».

— Вот это да! Что же все это значит? Мы должны немедленно доложить! — прошептал Лотар.

— Погоди. Ты слышал, где играли?

— Кажется, в домике на окраине.

Клаус лихорадочно соображал: «Что предпринять? Видно, готовится какая-то пакость, определенно почище обычного нарушения границы! Вполне возможно, что пограничные телефонные переговоры подслушиваются. Как же сообщить командиру? Может быть… Да, другого выхода нет. Пусть это будет слишком осторожно, но зато наверняка». Клаус передал бинокль Лотару.

— Продолжай наблюдение. Особенно внимательно следи за опушкой леса.

Клаус подождал еще минуту, потом зашел в постовой домик, торопливо позвонил. К телефону подошел дежурный. Клаус попросил Бергена:

— Товарищ младший лейтенант, докладывает ефрейтор Зейферт. Мне плохо… не могу стоять. Разрешите смениться.

— Вы можете идти?

— Нет. Если бы мотоцикл с коляской…

— Хорошо. Через десять минут вас сменят. Продержитесь?

— Да.

Через двадцать минут Клаус докладывал командиру:

— Товарищ младший лейтенант, ефрейтор Зейферт прибыл в связи с чрезвычайным происшествием! У меня важные сведения!

Удивлению Бергена не было границ.

— Я полагал, вы больны. Что случилось?

— Я не болен. Я должен был немедленно прибыть сюда, чтобы доложить обо всем.

— Слушаю вас!

Волнение охватило Бергена, когда он выслушал доклад ефрейтора.

— Вполне возможно, товарищ младший лейтенант, что наши телефонные переговоры подслушиваются. Поэтому-то я и врал по телефону насчет болезни.

— Вы правильно действовали, товарищ ефрейтор! Немедленно позовите дежурного. Сами никуда не отлучайтесь. И никому ни слова. Ясно?

— Так точно, товарищ младший лейтенант! Прочитав записанный текст в журнале наблюдений,

Рэке серьезно посмотрел на Бергена.

— Это подтверждает наши подозрения. Нужно немедленно действовать!

Берген подошел к телефону, связался с командиром, затем с лейтенантом Кунертом. Вошел дежурный. Берген коротко приказал:

— Из расположения никого не выпускать! Всех, кто сейчас в увольнении, вызвать на заставу! Командиров взводов ко мне!

…Восемнадцать часов. Совещание подходило к концу. Здесь были Берген, Рэке, Кунерт и капитан Штейн, а также лейтенант Келер из министерства госбезопасности. Каждый высказал свое предположение о возможных действиях врага. Майор Рихнер говорил последним.

— Товарищи офицеры! — начал он. — События последних дней на участке границы Франкенроде заставляют нас предположить, что враг активизирует свою деятельность. Сегодняшний случай подтверждает это. Видимо, в Хеллау существует группа агентов врага, которая имеет непосредственную связь с Западной Германией. Об этом говорят перехваченные сигналы. Цели и намерения врага нам пока не известны, но содержание и способ передачи информации позволяют сделать вывод, что это опасный враг и что, вероятно, в ближайшую или последующую ночь следует ждать с его стороны решительных действий. В Хеллау много роялей, но только три из них находятся в домах, стоящих на окраине. Под подозрением дома каменщика Райхельта, извозчика Лебша и учителя Восольского. Проверять этих лиц сейчас не имеет смысла, так как это не поможет нам установить, кто из них подавал сигналы. Мы должны поймать преступника с поличным. Я приказываю…

И Рихнер подробно изложил план действий в предстоящую ночь. В конце своего выступления майор напомнил всем офицерам:

— Еще раз повторяю: малейшая неосторожность, ничтожная ошибка с нашей стороны — и операция сорвется. Есть еще вопросы? Нет! Тогда — за дело. Вы свободны, товарищи!

* * *


Постороннему человеку могло показаться, что на заставе, как и обычно, спокойно. Однако в казармах, после того как командир поговорил с пограничниками и дал понять, что ночью им, возможно, придется выполнить важную задачу и что поэтому все должны находиться в боевой готовности, царила довольно напряженная атмосфера. Клаус Зейферт был одним из немногих, кто знал, в чем дело. Но он молчал. Все чувствовали, что на этот раз предстоит что-то серьезное.

Фриц Кан посмотрел на часы. Оставалось три минуты. К девятнадцати часам все уже должны быть готовы. Но Фрица не захватило общее волнение, он оставался равнодушным. Унтер-офицер Керн подошел к нему.

— Мне жаль, товарищ Кан, но, видно, наша поездка сегодня не состоится.

— Может быть, так даже лучше. Я все равно ничего хорошего от нее не жду.

— Не беспокойся: отложить — это не отменить. Фриц покачал головой:

— Вот увидите, что я прав. И вообще я не могу туда идти: старик вышвырнет меня.

— Не волнуйся, все образуется. Ну, выше голову! А то ты совсем скис.

Фриц молчал.

Небо затянули облака, и темнота наступила раньше, чем обычно. Постовые пары одна за другой выходили с заставы через запасный выход и исчезали в лесу. У всех было одно направление — Хеллау. Только два человека пошли обычным маршрутом — на смену часовых на наблюдательной вышке. Ничто не должно было вызвать подозрения. Последними заставу покинули Берген, Унферихт и Кан. На заставе осталось всего несколько человек под командованием ротного фельдфебеля.

* * *


Берген лежал вместе с Каном и Унферихтом неподалеку от часовни. Он в сотый раз смотрел на часы и спрашивал себя, все ли сделано. Участок от Росберга до наблюдательной вышки за Хеллау был оцеплен, а вокруг городка выставлены посты. Здесь, наверху, где лес вплотную подходил к Хеллау, расположилась большая часть постов. У телефона в здании ратуши находился дежурный, здесь же были и офицеры госбезопасности. На нескольких участках были установлены сигнальные приборы; непосредственно за ними залегла резервная группа.

Большего сделать наличными силами было нельзя. Здесь уж никто не мог проскользнуть.

Берген проклинал ветер: шум листьев заглушал все остальные звуки. «Он лучше бы разогнал облака, тогда было бы лучше видно. Через полтора часа начнет светать, и тогда придется прервать операцию», — думал Берген. Вдруг он вспомнил, что в перехваченном донесении речь шла о каком-то пятом дне. Что бы это могло означать? Может быть, враг запланировал операцию на пятый день? Но с какого числа считать этот пятый день?

Церковные часы пробили час ночи. Унтер-офицер Рихтер, который вместе с солдатом Блоком лежал у выступа леса, ближе всего подходившего к Хеллау, тоже слышал бой часов. Он знал, что в двухстах метрах справа от них залег ближайший пост, а младший лейтенант находился около часовни. Слева от того места, где лежал Рихтер, было установлено сигнальное устройство, а немного дальше, в сторону часовни, — еще одно. Стоило нарушителю задеть протянутый над землей провод — и в воздух взлетела бы ракета.

Поля пшеницы, пересеченные рядами кустов, сбегали вниз. Справа тянулись луга и выгоны для скота.

Приказ командира гласил: нарушителя границы взять бесшумно. Оружие использовать лишь как последнее средство и в случае самозащиты. Рихтер осторожно толкнул Блока, наблюдавшего с другой стороны:

— Как там у тебя?

— Все спокойно.

— Самое главное следи за… — Он не успел договорить. Сухой треск взлетевшей ракеты заставил его резко повернуться. Сигнал! Рихтер успел заметить, как метрах в ста от него кто-то бросился на землю. Почти в ту же секунду Рихтер вскочил, мгновенно взвел затвор автомата и крикнул Блоку:

— Вперед, за мной!

* * *


Человек бесшумно спускался по склону. Иногда под его ногами с треском ломались сухие ветки или шуршали листья. Он не знал, радоваться темноте или проклинать ее. Хорошо, что ветер заглушал все остальные звуки. Вытянув руки вперед, он осторожно спускался вниз. В темноте он не мог ориентироваться и поэтому не замечал, как все больше и больше уклонялся вправо от первоначального направления.

«Вот здесь уже должна быть опушка леса». Впереди показался слабый просвет. «Дальше, видимо, Хеллау. А где же часовня? — Человек испугался: — Неужели сбился с пути? Как раз здесь должна быть просека, а наверху, где она кончается, — часовня. Ничего похожего…»

В замешательстве человек остановился. Теперь он не мог установить, уклонился он вправо или влево. Беззвучное проклятие слетело с его губ. Несколько минут он стоял неподвижно, прислушиваясь и раздумывая. Возвращаться назад ни с чем? Невозможно! Идти дальше по опушке леса? Он отбросил и эту мысль. Его могли обнаружить. Но где же эта проклятая часовня? Времени было в обрез. Оставалось одно: выйти из леса, чтобы установить свое местонахождение. Бесшумно опустившись на землю, человек пополз через кусты на опушку. Преодолевая метр за метром, он дополз до поля пшеницы, осторожно приподнялся и осмотрелся. Справа увидел знакомые очертания выступа леса, слева — деревня. Часовня должна быть там! Сделав еще шаг вперед, он вдруг почувствовал, что уперся грудью в какое-то препятствие. Леденящий душу страх охватил его. Он отпрянул назад с таким ощущением, будто только что схватился рукой за провод высокого напряжения. Поздно! Проволока, видимо, зацепилась за пуговицу куртки. Рядом из какой-то трубы вверх с шипением вырвалась белая ракета. Она еще не успела осветить все вокруг, а он уже слился с землей. Сердце бешено колотилось. «Вперед, за мной!» — услышал он. Смысл этих слов не сразу дошел до его сознания. Кто-то бежал в его сторону. Вспыхнул и забегал между лесом и полем луч света. Дорога назад была отрезана. Смертельный страх погнал его вперед. Рядом тянулась темная полоска. Это была полевая межа. Руки человека вцепились в землю, и он ловко, словно змея, пополз вперед. Вдруг неподвижно замер: сбоку что-то зашуршало. Неужели они так близко? Зубы стучали от страха. Он вытащил из кармана пистолет.

Что же это было? Шорох удалялся. Однако шаги справа приближались. Он снял пистолет с предохранителя и в то же мгновение прижался к земле: в небо снова взлетела ракета. Она осветила все вокруг дрожащим, призрачным светом. Шаги уже раздавались всего в каких-нибудь десяти метрах от него. Он услышал голоса.

— Туда! Стой! Стой!

Шаги стали удаляться. Человек не сразу уловил смысл происходящего, но понял, что появился шанс на спасение. Прочь, прочь отсюда! Он полз, пока не достиг кустарника. С опушки леса доносились голоса. Значит, туда нельзя. Непонятно, как ему удалось проскочить через целую цепь постов! Он немного приподнялся и осмотрелся. Лес остался позади, намного дальше, чем он предполагал. Впереди виднелись первые дома деревни. Оставалась только одна возможность спастись: двигаться быстрее вон к тому дому. Лежать здесь или ползти назад было равносильно самоубийству.

Человек схватился за карман: пусто! Пистолет! Видимо, он потерял его, когда полз. В бессильной ярости он сжал кулаки. Черт с ним! Все равно они его не схватят! Он будет обороняться голыми руками, перегрызет горло зубами тому, кто нападет на него.

Человек торопливо пополз, прячась за каждым кустиком. Он знал, где стоит дом, в котором жил агент «43». Вдруг он остановился. А что, если его уже ждут там? Придется рисковать, другого выхода нет. Скорее добраться до дома на окраине, попасть в комнату внизу слева. А вдруг его нет дома? Но к чему все эти колебания! Нужно торопиться. Он ловко перемахнул через забор и пополз, прижимаясь к стене. А вот и окно внизу слева. Оно было открыто.

Была дорога каждая секунда: отовсюду раздавались шаги. В доме напротив зажегся свет. С кошачьей ловкостью он вскочил на подоконник и спрыгнул в комнату.

— Я у Келера? — спросил он.

Ответа не последовало. Человек осторожно шагнул вперед и сразу отпрянул. Чья-то рука схватила его за горло, в грудь уперся ствол пистолета.

— Я у Келера? — переспросил он. — Да перестаньте душить! Они чуть не схватили меня сейчас. Мы должны бежать отсюда!

Пальцы у него на горле разжались. Кто-то в темноте прошипел:

— Идиот! Прийти сюда! Я прикончу вас сейчас! Мы в ловушке, Ютта! Закрой окно!

— Мне ничего не оставалось. Возвращаться было поздно: они отрезали мне путь назад…

— Черт возьми, этого только недоставало! Вы еще ответите за это!

— Делайте что хотите, только уберите этот пистолет. Помогите мне, пока еще не поздно.

На секунду воцарилось молчание.

— Слушайте меня внимательно! — заговорил хозяин. — Я здесь вне подозрения. Никому не бросится в глаза, если я сейчас выйду из дому. Вы хотя бы следы за собой замели?

— Да, — солгал человек.

— Вы будете ждать меня здесь. Я сейчас иду. Все подготовлено. Через пять минут будет фейерверк. Как только загорится, воспользуйтесь замешательством и идите прямо к границе. В случае необходимости применяйте силу! Я вас догоню. Если загорится хорошо, мы проскочим. Ясно?

— Пистолет… Я потерял его…

— Идиот! Кто вас послал? Лучше бы вы сидели там. Ютта, дай ему свой или нет, лучше оставь у себя. Этот от страха едва живой!

Хозяин от ярости чуть не ударил человека кулаком по лицу, но вовремя сдержался: тот был ему еще нужен. Хозяин понимал, что им обоим не прорваться напрямую через границу. А этот знал тропинку, которая вела через поля к Росбергу.

Нужно было спешить. Скоро наступит рассвет — и тогда все пропало. У агента «43» все уже было готово к поджогу.

— Значит, как только загорится, ясно? Желаю удачи!

Агент «43» закрыл за собой дверь и выскользнул на улицу. С опушки леса доносились голоса. В деревне было тихо. Осмотревшись, он открыл дверь и вбежал на второй этаж. В темноте нащупал дверь учительской и открыл замок отмычкой. Войдя в комнату, лихорадочно собрал в кучу книги и карты и вылил на нее бутылку бензина. Он уже собирался было чиркнуть спичкой, но вовремя сообразил, что бензин вспыхнет моментально, а ему надо успеть выбежать из школы раньше, чем комнату охватит пламя. Вырвав из книги несколько страниц, он скрутил из них длинный жгут и воткнул его одним концом в облитые бензином книги. Еще раз убедившись, что теперь все сделано как нужно, зажег спичку и поднес ее к жгуту. Теперь прочь отсюда! В несколько прыжков он сбежал вниз по лестнице, рванул дверь на себя и оцепенел: перед ним стояла темная фигура. Он выхватил из кармана пистолет…

* * *


«Вперед за мной!» Этот приказ заставил Петера Блока стремительно подняться. Он едва поспевал за унтер-офицером. На бегу перезарядил карабин. Рихтер бежал в нескольких шагах впереди Блока. Луч его фонаря метался из стороны в сторону, освещая пространство между полем и лесом. Нарушитель должен был быть где-то здесь.

Рихтер замедлил бег. В это мгновение в поле что-то зашуршало и в небо с шипением снова взлетела ракета: сработало второе сигнальное устройство. Блок заметил, как по открытому пространству к лесу метнулась тень.

— Туда! Стой! Стой!

Мысль Рихтера лихорадочно работала. Стрелять только в крайнем случае! Как раз сейчас ничего другого не оставалось. Ракета еще догорала вверху, когда тишину ночи разорвали первые выстрелы из автомата Рихтера. По треску веток он понял, что нарушитель побежал.

Унтер-офицер направил автомат в ту сторону, где при свете ракеты успел увидеть дрожащие ветки кустов, и два раза прострочил по этому месту. Пули, попадая в камни, с визгом рикошетировали. Рихтер и Блок бросились вперед, в кусты, держа оружие наготове. Слева к ним приближались шаги. Там кто-то включил фонарик.

Вдруг луч фонарика Рихтера выхватил из темноты неподвижно лежащее на земле тело. Это была собака. Рихтер стал смотреть на мертвое животное.

Подошел Берген с двумя пограничниками. С одного взгляда понял все. Посмотрел на Рихтера. Тот все еще стоял неподвижно, чувствуя на себе уничтожающий взгляд Бергена.

— Как это могло случиться, товарищ унтер-офицер? — Голос младшего лейтенанта звучал жестко и сухо. — Ну что же, теперь операцию можно прервать!

Рихтер заговорил срывающимся голосом:

— Товарищ младший лейтенант… — Коротко он доложил, что произошло. — Собака, наверное, была поблизости, когда взлетела первая ракета. Она, видимо, испугалась ракеты и бросилась прочь через поле. А когда бежала, зацепила за проволоку, и вылетела вторая ракета. Потом она рванулась к лесу. Остальное вы знаете.

Берген подошел к Рихтеру вплотную.

— Вы уверены, что видели человека? Подумайте хорошо, прежде чем отвечать.

— Так точно! — прозвучал ответ.

— Вы знаете, что многое зависит от этого ответа?

— Так точно!

— Немедленно займите позицию там, где увидели нарушителя. Еще одно: откуда он шел?

— Сверху, из леса.

— Почему вы так считаете?

— Он стоял лицом к Хеллау, когда выстрелила ракета.

— Хорошо. По местам!

Берген приказал ввести в дело резервную группу и отрезать нарушителю путь к отступлению. Возможно, нарушитель прятался сейчас в поле и ждал удобного момента для бегства или же он уже добрался до Хеллау.

«Лебш, Райхельт, Восольский…» Берген мысленно перебирал фамилии. Все трое жили в той части деревни, которая ближе всего подходила к границе. Берген попытался поставить себя на место нарушителя. «Что бы я стал делать? Испугался бы. И конечно, попытался бы ускользнуть…»

Возможно, последует еще одна попытка прорваться через границу, определенно силой оружия и, конечно, сейчас, пока еще темно. Враг скорее всего выберет кратчайший путь — через кустарник за наблюдательной вышкой, потому что до рассвета уже недалеко.

Берген твердо решил продолжать операцию. Теперь всем постам надо было дать новое задание. Осмотр места, где Рихтер увидел нарушителя, ничего не дал. Больше нельзя было терять ни минуты. Доложив командиру о предпринимаемых мерах по пограничной телефонной сети оповещения, Берген бросил на ходу сопровождавшему его пограничнику:

— Вперед, за мной!

Прячась за кустами, они побежали вправо. Каждый пост получал новое задание. Они уже были метров на триста выше наблюдательной вышки, когда вдруг Унферихт от неожиданности вскрикнул:

— Товарищ младший лейтенант, смотрите! Хеллау горит!

Берген резко повернулся. Увидел красное зарево над городком, стиснул зубы. «Бандиты, — выругался он про себя, — ну берегитесь, это вам так не пройдет!»

В Хеллау завыла сирена. Вспыхнули уличные фонари.

— Это поджог. Они явно хотят воспользоваться замешательством! Следите за кустарником. Они могут появиться здесь в любую минуту. За мной! — крикнул Берген.

Кустарник тянулся от окраины городка до границы, его-то и нужно было сейчас занять.

Фриц бежал рядом с Бергеном, Унферихт — в нескольких шагах от них.

Впереди вырастала темная стена кустарника. Отдельные кусты становились все больше и больше, возвышаясь над горизонтом. Неожиданно Фриц Кан резко остановился, заметив в слабом отблеске пожара светлое пятно. Он вскинул автомат и взвел затвор.

— Смотрите там, в кустах! — крикнул он.

Берген включил фонарь. Луч света выхватил из темноты женщину. Она стояла в зарослях, куда показывал Фриц. В вытянутой руке ее чернел пистолет. Берген увидел его, но было уже поздно…

Фриц сразу узнал ее.

— Барбара! — закричал он.

В одно мгновение ему все стало ясно. В его крике слышались отчаяние и ненависть.

Раздалось несколько выстрелов подряд. Фриц что было сил бросился к Бергену и сбил его. Внезапно резкий удар в правое плечо свалил Фрица с ног. Горячая струя воздуха обдала лицо.

Падая, Берген выронил фонарь, но Фриц по-прежнему отчетливо видел светлое пятно. Он прицелился, потом резко нажал на спусковой крючок. Автомат задрожал в руках. Вдруг светлое пятно начало вращаться перед его глазами, расплываться и, наконец, исчезло совсем. Последние пули, вылетевшие из ствола его автомата, впились в землю совсем рядом с ним. Фриц со стоном повалился на бок.

Берген видел, как рухнул Фриц, роняя автомат. Сзади кто-то рванулся в кустарник. От границы к ним на помощь уже бежали часовые.

Унферихт, находившийся в нескольких шагах от Бергена, видел, как метнулся луч фонаря и как упали младший лейтенант и Фриц. Услышав выстрелы, он пригнулся и, не раздумывая, бросился вперед.

Вдруг он заметил в стороне перекошенное от страха лицо человека. В руках у неизвестного блеснул нож. Но пограничник оказался проворнее. Он ловко увернулся и изо всех сил ударил неизвестного в грудь прикладом карабина. Тот свалился. Нож выпал у него из руки. Отпрыгнув назад, Унферихт направил на него ствол карабина и крикнул:

— Руки в стороны! Лежать и не двигаться!

Берген, видевший эту схватку, облегченно вздохнул. «Хорошо, хоть живым попался», — подумал он.

В это время подбежали спешившие на помощь часовые. Только теперь Берген посмотрел в ту сторону, где лежала убитая девушка. Это была берлинка. «Значит, все-таки Восольский!» — пронеслось у него в голове.

— Солдат Унферихт! Охранять нарушителя! — приказал Берген. — Солдат Молиг, к бургомистру! Пусть немедленно присылает «скорую помощь»! Капитану Штейну доложить: один нарушитель схвачен, другой убит; учитель Восольский, возможно, бежал. Операция продолжается. По местам! Ефрейтор Элькнер, ко мне!

Берген осветил девушку. Да, здесь уже ничего нельзя было сделать: очередь из автомата Фрица прошила ей грудь. Но почему Фриц крикнул «Барбара»? Откуда он ее знает? Эти вопросы требовали ответа. Что с Каном? Берген быстро подошел к нему. На правом плече Фрица расплылось темно-красное пятно. Берген расстегнул китель. Да, ефрейтор вовремя подоспел к нему на помощь: возможно, что своими решительными действиями он спас жизнь своему командиру.

— Товарищ Элькнер, быстро ваш индивидуальный пакет!

Он кое-как перевязал Фрица. Если «скорая помощь» приедет быстро, за жизнь раненого можно не опасаться. «Это не пройдет вам даром, мерзавцы!» — выругался про себя Берген.

Фрица осторожно положили на ветки. Теперь Берген занялся нарушителем. Тот лежал на земле, раскинув руки в стороны.

— Держите крепче, я сейчас обыщу его.

Берген нашел у него резиновый мяч с наконечником, трубочку из синтетического материала и большой ключ. Черт возьми, да ведь это же ключ от часовни!

Вдруг нарушитель поднял голову, пытаясь захватить ртом угол воротника рубашки. Берген заметил это. Схватив его за волосы, он резко рванул голову назад. Осторожно прощупав воротник, Берген обнаружил в нем маленькую ампулу с ядом.

— Мерзавец! — Берген оторвал воротник рубашки и положил его под кусты. Левая рука нарушителя была в крови. Видимо, и ему досталось. Берген встал.

— Товарищ Элькнер, перевяжите этого, у него пулевая рана на левой руке.

Только сейчас Берген вспомнил о своем автомате, он лежал в траве в нескольких шагах от него.

Теперь нужно было сообщить обо всем сотрудникам министерства госбезопасности. Приказав не спускать глаз с нарушителя, Берген направился в Хеллау.

Около ратуши он увидел автомобиль командира. Доложил о случившемся.

— Зайдемте в здание. С остальным теперь будет проще, — сказал майор Рихнер.

Берген, входя в ратушу, успел заметить, что пожар в Хеллау уже потушен.

Юрген Корн проснулся в тот самый момент, когда в небо взлетели первые ракеты, а вслед за ними тишину ночи разорвала автоматная очередь. Он вскочил и побежал к окну. Но что это?

Юрген быстро оделся. Тихо, чтобы не услышали родители, вышел из дому. На улице было темно: освещение выключалось в одиннадцать вечера. Юрген почувствовал, что происходит что-то серьезное.

На окраине городка со стороны Франкенроде его кто-то окликнул: «Стой! Остановись!» — и осветил лицо фонариком.

— Ах, это ты, Юрген? Что ты здесь делаешь так поздно?

Фонарь погас. Юрген узнал Керна. Тот подошел к нему.

— Услыхал выстрелы и решил посмотреть, что случилось.

— Лучше будет, если ты пойдешь домой, — посоветовал ему Керн. — Сегодня здесь может состояться не очень веселое представление. Иди. Больше тебе ничего не скажу: не имею права.

— Ты, может, думаешь, я боюсь?

