Сборная солянка (Reheated Cabbage)
Уэлш Ирвин


Впервые – все рассказы Ирвина Уэлша, ранее публиковавшиеся только в журналах или антологиях, в одной книге! Невероятное воображение. Соленые шутки. Черный сарказм. Великолепное владение языком. Словом – Уэлш, каков он есть и каким его любят сотни тысяч читателей! Что может значить для современного мужика больше, чем жизнь любимой жены? Что важнее для “крутого парня” – верная дружба или любовь? Как настоящий шотландский бандит встречает Рождество? Как истинный мачо знакомится с женихом сестренки? Герои предыдущих книг и новые персонажи – на страницах искрометного сборника Уэлша.


Уэлш Ирвин


Сборная солянка (Reheated Cabbage)


САМА ВИНОВАТА


Я так себе думаю, а чего, сама виновата. Говнари из больнички в целом на моей стороне, вслух, конечно, ничего не говорят, но в душе – как пить дать. С ними все как обычно, честно выдать то, что на душе, им слабо. Как там говорят, профессиональная этика, ебись она конем. Во врачи мне ходу нет. Среди этих гондонов меня бы взорвало через пять минут. Врачебный такт? Засуньте себе в очко.

И все равно, сама виновата, знала ведь, что в воскресенье по “Сетанте” будет прямая трансляция футбола, “Хибз” против “Хартс”, и я хочу посмотреть. А она такая:

– Поехали в Кингзноу, сводим детишек в паб, посидим на летней веранде…

– Не получится, – отвечаю, – футбол в два. “Хибз” играют с “Хартс”.

– Давай хоть ненадолго, Малки, – канючит она. – Погодка-то отличная. Детишкам хорошо бы на улицу.

Ну мне и подумалось: а неплохая мысля. На игру я припас в холодильнике пивасика, но для разогрева оприходовать пару кружечек тоже душевно.

– Шевели костями, и рожу сделай попроще, – говорю.

Пришли мы на станцию Кингзноу, и я предлагаю: дернем напрямки. А баба разворачивается и чешет по платформе к надземному переходу. Говорю ей, мол, хватит выебываться, и прыгаю на рельсы. Тут она принялась разоряться: типа поезд сейчас приедет, ты только глянь, какая толпа народу. Я в ответ – не забывай, подруга, я ж работал на железной дороге. До того, как нас с Тэмом Девлином уволили. За пьянку, прикинь? Там жуть как загонялись на эту тему. Даже если всего пару пинт оприходовал – вылетаешь на улицу. Не сказать, чтобы я керосинил круче всех, но из меня сделали козла отпущения, как заявил гондон из профсоюза. Правда, толку-то с его слов.

– Едет же поезд! – говорит баба. – Люди стоят не просто так!

Смотрю на вокзальные часы и объясняю:

– По расписанию пять минут ни хера нет! Хорош гундеть!

Хватаю ссыкуху Клэр, помогаю слезть на пути, перевожу на ту сторону и ставлю на платформу. Козлик Джейсон, мелкий засранец, бодренько перебирается сам, и вот, свершилось, моя бабища потихоньку сползает на рельсы. Сил нет смотреть на эту жирную блядь.

Я, значит, поднимаю Клэр на платформу, тут раздается стальной такой посвист, и рельсы под ногами начинают дрожать. Звук такой, будто несется междугородний экспресс. Ох бля, до меня доходит, на другой ветке затопление, и все попиздовали через нашу станцию. Читал же статью в “Ньюс”!.. Пулей взлетаю наверх и кричу своей корове:

– Руку давай, еб тя!

– Ладно, уломала, – говорю, – только зависать там не будем, в два футбол, чтобы к началу вернулись.

И прикидываю, хер с ней, пусть будет по-ейному, может, заткнет свой фонтан.

Вышли мы, а денек стоит – закачаешься. Притопали в паб, хвать за кружки, и понеслась: баба заказала “Смирнофф айс”, а я – пару пинт “Стеллы”. Довольные спиногрызы рубают чипсы с соком. Тут пацан, козлик охамевший, решил, я типа не вижу, и дернул девку за волосы; пришлось ему накернить. У него чуть глаза не повыскакивали, когда я своротил ему челюсть на бок. Говорю:

– Джейсон, только посмей удариться в слезы, как маменькин сынок, ебну еще раз.

Гляжу на часы, сколько там до футбола, а эта дурында зарылась носом в кружку. Я ей командую, мол, допивай и почапали, а она давай гундеть:

– Ну чуть-чуть подожди, может, еще по одной? Так-то я уже допил, и она тоже.

– Только залпом – и по ногам.

Я присосался к пинте, а в бабу прямо не лезет. Вечная картина: как мозги долбить, она первая, уболтает, а дальше толком ни хрена не может. Я ей говорю:

– Не тормози, бежать пора.

Киваю спиногрызам, чтобы шли за мной, а баба задержалась, ковыряется там, клуша жирная. Вот вам главная причина, почему она сама виновата: толстая как свинья, и врач об этом ей всю плешь проел.

Кричу:

– Резче!

Эта овца смотрит на нас с таким выражением, что

у меня трясучка начинается.

Тащу ее, но скоростной экспресс – это ж кошмар на колесах, они когда пролетают, так кажется, станция сейчас разлетится, а баба тяжелая, едва осилил наполовину заволочь ее на платформу. Она вопит, мол, дети-дети, я ей, хули дети, с ними все нормуль, живее шевелись, но поезд уже здесь, еблысь! – и могучая сила вырывает ее у меня из рук.

Бля буду, чуть не обосрался. Я уж думал, ее унесло в какой-нибудь Абердин… А она тут, лежит на платформе чуть дальше, в паре метров, смотрит на нас и орет: “Ах ты, пиздюк тупорылый!” – и это она мне, на глазах у толпы народу. Я ей отвечаю, мол, ебаль-ник закрой, или я двину тебе в пасть сапогом, вставай уже и тащи сюда свою жирную жопу. Тут ссыкуха Клэр как давай ржать, смотрю на Джейсона, а тот словно в землю врос, стоит столбом. Хотел было накернить этому козлику, но тут взгляд падает вниз, и до меня доходит, что у бабы-то нету ног, отрезало поездом начисто. Ползет она, значит, к нам, дряблыми руками подволакивает свою тушу, а за ней тянется кровавый след.

Самый пиздец – что я вижу? Дальше на платформе лежат себе ноги, отрезанные к хуям. Обе, по самые бедра. Кричу своему козлику:

– Джейсон! Не стой столбом, еб тя, подбери мамкины ноги! Тащи их сюда!

Я подумал, отвезем их в больничку, вдруг пришьют на место. Адрисливый балбес выпал в осадок, ни ответа, ни привета, знай себе ревет. Какой-то гондон кричит, мол, вызывайте “скорую помощь”, баба моя лежит на земле и матерится, а я как подумаю, ну блядь, футбол начнется через десять минут, мне плохо становится. Но тут меня осеняет: “скорая” ж наверняка поедет мимо нашей хаты, я соскочу, а к бабе приеду чуток попозже, типа после игры. Говорю:

– Мужик, в точку. “Скорая” – это охуенно.

Ссыкуха Клэр почапала к мамкиным ногам, ухватила их в охапку и бежит к нам, а я как наебну козлику Джейсону в челюсть, он некисло так прочувствовал, сразу все слезы высохли.

– Хули ты не пошел за ногами, козел тупорылый, грамотно придумал – пусть сестра сбегает? Она же крошка еще! Тебе сколько лет? Девять! Веди себя как взрослый, еб тя!

Какой-то старый пердун держит мою бабу за руку и приговаривает, мол, все будет в порядке, держись, “скорая” уже едет, не двигайся, в общем, гонит всякую херню. Другой мужик говорит мне:

– Господи боже, ужас какой.

– Ясен хуй, ужас, – отвечаю ему, – там уж небось голы сыпятся градом.

Тупорылый дедок подходит к нам и выдает:

– Я понимаю, вы сильно переживаете, но все будет в порядке. Она нормально держится. Попробуйте утешить детей.

– Тоже дело, – отвечаю ему.

Тут выруливает “скорая”, а я объясняю детям:

– Мамка на время поедет в больничку, но с ней ничего такого страшного.

– У нее больше нет ног, – говорит ссыкуха Клэр.

– Да, я заметил, но с ней все в порядке, ничего страшного. Поймите, любому другому, нормальному человеку вроде нас с вами погано без ног. Но мамка у вас такая жирная, что и так вскоре не смогла бы на них ходить. Дошло?

– Мамка умрет? – спрашивает Джейсон.

– Хер его знает. Я ж не доктор, ага? Джейсон, хватит задавать дебильные вопросы. Хули ты как маменькин сынок? Она даже если умрет, я не говорю, что так будет, но вдруг, просто на словах, да? Представим, что она помирает, просто скажем так…

– Притворимся, – говорит ссыкуха Клэр. А у нее поболе мозгов, чем у мамашки.

– Правильно, деваха, притворимся. Вот помрет она, заметьте, просто скажем так, и вам придется вести себя хорошо и не напрягать папу. Потому что вы знаете, каким я бываю, если меня напрягать. Причем не важно, прав я или неправ; просто учтите, что не стоит в такие моменты злить отца. А то получите у меня! – И с этими словами хватаю мамку за руку и трясу под носом у детей.

Когда санитары осилили погрузить ее в машину, учитывая немереный вес, уже кончился первый тайм, убиться. Я взял у спиногрызов ноги и собрался было зашвырнуть в кузов следом за ней, но парень в халате забрал их у меня, обернул в целлофан и сунул срезом вниз в ведро со льдом. Мы забрались внутрь, и водила рванул с места. Неподалеку от дома я говорю ему:

– Мужик, остановись вон там, чуть подальше, на кругу.

– Чё? – спрашивает он.

– Высади меня тут, – повторяю ему.

– Никаких остановок, дружище, до самой больницы. Нельзя терять ни минуты. А там оформишь жену и будешь заниматься с детьми.

– Ну ладно, – отвечаю, а мысль работает. – Там в палатах есть телики?

Этот гондон ошалело смотрит на меня, но отвечает:

– Да, телики есть.

Неебический мудак. Тем временем бабе на рожу приспособили кислородную маску, и санитар убеждает ее не говорить, а я про себя думаю: ну попробуй, хули, я вот сколько лет эту пасть заткнуть не могу. А она все гонит на меня, с понтом дела я во всем виноват. А ведь сама, как обычно, хотела еще выпить, бухая корова. Говорил тебе, занималась бы ты так с детьми, как въебываешь по бухлу, небось они бы так не отставали в школе, особенно козлик Джейсон. Поворачиваюсь к нему и говорю:

– Не думай, что можешь закалывать школу из-за того, что твоя ебнутая мамка залегла на койку на пару недель. Пора бы тебе как следует поучиться, сын, я тебя предупредил.

Иногда мне кажется, что я слишком прессую своего козлика. Но если вдуматься, мой папахен обращался со мной ровно также, как сейчас говорят, жестоко, и что? Пиздюли ни капли мне не повредили. Вот он я, живое доказательство того, что дети от побоев только лучше становятся. Сколько лет живу, и вот, прикинь – до сих пор меня не принимали копы, буквально ни разу. Я прочно выучил урок: чту уголовный кодекс и держусь подальше от гондонов в форме. Все, что мне от жизни нужно – бухнуть, посмотреть футбол и время от времени перепихнуться.

К слову говоря, пришла мысль: каково будет ей впердолить, безногой-то. Приехали мы в больницу, а тут доктор, гонит о том, что я в шоке, а у меня на уме один футбол, если эти гондоны уже вкатили голешник, я стопудово буду в шоке. Поворачиваюсь к нему и спрашиваю:

– Слышь, мужик, а мы с ней сможем, ну, туда-сюда?

Этот мудак не вдупляется.

– Ну вот, мы в постели? – Он кивает. – Прикинь, ноги-то ей оттяпало, и как я ей, присунуть-то смогу? . . – В смысле? – спрашивает гондон.

Тугой наглушняк. А еще врач, не хуй собачий. Мне казалось, для такой работы нужна хоть капля мозгов.

– Я спрашиваю про половую жизнь, – объясняю ему.

– В том случае, если ваша жена выживет, половая жизнь у вас будет нормальной, – отвечает этот гондон, уставившись на меня, будто я маньяк какой.

– Ништяк, – говорю. – Я рад до усрачки, потому что раньше там нормального и рядом не лежало! Если, конечно, не считать за норму трах раз в три месяца, а по мне так это хуево донельзя.

Так что вот сижу, пытаюсь смотреть футбол по телику в приемной. Ни пивка, ни хуя, местные маньяки донимают меня формулярами и вопросами, одуревшие дети бесятся, талдычат, мол, как там мамка, в порядке, когда мы поедем домой, короче, достают, как могут. А я ведь их предупреждал, домой придем – свое получите, сказал я им.

Правда, чует моя жопа, выйдет баба из больнички и, не дай бог, не сможет заниматься по хозяйству, мне тогда пиздец. Это же кошмар и тихий ужас! Заботиться о жирной безногой бляди! Такая прелесть, что просто слов нет! И здесь эта толстая корова тоже виновата. Устроила мне неебические головняки. А игра была откровенно не фонтан, хули, очередная ничья, по нулям, прикинь?


