Превыше всего
Карен Рэнни








Дочь Фрэдди Латтимора, графа Монкрифа, родилась при столь скандальных обстоятельствах, что легкомысленный молодой отец поспешил отправить девочку в поместье, наняв гувернантку. Но кто согласится стать гувернанткой незаконнорожденной? Разве что независимая и эмансипированная Кэтрин Сандерсон, девушка, пробудившая в сердце Фрэдди страсть, на которую он даже не считал себя способным. Кэтрин соглашается принять любовь графа — однако взамен выдвигает одно странное условие…






Карен Рэнни

Превыше всего





Глава 1


— Не-е-т! О Боже, нет!

Пронзительный женский крик слился со скрипом обитых жестью колес, ржанием испуганных лошадей и сердитой руганью кучера. Карета сильно накренилась, замерла на несколько мгновений в таком положении и, тяжело скрипнув рессорами, вдруг выпрямилась.

Вдовствующая графиня Монкриф, сидя в карете, со смиренным вздохом великомученицы закрыла глаза. Услышав рядом слабый стон, она приподняла веки и тотчас их опустила. Прошли только секунды после остановки кареты, а у дочери графини Мелиссы уже начинался нервный припадок. Она судорожно прижимала ко рту свой кружевной платочек, в широко раскрытых глазах застыл страх. Мелисса часто напоминала матери взбрыкивающего ни с того ни с сего пони или шаловливого спаниеля, сделавшего лужу на ковре. Раздавшийся на улице женский крик вызвал в ней ответную реакцию, подобную той, которая заставляет дружно заскулить весь выводок вслед за одним чего-то испугавшимся щенком.

Мелисса обладала удивительной способностью раздражать свою мать. Особенно сегодня, когда у графини был поистине ужасный день. Большую его часть она потратила на тщетные попытки найти подходящую воспитательницу для своей незаконнорожденной внучки. В обществе, к которому принадлежала графиня, уделять внимание внебрачному ребенку было не принято, и ее активное участие в судьбе малышки всех удивляло. Но ее добрые намерения не принесли результатов, хотя она потратила все утро на разговоры с претендентками.

Графиня приняла пятерых молодых женщин. Первых двух она сразу отвергла — они показались ей слишком неряшливыми. Третья заявила, что предлагаемая должность для нее слишком незначительна. Наиболее подходящей оказалась четвертая, но ее не устраивала жизнь в деревне. От пятой женщины исходил такой устойчивый запах джина, что графиня не хотела о ней даже вспоминать. Графиня вздохнула.

— О, успокойся же, Мелисса, — обратилась она к дочери, проявлявшей все признаки приближения женской истерики: несчастная дрожала всем телом, из ее груди вырывался писк.

И это несмотря на то, что их карета спокойно стояла на одном месте и вокруг была тишина.

Жестом руки приказав дочери оставаться на месте, графиня открыла дверцу и по откидной лесенке спустилась на землю. Конечно, не следовало бы выходить из кареты одной, без сопровождения, но происходящая на ее глазах сцена явно требовала разумного вмешательства. Джон, исполнявший в этот несчастливый день обязанности кучера, бесстрастно стоял перед каретой, совершенно не реагируя на отчаянно жестикулирующую молодую женщину, которая тянула его за руку к нервно вздрагивающим лошадям. Бросив бесполезную попытку сдвинуть с места крупного, плотно сбитого мужчину, незнакомка бросилась вперед, схватила ближайшего коня под уздцы и попыталась сама заставить его отступить назад. Своенравное животное заплясало на месте, бешено затрясло головой, но не тронулось с места.

— Помогите же мне, пожалуйста! — воскликнула женщина.

Призыв сопровождался хлестким ударом по морде коня, Но тот оказался достоин своего кучера и, не обращая внимания на все усилия женщины, стоял на прежнем месте. Не нашлось желающих броситься к ней на помощь и в толпе зевак, окруживших карету. Мириам поспешила к месту событий.

— Что тут еще произошло?

Молодая незнакомка отпустила поводья, глубоко вздохнула, бросила на Мириам явно раздраженный взгляд и указала рукой на подобие свертка тряпья, который валялся на земле в опасной близости от лошадиных копыт. Взбудораженные кони, вышколенные для торжественных выездов, не привыкли сторониться прохожих.

— Бог мой, что здесь случилось, Джон? — повторила Мириам, обращаясь к кучеру.

Одного присутствия хозяйки оказалось достаточно для Джона, чтобы немедленно начать действовать.

— Случилось то, что должно было случиться у такого кучера, — ответила вместо него Кэтрин с осуждением в голосе.

Лицо ее было красным и мокрым от слез, но молодая женщина даже не замечала этого. Она не спускала глаз с Джона, который теперь прилагал массу усилий, чтобы справиться с взбешенными лошадьми. Наконец с помощью лакея ему удалось сдвинуть упряжку на безопасное расстояние.

— Мы должны оказать помощь, Джон, — произнесла графиня тоном, не терпящим возражения.

— Но, ваше сиятельство… — начал было кучер. Только долгие годы верной службы позволили Джону решиться возразить своей хозяйке. Но он тут же отбросил даже мысли об этом, едва графиня с легкой улыбкой чуть заметно качнула головой.

Кэтрин опустилась на колени возле свертка, который вблизи оказался изможденным ребенком; тонкие ножки его были неестественно согнуты.

— Надеюсь, с ним будет все в порядке? — озабоченно спросила подошедшая Мириам.

— Не знаю, — ответила Кэтрин полным отчаяния голосом. — Бедный мальчик!

Джон переминался с ноги на ногу за спиной хозяйки, пытаясь оправдаться. Мальчишка так неожиданно и стремительно выскочил на дорогу прямо под ноги лошадям, что Джон, как и любой кучер в такой ситуации, только и успел резко натянуть поводья. К сожалению, было уже слишком поздно, чтобы спасти парнишку от удара железных подков. Здесь не было ничьей вины.

Мириам, однако, и не собиралась искать виновного. Сейчас ее волновало только одно: как помочь несчастному ребенку. Она оглянулась на толпу, окружавшую место происшествия. Ни один из зевак даже не пошевелился, чтобы помочь. Похоже, все они воспринимали случившееся чуть ли не как забавный спектакль, который нарушил наконец каждодневную монотонность их существования.

Молодая женщина, тяжело вздохнув, выпрямилась. Ее карие глаза с янтарным отливом потемнели от гнева.

— Боюсь, что у него перелом обеих ног. Что еще повреждено, не знаю.

— Мне очень жаль, — сказала графиня. Не много бы нашлось людей ее круга, способных выразить искреннее сочувствие в такую минуту. Представители высшего света не были столь уж бесчувственными к чужим страданиям и бедам. Но они старались при любых обстоятельствах сохранять дистанцию и не переступать черту, разделяющую толпу и лондонский свет. Иначе трудно было бы жить в этом огромном, перенаселенном и задымленном городе.

Но Мириам Латтимор, вдовствующая графиня Монкриф, была не из тех знатных дам, интересующихся только модами и светскими сплетнями. Тогда она вряд ли потратила бы целое утро на поиски воспитательницы для своей незаконнорожденной внучки и не мучилась бы сейчас угрызениями совести.

Графиня окинула кучера решительным, исключающим всякие возражения взглядом.

— Джон и ты, Питер, — она кивнула в сторону лакея, стоявшего рядом с лошадьми, — возьмите мальчика и внесите его в карету. Пока он не поправится, наш долг предоставить кров ему и его бедной матери. Это самое малое, что мы можем для них сделать.

— Но, мадам…

Вмешательство Кэтрин произвело тот же эффект, что и недавняя попытка кучера, набравшегося храбрости возразить своей госпоже.

— Я настаиваю на этом, — произнесла Мириам тоном, достойным графини Монкриф — матери двух взрослых сыновей и незамужней дочери, патронессы бесчисленного множества благотворительных обществ, имевшей огромное влияние и связи в свете.

Мириам рассудила, что глупо тратить время и деньги только на благотворительность неизвестным людям и не помочь ближнему своему — несчастному маленькому христианину.

— Но, мадам…

Графиня, казалось, и не слышала этих слов.

— Мы займемся лечением вашего сына и проследим, чтобы о нем хорошо заботились. Мне трудно выразить словами свое огорчение. Это ужасно, что я невольно оказалась виновной в этом несчастном случае и из-за меня пострадал ребенок! Нет, я просто обязана ему помочь. Не лишайте меня, пожалуйста, этой возможности.

— Но он вовсе не мой сын! — сумела наконец вставить Кэтрин.

— Не ваш сын?

— Он, видимо, один из тех попрошаек, которые не дают прохода на улицах, моя госпожа, — предположил Джон.

Голубые глаза графини в ответ блеснули таким холодом, что бедняга потупил взгляд и неловко затоптался на месте.

— Неужели жизнь этого бедного ребенка имеет меньшую ценность, чем жизнь его богатых сверстников? — обратилась к нему Кэтрин, с трудом сдерживая гнев. — Между прочим, таких бедняг на земле большинство!

Поднять глаза кучер не решился, но, судя по его покрасневшей шее, замечание достигло цели.

— Нет, конечно же, нет, — вмешалась пожалевшая старого слугу графиня.

Было видно, что молодая женщина защищает сейчас не только несчастного паренька, но и самое себя. Достаточно было взглянуть на ее собственное платье, коричневое от пыли и почти не отличающееся от лохмотьев мальчика, чтобы убедиться, что она ненамного богаче его. Но была удивительная разница между внешним видом незнакомки и ее речью. Она говорила без малейшего акцента, по которому всегда можно узнать уроженца Ист-Энда, рабочей части Лондона. Да, речь Кэтрин была столь же правильной, как и у ее дочери Мелиссы, в чем графиня совершенно не сомневалась.

Все это время Мелисса молча сидела в карете, пораженная таким необычным и даже скандальным поведением матери. Мириам села рядом с пострадавшим, мысленно благодаря Создателя за столь необычную для ее дочери молчаливость и за то, что изувеченный мальчик все еще находился без сознания и не чувствовал боли.

— Мы должны немедленно начать поиски его родителей, чтобы сообщить им о случившемся, — обратилась графиня к Кэтрин, сидящей напротив, рядом с Мелиссой.

— Не думаю, что они слишком обеспокоены его отсутствием. У мальчика все лицо в синяках, и появились они явно не сегодня. Похоже, его сильно били.

Мелисса продолжала молчать, и по ее лицу было нетрудно догадаться, как она отнеслась к появлению неожиданных пассажиров. Она хмурила брови, закатывала глаза и сердито отворачивала голову, всем своим видом показывая, что не хочет даже замечать Кэтрин. Не обращая внимания на поведение Мелиссы, Мириам приказала Джону ехать как можно быстрее домой, а Питеру позвать их семейного доктора.




В последнее время судьба Кэтрин Энн Сандерсон менялась так непредсказуемо, как положение игральной кости в чашечке, которую трясет возбужденный игрок. Ее первая поездка в Лондон принесла ей много неожиданного. На дорогу из Шеффингтона Кэтрин потратила несколько дней, а не часов, как ей говорили. Сначала полдня они пережидали непогоду, а затем пришлось ждать, когда подсохнет непролазная грязь на дороге. Когда в конце концов Кэтрин покинула расшатанный экипаж и ступила на землю, она едва держалась на ногах от усталости. А уже через несколько минут ее ожидал новый удар судьбы. Пройдя немного по улице, девушка остановилась, опустив на землю саквояж. Совсем ненадолго, только для того, чтобы положить ладони на поясницу и слегка наклониться назад, разминая затекшие мышцы. Но этого времени оказалось достаточно для расторопного мальчишки. Он схватил саквояж, в которой находились самые ценные вещи Кэтрин, и через мгновение они уже валялись на грязной лондонской мостовой. Лучшее платье Кэтрин и два томика любимого ею Джона Локка не привлекли внимание похитителя и были просто выброшены. Но, пошарив в ее вещах еще мгновение, вор нашел кое-что интересное и для себя — серебряное зеркальце, доставшееся девушке от покойной матери. Спокойно взирать на такую наглость Кэтрин, конечно же, не могла. Забыв от злости и досады об усталости, она помчалась за маленьким негодяем.

Но догнать мальчишку она не успела… Несчастный выскочил прямо перед мордами коней, запряженных в великолепную карету полированного черного дерева, и оказался под их ужасными копытами. Ее нельзя было обвинить в этом, но девушка не сомневалась, что вина за страшное происшествие лежит прежде всего на ней. Не в силах думать ни о чем другом, она безвольно позволила незнакомой благодетельнице проводить себя до дверцы кареты и даже помочь забраться внутрь. Оказавшись в карете, Кэтрин неловко присела на мягкое сиденье, стараясь не касаться стены и сидящей рядом надменной молодой леди с высокомерным взглядом. В своем стареньком платье она чувствовала себя лягушкой, неожиданно оказавшейся на королевском балу.

Внутри графский экипаж оказался еще более роскошным, чем снаружи. Стены его были обиты великолепным мягким бархатом, на окнах висели шелковые занавески с красивыми закругленными кисточками; латунные ручки стоявших с двух сторон удобных, мягких кресел-скамеек отливали мягким блеском. На полу кареты лежал красивый коврик с замысловатым розово-голубым узором. И только лохмотья несчастного пострадавшего мальчика да она сама в измятом дорожном платье портили все это великолепие.

Роскошь, окружавшая Кэтрин, заставила ее забыть на время о случившемся. Хотя Кэтрин находилась в Лондоне совсем недолго, она успела невзлюбить этот город.

Она ненавидела заполнявшие его запахи, это небо неопределенного цвета, этот шум толпы, собравшейся на маленьком пятачке. Кэтрин особенно раздражали снующие по улицам люди, из-за которых она не могла свободно двигаться. Почему она думала, что именно в Лондоне сможет найти спасение?

Кэтрин обхватила руками колени, стараясь занять как можно меньше места и не задеть своим платьем сидящую рядом молодую женщину. Но это не помогло. Надменная девица отодвинулась и прижалась к окну, лишь бы не касаться Кэтрин. Это было сделано так очевидно, что Кэтрин покраснела.

Наконец карета остановилась перед особняком, стоящим в респектабельном городском квартале. Кучер помог спутницам Кэтрин выбраться из кареты. Молодая леди, покидая экипаж, что-то пробормотала по поводу чрезмерного усердия матери на ниве благотворительности и исчезла внутри здания. Пока двое слуг, вызванных из дома, пытались поднять тяжело дышащего сквозь приоткрытые бледные губы мальчика, Кэтрин обратилась к графине.

— Вы были очень добры, — произнесла она решительным тоном, выпрямляя стан. — Но я не могу больше обременять вас своим присутствием, мадам.

Все правильно. Они добрались до места назначения. О мальчике теперь позаботятся. Однако что она будет делать дальше, Кэтрин не имела ни малейшего представления.

— Это вздор, дитя мое. Вы должны побыть со мной, пока мы будем ждать доктора.

Графиня внимательно и требовательно посмотрела на девушку похожими на льдинки голубыми глазами, но взгляд ее не был ни холодным, ни злым. Кэтрин пришла в голову странная мысль, что в своей сущности эта женщина намного добрее, чем кажется.

— Я не ошибаюсь, — спросила графиня, — думая, что вы только что приехали в Лондон?

Кэтрин кивнула головой.

— Мы поговорим об этом после того, как мальчика осмотрит доктор, — несколько неожиданно продолжила хозяйка и, взяв ее под руку, решительно направилась к дому.

Кэтрин пришлось последовать вместе с графиней вслед за слугами, которые несли на импровизированных носилках пострадавшего. Ей оставалось только удивляться странному поступку этой женщины из высшего общества.

Кэтрин разместили в маленькой комнате на верхнем этаже дома, окна которой выходили в ухоженный сад. Эта милая комнатка была частью детской и соединялась с другой комнатой, где доктор уже осматривал безмолвно лежавшего маленького мальчика. Пострадавший все еще был без сознания и, несмотря на ужасное состояние покалеченных ног, не чувствовал боли.

Графиня — Кэтрин благодаря словоохотливой служанке уже знала титул хозяйки дома — прислала ей поднос с чаем и разнообразными закусками. Девушка быстро съела два бутерброда, и только стеснительность и боязнь показаться слишком голодной мешали ей приступить к третьему. Прошло целых два дня с тех пор, как опустела ее корзина со скудными съестными припасами, взятыми в дорогу.

В комнату вошли доктор и графиня. Лица обоих были мрачными.

— Он поправится? — с тревогой спросила Кэтрин, обернувшись к ним.

Она уже не думала о том, что беспокоится о воришке, укравшем ее саквояж. Девушка даже удивилась, когда поняла это. Как сильно все-таки меняется отношение к человеку в зависимости от обстоятельств. Еще час назад она готова была поколотить этого мальчишку, а сейчас жалела и волновалась о нем.

— Не будь он так истощен, возможно, поправился бы, — сказал доктор спокойным тоном. За время своей практики ему не раз приходилось сообщать плохие новости.

У доктора был добрый, но без особого сострадания голос, в котором все же угадывались нотки сожаления.

Кэтрин посмотрела на Мириам широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Это все из-за меня! Не погонись я за ним, мальчик сейчас был бы жив, — пролепетала она, с трудом сдерживая рыдания.

Она уже проклинала себя за желание вернуть серебряное зеркальце, хотя оно и было ей очень дорого. Все равно эта память о маме так и потерялась на лондонской улице.

— Не говорите ерунды, дитя мое. Если кто-то и виноват в этом несчастье, то прежде всего я, — сказала Мириам, присаживаясь на диванчик для няни. — Благодарю вас за помощь, Эдвард, — повернулась она к своему старому другу. — Я тронута вашим участием. Очень жаль, что не удалось ничего сделать.

— Мне тоже жаль, ваше сиятельство, — ответил пожилой доктор, слегка поклонившись. — Возможно, в будущем врачи смогут заглядывать внутрь человеческого тела без помощи скальпеля. А сейчас? Пока мы можем только предполагать.

— Еще одно медицинское чудо, друг мой? Что же будете делать вы, доктора, если холера и корь перестанут угрожать человечеству? Ваша профессия в этом случае станет никому не нужной, — произнесла серьезно графиня, но искра юмора на секунду все-таки промелькнула в ее глазах.

— Уверен, что мои коллеги без работы никогда не останутся, — парировал доктор, сменив официальный тон на дружеский, затем кивком головы попрощался с Кэтрин и ушел в соседнюю комнату, чтобы отдать распоряжения относительно мальчика.

— Как хочется, чтобы все это оказалось неправдой! — произнесла, глядя на закрывшуюся за ним дверь, графиня. — Разве не лучше ли был бы мир, если бы в нем не было болезней и мучительной бедности? — не то обращаясь к девушке, не то просто произнося мысли вслух, сказала графиня. — Но все равно вина за смерть этого ребенка навсегда останется пятном на моей совести.

— Вы не можете взять на себя вину вашего кучера, мадам.

— Благодарю вас, дитя. Но я чувствую, что в этом есть и моя вина. — Лицо графини омрачилось. — Кроме этого еще и случайное стечение обстоятельств привело к смерти мальчика.

— Моя гувернантка части говорила, что ничего не происходит случайно. Это нам только кажется. Во всем есть воля Господня.

На мгновение в памяти Кэтрин возникло худощавое лицо Констанции с умными и добрыми глазами. Графиня взглянула на гостью с интересом. Возможно, гувернантка была права.

— Расскажите мне немного о себе, дорогая, — попросила она, жестом показывая на стул с прямой спинкой, стоящий напротив.

Кэтрин растерянно опустилась на стул, не зная, как ей реагировать на эту просьбу. Царственная внешность этой пожилой женщины, безупречно причесанные белые волосы и строгое, хорошо сшитое платье говорили о богатстве и принадлежности к высшему обществу. Кэтрин боялась выглядеть смешной перед ней. Но теплые голубые глаза графини смотрели с доброжелательным любопытством. Четко вылепленные губы смягчились в сочувственной улыбке без тени презрения и надменности.

Видя, что собеседница затрудняется с ответом, Мириам снова заговорила сама.

— Может быть, я смогу помочь вам приобрести положение в обществе, детка, — добавила графиня, понимая нерешительность девушки. — Наверное, вы приехали в Лондон в поисках места?

Кэтрин опустила взгляд на свои нервно переплетенные руки и приложила видимое усилие, чтобы расцепить их. Она разглаживала рукой свое гадкое коричневое платье, желая выглядеть более приличной. Весь прошлый год она так редко держала деньги в руках. И такая безделица, как красивая одежда, была для нее предметом роскоши, ведь на другой чаше весов были пища и кров. Она хотела выглядеть более практичной, важной и взрослой в этой поездке в Лондон. Девушка невольно усмехнулась, вспомнив две последние ночи, которые ей пришлось провести почти без сна в трясущейся карете. Теперь она точно выглядит старше. Смертельная усталость прибавляет годы как ничто другое.

— Я подумала, — наконец произнесла она, — что могла бы стать гувернанткой.

— Вы — сирота? — Мириам Латтимор произнесла слова, которые не решалась сказать Кэтрин.

Некогда модное, а теперь поношенное и выцветшее платье выдавало бедность, которую было невозможно скрыть. В скромных, непринужденных манерах молодой женщины чувствовалось благородство. Ногти ухожены, а ботинки, сейчас покрытые лондонской пылью, явно были недавно тщательно начищены. Но что еще важнее: девушка искренне плакала из-за маленького мальчика, совсем ей незнакомого, который к тому же обокрал ее.

— Нет, — коротко ответила Кэтрин и, тяжело вздохнув, стала рассказывать более подробно.

Инфлюэнца унесла сначала ее отца, затем скончалась мама, а чуть позже и Констанция. Во всем замке Донеган не осталось ни одной родной души. Так тяжело говорить об этом! Непереносимая печаль, которую она испытывала весь прошлый год, тяжелая поездка, а затем трагическая смерть ребенка, кажется, совсем истощили ее силы. А вдобавок она еще лишилась всех своих ценных вещей.

— А ваши слуги? — спросила Мириам с искренним сочувствием.

— Их у меня не было с прошлой весны. Тогда ушли последние.

У нее не было денег, чтобы платить слугам, и Кэтрин не просила их остаться, ведь они должны кормить свои семьи.

— Вы хотите сказать, что все это время были совершенно одиноки?

В голосе графини слышались нотки ужаса. Несмотря на неожиданную смерть мужа, которая, впрочем, принесла ей тайное облегчение, Мириам никогда не ощущала одиночества. Прежде всего у нее были дети, кроме того, многочисленные родственники, число которых увеличивалось с каждым годом, и, наконец, друзья.

— Неужели у вас нет друзей, нет знакомых, которые могли бы вам помочь?

Если бы Кэтрин хорошо знала Мириам Латтимор, она бы догадалась, что в спокойном разговоре графиня старалась за короткое время узнать как можно больше о ней. Это было искусство, которым Мириам овладела в совершенстве за годы воспитания своих трех очень своенравных детей. И люди, доверяющие ей свои нехитрые секреты, были уверены, что она сохранит тайну и никогда не воспользуется их доверием.

— Нет, никого не оказалось.

Кэтрин произнесла это спокойным тоном, хотя сильно тосковала о невозвратных потерях. В светло-карих глазах девушки застыла печаль. Мириам чуть не вскрикнула, вспомнив, где она видела точно такой же взгляд раньше.

— Скажите, дорогая, — спросила она, — вам нравится деревенская жизнь?

Кэтрин улыбнулась. Это была первая открытая улыбка за последние месяцы, но Мириам не знала этого. Она только заметила, что ее улыбка невероятно очаровательна и просто преображает юное лицо.

— После двух последних часов в Лондоне я еще больше убедилась, что обожаю деревню.

Хозяйка дома тепло улыбнулась гостье, как будто отгоняя малоприятные воспоминания, — А почему, милочка, вы выбрали именно работу гувернантки?

— Боюсь, что образование — единственное мое достояние.

Губы Мириам снова разошлись в улыбке. Невинное дитя! Она не понимает, что обладает куда более ценным достоянием — удивительной красотой. Золотисто-каштановые локоны горели в солнечных лучах словно пламя. Блестящие карие глаза с длинными ресницами освещали прекрасное лицо. Ровные белые зубы, словно жемчужины, поблескивали между полными коралловыми губами. Несмотря на свое платье и пряди волос, выбившихся из пышной прически, Кэтрин выглядела очень женственной. Ей немного не хватало округлости форм, но это легко поправимо. Это всего лишь вопрос времени и хорошего питания. Ее речь была изысканна, с легким акцентом приграничной жительницы. Даже утомленное лицо и нервное состояние Кэтрин не уменьшили ее очарования.

— Дитя мое, — порывисто и в то же время властно произнесла вдовствующая графиня Монкриф, — у меня есть для вас предложение.




Кэтрин на собственном опыте смогла убедиться, что Мириам Латтимор не тратила много времени между принятием решения и его выполнением. Уже на рассвете следующего дня вместительная карета везла ее к месту, где ей предстояло жить и работать.

Графиня этим утром завтракала с одним из своих близких знакомых. Завтрак продолжался уже около часа.

Несмотря на свою сердечность и дружелюбие, Мириам не была наивной. Чтобы выжить в такой семье, какая была у нее, требовались хитрость лисы, мягкость игривого котенка и бесстрашие задиристого щенка. Жизнь научила ее доверять собственной интуиции, а давно умерший муж — не верить никому. Поэтому графиня не видела противоречия в том, что она сначала наняла на работу совершенно незнакомую девушку, только что приехавшую из деревни, а затем решила посоветоваться по поводу этого решения со своим старинным другом.

— Ну, Дункан, что ты об этом думаешь? — спросила она, рассказав ему основные события вчерашнего дня. Одна бровь собеседника удивленно приподнялась.

— Мириам, — начал он, — мне не нравится, что ты сначала поспешно действуешь, а потом сообщаешь мне об этом. Почему ты никогда не посоветуешься со мной?

Давний, испытанный друг — Дункан Маккоркл знал графиню еще тогда, когда она была просто Мириам, расцветающей по соседству девушкой, которая до безумия любила лошадей и лучше всех в округе лазила по деревьям. Это давало ему право говорить с графиней осуждающим тоном.

— Дункан, будь серьезнее. Ты знаешь, что я не нуждаюсь в твоих указаниях, что мне следует делать. Я только хочу, чтобы ты мне сказал, права ли я? Надеюсь, ты понимаешь разницу?

— Ты хочешь одобрения, старушка, — криво улыбнулся Дункан. — Меня всегда удивляла твоя самоуверенность. В данном случае я полагаю, что ты поступила неправильно. Прежде всего, ты совершенно не знаешь эту молодую женщину. Кто может поручиться, что она не обчистит Мертонвуд, исчезнув в один прекрасный день вместе со столовым серебром?

— Да пусть она берет это проклятое серебро, лишь бы Джули любила!

Графиня раздраженно посмотрела на старого друга, и на этот раз ее голубые глаза были действительно холодны. Дункана это не смутило. Он знал этот взгляд, способный осадить любого собеседника. И тем не менее он не поколебал его уверенности в своей правоте.

— Бумаг ее, дорогой друг, я, конечно, не видела, — вновь заговорила Мириам, — но я чувствую уверенность здесь и здесь. — Она притронулась изящным указательным пальцем к сердцу и виску. — И как бы там ни было, все уже решено окончательно.

Дункан подумал, что это не совсем так, но вслух ничего не сказал. Он сам займется этой последней находкой Мириам и если что-нибудь выяснит, то даст знать об этом графу. Дружба дружбой, но в жизни случаются вещи, в которых мужчины разбираются лучше, и женщина должна доверять им.

Мириам взглянула на него понимающе.

— Лучше убери это выражение мужского превосходства со своего лица, Дункан, или я запущу в тебя эту вазочку с повидлом.

Глаза графини решительно блеснули, и ее старинный друг, припомнив множество случаев, когда он имел несчастье стать объектом ее раздражения, глубоко вздохнул и опустил голову.




Глава 2


Пятый граф Монкриф не обратил ни малейшего внимания на то, что ступеньки лестницы были до блеска отмыты щелоком, а тропинка, ведущая к главному входу, тщательно вычищена граблями. Заводя Монти в стойло, он не заметил, что конюшня сияла чистотой и благоухала свежестью, будто весенний луг. Даже перемазанный дорожной грязью костюм и нижнее белье, пропитавшееся потом, словно он не менял его целую неделю, его не заботили. В данный момент у него было только два желания: поскорее ощутить в своей руке бокал с бренди и увидеть Джули. Все остальное, включая неудобства последних трех часов, было не важно.

Правда, графа беспокоили мысли о письме к матери. Как написать, чтобы успокоить ее и убедить, что он честно выполняет отцовский долг, заботится о воспитании и покое своей незаконнорожденной дочери и что она находится в хороших руках. Пожалуй, только это избавит его от вмешательства матери и даст ему возможность продолжать прежнюю жизнь, сохраняя мир и спокойствие в семействе. Однако послание может подождать. Сначала бренди.

Граф с удивлением поприветствовал ошеломленного дворецкого. Боже мой, Таунсенда надо было давно уже отправить на покой, подумал он, видя, как старый человек, взяв у него сюртук, сгорбился под его тяжестью. Движением плеч граф сбросил жилет и направился в гостиную прямо к буфету с заветным графином, наполненным бренди. Никто, кроме него и его взмокшей лошади, не знал, как тяжела была его поездка из Монкрифа.

Граф дернул тесемку колокольчика и стал с нетерпением ждать, когда послышатся шаркающие шаги дворецкого. Но, к его приятному удивлению, на пороге появилась румяная, миловидная девушка.

— Считай, что тебе удалось поразить меня своей услужливостью, — произнес граф во время третьего реверанса девушки. — Можешь на этом остановиться, — добавил граф, видя, что она вновь берет свой фартук и собирается кланяться.

Развлекаться с горничной у него времени не было, ведь «Экзетер» должен прийти в порт в один из ближайших трех дней.

— Таунсенд! — крикнул он, отсылая служанку взмахом руки прочь.

Девушка рванулась к двери с таким испугом, словно у хозяина на лбу начали расти рога.

— Да, милорд. — Седые брови дворецкого подчеркивали бесстрастное выражение лица. Но в глубине выцветших некогда голубых глаз старика метались подозрительно веселые искорки. Фрэдди было сейчас не до веселья, и он не собирался поощрять юмористический настрой слуги.

— Найди в этом мавзолее кого-нибудь, кто бы мог приготовить мне ванну и принести чего-нибудь поесть.

— Да, милорд.

— Кого-нибудь, кто не так часто кланяется.

— Да, милорд.

— Если в имении остались только мальчики, прибирающие конюшню, пусть это сделают они. Ты понял?

— Да, милорд.

У Таунсенда хватило ума, отвечая хозяину, лишь слегка кивать головой.

Это была его собственная ошибка, подумал Фрэдди. Он пожалел старика. В конце концов тот ни в чем не виноват. Монкриф был домом графа, где он жил, если дела не требовали его присутствия в Лондоне. В его владении было еще семнадцать поместий, в пятерых из которых имелись такие же старинные хозяйские дома, как здесь. Несомненно, Мертонвуд был настоящим сокровищем. Процветающие фермы окружали его с трех сторон, а с четвертой до самого горизонта раскинулся густой лес. Но место это, черт побери, вызывает слишком много воспоминаний, слишком много призраков бродят по окрестным холмам и резвятся в заброшенных конюшнях. Он не был здесь с тех пор, как умерла жена. Но не из-за любви Моники избегал он Мертонвуд; все было гораздо проще и очевиднее.

Из экономии он не держал полный штат прислуги в доме, который никогда не посещал и который сейчас надо было подготовить для няни и маленькой девочки.

— Хозяйские апартаменты, надеюсь, готовы, Таунсенд, — спросил со вздохом граф.

Еще раз кивнув головой, старик поплелся на кухню.




Фрэдди сердито взглянул в испуганные глаза кормилицы, стоящей перед ним с глупой улыбкой. Итак, сначала он чуть не утонул в потоке дождя, подобного всемирному потопу, затем его встретило трогательное древнее создание, не скрывающее радости при виде хозяйских неприятностей и неудобств. А еще через некоторое время его чуть не сварили в ванне чудовищных размеров, купленной еще его отцом. Далее ему подали скудный завтрак, состоящий из хлеба и сыра, приправленный объяснениями кухарки, которая, заикаясь, сообщила, что все остальное съела прислуга, поскольку «милорда ожидали только к обеду». Но это еще не все. Когда Фрэдди решил переодеться во что-нибудь более сухое и теплое, выяснилось, что его старую одежду раздали бедным. Натянув в конце концов прежнее мокрое и пропахшее лошадиным потом платье, он пошел в детскую к дочери. Однако не успел сделать граф и двух шагов, как ему сообщили, что девочки в ее кроватке нет — она с мисс Кэтрин.

А где, черт побери, эта мисс Кэтрин? Похоже, ей нет никакого дела до его прибытия. И почему она не встречает его в холле с ребенком на руках, как положено. Или мама посчитала излишним предупредить новую работницу о приезде хозяина?

Он нетерпеливо выслушал шепелявые, похожие на змеиное шипение объяснения испуганной няньки и решительно направился к комнате мисс Кэтрин, когда граф добрался до двери, он был готов, забыв все правила приличия, наброситься на воспитательницу дочери с кулаками. Кроткий ответ, раздавшийся на его стук, нисколько не смягчил раздражения. Но, войдя в комнату, Фрэдди увидел перед собой картину, от которой у него перехватило дыхание, и от гнева не осталось и следа. В приглушенном свете дождливого дня его взору воочию предстало изображение мадонны с младенцем на руках. Златовласая сирена сидела на венском стуле, и его малиновая с голубым обивка превосходно оттеняла ниспадающие на плечи вьющиеся локоны. Край слегка приспущенной желтой накидки прекрасной незнакомки сжимали пальчики закутанного в одеяло спящего дитя. Щека малютки покоилась на груди девушки, а розовый ротик уткнулся в кружево рубашки. Губы женщины слегка касались золотистых завитков на головке ребенка. Увидев вошедшего, она вздрогнула и попыталась поправить накидку, стараясь не разбудить малышку.

— Кто вы такой? Что делаете в моей комнате? — Выразить раздражение, говоря шепотом, было весьма трудно. Кэтрин это удалось. Граф улыбнулся.

— А кто вы такая и что вы делаете в моем доме? — также шепотом спросил он, делая несколько осторожных шагов.

Приблизившись так близко, что брюки его соприкоснулись с коленями девушки, Фрэдди посмотрел сверху вниз долгим, взглядом на нежную округлость груди, полные, нежные губы и гневные, сверкающие глаза.

Широко раскрытыми глазами Кэтрин осмотрела крупного, широкоплечего мужчину от мокрых ботинок до растрепанных волос.

В холле нижнего этажа, расположенном между столовой и гостиной, находилась галерея портретов всех графов Монкриф, кроме нынешнего. Если бы они представляли серьезную художественную ценность, Фрэдди, наверное, поместил бы их в своем родовом поместье. Но это были любительские парадные портреты. Кэтрин знала каждый портрет. Рассматривая их, она невольно искала сходство своей воспитанницы с фамильными чертами графов Монкриф. И вот сейчас первый граф Монкриф, словно сошедший со своего портрета, стоял перед ней. То же порочное лицо с иронично изогнутыми губами, те же угольно-черные волосы и блестящие зеленые глаза. У Кэтрин даже перехватило дыхание от столь очевидного сходства.

— Вы так похожи на первого графа! — пролепетала девушка.

— Вполне, — сухо ответил Фрэдди, абсолютно не понимая, что она говорит.

Резкое движение ребенка отвлекло его внимание. Крошечное личико сморщилось от страха и поглубже зарылось в мягкую, теплую плоть. Кружевная отделка рубашки при этом смялась, обнажив грудь с коралловым соском. Наслаждаясь этим зрелищем, граф заметил, что сосок такого же цвета, что и губы молодой воспитательницы.

Кэтрин перехватила его взгляд, посмотрела на себя и покраснела. Фрэдди ухмыльнулся, увидев, что краска на ее щеках сочетается остальным.

— Я полагаю, вы пришли посмотреть на свою дочь?

Он не ответил, лишь слегка наклонился и провел рукой по щеке малютки, коснувшись одним пальцем ее остренького носика. Само движение было вполне невинным, если бы большой палец графа не прижался к ее соску.

Она вспыхнула, на этот раз от гнева. Фрэдди, нисколько не смущаясь, опять улыбнулся.

Кэтрин вскочила на ноги, придерживая одной рукой ребенка, а другой пытаясь запахнуть накидку. Джули такой поворот событий не понравился, и она обиженно замыкала. Фрэдди все еще стоял рядом с Кэтрин. Оставалось только одно. И девушка не растерялась. Она передала девочку отцу и принялась спокойно завязывать пояс. На этот раз пришла ее очередь улыбнуться — вид у графа стал явно растерянный.

— Вот вам ваша дочь, милорд, — сказала она, открывая дверь. — Позвать вас, когда придет время ее кормить?

— О Боже, женщина, что мне делать с ребенком?

— Полагаю, что сейчас несколько поздновато обсуждать это.

Кэтрин захлопнула дверь перед самым носом графа. Это разбудило Джули. Она почувствовала чужие руки и начала плакать. Когда Кэтрин, вполне одетая, через несколько минут вернулась в комнату, Джули буквально закатывалась в рыданиях.

— А теперь позвольте мне взять крошку.

— Боюсь, что она обмочила меня! — раздраженно произнес граф и поспешно передал Джули девушке, стараясь не прикасаться к мокрым местам.

— Нет ничего удивительного, — улыбнулась Кэтрин. — У детей это случается довольно часто.

— Но не со мной. Честно говоря, я впервые оказался в такой ситуации.

На его и без того влажной рубашке образовалось мокрое пятно. Фрэдди брезгливо скривил губы и двумя пальцами оттянул материю. Граф Монкриф был не в лучшем расположении духа. Он ощущал себя грязным, уставшим и голодным. Его раздражало свежее и спокойное лицо юной красавицы с Джули на руках, которая умиротворенно ворковала, уткнувшись в шею Кэтрин. Да, эта обстановка его явно не устраивала.

— Разве у вас не было младших братьев или сестренок, милорд? — спросила Кэтрин и, устроив девочку поудобнее на своем плече, стала убаюкивать ее.

— Были. Но никому не приходило в голову позвать меня, чтобы поменять им пеленки, — сухо ответил он.

— Очень жаль, — бросила через плечо девушка, выходя из комнаты. — Мне всегда не нравились неумелые мужчины. — Она услышала громкий, сердитый голос Фрэдди, зовущего Таунсенда, и почувствовала в глубине души легкую тревогу.

Что же она наделала?!




В этот вечер Кэтрин удалось избежать новой встречи с графом — она просто не выходила из своей комнаты. Впервые она не уложила Джули и не рассказала ей сказку на ночь, хотя малышка была слишком мала и не понимала их. Встреча, с хозяином пугала девушку. Она не смогла сдержать себя во время первой встречи и не была уверена, что это ей удастся в дальнейшем. Несмотря на интимные прикосновения, эту дьявольскую улыбку, она не должна быть язвительной к нему: ведь она у него на службе. Хотя графиня была расположена к ней, Кэтрин хорошо осознавала, что должна произвести благоприятное впечатление на графа. Именно он платит ей жалованье и может в любой момент приказать собирать свои пожитки и убираться восвояси. Почему же она, зная все это, так себя вела? Почему глупость одержала верх над осторожностью?

На следующее утро, уверенная, что граф уже покинул Мертонвуд, она отправилась на кухню за овсяной кашкой для Джули. На обратном пути, проходя по галерее, Кэтрин еще раз остановилась перед портретом первого графа. Не обращая внимания на тяжелый поднос и остывающую кашу, она долгое время пристально разглядывала его.

— А ты красив, негодяй, не правда ли? — довольно громко произнесла она, и легкая улыбка тронула уголки ее губ. — И ты прекрасно знаешь об этом, не правда ли?

— Благодарю вас! — раздался вдруг за спиной знакомый голос.

От неожиданности Кэтрин чуть не уронила свою ношу, но скользнувшие сзади твердые руки подхватили поднос. Широкая грудь Фрэдди прижалась к ее спине, и она оказалась в надежной ловушке.

— Вы напугали меня!

Фрэдди подумал, что это прозвучало больше обвинением, чем простым сообщением. Голова девушки едва доставала ему до плеч, но он хорошо ощущал ее аромат и женственность.

— Пожалуйста, позвольте мне идти, — спокойно попросила Кэтрин.

Она твердо решила не говорить того, что могло показаться непочтительным. Но принять решение оказалось проще, чем выполнить его в присутствии графа, чувствуя прикосновение его сильного тела. Сейчас он второй раз переступил границы приличия, и она опять ничего не может сделать.

— Пожалуйста! — повторила Кэтрин, и в ее голосе чувствовалась такая скрытая обида и растерянность, что Фрэдди не стал произносить уже готовое сорваться с его уст язвительное замечание.

— Конечно, — произнес тихо граф, уступая ей дорогу. Он улыбнулся, и ослепительная белозубая улыбка разгладила морщины вокруг его изумительных зеленых глаз и сделала его лицо моложе. Кэтрин бросилась к лестнице и, только миновав первый пролет, остановилась и перевела дыхание. Стараясь не уронить поднос, она закрыла глаза, чтобы унять неожиданную слабость в коленях.

— С вами все в порядке? — Нет, самочувствие ее было неважным. У Джули начали резаться зубки, к тому же беспокоили собственные невеселые мысли, и ночью Кэтрин почти не спала. Она открыла глаза и увидела перед собой Фрэдди с прежней улыбкой. Только его зеленые глаза странно потемнели. Почему?

— Я думала, что вы уехали, — прямо сказала Кэтрин. Она имела в виду навсегда. Фрэдди именно так и понял.

— У меня есть серьезные обязанности, требующие моего присутствия здесь, — ответил он, прислонившись к перилам и не сводя глаз с девушки. Кэтрин отступила от стены, о которую опиралась.

— Какие?

— Вы всегда задаете вопросы своим нанимателям, Кэтрин? Неужели для вас ничего не свято и вы не понимаете, что существуют вещи, которые не обсуждают? Или вы вообще не привыкли ничему и никому подчиняться?

— Вы знаете, милорд, у меня сложилось впечатление, что вы играете со мной как кот с мышкой, — язвительно ответила Кэтрин с притворной учтивостью.

— Нет, Кэтрин, не кот! — открыто рассмеялся граф. — Возможно, тигр, но только не кот. — Но тем не менее вы не отрицаете сходства.

Поднос в руках становился все тяжелее, и Кэтрин хотелось уйти. Она должна это сделать, потому что обаяние графа становилось опасным, а их словесная перепалка странным образом возбуждала ее. Но последнее слово все-таки осталось не за ней.

— Нет, я не отрицаю это, Кэтрин, — ответил он и взглянул на нее. На его губах заиграла легкая улыбка, взгляд стал внимательным, с каким-то неопределенным выражением. Предупреждение?

Кэтрин пошла наверх, опираясь на перила. Глаза Фрэдди потемнели в предчувствии победы, а губы изогнулись в ожидающей улыбке.




Остаток утра Кэтрин провозилась с непрерывно плачущей Джули. Но не только зубки беспокоили крошку. Девушка понимала, что ее настроение передалось ребенку. Кэтрин непрерывно ходила взад и вперед по детской, баюкая малышку, пройдя таким образом, наверное, половину пути до Лондона. Наконец малышка успокоилась. Девушка уложила ее в колыбельку, накрыла крошечным одеялом, ласково погладила ее и вышла из комнаты.

— Если бы у нас была настойка опия, мисс Кэтрин, — шепеляво сказала вся взмокшая от усталости няня, — мы могли бы дать ей немножко, и она успокоилась бы.

— Я никогда не дам ребенку опий, Сара. Может быть, немного виски поможет. Совсем немного, чтоб смазать ей десны.

Решение показалось верным, и Кэтрин на цыпочка спустилась по лестнице в гостиную и с осторожностью воришки открыла дверь. Только убедившись, что графа там нет, она вошла в комнату и направилась к буфету. Она быстро налила немного виски в бокал.

— Выпиваете так рано, Кэтрин? Впрочем, я предполагаю, что где-нибудь в нашей империи солнце уже зашло.

О Боже! Видно, это было предопределено судьбой — сталкиваться с этим человеком весь день. Кэтрин удрученно вздохнула и повернулась к нему. За это время граф где-то раздобыл чистую одежду. На нем была белая полотняная рубашка и черные обтягивающие панталоны, подчеркивающие его колоритную фигуру. В этом наряде он выглядел как пират с книжных иллюстраций. Недоставало только острой сабли в руке и зажатого в зубах ножа.

— Это не для меня, милорд.

— О, значит, вы похищаете выпивку для слуг?

— Я ничего не похищаю. И давайте закончим этот разговор.

— Было весьма забавно наблюдать за вами. Вы разыграли целое представление, пробираясь сюда как мышка. — Взяв еще один бокал, граф плеснул в него бренди. — Не люблю, когда женщины пьют в одиночестве. Присоединяйтесь ко мне — предложил он, поднося бренди ко рту.

Пока он пил, Кэтрин с изумлением смотрела на его мускулистую, стройную шею.

— Это не для меня, — повторила она дрогнувшим голосом. — Это для Джули.

— Бог мой! Неужели вы спаиваете моего ребенка? — Его глаза сверкнули, и он посмотрел на нее с ужасом.

— Нет! — поспешила успокоить его Кэтрин. — У девочки режутся зубки, и я хотела смазать ей десны, чтобы облегчить боль. Это намного безопаснее, чем опий.

— А гвоздичным маслом не пробовали? Я слышал, что оно хорошо помогает в таких случаях.

Кэтрин удивленно взглянула на графа.

— Нет. Я не знала этого. Я спрошу у кухарки, есть ли у нее такое масло.

— Если нет, то разотрите раннюю гвоздику. Я знаю, это чертовски расточительно, но все равно воспользуйтесь лучше гвоздикой. Если она не поможет, тогда возьмите виски.

Теперь она посмотрела на него с подозрением.

— Откуда вы знаете о детях, у которых режутся зубы?

— Вы уже не дитя, Кэтрин, однако и у вас могут заболеть зубы. Да и я уже вполне вышел из-под материнской опеки. — Он улыбнулся ей, и Кэтрин отвернулась, опасаясь его обаяния. Граф Монкриф, когда хотел, был очаровательным негодяем. — Значит, я так же красив, как и первый граф? — вдруг сказал Фрэдди.

— Поверьте, я не имела в виду вас, когда говорила сегодня утром эти слова. Они относились к первому графу, который привлек мое внимание.

— Конечно, и тот факт, что мы с ним замечательно похожи, не имеет значения?

— Конечно, нет! — решительно произнесла Кэтрин и, взяв бокал с виски, направилась к двери. Граф, сделав шаг, загородил ей дорогу.

— Я не люблю ужинать в одиночестве, — сказал он. — Вчера мне пришлось смириться с отсутствием компании, но сегодня не хотелось бы. Я жду вас здесь.

— Вам доставляет удовольствие ужинать со слугами, милорд?

«Если у них такая внешность, как у тебя, то безусловно», — подумал граф, но ничего не сказал. Видеть, как ее глаза вновь сердито округлятся, а нежная, бархатистая кожа щек покроется гневным румянцем, ему отнюдь не улыбалось. Он хотел сохранить в памяти образ божественной мадонны, излучающей мир и покой. Это желание было настолько сильным, что даже поразило его. Оно было почти непреодолимо.

— Сожалею, но я не могу принять ваше приглашение, милорд, — сказала она, не дождавшись ответа. — Я буду занята с Джули до вечера, и мне надо будет отдохнуть.

— Вы сможете отдохнуть позднее! — резко отрубил он. — Вечером вы будете ужинать со мной. Я должен выяснить, какому человеку я доверил заботу о своей дочери. Считайте это беседой.

— Беседой? Значит, вы еще не решили, подхожу ли, я для этого? — Она была в ужасе.

Сладостное видение пронеслось перед мысленным взором графа: губы его медленно целуют ее белоснежные груди и наконец дотрагиваются до кораллово-красного соска. Такие отношения с очаровательной мисс Сандерсон были ему более по душе.

— Он останетесь здесь, Кэтрин. На этот раз не спорьте со мной.

Кэтрин эта фраза напомнила Констанцию, которая не раз делала ей подобные замечания. Она промолчала и вышла из комнаты.




По настоянию графини Кэтрин получила жалованье за полгода вперед и теперь могла гордиться своими двумя новыми платьями. Для официальных светских приемов они явно не годились, но для деревенского ужина подходили вполне. Абигейль, молоденькая горничная, взятая из деревни, вызвалась помочь Кэтрин переодеться для вечера. С первых дней появления Кэтрин в Мертонвуде девушка с удовольствием выполняла обязанности камеристки красивой воспитательницы.

— Я не пойму, что за суматоха поднялась из-за этого, — сказала она сварливо.

Абигейль разузнала, что граф затеял целое застолье, не меньше чем из пяти блюд. Кэтрин это совсем не устраивало, и долгий ужин с графом не прельщал ее.

Горничная умело разделила ее густые волосы на локоны и уложила их на затылке. И только решительные протесты Кэтрин помешали ей напудрить волосы по моде, ушедшей в небытие уже несколько десятилетий назад. В конце концов к пучку добавились красиво ниспадающие на виски прядки и черепаховый гребень — единственная ее ценность, — принадлежавший ее матери, который остался у Кэтрин потому, что лежал не в саквояже, а в сумочке, которую она в Лондоне не выпускала из рук. Гребень украшали крошечные изумруды, что делало его в глазах Кэтрин излишне роскошным для обычного ужина но, охая и ахая, Абигейль все-таки уговорила ее.

Зеленое шерстяное платье с облегающим лифом и широкой юбкой Кэтрин нравилось. Но за последнее время Кэтрин немного поправилась, и платье стало тесновато. Абигейль одергивала и поправляла уже надетое платье, но это ничего не меняло. Кэтрин оглядела себя. На лифе образовалось множество мелких складок, а темно-зеленая материя делала их слишком заметными. Вдобавок платье оказалось длинноватым. Но ни времени, ни желания что-то исправить у Кэтрин не было.

— Это платье мне слишком тесно, Абигейль, — сказала она, отворачиваясь от зеркала и безуспешно поправляя лиф. — Я не могу надеть его, и мы ничего не можем уже исправить.

— Не беспокойтесь, мисс Кэтрин. Вы можете накинуть шаль, и граф ничего не заметит, — заверила горничная. У Абигейль даже изменилось лицо при упоминании графа. Она уже заранее нервничала, но Кэтрин мнение графа не беспокоило. Ее смущало, что тесное платье обтянуло и приподняло ее грудь, и соски четко выделялись под мягкой тканью. Как она будет сохранять самообладание, зная об этом!

Она позволила Абигейль повязать вокруг талии мягкий золотистый пояс, поправила маленькие золотые сережки в ушах и оглядела себя в зеркале. Сейчас, с наброшенной на плечи шалью, она выглядела вполне прилично. «Даже более чем прилично», — подумала без ложной скромности Кэтрин. Щеки ее разгорелись — то ли от тепла в комнате, то ли причина была в предстоящем вечере. Не обращая внимания на это, Кэтрин решительно блеснула глазами и вышла из комнаты.

Прежде чем идти в столовую, девушка зашла в детскую. Джули, ворочаясь, посапывала в колыбельке под присмотром Сары. Кэтрин сказала няне, что следует делать, если малютка проснется, и пошла вниз по лестнице. Спускалась она осторожно, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на длинный подол платья. Из-за этого Кэтрин заметила графа, только столкнувшись с ним нос к носу. Его зеленые глаза сузились, выжидающе глядя на девушку. Ее карие, наоборот, становились все шире и шире с каждым мгновением молчания.

— Вам известно, что вы одеты в цвета Монкрифов? — нарушил молчание граф низким грудным голосом.

Он бросил взгляд на ее открытую грудь. К огорчению Кэтрин, шаль во время спуска по лестнице спустилась с плеч. Девушка почувствовала, как ее тело напряглось под этим взглядом. Когда граф поднял глаза, лицо ее было не просто розовым, а пунцовым.

— Нет, я не знала! — пролепетала она. Во рту у нее стало так сухо, что даже запершило в горле.

— Я не сомневался, — произнес граф, с изысканной галантностью протягивая ей руку как равной. — Несмотря ни на что, зеленый и золотой цвета вам очень к лицу.

Кэтрин стояла в нерешительности, и граф сам взял ее руку и повел в столовую. В глубине души Кэтрин испытывала чувство благодарности к хозяину и позволила усадить себя справа от него. Она посмотрела в конец длинного стола.

Интересно, соответствует ли правилам приличия то, что она будет сидеть так близко от него? Впрочем, все правила совершенно перемешались с первой же их встречи.

Граф отодвинул стул, предназначенный для нее, и кивком головы подозвал Таунсенда. Когда Кэтрин садилась, его пальцы на мгновение коснулись ее плеч. Прикосновение было настолько легким, что она не должна была почувствовать его сквозь шерстяную ткань. Но она почувствовала. Садясь на свой стул, граф вскользь коснулся ее шеи. Еще одно ласковое прикосновение отозвалось внутри жаркой волной.

Все это, конечно, из-за платья. Оно настолько тесно, что трудно дышать. И жарко из-за этого. В таком наряде нелегко сохранять хладнокровие и унять нервную дрожь в руках.

Таунсенд внес поднос с первым блюдом. Лакей разлил вино.

— Надеюсь, вы употребляете немного вина для аппетита? — спросил граф, элегантным движением поднимая свой бокал и насмешливо глядя ей в лицо.

— Правильнее сказать, не являюсь ли я противницей этого, милорд, — ответила Кэтрин, приподняв свой и сделав глоток.

— Поскольку мы ужинаем почти в семейной обстановке, давайте отбросим ненужные формальности. Можете называть меня просто Фрэдди.

Кэтрин прыснула, и не вино было тому причиной. Ее рассмешила сама мысль называть столь внушительного мужчину таким именем. Оно больше подходило для щенка с большими лапами и свисающими до пола ушами.

Или для красноносого деревенского сквайра в жилетке, с гоготом пощипывающего девиц в пропахшей ромом таверне. Но граф Фрэдди? Никогда!

— Вас смущает мое имя, Кэтрин? — Глаза графа сузились, а загорелое лицо покраснело. Если бы Кэтрин не знала его хорошо, она бы подумала, что это беспокоит его. Она подозревала, что причина такого поведения в другом. Не так просто вывести из равновесия такого человека. По слухам, связанным с его именем, Кэтрин знала, что граф в свое время соблазнил невинную девушку, а когда она забеременела, во всеуслышание заявил, что не собирается усугублять женитьбой свою ошибку. Соблазненная жертва неожиданно умерла при родах, и этот негодяй, игнорируя злобные сплетни, отправил новорожденное дитя в этот дом, подальше от любопытных глаз. Часть этой истории о возмутительном поведении графа Кэтрин узнала от графини, а остальное с подробностями ей рассказали болтливые слуги, никто из которых в душе не осуждал его.

Размышляя об этом, девушка рассеянно крутила в руке вилку, и это вызвало у графа неожиданную улыбку.

— Могу я ответить откровенно, милорд? — наконец спросила она.

— А когда вы не могли? — криво усмехнулся он.

— Хорошо. Так вот, из тысячи имен, которые приходят мне на ум, я на Фрэдди остановилась бы в самую последнюю очередь. Оно вам совершенно не подходит.

— О? Как жаль, что моя бедная матушка не посоветовалась с вами о моем имени!

— Фи! Вы говорите ерунду. Вам прекрасно известно, что я гораздо моложе вас. Это не смешно.

Она снова отхлебнула вина, и ей стало еще жарче в шерстяном платье.

— Ужин только начался, а вы уже успели позлословить и насчет моего имени, и по поводу моей дряхлости. Может, вы согласитесь оставить обсуждение моего характера до десерта?

— На вашем месте, милорд, я бы попросила более долгую отсрочку. То, что я успела о вас узнать, вряд ли вас обрадует.

Неожиданно для Кэтрин в ответ на ее слова раздался смешок. Но еще более неожиданным был взгляд графа, от которого у нее по спине пробежали мурашки. В глазах его совершенно не было гнева, более того, в них появилось что-то похожее на обожание.

Она сделала еще один маленький глоток и подумала, что пора остановиться.

— Я вовсе не злословила насчет вашего имени, милорд, и вы прекрасно знаете, что вам далеко до дряхлости. — При этом ложкой Кэтрин описывала восьмерки в глубокой тарелке с супом. Заглядевшись на вазу с цветами, она не заметила, как граф подал лакею знак вновь наполнить ее бокал. — Я просто сказала, что это имя вам не подходит.

— Объясните, — попросил граф. Он небрежно откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и внимательно посмотрел ей в лицо.

— Есть ли у вас второе имя?

— Аллен. Фридрих Аллен Латтимор, — ответил граф, который до этого момента никогда не думал о своем полном имени. Фрэдди было более привычно.

Он наблюдал, как она сделала очередной глоток из своего бокала, и ее лицо еще больше раскраснелось. Интересно, ее тело так же горячо, как и ее щеки?

— Я считаю, что это немного лучше, — произнесла она. — Это нетрудно заметить. Лучше всего звучит Латтимор. Не возражаете, если я буду называть вас так?

— Очень даже буду. Я бы предпочел, чтобы вы обращались ко мне по имени, а не по фамилии. Это будет напоминать мне время, когда я бегал в коротких штанишках. Или ходил в школу, — смеясь, заявил он.

Кэтрин посмотрела на него с явным недоверием.

— Вы даже не представляете, как трудно это вообразить, милорд, — сказала она, внимательно изучая его лицо и пытаясь представить, каким оно было, когда граф был ребенком. Но это было невозможно.

— Называйте меня, как хотите, только не говорите каждый раз «милорд». А то вы напоминаете ту скучную служанку, которая замучила меня вчера своими книксенами. Я вовсе не великан-людоед из сказки, и мне не надо постоянно напоминать о моем высоком положении.

Граф действительно не нуждался в этом. Он был большим и величественным. Последние слова графа привели ее в смятение и подточили стойкость, которую она приобрела за последние шесть месяцев.

— Я могу подобрать вам бесконечное множество прозвищ. Кролик, например, звучит очень мило, но вы совсем на него не похожи. Коршун подходит вам больше. Но коршун — птица благородная.

— Вы считаете, что я не благороден, Кэтрин? — спросил он, прищуривая глаза и прикидывая, какие сплетни о нем она успела узнать.

— Я думаю, вы слишком благородны, милорд. — Она отпила еще немного вина и подозрительно посмотрела на бокал, содержимое которого почему-то почти не убавлялось. — Если мы подберем вам имя, соответствующее вашему положению, я думаю, оно будет излишне напыщенным. Нет, мы подберем вам такое прозвище, которое не будет клеветать на ваш характер, а будет выражать то, к чему вам надо стремиться — к скромности, например.

Кэтрин задумчиво поднесла пальцы ко лбу и, забывшись, на секунду закрыла глаза. Граф взглядом подозвал лакея. Тот наполнил опустевший бокал девушки, поставил графин на прежнее место и тихо вышел из столовой.

— Я никогда не стремился к скромности. — Граф отделил кусочек жареного барашка, окунул в соус и поднес ко рту, не спуская глаз с Кэтрин. Ел он неторопливо, не делая лишних движений. Кэтрин подумала, что он все так делает. Плавно и осторожно, словно кот.

— Я придумала, милорд! — Она улыбнулась, искренне радуясь найденному удачному сравнению. — Отличное прозвище, которое подойдет вам так же, как жилет, сшитый вашим лучшим портным.

Граф замер с поднятой вилкой в руке и настороженно посмотрел на нее.

— Господин Кот. По-моему, ничего лучшего не придумаешь, как вы находите? — произнесла девушка и, подчиняясь сидевшему внутри чертенку, скорчила озорную гримасу: — Мяу!

Полные губы графа разошлись в мягкой улыбке, — Я бы, пожалуй, выбрал другого господина, хотя из того же семейства.

— И какой же ваш выбор?

— Тигр. Кстати, я уже говорил вам об этом.

Кэтрин подняла глаза, еще раз внимательно к нему приглядываясь. Зеленые глаза, кривая усмешка. Да, на тигра он действительно похож. Могучий хищник, необычайно опасный для всякого, кого он преследует. И весьма похоже, что сейчас он подкрадывается к ней.

Констанция часто предупреждала Кэтрин насчет ее взрывного характера. С этой чертой своей натуры Кэтрин боролась всю жизнь, и в последние полгода ей удавалось держать себя в узде. По крайней мере она старалась придерживаться правил поведения. Однако этому сильному, мужественному мужчине, этому красавцу, ее хозяину, удалось вывести ее из равновесия.

Не говоря ни слова, Кэтрин поднялась и пошла к двери. Граф попытался было последовать за ней, но она повернулась к нему и взмахом руки остановила его.

— Я скоро вернусь, — бросила она и без дальнейших объяснений вышла.

Кухарка на кухне посмотрела на нее как на сумасшедшую, но дала ей, что она просила. В столовую Кэтрин вернулась с какой-то ношей.

— Кошки любят сливки, милорд, — произнесла она и так резко поставила перед ним блюдце со сливками, что они расплескались. — Даже тигры.

Девушка вернулась на свое место, а по комнате эхом прокатился смех графа.

— Вы возмутительная молодая женщина! — В глазах графа промелькнули озорные искорки, и еще что-то непонятное появилось в улыбке, чему Кэтрин даже не могла дать названия, — Я готов держать пари, что вы попортили нервы вашей гувернантке.

— Да, Констанция даже несколько раз собиралась уйти из-за меня, — призналась Кэтрин, глядя на скатерть.

Под насмешливым взглядом графа она почувствовала себя маленькой, как Джули, и мысленно — в который раз! — проклинала себя за то, что она опять дала ему повод посмеяться над собой. Что там говорить, этому Фрэдди довольно легко удалось превратить ее из благовоспитанной молодой леди в девчонку-сорванца, какой она была в детстве. Кэтрин представила, как легко поддаться его обаянию. Наверняка слухи об обманутой им девушке были не совсем верны. Конечно, он мог соблазнить, но она сомневается, что это произошло против воли девушки.

— Знаете, чего я хочу, Кэтрин? — спросил граф. Он окунул палец в блюдце и, поднеся ко рту, принялся медленно его облизывать. Кэтрин, глядя на капли густых сливок, стекающих по его пальцам, невольно облизала губы. Это вызвало у графа улыбку. Кэтрин вновь опустила голову и сосредоточила свой взгляд на почти полной тарелке, стоящей перед ней. О Боже, похоже, что она все время пила вино и совершенно ничего не ела!

— Я хочу, чтобы вы ухаживали за Джули, — глухо прошептал граф, наклонившись к ней так близко, что Кэтрин почувствовала его дыхание на своей шее. — Хочу, чтобы ты кормила ее своей грудью.

В полной тишине Кэтрин повернулась и с возмущением посмотрела ему в глаза. Она не могла отвести взгляд, хотя и понимала, что необходимо сделать это. Граф сидел невозмутимым видом и скользил взглядом по ее фигуре. — Я бы мог тогда прикоснуться губами к розовому бутону на твоей груди и слизать языком твое молочко. Вот такие сливки тигры действительно любят.

Она резко встала, чуть не опрокинув стул.

— Вы, видно, из тех, кто позволяет вести себя оскорбительно, — тихо сказала Кэтрин. Даже слишком тихо.

Она вышла из комнаты, прежде чем он успел что-либо ответить, но улыбку, мелькнувшую на его губах, она заметила.




Глава 3


Ветреным утром следующего дня к графскому дому в Мертонвуде подъехали двое мужчин. Джереми Латтимор выглядел утомленным и еле держался в седле, хотя сердито косящийся на седока конь его казался вполне свежим. Это только лишний раз подтверждало убеждение Джереми, что все лошади его брата ведут родословную от самой преисподней и самое лучшее было бы всех их перестрелять. Конечно, надо признаться, он никогда не любил ездить верхом, а предпочитал спокойную, устойчивую карету. Джереми, как и его брата, дед обучал верховой езде чуть ли не с пеленок. Однако это не избавило его от неприязни к лошадям, особенно к лошадям Фрэдди.

Спутник молодого Латтимора, высокий гибкий человек неопределенного возраста, искренне развлекался, наблюдая за попытками Джереми слезть с лошади и неуклюжей помощью старого Таунсенда. Пожилой дворецкий ухватил пляшущего коня за поводья и безуспешно, пытался заставить его стоять спокойно. Конь по кличке Гром, переименованный Джереми в Босвика, поскольку так звали в детстве столь же ненавистного ему мальчишку-задиру, поскольку тряс мордой, скалил зубы и резко отскакивал вбок всякий раз, как только седок вынимал ногу из стремени.

— О Боже, старик! — закричал Джереми, доведенный до отчаяния строптивостью коня и собственной неловкостью. Особенно его раздражал насмешливый взгляд секретаря брата, сидевшего в седле с уверенностью прирожденного наездника. — Неужели у вас тут нет конюхов, в конце концов?!

Таунсенд выпрямился с видом оскорбленного достоинства.

— У нас ограниченное количество слуг, сэр. Я полагаю, что все конюхи в данный момент заняты.

Он отпустил поводья, медленно поднялся по ступенькам и скрылся за двойной дверью, не оглянувшись.

В конце концов Жак ловко спрыгнул на землю, успокоил Босвика и держал его за уздечку, пока наконец Джереми не слез с коня. Джентльмены пристально посмотрели друг на друга.

— О Боже, я начинаю думать, что он там давно умер! — воскликнул Джереми и оглянулся на закрытую дверь.

Жак только пожал плечами, передавая поводья обоих коней конюху, который неожиданно появился из конюшни.

— Прошу прощения, сэр, — сказал тот, снял с головы кепку и, слегка поклонившись, принял поводья у Жака.

При взгляде на Босвика, которому явно больше подходило имя Гром, с перепачканных белым губ конюха рвался восхищенный вздох. Конюх был весь обрызган белой краской, и казалось, что он только что попал под сильный снегопад.

— Граф приказал нам подновить окраску ограды, — объяснил он, заметив обращенные в его сторону удивленные взгляды. — Руки отваливаются от этой работы.

Конюх поклонился и повел коней прочь, втихомолку восхищаясь Громом, одним из лучших чистокровных жеребцов графа.

Таунсенда в холле не оказалось. Навстречу им попалась лишь Абигейль, которая после строгой нотации экономки уже не кланялась постоянно.

Двое вошедших были обычными, слегка уставшими с дороги людьми. Девушка улыбнулась более молодому, но заинтересовал ее тот, что был постарше. Была в его глазах затаенная боль человека, которому пришлось долго жить под грузом непростых обстоятельств. Она подарила ему особую улыбку, надеясь, что ямочки на ее щеках, как обычно в таких случаях, вызовут желание улыбнуться в ответ. Но на этот раз, к ее удивлению, верное средство не подействовало. Мужчина быстро кивнул в ответ и надменно осведомился, где хозяин. В дверь библиотеки, куда их направила горничная, постучался только Жак. Джереми в этот момент уже поднимался по лестнице к комнате, в которой надеялся обрести настоящую постель и очаг, а затем попросить принести теплой воды и так необходимое сейчас виски. Услышав приглашение войти, Жак открыл дверь и направился к графу, поднявшемуся ему навстречу.

— Жак! — с искренней радостью приветствовал его хозяин. — Боже, как же я рад видеть тебя, старина!

— Твое рвение к работе даже в изгнании не уменьшилось — легким светским тоном произнес гость, взглянув на заваленный бумагами стол, из-за которого поднялся граф.

— Порой мне кажется, что я работаю от отчаяния, а не из трудолюбия, дружище. Это единственное, что помогает отвлечься от постоянного плача ребенка, у которого режутся зубы, и от чар появившейся здесь феи, которая заставила меня поверить в чудеса.

— Феей, полагаю, ты именуешь мисс Кэтрин?

— Моя матушка опять поторопилась все рассказать! — Жак в ответ кивнул, что вызвало у графа печальную улыбку.

— Ей надо было самой приехать в деревню, именно так бы сделали другие матери, — сказал он.

Жак лишь улыбнулся в ответ.

Обоим было отлично известно, что в отношении своих детей Мириам Латтимор придерживалась собственных особых правил. Ее сын, наследный граф Монкриф, глава всего семейства, утроивший их состояние, оставался для нее ребенком. И хотя в последнее время Фрэдди иногда казалось, что мать начала понимать, что он не мальчик в коротких штанишках, а тридцатичетырехлетний мужчина, он понимал, что это ненадолго.

— Я знаю, что матушка ничего не делает просто так. Что она затевает? — спросил хозяин, указывая рукой на стул.

Гость, улыбнувшись, сел. Наедине с графом Жак Рабиле позволял себе отбросить ту настороженность, которая всегда присутствовала в общении с другими. Он был больше чем секретарем, поверенным практически во все дела своего патрона. Граф ценил его умение хранить секреты и доверял ему больше, чем самому преданному слуге. Жак прежде всего был другом графа, и, пожалуй, самым близким. По крайней мере дружбу их не омрачала зависть к положению графа Монкрифа или его богатству.

Эмигрировавший из Франции Рабиле на родине имел титул виконта, равнозначный графскому в Англии. Но титул, поместья в живописных долинах Луары и приносимый ими доход остались в далеком прошлом, вместе с наполеоновскими войнами и революцией, выкосившими французское дворянство. Жак не жалел о потерянном, но ему становилось по-настоящему больно, когда он думал о том, как могла бы сложиться его жизнь при других обстоятельствах. В эти минуты в его памяти всплывали образы ласковой жены и двух мальчиков-сыновей.

— Мне кажется, она просто беспокоится о тебе, — вполне откровенно сказал Жак. — А дочку свою ты уже видел?

— Не только видел, — весело улыбнулся граф, — но она даже успела меня «окрестить». Однако две последние ночи она не переставала кричать. Бедная крошка! Я воспользовался правами мужчины и держался подальше от детской.

— А от воспитательницы? — спросил Жак Рабиле, приподнимая брови и весело блеснув глазами.

Кому-кому, а ему-то прекрасно было известно, что главными в жизни графа Монкрифа были две вещи: работа и удовольствия. Он мог трудиться шестнадцать часов в сутки, приумножая свое состояние, и растратить все заработанное в одно мгновение. Монкриф не мог отказать себе в хороших лошадях, отличном виски и блистательных женщинах. Именно с женщиной были связаны его нынешние проблемы. Селеста Кэван была по-настоящему красива, и граф не мог обойти ее своим вниманием. Она слишком легко пошла навстречу соблазну, попав под обаяние Фрэдди, и совсем забыла о строгих наставлениях, вынесенных из детской. Жак хорошо знал своего друга и знал также, что его вина в случившемся не так ужасна, как говорят. Юные девушки часто сами затевают любовную игру с мужчинами, чтобы доказать, что они уже взрослые, и увлекаются настолько, что теряют голову, особенно с такими мужчинами, как граф Монкриф. Впрочем, Фрэдди не посвящал Жака в подробности грехопадения Селесты, а сам он никогда о таких вещах не расспрашивал.

— Лучше расскажи, поговорил ли ты уже с Барненом? — спросил хозяин дома, переводя беседу в деловое русло.

Чем будет Жак меньше знать о Кэтрин, тем лучше. Вряд ли он одобрит поведение своего друга. Черт возьми, граф сам был не уверен, что вел себя правильно.

— Нет. Он все еще в Нью-Ланарке, но я думаю, что скоро приедет в Лондон. Я оставил для него записку, в которой сообщил, что ты хотел бы с ним встретиться.

Гарольд Барнен, ткач из Манчестера, основал в 1799 году общественное предприятие в шотландском городе Нью-Ланарк. Это было настоящим историческим событием. Модель этого предприятия должна была доказать, что владельцам фабрик выгодно заботиться о своих рабочих. Барнен, который сам с девяти лет работал в семейной ткацкой мастерской, был убежденным сторонником кооперативных предприятий. Сейчас, став в свои пятьдесят с небольшим лет весьма состоятельным человеком, он пытался улучшить жизнь не только в Нью-Ланарке, а повсеместно, добиваясь изменения законов. Граф был одним из сторонников Барнена и многое перенял у него для своих фабричных поселков. Хотя дети бедняков всегда трудились с малых лет, чтобы добавить несколько монет в скудный семейный кошелек, появление новых фабрик сделало будущее малолетних рабочих совсем безрадостным. Тысячи мальчиков и девочек, едва научившись ходить, немедленно попадали в тусклые, тесные ткацкие цехи, с пропитанным хлопковой пылью воздухом. Барнен и несколько поддерживающих его влиятельных людей требовали от парламента принять первое в истории страны фабричное законодательство, которое бы ограничило произвол наиболее недобросовестных фабрикантов. В частности, они добивались запретить использовать труд детей младше девяти лет и ограничить рабочий день до двенадцати часов для тех, кому меньше двенадцати лет.

— Похоже, что мы опять не сможем встретиться, — заметил граф. — Если так, я поеду прямо в Нью-Ланарк.

— Ты выбрал для этого не самое подходящее время года, Монкриф. Подожди до весны.

Этот стиль общения сложился с самой первой их встречи, произошедшей во время войны с Наполеоном. Вступивший в английскую армию французский доброволец и английский офицер впервые встретились на поле битвы при Ватерлоо, всего за несколько минут до того, как остатки их кавалерийского полка были сметены пушечным огнем. Им удалось выжить в этой мясорубке, но их сблизило не только это. Фрэдди поразило упорство и неистребимый оптимизм француза. В течение первых нескольких лет после начала Великого террора во Франции Жак просто пытался спасти свою семью. К несчастью, это не удалось, и тогда он решил избавить человечество от безумного императора. В конце концов это произошло, хотя и без его участия. Личные цели Жака никому не были известны. Фрэдди был благодарен ему за искреннюю преданность и неоценимую помощь в управлении предприятиями Монкрифов.




Кэтрин пыталась объяснить трем молодым конюхам, забрызганным белой краской, что необходимо скосить траву под деревьями около дома. Те стояли перед ней, хмуро переминаясь с ноги на ногу. Джули сидела рядом в корзине. Она то пыталась засунуть ножку в рот, то размахивала ручками в полнейшем восторге. Она прекрасно себя чувствовала, несмотря на то что перепутала день с ночью. Зато Кэтрин и Сара, которые почти не спали уже целую неделю, буквально валились с ног.

Эта усталость проявлялась в раздраженном взгляде, обращенном к конюхам, в нетерпеливых интонациях и металлических нотках ее голоса. Неудивительно, что все трое ее слушателей горячо желали, чтобы малышка немедленно раскричалась или уснула и бесконечная лекция прекратилась. Конечно, при этом у них в головах крутились довольно крепкие выражения.

В конце концов Кэтрин махнула рукой на это бесполезное занятие. Она подняла корзину с отозвавшейся нежным агуканьем Джули и пошла в розарий, в котором любила проводить послеобеденное время. Кэтрин шла по дорожке и вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд.

Она решила не обращать на это внимание и продолжала свой путь, резонно рассудив, что если кто-то захочет с ней поговорить, то пусть подойдет сам.

Незнакомец оказался молодым человеком, почти таким же рослым, как граф. Он вошел в розарий, сел на скамейку рядом с ней и молча оглядел опавшие розовые кусты, окружавшие их. При этом он хранил вежливое и странное в данной ситуации молчание. Кэтрин с некоторым недоумением наблюдала за тем, как молодой человек склонился к корзине. Джули немедленно ухватилась за протянутый им палец, а он принялся бормотать что-то веселое. Пухлые губы и полные щеки делали незнакомца похожим на херувима с библейских картинок. Впечатление дополняли каштановые волосы, упавшие на высокий лоб, и светло-карие глаза, которые он широко раскрыл, состроив малышке веселую гримасу. Лишь поиграв так несколько минут, молодой человек повернулся к Кэтрин и немедленно покрылся румянцем. Неловко поерзав на скамье и дождавшись, пока краска смущения покинула его неожиданно вспотевшую шею, он улыбнулся. Улыбка была такая искренняя и неожиданная, что Кэтрин невольно улыбнулась в ответ.

— Добрый день! — произнес он.

— Здравствуйте, — ответила девушка.

— Я — Джереми, младший брат Фрэдди. О черт, я ненавижу себя, когда так говорю! О, извините меня! — быстро забормотал он, удивив Кэтрин неправильностью своей речи.

— Не волнуйтесь, все хорошо, — успокоила она его, удивляясь, насколько братья не похожи друг на друга.

— Я вечно представляю себя через кого-нибудь. — Кэтрин, ничего не поняв, смущенно улыбнулась. — Да-да! Я говорю, что я младший брат Фрэдди, старший брат Мелиссы, младший сын графини или что-нибудь еще в этом роде.

— Я поняла. — Улыбка девушки стала более приветливой и теплой.

— Просто вы слишком добры ко мне. Люди всегда стараются показать свое хорошее отношение ко мне. Но, к сожалению, они делают это только из-за моего положения. И так всегда.

Кэтрин начала смеяться почти так же весело, как и Джули. Молодой человек вопросительно взглянул на нее, затем губы его чуть дрогнули, и вдруг он столь же искренне рассмеялся. Наконец девушка успокоилась и, перегнувшись через корзину, протянула руку.

— Меня зовут Кэтрин Сандерсон. Я думаю, что люди относятся к вам хорошо не только из-за вашего положения, они понимают, что вы хороший человек.

— О, я уже знаю, какая вы, — не совсем тактично, но откровенно произнес Джереми. — Фрэдди послал меня разыскать вас. Ах, я совсем не желал сказать что-то грубое. Верите? Я опять вел себя неправильно!

Кэтрин казалась ему искренне доброй, несмотря на его поведение, на ерунду, которую он болтал. А смех девушки ни в коей мере не был обидным. Ему захотелось исправить произведенное впечатление. Более опытный человек постарался бы отложить объяснение, но Джереми Латтимор по молодости лет не умел сдерживать свои чувства.

— У меня есть черты, которые мне самому очень не нравятся.

— О, я думаю, что так считает каждый! Не правда ли?

— Нет. Есть люди, которые всегда довольны собой. А я знаю, что у меня предостаточно дурных привычек.

— Перестаньте, я не верю в это. Вы кажетесь мне очень порядочным молодым человеком.

— Ага, вы просто не знаете мои ужасные секреты, — сообщил Джереми с невеселой улыбкой и заговорщическим выражением лица.

Кэтрин постаралась сдержать улыбку.

— Прошу вас, раскройте ваши тайны.

— Ну, вот вам один — я несдержан. Вы сами могли убедиться в этом.

— Вы правы, — кивнула девушка, — это отвратительная привычка. Продолжайте.

— Хорошо. Иногда я бываю нетерпелив.

— Ну, это извинительно. Терпение, конечно, благо, но не так-то легко быть терпеливым. Не так ли?

— Хорошо, я допускаю это. Но что вы скажете об этом? Я ненавижу лошадей. Я чувствую отвращение к этим глупым животным.

— Ну… — Кэтрин глубокомысленно поднесла палец к подбородку и приподняла голову. — Я представляю, что это серьезная проблема, особенно для джентльмена, но не считаю это плохой привычкой. Возможно, все дело в наклонностях.

— Моих или их?

Кэтрин наконец позволила себе улыбнуться.

— Конечно, их. Вы настоящий образец честности, истинного благородства и мужества.

— Вы действительно так думаете? — спросил совершенно серьезно Джереми и даже выпрямился, сидя на скамейке. Он задумчиво крутил листик перед довольной Джули.

— Неужели мое мнение столь важно? — спросила девушка, тоже став серьезной.

— Да, поскольку это — мнение женщины. Видите ли, может быть, я действительно и обладаю этими достоинствами, но все равно я не из тех мужчин, о которых мечтают женщины. Я вообще не умею обольщать женщин в отличие от некоторых.

— Вы имеете в виду графа?

— Совершенно верно, — кивнул Джереми. — Чертовски трудно быть младшим братом, тем более такого человека, как Фрэдди. Он добивается всего без особых усилий. Для него нет ничего невозможного. Наездник он великолепный, танцор блестящий, а с женщинами… Некоторые просто теряют голову при одном его виде.

Кэтрин склонилась над неожиданно затихшей Джули и положила ладонь на руку юноши.

— Существуют много разных мужчин. Но я думаю, что скромные — самые лучшие. Только такие мужчины могут быть верными и преданными. Каждая женщина мечтает встретить такого мужчину, а не обольстительного ловеласа.

— Вы действительно так думаете? — с надеждой спросил он.

— Я знаю это, — ласково ответила девушка. — Вы хотите произвести на кого-то особенное впечатление?

— Да, — тихо ответил он, вглядываясь вдаль, будто надеясь разглядеть в деревьях чье-то лицо. — Вас не обижает моя откровенность?

— Нет, нисколько, — не совсем искренне ответила Кэтрин.

— Вы очень хорошая девушка, Кэтрин, — поднялся со скамейки Джереми и посмотрел на уснувшую Джули. — И то, что говорит Фрэдди, даже странно.

— И что же он говорит?

— Во-первых, он просил меня пригласить вас на обед и, если вы откажетесь, сообщить вам, что обед будет на четырех человек. А еще он посоветовал мне беречь свою поясницу и другие места, когда я буду общаться с вами, — смущенно пробормотал Джереми.

Кэтрин хохотала, высоко закинув голову.




«Какая очаровательная собеседница!» — думал Джереми за ужином, совершенно забыв, что в Лондоне они вряд ли сидели бы за одним столом с Кэтрин. Это здесь, в Мертонвуде, стирались границы между людьми из разных слоев общества, и то, что она была лишь служанкой, не имело большого значения. За столом Джереми глядел на нее с обожанием щенка. Его чувства к Кэтрин не имели ничего общего с чувствами, которые он испытывал к Бет. Кэтрин была так добра! После кучи глупостей, что он успел наговорить в саду, она позволила ему проводить себя в столовую. Она отвечала улыбкой на его взгляды и доброжелательно выслушивала все, что он говорил. Брат поглядывал на него с раздражением, и это наполняло гордостью. Наконец-то Фрэдди понял, что он тоже взрослый! Джереми страшно, надоела снисходительность брата, проявлявшаяся всякий раз, когда он пытался посоветоваться с ним о важных для себя вещах. После ужина Джереми собирался поговорить с Фрэдди о Бет и ему было важно, чтобы старший брат отнесся к этому серьезно.