— Не говори глупостей! Ты понимаешь, о чем я говорю. Тебе нельзя оставаться здесь! Иди. У тебя еще будет время узнать, что случилось.

— Ну ладно, — согласился Юрген. Но на самом деле он и не думал уходить домой. Прижимаясь к стенам домов, пошел по улице, ведущей к спортивной площадке. Вдруг где-то совсем рядом послышались торопливые, осторожные шаги. Юрген замер. Прислушался. Кто-то проскочил мимо него и вошел в школу. Юргену в темноте не удалось разглядеть, кто это был. Он стал наблюдать. Что может понадобиться ночью в школе? В одном из окон появился слабый свет, как будто кто-то зажег спичку. Все это показалось Юргену очень странным. Он подошел поближе к зданию и услышал, как кто-то спускался по лестнице. Вдруг дверь резко распахнулась, и на улицу выбежал человек. Юрген узнал его: это был Восольский. А дальше Юрген увидел таксе, от чего не мог прийти в себя несколько мгновений. В руке у учителя блеснул пистолет. Юрген испуганно отпрянул назад.

Подняв пистолет, Восольский шел прямо на него.

— Молчать! Руки вверх! — прошипел он.

Сердце у Юргена бешено заколотилось. Он медленно поднял руки. Учитель?! Но пистолет объяснил ему все.

В это мгновение раздался глухой удар: на верхнем этаже школы со звоном разлетелось оконное стекло, и из окна выплеснулись красные языки пламени. Юрген хотел было крикнуть, позвать на помощь, но Восольский опередил его. Он одним прыжком подскочил к нему и сильно ударил в живот. У Юргена перехватило дыхание, он скорчился от боли. А учитель уже мчался по переулку.

Юрген, придя в себя и забыв о том, что у Восольского пистолет, бросился за ним.

— Пожар! — кричал Юрген. — Пожар! Сюда! Восольский поджег школу! Сюда!

Юрген изо всех сил старался догнать Восольского, который бежал впереди него. До окраины городка оставалось совсем немного. Всего два-три шага отделяли Юргена от учителя. Вдруг Восольский остановился, повернулся к Юргену и выстрелил в него. Юрген, словно пантера, набросился на Восольского и выбил пистолет из рук. Юноша не рассчитал прыжка и вместе с учителем свалился на землю. Завязалась жестокая схватка. Восольский превосходил своего противника в силе, но Юрген оказался более ловким, к тому же гнев придал ему мужества.

— Сюда! Сюда! — кричал Юрген, крепко держа Восольского.

По улице бежали пограничники. Юрген уже с трудом удерживал учителя, предпринимавшего отчаянные попытки вырваться. Вдруг он почувствовал, что его горло сжала рука. Юрген впился в нее зубами. Разъяренный Восольский отдернул ее. В этот момент пришло спасение. Увидев пограничников, Юрген еще раз крикнул:

— Сюда! Восольский поджег школу!

* * *


Вальдауэр и Гресе лежали за Хеллау, там, где начиналась тропинка, которая через скалы вела к Росбергу, и с напряжением всматривались в темноту: несколько минут назад около часовни что-то произошло. Вальдауэру не терпелось узнать, в чем дело. С каким удовольствием побежал бы он туда! Но приказ есть приказ. Вдруг из деревни донесся глухой взрыв. Вальдауэр повернулся и увидел зарево. Схватился за автомат и вскочил. Где-то совсем рядом раздался крик: «Пожар! Сюда! Восольский поджег…»

Что могло случиться? Судя по направлению, горела школа. Что означал этот крик? Восольский? Вальдауэр услышал топот ног по переулку, затем раздался выстрел. Кто-то упал — и снова крик: «Сюда!»

— Вперед! — приказал Вальдауэр Гресе и первым побежал на зов. «Сюда!» — услышал он снова.

Через несколько шагов он увидел катающихся по земле людей. Вальдауэр бросился к ним. На бегу включил фонарь. Он сразу узнал обоих. Рядом с борющимися валялся пистолет. Юрген крикнул:

— Он поджег школу!

Вальдауэр схватил Восольского за воротник и с силой рванул его. В то же мгновение учитель вцепился ему в горло. Вальдауэр отбросил в сторону автомат и правой рукой, словно молотом, ударил Восольского в лицо. Учитель упал на землю.

— Вот тебе, гад! За горло хватать вздумал! — прохрипел Вальдауэр.

Тем временем в Хеллау завыла сирена. Со стороны границы снова загремели выстрелы.

Восольского обыскали. Вальдауэр похвалил Юргена:

— Молодец, ловко ты его! Теперь беги к школе! — Повернувшись к Восольскому, язвительно бросил: — Вставайте, господин учитель! Урок немецкого языка начинается! Руки вверх и марш вперед! Попытаетесь бежать, буду стрелять!

* * *


Пламя вырывалось уже из двух окон, когда Юрген подбежал к школе. Вокруг было светло: зажгли уличное освещение. Юрген одним махом взбежал наверх, схватил огнетушитель и бросился к двери. Она еще не горела, но сквозь щели пробивался дым. Юрген резко рванул ее на себя, привел в действие огнетушитель и направил струю пены на пламя, метнувшееся ему в лицо. Выждал, пока огнетушитель не сработал до конца. Огонь стал отступать, но дышать было нечем. Только не сдаваться! Юрген распахнул окно в вестибюле и высунулся наружу. Глубоко вдохнул несколько раз ночной воздух и побежал в другой конец коридора. Там висел еще один огнетушитель. Когда пустил в ход и этот, огонь погас. Только в одном углу еще продолжали тлеть доски. Обессиленный, Юрген выпустил из рук огнетушитель и упал около двери. Здесь и нашли его пожарники несколько секунд спустя. Юргена тут же вынесли на улицу. Кто-то стал делать ему искусственное дыхание. Прошло несколько минут. Юрген открыл глаза и застонал. Его начало рвать. Эрмиш наклонился над ним и приподнял его голову.

— Потушили? — тихо спросил Юрген.

— Лежи, Юрген, лежи. Ты молодец. Все в порядке!

— Хорошо. — Юрген опустил голову. Только сейчас он почувствовал, как горят у него от ожогов руки и лицо.

С наступлением утра возбужденная толпа жителей Хеллау растаяла. Ратуша походила на муравейник. Рабочий кабинет Фридриха превратился в командный пункт. В соседней комнате работали товарищи из министерства государственной безопасности. Они вели первые допросы. За рабочим столом бургомистра сидел Рихнер, напротив него — Берген. За последний час начальнику заставы многое стало ясным. Восольский… Ведь ему была предоставлена полная свобода действий. Он пользовался доверием пограничников, жителей и, видимо, пастора. Только теперь Берген начал кое-что понимать. Горькое открытие!..

Мужчину, который хотел скрыться вместе с Барбарой Френцель, Берген разглядел лишь во время допроса. На его правом виске красовался багровый шрам, а лицо было искажено страхом. Незнакомца только что допросили. Час спустя после ареста Восольского в Росберге поймали Отто Зимера. В последний момент он чуть было не ускользнул от правосудия. Зимер, как выяснилось, тоже входил в шпионскую группу.

Рихнер поднял голову.

— Товарищ младший лейтенант, теперь давайте подведем итоги. Наше предположение, что здесь, в Хеллау, действует группа агентов врага, подтвердилось. Возглавлял группу, по всей вероятности, Восолъский. Он пойман и арестован. Его соучастница Барбара Френцель убита! Третий соучастник, видимо, связник. Он прорвался через оцепление и скрылся в Хеллау. Все ли пойманы? Это пока не установлено. В Росберге арестован Отто Зимер. При обыске у него была обнаружена крупная сумма наших денег и иностранная валюта. Ранен ефрейтор Кан. Его отправили в госпиталь?

— Так точно, товарищ майор!

— Хорошо. К счастью, его рана не опасна. Наши дальнейшие действия будут зависеть от результатов допросов, а пока приказываю: на участке Росберг — часовня оставить три поста, пограничникам занять башню «Б» и подступы к данному району, часть людей, находящихся в боевой готовности, иметь в резерве. Ясно?

— Есть, товарищ майор!

Рихнер склонился над столом. Его трубка задымила снова.

— Товарищ Берген, чутье подсказывает мне, что мы должны еще раз расследовать внезапное бегство Берты Мюнх и дело Болау. Мюнх поддерживала связь с Зимером.

Берген в знак согласия кивнул.

— Да. Теперь все выглядит иначе.

В комнату вошел капитан Штейн.

— Имеются первые результаты: связник дал показания. Восольский пока молчит, но долго он не продержится.

Капитан сел и закурил.

— Восольский настойчиво утверждает, что ключ, который нашли у него при обыске, — от его квартиры. При обыске комнаты Восольского ничего интересного не нашли. Вы, товарищ младший лейтенант, уверены, что у Восольского есть еще и ключ от часовни?

— Совершенно уверен, товарищ капитан.

— Как вы считаете, пастор замешан в этом деле? Может быть, и его следует допросить?

— Нет, в этом я не уверен. Правда, нам известно, что Восольский общался с пастором, но…

— Что?

— Восольский завел знакомство с Хинцманом, чтобы заполучить ключ. Это должно выясниться при обыске часовни. Не так давно я говорил с Хинцманом, и он рассказал мне о каких-то следах в часовне…

— Хорошо, — прервал Бергена Штейн, — попросите сюда пастора или лучше пойдите к нему и приведите к часовне. Я иду туда!

— Арестовать?

— Нет, не нужно. Попросите его пойти вместе с вами.

* * *


Хинцман пил чай, когда раздался звонок. С постели он встал еще тогда, когда послышались первые выстрелы. Пастор открыл дверь и увидел Бергена.

— Доброе утро, господин пастор. Я попрошу вас пойти со мной. Это необходимо.

— Теперь? Так рано? О боже, я слышал выстрелы. Что случилось? — Голос пастора дрожал от волнения.

— Очень сожалею, господин пастор, но я ничего не могу вам сказать. Вы все узнаете в свое время. Пожалуйста, успокойтесь. Сейчас требуются только ваши показания.

Хинцман перекрестился:

— Если это нужно, пожалуйста…

Когда Берген и пастор подошли к часовне, капитан Штейн уже ждал их.

— Извините, господин Хинцман, за беспокойство, но ваше присутствие необходимо. Вам знаком этот ключ?

Хинцман взял ключ и с удивлением стал рассматривать его.

— Это ключ от моей часовни! Где вы его взяли?

— Ключ был найден у нашего врага. — Штейн посмотрел пастору в глаза.

Хинцман дрожащими руками вытащил из кармана свой ключ.

— Нет, это невозможно. Вот мой ключ, и он единственный. Что это значит?

— Какие взаимоотношения были у вас с учителем Восольским? — спросил капитан.

— С учителем Восольским? Ключ нашли у него? Как он посмел! Иногда он навещал меня… Интересовался историей… Давно он у меня не был. Видит бог, это правда. Учитель — один из ваших, а послушайте, что он говорил! Церкви будут снесены, верующих будут преследовать. Одним словом, настанут другие времена. Я переписываюсь со многими пасторами, спрашивал у них, верно ли это, но они ничего не знают. Я даже рад, что Восольский ко мне больше не приходит.

— Вы ему доверяли, господин Хинцман? — Берген пристально посмотрел на пастора.

Хинцман опустил голову.

— Мы все грешны перед богом, господин Берген. У каждого свой грех.

— Господин Хинцман, вы недавно рассказывали младшему лейтенанту о следах в часовне. Пожалуйста, покажите мне, откуда они шли, — попросил капитан,

Через полчаса Штейн держал в руке пластмассовую трубочку, которая была спрятана под полом. Отвернув крышку, он вытащил тонкий лист бумаги, исписанный цифрами и непонятными знаками.

— Господин пастор, вы знаете, что это такое?

— Нет.

— Это шпионское донесение. Скоро мы узнаем его содержание.

Хинцман растерялся.

— Боже милостивый, в святом доме! — побледнев, воскликнул пастор. — Это…

— Видите, это допустил сам бог и ваша доверчивость, господин пастор. Это послужит вам хорошим уроком. Вам придется пойти с нами для выяснения некоторых обстоятельств, понимаете?..

— Понимаю, господин офицер. Я сделаю все, что в моих силах. Видит бог, я не виноват. Одну минуту… — Он подошел к алтарю и стал смотреть на распятие. Губы его беззвучно шевелились. Хинцман повернулся к Штейну. В глазах у пастора блестели слезы.

— Я готов!

* * *


В это утро на табачной фабрике царило необычное оживление. Взволнованные девушки задолго до начала рабочего дня собрались за столами. Что произошло ночью? Высказывались предположения, делались самые различные выводы. Но всем было ясно одно: учитель Восольский — преступник. Он поджег школу и схвачен на месте преступления. Барбара Френцель убита или тяжело ранена. Арестован незнакомец и ранен один пограничник. Но почему задержали пастора? Какое он имеет отношение к поджогу?

Мария Фобиш не принимала участия в обсуждении. Она была счастлива: Юрген, ее Юрген, как она про себя называла его, потушил пожар в школе я задержал Восольского до прибытия пограничников.

Когда в цех вошел Эрмиш, его сразу окружили со всех сторон. Посыпались вопросы.

— Успокойтесь, девушки. Пока ничего не могу вам сказать. Восольский — шпион. Он работал по заданию западногерманской разведки. Подробности узнаем в ближайшие дни.

— Почему задержали пастора? — спросил кто-то.

— Не знаю. Вероятно, понадобился. Говорят, с часовней что-то неладно. Ну, пошли, приступайте к работе!

Постепенно все успокоились. Эрмиш огляделся. Он искал Ганни Манегольд, но она еще не пришла. Мастер посмотрел на часы. До начала работы оставалось пять минут. Знает ли Ганни, что Фриц Кан ранен?

Эрмиш подошел к двери и стал смотреть на улицу. Вот и она.

— Доброе утро, Ганни.

— Доброе утро, мастер, — ответила девушка, глядя в сторону.

Эрмиш пригласил Ганни к себе в кабинет и предложил сесть.

— Что случилось, мастер?

— Послушай, Ганни, что с тобой творится? Что-нибудь случилось дома?

Ганни потупила взор.

— Что может случиться, мастер? Я… я просто неважно себя чувствую в последнее время. Потом эта стрельба ночью… Я так и не смогла больше уснуть.

Эрмиш подошел к столу.

— Ты знаешь, что произошло ночью?

Тон, каким был задан этот вопрос, заставил Ганни поднять глаза.

— Нет. Я не вставала, но слышала выстрелы и видела пожар. А что случилось?

— Послушай, Ганни. Сегодня ночью арестовали учителя Восольского. Он поджег школу. И еще: ранен Фриц.

Ганни с ужасом посмотрела на Эрмиша и, зарыдав, опустила голову на стол.

— Успокойся. Рана не опасна. Через несколько недель он будет здоров. Барбара Френцель — та, что гостила у учителя, оказалась шпионкой…

Ганни вскочила, не дослушав мастера до конца. Мокрые от слез глаза горели ненавистью.

— Что вы говорите, мастер? Шпионка?! — Девушка схватила Эрмиша за руки. — Что с ней?

Эрмишу было непонятно волнение Ганни.

— Она убита. Френцель стреляла в Фрица. — Ганни пошатнулась.

Мастер подхватил ее и усадил на стул. — Ганни, что с тобой?

— Убита… Стреляла в Фрица… — едва слышно прошептала девушка.

Эрмиш решил отправить Ганни домой.

— Все будет хорошо. Иди, Ганни, домой. Завтра все выяснится.

* * *


Рано утром бургомистр созвал активистов — членов группы содействия пограничникам — и в общих чертах рассказал о событиях минувшей ночи.

Франц Манегольд в это время завтракал. Он никак не мог поверить в то, что в тихой, глухой пограничной деревушке могла действовать шпионская группа. И что самое невероятное — в часовне был устроен потайной почтовый ящик! Храм божий использовали в грязных целях! Манегольд всегда верил в святость церкви, хотя религиозные убеждения его были неустойчивы.

— Почему же все-таки задержали пастора? — задавал он себе вопрос. — Неужели он был с ними связан? Часовня… Ничего невозможного нет…

Лене с ужасом посмотрела на мужа:

— Франц, не греши! Ведь это наш господин пастор!

— Подумаешь, пастор, — проворчал Манегольд. — Среди них тоже бывают белые вороны. Но ты права. Хинцман не так плох…

Внизу хлопнула дверь. Кто-то поднимался по лестнице.

Манегольд нахмурился.

— Ганни? Почему она дома? — Старик хотел подняться со стула, но жена удержала его.

— Ешь, Франц, я сама посмотрю.

Лене вошла в комнату Ганни и в испуге остановилась. Девушка, бледная как полотно, с печальными и мокрыми от слез глазами, стояла посредине комнаты. Лене Манегольд на какое-то мгновение растерялась, но потом быстро взяла себя в руки.

— Ганни, что с тобой?

— Фриц… ранен. Она в него стреляла. Теперь она мертва… — еле слышно прошептала Ганни.

Лене Манегольд не поняла. Муж ничего не говорил ей.

— Кто стрелял, Ганни? Кто убит?

Девушка пришла в себя. Боль и горечь, накопившиеся за последнее время, вылились наружу.

— Мама, эта Френцель — та, что из Берлина, — шпионка. Фриц попался ей на удочку. Потом она в него стреляла… — Ганни, рыдая, бросилась на кровать. Ее трясло как в лихорадке. Мать только теперь поняла, в чем дело. Она искренне жалела дочь.

Франц с нетерпением ждал жену.

— Ну, что случилось?

Под пристальным взглядом мужа Лене не могла хитрить.

— Ужасно! Неужели ты ничего не знаешь?

— Что я должен знать? Говори же!

— Фриц и эта берлинская…

— Перестань, Лене. С ним все кончено. Пусть он только попадется мне на глаза!

— Послушай. Она шпионка. Стреляла в Фрица и ранила его. А сама убита. — Лене перекрестилась.

Манегольд пожал плечами:

— Что она шпионка и убита, я знаю, но о Фрице Тео мне ничего не говорил. Но какое дело до всего этого Ганни?

Лене укоризненно посмотрела на мужа:

— У тебя сердце есть? Неужели ты не видишь, как девочка переживает? Ганни любит Фрица. Она в отчаянии, и мы должны помочь ей.

— Помочь? Может быть, я должен силой привести его сюда?

— Не греши! Тебя просят совсем о другом: оставь Ганни в покое, не вмешивайся в ее дела.

— Не вмешиваться? Как это понять? — Манегольд схватил рюкзак. — Я пошел на работу, Лене. Смотри за Ганни…

* * *


Родители Юргена Корна говорили с соседями возле своего дома, когда сын поднимался по улице. Взволнованная мать бросилась к нему навстречу и заключила в свои объятия.

— Мой мальчик! Как мы волновались! Тебе было больно?

Юрген, смущенно улыбаясь, пытался высвободиться из материнских объятий.

— Мама! Здесь, на улице… Я ведь не мальчик!

Корн смерил сына взглядом:

— Ну, вернулся, бездельник! Попробуй только еще раз убежать из дому без спросу — увидишь, что будет. Понял?

— Но, отец…

Корн схватил сына за ухо:

— Ты меня понял?

Юрген, увидев в глазах отца веселые искорки, облегченно вздохнул:

— Ясно. В следующий раз не убегу…

— А теперь?

— А теперь ужасно хочется есть! Корн засмеялся:

— Ну, тогда пошли в дом. А потом расскажешь все по порядку, как было. Ясно?

Юрген уже несся по лестнице. Корн едва поспевал за ним. «Точно как я, бывало», — подумал он.

* * *


Доклад Керна о последних событиях произвел на Рэке сильное впечатление.

Рэке повернулся к Керну.

— Товарищ Керн, почему вы раньше ничего не рассказали мне?

— Кан просил меня молчать. Я сам хотел пойти с ним к Ганни Манегольд, чтобы уладить эту историю. Мы тогда не знали, что представляла из себя эта Френцель…

Рэке прервал Керна:

— Хорошо, что все позади. У товарища Кана сейчас, видимо, плохое настроение. Ему пока не надо говорить, что он застрелил Френцель.

Рэке решил сам поговорить с Ганни. Простит ли она Кану его ошибку?

Час спустя Рэке был в пути.

* * *


Фрицу Кану сразу же сделали операцию. Пуля прошла через правое плечо к лопатке. Операция закончилась благополучно.

У койки Фрица дежурила сестра. Дважды к нему наведывался главный врач. Через некоторое время Фриц очнулся. Он попытался было повернуться, но сестра вовремя заметила это.

— Лежите спокойно, господин Кан, не шевелитесь.

Только теперь Фриц понял, где он находится. Адская боль в груди напомнила о событиях минувшей ночи. Он, Фриц, побежал вместе с Бергеном, потом что-то заметил. Берген зажег фонарь. Они увидели Барбару Френцель с пистолетом в руке, а рядом с ней еще кого-то. Он, Фриц, кажется, закричал и заслонил собой Бергена. Больше он ничего не помнил.

— Сестра, что со мной?

Девушка улыбнулась:

— Не разговаривайте, пожалуйста. Вы должны беречь себя. Лежите спокойно и не волнуйтесь. Скоро вы поправитесь.

Фриц не успокаивался:

— Огнестрельная рана?

— Да.

Кан вытянул затекшие ноги.

— А что с остальными? С командиром? Говорите, сестра! — Фриц снова потерял сознание. Сестра прикоснулась к его волосам. Она сама мало что знала и не могла ответить на вопросы Фрица.

Фриц начал беспокойно ворочаться. На лбу его выступили капельки пота. Время от времени он что-то бормотал. Можно было разобрать только одно имя — Ганни.

На следующий день все посещения больного были отменены. Состояние Фрица оставалось тяжелым. В полдень Берген говорил с главным врачом. Тот сказал, что его больше всего волнует душевное состояние больного.

Берген подробно рассказал врачу о событиях минувшей ночи. Не умолчал и о том, что своим отважным поступком Фриц спас жизнь командиру.

Доктор Альберт обещал сделать все возможное, чтобы ускорить выздоровление пограничника, и посоветовал Бергену не говорить пока Фрицу о смерти шпионки.

В это время в дверях показалась фрау Кан. Доктор Альберт пошел ей навстречу.

— Здравствуйте, фрау Кан. Хорошо, что вы пришли. Садитесь, пожалуйста.

— Господин доктор, как здоровье моего сына? Он ведь один у меня!

— Не беспокойтесь, дорогая фрау Кан. Через несколько недель он будет здоров.

Женщина вздохнула:

— О боже, как я вам благодарна, господин доктор! Я так волновалась… Могу я повидать его?

Альберт опустил голову.

— Я понимаю вас, госпожа Кан, но… один-два дня придется потерпеть. Ему сейчас нельзя волноваться.

Берген встал и подошел к ней.

— Добрый день, фрау Кан. Я младший лейтенант Берген. Ваш сын служит у меня. — Он крепко пожал руку фрау Кан.

Женщина посмотрела Бергену в глаза.

— Фриц писал мне о вас. Будьте добры, господин Берген, расскажите, как все это произошло.

— Длинная история, госпожа Кан. Я пока не могу вам всего рассказать. Но ваш сын поступил как настоящий солдат. Он выполнил свой воинский долг и спас мне жизнь. Вы можете им гордиться. — Берген в общих чертах рассказал госпоже Кан о происшедшем.

Доктор Альберт разрешил фрау Кан заглянуть через дверь в палату сына. Женщина попросила разрешения остаться в больнице хотя бы на несколько дней. Доктор удовлетворил просьбу фрау Кан и предоставил ей отдельную комнату.

* * *


В районном управлении министерства государственной безопасности шла лихорадочная работа. Капитан Штейн нажал кнопку звонка. Вошел дежурный.

— Через пять минут приведите Восольского и Фишера, — приказал капитан.

Затем Штейн обратился к лейтенанту Келеруг

— Итак, основное о Восольском мы знаем. Он явно не глуп. Если бы пограничник не уловил в звуках рояля азбуку Морзе, учитель продолжал бы орудовать.

Лейтенант кивнул.

— Восольский умело втерся в доверие к пастору, к бургомистру и к командованию пограничного отряда.

— Да. А заметив, что ему еще не полностью доверяют, поймал «нарушителя» границы, по его же просьбе присланного с той стороны. А как он добыл слепок ключа от часовни? Тонкая работа! Знал бы пастор, чем занимался учитель, когда он спустился в подвал за вином! Восольский следил за Зимером, пока не изучил его, а потом использовал в своих целях. А Зимер был связан с Бертой Мюнх. Запутанный клубок…

— Если бы все мы, товарищ Келер, проявили большую бдительность, мы бы раньше обнаружили шайку негодяев.

В кабинет ввели мужчину со шрамом на правом виске. Капитан предложил ему сесть.