ГРЕХ НАДУШУ (ТЕБЕ ЖЕ НРАВИТСЯ)


Стояла влажная, удушливая погода. Жара варила заживо. Смог, крепко замешенный на пыльце, резал глаза. Шальные слезы на долгую память. Сраный Лондон. Прежде я любил солнце и жару. Сейчас они меня изничтожают, высасывают все соки. И еще кое-что. Девицы по такой погоде, как же они одеваются. Сущая пытка, просто ебануться.

Мой приятель, Энди Барроу, решил у себя дома в Хэкни объединить две комнаты в одну, и я помогал ломать стену. От напряжения и строительной пыли в горле застряла колючка. Навалилась вареная вялость, может, от того, что в последние дни я бухал по ночам. Не, сегодня домой пораньше. Доезжаю до Тафнелл-парк, и в дверях своей квартиры на втором этаже чувствую, что мироощущение выправилось, и можно бы снова куда-нибудь затусоваться. Меня никто не встречает; Селина и Иветта куда-то убрели. Записки, приличествующей случаю, нет, если не считать бумажки с лаконичным: “ДЕВОЧКИ УШЛИ ЗАЖИГАТЬ. ОТЪЕБИСЬ”.

Зато Чарли, довольный, как слон, пообщался с автоответчиком.

“Джо, свершилось. Девочка. Я в “Корабле” на Уордур-стрит. Зависну часов до шести. Подползай, если успеешь. И купи уже мобилу, упертый шотландский гондон”.

В жопу мобилу. Терпеть не могу и сами телефончики, и их мудацких хозяев. Кошмарная навязчивость чужих голосов: достанут своими проблемами где угодно. Был недавно в Сохо на свирепом отходняке, так по всей улице стояли тупые дрочеры и говорили сами с собой. Яппи ведут себя, как бомжи: бухают на улице и бормочут всякий бред себе под нос, точнее, в крохотные, едва заметные микрофоны мобильников.

Затусить меня уговаривать не надо, пить хочется немилосердно. Задержав дыхание, резко выламываюсь на жару, и через пару метров чувствую, как сажа и выхлопные газы вгрызаются в плоть. В подземку я спускаюсь уже мокрый как мышь. Внизу можно насладиться прохладой, но это пока не войдешь в поезд. Напротив сидит пара жеманных гомиков, их педерастичные голоса ввинчиваются мне в череп. Наблюдаю два комплекта мертвых, нечеловеческих, бойскаутских глаз – черта, присущая многим голубцам. Гадом буду, у этих гондонов мобилы есть.

Напоминает о том, как пару месяцев назад нас с Чарли занесло в “Два пивовара”, гейский паб в Кла-пэме, рядом с парком. Мы зашли туда только потому, что проходили мимо, а там было открыто допоздна. Как выяснилось, зря. От шарнирных жестов, визга, пронзительных голосов гомосечества меня накрыла волна омерзения. В животе сгустился ком тошноты и стал пробивать себе дорогу вверх, стиснув горло так, что мне стало трудно дышать. Я скорчил рожу, Чарли все понял, мы допили и ушли.

Сгорая от стыда и неловкости, мы брели по Клапэм-Коммону, печальные последствия нашей лени и любопытства давили на сердце. И тут я заметил, что к нам направляется один из этих. Его болезненный рот кривился, а ведь он туда берет хуй знает что, и его гримаса предназначалась мне. Тошнотные, как бы извиняющиеся глаза пидора словно заглянули мне в душу и проникли в самое существо.

Этот хуесос смотрел на меня.

На меня!

У меня упала планка, и я ему вломил. Судя по ощущениям в теле, от всей души. Мощный напас в зубы, и гомик отскочил назад, вцепившись в разбитый рот. Осмотр показал, что костяшки не содраны, значит, его порченая кровь не попала внутрь. Чарли, ни слова не говоря, включается в процесс, прописывает говномесу боковой в рожу. Только пятки в воздухе сверкнули, и тело тяжко рухнуло на бетон.

Чарли – хороший товарищ, всегда прикроет, хоть сейчас мне помощь ни к чему, но он, что называется, любит принимать участие. Вписывается из любви к этому делу. Похвальная черта. Упавшего пидора мы обработали ногами. Тот стонал, хрипел, булькал окровавленным ртом. Мне так хотелось изничтожить кукольное личико гомосека, что я не отрываясь лупил и лупил по нему сапогом, пока Чарли не оттащил меня.

Сверкающие глаза Чарли распахнулись во всю ширь, а губы – наоборот, сжались.

– Джо, остынь, у тебя крыша поехала? – выговаривал он мне.

Я опустил взгляд на измочаленную, стенающую тушу. Хорошо мы над ним поработали. Согласен, меня основательно вскрыло, просто не люблю пидоров. О чем и сообщил Чарли, пока мы убегали по парку в темную ночь, оставляя позади хнычущую жертву.

– Я сторонник другой точки зрения, – ответил мой истекающий адреналином друг. – Если бы все мужики перековались в говномесов, жизнь стала бы куда краше. Никакой конкуренции, все бабы мои.

Украдкой оглядываясь, я чувствовал, что мы уходим незамеченными. Стремительно темнело, вокруг ни души. Грохот в груди потихоньку затихал. Ночной воздух холодил кожу и успокаивал нервы.

– Вон там валяется педик, – махнул я рукой назад. – Твоя деваха ждет ребенка. Ты согласен, чтобы в школе его учил извращенец? Чтобы такой вот гомосек навязывал ему свои взгляды?

– Расслабься, дружище, ты отметелил мужика, и я тебе помог, а вообще по жизни у меня простой девиз: не лезьте ко мне, и я не буду лезть к вам.

Жаль, Чарли не видит логику развития событий – как эти выблядки подминают под себя все вокруг.

– Не, ты послушай, – пытаюсь объяснить, – в Шотландии пытаются отменить статью 28 Закона о местном управлении, а ведь только она и защищает детей от гомосеков.

– Не гони, – сказал Чарли, качая головой. – Когда я учился в школе, никаких статей и в помине не было, во времена отца и деда – тем более. И без них прекрасно обходились. Невозможно внушить человеку, кого ему трахать. Он или такой, или сякой.

– В смысле? – спросил я.

– Знаешь, если в тебе от природы нет голубизны, вряд ли ты захочешь впердолить мужику, – говорит он, смотрит на меня и давит лыбу.

– Чего ты этим хотел сказать?

– Может, шотландцы в этом плане отличаются, вы же ходите в юбках, – заржал он. Заметив, что мне отчего-то не смешно, он толкнул меня в плечо. – Расслабься, Джо, я ж прикалываюсь над тобой, упертый дятел. Хоть зашли мы неудачно, но свою порцию кайфа получили. Двигаем отсюда.

Мягко сказать, я не в восторге. Есть вещи, которыми не шутят, даже близкие друзья. Ладно, проехали, будем считать, что меня топорщит паранойя после махача – вдруг кто видел, как мы метелим пидора. Вообще-то Чарли – правильный пацан и хороший кореш, мы по приколу часто наезжаем друг на друга, но черту не переступаем. Он – охуенный чувак. Ну и мы двинули оттуда, в знакомый ночной клуб, и выкинули из головы все, что произошло.

А поди ж ты, поездка в метро навеяла воспоминания. Достаточно было глянуть на тошнотных жопотрахов напротив. Бу-э-э-э. Меня чуть не вывернуло, когда один из них игриво мне улыбнулся. Спокойно, Джо, отвернись, дыши глубже. Пальцы вонзаются в обивку кресла. Мне выходить на Лестер-сквер, ебанись, педикам тоже. Пропускаю их вперед к лифту, который вынесет нас на улицу. Там полно народу. От одной мысли, что толпа прижмет меня к этим говномесам, по коже бегут мурашки, лучше я подожду следующего. Так что меня основательно мутит, когда я выбираюсь на поверхность и двигаю на Уордур-стрит, к “Кораблю”.

Подтягиваюсь в бар, а там Чарли треплется по мобильнику. Пизда. По ходу смутно знакомая деваха пришла с ним. Он пока меня не замечает.

– Девочка. В четыре двадцать утра. Два с половиной кило. Обе чувствуют себя нормально. Лилли… – Он видит меня и расплывается в широкой ухмылке. Я сжал его плечо, а он в ответ кивнул на девушку, и до меня дошло, что это его сестра. – Ее зовут Люси.

Люси улыбнулась мне, склонила голову, подставляя щеку для поцелуя, чем я не замедлил воспользоваться. Первое впечатление – охуенно ладная подруга. Длинные каштановые волосы сверху прижаты темными очками. Одета в синие джинсы и голубую маечку. Второе впечатление (по идее, обратное) – она похожа на Чарли.

Я знал, что у Чарли есть сестра-близнец, но встречаться не доводилось. Теперь она стоит напротив. Полный отвал башки. Прикол в том, что она и впрямь похожа на него. Нив жизнь бы не представил себе женщину, похожую на Чарли. Зато увидел ее наяву. Надо признать, худенькая, женственная, прелестная версия, но при том – вылитый Чарли.

Смерив меня оценивающим взглядом, улыбается. Втягиваю пивной животик.

– Я правильно понимаю, ты – тот самый знаменитый Джо?

Тот же южнолондонский говорок, что и у Чарли, но выше тоном и чуть в нос. Акцент у Чарли такой густой, что когда я впервые с ним встретился, мне показалось, он косит под работягу, хотя по жизни образованный.

– Есть такое дело. А ты, значит, Люси, – подтверждаю я очевидное, бросаю взгляд на Чарли, не отрывающегося от мобильника, и снова обращаюсь к его сестре: – Что-нибудь случилось?

– Да, девочка родилась. В четыре двадцать утра. Два пятьсот сорок.

– Как Мелисса себя чувствует?

– Нормально, ей пришлось тяжело, но хотя бы Чарли был рядом. Он вышел, а тут схватки начались, и…

Чарли вешает трубку, мы обнимаемся, он жестом просит, чтобы принесли выпить, и перехватывает нить рассказа. Выглядит он счастливым, уставшим и слегка ошеломленным.

– Джо, я был рядом! Пошел выпить кофе, иду назад и слышу “Показалась головка”, я как ломанусь внутрь, и оп-па – оно уже у меня на руках!

Люси посмотрела на него неодобрительно; густые черные брови точь-в-точь как у брата.

– Не оно, а она. Лилли, помнишь?

– Да, назвали Лилли…

У Чарли снова звонит мобильник. Он поднимает брови и пожимает плечами.

– Привет, Дзйв… а га, девочка… в четыре двадцать утра… два с половиной килограмма… Лилли… Наверное, в “Розы”… Перезвоню через часок… Пока.

Едва он перевел дыхание, как телефон снова зазвонил.

– Забавно, что мы раньше не пересекались, – сказала Люси, – потому что Чарли постоянно о тебе рассказывает.

Развиваю тему.

– Да, он просил меня быть шафером на свадьбе, но у меня разболелся отец, пришлось срочно к нему ехать. Пожалуй, так даже лучше вышло, вместо меня позвали друга из его района, он знал семью, все дела.

Папахен мой вскоре поправился. Не сказать, чтобы он так уж рад был меня видеть. Он так и не простил мне, что я не пришел на первое причастие нашей Анжелы. Я не смог признаться, что виноват мудак священник. Не сейчас. Слишком много воды утекло. Но однажды этот гондон свое получит.

– Сложный вопрос, я бы не отказалась увидеть тебя в килте, – хихикает Люси. Ее личико словно лучится смехом. Я понимаю, что она уже подвыпила и расчувствовалась, но при том активно со мной заигрывает. То, что она так похожа на Чарли, что они как инь и ян, лишает меня присутствия духа, но странным образом возбуждает. Прикол в том, что я помню грязные инсинуации этого засранца после того, как мы в Клапэм-Коммоне отмудохали гомика. Интересно, что он будет чувствовать, если я перепихнусь с его сестрой.

Мы с Люси болтаем, а Чарли тем временем улавливает настроение, витающее в воздухе. Он продолжает трепаться по мобильнику, но уже без прежней вальяжности; чувствуется, что он хочет побыстрее закруглиться с разговорами и понять, что у нас происходит. Ну я покажу этому скоту. Припомню, как он говорил всякие гадости. Английская сволочь.

– Найджел, уже в курсе? Слухами земля полнится. В полпятого утра… девочка… два с половиной… обе хорошо… Лилли… в ” Розах”… часов в девять, но я тебе перезвоню через часок. Пока, Найдж.

Привлекаю внимание бармена и жестами обозначаю заказ: три “Бека” и три стопочки “Смирнофф”. Чарли поднимает бровь.

– Джо, не гони, впереди длинная ночь. Сегодня в “Розах” будем делиться здоровьем с малышкой.

– Строго одобряю.

Люси берет меня за руку и говорит:

– Мы с Джо уже начали.

Походу Чарли от души меня разрекламировал, потому что я вроде как склеил его сестру, не сказав толком ни слова. Судя по выражению его физиономии, он того же мнения; считает, что перестарался.

– Так, мне надо отойти, – мямлит он. – Мэл с крошкой завтра возвращаются, надо разобраться, порешать вопросы. Встретимся ближе к ночи в “Розах”. Не напивайтесь вусмерть.