Джереми догадывался, почему мать отправила его в Мертонвуд. Совсем не для того, чтобы он остыл и проверил свои чувства к Бет, — это было лишь предлогом. Графиня редко делилась с младшим сыном своими планами, и не потому, что не доверяла ему. Просто Джереми обладал удивительной способностью заводить знакомство в самых неподходящих местах и делать свою жизнь всеобщим достоянием. Он совершенно не умел хранить секреты. Зато Джереми был замечательным рассказчиком. Он имел необычайный талант точно чувствовать окружающую обстановку. Джереми мог настолько ясно описать любого человека, его одежду, характер и настроение, что у слушателя все это как бы возникало перед глазами. Сестра Мелисса обожала слушать его подробные рассказы о вечеринках, балах и званых обедах. Джереми представлял, как будет рада графиня послушать его красочное описание сегодняшнего ужина и особенно двух его участников, сидевших за столом с вежливой враждебностью и ни разу не взглянувших друг на друга.

Жак также отметил необычную обстановку, но причину данной ситуации видел в другом. Догадаться, какая кошка пробежала между этими двумя, было делом пяти минут. Но та напряженность, которая все явственнее ощущалась за столом, казалась ему странной. Джереми предпринимал героические усилия для поддержания легкой застольной беседы, но делать это было все труднее и труднее, поскольку Кэтрин демонстративно не обращала ни малейшего внимания на графа. Он посмотрел на нее оценивающим взглядом. Может, это из-за Жака? Если ей кажется странным, что секретарь сидит за столом рядом с графом, то она даже взглядом не показала этого. Нет, даже намека не было в ее поведении. Кстати, это натолкнуло Джереми на мысль, что он тоже не часто сидел с гувернанткой. Правда, сидящая справа от графа молодая женщина совсем не походила на служанку.

Кэтрин надела то же самое зеленое платье, что и прошлый раз. Но благодаря стараниям Абигейль, просидевшей с иголкой все утро, оно стало свободнее и не облегало так откровенно ее фигуру. Взглянув на нее первый раз, граф был разочарован, и на лице его застыло хмурое выражение. Щеки девушки были слегка розовыми, но лишь оттого, что она провела много времени на свежем воздухе. Она хлопотала весь день и порядком устала. И только этим объяснялась слабость в ногах и легкая дрожь в руках, когда она разрезала грибное желе. Девушку забавляла разница во взглядах троих мужчин. Один из них смотрел на нее с мальчишеской открытостью и восхищением. Второй незаметно изучал ее, поглядывая время от времени из-под опущенных ресниц. Третий смотрел на двух остальных с уверенностью и предупредительностью хозяина. Только во взгляде Джереми она чувствовала поддержку. Естественно, что к нему она чаще всего и обращалась.

— Как поживает ваша матушка, Джереми? — Поскольку они с первой же встречи стали называть друг друга по имени, Кэтрин не видела причины отказываться от этого. По взгляду, который бросил на нее граф, было видно, что его подобная фамильярность не устраивает. Джереми поддержал Кэтрин, прежде чем Фрэдди что-либо успел сказать по этому поводу.

— Хорошо, Кэтрин, — ответил он, выделяя голосом имя. — Боюсь только, что Мелисса заставляет ее волноваться. Наша крошка вступила в тайный сговор со своей подругой Присциллой и объявила, что будет сопровождать ее на бал.

— О нет! Я думаю, она не поступит так безрассудно, — с искренней озабоченностью воскликнула Кэтрин. Она уже успела понять, что графиня не из тех женщин, которым можно перечить.

— К несчастью, да. К несчастью для Мелиссы, я думаю. Мама отложила ее дебют. Бедной сестренке оставалось подождать до первого выезда неделю или чуть больше, а теперь мама решила, что Мелиссе непременно следует некоторое время пожить в Монкрифе. По крайней мере до начала сезона. Это Мелиссе-то, которая терпеть не может деревню!

— Ей надо было как следует подумать, прежде чем что-то затевать, — довольно резко оборвал его рассуждения старший брат.

— Безусловно. Однако Мелисса еще очень молода, — вмешалась, не поднимая глаз от стола, Кэтрин. — Юности свойственны необдуманные поступки.

Выражение, которое приняло при этом лицо брата, заинтересовало Джереми. Было нечто необычное во взгляде Фрэдди, когда он посмотрел на склоненную голову девушки. Брат не сердился, но глаза его потемнели, а между бровей появилась складка. Не было это и проявлением страсти. Джереми прекрасно знал, как выглядит Фрэдди, когда он собирается покорить какую-нибудь женщину.

Так может выглядеть человек, который сопротивляется чему-то, что сильнее его. Похоже, что в Кэтрин Сандерсон было нечто, к чему непреодолимо тянуло этого завзятого охотника. Неясно было только, кто из них в данной ситуации охотник, а кто добыча.

Жаку было более или менее ясно, что творится с его другом. Его больше занимала Кэтрин. Если она хотела соблазнить графа, то выбрала самый верный путь. Это был единственный способ, которым женщина могла по-настоящему нарушить покой графа. Фридрих Аллен Латтимор практически ни в чем себе не отказывал. Он ни разу в жизни не подвергался серьезным испытаниям. Конечно, случались мелкие неприятности и досадные случаи, нарушающие его спокойствие, но по большому счету у него была счастливая жизнь. Если он был голоден, он всегда мог насытиться. Так же обстояло дело со всеми другими желаниями. То, что он хотел заполучить — будь то женщина, чистокровный скакун, поместье или фабрика, — рано или поздно оказывалось в его руках. Иначе быть не могло. Жак пришел к выводу, что Кэтрин не от мира сего. Он надеялся, что она не глупа и не упряма.

— Храните юности бездумные порывы, — прервал неловкое молчание француз. — Они, как тот цветок, что прелестью нас тешит, и быстро в беге лет увянут.

— О, это же стихи Ронсара! — с радостью восклинула Кэтрин, довольная, что кто-то ещё знает этого поэта. — А помните: «Живи сегодня, откладывать сбор на завтра, поверь мне, в этой жизни глупо».

Удивление в глазах Жака сменилось радостью. Они обменялись с Кэтрин улыбками заговорщиков.

— Известная философия, — заметил граф. — Но мне лично ближе совет Публилиуса Сируса: «Позвольте дураку хранить молчанье, и даже он за мудреца сойдет».

Он посмотрел на друга. Жак немного помрачнел, но улыбка с его лица не исчезла, придавая ему мудрое, задумчивое выражение. По глазам графа он понял, какую линию поведения тот избрал. Спокойствие и уравновешенность всегда были главным орудием Монкрифа в отношениях с представительницами прекрасного пола. Даже во время своего бурного романа со своевольной Селестой Монкриф никогда не проявлял ревности. Несколько ее попыток подогреть страсть любовника с помощью открытого и даже скандального кокетства с его соперниками не возымели ни малейшего действия. Жак опасался, однако, что такое поведение не годится для Кэтрин.

Граф между тем, оглядывая собравшуюся за столом компанию, думал, что, приди в голову хозяйке какого-нибудь великосветского салона специально собрать у себя заведомо разных людей, она вряд ли добилась бы такого результата. Джереми, наивность которого начинала раздражать, как промокшая одежда, пришел в замешательство, пытаясь понять недосказанное, готовый в любую минуту отразить чей-нибудь выпад. Его друг Жак, возможно, был самым сложным человеком из всех известных ему людей. Аристократ с мощью и отвагой простолюдина, человек, который мог с легкостью прирожденного каторжника затянуть веревку на шее врага. Его дворянский род насчитывает семь поколений. Жак был образованным человеком и, что важнее, обладал удивительно светлой головой. Благодаря этому Жак был единственным после графа человеком, который знал о делах Монкрифов практически все. Поэтому ему не следовало сидеть за этим столом и наблюдать немую сцену между Кэтрин и хозяином дома. Кэтрин — очаровательная девушка, но слишком импульсивная и удивительным образом соединяющая в себе черты умной женщины и озорного мальчишки. Но особенно странно в этой компании выглядел он сам — один из пяти самых богатых людей Британской империи, сидящий за одним столом с двумя неравными по положению людьми и неопытным юношей и получающий от этого удовольствие. Любовь и гнев витали над столом, и только глупец мог не заметить этого.

Наконец ужин подошел к концу, и Кэтрин начала подумывать об уходе. Но мужчины по традиции удалились, чтобы покурить и выпить в сугубо мужской компании. Девушка вздохнула, подумав, что соблюдение этого обычая именно сейчас весьма некстати. Исчезнуть, ни с кем не простившись, было неприлично, как бы плохо она себя ни чувствовала. Бессонные ночи с Джули давали о себе знать. Но дело было не только в этом. Чертенка, сидевшего в ней, постепенно заглушал голос разума и предостерегал ее, напоминая, что с графом Монкрифом надо вести себя осмотрительнее. Конечно, то, как он обращался с ней прошлым вечером, было возмутительно, но собственное поведение огорчало еще больше.

Когда Кэтрин еще жила со своими родителями, она пробовала лишь вино, сильно разбавленное водой. И вдруг она выпила столько бокалов крепкого бордоского и довела себя до такого ужасного состояния! Она никогда не чувствовала себя так скверно, как этой ночью, когда ее разбудила Джули. Плач девочки отзывался в ней страшной головной болью. Что заставило ее бросить столь странный вызов графу? Возможно, блеск в его глазах, которые глядели на нее так, будто владельцу их принадлежит весь мир и ничто не заслуживает его особого внимания? Эти размышления привели к неожиданному решению: Кэтрин захотелось еще раз взглянуть в лицо графа.

Спасло ее от этой очередной глупости то, что Фрэдди и Джереми, покурив, решили отправиться в библиотеку. В столовую вернулся только Жак. Он постоял, дождавшись, пока Кэтрин сядет на один из двух стоящих у камина стульев, и, наполнив бокал, подошел к ней.

— Налить вам чего-нибудь?

Девушка отрицательно покачала головой, наблюдая за ним. С бокалом вина мужчина подошел к камину и сел на второй стул. Жак несколько мгновений задумчиво наблюдал за пламенем, затем повернулся к ней и улыбнулся. Это была странная улыбка — пополам с грустью. Так улыбаются люди, которые внезапно вспомнили о чем-то далеком и болезненном.

— Расскажите, пожалуйста, о себе, мадемуазель, — попросил он, усилием воли отгоняя грусть. — Интересно узнать, как английская девушка научилась говорить по-французски как настоящая француженка. Такое произношение в школе не приобретешь.

— Это нетрудно, если девушка эта наполовину француженка, — ответила Кэтрин и, заметив удивление на лице собеседника, улыбнулась.

— Тогда все понятно. Кто же из ваших родителей принадлежал к этой благороднейшей из наций? — спросил он с легкой усмешкой.

— Моя мама. Она жила в Вердене, но уехала из Франции еще в 1798 году.

— О, поступок ее был весьма своевремен, — заметил Жак. — В Вердене, вы сказали? Как ее звали?

— Лизетт де Бурланж. А почему вы спрашиваете?

— Верден не такой большой город, а у меня там был много друзей. Но уверен, вы что-то путаете. Де Бурланжи — большое и известное семейство. Если мне не изменяет память, им удалось сохранить большую часть своих имений даже в наполеоновские времена. Не можете вы ошибаться?

— Относительно имени моей матери? Вряд ли, — ответила с доброй улыбкой Кэтрин.

— Но стой за вами столь влиятельный клан, как де Бурланжи, вы бы вряд ли оказались в такой ситуации. — Жестом руки он как бы обвел Мертонвуд с его хозяином и ее проблемами.

— Мама никогда не рассказывала мне подробно о своей семье, мистер Рабиле. Возможно, она принадлежала к какой-нибудь обедневшей ветви де Бурланжей и не могла рассчитывать на какую-то долю их богатств. А потом, уехав в Англию, она порвала все связи со своей родиной и начала новую жизнь. Думаю, что и я не должна на что-то надеяться. Да и глупо было бы рассчитывать на людей, которые на протяжении двадцати лет ничем не напомнили о себе живущей за границей родственнице.

— Вам не хотелось бы поступиться своей гордостью, не так ли? — мягко спросил Жак, стараясь не обидеть девушку. — Но поверьте, мадемуазель, во время войны часто случается, что разумный человек совершает глупость, а сумасшедший вдруг проявляет мудрость. Не все так просто.

— Но я вовсе не желаю, чтобы мне протягивали руку, мистер Рабиле. В этом нет необходимости. Я вполне в состоянии сама справиться со своими проблемами.

— Сейчас — да. Но возможно, наступит день, когда вы не сможете сами, как вы говорите, справиться со своими проблемами. Пообещайте, что подумаете о возможности связаться с родственниками. Это не повредит вам и может принести пользу.

Кэтрин начала раздражать настойчивость собеседника, она хотела возразить, но он взглядом остановил ее. В его темных глазах промелькнули предостережение и тревога за ее будущее. Девушка коротко кивнула, и этого оказалось достаточно. Лицо француза приняло прежнее выражение. Он расслабленно откинулся на спинку стула, забросил одну ногу на другую и сделал глоток из своего бокала.

— А что вы скажете о себе, мистер Рабиле? Как так получилось, что вы стали работать на графа?

— Он предоставил мне независимость, прекрасные перспективы, что позволяет забыть о прошлом. Еще он подарил мне свою дружбу. По-моему, этого вполне достаточно, чтобы находиться на службе у графа.

— Вы странный человек, мистер Рабиле, — произнесла Кэтрин, не задумываясь над тем, что ее откровенность очень смахивает на жестокость.

— Почему вы так решили? — спросил озадаченный собеседник.

— Вы образованны и весьма начитанны. У вас манеры аристократа. И тем не менее вы находитесь в положении слуги.

— То же самое я могу сказать и о вас, — пробормотал он с теплой улыбкой. Кэтрин покраснела. — Я француз, мадемуазель, и живу в стране, жители которой еще хорошо помнят о войне с Францией. Чем я должен был бы заняться здесь? Рыть канавы или убирать конюшни?! Я, по-вашему, залетел слишком высоко или, наоборот, опустился слишком низко? — Девушка попыталась что-то ответить, но Жак не позволил. — А, потом, мадемуазель, мы все в какой-то степени рабы. Пьяница — раб вина, игрок не в состоянии прожить без карточной колоды, обжора — оторваться от стола с яствами. Честный труд не может унизить. Лишь человек, который пытается получить что-либо, не прилагая никаких усилий, заслуживает всеобщего осуждения.

— И человек с такими убеждениями предлагает мне искать помощь у неизвестных родственников, вместо того чтобы обеспечивать себя честным трудом?

Глаза Жака — пожалуй, впервые за этот вечер блеснули по-настоящему весело.

— Сдаюсь, мадемуазель! — произнес он с галантным поклоном. Кэтрин искренне рассмеялась.

Они долго сидели у камина в спокойной, дружеской обстановке, пока тишину вдруг не нарушили донесшиеся из библиотеки возбужденные голоса. Кэтрин нахмурилась и с беспокойством посмотрела на Жака. Трудно было разобрать, кто громче кричал: граф или Джереми. И хотя нельзя было понять, о чем идет речь, но по тону можно было догадаться, что оба брата разошлись не на шутку.

Девушка поднялась и протянула французу руку. Жак вопреки правилам приличия не поцеловал руку незамужней женщины, а крепко пожал ее.

— Я думаю, что мне лучше побыстрее удалиться, мистер Рабиле, — произнесла она, пытаясь освободить свою руку.

— Но не раньше, чем вы назовете меня Жаком.

— Хорошо, Жак, — торопливо согласилась она. — А сейчас мне надо спешить, пока граф не вернулся из библиотеки и не обрушил свой гнев на нас.

— Я дал вам совет восстановить связь с вашими родственниками не только из-за денег, мадемуазель, — откровенно признался Жак. — Вам могут понадобиться защита и поддержка. Обещайте сделать это в случае необходимости.

— Что же со мной, по-вашему, может случиться?

— Существует тысяча неприятностей, которые подстерегают таких молодых девушек, как вы, мадемуазель.

— Я долгое время сама справлялась со своими проблемами, Жак. И я сомневаюсь, что когда-нибудь попаду в критическое положение.

— О, какая непреклонная гордыня! В чем, в чем, а в этом вы с графом очень похожи.

— Это нечестно, Жак, нанести мне на прощание такой удар… — тихо засмеялась Кэтрин и, растерянно улыбнувшись, направилась к выходу.

У самой двери она махнула французу рукой, поправила шелковистую каштановую прядь волос и вышла.

— Будь осторожна, Кэтрин, — прошептал он ей вслед. — Может быть, ты уже сейчас находишься в большей опасности, чем тебе кажется.




Кэтрин огорчилась, узнав утром, что Жак Рабиле уже уехал.

— Ускакал куда-то по делам графа, — быстро доложил один из конюхов, стараясь поскорее скрыться.

«Бедная крошка, — думал он, спускаясь по ступенькам крыльца. — Но уж очень хозяйственная».

Кэтрин, держа Джули одной рукой, другой осторожно высвободила ленточки своей шляпы из цепких пальчиков малышки и пошла вниз по тропинке через широкий луг в сторону мертонвудского леса. Работники наконец скосили высокую траву, и теперь идти здесь было сплошным удовольствием. Минут через десять она остановилась около небольшого холмика и, опустив довольную Джули на траву, расстелила захваченное с собой шерстяное одеяло. Кэтрин села, аккуратно расправив юбку, и посадила Джули поближе к себе. Малышка перевернулась и поползла к краю одеяла. Джули лишь недавно начала ползать и теперь ни минуты не сидела на месте. Она обнаружила в траве что-то интересное, и Кэтрин едва успела выхватить из цепких пальчиков камешек, который малышка уже тянула в рот.

— Не следует есть все, что попадается на глаза, Джули, — ласково сказала девушка, достала из кармана завернутое в салфетку сахарное печенье и, вновь усадив малышку, протянула ей лакомство. — Это куда вкуснее камешков, миленькая. — Малютка прислонилась к воспитательнице и принялась сосать печенье, пуская от удовольствия слюни. Кэтрин поджав под себя ноги, устроилась поудобнее и задумчиво посмотрела на лес.

— Вы выглядите так, будто собираетесь спрятаться в этой чаще, — раздался за спиной голос Джереми.

Девушка оглянулась, приветливо улыбнулась ему и указала рукой на свободный край одеяла. Молодой человек присел.

— Не угадали, — сказала она, — я думаю о том, что лес возле дома не мешало бы расчистить.

Молодой поросли и кустам, как правило, не давали разрастаться далее чем на пять-шесть футов от основного лесного массива. Это делалось не только для красоты, но и для того, чтобы остановить наступление леса на усадьбу. В Мертонвуде же, судя по всему, лесом давно уже никто не занимался. Некогда ухоженные, его тропинки заросли, а молодые деревца вовсю росли уже на бывшей окраине луга.

От этих размышлений Кэтрин отвлек радостный визг Джули. Они вместе с Джереми взглянули на малышку и увидели, что пухлые ручонки Джули лежат на его безукоризненно чистых брюках. От перемазанных слюной и печеньем ручек остались явные следы. Джереми вскрикнул, Джули расплылась в улыбке, Кэтрин рассмеялась.

— О, простите нас! Чтобы чувствовать себя в безопасности рядом с Джули, вам надо было надеть кольчугу или фартук, футов пяти длиной и четырех шириной, — улыбнулась она Джереми, вытирая руки девочки носовым платком и вручая ей новый кусочек печенья.

— Вы очень любите мою маленькую племянницу правда? — спросил он, глядя, как Кэтрин удобно усаживает девочку около себя, подальше от него.

— Как же ее не любить? — Девушка поправила шелковистые локоны малышки и поцеловала ее в макушку.

— Знаете, ей очень повезло. Кто бы мог подумать, что при всех обстоятельствах ее появления на свет… — Молодой человек осекся, поняв, что опять чуть не сболтнул лишнее, и бросил быстрый взгляд на Кэтрин. — вы понимаете… — промямлил он, не зная, как выйти этого положения.

— Я все знаю, Джереми, — резко, не скрывая раздражения, ответила она, — и Джули тоже все узнает, когда придет время! Не понимаю только, почему все озабочены этим. Хотя чего же непонятного! Ведь Господь запретил Латтиморам разбавлять свою чистую кровь, чтобы не испортить породу.

В последних словах звучал такой жестокий сарказм, что Джереми даже вздрогнул.

— Простите меня, Кэтрин! — покаянно произнес он, рассеянно обхватывая пальцами ручку Джули.

— Считайте, что извинения приняты, — отрывисто ответила девушка, высвобождая руку девочки.

— Но то, что ей повезло, я могу повторить, — закончил Джереми, разглядывая крошечную ладошку. Он так и не рассказал историю рождения Джулет. Однажды ночью родственники Селесты принесли ребенка к лондонскому особняку графа Монкрифа и оставили на ступеньках. Отец Селесты даже не захотел поговорить с Фрэдди, а оставил лишь краткую записку, где было сказано, чтобы граф никогда не искал встреч с ним, что Селеста умерла при родах и что они не собираются беспокоиться о дальнейшей судьбе его отродья. Фрэдди не отвернулся от своего ребенка, к тайной радости графини Монкриф. Свет был шокирован его поступком, а брат и сестра смущены.

— У нее есть вы, и это многого стоит, — только и сказал Джереми.

— Спасибо, Джереми. Вы очень милы! — Взгляд Кэтрин заметно потеплел.

Джереми покраснел, и девушка отвернулась, чтобы еще больше не смущать молодого человека.

— Вообще-то я пришел попрощаться.

— Попрощаться? Но вы же только что приехали!

— Да, — угрюмо произнес он. — Но после вчерашнего вечера чем я буду дальше от Фрэдди, тем будет лучше для нас обоих.

— Я слышала, как вы ссорились.

— Ссорились? Да это было настоящее сражение! О, простите, Кэтрин! — Джереми опять покраснел.

— Все нормально, Джереми. Мы уже выяснили, что несдержанность — одна из ваших дурных привычек, не так ли?

— Несдержанность и постоянные разногласия с братом. Об этом я, по-моему, забыл сказать. Да?

Девушка улыбнулась и кивнула головой.

— И в чем же вы с ним не сходитесь? Если, конечно, вы можете сказать об этом мне.

— Почему нет? Правда, все так запутано… — Он пригладил свои непокорные каштановые волосы. — Отец оставил мне все имения, кроме родового, которое принадлежит Фрэдди. Понимаете? Оставил мне имения, но не оставил денег на их содержание.

— Но в таком положении находится довольно много людей, — спокойно заметила девушка.

— К сожалению. Но у них нет такого Фрэдди, как мой брат.

— Он не хочет помочь вам? — удивилась Кэтрин. Это противоречило впечатлению девушки о графе.

— Напротив. Он хочет сделать меня своим наследником, передать мне все деньги и помогать получать доходы от них, — почти простонал он.

— По-моему, это очень благородно с его стороны, Джереми. Что вас смущает?

— Ничего, кроме Фрэдди. Он подчиняет своей полной власти все, чем владеет, — пытался объяснить Джереми. — Я не желаю быть его наследником, не хочу выпрашивать, каждый фартинг, я не хочу постоянно объяснять каждый свой поступок, совершенный без его ведома! Называйте это гордостью, называйте независимостью, не в этом дело, Кэтрин. — Он посмотрел умоляющим взглядом на нее, пытаясь найти понимание. — Я хочу жить собственной жизнью, свободной от Фрэдди. Если бы Фрэдди не зарабатывал так много денег в последние десять лет, мы бы не имели того, что имеем сейчас. И Фрэдди прекрасно понимает свою заслугу.

— Но вы же можете жениться на богатой наследнице и оказаться в таком же положении, — вполне разумно сказала Кэтрин и подхватила Джули, которая опять поползла к траве.

— В этом есть различие.

— В чем же разница, Джереми? Чем отличаются деньги, принадлежащие вашей семье, от тех, которые достанутся вам в результате женитьбы?

— Я допускаю, что для вас разницы нет, — произнес он, опустил глаза и стал беспокойно выдергивать траву, — а для меня все гораздо сложнее.

— Почему?

— Потому, что у меня уже есть богатая невеста, и, откровенно говоря, ее богатство не имеет для меня большого значения. Но для ее семьи далеко не безразлично, что я богатый землевладелец и бедняк одновременно.

— А вас, конечно, привлекают к ней не только деньги?

— Кэтрин! — серьезно начал говорить Джереми. — Даже если бы у нее вообще не было денег, это ничего не меняет. Я готов сам зарабатывать деньги, даже если придется трудиться для этого целыми днями, как Фрэдди. Я уверен в этом, ради Бет я смогу. Фрэдди страшно рассердился, узнав, что я хочу сейчас жениться. Он считает, что я еще слишком молод. Можете себе представить? Говорит, что следует подождать по крайней мере еще лет пять. А я не хочу ждать! Я все равно женюсь, даже если отец Бет не даст за ней ни пенни.

— А Бет с вами согласна?

— Настолько, что предложила бежать, — признался он, счастливо улыбнувшись.

— Похоже, что ваша юная леди подала отличную идею.

Кэтрин взяла Джули за пухленькую ножку и пощекотала пятку. Та залилась таким звонким смехом, что молодой человек отвлекся от своих невеселых мыслей и невольно посмотрел в их сторону. Однако девушка отвела глаза.

— Очень часто, Джереми, в наши планы вторгаются посторонние и разрушают их. Стройте ваше счастье, где вы хотите и когда вы хотите.

— Конечно! И если мы с Бет сделаем это, то причиной семейного скандала буду я, а не Фрэдди, как обычно.

— Расскажите мне наконец, почему ваш брат приобрел столь скандальную известность. Ведь это связано не только с Джули.

Последние слова девушка произнесла почти шепотом, склонившись к головке девочки.

— Дело в том, что Фрэдди живет по собственным законам, — улыбнулся Джереми. — А это раздражает многих людей. Кроме того, большинство из высшего общества никогда не простят ему, что он стал так фантастически богат. Если бы он приобрел состояние за карточным столом или спекуляцией, это было бы для них приемлемым. Но Фрэдди занимается торговлей и владеет фабриками. Причем он не просто является владельцем фабрик, но и лично управляет ими. Не говоря уж о том, что он презирает мнение света. Он не женился на Селесте, даже когда ее отец вызвал его на дуэль. Он открыто критиковал английские власти за отношение к Наполеону, говорил, что мы заслужили Ватерлоо, потому что было преступной глупостью оставить этого человека в живых.

— Теперь многое понятно, — отозвалась Кэтрин.

— Ко всему прочему Фрэдди никогда не лицемерит. Если ему что-то не нравится в вас, он сразу покажет. Его во многом можно обвинять, но только не в двуличии. Как говорит мама, он не из тех, кто пытается сгладить глупость дураков.

Выходит, не только у нее граф Монкриф создает столь противоречивое впечатление. Эта мысль обрадовала Кэтрин, на душе немного потеплело. Нет, конечно, то, что она почувствовала, никак нельзя было назвать жалостью. Жалеть графа никому бы и в голову не пришло. Скорее это походило на сочувствие. В конце концов он вступил в противоречие с тем самым сословием, которое породило и сделало его таким. А вот то, что граф Монкриф ни в грош не ставит чужое мнение о себе, ей следует запомнить.

Как бы то ни было, Кэтрин стала думать о своем хозяине лучше, и настроение ее улучшилось. Заглянув на кухню, она улыбнулась кухарке и поблагодарила ее за вкусное печенье.

— Джули оно очень понравилось, Нора.

— Мои ребятишки тоже находят его неплохим, мисс. Я рада, что Джули одобрила мою стряпню. — Женщина занялась сковородой с тарталетками, повернувшись к плите, явно не желая продолжать разговор.

Кэтрин давно отметила странное отношение Норы ко всему, что касалось Джули. Это была добрая женщина с золотым сердцем, она хорошо относилась к Джули, но с какой-то скованностью. О причине этого нетрудно было догадаться. С точки зрения Кэтрин, было непонятно, как можно переносить на ребенка отношение к его родителям, их внебрачной связи. Для самой Джули сейчас это не имеет никакого значения.




Граф стоял в прихожей и снимал перчатки, когда Кэтрин вошла в холл и направилась к лестнице. Она торопилась искупать Джули перед сном. Они одновременно подошли к лестнице и почти столкнулись друг с другом, Кэтрин улыбнулась и извинилась. Она впервые со времени их знакомства вежливо с ним заговорила:

— Прошу прощения, сэр, — произнесла Кэтрин c улыбкой. — Я совершенно не собиралась мешать вам подниматься по собственной лестнице.

Она посмотрела на Джули, которая беспокойно вертелась в ее руках. Личико и ладошки малышки были все еще перепачканы крошками от печенья, несмотря на все старания Кэтрин ликвидировать остатки недавней трапезы.

— Ваша дочь не столь изысканна и изящна, как ее отец, — добавила девушка, прикрывая девочку локтем и оглядывая графа.

Несмотря на то что Фрэдди только что вернулся с верховой прогулки, одежда на нем была безукоризненно чистой и выглядел он так, будто все утро провел дома. И только растрепавшиеся на затылке волосы да завитки, упавшие на лоб, говорили об обратном.

— Пришлось немного потренировать Грома, — пояснил он, взглянув на Кэтрин с любопытством. — Опасаюсь, что Джереми его совершенно испортил.

Они одновременно шагнули на ступеньку вверх.

— О, конь, наверное, теперь вздрагивает при каждой звуке и все время нервничает?

— Откуда вам это известно?

— У моего отца была неплохая конюшня. Однажды случилось так, что нам потребовался священник, а ехать было некому. Пришлось посылать человека на лошади, который едва умел ездить верхом. Отцу потом пришлось затратить не менее двух недель, чтобы Эпикитус стал опять доверять всаднику.

— Эпикитус?

— Отец любил давать необычные имена. Например, для наших овец, пока стадо не было большим, он придумывал очень милые клички. Особенно мне нравились прозвища баранов.

— И как же он их называл? — спросил граф, отмечая, что на лице Кэтрин не появляется столь уже привычное упрямое выражение.

— О, это все довольно глупо на самом деле.

— Продолжайте, Кэтрин. Терпеть не могу людей, которые начинают рассказ, но никогда не заканчивают его. Ну так как же звали ваших баранов?

— Диоген, Зевс, Морфей и еще в том же роде. Ах да, Приам, — тихо сказала она, с трудом сохраняя на лице улыбку.

Хохот графа наверняка был слышен даже на кухне.

— Это был баран, высматривающий благородную овечку, — превосходный баран, сонный баран, да еще и мужественный баран?

— Да, я думаю, что так, — ответила девушка, и ее улыбка стала более открытой.

Они стояли уже наверху. Граф с удивлением обнаружил, что даже не помнит, как они поднимались по ступенькам, — так он был очарован новым выражением лица Кэтрин. Вновь — и не в первый раз — он подумал, что хочет узнать как можно больше об этой девушке. Судя по ее изящной грации, правильной речи и образованности, она явно из благородной зажиточной семьи, а вместе с тем вынуждена трудиться, зарабатывая себе на жизнь. Что стоит за спиной этой девушки, которая свободно рассуждает о греческой мифологии и с любовью говорит о лошадях? Он совершенно не предполагал наличие у воспитательницы таких манер. Она обращается с кухаркой так же, как и с Джереми. Ее отношение к графу никогда не отличалось дружелюбием, не считая, правда, сегодняшнего разговора.

Кэтрин между тем ощущала, как с каждой минутой улетучивается ее расположение к графу, уступая место прежней нервной настороженности. Как могла она опять забыть о его опасном очаровании? Граф стоял слишком близко и, похоже, насмехался над ней. Как она могла вообразить, что этот высокомерный человек может испытывать к кому-то добрые чувства!

— Кэтрин…

Граф произнес это тихим, мягким голосом и в то же время со скрытой угрозой. Кэтрин почувствовала, как по ее спине пробежала дрожь, и она напряглась, словно струна.

— Да? — произнесла она на удивление для самой себя спокойным голосом, мечтая о том, чтобы граф отошел от нее и дал ей возможность пройти. Джули, уставшая от солнца и игр, уже спала у нее на руках, тяжело навалившись ей на шею. Но это совершенно не остановило ее отца.

— Ничего, — произнес граф. — Просто Кэтрин, — неожиданно он наклонился и, прежде чем девушка могла что-либо предпринять, поцеловал ее в пульсирующую на шее жилку, а затем губы его опустились ниже, под платье, у которого почему-то оказалась расстегнутой верхняя пуговица.

Позднее Кэтрин говорила себе, что она не оттолкнула графа только потому, что у нее на руках была Джули. Она доказывала себе, что не запрокидывала голову и не желала, чтобы подольше продлилось блаженное ощущение, которое дарили его нежные губы и горячий влажный язык. А еще она отказывалась признать, что ошеломленно стояла, будучи не в силах произнести ни слова, когда граф тихо засмеялся, ласково потрепал Джули по щечке и с кошачьей грацией спустился вниз по лестнице.

Обманывать себя Кэтрин научилась мастерски.




Глава 4


Джереми уехал вскоре после обеда на спокойной лошади, а не на Громе, с которым он измучился, добираясь сюда. На душе у Кэтрин стало совсем беспокойно. Дом с его отъездом вдруг показался ей слишком тесным. Только сейчас она осознала, что, кроме нее и графа, в нем находятся только слуги, полностью подчиняющиеся ему. За этой пришли в голову и другие не менее тревожные мысли. Стараясь отвлечься от доводящих до отчаяния размышлений, она вышла из дома и направилась к конюшням.

Обращаться с лошадьми она научилась еще ребенком. Занятиям верховой ездой ее родители придавали большое значение, не меньше, чем вышиванию и изучению латинского языка. Позднее Кэтрин поняла, что большое внимание к ее образованию объяснялось не только тем, что она была единственным ребенком в семье, но и благодаря убеждениям отца. «Если ты родилась женщиной, то это не значит, что ты можешь думать только о пустяках», — часто говорил он. При этом он всегда подмигивал жене. Хмурое лицо мамы разглаживалось, и на нем появлялась улыбка. Она кивала головой и глубоко вздыхала.

Верховая езда была для Кэтрин одним из тех занятий, которые возвращали ее в счастливое, беззаботное детство. Таким же любимым занятием являлось для нее чтение. Но возможностей заниматься ими в последнее время у нее почти не было. После смерти родителей Кэтрин практически все распродала, чтобы расплатиться с огромными долгами. Мертонвуд не мог похвастаться обширной и разнообразной библиотекой, и уже к концу первого месяца девушка прочитала все, что нашла в ней интересного.

Но зато в конюшне сейчас находились две отличные лошади: знакомый ей Гром и еще один великолепный жеребец, необычайной красоты и размеров, явно предназначенный только для графа. Она отвела сочувственный взгляд от нервно вздрагивающего Грома и посмотрела с интересом на Монти. Оба коня, как видно, были одной и той же породы. Они имели одинаковый окрас, сильные холки и схожие размеры в обхвате. Оба были не из тех лошадей, на которых удобно совершать неспешные прогулки по парку. Такие кони рождаются для быстрой езды, требующей много сил и выносливости. Кэтрин отдала бы все свои скудные накопления, лишь бы поскакать верхом на Монти.

Некоторое время Кэтрин стояла и рассматривала прекрасное создание, наслаждаясь красотой его форм и грацией движений, говоривших о бесспорной чистоте породы. Белая звездочка на лбу была единственным пятном на черной атласной шкуре. Устремленный на него восхищенный взгляд девушки благородное животное встретило равнодушно. Монти лишь, слегка раздув ноздри, фыркнул и занялся отрубями, специально приготовленными для него.

Кэтрин осторожно поставила одну ногу на нижнюю перекладину стойла и, ухватившись рукой за верхнюю, подтянулась. Оказавшись таким образом ближе к лошади, она извлекла свободной рукой из кармана яблоко, которое заранее выпросила у кухарки, и протянула его Монти.

— Ах ты мой красавец! — подбодрила она коня, когда тот плавно повернул голову и откусил лежащее на ее ладони яблоко.

Он ел предложенное угощение с разборчивостью герцога и грациозностью принца крови.

— Ну и что ты будешь делать, мой милый мальчик, — ласково проговорила она, когда Монти снял губами с ладони последний кусочек, — увидев, что у меня больше ничего нет? Сразу отвернешься от меня?

— Вы, наверное, брали уроки у Джереми, как можно испортить моего скакуна?

Она должна была удивиться, услышав его голос, или вздрогнуть, увидев его стоящим так близко. Но этого не произошло. Она пришла сюда не для того, чтобы найти его. Просто Джули дремала, в доме она чувствовала себя неуютно, а день был таким опьяняюще прекрасным, что совершенно не хотелось спорить.

— Никто не сможет испортить этого великолепного коня. Он смотрится королем среди своих подданных, — ответила она, опять поворачиваясь к Монти.

Конь перестал тыкаться губами в ее ладонь и посмотрел на них большими коричневыми глазами почти с человеческим любопытством.

Граф встал рядом с Кэтрин и ухватился за верхнюю перекладину. Позы их теперь были одинаковы. Но как не похожи были эти двое людей! Он возвышался над ней на целую голову, почти загораживая своей мощной фигурой стойло. Граф стоял со своей обычной беспечностью, а она с большим трудом старалась скрыть внутреннее напряжение. На графе был великолепный костюм, слишком дорогой для деревни. Ее наряд вполне мог принадлежать деревенской моднице. Однако оба они в полной неподвижности молча смотрели на великолепного обитателя стойла, задавая про себя вопросы друг другу и даже давая на них молчаливые ответы. Граф хотел спросить, где она научилась так спокойно общаться с лошадьми, особенно с такими своенравными, как Монти. Кэтрин желала бы рассказать ему о своем отце и о его любви к животным. Он очень хотел узнать о ее воспитании: письмо матери относительно новой воспитательницы было слишком сухим и обтекаемым. Графа даже удивлял столь сильный интерес к этой юной женщине. Подобное, конечно, случалось с ним и раньше, но довольно редко.

Наступил момент, когда они оба смогли обнаружить немало общего в их столь разном прошлом; оказалось, что у них были почти одни и те же мечты и надежды. Только молодого, жизнерадостного Фрэдди жизнь превратила в нынешнего, закованного в непробиваемую броню графа Монкрифа. А множество юношеских ошибок и ощутимый страх перед будущим заставляли Кэтрин глубоко прятать свои чувства. Жизнь, однако, слишком сложна и переменчива, она постоянно то разлучает, то снова сближает двух родственных по духу людей. И тогда вопреки рассудку они стремятся друг к другу снова и снова. Кэтрин поняла это всем сердцем, когда манжета графа коснулась ее запястья. Нежный аромат ее тела, смешанный с запахом сена и лошадей, щекотал ноздри графа. Она неотрывно смотрела на его слегка растрепавшиеся на затылке волосы, а он не мог отвести взгляд от ее побелевших пальцев, обхвативших серую перекладину стойла.

Наконец девушка спустилась вниз и отряхнула ладонью юбку из грубой хлопковой ткани. Кэтрин стояла и рассматривала пол конюшни, который был усыпан сеном и весь покрыт выбоинами от лошадиных копыт.

«Какие длинные и густые у нее ресницы, — подумал граф. — Они будто специально созданы для того, чтобы прятать глаза».

Дыхание Кэтрин стало прерывистым. Сердце графа учащенно забилось.

«Как у мальчишки!» — удивился граф и тут же взял себя в руки.

— Вы ведете себе рискованно, Кэтрин, — произнес он вслух бесстрастным тоном.

Граф сказал правду. Кэтрин не могла чувствовать себя в безопасности около него и сама понимала это. И дело не в том, что он не мог преодолеть вспыхнувшую страсть, и не в нескольких месяцах воздержания. Это было бы слишком простым объяснением. С ним происходило что-то непонятное и не поддающееся контролю. Он хотел ее и ясно осознавал это. Он хотел овладеть ею прямо сейчас, на глазах у своего жеребца, наброситься на нее и ласкать до тех пор, пока не запрокинется ее голова и она не застонет от боли и наслаждения. Он мечтал, как она будет шептать его имя, царапать в упоении его грудь ногтями и покусывать плечо своими белоснежными зубами. А Кэтрин молила Бога, чтобы граф ушел. Если бы он ушел сразу, тогда она бы не задела его подолом широкой юбки, проверяя, насколько велика опасность. Если бы она не прикоснулась к нему, она бы не почувствовала этого обволакивающего тепла, которое исходило от него. Теперь что-то незримое связывало их, нечто темное и запретное, и такое же чарующее, как вкус тающего на языке горького шоколада.

— Это опасно, — повторил граф.

Слова графа должны были предостеречь ее. Но нет… Вместо этого они обещали наслаждение и блаженство. Взгляд его обещал еще больше. Она не шевельнулась, когда он сделал шаг и подошел к ней почти вплотную. Отбросив последние укоры совести, она опустила руки и посмотрела на него.

Она почувствовала, как горячая кровь бросилась ей в голову, в висках застучало, а сердце учащенно забилось. У нее даже онемели кончики пальцев. Кэтрин хотелось впиться в него губами и даже слегка укусить его. О Боже, что же с ней делается?

Губы девушки затрепетали, а ведь он еще даже не поцеловал ее. Он просто стоял слишком близко. Всего лишь дюйм разделял их. Только дюйм, да еще принципы, выработанные житейской мудростью.

— Иди ко мне, Кэтрин, — мягко произнес граф и положил руки ей на плечи.

Он не притянул ее к себе, но и не оттолкнул. Они по-прежнему стояли как бы каждый сам по себе, но его руки уже связывали их.

— Нет, — возразила Кэтрин, отвечая на его влекущий взгляд.

Ее широко раскрытые глаза напоминали ему взгляд попавшего в капкан молодого олененка. Не в состоянии выдержать его, Фрэдди опустил голову и посмотрел на ее слегка приоткрытые розовые губы. Ему захотелось ощутить ее дыхание.

— Нам обоим сразу станет легче, если ты произнесешь слово «да».

Кэтрин улыбнулась и быстро опустила голову, желая скрыть улыбку. Насколько же властолюбив этот человек! Хочет соблазнить, не прикладывая для этого никаких усилий.

Один палец графа коснулся ее подбородка, другой скользнул по губам.

— Вы хотите показаться легкомысленной сейчас? — Его улыбка выражала насмешливое обвинение.

— На самом деле мне хочется не улыбаться, а убежать, милорд. Моя душа ушла в пятки.

Но желание убежать сразу же улетучилось после его прикосновения. Ее умоляющий шепот был прерван нежным поцелуем. Он ласково прикоснулся губами к ее рту и провел по нему языком. Его поцелуй становился все горячее. Ловя аромат ее дыхания, он прикусил нижнюю губу девушки и нежно загладил крохотную ранку языком. Его ладони гладили ее щеки; его чуткие пальцы переплелись с ее волосами, еще сильнее прижимая к себе ее пылающее лицо. Руки Кэтрин обвились вокруг его шеи.

Поцелуй продолжался чуть ли не вечность. Наконец граф поднял лицо, и она почувствовала его горячее, тяжелое дыхание на своих волосах. Его пробудившаяся страсть была настолько сильна, что он даже испытывал мучительную боль в сердце. Такого никогда не было в его жизни. Его влекло к ней настолько непреодолимо, что в этот момент он был готов отдать за нее весь мир. И то, что они находились в конюшне среди лошадей, и то, что сюда могли неожиданно войти, не имело никакого значения. Слишком поздно было думать об этом. Слишком поздно!

Граф наклонил голову и снова нашел ее губы, с юношеской трепетностью ощущая ее напрягшуюся грудь. Он припал губами к ее рту, ощущая его нежность и сладость. Из груди Кэтрин вырвался легкий стон, который она не могла сдержать из-за нахлынувших на нее чувств.

— Иди ко мне, Кэтрин! — повторил он. На секунду воцарилось молчание. Вдруг девушка резко вырвалась из его объятий и с силой ударилась о перегородку стойла. Тихое ржание Монти нарушило напряженную тишину.

— Нет! — воскликнула Кэтрин, с трудом сдерживая охватившую ее панику.

Граф прочел этот ответ в ее янтарных глазах. Но было в ее взгляде еще и то, что не позволило ему остановить ее, когда она побежала к выходу. Это был страх.




Ночью Кэтрин почти не сомкнула глаз. Она была даже рада, когда Абигейль среди ночи позвала ее к девочке. В детской испуганная Сара пыталась успокоить заплаканную малышку. Кэтрин смазала воспаленные десны малышки гвоздичным маслом, знаком отправила кормилицу спать и отнесла ребенка в свою комнату. Она довольно долго расхаживала из угла в угол, пока утомленная Джули не задремала у нее на руках. Вид крошечного открытого ротика, прижатого к ее груди, напомнил ей слова графа, которые следовало бы забыть. В ее воображении его голова с упавшим на лоб локоном угольно-черных волос покоилась на ее груди, а губы нежно целовали ее сосок. Наваждение! Он — настоящий демон!

Он опутал ее словами, которые все время преследуют ее. Она даже на расстоянии чувствовала его влияние. Хотя почему она обвиняет его, не себя? В памяти снова раздался голос ее гувернантки: «Если ты всегда будешь вести себя как настоящая леди, какой я тебя воспитала, с тобой ничего не случится». Кэтрин не сомневалась в этом.

Сейчас граф находит удовольствие в своем положении изгнанника, но он всегда сможет вернуться в общество, когда пожелает. А она? Она не может изменить свое прошлое и никогда не войдет в этот избранный круг. Слишком много постыдного было в ее жизни, а ее поступки были ужасны.

Словесные перепалки с графом были возбуждающими. Возбуждающими и опасными. И ведь она хорошо знала цену этой опасности и расплаты за нее.

Кэтрин обвиняла только себя. Стоило мужчине обнять ее, как она тут же растаяла в его теплых объятиях. Она забыла все предупреждения, все наставления, полученные за годы своего воспитания. Общество требует иногда высокую цену за желание быть любимой и защищенной.

Она была слишком одинокой, когда встретила Дэвида. И она влюбилась. Нет, это была не любовь, а скорее благодарность за внимание, за восхищение ею, за обещание жениться, за уверенность в своем счастливом будущем. Хотеть в жизни так много, а получить так мало было обидно. Но быть довольной этим малым и называть это любовью просто стыдно. В конце их романа Кэтрин испытывала только это чувство. Не было ни пыла в сердце, который, по утверждению поэтов, сопровождает любовь, ни даже вспышек страсти при встречах. Нет, поцелуи Дэвида никогда не были так сладки, как те недавние у конского стойла.

Граф Монкриф был опасен, порочен и одновременно очарователен со всеми своими грехами и пороками. Он с легкостью сумел пробудить в ней дремавшую страсть.

На самом деле Кэтрин Сандерсон была совсем не такой практичной женщиной, какой пыталась казаться. Она была эмоциональна, опрометчива и часто совершала необдуманные поступки. Да и Дэвид многому научил ее. Она узнала, как приятны бывают прикосновения мужчины, как теплы объятия, обещающие наслаждение. Кэтрин всегда прислушивалась к голосу своего сердца.

Осторожно, чтобы не разбудить девочку, она вошла в детскую. Сара спала на кровати неподалеку от колыбельки. Кэтрин зажгла свечу, поправила одеяло у Джули и некоторое время постояла у кроватки. Вдруг она почувствовала чей-то взгляд.

Кэтрин обернулась. Граф был здесь. Одетый в черные брюки и темно-красный халат, он выглядел в темном проеме двери словно яркая хищная птица. Судя по растрепанным волосам, он тоже долго проворочался в своей постели, но так и не смог уснуть.

— Вы выслеживаете меня, как тигр, — с мягким осуждением произнесла она. Даже в тусклом свете свечи было видно, как блеснули его глаза.

— Интересно, как много тигров выслеживают вас, дорогая Кэтрин? — чуть улыбнулся Фрэдди.

Уперев руки в бока, она смело посмотрела ему в лицо.

— По крайней мере один, милорд. Но я бы ему посоветовала убрать свои когти и спрятать клыки.

— Неужели?

Граф прошел вперед и оказался всего в нескольких дюймах от нее. Кэтрин почувствовала аромат его одеколона, смешанный с запахом бренди и дорогих сигар, которые он курил после ужина. Его дыхание опалило ее лицо. Фрэдди длинным изящным пальцем приподнял ее подбородок и заглянул в глаза. За ее спиной стояла кроватка Джули, и отступить было некуда. Этого препятствия вполне хватило для успокоения собственной совести. Его зеленые глаза словно пригвоздили ее к полу.

— Тигра можно заставить мурлыкать, милая Кэтрин. Он будет похож тогда на довольного ручного котенка. Хотите, чтобы я замурлыкал?

Противоречивые чувства разрывали Кэтрин на части. С одной стороны, ей очень хотелось пойти навстречу его уговорам, пригладить упавшие на лоб волосы, дотронуться кончиками пальцев до его губ и ощутить прикосновение его твердой груди к своей. Хотелось продолжить начатую днем любовную игру и довести ее до конца. Другая же Кэтрин, более здравомыслящая, похожая на Констанцию, понимала, что надо избавиться от его прикосновений и отвернуться, пока он превратно не истолковал пылающий на ее щеках румянец.

— Я не хочу приручать вас, милорд. Я просто желаю, чтобы вы оставили меня в покое, — произнесла она странным, сдавленным голосом. Кэтрин плотно скрестила руки на груди и даже не пошевелилась, когда граф наклонился и прикоснулся губами к ее шее. «Как тигр, — подумала дна, — перегрызающий горло своей жертве». — Что вам нужно от меня? Или вы полагаете, что любая женщина, на которую вы обратили внимание, непременно должна принадлежать вам? Я здесь для того, чтобы заботиться о вашей дочери, милорд. Или вы забыли об этом?

Гневный румянец на ее щеках и сердитые искорки в глазах остановили графа, но совсем не по той причине, о которой подумала Кэтрин. Ее холодные слова не остудили его пыл, просто ему доставляло удовольствие смотреть на Кэтрин, которую так преобразил гнев. В ее широко раскрытых глазах таинственно поблескивали темные зрачки. Мягкий свет свечи превратил ее волосы в золотисто-рыжее пламя. Ее подрагивающие губы соблазнительно приоткрылись, а дыхание стало прерывистым. «Так бы она выглядела после мгновений любви, — подумал граф, — вся теплая и открытая, пылающая и умиротворенная».

Граф улыбнулся настолько искренне, что Кэтрин не смогла отвести глаз. Он снова наклонился и осторожно прикоснулся к ее губам. Сразу стало так тепло, словно ее накрыли мягким, ласковым покрывалом. Затем сильные руки обхватили ее стан и прижали к графу. Его губы скользили по ее губам. Одновременно кончиком языка он принялся обрисовывать контуры ее рта, дотронулся до разреза губ. Коварный язык настойчиво раздвинул их и проник в глубину ее рта, коснулся нежной мякоти и прошелся по кончикам ее зубов. Дыхание их смешалось, языки состязались друг с другом. Продолжалось это минуты или часы, а может, дни или годы, она уже не понимала. Когда он наконец отпустил ее, Кэтрин ошеломленно стояла перед ним, положив голову ему на грудь, и не в силах уйти.

— Это лишь часть того, чтобы вы могли получить, Кэтрин, — услышала она его шепот. — Хотите приручить тигра? — Звук шагов спускающейся вниз горничной вывел Кэтрин из сладкого забытья, в котором она пребывала после объятий графа. Кэтрин внезапно осознала весь ужас происшедшего. Нет, это не было обольщением, она сама позволила графу слишком много. Девушка оттолкнула графа, выбежала из детской и почувствовала себя спокойнее, лишь запершись у себя в комнате.

Констанция, без сомнения, смогла бы держать в рамках графа Монкрифа. Кэтрин не сомневалась, что гувернантка строго придерживалась бы своих собственных правил поведения. Но Констанция никогда не была в положении загнанного зверька, которому негде спрятаться от своего преследователя. Подумав, Кэтрин решила, что Констанция все равно бы нашла выход из создавшегося положения, но Кэтрин с самого начала не смогла ничего изменить.

До полудня она просидела в своей комнате. Лишь услышав звук копыт мощного скакуна, раздавшийся уже за каменными воротами имения, она решилась спуститься с верхнего этажа и со вздохом облегчения вышла во двор.

К счастью, первым, кого она увидела, был Майкл. Он возился у клумбы, подготавливая к зиме отцветшие розовые кусты. С Майклом она подружилась с первых дней своего появления в Мертонвуде. Хотя Кэтрин выросла в доме, стоявшем на каменистом холме, больше походившем для обороны от врагов, чем для разведения цветов, она по достоинству оценила красоту сада Мертонвуда и особенно розария.

Она присела рядом с Майклом, который радостно улыбнулся ей, и принялась обкладывать корни кустов соломой, машинально повторяя его движения. Кэтрин чувствовала себя спокойно в его молчаливой компании.

Они проработали молча около часа. За исключением редких, осторожных взглядов, брошенных в ее сторону, Майкл ничем не показал своего удивления столь странным поведением Кэтрин. Лишь когда на небольших носилках закончилась вся солома, он решился нарушить молчание.

— Когда возишься с цветами, немного отвлекаешься от проблем… — Улыбка слегка разгладила морщинистое лицо садовника.

Кэтрин потянулась, выпрямляя затекшую поясницу, и улыбнулась в ответ.

— От некоторых, безусловно, — согласилась она.

— Ну так и приходите иногда сюда, чтобы отвлечься от ваших проблем. Я всегда рад помочь.

— Обещаю так впредь и поступать, Майкл! — засмеялась девушка.

Она потратила сегодня немало времени, пытаясь разобраться в своей тревоге, но не пришла ни к какому решению. Как ей поступить с графом? Благоразумная женщина просто ушла бы. Однако Кэтрин уже потеряла своих родителей, свой дом, своих друзей. Сможет ли она лишиться еще и Джули? Она ушла из Донегана, зная, что сможет зарабатывать себе на жизнь только трудом гувернантки. Ее привязанность к Джули объяснялась не только благодарностью к графине, взявшей ее на работу.

Когда она увидела похожую на фею девочку с остреньким крошечным подбородком, сердце ее дрогнуло. На руках у Кэтрин малышка тихонько пискнула и тут же успокоилась. Пеленая малышку, слыша ее нежное дыхание, она ощутила в себе совершенно новое чувство, очень похожее на материнское.

Первая увиденная улыбка Джули показалась девушке самой прекрасной на свете. Плач малышки отзывался в ее сердце настоящей болью. А когда девочка болела, Кэтрин буквально не находила себе места, проводя дни и ночи у ее колыбельки. Они обе были одиноки в этом мире, у обеих не было настоящей семьи, обе осиротели. Неудивительно, что они сразу привязались друг к другу, обе нуждаясь в защите и любви. Маленькая Джули будет единственной, кто почувствует отсутствие Кэтрин. До сих пор Кэтрин оставалась здесь ради Джули, понимая, что девочке без нее будет плохо. Сможет ли она действительно уйти отсюда?

Джули помогла ей вспомнить, что в жизни существует любовь, причем без всяких требований и условий. Когда Кэтрин держала Джули у себя на руках, она сама успокаивалась, забывая о своих бедах. Нет, она не сможет оставить Джули!

А граф? Интересно, что бы он стал делать дальше в конюшне и детской, если бы узнал ее мысли? Кэтрин даже затаила дыхание от желания удовлетворить свое любопытство и, уступив его просьбам, испытать то блаженство, которое он ей обещал. Она снова хотела чувствовать его тело, его объятия и поцелуи. Кэтрин понимала, что уступит графу, дело только во времени. Граф уже показал, с какой легкостью он пробуждает в ней желание и страсть. И дело не в том, что Кэтрин наполовину француженка. Она подозревала, что будь она русской или шотландкой, ничего бы не изменилось.

Капризный и своенравный характер Кэтрин, ее жизнелюбие порождали неотвратимое желание испытать в жизни все возможное. Ей хотелось на собственном опыте узнать и почувствовать, что принесут ей его волнующие прикосновения, его обещающая улыбка и страстные взгляды. После всего, что было, ей нечего терять. К чему это сопротивление? К черту все! Да, все дело во времени. И надо сделать так, чтобы это зависело от нее.

Густой лес манил своей красотой, и она пошла к нему, наслаждаясь свежим, прохладным воздухом. Огромные деревья еще не просохли после утреннего дождя и при каждом порыве ветра отряхивали со своих оголенных ветвей тяжелые капли. Кэтрин задумчиво брела, прислушиваясь к загадочным звукам и вдыхая пьянящий аромат осеннего леса, впитавший в себя запахи прелого мха и листьев, мокрой коры и дикого лука.

— Вы действительно чувственная девушка, Кэтрин, — раздался за спиной знакомый голос.

Она обернулась, совершенно не удивившись. Он постоянно появлялся как по волшебству, именно тогда, когда она немного успокаивалась. Впрочем, он присутствовал в ее мыслях весь день и неудивительно, что сейчас возник наяву.

Граф стоял, скрестив руки на груди, небрежно опираясь спиной о ствол мощного дуба, и спокойно ее разглядывал.

— Я не так чувственна, как вы полагаете, милорд. Просто люблю смотреть на природу.

— Чтобы любоваться природой и понимать ее, надо освободить свои чувства, Кэтрин. Надо дать свободу своим глазам и ушам, чтобы полностью ощущать запахи, звуки, прикосновения. Все это и есть чувственность.

— Теперь я понимаю, почему вы стараетесь соблазнить меня каждый раз, когда появляетесь рядом со мной.

Улыбка на лице девушки подсказала графу, что она прекрасно знает его помыслы. Кэтрин занимала его мысли целый день. Это было настолько необычно, что даже работа не шла ему на ум, перед глазами все время стояло ее прелестное лицо.

— Я вас соблазняю? Пожалуйста, объясните. Я не понимаю.

Он оттолкнулся спиной от дерева и направился к ней мягкими пружинистыми шагами. Кэтрин осталась стоять на месте и наблюдала за ним. Он шел бесшумно, словно тигр, на которого он хотел быть похожим. Даже шелеста опавшей листвы почти не было слышно.

— Знаете, чего я хочу? — спросила Кэтрин, отводя от него свой взгляд. Он был так великолепен, что подавлял все вокруг. Таких людей она еще не встречала. Даже высокие дубы с их огромной тенью не были парой графу Монкрифу.

— Чтобы я ушел? — поинтересовался он шутливы тоном.

— Вы это все равно не сделаете, — ответила Кэтрин, трудом сохраняя улыбку. — Нет, я хочу, чтобы вы попытались увидеть во мне не только объект для завоевания.

— А почему вы думаете, что я к вам отношусь именно так?

Раздавшийся в ответ смех удивительно сливался с окружающей природой. На красном фоне уходящего солнца она напоминала забредшую в осенний лес нимфу плодородия с картины, выдержанной в золотых, коралловых и янтарных тонах.

— Я не так наивна, как вы хотели бы, милорд. Оттого ли, что здесь не оказалось другой подходящей для вас женщины, или вам просто надоело одиночество, но совершенно ясно, что я выбрана очередной вашей жертвой. Но мое положение служанки подчиняет меня вашим прихотям. Я не могу убежать от вас.

— Вы полагаете, что я хочу воспользоваться этим?

Кэтрин сжала руки перед собой. Жест был явно неудачным. Если она нервничает, то глупо показывать это графу. Если таким образом она хотела выразить свое несогласие с ним, то добилась обратного. В конце концов она посмотрела ему в лицо и у нее перехватило дыхание. Граф был столь же спокоен, как окружающие его деревья. Он просто ждал, глядя на нее тем своим пристальным взглядом, который лишал ее воли. Проникший сквозь ветви луч заходящего солнца упал на его волосы и как бы поджег их. Прямо падший ангел за минуту до падения! Черты его лица были пропорциональны и безупречны: гордый нос Цезаря, высокие скулы монгольского властителя и изумрудные глаза, впитавшие в себя свежую зелень ирландских долин. Вся его фигура излучала уверенность, силу и решительность. Он смеялся над всем, что противилось ему, и обещал сладость и наслаждение. Он звал ее, соблазнял, но и предлагал войти в мир графа Монкрифа. Мир враждебный и странно знакомый. Мир, который она видела в ужасных снах, полный роскоши изобилия, с атласными ночами и бархатными днями.

— Я о вас ничего не знаю.

В качестве довода этот ответ был явно слабым, а как защита — бесполезен.

— Скажите, что вы хотите узнать. Я расскажу то, что вы хотите услышать, и умолчу о том, о чем вы предпочтете не знать.

— Как вы любезны!

— До конца вы этого никогда не узнаете, — произнес он с угрюмой улыбкой, в которой было что-то загадочное.

— Я не собираюсь быть вашей любовницей, милорд.

— По-моему, это слишком сильное слово.

— А как вы назовете все это?

Он бы назвал это глупостью. Самой полнейшей и детской из всех, которые он совершал. Ведь история Селестой сделала его мудрее. Селеста была почти идеальная любовница, за исключением своего знатного происхождения. Она была невинна, доверчива и свежа, как весенняя роза. Сначала ее родители были рады, что на их дочь обратил внимание столь знатный граф. Но когда стало известно, в какое положение попало их единственное дитя, ужас пересилил алчность. Хотя граф никогда не скрывал ни от нее, ни от ее родителей, что никогда Селесте не женится.

Нет, одной такой любовницы с него довольно! Вполне можно прожить и без любовных связей с юными нимфами. После нее граф общался только с опытными женщинами, которые прекрасно разбирались в правилах этой игры. Граф был уверен, что уже никогда не увлечется нежностью какой-нибудь невинной мадонны с бархатной кожей, свежей улыбкой и удивленными глазами.

Но эта уверенность и благие намерения испарились после встречи с Кэтрин Сандерсон. Было такое ощущение, что ее улыбка специально создана для того, чтобы возбуждать его.

— Со мной вы ни в чем не будете испытывать недостатка, — сказал он спокойно, усилием воли загоняя вглубь разгорающуюся все сильнее страсть.

— Я хочу, чтобы это было зафиксировано на бумаге, — спокойно произнесла его сказочная нимфа, шокировав графа до глубины души.

У него было ощущение человека, которого настигло проклятие судьбы. В одно мгновение мир перевернулся, а он сам из охотника превратился в добычу.

— Неужели вы хотите заключить сделку и продать себя?

Странно, но, говоря эти слова, он думал не об их циничном смысле, а о ней самой. Еще более странно, что заявление Кэтрин не сделало ее менее желанной.

— Но речь идет как раз о сделке, мой господин, — ответила она.

Улыбка непобедимого завоевателя постепенно сползала с лица графа. Он хотел сказать, что у нее уже есть все, что может желать женщина: красота, чувство юмора, столь редкое у молодых девушек, такие ясные и открытые глаза, наконец сердце, способное любить свободно и без всяких ограничений. В скромности она, как видно, не нуждалась. Он был достаточно опытен и проницателен и знал, что при переговорах лучше больше молчать и слушать, что тебе предлагают. Он улыбнулся и, опасаясь, что улыбка может оказаться слишком нежной, отвернулся.

— Я предлагаю вам себя на тридцать дней в обмен на ваши обязательства.

Наступила такая полная тишина, что можно было услышать негромкое пение птиц, шорох листвы, в которой белки искали упавшие орехи, и шелест ветвей деревьев под легкими порывами ветра. Но Кэтрин ничего не слышала, кроме ударов собственного сердца, замерев в ожидании ответа. Когда граф наконец заговорил, голос его звучал мягко, с легкой иронией:

— Почему только тридцать дней, дорогая? Почему не сто, год или десять лет? Полагаете, что за тридцать дней у меня наступит пресыщение? А может быть, вы сможете истощить мои силы за более короткий срок?

Но за этими шутками чувствовалось страстное желание графа получить то, что не так легко дается. Именно эту черту характера графа решила использовать Кэтрин, ставя свои условия.

— Вы заинтриговали меня вашим предложением, — вновь заговорил граф, не дождавшись ответа. — У меня никогда не было любовниц с подобными требованиями. Я больше привык к тому, что женщины хотят вечной любви и преданности до самой смерти. И что же вы хотите получить в обмен на обладание вашим телом, Кэтрин?

Девушка взглянула на него, и в глазах ее мелькнули веселые искорки. Она получала истинное удовольствие, наблюдая замешательство этого самоуверенного мужчины, которое он пытался скрыть.

— После этих тридцати дней я хочу быть полностью свободной.

— И все? Ни драгоценных безделушек, ни шикарных карет… Вы удивляете меня, — произнес граф ленивым тоном, но пристально вглядываясь в глаза Кэтрин.

— Еще я хочу, чтобы Джули оставалась со мной столько, сколько я пожелаю.

— Вы думаете, ваше тело такое сокровище, что я готов торговать собственной дочерью ради простого вожделения? — усмехнулся граф, хотя ситуация была далеко не простой.

— Нет, милорд. Я не собираюсь отбирать у вас дочь, а только хочу быть ее воспитательницей, пока это ей будет необходимо.

— Вы могли заниматься этим, и не потакая моим низменным инстинктам.

— Нет, милорд. Мне бы тогда пришлось жить в постоянном ожидании того дня, когда вам надоест охотиться за мной, и при этом бояться разгневать вас своим поведением. Это лучший способ защитить себя от вас.

— Защитить?

— Да. Вы должны согласиться оставить меня в покое после этого срока. Я хочу остаться в Мертонвуде, но вы должны уехать и никогда не приезжать сюда.

— А моя дочь? — спросил он, прищурившись, — Я никогда не увижу ее, если соглашусь? Не слишком ли жестоко?

— Джули уже шесть месяцев, милорд, и лишь в последнее время вы стали интересоваться ее жизнью. Я сомневаюсь, что ее существование в этом мире изменит ваши дальнейшие планы.

— Вы неверно судите обо мне.

Смерть Селесты оставила ему в наследство прикрытую шерстяным одеялом плетеную корзину на ступеньках его дома и подмоченную репутацию. Но репутация никогда особенно не заботила графа; корзина заняла его внимание гораздо больше. Он ожидал, что крошечное существо, обнаруженное в корзине, будет похожим на него, но перед его глазами предстало красное, сморщенное личико. Он подумал, что лучше отправить девочку в деревню, подальше от людских глаз и пересудов, а когда придет время, за хорошие деньги подыскать ей приличного жениха. Это был благородный план. По крайней мере он поступил намного лучше, чем многие из известных, весьма уважаемых представителей высшего света, которые, оказавшись в подобной ситуации, просто отдавали своих внебрачных детей на воспитание чужим людям и в дальнейшем совсем не интересовались их судьбой.

Не такое уж он и чудовище. И сейчас граф испытывал чувство незаслуженно обиженного человека, сделавшего не так уж и мало для своего ребенка.

Несмотря на обиду, граф улыбнулся. Кэтрин подумала, что эта улыбка похожа на тигриный оскал.

— Если вы захотите повидать дочь, милорд, в чем я не сомневаюсь, — произнесла она, теребя пальцами подол шерстяной юбки, — я просто буду отсутствовать это время.

— Вот уж поистине разговор, который я никогда не мог себе даже представить, — улыбка на лице графа поблекла. — А тем более участвовать в подобной сделке. — Но самым необычным для графа было то, что он испытывал сильное раздражение и жгучую страсть одновременно. Такого ощущения у него еще не было.

— Так вы говорите, тридцать дней, Кэтрин? Это может быть и слишком много, и слишком мало, я еще не решил. — Он пристально посмотрел на нее.

— Если я научилась чему-либо за последнее время так это защищаться, — уклончиво проговорила Кэтрин.

— Неужели ваша жизнь была настолько тяжела, что вы готовы продать себя ради безопасности?

Граф с первой встречи хотел узнать как можно больше о ее жизни, но задать этот вопрос он решился впервые. Девушка отвернулась, устремив неподвижный взгляд куда-то вдаль.

— Мое прошлое не является частью нашего соглашения, милорд. Это должно быть одним из условий.

Граф посмотрел на нее долгим, изучающим взглядом, словно пытаясь прочесть ее мысли и узнать ее тайны.

— А что будет, если вы захотите продлить наше соглашение? Вы потребуете за день по рубину, а за неделю по бриллианту?

— Ничего не продлится между нами дольше этого времени, милорд.

— Вы недооцениваете мое обаяние, — сказал он, улыбнувшись самой очаровательной из своих улыбок.

О нет! Она знала силу его чар и опасалась, что тридцать дней с ним могут оказаться слишком долгим сроком. Она хотела прижаться к нему и оказаться в его пылких объятиях, послав к черту весь мир. Она желала слышать его смех и греться в лучах его улыбки. Более того, она хотела получить в его постели еще большее блаженство, чем она испытывала в его объятиях. Этот месяц может быть самым чудесным мигом в ее жизни, солнечным светом после дождя. Но не слишком большим, чтобы глубоко запасть ей в душу.

А потом? Сможет ли она легко оставить его? И если нет, то она станет еще одной собственностью графа Монкрифа, едва им замечаемой.

— В таком случае мы не будем обсуждать эту тему. — Кэтрин резко повернулась и попыталась уйти, но граф удержал ее, схватив за рукав платья. От его прикосновения Кэтрин слегка вздрогнула, и этого было достаточно для него, чтобы понять, насколько тяжело давалось ей спокойствие.

— Вы придумали неплохую вещь. По крайней мере я не буду потом нести ответственность за ваше поражение.

— А разве я сдалась?

Ее взгляд, брошенный на него, был достаточно красноречив. Нет, конечно, она не сдалась. Она действовала как опытная торговка, пытавшаяся продать свой товар подороже. Кэтрин старалась казаться спокойной, но внутри у нее все трепетало.

— Нет, — подтвердил граф, признавая ее победу. Его поражение было временным, так как он предвидел по ее расширенным зрачкам, румянцу на ее лице и учащенному дыханию, что окончательная победа будет за ним. — Кто вас так сильно обидел, что вы хотите продать себя так дешево? Как моя любовница, вы могли бы жить в Лондоне, иметь обеспеченное и спокойное будущее и мою преданность на некоторое время.

— Если вы сдержите ваше обещание, у меня будет будущее, милорд. Появится человек, которого я полюблю и который будет любить меня. У меня будет теплый дом и достаточно еды. По-моему, эта сделка весьма разумна.

— Однако вы будете оставаться все это время служанкой. Кажется, это не лучший вариант.

— Любовь не признает рабства.

— Вы говорите о Джули, а не обо мне, как я понимаю?

— Милорд, — звонко рассмеялась Кэтрин, — любить вас равносильно катастрофе. Вашу дочь — да. Она еще не научилась играть людьми, их чувствами и не умеет сокрушать и покорять. Любить вас? Нет, милорд. Я не так глупа.

— Но сами вы научились так обращаться с людьми, хотя и весьма своеобразно.

— Моя мама была француженкой. Они очень практичные люди.

— Но даже ваша мама предостерегла бы вас от продажи своей девственности так дешево — всего лишь за службу и месяц удовольствия.

Карие глаза Кэтрин посмотрели на него спокойно и уверенно. Или она так искусно скрывает свои чувства, или это действительно так и есть: ни страха, ни тревоги. Неожиданно она улыбнулась почти нежной, как показалось графу, улыбкой.

— А кто вам сказал, милорд, что я девственница?




Глава 5


Оставалось сто тридцать два часа до приезда графского поверенного, специально вызванного из Лондона. Сто тридцать два часа и семнадцать минут. Граф не отказал себе в удовольствии коротко сообщить Кэтрин об этом с точностью до минуты. В последнее время Кэтрин беспокоили две вещи: постоянное присутствие раздраженного графа и мучительные размышления о своем будущем. Сообщение о том, что Кэтрин не девственница, подействовало на него подобно красной тряпке на быка. Ей еще не приходилось видеть столь стремительную перемену в человеке. Его зеленые глаза, в которых только что поблескивали ласковые, дразнящие искорки, буквально обожгли ее пламенем гнева. Страстного гнева, который, как вскоре выяснилось, толкает человека на совершенно нелепые поступки. Теперь граф забавлялся тем, что непременно появлялся везде, где бы ни находилась Кэтрин, — будь то кладовка, буфетная или комната для рукоделия. Он будил ее стуком в дверь на заре, часами сидел рядом с ней в детской, требовал обязательного присутствия на обеде. Когда она пыталась скрыться от него в своей комнате после совместной трапезы, он настаивал, чтобы она находилась рядом с ним в библиотеке, пока он разбирал ежедневную почту. Он действовал так, словно хотел поглотить всю ее без остатка. Он изучал ее, наблюдая за ней как за зверьком, который играется под ногами, но которого можно и уничтожить, если он надоест своими играми.

Похоже, он находил удовольствие в попытках вывести ее из спокойного состояния, которое ей с трудом удавалось сохранять до сих пор. Он говорил странные и оскорбительные слова, позволяя себе недостойное поведение. Однажды он вошел в прачечную, взял одну из ее рубашек и приложил к ее груди, прикидывая размер.

— Посмотрим, не будет ли она маловата тебе через месяц, — сказал он, бросил рубашку в корыто и вышел, оставив смущенную и рассерженную Кэтрин раздумывать над его словами.

Она никак не могла понять его. На первый взгляд все казалось просто. Развратник, даже не скрывающий своего вожделения, соблазнитель невинных девушек и покоритель опытных женских сердец. Жестокий и бессердечный. Однако он освободил старого Таунсенда от тяжелых обязанностей и оставил ему почетное звание дворецкого. Когда одна из старых служанок обвинила новенькую горничную в воровстве, граф терпеливо выслушал обвинения миссис Робертс и оправдания бедной девушки. Он не поверил этому, хотя и не мог опровергнуть доводы миссис Робертс. Другой хозяин на его месте скорее всего выгнал бы их обеих. Но граф никого не уволил, только девушку перевели работать в другую усадьбу. Даже состарившийся охотничий пес графа, еле передвигающий лапы, до сих пор имел теплую конуру на конюшне и пищу. И граф не забывал навестить собаку в свободную минуту и приласкать ее.

В общем, граф постоянно занимал все ее мысли, и Кэтрин ощущала себя полностью в его власти. Даже в тех редких случаях, когда граф занимался серьезной работой в библиотеке и она могла уйти в свою комнату, Кэтрин все равно ощущала его присутствие, словно он находился рядом. Она почти чувствовала прикосновения манжет его белоснежной рубашки к своим запястьям, видела его загорелое лицо с тигриными глазами и насмешливой улыбкой. Ее преследовали запахи его парфюма. Даже ночью его образ не давал ей заснуть.

При всем этом граф ни разу даже случайно не прикоснулся к ней. Он постоянно находился рядом, улыбаясь мягкой или многозначительной улыбкой, но не высказывал никаких требований. Кэтрин иногда замечала у него странный пристальный взгляд, которым он смотрел на нее, задумчиво поглаживая пальцем нижнюю губу. Он вел себя как человек, одержавший победу и избегающий ненужных столкновений.

Он заявил, что решил называть ее Кэт.

— Если я тигр, дорогая Кэтрин, то вы тоже должны быть членом этого семейства. Мы должны определить наше родство. А кроме того, это имя очень подходит тебе. Когда слышишь «Кэт», сразу вспоминаешь мягкую, мурлыкающую кошечку, — прошептал он, обрисовывая пальцем очертания ее подбородка. Несмотря на то, что он не притронулся к ней, Кэтрин вздрогнула, будто по лицу провели кусочком льда. Похоже он уверен, что нет на свете такой женщины, которую бы он не смог заставить задрожать, изогнуть спину и мурлыкать перед ним. Кэтрин сама начала признавать справедливость этой уверенности и страдала от этого. Кроме того, чем меньше оставалось времени до назначенного часа, тем больше Кэтрин нервничала, вздрагивая от скрипа колес и все чаще поглядывая на ворота, в которые должна въехать карета с поверенным.

Этой ночью она почти физически ощутила присутствие Фрэдди. В своем воображении она почувствовала, как скользнула его нога по ее обнаженным бедрам, как напряглись мускулы его груди, к которой он ее прижимает, как щекочут ее кожу его волосы. Она видела его приближающиеся к ней все ближе и ближе губы, чувствовала теплоту его дыхания, ощущала прикосновение его языка, столь волнующее и обжигающее. Реальность ощущений была настолько велика, что Кэтрин даже стало щекотно от прикосновений колючего мужского подбородка, якобы скользнувшего по ее шее. Но постоянно присутствующий в ней страх незаметно заглушил волну страсти.




Кэтрин Сандерсон, которую он теперь называл просто Кэт, уже полностью принадлежит ему. Граф в этом нисколько не сомневался. Какие бы дурацкие условия они ни подписали, все равно эта киска будет принадлежать ему столько, сколько он сам пожелает. О Боже, как он страстно ее хочет! Иногда, наблюдая за ней, когда она нянчилась с Джули, он едва сдерживал свое желание.

Часы, оставшиеся до прибытия этого идиота Вильямса превратились в пытку, ожидание отзывалось в нем почти физической болью.

Он добился своего. Кэтрин была готова стать его любовницей. Более того, она сама хотела этого. Еще немного, и она будет просыпаться рядом с ним, размягченная, с легким румянцем на щеках, слегка растрепанная после сна, с подрагивающими в ожидании его поцелуя теплыми губами. Он представлял ее упругую грудь, ее обнаженное тело и ноги, обвивающие его. Интересно, к какому типу женщин принадлежит Кэтрин? Которые возбуждаются постепенно, с застенчивостью невинности или она из тех, которые загораются мгновенно и набрасываются на любовника со звериной страстью.

Совсем скоро он узнает это. Такого возбуждения он не испытывал, пожалуй, с мальчишеских времен. Она смогла настолько сильно заинтересовать его, особенно своим практическим подходом к их отношениям. Она пыталась не заполучить его, а обезопасить себя от него в будущем. Надо признать, его это уязвило. Он не ожидал такого от молодой, красивой женщины. Эти долгие часы ожидания будут дорогой платой за ее поражение. Он видел, как мучается она в ожидании его прикосновений. Все было рассчитано точно: неотступно находясь возле нее, лаская ее лишь взглядами, он заставил ее непрерывно думать о себе. Так непокорная лошадь, сначала огрызается, но постепенно привыкает к запаху и рукам хозяина и через некоторое время уже грустит, если долго не видит его рядом. Кэтрин могла получить от него дом в Лондоне и пожизненное содержание, но пожелала всего лишь работать на него. Судьба сыграла с ним довольно жестокую шутку.

То, что она оказалась не девственницей, даже упрощало дело, хотя, надо признать, спокойствие, с которым она сообщила об этом, вызвало в нем настоящую ярость, что было странно для него. Графа никогда не интересовала прежняя жизнь его любовниц. Преданности он требовал лишь тогда, когда они были с ним. Утонченная душа графа была не в состоянии мириться с соперником и делить любовное ложе с другим мужчиной. Он не будет терпеть измены в своей жизни!

Кэтрин сумела вытеснить из памяти графа воспоминания о Монике своим обаянием невинности, гибким умом, своими остроумными ответами на его вопросы. Фрэдди не думал, что он способен поддаться такому банальному соблазну, как обаяние. Но надо отдать должное Кэтрин, именно из-за нее он остался в Мертонвуде, а теперь проведет здесь еще целый месяц. Раньше даже несколько часов, которые он находился здесь, превращались для него в пытку. Но теперь все было по-другому. Когда он шел в конюшню, перед его мысленным взором уже не вставал образ жены в компании с другим, вид деревьев не отзывался режущим сердце подозрением, что именно на их опавших листьях его неверная супруга изменяла ему с любовником. Не вызывала уже брезгливости и кровать, на которой он раньше долго не мог уснуть, представляя себе Монику, спящую рядом с другим мужчиной. К счастью, Моника и ее любовник умерли и избавили его от неизбежного скандала. Вокруг этого вертелось множество сплетен, но граф лишь улыбался холодной улыбкой. Затем эти разговоры были вытеснены историей с Селестой. Это даже принесло ему некоторое успокоение, чем он и обрадовал свою мать.

Моника и ее любовник унесли какую-то часть его души в свои могилы. Именно из-за них он разучился доверять людям. Граф был достаточно сильным и самостоятельным человеком и не допускал никакого влияния или давления со стороны. После неудачной женитьбы он твердо решил, что никогда не будет присутствовать на свадьбе в качестве главного действующего лица. Он испытал уже все прелести супружества и теперь предпочитал расплачиваться с женщинами своими деньгами, а не душевными муками. А наследником он сделает Джереми.

В этой переменчивой жизни Фрэдди доверял лишь одному человеку — Жаку Рабиле, который доказал свою преданность и готовность стоять за своего друга до конца. Граф сомневался, что кто-то еще может заслуживать доверия, а тем более женщина.




Ожидавший его в библиотеке стряпчий, бывший его поверенным, нервно ерзал на стуле. Его усталое, помятое лицо говорило о бессонной ночи. Собственно, так и должен был выглядеть бедолага, которого неожиданно сорвали с места и заставили проехать почти половину страны. Граф взмахом руки позволил гостю не вставать и подвинул к нему поднос с бутербродами и напитками, чтобы парень в разгар переговоров не хлопнулся в голодный обморок.

— Успокойся, Вильямс, никто не собирается тебя увольнять и все заверенные тобой контракты в полном порядке. Я просто хочу поручить тебе дело сугубо личное. — Граф небрежно бросил бумагу на другую сторону стола. Поверенный пробежал по ней глазами, затем недоверчиво взглянул на хозяина, прочитал еще разу более внимательно и положил перед собой с таким видом, будто боялся заразиться.

— Милорд? — растерянно прошептал он.

— Да-да, именно так, — сказал Фрэдди, забавляясь реакцией своего юриста.

Он специально оставил без изменений все условия, на которых настаивала Кэтрин, не смягчая их смысл. «Стесняться надо темных углов и гаденьких страстишек, а не простых слов правды», — заявила она.

— Но неужели юная леди не понимает? — пролепетал Вильямс и так побледнел, что граф взглядом приказал Таунсенду наполнить стакан поверенного холодной водой.

Глядя на беднягу, Фрэдди откинулся на спинку стула и тоже взял в руки бокал. Дождавшись, когда поверенный успокоится, он махнул рукой слуге, который тут же поспешно вышел, и приготовился слушать дальше.

— Даже если вы не станете выполнять условия данного контракта, она не сможет воспользоваться своими правами. Чтобы документ имел юридическую силу, его должен подписать кто-нибудь из мужчин ее семьи. Но я сомневаюсь, что родственник поставит свою подпись под этим, — презрительно показал он на бумагу.