— Итак, ваше настоящее имя Фишер. Вы бывший эсэсовец. Служили охранником в концентрационном лагере в Дахау. Вы агент геленовской разведки в Западном Берлине. Использовались в качестве связного и приезжали в ГДР под именем Штаутер. Уже два года вы сотрудничаете с агентом Восольским, известным под условным номером «43». В декабре прошлого года вы получили задание организовать в Хеллау тайный пункт для засылки шпионов. Это правда? — Капитан посмотрел Фишеру в глаза.

— Да.

— Дальше. Агент Восольский получил задание перебраться в пограничный район, обеспечить связь с окружным центром и устроить там тайник. Кроме того, он должен был распространять среди населения ложные слухи и собирать данные о немецкой пограничной полиции.

Фишер кивнул. Штейн продолжал:

— Когда понадобилось быстро передать добытые сведения, у Восольского возникла идея использовать рояль. Но поскольку играть он не умел, ему прислали Ютту Мюллер, назвав ее Барбарой Френцель. К тому же Мюллер имела задание сблизиться с каким-нибудь пограничником и завербовать его. Вас же направили в пограничный город в Западной Германии для обеспечения связи с Восольским через агента Вилли. Но последний, забирая шпионский материал из часовни, столкнулся с пограничником и вынужден был бежать. На обратном пути он сорвался со скалы и расшибся. Затем послали вас, и вы были арестованы. У вас есть вопросы?

— Нет.

— Почему пункт засылки шпионов был устроен именно на этом участке границы?

— Этого я не знаю. Я только получил задание все организовать и поддерживать связь…

— От кого Восольский получал шпионские донесения?

— Это мне неизвестно…

— Перестаньте изворачиваться! — прервал Фишера капитан. — Вы два года работали с Восольским. Итак, кто же обеспечивал группу шпионскими сведениями и где находится тайник, через который они переправлялись?

Фишер молчал.

— Молчание вряд ли облегчит вашу участь, Фишер, — тихо сказал Штейн. — Только признание может вам помочь.

Шпион поднял голову:

— Тайник находится в парке города. После моста надо идти от северного входа в парк по аллее до первой скамейки, затем под прямым углом свернуть налево. Там сохранилась полуразрушенная городская стена. На уровне груди на одном из камней высечен крест. От него направо шестой камень. За ним — пустота. Это место поросло плющом. Больше я ничего не знаю…

Штейн позвонил.

— Увести!

Тайник держали под наблюдением вот уже три дня. Капитан Штейн посмотрел на часы.

— Все ясно, товарищи? — Вопросов не было. — Тогда будем надеяться, что сегодня нам повезет.

С наступлением темноты в парк вошли несколько человек. Через мгновение они исчезли в темноте.

Рядом с тайником, прижавшись к стене, лежали капитан Штейн и лейтенант Келер.

Мысль капитана работала напряженно. Все сводилось к одному: с кем же поддерживается связь через тайник?

Они нашли закодированное сообщение. В нем были исчерпывающие данные о войсковой части, расположенной в городе. Сведения Штейн вынул. В тайнике осталась только пустая пластмассовая трубочка. Она была похожа на найденную в часовне. Предупрежден ли агент? Придет ли он еще раз к этому тайнику?

На скамейке засмеялись. Видимо, там сидела парочка. Штейн злился и про себя посылал ее ко всем чертям. К полуночи все стихло. Неожиданно послышался шорох. В каких-нибудь десяти шагах кто-то подбирался к стене. «Как удалось этому человеку подойти к стене и почему я его не заметил?» — подумал Штейн. Его фонарь ярко осветил стену.

— Стой! Руки вверх!

Мужчина вздрогнул и бросился бежать, но через несколько шагов споткнулся о ногу Келера и растянулся на земле. Штейн схватил человека за руку и повернул лицом к свету.

— Черт возьми, казарменный истопник Болтин!

Щелкнули наручники.

— Идемте, господин Болтин! Игра проиграна.

В воскресенье солнце палило нещадно. В воздухе пахло грозой.

Ганни проснулась рано. Ее мысли вернулись к событиям последних дней.

Она закрыла глаза и увидела Рэке. В пятницу он ждал ее после работы. Они разговаривали в той самой комнате, где она узнала о ранении Фрица и смерти Френцель. Рэке не пытался оправдать Фрица…

Через несколько часов она увидит Фрица. Ганни боялась этой встречи и ждала ее.

Девушка надела свое лучшее платье и нарвала букет цветов. Поцеловала мать, потом подошла к отцу. Франц Манегольд смотрел себе под ноги.

— Отец! — Ганни заставила Манегольда посмотреть ей в глаза.

— Это необходимо, дочка? Бегать за ним? Ну, тебе виднее!

— Он не может прийти, отец. Я должна пойти к нему, пойми же меня!

— Ну иди, но возвращайся.

Ганни продолжала смотреть на отца.

— Ну, — вырвалось у старика, — ну хорошо, иди же! Передай этому ветрогону привет и пожелай здоровья. — Манегольд хотел сказать еще что-то, но раздумал.

Ганни бросилась к нему и крепко поцеловала.

— Спасибо, отец!

— Если ты не поторопишься, тебе придется идти пешком, — пробурчал он, но Ганни уже не слышала отца.

— Послушай, Франц, что бог соединяет, человек не должен разъединять. — Лене улыбнулась.

— Бог, — пробурчал старик, — бог! Их соединяет кое-что другое…

* * *


Волнение прихожан усиливалось по мере того, как приближался час службы. Пастор Хинцман приехал на следующий же вечер после памятной ночи в Хеллау. С высоко поднятой головой и серьезным выражением лица прошел от автобусной остановки до дому. С тех пор никто его не видел.

Еще до того как начали звонить колокола, призывая к богослужению, прихожане, перешептываясь, группами потянулись к церкви. Вскоре она была заполнена до отказа. Даже те, кто уже давно не ходил в церковь, пришли в этот раз. Высокие своды наполнял мерный шум голосов, что было необычным для церкви, где, как правило, царила тишина.

Некоторым древним старушкам, сидевшим в первом ряду, это не нравилось. Шум в церкви считался богохульством. Одна из них не вытерпела и обернулась, угрожающе подняв высохший палец, но никто не обратил на нее внимания. В гневе старушка вновь повернулась к алтарю, перекрестилась и застыла.

Внезапно шум прекратился: появился пастор. Он шел к алтарю с опущенной головой и сложенными на груди руками, беззвучно шепча молитву. Прошло несколько минут, прежде чем он выпрямился и повернулся к своей пастве. Глаза его горели лихорадочным блеском.

Таким Хинцмана еще не видели. Старики, правда, могли бы вспомнить, как пастор служил траурную мессу по Бауману и другим немецким патриотам. Тогда в его глазах горели такие же огоньки.

Голос пастора был тихим.

— Да простит мне бог, дорогие прихожане, если сегодня я буду говорить с вами иначе, чем принято. Все мы были свидетелями ужасных событий, и в них нам следует узреть перст божий. Он указывает нам путь, которым мы должны идти.

Старуха, грозившая пальцем, уставилась на пастора широко открытыми глазами. Что с ним? Злой дух в него вселился, что ли? Она перекрестилась, и четки выпали из ее дрожащих рук. Губы беззвучно шептали молитву.

— Разве люди, лишенные стыда и совести, не осквернили нашу скромную часовню, приют божий, и не использовали ее для своих грязных целей? Разве не позор, что один из нас оказался предателем? Все мы виноваты перед богом! — Хинцман перекрестился. — Этого человека не остановили ни святость мест, ни мое присутствие. Я сам в неведении протянул ему руку. Да простит мне бог! Но не надо искушать господа! Своей рукой он наказал преступников и принес нам просветление. Не будем отчаиваться и направим наш взор туда, где мир и счастье всех людей являются высочайшим благом. В духовном мире мы разъединены, но существует более могучая сила, которая соединяет нас, — это мир на земле! Презрим власть, которая не боится осквернить дома господня и превратить его в место своих преступлений! Отвернемся от людей, которые приносят нам погибель и клевещут на своих ближних! Проверим себя, действовали ли мы в соответствии с заповедями нашей веры, не были ли предвзятость, преднамеренность и злая воля причиной всех неугодных всевышнему действий. Искупим грехи наши, добросовестно выполняя долг свой по отношению к церкви и власти, назначенной богом. Только так, уповая на волю божью и с божьей помощью, можем мы предотвратить бедствия, подобные перенесенным. А теперь помолимся, попросим прощения у всевышнего и поблагодарим его за то, что он принес нам просветление и озарил умы наши. Аминь! — Со скрещенными руками Хинцман склонился перед алтарем. — Отче наш, иже еси на небеси…

Церковь уже опустела, а обидчивая старушка все еще сидела на скамейке и перебирала четки. Церковный служка со сгорбленной спиной подошел к ней.

— Проповедь окончена, матушка Анерт.

Она со злостью посмотрела на него.

— Проповедь… Антихрист вселился в пастора! Я ухожу. — Не переставая браниться, она засеменила к двери, обмакнула палец в сосуд со святой водой. — Ничего себе проповедь! В пастора определенно вселился злой дух!

Хинцман вопреки своим привычкам сразу же ушел из церкви. По дороге к нему присоединился Корн. Когда они подошли к развилке, Корн посмотрел на пастора и сказал:

— Это была хорошая проповедь, господин пастор!

— Все мы, господин Корн, повинуемся воле бога. Они попрощались. Каждый пошел своей дорогой.

* * *


Двадцать вторая палата районной больницы была светлой и уютной. Фриц лежал на кровати и с болью думал о девушке, которую потерял. Он сам разрушил свое счастье…

У Фрица последние дни было много посетителей. Мать приходила уже два раза. Были Берген, Рэке и другие товарищи. Теперь он знал, что преступники пойманы, а Барбару застрелили. Фриц не знал только одного — что застрелил шпионку он сам.

Были у него и товарищи из органов государственной безопасности.

Фриц посмотрел на часы. Десять часов. После обеда, наверное, придет мать. Придут, видимо, и товарищи из Франкенроде. В глубине души Фриц надеялся, что придет Ганни.

Вошла сестра.

— К вам пришли. Вы сможете принять?

— Разумеется, сестра. Всегда пускайте ко мне!

Только когда она вышла, Фриц вспомнил, что сейчас неприемные часы. Вероятно, это кто-нибудь из товарищей или мать.

В дверях стояла Ганни в нарядном платье.

— Ганни! Ты?

— Да, Фриц. — Она медленно подошла к нему.

— И… ты все знаешь?

Она кивнула.

— И все-таки пришла?

— Да, потому что я все знаю.

Фриц привлек к себе девушку и поцеловал. Только сейчас он заметил цветы в ее руках.

— Какие чудесные цветы, Ганни! Спасибо. Они алые. Ты знаешь, что ты мне подарила?

Девушка покраснела.

— Фриц, как ты себя чувствуешь? Тебе очень больно?

— Вот уже три минуты, как я здоров, Ганни. Скажи, ты сама решила прийти ко мне?

— В пятницу у меня были Рэке и Керн. Они-то и рассказали мне все. Я сначала отчаялась, но потом…

— А ты пришла бы, если бы тебе никто ничего не сказал?

— Не знаю. Возможно… Ну, хватит об этом.

— Я не стою того, чтобы ты ко мне приходила. Мне стыдно, я…

— Все было специально подстроено, Фриц. Но теперь никто не стоит между нами. Ты не должен отчаиваться. Ты же не мог иначе! Ведь она же первая выстрелила!

До Фрица не сразу дошел смысл слов Ганни. Он резко поднялся.

— Ганни, о чем ты говоришь? Она выстрелила первая… Значит ли это… Скажи же!

Только сейчас Ганни поняла, что совершила ошибку, но отступать было поздно.

— Ты не ослышался, Фриц. Мне и в голову не пришло, что ты ничего не знаешь. Ты ведь сам… застрелил ее.

— Я убил Барбару?! Я?.. Почему мне до сих пор не сказали?!

Тяжело дыша, Фриц откинулся на подушки. Он увидел искаженное ненавистью лицо шпионки, ее пистолет… Падая, он, кажется, успел выстрелить…

— Спасибо тебе, Ганни. Это хорошо, что именно ты сказала мне правду.

Когда через час появилась сестра, им показалось, что прошло всего несколько минут.

— Можно мне прийти сегодня в приемные часы?

— Конечно. А сейчас я попрошу вас уйти. Больному нужен отдых.

— Сегодня придет моя мама, Ганни. Вот она обрадуется!

— А я приду часика через три.

Он поймал ее руку и поцеловал.

— Я так счастлив, Ганни…

Фриц долго смотрел на дверь, за которой исчезла Ганни. Его мысли вернулись к Барбаре Френцель. Сначала он увлекся ею, потом стал ненавидеть. Постепенно прошлое стало вытесняться настоящим.

В комнату вошел капитан Штейн.

— Добрый день, товарищ Кан! Ну как, дело идет на поправку? Что у вас новенького?

— У меня была Ганни.

— Ну, тогда вас можно поздравить. — Штейн подвинул стул к кровати. — Товарищ Кан, мне нужны некоторые сведения. Расскажите, пожалуйста, о ваших отношениях с этой Френцель. Вы знаете, что она убита?

Фриц кивнул:

— Да. Это я убил ее.

— Кто вам сказал?

— Ганни. И это даже лучше. Когда-нибудь я все равно узнал бы…

— Вы также ранили агента Фишера, он же Штаутер. Своими быстрыми действиями вы спасли жизнь вашего командира.

Фриц насторожился. Штаутер? Неужели так много Штаутеров? Он вспомнил человека с багровым шрамом на правом виске, с которым познакомился в поезде, когда ехал в отпуск. Штейн заметил его недоумение.

— Если вы еще недостаточно окрепли, мы можем поговорить завтра, товарищ Кан.

— Нет, нет, товарищ капитан. Я просто вспомнил об одном человеке. Его тоже авали Штаутером. Он был в концентрационном лагере при нацистах.

Штейн с удивлением посмотрел на Фрица.

— У него на виске был шрам?

— Да. Он рассказал мне, что сидел в концентрационном лагере Дахау.

Штейн не мог скрыть волнения:

— А о чем вы еще говорили?

— О Берлине, о фотоаппаратах… Потом он начал рассказывать мне о своей жизни.

— Почему вы заговорили о фотографии?

— У меня была с собой «Практика», а он показал мне свой фотоаппарат — подарок американского офицера.

— А больше он ничем не интересовался?

Фриц покачал головой:

— Нет. Штейн встал:

— Товарищ Кан, вы сможете выдержать очную ставку?

— Да, конечно.

Когда через час дверь палаты открылась, введенный мужчина чуть не вскрикнул от неожиданности.

— Вы знаете этого человека? — спросил Фрица капитан Штейн.

— Это… это Штаутер, с которым я познакомился в поезде.

Штейн обратился к Фишеру:

— Что вы можете сказать?

Фишер побледнел и опустил голову.

— Ладно, слушайте! Я сидел в соседнем купе и слышал, как этот пограничник разговаривал со своим другом. После этого я заинтересовался именно этим участком границы. В Ютеборге я пересел к нему в купе, узнал его имя и сфотографировал его. Остальное вам известно…

* * *


Юрген Корн был в отпуске. Он только что встал. Мать готовила сыну завтрак.

— Юрген, иди, кофе остынет!

— Иду, иду, мама!

Юрген так увлекся пирогами, что не услышал, как к дому подъехала машина. Когда в дверь постучали, он насторожился. Кто бы это мог быть?

— Войдите.

В дверях стоял старший лейтенант пограничных войск.

— Доброе утро! Корны здесь живут?

Юрген поднялся:

— Да.

Это был, скорее, вопрос, чем ответ.

Офицер подошел к Юргену и протянул ему руку:

— Вы Юрген Корн?

— Да. А что такое? Что-нибудь случилось?

Офицер улыбнулся:

— Вы нужны нам. Можете поехать со мной?

— Сейчас! — Юрген быстро надел куртку и с тоской посмотрел на гору пирожков. — Я готов. — В сенях они столкнулись с фрау Корн. Она услышала голоса и спустилась по лестнице.

— Опять что-нибудь случилось? — испуганно спросила она.

— К обеду ваш сын вернется целым и невредимым, — успокоил ее офицер.

Когда они сели в машину, офицер — он сидел рядом с шофером — обернулся назад и сказал:

— Извините, я так и не представился. Старший лейтенант Шнейдер.

Машина на большой скорости поднималась по горе Хеллау. На мосту перед погранотрядом она остановилась.

Пограничников не было видно. Только дежурный вышел и что-то доложил.

— …Товарищ полковник уже говорит… — смог уловить Юрген.

— Идемте быстрее! — сказал Юргену старший лейтенант. Они поспешили к клубу, но там никого не оказалось. Отряд был выстроен на плацу. Перед пограничниками стояли два офицера. Тот, что был пониже, говорил. Через несколько секунд Юрген уже знал, о чем шла речь. «Наверное, это тот самый полковник, о котором докладывал дежурный», — решил он.

С бьющимся от волнения сердцем Юрген смотрел, как несколько человек вышли из строя — Берген, Улиг, Вальдауэр, Унферихт и другие. Юрген увидел три золотые звезды на погонах полковника, когда тот повернулся к столу, покрытому красным сукном. На столе лежало несколько коробочек.

Когда Берген и остальные вышли вперед, полковник говорил о том, что из-за неосторожности ефрейтора Кана внимание шпионов было привлечено именно к этому участку границы, но в решающий момент Кан своими действиями доказал верность рабоче-крестьянскому государству.

— Ефрейтор Кан приказом министра внутренних дел награждается значком «Отличник немецкой народной полиции». Я вручу ему этот значок после полудня. Но, товарищи, происшедшее должно послужить нам хорошим уроком. А теперь… — Он обернулся и махнул Шнейдеру.

— Идемте быстрее! — Шнейдер схватил Корна за руку и потянул за собой. Через несколько секунд Юрген, красный от волнения, стоял перед строем рядом с полковником. Взгляды всех были устремлены на него. Словно откуда-то издалека доносился до Юргена голос полковника, который говорил о пограничниках и жителях Хеллау.

За задержание преступника и за решительные действия при тушении пожара Юрген Корн награждается медалью «За образцовую пограничную службу» и, кроме того, получает денежную премию — двести марок!

Офицер подошел к Юргену и пожал ему руку.

Лишь когда медаль засверкала на спортивной куртке Юргена Корна, он обрел дар речи. Вытянулся по-военному:

— Товарищ полковник, я бы хотел стать пограничником!

Офицер еще раз пожал ему руку и кивнул:

— Вы свободны, товарищ Корн!

Было начало июля. На скошенных лугах снова пробивалась трава, на опушке леса паслось стадо коров. Полуденное солнце палило нещадно. Под высокой грушей, за заставой, в тени лежал Берген.

На сердце у него было тяжело: вчера из его отряда ушли три лучших пограничника. Вальдауэр, Зейферт и Заперт были направлены в унтер-офицерскую школу для повышения квалификации.

С тех памятных дней многое изменилось. Как и прежде, часовые несли службу, но теперь они относились к ней: по-иному. События той страшной ночи многим открыли глаза.

Тогда-то Вальдауэр, Гросман и Керн подали заявление о приеме их в кандидаты партии. Теперь они уже в ее рядах. Крестьянский кооператив вырос и окреп. Изменилось и отношение жителей деревни к пограничникам.

Шум легковой машины прервал ход мыслей Бергена. Он поднялся и посмотрел на деревню. Это была машина начальника отряда.

Берген надел фуражку и одернул мундир. Он до сих пор не верил, что ему предстоит разлука с человеком, с которым он как-то особенно сроднился за последние полгода. Тем временем из машины вышли командир и… Фриц Кан. От радости Берген даже вскрикнул,

Но что такое? Из машины выскочил незнакомый молодой офицер. Он захлопнул дверцу и огляделся. Движением руки Рихнер попросил обоих следовать за ним. После доклада Бергена начальник протянул ему руку и представил вновь прибывшего:

— Знакомьтесь: младший лейтенант Бош. Заодно я привез вам и вашего героя.

Берген пожал ефрейтору руку, а затем познакомился с младшим лейтенантом Бошем.

— Пойдемте, товарищ Берген, я спешу, — сказал Рихнер.

Лейтенант Рэке, читавший книгу, при их появлении встал по стойке «смирно».

Затем последовал серьезный разговор.

— Товарищи офицеры, как вам известно, при последней контрольной проверке было установлено, что на заставе в Эрленбахе в данное время не все обстоит благополучно. Я имею в виду политическую и боевую подготовку. О причинах этого не буду говорить: они вам известны.

Берген начал вертеть в руках карандаш.

— Мы долго думали, — продолжал Рихнер, — и решили направить вас, товарищ Рэке, в Эрленбах на должность заместителя начальника заставы по политчасти. Как вы к этому относитесь?

Подумав, Рэке поднял голову. Лицо его было серьезным.

— Я готов служить там, где это нужно партии, товарищ майор. Когда я буду откомандирован?

— Чем скорее, тем лучше, — ответил Рихнер и повернулся к Бергену: — А вы, товарищ младший лейтенант?

Берген всеми силами старался не выдать волнения. Вчера Вальдауэр, Зейферт, Заперт… Сегодня тот, кто ему еще дороже. Друг и советчик…

Берген ответил глухим голосом;

— Приказ есть приказ, товарищ майор. Если надо…

— Хорошо, товарищи. Меня радует, что вы понимаете обстановку. Другого я и не ждал. — Майор улыбнулся. — Впрочем, Эрленбах не на другом конце света. Для настоящих боевых друзей несколько километров — не помеха. Теперь несколько слов об организационной стороне дела. Товарищ Бош приехал к нам из политшколы. Он будет работать замполитом. Сдать дела и приступить к работе на новом месте вы должны за четыре дня, то есть до понедельника. К тому же завтра к вам прибудет старший лейтенант Шнейдер. Он будет находиться здесь в первые дни после вашего откомандирования, товарищ Рэке…

Мария Фобиш ходила опечаленная. Все вокруг говорили, что Юрген на следующее утро с первым автобусом уедет. По возвращении он будет уже в форме пограничника.

— А что будет потом?

В тот вечер Мария окончательно поняла, что любит Юргена.

Девушка надела кофту и вышла на улицу. Она больше не могла сидеть дома. Может быть, он на улице? Тогда ей удастся поговорить с ним.

На перекрестке, где дорога поднималась к часовне, они неожиданно столкнулись друг с другом. И хотя оба желали этой встречи, от смущения не могли вымолвить ни единого слова.

Юрген протянул Марии руку.

— Добрый день, Юрген.

— Мария, давай немного пройдемся? Я думаю…

Она кивнула. Они стали медленно подниматься к часовне.

— Ты завтра уезжаешь, Юрген?

— Да. Завтра…

— Понравится ли тебе?

— А почему мне может не понравиться?

— Да я просто так…

Не сговариваясь, они свернули в сторону и пошли вдоль пастбища к мелколесью. «Здесь я видел Фрица Кана с Барбарой», — подумал Юрген.

Мария, словно угадав его мысли, сказала:

— Я была у Ганни. Фриц должен вернуться сегодня или завтра. Она счастлива. На следующей неделе Ганни собирается с ним в Берлин, к его матери.

Солнце уже зашло за Росберг, когда Мария и Юрген подошли к лесу. Юрген остановился.

— Присядем?

Оба молча сели на землю и стали смотреть на звезды. Каждый старался угадать мысли другого.

— Почему ты молчишь?

Не получив ответа, Мария повернулась к Юргену и только тут увидела, что он смотрит на нее.

— Мария, я хочу тебе что-то сказать… Я искал тебя сегодня вечером… потому что…

— Потому что?

— Потому что я люблю тебя!

Юрген поцеловал руку девушки.

— Теперь ты все знаешь, Мария. А ты? — торопил он. — Что ты думаешь обо мне?

Щеки Марии пылали.

— Ты разве слепой, Юрген? Я…

Юрген не дал ей договорить: он обнял ее и поцеловал. Когда он отпустил ее, она хотела было договорить, но… Юрген почувствовал, как руки Марии обвились вокруг его шеи, и она ответила на его поцелуй.

Было уже за полночь, когда они, тесно прижавшись друг к другу, спускались к деревне, и обоим казалось, что никогда еще звезды не сверкали так ярко, как в эту ночь.




Мартин и Ксантиппа


В один жаркий солнечный день я поехал на заставу в Борнхайде, где когда-то служил. На КПП меня встретил начальник заставы капитан Эрнст Бардорф.

Эрнст прибыл на заставу в 1953 году. Был он тогда совсем юным и неопытным, любопытным, но еще не понимающим до конца всего того, чем мы тогда занимались. 17 июня во время заварушки его на улице подкараулили несколько хулиганов, избили до полусмерти и бросили на дороге.

Постепенно он оправился от побоев, много читал по ночам и начал разбираться в событиях. А спустя полгода пришел ко мне и положил на стол заявление, в котором просил принять его в Союз молодежи и послать учиться на младшего командира.