– Хорошо, папочка, – говорю я с бесстрастной рожей, и Люси хохочет, может, чуть громче, чем стоило бы. Чарли улыбается и говорит:

– Знаешь что, Джо, она чистой воды фанатка “Миллуол”. Когда вылезала из мамки, пинала врачей!

Секунду размышляю.

– Назови ее не Лилли, а Милли.

Чарли отклячивает нижнюю губу, поднимает бровь и трет челюсть, словно и впрямь обдумывает такой вариант. Люси пихает его в грудь.

– Только попробуй! – Потом заявляет уже мне: – Ах ты негодник, на что ты его подбиваешь!

В тихом пабе ее голос звучит слишком громко, люди оборачиваются, но никак не реагируют, они понимают, что мы дурачимся по пьяной лавочке. Она мне жутко по душе. Зацепила. Я оценил, как она сделала один лишний шажок в мое личное пространство. Мне нравится, как она наклоняется ко мне, когда что-то говорит, как стреляют ее глазки, как она возбужденно жестикулирует. Да, сейчас такой момент, когда эмоции зашкаливают, но она по жизни кипучая, безгранично напористая, по ней видно. Моя симпатия к ней крепчает, от бухла все плывет, и я перестаю видеть в ней Чарли. Как же трогательно смотрится родинка на подбородке – да нет, какая родинка, это прелестная мушка; как мило разметались пышные каштановые волосы. Потрясающая женщина.

– До встречи, – говорит Чарли. Он по-медвежьи стискивает меня в объятиях, потом обнимает и целует Люси. Стоит ему сделать шаг к выходу, как снова звонит мобила. – Марк! Привет! Девочка… В четыре двадцать… Извини, Марк, ты куда-то пропадаешь, подожди, сейчас я выйду на улицу…

Мы с Люси неспехом опустошаем стаканы, прежде чем отправиться следом за ним. Бредем по Олд-Комптон-стрит, вокруг жопотрахи так и роятся. Куда ни глянь – везде они. Меня с души воротит, но ей ничего не говорю. В наши дни чуть ли не у каждой девушки в Лондоне есть дружок-педераст. Верный приятель для тех моментов, когда настоящий мужик съебнул в туман. Дешевле собаки, к тому же не надо его кормить и выводить на прогулку. Правда, в случае с животным не приходится выслушивать по телефону эльзасское блеянье-сюсюканье о том, как его партнер бордер-колли отсосал у странного ротвейлера в парке по соседству.

Мерзкие гондоны…

Встаю с табуретки, но приходится рухнуть назад, потому что голова идет кругом. Сердце молотит в ребра, в груди нарастает боль. Надо сбавить обороты, меня вечно угондошивает, когда я бухаю по такой жарище.

– Джо, ты как себя чувствуешь? – спрашивает Люси.

– Лучше не бывает, – улыбаюсь я, приходя в себя. Но из головы не выходит, что сегодня у Энди мне тоже пришлось сесть. Я ухватил кувалду и совсем было собрался долбануть по стене, как вдруг что-то свело в груди, и я, если честно, подумал, что сейчас потеряю сознание. Посидел, и все прошло. Просто квасил в последнее время не по-божески. А все от того, что снова остался один.

Встаю, мне не терпится уйти в другой паб, но я фокусирую внимание на Люси, не отвлекаясь на мельтешение гомосеков. Заказываем еще по пиву, потом решаем употребить по пицце в “Пицца-Экспресс”, пусть закусь впитает градус.

– Странно, что мы раньше не встречались, ты же лучший друг Чарли… – размышляет Люси.

– …аты его близняшка, – перебиваю ее. – Хотя, сказать по правде, ты его куда красивее.

– Ты тоже, – отвечает она, оценивающе меня разглядывая. Пару секунд мы смотрим друг на друга через стол. Люси – худенькая девчонка, но в плане сисек есть за что подержаться. Сочная грудь на поджаром теле – убойное сочетание. У меня от такого зрелища гарантированно перехватывает дыхание. Она снимает с головы очки и откидывает волосы с глаз выверенным жестом девочки-припевочки, который, несмотря на манерность, всегда провоцирует выброс гормонов. Не то чтобы она строит из себя фифу, ничего подобного, она просто соль земли, как и ее брат.

Сестра Чарли.

– Наверное, именно так выглядит неловкое молчание, – шучу я.

– Не хочу ехать в Льюишем, – говорит Люси и, наклонившись вперед, улыбается во все зубы. Она сидит на ладошках, наверное, чтобы не размахивать ими. Она – большой мастер активной жестикуляции, я имел возможность убедиться в предыдущем баре.

Ладно, ну его на хуй, этот Южный Лондон.

– Да я тоже пока туда не спешу. Если честно, мне слишком хорошо с тобой вдвоем.

– Ты мало говоришь, зато каждое слово греет душу.

Вспоминаю об избитом пидоре в парке и скалю зубы в улыбке. Сплошная нежность.

– Ты такая милая, – говорю ей. “Сплошная нежность”.

– Ты где живешь? – спрашивает она, складывая бровки домиком.

– В Тафнелл-парке, – отвечаю. Надо бы развить тему, но смысла нет. Она справляется за двоих, а я чувствую, что способен говорить исключительно о ебле, но что-то не хочется. Учитывая специфику моей половой жизни в последнее время.

Жуткий облом – жить на хате с двумя ладными девками, но ни с кем не крутить. Мне говорят, мол, свезло так свезло, а на самом деле – сущая пытка. Но как выяснилось, чем чаще повторяешь, что ни одну из них не дерешь, тем меньше люди верят. Ощущаю себя тем ушлепком из сериала “Мужик в доме”, который тоже вписался с двумя бабами.

Да, я бы не отказался перепихнуться.

По ходу она тоже.

– Давай поймаем такси, – настойчиво предлагает Люси.

В машине впиваюсь ей в губы. Я уже отвык от женского общества и морально готов встретить стиснутые ледышки, мол, я все неправильно понял, но нет, ее ласковые уста раскрыты, и вот уже наши языки сплетаются. Выходя на воздух, перебрасываемся фразами, и оказывается, мы оба хотим забыть своих бывших. Скороговоркой выбалтываем откровения, ведь наша связь через Чарли накладывает обязательства, и мы благовоспитанно спешим поделиться своими обстоятельствами. По мне, так окончательность разрыва не играет роли. Вместо мучительного воздержания вполне можно перепихнуться по старой памяти.

Здорово, что я застелил постель свежевыстиранным одеялом. Селина и Иветта до сих пор не вернулись, тоже большая удача, не надо будет представлять девочек друг другу. Мы несемся в спальню, и я впердоливаю сестре-близняшке лучшего друга. Я лежу на ней, она закусывает нижнюю губу, совсем… как Чарли на Ибице в прошлом году. Мы склеили двух девочек из Йорка, и когда драли их у себя в номере, я заметил, что Чарли корчит такую же сосредоточенную рожу. Как похожи у них глаза и брови.

Эта мысль сбила с настроя, у меня даже опал немного.

Я вышел из нее и прошептал: – Давай сзади.

Она развернулась, не вставая на колени, легла на живот и развратно улыбнулась мне. На мгновение я задумался, хочет ли она в задницу. Не сегодня. Глядя на ее прелести, я снова возбудился, навязчивое сходство с Чарли вылетело у меня из головы. Я воздал должное и длинным волосам, и тонкому стану, и нежным ягодицам, раздвинутым передо мной. Опираясь на руки, чтобы не раздавить даму, я вжал головку меж ее бедер, но сразу войти не смог.

Потихоньку дело пошло на лад, и вскоре я драл ее, как отбойный молоток. Люси издала тихий благодарный стон. Замечательно, ценю секс без воплей. Чтобы не кончить слишком быстро, я перевел взгляд на спинку кровати. И вскоре…

…нахлынуло…

ВВУУУУУХ…

УФФФ…

ох…

оооооо…

Боже…

Мне показалось, что я уже отстрелялся, в глазах потемнело, комната завертелась, но когда я пришел в себя, мы продолжали трахаться.

Только вот накатило ощущение, что габариты Люси изменились. Тело стало толще и крепче. Она лежала тихо, как в отключке.

А в постели нас уже трое!

Рядом спит Мелисса, жена Чарли! Я посмотрел на Люси, но ее не увидел. Подо мной лежал Чарли. А я… я… ебал его в жопу…

Я ЕБАЛ…

Судорога ужаса поднялась из паха и охватила все тело. Хуй тут же обмяк, и я вытащил его, обливаясь потом. Меня колотило.

Последним штрихом стало то, что вместо собственной квартиры я оказался дома у Чарли.

ХУЛИ ТВОРИТСЯ…

Я сполз с постели и огляделся. Чарли с Мелиссой крепко спали. Люси пропала бесследно. Вместе с моими вещами. Охуеть, где я и как сюда попал?

В корзине с грязным бельем нашлись спортивные штаны и вонючая футболка клуба “Миллуол”. Чарли у нас большой любитель бегать по утрам. Вот он, дрыхнет, спортсмен, даже не дернулся.

С одежкой в руках я вышел в зал. Точно, квартира Чарли и Мелиссы. В голове бардак, но ясно, что пора валить срочным образом. Я выбрался из дома и дернул по улицам Бермондси, как укушенный в жопу. Притормозил только у Лондонского моста. Сунулся было в метро, но тут до меня дошло, что денег я не прихватил. Значит, придется идти пешком.

В голове бурлили очевидные вопросы. Хули со мной приключилось? Как я попал в Южный Лондон? В койку к Чарли? Должно быть, мне что-то подсыпали в стакан, но кто и зачем? Ни черта не помню!

ХОТЬ УБЕЙТЕ, НЕ ПОМНЮ!

Я НЕЖОПОТРАХ!

Ох уж эта Люси, стремная бабенка. Но девка же, не мужик! Я не мог перепутать ее с братом. Мы с ним… слов нет.

Ну не мог я…

Самое странное, что мне бы впору примериваться, как сигануть с моста, а меня, наоборот, охватило нехарактерное для меня спокойствие. Нахлынула безмятежность, даже некоторая бесплотность, будто город, раскинувшийся вокруг, не имеет ко мне отношения. Я по-прежнему не понимал, что же со мной стряслось, но этот вопрос отошел на задний план. Я словно растворился в океане блаженства. Погрузившись в мысли, я переходил через дорогу у Бишопсгейта и не заметил, как на меня несется велосипедист…

ОХБЛЯ…

ВВУУУУХ…

Вспышка, звон в ушах, и я волшебным образом очутился на Кэмден-Лок. Причем столкновение с велосипедистом не оставило на теле никаких следов. Творилась какая-то фигня, но она не могла прошибить мое спокойствие. Такие вот дела. Мне хорошо, и все по барабану. Я пошел по Кентиш-Таун-роуд в сторону Тафнелл-парка.

Дверь в квартиру оказалась заперта, а ключей у меня не было. Может, девочки уже вернулись. Стоило постучаться, как вдруг… в ушах загудел воздух, и я очутился в гостиной. Иветта гладила одежду под включенный телевизор. Селина сидела на диване, сворачивая косяк.

– Угости страдальца, – сказал я. – Ну и ночка выдалась, вы просто не поверите…

Они будто не замечали меня. Я снова заговорил. Никакой реакции. Встал перед ними. Без толку.

Они меня не видят и не слышат!

Я собрался было тронуть Селину, чтобы добиться хоть какого-то ответа, но отдернул руку. Вдруг магия развеется. В моей невидимости было нечто волнующее, даже воодушевляющее.

Но с девочками творилось что-то странное. В них читалось не меньшее потрясение, чем во мне. Должно быть, у них тоже выдалась та еще ночка. Да, девочки, за удовольствие приходится платить.

– Просто не верится, – сказала Иветта. – Больное сердце. Никто не знал, что у него проблемы с сердцем. Как же раньше не выяснили?

– Да никто не знал, что у него вообще есть сердце, – фыркнула Селина. И якобы виновато пожала плечами: – Грешно так говорить, но…

Иветта сердито посмотрела на нее.

– Бездушная скотина, – злобно прошипела она.

– Прости, я… – начала Селина, а потом смущенно хлопнула себя по лбу: – Ой бля, пойду залезу в душ, – вдруг решила она и вышла из комнаты.

Я отправился следом, чтобы подсмотреть за ней голой. Да, я хотел сполна насладиться приколом с невидимостью. Но едва она начала раздеваться…

ВВУУХ…

Вокруг уже не ванная. Я пердолю… да… да-а… я кого-то ебу… сейчас разгляжу, кого именно…

Наверное, Люси, меня накрыли голимые глюки, типа кислотный флешбэк, бывает…

…но нет…

НЕТ!

Лежа на приятеле, Иене Колдере, я долблю его в жопу. Он в отрубе, а я обрабатываю его очко. Мы лежим на диване у него дома в Лите. Я очутился в Шотландии и пидорашу в задницу старинного друга, будто я – гомосек-насильник!

О НЕТ, БОЖЕ МОЙ… НА ХУЯ ЖЕ В ШОТЛАНДИЮ…

Мне захотелось блевануть прямо на него. Я вынул, а Иен стал издавать бессвязные звуки, словно ему снится дурной сон. Хер оказался измазан кровью. Натянув треники, я бросился на улицу.

