Сентябрьские огни
Карлос Руис Сафон


Трилогия Тумана #3






Загадочная история подростков из маленького приморского городка, вступивших в схватку с таинственным Злом…

В этом романе автор собрал в едином тексте символы, образы и метафоры, встречающиеся в его произведениях, — от маяка и дома, где все не то, чем кажется, до очищающего огня и сделки с дьяволом…

Метатекст, столь характерный для испаноязычной современной литературы? Невероятно интересно!










Предисловие автора


Дорогие друзья!

Случается, что читатели помнят литературное произведение намного лучше, чем его создатель. В отличие от автора, кто уже подзабыл интригу и эпизоды романа (написанного порой так давно, что верится с трудом), читатели помнят и героев, и все коллизии сюжета, язык и образы, проявляя обезоруживающую доброжелательность. Меня тоже иногда подводит память, когда речь заходит о трех моих первых «юношеских» романах, написанных и опубликованных в девяностые годы. Это «Владыка тумана», «Дворец полуночи» и «Сентябрьские огни» — книга, которую вы держите в руках. Мне всегда казалось, что три названных романа представляют собой единый приключенческий цикл. Все они имеют немало родственных черт и в той или иной мере походят на книги, которые я с удовольствием прочел бы в отрочестве.

Я писал «Сентябрьские огни» в Лос-Анджелесе в 1994–1995 годах, намереваясь довести до конца замыслы, которые мне не удалось реализовать так, как мне хотелось бы в романе «Владыка тумана». Перечитывая «Сентябрьские огни» теперь, я осознаю, что композиция романа больше отвечает кинематографическим принципам, нежели литературным. Для меня он всегда будет ассоциироваться с долгими часами, проведенными в обществе героев за письменным столом, который смотрел на Мелроуз-авеню. С высоты третьего этажа передо мной открывался вид на красовавшуюся на холмах надпись: «Голливуд».

Роман задумывался как история о тайнах и приключениях для читателей молодых духом (и юных летами, если повезет), как большинство зрителей тех кинофильмов, что увлекали меня тогда. В этом отношении с тех пор ничего не изменилось.

Перемены коснулись лишь внешнего вида книги, а не внутреннего ее содержания. Назрели они давно, ибо впервые с 1995 года роман был опубликован в достойном и добросовестном издании, с соответствующим оформлением, чем он прежде не мог похвастаться.

Надеюсь, книга вам понравится, если вы молоды или желаете вернуться во времена счастливой юности. Мне хочется верить, что с вашей помощью мне будет легче оживить в памяти этот роман, как и два предыдущих. И я смогу позволить себе роскошь вновь пережить приключения «Сентябрьских огней» и тех лет, когда я тоже наслаждался юностью и мне казалось, будто слова и литературные образы имеют безграничную власть.

Приятного чтения и до встречи.






    

Карлос Руис Сафон



    

Май 2007.







Дорогая Ирен, я помню, как прилив смывал твои следы на песке. Сентябрьские огни питают мою память. Уже тогда я осознавал, что холодное дыхание зимы вскоре развеет миражи лета, которое мы провели вместе в Голубой лагуне. Ты удивилась бы, узнав, как мало перемен произошло в округе с тех пор. Башня маяка по-прежнему возвышается в густом тумане, как бессменный часовой. Дорога вдоль Английского пляжа стала едва заметной тропинкой, которая петляет в песке и не ведет никуда.

Развалины Кравенмора выступают над лесом, окутанные безмолвием и темнотой. Я теперь редко хожу на яхте в лагуну. Когда же выпадает такой случай, я все еще различаю вдали растрескавшиеся стекла западного крыла. Они сверкают в туманной дымке, точно мистические знаки. Я помню, словно это было вчера, как мы пересекали лагуну, возвращаясь в порт с наступлением вечера. И мне, околдованному воспоминаниями о тех волшебных днях, вновь чудятся мерцающие во тьме огни. Но я хорошо знаю, что там уже никого нет. Совсем никого.

Ты спросишь, что сталось с Домом-на-Мысе. Что ж, он стоит как стоял, на отшибе, созерцая безбрежный океан с вершины утеса. Прошлой зимой шторм разнес в щепки то, что еще оставалось от небольшого причала в бухте. Богатый ювелир, приехавший из какого-то безвестного города, хотел купить дом, соблазнившись его смехотворной ценой. Однако западные ветра и прибой, что атакует отвесные скалы, остудили его воодушевление. Соль сделала свое дело, источив поверхность беленого дерева. Потайная тропинка, которая вела в лагуну, ныне заросла диким кустарником и завалена буреломом, превратившись в непроходимые дебри.

Изредка, когда работа на пристани позволяет, я сажусь на велосипед и еду на мыс, чтобы полюбоваться закатом с веранды, нависающей над скалами: только я и стая чаек. Птицы как будто присвоили себе права новых жильцов, не позаботившись заглянуть в кабинет нотариуса. С веранды до сих пор можно увидеть, как луна, поднимаясь над горизонтом, протягивает серебряную гирлянду от мыса к Пещере Летучих Мышей.

Помню, однажды я говорил тебе об этой пещере. Тогда я рассказал легенду о корсиканском пирате, чей корабль будто бы утонул в гроте бурной ночью 1746 года. Признаюсь, я сочинил всю историю. Не было на самом деле ни контрабандиста, ни бесшабашного флибустьера, рискнувшего зайти в эту темную пещеру. В свое оправдание я могу сказать, что та ложь была единственной, что ты когда-либо слышала из моих уст. Клянусь. Впрочем, наверное, ты сразу все поняла.

Нынешним утром, когда я вытягивал сети, зацепившиеся за подводные рифы, меня вновь посетило видение. На секунду мне показалось, будто я вижу тебя на веранде Дома-на-Мысе. Ты стояла и молча смотрела за горизонт, как ты любишь делать. Тут чайки взмыли ввысь, и я понял, что на веранде никого нет. Вдали, над волнами тумана, возвышалась гора Сен-Мишель, плавучий остров, севший на мель в отлив.

Иногда меня одолевают сомнения. Мне кажется, будто все уехали, поселившись далеко от Голубой лагуны. И только я очутился в ловушке времени, тщетно ожидая, что багряный сентябрьский прилив вернет мне нечто более ценное, чем воспоминания. Не обращай внимания. Море проделывает такие трюки: рано или поздно оно все возвращает, особенно воспоминания.

По-моему, я отправил тебе уже сотню писем (считая и это последнее) на тот старый адрес, который мне удалось разузнать в Париже. Порой я спрашиваю себя, получила ли ты хоть одно письмо, вспоминаешь ли еще меня и рассвет на Английском пляже. Может, да, а может, жизнь увлекла тебя слишком далеко и от этих мест, и от всего, что напоминает о войне.

Тогда жизнь выглядела для нас намного проще, помнишь? Да? Нет, конечно. Я склоняюсь к мысли, что лишь я, несчастный глупец, до сих пор живу памятью о тех коротких днях 1937 года и помню каждую минуту, что ты была рядом…




1. Небо над Парижем


Париж, 1936




В ночь, когда умер Арман Совель, небосвод прочертила огненная комета. За ней до самого горизонта тянулся пылающий шлейф. Так утверждали очевидцы. Ирен, дочь Армана, не видела огненную комету, но много лет ее волшебное сияние озаряло сны девочки.

Занималось морозное зимнее утро. Оконные стекла в четырнадцатой палате больницы Сен-Жорж тонким слоем разукрасил иней, и получилась фантастическая акварель, изображавшая город в золотистых предрассветных сумерках.

Арман Совель угас тихо, едва вздохнув. Симона, жена Армана, и его дочь Ирен подняли головы, когда первые лучи, прорезав ночную пелену, легли светлыми полосами на пол больничной палаты. Дориан, младший сын, спал на одном из стульев. В палате царило гнетущее безмолвие. Слова не потребовались, чтобы осознать случившееся. После шести месяцев страданий черный призрак болезни, название которой было невозможно выговорить, забрал жизнь Армана. Вот и все.

Так начался ужасный год, хуже которого семейство Совель не знало ни до, ни после.




Арман Совель унес в могилу свое обаяние и заразительный смех, но бесчисленные долги не последовали за ним в последний путь. Вскоре когорта кредиторов и всякого рода публика в сюртуках и с кучей почетных званий взяла за правило наведываться в дом семейства Совель на бульваре Осман. Прохладные светские визиты с соблюдением формальной вежливости сменились завуалированными угрозами, а те, в свою очередь, секвестрами.

Для Ирен и Дориана закончилась пора престижных колледжей и дорогой одежды и настал черед почасовой работы и более скромных нарядов. Это явилось лишь началом стремительного погружения семьи Совель в пучину реальности. Но самое тяжелое бремя на пути вниз выпало на долю Симоны. Она вернулась на учительскую работу, однако ее жалованья оказалось недостаточно, чтобы противостоять лавине долгов, съедавшей скудные средства. Отовсюду дождем сыпались новые документы, подписанные Арманом, новые непогашенные векселя, и возникали новые черные бездонные дыры…

Именно в тот период у маленького Дориана зародилось подозрение, будто половину населения города Парижа составляют адвокаты и ростовщики — особый тип крыс, обитавший на поверхности. И тогда же Ирен (без ведома матери) стала подрабатывать в танцевальном зале. Она танцевала с солдатами, робевшими юношами, почти подростками, и получала гроши. Эти деньги Ирен по ночам складывала в коробку-копилку, которую Симона прятала под мойкой на кухне.

Членов семейства Совель ожидало еще одно неприятное открытие: число людей, провозглашавших себя их друзьями и благодетелями, таяло быстрее, чем иней на рассвете. Однако с наступлением лета Анри Леконт, старинный друг Армана Совеля, предоставил семье возможность поселиться в небольшой квартирке на Монпарнасе. Она находилась над магазинчиком художественных принадлежностей, которым владел месье Леконт. Разговор о плате за жилье Анри оставил до лучших времен. Он рассчитывал, что в качестве ответной любезности Дориан, обладатель пары молодых быстрых ног, поможет ему в магазине, взяв на себя обязанности посыльного. Симона не находила слов, чтобы в полной мере выразить признательность старому месье Леконту за его доброту. Но торговец и не ждал благодарности. В мире крыс судьба свела их с ангелом.

В начале зимы, незаметно ступившей на улицы города, Ирен исполнилось четырнадцать лет, хотя многие дали бы девочке все двадцать четыре. Ирен купила пирог (потратив деньги, заработанные в танцевальном зале), чтобы отпраздновать день рождения с Симоной и Дорианом как полагается. Все они скучали по отцу. Отсутствие Армана тоскливой тенью довлело над членами его семьи. Собравшись в тесной гостиной квартирки на Монпарнасе, они вместе задули свечи на именинном пироге. И каждый загадал желание, чтобы вместе с пламенем сгинул и призрак несчастья, преследовавший семью много месяцев. На сей раз их мольба не осталась без ответа. Они еще не знали об этом, но эра невзгод приближалась к концу.




Прошло несколько недель, и на горизонте семейства Совель неожиданно забрезжил луч надежды. Благодаря ремеслу месье Леконта и его обширным знакомствам у Симоны появилась перспектива получить хорошую работу в маленьком приморском городке — вдали от серой парижской хмари, вдали от печальных воспоминаний о последних днях Армана Совеля. Богатому изобретателю и производителю игрушек по имени Лазарус Жан требовалась экономка. Он хотел поручить ей заботу о роскошной усадьбе, расположенной в лесу Кравенмор.

Вдвоем с женой Александрой изобретатель жил в огромном имении, по соседству со старой фабрикой игрушек, ныне закрытой. Супруга кукольника страдала тяжелой болезнью и вот уже двадцать лет не покидала своей комнаты в недрах большого дома. Лазарус Жан предлагал экономке щедрое жалованье. Кроме того, он разрешал семье поселиться в Доме-на-Мысе. Это было скромное жилище, построенное на вершине утеса над обрывом, и находилось оно на противоположном от усадьбы конце леса Кравенмор.

В середине июня 1937 года месье Леконт попрощался с семейством Совель на шестом перроне Аустерлицкого вокзала. Симона с двумя детьми села в вагон поезда, который должен был увезти их к побережью Нормандии.

Глядя вслед исчезающему составу, Леконт улыбался про себя. Его вдруг посетило предчувствие, будто жизнь семьи Совель — настоящая жизнь — только начинается.




2. География и анатомия


Нормандия, лето 1937




В первый день, только вселившись в Дом-на-Мысе, Ирен с Симоной сразу попытались привести в божеский вид новый очаг. В то время Дориан как раз открыл для себя новое увлечение: географию, а точнее, рисование карт. Вооружившись карандашами и альбомом, подаренным Анри Леконтом на прощание, младший сын Симоны Совель забрался в укромное местечко, обнаруженное среди утесов. Это была ровная площадка над скалистой кручей, откуда открывался потрясающий вид.

Центральную часть просторной бухты занимал городок с небольшой рыбачьей пристанью. На восток широким полотном без конца и края раскинулся белый песчаный берег — жемчужная пустыни у моря, — известный как Английский пляж. А дальше когтистой лапой выдавалась в акваторию коса мыса. Новый дом семейства Совель был построен на его оконечности, отделявшей Голубую лагуну от широкого залива, который местные жители называли Черной лагуной из-за темного цвета воды и значительной глубины.

В открытом море, примерно в полумиле от береговой черты, Дориан увидел островок со старым маяком, опоясанный бусами пробковых бакенов — они то зарывались в волны, то вновь всплывали на поверхность. На острове возвышалась башня маяка, темная и загадочная, ее силуэт расплывался в тумане. Обратив взгляд назад, на землю, Дориан разглядел на веранде Дома-на-Мысе свою сестру Ирен с матерью.

Новое жилище являлось двухэтажным строением из светлого дерева. Оно угнездилось на вершине утеса, террасой нависавшего над пропастью. За домом начинался густой лес, а над кронами деревьев виднелся Кравенмор — величественная резиденция Лазаруса Жана.

Кравенмор напоминал замок или кафедральное сооружение, плод причудливого, буйного воображения. Высокая крыша была перегружена арками, аркбутанами, башенками и куполами, создававшими замысловатую композицию. В плане здание представляло собой крест с несколькими пристроенными флигелями. Дориан внимательно рассмотрел жутковатые очертания обители Лазаруса Жана. Армия горгулий и ангелов, вырезанная в камне, охраняла фриз фасада, точно сонм призраков, в оцепенении дожидавшихся наступления ночи. Закрывая альбом и собираясь возвращаться в Дом-на-Мысе, Дориан недоумевал, каким нужно быть человеком, чтобы поселиться в таком нелепом дворце. Мальчик надеялся вскоре узнать ответ на свой вопрос: семейство в полном составе получило приглашение отужинать вечером в Кравенморе — жест любезности со стороны Лазаруса Жана, их нового благодетеля.




Комната, где поселилась Ирен, была обращена на северо-запад. Из окна виднелся островок маяка и море. Солнце щедро разукрасило поверхность воды мазками света, сверкавшими, как озерца расплавленного серебра. После трехмесячного заключения в тесной каморке в Париже отдельная комната, выделенная в ее полное распоряжение, показалась девочке почти вызывающей роскошью. Возможность закрыть дверь и наслаждаться уединением дарила опьяняющее чувство свободы.

Наблюдая, как закат окрашивает волны в медный цвет, Ирен ломала голову, что надеть для первого званого ужина с Лазарусом Жаном. От обширного некогда гардероба осталось меньше половины. Когда девочка думала о приеме в особняке Кравенмор, то приходила в отчаяние: имевшаяся одежда казалась ей нищенскими лохмотьями. Примерив два туалета, которые с грехом пополам еще годились для такого торжественного случая, Ирен столкнулась с совершенно неожиданной для себя проблемой.

С тех пор как девочке исполнилось тринадцать лет, тело ее упорно стремилось к переменам: оно неуклонно увеличивалось в объеме в одних местах и уменьшалось в других. Теперь, когда Ирен приближалась к порогу пятнадцатилетия, отражение в зеркале яснее ясного продемонстрировало результаты причудливой работы природы. Для новой фигуры с плавными изгибами и округлостями не подходил прямой крой детских поношенных платьев.

Незадолго до наступления темноты, когда на поверхность вод Голубой лагуны легла гирлянда пурпурных бликов, Симона негромко постучала к дочери в комнату.

— Войдите.

Мать закрыла за спиной дверь и быстро произвела рекогносцировку. Все вещи Ирен были разложены на кровати. Девочка в простой белой рубашке смотрела из окна на далекие сигнальные огни судов в проливе. Симона оглядела стройную фигурку дочери и улыбнулась про себя.

— Время идет, а мы его не замечаем, да?

— На меня ничего не налезает. Извини, — ответила Ирен. — Я пыталась.

Симона подошла к окну и присела рядом с дочерью. Огни города в центральной части бухты раскрашивали воду акварелью. Несколько мгновений мать и дочь завороженно наблюдали, как солнце садилось над Голубой лагуной. Симона с улыбкой потрепала девочку по щеке.

— Думаю, это место нас полюбит. Как ты считаешь? — спросила она.

— А мы? Полюбим ли мы его?

— Лазаруса?

Ирен кивнула.

— У нас чудесная семья. Он будет от нас в восторге, — пообещала Симона.

— Ты уверена?

— Не стоит скромничать, детка.

Ирен указала на свой гардероб.

— Выбери одно из моих платьев, — улыбнулась Симона. — По-моему, тебе они пойдут больше, чем мне.

Ирен слегка зарделась.

— Явное преувеличение, — укоризненно сказала она матери.

— Время покажет.




Увидев сестру у подножия лестницы в наряде Симоны, Дориан одарил ее взглядом, достойным первого приза. Ирен сердито сверкнула на Дориана своими зелеными глазами и угрожающе подняла палец, посылая предупреждение.

— Ни слова.

Дориан, онемев, кивнул. Он был не в силах оторвать взор от незнакомки с лицом сестрицы Ирен и говорившей ее голосом. Симона, заметив его смятение, подавила улыбку. Через мгновение с подобающей серьезностью она положила руку на плечо мальчика и присела перед ним, чтобы поправить иссиня-черную шевелюру, доставшуюся в наследство от отца.

— Ты живешь в женском царстве, сынок. Привыкай.

Дориан снова кивнул, испытывая смешанное чувство робости и восторга. Когда настенные часы пробили восемь вечера, семейство было готово к торжественному выходу в свет. Все трое щеголяли в лучшие одеждах и умирали от страха.




С моря дул слабый ветерок, играя ветвями деревьев в чаще леса, окружавшей Кравенмор. Бестелесный шелест листьев сопровождался эхом шагов Симоны с детьми. Они шли по тропинке, которая пересекала лес и казалась настоящим туннелем, прорубленным в темных глухих дебрях. Бледный лик луны тщетно пытался заглянуть сквозь плотный полог тени, окутывавший лес. Щебет невидимых птиц, обитавших в кронах столетних гигантов, сливался в тревожную литанию.

— Это место наводит на меня страх, — призналась Ирен.

— Глупости, — поспешно прервала ее мать. — Обыкновенный лес. Идемте.

Дориан, шагавший в арьергарде, молча вглядывался в лесные сумерки. Темнота создавала странные силуэты и будоражила воображение — мальчик различал десятки демонических тварей, притаившихся в засаде.

— При свете дня ты увидишь только бурелом и деревья, — заметила Симона Совель, развеяв мимолетные чары, во власти которых Дориан начал находить удовольствие.

После недолгой ночной прогулки, показавшейся Ирен бесконечной, перед ними вырос массивный угловатый силуэт поселка. Кравенмор напоминал окутанный туманной дымкой замок из какой-нибудь легенды. В широких окнах резиденции Лазаруса Жана горели золотистые огни. На фоне неба вырисовывалась шеренга горгулий. Поодаль виднелась игрушечная фабрика, занимавшая большую пристройку к дому.

Оставив за спиной лесной чертог, Симона и дети остановились, пораженные ошеломляющими размерами имения кукольника. В этот момент из кустов вылетела птица, похожая на ворона. Энергично работая крыльями, она описала замысловатую траекторию над садом Кравенмора. Птица покружила над одним из каменных фонтанов и решила сесть у ног Дориана. Сложив крылья, ворон завалился набок. Сначала тельце его равномерно подрагивало, покачиваясь, а потом замерло. Мальчик опустился на колени и медленно потянулся к птице.

— Осторожно, — предупредила брата Ирен.

Дориан, пропустив мимо ушей ее совет, погладил крыло ворона. Птица не подавала признаков жизни. Мальчик взял ее в ладони и расправил перышки. Вдруг нахмурившись, Дориан повернулся к Ирен и Симоне. На его лице отразилась растерянность.

— Она деревянная, — пробормотал он. — Это машинка.

Все трое молча переглянулись. Симона вздохнула и попросила:

— Давайте произведем хорошее впечатление. Договорились?

Дети согласно кивнули. Дориан положил деревянного ворона обратно на землю. Симона Совель слабо улыбнулась. Дождавшись жеста ободрения с ее стороны, семейство гуськом стало подниматься по изогнутой беломраморной лестнице, упиравшейся в бронзовый портал, за которым скрывался тайный мир Лазаруса Жана.

Двери Кравенмора отворились перед гостями раньше, чем они успели воспользоваться оригинальным молоточком из кованой бронзы в форме головы херувима. Из дома потоком хлынуло яркое золотистое сияние. В дверном проеме, заполненном светом, появился темный силуэт. Неподвижная фигура ожила, внезапно наклонив голову, при этом послышался негромкий механический треск. Лицо попало в полосу света. На гостей смотрели бессмысленные глаза — простые стеклянные шарики, вставленные в глазницы маски, лишенной всякого выражения. От застывшей улыбки греческого персонажа пробирала дрожь.

Дориан проглотил комок в горле. Ирен с матерью, особы более впечатлительные, попятились. Фигура простерла к ним руку и снова замерла.

— Надеюсь, Кристиан вас не напугал? Это старое и примитивное создание.

Семейство дружно повернулось на голос, раздавшийся от подножия лестницы. Перед ними стоял человек приятной наружности, с достоинством встретивший пору зрелости. В его улыбке таилась немалая доля лукавства. Голубые глаза искрились под шапкой густых волос, посеребренных сединой и тщательно причесанных. Незнакомец был безукоризненно одет. В руках он держал трость расписанного черного дерева. Приблизившись к гостям, он учтиво поклонился.

— Меня зовут Лазарус Жан, и я, наверное, должен принести вам извинения, — сказал он.

Голос звучал доброжелательно и внушал доверие, обладал удивительно мягким, проникновенным тембром. Большие голубые глаза внимательно рассмотрели каждого из членов семейства и наконец остановились на лице Симоны.

— Я совершал обычную свою вечернюю прогулку по лесу и задержался. Мадам Совель, если не ошибаюсь…

— Приятно познакомиться, месье…

— Пожалуйста, называйте меня Лазарус.

Симона кивнула.

— Моя дочь Ирен. А это Дориан, наш младший.

Лазарус Жан старательно пожал руки детям. Его прикосновение было уверенным и теплым, а улыбка — заразительной.

— Прекрасно. Что касается Кристиана, вам совершенно незачем его бояться. Я держу беднягу как воспоминание о своих первых шагах. Он туп и далеко не красавец, я знаю.

— Так это машина? — восторженно выпалил Дориан.

Укоризненный взгляд Симоны опоздал. Лазарус ответил мальчику улыбкой.

— Можно и так сказать. Технически Кристиан является тем, что мы называем роботами.

— Вы сами его сделали, месье?

— Дориан, — одернула сына мать.

Лазарус снова улыбнулся. Любопытство мальчика его нисколько не покоробило.

— Да. Его и многих других. В этом и заключается, вернее, заключалась, моя работа. Однако полагаю, ужин нас заждался. Что, если мы обсудим тему за столом? Так и познакомимся как следует.

Почувствовав изумительный аромат жаркого, гости словно пригубили чудодейственный эликсир. Даже камень не остался бы равнодушным.




Робот в качестве привратника, равно как и оригинальный внешний облик Кравенмора не подготовили членов семейства Совель к тому потрясающему впечатлению, какое производил интерьер особняка Лазаруса. Как только гости переступили порог дома, они очутились в сказочном мире, намного превосходившем все, что они втроем могли нафантазировать.

Роскошная лестница спиралью взмывала в бесконечность. Подняв голову, они увидели пролет, который вел в центральную башню Кравенмора, увенчанную волшебным фонарем (или латерной), наполнявшим пространство дома рассеянным радужным светом. В призрачном мерцании взору открывалась нескончаемая галерея механических существ. Гостям улыбались большие настенные часы с подвижными глазами и гротескной гримасой. Балерина в прозрачной вуалетке вертелась вокруг своей оси в центре овального зала. Каждый предмет, каждая деталь являлась частью созданной Лазарусом Жаном вселенной.

Круглые дверные ручки выглядели как смеющиеся рожицы, которые подмигивали, когда их поворачивали. Окутанный туманной дымкой огромный филин в великолепном оперении таращил стеклянные глаза и медленно взмахивал крыльями. Десятки, а может, и сотни игрушек и миниатюрных поделок занимали целиком пространство стен и заполняли витрины, где было представлено все многообразие известных жизненных форм. Маленький игривый механический щенок вилял хвостом и облаивал шнырявшего мимо металлического мышонка. С невидимого потолка спускались каруселью феи, драконы и звезды: они водили хоровод в воздухе, вокруг замка, парившего среди ватных облаков под аккомпанемент далекой мелодии музыкальной шкатулки…

Куда бы ни падал взор, восхищенным зрителям открывались новые чудеса и новые искусные изделия, намного превосходившие все устройства, виденные прежде. Лазарус весело наблюдал за гостями, которые застыли на месте, завороженные необыкновенным зрелищем.

— Это… это волшебно! — воскликнула Ирен, не в силах поверить своим глазам.

— Ну, это только вестибюль. Но я счастлив, что вам понравилось, — с поклоном промолвил Лазарус и провел гостей в парадную столовую Кравенмора.

Дориан, утратив дар речи, смотрел вокруг себя округлившимися как плошки глазами. Симона с Ирен, потрясенные ничуть не меньше, изо всех сил старались не впасть в экстатическое состояние, к которому исподволь подводила атмосфера дома.

Зал, где накрыли к ужину, соответствовал высокому стандарту, заявленному прихожей, и не обманул ожиданий. Начиная от бокалов, приборов и сервиза вплоть до роскошных ковров, устилавших пол, все вещи несли на себе печать личности Лазаруса Жана. В доме вряд ли нашлась бы хоть одна мелочь, принадлежавшая реальному миру, серому и до отвращения нормальному. Предметы теряли с ним связь с того момента, как становились частью этой обители. От внимания Ирен не ускользнул огромный портрет над камином — пасти дракона, откуда вырывались языки пламени. На портрете была изображена дама ослепительной красоты в белом платье. Выразительность ее взгляда стирала грань между реальностью и мастерством художника. На несколько мгновений Ирен забыла обо всем, утонув во взоре необыкновенных, колдовских глаз.

— Александра, моя жена… Когда еще пребывала в добром здравии. Счастливое время… — раздался у них за спиной голос Лазаруса, исполненный грусти и смирения.




Ужин прошел очень мило, при свечах. Лазарус Жан показал себя радушным хозяином. Шутками и забавными историями ему очень скоро удалось полностью завоевать расположение Дориана и Ирен. За трапезой он пояснил, что превосходные блюда, которые они пробовали, приготовила девочка Ханна, ровесница Ирен, работавшая у него кухаркой и горничной. Натянутость, возникшая в первые мгновения знакомства, быстро исчезла. Все увлеклись непринужденной беседой, нить которой игрушечник свивал умело и незаметно.

Когда дошла очередь до второй перемены (жаркого из индюшки — коронного блюда Ханы), гости уже чувствовали себя совершенно свободно, словно находились в обществе старого друга семейства. Возникшая между детьми и Лазарусом симпатия явно оказалась взаимной, и это успокаивало Симону. Сама она тоже не осталась равнодушной к обаянию кукольника.

Развлекая гостей занятным разговором, Лазарус между делом обрисовал в общих чертах заведенный в доме порядок, не забыв обозначить круг обязанностей, выполнение которых подразумевала новая должность Симоны. По вечерам в пятницу Ханна обычно брала выходной и проводила свободное время со своими родными, людьми совсем простыми. Впрочем, Лазарус уверял, что у новоселов еще будет возможность познакомиться с девушкой, как только она снова приступит к работе. С супругами Жан в Кравенморе жила только Ханна. Лазарус не сомневался, что расторопная горничная поможет устроиться семейству Совель на новом месте и ответит на все вопросы по хозяйству.

На сладкое был подан малиновый пирог, так и просившийся в рот. За десертом Лазарус пояснил, чего он ожидал от Симоны и ее детей и как им следовало себя вести. Хотя кукольник удалился от дел, он продолжал периодически работать в игрушечной мастерской, которая размещалась в крыле, примыкавшем к главному корпусу Кравенмора. Заходить на фабрику, равно как и в комнаты на верхних этажах, возбранялось. Совель не должны были там появляться ни под каким видом. Особенно в западной части дома, где находились покои жены кукольника.

Больше двадцати лет Александра Жан страдала неизвестным и неизлечимым недугом, приковавшим ее к постели. Жена Лазаруса жила в уединении в комнате на третьем этаже в западном крыле дома. К ней в спальню заходил только муж. Он заботился о больной и обеспечивал уход, необходимый в ее бедственном состоянии. Фабрикант рассказал, как его супруга, в то время совсем молодая, красивая и полная жизни женщина, заразилась загадочной болезнью, когда они вместе путешествовали по Центральной Европе.

Разрушительный вирус, оказавшийся неизлечимым, постепенно завладел ее телом. Вскоре она не могла ходить и была не в состоянии удержать в руках даже самый легкий предмет. За шесть месяцев болезнь превратила ее в инвалида, печальную тень красавицы, с которой Лазарус вступил в брак за несколько лет до несчастья. Недуг поразил и разум женщины. Память несчастной начала угасать. Она с трудом узнавала собственного мужа. Потом она перестала разговаривать, и ее глаза превратились в бездонные колодцы. В тот год Александре Жан исполнилось двадцать шесть лет. С тех пор она больше никогда не покидала стен Кравенмора.

Семейство Совель выслушало печальную повесть Лазаруса, сохраняя уважительное молчание. Целых двадцать лет человек в одиночестве противостоял несчастью. Тягостные воспоминания явно повергли кукольника в уныние. Не желая демонстрировать свои чувства, он попытался разрядить обстановку, свернув разговор к изумительному пирогу Ханны. Но от Ирен не ускользнула трагическая обреченность в его взоре.

Девочка живо представила себе горестный путь Лазаруса Жана. Его жизнь превратилась в бесконечное бегство от реальности. Лишившись того, что он любил всем сердцем, Лазарус нашел убежище в мире безграничной фантазии и создал сотни существ и предметов, заполняя окружавшую его пустоту.

После рассказа кукольника Ирен поняла, что ее отношение к сказочному царству, процветавшему в стенах Кравенмора, изменилось. Оно больше не казалось ей эффектным и головокружительным полетом гения, его творца. Девочка познала на собственном опыте, какую пустоту влечет за собой потеря близкого человека. И потому Кравенмор представлялся ей теперь темным отражением лабиринта одиночества, где Лазарус плутал последние двадцать лет. Каждый обитатель зачарованного мира, каждое диковинное творение было безмолвно пролитой слезой глубоко несчастного человека.

К концу ужина Симоне Совель стало совершенно ясно, чем ей предстояло заниматься в доме. Ей предлагали выполнять все то, что обычно делает экономка. Эта работа имела очень мало общего с основной профессией мадам Совель, ранее служившей учительницей. Но женщина была готова добросовестно ее выполнять, чтобы обеспечить благополучное будущее детям. Предполагалось, что она возьмет на себя все хлопоты, связанные с содержанием собственности Лазаруса Жана в надлежащем виде. В обязанности Симоны входило следить за работой Ханны и временной прислуги, вести дела с поставщиками и городскими лавочниками, поддерживать переписку, отвечать за пополнение припасов в доме и, главное, гарантировать, что никто и ничто не потревожит кукольника в его добровольном отшельничестве. Ей также поручалось приобретение книг для библиотеки Лазаруса. Именно поэтому, как прозрачно намекнул хозяин, ее прежний учительский статус сыграл решающую роль, когда он выбрал мадам Совель среди прочих кандидаток, более опытных в сфере услуг. Лазарус выделял этот пункт как один из самых важных в перечне поставленных перед Симоной задач.

За свои труды Симона могла рассчитывать на весьма щедрое вознаграждение и получала право жить с детьми в Доме-на-Мысе. Лазарус обещал взять на себя расходы по обучению Ирен и Дориана в новом учебном году после окончания лета. Он также выражал готовность заплатить за университетский курс, если дети проявят соответствующие способности и пожелают учиться. Ирен и Дориан со своей стороны могли помогать матери, выполняя ее поручения по дому, но лишь в том случае, если твердо усвоят золотое правило: не нарушать границ, определенных владельцем.

После тягостных месяцев прозябания в долгах и нищете предложение Лазаруса показалось Симоне Совель благословением небес. Голубая лагуна выглядела райским уголком — идеальным местом, чтобы начать с детьми новую жизнь. Работа оказалась более чем достойной, и Лазарус проявил себя как человек великодушный и добрый. Фортуна должна была улыбнуться им рано или поздно. Звезды расположились так, что это случилось тут, в далеком краю. Впервые за долгое время Симона рискнула бы с благодарностью принять знамения судьбы. Более того, если ее не обманывало чутье (что происходило крайне редко), Симона предвидела, что с ней и детьми у патрона наладятся теплые, искренние отношения. Было очевидно, что общество и присутствие семейства Совель в Кравенморе способны растопить лед ужасного одиночества, сплошной стеной окружавшего хозяина.

Ужин завершился чашкой кофе и обещанием Лазаруса как-нибудь посвятить Дориана, полностью покоренного и очарованного, в тайну создания роботов. Глаза мальчугана мечтательно заблестели в предвкушении этого момента. В мерцании свечей взгляды Лазаруса и Симоны на миг скрестились. Симона уловила в глазах кукольника тень многолетнего одиночества и следы печали, хорошо ей знакомой. Дрейфующие корабли, встретившиеся в ночи. Кукольник отвернулся и молча поднялся, давая понять, что вечер окончен.

Провожая гостей к парадным дверям, он время от времени задерживал шаг, чтобы дать пояснения по поводу той или иной диковины, а они в изобилии попадались на пути. Дориан с Ирен ловили каждое слово кукольника, открыв рот. В Кравенморе таилось несметное множество чудес, так что сюрпризов хватило бы лет на сто. Не дойдя до вестибюля нескольких шагов, Лазарус остановился около необычного механизма, напоминавшего сложный оптический прибор, собранный из линз и зеркал. Кукольник загадочно посмотрел на Дориана и, не говоря ни слова, поместил руку в зеркальный туннель. Рука стала медленно исчезать, пока не пропала совсем. Лазарус улыбнулся.

— Не стоит верить всему, что видишь. Образ реальности, который нам преподносят глаза, — это только иллюзия, оптический трюк, — промолвил он. — Свет — искусный обманщик. Дай руку.

Дориан выполнил просьбу Лазаруса, послушно разрешив кукольнику направить свою руку в зеркальный туннель. Отражение конечности растворилось на глазах мальчика. Дориан вопросительно посмотрел на Лазаруса.

— Ты знаком с законами оптики и преломления света? — поинтересовался хозяин.

Дориан покачал головой, недоумевая, куда подевалась его правая рука.

— Магия является продолжением физики, не более. Как у тебя обстоят дела с математическими науками?

— Так себе, не считая тригонометрии…

Лазарус усмехнулся:

— С этого и начнем. Фантазию можно описать цифрами, Дориан. Всего лишь небольшой фокус.

Мальчик кивнул, толком не понимая, о чем ведет речь Лазарус. Наконец хозяин кивнул на дверь и проводил гостей до порога. Именно тогда почти случайно Дориан заметил явление невероятное и необъяснимое, если, конечно, зрение его не подвело. Процессия проходила мимо мерцающего фонаря, и на стены легли тени, которые отбрасывали их фигуры. Все, кроме одной. Тень Лазаруса на стене не отражалась, словно он был призраком.

Дориан обернулся и обнаружил, что Лазарус внимательно следит за ним. У мальчика перехватило горло. Кукольнике насмешливой гримасой добродушно ущипнул его за щеку.

— Не верь тому, что видишь…

Дориан двинулся вслед за матерью и сестрой к выходу.

— Спасибо за все и спокойной ночи, — сказала напоследок Симона.

— Вы доставили мне большое удовольствие. Я говорю это не из вежливости, — искренне ответил Лазарус. Он одарил всех теплой улыбкой и поднял руку, прощаясь.




Возвращаясь в Дом-на-Мысе, семейство Совель очутилось в лесу незадолго до полуночи.

Дориан притих, он все еще находился под сильным впечатлением от посещения резиденции Лазаруса Жана, дышавшей тайной. Ирен шагала, отрешившись от мира и погрузившись в собственные мысли. Симона, в свою очередь, испытывала глубокое облегчение и благодарила Бога за посланный ее семье дар.

Силуэт Кравенмора почти пропал из виду, когда Симона повернулась, чтобы в последний раз посмотреть на замок. В доме горело единственное окно, находившееся на третьем этаже западного крыла. Сквозь шторы угадывались контуры фигуры, застывшей прямо и неподвижно. В этот самый миг свет погас, и широкий оконный проем заволокло темнотой.




У себя в спальне Ирен сняла платье, позаимствованное у матери, и аккуратно сложила его на стуле. Из соседней комнаты доносились голоса Симоны и Дориана. Девочка выключила лампу и вытянулась на постели. Голубые тени плясали на белом гладком потолке, словно хоровод призраков танцевал в алмазной короне северного сияния. Тишину ласкал шелест волн, накатывавших на скалистый берег. Ирен закрыла глаза и попыталась заснуть, но тщетно.

Девочке с трудом верилось, что отныне она больше никогда не увидит свою прежнюю квартиру в Париже и ей не придется опять идти в танцевальный зал, чтобы заработать скудные гроши, которые робкие солдатики вынимали из тощих кошельков. Она понимала, что тени большого города не дотянутся в такую даль, но памяти нипочем расстояния. Ирен снова встала и подошла к окну.

Во мгле возвышалась башня маяка. Ирен уставилась на островок, окутанный белым искрящимся туманом. Где-то там, во мгле, как будто промелькнула вспышка, похожая на солнечный зайчик, брызнувший с зеркала. Через несколько секунд огонек загорелся снова и тотчас угас, на сей раз безвозвратно. Ирен нахмурилась, заметив мать, стоявшую внизу, на веранде. Симона куталась в толстый шерстяной свитер и молча смотрела на море. Ирен не требовалось разглядывать в темноте выражение ее лица, чтобы понять, что мама плачет и что обеих настигла бессонница. В первую ночь, проведенную в Доме-на-Мысе, когда перед ними открылся путь к горизонту, сулившему счастье, было особенно горько, что отца с ними больше нет.




3. Голубая лагуна


Ирен в жизни не видела столь ослепительного рассвета, как утром 22 июня 1937 года. Море сверкало, как бриллиантовый плащ под светозарным небосводом. Девочка выросла в городе и потому представить не могла, что небо бывает таким прозрачным. Островок, где возвышался маяк, теперь виднелся совершенно отчетливо, равно как и цепочка мелких рифов, торчавших из воды посреди лагуны, словно гребень морского дракона. Чуть дальше, за Английским пляжем, вдоль деревенской набережной выстроились по линеечке дома. Отражаясь в воде, они создавали акварельную картину, которая колыхалась на волнах у цепочки буйков, начинавшейся от рыбацкого причала. Жмурясь от яркого солнца, Ирен увидела рай, каким его изображал Клод Моне, любимый художник отца.

Ирен распахнула окно настежь, впустив в комнату морской ветер, пропитанный запахом соли. Чайки, гнездившиеся на уступах крутого обрыва, с любопытством покосились на нее. Новые соседи. Неподалеку от стаи птиц Ирен заметила Дориана. Брат уже расположился в укромном местечке, которое облюбовал себе среди скал, и с увлечением составлял каталог миражей или букашек… в общем, занимался тем, что он делал обычно во время своих персональных экскурсий.

Ирен размышляла, во что нарядиться, чтобы выйти на улицу. Девочке хотелось в полной мере насладиться дивным утром, казалось, выскользнувшим из прекрасного сновидения. Как вдруг на первом этаже раздался незнакомый звонкий голос. Гостья тараторила без умолку. Ирен напрягла слух и через две секунды расслышала мягкий спокойный тембр матери. Симона разговаривала с кем-то, вернее, едва успевала вставить односложные междометия в коротенькие паузы, которые иногда проскальзывали в речи собеседницы.

Одеваясь, Ирен пыталась представить по голосу, как выглядит гостья. Ирен с детства любила это занятие. Ирен закрывала глаза, прислушивалась к голосу незнакомого человека и мысленно рисовала его портрет, стараясь угадать, какого он роста и комплекции, какие у него черты лица и характер…

На сей раз в воображении возникла такая картина: молодая девушка маленького роста, эмоциональная и подвижная, брюнетка, возможно, с темными глазами. С готовым эскизом в голове Ирен решила спуститься вниз с двойной целью: утолить утренний голод сытным завтраком и, что гораздо важнее, утолить любопытство относительно владелицы звонкого голоса.

Едва ступив на первый этаж, она убедилась, что допустила всего одну ошибку: волосы девушки имели соломенный цвет. Все остальное соответствовало оригиналу в точности. Так состоялось знакомство Ирен с энергичной и словоохотливой Ханной — на слух.




После восхитительного ужина, приготовленного накануне Ханной для первой встречи семейства Совель с Лазарусом Жаном, Симона тоже постаралась не ударить в грязь лицом. Ханна поглощала пищу еще быстрее, чем говорила. Она обрушила на слушательниц лавину разнообразных историй, побасенок и сплетен о городке и его обитателях, причем выстреливала их с пулеметной скоростью. В результате у Ирен с Симоной появилось чувство, будто они знали девушку всю жизнь, хотя наслаждались ее обществом не больше пяти минут.

Отправляя в рот гренок за гренком, Ханна отдельным экстренным выпуском вкратце поведала свою биографию. В ноябре ей исполнится шестнадцать, родители живут в собственном доме в городке. Отец — рыбак, а мать — булочница. С ними жил ее двоюродный брат Исмаэль, потерявший родителей много лет назад и помогавший дяде, то есть отцу Ханны, рыбачить на шхуне. Ханна больше не ходила в школу потому, что мымра Жанни Бро, директриса местного публичного коллежа, считала ее беспросветной тупицей. Тем не менее Исмаэль учил ее читать, и с каждым днем Ханна все тверже заучивала таблицу умножения. Она обожала желтый цвет и собирала коллекцию раковин, которые искала на Английском пляже. В свободное время она больше всего на свете любила слушать спектакли по радио и ходить на танцы, которые устраивали на главной площади летом, когда в город приезжали разные оркестры. Она не пользовалась духами, но ей нравилась губная помада…

Болтовню Ханны слушать было, с одной стороны, занятно, с другой — она быстро начинала утомлять. Уничтожив свой завтрак и все, что не доела Ирен, Ханна умолкла на мгновение. Тишина, возникшая в доме, показалась сверхъестественной. Но продлилась она, конечно, недолго.

— Что, если мы пойдем погуляем вдвоем и я покажу тебе город? — спросила Ханна, внезапно воодушевившись идеей провести экскурсию по Голубой лагуне.

Ирен переглянулась с матерью.

— С удовольствием, — помедлив, ответила девочка.

На лице Ханны засияла улыбка от уха до уха.

— Не волнуйтесь, мадам Совель. Я верну ее вам целой и невредимой.

Итак, Ирен и ее новая подруга выскочили за дверь и помчались к Английскому пляжу. И в Дом-на-Мысе постепенно вернулся покой. Симона взяла чашку кофе и вышла на веранду, наслаждаясь прелестью тихого безмятежного утра. Дориан помахал ей рукой со скал.

Симона помахала ему в ответ. Странный мальчик. Всегда один. Казалось, он вовсе не нуждался в друзьях или не умел их заводить. Всегда погружен в свои мысли и тетради, и одному Богу известно, о чем он думал. Допивая кофе, Симона провожала взглядом дочь с Ханной — девочки бодро шагали к городу. Ханна продолжала болтать без устали. Каждому свое.




Приобщение семейства Совель к тайнам и тонкостям жизни маленького прибрежного городка заняло большую часть июля — первого месяца, который они провели в Голубой лагуне. Замешательство и культурный шок длились около недели. На этом начальном этапе члены семейства обнаружили, что, за исключением метрической системы, жизненный уклад городка — обычаи, нормы и прочие бытовые особенности — не имел ничего общего с парижским. Прежде всего возникала тема отношений со временем. Без особого риска ошибиться можно было утверждать, что на тысячу парижан приходилось не менее тысячи штук часов, тиранов, управлявших жизнью с армейской дотошностью. В Голубой лагуне режим дня зависел от солнца, иного варианта не существовало. Как не существовало автомобилей, кроме машин доктора Жиро, жандармерии и Лазаруса. Не существовало… Список контрастов не имел конца. Но основное различие коренилось не в количественных показателях, а в сложившихся устоях.