— Я знаю это, Вильямс. Вы тоже. Но леди не знает законов. И, — он пристально посмотрел в глаза вновь заерзавшего на стуле стряпчего, — я бы хотел, чтобы так все и осталось.

— Но, милорд, — Вильямс даже стал заикаться, — подобная авантюра сродни…

Стряпчий так и не закончил начатую фразу. Твердый взгляд графа напомнил о растущих доходах его адвокатской конторы, которая процветала благодаря участию Вильямса финансовых делах графа Монкрифа, о новом доме в Мейфере, о счете за карету, о заказанных женой модных платьях из Парижа и о симпатичной юной особе, ожидающей его возвращения (супруге было сказано, что эта поездка займет не менее двух недель). Он проглотил подступивший к горлу комок и решил, что лучше не спорить.

— Я засвидетельствую эту сделку, — согласился Вильямс, думая уже не об угрызениях совести, а о том, насколько пополнится его кошелек.

— Я в этом не сомневался, Вильямс, — спокойно произнес граф и улыбнулся.




Дело было сделано. Контракт подписан, скреплен печатью и передан в руки Кэтрин услужливо кланяющимся Вильямсом. Она отдавала месяц своей жизни в обмен на будущее спокойствие. Глядя в окно на блеклое солнце, Кэтрин задавала себе два вопроса: стоит ли сделка той жертвы, которую она принесет графу, и что сказала бы об этом ее мама.

Странно, но образ Констанции в этот раз не возник ее памяти. Впрочем, ничего странного. Констанция была старой девой и не поняла бы Кэтрин. Вся любовь гувернантки принадлежала словам и мыслям давно умерших философов. Это были всего лишь отголоски живых чувств, запрятанных в кожаные переплеты древних книг, Они совершенно не годились для объяснения отношений Кэтрин с графом Монкрифом.

Вот мама могла бы понять. Она знала жизнь. Достаточно вспомнить ее улыбку, ее глаза и слова, которые она говорила дочке: «Запомни, крошка моя, радуга бывает только после дождя». Или вот: «Жизнь, миленькая, как суп, который становится более вкусным от острых приправ». Да, мама бы поняла ее. Возможно, не одобрила бы, не поддержала, но понять поступок Кэтрин Лизетт смогла бы. Такой мужчина, как граф, мог спалить сердце женщины дотла. Вот только что теперь будет с ней, совершенно неясно.

Кэтрин сидела на мягком стуле в своей комнате и смотрела на деревья, растущие рядом с домом. Размышлять над своими проблемами в одиночестве она привыкла с детства. Правда, до смерти родителей ее самые большие проблемы заключались в том, какого цвета должна быть ее новая шаль или где лучше хранить свои новые кожаные туфельки. Как быстро ее детские заботы сменились серьезными проблемами. Надо было думать о том, как выжить, как сохранить родной дом и заплатить слугам. Она не слишком преуспела в этом. С Донеганом рассталась, преданных слуг отпустила, а теперь жертвует собой ради будущего, которое может опять оказаться пустыми мечтаниями. Разве что любовь к Джули напоминала о далеких счастливых годах.

Была горькая ирония в том, что ее совсем не волновала потеря девственности, чего так опасаются все девушки. Болезненный укол, немного крови, и все. Ее больше пугал сам процесс любви, сможет ли она получать от этого удовольствие. До вторжения в ее жизнь графа Монкрифа она сомневалась в сказочных наслаждениях любви, о которых пели барды и сочиняли стихи поэты. Те чувства, которые она испытывала раньше, были просто скучны. Сын герцога Вестерлэнда остался не лучшим воспоминанием в ее жизни. Оказавшись рядом с ней, он слишком возбуждался сам, у него перехватывало дыхание, и действовал он далеко не лучшим образом. Дэвид тоже был не из лучших. Просто слышать его заверения в вечной любви и преданности было куда приятнее, чем шаги кредиторов по ступенькам Донегана. Однако ей самой следовало быть умнее.

Это случилось через месяц после смерти Констанции. Родителей к тому времени не было в живых уже четыре месяца. Эпидемия, выкосившая ее семью и значительную часть жителей ближайших деревень, только начала отступать. Кэтрин измучилась настолько, что уступила бы, пожалуй, любому мужчине, который бы дал ей выплакаться и согрел участием. Она смертельно устала от обрушившихся на нее проблем и готова была на все, что принесло бы ей облегчение. Конечно, более умная женщина в такой ситуации добилась бы, чтобы все обещания и пылкие заверения влюбленного были официально узаконены, а потом бы спокойно вздохнула и осмотрелась. Можно было догадаться, что наследник герцогского титула вряд ли захочет связать себя на всю жизнь с симпатичной, но нищей дочерью покойного барона. Он бросил ее, лишив невинности, причем самым дурацким образом, а главное, окончательно избавил от иллюзий и детских наивных мечтаний о сказочном принце.

Привычка к одиночеству тогда не помогла ей и вряд ли поможет сейчас. Она по-прежнему нуждается в деньгах и безопасности. А в любви? Пожалуй, любовь такое же недоступное удовольствие для нее, как верховая езда и чтение интересных книг. Прошло то время, когда она могла свободно распоряжаться собой. Подписав сегодня внушительно составленный контракт, она окончательно потеряла репутацию порядочной женщины. Стоило ли это делать? Только время может ответить на этот вопрос. Если она изолировала себя от приличного общества в будущем, то это было ее собственное решение. Граф почти ничего не терял от этого. Его репутация опасного соблазнителя только укрепится, если об этом поступке станет известно. Женщины втайне любят донжуанов. Они могут вслух осуждать их, но сердце любой затрепещет от счастья, стоит такому мужчине обратить внимание именно на нее. И ее сердце тоже? Да, надо признать: это так.




О, если бы случилось чудо и время бы застыло на месте! Она бы так и сидела возле окна, глядя на сгущающиеся вокруг деревьев тени. Хорошо бы ночь так и не наступила. А еще лучше, если бы время повернулось вспять. Солнце стало бы медленно откатываться от горизонта, вместо ужина состоялся бы обычный обед, а вместо наступления темноты и окончательного падения Кэтрин зажегся бы мирный, счастливый рассвет.

Но несбыточным мечтам не суждено было сбыться. Примерно через час в дверь постучалась Абигейль. Горничная вошла в сопровождении двух служанок, которые принесли ванну и ведра с горячей водой. Этого вполне хватило бы на супружескую пару. Кэтрин криво улыбнулась.

Несмотря на ее протесты, девушки не только не удалились, но принялись помогать ей мыться. Абигейль вылила целый пузырек с духами в воду, а вторым обрызгала обнаженное тело Кэтрин. Вскоре комната благоухала, как весенний сад, и служанки ушли с чувством честно выполненного долга.

Накинув на ночную рубашку мягкий желтый халат, Кэтрин вновь подошла к окну. Ночь прикрыла своим черным одеянием землю, спрятав от любопытных глаз двор усадьбы. Она видела только блеклый свет фонаря, висящего над воротами конюшни. Тропинки стали совсем невидимыми и только угадывались по очертаниям белых камней, уложенных по их краям. Скошенная трава под окном превратилась в красивый серый ковер.

Бледными, негнущимися пальцами Кэтрин нервно завязала пояс на халате. Все верно, она поступила правильно. У нее не было другого выбора. Кэтрин все равно не устояла бы перед чарами графа, и сейчас в темноте она это хорошо понимала. Чувство, испытываемое ею сейчас, нельзя было выразить никакими словами. Но вдруг все вытеснялось паническим страхом перед тем, что неотвратимо должно произойти скоро, вот-вот.

Она почувствовала, что находится в комнате не одна, хотя не слышала ни шагов, ни звука отворяющейся двери. Кэтрин ощутила присутствие графа: комната вдруг стала слишком маленькой, и ей показалось, что она словно отрезана от остального мира. Фрэдди двигался, как всегда, с бесшумной грацией благородного животного, на которое хотел походить. Когда он подошел и, обняв, прижал ее спину к своей груди, она не шевельнулась. Ей надо было справиться с переполнявшим ее страхом и взять себя в руки. Объятие графа подействовало на нее успокаивающе. Его сильные руки сначала легли ей на плечи, а затем осторожно переместились на грудь, окутывая ее своим теплом. Кэтрин откинула голову, прижавшись затылком к его шее, и вздохнула. Это совсем не напоминало поражение, просто взаимное влечение друг к другу равноправных партнеров. Ей стало теплее, пальцы уже не были такими непослушными, ноги перестали дрожать в коленях и подгибаться. Граф осторожно развернул ее, и Кэтрин наконец взглянула ему в лицо. Холеный палец коснулся шеи, медленно приблизившись к подбородку, нежно приподнял голову, и их глаза встретились.

— Не передумала? — низкий, мелодичный голос выдавал чувственное волнение.

Кэтрин чуть улыбнулась, лицо ее посветлело, и в нем уже не угадывалось признаков страха. Что сделано, то сделано. Свое решение она приняла вполне осознанно и менять его не собирается.

— Разве от этого кому-то станет лучше? — с вызовом спросила она.

— Нет, — просто ответил он.

Он еще ближе прижал ее к себе, и она вдохнула его запах. Он тоже готовился к встрече, принимал ванну. Чуть влажная рубашка говорила о его нетерпении. Ноздри щекотали знакомые ароматы свежей льняной ткани, бренди и пряный, опьяняющий запах его одеколона. У нее закружилась голова. Все, что было до этого вечера, скорее напоминало игру в кошки-мышки: он догонял, а она — убегала.

— Идем, — услышала она ужасный приказ, и на этот раз ей придется подчиниться.

Стук в дверь прервал ее размышления. Граф отпустил Кэтрин, и она спряталась в спальне. В комнату вошли служанки во главе с миссис Робертс, лицо которой выражало явное осуждение.

Служанки ушли, и Кэтрин покинула свое убежище. Граф зажигал восковые свечи на столике, покрытом узорчатой шелковой скатертью. Пламя свечей отразилось в блестящих серебряных подносах с закусками, принесенных служанками. Здесь же стояла хрустальная ваза с последним осенним даром — тремя едва распустившимися бутонами роз. Было очень уютно, изысканно и явно продумано.

— Очень мило, — тихо проговорила Кэтрин. Фрэдди поднял голову и посмотрел своими зелеными глазами на румянец, появившийся на ее лице, и сверкающие глаза, в которых отражались огоньки горящих свеч.

— Надеюсь, тебя не раздражают мои приготовления, Кэт? Но лучше все предусмотреть заранее.

— Я никогда не сомневалась в вашей предусмотрительности, милорд. Этого у вас более чем достаточно, как и всего остального.

Кэтрин села за стол и приподняла крышку одного из блюд, в котором находился жареный цыпленок с рисом и всевозможными специями. Кэтрин села поудобнее и спокойно принялась намазывать маслом рогалик, испеченный Норой. На графа она не смотрела, хотя постоянно ощущала на себе его взгляд. Пусть он молчит, как бронзовая статуя, и смотрит на нее. Ему больше не удастся ее напугать. Она не допустит этого.

Фрэдди сел напротив Кэтрин и, повторяя ее движения, тоже намазал маслом рогалик. Молчание длилось уже довольно долго, и никому не хотелось нарушать его обычными словами. Вся обстановка являла собой прекрасную декорацию сцены обольщения, за исключением самих героев.

— Расскажи о своем доме, Кэт, — наконец произнес Фрэдди, и слова его прозвучали для нее подобно удару молотка по стеклу. Она почувствовала раздражение в его голосе. Кэтрин подняла голову и посмотрела на него, но граф уже улыбался милой, трогательной улыбкой, так похожей на улыбку Джули.

— Особенно рассказывать не о чем, милорд, — ответила она, машинально собирая пальцами крошки хлеба и аккуратно складывая их на край тарелки.

— Тебе это только кажется. В любом рассказе можно найти много интересного в самых привычных и обыденных вещах. Скажи мне, тебе понравился Мертонвуд?

— Наш Донеган — маленькая усадьба, — начала она, считая затеянный им разговор не совсем уместным. — Она стоит между скал и покрытых зеленью крутых холмов. Это старинный дом, сооруженный в незапамятные времена. Крыша его слегка протекает, а стены начинают осыпаться. Но он мне очень нравится. Он такой же невзрачный, как и я.

— Никто не назовет тебя невзрачной женщиной, Кэт! — весело сказал граф. — Можешь сколько угодно говорить об этом вслух, ты ничего не изменишь.

«Тут он совершенно прав», — подумала Кэтрин. Сколько раз она самонадеянно заявляла, что спасет Донеган. Сколько раз ей удавалось убедить в этом кредиторов, слуг, управляющего, даже все понимающую Констанцию. Все равно все произошло так, как должно было произойти, а не как ей мечталось. И она в конце концов перестала надеяться и поняла, что желание и мечты — одно, а жизнь совсем иное.

— Что с тобой? — озабоченно спросил граф, с удивлением заметив, что его комплимент вызвал совершенно непонятную реакцию, и Кэтрин того и гляди расплачется. — Извини. Я не знал, что мои слова причинят тебе боль. Успокойся, то плохое, что у тебя было, уже прошло. Переживания ничего не исправят, а повредить могут, — ласково добавил он.

В его словах чувствовались нежность и искреннее участие, и они были абсолютно верными. Мучительные воспоминания о прошлом мешают жить. Кэтрин с интересом взглянула на графа. Каков же на самом деле этот сидящий перед ней красивый мужчина? Она видела его в облике озабоченного делами землевладельца, внимательного управляющего имением, бизнесмена, не слишком заботливого отца, а также человека, который пытался соблазнить ее и распоряжаться ею, как своей собственностью. Но что было у него за душой на самом деле, что он любил по-настоящему и о чем думал, Кэтрин не знала. А ведь речь идет о человеке, с которым она скоро станет очень близка. Каков он? Добрый или злой, заботливый или безразличный, безрассудный или расчетливый? Вот он сидит перед ней с изящной небрежностью истинного аристократа, гордый и уверенный в себе, ценитель и искатель наслаждений. Но это только внешняя оболочка. А что скрывается за ней? Пожалуй, она никогда этого не узнает. Такие, как он, не любят раскрываться перед другими людьми и подпускают к себе лишь настолько, насколько сами посчитают нужным. Все его чувства запрятаны в глубине души. Перед ней находится человек с сильной волей и стремлением к поставленной цели, привыкший во всем полагаться только на себя.

Если бы граф прочитал сейчас ее мысли, он был бы поражен точностью суждений о его характере. Но он, конечно, не мог это сделать. Он был занят другим: положил на ее тарелку кусочек цыпленка, добавил к нему риса, затем овощей. Этого угощения вполне хватило бы ей, даже проработай она весь сегодняшний день в поле.

— Ты была единственным ребенком в семье? — неожиданно спросил он, наливая в бокалы вино из охлажденной запотевшей бутылки.

— Откуда вы знаете?

— Просто угадал. Дело в том, что люди, у которых нет братьев и сестер, отличаются своей независимостью и действуют всегда по своему усмотрению, что весьма проявляется в твоем поведении.

— Однако это в полной мере относится и к вам, милорд.

— Пожалуй, придется согласиться, что и у старших братьев развиваются те же самые черты, — широко улыбнулся граф. — Но я имел в виду даже не столько твое поведение, сколько твое смелое заявление, дорогая. То, что ты не девственница, Кэт.

— Мне бы хотелось, чтобы вы прекратили называть меня этим глупым именем! — раздраженно ответила девушка.

— И я бы хотел, чтобы ты называла меня так, как я привык.

— Мы уже обсуждали это, мой господин. Я не могу назвать вас Фрэдди, потому что это имя вам просто не подходит, — в свою очередь, улыбнулась Кэтрин.

Граф прекратил потягивать вино и взглянул на нее сквозь хрусталь бокала. Как же прекрасна она, черт побери, с распущенными, струящимися по плечам волосами! Вспышка раздражения стихла, оставив на щеках девушки очаровательный румянец, так подходящий к ее коралловым, чуть приоткрытым сейчас губам. А глаза! Взгляд таких глаз может и убить, и обласкать. Фигура! Граф окинул взглядом Кэтрин и невольно выпрямился на стуле. Края ее желтой накидки распахнулись, обнажив тонкую ткань, и под ней угадывалось манящее женское тело. Он испытал зависть к ночной рубашке, которая прикасалась к этой белоснежной коже.

— Не важно, как ты будешь называть меня, Кэт. Лишь бы мое имя слетало с твоих губ как можно чаще.

— А если я вас буду называть грабителем, соблазнителем невинности или развратником?

— Я не сделал ничего плохого, Кэт, — произнес он с грустной улыбкой. — Даже те, которых я оставил, могут подтвердить это. Если я лишал девушку невинности, то только с ее согласия и даже по ее просьбе. У меня множество принципов, которым я следую в своей жизни и не желаю никому их навязывать. Я не судья чужой нравственности. Развратник? Возможно. Я не собираюсь оправдываться перед людской молвой. Мне совершенно безразлично, что обо мне говорят в большинстве случаев. Но мы отвлеклись. Если я не забыл, мы говорили о твоей девственности или, вернее, об ее отсутствии.

Кэтрин не менее минуты молча смотрела на графа, забыв об остывающем цыпленке и греющемся в ладони бокале с вином. Было не просто выдержать этот прямой, открытый взгляд, но граф выдержал его с честью. Двое соперников оценивали друг друга. Курьезность момента заключалась в том, что они вскоре должны оказаться в одной постели.

— Это важно для вас? — тихо спросила Кэтрин дрожащим голосом.

Фрэдди позднее понял, что она пыталась сгладить слишком нелегкий для него вопрос.

— Да, — сумел произнести он почти безразличным тоном.

— Мне казалось, что я влюблена, — Фрэдди хотелось услышать другие слова. Но он сам вызвал ее на этот разговор, который принял совсем нежелательное для него направление. Можно было предвидеть подобный ответ. Ему не хотелось слышать обиду, нанесенную чьей-то изменой, в ее тихом охрипшем голосе. Ни к чему вызывать печальные воспоминания, причиняющие боль. Эта ночь принадлежит ему.

— А сейчас? — спросил он, боясь в то же время услышать ответ. Он испытывал одновременно и укоры совести, и чувство мести к неизвестному сопернику.

Кэтрин улыбнулась и ничего не ответила, вызвав у него раздражение, смешанное с восхищением. Эта девушка-женщина обладала поистине дипломатическим даром, умудряясь вовремя отступить с искусством блестящего стратега.

— Ты все еще любишь, Кэт?

Он с жадным любопытством ждал ее ответа. Боже мой, он готов оставить ее в покое со всеми ее тайнами, но эту, единственную из всех, ему было необходимо узнать!

— Нет, — коротко ответила Кэтрин. Граф получил ответ, который и желал услышать, но он не удовлетворил его. Он хотел узнать подробнее об этой истории. Неужели это и все?

— Вы часто бываете в Мертонвуде? — поинтересовалась Кэтрин, с подлинным талантом опытной хозяйки лондонского салона переводя разговор на другую, более спокойную тему.

Граф решил поддержать Кэтрин и дать ей понять, что его любопытство исчерпано. Предмет разговора был ловко замят, но не забыт.

— Ты даешь мне понять, что я недостаточно хорошо выполняю свой отцовский долг? Ты ведь знаешь, как редко я здесь бывал.

Ей было известно не только это. Мертонвуд был местом развлечения четвертого графа Монкрифа, где он устраивал пышные вечеринки, до сих пор имеющие скандальную известность. За свое довольно короткое пребывание в Мертонвуде Кэтрин многое узнала об истории семьи Монкриф. Но ее не интересовало прошлое, ее внимание привлекало настоящее и особенно события, связанные с жизнью сегодняшнего графа Монкрифа.

— Мой дедушка родился в Мертонвуде и всегда считал его своим родным домом, хотя жил в Монкрифе. Он был уже довольно стар, когда я появился на свет, но не было более близких по духу людей, чем мы. Он научил меня ездить верхом. Мне было тогда только три года, но дедушка говорил, что именно в этом возрасте ребенок должен учиться верховой езде и не бояться лошадей.

Воспоминания смягчили лицо графа. Кончики его губ дрогнули, складка на лбу расправилась.

— Если Мертонвуд вызывает у вас такие приятные воспоминания, то почему вы не бываете здесь чаще?

Кэтрин смутили веселые искорки в глазах графа, они стали добрее и утратили свою обычную твердость.

Он сделался вдруг более доступным, и это испугало ее. В первый раз она смогла представить его маленьким мальчиком, безмятежным и веселым, лазающим по деревьям, неловко взбирающимся на первую свою лошадь, удящим рыбу на берегу реки в мертонвудском лесу. Но ей не нужна была эта его доступность. Она не позволит себе влюбиться в графа Монкрифа.

— Поездки в Мертонвуд раздражали моего отца, — произнес он просто.

Его слова мало что объясняли, но его ироничная искривленная улыбка и похолодевшие изумрудные глаза показали, как не просты были его отношения с отцом.

— Понимаю, милорд, — прошептала она. Эта мгновенная смена выражения его лица, когда мальчишеское очарование исчезло, уступив место обычному властному и надменному виду графа, сказала ей больше, чем слова. — Я подозреваю, что с этим домом у вас связаны не только счастливые воспоминания о вашем детстве и дедушке. Я бы тоже не хотела снова вернуться в свой дом. Обычно тяжелые воспоминания перечеркивают счастливые моменты в нашей жизни.

— Возможно, — коротко ответил он, проклиная е проницательность и свою откровенность.

Третий граф Монкриф был не только скупым, но и очень властным и деспотичным человеком. Эти черты его характера особенно стали проявляться, когда сын подрос. Его самостоятельные, а порой весьма безрассудные поступки вызывали приступы гнева у третьего графа Монкрифа. Только с внуком старый граф позволял себе немного расслабиться. Но даже в доброте деда чувствовалась его чересчур сильная воля. Однако женщине, сидящей сейчас здесь, все равно не понять прошлого Фрэдди, и более чем глупо посвящать ее в него. Еще глупее самому растаять сейчас от собственных воспоминаний и дать ей повод думать, что граф Монкриф может распахнуть перед ней тайники своей души. Что за черт дернул его? Граф затряс головой, стараясь избавиться от наваждения.

Кэтрин восприняла его раздраженное движение с облегчением. По крайней мере он теперь прекратит копаться и в ее прошлом.

— Извини меня, Кэт. Воспоминания хороши, когда находишься в одиночестве.

Но Кэтрин знала, что и тогда они приносят не меньшую боль. Интересно, что за секреты так тщательно скрывает граф? И надо ли ей на самом деле их знать? Кэтрин мало ела и почти совсем не пила. Она хорошо запомнила первый ужин с графом. Фрэдди наблюдал, как она откусывает маленьким кусочками торт, испеченный Норой на десерт, как быстрый язык слизывает крошки с уголков губ. Он был целую неделю в полувозбужденном состоянии, и еще час терпения не убьет его, размышлял граф. По крайней мер он на это надеется.

Под его пристальным взглядом Кэтрин перестала есть торт и покраснела, ругая себя за это. Граф сидел неподвижно и смотрел на нее нежным, чарующим взглядом. Она отвела глаза.

— Слушай, Кэт, — прошептал он, не изменяя позы, — А у тебя на губах крошки. — Вздрогнув от неожиданности, она провела пальцами по губам — Жаль, я хотел сам смахнуть их, — произнес он и, заметив ее быстрый настороженный взгляд, улыбнулся. — Ты хочешь оттянуть неизбежное, Кэт? Зачем? Мой язык уже знаком с твоим ртом. Ему известны каждый изгиб, каждая морщинка твоих губ. Чего же ты боишься?

— Наверное, я слишком возбуждена, — призналась Кэтрин.

Она пыталась взять себя в руки, но у нее это плохо получалось. Пальцы нервно обхватили ободок тарелки. Ей хотелось, чтобы под ним скрипнул стул и его сильные руки наконец обняли ее. К ее удивлению, граф продолжал сидеть и, опустив глаза, наблюдал за скользящим по ножке бокала пальцем. Видимо, он слишком сильно нажал на нее, и в тишине раздался хрупкий звон. Девушка невольно посмотрела на Фрэдди, и глаза их встретились.

— Вот это я хотел бы услышать от тебя, Кэт. Твои чувства должны быть так обострены, что одно прикосновение пальца заставило бы их петь подобно натянутым струнам.

Слова были слишком откровенны и полностью отражали ее состояние, лишая последней возможности противостоять ему. Они возбуждали, но не обижали. Она остро ощутила напряженную дрожь во всем теле, которую мог унять только он.

— Я часто завидую женщинам, — сказал граф, откинувшись на спинку стула и скрестив на груди руки. Поза была спокойной, но не расслабленной. Это придет позднее, гораздо позднее, если он сможет вытерпеть это болезненное напряжение в бедрах. — Они способны чувствовать так много. Гораздо больше, чем мы. Но я знаю по опыту, что иногда женщина бывает настолько зажата, что вообще ничего не испытывает. — Его внимательный взгляд был возмездием за ее прежнее поведение. — Твой любовник многому научил тебя, Кэт?

«Немногому по сравнению с тобой». Этих слов Кэтрин не произнесла, но она догадалась, что он понял это. Слишком ярко вспыхнули его зеленые бездонные глаза.

— Природа даровала женщинам сокровище, — продолжил граф, — которое дает им высочайшее наслаждение, но лишь при умелом обращении с ним, как с нежным бутоном прекрасного цветка. — Он улыбнулся и посмотрел ей в лицо. — Но мы не должны забывать и об этих сочных грудках. Ты знаешь, что они немного великоваты для твоей изящной фигурки, Кэт? Я только сейчас это понял.

Кэтрин не могла посмотреть ему в глаза. Если его цель смутить ее, то он делает это весьма успешно. Если же он старается успокоить ее, то выбрал странный способ и не самые подходящие слова.

Фрэдди любовался Кэтрин. Она была просто прекрасна в своем смущении. Одно прикосновение — и вспыхнет такой пожар, которого вполне будет достаточно, чтобы осветить целую Англию. Он весь пылал от страсти.

Фрэдди подхватил ее и отнес на кровать. Он начал снимать ее накидку, и по его движениям было видно, что он едва себя сдерживает. Кэтрин лежала ошеломленная, ничего не замечая вокруг и чувствуя только исходящую от него страсть. Она посмотрела на его мужественное лицо, почувствовала теплую волну, прокатившуюся по ней. Она ощущала его всем телом, хотя он еще даже не прикоснулся к ней. Торопливыми, резкими движениями он снял с себя одежду и теперь стоял перед ней во всем своем великолепии. Черные волосы графа растрепались, одна прядка упала на лоб. Кэтрин хотела поправить упавший локон, но граф остановил ее своим поцелуем. От него исходила такая сильная страсть и необузданное желание, что она забыла обо всем на свете.

— Ты так прекрасна, Кэт! — Его голос прозвучал жестко и хрипло, утратив мягкость и мелодичность.

В нем чувствовались нетерпение и требовательность. Об этом говорила и его мужская плоть, которую он неожиданно обнажил. Кэтрин не могла отвести взгляд от этой части его тела, выступающей из черных завитков волос. Она не удержалась и прикоснулась к ней, ощущая твердость мышц и теплоту кожи.

Желтая ночная рубашка была снята, но она совершенно не ощутила смущения. С ее губ не сорвались слова возражения, когда Фрэдди опустился возле нее на колени и замер, впитывая взглядом все изгибы и выпуклости ее тела, словно пытался навсегда запечатлеть их в памяти. Но не ее тело, которое он так жадно рассматривал, а ее глаза ответили графу на мучивший его вопрос. Ему стало ясно, что эта женщина потеряла девственность лишь физически. Сердцем и умом она по-прежнему была невинна. Ее бывший любовник лишь поспешно удовлетворил свое собственное желание. Глупость и неумелость его даже вызвали у Фрэдди улыбку. Все эти мысли мгновенно пронеслись в голове графа, и он, склонившись, нежно поцеловал Кэтрин — Кэт, сладкая моя! — прошептал он и осторожно провел языком по ее губам, нежно раздвигая их.

Кэтрин запустила пальцы в его черные волосы, стараясь притянуть ближе к себе. Но граф не шевельнулся, и поцелуй его не стал глубже.

— Нет, Кэт. Не сейчас, — прошептал он и облизнул свой палец.

Широко раскрытыми глазами Кэтрин наблюдала за его пальцем, который медленно обошел вокруг соска, не прикасаясь к нему. Эта сладострастная пытка завершилась его улыбкой и стоном, вырвавшимся из ее груди. Граф лег рядом и обнял ее за шею.

— Поцеловать тебя сюда, Кэт? — спросил он, дотрагиваясь наконец пальцем до соска и чуть надавливая на него.

Тело Кэтрин наполнилось теплом и негой. Она кивнула головой и уткнулась ему в грудь.

— Ты должна сказать это вслух, Кэт, — улыбнулся он.

— Пожалуйста… — только и смогла произнести она, но именно этого слова и ждал Фрэдди.

Губы его скользили по груди женщины, покрывая ее легкими поцелуями. Язык обжигал нежными прикосновениями, но соска избегал. Не в силах больше терпеть, Кэтрин сама приподняла ладонями свою грудь и поднесла к его рту. Граф понимающе посмотрел ей в глаза и принял ее подарок: он обхватил губами ее сосок и начал нежно покусывать его. Кэтрин откинула голову, спина ее изогнулась. Фрэдди продолжал любовную игру осторожно, боясь причинить ей боль, и вместе с тем губы и язык его неистовствовали, сжимая и растягивая сосок сначала на одной груди, затем на другой.

Кэтрин оказалась так мягка и податлива. Так желанна Он старался сдерживать себя и продлить эту волшебную пытку. У него кружилась голова, перед глазами плыл туман. Если страсть можно сравнить с вином, то они пили сейчас ароматное бургундское с крепостью выдержанного бордоского. Их поцелуи опьяняли, разогревали кровь и кружили голову не меньше, чем этот волшебный терпкий напиток. Они дарили друг другу это опьяняющее ощущение, сливаясь в долгих поцелуях, их языки ловили друг друга, чтобы еще больше почувствовать этот горьковатый вкус вина.

Намерение подразнить ее подольше вылетело из головы. Желание обладать этой женщиной было столь велико, что стало трудно дышать. Нетерпеливые пальцы, скользнув по ее бедрам, коснулись ее интимного местечка. Он ощутил влагу и благодарно прижался губами к ее шее.

— О Боже, Кэт! — прошептал Фрэдди, еле сдерживая нестерпимую страсть. — Ты такая влажная, Кэт, такая горячая.

Граф повернул Кэтрин к себе, молясь про себя о том, чтобы он смог потерпеть еще несколько секунд, не умерев от вожделения. Ему казалось, что сознание покидает его. Неимоверным усилием воли взяв себя в руки, он приподнял влажным от прикосновения к ее плоти пальцем подбородок женщины, и их взгляды встретились. Она увидела перед собой пылающие страстью зеленые омуты, в глубине которых мелькала какая-то дьявольски бесшабашная веселость. Кэтрин моргнула, и Фрэдди даже на секунду закрыл глаза — такая истинная невинность была у нее на лице. Он вновь провел рукой у нее между ног, почти не прикасаясь к самому интимному месту. Фрэдди смотрел ей прямо в глаза, наблюдая, как она пытается справиться с переполнявшими ее ощущениями. Ей хотелось полностью почувствовать его. «Возьми меня», — могла бы сказать она, если бы была более опытна или менее наивна.

— Пожалуйста… — неожиданно прошептала она горячими губами.

— Пожалуйста — что?

О чем она просит? Она хочет, чтобы он оставил ее в покое или наоборот… Ждать он уже больше не мог.

Она посмотрела прямо ему в глаза, ее взгляд ясно говорил о том, что она сдается на милость победителя.

— Пожалуйста, заставь же наконец меня мурлыкать, — произнесла она и, притянув к себе его лицо, стала покрывать поцелуями.

— С радостью! — прошептал он, и эти слова относились к ним обоим.

Он ввел в нее свою плоть одним резким точным движением. Губы Кэтрин приникли к его губам. Ее язык совершал нежные изумительные прикосновения. Из груди графа вырвался стон, скопившаяся в нем страсть наконец начала воплощаться в чувственное наслаждение. Кэтрин отвечала на каждое движение его тела, с необычайной чуткостью угадывая его желания. Не было ни целомудренной сдержанности, которую пытаются демонстрировать вначале знатные любовницы, ни показной раскрепощенности и резких движений, присущих опытным потаскушкам. Кэтрин вела себя так, будто читала самые потаенные мысли графа. Голова Фрэдди кружилась, тело дрожало от нарастающего наслаждения такой силы, что подобного он еще не испытывал.

«Непонятно, кто кого соблазнил», — подумал позднее граф. Кэтрин лежала рядом, вся переполненная новыми для нее ощущениями. Она заснула почти мгновенно после их неистовой любви. Она свернулась калачиком, и он, подвинувшись к ней поближе, не мог на нее насмотреться, не зная, что все его спутанные мысли отражаются как в зеркале на его лице, даже зеленые глаза стали темнее и глубже, чем обычно.




Глава 6


Во сне он выглядел совсем молодым, но отнюдь не ребенком. Ни у одного мальчика не может быть такого волевого подбородка, таких полных чувственных губ, таких густых и длинных ресниц, которым могла бы позавидовать любая женщина. И уж тем более не может обладать юноша такой мускулистой, поросшей черными вьющимися волосами широкой грудью. Граф спал на боку, лицом к ней. Одна рука лежала у нее под подушкой, а другой он обнимал ее бедра. Даже во сне он не хотел отпускать ее.

Воспоминания о минувшей ночи обожгли ее щеки румянцем, но Кэтрин не жалела о случившемся. Она добровольно выбрала этот путь и если совершила грех, то по крайней мере соблазнителя она избрала достойного. В его руках она окончательно потеряла невинность, но он признал чистоту и непорочность ее души. Она поняла это. Она навсегда запомнит его нежные и страстные ласки, его слова и бесподобное, ни с чем не сравнимое ощущение его полной власти над ее телом. Она уже никогда не будет прежней Кэтрин: случилось то, чего она так боялась когда заключала этот договор с графом. Эта ночь любви навсегда останется с ней.

Фрэдди незаметно наблюдал за Кэтрин сквозь опущенные ресницы. Что будет дальше? Слезы или гнев? Утром между любовниками могут произойти самые неприятные сцены. Невозможно никогда предсказать, с каким настроением проснется женщина. Возможен любой всплеск эмоций — от раскаяния до ярости. Граф хорошо знал, что женщина может броситься в объятия мужчины от скуки, от желания отомстить неверному супругу, чтобы удержать ревнивого, но охладевшего любовника или просто бросая вызов судьбе. Но какие бы причины ни толкнули женщину в его постель, утром надо быть готовым ко всему.

Надутое лицо, выражающее укоры совести, необходимо успокоить поцелуями, на сердитое ворчание отвечать добродушным юмором. Иногда женщина, со страстью и желанием обнимавшая его ночью, начинает доказывать, что она стала жертвой обольстителя. Он никогда не понимал, как такие женщины могут искренне отрицать, что они занимались любовью с такой охотой и совершенно добровольно.

В последние годы подобные утренние сценки перестали его забавлять, вызывали скуку и раздражение. Иногда Фрэдди всерьез думал о том, чтобы иметь любовные связи с женщинами полусвета. Незаметно его мысли перешли к очаровательной воспитательнице его дочери. Зная взрывной характер Кэтрин, надо готовиться к настоящему аду. Граф ожидал первые ее слова с тревогой.

— Здравствуй! — мягко произнесла она, не отводя взгляда. Она поняла, что он давно наблюдает за ней.

— Здравствуй, — ответил он ей в тон, все еще не понимая, какое у нее настроение.

Лицо Кэтрин сохранило следы страстных переживаний ночи, а глубокий сон освежил его. Теплая, с легким румянцем на щеках, она была просто очаровательна. Фрэдди рискнул подвинуться к ней поближе. Она не отшатнулась. Не было ни слез, ни гнева в ее глазах. Боже, вот и прекрасный ответ на его вопрос! Кэтрин смотрела на графа с любопытством. Возможно, он привык в Лондоне вставать поздно и не любит утренние часы? Это она привыкла вставать с рассветом из-за Джули. Небо за окном было еще розовым, зимнее солнце показалось из-за серых облаков. Очевидно, ему лучше дать поспать до полудня или по крайней мере до тех пор, пока его настроение улучшится. Кэтрин перевернулась на спину и сладко потянулась, готовясь вставать.

Граф с осторожностью пододвинулся к ней еще ближе. Она сама прильнула к нему и, к его удивлению, нежно поцеловала в лоб, словно он был маленьким, как Джули, и погладила по голове, поправляя волосы. Это был жест заботливой воспитательницы и нежной любовницы одновременно, и это привело графа в замешательство. Избитые слова дешевой лести, которые он говорил по утрам своим любовницам, вылетели у него из головы.

— Я никогда не испытывал что-нибудь подобное, как в эту ночь, — признался граф дрогнувшим, слегка растерянным голосом. Кэтрин залилась краской. Именно это он и ожидал увидеть. — Ты не сон? — спросил он, нежно куснув губами и пощекотав языком ее шею.

Она захихикала. Он заглянул в ее смеющиеся глаза и подумал, что это не самый худший вариант пробуждения после ночи любви.

— Нет, я не сон, — произнесла Кэтрин и посмотрела в его серьезное лицо.

Он может сделать больше, чем обычный человек. Прошлая ночь была поистине волшебной. Ничего похожего у нее еще не было. Сына герцога нельзя даже сравнить с графом.

Они улыбнулись друг другу и некоторое время молча лежали рядом, настолько счастливые, что не хотелось ни о чем говорить, а тем более думать о будущем.

Неожиданно граф притянул ее к себе, перевернул, и Кэтрин оказалась лежащей на нем. Такое положение показалось ей странным, но она не успела даже подумать об этом. Его ласковые руки скользили по ее бокам, гладили спину. Она слегка взвизгнула, когда он нашел наиболее чувствительное место, и захихикала от щекотки.

— Нечестно! — запротестовала Кэтрин. Видя, что граф не собирается оставлять свое занятие, она приподнялась на колени, села на него верхом и попыталась прижать его руки к матрасу. Граф легко высвободил свои руки и продолжил гладить ее, любуясь ею. Ее кожа сделалась розовой в лучах восходящего солнца. Неожиданно Кэтрин наклонилась, и ее язык коснулся его соска, наполовину скрытого в завитках черных волос. Он даже перестал дышать на какое-то мгновение. А язык ее оказался на другом его соске, и вскоре к нему присоединились еще и зубы, сначала осторожно, а потом чуть сильнее начавшие покусывать чувствительную в этом месте кожу. Она улыбнулась ему. Улыбка была прекрасна, как зарождающийся за окном день, и обаятельна, как у ребенка. Граф невольно отвел глаза, опасаясь вспугнуть ее счастливую беззаботность. Кэтрин сейчас явно забыла обо всех условностях и ограничениях и просто наслаждалась своими чувствами, как дитя наслаждается долгожданным подарком. Она и была обнажена, как дитя, безотчетно радуясь чувству полной свободы и раскрепощенности. Фрэдди вдруг заметил свежую розовую царапину на ее груди и нежно провел по ней кончиком пальца.

— Это я сделал? — Кэтрин хотела ответить, что он оставил на ней сле намного больше, чем эта царапина. Она до сих пор ощущала его прикосновения, и это вызывало у нее сладостные воспоминания. Она и не подозревала, что на ее теле так много чувствительных укромных уголков. Он научил ее наслаждаться своими чувствами и своим телом. Но он промолчала, а только кивнула головой и ласково улыбнулась графу.

— Прости меня, — прошептал он. Кэтрин быстро заморгала, прогоняя неожиданно подступившие к глазам слезы, затем наклонилась и вновь поцеловала его в грудь. Непрошеные слезы отступили вместе с вырвавшимся у него стоном.

— Теперь тебе полагается наказание, — произнесла она, закусывая нижнюю губу. — Не очень строгое, — успокоила она, заметив, что граф нахмурился. — В качестве штрафа я беру с тебя поцелуй. — Она склонилась над его лицом.

Удивленный неожиданным поворотом, граф чуть приподнялся и притронулся своими губами к ее. Его осторожный поцелуй становился все горячее, его страсть разгоралась, зажигая Кэтрин. Он ласкал ее губами, языком, словами.

— Кэт, сладкая моя, милая моя, Кэт! — шептал граф, покрывая поцелуями ее нос, лоб, щеки, подбородок и вновь возвращаясь к губам, дрожащим ресницам и бровям.

Его губы скользнули вниз. Он стал целовать ее шею, грудь. Кэтрин слегка приподнялась на руках, чтобы ему было удобнее. Фрэдди ласкал ее грудь, то нежно касаясь языком, то покусывая ее. Кэтрин вспомнились слова графа о любимом лакомстве для тигра, но она тут же забыла о них, закрыла глаза и вся отдалась своим ощущениям.

Возбужденный граф перевернул ее на спину, и она почувствовала, как они слились в единое целое. Его движения были намного резче и сильнее, чем минувшей ночью, и Фрэдди обругал себя за несдержанность. Он обхватил руками ее бедра и стал действовать более спокойно. Они одновременно достигли пика наслаждения. Он почувствовал, как теплая, кружащая голову волна прокатилась снизу через все его тело. «Это какое-то безумие!» — подумал он позднее.

Совершенно обессиленный, граф откинулся на спину и погрузился в сон, не в состоянии уже ответить на ее нежный поцелуй и не замечая, как она встала с кровати.




Утро было пронизывающе-холодным. Снег еще не выпал, но изморозь на деревьях и тяжелые серые тучи на небе были верными его предвестниками. Окна домов запотели, словно пытались скрыть происходящие в доме события. Все вокруг были заняты подготовкой к предстоящей зиме, камины заполнялись сухими дровами. Был обычный серый, унылый день, но граф чувствовал себя лучше, чем когда-либо за последние месяцы.

Он стоял в дверях уютной детской комнаты и наблюдал за Кэтрин, которая кормила его дочку. Одетая во фланелевую распашонку, Джули пищала и размахивала ручками то ли от возбуждения, то ли не желая есть овсяную кашу. «Это глупо и даже странно, — думал граф, — посещать эту комнату на верхнем этаже». Большинство титулованных отцов почти не общались со своими наследниками, пока они не подрастут. Они предпочитали держаться подальше от их надоедливых криков, больных животиков и мокрых пеленок и воспринимали детей как неизбежность для продолжения рода. Но глупо было уделять им большe внимания, пока они так малы и их жизнь могла даже оборваться из-за тяжелой болезни. Будущие наследники воспитывались в детской до тех пор, пока не приходило время начинать постигать азы наук. До этого вся родительская забота сводилась к обычным денежным расчетам с кормилицами, нянями, гувернантками, воспитателями и компаньонками, зарабатывающими себе на жизнь воспитанием детей знати. Высший свет выработал целую систему поведения своих членов и ритуалов, в которых они непременно должны участвовать, и жесткие санкции в отношении ослушников. Знатные родители принадлежали в первую очередь свету и, если они вдруг удалялись, посвящая себя детям, это в лучшем случае воспринималось как эксцентричность.

Но граф прекрасно понимал, что в детскую его притягивает эта златовласая женщина, которая в данный момент пыталась очистить перемазанное, но очаровательное личико малышки. Странно, он почти уже не помнил лица Селесты, но сейчас, глядя на Джули, он вдруг вспомнил мелкие черты миловидного лица с надутыми губками и чуть вздернутым носиком. Селеста напоминала симпатичную куклу, которой было трудно жить среди взрослых людей. Она всегда вызывала в нем желание защитить ее, оградить от внешнего мира. С Кэтрин совсем наоборот. Скорее мир должен остерегаться ее.

— Теперь, когда бесенок сыт, может, ты подумаешь обо мне? — весело подразнил он ее, входя в детскую.

Кэтрин, продолжая надевать на сопротивляющуюся Джули чистый слюнявчик, обернулась. Губы ее дрогнули и разошлись в счастливой, широкой улыбке, ясно показывающей, что совсем не жалеет о погубленной репутации. Малышка прикоснулась пальчиками к ее губам и улыбнулась точно такой же улыбкой.

— Ты у нас не бесенок, да, миленькая? — Она склонилась к Джули, щекоча ее нос своим.

Малышка немедленно ухватилась за подвернувшийся под руку вьющийся локон. Кэтрин принялась аккуратно освобождать свои волосы из цепких пальчиков девочки. Неожиданно большая рука графа тоже оказалась в ее кудрях, и он стал нежно перебирать волнистые пряди.

Фрэдди широко улыбнулся, вспомнив ворчание своей матери. Интересно, что она скажет, узнав, что он все-таки последовал ее совету. Ведь мама как раз и просила его не жалеть времени на знакомство с дочерью.

— Время, — говорила она, пристально глядя на него своими голубыми глазами, — как песок, незаметно утекает сквозь пальцы. Потом бывает жаль, что не сделал того, что мог бы.

Сквозь пальцы…

— Она такая же упрямая, как и вы, милорд, — подразнила его Кэтрин.

Она посмотрела на него и замерла.

Еще минуту назад он нежно улыбался, лицо его было веселым и беззаботным, зеленые глаза блестели. Сейчас глаза помрачнели, лицо нахмурилось, губы вытянулись в прямую напряженную линию. Он взял крошечную ладошку Джули и внимательно посмотрел на нее, затем резко отпустил и нервными широкими шагами направился к выходу. Через мгновение дверь детской захлопнулась за ним так сильно, что даже оконное стекло жалобно звякнуло…

Кэтрин нашла его в библиотеке. Граф стоял у покрытого изморозью окна, наблюдая за первыми снежинками, которые медленно кружились в воздухе. В руках у него был большой лафитник с бренди, опустевший более чем наполовину. Очевидно, это и был весь его завтрак. Плечи его были расправлены, спина прямая, напряжение угадывалось во всей неподвижной фигуре. Пальцы, сжимавшие бокал, побелели, скулы будто свела судорога, лицо настороженное и растерянное. Кэтрин показалось, что если она сейчас дотронется до него, он вздрогнет, а возможно, даже ударит. Она остановилась, ожидая, пока oн обратит нее внимание, и лишь затем подошла ближе. Граф молчал. Разговаривать сейчас ему явно не хотелось.

— Знаешь, я и не предполагал, что ты такая, — наконец нарушил он молчание, которое, как заметила Кэтрин, было так же для него обременительно, как и для нее.

Ей так хотелось прикоснуться к нему, погладить его напряженные плечи, прижаться лицом к неподвижной спине! Но она не решилась, чувствуя, что любое лишнее движение может вызвать в нем ярость.

— Меня восхищает твоя заботливость, Кэтрин! Можно подумать, что Джули родила ты, а не Селеста.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, милорд. — Он резко повернулся, и она невольно вздрогнула, увидев его разгневанное лицо.

— Боже правый! — почти выкрикнул он прямо ей в лицо, даже не пытаясь отстраниться. — Я был уверен, что ты относишься ко мне более дружелюбно. Если не ночь, то сегодняшнее утро давало мне право так думать!

В его голосе звучало презрение.

— Фрэдди, — воскликнула Кэтрин, протягивая к нему руки, — в чем ты меня обвиняешь?

— Фрэдди… О Боже! — произнес он, обращаясь к потолку, будто там и находился всемогущий Бог. — Наконец-то она соблаговолила назвать меня моим именем! Почему именно сейчас, Кэтрин?

— Ты же сам просил меня об этом, — пролепетала она, заикаясь, проклиная свою растерянность и нервозность перед его презрительным и гневным взглядом.

Чуть поколебавшись, она сделала робкий шаг к нему, но Фрэдди лишь скривил губы в язвительной улыбке.

— Почему ты не сказала мне о ее недостатке? — В комнате наступила зловещая тишина. Кэтрин могла поклясться, что слышала даже, как падают за окном снежинки. Тиканье часов за стеной напоминало чуть ли не удары грома, а собственное дыхание отзывалось в ушах гулким эхом.

— Это несущественный недостаток, — прошептала она, опустив глаза.

Ответ окончательно вывел его из себя.

— Не такой незначительный, Кэтрин! — почти прошипел граф колючим и хриплым голосом. — У нее перепонки между пальцев!

— Малышка в этом не виновата.

Фрэдди вновь поднял глаза к потолку.

— Не имеет значения, кто в этом виноват…

— Я не желаю слышать еще и от тебя, что это из-за того, что она рождена в грехе! — перебила графа Кэтрин, понимая, что делать это сейчас весьма опасно, но она не могла не защитить ребенка. — Я никогда не слышала подобного идиотизма. Нора боится смотреть на малютку, считая, что это — проклятие дьявола. Миссис Робертс говорит, что это знак Господней немилости. Я просто не перенесу, — она даже топнула ногой, — если и ты скажешь какую-нибудь подобную чушь!

Граф стоял лицом к окну и смотрел на небо, словно ожидая ответа на свои вопросы. Но с высоты лишь падал снег: снежинки кружились в воздухе и медленно опускались на землю, покрывая белым ковром лужайку перед домом.

— Может, ты еще напомнишь мне о слухах, утверждающих, что даже над домом Плантагенетов висело такое же проклятие? — произнес он. — Я бы гроша ломаного не дал за это. Очевидно, что ребенок, живущий в детской наверху, необычен.

— Джули не уродка, — сказала Кэтрин тихим, но осуждающим голосом. — Это ты странный человек. Ведь это твоя дочь! Разве можно осуждать ребенка только за то, что ее пальцы не такие, как у всех?

Кэтрин пристально смотрела на спину графа. Конечно, она знала о недостатке Джули и всячески пыталась скрыть его от посторонних глаз. Она всегда надевала на Джули рубашечки с длинными, завязывающимися внизу рукавами. Перепонки между пальчиков девочки были едва заметны. Конечно, этот недостаток доставит ей немалое огорчение, когда она станет девушкой. Но его всегда можно будет скрыть с помощью перчаток. В любом случае это не причина считать Джули уродкой.

— Ты заключила плохую сделку, — проговорил Фрэдди, нервно проведя пальцами по черным волосам. — Ты забралась ко мне в постель совершенно напрасно. Я бы и так с радостью оставил Джули с тобой. А теперь можешь — с моего благословения — научить ее называть тебя мамой и забирать ее. Я, конечно, дам тебе немного денег, но когда они кончатся, не вздумай обращаться ко мне. Бедная Кэтрин, тебе не повезло: Вильямс оказался слишком пунктуальным.

— Более безрассудных вещей я никогда не слышала! — выпалила Кэтрин, подбоченившись.

Она теперь и сама была разгневана не менее графа.

— В нашем роду не было сумасшедших, — голос Фредди звучал зловеще-спокойно. — Но среди родственников Селесты они, видимо, имелись. Не зря они подкинули мне ее неудачное произведение.

Он сухо, невесело рассмеялся. Кэтрин почувствовала как от этих слов тяжелеет ее голова.

— Все должно быть превосходным у высокородного графа, так, Фрэдди? Ты должен иметь только чистокровных лошадей, безупречных детей и целомудренных любовниц? Тебе повезло, что ты имел в жизни лишь самое лучшее. Ты не способен на сострадание. Как это ты еще решил переспать со мной, узнав, что я не девственница! Я должна поблагодарить тебя за милосердие?

Кэтрин резко повернулась и, не слушая его ответа, вышла из библиотеки. Как глупо она поступила, упрекала себя Кэтрин позднее. Кто еще, кроме дуры, желая прикоснуться к мужчине, бросит ему в лицо подобные слова? Но, с другой стороны, куда же делся нежный любовник, милый, улыбающийся человек, с которым она рассталась сегодня утром? Это был другой человек, с напряженными плечами, с покровительственным тоном.

Кэтрин поднималась по лестнице, вся кипя от гнева, не уступающего графскому. Она прошла в детскую, вырвала из рук Сары Джули и отнесла девочку в свою комнату. Она пробыла там не более тридцати секунд. Взглянув на остатки вчерашнего ужина на столе, она замысловато выругалась. Это выражение она однажды слышала у одного из конюхов. Кэтрин посмотрела на милое, улыбающееся лицо Джули и упрекнула себя в несдержанности. Джули не виновата, и незачем тащить ее вниз и использовать как доказательство в споре с графом. Да и ее отца она сейчас совершенно не хотела видеть. В этом мавзолее не найдется ни одной комнаты, кроме ее спальни и детской, где она могла бы укрыться с шестимесячным ребенком. Большинство помещений либо закрыты, либо не отапливаются. Не хватало теперь еще и простудить ребенка! В конце концов Кэтрин взяла Джули и вернулась в детскую. Она отправила восвояси совершенно сбитую с толку Сару, уселась с малышкой в кресло-качалку и, вытянув вперед ноги, принялась в раздражении раскачиваться.

— Твой отец — идиот, — сказала она радостно заагукавшей малышке.

Ничего, граф наверняка раскается в своей глупой выходке, если у него есть хоть немного ума в голове и любви в сердце. Разве можно придавать серьезное значение тому, что пальчики этого крошечного создания соединены тоненькой пленкой кожи? Никакое это не Божье наказание. Разве может Господь наказывать ребенка за грехи родителей? Девочка такая славная и обещает стать симпатичной и доброй девушкой. И в том, кто ее отец, нет ни малейших сомнений. Глазки Джули меняют цвет с каждым днем, и через несколько месяцев станут такими же зелеными, как у него. Ее крошечный носик — совершенная копия отцовского. Он сам может убедиться в этом. Но для графа важно только одно: его дочь должна быть безупречна. Неужели он способен отказаться от своей дочери, потому что она отличается от других?!

Дурость!

К кому относилось, это последнее ругательство: к графу или к ней самой, — Кэтрин и сама не понимала.

Большая часть полученного за полгода жалованья лежала у нее в сумочке. Надолго этих денег не хватит, но если она будет бережливой, этого вполне достаточно, чтобы добраться до родного Донегана и прожить там зиму. И хотя дом уже ей не принадлежит, люди в деревне ее еще помнят и многие с радостью предоставят кров. А что делать весной? Гувернантка с ребенком на руках никому не нужна. Что она умеет? Играть на фортепьяно и на арфе, танцевать, разговаривать по-французски. Да еще, как выяснилось, она весьма страстная любовница. Не сделаться ли ей дамой полусвета? Кэтрин впервые после разговора в библиотеке стало весело. Кэтрин Энн Сандерсон, разорившаяся дочь сэра Роберта Артура Сандерсона и Лизетт де Бурланж Сандерсон из замка Донеган, рада уведомить всех и каждого в отдельности о своем новом призвании — великолепной куртизанки, готовой составить компанию отправляющимся на вечеринки, маскарады и балы. Бегло говорит по-французски и знает музыку, в других видах искусств некомпетентна, но вполне может поддержать светскую беседу, снисходительна к мужским слабостям и великолепна в постели.

Кэтрин, все еще продолжая улыбаться своим мыслям, подняла глаза и увидела стоящего в дверях графа. «Он появляется как призрак!» — подумала она, нахмурив брови. На его требовательный взгляд она ответила таким же мрачным взглядом. Скажи он сейчас любые слова, кроме тех, что недавно говорил, она бы пошла ему навстречу и постаралась успокоить его. Если бы он улыбнулся или в его глазах не было столько гнева, она бы выбросила эти мучительные мысли из головы.

Но Фрэдди молчал, а к бушующему в нем гневу добавилось еще одно чувство, окончательно переполнив чашу терпения. Поведение Кэтрин казалось ему изменой. Да, именно так называется поведение этой женщины, сидящей перед ним с ребенком на руках. Она была по-матерински нежна и заботлива с Джули, которая отвечала ей полной взаимностью. Малышка тыкалась носиком ей в лицо, засовывала в рот ее волосы и радостно улыбалась. Прекрасное взаимопонимание! Идиллия, черт побери!

— Если ты хочешь это отродье, — произнес граф, с трудом преодолевая сдавливающие горло спазмы, — ты должна расплатиться за нее. В моем распоряжении осталось еще двадцать девять дней.




Совместный ужин если и не был ужасным, то по крайней мере весьма неприятным. Кэтрин надела одно из своих новых платьев из голубой саржи. Перед ужином она зашла в детскую и помогла уложить Джули. Малышка обслюнявила ей плечо, и граф, конечно, это заметил.

— Если у тебя проблема с гардеробом, Кэтрин, то по крайней мере позволь мне видеть тебя прилично одетой.

Она улыбнулась вежливой, безразличной улыбкой, которая явно рассердила его еще больше.

После появления графа в детской и его ужасного заявления чувства Кэтрин метались от гнева до отчаяния и страха. Сейчас ее мысли были сосредоточены на одном. Пока она не приняла окончательного решения, нельзя позволить великолепному графу Монкрифу повлиять на нее. Она не должна бояться его гнева. Как бы он ни злился, она постарается быть спокойной.

Так они и продолжали свой ужин. Граф был раздражен, но Кэтрин переносила его скверное настроение с исключительной вежливостью и даже с улыбкой. Когда граф приказал отправить на кухню блюдо, которое пришлось ему не по вкусу, она, не обращая на него внимания, поблагодарила Нору за сочную баранину.

Лишь один раз она позволила себе язвительное замечание. Графу не понравилось принесенное лакеем вино. Он выбранил беднягу и распорядился, чтобы Таунсенд вылил все имеющиеся в доме бутылки с этим напитком.

— Это не твоя вина, — сказала Кэтрин лакею, не обращая внимания на его смущение. — Твой хозяин — само совершенство и все вокруг должно ему соответствовать.

— Кэтрин… — начал граф, но ее презрительная улыбка остановила его. Она даже отвернулась от него.

Кэтрин завела праздный разговор о красоте снега, освещенного лучами заходящего солнца, но граф ответил ей лишь ворчанием и фырканьем. За ужином он опустошил целую бутылку вина, принесенную Таунсендом, и, конечно, другого сорта, кроме того, граф выпил еще несколько бокалов портвейна. Кэтрин удержалась от замечания по поводу его любви к хмельным напиткам, а граф не сказал ей, что редко притрагивается к спиртному, и только здесь, в Мертонвуде, изменил этому правилу.

После ужина граф работал в библиотеке, а Кэтрин сидела в гостиной. От нечего делать она подняла крышку фортепьяно и пробежалась пальцами по клавишам. Увлекшись, она сыграла старинную балладу, грустную вначале и переходящую в бурное крещендо в конце.

— Действительно, я о тебе многого не знаю, — услышала она за спиной его голос. Кэтрин не удивилась. Она уже привыкла к его внезапным появлениям и чувствовала это по внезапно сгустившемуся воздуху, как бы отгораживающему ее от остального мира. Жаль, что именно сейчас он застал ее врасплох и она дала ему лишний повод для насмешек.

— Моя игра оставляет желать лучшего, — произнесла Кэтрин спокойным, вежливым, но недовольным тоном.

— Ты очень хорошо играешь, — возразил граф, раздражаясь.

Он решил, что такая податливость Кэтрин этой ночью была лишь притворством, а не выражением ее истинных чувств. Она ведет себя как ребенок, подумал граф, который все хочет попробовать сам, совершенно не подчиняясь никаким взрослым правилам. Она была настоящим сорванцом, непокорным и своенравным. Рубином среди бриллиантов. Кэтрин коротко кивнула. Комплимент был испорчен его снисходительным тоном. Он пришел за своей добычей, и она не собирается примиряться с ним. Она улыбнулась, встала из-за фортепьяно и одернула свою юбку.

— Иди в свою комнату, Кэтрин! — резко сказал он, убирая за спину большие руки. — В этом виде деятельности, которым мы займемся, ты великолепна. Я скоро приду.

Она вспыхнула. Это не было проявлением страсти или ее ожиданием. Она была возмущена его приказным тоном и гневом, который все еще стоял в зеленых глазах графа. Кэтрин покинула гостиную с таким достоинством и грацией, что ею могла гордиться даже Констанция. Она никак не могла добиться от своей воспитанницы ничего подобного. Но сейчас уроки Констанции очень пригодились. Кэтрин сумела справиться с подступающими к глазам слезами, а горделивая осанка помогла скрыть дрожь в ее напряженном от возмущения теле. Он не должен видеть ее боль!




Граф мог войти в любой момент, а она все еще не решила, как ей с ним себя вести. Изобразить из себя невинность, с неохотой подчиняющейся его страсти, или встретить его лежа в постели? Сосредоточиться мешало то, что она находилась сейчас в той комнате, где прошла их первая ночь, воспоминания о его объятиях и желание узнать, как у них пройдет вторая ночь. Она сама шла навстречу опасности, как мотылек, который летит к пламени свечи. Ей хотелось опять прижаться к нему, погладить его плечи, пощекотать пальцами его шею, поправит растрепавшиеся смоляные локоны. Она припомнила его руки, сжимающие бокал или небрежно лежащие на столике, сильную высокую шею, крупную гордую голову, и ощутила, как внизу живота прокатилась теплая волна. И в то же время в ней бурлил гнев. Как можно быть таким высокомерным, как можно осуждать невинного ребенка за то, что он не такой, как все? Этот человек смог довести ее до слез! Ее, которая не проронила ни единой слезинки, даже над могилой отца и матери. А этот негодяй, этот равнодушный граф своим надменным взглядом и жестокими словами заставил ее плакать!

Нет, она должна быть с ним холодна, как мраморная статуя, чтобы, едва прикоснувшись к ней, он тут же отшатнулся прочь. И уж конечно, самой не упиваться его объятиями. Кэтрин печально улыбнулась, понимая всю наивность этих мыслей.

У Кэтрин был такой обескураженный вид, когда граф вошел в комнату, что даже прошло раздражение, в котором он находился весь день. Взглянув на ее милое заплаканное лицо, он нежно улыбнулся. Неужели это она смогла вывести его из себя? Граф почувствовал угрызение совести. Неужели она хочет порвать с ним?

— Ты постоянно удивляешь меня, — мягко произнес он, разглядывая чуть припухшее от слез лицо и порозовевший нос, губы, созданные для поцелуев.

Кэтрин напоминала девочку, поудобнее устроившуюся на кровати в ожидании сказок, которые расскажет ей перед сном няня. Правда, у маленьких девочек не бывает таких великолепных атласных плеч цвета слоновой кости, нежных упругих грудей и соблазнительных бедер. Все ее прелести явно угадывались под мягкой простыней, которой она укрылась. В улыбке Фрэдди мелькнуло что-то хищное.

— Честь не является привилегией мужчин, милорд, — в тон ему ответила она. — Я же заключила с вами контракт.

Это было просто предлогом. И граф понял это. Глаза его смеялись.

— Я не потерплю в своей постели мучениц, Кэт. Страсть не уживается с благочестием, — сказал он, присаживаясь на край кровати и кладя руки на колени.

— Возможно, Бог услышал твои молитвы, — обольстительно произнесла Кэтрин.

Он склонился к ней ближе. Губы их разделял теперь лишь какой-то дюйм. Граф смотрел на ее грудь, колеблющуюся под легкой простыней. Нет, не страх заставляет дышать ее все чаще и глубже, не от гнева становится все горячее ее кровь, Фрэдди приподнял голову, и она увидела его полные вожделения глаза.

— Не думай, Кэтрин, что я намерен заставить тебя. — Странно, но похоже, что он называет ее полным именем только тогда, когда сердится. — Страсть — вот единственная сила, которая способна породить ответную страсть. Мне нужна любовница, с радостью вступающая в любовную игру, а не робкая женщина. Ты намерена стать моей или будешь сопротивляться и мне, и себе?

Борьбу с собой она уже проиграла. Но это не значит, что она так легко сдастся ему.

— Мое сопротивление успокоит совесть, а что дадите мне вы?

— Тепло и уют в эти холодные зимние ночи.

— Ночи действительно холодные, милорд. Но я знаю, как защищаться от холода, — сказала она, натягивая до самого подбородка ватное одеяло.

— Возможно, — улыбнулся граф, опускаясь на ее грудь и нежно проведя ладонью по бедрам. — Но ни одно одеяло не согреет тебя, как я.

Вот уж поистине неисправимый, сумасшедший, опытный эгоист. Но приходится признать: он опять выиграл.




Глава 7


Тусклый утренний свет проник сквозь узкое окно, покрытое инеем. За ночь зима уже успела окрасить мир в белый цвет. Снег покрыл тропинки, высокими шапками лежал на крышах, ровным слоем расстелился по широкому мертонвудскому лугу, бывшему совсем недавно таким зеленым. Сугробы забаррикадировали двери конюшни и кухни. Ветви деревьев в лесу согнулись под тяжестью снежных хлопьев. Природа сменила свой зеленый наряд на белые одежды.

В спальне было тихо и спокойно. Граф крепко спал, изредка беспокойно вздрагивая, а Кэтрин уже давно лежала с открытыми глазами. Из глубины дома стали раздаваться звуки. Сначала раздались шаги служанки, начавшей разжигать камины, затем послышалось ворчание старого Таунсенда, проклинавшего обострившийся с холодами артрит, из-за которого ныли все кости. Загремели сковородки и кастрюли на кухне, забренчали ключи на поясе миссис Робертс. На улице послышались голоса и скрип шагов. Садовник Майкл и один из лакеев очищали от снега тропинку, ведущую от кухни к конюшне. Звуки были ясные и одновременно приглушенные.

Было обычное зимнее утро. Конюхи начали убирать скопившийся за ночь в стойлах навоз; кухарка грозилась изрядно наказать любого, кто наследит на только что вымытом полу кухни; служанки ворчливо предлагали ей самой потаскать тяжелые ведра с горячей водой для утреннего умывания; в каминах начал весело потрескивать огонь. Шторы на окнах подняли, ступеньки переднего входа очистили от снега. Все было как всегда, и вместе с тем все изменилось.

В один из каминов, видимо, попал снег, в холодной спальне повеяло дымком и свежестью. Эти запахи смешались с запахом дорогого табака, с легким ароматом фиалок и трав, исходившим от простыней, и мускусным запахом любви.

Кожа Кэтрин сделалась необычайно чувствительной. Она ощущала каждую складку простыни, каждый локон упавших на плечи волос. Прикосновение мускулистой ноги лежащего рядом графа, пружинистое вздрагивание матраса и мягкое сопротивление пуховой подушки вызывали новые, свежие, как само это утро, чувства. Кончики пальцев хранили воспоминания о прикосновениях к сильному телу графа. Она могла наглядно представить свои пылающие щеки, чуть припухшие от недавних поцелуев губы, каждую ресничку своих полуопущенных век.

Граф сделал ее тело таким. За одно это ей следовало бы возненавидеть его.

Неожиданно в памяти всплыл вид омываемой морскими водами скалы, на которой стоял ее родной дом. Море было порой таким нежным, но даже прочная скала не смогла в конце концов устоять под его натиском: однажды край ее рухнул вниз вместе с частью замка Донеган. Так и каждое прикосновение графа уносит какую-то ее частичку. Она, конечно, мечтала полюбить по-настоящему, но только не такого мужчину. Любовь женщины — дар, который он не способен ни оценить, ни даже понять. Но самая большая опасность заключена не в нем, а в ней самой. Кэтрин была всегда окружена любовью. Ее любили просто за то, что она есть: сначала — родители, потом — Констанция. И она любила их, а теперь полюбила маленькую Джули.

А его? Надо быть большой дурой, чтобы полюбить графа Монкрифа. Он не обманывал ее и никогда не говорил о своих чувствах. Ему нужны только ее тело и наслаждения. И он не в состоянии дать ей то, в чем она так нуждается.

Пусть все идет так, как задумано. Она выполнит условия соглашения, получит обещанное вознаграждение и Джули, а затем начнет новую самостоятельную жизнь. Она будет притворяться и лгать ночь за ночью, пока его близость не станет привычной. Она будет целовать его, пока каждый поцелуй не станет ей знакомым, пока не узнает вкус каждого кусочка его кожи, пока любая его ласка не станет ей известной.

Каждый его поцелуй, каждое прикосновение будут уносить часть ее души, оставляя взамен воспоминания, которые будут жить в ней до самой смерти. Он слишком опытен, чтобы можно было забыть о нем. Этого она опасалась больше всего, когда решилась на эту сделку. Графу нужно ее тело, ее страсть. Заключив сделку, он сломил ее сопротивление и получил то, что хотел. Когда придет время, он заплатит за это без особого труда и угрызений совести. Удовлетворив свой очередной каприз, он просто вернется к привычной для себя жизни.

А она? Сможет ли она забыть его?




Прошло несколько дней. Кэтрин поняла, что она может возбуждать графа нежным шепотом и мягкими, обволакивающими движениями. Он понял, что зимой время летит быстрее. Она узнала, что даже настоящая страсть никогда не заменит любовь. Он узнал, что смелый и опытный ночью любовник днем может испытывать неловкость. Кэтрин поняла, что хотят мужчины от своих любовниц. Граф понял, что мужчина хочет получить от своей любовницы больше, чем только пылкие объятия в постели. Кэтрин убедилась, что чувства свои надо защищать более надежно, чем даже девственность. Фрэдди вдруг ощутил, что стена, которая всю жизнь защищала его сердце от постороннего воздействия, начала колебаться. Она узнала, что можно восхищаться даже человеком, вызывающим в тебе гнев. Граф понял, что имеет дело далеко не с ребенком: даже он при всей своей опытности не мог порой угадать, что чувствует Кэтрин и каково ее настроение в данный момент.

Если ночи их можно было сравнить с раем, то дни превращались в подобие ада.

Окруженные любопытно-смущенными взглядами слуг, они вели себя друг с другом подчеркнуто вежливо, но оставаясь одни, просто молчали. Кэтрин несколько раз пыталась разговорить графа, но все эти попытки немедленно обрывались, лишь только она заговаривала о чем-либо серьезном. Когда она спросила о маршрутах его кораблей и о распоряжениях, которые он отдает через курьеров, граф улыбнулся и поинтересовался, удовлетворена ли она своим гардеробом. Когда Кэтрин поинтересовалась, каким бизнесом он занимается еще, граф заговорил о достоинствах десерта. На ее замечание о том, что нынешний король уделяет большое внимание архитектуре, ответил комплиментом о ее собственном цветущем виде. Вопрос о новых машинах, которые испытывались на его фабриках, и вовсе остался без ответа. Его совершенно не интересовало ее мнение. Он вел себя так, будто, кроме симпатичного лица и красивых волос выше ее шеи, ничего не было и не могло быть. Такое поведение графа и раздражало, и в то же время облегчало неизбежное расставание.

Для графа подобное отношение к женщинам было привычным и естественным. Он знал, что его дело заработать достаточно денег, чтобы мать и сестра чувствовали себя обеспеченными и могли заниматься своими нарядами и благотворительностью. Для женщин он был всего лишь прекрасным любовником, от которого требовалось немного ласки, внимания и побольше денег. Разговоры о политике, международных делах и правителях — удел мужчин. Пусть женщины обсуждают моды, женихов, мужей, детей или слуг, а мужчина должен заниматься более серьезными проблемами. И если бы ему сказали, что Кэтрин обижается на его поведение, он бы просто рассмеялся.

Ему всегда доставляло удовольствие наблюдать за ней. Ему нравилась ее правильная речь, ее страсть была необыкновенной, но она никогда не проявлялась днем. Она не была беззащитной и слишком чувствительной женщиной, трепещущей от его ласковых и смелых слов, но в то же время была женственной и мягкой. Кэтрин была настолько вовлечена в повседневную жизнь Мертонвуда, что он редко видел ее в течение дня. То она наблюдала за тем, как работает пресс, на котором отжимали льняное масло, то помогала на кухне молчаливой и всегда готовой увильнуть от работы Hope. А однажды он увидел, как она связывала какие-то большие узлы, а затем — один Бог знает зачем — таскала их то в конюшню, то в амбар.

О Джули они не говорили.

Он никогда не думал, что женщина может играть такую большую роль в его жизни. После смерти Селесты у него было немало женщин, но это были кратковременные, случайные связи. Ему понравилось иметь одну, но только тебе принадлежащую женщину. Он знал, что, когда он поднимется в комнату Кэтрин, она встретит его теплом и лаской и ей нужен только он, и никто другой.

Он должен просто сказать ей о том, чтобы она поехала с ним в Лондон. Ему никогда не приходила в голову мысль духовно сближаться со своей любовницей. Но Кэтрин была его созданием. Он научил ее искусству любви. Безусловно, надо будет изменить некоторые условия их дурацкого контракта. Надо постараться убедить ее, чтобы как-то избавиться от Джули. Возможно, надо отдать девочку в какой-нибудь хороший приют, а Кэтрин просто поставить перед фактом.

Граф вернулся к письменному столу, на котором лежал проект соглашения с линкольнширскими фабриками, но так и не смог сосредоточиться на нем. Голова была занята иной проблемой.




Одет в этот вечер граф был просто великолепно. Безукоризненно сшитый вечерний костюм делал его похожим на принца какого-нибудь экзотического королевства. Портной постарался на славу. Черный костюм не скрывал, а подчеркивал прекрасно развитый торс Фрэдди и ширину его богатырских плеч. Хотя мужчин и не принято называть прекрасными, подумала Кэтрин, но он был именно таким. Он стоял перед ней весь в темном, с горящими глазами, похожий на сатану или на кого-нибудь из его свиты. Нелестное сравнение, но, к сожалению, верное. Кэтрин ненавидела графа в этот момент. Ненависть эта смешивалась с другими ее чувствами, и от этого было еще больнее.

О карете, вызванной из Лондона, ей рассказал Майкл. Она стояла в конюшне, а славно пообедавший и изрядно заправившийся бренди кучер похрапывал наверху. Карета эта должна увезти Джули в неизвестном направлении, и она не сможет ее найти. Граф решил избавиться от дочери, как избавляются от щенка или от непослушной, строптивой лошади.

Кэтрин смотрела на графа, нервно улыбалась и думала, что просто ненавидеть человека, совершающего подобный поступок, слишком мало. Хотелось немедленно бросить ему в лицо то, что ей известно о его планах, и высказать все, что она думает о нем самом. Но она не хотела опережать события.

Великолепный граф Монкриф нашел способ избавиться от Джули. Интересно, понимает ли граф, что одновременно он лишается и любовницы?

— У меня есть предложение к тебе, Кэт, — произнес он, и губы его разошлись в приторной улыбке.

Кэтрин сидела на своем обычном месте, на маленьком, обитом парчой диванчике. Юбка ее была аккуратно расправлена, ступни скрещены, ладони лежали на коленях. Кэтрин сидела прямо, расправив плечи, как учила Констанция. Сегодня она впервые надела одно из своих новых платьев. Недавно из Лондона привезли целую партию материалов для Кэтрин. В Мертонвуде нашлась горничная, которая отлично шила. И теперь гардероб у Кэтрин значительно обновился. Кэтрин хотела удержать графа от напрасных трат на временную любовницу, но решила промолчать. Розоватое с замысловатыми узорами платье ей очень шло. Даже глаза заблестели, а щеки слегка порозовели, когда она увидела себя в зеркале, но, поймав довольный взгляд Фрэдди, Кэтрин прикусила губу. Показывать, что ей понравился его подарок, совершенно не хотелось. Граф небрежно облокотился о спинку дивана, великолепный пышущий здоровьем самец, противоречивый и беспринципный человек, опасный, как свернувшаяся в клубок змея. Он умел сдерживать себя, хотя и нередко давал волю гневу. Жизнь граф воспринимал с высоты своего положения и богатства, считая, что ему все доступно и дозволено. Противостоять такому человеку можно было только одним — вести себя так же, как он. Днем Кэтрин была сдержанна и холодна, зато ночью своими ласками доводила его до экстаза. Она наслаждалась его ответными ласками. И шептала про себя слова любви.

Но сегодня этого не будет.

И никогда больше.

— Что же вы хотите предложить мне, милорд?

Фрэдди рассмеялся так громко что, казалось, смех его заполнил всю комнату.

— Неужели я так никогда и не дождусь, чтобы ты называла меня по имени, Кэт?

Кэтрин помнила тот единственный случай, когда она произнесла это имя, и его ответ, брошенный ей прямо в лицо. Она улыбнулась довольно холодной и вежливой улыбкой.

— У меня для тебя есть множество имен. Какое из них ты хотел бы услышать сейчас?

Несмотря на улыбку, в ее голосе слышались гневные нотки. Брови графа удивленно приподнялись, краешки губ опустились.

— Разве я кажусь таким ужасным деспотом?

— Вы сказали, что у вас есть какое-то предложение, милорд? Я бы хотела выслушать его, а потом уж обсуждать все остальное, если вы не возражаете.

— Хорошо! — резко произнес он, сердясь на нее за испорченное настроение. — Дело в том, что ты заключила со мной плохую сделку. Я хочу переделать ее, изменив условия в твою пользу.

Кэтрин молча смотрела на него, ожидая продолжения. Граф не сомневался, что ей было интересно, но она ничем не выдавала этого. Он видел лишь маску, за которой скрывалась настоящая Кэтрин, и чувствовал себя от этого крайне неуютно.

— Я собираюсь позаботиться о твоем будущем, но для этого мы должны изменить решение относительно Джули. Конечно, если ты настаиваешь, я могу подыскать для нее какой-нибудь дом, где о ней будут хорошо заботиться.

— Конечно, настаиваю, — сухо сказала Кэтрин.

— Естественно, следует подумать и о твоем вознаграждении. Я готов позаботиться о том, чтобы у тебя было все.

«За исключением чести, уважения и сострадания окружающих», — добавила про себя она.

Улыбка Кэтрин показала графу, что все идет не так, как он планировал, но отступать он не привык. Он наклонился и поставил ей на колени маленькую резную шкатулку.

— Это лишь один из тех подарков, которые ты получишь, — сказал он, внимательно наблюдая за тем, как она открывает ящичек.

Внутри шкатулки на крошечной атласной подушечке лежал перстень, красивее которого она еще не видела. Большой сверкающий полупрозрачный зеленый изумруд гордо возвышался в окружении мелких бриллиантов. Она вынула перстень, невольно залюбовавшись игрой великолепных камней, и едва не рассмеялась, вспомнив заученное некогда латинское выражение: «In asperta ver tas» — «В испытаниях истина». Этот девиз меньше всего подходил для подарка графа.

— Скажи мне, Фрэдди, ты снял это кольцо с пальца мертвой Селесты? — спросила она, не поднимая глаз.

— Перстень принадлежал моей жене, — коротко ответил он.

— Странно, но я даже не знала, что ты был женат. — Ее не слишком удивило сообщение графа. Она многого не знала из его жизни.

— Какой твой любимый цвет? — вдруг спросила Кэтрин.

— Голубой, но я понял это совсем недавно.

— О? А я думала, что ты назовешь один из цветов рода Монкриф — зеленый или золотой.

На лице Фрэдди появилась его знаменитая очаровательная улыбка.

— Кажется, мою любовь к этим цветам вытеснили постоянные воспоминания о голубом, — ответил граф, весело блеснув глазами.

Речь, конечно, шла о цвете обоев в ее комнате. От этого намека в груди Кэтрин что-то дрогнуло. Она небрежно натянула перстень на кончик пальца и покрутила жестом деревенской модницы, любующейся приобретенной на местной ярмарке безделушкой.

— Это кольцо стоит целое состояние! — пробормотал явно раздраженный этой выходкой Фрэдди.

— Ты как всегда великодушен, — весело произнесла Кэтрин.

«Если не считать твоих мыслей, желаний и надежд», — грустно добавила она про себя.

— Утром сообщи мне о своем решении! — резко оборвал он разговор и вышел из комнаты.

Кэтрин еще не менее часа молча просидела в гостиной, глядя на кольцо с видом ребенка, которому вместо обещанных конфет подсунули непонятную игрушку. Он предлагает ей будущее, которое перечеркнет всю ее жизнь, ее прошлое и настоящее, и где она уже не будет никогда прежней Кэтрин.

И с какой легкостью он сделал это предложение! Нет, граф совершенно ее не знает и не может понять, как оскорбительны его слова. Он подарил ей перстень покойной жены и не сделал предложения выйти за него замуж! Он даже от собственной дочери отказывается, потому что она не соответствует его требованиям. Хоть граф и говорил, что собирается позаботиться и о будущем Джули, пока все его заботы сводятся к поиску места, где бы ненадежнее спрятать малышку!

Прекрасный и нежный, сладкий и любимый, возбуждающий и дразнящий, ошеломляющий и успокаивающий, великолепный любовник и блестящий кавалер, беспечный развратник и истинный аристократ. Все эти определения подходили Фрэдди, все они пронеслись в голове Кэтрин за этот час, заставляя сильнее биться сердце. Большинство из них следует теперь забыть.

Как мало он знал о ней, и как мало он хотел знать! Кэтрин стало немного страшно и очень одиноко. Она покинет его, но это будет для нее самым мучительным шагом в жизни. Сильные и нежные руки Фрэдди никогда уже не обнимут ее. Она больше не увидит его улыбку, которая заставляла забыть обо всем на свете, не почувствует его появления в своей комнате, а сердце ее не встрепенется при виде его высокой стройной фигуры. Она уже никогда не услышит его веселый смех и не увидит эти проницательные глаза.

Но зато ей больше не придется и испытывать эту боль, будто ножом пронзающую ее сердце и душу. Никто не станет обижать ее притворными словами и ложной искренностью.

Поднявшись с диванчика, Кэтрин слегка потянулась, расправляя затекшие мышцы, взяла с подушки шкатулку, положила в нее изумрудный перстень и аккуратно захлопнула замочек. Она прошла в библиотеку и положила подарок графа на письменный стол. Добавлять к шкатулке какую-либо записку Кэтрин не стала. Граф достаточно умен, чтобы и так понять: есть вещи, которые не продаются и не покупаются.

В своей комнате Кэтрин даже не подошла к зеркалу. Она и так знала, что ни печальное настроение, ни гнев, ни отчаяние, переполнявшие ее, не отразились на ее лице: внешне она была совершенно спокойна. Кэтрин села в кресло и посмотрела в окно. На дворе было холодно и темно. Как соответствует этот зимний деревенский пейзаж ее нынешнему состоянию! У нее на душе было так же холодно и темно, а сердце, казалось, превратилось в кусок льда и еле-еле билось в груди. Сколько она просидела таким образом, Кэтрин не знала, но, видимо, достаточно долго. Обычная дневная суета в доме смолкла, слуги начали расходиться по своим комнатам, а в холле раздался звук осторожно прикрываемой двери.