Я в Эдинбурге, но никто меня не видит. Ополоумев, я с воплями побежал по Лит-Уолк и дальше по Принцесс-стрит, минуя людей. Но набрав скорость, на углу Кастл-стрит я врезался в старушку на ходунках…

И тут…

ВВУУХ…

Я оказался в тюремной камере, в очередной раз заправляя в жопу парню. Он без сознания лежал на койке подо мной.

НУ ЕБ ВАШУ МАТЬ…

Это мой давний приятель Мердо. Его закрыли за торговлю коксом. ФУ…

Вытащив, я спрыгнул с верхней койки. Меня скрутило. Уперевшись в стену, я содрогался в сухих, мучительных спазмах. Ничего не выходило. Я оглянулся, когда Мердо пришел в себя. Его лицо исказила гримаса боли и замешательства. Он ощупал задницу, увидел на пальцах кровь и говно, завопил и спрыгнул вниз. Я, скорчившись от страха, начал причитать:

– Дружище, я все объясню… на самом деле все не так…

Но Мердо, не обращая на меня внимания, бросился к спящему сокамернику с нижней койки и стал яростно метелить бедолагу. Его кулак вмялся в перепуганную физиономию арестанта.

– ТЫ, Я ТЕБЯ ЗНАЮ! ТЫ СО МНОЙ ДЕЛАЛ ВСЯКОЕ! Я ТЕБЯ ЗНАЮ! ТЫ ГРЯЗНЫЙ ОХУЕВ-ШИЙ ПЕДРИЛА! ЖИВОТНОЕ!

– ААААЙ! Я ВООБЩЕ ВЗЛОМЩИК… – несмотря на боль, пытался возражать паренек.

ВВУУУУУУХХХХ… крики затихли, и я оказался…

В часовне похоронного бюро, в конце зала. Крематорий, Уоррингстон, Монктонхолл или Истерн, хрен знает. Собрались все: мама с папой, брат Алан, малолетняя сестренка, Анжела. Перед гробом. Я сразу понял, кто в нем лежит.

“Ебануться, я на собственных похоронах”.

Я кричал им: что, что со мной творится?

И снова меня никто не слышал. Точнее, почти никто. Один гондон по ходу видел меня: толстый старик с белыми волосами и в темно-синем костюме. Он поднял вверх большие пальцы. Вокруг него словно разлился ореол света, с сияющими вспышками.

Я подошел к нему, оставаясь невидимым для всех остальных, как, впрочем, и он.

– Ты… ты меня слышишь. И сам можешь орать, как на матче. Что за хуйня?

Старик с улыбкой показал на гроб в окружении горюющей родни.

– Ты чуть не опоздал на собственные похороны, – засмеялся он.

– Но как? Что со мной происходит?

– Да ты умер прямо на сестре своего друга. Врожденный порок сердца, о котором ты не знал.

Пиздец. Со здоровьем оказалось еще хуже, чем я думал.

– А ты кто такой?

– Ну, – ухмыльнулся старик, – я тот, кого вы называете ангелом. Помогу тебе освоиться в новой роли. – Он закашлялся и поднял руку к лицу, подавляя смех. – Прости за каламбур, – хихикнул он. – В разных культурах у меня разные имена. Чтобы тебе было проще, называй меня тем, которое мне меньше всего нравится: святой Петр.

Подтверждение собственной смерти вызвало у меня припадок эйфории и немалое облегчение.

– Так я помер! Охуенные новости! Значит, я не трахал друзей в жопу. А то я уж начал переживать!

Сволочной сука-ангел медленно и сурово покачал головой.

– Нет, ты еще не перешел на ту сторону.

– В смысле?

– Ты стал беспокойным духом, бродящим по Земле.

– С чего?

– Наказание. Таково твое искупление. Не догнал.

– Наказание? Мое? Хули я не так сделал-то? – спросил я этого гондона.

Старик улыбнулся, как продавец окон, который сейчас будет мне втирать, что с кривой установкой теперь ничего не поделаешь.

– Джо, тебя нельзя назвать плохим парнем, но ты был слишком ярым женоненавистником и гомофобом. Так что в наказание ты будешь бродить по Земле в виде духа-гомосексуалиста и анально сношать старых друзей и знакомых.

– Ни за что! Я в эти игры не играю! Хуй вы меня заставите… – На этих словах я сбился, потому что до меня дошло: старый извращенец уже меня заставил.

– Да, таково твое наказание за то, что ты избивал педиков, – снова улыбнулся наглый сука-ангел. – Я буду смотреть и смеяться над тем, как тебя корежит чувство вины. Мало того, что я заставлю тебя этим заниматься, тебе придется играть в эти игры, пока ты сам не начнешь получать от них удовольствие.

– Ни за что. Хуйню порешь, никогда мне это дело не понравится. Никогда! Мудак… – Я прыгнул на козла, изготовившись вцепиться ему в горло, но вспыхнул свет, раздался свист воздуха, и он исчез.

Я уселся в пустое кресло в заднем ряду часовни, сжав голову в ладонях. Осмотрел собравшихся. Люси тоже пришла, расположилась неподалеку от меня. Мило с ее стороны. Вот ей досталось… Парень на тебе жмурится от удовольствия, хлоп – и он жмурик. И Чарли здесь, сидит сзади с Иеном и Мердо.

Все встали.

И я увидел его. Сволочного гондошу священника.

Отец Брэнниган. И он провожает меня в последний путь! Этот мерзкий, злобный старый козел!

Глядя на родителей, я неслышно орал на них за это вопиющее предательство. Вспомнилось, как я сказал, мол, мама, не хочу быть больше прислужником, она так расстроилась. А отцу все было по хую. Он сказал, пусть пацан делает что хочет. Но когда я не приехал на первое причастие Анжелы, и не мог объяснить им почему…

Блядь… этот грязный мудак трогал меня, более того, заставлял делать ему всякие вещи…

Я никому не рассказал, просто не мог. Никогда. Даже думать об этом отказывался. Клялся, что он однажды за все получит. Вот он, провожает меня, и его ханжеская ложь разносится по часовне.

– Джозеф Хатчинсон, добрый, впечатлительный христианин, так несвоевременно покинул нас. Но в горечи утраты не стоит забывать, что Бог поступает по своему разумению, даже если смысл его деяний непонятен смертным. Джозеф, прислуживавший у алтаря в этом самом доме Господа, понял бы эту божественную истину лучше, чем многие из нас…

Мне захотелось воплем излить на них истину, рассказать всем, что этот грязный мудила делал со мной…

ВВУУУУУХХХХ…

Я очутился на Брэннигаие, он вопил под моим весом; его старые кости, обтянутые вонючей кожей, трещали под моей тушей. Этот грязный мудак получал за все: я драл его в жопу, а он вопил. В безумной ярости я ревел: “Ты никому не расскажешь, или Бог покарает тебя за то, что ты грешник!” – и ебал его, ебал все жестче и жестче. Он визжал в запредельной агонии, хлоп… его сердце остановилось, и я ощутил, как последнее дыхание покидает его. Тело Брэннигана дрожало подо мной, глаза закатились в небо. Сущность вознеслась из его тела сквозь мое, вложив по дороге мне в душу мысль “ТЫ МУДАК”, и он уплыл прочь. Дух его издавал беззвучный крик, как воздушный шарик пердит воздухом, улетая вдаль.

Я всхлипывал и причитал, снова и снова повторяя в отвращении к себе:

– Когда же это закончится? Когда прекратится кошмар?

ВВУУХ…

Я на лучшем друге, Энди Суини, мы выросли рядом, все делали вместе. Он всегда был популярнее меня, красивее, привлекательнее, нашел себе работу получше, но он был моим лучшим другом. Я уже говорил, мы все делали вместе, ну, почти все. А теперь я лежу на нем и трахаю его в жопу… ужас.

– КОГДА, – закричал я, – КОГДА ЭТОТ КОШМАР ЗАКОНЧИТСЯ НАХУЙ?

В комнате с нами находится этот типа святой Петр с похорон. Расселся в кресле и смотрит на нас с нарочито бесстрастным видом.

– Когда тебе начнет нравиться, когда перестанешь испытывать вину, все и закончится, – равнодушно сказал он.

И я продолжал дрючить в жопу лучшего друга. Боже, я чувствовал лишь омерзение, содрогался от отвращения и вины…

…чувствовал себя больным уродом, обреченным на вечную муку, вынужденный двигать хуем, как тошнотворная секс-машина из ада, ощущая, что душу рвет на клочки…

…погружаясь далеко за грань страха, унижения и пытки, испытывая ненависть, отвращение, гадливость… боль, такую громадную и всеобъемлющую, что единственным возможным чувством для меня навечно останется полный ужас…

…по крайней мере так я твердил угорающему гондону с крыльями.


ХАХАЛЬ


Оно ведь как, с кем-то тут же скентуешься, а кого-то сразу на дух не переносишь. Взять хоть хахаля моей сеструхи Элспет, вот уж от кого с души воротит. Я и увидел-то этого хмыря только на Рождество, так еще задолго до того маманя мне все уши прожужжала: “Грег то, Грег сё, Грег такой славный парень!”

Тут уж хочешь не хочешь, а задумаешься, чем же он старуху-то мою охмурил?

Короче, Рождество, праздники, понимаешь, все носятся с выпученными глазами, а по мне так хрень это все. Одни бабки тратят, а другие их себе в карман кладут – вот и весь праздник. Ну мы-то обычно посемейному встречаем. Правда, я тут как раз к телке своей переехал, и у нас с Кейт это первое Рождество вместе. Уже и поцапаться из-за этого успели. Рождество никогда без скандала не обходится, вечно все друг другу нервы мотают.

Ну и Кейт моя, сами понимаете, разнылась, что мы к моей родне идем, а не к ее. Я, мой брательник Джо со своей благоверной и двумя их спиногрызами, да сеструха Элспет – мы всегда на Рождество у мамани собираемся. Традиция и все такое. Так я Кейт и сказал: Рождество я завсегда у мамани встречаю. Бывшая-то моя, эта корова Джун, малявок к своей мамаше поведет. Мне наплевать, а вот маманя внучат на праздник не повидает. Такая вот эта Джун злобная стерва.

С бабами на Рождество лучше не спорить. Кейт надулась и заявила, что я могу идти к своим, а она пойдет к своим. Ну я ей и ответил, чтоб сильно-то не борзела: идем к моей мамане, потому что я так сказал. Начихать на мою старушку я не позволю.

Ладно, договорились вроде. Ближе к Рождеству звоню я мамане спросить, когда прийти. А она мне: “Так, сейчас посмотрю, когда Элспет с Грегом прийти собирались”.

Нет, ну что за хрекь, а? Короче, к Рождеству у нас с Джо этот дол баный ухажер Элспет, Грег ил и как там его, уже в печенках сидел. В сочельник я с кентами оттягивался, и Джо, поди, тоже – по морде видать, что хреново ему совсем. Ночка была та еще: коксика нюхнули до фига, а уж сколько шампанского высосали – бутылки только отлетали. Вот это я понимаю: Рождество такое и должно быть, чтоб оттянуться по полной программе. Шампусик я особенно уважаю, сидел бы да лакал до скончания веков. Видать, кровь у меня голубая, аристократ хренов.

Поутру потом, конечно, колбасит не по-детски, ну да хрен с ним.

С утра мы с Кейт опять хватанулись. У меня башка трещит, в носовые пазухи будто бетона налили, я кое-как пытаюсь собраться, чтоб к мамане идти, а тут еще эта коза говорит:

– Фрэнк, как ты думаешь, что мне надеть? Глянул я на нее и сказал:

– Тряпки.

Ну, она заткнулась ненадолго. Потом я ей говорю:

– Мне-то почем знать? Я ж не баба, в тряпье не разбираюсь.

Посмотрела она на меня и говорит:

– Я имела в виду, принарядиться или как?

– Да мне по фиг, хоть бальное платье надевай! – отвечаю. – Лично я не собираюсь влезать в смокинг, чтобы сидеть у мамани и пялиться в ящик. Надену джинсы, рубаху и свитер – для меня сойдет.

Она вроде отстала, оделась так неброско, но со вкусом.

Так я и знал, что Кейт надуется, ну и черт с ней. Если ей хочется все Рождество ходить надутой, то пусть ее.

Короче, заваливаемся мы к мамане, а там уже Джо со своими.

– Привет, Франко! – Это мне Сандра, его благоверная.

Ну я ей тоже “Привет!” говорю. Не перевариваю я ее, уж больно она языкастая. Не знаю, как ее Джо терпит. Дело его, конечно. Уж я бы терпеть не стал. Кейт с ней ладит, и то хорошо: хоть спиногрызы к Джо не пристают, и мы с ним можем тихо-мирно пивко пососать. Открыл я баночку и приготовился хорошенько нажраться – а для чего ж еще Рождество?

Сидим мы, значит, пивасик потягиваем, смурные с похмела, и думаем про себя, что если этот хмырь Грег, или как там его, выступать начнет, то мы ему быстро пасть заткнем, даром что Рождество.