Париж являлся обителью незнакомцев, городом, где люди жили годами, так и не узнав имени соседа по лестничной площадке. В Голубой лагуне, напротив, стоило чихнуть или поцарапать кончик носа, как событие получало широкое освещение в массах и отклики общественности. Это было место, где любая хворь становится новостью и где новости оказывались намного заразнее хвори. Местная газета не выпускалась, да и необходимости в ней никто не испытывал.

Просветительская миссия легла на плечи Ханны. И она поведала столичным приезжим о заведенных в общине порядках, ее истории и чудесах. Головокружительная скорость, с какой девушка выстреливала слова, позволила впихнуть в короткий курс лекций достаточно информации и красочных сплетен, чтобы написать по памяти и наизусть толстую энциклопедию. Так новички узнали, что Лорен Саван, приходской священник, выступал организатором чемпионатов ныряльщиков и состязаний по бегу на марафонскую дистанцию. Священник не только частенько рассуждал в проповедях о вреде лени и недостатке физических упражнений, но и проехал на велосипеде больше миль, чем проплыл по морю Марко Поло. Также Совель узнали, что городской совет собирался по вторникам и четвергам в час дня, дабы обсудить неотложные дела. Во время заседаний Эрнест Дижон, потенциально вечный мэр, чей возраст приближался к мафусаилову, развлекался, игриво пощипывая подушки своего кресла. Старик не сомневался, что посягает на мощные бедра Антуанетты Фабре, казначея мэрии и злющей старой девы.

Ханна выдавала до полудюжины историй подобного калибра в минуту. Осведомленности девушки немало способствовало то обстоятельство, что Элизабет, ее мать, работала в булочной, которая в Голубой лагуне выполняла функции информационного агентства, службы шпионажа и консультативного кабинета для влюбленных.

Семейство Совель быстро уразумело, что экономика городка тяготела к весьма оригинальной разновидности парижского капитализма. Ясное дело, пекарня продавала батоны хлеба, однако в подсобном помещении уже начиналась информационная зона. Сапожник месье Сафон чинил ремни, молнии и подметки, но его любимым занятием и крючком для клиентов служило его второе призвание астролога и составление гороскопов…

Описанная выше схема повторялась снова и снова. На первый взгляд жизнь городка казалась спокойной и простой. В то же время узелков и хитросплетений в ней было ничуть не меньше, чем в валансьенских кружевах. Фокус состоял в том, чтобы проникнуться своеобразным ритмом бытия поселения и внимательно прислушиваться к мнению его коренных обитателей. Под их чутким руководством все новички должны были пройти положенные церемониалы посвящения, прежде чем получить статус полноправных граждан Голубой лагуны.

Поэтому Симона, появляясь в городке, чтобы забрать почту и посылки для Лазаруса, взяла за правило заходить в пекарню и узнавать обо всех событиях — прошлых, нынешних и грядущих. Дамы Голубой лагуны приняли ее благосклонно и немедленно засыпали вопросами о загадочном патроне, хозяине Кравенмора. Лазарус вел уединенную жизнь, и его редко видели в Голубой лагуне. Помимо стремления к отшельничеству, что настораживало, он каждую неделю получал по почте кипы книг. В результате Лазарус стал объектом пристального внимания сограждан, давая пищу для невероятных домыслов.

— Только подумайте, дорогая Симона, — доверительно сказала как-то раз Паскаль Лелуш, супруга аптекаря, — мужчина один… ну, почти один… в большом доме, со всеми этими книгами…

Симона не позволяла себе попадаться на столь простые уловки и обычно кивала с улыбкой, сталкиваясь с проявлениями чрезмерного любопытства. Как однажды сказал ее покойный муж, не стоит терять время, пытаясь изменить мир; достаточно позаботиться, чтобы мир не смог изменить нас самих.

Мадам Совель научилась с уважением относиться к экстравагантным требованиям Лазаруса. Касались они главным образом его корреспонденции. Личную почту надлежало распечатывать на следующий день после доставки и тотчас составлять ответ. Деловые и официальные письма следовало вскрывать сразу по получении, но отвечать на них полагалось через неделю, не раньше. И наконец, конверты, присланные из Берлина и подписанные каким-то Даниэлем Хоффманом, она должна была вручать патрону лично и ни в коем случае не открывать сама. Очевидно, их содержание оставалось за пределами ее компетенции, решила Симона. Ей понравилось жить в этом глухом местечке. Она радовалась, что дети вырастут вдали от Парижа, поскольку находила здешнюю атмосферу здоровой и благотворной. И ей было глубоко наплевать, когда распечатывать письма.

Дориан тоже сделал важное для себя открытие: оказалось, что его нешуточное увлечение картографией оставляло достаточно времени, чтобы водить дружбу с местными мальчиками. Никого вроде бы не интересовало, давно его семья переселилась в город или недавно и хороший он пловец или нет. Кстати, вначале он плавал неважно, но новые приятели не поленились научить его держаться на плаву. От них же Дориан узнал, что игра в петанк[1 - Спортивная игра, бросание шаров. — Здесь и далее примеч. пер.] являлась занятием для личностей пенсионного возраста, а бегать за девчонками было уделом самоуверенных пятнадцатилетних пацанов, сжигаемых гормональной лихорадкой, которая плохо влияла на кожу и здравый смысл. В его же возрасте мальчикам полагалось кататься на велосипедах, фантазировать и присматриваться к миру в надежде, что мир начнет отвечать взаимностью. Воскресные вечера всецело посвящались кино. И там Дориан встретил новую тайную любовь, на фоне которой картография блекла, как наука об истлевших пергаминах: Грета Гарбо. Божественное создание. Одно упоминание о ней за столом лишало Дориана аппетита, хотя, если разобраться, актриса ведь была не первой молодости — подумать только, целых тридцать лет!

Пока Дориан терзался сомнениями, не служит ли его преклонение перед женщиной, достигшей порога старости, признаком извращения, Ирен отражала натиск Ханны, атаковавшей ее с фронта. На повестке дня остро стояло обсуждение списка кавалеров (без всяких обязательств) и выбор подходящей компании. Ханна считала, что поскольку Ирен прожила в городе больше пятнадцати дней, она была обязана срочно с кем-нибудь завести интрижку или пофлиртовать, иначе парни сочтут ее странной и недотрогой. Впрочем, сама же Ханна первая признавала очевидное: если по части бицепсов претенденты соответствовали самым высоким стандартам, то при распределении мозгов паек, полученный ими от небесной канцелярии, был скуден и имел сугубо практическое назначение. Впрочем, охотников приударить за Ирен хватало, что вызывало здоровую зависть подруги.

— Дочь моя, если бы я пользовалась таким успехом, я была бы теперь как Мата Хари, — частенько повторяла Ханна.

Ирен, покосившись на компанию ребят, которая двигалась им навстречу, застенчиво улыбнулась.

— Мне что-то не хочется… Они выглядят глуповато…

— Глуповато? — взорвалась Ханна, возмущенная такой бездарной потерей прекрасных возможностей. — Если хочешь узнать что-нибудь интересное, сходи в кино или почитай книгу.

— Я подумаю, — засмеялась Ирен.

Ханна потрясла головой.

— Ты закончишь, как мой кузен Исмаэль, — мрачно предрекла она.

Ее двоюродному брату Исмаэлю исполнилось шестнадцать лет. По рассказам Ханны, он воспитывался в их семье после смерти родителей. Исмаэль работал матросом на шхуне дяди, но, похоже, больше всего на свете юноша любил две вещи: одиночество и свой парусник. Яхту, построенную собственными руками, он нарек именем, которое Ханне оказалось не под силу запомнить.

— Что-то по-гречески, кажется. Уфф!

— А где он теперь? — спросила Ирен.

— В море. Лето — хорошее время для рыбаков, кто рискует ходить в открытом море. Папа с братом на «Эстель». До августа они не вернутся, — объяснила Ханна.

— Наверное, им очень грустно. Столько времени проводить в плавании, в разлуке с родными…

Ханна пожала плечами:

— Приходится зарабатывать на жизнь…

— Тебе не очень нравится работать в Кравенморе, да? — осторожно спросила Ирен.

Подруга посмотрела на нее с некоторой долей изумления.

— Конечно, это не мое дело, — торопливо добавила Ирен.

— Меня не обижает вопрос, — улыбнулась Ханна. — Мне и в самом деле там не слишком нравится, совсем нет.

— Из-за Лазаруса?

— Нет. Лазарус — милый человек, и он был очень добр к нам. Когда папа попал под гребной винт, много лет назад, именно Лазарус заплатил за операцию. Если бы не он…

— Тогда в чем дело?

— Не знаю. Само место. Машины… Дом полон всяких машин, которые не спускают с тебя глаз.

— Это всего лишь игрушки.

— Попробуй поспать там хоть одну ночь. Закроешь глаза, и тут тебе «тик-так, тик-так»…

Девочки переглянулись.

— Тик-так, тик-так? — переспросила Ирен.

Ханна с иронией усмехнулась:

— Может, я и трусиха, но ты явно намерена остаться старой девой.

— Обожаю старых дев, — парировала Ирен.




Так потихоньку, почти незаметно, дни проходили за днями, и не успели Совель оглянуться, как в двери постучался август. Вместе с ним наступил черед летних ливней, а также скоротечных бурь, длившихся не больше двух часов. Симона была поглощена новыми заботами. Ирен привыкла к постоянному присутствию в своей жизни Ханны. Излишне говорить, что Дориан учился нырять и рисовал в воображении карты тайной географии Греты Гарбо.

Однажды Ирен с Ханной решили прогуляться по Английскому пляжу. Это был один из тех августовских дней, когда после ночного дождя на небе теснились замки из кучевых облаков, величаво проплывавшие над синей сверкающей гладью моря. Минуло полтора месяца с тех пор, как семейство Совель переехало в Голубую лагуну. И казалось, будто неожиданностям уже не осталось места. Однако сюрпризы только начинались.




В ярких лучах полуденного солнца отчетливо виднелись следы, цепочкой тянувшиеся вдоль линии прибоя, будто их отчеканили на белой пластине песка. Вдалеке в порту, словно миражи, над водой то появлялись, то исчезали корабельные мачты.

Тонкий, как пыль, песок стелился бескрайней пеленой. Посреди необъятной пустыни, на остове старой лодки, утонувшем в песке, сидели Ирен и Ханна. Их окружала стайка маленьких синих птичек, которые гнездились где-то в белоснежных дюнах.

— Почему это место называют Английским пляжем? — спросила Ирен, обозревая безлюдное пространство, пролегавшее между городком и мысом.

— В хижине на пляже много лет жил старый художник, англичанин. У бедняги было больше долгов, чем кисточек. В обмен на одежду и еду он дарил местным жителям свои картины. Три года назад он умер. Его похоронили здесь, на берегу, где он провел всю жизнь, — объяснила Ханна.

— Будь моя воля, я тоже хотела бы, чтобы меня похоронили в таком прекрасном месте.

— Веселые мысли, нечего сказать, — шутливо заметила Ханна с оттенком укоризны в голосе.

— Но я не тороплюсь, — добавила Ирен. Взгляд ее задержался на маленькой яхте, которая рассекала волны в сотне метров от береговой кромки.

— Уфф… — пробормотала подруга. — А вот и он, одинокий морской волк. И дня не смог вытерпеть без своей лодки.

— Кто?

— Отец с кузеном вчера сошли на берег со шхуны, — ответила Ханна. — Отец все еще спит, а братец… Он неисправим.

Ирен снова обратилась к морю, с новым интересом посмотрев на яхту, скользившую по водам лагуны.

— Мой кузен Исмаэль. Он полжизни проводит в лодке, во всяком случае, когда не работает с отцом на пристани. Но он хороший парень. Видишь медальон?

Ханна показала подружке красивый медальон на золотой цепочке, который висел у нее на шее: солнечный диск, погружавшийся в море.

— Это Исмаэль подарил…

— Прелестная вещица, — одобрила Ирен, внимательно изучив украшение.

Ханна вскочила на ноги, издав пронзительный клич и вспугнув синих птичек, которые стремглав умчались в дальний конец пляжа. Худощавая фигура за штурвалом помахала в ответ рукой, и суденышко развернулось носом к пляжу.

— Главное, не задавай ему вопросов о яхте, — предостерегла Ханна. — А если он сам заведет о ней речь, поспрашивай, как он ее сделал. Он может часами разглагольствовать на эту тему.

— Семейная черта…

Ханна метнула на подругу гневный взгляд.

— Пожалуй, я брошу тебя тут, на пляже, на съедение ракам.

— Извини.

— Ладно уж. Но если я тебе кажусь болтливой, ты еще не знаешь моей крестной. На ее фоне все члены нашего семейства немы как рыбы.

— С удовольствием познакомлюсь с ней.

— О да, — откликнулась Ханна, не сдержав лукавой улыбки.




Яхта Исмаэля легко и чисто преодолела линию прибоя, и киль лодки вошел в песок, точно нож в масло. Юноша поспешил отдать фалы и ловко, в считанные секунды спустил парус до основания мачты. Сказывалась сноровка. Спрыгнув на берег, Исмаэль невольно смерил Ирен с ног до головы любопытным взглядом, причем его выразительность ничуть не уступала навигационным навыкам юноши. Ханна закатила глаза, издевательски высунув кончик языка, и поспешила провести церемонию представления, на свой лад, конечно.

— Исмаэль, это моя подруга Ирен, — мило прощебетала она, — но есть ее не обязательно.

Парень толкнул локтем кузину и протянул руку Ирен:

— Привет…

Непринужденный жест сопровождался смущенной искренней улыбкой. Ирен тоже подала ему руку.

— Спокойно, он не идиот. Таким способом кузен сообщает, что счастлив познакомиться и все прочее, — прокомментировала Ханна.

— Сестра говорит так много, что иногда мне кажется, что ей когда-нибудь не хватит словаря, — отшутился Исмаэль. — Полагаю, она тебя уже предупредила, чтобы ты не спрашивала меня о яхте…

— Нет, конечно, — осторожно сказала Ирен.

— О да. Ханна считает, что ни о чем другом я не умею разговаривать.

— Сети и снасти ничуть не лучше, но когда дело касается яхты, тушите свет.

Ирен, забавляясь, слушала их пикировку, обоим доставлявшую удовольствие. Шпильки ребят были беззлобными, во всяком случае, остроты в них содержалось ровно столько, сколько нужно, чтобы приправить щепоткой перца повседневную рутину.

— Насколько я понял, вы поселились в Доме-на-Мысе, — промолвил Исмаэль.

Ирен обратила все внимание на юношу и наконец рассмотрела его как следует. Выглядел он на свои шестнадцать лет. Кожа и волосы свидетельствовали о том, что Исмаэль очень много времени проводил в море. Телосложение выдавало, что в порту он занимался тяжелой физической работой, а его руки и плечи покрывала сетка мелких шрамов, несвойственных парижским юнцам. Правую ногу рассекал более грубый и длинный рубец, начинавшийся чуть выше колена и спускавшийся к щиколотке. Ирен стало любопытно, как он получил это боевое ранение. Наконец Ирен встретилась с юношей взглядом. Она подумала, что глаза у него особенные. Большие и светлые, они действительно выделяли его в массе сверстников. Казалось, за внимательным, вдумчивым взглядом, подернутым печалью, скрывается целый мир, сложный и таинственный. Ирен встречала похожие глаза у безымянных солдат, с которыми всего на три минуты ее сводили ритмы третьесортного оркестра. В глубине солдатских глаз прятались страх, грусть или горечь.

— Дорогая, ты заснула? — вернула ее на землю Ханна.

— Думала о том, что я опаздываю. Мама будет волноваться.

— Твоя мама наверняка счастлива, что ее на пару часов оставили в покое, но дело твое, — сказала Ханна.

— Могу подбросить тебя на яхте, если хочешь, — предложил Исмаэль. — Около Дома-на-Мысе среди скал есть небольшой причал.

Ирен посмотрела на Ханну с немым вопросом.

— Если откажешься, то разобьешь ему сердце. Кузен не стал бы приглашать на свою яхту даже Грету Гарбо.

— А ты не поедешь? — смутилась Ирен.

— Ни за какие деньги я не сяду в эту посудину. Кроме того, у меня выходной и сегодня вечером танцы на площади. А на твоем месте я бы подумала. Лучшие кадры находятся на суше. Это тебе говорит дочь рыбака. Господи, что это я. Давай, вперед. А ты, моряк, постарайся доставить мою подругу в порт в целости и сохранности. Понятно?




Как выяснилось, яхта называлась «Кеанеос», по крайней мере так гласила надпись на борту. Она направилась в море, расправляя на ветру белые паруса и разворачиваясь носом в сторону мыса.

Маневрируя, Исмаэль застенчиво улыбался девочке. Он сел у штурвала лишь тогда, когда суденышко ровно легло на курс по течению. Ирен вцепилась обеими руками в скамейку. Она чувствовала кожей освежающую влагу брызг, которыми осыпал их бриз. Паруса туго наполнились ветром, с силой толкавшим яхту вперед, и Ханна превратилась в крошечную фигурку, махавшую им вслед с берега. Скорость, с какой яхта неслась по воде, и музыка волн, ударявших в борта, пробуждали в душе желание смеяться без всякой причины.

— В первый раз? — спросил Исмаэль. — На яхте, я имею в виду.

Ирен кивнула.

— Ни на что не похоже, правда?

Девочка снова кивнула, улыбаясь, не в силах отвести взгляд от длинного шрама на ноге Исмаэля.

— Угорь, — пояснил юноша. — Это долгая история.

Ирен запрокинула голову и посмотрела вдаль на силуэт Кравенмора, видневшийся над густыми кронами деревьев.

— Что означает название твоей яхты?

— Это по-гречески. Keaneos. Циан, — загадочно ответил Исмаэль.

Ирен нахмурилась, не понимая, и он продолжал:

— Греки употребляли это слово для обозначения ярко-синего или сине-зеленого цвета, цвета морской волны. Упоминая о море, Гомер сравнивает его цвет с темным вином. Это его слово — keaneos.

— Я гляжу, что ты можешь поговорить и о других вещах, кроме сетей и лодки.

— Стараюсь.

— Кто тебя учил?

— Судовождению? Я сам.

— Нет, я о греках…

— Мой отец обожал историю. У меня сохранились кое-какие его книги…

Ирен промолчала.

— Ханна наверняка тебе рассказала, что мои родители погибли.

Ирен ограничилась кивком. Островок с маяком поднимался из волн всего в паре сотен метров от яхты. Ирен завороженно смотрела на него.

— Маяк бездействует уже много лет. Теперь используется тот, что стоит в порту Голубой лагуны, — сообщил юноша.

— И никто больше не приплывает на остров? — задала вопрос Ирен.

Исмаэль покачал головой.

— Совсем?

— Тебе нравятся истории о привидениях? — спросил он вместо ответа.

— Смотря какие…

— Местные жители верят, будто остров заколдован или что-то вроде того. Говорят, давным-давно около маяка утонула женщина. Некоторые с тех пор у берегов острова видят огни. В конце концов, в каждом городе есть свои предания, и наш не хуже других.

— Огни?

— Сентябрьские огни, — пояснил Исмаэль. В тот момент они уже миновали островок, оставив его за правым бортом. — Согласно легенде, если можно так выразиться, это случилось в конце лета. Однажды ночью, в разгар городского карнавала, на причале появилась женщина в маскарадном костюме. Многие видели, как она села в ялик и поплыла в открытое море. Одни утверждали, что она спешила на тайное свидание с возлюбленным на островном маяке. Другие подозревали, будто она бежала от правосудия, совершив тяжкое преступление… Понимаешь, любая из версий выглядела правдоподобно, поскольку на самом деле никто не знал, кто она. Ее лицо скрывалось под маской. И вот, когда дама пересекала лагуну, внезапно разразилась ужасная буря. Ветер погнал лодку на скалы, и суденышко разнесло в щепки. Таинственная женщина без лица утонула, во всяком случае, тела ее не нашли. Через несколько дней прилив вынес на берег разбитую маску. Говорят, что с тех пор по вечерам на исходе лета на острове загораются огни…

— Дух той женщины…

— Ну да… Пытается завершить неоконченное плавание и все же добраться до острова… Таково предание.

— И это правда?

— Как и все истории о привидениях. Ты либо в них веришь, либо нет.

— А ты веришь? — не унималась Ирен.

— Я верю только своим глазам.

— Практичный моряк.

— Вроде того.

Ирен обернулась и с трепетом посмотрела на остров. Волны с силой бились о скалы. Треснувшие стекла в башне маяка преломляли свет, разлагая его на все краски спектра. Возникала фантастическая радуга, исчезавшая в пелене брызг, обдававших волнорез.

— Ты бывал там когда-нибудь? — спросила Ирен.

— На островке?

Исмаэль вытравил шкот. С поворотом руля яхта накренилась на левый борт и, встав поперек течения, приходившего из пролива, нацелилась на мыс.

— Наверное, тебе хочется сплавать туда, — высказал предположение Исмаэль, — на островок.

— А можно?

— Сделать можно все. Вопрос в том, хватит ли на это смелости, — отозвался Исмаэль с вызывающей улыбкой.

Ирен выдержала его взгляд.

— Когда?

— В ближайшую субботу. На моей яхте.

— Вдвоем?

— Вдвоем. Но если ты боишься…

— Я не боюсь, — перебила Ирен.

— Тогда в субботу. Я подхвачу тебя в полдень на причале.

Ирен посмотрела на берег. Дом-на-Мысе возвышался на крутом обрыве. На веранде стоял Дориан и наблюдал за яхтой с нескрываемым любопытством.

— Мой брат Дориан. Может, поднимешься и познакомишься с моей мамой?

— Меня не стоит знакомить с семьей, я не гожусь для этого.

— Значит, в другой раз.

Яхта скользнула в небольшую естественную бухточку, приютившуюся среди утесов у подножия обрыва, где стоял Дом-на-Мысе. С ловкостью, обретенной в результате длительной практики, юноша убрал парус и, положившись на сильное течение, позволил ему подвести судно к причалу. Взяв конец троса, Исмаэль спрыгнул на берег, чтобы пришвартовать яхту. Закрепив ее как следует, он протянул руку Ирен.

— Ведь Гомер был слепым. Как он мог узнать, какого цвета море? — спросила девочка.

Исмаэль ухватил ее за локти, сильным резким движением поднял в воздух и перенес на причал.

— Еще одна причина, чтобы доверять только своим глазам, — ответил юноша. Он все еще держал Ирен за руку.

Ирен вспомнились слова Лазаруса, сказанные им в первый вечер в Кравенморе.

— Иногда глаза подводят, — возразила она.

— Только не меня.

— Спасибо за прогулку.

Исмаэль кивнул, неохотно выпустив руку девочки.

— Увидимся в субботу.

— До субботы.

Исмаэль снова запрыгнул на палубу, отвязал трос и позволил течению отнести яхту от причала. Тем временем сам он вновь поднял паруса. Ветер помчат яхту к устью бухточки. Не прошло и нескольких секунд, как «Кеанеос» вышла в воды лагуны, подпрыгивая на волнах.

Ирен стояла на пристани и смотрела, как исчезает на просторах залива белый парус. В какой-то момент она поймала себя на том, что все еще улыбается, а руки подозрительно покрылись мурашками. И тогда ей стало понятно, что предстоящая неделя окажется очень и очень долгой.




4. Тени и тайны


В календаре Голубой лагуны существовало только два времени года: лето и остальные месяцы. Летом обитатели города утраивали рабочие часы. Они снабжали всем необходимым окрестные прибрежные курорты, где находились водолечебницы и туристы и куда съезжались жители больших городов в поисках пляжей, солнца и сельской скуки. Булочники, кустари, портные, плотники, каменщики и представители прочих профессий всецело зависели от трех месяцев в году, когда солнце щедро заливало побережье Нормандии. В течение тринадцати или четырнадцати недель местное население превращалось в трудолюбивых муравьев, чтобы получить возможность остаток года тихо и спокойно жить, как скромные цикады. Самые напряженные дни выдавались как раз в начале августа. В первой половине месяца спрос на разного рода продукцию взлетал от нуля до небес.

Одним из немногих, кто выбивался из общего графика, был Кристиан Юпер. Он, подобно другим владельцам рыболовецких судов, разделял судьбу муравья двенадцать месяцев в году. Мрачные мысли на эту тему регулярно посещали потомственного рыбака каждое лето в одно и то же время, а именно в те дни, когда он видел, как поднимали паруса все соседи в округе. Тогда он начинал сомневаться, что выбрал правильный путь в жизни. Он спрашивал себя, не разумнее ли было, нарушив традиции семи поколений, обзавестись гостиницей, стать торговцем или освоить любую другую профессию. Может, тогда его дочери Ханне не пришлось бы всю неделю от звонка до звонка прислуживать в Кравенморе. Может, тогда свидания с женой длились бы дольше тридцати минут в день — пятнадцати утром и пятнадцати вечером.

Исмаэль поглядывал на дядю, пока они вместе занимались ремонтом водяной помпы на шхуне. Задумчивое выражение лица выдавало рыбака с головой.

— Ты мог бы открыть мастерскую корабельного снаряжения, — заметил Исмаэль.

Дядя только крякнул в ответ.

— Или продать шхуну и вложить деньги в магазин месье Дидье. Он уже шесть лет тебя уговаривает, — продолжал юноша.

Дядя прервал работу и уставился на племянника. Тринадцать лет он был Исмаэлю вместо отца. И за эти годы ничуть не изменилось главное, то, что больше всего нравилось Юперу в мальчике и одновременно пугало: поразительное и неистребимое сходство Исмаэля с покойным родителем, включая стремление высказывать свое мнение, когда его никто не спрашивал.

— Возможно, все это следует сделать тебе, — отозвался Кристиан. — Мне скоро стукнет пятьдесят. В таком возрасте люди не меняют своих занятий.

— Тогда почему ты жалуешься?

— А кто не жалуется?

Исмаэль пожал плечами. Оба вновь сосредоточились на водяном насосе.

— Ну и ладно. Больше ни слова тебе не скажу, — пробормотал Исмаэль.

— Мы не можем себе позволить такой роскоши. Подкрути-ка натяжное устройство.

— Оно безнадежно. Нужно менять насос. Однажды он нас угробит.

Юпер изобразил сладчайшую улыбку, обычно предназначавшуюся служащим таможни, портовым властям и прочей разномастной чиновничьей братии.

— Помпа принадлежала моему отцу. А до него — деду. А еще раньше…

— О чем я и говорю, — перебил Исмаэль. — От нее было бы больше толка в музее, чем здесь.

— Аминь.

— Я прав. И ты это знаешь.

Исмаэль умел выводить дядю из себя и делал это с удовольствием. С большим удовольствием он, пожалуй, только ходил на своей яхте.

— Я не собираюсь спорить дальше. Точка. Конец. Хватит.

На случай если остались неясности, Юпер наглядно подтвердил свои слова, энергично повернув гаечный ключ.

Внезапно в кишках насоса раздался подозрительный скрежет. Юпер широко улыбнулся юноше. Через две секунды крышка шкива натяжного устройства, которую они только что приладили, сорвалась с места и, описав параболу, просвистела у них над головой. За крышкой по той же траектории отправилась на высокой скорости деталь, напоминавшая поршень, затем полный комплект гаек и неопознанные железяки. Дядя с племянником следили за полетом металлолома, пока он не приземлился довольно неделикатно — на палубу соседнего судна, барку Жерара Пико, бывшего боксера с торсом быка и мозгами планктона. Пико обозрел обломки и с недоумением уставился на небо. Юпер с Исмаэлем переглянулись.

— Сомневаюсь, что мы заметим разницу, — высказался Исмаэль.

— Когда мне понадобится твое мнение…

— Ты спросишь. Договорились. Кстати, ты не возражаешь, если в субботу я возьму выходной? Я собирался кое-что отремонтировать на яхте.

— Твой ремонт, случайно, не белокурый с зелеными глазами и ростом метр семьдесят? — поинтересовался Юпер и посмотрел на племянника с хитрой улыбкой.

— Новости разносятся быстро, — пробормотал Исмаэль.

— Когда речь идет о твоей кузине, они летят на крыльях, дорогой племянничек. Как зовут даму?

— Ирен.

— Понятно.

— Нечего и понимать.

— Посмотрим.

— Она симпатичная, вот и все.

— «Симпатичная, вот и все», — повторил Юпер, передразнивая равнодушный тон племянника.

— Забудь. Это была плохая идея. Я поработаю в субботу, — оборвал его Исмаэль.

— Тем более что нужно почистить трюм. Там давно завалялась протухшая рыба, и воняет она адски.

— Прекрасно.

Юпер расхохотался:

— Такой же упрямец, как и твой отец. Нравится тебе девушка или нет?

— Еще чего.

— Нечего мне грубить, Ромео. Я втрое тебя старше. Так нравится или нет?

Юноша пожал плечами. Его щеки наливались розовым цветом, как спелые персики. Наконец он пробормотал что-то нечленораздельное.

— Переведи, — потребовал дядя.

— Я сказал — да. Наверное. Я ее почти не знаю.

— Сойдет. Это намного больше, чем я мог сказать о твоей тетке, когда увидел ее в первый раз. А Бог свидетель, что она святая.

— Когда была девушкой?

— Лучше не начинай, а то проведешь субботу в трюме, — пригрозил Юпер.

Исмаэль кивнул и принялся собирать инструменты. Дядя вытирал испачканные машинным маслом руки, искоса поглядывая на племянника. В последний раз тот проявил интерес к девушке довольно давно. Ее звали Лаура, и она была дочерью коммивояжера из Бордо. С тех пор прошло почти два года. Насколько можно было судить, не пытаясь проникнуть в его сокровенные мысли, единственной любовью племянника было море и, пожалуй, одиночество. Наверное, это какая-то особенная девушка.

— До пятницы я вычищу трюм, — объявил Исмаэль.

Вечером, когда дядя с племянником сошли на пристань, собравшись идти домой, их сосед Пико все еще изучал загадочные обломки, решая вопрос, что они означают. Неужто тем летом пошли гаечные дожди? А может, небо посылало ему какой-то знак?




С наступлением августа у членов семейства Совель появилось стойкое ощущение, будто они прожили в Голубой лагуне не меньше года. Те, кто еще не был знаком с новоселами лично, знали всю их подноготную благодаря ораторскому искусству Ханны и Элизабет Юпер, ее матери. Имело место удивительное явление на грани сверхъестественной пронырливости и волшебства: новости достигали пекарни, где работала женщина, раньше, чем они успевали произойти. Ни радио, ни газеты не могли соперничать с заведением Элизабет Юпер. Горячие, с пылу с жару круассаны и новости предлагались от рассвета до заката. Таким образом, к пятнице о внезапно вспыхнувшей любви между Исмаэлем Юпером и приезжей Ирен Совель не знали только рыбы и сами «влюбленные». Не имело значения, что уже было и что еще будет. Коротенькое плавание на яхте от Английского пляжа до Дома-на-Мысе прочно заняло свое место в анналах лета 1937 года.

В действительности же первые недели августа в Голубой лагуне пролетели как одно мгновение. Симона наконец составила себе полное представление о Кравенморе. Список неотложных дел по хозяйству не имел конца. Одних только переговоров с местными поставщиками, проверки счетов, сведения баланса и переписки Лазаруса хватило бы на целые сутки, не считая времени, необходимого, чтобы спать и дышать. Дориан, оседлав велосипед, который Лазарус соблаговолил преподнести ему в качестве подарка на новоселье, превратился в почтового голубя Симоны. Не прошло и нескольких дней, как мальчик досконально изучил каждый камень и рытвину на дороге, огибавшей Английский пляж.

Симона начинала рабочий день, отсылая корреспонденцию, которую следовало отправить. Также она педантично рассортировывала полученные письма — в строгом соответствии с указаниями Лазаруса. На четвертушке листа она составила для себя памятку, позволявшую быстро и безболезненно уточнить тот или иной пункт чудаческих требований патрона. Симона хорошо помнила свою оплошность на третий день пребывания в Кравенморе. Тогда она случайно чуть не вскрыла одно из писем из Берлина от Даниэля Хоффмана. Выручила ее в последнюю секунду память.

Послания от Хоффмана приходили раз в девять дней с математической точностью. Пергаментные конверты всегда были запечатаны сургучом с оттиском герба в форме латинской буквы «О». Очень быстро Симона привыкла выбирать их из общей массы почты и перестала задумываться о специфических условиях. В начале августа, однако, произошло некое событие, вновь возбудившее ее любопытство относительно загадочной корреспонденции герра Хоффмана.

Однажды утром Симона явилась в кабинет Лазаруса, чтобы оставить на письменном столе пачку счетов и расходных ордеров, которые прислали по почте. Она предпочитала заносить хозяину бумаги спозаранок, раньше, чем кукольник спускался в кабинет. Зато потом ей не приходилось его беспокоить, мешая работать. Покойный Арман имел привычку начинать день с ревизии счетов. Пока болезнь его не подкосила.

Итак, утром Симона вошла, как обычно, в кабинет и почувствовала в воздухе запах табака. Это означало, что Лазарус засиделся прошлой ночью допоздна. Симона положила документы на стол и вдруг заметила, что в топке камина, среди остывших углей, дымится какой-то предмет. Заинтригованная, женщина приблизилась к камину и поворошила угли кочергой. Приглядевшись, она решила будто в топке лежит кипа бумаги, с которой пламя не сумело расправиться. В последний момент, уже собравшись покинуть кабинет, Симона отчетливо различила на связке бумаг в куче пепла сургучный герб. Письма! Лазарус уничтожал письма Даниэля Хоффмана, отправляя их в огонь. Симона твердо сказала себе, что мотивы действий патрона ее совершенно не касались, какими бы они ни были. Женщина положила кочергу и вышла из комнаты, дав себе зарок больше никогда не совать нос в личные дела Лазаруса.




Ханну разбудил дождь, барабанивший в окна. Стояла полночь. Комната купалась в голубоватых сумерках, и зарницы грозы, гремевшей где-то далеко над морем, рисовали призрачные тени. На стене механически тикали ходики — экземпляр из серии говорящих часов Лазаруса. Глаза на улыбавшейся физиономии циферблата неустанно двигались слева-направо. Ханна тяжело вздохнула. Она терпеть не могла ночевать в Кравенморе.

В дневном свете дом Лазаруса Жана казался девочке музеем диковин и чудес. Но с наступлением ночи сотни механических существ, маски и роботы превращались в некую потустороннюю фауну, которая всегда бодрствовала, пристально наблюдая в темноте за происходящим, не переставая улыбаться и таращить стеклянные глаза.

Лазарус занимал одну из комнат в западном крыле, примыкавшую к покоям его жены. Часть дома, разделявшая хозяйскую половину и спальню Ханны, была населена исключительно игрушками, десятками творений рук гениального инженера. Целые роты и дивизионы игрушек размещались в каждой комнате, в каждом коридоре. В ночной тишине Ханна слышала, как работали их механические внутренности. Порой, когда ее настигала бессонница, девочка часами лежала в постели, представляя застывшие в темноте фигурки с блестящими пуговицами глаз.

Ханна снова смежила веки, и тут до нее донесся посторонний звук: монотонный стук, заглушаемый шумом дождя. Ханна встала и прошла через комнату к окну. Затянутый пеленой дождя, перед ней простирался лес башен, арок и ломаных крыш. Хищные морды горгулий исторгали в пустоту реки темной воды. Ханна ненавидела это место…

Мерный стук снова достиг ее ушей, и Ханна взглянула на окна, вереницей тянувшиеся вдоль фасада западного крыла. Похоже, ветер открыл одну из рам на третьем этаже. Занавески полоскались под дождем, и створки равномерно хлопали. Девочка прокляла судьбу. От одной мысли, что придется выходить из комнаты и через весь дом идти в западное крыло, у нее стыла кровь в жилах.

Прежде чем страх превозмог чувство долга, она надела халат и тапочки. Было темно, поэтому Ханна взяла канделябр и зажгла свечи. Пляшущие языки пламени создавали зыбкий золотисто-медный ореол. Ханна взялась за холодную ручку двери и сглотнула. В отдалении продолжало хлопать окно в нежилой и темной комнате, дожидаясь ее вмешательства.

Девочка закрыла дверь за собой и очутилась в бесконечно длинном коридоре, терявшемся в сумерках. Ханна подняла над головой канделябр и пустилась в путь. Вдоль стен галереи с обеих сторон виднелись будто парившие в воздухе неподвижные фигурки кукол Лазаруса. Ханна не смотрела по сторонам, сосредоточив взгляд впереди, и ускорила шаг. На третьем этаже хранилось довольно много старых роботов из коллекции Лазаруса, которые двигались неуклюже и порой имели черты лица гротескные или даже зловещие. Почти все они пребывали в заточении в стеклянных витринах. Периодически они оживали без предупреждения, повинуясь действию внутреннего механизма, спонтанно пробуждавшего их от летаргии.

Ханна прошла мимо Мадам Сару, предсказательницы. Кукла тасовала пожелтевшими руками колоду карт таро, выбирала одну и показывала зрителю. Девочка не смогла удержаться, как ни старалась, и посмотрела на фантом цыганки. Выточенная из дерева статуэтка ожила: глаза гадалки распахнулись, и она показала Ханне карту. Девочка поперхнулась. На карте красовалось изображение красного дьявола с факелом.[2 - Карта «Дьявол» в таро считается одной из самых плохих карт. Она имеет несколько истолкований, в том числе карта показывает, что человек играет с огнем и должен быть осмотрительным, чтобы не обжечься. Также означает искушение, заманивание в ловушку.]

В нескольких метрах от цыганки покачивался из стороны в сторону торс человека в маскарадном костюме. Снова и снова автомат срывал с него маски, демонстрируя разные личины. Ханна отвела от него взгляд и поспешила дальше. Она сотни раз ходила по коридору днем. И внушала себе теперь, что это всего лишь механические куклы и не стоит обращать на них внимание. И тем более ничего не бояться.

Утешая себя подобными мыслями, Ханна свернула в проход, который вел в западное крыло. С одной стороны галереи почетное место занимал миниатюрный оркестр Маэстро Фиретти. За монетку музыканты оркестра начинали играть забавную вариацию «Турецкого марша» Моцарта.

Ханна остановилась у последней по коридору двери огромного массивного полотна из резного дуба. На дверях Кравенмора не было ни одного одинакового рельефа — все они представляли разные сценки из знаменитых сказок. Сочинения братьев Гримм обрели бессмертие в изделиях резчиков по дереву. Впрочем, Ханне резные рельефы казались ужасными. В доме нашлось бы немало комнат, куда не ступала ее нога. В эту комнату Ханна тоже никогда не заходила и не пошла бы ни за что, если бы необходимость не вынуждала ее.

Окно хлопало за тяжелой дубовой дверью. Холодное дыхание ночи просачивалось сквозь дверные щели, овевая кожу. Ханна в последний раз оглянулась назад, бросив тоскливый взгляд вдоль коридора. Лица оркестрантов были обращены в темноту. Отчетливо слышалось журчание воды и шум дождя — словно тысячи паучков бегали по крыше Кравенмора. Девочка глубоко вздохнула и, повернув круглую ручку, несмело вошла в комнату.

На нее налетел порыв студеного ветра, захлопнув за спиной дверь и погасив свечи. Легкие кисейные занавески пропитались водой и унылым саваном колыхались на сквозняке. Ханна сделала несколько шагов и поторопилась закрыть окно, задвинув щеколду, которую сорвал ветер. Девочка пошарила в кармане халата и достала дрожащими пальцами коробок спичек, чтобы снова зажечь свечи. В их неровном мерцании тени вокруг обретали жизнь. За ажурной вязью теней тусклый свет позволил рассмотреть помещение, больше всего походившее, по мнению Ханны, на комнату ребенка. Рядом с письменным столом находилась кроватка, под ней ровненько, как по линейке, стояли ботиночки. На стуле была сложена детская одежда и лежали книги. На спинке кровати висело миниатюрное распятие.

Ханна немного походила по комнате. Нечто странное, неправильное таилось в этих вещах и мебели, хотя ей не удавалось уловить, что именно вызывало недоумение. Она снова обвела взглядом помещение. В Кравенморе нет и не было детей. Зачем тогда приготовили детскую?

Внезапно Ханну осенило. Она поняла, что ее насторожило с самого начала. Ни порядок, ни чрезмерная опрятность. Это представлялось настолько простым, настолько естественным, что даже в голову не приходило задуматься о подобном пустяке. Комната предназначалась для ребенка. Но кое-чего не хватало… Игрушек. В комнате не было ни одной игрушки.

Ханна подняла повыше канделябр и обнаружила на стене целую галерею газетных вырезок и каких-то картинок. Она поставила подсвечник на детский письменный стол и шагнула к панно, чтобы рассмотреть его поближе. Стену занимал коллаж из старых фотографий, газетных и журнальных вырезок. На одном из портретов привлекало внимание бледное лицо женщины с резкими грубыми чертами лица и черными тревожными глазами. Это же лицо появлялось и на других снимках. На одном из них дама держала на руках ребенка. Ханна с интересом изучила ее портрет.

Затем взгляд девочки скользнул дальше по стене и остановился на подборке старых газетных статей, заголовки которых, казалось, не имели никакой связи между собой. Газеты сообщали о страшном пожаре на одной из фабрик Парижа. А также об исчезновении некоего господина по имени Хоффман во время катастрофы. Навязчивый дух трагедии будто пропитал всю коллекцию вырезок. Размещенные ровными рядами, бумажные прямоугольники походили на мемориальные доски на стене кладбища воспоминаний и отголосков прошлого. В центре композиции, в окружении десятков других поблекших, выцветших страниц, находился титульный лист газеты, датированной 1890-м годом. На нем была представлена большая фотография маленького мальчика с глазами, полными страха, — глазами затравленного животного.

Снимок потряс Ханну до глубины души. Взгляд ребенка как будто говорил о том, что в свои шесть-семь лет малыш изведал такую бездну ужаса, которая ей и не снилась. Ханна почувствовала холод, леденящий холод, исходивший из глубин ее существа. Она попыталась разобрать полустертый текст, сопровождавший портрет. «Найден восьмилетний мальчик, просидевший семь дней в запертом темном подвале в полном одиночестве», — сообщала подпись под фотографией. Ханна снова всмотрелась в лицо малыша. Его черты показались смутно знакомыми или, возможно, выражение глаз…

Именно в этот момент Ханне почудилось, будто она услышала голос — невнятный шепот за спиной. Она обернулась, но в комнате по-прежнему никого не было. У девочки вырвался вздох облегчения. Дымный свет, исходивший от пламени свечей, улавливал в воздухе мириады мельчайших частиц пыли, распространяясь по комнате клубами красноватого тумана. Ханна подошла к окну и пальцами протерла себе глазок на запотевшем стекле. Лес окутывала пелена тумана. В кабинете Лазаруса в конце западного крыла горела лампа. В теплом золотистом сиянии, пробивавшемся сквозь занавески, угадывался силуэт хозяина. Тонкий луч света проник сквозь протертый на стекле глазок, и прозрачная нить протянулась по комнате.

Голос зазвучал снова, на сей раз ближе и отчетливее. Он звал Ханну по имени. Девочка повернулась, тревожно вглядываясь в сумрак, растекавшийся по углам комнаты. И тут она впервые приметила тускло поблескивавший хрустальный флакон. Черный, как обсидиан, флакон покоился в крошечной нише в стене, испуская радужные блики.

Девочка настороженно приблизилась к нише и принялась разглядывать флакон. На первый взгляд он походил на склянку духов, но ей еще не доводилось видеть ни такой красивой бутылочки, ни хрусталя, ограненного столь искусно. Над пробкой, имевшей форму призмы, поднималась радуга. Ханна почувствовала непреодолимое желание взять в руки эту драгоценность и погладить изумительно тонкие грани хрусталя.

С величайшей осторожностью она обняла флакон ладонями. Сосуд весил больше, чем она ожидала, и хрусталь оказался на ощупь таким холодным, что рукам даже стало больно. Девочка поднесла бутылочку к глазам, попытавшись рассмотреть, что находится внутри. Но все, что она увидела, — это непроницаемая чернота. Однако когда Ханна подняла флакон повыше и взглянула на стекло на просвет, ей почудилось какое-то движение, будто внутри перетекала густая жидкость. Может, духи…

Дрожащими пальцами она схватила граненую хрустальную пробку. Во флаконе явно что-то плескалось. Ханна поколебалась мгновение. Но совершенная форма предмета сулила неземной аромат. Девочка с трудом повернула пробку. Темнота в недрах сосуда вновь затрепетала, но Ханна больше не обращала на это внимания. Наконец пробка подалась ее усилиям.

Неописуемый вой — свист газа, вырвавшегося под давлением, — наполнил комнату. Не прошло и секунды, как черная масса, истекавшая из горлышка бутылочки, расплылась в воздухе подобно пятну чернил в озере. Ханна ощутила дрожь в руках и услышала шепчущий, будто обволакивающий голос. Вновь взглянув на флакон, она убедилась, что стекло стало совершенно прозрачным и, что бы в сосуде ни находилось прежде, оно вырвалось на свободу благодаря ей. Девочка аккуратно вернула флакон на место. В комнате потянуло холодом, возник сквозняк, погасивший свечи одну задругой. По мере того как темнота завоевывала пространство комнаты, чуждое присутствие в сумерках становилось все очевиднее. Непроницаемый силуэт вырастал на стене, раскрашивая ее черным.