Пора наконец отбросить измучившую ее боль и печаль. Она пойдет к нему еще раз, и не потому, что этого требуют условия контракта. Она сама хочет его видеть, хочет еще один, последний раз превратиться в сладострастную Кэт, наслаждающуюся ласками графа Монкрифа. И причина отнюдь не только в том, что он умеет обольщать, и не в том, что стала более извращенной и менее разборчивой в достижении своей цели. Ей просто хочется в последний раз ощутить силу его объятий, вкус его поцелуев, почувствовать его в себе. И сделает она это не для него, а для себя. Не для того, чтобы защитить Джули, а чтобы не чувствовать себя чем-то ему обязанной. Только придется притвориться: она должна скрыть, что ненавидит, и не показать, что любит его.

Кэтрин поднялась, сняла и аккуратно повесила на стул розовое платье, затем нижнее белье и принялась умываться водой из кувшина. Вода была так же холодна, как ее сердце. Она совершенно не дрожала, когда закончила мыться, и набросила на плечи фланелевый халат. Не почувствовала она и сквозняка, которым обдало ее в коридоре. «Пол слишком холоден для босых ног», — рассеянно подумала она. Окаменевшая и бесчувственная, она понимала, что согреть ее может лишь тот огонь, который зажигал в ней он.

Она не постучалась в его плотно прикрытую дверь, а просто распахнула ее и вошла в комнату, не думая о том, как там ее встретят.

Фрэдди лежал на спине, подсунув ладони под голову и разглядывая узоры на тяжелом парчовом балдахине. Кэтрин на мгновение остановилась, прикрывая дверь. Он повернул голову на легкий скрип и увидел ее. Кэтрин подошла к кровати, оперлась одной рукой о резной столбик, поддерживающий полог, а другой резко рванула пояс своего халата. Мягкая ткань медленно сползла с ее плеч и упала на пол.

Позволив ему вдоволь насладиться видом своего обнаженного тела, Кэтрин произнесла ласково и призывно:

— Люби меня, Фрэдди.

Больше она ничего не успела сказать. Граф бросился к ней и притянул к себе.




Глава 8


Бледное зимнее солнце еще только начало выбираться из-за заснеженного горизонта, а Кэтрин уже была в конюшне. Положив закутанную в толстое шерстяное одеяло до самого носа Джули на верстак, она принялась седлать своенравного Монти.

— Моя сестра живет в деревне неподалеку от Мертонвуда, — услышала она раздавшийся в дверях низкий, хрипловатый голос. — До нее добраться будет легче и быстрее.

Не прекращая затягивать подпругу, она обернулась:

— Майкл, я не хочу подвергать тебя или твоих родственников опасности.

Садовник осторожно закрыл дверь и, стараясь, чтобы каблуки его сапог не так сильно стучали о промерзший пол, подошел ближе.

— Но ей самой очень одиноко зимними вечерами, — произнес он, задумчиво почесывая морщинистой рукой подбородок. — Она живет без мужа, совсем одна.

— Спасибо, Майкл, но в Донегане я буду чувствовать себя в большей безопасности.

Хотя дом был давно продан, у нее там остались друзья. Деревенские девочки, с которыми она играла в детстве конечно, уже стали почтенными матронами, хозяйничающими в своих крошечных владениях. Они дадут приют своей подруге и ребенку в эти зимние месяцы.

— Погода портится, мисс. Может опять начаться метель. Не очень-то здорово скакать на коне с малышкой в такую даль. А Берта будет очень рада повозиться с ребенком. Своих-то детей у нее не было.

— А если он нас станет искать?

Майкл посмотрел на нее, даже не пытаясь скрыть своего осуждения:

— Я думаю, ты должна была подумать об этом, прежде чем ложиться с ним в постель.

Кэтрин не отвела взгляда от его прищуренных, как от солнца, глаз, окруженных морщинками. Замечание Майкла она приняла как должное. Он сказал правду, без прикрас, притворства и вежливости. Констанция вела бы себя точно так же.

— Но я не думаю, что он сможет найти вас у Берты, Скорее всего хозяин будет искать тебя как раз в твоем Донегане. — Так оно и будет, если граф вообще снизойдет до того, чтобы беспокоиться о них. У него есть власть и деньги — две вещи, которых у нее не было никогда, но силу которых она знала и боялась. Конечно, страх не заставит ее остаться, но опасаться его преследования ей, видимо, придется постоянно.

Выслушав ее доводы, Майкл нахмурился. Сын и внук простого крестьянина, он воспринимал все происходящее на этом свете как проявление воли Всевышнего, самым непосредственным образом. Он понимал, что такое власть, но истинно могуществен был для него лишь тот, кто может ниспослать дождь, сделать так, чтобы урожай был хорошим или плохим. Все остальное меркло перед этим могуществом.

— Ты едешь к Берте, я уже сказал ей о тебе. Найдет или не найдет тебя граф, не ломай голову. Уезжай быстрее, а то Джули замерзнет, пока ты соберешься. Поскачешь по дороге прямо на юг, пока не увидишь развилку, затем свернешь налево.

Майкл еще дважды повторил, как найти его сестру, пока провожал их до дверей конюшни, всучил чуть ли не насильно еще одно одеяло и пожелал счастливого пути.

Повязав одеяло — новый и весьма своевременный подарок графа — поверх накидки, Кэтрин укрепила корзину с Джули перед собой и взяла в руки поводья. Монти выскочил из конюшни так стремительно, будто позади вот-вот должна была разверзнуться адская пропасть. Может быть, так оно и было на самом деле.

Возможно, когда-нибудь здравый смысл вернется к графу. Но нельзя рисковать Джули и ждать, когда проснутся его отцовские чувства. Девочка не должна расплачиваться за глупость и упрямство своего отца и зависеть от того, как долго сможет защитить ее Кэтрин. Ее собственные силы далеко не беспредельны. Она прекрасно поняла это во время бесконечных ночей с ним, отказаться от которых становилось все труднее и труднее.

Дорога оказалась почти непроходимой. Продвигаться вперед позволяли лишь ее упорство и сила Монти, чего, слава Богу, хватало у обоих.

Кэтрин удивлялась, что ей удалось уехать с такой легкостью. Рано утром она осторожно соскользнула с постели. Несколько мгновений Кэтрин смотрела на спящего графа, стараясь запомнить его черты. Теперь они навсегда останутся с ней, и когда придет время вспомнить о графе, она сможет вызвать их из своей памяти. Но это потом. Сейчас главное — побег. Кэтрин осторожно приоткрыла дверь и выскользнула из графской спальни. Больше всего она опасалась именно этого момента: скрип двери мог разбудить Фрэдди. Но он спал как убитый. Что ж, ему было отчего утомиться этой ночью. Даже сейчас ее лицо на мгновение вспыхнуло от нахлынувших воспоминаний.

Дальше все пошло еще проще. Она быстро забрала из детской Джули и, не попрощавшись ни с кем, даже с Сарой, вышла из дома. В таких случаях не до прощаний. Она не взяла с собой почти никаких вещей. Майкл обещал прислать ее сундучки и чемоданы, когда граф уедет в Лондон, если, конечно, не будет никаких осложнений. Каждая минута, каждый шаг Монти все дальше отделяли ее теперь от Мертонвуда и его владельца. Кэтрин почти физически ощущала это.

Ее огорчало, что пришлось украсть графского коня. Но она могла бы взять гораздо больше. Она не притронулась к сейфу, стоявшему в библиотеке, и оставила подаренный ей изумрудный перстень. А коня Майкл вернет в Мертонвуд, когда потеплеет и улучшатся дороги. Она о многом передумала за последние несколько недель. Немало ошибок сделала она, но и другие виноваты не меньше. Но о тайном отъезде из Мертонвуда жалеть не его. А об этой последней ночи?

С ней не могла сравниться ни одна из предыдущих. Фрэдди будто специально оставил для этих нескольких часов самое сокровенное из того, что он умел. Она получила все, что только может дать мужчина любовнице. Несмотря на мороз, ей стало жарко от одних воспоминаний. Ее губы, щеки, все тело еще долго будут хранить тепло его прикосновений. Она еще долго будет жить памятью о своем падении и блаженстве, которое она испытала. Долго… Если, конечно, все получится, если ей поможет Господь.




Внешне граф воспринял известие о побеге Кэтрин совершенно спокойно.

Даже ресницы его не дрогнули от удивления или раздражения, когда смущенная экономка сообщила ему о случившемся. Он пристально смотрел на нее, но ни единой искорки гнева не промелькнуло в его глазах. Губы его были плотно сжаты, руки спокойно лежали на бедрах.

— Девочку она тоже увезла, я полагаю, — произнес он неторопливым, бесстрастным тоном, даже не спрашивая, а просто отмечая этот факт.

— Да, сэр, — ответила экономка, и тонкие губы ее на мгновение разошлись в мстительной полуулыбке.

— Это все, что я хотел от вас узнать, миссис Робертc, — произнес он и небрежным кивком головы указал на дверь.

Экономке пришлось удалиться, так и не насладившись в должной мере торжеством своей правоты.

Граф несколько минут стоял неподвижно посреди комнаты Кэтрин и смотрел на следы ее поспешных сборов, затем наклонился и поднял брошенную на пол желтую ночную рубашку. Он взял ее бережно, будто какую-то реликвию или святыню, и поднес к лицу, вдыхая сохранившийся аромат женского тела. Он и сам напоминал сейчас служителя какого-то непонятного культа, стоявшего у развалин своего оскверненного храма. В его глазах над желтым шелком отражались противоречивые чувства. Он, всю жизнь приучавший себя не поддаваться слабостям, вдруг понял, как слаб на самом деле. И в то же время во взгляде его читалась решимость стать еще более твердым и непреклонным. Зеленые глаза постепенно заполнялись ненавистью, и выступившие на них слезы казались каплями яда.




Было уже далеко за полдень, когда Кэтрин удалось наконец обнаружить дорожные метки, указывающие направление к домику Берты, о которых ей говорил Майкл. Большинство из них было занесено снегом, и девушка в какой-то момент со страхом подумала, что она двигается по кругу. Возможно, это только казалось из-за однообразия зимнего пейзажа, но сил уже практически не было. Пришлось положиться в поисках цели на Небо и на чутье Монти.

Майкл сказал, что дорога до жилища его сестры занимает час, от силы два. Но это в ясную погоду, а в такую пургу, которая разбушевалась сейчас, каждый шаг давался с трудом, каждый преодоленный ярд был настоящей победой.

Кэтрин напоминала занесенную снегом ледяную статую, низко склонившуюся к заиндевевшей гриве коня.

Выбившиеся из-под шапки локоны превратились в сосульки. Все ощущения притупились, чувствовала она только дикий холод. Беглянка настолько замерзла, что даже дрожать уже давно перестала. Кроме сугробов, вокруг ничего не было видно. Она была близка к отчаянию, когда сквозь мельтешащие перед глазами белые снежинки вдруг проступили черноватые, тянущиеся к небу ленты дыма. Человеческое жилье! Она в очередной раз мысленно поблагодарила Майкла: до Донегана она бы в такую непогоду за один день не добралась, а более долгого путешествия не выдержала бы.

Медленно, стараясь не уронить, она отвязала ледяными, негнущимися пальцами корзину с Джули.

— Я надеюсь, что с крошкой все в порядке? — услышала Кэтрин чей-то голос.

Для Кэтрин, едва стоявшей на ногах и с трудом удерживавшей корзину с громко плачущей Джули, лицо Берты Таннер показалось самым добрым и прекрасным из всех когда-либо виденных. Возможно, так произошло из-за того, что появление Берты означало завершение бегства из Мертонвуда, то ли из-за трудного путешествия или потому, что Кэтрин не ела уже почти сутки. Как бы там ни было, лишь только беглянка увидела круглое румяное лицо этой согласившейся ее приютить женщины, у нее будто гора свалилась с плеч и на душе стало легко и радостно.

Не говоря больше ни слова, Берта отобрала у гостьи корзину и приняла поводья коня. К задней стене дома было пристроено нечто вроде сарая, примерно равного по размерам стойлу Монти в конюшне Мертонвуда. Как оказалось, там в сооруженной из упирающихся в потолок шестов клетке проживала свирепого вида доза. Кэтрин вяло размышляя о том, уживутся ли рядом оба животных, начала помаленьку расседлывать Монти. Берта, уперев корзину с Джули в бедро одной рукой, другой открыла клетку и насыпала ее хозяйке в кормушку овса. Тишину нарушало лишь курлыканье Джули. Кэтрин так устала, что оставшихся сил хватало ровно на возню с конем. Берта, видимо, решила, прежде чем заводить какие-либо разговоры, дать гостье отогреться.

Хозяйка насыпала овес удивленно озирающемуся по сторонам Монти и знаком пригласила Кэтрин следовать за собой. Она вошла в дом, поставила корзину с Джули возле камина, обернулась и внимательно посмотрела на гостью. Взгляд ее небольших черных глаз скользнул по превратившейся в нечто невообразимое шляпе девушки, которая держалась только благодаря обмотанному вокруг головы шерстяному шарфу, неторопливо прошелся по заиндевевшим одеялу и накидке, по покрытым льдом варежкам, замер на мгновение на изношенных ботинках, которые были не новыми еще в Донегане. Она подняла глаза и посмотрела в лицо Кэтрин. В их взглядах стояло множество молчаливых вопросов и ответов.

Берта смотрела с легкой грустью и пониманием. Кэтрин глядела с мольбой об убежище и сочувствии, с безнадежной мечтой о душевном спокойствии и мире.

Минута, которую они так простояли, показалась Кэтрин часом. Наконец Берта кивнула и вдруг обняла гостью, ласково похлопывая ее по спине. Кэтрин доверчиво уткнулась ей в плечо и в первый раз за последнее время дала волю слезам.

Выплакавшись, она тяжело, как смертельно усталый человек, вздохнула и пошла за Бертой. Кэтрин почти не чувствовала, как та сняла с нее накидку, уложила в теплую постель и укрыла мягкими шерстяными одеялами. Впервые за последние дни она засыпала без мыслей о Джули. Она вообще ни о чем не думала.




Глава 9


Кэтрин открыла глаза под монотонную мелодию, которую смутно слышала сквозь сон. Она с некоторым удивлением огляделась по сторонам. Как она оказалась здесь? Она почти ничего не помнила, после того как опустила голову на плечо Берты. Обстановка в комнате была скромной, но солидной и прочной. Все дышало чистотой и образцовым порядком. Типичное жилище многих поколений трудолюбивых крестьян.

За ночь Кэтрин хорошо отдохнула, сохранилось только ощущение душевной усталости. Она всунула ноги в заботливо поставленные возле кровати тапочки и набросила на плечи лежавшую на стуле шаль. Она пошла на звуки простенькой песни и попала в главную комнату дома.

Берта сидела в кресле-качалке, в котором, судя по его виду, отдыхали представители не одного поколения Таннеров, и что-то тихо пела завороженно глядящей на нее Джули. Девочка была одета в длинную фланелевую рубашонку и укутана в одеяло. Она улыбалась во весь свои ротик, слегка перепачканный молоком. Бутылка с самодельной соской стояла рядом на столе. У Кэтрин отлегло от сердца. Больше всего она переживала, что у нее будут серьезные трудности с кормлением Джули, внезапно оторванной от груди кормилицы. Но Берта со своим опытом и крестьянской сметкой уже решила эту проблему. При наличии козы это оказалось не слишком сложным делом.

Кэтрин улыбнулась.

Берта, не переставая качаться и мурлыкать песню, слегка повернула к ней голову.

— Я всегда с удовольствием вожусь с детишками, — объяснила она, когда допела до конца.

С Джули она обращалась умело, видно, ей пришлось немало повозиться с детишками Майкла.

«Ты могла не вспоминать об этом в такую рань, » — сказала Кэтрин.

Присаживаясь на стоящую у камина табуретку, она поежилась и поплотнее закуталась в шаль. Со вчерашнего дня ее не оставляло ощущение, что до конца согреться она уже не сможет никогда.

— Надеюсь, ты не из тех женщин, которые считают, что ребенку полезно поплакать? — В голосе Берты чувствовалась настороженность.

При этом она ловко подняла Джули и, к удивлению Кэтрин, положила ее себе на плечи. Выглядела женщина сейчас прямо как нахохлившаяся птичка, готовая защитить своего птенца. Впрочем, сравнение с птичкой в данном случае не очень подходило: у Берты была внушительная и плотная фигура, как у Майкла, но без мужских мускулов. Волосы ее, чуть виднеющиеся из-под чепца, были не просто бесцветные или седые, а безупречно-белые. Кэтрин невольно вспомнила, что в детстве мечтала быть блондинкой.

— Нет, — ответила она. — Я считаю, если ребенок плачет, значит, что-то случилось. Он же по-другому не умеет сказать, что его беспокоит.

Обе улыбнулись и обменялись понимающими взглядами.

— Берта, — решилась Кэтрин задать волновавший ее вопрос, не дожидаясь расспросов, — что рассказал тебе обо мне Майкл?

— Вполне достаточно, чтобы разобраться в этом, тем более если умеешь понимать недосказанное.

— Я бы очень не хотела, чтобы у тебя из-за меня были неприятности.

Кэтрин очень переживала за Майкла и его сестру. Граф наверняка отомстит за ее побег. И дело не в его чувствах к Кэтрин, и вряд ли он будет обеспокоен за судьбу своей дочери. Граф, подобно избалованному ребенку, не сможет смириться с тем, что его вдруг лишили любимой игрушки. Нравится или нет, но она и была его игрушкой.

— Он ничего не сможет мне сделать, — сказала Берта, будто прочитав ее мысли. — Этот дом построили еще мои деды. Мы совершенно не зависим от графского имения, как наши соседи. Все, что мне нужно, у меня есть. Как он мне навредит? Да и вряд ли он захочет это делать. Дочка ему безразлична, как я понимаю, а красивых женщин вокруг него достаточно, чтобы уж слишком переживать о потере одной из них.

Кэтрин не отвела глаз от придирчивого взгляда Берты, которым она посмотрела на нее.

— Ты, безусловно, права. — Кэтрин произнесла это совершенно спокойно, хотя мысль о другой женщине была весьма неприятна, и она постаралась не думать об этом. Пусть переспит хоть с половиной Англии. Может ли такой мужчина долго оставаться в одиночестве? Впрочем, сейчас он отрезан от мира метелью, сквозь которую пришлось пробираться им с Джули. Он уже, конечно, знает о побеге. Интересно, что он сейчас делает: стоит у окна, вглядываясь в заснеженную даль, или занялся обычными делами, словно ничего не случилось? Сожалеет ли он о ней хоть немного? Она никогда об этом не узнает.




«Она только что уехала», — думал граф Монкриф, разглядывая через окно унылый зимний пейзаж.

Он стоял в детской. Сара уже перебралась на половину слуг и собиралась уехать домой. Без Джули ей здесь делать было нечего. Пламя в камине угасало. Через оконное стекло начал просачиваться мороз. В комнате становилось прохладно, детская кроватка была пуста, кресло-качалка печально поскрипывало в одиночестве.

Может, все к лучшему. Ему все равно надо было в ближайшее время возвращаться в Лондон, чтобы успеть к открытию заседаний палаты лордов. На этот раз он обязательно должен там быть и выступить в поддержку фабричного законодательства. Это было долгом чести и целью, которой он посвятил не один год жизни. Почему же, черт побери, ноги его не хотят двигаться, а руки не рвутся побыстрее распахнуть двери?

Фрэдди смотрел на замерзшие деревья, занесенную снегом тропу розария, покрытый сугробами луг. Призрака Моники он теперь не опасался. Ее вытеснила другая женщина. Графа преследовал ее звонкий смех, светящиеся умные глаза, остроумные реплики, улыбка, говорящая не о покорности, а о ее умении постоять за себя. Казалось, что она где-то рядом. Порывы ветра напоминали ее дыхание, дрожь в собственных бедрах — о ее прикосновениях, замерзшая земля — о ее коварстве. Ему даже почудилась ее тень, мелькнувшая в углу, словно Кэтрин была здесь и наблюдала за ним.

Граф Монкриф был человеком, своей железной волей державшим в руках целую финансовую империю, которую он создал своим умом и трудолюбием. Он умел быстро ориентироваться в любой ситуации, решать сложные вопросы и достигать поставленной цели, несмотря ни на какие препятствия. Он не мучился сомнениями и угрызениями совести по поводу каждой потери. Потери неизбежны в жизни.

Так почему же он сейчас занимается самоедством? Почему вдруг воспоминания о Кэтрин будоражат его совесть? Интересно, где она сейчас? Жива ли вообще, здорова ли? Какой черт угораздил ее выбрать для побега самый непогожий день в году?

Граф Монкриф никогда не пытался уйти от сложных вопросов, а старался найти на них ответы. Именно благодаря этому он приобрел свое огромное состояние. Именно это отличало его от большинства других пэров Британии и сближало с деловыми людьми. Представители высшего света стремились выделиться одеждой, поведением, изысканной манерой говорить. Они непременно оканчивали престижные университеты, в которых учились их отцы и деды, но не могли научиться самому главному в жизни — умению думать. Он часто размышлял о том, когда народ поймет, насколько глупа и непрактична знать. Последствия могут быть ужасны. Но революцию можно совершить и без пролития крови. Для этого необходимо объединиться наиболее прогрессивной части аристократии и решить наболевшие вопросы.

Граф Монкриф понимал, что окружающие считают его странным. Он целыми днями разбирал бумаги, обдумывал проекты, проверял своих помощников, хвалил, ругал и подгонял их. И делал это не только ради денег, их уже с избытком хватит не одному поколению Монкрифов, он находил в работе удовольствие и удовлетворение. Он испытывал настоящую радость, когда удавалось усовершенствовать имеющиеся на фабриках машины, найти новый способ изготовления своей продукции, когда в голову приходили идеи, до которых не додумались другие. Очень часто ему приходилось иметь дело с самыми различными коммерсантами, среди них были и те, общаться с которыми представители знати считали ниже своего достоинства. Неудивительно, что о нем говорили как о человеке, у которого «грязные руки».

Но пока осуждавшие проматывали остатки своего наследства, граф Монкриф сумел превратить те небольшие средства, которые не успел потратить на любовниц или проиграть в карты отец, в огромный капитал, связывающий его империю. Уголь, добываемый на его шахтах, превращался в кокс и доставлялся на его же сталеплавильные заводы. Металлурги изготавливали металлические части кораблей и отправляли их на его верфи, где собирались грузовые суда. На них везли уголь и металл на продажу в разные страны и привозили дешевое сырье для его прядильных фабрик из южных штатов далекой Америки. Были еще и трикотажные фабрики, где обрабатывалась шерсть чистопородных овец, которых разводили на его ферме в Лестере. Эту продукцию поставляли во все уголки обширной Британской империи.

Очень быстро за графом Монкрифом закрепилась репутация сторонника прогресса и смелого новатора. Узнав о появлении какого-нибудь технического новшества, он немедленно прикидывал, нельзя ли использовать его на своих предприятиях. Новые машины и оборудование проходили испытания, и если с их помощью удавалось увеличить выпуск продукции, он закупал сразу целую партию.

Фрэдди собрал вокруг себя образованных, умных и деловых людей. Он стал постоянным членом Британского королевского научного общества. По слухам, он столь же страстно коллекционировал интересные идеи, как другие аристократы — редкие вина.

Он не был скуп и легко тратил деньги на лошадей и изысканную обстановку для многочисленных домов, принадлежащих его семье. Но не только на это. Большие вложения делались в фабрики, которые росли как грибы в его земельных владениях. Маленькие деревушки вокруг огромных фабричных зданий тоже не оставались без внимания. Твердо убежденный в том, что рабский труд невыгоден, Фрэдди строил в фабричных поселках добротные, удобные дома для рабочих за весьма умеренную плату. В этих поселках были свои лавки и магазины, владельцы которых старались завезти хорошие товары и продать их подешевле, чтобы выдержать конкуренцию в борьбе за многочисленных и надежных покупателей. Рабочие здесь получали стабильную и довольно высокую зарплату. Понимал граф и то, что работа на машинах требует образования. В каждой, даже небольшой его деревне обязательно имелась школа, в которой иногда обучались всего два-три человека. При больших фабриках были классы по тридцать и более учеников. В этих школах учили не только читать и писать, но и разбираться в технике и производственных технологиях. Графу нужны образованные рабочие, а не простые исполнители чужих указаний. Многих из деловых людей пугали такие нововведения графа. И если бы он узнал об этом, все равно бы ничего не стал менять.

Во все эти дела графа были посвящены лишь несколько ближайших его помощников. Но лишь один Жак знал, что Фрэдди втайне от всех помогает некоторым талантливым ученым. Для этого был создан специальный фонд, на деньги которого содержались семьи этих ученых и приобретались дома подальше от шумного, перенаселенного Лондона, чтобы блестящие умы могли спокойно мыслить, не думая о житейских проблемах.

Граф Монкриф искренне считал себя передовым человеком, свободным от всяких предрассудков и пережитков прошлого. Но лишь сейчас он вдруг подумал, что это не совсем верно. Он оказался способным отвергнуть собственную дочь из-за ее недостатка и возненавидеть Кэтрин за независимость и самостоятельные поступки. Граф даже почувствовал неприязнь к самому себе.

Выбросить из памяти Кэтрин оказалось невозможным. Он никогда столько не думал ни об одной женщине, даже о Селесте. Селеста мечтала стать графиней Монкриф, причем не столько из-за своей страсти, сколько от неосознанного желания устроить свою жизнь и обеспечить себя в дальнейшем. Она была готова в угоду ему принести все свои желания и пристрастия. Он не мог припомнить ни одного случая, когда Селеста высказала бы собственную идею или поделилась с ним своими мыслями. Вне постели она была самая заурядная женщина из всех, кого он знал.

Зато с Кэтрин не соскучишься. Она совсем другая.

Но он предпочитал не знать, что скрывается за ее очаровательной улыбкой. Граф вспомнил вспышку гнева на ее лице, когда он демонстративно не отвечал на вопросы, считая их совершенно никчемными. Его поведение было защитой, он сейчас это хорошо понимал. Фрэдди не хотел быть покоренным ее умом и способностью обсуждать его дела. Это слишком сблизило бы его с ней. Вот теперь только и остается как идиоту стоять в опустевшей детской.

Он слишком мало о ней знал.

Что ей нравилось, когда она была маленькой девочкой? Кто научил ее любить детей, так умело и нежно обращаться с Джули? О чем она мечтает? Фрэдди с болью и стыдом подумал, что гораздо больше знает о живущей под лестницей горничной Люси, чем о женщине, которая в течение двух недель разделяла с ним ложе.

Было безопаснее держать ее на расстоянии от себя. Почему, черт возьми, ее сейчас здесь нет? И коня его украла, будь она проклята! Он надеется, что о Монти заботятся, и он находится в безопасности и тепле.

Куда же она, интересно, уехала? Чем же он так рассердил ее, что она решилась убежать в такую пургу? А Джули? Впрочем, Кэтрин сделает все, чтобы девочке было хорошо. Фрэдди тяжело вздохнул. Почему-то именно в детской, в которую избегал заходить целую неделю, он совершенно неожиданно для себя захотел еще раз увидеть крошечное дружелюбное личико дочки.

Граф Монкриф уже не сердился. На смену гневу пришли пустота и усталость, лишающие воли и энергии.

Куда сбежала Кэтрин?

Где его дочь?

Он может никогда не узнать об этом.




Глава 10


Похожие один на другой своим однообразием дни шли своим чередом. В одиноко стоящем посреди белоснежной равнины доме Берты Таннер Кэтрин было тепло и уютно. За это время к ним никто не заезжал, кроме Майкла. Несмотря на свою благодарность старому садовнику, она чувствовала странную неловкость в его присутствии. Его первое посещение было самым тяжелым. Он приехал недели через три после ее побега из Мертонвуда. Ей до боли хотелось спросить, находится ли граф до сих пор там. Грустит ли он о Джули? Скучает ли по самой Кэтрин?

То, что она так и не задала эти вопросы, сказало Майклу гораздо больше, чем если бы она расспрашивала его. Уезжая, он обменялся с сестрой многозначительными взглядами.

Отшумели рождественские праздники. Кэтрин провела их в теплой семейной обстановке — с Бертой, женой Майкла и тремя его младшими детьми. Вместе они ходили в рождественскую ночь на площадь, где по равней традиции собирались и разводили огромный костер все жители деревни. Они с Бертой договорились не делать друг другу подарков, а сложиться и купить деревянные игрушки для Джули у коробейника. Кэтрин старательно отгоняла воспоминания о том, как радостно и пышно отмечалось Рождество в ее родном доме. Особенно весело проходил праздничный святочный ужин, на который в большом зале собирались вместе хозяева и слуги. Все пели, танцевали и провозглашали здравицы в честь хозяйки дома. Она старалась забыть об этом, но разве может человек не вспоминать о днях, прожитых в счастье и любви, хотя бы в такие вот святочные дни? Ночью, когда Кэтрин оставалась одна, ее переполняли самые противоположные чувства. Хотелось смеяться и плакать, петь и кричать. Но больше всего плакать.

Дом, в котором она теперь жила, был совсем маленький, но именно здесь она почувствовала себя наконец в безопасности. Большую часть дня она занималась с Джули. Но очень часто Джули переходила на попечение Берты, которая полюбила малышку как родную внучку. Кэтрин в такие часы старалась найти себе какое-нибудь занятие и с воодушевлением бралась за любую домашнюю работу, кроме шитья, которое было любимым и основным делом Берты. Еще мама и Констанция в свое время шутили насчет полной неспособности Кэтрин выучиться орудовать иголкой и наперстком. Как и большинство людей, она не любила заниматься делом, в котором не могла похвастаться своими успехами.

Зато в руках Берты игла творила настоящие чудеса. Она перешила несколько платьев Кэтрин в платьица для Джули. И новые наряды малышки были маленькими копиями одежды Кэтрин. Свои великолепные ночные рубашки из тончайшей ткани девушка в переделку не отдала, а постепенно распродавала их или обменивала на более дешевое белье. Она твердо решила: что бы ни случилось в ее жизни, носить вещи, купленные графом Монкрифом для любовницы, не будет.

Кэтрин никак не могла забыть о нем. Его образ появлялся перед ее мысленным взором при прикосновении к любому предмету, напоминающему о Мертонвуде. Ночами в маленькой спальне, где она спала вместе с Джули, девушка ворочалась порой до самого утра без сна, думая о Фрэдди.

Покидая Донеган, Кэтрин распрощалась со своей юностью. Конечно, она не забывала о родном доме, но воспринимала его как далекое прошлое. Ее родители и Констанция умерли, а замок Донеган никогда уже не станет собственностью семейства Сандерсонов. В душе она смирилась с тем, что прошлого не вернуть, и думала только о будущем. Порывать с прошлым было нелегко, но она сумела сделать это тогда. Почему же не может сейчас?

Граф не оставлял ее и всюду напоминал о себе. У забора за домом, где она выливала оставшуюся после купания Джули теплую воду, неожиданно пробилась свежая травка — такая же зеленая и блестящая, как его глаза. Вынимая золу из камина, она видела угольки — такие же черные, как его волосы. Даже в запахе льда и снега угадывались свежие ароматы его чистого тела. А разбирая свою холодную постель, она вспоминала о тепле и блаженстве, которые она испытывала в одной кровати с ним, и огонь, разгоравшийся в ее сердце от его объятий.

Она не хочет вспоминать о нем. Она не должна плакать, когда плакать не о чем. Он скорее всего уже давно забыл, кто такая Кэтрин Сандерсон.




Фрэдди вошел в женщину, и она в экстазе царапнула острыми ногтями по его спине, оставив на ней красные полосы. Он не вздрогнул. Физическая боль даже принесла ему некоторое облегчение. Он выпил достаточно виски, чтобы закружилась голова, но и это не смогло разжечь в нем страсть. Влечение, которое он ощутил, быстро испарилось, и он опасался, что впервые в своей жизни не сможет довести до конца любовную игру. Он сделал еще несколько движений, заставляя себя думать о чем угодно, только не об этой женщине, лежащей под ним в соблазнительной позе. И только не о Кэтрин.

Граф вздрогнул, с облегчением ощутив, что все-таки сумел достигнуть пика любви. Конечно, произошло это совсем не так, как хотелось бы. Но в последнее время вообще все было не так.

Он лег рядом с женщиной, стараясь не смотреть на ее томное тело, маленькие груди и широкие бедра. Она игриво погладила его по спине и пощекотала ребра. Он встал. Ее прикосновения вызывали лишь досаду. Лучше поскорее уйти! В его душе разгоралась злость, и он опасался, что скажет ей что-нибудь совершенно недостойное графа Монкрифа. Он с трудом сдерживал этот непонятный, но, как никогда, яростный гнев.

Фрэдди поспешно одевался, совершенно не думая о том, насколько галантно и элегантно он выглядит. Он не собирался объяснять ей причины своей поспешности. Лежащая в кровати женщина была женой баронета. Имени ее он не помнил, да и не хотел вспоминать! Она была не слишком разборчива. О ней ходили слухи, что она переспала с доброй половиной мужчин из высшего общества. Возможно, это преувеличение, но любовников у нее было достаточно.

Слава Богу, у нее не будет теперь повода сообщить своим великосветским подругам, что неотразимый граф Монкриф оказался неспособным мужчиной. Но Фрэдди был близок к тому, чтобы дать повод для таких сплетен. Слишком близок, черт побери!

Будь он суеверен, он решил бы, что Кэтрин прокляла его в ту последнюю их ночь. Может быть, так оно и было, и теперь ее молчаливое проклятие будет вечно тяготеть над ним?

Ту ночь граф помнил до мельчайших подробностей. Он чувствовал, как охотно подчиняется ее тело. Но она была молчалива, и он не мог понять, о чем она думала. Позднее, когда страсть была утолена и тяжело дышащая Кэтрин лежала с ним рядом, Фрэдди чувствовал, что даже сердца их бьются в унисон. И в то же время он ощущал какое-то изменение в их отношениях.

Он добивался ее страсти, ее сладостного, кружащего голову тела и получил это. Все было прекрасно, но что-то тревожило его, и необъяснимое чувство не давало ему покоя. Она подарила ему свое тело, но душа ее осталась для него загадкой. Граф не смог добиться, чтобы она принадлежала ему вся целиком. Или, может быть, смог? Он проглядел ее быстрый ум, задиристое обаяние, не услышал ее откровенные, неожиданные слова и замечания. Он проглядел свою любовь.

Граф вспомнил, как он протянул руки, чтобы притянуть Кэтрин к себе, а она слегка отпрянула. Движение было почти неуловимым, но не ускользнуло от него. Он настолько чутко ощущал ее, что сразу понял, что она пыталась отдалиться от него не только физически. Это движение имело более глубокий смысл. По-прежнему не говоря ни слова, Кэтрин напряженно застыла на краю кровати, и оба они притворились, что пробежавшая между ними тень не причинила им боли.

Сейчас он не смог бы притворяться. Страстное желание видеть Кэтрин доводило его до безумия. Граф постоянно ловил себя на мысли о том, что ему чего-то недостает. В сердце вдруг обнаружилась страшная пустота, заполнить которую не смогли бы, наверное, все красавицы мира. Не удавалось и залить эту адскую брешь в душе с помощью виски, бренди, портвейна и других вин.

Черт бы побрал эту девчонку! Порой ему хотелось увидеть Кэтрин, корчившейся от боли, но он тут же понимал, что от этого ему самому будет еще больнее. Граф то посылал на ее голову проклятия, то молил Бога, чтобы с ней ничего не случилось, то мстительно желал ей тяжело заболеть, то молился о ее здоровье. Он хотел навсегда выбросить ее из своей жизни — и до отчаяния желал ее. Он хотел выбросить ее из своей памяти — и хотел сохранить ее в своем сердце.

В общем, сам черт не разберет, чего он хотел!

Хотя чего тут разбираться. Он хотел Кэтрин.




Снег начал таять, обнажая скрывавшуюся под ним нежную первую травку. Кэтрин порой казалось, что со снегом уходит и какая-то часть ее самой. На душе было приятно и вместе с тем грустно. Единственным развлечением была работа, и она работала, как в Донегане, когда осталась одна во всем доме. Она вытрясла всю пыль, копившуюся годами в половиках, почти добела отмыла деревянный пол в комнатах, оттерла от грязи самые мельчайшие углубления резьбы, украшавшей полку, и до блеска отполировала большие блюда, стоявшие в буфете. Девушка помогала Берте варить мыло в той самой пристройке, где обитали конь и коза. Она просеяла золу через сито и добавила в варево лимонной цедры, отчего мыло приобрело приятный, свежий аромат.

Когда погода улучшилась, Кэтрин начала выводить Монти, и скоро вокруг дома образовалась хорошо утоптанная тропа для верховых прогулок.

Постоянные хлопоты помогали избавиться от размышлений о неопределенном будущем и безвозвратном прошлом. Но прежде всего она хотела бы отплатить Берте за ее доброту, за то, что пожилая женщина ни разу не осудила гостью ни словом, ни взглядом. Кэтрин знала, что скоро наступит время, когда ей понадобится не только доброта Берты, но и ее помощь. Джули этой зимой научилась ходить, и кто-нибудь из них всегда должен был находиться рядом с ней. Ее девочка выучилась улыбаться такой очаровательной, обескураживающей улыбкой, что Кэтрин с большим трудом заставляла себя поворчать на Джули за плохое поведение.

Кэтрин с Бертой были для малышки ее семьей, и она ни в чем не нуждалась.

Когда стало потеплее, Кэтрин начала брать девочку на свои утренние прогулки и приучать ее к верховой езде. Поначалу Монти нервничал и не понимал, что хочет от него крошечное создание, неизвестно почему оказавшееся на его спине, но очень быстро выучился вести себя с ней кротко, будто овечка. Джули без страха сжимала крошечными кулачками гриву огромного животного, называла его «милой лосадкой» и радостно бормотала еще что-то малопонятное.

Перемены в себе Кэтрин почувствовала весной. Сначала она старалась не обращать на них внимания, но у природы свои законы. Девушка потеряла аппетит. Скрыть это было не так просто. Запасов в доме было немало. Берта их не жалела и отлично готовила. Утром еще можно было сделать вид, что перехватила что-нибудь в кладовой или на летней кухне. За обедом Кэтрин собирала все силы в кулак и заставляла себя есть, чтобы не вызвать очередного внимательного и удивленного взгляда хозяйки. Под глазами Кэтрин появились темные разводы, скулы заострились.

Она нисколько не сомневалась, что не больна. Несмотря на отсутствие аппетита, груди ее увеличились в объеме, а талия округлилась настолько, что уже начинали жать платья. Вскоре Кэтрин стала просыпаться по ночам от приступов тошноты. Подозрения Берты усилились. А когда одним холодным утром с Кэтрин неожиданно случился обморок, женщина уже не сомневалась в его причине.

— Насколько я понимаю, скоро на свет появится еще один ребенок графа, — ласково сказала она.

Берта очень беспокоилась за свою подопечную. Она всем сердцем полюбила малышку, но, к своему удивлению, полюбила и эту молодую женщину, как родную дочь. Беглянка из графской усадьбы вопреки ожиданиям оказалась отнюдь не избалованной белоручкой, носящейся со своей душевной болью как курица с яйцом. Она ни разу не попыталась переложить свои проблемы на плечи хозяйки. Наоборот, девушка всячески старалась взять на себя как можно больше забот по дому, во всем помочь пожилой женщине. Именно так, наверное, и вела бы дочь, будь она у Берты.

Кэтрин сидела за дубовым столом, который видел не одно поколение Таннеров, и смотрела на свои красные, огрубевшие от работы руки.

— Что ты собираешься делать дальше, Кэтрин? Ты думала об этом?

Хозяйке пришлось потрясти девушку за плечи, чтобы та заговорила или хотя бы проявила признаки жизни. Ничего, Кэтрин не первая женщина, которая оказалась в подобной ситуации, и не последняя. Сейчас не следует вообще говорить об отце ее ребенка, а лучше всего постараться помочь принять правильное решение.

— Здесь недалеко, возле Бакстонской дороги, живет одна старушка, — осторожно начала Берта. — Я слышала, что она помогла нескольким женщинам избавиться от ребенка.

Она произнесла эти страшные слова нарочито будничным тоном. Сама Берта мечтала о детях еще тогда, когда была маленькой девочкой. Она помогала вырастить своих младших сестренок и братишек, а затем с удовольствием и радостью нянчилась с их детьми. Ей было страшно подумать о том, что можно убить еще не родившегося младенца! Даже сама мысль об этом казалась ей греховной. Но она должна дать Кэтрин возможность выбора, в тайной надежде, что ее предложение будет отвергнуто.

Кэтрин ответила незамедлительно.

— Нет, — твердо произнесла она, сразу же выходя из оцепенения. — Боже мой, Берта, я никогда не сделаю этого! Это ребенок не только графа, но и мой.

Кэтрин не сказала, что сама еще до конца не может поверить в реальность происходящего. Может, с этим и связано ее идиотское заявление? Как ни глупо, но это правда. Случилось то единственное, о чем она не подумала, заключая сделку с графом. Сейчас она понимала, что отгоняла саму мысль о такой возможности, думая о судьбе незаконнорожденной Джули.

Он, конечно, захочет взглянуть на нее и ребенка, если узнает. Дитя будет утешением ущемленной гордости блестящего графа. Но он может и возненавидеть его заранее.

Боже, что же ей теперь делать? Большая часть выплаченного ей жалованья все еще оставалась нетронутой, но она не настолько глупа, чтобы думать, будто этих денег может надолго хватить женщине с двумя детьми. Сидя за дубовым столом в крестьянском доме и стараясь не смотреть во встревоженные глаза Берты, Кэтрин вдруг подумала, что весь последний год был для нее временем крушения надежд. Она уехала из Донегана, чтобы начать новую самостоятельную жизнь, а в итоге встретила графа. Она убежала от него с надеждой, что у нее хватит сил воспитать девочку, которую полюбила. А теперь оказывается, что она носит под сердцем еще одного его ребенка! Когда и куда ей бежать теперь в таком состоянии? Неужели ей всю жизнь так и придется бегать и скрываться от кого-то.

— Думаю, что я еще в состоянии уехать, — напряженно произнесла Кэтрин, подвергая испытанию доброту Берты, как пробуют воду, прежде чем нырнуть в нее.

— Уехать?!

Берта была не просто удивлена, а ошеломлена. Она хотела о многом поговорить с Кэтрин, но такое решение ей и в голову не приходило. Да и куда она может поехать? В долгие зимние вечера единственным развлечением двух одиноких женщин были разговоры. Они часами шептались, стараясь не разбудить Джули. Не обошлось, конечно, и без разговоров о прошлом. Кэтрин не старалась своими рассказами вызвать жалость к себе. В жалости, по ее глубокому убеждению, нуждались слепые, убогие и инвалиды войны, а не здоровые, умные и красивые женщины. О детстве, проведенном в Донегане, она рассказывала с юмором. Кэтрин с комической точностью изобразила выражение лица и голос растерянного отца, когда он выслушивал упреки матери, поймавшей его на кокетстве с одной из соседок. Разгневанную маму она тоже изобразила довольно наглядно. Кэтрин не забыла о Констанции, которая с улыбкой, но решительно выпроваживала юную Кэтрин подальше от места события. О том, как она покидала родной дом, девушка поведала без слез и злости — просто не было другого выхода, и все. Рассказала Кэтрин и о Лондоне, и о своей встрече с графиней.

О графе Кэтрин говорила очень мало, но когда упоминала его, в голосе чувствовалась печаль и даже страсть. Берта не раз спрашивала себя, почему девушка не хочет поделиться с ней своими сердечными тайнами. Может быть, считает, что приютившая ее старуха ничего не поймет? А ведь и в этом крестьянском доме бушевали когда-то свои страсти. Тот, кого любила Берта, давно лежал под холмиком с каменной плитой, но это вовсе не означало, что она ничего не помнит и не знает. Она уже успела узнать твердый и решительный характер своей гостьи. Берта чувствовала, что надо срочно принять какие-то меры, чтобы Кэтрин не покинула этот надежный дом и не затерялась в незнакомом странном мире.

— Ты не сделаешь такой глупости. Не хочу даже слышать об этом! Неужели ты оставишь меня одну и не дашь понянчиться с ребенком, который скоро появится у тебя? Ну уж нет! — произнесла она решительно.

— Но пойми, Берта, я не могу взвалить на тебя еще и этот груз, — покачала головой Кэтрин и положила ладонь на морщинистую руку.

Она понимала, что они прожили спокойно все это время благодаря на редкость снежной зиме. Дороги были заметены снегом, и это отрезало их от окружающего мира. Но с приходом весны угроза, висевшая над ней, увеличивалась. Кэтрин знала, что граф рано или поздно разыщет ее. И то, что он несколько недель назад уехал в Лондон, не успокоило ее. Граф не забывает обид и умеет мстить. Кэтрин даже вздрогнула. У него свои представления о людях и их поступках. Решив отомстить, он не остановится ни перед чем.

Как бы Кэтрин ни относилась к графу, его твердость и сила вызывали у нее уважение. Кэтрин на себе ощутила его железную волю и безжалостную уверенность в своих поступках и решениях. Граф Монкриф всемогущ и располагает неограниченными возможностями для борьбы. Но даже если бы Фрэдди родился в семье портного или кузнеца, он бы со своим характером в любом случае достиг своей цели. А он ведь граф! Он всегда получал то, что хотел, будь то целая железная дорога или корабль, способный пересечь океан.

Разве есть шансы у нее противостоять всему этому?

Время покажет. У нее тоже есть решимость и твердость. Теперь она не может просто отступить и сдаться. Это было бы предательством по отношению к ее будущему ребенку. Именно ее ребенку, а не его. Малыш не должен чувствовать себя незаконнорожденным отпрыском графа и испытывать унизительную зависимость от его капризов и диктаторской воли.

Ей предстоит выдержать настоящее сражение, а не простое единоборство двух сильных характеров. Пусть не сегодня, но оно обязательно состоится. Теперь Кэтрин в этом была абсолютно уверена. Война будет вестись до победного конца, и она не имеет права ее проиграть.

— Если ты уедешь, я все расскажу графу, — сказала Берта с упрямым блеском в глазах.

Она просто не успела придумать ничего лучшего, чтобы остановить Кэтрин. Но эта угроза поразительно совпала с мыслями Кэтрин.

— Ты не сделаешь этого, Берта, — ответила девушка, уверенная, что эта добрая женщина скорее умрет, чей сознательно причинит вред ей, а тем более Джули.

— Мне бы не хотелось, Кэтрин. Но если это то, что может спасти тебя от себя самой, я сделаю, можешь не сомневаться. Ты должна остаться. Здесь безопасно и есть кому помочь. Родишь ребеночка, а тогда уж вместе подумаем, что тебе делать дальше… — Взгляд Берты стал чуть грустным, но твердым, совсем как у Констанции, когда та говорила о непреложных жизненных истинах.

Неужели она всю жизнь так и будет поступать вопреки советам Констанции и более опытных и практичных женщин. Зачем? Сама она уже один раз попробовала поступить практично. И что из этого получилось? Она родит внебрачного ребенка. Очень практично!

Берта смотрела на девушку, на лице которой отражалась борьба противоречивых чувств, и усиленно старалась найти слова, способные убедить Кэтрин.

— Жить, дорогая моя, надо прежде всего сегодняшним днем, — сказала она наконец. — В том, что было и будет, оставь разбираться ангелам.

Что ж, Берта, конечно, права. Ей сейчас действительно остается только положиться на своего ангела-хранителя.




Глава 11


— Америка?! — воскликнул граф, удивленно посмотрев на сидящего напротив пожилого человека. — При чем тут Америка, черт побери?

Гарольд Барнен встречал подобные реплики собеседника с завидным спокойствием, хотя порой чувствовал, что начинает терять терпение. Граф Монкриф никогда не отличался осторожностью в дискуссиях о политических проблемах.

— Мне теперь принадлежит там целый город, — объяснил Барнен совершенно спокойным голосом.

Блеснув глазами, граф резко опустился на стул, окончательно теряя терпение.

— Тебе принадлежит город… — повторил он слова своего собеседника с явным недоверием. Но Гарольд не отреагировал на этот тон.

— Сейчас он называется Гармония, но у меня есть планы относительно его названия, — сказал он, улыбаясь. — В этом городке будет проводиться грандиозный социальный эксперимент, и я собираюсь переименовать его в Новую Гармонию. Что ты об этом думаешь?

— Думаю, не сошел ли ты с ума.

— Нет, хотя парламенту и удалось довести меня до белого каления. — На этот раз пожилой мужчина не смог скрыть раздражения.

Он поднялся со стула и принялся расхаживать по комнате. Фрэдди часто сам прибегал к этому приему, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Граф сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел на Гарольда. Ему самому не мешало бы успокоиться. В последние дни он стал слишком раздражителен и нетерпим к малейшим пустякам.

— Король больше интересуется перестановками чиновников, чем социальной реформой. Хлебное законодательство — настоящая мина, заложенная под британскую цивилизацию. Уже сейчас на улицах городов полно голодных. Разве можно надеяться на успех реформ в стране, правительство которой лишает крестьян крыши над головой и обрекает на нищету собственных граждан? Какие благородные мечты владели нашим обществом до войны с Францией! Где они все теперь? Нет, я потерял не разум, а надежду.

— Ты упрекаешь других в отказе от благородных, мечтаний, однако сам тоже поворачиваешься спиной к своей собственной затее.

— Я думал, что Нью-Ланарк уже способен развиваться самостоятельно. Иначе это пустая затея, если все разваливается без руководства сильной личности. Нет, у людей, живущих в Нью-Ланарке, есть все, чтобы самим добиваться своих целей. Я был для них отцом, а родители рано или поздно должны отпустить своих детей в самостоятельную жизнь.

— Пусть так. А что ты скажешь о борьбе за реформы в парламенте? Ведь ты являешься главным сторонником этих реформ. А как же люди, которые поверили и поддержали тебя? А как, черт побери, насчет моего времени, которое я потратил на эту борьбу. Неужели все это не стоит и ломаного гроша?

— Это не так, друг мой, поверь, — с искренней доброжелательностью улыбнулся Гарольд.

Граф начал проводить реформы на своих предприятиях задолго до того, как они появились в законопроекте. Именно такие люди и являются залогом успеха. Кроме того, титул графа Монкрифа и его состояние делали его необычайно важным и сильным союзником. У Гарольда тоже были деньги и грандиозные планы. Он готов рискнуть всем. Вопрос в том, захочет ли рисковать граф.

— Члены парламента не услышат моих обращений к их совести. Ты — другое дело. Твоя деятельность не пропадет даром. По крайней мере я надеюсь на это. Когда-нибудь и я вернусь, но прежде я должен попробовать. Пойми: я должен попытаться. Чего стоит цель, если ее не пытаться осуществить? Чего стоят мечты, если бояться претворять их в жизнь? Новая Гармония будет общиной, все члены которой станут как одно целое, где усилия каждого будут направлены на пользу всем, а всех — пользу каждого. Никто не будет думать только о себе. Главным для каждого станет процветание всей общины.

Это были те мысли Гарольда Барнена, которые граф разделял далеко не полностью. То, что Барнен является сторонником социализма, Фрэдди принимал и не видел в этом ничего страшного, но любые попытки навязать и ему подобный образ мышления отвергал категорически. Граф Монкриф понимал, что людям надо помогать, но твердо знал и то, что тысячи и тысячи людей в Англии живут более или менее нормально благодаря усилиям одного человека — его самого. Огромные толпы устремились сейчас в деревни, расположенные вокруг его фабрик, надеясь заработать на кусок хлеба. И он вкладывал все больше и больше денег в предприятия, которые накормят и их. Но цены росли, и голодных становилось все больше. При таких условиях люди покупают еду, а не одежду. В результате падал спрос на ткани, и хлопкопрядильные и ткацкие фабрики графа работали сейчас наполовину своей мощности. Но его промышленная империя в целом оставалась в безопасности, потому что входили в нее не только эти фабрики, но и множество других производств, многие из которых продолжали процветать. И это сделал он, а не мечтатели о всеобщем процветании.

Мечты Гарольда об обществе, где все будут жить одинаково и заботиться не только о своем благосостоянии, конечно, красивы, но нереальны. Люди всегда будут стремиться заработать как можно больше, чтобы их дети жили лучше и богаче, чем они сами. Это он видел на примере своих рабочих. Он мог бы сказать все это собеседнику и постараться опровергнуть его утопические расчеты. Но граф считал Гарольда своим учителем, и их связывала давняя дружба. Фрэдди решил не огорчать его еще и тем, что взгляды их начинают существенно расходиться.

— Поедем со мной, — несколько возбужденно предложил вдруг Гарольд. — Увидишь, как много мы можем сделать вместе.

— Сейчас не могу, — улыбнулся граф. — Однако если ваша община будет существовать и дальше, я буду в ней самым частым гостем.

— Как же мало веры в меня звучит в этих твоих словах, друг мой! — воскликнул пожилой джентльмен сердито, но в глазах его не было злости.

— Ну не разрывать же нам наши деловые связи из-за того, что я не слишком верю в твои идеи?

— Нет, если ты веришь в меня.

— В этом можешь не сомневаться. Ты один из немногих, кому я доверяю полностью, — улыбнулся Фрэдди и поднялся с кресла. Он навестил своего друга, узнав о том, что Гарольд собирается в дальнее путешествие. Фрэдди намеревался вскоре уехать из Лондона. Его тянуло домой, в Монкриф.

— И все-таки неужели мои намерения кажутся тебе несбыточными? Я полагал, что с ранней юности ты думал о переустройстве мира, верил в правду, добро и справедливость.

— Становясь взрослыми, юноши сталкиваются с реальным миром, Гарольд, — произнес Фрэдди, делая вид, что внимание его поглощено натягиванием перчаток.

— И теряют веру?

— Точнее сказать, слепое доверие.

— Со временем ты поймешь, что любить других не менее важно, чем быть любимым. Это заложено в каждом из нас. Чувства можно сравнить с брошенным в землю зерном. С приходом весны и тепла они набухнут и дадут всходы. В твоей жизни сейчас зима, друг мой. Но весна обязательно скоро наступит.

— Где это ты успел приобрести такие познания в садоводстве, Гарольд? — подразнил граф.

— О, разве я тебе не говорил? Среди нас есть несколько ученых. Мы уже отправили в Гармонию семена, закупленные в Китае. Теперь понимаешь, какую коммуну мы хотим создать?

Гарольд вновь принялся с воодушевлением рассуждать о своей американской колонии, но Фрэдди почти не слушал его. Мысли его были заняты действительно приближающейся весной.




Зима отступила так же быстро, как и пришла. Одним прекрасным днем лежащие на ветках снежные шапки стали осыпаться вниз, кружась белой пылью вокруг деревьев; сугробы набухли влагой и начали оседать. Воздух наполнился весенними ароматами. Каждое утро Кэтрин замечала все новые и новые признаки весны. Белый цвет на вершинах холмов потихоньку вытеснялся зеленым, кое-где появились первые храбрые цветы, земля пахла сладкой свежестью. Воробьи зачирикали веселее и принялись вить семейные гнезда. Лисы, зайцы, хорьки — словом, все зверушки, пережившие зиму в теплых норах, были охвачены заботами о будущем потомстве.

Все настойчивее заявляла о себе и новая жизнь, которую носила в себе Кэтрин. Платье уже не скрывало ее округлившегося живота. С приближением лета ей становилось все труднее передвигаться. Кэтрин теперь чаще сидела на стульях и ходила, как шутила Берта, с грацией утки. Джули решила, что ее няня прячет под подолом мяч, и все время пыталась пощупать его ручками.

Пребывание в доме Берты явно пошло им на пользу, малышка уже без страха бегала по двору от одного цветка к другому.

«Будто маленькая пчелка», — нежно думала Кэтрин. Для нее Джули была как родная дочь, и она гордилась каждым ее успехом.

Не меньше радовали первые уверенные шаги девочки и бабушку Берту. Но главной темой разговоров стала беременность. Они теперь обсуждали все новые ощущения, которые испытывала Кэтрин. Молодая женщина охотно и с удовольствием рассказывала обо всех проявлениях активности своего будущего сыночка.

Кэтрин сразу уверилась, что родит сына, как только поняла, что носит под сердцем ребенка. Ее волновало, каким он будет, когда вырастет. Жестокий, требовательный и деспотичный, как отец? Озорной и веселый, как она сама? Будет он увлекаться книгами и музыкой или спортом и лошадьми? На кого будет похож? Чем ближе приближались роды, тем сильнее становилось беспокойство и страх.

Может, она приписывает графу черты, которые ему и несвойственны. Судя по всему, он и не обратил особого внимания на ее исчезновение, а возможность мести со стороны Фрэдди лишь плод ее воображения? Эти мысли, наступление весны и ее собственное состояние окончательно погасили ее желание уехать куда-нибудь подальше от Мертонвуда.

Было еще одно печальное обстоятельство, делавшее ее отъезд невозможным. С приходом весны Берта чувствовала себя все хуже и хуже. С каждым днем ее еще совсем недавно полное и веселое лицо становилось все боле худым и бледным. Кэтрин обратилась за советом к Майклу. Тот ничего толком не сказал, но его озабоченный взгляд подтверждал ее худшие опасения. У Берты обострился артрит, и ей стало все труднее и труднее подниматься с постели по утрам. Она боялась пошевельнуться из-за ужасных болей в руках и ногах. Берта начала кашлять еще зимой, но сейчас приступы стали чаще и продолжительнее. Кэтрин ужаснулась, когда случайно нашла перепачканный кровью носовой платок, который спрятала старая женщина.

Разговоры о возможном отъезде и о будущем Кэтрин как-то сами собой прекратились. Ясно было, что Берта сама нуждается в заботе. Разве могла Кэтрин бросить в таком состоянии женщину, которая стала для нее приемной матерью? Совершенно по-матерински Берта бранила Кэтрин за то, что та мало ест, с ласковой улыбкой принималась утешать, если девушка была чем-то расстроена, и уж совсем как родная бабушка бросалась на помощь Джули, когда Кэтрин отчитывала малышку за шалости.

Малышка отвечала Берте взаимной любовью, и их привязанность друг к другу усиливалась с каждым днем. Утром девочка первым делом карабкалась на кровать пожилой женщины, и лицо ее озаряла радостная улыбка. Берта улыбалась в ответ не менее счастливая. Кэтрин не решалась бранить Джули за подобные проделки, хотя и следовало иногда. Девочка порой забиралась в кровать, перемазанная с головы до ног. Она умудрялась так вывозиться, собирая для бабушки полевые цветы.

Джули было уже полтора года. Энергия переполняла ее, не давая ни минуты посидеть на месте. Чем старше становилась девочка, тем больше усиливалось ее сходство с отцом. Глаза ее блестели тем же изумрудным цветом, а в очертаниях скул угадывалась отцовская волевая линия. Что-то неуловимо общее было в походке и даже в манере держать чашку — четырьмя пальцами за самый край. Порой, когда девочка смотрела на нее, Кэтрин казалось, что это Фрэдди разглядывает ее своим пристальным, оценивающим взглядом.

Однажды утром молодая женщина ощутила боль в пояснице. Сколько она ни поглаживала спину, неприятное ощущение не проходило. Она поделилась с Бертой, но та знала о беременности немногим больше ее. Они так и не решили, что делать. К счастью, в этот день приехал Майкл и быстро нашел выход. Теперь в доме почти постоянно находилась его жена и держала под рукой все необходимое для принятия родов. Она все время успокаивала Берту, не желавшую отпускать Кэтрин ни на шаг из дома. Мэг настаивала, что надо гулять до тех пор, пока приступы боли не станут слишком частыми.

— Нет никакой необходимости ей постоянно валяться на боку, — говорила она уверенным тоном. У нее самой было шестеро детей.

Берта признавала ее опыт в этих делах, но чем ближе были роды, тем меньше она разделяла спокойствие своей снохи.

А Кэтрин в это время стояла на вершине холма, полностью забыв о тревогах своей хозяйки. Легкий ветерок ласково щекотал ее щеки, играя выбившимися из прически локонами. Она смахнула их с лица и посмотрела в сторону Мертонвуда. Усадьбу Кэтрин, конечно, не увидела с такого большого расстояния. Мили пути — и целая жизнь… Прошло всего несколько месяцев, но как много за это время изменилось! Подросла его дочь, и скоро появится на свет его сын, о зачатии которого он даже не догадывается. Прошедшего времени хватило, чтобы в ней созрела новая жизнь, но его было мало, чтобы забыть о прежней жизни. Да и сможет ли она вообще когда-нибудь забыть о нем?

От порыва ветра женщина заморгала глазами, смахивая навернувшиеся на них слезы. Будь мир устроен идеально, они, конечно же, жили бы вместе. Он и сейчас стоял бы с ней рядом, сжимая ее руку или обняв за плечи. Его сильная фигура защищала бы ее от слишком яркого солнца и от неожиданных порывов ветра. Но в этот несуществующий мир она приходила только во сне, в котором она видела себя и Фрэдди такими, какими ей хотелось видеть. Он был истинным принцем по крови и по благородству мыслей, верящим в честь и справедливость рыцарских времен. Она — принцессой в платье из тонкого шелка с кружевами, образцом целомудрия и красоты.

Совсем по-другому являлся ей Фрэдди в реальном мире. Долгими бессонными ночами она слышала его грудной, чуть подрагивающий голос. Он призраком забирался к ней в постель и не уходил до самого рассвета. Даже сейчас ее раздавшееся и уставшее от тяжести новой жизни, созревшей в нем, тело желало его. Она вздрогнула, поняв это, и вновь посмотрела в заветную сторону, пытаясь отогнать нахлынувшие чувства. Именно в Мертонвуде она потерпела поражение. Фрэдди предсказал, что она сдастся, и она сдалась. Сдалась и телом, и душой. Иначе разве она думала бы о нем непрерывно? Ее груди, уже наливающиеся молоком, вздрагивали, словно от прикосновения его рук. В ушах ее звучали его слова, губы ощущали вкус его поцелуев, щеки щекотало его дыхание.

Загораживаясь от солнца, Кэтрин поднесла ко лбу ладонь. Ничего не было видно. Даже высоченная труба Мертонвуда скрывалась за холмами. О, если бы она была птичкой! Она бы легко и быстро пролетела над этими холмами, мертонвудским лесом, прошмыгнула под верхней планкой ворот, облетела лужок и заглянула в окно второго этажа, где была детская. А затем она непременно бы спустилась на этаж ниже и обследовала каждый уголок графских покоев.

Сколько времени они провели вместе? Всего несколько недель, и все. А кажется, что она знала его всю жизнь. И есть ли на свете еще такой властный, с мягкой, неслышной походкой человек? Он сам назвал себя тигром и честно предупредил ее обо всем. Кэтрин вспомнила его мудрую загадочную улыбку и невольно улыбнулась сама. Он действительно походил на сильного, плотоядного тигра. Он даже голову наклонял с кошачьей грацией, умоляя об ответной страсти и требуя ласковых объятий.

И кто еще мог с такой оскорбительной легкостью заставить ее забыть обо всех правилах и приличиях, которые ей прививали родители и Констанция, и превратить вновь в девчонку-сорванца, какой она была в детстве. В ней проснулась маленькая воровка, и она похитила ребенка. А он? Он, не стесняясь, украл ее невинность, душевное спокойствие и лишил ее будущего. Будет ли он преследовать ее так же бесшумно и безжалостно, как тигр, или просто рассчитывает, что она испугается и вернется сама? Может быть, он уже знает, где она? А может, уже выкинул ее из головы, так же просто, как он выкинул из сердца свою дочь? А этот ребенок? Кэтрин положила обе ладони на тянущий в преддверии родов живот. Будет ли этот мальчик жить с ней, или граф отнимет его с такой же легкостью, как до этого отнял ее тело и чувства.

Наверное, ребенок был зачат в ту последнюю ночь? Сердце затрепетало от нахлынувших вновь воспоминаний. В тот самый момент, когда она отодвинула парчовый полог и увидела лежавшего на огромной кровати, будто турецкий паша, графа, в ней шевельнулось предчувствие. Она уже тогда знала, что предстоящая ночь будет необычной. Кэтрин чувствовала себя совершенно незащищенной и была слишком возбуждена, и не только потому, что была обнаженной. Что-то ее волновало в этот момент. Когда совершенно голый граф поднялся и подошел к ней, она еще крепче ухватилась за украшенный затейливой резьбой столб, будто прося защиты у украшавших его деревянных фигурок. Фрэдди стоял, не обращая внимания на холод, и почти не дышал. Уже погасшее в камине пламя неожиданно вспыхнуло и окрасило его кожу а оранжево-красный цвет.

— Ты боишься? — спросил он.

Голос ей показался слишком торжественным для такого провокационного вопроса. Кэтрин чуть заметно покачала головой. Она почти не чувствовала своего тела и в то же время как бы видела его со стороны целиком.

— Ты очень красивая, — произнес Фрэдди почему-то раздраженным тоном.

На что он сердится? На то, что очаровательная женщина не повела себя как обычная проститутка и отказалась от его заманчивых предложений? Или он думает, что польстил ей? То, что она не уродина, она прекрасно знала с детства. Для нее это так же обычно, как серые стены замка Донегана. Ничего необычного в этом не было.

Но граф думал иначе.

— Знаешь, — сказал он, нежно проведя пальцем по ее плечу, — мне порой кажется, что ты самая прекрасная женщина из тех, кого мне доводилось видеть. Мне нравится, когда ты улыбаешься, когда глаза твои вспыхивают от обиды или гнева на меня. Но порой их блеск почему-то увядает, ты становишься вялой и делаешься похожей на сотни других самых обычных шлюх, с которыми я успел переспать за свою жизнь.

Она отступила немного назад и неожиданно улыбнулась, сама удивляясь этой реакции на его слова.

— Никогда не говорила, что я ослепительная красавица, — сказала она таким тоном, что граф чуть не расхохотался.

— Безусловно. Ты не говорила этого, — согласился он, — и всегда отказывалась от новых нарядов. Ты даже считаешь, что я способен похитить драгоценность у мертвеца. А еще ты требуешь справедливого отношения к детям и терпимости ко всем, кто нас окружает. Вот ты у нас какая!

— Я такая, какая есть, — пролепетала Кэтрин беспомощно и растерянно.

Она не испугалась гнева, мелькнувшего в глазах Фрэдди. Просто он вдруг напомнил ей голодного уличного мальчишку со следами побоев на лице. Мальчишку, который молил о пище, постели, возможно, любви, но в принципе о том, что совершенно необходимо каждому человеку. Этот малыш тоже обокрал ее и… умер из-за этого.

— Ты его любила?

Кэтрин несколько раз смущенно моргнула, не очень понимая, о чем идет речь. А затем улыбнулась, чем окончательно ошеломила графа. Господи, он подумал, что она вспомнила того идиота, который лишил ее девственности! Он не понял, что эта нежная и печальная улыбка относится не к сыну герцога, а к нему, высокомерному, красивому мужчине, который, совершенно обнаженный, стоял сейчас перед ней!

— Ты уже спрашивал меня об этом.

Фрэдди вздохнул. Он опять не получил ответа на свой вопрос. Она опять ответила коротко и непонятно. Ему особенно хотелось узнать это почему-то именно сейчас. Впрочем, еще больше его волновал ответ на другой вопрос.

— А если бы любила, что бы ты сделала, Кэтрин? — спросил он и поднес руку с широко расставленными пальцами к ее груди, словно заключив ее в клетку.

Ее грудь напряглась. Плоть ощутила плоть.

— Все, что угодно, — ответила она так храбро, что на этот раз шаг назад сделал граф.

Она потупила глаза, затем резко подняла голову и еще раз повторила.

— Все, что угодно!

В голосе была не только бравада. В нем чувствовались убеждение и решимость. Она стояла перед ним, готовая на любую жертву ради любви. Но не ради него. Ради него никогда…

Пальцы Фрэдди наконец прикоснулись к ее груди, и она невольно сделала шаг к нему. Это было движение настоящей женщины из крови и плоти, а не призрака или фантома, рожденного его воображением. В ней все было то же, что у тысяч других. Но эта улыбка, этот блеск в глазах, эти волосы, напоминающие осенние листья… В ней была та волшебная зовущая сила, о существовании которой он почти забыл. Перед ним была воплощенная женская нежность. Она принадлежит ему. И будет принадлежать ему в эту ночь, в тысячу тысяч других ночей, если он захочет этого и посчитает это нужным.

Фрэдди наклонился и, пытаясь вывести ее из оцепенения, слегка укусил в плечо. Это был жест покорности и покорителя одновременно. В глазах ее блеснули слезы. Кэтрин жалела о своем падении, которое навсегда закрыло ей путь в приличное общество, и испытывала жалость к нему, сильному и совершенному, но абсолютно бесчувственному. Она почти не шевелилась, когда он покусывал ее плечи. Глаза ее смотрели на сбившиеся, как всегда, на его лоб волосы. Она слегка повернулась, двумя пальцами аккуратно убрала эту прядку с его лба и поцеловала. Граф почувствовал, как вместе с поцелуем на лицо его упали ее слезы, и про себя обругал за это Кэтрин. Слезы эти растопили что-то непонятное в его душе. Неужели эта женщина может воздействовать на него даже без слов?

— Единственная влага, которая меня вдохновляет в тебе, Кэт, — цинично произнес Фрэдди, — эта та, которая появляется у тебя между ног. — Граф в этот раз был более резким и грубым. Он схватил ее и бросил на матрас, а затем своими пальцами и губами довел до такого исступления, что Кэтрин готова была кричать от желания и умолять его, чтобы он продолжал ее ласкать. Но он остановился, хотя это было для него не меньшей пыткой. Его губы замерли на ее животе, и вырывающееся из них горячее дыхание белесым дымком уходило в холодное пространство комнаты. Оказавшиеся между ног плечи Фрэдди не давали возможности свести их, а железное объятие рук не позволяло ей шевельнуться. Кэтрин дрожала от нетерпения. Прикосновения его губ и языка, казалось, оставляли дымящиеся ожоги на ее животе. Фрэдди наползал на нее постепенно, стараясь, чтобы каждый дюйм ее кожи оказался в соприкосновении с его телом, чтобы ни малейшая капля ее сладости не миновала его. Временами он замирал, ожидая, когда ее готовое вырваться из груди сердце забьется более ритмично, и тут же начинал все сначала.

Он взял ее только тогда, когда их вздохи и восклицания слились в один стон, когда сам воздух наполнился запахом разгоряченных тел, когда до предела его железного терпения оставалось одно мгновение. Его спина изогнулась, давая возможность войти как можно глубже в нее. Она ответила встречным движением — бушующее внутри пламя можно было потушить только полной сдачей на его милость.

Что было потом, Кэтрин почти не помнила. Осталось только странное ощущение, будто она то умирала, возносясь к небесам, то вновь возрождалась в его объятиях. Раскаленное сердце разлетелось на тысячи искр, а ликующая душа отделилась от тела, полного неги и блаженства. Временами она прикусывала губу и ненадолго возвращалась в реальность. В такие моменты она укоряла себя за то, что позволила ему сделать с собой, опасаясь что если еще немного продлится это наваждение, она уже никуда не сможет убежать от его ласковых и сильных рук, его нежных губ.

И все-таки она убежала, и теперь в течение ближайших нескольких часов ей предстоит произвести на свет ребенка, зачатого в ту волшебную и страшную ночь. Кэтрин нахмурилась, стараясь проглотить подкатившийся к горлу комок и не заплакать.

Берта с облегчением вздохнула, когда наконец увидела Кэтрин, ведущую за руку Джули. Все в сборе! Ох, как же дороги ей стали эта молодая женщина и девочка, как она уже любит ребенка, который, слава Богу, родится теперь в доме, а не на вершине какого-нибудь холма.

Майкл, приехавший в гости, сказал, что попозже прокатится с Джули на Монти по окрестностям. Опасаться было нечего. Граф уехал в Лондон. Он и не догадывается, что в небольшом домике, расположенном всего в нескольких милях от Мертонвуда, скоро появится на свет его ребенок.




Глава 12


— Что еще, черт побери, стряслось? — проворчал граф. Он слегка повернулся и посмотрел на Жака, который небрежно постучал в дверь и тут же вошел в комнату.

Все это утро Фрэдди провел у окна. Лежащий перед ним пейзаж радовал зрение и успокаивал. Он расслабился, и его мысли, которые он сдерживал до сих пор своей сильной волей, были далеко не из приятных. В последнее время ему многое было неприятно. Черт бы побрал эту женщину!

Жак склонил голову в коротком приветствии и положил на письменный стол пачку бумаг.

— Мне кажется, что тебе следует еще раз взглянуть на свои распоряжения, Монкриф, прежде чем пускать их в дело.

— Нет никакой необходимости смотреть на эти бумаги. Отправьте их Хендерсону. Каменщики должны начать возводить фундамент, как только будет вынут грунт. Я хочу, чтобы работа была начата на этой неделе. — Говоря, он продолжал смотреть в окно, будто предметом, требующим сейчас первоочередного внимания, были именно растущие вдоль аллеи деревья.

— Значит, ты твердо решил потратить несколько тысяч фунтов на строительство ткацкой фабрики и прядильной посреди болот Уэльса? — За легкой усмешкой Жака явно чувствовались печаль и озабоченность. Это не ускользнуло от графа. Он просмотрел документы, принесенные Жаком, и на его лице появилось недоумение. Казалось, что приказы были подписаны не им, а шутником-идиотом. Граф взглянул на Жака с извиняющейся улыбкой, зачеркнул несколько предложений, вписал вместо них новые и передал исправленные распоряжения старому другу. Жак еще раз доказал свою преданность и смелость. Поступить так никто другой не решился бы.

— Спасибо тебе, — только и произнес граф, но они поняли друг друга. Фрэдди благодарил друга за многое, а не только за этот поступок.

— Есть какие-нибудь новости?

— Никаких, — ответил граф, рассеянно вращая пальцами перо, которым недавно писал. — Никаких, будь оно все проклято!

— Значит, ты собираешься искать их сам. — И это был не вопрос, а утверждение.

Жак Рабиле хорошо знал своего друга. Ему было отлично известно, что просто сидеть и ждать известий от других граф не сможет. Монкриф — человек действия, такой же, как и он сам. Когда исчезли его жена и дети, Жак загнал трех лошадей, разыскивая их по всей наполеоновской Франции. К великому сожалению, он не успел им помочь. Самые близкие ему люди пополнили собой число жертв революции, окончив жизнь на гильотине.

— Это лучше, чем сидеть здесь и уничтожать собственное дело одним росчерком пера, не правда ли? — сухо и печально улыбнулся граф.

Он, сгорая от нетерпения и неизвестности, уже несколько долгих месяцев ждал каких-либо известий. Для розыска Кэтрин он нанял пятерых людей. Получается, что они даром получают жалованье, может быть, даже и не пытаясь что-либо выяснить.

— По крайней мере ты выплеснешь накопившуюся энергию и, Бог даст, станешь хотя бы спать по ночам. Уже польза, даже если ты ничего не узнаешь.

Жак был вполне искренен. За эти несколько месяцев граф состарился на десять лет, не меньше. Его некогда живые зеленые глаза поблекли, веки опухли и покраснели. Между бровями пролегла вертикальная до самого носа борозда, губы как-то сморщились.

— Я думал, — признался граф, глядя на зажатое в пальцах перо, — что многое прояснится, когда стает снег. Мне казалось, что вот-вот должны найти замерзшую зимой женщину с маленькой девочкой в руках. Слухи о таких находках быстро распространяются. Я все думал, смогу ли я жить после этого. Ничего подобного мне так и не сообщили, но я все равно не знаю, как жить дальше.

С приходом весны уверенность, что Кэтрин жива, возрастала. Однако нанятые графом люди не смогли найти ни одного свидетеля, видевшего, чтобы какая-нибудь женщина с грудным ребенком садилась в те непогожие зимние дни в дилижанс в окрестностях Мертонвуда. Денег у Кэтрин было немного, и нанять карету она не могла. Перстень, подаренный графом, она оставила на столе без всякой записки, хоть как-то объясняющей ее бегство. Она конечно, могла бы получить приличную сумму, продав Монти. Но обстоятельные опросы на всех конских аукционах не дали никакого результата. Никто не видел жеребца, похожего на Монти, а он весьма необычен и породист. Короче говоря, Кэтрин каким-то непостижимым образом исчезла из Англии, не оставив следов.

— Ты не должен забывать, Монкриф, — постарался хоть немного успокоить друга Жак, — что она сама решила уехать и никто ее к этому не понуждал.

— Удобная мысль, — пробормотал Фрэдди, сверкнув глазами. — Но чтобы пойти на смертельный риск, надо чего-то опасаться больше смерти, не так ли, Жак? А побег в такую страшнейшую метель — риск немалый. — Он настолько сжился с чувством вины, что не принял утешение друга, и продолжал укорять себя. Теперь совершенно ясно, что Кэтрин пыталась объяснить ему о своих планах насчет Джули. Фрэдди даже вздрогнул, подумав об этом. Лучше было бы не вспоминать. Проклятие! Она была готова рисковать жизнью, лишь бы не оставаться с ним. Если это произошло не из-за него, то что толкнуло ее на побег?

Жак не торопился с ответом. Он понимал, что не сможет помочь другу. Боль графа слишком велика, и даже доброе участие не уменьшит ее. Для этого нужны время и новые впечатления. И конечно, сама Кэтрин. Собрав бумаги, он направился к двери.

— Господь свидетель, я и представить себе не мог, что она может бросить меня, — невесело рассмеялся Фрэдди. — Надо же такому случиться, что единственная женщина, которая отвергла меня, оказалась и единственной, которую я не могу забыть.

Скрипнув дверью, Жак вышел, а Фрэдди снова повернулся к окну. Хорошо, что он ушел так быстро! В чем еще пришлось бы ему признаться, останься друг еще ненадолго? В том, что, даже ослепнув, он все равно будет постоянно видеть ее лицо, милые, улыбающиеся губы. Не сотрутся в памяти и очаровательные ямочки, появлявшиеся на ее щеках, когда она смеялась, и даже гневный блеск ее глаз. Он и слепой сможет узнать ее среди тысячи женщин по неповторимому аромату. И с отрубленными руками он будет ощущать ее мягкие плечи, ее нежную, вздрагивающую под его пальцами кожу.

Разве сможет он забыть, с каким неподражаемым кокетством она наклоняла голову, как грациозно жестикулировала, увлекаясь, разговором? А ее ласковое воркование с Джули? Как добра она была, как быстро сумела подружиться со всеми! Иногда она превращалась в озорную девчонку, своевольную и независимую. Но главным ее достоинством было умение щедро и легко дарить свою любовь окружающим.

За эти месяцы граф избороздил весь Лондон в поисках развлечений. Но на душе не стало легче. Он понял, что никакие удовольствия не приносят радости, если за них приходится расплачиваться ощущением вины, а укоры совести действительно существуют.

Среди светских дам нашлось немало желающих развлечься с ним. Здесь можно было найти и похожих на Кэтрин женщин: шатенок, с чувственными губами и великолепными фигурами. Их полные чувственного вожделения, будто голодные взгляды он ощущал даже в темноте. Поначалу они раздражали его, но затем он понял, что в первую очередь сердится на себя. Из-за мучивших его мыслей он просто не мог получить удовольствие от близости с женщиной. Слухи о том, что граф Монкриф стал несказанно угрюм и впал в апатию, распространились с невероятной быстротой. Среди светских львиц это вызвало своеобразное соревнование. Каждой хотелось доказать, что именно она способна его расшевелить. Но чем большую изощренность и опытность проявляли они в постели, тем разительнее ощущал он их отличие от Кэтрин. Его стала раздражать беспринципность представительниц высшего общества. Они не видели ничего зазорного в своих любовных похождениях, но наверняка осудили бы Кэтрин за ее связь с графом.

Граф Монкриф становился моралистом! Это было смешно ему самому.

Он ловил себя на том, что постоянно выискивает достоинства Кэтрин, изгоняя из памяти любое недостойное ее воспоминание. Она в его воображении превратилась в подобие погибшей мученической смертью святой, по его вине лишившейся последнего благословения. От наваждения могла избавить только встреча с ней. Граф начал много молиться. Это были горячие, исходящие из самой глубины души просьбы к Богу о чуде. Он молил, чтобы она оказалось живой и здоровой. Это было для него очень важно: мертвую Кэтрин он никогда не сможет изгнать из своего сердца. А может, потому, что ему очень была нужна сама Кэтрин?




— Давай же, Кэтрин! Давай!

Берта старалась побороть страх, но это плохо удавалось. Силы Кэтрин ослабевали с каждым часом, и было видно, что опытная Мэг мало чем могла ей помочь. Пожилая женщина взялась за дело сама, рассудив, что появление на свет человека мало чем отличается от рождения теленка. Но, к сожалению, она много раз видела, что происходит, когда теленок неправильно выходит из чрева.

Берта подняла подушку повыше и кричала прямо в ухо Кэтрин. Та сделала слабую попытку отвернуться, чтобы не слышать бесконечные, не дающие ей покоя призывы. Берта приподняла ее за плечи и снова крикнула:

— Ты должна это сделать, Кэтрин. Сейчас! Или, клянусь Богом, я достану ребенка из тебя собственными руками!

Девятнадцать часов непрерывных схваток сделали свое дело. Волосы Кэтрин рассыпались по плечам неопрятными прядями, нижняя рубашка насквозь пропиталась потом. Сколько же это продолжается часов… или дней? Роженица, собрав все оставшиеся силы, уперлась руками в грудь Берты и наконец вытолкнула новорожденного из своего тела. Стало немного легче, но возникшее ощущение, будто ее разорвало на части, сохранилось. Она высвободила голову из рук Берты, уронила ее на подушку и погрузилась в сон, больше похожий на забытье.

Берта вдруг со страхом обнаружила, что влажные простыни слишком горячи. Боже, неужели у Кэтрин такой сильный жар, что материя готова воспламениться? Не обращая внимание на протесты Мэг, она настояла на том, чтобы они поменяли постельное белье, окровавленное во время родов Берта Таннер нервничала и сердилась, сама не зная на что. Это было беспокойство женщины, у которой никогда не было собственных детей и которая наконец обрела дочь в беглянке из Мертонвуда, но вот-вот может потерять ее. В стоящей рядом люльке трепыхался сморщенный красный младенец — сын Кэтрин. Но Берта считала, что его жизнь не стоит смерти родившей его женщины. Она поймала себя на том, что богохульствует во время молитв. Конечно, она не упрекала Господа, но она не может считать справедливым созданный им мир, если в ее доме произойдет такое несчастье.