На заставу он вернулся уже командиром отделения. Осенью 1956 года вступил в партию, а через два года уехал учиться в офицерское училище пограничных войск. Во время событий 13 августа 1961 года он уже был моим заместителем, а спустя два года его назначили начальником заставы…

Мы внимательно и придирчиво разглядывали друг друга.

— А ты потолстел, как я посмотрю! — заметил я.

Эрнст усмехнулся и сказал:

— А ты, мой дорогой, каким-то серым стал, честное слово!

— Ничего не поделаешь, люди стареют, — объяснил я. — Один об этом до самой смерти скулит, другой же сам распоряжается собственной жизнью.

— Оставь свою философию при себе, — попросил он. — Лучше скажи, что тебе нужно?

— Вот хочу найти материал для статейки…

— Вот оно что! Тогда пошли поищем…

Мы прошлись по казарме, поговорили с солдатами и унтер-офицерами, посмотрели, как они живут. К обеду я исписал в своем блокноте несколько страниц мелким убористым почерком, однако особо интересного материала не было. Посмотрев на картину, висевшую на стене, я вдруг вспомнил об увлечении Эрнста и спросил:

— Ты все еще рисуешь?

— Пойдем, я тебе кое-что покажу, — сказал он заговорщическим тоном. — Проверим, как у тебя обстоит дело с памятью.

Мы прошли в комнату политпросветработы. Переступив порог, Эрнст остановился и показал рукой на картину, висевшую на противоположной стороне. На ней был нарисован молодой мужчина в пестрой рубашке и рядом с ним собака овчарка, которая, положив передние лапы ему на плечи, пыталась лизнуть его в лицо.

Парень показался мне знакомым. Я подошел ближе к картине и прочел под ней надпись: «Мартин и Ксантиппа».

— Мартин Дорнбуш! — воскликнул я. — Тот самый сумасбродный парень, который тогда вздумал просвещать крестьян, говоря, что они, если захотят, смогут брать от земли наполовину больше того, что она им дает. Но почему он на картине нарисован с собакой? Он ведь, кажется, был командиром отделения?

— Вскоре после твоего отъезда к месту новой службы, — начал свой рассказ Эрнст, — нам прислали маленького щенка, немецкую овчарку. После того как она порвала брюки двум солдатам, с нею никто не хотел заниматься, а какой-то шутник, хорошо знакомый с античной историей, дал ей кличку Ксантиппа, написав это слово на клетке. Мартин изъявил желание воспитать собаку, а поскольку нам нужно было иметь своего проводника служебной собаки, начальство решило попробовать в этой должности его.

Если бы ты видел, что это была за псина! Она все время громко лаяла, с жадностью поедала все, что бы ей ни дали, грызла зубами палки. Однажды у парня иссякло всякое терпение. Он ворвался в клетку, но собака моментально укусила его за левую руку, за что он ее как следует отлупил.

После этого случая началась их дружба, и спустя каких-нибудь три месяца овчарка уже спокойно ела из рук Мартина. А через год она стала одной из лучших служебных собак во всей округе…

Вот уже несколько месяцев, как Мартин демобилизовался и работает бригадиром в сельхозкооперативе «Пограничный», в соседнем селе. Разлучить с ним Ксантиппу нам не удалось. Овчарка отказалась есть, все ночи напролет жалобно скулила и так ослабела, что даже не могла стоять на ногах. Пришлось нам вызвать Мартина и подарить ему собаку, которую он унес к себе домой прямо на руках.

Я еще раз посмотрел на картину и спросил:

— Почему ты нарисовал его в гражданском, да еще на фоне ветряной мельницы?..

Эрнст вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и рассмеялся:

— Вот тебе и интересный материал, дружище! Ты его ищешь по углам, а он висит у тебя прямо перед глазами. Пойдем я тебе все расскажу…

Началась та история в начале июня. Утром, когда солнце вышло из-за горизонта, в кабинете капитана Бардорфа зазвонил телефон. Капитан снял трубку. Постепенно на его лице появилась озабоченность. Оказалось, что ночью в квадрате 90, на очень трудном участке, нарушена государственная граница. Следы нарушителя вели в тыл. Судя по немногим сохранившимся следам, нарушитель хорошо знал местность. Самый опасный участок он преодолел по окопчику, по колено залитому дождевой водой. Потом вышел на тропу, которая вела в тыл. Там его следы исчезли…

Слушая по телефону доклад, капитан уже ощупывал глазами карту, висевшую на стене. Он тут же принял решение поднять заставу по тревоге, окружить квадрат 90 и вести поиски, преследование. Преследование! Кто, собственно, будет преследовать? Мартин Дорнбуш несколько недель назад демобилизовался и работает в сельхозкооперативе, а с ним и умная Ксантиппа…

Правда, на заставе была новая овчарка, но на последнем учебном занятии она умудрилась потерять совсем свежий след, пройдя по нему всего три километра.

Что же делать?

Быстро были отданы необходимые приказы. В коридоре дробно стучали сапоги спешащих пограничников.

«Нужно немедленно вызвать Мартина! — мелькнула мысль. — Мартин-то все может, но вот не разучилась ли за это время Ксантиппа брать след?.. Да и не разрешено такое делать…»

В том, что Мартин согласится, начальник заставы нисколько не сомневался. Он решил сам поехать к нему.

Через четверть часа капитан звонил в дверь Мартина. Он уже встал и, распахнув настежь окошко, растопыренными пальцами пытался пригладить свои короткие непокорные волосы. Узнав капитана, Мартин обрадованно закричал:

— Ты что, дверью ошибся?!

— Не говори чушь. Открой дверь и быстро одевайся!

— Что случилось?

— Да открой же дверь и впусти меня, чудак человек! — торопил его Бардорф. — Не кричать же мне теперь на все село!

Мартин побежал от окна к двери.

— Нарушена граница! — выпалил офицер, едва войдя в комнату. — Нужен ты и твоя Ксантиппа.

— Где?

— В квадрате 90.

— Проклятый угол! Я давно удивлялся, что в нем ничего не случалось…

— У нас мало времени, — прервал его капитан. — Ну, так как?

— У меня сегодня свободный день. Занимаюсь, смотря учебную программу по телевизору.

— Поучись немного у жизни.

— У меня вот-вот экзамены.

— Ничего, сдашь.

— Кто знает.

— Раньше ты говорил, что от проводника служебной собаки зависит все… Собственно говоря, ты помощник пограничников или уже нет?

— Это на тебя похоже! — Мартин схватил куртку и начал ее надевать.

— Длинный поводок у тебя найдется?

— Разумеется!

На месте перехода границы их ожидал обер-лейтенант Кельнер, заместитель Бардорфа, держа в руках небольшой кусок коричневой материи. Этот клочок нашли над окопчиком на проволоке заграждения.

Кельнер доложил капитану.

— Я сам буду руководить поисковой группой, — сказал Бардорф. — Ты же возвращайся на заставу. Связь со мной поддерживай по радио. Я сам буду принимать решения!

— Не забывай, что ты начальник заставы, — заметил капитану Кельнер.

Ксантиппа сразу же взяла след. Пограничники рассредоточились и пошли вслед за овчаркой, держа оружие наготове.

«Вся надежда теперь на Ксантиппу, — думал Бардорф, идя метрах в десяти позади Мартина. — Лишь бы не подвела нас…»

Собака шла по лощине, ведя хозяина к приграничному лесу. Потом пошли по тропинке, которая бежала по склону холма и вела в тыл.

Ксантиппа шла, низко опустив голову к земле, а когда Мартин говорил ей: «Ищи! Ищи!» неторопливо поводила ушами.

Пройдя километра два, овчарка остановилась, понюхала воздух и свернула на старую тропинку, которая по мелколесью уходила куда-то влево.

— Надеюсь, она не заведет нас куда не надо, — пробормотал Бардорф. — Может, зверь какой…

Мартин покачал головой:

— Тогда она по-другому себя ведет…

Метров через сто Ксантиппа вдруг застыла на месте, а затем, ощетинившись, бросилась в кустарник.

— Вперед! — приказал Бардорф. — Унтер-офицер Рот, за мной!

Держа оружие наготове, пограничники шли справа и слева от тропинки, пока не заметили что-то светлое, похожее на платок.

— Остановитесь! — сказал капитан пограничникам, а сам осторожно приблизился к платку. Взяв в руки хворостину, он поддел ею тряпку, из которой сразу же посыпался белый порошок.

— Держите собаку! — Бардорф повернулся к Мартину и спросил: — Яд, наверно?

Мартин недоуменно пожал плечами:

— Возможно, а может, просто порошок, который отбивает нюх у собаки. Нарушитель, видно, рассчитывал на то, что собаки обычно обнюхивают предметы, которые их интересуют.

— Позже мы сделаем анализ этого порошка, — сказал Бардорф. — А теперь, вперед!

Они обошли стороной место, где рассыпался порошок, и снова вышли на тропку. Однако Ксантиппа вдруг непонятно почему начала бросаться во все стороны, натягивая повод, а затем вдруг, повизгивая, остановилась перед хозяином.

— Вот тебе и на! — пробормотал Бардорф. — Она потеряла след, а нарушитель тем временем скроется.

— Дай мне подумать, — попросил Мартин офицера. — Что-то мне в этой истории не нравится.

— Товарищ капитан! — позвал унтер-офицер, взобравшийся на штабель бревен. — Посмотрите вон туда!

Капитан посмотрел в указанную сторону и увидел жердь метра в два-три, которая лежала на земле.

— Эту жердь бросили, — заметил унтер-офицер, — и бросили примерно вот с этого места. След на земле от жерди свежий, значит, нарушитель совсем недавно был здесь.

— Ну и что? — не понимая связи, спросил капитан.

— С помощью этой жерди нарушитель взобрался на штабель леса, затем он бросил жердь, а сам ушел по бревнам… Помните, в начале тропы за кустами лежала целая куча таких жердей.

— Сейчас посмотрим, товарищ Рот, правы ли вы, — сказал капитан. — Я бы, откровенно говоря, до этого не додумался. Пустите овчарку по штабелю!

Оказавшись на штабеле, Ксантиппа так рванулась вперед, что Мартин с трудом успевал за ней.

— Осторожно! — крикнул им вслед капитан. — Добежав до конца штабеля, он наверняка спрыгнул на другую сторону вырубки!

Мартин кивнул офицеру. Овчарка, добежав до края штабеля, смело спрыгнула на землю и побежала вдоль просеки, заставляя хозяина и пограничников бежать со всех ног.

Вскоре просека уперлась в лесную дорогу, которая вела в юго-восточном направлении. Земля стала более влажной, и капитан хотел разыскать следы нарушителя. Однако земля была так густо усеяна хвоей, что это трудно было сделать, хотя сам хвойный ковер был кое-где примят.

Через несколько десятков метров дорога повернула прямо на восток. Пограничники вышли на поляну, где валили лес: повсюду валялись стволы деревьев, отрубленные ветки, сучья, сложенные в беспорядочные кучи. Группа лесорубов уже начала работу.

Бардорф сказал Мартину, чтобы тот прошел с овчаркой до конца вырубки и там подождал его. Сам он решил поговорить с лесорубами: может, они что-нибудь знают или заметили.

Капитан подошел к рабочим и, поздоровавшись, спросил, не видели ли они здесь мужчину в коричневом плаще.

Несколько человек сразу же закрутили головами.

— В коричневом плаще, говоришь? — спросил пожилой рабочий задумчиво.

— Возможно, в плаще, а может, в коричневом костюме.

— Тогда это не он, — проговорил мужчина.

— Кто он?

— Знаете, у меня иногда сердце пошаливает, и тогда я рано утром просыпаюсь и никак не могу заснуть. Подойду к открытому окошку, сяду у него и хватаю кислород ртом… Живу же неподалеку, на опушке леса, вы знаете. Так вот сегодня утром я видел, как вдоль вырубки бежал какой-то мужчина, но он был в сером костюме и сумка у него была похожая на докторскую.

— Дорожная такая?

— Я не знаю, как они называются… Я бы на него и внимания особого не обратил, если бы он бежал прямо, а не свернул вдруг в сторону на дорожку, что через горку ведет к озеру. Я еще подумал…

— Подожди, — перебил его капитан. — У меня мало времени. Скажи, что тебе в нем бросилось в глаза?

— Расстояние было неблизкое, да еще и не совсем рассвело, чтобы можно было разглядеть мелочи.

— Большое вам спасибо! Всего хорошего! — поблагодарил Бардорф рабочего уже на ходу, так как он заметил, что унтер-офицер, остановившись в конце вырубки, делает ему знаки. Видимо, овчарка не потеряла след.

— Вы оказались правы, нарушитель действительно прошелся, чтобы спутать следы, по штабелю, — доложил унтер-офицер. — Товарищ Дорнбуш обнаружил отчетливый след, на который овчарка особенно бурно реагировала. Я след измерил.

— Пошли дальше! — приказал капитан.

— Посмотрите-ка вот сюда, — предложил Мартин офицеру, встав на колени и держа собаку за ошейник. — Хороший отпечаток ботинка, которые можно купить в любой сельской лавочке. Вот только размер великоватый, не меньше чем сорок пятый.

Бардорф наклонился к Мартину и тоже начал разглядывать следы.

— Размеры следа у нас есть, пошли дальше!

Овчарка шла по дороге, ведя Мартина, за ним двигался капитан, которому стало жарко в обмундировании. Сколько он ни всматривался в землю, никаких следов он больше не видел.

— Если идти придется долго, я не прочь бы поесть, — заметил Мартин. — Ты ведь меня, можно сказать, прямо с постели поднял!

Ни сам капитан, ни его люди не успели позавтракать, тем более что он надеялся с помощью овчарки быстро захватить нарушителя.

— Посмотрим, — пробормотал капитан, — может, скоро все выяснится.

Метров через двести лес стал гуще, он вплотную подходил к дороге, затрудняя видимость. За поворотом неожиданно показалась поляна. Дорога через пшеничное поле вела к селу. От нее влево отходила дорога поуже, поросшая травой. Она шла вдоль опушки леса в направлении на север. Капитан приказал всем остановиться и, приложив бинокль к глазам, осмотрел местность. Недалеко от них на поле работали около десятка женщин.

«Вот она, тропа, которая ведет к озеру, — подумал капитан, — ведет прямо через лес. По ней и пошел незнакомец в сером костюме, которого видел старик лесоруб. По времени все вроде сходится…»

— Товарищ капитан! — позвал Бардорфа ефрейтор, который взобрался на дерево, росшее на опушке леса. — В поле что-то лежит! — Ефрейтор показал рукой в поле. — Что именно, отсюда не разберешь, однако посев помят… Как раз прямо перед вами… метрах в двадцати!

— Подстрахуйте меня, — попросил его капитан и, взяв с собой унтер-офицера, пошел к месту, которое ему назвал ефрейтор.

Пшеница местами была примята, с нее еще не сошла утренняя роса. Через несколько метров они нашли узелок с одеждой, перевязанный бечевкой.

В узелке оказался плащ коричневого цвета. Капитан достал из кармана клочок ткани и сравнил: сомнений не могло быть, ткань была одинаковой. Развернув плащ, капитан нашел на спине дыру, в которой не доставало такого куска. Над правым карманом плащ был разорван.

— Он, как я вижу, пытается запутать нас, а я хочу знать, куда он пошел.

— Я уже знаю это, — сказал Мартин. — Он пошел вдоль опушки налево. Плащ его, не так ли?

— Думаю, что да. — Капитан обернулся к радисту и сказал:

— Свяжитесь немедленно с заставой! Сообщите им наши координаты и скажите, чтобы прислали нам машину!..

— И пусть пришлют чего-нибудь из еды, — добавил Мартин. — Да и попить тоже, а то кто знает, сколько мы тут еще проволынимся.

— Верно. Сухой паек на шесть человек и канистру чая, — добавил офицер радисту.

Пока радист настраивал рацию и вызывал заставу, капитан изложил пограничникам свое предположение.

— Мы сократим маршрут и выйдем нарушителю наперерез. Этим мы выиграем, по крайней мере, полчаса. Вы, товарищ унтер-офицер, приведите старика лесоруба. Заодно поговорите с бригадиром!

— А если мы его там не найдем? — засомневался Мартин. — Тогда мы потеряем полчаса времени, и нам снова придется возвращаться обратно.

— Послушай меня, — снова заговорил офицер. — Все вполне понятно: нарушитель дошел до этого места и здесь заметил, что плащ у него порван, вернее, в нем не достает целого лоскута, тогда он его снял и бросил в пшеницу. Отсюда он побежал к лесосеке, где его и увидел старик. Коричневый плащ ему теперь ни к чему.

— Рассуждать можно как угодно, — проворчал Мартин. — Но доказательств, что это именно так, у тебя нет.

В этот момент унтер-офицер Рот привел к капитану старика лесоруба.

— Садитесь ко мне поближе, — сказал старику офицер, — и расскажите еще раз, как выглядел тот незнакомец.

Ничего особенного лесоруб не сказал, разве что добавил, что незнакомец среднего роста, темноволосый и, кажется, чуть-чуть волочит одну ногу.

— Если он хромает, то это не он, — заметил один из пограничников. — Хромой никак не взобрался бы на штабель из бревен.

Капитан с любопытством посмотрел на солдата.

— Не так шибко с выводами, — не согласился с пограничником Мартин, — быть может, он как раз и повредил ногу, вскакивая на штабель или спрыгивая с него.

Капитан Бардорф явно медлил. Он прекрасно понимал, что от его решения целиком и полностью зависит успех операции. Его неправильное решение может привести к непоправимой ошибке.

Когда подъехала машина, присланная дежурным с заставы, капитан приказал:

— Всем в машину! Позавтракаете во время езды! — Сам он сел в кабину.

«Что-то теперь будет? — думал капитан. — Поиски уже давно вышли за линию оцепления района. Менее километра осталось до районного городка, где уже никто не обратит никакого внимания на незнакомого мужчину. Кто знает, возьмет ли след овчарка? Правда, в наших руках плащ, но…»

Через несколько минут машина уже подъехала к селу и остановилась на околице. Старый лесоруб повел пограничников по тропе, которая вела на холм.

— Вот она, потайная наша тропка, — проговорил старик. — Уж я-то ее хорошо знаю: мы еще парнями не раз ходили по ней на озеро купаться или к девкам. Черт возьми, вот было времечко!.. А незнакомец шел вон оттуда.

— Спасибо вам, вы нам здорово помогли, — капитан пожал руку лесорубу и приказал водителю отвезти его на место, а затем подъехать к озеру и ждать там распоряжений.

Овчарке дали понюхать плащ и пустили на след, которого она никак не могла найти. Она довольно долго бегала взад и вперед по опушке, нюхала воздух и лишь спустя несколько минут стала подниматься по тропе.

Мартину пришлось взять собаку на короткий поводок, так как кругом рос густой кустарник и идти было трудно.

— Не знаю, куда она нас заведет, — пробормотал капитан, шагая вслед за Мартином. — Уж больно неуверенно она идет…

— Не мешай ей, — проговорил Мартин. — И у собак не каждый день бывает похож на другой.

Подъем становился все круче. Овчарка с силой натягивала поводок.

— Вот видишь! Мы на правильном пути. Здесь еще не выветрились запахи, — обрадовался Мартин.

Вскоре собака побежала, и пограничникам пришлось прибавить шаг.

Капитан временами оглядывался назад, чтобы убедиться, что никто не отстал. Он часто рассматривал тропку, но, сколько ни старался, не видел на ней ни одного следа, Вытерев потный лоб, он попросил Мартина:

— Она нас скоро совсем загонит, попридержи немного.

— Я не могу этого сделать, если я ее начну придерживать, она потеряет уверенность. Нам нужно спешить.

— Но тогда…

Капитана догнал радист с рацией за спиной и, запыхавшись, сказал:

— Товарищ капитан, дежурный по заставе запрашивает наши координаты, обстановку и ваше решение.

— Сообщите на заставу, что мы находимся в полутора километрах севернее Брайтхольца и идем в северном направлении к озеру. Нарушитель, по-видимому, прошел здесь часа два назад. Решили продолжать идти по следу. Пусть оповестит о случившемся местную полицию. Нарушитель в сером костюме. Он носит большой размер обуви… Передайте тогда, когда мы дойдем до вершины; до нее уже недалеко.

Радист повторил приказание и занял свое место в цепочке. Перед самой вершиной местность стала скалистой. Вдруг послышался какой-то шорох. Мартин рывком положил Ксантиппу на землю. Капитан мигом оказался рядом с ним и снял автомат с предохранителя.

Послышался треск ветвей, и вот перед ними появился мужчина в сером костюме, с дорожным саквояжем в руках…

«Не может быть, чтобы нам так повезло!» — мелькнуло в голове у капитана. Он уже хотел приказать мужчине поднять руки вверх и арестовать его, но его перебил Мартин.

— Боже мой, господин доктор, куда вас занесло? — крикнул он. — Ну и страху же вы на меня нагнали!.. — И, повернувшись к Бардорфу, добавил: — Это доктор Клевер, местный ветеринар. Он терпеть не может машин и потому всегда ходит пешком к своим пациентам.

Мартин встал и, взяв недовольно ворчавшую овчарку за ошейник, протянул доктору руку:

— Привет вам, господин Дорнбуш! Вы все еще работаете бригадиром в «Пограничном»?..

— Простите, доктор, — перебил его Бардорф, у которого все еще не рассеялось подозрение. — Вы, случайно, не проходили сегодня утром через Брайтхольц?

— Это что, допрос?

— Если хотите, да. Мы разыскиваем мужчину в сером костюме с саквояжем.

Выдержав взгляд капитана, доктор осмотрел самого себя и засмеялся:

— Он перед вами. Что вам угодно?

— Где вы находились сегодня рано утром?

— Встал я в половине шестого, я всегда встаю в это время. Выкупался в озере. Летом я делаю это вместо первого завтрака. А сейчас я направляюсь в Брайтхольц. Мне нужно осмотреть в кооперативе скот. Вас удовлетворяет мой ответ?

— Разрешите мне осмотреть подошвы ваших ботинок?

— Пожалуйста. — Доктор поднял одну ногу, показывая капитану подошву.

— Спасибо, — поблагодарил его Бардорф. — И последняя просьба: померьте, пожалуйста, вот этот плащ.

Ветеринар бросил на офицера удивленный взгляд поверх очков. Молча взяв плащ, он осмотрел его, а потом сказал:

— Жаль, плащ почти новый, а в таком виде. Да и маловат он мне будет.

Плащ на самом деле оказался доктору мал: по длине он не доходил ему даже до колен, рукава едва прикрыли локти, а застегнуться ему вообще не удалось, так узок он был…

Бардорф с улыбкой забрал плащ и сказал:

— Прошу вас, доктор, извинить нас за этот, я бы сказал, варварский опрос, но обстоятельства принуждают нас к этому…

— Может, вы объясните, что все-таки произошло? Мне как-то еще никогда не приходилось показывать подошвы своих ботинок и примерять в лесу чужие плащи.

Капитан на миг задумался, он медлил с ответом.

— Я понимаю, понимаю, — смущенно забормотал доктор, — но, быть может, я чем-нибудь смогу вам помочь?

— Хорошо. Я скажу вам, — проговорил наконец капитан и вкратце, рассказал о случившемся. — Вот почему в первый момент вы и вызвали у нас подозрение.

— Подождите, — начал ветеринар, — по дороге сюда я не встретил ни одной живой души, а вот рано утром… хотя нет, это вас тоже не заинтересует…

— Что именно?..

— Да так, чепуха. Сегодня утром, когда я стоял на берегу озера, кто-то на лодке, маленькой такой лодчонке, а может даже на надувном матрасе, плавал по озеру. Я не очень рассмотрел, да и далековато было… Наверное, это кто-то из отпускников, которые живут в палатках на берегу… Вы говорите, что тот, кого вы разыскиваете, хорошо знает наши места? Значит, он знает и озеро. В таком случае он не случайно может найти лодку или что-нибудь подобное. От озера ведут многие дорожки и тропы.

— Спасибо вам, — поблагодарил доктора капитан. — Мы все проверим. До свидания.

— Желаю успеха! — крикнул доктор и спросил у Мартина, как он справляется со своими обязанностями бригадира в кооперативе.

— Справляюсь, — ответил Мартин. — Обязан справляться, ничего не поделаешь.

— Вперед! — скомандовал капитан. — Время нас ждать не станет!

— Дай-ка мне плащ, — попросил Мартин у капитана, — а то доктор мог испортить нам след.

Однако Ксантиппа легко взяла след и пошла вперед, натянув поводок.

— Браво! — шепнул Мартин Ксантиппе. — Браво!.. Ищи! — И, улыбнувшись капитану, добавил; — Когда ее хвалишь, она еще больше старается… Да, нужно наверстать время, потраченное на доктора. Если бы доктор был нарушителем, то она спустила бы с него штаны, можешь не сомневаться.