Тень.

Ханна медленно попятилась к двери. Трясущиеся руки нащупали прохладный металл ручки за спиной. Ханна тихонько отворила дверь, напряженно вглядываясь в темноту, и приготовилась бежать со всех ног. Нечто приближалось к ней, она это чувствовала.

Девочка дернула ручку, чтобы закрыть дверь, но цепочка, висевшая на шее, зацепилась за резьбу на филенке. Одновременно позади послышался леденящий кровь низкий звук, словно зашипела огромная змея. Ханна зарыдала от страха. Цепочка лопнула, и девочка услышала, как медальон со звоном покатился по полу, нырнув в темноту. Освободившись, Ханна повернулась лицом к затененному коридору. В конце невероятно длинного туннеля, простиравшегося перед ней, девочка заметила открытую дверь, которая вела на лестницу соседнего крыла. Снова раздалось глухое шипение, на сей раз оно прозвучало ближе. Ханна помчалась к выходу на лестницу. И тотчас из темноты донесся шорох, который она идентифицировала как звук повернувшейся дверной ручки. Ужас исторг вопль из ее груди, и девочка бросилась бежать по лестнице.

Спуск на первый этаж длился вечность. Ханна прыгала через три ступеньки, задыхаясь и пытаясь не споткнуться. Когда она добралась до двери, выходившей в сад позади Кравенмора, колени и лодыжки были избиты до синяков, но боли она почти не чувствовала. Адреналин стремительно растекался по венам, побуждая бежать без передышки. Дверь, которой никто никогда не пользовался, была заперта. Ханна ударила в стекло локтем и сумела открыть ее с улицы. Она глубоко порезала руку, но ощутила рану, только нырнув в темноту сада.

Ханна побежала во весь дух к опушке леса. Свежий ночной воздух трепал мокрую от холодного пота одежду, прилипавшую к телу. Прежде чем ступить на тропинку, пересекавшую чащу, Ханна обернулась посмотреть на дом, со страхом ожидая увидеть в темноте сада своего преследователя. Но призрак не гнался за ней. Девочка глубоко вздохнула. Холодный воздух обжег горло, и в легкие будто вонзился раскаленный гвоздь. Ханна уже собралась двигаться дальше, когда заметила силуэт, распластавшийся на фасаде Кравенмора. На черном полотне из мрака вылепилось объемное лицо, и Тень стала спускаться, точно огромный паук, лавируя между горгульями.

Ханна припустилась бежать по лабиринту темноты, пролегавшему по лесу. Луна улыбалась в просветах между кронами деревьев, окрашивая ночную дымку в бледно-голубые тона. Ветер дирижировал хором шелестящих голосов сотен тысяч листьев. Деревья окаменелыми призраками вставали на пути и угрожающе тянули к ней ветви, похожие на жадные лапы. Девочка бежала изо всех сил на просвет, маячивший в конце заколдованного туннеля, к брезжившему выходу, который казался тем дальше, чем упорнее она стремилась к нему.

Возникший в чаще гул наполнил лес. Продираясь сквозь заросли, Тень сносила все на своем пути, подобно смертоносному тарану пробивалась к девочке. Крик застревал в горле. Ветви, сучки и колючки исцарапали и кровь руки, плечи и лицо Ханны. Усталость стучала в грудь, как деревянная кувалда, затуманивая разум. Внутренний голос коварно уговаривал сдаться на милость изнеможения, лечь и подождать… Но Ханна знала, что нужно бежать. Она должна выбраться из этого места. Еще несколько метров, и она окажется на дороге, которая ведет в город. Там она могла найти машину, кого-нибудь, кто подвезет ее и поможет. Стоит пересечь кромку леса, и она будет спасена.

Далекий свет фар машины, ехавшей вдоль Английского пляжа, мазнул темноту чащи. Ханна собралась с силами и закричала, призывая на помощь. У нее за спиной из зарослей вырвался ураган и взметнулся вверх, к верхушкам деревьев. Ханна запрокинула голову и посмотрела на густую крону, застилавшую луну. Тень медленно расправляла крылья. Девочка в последний раз вскрикнула. Пролившись дождем дегтя, тень рухнула на Ханну с высоты. Девочка закрыла глаза и представила лицо матери, улыбчивой и разговорчивой.

Мгновение спустя она почувствовала, как холодное дыхание тени коснулось лица.




5. Крепость, окутанная туманом


В условленное время яхта Исмаэля выскользнула из дымки, кисейным пологом стелившейся над поверхностью лагуны. Ирен с матерью спокойно сидели на веранде и с наслаждением пили утренний кофе с молоком. Мать и дочь посмотрели друг на друга.

— Нет необходимости напоминать тебе… — начала Симона.

— Нет необходимости, — перебила Ирен.

— Когда мы с тобой в последний раз говорили о мальчиках? — спросила мать.

— Когда мне исполнилось семь лет и наш сосед Клод уговорил меня отдать ему юбку в обмен на штаны.

— Маленький паршивец.

— Ему было всего пять, мама.

— Если они таковы в пять, то представь, какими они становятся в пятнадцать.

— Шестнадцать.

Симона вздохнула. Шестнадцать лет, подумать только. Дочь собиралась уплыть со старым морским волком.

— Тогда мы ведем речь о взрослом человеке.

— Он всего на год с хвостиком старше меня. Когда ты перестанешь меня опекать?

— Ты желторотый птенец.

Ирен снисходительно улыбнулась матери. Надсмотрщика из Симоны не получилось бы.

— Успокойся, мама. Я знаю, что делаю.

— Это меня и пугает.

Яхта проскочила тесное устье бухточки. Исмаэль отсалютовал, приветствуя дам с палубы. Симона смотрела на юношу, настороженно вскинув брови.

— Почему бы ему не подняться сюда? Ты бы нас познакомила.

— Мама…

Симона сдалась. В конце концов, она и не надеялась, что подобная уловка сработает.

— Ты хочешь от меня что-нибудь услышать? — спросила Симона, явно капитулируя.

Ирен поцеловала мать в щеку.

— Пожелай мне хорошо провести день.

Не дожидаясь ответа, Ирен побежала к пристани. Симона наблюдала, как дочь ухватилась за руку незнакомца (на ее придирчивый взгляд, на мальчика он совсем не походил) и прыгнула на борт яхты. Когда Ирен повернулась и помахала матери, Симона выдавила улыбку и махнула в ответ. Она следила, как яхта удалялась по направлению к лагуне, залитая яркими умиротворяющими лучами солнца. На перилах веранды сидела чайка — возможно, тоже мать, переживавшая трудный момент, — и смотрела на женщину со смирением во взоре.

— Несправедливо, — обратилась Симона к чайке. — Когда дети рождаются, никто не предупреждает, что потом они начинают делать то, что когда-то давно делал ты сам.

Птицу нисколько не тронули ее сетования, и она последовала примеру Ирен: расправила крылья и улетела. Симона посмеялась над своей наивностью и решила, что пора отправляться в Кравенмор. «Работа лечит все», — подумала она.




Яхта легко скользила по волнам. Берег незаметно превратился в тонкую светлую линию, отделявшую землю от неба. Восточный ветер наполнял паруса «Кеанеос», и нос яхты рассекал хрустальную, сверкавшую изумрудными бликами поверхность воды, сквозь которую просвечивало дно. Весь опыт морских путешествий сводился у Ирен к короткому плаванию от Английского пляжа к мысу, совершенному несколько дней назад. И теперь девочка с замиранием сердца созерцала завораживавшую красоту лагуны, которая открылась с новой точки зрения. Дом-на-Мысе уменьшился до размеров белой точки среди скал, а разноцветные фасады городских домов мерцали в лучах, отражавшихся от поверхности моря. Вдали спешили к горизонту последние тучи, догоняя грозовой фронт. Ирен смежила веки и прислушалась к голосу моря. Когда она снова открыла глаза, картина осталась прежней. Окружавшая девочку красота была настоящей.

После того как яхта легла на курс, у Исмаэля не осталось других дел, кроме как разглядывать Ирен, совершенно околдованную великолепием морского простора. С научной дотошностью Исмаэль начал изучение с белых, не тронутых загаром лодыжек. Неторопливо и добросовестно он проложил маршрут дальше, вплоть до первой остановки, задержавшись взглядом на верхней части бедер, которую с необычайной дерзостью обвивала тонкая ткань юбки. Тогда юноша продолжил путешествие, в полной мере оценив удачную топографию стройного девичьего тела. Исследование заняло бесконечно много времени. Неожиданно встретившись глазами с Ирен, Исмаэль сообразил, что подробный осмотр не остался для нее не замеченным.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О ветре, — солгал он как ни в чем не бывало. — Ветер меняется, смещается в южном направлении. Такое происходит, когда идет шторм. Я подумал, что тебе понравится, если мы сначала сплаваем за мыс. Зрелище потрясающее.

— Зрелище чего? — невинно спросила Ирен.

Теперь сомнений не оставалось. Исмаэль понял, что девушка над ним подшучивает. Не обращая внимания на ее шпильку, он повел яхту к крайней точке течения, которое огибало рифы в миле от мыса. Как только судно миновало порог, перед ними открылось безграничное пространство широкого пустынного и дикого пляжа. Он простирался до границы голубоватой дымки, курившейся вокруг горы Сен-Мишель — крепости, окутанной туманной пеленой.

— Это Черная лагуна, — пояснил Исмаэль. — Она получила такое название потому, что глубина здесь намного больше, чем в Голубой лагуне. Там белое песчаное дно и всего метров семь-восемь ниже уровня воды. Эллинг.

Морская терминология была пустым звуком для Ирен, но первозданная красота этого места вызывала у нее благоговейное чувство, и от восторга по коже бежали мурашки. Ее внимание привлекла глубокая каверна в скале, похожая на отверстую пасть хищника, пытавшегося выпить море.

— За рифами небольшая овальная бухта. Течение туда не доходит, и с морем бухточка соединяется узкой расселиной. С противоположного ее края находится Пещера Летучих Мышей. Видишь, туннель, уходящий в толщу утеса? Говорят, в 1746 году буря прибила к этим скалам пиратский галеон. Останки корабля и пиратов и по сей день лежат там на дне.

Ирен недоверчиво посмотрела на спутника. Исмаэль, наверное, был неплохим капитаном, но по части вранья недалеко ушел от юнги.

— Истинная правда, — настаивал Исмаэль. — Иногда я ныряю в гроте. Пещера углубляется в скалы и тянется до бесконечности.

— Покажешь? — спросила Ирен, притворившись, будто поверила нелепой истории о пиратах-призраках.

Исмаэль слегка покраснел. Ее слова сулили продолжение приключения. И содержали намек на обязательство. Одним словом, он услышал сигнал опасности.

— Там полно летучих мышей. Отсюда и название, — предупредил юноша, не в силах придумать более убедительного возражения.

— Обожаю летучих мышей. Лапочки с крыльями, — откликнулась она, как и прежде, посмеиваясь над ним.

— В любое время, когда захочешь, — сказал Исмаэль, без боя сдавая позиции.

Ирен радостно улыбнулась ему. Ее улыбка повергла его в смятение. На несколько мгновений он забыл, какой дует ветер, и был готов согласиться, что киль — это какие-то сладости. Хуже всего, что девушка догадывалась о его состоянии. Пора менять курс. Крутанув штурвал и маневрируя парусом, Исмаэль резко развернул яхту, сильно накренив ее, так что волна лизнула кожу Ирен. Холодный язык моря. Девочка вскрикнула, хохоча. Исмаэль тоже улыбнулся. Юноша пока плохо разобрался, что такого особенного увидел в ней, но твердо знал одно: от нее было невозможно отвести глаз.

— Держим курс на маяк, — объявил он.

Несколько мгновений спустя «Кеанеос» оседлала течение. Невидимая рука ветра толкала яхту в спину, и она стрелой пронеслась над гребнем подводных рифов. Исмаэль почувствовал, что Ирен крепко держит его за руку. Яхта летела как на крыльях, едва касаясь воды. В кильватере за ними стелилась гирлянда белой пены. Ирен повернулась к Исмаэлю и обнаружила, что он снова смотрит на нее. На миг глаза юноши окунулись в омуты ее глаз, и девочка почувствовала нежное пожатие его руки. И границы реальности тотчас отодвинулись далеко-далеко.




Поздним утром Симона Совель переступила порог личной библиотеки Лазаруса Жана, занимавшей огромный овальный зал в сердце Кравенмора. Бесконечная книжная вселенная возносилась витой вавилонской башней к стеклянному своду с цветными витражами. Тысячи неведомых и загадочных миров сходились в этом необъятном книжном соборе. Симона замерла на миг, ошеломленная зрелищем. Ее взор как магнитом притягивала курившаяся дымка, прозрачными клубами поднимавшаяся к куполу. Только минуты через две женщина заметила, что находится в библиотеке она не одна.

Человек в безупречном костюме сидел за письменным столом под конусом света, падавшим вертикально от стеклянного свода. Услышав шаги, Лазарус поднял голову. Он закрыл книгу, которую читал, — старинный фолиант, переплетенный в черную кожу, — и приветливо улыбнулся Симоне. Улыбкой теплой и дружелюбной, побуждавшей улыбнуться в ответ.

— О, мадам Совель. Добро пожаловать в мое скромное убежище, — промолвил он, вставая из-за стола.

— Я не хотела вас отвлекать…

— Напротив, я рад, что вы это сделали, — возразил Лазарус. — Я хотел поговорить с вами о заказе на книги, который я собирался отправить в фирму Артура Фрэнчера…

— Артуру Фрэнчеру, в Лондон?

Лазарус просиял.

— Вы слышали о нем?

— Муж обычно покупал у них книги, когда бывал в Англии. Берлингтон-Аркейд.

— Я чувствовал, что вы идеально подходите для работы у меня в доме. Я не мог сделать лучшего выбора, — заявил Лазарус, заставив щеки Симоны зардеться. — Почему бы нам не обсудить подробности за чашечкой кофе? — предложил он.

Симона смущенно согласилась. Лазарус опять одарил ее улыбкой и вернул толстенный фолиант, который держал в руках, на свое место среди сотен таких же томов. Симона следила за ним, пока он ставил книгу на полку, и машинально прочитала название, написанное на корешке от руки витиеватыми буквами. Оно состояло из одного слова, незнакомого и непонятного: «Doppelgänger».[3 - Букв. «человеческий двойник» (нем.), доппельгангер.]




Незадолго до полудня Ирен различила прямо по курсу неясные очертания островка с маяком. Исмаэль решил обойти его, чтобы с помощью стремительного маневра приблизиться к береговой линии вплотную и пристать в крошечной бухточке, скрывавшейся в глубине острова, скалистого и угрюмого. Ирен благодаря пояснениям Исмаэля уже немного поднаторела в искусстве навигации и элементарной физике ветра. Она послушно следовала указаниям спутника, и, действуя сообща, они преодолели силу течения и проскользнули в узкий канал с отвесными берегами, который вел к старому причалу маяка.

Остров представлял собой всего лишь пустынный утес, выступавший из воды посреди лагуны. На скалах расселилась внушительная колония чаек. Некоторые птицы с явным любопытством следили за чужаками. Но основная часть стаи взмыла в небо. По пути Ирен обратила внимание на старые деревянные постройки, прогнившие под натиском непогоды за те несколько десятков лет, что они простояли заброшенными.

Сам по себе маяк выглядел как изящная башня, увенчанная многогранным фонарем. Башня возвышалась над одноэтажным домиком, бывшим жилищем смотрителя.

— Кроме меня, чаек и пары-другой крабов, здесь много лет никто не появлялся, — сказал Исмаэль.

— Не считая призрака пиратского корабля, — пошутила Ирен.

Юноша подвел яхту к пристани и спрыгнул на берег, чтобы привязать швартовый трос, укрепленный на носу. Ирен последовала его примеру. Надежно пришвартовав «Кеанеос», Исмаэль взял корзинку с едой, которую ему собрала тетя. Мадам Юпер была свято убеждена, что невозможно ухаживать за девушкой на голодный желудок и следует удовлетворять инстинкты в порядке их приоритета.

— Смотри. Если ты любишь истории о привидениях, то это тебя заинтересует…

Исмаэль открыл дверь домика смотрителя и пропустил Ирен вперед. Девочка вошла в старое жилище, и ей показалось, будто она только что шагнула назад во времени на два десятилетия. Комната была подернута туманом, образовавшимся от многолетней сырости, но обстановка оставалась нетронутой. Мебель, десятки книг и предметов находились на своих местах, как будто призрак увел смотрителя нынче на рассвете. Ирен повернулась к Исмаэлю. Девочка выглядела ошеломленной.

— Подожди, ты еще не видела маяк, — сказал он.

Юноша взял подругу за руку и повел ее к винтовой лестнице, которая вела на верхушку башни. После вторжения в заповедное место, затерявшееся во времени, Ирен почувствовала себя непрошеной гостьей и одновременно искательницей приключений, стоявшей на пороге открытия удивительной тайны.

— А что случилось со смотрителем маяка?

Исмаэль ответил не сразу.

— Однажды ночью он сел в лодку и покинул остров. И даже не позаботился захватить свои пожитки.

— Что заставило его так поступить?

— Об этом никогда не рассказывали, — ответил Исмаэль.

— А что думаешь ты? Почему он это сделал?

— От страха.

У Ирен перехватило дыхание. Она бросила взгляд через плечо, ожидая каждое мгновение встречи с призраком утопленницы, скользящим по винтовой лестнице бесплотной тенью с протянутыми к ней когтистыми лапами, с белым как мел лицом и черными кругами вокруг горящих глаз.

— Тут никого нет, Ирен. Только мы с тобой, — сказал Исмаэль.

Девочка неуверенно кивнула.

— Только чайки и крабы, да?

— Именно.

Лестница выходила на площадку маяка, сторожевую вышку над островом, откуда открывалась панорама Голубой лагуны. Ребята ступили на платформу. Свежий ветер и ослепительное солнце рассеяли тени миражей, навеянные обстановкой в домике смотрителя. Ирен глубоко вздохнула, покоренная волшебным зрелищем, которое можно было увидеть только с высоты башни.

— Спасибо, что привез меня сюда, — прошептала она.

Исмаэль кивнул, неловко уводя взгляд в сторону.

— Хочешь поесть? Я умираю с голоду, — заявил он.

Ребята уселись на краю платформы, свесив ноги в пространство, и отдали должное содержимому корзинки. На самом деле они не особенно проголодались, но еда занимала какое-то время руки и мысли, вытесняя остальные.

Голубая лагуна дремала вдали, нежась под лучами полуденного солнца, равнодушная к тому, что происходило на скалистом островке, лежавшем в стороне от большого мира.




Три чашки кофе и целую вечность спустя Симона все еще находилась в обществе Лазаруса, забыв о существовании времени. Обычная дружеская болтовня, с которой все начиналось, превратилась в долгую и содержательную беседу. Они обсудили книги, путешествия, говорили о значимых эпизодах из своего прошлого. Через пару часов Симоне стало казаться, будто она знала Лазаруса всю жизнь. Впервые за много месяцев она осмелилась разбередить душу и поделиться мучительными воспоминаниями о последних днях жизни Армана, ощущая благодатное чувство облегчения. Лазарус слушал ее внимательно, сохраняя почтительное молчание. Он знал, когда необходимо направить разговор в иное русло, а когда лучше позволить реке воспоминаний течь свободно.

Симоне было трудно выдержать дистанцию и продолжать относиться к Лазарусу как к патрону. Она уже воспринимала кукольника как друга, хорошего друга. По мере того как проходил день, Симона осознавала (испытывая целую гамму чувств, от уколов совести до почти девичьего смущения), что в другой ситуации, в другой жизни удивительное родство душ могло бы стать залогом более близких отношений. Тень вдовства и памяти застилала ее внутренний горизонт, словно грозовые облака, плывущие по небу вслед уходящей буре. Точно так же невидимое присутствие больной жены Лазаруса пропитало атмосферу Кравенмора. Незримые свидетели в темноте.

Нескольких часов непринужденного разговора хватило Симоне, чтобы прочитать в глазах кукольника, что его одолевают точно такие же мысли. Но также в них легко читалось и то, что союз Лазаруса с женой вечен и будущее сулит им с Симоной только перспективу дружбы. Крепкой дружбы. Словно сверхъестественная связь вдруг возникла между двумя мирами, которым было предначертано совершать одиночное плавание по волнам памяти.

Золотистый свет, предвестник заката, заполнил кабинет Лазаруса и раскинул между ними сети бликов. Лазарус и Симона молча посмотрели друг на друга.

— Могу я задать вам личный вопрос, Лазарус?

— Конечно.

— Почему вы стали делать игрушки? Мой покойный муж был инженером, и довольно одаренным. Но ваши работы свидетельствуют об огромном таланте. Я не преувеличиваю. Вы это знаете лучше меня. Так почему игрушки?

Лазарус улыбнулся и ничего не сказал.

— Отвечать не обязательно, — поспешно добавила Симона.

Кукольник встал и медленно приблизился к большому окну. Вечернее солнце позлатило его фигуру.

— Это длинная история, — начал он. — Когда я был совсем маленьким, моя семья жила в старинном парижском квартале — квартале Гобеленов. Возможно, вам он известен. Нищий район, застроенный дряхлыми темными зданиями с нездоровой атмосферой для жизни. Серая призрачная цитадель с узкими жалкими улочками. Верите ли, в те времена положение было еще хуже, чем вам могло запомниться. Мы занимали крошечную квартирку в старом доме на улице Гобелен. Часть фасада держали распорки, поскольку стена угрожала обрушиться, но ни одно из семейств, обитавших в доме, не могло позволить себе роскоши переехать в более благополучную часть квартала. Для меня до сих пор является загадкой, как мы все ухитрялись уместиться в той квартире: трое моих братьев и я, родители и дядя Люк. Однако я отклоняюсь от темы…

Я рос одиноким мальчиком. У меня никогда не было друзей. Большинство ребят в квартале интересовались вещами, наводившими на меня скуку. И наоборот, мои увлечения не пробуждали любопытства ни в ком из знакомых. Я научился читать — чудо. И моими друзьями в основном стали книги. Возможно, это встревожило бы маму, если бы у нее не хватало других неотложных забот в доме. Мама всегда считала, что нормальный здоровый ребенок должен бегать по улицам, набираясь ума-разума у окружающих.

Отец терпеливо ждал, пока мы с братьями подрастем, чтобы начать приносить в семью деньги.

Некоторым повезло еще меньше. На нашей лестнице жил мальчик, мой ровесник, по имени Жан Невиль. Жан и его мать ютились в самой маленькой квартирке на первом этаже рядом с вестибюлем. Отец мальчика давно умер от болезни, вызванной хроническим химическим отравлением. Он заработал его на керамической фабрике, где трудился всю жизнь. Обычная вещь. Я узнал эти подробности потому, что со временем остался единственным другом Жана в нашем квартале. Анна, его мать, не разрешала сыну выходить из здания и покидать внутренний дворик. Так что дом сделался его тюрьмой.

За восемь лет до событий, о которых я веду речь, в старой больнице Сен-Кристиан на Монпарнасе Анна Невиль произвела на свет близнецов, Жана и Жозефа. Жозеф родился мертвым. Следующие восемь лет Жан жил под гнетом вины, что он убил брата при рождении. Во всяком случае, он так считал. Мать об этом позаботилась. Дня не проходило, чтобы она не напоминала ребенку, что брат родился мертвым из-за него. Мол, если бы не он, то теперь у нее рос бы замечательный мальчик. Что бы Жан ни делал, ему не удавалось заслужить любовь матери.

Конечно, на людях Анна Невиль проявляла, как и положено, нежность к ребенку. Но за запертыми дверями крошечной квартирки действительность оказывалась совсем иной. Изо дня в день Анна твердила: Жан лодырь, бездельник. Его успехи в школе плачевны. Его достоинства более чем сомнительны. Его движения неуклюжи. И само его существование в общем и целом — проклятие. Вот Жозеф был бы чудесным, трудолюбивым, ласковым… Таким, каким Жану никогда не стать.

Маленький Жан очень скоро уразумел, что это он должен был умереть в мрачной больничной палате восемь лет назад. Он занимал чужое место… все игрушки, которые Анна годами берегла для будущего ребенка, сгорели в печке через неделю после возвращения из больницы. У Жана не было игрушек. Ему запрещали играть. Он их не заслуживал.

Однажды ночью ребенок проснулся от своего крика. Мать подошла к его кровати и спросила, что случилось. Перепуганный Жан признался, что ему приснилась тень, злой дух, который гнался за ним по бесконечному темному коридору. Ответ Анны нетрудно угадать. Страшный сон — это знак свыше, сказала она. Приснившаяся тень — образ мертвого брата Жана, требовавший возмездия. Жану следовало приложить все силы, чтобы исправиться и стать хорошим мальчиком, он должен слушаться мать и не подвергать сомнению никакие ее слова или поступки. В противном случае тень оживет и явится, чтобы утащить Жана в ад. С такими словами Анна схватила сына и отвела его в подвал дома, где продержала в темноте и одиночестве двенадцать часов, чтобы он как следует подумал над ее предупреждением. То заключение в подвале явилось первым.

Через год, когда малыш Жан рассказал мне обо всем, я буквально похолодел от ужаса. Мне захотелось помочь мальчику, утешить его и как-то возместить те лишения, которые он постоянно терпел. Мне пришла в голову лишь одна идея: достать из копилки собранные за несколько месяцев монетки и пойти в магазин игрушек месье Жирадо. Денег у меня оказалось совсем немного, и мне удалось купить только подержанную марионетку, картонного ангела, которым можно было управлять, дергая за ниточки. Я завернул ангела в блестящую бумагу и, дождавшись на следующий день, когда Анна уйдет за покупками, постучал к ним в квартиру. Я назвался, и Жан открыл дверь. Я вручил ему пакет, сообщил, что это подарок, и убежал.

Потом три недели я не видел Жана. Я воображал, как он наслаждается моим подарком. Я-то еще долго не мог себя ничем порадовать, истратив все сбережения. Позднее я узнал, что ангел из ткани и картона не прожил и дня. Анна нашла его и сожгла. Она спрашивала у сына, где тот взял игрушку, и Жан, не желая меня выдавать, сказал, что сделал ее своими руками.

Однажды Жана настигла еще более жестокая кара. Анна вышла из себя, затолкала сына в подвал и там заперла, пригрозив, что на сей раз тень придет за ним в темноте и утащит навсегда.

Жан Невиль просидел в подвале целую неделю. Его мать ввязалась в драку в Лез-Аллес, и полиция арестовала ее, посадив вместе с другими такими же скандалистами в общую камеру. Когда ее выпустили, она несколько дней бродяжничала.

Вернувшись, Анна обнаружила, что дом ее пуст. Дверь в подвал заклинило, и соседи помогли женщине сломать ее. В подвале не было ни души. И никаких следов Жана…

Лазарус прервал рассказ. Симона хранила молчание, терпеливо дожидаясь, когда кукольник закончит повествование.

— Больше никто и никогда не видел Жана в нашем квартале. Люди, знавшие суть дела, предполагали, что мальчик выбрался из подвала через какое-нибудь слуховое окошко и постарался убежать от матери как можно дальше. Думаю, так и произошло. Однако я не сомневаюсь, что у матери, которая много недель и месяцев безутешно оплакивала потерю ребенка, было иное мнение. Она считала, что сына забрала тень… Я уже упоминал, что являлся, наверное, единственным другом Жана Невиля. Справедливости ради следует уточнить: наоборот, это он стал моим единственным другом. Много позже я пообещал себе, что сделаю все, чтобы у каждого ребенка были игрушки. Я дал обет, что больше не повторится кошмар, отравивший детство моего друга Жана. Я до сих пор спрашиваю себя, что с ним сталось, если он все еще жив. Полагаю, подобное объяснение покажется вам немного странным…

— Нисколько, — ответила Симона. Ее лицо скрывала тень.

Женщина переместилась к свету и широко улыбнулась, встретив его печальный взгляд.

— Уже темнеет, — мягко промолвил кукольник. — Мне нужно пойти проведать жену.

Симона кивнула.

— Спасибо за приятное общество, мадам Совель, — сказал Лазарус и молча покинул комнату.

Симона посмотрела ему вслед и глубоко вздохнула. Одиночество часто заводит в дремучие дебри.




Солнце склонялось над лагуной, и стекла фонаря на маяке словно начали плавиться, роняя в море янтарные и алые капли. Ветер посвежел, а небо окрасилось нежно-голубым цветом с белыми вкраплениями облаков, которые плыли степенно, как заблудившиеся ватные «цепеллины». Ирен сидела тихо, слегка привалившись к плечу Исмаэля.

Юноша медленно и несмело обнял ее одной рукой. Ирен перевела на него взгляд. Ее губы были полуоткрыты и едва заметно вздрагивали. Исмаэль ощутил трепет в желудке и услышал странный барабанный бой в ушах. Это бешено колотилось его сердце. Стыдливо и очень медленно их губы сблизились. Ирен закрыла глаза. Исмаэлю почудилось, будто внутренний голос прошептал ему: «Теперь или никогда». Юноша предпочел выбрать «теперь» и позволил своим губам приласкать рот Ирен. Следующие десять секунд длились десять лет.

Позднее, когда оба почувствовали, что между ними больше не существует барьера и каждый взгляд и жест выражали слово на языке, понятном только им, молодые люди просто замерли и сидели молча, обнявшись на вершине башни маяка. И будь их воля, они просидели бы так до Страшного суда.

— Где ты хотел бы очутиться через десять лет? — вдруг спросила Ирен.

Исмаэлю потребовалось время на размышление — не так-то просто было ответить.

— Нелепый вопрос. Не знаю.

— А что ты хочешь делать? Пойдешь по стопам дяди, станешь владельцем шхуны?

— Сомневаюсь, что это была бы здравая мысль.

— А что тогда? — допытывалась Ирен.

— Так, глупость, наверное…

— Что — глупость?

Исмаэль погрузился в длительное молчание. Ирен терпеливо ждала.

— Радиопостановки для радио. Мне хотелось бы писать сценарии для выпусков радиоспектаклей, — наконец заявил Исмаэль.

Итак, признание сделано.

Ирен улыбнулась ему. Снова неуловимая загадочная улыбка.

— Какие именно?

Исмаэль настороженно посмотрел на нее. Он ни с кем не обсуждал эту тему и не чувствовал твердой почвы под ногами, чтобы начинать разговор. Может, лучше свернуть паруса и вернуться в порт?

— Мистические, — неуверенно ответил юноша в конце концов.

— Но я думала, что ты не веришь в мистические явления.

— Нет необходимости в них верить, чтобы о них писать, — возразил Исмаэль. — Я давно собираю вырезки из газет об одном типе, кто пишет сценарии для постановок на радио. Его зовут Орсон Уэллс. Вероятно, я мог бы попытаться работать с ним…

— Орсон Уэллс? Никогда о таком не слышана, но полагаю, что к нему непросто пробиться. У тебя уже есть сюжет?

Исмаэль неопределенно кивнул.

— Обещай, что никому не расскажешь.

Девочка торжественно подняла руку. Поведение Исмаэля казалось ей детским, но тема обсуждения заинтриговала.

— Пойдем со мной.

Исмаэль снова привел спутницу в жилище смотрителя. В комнате мальчик подошел к сундуку, притулившемуся в углу, и поднял крышку. Его глаза сверкали от возбуждения.

— Когда я в первый раз появился тут, я нырял на дно. И нашел останки лодки, на которой вроде бы утонула та женщина двадцать лет назад, — таинственным тоном заговорил он. — Помнишь, я рассказывал тебе о ней?

— Сентябрьские огни. Неизвестная дама, пропавшая в бурю… — подтвердила Ирен.

— Точно. Угадай, что я обнаружил среди обломков шлюпки?

— Что?

Исмаэль сунул руки в сундук, откуда извлек книжицу в кожаной обложке. Она хранилась в своеобразной металлической коробочке размером с портсигар.

— Вода размыла часть страниц, но все же сохранились отрывки, которые можно прочитать.

— Книга? — с интересом спросила Ирен.

— Не просто книга, — уточнил он. — Дневник. Ее дневник.




«Кеанеос» снялась с якоря и пустилась в обратный путь к Дому-на-Мысе незадолго до заката. На голубом полотне, шатром раскинувшемся над лагуной, высыпали звезды, и багровое солнце медленно соскальзывало за горизонт, напоминая диск из раскаленного докрасна металла. Ирен молча наблюдала за Исмаэлем, управлявшим яхтой. Юноша улыбнулся ей и снова сосредоточился на парусах. Он следил за направлением ветра, задувшего с запада.

До него Ирен целовалась с двумя мальчиками. С первым, братом своей подруги из коллежа, она проводила скорее эксперимент. Ей хотелось знать, что люди чувствуют, когда целуются. Оказалось, ничего особенного. Второй, Жерар, был испуган еще больше ее, и результат не оправдал ожиданий и не опроверг ранее сделанных выводов. С Исмаэлем получилось иначе. Едва их губы соприкасались, как тело пронизывало нечто вроде электрического разряда. Она ощущала его прикосновения, его запах совсем по-другому. Все в нем было другое.

— О чем ты думаешь? — На сей раз этот вопрос последовал от Исмаэля, заинтригованного задумчивым выражением ее лица.

Ирен состроила удивленную гримасу, приподняв одну бровь.

Исмаэль пожал плечами и повел яхту дальше в сторону мыса. До самой пристани кораблик сопровождала почетным эскортом стайка птиц. Над миниатюрной бухтой скользили золотистые полосы света, падавшие из окон освещенного дома. В отдалении огни города отражались в воде россыпью мерцающих звезд.

— Уже стемнело, — с беспокойством сказала Ирен. — С тобой правда ничего не случится?

Исмаэль улыбнулся.

— «Кеанеос» знает дорогу наизусть. Ничего со мной не случится.

Яхта мягко уткнулась в причал. Эхо разносило пронзительный гомон птиц, которые гнездились на утесах. Темно-синяя кайма тянулась вдоль полыхающего багровым горизонта, и луна улыбалась в облаках.

— Что ж… уже поздно, — начала Ирен.

— Да.

Девочка спрыгнула на берег.

— Я возьму дневник. Обещаю вернуть его.

Исмаэль кивнул в ответ. Ирен издала нервный смешок.

— Спокойной ночи.

Молодые люди переглянулись в темноте.

— Спокойной ночи, Ирен.

Исмаэль отдал швартовы.

— Я собирался завтра идти в лагуну. Может, ты тоже захочешь…

Она кивнула. Течение сносило яхту.

— Я подхвачу тебя здесь…

Очертания «Кеанеос» растворились в темноте. Ирен постояла на причале, глядя вслед яхте, пока ночь не поглотила ее окончательно. Потом она как на крыльях полетела домой. Мать сумерничала на веранде, дожидаясь Ирен. Не требовалось быть дипломированным специалистом по оптическому приборостроению, чтобы догадаться, что Симона видела и слышала всю сцену на причале.

— Как прошел день? — спросила мадам Совель.

Ирен поперхнулась. Мать лукаво ей улыбнулась:

— Рассказывай, не стесняйся.

Ирен села рядом с матерью на крылечко, чтобы та могла обнять ее.

— А как ты? — спросила девочка. — Как у тебя дела?

Симона вздохнула, вспомнив, как сама провела день в обществе Лазаруса. Она молча обняла дочь, улыбнувшись своим мыслям.

— Странный был вечер, Ирен. По-моему, я старею.

— Какая чепуха.

Девочка заглянула в глаза матери.

— Что-то не так, мама?

Симона слабо усмехнулась и покачала головой.

— Мне очень не хватает твоего отца, — промолвила она наконец. По ее щеке к подбородку скатилась слеза.

— Папа ушел, — сказала Ирен. — Ты должна оставить прошлое в прошлом.

— Не уверена, что я хочу это сделать.

Ирен прижалась к матери и услышала, как та заплакала в темноте.




6. Дневник Альмы Мальтис


Занимавшийся день кутался в плотный покров тумана. Заря застала Ирен за чтением дневника — сокровища, доверенного ей Исмаэлем. Несколько часов назад она открыла дневник из чистого любопытства. С каждой прочитанной страницей оно лишь возрастало, превратившись в итоге едва ли не в одержимость. Исповедь таинственной дамы, исчезнувшей в пучине вод лагуны, загипнотизировала Ирен с первой строчки, словно иероглифическое письмо, неразрешенная загадка, прогоняя сон.






…Сегодня я впервые увидела лицо Тени. Она молча следила за мной из сумрака, притаившись в засаде. Я прекрасно знаю, что было в ее глазах и какая сила дает ей жизнь: ненависть. Я ощущаю ее присутствие и понимаю, что рано или поздно наше существование в этом доме обернется кошмаром. Именно теперь я отчетливо понимаю, насколько он нуждается в помощи и что я не могу бросить его одного, что бы ни случилось…





Страница за страницей неслышный голос той женщины как будто разговаривал с Ирен шепотом, поверяя сокровенные мысли и тайны, много лет пролежавшие на дне моря в забвении. Через шесть часов после того, как девочка начала читать дневник, неизвестная дама сделалась для нее кем-то вроде незримого друга, голосом, заблудившимся в тумане. За неимением иного утешения дама выбрала Ирен, чтобы поведать ей свои секреты, воспоминания и тайну последней ночи. Той далекой сентябрьской ночи, которая привела ее к смерти в холодных водах у берегов островка с маяком.






…Это снова произошло. На сей раз моя одежда. Нынешним утром, когда я пришла в гардеробную, то обнаружила, что дверцы шкафа открыты, а все вещи — вещи, которые он дарил мне в течение нескольких лет, — превращены в лохмотья, разодраны в мелкие клочья, как будто их изрезали сотней острых ножей. Семь дней назад пропало мое обручальное кольцо. Я нашла его, смятое и поломанное, на полу. Остальные драгоценности исчезли. Зеркала в комнате были разбиты. С каждым днем она набирается сил и с большей дерзостью обозначает свое присутствие, а ее ненависть становится все ощутимее. Скоро она перестанет нападать на мои вещи и обратит удар на меня. Это лишь вопрос времени. Ибо она ненавидит меня. Она хочет, чтобы умерла я. Вдвоем нам нет места в этом мире…





Рассвет устлал море золотисто-медным ковром, когда Ирен перевернула последнюю страницу дневника. Неожиданно ей пришло в голову, что никогда еще она не узнавала столько личных подробностей о другом человеке. Прежде никто, в том числе и мама, не открывал ей все секреты души с такой искренностью, с какой разоблачал дневник помыслы женщины, по иронии судьбы совершенно ей незнакомой. Женщины, погибшей задолго до того, как Ирен появилась на свет.






… Мне не с кем поговорить, некому пожаловаться, во власти какого ужаса я живу изо дня в день. Иногда мне хочется вернуться назад, пройти по своим следам во времени. Именно в такие мгновения я особенно ясно осознаю, что мой страх и горе не могут сравниться с тем, что испытывает он. Я нужна ему, без меня свет для него померкнет навеки. Я лишь молю Бога, чтобы он дал нам силы выжить. Чтобы позволил убежать туда, где нависающая над нами Тень не сумеет причинить нам зло. Я боюсь, что каждая строчка моего дневника может стать последней.





Ирен охватила необъяснимая печаль, и на глаза навернулись слезы. Она молча оплакивала память незнакомки, чей дневник зажег светоч и в ее душе. Что касается личности дамы, его написавшей, то все сведения, которые удалось почерпнуть из дневника, сводились к подписи в верхней части первой страницы: «Альма Мальтис».

Вскоре Ирен увидела, как парус «Кеанеос» рассекает дымку, приближаясь к Дому-на-Мысе. Она схватила дневник и, едва касаясь земли, побежала на встречу с Исмаэлем.




Всего за несколько минут корабль пересек течение, разбивавшееся об утесы на оконечности мыса, и устремился на просторы Черной лагуны. Потоки утреннего света вырезали фигуры на каменистых обрывах, из которых состоит по большей части побережье Нормандии, — бастионы из скал, противостоящие натиску океана. Солнечные лучи, отражаясь в воде, порождали ослепительную фантасмагорию искрящейся пены и расплавленного серебра. Северный ветер с силой надувал паруса, и киль яхты как кинжал рассекал поверхность воды. Для Исмаэля все это составляло часть повседневности, а Ирен казалось сказкой из «Тысячи и одной ночи».

По мнению мореплавателя-неофита вроде Ирен, безбрежное царство воды и света сулило головокружительные приключения и соблазняло тайнами, которые сотни лет дожидались в глубинах океана, когда их откроют. Стоя на вахте у штурвала, Исмаэль непрестанно улыбался, что совершенно на него не походило. Он держал курс на лагуну. Ирен, благодарная жертва морских чар, рассказывала, какое первое впечатление на нее произвел дневник Альмы Мальтис.

— Она явно писала его для себя, — рассуждала девочка. — Странно, что она никогда никого не называет по имени. Похоже на историю о людях-невидимках.

— Это непостижимо, — подал голос Исмаэль. Юноша давно отказался от изучения дневника, признав, что он не в состоянии расшифровать смысл записей.

— Вовсе нет, — возразила Ирен. — Все становится на свои места, если понять, что тут замешана какая-то другая женщина.

Губы Исмаэля шевельнулись, словно с них уже были готовы сорваться слова, опровергающие заявление второго пилота. Однако по неведомой причине он протрубил отбой, так и не высказав свои соображения.

Вскоре попутный ветер домчал яхту до потайной бухты. Узкий канал между скалами отмечал устье естественной гавани. Глубина бухточки не превышала трех-четырех метров. Ее воды походили на сад прозрачных изумрудов, песчаное дно колыхалось под ногами, будто белая кисейная занавеска. У Ирен захватило дух от волшебной красоты, лежавшей в объятиях изогнутых луком берегов бухты. Стайка рыбок резвилась у бортов «Кеанеос» — чешуя уклеек сверкала, словно сделанная из чистого серебра.

— Невероятно, — пробормотала Ирен.

— Это лагуна, — буднично заметил Исмаэль, настроенный весьма прозаически.

Пока Ирен пребывала в эйфории от первой встречи с этим райским заповедником, юноша не терял времени даром и успел спустить паруса и бросить якорь. Яхта медленно покачивалась, точно лист на тихой глади пруда.

— Ну, ты хочешь увидеть пещеру или нет?

Вместо ответа Ирен дерзко улыбнулась и, глядя ему в лицо, принялась неторопливо снимать одежду. У Исмаэля глаза сделались большими как блюдца. О подобном представлении он даже не мечтал. Ирен, упакованную в коротенький купальный костюм (из-за его длины Симона категорически отказывалась считать этот предмет достойным своего названия), позабавило выражение лица Исмаэля. Она позволила ему полюбоваться зрелищем, вгоняя в краску — ровно столько времени, чтобы оно не успело наскучить, — и бросилась в воду, погрузившись ниже поверхности, подернутой сверкающей рябью. Исмаэль проглотил слюну. Или он вел себя как увалень, или эта девушка слишком шустра для него. Долго не размышляя, он прыгнул в море вслед за ней. Ему требовалась холодная ванна.

Исмаэль с Ирен поплыли к входу в Пещеру Летучих мышей. Туннель углублялся в толщу земли, будто неф собора, вырубленный в скале. Из расселины исходило слабое течение, приятно омывавшее кожу под водой. Стены пещеры возносились ввысь, образуя высокий свод, увенчанный короной скальных натеков. Они парили в воздухе, напоминая окаменевшие ледяные слезы. Отражавшийся от воды свет проникал во все закоулки и щели между скалами. Песчаное дно испускало призрачное флуоресцентное сияние, выстилая ковровую дорожку в глубь пещеры.

Ирен нырнула и открыла под водой глаза. Ее окружал мир отражений, лениво колыхавшийся и населенный необыкновенными, чарующими созданиями. Мелкие рыбешки с чешуей, менявшей цвет в зависимости от угла преломления света. Наскальные растения всех цветов радуги. Микроскопические рачки бродили по подводным дюнам. Ирен с восторгом наблюдала за фауной, обитавшей в пещере, пока не стала задыхаться.

— Если продолжишь в том же духе, у тебя вырастет рыбий хвост, как у русалок, — сказал Исмаэль.

Она подмигнула ему и поцеловала в приглушенном свете, наполнявшем грот.

— Я и есть русалка, — пробормотала она, уплывая в глубину пещеры.

Исмаэль переглянулся с философски настроенным рачком, который пристально наблюдал за ним, удобно устроившись у стены, — разыгравшаяся сценка как будто представляла для него антропологический интерес. Мудрый взгляд ракообразного не оставлял ни тени сомнения: над Исмаэлем снова посмеялись.




«Целый день ее нет», — подумала Симона. С утра Ханна не появилась и не дала о себе знать. Симона недоумевала, что произошло и не столкнулась ли она в данном случае с проблемой чисто дисциплинарной. Допустим, это так. Все воскресенье мадам Совель терпеливо ждала весточки от Ханны. В конце концов она рассудила, что не мешало бы сходить к девочке домой. Небольшое недомогание, непредвиденные обстоятельства — Симону устроило бы любое оправдание. После многочасового ожидания она решила действовать и собиралась поднять телефонную трубку, чтобы позвонить Ханне, но телефон зазвонил сам, опередив женщину. Голос, прозвучавший в трубке, был Симоне не знаком. Когда же собеседник назвался, спокойствия это ей не прибавило.