С момента появления на свет младенца прошло уже несколько часов, а Кэтрин все еще спала. Даже неопытная в подобных вещах Берта почувствовала неладное. Молодая женщина дышала хрипло и тяжело, тело ее пылало жаром. Мэг начала что-то бормотать о родильной горячке. Берта отвергла принесенную женой брата рубашку, слишком старую и застиранную, и переодела Кэтрин в недавно сшитую. Она поменяла еще раз постельное белье и отправила Мэг домой — присмотреть за Джули было единственным, чем могла та сейчас помочь. Мэг явно рассердилась, но Берта не обратила на это никакого внимания. Она села возле неподвижной Кэтрин и просидела так всю ночь и почти весь следующий день. Вывел ее из оцепенения писк младенца, начавшего подавать признаки жизни. Берта соорудила для него сахарную соску и принялась молиться за новорожденного сына графа, надеясь, что строгий Бог ее предков проявит снисходительность хотя бы к этому ни в чем не повинному комочку жизни.

А Кэтрин в своем забытьи видела совсем иные картины. Она стояла в высокой, пригибаемой ветром траве, и разбивающиеся о донеганские скалы морские волны обдавали пеной ее босые ноги. Она вдыхала аппетитные запахи, долетавшие до нее с кухни родного дома, а потом помогала маме печь хлеб. Она бродила в летнем саду, вдыхая запахи лимона, вербены, базилика и шалфея. А затем их сменил запах камфары у постели больной мамы, и она услышала сдавленные всхлипывания не знавшего ранее слез отца, оплакивающего свою любимую.

И конечно же, она увидела его: небрежно шагающего по проходу конюшни, с неподражаемой грацией и искусством скачущего на Монти или смеющегося в лесу. Коричневые и зеленые тени падали на его лицо, приглушая веселый блеск его изумрудных глаз. Эти глаза могли быть нежными, печальными, озорными, но всегда загадочными. В них таилась не то скрытая боль, не то еще что-то, названия чему она не знала. Сейчас она просто смотрела на этого ослепительно красивого и сильного мужчину, вспоминая его нежные губы, ласковые пальцы и голос, в котором звучало обещание блаженства. Он вновь дарил перстень, равный по цене целому состоянию, и слова, которые невозможно забыть.

Вдруг Кэтрин показалось, что Фрэдди подошел к ее кровати и протянул к ней свои сильные руки с длинными красивыми пальцами. Нежным движением он разгладил ее слипшиеся волосы, стер холодным влажным платком пот со лба и поднял с постели. Он был окружен каким-то сиянием. Кэтрин протянула к нему руки, и сияние это еще больше усилилось, а когда их пальцы соприкоснулись, засверкало и рассыпалось на множество ярких искр. Она улыбнулась и не увидела, а ощутила ответную улыбку так же, как свою собственную. Она хотела подойти еще ближе к нему, но сияние превратилось в сплошной поток света и разделило их непроходимой стеной. Кэтрин смотрела на Фрэдди и не могла насмотреться. Как высок и статен он, как силен и прекрасен! Так хотелось снова оказаться в его объятиях, чтобы руки его обвились вокруг ее плеч. Хотелось прильнуть к нему и забыть обо всем. Но ей уже было достаточно того, что она дотронулась до него. Взявшийся откуда-то ветерок овеял ее прохладой, и затрепетавшие волосы приятно защекотали щеки. Его близость принесла долгожданный покой ее измученной душе. Фрэдди каким-то образом узнал, что нужен ей, и пришел! Она стиснула его пальцы, моля не уходить. И он ответил почему-то голосом Берты, что останется с ней столько, сколько она захочет.




Граф начал прочесывать Англию с севера на юг, ненадолго заезжая даже в крошечные деревушки, состоявшие из нескольких хижин с соломенными крышами. В больших городах он задерживался подольше и нанимал помощников из профессионалов и местных мальчишек. В Лондоне к поиску Кэтрин была привлечена целая армия юных потрошителей чужих карманов, довольных, что могут честным путем заработать немного денег. Фрэдди встречался с капитанами кораблей, плавающих во все страны света — от Америки до Китая. Он беседовал с работорговцами и владелицами борделей, доводившими его до бешенства расспросами об интимных частях тела разыскиваемой. Не были забыты и кучера дилижансов и наемных экипажей в Шотландии и Уэльсе. Для розыска Кэтрин было привлечено немало людей, кроме того, Фрэдди получал известия от своих знакомых и слуг обо всех молодых девушках с маленьким ребенком, недавно принятых на службу в богатые дома. За достоверные сведения о местонахождении Кэтрин было назначено огромное денежное вознаграждение. Фрэдди знал теперь обо всех сколько-нибудь заметных происшествиях, случившихся в Англии с сентября по июль. Но ответа на вопрос, куда же делась Кэтрин, он так и не получил.

Возвращение в Монкриф напоминало скорее беспорядочное отступление, а не победное шествие. Розыски не принесли никаких результатов. Граф был раздражен. Вид родного дома и великолепная погода, выдавшаяся в день его возвращения, не улучшили настроения. Он даже не взглянул, как обычно, ни на упирающиеся в голубое небо шпили четырех угловых башен, ни на блестящие на солнце великолепные кирпичные стены дома, которые были его гордостью.

Жизнь научила графа больше доверять себе и своим чувствам, чем посторонним людям. Но сейчас эта привычка оказывала ему не лучшую услугу. У него постоянно было ощущение, что он что-то прозевал, просмотрел и должен немедленно что-то предпринять, но что именно, понять он не мог. Это совершенно измучило привыкшего к ясности Фрэдди. Покинув этот дом с твердым намерением узнать, что произошло с Кэтрин, он вернулся в него в еще большем неведении, усталым и злым. Впрочем, он и сам понимал: сердиться было не на кого, разве что на самого себя.

В последнее время ему начали сниться странные сны. В них оказывалось, что Кэтрин вообще никуда не убегала, а была все это время совсем рядом. Эти сны были полны каких-то неясных намеков, но понять он их никак не мог и еще больше мучился из-за этого. Была в этих снах и еще одна странность: все они заканчивались одним и тем же — плачем какого-то ребенка.




Глава 13


У ее сына были черные волосы и голубые глаза. Он родился крупным, с длинными ручками и ножками, и это даже испугало Кэтрин. Она поделилась своими страхами с Бертой, на что та лишь посмеялась, и заверила, что все будет нормально, когда малыш подрастет.

Из-за болезни у Кэтрин сначала было мало молока, но они пригласили из деревни кормилицу. Состояние молодой матери улучшалось день ото дня.

— Просто чудо! — восклицала приходившая каждое утро Мэг.

Берта при этом что-то бормотала, поднимая глаза к потолку.

— Скорее правильный уход, — говорила она затем. Мэг хитро хмурилась, показывая, что она-то разбирается в этом получше и что не забыла, как Берта отправила ее домой в ту ночь.

Кэтрин улыбалась. Она чувствовала, что силы к ней возвращаются, и была благодарна всем, кто помог ей и ее детям. Девочка и мальчик росли и, слава Богу, выглядели вполне здоровыми. Маленький Роберт чуть ли не с первых дней стал выказывать себя истинным сыном своего отца. Он требовал, чтобы его кормили непременно каждые два часа, хотя Кэтрин была уверена, что у кормилицы достаточно молока и малыш вряд ли испытывает голод. Если он не кушал и не спал, то настаивал на том, чтобы кто-нибудь с ним занимался, и громким, сердитым плачем выражал недовольство, оставаясь хоть на минуту один в люльке, перешедшей ему от Джули.

Кэтрин возилась с малышом самозабвенно. Все, что она любила в графе, хотя и боялась признаться в этом даже себе, она видела теперь в крошечном Роберте. Она с гордостью разглядывала черные кудряшки на маленькой головке, рассматривала его постепенно темневшие, так же как и у Джули, глазки. Они становились все более осмысленными и следили за каждым ее движением, совсем как когда-то глаза Фрэдди. Уверенность малыша, что все должны нянчиться только с ним, тоже досталась малышу от отца. Даже в прикосновениях к его нежной, коже и в том, как Роберт дотрагивался до ее губ своими длинными пальчиками, угадывался сын графа Монкрифа. Кожа мальчика была такой же бархатистой и приятной, а волосы такие же мягкие и шелковистые.

Кэтрин любила в своем нежданно зачатом и тайно рожденном ребенке все. Она могла часами сидеть, держа на руках спящего младенца, уткнувшегося маленькой головкой между ее плечом и шеей. Она ощущала настоящий восторг, чувствуя его дыхание возле своей груди, которую так любил целовать Фрэдди. Истинное удовольствие доставляло ей мыть его, одевать, разговаривать с ним, хотя малыш не понимал ни одного слова. Каким-то странным образом любовь к ребенку, изменила и ее отношение к графу. Она теперь испытывала даже что-то похожее на благодарность за то, что он изменил ее жизнь, дал ей узнать, что такое настоящая страсть, и подарил ребенка.

Поначалу она опасалась, что Джули будет ревновать к малышу, как это часто бывает у детей. Но девочка души не чаяла в своем маленьком братике и готова была часами играть с ним. Она учила его переворачиваться, а потом и садиться. Роберт отвечал ей полной взаимностью. Стоило Джули отбежать от него, как он оглашал дом громким плачем. О том, чтобы уехать, Кэтрин уже и не думала. Беpта стала для них как мать. С каждым днем силы Кэтрин прибывали, а у старой женщины убывали. Чтобы не расстраивать Берту, Кэтрин не заводила разговоры об их весьма неопределенном будущем и старалась дарить ей свою любовь и заботу. Она взяла на себя все посильные ей домашние хлопоты и очень уставала. Несмотря на это, сон не сразу приходил к ней, и она часами лежала в тишине, вглядываясь в смутные очертания спящих детей. В это время она думала об их отце, но что именно, не знал никто.




Вдовствующая графиня Монкриф в течение всего путешествия сидела с поджатыми губами, не проронив ни слова. Ее горничная Дженни очень устала и была голодна, но предпочитала помалкивать. В голове графини, словно рассерженные пчелы, роились невеселые мысли, касающиеся в основном старшего сына. Дженни тихо, чтобы этого не заметила госпожа, вздохнула.

В Мертонвуде осталась лишь немногочисленная прислуга. Когда они приехали, графиня большую часть утра провела со старым садовником, и Дженни могла поклясться что темой разговора были отнюдь не розы. Горничную разбирало любопытство. Ей очень хотелось узнать, что же опять произошло с графом, из-за чего взгляд графини стал таким рассеянным и задумчивым, а губы сошлись в одну прямую линию. Такой она видела графиню последний раз несколько лет назад, когда молодой граф соблазнил юную, только что окончившую школу девушку.

Дженни не сомневалась, что вовлечена в безнадежное дело, которое затеяла графиня, пытаясь исправить очередную ошибку графа. Граф Монкриф обладал невероятной способностью делать деньги и создавать постоянные проблемы в общении с людьми. Горничная вздохнула. Она работала у графини более двадцати пяти лет и хорошо знала Фрэдди. Она сочувствовала женщине, имеющей несчастье быть матерью человека, чье имя часто мелькает в разделе скандальной хроники лондонского «Наблюдателя». Обвинения в адрес графа иногда были совершенно беспочвенны, но он был из тех людей, вокруг которых постоянно крутятся слухи и сплетни.

Когда Фрэдди было двенадцать лет, например, случилась история с горничной. Никто не мог и подумать, что мальчик в таком возрасте может проявлять столь заметный интерес к особам прекрасного пола, а тем более графиня. Иначе она бы не держала в служанках столь миловидных девушек. В школе, в которую он поступил в тринадцать лет, пристрастие Фрэдди сохранилось. Его наставники отмечали блестящие способности мальчика, но основное содержание их писем графине сводилось к перечислению ужасных похождений юного донжуана со своими многочисленными подружками. Большую часть каникул, когда Фрэдди приезжал домой, графиня проводила в бесполезных разговорах с сыном о его поведении и в переговорах с его преподавателями, которым обещались солидные суммы, чтобы юный граф Латтимор мог снова вернуться в школу, затем появилась Моника… Дженни даже вздрогнула, и графиня недовольно посмотрела на нее. Дженни слабо улыбнулась и отвернулась к окну, стараясь прогнать мысли о тех днях, когда имя Латтиморов, словно холодным плотным туманом, окутала скандальная слава.

Моника — молодая обожаемая жена Фрэдди — была не в состоянии оставить без ответа ни одного вожделенного мужского взгляда, как другие женщины не оставляют без внимания новую модную шляпку, попавшуюся им на глаза. Моника набрасывалась на понравившегося ей мужчину, как паук на муху, попавшую в его сети. Она относилась к графине не как к свекрови, а как к сопернице. Может, так оно и было, кто знает? По крайней мере погибла Моника вместе с отцом Фрэдди во время несчастного случая, который произошел, когда они в карете возвращались из Оксфорда. Почему они оказались вместе и что делали в Оксфорде, никто достоверно не знает. Также неизвестно, чем они занимались в Мертонвуде, где провели несколько недель. Ни граф, ни его мать никогда не обсуждали при посторонних этот вопрос. Это была их совместная тайна, которую они хранили в себе. Может быть, этим и объясняются их отношения друг к другу.

Графиня, как никто другой, относилась к необузданным выходкам сына с пониманием и даже сочувствием. Кто знает, может, она чувствовала, что Фрэдди просто необходимо любым способом отвлечься от страшной душевной раны?

Сама графиня с тех пор довольно сильно изменилась. Она уже не была той светской женщиной, озабоченной только своей внешностью, нарядами и семейным очагом. Она стала интересоваться жизнью и делами, происходящими за пределами ее благоустроенных усадеб. Переживания, связанные с трагической гибелью мужа, явно пошли ей на пользу. А вот о Фрэдди этого не скажешь. Его поведение день ото дня становилось все более безнравственным.

Дженни прекрасно понимала, что их ранний отъезд из Лондона и натянутое молчание графини во время всей поездки, было связано с каким-то новым неблаговидным поступком графа. Но Дженни предпочла благоразумным сдержать свое любопытство. Если графиня захочет рассказать ей об этом, то она сделает это сама.

В свою очередь, Мириам Латтимор не сомневалась, что горничная прямо сгорает от нетерпения узнать о случившемся. Для нее не было секретом, что Дженни относится к графу, мягко говоря, с неодобрением. Порой поступки Фрэдди шокировали и ее саму. Никакими словами нельзя было выразить душевное состояние графини. В ней вспыхивали обида и злость на сына, на саму себя. Она испытывала к нему жалость и не знала, как ей себя вести в подобном случае. Фрэдди всегда был добрым, но очень часто скрывал это в собственных интересах и проявлял свою доброту в поступках, которые совершал, не афишируя свое участие в них. И никогда не был деспотом.

О том, что сын поглощен какими-то розысками, графине рассказал Дункан. Он с недоумением поведал об огромных суммах, которые тратятся для того, чтобы разыскать какую-то женщину, и об умопомрачительной награде, назначенной тому, кто ее найдет. Когда Дункан упомянул о ребенке, графине стало все ясно как дважды два. Во всей этой истории виновата она. Она сама настояла, чтобы Фрэдди навестил дочь. Мириам не желала, чтобы сын относился к семье с таким же презрительным равнодушием, как ее муж. Законнорожденная Джули или нет, девочка должна знать, кто ее отец. У нее были самые благие намерения. И вдобавок она почти целый год не интересовалась ни ребенком, ни молодой женщиной, которую, по всей вероятности, он сейчас с таким отчаянием разыскивает. А ведь встретились они именно благодаря ей!

Конечно же, речь идет о той самой симпатичной провинциальной девушке, которая так понравилась графине своей простотой и неиспорченностью. Она с такой самоотверженностью бросилась на помощь мальчишке, который обокрал ее, а потом горько рыдала, узнав о его смерти. И такая девушка благодаря Мириам встретилась с Фрэдди, который познал предательство близких и любимых им людей, разуверился в искренности чувств, за которыми, по его мнению, скрывается интерес только к его богатству и знатности, потерял веру и способность сострадать. Ничего хорошего от встречи столь разных натур ждать не приходилось.

О Боже, что же наделал граф! Это было первое, что она услышала от растерянного Майкла.




Джон остановил запряженных в карету лошадей у небольшого деревенского дома. Во дворе никого не было кроме маленькой девочки, сидевшей на ступеньке возле дубовой двери. Мириам вышла из кареты и направила к дому, с осторожностью ступая по круглым гладким булыжникам, которыми была выложена дорожка. Она остановилась перед малышкой, которая смотрела на нее с подозрением человека, редко видящего незнакомцев, и искренним детским любопытством. На девочке был желтый халатик, затянутый в талии тоже желтым, но более ярким пояском. Пышные золотистые волосы украшали ее круглое личико. Она напоминала Селесту, но быстрые зеленые глаза обнаруживали явное сходство с Фрэдди. Когда Мириам подошла, малышка поднялась на ноги, готовая убежать в любую секунду, и замерла, переводя взгляд с графини на лошадей, застывших как вкопанные по команде Джона. Кто заинтересовал ее больше — незнакомая пожилая леди или лошади, угадать было трудно.

— Здравствуй, — мягким голосом поздоровалась графиня, стараясь не вспугнуть девочку. — Тебя зовут Джули?

Малышка, оторвав глаза от лошадей, кивнула. Мириам чуть было не бросилась к ней, но благоразумие и мудрость удержали ее от этого порыва. Это была ее внучка, но графиня совсем не знала, что делать и как вести себя дальше. Неожиданно девочка взяла инициативу в свои ручки.

— Мама! — громко закричала она и скрылась внутри дома.

На мгновение Мириам пришла в замешательство, затем успокоилась, увидев перед собой повзрослевшую ставшую еще красивее Кэтрин. Молодая женщина молча остановилась в дверях, продолжая вытирать руки о фартук. Она сразу узнала гостью. По спине пробежали холодные мурашки, но лицо осталось совершенно спокойным. Ее не испугал этот визит. Она знала, что рано или поздно ее найдут. Вот и нашли! То, что Фрэдди послал вместо себя графиню, удивило ее и в то же время принесло облегчение.

— Он наконец проявил здравый смысл, — сухо сказала Кэтрин. — Вы приехали защищать его?

— Если вы имеете в виду моего сына, — спокойно ответила Мириам, — то он не знает, что я здесь.

Это удивило Кэтрин по-настоящему.

Дженни стояла за спиной графини и ждала дальнейшего развития этой драмы. Она только что вышла из кареты и подошла к ним. Вдруг она резко повернулась и, забыв о своем положении благовоспитанной горничной, а порой и доверенного лица знатной дамы, в раздражении метнулась к карете, едва не запутавшись в своей юбке. Графиня словно не видела этого. Ее внимание было поглощено маленькой девочкой, выглядывающей из-за спины Кэтрин. С непосредственностью ребенка, чувствующего себя под материнской защитой в безопасности, Джули засунула в рот пальчик и внимательно смотрела на незнакомую женщину, не подозревая, что перед ней ее родная бабушка.

— Как она похожа на Фрэдди! — произнесла графиня, страстно желая обнять малышку и прижать ее к себе.

Но она понимала, что сначала надо познакомиться с ней и завоевать доверие девочки.

— Ваш сын так не думает, — ответила Кэтрин. Она отошла в сторону и пригласила гостью в дом.

Удивление, появившееся на лице графини, показывало, что ей нужны объяснения. Но у Кэтрин не было ни сил, ни настроения.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Ваш сын не скрывал, что она недостойна быть его дочерью! — резко произнесла Кэтрин. — Я не могла изменить его мнение, графиня.

— Я считаю, что матери моего внука больше подходит называть меня по имени. Зови меня, пожалуйста, Мириам. — Она положила руку на плечо Кэтрин и почувствовала, как та вздрогнула от ее слов.

— Вы знаете? — с трудом выговорила Кэтрин.

— Да. Но Фрэдди знает о сыне не больше, чем о вашем пребывании здесь, Кэтрин.

— Слава Богу! — Кэтрин облегченно опустилась на маленький стул возле камина.

Несмотря на теплую погоду, в очаге аккуратно лежали дрова, чтобы не бегать за ними во двор, когда они понадобятся. Это говорило о присутствии в доме хорошей хозяйки. Графиня заметила это сразу. В этом небольшом домике было чисто прибрано — даже самый придирчивый взгляд не обнаружил бы и пылинки, — все лежало на своих местах и сияло чистотой.

— Если он вас не прислал, то почему вы здесь? — Мягкий, чуть растерянный взгляд Кэтрин смягчил этот не слишком деликатный вопрос. Было ясно, что он вызван страхом и неопределенностью, которые до сих пор мучили Кэтрин.

— Взглянуть на моих внуков и, конечно, на тебя. Предложить помощь. — Графиня присела на небольшой старый стул рядом с камином.

— Вы не расскажете ему?

— Я думаю, в настоящее время говорить с моим сыном весьма неразумно, — спокойно ответила Мириам. — Я не уверена, что смогу сохранить спокойствие при этом разговоре. Мне кажется, что я теряю сына. Неужели мой сын превратился в такое чудовище?

— Для того, чтобы появился ребенок, нужны двое, Мириам. Не стоит уменьшать мое участие.

Кэтрин невольно улыбнулась при этих словах. Уж слишком странный получался разговор — она защищает Фрэдди перед его матерью!

— Все это так. Но ты была слишком молода и глупа. У тебя еще не было жизненного опыта. Фрэдди — другое дело. Он воспользовался твоей неопытностью.

Кэтрин посмотрела в глаза графине, но возражать не стала. Действительно, она моложе Фрэдди, но не такая глупенькая, какой считает ее графиня по доброте душевной. И она, конечно, не станет убеждать графиню в обратном. Ей совсем ни к чему знать, что она сама, будто какая-нибудь девка, согласилась вступить с ним в связь на определенных условиях. Обо всем, что тогда было, лучше всего помалкивать. Свои чувства всегда можно скрыть с помощью юмора.

— Скажи, — спросила графиня, наклоняясь к Кэтрин, — почему ты утаила от меня, что ты дочь барона?

— Это что-нибудь меняет?

— Ты говоришь о своей работе? — Кэтрин кивнула, и, как поняла Мириам, вполне искренне.

— Нет, я ясно видела, что тебе необходимо было куда-то устроиться. Но это бы изменило отношение Фрэдди к тебе.

— Но это еще более чудовищно, мадам! Я предпочитаю думать о нем как о простом гуляке коте, чем о напыщенном, чувствующем свое превосходство перед простыми людьми высокородном коте.

Мириам прыснула, а затем и вовсе расхохоталась в полный голос. «Ох, Фрэдди, — подумала графиня, — что же ты наделал?» Сидящая напротив молодая женщина была самой подходящей парой для него: умная, обладающая чувством юмора и по-настоящему красивая.

С рождением сына Кэтрин необыкновенно похорошела и расцвела красотой зрелой женщины. Овал лица сделался более четким, в глазах появилась материнская нежность и глубина, губы пополнели, отчего улыбка стала еще очаровательнее. Груди соблазнительно налились, а талия сохранила девичью стройность. Изменилось и ее отношение к жизни. Она стала мудрее и оценивала все происходящее с позиции опытной женщины. Пропала ее врожденная застенчивость. Она была почти на краю смерти и теперь твердо знала, ради чего стоит жить и что надо ценить, а не предаваться наивным, несбыточным мечтам. Кэтрин поняла, что упрямство и воля — это не одно и то же. Она многое передумала и надеялась, что больше не совершит ошибок в своей жизни.

Джули осторожно выглянула из-за стула и сделала несколько маленьких шажков в сторону графини, но, заметив ее пристальный взгляд, снова спряталась за спину Кэтрин. Через несколько минут девочка набралась храбрости и выглянула из своего убежища. Мириам, стараясь не смотреть на девочку, достала из своей сумочки небольшой яркий сверток и положила его на ручку кресла. Кэтрин улыбнулась мудрому решению графини. Джули должна была сама решить, как ей поступить. Кэтрин смотрела на Мириам и принимала непростое для себя решение. Она встала, вышла на минуту в другую комнату и вернулась с четырехмесячным сынишкой. Только что проснувшийся Роберт хлопал глазками, крутил головкой с полными щечками и выглядел необычайно забавно и мило. Кэтрин протянула малыша Мириам. Графиня посмотрела на Кэтрин благодарным взглядом.

Мириам прижала маленькое теплое тельце к своей груди, и на глазах ее — впервые за многие годы — блеснули слезы. Роберт решил, что время просыпаться еще не пришло, опустил головку на плечо бабушки и мирно засопел. Кэтрин взглянула в лицо Мириам и поняла, что даже чувства к Джули не шли ни в какое сравнение с теми, которые испытывала графиня в этот момент. Все разделявшие их возрастные и социальные барьеры исчезли, богатство и знатность были забыты. Мириам превратилась просто в бабушку, держащую на руках своего внука, — реальное доказательство того, что жизнь продолжается и будет продолжаться вечно. Она словно возвратилась в то далекое прошлое, когда вот так же держала на руках маленького Фрэдди. У младенца были точно такие же чуть вьющиеся черные волосики, упругое тельце с необычно большими ручками и ножками. Его длинные пальчики так же требовательно сжимались в кулачки, как бы заявляя на весь мир: «Мое!» Осторожно поддерживая одной рукой спинку малыша, Мириам нежно разглаживала его волосики. Она горячо благодарила Бога за то, что он дал ей возможность дожить до этого счастливого дня. То ли окончательно освоившись, то ли из чувства детской ревности, Джули покинула свое укрытие и направилась к бабушке. Сделав несколько шагов, она на мгновение остановилась, затем смело шагнула вперед и облокотилась о колени Мириам. Графиня подумала, что ни один самый счастливый момент ее жизни не доставлял ей такого наслаждения, которое она испытала сейчас. Мириам приняла твердое решение, что сделает все от нее зависящее, чтобы Кэтрин жила в достатке и была счастлива. Фрэдди, не женившись на ней, поступил как последний осел. Но это его личное дело. Она сделает так, что эти дети будут частью ее семьи, и не важно, что они родились вне брака. Их отцу придется расплатиться за свои грехи и кое-чему научиться.

— Скажите мне, Мириам, как вы разыскали нас? И откуда вам стало известно о моем отце?

— От Дункана, дорогая. Это мой стряпчий. Он знает всю Англию вдоль и поперек. Подозреваю, что он связан с какими-то правительственными секретными службами. По крайней мере такая работа очень подошла бы этому негоднику. Однако он хорошо поработал сейчас. Ему удалось утереть нос всем этим людям, которых нанял Фрэдди.

— Фрэдди?

— Разве ты не знаешь, дорогая? Это единственное дело моего сына, которое я одобряю. Он начал искать вас сразу же, как вы убежали. Я должна похвалить тебя, ты поступила очень хитро. Кому придет в голову искать вас здесь?

— Хитрости здесь меньше всего, Мириам. Так сложились обстоятельства, — призналась Кэтрин, вспоминая ужасную пургу, сквозь которую она пробиралась сюда.

— Ты понимаешь, конечно, поскольку у тебя нет законных прав на Джули, он может отобрать ее у тебя. — Графиня понизила голос до шепота, чтобы ее слова не услышала маленькая девочка, которая стояла рядом, не сводя глаз с яркого свертка.

— Это не так.

Кэтрин поднялась и вышла в соседнюю комнату, где хранилась дорожная сумка, с которой она убежала из Мертонвуда. Вернувшись, она, ни слова не говоря, протянула графине аккуратно сложенную в несколько раз бумагу. Пока та читала, Кэтрин отнесла Робби в спальню и уложила его в люльку. Когда она снова вошла в комнату, Мириам сворачивала документ, ругая про себя сына за упрямство и раздумывая, что сказать Кэтрин.

В конце концов раздражение пересилило чувство такта, и она сказала:

— Этот документ не стоит ни времени, ни бумаги, затраченных на его составление. Буду откровенной, тебя попросту одурачили. Иначе это никак не назовешь. Мой дорогой сынок использовал весь дар своего убеждения и, не сомневаюсь, пообещал солидное вознаграждение своему поверенному. В общем, эта бумага… этот контракт, — она смолкла на мгновение, подбирая наиболее точные формулировки, — не имеет юридической силы и, следовательно, ни к чему не обязывает Фрэдди. Если совесть ему позволит, он сможет нарушить вашу договоренность.

— Почему? — воскликнула Кэтрин, и ее глаза сузились от удивления.

— Потому, дорогая, что ты женщина. К тому же в момент составления документа ты была несовершеннолетней и незамужней. Но даже если бы ты была замужем, этот документ имел силу только за подписью твоего мужа. Сама ты не имела права заключать какие-либо соглашения.

— Но это несправедливо!

— Наверное, но таков закон. Возможно, когда-нибудь он изменится, но пока власть в мире принадлежит мужчинам. Даже я, графиня и мать взрослых детей, не могу предпринять что-либо серьезное без официального одобрения или хотя бы согласия Фрэдди. Раньше право распоряжаться моим состоянием принадлежало мужу, теперь моему сыну.

— Как же вы выдерживаете?

— Есть много способов, дорогая. Достаточно много способов, — улыбнулась графиня.

Джули подошла к графине поближе. Мириам повернулась к девочке и протянула ей сверток. Малышка вынула изо рта палец, шаловливо улыбнулась, схватила подарок и, спрятавшись вновь за спину Кэтрин, принялась его разворачивать.

— Я не могу понять, почему он до сих пор не оставит нас в покое? — произнесла Кэтрин, которую сообщение графини не на шутку встревожило и разозлило. — Это тем более странно, что он считает Джули неполноценной, чуть ли не уродкой.

На лице Мириам удивление смешалось с любопытством.

— Не понимаю, о чем ты говоришь? — наконец спросила она и посмотрела на внучку. Она действительно не понимала. Мириам не видела никаких странностей в Джули, которые отличали бы ее от других своих сверстников.

— Взгляните на ее пальцы, — тихо посоветовала Кэтрин. Графиня взглянула на ручки Джули и явно разгневалась. — Фрэдди просто болван! — не сдержалась Мириам и пожалуй, впервые в жизни вопреки всем правилам вслух обругала собственного сына и главу семьи.

— Я начинаю думать так же. — Губы Кэтрин разошлись в легкой улыбке.

— Мне остается только извиниться за то, что произвела на свет человека, начисто лишенного здравого смысла, дорогая, — вздохнула графиня. — Уверена, что корни этого поступка следует искать в семействе его отца.

Они посмотрели в глаза друг другу и улыбнулись.

— Что ты собираешься делать дальше, дорогая? Фрэдди скоро отыщет вас.

Неожиданно Мириам почувствовала страх. Она не сможет защитить Кэтрин от упрямства своего сына.

— Дункан, — ответила она на вопросительный взгляд Кэтрин. — Дункан обязательно расскажет ему, — произнесла она ледяным голосом, предназначенным для ее стряпчего.

— Но ему-то какое дело до меня и до всего этого? — Кэтрин еле сдерживала свой гнев.

— Дункан отличается очень развитым и весьма своеобразным чувством долга. Он считает, что Фрэдди должен знать об этом. Можешь меня винить, но я позволила этому упрямцу сопровождать меня в Мертонвуд. Сегодня утром он уехал обратно в Лондон. Я взяла у него обещание, что он ничего не предпримет, пока я не поговорю с тобой. Но это ненадолго. Несмотря на нашу многолетнюю дружбу, он не откажется от своего намерения.

— Я не могу уехать сейчас, Мириам. Здесь остается Берта.

Графиня взглянула на нее вопросительно.

— Она очень больна. Боюсь, что жить ей осталось недолго. Я не смогу бросить ее, когда она так нуждается в моей помощи.

— Разве у нее нет родственников?

— Есть. Но мы тоже стали ее семьей. — Голос Кэтрин сделался твердым. — Она помогла мне в самую трудную минуту и никогда ни в чем меня не упрекала.

— А я упрекала?

— Нет.

Кэтрин поднялась и посмотрела в лицо графине. Перед ней сидела дама из высшего общества, знатная и богатая, но смелая и решительная женщина, способная к состраданию и жалости. Мириам понравилась ей с первого взгляда. Но если сначала Кэтрин боялась, что на графиню могут повлиять и заставить отказаться от ее намерений, то теперь она знала, что сделать это невозможно.

— Я не могу ничего изменить, но я не хочу, чтобы моя жизнь зависела от вашего сына. Если он хочет начать борьбу со мной, я готова бороться с ним. Я больше никуда не убегу, я устала бегать и прятаться.

— А Роберт? Он обязательно заинтересует Фрэдди. Ведь у графа Монкрифа до сих пор нет наследника. Ты подумала об этом, Кэтрин? — мягко спросила графиня. — Фрэдди не откажется от своего сына.

— Это мой сын, а не его!

— Разве не ты говорила, что для появления ребенка нужны двое? — немного ворчливо, но с мягкой улыбкой напомнила Мириам.

— Я не хочу обвинять вашего сына в двуличности, — произнесла Кэтрин довольно громко, и это насторожило Джули. Малышка попятилась и вцепилась в подол материнской юбки, не выпуская из руки полуразвернутый сверток. — Я была глупа и получила хороший урок. Я не обвиняю Фрэдди за его высокомерие, деспотизм и убеждение, что мир создан для его развлечений. Я даже не виню его за холодное отношение к собственной дочери из-за того, что у нее небольшой физический недостаток. Но хочу вас предупредить, мадам, от возможной ошибки относительно моих чувств к вашему сыну. Он может делать все что угодно, хоть перевернуть весь мир, моих детей он все равно не получит. Никогда! — Кэтрин блеснула глазами, и взгляд этот не предвещал ничего хорошего графу Монкрифу.

Графиня начала готовиться к отъезду и пообещала приехать, как только сможет. Кэтрин проводила ее к постели Берты. Пожилые женщины несколько долгих мгновений смотрели друг на друга молча, затем помаленьку начался разговор, полный весьма нелестных эпитетов для Фрэдди и вздохов по поводу судьбы Кэтрин и ее детей. От взгляда Мириам не укрылась смертельная бледность и худоба Берты. Она поняла, что значит непрерывный кашель собеседницы, но Мириам ни словом, ни взглядом не показала этого. В конце беседы графиня склонилась над постелью и, глядя в покрытое болезненным румянцем лицо Берты, взяла ее худые руки в свои ладони. Глаза их встретились.

— Спасибо вам, — коротко произнесла на прощание Мириам. Большего и не требовалось. Жесты и глаза гостьи уже сказали старой Берте все, что было нужно. Графиня поняла и оценила то, что она сделала, и благодарила ее за заботу о ее внуках, за предоставленный им в страшную непогоду кров, за душевный мир, который обрела здесь Кэтрин.

— Я была ей очень рада, — ответила Берта, глаза которой весело блеснули, а губы дрогнули в чуть заметной улыбке.

Кэтрин проводила Мириам до кареты, в которой восседала надутая Дженни. Обуреваемый примерно теми же чувствами, что и горничная, Джон выглядел крайне несчастным. Кэтрин кивнула ему, но он сделал вид, что не заметил этого, и отвернулся. Сердиться на эту молодую женщину у него особых причин не было, но так уж получилось, что каждое ее появление сопровождалось серьезными неприятностями.

— Как дела у Джереми? — спросила у Мириам Кэтрин.

Графиня взглянула на нее с удивлением:

— Ах да, ты же ничего не знаешь! Джереми сам влип в скандальную историю, разговоры о которой, боюсь, смолкнут не скоро. — В глазах Мириам было больше юмора, чем осуждения. — Они с Бет Томсон убежали в прошлом году. Ее отец, герцог Гранбари, грозился отказаться от дочери, пока не узнал, что скоро станет дедушкой. Сейчас все целуются и полны любви друг к другу. У герцога никогда не было сына, и Джереми вполне заменил его. Любимая и единственная дочка Бет прощена, а для будущего внука герцог, по-моему, готов приобрести в подарок оставшуюся часть Англии, остальное ему уже принадлежит.

«Младшему внуку графини бедность явно не грозит в отличие от старших», — подумала Кэтрин и тут же сердито одернула себя. Она прекрасно понимала разницу в положении этих детей. Графиня поймет ее желание защитить их, но это мало что изменит.

— Я рада за Джереми, — искренне сказала Кэтрин. Она вспомнила ссору, состоявшуюся между братьями. — Полагаю, теперь он вполне счастлив?

— Совершенно. Его только огорчают напряженные отношения с Фрэдди.

— Ваш старший сын умеет портить отношения с людьми, — заметила Кэтрин.

— Признаюсь, дорогая, — вздохнула графиня. — Мне кажется, что мои дети словно сговорились поскорее отправить меня в могилу. Мелисса оказалась такой же упрямой, как и ее братья. Это из-за нее я должна вернуться в Лондон. Еще не закончился ее первый бальный сезон, а она уже убедила себя, что по уши влюблена в одного маркиза. Если все получится, как я задумала, — Мириам вновь глубоко вздохнула, — они поженятся через неделю, и Мелисса станет степенной матроной. К сожалению, ее чувства весьма непостоянны и к моему возвращению объектом ее пылкой любви может быть уже другой.

Кэтрин с улыбкой подумала, что ей в самом деле повезло с Мириам, несмотря на ее острый язычок. Более того, она чем-то напоминает миссис Роберте, которая судила об окружающих, исходя из самых высоких требований веры, а тех, кто, по ее понятию, не соответствовал им, глубоко презирала, забыв о христианской терпимости.

В общем, и Кэтрин, и Мириам остались довольны встречей. За все время у них лишь один раз возникла размолвка. Перед тем как сесть в карету, графиня вложила в руку Кэтрин небольшой кошелек. Кэтрин растерялась, взяла его, но тут же попыталась вернуть деньги обратно.

— Ты не поняла меня, Кэтрин. Это деньги для Берты. Она не должна ни в чем нуждаться. Ты можешь нанять себе помощницу. А когда будет необходимо, ты сможешь послать кого-нибудь за мной.

Мириам говорила твердо и откровенно. Несколько минут, проведенных у постели больной, подтвердили слова Кэтрин о скорой смерти Берты. Но она убедилась и в другом. Берта по-матерински любила Кэтрин и ее детей.

Слова графини подействовали на Кэтрин, и она молча убрала кошелек в карман фартука.

— Когда придет время, дай мне знать, Кэтрин. Мы вместе подумаем, что вам делать дальше. Я бы не хотела потерять своих внуков. Обещай, что не исчезнешь снова.

Это Кэтрин могла пообещать твердо. Она устала скрываться и задолго до приезда Мириам Латтимор решила, что никуда больше не побежит. Она улыбнулась и прикоснулась щекой к щеке графини. Они оказались на удивление близкими людьми. У нее и у этой великосветской дамы много общего: обе горячо любят своих детей и хотят оградить их от неприятностей, обе готовы пойти ради своих чад на любые жертвы.

— Я не исчезну, — произнесла Кэтрин и отступила.

Обещание было дано. Союз заключен.




Дункан Маккоркл в отличие от многих других не испытывал ни страха, ни неприязни к графу Монкрифу. Он, слава Богу, видел Фрэдди еще в пеленках, а затем постоянно помогал Мириам решать проблемы с ним, которых становилось все больше и больше с каждым годом. Дункан знал все слабости Фрэдди и относился к ним с пониманием. Он любил Фрэдди почти как отец и, честно говоря, мог бы им быть. Дункан не имел громкого титула, и родители Мириам не считали его подходящей партией для своей дочери. Несмотря на свое происхождение, он многого добился в жизни, имел влияние и связи в обществе.

Четвертый граф Монкриф относился к взрослеющему сыну с недоверием и подозрительностью. По мнению Дункана, связано это было не только с быстрыми успехами Фрэдди в бизнесе, но и с его взглядами. Молодой человек не закрывал глаза на проблемы бедняков, но в то же время весьма скептически относился к благотворительной деятельности. Он преступал общепринятые нормы поведения и никогда не брал на веру расхожие истины. Фрэдди старался изменить мир своими руками, не дожидаясь, когда он изменится сам, пройдя через хаос и войны. Пятый граф Монкриф тратил немало времени, сил и денег на проведение необходимых реформ, ничего не разрушая. Его страстных выступлений в палате лордов ждали с интересом и немного побаивались. Графа никогда по-настоящему не интересовало чужое мнение о его взглядах. Он был слишком независим, слишком верил в свои собственные силы. Фрэдди многого добился в жизни, но и многое потерял.

Он не испытывал ни к кому особой душевной привязанности и считал это само собой разумеющимся. Постепенно граф Монкриф отдалился от общества. Дункан считал это одним из недостатков Фрэдди, который всегда казался бесстрастным и слегка отстраненным от жизни. Фрэдди был уверен в своем знании людей, воспринимал их как некие механизмы, которые действуют определенным образом, и видел разницу только в сложности этих механизмов. Сам Дункан с этим был категорически не согласен. Давным-давно он сумел понять одну важную и простую тайну людей: именно неопределенность и непредсказуемость человеческой природы делает жизнь такой интересной.

Вопреки ожиданиям Дункана граф повел себя совершенно неожиданно. Он думал, что Фрэдди будет разгневан, однако тот держался спокойно и говорил ровным голосом. Граф стоял спиной к собеседнику и глядел в окно на огромный сад, очевидно, скрывая свои истинные чувства. Наблюдательный Дункан заметил крепко сведенные на груди руки графа Монкрифа, нарочитую мягкость его тона и некоторую напряженность позы.

Дункану было странно видеть графа в доме, где все говорило о Мириам. Он мог представить Фрэдди сидящим в своем кабинете в одной из башен усадьбы Монкрифов. Именно из этого замка, построенного из белого кирпича и обломков скальных пород, управлял граф своими владениями.

— У нее все в порядке?

Вопрос был задан приглушенным голосом, невольно выдававшим состояние Фрэдди.

— Судя по тому, что мне удалось узнать, да, — ответил Дункан и тут же сообразил, что проговорился. Через некоторое время ему еще придется выслушать кое от кого нелестные слова в свой адрес. Но слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Что сделано, то сделано. К тому же неизвестно, захочет ли Мириам вообще разговаривать с ним после всего.

— А дети? Как они? — Голос Фрэдди вздрогнул, выдавая какие-то мучающие его чувства. Но это не было похоже на гнев или огорчение.

— Они, насколько я понял, совершенно здоровы.

— Его имя… Как его назвали?

Необычный вопрос, не так ли? Дункан с удивлением начал понимать, что Фрэдди просто не может сосредоточить свои мысли на чем-то одном. Это графу Монкрифу было совершенно несвойственно.

— Роберт.

Дункан положил на колени несколько бумаг, отобрал из них одну и прочитал.

— Роберт Артур. Второе имя в честь ее отца, полагаю.

— Ты говорил, что он был бароном…

Теперь многое стало ясно. Вот откуда образованность Кэтрин, ее любовь к лошадям и умение обращаться с ними. Она с детства видела хороших коней в отцовской конюшне. Черт побери, выходит, что у ее отца была конюшня не хуже, чем у графа Монкрифа! Фрэдди вдруг показалось, что он слышит такой знакомый голос Кэтрин. Граф отвернулся от окна. Раздался хруст сломанного пера которое он машинально крутил в руках. Дункана удивила синева под глазами графа и его изможденное лицо, словно он провел не одну бессонную ночь, что и было недалеко от истины. Дункан внимательно посмотрел в глаза Фрэдди. В них были смертельная усталость и пустота. Веки графа утомленно опустились, губы вздрогнули и напряглись. Дункан всерьез усомнился в правильности своих намерений.

— Благодарю за ценную информацию, — произнес граф. — Я не забуду этой услуги.

— Я пришел сюда не за вознаграждением, — ответил Дункан с каменным лицом.

— Я в этом не сомневаюсь и тем более благодарен за твою откровенность. Моя мать знает о нашей встрече?

— Пока нет, — признался Дункан, со страхом думая о том, что Мириам, конечно, узнает, причем весьма скоро.

— Тогда давай договоримся не сообщать об этом разговоре ей как можно дольше, хорошо? — Граф улыбнулся, но в глазах его не было веселья.

— Могу обещать только, что я в это дело больше вмешиваться не буду, Фрэдди, — заявил гость совершенно искренне. Он уже и так сделал достаточно.

— Хорошо, — произнес Фридрих Аллен Латтимор. — Наверное, настала пора наконец вмешаться мне.

Он еще раз угрюмо улыбнулся и с удивлением подсмотрел на сломанное перо, которое все еще держал в руках. Дункан подумал, что его молодой друг многое бы отдал сейчас за то, чтобы в руках у него оказались не остатки пера, а что-то другое. Точнее кто-то.




Глава 14


Кэтрин подумала, что издалека они напоминают стаю ворон, присевших на вершину холма. Жители деревни Мертонвуд в своих траурных одеждах собрались проводить в последний путь Берту и действительно важностью и неторопливостью были похожи на этих птиц. Еще немного, и деревянный гроб Берты поставят рядом с гробом ее давно умершего мужа, и они больше уже никогда не увидят женщину, которую каждый знал с детства. Они пришли не просто по традиции. Почти каждый из собравшихся мог бы рассказать многое об этой доброй душе. Женщины плакали, да и глаза многих мужчин были влажными. Те, кто был постарше, вспоминали красивую деревенскую девушку, какой была Берта в юности. Помладше — работящую женщину средних лет. Матери вспоминали ее мягкость и нежность и сожалели о том, что у нее не было своих детей.

Свои воспоминания были и у Кэтрин. Она стояла рядом с Майклом и неотрывно смотрела на гроб, который медленно, дюйм за дюймом, опускался в черную яму.

Кэтрин видела Берту смеющейся над проделками Джули и ворчащей на нее, Кэтрин, за то, что она слишком много работает. Молодая мать вспоминала их теплые дружеские разговоры в длинные зимние вечера и то, с какой добротой и сочувствием отнеслась к ней покойная в те страшные, полные сомнений и страхов дни. Кэтрин чувствовала себя в неоплатном долгу за все перед умершей.

Она вместе с Майклом подошла к краю могилы и бросила вниз горсть земли. Что-то говорил пастор, но Кэтрин его почти не слушала. Ей уже столько раз в последнее время пришлось участвовать в похоронах, что сопровождающие их ритуалы стали привычными и малоинтересными. Когда соседи начали высказывать соболезнования Майклу, она просто встала поодаль и посмотрела в сторону дома Берты. Там осталась Мэг, которая должна была приготовить еду для поминальной трапезы и присмотреть за детьми. Кэтрин вопреки деревенским обычаям настояла на том, чтобы не брать их на кладбище. Ей хотелось, чтобы у Джули о Берте сохранились только приятные воспоминания, а Робби был слишком мал, чтобы понимать, что происходит. Она почему-то думала, что и сама Берта одобрила бы ее решение. Старая женщина умерла тихо, во сне, как бы стараясь никого не обеспокоить. Просто одним утром Кэтрин проснулась не от смеха Джули, а от какой-то непривычной давящей тишины.

Скоро надо будет связываться с Мириам. В течение ближайшей недели в домик Берты собирается переехать семья старшего сына Майкла. Садовник, правда, говорил, что она и дети могут оставаться там сколько угодно, но глаза при этом старательно отводил в сторону. Было ясно, что пришло время уезжать.

— Здравствуй, Кэтрин, — услышала она вдруг голос, который столько раз слышала в своей памяти.

Он стоял в сероватом утреннем свете будто призрак из прошлого. Те же точеные черты лица, тот же прищур глаз и чуть опущенные уголки губ. Только выглядел намного старше того, который являлся ей в снах. Казалось, что с момента ее бегства прошло не меньше десяти лет. Кэтрин сделала нерешительный шаг назад. Он не шевельнулся, продолжая рассматривать ее своими холодными умными кошачьими глазами.

Вид Кэтрин ясно говорил о ее бедственном положении. Этот вывод Фрэдди сделал сразу же, как только взглянул на ее траурное платье, настолько старое, что уже трудно было угадать его первоначальный фасон, а некогда черная ткань сделалась коричневой. Но даже оно каким-то непостижимым образом шло Кэтрин. Она, черт побери, стала еще прекраснее! Нынешний несуразный наряд только подчеркивал белизну ее кожи, прекрасные формы и нежный румянец на щеках. Он мог бы поклясться, что никогда не видел ее такой красивой. Ветер чуть шевелил ее уложенные в высокую прическу волосы. Слезы, которые он видел, когда подошел, высохли, и карие глаза сверкали гневом и решимостью. Больше всего Кэтрин напоминала сейчас стоящую на вершине холма друидскую принцессу, готовящуюся к битве с врагами.

На лице Фрэдди появилась не то жалкая улыбка, не то злая ухмылка.

Кэтрин повернулась и, приподняв длинную юбку, пошла вниз, гордо ступая под любопытными взглядами. Она шла, не оглядываясь, но была абсолютно уверена, что граф следует за ней по пятам. У развилки, от которой одна тропинка вела в деревню Мертонвуд, а другая — к домику Берты, Кэтрин наконец замедлила шаг. Она повернулась, перегородила ему дорогу и, уперев сжатые кулаки в бока, посмотрела в лицо.

— Что вам здесь нужно? — процедила она. Кэтрин была слишком разгневана, чтобы задумываться о правилах приличия. Будь у нее сейчас в руках пистолет, она бы, наверное, вообще не стала ничего говорить, а просто выстрелила. Как он посмел явиться именно в это утро! Коль уж решился на встречу, должен был начать ее, хотя бы для приличия, с просьбы о прощении. И вообще он не имел никакого права стоять возле могилы Берты, позволяя ветру играть своими волосами. Не должен он смотреть на нее с таким усталым видом, возбуждая в ней желание броситься к нему и пожалеть. Будь он проклят!

— Мои дети, — спокойно ответил граф, вглядываясь в ее глаза.

Он ждал, что лицо Кэтрин изменится и что он увидит признаки страха. Она должна бояться его. Ей следует испытать самой то, что испытал он за последние месяцы, превратившиеся в ад. Но лицо ее осталось прежним, не отразив ни малейших признаков страха или волнения. Фрэдди скользнул взглядом по ее фигуре, задержавшись на лифе платья и талии. Кэтрин стала более женственной и привлекательной, однако почти не изменилась. Глаза были немного усталыми, а около полных губ появилась едва заметная складка. Но все это вполне можно отнести на счет сегодняшних похорон. На ее лице не было следов мучительных раздумий и угрызении в совести. Это раздражало графа. Но еще больше почему-то бесила ее красота.

— О! Когда же это вы поняли, что у вас есть дети, милорд? — Кэтрин выпрямилась и с вызовом посмотрела ему в глаза.

— Когда мне сообщили об этом, — ответил он, выискивая малейшие признаки страха в ее глазах. — Вряд ли стоит добавлять, что сообщила мне об этом не ты. Неужели ты надеялась, что сможешь вечно скрывать от меня эту тайну?

В том, что именно он является отцом рожденного ею ребенка, граф не сомневался. Он слишком хорошо знал ее. Эта женщина была прямой от рождения, и жизнь так и не научила ее хитрить. И от этого ему лишь больше хотелось отомстить ей за все его страдания, пережитые в последние месяцы. Она заплатит ему за бессонные ночи и заполненные самобичеванием дни, за то, что он чувствовал себя негодяем и мерзавцем, вынудившим женщину убежать чуть ли не на верную смерть. Подумать только, беззащитная женщина бросилась куда глаза глядят, возомнив, что найдет себе поддержку и защиту в этом враждебном мире. Ха! Она должна ответить за его душевные муки и за то унижение, которое он испытывал в постели с другими женщинами, так и не сумевшими снять с него колдовские чары этой красавицы с золотисто-каштановыми волосами! Граф Монкриф и сам понимал, что его мысли совершенно нелогичны и неразумны. Но он страстно желал возмездия, и, Бог свидетель, он добьется своего.

— Вы изменили свое мнение о Джули и уже считаете ее достойной вас? — Кэтрин сознательно шла на обострение разговора, стараясь задеть его совесть и гордость. — Ваше семя может принести плоды, но зачать ребенка способен даже идиот! — выпалила она. — А вот отцом может быть только настоящий человек. В вашем случае, милорд, лучше считать, что у вас нет детей.

Почему он считал ее похожей на всех других женщин? Как мог он мечтать о том, что она встретит его со слезами благодарности? Кэтрин всегда отличалась от окружающих и почему сейчас должна измениться? Любая другая на ее месте уже стучала бы кулаками в дверь его дома, требуя денег, если не полного обеспечения его детей. Кэтрин же скорее пожелает ему сгореть в аду, чем попросит его о помощи. Почему он решил, что такая женщина будет счастлива его видеть?

— Ты никогда не получишь моих детей, Фрэдди. — Имя его в ее устах прозвучало почти как ругательство, что еще больше разозлило графа. — Я и только я родила одного и вынянчила другую. Я не смыкала глаз, когда они болели, часами баюкала их, когда у них резались зубки или болели животики, лечила их и просто молилась, когда ничего не помогало. И ты думаешь, что я так легко их отдам тебе? У тебя отцовских чувств не больше, чем у рыбы!

Кэтрин резко повернулась и пошла вниз по тропинке, не обращая внимания на торопливые шаги позади себя. Граф из последних сил сдерживался, чтобы не забыть о приличиях и не наброситься на женщину с кулаками. Он схватил ее за руку. Кэтрин попыталась вырваться, но он до боли сжал ее запястье и повернул к себе.

— Да, это ты дала ему жизнь, но это мой сын! — промолвил граф дрогнувшим голосом, близко увидев ее глаза, вздымающуюся грудь, приоткрытые коралловые губы. — Мой, — повторил он более мягким тоном. — Поэтому я всегда буду частью тебя. Ты никогда не избавишься от этого, неужели ты не понимаешь? Ты не сможешь просто уйти и забыть меня.

— Посмотрим! — процедила она сквозь зубы, ощущая уже не только гнев, но и сильное желание убежать и забиться в какую-нибудь нору, лишь бы остаться в одиночестве и безопасности.

Фрэдди вдруг почувствовал, что его гнев и злость на эту женщину вылились в острое желание поцеловать ее.

— Ты совершишь большую глупость, Кэтрин, если бросишь мне вызов, — произнес он тихо. — Тебе следовало бы понять, что я не отступлю.

— И начнете войну, наградой в которой будут дети? В том числе и отвергнутый вами ребенок, милорд? Неужели вы не понимаете, что победителей в ней не будет? А единственными ее жертвами будут дети, которых вы так хотите заполучить?!

— Нет! Если мы начнем войну, побеждена будешь ты. — Эту угрозу он произнес как бы нехотя. Граф Монкриф с улыбкой, но ясно угрожал использовать для своей победы всю имеющуюся в его распоряжении силу денег и свое неограниченное влияние.

Его слова отозвались в ее душе ненавистью к этому человеку. Он имел все с самого рождения: блестящую внешность, ум, право задавать любые вопросы и требовать ответов на них, прочное, дающее ему уверенность положение в обществе. У него имеются друзья и родственники, которые пусть и не понимают его, но любят. Он обладает обаянием и опытом профессионального обольстителя, умением лавировать и обманывать. Все это есть у человека, который стоит сейчас перед ней с угрожающе сведенными губами и неотрывно смотрит своими зелеными, как море, глазами. Никому еще не удавалось перехитрить этого красавца графа с идиотским именем, никто и никогда еще по-настоящему не решался выступить против него. Он не знает, что такое проигрывать и подчиняться чужой воле. Он уверен, что и в борьбе, которая начнется между ними, он непременно одержит верх. Ему нужна победа именно над ней, а двое несчастных детей лишь повод. Кэтрин уже не испытывала отвращения, думая об истинных мотивах его поступков. У нее было достаточно времени, чтобы понять это. Она устала сердиться и плакать. Он вовсе не стремится стать настоящим отцом и не собирается утруждать себя заботами о будущем своих детей. Ему не нужны волнения об их здоровье, их наивные смешные истории и вряд ли он желает получать удовольствие, обучая их верховой езде. Он хочет только одного — победы над ней!

Кэтрин ненавидела его в этот момент, и не только из-за его слов. Она сердилась на себя за проявленную слабость. Ей стало жалко Фрэдди, когда она увидела его. И чем же ответил он? У нее сжалось сердце при виде кругов под его глазами, а он даже не мог сдержаться и начал обвинять ее возле не засыпанной еще могилы столь дорогой ей женщины. Она заметила, какими длинными и плохо расчесанными были его волосы, а он даже не взглянул на ее покрасневшие, растрескавшиеся руки. Ей стало немного не по себе оттого, что он так похудел. А он поинтересовался, каково ей пришлось, когда она рожала его сына? Пришел теперь за детьми! А где он был, когда она долгими зимними ночами ворочалась в холодной постели, думая и беспокоясь о нем? Что делал он в это время? На лице ее появилась улыбка, такая холодная и презрительная, что Фрэдди стало немного не по себе.

Значит, предстоит война, и, судя по его почти веселым заявлениям, он уверен в своей победе. Что ж, она тоже вступит в нее подготовленной, собрав всю свою храбрость и самообладание. Он увидит, какой смелой она может быть. Она научилась владеть собой, когда думала о жизни в бесконечные и холодные зимние вечера. Она знает, как не просто бороться с прославленным графом Монкрифом, но ему неизвестно, что в ее распоряжении тоже имеется достойное оружие: выкованные в жизненных невзгодах опыт и спокойствие. Кэтрин Сандерсон уже не та растерянная девочка, настолько задурившая себе голову мечтами о любви, что рискнула своей невинностью и будущим. Она доверилась молодому человеку, все благородство которого заключалось лишь в знатном имени. Неужели это она когда-то возомнила, что может добиться желаемого от развратника, подписав с ним ею же сочиненный контракт?

И сейчас, когда прошло достаточно времени, когда все обдумано и прочувствовано, она не собиралась винить его в собственных ошибках. Тот идиотский контракт был на ее совести, а не на его. Любопытство, ощущение опасности и страх подтолкнули ее к этой пропасти и, конечно, его обаяние и умение обольщать. Но Фрэдди не тащил ее насильно в свою постель, скорее уж стоял рядом, не мешая ей самой туда забраться. Она не меньше его виновата в том, что проводила с ним ночи и родила сына без благословения церкви. Она виновата в том, что поверила в безвыходность своего положения, а он в том, что скрывал возможность другого решения за обольстительными улыбками и милой болтовней. Она была ему достойной партнершей в грехе. Сумеет она стать и достойной противницей в борьбе!

— Приберегите свое оружие для будущего, милорд, — чуть улыбнувшись, произнесла Кэтрин. — Меня вы не испугаете.

— А знаешь ли ты, милая моя Кэтрин, что я могу немедленно добиться твоего ареста? Ты собираешься защищать моих детей от меня за стенами тюрьмы? — Видя, что заставил наконец собеседницу растеряться, Фрэдди улыбнулся. — Забыла уже, что ты украла моего коня?

— Можете не стесняться в выборе обвинений против меня, милорд, — подняла глаза к небу Кэтрин. — Я тоже не собираюсь скрывать грязные подробности нашего недолгого приключения и молчать об этом клочке бумаги, который вы называли контрактом.

— Неужели ты думаешь, что это может иметь для меня какое-то значение? — Он усмехнулся, и в глазах его мелькнула решимость. — Мне все равно, что обо мне говорят и думают другие.

— Тебе, может быть, Фрэдди. Но твоей матери вряд ли.

Кэтрин поняла, что нанесла точный удар. Упомянуть о Мириам стоило уже хотя бы для того, чтобы увидеть не совсем обычное выражение, которое появилось на лице графа. Впрочем, о перемирии или ничьей пока говорить рано. Скорее завершилась разведка боем. Теперь они раздумывали: остановиться или продолжать наступление? Как в кровавом поединке перед последним ударом. Может, еще возможно в чем-то уступить? Нет?

В какой-то момент казалось, что угроза открытого столкновения уменьшается, но уже в следующий — что оно неизбежно.

— Но зачем? — вырвался у Кэтрин вопрос, который ей, видимо, стоило задать в самом начале этого разговора. — Зачем они нужны тебе? Почему ты не можешь просто оставить нас в покое? Я никогда ничего у тебя не просила. Сейчас прошу об одном: позволь мне сохранить добрую память о тебе. — Она отвела глаза в сторону.

— А разве то, что было между нами, так плохо? — Фрэдди пощекотал пальцем ее пылающую щеку. Кэтрин сделала шаг назад, собирая все силы, чтобы не поддаться искушению. А ведь было бы так просто, так легко и приятно…

— Нет, милорд, — медленно произнесла она и попыталась улыбнуться холодной, презрительной улыбкой. Кэтрин твердо решила никогда не быть игрушкой в руках этого пресыщенного светского льва. — Вы многому научили меня, и я теперь уверена, что могу зарабатывать на жизнь проституцией. Так вот, Фрэдди, я могу даже поблагодарить тебя: мы приятно и с пользой провели тогда время.

На мгновение ей показалось, что она зашла слишком далеко — никогда еще Кэтрин не видела такого гневного выражения на лице Фрэдди. Но в эту же секунду в его глазах мелькнул отблеск и другого чувства, тщательно маскируемого. Нет, в это нельзя верить! Это ей просто показалось из-за игры света и тени на его лице. Такой человек не может переживать и испытывать душевную боль. Да и изменилось его лицо лишь на мгновение и опять приняло прежнее отрешенное выражение.

— При таких планах ты не должна мешать мне. — Улыбка графа была не менее холодна, чем ее. — Без них у тебя будет больше времени на поиски нового покровителя.

Похоже, что она проиграла ему этот раунд. Предусмотреть возможность столь подлого удара ей просто не пришло в голову.

— Значит, война… — тихо произнесла она. Попытка переговоров враждующих сторон завершилась неудачей. Надежда на возможность примирения погасла под ее решительно опустившимися ресницами. Притворяться им обоим больше не было смысла. Кэтрин перестала улыбаться и взглянула в лицо человека, которое так много напоминало ей. Даже сейчас она еще помнила сладкий вкус его губ, но его уже вытеснял горький привкус гнева.

— Раз ты так хочешь, Кэт.

Услышав это сокращенное имя, она вздрогнула и, опасаясь, что он вновь захочет дотронуться до нее, сделала шаг назад. Навсегда в ее память врезалась эта странная картина: граф, рука которого неподвижно застыла на полпути к ней, и его неподвижный взгляд, устремленный в холодное утреннее небо.

Встреча оставила в обоих чувство невыразимой горечи.




Глава 15


Скулы Мириам начинали побаливать от дежурной улыбки, которую надо было сохранять на протяжении последних часов. Она была утомлена и в душе радовалась, что вечер этот наконец подходит к концу. Поскорее бы! Она торопила время и мечтала о мягкой подушке, ожидавшей в теплой, удобной спальне.

Обед в честь помолвки Мелиссы прошел успешно, а на состоявшемся затем балу яблоку негде было упасть. Дочь ее блистала красотой и манерами. Жених был счастлив и горд, а его родители открыто радовались выбору сына. Мириам чувствовала только усталость. Она знала, что молодому маркизу придется пережить нелегкий месяц перед свадьбой и всерьез побороться за право стать мужем Мелиссы. Она искренне желала ему удачи, а еще больше, чтобы венчание состоялось как можно быстрее.

Впрочем, судя по сегодняшнему вечеру, можно надеяться, что свадьба состоится, и поздравить себя. Как было бы хорошо, чтобы и Фрэдди теперь последовал примеру брата и сестры. С ним гораздо сложнее. Заставить его жениться намного труднее, чем младших детей но она не оставит попыток. Если Мириам Латтимор чего-то решила, остановить ее не так просто. Она тоже может быть не менее упрямой и настойчивой, чем ее старший сын, и уж, конечно же, не менее хитрой.

Она услышала голос Петерсона, который незаметно подошел сзади и зашептал в ухо:

— Пришла некая молодая женщина, моя госпожа. Она называет себя Кэтрин Сандерсон и говорит, что хочет видеть вас как можно быстрее.

Впервые за весь вечер улыбка графини была искренней. Как чудесно! Должно быть, и малыши с ней! Если Мелисса и ее жених посмотрели бы на нее в этот момент, то наверняка решили бы, что графиня счастлива не менее их самих.

Кэтрин ожидала в холле. На ней была дорогая красная накидка, резко контрастирующая с траурным платьем. В глазах молодой женщины была смертельная усталость, лицо казалось неподвижным и утомленным. Она бросилась к графине и крепко обняла ее.

— Они здесь, Мириам? Дети здесь?

— Не понимаю, что ты такое говоришь, дорогая?

Кэтрин побледнела, и казалось, вот-вот потеряет ее знание.

— Он увез их… — пролепетала она, с трудом сдерживая подступившие к горлу рыдания.

Мириам обняла ее за плечи и повела в гостиную. Кэтрин подчинилась. Она безучастно смотрела, как графиня закрывает двери и наливает бренди. Так же покорно она взяла бокал и поднесла его к губам. Приходить в себя она начала, только когда изрядный глоток крепкого напитка дал кашель и слезы на глазах. Мириам присела рядом и взяла ее холодные руки в свои, пытаясь согреть.

— Ну а теперь, дорогая, постарайся объяснить мне, что произошло. Где дети? Они не у тебя?

За годы совместной жизни с четвертым графом Монкрифом Мириам научилась скрывать свои чувства за маской вежливости и ненавязчивого участия. Однако мысли ее были четкими. Фрэдди, которого она упустила на время из поля зрения, попытался изменить положение по своему усмотрению.

— Расскажи все с самого начала, дорогая, — мягко попросила графиня и подлила бренди в бокал Кэтрин.

У Кэтрин мелькнула мысль, что ее хотят напоить, чтобы узнать всю правду.

— Прямо не верится этому, — произнесла Мириам, когда Кэтрин окончила свой печальный рассказ. Бренди подействовало, и исповедь Кэтрин была не только откровенной, но весьма эмоциональной и яркой.

Она подробно рассказала о смерти Берты, о своей печали, а еще подробнее о разговоре с графом, объявившем ей войну. Ее состояние объяснялось не столько выпитым бренди, сколько смертельной усталостью. Она добралась до Лондона верхом на Монти, который не утратил своей выносливости даже после долгого пребывания в неподходящих условиях. Молодой лакей, принявший у нее поводья, не мог промолвить слова от удивления, когда увидел пропавшего графского любимца. Но еще более был ошарашен дворецкий, открывший дверь и неожиданно столкнувшийся лицом к лицу с женщиной с решительным взглядом.

— Не могу поверить… — повторила Мириам. Кэтрин не пыталась что-либо доказать. Она понимал только одно: Фрэдди Латтимор отнял у нее детей и ей не остается ничего другого, как только убить его. Выбор оружия — за ним.

— А ты уверена, что это сделал именно Фрэдди? — спросила Мириам. Она уже сообразила, что подтолкнуть сына на подобный поступок мог только рассказ Дункана. Ее старинному другу придется еще расплатиться с ней за свое предательство!

Кэтрин так резко кивнула головой, что собранные в пучок волосы волнами рассыпались по желтой обивке арабского дивана.

— Когда я вернулась домой, с детьми все было в порядке. Позже пришли жители деревни, чтобы помянуть Берту, и я уложила Джули и Робби в кроватки. Вечером тоже все было спокойно. Но утром, когда я проснулась, детей уже не было. Он говорил, что хочет забрать детей, но я не думала, что он может поступить так ужасно!

Она действительно не ожидала от Фрэдди такого поступка. Кэтрин предполагала возможность скандалов, словесных перепалок, попыток запугать ее. В крайнем случае она ожидала, что граф может обратиться в суд. Но похитить детей… У нее на это просто не хватило фантазии.

— Ты была в Мертонвуде?

Конечно, Кэтрин в первую очередь вспомнила об этом. Но там никто графа не видел. Майкл был на похоронах и ничего не знал. Он настолько был расстроен смертью Берты, что ни о чем другом не мог и думать. Кэтрин не сомневалась, что Джули и Робби похитил Фрэдди, и только надеялась, что он ничего худого им не сделает и они находятся в безопасности.

Мириам нахмурилась. Поступок, в котором Кэтрин обвиняла ее сына, совершенно не вязался с его характером. Он редко совершал необдуманные поступки. Так он мог поступить только под воздействием очень сильных чувств, которые лишили его здравого смысла. Конечно, Фрэдди не был слишком благоразумным, достаточно вспомнить историю с Селестой, чтобы убедиться в этом. Но в любом случае его поведение можно было объяснить и понять, он никогда не напоминал сумасшедшего. Пока не появилась Кэтрин.

Фрэдди сильно изменился за последний год. Он осунулся и стал выглядеть угрожающе хмурым, стал часто бранить слуг, чего не позволял себе раньше, всегда общаясь с ними холодно, но вежливо. Теперь граф Монкриф постоянно был чем-то недоволен и пребывал в скверном настроении. И вот он исчез, забрав с собой детей, несмотря на то что существование дочери еще совсем недавно его не интересовало, а известие о появлении на свет сына вызвало шок. Весьма странный и необычный поступок для такого человека…




Фридрих Аллен Латтимор, которого боялись и уважали сотни людей, глава огромной финансовой империи, пятый граф Монкриф, способный одним холодным взглядом поставить на место любого пэра Англии, начинал подумывать, что еще немного — и он сойдет с ума, отбивая атаки собственной двухгодовалой дочери.

На протяжении всего дня Джули не прекращала вопить во всю силу своих не таких уж слабеньких легких.

Пылающее ее личико сделалось пунцовым, губы побледнели, маленькое тельце дрожало от бессильной ярости, а глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Все, до кого доносились эти вопли, разносившиеся не меньше чем мили на две от их кареты, невольно оглядывались по сторонам в поисках чудовища, мучающего ребенка. Захлебываясь в слезах, Джули, сжав кулачки, бросалась на него, и Фрэдди с удивлением отмечал, что удары ее порой были весьма чувствительны. А кроме этого, у нее на вооружении были весьма острые зубки, которыми она при малейшей возможности впивалась в первую попавшуюся ей часть тела графа. И теперь руки графа были обмотаны бинтами, спешно изготовленными из его шейного платка. Порой казалось, что Джули наслаждается его кровью, как другие дети сладостями. Сладости как раз и не произвели на эту маленькую разбойницу никакого впечатления. Она осталась равнодушна к мороженому, куклам, пони, блестящим монеткам и весело верещавшим свистулькам. Он уже убедился в этом, когда во время похорон пытался соблазнить ее игрушками, столь желанными для любой другой девчонки. Ни малейшего намека на успех! Она требовала лишь одного: маму.

Не помогли ни его строгие взгляды, ни сердитые окрики. Джули не обращала внимания на его бледное от злости лицо и сдвинутые брови — верный признак того, что терпение графа приближается к пределу. Не действовал на нее и его громкий голос, который, подобно грому, отдавался эхом о стены кареты. Джули, наверное, и не слышала его за собственными воплями. В ярости, раздраженный Фрэдди попытался было успокоить ее самым действенным способом. Он резко схватил хрупкую фигурку и зажал рот девочки ладонью. В итоге количество укусов на его руке увеличилось, а ситуация осталась прежней.

Его сын упорно молчал, и это беспокоило графа не меньше, чем крики его сестры. Уставшая Джули наконец согласилась немного перекусить, и Фрэдди подумал, что только для того, чтобы набраться сил для дальнейшей борьбы. Крошечный же Робби стоически отказывался от пищи в течение всего путешествия. Чертова кормилица, которую он специально нанял, не могла ничего поделать с младенцем. Фрэдди это окончательно вывело из себя, и он начал орать на эту идиотку. Его остановила только мысль о том, что этот крик также донесется до ушей невольных слушателей. Не показалось ли им, что мимо них везут вопящих от страха и злости зверей?

— Почему он не ест? — спросил он, увидев, как сын опять отвернул головку от груди.

Испуганная кормилица вздрогнула и склонилась над Робертом. Она могла бы поклясться, что крошечное личико малыша при окрике отца презрительно сморщилось.

Фрэдди сам мог бы ответить на этот вопрос. Он, нанимая эту молодую женщину, специально обратил внимание на ее чистую одежду. Но, к сожалению, ее тело было далеко не так опрятно. Запах непромытой кожи и волос, смешавшись с запахом его собственной крови, создал в карете такой аромат, от которого и у него кусок не полез бы в рот.

Как он несчастен! А ведь начиналось все не так плохо. Этой ночью у него было приподнятое настроение, когда он приступил к исполнению задуманного. Оказалось, что не очень сложно забраться в чужой дом. Он даже, пошутил про себя, что в случае его банкротства он вполне сможет зарабатывать себе на жизнь кражами. Только теперь он тысячу и тысячу раз подумает, прежде чем похищать детей, особенно своих собственных.

Маленькое окошко дома имело петли, что позволило без труда открыть его и забраться на подоконник. Прыгнуть в комнату было делом еще нескольких секунд. Он передал одного за другим спящих детей поджидавшему под окном кучеру. Ни девочка, ни мальчик не проснулись. Их слабое сонное бормотание не разбудило спящую в смежной комнате Кэтрин.

Легким, даже приятным был и первый час этого путешествия. Дети продолжали мирно посапывать, и он смог как следует рассмотреть дочь, которую не видел около года, и сына, которого вовсе не знал. В этот предрассветный час он признался себе, что отказ от Джули был далеко не самым благородным и удачным поступком в его жизни. Если он и не испытал угрызения совести как отец, то чувство обычной человеческой вины ощутил наверняка.

Первые лучи восходящего солнца проникли в карету, возвещая о начале нового дня, и Фрэдди стал понимать всю глупость своей затеи. Джули была уже не тем младенцем, какой он ее помнил, а маленькой и вполне самостоятельной девочкой. Сельский воздух пошел ей на пользу. Она выглядела здоровой и жизнерадостной. На плече лежала довольно длинная толстая косичка, сбившееся одеяло обнажило очаровательные ямочки на коленках. Девочка ровно дышала, трогательно засунув маленький пальчик в уголок рта. У нее были симпатично изогнутые бровки и зеленые глаза. Их цвет он увидел еще раньше при свете фонаря, когда она на мгновение проснулась от толчка кареты. В Джули были странным образом перемешаны черты Селесты и его собственные. Ее подбородок и нос были его копией, а овал лица — как у Селесты.

Граф рассмотрел дочь при ярком свете и смутился, как никогда в жизни. С первого взгляда было видно, что она его дочь. А он не испытывал к ней отцовских чувств. Прозрачные, тонкие перепонки между ее пальчиками по-прежнему были заметны. Но только злые и глупые люди могли давать нелепые объяснения этого ее недостатка… Да и он сам тоже хорош! Никогда в жизни он не намекнет Джули об этом. Просыпающиеся отцовские чувства и нежность сменились неожиданной вспышкой злости. Как смела Кэтрин, черт ее побери, присвоить себе его дочь?! И то, что он сам стремился убрать девочку подальше от своих глаз, совершенно ее не оправдывает.

Джули, видимо, привыкшая вставать с рассветом, проснулась и мгновенно превратилась из ангелочка в разъяренную дикарку. Она в течение минуты выкрикивала пронзительно тонким голоском нелестные слова в его адрес, но еще громче звала маму. Его злость на Кэтрин усилилась. Как она осмелилась так привязать к себе его дочь? Он то и дело повторял про себя этот вопрос, не задумываясь над его глупостью и нелепостью.

Фрэдди пережил еще одно потрясение, когда наконец при свете рассмотрел сына. Человечек на руках кормилицы был его уменьшенным отражением. Те же зеленые глаза и черные волосы, даже та же высокомерная усмешка аристократа, выглядевшая весьма забавно на личике маленького херувима. Сын одарил отца тем проникающим, оценивающим взглядом, каким сам Фрэдди не раз смотрел на своих собеседников. Но в отличие от них граф испытал приятное чувство. Сердце екнуло от нахлынувших отцовских чувств. И снова мысль о Кэтрин. Да как она решилась скрыть от него рождение этого очаровательного малютки! Это только подтверждает его правоту. Он обвинял ее даже в том, что дети с такой угрюмостью смотрели на него все это время.

Кто знает, не проснись во Фрэдди родительские чувства, может, он и развернул бы карету у почтовой станции, вернулся к дому Берты, с поклоном и извинениями передал детей Кэтрин и приказал кучеру гнать быстрее от этого места. Но он всей душой чувствовал, что это именно его дети, не только по крови, но и по духу. Особенно эта маленькая крикунья, которая то и дело набрасывалась на него с кулаками. Он не сопротивлялся, решив, что лучше уж пусть дерется, чем кусается. Дочь графа Монкрифа и должна уметь постоять за себя. Но он бы испытывал к ней гораздо более теплые чувства, если бы она вела себя по-другому. Все-таки не очень приятно получать удары от собственного ребенка.

Дети так утомили кормилицу, что она забилась в угол кареты и, угрюмо сопя, просидела так весь остаток дня. Каждый раз, когда Джули набрасывалась на своего папашу, она испуганно и заискивающе смотрела на нее. Хлюпающая носом трусиха! Но нет худа без добра. Опасаясь, что она уронит Робби, он взял у нее ребенка, и Джули уже не могла кусаться и драться; девочка охрипла от непрерывного крика и теперь просто бросала на него злобные, затравленные взгляды. Она своим видом и поведением очень напоминала Кэтрин. Селеста лишь родила ребенка, а настоящей матерью ей стала другая женщина.

Конечно, Фрэдди был готов к тому, что дети окажут какое-то сопротивление. В конце концов он для них пока был просто незнакомым дядей. Обдумывая похищение, он решил, что будет удовлетворять все их желания, потакать любым детским капризам и через некоторое время они забудут о Кэтрин и полюбят его. Однако такого бешеного напора со стороны столь слабых существ он не ожидал. Ему и в голову не могло прийти, что преданность и любовь к маме могут превратить детей в настоящих монстров. Он буквально сходил с ума от слова «мама», которое монотонно, будто молитва, непрерывно слетало с ее губ.

Он таким в детстве не был. Он был примерным ребенком и никогда не позволял себе при отце ничего подобного. Это утверждение вызвало бы у Мириам Латтимор гомерический хохот. Фрэдди просто не помнил, что вести себя плохо при четвертом графе Монкрифе он не мог совсем по другой причине. Отец просто-напросто почти не общался со своим наследником, пока тому не пришло время отправляться в школу. Отец пришел попрощаться с сыном и уделил ему не более пяти минут.

Теперь Фрэдди убедился, что его планы придется изменить. Он предполагал, что за детьми присмотрит жена управляющего одной из его фабрик, пока он не наладит свои отношения с Кэтрин. Но сейчас он убедился, что явно поторопился договориться с женщиной об этой услуге. Они рассчитывали, что увидят малышку с солнечной улыбкой, ангельским характером и неуемным детским любопытством, а Роберта — спокойным, покладистым младенцем. Ни бездетная женщина, ни он не подозревали, что придется столкнуться с чертенком в возрасте двух лет и упрямой копией самого графа Монкрифа.

Черт бы побрал Кэтрин! Она намеренно так воспитывала его детей!

Чем дальше они удалялись к северу, тем чаще подумывал Фрэдди о том, что лучше ехать в Лондон. С каждой минутой он все отчетливее осознавал, что совсем ничего не знает о детях, а о своих собственных — и того меньше. Нескольких посещений детской в Мертонвуде оказалось явно недостаточно, чтобы быть готовым к непримиримому сопротивлению Джули. Его смущал вид спокойного младенца с угрюмым пристальным взглядом из-под насупленных бровей. И хотя гордость Фрэдди сопротивлялась, благоразумие в конце концов одержало верх. Граф приказал кучеру свернуть к ближайшей харчевне.

Карета остановилась, и граф отпустил кормилицу, заплатив ей обещанное за две недели жалованье. Он позвал хозяина и приказал ему приготовить им что-нибудь в дорогу. Джули необходимо было выйти из кареты. Но идти куда-либо со своей дочерью он ни за что бы не решился. Он предложил кормилице за особую плату сводить малышку в кустики, но та отказалась, испуганно посмотрела на Джули и торопливо пошла прочь. Фрэдди раздраженно вздохнул, но, подчиняясь своему отцовскому долгу, взял вопящую девочку за руку и отвел ее в стоящую за харчевней будку. Когда занятая своим делом малышка ненадолго смолкла, он испытал истинное блаженство.

Граф позвал кучера, который, пока готовилась еда, болтался по двору, и нехотя забрался в карету. Усевшись на сиденье, Фрэдди с некоторой опаской посмотрел на дочь и поспешно обхватил спеленатого сына, пока она не начала свои атаки на него. От укусов на ближайшее время он себя обезопасил.

Карета тронулась и через две минуты свернула в сторону Лондона. Граф облегченно вздохнул. В Лондоне была мать, и он, даст Бог, с ее помощью вновь обретет спокойствие.




Жак Рабиле служил у графа с тех пор, как они познакомились под Ватерлоо. Фрэдди покорил его своим упорством, открытостью и остротой ума. Когда Жак узнал его ближе, то стал уважать друга за его трудолюбие и способности, позволившие графу Монкрифу создать свою финансовую империю. Будучи, как все французы, немного скуповатым, он был потрясен широтой натуры и щедростью Монкрифа и относился к нему, как к родному брату. Жак порой посмеивался над его человеческими слабостями, которых у графа, как и у каждого, хватало. Но тому, что Фрэдди Латтимор способен потерять чувство здравого смысла и действовать подобно какому-нибудь сумасшедшему, он бы не поверил. Никогда бы не поверил. До сегодняшнего дня.

Торопясь и чуть не сбивая многочисленные скамейки для ног, стоящие в желтой гостиной, графиня подошла к нему и рассказала о происшедшем. Жак несколько минут не мог промолвить ни слова.

— Мадам, — наконец обратился он к графине, опережая ее вопрос, — мне ничего не известно ни о его планах, ни о том, где сейчас дети. Но я вам сразу сообщу об этом, как только что-нибудь выясню.

— Сообщите? — спросила она, сверля француза глазами. — А ваша преданность Фрэдди не помешает вам говорить со мной откровенно? — Это был резонный вопрос.

— Мне кажется, что на эту проблему следует попытаться посмотреть с двух сторон, — дипломатично ответил Жак, то ли вежливо улыбаясь, то ли криво усмехаясь.