Тут открывается дверь, и заходит Элспет, а за ней высокий черноволосый хлыщ, расчесанный на косой пробор. А вырядился-то, мама дорогая! Пальтишко на нем, костюмчик – сразу видно, пижон! Но больше всего достал меня его пробор. Сам не знаю почему, бывает же так, что какая-то мелочь без всякой причины бесит. Мало того, он еще и веник притащил! Нет, вы только прикиньте, цветочки на Рождество дарить!

– Это вам, Вэл, – говорит этот хмырь и чмокает мою маманю в щечку. Потом ко мне подходит: – А вы, наверное, Франсис, – и руку протягивает.

“Да на хрен бы ты мне сдался, за ручку с тобой здороваться!” – подумал я, но не устраивать же скандал? Не по душе мне пришелся этот пижон – знаете, как иногда бывает? Как ни старайся, а от некоторых с души воротит. Ладно, думаю, Рождество все-таки, праздник и все такое, не стал связываться и протянул ему руку.

– Приятно познакомиться, – говорит мне этот сукин сын. – Элспет мне много о вас рассказывала. И надо заметить, только хорошее.

Я хотел было спросить, что за хрень он несет, умник какой выискался, но он уже повернулся к моему брательнику и говорит:

– А вы, должно быть, Джо.

– Ага, – ответил Джо и протянул руку, но с кресла вставать не стал. – А вы, значит, парень нашей Элспет будете?

– Он самый, – расплылся в улыбке этот хмырь, и, вижу, этак сеструхе моей ручку жмет. А она-то, дурища, на него с таким восторгом пялится, будто первый раз в жизни ухажера подцепила.

– Ах, какая славная пара, – заворковала Сандра, точно жирная голубка, из тех, что когда-то держал мой папаня. Помнится, после того, как однажды старикан задал нам очередную трепку, я свернул парочке голубей их жирные шеи. А интереснее всего было подпалить им перышки. Животики надорвешь, глядя, как они пытаются взлететь, охваченные пламенем, и вопят от боли. Уж я вас, голубки и голубчики, заставлю поворковать!

Иногда я лазал на голубятню и поджаривал парочку жирных засранцев или гвоздь им в башку вбивал. Просто так, чтобы поглядеть на поганую рожу папани, когда он приходил домой и только что кипятком не ссал. Грешил на всех: хулиганье, цыган, соседей, хозяев пивнарей. Готов был поубивать половину нашего вшивого городишки. А я сижу напротив него, морда кирпичом, и глазками невинно так хлопаю: “Ох, и которого ж на этот раз порешили, папочка?” А папаня-то чуть не ревмя ревет. Со злости весь дом разнесет и опять пошел за воротник закладывать. Пожалуй, это ведь я его до пьянки-то довел. А не фиг было этих жирных засранцев разводить.

И Сандра эта, та еще корова. Поджарить ее на Рождество вместо дурацкой индейки, так можно будет половину нашего вшивого городишки целый год кормить. Не знаю, уж как насчет засадить в нее вертел, да и знать не хочу! Увольте меня от таких обязанностей, на хрен мне это не надо!

И вот подплывает эта жирная корова к хахалю Элспет и говорит заигрывающим таким тоном, точно шлюха:

– А я Сандра, жена Джо.

И этот хмырь, натурально, чмокает ее в обе щечки, вот ведь извращенец! Чужую жинку целовать да еще в чужом доме! Причем на семейной рождественской вечеринке. Ну я посмотрел так на свою Кейт и подумал, что если он с ней тот же фокус попытается проделать, то получит по башке, гомик недоделанный!

Но Кейт не будь дура, заметила, как я на нее посмотрел, и все мигом усекла: она у меня дрессированная, не то что некоторые. Глазки-то в пол сразу и уставила. Надо будет с Джо парой слов перекинуться насчет его Сандры: куда это годится, так мужика позорить. Я-то эту жирную корову знаю – верно говорят, горбатого могила исправит. Когда-то кликуха у нее была “тридцать второй автобус”, потому что на ней каждый чувак успел проехаться. Ну про это-то мне лучше помолчать.

Смотрю, Кейт моя, значит, ручку так протягивает для рукопожатия и, не поднимая глаз, бормочет:

– А меня Кейт зовут.

Ладно, неплохо. Похоже, вдолбил я ей наконец, что не фиг с парнями заигрывать. Вот и хорошо, ей же лучше. Я так думаю, что ежели девка уже с кем-то, то не хрен другим глазки строить. Кто этих баб знает, что у них в башке, нет им в этом деле веры, а в отношениях без доверия никуда.

Грег-то обалдел от такого, улыбнулся неуверенно. Скользкий какой-то тип. Бывает ведь, что некоторые просто действуют на нервы. А этот хмырь похож на того страхового агента, который приходил к нам, когда мы еще пацанами были. Вечно нас конфетами угощал, дрянной дешевкой, леденцами всякими. По нему сразу было видно, что на самом деле наплевать ему на нас, подлизывался просто. Но конфеты я все равно брал, и правильно делал, хоть и на дух этого сукина сына не переносил.

Маманя вышла из кухни вся красная. Видать, сутра жарила-парила. На Рождество она вечно из кожи вон лезет, чтоб все как у людей было. Стал бы я так надрываться, торчать у плиты весь день. Не понимаю я этого. А теперь ей приспичило собрать всех в кучу и устроить торжественное открывание подарков. Кому на хрен сдались эти подарки? Лично мне они по фиг. На шмотки и все такое у меня самого бабла хватает, беру себе то, чего захочу. Телке вот своей дал двести на тряпки, и мамане тоже две сотни. Брательнику дал стольник – на подарки спиногрызам, и сеструхе пятьдесят. Подарки я только своим малявкам покупаю, да и то потому, что если дать моей бывшей деньги на велик или “плейстейшн”, то она купит какую-нибудь дрянную дешевку, а остальное потратит на курево. Приходится самому покупать. С остальными проще: вот вам бабло и отвалите от меня, сами купите, что захотите.

С подарками так оно и надо, зачем лишние заморочки? А уж вся эта фигня с упаковкой! Да на хрен она сдалась, лично я ничего упаковывать не собираюсь.

И вдруг такое зло меня взяло.

Гляжу на свою Кейт: стыдобища! Ведь дал ей двести на тряпье, а она заявилась к моей мамане будто засранка какая-нибудь. Толи дело Элспет: постаралась, надела черное вечернее платье, и все ради этого вонючего Грега. Даже корова Сандра, и та расфуфырилась. Курица ободранная, а разоделась, как павлин, но хоть попыталась прилично выглядеть. А Кейт что? Рождество все-таки, а она оделась как чувырла и в таком виде в гости к моей мамане приперлась!

Короче, собрались они все, разворачивают подарки, и только и слышно “ой, какая прелесть!” да “ой, я как раз такую хотела!” Ну и тут меня зовут мои подарки открывать. Ладно, думаю, хрен с вами, лишь бы отвязались. Раз уж вам это так важно. Кейт подарила мне голубую рубашку “Бен Шерман”, Джо и Сандра – желтую. В подарке от мамани рубашек оказалось целых три: черная, коричневая и голубая в полосочку. Должно быть, я всем сказал подарить мне “Бен Шерман”: с рубашкой-то трудно промахнуться. Остался последний сверток с надписью: “Франсисуот Элспет и Гре-га. С Рождеством!”

Ну, думаю, еще одна рубаха. Открываю, а там свитер с эмблемой нашего футбольного клуба.

– Какая прелесть, – говорит маманя.

– Да, это новая эмблема, – отвечает Элспет. – Ирландская арфа, корабль Лейта и замок Эдинбурга.

Они все лыбятся, а меня наизнанку выворачивает. Поиздеваться надо мной вздумали? По мне, покупать мужику шмотье с официальной эмблемой какого-нибудь клуба – это все равно что назвать его извращенцем. Я эту дрянь ни в жизнь не надену! Такое только пацанам носить да придуркам.

– Ну спасибо, – говорю, сквозь зубы так.

А сам думаю: “Как приду домой, так сразу эту хрень в помойное ведро выкину!”

Ладно, если б Элспет до такого додумалась – что с баб взять, бестолковые! Но если это Грег покупал, значит, поиздеваться хотел, не иначе. Короче, такое зло меня взяло, и чтоб не ляпнуть чего лишнего, пошел я на кухню за холодным пивком. Охолонул немного и подумал, что если этот Грег весь из себя дамский кавалер, то небось и сам такая же бестолочь, как и все бабы.

Башка все трещала со вчерашнего, тяпнул я две таблетки от головы, пивком запил и пошел обратно. А там уже Грег со спиногрызами играет, все их игрушки повытаскивал. Ему, что ли, игрушки дарили? Здоровый лоб, а у дитев подарки позабирал. Оттянул я Джо в сторонку и повел на кухню.

– Ты, – говорю, – приглядывай за этим хмырем, когда он возле детишек отирается. Он же явный педик, сразу видно!

– Да ну? – не поверил Джо и заглянул в комнату.

– Как пить дать педик! Сам знаешь, эти гады умеют прикидываться невинными овечками, по виду и не скажешь. Зуб даю, он и в списках полиции числится. У него все на роже написано.

Вдруг маманя на кухню заходит.

– Ну и чего вы тут застряли, от бутылки никак оторваться не можете? Идите-ка, пообщайтесь, Рождество все-таки!

– Уже идем, ма, – говорю я ей, а сам на Джо смотрю. Этот хмырь Грег, похоже, старушке нашей мозги хорошо запудрил. А что с баб возьмешь? У них и сроду-то мозгов нет, да только мы с Джо не вчера на свет родились, всяких хмырей повидали.

С маманей лучше не спорить, а то она весь день дуться будет. Пошли мы к остальным, я в кресло уселся, взял программу и стал отмечать стоящие передачи по ящику. Кто-то ж должен решить, что нам смотреть, пока все друг с другом не перегрызлись, вот я и решу. Самое милое дело на Рождество – сидеть с парой банок пива перед теликом.

О, класс! Джеймса Бонда показывают, вот-вот начнется.

Лучше Шона Коннори Бонда никто не сыграл. Разве эти слюнтяи-англичашки могут настоящего Джеймса Бонда сыграть?

Нет, не подумайте, будто я тащусь, что парень из Тол кросса стал Бондом. У нас в Лейте нашлись бы ребята не хуже Коннори. Вот хоть старина Дэйв Робб, завсегдатай в нашей пивнушке. Он почти ровесник Коннори и в свое время мужик был крутой, это хоть кто подтвердит. Чем только не занимался. Из парня вроде него вышел бы классный Бонд, если б только его научили.

– Франсис, не дури! – говорит маманя. – Сдался тебе этот Бонд.

– Ма, так ведь я уже включил.

Она надо мной встала, точно фараон у обезьянника, и пульте меня требует. Хрен вам! Маманя, кажись, забывает иногда, что это не только ее хата, но и моя тоже. Может, я не всю жизнь в ней прожил, но все-таки здесь вырос, так что я у себя дома. А у мамани это порой из памяти вылетает.

– Ты своего Бонда уже сто раз видел! – ноет она. – Пусть детишки мультики посмотрят, на Рождество подаренные!

– Мультики хотим, – вякнул один из спиногрызов, малявка Филип, тот еще стервец, весь в мамашку пошел.

Нет, ну бывают же недоумки, все им надо разжевать!

– Видик он на то и видик, – объясняю я, – чтоб его смотреть, когда вздумается. А киношку с Бондом когда вздумается не посмотришь. Смотри, когда показывают, или не увидишь вовсе. А что за Рождество без Джеймса Бонда? Скажи ведь, Джо? – поворачиваюсь я к брательнику.

– Да мне как-то фиолетово, – отвечает Джо. Сандра смотрит на него, потом на меня, потом на

Кейт. Вот ведь корова, раздулась, как воздушный шарик – сразу видно, тоже что-то вякнуть хочет. И точно, с подковырочкой так говорит:

– Значит, опять мы будем смотреть то, что хочет Фрэнк. Ну ладно.

– А ты, – посмотрел на нее Джо, – заглохни.

– Да маманя ведь верно говорит, что детишки…

– Заглохни, я сказал! – оборвал ее Джо и добавил вполголоса: – Я тебя предупредил.

Она нахохлилась, но глаз не поднимает и помалкивает в тряпочку.

Джо посмотрел на меня и покачал головой.

Наконец-то, ей давно следовало язык-то укоротить!

Маманя перевела взгляд на Грега и Элспет. Они сидели в сторонке, все перешептывались да пересмеивались, до остальных им и дела нет. Между прочим, мы тут типа всей семьей Рождество празднуем. Миловаться могли бы и на улице.

– А вы что хотите посмотреть? – спрашивает их маманя.

Они переглянулись так, будто им все по фиг, и этот хмырь Грег говорит:

– Лично я с Фрэнком. Давайте Бонда посмотрим, по-моему, очень веселая киношка. – И напыщенным таким тоном передразнивает: – А, мистер Бонд, я вас уже заждался…

Тут маманя моя рассмеялась, и даже Джо оскалился. Аспиногрызы и вовсе животики надорвали. И всем вдруг жутко захотелось посмотреть Джеймса Бонда – после того, как хмырь Грег им об этом сказал.

Ну и на хрен мне теперь этот Бонд?

