За пещерным человеком
Карел Скленарж








Широко известный чешский археолог рассказывает в научно-популярной книге о «детстве» человечества, его древних обиталищах — пещерах, о той роли, которую они играли в жизни древнего человека, о сохранившихся до наших дней исторических пещерных памятниках, их изучении и сохранении.

Книга рассчитана на массового читателя.






Карел Скленарж




За пещерным человеком
























Предисловие


История освоения пещер началась в эпоху нижнего палеолита. Именно в это время, судя по небольшому количеству дошедших до нас археологических данных, древнейшие люди стали заселять пещеры, используя их как укрытия от непогоды, а затем и в качестве жилищ. С тех пор интерес к пещерам сопровождает всю историю человечества, и буквально на наших глазах началось их научное исследование.

Опубликовано колоссальное число статей, брошюр, книг, отражающих разные аспекты жизни пещер, их использования человеком. Но в советской и мировой литературе практически нет трудов, которые освещали бы роль пещер в истории человечества в целом.

Автор предлагаемой читателям книги, известный чешский археолог, попытался, насколько возможно, заполнить этот пробел. Хотя его книга и не претендует на научную строгость, а может быть, благодаря именно этому, она содержит организованные в последовательную хронологическую схему картины жизни людей в пещерах в разные исторические эпохи, а также историю их научного изучения.

Какую же роль играли пещеры в жизни человека? Как уже упоминалось, древнейшие группы людей стали использовать пещеры в качестве жилищ начиная уже с эпохи нижнего палеолита. Непросто точно датировать время первого заселения пещер человеком, но разнообразные научные методы, разработанные в геологии и археологии, позволили определить эту дату — около миллиона лет назад, может быть, больше. К сожалению, значительные трансформации земной поверхности на протяжении четвертичного периода — землетрясения, горообразования и т. д. — привели к частичному разрушению пещер или к закрытию входов в них. Поэтому при геологических работах многие древнейшие пещеры обнаруживаются в погребенных состояниях.

Итак, в жизни людей пещера выполняла прежде всего функцию жилища. Очень многие самые древние палеолитические стоянки обнаружены в пещерах. Это так называемый культурный слой, т. е. совокупность следов деятельности людей, которая до наших дней сохраняется под наносами земли или каменными обвалами с потолка пещеры. Люди жили в пещере, разводили там огонь, готовили пищу, из кремня изготовляли орудия (огромное количество каменных орудий сохранилось в культурном слое многих пещер). Сюда приносили туши убитых животных, разделывали их и ели; поэтому в культурном слое, помимо орудий, находят много остатков обожженных и расколотых костей животных. Глубокие внутренние ходы или неглубокие каменные навесы были в полном смысле этого слова первым домом в истории человечества. В качестве примера многостороннего и многолетнего использования пещер можно назвать знаменитую пещеру Чжоукоудянь недалеко от Пекина — огромное стойбище синантропов.

Как это ни парадоксально на первый взгляд, древнейшие люди начали хоронить покойников там же, где жили. В укромных уголках пещер, часто тем не менее в пределах культурного слоя, обнаружены древнейшие в истории человечества погребения, относящиеся, правда, уже к более поздней эпохе — эпохе среднего палеолита. Скелеты лежат в разных позах, иногда вокруг них в определенном порядке расположены орудия и кости животных. Есть и следы красной охры, игравшей значительную роль в первобытных верованиях как символ крови. Такие погребения обнаружены в некоторых пещерах Франции, Германии и Ирана. Одно такое погребение открыто на территории Узбекистана. Речь в последнем случае идет об известной пещере Тешик-Таш, исследованной в 1938 г. академиком А. П. Окладниковым. Таким образом, пещера была не только первым домом в истории человечества, она, надо полагать, была и первым кладбищем.

Пещеры, обживавшиеся человеком на протяжении верхнего палеолита, можно, пожалуй, назвать своеобразными древними галереями, в которых, будто специально для нас, собраны изображения древнейших животных и интересные горельефы, выполненные из глины. Эти глиняные фигуры животных, на которых охотились люди, столь же правдоподобны и впечатляющи, как и те, что вырезаны из кости. В культурных слоях верхнепалеолитических пещер найдено много поделок из кости. Археологические наблюдения и специальные исследования показывают, что верхнепалеолитические люди рисовали животных на стенах пещер, вырезали из кости, лепили из глины. Этим они не только преследовали какие-то утилитарные цели, но и — что не менее важно и интересно — удовлетворяли свои эстетические потребности. В пещерах перед изображениями животных разыгрывались ритуальные магические действия, в основе которых лежало желание «заколдовать» объект охоты. Они верили, что таким образом будет обеспечен успех в предстоящей охоте и охотничья орда получит в достатке пищу. В нарисованных на стене пещеры животных бросали камни и копья, т. е. имитировали охоту, но эта имитация имела вполне определенный ритуальный смысл: первобытный охотник наивно верил, что, поразив копьем изображение зверя, он таким образом уже брал верх и над тем реальным зверем, которого еще предстояло добыть или победить.

Обо всем этом и о многом другом интересно и достаточно популярно рассказано в книге. Но в ней есть и еще одно достоинство: она перекидывает мост от древности к современности, знакомит читателя с некоторыми результатами изучения пещер спелеологами, воспроизводит события, связанные с открытием того, о чем только что шла речь, — открытием древних стоянок, погребений, пещерной живописи. Археологический и геологический поиск превращается в роман не только о древнейшем прошлом человечества, но и о том, как это прошлое постепенно раскрывает свои тайны современной науке.




Алексеев В. П.,

член-корреспондент АН СССР




Введение


Пещера и человек — феномены совершенно различные, однако с незапамятных времен они испытывают взаимное влияние и соприкасаются. Разумеется, человеку при этом принадлежит активная роль. В любом издании энциклопедического характера в первую очередь дается определение основных используемых понятий. Придется попытаться сделать то же самое и нам


.

Над вопросом, что же такое человек, размышляло несчетное число ученых и неученых голов. И потому хуже не будет, если на жернова, что, перемалывая старые идеи, рождают нечто новое, мы подкинем и что-то свое. Человек — это подлинное бедствие, порожденное самой природой. Это то ее создание, которое, не помня начала света, может тем не менее, если ему не достанет разума, дождаться его конца. Это шутливое определение в какой-то мере отражает отношение человека к природе.

Минули сотни тысячелетий, прежде чем с помощью труда человек приобрел такие средства, которые позволили ему приступить к завоеванию мира. Всего лишь около 10 000 лет назад, когда закончился последний ледниковый период, человек впервые сумел обратить природные процессы себе на пользу: научился разводить животных и выращивать растения, преодолел порог современной цивилизации.

Именно тогда и рассталось человечество с пещерой, которая неизменно ему сопутствовала, вероятно, с первых шагов его «детства», служа и укрытием, и жилищем, и местом охоты, и святилищем, и могилой. Человек возвращался к пещере и позднее, делает это иногда и сейчас, сознательно или бессознательно воскрешая давно забытые ощущения члена охотничьей группы, дружно сомкнувшейся вокруг огня под закопченными сводами своего малого, замкнутого, безопасного мирка. Однако возвращение в пещеру современного человека носит лишь исключительный и временный характер. Его повседневный мир находится в другом месте. Совместная жизнь человека и пещеры — завершенная глава, принадлежащая прошлому, но вместе с тем и благодарная тема для некоего обобщения.

Книга эта не представляет собой исчерпывающего изложения и не претендует на него, но поскольку наш подход к теме не лишен некоторых научных амбиций, попробуем проанализировать, какого же типа люди принимали участие в своего рода возвращениях к пещере. В принципе они могут быть подразделены (классификация, бесспорно, основа научного подхода) на две группы: практиков и романтиков. В прошлом преобладали первые, вторые более многочисленны в наше время, поскольку практику в пещере ныне недостает соответствующих условий для его утилитарной деятельности, в частности, отсутствуют пригодные для мототранспорта пути сообщения.

Так, к практикам относился:

1) человек-охотник, создавший наиболее древнюю традицию обитания в пещере в древнекаменном веке (палеолите); его последних «правнуков» мы найдем хотя бы среди цейлонских веддов и еще двух-трех групп «осколочков людей каменного века», оставшихся за горизонтом современной цивилизации;

2) человек-пастух, зачастую располагавшийся лагерем в пещере или под защитой скального навеса, выгоняя стадо на пастбище. Примером является большинство открытых в пещерах первобытных и средневековых памятников не древнее позднего каменного века, т. е. того времени, когда человек-земледелец уже давно обжил свои селения среди полей. Однако на Ближнем Востоке, например, пастухи становятся временными обитателями пещер и теперь (а если пещеры достаточно велики, то устраивают там и загоны для скота);

3) человек — нарушитель закона подчас находил в пещере тайное и безопасное место для своей сомнительной деятельности. Во многих пещерах обнаружены следы деятельности фальшивомонетчиков (например, в пещере Золотого коня в Конепрусах в Чехословакии), а сколько пещер носит имена разбойников, например, знаменитая пещера Робина Гуда в Англии, либо малоизвестная Лахманова пещера в Праховских скалах в Чехии! Именно отсюда происходит дурная репутация пещер: так, когда в Младечских пещерах в Моравии стали находить кости доисторических людей, молва приписала их жертвам разбойников. Лишь как исключение пребывание людей такого сорта в пещерах было принудительным и заканчивалось столь плачевно, как о том свидетельствуют кости в Голодной пещере под замком Голштейн в Моравском красе


;

4) затравленный человек, вынужденный бежать от опасности, бывал частым гостем пещер, особенно во время войн, когда неприятельские да и союзнические войска захватывали более доступные места обитания. В те времена, когда войны были излюбленным занятием, удобно было сооружать и собственные убежища-пещеры (по месту их расположения, облику и размерам). До сих пор целый ряд таких пещер сохранился в песчаниковых скалах у Кокоржин, и с тех пор некоторые из них носят собственные имена, например Образница (картинная галерея) неподалеку от Мшена, названная так по картинам из близлежащего замка Романова, которые там якобы прятали;

5) человек-предприниматель, который во времена, нам более близкие, снискал сомнительную славу разрушением многих пещер: он откапывал кости ископаемых животных — сначала как ингредиент, обеспечивающий высокую эффективность снадобий лекарей-алхимиков, а позднее как сырье для производства удобрений и костяного угля для сахарных заводов. Копал он и богатую фосфатами глину, также широко использовавшуюся в прошлом в качестве удобрения. Вершин же пещерного предпринимательства достигли нацисты, разместившие в пещерах Кулна, Выпустек или в Старой Дратеничной пещере в Моравском красе оружейные заводы;

6) человек-работник, который в отличие от предыдущего типа людей оказывался в пещере не по собственной прихоти. Пещера служила ему жилищем в те времена, когда предпринимателя интересовало лишь то, как рабочий трудится, а отнюдь не условия, в которых он живет. Вероятно, мало кто, проезжая поездом по живописной долине реки Бероунки от Карлштайна до Бероуна, подозревает, что отдельные пещеры вблизи железнодорожного полотна еще 120 лет назад служили временным жилищем «голодранцам», т. е. рабочим, главным образом итальянским, строившим железную дорогу на город Плзень. Уже в наше время, во время кризиса начала 30-х гг., естественные и искусственные пещеры на окраинах Праги служили безработному люду временным жилищем.

Прежде чем перейти к романтикам, мы должны в интересах научной объективности отметить, что и они представляют одну из разновидностей «человека разумного» (Гомо сапиенс сапиенс), хотя порой общественное мнение это видовое качество за ними не признает.

Переходным типом между двумя этими группами (практиками и романтиками) являются:

7) человек, поклоняющийся сверхъестественным силам, ибо субъективно он убежден в практическом смысле своей деятельности. Это относится главным образом к отправителям древних религиозных культов, чьи ритуальные действия призваны были обеспечить, например, успешную охоту. Однако и позже, когда охота уже перестала быть основным занятием человека, люди приходили в пещеру, чтобы свершать различные таинственные обряды. Мы имеем в своем распоряжении целый ряд свидетельств такого рода, датируемых эпохами бронзы, железа, античности, а также относящихся и к новейшим временам: и в ту пору использование пещер в культовых целях не утратило своего значения;

8) человек-отшельник средних веков, который в изоляции пещерного обиталища в глухом краю прежде всего искал уединения и тем самым сближался с категорией романтиков, стоящих ближе к миру духовному, нежели реальному;

9) человек — романтический поклонник природы (этот тип человека сложился под влиянием сентиментализма и романтизма с конца XVIII в.). Истинный романтик того времени удалялся в пещеру для того, чтобы самому испытать воздействие таинственного сумрака и безмолвного мира, его странных причудливых форм и реминисценции древних преданий, античных мифов, а позднее, когда археология начала открывать следы «пещерного человека» доисторических эпох, то и волнующих представлений о его жизни и обрядах.

Безусловно, не все романтики были лишь непрактичными, обращенными исключительно к своему внутреннему «я» мечтателями-интравертами. Любовь к миру пещер невольно обращалась и к вопросам практическим: как пещеры возникли, как жили и умирали те, кто их населял в прошлом, и те, кто обитает в них сейчас. Так, в XIX в. явились другие категории людей, чьи интересы оказались связаны с пещерами;

10) человек — исследователь пещер, т. е. спелеолог, которого его ближние считают чудаком за непреодолимое желание залезть в каждую дыру в земле, спускаться в скальные коридоры и пропасти, пролезать в расщелины и протискиваться в такие узкие щели, где нередко не двинуться ни вперед, ни назад, плавать по подземным рекам и нырять в их ледяную воду — одним словом, жертвовать не только временем и средствами, но зачастую и своим здоровьем и жизнью во имя познания красот подземного мира. Как правило, спелеолог не бывает отшельником: он ищет компанию себе подобных, чтобы в свободные минуты, захватив электрический фонарик, веревку и другие подсобные средства, исчезнуть в каком-нибудь многообещающем отверстии в земле. Там, где он не может пролезть или определить точную форму пещерного пространства, он захватывает и более серьезное снаряжение и выбрасывает глину, накопившуюся за тысячелетия в пещерных лабиринтах. Всем этим он возбуждает неприязнь индивида родственной ему разновидности, а именно:

11) человека-археолога, точнее, спелеоархеолога (или «пещерного археолога»), поскольку в то время как большинству его коллег не приходится спускаться в пещеры с профессиональными целями, некоторые из них, а именно спелеоархеологи, отыскивают пещеры с тем же азартом, что и «настоящие» спелеологи. Археолог испытывает подлинный ужас, представив, сколько невосполнимой информации о прошлом пропадает в ходе раскопок, которые производят в своих целях спелеологи. По счастью, последние предпочитают действовать в недрах пещерных лабиринтов, между тем как археологи добывают свои трофеи главным образом там, куда достигает дневной свет, т. е. вблизи входа в пещеры и под скальными навесами. Значительно больший ущерб наносят «дикие археологи», т. е. любители: увлеченные не до конца осмысленными фразами из научно-популярных книг о древних кладах, они проникают в пещеры и перекапывают пещерные напластования с археологическими памятниками в блаженном неведении того, что именно тогда-то они уничтожают настоящие сокровища — то, что археологи называют «условиями обитания». Их действия можно уподобить поступку несмышленого ребенка, который вырывал бы листы древнейшей рукописной хроники и кидал бы их в огонь; так и свидетельства о начальном периоде существования человека на глазах превращаются в груды бесполезной глины (глаза этих «охотников за кладами» смотрят, но ничего не видят). Добрые намерения не могут заменить осведомленности и опыта, которые приобретаются лишь долгими годами учения и работы; никакая книга не может их заменить, а уже тем более эта наша книжка, хотя в соответствующем месте и будет сделана попытка показать, что пещерная глина может рассказать о многом.

Ну а теперь еще кое-что о самих пещерах. Наиболее распространенное определение пещеры гласит, что пещера — это «дыра, со всех сторон окруженная скалой». Ради точности следует добавить, что речь идет о горизонтальной или наклонной полости, ибо отвесные ходы носят наименование пропастей. Творцом абсолютного большинства пещер является вода, которая отыскивает подходящие породы, т. е. те, в которые может проникнуть по трещинкам, трещинам и расщелинам, разъедает их изнутри, вымывает и выносит разрушенный материал. Наиболее податливы в этом отношении известняки, которые оказываются пронизанными самыми разнообразными коридорчиками, коридорами, каминами, малыми и большими пустотами, сетью водотоков — от родничков, бьющих из трещин, до целых подземных рек, образующих настоящие авто- и железнодорожные тоннели.

Позднее, когда воды разрушат и с поверхности известняковые массивы, покрыв их шероховатыми гребешками, глыбами и ямами, промоют в них крутостенные каньоны, где ручей или речка вдруг внезапно исчезают под землей (а потом где-то снова выбиваются из-под земли), или же над разрушенным сводом до того времени неизвестной пещеры образуется воронка, — тогда-то и возникает своеобразный и романтический ландшафт, именуемый карстом.

Понятие красоты, разумеется, неоднозначно, и каждый понимает красоту по-своему. Странники, путешественники и туристы восторгаются декоративностью карстовых образований, однако туристическая романтика — это привилегия людей обеспеченных. Тем, кому довелось жить в иссушенной и каменистой карстовой области, лишенной человеческой непредусмотрительностью лесного покрова, кто на своей спине таскал корзины с землей на бесплодные поля на крутых склонах, отыскивал среди скал место выпаса для овец и коз, — им карст, вероятно, никогда не казался особенно привлекательным. И чем глубже в даль веков, к начальным, примитивным формам земледелия, тем меньше удовлетворяла, должно быть, человека область развития карста в качестве источника существования.

Однако как только мы, вернувшись назад, переступим «великий раздел» истории — границу между присваивающим и производящим хозяйством и окажемся среди первобытных охотников, ситуация сразу же меняется. Карст разом приобретает ряд преимуществ: ценные охотничьи угодья с глубокими долинами, с бортов которых можно выслеживать зверя у многочисленных источников воды; множество расщелин и скальных навесов, служащих убежищем не только животным, но и охотникам. Эти последние либо селились там постоянно, либо приходили за добычей из окрестных земель в охотничьи сезоны. В районы развития карста их привлекали в первую очередь пещеры.

Итак, повторяем: пещеры возникают главным образом за счет того, что вода, проникая в скальные породы, сначала их растворяет, а затем, при большем токе воды, и размывает; так образуются коридоры, а в отдельных местах и крупные пустоты. Вода либо продолжает бежать по ним постоянно, либо находит новый путь, и тогда старый постепенно заносится глиной и гравием, смываемым с поверхности земли. Позднее (или одновременно) вода декорирует эти пустоты великолепнейшими натечными образованиями, сталактитами и сталагмитами и натечными корками, возникающими за счет растворения известняков и нового выпадения их в осадок при испарении минерализованной воды (эти натечные образования подземных пустот называют синтром). Так образуются подземные полости, защищенные от воздействия внешних метеорологических условий и обеспечивающие желанный приют как животным (от микроскопических форм до плейстоценового пещерного медведя), так и человеку. Об этом свидетельствуют многочисленные кости животных и орудия древнего человека, представляющие наиболее резко бросающееся в глаза содержимое пещерных отложений.

Пещера — это своего рода «окаменелая память» человечества. И потому она, в свою очередь, несомненно, заслуживает того, чтобы воспоминания о ней были воскрешены в сознании современного человека. Конечно, в наше время человек обращается к пещере, лишь терпя нужду, однако для наших первобытных предков-охотников она была самой природой уготованным жилищем, дарующим защиту, не требуя практически каких-либо дополнительных усилий, строительных материалов или технических познаний, поистине желанным приютом. Наши предки активно использовали пещеры еще с той поры, когда на своих нынешних потомков не очень-то и походили. Однако рассмотрение того, как складывались и развивались отношения между человеком и пещерой от начала появления человека, конечно, выходит за рамки обычного предисловия, которое мыслилось первоначально кратким. Пора переходить к первой главе нашей книги, героями которой являются одни из самых древних наших предков (а может быть, лишь родственников) — австралопитеки.




Австралопитеки


В течение многих столетий первым человеком считали наши предки Адама, а позднее ученые, в свою очередь, в течение ряда лет первым человеком объявляли существо, называемое родовым именем Австралопитекус. Об австралопитеке мы прочтем в любой книге, посвященной вопросам эволюции человеческого рода, а из новейших книг на эту тему узнаем, что это родство с современным человеком не столь прямолинейно и что в настоящее время наука полагает самым древним гоминидом так называемого рамапитека


.

Однако для нас это вопрос второстепенный. Нам важно именно то, что австралопитек был и остается «пещерным Адамом», несмотря на то что сам он к человеческому роду Гомо еще не относится. Это доказала первая же находка — череп ребенка из Таунга в Южной Африке, отпрепарированный более пятидесяти лет назад профессором Р. Дартом из куска твердой горной породы, представлявшего, по-видимому, сохранившийся фрагмент заполнения какой-то исчезнувшей пещеры.



Пещера мертвого вождя





Чуть позже еще более убедительные доказательства были получены в доломитовых скалах Трансвааля. Одна из пещер к северу от Иоганнесбурга в бассейне реки Лимпопо до сих пор называется Макапансгат, что на африкаанс — языке буров — означает «пещера Макапана». Макапан был негритянским вождем, на которого пал гнев буров, когда его соплеменники с оружием в руках поднялись против незваных гостей, захвативших их земли. В 1854 г. карательная экспедиция загнала вождя вместе с 2–3 тысячами его людей в пещеру, откуда живыми никто из них не вышел. Их кости позднее стали первым антропологическим материалом этой пещеры: прежде чем послужить науке, они служили доморощенным знахарям в качестве лечебного снадобья.

Однако со временем там стали обнаруживаться кости, которые, совершенно очевидно, не имели ничего общего с событиями, описанными выше, а именно кости вымерших животных. Находки в тамошних пещерах (их там на небольшой площади оказалось целых восемь) привлекли внимание первых специалистов. Директор Южноафриканского археологического института С. ван Риет Ловэ в одной из пещер — вход в нее располагался непосредственно под пещерой Макапана — в слое золы многочисленных кострищ обнаружил каменные орудия эпохи палеолита (в слое пепла многочисленных огнищ); именно поэтому пещера позднее получила наименование Пещеры каминов (Хафс кейв).

Местом еще более важных находок стала сама Макапанова пещера, где раскопки велись начиная с 1947 г. в течение 14 лет. Здесь в осадках самых низов плейстоцена, возраст которых превышает 2 миллиона лет, были обнаружены куски черепа, зубы, длинные кости и другие остатки существ, известных с довоенного времени по находкам в Южной Африке и названных австралопитеками. Их первооткрыватель профессор Раймонд Дарт имел веские основания писать позднее: «Пещера Макапана доказала, что мы имеем дело с существом, судить о котором нужно по человеческим меркам».

Очевидно, нет необходимости доказывать, что чем дальше мы уходим от «исторического времени» в далекое прошлое, тем значительнее трудности, с которыми сталкивается исследование человека. В нашем случае в этом виноваты как люди, так и пещеры. Пещеры — потому, что они время от времени утрачивали свои наносы, и трудно среди них найти теперь такую, где сохранились бы отложения начального этапа четвертичного периода (последнего геологического периода, охватывающего 2–3 миллиона лет)


. Человек же — потому, что он умеет изобретательно скрываться среди немногочисленных раздробленных остатков третичных и четвертичных кандидатов в люди. Наука до сих пор не пришла к единодушному решению и еще долго не придет, вероятно, по поводу конкретного хода начального этапа эволюции человека в течение десятков миллионов лет в рамках одного с обезьянами класса, называемого приматами. Чуть более ясные соотношения мы находим в конце третичного периода: около 10–15 миллионов лет назад различия между приматами привели к возникновению семейства гоминидов. Постепенно в нем выделились три рода: у начала стоит рамапитек, завершает этот эволюционный ряд Гомо — человек в более узком смысле, а где-то между ними, отчасти как их современники, в пределах 1–5 миллионов лет назад жили представители рода Австралопитекус.

Раз уж мы заговорили о наименовании — провозглашать это существо обезьяной несколько оскорбительно. Пожалуй, оно ближе стояло к человеку, чем к обезьяне: умело передвигаться на задних конечностях, высвободив передние для разного рода простых операций, с которых и начинался человеческий труд. И что для нас особенно важно, следы своего существования оставило не только на открытой местности, но и в пещерах.



Итак, что же все-таки умели австралопитеки?





Прежде всего они сумели выстоять в борьбе за жизнь, к которой, бесспорно, были приспособлены намного хуже, чем их соперники в животном царстве. Эти низкорослые обитатели открытых степей и лесостепи жили, вероятно, группами, совместно добывая пищу, хотя еще вне сознательной внутренней организации, характерной для человеческого коллектива.

Как же они добывали пропитание? Р. Дарт и другие специалисты высказали предположение, что, по-видимому, уже охотой, хотя родословная австралопитека охотничьей не была. Так, в местах их обитания, в частности под скальными навесами и в устьях пещер и расщелинах между камнями, обнаружились скопления костей животных, которые туда могли затащить в качестве своей охотничьей добычи эти существа. Кроме того, были найдены и разбитые черепа павианов, что истолковывается как свидетельство их насильственной смерти. В пещере Макапана позднее была найдена и челюсть взрослого австралопитека, явно раздробленная сильным ударом дубины или длинной кости. «Только человек способен убить дубиной другое существо», — утверждает Р. Дарт. Не правда ли, своеобразный аргумент в пользу «человеческой сущности» австралопитека!

Находки в пещере Макапана легли в основу теории так называемой остеодонтокератической культуры, гласящей, что материальным вооружением австралопитеков в борьбе за существование было, с одной стороны, их скромное природное оружие — зубы и когти, а с другой — берцовые и, вероятно, другие кости крупных млекопитающих, использовавшиеся в качестве дубин.

Впервые Дарт опубликовал свою теорию в 1955 г., и в настоящее время она широко известна. Разумеется, не обошлось и без споров о том, не могли ли кости в южноафриканских пещерах стащить в кучи и обработать с помощью зубов какие-то другие животные. Под подозрение попали, в сущности, одни только гиены, на чей счет среди палеонтологов давно бытовало подозрение в их причастности к скоплениям самых различных костей ископаемых животных в пещерных отложениях Европы. «Отцом» такого предположения был английский геолог Уильям Баклэнд, о котором мы вскоре узнаем больше. Этот достопочтенный профессор Оксфордского университета якобы даже наблюдал за гиенами в зверинце и исследовал их фекалии, дабы выяснить, как они распоряжаются костями. Конечно, он при этом недооценил разницу в поведении животных на свободе и в неволе, не принял в расчет и того, что современные гиены (как ни странно, хотя и сходные по физическому облику с тогдашними) не обитают в пещерах. Не щадил усилий профессор Дарт и обследовал еще в 1935 г. целый ряд логовищ гиен в окрестностях Национального парка Крюгера, но каких-либо костей в этих логовищах не нашел. Легенда о гиенах не выдерживает, кажется, критики: эти животные кости обгладывают или разгрызают, но не складывают их в кучи и не затаскивают в пещеры. По-видимому, действительно, за скопления подчас раздробленных костей в пещерах ответственны австралопитеки.

Можно предполагать, что эти «предлюди» хотя еще и не умели изготавливать орудия, но уже могли систематически использовать в роли таковых различные предметы, предуготовленные самой природой. Каменные орудия — этот главный археологически выразительный элемент материальной культуры даже самых древних представителей рода Гомо — в тех местонахождениях, где были найдены австралопитеки, обнаружены тогда не были (не обнаружены и до сих пор). Правда, Ч. Брейн в 1954 г. в пещере Макапана в слое, залегающем выше горизонта с останками австралопитеков, открыл немногочисленные и очень примитивные каменные орудия, но связывать определенно эти находки с австралопитеками нельзя. Что же касается предположения, что австралопитеки использовали необработанные камни, то его нечем опровергнуть, но оно пока и не доказуемо.

Был ли уже известен огонь австралопитекам? Умели ли они его использовать или, может быть, уже и научились добывать?

Когда профессор Р. Дарт изучал в 20-х гг. нашего века кости животных в пещере Макапана, ему показалось, что некоторые из них испытали воздействие огня. Химический анализ обнаружил присутствие микроскопических частиц углерода, и Дарт, воодушевленный таким доказательством, присвоил позднее объявленным самыми древними обитателями пещеры видовое наименование Австралопитекус прометеус. Ведь это Прометей, согласно античному мифу, принес людям божественный огонь с Олимпа, и, по мысли Дарта, ту же роль в реальной истории должны были играть австралопитеки. Однако убедительных доказательств Дарту так и не удалось найти, и, таким образом, вторую часть видового наименования «прометеус» пришлось отбросить.

Однако и без огня австралопитеки и их культура (если позволительно так говорить) демонстрируют бесспорный успех на пути развития от всеобщего царства животных к исключительному миру человека. Они являются и первым звеном в истории «пещерного человека». Стайка сравнительно беззащитных созданий, нуждавшихся в надежном ночном убежище, но еще не умевших его сооружать, нашла в природе пещеру, скальный навес, щель или расщелину — самое удобное пристанище (конечно, когда его не населяли хищные звери). Природа, которая скупо, словно мачеха, их вооружила, отказав в когтях, клыках и панцирях, протянула таким образом им руку помощи.

После австралопитеков благами пещеры пользовались «люди прямоходящие» — первые из живых существ, которые «официально» заслужили имя «человек» (сначала их именовали «полулюдьми», но ныне включают в род Гомо), однако доказательств этому мало.

Название «пещерный человек» (о смысле и законности которого кое-что будет сказано дальше) заслужили поэтому только их наследники, именуемые неандертальцами. Причем само это имя «прачеловек из долины Неандера» явилось на свет благодаря пещере! Поскольку случилось это задолго до находок первых австралопитеков, когда наука о происхождении человека делала лишь первые шаги, это открытие породило настоящую бурю. Прошел не один десяток лет, прежде чем утихла эта метко названная «битва ученых».




Битва ученых


Диковинный молодчик из Прирейнской области, сутуловатый, со скошенным подбородком и низким лбом — тип, с которым не хотелось бы столкнуться ночью в парке, — судя по его виду, едва ли бы заинтересовался учеными спорами, десятки лет бушевавшими над его массивным черепом. Однако и нам эти споры и мнения не столь уж интересны: во-первых, потому что историю о добродетельном Фульротте и злонамеренном Вирхове знает, наверное, любой ребенок (сколько раз ее перетрясали в популярных книжках), а во-вторых, мы ведем речь не о родословной человека, а о предмете несколько ином — об отношении человека к пещерам. И потому сразу же обращаем внимание на то бросающееся в глаза обстоятельство, что все получившие известность стоянки неандертальцев были обнаружены впервые в пещерах.



В какую же из пещер в первую очередь?





Существующие книжки увели бы нас в Неандерталь либо в Чертову башню на гибралтарской скале, потому что тамошняя находка, сделанная в 1848 г., традиционно объявляется в качестве первой находки неандертальского человека. Однако мы в своих поисках отправимся туда, где останки неандертальца были найдены на целых 18 лет раньше — на восток всхолмленной бельгийской равнины в окрестности старинного университетского города Люттих (Льеж). Именно оттуда явился палеонтолог-самоучка P. X. Шмерлинг, чтобы вести раскопки в пещере у города Энгис в долине реки Аурис в поисках костей вымерших животных. Он и не подозревал, что найдет там кости человека. В частности, это были два черепа, один из которых принадлежал палеолитическому человеку современного типа (Гомо сапиенс сапиенс), а другой — неандертальцу.

Шмерлинг не проводил между ними различия — для его времени это не удивительно. Заслуга его перед наукой состоит уже в том, что он определил их как кости ископаемого (т. е. плейстоценового, палеолитического, как сказали бы сегодня мы, или «допотопного», как говорилось тогда) человека. И этого-то оказалось чересчур много для его современников: даже известный английский геолог сэр Чарлз Лайель, посетивший Энгис, ему не поверил. Все дело было предано забвению, тем более что никто, в том числе и сам первооткрыватель, так и не смог представить внешности энгисского неандертальца. Шмерлингу удалось сложить обломки черепа современного типа, который он и описал в своем сочинении 1833–1834 гг. Второй, неандертальский, череп был настолько разрушен, что восстановить его Шмерлинг не сумел и оставил так, как он был. Череп был реконструирован лишь много лет спустя после смерти Шмерлинга, так что к битве ученых за неандертальского человека он уже опоздал.

Гибралтар отнюдь не был столь же спокойным местом, как долина реки в Бельгии, — издавна он полюбился военным, и в конце концов они полностью им завладели. Эту бросающуюся в глаза известняковую скалу они поделили с обезьянами, которых там (единственное в этом смысле место в Европе, кроме зоологических садов) великое множество; так как обезьяны происходят из Африки, а плавать не умеют, то предположили, что они сюда пробрались какими-то подземными ходами под Гибралтарским проливом.

О том, что такие ходы существуют, свидетельствовало, казалось, и множество пещер и полостей, которые таила скала. Наиболее поразительной и известной из них была Старая пещера святого Михаила; вероятно, именно о ней писал еще в 45 г. до н. э. римлянин Помпониус Мела. Любознательные британские военные, которым в условиях мирной гарнизонной жизни нечего было делать (точнее, любознательным британским офицерам, ибо команда была, вероятно, занята какими-то работами), издавна играли там роль спелеологов. Некоторые вполне успешно, как, например, полковник Томас Джеймс, который впервые в 1771 г. описал эту пещеру; другие менее счастливо, как полковник Митчелл и его приятель Брэтт, которые во второй половине XIX столетия погибли при попытке пробраться в пещерные лабиринты поглубже. (Все-таки предполагаемые пустоты действительно существовали, но лишь через сто лет, в 1942 г., до них добрались, расширяя подземные военные склады.)

Английские офицеры основали Гибралтарское ученое общество и занялись сбором редкостей для его коллекции. Наиболее любопытным экспонатом в 1848 г. пополнил коллекцию секретарь упомянутого общества лейтенант Флинт. При фортификационных работах в пещере на северном откосе скалы, в месте, носившем имя Башни дьявола, или Чертовой башни, обнаружили череп странного создания, одновременно похожего и непохожего на человека. Череп не был выброшен, так как на месте находки оказался английский геолог Д. Баск, которому пещерные находки были не в диковинку, но что думать о черепе — этого никто не знал. Лейтенант Флинт, продемонстрировав череп на заседании общества, упрятал его в шкаф для коллекций, и о черепе благополучно забыли. Никто о нем не ведал и в 1857 г., когда состоялось случайное открытие в долине Неандера.



Неблагодарное открытие профессора Фульротта





Мы обещали не повторять того, что уже известно, однако тут могут всплыть и малоизвестные факты. А кроме того, мы никак не можем пренебречь тем серьезным обстоятельством, что местом находки первого распознанного неандертальца была опять-таки пещера. Итак, совершим хотя бы коротенькую экскурсию.

Романтическая картина, написанная в 1835 г. дюссельдорфским художником Вонгардом, запечатлевшая глубоко врезанную в землю живописную долину реки Дюссель, сегодня не многим более реалистична, чем, скажем, реконструкция той же местности в эпоху неандертальского человека. Каменные карьеры, где добывается известняк, уничтожили тогдашний рай земной, в котором ректор протестантской школы в Дюссельдорфе Иоахим Неуман (в согласии с духом своего времени он перевел свое имя на греческий и писался — Неандер) в XVII в. сочинял на лоне природы духовные песнопения. Вместе с промышленными предприятиями каменные карьеры превратили этот край в обыкновенный и весьма неприглядный «окультуренный ландшафт» индустриального Рура.

Что мы там ищем еще и теперь? Иллюзий? Для этого не нужно возвращаться в XVII столетие: достаточно закрыть глаза и мысленно перенестись на 125 лет назад, и перед нами предстанет очаровательная долина, края которой лишь кое-где ограничивают небольшие каменные карьеры. Река Дюссель промыла в девонских известняках извилистый каньон, где отдельные более широкие котловины чередуются с узкими крутостенными ущельями. Последнее из таких ущелий, перед устьем каньона, открывающимся в широкую долину реки Рейн, и называется Неандерталь — долина Неандера.

Здесь, неподалеку от селения Гохдаль, вода вымыла в шестидесятиметровых обрывах несколько небольших пещер. Пещера Неандера расположена на правом борту каньона; на левом, на высоте 18 м над рекой, находятся две пещеры — Большая и Малая Фельдгофские.

О здешних пещерах было вообще мало что известно. Более того, первые каменные карьеры стали уничтожать пещерные накопления, каменные орудия исчезали в насыпях шоссейных и железных дорог, множество костей животных, обитавших в плейстоцене, поглотила промышленность (главным образом при производстве костяного угля в качестве фильтровального материала в сахарном производстве). А костей там было изрядное количество. Приходится верить авторитету естествоиспытателя К. фон Бауэра: «…в некоторых пещерах вымерло столько доисторических животных, что от заполняющих пещеры наносов до сих пор распространяется зловоние, и эта пещерная глина благодаря большому количеству содержащихся в ней обломков костей истлевших животных может служить отличным удобрением для полей и лугов». Было известно, что стоит вывезти на поля даже малое количество такой глины, и урожай возрастает в четыре раза. Когда же такая пещера оказывалась выскобленной до самого дна, она служила и другим целям.

Фельдгофские пещеры долго оставались в сохранности благодаря своей недоступности. Но позднее и там открылся карьер по добыче камня, и однажды августовским днем 1857 г. двое рабочих приступили к расчистке меньшей из пещер. Как это все происходило, хорошо известно. Были найдены и человеческие кости, их сбросили со склона вниз, но, по счастью, здесь оказался владелец каменоломни, он-то и приказал снова собрать кости и, будучи в полной уверенности, что речь идет о пещерном медведе, послал в Элберфелдскую школу за господином Фульроттом. И на белый свет явился неандерталец.

Учителя Фульротта всякий, кто читал историю неандертальского человека, знает как провинциального натуралиста, который перед лицом всемогущего Вирхова тщетно защищал правильный взгляд на найденные тогда кости.

Он попал в Малую Фельдгофскую пещеру, когда она была уже почти полностью очищена от наносов, а ее содержимое было вывезено бог знает куда. И все-таки он сумел восстановить картину ее первоначального заполнения и положение костей. Дело в том, что он отнюдь не был ординарным учителем естествознания, шагающим по полям ради пополнения школьных коллекций. Хотя вначале он изучал богословие, позднее он основательно занялся естественными науками и получил степень доктора в университете в Тюбингене. Он был одним из основателей Общества испытателей природы прусской части Прирейнской области в Вестфалии.

Некоторое время спустя после находки костей доктор Фульротт, изучив их и поразмыслив, взял перо и написал в журнал упомянутого общества сообщение о находке. Было это в 1857 г. Более обстоятельная статья вышла в научных трудах того же общества два года спустя — по стечению обстоятельств одновременно с «Происхождением видов» Чарлза Дарвина. Называлась эта статья «Останки человека из (одной) скальной пещеры в долине Дюсселя». И наконец, в 1865 г. Фульротт опубликовал целую книжку под названием «Ископаемый человек из Неандерталя».

Еще в работе 1859 г. он пришел к однозначному выводу, что кости человека из Неандерталя «происходят из доисторической эпохи, по-видимому, из делювиального периода


 и, следовательно, могут принадлежать индивидууму, представляющему пратип нашего человеческого рода». А поскольку эти останки находятся в слое осадков, оставленных потопом, они по своему происхождению должны быть «допотопными», т. е. ископаемыми.

И разразилась известная «битва ученых» за первого пещерного прачеловека. Сражение проницательного первооткрывателя против реакционеров, придерживавшихся библейских догматов о происхождении человека, исключавших саму возможность существования ископаемого человека. Если бы дело обстояло именно так, то для того, чтобы пополнить перечень популярных книжек, одна за другой повторяющих детали этого сражения, может быть, и впрямь было бы жаль бумаги. Однако во всем этом деле есть нечто, что не позволяет нам перескочить через него одним махом. Так ли это все происходило в действительности, как мы привыкли думать? Присмотримся чуть более пристально к истокам всей неандертальской истории.

Ну вспомним хотя бы Кювье — традиционный пример «реакционера». Считается, будто он провозгласил, что в плейстоцене, до всемирного потопа, люди на Земле не жили, и всякий обязан был тому верить. Если же читать как следует, не полагаясь на традиционные предания, полученные из десятых рук, то прежде всего убеждаешься, что ни Библия, ни Ж. Кювье ничего подобного не утверждают.

Ж. Кювье писал в своей книге «Исследование ископаемых костей» (1812), что в Европе «„допотопные“ люди, очевидно, не жили; будь то иначе, их кости должны были бы находиться в пещерах вместе с костями вымерших животных там, где сохранились останки живых тварей, смытые катастрофическим всемирным потопом». Так и нужно понимать его сентенцию, цитируемую более или менее оторванно, вне связи с общим контекстом: «Ископаемых человеческих костей не существует». Упомянутая фраза — заголовок одного из подразделов его основного труда «О переворотах на поверхности земного шара», ее мы находим на с. 152, однако на с. 156 читаем: «Итак, все заставляет нас думать, что вид человека не существовал в тех областях, где находят ископаемые кости, так как нет никаких причин, чтобы он мог целиком избежать таких общих катастроф… Отсюда, однако, я не хочу делать вывода, что человек совершенно не существовал до этой эпохи. Он мог жить в каких-нибудь небольших областях, откуда мог заселить землю после этих ужасных катастроф»


. Из других мест книги Ж. Кювье становится ясно, что свое мнение он аргументирует почти «археологически точно» — отсутствием доказательств неперемещенного залегания немногочисленных тогда находок в «допотопных» слоях. Итак, это было весьма сдержанное суждение, отвечавшее состоянию научных знаний того времени. Эту широко известную фразу превратили в догму только его последователи, измельчившие его мысли, сведя их к абсурду вроде «многократного акта творения». Но Кювье в этом мало виноват.

Точно так же более трезвого рассмотрения заслуживает точка зрения профессора Р. Вирхова, который, надо думать, свою известность и свое первое место среди антропологов и археологов 70–90-х гг. прошлого столетия заслужил отнюдь не случайно. Следует помнить, что упомянутые науки тогда еще только формировались и что каждый исследователь в той или иной мере судил с позиций своей профессиональной подготовки. Вирхов получил медицинское образование, его узкой специальностью была патологическая анатомия. Неверно и то, что отрицание Вирховым фульроттовского толкования находок в Неандертале проистекало из какой-то упорной оппозиции к «допотопному» человеку и научному прогрессу вообще. Естественно, что Вирхову прежде всего пришло в голову при обсуждении находки исследовать, не являются ли явные отличия костей неандертальца от костей «нормального» человека следствием патологических изменений, вызванных болезнью. Во-первых, он отметил на черепе старые шрамы, а во-вторых, патологические изменения костей, обусловленные, по его мнению, артрозом. Потому-то он и пришел к выводу, что имеет дело с больным индивидом, который вряд ли бы имел шансы выжить в примитивном неорганизованном обществе и в суровых условиях жизни столь отдаленной эпохи.

Итак, Вирхов пришел к однозначному выводу о патологической природе отличительных черт неандертальского человека. Однако неверно было бы утверждать, что он стоял на этом неколебимо. Еще в 1873 г. он признал, что речь может идти о своеобразном антропологическом типе, но об индивидууме, перенесшем болезнь, поэтому для его типологической оценки нужны новые более однозначные подтверждения. 14 лет спустя, после находок в пещере у бельгийского города Спа, он аргументировал свою сдержанную позицию тем, что по поводу возникновения человека пока не существует ничего, кроме спекуляций, а последние не составляют предмета научных дискуссий. В 1892 г. он вновь разъясняет, что не отрицает значения неандертальских костей, а лишь не считает их подходящим и представительным материалом для суждения о возрасте и их эволюционном положении. Наконец, на съезде немецких антропологов и археологов в 1899 г. — уже как старейшина немецкой науки и один из наиболее уважаемых деятелей науки Центральной Европы — Вирхов признает, что традиционное мышление воздвигает серьезный барьер на пути научного прогресса и что нельзя далее предполагать неизменность современной формы человека в ходе исторического развития, поскольку в более древние геологические эпохи человек, безусловно, прошел ряд определенных и необратимых изменений.

К тому времени стали известны другие находки неандертальского человека (хотя полных скелетов среди них все еще не было); определенную роль сыграла и недавняя находка питекантропа на острове Ява, тоже, правда, Вирховым отвергнутая. Мы, разумеется, не рискнем утверждать, что объективная роль Вирхова в этой «битве ученых» была позитивной, и среди мотивов, которыми он руководствовался, нельзя не принять во внимание его личную антипатию к Э. Геккелю и манере последнего пропагандировать дарвиновские идеи в антропологии. Речь идет лишь о том, чтобы постараться понять его научные доводы и не представлять Вирхова неизменно, ради эффекта повествования, в качестве образца невежды или явного ретрограда.

Впрочем, некоторые другие антропологи часто придерживались еще менее обоснованных мнений, причем отнюдь не находясь под влиянием Вирхова. Известный парижский ученый А. Катрфаж на конгрессе 1874 г. в Стокгольме отмечал сходство сохранившейся верхней части черепа неандертальца с черепом короля Шотландии Роберта Брюса и других исторических личностей; другой специалист, уже на конгрессе в Брюсселе, утверждал, в свою очередь, что он неоднократно сам встречал на улицах Брюсселя людей с подобными надбровными дугами и низким лбом. Эти ученые, чьи имена пользовались не намного меньшей славой, чем имя Вирхова, таким образом, вообще не учитывали отличий неандертальца от современного человека.

А что нового или малоизвестного можно добавить о Фульротте? Ну хотя бы то, что к месту находки в Малой Фельдгофской пещере он попал не столь случайно, как подчас говорится. Он и сам писал, что означенная пещера его давно интересовала, и поэтому когда профессор Неггерат из Бонна, известный естествоиспытатель и переводчик на немецкий язык работ Ж. Кювье, еще в 1852 г. писал в «Кельнской газете», что в долине Неандера могут, вероятно, быть встречены кости ископаемого человека, то, кто знает, не на основе ли именно информации, полученной им от своего ученика Фульротта, он высказывал такое предположение? Протоколы заседаний Элберфелдского общества утрачены во время последней войны. Но извлечения из них сохранились. И из них видно, что вскоре после находок в Неандере Фульротт посетил раскопки профессора Спрингла в пещерах поблизости от г. Льежа в Бельгии и что был он знаком со старой работой Шмерлинга. А поскольку древний вид костей бросился Фульротту в глаза, он искал в Бельгии основу для сравнения.