— Здравствуйте, мадам Совель. Меня зовут Анри Форе. Я комиссар жандармерии Голубой лагуны, — представился он. Слова падали, как камни, причем каждый следующий оказывался тяжелее предыдущего.

На линии воцарилось напряженное молчание.

— Мадам? — подал голос полицейский.

— Я вас слушаю.

— Мне тяжело говорить…




Рабочий день почтальона и посыльного Дориана закончился. Список поручений, который выдала ему Симона, был полностью выполнен. Впереди мальчика ждал свободный вечер, и подобная перспектива казалась многообещающей и воодушевляла. Когда Дориан явился домой, Симона еще не вернулась из Кравенмора. Сестрица Ирен, наверное, прохлаждалась где-то со своим новым ухажером, которого подцепила недавно. Выпив один за другим два стакана холодного молока, мальчик почувствовал себя не очень уютно в пустом доме, где не было женщин. Он привык, что мать и сестра всегда рядом, поэтому от тишины, наполнявшей дом в их отсутствие, Дориану сделалось не по себе.

Оставалось еще несколько часов светлого времени суток, и Дориан решил воспользоваться случаем и обследовать Кравенморский лес. Как и предсказывала Симона, средь бела дня зловещие тени превратились в обычные деревья, кустарники и дикие заросли. Стараясь не забывать об этом, мальчик направился в сердце дремучего леса, который пролегал между Домом-на-Мысе и особняком Лазаруса Жана.

Дориан шел около десяти минут, не придерживаясь определенного направления. Внезапно он заметил на земле отпечатки ног. Следы вели от прибрежных утесов в лесную чащу и необъяснимо пропадали на краю поляны. Мальчик опустился на колени и потрогал отпечатки или, вернее, бесформенные вмятины, обезобразившие землю. Тот, кто оставил эти следы, весил весьма прилично. Дориан вновь обследовал конец цепочки шагов вплоть до точки, где они исчезали. Если верить следам, субъект, которому они принадлежали, остановился и просто растворился в воздухе.

Дориан запрокинул голову и посмотрел на ажурную сеть, сплетенную из света и тени, запутавшуюся в кронах деревьев. Среди ветвей пролетела одна из птиц Лазаруса. Мальчик невольно вздрогнул. Неужели в лесу нет ни одного живого существа? Чащоба казалась необитаемой, и зримо свое присутствие обнаруживали лишь механические твари. Они сновали среди теней, появляясь неведомо откуда и снова исчезая в неизвестном направлении. Дориан обвел взглядом лесные заросли и вдруг на стволе ближайшего дерева увидел глубокую зарубку. Мальчик приблизился к дереву, изучая отметину. Что-то безжалостно изувечило ствол. Аналогичные повреждения исполосовали дерево на всю высоту до самой макушки. Мальчик проглотил слюну и решил, что нужно спешно уносить ноги.




Исмаэль указал Ирен путь к небольшой плоской скале, выступавшей из воды на несколько пядей, и ребята растянулись на ровной площадке, чтобы передохнуть. Свет, проникавший извне сквозь входное отверстие, преломлялся и порождал причудливую пляску теней на сводах и стенах грота. Вода в пещере казалась теплее, чем в открытом море. Над поверхностью курилась легкая дымка испарений.

— Другого входа в пещеру нет? — спросила Ирен.

— Есть еще один, но он опасен. Единственный безопасный способ войти и выйти — заплыть с моря, из бухты.

Девушка завороженно наблюдала за игрой полутонов приглушенного света, заливавшего внутренности пещеры. Тут царила особая, обволакивающая атмосфера, обладавшая гипнотическими свойствами. На миг у Ирен возникло ощущение, будто она очутилась в большом зале дворца, вырубленном в толще скалы, в сказочном месте, какие существуют только в вымышленном мире.

— Это… волшебно, — сказала она.

Исмаэль кивнул, соглашаясь.

— Иногда я сюда приплываю и часами сижу на какой-нибудь скале, наблюдая, как свет меняет цвета под водой. Это мой личный храм…

— Подальше от мира и суеты, да?

— Ты даже вообразить не можешь, насколько далеко.

— Ты не очень жалуешь людей, верно?

— Смотря каких, — ответил он с улыбкой на губах.

— Это комплимент?

— Возможно.

Юноша отвернулся, устремив внимательный взгляд на вход в пещеру.

— Нам лучше выбираться отсюда. Прилив не за горами.

— И что?

— Во время прилива в пещеру устремляются потоки воды и заливают ее до потолка. Это смертельная ловушка. Угодив в нее, можно утонуть, как крыса.

Внезапно от чар заколдованного подземного мира повеяло угрозой. Ирен живо представила, как пещеру затопляет ледяной водой, отрезая все пути к спасению.

— Можно не торопиться, — добавил Исмаэль.

Долго не раздумывая, Ирен поплыла к выходу, ни на миг не останавливаясь, пока солнце вновь не коснулось ее теплыми лучами. Исмаэль смотрел, как она стремительно рассекает воду, и улыбался про себя. Девочке не откажешь в присутствии духа.

Обратное плавание прошло в молчании. Откровения из дневника отдавались в памяти Ирен эхом, которое не желало умолкать. Небо затянуло плотными облаками, солнце скрылось, и море приобрело свинцово-металлический оттенок. Подул холодный ветер, поэтому Ирен снова оделась. На сей раз Исмаэль почти не смотрел на нее, пока она занималась своим туалетом. Это служило верным признаком того, что юноша полностью погрузился в свои мысли, кроме него, никому не ведомые.

«Кеанеос» обогнула мыс с наступлением вечера и повернулась носом к дому семейства Совель. Тем временем островок с маяком быстро заволакивало пеленой дымки. Исмаэль подвел яхту к причалу и пришвартовался, как всегда, мастерски, хотя мысли его блуждали где-то очень далеко.

Настало время прощаться. Ирен взяла юношу за руку.

— Спасибо, что показал мне пещеру, — сказала она, спрыгивая на землю.

— Ты меня вечно благодаришь, не знаю за что… Тебе спасибо, что поехала со мной.

Ирен сгорала от желания спросить, когда они встретятся снова, но инстинкт советовал промолчать. Исмаэль отвязал трос, и «Кеанеос» стало относить от пристани течением.

Остановившись на каменной лестнице, спускавшейся вниз по крутому склону, Ирен смотрела вслед удалявшейся яхте. Стая чаек сопровождала суденышко, державшее курс к портовым огням. На небе луна, кутаясь в облака, проложила над морем серебряный мост, указывая путь к городу.

Ирен взбежала вверх по каменным ступеням с сияющей улыбкой на устах, не предназначенной для посторонних глаз. Господи, как же ей нравился этот парень…




Едва переступив порог дома, Ирен поняла, что произошло какое-то несчастье. В доме все было чересчур чинно, слишком тихо и спокойно. Яркий свет в гостиной на первом этаже оттеснял голубоватые сумерки пасмурного вечера. Дориан, устроившись в одном из кресел, молча таращился на огонь в камине. Симона, повернувшись спиной к двери, стояла с чашкой холодного кофе в руке и смотрела из окна кухни на море. Слышался только шелест ветра, игравшего флюгером на крыше.

Дориан переглянулся с сестрой. Ирен подошла к матери и положила руку ей на плечо. Симона Совель обернулась. Ее глаза были полны слез.

— Что случилось, мама?

Мать обняла Ирен. Девочка сжала в ладонях руки Симоны — они оказались ледяными и дрожали.

— Ханна, — пробормотала Симона.

Последовала долгая пауза. Ветер принялся трепать ставни Дома-на-Мысе.

— Умерла, — закончила мать.

Медленно и плавно, словно карточный домик, мир обрушился вокруг Ирен.




7. Дорога теней


Шоссе, пролегавшее вдоль Английского пляжа, окрашивалось в тона заката, разматываясь до города полоской алеющего серпантина. Ирен, нажимая на педали велосипеда Дориана, оглянулась через плечо на Дом-на-Мысе. Девочке не давало покоя то, что сказала Симона, и ужас, застывший в ее глазах, когда она увидела, что дочь выскакивает из дома сломя голову на ночь глядя. Но стоило Ирен представить, как Исмаэль мчится на всех парусах, чтобы узнать о гибели Ханны, как сомнения отступали.

Симона рассказала, что в середине дня двое туристов нашли тело Ханны на границе леса. Трагическая новость искренне опечалила и повергла в скорбь тех, кто имел счастье познакомиться с разговорчивой девочкой, и всколыхнула волну толков и пересудов. Так, стало известно, что Элизабет Юпер от горя чуть не лишилась рассудка, когда ей сообщили о смерти дочери. Теперь несчастная женщина находилась под действием успокоительных лекарств, которые ей дал доктор Жиро. Но это было далеко не все.

Обрели новую жизнь слухи о старой цепи преступлений, будоражившие местное население много лет назад. Нашлись люди, усмотревшие в новом несчастье очередной эпизод зловещей саги о жестоких убийствах (к слову, так и не раскрытых), которые происходили в лесу Кравенмора в двадцатые годы.

Многие воздерживались от комментариев, предпочитая подождать, пока прояснятся подробности трагического происшествия. Однако лавина домыслов не проливала никакого света на причину смерти. Туристы, обнаружившие тело, провели в здании жандармерии массу времени, давая показания. Говорили также, что в город выехали два эксперта-криминалиста из Ла-Рошели. В остальном смерть Ханны являлась полнейшей загадкой.

Ирен спешила изо всех сил, но добралась до города лишь после того, как солнце полностью скрылось за горизонтом. Улицы были пустынными, и редкие прохожие скользили по тротуарам бесшумно, словно тени без хозяев. Девочка оставила велосипед под старым фонарем, освещавшим начало переулка, где жили дядя и тетя Исмаэля. Их дом был простым и непритязательным — обычное рыбацкое жилище на берегу лагуны. В последний раз его красили, наверное, десятки лет назад. В теплом свете двух масляных фонарей на фасаде были хорошо заметны следы работы ветра и морской соли.

Ирен приблизилась к порогу дома. Она до судорог в животе боялась постучать. Какое право она имела беспокоить людей, убитых горем? О чем она думала раньше?

Внезапно утратив решимость, Ирен застыла на месте, не осмеливаясь навязываться Юперам и не желая уходить. Ее обуревали противоречивые чувства: неуверенность, смущение и одновременно потребность увидеть Исмаэля, поддержать его в такой трудный момент. Вдруг дверь дома открылась и показалась дородная, солидная фигура доктора Жиро, местного эскулапа. Доктор вышел на улицу. Его блестящие глаза, защищенные стеклами очков, заметили притаившуюся в тени Ирен.

— Ты ведь дочка мадам Совель, да?

Девочка кивнула.

— Если ты пришла к Исмаэлю, то его нет дома, — сообщил доктор Жиро. — Узнав о смерти кузины, он прыгнул на свою яхту и уплыл.

От врача не укрылось, как побелело лицо Ирен.

— Он хороший мореход. Он вернется.




Ирен дошла до края пристани. На фоне густого тумана в открытом море вырисовывался одинокий силуэт «Кеанеос», подсвеченный луной. Усевшись на парапет, девочка смотрела вслед яхте, державшей курс на остров со старым маяком. Не существовало в тот момент силы, способной спасти Исмаэля от одиночества, к которому он сам стремился. У Ирен возникло искушение взять лодку и последовать за парнем, нарушив условную границу его тайного мира, но она понимала, что все попытки заранее обречены на неудачу.

Только теперь Ирен по-настоящему прочувствовала и осознала ужас случившегося, и глаза ее наполнились слезами. Едва «Кеанеос» окончательно скрылась в темноте, Ирен села на велосипед и поехала домой.

Возвращаясь длинной дорогой вдоль пляжа, Ирен представляла себе безрадостную картину, как Исмаэль молчаливо сидит на башне маяка, наедине со своими мыслями. Много раз в ее жизни возникали ситуации, когда она сама выбирала такой же путь, замыкаясь в себе. И девочка поклялась, что не оставит Исмаэля одного и ни за что на свете не позволит ему заблудиться на унылой дороге теней.




Ужин в тот печальный вечер получился скомканным. Над Симоной и ее детьми будто довлел тягостный церемониал, состоявший из длительных пауз, недомолвок и уклончивых взглядов, в то время как они притворялись, что с аппетитом едят. Наконец все разошлись по своим комнатам. В одиннадцать часов дом словно опустел и горела всего одна лампочка — ночник Дориана.

Холодный ветер задувал в открытое окно спальни. Дориан лежал на кровати, уставившись в темноту, и слушал призрачные голоса леса. Незадолго до полуночи мальчик погасил свет и приблизился к окну. Темный океан листьев в чаще волновался от дуновения ветра. Дориан пристально вглядывался в толпу теней, водивших хоровод в дебрях леса. Мальчик кожей ощущал, что в темноте творится неладное.

За лесом виднелся зловещий силуэт Кравенмора, в северном крыле светился желтым прямоугольник последнего окна. Неожиданно над лесом вырос мерцающий золотистый нимб. В темных зарослях замелькали огни — отблески факела или фонаря. У мальчика перехватило дыхание. Сверкающие искры то загорались, то гасли, описывая по лесу круги.

Через минуту, надев толстый свитер и кожаные сапоги, Дориан на цыпочках скользнул вниз по лестнице и с бесконечной осторожностью открыл дверь на веранду. Ночь выдалась холодной, и море рокотало во мгле у подножия скал. Дориан проследил взглядом за лунной дорожкой, серебристой лентой убегавшей в глубину леса. Ощутив трепет в желудке, он вспомнил о своей теплой, безопасной комнатке и тяжело вздохнул.

Вспышки, словно блестящие булавки, прокалывали туман на опушке леса. Мальчик сделал шаг, другой — его неодолимо тянуло вперед. Не успев опомниться, он очутился в лесу. Тень окутала его со всех сторон, Дом-на-Мысе остался за спиной и казался теперь далеким, бесконечно далеким.




Ни кромешная темнота, ни вселенская тишина не помогли бы Ирен заснуть. Наконец ровно в полночь она оставила попытки задремать и зажгла маленькую лампу на прикроватной тумбочке. Дневник Альмы Мальтис покоился рядом с миниатюрным медальоном, фигуркой ангела, отчеканенной на серебре. Медальон много лет назад подарил Ирен отец. Девочка взяла в руки дневник и снова открыла его на первой странице. Изящный волнистый почерк приветствовал ее как старую знакомую. Бумага, блеклая и порыжевшая, напоминала поле ржи, колыхавшееся на ветру. Неторопливо скользя глазами по строчкам, Ирен снова отправилась в путешествие по тайным закоулкам памяти Альмы Мальтис.

Едва перевернув первую страницу, Ирен вновь оказалась во власти наваждения, навеянного рукописью, и перенеслась в иное измерение. Она не слышала ни прибоя, ни шума ветра в лесу. Она витала далеко…






…Вечером я слышала, как они жестоко ссорились в библиотеке. Он кричал на нее и умолял оставить его в покое, покинуть дом навсегда. Он сказал, что она не имеет никакого права так калечить нашу жизнь. Я вовек не забуду ее смеха и звериного воя, исполненного ярости и ненависти, который доносился сквозь стены. От грохота сотен книг, падавших с полок, сотрясался весь дом. Ее гнев с каждым днем возрастает. С того мгновения, когда я освободила эту бестию из заточения, она непрестанно набирает силу.

По ночам он стоит на часах у изножья моей постели. Я знаю, он боится, что, если оставит меня одну хоть на миг, Тень придет за мной. Очень давно он не поверял мне своих мыслей. Но мне не нужно ничего объяснять. Он не спал уже много недель. Каждая ночь превращается в мучительное и бесконечное ожидание. Он расставил тысячу свечей по дому, пытаясь привить ростки света в каждом уголке, чтобы мрак не мог послужить укрытием для Тени. За месяц он будто постарел на десять лет.

Порой мне кажется, что во всем виновата я одна. Если бы я исчезла, его проклятие рассеялось бы вместе со мной. Наверное, именно так мне и нужно поступить: уйти от него и приготовиться к неизбежному свиданию с Тенью. Только таким путем мы обретем покой. Но мне невыносима сама мысль о разлуке с ним, и это единственное, что удерживает меня от решительного шага. Без него все лишено смысла, и жизнь, и смерть…





Ирен отвлеклась от чтения дневника. Смятение Альмы Мальтис и ее блуждания в лабиринте сомнений повергали девочку в растерянность и одновременно казались тревожно близкими и понятными. Грань между чувством вины и желанием жить была тонкой, как лезвие отравленного кинжала. Ирен погасила свет. Возникший в сознании образ преследовал ее: отравленный кинжал.




Дориан углубился в лес. Он спешил вслед за огнями, отблески которых видел сквозь заросли кустарников; источник этих бликов мог находиться в любом месте дебрей. Листья, влажные от осевшего на них тумана, разворачивались веером мистических миражей. Звук собственных шагов заставлял Дориана вздрагивать, ибо выдавал его с головой, превращая в приманку для темных сил. Мальчик сделал глубокий вдох и напомнил себе о принятом решении: не уходить из леса, пока не выяснит, что именно скрывалось в чаще. Только и всего.

Дориан замедлил шаг на краю поляны, где накануне нашел глубокие следы. Теперь они были смазанными и едва различимыми. Мальчик подошел к изуродованному дереву и потрогал засечки. Он живо представил, как некая тварь стремительно карабкается по стволу, точно кот, сбежавший из ада. Ровно через две секунды за его спиной раздался хруст, предупреждая о приближении кого-то — или чего-то.

Дориан спрятался в кусты. Острые шипы впивались в кожу, будто стальные иглы. Мальчик задержал дыхание и молился лишь о том, чтобы приближавшееся существо (кем бы оно ни оказалось) не услышало громкий стук его сердца так, как он сам его слышал в тот миг. Вскоре отблески мерцающих огней, ранее замеченных Дорианом издалека, стали пробиваться сквозь просветы в ветвях кустарника, превращая клубы тумана в розоватые облака.

По ту сторону зарослей кустарника раздались шаги. Мальчик зажмурился, застыв как статуя. Шаги замерли. Дориан почувствовал, что задыхается, но, учитывая обстоятельства, он охотно согласился бы не дышать все ближайшие десять лет. Наконец, когда ребенку стало казаться, будто легкие вот-вот взорвутся, чьи-то руки раздвинули ветви, служившие ему убежищем. Колени мальчика ослабели и подогнулись. Свет фонаря ослепил глаза. Наконец, спустя непродолжительное время, тянувшееся для ребенка целую вечность, неизвестный положил фонарь на землю и присел перед ним на корточки. Перед Дорианом возникло смутно знакомое лицо — панический ужас мешал узнать обладателя.

— Вы только посмотрите. Можно поинтересоваться, что ты тут делаешь? — раздался спокойный, дружелюбный голос.

Наконец Дориана озарило, что склонившийся к нему незнакомец — всего лишь Лазарус. И только тогда мальчик отважился начать дышать снова.

Прошло добрых четверть часа прежде, чем руки Дориана перестали трястись. Воспользовавшись моментом, Лазарус вручил ему кружку с горячим шоколадом и сел напротив. Лазарус привел мальчика в мастерскую, примыкавшую к игрушечной фабрике. Очутившись под крышей, он без спешки приготовил Дориану и себе по большой кружке шоколада.

Потом оба сидели и, шумно прихлебывая горячий напиток, переглядывались поверх чашек. В конце концов Лазарус расхохотался.

— Ты напугал меня до смерти, сынок, — заявил он.

— Если вас утешит, то ваш испуг — ничто по сравнению со страхом, который вы нагнали на меня, — признался Дориан. От желудка, где плескался горячий шоколад, по всему телу распространялось приятное ощущение тепла и покоя.

— В этом я не сомневаюсь, — усмехнулся Лазарус. — А теперь скажи все-таки, что ты делал в лесу?

— Я видел огни.

— Ты видел свет моего фонаря. И поэтому ты вышел из дома? В полночь? Надеюсь, ты не забыл, что случилось с Ханной?

Дориан сглотнул. По ощущениям он проглотил не слюну, а свинцовую пулю крупного калибра.

— Нет, месье.

— Правильно. Помни об этом. Опасно разгуливать по лесу в темноте. Мне уже давно кажется, что в лесу кто-то бродит.

— И вы тоже заметили следы?

— Какие следы?

Дориан поведал кукольнику о своей тревоге и опасениях, вызванных присутствием неведомой силы в лесу, которое он интуитивно чуял. Сначала мальчик думал, что не сумеет в точности описать, что он видел и что чувствовал. Но Лазарус внушал доверие и спокойствие, что располагало к откровенности, и речь полилась свободно. Пока Дориан делился своими наблюдениями, Лазарус слушал его очень внимательно, но не скрывал удивления и даже улыбки, когда подробности становились особенно фантастическими.

— Тень? — лаконично спросил Лазарус.

— Вы не верите ни одному моему слову, — возмутился Дориан.

— Нет, что ты. Я тебе верю. Во всяком случае, пытаюсь. Согласись, то, о чем ты рассказываешь, выглядит немного… необычно, — сказал Лазарус.

— Но вы тоже что-то видели. Поэтому пошли в лес. Разве нет?

Лазарус улыбнулся.

— Да. Мне тоже что-то почудилось, но я не могу описать, что видел, так подробно, как ты.

Дориан допил шоколад.

— Еще? — предложил Лазарус.

Мальчик кивнул. Ему было комфортно в обществе кукольника. А пить с ним шоколад глубокой ночью вообще было сродни интересному и захватывающему приключению.

Оглядев мастерскую, где они находились, Дориан заметил на одном из рабочих столов распростертую под покрывалом фигуру гигантских размеров.

— Вы мастерите что-то новое?

Лазарус кивнул.

— Хочешь посмотреть?

Глаза Дориана округлились. Ответа не требовалось.

— Хорошо, только имей в виду, что изделие еще не закончено… — промолвил хозяин, приближаясь к покрывалу и поднося к нему фонарь.

— Это робот? — спросил мальчик с любопытством.

— В некотором смысле да. Но на самом деле, наверное, вещь довольно своеобразная. Этот замысел не давал мне покоя много лет. В сущности, идею очень давно мне подал мальчик примерно твоего возраста.

— Ваш друг?

Лазарус печально улыбнулся.

— Готов? — спросил он.

Дориан энергично закивал. Лазарус снял ткань, закрывавшую работу… Мальчик в ужасе отступил назад.

— Это только механизм. Дориан. Не нужно пугаться.

Дориан рассматривал могучую фигуру. Лазарус выковал из металла ангела, колосса почти двухметрового роста, снабдив его огромными крыльями. Стальное чеканное лицо поблескивало под капюшоном. Руки робота тоже были громадными — он мог бы снести Дориану голову одним щелчком.

Лазарус тронул какую-то пружину в основании шеи ангела, и механическое создание открыло глаза — два рубина, горевших, словно раскаленные угли. И они уставились… на Дориана.

У мальчика душа ушла в пятки.

— Выключите его, пожалуйста… — взмолился он.

Лазарус поймал исполненный ужаса взгляд ребенка и поспешно закрыл механизм тканью.

Дориан вздохнул с облегчением, когда демонический ангел скрылся из поля зрения.

— Прости, — сказал Лазарус. — Не следовало тебе показывать модель. Это всего лишь машина, Дориан. Металл. Его вид не должен тебя пугать. Он только игрушка.

Дориан покивал без всякой уверенности.

Лазарус поторопился снова налить ему в кружку дымящегося шоколада. Дориан шумно тянул густую жидкость, имевшую свойство успокаивать нервы. Кукольник внимательно наблюдал за ним. Ополовинив кружку, Дориан поглядел на Лазаруса, и они улыбнулись друг другу.

— Нелепый страх, верно? — сказал Лазарус.

Мальчик издал нервный смешок.

— Вы, наверное, считаете меня теперь трусом.

— Напротив. Мало кто отважился бы отправиться в экспедицию в лес после того, что произошло с Ханной.

— А как вы думаете, что с ней случилось?

Лазарус пожал плечами:

— Трудно сказать. Полагаю, надо подождать, пока полиция завершит расследование.

— Да, но…

— Но что?

— А если в лесу действительно что-то есть? — упрямо спросил Дориан.

— Тень?

Дориан серьезно кивнул.

— Ты когда-нибудь слышал о том, что такое Doppelgänger? — задал вопрос Лазарус.

Мальчик помотал головой. Лазарус испытующе посмотрел на него.

— Доппельгангер — немецкое слово, — пояснил он. — Его употребляют, чтобы дать определение тени человека, которая по разным причинам отделилась от хозяина.[4 - Автор предлагает собственное истолкование понятия. Доппельгангер — двойник человека. Тема двойника была популярна в литературе эпохи романтизма и модернизма, разрабатывалась в психоанализе. Единой концепции о природе и свойствах д. не существует. Например, д. называли воплотившейся душой или отражением астрального тела человека. Согласно одной из гипотез, д. — это существо, способное существовать в различных внешних формах. Оно в состоянии точно скопировать человека и заменить его, лишив воли либо убив оригинал. Не является носителем сознания человека. Другой вариант — двойник воплощает желания или инстинкты, которые были вытеснены человеком как несовместимые с моральными и социальными ценностями, с его «приятными и приличными» представлениями о самом себе. Ряд источников утверждает, что двойник «питается» за счет оригинала, забирая его жизненную силу и как бы занимая его место в мире; настроен враждебно по отношению к прототипу.] Хочешь послушать занятную историю?

— Прошу вас…

Лазарус устроился поудобнее на стуле напротив мальчика и достал длинную сигару. Из кинофильмов Дориан знал, что сигары типа «Торпедо» — толстые в середине и узкие на концах — называются также гаванскими. При курении они распространяли насыщенный резкий аромат и стоили целое состояние. После Греты Гарбо героем утренних сеансов был для него Граучо Маркс.[5 - Маркс, Джулиус Генри (1890–1977) — американский комедийный актер.] Простая публика довольствовалась запахом дыма второсортного табака. Лазарус осмотрел сигару со всех сторон и вернул на место, так и не закурив. Он собирался с мыслями.

— Итак, эту историю мне однажды рассказал коллега. Время действия — 1915 год. Место действия — город Берлин…

«Из всех часовщиков, живших в Берлине, не было человека, относившегося к своей работе более трепетно и столь ревностно стремившегося к совершенству, чем Герман Блеклин. Правда, навязчивое желание добиться создания самых точных механизмов позволило ему совершить ряд открытий. Например, он вывел теорию о соотношении времени со скоростью перемещения света во Вселенной. Окруженный часами, Блеклин жил в квартирке, располагавшейся в задней части его магазина на Генрихштрассе. Он был одиноким человеком, не имевшим ни семьи, ни друзей. Единственным его верным спутником оставался старый кот Салман. Кот часами сидел в мастерской рядом с хозяином, пока тот с утра до вечера занимался любимым ремеслом. С годами увлеченность Блеклина превратилась в одержимость. Неудивительно, что он надолго закрывал магазинчик для покупателей. Он сутками, не отвлекаясь на еду и сон, работал над созданием своей мечты: идеальных часов, универсального механизма для отсчета времени.

В один из неприветливых дней, когда после двухнедельной вьюги Берлин был скован морозом и засыпан снегом, к часовщику явился странный покупатель, элегантный господин по имени Андреас Корелли. Господин Корелли щеголял в роскошном ослепительно белом костюме. Его длинные шелковистые волосы обильно посеребрила седина, а глаза прятались за темными стеклами очков. Блеклин заявил ему, что магазин закрыт для посетителей. Корелли проявил настойчивость, сказав, что проделал очень длинный путь ради встречи с мастером. Гость также сообщил, что осведомлен о технических новшествах, изобретенных Блеклином, и даже подробно о них рассказал, чем чрезвычайно удивил часовщика, убежденного до тех пор, что его достижения оставались неизвестными миру.

Просьба Корелли оказалась не менее странной. Корелли попросил Блеклина изготовить для него часы, но совершенно особые. Стрелки этих часов должны были вести обратный счет времени. Объясняя мотивы столь необычного заказа, Корелли признался, что страдает смертельной болезнью, которая должна свести его в могилу в считанные месяцы. И по этой причине он желал иметь часы, которые отмеривали бы оставшиеся ему минуты и секунды жизни.

Невероятная просьба сопровождалась обещанием более чем щедрого вознаграждения. Сверх того Корелли брался обеспечить финансирование научных изысканий Блеклина до конца дней часовщика. Взамен требовалось только потратить несколько недель на создание оригинального механизма.

Нет нужды говорить, что Блеклин согласился выполнить заказ. Две недели он трудился как каторжный в своей мастерской. Часовщик полностью погрузился в работу. Вскоре Андреас Корелли снова постучал к нему в дверь. Часы были уже готовы. Корелли с улыбкой изучил изделие и, рассыпавшись в похвалах мастерству часовщика, объявил, что считает высокую плату более чем заслуженной. Блеклин, измученный усталостью, признался, что вложил всю душу в свое произведение. Корелли с пониманием кивнул. Потом он завел часы, вручил кошель с золотыми монетами Блекл и ну и распрощался с мастером.

Вне себя от радости, часовщик жадно пересчитывал золотые монеты, как вдруг заметил свое отражение в зеркале. Он показался себе изможденным, постаревшим и подумал, что слишком много работал. Решив, что позволит себе отдохнуть несколько дней, часовщик отправился спать.

На следующий день в окно мастерской светило яркое солнце. Блеклин, все еще чувствуя слабость, начат умываться и снова посмотрел на себя в зеркало. И его пробрала дрожь. Накануне, когда часовщик ложился в постель, его лицо, измученное и усталое, все же было молодым. Вчера Блеклин выглядел, как и полагаюсь, на сорок один год. Утром он увидел перед собой человека под семьдесят. Испуганный, он вышел в парк подышать воздухом. Вернувшись в лавку, он первым делом бросился к зеркалу: ему в глаза смотрел глубокий старик. Охваченный ужасом, мастер выскочил на улицу и столкнулся с соседом, который спросил, не видал ли тот часовщика Блеклина. Герман, ударившись в панику, бросился бежать.

Ночь часовщик провел в вонючем кабаке в компании мошенников и прочей шантрапы. Блеклин был готов на что угодно, только бы не оставаться в одиночестве. Он чувствовал, как с каждой минутой все больше усыхает кожа. Кости, казалось, становились ломкими. Дышать сделалось тяжело.

За полночь к мастеру подошел незнакомец и попросил разрешения подсесть к нему. Это был молодой человек лет двадцати приятной наружности. Часовщик не узнал его, но глаза юноши скрывались за знакомыми черными очками. У Блеклина оборвалось сердце. Корелли…

Андреас Корелли сел напротив мастера за столик и достал часы, собранные Блеклином несколько дней назад. Часовщик, которым владело отчаяние, пожаловался на странный недуг, который внезапно его поразил. Мастер хотел узнать, почему он стареет с каждой секундой. Корелли показал ему часы. Стрелки медленно вращались вспять. Корелли напомнил Блеклину давешние слова о том, что в часы он вложил всю душу. Именно поэтому с каждой истекшей минутой дряхлели его тело и душа.

Блеклин, обезумев от страха, взмолился о помощи. Он сказал, что пожертвует чем угодно, только бы вновь обрести молодость и душу. Корелли улыбнулся и спросил, хорошо ли тот подумал. Часовщик подтвердил, что готов отдать все.

Корелли сказал, что может вернуть часы, а с ними и душу часовщика, в обмен на малость, вещь для Блеклина совершенно бесполезную — его тень. Мастер растерялся. Неужели цена, которую он должен заплатить, — тень, и ничего больше? Корелли подтвердил это, и Блеклин тотчас согласился на сделку.

Странный заказчик достал хрустальный флакон и, открыв пробку, поставил его на стол. Блеклин с изумлением наблюдал, как его тень обернулась газовым смерчем и в один миг исчезла во флаконе. Корелли закупорил бутылку и, распрощавшись с Блеклином, растворился в ночной темноте. Не успела захлопнуться за Корелли дверь кабака, как стрелки часов, которые остались в руках у мастера, завертелись в обратном — правильном — направлении.

Когда на рассвете Блеклин вернулся домой, его лицо вновь помолодело. Часовщик вздохнул с облегчением. Но его поджидал другой сюрприз. Пропал Салман, любимый кот. Блеклин искал любимца по всему дому, а обнаружив наконец, похолодел от ужаса. Бедное животное висело на шнуре от лампы в мастерской. Рабочий стол часовщика был разгромлен, а инструменты разбросаны по комнате. Создавалось впечатление, будто по жилищу Блеклина пронесся ураган. Все было испорчено и поломано. Но и этого оказалось мало: стены обезображивали темные кляксы и разводы. Кто-то криво исписал поверхности словом, лишенным смысла: „НИЛКЕЛБ“.

Часовщик уставился на мерзкую надпись, но прошло несколько минут прежде, чем он сумел его расшифровать. Нилкелб. Блеклин. Его собственное имя, написанное наоборот. За спиной часовщика послышался шепот. Обернувшись, Блеклин оказался лицом к лицу со своим отражением, только темным — демоническим призраком, являвшимся его точной копией.

И тогда часовщик понял: на него смотрела тень. Его собственная тень, настроенная воинственно. Блеклин попробовал ее поймать, но тень захохотала как гиена и распласталась по стене. Потом потрясенный часовщик бессильно наблюдал, как тень схватила длинный нож и удрала за дверь, слившись с сумраком.

Первое убийство на Генрихштрассе произошло в первую же ночь. Случайные очевидцы засвидетельствовали, что часовщик Блеклин хладнокровно зарезал солдата, под утро проходившего по переулку. Полиция схватила часовщика и подвергла его длительному допросу. На следующую ночь, когда Блеклин сидел под стражей в камере, было совершено еще два убийства. Среди жителей стали распространяться слухи о таинственном преступнике, появившемся в Берлине, который выходит на охоту под покровом ночи в Берлине. Блеклин пытался объяснить властям, что происходит, но его не стали слушать. Газеты наперебой обсуждали невероятные версии, согласно которым убийце удавалось каждый вечер ускользать из строго охраняемой тюрьмы, чтобы творить свое черное дело. Более жестоких преступлений Берлин не помнил.

Тень наводила ужас на город ровно двадцать пять дней. Конец странной истории был столь же неожиданным и необъяснимым, как и ее начало. Глубокой ночью 12 января 1916 года тень Германа Блеклина просочилась в мрачную камеру тайной полиции. Часовой, стоявший на посту у дверей темницы, поклялся, что видел своими глазами, как Блеклин боролся с тенью и в разгар стычки часовщик ударил тень ножом. На рассвете караульный, только заступивший на дежурство, обнаружил Блеклина в камере мертвым с ножевым ранением в сердце.

Через несколько дней посторонний человек по имени Андреас Корелли предложил оплатить расходы по погребению Блеклина в общей могиле городского кладбища Берлина. На похоронах присутствовали только могильщик и неизвестный в черных очках.

Дело об убийствах на Германштрассе осталось нераскрытым и пылится в полицейских архивах города Берлина…»

— Ух ты, — прошептал Дориан, когда Лазарус закончил рассказ. — И это произошло на самом деле?

Кукольник усмехнулся:

— Нет. Но я знал, что история тебе понравится.

Дориан уткнулся в свою кружку. Мальчик сообразил, что Лазарус сочинил сказку просто для того, чтобы он перестал бояться механического ангела. Хороший фокус, однако всего лишь фокус. Лазарус легонько хлопнул его по плечу.

— По-моему, уже поздновато играть в детективов, — заметил он. — Давай я провожу тебя домой.

— Обещаете, что ничего не расскажете маме? — умоляюще сказал Дориан.

— Только если ты пообещаешь, что больше не будешь бродить по ночам в лесу. Пока не выяснится, что случилось с Ханной…

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Договорились, — согласился мальчик.

Лазарус пожал ему руку, как настоящий партнер. А затем с загадочной улыбкой на устах кукольник шагнул к шкафчику и, достав с полки деревянную шкатулку, протянул ее Дориану.

— Что это? — с любопытством спросил ребенок.

— Секрет. Открой.

Дориан открыл шкатулку. Луч фонаря осветил серебряную фигурку размером с ладонь. Дориан, открыв рот, посмотрел на Лазаруса. Кукольник улыбнулся.

— Давай, я тебе покажу, как игрушка работает.

Лазарус взял фигурку и поставил ее на стол. От легкого нажатия пальцами фигурка расправила крылья, и стало понятно, кого она изображает. Ангела. Точно такого же, как Дориан видел на рабочем столе, только меньшего размера.

— Ну что, в таком масштабе он тебя не пугает?

Дориан радостно помотал головой.

— Значит, он будет твоим ангелом-хранителем. Защитит тебя от теней…

Лазарус проводил Дориана через лес к Дому-на-Мысе. По дороге он объяснял некоторые секреты и технические тонкости создания автоматических механизмов. Их сложность и хитроумие наводили на мысли о магии. Казалось, Лазарус знал обо всем на свете и мог ответить на самый изощренный и каверзный вопрос. Захватить его врасплох не представлялось возможным. Когда они вышли из леса, Дориан был совершенно очарован новым другом и гордился им.

— Не забудешь наш уговор? — тихо спросил Лазарус. — Больше никаких ночных вылазок.

Дориан покачал головой и побежал к дому. Кукольник остался ждать и не уходил до тех пор, пока Дориан не добрался до своей комнаты и не помахал рукой из окна. Лазарус помахал ему в ответ и вернулся под сумеречную сень леса.

Дориан лежал в постели и улыбался. Все его тревоги и печали будто испарились. С глубоким чувством облегчения мальчик открыл шкатулку и вытащил механического ангела, подарок Лазаруса. Игрушка была совершенной и божественно красивой. Сложность механизма несла печать тайного, пленительного знания. Дориан поставил фигурку на пол, у подножия кровати, и погасил свет. Лазарус был гением. Вот точное слово. Дориан слышал его сотни раз и всегда поражался, как мало оно подходило к тем, кого считали достойным этого имени. Наконец он встретил настоящего гения. И он к тому же был Дориану другом.

Возбуждение сменилось непреодолимой сонливостью. Дориан сдался на милость усталости, позволив воображению унести себя в страну приключений. Там он, наследник знания Лазаруса, изобрел машину, которая улавливала тени и освобождала мир от зловещего преступного синдиката.

Дориан уже крепко спал, когда фигурка на полу начала вдруг медленно расправлять крылья. Серебряный ангел наклонил голову и поднял длань. Его черные глаза — две обсидиановые капли — засверкали в темноте.




8. Инкогнито


Три дня Ирен не получала никаких вестей от Исмаэля. В городе юноша не показывался, и его яхта не возвращалась в порт. Грозовой фронт протянулся вдоль берегов Нормандии, раскинув над лагуной пепельно-серый шатер. Такая погода обещала продержаться не меньше недели.

Улицы города были все еще погружены в летаргию, когда утром Ханна отправилась в свой последний путь под мелким моросящим дождем. Маленькое кладбище располагалось на холме, который возвышался на северо-востоке Голубой лагуны. Кортеж достиг ворот кладбищенской ограды. По желанию родных на церемонию погребения остались только самые близкие покойнице люди. Остальные провожающие молча разошлись под дождем по домам, со скорбью вспоминая девочку.

Лазарус вызвался подвезти Симону с детьми к Дому-на-Мысе, в то время как собравшиеся рассеивались, как облачка тумана на рассвете. Именно тогда Ирен заметила одинокий силуэт Исмаэля на вершине скалы, которая венчала крутой обрыв, окаймлявший кладбище. Юноша полностью погрузился в созерцание свинцовых волн. Симоне хватило одного взгляда на дочь, чтобы понять, о чем та подумала. Мать кивнула, разрешая Ирен уйти. Вскоре автомобиль Лазаруса тронулся от часовни Сен-Ролан и выехал на дорогу, а Ирен стала подниматься по тропинке, которая вела к обрыву.

От горизонта доносилось эхо грозы, гремевшей вдали над морем. Зарницы пронизывали плотные тучи, заливая их красно-желтым светом и делая похожими на цистерны раскаленного металла. Девочка подошла к Исмаэлю. Он сидел на скале, устремив взор на океан, туда, где тонули в тумане островной маяк и оконечность мыса.




На обратном пути в город Исмаэль с неожиданной откровенностью рассказал Ирен, как провел последние три дня. Он начал с той минуты, как узнал о несчастье.

Он отплыл на «Кеанеос» к острову с маяком, пытаясь убежать от чувств, от которых не бывает спасения. За ночь, к рассвету, мысли его прояснились, и он увидел забрезживший в конце туннеля свет. Исмаэль понял, что должен найти виновника трагедии и заставить его заплатить за преступление. Жажда мести оказалась единственным средством, способным притупить боль.

Заявления жандармерии Исмаэля совершенно не устраивали. А повышенная секретность, с какой местные власти вели расследование, тем более вызывала подозрения. В один прекрасный миг, на заре следующего дня, Исмаэль принял решение начать собственное следствие. И добиться результата любой ценой. Пренебрегая правилами и законами. В ту же ночь Исмаэль пробрался в импровизированную криминалистическую лабораторию доктора Жиро. Вооружившись дерзостью и клещами, он сломал замок и преодолел все прочие преграды на своем пути.

Ирен слушала с изумлением, граничившим с недоверием, как Исмаэль проник в помещение морга и, дождавшись ухода доктора Жиро, в рассеянном полумраке и в парах формалина разыскал в архиве папку с материалами, касавшимися Ханны.

Откуда взялось мужество, чтобы осуществить подобный трюк, осталось неизвестным. Поскольку пара трупов, закрытых простыней, которые находились в морге, присутствия духа ему явно не прибавили. Тела принадлежали двум водолазам, накануне вечером имевшим несчастье попасть в сильное подводное течение в проливе Ла-Рошель, когда они пытались поднять груз с яхты, севшей на рифы.

Ирен, бледная, словно восковая кукла, выслушала от начала и до конца жутковатый рассказ о приключениях в морге, включая подробности столкновения Исмаэля с одним из операционных столов. Как только повествование географически переместилось на улицу, девочка вздохнула с облегчением. Исмаэль унес папку на яхту и в течение двух часов пытался продраться сквозь чащу многословия и медицинского жаргона доктора Жиро.

Ирен проглотила комок в горле.

— Как она умерла? — прошептала она.

Исмаэль пристально поглядел на подругу. Его глаза странно блестели.

— Неизвестно. Зато известно отчего. Согласно отчету, официальное заключение называет причиной смерти остановку сердца, — пояснил юноша. — Но в своем окончательном диагнозе Жиро отметил, что, с его точки зрения, Ханна увидела в лесу нечто такое, что вызвало у нее приступ паники.

Паника. Слово эхом отозвалось в сознании Ирен. Ханна умерла от страха, и то, что повергло подругу в такой ужас, все еще находилось в лесу.

— Было ведь воскресенье, да? — промолвила Ирен. — Что-то, наверное, случилось в тот день…

Исмаэль медленно кивнул. Юноша без сомнения уже подумал об этом.

— Или накануне ночью, — добавил Исмаэль.

Ирен посмотрела на него удивленно.

— Ханна провела ту ночь в Кравенморе. А на следующий день ее уже никто не видел. До тех пор, пока тело не нашли в лесу, — сказал юноша.

— Что ты хочешь сказать?

— Я ходил в лес. Там полно следов. Сломанные ветви. Была борьба. Кто-то гнался за Ханной от самого дома.

— Из Кравенмора?

Исмаэль снова кивнул.

— Нам нужно выяснить, что произошло в день накануне ее исчезновения. Может, мы найдем объяснение, кто или что преследовало ее по лесу.

— И как мы можем это сделать? Я имею в виду, что полиция… — начала Ирен.

— Мне приходит в голову только один способ.

— Кравенмор, — пробормотала девочка.

— Точно. Сегодня ночью…




Закат пробил медные бреши в сплошной завесе туч, надвигавшихся с горизонта. По мере того как над лагуной сгущались тени, на вечернем небе отчетливее проступало светлое окошко, сквозь которое виднелся почти идеально ровный лучезарный круг — гало вокруг прибывающей луны. Серебристое лунное сияние выткало ковер отражений в комнате Ирен. Девочка на миг отвлеклась от дневника Альмы Мальтис и поглядела на бледную сферу, улыбавшуюся ей с высоты небосвода. Через двадцать четыре часа луна примет форму правильного диска. Наступит третье полнолуние лета. Карнавальная ночь в Голубой лагуне.

Правда, в ту минуту контуры луны имели для Ирен совсем другое значение. Вскоре ей предстояло отправиться на тайное свидание с Исмаэлем, назначенное на опушке леса. Идея плутать в темноте и забираться в неведомые дебри Кравенмора казалась ей теперь не очень разумной. А точнее, глупостью и безрассудством. С другой стороны, она знала, что не может подвести Исмаэля в такой ответственный момент. Именно это она почувствовала днем, когда юноша объявил, что намерен пойти в особняк Лазаруса Жана и попытаться выяснить обстоятельства смерти Ханны. Будучи не в состоянии привести в порядок разбредавшиеся мысли, девочка уткнулась в дневник Альмы Мальтис и нашла утешение на его страницах.