Эта сладкая парочка, Грег и Элспет, всю киношку перешептывались и в телик вовсе не глядели. На кой черт он тогда выделывался, типа давайте Бонда посмотрим? После киношки я как раз собирался переключить на дурацкие мультики – надо же и детишкам праздник устроить, – а эти двое вдруг встали прямо перед теликом. Только собрался им сказать, что они не прозрачные, черт возьми, и сигнал от пульта блокируют, как этот хмырь Грег рот открыл:

– У нас есть небольшое объявление, – говорит. И Элспет этак к нему прижимается и за ручку его берет. Маманя моя смотрит на них с таким видом, будто ждет объявления последнего номера в лотерее. Грег прокашлялся и дальше продолжает: – Даже не знаю, как сказать… В общем, вчера я попросил Элспет оказать мне честь стать моей женой, и я очень рад, что она согласилась.

Маманя вскочила, сама не своя, руками взмахнула, точно вот-вот запоет, но вместо этого разрыдалась, стала молоть всякую ерунду: как это замечательно, она не может поверить, что ее малышка выходит замуж, и все такое. Короче, маманя на ровном месте размякла, будто ей чего в наливку подсыпали. Как бы не этот хмырь Грег и подсыпал – ох, не нравится мне его хитрая морда! Сандра с Кейт тоже слюни распустили, а малявка брательника спросила, можно ли ей быть подружкой невесты, и ей сказали, что, конечно же, можно, – в общем, сплошные слюни и розовые сопли. Я ушам своим не поверил: надо же, пожениться они собрались! Наша Элспет хочет выйти за этого хмыря в пижонском костюмчике!

И чем она только думает! Впрочем, что с нее взять, она вечно ходила, задравши нос, тоже мне, принцесса. Хотя чему удивляться? Избаловали ее с детства: младшенькая, да к тому же единственная девка в семье. Все вокруг нее прыгали, доставалось только нам с Джо. Вот и воображает, что ей все позволено. Кому-нибудь следовало бы вправить ей мозги, чтоб поняла, что в жизни все по-другому совсем.

Ну, сижу я, значит, башка трещит, и вдруг Элспет достает кольцо и надевает на палец, полюбуйтесь, мол. Тут такие визги начались!

– Какая прелесть! – ахнула Сандра. – Грег перед тобой на колено вставал? Ой, ну конечно же, вставал! – И глянула на Грега, потом презрительно так на Джо посмотрела.

Черт бы побрал эту Элспет! И чего она выделывается? Последний-то ее хахаль нормальный парень был. Кен его звали. Тачка у него была здоровенная, все чин чином, и хата неплохая. Правда, замели его, с коксом поймали, типа банковал. Тоже мне, нашли за что сажать! У нас все этим балуются. Да и какой из кокса наркотик? Это ж не герычем ширяться. Времена такие, нынче кокс в моде. Вот только многие у нас все еще живут в каменном веке и знать не хотят, что времена изменились.

Этот хмырь Грег исчез, потом появился с огромной бутылкой шампанского и бокалами. Сандра уставилась на паршивую бутылку, будто на долгожданный вибратор. А красавчик Грег хлопнул пробкой, она через всю комнату перелетела и в потолок стукнулась. Я туда, проверить, не осталось ли вмятины. Жаль, не осталось, а то бы пришлось этому хмырю раскошеливаться на ремонт маманиного потолка. Дуракам везет. Разлил он шампанское по бокалам, Джо тоже взял, а я отмахнулся.

– Терпеть не могу эту дрянь.

– А, пиво предпочитаете, – говорит он.

– Предпочитаю.

– Да ладно тебе, – вмешалась маманя. – Такой повод, помолвка сестры все-таки.

– А мне по фиг. Ненавижу шампанское, пузыри эти дурацкие, тошнит меня от них, – ответил я ей, глядя на масляную рожу Грега, его боковой проборчик и пижонский наряд. Так и хотелось сказать, что на самом деле меня тошнит от этого хмыря, но я прикусил язык, чтоб не портить Рождество.

Промолчать-то я промолчал, но справки навести не помешает. Этот псих Грег какой-то странный, похож на тех, что никак не определятся, сверху они или снизу, если вы поняли о чем я. Небось трахает втихую гомиков на Кэлтон-хилл, а наша Элспет ему просто для прикрытия нужна.

Как бы он ее еще СПИДом не наградил, наверняка ведь уже успел подцепить.

Эта языкастая сучка Сандра решила сказать тост:

– За Элспет и Грега!

И все, как бараны, за ней повторяют:

– За Элспет и Грега!

Я молчу, но глаз с этого хмыря не свожу. Ох, парень, как же ты меня достал. Все остальные прыгают вокруг него, даже Джо ему руку жмет. Лично я никому руку жать не собираюсь, не дождетесь.

– Пожалуй, пора на стол накрывать, – засуетилась маманя. – Это мое самое счастливое Рождество за много лет. Если бы твой папаня был с нами… – Она смотрит на Элспет, и глаза у нее на мокром месте.

Ну да, если б папаня был с нами, то сделал бы то же самое, что и всегда: нализался вдрызг и выставил нас из дома.

Этот хмырь Грег берет мою маманю за ручку, а другой рукой прижимает к себе Элспет.

– Вэл, как я вчера сказал Элспет, я больше всего жалею, что мне не суждено было познакомиться с Джоном.

Что этот хмырь сказал про моего папаню? Знал бы он моего старика! Вообразил, что если удалось запудрить мозги Элспет, то он может все тут прибрать к рукам? Задурил девке голову, конечно, она на него кинулась – с горя, после того, как беднягу Кена засадили. Видал я таких хлыщей, как этот Грег. вечно они норовят какой-нибудь девкой попользоваться.

Нет, сеструха моя зря собралась за него замуж выходить, и надо ей об этом сказать.

Ну, садимся мы за стол. Маманя нарочно посадила меня рядом с этим пижонистым педиком. Хорошо, что Джун забрала малявок к своим, хоть ее мамашка та еще сучка.

– А ты чем занимаешься? – спрашивает Джо у Грега.

Не успел тот рот открыть, как встряла Элспет:

– Грег работает в городском совете.

– Тогда поговорил бы там насчет муниципального налога, задолбали уже, – говорю я.

Маманя и Джо с Сандрой закивали – ловко я этого хлыща поддел. На хрен вообще сдался этот совет? Только бабки дерут и ни хрена не делают. Закрыть его на хрен, так никто и не заметит.

– Грег налогами не занимается, – напыжилась Элспет. – Он работает в отделе планирования. – И, раздувшись от гордости, добавила: – Начальником.

Ах, в отделе планирования? Так ведь невооруженным глазом видно, каким таким планированием этот сукин сын занимается: хочет втереться в доверие, стать хозяином в доме! Ну уж нет, зря губу раскатал!

Сидит тут, понимаешь, винишко попивает, ужин за обе щеки уписывает, да с таким видом, точно какой-нибудь герцог хренов!

– Вэл, – говорит этот хмырь, – вы просто превзошли себя. Такая вкуснятина, что пальчики оближешь.

А я сижу рядом с ним, злой, как черт, аж от злости проглотил кусок, не разжевывая. И попалась мне какая-то фигня, косточка, что ли, да и застряла в горле. Глотнул я вина.

– Я хочу предложить тост, – поднял бокал Грег. – За семью.

Я попытался кашлянуть, а косточка крепко застряла и не выходит. Дышать не могу, да еще нос после вчерашнего забит намертво, в пазухах полно дряни скопилось…

Мать твою за ногу!

– Дяде Фрэнку нехорошо, – вякнул один из спи-ногрызов Джо.

– Франсис, что с тобой? Ты подавился? – спрашивает маманя. – Ой, да он весь красный стал…

Отмахнулся я от них всех и встал со стула. Эта тупая корова Сандра принялась совать мне кусок хлеба.

– На, заешь, проглоти…

Какое тут проглоти! Я и так задыхаюсь, а она меня и вовсе угробить хочет!

Оттолкнул я ее, ни вдохнуть, ни выдохнуть не могу, башка закружилась. Вижу, все перепугались до смерти. Я кашлянул, застрявшая кость вроде выскочила, но тут же снова упала куда-то вниз, прямо в легкие.

А-а-а-а-а! Задыхаюсь!

Я вцепился в стол, замолотил по нему кулаками, потом за горло схватился… Да чтоб тебя!

И тут меня как треснут по спине! Раз-другой, в горле что-то сдвинулось, и я снова могу дышать… Дышу, надо же… Живой все-таки!

– Франко, ты в порядке? – спросил Джо. Я кивнул.

– Молодец, Грег, – говорит мой родимый брательник. – И что б мы без тебя делали?

– Это точно! – вторит ему эта корова Сандра.

Я кое-как прихожу в себя, пытаюсь сообразить, что произошло.

– Мне кто-то по спине врезал, – говорю я Грегу. – Это ты?

– Ага, – отвечает. – Я думал, ты косточкой подавился.

Ну я и врезал ему в ответ, прямо в наглую рожу. Он отшатнулся, руки к лицу прижал, бабы с детишками визг подняли, а Джо меня за руку хватает.

– Франко, твою мать! Ты свихнулся? Парень тебя спас!

Спас он меня, на фиг! Я вырвал руку.

– Он меня по спине треснул! Чтоб какой-то козел на меня руку поднял? Да еще в хате моей мамани, и к тому же на Рождество! Совсем уже охренел!

Маманя вопит, кроет меня на все корки, и Элспет туда же.

– С нас хватит, – заявила, глядя на меня, и покачала головой. И говорит мамане: – Мы уходим.

– Нет, не уходите! – Маманя ее уламывает. – Рождество все-таки!

– Нет уж, мы пойдем. – И на меня пальцем показывает: – Это он все испортил. Надеюсь, теперь ты доволен. Ну и ладно, а мы пошли отсюда. Сами празднуйте свое вонючее Рождество!

Этот хмырь Грег стоит, запрокинув голову, к носу салфетку прижимает, но кровь все равно хлещет и уже рубашку залила.

– Да ладно, ничего страшного! -лыбится он, чтоб всех успокоить. – Фрэнк просто перепугался, был в шоке и сам и не свой… со мной все в порядке… все не так плохо, как кажется…

Ну, думаю, тогда я тебе еще не так врежу. Сажусь на свое место, все еще пытаясь отдышаться, а они такую катавасию устроили! Элспет слезами заливается, а хахаль ее успокаивает:

– Зайка, да ведь он не нарочно. Давай еще посидим немного, ради Вэл.

– Ты его не знаешь! Вечно он все портит! – рыдает моя сеструха. Просто ей в очередной раз приспичило разнюниться: избаловали девку.

Джо и Сандра прыгают вокруг мамани и детишек. Маманя, как всегда, завела свою пластинку: что ж это она не так сделала? Да это я дурак, на фиг я вообще сюда приперся?

Короче, положил я себе еще жратвы, долил вина. А они все орут. Так и хочется сказать: вы жрать-то будете или нет? Если будете, так заткнитесь, а если нет, то валите отсюда, дайте челу спокойно пожрать.

Ладно, может, и не стоило ему с ходу морду бить, прямо в хате. Надо было сначала на улицу вывести. Так ведь этот козел совсем оборзел, за что и получил. Нуда, помочь он попытался – так ведь хребет мне чуть не сломал. Охренеть! А вообще, похоже, все дело в том, что с кем-то тут же скентуешься, а кого-то сразу на дух не переносишь, и, как ни старайся, а корешами не станешь.

Ох и дура моя сеструха, что выходит замуж за этого хмыря!


МИЛЫЕ БРАНЯТСЯ


На автобусной остановке околачивается жирный кекс: всклокоченные патлы, припухшие глаза, засаленный на жопе спортивный костюм. Кекс наблюдает за стайкой школьниц и украдкой, через карман, мусолит залупу. От него прет старым пивным потом; тяжелые щеки висят на лицевых костях, как разваренная курятина: того и гляди шмякнутся. Вчера, надо полагать, неслабо отдохнул после трудового дня.

Мучительный похмельный стояк бугрит эластиковое трико: кексу дорога однозначно в стриптиз-бар. Он встряхивается и направляет стопы к “бермудскому треугольнику” перекрестка Толкросс, чтобы слиться с толпой таких же опарышей, прилезших поглазеть на лобковые заросли. У входа в первое же заведение он удовлетворенно кивает, увидев на рекламной доске надпись: “Таня, 14.00”.

Ништяк, думает кекс, шлюшка со шрамом от кесарева сечения! При мысли о шраме глаза и член наливаются кровью. А еще у нее синяки на руках и на бедрах, работа дружка-наркодилера. У дружка погоняло Сикер, а почему – никто не знает. Кекс не раз наблюдал бурные сцены между Сикером и девчонкой; он одобряет политику “ежовых рукавиц”. Чего-чего, а баб воспитывать Сикер умеет. Знает их слабые места. Дерет обдолбанных шлюх во все дыры, как бог на душу положит, а расплачивается ширевом. Вот это мужик! Кекс дорого бы отдал, чтобы выведать секрет Сикера: самому небось далеко до таких высот. Ближе всего к идеалу удалось подойти с Джулией. Вот была зашуганная девка! Как первоклассница, даром что с двумя детьми. Прошлого сожителя, конечно, надо благодарить: тяжелый на руку, резкий, как леопард, чуть что – хрясь по морде! Вымуштровал девку, как шелковую. Отведав суровой мужской дисциплины, она потом всю жизнь только о ней и мечтала. Двух дней не могла прожить с неразбитыми щами, специально, сука, напрашивалась. А уж потом как сладко мириться! Целовать в рассеченную губку, с соленым привкусом, и мириться. Вот где самый кайф.