Собственно говоря, Фульротт не был специалистом в антропологии и потому переправил находки в Бонн профессору Германну Шафхаузену, который, по сути дела, и «ответствен» за прогрессивную антропологическую точку зрения в этом вопросе. Еще в 1857 г. он писал в журнале Немецкого антропологического общества: «Имеется достаточно оснований предполагать, что человек уже был современником допотопных животных» и, следовательно, можно «человеческие кости и череп из Неандерталя считать наиболее древним памятником прежних обитателей Европы».



Вмешиваются британцы





Кто знает, как бы обернулось дело с признанием неандертальца, если бы не англичане. Вообще интересно проследить, сколько научных споров на континенте в ту пору решал авторитет передовых английских ученых; вспомним хотя бы поддержку идеи о «допотопных» каменных орудиях, которую напрасно отстаивал во Франции Буше де Перт, пока в 1859 г. положительные отзывы Ч. Лайеля и других не оказались решающими. В 1860 г. «отец современной геологии» сэр Ч. Лайель появился в Неандертале.

Лайель уже давно знал о результатах Шмерлинга и поначалу принял их скептически, но позднее свое мнение изменил. К концу 50-х гг. прошлого столетия о теоретическом признании возможности существования «допотопного» человека речь уже не шла, вопрос состоял только лишь в практическом доказательстве этой идеи на основании соответствующих находок. Выполнению этой задачи и послужили проведенные как раз перед тем моментом, о котором мы рассказываем, раскопки во Франции, а также на юге Англии вблизи порта Торкей в 1853 г.

«Я посетил место находки в 1860 г., — писал Лайель, — в сопровождении доктора Фульротта, который был столь любезен, что незамедлительно приехал из Элберфелда, чтобы меня сопроводить; он привез с собой оригинал ископаемого черепа и слепок с него, который мне подарил… В известняках имеется множество трещин, одна из которых, до сих пор частично заполненная грязью и камнями, и соединяет пещеру с поверхностью. Может быть, тем же путем вниз в пещеру была смыта и глина, а с ней и тело, кости которого были найдены…»

По возвращении в Англию Ч. Лайель показал слепок черепа Томасу Генри Гексли, известному антропологу-дарвинисту, который заявил, что из всех черепов, что ему доводилось видеть, этот ближе всего к обезьяньему. Итак, англичане неандертальца признали, им же принадлежит заслуга в последующих знаменательных событиях, с ним связанных: в 1863 г. это было напечатано черным по белому в геологическом труде Ч. Лайеля («Геологические свидетельства древности человека») и Т. Г. Гексли («Место человека в природе»); в том же году на заседании Британского общества по развитию науки в Ньюкасл-апон-Тайн об этом докладывал А. У. Кинг, который, как ни странно, но вопреки мнению Гексли выделил, основываясь на неандертальской находке, самостоятельный человеческий вид, дав ему естественнонаучное имя — Гомо неандерталенсис. Доклад был опубликован в трудах общества под названием «О неандертальском черепе, или Доказательства в пользу того, что он принадлежит виду, отличающемуся от того, который представляет человек современный». Случилось это в 1864 г.

И еще одна важная подробность: почти все книжки сообщают о находке костей древнего человека, но пренебрегают вопросом о том, были ли найдены и изделия неандертальцев — каменные орудия. Этому археологическому вопросу Фульротт также уделил внимание. При описании глин здешних пещер он, в общем, указывал, что в них находят «немногочисленные величиной с орех обломки коричневатого и желтоватого роговика». Не имел ли он тем самым в виду каменные орудия? Это не исключено. Данные об индустрии людей среднего палеолита, в частности об орудиях, изготовленных не из кремня, были в то время, особенно в Германии, незначительны.

Нет ничего удивительного в том, что естествоиспытатель Фульротт интересовался также археологией. Самый древний (палеолитический) период эволюции человека в прошлом веке находился почти исключительно во владении геологов, палеонтологов или антропологов, так как «классическая» археология в то время его чуралась. 










Сохранившаяся часть черепа из Неандерталя (по И. С. Фульротту)




Что же происходило потом? Сражение ученых по поводу «пещерного человека» из Неандерталя закончилось приблизительно в 1901 г., когда анатом из города Страсбурга профессор Г. Швальбе заново описал в «Боннском ежегоднике» череп, который он собственноручно и по собственному методу измерил и математически обсчитал. Швальбе пришел к выводу о том, что Вирхов сорок лет назад заблуждался, считая некоторые изменения патологическими. С того времени находка неандертальца получила признание и в самой Германии. Кроме исследований английских ученых, этому способствовали и бельгийские пещеры, предоставившие еще более убедительный сравнительный материал.

Упомянем хотя бы две из них. Пещера Тру де ла Нолетт, глубокая и темная, расположенная на берегу реки Лессе в окрестностях Данана (не у Фюрза, как обычно сообщают, а у Ульсоне), была обследована в 1866 г. Е. Дюпоном на средства министерства внутренних дел Бельгии. Там под несколькими синтровыми корками была обнаружена нижняя челюсть формы столь необычной, что ученые поначалу вообще не хотели относить ее к человеку. Прежде всего потому, что челюсть вообще не имела подбородка — так резко она отступала от корней нижних зубов назад. Это была первая из известных нижняя челюсть неандертальца, важная часть черепа, которую в Неандертале не нашли.










Приблизительно 100 лет назад была осуществлена, согласно представлениям профессора Шафхаузена, эта реконструкция бельгийского неандертальца из Спа




Еще более значительной оказалась пещера Бек-о-Рош над рекой Орно у городка Оно-Спа в провинции Намюр. Марсель Пуйи (адвокат и хранитель льежского музея) и Макс Лоэт в июне 1886 г. откопали там два скелета неандертальского типа вместе с каменными палеолитическими орудиями, костями пещерного медведя, мамонта, шерстистого носорога — все в слое, перекрытом еще двумя ненарушенными слоями, имеющими плейстоценовый возраст, и синтровым покровом, датируемым началом голоцена. Исследование с самого начала велось со знанием дела, и его результаты не вызывали никаких сомнений уже с того момента, когда в июне 1886 г. исследователи сообщили о нем на археологическом съезде в Намюре. В наше время неандерталец стал уже общепринятым фактом, и во всех пособиях по эволюции человека вы прочтете, какое место современная палеоантропологическая наука отводит неандертальскому человеку. Все это, однако, касается неандертальца в общем смысле — как представителя человеческого рода. Ну а что же их «праотец» — мужчина из Фельдгофской пещеры? О нем все дружно забывают, словно он, сыграв свою роль в «битве ученых», уже не заслуживает внимания. Но считать так было бы ошибкой.



Дальнейшая судьба «праотца неандертальцев»





Как видим, на чужбине интерес к его останкам был большим, чем дома, в Германии, и им грозила судьба быть увезенными за границу за большие деньги. В том, что этого не случилось, заслуга, с одной стороны, профессора Шафхаузена, а с другой — президента Общества любителей древностей Рейнской области Эрнста Веерта, который в 1876–1883 гг. одновременно состоял директором музея в Бонне. Хотя кости из Неандерталя тогда в Германии считались по большей части сомнительными, этот человек пошел на риск и купил их за довольно значительную сумму для своего музея. Как оказалось, он не ошибся. Кости и особенно сохранившаяся часть черепа стали «гвоздем программы» уже при открытии первой экспозиции музея в июле 1893 г., где им была отведена особая витрина в центре доисторического зала. И столь же почетное место, может быть, даже еще более впечатляющее, им отвели создатели современной экспозиции Рейнского музея в 1967 г.

Однако интерес и к самому месту находки не был утрачен. В 1898–1899 гг. здесь было проведено контрольное обследование; в 30-х гг. нашего столетия там появился Музей неандертальца, где были выставлены муляжи костей человека, кости животных и каменные орудия времени существования неандертальцев (среднего палеолита), там даже был устроен «заповедник эпохи каменного века» с живыми бизонами, дикими лошадьми, северными оленями и лосями. Нацистский режим, придя к власти, предоставил археологическим музеям небывалые субсидии, требуя, однако, чтобы они служили «просвещению» в его духе и пропагандировали идеи об «исконном превосходстве германцев и нордической расы». Экспозиция музея в Неандертале, по сути своей слишком беспристрастно археологическая, не пришлась нацистским управителям по вкусу, и в 1937 г. было принято решение ее переделать. Но и концепция, предложенная позднее, оставалась все еще слишком объективной. Заново отделанный музей был торжественно открыт… и в тот же день снова закрыт под тем предлогом, что он «недостаточно определенно и убедительно демонстрирует эволюцию человечества, в первую очередь расовое происхождение германского человека». Следующий торжественный вернисаж произошел в 1938 г., за «безобидность» экспозиции поручился сам нацистский «археолог № 1» профессор Ганс Райнерт из Берлина. Апогеем экспозиции явилась серия диапозитивов, представлявшая эволюцию рас в соответствующем нацистском духе.

Однако и эта экспозиция просуществовала недолго. У порога стояла война, и вскоре Музей неандертальца превратился в солдатские казармы и лагерь для иностранных рабочих, принудительно угнанных в рейх. Многие коллекции оказались утраченными, экспозиция уничтожена. Лишь после 1950 г. этот маленький музей был восстановлен и в настоящее время служит источником информации в первую очередь школьникам и туристам.

Таковы, хотя и в самой сжатой форме, малоизвестные страницы «сражения ученых», разгоревшегося вокруг находки в Малой Фельдгофской пещере. Пожилой мужчина, который не мог свободно сгибать левую руку в локте и чьей голове, вероятно, достался не один удар, прожил не слишком спокойную жизнь. Однако он наверняка не мог и помыслить, что после его кончины вокруг него будет столько всего накручено (более поздние археологические исследования обнаружили на костях следы искусственного вмешательства, и даже высказывалось мнение, что то, что считали черепом, на самом деле какая-то искусственно выделанная чаша), особенно после его малодостойного воскрешения из мертвых в 1856 г. Слишком уж он отличался по своему физическому облику от мужчин самодовольного XIX в. Вот почему его современные родственники так долго отказывали ему в признании. И ему пришлось дожидаться своего законного места в истории человечества намного долее, чем довольно молодому виду, имя которому дала другая пещера — Кро-Маньон.




Кро-Маньон


Приблизительно 40–30 тысяч лет назад с лица Земли исчезли прадеды или двоюродные дедушки современного человека — неандертальцы, и представительство человеческого рода взял в свои руки вид, пока последний, — тот, что сам себе в своем естественнонаучном наименовании присвоил удвоенную мудрость: Гомо сапиенс сапиенс. Одним из первых проявлений его мудрости было то, что в своих отношениях с пещерами он оказался во много раз более изобретательным, чем все его предшественники. Пещера стала служить ему уже не только обиталищем, могилой или местом охоты, но и святилищем, и художественной галереей; впрочем, он успешно усовершенствовал и прежние функции пещеры как жилища с помощью особого ее обустройства.

Человек эпохи позднего палеолита, продолжавшейся до самого конца плейстоцена (около 10 000 лет назад), был физически почти не отличим от нас. В частности, и поэтому современная наука не видит оснований для выделения его особой формы, или подвида, Гомо сапиенс фоссилис (человек мудрый ископаемый), к которому относили ранее людей той эпохи. Однако подобно тому, как современное человечество не является абсолютно однородным — в рамках одного и того же вида оно делится на несколько рас, — так и в позднепалеолитических скелетах ученые с давних пор стали обнаруживать некоторые второстепенные различия, пытаясь на их основании выделить «древние расы». Позднее их стали именовать по названиям локальных местонахождений, во всех случаях это были пещеры, где человеческие скелеты лучше сохранились.

Наибольшую популярность среди этих «рас» (в наше время большинство из них представляет интерес только с точки зрения истории науки) снискала одна, так называемая кроманьонская, раса: понятие «кроманьонец» было и до недавнего времени оставалось почти что синонимом верхнепалеолитического человека. Оно фигурирует практически в любом популярном пособии, посвященном эволюции человека.

Достаточно при этом сказать, что упомянутая пещера находится неподалеку от городка Лез Ейзи в Дордони. Лез Ейзи, «столица предыстории», расположена в самом центре прославленной Дордони (исторической провинции Перигор), области, изобилующей пещерами и скальными навесами, где зародились археологическая теория и систематика среднего и верхнего палеолита Европы. Это — классическая земля науки о «пещерном человеке», которую никак нельзя обойти.



Что открыла железная дорога в Маньоновой дыре?





Кро-Маньон, или Кроманьон, звучит таинственно и несколько возвышенно, однако на самом деле это означает всего лишь — Маньонова дыра (Маньон был тамошним отшельником). В сущности же, речь идет даже не о настоящей пещере, а лишь об остатках скального навеса, таких навесов здесь реки и горные потоки когда-то намыли сотни. Тот навес, который имеется в виду, в настоящее время находится на высоте 15 м над рекой Везер, главной рекой этого края, которая на своем пути к Дордони, словно змея, извивается между скал. Пласты более прочных коралловых известняков противостоят воздействию воды успешнее, чем более слабые породы, залегающие под ними, и потому остаются торчать из скальных обрывов в виде горизонтальных карнизов. Под одним из таких карнизов образовалось пустое пространство длиной до 17 м, углубленное в скалу на 8 м. Конечно, таким оно было лишь вначале. Позднее оно замывалось глиной, заполнялось упавшими камнями и таким образом к 1868 г. оказалось заполненным целиком.










Слева: на разрезе скального навеса Кро-Маньон показано скальное ребро, впоследствии закрытое осыпью, под ним палеолитические слои с останками человека;

справа: ожерелье из просверленных раковин морских моллюсков украшало один из скелетов в Кро-Маньоне




В том же году в долине реки Везер началось строительство железной дороги от города Перигё до Ажена, и приходится прямо признать, что не будь этого, так никогда бы и не выяснилось, что скальная терраса у подножия склона, у самого вокзала в Лез Ейзи, на самом деле представляет собой верхний край карниза, прикрывающего давно исчезнувшую полость. Обнаружили это рабочие, копавшие выемку под железнодорожное полотно. Руководивший строительством подрядчик, к счастью, понимал возможное значение найденных костей. Он известил о них собирателя древностей О. Лаганка, и таким образом информация о находке дошла до министерства культуры в Париже. Еще большей удачей явилось то, что все это произошло не год или два спустя (припомним из истории, что через два года в Париже уже не было ни короля, ни министерства — там стояла прусская армия). Находка случилась практически в последние минуты, когда государственные органы еще располагали временем, чтобы беспокоиться о каких-то костях в далеком департаменте. Министерство направило туда специалиста-палеонтолога Л. Ларте, чтобы он все рассмотрел подробнее.

Ларте прежде всего распорядился поставить крепкие подпорки для укрепления скального навеса, поняв, что в случае продолжения земляных работ может возникнуть опасность обвала (и к древним костям добавились бы останки современного человека). Продолженные под наблюдением Ларте исследовательские работы выявили интересное обстоятельство: поскольку карниз образовал почти горизонтальную кровлю, глина не заполнила нишу под ним полностью, и в задней части сохранялось небольшое свободное пространство, остававшееся пустым на протяжении тысячелетий. И у его пола, в самом верхнем горизонте желтоватой глины, перекрытом камнями, обвалившимися со свода, были обнаружены человеческие кости, на первый взгляд чрезвычайно древние.

Они могли принадлежать четырем или пяти особам, по-видимому, когда-то здесь погребенным. Самым поразительным, а позднее и самым популярным оказался «старик из Кро-Маньона» — высокий мужчина, приблизительно пятидесятилетний, умерший от костного туберкулеза. Его череп выступал наружу, так что на него капала вода с потолка, постепенно покрывшая его защитной известковистой коркой. Кроме того, там были обнаружены останки еще одного или двух мужчин, женщины и грудного младенца. Весьма интересен был женский череп: над правой его глазницей имелась глубокая зарубка или шрам, т. е. след ранения, после которого женщина жила буквально всего несколько дней. Открыватели захоронения определенное значение придавали спорному свидетельству о том, что каменный остроконечник, обнаруженный тут же под сводом навеса, якобы точно соответствовал этой ране. Однако на основе такого рода данных едва ли можно было делать какие-либо выводы. Более правдоподобным выглядит предположение, что рана была нанесена орудием типа топора. Прочие, мужские, черепа также имели следы тяжких ударов. Все это способствовало популярности находки, представленной как «наиболее древнее убийство доисторического времени».










Череп из Кро-Маньона




Благодаря костям животных и каменным орудиям, находившимся в тех же слоях пещерных отложений, возраст человеческих костей был определен сравнительно точно. Тогдашнее состояние научных знаний, конечно, позволяло говорить только в общих чертах о верхнем палеолите, но для выяснения значения находки и этого было достаточно. Интерес вызвали и 300 мелких обломков раковин морских моллюсков, по большей части просверленных и разбросанных среди костей. Несомненно, речь шла об остатках ожерелья или об украшениях, прикреплявшихся к одежде.

По составу костей и обработанным рогам Ларте пришел к выводу, что ему довелось исследовать пещерную стоянку охотников за северным оленем, живших здесь якобы весьма долго — до тех пор, пока глиной не занесло грот настолько, что он стал неудобен для человека; позднее его стали использовать в качестве могильника. Напротив, английский исследователь пещер У. Б. Даукинс совершенно верно утверждал, что взаимосвязь захоронений и обитателей скального навеса не доказана, что скелеты залегают значительно выше, в глинистых слоях, и, следовательно, должны быть моложе (в то время уже широко использовалась так называемая стратиграфия, в частности, ее основной принцип: в ненарушенном залегании самый нижний слой всегда самый древний, а верхний — самый молодой). Поэтому же Даукинс отрицательно отнесся к идее о способности палеолитических людей погребать своих покойников — идее, которая с точки зрения признания культурной зрелости верхнепалеолитического человека пока лишь медленно пробивала себе дорогу; Даукинс утверждал, что погребения в пещерах относятся скорее всего к более молодой эпохе каменного века — неолиту, а в палеолитические культурные слои они могли попасть только за счет вторичного заглубления при копке могильной ямы. Каменные орудия же были, по его мнению, туда занесены копавшими норы грызунами.

Разумеется, такая возможность в принципе существует, однако с помощью тщательных наблюдений ее нетрудно распознать. Мы теперь знаем, что в Кро-Маньоне речь действительно шла о людях верхнего палеолита, живших там около 25 000 лет назад. Установлено это было уже учеными, исследовавшими здешние находки сразу же после их открытия.



Кроманьонцы и их родственники





Сами черепа из грота Кро-Маньон попали в Естественнонаучный музей в Париже, а их копии разошлись по различным музеям Европы. Путь же их к современной антропологической классификации был, разумеется, во много раз более извилист. В качестве иллюстрации мы припомним лишь несколько его зигзагов. Более важно, однако, то, что на основе этих находок антропологи Катрфаж и Ами в 1874 г. сформулировали понятие о так называемой кроманьонской расе.

О сущности древних «рас» мы уже кое-что говорили, и сказанное сохраняет силу и в отношении всех других «рас», понятия о которых сложились позднее. Общепризнанной в свое время была из них еще одна — вторая главная — «комбкапельская раса» и, кроме того, две второстепенные — «гримальдийская» и «шанселадская». Что касается первой из них, выделенной на основе одной-единственной находки черепа в слоях древней фазы верхнего палеолита в пещере Комб-Капель, то принято считать, что ее представители ближе всего стоят к современным европеоидам средиземноморского типа, между тем как кроманьонец обнаруживает еще примесь неандертальских черт. Поэтому предположили, что он появился за счет смешения неандертальцев с новыми людьми, принесшими якобы культуру позднего палеолита из Азии. «Гримальдийская раса» (названная так по Гримальдийским пещерам) возникла, должно быть, за счет смешения обеих главных рас, в ней усматривали африканоидные черты, а в «шанселадской расе» находили и эскимосские черты. Но об этих представлениях и судьбе, что их постигла, мы узнаем в другом месте, а пока вернемся к кроманьонцам.

Число находок, антропологически сходных со скелетами из Кро-Маньона, между тем росло. Вставал вопрос и о переклассификации более ранних нахождений, например сапиентного черепа из Энгиса, который его первооткрыватель Шмерлинг считал скорее эфиопским, чем европеоидным, однако Катрфаж и Ами отнесли его к новой «расе». Тем временем произошли новые открытия. Вскоре, в 1872 г., на противоположном берегу реки Везер, в местности, называемой Нижний Ложери, под скальным навесом были обнаружены останки человека, по-видимому, погибшего под свалившейся каменной глыбой. Чуть позже в том же году археологи обследовали грот у Сорда, позднее названный Абри-Дурут, и обнаружили в нижнем слое погребение человека, украшением которому служило ожерелье из просверленных зубов пещерного льва и пещерного медведя. Третьей была находка в пещерах Гримальди вблизи Ментоны (Итальянская Ривьера), куда исследователей привело строительство железной дороги, идущей вдоль побережья от Марселя к Генуе. Это был знаменитый «мужчина из Ментоны», извлеченный из-под синтрового покрова в пещере Кавийон Эмилем Ривьером. Позднее там же были сделаны и другие открытия кроманьонского человека. Кроманьонский тип стал в антропологии общепринятым понятием, им пользуются и до сих пор.

Как же выглядел человек кроманьонского типа? Как кажется, поначалу он сохранял некоторые черты своих более древних в эволюционном отношении родственников, однако на протяжении палеолита он стал практически тождествен современному европейцу. Он имел сравнительно высокий рост (в среднем 170–180 см), орлиный нос и высокий лоб, иногда более крутой; в процессе эволюции его скелет утратил грубые примитивные черты. Определенное представление о его облике мы можем составить по тем пробным реконструкциям, которые на основе кроманьонских черепов осуществил советский антрополог-скульптор М. М. Герасимов.

У кроманьонца был удлиненный череп и широкое лицо; индивидуум же из Комб-Капель лицо имел узкое — это была, по сути, его единственная отличительная особенность. Вряд ли мы здесь имеем дело с «расовыми» различиями: скорее всего, это не более чем проявление разной физической конституции, с чем мы обычно встречаемся и сегодня. Впрочем, и отличия, на основании которых были выделены «гримальдийская» и «шанселадская» расы, ныне представляются нам в том же свете несущественными. Итак, то, что популярная литература обычно ставит знак равенства между понятиями «позднепалеолитический человек» и «кроманьонец», не будет столь уж грубой ошибкой. Открытие в Кро-Маньоне и его тогдашнее истолкование представляли большую ценность для развития науки, что, между прочим, показала специальная конференция, организованная в 1968 г. во Франции в связи с его столетним юбилеем. Кро-Маньон относится к тем пещерам, которым не суждено забвение.

Из-за того что в согласии с темой нашего повествования мы обращаем в первую очередь внимание на пещеры, не должно создаваться впечатление, будто эволюция человеческого рода в среднем и позднем палеолите происходила именно и только там — в пещерах. Это скорее следствие того, что условия изолированного и защищенного пространства пещеры благоприятствовали сохранению костных остатков, а кроме того, тут действовал и преднамеренный выбор исследователей, которых пещеры издавна манили легкостью определения местонахождений (в противоположность этому открытые стоянки находят, как правило, случайно). Однако какова бы ни была причина, но истиной остается то, что имеющиеся знания о первоначальной эволюции человека в основном почерпнуты из пещерных находок. Каждый слой пещерных отложений — мы снова используем это сравнение — столь же ценен, как и лист древней хроники. Бездумно уничтожать его — все равно что сжечь лист древнего пергамента до того, как кто-то его прочтет и поймет его подлинный смысл.

Приходится откровенно признать, что и самое современное научное исследование пещерных накоплений уничтожает уйму информации, о которой мы до сих пор даже не подозреваем и которая наверняка могла бы быть постигнута с помощью тех новых методов, о которых мы пока тоже не имеем понятия. Это — с одной стороны.

Но с другой стороны, только за письменным столом, без практического опыта и полевых исследований, наука никогда бы не пришла к более совершенным методам. Итак, ничего не остается, как трудиться не за страх, а за совесть, используя весь комплекс современных знаний, и смириться с тем, что через каких-то 150 лет исследователи будут взирать на наши усилия столь же снисходительно, как сегодня мы сами смотрим на те научные работы, что 150 лет назад явили миру самый первый палеолитический скелет — прославленную «Красную даму».




«Красная дама»


Упомянутая «дама» — одна из классических фигур в истории изучения «пещерного человека», персонаж, который в свое время возбудил достойный интерес, но о котором в наше время мало кто знает. Кроме всего прочего, еще и потому, что «Красная дама» по прошествии многих лет оказалась «красным мужчиной».










Разрез одной из дербиширских пещер, приведенный в книге Баклэнда, наглядно показывает, как производились раскопки (в пещерных отложениях нарисован скелет «допотопного носорога»)




Действие развертывалось в атмосфере «негостеприимной пустыни» полуострова Гоувер в графстве Гламоргэншир в Уэлсе на высокой голой скале, круто обрывающейся к беспокойным серо-зеленоватым волнам Бристольского залива. Именно здесь находилась небольшая, когда-то вымытая морем пещера с несколько прозаическим названием — Козья дыра. В 1823 г. там нашли случайно какие-то древние кости, известие о находке дошло до северо-английского Дербишира, где застигла профессора Баклэнда, когда он с меньшим успехом пытался отыскать то же самое в тамошних пещерах. Не медля ни минуты, Баклэнд отправился в глухой край к западу от портового городка Свонси и принялся за раскопки в Козьей дыре.



Профессор Баклэнд и женский скелет





Как выглядела Козья дыра? «Вряд ли удалось бы найти более подходящее временное пещерное обиталище, нежели пещера в Пэвилэнде, — писал в 90-х гг. прошлого столетия один из оксфордских преемников Баклэнда У. Дж. Соллас. — Ее окружение представляет собой плодородную местность, которая уже в древние времена должна была располагать прекрасными охотничьими угодьями. Сама пещера просторная, светлая и сухая, с естественным камином, защищенным от ветра и отводящим, следовательно, дым очага, под ним устроенного. Перед входом в пещеру имеется открытая скальная площадка с уготованными самой природой сиденьями, где охотники могли греться на солнце под открытым небом. Прибавьте к этому еще и то обстоятельство, что пещера скрыта от взора со стороны суши и едва ли доступна для тех, кто не знает дороги, — и вот вам во всех отношениях самый желанный охотничий приют».

Весь пол пещеры (длина ее составляла чуть более 20 м) был покрыт обильными остатками или, лучше сказать, кухонными отбросами, производственным мусором, скопившимися в давно прошедшие времена. Баклэнд раскопал отложения этого культурного слоя до самой скалы и, будучи хорошим геологом, составил подробный разрез пещеры, который в духе своего времени очень мило населил: возле открытого разреза он нарисовал стоящего мужчину, для масштаба, затем в самом недоступном уголке — пса (чтобы показать, что собака туда еще могла проникнуть, а человек уже нет), еще один человек лезет по приставной лестнице к отверстию скального камина под потолком пещеры, другой, словно альпинист, карабкается по наружной стене утеса. Парусник на море дополняет этот наглядный рисунок, на котором более, чем все описанные статисты, нас должен заинтересовать крохотный человеческий скелет. Это и есть «Красная дама».

Скелет, что вошел в литературу своего времени под именем «Красной дамы из Пэвилэнда», ныне покоится в Пит-Риверском музее Оксфордского университета. Откуда происходит столь красочное имя? Когда профессор Баклэнд вскрыл покров глины мощностью в один фут, перед ним явился скелет, украшенный различными предметами, изготовленными из мамонтова бивня, раковинами морских моллюсков, и все это было явно окрашено в красный цвет охрой, которой в древности посыпали тело покойника. Почему — угадать трудно, но в палеолите так делалось часто. Может быть, хотели вернуть усопшему цвет тела живого человека, может быть, эта краска была символом крови и жизни…

Впрочем, Баклэнду приходилось решать и более важные вопросы. Кто был тот, от кого остался лишь красный скелет? Как он умер? Когда это произошло?

Это был человек высокого роста в возрасте около 25 лет. (Все это выяснилось позднее — ведь антропологические методы исследования со времен Баклэнда и до сегодняшнего дня прошли долгий путь развития.) Пол покойника его первооткрыватель мог бы определить, но, к несчастью, череп у скелета отсутствовал, хотя на рисунке он и изображен. А без черепа такое дело в то время, конечно, не могло получиться. Баклэнд высказал мнение, что речь идет о женщине, а остальные уже приняли «пэвилэндскую даму» как достоверный факт. Лишь спустя сто лет после открытия были осуществлены настоящие антропологические исследования, и было установлено, что на самом деле это мужчина! Однако столетняя привычка оказалась слишком стойкой и прозвище «Красная дама» так и осталось.

Еще более сложен был, конечно, вопрос о возрасте костей из Козьей дыры. Человеческие кости в пещерах Англии были найдены не впервые: еще в 1797 г. в графстве Сомерсет вблизи Чеддара несколько подростков преследовали кролика, который вдруг исчез в какой-то дыре под известняковой скалой. Расширив лаз, мальчики оказались в пещере (позднее ее назвали Эвилайн Хоул), где на полу лежало приблизительно 50 человеческих скелетов. Еще один скелет был найден в пещерном заполнении в окрестностях Баррингдона в том же графстве: самой природой он был запечатан под синтровым покровом и прочно обызвесткован. И все-таки Баклэнд и другие делювиалисты отказывались признать очевидность — то, что скелет должен принадлежать современнику вымерших «допотопных» животных, кости которых сохранились в том же слое. Их ожесточенное сопротивление самой идее существования «допотопного» человека происходило не столько из принципиальных соображений, сколько из-за связанности оковами привычки и, вероятно, страха перед возможным конфузом в случае ошибки в столь важном деле. Все это толкало их на сомнительные спекуляции по поводу каких-то беглецов, погибших якобы здесь во время одной из многочисленных войн исторического времени.

Подобным же образом была истолкована и «Красная дама». Баклэнд встретился здесь с тяжелой проблемой: во что бы то ни стало, любой ценой он должен был сохранить свое мнение неизменным. Скелет был, несомненно, прямо связан с примитивными, грубо обработанными каменными орудиями. Пренебрежение этим обстоятельством еще можно было бы простить: тогдашние познания о палеолите были весьма скудными, исследование палеолита, по сути, еще только начиналось. Баклэнд среди множества скребков, режущих и других орудий обратил внимание лишь на одно, которое напомнило ему кресало для высекания огня.

Но бивни мамонта в слое, включавшем захоронение, и даже украшения из слоновой кости на самом скелете — этого уж палеонтолог того времени проглядеть не мог. И действительно, можно с уверенностью утверждать, что Баклэнд не мог не понять, что возраст «Красной дамы» — делювиальный. А он объявил, что речь идет о могиле, значительно более молодой, выкопанной во времена почти что исторические, и что по возрасту она явно не связана с «допотопными» костями мамонта, шерстистого носорога, пещерного медведя и гиены, северного оленя и других видов животных, останки которых, по его мнению, были намыты в пещеры всемирным потопом.

Словно настоящий детектив, Баклэнд повел поиск следов, которые могли бы объяснить смерть «Красной дамы», в самой пещере и в ее окрестностях. Хуже всего было то, что он искал доказательств заранее составленного суждения. Первый ориентир ему предоставила римская монета, найденная в ином месте пещеры. Затем он обследовал окрестные скалы и неподалеку, над пещерой, отыскал древние земляные валы. Это было городище эпохи железа, но в то время этого не знали, и никто не мог опровергнуть утверждение Баклэнда о том, что речь идет о военном лагере римлян того времени, когда они владели Британией. Ну а дальше уж нетрудно было вообразить ужасное происшествие: однажды темной ночью почти 2 тысячи лет назад в пещере оказался римский воин с туземной британской девушкой, которую он подверг насилию и от которой потом хотел избавиться. Убив ее ударом по голове (утверждать это было несложно, так как череп не был обнаружен), он закопал труп в пещере.

Итак, факт предумышленного убийства был установлен, решен и пропечатан. Никто ведь тогда еще не ведал, что захоронен был мужчина, — иначе доказать правдивость этой впечатляющей историйки было бы сложно. Но, считая его дамой, Баклэнд отнесся к скелету весьма галантно: он омолодил ее и притом почти на 20 тысяч лет!

Истина в таких случаях обнаруживается не сразу. Пэвилэндский скелет в течение десятков лет пребывал в забвении в музее, которому даровал его открыватель, и лишь профессор У. Дж. Соллас в своем исследовании, опубликованном в 1913 г., установил его младопалеолитический возраст. Само собой разумеется, тем самым «Красная дама» обрела новое значение. Все-таки речь шла о первом в истории археологии палеолитическом захоронении, о первом научно открытом и признанном скелете «допотопного» плейстоценового человека, устраивало это Баклэнда или нет.

Современная наука точно установила его возраст: радиоуглеродный анализ кости «Красной дамы», проведенный в лаборатории Британского музея в Лондоне, дал цифру 16 510 лет до н. э. с возможной погрешностью ±340 лет, т. е. определение возраста было осуществлено достаточно точно, хотя кости, изъятые из земли еще 150 лет назад, — далеко не самое подходящее сырье для этого метода. Уточнение результатов датирования, проведенное в последнее время, в частности на основе годичных колец очень старых деревьев, приведенную дату, по-видимому, еще несколько удревняет. Палеолитический охотник, названный «Красной дамой», жил соответственно в суровых условиях конца последнего ледникового периода, когда территория Уэлса была захвачена континентальным ледниковым покровом, надвинувшимся с севера. Проблема в том, что каменные орудия, найденные в пещере, принадлежат эпохе, еще более древней, к начальным фазам верхнего палеолита, т. е. относятся к середине ледниковой эпохи. Поскольку документация, проведенная Баклэндом, и по сегодняшним меркам достаточно поверхностная, не позволяет определить место погребения в ряду других позднее выделенных в пещерном разрезе слоев, вопрос относительно соотношения скелета и каменных орудий остается открытым.

И это лишь малая толика в массе проблем, которые за 150 лет скопились вокруг пэвилэндской находки.




Эскимосы


Всего лишь около 10 тысяч лет назад закончился последний ледниковый период, во время которого мощный ледниковый покров доползал до севера Германии. Откуда же тогда взялись люди в краю у Полярного круга? Значит, они должны были прийти туда намного позднее, лишь после того как ледники отступили. И что влекло человека из более южных краев в такие условия, при мысли о которых у среднего жителя Центральной Европы зуб на зуб не попадает? При этом люди живут там вполне счастливо, охотятся за тюленями в хитроумно сделанных челнах, строят жилища из снега и делают еще многое множество всяческих вещей, снискавших им популярность у читателей путевых записок и иллюстрированных журналов с конца XVIII в.

Таковы были вопросы, не дававшие спать Уильяму Б. Даукинсу еще в то время, когда он не был сэром Уильямом, а был просто мистером Даукинсом. Он читал геологию в Оуэновском колледже в Манчестере в Англии, но всей его энергии это занятие далеко не исчерпывало. Как истинный «охотник за пещерами», он облазил все дыры в земле между Ла-Маншем и Шотландским нагорьем, заботился о пополнении коллекций Манчестерского музея, искал уголь в графстве Кент, писал в качестве эксперта заключения о возможности прорытия тоннеля под Ла-Маншем… А когда случайно оказывался без дела, размышлял о разных предметах: например, откуда на Севере взялись эскимосы либо куда подевались люди, которые в конце ледникового времени исчезли из пещер Западной Европы со своей культурой охотников за северным оленем? Словно бы под землю провалились!

Размышления привели его к тому, что оба вопроса весьма тесно связаны друг с другом. Ледниковая эпоха заканчивается, ледники отступают, из Западной Европы исчезают северные олени и охотники, которые на них охотились, но появляются они в прежде почти безжизненных полярных землях! От оленей опять олени, от палеолитических людей — эскимосы. А где сказано, что первоначально это не могло быть наоборот: в начале ледниковой эпохи (во времена Даукинса признавали лишь одну ледниковую эпоху, но охватывающую почти весь плейстоцен, который по тогдашним представлениям был, само собой разумеется, значительно короче) ледники двинулись к югу, оттесняя охотников и северных оленей до самой Англии и Франции. То, что произошло в конце ледниковой эпохи, могло быть лишь возвратом к первоначальным условиям.

Так это теоретически представлялось Даукинсу, который, вероятно, совершенно не подозревал, что аналогичную идею выдвинул и французский археолог Э. Ларте. Это была простая и логичная теория, особенно в том виде, как ее ясно и вразумительно изложил Даукинс сначала в заметке «Эскимосы на юге Галлии» (в снискавшей уважение лондонской газете «Сатэрдэй ревью» от 8.Х.1866 г.): «Люди, о которых идет речь (так называемые люди из позднепалеолитических пещер Франции), были безусловно эскимосы; с ними были тесно связаны северный олень и мускусный бык того времени, точно так же, как они связаны с обитателями высоких широт Северной Америки».

Еще более основательно он пытался ответить в 1874 г. на вопрос, куда подевались пещерные люди «эпохи северного оленя» (как тогда, вслед за Э. Ларте, стали именовать поздний палеолит), после того как эта эпоха закончилась, в книге, озаглавленной весьма характерно — «Охота за пещерами»: «Можно ли этих обитателей пещер отождествлять с каким-либо из ныне живущих на Земле народов? Либо они тоже остались без потомков, как их современники — мамонты и шерстистые носороги? Полной ясности мы в этом вопросе не имеем, однако ряд соображений все же дает нам право дать совершенно верный ответ…»

Даукинс приходит к заключению, что верхнепалеолитические охотники за северным оленем (носители культуры, позднее названной мадленской) и современные эскимосы — кровные родственники: «Что касается собственно определения расы, к которой принадлежали обитатели Дордони, то это может быть единая, позднее эскимосская, раса».

Хотя мы этого точно и не знаем, но думается, что «духовный отец» западноевропейских эскимосов почувствовал удовлетворение, когда в пещерах на юге Франции на самом деле удалось найти не только орудия, сходные с эскимосскими, но даже останки представителя этой удивительной «расы»!



Эскимос господина Тесту





Это случилось в октябре 1888 г., когда археологи-любители Фо и Гарди раскопали, с одной стороны, для забавы, а с другой — из научной любознательности глинистые отложения на дне грота Раймонден поблизости от селения Шанселад недалеко от города Периге в Дордони. На глубине 1,5 м, почти у скального основания, они обнаружили скелет невысокого статного мужчины, приблизительно 35 лет от роду, по всей вероятности, преднамеренно там захороненного. Сильно скорченный, он лежал на левом боку, лицом между рук, и был осыпан красной охристой краской (почему — мы уже обсуждали в случае с «Красной дамой»). Его хорошо сохранившийся череп имел следы зажившего перелома. В том же слое, что и человеческие кости, были найдены и каменные орудия раннего мадлена, т. е. самого конца палеолита.

Однако 1888 г. мы еще не можем считать «датой рождения» южнофранцузского эскимоса. Это событие произошло год спустя, после того как за исследование шанселадского скелета взялся профессор Леон Тесту, анатом и антрополог из Лиона. Измерения черепа подтвердили то, что он увидел своим опытным оком: череп был удлинен, а его лицевая часть — необычайно высока и широка, с высокими глазницами; более всего он походил на черепа эскимосов с полуострова Лабрадор или из Гренландии, которые Тесту имел возможность исследовать в качестве сравнительного материала. От эскимосов «человек из Шанселада» не отличался и фигурой при более малом росте и коренастости (его рост достигал приблизительно 155 см).










Зарисовка черепа со стоянки Раймонден, Шанселад (Франция), публикация французского антрополога профессора Л. Тесту




Все это было изложено в статье под заголовком «Антропологическое исследование четвертичного скелета из Шанселада в Дордони», опубликованном в 1890 г. в «Ежегоднике антропологического общества» в Лионе.

Помимо кроманьонца, явился новый, отличный от того, по Тесту, представитель монголоидной расы, верхнего палеолита Европы. Наукой это было воспринято как подтверждение идеи Даукинса о происхождении эскимосов из пещер Дордони, и обе гипотезы внешне как будто бы взаимно подтверждались. Но упования на последующие находки представителей «шанселадской расы» не оправдались, первый эскимос так и остался в семье палеолитических скелетов в одиночестве.

И все-таки его стали рассматривать как представителя большой группы. Общественное мнение того времени выразил профессор Марселэн Буль: «Шанселадские люди предстали перед нами как группа, достаточно развитая, но в несколько отличном от кроманьонцев направлении, по-видимому, под более северным небом. Они пришли, с той или иной степенью вероятности, на смену кроманьонцам в конце плейстоцена и позднее отступили на север, до современного полярного пояса (в то же самое время, что и северный олень) под напором новых иммигрантов». Даукинс мог быть удовлетворен!

Еще какое-то время антропологи готовы были видеть в такого рода единичных отклонениях доказательства существования новых и несколько отличных палеолитических «рас» (примером может служить и выделение негроидной расы, о чем будет рассказано далее), однако постепенно возобладал более трезвый взгляд. Осознанию его содействовало то, что ни одна популяция в современном мире не является антропологически полностью униформной, но имеет большую или меньшую вариационную широту, в пределах которой у отдельных индивидов могут проявляться в значительной мере несходные черты.

Кроме того, возникло подозрение, что при реставрации черепа из грота Раймонде некоторые его части, например носовые кости — а их форма оказала влияние на установление «расовой» принадлежности, — были составлены из обломков неточно (вдобавок к этому они при перемещениях в музее с течением времени были отломаны и потеряны).

Первым известным противником «эскимосской расы» стал английский антрополог сэр Артур Кизс («Возраст человека», 1925). Критическое отношение постепенно росло: в 1927 г. профессор Соллас еще верил в эскимоса, когда в журнале Королевского антропологического общества появилась статья о шанселадском черепе; выдающийся французский знаток палеолита аббат Брейль верил в него и десятью годами позже. Но начиная с 30-х гг. «человек из Шанселада» стал утрачивать свою исключительность и был в конце концов помещен в рамки более молодого варианта кроманьонского типа. Окончательно похоронил его антропологическую самостоятельность парижский профессор X. В. Валлуа в статье, написанной в военные годы и опубликованной в 1946 г. В 1960 г. «человека из Шанселада» изучал советский антрополог (одновременно отличный скульптор, известный своими научно обоснованными реконструкциями древних людей по сохранившимся черепам) М. М. Герасимов и заявил, что череп на самом деле не несет каких-либо монголоидных черт, несмотря на то что в достаточной мере отличается от типичного кроманьонца. Нос его, судя по сохранившимся остаткам, не был эскимосским, а был тонким и хорошо выраженным. Прежде обращали внимание лишь на отдельные черты, пренебрегая другими, которые не были эскимосскими: широкий и крутой лоб, прямые зубы верхней челюсти… Короче, по Герасимову (то же самое заявил еще и сэр Артур Кизс), это был череп и лицо типичного европеоида.

Так было покончено с первым и последним южноевропейским эскимосом. Его череп и кости в отличие от незаслуженной им легенды, однако, не исчезли: они закончили свой нынешний мирской путь в витрине городского музея в Периге, куда их отдал когда-то господин Фо, сменив карьеру дорожного инженера на должность директора этого музея.




Фальсификации


К ошибочным представлениям человек может прийти в результате неточных, недостаточно полных наблюдений, навязчивой идеи либо за счет ложного истолкования реальных фактов. Однако фальшивые представления могут создаваться и преднамеренно, нередко в их подкрепление фабрикуются и поддельные факты. Даукинс и другие, о которых мы до сих пор говорили, конечно, не были преднамеренными фальсификаторами, однако и таких случаев пещеры не избежали. Следующая глава нашей книги позволяет нам выяснить, как на исследованиях взаимоотношений человека и пещеры сказались фальсификации.



* * *





Сколько ученых мужей спорили и ломали головы над вопросом, имеются ли на самом деле какие-то доказательства существования «допотопного» человека, свидетеля потопа! Жаль, что они не дожили до той торжественной минуты, когда в одной из пещер в Бадене, неподалеку от Вены, на белый свет всплыла гравюра на кости, изображавшая потоп как таковой. Каждый желающий мог на ней разглядеть «семь небольших человеческих фигурок, очевидно, из последних сил пытающихся добраться до вершины холма». Этого оказалось достаточным для директора баденского музея, чтобы уверовать в то, что люди убегают от наступающих вод всемирного потопа и что эту ужасную сцену, должно быть, запечатлел неизвестный древний репортер, бывший свидетелем событий, рисковавший и, возможно, расставшийся с жизнью ради того только, чтобы сохранить эти мгновения для будущего.

Какими прекрасными открытиями мы имели бы возможность восторгаться в музеях мира, если бы тут и там не находились скептики, которым до всего есть дело! В нашем случае эту «неблагодарную роль» сыграл археолог Йозеф Сзомбаты. Пришел, увидел и… не поверил. Он начал рассматривать найденные в пещере вместе с гравюрой древние янтарные бусы и не был в состоянии объяснить, почему в отверстиях, куда продергивали нить, осели остатки вещества с характерным дурным запахом. Напрашивалось единственное объяснение: круглые бусины были выточены из старых янтарных мундштуков для сигар.

Последней инстанцией в сражении за единственное аутентичное изображение потопа стал окружной судья, представ перед которым, местный токарь признался в этом и других археологических грехах. А нам этот забытый спор послужит назидательным примером фальсификации пещерных находок. К сожалению, примером далеко не единственным. Именно вокруг пещер нагромоздилось столько всяческих махинаций, что жаль было бы не вспомнить хотя бы некоторые из них.

Объектом внимания фальсификаторов, разумеется, становились предметы и явления, бросающиеся в глаза, могущие возбудить интерес общественности, а нашедшего их — прославить или пополнить его мошну, доказать или опровергнуть какое-либо положение, послужить пропаганде определенной идеи. Поэтому, как правило, фальсификации не подвергались обычные каменные орудия, напротив, фальсифицировалось самое ценное из того, что могли дать пещеры, — предметы древнего искусства.