Кэтрин по-прежнему неподвижно сидела в углу дивана. Услышав слова Жака, она подняла голову. Кэтрин немного опьянела от бренди, которое заставила выпить графиня. Но никакое бренди не помешало ей услышать в его замечании сомнение относительно их правоты.

— Проблема заключается в том, что граф похитил моих детей. С какой еще стороны можно на нее смотреть? — вступила она в разговор. — Мне кажется, трудно вообразить более презренного для мужчины поступка.

Говорила она возбужденно, не думая о том, что ее собеседниками являются мать Фрэдди и его лучший друг. Тонкие губы Жака опять разошлись в улыбке, говорящей о покорности судьбе. Он только что вернулся из довольно тяжелой деловой поездки в Шотландию и оказался в самой гуще серьезной интриги. Он понимал, что ему надо быть достаточно осторожным и не сказать ничего лишнего, о чем потом придется жалеть. Помочь в этом деле можно только разумными и внимательными действиями.

— А ты никогда не задумывалась, почему всякий раз, встречаясь с графом, вы сталкиваетесь лбами так, что только искры сыплются во все стороны? Почему именно ты выводишь его из равновесия и бесишь его так, как не удавалось еще никому, — Он намеренно так говорил с ней, подчеркивая, что у них много общего. Он — дворянин по происхождению, и в данный момент не более чем служащий в компании Фрэдди — дружески обращается к дочери барона. Конечно, имелось и существенное различие — эта урожденная баронесса родила внебрачного сына сиятельному графу. Отношения Кэтрин и Фрэдди во многом напоминали ему о своих отношениях с Монкрифом. Жак широко улыбнулся.

— Из-за моего глупого упрямства, так, Жак? Но это больше относится к графу, чем ко мне.

— А может быть, — продолжал рассуждать он, не обращая внимания на слова Кэтрин, — из-за того, что вы очень похожи? Вы оба отличаетесь сильной волей, предпочитаете идти напролом, вместо того чтобы вежливо поклониться и уступить дорогу.

— А поклониться, как понимаю, должна я, да, Жак? — она сердито поджала губы.

— Граф не станет более уступчивым, Кэтрин. Я хорошо знаю этого человека, потому так и говорю, — он посмотрел на графиню, и та молча кивнула. — Даже если тебе удастся вернуть детей сейчас, нет никакой гарантии, что он не заберет их вновь. В этом и заключается вторая часть проблемы, о которой я говорил.

— А почему бы ему просто не оставить меня в покое? — Этот вопрос Кэтрин не был адресован ни Жаку, ни Мириам. Они обменялись многозначительными взглядами. Они прекрасно знали одного участника трагедии и неплохо разбирались в характере другого. Это событие касалось не только Кэтрин и Фрэдди. Оно требовало терпеливого и умного решения, что, к сожалению, совершенно недоступно ни одной, ни другому. Графиня и Жак понимали, что обязательно должны помочь участникам разворачивающейся драмы.

— Сейчас ты не в состоянии выслушать мои доводы Кэтрин, — произнес Жак, улыбаясь доброй и немного загадочной улыбкой.

Кэтрин не обратила внимания на эту улыбку. Она запрокинула голову на диванную подушку и закрыла глаза.

— Я не собираюсь сидеть сложа руки, позволяя ему делать все, что захочет, — устало произнесла она.

Ей было отчего устать. Она безостановочно проскакала до Лондона, пробираясь ночью через мертонвудский лес, полный страшных призраков и подозрительных теней. Только резвость Монти уберегла ее от нападения разбойников, и только ее необычайная выносливость позволила добраться до Лондона за такое короткое время. Она останавливала коня только три раза, когда начинала путаться в развилках дорог да в пересечениях шумных лондонских улиц. Она стеснялась задавать вопросы лондонцам, которые даже не могли понять, что хочет от них эта странная женщина. К дверям графского дома она попала, полагаясь на собственную волю и чутье Монти.

— Тому, кто хочет поймать зверя в ловушку, неплохо бы поучиться у тебя, — произнес Жак загадочную фразу.

Кэтрин посмотрела на него как на сумасшедшего. Возможно, из-за усталости она совершенно не поняла смысл его слов. Силы ее потихоньку ослабевали. Сидя в удобной гостиной двумя сочувствующими ей симпатичными людьми, после целого бокала бренди, выпитого на голодный желудок, она начала терять то, что толкнуло ее на борьбу, — гнев. Ведь именно гнев придавал ей силы в ту зимнюю стужу, когда она убежала из Мертонвуда, и он же подтолкнул ее на тропу войны два дня назад, когда она вновь встретила графа.

Мириам незаметно наблюдала за Кэтрин и думала, что проблема не так уж неразрешима. С того самого дня, как она узнала о Роберте, графиня постоянно задумывалась о будущем своих внуков и пришла к определенному выводу. Конечно, если бы на месте Кэтрин была другая женщина, это было бы невозможным. Но Кэтрин Сандерсон с первой встречи поразила графиню своей самоотверженностью, своим умом привлекла внимание Фрэдди и необыкновенной красотой тронула его сердце. Но даже не это главное. Кэтрин обладала такой сильной волей, как у Фрэдди, и яростью, которая помогает ей не бояться графа Монкрифа и смело противостоять ему. В этом графиня сегодня убедилась вполне. То ли волей случая, то ли благодаря Небу, но Фрэдди оказался с ней в постели и попался в собственную ловушку. А ведь он не из тех людей, кого можно поймать, если он сам того не захочет.

Мириам даже не заметила, что рассуждает вслух, пока не увидела удивленный блеск в глазах Жака и смущение на лице Кэтрин.

— Совершенно верно, — улыбнулся с облегчением Жак, которого немало позабавили слова графини.

Жак распрощался, сказав, что ему надо идти и побыстрее все разузнать, и удалился. Графиня подумала, что, помимо этих планов, ему не хотелось присутствовать при взрыве гнева Кэтрин, который наверняка произойдет после ее слов. Но Жаку вряд ли известно, что в семейных делах Мириам Латтимор не сможет одурачить никто. И тем более он не догадывался о средствах, которые она использовала. Пришло время обкладывать медведя со всех сторон, но сначала необходимо приманить его медом. Ну а в данный момент кувшинчик меда не помешает им самим. Графиня позвонила в колокольчик и приказала принести чаю.

— Что вы ожидаете от меня? — дождавшись, пока выйдет Жак, спросила Кэтрин.

— Пожалуй, тебе следует помириться с Фрэдди, — спокойно, не обращая внимания на усмешку в глазах собеседницы, ответила Мириам.

— Да я скорее приласкаю змею! — выпалила молодая женщина. — Как можно говорить о примирении после того, что он совершил?

— Победы, Кэтрин, можно достичь разными способами, — сказала графиня, присаживаясь на диван. Она погладила холодную руку Кэтрин, а потом крепко сжала ее своими теплыми ладонями. — Можно победить в открытом бою с развернутыми знаменами и гремящими трубами, а можно и спокойно, без лишнего шума, зная слабые стороны противника. Хороши оба способа, если они ведут к победе.

Взглянув на упрямо напрягшуюся Кэтрин, графиня покачала головой и чуть заметно улыбнулась своим мыслям. Как они все-таки похожи — эта сидящая с ней рядом молодая женщина с открытым сердцем и Фрэдди, старательно держащий сердце на замке от посторонних в течение многих лет! А Кэтрин, всего несколько минут назад буквально засыпавшая от усталости, почувствовала вдруг такой прилив сил что, наверное, смогла бы еще раз проскакать от у Мертонвуда до Лондона.

— Так просто я не сдамся, Мириам! — предупредила она.

— А тебя никто и не просит делать это, — спокойно ответила графиня. — Я хорошо знаю своего сына, Кэтрин, и мне известно, насколько он упрям. Можешь не сомневаться, он ни за что не отступится от задуманного, так же как и ты, я полагаю.

— Да, — тихо произнесла Кэтрин, со страхом осознавая правоту Мириам, — он не отступится.

Но что это означает для нее? Получается, что остаток жизни ей придется провести, скрываясь от графа Монкрифа? Надо найти такое место, где он не смог бы достать ее. Эмигрировать? Неожиданное решение выглядело разумным, но, с другой стороны, Кэтрин было страшно об этом подумать. Она любила свою родину и не могла представить, что все близкое и дорогое ей может сделаться далеким, недоступным и чужим. Невозможно было смириться с тем, что она больше уж никогда не увидит замок Донеган, а дети ее и вовсе не будут чувствовать себя англичанами. Будь проклят этот граф Монкриф с его длинными руками и ногами!

— Не отступится, но и нам ничто не мешает добиваться того, чего хотим мы, — сказала Мириам, порывисто обнимая Кэтрин. — Мы еще как следует не пользовались самым главным нашим оружием, — улыбнулась она.

— Каким оружием? — непонимающе посмотрела на нее молодая женщина.

— Ну, Кэтрин, ты меня удивляешь. Не ты ли уже однажды сумела заставить моего сына плясать под свою дудку? Тебе ничто не мешает сделать это еще раз.

— У меня нет ни малейшего желания, ни возможности пытаться приручить вашего сына, Мириам, — произнесла Кэтрин дрогнувшим от переполнивших ее эмоций голосом.

В памяти ее, будто принесенная издалека волшебным ветром, возникла картина: ненастная ночь, барабанящий в окно дождь под завывания ветра, комната, освещенная пламенем камина, и горячее обнаженное тело мужчины. Она прокашлялась, отгоняя наваждение и неодобрительно посмотрела на графиню.

— Но почему? — спросила Мириам.

— Потому, что я терпеть его не могу! — выпалила Кэтрин и тут же подумала, что, возможно, покривила душой.

Где истина, а где ложь, выдаваемая за правду? Она не верит графу Монкрифу, это бесспорно, слишком много на нем грехов. Он сильно обидел ее, задел гордость и теперь совершил совсем страшный поступок. Но сказать, что она терпеть его не может? Нет, это выражение не это отражает и сотой доли переполнявших ее эмоций. Слишком мягкие слова по сравнению с обуревавшим ее гневом чудовищной силы, заставлявшим думать о поиске пистолета. И найди Кэтрин оружие, она бы, не задумываясь, всадила пулю в сердце графа Монкрифа! Кэтрин заметила, что Мириам Латтимор пристально смотрит на нее, и немного смутилась. Графиня поняла, какие чувства бушуют в ее молодой собеседнице. И ничего удивительного в этом нет. Вспышка, отразившаяся на лице Кэтрин, подсказывала, что ее будет не так легко уговорить участвовать в «охоте на медведя», но, с другой стороны, подтверждала, что графиня на верном пути.

— Допускаю, — спокойно произнесла Мириам, любуясь ставшей от волнения еще красивее Кэтрин, матерью ее внуков, — но сам он, бесспорно, очень увлечен тобой. К тому же он отец Роберта, и я думаю, это не так мало.

— Не могу понять до конца, что вы предлагаете, Мириам. Хотите, чтобы я соблазнила вашего сына с единственной целью исправить его поведение? Меня удивляет хладнокровие, с которым вы пытаетесь осуществить свой план.

Мириам посмотрела на нее с нежностью и любовью.

— Милая моя Кэтрин, пойми: моего сына никак не назовешь холодным человеком. — Она усмехнулась и стала очень похожа на Фрэдди. — Поведение его порой кажется бесчувственным, это так, особенно когда речь идет о ваших отношениях. Можно даже сказать, что оно жестоко. Но холодным его никак не назовешь.

— Это не играет никакой роли, я не желаю участвовать в сделках с ним.

— Но ты уже однажды сделала это!

— Да, и тем более не хочу повторять ошибку. — Она холодно посмотрела на графиню, и в ее строгом взгляде неожиданно мелькнули веселые искорки. — А кроме того, тот дурацкий контракт вроде бы еще действует.

У Мириам промелькнула довольно интересная мысль, но она решила пока не сообщать ее Кэтрин.

— Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз, — произнесла она и ласково похлопала ее по руке. — Время уже позднее и тебе надо хорошенько выспаться и отдохнуть. У тебя был ужасный день! А детей мы обязательно найдем.

Отдохнуть? Кэтрин не стала говорить, что ей не до отдыха с той самой минуты, как она узнала о пропаже детей. Она не просто беспокоилась о них как любая мать. Ее мучили одновременно страх и чувство вины. С такими чувствами особо не поспишь. А ведь она сразу почувствовала опасность, когда встретилась с Фрэдди. Ей надо было немедленно что-нибудь предпринять для защиты детей. Но она ничего не сделала. Она должна была быть постоянно начеку, зная, что он где-то рядом. А она просто завалилась спать! Кэтрин так устала в тот день от похорон и разговора с графом, что спала как убитая. Вот и выспалась — дети похищены!

Она была тогда в полной панике и только благодаря Майклу сумела взять себя в руки. Это он узнал, что возле Бакстона была нанята кормилица. Он разузнал, что карета, в которой уехала кормилица, была покрыта черным лаком, но без каких-либо гербов или отличительных особенностей. Этого оказалось достаточно. Майкл видел такую карету в Мертонвуде. Когда он убедился, что ее уже нет, то отпали последние сомнения: дети похищены не каким-либо незнакомцем, а собственным отцом. Это немного успокоило Майкла, но только не Кэтрин.




Глава 16


Ко всему прочему прибавилась еще одна проблема: граф понял, что он совсем не хочет расставаться со своими детьми. Они ехали одни в темноте уже пять часов. Утомившаяся Джули прикорнула на скамье. Время от времени она ворочалась во сне, покрывало при этом соскальзывало на пол, и сидящий напротив Фрэдди укрывал ее. Роберт дремал на его коленях, уткнувшись подбородком в грудь. Младенец изредка крутил головкой, явно ища что-нибудь мягкое и удобное. Граф осторожно, стараясь не потревожить мальчика, вытянул затекшие ноги и положил их на скамью, расположенную напротив. Его сапоги казались неимоверно огромными по сравнению с башмачками Джули.

Взошедшая луна заглянула в окошко кареты, и замелькавшие вдоль дороги деревья отбрасывали полупрозрачные тени на фигурки спящих детей. При таком тусклом освещении он едва различал их личики. Щечки Роберта казались совсем бледными, и глазки, и губки заметно выделялись на их фоне. Он с наслаждением вглядывался в малюток. Каким забавно серьезным и симпатичным было во сне личико Джули! Эта крошка, когда вырастет, явно покорит не одно мужское сердце. А каким спокойным и рассудительным выглядит его Роберт! Граф чуть приподнял ручку сына и удовлетворенно отметил ее размеры и форму плеч младенца. Судя по всему, ручищи у парня будут даже посильнее отцовских.

Увлекшись, граф начал размышлять о том, что надо будет сделать для воспитания Джули. Сыном он обязательно займется сам. Роберт, конечно же, будет смотреть на него так же, как и он в свое время на своего отца. Ему потребуются его советы, наставления, опыт. Граф Монкриф сумеет ему передать то, чему научился сам, и предостережет от ошибок. Роберт не должен пережить то, что пережил он, чуть было не лишившись собственных детей.

Фрэдди сейчас был полон гордости и решимости. Ему, а не кому-нибудь другому, предстоит вылепить из этих живущих пока одним мгновением крошек настоящих людей, которые сумеют достойно выполнить то, что им предназначено свыше. Он сделает все, что в его силах, чтобы они росли, не испытывая нужды и страха, а самое главное, были уверены, что они любимы и желанны.

Он немного поежился, представив, какое нелегкое дело ему предстоит. Ведь до сих пор его участие в судьбе этих детей заключалось только в том, что, желая получить удовольствие, он случайно оказался повинен в их рождении. Он даже не думал о том, что у него могут быть дети, пока они не появились на свет. До сегодняшнего дня его вообще крайне мало беспокоила их судьба. С чувством вины он вспомнил о том, что за свою короткую жизнь Джули уже дважды была им отвергнута. А чем вызвано нынешнее его намерение оторвать их от женщины, которая является их мамой? Вряд ли любовью к ним, скорее желанием наказать ее. Да, откровенный разговор с самим собой, похоже, не лучший спутник в таком путешествии!

Но почему Кэтрин ничего ему не сообщила? Он дал бы ей поистине королевский выкуп за сына. Фрэдди с ужасом вспомнил скудно обставленный деревенский домик, в котором нашел детей. Причем это жалкое жилище даже не было ее собственностью. Почему она не захотела воспользоваться его помощью? Он бы обеспечил ее на всю жизнь, и жила бы она себе спокойно и в комфорте. Захотела противостоять ему? Но это его дети, и если понадобится, он сумеет побороться за них. Сумеет? Сегодняшний день показал, что на самом деле не такой уж он сильный противник. Можно, конечно, тешить свое самолюбие и строить оптимистические планы, можно даже выиграть еще несколько сражений, вот только война в целом уже проиграна. Чего он добился за эти несколько часов? Разве это победа, когда тебя отвергает несчастный ребенок, который теперь, наверное, будет панически бояться каждого мужчину? Стоило это того, чтобы просто немного полюбоваться в темноте ручкой сына? Сердце сжалось, будто от сильного удара в грудь. Вывод из всех этих рассуждений был страшен в своей очевидности — он не сможет сделать до конца счастливыми детей, оставив их у себя. Граф начинал понимать Кэтрин. Карета, сопровождаемая лишь любопытной луной, продолжала свой путь в Лондон сквозь ночь. Ехавший в ней граф Монкриф, возможно, впервые в своей жизни испытал чувство полной неуверенности и стыда за свои действия.




Несмотря на страшную усталость, выпитое бренди и настоятельные уговоры графини отдохнуть, Кэтрин так и не смогла уснуть. Не находя себе места, она расхаживала взад и вперед по комнате, наверное, протоптав тропинку в длинном ворсе дорогого персидского ковра. Думать она была способна только о детях. Где они? Как себя чувствуют ее малютки? Что ей теперь делать? Предложение Мириам давило на сознание тяжелым камнем. Привлечь к себе Фрэдди, очаровать его и завоевать его сердце… Кэтрин вздрогнула, не от отвращения, нет. Она испытывала непреодолимый страх при одной мысли о такой возможности. Мириам, конечно, не могла знать, а сама Кэтрин никогда бы не открыла ей то, чего она боится. Дело было не в самом плане — он, возможно, не так уж и плох, — а в той опасности, которая таилась в нем для нее самой. На самом деле ей даже не придется соблазнять Фрэдди. Надо будет только отбросить барьер, который она возводила между ними, подогревая свой гнев и всячески выказывая ему свое безразличие. Стоит только прекратить сопротивляться тому взаимному влечению, которое они ощутили с первого же момента знакомства. В тот самый момент, когда она увидела графа и он прикоснулся пальцем к ее груди, между ними вспыхнуло пламя, которое уже невозможно было погасить. Этот невидимый огонь заставил забыть обо всем, что она знала сама и от чего ее предостерегали другие. В одно мгновение превратились в пепел все правила, прививаемые ей с детства. Мораль и этикет уступили место другим, более сокровенным знаниям и чувствам, перед силой которых смешным казался страх падения. Это опалившее ее душу пламя не погасло и до сих пор.

Она убежала из Мертонвуда, потому что любила Джули и хотела защитить ее от графа. Но это была лишь часть правды. В те бессонные зимние ночи Кэтрин поняла и вторую важную причину, толкнувшую ее на побег: не меньше чем за Джули, она опасалась за саму себя. К чему могла привести ее любовь, останься она еще ненадолго рядом с ним? Она уже пыталась найти ответ на это вопрос, когда поняла, что Фрэдди удалось бы сделать из нее содержанку, а то и вовсе превратить в бегающую за ним девку. И для нее не имело никакого значения, разоденет ли он ее в шелка и бархат или будет держать на постели в одной ночной рубашке. До тех пор, пока он бы любил ее или хотя бы позволял быть рядом, она бы делала все, что он захочет. Так что поклониться ему не такое уж и трудное дело.

Она и убежала потому, что поняла это. Поняла, что его прикосновения стали не просто приятными, а необходимыми, что не могла уже прожить дня без его улыбки. Она должна была бежать, иначе бы призналась Фрэдди, что нужны ей от него совсем не деньги и украшения, а просто возможность поправить прядку его сбившихся на лоб волос и пожалеть, когда он волнуется из-за задержки курьера или извечных придирок миссис Робертс. Она могла часами сидеть неподалеку от читающего графа, наблюдая за блуждающей на его лице улыбкой и прислушиваясь, как он по привычке тихонько барабанит пальцами о стол. Услышав его посвистывание, она, забыв обо всем, мчалась к окну, чтобы посмотреть, что он делает в саду.

Глупая женщина!

Глупый мужчина!

Злость мешала ему заметить все это. И это особенно было непереносимо. А она боялась выплеснуть наружу те огромные чувства, переполнявшие ее сердце, и вела себя с ним так заносчиво и дерзко. Если бы Фрэдди спокойно подумал над их отношениями, он бы понял: будь Кэтрин к нему равнодушна, она бы вела себя по-другому и его поступки не вызывали бы в ней такое яростное сопротивление. Но они оба совершили слишком много ошибок.

Мысли Кэтрин вновь вернулись к недавним событиям. Как же он все-таки решился выкрасть детей? О чем он думал, на что надеялся? Что будет с ними?

Фрэдди не может знать, что Робби совсем не ест каш, от которых покрывается ужасной сыпью, и что его уже отняли от груди. Этот взявшийся невесть откуда папаша не может знать, что Джули должна постоянно двигаться, иначе, не израсходовав свою энергию, она не сможет спать ночью.

Надо что-то делать! Кэтрин приоткрыла дверь. Только тусклый лунный свет из далекого окна освещал коридор. Но Кэтрин его вполне хватило. Она нашла лестницу и стремительно сбежала вниз. Оказавшись в гостиной, она заметалась по ней как птица в клетке. Из своей комнаты со свечой в руке появился Петерсон. Он осторожно прошел вперед, озираясь по сторонам, и заглянул в гостиную. Заметив молодую женщину, расхаживающую в теплом халате графини, он быстро удалился.

Кончится ли когда-нибудь эта ночь! Как может мир вокруг быть столь безмолвным и безразлично спокойным в то время, когда похищены ее дети? Она должна помириться с Фрэдди? Ха! Самым большим удовольствием сейчас было бы придушить этого мерзавца! А еще лучше столкнуть его с высокой скалы и наблюдать за тем, как его тело долго кувыркается в воздухе, а затем разбивается об острые камни. Пусть лучше умрет до встречи с ней, иначе обычная смерть покажется ему счастьем! Помириться? Как бы не так!

— Не думаю, что для детей будет полезным, если ты подорвешь свои силы еще до того, как мы найдем их.

Кэтрин вздрогнула, когда вдруг услышала мягкий голос графини. Она инстинктивно запахнула халат и втянула голову в плечи, будто желая спрятаться в нем.

— Я понимаю, — согласилась Кэтрин, глядя на Мириам. Графиня медленно спускалась по лестнице. В одной руке она держала канделябр, а другой придерживала край длинной, путающейся в ногах накидки. — Но я не могу уснуть.

— Напрасно. Я знаю своего сына, Кэтрин. Он может быть до глупости упрямым, это так. Но он ни за что не допустит, чтобы с детьми случилось что-нибудь плохое. Что бы о нем ни говорили, Фрэдди — само сострадание. Он не способен намеренно причинить зло кому-либо.

— Мы говорим об одном и том же человеке? — спросила молодая женщина с сарказмом. — Неужели ваши слова относятся к графу Монкрифу?

— Теперь я окончательно уверена, что нам с тобой надо обстоятельно поговорить. Но только после того, как ты отдохнешь. Видишь ли, есть вещи, о которых тебе следует знать, прежде чем выносить ему окончательный приговор. Но сейчас ты должна поспать.

— Вы не менее упрямы, чем сам Фрэдди.

— Ничего удивительного, он мой сын, дорогая.

Она еще немного побыла с Кэтрин и, убедившись в бесполезности заставить ее уйти спать, удалилась. Ей было окончательно ясно, что в твердости характера эта молодая женщина не уступит ни одному из представителей семейства Латтиморов. Правда, Кэтрин пошла на небольшие уступки. Она не возражала, когда Мириам зажгла несколько свечей в гостиной, и позволила набросить себе на плечи шаль. Сказать матери своего врага, что лучше всякой шали ее согревает злость на него, Кэтрин не решилась. Она еще несколько минут пересчитывала шагами мраморные плиты пола холла, а затем опять вернулась в гостиную.

Примерно через час она услышала приближающий к дому стук копыт по мостовой. Еще через мгновение раздался голос, который заставил ее броситься к двери торопливо распахнуть ее. Улица была совершенно пуста и звуки, которые она никогда не расслышала бы днем, сейчас отчетливо доносились до нее. Она слышала каждое движение. Он чиркнул спичкой, сказал что-то торопливым шепотом; скрипнув сапогами, вышел из кареты.

Она сбежала по ступенькам так быстро, будто за ней гнался сам дьявол, и… очутилась в объятиях графа Монкрифа. Впрочем, сейчас ей было не до него — на руках у него был спящий младенец.

— О, Робби… Робби, — чуть слышно пробормотала она, вырывая сына у Фрэдди и прижимая к своей груди. Из глаз выкатились горячие слезы и упали на щечку малыша. Тот встревоженно попыхтел какое-то мгновение, но быстро пригрелся и, успокоенный знакомым материнским запахом, вновь мирно засопел.

На вопросительный взгляд Кэтрин граф ответил кивком головы в сторону кареты. Она, напрягая зрение, посмотрела туда, различила в темном дверном проеме заспанное личико девочки и невольно сделала шаг вперед. Джули кубарем скатилась по ступенькам экипажа, стремглав бросилась к маме и, обняв ее ногу, бросила победный взгляд на стоявшего в стороне графа.

Когда пожилая графиня во второй раз за эту ночь выбралась из своей постели и спустилась вниз, она увидела перед собой далеко не мирную картину. Кэтрин прижимала к себе Роберта и Джули и бросала на Фрэдди такие гневные взгляды, которые, казалось, могли испепелить его. Граф отвечал ей такими же. Он стоял неподвижно, протягивая руку к сыну. Оказавшаяся между ними Джули сердито смотрела на похитившего ее незнакомого мужчину, не зная, что это ее отец, и обнимала женщину, которую считала своей мамой, не подозревая, что она не ее родная мать.

Мириам решила, что если эту ситуацию придумал Господь, то ему не откажешь в чувстве юмора. Но в любом случае это устроено для того, чтобы испытать ее терпение. Она решительно прошла вперед и встала между сыном и Кэтрин. Интересно, что бы подумал Фрэдди, узнав, что симпатии матери сейчас полностью на стороне его противницы? Мириам могла бы понять Кэтрин, вонзи та сейчас кухонный нож в его сердце. Собственно, она и поспешила разделить их затем, чтобы предотвратить кровопролитие.

— В самом деле, Фрэдди, — резко повернулась она сыну, — как ты мог?

Граф с трудом сдержался, чтобы не нагрубить матери. Он не помнил, чтобы с ним разговаривали подобным тоном с тех пор, как вырос из коротких штанишек.

— Мадам, — холодно произнес Фрэдди, — я постараюсь ответить на ваш вопрос позже. А сейчас я хотел бы знать, почему здесь находится эта женщина? — показал он забинтованным пальцем на похожую на рассерженную мадонну Кэтрин, которая крепко прижимала к себе детей.

— Джули, — обратилась она к девочке, наслаждаясь рассерженным видом графа, — ты била его?

От ее взгляда не ускользнули бинты на пальцах Фрэдди, и это напомнило одно происшествие в доме Берты. Девочка тогда серьезно поколотила разозлившего ее деревенского мальчишку, пришедшего к ним с матерью, которую пригласили для помощи в уборке.

Джули медленно наклонила голову и поспешила укрыться за материнскую юбку. Кэтрин услышала ее быстрый лепет и расхохоталась.

— Отлично! — похвалила она девочку и, взяв ее за руку, направилась в дом.

Джули оглянулась и победно посмотрела на отца. Граф не бросился за ними следом только из-за Мириам. Графиня мертвой хваткой держала его за руку, размышляя про себя, что помирить этих двоих будет, пожалуй, посложнее, чем Веллингтона и Наполеона перед Ватерлоо. Тяжело вздохнув, она выпустила руку сына и пошла впереди него в дом. На лестнице он обогнал ее.

— Оставь ее в покое, Фрэдди, — произнесла она ему в спину.

— Я оставлю в покое эту ведьму, не волнуйтесь, — прилагая усилия, чтобы не взорваться, ответил граф. — Я только хочу посмотреть, как устроились мои дети.

Он предположил, что Кэтрин с детьми должны были поместить в большую спальню для гостей, и не ошибся. Открыв дверь, он увидел их. Сонная Джули без особых успехов пыталась стащить с себя свой огромный халат. Не обращая внимания на сердитый взгляд Кэтрин, граф подошел к девочке и нагнулся к ней. Та попыталась отскочить, но он поймал ее за край халата, сгреб в охапку и, высоко приподняв, опустил на кровать. Джули было захихикала, но тут же опомнилась и хмуро посмотрела на отца.

Кэтрин положила Робби на стоявший у камина двухместный диванчик, подоткнула подушки, чтобы он не мог упасть, и выпрямилась.

— Тебе не кажется, что им было бы гораздо удобнее в детской? — Впервые с момента прибытия граф обратился к ней.

— Во-первых, детская уже несколько лет не проветривалась, а во-вторых, никто не разлучит меня теперь с моими детьми. Может быть, в вашем кругу и принято сплавлять своих наследников с глаз долой, но я, к счастью, к нему не отношусь. — На лице ее мелькнула точно такая же ухмылка, какую он видел не так давно у Джули.

— Эта малютка — сущее наказание, — с нежной улыбкой произнес Фрэдди. Он смотрел мимо Кэтрин на дочь, которая уже успела уснуть.

— Неужели? — Вопрос был задан подчеркнуто холодным тоном. Графу не удастся вновь очаровать ее своим обаянием, не обманет ее и нежность, мелькнувшая в его глазах, когда он смотрел на дочь. — Впрочем, во многом она действительно очень похожа на тебя.

— Да, но характер у нее все-таки твой. — Кончики губ Фрэдди чуть дрогнули.

— Я, как вы не так давно мне сами напоминали, не прихожусь ей матерью. А вот ваши дурные наклонности девочке вполне могли передаться. Легкостью характера вы, милорд, тоже не отличаетесь.

— Странно, но почти все считают меня дружелюбным и довольно покладистым, — сказал граф, возвращаясь назад к двери.

— Тот, кто так думает, не знает вас так хорошо, как я, — неожиданно вяло ответила Кэтрин. Она просто валилась с ног и вместо того, чтобы пикироваться с графом, гораздо с большим удовольствием поспала бы несколько часов, пока не проснулся Робби.

— Есть и те, которые знают меня не хуже, — бросил он и вышел из комнаты.

Кэтрин легла рядом с Джули, обняла теплое тельце спящей девочки, взглянула на Роберта и подумала, что отдыхать ей придется недолго. Малыш наверняка проголодался без нее за день и теперь может потребовать свое в любой момент. Он, как и Джули, просыпался с рассветом. Она вздохнула и, будто в теплую, приятную воду, погрузилась в сон, позволивший забыть на время о своих бедах, тревогах, гневе на графа и его странных словах, сказанных на прощание. Она не видела, как через несколько минут в дверях появилась высокая мужская фигура. Сделав несколько осторожных шагов, Фрэдди склонился над ней и Джули, а затем аккуратно поправил одеяло, прикрывающее сына. Никто не видел боль мелькнувшую при этом в его глазах. Он сумел быстро взять себя в руки, но на сердце от этого легче не стало.

Когда Фрэдди вышел из спальни, он увидел мать, ожидавшую его в ночном халате у лестницы.

— Как она здесь оказалась? — спросил он.

— Она вполне разумно предположила, что ты можешь привезти детей ко мне. Теперь твой Монти опять поступил в твое распоряжение.

Голос графини дрожал от гнева. Сколь бы ни были справедливы ее слова о способности сына сочувствовать и сострадать, сказанные недавно Кэтрин, его последние поступки их опровергали. И вообще поведение сына в последнее время очень беспокоило графиню.

— Она прискакала на Монти? В Лондон? — Эти вопросы окончательно вывели Мириам из терпения. Забыв о всяких правилах приличия, она чуть ли не насильно затолкала Фрэдди в гостиную и закрыла дверь.

— Сядь-ка! — произнесла она не терпящим возражений голосом. — Пора нам с тобой поговорить наедине.

Голос матери вернул Фрэдди в далекое уже прошлое. Вот так же она разговаривала с ним, когда он в десять лет без спроса умчался на одном из лучших отцовских скакунов, решив испытать свою храбрость, или когда его застали купающимся голым в ручье с обнаженной дочкой садовника, когда маленький Фрэдди — ему было не больше пяти лет — похитил отцовское ружье и отправился охотиться на кроликов. «Действительно, не исключено, что Джули унаследовала именно мой характер», — подумал граф и улыбнулся.

Мириам увидела его улыбку, и это окончательно вывело ее из себя.

— Садись! — указала она рукой на скамеечку для ног, стоявшую рядом. Фрэдди повиновался.

— Полагаю, ты хочешь узнать все о… — начал он, но мать не дала ему закончить фразу.

— Я знаю о Кэтрин все, — процедила она сквозь зубы. — Это тебе желательно узнать бы о ней побольше.

— Что же, интересно, она тебе такого рассказала? — Глаза графа сузились, когда он посмотрел на мать.

Боже, как же он устал от всего этого! Мама могла бы по крайней мере дать ему выспаться, прежде чем читать нотации. Впрочем, может, даже и лучше поговорить обо всем открыто сейчас. Это успокоит графиню, и она не будет лежать всю ночь без сна и искать новые поводы для его осуждения. Он не знал, что графиня уже много ночей думает о нем и список его грехов пополняется с каждым часом.

— Речь пойдет не о том, что она мне рассказала, а как раз о том, что она хотела от меня скрыть, Фрэдди.

— О!..

— Я видела твой позорный контракт. — Она сделала паузу, давая сыну возможность осознать сказанное. — Я знаю законы, определяющие права женщины, или, точнее, их бесправие. Ты — тем более. А вот Кэтрин — по молодости ли или по незнанию — понятия не имела, что делает. Ты совершил чудовищно нечестный поступок. Одно дело — взять в любовницы взрослую женщину и совсем другое — воспользоваться затруднительным положением неопытной девушки.

Граф про себя усмехнулся. Дункан ничего не скрыл от него и рассказал о Кэтрин все, в том числе и о ее происхождении. Юная дочь барона как-никак! История с Селестой повторяется вновь. Фрэдди провел пальцами по покрытым дорожной пылью волосам.

— Она нравится тебе, не так ли?

Он взглянул на мать так же, как в детстве, когда не знал, что сказать в ответ на ее справедливые укоры.

— Очень нравится, Фрэдди. И она должна была тебе понравиться с первого взгляда, — закончила Мириам с мягкой, понимающей улыбкой.

Конечно, подумал Фрэдди, она знает и понимает больше, чем говорит. Вот только слово «нравится» слишком просто, чтобы отразить его отношение к Кэтрин. А какое подходит? Он был очарован? Ошеломлен? Пленен? Пожалуй, вообще ни одно слово не может выразить его чувства. Она раздражала его, но он не мог обойтись без нее. Она притягивала его взглядом, как сирена — волшебной песней. Ему нравилось просто слушать ее голос, и не важно, какие слова она произносила своим чудесным контральто. Сердце его сжалось, когда он увидел Кэтрин с его сыном в руках, затрепетало от нежности, когда он взглянул на нее спящую рядом с маленькой Джули. И в то же время никто и никогда не доводил его до такого бешенства, как она. Она отвергла его жестом королевы, будто он пришел просить ее о чем-то!

Мириам про себя усмехнулась странной слепоте Фрэдди, но знала ее причину. Сын отлично разбирался в новых изобретениях, финансах и технологиях, но до сих пор не знал, что такое любовь. Блестящий граф Монкриф вел себя как последний болван во всем, что касалось Кэтрин. Но только она способна заставить его понять, что такое любовь. Стоит им только прекратить хоть на время свою никому не нужную борьбу, и все станет на свои места.




Глава 17


Первым человеком, которого Кэтрин увидела, проснувшись утром, была не сияющая переполненная энергией Джули, а склонившийся над сыном граф. Робби, размахивая ручками, поймал в конце концов отцовский нос, сжал его в кулачок и, победно улыбнувшись, попытался оторвать. Граф тихо рассмеялся, присел с ним рядом, нашел чистые пеленки и начал освобождать сынишку от промоченных за ночь. Кэтрин приподняла голову и, стараясь не выдать себя, стала наблюдать за происходящим. Такого до нее явно не видел еще никто: сиятельный граф Монкриф меняет пеленки своему сыну!

Неужели существует какая-то необъяснимая связь между ними, заставившая Фрэдди подняться так рано в это холодное утро и прийти, чтобы поменять белье малышу? Робби не плакал, это точно. Если бы он закричал она бы давно проснулась и сама бы поменяла пеленки. Может, он и мокрым не был? Лишь только граф его развернул, Робби тут же выпустил струйку, будто только и ждал этого момента, чтобы «окрестить» папашу.

Фрэдди с каким-то благоговейным удивлением смотрел на маленькое обнаженное тельце, которое со временем должно стать таким же большим и сильным, как и его. Робби отвечал ему ликующим взглядом. Пожалуй, она еще никогда не видела, чтобы сын разглядывал кого-то с такой радостью.

Граф заглянул в глаза малыша и поднял его с диванчика. Кэтрин успела заметить во взгляде Фрэдди целую гамму чувств: испуг, решимость и нежность. Он словно пытался разгадать загадку этого маленького человечка и начинал понимать, что малыш требует его заботы, нежности, внимания и уважения. Действуя неумело, он два раза безуспешно попытался завернуть сына в пеленку, но на третий ему все-таки удалось добиться того, чтобы края ее не болтались. Он неуклюже перевернул Робби, нежно похлопал его по попке и, сморщив нос, бросил грязные пеленки в горшок.

Мальчику, видимо, вся эта возня надоела, и он возвестил об этом громким плачем. Кэтрин набросила пеньюар, взятый у графини, и встала.

— Он голоден, — сказала она, протягивая руки малышу.

— Ты сумеешь его накормить? — озабоченно спросил граф.

— Сумею ли накормить? Проблема будет скорее с тем, как остановить его. Робби никогда не страдал отсутствием аппетита. Да, миленький? — обратилась она к сыну, с ласковой улыбкой прижимая его к себе.

— Да, кстати, Кэтрин, — произнес он, решительно следуя за ней, — я еще вчера хотел сказать тебе, что Робби не совсем подходящее имя. Роберт — достойно, согласен, но не Робби.

Посмотрев на Джули настороженным взглядом, граф вышел.

— А мне кажется, что оно звучит куда лучше, чем Фрэдди, милорд. — Кэтрин обогнала его уже у лестницы. — Я об этом подумала, когда подбирала имя для моего ребенка.

— Моего ребенка, Кэтрин!

— Ну уж нет, милорд, — обернулась она к нему. — Это мой сын. Вы не имеете к нему никакого отношения, если не считать тот короткий миг, когда он был зачат. Не потому ли вы решили позаботиться о нем, что родился мальчик? А если бы он был не так хорош? Не отказались бы вы от него так же, как в свое время от Джули? Нет, милорд, Робби мой, и только мой сын! — почти прошипела она и, резко повернувшись, пошла вниз.

— Я признаю, Кэтрин, что был не прав в своем отношении к Джули.

— О, как это благородно с твоей стороны! Тебя можно причислить к святым. — Кэтрин говорила эти слова и продолжала свой путь. Хотя в этом доме она была первый раз и видела его только в темноте, какой-то безошибочный инстинкт помог ей быстро найти столовую и, не останавливаясь, пройти на кухню. — Ты видел Джули? Нет ни малейших сомнений в том, что она твоя дочь. Но я что-то не помню, чтобы ты заявлял о своих претензиях на нее, как на Робби. Да, ты тот, кто зачал этих детей. Но самец и отец — это не одно и то же. Существует огромная разница между этими двумя понятиями.

— Что касается Роберта, то ты сама скрыла от меня его рождение, — немного раздраженно ответил Фрэдди. Он шел за ней следом, не обращая внимания на удивленные лица слуг. Работавшим на кухне никогда еще не приходилось видеть графа в своих владениях, тем более полураздетого и спорящего с какой-то только что приехавшей молодой женщиной. — Да и с Джули после того, как ты ее увезла, мне будет не просто установить нормальные отношения.

— Я решилась увезти ее, только узнав о твоих планах, — сухо ответила Кэтрин. Гневный блеск ее глаз не оставлял сомнений в том, что ей действительно было известно о его прошлогодних намерениях в отношении дочери. — Что ты хотел сделать с ней, Фрэдди? Сбагрить ее с глаз долой, чтобы она не надоедала тебе и не портила настроение своим видом? Неужели я слишком помешала тебе в этом? — задавала она вопрос за вопросом, не давая возможности ответить на них. — А кто в действительности похитил моих детей прямо из постели, не скажешь ли, Фрэдди?

— Но как еще я мог поступить, если ты заявила, что не допустишь меня к ним?

Раздражение графа возрастало с каждой минутой, но он старался говорить спокойным, ровным голосом. Он посмотрел на Кэтрин, и их горящие взгляды встретились. На щеках женщины выступили пунцовые пятна, и это почему-то еще больше раздражало графа. Воспоминания о событиях годичной давности захлестнули его подобно бурной реке, прорвавшей сдерживавшую ее плотину, и вызывали щемящее чувство вины.

— А никогда не приходило вам в голову, мой великий, могущественный и властительный господин, что и вы порой можете ошибаться?

— Черт побери, да конечно же, приходило! — громко вскричал Фрэдди, обескуражив таким ответом Кэтрин настолько, что она даже забыла о том, что пришла сюда, чтобы приготовить завтрак для сына. — Неужели ты никак не можешь понять этого?

Это была правда. Непривычное для него чувство вины не давало ему уснуть всю ночь. Он действительно понял свою ошибку в отношении Джули. И не только эту. Слишком много ошибок на его совести. Чертовски много!

— Ты слишком смело пытаешься все вокруг подчинить своей воле, Фрэдди. Тебе и в голову не приходит, что есть сражения, которые ты никогда не выиграешь. — Кэтрин смотрела в сторону, голос ее чуть дрожал. Страстное признание, вырвавшееся сгоряча у графа, сбило бушевавшее в ней пламя гнева. — Ты всегда получал то, что хотел? Каждый раз?

— Почти всегда, — честно ответил он. Он не совсем понял вопрос Кэтрин.

Кэтрин прикоснулась кончиком носа к головке Робби и, успокаивая его, покачала извечными материнскими движениями. Впрочем, она скорее успокаивала себя. Малыш был совершенно спокоен. Он поворачивал головку и с явным удовольствием разглядывал то мать, то отца.

Фрэдди вдруг ощутил непонятное желание — хотелось то ли содрать с Кэтрин юбку и тут же отшлепать, то ли стиснуть ее в объятиях и не выпускать до самой смерти. Боже! Как он соскучился по этой женщине.

Взгляд Кэтрин невольно скользнул по его полуобнаженной груди, знакомым черным завиткам на ней, растрепанным волосам, утомленным от бессонной ночи глазам. Почему ей так хочется расцарапать его до крови, а уже через секунду нежно прижаться, забыв обо всем, к его груди? Боже, как она скучала по нему, несмотря ни на что!

Вездесущий Петерсон — в который уже раз за минувшие сутки! — решил позвать графиню. Она вошла на кухню, остановилась в дверях и некоторое время молча разглядывала Фрэдди и Кэтрин. Похоже, что она успеет стать совсем седой и дряхлой, прежде чем удастся помирить этих двух милых ее сердцу людей. Хорошо хоть у нее теперь есть двое внучат — не так страшно, если придется провести остаток жизни, прикованной к постели. Внучата будут навещать ее, забираться к ней на кровать и читать ей интересные книжки, а она будет ласково ворчать на них. От такой жизни, пожалуй, и правда через пару месяцев окажешься в постели!

— Дети мои, — сухо, с укором и болью произнесла она, — может быть, мы дадим возможность повару приготовить завтрак?

Забывшие обо всем, Фрэдди и Кэтрин оглядели помещение, заполненное удивленно взирающими на них людьми. Лица обоих на мгновение приняли смущенное выражение.

Кэтрин торопливо сказала повару, что приготовить для Роберта, и, не глядя на Фрэдди, направилась к двери. Ее нервы были настолько обострены в этот момент, что она даже почувствовала теплую волну, исходившую от него, когда проходила мимо графа. «Проклятие, — подумала она, — ему опять без особых усилий удалось так на нее подействовать. Стоило ему пошевельнуть бровью, и сердце ее заколотилось с удвоенной силой!»

«Кэтрин не так проста, — размышлял Фрэдди после ее ухода. — Она знает, что делает». Знает и наслаждается своим влиянием на него! Он и сам не понимал, обижает его это или доставляет удовольствие. «Интересно, она знает, что ни у одной женщины, кроме нее, нет такой очаровательной походки», — думал он и смотрел, как она поднимается по лестнице. Будто расслышав его мысли, Кэтрин остановилась и бросила в его сторону хмурый взгляд. Он улыбнулся: с ребенком на руках никакая другая женщина уж точно не сможет выглядеть так соблазнительно.

Графиня тяжело вздохнула — на этот раз не столько от усталости, сколько от жалости к обоим.




Мириам с победной улыбкой рассматривала записку, которую держала в руках. Время пришло! Она позвонила и приказала немедленно явившемуся Петерсону пригласить графа и Кэтрин в гостиную. Шурша юбкой из тяжелой тафты, графиня присела и постаралась собраться с мыслями и силами, необходимыми для предстоящей схватки.

Кэтрин и Фрэдди появились в дверях одновременно. Он пришел из столовой, где только что закончил в одиночестве свой завтрак. Она спустилась с верхнего этажа. Кэтрин уложила Робби и убедилась, что Джули полностью увлечена игрой с блестящими оловянными солдатиками, принадлежащими, наверное, еще ее отцу. С детьми осталась молодая горничная. Она пришла в спальню и сообщила о приглашении графини.

С момента утренней стычки прошло семь часов. Оба противника все это время уговаривали себя успокоиться, твердо решив больше не проявлять своих сокровенных мыслей и тем более чувств.

Кэтрин молча прошла мимо него и села на диван справа от Мириам. Граф занял было свое любимое место у камина, но графиня, строго взглянула на него и указала на стоящий возле нее стул. Она не могла допустить, чтобы во время разговора он возвышался над ними. Разговор предстоял весьма трудный, и все участники должны находиться в равном положении.

— Ситуация, в которой мы оказались, — начала Мириам, обращаясь сразу к обоим собеседникам, — имеет все черты классической греческой драмы. Проще говоря, вы находитесь на грани открытого столкновения. Если вы не остановитесь, то в первую очередь пострадают дети. Ты, насколько я понимаю, сделаешь все возможное, чтобы оставить их у себя, Фрэдди. Правильно? — Сын только кивнул головой, не решаясь ответить. — И ты тоже, Кэтрин, не правда ли?

Кэтрин, поджав губы, кивнула.

— При этом Джули и Роберт, законно или нет, являются моими внуками. — Мириам успокаивающим жестом положила ладонь на напрягшуюся руку Кэтрин. — Прошу извинить меня за слишком откровенное заявление, может быть, но сейчас между нами не должно быть никаких недомолвок.

— Я понимаю вас, — тихо сказала Кэтрин. Она не заметила странного выражения, промелькнувшего в глазах Фрэдди.

— Поэтому, — продолжила Мириам, — мне тоже небезразлично будущее ваших детей. Ты, Фрэдди, своей борьбой за них можешь серьезно испортить репутацию Кэтрин. А Кэтрин, отстаивая свои интересы, может серьезно навредить нашей семье. Таким образом, мои дорогие, все мы оказались в тупике, из которого трудно найти выход. Но надо что-то делать. Кстати, — она многозначительно взглянула на Кэтрин, — тот дурацкий контракт теперь находится у меня, и не имеет смысла угрожать Фрэдди его разглашением.

Глаза графа победно блеснули, но под взглядом графини блеск этот быстро потух.

— Речь идет о твоей копии, сынок. Твой стряпчий готов сделать все, что угодно, лишь бы скрыть от жены свои неблаговидные делишки.

Взглянув на настороженные лица обоих собеседников, графиня улыбнулась.

— Кажется, я сумела вызвать в вас интерес к этому разговору, не так ли? Это уже хорошо. Вы не подумали о ваших детях: каково им будет, если вы не сумеете мирно разрешить свои проблемы. А ведь тебе, Фрэдди, лучше других известно, как чувствует себя человек, неожиданно оказавшийся в центре скандала. Должна же была научить тебя чему-то история с Моникой.

— Давай оставим Монику в покое, мама, — натянуто предложил граф.

Мириам не обратила на это ни малейшего внимания.

— Моника была женой Фрэдди, — объяснила она Кэтрин, делая вид, что не замечает рассерженного взгляда сына. — Эта молоденькая глупая женщина, будучи замужем, влюбилась в женатого мужчину. Она бросила Фрэдди, не думая ни о мнении общества, ни о семье своего нового возлюбленного. — Графиня похлопала ладонью по руке Кэтрин и опустила глаза. — Этот ее возлюбленный был моим мужем, — произнесла она ровным голосом, в котором не чувствовалось ни боли, ни обиды. — Да, отец Фрэдди вдруг решил, что он в первый раз в своей жизни полюбил по-настоящему, и оставил меня, забыв о своих семейных обязанностях, да и обо всем остальном. Для нас с Фрэдди это были ужасные времена! Общественное мнение почему-то больше всех в этом скандале винила моего сына. Будто он мог удержать Монику или собственного отца!

Последняя фраза была произнесена с юмором, и в ней не чувствовалось ни капли злости. Кэтрин посмотрела на нее с удивлением.

— Много лет прошло с тех пор, и много часов я провела в душевных муках. Это сейчас я могу говорить об этом спокойно. А тогда я обвиняла знакомых, общество — весь мир. Но никогда мой гнев не относился к моей семье. — Она тепло и нежно взглянула на хмурое лицо сына. — Я знала, за кого вышла замуж, и поступок моего мужа не был для меня неожиданностью. Но больше всех страдал Фрэдди. Он был тогда еще очень молод, и ему казалось, что он безумно любит свою жену. Неудивительно, что ее измена была страшным ударом для него.

— Не надо, мама. Ты слегка преувеличиваешь, — сухо проговорил граф.

Мириам улыбнулась ему и подумала, что Фрэдди с тех пор успел превратиться в весьма упрямого и потому порой неразумного мужчину. Как любая мать, она была готова простить ему многое и сквозь пальцы смотрела на некоторые его поступки. Но прощать — не значит не замечать.

Граф резко поднялся, подошел к камину и принял свою любимую позу, облокотившись на мраморную плиту. Подняв брови, он пытался дать матери знак, что она говорит лишнее. Та, казалось, ничего не замечала.

Зато Кэтрин ощутила непонятное волнение. В принципе эта безмолвная борьба между матерью и сыном ее должна была бы позабавить. Но ей стало жаль Фрэдди. Страшно даже представить, что он пережил, узнав о предательстве и жены, и собственного отца! Впрочем, это ни в коем случае не оправдывает его действия по отношению к ней самой и детям.

— И что же побудило тебя вдруг раскрыть перед Кэтрин самую неприятную и грязную страницу нашей семейной истории? — спросил граф, стараясь за дерзким тоном скрыть боль, которую причинила ему мать.

— Я сделала это только для того, чтобы немного освежить твою память, Фрэдди, — спокойно ответила Мириам. — Может быть, это поможет тебе понять, каково будет твоим детям, если ты и дальше будешь продолжать в том же духе. Именно о них, пойми, а ни о ком-то другом я сейчас думаю. Мелисса помолвлена, и скоро состоится ее свадьба. Джереми уже женат и очень счастлив. Возможный скандал угрожает прежде всего невинным детям, которых мы все вроде бы любим. Попробуйте представить себя на месте Роберта, услышавшего, как его маму называют шлюхой! А что будет с Джули. Ты, конечно, сможешь при своих деньгах подобрать ей мужа, Фрэдди, но уважение и душевное спокойствие купить нельзя. Такие раны остаются надолго, тем более что всегда найдется желающий напомнить об этом. Не исключено, что шепот за спиной будет преследовать Роберта и Джули всю жизнь.

Графиня посмотрела на своих слушателей. Те опустили глаза.

— Неужели кто-нибудь из вас желает этого детям, которых вы любите?

Кэтрин заметила, что ладонь графини лежит на ee руке. Фрэдди смотрел на мать и вспоминал, каким он был наивным, не знающим цинизма юношей двенадцать лет назад.

— И если вы думаете о своих детях, — продолжили Мириам, расценив молчание как добрый знак, — то кто-то из вас должен взять на себя заботу о них, а другой — не мешать этому. Нет, Фрэдди, — опередила она злой вопрос, мелькнувший в глазах сына, — я не строю из себя царя Соломона. И я не предлагаю вам поделить Роберта и Джули. Они — брат и сестра и должны расти вместе. Хорошенько подумайте над тем, что я вам сейчас скажу, дети мои, — произнесла она почти торжественно. — У Фрэдди есть деньги, влияние, титул. — Графиня начала загибать пальцы. — Роберт и Джули могут и должны унаследовать это.

Кэтрин испуганно встрепенулась, и Мириам нежно погладила ее руку.

— Кэтрин любит этих детей, как никто из нас. Только благодаря ей мы не потеряли Джули. А ведь было время, когда вся наша семья и ты, Фрэдди, считали ее почти чужой. Кэтрин нужны были только ее дети, она даже не сообщила тебе о Роберте, хотя ей пришлось многое пережить. — На этот раз тревожно вздрогнул граф. — Это многого стоит и не надо забывать об этом.

На несколько секунд в гостиной воцарилась напряженная тишина.

— Выход есть. И вы должны его хорошенько обдумать, каким бы неприемлемым он вам сейчас ни казался.

Две пары глаз с тревогой и надеждой смотрели на Мириам.

— Ты, Фрэдди, должен позаботиться о том, чтобы твои дети стали полноправными членами общества. — Напряжение возросло еще больше. — Но дети еще должны иметь семью, родителей, чувствовать себя любимыми и желанными.

Мириам улыбнулась самой лучезарной из своих улыбок и вынесла приговор, от которого вздрогнули ее молчаливые слушатели:

— Вы должны пожениться!

— Ну уж нет!

— О Боже, нет!

Графиня еще раз улыбнулась и направилась к двери.




Глава 18


— Что же ты все-таки за человек, Кэтрин? — задумчиво произнес граф, когда графиня, шелестя юбками, ушла и оставила их одних. — Что за загадка скрывается в тебе? Почему даже моя родная мать встала на твою защиту, не говоря уж о детях, которые целиком на твоей стороне?

Он стоял, небрежно облокотившись о камин, стараясь выглядеть спокойным и даже веселым. Но от Кэтрин не утаился тщательно скрываемый страх в его зеленых, как морская вода, глазах. На щеках его заиграли желваки.

— Я просто обыкновенная женщина, милорд. — Кэтрин поднялась и одернула юбку. Она примчалась в Лондон в траурном платье, в котором ходить в доме Монкрифов было бы неприлично. На ней сейчас было надето платье Мелиссы, а оно было ей коротковато. Но будь Кэтрин разодета как герцогиня, она все равно бы чувствовала себя неуверенно в присутствии Фрэдди. Почему-то его нарочитая бесстрастность вызывала у нее воспоминания о тех моментах, когда он был далеко не так холоден с ней. Она вспомнила солнечный зимний день Мертонвуде, когда они, веселые и возбужденные, словно дети, играли в снежки. Как весело они оба хохотали тогда, бросая друг в друга блестящие снежные комочки и уворачиваясь от них. На смену этой пришла другая картина: Фрэдди в ее спальне подкладывает поленья в почти погасший за ночь камин, и вдруг из-под дров показывается любопытный носик полевой мышки. Кэтрин взвизгивает и отпрыгивает в угол кровати. Испуганная мышка бежит по рукаву Фрэдди. Он хохочет, затем привычным жестом поправляет сбившиеся на лоб волосы и, сделав вид, что поймал мышь у себя на груди, возвращается в постель. Странная вещь — память. Как весело и хорошо было им тогда! Как больно сжимается сердце, когда вспоминаешь об этом сейчас.

— Нет, не обыкновенная, — произнес граф и заглянул ей в глаза. — Иначе я бы не стоял сейчас здесь, размышляя о женитьбе ради детей, которых я почти не знаю. — Он криво улыбнулся. — Нет, ты не такая простая.

— Простая — не значит простушка, Фрэдди. И ради Бога, не говори больше о своих неожиданно вспыхнувших отцовских чувствах. Мы перешли уже свой Рубикон. Я уверена, что тобою движет не любовь к детям, а желание отомстить мне.

— Пусть будет так, — улыбнулся он. — И все-таки лучшего решения, чем то, которое так красноречиво обрисовала моя матушка, похоже, действительно нет. Жаль, что женщины не могут заседать в палате лордов. Она могла бы дать много полезных советов правительству. — В шутке звучало гораздо больше сарказма, чем юмора. Фрэдди было явно не до веселья. Он покачал головой, будто удивляясь мудрости женщины по имени Мириам Латтимор, затем взглянул на Кэтрин и пожал плечами. — Если у тебя есть какие-то иные предложения, то самое время рассказать о них. Девичья сдержанность в данном случае не самая лучшая вещь.

— Вы забыли, что я уже давно не девица, милорд. И уж тем более я не такая дура, чтобы, имея с вами дело, полагаться на девичью скромность. Скорее потребуется кинжал или копье.

— Значит, мы достаточно успели узнать друг друга. Поверь, я тоже теперь хорошо знаю, сколь опасно недооценивать твои способности.

— Неужели мы должны все время наносить друг другу уколы?

Сам вопрос, а еще больше сожаление, прозвучавшее в ее голосе, озадачили Фрэдди. Такая глубина и теплота были в ее глазах, что он удержался от язвительного ответа и шутливого, развязного тона. Он молча посмотрел на нее. Она стояла перед ним утомленная, с припухшими от бессонной ночи глазами, в платье с чужого плеча, но все равно красивая и притягательная. И все-таки есть в ней какая-то тайна. Разве могла другая так решительно броситься в пургу? А жить целый год, работая день и ночь не покладая рук, и ни разу о себе не напомнить? Он никогда не думал, что женщина может обладать столь сильной и целеустремленной волей. Разве не загадочно то, что она не только решилась родить внебрачного ребенка, но и гордилась им, была уверена, что поступила правильно, и готова отстаивать свою правоту?

— Ты так и не ответила на мой вопрос, — напомнил он. Фрэдди отошел от камина, сделал несколько бесшумных грациозных шагов по дорогому ковру и подошел почти вплотную к Кэтрин.

Кэтрин пристально посмотрела на него и — в который уже раз! — подумала о том, что она знает почти каждый дюйм его тела и почти ничего о нем самом. Лишь сегодня, да и то от Мириам, она узнала одну из тайн его жизни. Что еще скрывается в его прошлом? Чего он хочет в будущем? Он так же упорно скрывает от посторонних свою жизнь, как скупец свои сокровища. Но что бы ни задумал этот человек, он обязательно этого добьется, если не прямыми действиями, то благодаря упорству и умению ждать. Это она знала наверняка.

Фрэдди изменился за последний год. Похудел, лицо его от этого немного вытянулось. Вокруг глаз появилось множество морщинок, а губы сделались прямее и тоньше. Кэтрин, преодолевая нестерпимое желание провести рукой по его груди, сделала шаг назад. Фрэдди подумал, что она просто не хочет стоять близко к нему, и нахмурился.

— Я самая обыкновенная, — повторила Кэтрин. — Как и всем, мне хочется жить спокойно. И я хочу жить так, как считаю нужным. Мне не нужно каких-то особых привилегий, но я никому не позволю помыкать собой. Мне нравится желтый цвет. Я не умею рисовать и не слишком хорошо танцую. Да, еще я не умею и не люблю шить, я даже не могу как следует заштопать свою одежду. Самое дорогое, что у меня есть сейчас, — Роберт и Джули. Вот такая я. Ты узнал, что хотел, Фрэдди?

Вместо ответа граф шагнул к ней и привлек к себе. Кэтрин напряглась и резко подняла голову, но встретившись с его глазами, вырываться не стала. Он смотрел на нее с грустью и мольбой. Видит Бог, этот тигр не был таким уж хищным!

— И я тоже хочу мира, Кэтрин, и дорожу своей свободой. Еще я пытаюсь помочь другим живущим в этом мире и уже нашел свой способ. Люблю книги, музыку и умные беседы. Из цветов предпочитаю небесно-голубой. Рисовать даже никогда не пытался, а вот танцую неплохо и практику в этом деле имел большую. Шить не умею, и когда моя рубашка приходит в негодность, я ее просто выбрасываю. — Фрэдди улыбнулся, кончиками пальцев приподнял ее подбородок и заглянул в глаза. Кэтрин не стала вырываться: глупо сопротивляться, когда уже угодила в лапы к тигру. — Теперь ты знаешь обо мне гораздо больше, чем многие из моих друзей и близких. Ты удовлетворена?

Она осторожно выскользнула из его объятий и, заметив взгляд Фрэдди, направленный на ее руки, с удивлением обнаружила, что ее пальцы сжаты в кулаки.

— Это ничего не меняет, милорд, — произнесла она, с трудом выговаривая слова. — Я не принимаю это предложение.

— Вот уж никогда не думал, что после того, как двенадцать лет я бежал прочь при одном намеке на свадьбу, буду умолять кого-то выйти за меня замуж! — с неподдельным удивлением сказал Фрэдди. — Но давай поступим так: скажи, что тебе во мне больше всего не нравится, а я честно отвечу, смогу ли исправиться. Пойми, я не отдам тебе детей! Как я понимаю, ты тоже. Что еще, кроме брачных уз, может удержать нас от ненужной борьбы? Предложи иной вариант, и я покорно, как марионетка, сделаю то, что ты захочешь.

Последние слова он произносил, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не перейти на крик.

— Самый лучший выход, который я могу предложить тебе, — это оставить меня и моих детей в покое. — Она разжала кулаки и, положив ладони на бархатный пояс юбки, с надеждой в голосе продолжила: — Ты сможешь время от времени приезжать к нам в гости.

— А как, по-твоему, я объясню лондонскому обществу тот факт, что дети богатого и влиятельного графа Монкрифа проживают в какой-то дыре?

Дыре? Кэтрин с трудом сдержала готовую уже сорваться с губ гневную отповедь. Да домик Берты — одно из лучших мест, которое она видела в своей жизни. Конечно, это не такое большое и шикарное жилище, как графский дом в Мертонвуде, но ей и детям места там вполне хватало.

— Тогда сам выбери подходящее, на твой взгляд место, Фрэдди. Купи небольшой дом.

Больше всего выводило из себя графа то, что она прямо светилась при мысли о том, что можно разрешить ситуацию, не выходя за него замуж. Неужели брак с ним действительно так неприятен этой женщине?

— Послушай меня, маленькая милая чудачка. — Фрэдди склонился еще ближе к ней. Кэтрин почувствовала его дыхание на своей коже и так резко подняла голову, что чуть не разбила ему нос. Во избежание нового удара, он сжал непокорную голову в своих огромных ладонях. — Предлагая это, ты не учитываешь одной немаловажной детали, Кэтрин. Мои дети не имеют какого-либо законного статуса. С точки зрения закона они незаконнорожденные изгои. Изменить это можно, лишь поженившись. В этом случае Джули со временем станет не только одной из самых красивых, но из самых знатных и богатых невест Англии, а Роберт, помимо всего прочего, унаследует графский титул.

— А мне казалось, что твоим наследником является Джереми?

— Да какой он наследник, если у меня имеется замечательный сын! Подумай, Кэтрин. Если ты действительно так любишь детей, ты должна делать прежде всего то, что пойдет на пользу им.

— Это напоминает шантаж.

— Ты говорила, что способна на все ради моих детей. Собственно, ты уже доказала, что способна на жертвы во имя их. Дело во мне? Так есть ли более надежный способ извести меня, чем стать моей женой?

Он улыбнулся, и Кэтрин на этот раз не поняла, скрывается ли за этой улыбкой раздражение или он искренне готов посмеяться и над собой. Захотелось проверить.

— Так речь идет о жертве? — как бы раздумывая произнесла она, одновременно отходя в противоположный угол комнаты, — прикоснуться к графу сейчас было никак нельзя. Слишком сильное и странное воздействие оказывает на нее каждое такое прикосновение. — Что ж, стоит подумать. Но женитьба, милорд… Мне до сих пор представлялось, что это нечто достаточно постоянное.

— Я тоже так думаю.

— Значит, ты готов отказаться от многих своих привычек?

Кэтрин, задав этот вопрос, сама удивилась не меньше графа. Конечно, она думала о том, как могла бы сложиться их с Фрэдди семейная жизнь, но она не собиралась говорить об этом вслух.

— С чего это вдруг мне придется от чего-то отказываться? — сухо поинтересовался он, полагая, что и так дает немало, предлагая женщине стать графиней и разделить с ним состояние.

То, как она посмотрела на него, не предвещало ничего хорошего. К тому же на лице Кэтрин появилась та самая улыбка, за которой, как он уже знал, неизбежно последует точный удар.

— Я готова согласиться с тем, что идея нашей женитьбы достаточно разумна. Только вот похоже, что жертвовать при этом предлагается только мне. Ты же, как и хотел, получаешь детей и спокойно продолжаешь жить точно так же, как и до этого.

Она наглядно представила Фрэдди, кутящего то в одном, то в другом злачном месте Лондона, а затем приезжающего домой в пропахшей женскими духами одежде и приветствующего ее и детей с веселой равнодушной улыбкой. Сердце неприятно кольнуло.

— Неужели ты не понимаешь, что появление в доме этого маленького чертенка и крошечного сына уже во многом изменит мою жизнь?

В вопросе слышалось искреннее недоумение.

— Со мной они вели себя вполне нормально. А вот с тобой… Ты почему-то вызываешь у людей неприязнь, они при тебе словно теряют все хорошее, что у них есть. — Граф помрачнел, и Кэтрин поняла, что несколько перегнула палку. — Мне хотелось бы знать, ты говоришь о настоящем браке или формальном?

— Конечно, о настоящем, — сухо ответил он, понимая, что означает блеск, вспыхнувший в ее темных глазах, — если ты имеешь в виду супружеские права и все, что с этим связано.

То, что он пойдет на некоторые уступки, Кэтрин не сомневалась. Вопрос заключался в том, сколь сильно он на самом деле любит детей и от чего готов отказаться ради них.

— Да, именно это. — Она посмотрела ему в глаза. — Таким образом, единственной, кто должен чем-то пожертвовать ради великой идеи, остаюсь все-таки я, милорд? Разве это справедливо?

Фрэдди вдруг захотелось убежать, куда глаза глядят. Он понимал, что Кэтрин права и сейчас пытается накинуть оковы и на него.

— Никогда не думал, Кэтрин, что брак и справедливость для тебя несовместимые понятия. — Она хмуро посмотрела ему в лицо.

— Чтобы они действительно не стали таковыми, я настаиваю на подписании нового контракта.

— Назовите ваши условия, мой достойный партнер, — попытался отшутиться граф, но это ему плохо удалось. Он видел, что Кэтрин ощутила свою силу и не собирается упускать удобный момент. Это пугало и обескураживало.

— Ни в первую брачную ночь, ни в последующие, до самой смерти, вы не тронете меня, милорд, если я письменно не выражу на то своего согласия.

— О Боже, неужели ты собираешься каждый раз обращаться ко мне с посланием?

Фрэдди потребовались серьезные усилия, чтобы не расхохотаться. Кэтрин была столь чистосердечной в желании одержать верх, столь искренне уверенной в том, что ей это удастся на этот раз, что высмеять ее сейчас было бы все равно, что обидеть ребенка.

— На этом условии я буду особо настаивать, — произнесла она почти торжественно, не подозревая, что терпение собеседника иссякает. — Мне бы не хотелось быть вашей игрушкой.

— Ты хоть сама понимаешь, что говоришь? — не смог все-таки сдержать улыбку граф. Лицо его при этом смягчилось и даже помолодело. — Ты собираешься письменно оповещать меня, когда захочешь заняться любовью. Не чересчур ли, а? Может, ты вообще собираешься прожить остаток жизни в воздержании? Или… — Голос Фрэдди вдруг похолодел. — Имей в виду, я не допущу повторения того, что выделывала моя первая жена. Если я узнаю, что у тебя есть другой или ты хотя бы помышляешь об измене, я устрою такой скандал, о котором будут вспоминать еще сто лет.

— И что же вы сделаете, милорд? Убьете ни в чем повинного беднягу?

— Нет, Кэтрин, я убью тебя.

Взгляд, которым сопровождалось это заявление, заставил ее вздрогнуть. Теперь она точно знала, что означает этот взгляд: Фрэдди постоянно ждет неприятности, скрывая свои мрачные предчувствия и боль под непроницаемой маской. Понять, что делается у него в душе, можно, только зная, что произошло с Моникой. Кэтрин мысленно одернула себя. Пора бы уже избавиться от романтизма юности и перестать приписывать этому высокомерному красавцу какие-то душевные муки. Вряд ли он способен относиться к женщине иначе, чем к предмету удовлетворения своей похоти. И все же мысль о том, что какая-то женщина могла предпочесть ему другого, не давала ей покоя. Она не могла понять, как это возможно променять его на другого мужчину? Она так задумалась что чуть было не начала расспрашивать обо всем Фрэдди. Опомнившись в последний момент, Кэтрин решила, что еще успеет узнать подробности той загадочной истории. Сейчас она ни в коем случае не должна показать, что считает его неотразимым. Пока ей это удалось. Хорошо, чтобы так было и впредь.

— Лично я никогда не дам для этого повода, милорд, — произнесла она настолько холодным тоном, насколько позволили бушующие в ней чувства. — Если мне понадобится мужчина, я дам вам знать. Скорее всего это может произойти, когда я захочу родить еще одного ребенка.

— Так… Значит, я должен дожидаться того момента, когда в тебе взыграет жажда материнства или луна будет особенно яркой, а может, когда знаки Зодиака сложатся соответствующим образом? В этих случаях меня будут приглашать в качестве жеребца-производителя?

«Боже правый, мама ошиблась, — добавил он про себя. — Здесь разыгрывается не греческая трагедия, а какой-то непристойный фарс».

— В целом вы поняли правильно, — ответила Кэтрин, чуть дрогнувшим голосом.

— В таком случае можно предположить, что, следуя условиям этого твоего нового контракта, я получаю право удовлетворять свои мужские потребности на стороне?

— Конечно, — быстро произнесла она, стараясь выглядеть безразличной, хотя сердце разрывалось от боли. — В этом плане ты волен поступать так, как посчитаешь нужным, но при двух условиях: во-первых, твои похождения не должны сопровождаться скандалами, а во-вторых, твои любовные связи не должны затрагивать нашу семью. Я имею в виду привычку оставлять слишком явные доказательства твоих связей.

Фрэдди не знал, что ему в данный момент больше хочется: немедленно свернуть этой женщине шею или зацеловать до беспамятства. Вместо того и другого он просто улыбнулся, точнее ухмыльнулся, столь хищной и предостерегающей улыбкой, что Кэтрин показалось, будто у нее приподнялись волосы на затылке.

— Я принимаю эти условия, Кэтрин, — произнес он с легким поклоном.

— Значит, договорились, — сказала она и тревожно на него посмотрела.

У нее было полное ощущение, что она заключила договор с самим дьяволом. А с кем еще можно сравнить этого необыкновенно красивого беспринципного и самоуверенного мужчину? Кто еще обладает таким колдовским очарованием? И она теперь станет его женой, будет иметь перед ним определенные обязательства, носить его имя. Он станет ее опорой и защитой в этой жизни.

«Итак, — произнес в уме граф, глядя на стройную, налитую фигуру своей будущей супруги, — она полна решимости осуществить задуманное». Его страстная, чувственная Кэтрин забыла те их ночи, о которых он вспоминал непрестанно все это время! Она позволяет ему заботиться о себе, обеспечивать ее, быть отцом его детей. Однако попасть в ее постель он сможет лишь в том случае, если она его позовет сама. И какой это дурак придумал, что браки заключаются на Небесах?




Глава 19


Церемония венчания пятого графа Монкрифа с обедневшей дочерью покойного барона Донегана и французской дворянки состоялась утром следующей субботы. Присутствовали на ней лишь родственники графа, несколько надежных друзей и, конечно, лица, призванные освятить и засвидетельствовать брачные узы.

Жених был подчеркнуто спокоен и вежливо улыбался присутствующим. Невеста не светилась от счастья и выглядела довольно мрачной. Кэтрин рассеянно, с вымученной улыбкой смотрела по сторонам и в который раз задавала себе вопрос, правильно ли она поступает. Единственное, что давало силы участвовать в этом фарсе, был контракт, на этот раз подписанный и засвидетельствованный в соответствии со всеми требованиями закона.

Подготовил документ Дункан, которого сначала ошеломила гигантская сумма денег, которую выделял граф в распоряжение своей жены, а затем совершенно обескуражили условия, которые предложила зафиксировать в документе Кэтрин. Составляли контракт незадолго до венчания, и времени было слишком мало, но Дункан все равно часто отрывался от этой работы, чтобы смахнуть непрошеную слезу. Даже во время церемонии в том месте, где стоял Дункан, раздавались подозрительные всхлипывания. Мириам хмуро поглядывала на него. Впрочем, беспокоило ее не столько душевное состояние друга, сколько составленная им бумага. Она уже пыталась убедить Кэтрин отказаться от этой затеи, но безуспешно.

— Но, дорогая моя, — недоуменно произнесла она в конце разговора, — семейное ложе всегда являлось неотъемлемой частью брака. Неужели ты всерьез считаешь что Фрэдди, как бы это сказать… недостаточно искусен?

Про себя она подумала, что Кэтрин и не подозревает, сколько женщин самого разного положения, от служанок до великосветских дам, завидует ей сейчас. Он притягивал их как пламя свечи мотыльков, как аромат розы пчел.

— Нет, он достаточно искусен в этом деле, — спокойно ответила Кэтрин, поправляя лиф нового голубого платья, надетого для свадебной церемонии.

На этом настояла графиня. Сама же невеста, если бы у нее хватило храбрости, с гораздо большим удовольствием вышла бы к собравшимся в черном. Кэтрин вообще не думала о нарядах. Мысли ее были заняты другим. Что бы сказала сейчас Констанция? А родители? Правда, их представить легче. Мама бы, наверное, поцеловала ее в щеку и шепнула на ухо какое-нибудь мудрое галльское напутствие, а отец сжал бы в своих медвежьих объятиях, стараясь передать ей свое мужество и обещая поддержку. Но ни Констанции, ни родителей уже давно нет на свете. Ей в одиночку приходится защищать собственных детей.

А она сумеет оградить их от опасности, если даже для того придется заключить союз с самим дьяволом.

— Проблема, дорогая Мириам, — тряхнула она головой, отгоняя мысли о прошлом, — в том, что Фрэдди убежден, стоит ему шевельнуть пальцем, и все женщины в округе, опережая друг друга, бросятся к нему. Я же не хочу быть одной из них.

— И боишься, что тоже будешь околдована его чарами, если он будет делить с тобой супружеское ложе? — смущенная собственной фривольностью, Мириам нахмурила брови.

Кэтрин резко повернула голову и посмотрела ей в глаза:

— Не знаю, может быть, и так. Иногда мне кажется, что себя я знаю еще меньше, чем Фрэдди.

— Может, тогда расскажешь мне о том, каким тебе представляется мой сын? По-моему, сейчас самое время начать этот разговор.

Кэтрин задумчиво посмотрела куда-то вдаль. Каким она представляет его? Вспомнилось, как он властно впечатывал шаги в землю, проходя по двору Мертонвуда походкой уверенного в себе человека. Что еще? Непревзойденный любовник, способный одним прикосновением зажечь в ней настоящую страсть и сломить сопротивление. Вспомнилось, как он протягивал ей перстень с изумрудом, который она через несколько минут надела на свой палец. Что это означало: знак уважения или желание купить ее? А вот он стоит перед ней в день похорон Берты. Каким злым было его лицо тогда! Но какой нежностью оно светилось, когда он осторожно взял на руки своего крошечного сына! Кэтрин вопросительно взглянула на графиню, будто ожидая ответа на мучившие ее вопросы. Как отделить правду от ложных домыслов? В какой же из этих ситуаций она видела истинного Фрэдди?

— Все не так просто, — произнесла она. Графиню столь очевидная попытка уйти в сторону явно не удовлетворила.

— Жизнь вообще сложная вещь, дорогая. Она иногда путает наши планы и преподносит сюрпризы, не всегда приятные нам. Иногда кажется, что все идет хорошо, не вдруг какая-то неожиданность меняет твою судьбу. Пусть это бывает нечасто, но жизнь всегда сложнее, чем мы думаем.

«А самое сложное в этой жизни — Фрэдди с его душой и сердцем», — подумала Кэтрин. Она пожала плечами и решила просто сказать все, что думает.

— Он способен быть очень злым, даже жестоким временами, но может быть нежным и справедливым. Он умен и обладает чувством юмора. Можно назвать его упрямым, а можно упорным. Да, без сомнения, он не жаден, даже щедр, — добавила она, вспомнив об обескуражившей Дункана сумме, внесенной в контракт по настоянию графа.

— Но таких мужчин много! А чем отличается Фрэдди от них?

Как она может рассказать это его матери? Как передать словами, что каждое его прикосновение пробуждает в ней какую-то струну, исполняющую волшебную музыку, написанную для них двоих еще до их рождения? Как сказать, что один его взгляд может оставить кровоточащую рану в ее сердце, что в его присутствии ей становится жарко и она ощущает себя маленькой и беззащитной, что, лежа в кровати она мечтает о его руках и его губах? Сказать матери, что ее сын — настоящий кудесник, которого она любит и в то же время панически боится его чар?

— Мой сын, конечно, далеко не святой, — нарушил размышления Кэтрин голос Мириам. — Но он и не такой беспросветный грешник, каковым ты, скорее всего, его представляешь. Дай ему возможность лучше узнать тебя. Постарайся сама разобраться в нем. Большинство мужчин и женщин знают друг о друге куда меньше, чем вы с Фрэдди. Я не прошу тебя измениться. Будь упрямой, колючей, сердись на него, если он того заслуживает. Все это допустимо. Недопустимо только совершать глупости.

Мириам нежно обняла свою будущую невестку. Она почти не сомневалась, что здравый смысл восторжествует и в этой женщине, и в ее сыне. Их союз — единственный выход для обоих. Дай Бог, чтобы это случилось побыстрее. Сначала им будет очень нелегко. К счастью, борьба будет происходить не в ее владениях. В Монкрифе они могут сколько угодно хлопать дверьми и целыми днями ворчать друг на друга. Могут, если захотят, ходить полуголыми перед прислугой. Она постарается отсидеться в Лондоне как можно дольше. Она готова вообще не выходить из дома до конца дней, лишь бы не видеть стычек между двумя дорогими ей людьми.

Мириам стояла позади жениха, невесты и сияющего Джереми, который был очень рад исполнять обязанности шафера на свадебной церемонии Фрэдди. Обряд венчания занял немного времени, подписание брачного контракта еще меньше. Кэтрин Сандерсон, превратившаяся в Кэтрин Латтимор, графиню Монкриф и супругу одного из самых богатых подданных Британской короны, с легким недоумением посмотрела на огромный бриллиант, за сверкавший на ее пальце.

— Это новое кольцо, Кэтрин, — прошептал Фрэдди, наклонившись к ней. Он, видимо, по ее лицу догадался, о чем она думала.

Она улыбнулась слабой, безжизненной улыбкой. Сейчас она была совершенно не похожа на ту разгневанную упрямицу, какой была всего несколько дней назад. Голова немного кружилась. Что она наделала?! Кэтрин растерянно обернулась и тут же очутилась в объятиях Мириам.

— Теперь, милая, ты можешь называть меня мамой. Можешь, конечно, и Мириам, но только не бабушкой. Я тогда чувствую себя слишком старой.

Кэтрин была искренне рада этой милой женщине.

— Я с удовольствием буду звать тебя мамой, — рассмеялась она, целуя Мириам в щеку, — и придумаю что-нибудь подходящее для детей, чтобы они не заставляли тебя ощущать свой возраст.

— О, я о нем и так не забываю, дитя мое, но не хотелось бы, чтобы еще и милые крошки напоминали мне о нем каждый раз, когда открывают свои ротики. А с детьми мы решим эту проблему, у нас для этого будет достаточно много времени. Разве Фрэдди тебе ничего сказал?

Графиня с укором посмотрела на сына. Он стоял спиной Кэтрин и улыбался.

— Нет, мама. И полагаю, что поступил осмотрительно. Ты лучше сама скажи ей об этом, а я пойду займусь каретой. — И широко улыбаясь, он направился к двери. Глаза его озорно блестели.

— О чем он не сказал мне? — встревоженно спросила Кэтрин.

— Мы решили, что детям лучше остаться здесь на время вашего медового месяца, дорогая. — Графиня подкрепила слова легким пожатием руки, но это не помогло.

— Однако, Мириам… — начала она.

— Да, я знаю, — перебила ее графиня. — Ты хочешь напомнить о вашем соглашении. Но речь идет не о том, чтобы ты обязательно спала с ним, — перешла она на шепот, — а о том, чтобы смогла лучше узнать его.

Зачем? Она не хочет ничего больше узнавать о нем, не хочет оставаться с ним наедине.

— Но дети никогда не жили отдельно от меня, — так же тихо возразила Кэтрин, машинально направляясь к выходу.

Она прошла мимо улыбающихся гостей, нахохлившейся Мелиссы, Джереми, который глядел на нее с обожанием и восторгом. Мимо Петерсона, который накинул ей на плечи новую шерстяную накидку. Она спустилась по ступенькам парадной лестницы прямо к стоящей у крыльца карете. Кэтрин поняла, что ее вела графиня, осторожно, но твердо обнимая за плечи.

— Вы пробудете там недолго, дорогая, — услышала Кэтрин ее голос.

Она была настолько ошеломлена, что безропотно позволила графу помочь ей забраться в карету и усадить на сиденье. Как сквозь сон она увидела, что он накинул ей на ноги теплую индийскую шаль и слегка похлопал по коленям.