— И да и нет, — заметил Бардорф. — В данном случае я придерживаюсь иного мнения: дело в том, что ветеринары так умеют смотреть на животных, что те как-то сразу становятся смиренными.

— Плохо же ты разбираешься в собаках… Слава богу, вот мы и на вершине!

— Стой! — приказал капитан и, вынув бинокль из футляра, внимательно осмотрел местность вокруг. Местность отсюда шла на понижение до самого озера, которое находилось за следующим холмом. К востоку от озера местность была не такой пересеченной, а за самим озером вновь виднелись холмы. На самом озере виднелось несколько лодок. Вот и все, что мог разглядеть капитан в бинокль.

— Давайте закусим! — шутливо простонал Мартин. — Может, нарушитель дошел до села, сел в машину и укатил, а мы гоняемся за ним голодные!

— Перестань ныть! Вперед! — распорядился капитан.

Подбадривать овчарку не пришлось, почувствовав, что поводок не сдерживает ее, она сразу же ринулась вперед. Обратный склон холма оказался не таким крутым и менее заросшим кустарником, так что Мартин смог спустить Ксантиппу на длинный поводок. Вскоре они оказались у подножия холма и пошли по тропинке, которая через несколько сот метров разделилась на две. Овчарка побежала по прямой тропке.

— Черт побери, да она тащит нас прямо к озеру! — удивился Мартин. — Посмотри-ка, как она натягивает поводок! Идет уверенно!

Капитана Бардорфа мучили сомнения: «Зачем нарушителю идти прямо к озеру? Он должен его хорошо знать. Быть может, это только обманный маневр? Не понятно, вижу, нам придется быть похитрей…»

Земля стала влажной. Вдруг Мартин так неожиданно остановился, что капитан чуть было не сбил его с ног.

— На место! — крикнул Мартин овчарке. — Ложись!

— Вот он! — Мартин показал капитану на отчетливый отпечаток следа. — Готов поклясться, что это именно он!

Мартин оказался прав: след полностью совпадал и по размеру и по конфигурации с тем, что они встретили раньше.

Быстро обработав след, пограничники пошли дальше.

Ксантиппа шла бодро, не нуждаясь ни в каких понуканиях и подбадриваниях.

Через несколько минут ходьбы земля справа и слева от тропы стала влажной, вся покрыта зеленым ковром растительности. До озера было рукой подать.

Дойдя до берега, Ксантиппа сосредоточенно понюхала воздух и, повернув влево, побежала вдоль берега к старому помосту, к которому привязывались лодки. Она пометалась на узком деревянном пятачке и, огласив воздух несколько раз отрывистым лаем, уселась на берегу.

— Вернемся немного назад, — посоветовал Мартин. — Овчарка взволнована, надо дать ей возможность сконцентрировать свое внимание.

Капитан приказал пограничникам отойти от берега назад к лесу, вместе с ними отошел и сам и уже оттуда наблюдал за стараниями Мартина.

Тот же что-то тихо нашептывал Ксантиппе, словно уговаривал ее, и снова подвел ее к помосту. Овчарка же, потолкавшись на нем немного, снова сбежала на берег и начала обнюхивать столбы вдоль берега.

Наконец Мартин встал с колен и сказал:

— Видимо, нарушитель спустился на воду, иначе я никак не могу объяснить поведение собаки. Может, здесь была лодка и он уплыл на ней.

Капитан подошел к помосту, внимательно осмотрел его и, покачав головой, сказал:

— Нет, лодки тут не было и в помине… Нет никаких следов…

В этот момент слева от мостков раздался довольно громкий шелест кустарника, а затем какое-то непонятное бормотание.

— Внимание! Рот, ко мне! — приказал капитан и побежал по берегу к тому месту, откуда раздавался шорох.

И вдруг из зарослей выплыла лодочка, в которой с удочкой в руках сидел пожилой мужчина в соломенной шляпе. Он пытался подсечь рыбину, которая попалась ему на крючок.

Рот хотел было окликнуть старика, но капитан жестом остановил его.

— Молчи! — прошептал он пограничнику. — Если мы спугнем ему рыбу, он нам ни одного слова не скажет. Сейчас он кончит с ней возиться.

Через минуту в лодку шлепнулась, блеснув на солнце чешуей, приличная рыбина, по-видимому карп.

Капитан пожелал рыбаку хорошего улова. Старик, довольный, улыбнулся и не без гордости сказал:

— Хорош красавец, не так ли? Целый час он водил меня за нос, но я его все же прихватил…

— Мы бы хотели вас кое о чем спросить, — проговорил Бардорф. — Если, конечно, у вас есть время.

— Момент… — Рыбак бросил рыбину в деревянное ведро и накрыл его сверху сеткой. — Теперь я готов…

Несколькими ударами весел он подогнал лодку к берегу и выпрыгнул на землю.

— Зовут меня Янич, Иоганн Янич, — представился он. — Но здесь я просто-напросто рыбак. Да и чем еще заняться человеку, дожившему до пенсии? Вас, наверное, интересует один мужчина?

— Какой мужчина? — быстро спросил Бардорф.

— Который появился здесь рано утром.

— Я вас слушаю.

Рыбак не спеша начал свой рассказ.

Оказалось, что часов в пять утра из лесу вышел мужчина. Он взошел на вот эти мостки, надул надувную лодку и, переправившись на ней на тот берег, скрылся в лесу. Спустя полчаса рыбак видел незнакомца на поляне холма, что по ту сторону озера.

— Я даже видел, что он что-то бросил в воду, — закончил свой рассказ рыбак, блеснув глазами. — Вот почему я и решил, что вас интересует именно он…

— Господин Янич…

— Я знаю, вы сейчас скажете, что у вас мало времени. Вот я вам сейчас кое-что дам… — С этими словами он достал из-под лавки в лодке пару полуботинок и протянул их капитану.

Бардорф схватил ботинки и, повернув их подошвами кверху, внимательно рассматривал их.

Подошедший к капитану Рот приложил к подошве вырезанную из бумаги мерку и сказал:

— Это они!

— Почему он их бросил в воду? — растерянно прошептал капитан. — Не пошел же он дальше босиком… Потом, куда он дел надувную лодку? Дело усложняется…

— Я в тот момент сидел в своей посудине неподалеку от того места, — объяснил старик. — Видел я мало и ничего не слышал. Когда он шел по берегу, он мне как-то показался знакомым, черт его знает…

— Постарайтесь вспомнить, где вы его видели раньше. Это очень важно.

Старик покачал головой:

— Ничего не могу… кто знает, может, когда где и видел… но не помню. Ради любопытства я выловил ботинки из воды. Увидев же, что они почти новые, я почувствовал, что тут дело не чистое…

— Как он был одет?

— Подождите… На нем был… костюм серого цвета и спортивная рубашка с расстегнутым воротом… Темные волосы… здоровый такой мужчина… Нет, не припомню, где я его мог видеть,

— Он хромал?

— Чего не знаю, того не знаю, — сказал рыбак, немного подумав. — С близкого расстояния я не видел, как он шел.

— Вы можете перевезти нас на другой берег? Нас шестеро и одна собака. Грести мы будем сами.

Рыбак кивнул.

— При нужде в моем челне и десять человек могут усесться.

Пока Рот подзывал пограничников, старик спросил у капитана:

— Тот тип чего-нибудь натворил?

— Да, — односложно ответил капитан.

Тем временем к лодке подошли пограничники, сели в нее и поплыли.

Мартин, зорко всматриваясь в противоположный берег, первым нашел место, где, по его мнению, сошел на берег нарушитель.

— Вот где он сошел! — воскликнул он. — В другом месте с надувной лодки не так удобно…

— Пусти-ка меня к рулю, — потребовал рыбак, заметив, что сидевший за рулем ефрейтор правит нескладно.

Лодка, сделав плавную дугу, подплыла к месту, указанному Мартином.

Капитан, подавшись корпусом вперед, старался заметить на берегу хоть какие-нибудь следы нарушителя, но их не было.

Тогда лодка медленно поплыла вдоль берега.

— Вот оно! — сказал вдруг радист, показав рукой на берег, на котором была заметна узкая белая полоса длиной в три ладони.

Капитан, внимательно осмотрев царапину, посмотрел на радиста и сказал:

— Я что-то не понимаю вас…

— Именно здесь нарушитель и высадился на берег, — объяснил радист. — Он вытащил лодку на берег и выпустил из нее воздух. Вместе с воздухом из лодки вылетел и тальк, которым была присыпана резина.

— Вот это ловко! — похвалил капитан пограничника. — Вот это глаз!

— Дай овчарке понюхать плащ, — посоветовал капитан Мартину. — Обувь у мерзавца теперь другая.

Мартин дал Ксантиппе понюхать плащ и пустил на землю.

Овчарка беспокойно покрутилась на месте, но никуда не пошла.

— Ничего не выходит. Видимо, мешают посторонние запахи. — Мартин немного поговорил с собакой, успокаивая ее.

И, словно вняв его уговорам, Ксантиппа, низко опустив голову к земле, медленно пошла вдоль берега.

— Вы пока подождите в лодке! — крикнул Мартин пограничникам. — Еще не ясно, взяла ли она след.

Мартин оказался прав: Ксантиппа вскоре остановилась, а затем вернулась на старое место. Пробежала немного в противоположную сторону и, дойдя до тропинки, тявкнула.

Капитан не выдержал. Он вылез из лодки и подошел к Мартину, с расстроенным видом наблюдавшим за странным поведением овчарки, которая легла на тропке и, вертя хвостом, уставилась на хозяина.

Мартин пожал плечами.

— Я всегда понимаю ее поведение, но тут я бессилен что-либо понять, — растерянно пробормотал он. — Может, незнакомец перешел сюда… Но зачем? Если бы это было так, то старик рыбак увидел бы его здесь.

Мартин взял овчарку за ошейник и, оттащив ее от тропки, провел немного вдоль берега. Не прошли они и нескольких десятков шагов, как Ксантиппа рванулась вперед и побежала по склону холма наверх.

— Смотри-ка! — обрадовался Мартин. — Я ее с трудом удерживаю на поводке.

— Ты уверен? — спросил его капитан. — Смотри сам!

— Хорошо, — сказал капитан и, вернувшись к лодке, поблагодарил старика за помощь, а пограничникам приказал сойти на берег.

Пограничники побежали догонять Мартина, который вел Ксантиппу уже на длинном поводке.

Через четверть часа они поднялись на поляну, где рыболов видел незнакомца с озера. Здесь пограничники обнаружили следы новых ботинок. Отпечатки были гладкие, а не рифленые, как прежде.

Ксантиппа остановилась перед следом, ощетинилась вся.

— То, что он надел новые ботинки, не удивительно, — вслух размышлял капитан. — Но почему они оказались на два номера меньше прежних, никак не пойму.

— Следы одного и того же человека, — успокоил его Мартин. — Ты посмотри, как встревожена собака!

Преследование продолжалось. Солнце тем временем поднялось высоко. По холму Ксантиппа пошла чуть медленнее, но, однако, нигде не останавливалась.

Здесь начиналась местность, которую капитан уже не знал. Он вынул карту и, сориентировавшись, сказал Мартину:

— Через километр лес кончится. Если нарушитель не изменит направления, он выйдет в квадрат 800.

— Я эти места знаю, — заметил Мартин.

— Ты уверен, что Ксантиппа идет по верному следу?

— Идти-то она идет, но нужно учитывать и то, что она работает без передышки километров одиннадцать…

— После поляны мы не нашли ничего…

— Уж не хочешь ли ты, чтобы нарушитель оставлял свои визитные карточки на каждом дереве?

— Будем считать, что ты прав, — кивнул капитан.

Вдруг Мартина осенила идея:

— Боже мой, какие же мы дураки!.. Знаешь, почему собака так суетилась у берега, нет? Да там спрятана надувная лодка. Ну и чудаки же мы! Иначе и быть не может. Теперь мне ясно, почему она бегала взад-вперед по берегу: нарушитель искал место, где бы ее понадежнее спрятать. Так оно и было!

— Возможно, — согласился с ним капитан. — Не забудь, однако, что он ее откуда-то взял.

— Он принес ее в саквояже. Там черта можно спрятать.

— Если все это так и есть, — начал Бардорф задумчиво, — и если мы не идем давно по несуществующему следу несуществующего фантомаса, то мы имеем дело с очень опытным и коварным врагом. У него есть цель… Твою версию с лодкой мы сейчас проверим. — Капитан подозвал к себе радиста и приказал: — Свяжитесь с водителем нашей машины, а затем с заставой. Водителю прикажите переместиться в квадрат Ф-800, а с дежурным по заставе я поговорю сам.

Радист быстро установил связь с заставой, и через минуту капитан разговаривал со своим заместителем, сообщив ему свои координаты и то, что тот должен был сделать. На заставе никаких новостей не было, были приняты меры по расширению района оцепления, и только.

— Через двести метров будем в селе, — заметил Мартин. Будем надеяться, что машину ему специально не подали.

На околице овчарка остановилась и, немного помедлив, свернула в улицу. Однако, пройдя метров пятьдесят, она внезапно остановилась, полаяла несколько раз и села на асфальт. Мартин еще раз отвел ее в сторону, но Ксантиппа снова привела его на это же место.

— Все ясно, — проговорил Мартин. — Здесь он сел на машину и уехал. Адью…

— В душе я больше всего этого и боялся, — признался капитан и задумался: «Что же теперь делать? То ли прекратить поиски и возвращаться на заставу, то ли продолжить их, положившись на волю случая. А если продолжать, то в каком направлении. Кто знает, куда могла ехать машина?» — Перекур, — объявил капитан. — Давайте передохнем немного, пока не подойдет наша машина. — Капитан дал знак Мартину и унтер-офицеру, чтобы они подошли к нему, а сам отошел в сторону и сел в тени под липой.

— Ни одна собака не берет след машины или мотоцикла, — объяснил Мартин. — Теперь нам нужно полагаться только на самих себя.

— Мне думается, что он уехал в сторону Ренгельдорфа, — заметил Рот. — Остановил первую попавшуюся машину, которая ехала из Биркенфельда, сел и уехал.

— Вполне допустимо, а что дальше?

— Относительно «дальше» лучше всего поинтересоваться в селе, — предложил Рот и кивнул в сторону женщин, которые стояли неподалеку на другой стороне улицы.

— Они слишком далеки от наших забот, — сказал капитан. — Потом, при их работе не больно-то посмотришь по сторонам. Я-то уж это точно знаю!

— Как бы то ни было, а поинтересоваться у них нужно, — предложил Мартии, — Кто знает, может, они что и видели.

— Тогда пойдем к ним, — согласился капитан. — Овчарку оставь здесь.

Женщины заметили их еще издали. Капитан уважительно поздоровался с ними, коснувшись козырька фуражки, и без комментариев спросил, не видел ли кто из них утром незнакомца на дороге, ведущей в Ренгельдорф.

Женщины ответили, что они с шести утра работали рядом с дорогой. Разумеется, видели проходившие по дороге машины и пешеходов, но никто не обращал на них внимания.

— Выслушайте меня внимательно, — попросил капитан. — Вы нам можете очень помочь. Мы ищем мужчину в сером костюме с большой сумкой. Здесь он мог пройти около половины седьмого.

Женщины недоуменно пожали плечами.

Капитан поблагодарил, и они с Мартином повернули обратно. В этот момент их окликнули. Капитан оглянулся. За ними бежала женщина в зеленом платке и что-то кричала.

— Подождем, может, она что вспомнила, — сказал Бардорф и медленно пошел навстречу женщине.

— Вот глупая, — проговорила женщина, — одна из наших женщин, оказывается, видела примерно в половине седьмого какого-то мужчину, который вышел из лесу и пошел по дороге в сторону Ренгельдорфа. Ехала машина и подобрала его. Больше его никто не видел.

— Как он выглядел? — спросил Бардорф.

— Его видели только со спины.

— А что была за машина?

— Это был большой хлебный фургон.

— Как-как?

— Машина из булочной, у нас ее все знают.

— Большое спасибо и до свидания, — капитан пожал женщине руку.

— Так-так, — обрадованно произнес Мартин. — Выходит, что нам еще рано бить отбой?

— Что значит бить отбой? — переспросил его капитан. — С заставы уже давно оповестили о случившемся местную полицию, у которой достаточно сил и средств, чтобы задержать нарушителя. Наша задача сообщить об этом товарищам из полиции.

— Нам самим далеко не безынтересно разыскать машину и допросить ее водителя, — предложил Мартин. — Такие сведения сильно помогут полиции.

— Хорошо, я согласен попытаться сделать это, — кивнул капитан.

Когда капитан и Мартин подошли к отдыхавшим пограничникам, Рот доложил Бардорфу, что по рации сообщили — на озере найдена надувная лодка с короткими веслами.

Тем временем подошла машина. Пограничники поехали в Ренгельдорф. Это селение было расположено в небольшой долине на склоне двух холмов. Все общественные постройки и лавка находились в самом центре. Тут же в одноэтажном домике была и булочная.

Капитан приказал шоферу остановиться и, войдя в булочную, спросил заведующего.

— А я и есть заведующий, — ответил ему толстый мужчина лет пятидесяти. — Я вам и заведующий, и продавец, все в одном лице… Что вам угодно?

— Я хотел бы, — начал капитан, покосившись на двух женщин, единственных покупательниц магазина в этот момент, — поговорить с вами с глазу на глаз. На одну минуту, не больше, но сейчас же.

— Прошу вас, проходите и садитесь. — Заведующий провел капитана в отдельную комнату и, закрыв дверь, добавил: — Я к вашим услугам, господин капитан…

Бардорф представился и спросил:

— Вы сегодня утром получали хлебобулочные изделия?

— Разумеется. В большом ассортименте, самые свежие.

— Вы хорошо знаете своего шофера?

— Акселя? Понимаю вас! У нас он работает уже два года. Он что-нибудь натворил?..

— Меня интересует другое: скажите, он сегодня вез в машине кого-нибудь из посторонних?

— Посторонних нет, одного старого знакомого… Ах, ясно… Опять из-за этого Фалентео… И вы из-за него приехали… Любопытно, очень любопытно.

— Кто такой этот Фалентео? — спросил Бардорф. — И что значит «опять», господин?..

— Лефельхолц, Готфрид Лефельхолц! Этого Фалентео зовут, собственно, Тео Янека. Ему уже за сорок пять, к нам он приехал вместе с отцом из Чехословакии, короче говоря, он переселенец из села, что подальше Баркенфельда… Старик был отличным стрелком, и Тео тоже научился отлично стрелять. Старик вскоре умер, а Тео приютили крестьяне… Его арестовывали за незаконное хранение оружия… Три раза он сидел…

Заметив, что капитан с нетерпением посматривает на часы, торговец скороговоркой сказал:

— Один момент, сейчас я дойду до самого важного! Три или четыре года назад из районного центра были похищены какие-то ценности… понимаете…

— Я помню этот случай, — прервал его Бардорф. — Похищена была коллекция старинных монет.

— Совершенно верно… А в ночь хищения Фалентео видели где-то поблизости. Его арестовали, допрашивали, но доказательств его вины не было. Поэтому его быстро освободили, а через трое суток он куда-то исчез… Во всяком случае, сегодня утром он ехал в нашей машине.

— Вы с ним разговаривали?

— Перебросился несколькими словами… Разгрузка должна проходить быстро, знаете, хлеб нужно завезти во все села. Он мне говорил, что его сильно тянет на старую родину… Якобы хочет сходить на могилу отца…

— Его здесь знают?

— Нет, — твердо ответил Лефельхолц. — Здесь не знают… Я ведь десять лет был барменом в Хорсмаре, а Тео был завсегдатаем…

Бардорф встал:

— Благодарю вас, господин Лефельхолц, и одновременно попрошу, чтобы наш с вами разговор остался между нами.

— Понял вас, очень хорошо понял…

В это время к кондитерской подъехал оперуполномоченный местной полиции.

— Тебе знаком Фалентео? — спросил Бандорф гауптфельдфебеля.

— Конечно, три года назад он бежал за пределы республики.

— Вот как…

Капитан проинформировал гауптвахмистра о случившемся. В дверь постучали. Вошел Лефельхолц.

— Извините, — тяжело дыша, выпалил он. — Я кое-что забыл, что, видимо, поможет вам… Вот, пожалуйста! — С этими словами он положил на стол фотографию, на которой были изображены трое мужчин, играющих в скат.

— Вот он, — сказал булочник, ткнув пальцем в среднего мужчину. — Фото, правда, десятилетней давности, но он почти нисколько не изменился. И еще одно: в данный момент Аксель сидит в «Золотом льве» и пьет кофе. В Буркенфельде. Если вы поспешите, то…

— Добро. Мы попытаемся, — сказал полицейский.

— Разрешите мне оставить это фото у себя? — попросил капитан.

— Пожалуйста.

— Мы поедем по кратчайшей дороге, — сказал полицейский капитану, когда они сели в машину. — У церкви свернем налево. Правда, дорога полевая, но ваш вездеход пройдет.

Когда они въехали в Буркенфельд, часы на башне пробили десять раз. Пограничникам повезло: машина булочной как раз стояла перед «Золотым львом».

Водитель машины оказался худощавым парнем лет двадцати с небольшим. Он в это время оказался единственным посетителем кафе.

Капитан и гауптфельдфебель подошли прямо к его столу. Бардорф поздоровался и сказал:

— Сегодня утром в вашей машине ехал один мужчина.

— Было такое, Я его не очень-то охотно брал, но ведь человек все же. А что с ним?

Капитан сел к столу и показал шоферу фото.

— Это он, — проговорил шофер.

— Мы его разыскиваем. Вы с ним разговаривали?

— Совсем немного. Он раньше жил в этих местах и приехал навестить старого знакомого.

— И это все?

— Поговорили еще о погоде и тому подобном…

— И до какого места вы его подвезли?

— Я думал, что ему нужно на вокзал, а оказалось, что нет. Он сошел в лесу…

— Вы можете сказать, где именно?

— Могу, но неточно. Там от дороги отходит ответвление, но ведь таких на дороге много встречается.

Когда все трое вышли из «Золотого льва», шофер вдруг остановился, уставившись неподвижным взглядом на почтовый ящик, висевший на стене дома.

— Еще кое-что может вас заинтересовать, — произнес он. — Он дал мне два письма, которые я должен бросить в Лейнтале в почтовый ящик, так как он сам, возможно, до завтрашнего дня останется у друга. Вот они.

Он вытащил из кармана куртки и протянул гауптвахмистру два письма в заклеенных конвертах. Одно из них было адресовано господину Шлехдорну в Лейне, другое — фрау Ритмюллер в Шведт.

— Да там, видимо, открытки лежат, — проговорил полицейский, вертя конверты в руках.

— Точно! — подтвердил шофер. — Он эти открытки писал, сидя у меня в машине. Но тут у меня что-то мотор забарахлил, я остановил машину и вышел посмотреть, что именно барахлит, а когда снова залез в кабину, открытки уже были заклеены в конверты, на которых он уже и адреса успел написать. Там открытки, это точно…

— Лейне и Шведт, — задумчиво сказал капитан. — Я попрошу вас, — обратился он к водителю, — о нашем с вами разговоре никому ни слова. Ни единого, понятно?

— Это такое скверное дело, да? — растерянно спросил шофер. — Разве нельзя взять письма, когда тебя об этом просят?

— Не волнуйтесь! — успокоил его капитан. — Ваше поведение было вполне корректным. Только, как мы уже договорились, никому ни слова!

— Я буду нем, — заверил шофер. — Мне только и не хватает влипнуть в какую-нибудь дрянную историю…

— Пойдемте быстрее! — торопил капитан шофера. — Время не ждет! Вы нам сможете показать место, где он слез с машины?

Шофер посмотрел на часы и сказал:

— Времени у меня маловато.

— Не беспокойтесь, я сообщу о задержке к вам на работу, — пообещал гауптвахмистр.

— Тогда другое дело.

Они ехали по дороге. Стояла тишина. Вскоре шофер остановил машину и, выйдя на дорогу, дал знак пограничникам.

— Вот здесь он сошел, — сказал он, — и пошел вон по той дороге. Так вы не забудьте сказать на базе о том, что задержали меня.

— Одну секунду! Скажите, а он не прихрамывал?

Шофер на миг задумался, а потом покачал головой и попрощался.

— Возьми плащ и веди сюда свою овчарку, — сказал капитан Мартину. — Остальные пусть пока сидят в машине.

Мартин подошел к месту, которое им указал водитель.

Ксантиппа потянула носом воздух, сделала несколько шагов по дороге, а затем вернулась обратно. Натянув поводок, она перешла на противоположную сторону дороги и побежала по тропе совсем в противоположном направлении.

Капитан связался по радио с заставой и передал туда свои координаты, сообщив последние новости.