Даже самое первое местонахождение, где, по сути, было распознано палеолитическое искусство резьбы по кости и рогу, стало ареной широкой фальсификаторской деятельности. Речь идет о пещере Шаффо во Франции, где с 1834 г. вел раскопки археолог-любитель Андре Бруйе, нотариус из Шарру. В 1845 г. он извлек палеолитическую гравюру с изображением двух ланей, однако не понял ее значения (как, впрочем, и никто иной!). Гравюра попала в коллекцию А. Соммерарда, а оттуда — в парижский музей Клюни, где оставалась до тех пор, пока на нее не обратил внимания Э. Ларте и в 1861 г. не опубликовал рисунок с нее. Только тогда гравюра из Шаффо, а с ней и несколько других, до того не признанных, получила известность в ученом мире.

Однако после этой общеизвестной главы из истории открытий в Шаффо была написана и другая, менее известная. В течение трех лет после упомянутой публикации появилась целая серия гравюр. Мир был извещен о них сочинением, озаглавленным «Допотопная и кельтская эпоха в Пуату» (1864). Автор его — аптекарь и торговец древностями Мейе, который вел раскопки Большой пещеры вблизи Шаффо вместе с сыном Бруйе Амадеем, воспроизвел эти странные примитивные гравюры на ископаемых костях, некоторые даже с древнеиндийскими письменами, и именно последние способствовали скорейшему разоблачению. Возникла полемика, в которой Мейе (их подлинный автор) на первых порах решительно защищался. Он даже потребовал экспертизы знаменитого тогда специалиста по древним языкам и древним письменностям профессора Адольфа Пикта из Женевы, но дело сложилось не так, как он ожидал: Пикт чистосердечно предупредил о возможности подделки и призвал к осторожности. Мейе все-таки удалось еще раньше продать всю коллекцию американскому коллекционеру-любителю маркизу де Вибрей, прежде чем молодой Бруйе разглядел мошенничество и публично от него отмежевался. Неловкая защита со стороны Мейе была бесполезной, и осуждение, вышедшее из-под пера Габриэля де Мортилье в 1865 г., закрыло аферу, связанную с первыми фальсификатами палеолитического искусства.

Первыми, но далеко не последними. Десять лет спустя еще более крупный скандал разразился в соседней Швейцарии: вызвали его открытия в пещере Кесслерлох (Пещере медников или бродячих лудильщиков) в кантоне Шафхаузен, а исследования по истории швейцарской археологии прибавили к нему в последнее время целый ряд любопытных подробностей.



Диковинные звери пещеры Кесслерлох





Имя этой небольшой пещере дали странствующие медники и другие сомнительные личности, устраивавшиеся в ней на ночлег. Однако открытия, сделанные в пещерах соседней Франции, вселяли надежду на то, что во времена значительно более древние у них могли быть предшественники. Эта мысль осенила учителя Конрада Мерка из близрасположенного селения Тейнген, который забрел туда случайно в 1873 г. во время своей ботанической экскурсии по окрестностям. В духе того времени, когда раскопки мог вести каждый, кто мог держать в руках лопату, Мерк, решив проверить свои предположения, еще осенью произвел пробное обследование пещеры вместе с учителем Венфом и с помощью двух старших учеников.

В метре от поверхности они наткнулись на первые кремневые отщепы, кости и рога северного оленя. В январе 1874 г. Венф отвез находки в Цюрих, чтобы показать их палеонтологу Шоффату из тамошнего колледжа. Воодушевленный доцент в тот же день отправился в Тейнген; день спустя силами двух нанятых рабочих зондаж был продолжен. Среди находок этой короткой, но успешной экспедиции были костяные гарпуны, типичные для мадленской культуры охотников за северным оленем самого конца палеолита, и просверленный кусок оленьего рога с насечками. Когда в Цюрихе его как следует отмыли, открылся прекрасный пасущийся олень — наиболее знаменитое из всех до сих пор найденных изображение этого животного, фигурирующее, вероятно, в наше время во всех книгах об искусстве палеолита.

Геолог профессор Гейм, другой участник упомянутой акции, собственноручно перерисовал оленя и выгравировал на литографском камне, дабы не вкралось малейшей неточности, и уже в апреле 1874 г. опубликовал его в своей статье, где писалось о том, что в швейцарских пещерах можно ожидать новых поразительных находок времени «пещерного человека».










Гравюра северного оленя из Кесслерлоха принадлежит к числу прекраснейших памятников искусства древнего каменного века




Мерк арендовал у владельца пещеры право на ведение работ и сразу же, в феврале 1874 г., приступил к планомерным раскопкам. Был откопан целый воз костей животных и множество каменных орудий. Работу Мерка оценили видные специалисты, поспешившие приехать на нее взглянуть. Наконец, Мерк подготовил и публикацию, которую Ф. Келлер, знаменитый открыватель швейцарских свайных построек и почетный президент Цюрихского общества любителей древностей, рекомендовал издать в отчетах общества за 1875 г., а в качестве приложения — целый ряд литографий.

Тут-то и произошло любопытное событие, на которое позднее мало кто обращал внимание. В описание плейстоценовых животных, сделанное на основе раскопок в пещере Кесслерлох, в корректуре был вставлен коротенький отрывок: «Сразу же после составления этого списка при обследовании отвалов были найдены два обломка кости, принадлежащих бизону и носорогу. На первом из них нанесено изображение лисицы, на втором — медведя. Оба зверя изображены в сидячем положении и по своей натуралистической концепции близки здешним гравюрам оленя и лошади. Способ нанесения рисунка, однако, выдает менее опытного мастера, ибо эти изображения уступают в тонкости и точности, которые подобным рисункам обычно бывают присущи».

Почему этот абзац был вставлен туда, куда он не подходил по смыслу? Почему отсутствовало упоминание о том, кто и как последние гравюры нашел? Почему обе они, пририсованные на свободном месте одной из литографированных таблиц, так отличаются по стилю от остальных? Как это ни странно, однако ничто не возбудило подозрений. Еще в 1875 г. изображения были перепечатаны известным палеонтологом и специалистом по свайным постройкам Рютимейером из Базеля: он поместил их в своей работе тоже в качестве приложения. О медведе написал, что это изображение, «хотя и малоискусное, но зато более натуральное и даже не без юмора».

Осложнения начались тогда, когда в дело вмешался Людвиг Линденшмидт. Старый и заслуженный археолог из Мангейма до тех пор вообще принципиально отказывался признать существование палеолитического искусства (вернее, малых форм, так как о настенной живописи тогда просто никто еще не подозревал). Короче говоря, перед седьмым общим собранием Немецкого антропологического и этнографического общества, которое должно было состояться в Йене, в 1876 г., в журнале «Архив антропологии» появилась статья Линденшмидта «О рисунках животных на костях из тейнгенской пещеры». И тут обнаружилась вещь прямо-таки сенсационная: медведь и лисица оказались скопированными из детской книги X. Лотманна о зоологических садах, зверинцах и их обитателях, изданной в 1868 г. Следовательно, с палеолитом они не могли иметь ничего общего. Легко корректируя цитаты, Линденшмидт сумел, кроме того, представить Мерка аферистом.

Кесслерлох к тому времени приобрел известность, и этот вопрос был поставлен на повестку дня в Йене. Профессор Фраас предложил провести заседание в следующем году в городке Констанце, откуда было рукой подать до Тейнгена, а также потому, что Розгартен — музей в Констанце — владел большой частью находок из Кесслерлоха.

Мерк, разумеется, защищался в научной печати, но спор решило расследование, проведенное полицией кантона Шаффхаузен. Выяснилось, что тейнгенский учитель во всей этой истории оказался «без вины виноватым». В мае 1875 г. упомянутые гравюры ему прислал Рютимейер с вопросом: «Подлинные ли они?» (по-видимому, ему показалось странным, что один из рабочих, участников тейнгенских раскопок, некто Мартин Штамм, принес их непосредственно ему, а не Мерку, утверждая, разумеется, что они были найдены уже после окончания исследований). Рютимейер, однако, в конце концов поверил в их подлинность, хотя Мерк ответил, что он в этом не убежден: не могли ли они попасть в руки Штамма каким-то нечестным путем? И отказался включить их в свою работу. Тому, что они все-таки там оказались, содействовал не кто иной, как президент Келлер, который их включил в работу Мерка и не счел нужным сказать об этом простому сельскому учителю.

Съезд в Констанце в 1877 г., на котором должно было развернуться сражение между сторонниками и противниками палеолитического искусства, таким образом, пришел к решению спора раньше, чем тот состоялся. Мирная тактика председательствовавшего профессора Вирхова и устроителя съезда Лейнера воспрепятствовала проявлению воинственного духа, и съезд закончился так же, как начался, — в исключительно доброжелательной атмосфере.

Подробности этого знаменитого дела стали известны позднее. Они показали, какую роль играет случай в судьбе научных открытий и полемик.

Мартин Штамм не заслуживает однозначного приговора, ибо вообще-то был человеком порядочным, но, потеряв работу по специальности (был он искусным ткачом), добывал средства к жизни чем придется, иногда и в качестве землекопа в пещере Кесслерлох. А там постоянно говорилось о северных оленях и других редких гравюрах, тут-то у него и зародилась идея поправить свои дела. На пасху 1875 г. он попросил ученика реального училища в Шаффхаузене и сына своего родственника Конрада Боллингена, чтобы тот на кусках ископаемой кости, принесенных с раскопа, выгравировал каких-нибудь животных; Конрад отыскал подходящие образцы и с помощью карманного ножа и вязальной спицы перенес их на кости столь искусно, как умел.

Кто знает, когда бы еще все это выяснилось, если бы в дело не вмешался невероятный случай. Год спустя другой мальчуган, Людвиг Линденшмидт-младший, будущий археолог, как и его отец, случайно увидел в журнале «Глобус» популярную статью о находках в Кесслерлохе, иллюстрации в этой статье показались ему чем-то знакомыми. Он перелистал свою книжку о животных, а поскольку это была та же самая книга Лотманна, которой пользовался Конрад Боллингер, отыскать медведя и лисицу оказалось несложно. Рассказывают, что он с гордостью, не произнеся ни слова, показал статью и книжку отцу в благом неведении того, какую научную бурю он тем самым разжигает.

Случай на самом деле беспрецедентный: фальсификатором и открывателем подделки было «невинное дитя», не понимающее взаимосвязи и последствий своего деяния.

Конрад вышел из этой истории чистым, но археологию он покинул, и это не может нас слишком удивлять. Пещера Кесслерлох осталась, однако, для него прекрасным воспоминанием. Еще около 1900 г., когда он учительствовал в школе для девочек в Базеле, его ученицы знали отлично действовавший способ избежать опасности на уроках математики: какая-нибудь из них спрашивала, что же на самом деле нашли в пещере. Как говорят, у пожилого господина всегда начинали сверкать глаза, и он снова и снова принимался рассказывать, однако о мошеннической афере никогда не произносил ни слова.

А что же случилось с предметами, вызвавшими целую бурю? Летом 1875 г. Келлера посетил сэр А. У. Фрэнкс, ведавший археологическими коллекциями Британского музея в Лондоне, увидел гравюры медведя и лисицы и, не колеблясь, признал их фальсификатом (подделкой). Интересно, как он поступил дальше: заплатив из своего кармана, он купил обе за 80 франков, а затем в своем музее присовокупил их к коллекции французского палеолита, собранной Кристи, в качестве наглядного образчика преднамеренной подделки. Напротив, пасущийся олень (подлинный!) и по сей день является самым ценным экземпляром в коллекции музея в Констанце.

Подобных, хотя, может быть, и не столь занимательных, историй мы могли бы привести и больше, будь на то место и время. Случалось иногда, что предметы, первоначально казавшиеся подозрительными, в конце концов оказывались подлинными, как это было с гравюрами мамонтов на обеих сторонах костяной пластины, извлеченной в 1865 или 1864 г. Э. Ларте в пещере поблизости от городка Лез Ейзи во Франции. Мортилье, с подозрением относившийся к проявлению духа у палеолитических людей, считал странные загнутые концы хоботов ошибкой современного фальсификатора, но аналогичная деталь была позднее открыта на настенной гравюре в пещере Ле Комбарель, а в августе 1924 г. — по остаткам сохранившегося в вечной мерзлоте мамонта, найденного на реке Колыме в Сибири. Ясно, что никакой мошенник во времена Ларте не мог этого предугадать.

Фальсификации, однако, касались не только натуралистических изображений, но и абстрактных фигур. Если вам когда-нибудь приходилось читать о замечательных прекрасно расписанных валунах, которые около 1889 г. были открыты Э. Пьеттом в большой туннелеподобной пещере Мас д’Азиль во французской провинции Арьеж (когда-то о них говорили как о возможных первых свидетельствах зарождения письменности), вам будет небезынтересно узнать, что 18 % образцов из коллекции Пьетта в наше время признаны фальсификатами.

Не менее любопытны и случаи фальсификаторских афер вокруг настенных росписей и гравюр в пещерах. Подделать такого размера картину по многим причинам сложнее, потому, наверное, большинство споров о подлинности такого рода произведений искусства доисторического времени, вызывавших подозрения, в конце концов разрешалось также в их пользу.



Война мамонтов





Вслед за этими довольно старыми историями следует вспомнить и самый свежий случай, тем более что «руффиньякская битва», или «война мамонтов», у нас почти не известна.

Название было придумано французскими газетчиками (которые в этой битве приняли прямо-таки творческое участие, дабы она не закончилась чересчур скоро), ее стоило бы именовать «войной с мамонтами»: речь шла о 137 мамонтах, а кроме них, о 24 бизонах, 14 конях, 11 козерогах, трех человеческих фигурах и 11 шатровидных знаках на стенах пещеры, именуемой Кро де Клузо, или Кро де Гранвиль, или Грот де Мирмон. Эта удивительная пещера расположена вблизи селения Руффиньяк в округе Лез Ейзи и была известна уже в XV и XVI вв. Позднее о ней как-то забыли, и даже великое наступление на французские пещеры с середины XIX в. ее минуло, несмотря на то что проглядеть ее из-за гигантских размеров было невозможно: воды, просачивающиеся с поверхности в глубины карстовой равнины, промыли в известняковом массиве большую систему подземных речных тоннелей, причем на трех уровнях, самый значительный из них — первый с семикилометровым коридором. Люди обитали там со времени среднего палеолита, но только в привходовой части.

Ни одно из открытий, спорадически там случавшихся, не могло, однако, сравниться с тем, которое сделали Луи-Рэне Нужье и Ромэн Робер 26 июня 1957 г.: они обнаружили настенные рисунки, несомненно, палеолитического возраста, крупные, многочисленные, притом до тех пор совершенно не известные. Целый месяц они таили свое открытие, в том числе и от С. Бланка, археолога, которому был поручен надзор за этой областью (именно это позднее, и совершенно справедливо, ставилось им в упрек), огласив его 20 июля на съезде Французского доисторического общества в Пуатье. При этом умышленно не сообщили, о какой пещере идет речь, но один из репортеров шел по их следам и скоро докопался до истины.

Замысел открывателей, разумеется, удался, полностью, изумление было полным. Но при этом родилась и иная реакция, не менее горячая, которую они в расчет не приняли. Посудите сами: не удивительно ли, что во французских пещерах, где уже 150 лет все кому не лень гонялись за палеолитическими находками и половину этого времени разыскивали настенную живопись, происходит такое сенсационное открытие, причем не в пещере, сокрытой от человеческих глаз со времен палеолита, как это было в случае с открытием в пещере Ляско в 1941 г., а, напротив, в месте, которое уже в течение целого столетия открыто для посещения туристов, и никто до сих пор не обратил внимания на 215 рисунков, выглядевших к тому же «совершенно новехонькими».

В доказательство правомерности своего недоверия скептики стали отыскивать странности. Первый план пещеры составил в 1759 г. Габриэль Букье, при этом он должен был подробно ознакомиться с пещерой, однако никаких свидетельств такого рода он не оставил. Местные землемеры в 1824 г. подготовили другой план. С той же целью в 1893 г. излазил всю пещеру Э. Мартель с сотрудниками. Описание пещеры было сделано для книги «Неизвестная Франция» в 1930 г. И нигде ни одного упоминания.

В 1949 г. аббат Глори, ученик знаменитого основателя науки о палеолитическом искусстве Анри Брейля, искал на стенах пещеры следы медвежьих когтей — и ничего не заметил (наконец, в 1915 г. сам Брейль провел там целый день в поисках пещерных насекомых и увидел не более остальных).

Первые сообщения о такого рода сомнениях дошли до общественности, и печать ухватилась за случай в Руффиньяке как за первоклассную сенсацию. В газетах стали публиковаться регулярные сообщения под шапкой: «С театра войны в Дордони!» Журналисты из парижских «Монд» и «Фигаро» и других газет предприняли поиски на свой собственный страх и риск. Одни искали доказательств того, что рисунки создали от нечего делать члены групп маки (французской организации Сопротивления во время второй мировой войны), у которых в глубине пещерных лабиринтов какое-то время был госпиталь. Другие отказывали рисункам в признании даже такого возраста и утверждали, что их нарисовали обгорелым фитилем лампы спелеологи; нашлось, наконец, несколько молодых спелеологов, которые то ли ради приобретения популярности, то ли желая позабавиться, сами заявляли об этом.

Открыватели устроили пресс-конференцию в Музее человека в Париже и защищались в газетных выступлениях. Они искали доказательств, на сей раз давнего существования настенных росписей в Руффиньякской пещере!










Два мамонта. Изображение на потолке пещеры Руффиньяк




Развернулись научные дискуссии, главную роль в которых играли мамонты: в пещерах, известных до той поры, их изображения попадались лишь в единичных случаях, здесь же они неожиданно оказались самым представительным видом животных. В сентябре 1956 г. была организована специальная археологическая комиссия, которая после изучения настенных росписей в Руффиньяке большинством голосов приняла решение считать их подлинными. Главную роль в этом сыграл Анри Брейль, отметивший, что рисунки стилистически вполне соответствуют искусству древнего мадлена. Любое суждение о художественно-стилистической классификации палеолитических рисунков и гравюр в определенной мере субъективно, и на самом деле совершенно однозначных фактов, доказывающих возраст руффиньякских рисунков, представлено не было. Поэтому, хотя сегодня почти все исследователи признают палеолитическое происхождение рисунков и пещера в Руффиньяке стала крупным туристическим объектом (к росписям, удаленным от входа на несколько сот метров, посетителей возят по узкоколейке), сопротивление противников все еще окончательно не сломлено.

Мы не станем говорить о пещерных фальсификатах и фальсификаторах. Вернемся еще ненадолго в мир ошибочных теорий. Из больших «рас» позднего палеолита, которые зародились в связи с пещерами и которые наука затем отправила на склад отживших идей, нам осталась еще одна, а именно «гримальдийская раса».




«Гримальдийская раса»


С названием Гримальди дело обстоит не так-то просто. Первоначально это было родовое имя владетельных князей Монако или, точнее, патрицианской семьи из Генуи, получившей в X в. во владение Монако от императора Оттона I за то, что изгнала оттуда сарацинов.

В XIX в. кто-то, желая подогреть интерес владельцев миниатюрного государства к археологическому исследованию группы пещер на морском побережье вблизи Монако, назвал их Гримальдийскими пещерами. Однако при этом не было забыто и их нынешнее название, которое существовало параллельно, а в новейшее время стало преобладающим. Так как эти пещеры находятся на самой границе Франции и Италии (между французским городом Ментона и итальянской Вентимильей), то фактически уже на территории Италии. Действительное их итальянское наименование — Бальци-Росси (Красные скалы), переведенное французами соответственно, как Рош руж. Однако с прошлого столетия используется, как правило, местное диалектное название, транскрибируемое, как Баоуссе Руссе. В XIX в., кроме того, пещеры стали именовать и Ментонскими, но последнее название очень быстро вышло из употребления.

При всех сложностях с названием само это место, несомненно, удивительно живописно. Более 100 лет назад при начале исследований это был глухой заброшенный край, но его положение на границе французской и итальянской Ривьеры способствовало в XX в. коренным переменам. Подножия высоких известняковых утесов, к которым когда-то почти у самого морского прибоя лепилась торговая дорога римлян, сегодня окаймлены пляжами, застроены отелями, перед войной тут было сооружено и казино. Римскую торговую дорогу заменила железная дорога, которая пробила главную из Красных скал коротким туннелем и прошла совсем рядом с входами в пещеры, которые в наше время располагаются примерно в 20 м над современным уровней моря. Вершины утесов огибает международное шоссе с таможней именно над главной скалой. Счастье еще, что железо и человеческий «вкус» не столь долговечны, как камень; иначе главную скалу, кроме всего прочего, до сих пор закрывала бы безобразная стальная конструкция, которую соорудили в 1923 г. для того, чтобы соединить шоссе с пляжами и казино, и которую разобрали лишь в 1972 г.

Сегодня это действительно весьма трудная задача — мысленно отрешиться от всех достижений цивилизации и увидеть некогда пустынные скальные утесы с пещерами, откуда здесь и там поднимались дымы очагов их палеолитических обитателей. Это должна была быть весьма своеобразная картина уже потому, что сами пещеры необыкновенны. Входы в них, обращенные к югу, формой напоминают окна готических соборов: они высокие, узкие и заканчиваются как бы суженной стрельчатой аркой.

Это даже не пещеры, а отвесные расщелины, несколько расширенные водными потоками. Не простираются они и сколько-нибудь глубоко в недра Красных скал: самая глубокая из них едва ли достигает в длину 30 м, по большей части речь идет о скальных навесах. И все же их палеолитические богатства были таковы, что обеспечили им навсегда место в истории археологии.

Прежде чем рассказывать об этих находках более подробно, следует познакомиться с топографией и названиями пещер. Первоначально их было известно девять; кроме названий, они имеют и порядковый номер, причем нумерация идет от Франции в сторону Италии, поскольку им их присваивал еще 100 лет назад французский археолог Эмиль Ривьер де Прекур. Однако в общепринятом обозначении до сих пор используются классические французские названия.

Первой, если начать с запада, с того места, где Пропасть Святого Людовика образует границу между двумя странами, является пещера под названием Грот детей, наиболее интересная (а потому мы оставляем ее на конец); вторая именуется Абри Лоренци, по имени Ф. Лоренци, служителя музея в Монако около 1900 г. Третьей стоит пещера Грот Флорестана. Четвертая — Грот дю Кавийон (по-итальянски — Гротта ди Кавийоне, или ди Кавиччио). Заполняющие эту пещеру осадки были раскопаны еще в 1870 г. до самого скального основания, и в ее разрезе было установлено пять культурных слоев со следами древних очагов и различными каменными орудиями. Пятая — Большая пещера (Барма-Гранде, называвшаяся когда-то также Грот аббо). К ней мы еще тоже возвратимся. Шестая — Бауоссо Торре — уже не существует. Каменный карьер, который в конце прошлого столетия разрушил главный утес, привел к тому, что подошва скалы, ранее падавшей прямо в море и служившей естественной границей между Францией и Италией, находится ныне в нескольких метрах от воды. А именно в разрушенной части находилась упомянутая пещера, в которой при ее обследовании в 1873 г. были найдены палеолитические скелеты двух взрослых индивидуумов и ребенка.










Из 16 пещер и скальных навесов в скалах Бальци-Росси вблизи города Ментона на плане обозначены только самые известные: 1 — Грот детей; 2 — навес Лоренца; 3 — Флорестанова пещера; 4 — Грот Кавийон; 5 — Барма-Гранде; 6 — Бауссо да Торре (ныне не существует); 7 — Пещера принца; Z — железная дорога; S — шоссе над скалами; т — музей




Седьмая пещера, находящаяся уже с противоположной стороны большой скалы, носит имя Принца (Гротта дель Принсипе). Ее название связано с одним из владетелей Монако Альбертом I, который эту пещеру купил и около 1902 г. финансировал ее исследование; для сохранения вещественных результатов этого исследования он даже организовал в старом правительственном замке на монакской скале Музей доисторической антропологии, в двух залах прекрасного современного здания которого (оно было выстроено в 50-х гг. нашего столетия) мы еще и сегодня видим много интересного (разумеется, находится этот музей уже в Монте-Карло рядом с Экзотическим садом над синей гладью Средиземного моря).

Пещера Принца — самая большая из девяти и содержит самые древние осадки. От имени князя Альберта ее изучал каноник Вильнев; второй раз работы в ней велись около 1970 г., когда директор музея в Монако доктор Луи Барраль нашел действительно редкостные вещи: ручное рубило палеолитической культуры ашель и грубые галечные орудия. Обнаружен там был и скелет, принадлежавший человеку преднеандертальской стадии (следовательно, намного более древнего, чем все пятнадцать скелетов, до тех пор найденных в этих пещерах, — преимущественно кроманьонских — Гомо сапиенс). Кости из Пещеры Принца — это, по-видимому, единственные останки тех, кто изготавливал и использовал ашельские ручные рубила.

Под следующими номерами идут другие, как правило, уже небольшие скальные навесы, без крупных находок.

А теперь обратимся к наиболее значимым находкам. Великая эпоха открытий в пещерах Гримальди настала в 1872 г., когда строительство железной дороги от Марселя и Ниццы до Вентимильи и Генуи привело к разрушению природного ландшафта вблизи входов в пещеры и уничтожению насыпных конусов перед ними. Тогда-то там совершенно случайно, однако как раз вовремя, появился Э. Ривьер, имя которого навсегда осталось связанным с пещерами.

Наиболее важным из того, чем пещеры Гримальди послужили научному познанию, стали останки людей эпохи позднего палеолита. Их там оказалось большое количество, и хорошо сохранившиеся скелеты дали множество ранее неизвестных сведений о физическом облике наших предков.



«Мужчина из Ментоны»





Первым крупным открытием стал «ментонский человек», или «мужчина из Ментоны». Долгие тысячелетия он почивал на глубине 6,5 м в пещере Кавийон, лежа в удобном положении на левом боку, он словно бы спал, подогнув колени и сложив руки у головы, прежде чем под лопатами рабочих, нанятых господином Ривьером, 26 марта 1872 г. появились кости его ноги. Рядом с хорошо сохранившимся скелетом Ривьер нашел режущие каменные орудия, каменные отщепы, кости животных и множество разных просверленных раковин морских моллюсков; 700 из них, очевидно, составляли украшение какого-то головного убора, на который они были нашиты. Ткань (или кожа) давно истлела, остались лишь раковинки, лежащие как свидетельство палеолитической моды в определенном порядке на черепе.

Доложив в том же году о своем открытии на международном конгрессе археологов и антропологов в Брюсселе, Ривьер произвел огромную сенсацию. Текст статьи, помещенной в сборнике трудов конгресса, он сопроводил фотолитографией размером во всю страницу первоначального положения найденного погребения. В то время еще оставался важным сбор доказательств одновременного существования человека и вымерших плейстоценовых животных. Находка в Гроте Кавийон принадлежала к числу таких доказательств: в том же слое, поблизости от скелета, были найдены кости мамонта, шерстистого носорога, пещерного льва. Все плейстоценовое напластование в целом было перекрыто ненарушенной синтровой коркой. Поэтому делювиальный возраст скелета не вызывал сомнения ни у Ривьера, ни у Лайеля, ни у большинства других ученых.










«Мужчина из Ментоны»




Знаменитый скелет был извлечен целиком, вместе с почвой, на которой он лежал, на большой повозке перевезен в Париж и выставлен в Ботаническом саду, традиционном центре французской палеонтологии. Там его исследовали отечественные и иностранные ученые; среди последних, конечно, англичане — Даукинс, а затем Пенгелли, автор статьи «Пещерный человек из Ментоны» (1873). Затем скелет разделил судьбу большинства выдающихся палеолитических находок из французских пещер: он стал экспонатом этнографического музея, созданного во дворце Трокадеро, оставшемся в Париже от Всемирной выставки 1878 г. Когда же дворец отслужил свой век, на его месте выросло огромное современное здание, опять-таки для всемирной выставки (1937), превратившееся через год во всемирно известный Музей человека. Здесь «мужчина из Ментоны» находится и сегодня в обществе черепов из Кро-Маньона и остальных памятников ледникового периода, но далеко не со всеми человеческими останками из пещер Гримальди: Парижу пришлось поделиться ими с Монако и небольшим музеем вблизи самих пещер.

За «ментонским человеком» последовали и другие люди, называть их по имени ближайшего города не было надобности, ибо сами пещеры приобрели всеобщую известность. К тому же, хотя число находок росло, они уже не возбуждали такого интереса, как та, первая. Три скелета, выкопанных в Баоуссо да Торре в 1873 г., остались в тени его славы. Для того чтобы снова обрести общественное признание, троглодиты из пещер Гримальди должны были бы оказаться в чем-то более интересными, нежели предшественники. Общественный интерес к ним снова вспыхнул после открытия в Гроте детей. Эта пещера совсем невелика, но оказалась чрезвычайно богатой на редкостные находки. Ривьер нашел там два позднепалеолитических детских скелета, положенных, видимо, одновременно один подле другого на тогдашнем полу пещеры. Одежда детей, так же как и головной убор «ментонского мужчины», была расшита множеством мелких раковин.

Дети, как ни странно, оказались не единственной парой, погребенной в этой пещере. Заполняющие ее осадки местами достигали десятиметровой мощности, и к началу нашего столетия еще 2–3 м оставались не раскопанными. Во время последующих научных работ в слое, обозначенном латинской буквой N, был найден скелет кроманьонца, переданный затем музею в Монако. Когда же в 1901 г. были раскопаны три самых нижних слоя на глубину около 8,5 м от поверхности, произошло самое интересное открытие.

На месте потухшего очага в странной позе лежали два хорошо сохранившихся скелета: 15–17-летний юноша, украшенный ожерельем из морских раковин, слегка скорченный, лежал на правом боку и держал на коленях и в объятиях старую женщину, чей скелет был согнут так сильно, что можно предполагать, первоначально руки женщины должны были быть связаны с ногами. Около черепов располагалось простое покрытие из четырех больших камней. Казалось, что умершая старуха была связана, положена лицом к земле и «заключена в объятия» мужчиной в знак выражения страха перед ней членов семьи умершей. Может быть, оба они и умерли вместе? Было ли это случайностью или произошло преднамеренно? Может быть, юноша был принесен в жертву во время погребальной церемонии? Очевидно, здесь перед нами снова одна из трагедий древности, порожденная законами родового общества либо культовыми предписаниями — насколько толкование это верно, — и погребены мужчина и старуха одновременно.










Своеобразное положение скелетов юноши и старухи — представителей «негроидной гримальдийской расы» из Грота детей (по Р. Верно)




Однако то была не единственная загадка, поставленная перед наукой этой удивительной парой. Вторая проблема оказалась намного серьезнее, именно ради нее мы, собственно говоря, и отправились в пещеры Гримальди.



На сцене появляются палеолитические негроиды





При антропологическом изучении скелетов Рене Верно пришел к заключению, что оба они коренным образом отличаются от известных до того палеолитических людей по ряду характерных черт, присущих негроидной расе. Согласно измерениям, осуществленным Верно, они были поразительно малого роста (женщина — 159, мужчина — 156 см), имели вытянутые эллипсоидные черепа, низкие и широкие лицевые кости, широкий и плоский нос, прямой подбородок, прогнатические челюсти (с зубами, косо выступающими наружу), т. е. целый ряд сходств с «человекообразными обезьянами и низшими человеческими расами», как тогда с позиций «превосходства» европеоидной расы было заявлено.

Выводы, которые из этого проистекали, Верно изложил наиболее подробно в книге «Гримальдийские пещеры», изданной им в 1906–1912 гг. в Монако (в соавторстве с другим видным антропологом М. Булем и археологом Э. Картальяком — тот и другой состояли профессорами основанного князем Монако Альбертом I парижского Института палеонтологии человека). «Особенности, присущие обоим скелетам, — пишет Верно, — столь значительны, что позволяют отнести скелеты к новой особой негроидной расе позднепалеолитических обитателей Европы». Немецкий антрополог А. Вилсер позднее даже объявил «гримальдийскую расу» непосредственно пранегроидной, а поскольку речь, по его мнению, шла о низшей расе, то он не отнес ее к сапиентной группе, а определил научным именем Гомо примигениус нигер.

Наконец, сам Верно признавал, что вновь открытая «гримальдийская раса» может заполнить пробел между неандертальцем и кроманьонцем.

Стремление к дальнейшему подтверждению этой гипотезы привело, например, к утверждению, что негроидные черты можно разглядеть и в человеческой головке — одной из мелких скульптур, найденных еще ранее в Гроте детей. И женский скелет из верхних слоев заполнения той же пещеры, датированный по сопровождающим находкам мадленом, возбудил подозрения в его принадлежности к той же расе. Тщательные поиски дали целый ряд новых черепов с негроидными чертами из более молодой доисторической эпохи Европы, например из армориканской мегалитической культуры Западной Франции, со швейцарских мезолитических стоянок. В Северной Италии Верно отыскал ряд аналогий не только в музеях (от неолита до древней эпохи железа), но и среди современного населения, где речь уже должна была идти об атавистических чертах, обязанных определенной примеси крови потомков «гримальдийской расы».

Однако конечный результат всех этих поисков оказался противоположным ожидаемому: слишком уж много разнообразных, реальных и мнимых, негроидных признаков, находимых Верно в европеоидных популяциях древнего времени и современности, способствовало первой трещине в его теории.

Интересно, как схожи оказались судьбы чужеродных палеолитических «рас» в истории антропологии. То, с чем мы уже встречались в истории с шанселадским эскимосом, повторяется здесь почти слово в слово. Сначала восторги по поводу нового открытия, уверенность и почти всеобщее признание, потом появляются сомнения, обнаруживается неточность исходных предположений (как оказалось, негроидный облик и, в частности, прогнатизм челюсти, был в определенной мере вызван деформацией черепов под давлением почвы). Наконец, дело дошло до ревизии всей гипотезы как таковой, и выяснилось, что, с одной стороны, речь идет об индивиде с чертами, похожими на негроидные, но, с другой — вне всякого сомнения, не выходящих за вариационные рамки подвида Гомо сапиенс сапиенс, обычного для палеолитической Европы. Указанные особенности могут проявляться тут и там у отдельных индивидов, но они ни в коей мере не меняют их основных характеристик и племенной принадлежности.

Так рухнуло предположение, что уже в палеолите в Африке должна была сформироваться «черная раса», имевшая с «высшей» «белой расой» мало общего, и что ее представители попали в европейское Средиземноморье во время климатически более благоприятных межледниковых эпох.




Могила


Мы все время сталкиваемся с тем фактом, что пещера довольно часто служила доисторическому человеку могилой. Эта ее роль неизмеримо важна с точки зрения истории культуры и археологии. Достаточно вспомнить предыдущие главы, чтобы понять, сколь значимы среди находок из пещер Гримальди оказались захоронения и как именно от палеолитических пещерных могил (сохранившихся благодаря хорошим консервирующим свойствам почв в известняковых пещерах) произросли первые ростки знаний о сложном пути развития человека на территории Европы.

Первоначально находки палеолитических скелетов не рассматривались как свидетельство преднамеренного погребения, и прошло достаточно много времени, прежде чем в науке возобладало представление о том, что люди того времени обладали достаточным умственным развитием, чтобы иметь определенные представления, обусловливающие возникновение погребальных обычаев. По крайней мере некоторые ученые рассматривали неандертальцев как умственно неполноценную расу, другие (как, например, небезызвестный Мортилье) стояли на «строго эволюционистских позициях» и отрицали палеолитические захоронения вообще: земледельцы в новом каменном веке неолита хоронили своих умерших, охотники же древнего каменного века стояли на более низком уровне развития, следовательно, хоронить своих покойников не могли. Мортилье и Даукинса не убеждали ни находка в пещере Кро-Маньон, ни серия открытий в пещерах Гримальди. Доказательства правильности противоположного мнения предоставили опять-таки главным образом пещеры.



Кладбище неандертальской семьи





Что касается австралопитеков и других существ, стоявших на одном с ними уровне развития, то, очевидно, там о погребении не может идти и речи; никаких доказательств этого до сих пор нет и в отношении «людей прямоходящих», прежних питекантропов. Но уже неандертальцы, которых столь долго недооценивали, наконец сломили сопротивление ученых XIX в. Подавляющее большинство бренных останков этих классических «пещерных людей» нам известно именно из пещерных могил. Уже сам их «праотец из Неандерталя» был в своем гроте, по-видимому, погребен, но выкопан он был самым неподобающим образом, поэтому утверждать это с очевидностью нельзя. Не знаем мы этого и о другой известной находке неандертальца, о костях из пещеры близ города Спа в Бельгии (1886).

Неандертальцев в европейских пещерах с того времени было обнаружено порядочно, их просто невозможно перечислить. Но пройти мимо одного из местонахождений все же нельзя: наиболее известное погребение этой исчезнувшей формы человека много лет назад было открыто в неглубокой пещере, точнее, полости, Ла Ферраси.

Упомянутая пещера находится на юге Франции, которая на сей раз открыла свои исторические кладовые и выложила одну за другой три бесспорные могилы неандертальцев. Все три захоронения — пещерные. В 1908 г. трое исследователей палеолита — братья Буисони и Л. Бардон нашли в пещере Буффиа де Бонневаль у селения Ла Шапель-О-Сен неглубокую яму со скелетом беззубого, но не старше 50 лет старика, у которого надбровные дуги были «прямо-таки звериными», однако уже имелись и отдельные достаточно прогрессивные черты. Его открыватели однозначно констатировали: «Человек, которого мы нашли, был погребен предумышленно». Скорченный, он лежал на дне прямоугольной ямы, зауглубленной приблизительно на 30 см в пещерную глину, его сопровождали каменные орудия культуры времени среднего палеолита, так называемого мустье — по названию грота и округа Ле Мустье в Дордони.

На той же классической стоянке в августе того же года швейцарским археологом О. Гаузером был найден неполный скелет молодого неандертальца. Ситуацию здесь оценил и приглашенный немецкий антрополог профессор X. Клаач.

Однако самой важной оказалась третья находка, которая произошла в сентябре 1909 г. в Большом гроте у Ла Ферраси в Дордони близ населенного пункта Савиньяк ле Миремонт. Дени Пейрони, учитель из городка Лез Ейзи и ожесточенный конкурент Гаузера, открыл здесь в слое с мустьерскими орудиями уникальное погребение со скелетом, на основании чего был окончательно, официально подтвержден тот факт, что неандертальцы погребали своих мертвых (а тем самым подтверждено и наличие у них мышления, преодолевшего границу простейших животных потребностей). В протоколе научной комиссии, состоявшейся здесь 8 августа 1912 г., это засвидетельствовали своими подписями барон А. К. Бланк, профессор Гуго Обермайер, профессор Анри Брейль, аббат Буисони, доктор Луи Капитан, а также открыватель находки Д. Пейрони. Более представительный состав комиссии трудно было выбрать.

Эти ученые не могли, конечно, и вообразить, как последующие находки полностью подтвердят их мнение. А было их шесть: ученых точно шесть, а неандертальцев могло быть и семь-восемь, но это не наверняка.

Первый неандерталец, открытый Пейрони в 1909 г., — мужчина в возрасте около 45 лет — лежал в слегка согнутом положении на среднепалеолитическом уровне пола пещеры на месте древнего очага, вокруг его головы были положены три больших камня. На одной прямой с его телом, но головой к голове, приблизительно в 0,5 м от него покоилась 25–30-летняя женщина; ее скелет был обнаружен через год — в августе 1910 г. Эти двое могли быть, вероятно, членами одной большой семьи, постигнутой каким-то бедствием, хотя представление о парной семье у неандертальцев вызывает еще определенные сомнения. Интересным фактом остается то, что следующие погребения в Гранд Абри (Большом гроте) оказались детскими.

В августе 1912 г. в двух ямах на глубине всего лишь около 30–40 см были обнаружены останки двух детей, из которых одному могло быть около 10 лет, а другому — около двух недель (не исключено, что там был еще и третий, по-видимому, еще не рожденный плод). Следующее открытие относится уже к послевоенным исследованиям. В 1920 г. здесь была обследована интересная группа «могилок», состоящая из девяти абсолютно тождественных погребений; восемь из них были пусты, а в девятой, кроме трех кремневых орудий, находились останки новорожденного младенца. Наконец, годом позже в треугольном углублении под большим камнем рабочие наткнулись на скелет трехлетнего ребенка, голова которого была, по-видимому, не преднамеренно отделена от тела. Скелеты лежали в направлении запад — восток. К ним необходимо добавить еще остатки костей и зубы ребенка приблизительно двухлетнего возраста, обнаруженные в 1973 г. в нарушенной почве более старых раскопов; по-видимому, от внимания Пейрони и Капитана ускользнула еще одна могила. Кажется несомненным, что то же могло относиться и к другим погребениям, хотя они были посчитаны пустыми могильными холмиками и выкопанными, но не использованными ямами. Эти холмики представляли большую загадку: не могли ли это быть детские могилы или же, насыпанные и размещенные закономерно по три тройки, они являлись частью какой-то давно забытой погребальной церемонии? И почему там были захоронены практически одни только дети? Множество вопросов, на которые ответов мы так и не знаем. Скелетики, помещенные в парижский Музей человека и в музей в Лез Ейзи, уже никаких тайн на откроют.

Впрочем, спор о том, хоронили или нет неандертальцы своих усопших, этими открытиями решен не был. Переубедить тех, кто не хотел быть переубежденным, было трудно. А. де Мортилье в 1914 г. готов был развивать мнение, что неандертальцы из Ла Ферраси стали жертвами несчастного случая: они якобы были убиты камнями, упавшими со свода пещеры! Но как бы мы ни были скептически настроены, сдержанно относясь к деталям отчетов о находках Пейрони, все же принципиальный факт преднамеренного погребения сомнений вызывать не может.

Число пещер с большим количеством останков, по крайней мере частично представлявших погребения, между тем росло. Необходимо вспомнить известную пещеру Шанидар в Ираке, где погребение одного из неандертальцев, открытое в 50-е гг. нашего столетия, даже сопровождалось — впервые в мире? — цветами! Это доказано исследованием под микроскопом пыльцы различных цветов из его могилы. Людям, которые были современниками классических неандертальцев, но по своему типу уже ближе стояли к современному человеку, принадлежали десятки скелетов, открытых начиная с 1931 г. в пещере Мугарет-эс-Схул на склонах горы Кармел в Палестине, к югу от ливанского порта Сур (Тир).

Ни скепсис, ни энтузиазм, однако, не исчезли и до наших дней. Примером может служить известная пещера Тешик-Таш в Узбекистане. А. П. Окладников, открывший здесь в июле 1938 г. скелет ребенка приблизительно девятилетнего возраста, осуществил остроумную реконструкцию ритуального погребения в круге нескольких пар рогов горных козлов, как это показано и на известном рисунке З. Буриана. Однако широкая известность этой живописной сцены, столь благодарной для научно-популярной книжки о неандертальцах, не должна скрывать того факта, что вся реконструкция несет несомненную печать субъективных представлений. И если мнение М. С. Плисецкого, который принял эстафету радикальных противников неандертальского погребения, можно в настоящее время признать действительно исключительным (так, крымские скальные навесы в СССР, например, Киик-Коба, прямо были отнесены в разряд захоронений), то нельзя обойти молчанием его оговорки, касающиеся затронутого примера: Плисецкий совершенно правильно указывает на то, что всего на полу пещеры было не пять пар рогов, а несколько десятков на всей обследованной площади; круг, реконструированный Окладниковым, он квалифицировал как «игру воображения». К тому же череп ребенка лежал не в центре круга; скелет оказался далеко не полным, причем его кости были смешаны с костями животных.

К возражениям Плисецкого присоединились и другие. В настоящее время более реальным представляется то, что пещера Тешик-Таш являлась местом действия ритуально обставленного людоедства и погребение, если таковое было вообще, могло касаться только части тела


.



Волнующая находка охотника за кроликами





Могил людей современного типа из позднего палеолита в пещерах найдено уже десятки, а потому мы не станем их все перечислять поименно. Из классических местонахождений упомянем Кро-Маньон, Комб-Капель, Шанселад, Гримальди; существуют, однако, и другие, чьи названия давно прижились в науке, но тем не менее мало кто знает, что они связаны с пещерами и погребениями.

Таков, например, Ориньяк, давший имя одному из наиболее известных подразделений культуры палеолита. Не только во Франции, но и в Чехословакии во всех учебниках говорится о каменных орудиях так называемого ориньякского периода (этот термин имеет общеевропейское хождение). А кто знает при этом, что за названием Ориньяк кроется? Конечно же, пещера! Пещера в сердце французской провинции Дордонь, на Буковом холме у городка Ориньяк; пещера, которая в 1852 г. выходила на поверхность лишь ничтожной дырой в земле, напоминающей кроличью нору.

Именно так и решил дорожный рабочий Бонмезон, засовывая в упомянутую дыру руку. Когда же он руку вытащил, то оказалось, что держит он не кролика, а человеческую кость.

Из всего того, что могло прийти ему в голову, он предпочел наиболее заманчивое: а что если там клад? Он принялся упорно копать и докопался до большого камня, за которым находилась небольшая, полностью заполненная глиной, пещерка — метра три в ширину, глубину и высоту, а в ней — человеческие кости. Целая пропасть костей — не менее семнадцати человек. Что было с ними делать? Именно перед такой проблемой оказался мэр городка врач Амьель, когда об этой находке поползли слухи. К сожалению, он не нашел ничего лучшего, как приказать захоронить кости на местном кладбище.

Восемь лет спустя по чистой случайности об ориньякской находке узнал палеонтолог и археолог Э. Ларте. В 1860 г. он отправился в Ориньяк, но в своем стремлении отыскать и исследовать кости потерпел полную неудачу: ни доктор Амьель, ни даже местный могильщик не могли припомнить, где кости были зарыты (такая забывчивость весьма подозрительна, скорее, опасались, что незнакомый визитер перекопает кладбище и изобличит уважаемого мэра в невежестве: кто как не врач, мог бы лучше оценить значение находки!). Ларте, покопав в пещерке, нашел каменные орудия и кости вымерших животных, в отношении которых было высказано предположение, что они соответствуют человеческим останкам. Так Ларте констатировал, что там было обнаружено «погребение эпохи самого раннего детства человеческого рода».