Однако и Джулия в конце концов ушла. Застала пьяного врасплох, взяла на понт. Еще ковырялки в убежище подлили масла в огонь. Додумались, дуры: вмешивать полицию в бытовую ссору! Он так констеблю и сказал: бытовая ссора, чё! Хорошо, мужик попался с пониманием. Ты, говорит, извини, я человек подневольный. Еще один сигнал – и выпишем судебный запрет. Обоссаться можно! Скотланд-Ярд на страже порядка. На километр не подпустят к этой овце. Как это им удастся, интересно? Если мы живем в одном подъезде?

Ну ничего, думает кекс. Полиция или не полиция, а он этой Джульке еще вдует. От всей души, чтоб надолго запомнила. Член под трико зудит, соглашаясь с хозяином. Скорее бы уж Танька вышла.

Напротив у стены сидит Сикер, потягивая джин с тоником. Для завсегдатаев у него наготове улыбочка, похожая из фотовспышку: появляется и исчезает мгновенно, оставляя каменное, как в уголовном деле, лицо. К нему подсаживаются двое: паренек с забранными в пучок волосами и смазливая девчонка слегка обалдевшего вида. Паренек здоровается с Сикером и знакомит его с девчонкой, сопровождая речь сальными ужимками. Сикер театральным жестом целует ей руку. Она глядит на него, как заяц на фары грузовика.

По залу пробегает ропот – на вращающийся подиум поднимается Таня. На ней выцветший купальничек, застиранный до белизны. Одышливые клиенты с мокрыми от пива губами жадно глазеют, напрягая испитую память, запасаясь материалом для вечернего дрочева в выстуженных квартирах под несвежими одеялами.

В баре воняет никотином и рвотой. Вчера кто-то из посетителей проблевался на ковер. Убирать не стали, просто передвинули столики, чтобы скрыть пятно.

Наш приятель разглядывает скучающее Та ни но лицо, побитое рябью зарубцевавшихся прыщей – в юности из-за этих прыщей ее сердце наполнялось душной радостью при малейшем проблеске мужского внимания, и отказывали тормоза, и умопомрачительная фигура незаслуженно отъезжала на второй план, и ноги раздвигались послушно, хотя и с намеком на снисхождение. Но главное – гребаный шрам. Эх, твою мать, какой шрам! Кекс думает о говнюшонке, которого надо благодарить. Где он сейчас? У бабушки или в приюте? Или у приемных родителей, как его собственный пацан? Кекс морщится, будто от боли. Злобные ведьмы из службы опеки! Отдали мальчонку чужим людям, воспользовались, что мать прошмандовка. Гражданка, говорят, не в состоянии обеспечить младенцу уход. Кукушки гребаные. Кто сказал, что приемная семья лучше, чем родная мать?

Настроение у кекса портится, несмотря на долгожданную Таню; даже набирающая децибелы музыка не помогает: играют всякое говно, тупую ниггерятину, а ведь могли бы кантри поставить, что-нибудь клевое из ковбойских времен, когда бабы были верны своим мужикам. Мало-помалу, однако, обаяние Тани берет верх: она уже у края подиума, извивается и завлекает; волшебный шрам парит у самого кексова носа – тонкий ровный росчерк брезжит над застиранными трусиками, по-над бритым лобком, как закатный луч любви. Грудь кекса надувается, кровь отливает от головы, в кислом воздухе не хватает кислорода. Его рука зачарованной змеей тянется вверх, и указательный палец нежно трогает… Таня отстраняется с криком: “Отвали!” По залу пролетает гул. Нагнав убежавший ритм, Таня продолжает танец.

Наш герой беспокойно ерзает: девчонок Сикера лапать нельзя, то есть вообще, без вариантов. Это каждому известно. Однако Сикер ему улыбается, типа все зашибись, и думайте что хотите про этого Сикера, но он в натуре правильный пацан, и девки у него ходят по струнке, как на параде, и кекс с достоинством ему кивает, потому что нормальные мужики должны держаться вместе, и вообще все ништяк. Он думает: вот они с Сикером, два реальных пацана; не первый день на районе, друг друга знают в лицо, живут по понятиям; не друзья, конечно, но что поделать, такой расклад, а выпади случай – и будут кореша до гроба, чё, нормальный ход.

Таня заканчивает номер. Кекс выдувает еще пару кружек и решает, что пора домой. Он выходит через заднюю дверь и огибает здание бара, чтобы по переулку мимо пустыря срезать путь к остановке. Сзади слышны шаги. Это Сикер – с мотоциклетным шлемом в руке.

– Ну чё, братан!

Кексу хочется ответить, что типа все ништяк, да еще для верности подпустить извиняющихся ноток, потому что чужих баб щупать западло, кто бы спорил, и мужику надо показать уважение, все дела. Но тут Сикер шлемом – хрясь! – заряжает ему по скуле. Кекс пятится. Вторым ударом – хрясь! – Сикер лишает его передних зубов и опрокидывает навзничь. Потом с размаху топчет каблуком яйца. И напоследок добавляет с носка в голову.

Экзекуция занимает сорок две секунды.

Сикер возвращается в бар с сознанием выполненного долга; бедного кекса даже словом не удостоил. Только окликнул вначале, да и то зря: слишком много чести.

Кекс некоторое время отдыхает. Затем поднимается и, опершись на стену, натужно блюет, распространяя пивную вонь. Вроде жив. Нетвердым шагом, щупая искалеченный рот, он направляется через пустырь к остановке.

Обидно ли ему? Безусловно. Но злится кекс не на Сикера. Сикер нормальный пацан; в конце концов, любой бы так поступил на его месте. Другое дело – подлая шлюха со шрамом. Вот кого удавить мало! Все они, твари, одинаковые. И Джулька, сучка, того же поля ягода. Ишь, думает, что соскочила. Ничего, сегодня он ее навестит по-соседски. Вправит мозги по полной программе.

А потом они, может, помирятся. Целовать и мириться – это же самый кайф! Если там еще останется, с кем мириться.


ПРОИСШЕСТВИЕ В РОУЗВЕЛЛЕ


Кении, Крейгу и Буди посвящается

1

Очередной табор бродяг, протиснувшись сквозь пробки на оживленных улицах, съехал с объездного шоссе на извилистую загородную дорогу и направился к полю, где толпились люди и гремела музыка.

Констебль Тревор Драйсдейл внимательно наблюдал за происходящим с заброшенного железнодорожного моста. Со свистом втянув в легкие горячий, отравленный машинами воздух, полицейский вытер мокрый лоб и поднял взгляд на редкие облака, беспрепятственно пропускавшие солнечный жар.

Невидимо и неслышимо для стража порядка, в грязном закутке под бетонными опорами съезда с шоссе, местные пацаны тоже невольно травились вонючими выхлопными газами в дополнение к отраве, принятой добровольно.

Жара стояла невыносимая, но Джимми Малгрю вдруг бросило в дрожь. Это все от выпивки и наркоты, решил он. От них всегда мерзнешь. Да еще и не выспался к тому же. Его скрутила новая судорога, куда хуже предыдущей.

Клинт Филлипс с размаху треснул тяжелым молотком по челюсти распростертого на земле Семо. Челюсть была закрыта привязанной к голове подушкой, и снаружи виднелись только глаза, нос и рот, тем не менее от удара голова Семо мотнулась в сторону.

Джимми глянул на Данки Милна, но тот пожал плечами. Джимми сделал шаг вперед, раздумывая, не пора ли вмешаться. Все-таки они с Семо приятели. Нет, не стоит: Клинт, похоже, бьет не во всю силу.

– Ну как, Семо? – оскалился Клинт в зверской улыбке. – Готово? Сломалась уже?

Семо поднял взгляд. Челюсть болела, несмотря на таблетку темазепама, запитую пивом. Он подвигал челюстью: больно, но кости целы.

– Не, пока все на месте, – пробормотал Семо. Изо рта у него потекли слюни, заливая подушку.

Разозленный Клинт, подобравшись как боксер на ринге, посмотрел на Джимми и Данки. Они ответили ему безразличным взглядом. Джимми стало нехорошо на душе, захотелось сказать “Хватит!”, но он не издал ни звука, когда Клинт снова поднял молоток и со всего маху опустил его на голову Семо. От удара голова мотнулась в сторону, однако Семо сумел подняться на ноги.

Из-за угла неожиданно вышел старик с громадным черным Лабрадором. Парни с ненавистью уставились на незваного гостя. Ошеломленный увиденным, старик резко дернул поводок и потащил скулящего пса прочь, не давая ему оросить облюбованную было бетонную колонну. Старик скрылся за поворотом, откуда дорога вела к старой деревне, и не видел, как парень с привязанной к голове подушкой вырвал молоток и врезал им прямо по незащищенному лицу “обидчика”.

– Псих ненормальный! – заорал Семо.

Скула Клинта вмялась, раздался тошнотворный треск сломанной кости, и посыпались зубы. Джимми замутило, и в то же время он обрадовался, потому что на самом деле терпеть не мог Клинта: тот работал в автомастерской, где все время околачивалась Шелли. Кроме того, Джимми не особо вдохновляла задуманная компанией махинация.

Прижав ладони к искалеченному лицу, Клинт уставился на Семо диким взглядом и заорал, как чокнутая гиена. Во все стороны полетели брызги крови и осколки зубов.

– Почему я?! – жалобно простонал он, повернувшись к Джимми и Данки. – Ведь договаривались, что он! Это же он пилюлю заглотил! И подушка у него!

У Семо, похоже, совсем крышу снесло. Он не сводил кровожадного взгляда с Клинта и не выпускал из рук молоток.

– Теперь уже поздно, – отозвался Джимми. – Пошли к фараону, и ори погромче! – Он подмигнул Семо, и тот опустил молоток.

– Да идите вы на хрен! – заскулил Клинт. – А я домой пойду!

– Пошли лучше ко мне, – предложил Джимми.

Не в силах сопротивляться, Клинт позволил дружкам тащить его. Они пришли к Джимми домой, поднялись на второй этаж в его комнату и врубили музыку. Клинт кое-как проглотил пару колес и, развалившись прямо на полу, ушел в астрал. Джимми подложил под голову приятеля принесенный из кухни пластиковый пакет, чтобы кровь не растекалась по всей комнате.

Только Джимми начал расслабляться, как папаня внизу включил телик погромче, пришлось тоже прибавить звук. Телик заорал еще сильнее, Джимми увеличил громкость: такое состязание устраивалось каждый день. Джимми подмигнул Данки, и оба с довольным видом переглянулись. Клинт уже вырубился, Семо тоже уснул. Джимми осторожно разрезал клейкую ленту и, развернув подушку, уложил друга поудобнее. Челюсть Семо сильно распухла, но это была фигня по сравнению с тем, во что превратилось лицо Клинта. Открыв тюбик клея, Джимми выдавил пару капель жгучей жидкости на язык и с удовлетворением почувствовал, как пары наполняют легкие, вызывая удушье.

2

У Шелли Томпсон было шесть пальцев на ногах. Когда она была маленькой, отец сказал ей, что она – инопланетянка, брошенная своими настоящими родителями и найденная в НЛО, упавшем возле Роуз-велла. На самом деле если кто ее бросил, так это отец: однажды он просто не вернулся домой. Шелли тогда было шесть лет. Лилиан, мать Шелли, упорно отказывалась отвечать на вопросы о нем, поэтому Шелли сохранила об отце только радужные воспоминания. Это остро стало сказываться в подростковом возрасте, когда ее противостояние с матерью приобрело особенно ожесточенный характер.

В пятнадцать лет Шелли была мечтательной девочкой и увлекалась НЛО.

После двух месяцев задержки и дважды получив положительный результат теста на беременность, Шелли заявила, что отец ребенка – пришелец из космоса семи футов ростом. Он пришел среди ночи, отнес полусонную на космический корабль и лег на нее сверху. Своей подруге Саре Шелли рассказала, что у нее было ощущение, будто они “делают это”, хотя на самом деле ничего “такого” они не делали.

– Пришелец, говоришь? – засмеялась Сара. – Ну и на кого он был похож? На Брэда Пипа? Или на Лиама Галлахера?

Сара старательно притворялась равнодушной, хотя на самом деле ее поразило, что Шелли не подвержена девчачьим увлечениям и описала не кинозвезду, а обычного инопланетянина: длинный, тощий, безволосый, с большими раскосыми глазами и все такое. Впрочем, несмотря на изумление, Сара не поверила подруге ни на грош.

– Да брось ты, – сказала она. – Это ведь Алан Девлин тебе заделал, верно?

– Вот еще! – с негодованием фыркнула Шелли. Алан Девлин работал на местной автозаправке,

расположенной у съезда с шоссе. Он был большой мастер пудрить мозги девчонкам, благо что школьный двор примыкал к заправке. Семнадцатилетний Клинт Филлипс, застенчивый помощник Алана, нервно оглядываясь, стоял на шухере у дверей, пока его начальник развлекался в мастерской: у Алана был целый гарем из школьниц, в который входили Шелли и Сара.