… Целых три дня я ничего не слышала о нем. Среди ночи он неожиданно ушел, убежденный, что должен держаться подальше от меня. Тогда Тень последует за ним. Он не пожелал сказать, куда направляется, но я подозреваю, что он нашел прибежище на островке с маяком. Он всегда скрывался в этом уединенном месте, когда искал покоя. Мне кажется, что на сей раз он вернулся туда, как испуганный ребенок, который забивается в угол, чтобы справиться со своим кошмаром. Его отсутствие, однако, заставило меня усомниться во всем, во что я до сих пор верила. В течение последних трех дней Тень не появлялась. Я просидела трое суток взаперти в спальне, окружив себя лампами, свечами и масляными светильниками. Они изгоняли тень из каждой щелочки в комнате. Я почти не спала.

Сейчас стоит глубокая ночь, я пишу в дневнике и могу видеть из своего окна островок с маяком, окруженный туманом. Среди скал мерцает огонек. Я знаю, что он там, один, в заключении, на которое сам себя обрек. Я не могу больше ни минуты оставаться тут одна. Если нам предстоит встретиться лицом к лицу с кошмаром, я предпочла бы, чтобы мы сделали это вдвоем. И если нам суждено погибнуть в схватке, я хочу, чтобы мы умерли вместе.

Для меня уже не имеет значения, проживу я днем больше или меньше в подобном безумии. Не сомневаюсь, что Тень не даст нам передышки. Второй такой недели, как была нынешняя, я не вынесу. Совесть моя чиста, и душа пребывает в согласии с собой. Страх первых дней ныне обернулся усталостью и отчаянием.

Завтра начнется карнавал, и пока горожане будут танцевать на главной площади, я возьму в порту лодку и поплыву к нему. Последствия меня не волнуют. Я готова к худшему. Я хочу только быть рядом с ним и до последней минуты служить ему опорой.

В сердце моем все еще теплится слабая надежда, что у нас есть крошечный шанс вернуться к нормальной жизни, счастливой, спокойной. Большего мне не нужно…





В окно стукнул мелкий камешек, оторвав Ирен от чтения. Девочка закрыла дневник и выглянула на улицу. Исмаэль ждал ее на краю леса. Пока Ирен надевала теплую вязаную кофту, луна медленно скрылась за облаками.




С верхней ступени лестницы Ирен настороженно наблюдала за матерью. Симона задремала в своим любимом кресле, которое стояло у окна, обращенного к морю. Раскрытая книга покоилась у нее на коленях, и очки съехали с переносицы, как санки с горки. В углу стоял радиоприемник в деревянном корпусе, украшенном резным затейливым орнаментом в стиле art nouveau.[6 - Ар нуво, букв. «новое искусство» (фр.), или модерн, — художественное направление в искусстве второй половины XIX — начала XX в. Одной из особенностей стиля являлась замена прямых форм плавными изогнутыми линиями, часто использовались растительные орнаменты.] Радио как раз заиграло зловещие аккорды заставки детективного сериала. Ирен воспользовалась моментом и под шумок прокралась на цыпочках мимо Симоны на кухню, дверь которой выходила на задний двор Дома-на-Мысе. Операция заняла у нее не больше пятнадцати секунд.

Исмаэль встречал подругу за домом, экипированный широкой кожаной курткой, рабочими штанами и парой сапог, выглядевшими так, словно они прошагали до Константинополя и обратно не меньше полудюжины раз. Ночной бриз натянул с моря холодного тумана и гнал над лесом вереницу рваных облаков.

Ирен застегнула кофту на все пуговицы и молча кивнула в ответ на невысказанный вопрос Исмаэля. Не тратя время на разговоры, ребята пошли по тропинке, прорезавшей чащу. Темень леса полнилась звуками, доносившимися неведомо откуда. Шуршание листьев, трепетавших на ветру, заглушало рокот моря, разбивавшего свои волны о скалы. Ирен шла по пятам за Исмаэлем сквозь заросли кустарника. Время от времени лик луны проглядывал сквозь мглистые тучи, которые громоздились над лагуной, заливая сумеречный лес потусторонним мерцанием. На полпути Ирен схватила Исмаэля за руку и не отпускала ее, пока перед ребятами не вырос силуэт Кравенмора.

По сигналу юноши они остановились, схоронившись за стволом высохшего дерева, разбитым молнией. На миг луна пробилась сквозь бархатистую завесу туч, и фасад Кравенмора окатило волной света, прорисовывая каждый выступ и рельеф. Возникла сюрреалистическая картина: зачарованный замок, затерянный в чаще проклятого леса. Мимолетное видение угасло, утонув в озере темноты. В нижней части дома высветился золотистый прямоугольник. В проеме портала показался силуэт Лазаруса Жана. Кукольник закрыл за спиной дверь, неторопливо спустился по лестнице и направился к тропе, огибавшей рощу.

— Это Лазарус. Он гуляет каждый вечер в лесу, — пробормотала Ирен.

Исмаэль безмолвно кивнул и удержал подругу на месте. Он внимательно следил за кукольником, который шел к опушке леса, приближаясь к ним. Ирен вопросительно посмотрела на Исмаэля. Юноша испустил вздох и стал нервно озираться по сторонам. Стали слышны шаги Лазаруса. Исмаэль схватил Ирен за плечо и втолкнул в полый ствол мертвого дерева.

— Сюда. Быстро! — прошептал он.

В дупле стоял густой запах сырости и гнили. Тусклый свет проникал извне сквозь трещины и отверстия в трухлявой коре, создавая призрачную лестницу со ступенями из бледных лучей, которая поднималась к вершине по стенкам полой сердцевины. У Ирен свело живот. Метрах в двух над головой она разглядела цепочку крошечных горящих точек. Глаза. Крик рвался из горла, но Исмаэль предупредил его, молниеносно зажав ей ладонью рот. Вопль замер у нее в груди.

— Ради Бога, это всего лишь летучие мыши! Стой тихо! — шепнул он ей на ухо. Лазарус как раз обходил сухое дерево, собираясь углубиться в лес.

Исмаэль благоразумно прикрывал рот Ирен рукой, пока звук шагов владельца Кравенмора не затих в отдалении. Трепетали невидимые в темноте крылья летучих мышей. Ирен ощущала кожей движение воздуха и смрадный дух этих тварей.

— Не думал, что ты испугаешься летучих мышей, — сказал Исмаэль. — Идем.

Ребята пересекли сад Кравенмора и обогнули дом, зайдя с тыла. Следуя за Исмаэлем, Ирен на каждом шагу твердила себе, что в доме никого нет и ощущение, будто кто-то наблюдает за ней, всего лишь игра воображения.

Они достигли крыла, примыкавшего к старой игрушечной фабрике Лазаруса, и остановились у двери в пристройку, которая являлась, по-видимому, мастерской или крытым переходом. Исмаэль достал складной нож и открыл лезвие. Сталь блеснула во мраке. Юноша вставил кончик ножа в замок и осторожно прощупал внутренний механизм затвора.

— Отойди в сторону. Мне нужно больше света.

Отступив на несколько шагов, Ирен вгляделась в темноту, царившую в здании фабрики. Оно годами пребывало в запустении, стекла словно затянуло мутью, так что было невозможно догадаться, что находится за стеной.

— Давай-давай, — пробормотал Исмаэль себе под нос, продолжая возиться с замком.

Ирен наблюдала за его действиями, пытаясь заглушить внутренний голос, шептавший, что незаконно вламываться на чужую территорию, а их поход был не самой удачной затеей. Наконец механизм замка подался с едва слышным щелчком. Лицо Исмаэля просияло. Дверь отворилась на пару сантиметров.

— Только и всего, — сказал юноша, спокойно открывая дверь.

— Быстрее, — поторопила Ирен. — Лазарус скоро вернется.

Исмаэль вошел первым. Ирен глубоко вздохнула и поспешила за ним. Помещение заволакивала густая дымка пыли, попадая в пятно сизого сумеречного света, клубившегося, словно облако пара. Атмосферу пропитал запах химикатов. Исмаэль закрыл за собой дверь, и ребята очутились в стране размытых теней. Останки игрушечной фабрики Лазаруса Жана покоились в темноте, погруженные в вечный сон.

— Ничего не видно, — пожаловалась Ирен, подавляя желание бежать оттуда со всех ног.

— Нужно подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Это вопрос нескольких секунд, — не очень уверенно сказал Исмаэль.

Обещанные секунды прошли, и ничего не изменилось. Мрак, наполнявший фабричный зал, не рассеялся. Ирен пыталась сориентироваться и понять, куда идти, как вдруг взгляд ее задержался на фигуре человека, вытянувшейся в полный рост и застывшей на месте неподалеку от них.

Ирен скрутило от страха.

— Исмаэль, тут еще кто-то есть… — воскликнула она, хватая юношу за руку.

Исмаэль вперил взгляд в темноту, и у него перехватило горло. Какая-то фигура парила в воздухе, раскинув руки и медленно покачиваясь, как маятник. Длинные волосы разметались по ее плечам. Дрожащими пальцами юноша нащупал карман куртки и вытащил коробок спичек. Фигура замерла, словно живая статуя, готовая броситься на непрошеных гостей, едва загорится огонь.

Исмаэль зажег спичку, и вспышка пламени на миг ослепила ребят. Ирен с силой цеплялась за друга.

Спустя миг от зрелища, представшего их взорам, девочка похолодела и мышцы враз ослабели. В дрожащем свете горящей спички она увидела тело Симоны, своей матери. Оно висело под потолком с широко разведенными руками.

— Господи…

Тело плавно повернулось вокруг своей оси, показавшись ребятам другим профилем. В тусклом свете металлически заблестели шестеренки и провода. Лицо было разделено на две половины, и только одна из них имела законченный вид.

— Это машина, всего лишь машина, — сказал Исмаэль, пытаясь успокоить подругу.

Ирен изучала жуткую копию матери. Куклу наделили чертами Симоны, таким же цветом глаз и волос. Была дотошно воспроизведена каждая морщинка и пятнышко на коже. И получилась застывшая маска, лишенная выражения, от взгляда на которую пробирала дрожь.

— Что тут происходит? — с ужасом спросила Ирен.

Исмаэль указал на дверь в дальнем конце мастерской, которая, как он думал, вела в дом.

— Туда, — велел юноша, уводя Ирен из комнаты, подальше от зловещей фигуры, висевшей в пространстве.

Девочка послушно пошла за ним, испуганная и оглушенная. Она все еще находилась под впечатлением от увиденного.

Через секунду пламя спички, которую держал Исмаэль, погасло, и вокруг них снова сомкнулась темнота.

Едва ребята добрались до двери в основное здание, как ковер теней, расстелившийся на полу в мастерской, развернулся у них за спиной, как цветок, и обрел объем, скользнув по стене. Тень прокралась к рабочим столам и сгустком сумрака легла на белую ткань, закрывавшую фигуру механического ангела, которого Лазарус показывал Дориану накануне ночью. Постепенно Тень просочилась под край простыни, и ее масса, будто состоявшая из плотного густого тумана, проникла сквозь швы и сочленения в металлическое тело.

Силуэт Тени полностью исчез в недрах колосса из металла. Морозное облачко окутало механическую фигуру, словно опутав ее ледяной паутиной. Глаза ангела плавно раскрылись под покрывалом, двумя пылающими рубинами прожигая темноту.

Титан медленно поднялся, расправил крылья, размеренно поставил ноги на пол. Когти при каждом шаге царапали деревянную поверхность, оставляя глубокие борозды. В волну голубоватого света, разлитого в воздухе, попала тонкая спираль дымка, который курился над погасшей спичкой, выброшенной Исмаэлем. Ангел прошел сквозь нее и потерялся в темноте, следуя за Ирен с Исмаэлем.




9. Ночные метаморфозы


Далекие отголоски негромкого, но настойчивого стука вырвали Симону из мира акварельных мерцающих полутонов и лун, сливавшихся в блестящие серебряные монеты. Стук повторился, однако Симона уже окончательно проснулась и поняла, что сон сморил ее, возобладав над желанием почитать на ночь. Складывая очки, она вновь услышала разбудивший ее звук и сообразила, что он означал. Кто-то деликатно постукивал костяшками пальцев в окно, выходившее на веранду. Симона поднялась и увидела за стеклом улыбавшегося Лазаруса. Со смущением она почувствовала, как вспыхнули щеки. Открывая дверь, женщина взглянула на себя в зеркало, висевшее в прихожей. Кошмар.

— Добрый вечер. Мадам Совель. Возможно, я не вовремя… — начал Лазарус.

— Ни в коем случае. Я… Представляете, я читала и вдруг заснула.

— Следовательно, вам нужно взять другую книгу, — заметил Лазарус.

— Полагаю, вы правы. Но проходите, прошу вас.

— Мне не хотелось бы причинять вам беспокойство.

— Не говорите глупостей. Проходите, пожалуйста.

Лазарус вежливо поклонился и вошел в дом. Его взгляд скользнул вокруг, оценивая обстановку.

— Дом-на-Мысе никогда не был таким уютным, — промолвил он. — Ему повезло.

— Это все заслуга Ирен. Она у нас в семье главный декоратор. Чай? Кофе?

— Чай — великолепно, но…

— Ни слова больше. Я тоже с удовольствием выпью чашечку.

На секунду их взгляды встретились. Лазарус тепло ей улыбнулся. Симона, внезапно смутившись, сосредоточилась на приготовлении двух чашек чая.

— Наверное, вы недоумеваете, какова цель моего визита, — заговорил кукольник.

«Вот уж действительно», — подумала Симона.

— Дело в том, что каждый вечер я совершаю небольшую прогулку до утесов. Она помогает мне расслабиться, — продолжал Лазарус.

Между ними повисла короткая пауза, которую нарушало тихое бульканье воды в чайнике.

— Вы слышали о ежегодном карнавале в Голубой лагуне, мадам Совель?

— В августе, в последнее летнее новолуние, — вспомнила Симона.

— Правильно. Я собирался спросить… То есть я хочу, чтобы вы поняли, что в моем предложении нет ничего двусмысленного, напротив, я не решаюсь его произнести, даже не знаю, как начать…

Лазарус запинался, напоминая разволновавшегося школьника. Симона безмятежно улыбалась.

— Я собирался спросить, не согласитесь ли вы стать моей спутницей в этом году.

Симона поперхнулась. Улыбка Лазаруса медленно увяла.

— Простите. Я не должен был спрашивать. Примите мои извинения…

— С сахаром или без? — мягко прервала его Симона.

— Что?

— Чай. С сахаром или без?

— Две ложечки.

Симона кивнула и неторопливо размешала в чашке две ложки сахара. Приготовив чай, она с улыбкой протянула чашку Лазарусу.

— Если я вас обидел…

— Нет, не обидели. Я просто не привыкла к таким приглашениям. Но я с удовольствием пойду с вами на праздник, — ответила женщина, сама обескураженная собственным решением.

Лицо Лазаруса осветилось радостной улыбкой. На миг Симона почувствовала себя на тридцать лет моложе. И чувство это было двойственным: с одной стороны, восхитительным, а с другой — смешным. Оно опасно кружило голову и было сильнее, чем привычка к скромности, сомнения или угрызения совести. Она давно забыла, как приятно осознавать, что ты нравишься кому-то.

Через десять минут разговор продолжился на веранде Дома-на-Мысе. Морской бриз раскачивал масляные фонари на стене. Лазарус, усевшись на деревянную балюстраду, смотрел на колыхавшиеся кроны деревьев в лесу и море, шелестевшее темными волнами.

Симона наблюдала за выражением лица кукольника.

— Меня радует, что вам понравилось жить в этом доме, — сказал Лазарус. — А дети привыкают потихоньку к Голубой лагуне?

— Не могу пожаловаться. Напротив. Более того, Ирен, кажется, уже встречается с местным мальчиком. Неким Исмаэлем. Вы его знаете?

— Исмаэль… Хороший парень, насколько мне известно, — отрешенно ответил Лазарус.

— Надеюсь. Однако я до сих пор жду, когда он соизволит со мной познакомиться.

— Мальчишки все такие. Поставьте себя на его место… — примирительно сказал Лазарус.

— Наверное, я веду себя как все матери. Смешно так опекать пятнадцатилетнюю девочку.

— Это вполне естественно.

— Не уверена, что она считает так же.

Лазарус усмехнулся, но ничего не сказал.

— Что вы о нем знаете? — спросила Симона.

— Об Исмаэле? Ну, в сущности… немного… — начат Лазарус. — Мне известно, что он хороший моряк. И я знаю, что его считают замкнутым юношей, не склонным заводить друзей. Дело в том, что я тоже мало выхожу в люди… Но думаю, что вам не стоит волноваться.




Голоса навязчиво проникали в окно как вьющийся и въедливый дымок непогашенного окурка. Не слышать их было невозможно. Шум моря почти не заглушал разговор Лазаруса с матерью внизу, на веранде, хотя на мгновение Дориан пожалел, что это не так. Он предпочел бы, чтобы их слова вообще не достигали его ушей. Что-то настораживало в каждой фразе, в каждой интонации. Нечто трудно уловимое, тайный подтекст, сопровождавший все сказанное.

Возможно, проблема заключалась в том, что Дориан стал свидетелем, как мать безмятежно беседует с мужчиной, не являвшимся его отцом. Хотя посторонним мужчиной и оказался Лазарус, тот, кого Дориан считал другом. А может, дело было в том, что диалог их имел особый оттенок взаимной симпатии и приязни. А может, честно сказал себе Дориан, виной всему — ревность и глупая уверенность, будто мать не должна беседовать с глазу на глаз с посторонними мужчинами. Что являлось чистым эгоизмом. Эгоизмом и несправедливостью. В конце концов, Симона была не только их матерью, но женщиной из плоти и крови. Она нуждалась в дружбе и компании других людей, а не только в обществе собственных детей. В любой приличной книге об этом писали прямо. Дориан еще раз рассмотрел теоретический аспект данного тезиса. С точки зрения теории все выглядело правильно. А вот с практикой дело обстояло намного хуже.

Не зажигая свет в своей комнате, Дориан на цыпочках приблизился к окну и украдкой выглянул на веранду. «Эгоист и к тому же шпион», — укоризненно шепнул ему внутренний голос. Удобно укрывшись за пологом темноты, Дориан видел тень матери, падавшую на деревянный настил веранды. Лазарус стоял и смотрел на море, черное и таинственное. Дориан сглотнул. Ветер шевельнул занавески, за которыми прятался мальчик, и он инстинктивно отступил назад. Мать произнесла что-то неразборчивое. Дориан, пристыженный, что тайком шпионил, решил, что все-таки дела матери его не касаются.

Мальчик собирался тихонько отойти от окна, когда краем глаза заметил какое-то движение в сумраке. Дориан резко обернулся, почувствовав, как волосы на затылке встали дыбом. Комната была погружена во мрак, лишь слегка разбавленный натеками голубоватого света, который просачивался в щелку между колыхавшимися шторами. Дориан медленно протянул руку, нащупывая на прикроватной тумбочке выключатель лампы. Дерево показалось непривычно холодным. Через пару секунд пальцы коснулись выключателя. Дориан нажал на кнопку. Металлическая спираль в стеклянной колбе лампочки на миг ярко загорелась и угасла с нежным звуком. Мимолетная вспышка ослепила Дориана. А затем темнота сгустилась еще больше, как будто он провалился в глубокий колодец с черной водой.

«Лампочка перегорела, — подумал Дориан. — Обычная вещь. Вольфрам, металл, из которого делают спираль накаливания, имеет ограниченный срок жизни». В школе ему подробно об этом рассказывали.

Успокоительные мысли мигом испарились, когда Дориан снова заметил движение в тени. А точнее, движение Тени.

Мальчика словно обдало холодом, как только он убедился, что в темноте, расстилавшейся перед ним, действительно двигалось нечто имевшее форму. Черный, матовый, непрозрачный, силуэт остановился в середине комнаты. «Она смотрит на меня», — зазвучал голос в мозгу. Тень как будто переместилась во мраке, и Дориан понял, что колыхался вовсе не пол, а тряслись его колени — дрожали от животного ужаса перед потусторонней формой черноты, которая приближалась шаг за шагом.

Дориан отступал, пока слабый свет, проникавший в окно, не окружил его тусклым ореолом. Тень задержалась на пороге сумрака. У мальчика застучали зубы, но он крепко стиснул челюсти и подавил желание зажмуриться. Внезапно в тишине зазвучал чей-то голос. Далеко не сразу Дориан сообразил, что говорил он сам, решительным тоном, без тени страха.

— Вон отсюда, — приказал Дориан теням. — Я сказал, убирайтесь.

Он услышат леденящий кровь звук, который казался эхом далекого смеха, злобного и жестокого. В этот миг черты Тени проступили в темноте, подобно отражению в воде цвета обсидиана. Черные. Демонические.

— Убирайся, — повторял он. Собственные слова доносились до него как сквозь вату.

Форма, состоявшая из черного плотного тумана, развеялась у него на глазах. Облаком плазмы Тень молнией метнулась через комнату к двери. Там она закрутилась в феерическую спираль, которая ввинтилась в замочную скважину. Казалось, это торнадо мглы всосала какая-то невидимая сила.

Лишь тогда вольфрамовая нить в лампочке загорелась вновь, и на сей раз теплый свет залил комнату. Неожиданно вспыхнувшее электричество исторгло у Дориана панический вопль, застрявший где-то в горле. Он обвел глазами углы комнаты, но не заметил никаких следов привидения, почудившегося ему секунду назад.

Дориан глубоко вздохнул и, шагнув к двери, дотронулся до круглой ручки. Металл был холодным как лед. Набравшись смелости, мальчик распахнул дверь и вгляделся в темень коридора. Ничего.

Мягко закрыв дверь комнаты, Дориан вернулся к окну. Внизу, на веранде, Лазарус прощался с его матерью. Перед уходом кукольник наклонился и поцеловал ее в щеку — очень быстро, едва коснувшись кожи. Дориан почувствовал, что желудок у него сжался до размеров горошины. Спустя мгновение мужчина, скрытый тенью, вскинул голову и улыбнулся. Дориан обомлел.

Кукольник неспешно шел к лесу в свете луны. Но как Дориан ни старался, он так и не сумел увидеть, куда падала тень Лазаруса. Вскоре его поглотила тьма.




Миновав длинный коридор, соединявший фабрику игрушек с особняком, Ирен с Исмаэлем вошли в Кравенмор. Под покровом ночи жилище Лазаруса казалось дворцом мрака. Его галереи, населенные сотнями механических созданий, простирались во всех направлениях, устремляясь в темноту. Из большого светового фонаря, венчавшего винтовую лестницу в центре дома, дождем сыпались пурпурные, золотистые и голубые блики, искрившиеся, словно стеклышки, выпавшие из калейдоскопа.

По мнению Ирен, силуэты погруженных в сон роботов и неодушевленные лица на стенах наводили странные чары. Они внушали мысль, будто в них были заключены души десятков прежних обитателей особняка. Исмаэль, человек более приземленный, видел в куклах лишь отражение изощренного и непостижимого ума мастера. И это ни в коей мере не служило утешением. Напротив, чем глубже ребята вторгались в частные владения Лазаруса Жана, тем сильнее ощущалось невидимое присутствие кукольника. В этом барочном сооружении любая, самая незначительная деталь несла на себе печать его личности; начиная с потолка, своды которого по замыслу создателя украшала панорама фресок с изображением сцен из знаменитых сказок, до пола, по которому они ступали. Пол представлял собой бесконечную шахматную доску, которая стелилась под ногами, создавая оптическую иллюзию неизмеримой глубины, и словно затягивала в свою гипнотическую сеть. Путешествие по Кравенмору было сродни погружению в глубокий сон, волшебный и одновременно пугающий.

Исмаэль остановился у подножия винтовой лестницы и внимательно оглядел пролет, терявшийся в вышине. Пока он изучал ступени, Ирен успела заметить, как на циферблате механических часов Лазаруса (всего лишь один экспонат из обширной коллекции), выполненном в виде солнца, открылись глаза и часы им улыбнулись. В тот момент, когда часовая стрелка приняла вертикальное положение, указывая на полночь, сфера повернулась вокруг своей оси, и солнце сменилось луной, испускавшей призрачное сияние. Темные блестящие глаза луны медленно задвигались из стороны в сторону.

— Идем наверх, — прошептал Исмаэль. — Комната Ханны находилась на третьем этаже.

— В доме десятки комнат, Исмаэль. Как мы узнаем, где жила Ханна?

— Ханна мне рассказывала, что ее комната находится в конце коридора и выходит окнами на лагуну.

Ирен не стала спорить, хотя объяснение ее совершенно не удовлетворило. Юноша был подавлен атмосферой дома не меньше, чем Ирен, но не признался бы в этом ни за что на свете. Оба в последний раз посмотрели на часы.

— Уже полночь. Лазарус скоро вернется, — сказала Ирен.

— Вперед.

Лестница возносилась тугой спиралью, как будто бросая вызов закону всемирного тяготения и закладывая все более крутые дуги, подобно мосткам для доступа к куполу большого собора. После головокружительного подъема ребята миновали площадку второго этажа. Исмаэль, крепко взяв за руку Ирен, продолжил восхождение. Изгиб стен становился все более крутым, смыкаясь в тесное кольцо, и вскоре лестничный пролет превратился в подобие узкой шахты, пробитой в камне.

— Еще чуть-чуть, — сказал юноша, правильно истолковав тревожное молчание Ирен.

Прошла целая вечность — на самом деле секунд тридцать, — и ребята наконец получили возможность покинуть колодец, вызывавший чувство клаустрофобии. Они очутились у двери, которая вела на третий этаж Кравенмора. Перед ними простирался главный коридор восточного крыла. Когорта окаменелых фигур подстерегала в темноте.

— Нам лучше было бы разделиться, — заметил Исмаэль.

— Так и знала, что ты это скажешь.

— Зато ты можешь выбрать, в какую сторону предпочитаешь пойти, — предложил Исмаэль, пытаясь шутить.

Ирен посмотрела направо и налево. В восточном конце виднелась живописная группа: три фигуры в капюшонах вокруг огромного котла — ведьмы. Девочка указала в противоположном направлении:

— Туда.

— Это только машины, Ирен, — сказал Исмаэль. — Они не живые. Перед тобой всего лишь куклы.

— Напомни мне об этом утром.

— Ладно, я осмотрю восточную часть. Встречаемся на этом же месте через пятнадцать минут. Если ничего не найдем, значит, не повезло. Мы смоемся, — уступил он. — Обещаю.

Ирен кивнула. Исмаэль протянул ей коробок спичек:

— На всякий случай.

Ирен опустила спички в карман кофты и бросила последний взгляд на Исмаэля. Юноша наклонился и легко поцеловал ее в губы.

— Удачи, — прошептал он.

Не дожидаясь ответа, он двинулся прочь, направляясь в конец коридора, погребенный во мраке. «Удачи», — подумала Ирен.

Эхо шагов друга затихло за спиной. Девочка тяжело вздохнула и зашагала в противоположную сторону по галерее, пересекавшей центральную ось дома. У главной лестницы коридор разветвлялся. Ирен осторожно заглянула в бездну глубиной в три этажа. Из латерны над куполом падал отвесно сноп рассеянного света, образуя радугу, теснившую сумрак.

Далее галерея расходилась двумя коридорами на юг и на запад. Окнами на лагуну было обращено только западное крыло. Ирен без колебаний ступила в длинный туннель, оставив позади умиротворяющий свет, лившийся из латерны. Вдруг девочка обратила внимание, что коридор перегораживает легкая занавеска из полупрозрачной кисеи. Пространство за ней разительно отличалось по виду от остальной части галереи. Нигде не маячили, притаившись в темноте, силуэты кукол. На венце, державшем занавесь, была вышита буква «А».

Ирен развела руками воздушный занавес и пересекла условную границу, разделявшую на две части западное крыло. В лицо пахнуло холодом, и девочка только теперь заметила, что стены сплошь покрывал сложный орнамент рельефов, вырезанных на дубовых панелях. В той части коридора виднелись лишь три двери — две из них располагались по бокам, справа и слева, а третья, самая внушительная, находилась в торце, отмеченная тем же инициалом, что венец над занавесом.

Ирен медленно пошла к дальней двери. Рельефы на стенах представляли непонятные сцены с участием необыкновенных существ. Каждая из них тем не менее сопрягалась с остальными, вписываясь в иероглифическое полотно, смысл которого полностью ускользал от девочки. К тому моменту, когда Ирен приблизилась к двери в торце, она уже догадывалась, что Ханна вряд ли могла занимать комнату в западном крыле дома. Но чары этого заколдованного места заставляли забыть о страхе, который вселяла зловещая атмосфера тайного капища, витавшая вокруг. Воздух был пропитан незримым присутствием враждебной потусторонней силы. И это присутствие ощущалось почти осязаемо.

С неистово бьющимся сердцем Ирен коснулась дрожащими пальцами дверной ручки. Ее как будто что-то удерживало. Возможно, предчувствие. У девочки еще оставался шанс повернуть назад, встретиться вновь с Исмаэлем и улизнуть из дома прежде, чем Лазарус заметит незваных гостей. Круглая ручка медленно повернулась, выскальзывая из ладони. Ирен зажмурилась. Ей совершенно незачем было входить в комнату. Все, что от нее требовалось, — вернуться обратно. Ей не следовало поддаваться соблазну миража, волшебной грезы, шепотом убеждавшей, что нужно непременно отворить дверь и переступить порог. Девочка открыла глаза.

Коридор, тонувший в потемках, предлагал путь к отступлению. Ирен вздохнула и мгновение зачарованно наблюдала за игрой теней на кисейном занавесе. Именно тогда за пологом вдруг возник темный силуэт, который замер, не переступая заветной черты.

— Исмаэль? — робко позвала Ирен.

Темная фигура постояла на месте несколько секунд, а затем, не издав ни звука, вновь отступила в темноту.

— Исмаэль, это ты? — повторила Ирен.

Панический ужас жгучим ядом разлился по венам, заполонив каждую клеточку тела. Не сводя глаз с того места, где только что находилась темная фигура, Ирен толкнула дверь и, очутившись в комнате, закрыла ее за собой. На миг девочку ослепил сапфировый свет, струившийся сквозь большие высокие окна. Немного привыкнув к рассеянному свечению, наполнявшему чертог, Ирен догадалась зажечь дрожащими руками спичку из коробка, которым ее снабдил Исмаэль. Медный огонек пламени осветил роскошный дворцовый зал, поражавший пышной отделкой и богатым убранством, казалось, сошедший со страниц сказки.

Потолок, украшенный причудливыми узорами лепнины, венчался витиеватой розеткой в стиле барокко. В конце залы великолепный балдахин с длинными, расшитыми золотом занавесями скрывал ложе. В середине комнаты на мраморном столе была разложена шахматная доска с фигурами, сделанными из хрусталя. У противоположной стены Ирен обнаружила еще один источник света, вносивший свою лепту в создание радужной атмосферы: в разверстой пасти камина жарко горели толстые поленья. Над камином висел большой портрет. На картине представала женщина неземной красоты с белой кожей, ангельскими чертами лица и глазами задумчивыми и печальными. Дама на портрете была облачена в длинный белый наряд, а за нею, на дальнем плане, возвышалась башня маяка на крошечном островке в лагуне.

Ирен медленно приблизилась к портрету, высоко подняв горящую спичку, и смотрела на него, пока пламя не опалило пальцы. Лизнув обожженное место, девочка заметила на письменном столе подсвечник. Истратив вторую спичку, она зажгла свечу, хотя и не испытывала в этом острой необходимости. Вновь вспыхнуло пламя, распространяя вокруг золотистый ореол света. В освещенный круг попала раскрытая на середине книга, которая лежала на столе.

Ирен тотчас узнала хорошо знакомый почерк на пожелтевшей запыленной бумаге. Слой пыли был настолько толстым, что буквы сквозь него практически не читались. Девочка легонько дунула: облако мельчайших мерцающих частиц взмыло в воздух и запорошило стол. Ирен взяла книгу в руки и стала перелистывать страницы в поисках титульного листа. Приблизив томик к свету, она скользнула глазами по надписи, напечатанной серебряными буквами. Постепенно, по мере того как до Ирен доходил смысл надписи, ее охватил сильнейший озноб — словно в затылок воткнулась ледяная игла.






Александра Альма Мальтис

Лазарус Жозеф Жан

1915





Затрещало в огне горящее полено, выбросив фонтанчик искр, которые погасли, коснувшись пола. Ирен закрыла книгу и положила ее на стол. И в этот момент девочка заметила, что кто-то смотрел на нее сквозь слегка колыхавшиеся вокруг ложа занавеси балдахина. На постели лежала, вытянувшись, тонкая фигура. Женщина. Ирен шагнула к ней. Женщина подняла руку.

— Альма? — прошептала Ирен, испугавшись звука собственного голоса.

Девочка пробежала несколько метров, отделявших ее от кровати, и остановилась у занавесей. Сердце громко стучало в груди, а дыхание сбивалось. Ирен медленно стала раздвигать занавески. И тогда порыв холодного ветра пронесся по комнате, взметнув легкую ткань. Ирен повернулась к двери. По полу из-под двери наползала густая тень, напоминая растекавшуюся лужу чернил. Из темноты послышался невнятный шепот — потусторонний, далекий голос, исполненный ненависти.

Спустя мгновение дверь с безудержной силой распахнулась, почти сорванная с петель, и ударилась о стену комнаты. Из тени показалась лапа с острыми когтями, похожими на длинные стальные ножи. Ирен истошно закричала.




Исмаэль начал склоняться к мысли, что допустил ошибку, определяя местоположение комнаты Ханны. Когда кузина описывала ему дом, юноша мысленно нарисовал план Кравенмора. Но, очутившись внутри, он не мог сориентироваться: лабиринт коридоров и галерей особняка оказался слишком запутанным. Комнаты в том крыле, которое он взялся обследовать, были крепко-накрепко закрыты. Ни один из замков не поддался его усилиям, а часы не проявляли ни малейшего сочувствия к обманутым надеждам.

Пятнадцать условленных минут бесплодно утекали в песок, и мысль отказаться от дальнейших поисков нынешней ночью делалась все более привлекательной. Поверхностного взгляда на мрачное убранство дома было достаточно, чтобы придумать тысячу и одну причину для бегства. Исмаэль уже принял решение покинуть особняк, когда услышал крик Ирен, прорезавший сумрак Кравенмора. Едва различимый на расстоянии, он прозвучал где-то в недрах дома. Эхо разнесло его по закоулкам коридоров. Исмаэль почувствовал выброс адреналина, закипевшего в крови, и ринулся со всех ног в противоположную сторону монументальной галереи.

Юноша едва замечал окружавшую его зловещую атмосферу туннеля, исполненного мрачных теней. Он пересек радужный сноп света, падавший из латерны, и миновал развилку галерей у главной лестницы. Пол, выложенный в шахматном порядке черной и белой плиткой, казалось, растягивался у него под ногами, и стремительно убегавший вперед коридор удлинялся на глазах, превращаясь в переход в вечность.

До Исмаэля снова донесся крик Ирен, на сей раз он прозвучал ближе. Юноша проскочил сквозь полупрозрачную завесу и наконец разглядел дверь в конце западного крыла. Он бросился в комнату, не раздумывая ни секунды, хотя и не ведал, что ожидает его за дверью.

Сумеречная панорама роскошных покоев предстала перед его взором в красноватом отблеске углей, брызгавших искрами в камине. Силуэт Ирен выделялся на фоне широкого окна, омытый волнами голубоватого света. Увидев девочку, Исмаэль испытал мгновенное облегчение, но тотчас прочитал слепой ужас в глазах подруги. Юноша инстинктивно обернулся: открывшееся ему зрелище, затмив разум, парализовало, словно гипнотический танец змеи.

Во мраке возвышался могучий колосс. За его спиной распростерлись огромные черные крылья, подобные крыльям летучей мыши или… демона.

Черный ангел вскинул длинные руки, увенчанные лапами с длинными темными пальцами. Стальные лезвия когтей блеснули улица, скрытого капюшоном.

Исмаэль отступил, сделав шаг к камину. Ангел поднял голову, и пламя осветило его черты. Эта демоническая фигура являлась не просто машиной. Зло затаилось у нее внутри, превращая в адскую марионетку, и его присутствие было осязаемым. Юноша подавил желание закрыть глаза и ухватился за неопаленный конец бревна, которое обуглилось лишь наполовину. Размахивая перед ангелом тлеющим поленом, Исмаэль кивнул на дверь.

— Медленно иди к выходу, — шепотом сказал он Ирен.

Девочка, оцепенев от ужаса, проигнорировала его указание.

— Делай, что я говорю, — решительно приказал Исмаэль.

Резкий тон пробудил Ирен. Она с дрожью кивнула и начала продвигаться к двери. Стоило девочке переместиться, как ангел обратился к ней лицом, точно хищник, терпеливо подстерегавший добычу. Ноги Ирен будто приросли к полу.

— Не смотри на него, продолжай идти, — велел Исмаэль, по-прежнему угрожающе помахивая поленом перед носом ангела.

Ирен сделала следующий шаг. Тварь стала наклоняться к ней, и девочка вскрикнула.

Исмаэль, воспользовавшись тем, что ангел на миг отвлекся от его персоны, нанес поленом удар сбоку по голове робота. Дождем посыпались горящие угли. Прежде чем юноша успел отдернуть деревяшку, могучая лапа сграбастала ее, и пятисантиметровые когти, остротой не уступавшие охотничьим ножам, обратили полено в щепки. Ангел шагнул к Исмаэлю. Юноша почувствовал, как содрогнулся пол под весом гиганта.

— Ты всего лишь тупая машина. Дурацкая груда железок… — пробормотал он, стараясь отогнать страх, который внушали багровые глаза, сверкавшие из-под капюшона ангела.

Демонические зрачки твари стали медленно сужаться, превратившись в кроваво-красные щелочки на фоне обсидиановой радужной оболочки, напоминая глаза громадного кота. Ангел сделал к юноше второй шаг. Исмаэль бросил быстрый взгляд в сторону двери, прикинув, что от выхода его отделяло метров восемь. Для него путь к бегству был отрезан, но у Ирен еще оставался шанс.

— Когда я скомандую — беги. Беги во весь дух, пока дом не окажется далеко за спиной.

— Что ты такое говоришь?

— Не спорь сейчас, — перебил Исмаэль, не спуская глаз с твари. — Беги!

Исмаэль решил, что попытается спастись, выпрыгнув в окно и спустившись по каменной кладке фасада. Юноша как раз мысленно прикидывал, сколько он сможет потянуть время прежде, чем бежать к окну, когда случилось непредвиденное. Ирен вместо того, чтобы кинуться к двери и пуститься наутек, выхватила из камина горящую головешку и повернулась лицом к ангелу.

— Посмотри на меня, ублюдок, — закричала она, поджигая факелом плащ, который окутывал фигуру колосса. Тень, скрывавшаяся в корпусе механического чудовища, испустила пронзительный вопль ярости.

Ошеломленный Исмаэль бросился к Ирен и, очутившись рядом, сбил ее с ног. Он успел вовремя — в воздухе мелькнула лапа и остро отточенные когти едва не разорвали девочку на куски. Плащ ангела обратился в пелену огня, и фигуру колосса охватил вихрь пламени. Исмаэль потянул Ирен за руку и заставил подняться. Ребята метнулись к выходу, но ангел, сорвав с себя объятый пламенем плащ, преградил им дорогу. Из огня выступила могучая фигура, стальное тело почернело от копоти.

Исмаэль, не выпуская руки девочки ни на секунду (на случай нового героического порыва), потащил Ирен к окну. Размахнувшись стулом, юноша швырнул его в стекло. На них обрушилась лавина осколков, и холодный ветер взметнул шторы до самого потолка. Ребята чувствовали шаги ангела, приближавшегося к ним сзади.

— Быстрее! Прыгай на карниз! — крикнул Исмаэль.

— Что? — изумленно выдохнула Ирен.

Не пускаясь в досужие рассуждения, Исмаэль выпихнул подругу из окна. Девочка благополучно миновала острые зубцы разбитого стекла, и перед ней открылась перспектива отвесного падения с почти сорокаметровой высоты. Сердце у нее сжалось. Она не сомневалась, что через миг тело ее рухнет в пустоту. Но Исмаэль держал ее по-прежнему крепко, не ослабив хватки ни на йоту, и одним рывком поднял на узкий карниз, который окаймлял фасад дома подобно висячему мостику, проложенному в облаках. Он сам выпрыгнул вслед за Ирен и подтолкнул подругу вперед. Ветер остудил пот, градом катившийся по лицу.

— Не смотри вниз! — крикнул юноша.

Ребята одолели ровно один метр, когда из окна, оставшегося за спиной, высунулась лапа ангела: когти высекли фейерверк искр, вонзившись в камень и прочертив четыре глубокие борозды. Ирен вскрикнула, почувствовав, что ноги соскальзывают с карниза и тело теряет равновесие, опасно накренившись над пропастью.

— Я не могу идти дальше, Исмаэль, — заявила она. — Еще один шаг, и я упаду.

— Можешь. И пойдешь. Вперед, — подбадривал он подругу, не отпуская ее руки. — Если ты сорвешься, мы упадем вместе.

Девочка попыталась улыбнуться ему. Вдруг метрах в двух впереди взорвалось и разлетелось мелким стеклянным крошевом окно. Из проема показались лапы ангела, а через мгновение наружу выбралась и сама тварь, громадным пауком прилипнув к стене фасада.

— Боже мой… — простонала Ирен.

Исмаэль начал отступать, потащив девочку за собой. Ангел пополз по камням кладки. Его силуэт почти сливался с контурами горгулий, которые подпирали верхний фриз на фасаде Кравенмора.

Мозг юноши лихорадочно работал, взвешивая имевшиеся в их распоряжении возможности. Тварь пядь за пядью подбиралась к ним все ближе.

— Исмаэль…

— Вижу, вижу!

Юноша просчитывал, каковы у них шансы выжить, если они прыгнут с высоты третьего этажа. Получалось нулевые, если не меньше. На то, чтобы вернуться в комнату, откуда ребята сбежали, требовалось слишком много времени. Ангел настигнет их раньше, чем они проделают обратный путь по карнизу. Исмаэль осознавал, что на принятие решения ему отпущены секунды. Ирен крепко держалась за него, и ее рука дрожала. Юноша в последний раз взглянул на ангела, подползавшего к ним медленно, но неотвратимо. Проглотив комок в горле, парень посмотрел в противоположном направлении. Водосток, спускавшийся вдоль фасада, находился совсем рядом. Мысли Исмаэля разделились, ибо он решал одновременно две задачи: выдержит ли эта конструкция вес двоих человек и как хвататься за толстую трубу, являвшуюся их последней надеждой.

— Крепче держись за меня, — пробормотал он наконец.

Ирен заглянула ему в лицо, затем посмотрела вниз, уставившись в пропасть, и поняла замысел друга.

— О Господи!

Исмаэль подмигнул ей.

— С Богом, — прошептал он.

Когти ангела вонзились в камень в четырех сантиметрах от его лица. Ирен вскрикнула и, прижавшись к Исмаэлю, зажмурилась. Они падали с головокружительной скоростью. Когда девочка снова открыла глаза, под ногами разверзлась бездна. Исмаэль съезжал по водосточной трубе, не в силах замедлить спуск. Желудок подкатывал к горлу. Над ними ангел крушил водосточную систему, расплющивая ее о стену. В свободном скольжении Исмаэль немилосердно стирал кожу на руках и предплечьях, и пока еще саднящее жжение грозило превратиться в острую боль. Ангел пополз к ребятам и попытался вцепиться в трубу… Сила собственной тяжести сорвала его со стены.

Металлическая масса твари рухнула в пустоту, увлекая за собой весь водосток. Труба, за которую держались ребята, описала в воздухе дугу, падая на землю. Исмаэль пытался еще бороться, но боль и скорость падения оказались выше его сил и возможностей.

Труба выскользнула у юноши из рук, и ребята полетели в озеро, плескавшееся у стены западного крыла Кравенмора. Удар о ледяную поверхность черной воды чуть не вышиб из них дух. Инерция падения увлекла ребят на илистое дно водоема. Ирен почувствовала, как холодная вода заливается в ноздри и обжигает горло. На девочку накатила волна паники. Она открыла глаза под водой, но сквозь боль увидела только сплошную темноту, словно она очутилась в колодце, до краев заполненном чернотой. Рядом возник силуэт — Исмаэль. Юноша схватил Ирен и вытащил ее на поверхность. Ребята вынырнули, жадно вдохнув свежий воздух.

— Быстрее, — поторопил девочку Исмаэль.

Ирен заметила, что руки и плечи у него содраны до крови.

— Это ерунда, — солгал юноша, выбираясь на берег.

Ирен последовала его примеру. Одежда промокла и на холодном ветру прилипала к телу, создавая неприятное ощущение, будто кожа покрылась коркой инея. Исмаэль напряженно вглядывался в окружавший их сумрак.

— Где он? — спросила Ирен.

— Может, от удара о землю он раз…

Кустарник зашевелился. А затем ребята увидели знакомые красные глаза. Ангел по-прежнему был там, и какая бы сила ни приводила его в действие, он не собирался выпускать ребят из Кравенмора живыми.

— Беги!

Ребята во весь дух припустились к кромке леса. Мокрая одежда сковывала движения, и холод начинал пробирать до костей. Они слышали, как за ними ангел ломится сквозь заросли. Исмаэль резко дернул Ирен за руку, сворачивая в глушь леса, туда, где сгущался туман.