Несмотря на недостаточность сведения об обстоятельствах ориньякской находки, она тем не менее вошла в литературу как крупный могильник «пещерных людей». Это утверждал и Ч. Лайель в первых трех изданиях своего труда «Геологические доказательства древности человека». И только в четвертом издании появилась оговорка о том, что палеолитический возраст скелетов не является абсолютно надежным и что сомнения археологов Дж. Леббока и Дж. Эванса в чем-то, по-видимому, справедливы (против выступил и небезызвестный нам Даукинс, впрочем, он отрицал палеолитические захоронения вообще!). Решительную атаку после своего посещения стоянки в 1855 г. предпринял революционно настроенный Б. У. Кинг: пещера не была раскопана полностью, но тем не менее очевидно, что там имелось несколько культурных слоев и кости залегали над слоем с палеолитическими орудиями. То же самое подтвердило контрольное обследование, осуществленное в начале 70-х гг. прошлого века Э. Картальяком; подозрения внушали и черепки керамики и обломки костей домашних животных, откопанные вместе с человеческими костями и, несомненно, принадлежащие более позднему земледельческому периоду, т. е. началу нового каменного века (неолита).

К тому же времени относилось в действительности и погребение, обнаруженное в 1852 г. охотником за кроликами, — к эпохе на границе между каменным и бронзовым веками. Могильник вошел в историю благодаря другим, а не этим первоначальным находкам. В результате последующих исследований и находок в более глубоких слоях пещера, давшая свое имя одной из палеолитических культур — ориньякской, сама из списка погребений и могильников той эпохи выпала навсегда.

Однако в результате подтвердилось то важное обстоятельство, что погребения в пещерах совершались не только в палеолите, но и позднее: в отдельные эпохи первобытной истории пещеры намеренно избирались в качестве места погребения значительного числа людей, которых укладывали в этой своеобразной подземной «крипте» либо одновременно, либо постепенно.

Научное осмысление этой своеобразной черты жизни первобытного общества сформировалось впоследствии на основании многочисленных находок, сделанных еще в прошлом веке. Чтобы не отправляться снова во Францию, вспомним хотя бы о пещере Чертова дыра неподалеку от Домнице в Чехословакии, где нашли человеческие скелеты; там родилась внушающая ужас история о разбойничьей корчме, где корчмарь по ночам убивал сонных путников. Само собой напрашивается объяснение, сходное с ориньякским, кроме того, речь идет лишь об одном случае из многих, известных по пещерам Словакии. Упомянем хотя бы Хваловскую пещеру: намного ранее, чем там обосновались фальшивомонетчики, ее Кострова сынь (Зал скелетов) стал местом захоронения 19 человек. Их скелеты, лежавшие полукругом у очага, были найдены в 1820 г., когда при добыче известняка открылся второй вход в подземелье, умышленно заваленный камнями еще в древние времена. Скелеты не сохранились, ибо те, кто их нашел, искали, собственно говоря, золото, а не кости, которые, понятное дело, им были не нужны, хотя, будь они людьми сведущими, им было бы нетрудно догадаться, что их ничего не стоящая находка представляет собой в действительности настоящее открытие первого древнего ритуального пещерного могильника на территории Центральной Европы.

Другие находки такого рода были сделаны в местах, удаленных от Словакии на сотни километров. Например, в бельгийской пещере на берегу реки Лес, где покоились останки 18 человек эпохи нового каменного века; в пещере Эвелайн Хоул в Англии, где в роли первооткрывателя выступил опять-таки дикий кролик, когда он завел нескольких преследующих его мальчуганов через малое отверстие в земле в огромный подземный зал с останками нескольких десятков первобытных людей; в Девичьей пещере (Юнгфернхоль) вблизи баварского городка Бамберк, где неолитический человек линеарной керамической культуры, вероятно, около 7 тысяч лет назад оставил четыре десятка неполных скелетов насильственно умерщвленных людей — опять-таки по большей части женщин и детей, мужских скелетов там оказалось лишь два (не были ли они исконными обитателями — охотниками и рыболовами, которых убили пришлые земледельцы во исполнение какого-то кровавого обряда?). Антропологически мертвецы из Девичьей пещеры стоят намного ближе к палеолитическому кроманьонскому типу, сохранявшемуся и в мезолите, чем к средиземноморскому типу первых представителей земледельческих культур.

Как видим, в отношении некоторых массовых коллективных захоронений возникает проблема такого рода: идет ли здесь речь о могиле как таковой или же погребение тут составляет лишь вторичный элемент какой-то церемонии, происходившей в доисторические времена? Чем сложнее были подобные события, тем слабее мы оказываемся в наших возможностях их истолковать. Иногда в нашем сознании в течение десятков лет живут традиционные толкования, оказывающиеся на поверку ошибочными: из уст в уста передаются красочные картины волнующих ритуальных обрядов, между тем как в основе ситуаций могли быть причины значительно более прозаические, скажем, какие-то природные явления. Пример такого утверждения являет достаточно известное название — Бычи скала.



Вопросы, касающиеся пещеры Бычи скала





Кто из тех, что хоть в малой степени интересуется археологическими сокровищами Чехословакии, не наслышан об этой пещере? Пещера носит то же название, что и скала, в которой она находится; подземная река, вытекающая из ее входа, сплетение темных подземных лабиринтов — все это издавна воздействовало на воображение, и не удивительно, что еще Иоганн Фердинанд Гертод из Тодтенфельда, описывая ее в 1667 г., именовал обителью дьявола. Романтики XIX в. искали в ней храм Свантовита, «могущественного бога войны язычников-мораван»; камину, выходящему на поверхность в передней части пещеры, дали наименование «Поганский» (языческий), по нему якобы спускались в пещеру для своих идолопоклоннических церемоний языческие жрецы.

То были все фантазии людей образованных. Простой люд тоже нагромоздил вокруг пещеры несчетное количество легенд и сказаний, которые поздние рационалисты — с бóльшим или меньшим успехом — пытались объяснить. «Ночью пещера бывает освещена огнем, словно горит», — рассказывали окрестные жители. (Вероятно, эффект лунного освещения.) «Бывало, по ночам слышались жалостное пение и крики, из пещеры выходили процессии духов, и водили свои полуночные хороводы покойники» — это представление породили, по-видимому, находки костей в пещере…

А как же с самим названием пещеры? И тут реалисты создали теорию, что здесь упал когда-то в пещеру бык либо кто-то тут в пещере быка держал. Деревенские жители, ссылаясь на много раз подтвержденное обстоятельство, утверждали, что у пещеры появляется белый или огненный бык. Археологи-романтики смотрели на эти вещи иначе: по их мнению, название, вне всякого сомнения, древнее и связано с поклонением языческому идолу в образе быка. То, что название было письменно закреплено лишь в 1804 г., им не мешало. «Отцу моравской археологии» Ванкелю выпало на долю поддержать это суждение открытием, которое совершил, правда, не он сам, но которое прославило его, как никого.

Ванкель начал раскопки в пещере Бычи скала осенью 1867 г. и почти в 80 м от входа под синтровой коркой обнаружил в наносах пещерного коридора более 100 каменных орудий, изготовленных из каменных отщепов, — первая достоверная палеолитическая находка на территории тогдашней Австро-Венгрии.

Он продолжал там раскопки и в 1868 г., дружески предупрежденный профессором Вирховым, он высказался более сдержанно, чем раньше, по поводу палеолитического возраста найденных человеческих костей, но переоценил значимость своих находок, объявив их «ненарушенной стоянкой людей древнейшего периода каменного века». (Речь шла, по-видимому, о находках, бывших во вторичном залегании, смытых в пещеру с поверхности через камины.) Ванкель намеревался обработать свои находки, но Бычи скала выдала тем временем нечто такое, что заставило забыть о палеолитической индустрии.










План передней части пещеры Бычи скала: крестиками обозначены места находок человеческих скелетов, черным треугольником — «алтарь», крапом выделено место сожжения трупов, горизонтальной штриховкой — кузнечная мастерская




Произошло это в Предсынье — великолепном привходовом зале, своеобразном пещерном соборе размерами 40 × 20 м и высотой от 8 до 16 м. В 1869 г. Ванкелю удалось заложить здесь несколько пробных раскопов, которые выдали на поверхность вещи, в общем-то, мало интересные. Во время своих каникул его дело продолжили самозваные гости — школьники Густав и Арношт Фелкловы. Они попробовали покопаться уже в раскопанных местах и неподалеку от входа, у северной стены первого зала, наткнулись на большой керамический сосуд, заполненный обугленным просом. Спекшиеся зерна прикрывали какой-то металлический предмет, закрепленный на пластинке, тут же, впрочем, отвалившейся. Подростки отнесли целиком свою находку домой, в Оломучаны, очистили этот предмет, и он оказался скульптурой бычка (длиной около 10 см), отлитой из бронзы и инкрустированной железом.

Спустя какое-то время фигурка попала к Ванкелю, который пришел от этой находки в неописуемый восторг: не только из-за ее великолепия, но главным образом из-за ее возможного смысла. Не мог ли быть это тот самый известный идол, по которому пещера и получила свое наименование? Не было ли это олицетворением египетского бога Аписа (свою гипотезу он сразу же опубликовал, но понимания не встретил). И не подтверждает ли связь находки с названием пещеры и многочисленными легендами, что речь может идти о святилище славянских язычников? Ванкель возобновил свои исследования, на сей раз поблизости от входа. Происходило это в сентябре — октябре 1872 г. В качестве землекопов он получил горняков, труд которых оплачивал князь Лихтенштейн на условии, что находки предметов из золота попадут в княжескую коллекцию. Найдено тогда было около 4 тысяч предметов, но наиболее интересным, видимо, была общая ситуация в связи с находкой нескольких десятков человеческих скелетов (и их частей) — всего там было обнаружено 5 мужских и 35 женских останков. Исследованиями было вскрыто обширное огнище, где сжигались трупы, с кусками обуглившегося дерева и обгорелым зерном, крупные сосуды, большое число железных орудий и оружия (у стены пещеры даже полное оборудование древней кузницы), масса бронзовых украшений, некое подобие алтаря с обрубленными женскими руками на нем, останки тел с усеченными головами, голов без тел, безголовых и безногих коней, чаши из человеческих черепов. Украшения и оружие тяготели по своему типу к альпийским, итальянским (этрусским) и, вероятно, греческим центрам раннего железного века, но понять, при каких обстоятельствах все эти ценные и удивительные вещи здесь оказались, — это превосходило возможности тогдашних ученых.

Доктор Ванкель выработал собственный взгляд, достойный романтика: по его мнению, речь шла о великолепной пещерной гробнице какого-то вельможи гальштатского периода. Толкование Ванкеля удовлетворило далеко не всех. Если же принять во внимание богатство находок, необычность и сложность археологической ситуации и несовершенство методов исследования и документации, а также романтическое воображение первооткрывателей стоянки и ее последующих истолкователей, то та долгая полемика, что велась вокруг пещеры Бычи скала, не удивляет.

Мартину Кржижу, тоже одному из главных исследователей Бычи скалы, пещера представлялась скорее местом трагических событий абсолютно светского характера: группа богатых беженцев якобы нашла тут временный приют, но была застигнута какими-то врагами, ими перебита, имущество же было сожжено в пещере. Кто знает, какие подробности в отношении ситуации, связанной с находками в Бычи скале, могли быть известны Кржижу. Те, кто основывался на опубликованных и в определенной степени уже истолкованных Ванкелем данных, выдвигали против Кржижа такой аргумент: какой-то вельможа покоился на ритуальной повозке, о чем свидетельствуют известные ритуальные церемонии, а также изобилие дорогих украшений (которые были бы врагами непременно похищены) и наличие каменного покрова над всем местом гибели.

По мнению Яна Книеса, несколько более позднего исследователя карста, группа состоятельных чужеземцев — кузнецов и чеканщиков — обосновалась в пещере, возникла распря с местными насельниками. Однажды, когда мужчин не было дома, туда ворвались «туземцы» и перебили женщин и детей.

Зять Ванкеля Ян Гавелка выдвигал мнение о кровной мести как о причине ужасающих событий. Пещеру объявляли коллективной усыпальницей рода или племени, где погребения совершались постоянно на протяжении столетий. И. Л. Червинка, глава младшей генерации моравских археологов, говорил об убийстве дружины богатых купцов…

Лишь в новейшее время было произведено более тщательное контрольное исследование, которое еще не закончено полностью, но уже сегодня мы можем констатировать, что оно дало поразительные результаты.

Сомнение вызывает в первую очередь большое число неясностей в документации исследования, проведенного Ванкелем, что свидетельствует о том, что перед сложной ситуацией в пещере Бычи скала Ванкель, в общем-то, оказался беспомощным (конечно, это относится и ко всем его современникам). Чтобы выйти из затруднительного положения, он прибегал к своей богатой романтической фантазии, подкреплявшейся необыкновенной обстановкой пещеры. В настоящее время в археологической части исследования уже невозможно отличить действительность от спекуляции и предположений. Ревизия показала, что мы не можем основываться на данных о залегании находок и их распределении по площади пещерного пола, поэтому какая-либо более точная реконструкция стоянки невозможна. Это заключение отсылает в царство сказок всякие попытки реконструировать сегодня снискавшие популярность разного рода кровавые сцены жестоких погребальных обрядов в мерцающем свете жертвенных огней, столь красочно изображенных З. Бурианом.

Еще более любопытные суждения, к которым пришли антропологи: описание и истолкование скелетов несут груз ошибок и даже фальсификации, хотя и не по инициативе Ванкеля.

Выяснить правду о Бычи скале по прошествии стольких лет нелегко; по-видимому, более справедливо отстаивать то мнение, что детально не идентифицированная группа людей в эпоху древнего железа (культура галштадт) открыла пещеру при поисках залежей железной руды в Моравском красе. Позднее пещера использовалась и как селище, и как место культовых церемоний. Предположение о бегстве и убежище не может быть вообще исключено, но сказать, откуда пришли эти люди и насколько долго они здесь задержались, мы не можем. Важно то, что найденная здесь керамика археологически отвечает гораковской культуре, возраст которой определяется приблизительно V в. до н. э., однако рядом с инвентарем этой типичной культуры молодого южноморавского галштадта оказались в большом количестве и чужеродные элементы, внесенные либо за счет менового обмена, либо непосредственно как имущество людей, пришедших сюда с южных окраин Центральной Европы (с юго-востока?).

И что же случилось с этими людьми в пещере Бычи скала? Это уже другая тайна далекой древности. Безусловно, все говорит за то, что представление о княжеском погребении должно быть исключено. Судя по всему, не было ни деревянной могильной камеры, ни вельможи в повозке на погребальном костре, ни кургана из камней, специально насыпанного над могилой. Напрашивается единственно возможное объяснение: выветренный слой пещерного свода обрушился и погреб под камнями как тех, кто находился в то время в пещере, так и имущество и свидетельства производственной и культовой деятельности этой группы людей. Может быть, этому способствовали и многочисленные очаги, которые пылали в пещере, ускоряя тем самым разрушение кровли из-за смены температуры. Вероятно, эти кострища могли стать и причиной пожара, распространившегося из-за обилия камней и поглотившего из имущества обитателей пещеры все, что только могло гореть.




Хижина


Представление о хижине, построенной в пещере, может показаться несколько странным, по меньшей мере чем-то излишним: ведь пещера сама по себе является естественным кровом. В некоторых теориях пещеру даже полагают за образец, по которому сложилось человеческое жилище в тех местах, где природа сама не позаботилась о подходящем обиталище для человека, — как некая искусственная пещера на открытой территории. Правда, конечно, что те, кто останавливался в пещере на короткий срок, например в погоне за зверем, в большинстве случаев с благодарностью принимали то, что было создано самой природой в таком виде, как оно им предлагалось. Самое большее, что они делали, так это сооружали очаг при входе и где-то в укромном месте устраивали незамысловатое ложе прямо на земле.

Нужно было, конечно, придумать нечто лучшее для обустройства жилого пространства пещеры. Этим «нечто» и была хижина.



Дом в доме





Так приходится определять ту ситуацию, когда человек в доме, сотворенном самой природой, сооружал собственно «дом». Мы берем это слово в кавычки, так как сооружение из жердей или крупных ветвей, крытых шкурами убитых зверей, столь гордого имени просто еще не заслуживает. В том числе и в терминологическом смысле: дома, т. е. строения с отвесными стенами, конструкционно отделенными от крыши, стали строить лишь земледельцы в более позднюю эпоху каменного века. Сооружения палеолитических охотников в пещерах были те же, что и под открытым небом, т. е. хижины или шалаши, как определяют такой тип жилища, где стены и крыша — это одно и то же.

Внутри хижины получалось пространство, защищенное от внешней непогоды и «приятностей» самой пещеры, к которым относилась хотя бы капель с потолка. Оставалось развести на полу совсем небольшой и экономный очажок, огня которого было достаточно, чтобы обогреть маленькую хижину. Для этого требовалось немного: полярные путешественники бывали свидетелями того, как эскимосы могли находиться в своих хижинах и в жестокие морозы нагими, благодаря лишь пламени жирового светильника и хорошей изоляции помещения. (Судя по находкам, подобные жирники использовались и в палеолите; их изготавливали из камня или кости в виде естественных или специально выдолбленных мисок, в которых горел фитиль из мха, пропитанный жиром животных. Первый такой жирник был найден еще в 1899 г. в пещере Ла Мут во Франции, и до сих пор пещеры остаются местом наиболее частых их находок.)

Конечно, это не означает, что каждый, кто намеревался провести в пещере пару недель или месяцев, строил там хижину. Зачастую достаточно было обустроить жилище самым простым способом. Если помещение было низким, требовалось немного заглубить пол; такую «негативную» деятельность, которая оставляла лишь маловыразительные следы, американский профессор X. Л. Мовиус установил при современном обследовании пещеры, вернее, скального навеса, Абри Пато в Дордони. Если же пол оказывался влажным или заболоченным, то, для того чтобы привести его в порядок, требовалась «мостовая» из булыжника (наиболее древний пример таковой относится к среднему палеолиту — мустьерской эпохе и обнаружен в привходовой части пещеры Бом-Бон во Французских Альпах).

Если же пещеру продувало и иного способа устроиться получше не было, то ничего не оставалось, как строить хижину. Ведь природа уготовила для «пещерного человека» не только потолок, но и три стены; если пещера не была большой и в иных отношениях пригодна для обитания, достаточно было пристроить четвертую стену, и прочное и теплое жилище было готово.

Стенка из ветвей и шкур, которой уже в палеолите закрывался вход в некоторые пещеры, само собой разумеется, не была обнаружена нигде, но археологи умеют устанавливать свидетельства ее былого существования по самым скупым следам. Иногда наличие такого рода сооружения подтверждает отчетливое ограничение стоянки, когда на определенном расстоянии от входа в пещеру все находки внезапно кончаются, как это было, например, в случае глубокого скального навеса Киик-Коба в Крыму, датируемого концом ледниковой эпохи. Иногда в глине остаются ямки от воткнутых когда-то жердей и ветвей, как это отмечалось в привходовой части пещеры Кастрица на севере Греции. Самое разумное, что могли сделать пещерные строители, — это возвести такую стенку на прочном каменном основании. Распознать ее фундамент в наше время удается совершенно надежно. В этом отношении наибольшего прогресса достигли, вероятно, обитатели пещер Чешского краса в самом конце палеолита, в мадленскую эпоху.

Чешский крас — живописный край известняковых скал неподалеку от городов Бероун и Карлштайн, где скрывается более 200 пещер и расщелин, больших и малых. Но из всего этого богатства, по существу, общей известностью пользуется лишь одно место — популярная пещера Конепрус на холме Золотой конь, которую за год посещают до 100 тысяч человек. Но если бы сошлись все те, кто знает хотя бы, где находится Дырявая пещера (не говоря уж о понимании ее научной ценности), то еле-еле удалось бы собрать группу такой численности, чтобы экскурсовод из пещеры Конепрус вообще взялся вести экскурсию. И это при том, что от вершины Золотого коня до нее можно добросить камень. Скрытая сверху и снизу от посторонних взглядов, она начинается на небольшой скальной площадке над когда-то мирной долиной Сухомастского потока красивым сводчатым входом, который мог бы быть достоин и значительно более крупной пещеры. На самом же деле это совсем неглубокая пещерка, с поверхностью ее соединяет длинный камин, отсюда она и получила свое имя.

Совсем не обязательно, чтобы точно так же ее именовали 10 тысяч лет назад мадленские охотники, однако они, несомненно, понимали, что недостатки ее как жилища должны быть исправлены, чтобы можно было насладиться ее преимуществами. И решили они стоящую перед ними задачу прямо-таки мастерски: во-первых, прямо перед входом выложили из небольших камней способом сухой кладки стенку приблизительно полуметровой высоты, а к ней пристроили перегородку, кроющую вход (верхний ее конец опирался на скалу над входом). Пещерка была тепла, но мала. Поэтому был осуществлен еще один проект: вместо простой перегородки устроен наклонный навес, опиравшийся о землю на расстоянии 4 метров от входа и там придавленный большими камнями. Жилое пространство тем самым увеличилось почти вдвое за счет присоединения почти всей скальной площадки перед входом. С помощью остроумной комбинации традиционных жилищ (наполовину пещера, наполовину хижина) было получено пространство такого размера, что обитатели смогли соорудить посередине очаг и проводить вокруг него минуты отдыха. О том, что они и в это время не бездельничали, свидетельствуют разломанные пластинки сланца с бороздками, найденные около очага. Из обломков удалось составить целую гравюру с изображением козерога — первое несомненное свидетельство существования этого вида палеолитического искусства в Чехии.

Подобным же образом действовали мадленские охотники, приспосабливая для жилья Крапниковую пещеру


 на Шановом куте вблизи городов Србска и Тетина. Каменные фундаменты такого рода перегородок были обнаружены, например, в пещере Пеш де ла Буасьер во Франции или под скальными навесами Фатьма-Коба и Шан-Коба в Крыму. Однако нигде археологическая ситуация не была столь выразительной, как именно в Дырявой пещере у Конепруса.

Такого рода благоустройство было возможно в небольших пещерах и под скальными навесами, все пространство которых использовалось для жилья. Ну а если пещера была столь велика, что количество квадратных метров на одного человека превышало все разумные потребности, т. е. если пещера представляла собой что угодно, но только не уютное жилище? А как быть со скальным навесом, столь высоким и просторным, что человек, рискнувший под ним укрыться, оказывался отданным на произвол всего того, что, непосредственно падало с неба или задувалось оттуда, где скальная стена отсутствовала? В таких случаях ничего не оставалось, как действовать так, словно бы никакого естественного убежища там просто не было. Нужно было строить хижину, закрытую со всех сторон, подобно той, что сооружалась на открытом месте, либо — когда речь шла о навесе — хижину с одной естественной стеной. Таким образом и возник мнимый парадокс — пещерная хижина. Дом в доме.



Тайна Зала одиннадцати огней





До недавнего времени о существовании пещерных хижин, особенно в палеолите, почти ничего не знали, о них, собственно говоря, даже не подозревали. Пионеры исследования пещер предшествующих периодов снискали известность тем, что перекапывали пещеры в поисках костей и древних орудий; еще два десятка лет назад внимание спелеоархеологов концентрировалось на стратиграфии (последовательности напластования), заполняющих пещеры отложений, между тем как явления горизонтального порядка оставались незамеченными. К такого рода фактам относились и проекции пещерных хижин. Хижины бывали самыми разнообразными, в этом отношении не удалось сыскать никакого шаблона. Главную роль при их сооружении играли местные условия. Иногда под скальным навесом или в пещере строился всего-навсего обыкновенный шалаш, ровным счетом не отличавшийся от своих собратьев под открытым небом. Такого рода шатровое жилище существовало, в частности, в самом конце палеолита в неглубокой пещерке Абри де ла Сальпетриер на юге Франции.

Коль скоро мы заговорили о хижинах под скальными навесами, мы не можем обойти молчанием одно место в Чехии, курьезное (в наилучшем смысле слова) во многих отношениях. Очень редко случается, что наука за счет одного-единственного открытия получает столько важной информации сразу, как это было в пещере на Писечном врху у Бечова, неподалеку от Мостечка. Если бы, когда велись исследования, вы взглянули на земляной столб, торчащий из раскопа, а на его вершине заметили рабочих с тонкими орудиями археологов, то вообще поклялись бы чем угодно, что все это не имеет с нашей темой ничего общего. И проиграли бы. Это был бы первый сюрприз: там, где сейчас находится выемка, раньше была скала из великолепного, напоминающего сахар кварцита, сравнительно недавно разрушенная. Все говорит за то, что в палеолите здесь существовало скальное убежище — абри, образованное выступающим пластом плотного кварцита: именно под ним располагалась первоначально исследуемая стоянка.

Среди пещерных стоянок она может считаться одной из наиболее древних. Более четверти миллиона лет назад здесь обитали люди, пользовавшиеся орудиями так называемого ашельского типа (наиболее выразительны среди них разной формы ручные рубила) и, вероятно, принадлежащие роду Гомо эректус (человек прямоходящий) в более широком смысле. Если бы еще за несколько лет до того кто-либо стал уверять ученых в том, что «обезьяно-человек» способен был соорудить вполне добротную хижину и даже заглубить слегка пол, чтобы увеличить ее жилое пространство, его приняли бы за фантазера или мистификатора. Однако после исследовательских работ в Бечове такого рода реакция уже исключалась, ибо именно такова была ситуация у Писечного врху.

Там были обнаружены и другие интересные вещи. Хотя бы один из камней в округлой форме насыпи, бывшей фундаментом хижины. Видимо, здесь палеолитический житель растирал в порошок охру для краски. Потому-то пол вокруг камня окрашен в красный цвет. Усевшись на упомянутом камне, вы с удивлением обнаружите, что ваши ноги приходятся как раз на те места на полу, где краска отсутствует. Открытие такого рода почти физической преемственности с далеким предком, облик которого вы с трудом можете представить, когда вы тем не менее сидите спустя четверть миллиона лет там и так же, как сидел он, порождает совершенно особое чувство. Причем этот человек, по-видимому, умел и нечто большее, чем только растирать охру. Вероятно, именно им выполнена из песчаника небольшая головка человека; ее контур еле-еле просматривается, но эта находка — если только мы ее правильно истолковываем — отодвигает современные представления о зарождении художественного чувства значительно далее в прошлое, чем это считалось ранее.

Коль скоро речь зашла о постройках непосредственно внутри пещер, следует упомянуть и о находках в некоторых пещерах Южной Германии, в Вюртемберге. В пещере Брилленхехль, получившей свое наименование Очковой по двум отверстиям в потолке, около 25 тысяч лет назад стояла небольшая хижина; основанием ее служила стенка из камней, промежутки между которыми были замазаны глиной; по-видимому, это был навес из ветвей и шкур. Кроме того, там существовала еще одна хижина, построенная несколько иначе, а именно с помощью тех же технических приемов, что и жилище в Дырявой пещере в Чехии.

Точно так же, только она имела бóльшую площадь и более основательную конструкцию, была сооружена и самая совершенная из до сих пор известных «пристенных хижин», относящаяся, правда, уже к среднему палеолиту, которую посчастливилось обнаружить французским археологам в пещере Грот дю Лазаре на окраине старого порта в Ницце (Французская Ривьера).

Уже нескольких примеров из мира пещерной архитектуры, очевидно, достаточно для того, чтобы заставить нас изменить устоявшееся представление о троглодитах, скорчившихся во тьме и сырости у примитивного очага. Такая картина не отвечает уже среднему палеолиту, а тем более позднему, когда искусство обитания в пещерах достигло своей кульминации.

Позднее наступил упадок пещерной архитектуры. Земледельцы младшей эпохи каменного века стали сооружать более основательные жилища вблизи своих полей, которые заняли в их жизни место прежних охотничьих угодий. Конечно, пещеры не пришли в полный упадок: то тут, то там люди открывали новые пещеры; вероятнее всего, это были пастухи, выгонявшие свои стада за пределы территорий, пригодных для земледелия, а может быть, охотники, чей промысел становился необходимым подспорьем в периоды, когда не хватало продуктов земледелия. Время от времени в пещерах селились, особенно во времена более древние, и земледельцы. Одно из таких исключений представляют люди, принадлежавшие буковогорской неолитической культуре, обитавшие приблизительно в V тысячелетии до н. э. неподалеку от нынешней словацко-венгерской границы. Во многих пещерах на юге Словацкого краса обнаружены черепки их превосходно украшенной керамики, однако совершенно уникальный случай представляет собой подземная деревня в пещерном комплексе Домница, известном многим как достопримечательный туристский объект.

Эта пещера имеет свою историю. Она расположена в южной части Силицкой равнины, куда люди хаживали с давних пор к пещере Барандла (ныне это территория Венгрии) из городка Плешивца. Хотя понор, поглощавший воды в известняковых скалах под холмом Домнице, всякого мало-мальски знакомого с карстовыми явлениями мог навести на мысль о неизвестных подземных пустотах, никто на это не обращал внимания до самого 1920 г., когда здесь вдоль новой государственной границы стали ходить патрули чехословацкой таможенной охраны. Внимательным наблюдателем оказался Ян Майко, проникший первым с помощью других стражников в домницкое подземелье. Обнаруженный лабиринт состоял из горизонтальных коридоров общей длиной более 7 км. Их промыла за десятки тысячелетий подземная речка, названная позднее мифологическим именем Стикс. Оказалось, что домницкая подземная система связана непосредственно с намного более обширной системой подземных ходов на венгерской стороне, известной под именем Барандлы.

В отличие от большинства местонахождений такого рода Домница — пещера неолитическая. Следы палеолитических охотников там лишь единичны. Только человек буковогорской культуры оценил ее преимущества: теплый и мягкий микроклимат и достаточное количество питьевой воды. По-видимому, в пещере поселился целый разветвленный род, ее коридоры были заселены на протяжении почти 3–4 км. Людей не остановило то, что по временам речка (бог знает, как тогда именуемая) заливала подземные коридоры. Свои возможности стихия продемонстрировала в 1955 г., когда вода затопила долину, взломала крепкие двери, которыми был перекрыт вход в пещеру, и привела в негодность ее привходовую часть.

Для лучшего обустройства своего места обитания люди выбрали один из залов на пересечении коридоров вблизи подземного потока и там соорудили свои жилища. От них осталось множество ямок в полу; судя по всему, это следы сравнительно легких конструкций из жердей. Ямки были сосредоточены на небольшой площади, так что точно установить план хижин или шалашей не удалось; очевидно было одно — здесь было осуществлено несколько строительных усовершенствований в виде перестроек и новостроек и некоторые из сооружений уже были в плане прямоугольными. Интересное свидетельство домашней жизни человека того времени представлял очаг, устроенный непосредственно в жилище, а может быть, и на открытом пространстве пещеры. Особенно большим он быть не мог, так как располагался слишком глубоко под землей, где не могло быть достаточной вентиляции. Вокруг некоторых очагов остались ямки, вероятно, от опор для вертела. Всего таких очагов обнаружено 11, и потому зал получил в туристско-спелеологической терминологии поэтическое наименование Зала одиннадцати огней.

В пещере проходила большая часть домашней жизни этих людей, скорее всего пастухов, избравших пещеру в качестве своего зимнего обиталища. Здесь же содержались овцы, козы и пастушьи собаки. Тут же выделывались сосуды из глины: подходящая тонкая и вязкая глина была прямо внутри пещеры. Кроме черепков, на стоянке сохранились и целые сосуды: один из них неподалеку от того места, где набирали воду из речки (в боковом коридоре, в так называемом Зале мужества), лежит там и сегодня — за тысячелетия он оброс сталагмитами и покрылся синтровой коркой.

Находка в еще более глухом месте пещерных лабиринтов свидетельствует о том, что, вероятно, и земледельцы, так же как и палеолитические охотники, устраивали в недрах земли свои святилища. Безусловно, их воображение оказывалось под воздействием темной и безмолвной атмосферы, царящей в глубине, столь далекой от внешнего мира, им знакомого. В боковой нише узкого щелеобразного Священного коридора на высоте около 60 см над неолитическим горизонтом пола пещеры на синтровом покрове стены сохранились три интересных рисунка, сделанных древесным углем. Один из них — квадрат в сочетании с несколькими ломаными кривыми линиями, другой состоит из трех прямоугольников. В одном из них проглядывают какие-то определенные черты — то ли человеческие фигуры, то ли головы быков (что могло быть связано с культом плодородия, столь частым как у пастухов, так и у древних земледельцев). В тех местах, где встречаются эти рисунки, следы заселения редки. Здесь, по-видимому, происходили отправления обрядов и праздники, которые должны были обеспечить всему роду в будущем достаточное количество пищи.

Домница отнюдь не исключительное явление: на другом конце Европы, на юге Франции, находится Грот де Фуассаж, открытый в 1965 г. Когда-то и по его коридорам текла река, там также большой зал служил поселением (правда, в более позднее время, в самом начале бронзового века), на полу пещеры также были найдены целые сосуды, покрытые синтровой коркой, а в иловатой глине — отпечатки босых ног.




Пещерные святилища


Стремясь отыскать самые прекрасные и наиболее интересные пещерные святилища, приходится, повернув вспять, идти против течения времени. От средневековья мы пойдем к древности, миновав пещеру Сивиллы, открытую в 1932 г. римским профессором Маюри на склоне горы Кума, мы продолжим наш путь в далекое прошлое — и вот мы снова в древнем каменном веке, который не так давно оставили. Ничего странного, ибо время «пещерного человека» — это, по существу, время мамонта и северного оленя, время охотников и кремневых орудий. Время разрисованных пещер, называемых «картинными галереями каменного века».



Вслед за глиняным медведем





Утверждать, что Дордонь — центр палеолитического искусства, — не будет ли это несправедливо по отношению к живописным северным предгориям Пиренеев? Ведь тамошние пещеры не только сумели привлечь интерес всего ученого мира: в здешнем крае они далеко не единственные.

Взять хотя бы Нио, пещеру неподалеку от города Тараскона в провинции Арьеж. Уже начиная с XVII в. проводники водили туда экскурсантов с соседнего Уссат, которые не страшились трехкилометрового пути по крутым тропинкам между скалами в стремлении увековечить свое имя на стенах пещеры — в ущерб прекрасным палеолитическим росписям. Но только майор Моллард, составивший в 1906 г. по личной инициативе план этой пещеры, обратил внимание на изображения животных в одном из ее прекраснейших залов, названном позднее по цвету росписей Черным салоном. И снова речь шла о святилище мадленских охотников глубоко под землей. Почти в 600 м от входа, преодолев бывшие озерца, посетитель натыкался на первый рисунок — пока это были лишь черные геометрические фигуры, вероятно, указующие путнику дорогу. Конечно, не как какие-то «дорожные знаки», а как элемент, определяющий назначение отдельных частей пещеры и придававший что-то человеческое долгому пути через нее. В конце пути ожидал Черный салон с изображениями бизонов и других животных, что дало основание аббату Брейлю отнести пещеру Нио к числу «шести гигантов палеолитического искусства». Набор зверей примечателен тем, что здесь уже не встречается северный олень, но зато есть олень обыкновенный: это свидетельствует о сравнительно молодом возрасте святилища, расписанном, по-видимому, в самом конце палеолита, во время, переходное к голоцену.

Богата эта пещера и следами человека — их тут было обнаружено около 500. Некоторые из них, в частности в Черном салоне, были уничтожены первыми разведчиками. Позднее следы человека были найдены и в других частях пещеры, и самыми прекрасными могут считаться те, что были оставлены тремя палеолитическими детьми, шлепавшими когда-то по сырому песку вдоль стены.

Замаранные стены с выцарапанными на них надписями, испорченные рисунки и гравюры, сохранявшиеся в глине… Не только все это, но и увеличение содержания углекислого газа, вызывающее обрастание стен пещеры водорослями, колебания температуры и влажности, искусственное освещение и блеск фотовспышек — все соединяется в губительном воздействии на бесценные сокровища подземных святилищ, несмотря на то что отдельные помещения располагаются даже в полутора километрах от входа. Лаборатория, устроенная в привходовой части распоряжением министерства культуры и местных властей, осуществляет долговременные исследования, и, кто знает, может быть, здесь удастся избежать того, что случилось в пещере Ляско, которую пришлось закрыть для туристов.

По счастью, число открытий такого рода растет. Постоянно находят что-то новое. Доказательством служит хотя бы пещера Монтеспан с ее первой и до сих пор единственной монументальной пластикой — настоящей палеолитической скульптурой (и опять-таки в краю у подножия Пиренеев).

Имя Норберта Кастере известно не только среди спелеологов, но и среди археологов. Однако в 1922 г. носитель этого имени был еще молод и обладал лишь небольшим опытом подземных исследований. Тем легче оценить то, что он сумел совершить.

Внимание Кастере во время его исследований пиренейских пещер привлекло исчезновение речки Унато — притока реки Гаронны Эта речка протекает непосредственно под замком Монтеспан, и неподалеку, вблизи шоссе Тулуза — Байонн, существует понор, где она исчезает под землей. Тому, кто знаком с сущностью карстовых явлений, ситуация сразу же бросается в глаза: где-то в окрестных скалах может существовать целая сеть подземных коридоров, вымытых водой, частично уже сухих, а частично занятых скрывшимся под землей потоком.

Снаряжение молодого Кастере было весьма скудным, но отваги и энтузиазма ему было не занимать. Исследователь проник в туннель и со свечой в руке двинулся во тьму по галечному дну потока. Потолок стал затем снижаться и наконец вообще ушел под воду — по-видимому, это был сифон (так спелеологи называют понижение или вертикальный перегиб хода, который полностью заполнен водой).

Будь Кастере постарше и поопытнее, он, вероятно, повернул бы назад. Однако он возвращаться не захотел. Осознавая смертельную опасность своего предприятия (останься он там, никто не смог бы прийти ему на помощь, ибо никто и не знал его пути), он тем не менее поставил свечу на выступ камня, набрал побольше воздуха в легкие и вошел под водой в сифон. Он продвигался, ощупывая пальцами потолок, и счастье ему сопутствовало: еще до того как ему могло бы не хватить воздуха, его голова вынырнула над водой. Разумеется, там царила полная темнота, и дальше без света Кастере не пошел, боясь потерять ориентацию, он возвратился назад.

На следующий день, взяв с собой побольше свечей, спички и купальную шапочку, в которую он все тщательно упаковал, чтобы сберечь от воды, отправился туда снова. За сифоном он зажег свечу и продолжил путь по подземному коридору. Следуя руслу потока, миновал ряд ходов и залов, преодолел еще два сифона, и внезапно дорога, украшенная натечными образованиями, кончилась. Пути дальше не было. Кастере прошел около 3 км, замерз, устал и потерял представление о времени. Он повернул назад, предполагая, однако, что где-то здесь должен быть еще один вход: об этом убедительно свидетельствовала колония летучих мышей.

Годом позднее Кастере вернулся туда в сопровождении товарища Анри Годена. Низкий уровень воды необычайно сухим летом 1923 г. позволил им пройти первый сифон с зажженной свечой. Но затем они избрали иной путь — сухой, ответвляющийся от основного, коридор со сталактитами и сталагмитами. Пройдя около 200 м, они попали в обширный зал и с помощью принесенной с собой лопатки стали зондировать глину на полу. Вскоре наткнулись на какой-то камень, а когда его очистили, то это, к их изумлению, оказалось кремневое палеолитическое орудие. Поскольку в эпоху палеолита люди в основном селились все-таки только в устьях пещер, присутствие человека здесь, в глубине пещеры, могло означать скорее всего святилище, а может быть, и с росписями. Кастере тотчас приступил к обследованию стены, пользуясь светом свечи, но оказалось, что рисунков на стенах не было. Неожиданно (Годэн продолжал в это время копать) он заметил в мерцающем свете нечто странное — какую-то глиняную скульптуру животного!

Разглядев ее более внимательно, он увидел, что это было туловище медведя, но только без головы. Неподалеку они нашли еще три глиняных рельефа львов (?), тоже безголовых. На стене в глинистом наносе были выгравированы кони, на полу обнаружены отпечатки босых ног. Эти находки были сделаны приблизительно в 1,5 км от входа в пещеру. Таким образом, Кастере и его спутники оказались первыми ее посетителями, после того как ее оставили последние палеолитические поклонники сил природы


.

Кастере назвал открытую им пещеру Монтеспан и пригласил туда комиссию специалистов — как отечественных, так и из Бельгии и Англии. Когда помпой откачали воду и заслуженные ученые, обладатели известных имен и званий, смогли отправиться в подземные глубины, миру явилась выдающаяся сенсация.

Скульптура в Медвежьем зале действительно заслуживает особого внимания. Она изображала медведя лежащим на согнутых лапах в положении египетского сфинкса, между его передними лапами были найдены остатки черепа пещерного медведя. По-видимому, к глиняному туловищу крепилась настоящая медвежья голова. Само тело длиной 110 см при высоте 60 см не было обработано столь тщательно, как фигуры в других пещерах. Но его отличала иная (впрочем, как и остальные фигуры животных в этой пещере) достопримечательная особенность: многочисленные ямки, словно бы кто-то вонзал какое-то острое оружие. Вероятно, этот факт может служить доказательством того, что эти произведения искусства связаны с выполнением каких-то магических охотничьих ритуалов; именно на такой основе тогда толковался смысл палеолитического искусства в целом: охотники исполняли вокруг них какие-то свои обряды, призванные обеспечить успех будущей охоты на настоящего медведя или дикую лошадь, поэтому-то удары дротиками или копьями наносили по их изображениям. Похожие ритуальные действа известны и применительно к недавнему времени, например у австралийских аборигенов.

Впрочем, рассказывать об открытиях и загадках пещерных святилищ можно до бесконечности…

Во многих местах под поверхностью земли старой Европы нашлись бы свидетельства культов плодородия, охотничьей магии, обрядов инициации (посвящения во взрослых), а также такой стороны духовной жизни древнего человека, о которой до сих пор не было сказано ни единого слова и само упоминание о которой заставляет содрогнуться современного человека, — о каннибализме. Свидетельства ритуального людоедства.

Да, не только животные, но и человек мог становиться объектом, а то и непосредственной жертвой обрядов, гарантирующих (по мнению их участников) общее благо рода. Именно пещеры дают наиболее яркие свидетельства того, что уже палеолитический человек время от времени — и, по-видимому, не от голода, а, так сказать, «по идейным соображениям» — становился каннибалом.



Кости человека в жертвенных колодцах





Кончился древнекаменный век, изменились природа и люди, распространилось новое население со своей особой цивилизацией и совершенно иным укладом жизни, а каннибализм все продолжал существовать! Кажется, что традиции пустили корни в сознании и верованиях человека столь глубоко, что сумели перешагнуть пропасть, разделившую палеолит и неолит, и обрести применение в новых условиях.

Свидетельства каннибализма среди неолитических земледельцев, в общем, достаточно редки и не столь выразительны, но все-таки не исключены совершенно, и многие доказательства такого рода находок — в пещерах. В Чехословакии мы могли бы назвать хотя бы Новую (Гайкову) пещеру неподалеку от Србска над Бероункой, где вместе с неолитической керамикой были найдены расщепленные и обугленные человеческие кости. Еще более впечатляюща картина, созданная в попытке реконструировать ситуацию в Пещере девушек вблизи Бамберга (ФРГ). Находки неолитического возраста представлены здесь останками 38 людей, из которых только двое были взрослыми мужчинами: большую часть составляли дети в возрасте до 10 лет. Следы умышленного убийства (разбитые черепа, расщепленные и опаленные огнем кости) были здесь повсеместным явлением. Немецкий археолог О. Кункель высказал соображение, что ритуальная антропофагия (людоедство) происходила на небольшой скальной площадке, где, правда, никаких вещественных находок сделано не было, но химический анализ обнаружил здесь значительно более высокое содержание фосфатов в почве, что могло быть следствием ее обогащения органикой. Глубокая пропастеобразная пещера служила при этом, по-видимому, жертвенной шахтой, куда сбрасывались остатки культовых пиршеств.

Поскольку черепа отличались по ряду признаков от тех, что были обычны для земледельцев, обитавших по Дунаю (по своим антропологическим особенностям те принадлежали скорее к средиземноморскому типу, в то время как люди из Пещеры девушек ближе стояли к нордическому кроманьонскому типу), Кункель сочинил целую драматическую историю об избиении и принесении в жертву группы местных мезолитических людей («туземцев») неолитическими земледельцами, заселявшими заново эти земли в V тысячелетии до н. э.

Было ли так в действительности или это фантазия? Фактом остается то, что в пещерах со следами их заселения людьми неолитических культур подобные находки, хотя и меньшего размера, достаточно часты, а это означает, что и для тех, кто отправлял земледельческие культы материнства и плодородия, пещера сохраняла свое значение святилища и места, где приносились жертвы. Почитатели Великой Матери Земли не могли в конце концов найти лучшего способа войти в контакт с предметом общего поклонения, как спустившись в земные недра. И жертвенный колодец или пропасть представляли для них идеальную возможность соприкосновения с землей, источником силы и жизни, путь, по которому жертвы быстрее всего могли достигнуть цели.

Подобные места, случается, производят чрезвычайно сильное впечатление на чувствительные натуры, и интересно проследить, как они приковывают к себе внимание долгое время спустя. Такого рода воздействие испытал на себе известный археолог из ГДР профессор Гюнтер Бём-Бланке.

Еще в детстве, приезжая сюда на каникулы, он восхищался громадным скальным массивом Киффхаузер в Тюрингии, овеянным древними преданиями. Позднее он изучал в Берлине древнюю историю и, оказавшись в 1937 г. снова у Киффхаузера, увидел все окружающее уже совсем иными глазами: его поражали не только красота и романтический дух края, но и памятники далекого прошлого — многочисленные пещеры.

После войны кто-то копал в одной из пещер, нашел древние черепки и принес их в Музей доисторического человека в Веймаре. Речь шла о черепках, датируемых ранним железным веком. В Веймарском музее д-р Бём-Бланке нашел целый ящик черепков из той же пещеры.

Поблизости от этой пещеры находилась еще одна, именуемая — Раухлоххёль. Древние люди побывали внутри ее и перед входом. Об этом свидетельствовали весьма любопытные находки: кроме черепков и костей животных, перед входом в пещеру была найдена, например, лобная часть человеческого черепа, треснувшего (как констатировал судебный медик из Йены) пополам.

Находки привлекли внимание, и зимой доктор Бём-Бланке приступил к обследованию первой из пещер. В небольших низких подземных помещениях были обнаружены необыкновенные вещи: бронзовые украшения, очевидно, потерянные в темноте пещеры, человеческие кости — расколотые, обрезанные и опаленные огнем, в одном месте даже кости целой ноги. И снова яма, заполненная костями молодых людей и детей. Сомнений не было: ход вел прямо в «логово каннибалов эпохи бронзы или раннего века железа».