— Нам нужно быть особенно осторожными, — предупредил Бардорф пограничников. — Он, видимо, вооружен!

Ксантиппа шла по следу спокойно, ведя пограничников сначала по троне, бежавшей среди соснового леса, затем по крошечной лощинке, посреди которой тек ручей.

Вскоре они подошли к селу Холунчен. И когда до крайнего дома оставалось не более трехсот метров, овчарка вдруг замедлила шаг, спустилась к ручью и, понюхав камни, забегала вдоль берега.

Тихо уговаривая овчарку, Мартин показал ей след на влажном от воды камне.

Они шли вдоль ручья, который метров через десять резко сворачивал на северо-запад и тек по самой опушке леса. Собака отошла от ручья и повела всех в лес.

Бардорф приказал пограничникам рассредоточиться и быть готовыми ко всяким неожиданностям.

— Долго так продолжаться не может, в конце концов он выдохнется и потеряет бдительность, — заметил Мартин.

Они свернули вправо, пробравшись сквозь густые заросли молодого ельника, вышли на опушку и сразу же залегли в кустах.

— Смотри-ка, мельница! Ветряная мельница!

— Стой! — распорядился капитан и поднес бинокль к глазам. Не более чем в ста метрах от них на холме посреди пустого луга красовалась хорошо сохранившаяся ветряная мельница. Капитан обшарил биноклем узенькие оконца мельницы и дверь, но никаких признаков человека не обнаружил.

Гауптвахмистр подполз к капитану и прошептал:

— Вполне возможно, что нарушитель скрывается на мельнице… Сразу после войны мельница не работала, но потом ее отремонтировали и оставили стоять как памятник. Теперь сюда лишь иногда приводят школьников на экскурсию, чтобы показать им, как в старину мололи зерно… Так что он здесь может чувствовать себя в безопасности…

После десятиминутного наблюдения капитан сказал:

— Нам нужно что-то предпринять. Если он внутри, то его все равно нужно будет оттуда «выкуривать», а если его там нет, то нечего попусту и время терять.

План капитана заключался в следующем: окружить мельницу и приближаться к ней со всех сторон. Мартин должен остаться в укрытии до конца всей операции.

— Только не уничтожьте мне все его следы: если его нет на мельнице, тогда он ушел дальше.

— Хорошо, — успокоил его капитан. — Через две минуты мы начнем. Унтер-офицер, действуйте!

Взяв оружие наизготовку, пограничники начали подходить к мельнице.

«Если нарушитель здесь и видит нас, то он подпустит нас поближе, а уж потом откроет огонь», — думал капитан, не сводя глаз с окошка.

Однако кругом царила тишина. Через минуту пограничники сошлись перед дверью мельницы.

Капитан осторожно нажал на ручку. Она оказалась заперта. Однако полицейский, знавший устройство замка, без труда отпер дверь.

Бардорф смело шагнул внутрь и стал подниматься по лестнице. Сняв автомат с предохранителя, он громко крикнул:

— Входите! Тут никого нет!

— Похоже, что тут отодрали доску, — заметил гауптвахмистр, показывая на стену, — а потом неудачно ее приставили.

— Пожалуй, ты прав, — согласился с ним капитан. — Посмотри-ка сюда…

На одной из горизонтальных балок, покрытой густой пылью, виднелся чистый четырехугольник, который можно было накрыть двумя ладонями, как будто тут только что стоял какой-то сосуд.

— Все ясно, — пробормотал гауптвахмистр, покачивая головой. — Он спрятал монеты в сосуд, который держал здесь. Прийти за ними раньше он по какой-то причине не мог. Откровенно говоря, до сих пор я сам не очень-то верил в свою теорию… но теперь…

— Монеты он прятал или что другое, во всяком случае, ясно, что он здесь был и что-то прятал. Меня интересует, как давно он здесь был и далеко ли успел уйти за это время? Приведите сюда Ксантиппу!

Капитан направился к двери, где подал Мартину знак, чтобы вел овчарку.

— Поторапливайтесь! Нам нужно знать, куда он ушел! — Капитан явно волновался.

— Ходить по мельнице мне нет никакого смысла, — заметил Мартин офицеру. — Я начну от двери, если вы вообще не затоптали следы.

Прислонившись к косяку двери, капитан наблюдал за тем, как Мартин пускал Ксантиппу по следу. Овчарка сначала внимательно обнюхала ступеньки, затем на несколько шагов отошла в сторону, а потом довольно бодрым шагом побежала к лесу.

— Похоже, что он ушел на восток, — не без удивления заметил капитан. — Пошли, его нельзя надолго оставлять одного…

Быстро заперев дверь мельницы, пограничники поспешили вслед за Мартином, который тем временем почти дошел до опушки леса.

Через полкилометра они уже шли по лесной тропе, извивавшейся между высокими соснами.

Вдруг Ксантиппа сделала круг, затем, свернув налево, направилась на маленькую, заросшую густой травой лесную поляну, окруженную со всех сторон соснами.

Неожиданно овчарка остановилась. Шерсть на ней встала дыбом.

— Эрнст, дружище! — шепотом сказал Мартин Бардорфу. — Посмотри-ка, а наш нарушитель спокойно спит!

«Не может быть, чтобы так просто окончилась эта сложная операция!» — невольно подумал капитан.

Но Мартин оказался прав. В десяти метрах от края поляны в траве под развесистой сосной спал мужчина. Он снял с себя ботинки и носки, а под голову положил саквояж. Рядом с ним прямо на траве валялась серая куртка. Сомнений быть не могло: это был он.

Капитан жестом подозвал к себе унтер-офицера и гауптвахмистра. Трем пограничникам он приказал на всякий случай зайти на другую сторону лужайки, чтобы преградить нарушителю путь к бегству. Радист остался рядом с Мартином, а сам капитан решил арестовать нарушителя.

— А я? — шепнул Мартин. — Что мне делать?

— Ты останься возле овчарки и не сходи с места до тех пор, пока мы не возьмем негодяя. Вы с Ксантиппой и так сегодня превзошли все свои возможности. Теперь наша очередь!

Унтер-офицер и два пограничника стали осторожно обходить лужайку. Незнакомец не шевелился.

— Это он! — шепнул полицейский капитану, когда они подошли ближе к спавшему на траве мужчине и снова залегли.

— Понятно…

Солдаты тем временем дошли до противоположного края поляны. Капитан быстро встал и, сняв автомат с предохранителя, пошел напролом через кусты. Под ногой у него громко хрустнула ветка.

Мужчина проснулся и, заметив капитана, выстрелил в него из пистолета.

Капитан, не спускавший глаз с преступника, вовремя бросился на землю, и пуля просвистела у него над головой.

Не успел Бардорф крикнуть нарушителю: «Сдавайся! Сопротивление безнадежно!», как Мартин, спустив Ксантиппу с поводка, крикнул ей:

— Взять его! Взять!

Овчарка, делая огромные прыжки, мигом выскочила на поляну и вцепилась зубами в руку преступника. Раздался еще одни выстрел, но уже явно неприцельный… Скорчившись от страха, стрелявший выронил пистолет.

Капитан подскочил к нарушителю одновременно с солдатами и Ротом.

— Руки вверх и не шевелиться! — приказал Бардорф. — Мартин, заберите овчарку!

Мартин с трудом оттащил от задержанного Ксантиппу, которая, оскалив пасть, угрожающе рычала.

— Не вздумайте глупить, господин Янек! — строго сказал гауптфельдфебель, подняв с земли пистолет нарушителя. — Вы арестованы!

— За что?! — воскликнул с наигранным удивлением преступник, опуская укушенную овчаркой руку. — Как вы сюда вообще попали?

Полицейский тем временем наклонился над саквояжем Янека и вытащил из него одну из кассет с древними монетами.

— Нас заинтересовало содержимое вашего саквояжа, — проговорил полицейский.

На лице арестованного появилась горькая усмешка.

— Мне нужно было уйти подальше, — пробормотал он.

Гауптфельдфебель обыскал преступника, с ненавистью смотревшего на Мартина, который, присев на корточки, ласково гладил Ксантиппу по шее.

Когда Эрнст Бардорф закончил свой рассказ, мы уже подъехали к кооперативу «Пограничный». Там нам сказали, что Мартин уехал в поле, где испытывается новый комбайн…

— Скажи, почему Янек не сразу забрал монеты после похищения? — спросил я капитана. — Ведь он должен был опасаться, что их могут найти, ну хотя бы случайно!

— Не забудь, что мельница в то время была только что приведена в порядок и заперта, а сам Янек чувствовал, что за каждым его шагом следят. Пока монеты лежали в тайнике, он успел побывать в Западной Германии… К слову, границу он тоже нарушил в квадрате 90, мы же все это заметили.

— А почему именно там? — не удержался я от вопроса. — Откуда он знает, что в этом проклятом месте сделать это легче всего?

Капитан усмехнулся:

— Это я хотел объяснить тебе позже, но уж раз ты так хочешь… Янек за большие деньги, которые ему платили западные торговцы живым товаром, переводил через границу людей. Для этой цели он и пользовался тайными тропами квадрата 90, которые он хорошо знал и считал вполне надежными.

— Кувшин до тех пор носит воду, пока не разобьется, — заметил я, немного подумав.

— Во всяком случае, нам уже тогда нужно было предпринять более действенные меры, чтобы закрыть лазейку в квадрате 90.

— А почему он не забрал монеты раньше?

— Ждал удобного случая. И когда один из его бывших, так сказать, соучастников дал ему новое поручение, Янек счел момент вполне благоприятным, тем более что это отвечало его собственным интересам. Вот он и решил сразу одним ударом убить двух мух… Ты понимаешь, что в этом деле скажут свое слово и еще кое-какие инстанции. Янек считал, что на этой полянке его никто не увидит. С наступлением темноты он бы пошел дальше. Вот и все… Однако… Ксантиппа в тот день пробежала ровно 18 километров. Это намного больше нормального. Вот я и решил нарисовать Ксантиппу вместе с Мартином.

Наш вездеход тем временем свернул на полевую дорогу. Вдруг Бардорф воскликнул:

— А вот и Мартин, узнает ли он тебя сразу!




Долг


Шел мелкий дождь, отчего ночь в тот вечер опустилась раньше обычного на небольшое село Нордхайм, расположенное вблизи от государственной границы. В окнах домов виднелся тусклый свет, а где-то на краю села выла собака.

Стараясь не шуметь и не обращать на себя внимание, из села вышел человек и направился в лес, который поднимался высокой стеной сразу же за крайними домами.

Пройдя немного по улице, человек свернул на проезжую лесную дорогу, которая резко отделялась от улицы. Остановившись под высоченной елью и сняв шляпу, он вытер платком вспотевший лоб.

Вдруг он почувствовал на плече чье-то прикосновение: за его спиной стоял коренастый мужчина, одна рука которого покоилась в кармане.

— Могу я отсюда пройти в Нордхайм? — спросил незнакомец.

— Да. До села один километр, если идти вот в этом направлении.

— Мне нужен господин Мюллер, но, к сожалению, я опоздал.

— Вы можете пойти со мной. Я покажу вам дорогу.

Незнакомец протянул руку и сказал:

— Хорошо. Я жду здесь уже десять минут. Все в порядке?

— Да. Мы можем идти.

— Тогда пошли.

Медленно и бесшумно они переходили от дерева к дереву, обошли село стороной и углубились в лес. Вдруг тот, что был в шляпе, остановился.

— Осторожно. Мы вошли в пограничную зону, — заметил он.

— Я полагаюсь полностью на вас, — кивнул незнакомец.

Оба начали подниматься по склону холма. По гребню его, метрах в трехстах, проходила государственная граница.

Через некоторое время они остановились.

— Вот мы и на месте. Смотрите не зацепитесь за колючки. И главное — тихо! — предупредил мужчина в шляпе.

Оба легли на землю и поползли в сторону границы. Дождь поглощал все шорохи.

Через три четверти часа мужчина в шляпе вышел из зарослей один. Он долго стоял, прислушиваясь, а затем исчез между деревьями.

* * *


Рядовой Прош стряхнул дождевые капли, посмотрел с вершины холма вниз, где за деревьями лежало село.

«Чертово место, — подумал он. — Большей дыры и сыскать трудно. Хорошо еще, что раз в неделю показывают кинофильмы, а то совсем можно было бы одичать. А тут еще этот проклятый дождь!»

Поправив автомат и бросив беглый взгляд на старшего дозора, он перешел к другому дереву.

Через сотню метров они вышли на поляну. Унтер-офицер Керстинг подошел к солдату и сказал:

— Идите в укрытие и подстрахуйте меня. Я немного посмотрю. Не забывайте следить за сигнализацией!

— Слушаюсь! — Рядовой еще раз окинул взглядом опушку леса и, перебежав через дорогу, залег под густым кустом.

Керстинг прошел немного вперед, потом вернулся и лег рядом с Прошем.

— Побудем немного здесь. Вы наблюдаете вправо, я — влево! — приказал унтер-офицер.

Прош кивнул. Он улегся поудобнее, поправив под собой полы плаща.

«Ну и дождь! — вздохнул он, — И впереди еще шесть часов дежурства».

— Товарищ унтер-офицер, — обернулся солдат к Керстингу, — вы хорошо знаете Браунера? Тракториста из сельхозкооператива? Что он за человек?

— Вилли Браунер? А почему вас это интересует?

— Недавно он напился как сапожник и нес черт знает какую ерунду. Говорил, что может в любое время, если захочет, перейти границу и вернуться обратно. И, мол, никто его не поймает.

— Он давно так говорит, я тоже об этом слышал. Зато он хороший работник, и это просто болтовня.

— Ну, я не знаю.

Оба замолчали, оглядывая местность. Прош чуть-чуть сдвинулся в сторону, так как на затылок ему в одно и то же место падали дождевые капли. Вдруг он насторожился. Ему послышался шорох. Тихий шорох и хруст ветки.

— Вы слышали?

— Нет, а что?

— Я слышал шорох. Кажется, вон там, позади поляны.

Оба прислушались, но ничего подозрительного не услышали. Лишь ветер шумел в кронах деревьев.

— Вы точно слышали? — Унтер-офицер оперся на локтя.

— Так точно!

— Тогда пойдемте посмотрим. Вы идите вперед — и осторожно!

Они перешли через поляну и углубились в лес.

«Ну и видимость! В двух шагах ничего не видно», — подумал Прош.

Шаг за шагом они шли дальше, потом Прош лег на землю и прошептал:

— Это где-то здесь.

Несколько минут они лежали и прислушивались, но ничто не нарушало тишины.

— Подстрахуйте меня, я осмотрю местность с фонариком. — Керстинг включил фонарик и обшарил им ближайшие кусты.

Прош в это время, положив палец на спусковой крючок, напряженно вглядывался в темноту. Однако ничего подозрительного не удалось обнаружить и на этот раз.

— Следите, я немного пройду вперед, — прошептал Керстинг и, светя фонариком, пошел от дерева к дереву.

«Ничего. Возможно, Прошу просто показалось. Иначе и я бы что-нибудь услышал. Но лучше все же проверить», — подумал унтер-офицер.

Старший дозора прошел еще несколько метров. Потом остановился и долго что-то разглядывал на земле, светя себе фонариком. Явно след, но чей?

«Дикий кабан, — усмехнулся унтер. — Сколько они нас беспокоили и водили за нос. И куда только они так быстро убегают?»

Пограничник выключил фонарик и вернулся к Прошу.

— Кабаны, дружище!

— Ну и дрянь эти кабаны, — солдат поднялся с земли. — А как вы их различаете?

— Тс! — шепнул вдруг Керстинг. — Тихо. В лесу бывают не только дикие звери. Ну, пошли дальше.

Вскоре дождь перестал. Когда пограничники растворились в темноте, метрах в двухстах от того места, где они только что стояли, с земли поднялся человек и медленно пошел в сторону села.

* * *


Хотя Бернд Крошау и сидел в клубе, где показывали новый кинофильм, мысли его были заняты совсем другим. Он не спускал глаз с девушки рядом. Он держал ее руку в своей руке. Охотнее всего Бернду хотелось взять Кристу к себе на колени, погладить ее по голове, поцеловать, но они сидели не на последнем ряду, и он не мог себе такого позволить.

Криста Хольбах чувствовала на себе взгляд Бернда, она полуобернулась к нему и, загадочно усмехнувшись, кивнула в сторону экрана.

«Какой смысл смотреть на экран, — думал Бернд. — Мне сейчас не до фильма, и виновата в этом ты. — Солдат снова сжал руку девушки. — Лучше я сам прокручу с тобой любовный фильм. Он будет приятнее и интереснее, хотя я и знаю тебя всего шесть недель. И конец у этого фильма будет хорош, возможно, на всю жизнь. Конечно, лучше».

Когда в зале загорелся свет, Бернд мысленно продумал все до конца.

Поток зрителей вынес их на улицу. Было свежо, как бывает обычно после дождя. В лужах отражался свет уличных фонарей.

Медленно они пошли по улице. Криста прижалась к солдату и спросила:

— Понравился тебе фильм?

— Да, — усмехнулся он.

— Не прижимайся так, ведь за нами люди идут, — упрекнула девушка Бернда. — Если ты не перестанешь, я больше к тебе не приду.

Солдат, одним рывком обхватив ее за ноги, поднял на воздух.

Девушка засучила по воздуху ногами.

— Отпусти меня на землю, а то я закричу!

— Сначала скажи, что придешь и завтра.

— Нет. Сначала отпусти меня.

Солдат поцеловал девушку еще раз и почувствовал, как ее руки обвили его шею,

— Ты медведь! Неисправимый медведь! — ласково сказала она. — А если увидят?

— Ну и пусть смотрят!

— Сплетни пойдут по селу!

— Тем хуже для сплетниц, если им больше не о чем говорить.

Они пошли дальше, и он положил руку на талию девушки.

В этот момент Криста думала о том, как бы ее отец не узнал о ее знакомстве с солдатом. Нет, ни в коем случае.

Вот потому и приходится идти совсем в другую сторону, а не туда, где она живет. В кино тоже приходится входить отдельно, а потом как бы случайно садиться рядом. Но рано или поздно заметят все их ухищрения. В селе такие вещи долго утаить не удается. Непонятно только, почему отец так не любит пограничников. Может, он и сам этого не знает. Вот уже пять лет прошло, как умерла мама и жизнь с отцом стала прямо-таки невыносимой.

— Давай посидим немного, — предложил солдат.

— Мне нужно домой, — сказала Криста, немного помедлив.

— Криста!

— Ну, еще полчасика, не больше.

Бернд вытер травой скамейку, стоявшую у крайнего дома. Они сели. Их глаза были красноречивее всяких слов. Обратно они шли медленно. Вдруг Криста остановилась и сказала:

— Дальше тебе нельзя. Я пойду сама. — Дернув солдата за рукав, она потащила его к дому, стоявшему на противоположной стороне улицы, так как увидела, что недалеко от них остановился какой-то мужчина и стал прикуривать сигарету.

Когда спичка разгорелась, солдат узнал в мужчине тракториста Вилли Браунера в помятой шляпе с пером, которое было предметом постоянных насмешек односельчан. Эту шляпу носил в свое время его дедушка, от которого он ее и унаследовал.

Когда Браунер скрылся за углом, Криста высвободилась из объятий Бернда.

— Больше я уже не могу, мне пора идти.

— Я еще тебя немного провожу, а?

— Лучше не надо. Не дай бог, отец увидит!

— Я тебя не понимаю, — удивленно сказал солдат. — Ведь ты уже не ребенок. Или он что-нибудь имеет против меня?

— Нет-нет. Он о тебе и не знает даже. Ну, пока.

Не успел Бернд опомниться, как Криста чмокнула его в губы и побежала прочь.

Солдат, качая головой, смотрел ей вслед. Вокруг рта залегла усмешка. «Послезавтра. Послезавтра, девушка, я снова тебя увижу».

Когда Криста пришла домой, отца там еще не было. Она взяла в руки подушку и, взбив ее, положила на диван, а сама села к столу. Под ногами у нее крутился кот. Она взяла кота на колени и погладила его.

«Тебе хорошо живется, никаких тебе забот. Если бы я знала, как все можно объяснить отцу. Дальше все это в тайне все равно не удержишь. Будет лучше, если отец все узнает от меня, а не от кого-нибудь другого. А может, сегодня сказать? Нет, лучше завтра или послезавтра».

— Иди, Петер! — она ласково хлопнула кота по заду и взяла в руки вязанье. Глаза пробежали по рисунку полусвязанного пуловера: «В пору ли будет он отцу?»

За дверью раздались шаги: это отец. Криста слышала, как он вошел в коридор, снял пальто, стащил с ног сапоги и начал искать тапочки, которые всегда лежали на одном и том же месте.

— Добрый вечер, — поздоровался отец. — Ты еще не спишь?

— Нужно же когда-нибудь довязать тебе пуловер.

— В кино была?

— Была, — испуганно ответила Криста, почувствовав в голосе отца что-то недоброе. — А почему ты спрашиваешь?

Отец достал из кармана трубку, сел к столу и только тогда посмотрел на дочь.

— Да так просто спросил. Сегодня ни один фильм не обходится без политики. Везде только и слышно: социализм, план и тому подобное…

— Фильм был о любви. Хороший фильм.

«Слава богу, — подумала она, — он ни о чем не знает. Пока не знает».

Взгляд Кристы остановился на куртке отца, где на ниточке висела одна пуговица.

— Сними куртку, — попросила она. — Я пришью тебе пуговицу.

Отец осмотрел себя с ног до головы и одним рывком оторвал пуговицу.

— Так у нас пришивают пуговицы! — проворчал он и, сняв куртку, хотел бросить ее на стол, но передумал и сказал: — Хотя подожди, мне еще нужно сходить в хлев. — Надев куртку, он вышел из дому.

Криста рассердилась. «Ведь он знает, что я кормила корову, — подумала она. — Но нет, ему все нужно проверить собственными глазами. Бернд прав: со мною обращаются, как с ребенком».

Спустя некоторое время Криста услышала, как хлопнула входная дверь, как отец поднялся по ступенькам, но тут же снова спустился вниз. Когда он наконец вошел в комнату, лицо его было спокойно.

— Вот тебе куртка, а я пошел спать. Спокойной ночи!

* * *


— Алло, Рихард!

Начальник погранзаставы капитан Масберг встал, ожидая, когда к нему подойдет долговязый бригадир Мюллер. Они поздоровались.

— Что нового, Ахим?

— Дождь льет, а хлеб еще в скирдах. Беда, да и только! Помогай нам!

Капитан сдвинул фуражку на затылок и нахмурил брови:

— Твоя просьба несколько неожиданна. А когда, завтра?

— Не завтра, а сейчас нужны мне люди.

— Не спеши, дружище. Нельзя же так неожиданно. — Капитан вытащил торчавшую из кармана Мюллера соломинку.

— Так-так, — проворчал Мюллер, — уж не хочешь ли ты посмотреть, как наша рожь сгниет в поле? Уж не думаешь ли ты, что булки растут на полках кондитерских. А я-то думал, что кооператив и погранзастава…

— Прекрати! — перебил его капитан. — Перестань! Я посмотрю, что можно сделать.

— Вот это другой разговор! — Рот Мюллера расплылся в широкой улыбке. — Хороший ты человек! Привет, я пошел!

— Следующий раз говори заранее, что тебе понадобится! — вдогонку крикнул ему капитан и в тот же момент заметил штабной автомобиль, который на большой скорости ехал по улице.

Когда джип подъехал к капитану, тот принял положение «смирно» и доложил:

— Товарищ майор, на вверенной мне погранзаставе никаких происшествий не случилось!

Майор Дризнер слушал капитана, сощурив глаза, а когда тот замолчал, протянул ему руку со словами:

— Садитесь в машину, поедем на заставу!

Капитан сел в машину, и она тронулась.

— Сколько людей просил у вас Мюллер? — спросил майор, повернувшись к сидевшему на заднем сиденье капитану.

— Просил как можно больше. Хлеб еще в поле…

— Людей дайте, но только так, чтобы это не отразилось на службе.

Вдали показались постройки заставы.

Через несколько минут майор и капитан уже стояли у карты. Вызвали к себе командира одного из взводов и замполита обер-лейтенанта Нестлера.

Майор по очереди посмотрел на подчиненных и сказал:

— Я буду краток, товарищи офицеры. По сведениям нашей разведки, на вашем участке или же на участке соседней погранзаставы противник организовал себе лазейку. Недавно в Эрфурте был задержан один агент «Восточного бюро», который примерно четыре недели назад проник на территорию республики. Следы ведут в ваш район. Что вы мне на это скажете?

— На моем участке? — переспросил капитан Масберг с недоверием. — На контрольно-следовой полосе у нас в последнее время не обнаружено никаких следов. Это я могу точно утверждать. — Капитан показал на карту. — Контрольно-следовой полосы как таковой нет только вот в этом уголке, на участке в триста метров, но он у нас контролируется часовыми и средствами сигнализации. А за моих пограничников я смело ручаюсь!