— Куда мы бежим? — задыхаясь, спросила Ирен, отдававшая себе отчет, что они углубляются в незнакомые дебри.

Исмаэль не потрудился ответить, ограничившись тем, что рванулся вперед еще отчаяннее, увлекая девочку за собой. Ирен чувствовала, как ветви кустарников царапают лодыжки, а мышцы наливаются свинцом от усталости. Она больше не могла бежать в том же темпе. В два счета тварь настигнет их в глухом лесу и растерзает на клочки.

— Я больше не могу…

— Еще как можешь!

Исмаэль практически нес ее на себе. Голова у него кружилась. Он отчетливо слышал треск сучьев за спиной, раздававшийся в каких-то нескольких метрах от них. На миг ему почудилось, будто он бредит, но острая боль в ноге вернула его к суровой действительности: из кустов вдруг вытянулась лапа ангела, поранив когтем бедро юноши. Ирен закричала. Из-за деревьев показалась физиономия твари. Девочка хотела закрыть глаза, но не могла отвести взор от демонического хищника.

В этот миг перед ними замаячил вход в пещеру, скрытый зарослями кустарника. Исмаэль не раздумывая бросился в грот, потащив Ирен за собой. Значит, именно сюда он вел их? В пещеру. Неужели Исмаэль надеялся, что ангел не станет их там преследовать? Ответом ей послужил скребущий звук — стальные когти царапали каменные стены грота. Исмаэль с Ирен на буксире пробежал по узкому туннелю и остановился подле отверстия в полу — колодца в пространство. Из дыры тянуло холодным ветром, пропитанным запахом соли. Где-то далеко внизу, в темноте, раздавался сильный гул. Вода. Море.

— Прыгай, — распорядился Исмаэль.

Ирен заглянула в черную дыру. По ее мнению, вход в ад выглядел более привлекательно.

— Что там внизу?

Исмаэль утомленно вздохнул. Шаги ангела раздавались уже близко. Очень близко.

— Это вход в Пещеру Летучих Мышей.

— Второй вход? Ты говорил, что он опасен!

— У нас нет выбора…

Взгляды ребят встретились во мраке. В двух метрах от них скреб когтями черный ангел. Исмаэль ободряюще кивнул. Девочка взяла друга за руку и, закрыв глаза, прыгнула в бездну. Ангел бросился за ними и, проскочив в горло колодца, ухнул в дыру.

Полет в темноте длился вечность. Когда же наконец ребят погрузились в море, вода приняла их в ледяные объятия — обжигающий холод, казалось, проникал в тело сквозь поры кожи. Они вынырнули на поверхность. Пещеру наполняла кромешная темнота, и лишь сквозь отверстие на потолке сочился едва заметный бледный свет. Высокая волна подхватила ребят и прибила к скальной стене с острыми выступами.

— Где он? — спросила Ирен, с трудом сдерживая дрожь, — в студеной воде ее бил озноб.

Несколько мгновений ребята ждали, обнявшись, что вот-вот адское создание появится из воды и прикончит их в темноте пещеры. Но чудовище так и не показалось. Исмаэль опомнился первым.

Красные глаза ангела ярко полыхали на дне грота. Огромный вес колосса не давал ему выплыть. Сквозь толщу воды до ребят донесся гневный рев. Злая сила, управлявшая ангелом, корчилась от ярости, уразумев, что кукла, выбранная орудием убийства, угодила в западню и стала бесполезной. Груда металла не имела ни единого шанса выбраться на поверхность. Ангелу было суждено остаться на дне пещеры и лежать там, пока море не превратит его в ржавый лом.

Ребята замерли, наблюдая, как постепенно тускнел под водой взгляд красных глаз. Наконец он угас навсегда. Исмаэль вздохнул с облегчением. Ирен молча заплакала.

— Все кончено, — прошептала с дрожью девочка. — Все кончено.

— Нет, — ответил Исмаэль. — Это была только машина, мертвая безвольная машина. Нечто управляло ею изнутри. И то, что желало нас убить, все еще здесь…

— Но что это?

— Я не знаю…

Вдруг на дне затопленной пещеры грянул взрыв. Облако черных пузырьков взметнулось к поверхности. Слившись воедино, они обрели форму: темный призрак начал карабкаться по скалистой стене к выходу на потолке пещеры. Достигнув цели, Тень задержалась и посмотрела с высоты на свои жертвы.

— Она уходит? — спросила перепуганная Ирен.

Пещеру огласил злобный торжествующий смех. Исмаэль медленно покачал головой.

— Она оставляет нас тут… — сказал юноша, — чтобы прилив довершил остальное.

Тень выскользнула из грота через шахту колодца.

Исмаэль вздохнул и поплыл вместе с Ирен к небольшой скале, выступавшей из воды ровно настолько, чтобы им вдвоем хватило места. Юноша помог подруге выбраться и обнял ее. Ребята тряслись от холода и были покрыты синяками и ссадинами, но ненадолго позволили себе расслабиться и просто молча полежать на скале, восстанавливая ровное дыхание. Затем Исмаэль почувствовал, что волна опять захлестнула его ноги, и понял, что вода прибывает. В конечном счете в ловушку угодила не та тварь, что преследовала их, а они сами…

Тень оставила их во власти смерти, медленной и мучительной.




10. В ловушке


Море с грохотом разбивалось о скалы в устье Пещеры Летучих Мышей. Холодные течения Черной лагуны с силой прокладывали себе путь в грот по расселинам в скалах и протокам, создавая оглушительный шум, который отдавался эхом в пещере, тонувшей во тьме. Отверстие колодца, служившее вторым входом, находилось высоко над головой, далекое и недостижимое, напоминая глаз в куполе. В считанные минуты уровень воды поднялся на несколько сантиметров. От Ирен не ускользнуло, что площадь островка, где они нашли пристанище как потерпевшие кораблекрушение, уменьшается. Миллиметр за миллиметром.

— Уровень поднимается, — пробормотала она.

Исмаэль только удрученно кивнул в ответ.

— Что с нами будет? — спросила девочка, предчувствуя ответ. Но она все же надеялась, что друг, неисчерпаемый источник сюрпризов, в последний момент достанет из рукава козырную карту.

Исмаэль мрачно посмотрел на нее. Надежды Ирен мигом испарились.

— Когда море поднимается, оно заливает устье пещеры, — пояснил Исмаэль. — И другого выхода, кроме шахты наверху, отсюда нет. Как нет и способа добраться до свода снизу.

Он запнулся, и его лицо скрыла темнота.

— Мы в ловушке, — закончил он.

У Ирен кровь стыла в жилах при мысли, что море, медленно поднимаясь, в конце концов утопит их как котят в темной и холодной пещере, словно выпавшей из ночного кошмара. Пока они спасались от механической твари, в ее крови бушевал адреналин, лишая способности рассуждать. Теперь, когда она содрогалась от холода в темной пещере, думать о грядущей медленной смерти было тем более невыносимо.

— Должна же быть какая-то другая возможность выбраться отсюда, — заметила она.

— Ее нет.

— И что нам делать?

— В настоящий момент — ждать…

Ирен сообразила, что ей не следует приставать к другу, требуя от него ответов на неразрешимые вопросы. Исмаэль наверняка осознавал, какой опасности они подвергались в пещере, и, возможно, боялся гораздо больше самой Ирен. Но если поразмыслить, перемена темы разговора точно не повредила бы.

— Есть одна вещь… В Кравенморе… — начала Ирен. — Когда я вошла в ту комнату, то кое-что увидела. Это касалось Альмы Мальтис…

Исмаэль посмотрел на подругу с непроницаемым выражением.

— Я думаю… Мне кажется, что Альма Мальтис и Александра Жан — одно и то же лицо. Александру звали Альма Мальтис в девичестве, до ее брака с Лазарусом, — объяснила Ирен.

— Невозможно. Альма Мальтис утонула у островного маяка много лет назад, — возразил Исмаэль.

— Но ее тело так и не нашли…

— Невозможно, — стоял на своем юноша.

— Пока я находилась в той комнате, я рассмотрела ее портрет и… Кто-то лежал в постели. Женщина.

Исмаэль потер глаза и попытался привести в порядок свои мысли.

— Минутку. Допустим, ты права. Допустим, что Александра Жан и есть та самая Альма Мальтис. Но тогда кого, какую женщину ты видела в Кравенморе? Что за женщина все эти годы жила взаперти в Кравенморе, выдавая себя за больную жену Лазаруса? — задал вопрос Исмаэль.

— Я не знаю… Чем больше мы узнаем подробностей этой истории, тем меньше я понимаю, что к чему, — сказала Ирен. — И меня тревожит еще одно. Для какой цели сделана кукла, которую мы видели на игрушечной фабрике? Она как две капли воды похожа на маму. Стоит мне вспомнить о ней, как у меня волосы на голове дыбом встают. Лазарус мастерит куклу с лицом моей матери…

Ледяная волна захлестнула ребят до лодыжек. За то время, что они просидели на скале, уровень моря поднялся на пядь по меньшей мере. Ирен с Исмаэлем тревожно переглянулись. Море зашумело с новой силой, и поток воды забурлил у входа в грот. Ночь предстояла долгая.




Полночь оставила следы тумана на утесах, поднимавшихся уступ за уступом от пристани до Дома-на-Мысе. Масляный фонарь, при последнем издыхании, все еще раскачивался на веранде. Царила полная тишина, не считая рокота моря и шелеста листьев в лесу. Дориан лежал в постели, крепко сжимая небольшой стеклянный стаканчик со вставленной в него горящей свечой. Он не хотел, чтобы мама заметила свет в его комнате, и тем более не доверял ночнику после всего случившегося. Язычок пламени исполнял причудливый танец в такт его дыханию, словно дух феи огня. Хоровод пляшущих бликов открывал для Дориана целый мир самых неожиданных форм в каждом углу. Мальчик вздохнул. В ту ночь он не смог бы сомкнуть глаз, даже если бы его озолотили.

Попрощавшись с Лазарусом, Симона заглянула в спальню к сыну, желая убедиться, что с ним все в порядке. Дориан лежал под одеялом, свернувшись калачиком (полностью одетый), демонстрируя хрестоматийное исполнение сценки «сладкий сон младенца». Мать покинула комнату ребенка довольная и собиралась последовать его примеру. С тех пор прошло много часов, а может, и лет — по оценке самого Дориана. Бесконечно длившаяся ночь предоставила ему массу возможностей убедиться, что нервы у него натянуты ничуть не хуже струн в пианино. Сердце его пускалось в галоп от малейшего скрипа, отблеска или тени.

Постепенно огонек свечи испускал дух. В конце концов он уменьшился до крошечного голубого шарика, бледное свечение которого уже не могло потеснить сумрак. В один миг темнота вновь заполонила территорию, которую уступала столь неохотно. Дориан чувствовал, как густеют в стаканчике капли горячего воска. Рядышком, на тумбочке, безмолвно наблюдал за ним серебристый ангел, подаренный Лазарусом. «Все нормально», — успокаивал себя Дориан. Он решил прибегнуть к проверенному лекарству против бессонницы и кошмаров — пойти поесть.

Мальчик отбросил одеяло и встал. Он предпочел не надевать башмаки, чтобы избежать сотен тысяч скрипящих и хрустящих звуков, казалось, сбегавшихся к его стопам всякий раз, когда он пытался тайком пробраться по коридорам Дома-на-Мысе. Собрав последние остатки мужества, он на цыпочках прокрался к двери. Потребовалось целых десять секунд, чтобы открыть замок, не устроив посреди ночи обычного концерта заржавевших петель, но игра стоила свеч. Дориан отворил створку с особой осторожностью — очень медленно — и произвел рекогносцировку. Коридор терялся во мраке, и от лестницы на стену ложилась светотень. Не было заметно никакого движения — ни одна пылинка не витала в воздухе. Дориан закрыл комнату и бесшумно проскользнул к лестнице, миновав дверь в спальню Ирен.

Сестра отправилась спать давным-давно, сославшись на зверскую головную боль. Но Дориан подозревал, что Ирен до сих пор читает или пишет слюнявые любовные письма своему морячку, с которым она в последнее время проводила по двадцать шесть часов в сутки. С тех пор как Дориан увидел сестру в нарядном платье Симоны, он знал, что от Ирен можно ожидать только одного — проблем. Спускаясь по ступеням лестницы на манер следопыта, Дориан пообещал себе, что если однажды он совершит такую глупость и влюбится, то, конечно, будет вести себя с большим достоинством. С женщинами вроде Греты Гарбо нет места глупостям. Никаких любовных записочек, ни веников цветов. Трусость простительна, но пошлость — никогда.

Очутившись на первом этаже, Дориан обнаружил, что дом окружен плотной пеленой тумана и белесая рыхлая масса облепила окна, застилая видимость. Мысленно посмеиваясь над сестрой, Дориан пришел в хорошее настроение, но теперь оно испарилось. «Конденсат воды, — успокаивал он себя. — Туман — всего лишь скопление мельчайших частичек воды в воздухе. Элементарная химия». Приняв за аксиому утешительную научную точку зрения, мальчик не обратил внимания, что сквозь щели в окнах в дом просачивались клочья тумана, и спокойно отправился на кухню. Там он убедился, что в романе Ирен с «капитаном Штормом» имеются свои положительные стороны: начав с ним встречаться, сестрица ни разу не прикоснулась к заветной коробке швейцарских шоколадных конфет, которую Симона хранила во втором ящике кладового шкафа.

Облизываясь, как кот на сметану, Дориан отправил в рот первую шоколадку. От волны ароматной сладости, насыщенной вкусом трюфеля, миндаля и какао, закружилась голова. По мнению Дориана, после картографии шоколад являлся вторым величайшим достижением человечества. Особенно конфеты. «Изобретательный народ швейцарцы, — подумал мальчик. — Часы и шоколадки — вот смысл жизни». Неожиданный резкий звук грубо исторг ребенка из радужного мира приятных философских размышлений. Звук послышался снова. Дориан оцепенел, вторая конфета выскользнула у него из пальцев. Кто-то стучал в дверь.

Мальчик попробовал сглотнуть, но рот пересох. Он снова услышал, как кто-то дважды отрывисто постучал в дверь дома. Дориан вышел в гостиную. Взгляд его был прикован к входной двери. По полу стелилось, просачиваясь через порог, легкое дыхание тумана. С улицы донесся очередной стук. Дориан остановился у двери.

— Кто там? — срывающимся голосом спросил он после минутного колебания.

В ответ раздались еще два удара, и все смолкло. Мальчик приблизился к окну, но липкая завеса тумана не позволяла что-либо разглядеть. С веранды шагов не доносилось. Незваный гость ушел? Наверное, это был заблудившийся путник, решил Дориан. Он собирался вернуться на кухню, как постучали вновь, на сей раз в оконное стекло, буквально в десяти сантиметрах от его лица. Сердце чуть не выпрыгнуло у Дориана из груди. Мальчик медленно отступил в глубину комнаты и замер, споткнувшись о стул, оказавшийся за спиной. Инстинктивно схватив тяжелый бронзовый подсвечник, он угрожающе выставил его перед собой.

— Уходи, — пробормотал он.

На десятую долю секунды по ту сторону стекла в тумане проступило лицо. И тотчас окно распахнулось настежь, словно от порыва ураганного ветра. Дориана обдало холодом, пробиравшим до костей. Мальчик с ужасом наблюдал, как по полу растекается черное пятно.

Тень.

Темная лужа перестала расползаться, остановившись напротив Дориана, и начала обретать объем. Она поднималась с пола, будто марионетка, сшитая из мрака, управляемая невидимыми нитями. Мальчик сделал попытку ударить нечисть канделябром, но металл прошел сквозь сгусток тьмы, не причинив ему вреда. Дориан попятился, но Тень уже нависла над ним. Руки, вылепившиеся из черного тумана, схватили мальчика за горло. Он ощутил их ледяное прикосновение к коже. На призрачном лице сформировались черты. И мальчик содрогнулся всем телом. На расстоянии вытянутой руки материализовался его отец. Арман Совель улыбался. Хищной, жестокой улыбкой, исполненной ненависти.

— Привет, Дориан. Я пришел за твоей матерью. Ты ведь проводишь меня к ней? — прошипела Тень.

От звуков этого голоса у мальчика похолодело в груди. Отец не разговаривал таким голосом. Демонический пылающий взор и близко не напоминал глаза отца. Длинные острые зубы, торчавшие изо рта, тоже не принадлежали Арману Совелю…

— Ты не мой отец.

Волчья ухмылка Тени исчезла, и черты лица расплавились, точно воск в огне.

Мальчика оглушил звериный рык ярости и ненависти, и невидимая сила отшвырнула его в противоположный конец гостиной. Дориан ударился об одно из кресел, опрокинув его.

Оглушенный, мальчик с трудом встал — как раз вовремя, чтобы увидеть, как Тень поднималась по лестнице: ожившая лужа дегтя ползла вверх по ступеням.

— Мама! — закричал Дориан, бросившись вслед.

Тень задержалась на миг и уставилась на Дориана. Обсидиановые губы неслышно прошептали одно слово. Его имя.

Все оконные стекла взорвались дождем смертоносных осколков, и туман хлынул в дом густыми волнами. Тень между тем продолжала подниматься на второй этаж. Дориан пустился вдогонку за призраком, который поплыл над полом, направляясь к спальне Симоны.

— Нет! — закричал мальчик. — Не смей трогать маму!

Тень ухмыльнулась. Мгновение спустя клубящаяся масса черного тумана обратилась в смерч и втянулась в замочную скважину в двери спальни. После исчезновения Тени наступила мертвая тишина.

Дориан бросился к спальне матери, но прежде, чем он успел добежать до двери, филенка слетела с петель, сорванная ураганной силой, и, словно пушечное ядро, врезалась в противоположную стену коридора. Дориан отскочил в сторону, одновременно рухнув на пол. Он едва увернулся от снаряда.

Когда мальчик поднялся на ноги, его взору открылось жуткое зрелище. Тень путешествовала по стенам спальни Симоны. Бесчувственное тело матери, распростертое на кровати, отбрасывало на перегородку собственную тень. На глазах Дориана черный силуэт скользнул по поверхности стены вниз, и губы призрака коснулись уст тени Симоны. Женщина заметалась, таинственным образом переживая кошмар во сне. Невидимые лапы обвили ее и вытащили из постели. Дориан преградил призраку путь. И опять сверхъестественная сила яростно ударила его, вышвырнув из комнаты. Тень с Симоной на руках стремительно спускалась по лестнице. Дориан, почти теряя сознание, все же сумел встать и упорно преследовал призрак до первого этажа. Призрак обернулся, и на миг их взгляды скрестились в молчаливом поединке.

— Я знаю, кто ты… — прошептал мальчик.

Тень обрела новые черты — лицо человека, которого мальчик не знал, молодого, довольно красивого, с лучистым взглядом.

— Ты ничего не знаешь, — отрезала Тень.

Дориан заметил, что призрак озирается вокруг, изучая помещение. Наконец его глаза остановились на двери, которая вела в подвал. Старая деревянная створка вдруг отворилась, и неведомая сила, противостоять которой Дориан не мог, повлекла его в подпол. Он скатился вниз по лестнице, провалившись в темноту. Дверь за ним захлопнулась и стала как влитая, незыблемая, точно каменная плита.

Дориан чувствовал, что сознание вот-вот покинет его. Напоследок до мальчика донесся смех Тени — она хохотала, как гиена, унося его мать в облаке тумана в лес.




По мере того как вода отвоевывала внутреннее пространство пещеры, теснее сжималось смертельное кольцо вокруг Ирен с Исмаэлем. С безысходным отчаянием они наблюдали, как захлопывается гибельный капкан. Ирен уже забыла, в какой момент вода лишила их временного пристанища на скале. Они давно потеряли точку опоры под ногами. Жизнь их зависела теперь от воли волн и собственной стойкости. От холода мышцы сводило жестокой болью — словно сотни булавок засели в теле, терзая плоть. Руки начали терять чувствительность, усталость будто расправила свинцовые плечи и, хватая их за лодыжки, тянула на дно. Внутренний голос коварно нашептывал, что лучше сдаться и погрузиться в безмятежный сон, ожидавший их под водой. Исмаэль поддерживал девочку На плаву и чувствовал, как дрожит ее тело в его руках. Сколько времени он сам сможет еще вытерпеть, Исмаэль не знал. Как не знал, сколько осталось ждать до рассвета и начала отлива.

— Не переставай работать руками. Двигайся. Непрерывно двигайся, — прохрипел он.

Ирен кивнула, будучи на грани беспамятства.

— Мне приснился сон… — прошептала девочка как в бреду.

— Нет. Не вздумай сейчас заснуть, — предостерег Исмаэль.

Глаза Ирен были незрячими и слипались. Исмаэль поднял руку и пощупал каменистый потолок пещеры, к которому их прижимал прилив. Подводное течение отнесло их от дыры в центре свода, утащив в глубину грота и закрыв для ребят единственный путь к спасению. Героические усилия удержаться под отверстием колодца к успеху не привели: зацепиться было не за что, следовательно, неодолимое течение могло распоряжаться беспомощными пловцами по собственному усмотрению. Под потолком уже почти не оставалось пространства, его едва хватало, чтобы ребята могли дышать. И вода неуклонно прибывала.

В какой-то момент голова Ирен ушла под воду. Исмаэль схватил подругу и вытащил ее наверх. Девочка пребывала в полном оцепенении. Исмаэль знал, что даже сильные и закаленные мужчины нередко погибали таким образом, проиграв поединок морю. Холод может убить кого угодно. Он окутывает тело смертельной пеленой и сначала вызывает онемение мышц, потом туманит сознание и терпеливо ждет, когда жертва отдастся в объятия смерти.

Исмаэль потряс Ирен и повернул ее лицом к себе. Она пробормотала что-то бессмысленное. Не раздумывая дважды, Исмаэль дал ей затрещину. Ирен открыла глаза и закричала от страха. В течение нескольких секунд она не могла сообразить, где находится. Пробудившись в темноте, по горло в ледяной воде, ощущая прикосновение чьих-то рук, державших ее, девочка вообразила, будто стал явью худший из кошмаров. Но потом память вернулась к ней. Кравенмор. Ангел. Пещера. Исмаэль обнял ее, и она не смогла сдержать слезы, зарыдав, словно перепуганный ребенок.

— Не дай мне умереть тут, — прошептала Ирен.

Ее слова ранили его, словно острый нож.

— Ты не умрешь. Обещаю. Я не позволю. Скоро начнется отлив, и, возможно, вода не заполнит пещеру целиком… Нам нужно продержаться еще немного. Всего чуть-чуть, и мы выйдем отсюда.

Ирен закивала и крепче прижалась к нему. Хотел бы Исмаэль так же верить в то, что он говорил, как и его подруга.




Лазарус Жан медленно поднимался по главной лестнице Кравенмора. Поток света, падавшего от люстры под высоким сводом, вобрал в себя ауру чужого присутствия. Оно ощущалось в запахе, витавшем в воздухе, и даже в тех узорах, которые рисовали частички пыли, блестевшие, как серебряный песок, попадая в конус света. На третьем этаже кукольник прежде всего устремил взор на дверь, находившуюся за кисейными занавесями в конце коридора. Дверь была распахнута настежь. Его руки задрожали.

— Александра?

Дуновение холодного ветра взметнуло занавески, колыхавшиеся в сумраке галереи. Тягостное предчувствие овладело Лазарусом. Он закрыл глаза и прижал руку к груди, где разливалась острая боль, отдававшая в плечо. Она грубо ударила по нервам, в мгновение ока, словно горящий порох, уничтожив его самообладание.

— Александра? — снова простонал он.

Лазарус добежал до комнаты и остановился на пороге, обозревая следы борьбы и разбитые окна, открывавшие свободный доступ промозглому мареву, наплывавшему из леса. Лазарус сжал кулак с такой силой, что ногти впились в мякоть ладони.

— Будь ты проклята…

Он отер холодный пот со лба и приблизился к ложу, с бесконечной нежностью раздвинув занавеси балдахина.

— Прости, дорогая… — сказал он, присаживаясь на край постели. — Прости…

Посторонний звук привлек его внимание. Дверь комнаты слегка покачивалась из стороны в сторону. Лазарус встал и, ступая бесшумно, подошел к порогу.

— Кто там бродит? — спросил он.

Ответа он не получил, но дверь застыла на месте. Лазарус шагнул в коридор и заглянул в темноту. Когда он услышал свист над ухом, было уже поздно. Жестокий удар по затылку сбил его с ног. В полубессознательном состоянии он почувствовал, как чьи-то руки подхватывают его за плечи и волокут по коридору. Мельком ему удалось увидеть того, кто напал на него: Кристиан, робот, стоявший в карауле у парадного входа. Кристиан обратился к нему лицом, и глаза его злобно заблестели.

Потом Лазарус потерял сознание.




Напор течения, всю ночь необратимо толкавший пловцов в глубину пещеры, стал ослабевать, и по этому признаку Исмаэль догадался, что наступил рассвет. Невидимые десницы моря постепенно ослабляли хватку, позволив юноше отбуксировать бесчувственную Ирен в более высокую часть пещеры, выбравшись из тесной расселины, где уровень воды оставлял им жалкий глоток воздуха. И когда свет, отражавшийся от песчаного дна, прочертил бледную дорожку к выходу из пещеры, а море протрубило отступление, Исмаэль издал восторженный вопль. Правда, его никто не услышал, даже подруга. Юноша знал, что как только вода начнет спадать, сама пещера укажет им спасительный путь на свободу.

Часа два уже Ирен держалась на воде только благодаря Исмаэлю. Девочке с трудом удавалось оставаться в сознании. Ее тело больше не дрожало, безвольно покачиваясь в потоке, как неодушевленный предмет. Терпеливо дожидаясь, когда отлив откроет им дорогу в бухту, Исмаэль понял, что Ирен погибла бы давным-давно, не окажись он рядом.

Не давая подруге утонуть, Исмаэль шептал ей слова ободрения, почти не доходившие до Ирен. Одновременно он вспоминал истории, которые рассказывали моряки о том, как люди встречались лицом к лицу со смертью. Считалось, что если в море один человек спасал жизнь другому, то их души навечно связывала незримая нить.

Постепенно течение сошло на нет. Тогда Исмаэлю удалось наконец вытащить Ирен на простор лагуны, оставив позади зев грота. Пока восход трудился, раскрашивая золотом линию горизонта, юноша доплыл со своей ношей до берега. И когда девочка открыла шалые глаза, она увидела Исмаэля, с улыбкой смотревшего на нее.

— Мы живы, — прошептал он.

Ирен в изнеможении опустила веки.

Исмаэль еще раз посмотрел на зарю, занимавшуюся над лесом и утесами. Красивее зрелища он в жизни не видел. А потом он неторопливо растянулся рядом с Ирен на белом песке и сдался на милость усталости.

И не существовало силы, способной вырвать ребят из объятий этого сна. Даже гром небесный не разбудил бы их.




11. Лицо под маской


Проснувшись, Ирен прежде всего увидела черные непроницаемые глаза, настороженно уставившиеся на нее. Девочка дернулась, как от удара, и перепуганная чайка взмыла в воздух. Пробуждение одарило Ирен массой неприятных ощущений: губы пересохли и саднили, кожа горела и, казалось, вот-вот лопнет, тело болело при малейшем движении. Мышцы были словно ватными, а голова заполнена желеобразной массой. На девочку накатила волна тошноты, поднимаясь от желудка к горлу. Ирен попыталась сесть и лишь тогда сообразила, что огнем, пожиравшим кожу, точно кислота, было солнце. На губах выступила горечь. Мираж, напоминавший маленькую бухту среди скал, каруселью кружился перед глазами. Хуже, чем теперь, Ирен в жизни себя не чувствовала.

Она опять улеглась на песок и только тогда заметила рядом Исмаэля. Если бы не прерывистое дыхание, Ирен могла бы поклясться, что юноша мертв. Она протерла глаза и приложила израненную руку к шее друга. Пульс бился. Ирен погладила Исмаэля по щеке, и вскоре паренек открыл глаза. Солнце на миг ослепило его.

— Ты ужасно выглядишь… — пробормотал он, с трудом улыбнувшись.

— Ты еще себя не видел, — ответила девочка.

Как потерпевшие кораблекрушение, которых буря выбросила на берег, они встали, пошатываясь, и побрели в тень, укрывшись среди утесов под останками поваленного дерева. Чайка, сторожившая сон ребят, вновь заняла свой пост на песке, не удовлетворив полностью птичье любопытство.

— Как ты думаешь, сколько времени? — поинтересовалась Ирен, стараясь унять пульсирующую боль, долбившую виски при каждом слове.

Исмаэль показал ей свои часы: под стеклом плескалась вода, и оторвавшаяся секундная стрелка напоминала окаменевшего угря в аквариуме. Юноша прикрыл глаза обеими руками и посмотрел на солнце.

— За полдень.

— Сколько же мы спали? — спросила девочка.

— Недостаточно, — отозвался Исмаэль. — Я мог бы проспать неделю кряду.

— Сейчас не время отсыпаться, — напомнила Ирен.

Юноша кивнул и принялся разглядывать утесы в поисках приемлемого выхода.

— Выбраться отсюда будет непросто. Я приплывал в бухту только по морю… — начал он.

— А что находится за утесами?

— Лес, по которому мы вчера бежали.

— И чего же мы ждем?

Исмаэль снова окинул взором скалы. Перед ними стеной стояли каменные джунгли с неровным зазубренным контуром. Подъем на эти скалы займет немало времени, не говоря о массе возможностей познакомиться с законом всемирного тяготения и проломить себе череп. Юноша живо представил, как яйцо вдребезги разбивается об пол. «Изумительный конец», — подумал он.

— Лазить умеешь? — спросил Исмаэль.

Ирен пожала плечами. Юноша посмотрел на ее ноги, босые, облепленные песком: белая нежная кожа на руках и ногах, и никакой защиты.

— Я занималась физкультурой в школе и лучше всех взбиралась по канату, — сказала Ирен. — Наверное, это одно и то же.

Исмаэль тяжело вздохнул. Их неприятности далеко не закончились.




На миг Симоне Совель снова стало восемь лет. Вновь перед глазами замерцали серебристо-медные огоньки, над которыми расцветали акварельные завитки голубоватого дыма. Она снова почуяла тягучий аромат горячего воска и услышала хор приглушенных голосов в темноте. И вновь ей пригрезился невидимый танец сотен горящих пасхалов в зачарованном сказочном дворце, пленявшем ее воображение в детстве — в старинной церкви Сен-Этьен. Но волшебство действовало недолго — всего мгновение.

Очень скоро, скользнув сонным взором по тонувшему в полумраке помещению, Симона осознала, что свечи никогда не стояли в церкви, а светлые пятна, оживлявшие стены, — это лишь старые фотографии. И приглушенные голоса, доносившиеся издалека, существовали только в ее воспоминаниях. Она догадалась, что находится не в Доме-на-Мысе, а где-то в другом месте, совершенно ей незнакомом. Память возвращала ей лишь сумбурные отголоски недавних событий. Женщина помнила, что разговаривала с Лазарусом на веранде. Помнила, как приготовила себе чашку горячего молока перед сном, а также последнее прочитанное предложение из книги, занимавшей почетное место на ее ночном столике.

Затем она погасила свет и легла. И ей приснился дурной сон, запомнившийся очень смутно. Сначала ее тревожил детский крик, а потом она будто бы проснулась глубокой ночью и оказалась в театре теней, которые двигались в кромешной темноте. Что произошло дальше, Симона не знала: память ее была чиста, как края бумаги с неоконченным рисунком. Под пальцами она почувствовала батистовую ткань и сообразила, что все еще одета в ночную рубашку. Симона поднялась и медленно приблизилась к панно на стене, отражавшему свет десятков белых свечей — они стояли идеально ровно в гнездах канделябров, исчерченных восковыми натеками.

Огоньки пламени потрескивали в унисон. Наверное, именно этот звук она приняла за тихий хор голосов. Золотистое сияние множества горящих свечей расширило ее зрачки, и сознание чудесным образом прояснилось. Воспоминания возвращались эпизод за эпизодом — так падают одна за другой первые капли летнего ливня на рассвете. А вместе с ними на женщину обрушилась первая волна паники.

Симона вспомнила холодное прикосновение невидимых рук, уносивших ее в темноту. Вспомнила голос, шептавший что-то на ухо, тогда как все ее члены словно окаменели и тело отказывалось слушаться. Вспомнила фигуру, сделанную из мрака, которая несла ее сквозь лесную чащу. Вспомнила, как призрачная тень бормотала ее имя и как сама она, парализованная ужасом, поняла, что видит все это не в кошмарном сне, а наяву. Симона зажмурилась и прижала ладони ко рту, подавляя крик.

Первая ее мысль была о детях. Что случилось с Ирен и Дорианом? Остались ли они в доме? Настиг ли их тоже пришелец из потустороннего мира? Мучительный страх за судьбу детей будто каленым железом выжигал каждый их этих вопросов в ее душе. Симона бросилась к двери (или тому, что казалось дверью) и принялась с силой дергать за ручку, пытаясь сорвать замок, но тщетно. Она кричала и звала на помощь, пока усталость и отчаяние не одолели ее. Постепенно к Симоне вернулось хладнокровие, а вместе с ним и чувство реальности.

Она находилась в плену. Ее запер в этой комнате фантом, похитивший из дома среди ночи. Возможно, он схватил и детей. В тот момент не имело практического смысла терзаться мыслями, что им могли причинить зло или ранить. Если она хотела помочь детям, ни в коем случае нельзя было вновь поддаваться панике, а потому следовало жестко контролировать каждое движение мысли. Стиснув кулаки, Симона твердила эти слова как мантру. Закрыв глаза, она несколько раз глубоко вздохнула и почувствовала, как сердце забилось в нормальном ритме.

Вскоре Симона снова открыла глаза и осмотрела комнату, на сей раз очень внимательно. Чем скорее она поймет, что происходит, тем скорее сумеет выбраться отсюда и прийти на помощь Ирен и Дориану.

Первое, на что упал взгляд, была миниатюрная мебель унылого вида: детская мебель, очень простая, на грани убожества. Симона находилась в детской комнате, но инстинкт ей подсказывал, что уже давным-давно ее порога не переступал ни один ребенок. Наполнявшая комнату аура, почти осязаемая, несла печать старости и немощи. Симона подошла к кровати и, усевшись на нее, стала созерцать комнату с новой стратегической точки. Нет, невинностью в этой спальне и не пахло. Все, что женщина ощущала, — это тьма. Зло.

Страх распространялся по телу, отравляя кровь, как медленный яд. Но Симона старалась не думать об опасности. Взяв один из подсвечников, она подошла к стене. Бесчисленное множество фотографий и газетных вырезок составляли целое панно, терявшееся в сумраке. Женщина поразилась, как бережно и аккуратно были приклеены фотографии. Перед ней разворачивалась щемящая экспозиция воспоминаний, и каждая вырезка молчаливо пыталась донести какое-то особое послание, объяснявшее смысл всего собрания. Это был голос, взывавший к состраданию из прошлого. Симона близко поднесла свечу к стене и позволила потоку фотографий, дагеротипов, текстов и рисунков увлечь себя.

В россыпи слов из десятков вырезок ее глаза мгновенно выхватили знакомое имя: Даниэль Хоффман. Оно мелькнуло, словно вспышка молнии, подстегнув память. Таинственная личность из Берлина, чью корреспонденцию Симоне велели откладывать. Незримый персонаж, письма которого (как случайно выяснилось) заканчивали свой путь в топке камина. Однако кое-какие детали повергали в недоумение, выпадая из общей картины. Тот человек, о ком шла речь в газетных новостях, жил вовсе не в Берлине. И, судя по датам выпусков газет, теперь он достиг бы возраста, неправдоподобного даже для долгожителя. Сбитая с толку Симона погрузилась в чтение статьи.

Хоффман, герой газетных вырезок, был богат, сказочно богат. Чуть дальше первая страница «Фигаро» опубликовала сообщение о пожаре на фабрике игрушек и о гибели Хоффмана в огне. Иллюстрировала колонку красноречивая фотография: пламя пожирало здание, а собравшаяся вокруг огромная толпа завороженно наблюдала за чудовищным спектаклем. Из огромного скопления народа камера фотографа выделила опустошенное лицо мальчика с испуганными глазами.

Тот же затравленный взгляд появлялся и на другой газетной фотографии. На сей раз в статье рассказывалась мрачная история о ребенке, который просидел семь дней под замком в подвале в кромешной темноте. Мальчика вызволили полицейские, обнаружившие его мать мертвой в одной из комнат квартиры. Лицо ребенка, которому исполнилось, наверное, не больше семи-восьми лет, казалось прозрачным, а глаза — бездонными, как омут.

Постепенно части кошмарной головоломки занимали свои места, и Симону пробрала дрожь. Но белых пятен оставалось еще много, а притягательность старых снимков имела воистину гипнотическую силу. Вырезки следовали в хронологическом порядке, перемещаясь по шкале времени. Во многих говорилось о людях, чьи имена канули в Лету. Симона о них никогда даже не слышала. Среди них выделялась девушка ослепительной красоты, Александра Альма Мальтис, наследница кузнечной империи в Лионе. Марсельский журнал упоминал о девушке в связи с ее помолвкой с молодым, но уважаемым инженером, изобретателем игрушек Лазарусом Жаном. К вырезке прилагалась серия фотографий, на которых блестящая пара раздавала игрушки детям в приюте на Монпарнасе. Молодые люди светились счастьем и любовью. «Моя цель состоит в том, чтобы каждый ребенок в стране, в какой бы семье он ни родился, мог иметь игрушки», — гласила подпись под фотографиями.

Позднее другая газета извещала о свадьбе Лазаруса Жана и Александры Мальтис. Официальная фотография жениха и невесты была сделана у подножия парадной лестницы Кравенмора.

Лазарус, в расцвете молодости, обнимал свою нареченную. Ни одно облачко не омрачало эту счастливую картину. Молодой и предприимчивый Лазарус Жан приобрел роскошное имение, рассчитывая, что оно станет его семейным очагом. Виды Кравенмора сопровождало сообщение.

Галерея лиц и репортажей прирастала новыми и новыми фотографиями и вырезками, расширяя экспозицию героев и событий прошлого. Симона остановилась и вернулась назад. Ее неотступно преследовало опустошенное, перепуганное лицо мальчика. Симона погрузилась в омуты его глаз, исполненных отчаяния, и постепенно — не сразу — узнала глаза человека, к кому питала самые теплые чувства, связывая с ним определенные надежды. Те глаза принадлежали не Жану Невилю, герою рассказа Лазаруса. Они были ей знакомы, до боли знакомы. Она смотрела в глаза самого Лазаруса Жана.

Ее душу как будто заволокло черным облаком. Женщина глубоко вздохнула и зажмурилась. Раньше чем за спиной раздался голос, Симона шестым чувством поняла, что в комнате кто-то есть.




Ирен с Исмаэлем взошли на вершину скалистой гряды незадолго до четырех часов дня. Избитые до синяков и жестоко изрезанные о камни руки и ноги свидетельствовали о том, насколько тяжело дался им путь наверх. Такую цену ребятам пришлось заплатить за переход по заповедной тропе. Исмаэль предвидел, что подъем по отвесным скалам будет нелегкой задачей, однако в действительности он оказался намного хуже и опаснее, чем юноша мог вообразить. Ирен показала ему пример редкого мужества, ибо ни разу не пикнула и даже рта не раскрыла, чтобы пожаловаться на боль и ссадины, исполосовавшие кожу.

Девочка карабкалась по уступам и рисковала штурмовать вертикальные утесы, куда в здравом уме не полез бы никто. Когда наконец ребята достигли кромки леса, Исмаэль просто молча обнял ее. Огонь, горевший в душе этой девочки, не сумела бы погасить вся вода в океане.

— Устала?

Ирен, едва дышавшая, покачала головой.

— Тебе не говорили, что ты самый упрямый человек на свете?

Слабая улыбка выступала на губах девочки.

— Ты еще не знаешь мою маму.

Не дожидаясь ответа юноши, Ирен взяла его за руку и потянула в лес. У них за спиной, у подножия пропасти, плескались морские волны.

Если бы однажды Исмаэлю сказали, что он вскарабкается на этот дьявольский обрыв, он ни за что не поверил бы. Но если дело касалось Ирен, он был готов поверить чему угодно.




Симона медленно повернулась, обратившись лицом к сумраку. Она ощущала присутствие постороннего. Она даже слышала его размеренное дыхание. Но ей не удавалось его увидеть. Свет, исходивший от множества свечей, не проникал сквозь завесу мрака, которая отгораживала дальнюю часть комнаты, превращая ее в пустую сцену без задника. Симона вглядывалась в темноту, скрывавшую неизвестного. Женщиной владело дивное спокойствие, дарившее поразительную ясность мысли, чего она никак не ожидала. Ее чувства и разум обострились, отмечая с ужасающей точностью все, что происходило вокруг, до мельчайших подробностей — движение воздуха, малейший звук, мерцание бликов. Защищенная броней непоколебимого спокойствия, она молча стояла напротив сгустка сумрака и ждала, пока неизвестный проявит себя.

— Странно видеть вас здесь, — произнес наконец голос из глубины сумрака. Он звучал приглушенно, будто издалека. — Вы боитесь?

Симона покачала головой.

— Хорошо. Не стоит. Вам нечего бояться.

— Вы собираетесь и дальше прятаться, Лазарус?

За вопросом последовало длительное молчание. Дыхание Лазаруса стало чуть громче.

— Предпочитаю оставаться здесь, — ответил он, нарушив паузу.

— Почему?

В темноте что-то блеснуло. Мгновенная искра, едва уловимая.

— Почему бы вам не присесть, мадам Совель?

— Пожалуй, я постою.

— Как угодно. — Незримый собеседник снова умолк. — Наверное, вы задаетесь вопросом, что происходит.

— В том числе и этим, — резко отозвалась Симона, позволив прорваться негодованию.

— Тогда, может, будет проще, если вы зададите мне все ваши вопросы. А я постараюсь на них ответить.

Симона возмущенно фыркнула.

— Мой первый и последний вопрос — как отсюда выйти? — язвительно сказала она.

— Боюсь, это невозможно. Пока невозможно.

— Отчего же?

— Это ваш второй вопрос?

— Где я нахожусь?

— В Кравенморе.

— Как я сюда попала и зачем?

— Вас принесли…

— Вы?

— Нет.

— Кто же?

— Вы с ним незнакомы… еще.

— Где мои дети?

— Не знаю.

Симона шагнула к сумрачной завесе. Ее лицо покраснело от гнева.

— Подлый ублюдок!

Она решительно двинулась туда, откуда доносился голос. Постепенно ее глаза различили силуэт сидевшего в кресле мужчины. Лазарус. Однако лицо его выглядело как-то странно. Симона остановилась.

— Это маска, — сказал Лазарус.

— Для чего? — спросила женщина. Ее спокойствие улетучивалось с головокружительной скоростью.

— Маска имеет свойство обнаруживать истинное лицо человека…

Симона изо всех сил старалась сохранить хладнокровие. Поддавшись гневу, она ничего не выиграла бы.

— Где мои дети? Пожалуйста…

— Я уже сказал, мадам Совель. Я не знаю.

— Что вам от меня нужно?

Лазарус выпростал руку, затянутую в шелковую перчатку. Поверхность маски блеснула. Мелькнула мгновенная искра — точно такую же Симона видела недавно.

— Я не причиню вам зла, Симона. Вам не нужно меня бояться. Доверьтесь мне.

— Несколько неуместное пожелание, вы не находите?

— Ради вашего блага. Я пытаюсь вас защитить.

— От кого?

— Сядьте, пожалуйста.

— Что за чертовщина тут творится? Почему вы не хотите сказать, в чем дело?

Симона услышала свой голос — тонкий, ломкий, с детскими интонациями — и поняла, что находится на грани истерики. Она стиснула кулаки и вдохнула поглубже. Отступив на несколько шагов, она села на стул, выбрав один из тех, что стояли вокруг голого стола.

— Спасибо, — пробормотал Лазарус.

Симона молча уронила слезу.

— Прежде всего прошу вас, поймите, я горько сожалею, что вы оказались вовлечены во все это. Не думал, что до такого дойдет, — заявил кукольник.

— Не существовало мальчика по имени Жан Невиль, верно? — спросила Симона. — Тем несчастным ребенком были вы сами. То, что вы мне рассказывали, правда, учитывая, что это ваша собственная история.

— Вижу, вы познакомились с моей коллекцией. Возможно, вырезки позволили вам сделать интересные выводы, но они ошибочны.

— Единственный вывод, который я сделала, заключается в том, что вы, месье Жан, больной человек и нуждаетесь в лечении. Не знаю, как вам удалось притащить меня сюда, но предупреждаю, как только я отсюда выберусь, первым делом я отправлюсь в жандармерию. Похищение считается преступлением…

Угроза ей самой показалась столь же смешной, сколь и неуместной.

— Следовательно, должен ли я предположить, что вы намерены отказаться от места, мадам Совель?

Тон, пропитанный ядовитой иронией, насторожил Симону, прозвучав для нее как сигнал тревоги. Подобный комментарий был не в духе Лазаруса, которого она знала. С другой стороны, если честно, не вызывало сомнений, что она его совершенно не знала.