В 50-х гг. Бём-Бланке со своими сотрудниками раскопал на южных склонах Киффхаузера около 20 более мелких пещер, полостей и расщелин и нашел в них 35 000 костей животных и несколько тысяч человеческих костей. Однако наиболее интересной оказалась та пещера, что значилась под номером 9. Вход в нее был обнаружен совершенно случайно в другой пещере, где работали перед тем. Фотограф, которому предстояло запечатлеть ситуацию в пещере, втащил в тесные коридоры автомобильный аккумулятор и приступил к работе в небольшом зале; археологи между тем обкапывали большой плоский камень, лежащий на полу, и вдруг с удивлением увидели, что рыхлая тонкая пещерная глина исчезает, словно в воронке, в трещине вокруг камня. Конечно, все моментально отбежали на безопасное расстояние (в таких пещерах никогда не знаешь, что у тебя под ногами), затем камень сдвинули и посветив в отверстие, которое он закрывал, обнаружили глубокий провал. Выбрав самого тощего из мужчин, дабы он мог протиснуться в отверстие, опустили его вниз. Узнав, что на дне пропасти, прямо на поверхности, имеются археологические находки, незамедлительно приступили к исследованиям, которые в условиях этой вертикальной щели не были ни легкими, ни безопасными.

Однако полученные результаты стоили затраченных усилий. Там были обнаружены многочисленные черепки, хлебные зерна, изделия из дерева, бронзовые украшения, остатки светильников из бересты и даже остатки какого-то изделия, выполненного из расшитой бересты, посуда из той же бересты, красная шерстяная нить, шнурки, сплетенные из человеческих волос, и другие вещи, которые на археологических стоянках обычно не сохраняются. И конечно, человеческие кости, причем в том же самом положении, что и в местах, описанных выше. Очевидно, это была жертвенная шахта, где исполнялся каннибальский ритуал людьми «полей погребальных урн», обитавших на этой территории в раннем железном веке.

Многие ученые (в том числе автор исследования) склонны отождествлять людей этой культуры с языково-этнической группой иллирийцев, известной по античным письменным источникам. Любопытно, что древние иллирийцы, жившие во времена Римской империи на территории нынешней Югославии, местом пребывания своих богов охотно объявляли пещеры, особенно те, где текла вода, глубокие расщелины и источники. В районе Шкоциянских пещер обнаружено несколько природных жертвенных колодцев, принадлежащих этим людям; в одном из них, без малого 100 м глубиной, найдено превосходно украшенное ведро с венетской (иллирийской) надписью и 11 черепов со следами нанесения ударов.



Маска из человеческого черепа у Девяти деревьев





Каннибализм более развитых эпох позднего доисторического времени, когда прежний родовой уклад древнего общества стал разрушаться под давлением изнутри и извне и развитие шло по направлению к классовому обществу, был обусловлен уже более сложными идейными причинами. Человеческие жертвы, часто весьма многочисленные, должны были умилостивить разгневанные божества в периоды смятения и опасности; людоедство могло быть связано и с культом предков, могло быть формой ликвидации пленных или играть аналогичную общественную, но не лишенную некоторых ритуальных черт роль правосудия. Некоторые части человеческого тела приобрели в те времена более постоянные культовые функции. Вспомним о чашах из человеческих черепов, известных у многих древних народов (одна из них, найденная среди памятников галштадской культуры в пещере Бычи скала, оказалась наполненной обгоревшим зерном, очевидно, принесенным в качестве жертвы).

Приблизительно к тому же времени относится уникальная жертвенная пещера, или колодец, найденная в Чехословакии. Случилось это в 1953 г. в Южнословацком красе, в лесу, называемом Девять деревьев (по-венгерски Киленс-фа). Открыл ее словацкий спелеолог О. Майда-Грашко, чье имя она и носит. Именно Майда-Грашко произвел расчистку пещеры на глубину почти 14 м, обнаружив при этом не только кости животных, но и человеческие черепа. Следующие находки черепов были сделаны позднее, когда археологи прошли два горизонтальных хода, открывающиеся на дне пропасти. Чтобы попасть в небольшой зал, ограниченный с одной стороны завалом, состоящим из известнякового щебня и валунов, приходилось ползти северо-восточным коридором. Сразу же в 1953 г. здесь были начаты археологические раскопки, при которых были найдены выбеленные человеческие скелеты и следы очагов. Два года спустя исследования пытались возобновить, но из-за повреждения предохранительной балки со стороны завала ученым пришлось незамедлительно покинуть Святилище, как именовали этот маленький зал: позднее работы уже не возобновлялись.

Находки в Майда-Грашковой пещере весьма необычны. Человеческие останки, как показали результаты антропологического анализа, принадлежали 12 особам. На нескольких черепах обнаружены следы ударов каким-то тупым или рубящим орудием, умышленно разбитые челюсти. Глазницы расширены с помощью надрезов с внутренней стороны уже после того, как были разбиты черепа. Самое же поразительное являла маска, вырезанная из лицевой части мужского черепа. Найденная заготовка для другой аналогичной маски объясняет способ производства этого необычайного предмета, предназначенного, скорее всего, для каких-то религиозных обрядов или танцев.

Ситуация в целом показывает, что пещера служила в древнюю эпоху железа местом отправления культовых церемоний, в практику которых входил и каннибализм. Не исключено, конечно, что в этот маленький зал в то время попадали не через колодец, а более удобным путем через северо-восточную пропастеподобную воронку. Где же пользовался древний колдун-шаман маской из человеческого черепа? Снаружи, вне пещеры, очевидно, было больше места для танцев, но в самой пещере в свете очага его маска должна была выглядеть намного эффектнее. И что же он все-таки в ней изображал? Смерть северного оленя — она не занимала в примитивных культах много места.

Сегодня мы не в состоянии определить, какую роль в религиозных представлениях древности играл череп, что он воплощал, какую сверхъестественную силу имел. Возможно, люди издавна считали череп средоточием жизни и мышления; может быть, уже тогда голова в качестве наиболее важной части целого в некоторых случаях олицетворяла символически все человеческое тело? Как иначе объяснить те почести, которыми были окружены черепа уже в палеолите? И какое объяснение найти внушающим удивление археологическим свидетельствам о такой практике древних, которая словно бы имитирует обычаи «охотников за черепами» нового времени?




Охотники за черепами


Когда археологи из университета в Марселе начали в 1964 г. исследования пещеры Ла Кан де Лараго вблизи Тотавеля в восточных Пиренеях, они, конечно, рассчитывали на интересные находки, но вряд ли ожидали ту, что сразу же выдвинула этот грот в горах на передний край науки. Всемирный археологический конгресс, состоявшийся в 1976 г. в курортном городе Ницца, в качестве своей эмблемы использовал изображение деформированного человеческого черепа. Этот символ был графической копией лицевой части черепа, коротко обозначенного, как «Араго XXI» и найденного в июне 1971 г. вместе с костями горных баранов, лошади, тура, оленя и носорога — обитателей области, лежащей вокруг Перпиньяна, в предпоследнюю ледниковую эпоху. В пещеру все эти животные попадали не по своей воле и по большей части не целиком, а расчлененными — в виде «образцов», которые не менее чем 320 000 лет назад (а может быть, и еще на 100 000 лет раньше) приносили на стоянку охотники донеандертальского антропологического типа.

Именно здесь археологи нашли, кроме 100 000 предметов каменной индустрии, принадлежащей палеолитическим культурам тейяк и ашель, множество зубов, обломков костей, а в 1969 и 1970 гг. — две нижние челюсти и, наконец, череп «Араго XXI».

Череп мужчины, примерно двадцатилетнего, деформированный давлением перекрывающей породы, лежал между камнями и костями животных, оставшихся после трапезы древних охотников; череп лежал теменем вниз, так что, не будь он деформирован, уже с первого взгляда было бы заметно то странное обстоятельство, что обнаружилось после того, как его препарировали в лаборатории: человеческой рукой череп был вскрыт сзади путем расширения отверстия, именуемого «форамен магнум», которым голова соединяется с позвоночником, а спинной мозг с головным.

Зачем? Объяснение может быть только одно: именно так, ломая тонкое основание черепа, недавние еще охотники за черепами на Новой Гвинее (и в других местах) добирались до вожделенной добычи — головного мозга. Мы могли бы сомневаться в справедливости этой аналогии или в точности наблюдений, если бы речь шла о единичном случае. Однако сегодня их известно уже десятки, и их многочисленность является определенной порукой правильности суждения.










«Лицо» донеандертальского человека, названного «Араго XXI», в 1976 году стало эмблемой международного археологического конгресса в Ницце




Археология убеждает нас, что обычаи тихоокеанских «охотников за черепами» были распространены среди людей еще тогда, когда они и людьми-то собственно не были. Черепа «людей прямоходящих» (Гомо эректус) из китайской пещеры Чжоукоудянь либо несколько более развитого человека из пещеры Штейнгейм в ФРГ свидетельствуют об этом с еще большей определенностью, чем плохо сохранившийся череп «Араго XXI».

Минуло почти 100 лет с тех пор, как Эдуард Пьетт нашел в пещере Гурдан в верхнем течении реки Гаронны в Пиренеях множество черепов со следами скальпирования, осуществленного кремневыми орудиями. Не менее примечательно было и то, что во всех случаях черепам сопутствовали два последних шейных позвонка, что наводило на мысль: в пещеру были принесены уже отрубленные головы.

Это походило не только на ритуальное людоедство, но и на какой-то своеобразный культ голов и черепов. Так получила новую поддержку идея о том, что в представлениях древних людей головам и черепам отводилось особое значение. Решающим аргументом в пользу такой идеи явились находки, объяснить которые иначе, чем ритуальным сохранением и захоронением, мотивированным каким-то весьма важными в древнекаменном веке, хотя ныне уже непонятными, представлениями, было просто невозможно.



Жертва Солнцу у Монте-Чирчео





О том, что культ черепов не был чужд и неандертальцам, свидетельствует необыкновенная находка в пещере Гуаттариго (Гротта Гуаттари), в скалах горы Монте-Чирчео у селения Сан-Феличе-Чирчео в окрестностях Рима.

В пещере обнаружили полностью сохранившийся человеческий череп, в том числе нижнюю челюсть. Пещера оказалась изолированной самой природой начиная со среднего палеолита, так что люди в нее с тех пор не проникали; не было там и глинистых наносов. Когда же в феврале 1939 г. туда добрались открыватели пещеры, то под низким сводом коридора, на полу, устланном костями животных и рогами оленей, они обнаружили череп, частично прикрытый натечной коркой. Череп поражал с первого взгляда тем, что он лежал словно бы в рамке из округлых камней, причем камни имели приблизительно такой же размер, как и сам череп. Подобно «Араго XXI», череп лежал вниз теменем, и в его основании было также выломано большое трапециевидное отверстие.

Очевидно, это была жертва: череп сохранил на себе следы тяжелых ран — у глазницы на правом виске. Римский антрополог профессор С. Сержи определил, что раны две: первую, более раннюю, владелец черепа пережил, однако вторая оказалась смертельной и, вне всякого сомнения, связана была с преднамеренным (ритуальным?) умерщвлением жертвы. Состояние сохранившихся шейных позвонков свидетельствовало о том, что голова была отрезана.

Вместе с черепом найдены каменные орудия так называемого мустьерского типа, а также кости животных, которые обитали в сравнительно теплом климате. Иначе говоря, предполагаемая церемония могла происходить около 50 000 лет назад, что-то в начале последнего ледникового периода.

Не вызывало сомнений, что того, кого принесли в жертву, убили вне пещеры ударом в правый висок. Голову отделили от тела, мозг извлекли и, вероятно, съели, а саму голову с подобающими церемониями захоронили в пещере. Кто знает, что стало с телом жертвы: может быть, оно тоже было съедено? Но зачем вокруг черепа сложили круг из камней? Некоторые ученые считают, что он мог символизировать Солнце и что весь обряд мог быть связан с поклонением нашему главному небесному светилу. Однако эти рассуждения кажутся несколько умозрительными.



«Словно яйца в гнездах»





Если уж эта простая, хотя и необычная и несколько странная находка породила различные смелые гипотезы, то что же говорить о таком волнующем открытии, которое пока так и осталось непревзойденным в цепи археологических доказательств существования культа черепов! Только представьте себе плоскую впадину, где в черноватой, смешанной с охрой глине покоятся тесно друг возле друга 27 черепов, «словно яйца в гнезде». А рядом другое углубление с шестью черепами.

Именно такая картина предстала в 1908 г. перед глазами профессора археологии из Тюбингена Р. П. Шмидта, когда он проводил раскопки в пещере Большой Офнет на голом известняковом холме в горах Раух-Альб неподалеку от Нордлингена в Баварии.

Нельзя сказать, что это место не было известно археологам. Напоминающую своей формой печь пещеру (отсюда и ее название: от «офен» — печь) еще в 1875–1876 гг. обследовал основатель немецкой науки о палеолите Оскар Фраас. Позднее пещера Офнет стала излюбленным местом деятельности коллекционеров-любителей, но ничем особенным не отличалась. Только исследования Шмидта подарили неожиданные открытия и вызвали бурную дискуссию.

Сняв слой, состоящий из обломков известняка, обрушившихся со свода пещеры, почти у самого входа в нее вскрыли глинистый горизонт, а в нем черноватое пятно площадью несколько квадратных метров. Углубив раскоп, рабочие наткнулись на черепа в двух неглубоких, тщательно обработанных ямах.

Черепа в углублениях были уложены специально, причем особым способом: глазницы всех их обращены туда, где заходило солнце, а не в сторону входа в пещеру (не было ли это опять-таки как-то связано с культом Солнца?). Очевидно, черепа укладывались неодновременно. Речь могла идти, скорее всего, о родовом погребении, его неоднократно вскрывали, причем хоронили лишь головы умерших членов рода. У некоторых черепов сохранились и последние шейные позвонки, часто со следами воздействия режущих кремневых орудий.

Факт почитания умерших подтверждают и находки ожерелий из просверленных зубов оленя и раковин средиземноморских моллюсков, украшавших некоторые черепа. То не были принесенные в жертву пленные, а предки и родичи тех, кто их в пещере хоронил (как поступали с телами, этот вопрос опять-таки остается открытым).

Антрополог Моллисон, которому мы обязаны описанием и исследованием черепов, хранящихся ныне в мюнхенском музее, нашел у многих из них следы смертельных ран, что, как ни странно, никем не отмечалось ранее и что значительно усложнило понимание смысла всего этого странного местонахождения. Конечно, можно предположить, что речь идет о членах рода, павших в стычках с врагами, но большое число женских и детских черепов скорее говорит о сходстве с находками в уже известных жертвенных пещерах.










Гёхленштейн-Штадель: под средневековой кладкой, заложенной в неолитическом слое, оказалась яма, содержащая человеческие черепа




Характерной особенностью офнетского погребения является не только тайна его подлинного толкования, но и загадка точного возраста и культурной принадлежности. Стратиграфическое положение обеих ям в разрезе позволяет относить его, вероятно, к позднему палеолиту или к мезолиту. Вместе с тем находка двух микролитических треугольных остроконечников (единственных инструментов, обнаруженных вместе с черепами) говорит за мезолит. Потому-то до недавнего времени Офнет считался стоянкой мезолитической.

Недавно с помощью радиоуглеродного анализа кости, изъятой из офнетских черепов, их возраст был определен приблизительно в 11 000 лет до н. э., что отвечает концу палеолита, по всей вероятности, позднемадленской культуре. Но эта датировка, не говоря уже о том, что кость отнюдь не самый подходящий материал для исследований с помощью этого метода, едва ли приемлема, если принять во внимание положение находок в стратиграфическом разрезе пещеры; по-видимому, возраст находок на самом деле занижен на 3000 лет.

Но время шло, и офнетская стоянка не осталась единственной, хотя аналогичные ей находки можно сосчитать на пальцах одной руки, да и по числу черепов они значительно уступают первой. Однако особенно любопытно то, что найдены они неподалеку от Офнета


.

Группа южнонемецких местонахождений, относящихся к одному и тому же периоду — между эпохами древнего и младокаменного века, свидетельствует о существовании особой погребальной церемонии, предполагающей захоронение голов в пещерах; мы не знаем, исполнялся ли этот ритуал потомками и родственниками покойника, или же, может быть, род приносил своих соплеменников в жертву неведомым силам, жаждущим человеческой крови, либо там хранили свою добычу доисторические «охотники за черепами».




Медведи


Произнося слово «пещерный», большинство людей сразу же автоматически добавляют «человек» и «медведь». Уже это показывает, сколь связаны эти понятия. В одно и то же время и человек, и медведь отыскивали и заселяли пещеры (зачастую лишь после того, как один из них изгонял другого), тот и другой оставили в палеолитических пещерных отложениях и на стенах пещер выразительные следы (в прямом и переносном смысле), оба вымерли в конце плейстоцена и оба по прошествии многих тысячелетий стали для людей XIX в. прямым воплощением палеолитического времени. Роль обоих была несколько переоценена, и в настоящее время оба они заняли соответствующее им место в картине древнейшего прошлого.

В науке пещерный медведь существует почти столь же длительное время, как и человек разумный. О его существовании стало известно уже в XVIII столетии, после того как перестали верить диковинным россказням о костях и черепах драконов в пещерах Западной Европы. «Крестным отцом» пещерного медведя был немецкий палеонтолог Иоганн Кристиан Розенмюллер, профессор университета в Лейпциге (его имя до сих пор входит в научное название животного, им предложенное: Урсус спелес, Роз 1794).

В конце XVIII — начале XIX столетия «драконы» европейских пещер превратились в медведей. И когда палеонтологи научились определять их кости, находки пещерных медведей так и посыпались, словно из разорванного мешка. Дело зашло столь далеко, что возникло представление о каком-то популяционном взрыве, в результате которого пещерный медведь чуть было не вытеснил все остальные виды. Представление ошибочное, но хорошо иллюстрирующее состояние, в которое привел ученых этот непрекращающийся поток медвежьих костей — практически из каждой второй пещеры в Европе (точнее, из пещер, расположенных южнее линии Рурская область — Краковщина — Крым). Не удивительно, что интерес науки к пещерному медведю достиг своего апогея, и на этом фоне все остальные плейстоценовые медведи несколько проигрывали. Вопреки тем представлениям, которые бытовали ранее в различного рода популярных работах по ледниковому периоду, пещерный медведь являлся не единственным видом медведя в то время и, вероятно, даже не был предком современных медведей. Все это на самом деле выглядело несколько иначе.

Эволюция семейства медведей не отличалась особой сложностью, но не была она и уж очень простой. Пещерный медведь в этом семействе — лишь одна своеобразная форма, причем связанная с относительно коротким отрезком времени. Короче говоря, «только» несколько тысячелетий составили период существования этой формы. Наступившее во время средневюрмского стадиала заметное похолодание подорвало жизненную силу этого вида медведей, позднее они вступили в фазу вырождения, с тем чтобы на рубеже плейстоцена и голоцена вымереть окончательно.

По своим размерам пещерный медведь превосходил не только других плейстоценовых косматых, но и всех тогдашних хищников вообще. При этом выглядел куда более грозным, чем был на самом деле. В 1883 г. профессор Студничка писал, что «этот допотопный медведь с его мощными челюстями беспощадно свирепствовал среди мирных делювиальных травоядных». И только более поздние исследования показали, что сам он питался главным образом растительной пищей (ее недостаток в суровых условиях последнего ледникового периода и стал, вероятно, для пещерного медведя роковым, сыграв, очевидно, значительно большую роль, чем оружие палеолитических охотников; пещерный медведь был явно слишком специализированным и плохо приспособленным к изменению жизненных условий животным).










Скелет пещерного медведя




В настоящее время он известен очень хорошо, лучше, чем другие плейстоценовые хищники, и даже лучше, чем многие другие современные виды животных. Благодарить за это нужно именно пещеры, ставшие надежными хранителями ископаемых останков.

Благодаря поразительному количеству находок удалось составить прекрасное представление о физическом облике пещерного медведя, его сильных и слабых сторонах, а были они поразительны. С виду такой гигант казался «владыкой природы» ледникового времени. Взрослые звери достигали высоты 2,5 м при длине до 3 м (представьте такого медведя, вставшего на задние лапы!), от современного медведя они отличались и в деталях, в частности особенно крутым лбом. Мощные челюсти пещерного медведя были, однако, наиболее уязвимыми из его органов и первыми отказывались служить: зубная эмаль быстро стиралась, у старых животных начиналось воспаление пульпы, и зубные каналы служили воротами для проникновения различных инфекций. Это влекло за собой заболевания конечностей и изменения в костях, о чем свидетельствуют находки. Длительное пребывание во влажных пещерах также не могло не сказаться. Последствием всех этих факторов являются разного рода патологические черты: деформированные челюсти, сращение позвонков, наросты на костях, артрит… Все эти и другие осложнения способствовали упадку и вымиранию вида. Тысячи и тысячи костей остались в глинистых отложениях пещер, особенно в так называемых медвежьих пещерах.



Склад медвежьих костей





Медвежьи пещеры — это те пещеры, которые служили в позднем плейстоцене излюбленным местом зимовки медведей. Среди костей, обнаруженных в такого рода пещерах, останки медведей составляют до 90 %. Такие пещеры представляют, как правило, огромные комплексы — сплетение коридоров, ниши, укромные убежища. Из поколения в поколение медведи укладывались здесь на зимнюю спячку, старые умирали здесь, новые нарождались.

Типичной медвежьей пещерой был Выпустек у Кржтин в Моравском красе: утверждалось — несколько преувеличенно, — что тут якобы погибло в течение плейстоцена около 150 000 медведей. Знамениты в этом отношении и Слоупские пещеры, вернее, пещеры Старые скалы, неподалеку от живописного утеса Гржбеначе, где зондаж мощных глинистых отложений одарил еще Ванкеля неожиданной добычей: несколько сотен медвежьих черепов и тысячи костей — не только крупных, но и мелких косточек (именно из здешних находок был собран впервые Ванкелем слуховой орган медведя). Оттуда же происходят и необычайно крупные медвежьи скелеты, смонтированные Ванкелем для Всемирной выставки 1873 г. в Вене (позднее они оказались в Придворном естественнонаучном музее) и для музеев в городах Берне, Мюнхене и Брно. Опять-таки из пещеры Выпустек ведет свое происхождение почти вся группа скелетов медведей, которая составляет гордость института «Антропос» Моравского музея в городе Брно.

Вернемся, однако, снова к рассказу о медвежьих пещерах, чтобы не проглядеть за Выпустеком Катеринскую, Баровую или пещеру Под градем, где в каминообразном провале были найдены полные скелеты медвежат и даже медвежьего эмбриона — находка действительно уникальная… В Важецкой пещере в Липтовском красе, открытой в 1922 г., мы опять-таки находим коридор, где в глинистых отложениях видны черепа и кости медведей — так называемую «костницу»


.

Не приходится удивляться, что находки такого рода издавна вызывали удивление, и «пещеры драконов» прошлых столетий — это на самом деле не что иное, как медвежьи пещеры.

Классическим примером в этом отношении может служить знаменитая известная Драконова пещера в Австрии. Ее вход открывается высоко над долиной реки Мура на склоне горы Рёттльштайн севернее Штырска. Уже на любопытной карте, составленной в 1678 г. Г. М. Вишером, мы находим описание этой горы, «в которой есть пещера глубиной в две мили с костями драконов». О том же, что это место было известно и намного раньше, свидетельствуют многочисленные подписи на стенах, самая древняя из них относится к 1387 г. и принадлежит священнику Отто из местечка Бруск над Мурой.

По более трезвым оценкам длина Драконовой пещеры составляет полкилометра (но и этого, думается, достаточно); считается, что за прошедшие века из нее было вывезено 3000 возов глины с костями, разложившимися останками пещерных медведей и их помета, популярного среди окрестных жителей фосфатного удобрения. Когда-то число медведей, которым принадлежали все эти кости, оценивалось цифрой 30–50 тысяч, а поскольку тут одновременно не могло обитать более пяти-шести семей, то очевидно, что период времени, в течение которого пещера служила зимним логовом для пещерных медведей из окрестных лесов, был очень и очень долог.

Кроме костей, там найдено множество каменных орудий, очаги и другие следы человеческой деятельности, которые могли бы кое-что рассказать о взаимоотношениях человека и пещерного медведя.



Внушающее ужас открытие собирателя валерианового корня





В Швабском Альбе (Германия) существует подземная карстовая полость, именуемая эрпфингенской Медвежьей пещерой: там прямо на полу можно видеть скелет медведя в том положении, как он был найден. Произошло это много лет спустя, после того как была открыта сама пещера — ее нашли в 1834 г.

В конце мая того года учитель Фаут из местечка Эрпфинген отправился с лопатой в лес, чтобы отыскать валериановый корень. Вместо этого лекарственного растения он нашел дыру в земле: падение брошенного туда камня, прежде чем послышался звук удара, длилось весьма долго. Встав на колени, учитель наклонился над отверстием, желая рассмотреть, что же там внизу, но лукавый попутал: из кармана его выскользнула серебряная табакерка и исчезла в дыре. Учитель принялся поспешно расширять отверстие, желая спасти свое имущество. Копал руками, потом отвалил большой камень, легши на живот, заглянул в дыру и увидел человеческий скелет. В ужасе бросился учитель назад в селение.

На другой день в сопровождении нескольких бесстрашных мужчин, соответствующим образом экипированных, он вернулся, и несколько смельчаков спустились по лестнице в подземелье.

«С каждым шагом, по мере того как они пробирались через множество костей, человеческих и звериных, через сталагмиты и обрушившиеся глыбы, их удивление все возрастало. Наглядевшись досыта на останки обитателей пещеры и налюбовавшись на блестящие белые натечные образования… они покинули пещеру, взяв каждый несколько человечьих и звериных костей в качестве вещественного доказательства».

Ну а теперь кое-что о медведе, упомянутом в начале всей этой истории. Его обнаружили тоже случайно. Было это сразу же после окончания второй мировой войны, когда один из экскурсоводов в 7-м зале эрпфингенской пещеры заметил, что две летучие мыши исчезли в каком-то отверстии в стене…

В январе 1949 г. по следам летучих мышей отправилось семеро спелеологов. В самом начале пути по незнакомым коридорам они и наткнулись на вышеупомянутый скелет пещерного медведя; дальнейшие исследования подтвердили, что во время последнего оледенения эта часть пещеры в течение тысячелетий служила берлогой. Так пещера и получила свое название — Медвежья.

Другая пещера, носящая то же имя, находится в Словенском раю, в Стратенском красе. Обнаружили ее только в 1952 г., а имя ей дала находка многочисленных медвежьих костей в задней части главного коридора. Зато Медвежья пещера поблизости от города Ульма в Вюртемберге известна уже более 100 лет, в 1862 г. Оскар Фраас обнаружил там 10 000 костей пещерного медведя, причем там было 88 черепов.



Как добыть пещерного медведя





Определение «медвежья пещера» отнюдь не значит, что медведи были ее монопольными хозяевами. Напротив, во многих таких пещерах мы находим и следы пребывания человека, его орудия и оружие, очаги и остатки пищи. Кое-где — когда пещера была достаточно велика — человек делил ее с медведем, иногда в течение тысячелетий они сменяли друг друга, а бывало, что человек приходил в пещеру лишь за тем, чтобы медведя добыть.










Опыт реконструкции пещерного медведя




Пещера Драхенлох в Швейцарии — самая высокая по положению над уровнем моря. Медвежьи кости составили там почти 100 % палеонтологического содержимого пещерных отложений. Причем, как правило, они принадлежали молодым зверенышам (их там было сотни, а может быть, и тысячи). Но среди костей оказалась всего лишь одна-единственная нижняя челюсть — череп, которому она принадлежала, опять-таки отсутствовал. Но черепа там были, однако все без нижней челюсти. Что же из всего этого следует? А то, что это вовсе не было какое-то медвежье кладбище, куда забирались старые одряхлевшие животные, чтобы спокойно умереть естественной смертью. Напротив, совершенно очевидно: здесь действовал человек — охотник.










Вещественное доказательство, приводимое Ванкелем в пользу «допотопной охоты», — медвежий череп с каменным наконечником в теменной кости




Каким образом человек это делал, мы точно не знаем, в этом отношении существуют разного рода домыслы. По мнению одних авторов, охотники за пещерными медведями отыскивали их зимой, когда звери пребывали в спячке и легче было их одолеть (при прямом столкновении этот крупный зверь становился грозным противником). Другие исследователи считают, что охотники устраивали засады в естественных сужениях пещерных лабиринтов, где они поражали зверя копьем или забрасывали его камнями, как это изображено на рисунке Зденека Буриана.










Рисунки и гравюры на стенах пещер во Франции дают возможность представить облик пещерного медведя




Доказательств того, что подобные поединки действительно происходили, в археологических материалах немного, но те, что есть, бывают весьма любопытны. Когда Индржих Ванкель вел раскопки в Слоупских пещерах, в глине поблизости от так называемого Резаного камня (откуда когда-то была вырезана плита для стола в салмовском замке у Райци) обнаружили теменную часть черепа пещерного медведя. Это был своеобразный костный гребень, к которому крепились мышцы могучей головы. Несколько дней спустя рабочие передали Ванкелю кусок красноватого камня — яшмы, найденного якобы под черепом. Ванкель сразу же установил, что перед ним обломок каменного наконечника копья, и это его чрезвычайно поразило, так как до тех пор в пещере никаких следов пребывания человека не находили. Однако его ожидал еще один сюрприз: на гребне медвежьего черепа сохранилось углубление от старой зарубцевавшейся раны, и когда Ванкель попытался вложить в углубление обломок наконечника, тот подошел почти полностью.

Ванкель рассудил, что наконечник когда-то застрял в черепе медведя и выпал только позднее, после того как зверь умер естественной смертью в Слоупских пещерах. Ванкель стал в литературе искать сведения о такого рода находках и действительно установил, что еще в 1835 г. профессор Жоли из города Монпелье (Франция) обнаружил похожий череп в пещере Набригас; только на сей раз в глине рядом с черепом находились и черепки — остатки керамических сосудов, поэтому находка ошибочно, заодно с последними, была отнесена к позднему доисторическому времени, и на нее не обратили внимания.



Загадка медвежьих черепов в Драконовой пещере





Картины поединка прачеловека с исполинским зверем волновали воображение специалистов и любителей археологий еще с тех пор, как в 1873 г. было опубликовано исследование О. Фрааса о пещере, находившейся в недрах живописных скал Хехле Фельс (неподалеку от вокзала в Шельклингене в долине Ахи). Фраас по следам на костях установил, что «пещерные люди» охотились на медведей.

Потому-то с таким интересом были встречены открытия в швейцарских пещерах, сделанные сразу же после окончания первой мировой войны и поколебавшие спокойную гладь установившегося научного и общественного взгляда на палеолит Центральной Европы.

У истоков истории «культуры охотников за пещерным медведем» стоит уже известная нам Драконова дыра. Пещера в заоблачных высотах над долиной реки Тамины образовала на своем 70-метровом протяжении шесть своеобразных залов — уже этого было бы предостаточно и для исследования в нормальных условиях. Присовокупив к этому ее положение на высоте 2445 м над уровнем моря, мы поймем, почему преподавателя Теофила Нигга, забравшегося туда в полном снаряжении в июле в 1917 г., люди посчитали помешанным. Однако Ниггу не пришлось разочароваться в своих ожиданиях. О Драконовой дыре было известно издавна, рассказывали, что когда-то там обитал крылатый дракон, и еще в 1869 г. в путеводителе по этому краю говорилось, что прямо на полу пещеры лежит множество огромных костей. Нигг нашел то, что искал, а поскольку он не заблуждался относительно своих собственных возможностей, то сразу же после первых находок обратился по телеграфу к Эмилю Бёхлеру из музея в Сен-Галлене с просьбой о сотрудничестве.

Вместе они ежегодно проводили здесь раскопки вплоть до 1921 г., и полученные ими данные произвели прямо-таки революцию. В глинистых отложениях пещеры, где не предполагалось даже незначительное поселение, ими были найдены (кроме останков более чем 1000 медведей) среднепалеолитические каменные орудия и очаги — простые и огороженные плоскими камнями, заполненные пеплом и обгоревшими медвежьими костями, в другом зале, за перегородкой, сложенной сухой кладкой из известняковых плит, захороненные медвежьи черепа. Еще более интересная находка ожидала исследователей на пути к третьему залу: рядом с большим, обложенным крупными камнями очагом находилась обширная ниша, закрытая мощной известняковой плитой, а в нише — семь медвежьих черепов, обращенных в одном направлении — в сторону входа в пещеру. Некоторые из черепов сохранили последние шейные позвонки, т. е. были преднамеренно отделены от туловища.

Через год после находки этого первого медвежьего погребения, в августе 1920 г., было сделано еще одно открытие: в третьем зале в естественных полостях и нишах в стенах были обнаружены аналогичные камеры, в одной из которых был найден медвежий череп, над ним в виде свода бедренная кость, а по сторонам две берцовые кости (причем две из этих четырех костей принадлежали одному зверю). Много лет спустя все это и целый ряд других вещей Бёхлер описал и проиллюстрировал рисунками в своих публикациях, опираясь главным образом на собственную память, ибо, как это ни странно, свои исследования он почти не документировал.

Что касается Драконовой дыры, то, по-видимому, речь здесь шла не только о присутствии палеолитического человека как таковом, сколько о непосредственных следах его духовной жизни (верованиях) и мышления. Потому-то столько энтузиазма, с одной стороны, и скепсиса — с другой, вызвали эти находки.

Не только толкования удивительных находок, но и основанная на них теория существования самобытной «культуры охотников за пещерным медведем» нашли как своих приверженцев, так и своих противников. Профессор Г. Обермайер писал о тесном симбиозе человека и медведя, между тем как Л. Зотц, автор исследования о медвежьих пещерах Силезии, объявил швейцарские находки свидетельством лишь временной практики охотничьих групп, поднимавшихся в горы с низменных территорий на протяжении различных эпох палеолита и бывших носителями различных культур. Самым серьезным противником «культуры охотников за пещерным медведем» после второй мировой войны стал швейцарский ученый из Базеля Ф. Э. Коби. Если Бёхлеру случалось иногда принимать за человеческие орудия возникшие естественным путем каменные и костяные отщепы, Коби приписывал возникновение всех без исключения описанных артефактов действию природных химических и механических процессов. Истина же, как это всегда случается в подобных полемиках, лежит где-то посредине. Каменная индустрия, действительно, выглядит малопривлекательно: она малочисленна, грубо обработана, примитивна. Те, кому она принадлежала, должно быть, стояли на очень невысоком уровне культурного развития, или же их пребывание в пещере было весьма непродолжительным, и более совершенные орудия они уносили с собой, а здесь оставляли только то, что изготовлялось при случае из местного сырья.

Для выделения какой-то самостоятельной культуры этого, разумеется, недостаточно, и в настоящее время представляется, что именно Зотцу принадлежит правильное толкование.

Между тем поиски велись и в других местах, и в 1928 г. вскоре после открытий Бёхлера на свет явилась еще одна своеобразная «культура охотников за пещерным медведем» — на сей раз в Словении. Эта культура получила наименование ольшевьен, так как местом ее первого открытия была пещера Поточка зиялка в горном массиве Ольшева в Караванских известняковых горах на границе современной Югославии и Австрии.

Раскопки продолжались до 1935 г., но вскрыта была лишь малая часть этой гигантской пещеры. Пришлось заняться и другими открытиями: на следующий год начались исследования другой пещеры — Морновой зиялки, расположенной высоко в горах, выше границы леса, у населенного пункта Шоштань, где дело также ограничилось разведывательным обследованием. (Ведь длина пещеры составляла 115 м, пещерные отложения достигали такой мощности, что в некоторых местах при зондировании на глубину 10 м все еще не достигали дна.)

Первоначально ольшевьен считали совершенно самостоятельной культурой людей, специализировавшихся на охоте за пещерным медведем в высоких горах, и относили ее к началу позднего палеолита. Типичными орудиями, найденными в этих пещерах, были длинные остроконечники, изготовленные из костяных отщепов. В настоящее время их считают скорее предметами сезонного снаряжения охотничьих групп, которые большую часть года обитали в каком-то ином месте, а сюда в горы приходили, по-видимому, лишь один раз в году, в сезон охоты. И здешняя каменная и костяная индустрия была, очевидно, лишь охотничьей разновидностью материальной культуры разных групп людей, населявших Центральную Европу в первой половине последнего ледникового периода, свидетельством их случайной хозяйственной деятельности в негостеприимной среде, которую они в другое время года, вероятно, избегали. С увлекательным представлением о человеческих группах, постоянно обитавших в высоких горах и добывавших средства к существованию охотой на пещерных медведей, мы теперь, по-видимому, должны распроститься.

Отдельно встает вопрос о том, как же, в сущности, обстояло дело с культом медведя? Он как-то спаялся с проблемой существования оригинальной «культуры охотников за пещерным медведем», но в этом случае уместно вспомнить известную поговорку: вместе с водой не выплеснуть бы и ребенка: явление это не столь простое, чтобы его огульно отвергать или отбрасывать.










При изучении югославской пещеры Ветерница череп пещерного медведя был обнаружен в изолированной нише




Имеются такие случаи, которые никак нельзя обойти молчанием и которые, по-видимому, подтверждают факт совершенно особого отношения к черепам медведей:

— пещера Вилдеманнлислох в Швейцарии;

— Петрова пещера (Петерхехль) в Велдене в Баварии;

— Радоховская пещера в Польше у населенного пункта Ладек Здрой;

— пещера Зальцофенхёхль в Австрийских Альпах;

— Кударо 1, в одной из долин Кавказа, в Юго-Осетинской автономной области;

— пользующаяся широкой известностью среди археологов пещера Ишталлошко в Буковых горах в Венгрии;

— хорватская пещера Ветерница, представляющая особый интерес, так как здесь состоялась новая и весьма убедительная находка.

Ветерница расположена всего в 9 км от города Загреба, в горах, носящих весьма примечательное название (хотя и не в связи с нашим случаем) — Медведница; протяженность ее подземных лабиринтов оценивается более чем в 2 км.

Речь идет о типичной медвежьей пещере: пока там обнаружено 70 черепов и 200 нижних челюстей, однако если говорить о выкопанных костях вообще, то они принадлежат не менее чем 700 медведям — от эмбрионов до престарелых. За медведями сюда приходили среднепалеолитические охотники, оставившие в Ветернице три очень интересных памятника.

Первый представляет собой группу из шести медвежьих черепов со следами воздействия человека. Второй был замечен доктором Мирко Малежем уже по окончании обследования: ему показалось, что стена пещерного коридора производит впечатление неоднородной; и он оказался прав, ибо это были лишь тщательно уложенные камни, закрывающие естественную нишу, а в ней череп медведя, нижняя челюсть у которого отсутствовала. В непосредственной близости от ниши располагался очаг, а в нем еще один череп. В стене напротив была обнаружена третья достопримечательность: опять-таки заваленная каменной глыбой камера с медвежьим черепом — самым крупным из тех, что были здесь когда-либо найдены, и снова обращенным к отверстию камеры, лицом к лицу посетителя пещеры! То, что это дело рук человеческих, на сей раз было неопровержимо, так же как и особое назначение тайников в пещерных нишах.

Можно думать, что вслед за наплывом некритических восторгов по поводу «культуры охотников за пещерным медведем» и культа этого зверя, а затем столь же резкого разочарования в них как следствия критического скепсиса общее мнение склонилось в пользу трезвых оценок ситуации: существует несколько достаточно убедительных находок, свидетельствующих о том, что в среднем палеолите и на начальных этапах позднего палеолита отдельные группы древних людей использовали в своих проводимых в пещерах обрядах охотничьей магии (?) черепа пещерных медведей, иногда укладывали в каких-то ритуальных целях в каменные «лари», специально для того устроенные, или закрытые стенные ниши.

Какое конкретно отношение к медведю или какой культ медведя следует иметь в виду (был ли он связан с охотничьей магией, поклонением тотемному животному или божеству, культом предков, особым положением медведя в системе представлений древнего человека о мире и природе), едва ли можно установить. Ясно лишь то, что особое отношение к медведю, которое прослеживается у охотничьих племен Северного полушария (в Сибири и у айнов Северной Японии), а также в языке и мифологии древних исторических европейцев, имеет действительно древнюю традицию.

«Пещерный человек», претендент на роль будущего владыки природы, и пещерный медведь, властелин делювиальных лесов, выступали, скорее всего, как соперники, причем благодаря оружию, которым располагал человек, и коллективным методам охоты соперники почти равные по своим возможностям. Чем был человек для медведя (кроме носителя опасности), этого нам, конечно, ни один медведь не поведает, что же касается значения медведя для человека, то, видимо, оно было намного более важным, чем это осознавал сам палеолитический человек и чем это представляется нам. И дело было не только в охотничьей добыче (мясе, шкуре, нижней челюсти, из которой могло быть сделано весьма действенное оружие с острием — единственным оставленным клыком на конце). Это было еще не все.

Кто ведает, не побудили ли к подражанию царапины на стенах пещер, оставленные медведями, точившими свои когти, и не способствовали они, таким образом, возникновению палеолитического искусства? Так считал по крайней мере большой знаток этого искусства профессор Гуго Обермайер, а за ним и некоторые другие. Рассказ о медведе как персонаже палеолитического искусства мог бы стать самостоятельной главой.

И еще долгое время спустя после своей смерти пещерные медведи служили пользе потомков тех, кто на них охотился, принося выгоду тем, кто добывал удобрения, или «скальным духам» — жителям Моравского краса, копавшим в одних им известных и сохраняемых в строгой тайне местах зубы «медведьяков», а затем продававшим эти зубы туристам и коллекционерам.

Сегодня в качестве типичного представителя и символа той давней эпохи общепринято считать мамонта, и это едва ли справедливо по отношению к пещерному медведю — его взаимоотношения с человеком были явно разностороннее и сложнее.




Самые… Самый… Самая…


Если быть добросовестным, то трудности ожидают нас на каждом шагу. Легко говорить о размерах, когда речь идет о самой протяженной в мире пещере — системе Флинт Ридж, Мамонтовой пещере в штате Кентукки (США), длина подземных ходов которой составляет в целом 263 км. В Европе честь быть самой крупной принадлежит швейцарской пещере Хёллох, длина которой «всего-навсего» 124 км, и это объективно существующая реальность, постольку, поскольку верны были измерения и если некоторые ходы не были посчитаны дважды. У специалистов не вызывают сомнений географические координаты, и высоты над уровнем моря вполне сравнимы друг с другом. Так, выше всего «пещерный человек» взбирался в Драконовой дыре — пещере Драхенлох в Швейцарии (2445 м над уровнем моря), а далее всего на север за Полярный круг проникал в бассейне реки Печоры, где советские археологи открыли пещерную стоянку (Медвежья пещера), относящуюся к последней ледниковой эпохе.

Оценки времени — дело весьма щекотливое, даже при том, что в наших руках имеются самые разнообразные технические чудеса: калий-аргоновый, радиоуглеродный и термолюминесцентные методы датирования и еще бог знает какие — точность всех этих вспомогательных методов, еще в недавнее время казавшаяся поразительной, все-таки пока еще недостаточна для таких тонких определений, чтобы со всей очевидностью утверждать, что какое-то орудие, какая-то кость, очаг или хижина на самом деле являются древнейшими из всех до сих пор известных.










Одно из самых древних орудий «пещерного человека»: галечное орудие из пещеры Валлоне вблизи Ниццы (вид анфас и сбоку)




И это связано не только с самими методами, но и с объектом оценок. Пещеры имеют один существенный недостаток: в течение многих тысячелетий в них громоздятся отложения, располагаясь послойно, словно на музейных полках, но стоит немного измениться природным условиям (ну хотя бы в пещеру проникнет вода либо подтаявший слой почвы под скальным навесом сместится по мерзлому основанию), и… хотя процесс отложения осадков может возобновиться, потерянного уже не вернуть. По ряду различных причин такого рода в большинстве пещер не находят отложений, возраст которых был бы древнее позднего плейстоцена, последнего ледникового и последнего межледникового периодов, т. е. в археологическом смысле — старше второй половины среднего палеолита, или, в рамках антропологического понимания, старше неандертальца. Всякая более древняя находка в пещере — вещь весьма редкая и заслуживающая особого внимания.

Находка в пещере культурного слоя, более древнего, чем предпоследняя ледниковая эпоха, следы селищ, относящихся к раннему палеолиту, — это уже маленькое чудо, встреча с которым уготована лишь немногим исследователям.



Самые древние останки «пещерного человека»





Произнося «человек», мы должны соблюдать строгость и иметь в виду представителя рода Гомо. Посему мы исключим из рассмотрения в этом разделе нашего «кузена» — австралопитека, взяв в качестве объекта наших интересов «людей прямоходящих». Применительно к масштабам Земли в целом число находок их костей не столь уже мало, причем постоянно появляются новые. Некоторые известны уже издавна и связаны с областями прямо-таки классическими: хотя бы бывшие синантропы (это наименование уже потонуло в море устаревших терминов: когда-то так назвали подлинные останки «китайского обезьяночеловека», или «пекинского человека» из местонахождения Чжоукоудянь).

Впрочем, синантропы не были настоящими пещерными обитателями: стоянка Чжокоудянь, столько раз названная пещерой, при более тщательных геологических исследованиях оказалась давно засыпанным оврагом. А кроме того, никто из тамошних обитателей не был старше полумиллиона лет, скорее всего, они были чуть-чуть моложе, а это для наших целей не возраст.

Кто ищет, тот найдет «пещерных людей» значительно более древнего возраста. Разумеется, такое счастье может привалить далеко не каждому. Советский Союз — огромнейшая страна, территория которой включает области очень древнего заселения, и тем не менее недавнее открытие в Азыхской пещере в Азербайджане самых древних из до сих пор известных останков человека может считаться огромным успехом. Речь идет, однако, об одном-единственном обломке нижней челюсти, демонстрирующем признаки, свойственные как «людям прямоходящим», так и ранним неандертальцам. Находку сопровождали орудия раннеашельского типа, возраст которых мог быть приблизительно оценен в полмиллиона лет (опять-таки для нас это не столь уж много). Правда, в той же пещере, в самых глубоких, вероятно позднетретичных, слоях отложений ученые обнаружили какие-то гальки со следами оббивки. Но даже если бы было доказано более надежно, что это сделали человеческие руки, это все-таки были лишь орудия, а не собственно останки человека.