Майор задумчиво покачал головой:

— Вы переоцениваете свои способности. Разумеется, что контрольно-следовая полоса сильно облегчает нашу службу. Но мы с вами охраняем не саму полосу, а государственную границу. Вам понятно? Участок государственной границы! И прошу не переоценивать полосу. Если враг найдет на нашем участке лазейку, то будьте спокойны, он найдет и возможность в нее пролезть. И нам нужно закрыть эту лазейку! Мы обязаны, товарищи, сделать это! — Майор усмехнулся. — Подойдите ближе к карте и давайте подумаем, что мы можем предпринять.

Чем дольше продолжалось обсуждение, тем серьезнее становились лица офицеров. Когда все вопросы были утрясены, майор сел в машину и уехал к себе.

Капитан Масберг и обер-лейтенант Нестлер стояли на КПП и смотрели вслед удалявшейся машине майора.

— И все это свалилось на нас в понедельник! Что ты на это скажешь? — спросил капитан.

Замполит сощурился и ответил:

— Мне пока еще не все ясно, но попятно, что нам теперь нужно смотреть в оба.

* * *


Двое суток подряд сновали взад и вперед грузовики с песком на правом фланге участка заставы. Песок разбрасывали по земле вдоль проволочного забора, создавая пятидесятиметровую контрольно-следовую полосу.

Бернд Кронау с силой воткнул лопату в землю, поправил автомат за спиной и вытер пот со лба.

— Ну и жарища же сегодня! — Бернд бросил взгляд в сторону часового, который лежал в сторонке в укрытии.

«Ему хорошо, лежи себе, и все, не то что копать», — подумал Бернд.

— Ну, как идут дела? — спросил, подходя к Кронау, обер-лейтенант.

— Все в порядке, товарищ обер-лейтенант, вот только солнце сильно жарит.

К ним подошел рядовой Прош.

— Товарищ обер-лейтенант, посмотрите вон туда, — сказал он и показал рукой на кусты, росшие по ту сторону границы.

Из-за кустов вышли два западных пограничника и остановились. Тот, что был подальше и постарше, вдруг замахал руками и закричал:

— Эй, вы там! Как вам живется за колючей проволокой? Уж не копаете ли вы окопы?!

— Ты, толстяк, — крикнул громко Прош, — ты, видать, не только стар, но еще и глуп! Я одного не понимаю…

— Товарищ рядовой, замолчите! — приказал пограничнику замполит, — Пусть говорит что хочет. — И посмотрел на часового, который не сводил глаз с западных пограничников, усевшихся на камнях. Они еще раз попытались заговорить с нашими пограничниками, но тщетно. После двухчасовых напрасных попыток они встали и пошли прочь, крикнув на ходу:

— Всего хорошего, коллеги! Мы сюда часто будем наведываться, раз мы вам нужны. Сделали бы перерывчик, что ли, да покурили бы хороших сигарет!

Один из пограничников размахнулся и бросил пачку сигарет в их сторону. Сигареты упали почти рядом с контрольно-следовой полосой.

— До свидания, господин обер-лейтенант!

Прош хотел было что-то крикнуть, но Кронау взглядом остановил его.

— Что бы это могло значить, товарищ обер-лейтенант? — спросил Кронау. — Раньше они нам угрожали, а теперь иначе заговорили.

— Вы правы. — Нестлер кивнул. — Нечто подобное замечено по всей западной границе.

— Ясно. Но почему они так долго до этого доходили? — с усмешкой спросил Берид.

— Развитие событий принудило их к этому, но не нужно забывать, что волк и в овечьей шкуре останется волком. — Офицер поплевал на руки и добавил: — Ну, принялись за работу!

Во время обеда солдаты расположились в тени деревьев. Бернд лежал и думал о Кристе. «Нужно будет мне поговорить с ее отцом. Зайти к нему и все сразу выложить. Заявлю, что забираю ее в жены, и все. Да, может, старик и не так строг». — Бернд вытянулся на траве и закрыл глаза.

* * *


В комнате, где располагалось отделение унтер-офицера Керстинга, горела лишь одна настольная лампа, стоявшая на тумбочке возле кровати Кронау. Слева от него спал, широко раскинув руки, Руди Прош.

Бернд оторвался от книги, которую читал, и усмехнулся, бросив взгляд на спящего товарища.

Днем они работали на поле сельхозкооператива. Работала там и Криста. Приехал туда и Вилли Браунер.

Когда Прош улегся отдохнуть в тени, к нему подошел Браунер и заговорил;

— Что, служивый, никак, уже устал? Стоять на посту намного приятнее, а?

Прош засмеялся:

— Нечего говорить о том, чего не знаете, мой дорогой! Лучше посмотрел бы, какие скирды у тебя. Мой бригадир заставил бы все заново переложить. Понятно тебе или нет?

— Болтать языком легко, труднее руками шевелить, — усмехнулся Браунер.

В глазах у Руди вспыхнули злые огоньки. Он вскочил на трактор и уехал.

— Ты что, с ума спятил?! — Браунер хотел было броситься вслед за Руди, но Бернд остановил его.

— Оставь его, пусть! — он усмехнулся.

— Его? А зачем он так?

— Ну и пусть.

Сделав две ездки, Прош вернулся и, по-дружески похлопав Браунера по плечу, сказал:

— Вот как надо работать, дружище! Тогда и не замерзнешь.

Тракторист злился, так как над ним начали посмеиваться…

* * *


Прош перевернулся на спину. И в этот самый момент раздался сигнал тревоги.

Руди проснулся и сел на кровати, протирая кулаками глаза:

— Что случилось?

— Быстро! Тревога!

— Что?!

Одеяла полетели к потолку. Солдаты быстро одевались.

— И нужно же как раз сегодня! — сказал кто-то.

Держа ремень в руках, в комнату вбежал Керстинг.

— Быстрее, товарищи, быстрее! Разобрать оружие! Ефрейтор Мельцер, забрать собаку.

Через минуту все выстроились во дворе.

«На учебную тревогу это что-то не похоже», — подумал Бернд и посмотрел на Мельцера, который бежал к машине, ведя на поводке служебно-розыскную собаку.

— По машинам!

Через минуту машины уже мчались по дороге. Керстинг включил в кузове освещение и, обращаясь к пограничникам, сказал:

— Товарищи, слушайте меня внимательно! В двадцать два ноль-ноль неизвестный нарушитель в районе Пфердеберга перешел границу ГДР. Он проделал проход в заграждении, но потом наткнулся на потайную сигнализацию, она сработала и предупредила часового, но он прибыл на место слишком поздно…

Бернд закрыл глаза: «Значит, нарушение произошло как раз на том участке, где несколько дней назад мы продляли контрольно-следовую полосу. Возможно, что ранее там не раз повторялись такие случаи. Успеем ли мы теперь вовремя?»

— Наша задача заключается в розыске нарушителя и его задержании. Второй взвод расположится на линии Нордхайм — Родау, с тем чтобы воспрепятствовать нарушителю выход за район оцепления, — продолжал Керстинг.

Неожиданно водитель резко затормозил и остановил машину.

— Вопросы есть? Нет. Слезай! Ефрейтор Мельцер с собакой, ко мне!

Ночь выдалась светлой: все вокруг заливала своим светом полная луна.

Овчарка, едва не касаясь носом земли, взяв след нарушителя, повела пограничников по лесу. В лесу, куда с трудом проникал лунный свет, царил полумрак. Пройдя метров сто по прямой, Аста вдруг забегала между деревьями, то и дело резко дергая поводок.

— Или она потеряла след, или нарушитель сам петлял, не зная, куда ему идти, — сказал Керстинг, обращаясь к Бернду,

— Похоже, что так оно и есть — согласился тот.

Между тем они вышли на небольшую поляну. Собака явно нервничала и шла нетвердо.

«У нас же овчарки тоже могут ошибаться, — подумал Бернд. — До шоссе не так далеко. Неужели нарушитель успел до него добраться? А может, он притаился в лесу?»

Из раздумий Бернда вывело едва слышимое «тс!», произнесенное Керстингом.

В тот же миг Руди Прош, включив фонарик, ослепил нарушителя, который держал в левой руке чемоданчик, а правой загораживался от направленного на него света.

— Стой! Пограничный патруль! Руки вверх!

— Да, да… — Чемоданчик полетел на землю, а дрожащие руки незнакомца медленно поползли вверх.

Бернд с облегчением вздохнул: «Неужели все так быстро кончилось?»

— Товарищ ефрейтор, возьмите рядового Проша и, выйдя на шоссе к километровому столбу с отметкой «пятнадцать», доложите лейтенанту Блоку о том, что нарушитель задержан!

— Слушаюсь, товарищ унтер-офицер!

Через пять минут Кронау доложил лейтенанту Блоку о задержании нарушителя.

— Благодарю вас. Отлично! — сказал Блок с удовлетворением. — Идите к машинам! — Затем лейтенант распорядился оповестить соседние посты об окончании операции.

Когда пограничники подошли к машине, у которой были включены большие фары, Прош заметил группу людей, стоявших у обочины. Он залез в кузов и, нагнувшись к водителю, спросил:

— Уж не Вилли Браунера вижу я там? Что ему тут нужно?

— Его задержали на шоссе четверть часа назад.

* * *


Капитан Масберг покачал головой и какое-то мгновение рассматривал пылинки, которые танцевали в свете солнечного луча.

— Нет, товарищи, ваша версия кажется мне чересчур гладкой, — сказал капитан. — Вот давайте порассуждаем: нам известно, что на нашем участке границы находится лазейка, используемая нарушителями для перехода границы. Прошлой ночью мы видели господина Крилла, который перешел границу в том самом месте, где мы продлили контрольную полосу. Нами задержан Браунер, который во время перехода Криллом границы оказался на шоссе. Правда, он утверждает, что якобы был у своей любовницы в Родау, но это не меняет сути дела. В любом случае он нарушил режим пограничной зоны. Таковы факты. Возможно, что Браунер связан с Криллом. Понимаете?

Присутствовавший на совещании унтер-офицер Керстинг встал и, проведя рукой по волосам, сказал:

— Товарищ капитан, разрешите?

— Да, пожалуйста.

— Я еще раз вспомнил все, что мне доложил рядовой Прош. До этого я не придавал его словам особого значения, но теперь…

Нестлер нахмурился:

— Да, конечно. Во-первых, враг пользуется старой лазейкой. Во-вторых, тот, кто его поддерживает, не находится под контролем, и, в-третьих, место встречи у них, вероятно, не на шоссе, вблизи от государственной границы. Если бы это было так, то нам не было бы так трудно, товарищ Керстинг.

Гауптвахмистр Шрадер, уполномоченный местной полиции, поправил портупею и сказал:

— Вилли Браунер любит бродяжничать, но он не мерзавец, как мне кажется. Он просто попусту болтает языком. Это у него в крови.

— Все это хорошо, но где именно находится эта лазейка? — спросил Керстинг. — Наш участок небольшой, не могут же нарушители перескакивать через контрольную полосу или же подлезать под нее.

Масберг усмехнулся:

— Если бы мы это знали, тогда нам не нужно было бы сидеть здесь. Разумеется, мы теперь будем приглядываться к Браунеру. Однако нам не следует думать, что птичка уже у нас в руках.

В комнату вошел дежурный унтер-офицер и доложил, что пришел бригадир Мюллер. Бригадир уже стоял у него за спиной, держа шапку в руке.

— Добрый день. Тут у вас как военный совет, так что я как раз вовремя пришел. Скажите, что вы сделали с нашим Вилли? Ведь он у меня лучший работник! И вдруг посредине уборочной вы его у меня забираете!

Масберг пожал бригадиру руку и, показав на стул, сказал:

— Садись, Ахим, и постарайся сдержать свой гнев.

— Садиться? Да у меня и стоять-то нет времени. А что с ним? Он что, натворил чего-нибудь?

Масберг коротко рассказал Мюллеру, при каких обстоятельствах и за что был арестован Браунер.

— Вот оно что, — Мюллер вытер пот со лба. — Он был у бабы, и притом в Родау, как будто тут и баб уже нет. Ну и задам же я ему взбучку. Когда он вернется-то?

В этот момент зазвонил телефон. Офицер взял трубку, и, чем дольше он слушал невидимого абонента, тем задумчивее становилось его лицо. Положив трубку на рычаг, офицер снова повернулся к бригадиру:

— Сейчас я тебе отвечу. Сегодня он уже будет отпущен. Товарищи из управления что нужно проверили. Он действительно был у любовницы и даже хотел было переночевать у нее, но она не разрешила этого, так как знакомы они всего несколько недель. Вот ему и пришлось идти обратно домой.

Мюллер вытаращил глаза и раскрыл рот от удивления:

— Что такое? Остаться на ночь? А утром после такой ночи сесть за трактор! Ну, я ему покажу! Однако могу вас заверить в том, что работать он умеет…

— Послушайте нас, товарищ, — перебил бригадира Масберг. — Хорошая работа — это еще не рекомендательное письмо на все случаи жизни, и оно не позволяет подателю такового нарушать законы. Это вы должны ему втолковать. Он член твоей бригады, и ты, так сказать, несешь за него ответственность. Если с ним еще подобное случится, он одним внушением не отделается. Надеюсь, мне не нужно объяснять тебе, что такое пограничная служба!

Мюллер встал, взял свою фуражку:

— Будет сделано, пусть он только покажется мне на глаза! Счастливо оставаться! Я на него нажму. Надеюсь, любовница-то у него красивая? Ну, привет!

Когда бригадир вышел из комнаты, Масберг сразу же посуровел:

— Товарищи, послушайте меня! Допрос нарушителя дал следующее: он еще вчера хотел перейти границу на соседнем участке. Около десяти часов вечера он приехал в Пфердеберг, там узнал, где именно находится лазейка. Границу он перешел, остальное нам уже известно. — Масберг встал и, обращаясь ко всем, добавил: — Товарищи офицеры, прошу подойти ближе к карте.

* * *


Бернд Кронау еще раз протер фару у своей «Явы» и надел на голову шлем.

Прош отвел его немного в сторону и сказал:

— Говорят, что ты сегодня берешь и коляску.

— Почему?

— Иначе ты не готовил бы так тщательно мотоцикл.

— Завидуешь? — рассмеялся Бернд.

— Завидовать? У мужчин, говорят, любовь проходит через желудок, а у девушек — через мотоцикл. Это тебе не мешало бы знать.

— Ну, всего тебе хорошего! Прош помахал ему рукой.

Бернд помчался по улице, прибавил газ.

«Хорошо, — думал он. — Еле заметный поворот рукоятки — и ты летишь еще быстрее. Придет ли Криста — вот вопрос? Конечно придет».

Село осталось позади. Вскоре он увидел Кристу в пестром летнем платьице.

Бернд затормозил прямо около нее.

— Криста, девочка! Ты ли это?

Девушка покраснела.

— Это ты? Опять начинаешь? — Она протянула ему руку. — Если ты меня сейчас же не отпустишь, я уйду.

Парень выпустил ее из своих объятий. Криста достала из сумочки платок. Она повязала его на голову и залезла на заднее сиденье.

— Куда поедем? — спросил он, поворачивая к ней голову.

— Куда хочешь, только не так быстро. Хорошо?

— Не бойся, больше ста двадцати он не дает! — крикнул Бернд, стараясь перекричать шум мотора.

Ехали через луга и леса, а когда солнце уже клонилось к закату, остановились перед маленьким кафе в районном городке.

— Разомнемся немного и отдохнем, — предложил он.

Криста слезла с сиденья, сняла темные очки.

— Охотно.

Кафе было полупустое. Они нашли уютный столик в углу. Бернд заказал кофе и мороженое. Когда официант ушел, Бернд завладел рукой девушки.

— Через час нам нужно уезжать отсюда. Пойдем вечером в кино?

— Ладно.

— Такой хороший фильм показывают!

Криста поставила чашку на стол, в ее глазах мелькнул страх.

— Я должна тебе что-то сказать, Бернд. Прошлый раз, когда мы сидели в кино, нас видела фрау Фишер и все разболтала. По селу уже ходят разговоры. Отцу я сказала, что иду к Карин.

Блеск погас в глазах Бернда, он бросил недовольный взгляд на торт, который показался ему кислым.

— Криста! — начал он. — Мне не нравится наш разговор, Что я, бродяга, что ли? Я приду к вам домой и поговорю с твоим отцом. Он меня вообще не знает. Может, он просто боится потерять тебя? Такое еще можно понять. Твоя мать, прости…

— Нет, этого нельзя делать, — запротестовала девушка, — мы и знакомы-то всего несколько недель.

— А сколько нам нужно знать друг друга, чтобы завоевать симпатии твоего отца? Этак мы и состариться успеем. Ведь мы же живем не в средние века. Нечего тебе бояться!

Девушка полезла за платком, чтобы вытереть выступившие на глазах слезы.

— Прости меня, но ты же знаешь, что я тебя люблю.

Несколько минут они молчали. Когда солнце опустилось за горизонт, Криста стиснула его руку и, слабо улыбнувшись, сказала:

— Пойдем, нам пора. Давай лучше сходим в кино.

— Криста!

После кино они вышли на улицу. Дойдя до ворот дома, где жила Криста, они остановились.

— В первый раз ты привела меня сюда. Знаешь ли ты, что это для меня значит? Поверь мне, все уладится. И отец твой привыкнет ко мне. Вот демобилизуюсь, найду себе работу. Может, в сельхозкооперативе.

Криста склонила голову ему на плечо и кивнула. От страха и надежды она лишь наполовину понимала смысл его слов.

Вдруг дверь дома неожиданно распахнулась, и на пороге показалась фигура отца. Лицо его горело от негодования, в руке он держал фонарь.

— Папа, это ты? — Криста попыталась улыбнуться. Отто Хольбах недовольно махнул рукой, словно показывая этим, что он ничего не хочет слышать.

— Это твоя подружка? Ты лжешь мне! И как тебе только не стыдно!

Кровь прилила Бернду к голове, он сделал шаг вперед и произнес:

— Господин Хольбах, разрешите…

— Я ничего не разрешаю, — прервал его старик. — Мне с вами не о чем говорить. Уходите! Немедленно уходите вон!

Старик схватил Кристу за руку и, втащив во двор, запер калитку изнутри.

Бернда охватила волна злости, он даже замахнулся кулаком, но тут же сдержался.

«Силой тут не поможешь! — решил он. — Нам обязательно нужно будет поговорить по-мирному. А чем я, собственно, не подхожу для твоей дочери? Делай что хочешь, она моя даже тогда, когда ты и против».

Бернд повернулся и пошел прочь.

Отец отпустил руку дочери только тогда, когда они вошли в комнату.

— Ты… — с трудом выговорил старик. — Ты с ними… Я так и думал. И для этого я тебя воспитывал? Такой позор! Ах ты гулящая!

Криста посмотрела отцу прямо в глаза и решительно сказала:

— Бернд любит меня! Да, я гуляла с ним, и ты сам виноват в том, что я не говорила тебе правды!

— И ты гуляешь с пограничником! — Старик схватил ее за плечи и начал трясти. — Таскаешь его к дому, спишь с ним! Беги за ним, если он тебе дороже родного отца! Беги!

— Папа! — Криста рывком освободилась от рук отца. — Как тебе не стыдно! Тебе не надо выгонять меня, я и сама могу уйти! Она подбежала к двери и вышла, с силой хлопнув ею.

— Ты останешься!

Очутившись в своей комнате, Криста бросилась на кровать и дала волю слезам. «Как он обращается со мной! Как будто, гуляя с Берндом, я совершила преступление. Я люблю его! Отец ведет себя так, будто сам никогда не был молодым. Обозвал меня гулящей девкой! Он сам во всем виноват. Если бы была жива мама, все было бы иначе!»

Криста встала, подошла к окну и растворила его. Она не повернулась даже тогда, когда отец тихо вошел в комнату, подошел к ней и положил ей на плечи руки. От него сильно пахло водкой.

— Не сердись на меня, Криста, за мою грубость. Я же хочу тебе добра. Какую жизнь он тебе создаст? Они, кроме как стрелять, ничего не умеют. Что он может?

— Я люблю его!

— Закрутил он тебе голову! В твоем возрасте это нетрудно сделать. Все это пройдет. Все! Он получит удовольствие и в один прекрасный день исчезнет. Понимаешь? Этого не должно быть! Слышишь, не должно!

— Все это неправда. Бернд хочет остаться здесь, он будет работать в кооперативе.

— В кооперативе! Как будто это имеет какое значение! Нужно подумать, и все будет иначе. Ну!

— Что будет иначе? Я тебя не понимаю. А Бернда я не оставлю. Я уже не ребенок, и ты не имеешь права распоряжаться моей судьбой.

Отец повернул ее к себе лицом. В глазах у него застыл страх.

— Да, да. Я знаю. Сейчас совсем другое время. Но крестьяне везде неплохо живут, и в западной зоне тоже. Подумай о дяде Вальтере. Ты же знаешь, как богато он живет. Я хочу тебе добра! Обдумай все хорошенько. Я тебе не буду мешать!

Она посмотрела в наполненные страхом глаза отца и положила голову ему на плечо, а он нежно гладил ее по волосам.

* * *


Когда в комнату вошел гауптфельдфебель Шрадер, Ахим Мюллер встал с кушетки.

— Уже пришел?

Шрадер кивнул.

— У меня и в поле работы хватает, а тут еще эти ночные дежурства!

— Что нужно, то нужно, — засмеялся Шрадер. — Ты же сам записался в отряд содействия полиции. Я вот тоже сегодня в поле работал, вам помогал.

Мюллер потянулся и стал надевать куртку.

— Подожди минутку. Сейчас пойдем.

Они вышли на темную улицу.

— Что у нас сегодня по плану? — поинтересовался Мюллер, прикуривая сигарету.

— Наружная проверка.

— Скажи, что-нибудь случилось? Так много ты никогда не суетился.

— Что случилось? Ничего, а если бы что и случилось, то все равно я бы тебе ничего не сказал. Тебя это беспокоит?

— Да так, ничего, — засмеялся Мюллер.

Они шли по улице и курили.

— Я думаю, что с арестом Вилли Браунера вы явно загнули.

— Что значит загнули?

— Выходит, мне мою Эльзу тоже в восемь вечера уже нельзя выпускать на улицу, — ехидно заметил Мюллер.

— Режим в пограничной зоне существует не против Браунера и ему подобных. Кто хочет пойти в гости, пожалуйста!

— Все это как-то подозрительно. Скажи, чего ты хочешь?

— Кончай болтовню, пойдем-ка лучше дальше!

Дойдя до леса, они сели на траву. В километре от них виднелось село Райхенау, а сразу же за ним проходила граница.

Они потихоньку разговаривали. Мюллера от усталости клонило ко сну.

— Ты слышал? — Шрадер схватил его за руку. — Ложись и не шевелись!

Оба распластались на земле, вглядываясь в темноту. Шрадер полез за пистолетом.

«Кто может здесь ходить? До дороги довольно далеко». — Вытащив пистолет из кобуры, он снял его с предохранителя.

И в тот же миг заметил какое-то движение на опушке. В их сторону шел человек, и шел со стороны границы. Вот до него осталось пятнадцать метров… десять…

Шрадер включил фонарик, направил свет на фигуру человека, который моментально присел за кусты.

— Стой! Полиция! — Шрадер мигом вскочил с земли.

И в тот же миг он почувствовал сильный удар по ноге. Фонарик выпал из рук. Сжав зубы, он несколько раз выстрелил в направлении, откуда слышались быстрые удаляющиеся шаги. Выпустив весь магазин, он прислушался.

— Черт возьми, неужели из-под носа ушел?

Мюллер подбежал к нему:

— Дружище! Карл!

Шрадер вставил в пистолет новый магазин.

— Проклятие! Надо же угодить мне как раз в ногу!

Пока Шрадер лежал, держа оружие наготове, Мюллер перочинным ножом разрезал ему штанину и обнажил кровоточащую рану.

— Касательное ранение, — с облегчением пробормотал он. — Бинт у тебя есть? — Не получив ответа, он вытащил подол своей рубахи из штанов и оторвал от него большой клок. — Вот так-то. Сейчас я тебя забинтую.

— Беги в село, сообщи пограничникам и в полицию. Скажи, что видел собственными глазами, как нарушитель побежал обратно к границе. Далеко он не мог уйти. Беги!

— Ты что, с ума спятил? Он может повернуть в сторону!

— Беги, говорят тебе! И делай, что приказывают! А то упустим еще!

— Ну смотри, под твою ответственность!

Шрадер махнул рукой вслед удаляющемуся в сторону села Мюллеру.