— Она, кажется, переняла даже твои жесты…

— Что же в этом необычного? Она все время жила со мной и считает меня своей матерью.

— С сегодняшнего дня, дорогая, ты и являешься ее матерью. Это закреплено законодательно, и ты, если даже захочешь, не сможешь отказаться от нее.

Лицо его опять осветилось мягкой улыбкой, которая почему-то вызвала в Кэтрин новую вспышку гнева. Нервы ее напряглись до предела.

— Я не собиралась и не собираюсь ни от кого отказываться, милорд! Именно поэтому я и считаю, что они должны бы быть сейчас здесь.

— Но от меня ты бы хотела убежать, дорогая, не правда ли? — засмеялся Фрэдди. — Дети, как правило, не сопровождают родителей во время медового месяца, — добавил он более серьезно.

— Никакой это не медовый месяц! — выпалила она.

— В глазах всего света период, который начался у нас сегодня, называется именно так. Неужели ты забыла о нашем договоре, Кэтрин? — Глаза его были спокойными, но излучали железную решимость. — Не стоит выносить наши проблемы и разногласия на всеобщее обозрение. О нашем браке шепчутся на всех углах, он возрождает надежду и романтические воспоминания в сердцах старых дев. Мы просто не имеем права разочаровывать людей в их ожиданиях. В противном случае месть не заставит себя ждать. Неужели ты не понимаешь это? — В голосе графа звучали металлические нотки, глаза светились решимостью.

Кэтрин неохотно кивнула. Нравится ей это или нет, он прав. Ставка в затеянной ими игре слишком высока — будущее детей. Но она не станет постоянно притворяться. Тем более если он собирается и дальше вести себя подобным образом.

Не слишком успокоило ее и то, что они отправляются не в далекое свадебное путешествие, а всего лишь в Монкриф, о чем наконец сообщил ей граф почему-то чуть дрогнувшим голосом. Было бы куда легче, если бы она путешествовала с мужем в компании незнакомых людей. Чем больше бы было этих незнакомцев, тем лучше. Лишь бы не наедине с ним. Новый повод для невеселых мыслей дал взгляд на фургон, следующий за каретой. В нем, как объяснил Фрэдди, везли необходимые для его работы документы. То, что граф переносил в Монкриф и свой рабочий кабинет, не предвещало ничего хорошего. Это означало, что он не будет уезжать по делам в Лондон, оставляя ее с детьми. Хоть недолго, но без него!

— А вам не приходило в голову, милорд, что детей все это может очень сильно расстроить? — спросила она в безнадежной попытке заставить его пересмотреть свое решение. Мысль о том, что ей придется день за днем находиться рядом с ним, наводила на нее страх.

— Монкриф гораздо больше, чем Мертонвуд, Кэтрин. Мы их привезем туда. Они не будут мешать мне. Я буду работать в одном из крыльев дома, а они жить в другом.

— Дети способны поднять очень большой шум, милорд.

— Так же, как и муж, когда он рассердится, Кэтрин, особенно если жена постоянно величает его слишком официально, например, «милорд»! — Граф распрямился и посмотрел на Кэтрин. Потом он отвернулся и принялся разглядывать мелькавшие за окном лондонские дома, предоставив ей созерцать его аристократический профиль. — Интересно, почему до свадьбы ты называла меня по имени, а теперь непременно «милорд»? — Он снова повернулся к ней. — Мне не нравятся семьи, где муж и жена обращаются друг к другу официально.

— Согласна, Фрэдди, — примирительно произнесла она и улыбнулась, глядя в его хмурое лицо.

Кэтрин твердо решила не раздражаться. Ей теперь очень понадобится выдержка. Конечно, это не означает, что она будет ходить на цыпочках вокруг графа… Фрэдди. Она не будет нарушать перемирия ради детей.

Какое-то время они ехали молча. Граф, казалось, полностью сосредоточился на открывающихся из окна пейзажах, Кэтрин — на своих не слишком приятных размышлениях. Стараясь не нарушать воцарившейся тишины, она осторожно, освобождая палец за пальцем, стала снимать перчатки. Фрэдди мгновенно обернулся к ней.

«Не дразни тигра, особенно если оказалась в одной клетке с ним, — произнесла она про себя. — Пора бы уже усвоить эту истину».

Граф, забыв обо всем, наблюдал за ее руками. Кэтрин всем своим видом показывала, что не замечает этого. Прикусив зубами край перчатки, она осторожно потяну руку вниз.

«Не самое соблазнительное движение», — постарался убедить себя граф, хотя голова его уже начала кружиться от исходящих от Кэтрин ароматов, а воспоминания о страстных сценах мутили рассудок. Но ему просто необходимо было придумать сейчас нечто, что позволило бы забыть о последнем полугодии, в течение которого воспоминания о ней делали для него отвратительной даже мысль возможности оказаться в постели с какой-либо другой женщиной. А еще он старался внушить себе, что боль от укуса не кажется ему приятной только потому, что это она его укусила, что он с величайшим трудом сдерживает желание прикоснуться к ней, перецеловать один за другим ее выскальзывающие из перчатки пальцы.

«Не самое соблазнительное движение», — повторил он мысленно еще раз. Он наклонился и, не обращая внимание на протесты, взял ее за руку и притянул к себе. Он прижал пальцы одной руки к ее губам, предупреждая взглядом, что кусаться не следует, а другой — осторожно, наслаждаясь опьяняющим осязанием ее кожи, помог снять перчатку. Мурашки пробежали по его телу при одном взгляде на эту маленькую ручку. Граф с удивлением рассматривал ее на своей огромной ладони, как недавно ручку сына.

— Тебе пришлось так много работать, Кэтрин, — произнес он, и Кэтрин не могла не отметить сожаление в его тоне. — Твои ручки стали похожи на руки прачки.

— А я и была прачкой, милорд, — отдернула она руку, — так же, как нянькой, горничной, истопницей… и делала все необходимые работы по дому.

— Отныне, к счастью, ты не будешь заниматься этими утомительными делами, — сказал Фрэдди, помрачнев.

— Мне не нравится, когда указывают, чем мне заниматься, милорд.

— Никто не посягает на твои права, Кэтрин, — вздохнул он. — Это просто забота о тебе. К тому же тебе действительно незачем будет заниматься всем этим. У нас достаточно слуг, которые получают жалованье именно за то, чтобы создавать для тебя удобства. По-моему, нет никакого смысла отбирать у них работу. Другое дело, что тебе придется следить за тем, чтобы они ее делали как следует.

— Ага! Наконец зашел разговор об обязанностях графини Монкриф.

— Да, но, заметь, не об обязанностях жены графа Монкрифа.

— И что же еще входит в эти обязанности? — не обращая внимания на уточнение, язвительно спросила Кэтрин. — Хотелось бы точно знать, в чем, по-вашему, заключается долг графини, точнее вашей графини.

— Если бы не дурацкий контракт, на котором ты настояла, тебе бы не пришлось над этим задумываться. Все бы твои силы уходили на меня и на детей. И это вполне бы меня устроило.

Фрэдди улыбнулся той самой неотразимой улыбкой, которой околдовывал ее раньше. Но на этот раз, однако, у нее хватило сил не поддаться его чарам. Она высвободила руку. Но Фрэдди все-таки успел перед этим провести теплым, приятным языком по ее растрескивающейся ладони. Она вздрогнула и спрятала руки за спину.

— Я тебе не конфетка, Фрэдди, — пробормотала она, изо всех сил стараясь справиться с предательским румянцем, выступившим на щеках. Ей не хотелось показывать свое смущение.

Глаза графа стали похожи на бездонное зеленое море.

— Конечно, нет, Кэтрин. Ты гораздо слаще. — Он посмотрел на ее пылающие щеки, горящие гневом глаза, улыбнулся, а затем рассмеялся вслух. На этот раз Кэтрин пришлось отвернуться к окну и сделать вид, что она увлечена мелькающими за ним пейзажами.




Как дочь барона, Кэтрин пользовалась определенными привилегиями, но они были скорее данью традиции, и она их почти не замечала. Например, коробейник, придя в Донеган, считал своим долгом прежде всего показать свой товар хозяевам замка. Арендаторы и пастор всегда кланялись ей, прежде чем заговорить. Да еще мама удивляла деревенских девочек, помогавших порой убираться в замке, обязательно называя ее в их присутствии мисс Кэтрин. У них редко бывали гости. Иногда оставались ночевать торговцы овощами и лошадьми, ведущие переговоры с отцом, да и проезжающий мимо прелат решался вдруг отдохнуть в замке Донеган. Она ничем не отличалась от своих деревенских подружек, разве что жила в замке. Ничего, кстати, особенного в этом, с точки зрения маленькой Кэтрин, не было. Зимой в замке было очень холодно, а подходы к нему заваливал снег, а летом в узких коридорах стояла нестерпимая духота. И дети крестьян, может быть, жили в лучших условиях. По крайней мере крышам их домов было не три века и они не угрожали обрушиться в любой момент на голову.

В общем, ни воспитание, ни опыт не подготовили новоиспеченную графиню Монкриф к положению знатной дамы, в котором она оказалась, когда они подъехали к маленькому постоялому двору, где решил провести предстоящую ночь граф. Кэтрин весьма удивилась, когда Фрэдди, подавая руку, назвал ее «миледи», и только его предупреждающая улыбка помешала ей выразить это удивление вслух. Излишним и льстивым показались ей приветствия гостиничных слуг, в полном составе выстроившихся перед входом. Но она промолчала и здесь.

Вслед за ними в помещение внесли ее небольшой дорожный сундучок. Кэтрин поняла, что граф намерен заночевать здесь. В том, что он не сообщил ей об этом раньше, не было ничего удивительного — за три последних часа они обмолвились всего несколькими фразами. Кэтрин решила, что противиться ни к чему и, спокойно подав руку склонившему голову в легком поклоне Фрэдди, молча последовала за ним к дверям гостиницы. Правда, у лестницы она едва сдержала желание ударить мужа под ребра — уж больно красноречиво приподнялись брови графа, когда он взглянул на смазливую горничную, стоявшую среди других слуг.

Фрэдди не сообщил жене о своем решении провести эту ночь на постоялом дворе по очень простой причине — он сам подумал об этом лишь несколько минут назад. Сначала предполагалось, что они поедут сразу в Монкриф, до которого было всего несколько часов езды от Лондона. Хозяйские апартаменты там были уже приготовлены, а дворецкому даны указания об ужине. Но объяснить Кэтрин, почему он все-таки решил остановиться в этом уютном уголке, Фрэдди было трудно. Уж слишком это было личным и запутанным. Он ни одного дня не жил в Монкрифе со своей первой женой. Его отец, предпочитавший бурную лондонскую жизнь деревенской, редко посещал Монкриф и оставался там ненадолго. Родовое имение пришло в запустение и ожило лишь с приездом Фрэдди. После смерти отца он унаследовал графский титул и стал владельцем Монкрифа. Фрэдди удалился из Лондона и поселился здесь, чтобы хоть немного залечить душевную рану. Благодаря его энергии и деньгам Монкриф совершенно преобразился. Для него этот дом был одним из немногих уголков отдыха. Приезжая сюда, Фрэдди испытывал такие чувства, какие испытывает любящий супруг, возвратившийся после долгой разлуки к преданной супруге. Только здесь он ощущал тепло и уют домашнего очага. Поэтому не хотел, чтобы его приезд в Монкриф омрачился враждебными выпадами Кэтрин и его собственным гневом. И если столкновения неизбежны, то пусть они состоятся на постоялом дворе, чем у родного очага. Граф постарается одержать победу в этом поединке.

Фрэдди подождал, пока Кэтрин скроется за дверью, и поговорил с хозяином постоялого двора, который в смущении стоял перед ним и теребил свой фартук. Он приказал ему подать ужин примерно через час. Этого времени вполне хватит, чтобы осуществить задуманное. Полный решимости, Фрэдди быстро поднялся по лестнице, перескакивая через ступеньки.

Сидя на жесткой кровати в самой большой комнате гостиницы, Кэтрин неожиданно ощутила умиротворение, и мысли ее приняли несколько романтичное направление. Собственно, почему бы немного и не расслабиться? Дети ее обрели отца. Более того, у них появилось будущее. Да еще какое! Недаром все шепчутся об этом. Но главное, что шепчутся с уважением. И не так уж важно, что первую брачную ночь ей придется провести одной на жесткой кровати, стоящей посередине полупустой комнаты. Тем более что первая ночь у них уже была. И какая ночь! Понимая, что мысли принимают опасное направление Кэтрин попыталась было одернуть себя, но безуспешно — воспоминания захватили ее.

Когда граф открыл дверь и увидел Кэтрин, желание бороться мгновенно исчезло. Кэтрин предстала перед ним мирно сидевшей на видавшей виды кровати. В широко открытых глазах ее не было воинственного блеска. Вместо него в них мерцали загадочные отблески сладострастных воспоминаний. Губы, прежде упрямо поджатые, нежно улыбались. Она казалась смущенной тем, что не в состоянии справиться с унесшими ее куда-то далеко мыслям. Рука расслабленно лежала на коленях, взгляд устремлен на потухший камин. Казалось, в нем вновь вспыхнуло пламя, которое горело когда-то. Она повернулась, и посмотрела на Фрэдди, и у него вдруг возникло ощущение, что не было этого ужасного года и им не приходило усилием воли подавлять порывы, толкающие их друг другу.

Как ему хотелось сделать несколько отделявших нее шагов!

Как сейчас хотелось ей, чтобы он подошел!

Фрэдди усилием воли отогнал это желание и заставил себя вспомнить о том, зачем пришел в эту комнату. Кэтрин перебирала в памяти события минувшего года, и романтический настрой начал понемногу улетучиваться. Это было мгновение, которое и он, и она запомнили навсегда, момент, который и он, и она упустили. Граф до конца жизни задавал себе вопрос, что бы произошло, подойди он тогда к ней. Позволила бы она обнять себя? И может быть, их жизнь пошла бы по-другому.

— Скоро подадут ужин, — объявил он с интонацией великолепного дворецкого.

— Благодарю вас, — ответила Кэтрин с поистине графским достоинством.

— Я бы хотел до этого обсудить кое-какие вопросы. — Фрэдди наконец осторожно закрыл дверь, прошел вперед и остановился перед кроватью. — Я сделал все, о чем ты просила? — спросил он рассудительным, как ему самому казалось, голосом. — Так?

— Если ты имеешь в виду наше соглашение, то да, ты тщательно выполняешь его пункты. Но, собственно, я и не ожидала иного от графа Монкрифа.

— Значит, можно рассчитывать, что и ты будешь соблюдать их не менее точно?

Лицо Фрэдди было бесстрастным, словно каменное. Но внутри его все было напряжено до предела.

Кэтрин, прилагая все усилия, пыталась найти нужные слова. Что-то подсказывало ей, что от ее ответа, а не от клятв, которые она произнесла дрожащим голосом перед гостями в лондонском доме, зависит их будущая супружеская жизнь.

— Что бы ты хотел услышать от меня? — произнесла она наконец, стараясь оттянуть время.

«Хотел бы услышать, что ты будешь приходить ко мне, теплая и ласковая, каждый вечер. Хотел бы слышать твой смех, наслаждаться твоими поцелуями. Хотел бы, чтобы ты дарила мне ласки, такие же, какие даришь моим детям». Это и многое другое хотелось сказать сейчас Фрэдди. Кэтрин словно прочитала мысли графа, и ей стало жарко в прохладной гостиничной комнате. Но вслух граф сказал совсем другое:

— Мне бы не хотелось, чтобы мой дом превратился в поле битвы. В нем должен царить мир.

— Я тоже стремлюсь к миру, — тихо произнесла она.

Граф понял, что это последняя уступка, которую он сможет добиться от нее сегодня, но согласиться с этим не позволяли гордость и упрямство. Его взгляд окинул голубое платье, которое так шло Кэтрин. Понимает ли, интересно, эта женщина, каких невероятных усилий стоит ему изображать хладнокровие, когда все внутри кипит от желания сжать ее в своих объятиях? Знает ли она, каково мужчине получить от вожделенной жены не более чем легкий поцелуй, да и то только потому, что этого требовала свадебная церемония! А каково ехать с ней в одной карете, зная, что может заставить ее трепетать в своих руках, и не сделать этого? А знать, что она принадлежит ему, что она может стать податливой и мягкой от нежных поцелуев и ласк, и думать о какой-то дурацкой борьбе?

— Мы не должны совершить ошибку в самом начале нашей семейной жизни, — сказал он тихо.

Эти слова окончательно вывели Кэтрин из романтического состояния.

— Если мы совершим ошибку, — медленно начала она, упираясь ладонями в матрас, и Фрэдди сразу понял, что она намерена до конца отстаивать свои условия, — виной тому будет твоя глупость, а не наша договоренность.

— Значит, ты не собираешься делить со мной супружеское ложе?

Боже правый, неужели она должна отвечать на этот вопрос! Как может он надеяться, что она вслух объявит о своем поражении? Зачем он сразу заставляет ее бороться с собой? Собственно, она прекрасно знает ответы. Ему почти удалось подчинить ее себе однажды. Сейчас же сопротивляться труднее вдвойне — она его жена, и она любит его.

— Небесные знаки еще не сложились нужным образом, — прошептала она, из последних сил изображая улыбку. Это была последняя слабая попытка отстоять свои позиции. — Да и луна, как я вижу, сегодня не полная.

— Не говори потом, что это было не твоим решением, Кэтрин. Запомни, что именно из-за твоей гордыни, упрямства и еще черт знает чего, мы проведем нашу первую брачную ночь раздельно. Тебе важно запомнить это, потому что я не собираюсь, как безответно влюбленный, вздыхать ночь напролет под твоим окном.

Более прозрачного предупреждения сделать было невозможно. Думая об этом, Кэтрин несколько минут неподвижно смотрела на закрывшуюся за Фрэдди дверь. Тихо произнесенные им слова отдавались в ее ушах громовым эхом. Все ясно, если не сегодня, то завтра или через несколько дней в постели с ним окажется другая.

Договор о перемирии нарушен!




Становилось все холоднее. Не согревало ни ярко горевшее в камине пламя, ни теплое одеяло, ни даже пылавший в ней гнев. Холод был внутри ее, словно под самое сердце поместили лед. Большая комната гостиницы в темноте казалась особенно пустой. Сколько ни прислушивалась Кэтрин, она не уловила ни единого звука, говорящего о возвращении графа. Уже не оставалось сомнений, что эту ночь он проведет там, где был сейчас.

Такая вот вышла у них «благословенная» ночь после свадьбы! Ледяная боль сжала сердце Кэтрин, и ей в мгновение показалось, что она умирает.

Ужин в номер ей подала горничная, пышные груди которой почти покоились на внесенной ею супнице. Возможно, Кэтрин вообще бы не обратила внимания на шлюшку, если бы та нарочито не перебирала оборки своем фартуке, демонстрируя размеры своих выпуклостей. В глазах ее не было и тени смущения, наоборот глаза красотки блестели радостно и победно.

Неужели ей суждено до конца дней проводить ночи одинокой постели, только побогаче и помягче, мучаясь размышлениями о том, где находится Фрэдди? Неужели каждый новый вечер будет столь же печальным, как нынешний? И кого следует винить в этом?

Констанция часто говорила, что нельзя гнаться за двумя зайцами. Может, она и оказалась таким незадачливым охотником, отказав Фрэдди в своей постели и требуя верности? Но даже при самых хороших условиях их семейная жизнь легкой не будет. Фрэдди из тех людей, которые до конца не доверяют никому, а в ней все еще сохранилась наивная вера в людей, и он не мог не заметить этого. В обществе, о котором она знает только понаслышке, он чувствует себя, как рыба в воде, принятые в нем легкое притворство и фальшь совершенно естественны для него. Она же в основном общалась с экономками и няньками, а для Лондона вообще оказалась слишком простодушной, за что и была наказана. Это просто недоразумение, что такой человек, как Фрэдди, оказался на какое-то время во власти жестких обстоятельств, а она, некогда мягкая, покладистая и всегда готовая угодить людям, вдруг стала непокорной и своевольной. Можно ли после этого так уж сильно винить его за похищение детей? Она чувствовала, в каком он был состоянии во время их разговора на кладбище, но только усилила его раздражение и гнев. Откровенно говоря, она и сама бы на его месте поступила, наверное, так же. Тем более у нее нет права обвинять его за тот дурацкий контракт, которой он подписал по ее настоянию, или за те сладостные муки страсти, которые он заставил ее пережить. Она сама ускорила свое падение, почти не скрывая, что хочет этого.

Но понять и простить сегодняшний его поступок Кэтрин не хотела и не могла. Граф сегодня действовал расчетливо, и единственной целью его было сделать ей как можно больнее. Он чуть ли не на глазах у жены предался плотским утехам с первой же попавшейся на глаза женщиной. Кэтрин не сомневалась, что в роли последней выступила та горничная с соблазнительными формами. Фрэдди наглядно показал, что не собирается отказываться от своего: он имеет право на брачную постель и воспользуется им, даже если молодая жена не хочет разделить с ним. То, что его «суженая» будет вульгарно хихикать и попахивать лошадьми, его не смутит. Если он вообще заметит такие мелочи в ее объятиях.




Хозяин гостиницы согнулся перед графом в таком низком и почтительном поклоне, как будто перед ним был сам король. Он был неглупым парнем и за такие большие и не совсем честно заработанные деньги готов был ничем не брезговать. Его Бэсси, конечно, шлюха, и неприятности, которые она ему доставляет, не всегда окупаются лишней монетой, перепадающей ему. Граф достоин уважения и благодарности, что так щедро расплатился за проведенное с ней время, несмотря на то что простоял всю ночь у камина, наблюдая за пляской огня и потягивая эль из высокой пивной кружки.

Гостеприимный хозяин придержал стремя, помогая графу оседлать Монти, и, подождав, когда поднятая им пыль осядет на дорогу, довольно потер руки. Предстояло еще проводить молодую графиню, которая наверное тоже захочет оставить о себе добрые воспоминания значит, кошелек его опять пополнится.

Но графиня его ожиданий не оправдала. Кэтрин узнала о том, что ее муж уехал, когда уже сидела в карете. Это было даже хорошо. Она смогла бы сейчас провести с ним рядом спокойно лишь несколько минут, не более. Наверняка бы не обошлось без сцен, криков и плача, о которых она потом бы сама и сожалела. Но несмотря на эти здравые рассуждения, Кэтрин почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.




Фрэдди что есть силы гнал Монти вперед, будто пытаясь ускакать от вселившихся в него демонов. В этом раунде победила Кэтрин! Но она никогда не узнает об этом. Даже на смертном одре он не признается ей, что не только сердцем, но и физически не в состоянии изменить ей. Он не может причинить ей такую же боль, какую причинили ему Моника и отец. Их призраки по сей день мешают ему жить. Когда он выходил из комнаты, Кэтрин выглядела так, будто он нанес ей смертельный удар.

По своей неопытности и наивности она не могла догадаться, почему он это делает. Существует лишь одна причина, толкающая его на глупые и безрассудные поступки: единственная женщина, которая ему нужна, — она сама. Что бы она ни думала о нем, он не из тех мужчин, которые целиком находятся во власти своих плотских желаний. У него есть и сердце, и душа, свои принципы и пристрастия. Он всегда любил чистых и опрятных женщин. Ему нравятся женщины с золотисто-каштановыми волосами, обладающие острым умом и сильной волей. Он не любит вялой покорности, предпочитая горячность и даже сопротивление. И еще многое привлекает его в женщинах, и всем этим сразу обладает только одна — Кэтрин. Когда Фрэдди отошел на несколько шагов от ее двери, он чуть было не вернулся, чтобы рассказать ей обо всем и разрешить наконец их затянувшийся спор. Но он побоялся снова быть отвергнутым. Боже, как бы она посмеялась, узнав это.

Граф остановил Монти и стал ждать карету, которая подъехала примерно через час. Он привязал к ней коня, забрался внутрь и как ни в чем не бывало уселся напротив Кэтрин. Фрэдди откинул голову и закрыл глаза.

— Не успел отдохнуть за ночь? — спросила она ядовитым голосом.

Граф приоткрыл один глаз и посмотрел на бледное от гнева лицо жены.

— Действительно не успел, — ответил он с томной улыбкой, говорящей о приятных воспоминаниях. Он надеялся, что этого будет достаточно, чтобы без особых усилий поддержать полыхающий в ее глазах гневный огонь.

Невеселые размышления и выпитый ночью эль на самом деле утомили, и ему хотелось немного отдохнуть.

Кэтрин бросила на мужа сердитый взгляд. Глаза ее сузились, губы напряженно подрагивали. Она хотела своими язвительными замечаниями не дать ему расслабиться и отдохнуть. Он должен понять, что и ей прекрасно известна причина его приятной усталости. Она была готова показать, на что способна разгневанная жена, и не только с помощью слов. Но что-то остановило ее, когда она внимательно посмотрела на Фрэдди.

Граф, не обращая, казалось, внимания на колючий взгляд молодой жены, устроился поудобнее на сиденье. В течение часа в карете стояла полная тишина. Кэтрин напряженно думала о будущем, Фрэдди расслабленно дремал. Просыпаясь время от времени, он видел ее взгляд, устремленный на него из-под опущенных ресниц, и снова закрывал глаза.

В конце концов затянувшееся молчание начало раздражать Кэтрин.

— Далеко еще до Монкрифа? — спросила она, чтобы нарушить его.

— Мы уже пересекли границу Монкрифа. — Кэтрин посмотрела на него с удивлением, но Фрэдди, ничего не сказав больше, притворился спящим.

Уже не первый раз она показывала, что не относится к женщинам, охотящимся за чужими состояниями. Он уже давно понял это, но особенно его поразил ее вопрос к Дункану, не слишком ли большую часть состояния Монкрифов выделяет ей будущий муж. Фрэдди даже улыбнулся, когда старый стряпчий завел разговор об этом, да и сам Дункан не смог сдержать усмешки. Он знал, что богатство графа было поистине неисчислимо. Кэтрин не удосужилась, как сейчас выяснилось, даже узнать, что Монкриф является одним из крупнейших поместий в Англии, а его паркам и садам могли бы позавидовать и многие монархи. Такое равнодушие к его имению лишний раз убедило его, что он поступил правильно, решившись на брак с ней. Она вышла замуж только потому, что ее детям нужен был отец. Его богатство и титул не имели при этом особого значения. Да и сам он тоже, черт побери!

Карета резко свернула в сторону, миновала железные ворота и продолжила путь по вымощенной булыжником дороге, извивавшейся между высоких холмов. Монкриф был расположен в долине с прекрасным климатом. Даже сейчас, когда зима уже начинала вступать в свои права, деревья здесь еще не сбросили листву, и их изумрудная зелень соперничала с побелевшей землей.

Сам графский дом на Кэтрин поначалу особого впечатления не произвел. Издалека он показался ей большим, крепким, но совсем обычным. Но когда они подъехали ближе, ее поразили красота и размеры графской резиденции. Все в ней говорило о силе и богатстве владельца.

— Монкриф начал благоустраиваться в 1620 году одним из моих предков, весьма удачливым в торговых сделках, — сообщил Фрэдди, не дожидаясь вопросов, которые уже крутились на языке Кэтрин. Глаза его были по-прежнему полузакрыты, но в тоне не чувствовалось муки пресыщенного любопытством хозяина, скорее уважение и любовь к тому, о чем рассказывал. — По слухам, королева Елизавета пожаловала ему графский титул и это имение за какие-то особые заслуги. — Он наконец открыл глаза и посмотрел в лицо жены, — но что это были за заслуги, никто из его потомков точно не знал. — Фрэдди улыбнулся. — Здесь находился старинный замок, который первый граф Монкриф перестроил по своему вкусу. Другие мои предки мало что здесь меняли, и если ты приглядишься, то заметишь, что очертания дома напоминают букву «Е» — в честь великой Елизаветы. — Фрэдди вновь улыбнулся и стал вдруг похожим на мальчишку, случайно застигнутого взрослыми за баловством вместо уроков. — Надеюсь, призраки не будут тебе здесь слишком досаждать.

— В Монкрифе есть призраки?

— Жена первого графа, умершая во время родов, старая тетушка, молодая служанка, соблазненная одним из моим предков и покончившая жизнь самоубийством. — Фрэдди бросил на нее устрашающий взгляд. — Не исключено, что они явятся посмотреть на нового члена нашей семьи.

— Ночью меня может испугать только живой человек, а не бесплотные призраки, милорд, — мягко улыбнулась она и многозначительно блеснула глазами.

— Что ж, в таком случае в Монкрифе тебе бояться нечего, — произнес он безупречно вежливым тоном.

Фрэдди продолжал разыгрывать роль гостеприимного хозяина, довольного своей жизнью и гордящегося миром и порядком в своем доме. Хотя, похоже, это была не только роль.

Приезд молодой графини с графом в Монкриф был обставлен по всем традициям доброй старой Англии. Для их встречи у парадного входа выстроились все слуги. Кэтрин позволила Фрэдди взять себя под руку и пошла с ним по дорожке, вдоль которой стояли горничные, лакеи, конюхи, садовники и повара. Экономка поочередно называла их имена. Они улыбались ей искренне и открыто. Кэтрин отвечала немного смущенной улыбкой. Последним в этом почетном карауле стоял дворецкий Ньютон, мужчина немного старше самого графа, с подтянутой фигурой и явно не страдающий артритом подобно Таунсенду. Экономка, которая проводила Кэтрин в комнаты, предназначенные для хозяйки дома, отличалась от миссис Робертс, как солнечный день отличается от пасмурного.

Покои графини выходили окнами в прекрасный сад, по которому протекал извилистый ручей. Весной, как сказала ей экономка, сад становится весь белым и розовым от цветущих яблонь, и комнаты наполняются таким ароматом, что чувствуешь себя словно на небесах. Кэтрин не сомневалась в этом. Ее комнату вполне можно было назвать райским уголком. Все здесь было выдержано в желто-золотых тонах: полог кровати, занавески на окнах и стены, и на этом золотом фоне ярко выделялись изумрудные листья комнатных растений, которых было так много, что помещение напоминало сад. Кэтрин подумала, что в убранстве этих апартаментов принимала участие Мириам. Она или кто-нибудь из ее слуг побывали здесь перед приездом молодой графини.

Сразу за ее комнатами были расположены покои графа. Но Кэтрин даже не заглянула туда. Она подошла к двери, разделявшей их комнаты, тщательно закрыла ее и проверила замок. Это был надежный барьер.

Кэтрин услышала, что кто-то вошел в комнату, повернулась и увидела сияющую Абигейль. Молодая графиня рассмеялась от радости. Она с любовью и любопытством оглядела девушку. Абигейль почти не изменилась и осталась прежней жизнерадостной толстушкой. Даже привычка слишком часто приседать, которая в свое время рассердила Фрэдди, сохранилась. Горничная и сейчас первым делом изобразила перед хозяйкой глубокий книксен.

— Ой! Только не надо мне рассказывать, как ты здесь оказалась, — весело произнесла молодая хозяйка, довольная появлением Абигейль не менее самой девушки.

Ей все больше нравился этот дом с прочными стенами и четырьмя белыми башнями по углам, напоминающий сказочный дворец принца и принцессы. Монкриф был очень похож на те замки, которые снились ей в детстве. Только вот принцесса и принц, живущие в этой сказке, злились друг на друга и почти не разговаривали.




Глава 20


Фрэдди был зол и расстроен безмерно. Ему казалось, что их отношения с Кэтрин вряд ли улучшатся. Вот уже скоро год как он ведет холостяцкий образ жизни: попытки в пьяном угаре удовлетворить мужские потребности оказывались тщетными. А та, из-за которой он страдал все это время, сейчас беззаботно спала всего через две двери от его собственной спальни.

Прошлым вечером она не вышла к ужину, заявив, что устала от поездки, которая продолжалась не более двух часов. Сегодня у нее неожиданно разболелась голова. А завтра? Мигрень? Кэтрин напоминала его сестру Мелиссу, у которой всегда найдется тысяча причин, чтобы избежать неприятного разговора.

Он не сомневался, что Кэтрин намеренно избегает встреч с ним. Если она таким способом пытается еще больше разжечь рознь между ними, то она достигла цели. На ее счастье, Жака пришлось послать по срочным делам в Шотландию. И теперь ему приходится работать за двоих. Если бы не спешная работа, которую надо было сделать еще неделю назад, граф плюнул бы на все, отправился из кабинета прямо в спальню жены, вытащил бы ее из кровати и потребовал ответить на один простой вопрос: зачем она пытается довести его до безумия?

Может, она делает это бессознательно, так же как напевает какой-то мотив, гуляя в саду, или проводит пальцем по мебели, словно проверяя, нет ли на ней пыли? Знает ли она, что делает?

Кэтрин была самым загадочным призраком в Монкрифе. Когда он входил в столовую, то видел только взмах ее юбки, а она сама исчезала. Когда он гулял в саду, то еле успевал заметить ленты ее шляпки, развевающиеся от легкого ветерка, а она уже удалялась от него. Иногда ему казалось, что женщина, на которой он женат, — плод его воображения. О нет, он слишком хорошо знал, что его жена состоит из плоти и крови, иначе бы не ворочался бессонными ночами в своей постели!

Фрэдди с горькой иронией рассмеялся над своей страстью к собственной жене. Он взял подписанный документ, лежащий перед ним, и положил его в папку с надписью «Сделано». Работа продвигалась намного медленнее, чем обычно. В этом была виновата его невнимательность. Воспоминания отвлекали его, он не мог не думать о ней.

Она беспокоилась о том, что дети могут помешать ему работать. Граф подумал, а знает ли она, что ее присутствие полностью отвлекает его внимание. Ни смех детей, ни их слезы и шумные игры не могли бы довести его до такого безумия, как эта предательская тишина.

Что она делает с ним, черт побери! Будь на месте Кэтрин любая другая, граф, наверное, давно бы оставил ее. Он выбросил бы из головы все мысли о ней и спокойно вернулся к прежней жизни. Но Фрэдди восхищался своей женой. Она притягивала к себе людей своей бесхитростной прямотой, своей иногда резкой речью, своей простотой и открытостью. Она не была манерной и суетливой. С кем бы ни общалась Кэтрин, будь то слуга, крестьянин, горничная или маркиз, она вела себя одинаково просто и достойно. В ней не было ни капли высокомерия, надменности или презрения к людям. Если бы это было лицемерием, Фрэдди бы заметил это. Но она на самом деле была искренна и всегда готова поверить людям, даже ему. Именно эта доверчивость, которую сумела сохранить в душе Кэтрин, поражала и смущала Фрэдди больше всего. Ее улыбка всегда была открытой, а в темных глазах можно было прочесть все ее мысли. Она обладала душевным теплом, которым всегда была готова щедро поделиться с ближними. Со всеми, кроме него.

Фрэдди понимал, что Кэтрин вышла замуж за него не из-за денег. Но и то, что она стала его женой исключительно ради детей, тоже не укладывалось в голове графа. Ни одной женщине его круга в голову бы не пришло даже подумать о столь благородном поступке. Возможно, есть другие причины? Если да, то она слишком хорошо их маскирует.

Упорство Кэтрин, ее понятие о чести и гордости волновали Фрэдди, вызывая противоречивые чувства: хотелось одернуть ее и поставить на место и в то же время восхищаться. Граф Монкриф привык к тому, что женщины постоянно нуждаются в его помощи, и поражался стремлением Кэтрин к самостоятельности и независимости.

Фрэдди знал, что Кэтрин — прекрасная мать и она не раз доказала это. Она понравилась Мириам, а графиня отлично разбирается в людях! Джереми вообще от нее без ума. О Мелиссе этого, правда, не скажешь. Но надо знать его сестру. В ней говорит ревность, а это чувство вызывают в ней все женщины моложе восьмидесяти лет. Жак, его лучший друг, встал на сторону Кэтрин с первого же знакомства. Но для Фрэдди гораздо важнее были свои собственные впечатления, чем мнение друга. Он любит ее и готов говорить об этом вслух. Она нравится ему так, как, пожалуй, не нравилась ни одна женщина. И как бы он ни пытался найти в ней недостатки, он не мог не восхищаться ею. Даже ее походка очаровывала его. В отличие от других женщин, жеманно семенящих мелкими шажками, Кэтрин ходила свободно и стремительно, гордо покачивая бедрами. Ему нравились ее руки, и следы тяжелой работы на них вызывали раскаяние. А доносившийся порой из соседних комнат ее смех отзывался в его сердце радостным переливом нежных колокольчиков.

Ему очень не хватало ее близости. И дело было не только в страстном желании видеть ее в своей постели. Фрэдди очень недоставало ее озорных выходок, остроумных и язвительных замечаний. Он многое бы отдал, чтобы восстановить хотя бы такие отношения, какие были у них в Мертонвуде. Тогда он по крайней мере знал, что следует делать. Сейчас же — впервые в жизни — находился в полной растерянности.

Граф захлопнул папку с документами, устало прикрыл глаза и постарался прогнать столь милый и столь измучивший его образ. Убирайся же, черт побери, прочь, в твои комнаты, запертые на надежные замки! Уходи из моих мыслей сейчас же! Хватить издеваться!




За несколько дней, проведенных в Монкрифе, Кэтрин поняла, что ее новая роль не так легка, как кажется со стороны. Она провела два самых бесполезных дня в своей жизни, слоняясь по многочисленным залам Монкрифа. Никогда она не ощущала себя такой одинокой и никому не нужной. Украшающая дом графиня-бездельница. Ей совсем не нравилось такое положение. Когда она спустилась в прихожую, две горничные последовали за ней. Они прошли за ней в розовую гостиную, огромную библиотеку и готовы были исполнить любое ее желание, и даже предупредить его заранее. Экономка, с которой Кэтрин завела беседу, сразу же сообщила, что меню в Монкрифе составляется на целый месяц вперед, и конечно, в соответствии со вкусами графа. Повар был так шокирован появлением ее светлости в его владениях, что не мог произнести ни слова. Садовники тоже чувствовали себя рядом с хозяйкой явно не в своей тарелке.

Монкрифский парк занимал более сотни акров. Но несмотря на свои огромные размеры и разнообразие, был прекрасно ухожен. К северу от дома находилась чудесная липовая роща; розовый сад с бронзовым фонтаном в стиле барокко был окружен каналом; зеленую беседку украшали азалии, растущие вокруг нее. Так было задумано еще первым графом Монкрифом. Все вокруг, от беседок до тенистых аллей длиной не менее трех миль, окружавших парк, было невероятно величественным. Кэтрин хорошо знала это, не раз гуляя здесь.

В саду не было слышно гомона птиц, а на старинной мебели в многочисленных комнатах нельзя было обнаружить ни пылинки. Ни один упавший лист, к которому наперегонки бросались двое садовников, не портил непорочную красоту луга перед замком.

Мертонвуд по сравнению с Монкрифом был обычным сельским поместьем, а количество и вышколенность прислуги не выдерживали сравнения. Здесь все шло так, как раз и навсегда установил граф. Желания его исполнялись мгновенно, не требовалось даже отдавать распоряжения. Горничные быстро и умело каждое утро наводили чистоту и порядок, но только после того, как граф покинет столовую, чтобы не обеспокоить его. Ленч ему подавали в кабинет непременно в полдень, и ни минутой раньше или позже. Когда он занимался делами, слуги старались ходить на цыпочках, чтобы не помешать ему. Даже дождь начинался не раньше, чем Фрэдди возвращался с обязательной утренней прогулки верхом. Кэтрин еще не доводилось видеть, чтобы так много людей работали с утра до вечера ради того, чтобы обеспечить комфорт одному человеку. Скорее всего ее муж совершенно естественно ждет от нее, чтобы и она выполняла все его желания.

Но что же действительно делают целыми днями графини? Боже, неужели она обречена мучиться здесь от скуки до конца жизни, бесцельно блуждая по комнатам и гуляя в парке! Граф по крайней мере целыми днями занят работой, а что делать ей?

Кэтрин постаралась не думать о муже. Она очень скучала по детям и часто вспоминала их. Как им живется, что они делают? Она так хотела, чтобы сейчас они были рядом с ней: дети будут лучшим лекарством от скуки.

Кэтрин было такое ощущение, что одна половина ее самой была здесь, а вторая блуждала неизвестно где. Время ползло со скоростью черепахи. Бесконечные прогулки по саду не занимали ее, а от игры на фортепьяно, за которым она просиживала часами, болели пальцы. Рисовать она не умела, вышивание внушало еще большую скуку, а читать она не могла: слишком беспокойно было у нее на душе.

На третий день Кэтрин встала намного позднее, чтобы сократить длинный и скучный день. Никто в доме не нашел странным, что графиня провела большую часть дня в постели. Она чувствовала себя совершенно несчастной. Слишком много свободного времени оставалось для беспокойства и горестных раздумий в этом роскошном имении. Она все чаще думала о Фрэдди и не могла избавиться от этих мыслей. Она отгородилась от него дверью, но не смогла запереть на ключ свое сердце.

От нечего делать Кэтрин долго осматривала портретную галерею, почти такую же, как в Мертонвуде. Правда, портреты здесь были более искусные, и изображены на них были не только графы, но и их жены. Кэтрин пристально разглядывала небольшое изображение Моники, размышляя, насколько точно отразил художник черты и характер этой женщины. Возможно, из-за того, что она знала историю с Моникой, ей показалось, что в маленьких глазках первой жены графа светилась ненасытная жадность. Но как ни странно, Кэтрин ощутила какое-то родство с этой давно умершей женщиной. Привлек ее внимание и портрет четвертого графа Монкрифа, которого не было в Мертонвуде. Это был крупный мужчина, но не такой величественный, как ее муж. У него были такие же густые и черные волосы, как у Фрэдди, но невыразительные глаза напоминали Джереми. Четвертый граф был изображен уже в зрелом возрасте. Лицо украшала небольшая бородка, тонкие губы презрительно поджаты, глаза недовольно прищурены.

Интересно, ее муж будет таким же через двадцать лет? Она не могла поверить, что время сможет так изменить его. Нет, Фрэдди останется таким же гибким и мускулистым, как тигр, на которого он хочет походить. Вряд ли его красивое лицо превратится в такую циничную маску. Если этого не произошло за минувшие двенадцать лет, то сомнительно, что следующие двадцать изменят его так круто. Он наверняка останется прежним: неотразимо красивым, мужественным и таким же упрямым. Кэтрин отогнала непрошеные мысли и пошла в парк. Несколько находившихся там слуг прекратили работу и смотрели, как она идет по расчищенной дорожке. Кэтрин махнула им рукой и пошла дальше.

Вновь пришли мысли о графе. Она отчаянно хотела разобраться в этом человеке и понять, что же ждет ее в будущем. Какой же он все-таки человек, ее муж, одному взгляду которого повинуются десятки людей, при воспоминании о котором нежно вздыхают служанки и загораются гордостью лица мужчин оттого, что они работают у такого великого господина. А она сама? Только ли от скуки она постоянно думает о нем? Стоит ей услышать малейший шум в соседней комнате, как в памяти мгновенно возникают глубоко запрятанные воспоминания. Она словно видит, как он вошел, как стал раздеваться. Перед ее глазами до сих пор стоит его загорелое сильное тело. Она помнит, каким спокойным становилось его лицо, когда он засыпал, а губы утрачивали свою твердость. Но он оставил ее одну на постоялом дворе, заботясь лишь о собственном удовольствии. От этой мысли все ее теплые воспоминания о нем мгновенно испарились.

Впервые в жизни у нее было достаточно денег. Граф выделил ей такую сумму, что она вряд ли смогла бы заработать столько за всю жизнь. Ей не надо теперь ограничивать себя, экономить и беспокоиться о благосостоянии в будущем. Она живет в доме, не уступающем дворцу королевы. Стоит ей только шевельнуть пальцем, как целая армия слуг бросается выполнять ее распоряжение. У нее есть великолепное бриллиантовое кольцо, как символ супружеской жизни. Она не могла даже мечтать обо всем этом, и если бы кто-нибудь предсказал ей такое будущее, она бы не поверила. И только воспоминания делали ее несчастной.




Исполнилась неделя со дня ее приезда в Монкриф. Скука стала совершенно невыносимой, и ни малейшего просвета впереди. Вновь вспомнилась мудрая Констанция. «Как начнешь дело, так оно и продолжится», — говорила она. Но Кэтрин не собиралась продолжать такую жизнь.

Она быстро спустилась в холл и, не обращая внимания на внимательные взгляды слуг, направилась к кабинету графа. Через несколько минут она распахнула дверь комнаты, в которой работал граф, управляя своей обширной империей.

Фрэдди сидел за огромным столом. Одной рукой он машинально теребил волосы, другой сжимал быстро бегающее по бумаге перо. На нем была простая рубашка, с расстегнутым, как обычно во время работы, воротом, заправленные в высокие сапоги бриджи. На звук открывшейся двери он не оглянулся и продолжал писать. Кэтрин подошла к столу и встала напротив него, но граф даже не посмотрел на нее. Кэтрин молча рассматривала стопки документов, лежащих на столе. Граф поставил свою витиеватую подпись, промокнул чернила, не торопясь, отложил в сторону перо и только тогда поднял голову. Он с первого мгновения понял, что вошла именно Кэтрин. Но ему были необходимы эти две минуты не для того, чтобы закончить письмо, а чтобы скрыть свои чувства. Он даже толком не помнил, как закончил свое послание, и надеялся, что не написал откровенной чепухи, способной выдать его состояние. Это было весьма необычно для него.

На Кэтрин было зеленое платье, без сомнения, выбранное его матерью. Он угрохал целое состояние на то, чтобы всего за несколько оставшихся до свадьбы дней обеспечить невесту приличным гардеробом. Но она, кажется, даже не замечала, во что одета, и было видно, что это безразличие коснулось и ее внешнего вида. Растрепанные волосы Кэтрин неровными волнами спадали на плечи, на которые была небрежно наброшена желтая шаль. Выглядела она немного смешно. Но Фрэдди было не до улыбок. Похоже, его Кэт решила поиграть с судьбой. Ее не испугало его строгое распоряжение, что ни один человек не должен входить в комнату во время работы. Но вполне возможно, она и не знает об этом или считает, что его указы на нее не распространяются. Граф не стал сейчас говорить на эту тему, ведь он не видел ее почти неделю.

— Я не могу больше выносить этого, — произнесла Кэтрин, перебирая пальцами уголки шали. Напряженно подрагивающие брови предвещали бурю. Граф откинулся на спинку кресла и почти по-отцовски спокойным взглядом постарался успокоить разгневанную Кэтрин. — Это просто невозможно, Фрэдди, и становится даже смешным.

— Полностью согласен, — сказал он, улыбнувшись.

— Согласен?

— Да. Но ведь ты же сама настояла на этом. Я только выполняю твои же требования.

— Что ты имеешь в виду?

Теперь ее раздражение переключилось на него.

— Этот дурацкий контракт. Я подумал, что именно он явился причиной твоего визита ко мне.

— О Боже, конечно же, нет! — Кэтрин опустилась на стоящий рядом стул и хмуро взглянула на мужа. — Я не меняю свои решения из-за прихоти. Условия нашего соглашения останутся прежними.

— Тогда, позволь мне спросить, что же тебя не устраивает? — вежливо поинтересовался граф, галантно наклонив голову.

Лишь врожденная гордость и мужская честь удержали графа от желания перепрыгнуть через стол, схватить ее в объятия и горячими поцелуями перечеркнуть все условия этого глупого соглашения.

— Я никогда в жизни не испытывала такой непереносимой скуки. Так просто больше не может продолжаться, Фрэдди.

Он взглянул на нее с едва скрываемым раздражением. Фрэдди всегда считал, что женщины не могут скучать. У них достаточно дел: наряды, благотворительность сплетни друг о друге и прочая ерунда.

— Боюсь, дорогая, что тебе придется поскучать еще немного, — сказал он. — Я сейчас слишком занят, чтобы выезжать в свет.

Он уже не молодой бездельник, чтобы изо дня в день ездить на эти бесконечные балы и приемы в погоне за развлечениями для своей жены. И тем более жалко времени на неизбежные разговоры о ее нарядах, которые придется вести, чтобы не обидеть Кэтрин. Граф даже поежился, вспомнив о первых месяцах его жизни с Моникой.

— Меньше всего мне хотелось бы оказаться среди таких же скучающих дам, как я сама, Фрэдди, — ответила Кэтрин, бросив на него уничтожающий взгляд. — Неужели в Монкрифе нет для меня никаких подходящих занятий?

Граф взглянул на нее, и Кэтрин поняла, что ему совсем неинтересны ее проблемы. За последние полминуты он уже несколько раз посмотрел на бумаги, лежащие столе. Они были для него важнее, чем она.

— Что ты имеешь в виду? — спросил наконец Фрэдди, с трудом прерывая размышления о новой фабрике.

Он не сомневался, что услышит в ответ какую-нибудь ерунду вроде того, что она хочет заняться цветами. Экономка прекрасно сама разбиралась в огромном количестве букетов, которые ежедневно менялись во всех комнатах Монкрифа. Возможно, подумал Фрэдди, она захочет заняться убранством нескольких пустующих комнат на третьем этаже. Он готов в крайнем случае предложить ей заняться его огромной библиотекой. Это была неплохая идея. Она должна извинить его, но ему раньше никогда не приходилось думать о подобных вещах.

— Может, я смогу чем-нибудь помочь в твоей работе?

— В моей работе?

— Да. У меня хороший почерк и слог, я неплохо считаю и, конечно, умею читать.

— Ты хочешь работать?

Сама мысль об этом показалась Фрэдди нелепой. Ни одна из женщин его круга никогда не работала. Хотя они все умели делать то, что перечислила Кэтрин. Но они лишь составляли приглашения на свои приемы, прикидывали необходимое количество вина и размышляли над тем, кого следовало пригласить. Но составлять сметы на постройки, подсчитывать акры земельных угодий и вести учет? Такого он даже не слышал. Хотя его матушка и занимается довольно большой благотворительной деятельностью, но ей и в голову не приходит предложить помощь ему. Бедные женщины работают, это так, а богатые… Мысль Фрэдди споткнулась. Выяснилось, что он толком и не знал, чем занимаются богатые женщины, хотя общался в первую очередь именно с ними. Его первая жена, например? Нет, это не годится. Моника нашла весьма оригинальное лекарство от скуки.

Он посмотрел на Кэтрин и незаметно для себя стал разглядывать ее грудь, руки и бедра. Надо побыстрее принимать решение. Пусть поработает, вреда от этого не будет. По крайней мере два или три дня, пока ей не надоест, она будет постоянно рядом с ним.

— Вот, — произнес он, подвигая к ней стопку бумаг и вручая ей толстую тетрадь. — Надо перенести итоги этих счетов в бухгалтерскую книгу. Сможешь это сделать?

— Конечно! — быстро ответила Кэтрин. Устремленный на нее изучающий взгляд вызывал неловкость. Она немного снисходительно улыбнулась и взяла бухгалтерскую книгу. Граф мудро не обратил внимания на ее улыбку и молча указал на маленький столик, стоявший справа от него.

— Можешь поработать там, — коротко сказал он, надеясь, что она не слишком запутает его бухгалтерию. Он придвинул к себе бумаги и продолжил свою работу.

У Кэтрин не менее часа ушло на то, чтобы разобраться в системе записей графа. Она могла бы задать ему вопросы и не тратить зря время, но Кэтрин твердо решила не делать этого. Еще с час она разбирала накопившиеся рутинные счета и сверяла их с данными в огромной, переплетенной кожей тетради. Затем дело пошло веселее и время полетело, словно хороший рысак, вырвавшийся на простор из болота.

Порой Фрэдди бросал в ее сторону быстрые взгляды, как бы удостоверяясь, что молодая жена все еще рядом. Она отвечала ему легкой улыбкой. Фрэдди, конечно, не мог знать, что эта работа хорошо знакома Кэтрин. В свое время она вела все хозяйственные записи замка Донеган.

Занятие постепенно увлекало ее все больше и больше. Она почти забыла о графе, и ей начало казаться, что она вникает в дела собственного огромного хозяйства. Суммы, заносимые в бухгалтерскую книгу, намного превышали самые большие доходы Донегана. Огромные суммы и разнообразные товары финансовой империи Монкрифов вызывали интерес Кэтрин. Из Лидса перевозился в Портсмут угольный шлак. Из Глазго поступило сообщение о закупке огромного количества алкогольных напитков. Нескончаемым потоком шли данные об одежде, поступавшей на склады в пригородах Лондона. Если к этим данным добавить данные о хлопковой ткани, хранящейся на складах, то получалось, что можно одеть все население Англии. Были и совсем удивившие Кэтрин заказы. Например, зачем-то было выписано множество книг и грифельных досок.

Когда Фрэдди встал и впустил в кабинет принесшую чай горничную, Кэтрин воспользовалась возникшим перерывом, чтобы удовлетворить свое любопытство.

— Скажи, зачем делаются некоторые покупки? Они, честно говоря, кажутся мне странными.

— Что же в наших заказах тебе показалось странным? — спросил он, улыбнувшись почти незнакомой ей довольной улыбкой.

— Грифельные доски и мел, например. Бумага и книги.

Несколько секунд граф удивленно молчал, будто сомневаясь, правильно ли он понял вопрос.

— Сообщения с какой фабрики ты просматриваешь? — спросил он наконец и заглянул через ее плечо в бумагу, лежащую перед ней. — А, с линкольнширской! Полагаю, что это для новой школы.

Кэтрин ощутила в ответе легкую растерянность, которую едва можно было заметить. Она бы не обратила на нее никакого внимания, если бы не была так заинтересована его ответом. Похоже, Фрэдди никогда не перестанет удивлять ее.

— Для школы? — недоуменно улыбнулась она. Для нее его слова звучали примерно так же, как заявление сатаны о том, что он является собственником части рая. — Тебе принадлежит школа?

— Не мне. Поселку. Это совместная собственность рабочих и фабрики.

— А кто хозяин фабрики?

— Я. — Он улыбнулся и стал неожиданно похож на своевольного, но очаровательного мальчишку.

— Значит, у тебя есть школа?

— И не одна, коль уж ты хочешь знать об этом. Я думаю, их около тридцати.

— Но зачем?

— Зачем школы или с какой стати такой беспутный развратник, как я, проявляет интерес к образованию?

Кэтрин никогда не говорила ему подобные слова, хотя, возможно, и стоило бы. Она нахмурилась и вопросительно посмотрела в глаза мужу.

— Извини, — улыбнулся Фрэдди. — Я просто хотел узнать, действительно ли тебя это интересует или ты задала вопрос из обычной вежливости?

Кэтрин вдруг подумала, что они уже давно не задают друг другу просто вежливые вопросы. И если бы они их задавали, возможно, и жить им было бы легче? «Доброе утро, милорд, как ты себя чувствуешь?» — «Прекрасно, а ты, дорогая?» Беззлобные и даже скучные вопросы о чае или тостах, поданных к столу. Хотя им никогда не было скучно друг с другом. Они всегда вспыхивали то страстью, то гневом. Даже сейчас, когда они разговаривали спокойно и вежливо, когда за окном был ясный, солнечный день и ничто не нарушало покой и уют кабинета, искры тех вспышек все еще тлели в них. Они были глубоко спрятаны в тайники души, но ждали своего часа, чтобы рвануться навстречу друг другу языками страстного пламени.

— Мне это очень интересно, — честно сказала Кэтрин. Несмотря на искренность тона, Фрэдди все-таки подумал, что она притворяется. Он был уверен, что такие подробности уж точно не могут заинтересовать женщину. Но жена продолжала удивлять его. Кэтрин налила чай в свою чашку, уселась за свой столик и приготовилась внимательно слушать. В глазах ее светился неподдельный интерес. Забытая шаль осталась на другом стуле. Почти семейная идиллия. Но, к сожалению, это только временное затишье.

— Первые фабрики представляли собой огромные бараки с примитивным оборудованием. Когда мы научились использовать пар, машины на фабриках становились все более и более совершенными. Но в связи с этим возникли проблемы. Понадобились квалифицированные рабочие. Мы ощутили нехватку людей, которые могли бы осваивать новое оборудование и учить работать других.

— Значит, вы создавали эти школы, чтобы обучать рабочих работать на новых машинах?

— Сначала — да. Но человек не может изучать письменные инструкции, если он не умеет читать. Не может он и подсчитывать количество изготовленной продукции за день, если не обладает определенными познаниями в арифметике. Тогда в школы начали принимать детей и давать им начальное образование.

— А теперь вы пожинаете неплохой урожай, получая хороших рабочих для ваших машин? — В голосе Кэтрин ощущалось раздражение. — Ты считаешь справедливым использовать детский труд?

Воинственное обвинение жены вызвало у Фрэдди легкую улыбку. Неужели она не понимает, что то, чем она сейчас пользуется, тоже является результатом эксплуатации тех же детей? Правда, она наслаждается всеми этими удобствами не слишком долго.

— Я не буду оправдываться, Кэтрин, — сказал граф странным тоном, в котором угадывалась боль. — Возможно, я все-таки не такой злодей, как некоторые владельцы фабрик, использующие труд очень маленьких детей.

Фрэдди знал, что некоторые фабрики принимают на работу малышей, которые едва начали доставать руками до нитей ткацких станков. Никто не думает об их здоровье, управляющие отвечают только за количество произведенной ткани. О детях-рабочих вспоминают, когда происходит очередной несчастный случай. Как ни печально, но он сам задумался впервые над этой проблемой, когда на одной из его фабрик погиб мальчик. Его фабрики ничем не отличались от остальных. Но после этого трагического случая Фрэдди понял, что необходимо изменить существующее положение. Он ввел на своих фабриках запрет на использование труда малолетних детей и ограничил продолжительность рабочего дня для подростков. К сожалению, желающих последовать его примеру среди фабрикантов почти не нашлось.

Граф недоуменно пожал плечами, не зная, как объяснить все это Кэтрин. Вот уже несколько лет он старается провести через парламент фабричное законодательство, в котором бы содержались правила, введенные на его предприятиях. Но сможет ли она понять это? Фрэдди очень не хотелось спугнуть интерес, который неожиданно проявила жена к его делам.

— Детский труд так же отвратителен, как и рабство, — начал он. — Люди должны трудиться добровольно. В свободном обществе каждый должен сам решать, чем ему заниматься. Тогда он и работать будет лучше. Времена рабов и крепостных прошли. Но это не все понимают даже в правительстве. Люди вообще не любят перемен, даже если они необходимы.

Кэтрин сидела на стуле, подперев рукой подбородок, и, почти не шевелясь, слушала Фрэдди. Было так непривычно и приятно видеть в нем совсем другого человека: пламенного оратора, имеющего свои убеждения и готового отстаивать их. Но, кроме восхищения, Кэтрин испытывала и раздражение. Когда она была служанкой, граф пользовался ее телом и не видел в ней человека. А когда она стала его женой, то вдруг сделалась интересным собеседником для него, но перестала быть женщиной в его глазах.

— Ты имеешь в виду закон о зерне? — спросила она и отвернулась к окну, чтобы не смотреть на него. Она боялась, что он догадается, как она скучает по его объятиям.

Скучает? Боже, разве можно это выразить словами! Иногда ночью ей становится так одиноко, что она подходит к двери, разделяющей их, и почти готова повернуть ручку. И только остатки гордости и врожденная предосторожность останавливают ее. Может, Фрэдди забыл о Мертонвуде, но она нет.

— Частью да, — серьезно ответил граф, не подозревая о тех чувствах, которые бушевали в ней. — Главное что необходимо изменить существующее избирательное право. Но пока на это мало надежд. Многих в нашем парламенте пугает сама мысль о том, что все жители Англии получат избирательные права.

Фрэдди не мог поверить, что беседует о политике не с кем-нибудь, а с собственной женой. Самые серьезные беседы с Моникой лишь касались ее возмутительной безнравственности, от которых она со смехом отмахивалась. А Кэтрин спокойно сидела, и в ее глазах светился искренний интерес к его рассуждениям. Но сам Фрэдди чувствовал себя словно в огне. Этот блеск в ее золотисто-карих глазах сводил с ума. Хотелось броситься на нее, и сорвать одежду и положить прямо на этот огромный стол. Он слишком долго воздерживался. Нет, с этим надо что-то делать. Еще пару дней, и он начнет выть, как пес, у которого отняли его подругу. Но он знает, черт побери, что ничего не сможет изменить. Все ли возможное он предпринял? Фрэдди подумал, что это не так. Он еще раз скользнул взглядом по фигуре жены. Прямо задумавшаяся Афродита, будь оно все проклято!

Кэтрин вернулась к своему столику и закончила работу. Она откинулась на спинку стула, грациозно потягиваясь, и замурлыкала какую-то мелодию. Она не могла быть спокойной рядом с ним. Надо заняться чем-нибудь другим. Скоро Мириам привезет детей, и у нее не будет времени скучать и думать о Фрэдди.

— Закончила? — спросил Фрэдди, взглянув на нee с легкой улыбкой, и она кивнула.

— Теперь я понимаю, почему Жак так любит путешествовать. Когда он здесь, все его время уходит на подведение итогов вашей финансовой деятельности, не так ли?

Фрэдди опять улыбнулся и подумал, сможет ли она теперь оценить его собственную работу или с ее стороны это был всего лишь благородный порыв.

— Так оно и есть. И ты прекрасно справилась с этой работой, я даже рассчитываю на твою помощь в начале каждого месяца. Скажи, — спросил граф, поднимаясь, — тебе действительно доставило удовольствие это занятие?

— Даже очень. Кроме того, это единственный способ узнать истинные размеры твоего богатства.

На ее лице появилось дразнящее выражение, а во взгляде совершенно не было алчности.

— По крайней мере ты теперь знаешь, куда вкладываются деньги.

— Кстати, — вдруг задумчиво произнесла Кэтрин, — а что мне делать с моими?

Фрэдди раздраженно отвернулся. Поистине поразительная способность все испортить несколькими словами! В чем, в чем, а в искусстве дразнить его Кэт не знает равных.

— Разве я сказала что-то обидное? — Кэтрин искренне удивила столь резкая смена настроения мужа. — У меня ведь никогда не было такой уймы денег, и я в самом деле не знаю, что с ними делать.

— Не потратить ли тебе их на булавки? — спросил Фредди.

После вопроса Кэтрин его раздражение сразу же унялось. Граф мысленно укорил себя в том, что постоянно ждет подвоха с ее стороны и просто не допускает мысли, что она может вести себя с ним просто и доброжелательно.

— Боюсь, что во всем мире не найдется столько булавок, — поддразнила его Кэтрин. — В карты я не играю, а мои дети ни в чем сейчас не нуждаются.

— А подарки? Ты можешь тратить свои деньги, как тебе заблагорассудится, хоть на сладости.

— О Боже! Я стану, толстой как свинья, — улыбнулась Кэтрин.

— Да, проблема… — произнес он задумчиво, и лицо его окончательно смягчилось. — Может, тебе вложить эти деньги в какое-нибудь дело?

— В твое? А почему бы и нет? Кому же я могу доверить свое богатство, как не тому, кто мне его дал? — Кэтрин звонко рассмеялась, и у Фрэдди перехватило дыхание.

Что она делает с ним! Он проклинал свою плоть, свои мысли, свою память, рисовавшую сладостные картины прошлого.

— Но я хочу получить вознаграждение за совет, — тихо произнес Фрэдди и подошел к ней.

— О!.. И какой же гонорар вы хотели бы получить?

Фрэдди стоял за ее спиной, и она чувствовала его близость по той теплой волне, которая окутала ее. Руки его осторожно и нежно легли ей на плечи. Она ощутила их приятную тяжесть, но не вздрогнула и не напряглась. Изголодавшееся по ласке тело отказывалось внимать предостережениям памяти. В кабинете вдруг стало так тихо, что они слышали дыхание друг друга.

Граф наклонился и прикоснулся губами к ее затылку. Кончики пальцев поиграли завитками ее волос.

— А поцелуй? — нежно и игриво прошептала Кэтрин.

— Этого вполне достаточно для меня, чтобы рассмотреть ваши финансовые возможности.

Граф обошел стул, поднял Кэтрин и обнял ее. Она обвила его шею руками и расслабленно прильнула к его груди. Полные, страстные губы призывно приоткрылись навстречу его губам. Они вновь были только вдвоем, отгороженные от всего света волшебным покрывалом страсти. Губы их наконец встретились, и она тут же ощутила теплое, приятно щекочущее прикосновение его языка, от которого закружилась голова. То ли из ее, то ли из его груди вырвался томный зовущий стон.

Воспоминание о потерянном рае или дорога в ад? Граф обругал себя трижды идиотом и сделал шаг назад.

— Помни о своем целомудрии, Кэтрин, — проговорил он. Его слова были жестоки и беспощадны. — Господь не допустит, чтобы я приносил новые жертвы на алтарь твоей невинности.

— Иди ты к черту! — прошептала она и резко отдернула от него руки.

Это Фрэдди-то заботится о ее невинности! Это граф Монкриф предлагает ей хранить свое целомудрие, только что выпустив ее из своих объятий!

— Ты давно уже там, — пробурчал граф и, не скрывая раздражения, вышел из кабинета.




Глава 21


«Она не утратила вкус к необычным поступкам», — подумал Фрэдди, когда на следующее утро Кэтрин проскользнула в его кабинет. Он только что сел за работу, вернувшись со своей обычной утренней прогулки верхом. Похоже, что завершение первого рабочего дня ее не слишком обескуражило. Или, что скорее всего, она придумала новую пытку. Но запретить ей приходить сюда он не мог, Позднее он с мрачным юмором подумал, что это напоминает ношение власяницы — острое облегчение испытываешь, когда снимаешь ее. Так или нет, Кэтрин была и его болью, и его наслаждением. Он не мог сказать ей «нет».

Кэтрин не собиралась вновь погружаться в смертельную скуку, в которой она находилась до сих пор. Она решила сделать вид, что ничего вчера не случилось и она отлично выспалась этой ночью. Кэтрин собрала всю свою храбрость и решительно постучала в дверь. Она увлеклась этой работой, и ей было интересно разбираться в его финансовых делах. Каждый день приносил какие-нибудь открытия в необъятной империи графа Монкрифа. На второй день Кэтрин узнала о плантациях сахарного тростника, на третий — о прядильных фабриках и овцеводческих фермах. Вместе с уважением к этому человеку, создавшему все это, росло и ее понимание его силы и власти, которыми он владеет.

Конечно, он не обладал той безграничной властью, которая принадлежит монархам или диктаторам. Его влияние было ограничено и распространялось лишь на созданные им самим владения. Тем не менее, ему подчинялись тысячи людей, и любое его решение могло повлиять на их жизнь, на то, хорошо им будет или плохо. И он никогда не забывал об этом. Чувство ответственности многое объясняло в его поведении и стало неотъемлемой частью его самого. Кэтрин подумала, что это было самым важным открытием, которое она сделала в своем муже.

Каждое утро Кэтрин с необыкновенным подъемом приступала к работе, но уже к обеду чувствовала раздражение, то ли оттого, что Фрэдди открыл ей слишком много, то ли оттого, что слишком мало. Но чем больше она узнавала о его финансовой империи, тем больше понимала и его самого. Он больше не удивлялся ее вопросам и с готовностью отвечал на них, и не считал, что ей это неинтересно. Даже когда речь заходила о каких-то неприятных сторонах дела и проблемах, Фрэдди не старался их приукрасить или свалить вину на других, а пытался объяснить, как можно, на его взгляд, исправить положение.

Часы, проведенные в кабинете, были самыми приятными для Кэтрин. Работа и беседы о делах с графом очищали ее сердце от горечи, раздражения и тревоги о будущем. Все было хорошо, кроме его чувств.

Кэтрин согласилась с ним ужинать. Но в столовой ее встречал совсем другой человек, не тот, с которым она так интересно проводила время в кабинете. Он всегда был безукоризненно одет и встречал ее безупречно вежливой улыбкой и строгим выражением глаз. У этого Фрэдди не было милой привычки, забывшись, гладить ее по голове, как у того, с которым она общалась днем. На лице его не появлялась та легкая, чуть удивленная улыбка, которой он подбадривал ее стремление выяснить тот или иной сложный вопрос. Этот отстраненный, необщительный мужчина лишь внешне напоминал того, который с энтузиазмом обсуждал с ней возможности, открывающиеся с появлением новых пароходов, и планы расширения торговых операций с южными штатами Америки. Фрэдди, с которым они в один дождливый день устроили нечто вроде пикника на ковре в его кабинете, был совсем не тем Фрэдди, который сидел напротив нее за столом, холодно поглядывая сквозь грани наполненного вином бокала.

Но и к этому Фрэдди ее неотвратимо влекло. Все было бы прекрасно, если бы не ее чувства.




— Ты сегодня ранняя пташка.

Кэтрин услышала за спиной голос графа и резко повернулась, едва не потеряв равновесие. Несколько цветков выпало из корзины, и она принялась торопливо собирать их, ломая хрупкие стебли.

«Ты само воплощение весны», — добавил про себя Фрэдди. Склонившись с Монти, он выхватил несколько цветков из рассыпавшегося букета и, поднеся их к лицу Кэтрин, чуть пощекотал ее нос нежными бутонами, на что она улыбнулась жалкой улыбкой, и на ее лице появилось печальное выражение.

— Собираешься прогуляться верхом? — спросила она и смутилась от своего вопроса. Нелепо спрашивать об этом, когда рядом нетерпеливо бьет копытом Монти.

— Хочешь составить мне компанию? — неожиданно мягким голосом предложил Фрэдди.

Кэтрин растерянно посмотрела на корзину, на подол своего утреннего платья из хлопковой ткани, оглядела сверкающие в солнечных лучах башни Монкрифа.

— Да, — просто сказала она с улыбкой и опустила цветы на землю. — Я буду готова через минуту.

Кэтрин решила надеть новую амазонку, которую заказали вместе с другими нарядами, и стала обходить Монти.

— Нет, — произнес Фрэдди, нагибаясь и обнимая ее рукой.

Он серьезно опасался, что в любую минуту весенняя фея превратится в земную женщину, которую может отвлечь горничная, экономка или кто-нибудь другой. Резким движением он поднял ее и усадил перед собой.

— Скучаешь по прогулкам на моем скакуне?

— Немного, — призналась она, даже не пытаясь сопротивляться.

Граф выглядел не совсем обычно в это весеннее утро. Какое-то новое выражение появилось в бесстрастном взгляде обворожительного светского льва. Он смотрел на нее внимательно и изучающе. Не в силах выдержать этого пристального взгляда, Кэтрин отвернулась.

Фрэдди пустил Монти шагом, и они медленно въехали в небольшую рощицу, скрывшую их от посторонних глаз. Он остановил коня и вдруг, резко наклонившись, погладил рукой ее левую ногу. Кэтрин вздрогнула, но осталась неподвижной. Граф, не отнимая руки, развернул ее, и Кэтрин оказалась сидящей к нему лицом.

— У французов для этого способа есть специальное слово, — прошептал он.

— О?.. — Сердце Кэтрин билось так сильно, она ничего больше не могла сказать.

— Ты же наполовину француженка, дорогая, неужели ты не знаешь этого?

Маленькая жилка под ее ухом пульсировала особенно заметно. Он на мгновение прижался кончиком языка, ловя ритм ее сердца и наслаждаясь солоноватым привкусом ее кожи.

— Ты приберег намек специально для этого случая, — чуть слышно произнесла Кэтрин.

Что он делает с ней? Что она делает? Почему она откинула голову, словно выпрашивая у него эту ласку.

Фрэдди улыбнулся, но в его улыбке не было особой нежности, а скорее решимость и вызов.

— Покатайся со мной, — сказал граф, выпуская поводья из рук, но чуть сжав коленями бока Монти. Подчиняясь незаметной команде, умный конь тронулся с места.

Кэтрин понимала, что благоразумнее отказаться и немедленно потребовать, чтобы он спустил ее на землю. Но она не могла ничего с собой поделать. От поцелуя графа ее бросило в жар, тело затрепетало, а мысли о бегстве стали чужими и ненужными. Блеск его глаз не давал думать ни о чем другом.

Когда конь тронулся с места, Кэтрин невольно наклонилась вперед, но не отстранилась. Единственным ее желанием сейчас было оказаться как можно ближе Фрэдди, так близко, чтобы даже дыхание их слилось в единое. Перед глазами оказалась его рубашка — обычная белая рубашка без каких-либо украшений. Но как красиво она смотрелась на мускулистой груди! Фрэдди казался воплощением силы и уверенности. Она была мягкой и нежной, как весенний цветок.

Руки Кэтрин сами собой поднялись и обвили его шею. Граф одной рукой нежно приподнял ее пылающее лицо, другой — взял ее под коленку и положил сначала левую ногу жены на свою, затем правую. Монти, играя мышцами, прибавил скорость. Теперь Кэтрин почти не чувствовала седла — между ним и ней были бедра Фрэдди.

Он поцеловал ее, но как бы не по-настоящему, а дразня. Губы слегка щекотали кончики ее рта, а язык вообще чуть притрагивался к коже. Она откинула голову в ожидании продолжения, но его не последовало. Она обхватила его голову руками, ладони которых стали вдруг настолько чувствительными, что ощущали, казалось, каждый мельчайший волосок, появившийся за ночь на щеках Фрэдди. Он подчинялся, медленно склоняясь к ней, затмевая все вокруг нежной улыбкой. Через мгновение Кэтрин не видела уже и эту улыбку, а все мысли из ее головы куда-то исчезли. Осталось только желание целовать его. И она подчинилась со всей страстью, лаская его сразу губами и языком точно так же, как он научил ее когда-то. Поцелуй ее был горячим и жадным, и за первым тут же последовал второй.

Увлеченная ласками, Кэтрин даже не заметила, как его пальцы обхватили ее грудь, а затем осторожно сжали сосок. Она лишь почувствовала, как грудь налилась приятной тяжестью.

Монти, повинуясь невидимым командам хозяина, мчался вперед и вперед.

Кэтрин почти не понимала, где она находится. Во всем несущемся мимо мире только Фрэдди был сейчас надежной опорой, и она сжимала его все сильнее и сильнее. Лишь через несколько минут она ощутила, что ладонь его скользит по ее обнаженным ногам. Точным движением он откинул подолы ее платья и нижней рубашки. Кэтрин опустила глаза и тут же отвела их в сторону, не в силах наблюдать эротическую картину: сильные мужские пальцы нежно гладили ее белые бедра.

— Смотри на меня! — приказал граф. Кэтрин на мгновение задержала взгляд на его заполненной ветром рубашке, ухватилась дрожащими пальцами за ее края и подняла голову. Ее глаза встретились с проникающим в самое сердце зеленым сиянием. Губы Фрэдди напоминали тонкое острое лезвие. Одной рукой он сильно прижал ее, пальцы другой прикоснулись к сокровенному месту.

Сжав колени, Фрэдди замедлил бег коня и приподнял Кэтрин. Его пальцы скользнули с нижней стороны бедер, и сам он чуть продвинулся вперед. Монти вновь пошел быстрой рысью. Руки ее сжимали его плечи. Лицо упирался в грудь. От порывистого дыхания колебалась ткань белой рубашки. Фрэдди не давал Кэтрин возможности пошевельнуться. Она как бы парила над ним, ощущая в такт движения коня легкие прикосновения. Но этих прикосновений было достаточно, чтобы разжечь пламя страстного желания в сердце.

Из ее плотно сведенных губ вырвался призывный нетерпеливый стон. Фрэдди улыбнулся. Он испытывал те же чувства и с трудом себя сдерживал.

— Скоро, — прошептал он.

Кэтрин порывисто изогнула спину, и ее груди почти коснулись его лица. Она страстно желала, чтобы он обнажил их и поцеловал.

— Скоро, — повторил граф и еще ближе придвинулся к ней.

Но как мало ей было этого! Ей нужен был он весь без остатка. Она хотела, чтобы он почувствовал ее желание и ласками успокоил ее.

— О Боже! — Это была не молитва, а проклятие.

— Скоро.

Фрэдди снова приподнял Кэтрин над собой, и она слегка расцарапала ему грудь. Он мягко улыбнулся, глядя в расширившиеся глаза жены, и лизнул языком мочку уха. Когда он опустил ее, обезумевшая от страсти Кэтрин схватила его голову и принялась так неистово целовать, что даже прикусила нижнюю губу.

А рука графа вновь была между ее ног, совершая туманящие голову движения. Каждое прикосновение отзывалось в нем немыслимой силы желанием поскорее взять ее, войти в нее так глубоко, чтобы она запомнила это мгновение до конца жизни. Но еще рано. Надо потерпеть.

— О Боже! — простонала Кэтрин. Его легкий стон слился с ее. Граф притормозил коня и снова приподнял Кэтрин.

— О Боже, пожалуйста! — Проклятие превратилось в мольбу.

— Бог не поможет, — страстно выдохнул граф, терпение которого было на исходе — Только я.

С этими словами он резко приподнялся, и Кэтрин упала на него всем телом. Оба вскрикнули. Фрэдди казалось, что бушующая в нем страсть разорвет его на части. Огромным усилием воли он подавил желание, которое уже отзывалось в нем физической болью, и остановил Монти. Граф отстранил от себя тяжело дышавшую жену и взглянул в ее широко распахнутые глаза. Его улыбка была легкой и насмешливой, жалкой и жестокой одновременно.

— Прошу прощения за мою забывчивость, дорогая, — произнес граф. — Я чуть не нарушил наш контракт. Ведь я не получил твоего официального разрешения, не правда ли?

Обида в глазах Кэтрин вызвала у него не жалость, а гнев. Не ей, а ему приходится ночами мерить шагами комнату, пытаясь успокоить себя и уснуть. Не она вынуждена глушить тоску бренди, чтобы не разрыдаться у разделяющей их двери. Если и она думает о нем, то вряд ли ее мысли доводят чуть ли не до безумия, как его. И не ей, а ему придется провести следующие несколько часов в мучительных размышлениях об этом происшествии! Сейчас самый удобный случай закончить наконец их игры и прекратить эти столкновения. Он горячо, отчаянно и бесполезно желал покончить с этой бессмысленной войной.

— Ты собираешься прикрываться от меня целомудрием, как одеялом, до тех пор, пока мы не состаримся, Кэтрин?

Его голос дрогнул, граф еле сдерживал себя от переполнявших его чувств. Она даже не понимает, каких невероятных усилий стоил ему этот поступок. Любой нормальный мужчина взял бы ее, избавился от этой муки, а потом стал бы задавать эти проклятые вопросы. Однако Фрэдди сомневался, что остался нормальным после первой встречи с Кэтрин.

— Для кого ты бережешь себя? — спросил он, стараясь смягчить довольно грубый и жестокий вопрос.

— По крайней мере я не растрачиваю себя, подобно вам, милорд, — произнесла Кэтрин, опуская подол платья. Она не смотрела на него. Щеки ее пылали то ли от страсти, то ли от стыда. — Или вы уже забыли ту грязную девку, с которой провели первую ночь после нашей свадьбы?

— Ревность, конечно, весомый повод для мести. — Рука его погладила ее шею и замерла на затылке. Кэтрин попыталась отстраниться, но граф лишь наклонил ее голову еще ближе к себе. — К сожалению, — произнес он мягко, — по отношению ко мне она напрасна. Свою первую брачную ночь в той маленькой гостинице я провел в праведном созерцании пламени камина. Так что ревность твоя напрасна. Как теперь ты оправдаешь свой образ мстительного ангела? Какого наказания, по-твоему, я заслуживаю за приятно проведенное с тобой время?

Он склонился к ней, и Кэтрин ощутила на своих губах его горячее дыхание.

— Я хочу тебя, моя любимая жена, со всей силой юношеской страсти, которая еще сохранилась во мне. В моих ушах до сих пор звучат твои стоны. Я жажду тебя сейчас. Но ведь может прийти и такое время, когда я буду смотреть на тебя как на постороннюю женщину.

Фрэдди убрал руку и помог ей слезть с коня. Лучше им быть на расстоянии, иначе он просто бросится на колени и начнет молить ее о любви.

— Я всего лишь мужчина, Кэтрин. — Его слова доносились словно издалека. — Да, я не бесчувственная статуя. Но позволю себе сказать, что и ты тоже не святая.

— А я никогда и не претендовала на это.

— Однако ты вооружилась ангельским гневом, чтобы отомстить мне, моя дорогая.

— Прекрати называть меня так! — огрызнулась она. — Меня это раздражает.

Когда она обернулась, Фрэдди рядом уже не было.




Это были самые шокирующие и неприятные ощущения в ее жизни. Их даже не с чем сравнить. Зажженное его ласками страстное желание отзывалось болью. Оно отпустило ее только через несколько часов. Однако в глубине души еще тлели искры этой страсти только для него. Ее мужа.

Кэтрин не могла понять, то ли ей хочется никогда больше не видеть Фрэдди, то ли навсегда приковать его к себе. И то, и другое казалось невозможным. Она не знала, что ей делать.

И только одно было очевидно: она совершила ужасную ошибку!

Она смогла закрыть дверь в свою комнату, но не знала, как выбросить его из своей памяти. И как ей жить дальше, разрываясь между растущим уважением к мужу и полным отчаянием? Как заставить себя не любить этого человека? Как удержать свое желание к нему?

Чувства неумолимо заявляли о себе. Зачем она так мучается?

Почему она так себя ведет? Зачем заставляет их обоих проходить через эти страдания? Они поженились, и это было ее добровольным решением. Она дала клятву перед Богом и людьми и предназначена быть его женой до конца дней своих. Она едва может выдержать больше одного дня такой муки, как же она сможет прожить так всю жизнь?

Она боится полюбить его? Полюбить и не быть любимой? Она уже испытала такое со вторым сыном герцога, и, несмотря на весь оптимизм и сильный характер, рана была слишком глубока.

Мысли Кэтрин бились в ее голове, словно птица в клетке.

Разве он прав после всего, что было между ними? Может, это ее месть держит их на расстоянии друг от друга? Кто она ему? Партнер для его любовных игр?

Спрятанный гнев вырвался наружу и оказался весьма сильным оружием. Она рисковала своей жизнью, убегая из Мертонвуда в ту ужасную зиму, чтобы спасти его дочь от его же несправедливости. И ни одного намека на раскаяние с его стороны. Это она встречала с улыбкой осуждающие взгляды деревенских женщин. А его не было рядом, чтобы защитить ее. Она едва не умерла, рожая его ребенка. А он даже не знал об этом. Она вопреки всему тайно родила сына, а он украл его у нее.