Чтобы не испытывать далее любопытства читателя, скажем: за самыми древними костями «пещерного человека» нет нужды ходить особенно далеко. Откроем же имя колыбели самых древних из до сих пор известных останков человека, причем не только «пещерного», а вообще древнейшего человека в Западной Европе. Оно достаточно благозвучно: Шандалья.

Шандалья — это, собственно говоря, Сан-Даниэле. Издавна на полуострове Истрия скрещивались южнословенское и итальянское влияния. В этом краю давней истории находится один из красивейших театров древности — цирк Веспасиана в Пуле, собрат римского Колизея. В каких-то 4 км от центра этого портового города, на южной оконечности полуострова, рядом с городским аэродромом высится холм Шандалья. Еще древние римляне ломали здесь известняк для постройки прославленного цирка, эта традиция была возобновлена в Югославии в 1954 г. Семь лет спустя одним из крупных взрывов была вскрыта огромная карстовая полость, до самой кровли (на высоту 6–8 м) заполненная четвертичными отложениями. Благодаря тому что пещера была вовремя «запечатана» самой природой, стихии не смогли уничтожить все то, что здесь накопилось, начиная с виллафранка, т. е. почти с самого начала четвертичного времени, и Шандалья I превратилась в безупречные исторические «консервы».

Наиболее важным в археологическом отношении оказался слой, представленный красноватой брекчией, за века превратившейся в твердую, как камень, породу, содержащую огромное количество костей. В нее оказались включенными остатки самых разнообразных обитателей Истрии: обезьяны макаки, этрусского носорога, лошади вида «Эквус стенонис», медведей и т. д. — короче говоря, обитателей тех теплых степей и лесов, что покрывали в то время этот край.

Если бы дело ограничилось только этим, то тут не было бы ничего исключительного. Подобные карстовые полости и «карманы» с костями животных время от времени находили и на территории Чехословакии. Что касается костей макак, то достаточно преодолеть короткий путь от Праги до вершины Золотого коня у Конепрус, где еще за несколько лет до находок в Шандалье в стенке каменного карьера был обнаружен «карстовый карман». Кстати, возраст осадков, его заполняющих, немногим моложе. Шандалья I волнует нас кое-чем другим.

Это «кое-что», во-первых, — камни, обработанные человеком: несколько галек или обломков, а главное — одностороннее галечное рубило; во-вторых, кости, разломанные, скорее всего, рукой человека; в-третьих, обугленные кости и древесный уголь; и наконец, в-четвертых, — зуб. Верхний левый резец, принадлежащий индивиду из рода Гомо, найденный в 1975 г. Первый из фрагментов человеческих останков, зарегистрированных в отложениях виллафранка на территории Европы. Этого, конечно, мало для того, чтобы археологи взялись определить видовую принадлежность его владельца, но достаточно для того, чтобы считать его представителем рода Гомо — того же, к которому относимся и мы с вами, хотя нас от него отделяет… Сколько же, собственно, лет? Точно установить это нелегко, вероятно, полтора или более миллиона лет.

Люди редко довольствуются малым, наверняка найдутся такие, что захотят увидеть полный скелет пещерного «патриарха», а не какой-то там зуб. На этот случай у нас в запасе имеется престарелый господин, заново родившийся на свет в 1960 г. и с тех пор не выходящий из ума ученых. Дабы знать, о ком идет речь, они придумали ему имя — Архантропус еуропеус петралоненсис.



Древнейший скелет «пещерного человека»?





Что же означает это имя и что за ним скрывается? «Архантропус» означает принадлежность к группе так называемых архантропинов: пытаясь сделать более коротким соединение двух греческих слов «архайос» — древний и «антропос» — человек, кто-то придумал такое определение.

Уточнение «европейский» не требует своего объяснения, а за последним словом скрывается Петралона — селение к югу от города Салоники в греческой провинции Халкидики. В 1959 г. крестьяне из Петралоны, отыскивая на склоне одного из холмов источник, наткнулись на дыру в земле и через нее проникли в огромную пещеру, заполненную натечными образованиями. Вслед за ними туда отправились спелеологи, и уже на следующий год в пещере был кем-то найден череп. Первоначально старого господина несколько недооценили, думая, что речь идет о находке, относящейся к среднему палеолиту. Когда же были обнаружены остальные части скелета и проведены систематические геологические исследования, а возраст пещерных отложений был определен периодом от нижнего до среднего плейстоцена, все стало выглядеть по-иному. «Не 70 тысяч лет, а 700 тысяч лет — такова более верная оценка отрезка времени, отделяющего от нас момент смерти греческого „пещерного человека“», — утверждает ныне профессор А. Поулианос.

Как и везде, немалые сложности возникли с определением возраста находки. Не меньшие трудности вызвала проблема соотнесений ее с тем или иным слоем. Те, кто нашел скелет, утверждают, что согласно определениям, сделанным самыми современными методами, слой № 10 датируется временем 600–700 тысяч лет. Приняв как нечто само собой разумеющееся верхние пределы этих определений, в популярных изданиях заговорили уже о том, что возраст костей превышает миллион лет. Однако прочие исследователи высказывают сомнение в принадлежности костей этому слою и сходятся на том, что их возраст составляет 200–300 тысяч лет. Тем самым ставится под сомнение законность притязаний находки на звание наиболее древнего из до сих пор известных «полных» скелетов европейца.

Это был субъект довольно крепкого сложения, но небольшого (около 157 см) роста. Вообще-то его следовало бы квалифицировать как «человека прямоходящего» (Гомо эректус), но ему были присущи и отдельные черты, характерные для Гомо сапиенс. Этот случай наглядно демонстрирует тот факт, что почти каждое новое открытие останков человека скорее усложняет, чем проясняет картину его физического развития.

Тело петралонского мужчины лежало у стены пещеры в слегка согнутом положении, голова, чуть приподнятая, покоилась на камне. Большая каменная глыба, рухнувшая сверху и упирающаяся теперь одним концом в землю, а другим — в стену, образовала своеобразный естественный склеп, что, вероятно, и оградило мертвого от каких-либо воздействий сверху, однако не могло служить препятствием действию разрушительных сил снизу. Случилось, по-видимому, вот что: синтровая корка, которая спустя много лет после смерти человека покрыла пол пещеры, накрепко спаяла его череп с камнем. Позднее при иссушении климата пещерные отложения за счет потери влаги уплотнились, и весь скелет, исключая череп, который остался на поверхности слоя, погрузился на глубину 24 см.

Остается добавить, что человек из Петралоны не был в своей пещере одинок. При обследовании пещеры ученые откопали кости еще не менее чем 15 индивидов, а также каменные орудия, изготовленные из оббитых галек и аналогичные тем, что найдены в ущелье Олдовэй в Африке, а кроме того, интересное режущее орудие, лезвие которого сточилось от частого употребления, несомненно, свидетельство того, что его владелец отнюдь не был левшой; достойны упоминания и следы использования огня: зола, древесные угольки (предварительное опробование которых и дало, по-видимому, ошибочную цифру в один миллион лет), обугленные кости животных и растрескивавшиеся от жара камни.



Самый древний очаг в пещере





Только большой оптимист мог бы надеяться на то, что когда-то будет найден самый-самый первый человеческий очаг. Ну, во-первых, мы вообще не представляем, каким образом человек стал обладателем такой наиважнейшей ценности периода своего исторического детства, как огонь. Конечно, на этот счет существует множество гипотез, но из них явствует, как правило, лишь то, что в получении огня человеку, видимо, помогла сама природа (этому способствовали лесные или степные пожары) и что человек стал использовать огонь до того времени, как научился его добывать. Разумеется, при небольшом числе людей, обитавших в древнем палеолите на огромной площади Старого света, кажется правдоподобным, что люди освоили огонь во многих местах (и независимо друг от друга), и то, что умение добыть огонь не раз было вновь утрачено и забыто, прежде чем стало настолько привычным, что о нем уже можно говорить как о непременном элементе человеческой культуры.

Когда, где и как все это происходило, едва ли будет когда-нибудь выяснено детально. Из миллионов огнищ, возникших в процессе развития человека, большая часть безвозвратно погибла, а из числа тех, от которых остались хоть сколько-нибудь заметные следы в земле, археологам удалось зацепить лишь самую малую часть.

Не так давно французские археологи из Марселя выступили с заявлением, что именно они обладают самым древним очагом. Основание для такого утверждения им предоставила интересная пещера, именуемая Грот де Лескаль в долине реки Дюранс. В 1960 г. при строительстве электростанции новым шоссе был срезан кусок склона у селения Сент-Эстев-Жансон. Была вскрыта неизвестная пещера, запечатанная самой природой еще с древних времен, благодаря чему в ней сохранились очень древние отложения. Пещерное заполнение было представлено четвертичными осадками и имело мощность около 25 м: по большей части то были среднеплейстоценовые осадки, относящиеся ко времени предпоследнего оледенения, именуемого в альпийской системе минделем. Исследователи разделили пещерные отложения на пять пачек, слои которых стали обозначать буквами.

Нам интересны два слоя: слой «г» — в четвертой пачке снизу, представленный красными глинами и известковыми осадками — свидетелями относительно теплого и сухого климата (такого рода аномальные отрезки внутри ледникового периода называют интерстадиалами). В этом слое был обнаружен очаг площадью 2–4 м


, по-видимому, достаточно интенсивно и долго использовавшийся, судя по тому, что пол пещеры под ним обожжен до красного цвета. Первоначально очаг располагался на конусовидном возвышении у берега пещерного озерца.

Еще древнее оказался очаг в нижележащем слое «б», отвечающем умеренному и влажному интерстадиалу. Очаг имел в диаметре около метра и не был очерчен столь определенно, как первый, но тоже хорошо выделялся по обожженным камням и уголькам (по большей части это были угли хвойных деревьев). Следов человеческой деятельности здесь сохранилось немного, собственно говоря, лишь несколько известняковых и одна кварцитовая галька со следами оббивки да несколько небольших кремневых отщепов. Но в обоих случаях не вызывает сомнения тот факт, что создали очаги и поддерживали их руки человека и было это, очевидно, в миндельский ледниковый период, что-то более 600–700 тысяч лет назад.

Однако те, кто объявил эти два очага самыми древними, не знали о находке реннепалеолитического очага в слое 24, у самого дна пещеры Петралона в Греции. С помощью палеомагнитного метода и по костям животных, найденных в этом слое, возраст последнего был оценен в 950 тысяч лет; по результатам, полученным другим методом, остатки очага датировали миллионом лет. Целый ряд обстоятельств делает сомнительным определения возраста этой интересной находки, не связанной, к сожалению, с отчетливыми свидетельствами человеческой культуры.

Исследователи Петралоны, таким образом, утверждают, что именно они располагают самыми «древними» доказательствами использования человеком огня. Но что же тогда говорить о пещере Шандалья, где в слое, возраст которого, совершенно очевидно, превышает миллион лет, рядом с зубом человека и каменными орудиями обнаружены также обгорелые кости животных и древесные угли? Не есть ли это, коль скоро речь не идет о последствиях естественным путем возникшего пожара, все-таки самое древнее свидетельство того, что человек овладел огнем?



Древнейшее пещерное поселение





Очаги играют важную роль в понимании сущности древних пещерных стоянок: их находка дает надежную гарантию того, что пещера использовалась в качестве жилища, поселения (не важно, сколь долговременным оно было); несколько обработанных камней или расколотые кости сами по себе этого еще не доказывают. Шандалья I, наиболее интересное открытие среди пещерных стоянок, не дала определенных доказательств того, что она была обитаема человеком: очага как такового там не нашли. Пока не доказано обратное, мы должны в отношении любой пещеры допускать, что те или иные находки, сделанные в ней, попали туда из каких-то других мест, где они находились первоначально: были смыты водой, провалились в карстовый камин и т. п.

Известны, однако, пещеры, где множество находок со всей очевидностью свидетельствует о заселении их человеком, но где очаг все-таки найден не был! Такова пещера Валлоне, которую часто называют самым древним селищем. И это правильно в том смысле, что там мы встречаемся с более богатым жилищным инвентарем «пещерного человека».

Пещера Валлоне, случайно открытая лишь в 1958 г., расположена у селения Рок-Брюн-Кап-Мартэн во Французской Ривьере, на склонах отрогов Альп. Во время межледниковья море достигало самой пещеры, где как память об этом сохранился слой морского песка с обломками раковин и остатками рыб.

Выше залегают опять континентальные отложения, они содержат кости различных животных — обезьян макак, древней формы медведя, слона, этрусского носорога, лошади, бегемота — и, кроме того, скопления сброшенных оленьих рогов, некоторые из них с явными следами надрезов. А также каменные орудия — гальки со следами обработки и отщепы, различные галечные ручные рубила. Жилищем человека служил небольшой зал, расположенный приблизительно в 5 м от входа. Об этом свидетельствуют и кости животных, там найденные: более крупные из них откинуты к стенам, меньшие рассеяны по полу тогдашнего жилища, т. е., по-видимому, были остатками трапез. Каковы были охотничьи возможности человека, обитавшего в пещере миллион лет назад, судить трудно, ибо, как правило, это кости старых (а вероятно, и больных) животных, которых добывать было проще (может быть, их уже находили мертвыми). Во всяком случае, мы не можем переносить на этих людей свои представления о почти что наших современниках — «охотниках на мамонтов», если их возраст (25 тысяч лет) сопоставить с возрастом обитателей пещеры Валлоне.

Как мы уже знаем, очага здесь найдено не было, но, глядя на окрестную природу, поневоле впадаешь в соблазн поверить, что такового здесь и не требовалось. Не исключено также, что люди, обитавшие здесь, огня еще не знали или не умели его добывать.



Самая древняя пещерная хижина





Самая древняя из до сих пор известных жилищная конструкция под сводами пещеры также была найдена неподалеку от побережья Средиземного моря, в первой из группы пещер, именуемых Мас де Кав, поблизости от населенного пункта Люнель-Вьель приблизительно в половине пути от Монпелье до Нима. В 70-е гг. нашего столетия там были найдены следы обитания, датируемые периодом последнего межледниковья (миндель-рисского), т. е. временем 400–500 тысяч лет назад. Обнаружены были и примитивные галечные орудия и каменные отщепы, отнесенные к культуре ашель.

Сперва все здешние пещеры составляли единую подземную систему, но в начале упомянутого межледниковья свод одного из лабиринтов обрушился, и пещерные ходы оказались разделенными воронкообразной пропастью, открытой дневному свету. Разделенные пропастью ходы превратились в самостоятельные пещеры, доступные из пропасти. Столь привлекательное место не могло ускользнуть от внимания человека и в течение каких-то 100 тысяч лет служило ему местожительством (кратковременным или более длительным). Однако природа сметала туда же свои излишки, и ко второй половине миндельрисского межледниковья пещера № 1 оказалась целиком заполнена глинистыми отложениями. Позднее наносы запечатали наглухо и вход в нее, тем самым возникшее в далеком межледниковье пещерное заполнение сохранилось до наших дней, а вместе с ним и многочисленные находки. Там было обнаружено 15 тысяч костей вымерших животных: пещерного льва, пещерной гиены, медведя Денингера; некоторые находки свидетельствовали о существовании в рамках известных родов и видов совершенно особых форм, выделенных палеонтологами добавлением к их названию слова «люнеленсис». Еще более важными для познания природных условий того времени были многочисленные растительные остатки: семена, отпечатки листьев, минерализованная древесина и угли. Однако нас интересует в первую очередь то, что оставил после себя человек: галечные орудия, орудия, изготовленные из каменных отщепов, обработанные кости и жилые объекты.

В пещере № 1, в разных слоях ее заполнения, археологи нашли 20 небольших жилых площадок, где, скорее всего, сооружались легкие хижины на основании из крупных камней или на стенках сухой кладки. На полу внутри хижины помещался очаг, обложенный камнями, а поблизости от него — ложе из лиственных деревьев и травы с покрытием из звериных шкур. Между хижинами тут и там обнаруживались следы пребывания человека, по ним можно было проследить, каким путем чаще всего ходили тамошние обитатели, куда бросали мусор и даже каким способом отводилась вода, стекающая с потолка пещеры. Находки, сделанные в этой пещере, до сих пор окончательно не обработаны, но уже сейчас ясно, как они богаты и сколь важны для познания уклада жизни людей полмиллиона лет назад.

Мы могли бы и дальше перечислять разного рода «самые»: стоило бы поискать среди обитаемых в древности пещер самую крупную (такой, вероятно, окажется пещера Хауа Фтеах на ливийском побережье, вход в которую образует арку высотой около 20 м) или же, наоборот, самую маленькую; искать вслед за самой древней пещерной стоянкой самое древнее пещерное погребение уже нет нужды — оно уже найдено в пещере Ла Ферраси. Зато, говоря о самой северной из некогда обитаемых пещер на реке Печоре в СССР, мы можем добавить и самую южную — пещеру Феллоу в Чили, у самого окончания Южноамериканского материка — у Огненной Земли, которая была заселена уже с начала оледенения этого континента, приблизительно 11 000 лет назад. Мы могли бы также вспомнить тот любопытный факт, что самые древние обломки керамических сосудов, возраст которых исчисляется 12 000 лет, происходят из одной из пещер Южной Японии.

Но при этом мы все-таки остаемся в рамках предельных характеристик вещей — самих пещер и сделанных в них находок. А что же люди, их открывавшие? Ведь и собственно спелеология, и спелеоархеология имеют и свою историю, и свои рекорды.

Кто же был первым спелеологом? Судя по всему, ассирийский царь Салманассар III, который в 852 г. до н. э. отправился со своим двором на север вовсе не для сбора дани или сражения с врагом, а лишь для того, чтобы выяснить, верно ли утверждение «естественнонаучной теории» того времени, что река Евфрат течет прямо из потустороннего мира. Там далеко от центров месопотамской цивилизации его экспедиция обнаружила один из истоков реки — карстовый родник, бьющий среди натечных образований пещеры.

Само собой разумеется, много воды утекло в Евфрате, прежде чем зародилась научная спелеология. Самым ранним сочинением, открывающим нескончаемый поток научных публикаций о пещерах, обычно считают труд Жака Гаффреля, озаглавленный вполне в духе барокко: «Подземный мир, или Историческое и философическое описание всех наипрекраснейших пещер и самых диковинных подземных полостей мира… подземных жилищ, гробниц, катакомб, вырубленных в скалах храмов, шахт… и вообще всех самых знаменитых гротов, пещер и расщелин в мире и всех достопримечательностей, в них содержащихся».

А спелеоархеология — наука о «пещерном человеке»? Она тоже имеет богатую историю, хотя, разумеется, и не столь долгую. Целенаправленному поиску следов и памятников древних троглодитов должно было предшествовать появление определенных предпосылок — конкретных исторических, археологических и антропологических представлений. Последние стали складываться лишь с наступлением просвещенной эпохи «чистого разума», отказавшейся от старых сказок о природе и человеке и стремящейся к познанию истины, т. е. во второй половине XVIII в. Именно к этому времени мы должны обратиться, желая разрешить вопрос: кто первым ввел в научный оборот понятие «пещерный человек»? Как проходила деятельность его первооткрывателей?




Первооткрыватели


Первые письменные сведения о спелеологических исследованиях, как мы уже знаем, относятся к 852 г. до н. э. Как ни кажется это давно, на самом деле это не так уж и много: история спелеологии — та, никем не писанная, — на много десятков тысячелетий старше.

Сколько смельчаков перебывало в пещерах Чехословакии, прежде чем в средневековых хрониках появились названия пещер Святоивановской или Сазавской, а в официальных документах Эстергомского капитула


 под 1289 г. впервые была упомянута пещера в Демановской долине?

Впрочем, и о тех, кто следовал уже после первых исторических упоминаний, нам известно мало. Может быть, один из 100 увековечил свое имя на стене пещеры, и совершенно случайно эта запись, избежав воздействия природных процессов или человеческого вмешательства, сохранилась до наших дней, как случилось с именем приходского священника Отто, начертанным на стене Драконовой пещеры в Штырске рядом с датой «1387 год».



Иоганн Фридрих Эспер в Гайленрётской пещере





Местом действия столь значительных событий стала, как ни странно, не классическая в смысле пещерных находок Франция, а Германия, довольно романтический край в Верхней Франконии вблизи Бамберга и Эрлангена.

Нельзя сказать, что спелеологических традиций тут не было, но новая история спелеологии — мы имеем в виду научно направленные раскопки — этого края да и всей Европы в целом началась 22 сентября 1770 г., когда перед входом в Гайленрётскую пещеру остановился Иоганн Фридрих Эспер.

Как же случилось, что досточтимый лютеранский священник XVIII в. принялся перекапывать пещерную глину? Первый импульс был почти что официальный: в синодальной программе служб, где речь шла о посещении Мюггендорфа великим реформатором Лютером, упоминалась книга 1716 г. некого Бахгельбла, в которой говорилось о пещерах. В душе любящего природу Эспера родилось любопытство и «желание поглядеть на эти подземные дыры». Объединившись с другими любителями-природоведами (городским и окружным лекарем Хеманном из Лангензена и аптекарем Фришманном), 22 сентября 1770 г. с наступлением хорошей погоды он отправился в научную экспедицию за тайнами подземного мира.

Пройдя около часа, они добрались до селения Гейленрёт, откуда к Мюггендорфу ведет «ужасное ущелье реки Висент». Недалеко от селения высилась Полая гора — скала с пещерой, вход в которую в то время имел 12 футов в ширину и 7 футов в высоту.

«Пещера имеет широкий вход, — подтверждает чуть более позднее описание, — и состоит из нескольких обширных и высоких помещений, дно которых располагается на разных уровнях; из этих главных подземелий узкие ходы ведут в другие, меньшие по размерам, расположенные вокруг». За порталом пещера расширялась, образуя «величественный свод главного вестибюля», где исследователи тем не менее почти ничего не нашли. Отправившись смело дальше, они достигли коридоров, где на земле лежало множество костей.

Последуем за нашей троицей и мы. Осмотрев при свете факелов натечные украшения, они неожиданно оказались перед действительно ужаснейшей пропастью, откуда на них грозно щерилась ночная тьма, черная как вороново крыло. Однако мужественных исследователей природы это не остановило. Воспользовавшись заранее припасенной лестницей, они спустились в глубину пещеры. И очутились там, где «тлен вволю натешился над живыми созданиями и где торжествующая смерть уложила на землю тысячи живых существ, когда-то бывших наделенными духом». Вокруг повсюду валялись кости, «словно печальные останки бренной жизни», некоторые просто лежали на поверхности, другие торчали из глинистой почвы.

Мощность глинистых отложений в задней части пещеры достигала 25 футов. Под поверхностным почвенным слоем располагалась ненарушенная синтровая плита, она перекрывала слой красновато-серой глины с камнями и «невероятным количеством костей и зубов животных, которые когда-то обитали окрест».

Если быть до конца справедливым, то утверждать, что до Эспера никто ничего подобного не откапывал, нельзя. Но в историю входит лишь то, что бывает обозначено черным по белому: события, не зарегистрированные письменно, исчезают из человеческой памяти, словно их никогда и не было.

Несомненно, Эспер учитывал это, но одновременно он удовлетворял и свое желание поведать миру о любопытных находках и пришедших на ум догадках, когда, взяв перо, начертал на первом из стопы чистых листов бумаги каллиграфическим почерком пространное название: «Подробное сообщение о вновь открытых зоолитах неизвестных четвертичных животных и эти (зоолиты) содержащих, а также о разных других пещерах (достопримечательных) верхневестфальской земли в маркграфстве Байретском». Названная книга, хотя она, разумеется, уже утратила свое научное значение, остается краеугольным камнем в истории мировой спелеологии. Книга непривычно крупного формата с 14 превосходными приложениями — красочными эстампами, изображающими найденные кости.

Под стать многословному названию книги и сам текст. Но обратим внимание на то, что говорится о костях. Эспер немало поломал голову над их происхождением, но к однозначному выводу так и не пришел. В действительности они принадлежали разным видам животных, частично уже вымерших, и главным образом пещерному медведю. Не будучи специалистом, Эспер не сумел эти виды определить, хотя приложил немало усилий и обращался к различным исследователям, но те и сами не имели достаточно полного представления о плейстоценовых млекопитающих.

Сам знаменитый Жорж Кювье приехал из Парижа и констатировал присутствие среди костей останков пещерного медведя, льва и гиены. Профессор Розенмюллер из Лейпцига, роль которого в изучении пещерного медведя уже нам известна, еще в 1796 г. писал об этих находках.

Розенмюллер установил, что Зоолитовая пещера служила обиталищем медведям на протяжении жизни многих генераций, и этим, по сути, опроверг утверждение делювиалиста Эспера, будто кости были смыты потопом или же оказались в пещере за счет массовой гибели животных, укрывшихся в пещере. Однако известный делювиалист более позднего времени Уильям Баклэнд, посетивший пещеру Гайленрёт в 1816 г., принял в известном смысле сторону Эспера.

Эспер сделал и другое, более важное, открытие: с чувством «прямо-таки благоговейного ужаса» он извлек из земли верхнюю челюсть и лопатку человека, который, очевидно, «сложил здесь бренные останки своего тела вместе с этими несчастными животными».

И именно это открытие принесло священнику Эсперу бессмертие.

До того времени никто не верил в то, что останки «допотопного» человека могли быть где-то найдены вместе с костями вымерших «допотопных» животных. Отдельные попытки толковать таким образом те или иные находки сразу же опровергались: произошла-де ошибка, в действительности находки моложе потопа (т. е. моложе конца плейстоцена).

Доказательства, приводимые Эспером, безупречны. Человеческие кости найдены вместе с костями вымерших животных в одном и том же слое почвы. Кроме того, благодаря тому что они были найдены в пещере, это служило несомненным доказательством подлинности находок и их нетронутости: прочная плита известковистого синтра, покрывавшая почти полностью пол пещеры, была естественным покрытием слоя с костями. Присутствие ненарушенного синтрового покрова доказывает, что слой с плейстоценовыми костями и палеолитическими находками не испытал никаких более поздних воздействий, при которых туда могли бы попасть объекты более молодого возраста.

Любопытно отношение Эспера к найденному им человеку. Когда читаешь его книгу, невольно кажется, что сам он не понял значения своего открытия, рассматривая находку в весьма широких рамках: как останки «кельтского друида, допотопного человека либо обитателя новейшего времени». И это вполне закономерно, так как в 1774 г. трудно было ожидать понимания значения послойного залегания слоев, их стратиграфии и вообще всей основной проблематики палеолита.

Но в другом месте текста мы встречаем фразу, которая заставляет считать вышеприведенную цитату лишь литературным приемом: «Поскольку человеческие кости лежали между костями животных, заполнившими Гайленрётскую пещеру, и так как они находились в слоях, сохраняющих со всей очевидностью свое первоначальное залегание, мы считаем несомненным, что человеческие останки имеют тот же возраст, что и остальные ископаемые животные». Ясное и точное утверждение, добавлять к нему что-либо не приходится.

Революционность данных Эспера опередила свое время, оценить их полностью было некому, и потому они пропали втуне: книга была забыта, ее автор тоже, а коллекция оригинальных находок со временем затерялась. Мы так и не знаем сегодня, какая же из эволюционных форм человека была там найдена. Не знаем, из того ли слоя в пещере Гайленрёт извлекли череп, который находился потом в Оксфорде и о котором упоминал Баклэнд? Но сам факт, что там был найден палеолитический человек, кажется очевидным. То, что слой плейстоценовых отложений под синтровой плитой существовал на самом деле, подтвердило контрольное обследование, осуществленное в 70-х гг. нашего столетия Ф. Геллером.

Такова была судьба первого из известных научных исследований пещеры, т. е. выполненного на основании раскопок. Не вызывает сомнений, что люди раскапывали пещеры издавна, однако по большей части это делалось в корыстных целях. Назовем хотя бы курфюрста Фридриха IV, приказавшего еще в 1596–1597 гг. перекопать всю глину в пещере Виндлох в Верхней Франконии в уверенности, что в глине содержится золото. Многочисленные примеры связаны с добытчиками кости, которые в XVII–XVIII вв. искали, например, в Моравском красе «рог единорога» и другое сырье тогдашней фармацевтики. Но никто из них не занимался научным исследованием содержимого пещерных отложений (или же сведения о такого рода попытках не сохранились).



Господа Жуаннет, Турналь и Де Кристоль в пещерах древнейших галлов…





Любопытно, что после 1820 г. во Франции все кому не лень бросились в спелеологию, а потому не удивительно, что спустя немного времени ушей ученого мира достигли сообщения, доказывавшие то, что уже доказал однажды Эспер. Мы назовем лишь наиболее известных открывателей этой ранней исследовательской волны. Все они — да в то время иначе и быть не могло — были любителями, энтузиастами исследования природы.

Первый среди многих других — Франсуа Жуаннет, прозванный во Франции дедушкой истории древнего времени; ему же принадлежит право считаться первооткрывателем французского неолита (позднего каменного века).

Нас, однако, интересует его деятельность, связанная с пещерами. Об этом сообщает его статья с весьма скромным названием: «Статистика департамента Дордонь» (увидевшая свет тоже в весьма скромном издании — в «Календаре» департамента на 1817 г.).

«Пещера (Пеш де л’Азе) имеет в длину 200 футов, вся она усыпана костями и зубами животных… кости в пещере повсюду, но более всего их у входа, где они нагромождены в довольно большом количестве. Тщательное обследование показывает, что часть их обожжена и преднамеренно раздроблена. Среди костей почти в том же количестве находятся осколки черного кремня — обстоятельство, явно свидетельствующее против возможности их естественного накопления».

Все это, однако, не помогло Жуаннету прийти к более определенному выводу. «Каково происхождение этого громадного скопища костей, столь разнообразных, — рассуждает он по поводу другой из обследованных им пещер, — связано ли оно с обитателями пещеры? Волками? Хищными птицами? Едва ли это возможно… Могли ли быть это последствия какой-то гигантской катастрофы (так называемого всемирного потопа)? Отложения эти не столь уж древни. Можем ли мы считать, на основании галльских орудий, найденных в пещере, что она служила местом отправления жертвенных обрядов или погребения? Мы оставляем решение этой загадки более искушенным, довольствуясь изложением действительных фактов».

В «Календаре» на 1818 г. он повторяет почти то же самое по поводу другой пещеры: и там в качестве ее древних обитателей и изготовителей каменных орудий фигурируют галлы (для той романтической эпохи это было обычным: в Германии это были бы древние германцы, в Чехии — язычники-славяне).

Марсель-Пьер де Серр из Монпелье, который начиная с 1820 г. в течение четырех лет изучал пещеры Мас де Кав неподалеку от Люнель-Вьель, пошел несколько дальше. Ему уже было, разумеется, известно, что человек обитал во французских пещерах одновременно с вымершими животными. Де Серр попытался дать своеобразную геологическую интерпретацию сведений, приводимых в Библии, понимая под библейскими «днями творения» геологические эры; в соответствии с этим он вычислил, что человечество имеет возраст 6–7 тысяч лет. Для последней эры он предложил позднее, в 1838 г., наименование «квартер» (четвертичный период), используемое в геологии до сих пор. Однако его попытки такого рода не нашли широкого отклика, а о пещерах, им исследованных, немного времени спустя забыли столь основательно, что только исследования нашего времени, осуществленные в 1962 г., показали, как значительны эти местонахождения.

Внимание Павла Турналя, аптекаря из Нарбонна, привлекли опять-таки пещеры вблизи Бизе. Он начал исследование этих пещер в 1826 г. и, обнаружив под раннеголоценовыми слоями с керамикой культурный слой плейстоценового возраста, а в нем человеческие кости вместе с костями «допотопных» животных, сразу же оценил значение своих находок. Он констатировал, что те и другие кости имели сходный вид, состояние и окраску, они, очевидно, пролежали в одном и том же слое одинаковый по длительности период времени, т. е. не были привнесены туда позднее.

«Эти наблюдения, — заключает Турналь в „Сообщении о Бизецкой пещере у Нарбонна“, опубликованном в 1828 г. в „Анналах естественных наук“, — позволяют думать о существовании ископаемого человека». В 1834 г., когда он снова писал там же о пещере, он знал это, очевидно, абсолютно твердо. Именно тогда его внимание привлекли и орудия, изготовленные из каменных отщепов: в том, что это изделия человеческих рук, он не сомневался.

Лишь чуть позднее к тому же выводу пришел и Жак де Кристоль, секретарь Естественнонаучного общества в Монпелье. В 1829 г. он представил в академию в Париже сообщение о своих находках ископаемых костей в пещере у Пондра. Зная о недавней работе Турналя, он объявил себя сторонником его убеждений: одновременность существования человека и делювиальных животных он также мог доказать по находкам в «своей» пещере.

Но представители официальной науки в Париже были мало расположены к принятию столь революционных идей, да еще исходящих от молодых и никому не известных любителей из провинции. Инициатива того и другого открывателя пропала втуне. Уже в 1871 г. состарившийся Турналь в письме геологу Массена сетовал на то, что его находки в пещере вблизи Бизе, которые он отстаивал на протяжении 40 лет, совершенно забыты.



Управитель Ауге в экспедиции за крокодилом…





По своим размерам пещеры Чехии меньше французских и далеко не столь многочисленны, в них реже встречаются следы «пещерного человека», а те, что известны, менее выразительны. В рассматриваемую нами эпоху в самой Чехии среди ученых не нашлось никого, кто был бы способен заняться спелеологическими проблемами на должном для того времени уровне. Впервые чешские читатели получили полную информацию о пещерных находках (речь идет о публикации на чешском языке, ибо существовали более ранние издания на немецком языке) лишь в 1834 г., когда Ян Сватоплук Пресл, профессор естествознания в Праге, присовокупил к своему переводу книги Ж. Кювье «О переворотах на поверхности земного шара» раздел: «О пещерных и костных брекчиях» — извлечение из «Руководства по геогнозии» (землеведению) Де ла Беше.

И наконец, тот, чье имя названо в заголовке, отправился в пещеры не из личного интереса или научного рвения: это ему было вменено в обязанность, т. е. он оказался в какой-то мере «открывателем поневоле». И потому его деятельность была предана забвению еще более основательному, чем работы его французских современников, и имя Ауге сегодня уже никому ничего не говорит.

Так как же, собственно, обстояло дело с первыми открывателями чешских пещер?

В эпоху, наступившую после наполеоновских войн, ведущую роль среди естествоиспытателей Чехии играл граф Кашпар из Штернберка, один из главных основателей Национального музея в Праге. Собственно, пещерами он не занимался (его главным увлечением был растительный мир дочетвертичных эпох), и в том, что Чехия раньше, чем другие территории Европы к востоку от Рейна, оказалась захваченной волной пещерных открытий, заслуга, вне всякого сомнения, принадлежит открывателю «Красной дамы» Уильяму Баклэнду.

В своих научных поездках по континенту, после того как он вел раскопки в Гайленрётской пещере, в 1820 г. Баклэнд оказался в Праге.

Штернберк, безусловно, был знаком с «пещерными трудами» Баклэнда, опубликованными в 1822–1823 гг., и, вероятно, не без их влияния осознал, что ведь и в Чехии, в окрестностях замка Карлштайн, есть несколько пещер: не могут ли и в них оказаться столь же интересные находки ископаемых костей? По крайней мере один намек на такую возможность был: в часовне Святого Кржижа в Карлштайне посетителям издавна показывали «голову дракона» (на самом деле голову крокодила), причем считалось, что она была найдена в пещерах Чешского краса.

Как бы то ни было, решил Штернберк, а в одной из двух тамошних пещер необходимо провести раскопки. А поскольку сам он опуститься до такого рода деятельности не пожелал, то подыскал подходящего человека для исполнения своих намерений. Так, сам того не ведая, роль первого чешского спелеолога получил Франтишек Ауге.

В то время Ауге был управителем замка в Карлштайне; в 1814 г. он опубликовал книжку о Карлштайне, а став в 1823 г. «действительным членом Музейного общества» от Бероунского округа, неоднократно обращал внимание его членов на значение замка и состояние его памятников. Ауге был одним из первых чешских собирателей трилобитов, не будучи специалистом в какой-либо области науки. Его кандидатура была предложена, вероятно, потому, что деятельность его протекала непосредственно в центре этого пещерного края.

14 апреля 1824 г. в достославный замок Карлштайн пришло письмо, в котором граф Кашпар из Штернберка благодарил Ауге за присылку окаменелостей для музея, а далее продолжал: «Кроме того, я бы просил более подробно обследовать пещеры в известняковых скалах у Тетина; как рассказывают, из какой-то одной из этих пещер происходит голова карлштайнского крокодила. В Германии и Англии существует множество пещер, где были найдены кости ископаемых животных… Следовало бы в самых больших пещерах провести раскопки… Будь там найдены ископаемые кости, особенно черепа и зубы, пожалуйста, немедленно известите меня: в этом случае я бы сам принял участие в раскопках, чтобы рабочие чего-либо не повредили».

О том, что Ауге последовал этому призыву и что акция, задуманная Штернберком, действительно состоялась, свидетельствует следующее письмо, хранящееся в архиве Национального музея. Оно датировано 9 мая 1824 г., и в нем Франтишек Ауге сообщает: «…мной обследованы пещеры по берегам реки Бероунки между Карлштайном и Србском; их там четыре… Их возникновение, как мне кажется, связано с уменьшением в объеме первоначально увлажненной породы при высыхании, поэтому по форме они напоминают готические соборы…»

К цитированному письму приложена записка, гласящая, что 12 мая Ауге передал музею бочонок с окаменелостями из Бероунской округи. Идентифицировать все эти окаменелости ныне не представляется возможным, но очевидно, что с вышеупомянутыми раскопками они не могли быть связаны. Мы не знаем ничего, что об этих результатах деятельности Ауге говорил Штернберк, велись ли позднее работы у Тетина, как предполагалось первоначально (кажется, что нет, полученный результат никого не воодушевил на продолжение). Да и сами упомянутые пещеры уже не существуют: Ауге забыл указать их более точное расположение, не известно даже, на каком берегу были эти пещеры (судя по всему, речь все-таки шла о правом, южном, береге, срезанном в 1860 г. при строительстве железной дороги на город Плзень).

Остались только эти два письма, из которых, однако, следует кое-что весьма любопытное. Во-первых, сам тот факт, что в конце апреля 1824 г. в пещерах Чехии были осуществлены первые целенаправленные научные исследования. Жаль, что мы уже никогда не узнаем, содержало ли письмо от 9 мая 1824 г. сообщения о первом открытии палеолита в Чехии, во всей Австрийской империи и в будущей Чехословакии.

Мы привели случай с Ауге в качестве отечественной параллели тем открытиям, которые, несомненно, имели значение гораздо большее, чем этот последний, для развития науки. Однако все они имеют нечто общее: открыватель регистрировал свои наблюдения, публиковал результаты исследований или передавал их кому-то, и ничего не происходило. Данные оказывались утраченными, никто их не усваивал, да и сами открыватели своих разработок не продолжали. Конечно, нужно было, чтобы люди свыклись с новыми суждениями о «пещерном человеке», требовалось время, чтобы появились те, кто мог принять эстафету и более последовательно взяться за обоснование столь смелых идей; чтобы за забытыми открывателями «пещерного человека» пришли пионеры его научного изучения.




Пионеры


Хотя первооткрывателям «пещерного человека» суждено было скорое забвение, спор о возможности существования «допотопных» людей (на теоретической основе) развернулся во всю силу.

«Проблема эта приобрела еще бóльшую остроту, — писал в 1834 г. Я. С. Пресл, — так как в отношении костей человека, найденных во многих пещерах, существовало сомнение: не попали ли они туда позднее или же действительно оказались там одновременно с костями погибших животных. Этот вопрос до настоящего времени не решен достаточно определенно…»

В 1871 г. в «Ежегоднике минералогии, геологии и науки об окаменелостях» появилась статья немецкого ученого Кристиана Кеферштейна, озаглавленная так: «Об ископаемых костях». В ней утверждалось следующее: «Поскольку во многих местах человеческие кости и орудия встречаются совместно с остатками так называемых „допотопных“ животных и поскольку при этом не существует никаких бесспорных свидетельств в пользу суждений о более позднем отложении первых, закономерно было бы утверждать, что человеческие кости принадлежат той же эпохе, когда обитали животные, именуемые „допотопными“».

Однако лагерь традиционалистов был более могуществен. Не будем забывать, что европейские режимы, пришедшие к власти после наполеоновских войн, были реакционны, как никогда до или после: страх перед революцией мобилизовал силы реакционеров светских и церковных и сделал их необычайно осторожными, а всякого рода суждения о возрасте человека казались опасными проявлениями вольнодумства.

В консервативных научных кругах безраздельно господствовало мнение, что научно обоснованных доказательств «допотопного» возраста человека все еще получено не было. Широко была распространена точка зрения Кювье на этот предмет. Позднее, в 1845 г., аргументы, свидетельствовавшие против ископаемого человека, суммировал Камил Деснуайе в разделе «Пещеры» во «Всеобщей энциклопедии естественных наук». В Англии глашатаем традиционных идей был Баклэнд.

С помощью софистики спор мог продолжаться, но решить его таким образом было нельзя. Необходимы были новые, однозначно толкуемые, научные доказательства. И разумеется, их опять-таки предоставили пещеры, на сей раз английские.



Разгадка под синтровой плитой





В живописных известняковых скалах той части Англии, что обращена к солнцу, тут и там встречаются карстовые пустоты. Чаще всего их вскрывает море, волны которого постепенно «съедают» сушу. Именно здесь, на территории графства Девон, было осуществлено первое в Англии исследование пещеры: инженер Уайби, работавший на строительстве мола в порту Плимут, обнаружил в одной из подземных пустот на морском побережье вблизи Орестоуна кости и зубы животных. В 1817 г. сэр Эверард Хоум представил их Королевскому обществу, и ученые констатировали, что кости «допотопные», т. е. плейстоценовые.

Но Орестоунская расщелина не была обитаемой в древности пещерой в подлинном смысле: скорее всего, кости туда свалились или были смыты с поверхности. Намного более важную роль суждено было сыграть вскоре Кентовой пещере (Кентс хоул — Кентовой дыре) вблизи небольшого портового города Торкей в Девоне. На сей раз речь шла о настоящей пещере, а не о какой-то там расщелине, причем пещере весьма красивой, со сталактитами и сталагмитами, издавна привлекавшей туристов (во время исследований там была обнаружена надпись, датируемая 1688 г.). Однако о том, что там имеются ископаемые кости, никто даже и не подозревал вплоть до 1824 г., когда они были обнаружены при исследовательских работах сэра У. Тревильяна и господина Нортмора. С того момента раскопки в пещере стали служить приумножению удовольствия состоятельных туристов — любителей естественных наук из близких и дальних мест. Так год спустя в Кентовой пещере оказался и пастор Макэнери.

Случайность его визита в пещеру решительно не соответствовала важности этого события в будущем. Однажды летним утром 1825 г. Макэнери совершенно случайно услышал, что его приятель капитан Уэлби хотел бы присоединиться к одной из групп любителей раскопок, направлявшихся в Кентову дыру. Поскольку Макэнери никогда и сам не был в подобных пещерах, то, вмешавшись в разговор, он попросил взять и его…

Под поверхностным слоем глины кирки сразу же наткнулись на прочную синтровую корку. Начни все копать в одном и том же месте, и, вероятно, экспедиция потерпела бы фиаско — обнаружено было всего-навсего несколько кусков дубовой древесины: один из них напоминал по форме деревянный башмак — кто-то назвал его башмаком древнекельтского князя — друида, и остальные, стремясь скрыть разочарование, принялись шутить на эту тему. Макэнери оказался, однако, более терпеливым, и пока прочие острили по поводу куска дерева, он, осматривая пол, заметил в синтровом покрове место, явно нарушенное норами грызунов; рядом располагались кучки когда-то взрыхленной глины, тоже уже слегка покрытые синтровой корочкой. Раскопав одну из них, Макэнери стал обладателем каких-то зубов, судя по облику, древних. Не распространяясь о своем открытии из боязни, что вся группа, обуянная жаждой находок, кинется туда же и все испортит, он продолжал копать (то, что не было бы уничтожено сразу, было обречено на гибель позднее: горе-археологи рассматривали ископаемые кости лишь как курьезные штучки, которыми можно было похваляться перед гостями, предъявляя их в качестве подтверждения россказней о подвигах под землей).

Макэнери представлял дело иначе: находки должны быть запакованы и в нетронутом состоянии отосланы в Оксфордский университет.










Кремневое рубило из наиболее древних пещерных осадков Кентовой пещеры




Так он и поступил, а для полноты картины запаковал и целую груду глины, смешанной с обломками костей и зубами. Самой интересной из его коллекции оказалась нижняя челюсть пещерной гиены. В Оксфорде находки попали на обработку профессору-палеонтологу сэру У. Тревильяну, попросившему Макэнери продолжить его полезную деятельность.

Уже в 1825 г. Макэнери обнаружил под ненарушенным синтровым слоем, кроме зубов носорога и костей других вымерших животных, первые кремневые орудия. Он понял, что речь идет об изделиях рук человека, причем человека — современника ископаемых млекопитающих. Это открытие оказалось еще более важным, чем открытие, сделанное Эспером: человеческие кости могли попасть в отложения Гайленрётской пещеры и в плейстоценовую эпоху самыми разными способами, они свидетельствовали «лишь» о физическом облике «допотопного» человека; каменные орудия, изготовленные из отщепов, найденные в Кентовой пещере, явились первыми бесспорными памятниками деятельности и изобретательности «пещерного человека», охотника за ныне вымершими животными. Открытие это имело не только антропологическое, но и археологическое значение как новый шаг в познании древнейшей человеческой культуры.

В то время в английской геологической науке продолжал господствовать делювиализм, главой оставался прославленный Баклэнд, а он, так же как когда-то в Павилэнде, не задержался с выводами. Никогда не видя пещер Кента, он тем не менее сообщил Макэнери, что, вне всякого сомнения, древние бритты, о которых якобы свидетельствуют находки, сделанные в слое, залегающем над синтровой плитой, скорее всего, пробили синтровое покрытие, углубляя очаг или делая что-то подобное, и тогда-то туда и попали древние орудия бриттов (т. е. кельтов эпохи ранней истории); Баклэнд готов был приписать им все что угодно, лишь бы это служило подкреплению его теоретических построений.