— Предполагайте что хотите, — холодно ответила она.

— Превосходно. В таком случае, прежде чем вы обратитесь к властям, на что я даю вам добро, позвольте заполнить белые пятна на картине, которую вы наверняка нарисовали в своем воображении.

Симона смотрела на маску, бледную, лишенную всякого выражения. Фарфоровое лицо, из-за которого раздавался холодный отстраненный голос. Глаза напоминали темные колодцы.

— Вы поймете, уважаемая Симона, что из этой истории, как, впрочем, из любой другой, можно извлечь единственный урок: в реальности в отличие от вымысла все на поверку оказывается не таким, как кажется…

— Пообещайте мне сделать одну вещь. Лазарус, — перебила его Симона.

— Если будет в моих силах…

— Обещайте, что вы дадите мне уехать отсюда с детьми, если я выслушаю вашу историю. Клянусь, что я не стану обращаться в полицию. Я только заберу семью и уеду из города навсегда. Вы обо мне больше не услышите, — взмолилась Симона.

Маска помолчала немного.

— Вы этого хотите?

Симона кивнула, сдерживая слезы.

— Вы разочаровали меня. Симона. Я думал, что мы друзья. Близкие друзья.

— Пожалуйста…

Человек в маске сжал кулаки.

— Хорошо. Если вы желаете воссоединиться с детьми, так и будет. В свое время…




— Вы помните свою мать, мадам Совель? Все дети хранят в сердце память о женщине, которая произвела их на свет. Это нечто незыблемое, как негаснущий светоч. Звезда на небосводе. Я же большую часть жизни пытался стереть эту память. Забыть навеки. Что нелегко. Совсем нелегко. Надеюсь, прежде чем судить и осуждать меня, вы соблаговолите выслушать мою повесть. Она короткая. Лучшие истории лаконичны…

Я родился в ночь на 26 декабря 1882 года в старом доме на самой темной и кривой улочке в квартале Гобеленов в Париже. Мрачное, нездоровое место. Вы читали Виктора Гюго, мадам Совель? Если читали, вы понимаете, о чем я веду речь. И там моя мать с помощью соседки Николь произвела на свет младенца. Зима стояла морозная, и, похоже, я закричал не сразу, что ожидается от каждого новорожденного. Так что на миг мать уверовала, будто я умер. Когда же я заявил в полный голос, что жив, бедняга истолковала это как чудо. Словно в насмешку она решила окрестить меня Лазарем.

Детские годы ассоциируются у меня с нескончаемыми криками на улице и длительными периодами болезни матери. Одно из первых моих воспоминаний: я сижу на коленях Николь, нашей соседки, и добрая женщина мне объясняет, что мама тяжело больна, а потому не может подойти, когда я зову ее, и что лучше бы мне пойти поиграть с другими детьми. «Другими детьми», о которых она упоминала, была компания малолетних оборванцев, побиравшихся от зари до зари. К семи годам они твердо усваивали, что выжить в квартале можно лишь превратившись в преступника или чиновника. Нет нужды уточнять, какой выбор оказывался предпочтительнее.

В те дни в квартале ходили слухи о таинственной личности, занимавшей детское воображение. Этот человек был единственным, кто вселял луч надежды в наши сердца. Звали его Даниэль Хоффман, и его имя являлось синонимом воплощения мечты для всех детей, вплоть до того, что многие сомневались в его существовании. По легенде, Хоффман гулял по улицам Парижа, переодевшись в чужое платье и выдавая себя за кого-нибудь другого, и раздавал детям бедноты игрушки, которые мастерил у себя на фабрике. Все парижские малыши слышали предания о нем, и каждый мечтал однажды стать избранником судьбы.

Хоффман был властителем детских дум, магом. Его могуществу могла противостоять лишь одна вещь — возраст. По мере того как дети вырастали, теряя иллюзии и способность фантазировать, они забывали имя Даниэля Хоффмана. Оно стиралось из памяти, и однажды, услышав это имя из уст собственных детей, взрослые уже не могли его вспомнить…

Даниэль Хоффман был крупнейшим производителем игрушек в мире. Он владел фабрикой, которая находилась в квартале Гобеленов. Здание фабрики походило на огромный собор, возвышавшийся во мраке квартала-призрака, полного опасностей и зараженного бедностью. В его центральной части взмывала к облакам прямая как стрела башня, подпирая вершиной небо. С башни каждый день колокола возвещали часы рассвета и заката. Эхо колоколов отдавалось во всем городе. Мы, дети квартала, хорошо знали башню, но взрослым было не дано ее увидеть. На месте башни им чудилась непроходимая топь, пустошь в сердце парижских трущоб.

Никто не знал, как на самом деле выглядел Даниэль Хоффман. Говорили, будто мастер игрушек жил в чертоге на вершине башни и почти не спускался оттуда, не считая тех моментов, когда он, переодетый, расхаживал по вечерам по улицам и дарил игрушки обездоленным детям Парижа. Взамен он просил немногое: сердца детей, обещание вечной любви и преданности. Каждый ребенок квартала отдал бы ему сердце не раздумывая. Но далеко не каждому удавалось расслышать, как он стучал в дверь. По слухам, Хоффман скрывался под сотней личин. Некоторые осмеливались утверждать, будто он никогда не использовал дважды одну и ту же маску.

Но вернемся к моей матери. Природа ее болезни, на которую ссылалась Николь, до сих пор остается для меня загадкой. Полагаю, иногда люди — равно как некоторые игрушки — уже появляются на свет с врожденным пороком. В некотором смысле это свойство превращает всех нас в сломанные игрушки, вы не считаете? Беда в том, что болезнь матери со временем привела к постепенной потере умственных способностей. Телесный недуг всегда сказывается на душевном здоровье. Таков закон жизни.

В результате я привык к одиночеству, рос с ним рука об руку и мечтал, как однажды мне на помощь придет Даниэль Хоффман. Помню, что каждый вечер перед сном я умолял ангела-хранителя привести меня к нему. Каждый вечер. Наверное, под впечатлением легенд о Хоффмане я начал и сам мастерить игрушки.

В качестве материалов я использовал всякий хлам, обломки, подобранные на помойках квартала. Так я построил первый поезд, соорудил трехэтажный замок. Затем настал черед картонного дракона и, чуть позднее, летательной машины. Я сконструировал ее задолго до того, как аэропланы в небе сделались привычным зрелищем. Но моей любимой игрушкой стал Габриэль. Габриэль был ангелом. Прекрасным ангелом, сотворенным моими руками для того, чтобы он защищал меня от темноты и превратностей судьбы. Я создал его из обломков утюга и скобяных изделий, которые раздобыл в заброшенной мастерской через две улицы от нашего дома. Но Габриэль, мой ангел-хранитель, прожил недолго.

В день, когда мать обнаружила склад моих игрушек, Габриэль был осужден на смерть.

Мать отвела меня в подвал дома и там, невнятно бормоча и непрестанно заглядывая во все углы, словно опасаясь, что в темноте кто-то притаился, призналась, что слышит во сне голоса. Ее незримый собеседник поведал ей в ночных откровениях, что игрушки являлись детищем самого Люцифера. С их помощью он полагал погубить души всех детей на свете. Поэтому в ту ночь мои игрушки отправились в топку котла.

Мать потребовала, чтобы мы сожгли их вместе и убедились, что они сгорели дотла. Иначе, пригрозила она, Тень моей проклятой души придет за мной. Малейший изъян в поведении, каждая ошибка и акт непослушания оставляют на ней метку. Тень, которая всюду следует за мной, являясь отражением всего того несовершенного, порочного и безрассудного, что я делал вместе с ней, что принес в мир…

В ту пору мне исполнилось семь лет.

Примерно тогда же болезнь матери резко обострилась. Она стала запирать меня в подвале, где, по ее словам, Тень не нашла бы меня, если бы пришла за мной. Сидя долгими часами в заточении, я едва осмеливался дышать из страха, что звук дыхания привлечет внимание Тени, порочного отражения моей слабой души, и она унесет меня прямо в ад.

Вам сей бред покажется смешным, на худой конец печальным, мадам Совель. Но для малолетнего ребенка он превратился в ужасающую повседневную реальность.

Мне не хотелось бы утомлять вас тягостными подробностями. Довольно сказать, что во время одного такого заточения мать потеряла остатки разума, и я просидел целую неделю под замком в подвале, один, в полной темноте. Вы прочитали статью, я полагаю. Подобные истории газетчики обожают помещать на первые страницы своих изданий. Скверные новости, особенно если они изобилуют скабрезными или душераздирающими отступлениями, заставляют раскошеливаться публику с поразительной легкостью. Однако вы спросите, что чувствует ребенок, запертый в течение шести дней и семи ночей в темном подвале?

Во-первых, позвольте вам сказать, что человек, просидев несколько часов без света, теряет чувство времени. Часы кажутся ему минутами или секундами. Или неделями, если угодно. Время и свет тесно связаны между собой. Но важно другое. В тот отрезок времени со мной произошло нечто воистину восхитительное. Чудо. Второе чудо в моей жизни, если хотите, после так называемого «воскрешения», когда я только родился.

Сбылась моя мечта. Я не напрасно возносил молчаливые молитвы изо дня в день. Назовите это удачей, назовите судьбой.

Даниэль Хоффман пришел ко мне. Ко мне! Среди всех маленьких парижан он выбрал меня, чтобы почтить своей милостью в ту ночь. До сих пор я помню робкий стук в крышку люка, выходившего на улицу. Я не мог добраться до него, но с радостью отозвался на голос, заговоривший со мной. Самый замечательный голос в мире, исполненный доброты. Голос, развеявший темноту и растопивший страх несчастного перепуганного ребенка, как солнце плавит лед. И знаете что, Симона? Даниэль Хоффман назвал меня по имени.

И я распахнул ему навстречу свое сердце. Вскоре дивный свет разлился в подвале, и Даниэль Хоффман появился из ничего, одетый в ослепительно белый костюм. Если бы вы его видели, Симона! Это был ангел, настоящий ангел света. Я не встречал никого, кто излучал бы такую ауру красоты и покоя.

В ту ночь Даниэль Хоффман и я доверительно беседовали с глазу на глаз, вдвоем, как сейчас мы разговариваем с вами. Ему не пришлось рассказывать о судьбе Габриэля и других моих игрушек: он уже все знал. Поверьте, Хоффман оказался человеком весьма осведомленным. Он также был в курсе историй о Тени, которыми меня пичкала мать. Он знал и об этом. С чувством огромного облегчения я признался ему, что действительно очень боюсь Тени. Вы не представляете, сколько сочувствия и понимания источал этот человек. Хоффман терпеливо выслушал повесть о моих злоключениях, и я чувствовал, что он искренне разделяет со мной горе и печаль. И он прекрасно понял, чего я страшился больше всего, что являлось для меня худшим из кошмаров — Тень. Моя собственная Тень, порочный дух, который всегда со мной, отягощенный скверной, что была во мне…

Даниэль Хоффман мне объяснил, что нужно сделать. Поймите, в ту пору я был жалким невеждой. Что я знал о тенях? Что знал я о таинственных духах, посещающих людей во сне, вещая им о прошлом и будущем? Ничего.

Но он знал. Он знал все. И охотно соглашался помочь мне.

В ту ночь Даниэль Хоффман открыл мне будущее. Он сказал, что мне предназначено стать его преемником, возглавив созданную им империю. Он пообещал, что сумма его знаний и мастерство однажды станут моими, а нищета, окружавшая меня с рождения, развеется как дым. Он вручил мне судьбу, о какой я не смел мечтать. Будущее. Я даже слова такого не ведал. У меня не имелось будущего. Он мне его преподнес. Взамен он просил малость. Ничтожное обещание: я должен был отдать ему свое сердце. Только ему, и никому другому.

Мастер-кукольник спросил меня, понимаю ли я, что это означает. Я ответил утвердительно, не раздумывая ни секунды. Конечно, я жаждал подарить ему сердце. Он был единственным человеком, проявившим ко мне доброту. Единственным, кто беспокоился обо мне. Хоффман сказал, что если я пожелаю, то скоро выйду из подвала и больше не увижу этот дом, квартал и даже свою мать. Самое главное, он пообещал, что я смогу навсегда забыть о Тени. Если я выполню его просьбу, передо мной откроется будущее, чистое и прекрасное.

Он спросил, верю ли я ему. Я кивнул. Тогда он достал маленький хрустальный флакон, похожий на склянку для духов. С улыбкой он вынул пробку, и я стал свидетелем невероятного зрелища. Моя Тень, отражение на стене, превратилась в колышущееся пятно, облако мрака. Его втянуло во флакон, который стал местом вечного заточения Тени. Даниэль Хоффман закупорил склянку и протянул ее мне. На ощупь хрусталь был холодным, как лед.

Потом Хоффман объявил, что отныне мое сердце принадлежит ему и скоро, очень скоро, все мои невзгоды останутся позади. Если я не нарушу клятву. Я заверил его, что никогда этого не сделаю. Он ласково мне улыбнулся и вручил подарок — калейдоскоп. Хоффман велел мне закрыть глаза и мысленно сосредоточиться на том, чего я хотел бы больше всего на свете. Пока я выполнял его приказание, он опустился передо мной на колени и поцеловал в лоб. Когда я открыл глаза, его уже рядом не оказалось.

Через неделю полиция, встревоженная звонком неизвестного, сообщившего о состоянии дел в моем доме, вызволила меня из темницы. Мою мать нашли мертвой…

Улицы по дороге в комиссариат были запружены пожарными машинами. В воздухе витал запах гари. Полицейские, сопровождавшие меня, свернули с пути, и я увидел, наверное, самый страшный пожар в истории Парижа: горела высившаяся на горизонте фабрика Даниэля Хоффмана. Людям, прежде никогда не замечавшим башню, открылось теперь зрелище храма в огне. Вот тогда все вспомнили имя человека, владевшего их помыслами в детстве, — Даниэль Хоффман. Дворец императора пылал…

Языки пламени и столб черного дыма вздымались к небесам три дня и три ночи, как будто ад разверзся в нечестивом сердце города. Я там был и наблюдал эту картину собственными глазами. Через несколько дней, когда лишь угли свидетельствовали о том, что недавно в центре квартала стояло величественное здание, газеты сообщили о пожаре.

Вскоре чиновники нашли родственника матери, взявшего меня на свое попечение, и я переехал жить в его семью на мыс Антиб. Там я вырос и получил образование. У меня была нормальная, счастливая жизнь. Как и обещал мне Даниэль Хоффман. Кроме того, я позволил себе внести коррективы в историю своего раннего детства, для собственного душевного спокойствия. Я вам рассказывал исправленную версию.

В день, когда мне исполнилось восемнадцать лет, я получил письмо. На штемпеле почтового отделения Монпарнаса читалась дата восьмилетней давности. В письме давний друг извещал меня, что в нотариальной конторе некоего месье Жильбера Травана в Фонтенбло хранятся правовые документы на имение на побережье Нормандии. По закону оно становилось моей собственностью по достижении совершеннолетия. Письмо, выведенное на пергаменте, было подписано буквой «Д».

Прошло несколько лет, прежде чем я вступил во владение Кравенмором. К тому моменту я уже завоевал репутацию многообещающего инженера. Предложенные мною проекты игрушек превосходили все, что когда-либо создавалось раньше. Вскоре я пришел к вы воду, что настала пора основать собственную фабрику. В Кравенморе. Все в моей судьбе складывалось так, как и было предсказано. Пока не произошла катастрофа. Это случилось 13 февраля в Порт-Сен-Мишель. Ее звали Александра Альма Мальтис, и красивее создания я никогда не видел.

Много лет я хранил флакон, который передал мне Даниэль Хоффман в подвале дома на улице Гобелен. Стекло оставалось таким же ледяным, каким оно было той знаменательной ночью.

Спустя шесть месяцев я нарушил клятву верности Даниэлю Хоффману и подарил свое сердце той прекрасной девушке. Я женился на ней. И это был самый счастливый день в моей жизни. В ночь накануне свадьбы, которая готовилась в Кравенморе, я взял флакон, где томилась моя Тень, и отправился на мыс к утесам. С обрыва я бросил склянку в темную воду, приговорив Тень к вечному забвению.

Да, я нарушил клятву…




Солнце уже начато клониться к горизонту над лагуной, когда за деревьями показался задний фасад Дома-на-Мысе. Свинцовая усталость, валившая ребят с ног, на время отступила, притаившись неподалеку, чтобы в подходящий момент приняться за них снова. Исмаэль слышал о подобном явлении. Например, говорили, что у спортсменов, превысивших лимит своей выносливости, иногда открывалось нечто вроде второго дыхания. Переступив определенный рубеж, тело продолжало послушно функционировать, не проявляя признаков утомления. Разумеется, пока мотор не останавливался. Как только напряжение спадало, неизбежно следовала расплата. Мышцы требовали компенсации.

— О чем задумался? — спросила Ирен, заметив отрешенное выражение лица юноши.

— О том, что я голоден.

— Я тоже. Не странно ли?

— Напротив. От испуга всегда разыгрывается зверский аппетит… — попробовал пошутить Исмаэль.

В Доме-на-Мысе стояла мертвая тишина, никаких признаков жизни не наблюдалось. Две гирлянды высохшей одежды, развешенные на веревках, полоскались на ветру. Исмаэль искоса бросил быстрый взгляд на тряпочки, во всех отношениях напоминавшие нижнее белье Ирен. Мысленно он примерил на подружку этот туалет и залюбовался воображаемой картинкой.

— Ты в порядке? — поинтересовалась Ирен.

Юноша поперхнулся, однако кивнул:

— Устал и голоден, а так в норме.

Ирен загадочно на него посмотрела. На миг у Исмаэля закралось подозрение, что все женщины тайно способны читать мысли. Но лучше не предаваться подобным размышлениям на голодный желудок.

Девочка толкнула дверь черного хода в дом, но кто-то, похоже, закрыл ее на засов изнутри. Улыбка Ирен трансформировалась в гримасу удивления.

— Мама? Дориан? — позвала она, отступая на несколько шагов и разглядывая окна первого этажа.

— Попробуем войти с парадного входа, — сказал Исмаэль.

Ирен последовала за ним, и ребята обогнули дом, направляясь к веранде. На земле у них под ногами ковром лежали битые стекла. Ребята остановились и уставились, потрясенные, на открывшиеся их взорам разрушения: сорванная с петель дверь и выбитые стекла. Казалось, взрыв газа снес с петель дверь и разметал стекла вокруг дома. Ирен попыталась остановить волну холодной паники, поднимавшейся откуда-то из желудка. Тщетно. Она в ужасе посмотрела на Исмаэля и рванулась в дом. Юноша хладнокровно остановил ее.

— Мадам Совель? — громко крикнул он с веранды.

Эхо его голоса потерялось в глубине дома. Исмаэль осторожно переступил через порог и обвел взглядом представшую перед ними картину. Ирен, выглянув из-за его плеча, издала болезненный стон.

Состояние дома уместнее всего было бы описать, если такое вообще возможно, одним словом — разруха. Исмаэль никогда не видел последствий торнадо, но предполагал, что они похожи на то, что они обнаружили.

— Боже мой…

— Осторожно, стекла, — предупредил юноша.

— Мама!

Призыв Ирен отдавался от стен — блуждавший из комнаты в комнату дух. Исмаэль, не отпуская Ирен ни на секунду, подошел к подножию лестницы и, задрав голову, посмотрел на второй этаж.

— Идем наверх, — сказала Ирен.

Ребята медленно поднимались по лестнице, натыкаясь на каждом шагу на следы, оставленные повсюду невидимой силой. Ирен первая заметила, что в спальне Симоны отсутствует дверь.

— Нет! — вскрикнула она.

Исмаэль быстро приблизился к порогу и оглядел комнату. Ничего. Одно за другим ребята осмотрели все помещения на этаже. Пусто.

— Где они? — спросила Ирен дрожащим голосом.

— Тут никого. Спускаемся вниз.

Судя по видимым разрушениям, борьба, или что бы там ни произошло в доме, была отчаянной. Юноша воздержался от замечаний на этот счет, но у него появилось нехорошее предчувствие относительно судьбы, постигшей семью Ирен. Девочка, все еще пребывавшая в шоке, молча плакала на нижней ступени лестницы. «С минуты на минуту начнется истерика», — подумал Исмаэль. Нужно было что-то придумать — и срочно, — чтобы ее предотвратить. Он перебирал в голове возможные способы в поисках наиболее эффективного, как вдруг откуда-то донесся стук. Затем наступила тишина.

Ирен встрепенулась и обратила заплаканные глаза на Исмаэля, желая получить подтверждение, что ей не почудилось. Юноша кивнул и поднял палец, призывая к молчанию. Стук повторился — гул резких металлических ударов поплыл по дому. Металл. Где-то в недрах дома стучали по куску металла. Звук заунывно повторялся. Исмаэль почувствовал вибрацию под ногами, и взгляд его натолкнулся на закрытую дверь в коридорчике, соединявшем прихожую с кухней.

— Куда ведет эта дверь?

— В подвал… — отозвалась Ирен.

Юноша встал вплотную к двери и прислушался, прижавшись ухом к деревянной створке. Удары снова повторились. Исмаэль подергал дверь, пытаясь ее открыть, но она была крепко заперта.

— Есть там кто-нибудь? — крикнул он.

Раздались шаги: кто-то поднимался по ступеням лестницы.

— Осторожно, — предостерегла Ирен.

Исмаэль отодвинулся от проема. На миг образ ангела, воздвигающегося из подполья, заполонил его воображение. Из-за двери донесся приглушенный, срывающийся голос. Ирен вскочила и со всех ног кинулась к входу в подвал.

— Дориан?

Неразборчивая речь послышалась снова.

Ирен обернулась к Исмаэлю.

— Там мой брат… — подтвердила она.

Исмаэлю пришлось убедиться, что взломать дверь (или, как в данном случае, разнести ее в щепки) является задачей трудной — во всяком случае, намного сложнее, чем представляли сценаристы в радиоспектаклях. Только через десять минут дверь подалась натиску железного лома, найденного в кладовке на кухне. Исмаэль, обливаясь потом, отступил, передав Ирен право нанести последний, символический удар. Засов, месиво деревянных щепок, торчавших из массивного ржавого механизма, вывалился на пол. По мнению Исмаэля, клубок этот более всего напоминал морского ежа.

Спустя миг из темноты вынырнул очень бледный мальчик. Его лицо было искажено ужасом, а руки дрожали. Дориан спрятался в объятиях сестры, как испуганный зверек. Ирен многозначительно посмотрела на Исмаэля. Ребенок явно стал свидетелем зрелища, глубоко его травмировавшего. Ирен опустилась рядом с братом на колени и вытерла ему лицо, покрытое пятнами грязи и следами высохших слез.

— Ты цел, Дориан? — тихо спросила она, ощупывая тело мальчика, чтобы убедиться, что у него нет ран и переломов.

Дориан закивал.

— Где мама?

Мальчик поднял голову. В его глазах застыл ужас.

— Дориан, это очень важно. Где мама?

— Она ее унесла… — пробормотал он.

Исмаэль задавался вопросом, сколько времени ребенок просидел под замком в темном подвале.

— Она ее унесла… — повторил Дориан, как под воздействием гипноза.

— Кто ее унес, Дориан? — с подчеркнутым спокойствием продолжала расспрашивать Ирен. — Кто унес маму?

Дориан посмотрел на ребят, переводя взгляд с сестры на ее друга, и слабо улыбнулся, как будто вопрос Ирен показался ему верхом абсурда.

— Тень… — ответил он. — Тень ее унесла.

Исмаэль с Ирен переглянулись. Девочка тяжело вздохнула и взяла брата за плечи.

— Дориан, я хочу попросить тебя сделать одну очень важную вещь. Ты меня понимаешь?

Дориан кивнул.

— Нужно, чтобы ты поспешил в город и бегом направился в жандармерию. Скажешь инспектору, что в Кравенморе произошло страшное несчастье. И что мама находится там, раненная. Нужно, чтобы жандармы быстро приехали. Ты понял?

Дориан растерянно уставился на нее.

— Не говори о Тени. Передай только то, что я сказала. Это важно… Если ты начнешь рассказывать о Тени, тебе никто не поверит. Сообщи только о несчастье.

Исмаэль одобрительно кивнул.

— Необходимо, чтобы ты сделал это ради меня и мамы. Сможешь?

Дориан снова посмотрел на Исмаэля, потом на Ирен.

— С мамой случилось несчастье, и она находится, раненная, в Кравенморе. Срочно нужна помощь, — заученно повторил мальчик. — Но она ведь невредима… так ведь?

Ирен улыбнулась ему и крепко обняла.

— Я тебя обожаю, — прошептала она.

Дориан поцеловал сестру в щеку и, дружески помахав Исмаэлю, бросился искать велосипед. Дориан нашел его под балюстрадой веранды. Подарок Лазаруса превратился в комок скрученного металла и спиц. Мальчик горестно стоял над останками велосипеда. Исмаэль с Ирен тем временем вышли из дома и тоже остановились у искореженной машины.

— Кто способен сотворить такое? — воскликнул Дориан.

— Тебе лучше поторопиться, Дориан, — напомнила Ирен.

Дориан не стал спорить и пустился бежать. Как только он скрылся из виду, Ирен с Исмаэлем прошли на веранду. Солнце садилось над лагуной, просвечивая сквозь мглу багровым шаром, истекавшим кровью среди туч и окрашивая море в красные тона. Ребята переглянулись, не нуждаясь в словах. Они хорошо понимали, что ждет их в темноте за лесом.




12. Доппельгангер


— Не было на свете и не будет красивее невесты у алтаря, чем она, — сказала маска. — Никогда.

Симона слышала, как тихо проливали слезы горящие свечи в комнате, а за стенами дома в отдалении шептал ветер, овевая когорту горгулий, венчавших Кравенмор. Это звучал голос ночи.

— Александра озарила мою жизнь, своим светом уничтожив массу воспоминаний и горестей, теснившихся в моей памяти с детства. Даже теперь я думаю, что не многим смертным довелось познать столь безграничное счастье и покой. В некотором отношении я перестал быть мальчиком из беднейшего квартала Парижа. Я забыл долгие часы заточения в темноте. Я оставил за спиной мрачный подвал, где мне вечно чудились голоса и где потревоженная совесть меня убеждала в существовании Тени, которой болезнь матери открыла врата ада. Я забыл кошмарное видение, преследовавшее меня много лет… В том кошмаре из недр подвала нашего дома на улице Гобелен длинная лестница спускалась прямиком в подземную долину реки Стикс. Все это осталось в прошлом. И знаете почему? Потому что Александра Альма Мальтис стала моим ангелом-хранителем. В противоположность тому, что внушала мне мать с тех пор, как я начал думать и говорить, Александра сумела объяснить, дала мне почувствовать, что я совсем не плохой. Понимаете, Симона? Я не был скверным. Я был как все, как любой другой человек. Я был невинным.

Голос Лазаруса прервался на мгновение. Симона представила, как катятся градом слезы по щекам под маской.

— Мы вместе обследовали Кравенмор. Многие уверены, что все чудесные вещи, собранные в доме, являются творением моих рук. Но это неправильно. Лишь малая их часть создана мною. Остальное, богатейшие коллекции и галереи чудес, механизм которых даже мне непонятен, уже находились в Кравенморе, когда я впервые переступил его порог. И неизвестно, как давно они тут появились. Одно время я воображал, что другие люди раньше занимали мое место. Иногда, останавливаясь ночью послушать тишину, я будто различаю эхо голосов и шаги, которые раздаются в коридорах замка. Порой же мне кажется, что время остановилось в каждой комнате, в каждом пустынном коридоре. У меня возникает иллюзия, что сонм созданий, населяющих Кравенмор, когда-то были сделаны из плоти и крови. Как и я.

Я давным-давно перестал ломать голову над загадками Кравенмора. К тому моменту я прожил в поместье уже несколько месяцев. И тем не менее продолжал постоянно находить помещения, где никогда не бывал, неизвестные галереи и новые флигели… Я убежден, что некоторые жилища — тысячелетние крепости, которые можно пересчитать по пальцам, — являются не просто архитектурными сооружениями. Они живые и обладают душой и собственной манерой сообщения с нами. Кравенмор принадлежит к числу таких мест. Неизвестно, когда его построили, кто его возводил и зачем. Но когда дом разговаривает со мной, я слушаю…

В преддверии лета 1916 года, когда мы с супругой пребывали на вершине блаженства, случилось одно событие. В сущности, предпосылки для него были созданы за год до роковой даты, но я об этом не имел понятия. На следующий день после свадьбы Александра проснулась на рассвете и пришла в большой овальный зал, чтобы разобрать сотни преподнесенных нам подарков. Среди прочего ее внимание привлекла резная шкатулка ручной работы — вещь изумительной красоты. Заинтригованная, Александра ее открыла. В шкатулке лежали записка и флакон. Записка была адресована новобрачной. В письме говорилось, что это особый подарок, сюрприз. Якобы во флаконе были мои любимые духи, которыми пользовалась моя мать, и Александре следует хранить их до нашей первой годовщины, прежде чем ими надушиться. Но это должно стать секретом между нею и дарителем, моим старым другом детства Даниэлем Хоффманом…

Александра в точности выполнила инструкции, убежденная, что таким образом доставит мне радость. Она двенадцать месяцев берегла флакон. В назначенный день она достала склянку из сундука и открыла ее. Нет смысла говорить, что никаких духов в ней не оказалось. Это был флакон, который я выбросил в море накануне нашего бракосочетания. С той минуты, когда Александра откупорила склянку, наша жизнь превратилась в кошмар…

Именно тогда я начал получать письма от Даниэля Хоффмана. Теперь он писал из Берлина, где, как он сообщал, его ожидала большая работа, которая однажды изменит лицо мира. Миллионы детей впускали его к себе гостем и принимали подарки. Миллионы детей, кому суждено в будущем стать солдатами самой мощной в истории армии. Я до сих пор не понимаю, что именно он имел в виду…

С одним из первых своих писем он прислал мне в подарок книгу, переплетенную в кожу и казавшуюся древнее самой планеты. Называлась она лаконично: «Doppelgänger». Вы слышали о доппельгангерах, дорогая? Вряд ли. Предания и старые магические фокусы уже никого не интересуют. Слово имеет немецкое происхождение. Оно обозначает Тень, которая обретает независимость от хозяина и, поскольку она настроена к нему враждебно, восстает против него. Но это всего лишь начало. По крайней мере так произошло со мной. К вашему сведению, я поясню, что книга, в сущности, являлась учебным пособием по природе теней. Библиографическая редкость. Но было уже поздно, когда я начал ее читать. Зло тайно набиралось сил, спрятавшись во мраке дома, росло месяц за месяцем подобно тому, как созревает змеиное яйцо в ожидании часа, когда настанет пора вылупиться детенышу.

В мае 1916 года со мной стаю твориться неладное. Ослепительное счастье, которым я упивался весь первый год жизни с Александрой, постепенно померкло. Вскоре я стал догадываться о присутствии Тени. Когда я наконец осознал, что происходит, исправить беду уже было невозможно. Даже самые первые нападения выглядели далеко не безобидными, внушая страх. Одежду Александры раздирали на лоскуты, двери захлопывались у нее на пути, и невидимые руки швыряли в нее предметы. В темноте слышались голоса. Но все еще только начиналось…

В этом доме полным-полно углов, где может спрятаться Тень. Тогда-то я понял, что это ни много ни мало как душа его создателя, Даниэля Хоффмана. И Тень росла и формировалась в ней, прибавляя сил день ото дня. Я же, наоборот, ослабевал. Моя сила переходила к ней. Понемногу, возвращаясь в темноту своего детства на улице Гобелен, я сам превращался в Тень, и она становилась владычицей.

Я решил закрыть фабрику игрушек и принялся за воплощение своей прежней навязчивой идеи. Мною овладело желание возродить Габриэля, ангела-хранителя, оберегавшего меня в Париже. Вновь впадая в детство, я верил, что он защитит нас с Александрой от Тени, если я смогу вернуть ему жизнь. Так и вышло, что я создал механическое существо титанической мощи, которая намного превосходила мои самые смелые ожидания. Я сотворил стального колосса. Ангела, призванного освободить меня от кошмара.

Наивный глупец! Как только ангел сумел подняться с рабочего стола в мастерской, испарилась всякая надежда на то, что он станет мне подчиняться. Он повиновался не мне, а ей. Тень стала повелевать им. Но она, Тень, не могла существовать без меня, ибо я был источником, откуда она черпала свою силу. Ангел не только не избавил меня от несчастья, но превратился в худшего из телохранителей. Он сторожил ужасную тайну, обрекавшую меня на вечные муки, и безжалостно вставал на ее защиту всякий раз, когда кто-то или что-то угрожало раскрыть секрет.

Нападения на Александру ужесточились. Тень теперь окрепла, угроза с каждым днем возрастала. Она решила наказать меня, причиняя страдания моей жене. Я отдал Александре сердце, мне уже не принадлежавшее. Совершенная мною ошибка сделалась нашим проклятием. Я находился на грани помешательства, как вдруг заметил одну важную особенность. Тень куролесила лишь в то время, когда я находился поблизости. Она была не способна жить вдали от меня. По этой причине я решил покинуть Кравенмор и скрыться на острове с маяком. Там я не представлял опасности для окружавших меня людей. Если кто-то и должен был поплатиться за мое предательство, то только я сам. Но я недооценил стойкость Александры. Ее любовь ко мне. Преодолев страх и рискуя жизнью, она поспешила мне на помощь в карнавальную ночь. Едва яхта, на которой она переплыла лагуну, приблизилась к островку, Тень набросилась на мою жену и утянула ее в глубину. Вновь показавшись на поверхности волн, Тень хохотала. У меня в ушах до сих пор звучит ее дьявольский смех в темноте. На следующий день она снова спряталась в хрустальный флакон. И целых двадцать лет я не видел ее…

Симона, дрожа всем телом, вскочила со стула и отступала шаг за шагом, пока не уперлась спиной в стену комнаты. После всего услышанного человек в маске внушал ей ужас. Ее поддерживало лишь одно чувство, не позволяя панике овладеть ею: гнев.

— Дорогая, нет, нет… Не совершайте ошибку… Неужели вы не понимаете, что произошло? Когда вы с семьей приехали сюда, вы согрели мне сердце, и я не мог не проникнуться к вам симпатией. Я привязался к вам невольно. Я даже не понимал, что происходит, пока не стало слишком поздно. Я попытался разорвать заколдованный круг, создав робота по вашему образу и подобию…

— Что?

— Я думал… Вскоре после того как ваше присутствие вернуло к жизни этот дом, Тень, двадцать лет почивавшая глубоким сном в проклятом флаконе, пробудилась от забытья. И не замедлила найти подходящую жертву, чтобы освободиться вновь…

— Ханна… — пробормотала Симона.

— Честное слово, я понимаю, что вы сейчас должны думать и чувствовать. Но пути к спасению нет. Я сделан что мог… Поверьте…

Человек в маске встал и направился к ней.

— Ни шагу дальше, не смейте ко мне приближаться! — взорвалась Симона.

Лазарус остановился.

— Я не причиню вам зла, Симона. Я ваш друг. Не отворачивайтесь от меня.

Женщина почувствовала, как со дна ее души поднимается мутная волна ненависти.

— Вы убили Ханну…

— Симона…

— Где мои дети?

— Они сами выбрали свою судьбу…

Ледяной кинжал пронзил ей сердце.

— Что… что вы с ними сделали?

Лазарус развел руками в белых перчатках.

— Они мертвы…

Лазарус не успел закончить фразу. Симона издала отчаянный вопль и, схватив один из канделябров со стола, запустила им в человека, стоявшего напротив. Массивное основание подсвечника с силой врезалось в лоб маски. Фарфоровое лицо рассыпалось на тысячу кусков, и канделябр канул в сумрак. Под маской была пустота.

Симона, оцепенев, завороженно смотрела на темную массу, парившую перед ней. Силуэт снял перчатки, обнажив лишь сгустки мрака. И в этот момент Симона увидела, что во мгле перед ней начинает вырисовываться сатанинское лицо — черное облако медленно обретало форму, объем и черты, испуская свистящее шипение, словно разъяренная змея. Существо оглушительно заверещало, и от адского воя погасли все до единой свечи в комнате. В первый и в последний раз Симона услышала истинный голос Тени. А потом ее схватили холодные лапы и повлекли в темноту.




По мере того как Исмаэль с Ирен углублялись в чащу, легкая дымка, окутывавшая заросли, постепенно наливалась сиянием. Туман впитывал мерцавшие лучи света, который падал от Кравенмора, окрашиваясь во все цвета радужного спектра, и золотистым парчовым облаком обволакивал лес. Как только ребята вышли на опушку, это необычное явление получило объяснение. Правда, оно повергло в некоторое замешательство и только усугубило тревогу: во всех окнах особняка ярко горел свет, придавая гигантскому сооружению сходство с призрачным кораблем, восстававшим из глубин океана.

Ребята задержались у прутьев маятниковых ворот, преграждавших путь в сад, со страхом созерцая мираж. Окруженный ореолом света, силуэт Кравенмора выглядел еще более зловещим, чем во мраке. Десятки горгулий вырисовывались теперь словно стражники преисподней. Но не это зрелище заставило ребят замедлить шаг. В атмосфере витало нечто нехорошее — ощущалось невидимое присутствие, от которого мороз продирал по коже. В доме десятки, сотни механических игрушек жили своей собственной жизнью. Ветер доносил ее отголоски: шелест, звуки движения, фальшивую музыку карусели и неживой смех армии существ, заполонившей особняк.

Исмаэль с Ирен замерли, прислушиваясь к голосу Кравенмора. Источник дьявольской какофонии находился за порогом главного портала. Из дверей, распахнутых настежь, вырывался сноп золотистого света, а за его завесой трепетали и плясали тени в такт леденящей кровь мелодии. Ирен инстинктивно сжала руку Исмаэля. Юноша бросил на нее непроницаемый взгляд.

— Ты уверена, что хочешь туда войти? — спросил он.

В одном из окон четко вырисовывался силуэт балерины, крутившей фуэте. Ирен отвела глаза.

— Тебе незачем идти со мной. В конце концов, это моя мать…

— Соблазнительно звучит. Во второй раз не говори мне такого, — отозвался Исмаэль.

— Ладно, — кивнула Ирен. — Будь что будет…

— Будь что будет.

Стараясь отвлечься от смеха, музыки, света и жутковатого парада кукол, обитавших в особняке, ребята стали подниматься по центральной лестнице Кравенмора. Едва почувствовав, как атмосфера дома обволакивает их, Исмаэль осознал: все, что они до сих пор видели, было лишь прологом. Его пугали не ангел и прочие механические игрушки Лазаруса. В доме поселилось зло. Осязаемое и могущественное. Оно источало ярость и ненависть. И шестое чувство подсказывало Исмаэлю, что оно их ждет.




Дориан снова и снова стучал в дверь жандармерии. Он едва дышал, и его ноги, казалось, вот-вот расплавятся. Он мчался как одержимый сначала по лесу, а потом по бесконечно длинному шоссе до города, пока солнце опускалось за горизонт. Мальчик не останавливался ни на секунду, понимая, что если позволит себе передохнуть, то потом лет десять не сможет сдвинуться с места. Дориана неотступно преследовало видение, как потустороннее существо уносило в темноту бесчувственную мать, и эта картина побуждала его бежать дальше. Воспоминания о ночном кошмаре хватило бы, чтобы он добежал до края земли.

Наконец дверь жандармерии открылась, и упитанная фигура инспектора Жобара выступила навстречу. Крошечные глазки жандарма пытливо смотрели на мальчика, который, казалось, вот-вот замертво упадет на месте. У Дориана возникло ощущение, будто он попал под прицел глаз носорога. Жандарм насмешливо улыбнулся и, привычно зацепив большими пальцами карманы формы, состроил гримасу «чего-тебе-надо». Дориан перевел духи попытался промочить горло, но слюны во рту не набралось ни капли.

— И чего тебе? — не слишком любезно спросил Жобар.

— Воды…

— У нас тут не кафе, дружище Совель.

Тонкая ирония, вероятно, призвана была продемонстрировать завидную интуицию и дедуктивные способности толстокожей ищейки из полиции. Тем не менее Жобар пропустил мальчика в комнату и налил ему стакан воды из бака. Дориан и не подозревал, что простая вода может быть такой вкусной.

— Еще.

Жобар протянул мальчику вторую порцию, рассматривая его теперь проницательным взглядом Шерлока Холмса.

— Не стоит благодарности.

Дориан осушил стакан до последней капли и повернулся лицом к полицейскому. Наставления Ирен он помнил отчетливо.

— С мамой случилось несчастье. Она ранена. Тяжело. В Кравенморе.

Жобару потребовалось несколько мгновений, чтобы осмыслить сообщение.

— А точнее, что за несчастье? — спросил жандарм тоном «меня-не-проведешь».

— Поезжайте туда, немедленно! — не выдержал Дориан.

— Я дежурю один. Я не могу оставить пост.

Мальчик вздохнул. Из всех ослов в мире ему достался уникальный музейный экземпляр.

— Вызовите наряд по рации! Делайте что-нибудь! Немедленно!

Тон и выражение лица Дориана пробудили в душе Жобара смутные сомнения. Во всяком случае, он встревожился достаточно, чтобы пошевелить объемистой задницей и подойти к рации. В последний момент, включив передатчик, он спохватился и, повернувшись, глянул на мальчика с подозрением.

— Да вызывайте же! — закричал Дориан.




Лазарус очнулся внезапно. Почувствовав пульсирующую боль в затылке, он потрогал голову и нащупал на темени открытую рану. Он смутно припоминал, что видел мельком лицо Кристиана в коридоре западного крыла. Робот ударил его и притащил в это место. Лазарус огляделся. Он находился в одной из пустовавших комнат, не имевших никакого назначения, — таких в Кравенморе было предостаточно.

Лазарус с трудом поднялся и попытался привести в порядок свои мысли. Тело плохо слушалось его, и он едва держался на ногах. Лазарус закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Открыв их снова, он заметил небольшое зеркальце на стене. Приблизившись к нему, кукольник всмотрелся в свое отражение. А затем, встав у крошечного окна, выходившего на фасад дома, заметил две юные фигурки и наблюдал, как они шли через сад к дому.




Ирен с Исмаэлем пересекли порог, ступив в поток света, который струился из недр особняка. От эха карусели и металлического постукивания тысяч шестеренок, находившихся в движении, пробирала дрожь, как от морозного дуновения. По стенам суетливо перемещались сотни крошечных механизмов. Вселенная небывалых созданий трепетала за стеклами витрин и на подвижных блоках, свисавших с потолка. Куда бы ни упал взгляд, везде обнаруживались создания Лазаруса, которые что-то делали: часы строили рожицы; куклы вышагивали, точно сомнамбулы; фантастические лица скалились, как голодные волки…

— На сей раз не уходи от меня, — попросила Ирен.

— Даже и не думал, — отозвался Исмаэль, удрученный зрелищем кукольного мира, пульсировавшего вокруг.

Не успели ребята пройти вперед и пары метров, как входная дверь за спиной с силой захлопнулась. Ирен вскрикнула и прижалась к Исмаэлю. Перед ними выросла гигантская фигура. Лицо человека закрывала маска, изображавшая шута с дьявольской гримасой. Сквозь прорези маски сверкали зеленые глаза. Видение приближалось, в его руках поблескивал нож. Ребята попятились. В памяти Ирен внезапно всплыл образ механического мажордома, открывавшего им дверь во время первого визита в Кравенмор. Кристиан. Вот как его звали. Робот занес в воздухе нож.

— Кристиан, нет! — закричала Ирен. — Нет!

Мажордом замер. Нож выскользнул у него из пальцев. Исмаэль уставился на подругу, ничего не понимая. Неподвижный гигант настороженно следил за гостями.

— Быстрее, — поторопила Ирен, устремляясь в дом.

Подобрав с пола нож, оброненный Кристианом, Исмаэль побежал за ней. Он догнал Ирен у подножия вертикальной лестницы, возносившейся к куполу. Девочка озиралась по сторонам, пытаясь сориентироваться.

— Куда теперь? — спросил Исмаэль, не переставая оглядываться назад.

Ирен колебалась, не зная, каким путем им лучше проникнуть в лабиринт Кравенмора.

Внезапно из одного из коридоров на ребят налетел холодный вихрь, и раздался глухой металлический голос.

— Ирен… — позвал он.

Девочка вздрогнула, сердце у нее ухнуло в ледяную бездну. Голос послышался снова. Ирен уставилась в конец коридора. Исмаэль проследил за направлением ее взгляда и увидел кошмарную картину: над полом парила, окутанная плащом дымки, Симона. Она приближалась, протягивая к ним руки. В глазах ее плясал дьявольский огонь. Из отверстого рта с пергаментными губами торчали стальные клыки.

— Мама, — ахнула Ирен.

— Это не твоя мать… — сказал Исмаэль, отодвигая девочку прочь с пути чудовища.

Луч света упал на лицо твари, осветив его во всем безобразии. Исмаэль кинулся к Ирен, чтобы уберечь от длинных лап машины. Тварь повернулась вокруг своей оси, вновь обратившись к ребятам лицом: только половина его была закончена, вторая представляла собой лишь железную маску.