* * *


В село Бернд Кронау вернулся под вечер. После ссоры с Хольбахом он лишь раз видел Кристу, да и то мельком. События о нарушении границы распространились в селе с быстротой молнии и стали темой разговоров номер один.

Бернд сорвал травинку и сунул ее в рот.

«Как же быть дальше с Кристой? Ждать, изображая из себя оскорбленного? Ждать, пока она все решит сама? Глупо. Я пойду и сам поговорю со стариком. Быть может, гнев его уже прошел? Но стоит ли делать это как раз сейчас?» Бернд остановился, постояв немного, махнул рукой и направился в село.

Дойдя до ресторанчика, он заглянул в окошко и увидел у стойки несколько человек. За столиком в углу сидели Порш, Мельцер и Мюллер.

Бернд решительно вошел, поздоровался со всеми. И вдруг он увидел, что домашний тиран Кристы тоже сидел здесь.

«А как он на меня посмотрел?! Купить сигарет и скрыться? О, нет! Ни в коем случае! Пусть пялит на меня глаза сколько ему заблагорассудится».

— Эй, солдат. Иди к нам, у нас как раз одно свободное место! — крикнул Бернду Мюллер.

Бернд подошел к столу.

— Добрый вечер. Я вижу, все в сборе!

— А ты хотел бы, чтобы мы днем и ночью торчали в поле? — захохотал Мюллер. — Хозяин, еще одну кружку! — Он подмигнул Браунеру, который раздумывал, то ли ему подойти к своему бригадиру, то ли прямо к стойке. — Иди к нам, Вилли! — пригласил его Мюллер. — Как поживает твоя девчонка в Родау? Иди же! — И он ловко подставил к столу еще один стул, забрав его от соседнего стола.

Браунер усмехнулся и подошел.

Мюллер рассматривал шляпу Браунера, украшенную пестрым пером.

— Эх, молодец, молодец! Купил бы ты себе новую шляпу! На кой черт тебе такое дерьмо!

Тракторист забрал шляпу из рук Мюллера.

— Лучше расскажи нам что-нибудь новенькое.

Бернд почти не слушал сидевших за столом. Он не спускал глаз с Отто Хольбаха, перед которым стоял стакан с двойной порцией водки. Сам старик смотрел прямо перед собой в стену.

«И о чем только сейчас он думает? Вид у него такой, как будто меня вовсе и не существует. Что он сделал с Кристой? И что ему вообще от меня нужно? Свое он уже отжил, а мне, выходит, и жить нельзя. Я хочу жениться на его дочери, и только! Но прежде я хочу знать, почему он захлопнул дверь своего дома у меня перед носом».

— Бросай мечтать! — Мюллер толкнул Бернда в бок. — Что, любовная тоска одолела? Чем занимается твоя крошка?

— А чем она должна заниматься?

— А со старым ворчуном ты уже договорился? — Мюллер кивнул в сторону Хольбаха.

— А зачем?

— А как же без этого?

Бернд пожал плечами:

— Придет время — договоримся…

* * *


Криста с удивлением вертела в руках карманный пистолет. Была суббота, и она решила навести в доме идеальный порядок. Закончив уборку комнат, она поднялась на чердак. Там валялось всякое тряпье и стояли два чемодана. Из щели в потолке торчала какая-то тряпка. Криста решила ее вытащить, но тряпка никак не поддавалась. Она дернула сильнее — и в руке у нее оказался какой-то металлический предмет, завернутый в тряпку. Развернув, она увидела пистолет.

«Чей этот пистолет? Кто его здесь спрятал? Но ведь хранить оружие запрещено. Неужели это пистолет отца? А чей же еще? Но зачем он ему? — Десятки вопросов одновременно теснились в голове Кристы, и ни на один из них она не могла ответить. — Его нужно немедленно унести из дома. Боже мой, а если его найдут? Отца немедленно арестуют. А может, он и не знает ничего об этом? Нужно немедленно сказать ему. Сразу после войны в доме жили переселенцы. Возможно, это они оставили пистолет на чердаке?»

В этот момент на лестнице послышались шаги отца, а затем и его голос:

— Криста! Криста! Куда ты запропастилась?

Криста побледнела, ее взгляд перескакивал с пистолета на дверь чердака.

— Я здесь! На чердаке! — наконец выдавила она из себя.

Через минуту в люке показалась голова отца. Растерянный взгляд его пробежал по чемоданам и остановился на лице дочери.

— Чего ты тут роешься? — Хольбах явно нервничал. — У тебя что, поважнее дел нет? Слезай! Тебе письмо.

— Мне совсем немного осталось…

— Ничего, еще будет время. — Отец махнул рукой. — Завтра уберешь или еще когда…

Стараясь скрыть свою растерянность, Криста поставила метлу в сторону и пошла за отцом.

Когда они спустились в комнату, отец сказал:

— Вот оно, читай! От дяди Вальтера. Что он там пишет? «Что может написать дядя Вальтер? Что по ту сторону границы жизнь намного лучше, чем здесь, что там можно купить, что угодно, и что мы с отцом обязательно должны навестить его. Такое он пишет в каждом письме. Я должна читать это письмо, а на чердаке лежит пистолет. Что все это значит?»

Она взяла в руки голубой конверт и начала читать:

— «…Неделю назад они выгнали меня с квартиры, как скотину…» «Вот это да!» — мелькнуло у Кристы.

— Что ты говоришь! Выгнали с квартиры? Моего брата! — возмущался отец Кристы.

— «…Положение ужасное, — продолжала читать Криста. — Тетушка Ида больна. Боже мой, мы, наверное, этого не переживем…» И он еще ругал наш сельхозкооператив! — добавила Криста от себя. — Этого я никак не могу понять.

Хольбах вскочил со стула. Лицо его было сердито.

— Что ты в этом понимаешь! — закричал он. — Кооператив! Кооператив! Тебе важнее кооператив, чем судьба родного дяди?! — Хольбах стиснул голову руками и забегал взад-вперед по комнате.

— Как ты говоришь, отец, — сказала Криста тихо. — Если бы кооператив был создан десять лет назад, наша мама и сейчас бы была жива!

— Закрой рот и оставь мать в покое! — Хольбах еще сильнее забегал по комнате. — Если у крестьянина нет земли, он уже не крестьянин!

— В этом ты прав, — сказала Криста. — Это письмо тому доказательство.

Несколько мгновений отец молча смотрел на дочь, затем с силой стукнул кулаком по столу.

— А здесь что?! Повсюду сидят товарищи, которые много говорят. Что ты понимаешь?!

Криста молчала, по ее лицу скользнула горькая улыбка.

«Что я могу сказать отцу? Вряд ли он это поймет. По ту сторону границы не только выгоняют людей под открытое небо, но еще посылают сюда, к нам, людей, которые стреляют в других людей. А пистолет на чердаке? А ведь отец на прошлой неделе, в тот день, когда был ранен Шрадер, очень поздно вернулся домой». — От одной только мысли об этом кровь прилила Кристе к щекам. Она с трудом отогнала от себя эту мысль. Медленно встав, Криста сказала:

— Мне нужно в курятник.

Отец ничего не ответил, он смотрел в окно.

Криста пошла по дорожке, по которой редко кто ходил: ей хотелось побыть одной, сосредоточиться.

«Во сколько же в тот вечер вернулся отец домой? — думала, она. — Да, в половине одиннадцатого. И почему отец так разозлился, увидев меня на чердаке? Из-за письма? Человека, который стрелял в Шрадера, поймали. Как это я сразу не додумалась до этого».

* * *


На берегу небольшого ручья на пеньке, окруженном густым кустарником, скрывающим их от посторонних взглядов, сидели Бернд и Криста. Бернд ломал хворостинку и бросал кусочки дерева в воду.

Криста, подперев подбородок руками, молчала.

— Скажи, что с тобой? Ты какая-то задумчивая. — Бернд положил руку на плечо Кристе. — Расскажи, что с тобой?

Криста отмахнулась.

— Опять с отцом неприятность?

Она покачала головой:

— Напротив.

— Что значит напротив?

— Отец знает, что я у тебя.

— Знает? И ты только сейчас говоришь мне об этом! Тогда все в порядке. — Он прижал голову девушки к себе. Когда же он отпустил ее, то увидел на глазах Кристы слезы. — Что такое? Почему ты плачешь? Я думаю, все будет хорошо.

— Не спрашивай меня, — она помолчала, а затем рассказала о письме, о разговоре с отцом, но умолчала о пистолете и своих сомнениях.

Когда она замолчала, Бернд погладил ее по волосам.

«Выходит, что ее отцу не нравится, что я служу в армии, что я пограничник. Из-за этого он ее и мучает. Может, письмо поможет ему разобраться…»

— Криста! — позвал Бернд.

— Я знаю, Бернд, что ты хочешь мне сказать. Не говори больше ни о чем. Со временем все встанет на место.

Когда солнце село, они пошли в село, держась за руки.

— Бернд!

— Да.

— Я боюсь за тебя: вдруг и в тебя будут стрелять, как в Шрадера.

Бернд засмеялся, но в этом смехе не было уверенности.

— Чудачка ты. Хочешь выйти замуж за пограничника и боишься. Чтобы я не слышал больше ни слова о том, что ты боишься!

Она кивнула и склонила голову ему на плечо. Остановились они у ворот.

— Когда мы встретимся еще?

— Не знаю, когда у тебя время будет.

— Завтра вечером. Снова у ручья, а?

Она кивнула.

— Я на днях поговорю с твоим отцом. Скажу ему, что весной мы поженимся. — Он взял ее голову, обхватил ее ладонями. — Или ты не хочешь?

Криста улыбнулась и сказала:

— Хочу, но с отцом пока подожди говорить. Дай ему время одуматься, не торопись.

Обер-лейтенант Нестлер, только что вернувшийся вместе с Берндом Кронау после проверки постов, задумался: «Почему вот уже две недели на границе все спокойно? Может, враги узнали о поимке их агента? Нет никаких провокаций, зато на соседнем участке ЧП хоть отбавляй».

Нестлер покачал головой: «Нет, тишина подозрительная. Уж не затишье ли перед бурей? Как сделать так, чтоб враги думали, что мы ничего не заметили? Солдаты сейчас бдительны, как никогда».

— Эй, Бруно! — раздался вдруг голос Мюллера. — Ты ползешь, словно черепаха. Даже меня не узнаешь. Подожди!

Офицер дал знак Бернду остановиться.

— Здравствуй, Ахим! — поздоровался он, подавая Мюллеру руку.

— Слышал, через пару дней выписывают Шрадера.

— Да ну? Великолепно! Он что-то быстро поправился.

— Подожди, у меня еще кое-что есть, Вилли! — крикнул Мюллер, обращаясь к Браунеру, который как раз проезжал мимо на своем тракторе. — Подойди-ка сюда.

Браунер остановил трактор и, соскочив на землю, подошел к ним, тронув в знак приветствия край шляпы.

— Что такое? Опять куда-нибудь ехать?

— Расскажи лучше…

— О чем рассказать-то?

— Опять двадцать пять!

— Ах, да… — Он снял с головы шляпу. — Раз ты так спешишь. Я хочу стать помощником пограничников.

— Вот как? — удивился Нестлер. — А почему у вас вдруг появилось такое желание?

— Почему?..

— Ну да не тяни ты кота за хвост! — перебил тракториста Мюллер.

— Потому что нападение на Шрадера я считаю настоящим свинством.

— А понимаете ли вы, какую ответственность вы на себя берете?

— Конечно, иначе я бы и не говорил об этом, — проговорил Браунер. В глазах у него мелькнули насмешливые огоньки. — А может, вы мне не доверяете из-за того случая?

— Об этом не может быть и речи, — улыбнулся офицер. — Но здесь, на границе, важно не только доверие, но и бдительность, мой дорогой. Ну, и само собой разумеется, что добровольный помощник пограничника должен соблюдать и уважать законы. Он во всем должен быть примером для других…

— Ты слышал? Понятно тебе? — перебил офицера Мюллер.

— Хорошо, зайди вечером на заставу, — сказал трактористу офицер. — Там мы и поговорим в спокойной обстановке. Согласен?

— Согласен, а сейчас мне пора ехать, — сказал тракторист и побежал к машине.

* * *


Днем было жарко и душно, а к вечеру небо заволокли грозовые тучи, вдалеке гремел гром.

Криста вытащила штекер антенны из гнезда приемника и покачала головой, глядя на отца, который, словно зверь в клетке, бегал взад-вперед по комнате.

— Неужели и нас захватит гроза?

Криста пожала плечами и сказала:

— Похоже, что захватит. Но сейчас это не страшно, хлеб уже убран, а картофелю дождь не страшен.

Отец пробормотал что-то непонятное.

— Я пойду на конюшню, а ты проверь, все ли окна закрыты.

Через несколько минут отец Кристы вернулся и снова забегал по комнате. Постепенно беспокойство отца передалось и Кристе.

— Отец! — позвала она. — Что тебе? Подожди.

— Сядь, отец, а то ты мечешься, как не знаю кто. Что-нибудь случилось?

Гроза разразилась вовсю, пошел дождь. Отец Кристы время от времени выглядывал в окно, потом, посмотрев на часы, достал стакан. Выпил, потом еще.

— Я схожу в село, если меня спрашивать будут. — Сунув фонарик в карман, он вышел.

Криста слышала, как отец в коридоре надевал резиновые сапоги. Затем за ним захлопнулась калитка. Кристе хотелось сорваться с места, побежать за отцом, остановить его, предотвратить его от чего-то страшного, но она стояла как вкопанная на одном месте. Она ждала, что отец вернется и этот страшный сон рассеется.

Но это был не сон.

«Боже мой, он взял с собой пистолет! Что он будет с ним делать? Я должна знать, куда он пошел, что он будет делать». Она подошла к двери и чуть-чуть приоткрыла ее, но на улице не было ни души. Когда Криста вышла за калитку, чтобы посмотреть, куда же пошел отец, со двора выбежала собака и, как угорелая, помчалась к лесу, где в полкилометре проходила граница.

Вскоре Криста услыхала быстрые шаги отца. Вбежав в дом, она услышала, как отец загнал собаку во двор и запер калитку на запор. И снова наступила полная тишина. Криста устало закрыла глаза.

«Значит, он пошел к границе, взяв с собой оружие. Случилось именно то, о чем догадывалась».

Криста чувствовала себя виноватой в том, что не остановила отца. Вдруг ее охватило чувство, что только она может предотвратить преступление. Взяв свечку, она полезла на чердак. Пистолета там не было.

«Зачем он взял оружие? Хочет убежать на Запад? Не может быть. В кого он будет стрелять? Я должна немедленно бежать к Бернду. И почему он как раз не пришел сегодня? Может, он в наряде. В наряде? — Ужас охватил Кристу. — А если они с отцом встретятся на границе? Отец, конечно, бросится на него, и произойдет нечто ужасное».

Криста выбежала на улицу и побежала, не обращая внимания на лужи.

Завидев огни заставы, девушка побежала еще сильнее. На КПП ее остановил часовой.

— Мне нужно немедленно поговорить с Берндом Кронау. Немедленно! — объяснила она часовому.

— Кронау? Один момент!

Через несколько минут в сопровождении дежурного по КПП появился Бернд. Эти минуты показались Кристе вечностью.

— Как хорошо, что ты здесь! — Девушка почти упала солдату на руки.

— Что случилось, Криста? Опять скандал?

Она покачала головой.

— Ты должен помочь мне! — почти взмолилась она и коротко рассказала солдату о своих опасениях.

— Что я должна делать? Ведь это мой отец! Ну скажи же, что мне делать?

— Не может этого быть! — пробормотал Бернд, инстинктивно понимая, что Криста не ошибается. — Почему ты мне об этом не сказала раньше? Как ты могла молчать? Об этом нужно немедленно доложить начальству!

Криста отшатнулась:

— Предать родного отца?!

— Криста, пойми, иного выхода нет! — убеждал девушку Бернд. — Пойми же, что тут идет речь не только о твоем отце. Каждая минута промедления может стоить очень дорого. Слышишь?

Она посмотрела на него глазами, в которых можно было прочесть и надежду и страх одновременно.

— Ты, конечно, прав, иначе поступить нельзя. Сейчас уже нельзя.

* * *


— Остановись! — приказал обер-лейтенант Нестлер шоферу, когда машина подъехала к воротам дома Кристы. — Ефрейтор Мельцер с овчаркой, ко мне!

Когда ефрейтор подошел к офицеру, тот продолжал:

— Товарищ ефрейтор, вы прекрасно понимаете, что сейчас все зависит от вас и вашей овчарки. Она должна найти след и вывести нас по нему к злоумышленнику. Понимаете?

Мельцер, получивший новую овчарку всего несколько дней назад, принял положение «смирно» и доложил:

— Так точно, товарищ обер-лейтенант, мне все понятно!

— Пустите овчарку по следу человека, который вышел из этого двора и пошел в сторону границы. Вот, дайте понюхать собаке эту фуражку. — И офицер протянул ефрейтору фуражку, которую ему дала Криста.

Нестлер понимал, что Хольбах, безусловно, имел прямое отношение к событиям, которые произошли на границе в последнее время. Офицер с беспокойством смотрел, как Мельцер пускал на след овчарку, которая до этого проходила курс служебно-розыскной собаки в спецшколе, но в серьезном самостоятельном деле еще не была. Куда поведут следы? Через границу? Едва ли. Район окружен, в доме у Хольбаха сидят пограничники, пройти он не должен.

Офицер знал, что, как только они арестуют Хольбаха, удастся выяснить и лазейку.

Овчарка довольно скоро взяла след и повела по нему пограничников.

Бернду было от души жаль Кристу. «Бедная девушка! Сколько ей пришлось вынести в последние дни. Теперь понятно, почему ее отец так не хотел, чтобы у него в доме появился пограничник. Представляю, как трудно ей было решиться на то, чтобы обо всем рассказать мне».

Тем временем овчарка вывела их к контрольно-следовой полосе. Собака немного покрутилась вокруг деревьев, а затем повела их в глубь леса.

Обер-лейтенант шел почти вплотную за проводником служебной собаки. Местность пошла неровная. До границы оставалось не более трехсот метров.

Вдруг овчарка ощетинилась и угрожающе зарычала.

Нестлер быстро укрылся за деревом.

— Осторожно! — шепнул он. «Интересно, что здесь делает Хольбах?»

— Здесь его нет, он спрятался где-то в другом месте.

— Почему вы так решили?

— Я еще плохо понимаю эту овчарку, но, судя по ее поведению, человека поблизости нет.

— Хорошо. Спустите ее на длинный поводок. Ефрейтор Кронау, осветите кусты фонариком!

Бернд вытянул руку в сторону и только тогда включил фонарик.

Овчарка забежала в кусты, и теперь оттуда доносились какие-то царапающие звуки.

— Заберите овчарку, я сам посмотрю, что там такое! — распорядился Нестлер. — Только посветите мне.

В самом центре куста виднелась свежезарытая ямка. Обер-лейтенант руками разгреб листву и ветки.

«Тайник! Что же спрятано в тайнике? Оружие?» — подумал офицер, продолжая разгребать землю. — Дайте мне фонарик, а сами отползите на несколько метров назад! — приказал Нестлер Бернду.

— Товарищ обер-лейтенант!

— Выполняйте приказ, товарищ ефрейтор!

Оставшись один, офицер продолжал копать. Через две-три минуты руки наткнулись на деревянную крышку. Откинув ее, офицер, к огромному удивлению, увидел яму метра два глубиной, от дна которой в сторону границы отходил наклонный ход.

«Вот она и отгадка! А мы-то искали следы на контрольной полосе! Проклятие! А ведь старики не зря рассказывали, что в церкви есть потайной ход, который якобы давным-давно вырыли монахи. А мы еще смеялись над ними. Хольбах нашел этот ход и использовал его для незаконного перехода границы».

Закрыв крышку лаза и присыпав ее землей, обер-лейтенант вылез из кустов и приказал всем собраться. Когда подошли все участники поисковой группы, офицер кратко рассказал им о своем открытии.

Отдав необходимые распоряжения. Нестлер добавил:

— Действовать осторожно, товарищи! Огонь открывать лишь в случае сопротивления или бегства! А теперь всем по указанным местам!

Все разошлись по своим местам и залегли. Бернд Кронау попал в пару с Руди Прошем. Им было приказано помешать нарушителю отойти обратно.

Обер-лейтенант, Мельцер и трое пограничников расположились полукругом в тридцати метрах от ямы. Было приказано захватить нарушителя живым.

Прошло минут пятнадцать-двадцать. Кругом была мертвая тишина.

Вдруг из куста, где был потайной ход, раздался шорох и тихий шепот:

— Лезь наверх! Только осторожно!

Показались две темные фигуры, притаились.

— Пошли, только иди сразу за мной! И тихо!

Двое вышли из кустов. И в тот же миг их осветили два фонарика.

— Стой! Руки вверх! Пограничная полиция!

Фигуры сначала застыли, но потом один из них пошевелился, выхватил пистолет из кармана, а другой бросился было за дерево.

— Бросай оружие! Руки вверх!

Один из нарушителей выстрелил в ту сторону, где лежал обер-лейтенант. К счастью, пуля ударила в дерево.

Бернд выстрелил в нарушителя. Им оказался Хольбах, который со стоном упал на землю. Делая большие прыжки, Бернд подскочил к нему.

Хольбах поднял пистолет, но выстрелить уже не успел: Бернд ногой выбил у него пистолет из руки.

— Не шевелиться! — крикнул пограничник, направляя дуло автомата в грудь Хольбаха.

Подошли пограничники и обыскали его, изъяв топографическую карту, миниатюрную фотокамеру и крупную сумму денег. Под воротником куртки была найдена тоненькая перлоновая полоска с какими-то непонятными значками.

Хольбах потерял сознание. Пуля пробила ему левое плечо. Тем временем солдаты связали другого задержанного.

Через несколько минут на место происшествия прибыл капитан Масберг. Обер-лейтенант Нестлер доложил ему об успешном окончании операции.

* * *


Над Нордхаймом занималось утро. Майор Райман, приехавший на заставу из столицы, из министерства государственной безопасности, взял слово.

— Давайте подведем итоги этой операции, — сказал он. — По имеющимся у нас сведениям, арестованный является членом организации Гелена. Более подробные данные о нем мы будем иметь после окончания допросов и расшифровки тайнописи. Хольбах доставлен в госпиталь. С его допросом пока придется повременить. Потайной ход забаррикадирован и на днях будет взорван.

Майор закурил, затем повернулся к капитану и спросил:

— А что теперь будет с девушкой? Мне сказали, что она дружит с одним из ваших подчиненных.

Масберг и Нестлер переглянулись.

— Криста Хольбах и Бернд Кронау имеют намерение пожениться, — сказал замполит. — Благодаря Кронау агент попал в наши руки живым. Если бы не он, пришлось бы стрелять.

— Мы обязаны помочь девушке, — кивнул майор. — Прежде всего нужно спросить у нее, хочет ли она остаться здесь. У нее есть родственники в Эрфурте.

— Пусть сама все решает, — заметил Дризнер, — мы с ней поговорим.

— Пожалуйста, пригласите ее сюда, — попросил майор.

Когда Криста вошла в комнату, Дризнер ведал со стула, уступая девушке свое место.

— Что с моим отцом? — первой заговорила девушка. — Он выживет?

— Думаю, что да. Если хотите, я еще раз позвоню в госпиталь и узнаю, — сказал Дризнер и, сняв трубку, начал звонить в госпиталь.

Поговорив с врачом, Дризнер сказал:

— Операцию ему сделали. Он будет жить.

Криста зарыдала.

— Возьмите себя в руки, Криста. Ваш отец понесет наказание за свою вину, но жить он будет. Вы ему очень помогли, только не нужно было так долго молчать.

Девушка низко опустила голову.

— Теперь я поняла, что зря тянула время. Но поймите и вы меня, ведь он мой отец!.. Не могла же я, не убедившись…

— Хорошо, мы о вас позаботимся.

— Если вы хотите, можете остаться до свадьбы у нас, жену мою вы хорошо знаете, — предложил девушке Нестлер.

— Охотно. — Криста с благодарностью посмотрела на капитана.

Дризнер встал и, пожимая девушке руку, сказал:

— Только не теряйте мужества, Криста! А сейчас идите к моей жене, она устроит вас. Мы вас не оставим, до свидания!

Нажав на кнопку звонка, капитан приказал позвать к нему Бернда Кронау.

Когда Бернд вошел в комнату и доложил, капитан сказал ему:

— Товарищ Кронау, проводите свою невесту к моей жене. Она пока поживет у нас.

Бернд взял девушку за руку и вывел из кабинета. Капитан Нестлер подошел к окну и долго смотрел, как Бернд и Криста медленно шли по улице.


notes



Примечания





1


Ганс Сакс (1494–1576) — немецкий поэт периода Реформации. Родился в Нюрнберге в семье портного, занимался сапожным ремеслом. — Прим. ред.