Макэнери отвечал, что никаких следов искусственного нарушения синтрового слоя не установлено, но самоуверенного корифея тогдашней науки это нисколько не смутило: помилуйте, что может знать какой-то сельский пастор! «Посмотрите еще раз как следует, — последовало в ответ из Оксфорда, — и вы найдете эти следы…»

Противостоять такому авторитету Макэнери был не в силах. Он удалился от света и в 1841 г. преждевременно скончался. После него осталась стопочка рукописей, которые по прошествии лет оказались в Торкее и попали в руки Э. Вивиана, сделавшего из них выписки и в 1859 г. издавшего последние в Лондоне под названием «Исследование пещер».

Времена и условия в науке тогда уже несколько изменились: вестминстерский декан Баклэнд закончил свою полную перемен жизнь в лечебнице для душевнобольных (безусловно, печальный конец для столь одаренного и действительно ученого человека), только что вышла из печати эпохальная книга Ч. Дарвина «Происхождение видов», и известным английским ученым удалось склонить стрелку весов официальной науки во Франции в пользу абвильского исследователя любителя Буше де Перта и открытых им древнепалеолитических ручных рубил в долине реки Соммы.

Однако для истинной реабилитации Макэнери всего этого еще было недостаточно. Ее осуществил и вполне успешно лишь его младший соотечественник и земляк Пенгелли, учитель из Торкея.



Пещера под ветряной мельницей





Будучи выходцем из рабочей семьи небогатого графства Корнуэлл, Пенгелли (родился он в 1812 г.) еще двенадцатилетним мальчуганом попал на море, став помощником корабельного кока. Однако его сильная воля и неутомимая работоспособность в конце концов восторжествовали над неблагоприятными жизненными условиями. Овладев грамотой самоучкой, он сначала стал преподавать в ремесленном училище, а затем основал в Торкее собственную ремесленную школу. Именно там его хобби стала геология (не забудем, что местность, где находится Торкей, расположена в классической области Девон), не пренебрегал он и археологией.

В 1840 г. между тем возобновились раскопки в Кентовой пещере, и геолог Годвин-Остин опять-таки под синтровым покровом нашел каменные орудия вместе с костями животных. Однако его доклад в Королевском обществе, где большинство составляли делювиалисты, не нашел никакого отклика. Для конечной разгадки своих тайн пещере Кента пришлось ждать того часа, когда голос другой пещеры прозвучал в ее защиту.

Эта вторая пещера находилась неподалеку, к западу от Торкея, там, где выступ суши, именуемый Берри Хид, защищает небольшой, но до сих пор сохраняющий свою живописность рыбацкий порт Бриксхэм. При добыче известняка в каменоломнях здесь в 1858 г. было открыто несколько пещер и подземных пустот с костями ископаемых животных, не затронутых последующим вмешательством человека. По холму, на котором стояла ветряная мельница, все вместе их стали называть пещерами под ветряной мельницей, но прославилась среди них лишь одна — та, что издавна фигурирует в специальной литературе под именем Бриксхэм Кейв.

Открытия в Бриксхэме совпали с эпохой крутых перемен в научных взглядах на самого древнего человека (о главных событиях того времени мы уже упоминали). Однако борьба двух направлений в науке (традиционного, поддерживаемого «катастрофистами», приверженцами Баклэнда и Кювье, либо делювиалистами, верящими, что мир и жизнь были после всеуничтожающих потопов сотворены так или иначе волей «божественного провидения», и противостоящего ему более современного, развиваемого так называемыми флювиалистами, исповедовавшими убеждение, что мир был и есть один и тот же, но только находящийся в постоянном развитии за счет геологических процессов, зарегистрированных в земных породах) все еще продолжалась. Для оценки находок у Бриксхэма была создана ученая комиссия, главное слово в которой принадлежало представителям флювиалистов: сэру Чарлзу Лайелю, Джону Прествичу, Гуго Фальконе.

Для ведения раскопок в пещере комиссией был приглашен Пенгелли, поскольку он пользовался определенной репутацией как знаток местной геологии и продолжатель исследований Макэнери в Кентовой пещере, где начиная с 1846 г. он вел постоянные раскопки от имени Торкейского естественнонаучного общества, хотя какого-либо отклика в науке его тогдашние работы не имели.

Новые его исследования стали действительно поворотным пунктом. Вне всякого сомнения, под наблюдением самых авторитетнейших специалистов, было установлено, что под синтровым покровом мощностью до 30 см находился слой глины, содержащий как кости пещерного льва, медведя, мамонта, носорога и северного оленя (т. е. тех животных, которые сами при жизни в пещеру попасть не могли), так и древние каменные орудия. Там было найдено около 36 грубо обработанных орудий, абсолютно тождественных тем, которые ранее были установлены в отложениях пещеры Кента.

Мы располагаем их описанием, данным в стиле той эпохи и принадлежащим перу такого знатока, каким был сэр Чарлз Лайель: «Во время этих раскопок нигде не были найдены человеческие кости, но зато были обнаружены во множестве кремневые орудия, главным образом в нижней части глины, содержащей костные остатки, а одно из наиболее тщательно обработанных орудий находилось на глубине 13 футов от поверхности… В подобном же положении был найден один из тех нуклеусов, или кремневых ядрищ, со всех сторон которых были сняты кремневые отщепы…»

«Видел вместе с д-ром Фальконе, — пишет Ч. Лайель в другом месте, — многочисленные ископаемые (фоссилии), отобранные из подземных пустот и ходов, все тщательно описанные и пронумерованные, со ссылками на дневник, который велся во время раскопок, в котором положение каждого предмета было обозначено с особой тщательностью». Сколько более поздних и более квалифицированных исследователей не могли бы, к сожалению, утверждать то же!

Из всего, что мы коротко рассказали о результатах обследования пещеры Бриксхэм, со всей очевидностью следует, что окончательное доказательство одновременного существования «пещерного человека» и «допотопных» животных, т. е. существования человека в плейстоцене, на сей раз было получено. Это была вместе с тем победа флювиалистов. Лишь тот, кто не хотел видеть очевидного, мог после этого сохранять верность старым убеждениям.

Пенгелли охарактеризовал ситуацию в целом с долей истинного английского юмора: «Ученый мир объявил нам, что то, что мы утверждаем, невозможно. Мы заметим по этому поводу лишь вот что: мы не предусматривали наперед, окажется ли наше утверждение возможным или невозможным, мы излагали лишь то, что было истинным».

Исследования Пенгелли в Бриксхэмской пещере явились в 1859 г. тем главным аргументом, с помощью которого англичане пробили твердыню сопротивления французских традиционалистов в отношении находок Буше де Перта в Абвиле. Видную роль пришлось сыграть в этом одному каменному орудию ланцетовидной формы с закругленным острием на одном конце и необработанным грушевидным противоположным концом (позднее орудия этого типа станут называть ручными рубилами). Археолог Джон Эванс, уже знакомый с находками Буше де Перта, обозначил этот предмет из Бриксхэма как абсолютно типичный для находок в галечниках реки Соммы. Так между Францией и Англией был проложен мост взаимных доказательств возраста человека на основании его орудий.



Лекарь армии Наполеона и первый неандерталец





Деятельность Филиппа-Шарля Шмерлинга протекала в Бельгии, но родиной его была Голландия. К моменту его возмужания все, что происходило в Нидерландах, происходило под знаком императора Наполеона I. Занятия в университетах прекратились, но в качестве некоторой компенсации почти во всех крупных городах были открыты школы военных лекарей: императорская армия испытывала постоянную нужду в медиках. Новых лекарей считалось достаточным обучить наскоро искусству врачевания огнестрельных ран и правилам ампутации конечностей.

Не имея иного выбора, молодой Шмерлинг поступил в такого рода училище в Лейдене, где проучился 1809–1810 гг.; затем он прошел годичную практику в Гааге у доктора Риемера, известного своими естественнонаучными интересами.

Крутой поворот в его жизни случился, когда ему было 38 лет. В сентябре 1829 г. он был приглашен к больному рабочему из каменоломни в селение Шокье в 15 км от Льежа. Там доктор заметил, что дети больного играют какими-то необычайно крупными костями. На его вопрос отец пояснил, что кости им найдены вместе со многими другими костями в скальной расщелине в каменоломне. Взяв кости в качестве врачебного гонорара, Шмерлинг вернулся домой, заручившись обещанием пациента в будущем собирать и сохранять для него такого рода находки.

В Льеже Шмерлинг выяснил, что речь идет о костях вымерших животных. Он попытался разгадать тайну их назначения, принадлежности и возраста. Так в его жизни наступила иная эпоха — та, что обеспечила его имени долгую память. Шмерлинг принялся разыскивать другие пещеры с ископаемыми костями в окрестностях Льежа и в Люксембурге. Шокьерской пещерой открывался ряд весьма обширный: за 4 года Шмерлинг обследовал не менее 400 пещер.

Уже в 1832 г. Шмерлинг сообщил о своих находках в Бельгийскую королевскую академию, и его открытия и суждения вызвали в то время весьма противоречивые отклики. Нашлись ученые, которые пошли за Шмерлингом, обследовали его находки и приняли его утверждения о том, что человеческие кости и кости животных происходят (как это утверждал одновременно и независимо Макэнери в Англии) из одних и тех же слоев и, следовательно, одновозрастны. Так поступил известный Александр фон Гумбольдт. Другие ученые, как, например, не менее известный Чарлз Лайель, им убеждены не были. А отечественная наука?










Кремневые орудия среднего палеолита (мустье) из пещеры с черепом неандертальца в Энгисе




Консерватизм и несколько провинциальные отношения, царившие в то время в бельгийской и голландской науке, уготовили Шмерлингу судьбу, типичную для того, кто опережает свое время. О нем очень скоро забыли. Большая часть экземпляров его книги «Исследования ископаемых костей» осталась непроданной, и десятки экземпляров этой прекрасно изданной книги наконец-то купил какой-то льежский лавочник для завертки товаров. Лучшая судьба выпала на долю его коллекции: она была куплена государством для Льежского университета, где большинство человеческих костей и кремневых орудий сохранилось до наших дней; напротив, кости носорогов, пещерных медведей и других ископаемых животных преемниками Шмерлинга на кафедре зоологии были по большей части утеряны.

Лишь когда в Англии и Франции право на существование стала завоевывать идея о «допотопном» человеке, когда (в первую очередь благодаря пещерам и их исследованиям) стала зарождаться концепция палеолита, древнего каменного века, ученый мир вспомнил льежского медика и его утверждение (сколько раз листки с этими словами были использованы на упаковку рыбы и сыров!): «Не может быть сомнений, что человеческие кости оказались в земле одновременно и по тем же самым причинам, что и кости других вымерших видов животных».

В этой цитате содержатся и истина, и ошибка. Истиной является одновозрастность человека и плейстоценовых млекопитающих, ошибка состоит в объяснении причины их совместного нахождения. Собственно говоря, Шмерлинг был убежден, что отложение всех костей в пещерах вторично, что они туда были намыты водой. В этой своей уверенности он оставался в плену делювиалистских представлений о последнем крупном потопе, которым была уничтожена часть видов животных.

Однако бóльший интерес, чем все кости животных, возбуждают антропологические находки Шмерлинга. Те, на которых он основывал свое представление о «допотопном» возрасте человека. Если источником костей ископаемых животных послужило селение Шокье, то кости человека были найдены главным образом в пещерах Энгиз и Энгихоул в долине реки Маас к юго-западу от Льежа. В Энгизе были обнаружены останки трех индивидов, то же самое в Энгихоуле. Однако находки Энгизской пещеры оказались более важными: среди них — два почти полных черепа; тот, что отличался лучшей сохранностью, принадлежал старому мужчине и найден был под слоем брекчии вместе с костями носорога. Как мы знаем теперь, этот череп принадлежал современной форме человека Гомо сапиенс сапиенс и относился к ранней фазе позднего палеолита.

Шмерлинг исследовал череп достаточно тщательно и искал его аналоги в Эфиопии. Жаль, что Шмерлинг не исследовал и второй череп… Но того черепа, принадлежащего сравнительно молодому человеку и найденного где-то в задней части пещеры Энгиз, его открыватель, по сути, никогда целиком не увидел. Череп был настолько разбит, что Шмерлингу не удалось его сложить. Способен ли был Шмерлинг, случись ему успешно реконструировать этот череп, понять, что перед ним нечто до сих пор не виданное? Может быть, и нет, ведь и сапиентный череп из Энгиза был одной из первых находок плейстоценового человека вообще, и понадобилось значительно большее число находок такого рода, чтобы наблюдатель мог осознать, в чем же более примитивен второй череп — по сути дела, череп первого открытого неандертальца!

Итак, самая крупная добыча всей исследовательской деятельности Шмерлинга ускользнула из его рук. Еще более жаль, что так же, как в случае с Эспером, вся его аргументация строилась лишь на костях. Шмерлинг не был археологом и имел весьма слабое представление об этом аспекте проблемы. Конечно, в своих пещерах он находил каменные орудия в виде отщепов, но они мало что ему говорили. Во втором томе своих «Исследований» он дал короткое описание этих находок и даже привел изображения некоторых из них, отмечая, что речь идет об изделиях человека, причем одновозрастных с костями, а не примешанных позднее. Этим он совершил даже больше, чем от него ожидалось, но в рассуждениях его английского современника Макэнери артефакты играли, кажется, все-таки более важную роль. Тем в большей мере это относится к Пенгелли, другому английскому исследователю.

Каменные орудия из Кентовой пещеры доставили археологам достаточно материала для размышлений. Особенно те из них, что были найдены в первом слое снизу, — грубо обработанные остроконечники, которые обычно приписывали не «пещерному человеку», а тому человеку, чьи орудия находили в отложениях речных террас Темзы и французских рек Соммы и Сены. Был ли это человек той же «расы», что и «пещерный человек», как это считал Джон Эванс, или же он принадлежал другой «расе» (как и — оказалось, совершенно правильно — утверждал в защиту своих пещерных любимцев У. Б. Даукинс), ясно было одно: стратиграфия пещеры Кента, установленная Пенгелли в 1865–1880 гг., доказала, что человек речных наносов старше, чем «пещерный человек». Вывод весьма важный.




Спелеоархеологи


С понятием «спелеоархеология» мы уже встречались. Оно образовано соединением латинского слова «спелеус» — пещерный и греческого «археология» (наука о древностях). Спелеоархеолог — это человек, который, занимаясь наукой о древностях, полем своей деятельности избирает пещеры.

Однако спелеоархеолог спелеоархеологу рознь. Один обращается к исследованию пещер скорее случайно, занимаясь этим вместе с работами на поверхности. Другой же идет в пещеру преднамеренно, сам отыскивает их, посвящает пещерам большую часть своей жизни. Рассмотрим оба этих типа на нескольких примерах.



Три прославленных имени подземной Моравии





Первый тип спелеоархеолога чаще встречался в прошлом столетии, когда подлинная спелеоархеология, по сути, еще не существовала. Но уже тогда было немало археологов (имена многих нам уже известны), которым доставляло удовольствие вести раскопки в пещерах. В первую очередь это были люди, имевшие естественнонаучное образование или испытывавшие просто влечение к такого рода деятельности. Примеры мы, вероятно, отыскали бы в любой стране, где существуют пещеры, но для разнообразия посидим-ка дома, ведь мы еще не знакомы с тремя героями подземного мира Моравии, представлявшими «героическую» генерацию основателей моравской и вообще чехословацкой спелеоархеологии. Один из них осуществлял свои исследования на севере Моравии, деятельность двух других проходила в Моравском красе и не ограничивалась одними пещерами. Интересы всех троих были почти тождественны, но все-таки они не были друзьями: слишком уж часто они конкурировали друг с другом, сталкивались на одних и тех же стоянках, словно бы Моравия была мала для них, часто обменивались резкими мнениями и выражали скепсис по отношению к суждениям друг друга. И тем не менее все вместе они создали то, на чем впоследствии выросла всемирно признанная репутация моравских исследований палеолита.

Ванкель, Кржиж, Машка. Они имели разные профессий, обладали разными характерами. Индржих Ванкель был врачом, Мартин Кржиж — нотариусом, Карел-Ярослав Машка — школьным учителем. И жили они в разных местах: Ванкель недалеко от Бланска, Кржиж в городке Жданице под Гржибы, Машка — в Новом Ичине (позднее в Тельчи). Парадоксально, но Ванкель попал в Моравский крас непосредственно из Праги, где он родился, между тем как Машка, родившийся в Бланске, всю жизнь провел далеко оттуда, так же как Кржиж почти что брненец, в молодые годы использовавший литературный псевдоним «Лишеньски» — по месту своего рождения.

Ванкель (родился в 1821 г. и вырос в Праге) был, по сути, еще романтик; Кржиж, который был на 20 лет его моложе, — самобытный самоучка, в своих позитивистских и этнологических толкованиях зачастую давал волю своей фантазии; зато Машка, бывший еще десятью годами моложе и воспитанный уже в духе позитивизма, в первую очередь ценил факты, и стремление к точному знанию было у него, естествоиспытателя XIX в., в крови.

Таковы примерно были те трое, чьи имена связаны с самыми известными пещерами Моравии: Ванкеля, «отца моравской предыстории», — с пещерой Бычи скала, Машки — с пещерой Шипка, Кржижа — с пещерами Кулна и Костелик (наименование последней он включил в название одной из своих книг: так иногда называют всемирно известную пещеру Пекарна).

Ванкель уже фигурировал в нашем повествовании как первый чехословацкий исследователь пещерного медведя, а пещеру Бычи скала мы уже навестили среди других наиболее интересных пещерных погребений. Уже этого само по себе было бы достаточно, чтобы «Моравия прославилась своими древностями», как написал когда-то Ян Неруда. Ванкель, молодой пражский врач, который в 1848 г. перевязывал раненных на баррикадах повстанцев, обрел в прекраснейшей земле Моравии свой второй дом. «Докторский дом» в Бланске он еще в 1854 г. превратил в музей «пещерного человека». В 1867 г. в пещере Бычи скала он нашел первые несомненные палеолитические орудия.

Во времена, когда состарившийся Ванкель собрался навеки покинуть свой Моравский крас, моравская спелеоархеология обрела взамен достойного его преемника в лице молодого Машки. Он родился в Красе, и любовь к пещерам была у него в крови. Еще будучи студентом, он помогал доктору Ванкелю в исследованиях и обработке находок… Сначала он собирался стать слесарем, затем учился в Техническом институте в Брно, потом в Вене… и в 1878 г. стал учителем в Новом Ичине. Хотя в окрестностях этого североморавского городка было одно-единственное место с карстовыми проявлениями, Машка тотчас отыскал к нему путь. Это был Котоуч, высокая, тогда еще не изгрызенная карьерами гора, сложенная юрскими известняками, неподалеку от Штрамберга. Машку здесь в первую очередь привлекла пещера Чертова дыра на южном склоне Котоуча (ныне она уже не существует, ее уничтожили каменные карьеры, открытые там со времен Машки). Чертова дыра издавна была окружена легендами — их в 1704 г. записал иезуит М. Таннер. Другой церковный автор Я. Я. Стржедовски в своей «Священной истории Моравии» (1710) указывал, что в Чертовой дыре якобы обитали некие обезьянолюди. Это действительно интересное совпадение, если учесть, что в то время еще никто не мог даже подозревать ни о теории Дарвина, ни о костях и кремневых орудиях неандертальцев, скрытых в пещерных отложениях Котоуча.

Нашел их там Машка: в Чертовой дыре только орудия древнего человека, а в пещере Шипка — то и другое.

Пещера Шипка с ее двумя входами на высоте 130 м над современной речкой Седлничкой в науке о палеолитическом человеке занимает одно из самых видных мест. Однако в те времена это был пустынный провал на склоне одиночного скалистого холма в глухом краю. По счастью, в своих стремлениях прославить Шипку Машка обрел серьезных союзников: субсидировали исследования моравские провинциальные власти, а также Терезианская академия в Вене, владевшая Котоучем, и даже бургомистр Нового Ичина. Раскопки, начавшиеся в 1879 г., продолжались до лета 1883 г. Самая важная находка была извлечена из зольного слоя в одном из боковых ходов пещеры уже на второй год. То была «шипская челюсть».

«Бесценный этот остаток скелета допотопного человека — писал Машка, — был найден дня 26 августа 1880 г. в низком боковом коридоре, именуемом Езевчи дыра, в небольшой нише у левой стены. Он лежал на глубине около 1,4 м, у самого дна пещеры, в ненарушенном слое золы и углей на краю большого очага, вместе со множеством каменных орудий, а также с более крупными костями и зубами пещерных медведя и льва, пещерной гиены, волка, носорога, мамонта, зубра, оленя и лошади, животных преимущественно допотопных, ныне уже вымерших, так что в древнем, т. е. делювиальном, происхождении челюсти не может быть сомнения».

С виду пустяковый обломок человеческой челюсти с несколькими зубами, а сколько споров велось вокруг него за прошедшие 100 лет, сколько ученых мнений было высказано!.. Но прав был Машка, как правы были и Ванкель, Волдржих, Шафхаузен: они говорили о челюсти восьми-девятилетнего человеческого ребенка. Конечно, ребенка «неспециализированного» неандертальского типа, потому-то была она столь массивна с невыраженным подбородочным бугром. В то же время ей присущи и черты, характерные для позднепалеолитического человеческого типа, и это делает ее еще более интересной с точки зрения одного из вероятных свидетельств эволюционных отношений обеих форм.

Стратиграфические наблюдения свидетельствуют о том, что «челюсть из Шипки» относится ко времени около 40 тысяч лет назад, к сравнительно теплой фазе, датируемой приблизительно серединой последнего ледникового периода.

После Шипки (ее мы и сегодня найдем на Котоуче, причем с памятной доской, посвященной Машке) наступила очередь еще более известной палеолитической стоянки под открытым небом — Пршедмостья. Сенсационное открытие огромного захоронения 20 человек, вероятно, под развалинами хижины-землянки…

То, что оставил после себя Машка, разумеется, очень важно и для пещерного палеолита. Машка — один из немногих исследователей своего времени, независимо от французской схемы палеолита, которую столь многие ученые механически принимали на веру, он уже в конце XIX столетия выявил на отечественной почве главные эволюционные фазы культуры палеолитического человека. Чешский Мортилье, говорил о нем позднее профессор Карел Абсолон. А Шипку Машка определил как «наиболее древнее человеческое селище на территории Австро-Венгрии». И, конечно, был абсолютно прав, так как челюсть неандертальца (первое антропологическое свидетельство такого рода в Центральной Европе) была найдена на месте стоянки охотников за пещерным медведем среднего палеолита, с первой для Центральной Европы стоянкой типичного культурного комплекса той эпохи — мустье.

По иронии судьбы, именно Карел Абсолон был тем, кто позднее отрицал, что Моравия в то время была заселена человеком. Но правда все-таки восторжествовала, и Шипка получила заслуженное признание. Она была превращена в заповедник, а Моравским музеем в 1965 г. была издана целая книга, посвященная этой пещере, в которой использован Абсолонов атлас каменных орудий и заново осмыслены дневники раскопок Машки. Произошло это ровно через 50 лет после смерти исследователя.

Если Ванкель написал о Моравском красе гармоничную и в какой-то степени носящую мемуарный характер книжку «Картинки Моравской Швейцарии», то Кржиж своим «Путеводителем по моравским пещерам», первое издание которого появилось в 1884 г., положил начало традициям современной спелеологической и спелеоархеологической литературы. Позднее, в 1889–1890 гг., вышла книга Кржижа «Кулна и Костелик».

Кулна — огромная пещера в области слоупско-шошувского комплекса в северной части Моравского краса. Огромная, не в длину, а по своим общим размерам, вместимости (отсюда и ее название


), она имеет входы с двух концов и образует туннель длиной 87 м при ширине 25 м и высоте 8 м.

В Кулне попробовали свои силы почти все те, кто когда-то пытался вести раскопки в Моравском красе: Ванкель в 1880 г., Кржиж в 1881–1886 гг., Ян Книес в 1887–1914 гг. Колоссальная пещера никому не отказывала в возможности попытать счастья. Хотя лучшее свое достояние она приберегла все же на самый конец, для современных исследователей из Моравского музея, копавших там в 1961–1976 гг. Вспомним хотя бы лишь верхнюю челюсть неандертальца из находок 1965 г. (позднее были найдены и другие останки этой формы древнего человека) или три десятка среднепалеолитических орудий, раскиданных среди камней четырнадцатого слоя пещерного заполнения на глубине 10–15 м от современной поверхности.

Наверное, вы заметили, что в первом перечислении исследователей Кулны пропущено одно имя? Имя, вероятно, не столь известное, как остальные, но обойти его все-таки нельзя. Имя человека, любившего Крас, заставшего еще «великую тройку», младшего сверстника Машки и в конце концов его товарища по профессии, хотя и на «более низкой ступени». Родился Ян Книес, о котором пойдет речь, в 1860 г. в Тасове, поблизости от Велкого Мезиржичи. Отец его учительствовал в Красе, а мать была родом из Кржтин. Ян Книес еще в детстве слышал рассказы о пещерах. Поэтому когда в 1876 г. поступил в учительский институт в городе Брно, то при первой же возможности отправился в пещеру Выпустек за костями пещерных медведей. А три года спустя он попытался уже самостоятельно вести раскопки в пещере Бычи скала, в 1880 г. — в пещере Пекарна, но оттуда его прогнали, поскольку он не имел разрешения на раскопки от ее владельца, капитула города Брно.

С 1886 г. Ян Книес преподавал в Бланске и все свободное время посвящал раскопкам; но при этом ему не хватало времени на воскресные посещения церкви, что, конечно, учителю не пристало. Местный священник был депутатом окружного сейма, и потому Книес вынужден был уехать из Бланска. Но, по счастью, он остался в Красе, даже оказался в селении, носящем имя Красово (хотя в его время оно именовалось по-немецки — Рогендорф). Книес вел раскопки в основном в пещере Балцарка и одним из первых стал промывать выкопанную глину через сита, наградой ему были многочисленные маленькие косточки мелких животных, ценимые в современной палеонтологии куда выше какой-нибудь огромной и бросающейся в глаза кости.

Не удивительно, что вся школа, где преподавал Книес, была завалена костями и «напоминала скорее костницу (помещение для хранения костей из старых склепов), чем школу, — как воспоминал сам Книес позднее. — Я получил малолестное замечание от навестившего школу инспектора, который сказал мне утром: „Господин учитель! Вы не понимаете, с каким отвращением я к вам хожу, куда ни глянь — одни кости“».

Действительно, продолжаться так дальше не могло, и Книес решился на героический поступок: он купил в Слоупе участок земли, построил на нем небольшое одноэтажное здание, назвав его Красовым музеем. 8 июля 1906 г. при огромном стечении народа из окрестностей и из Брно музей был торжественно открыт. В течение многих лет он служил пристанищем для коллекций Книеса и ему самому. Только когда Книес, пережив разные невзгоды военного времени (включая военный суд), вышел в 1919 г. на пенсию, он предложил свой музей моравским окружным властям, которые и приняли его в 1922 г. Коллекции Яна Книеса и сегодня занимают свое достойное место в современном Моравском музее в Брно.



«Папа» палеолитической археологии





Анри Брейль был священником, но храму, возведенному руками человека, он предпочел храм природы — пещеры стали его домом, ацетиленовая лампа — третьим оком, а пачка шелковистой бумаги и плотницкий карандаш — самыми верными спутниками в его походах за красотами пещерных святилищ. Немногие знают, что почти все иллюстрации, демонстрирующие пещерную живопись и гравюры в научных и научно-популярных книгах, до недавнего времени так или иначе основывались на копиях, которые Брейль терпеливо выносил из-под земли в течение десятилетий своей плодотворной жизни.

Недавно исполнилось 20 лет с тех пор, как он умер в Исль-Адам под Парижем (1961). И 100 лет с того дня, как он родился в городке Мортэн в Нормандии (1877).

Первым настоящим учителем Брейля (в области спелеоархеологии) и приятелем был великий Картальяк, который в 1902 г. публично раскаялся в своем скептическом отношении к пещерному искусству. Отправившись вдвоем в непризнанную тогда пещеру Альтамира, они осмотрели все новым взглядом и заново обследовали. Труд, посвященный палеолитическому искусству Альтамиры, изданный в 1906 г., открыл длинный список монографий о пещерных «картинных галереях» Франции и Испании, принадлежавших перу Брейля и его сотрудников (последней в этом списке стояла книга о подземных святилищах пещер Тюк д’Одубер и Три брата, увидевшая свет в 1958 г.). Книга об Альтамире была напечатана в Монако. Князь Монако Альберт вошел в историю палеолитических исследований прежде всего тем, что в 1910 г., последовав советам некоторых выдающихся французских археологов и палеоантропологов, основал Институт палеонтологии человека, получивший даже собственное здание на бульваре Сен-Марсель в Париже…

Кафедру предыстории в этом институте занял Анри Брейль. В промежутке между двумя мировыми войнами Брейль осуществил многочисленные экспедиции в Южную Африку, за «пекинским человеком» в Китай. Он стал профессором Коллеж де Франс, членом Французской академии и везде играл главенствующую роль, чем бы ни занимался. Однако всему предпочитал все-таки пещеры. Им обследовано около 100 пещер Франции и Испании, несколько сот рабочих дней он провел за расчисткой при свете ацетиленовой лампы и исследованием пещерных рисунков и гравюр, которые сначала требовалось «прочитать» и понять, прежде чем их удавалось верно скопировать. Важным подспорьем в работе была его художественная одаренность, благодаря ей миру явились сегодня столь широко известные сокровища самой древней человеческой культуры. Результаты своих многолетних исследований Брейль в конце концов изложил в большой, прекрасно иллюстрированной книге, изданной в 1952 г. под таким названием: «Четыреста столетий настенного искусства».

Конечно, с ним работали многие: во-первых, его учитель Картальяк (книгу об Альтамире они написали в соавторстве), затем коллеги из Института палеонтологии человека — антрополог Марселэн Буль и специалист по предыстории Г. Обермайер. С этим последним Брейль работал в Испании, где познакомился с французом Р. Лантье, позднее вышло в свет их популярное пособие «Люди древнего каменного века». Аббат Андре Глори, ученик Брейля, принадлежавший к более молодому поколению, в 1953–1963 гг. исследовал сокровища одной из наиболее значительных пещерных «галерей» в пещере Ляско.

Брейль принадлежал к тем счастливцам, кто уже при жизни добился безоговорочного признания своих научных заслуг. Не только в старости, но и в сравнительно молодом возрасте он был признан одним из выдающихся европейских ученых в области палеолита. Именно потому его мнение имело большое значение для ученого из Моравии Карела Абсолона, пригласившего вскоре после первой мировой войны Брейля в Чехословакию и продемонстрировавшего ему свой «классический» разрез отложений в пещере Пекарна. Именно тогда в Моравском красе произошла встреча наиболее прославленных французского и чехословацкого исследователей палеолита.



Покоритель Мацохи





Абсолон, как и другие чехословацкие исследователи, не был исключительно спелеоархеологом, его наиболее известное исследование Долни Вестонице


 об этом ясно свидетельствует. Но сам он большее научное значение придавал другой из своих научных акций — изучению пещеры Пекарна. Именно на этом материале им была построена картина территории Чехословакии в древнем каменном веке.

Мать Абсолона Каролина была дочерью «отца моравской предыстории» Индржиха Ванкеля. И какой же это был бы внук Ванкеля, если бы он не был очарован таинственной красотой подземного мира?.. С малых лет Абсолона влекло в Крас. И сколько им сделано для его познания! В 1909 г. Абсолон открыл пещеры Пункевни, в 1914 г. покорил пропасть Мацохи, достигнув ее почти неприступного дна, пройдя вновь открытым путем через залы со сталактитами и сталагмитами и коридоры (а позднее, в 1933 г., и по подземной водной системе Мацохи). Кто из тысяч посетителей этой пещеры, пускающихся в романтическое плавание по подземному руслу реки Пунквы, вспоминает Абсолона и его соратников и представляет те непомерные усилия, которыми все это было оплачено?



Пещера трех бизонов и четырех коней





Открытие Пекарны, как мы уже отмечали, не принадлежало Абсолону. Самую большую пещеру в Моравском красе, начинающуюся на земной поверхности внушительным входом, знали целые поколения. Минуло уже 100 лет с того времени, как на страницах пражского естественнонаучного журнала «Весмир» («Вселенная») появилось короткое сообщение: «В прошлом году (1881) Моравия обогатилась находкой нового местонахождения останков человека доисторического времени. Это небольшая, 60 м в длину и 15 м в ширину, пещера неподалеку от Брно, которую в народе называют „Дырявицей“ или „Пекарной“.

В пещере были найдены различные каменные орудия, наконечники и топорики, а также… обрезанные рога северного оленя… Интерес представляет находка оглаженной эллипсовидной сланцевой гальки или булыжника, украшенной загадочным орнаментом. Очевидно, это какой-то амулет».

Все, кто хоть что-то значил в моравской спелеоархеологии, испробовали свои силы под ее сводами: Ванкель, Кржиж, Книес… Кржиж называл ее Костеликом, но тут он ошибался (то же имя носит еще одна пещера в Моравском красе): ее местное наименование нам уже сообщил корресподент журнала «Весмир», но так как «Дырявица» — слово чересчур уж фольклорное, другие ученые предпочли называть пещеру Пекарной.

Пещера эта не большая, но и не маленькая, но главное, светлая и сухая, длина ее — 70 м, вход открывается на высоте около 50 м над Змеиной речкой в южной части Моравского краса вблизи населенного пункта Мокре под городом Брно.

Случилось так, что еще весной 1880 г. Ян Книес сообщил заслуженному ученому Ванкелю, что он с приятелями Я. Фиалой и Ф. Коуделкой копали в пещере Пекарна и нашли там каменные орудия и кости. Дело получило огласку, и если бы даже Пекарна имела двери, то они просто-напросто не закрывались бы ни на минуту: кто только ни принялся там за раскопки! Ванкель, приглашенный Книесом, несомненно, и сам Книес, профессор Немецкого технического университета в Брно А. Маковски, хранитель Придворного естественнонаучного музея в Вене, археолог Й. Сзомбаты… Обнаружены были как неолитические, так и палеолитические памятники, но самым удачливым оказался Ванкель. Он вел раскопки всего несколько дней и нашел костяной гарпун палеолитических охотников эпохи мадленской культуры, первый в Моравии.










Разрез пещеры Пекарна. Поверхностные слои исторического времени: с — энеолит и бронзовый век (под стерильным слоем (d) следующий слой е — неолит); слой f без находок, ниже его располагаются уже палеолитические слои g и h — мадлен и i — ориньяк (по К. Абсолону)




В 1883 г. туда пришел Кржиж и приступил к планомерным раскопкам пещеры. Закончив эти работы, он объявил пещеру Пекарна в археологическом отношении полностью исчерпанной.

На самом же деле в тот раз была вскрыта лишь одна десятая часть осадочного заполнения пещеры. Господин доктор Кржиж был доволен, землекопы тоже, да в конце концов и нам не на что сетовать, так как остаток (особенно более глубоко залегающие слои) остался про запас для исследований более современными и более добросовестными методами.

Моравский областной музей в Брно, в ведении которого находилась пещера, не видел оснований тратить средства на проверку заключения Кржижа об исчерпанности Пекарны. Зато «дикие археологи» и коллекционеры там развернулись вовсю.

«В послевоенные годы, — напишет Абсолон в 1926 г. — стало своего рода спортом заполучить коллекцию кремневых орудий или ископаемых костей из Пекарны…»

Чтобы воспрепятствовать продолжающемуся уничтожению сохранившихся пещерных отложений, откладывать контрольное обследование Пекарны было уже нельзя. И 3 июля 1925 г. Абсолон приступил к своей знаменитой акции. Он предчувствовал, что в пещерах до настоящего времени скрыто еще очень много интересного, и не ошибся. С поверхности пещерные отложения были действительно разрыты и перекопаны, повсюду валялись «памятники», оставленные случайными исследователями, но вскоре выяснилось, что всех их (включая землекопов Кржижа) останавливал синтровый слой беловатого цвета мощностью около 20–30 см, перекрывающий отложения плейстоценового возраста.

Слои и прослои Абсолон в направлении сверху вниз обозначал буквами, беловатый слой был обозначен буквой f. «Сразу же под ним нам открылся новый мир. Обнаружилось напластование черной жирной глины, слой g мощностью 30 см, смешанной с углями и золой, затем следующий слой h светло-коричневой глины, из обоих слоев была извлечена масса костей делювиальных животных: северного оленя, лошади, росомахи, полярной лисицы, зайца, полярной совы и среди всего прочего полные пригоршни превосходных каменных орудий: ножи, скребла, терки, сверла, резцы из кремня, рога, красной и зеленой яшмы, халцедона, горного хрусталя… впервые нам посчастливилось обнаружить (хотя бы частично) то, что всегда представлялось идеальным, т. е. найти разрез ненарушенных последовательно залегающих слоев и содержащиеся в них культурные остатки».

Таков был главный результат всей пекарнской кампании 1925–1930 гг. — опорный разрез, демонстрирующий последовательность палеолитических культур в Моравии и окрестных землях.

Абсолон настолько был увлечен этим, что даже несколько переоценил его, отказавшись допускать существование на территории Чехословакии культур еще более древних (относящихся к среднему и раннему палеолиту), которые, по его мнению, в пекарнском разрезе выявлены не были (хотя вначале он в некоторых орудиях из коллекции Кржижа находил не только мустье, но и ашель!). Однако это уже совсем другая история, которая красоты и значения открытий в Пекарне нисколько не умаляет. Достаточно упомянуть хотя бы свистульки из полых костей, красивый «начальнический жезл» с выгравированной конской головой, найденный в 1925 г. (это было первое гравированное изображение животного, связанное с палеолитом Моравии), плоские заостренные «ложки» или лопатки из конских челюстей, а также схематически гравированные женские фигурки на мамонтовой кости.

Ну и, конечно, уникальная сцена битвы бизонов, выгравированная на конском ребре, найденном там 5 августа 1927 г. Интересно вот еще что: другое конское ребро с гравюрой, — ее можно даже назвать «жанровой картинкой», изображающей четырех пасущихся коней, — найденное в привходовой части пещеры Пекарна лишь в 1963 г., демонстрирует столь явное сходство с первым, словно бы их создал один и тот же мастер. И стиль обоих небольших, но весьма впечатляющих произведений искусства полностью отвечает тому, что мы знаем по материалам классических стоянок мадлена во Франции.










Пасущийся конь — гравюра на конском ребре из пещеры Пекарна (культура мадлен)




Исследование Пекарны имело еще один результат. Абсолон выделил в единой культуре делювиальных охотников Кржижа несколько слоев с различными культурами, наиболее интересным среди них оказался именно мадленский культурный слой. Культура охотников за северным оленем и дикой лошадью, относящаяся к самому концу палеолита, во Франции связана с прекраснейшими творениями искусства. На территории Чехословакии она до сих пор еще не выявлена. До наших дней Пекарна остается одним из межевых знаков на восточной границе распространения этой западноевропейской цивилизации, донесенной ее творцами в последние стадии вюрмского ледникового периода вплоть до пещер под Краковом, в Моравский крас и предгорья Альп.

Исследование Пекарны Абсолоном вместе с акцией Пражского государственного археологического института в Домнице остается наиболее крупным спелеоархеологическим событием в Чехословакии, с ними могут сравниваться лишь немногие более поздние исследования пещер.

Нацисты выгнали Абсолона из его любимого музея, конфисковали его огромную библиотеку, рукописи, зарисовки каменных орудий, запретили ему доступ в пещеры (!)… Последняя военная весна 1945 г. лишила его жилища и коллекций, остатки которых он выбирал из-под развалин: десятки тысяч отдельных предметов со стоянок Долни Вестонице и Пржедмостья, которые практически в последние дни войны поглотил пожар замка в Микулове, устроенный нацистами.

Жаль, что Абсолон не дожил до того времени, когда в 1965 г. Моравский музей открыл свое новое современное музейное здание в Брно с экспозицией «Антропос» — достойным наследником Абсолонова павильона с тем же названием, бывшего сенсацией брненских выставок между двумя мировыми войнами. Жаль, что он не дожил до той минуты, когда в 1970 г. увидело свет прекрасно оформленное двухтомное издание труда всей его жизни под названием «Моравский крас»…




Исследования


Любопытно было бы послушать, как будущие ученые, скажем, лет через 50, станут судить о работе нынешнего поколения спелеоархеологов (если на их долю не останутся одни лишь теоретические рассуждения над жалкими остатками первоначальных пещерных заполнений, среди куч многократно перекопанной глины). Мы уже сталкивались с таким парадоксом: кто не копает, тот ничего и не уничтожает, но ничему и не может научиться; чтобы что-то познать, необходимо вести раскопки; чтобы делать это хорошо, сначала приходится делать плохо, уничтожая при этом все то, что могло бы быть не уничтожено, если бы раскопки велись хорошо.

Итак, порочный круг — характерный атрибут истории пещерной археологии. Это положение, конечно, сохраняет силу только в исторической перспективе и применимо лишь в отношении тех исследований, что осуществляются квалифицированными специалистами. Тот, кто ведет раскопки плохо тогда, когда другие уже умеют это делать хорошо, не имеет права утверждать в свое оправдание, что он учится. Современная археология — деятельность коллективная и осуществляется на основе коллективного научного опыта; это не дело одиночек, тем более самоучек, взявшихся за него по собственной инициативе.

Между тем в нашем рассказе до сих пор в основном фигурировали как раз те, кто учился копать. Логично поэтому в последней главе нашей книги было бы показать, как исследуют пещеры сегодня. Разумеется, она никоим образом не может рассматриваться как некое руководство по спелеоархеологии: того, кто с помощью этих нескольких страниц, да еще ограниченных темой, вознамерился бы таким образом приобрести соответствующую квалификацию, ожидало бы жестокое разочарование. В прошлом, вероятно, можно было дать такого рода инструкцию — мы найдем ее, например, у У. Б. Даукинса в качестве приложения к изданной им в 1874 г. книге: «Об инструментах и методах, используемых при исследовании пещер». А в 1918 г. профессор О. Абель выпустил «Руководство по раскопкам в пещерах». Однако методы исследования современной археологии потребовали бы для своего изложения толстой книги, да и она не могла бы компенсировать недостаток практического опыта в этой области, требующей многосторонних знаний.

О чем же пойдет речь? Об общем представлении, обо всем том, что требуют и предполагают современные спелеоархеологические исследования, из чего они складываются, как осуществляются, что ученые ищут.

Методы исследования и методика их, используемые в настоящее время, отчасти, правда, имеют столетние корни, но все-таки в основном они сформировались после второй мировой войны. Классическими исследованиями пещер этого периода стали исследования на территории Франции (хотя рядом с ними могли бы быть названы и другие); они были начаты в 1953 г. и проводились в течение многих лет в широких масштабах и на первоклассном научном уровне.

Одно из них вел X. Л. Мовиус, профессор Гарвардского университета (США), под неглубоким скальным навесом Абри Пато неподалеку от Лез Ейви. До тех пор пещеры и навесы изучали с помощью узких глубоких шурфов; помимо находок, внимание было сосредоточено на стратиграфии — вертикальной последовательности пещерных отложений. Здесь же впервые было осуществлено горизонтальное вскрытие на большой площади, при котором один слой за другим снимался целиком, что позволяло обнаружить и то, что при зондаже прежним способом оставалось незамеченным: жилые конструкции, крупные очаги, обустройство пола, фундаменты жилищ. Уже у самого дна, в третьем слое сверху, между стеной Абри и параллельным ей рядом камней, обрушившихся со склона, обнаружился ряд равномерно расположенных очагов, вокруг которых были разбросаны остатки деятельности человека времени позднего палеолита. Ситуация напоминала жилые объекты на некоторых открытых стоянках охотников на мамонта на территории СССР. Не могло ли и здесь, под Абри Пато, между скалой и камнями, существовать аналогичное жилище? Подобные интересные открытия были сделаны и в других слоях.

Второе исследование осуществлял в то же время профессор из университета в Бордо Ф. Борд, директор тамошнего Института предыстории и смотритель доисторических древностей на территории Юго-Западной Франции (так организована и подразделена служба охраны археологических памятников во Франции). Его детищем стала пещера Комб-Греналь, в настоящее время частично уже уничтоженная, в одноименной долине неподалеку от средневекового городка Дом на реке Дордонь. Пещера принадлежит к наиболее старым пещерным объектам: еще в 1816 г. здесь вел раскопки «дедушка французской предыстории» Жуаннет, который посчитал ее «весьма любопытной», ибо нашел на полу, «к своему великому изумлению, два кельтских кремневых орудия».

Исследования Борда были намного более обстоятельны. Он вскрыл пещеру в целом и насчитал от поверхности пола до скального основания 65 слоев, которые соответствовали периоду в 85 000 лет от более молодой фазы предпоследнего (рисского) и до последнего (вюрмского) оледенения. Полная мощность пещерного заполнения равнялась 13 м. С помощью современных методов по отложениям этой пещеры было выделено 22 последовательных изменения климатических условий и 14 следующих друг за другом археологических горизонтов.

Работы в Комб-Греналь отличались особой спецификой: для вскрытия всей площади условия здесь подходили меньше, чем у Абри Пато, но зато стратиграфическая ситуация отличалась большей сложностью. Поэтому необходимо было вести исследования «по вертикали», но при этом не пропустить и явлений «по горизонтали». Профессор Борд писал об этом так: «Методы исследования должны меняться от стоянки к стоянке в зависимости от специфики стоящих задач и трудностей, свойственных тому или иному месту. От старого способа шурфового зондажа в центре стоянки необходимо отказаться, если только речь не идет о первом пробном обследовании. Горизонтальное исследование, вскрывающее слой за слоем на большой площади, теоретически является самым лучшим и должно было бы проводиться везде, где это хоть в какой-то мере возможно…»

Заковыка именно в этих последних словах: «где это возможно». В действительности ситуация, пригодная для ведения такого рода исследований, встречается в пещерах редко, по крайней мере в Дордони… Если не брать в расчет их археологическое содержание, слои отличаются друг от друга лишь окраской или структурой осадков, либо тем и другим, но такого рода различия могут быть иногда незначительны. В этих условиях горизонтальное вскрытие на большой площади может завести в тупик даже тогда, когда его проводит аккуратный и опытный работник…

Итак, исследователь готовится к исследованию пещеры — как это выглядит?