Месть? Конечно!

Но Боже, как пресна придуманная ею месть! Нет, это не вполне верное решение.

Блестящие маленькие мышиные глазки показались в отверстии. Скоро правда о нем совсем прояснится.

Эта месть имела привкус горькой печали.




Глава 22


Кэтрин смотрела на приближающуюся карету Мириам с благодарностью и огромным облегчением. Последняя неделя, проведенная только в компании вездесущих слуг была ужасной. Работать рядом с мужем она не могла. Граф же строго соблюдал установленный распорядок. Он проводил большую часть дня в своем кабинете, ужинал в точно назначенный час и в полночь скрывался в своей спальне. Их короткие, прохладные встречи проходили в молчании, которое он перемежал гневными взглядами.

Это была тяжелая неделя для Кэтрин. Виной тому оказалась не скука и даже не постоянное присутствие слуг. Ее мучил стыд. Она обнаружила за собой множество грехов, и среди них были те, в которых она обвиняла Фрэдди. Одним из них был грех гордыни. Она совершенно несправедливо отгородилась от него сплошной стеной. Она виновата также в смертном грехе лжи, обманывая главным образом себя. Ведь она на самом деле вовсе не была такой храброй, целеустремленной и самостоятельной. Она вовсе не хотела воспитывать детей в одиночестве из-за выдуманного ею благородного целомудрия. Она просто хотела наказать его. Она была намного более гневной и яростной, чем даже мог вообразить Фрэдди. Это была неделя саморазоблачения Кэтрин, и ее собственный портрет оказался безжалостным и разоблачающим.

Графиня вышла из кареты. Кэтрин торопливо сбежала по ступенькам парадного крыльца навстречу. Первой к ней бросилась нарядная Джули, на которой было красивое дорожное платье, почти такое же, как на бабушке. Дочка изо всех сил обняла ручонками колени матери. Кэтрин подняла ее на руки, прижала к груди и пошла к Мириам.

— Ты была хорошей девочкой? Слушалась свою… Как вы решили называть себя? — спросила она через плечо Джули.

— Grandmere. В честь твоих предков, дорогая, — ответила, улыбаясь, графиня. — Однако мы все еще упражняемся в произношении. Джули необычайно умная девочка и вела себя прилично. Правда, половина слуг Фрэдди подумывает об увольнении. Они слишком привыкли к тишине, — сообщила она и передала невестке самую драгоценную ношу.

Кэтрин взяла сына на руки, но он сразу же запищал и потянулся ручками к бабушке. Испуганная Кэтрин беспомощно посмотрела на Мириам.

— Он изменился, не правда ли? — нежно улыбнулась Мириам и, не обращая внимания на рев Робби, пошла вверх по лестнице.

За прошедшие две недели крошечный проказник буквально купался в бабушкиной ласке и внимании и явно не хотел, чтобы это прекращалось. Мириам понимала, что немного избаловала внучат, но ничуть не раскаивалась. В конце концов для чего же нужна бабушка, как не для этого?

Вздохнув, она вытащила булавки из своей шляпы — громадного сооружения, украшенного букетом роз, — и с удовольствием опустилась на единственный, с ее точки зрения, удобный стул в этой прихожей. Монкриф нельзя было даже сравнить с уютом ее собственного дома. Для вдовствующих графинь был построен отдельный коттедж в дальнем конце имения. Мириам в последние шесть лет почти не бывала здесь. Она жила или в Лондоне, или в двухэтажном коттедже, который был для нее намного удобнее. Мелисса была почти устроена, и она вполне может побыть в Лондоне одна. Графиня посмотрела на стремительно бегающую из комнаты в комнату внучку и впервые подумала, что Монкриф, возможно, не такой уж и огромный. Хорошо, что у бабушек есть привилегия вернуть детей их родителям, если они устали. В данном случае она устала ужасно.

— Как тебе супружеская жизнь, дорогая? — ласково спросила Мириам.

Она заметила темные круги под глазами невестки и искренне надеялась, что они появились только из-за того, что Кэтрин не до сна от страстных ласк Фрэдди. Мириам специально постаралась оставить их одних на эти две недели, чтобы у них наладились хорошие отношения.

— Невыносимая, мама. Но спасибо, что спросили, — ответила Кэтрин с улыбкой, в которой были пронзительная боль и глубокое отчаяние.

Это был выразительный ответ, подумала Мириам, который не обещал ничего хорошего. Она снова вздохнула. Когда они наконец перестанут спорить и будут просто наслаждаться друг другом? Когда она это сказала Кэтрин, та бросила на графиню быстрый взгляд и покачала головой.

«Сколько бы ты ни отрицала, это ничего не меняет, — подумала Мириам. — Так же, как не меняются и твои чувства к моему сыну».

— Ваш сын — непредсказуемый человек, — произнесла Кэтрин почти обвиняющим тоном.

— Именно непредсказуемый? — Мириам улыбнулась и понимающе посмотрела на невестку.

— Он меняется каждое мгновение. То он пылает страстью, то холоден как лед.

— Как любой живой человек, ты поняла? — Мириам удовлетворенно кивнула головой, когда в комнату, негромко постучав, вошла экономка с большим серебряным подносом. Кэтрин наполнила чашки чаем и пододвинула свекрови тарелку с аппетитными сандвичами.

— Люди не каменные, Кэтрин. — И, помолчав несколько минут, графиня продолжила: — Мы сотканы из чувств, и Фрэдди не является исключением. Мы эмоциональные животные. Скажи мне, — небрежно спросила она и взяла сандвич с ветчиной и огурцом, — неужели ты все еще не поняла, что любишь его?

В залитой солнечным светом комнате на несколько мгновений воцарилось полное молчание.

— Разве это имеет какое-нибудь значение? — Кэтрин показалось, что ее слова прозвучали слишком громко и даже отразились эхом от потолка. Ощущение было как на исповеди, когда наконец произносишь то, о чем и подумать-то страшно. Имеет ли это значение? Это было признанием в том, что она любит. Казалось бы, совсем пустые слова, но сколько в них смысла и надежды!

Мириам, стараясь не выдать своей радости и не вспугнуть собеседницу, молчала. Она-то отлично знала, что это имеет значение, и очень большое.

— Мои родители нежно любили друг друга и никогда не стеснялись своих чувств. У них были общие интересы и им было тепло и хорошо друг с другом. Они проводили вместе целые дни и не боролись с утра до вечера. Любовь бывает разной, моя дорогая. И не всегда это спокойные чувства, наполненные теплом и нежностью. Порой она сталкивается с коварством и вероломством. Большая любовь не всегда бывает приятной и легкой. Когда начинаются трудности, люди должны помнить об этом.

— Я боюсь, что опасно признаваться в любви вашему сыну. Я думаю, Фрэдди может воспользоваться этим, как острым и опасным оружием.

— А ты? Может, Фрэдди опасается этого же? Вспомни о Монике, Кэтрин. Он неглупый мужчина, мой сын, но он живой человек и может ошибаться, и способен чувствовать боль. Может быть, его непреклонность дает тебе такое же оружие?

Это была тревожная мысль.

Мириам встала, обняла Кэтрин и крепко прижала к себе. Наконец она отпустила ее, заглянула в карие глаза невестки и улыбнулась.

— Подумай над этим, Кэтрин. Когда ты вернее узнаешь свое сердце, ты поймешь и Фрэдди.

Появление в доме детей осложнило и без того напряженную обстановку. Кэтрин и Фрэдди в течение дня обменивались не больше чем десятком слов, и то только в присутствии слуг, порой нерешительно поглядывающих на них. Кэтрин старалась не касаться его даже краем юбки.

Фрэдди и сам уклонялся от нее, словно она была опасной. Граф стал принимать активное участие в жизни детей не потому, что хотел чаще видеть свою постоянно отсутствующую жену. Ему нужны были сами малыши. Фрэдди неожиданно для себя обнаружил, что способен умиляться тарабарской болтовне и агуканью крошечного сына, А Джули покорила его своей неисчерпаемой энергией, такой же, как и у него самого. С каждым днем он обнаруживал в дочери все новые и новые свои черты. И это наполняло сердце сурового графа Монкрифа незнакомым ранее приятным чувством отцовской гордости.

Джули оказалась прирожденной наездницей, чувствующей и искренне любящей лошадей, а Монти особенно. Графа это удивляло, забавляло и неимоверно радовало. Он купил специально для нее очаровательного пони. Теперь каждое утро отец на большом чалом коне и дочь на маленьком нетерпеливом Шетланде катались вокруг монкрифского луга, весело улыбаясь очень похожими улыбками.

Дочь не только внешне была похожа на него. Она унаследовала от отца и острый ум, который светился в ее — таких знакомых зеленых глазах. Фрэдди уже начал подумывать о том, что пора заняться образованием девочки. Обидно будет, если его дочь потратит свои способности на всякие глупости, которыми занимаются многие известные ему светские дамы. Надо научить ее математике и другим точным наукам. Эта мысль пришла Фрэдди, когда он однажды днем застал проказницу в своем кабинете за активным изучением его настольных часов, наполовину разобранных. Он не стал бранить малышку, и они провели прекрасный час, вдвоем собирая эти часы.

В общем, дочь его была просто великолепным ребенком. И сын, конечно, тоже. Разве можно желать лучшего сына, чем Робби? Таким жизнерадостным, подвижным и здоровым малышом с очаровательной улыбкой гордился бы любой отец. Робби уже узнавал Фрэдди и каждое его появление встречал радостными криками. Все вечера граф Монкриф теперь проводил с детьми. С Робби он до самозабвения играл в ладушки и прятки, а Джули рассказывал сказки и разные забавные истории, которые слышал от своей любимой няни. Отдать детей на попечение гувернанток и нянек ему уж совсем не хотелось, и он просто промолчал, когда Кэтрин завела разговор об этом во время одного из их редких совместных ужинов. Продолжения разговора не последовало. С женой он встречался редко, а беседовал и того реже.




Ни одно из мудрых изречений Констанции не приходило на ум. Кэтрин сидела в своих чудесных апартаментах, убранством которых занималась вовсе не графиня. Об этом ей сказала сама Мириам. Оставался только один человек, который мог сделать это. Только он мог вспомнить, что ее любимый цвет желтый.

Черт бы его побрал!

Кэтрин заерзала на стуле, затем встала, прошлась по комнате и снова села. Она будет держать свое тело в узде. С этим она справится. Куда больше ее беспокоила одна мысль.

Она не хочет любить графа Монкрифа.

Он вполне заслуживает ее уважения. Последние две недели показали, что Фрэдди — отличный отец. В том, что он прекрасный хозяин, она убедилась еще раньше, — достаточно спросить любого из слуг, у кого тот работает, и посмотреть, с какой гордостью он произнесет имя графа. Он щедр. Он прекрасный наездник. Он красив, высок, широкоплеч и отлично сложен. Он твердо стоит на ногах, умен, самостоятелен. Граф Монкриф думает не только о себе. Он заботится об окружающих и чувствует ответственность за их судьбу и благополучие.

Вот только на нее он не обращает внимания уже несколько недель!

Она не хочет чувствовать, как сжимается ее сердце, когда она видит мужа, ведущего пони с восседающей верхом Джули и весело смеющегося над чем-то сказанным дочерью. Ей надоело во время прогулок незаметно оглядываться на окно кабинета, в котором неподвижно стоит наблюдающий за ней Фрэдди. Надоело с волнением замечать, что верхние пуговицы его рубашки расстегнулись, обнажив треугольник кожи с черными вьющимися волосками… Она не хочет больше замедлять шаг в коридоре в глупом желании увидеть, как он смахнет пятерней упавшие на лоб волосы. Не хочет ловить себя на мысли о том, что хотела бы, подобно Джули и Робби, забыть обо всем и уткнуться в мощные плечи Фрэдди. Нет, ей не хочется прикоснуться губами к его сильной шее и очутиться в его объятиях, потому что только в его руках она чувствует себя защищенной и уверенной. Не хочет она уважать его, скучать о нем. Не желает сохнуть из-за него!

Фрэдди обвинил ее в том, что она использует свадебный контракт как орудие мести. Самое горькое, что это правда. А он? Если он тоскует по ней, как она по нему, то хорошо скрывает это. Если Фрэдди расстроен или рассержен, это совершенно незаметно. Он никак не проявляет своих мужских желаний. Кэтрин ничего не слышала о его связях с какой-нибудь симпатичной горничной, и он ни разу не покидал Монкриф ради своих любовных похождений.

Они во многом виноваты друг перед другом.

Только бы один раз оказаться снова в его объятиях! Отдаться ему без горьких слов и взаимных упреков.

Кэтрин снова встала со стула, подошла к двери, разделяющей их спальни, и дотронулась до нее рукой, словно это прикосновение могло связать ее с ним. «Ты чувствуешь, что я здесь?» Она стояла и ждала, ощущая трепет и растерянность. Чего она ждет? Прощения или только его страсти? Кэтрин опустила голову, прислонилась лбом к холодной двери и прикоснулась горячими губами к своей руке.

«Прости меня, Фрэдди, за ненависть, которую я испытывала к тебе».

Припомнились холодные зимние ночи и полыхающий в груди гнев. Тогда она жила этим гневом, лелеяла его с таким же неистовством, с каким сейчас надежду на прощение за это. Она была слишком молода и не знала, что своей ненавистью обрекает их обоих на страдания. Два человека не могут жить рядом, если связывает их только злость. Она хотела спокойно жить, быть уверенной в будущем, смеяться и любить. Хотела просыпаться в сладкой истоме рядом с ним и знать, что так будет всегда. Она хотела уверенно смотреть людям в глаза, зная, что ее родители благословили бы этот брак.

Она не хотела быть любовницей. Она хотела быть хорошей женой.

Фрэдди силен, беспринципен, ненасытен в своих желаниях и страсти. У него железная воля, благодаря которой он превратил небольшое наследство в огромную финансовую империю. Граф Монкриф достаточно могуществен и богат, он не обращает внимания на общественное мнение и ломает устоявшиеся традиции и правила. Захочет ли такой человек простить ее и перестать сердиться на нее? Неужели ничего не изменится и ей суждено до конца дней наблюдать за его жизнью, словно сквозь оконное стекло? Гнев затуманил ей разум, а молодость, неопытность и ощущение собственного могущества помешали понять все это. Добившись многого, она захотела еще большего. Вот и получила то, чего хотела! Неужели проклятие, которое она наложила на себя этим контрактом, останется с ней навсегда?

Совершенно глупая бумага! Впрочем, при чем здесь бумага? Виноваты ее глупость и упрямство. Она, и только она, повинна в том, что лишила себя ласк собственного мужа и подчинилась ложному чувству гордости. Не рассудок, а гнев, боль и обида на Фрэдди говорили в ней. Отсюда и это дурацкое условие.

Кэтрин резко опустилась на стул, обвела комнату широко раскрытыми глазами и прикинула, хватит ли у нее сил осуществить задуманное. Этому может помешать только ее гордыня. Трудно переступить через нее. Но если она все обдумала, то лучше начать действовать прямо сейчас.

Она подошла к секретеру красного дерева и взяла в руки перо. Первые несколько записок полетели в корзину. То выходило слишком требовательно, то напоминало мольбу о пощаде, то фразы получались фальшиво-веселыми. Наконец она нашла нужные слова. Кэтрин перечитала четвертое послание и облегченно вздохнула, словно сбросив с души тяжелый камень.

Оно было коротким, всего несколько слов, но Кэтрин опасалась, что сказала ими слишком много.




Если он до сих пор не превратился в бродячего лунатика, то только благодаря Господу. Он сумел сохранить выдержку, не уехал в порыве меланхолии в Лондон и не увлекся там спиритическими сеансами. Фрэдди не пытался развлечься с одной из своих горничных и не опустился до того, чтобы поколотить жену. Хотя, честно сказать, желание сделать это возрастало день ото дня.

Кэтрин удалось разрушить его хваленое самообладание за обидно короткое время. Он постоянно недосыпал, и бессонница уже начала отражаться на его состоянии. Дошло до того, прости Господи, что он на днях задремал за своим рабочим столом! Ему приходилось все чаще отгонять от себя мысли о ней. Единственное, на чем он еще мог сосредоточиться, была забота о детях.

Кэтрин представала в его сознании в виде недоступной языческой богини, какой-нибудь Матери-Земли, с извечно волнующими формами и мягкими призывными губами. Ее теплый, мягкий тон, которым она разговаривала с детьми, возбуждал и вызывал воспоминания о темных, безлунных ночах, от которых закипала кровь. Фрэдди издалека наблюдал за Кэтрин, когда она искала в библиотеке старинные книги по геральдике. Он слушал вечерами ее игру на фортепьяно и наслаждался переливами ее смеха, который проникал в окно вместе с ароматами засыпающего сада. Он прислушивался к ее шагам — быстрым и стремительным, говорившим о молодости и необузданном темпераменте шедшей по лестнице женщины. Фрэдди удивляло, что она сумела завоевать симпатии слуг, коренных лондонцев, скупых на проявления своих чувств. Но Кэтрин быстро нашла общий язык с каждым. С экономкой она разговаривала о цветах и пчелах, с дворецким — об искусстве принимать гостей и Мольере, с садовником — о поэтичности обычных растений и о заготовленных к весне черенках.

Его жена чертовски привлекательна и соблазнительна, будь все проклято! Если так будет продолжаться, то ему ничего не останется, как начать носить вериги и попросить портного расширить верхнюю часть брюк. Он никогда не носил ничего подобного, но ему смертельно надоело постоянно испытывать тесноту в собственных штанах.

О Боже, почему ты не дал несчастным смертным мужчинам умение понимать женщин?

Дело дошло до того, что в одну из утомительных ночей, когда сон начинал казаться высшим наслаждением, Фрэдди вдруг вспомнил о своей первой жене. А что, если Моника испытывала к его отцу такие же чувства, какие он ощущает сейчас к Кэтрин? Если четвертый граф отвечал взаимностью, то понятно, почему они все отбросили от себя, забыли о положении, привилегиях и титулах для того, чтобы просто быть вместе. Подумав об этом, Фрэдди даже почувствовал к Монике некоторую жалость. Своя боль помогла понять чужие чувства, и граф теперь смог простить отца и Монику за причиненные ему страдания. У него даже сжалось сердце, когда он подумал, что они сами страдали не меньше.

Что это было? Любовь или страсть? Что толкает одного человека к другому с силой, которой невозможно противостоять?

Он не успел обдумать эти вопросы: помешал стук дверь. Граф скинул обслюнявленную Робби рубашку и открыл дверь. На пороге стоял лакей с серебряным подносом в руках. Он был одет по полной форме — в зеленую с золотом ливрею. Фрэдди нахмурился, взял лежащий на подносе конверт и, пробормотав обычную благодарность, отпустил слугу.

При взгляде на украшавшую записку монограмму сердце Фрэдди екнуло и, пока он разворачивал бумагу, билось все быстрее и быстрее.

«Я хочу провести сегодняшнюю ночь с тобой. Не будешь ли ты любезен принять меня?»

Только Кэтрин могла написать так. Прямо, требовательно, до неприличия откровенно и с вежливым вопросом в конце. Будет ли он любезен принять ее? Да разве может сомневаться солнце, что земля с радостью встретит его, Кэт? Он хмуро поглядел на свои руки, жестко сжимающие послание. Он был слишком эгоистичен, чтобы сказать нет.




Кэтрин постучалась через час в дверь, разделявшую их спальни, вошла и первым делом подумала, что на этот раз ничего не напоминало классическую сцену обольщения невинной. Не было ни круглого столика с серебряной посудой, ни вина в ведерке со льдом, ни трепещущего пламени свечей. В комнате было темно. Ее глаза несколько секунд привыкали к темноте, прежде чем различили смутную тень в дальнем углу спальни. Фрэдди сидел в кресле. Сердце ее заколотилось в бешеном ритме. Постепенно она разглядела его фигуру, лежащие на подлокотниках кресла руки, твердо стоящие на полу ноги, поднятую голову. Гордая, высокомерная поза. Прямо король на троне, только скипетра и короны не хватает.

Похоже, что поведение его будет не таким простым. А может, наоборот, он сделает все легко и быстро? Судя по его одежде, более вероятно второе. На Фрэдди был халат, плотно запахнутый, но обнажавший длинные ноги и грудь. Они были густо покрыты волосами, и Кэтрин подумала, что он мог вообще обходиться без одежды. Если она однажды пришла к нему как похотливая девка, то он сейчас сидел перед нею как сфинкс!

Однако Фрэдди был намного опытнее, чем она. Он был просто очарован невинной растерянностью жены и наслаждался ее призывным желанием, которое она излучала, а Кэтрин ощущала в его позе лишь обиду и затаенный гнев.

— Ты и дальше намерен сидеть в кресле? — спросила она после нескольких минут молчания, в течение которых они лишь обменивались многозначительными взглядами.

— Только скажи, что ты хочешь, и я немедленно сделаю это. Я лишь раб твоих желаний, моя госпожа. Ты здесь приказываешь, я повинуюсь.

Кэтрин подошла к нему. В темных глазах ее что-то блеснуло, но, Фрэдди не понял что. Может, гнев, а может, слеза? Он надеялся — гнев. Ее слезы слишком сильное оружие против него.

Она наклонилась близко к Фрэдди и положила руки ему на плечи. Граф не двигался. В темноте он казался таким огромным. Он продолжал улыбаться, как казалось Кэтрин, насмешливой улыбкой. А Фрэдди считал, что ведет себя просто великолепно, и опасался только того, что сохранять самообладание с каждой секундой становилось все труднее и труднее.

— Обними меня, — сказала она.

Руки мужа тотчас же обвили ее бедра и прижали к себе. Раздвинув его ноги своими, Кэтрин со вздохом опустилась коленями на сиденье стула. Тело Кэтрин прикрывали лишь тонкие кружева лимонно-желтой ночной рубашки. Фрэдди хотелось выть от исходившего от нее сладостного влажного тепла.

— Крепче, — прошептала она, склоняя голову ему на грудь.

Он повиновался. Граф еще теснее обвил ее бедра, сильно прижал ее мягкое ароматное тело к своему. Только тонкий шелк разделял теперь его налитые мышцы и мягкие груди.

Кэтрин уткнулась лицом в его шею и с наслаждением вдыхала его аромат, присущий только одному мужчине — графу Монкрифу. Она потерлась носом о его кожу, а затем нежно прикоснулась губами к мочке его уха.

— Поцелуй меня, — попросила ласковая покорительница, наклоняя к нему голову.

Фрэдди поцеловал. Это был милый, но лишенный страсти поцелуй. Так дедушка мог бы поцеловать внучку.

— Не так. — Кэтрин слегка прикусила его нижнюю губу и быстро, чуть касаясь, пощекотала ее языком. Она вспомнила его уроки, полученные в Мертонвуде, и ее поцелуи становились все страстнее.

Низ живота буквально пылал. Облако страсти расплылось сладостным туманом по всему телу. Она вся дрожала от желания и, казалось, искрилась страстью, доставляя ему сладостную муку. Но он оставался по-прежнему неподвижен.

Прерывисто дыша, Кэтрин еще раз поцеловала его в губы и провела дрожащей рукой по волосам. Затем ее пальцы заскользили по его груди, плечам и сомкнулись на спине. Она наклонилась еще ниже и прислушалась к его сердцу, бешено стучавшему, как и ее собственное. За дело вновь принялись губы, покрыв горячими короткими поцелуями грудь Фрэдди, его плечо и замерев в небольшом углублении между ключицей и шеей.

Глаза графа были закрыты, лицо казалось непроницаемой маской.

— Ты решил, что у нас сегодня это не должно получаться так просто, да, Фрэдди?

Его имя в ее устах прозвучало соблазнительной, нежной мелодией. Он открыл глаза и медленно покачал головой.

Вспоминая то, чему он ее научил, Кэтрин облизнула губы и заглянула в глаза мужа. Улыбка графа стала мягкой и чувственной. Даже в темноте было видно, как на его лице отразилась бурлящая в нем страсть. Он явно ослабил сдерживающие его узы.

— Я хочу чувствовать тебя в себе, Фрэдди, — прошептала она. — Войди в меня.

Кэтрин склонилась еще ниже и храбро провела пальцами по вожделенной части его тела. Дни неудовлетворенного возбуждения требовали награды. От прикосновения Фрэдди вздрогнул, и она почувствовала на руке капельки влаги. Кэтрин улыбнулась, в глазах заплясали озорные бесенята.

— Ты хочешь меня, Фрэдди? — Вяло лежащие на ее талии руки мужа пришли в движение. Он крепко обнял ее и тут же дрожащими пальцами стянул ее шелковую рубашку. Кэтрин неотрывно смотрела в его загорающиеся глаза. Он разглядывал ее груди с потемневшими после родов сосками. Взгляд Фрэдди уже искрился страстью. Слова ее — теперь уж совсем очевидно — действовали так, как нужно.

— Мне хочется почувствовать твои губы здесь, — произнесла она вкрадчивым тоном, притрагиваясь к вздрагивающему соску.

Это уже было выше всяких сил. Подобно тигру, вырвавшемуся из клетки и кинувшемуся на добычу, Фрэдди сбросил путы самоограничения…




На этот раз память ее не подвела. Эта была первая мысль Кэтрин, когда она очнулась в объятиях мужа. Он спал, уткнувшись головой ей в подмышку. Руки остались на том же месте, где были, когда его, утомленного бурными ласками, застал сон. Это произошло совсем недавно, и Кэтрин подумала, что она все-таки развратная женщина, коль ей так хочется поскорее разбудить его вновь. Она с наслаждением вдохнула мускусный аромат мужского тела.

Нет, память не подвела. Все было именно так, как она представляла в мечтах во время бессонных ночей. Отзвуки волшебного наслаждения все еще бродили в ней, заставляя трепетать и жаждать повторения. Она вздохнула и начала потихоньку поворачиваться, чтобы оказаться еще ближе к Фрэдди.




Глава 23


Будто и не было этой ночи.

Кэтрин проснулась одна в своей собственной постели, и, судя по поведению Фрэдди, все будет без изменений, пока она не напишет ему новое послание. И не на кого обижаться. Граф точно выполнял ее же собственные условия, и выполнял весьма добросовестно. Беда была в том, что она этого уже совсем не хотела.

Наблюдая за Фрэдди, Кэтрин замечала все больше изменений в нем. Он почти неуловимо отдалялся от нее и все больше сближался с детьми. Он открылся ей совсем с неожиданной стороны: спокойный, добродушный человек, который часто улыбался, а порой и громко смеялся. Гордость, которой он так и светился при виде детей, и любовь к ним удивляли и даже обескураживали Кэтрин.

А ее он совсем не замечал, словно она вдруг стала невидимкой.

Боже правый, похоже, она начинает ревновать его к собственным детям! Как можно назвать такую мать? Не превращается ли она в бессердечное чудовище?

Именно его лицо видели теперь дети перед сном. Он обязательно приходил в детскую, чтобы поправить их одеяльца, чмокнуть в носик Джули и погладить покрытую мягким пушком головку Робби. Днем Фрэдди использовал любую свободную минуту, чтобы побыть с малышами.

В одно прекрасное утро, когда Кэтрин, как обычно, пришла в детскую разбудить Робби, Абигейль сообщила, что его уже забрал к себе граф. В кабинете ее ожидала умилительная картина: Фрэдди сидел за столом, погрузившись в изучение каких-то документов, а на его коленях примостился крошечный сын и с не менее серьезным видом теребил ручками какие-то бумаги. Отец время от времени поглядывал на мальчика и нежно улыбался.

— Он перевернет здесь все вверх дном, — заметила Кэтрин, забирая Робби.

— Возможно, — невозмутимо ответил Фрэдди, не отрывая глаз от письма.

С того дня он повел против нее необъявленные боевые действия. То неожиданно исчезала Джули, и слуги сообщали взволнованной графине, что девочку взял с собой на пикник граф. То Робби не оказывалось в детской, и Абигейль с круглыми от удивления глазами рассказывала, что его уже унес куда-то Фрэдди.

Однажды Кэтрин встала позже, чем обычно. Она проворочалась почти всю ночь, борясь то с подступавшими к глазам слезами отчаяния, то с приступами гнева. Настроение менялось, как положение маятника, переходя из одной крайности в другую. Уснула она только под утро. Когда она проснулась, то посмотрела на часы и поспешила в детскую. К своему величайшему удивлению она увидела там мужа, который лежал на полу у ящика с солдатиками. Абигейль отошла в сторону, весело улыбнулась хозяйке и вышла, осторожно закрыв за собой дверь. Кэтрин стояла около двери и наблюдала, как Фрэдди обстоятельно объяснял сидящему рядом на ковре сынишке значение каждой оловянной фигурки.

— А вот это твой капитан, Робби. Он ведет полк в бой. — Только сейчас Кэтрин заметила разложенное на полу одеяло, складки которого превратились в пологие холмы и крутые ущелья. На двух самых больших возвышенностях разместились противоборствующие войска оловянных солдатиков, явно готовящиеся к битве.

Слушающий отца Робби неожиданно схватил вражеского кавалериста и засунул в рот.

— Ну!.. Возможно, таким путем тоже можно выиграть битву, сынок, но я сомневаюсь, что Ганнибал кушал своих противников, — весело улыбнулся Фрэдди, любуюсь сыном.

Робби рос быстро, меняясь почти с каждым днем. Он уже пытался ходить, ухватившись за палец отца и забавно покачиваясь. Его любопытные, живые глазенки с жадностью впитывали окружающий мир. Он никогда не капризничал и не хныкал по пустякам, но положенное требовал во весь голос. В этом Фрэдди убедился на собственном печальном опыте, когда однажды оказался с проголодавшимся малышом наедине. Но это только укрепило его мнение о Робби как о самом умном, красивом и чудесном из всех сыновей на свете.

— Не кажется ли тебе, что он еще маловат для войны? — спросила, улыбнувшись, Кэтрин.

Граф обернулся на ее голос, и лицо его сразу сделалось серьезным, а улыбка исчезла.

— Возможно, — ответил он. — А возможно, это самое лучшее время, чтобы научиться побеждать.

С этими словами он поднялся, слегка поклонился и вышел. Кэтрин с трудом успокоила сына, который с ревом тянул пухлые ручонки к двери.

— Все хорошо, Робби, — ласково прошептала она. — Папа скоро вернется.

Если бы это было правдой. Но Кэтрин прекрасно знала, что Фрэдди не придет в детскую до тех пор, пока в ней будет находиться его жена.

«Он оказался прекрасным отцом», — подумала Кэтрин. Ее муж просто души не чаял в своих детях. И Джули, и Робби просто купались в этой бескорыстной любви, которой так недоставало ей самой. Кэтрин наблюдала за отношениями Фрэдди и детей и ощущала сладкую нежность и смешанную с болью горечь. Она завидовала детям и уже не стыдилась этого. Ее искренне радовало, что Фрэдди так стремится к ним. Она завидовала им потому, что к ней самой граф Монкриф относился с холодным презрением.

Абигейль взяла записку, подняла брови, затем удивленно посмотрела на хозяйку и пожала плечами. Этим вечером ей будет достаточно тяжело без веселой болтовни своей служанки, подумала Кэтрин. Стараясь отогнать неприятные мысли, она резко покачала головой и, взяв зеркало, принялась примеривать самое неотразимое и интригующее выражение лица.

Она утром дала себе слово, что все изменится, и намерена его сдержать.




Фрэдди снова получил такое же откровенное послание и подумал, что жена либо страстно хочет его, либо гнев ее дошел до крайнего предела.

К предстоящей встрече Фрэдди готовился даже тщательнее, чем к первой. Похожие ощущение были у него в шестнадцать лет, когда отец, решивший посвятить сына в мужчины, взял его в свой любимый бордель. Там их ожидали две роскошные, очень дорогие и на все готовые проститутки. Как и тогда, было немного страшно и любопытно.

Вечер обещал быть непростым. Жена, когда она раздражена, становилась крайне сварливой и агрессивной. Возбуждение и раздражение составляют весьма взрывоопасную смесь, и надо быть готовым к любым неожиданностям.




— Ты очень спешишь, — приветствовал ее Фрэдди, обнажив в широкой улыбке белоснежные зубы.

У него было сейчас такое лицо, которое она часто вспоминала и тщетно пыталась забыть. Бог свидетель, старалась она изо всех сил.

Пеньюар, в котором она пришла, был специально сшит для их первой брачной ночи: слишком много кружев и слишком мало всего остального. Он ничего не скрывал, а только обнажал.

— Я никогда не откладывала свои решения, — ответила Кэтрин, направляясь к окну.

Солнце уже почти совсем скрылось за горизонтом. Темноту в спальне графа рассеивало лишь колеблющееся пламя двух горящих свечей. Неожиданно раздавшийся стук в дверь весьма удивил графа. Но Кэтрин быстро подошла к двери и взяла у лакея серебряный поднос.

Она медленно наклонилась, поставила поднос на маленький стол у кровати, выпрямилась и пристально посмотрела ему в лицо. В глазах ее не было ни раздражения, ни даже тени нерешительности. Кэт! Удивительная, непредсказуемая Кэт! Право, подобной женщины он до нее не встречал. С первой встречи и до сегодняшнего дня она не перестает ошеломлять его.

— Кажется, мы как-то собирались поиграть в кошки-мышки, мой господин? — с вызовом произнесла она, сверля его глазами. — Я приготовила для этого кое-что.

Фрэдди понимал, что сейчас очень важно подготовиться к какой-нибудь экстравагантной выходке жены, но вид ее буквально парализовал его. Кэтрин вдруг сняла и небрежно бросила на ближайший стул свой пеньюар. Несколько мгновений она стояла перед ним, не шевелясь и не отводя глаз, давая ему возможность полностью разглядеть свое обнаженное тело в трепещущем свете свечей. Левый уголок губ слегка приподнялся, отчего лицо ее стало еще более решительным и прекрасным.

— Мяу, — сорвался вдруг с ее губ мягкий звук. Граф нервно улыбнулся, и от сладостного предчувствия по жилам разлилась горячая кровь.

Кэтрин присела на колени на кровать, прямо напротив него. Мягкие груди нежно колыхались, налитые ягодицы соблазнительно подергивались. Он подошел ближе к постели, резкими, торопливыми движениями снимая с себя шейный платок и жилет. Кэтрин опустилась на колени, обхватив себя руками и выставив вперед груди. Именно эту позу она старательно отрабатывала перед зеркалом. Продолжая глядеть ему в глаза, она облизала губы (еще один заранее обдуманный жест) и улыбнулась, видя, как Фрэдди замер со смешно поднятыми напряженными руками.

— Что на тебя нашло, Кэт? — спросил он, не узнавая в сидящей перед ним опытной развратнице недавнюю рассудительную секретаршу и преданную детям мать.

Он не хотел говорить ей, что она только одной улыбкой может вызвать в нем непреодолимую страсть. Сейчас лучше помолчать и посмотреть, что она еще придумала.

— Мяу, — вновь произнесла она. Фрэдди засмеялся и продолжил раздеваться. Кэтрин внимательно следила за его движениями, и ей казалось, что он делает это слишком медленно. Она подумала, что может взорваться от нетерпения, дожидаясь, пока он разденется. Сердце трепетало и болезненно ныло. Если Фрэдди не удовлетворит ее страстного желания, она приставит к его голове пистолет и заставит сделать все это под страхом смерти.

Но пока было еще рано не только заставлять, но и признаваться в своих ощущениях. Когда муж приблизился, Кэтрин ловко увернулась от его объятий. Рисковать было нельзя, а малейшее его прикосновение могло оказать на нее такое же воздействие, как искра на ящик с порохом.

— Нет, — нежно прошипела она, — сегодня моя очередь.

Глаза Кэтрин ярко сверкнули. Но даже не этот взгляд и слова заставили Фрэдди упасть на подушку и замереть. Голова совершенно закружилась при виде напряженных сосков. Казалось, они были налиты молоком. Нет, не молоком. Страстью!

Она горячая женщина, его Кэт!

Стоящий на подносе фаянсовый молочник был прикрыт крышкой. Кэтрин взяла его и поднесла к груди Фрэдди: ей хотелось, чтобы он догадался, что в нем находится. Но он понял это, только когда первые капли пролились на его грудь. Зато ее нервное напряжение достигло предела, и, разряжая его, Кэтрин, будто голодный котенок, мгновенно слизнула сливки с его кожи. Колени ее при этом задели его бок. Фрэдди глухо простонал и не обнял ее лишь потому, что вовремя ухватился пальцами за одеяло. Наградой было прикосновение нежных губ к его соску. Графу на мгновение показалось, что тело его стало невесомым и воспарило над кроватью, и это было лишь начало.

— Ошеломительная Кэт!

От вылитых на грудь холодных сливок его бросило в жар. Он сдерживался чертовски долго, но это сейчас казалось детской забавой. Еще до свадьбы он мучился месяцы напролет, но все, что было тогда, вместе взятое, не шло ни в какое сравнение с тем, что он пережил за эти несколько минут. В человеческом языке не хватит слов, чтобы описать то, что чувствовал он, когда груди Кэтрин щекотали его бедра, а ее язык лизнул его живот и опустился ниже. Страсть буквально распирала каждую клеточку его тела. Фрэдди еще успел подумать, что если хватит сил сдержаться, он превзойдет самого себя.

У Кэтрин в голове пронеслось, что вкус сливок изменился — стал солоноватым, появился довольно приятный металлический привкус. Его бедра конвульсивно дернулись, с плотно сжатых губ сорвался тихий стон.

Она погрузилась в блаженное полузабытье. Раздался еще один стон. Она простонала? Он? Оба одновременно? Ни он, ни она этого не знали.

Он поглаживал ее короткими сильными движениями. Они должны были бы успокоить, но казались ей слишком медленными и сдержанными. Она хотела большего. Она должна добиться большего!

— Этого недостаточно, — пробормотала Кэтрин, заставляя себя приподняться, и требовательно посмотрела на мужа. Фрэдди положил руки на ее груди, слегка сжав пальцами подрагивающие соски. Он тяжело, хрипловато дышал. Ее вздохи становились все более учащенными, в них ощущалась мольба.

Она закричала. Наконец!

Обессиленный Фрэдди уронил голову на ее плечо. В голове шевельнулась мысль, что все произошло слишком быстро. Но даже если бы комната была охвачена огнем, он все равно бы не смог даже пошевельнуться.

Это было более чем странно при таком полном физическом удовлетворении, но душу его томила какая-то необъяснимая печаль. Почему? Этот вопрос он задавал себе, погружаясь в сон.




Глава 24


Когда Кэтрин проснулась, она вновь была одна. Фрэдди не просто потихоньку ушел из спальни, он вообще уехал из Монкрифа. Один из лакеев сообщил, что граф рано утром, как только рассвело, ускакал в Лондон. Слуга с явным сочувствием в голосе сказал, что хозяин даже не взял с собой дорожную сумку, видимо, потому, что в лондонском доме у него было достаточно одежды. Когда вернется? Граф ничего не сказал об этом. Честно говоря, он вообще ничего не говорил. Распорядился седлать Монти и умчался, будто сам дьявол гнался за ним по пятам. Да, пока готовили коня, граф долго стоял вот здесь, на ступеньках, глядя на восток, будто впервые в жизни видел, как восходит солнце.

Джули то и дело спрашивала об отце, который за последнее время превратился в ее глазах в настоящего героя. Робби радостно заверещал, когда она понесла его в кабинет Фрэдди, но не найдя там отца, залился слезами. Кэтрин сама чуть не заплакала. Зачем Фрэдди понадобилось ехать в Лондон? Почему именно сейчас? Что он собирается там делать, с кем встречаться? И самое главное, почему он уехал именно после этой их ночи? Бессонными ночами Кэтрин пыталась ответить на эти вопросы и не могла. Он даже не сказал никому, когда вернется.

Письмо от Фрэдди пришло только через неделю. Привез его молодой курьер, которого она видела как-то в Мертонвуде. Кэтрин распечатала конверт прямо в холле, пробежала глазами по строчкам и смертельно побледнела. Повернувшись к курьеру, она торопливо предложила ему перекусить с дороги, извинилась и удалилась в свою спальню. Плотно закрыв за собой дверь, она вновь развернула дрожащими пальцами послание и перечитала его:

«Я начал юридическое оформление прав наших детей. Ради их благополучия нам придется сохранять перед посторонними видимость нормальных семейных отношений. Монкриф — твой до тех пор, пока Робби не унаследует его.

Фридрих Аллен Латтимор».

Не было сил даже произнести проклятия. Кэтрин почувствовала себя опустошенной, лишенной воли и жизненной энергии. В течение часа она сидела почти неподвижно и очнулась, лишь с удивлением почувствовав, что вся горит. Однако лоб на ощупь оказался холодным. Она смочила пальцы ледяной водой и снова потрогала голову. Все было в порядке. Когда она начала одеваться к обеду, то поняла, что этот жар не от болезни. Горела ее душа. Она начала сердиться. Как же глупа она все-таки оказалась! Она убежала, борясь за благополучие Джули. Защищая Робби, она прятала его. Противостоять обаянию графа она пыталась, просто избегая его. Она была откровенна, когда сказала Мириам, что устала убегать от своих проблем. Но даже в этом признании она хотела уйти от вопросов, которые ставила перед ней жизнь. Она стремилась опереться на плечи Берты, затем Мириам, спрятаться, если быть до конца откровенной, за спины детей. Даже в своем страстном стремлении к собственному мужу она не была правдива. Зачем ей понадобилось жить со своим мужем так же, как они жили в Мертонвуде: чужие днем, пылкие влюбленные ночью?

Вот и пришло время, когда ей уже никто не сможет помочь. Ни Берта. Ни Мириам. Ни тем более родители, которые уже давно избавлены от земных забот. Ни призрак Констанции, бесспорные истины которой слились с укорами собственной совести.

Кэтрин обедала в столовой одна в полной тишине. К концу обеда она приняла решение. Посоветовавшись с дворецким, Кэтрин уговорила Абигейль помочь ей. Вызвали главного конюха, и к девяти часам вечера все было готово. На рассвете Кэтрин с двумя детьми и горничной выехала в Лондон, Робби сжимал ящик с оловянными солдатиками, Абигейль куталась в одеяло, на багажнике кареты возвышались четыре туго привязанных сундука, а позади трусил пони Джули.

Если Фрэдди намерен отказаться от совместной жизни, он обязан, черт побери, сказать ей это в лицо. Она сделает все, что в ее силах, чтобы вернуть мужа. Они взрослые люди, им есть что терять, и вряд ли по отдельности им будет легче.

Кэтрин вспомнила одно из отцовских наставлений и даже улыбнулась. Ей было тогда лет восемь. Она стояла перед отцом, почесывая заднее место, и довольно грубо требовала объяснить, за что ее выпороли. Барон объяснил, что ее наказали за непослушание, а затем, хитро усмехнувшись, добавил, что если она и дальше будет вести себя как упрямый мул, то он и будет относиться к ней как к мулу. Как известно, это животное слушается только под ударами хлыста. Кэтрин тогда очень не понравилось, что ее сравнили с упрямым мулом, но, как оказалось, сравнение было верным, а совет полезным. Она еще раз улыбнулась. Ей предстоит привлечь к себе внимание Фрэдди. И она сделает это, если даже потребуется не хлыст, а хороший удар дубинкой между глаз.




Как и в первые посещения, Лондон ей не понравился. Каждая поездка в столицу, подумала Кэтрин, связана с определенными событиями в ее жизни. В первый раз она приехала в этот переполненный людьми город в дилижансе в компании с пахнущими чесноком мужчинами и какой-то старой каргой, обнажающей черные десны в ужасной улыбке. Второе появление было более стремительным. Она мчалась верхом на Монти, совершенно ничего не замечая вокруг, ни шума, ни зловония. Ехать в удобной карете было, конечно, приятнее, но на душе от этого не было спокойнее. Джули вдруг загрустила об отце и безутешно плакала на протяжении последних двадцати миль, а у Робби болел животик, что уже одно могло превратить любое путешествие в ночной кошмар. К тому же и Абигейль то и дело шмыгала носом, вспоминая о своем возлюбленном. Это был тот самый лакей, который по всем правилам светских церемоний вручал графу послание Кэтрин. И делал он это только в обмен на поцелуи хохотушки Абигейль.

Когда они подъехали к дому, уже смеркалось. Навстречу им вышел дворецкий Петерсон и сообщил, что графа куда-то вызвали по неотложным делам, а вдовствующая графиня в настоящий момент ужинает со своим другом. Кэтрин отправила его распорядиться насчет комнат и пошла вверх по лестнице, таща за собой Джули. После ее отъезда детская комната совершенно преобразилась и стала походить на жилище сказочных эльфов. Белые стены комнаты были расписаны забавными картинками, а на полках вокруг камина стояли и лежали всевозможные игрушки. Кэтрин быстро развела огонь в камине, и в комнате стало тепло. Робби вскоре посапывал под пушистым одеялом в своей колыбельке, а Джули устроилась в стоящей рядом кроватке.

Абигейль, чьи слезы высохли после обещания Кэтрин позаботиться о переводе молодого лакея в Лондон, принялась за ужин, который принесли в детскую. Взяв с нее слово, позвать ее, если кто-то из детей будет часто шмыгать носом (последняя часть их путешествия прошла под холодным, проливным дождем), Кэтрин пошла вниз, в комнату, которую определил для нее Петерсон. Эта спальня была смежной с комнатами графа. Бедный Фрэдди! Выбор Петерсона, совпавший с ее намерением, не оставил ему никаких шансов.




— Уже пора, — произнесла Мириам, стремительно входя на следующее утро в комнату. Она вошла без стука, не заботясь о манерах и внешнем виде. Графиня была взбешена настолько, что, попадись ей сейчас Фрэдди, она могла бы задушить его собственными руками. — Представляешь, что этот идиот, мой сын, затеял? Он сказал что сразу после оформления документов о правах детей уедет в Америку! Боже правый, неужели он так никогда и не поумнеет?

— Мы с ним в этом почти не отличаемся, — произнесла Кэтрин, разглядывая свои пальцы. Оказалось, что за время путешествия она совершенно обгрызла два ногтя и серьезно испортила третий.

— Что же мне делать с вами? — воскликнула графиня и эмоционально, как француженка, всплеснула руками.

— Поможешь мне?




Если бы пятый граф Монкриф видел взгляды, которым обменялись женщины, он наверняка бы постарался поскорее уехать. Но в данный момент ему было не до поездки. Он вел переговоры о весьма прибыльных перевозках рома. Небольшие разногласия возникли, когда Фрэдди наотрез отказался от предложения чуть изменить маршрут и взять на борт еще и рабов.

Вечер у него был плотно расписан, а переговоры тянулись медленно и без особого успеха: то ли из-за неуступчивости партнера, то ли из-за рассеянности графа. Рассеянность превратилась в настоящий бич с тех пор, как он встретил эту женщину. Почему чем меньше он видит Кэтрин, тем чаще думает о ней? Будь все это проклято!

Как выяснилось, последнюю фразу он произнес вслух. Громкое ругательство?! В ходе обсуждения сделок с графом Монкрифом такого еще никогда не случалось. О его хладнокровии при переговорах даже в самых сложных случаях ходили легенды. То, что такой человек не смог сдержать свое недовольство, обескуражило всех сидевших за столом. Все решили, что раз задуманная сделка вызывает столь бурную реакцию у графа, она требует дополнительной работы. Сорвавшиеся с его языка слова в одно мгновение перечеркнули все его усилия. Оплошность была непростительной.

К своему городскому дому Фрэдди подъехал в весьма раздраженном настроении и довольно поздно. Начало вечера не предвещало ничего хорошего. Не хватало только нарваться на матушку, явно готовящую скандал. Он быстро поднялся по лестнице, стараясь выработать план действий, а еще лучше вообще избежать разговора с Мириам.

Граф уже почти прикоснулся к ручке двери своей комнаты, когда появилась Мириам. На ней была ослепительно белая ночная рубашка с блестками, сверкавшими при свете свечей, что делало ее похожей на снежную королеву. Фрэдди склонил голову, отдавая должное ее великолепию. Что-что, а выглядела его мама для своих лет весьма неплохо! В ответ она царственно улыбнулась и лишь затем приступила к окончательному разрушению его планов на этот вечер.

— Рада тебе сообщить, сын мой, — произнесла она изысканным и холодным тоном снежной королевы, — что у нас гостья. Твоя жена приехала, — закончила она как бы между прочим.

Кэтрин выглядела прекрасно, но не так привлекательно, как в их последнюю ночь. Он проснулся рядом с ней очень рано и обругал себя последними словами. Не было сомнений, что она пришла к нему только из-за страсти, и напрасно он подумал о чем-то большем. О, если бы рассвет так и не наступил и он мог бы оставить ее в своей комнате навсегда! Фрэдди чуть было не сжал ее в объятиях, чтобы разбудить и молить о словах, которые так и не были произнесены ею. О словах любви и стремлении связать навсегда их жизни. Он так жаждал их в то утро, но был уверен, что лишь только Кэтрин откроет глаза, все опять пойдет по-прежнему: они вернутся к своим дурацким играм и противоборству.

Будь все проклято!

Это пока она спит, можно убеждать себя, что не обычная похоть и скука, а любовь привела ее в эту постель. Стоит только Кэтрин открыть сияющие волшебным светом глаза и улыбнуться своей неотразимой улыбкой, мечты мгновенно рассеются, и все будет как прежде. Она вышла за него замуж из-за детей, а не по любви. Сам по себе он ей безразличен! Он для нее надежный банк, респектабельный отец ее детей, спутник, который может сопровождать, когда надо куда-нибудь поехать, гарантия безопасности ее будущего. Но не более. Кэтрин никогда не простит ему его грехов. Да и он вряд ли когда-нибудь решится молить о прощении.

Впервые в своей жизни Фрэдди ощутил, что не в силах что-либо изменить ни сейчас, ни в будущем. Это было неприятное, мучительное чувство — знать, что никакие мольбы, просьбы и поступки не смогут помочь. У него есть деньги и обширные поместья, он знатен, здоров и недурен собой. Но все это ничего не стоит в этой проклятой ситуации.

Он так и будет избегать встреч с ней и притворяться, что она ему безразлична. А Кэтрин не будет искать с ним любовных свиданий до очередного раза, когда ее здоровая женская плоть потребует своего.

Будь все проклято!

— Мы не хотим задерживать тебя, — прервала его размышления графиня, направляясь вниз по лестнице вслед за Кэтрин.

Фрэдди молча застыл на месте, наблюдая за двумя удаляющимися женскими фигурами.




В переполненном бальном зале, несмотря на холодную погоду, было душно. Кэтрин и Мириам сидели на мягкой кушетке у стены и молча изнывали от жары. Молодая графиня потягивала теплую наливку, совершенно не ощущая вкуса. Ожидание, как известно, одно из самых утомительных занятий. Приходилось то и дело отказывать бесчисленным желающим пригласить ее на очередной танец и объяснять, что с минуты на минуту должен появиться муж.

Этот вечер был заполнен не только тоскливым ожиданием. Были и приятные сюрпризы. Джереми и Бет неожиданно решили поехать вместе с ними на бал к Раверстонам. По дороге Кэтрин с удовольствием поговорила с Джереми и убедилась, что новоявленный наследник герцогского состояния остался таким же честным и открытым, способным на благородные поступки. Кэтрин с радостью наблюдала за нежными отношениями любящих молодых супругов, но сердце ее болезненно сжималось при мысли, что ей подобное не суждено.

Но самый большой сюрприз преподнес им Дункан Маккоркл. Он подошел к ним на балу, обменялся приветствиями с Мириам, наклонился к Кэтрин и незаметно сунул ей в руку сложенный листок бумаги.

— Полагаю, вам это пригодится, — загадочно произнес он и увел танцевать Мириам.

Короткая записка, в которую был вложен еще один листок с адресом, была написана по-французски и удивила Кэтрин.

К полуночи стало ясно, что Фрэдди не приедет. Мириам жестом руки подозвала младшего сына. Джереми подошел к ним, ловко обходя толпившихся вокруг гостей. Через минуту, попрощавшись с окружившими ее подругами, подошла и Бет. Один взгляд на лицо Кэтрин сказал им больше любых слов.

— Мне очень жаль, Кэт, — попробовал успокоить ее Джереми, не зная, что называет ее тем же именем, что и старший брат.

Кэтрин, весь вечер надеявшаяся, что Фрэдди все-таки приедет за ней, была раздосадована, но не хотела показывать это. Она улыбнулась, но улыбка вышла жалкой и притворной. А из попытки заверить Джереми, что с ней все в порядке, и вовсе ничего не вышло. Она вдруг задрожала, и родственники поспешили побыстрее проводить ее к карете, опасаясь, что сама она дойти не сможет. В груди Кэтрин все бурлило. Она с трудом сдерживала рыдания, опасаясь, что если расплачется, то не остановится уже до тех пор, пока не выплачет все скопившиеся за последние недели слезы. Разрыдаться в переполненном зале хотелось меньше всего, но сил не могло хватит надолго.

Это было видно по глазам Кэтрин. Быстро переглянувшись, Джереми, Бет и Мириам поспешили усадить ее в карету.




Как всегда, их встретил Петерсон и сообщил, что граф хотел бы побеседовать с супругой сразу же, как только она вернется. Кэтрин нашла Фрэдди в кабинете. Он сидел за столом и тщательно перебирал стопки бумаг. Некоторые из них он укладывал в большой дорожный сундук, другие откладывал в сторону. Фрэдди не оторвался от своего занятия, когда она вошла. В комнате воцарилась гробовая тишина.

Кэтрин какое-то время наблюдала за изящными движениями его пальцев, затем перевела взгляд на плечи. Даже на фоне огромного старинной работы стула, на котором сидел муж, его фигура была значительной и сильной. Одет он был в свою обычную рабочую одежду: белую рубашку, заправленную в черные брюки. Волосы упали в живописном беспорядке на лоб. Она чуть было не протянула руку, чтобы поправить сбившиеся пряди или прикоснуться кончиками пальцев к его щекам. Остановило ее не смущение, а внезапно охвативший страх. Кэтрин почему-то с ужасом подумала, что если она прикоснется к Фрэдди, то не сможет выслушать его. Шевельнувшееся в груди недоброе предчувствие побудило к действию.

— Ты уезжаешь?

— Да.

Тон ответа был почти нежным. Голос звучал мягко и приятно. Такой же была и его улыбка. Наверное, так же говорил и улыбался Иуда перед своим предательством.

— Куда?

— Разве это имеет значение?

Плечи Фрэдди дернулись. Он опустил глаза, боясь встретиться со взглядом жены. Было невыносимо заглянуть в них, а затем покинуть ее навсегда.

— Я старался, Кэтрин, — произнес он тем же мягким, спокойным голосом, — дать тебе все, что только пожелаешь. Единственное, о чем я просил взамен, была возможность жить с моими детьми. Я думал, что этого мне будет достаточно. Но, как я теперь понял, мне нужно больше.

«Гораздо больше», — добавил он про себя. Его губы дрогнули, и мягкая улыбка превратилась в печальную усмешку.

— Я не понимаю.

— Не понимаешь, в самом деле?

— Другая женщина? Ты полюбил другую?

Фрэдди усмехнулся. Когда ему было влюбляться? Впрочем, время было. Этот месяц без нее кажется больше года.

— Нет, Кэтрин. Хочешь — верь, хочешь — не верь, другой у меня нет.

В том-то и беда, хотелось добавить ему. Но он сдержался. Это уже его проблема.

— Так куда же ты едешь?

— В Америку, — ответил Фрэдди в надежде, что это предотвратит дальнейшие вопросы. — Если точнее, то в Индиану. Один из моих друзей основал там коммуну. В ней все пытаются жить как одна семья. Идея несколько сомнительная, как мне кажется.

— Но почему именно сейчас?..

— Так надо, Кэтрин, — угрюмо произнес он, с той же грустной улыбкой и ледяным блеском в глазах. — Если я не уеду сейчас, я могу возненавидеть тебя.

Кэтрин вздрогнула, а и без того широко раскрытые ее глаза стали еще больше.

Ни малейшего сквозняка не ощущалось в комнате. Все замерло. Со стороны сцена могла показаться на редкость мирной и спокойной.

Фрэдди оценивающе посмотрел на свою жену. Красивая золотоволосая женщина, скорее девушка, выглядела слишком молодой для того, чтобы быть матерью одного ребенка и опекуншей другого. Темные глаза Кэтрин смотрели на него вопросительно, щеки горели… От смущения? Огорчения? Недовольства? Прекрасная, холодная Кэт. Как она нужна ему! Но ей самой нужны только спокойствие и уверенность в своей правоте. Пусть Господь решает, права она или нет. И пусть по ночам согревает ее ощущение невинности.

— Я хотел быть с тобой, — мягко сказал Фрэдди, — я жаждал твоего присутствия рядом со мной, искал твоей дружбы и расположения. Я скучал по Кэт, а получил холодное, деспотичное существо по имени Кэтрин. Куда девалась моя Кэт, хотел бы я знать?

— Она никуда не девалась.

— О, это неправда, она покинула меня! — В улыбке его угадывались горький юмор и ирония над собой.

— Тебе не хочется узнать, зачем я приехала в Лондон?

Фрэдди провел пальцами по волосам.

— Продолжить боевые действия? Однако если одна из противоборствующих сторон не жаждет участвовать компании, воевать неинтересно, Кэтрин. А я не хочу больше играть в эти игры.

— Почему ты уехал от меня в то утро?

«Как всегда, торопишься расставить все точки? Прямая, нетерпеливая Кэтрин. Потому, дорогая моя девочка, что у нас было почти все, но только почти».

Что, интересно, она скажет, если узнает, что он уже почти желал оставить ее целомудренно-непорочной? Жить рядом, удовлетворяя иногда ее страстные порывы, оказалось даже больнее, чем вовсе не касаться ее. Ему было нужно не только ее тело. Он хотел ее сердца, желал, чтобы она думала о нем и полностью доверяла. Какой же он был глупец!

— Можешь не беспокоиться, денег у тебя будет столько, что хватит на две жизни, — произнес он, предпочитая не отвечать на поставленный вопрос. — У тебя останется Монкриф, графский титул и двое любящих тебя малюток. Муж тебе не будет досаждать. А о нем ты и сейчас не очень беспокоишься, не так ли? — Мягкость тона сменилась металлическими нотками. Но Фрэдди быстро взял себя в руки и постарался скрасить жестокие слова улыбкой. — Мы станем чудесной, хотя и необычной семейной парой, Кэтрин: как бы супруги, но как бы и нет. Самое лучшее решение для тебя, полагаю.

— А не хотел бы ты его обсудить со мной?

— Нет, — тихо, почти нежно произнес он. Кэтрин сделала шаг вперед и ухватилась пальцами за край стола. Чтобы сохранить равновесие? Чтобы быть ближе к нему? Фрэдди тоже положил руки на стол.

— А как же дети?

— Ах да, дети! Честно скажу, они единственное, что заставляет меня сожалеть об отъезде. Я полюбил их. Но любовь моя не настолько безумна, чтобы прожить всю жизнь в военном лагере. Я хочу мира. Знаю, что для многих это покажется старомодным и смешным, но если уж мне суждено участвовать в боевых действиях, я бы не хотел по крайней мере, чтобы ареной сражений стал мой собственный дом. Наши ночи любви были более чем великолепны, Кэтрин, но этого недостаточно. Я не желаю, чтобы мои дети росли так же, как я: с отцом, болезненно возбуждающимся при виде любого существа в юбке, с которым он не успел переспать, и матерью, глаза которой постоянно заполнены болью и грустью. Лучше иметь одного из родителей, который излучает любовь, дорогая, чем двоих, которые дымятся от ненависти друг к другу.

— Я люблю тебя, Фрэдди!

Четыре коротких слова. Но как трудно было произнести их! Она сжигала за собой мосты и смирила собственную гордыню. Это была обращенная к мужу мольба остаться. Четыре слова. Боже правый, оказывается, можно вместить все свои страхи и желания в такую короткую фразу!

Граф внешне почти не отреагировал на ее признание, он даже не шевельнулся. Но реакция была, и лучше бы ей ослепнуть, чем видеть жалость в его глазах и, что еще хуже, появившуюся на мгновение легкую улыбку.

— Давай обойдемся без сцен и признаний в том, чего нет. Пойми, я не могу поверить тебе. Слова слишком легковесны. Ценны лишь поступки. А наши действия говорят сами за себя, не правда ли? — Фрэдди повернулся, взял с полки какую-то книгу и сжал ее холодными, онемевшими пальцами. — Я ошибся в тебе, Кэтрин, и прошу простить меня за это. Прости меня, если можешь, и за все мои грехи. — На его лице появилась нежная улыбка, которая никак не подходила его словам. — Я уже достаточно наказан за свои ошибки. Не хочу, чтобы ты продолжала казнить меня за них.

— Неужели все, что бы я ни сказала, будет бесполезным? — произнесла она переполненным мольбой голосом и протягивая к нему руки.

Она навсегда запомнила мелькнувшую в его зеленых глазах печаль и ласковую улыбку на лице. Фрэдди скрестил руки на груди и посмотрел на жену так, будто увидел ее впервые после долгой разлуки. Взгляд его был нежным и мягким, в нем читались понимание, симпатия и еще какая-то непонятная, затаенная боль. Он пронизывал ее, этот взгляд, гипнотизируя и лишая воли.

— Кэтрин, — произнес он тихо, таким привычным ей низким грудным голосом, — не знаю, говорил ли я тебе раньше, что ты совершенно не чувствуешь время. Ты произнесла сегодня прекрасные слова. Но сделала это слишком поздно, слов теперь уже недостаточно.

Своими большими шагами он прошел к двери и начал медленно открывать ее. На какое-то мгновение он замер и оглянулся, чтобы последний раз взглянуть на Кэтрин. Она стояла к нему спиной, не желая показывать слезы, которые не смогла сдержать, несмотря на все усилия.

— Я уже терял тебя однажды. Это было очень больно… — Голос его звучал мягко, и в нем не было ни малейших признаков гнева. — Надеюсь, что второй раз переживу это легче.

Мягкий стук возвестил о том, что дверь за графом Монкрифом закрылась.




Глава 25


— Не хотите же вы, черт побери, сказать, что она бросила детей?!

Последовавшие за этим вопросом вздохи и всхлипывания слились в какой-то кошмар. Фрэдди на секунду показалось, что он еще спит и видит страшный сон. Но, к сожалению, он не спал. На рассвете мать весьма бесцеремонно разбудила его с таким видом, что ему показалось, будто она собирается ткнуть кулаком ему в лицо. Сейчас графиня стояла у постели и со стоном рыдала.

— Скажете вы мне наконец, что случилась или… — Завершить угрозу помешала дочка. Жалобно посмотрев на него блестящими от слез глазами, она забралась на колени и уткнулась лицом в отцовскую шею.

— Мама попрощалась с нами, — пробормотала Джули, хлюпая носом у ворота его рубашки.

Сердце Фрэдди болезненно сжалось. Он вопросительно посмотрел на графиню. Та, вытирая текущие по щекам слезы, утвердительно кивнула головой. Было видно, каких усилий стоит ей сдерживать рыдания. Но ее старания не добавили тишины в спальне графа. Сидящий на руках Абигейль Робби заверещал во всю силу своих легких, требуя поменять мокрые пеленки.

Где же, черт возьми, Кэтрин?

Ответ этой загадки мог быть в записке, которую всунула ему в руку мать. Она вошла в его комнату вместе с плачущими Джули, Абигейль и мокрым Робби. Он повернулся, взял отложенное ранее послание и, борясь с дурным предчувствием и суеверным страхом, развернул бумагу Кэтрин — наказание за грехи, посланное ему Небом. С чего это он возомнил, что может уехать, не прочитав ее записки?

Почему, будь все проклято, он не уехал еще вчера?

Пожалуй, ему ничего не остается делать, как только убить ее. Нет, это будет слишком легким наказанием. Прежде он постарается, чтобы она испытала такие же адские страдания, которые причинила ему.

Записка, как всегда, была немногословной и четкой:

«Дорогой Фрэдди,

Ты победил.

Говори им, пожалуйста, что я люблю их».

Нет, он должен убить ее! Но сначала надо ее разыскать. Но прежде всего необходимо одеться.

— Выйдите все! — потребовал он таким голосом, что даже старая графиня безропотно повиновалась. Не шевельнулась только Джули, уставившаяся на отца расширенными от страха глазенками. — Я должен собраться, чтобы отправиться на поиски мамы, киска, — сказал он ей, ласково улыбнувшись.

Девочка доверчиво улыбнулась в ответ — слова отца поставили пошатнувшийся мир на место.

Фрэдди с хмурым видом закрыл за всхлипывающими женщинами дверь и в очередной раз подумал, что жене его придется ответить на множество вопросов. Но какова истинная причина ее бегства? Несколько слов записки отнюдь не были уступкой. Это скорее был вызов. Ладно, скоро разберемся. Хорошо, черт побери, хоть не надо тратить времени на сборы. К отъезду уже все готово.




Зима во Франции ничуть не лучше, чем в Англии, подумал Фрэдди, дрожащий как осиновый лист. Но снег, к счастью, еще не занес все дороги, впереди начали различаться признаки человеческого жилья, а до цели путешествия оставалось не более чем полдня пути.

«Глупая женщина! Чертова баба! Безмозглая деревенщина!»

Эти и десятки других ругательств, которые он намеревался обрушить на жену, были единственным, что скрашивало ему это путешествие. Он шептал их на каждом повороте, представляя, как гневно выскажет все это Кэтрин. Чувствовал он себя отвратительно. Пронизывающий до костей холод и сырость довели до того, что он уже с трудом сдерживал свое раздражение. Окоченевшими руками Фрэдди еле удерживал промерзшие поводья лошади, которую удалось найти в небольшом городке, где он останавливался. Если бы не эта кляча, сидеть бы ему за жарким в той мрачной гостинице, где провел ночь. Фрэдди раздраженно хмыкнул. Он был голоден. За весь день граф довольствовался только французским сыром, напоминающим замороженный ил, и хлебом, не уступающим в твердости подметкам его сапог.

Ничего, женушка ответит и за это, когда он ее найдет, Ждать осталось недолго.

Любовник матери (об этом Фрэдди догадался по глазам Мириам и озорным искрам во взгляде Дункана) с неохотой признался, что он после разговора с Жаком начал собирать сведения о семье Кэтрин. В конце концов Дункан сообщил главное: во Франции у Кэтрин есть дедушка, которого очень обрадовало известие о существовании внучки. «Чертов француз! Проклятый Дункан! Дурацкая лошадь!»

Занятый своими мыслями, граф без удивления заметил, что уже подъехал к перекрестку Верденской дороги. Указатели на французских дорогах было, пожалуй, единственным, что ему нравилось в этом путешествии. Он свернул налево и поскакал к возвышающемуся вдалеке на холме замку. Даже сквозь снег и сумерки приближающегося вечера можно было разглядеть его величие и красоту. Чуть ли не знаменитый Версаль, черт побери! Разыскивая такой дворец, жена его, без сомнения, изрядно помоталась по стране, тем более что французские крестьяне «любят» своих господ почти так же, как англичане французов. Он уже убедился в этом, блуждая от деревни к деревне по всей Франции.

Граф скосил глаза в сторону и недоверчиво заморгал. Но мираж не исчез. Впереди к очередному повороту бегущей вверх извилистой дороги приближался небольшой дорожный экипаж черного цвета, на козлах которого сидел скрючившийся от холода кучер.

Фрэдди пришпорил лошадь, обещая завалить ее овсом, если она не падет прежде, чем догонит карету. Через несколько минут он поравнялся с удивленно взглянувшим на него кучером и задал на ломаном французском языке два вопроса. Первый ответ был утвердительный, а второй — более расплывчатый. Но Фрэдди подбодрил парня, отсыпав ему в ладонь горсть золотых монет, и попросил заодно пожалеть его усталую, но, как оказалось, надежную лошадь и ехать помедленнее.




Кэтрин почувствовала, что карета изменила направление, но не обратила на это никакого внимания. Каким образом они достигнут цели путешествия, ее интересовало так же мало, как и то, из какой точки Франции оно начнется. Каждая оставшаяся позади миля все дальше отделяла ее от Фрэдди, и хотя ее положение, а тем паче деньги могли помочь продвигаться гораздо быстрее, легче бы ей от этого не стало. Облегчение могли бы принести мир и спокойствие. Но их не было ни в мыслях, ни в сердце. Фрэдди, как выяснилось, тоже мечтал о мире. Она, наверное, уже в тысячный раз за последние три дня, постаралась отогнать мысли о нем. Не исключено, что ей придется заниматься этим всю оставшуюся жизнь. Стало страшно. А если он не обратит внимания на ее поступок, так же как и на попытку поговорить с ним на балу? Что, если в этой игре у нее вообще нет шансов? Сказал же он, что уже слишком поздно. Может, он прав?

Экипаж остановился. Она отдернула тяжелую занавеску, но не увидела ничего, кроме смутных очертаний какой-то деревянной лачуги, едва различимой из-за снега и сгущающихся сумерек. Кэтрин подумала уже было, что угодила в какую-то ловушку, как вдруг дверца распахнулась, и раздался шутливый голос, заставивший вздрогнуть и бешено забиться ее сердце.

— Добрый вечер, мадам супруга! — приветствовал ее граф с низким поклоном.

Кэтрин застыла с открытым ртом, не в силах отыскать слова для ответа.

— Наша Кэт лишилась дара речи? — пошутил Фрэдди, и в его грустных глазах мелькнули веселые искорки.

— Фрэдди?

— Он самый, и только он! — Губы разошлись в иронической улыбке. — Ты расстроила меня, Кэтрин. Я ожидал, что на мои шутки ты ответишь еще более язвительными. Я заранее настраивал себя на это и теперь готов выслушать все, что ты скажешь.

— Мне нечего сказать.

— Жаль! — ответил Фрэдди.

Он нагнулся, без особых усилий поднял ее с сиденья и поставил на землю. Кэтрин и не думала сопротивляться. Она была слишком ошеломлена появлением Фрэдди. Его зеленые глаза потускнели, на красивом лице казались чужими усы, отросшие за время путешествия.

— А вот у меня найдется достаточно слов для нас обоих! — с угрозой в голосе произнес граф. Он подошел к хижине и открыл покосившуюся дверь. «Слава Богу!» — подумал Фрэдди, увидев аккуратно сложенные вдоль ветхих стен крыльца дрова. — Постой!

Кэтрин застыла не шевелясь. Пока он занимался лошадьми, она так и стояла на месте, не пытаясь снять ни дорожную накидку, ни шляпу, ни перчатки, не подумала она и об огне. Даже помещения, в которое неожиданно попала, она не видела. Все ее внимание было сосредоточено на муже.

Фрэдди сам запалил очаг, подошел к жене и стал развязывать тесемки ее шляпы. Она молча смотрела на него широко открытыми темными глазами. Он подумал, что бранить женщину, которая смотрит на тебя как на призрак, не совсем удобно. Впрочем, при чем тут удобно или нет, если женщина эта заставила тебя пройти через настоящий ад!

— О чем ты думала, на что рассчитывала, когда решила бежать?

— Я не бежала. Я уже говорила, что твердо решила никогда никуда больше не бегать. Я сделала это ради того, чтобы наш дом обрел покой.

— Покой?

Да она по своему обыкновению просто хочет сбить его с толку и заставить замолчать!

— Да. — Кэтрин безуспешно пыталась расстегнуть застежку. Фрэдди нетерпеливо развел в стороны ее руки и помог снять накидку, затем так же быстро освободился от своего тяжелого дорожного плаща. — Ты сказал, что хочешь, чтобы в твоем доме был мир. Того же хочу и я.

— Но не такой же ценой, Кэтрин!

Пожалуй, впервые она посмотрела на него так открыто, не пытаясь скрыть своих чувств. Он увидел в ее глазах раскаяние, стыд и что-то еще незнакомое.

— Если я пришлю тебе целую телегу записок, по одной на каждую ночь до конца моей жизни, этого будет достаточно, Фрэдди?

Несмотря на мягкий тон вопроса, граф нахмурился. Фрэдди был не из глупых или трусливых людей, но он слишком долго жаждал увидеть в ее глазах то, что увидел сейчас, и теперь панически боялся ошибиться.

— А зачем тебе делать это?

— Затем, что я твоя жена. Понятно?

Наступила тишина. Граф пытался разобраться в словах Кэтрин, чтобы правильно понять ее. Такое он слышал от нее впервые. Страсть, с которой Кэтрин сказала эти слова, говорили о том, что она не просто хотела наладить мирную жизнь в его доме, но и стать частью ее. Он улыбнулся, и Кэтрин нахмурилась. Но в его улыбке не было ничего обидного для нее. Это была вполне понятная улыбка мужчины, одержавшего победу в тяжелой борьбе.

— Не совсем, если исходить из условий твоего злополучного контракта.

Кэтрин взяла свою сумочку, опустила в нее руки и стала копошиться там. Еще через минуту обе ее руки взметнулись вверх, и в маленькой комнате, словно снежинки, замелькали клочки разорванной бумаги.

— Я никогда не могу угадать, что ты сделаешь, — сказал Фрэдди. — Ты не такая, как другие женщины.

Это звучало уже как комплимент. Она бросила на него быстрый взгляд, от которого Фрэдди неожиданно бросило в жар.

— И вы, сэр, тоже не такой, как другие мужчины.

— Уезжая, ты ожидала, что все будет так, как сейчас? — Голос его обволакивал, как мягкий снег, угрожая заморозить.

— Да, — откровенно призналась она, зардевшись, и совсем не от свежего, прохладного воздуха.

— Рассчитывала, что я непременно брошусь вслед за тобой?

— Возможно, — ответила Кэтрин, слегка улыбнувшись.

— А что было бы, если бы я не приехал? — Фрэдди сделал шаг в ее сторону.

Один осторожный шаг к сближению. Граф Монкриф явно побаивался своей жены.

— Ты однажды сказал, что доказывать свою любовь надо не словами, а делами. Так вот, если бы не приехал ты, через некоторое время вернулась бы я.

— Шанс, что тебе пришлось бы действовать именно так, был весьма большим, Кэтрин.

— Неужели, Фрэдди? — все-таки прорвалось наконец ее упрямство.

Он заговорщически улыбнулся:

— Больше никакой мести, Кэт? Никаких контрактов?

Кэтрин кивнула и посмотрела на клочки бумаги, белым снегом лежащие на грязном полу. Когда она вновь подняла глаза, Фрэдди едва сдержался от того, чтобы немедленно взять ее на руки, — в глазах жены светилось именно то, что он так жаждал увидеть. Это не был дразнящий взгляд, обещающий временное наслаждение. Свет, сиявший в глазах Кэтрин, могла зажечь только настоящая любовь!

— Прощаешь меня, Фрэдди? — сказала она то, что еще осталось сказать.

Конечно, она видела, что муж уже принял ее всей душой. Эти слова нужны были ей самой. Необходимо было освободиться от того, что мучило ее. Изжить из своего сердца бережно лелеемые в течение долгого времени гнев, боль и страдания, чтобы осталось только главное — любовь.

Пальцы Фрэдди показались страшно холодными, а может, это щека, к которой они прикоснулись, оказалась слишком горячей — кровь огненным потоком растекалась по венам. Это невинное прикосновение окончательно сломало преграду, которая еще разделяла их.

В войне, которую они с упрямым ожесточением вели так долго, не победил никто. В этом теперь граф Монкриф был уверен. Противоборствующие стороны осознали, что цена победы была бы непереносимой для любой из них, и поле брани стало тихим и мирным.

— Что мне с тобой делать, Кэт? — не удержался от укора граф.

— А что бы ты хотел сделать со мной? — Кэтрин опустила глаза, словно ее неожиданно заинтересовало танцующее в очаге пламя. Это был невинный взгляд и в то же время необычайно кокетливый и призывный. Только его Кэт могла смотреть так. Фрэдди улыбнулся, понимая, что дал ей повод для возмущения, которое она теперь старательно сдерживает. Ответ его, однако, был более чем серьезен.

— Любить тебя, Кэт. Любить без каких-либо специальных разрешений на это и приглашений, без всяких условий и ограничений!

Это было откровенное признание, выстраданное за долгое время. Сладкое признание! Его пьянящий медовый вкус они ощутили, слившись в поцелуе — страстном и долгом, который ни он, ни она не могли прервать.

Стук в дверь оторвал Фрэдди от этого приятного занятия. Он обернулся и увидел направленное прямо на него дуло пистолета. Мужчина, сжимавший оружие, выглядел довольно грозным. Граф мгновенным движением толкнул жену за свою спину и приготовился самому худшему. Однако, судя по ошарашившему его хихиканью, Кэтрин этот благородный жест показался излишним. Она обменялась с похожим на бульдога нападающим несколькими быстрыми фразами, и Фрэдди впервые пожалел, что его знание французского ограничивается умением спросить дорогу в ближайший бордель и произнести несколько любезных слов его обитательницам.

Повинуясь обладателю пистолета, граф под руку с Кэтрин вышел на улицу. Около хижины стояла большая карета. Даже в этой обстановке Фрэдди отдал должное четверке белых арабских скакунов, впряженных в нее, — пожалуй, самых великолепных из всех, которых он когда-либо видел. Заговорить вслух он решился только в карете, да и то покосившись на все еще не убранный пистолет.

— Это твои друзья, дорогая, встречают нас так гостеприимно? — спросил он, не желая упустить столь подходящий для иронического юмора момент.

— Нет. Моего дедушки, — улыбнулась она обладателю тяжелой челюсти, и тот то ли от этой улыбки, то ли из чувства осторожности наконец опустил пистолет.

Затем, пока они ехали вверх, к орлиному гнезду, он несколько раз что-то быстро и весело объяснял Кэтрин по-французски.

— А замок? — спросил граф, заранее зная ответ.

— Тоже его, — ответила она, положив руку ему на бедро.

Он чуть не подпрыгнул от этого прикосновения. Сидящий напротив человек-бульдог ухмыльнулся и сделал это так по-галльски недвусмысленно, что Фрэдди чуть было не вскочил, чтобы ударить его в лицо. Удержал его тихий возглас Кэтрин и ее ласковое, успокаивающее ворчание. А еще, конечно, уверенность в том, что их ночь любви только начинается. Она будет долгой и страстной, эта ночь, и не стоит тратить оставшиеся после утомительного путешествия силы на пустяки.




Его супруга — графиня!

Она богата!

Она обладала титулом и богатством еще до их свадьбы.

Мысли эти не укладывались в голове Фрэдди и смущали его. Еще более ошеломил ее смех, когда он рассказал ей об этом. Кэтрин вошла в комнату через дверь, соединяющую отведенные им спальни. Фрэдди дал Кэтрин поговорить с дедом наедине, и вот она вернулась после этого разговора, который перемежался восклицаниями, слезами и объятиями.

— Я люблю тебя, Фрэдди. Не твои деньги и тем более не твой титул. — Блеск в ее глазах показался мужу странным. Ему не пришло в голову, что сердце жены замерло в ожидании ответа. — О чем ты сейчас думаешь? — спросила Кэтрин. Она подошла к нему и положила ладони на его грудь.

— О том, почему ты никогда не произносила этих слов раньше, — с улыбкой произнес Фрэдди.

— Вздор, милорд. Я уже говорила это. Просто вы не хотели ничего слышать.

— Упрямая девчонка! — прошептал он, вдыхая запах ее волос.

— Может быть. Но согласись, твое молчание на мой вопрос еще более подозрительно, — подзадорил Кэтрин.

— Я люблю тебя, жена моя, — произнес он с такой нежностью, что у Кэтрин перехватило дыхание.

— Фрэдди? — услышал граф через довольно долгое время. Голос Кэтрин слегка дрожал от усталости.

Он, который в этот момент зажигал восковые свечи, посмотрел на нее сверху вниз. Боже, как же дорога ему эта женщина! Он просто готов молиться на нее! Кэтрин взяла его голову в ладони, с нежной улыбкой заглядывая в глаза. Он обнял ее и, наклонившись, уткнулся лицом в ее грудь. Любовь, страсть и радость переполняли его душу. Хотелось плакать и смеяться.

— Ты бы в самом деле уехал? — спросила она наконец о том, что ее мучило.

Вопрос не удивил Фрэдди. Он ждал его с того самого момента, как только открылась дверца кареты, и знал, что отвечать надо честно, не пытаясь увильнуть или отшутиться.

— Да, — произнес он, поднося руку к ее лицу, и, не дотрагиваясь, обвел его черты: прекрасный нос, зовущие, чувственные губы, великолепные брови, способные так сердито хмуриться, лучащиеся карие глаза и густые длинные ресницы. — Мы могли случайно убить друг друга. Нам было достаточно булавочного укола, чтобы рана от него кровоточила до смерти.

— А теперь? — Глаза ее светились надеждой. Губы подрагивали от страха, что она не сбудется.

— Теперь я намерен постоянно быть с тобой рядом, любовь моя, и пропускать мимо ушей любые слова, на которые можно обидеться. Отныне, чтобы рассердить меня, тебе придется обращаться ко мне письменно.

— Почему-то, милорд, — с улыбкой произнесла Кэтрин, — я сильно сомневаюсь в этом.

— Я рассматриваю это как вызов и принимаю его, — заявил Фрэдди, думая, что целовать заливающуюся смехом Кэтрин весьма необычное и приятное занятие, которое следует повторять почаще.




Через некоторое время по Англии поползли слухи о том, что граф Монкриф оказался очень заботливым мужем, более того, этот завзятый развратник и повеса в корне изменился. Много говорили также о том, что его жена, очаровательная графиня, никогда не разлучается с мужем, и они проводят большую часть времени в одном из своих отдаленных поместий. С ними часто уезжают туда и их дети. Их у Монкрифов девять, и, похоже, когда они вырастут, лондонский свет ждет масса скандальных происшествий.

Обращал ли на эти слухи и домыслы внимание сам граф, неизвестно. Слыша подобное, он только громко смеялся и говорил, что детям положено наследовать черты родителей. При этом он непременно поглядывал на жену. Та улыбалась, подмигивала ему и произносила какой-то высокий звук, очень напоминающий кошачье «мяу».