— Это кукла, которую мы видели. Это не твоя мать, — убеждай юноша, пытаясь вывести подругу из транса, в который ее повергло жуткое зрелище. — Она движется, как все марионетки…

В механизме робота что-то щелкнуло. Исмаэль заметил, как лапы снова стремительно потянулись к ним. Юноша схватил Ирен и пустился бежать, толком не представляя куда. Они мчались во весь дух по галерее, окаймленной двумя рядами дверей, открывавшихся, когда они пробегали мимо; с потолка свешивались какие-то фигуры.

— Быстрее! — крикнул Исмаэль, услышав позади скрежет приводных тросов.

Ирен оглянулась. Клыки безобразной копии ее матери щелкнули в двадцати сантиметрах от лица девочки. К нему потянулась пятерня, увенчанная острыми, как иглы, когтями. Исмаэль дернул Ирен за руку и втолкнул в первую попавшуюся дверь. И ребята очутились в большом зале, погруженном в темноту.

Девочка упала ничком на пол. Исмаэль захлопнул за собой дверь. Когти робота — пять смертоносных стрел — вонзились в дверное полотно.

— Господи… — вздохнул юноша. — В другой раз…

Ирен подняла голову. Ее лицо было белым, как бумага.

— Ты цела? — спросил Исмаэль.

Она кивнула, оглушенная, и оглянулась вокруг. Стена книг вздымалась вверх, устремившись в бесконечность. Витая вавилонская башня, сложенная из тысячи и тысячи томов, представляла собой настоящий лабиринт с лестницами и переходами.

— Мы в библиотеке Лазаруса.

— Надеюсь, тут есть второй выход, поскольку я не собираюсь выяснять, что творится там… — сказал Исмаэль, указывая назад.

— Должен быть. Думаю, есть, но не знаю где, — ответила Ирен, направляясь в середину зала. Тем временем Исмаэль запер дверь, использовав ножку стула в качестве засова.

Если баррикада продержится дольше двух минут, то он, без сомнений, поверит в чудеса, решил юноша. Ирен что-то пробормотала за его спиной. Исмаэль повернулся: подруга стояла у письменного стола и рассматривала какой-то древний фолиант.

— Тут кое-что интересное, — сказала она.

У него появилось нехорошее предчувствие.

— Положи эту книгу.

— Почему? — удивленно спросила Ирен.

— Положи ее.

Девочка закрыла фолиант и положила его на стол, как он велел. Золотые буквы на переплете сверкнули в отблесках огня в камине, обогревавшего библиотеку: «Doppelgänger».

Едва отступив от стола, Ирен почувствовала, как пол зала заходил ходуном под ногами. Пламя в камине поблекло, и книги на выстроившихся бесконечными рядами полках, затряслись. Девочка бросилась к Исмаэлю.

— Какого черта?.. — Он тоже уловил сильный гул, казалось, исходивший из самых глубин дома.

Вдруг книга, которую Ирен оставила на письменном столе, резко открылась. Огонь в очаге погас, замороженный ледяным дыханием. Исмаэль крепко обнял девочку и прижал к себе. Одна за другой книги начали падать с высоты, словно их сталкивали с полок невидимые руки.

— Тут кто-то есть, — прошептала Ирен. — Я чувствую…

Ветер начал медленно перелистывать страницы книги. Исмаэль смотрел на листы древнего фолианта, светившиеся сами по себе, и неожиданно заметил, что буквы слово за словом испаряются, образуя облако черного газа. Оно повисло над книгой, постепенно оформляясь. Расплывчатый поначалу силуэт поглощал предложение за предложением, строчку за строчкой.

Силуэт обрел плотность. Он внушал мысли о привидении, наполненном чернилами и парившем в пространстве.

Черное облако расширилось, казалось бы, из пустоты возникли руки, ноги и туловище. Из тени вылепилось непроницаемое лицо.

Ирен с Исмаэлем, скованные ужасом, с дрожью наблюдали за этим преображением. Вокруг чернильного силуэта смыкали ряды другие формы, другие тени, которые восставали к жизни со страниц упавших книг. Мало-помалу перед потрясенным взором ребят развернула шеренги целая армия призраков: тени детей, стариков, дам в непривычных нарядах… Они все казались заблудшими душами, слишком немощными, чтобы набрать необходимый объем и форму. Лица, безучастные и безвольные, искажала мука. Глядя на них, Ирен подумала, что перед нею выстроились потерянные души десятков существ, опутанные заклятием черной магии. Они простирали к ребятам руки, умоляя о помощи, но их пальцы развеивались прозрачной дымкой. Ирен кожей ощущала ужас кошмара, терзавшего несчастных.

В течение коротких секунд, что длилось видение, девочка гадала, кто они, эти тени, и как очутились тут. Может, однажды они беспечно и неосторожно пришли в особняк, как сделала она сама? На миг она испугалась, что узнает мать среди проклятых душ, детей ночи. Но одним движением Тень обратила их слабые призрачные тела в смерч из мрака, закружившийся по залу.

Тень открыла пасть и поглотила все до единой души, забрав последние силы, еще теплившиеся в них. Вслед за их исчезновением наступила мертвая тишина. Затем Тень подняла веки. Ее глаза метали молнии, озаряя темноту багровыми вспышками.

Ирен закричала, но ее голос потонул в грохоте, сотрясшем Кравенмор. Одно за другим все окна и двери особняка наглухо захлопывались. Исмаэль прислушивался к эху, глухо прокатившемуся по сотням галерей Кравенмора, осознавая, что надежда выбраться из дома живыми улетучивается как дым.

Только из одной щелочки сквозил тонкий, как игла, луч. Он пронзал темноту под сводом потолка — слабая ниточка света, протянутая под куполом зловещего циркового шатра. Исмаэль зацепил взглядом этот единственный луч и, не медля ни секунды, схватил Ирен за руку и наугад повел ее в конец зала.

— Второй выход, наверное, там, — прошептал он ей.

Ирен посмотрела в том направлении, куда Исмаэль указывал пальцем. Она разглядела лучик света, казалось, пробивавшийся сквозь замочную скважину. Библиотека располагалась концентрическими овалами, соединенными узким проходом, который спиралью поднимался по стене. В некоторых точках коридор служил перекрестком, куда сходилось несколько галерей. Симона рассказывала дочери об этом переходе, описывая его как архитектурный парадокс: сооружение воплощало замысел вавилонской башни, но внутри помещения. Следуя этим коридором до конца, можно было подняться до третьего этажа особняка. На сей раз Ирен взяла на себя роль проводника и увлекла Исмаэля к началу прохода. Достигнув хитрого коридора, она торопливо стала подниматься.

— Ты представляешь, куда идешь? — спросил юноша.

— Доверься мне.

Исмаэль поспешил за ней. Углубляясь в коридор, они поднимались вверх по наклонной плоскости. Затылок Исмаэля обдало холодом. Обернувшись, он заметил, что тягучее черное пятно растекается по полу у них за спиной. Тень обладала структурой, близкой к плотности твердого тела, но ее очертания сливались с темнотой. Пятно, порождение потустороннего мира, расползалось, словно разлитое масло, густое и блестящее.

Через несколько секунд слой жидкого мрака застлал пол у них под ногами. Исмаэлю свело ноги от холода — как если бы он брел по колено в ледяной воде.

— Скорее! — воскликнул он.

Луч света просачивался, как ребята и предполагали, из замочной скважины в двери, находившейся от них метрах в шести. Исмаэль ускорил шаг, и в несколько мгновений они оставили позади участок пола, залитый Тенью. Вероятность того, что дверь открыта, по оценке Исмаэля, равнялась нулю. Мало им помогла бы и дверь, которая никуда не ведет.

Ирен в темноте ощупала замок в поисках щеколды, чтобы его открыть. Юноша обернулся посмотреть, где находится Тень, и обнаружил перед носом агатовую пелену, застилавшую взор, — сгусток плотного мрака постепенно принимал форму человеческого тела. Появилось лицо, черное, как смола. Причем черты его были юноше знакомы. Исмаэль решил, что ему мерещится, и энергично заморгал. Лицо не исчезло — его собственное лицо.

Темное его отражение злобно улыбнулось, из губ выскользнул змеиный язык. Действуя инстинктивно, Исмаэль вытащил нож, отобранный у робота в вестибюле, и помахал им перед тенью. Фигура дунула на оружие, и от студеного дыхания лезвие покрылось инеем и кристаллами льда от кончика до рукоятки. Обледеневший металл обжигал ладонь. Холод бывает таким же жгучим, как огонь, если не хуже.

Исмаэль чуть не выпустил оружие, но, преодолевая судороги, сводившие кисть, попытался вонзить клинок в лицо Тени. Лезвие отсекло змеиный язык, и он упал Исмаэлю на ногу. Тотчас черная масса обвила его лодыжку, прилипнув точно вторая кожа, и медленно поползла вверх. От липкого холодного прикосновения темной субстанции юношу затошнило.

В этот миг заскрежетал замок, с которым Ирен боролась у него за спиной, и перед ребятами открылся проход, заполненный светом. Девочка нырнула в проем, Исмаэль ринулся за ней и поспешно захлопнул за собой дверь, оставив преследователя за порогом. Приставший к юноше сгусток Тени карабкался по бедру, превратившись в большого паука. Ногу пронзила острая боль. Исмаэль вскрикнул. Ирен попыталась согнать мерзкую тварь. Паук, обратив агрессию против девочки, прыгнул на нее. Ирен в ужасе закричала:

— Сними его с меня!

Исмаэль, растерявшись, оглянулся по сторонам и обнаружил источник света, послуживший им путеводной нитью. Длинный ряд свечей исчезал в темноте цепочкой мерцавших огней.

Юноша схватил одну свечу и ткнул пламенем в паука, силившегося добраться до горла Ирен. Ощутив прикосновение огня, тварь зашипела от боли и ярости и рассыпалась дождем черных капель, оросивших пол. Исмаэль бросил свечу и поскорее оттащил Ирен подальше от частиц черной субстанции. Капли вязко растеклись по полу, слившись в одно пятно, которое поползло к двери и скрылось за ней, просочившись в щель у порога.

— Огонь. Тень боится огня… — сказала Ирен.

— Значит, мы дадим ей огня.

Исмаэль взял горевшую свечу и поставил ее у подножия двери. Ирен с интересом оглядывала комнату, где они очутились. Она была скромных размеров, больше всего напоминала голый предбанник, без мебели, покрытый толстым слоем пыли, которая накапливалась десятилетиями. Возможно, комнатушку когда-то использовали как склад или запасное хранилище библиотеки. Однако при более тщательном осмотре на потолке обнаружились трубы. Ирен тоже взяла свечу и подняла над головой, изучая помещение. В желтом пламени стены засверкали яркими цветами изразцов и мозаики.

— Где мы, черт побери? — с недоумением сказал Исмаэль.

— Не знаю… Похоже… похоже на душ.

В ореоле света свечи удалось разглядеть металлические лейки — колокольчики с мелкой сеточкой, венчавшие концы труб. Рассекатели заржавели, их опутывали косматые клочья развесистой паутины.

— В любом случае, сюда уже тысячу лет…

Исмаэль не закончил фразу, услышав протяжный металлический стон, звук, который невозможно было ни с чем перепутать: это поворачивались ржавые краны. Там, в той самой комнате, где они находились.

Ирен поднесла свечу к кафельной стене, и ребята увидели, как два вентиля медленно открываются.

Стены вздрогнули. Затем, после нескольких секунд тишины, ребята услышали натужный звук, как будто что-то протискивалось по трубам у них над головой. Что-то пробиралось по узкому водопроводу.

— Она здесь! — вскрикнула Ирен.

Юноша кивнул, уставившись на рассекатели. И тотчас черная вязкая масса начала сочиться сквозь отверстия решетки. Ирен с Исмаэлем медленно отступали, не отрывая глаз от Тени, мало-помалу оформлявшейся перед ними — так растет горка песчинок в склянке песочных часов.

В темноте вспыхнули глаза, и появилось приветливое лицо Лазаруса с улыбкой на губах. Отрадное зрелище, если бы ребята не знали, что существо, стоявшее напротив, не являлось Лазарусом. Ирен шагнула к Тени.

— Где моя мать? — спросила она с вызовом.

Прозвучал гулкий голос, в котором не было ничего человеческого:

— Она у меня.

— Отойди от нее подальше, — велел Исмаэль подруге.

Тень впилась взглядом в юношу, и тот как будто впал в транс. Ирен встряхнула друга и попробовала оттащить его от Тени, но Исмаэль полностью попал под влияние подавляющей волю силы и ни на что не реагировал. Ирен встала между ним и Тенью и залепила Исмаэлю пощечину. Это привело парня в чувство. Лицо Тени исказила гримаса ярости, и к ребятам потянулись длинные руки. Ирен оттолкнула Исмаэля к стене и попыталась ускользнуть от когтистых лап.

Внезапно в темноте распахнулась дверь, и на противоположном конце помещения забрезжил свет. На пороге обозначился силуэт человека, который держал в руке масляную лампу.

— Убирайся! — закричал он. Ирен узнала его голос — это был Лазарус Жан, изобретатель игрушек.

Тень испустила вопль ненависти, и свечи одна за другой погасли. Лазарус двинулся к Тени. Кукольник выглядел намного старше, чем запомнилось Ирен. Покрасневшие глаза выдавали жестокую усталость. Он напоминал человека, снедаемого тяжелой болезнью.

— Убирайся! — снова закричал он.

Мелькнуло демоническое лицо Тени, и она обратилась в дымчатое облако, попытавшись сбежать через щели в полу, и наконец нашла выход, удрав сквозь трещину в стене. Ее бегство сопровождалось звуком, имевшим сходство с завыванием ветра за окном.

Лазарус несколько секунд молча постоял у этой трещины, а затем повернулся и одарил ребят пронизывающим взглядом.

— И что вы тут делаете, скажите на милость? — спросил он, не скрывая гнева.

— Я пришла за мамой и не уйду без нее, — заявила Ирен. Она, не дрогнув, выдержала пристальный, изучающий взгляд.

— Ты не знаешь, с чем имеешь дело… — промолвил Лазарус. — Быстрее, сюда. Она скоро вернется.

Лазарус вывел ребят из комнаты.

— Что это? Что мы видели? — спросил Исмаэль.

Лазарус внимательно посмотрел на него:

— Это я. Вы видели меня…




Ребята вслед за Лазарусом углубились в запутанный лабиринт туннелей, который пронизывал внутренности Кравенмора на манер дублирующей системы: узкие проходы тянулись параллельно основным галереям и коридорам. Пассаж с двух сторон обрамляли многочисленные двери — потайной выход из десятков комнат и залов особняка. Эхо шагов оставалось в плену стен узкого коридора, и создавалось впечатление, будто за ними вслед марширует невидимая армия.

От светильника Лазаруса на стены падал круг янтарного света. Исмаэль видел тени (свою и Ирен), путешествовавшие вместе с ними по коридору. Лазарус совсем не отбрасывал тени. Остановившись подле высокой узкой двери, кукольник достал ключ и отпер замок. Бросив настороженный взгляд в конец коридора, которым они шли, Лазарус жестом пригласил ребят войти.

— Сюда, — нервно сказал он. — Сюда она не вернется, во всяком случае, в течение нескольких минут…

Исмаэль с Ирен обменялись подозрительными взглядами.

— У вас нет выбора, придется мне довериться, — добавил он, предупреждая их сомнения.

Юноша вздохнул и первым вошел в комнату. Ирен с Лазарусом поспешили за ним, и кукольник снова закрыл дверь. Масляная лампа осветила стену, сплошь увешанную фотографиями и газетными вырезками. Поодаль виднелись детская кровать и пустой письменный стол. Лазарус поставил лампу на пол и мгновение наблюдал, как ребята рассматривают экспозицию на стене.

— Вы должны покинуть Кравенмор, пока еще есть время.

Ирен резко повернулась к хозяину дома.

— Она охотится не за вами, — пояснил кукольник. — Ей нужна Симона.

— Зачем? Что она хочет сделать с мамой?

Лазарус потупился.

— Она хочет ее уничтожить. Чтобы наказать меня. И такая же судьба постигнет вас, если вы встанете у нее на пути.

— Что все это значит? Что вы пытаетесь нам сказать? — спросил Исмаэль.

— Что мог, я уже сказал. Вам нужно уходить. Рано или поздно она вернется, и тогда у меня уже не хватит сил, чтобы защитить вас.

— Кто… кто вернется?

— То, что ты видел собственными глазами.

В этот момент где-то в отдалении послышался грохот. И он нарастал, приближаясь. Ирен проглотила комок в горле и вопросительно посмотрела на Исмаэля. Шаги. Один за другим, они звучали как выстрелы и с каждой секундой все ближе и ближе. Лазарус слабо улыбнулся.

— Она идет, — объявил он. — У вас осталось мало времени.

— Где мама? Куда ее спрятали? — настойчиво потребовала ответа Ирен.

— Я не знаю. Но если бы и знал, это ничего не изменило бы.

— Вы собрали робота, похожего на нее… — возмущенно сказал Исмаэль.

— Я надеялся, что она удовлетворится куклой. Но она захотела большего. Она захотела живую Симону.

Инфернальная поступь доносилась уже из-за двери в потайной коридор.

— За той дверью, — сказал Лазарус, указывая на главный вход, — находится галерея, которая ведет к центральной лестнице. Если у вас осталась хотя бы капля здравого смысла, бегите туда и больше никогда не приближайтесь к этому дому.

— Мы не уйдем, — заявил Исмаэль. — Мы никуда не уйдем без Симоны.

Дверь, через которую они только что вошли, сильно вздрогнула. В следующий миг черная субстанция потекла через порог.

— Бежим, — скомандовал Исмаэль.

Тень обтекла масляную лампу, и стекло треснуло. От ледяного дуновения пламя погасло. Оставшись в темноте, Лазарус смотрел, как ребята выбегают через вторую дверь. Рядом с ним выросла черная фигура, сотканная из непроницаемого мрака.

— Оставь их в покое, — негромко сказал Лазарус. — Они всего лишь дети. Дай им уйти. А теперь возьми меня. Разве тебе не это нужно?

Тень улыбнулась.




Галерея, где очутились ребята, пересекала центральную ось Кравенмора. Ирен узнала перекрестье коридоров и сумела привести Исмаэля к подножию купола. Сквозь широкие витражи виднелись бежавшие по небу тучи — громады из черной ваты. Из латерны, венчавшей вершину купола, падал сноп света, связанный из тонких лучей всех цветов радуги, которые сплетались в красочные узоры и мерцали, являя собой завораживающее зрелище.

— Сюда, — указала Ирен.

— Сюда — это куда? — сердито уточнил Исмаэль.

— Думаю, я знаю, где она держит маму.

Исмаэль обернулся и посмотрел через плечо. Коридор по-прежнему тонул в сумраке. Ничего подозрительного юноша не увидел, хотя догадывался, что Тень способна подобраться к ним совершенно незаметно.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказал он, больше всего на свете желая убраться из дома подобру-поздорову.

— Идем.

Ирен направилась в боковое крыло, окутанное сумраком. Исмаэль последовал за девочкой. Постепенно сияние, исходившее из латерны, тускнело, и механические фигурки, расселенные по обе стороны галереи, превратились лишь в трепещущие тени с размытыми контурами. Голоса, смех и постукивание сотен механизмов поглощали звук шагов. Юноша снова оглянулся, бросив опасливый взгляд в начало коридора, по которому они шли. В галерее потянуло сквозняком. Озираясь вокруг, Исмаэль увидел перед собой знакомые кисейные занавеси: они слегка колыхались, а с ними медленно раскачивался и украшавший их вензель: «А».

— Уверена, что маму держат там, — сказала Ирен.

За кисейным пологом в конце коридора виднелась запертая резная дверь.

Снова подуло холодом, порыв ветра взметнул занавески.

Исмаэль остановился и, напрягая зрение, уставился в темноту, пытаясь что-нибудь разглядеть. Нервы его были натянуты как струна.

— В чем дело? — спросила Ирен, заметив его замешательство.

Юноша открыл рот, чтобы ответить, но передумал. Девочка посмотрела назад вдоль длинного темного туннеля, в конце которого брезжил свет.

— Она там, — сказал юноша. — Наблюдает за нами.

Ирен прижалась к нему.

— Ты не чувствуешь?

— Давай не будем задерживаться здесь, Исмаэль.

Он не возражал, но мысленно находился в другом месте. Ирен взяла его за руку и повела к спальне. Парень напряженно следил за тем, что происходило у них за спиной на всей протяженности коридора. Наконец Ирен остановилась у двери, и ребята обменялись взглядами. Без лишних слов Исмаэль взялся за круглую ручку и осторожно ее повернул. Замок открылся с легким металлическим щелчком, массивная деревянная створка, увлекаемая собственным весом, плавно подалась внутрь, повернувшись на петлях.

Роскошный покой затянула пелена голубоватого тумана, которую почти не нарушали багровые всполохи огня в камине.

Ирен сделала несколько шагов по комнате. Там все осталось по-прежнему. Большой портрет Альмы Мальтис сиял над камином, рассыпая в душной атмосфере спальни конфетти бликов, которые путались в прозрачных шелковых занавесках балдахина над ложем, слабо обозначая его очертания. Исмаэль тщательно закрыл дверь и присоединился к Ирен.

Девочка вытянула руку, останавливая его, и указала на кресло, стоявшее у огня, спинкой к двери. С подлокотника свисала бледная рука, поникшая долу, как увядший цветок.

Подле нее, в луже пролитой жидкости мерцали осколки бокала, как драгоценные камни на поверхности зеркала. Сердце Ирен бешено забилось. Девочка выпустила руку Исмаэля и, не чуя под собой ног, приблизилась к креслу. Пляшущие языки пламени осветили безучастное лицо: это была Симона.

Ирен опустилась на колени около матери и взяла ее за руку. В течение нескольких мгновений ей не удавалось нащупать пульс.

— Господи…

Исмаэль торопливо подошел к письменному столу и схватил небольшой серебряный поднос. Он подбежал к Симоне и подержал поднос около ее лица. Полированная поверхность слегка затуманилась. Ирен глубоко вздохнула.

— Она жива, — сказал Исмаэль. Он смотрел на бесчувственную женщину, и ему казалось, будто он видит в ней Ирен, более зрелую и мудрую.

— Нужно ее вывести отсюда. Помоги мне.

Ребята встали рядом с Симоной по бокам и, обхватив ее, попытались вытащить из кресла.

Едва они приподняли женщину, как в комнате раздался гулкий шепот, от которого волосы вставали дыбом. Ребята замерли, озираясь. В неровном освещении камина их тела отбрасывали множество мимолетных теней, скользивших по стенам.

— Не будем терять времени, — поторопила друга Ирен.

Исмаэль снова поднял Симону. На сей раз шепот прозвучал ближе, и юноша увидел его источник: холст с портретом! В одно мгновение лессировка, покрывавшая картину, вздулась черным пузырем, обретая объем и выпростав длинные лапы с когтями, острыми, точно стилеты.

Исмаэль подался назад, но Тень, как кошка, прыгнула со стены, сиганув в сумраке через всю комнату, и опустилась ему на спину. В первый момент юноша увидел только свою тень, смотревшую на него в упор. Затем из скорлупы его собственного силуэта вылупился другой, который стал разбухать и в результате поглотил полностью тень юноши. Тело Симоны выскользнуло у него из рук. Могучая лапа ледяного мрака обхватила его за шею и с бешеной силой отшвырнула к стене.

— Исмаэль! — закричала Ирен.

Тень повернулась к ней. Девочка бегом бросилась в дальний конец комнаты. Тени под ногами сомкнулись вокруг нее, образовав смертельное кольцо. Она почувствовала ледяное прикосновение, повергающее в трепет. Тень обволокла ее тело и парализовала мышцы. Девочка тщетно пыталась вырваться, с ужасом наблюдая, как с потолка спускается черная завеса, обретая знакомые черты Ханны. Призрачный двойник подруги воззрился на Ирен с ненавистью, из губ, вылепленных из мрака, выдавались длинные клыки, влажные и блестящие.

— Ты не Ханна, — сказала Ирен слабым голосом.

Тень ударила ее по лицу и рассекла когтем щеку. Капли крови, выступившие из ранки, тотчас были поглощены Тенью, словно втянутые сильным потоком воздуха. Ирен замутило. Тень взмахнула лапой: перед глазами девочки мелькнули длинные пальцы с остро заточенными когтями, и монстр надвинулся на нее.

Оглушенный ударом Исмаэль, поднимаясь, услышал хриплое злобное шипение. В центре комнаты Тень вцепилась в Ирен и приготовилась ее уничтожить. Юноша с криком бросился на глыбу мрака. Его тело прошло сквозь нее, и Тень рассыпалась на тысячи мелких капель, выпавших дождем жидкого угля. Исмаэль поднял Ирен и оттащил ее за пределы досягаемости Тени. Коснувшись пола, черные капли слились воедино и взметнулись вверх, образовав воронку смерча. Вихрь подхватил и закружил мебель в комнате: предметы обстановки полетели в стены и окна, превратившись в смертельные снаряды.

Ирен с Исмаэлем распластались на полу. Письменный стол угодил в стеклянную витрину и разнес ее в пыль. Исмаэль скорчился над Ирен, прикрывая ее от осколков. Когда он отважился поднять голову, вихрь мрака отвердевал. Развернулись два гигантских крыла, и вновь появилась Тень, став больше и сильнее, чем прежде. Она подняла руку и раскрыла ладонь. Над нею обозначились во мраке глаза и губы.

Исмаэль достал свой верный нож и угрожающе выставил клинок, толкнув Ирен себе за спину. Тень вытянулась во весь рост и направилась к ребятам. Ее лапа сграбастала лезвие ножа. Исмаэль ощутил, как ледяная волна поднимается от пальцев к локтю и парализует плечо.

Оружие упало на пол, и Тень обволокла юношу. Ирен пыталась схватить его и удержать, но не сумела. Тень потащила Исмаэля к камину.

И в этот момент дверь комнаты распахнулась, и на пороге появился Лазарус Жан.




Рассеянный свет, исходивший из леса, отражался в ветровом стекле машины жандармерии, возглавлявшей кортеж. За ней по шоссе вдоль Английского пляжа стремительно неслись автомобиль доктора Жиро и «скорая помощь», вызванная из Ла-Рошели.

Дориан, сидевший рядом с комиссаром Анри Форе, первым заметил золотистое сияние, пробивавшееся из-за деревьев. За лесом угадывался силуэт Кравенмора — гигантской призрачной карусели, тонувшей в тумане.

Комиссар нахмурился, наблюдая явление, какого не видел ни разу за пятьдесят два года жизни в городке.

— Скорее! — взмолился Дориан.

Комиссар покосился на мальчика и, прибавив скорость, задался вопросом, есть ли в истории о несчастном случае хоть доля истины.

— Может, ты нам не все рассказал?

Дориан не ответил, неподвижно уставившись вперед.

Комиссар дал полный газ.




Тень обернулась и, увидев Лазаруса, выпустила Исмаэля из рук, как ненужный предмет. Юноша сильно ударился об пол и приглушенно вскрикнул от боли. Ирен бросилась ему на помощь.

— Забирай его отсюда, — велел Лазарус, медленно наступая на Тень, которая пятилась от него.

Плечо пронзила острая боль, и юноша застонал.

— Ты цел? — спросила девочка.

Исмаэль пробормотал нечто невразумительное, но кивнул и встал. Лазарус бросил на ребят непроницаемый взгляд.

— Поднимите ее и уходите отсюда, — сказал он.

Тень шипела перед ним, словно разъяренная змея. Вдруг она метнулась к стене, и портрет поглотил ее снова.

— Я сказал, уходите отсюда! — закричал Лазарус.

Исмаэль с Ирен подхватили Симону и повлекли ее к порогу. Перед тем как покинуть комнату, Ирен повернулась посмотреть на Лазаруса. Кукольник приблизился к ложу под балдахином и раздвинул занавеси с бесконечной нежностью. За пологом обозначились очертания женского тела.

— Подожди… — прошептала Ирен. Сердце у нее сжималось.

Там, на постели, наверняка лежала Альма. Девочка вздрогнула, заметив слезы на щеках Лазаруса. Кукольник обнял Альму. Никогда в жизни Ирен не видела, чтобы кто-то обнимал другого человека так бережно. Выражение лица, каждое движение Лазаруса были исполнены любви и трепетной ласки, источником которых может служить лишь глубокое и чистое благоговение. Руки Альмы тоже обняли его, и на один волшебный миг они застыли, слившись в объятии в темноте, и казалось, находились далеко-далеко от этого мира. Неизвестно почему, Ирен захотелось плакать, но новое видение, кошмарное и угрожающее, моментально осушило слезы.

Пятно мрака, извиваясь, ползло от картины к ложу. Девочку охватил ужас.

— Лазарус, осторожно!

Кукольник повернул голову и спокойно наблюдал, как Тень воздвигается перед ним, рыча от ярости. Мгновение Лазарус бесстрашно смотрел в лицо злобной твари. Потом он перевел взгляд на молодых людей. Его глаза словно пытались донести до них послание, которое им не удавалось расшифровать. Внезапно Ирен догадалась, что задумал сделать Лазарус.

— Нет! — закричала она, вырываясь из рук Исмаэля.

Кукольник шагнул к Тени.

— Ты не отнимешь ее снова…

Тень занесла лапу, собираясь ударить хозяина. Лазарус сунул руку в карман пиджака и достал блестящий предмет. Револьвер.

Смех тени прокатился под сводами комнаты, как вой гиены.

Лазарус нажал на курок. Исмаэль смотрел на хозяина Кравенмора, не в силах уловить смысл происходящего. Кукольник слабо улыбнулся юноше, и револьвер выскользнул у него из пальцев. На груди Лазаруса расплывалось темное пятно. Кровь.

Тень испустила вопль, от которого содрогнулся весь дом. Вопль животного ужаса.

— О Боже! — простонала Ирен.

Исмаэль подбежал, чтобы помочь раненому, но Лазарус поднял руку, останавливая его.

— Нет. Оставьте меня с ней. И уходите… — с трудом произнес он. Из уголка его рта вытекла струйка крови.

Исмаэль поддержал Лазаруса и довел до кровати. Приблизившись к ложу, он увидел бледное печальное лицо, и это зрелище сразило его, как удар кинжала. Перед ним была Альма Мальтис. Ее скорбные глаза смотрели на него застывшим взглядом, погруженные в сон, от которого человеку не дано пробудиться.

На постели лежал робот.

Целых двадцать лет Лазарус жил с механической куклой в память о любимой женщине, которую Тень отняла у него.

Исмаэль, глубоко потрясенный, отступил на шаг. Лазарус посмотрел на него с мольбой.

— Оставь меня с ней наедине… пожалуйста.

— Но… Она всего лишь… — начал Исмаэль.

— Она — это все, что у меня есть…

И тогда юноша понял, почему так и не нашли тело женщины, утонувшей у берегов островка с маяком. Лазарус спас его из воды и вернул к жизни — жизни несуществующей, механической. Не в силах вынести одиночество и потерю жены, он создал ее подобие, печальный фантом, с которым разделил двадцать лет жизни. И, глядя в глаза, исполненные мукой, Исмаэль понял также, что в глубине сердца Лазаруса незримо, но Александра Альма Мальтис продолжала жить.

Кукольник в последний раз с болью посмотрел на юношу. Исмаэль медленно поклонился и вернулся к Ирен. Девочка испугалась — выражение его побелевшего лица было таким, будто он встретился лицом к лицу со смертью.

— Что…

— Уходим отсюда. Немедленно, — прервал ее Исмаэль.

— Но…

— Я сказал, мы уходим!

Вдвоем ребята вытащили Симону в коридор. Дверь с силой захлопнулась за ними, замуровав Лазаруса в спальне. Ирен с Исмаэлем торопились, как могли. Они проделали длинный путь по галерее до площадки главной лестницы, пытаясь не слушать нечеловеческий вой, доносившийся из-за двери той комнаты. Это звучал голос Тени.




Лазарус Жан поднялся с постели и, пошатываясь, встал напротив призрака. Тень взирала на него с отчаянием. Крошечное отверстие, проделанное пулей, увеличивалось с каждой секундой, уничтожая ее. Тень снова прыгнула к стене, чтобы найти убежище в картине, но на сей раз Лазарус выхватил из камина горящее полено и поджег портрет.

Огонь пробежал по холсту, словно рябь по поверхности озера. Тень взвыла. В сумраке библиотеки страницы старинного фолианта начали истекать кровью, а потом вспыхнули.

Лазарус побрел обратно к ложу. Но Тень, охваченная гневом и пламенем, бросилась за ним, оставляя за собой шлейф огня. Занавеси балдахина занялись мгновенно, языки пламени взметнулись к потолку и распространились по полу, яростно пожирая все на своем пути. За несколько секунд спальня превратилась в адское пекло.

Пламя вырвалось из окна, и от жара вылетели немногие уцелевшие стекла. Возникла тяга — огонь поглощал ночной воздух с ненасытной алчностью. Дверь комнаты, объятая пламенем, вывалилась в коридор, и медленно, но необратимо пожар, словно эпидемия чумы, охватил весь дом.

Ступая среди огня, Лазарус вынул флакон, в котором Тень обитала много лет, и высоко поднял его. Издав вопль отчаяния, Тень спряталась в сосуд. Хрустальные стенки тотчас покрылись заиндевелым кружевом. Лазарус заткнул флакон пробкой и, посмотрев на него в последний раз, бросил в огонь. Флакон разлетелся на тысячу кусков. Как утратившее силу проклятие, Тень прекратила существование. А вслед за этим Лазарус почувствовал, как жизнь покидает его, медленно вытекая из смертельной раны.




Когда Ирен с Исмаэлем показались в проеме портала с бесчувственной Симоной на руках, огонь уже бился в окнах третьего этажа. Не прошло и нескольких секунд, как витражи стали взрываться один за другим, обрушив на сад ураган расплавленного стекла. Ребята бежали до опушки леса и, лишь оказавшись под спасительной сенью деревьев, остановились, чтобы оглянуться назад.

Кравенмор пылал.




13. Сентябрьские огни


Одно за другим изумительные создания, обитатели вселенной Лазаруса Жана, погибли в огне пожара в ту ночь 1937 года. Стрелки стекли с циферблата говорящих часов струйками расплавленного свинца. Балерины и оркестры, волшебники, ведьмы и шахматисты — неполный список чудес, которым не суждено было увидеть завтрашний день. Пламя не пощадило ничего. Этаж за этажом, комната за комнатой, дух разрушения навсегда стер с лица земли все, что было в этом доме прекрасного и ужасного.

Сокровища фантазии и плоды воображения, создававшиеся десятки лет, исчезли как дым, оставив по себе лишь горстку пепла. В одном из уголков разверзшегося ада только огонь был свидетелем, как пылали фотографии и вырезки, которые бережно хранил Лазарус Жан. И пока полицейские машины прибывали к месту грандиозного пожара, что зажег зарю среди ночи, глаза несчастного ребенка закрылись навсегда в комнате, где никогда не было и уже не будет игрушек.

Исмаэль до конца дней запомнит последние минуты жизни Лазаруса и его спутницы. У него перед глазами стояла картина, как Лазарус целует любимую в лоб. Юноша дал себе тогда клятву, что сохранит секрет кукольника до самой могилы.




В свете занимавшегося дня стали видны облака пепла, плывшие к горизонту над окрашенной багрянцем лагуной. Постепенно, по мере того как рассвет рассеивал туманную дымку над Английским пляжем, над кронами деревьев, за лесом, выступали руины Кравенмора. Витые столбы сизого дыма подпирали небо, прокладывая в облаках черные бархатные колеи — тропинки, которые пересекали разве что стаи птиц, летевшие на запад.

Сумеречная завеса ночи не спешила отступать, и золотисто-красная дымка, застилавшая вдали островок маяка, расходилась белыми перьями, которые подхватывал и уносил утренний бриз.

Ирен с Исмаэлем сидели на белой пелене песка, на полпути в никуда, и наблюдали, как истекают последние минуты долгой ночи лета 1937 года. Молча взявшись за руки, они дождались, когда первые бледно-розовые проблески солнца, пробившиеся сквозь облака, выстлали сверкающим жемчугом дорожку в отрытое море. Башня маяка выступила из тумана, темная и одинокая. Легкая улыбка тронула губы Ирен. Она поняла, что зарницы, которые местные жители видели во мгле, погасли навсегда. Сентябрьские огни ушли на рассвете.

Больше ничего, даже воспоминания о событиях того горестного лета, не могло удержать неприкаянную душу Альмы Мальтис, заблудившуюся во времени. Пустив свои мысли плыть по воле волн, Ирен посмотрела на Исмаэля. Глаза ее щипало от слез, но девочка не собиралась их проливать.

— Пойдем домой, — сказал он.

Ирен кивнула, и вместе они побрели по берегу назад, в Дом-на-Мысе. По дороге девочка думала лишь об одном: в мире света и тени каждый человек должен найти свой собственный путь.

Намного позже, когда Симона пересказала им исповедь Тени, подлинную историю Лазаруса Жана и Альмы Мальтис, все части головоломки встали на свои места. Однако тот факт, что они получили возможность понять, что же произошло в действительности, уже никак не мог изменить ход истории. Проклятие преследовало Лазаруса Жана с детства и до самой смерти. И смерть была для него единственным выходом, что он сам понял в последний момент. Ему не оставалось больше ничего, кроме как отправиться в последний путь и воссоединиться с Альмой там, где над ним уже не были властны ни Тень, ни злые чары неведомого императора теней, скрывавшегося под именем Даниэля Хоффмана. Даже он, со всем своим могуществом и коварством, не мог порвать связующую нить между ним и Альмой, простиравшуюся за пределы жизни и смерти.






26 мая 1947 года, Париж.




Дорогой Исмаэль!

Прошло много времени с тех пор, как я писала тебе в последний раз. Очень много. Наконец, около недели назад, свершилось чудо. Все письма, которые ты столько лет посылал на мой прежний адрес, нашли меня благодаря доброте нашей соседки. Бедной женщине почти девяносто лет! Она все эти годы хранила твои письма, надеясь, что однажды за ними кто-нибудь придет.

Я читала их, перечитывала и читала снова досыта. Я сберегу их как самое ценное из сокровищ. Причины моего молчания и долгого отсутствия мне трудно объяснить. Особенно тебе, Исмаэль. Особенно тебе.

Разве могли представить двое детей, сидевшие на пляже в то утро, когда тень Лазаруса Жана сгинула навсегда, что над миром нависла тень гораздо страшнее. Тень ненависти. Наверное, мы все не раз вспоминали о Даниэле Хоффмане и его «работе» в Берлине.

Потеряв связь с тобой в ужасные годы войны, я написала сотни писем, которые так и не дошли к тебе. Мне до сих пор интересно, куда они подевались, где нашли пристанища все слова и мысли, которыми мне было важно с тобой поделиться. Я хочу, чтобы ты знал: в течение всех этих мрачных лет память о тебе, воспоминания о лете, проведенном в Голубой лагуне, являлись для меня светочем, источником жизни, силой, помогавшей выживать день за днем.

Наверное, ты знаешь, что Дориан пошел в армию добровольцем и отслужил два года на севере Африки. Брат вернулся с кучей медалей — дурацких жестянок — и ранением, из-за которого он будет теперь хромать до конца дней. Но ему повезло. Он вернулся. Тебя наверняка обрадует, что он нашел наконец работу в кабинете картографии торгового флота. В редкие минуты, когда его оставляет в покое Мишель, невеста (видел бы ты ее…), он путешествует с компасом по всему миру от полюса до полюса.

Что я могу сказать о Симоне. Я завидую ее стойкости и цельности, спасавшей нас столько раз. Военные годы были для нее тяжелыми, возможно, тяжелее, чем для всех нас. Она никогда не заговаривает об этом, но когда я вижу, как она молча сидит у окна и смотрит на прохожих, я спрашиваю себя: о нем она думает? Она не любит выходить из дома и проводит много времени в одиночестве, за чтением. У меня ощущение, будто она перешла через мост, до которого я не знаю, как добраться… Иногда я застаю ее со старыми фотографиями отца, в слезах.

Что касается меня, со мной все хорошо. Месяц назад я уволилась из госпиталя Сен-Бернар, где работала последние несколько лет. Его собираются снести. Надеюсь, что со старым зданием исчезнут также и воспоминания об ужасе и страданиях, которых я навидалась там в годы войны. Думаю, я тоже изменилась, Исмаэль. Что-то произошло внутри меня.

Я видела вещи, которые по всем мыслимым и немыслимым законам не должны происходить… В мире есть тени, Исмаэль. Тени намного хуже, чем призраки, с которыми мы сражались в памятную ночь в Кравенморе. Тени, на фоне которых забавы Даниэля Хоффмана покажутся всего лишь детской игрой. Тени, которые вырастают в душе каждого из нас.

Порой я радуюсь, что папы нет с нами и он не может их увидеть. Но ты еще подумаешь, что я утратила вкус к жизни. Ничего подобного. Как только я прочитала твое последнее письмо, сердце у меня вздрогнуло. Будто солнце выглянуло после десяти лет пасмурных дождливых дней. Я снова побывала на Английском пляже, острове маяка и снова рассекала воды лагуны на «Кеанеос». То время навсегда останется самым счастливым в моей жизни.

Признаюсь тебе по секрету. Много раз, зимними ночами в войну, когда в темноте звучали крики и выстрелы, я мысленно снова уносилась далеко. Я возвращалась к тебе и лелеяла воспоминания о часах и минутах, которые мы провели вместе на острове маяка. Хорошо бы мы никогда оттуда не уезжали. Хорошо бы тот день никогда не кончался.

Вероятно, тебя интересует, замужем ли я. Отвечаю — нет. Я не испытывала недостатка в поклонниках, ты не думай. Я все еще девушка, которая пользуется успехом. Были и женихи. Они приходили и уходили. В военную пору очень трудно оставаться в одиночестве. Я не такая сильная, как Симона. Но ничего серьезного. Я поняла, что одиночество порой — это путь к покою. А я месяцами не желала ничего иного, кроме покоя.

Вот и все. Или ничего. Как передать тебе, что я чувствовала, о чем думала все эти годы? Я предпочла бы забыть о них, как по мановению руки. Я хотела бы, чтобы последним из сохранившихся у меня воспоминаний остался рассвет, который мы встретили на пляже, а все, что произошло потом, превратилось бы в кошмарный сон, не более. Я хотела бы вновь стать девочкой пятнадцати лет и ничего не знать об окружающем меня мире, но это невозможно.

Я больше не хочу писать. Я хочу, чтобы в следующий раз мы говорили с тобой, глядя друг другу в глаза.

Через неделю Симона уедет на пару месяцев к сестре в Экс-ан-Прованс. В тот же день я отправлюсь на Аустерлицкий вокзал и сяду на поезд до Нормандии, как и десять лет назад. Не сомневаюсь, ты меня встретишь, и я узнаю тебя в толпе. Я узнала бы тебя и через тысячу лет. Я давно это поняла.

Вечность назад — в самые тягостные дни войны — мне приснился сон. Мне снилось, будто я снова иду с тобой по Английскому пляжу. Садится солнце, и остров маяка едва виден во мгле. Все как и прежде: Дом-на-Мысе, лагуна… И даже руины Кравенмора за лесом. Только мы с тобой изменились. Мы состарились. Ты больше не можешь ходить в море, а у меня волосы сделались седыми, как снег. Но мы вместе.

С тех пор я твердо знала, что рано или поздно, не важно когда, наступит и наше время. И далеко-далеко сентябрьские огни вспыхнут для нас, и на этот раз никакие тени не встанут у нас на пути.

Отныне и навсегда.





notes



Примечания





1


Спортивная игра, бросание шаров. — Здесь и далее примеч. пер.




2


Карта «Дьявол» в таро считается одной из самых плохих карт. Она имеет несколько истолкований, в том числе карта показывает, что человек играет с огнем и должен быть осмотрительным, чтобы не обжечься. Также означает искушение, заманивание в ловушку.




3


Букв. «человеческий двойник» (нем.), доппельгангер.




4


Автор предлагает собственное истолкование понятия. Доппельгангер — двойник человека. Тема двойника была популярна в литературе эпохи романтизма и модернизма, разрабатывалась в психоанализе. Единой концепции о природе и свойствах д. не существует. Например, д. называли воплотившейся душой или отражением астрального тела человека. Согласно одной из гипотез, д. — это существо, способное существовать в различных внешних формах. Оно в состоянии точно скопировать человека и заменить его, лишив воли либо убив оригинал. Не является носителем сознания человека. Другой вариант — двойник воплощает желания или инстинкты, которые были вытеснены человеком как несовместимые с моральными и социальными ценностями, с его «приятными и приличными» представлениями о самом себе. Ряд источников утверждает, что двойник «питается» за счет оригинала, забирая его жизненную силу и как бы занимая его место в мире; настроен враждебно по отношению к прототипу.




5


Маркс, Джулиус Генри (1890–1977) — американский комедийный актер.




6


Ар нуво, букв. «новое искусство» (фр.), или модерн, — художественное направление в искусстве второй половины XIX — начала XX в. Одной из особенностей стиля являлась замена прямых форм плавными изогнутыми линиями, часто использовались растительные орнаменты.