Ну прежде всего он должен эту пещеру иметь В любой пещере что-нибудь да найдется, но современные исследования — дело весьма трудоемкое и дорогостоящее, приходится направлять свое внимание на те объекты, где можно ожидать действительно важных результатов. На территориях, где пещер достаточно много, необходимо провести тщательный отбор. Разумеется, никто не может разглядеть, что там таится на дне: случалось, что раскапывали всю пещеру, не сделав ни единой находки, но этого можно избежать, установив предварительно происхождение пещеры и пещерных отложений. Совсем не обязательно пещера должна быть велика: и неприметная расщелина может дать множество на первый взгляд маловыразительной, но в контексте науки чрезвычайно важной информации (достаточно вспомнить пещеру Три вола в Чешском красе).

К специалистам, хорошо знающим свое дело, принадлежал и недавно скончавшийся американский археолог профессор Карлтон С. Кун, который успешно работал в горах Ближнего Востока. Несколько лет назад он писал: «Меня часто спрашивают, как я выбираю пещеры для своих исследований. Ответ очень прост: я пытаюсь вообразить себя первобытным человеком, что не так уж и трудно, и подыскиваю пещеру, которая была бы лучше остальных по своим размерам, форме, ориентации входа с точки зрения защищенности ее от стихии, обзора, качества пастбищ, перспектив охоты и наличия источников воды…»

Любой участок земли, включая и любую пещеру, кому-то принадлежит (как правило, находится в ведении тех или иных организаций, чье разрешение необходимо получить, прежде чем приступить к работам); большинство пещер, кроме того, находится на заповедных (охраняемых) территориях, поэтому требуется также разрешение органов, ведающих охраной природы и исторических памятников. Просто пойти и начать раскопки — в цивилизованных странах так не делается!

Это все детали скорее административного характера, еще более важна предварительная научная подготовка. Необходимы исчерпывающие знания о природной обстановке в самой пещере и в ее окрестностях, о находках, сделанных в ней раньше, о древнем заселении окружающей территории; должен быть изучен археологический материал, имеющийся в музеях, книги и статьи в библиотеках, планы и рукописные материалы в архивах. Если же ничего этого нет, то придется просить специалистов провести геодезические измерения в пещере и составить карту и планы ее в вертикальном и горизонтальном сечении, продольные и поперечные разрезы, осуществить фотодокументацию обстановки в пещере до того, как начнутся исследования… Нельзя, разумеется, забывать и о техническом оснащении работ. Речь не идет лишь о ведрах и кирках: современные спелеоархеологические исследования, если они планируются в крупном объеме, потребуют, например, наличия в пещере или в непосредственной близости от нее проточной воды для промывания откопанного грунта, электричества, чтобы можно было разглядеть все как следует и ничего не пропустить (увы, свечки для этого уже недостаточно). Условия на месте исследования в пещере должны быть максимально приближены к условиям ведения работ на открытых стоянках.

Бывает, конечно, что это не удается, да и вообще труд исследователя пещер всегда мало напоминает приятный отпуск на лоне природы. Существуют места, где работа — больше наказание, чем радость, даже если человек увлечен своим делом. Вспомним «каннибальскую» культовую пещеру вблизи Киффхаузена, те мгновения, когда под подозрительным камнем открылось отверстие, ведущее вниз, в естественный камин жертвенного колодца эпохи бронзы. Там пришлось хорошо потрудиться!

«Мы опустили в дыру лестницу, и один из наших парней спустился вниз, чтобы ее закрепить. Поскольку существовала опасность, что часть нижнего свода может обрушиться и лестница потеряет опору, мы рядом с ней укрепили еще и веревку, за которую каждый спускавшийся должен был держаться… Наши первые измерения показали 95 % влажности и температуру 4 °C, т. е. наша очаровательная пещера представляла сырой и холодный погреб… Влажный холод проникал сквозь одежду и постепенно охлаждал тело. Но самую большую неприятность доставляла тонкая известковая пыль, которая поднималась во время работы и при глубоком вдохе проникала в легкие. В носу образовались нарывы, и мы непрерывно чихали. А кроме того, открылось нечто такое, с чем мы еще никогда не сталкивались, потому что остальные пещеры были ближе к внешнему миру, — „пещерный невроз“. Тот, кто им заболевал, становился раздражительным, выражая неудовольствие и ропща по поводу любой ерунды».

В подобных ситуациях на долю того, кто руководит исследованиями, выпадает роль не только ученого и организатора, но и психолога, роль тем более трудная, что и сам он не властен избежать физического и психологического воздействия окружающей среды.

Многие сложности с подготовкой к исследованиям сами собой отпадают, когда раскопки ведутся в уже известных пещерах, в спелеологическом смысле подготовленных или даже открытых для свободного доступа. И в этих пещерах исследователя могут ждать интересные находки.

Важность точных измерений и картирования пещеры сказывается с самого начала: на их основании устанавливаются постоянные начальная точка (пункт отсчета) и линии, по отношению к которым визируются все зондажи и положение всех обнаруженных объектов. При более крупномасштабных работах часто используют сеть из тонкой проволоки с квадратными ячеями, которую натягивают строго горизонтально над полом пещеры (закрепляя на стенах или подвешивая к потолку). Стороны квадратной ячейки равны 1 или 2 м, но могут быть и меньше — в зависимости от сложности исследуемых пещерных отложений.

Документация вообще чрезвычайно важна. Мы уже отмечали, что исследование пещеры — это своего рода ее уничтожение, т. е. в идеале нужно было бы документировать весь процесс работ так, чтобы впоследствии могла быть изготовлена (теоретически) трехразмерная копия пещерного заполнения в полном виде. Разумеется, это требует отличной, совершеннейшей документации как по вертикальному, так и по горизонтальному разрезу в каждой фазе исследований с точной фиксацией положения каждой находки.

Современный исследователь должен в первую очередь установить и задокументировать последовательность слоев (этому он придает значительно большее значение, чем его предшественники). Особенно важно это именно при исследовании палеолита; в более молодой период отложения менее выразительны, поскольку речь идет о значительно более коротком временном отрезке, и следы земледельческих культур начиная с неолита тяготеют лишь к одному, близкому к поверхности, слою. Слоев и слоечков плейстоценового возраста намного больше, и в совокупности с археологическим анализом находок это помогает выделять даже внутри отдельных палеолитических культур своеобразные группы или эволюционные фазы. Поэтому все подготовленные разрезы пещерных отложений, тщательно зачищенные, так чтобы не искажалось чередование слоев, точно замеряют, зарисовывают, фотографируют и наконец снимают, зафиксировав с помощью лаковой пленки, для долговременного хранения в научном институте.

Для сохранения вскрытой поверхности слоя со всеми ее элементами используется метод латексного оттиска. Найдя меньший по размерам объект, например очаг, можно перенести его в музей целиком: зафиксировав его поверхность, очаг обкапывают, снизу и со всех сторон обшивают досками и извлекают (разумеется, на деле это совсем не так просто, как выглядит на словах).










Образец современной стратиграфической документации при исследовании пещеры Гротте дю Лазарет (Франция); сверху вниз слои, датируемые периодом от последней до предпоследней межледниковой эпохи; наверху (врезка) стрелкой показано положение палеолитической хижины




Но никакие чудеса современной техники, конечно, не избавляют исследователя от необходимости точно и во всех деталях вести классическую документацию, в словесной форме и графически регистрировать все макроскопически выделяемые элементы. Скажем, не ограничиваться, например, записью «там были камни», а зарисовать каждый камень точно так, как он залегает в слое, позднее это позволит решить вопрос, нашли ли вы следы человеческой деятельности, или установить условия формирования отложений. Подобным же образом должны быть отмечены каждая кость, каждый каменный отщеп или раковина улитки, каждый зуб или уголек — все то, что видно невооруженным глазом (позднее мы скажем, как отбирают и то, что глазом не увидеть).

Необходимо, чтобы каждый квадрат, на которые поделена площадь, подлежащая исследованию, имел свой собственный план, причем послойный. При крупных систематических исследованиях обозначают название пещеры, пробные зондирования, квадраты, дату и имя производителя исследования в том или ином квадрате, затем собственно план с частой квадратной сеткой, где отмечается положение каждой находки (они обозначаются порядковым номером), изменение окраски или структуры слоя и т. п.

К плану прилагается регистрационная карточка, на которой отмечаются слой, находки, сделанные в данном квадрате (с их порядковым номером, кратким описанием и данными о глубине по отношению к уровню отсчета; тот же порядковый номер наносится на сам предмет или на его упаковку).

Из этой основной характеристики видно, что тот, кто ведет исследования в квадрате, должен держать глаза широко открытыми, чтобы ничего не пропустить и ничего не нарушить. Поэтому иногда требуется, чтобы рабочий ни с кем не разговаривал и по вопросам, связанным с делом, обращался непосредственно к руководителю, которому поручен данный квадрат; режим работ бывает достаточно жестким, весьма отличным от веселых «пикников» археологов прошлого столетия, но это естественно, так как с изменением требований, предъявляемых к исследованиям, обязательно должна меняться и форма ведения работ.

В истолковании результатов пещерных исследований принимает участие большое число научных дисциплин — естественнонаучного профиля и общественных. Отдельные естественные науки удовлетворяются изучением тех или иных образцов, но археология в целом требует фиксации и сбора абсолютно всего. Каждый продукт человеческой деятельности до появления серийного промышленного производства уникален, должен быть сохранен и исследован.

Одни представители естественных наук занимаются почвой, изучают генезис пещерного заполнения, динамику осадконакопления соотношение слоев с климато-седиментационными циклами четвертичного времени. Поэтому в наше время уже далеко не достаточно, взяв блокнот, записать следующее: «Сверху лежала черная глина, под ней желтая, затем красноватая, в самых низах находился слой беловатой глины». За такого рода описание разреза седиментологи и другие специалисты нас не поблагодарили бы. Определяются мощность каждого слоя, его цвет (в некоторых странах созданы официальные наглядные таблицы цветовых оттенков с условными обозначениями, так как словесные описания бывают в значительной степени субъективны), структура, текстура, гранулометрия, степень механического и химического выветривания, петрографический состав и т. д….

Большая часть указанных свойств изучается на образцах, но отбирать их следует действительно квалифицированно, что и оставляют за собой представители соответствующих специальностей. То же самое касается растительных остатков, особенно пыльцы, которую определяют, разумеется, лишь под микроскопом; ненамного крупнее бывают остатки растений и плодов, косточки и семена, древесные угольки… Палеоботаник отбирает серию образцов из отдельных слоев, а затем в лаборатории, выделив предварительно пыльцевые зерна, проводит пыльцевой (палинологический) анализ и определяет, какая растительность господствовала в окрестностях пещеры в период отложения слоя, и устанавливает процентное соотношение тех или иных видов растений. Угли, кроме всего прочего, могут помочь определить абсолютный возраст слоя с точностью до десятков лет, если они попадут на радиоуглеродный анализ в специальную лабораторию.

Весьма разнородный материал представляют кости животных — от черепа пещерного медведя до мелких косточек мыши, поэтому их стараются собрать с максимально возможной полнотой. Все это, да и еще кое-что, необходимо для всестороннего и наиболее полного познания развития пещеры во времени, жизни в ней, эволюции и исторического облика окружающей территории, а в конечном итоге для установления соотношения естественно-исторической картины с историей человека, историей заселения самой пещеры и ее окрестностей — все это входит в задачи археологии, которые мы здесь рассмотреть не имеем возможности, но задачи эти достаточно сложны.

Вы уже понимаете, читатель, сколько невосполнимой информации уничтожает при каждом взмахе лопаты тот, кто отправляется вести раскопки в какой-либо пещере в надежде, что вывалится какой-нибудь медвежий клык (сколько же их можно сыскать, действуя таким образом?) или древнее каменное орудие (и сколько их выбрасывается нераспознанными, пока не попадется какой-нибудь более выразительный предмет!)?

Современные исследования не могут быть делом какой-то одной научной дисциплины, тем более делом одиночки. В них участвуют сообща целые группы специалистов, чьи знания дополняют друг друга, и в этой работе лабораторные исследования не менее важны, чем полевые.

Отсюда и то обстоятельство, что наше время уже не знает знаменитых одиночек — корифеев археологической науки, покорителей пещер. Никому не хватит сил в одиночку решить все их проблемы, никто не может обойтись без помощи и сотрудничества других специалистов. Необходимо при этом обладать и рядом особенностей характера, чуждых, как правило, тем, кто жаждет славы и быстрого успеха. Послушаем, что говорит о таком человеке, обладающий непревзойденным опытом в этой области, профессор Ф. Борд:

«В большей степени, чем какая-нибудь иная наука, археология является вопросом терпеливости. Мы собираем факты, затем вырабатываем на их основе определенное представление и пытаемся его доказать или отвергнуть. Это не легко (и не быстро, добавим мы)… Древняя история — великий учитель скромности и терпению. Раскопки — это уничтожение, и, как сказал однажды один мой приятель, — хороших исследований просто не существует: просто некоторые не столь плохи, как все остальные».

«Скромность» — это именно то слово, что нам нужно. Когда мы осознаем, сколь многого мы еще, по-видимому, не знаем, то мы станем скромнее в оценках и своих знаний и по отношению к тем, кто нам предшествовал и знал, естественно, меньше нашего. И будем более терпеливы при сборе фактов и более скромны, делая на их основе те или иные выводы.




Заключение


Каково же должно быть заключение, чем завершить наш рассказ? Ведь исследования «пещерного человека» продолжаются, и дело пока далеко от завершения; напротив, мы надеемся, что с помощью современных методов исследования из сохранившихся остатков «пещерных архивов» будет извлечено значительно больше информации, чем в годы ученичества и становления спелеоархеологии.

Утраты интереса к этой области исследований опасаться не приходится. Притягательность тайн, скрытых под землей, возрастает, по мере того как все более торопливым и обезличенным становится современный образ жизни; ну а ценность пещерных памятников для научного познания прошлого не требует дополнительных комментариев. Сто лет назад бельгийский исследователь пещер Э. Дюпон охарактеризовал это так: «Пред нашими глазами после многих тысячелетий забвения вновь предстают те далекие племена со всеми своими обычаями, и древность, словно волшебная птица, что обретает новый источник жизни в собственном пепле, вновь возрождается из собственного праха».

В общих чертах мы коснулись, вероятно, всего наиболее важного: первые разделы были посвящены вопросам эволюции «пещерного человека» как такового, в последних рассматривалась история науки о нем, где-to в середине были показаны разные точки зрения на способы использования пещер человеком в те или иные эпохи. Названия работ, так или иначе касающихся этих вопросов, приводились, как правило, прямо в тексте. Так что же добавить еще?

По-видимому, лишь то, что никогда не повторяется достаточно часто и с должной настойчивостью. Далеко не каждый исследователь склонен популяризировать результаты своей работы. Не столь многочисленным авторам научно-популярных книжек, предназначенных для широкого круга людей, интересующихся археологией, приходится выслушивать из уст своих коллег такого рода предостережения: напишешь о том, что было найдено, например, в пещере, а каковы будут последствия? Кто-нибудь, вооружившись киркой, примется там копать, считая, что в каждой пещере скрываются клады, и в результате то, что не было уничтожено до сих пор, уничтожит. К сожалению, такого рода опасения не есть теоретический пессимизм. Сотни незаконно и бессмысленно раскопанных погребений, разрытые городища — все это уничтоженные и невозместимо утраченные источники нашей древнейшей истории; бесценные сокровища прошлых эпох заброшены на шкафы или громоздятся за стеклами книжных полок в домах тех, кто не любит и не ценит историю своей страны, подтверждая ту давнюю истину, что передача научных познаний людям имеет свою оборотную сторону.

Как это противоречие разрешить? Из-за того что среди людей существует определенный процент безответственных корыстолюбцев, стремящихся присвоить «древности», чтобы лишь похваляться ими перед гостями (пока не надоест или пока не появится мода на что-нибудь другое), мы не можем все-таки запирать в ящик свои знания, делая вид, что наше дело сторона.

Поэтому каждый, кто захочет развлечь других рассказом об археологии и древней истории человечества, в первую очередь должен верить. Верить не только в действенность наших законов об охране памятников (так как там, где нет обвинителя, нет судей, нет и наказания), но и в добрую волю и понимание со стороны тех, кто читает эти книги, что современные научные исследования (см. главу «Исследования», где это показано достаточно наглядно) выходят за пределы возможностей неквалифицированного одиночки. И тот, кто не хочет этого осознать, идет на преступление против своего народа, да и не только его: древнейшая история не знала еще народов, и то, что осталось от тех эпох, принадлежит всему человечеству!

На этом мы, по-видимому, и закончим.




Продолжение открытия

(Вместо послесловия)


Когда на рубеже XIX и XX столетий ученые попробовали подвести итог «чудесного века» в виде краткого перечня наиважнейших научных достижений («открытий века», как принято говорить теперь), почетное место в ряду первого десятка названий заняло открытие ископаемого человека и следов его жизнедеятельности в пещерах Европы. «Чудесный век», как тогда называли прошедшее столетие, передал эстафету XX в., применительно к которому среди определений типа «атомный», «космический», «компьютерный» пока не найдено, по-видимому, одного точного. Казалось бы, никогда еще человечество не отдалялось столь быстрыми темпами от своей пещерной колыбели. Однако вот парадокс: именно теперь мы становимся свидетелями поистине небывалого и все возрастающего интереса к тем началам и истокам человеческого фактора на нашей планете, что скрыты во мраке тысячелетий, миллионолетий… И эта книга — тому одно из свидетельств.

Нужно сказать, что далеко не все читатели, пожалуй, представляют особую сложность задачи, с которой весьма успешно в целом справился К. Скленарж. Одна из главных трудностей состояла в необозримо многообразных данных геологии, истории, археологии, антропологии и других наук, на скрещении путей которых шло становление современного знания о пещерном человеке и которые автору надлежало оценить компетентно, профессионально, объективно. Порой бывает невозможно представить, признавался автор подобной научно-популярной книги о первобытном человеке Л. Фигье в парижском издании столетней давности, что все это море фактов способно уместиться в голове одного человека. Тогда наука о пещерном человеке едва появилась на свет, делала первые шаги. Теперь это путь поистине через океанские волны информации, в которых все труднее ориентироваться даже узкому специалисту. Другая, не менее существенная трудность связана с теоретическим осмыслением ширящейся лавины находок, которые, как правило, то и дело вступают в противоречие с общепринятыми, со школьной скамьи усвоенными аксиомами. Более того, выходят за пределы границ, принятых и самой смелой фантазией. Ум прямо-таки отказывается верить тому, что беспристрастно показывают эти немые обломки древнейших культур, сетовал один рецензент археологических трудов столетней давности. Между тем и тогда, и теперь археология неуклонно систематизирует добываемые ею массивы таких «обломков» как неотъемлемую часть научной картины мира. В итоге то постепенно, то резко меняются и сама эта картина, и школьные азы знания, и общепринятые представления о прошлом, о корнях человечества, о фундаменте цивилизации.

Так, благодаря археологии человечество за считанные десятилетия смогло убедиться, что оно в сотни раз старше, чем полагало, доверяясь библейской хронологии. Вместе с тем занятия отдельных чудаков или узких групп специалистов, посвятивших себя антропологии, первобытной археологии, геологии и палеонтологии в прошлом веке, привлекли теперь пристальный интерес своими результатами не только специалистов из разных областей исторических наук и наук о Земле, но и, казалось бы, из таких далеких, как математика, астрономия, физика, химия, экономика, кибернетика, не говоря уже о биологии, социологии, лингвистике, психологии, философии. Да, пожалуй, сейчас уже вряд ли можно будет найти такую область наших знаний, в которой так или иначе не появлялся бы интерес к опыту, накопленному в пути «за пещерным человеком» и к новейшим событиям в этой столь специфической области изысканий.

Конечно, эта старая, весьма существенная трудность связана во многом с внешними условиями вхождения науки о пещерном человеке в общий контекст современной культуры. Прочитанная нами книга — в основном о внутренних для этой науки событиях и проблемах, раскрытых автором четко, последовательно, логично и вместе с тем увлекательно. Однако нельзя не заметить, сколь непропорционально мало в сравнении с классическими материалами западноевропейской и центральноевропейской спелеоархеологии уделяется в книге внимания другим регионам, включая нашу страну. Поэтому уместно было бы, думается, попробовать хотя бы в небольшой степени наметить здесь контуры того массива данных, без которых была бы неполной и картина исследований, представляемая данной книгой.

На территории СССР известно около 6 тысяч пещер, из них примерно 90 % открыты за последние 30 лет. Они изучены в разной степени, далеко не в каждой найдены следы пребывания древних людей. В пещерах Кавказа поиски таких следов увенчались большими успехами. Кавказ лежал на пути первоначального заселения Европы.

Об одной из находок в Азыхской пещере на территории Азербайджанской ССР в книге шла речь: это фрагмент нижней челюсти ископаемого гоминида, относимого антропологами к переходной стадии от поздних архантропов к ранним палеоантропам. Помимо уже отмеченного сходства с питекантропом из Араго на юге Франции, азыхский ископаемый человек был близок к гейдельбергскому, челюсть которого найдена при разработке песчаного карьера у немецкого с. Мауэр близ г. Гейдельберга в 1907 г. на глубине 24 м (открытия вне пещер в этой книге практически не освещены, в строгом соответствии с ее названием, но первобытные люди нередко и надолго расставались с пещерами). Находка столь древних останков человека на Кавказе не единственная. В пещере Кударо I на территории Грузинской ССР, так же как и в Азыхе — в ашельском слое, археологи обнаружили зуб одного ископаемого человека архаичного облика.

Обильны находки останков ископаемых людей в мустьерских слоях кавказских пещер. В их числе обломки черепа, нижняя челюсть и отдельные зубы ребенка в Баракаевской пещере на одном из притоков Кубани, фрагмент черепной крышки и зуб в пещере Ереван I (Армянская ССР), плюсневые кости и зуб в Ахштырской пещере близ г. Сочи и многое другое. Немало дискуссий среди ученых вызвали находки во втором мустьерском слое пещеры Сакажиа фрагмента верхней челюсти с зубами, а в четвертом мустьерском — отдельного зуба ископаемого человека. Сакажийский палеоантроп обладал рядом своеобразных черт, выделявших его в ряду других древнейших жителей Кавказа и Европы. Очевидно, исследования в пещерах Кавказа дают много ценных материалов, необходимых для решения проблем становления человечества.

В разработке этой волнующей проблематики советская школа палеолитоведения имеет свой богатый опыт, свои плодотворные традиции.

Следуя маршрутами первобытных охотников, заселявших в палеолите Восточную Европу, спустимся с кавказских вершин и перевалов и выйдем на просторы Русской равнины. Здесь в 20–30-е гг. нашего столетия открытию первобытного человечества было придано новое направление, благодаря которому мы можем теперь лучше понять хотя бы часть феноменов, описанных в последних главах этой книги, но вплоть до заключительных ее страниц оставшихся все-таки под покровами загадочности и таинственности. Чтобы быть предельно краткими, назовем лишь самую суть дела.

На палеолитических стоянках в бассейне Дона и еще нескольких рек европейской и азиатской частей СССР советские археологи выявили, доказали существование и разработали методы дальнейшего исследования древнейших жилищ и поселений. Никто из ученых-предшественников в Европе да и во всем мире не рискнул взяться за решение такой задачи. Порой, правда, кто-либо из корифеев палеолитоведения задавался вопросом: а что же все-таки делал пещерный человек за пределами пещеры, как он мог бы, чисто гипотетически рассуждая, жить в чистом поле в суровых условиях ледниковой эпохи? Определенного ответа не получалось, проблема прочно вошла в число неразрешимых.

Советские археологи изменили ориентиры поисков. Вместо вертикального углубления раскопа в поисках отдельных ярких находок, как поступали практически все предшественники, стали расчищать культурный слой палеолита как можно шире в горизонтальном направлении, оставляя все находки на местах, отведенных всем этим разнообразным предметам самими палеолитическими людьми. Тогда стало ясно, что слой скрывает пол древнего жилища, сооруженного из костей мамонтов, камней и других прочных материалов, внутри которого ни мороз ни пурга не страшили общину первобытных охотников. И сама эта община, по существу, впервые предстала как объект последовательного всестороннего археологического анализа.

В топографии жилищ, в размещении очагов, хозяйственных ям, произведений искусства — во всем многообразии взаимосвязей между элементами этого предметного мира стали проступать контуры социальных связей, человеческих пристрастий, рациональных знаний, художественных вкусов, — словом, полнокровной жизни первобытного коллектива, его непредвиденно сложного общественного сознания и духовной культуры.

Последствия столь неожиданно нового ракурса в видении истории первобытного человечества не замедлили сказаться и продолжают сказываться до сих пор. В одних случаях соответствующие новые черты в облике мировой науки о пещерном человеке видны, что называется, невооруженным глазом, в других — обнаруживаются более или менее длительным историографическим анализом.

К примеру, глава «Хижина» показывает нам одну из таких черт. Действительно, после разработки советскими археологами методов выявления жилищ верхнего, а затем и среднего палеолита, после применения и развития этих методов французскими археологами в своих классических районах палеолитоведения стали реальными и цели, и средства исследователей древнейших жилых сооружений в пещерах. Читая в главе «Исследования» о том, как известный американский археолог профессор Халам Мовиус вел горизонтальное вскрытие палеолитического слоя на большой площади в Абри Пато и как раскопки обнаруживали в пещере фундаменты жилищ, обустройство пола, жилые конструкции, ряд очагов и тому подобные элементы, аналогичные жилым комплексам открытых стоянок охотников на мамонта, давно изученным на территории СССР, специалист понимает, что для такого прекрасного знатока истории исследований и достижений в этой области, каким является Мовиус, выбор и применение столь специфических способов раскопок и наблюдений в Абри Пато, конечно же, не случайны.

Профессор Франсуа Борд, о работах которого повествуется далее, подводя итоги мировой науки о палеолите, дал следующую краткую и емкую характеристику существа дела: ведущие школы палеолитоведения сейчас все более специализируются таким образом, что французская сосредоточивается на проблемах хронологии, английская и американская — на проблемах экологии первобытного человечества, советская — на проблемах палеосоциологии.

В 1946 г. в Нью-Йорке вышла в свет монография «Доисторические пещеры с росписями». Автор ее, австрийский искусствовед Макс Рафаэль, эмигрировал в США. Изучая труды по первобытному искусству, он обратил внимание на французский перевод одной из работ крупнейшего исследователя палеолитических культур и жилищ в бассейне Дона С. Н. Замятнина, книга которого, вышедшая в 1934 г., называлась, как и открытая им стоянка, «Гагарино». Именно в Гагарино была доказана реальность палеолитических жилищ, и, наблюдая систему размещения женских статуэток в интерьере гагаринского жилища, Замятнин сделал следующее открытие: по аналогичной системе располагались палеолитические изображения в пещере, образуя единую смысловую композицию. Макс Рафаэль обратил внимание на эту идею и, ссылаясь на С. Н. Замятнина, стал ее развивать.

Результаты оказались ошеломляющими. Альтамира, Нио и другие пещеры-гиганты представали как единые ансамбли росписей. Археологи не верили этому и продолжали рассматривать пещерные росписи палеолита как хаотические нагромождения изолированных изображений. Идеями Замятнина и Рафаэля заинтересовалась искусствовед Аннетта Ляменг-Эмперер и проверила их в лучшей по сохранности фресок пещере Ляско при помощи и содействии выдающегося французского археолога Андре Леруа-Гурана.

Следует сказать лишь вот о чем. На завершающих этапах реализации двух весьма различных научных программ упомянутые исследователи обратились к опыту археологии СССР. Хорошо зная русский язык, не раз бывая в СССР, Леруа-Гуран не только тщательно изучал опыт палеосоциологических изысканий своих советских коллег, но и щедро делился этими познаниями с коллегами из многих стран, с учениками, со студентами Сорбонны и Коллеж де Франс.

Но все же вряд ли кто-нибудь мог предположить столь многозначительные совпадения: анализируя по своей оригинальной методике ансамбли пещерного искусства Франции и Испании, Леруа-Гуран пришел к выводу о центральной роли символически выраженного в них материнского жизнеутверждающего начала, подобно тому как аналогичные выводы обосновали археологи СССР, изучая серии миниатюрных женских статуэток и других произведений палеолитического искусства в интерьерах жилищ на стоянках охотничьих первобытных общин под открытым небом.

«Предыстория западного искусства», как назвал Леруа-Гуран свой изданный в Париже в 1965 г. итоговый фундаментальный и по размерам и по огромности сосредоточенного в нем фактического материала поистине монументальный труд, все же далеко не сразу нашла понимание и поддержку у специалистов в самой Франции. Вокруг нее то и дело вспыхивали горячие дискуссии с активными выступлениями противников новой трактовки пещерного искусства. Обычная обстановка вхождения новых идей в устоявшуюся систему взглядов с острейшим полемическим накалом борьбы против новаций (в какой-то степени читатель знакомился с подобными ситуациями по материалам предыдущих разделов) усугублялась специфическим эмоциональным отношением, в большей или меньшей мере субъективным, к самому предмету споров. Нередко категорически отвергалась самая возможность переложения на язык «хладных чисел» выдающихся художественных творений, шедевров первобытного искусства…

Через год, подводя итоги потоку отзывов на «Предысторию западного искусства», Леруа-Гуран констатировал, что наиболее адекватное понимание его труд нашел в двух странах: в Англии и в СССР. Последнее не было неожиданностью. Результаты Леруа-Гурана, с одной стороны, и Ляменг-Эмперер — с другой (особенностью их была трактовка композиций в пещерном искусстве как иносказательного отображения взаимоотношений между кланами первобытных охотников), действительно требовали палеосоциологического опыта для углубленного их истолкования. Между тем, не скупясь на слова типа «клан» или «племя» применительно к палеолитическому населению пещер, их исследователи в Западной Европе традиционно воспринимали такие слова как чистейшей воды условность, в которой отдавалась дань этнографическим исследованиям архаических обществ в труднодоступных окраинах мира, но которая столь же далека, казалось бы, от реалий археологических раскопок в пещерах Европы, как джунгли Амазонки или пустыни Австралии. Действительно, какие бы то ни было признаки социальной организации по кланам или племенам не высвечивались прежними методами исследования палеолитических стоянок.

Как бы то ни было, взгляды на пещерного художника как на гениального одиночку, загадочного индивида без рода и племени существенно не менялись в западноевропейской науке XX в. по сравнению с прошедшим XIX в., несмотря на растущее изумление перед нескончаемыми картинными галереями палеолита в гигантских мрачных подземельях и несмотря на привычные фразы об абстрактных «кланах» и «племенах» ледниковой эпохи. Выдающиеся способности живописца и скульптора, глубокого мыслителя-природоведа, мистика-мага таинственных охотничьих обрядов никак не умещались в рамки последовательного позитивного анализа первобытного творчества по шедеврам пещерного искусства, что, собственно, еще более усиливало давний мотив: «не знаем и вряд ли когда-нибудь узнаем».

Между тем за десятилетия дискуссий с такого рода финалом накапливались на противоположном конце Европы и в Сибири предпосылки для принципиально иного подхода. Детальное изучение материальных, вещественных свидетельств общественной жизни конкретных социальных образований древнекаменного века в жилищах первобытных охотников на берегах Дона, Днепра, Днестра, Ангары и других рек выявляло мощную общественную основу становления искусства. При таком подходе многое становилось доступным для строго научного анализа и в сфере пещерного искусства, различные толкования которого уже традиционно стали относить к области субъективных пристрастий и вкусов.

Скажем, топография и статистика, сквозь призму которых рассматривалось палеолитическое жилище как единый целостный комплекс, будучи перенесенными в пещерные «картинные галереи» в методиках Рафаэля, Ляменг-Эмперер, Леруа-Гурана, стали прояснять и в общем, и в деталях основной замысел оформления подобных пещер произведениями искусства и знаковой графики. Еще один пример, более близкий в географическом отношении. Раскопки в Моравии в Долни Вестонице, Пшедмости и других палеолитических стоянках, о которых интересно повествуется в книге, открыли первобытную культуру, глубоко родственную культуре Гагарино, Костенок, Авдеево и других палеолитических поселений на Русской равнине. Многие сотни километров и не одно тысячелетие разделяли их, но характерные особенности каменных и костяных орудий, обустройства жилищ, всего уклада жизни, художественных традиций в произведениях искусства мало в чем менялись у оставивших эти стоянки племен, хотя рядом на всем этом пространстве встречались племена, значительно отличавшиеся по культурным традициям.

«Они и мы», «их особенности и наши особенности»… Примерно так можно выразить исходные противополагающие принципы этнического самосознания и этнического размежевания соседствующих племен и народов. Чтобы тысячелетиями сохранять свои собственные, неповторимые традиции среди соседствующих инокультурных на пути от Моравии до верховьев Дона, нужно было, по всей видимости, обладать уже немалым запасом общественного опыта в сохранении своего культурного наследия. Этот опыт закреплялся в разных жанрах художественного творчества, включая орнаменты.

Действительно, архаические культурные традиции на всех континентах отводят особую роль орнаментации одежды, утвари, украшений тела (например, татуировка) как своеобразному «удостоверению личности» незнакомца, глядя на которое, можно сразу установить, кто он, из какого рода, племени. Охотники на мамонтов, преследуя их стада от Центральной Европы до Дона, сохраняли одни и те же характерные мотивы орнаментов, типичные способы их нанесения и размещения на предметах обихода, включая одни и те же излюбленные числовые сочетания элементов украшений.

На эту тему много размышлял и К. Абсолон, основные вехи научной деятельности которого рельефно обрисованы в книге. В обширных материалах своих раскопок в Долни Вестонице, Пшедмости и других палеолитических местонахождениях Моравии он обратил внимание на частое повторение чисел 5, 10, 20 и кратных им в рядах зарубок, нарезок, штрихов, из которых состояли узоры на предметах из бивня мамонта и других прочных материалов.

Первые публикации Абсолоном этих наблюдений в местной научной периодике прошли незамеченными. В 1937 г. в популярном английском журнале «Лондонские иллюстрированные новости» появилось сообщение Абсолона об интересной находке в палеолитическом слое Долни Вестонице: лучевой кости молодого волка, вдоль которой регулярно повторяющиеся нарезки разделены на две группы — 25 и 30. Как повезло этой находке, можно представить, вспомнив, что лет 80 до того многочисленные публикации подобных «счетных палочек» во многих странах выдающимися исследователями пещерного человека (начиная с Буше де Перта, Лартэ, Кристи, Пьетта, уже знакомых читателю данной книги) так и не пробили стену недоверия научной общественности, которая традиционно считала, что счет и пещерный человек-троглодит — это несовместимые между собой понятия: мысль о развитии интеллекта в палеолите казалась абсурдной. А «счетная кость» из Долни Вестоницы первой получила безоговорочное признание математиков.

Ей посвятил в 1938 г. специальную статью «Доисторическая арифметика в Вестоницах» в одном из американских математических журналов известный историк математики Дж. Сартон, и с той поры эта кость стала приводиться как древнейшее документальное свидетельство становления счета в первых разделах обобщающих трудов по истории математики. А углубление в эту проблему продолжалось.

К 1957 г. Абсолон тщательно проанализировал 24 орнаментированных палеолитических предмета в Моравии, констатировал частое повторение на них чисел, кратных 5 и 10, и… остановился в недоумении. В его подсчетах почти столь же упорно стали повторяться числа 4 и 8. Почему? Ответ пришел с берегов Дона, причем базировался он на результатах статистического анализа на новом уровне и в ином масштабе, включавшем уже всю палеолитическую графику, изученную на территории СССР.

Действительно, на этнокультурно родственных моравских стоянках кратные повторения типа 4–8 явно «догоняли» тип 5–10, с которым привычно связываются представления о систематическом счете постольку, поскольку мы сами ежедневно пользуемся именно этой системой. Но не так просто обстояло дело в первобытности, где системы счета параллельно развивались сразу на основе нескольких опорных чисел. Так, разнообразные сочетания чисел 4 и 5 (включая 4 × 5 = 20 — основание 20-ричной системы) характерны в культурах не только индейцев Южной и Северной Америки, эскимосов, но, например, и кельтов — древнего населения Европы. При этом число 4 ассоциировалось с 4-конечным крестом, 4 сторонами света, 4 ветрами. А миниатюрный 4-конечный крестик и был как раз типичнейшим элементом в орнаментации, следовавшей уже знакомой нам традиции охотников на мамонта и на Дону, и в центре Европы.

Другие племена-соседи не менее ревностно хранили иные ритмы счета, например 3–6–9, в дополнение к 5–10, и с такой традицией мы можем знакомиться, обращаясь ко многим культурам Евразии, начиная с палеолитического населения бассейна Днепра и Ангары. Очевидно, определенные этнокультурные традиции палеолита были связаны со способами счета и сохранялись благодаря счету.

Докапываясь до глубинных корней этих традиций, придется углубиться в средний палеолит. На карте Европы той поры нельзя не обратить внимания на то, сколь для западной части материка характерны троекратные повторения не только в графике, но, к примеру (уже знакомому читателям по описанию мустьерских погребений в Ля Феррасси), в ритуале. Существует мнение, что «тройки» акцентированы на древнейшем из ныне известных предметов со следами графической деятельности — бычьей кости с нарезками, найденной Ф. Бордом при раскопках в пещере Пеш де л’Азэ на юге Франции и датируемой сейчас возрастом 300 тысяч лет. Если это так, то соответственно удревняется становление чисто человеческой способности графически фиксировать число. Как, впрочем, и свойственной лишь человеку способности рисовать орнаментальные композиции — одной из важнейших предпосылок генезиса искусства.

В таком случае рационально-познавательные и эстетические потребности закладывали фундамент духовной культуры человечества в столь древнюю эпоху, когда неизвестны еще следы каких бы то ни было погребальных или иных обрядов, которые наука связывает обычно с самыми ранними проявлениями первобытных религиозных представлений.

К такому же мнению склоняет и рассмотрение мустьерской графики Восточной Европы. Характерный элемент ее, 4-конечный крест, позднее вошел, как уже говорилось, в этнокультурную символику части племен верхнепалеолитических охотников на той же территории. Что касается самого крупного и четкого, как бы «эталонного», рисунка креста с 4 концами и точно прямыми углами между пересекающимися в центре линиями, то он был вырезан рукой мустьерского человека на плитке известняка, найденной в слое среднего палеолита в Цонской пещере на Кавказе (Грузинская ССР). И здесь уместно добавить, что анализ развития мустьерских культур в Цонской и в ряде других пещер Кавказа позволил советским археологам выявить специфические черты их этнокультурного облика.

И вновь неизбежным становится заключение, что общественные потребности конкретных коллективов, передаваясь из поколения в поколение в эпоху палеолита, поставили творчество в центр человеческого бытия. К аналогичному выводу пришел после фундаментального анализа западноевропейского пещерного искусства Леруа-Гуран: высочайшие достижения, шедевры пещерной живописи венчали непрерывное накопление художественного опыта при непрерывности этнической традиции на протяжении многих тысячелетий.

Кстати, к моменту, когда дискуссии вокруг трудов Леруа-Гурана и Ляменг-Эмперер достигли апогея, пещерное искусство повернулось к исследователям еще одной гранью, и при всей неожиданности поворота его признали необходимым специалисты от разных дискутирующих сторон. Речь шла о календарно-астрономических наблюдениях палеолитических людей, запечатленных и в искусстве малых форм, и в монументальных пещерных ансамблях, на что разными способами, но единодушно указывали исследования в СССР и США, Венгрии и Испании и, конечно, во Франции. У самых разных племен той поры была типично календарная, день за днем, «запись» для современников и потомков определенной «информации», как мы сказали бы теперь, полученной от предшествующих поколений и в собственном жизненном опыте. Для этого использовались специальные графические знаки, особые способы их сочетания между собой и с художественными изображениями.

Так, загадочные связи образов быка и лошади, женских и мужских знаков в росписях главных залов пещерных ансамблей, получили, наконец, такое убедительное объяснение: календарные совпадения циклов воспроизводства в стадах быков и в родовых общинах охотников (длительность беременности — 10 лунных месяцев) сопоставлялись с циклом воспроизводства в табунах диких лошадей (практически совпадающим с годовым кругом движения Солнца и чередования сезонов) — астрономически точные соответствия этих явлений позволяли сопрягать две фундаментальные основы бытия первобытной охотничьей общины, одна из которых базировалась на роли женщин в продолжении рода, другая — на организации сезонных охотничьих промыслов (по преимуществу мужского труда) в соответствии с циклами воспроизводства животных, чтобы не лишиться основного источника существования.

Экологически мудрое отношение к природному и социальному миру, выработанное опытом многих предшествующих поколений, проступает центральной темой в разных формах пещерного искусства, развивавшихся тысячелетиями.

Таковы некоторые из впечатлений, соображений и размышлений, навеянных интересной книгой К. Скленаржа. Разумеется, многое не уместилось на ее страницах, и здесь мы могли коснуться лишь малой части новых данных, проясняющих некоторые загадочные для ее читателя моменты. Открытие пещерного человека продолжается. Кавказ, Урал, Крым, Тянь-Шань, Памир, Алтай… В 1986 г. на Алтае работал международный симпозиум, посвященный древностям его пещер. Ученые из США, Канады, Японии вместе с советскими коллегами изучали палеолитические слои в алтайских пещерах для лучшего понимания процессов первоначального заселения человеком Америки и Тихоокеанского бассейна, ибо поиски истоков этих процессов приводят сюда, в пещеры Алтая. Находки здесь уникальны, и японские археологи работали тут весь полевой сезон вместе с советскими коллегами.

Это тоже один из примечательных фактов наших дней. К концу XX в. изучение пещерного человека обнаруживает свой международный, всепланетный характер и актуальность его возрастает: это неотъемлемая часть бурно развивающегося ныне процесса самопознания человечеством своих истоков, а следовательно, и своих перспектив.




Б. А. Фролов,

доктор исторических наук


Содержание





Предисловие … 5

Введение … 8

Австралопитеки … 18

Битва ученых … 25

Кро-Маньон … 44

«Красная дама» … 55

Эскимосы … 62

Фальсификации … 68

«Гримальдийская раса» … 84

Могила … 97

Хижина … 117

Пещерные святилища … 129

Охотники за черепами … 143

Медведи … 151

Самые… Самый… Самая … 171

Первооткрыватели … 188

Пионеры … 201

Спелеоархеологи … 217

Исследования … 236

Заключение … 250

Продолжение открытия (Вместо послесловия) … 253


Карел Скленарж





Карел Скленарж, доктор философии, научный сотрудник Национального музея в Праге. Он автор ряда исследований и научно-популярных книг по чехословацкой и европейской археологии.


notes



Примечания





1


В Чехословакии книга К. Скленаржа «За пещерным человеком» издана как неформальная энциклопедия. При переводе книга значительно сокращена, однако порядок глав сохранен. — Прим. пер.




2


Крас (Моравский, Чешский, Липтовский и т. д.) — чешская форма слова «карст», входит в собственные названия районов развития карста в Чехословакии. — Прим. пер.




3


Рамапитеками антропологи называют древних приматов, облик которых реконструируется на основе находок, сделанных на севере Индии (на Сиваликских холмах в предгорьях Гималаев). Возможности морфологических реконструкций применительно к рамапитекам ограничиваются фрагментарностью их костных останков, обнаруженных к настоящему времени: пока найдены лишь кусочки их нижних челюстей. Эти находки датируются примерно 8–12 миллионами лет. — Прим. науч. ред.




4


Продолжительность четвертичного периода определяют по-разному — от 0,5 до 2,8 миллиона лет. — Прим. пер.




5


Ранее употреблявшееся наименование части четвертичного периода — плейстоцена, подразумевавшее всемирный потоп, теперь устаревшее. — Прим. пер.




6


Здесь и ниже цитируется книга Ж. Кювье «О переворотах на поверхности земного шара», изданная в 1937 г. Биомедгизом в переводе Д. Е. Жуковского. — Прим. пер.




7


Не следует смешивать реальные материалы находок в Тешик-Таше с одним из вариантов их интерпретации. Раскопки в Тешик-Таше выявили, в частности, остатки шести пар рогов горных козлов разной степени сохранности со следами намеренной установки их вокруг останков ребенка попарно так, что острые концы их были обращены к детскому черепу как к центру. На остальных участках пещеры нигде более нет такой концентрации рогов. Скелету ребенка сопутствовали также плитки известняка, отщепы каменных орудий, разбитое на три части ребро животного; рядом с козлиными рогами проступали следы небольшого костра, и т. д. (подробнее см.: Тешик-Таш. — М.: Изд-во МГУ, 1949. — С. 7–86). Ничто не говорит здесь в пользу версии о «ритуально обставленном людоедстве». Напротив, все более солидную аргументацию получает трактовка находок в Тешик-Таше как свидетельство о существовании в мустьерскую эпоху погребального ритуала и определенного круга рациональных знаний (см. например: История первобытного общества. — М.: Наука, 1983. — С. 405–406); Смирнов Ю. А. Древнейшие погребения. — «Природа», 1986, № 1, с. 58–68). — Прим. науч. ред.




8


Крапник — общее наименование для сталактитов и сталагмитов в чешском языке. — Прим. пер.




9


Подробнее об исследованиях Н. Кастере, в том числе об открытии в пещере Монтеспан, см.: Кастере Н. Тридцать лет под землей. — М.: Географгиз, 1959, Кастере Н. Полвека под землей — М. Детская лит-ра, 1975. — Прим. пер.




10


Речь идет о находке в 1913 г мужского черепа к западу от того же городка Нордлингена, а в 1937 г. трех черепов — мужчины, женщины и ребенка — на холме Гёхлештайн, неподалеку от города Ульм. — Прим. пер.




11


Костница — помещение для хранения костей из старых склепов и могил. — Прим. пер.




12


Епархиального управления г. Эстергома на территории ВНР. — Прим. пер.




13


Кулна — сарай, амбар (чеш.). — Прим. пер.




14


Крупная палеолитическая стоянка в Моравии, известная находками как жилищ и орудий древнего человека, так и произведений палеолитического искусства и костными остатками. — Прим. пер.