Клинту тоже хотелось поучаствовать, но он слишком стеснялся, в основном из-за прыщей. Девчонки не обращали на него внимания, и Девлин безжалостно дразнил его за это. Клинт часто мечтал о том, как мистер Маршалл, вечно отсутствующий владелец заправки, неожиданно нагрянув, застанет Алана врасплох, но мечты так и оставались мечтами. Мистер Маршалл, завзятый алкоголик, к обеду регулярно напивался вдребезги в каком-нибудь пабе. Тем не менее Клинту нравилось делать вид, будто он тоже с Шелли перепихивался: это ужасно злило его приятеля Джимми Мал-грю, который втрескался в нее по уши.

Алан Девлин приехал в захолустный Роузвелл из Эдинбурга, где по малолетству связался с бандой футбольных фанатов по прозванию “Столичные вояки”, в которой капитанил его старший брат Майк Девлин. Пять лет назад Майк бесследно исчез, и Алан завязал с футболом. Обаяние и настойчивость Алана сводили девчонок с ума. Услышав грустную историю об исчезновении Майка, Шелли размякла: ведь ее отец тоже исчез. Пожалев парня, она наконец дала ему, хотя до того позволяла л ишь трогать ее незрелые грудки, пока Алан трахал Сару. После исчезновения обожаемого старшего брата Алан резко изменил взгляды на жизнь: ничего хорошего ждать не приходилось – сегодня ты здесь, а завтра тебя уже нет. Поэтому нужно взять от жизни все, что можно – с точки зрения Алана, это означало поиметь как можно больше телок.

Шелли, да и Сара тоже, каждый раз клялась себе никогда не возвращаться в мастерскую, но скука приводила их обратно, а неотразимая лесть Алана всегда достигала цели. Не успевали они опомниться, как он уже лапал одну из них, а то и обеих сразу.

3

Разрастаясь с каждым днем, лагерь бродяг-ньюэйджеров вышел за пределы старого городского кемпинга для туристов и теперь занимал часть отравленного пустыря поблизости.

“Спятили все с этим празднованием нового тысячелетия, – думал констебль Тревор Драйсдейл. – И никакие они не бродяги, а самые настоящие хулиганы, и на уме у них одни безобразия”. Мало ему было местного хулиганья, так еще и эти понаехали. Вчера вечером случилась драка возле закусочной. В очередной раз. Драйсдейл знал зачинщиков: обнаглевшие местные торчки. Через несколько дней констебль должен был предстать перед комиссией по присвоению званий. У него еще есть время добиться впечатляющего результата. Он ведь и так уже заработал хорошие очки своим твердым, но деликатным обращением с путешественниками. Сержант Драйсдейл. Звучит неплохо. Новый стильный костюмчик сидел, как влитой – председатель комиссии Коуэн терпеть не мог плохо одетых нерях. К тому же брат Коуэн тоже был масоном. Драйсдейл считал, что новая должность уже у него в кармане.

Констебль спустился по тропинке к водохранилищу. Повсюду валялись пивные банки, винные бутылки, пакетики из-под чипсов и выдавленные тюбики клея. Проблема в том, что нынешняя молодежь из рабочего класса осталась без работы, не имеет политических убеждений и накачивает себя черт знает какими наркотиками. Скверное сочетание. Ничего им не надо, и хотят они только одного – развлекаться на всю катушку до наступления нового тысячелетия, а там видно будет, что из этого выйдет. Если, как мрачно подумал Драйсдейл, выйдет то же самое дерьмо, что и раньше, то эти недоноски пожмут плечами и будут балдеть до наступления следующего тысячелетия.

Тревор Драйсдейл был реалистом и знал, что в этих местах молодежь послушанием никогда не отличалась, но еще помнил времена, когда нарушителей можно было отметелить в обезьяннике. Крутые шотландские парни раньше сильно уважали этот замечательный, хотя и не совсем законный, способ поддержания порядка в обществе. А теперь молодежь накачана наркотой, и лупить их бесполезно – наутро они и не вспомнят ничего. Потом заглотят пару колес, и опять все по новой. Конечно, для самого полицейского выпустить пар не помешает, но в качестве способа поддержания порядка мордобой совершенно не годится

“Ну и местечко! – думал Драйсдейл, переводя взгляд с водохранилища к городу и обратно к холмам П ентланд-хиллс. – Как здесь все изменилось”. Уж на что он был привычен к этим постепенным изменениям, но и ему иногда резала глаз несуразная уродливость местности, где вперемешку располагались старые поселки, одинаковые коробки современных жилых домов, голые поля, полудохлые фермы и промышленные предприятия, развлекательные и торговые комплексы, скоростные шоссе и мерзкий заброшенный пустырь, по какой-то странной причине прозванный Зеленым поясом. Этим названием власти словно наносили местным жителям очередное хорошо продуманное оскорбление.

Единственное, что беспокоило полицейского больше, чем уныние, прочно поселившееся в городе, так это волна оптимизма, охватившая молодежь в преддверии нового тысячелетия. “Просто очередной предлог, чтобы с головой уйти в перепихон и наркоту, пока остальным приходится впахивать скрипя зубами от ненависти и страха”, – со злобой подумал Драйсдейл, чувствуя, как кольнула в желудке язва. Надо это прекращать – здесь уже собрались тысячи дармоедов.

Констебль поглядел на крутой берег водохранилища: временное поселение заблудших душ разрасталось, все ближе подбираясь к его дому. Хорошо хоть дом стоит по другую сторону дороги. Правительству давно пора объявить чрезвычайное положение по всей стране, хватит уже с недоносками цацкаться. Только куда там, эти хитрожопые все тянут кота за хвост, надеются, что парочка наркошей от передоза загнется. Вот тогда поднимется вой среди законопослушного большинства, и можно будет принять более крутые меры, заработав очки в опросах общественного мнения и на предвыборных съездах партии, а там и выборы на носу. Начнут раздаваться голоса, требующие жестко навести порядок, и примутся искать виноватых. Все это Драйсдейл уже не раз слышал, но если голоса станут громче, то можно будет по крайней мере надеяться, что правительство не опустило руки. “Хоть бы кровь кому пустили!” – уныло подумал он, ловким пинком отправив ржавую банку в грязную воду.

4

Задумка юных пройдох неожиданно увенчалась успехом: на следующее утро Клинт Филлипс проснулся от дикой боли, и ничего не оставалось, как отвезти его в больницу. Взглянув на рентгеновский снимок, врач принудительно заставил Клинта остаться. Джимми был рад, что в больницу положили не Семо, а Клинта, хотя без него придется вести себя на заправке осторожно, чтобы этот бугай Алан не заметил, как они тырят всякую мелочевку из магазинчика.

Впрочем, пострадавшего через денек-другой выпустят, и тогда можно будет пойти в полицейский участок и написать констеблю Драйсдейлу заявление, обвинив неизвестных бродяг в избиении Клинта.

5

Цирасторианин прижал длинные пальцы к вискам, чувствуя, как перемещается из центра Воли к ее окраинам. Иногда старейшина Гезра думал, что, пожалуй, не следовало слишком увлекаться работой. Ледяной холод космоса словно пронизывал тело до костей, проникая сквозь полупрозрачную ауру Воли, защищавшую его и всех его собратьев.

На корабле царила темнота, в которой вспыхивали изображения наблюдаемой планеты. Гезра, Надзиратель за подобающим поведением в этом секторе космоса, размышлял, куда мог направиться корабль юных оболтусов. Земля выглядела слишком очевидной целью: ведь именно оттуда был родом их образец. “Образец”! Гезра улыбнулся тонкими губами и подумал, что пора бы прекратить использовать это унизительное слово. В конце концов, землянин предпочел остаться и быть принятым в ряды цирасториан, чем вернуться домой и подвергнуться очистке памяти – причем взамен попросил сушие пустяки. Очень странное поведение; впрочем, бессмысленно пытаться проникнуть в душу примитивного земного существа.

Поразмыслив, Надзиратель за подобающим поведением неохотно решил воспользоваться внешними средствами для обнаружения непослушных юнцов. Отвратительно, но что поделаешь. Цирасторианская философия была основана на отказе от внешней технологии, взамен которой неустанно развивалась Воля, то есть внутренние силы каждого индивида в отдельности и всей расы в целом – именно благодаря Воле цирасториане развили свою цивилизацию, выбравшись из ямы постиндустриальной эры, закончившейся давным-давно, несколько тысяч лет назад.

Подобно нынешним гуманоидам на Земле, цирасториане в те давние времена повидали немало пророков, проповедников, мессий, мудрецов и ясновидящих, пытавшихся убедить самих себя и своих последователей в том, что им известны сокровенные тайны вселенной. Уделом некоторых стали насмешки при жизни, другие повлияли на целые поколения.

Неудержимое развитие науки и техники подтачивало великие религии у самого основания, подрывая к ним доверие, но сохраняя чувства восторга и смиренного преклонения, испытываемые всеми разумными формами жизни, пытающимися постичь бесконечное разнообразие вселенной. Достижения цирасторианской науки открыли невероятные возможности (которые в то время ошеломляли, а теперь казались весьма скромными) и при этом вызвали больше вопросов, чем дали ответов. Конечно, так всегда бывает в развитии науки, и цирасториан больше тревожила их собственная склонность использовать достижения техники лишь для массового потребления вместо того, чтобы дать гражданам возможности для самореализации, а также искоренить бедность, неравенство и болезни.

На пике своего технического развития прагматичные цирасториане испытали духовный кризис Высшие старейшины основали организацию под названием “Опора”. Ее целью было духовное развитие, освобождение умов способных цирасториан от физиологических ограничений. Медитация в течение многих веков привела к созданию Воли, коллективного запаса духовной энергии, которым мог воспользоваться любой цирасторианин и который пополнялся каждым цирасторианином просто в процессе жизни и мышления, в меру его личных способностей и уровня тренировки. Воля практически уничтожила культурные и социальные различия, поэтому способности и подготовка у всех были примерно одинаковы.

Раньше Гезру даже забавляли наблюдения над примитивными расами вроде землян, которые вслепую брели по пути развития внешних технологий, ведущему в тупик. Однако теперь среди цирасториан появилось множество отбившихся от рук юнцов, привлеченных глупой идеей прикосновений, вкуса и чувств. Эти примитивные типы искали физического взаимодействия ради внешних ощущений, причем часто с представителями рас, мало отличавшихся от дикарей. Впрочем, Гезра знал, что вожак отступников, юнец по имени Тазак, несмотря на разглагольствования о культе физического, обладал прекрасно развитыми паранормальными способностями и сразу же почувствует любую попытку старейшин отыскать его с помощью Воли.

6

Парни сидели у водохранилища, потягивая дешевое винцо. Джимми вспомнил, как несколько лет назад они здесь ловили щук и окуньков. Теперь рыбалку им заменял клей. Нельзя сказать, что новое увлечение было интереснее старого: от удачной рыбалки тоже кайф получаешь, правда, кратковременный, а вот от клея можно тащиться целый день. Кроме того, клей давал острое ощущение полной бесцельности, в то же время позволяя провалиться в уютное забытье. Разумеется, они знали, что эта дорога ведет в никуда. Под кайфом, бывает, таких глюков насмотришься, что потом можно долго рассказывать, но в результате все равно только хуже становится.

Ну и хрен с ним. Джимми зевнул и потянулся, с удовольствием расправляя конечности. В любом случае, что еще остается? Чем еще заняться? Он вспомнил о предках, давно разведенных: они несли какую-то чушь про “уважение” – пережиток времен, когда у всех была работа и приличная зарплата, – а сами беспомощно барахтались в безжалостной, бесчувственной пустоте. Никакого уважения к родителям Джимми не испытывал, да и к обществу тоже. Он даже сам себя не уважал и только с помощью приятелей мог заставить других уважать его, но с каждым днем это становилось все труднее. Оставалось лишь держаться вместе с друзьями, плыть по течению и надеяться, что со временем жизнь станет лучше. Если повезет.

Джимми подумал, что, возможно, бродяги правильно делают: может быть, нельзя сидеть на одном месте. Вот только какого черта этих придурков сюда занесло? На пустырях между жилыми районами, промышленными зонами и эстакадами собрались приезжие со всей Британии и даже из-за границы. Все эти чокнутые болтали о какой-то “силе”, которая их сюда привела. Тоже мне, нашли место, ё-моё! Ну и хрен с ними. Завтра Клинта выпишут из больницы, можно будет пойти с заявой к Драйсдейлу и получить компенсацию за увечья – делов-то, раз плюнуть!

Джимми разом влил в себя половину бутылки “Хуча”. Впрочем, теперь они уже достаточно взрослые, чтобы пить чего покрепче алкогольного лимонада: помимо нескольких бутылок “Хуча”, в привычный набор входили пиво, крепленое вино и, если удастся достать, таблетки темазепама. На прошлой неделе их приятель Карл чуть не утонул, заснув на берегу водохранилища: вечером, когда остальные, возвращаясь в город, наткнулись на спящего, поднявшаяся вода почти залила его нос и рот.

Джимми поднял взгляд, пытаясь разглядеть что-нибудь в уродливом пустом небе. В Британии Роуз-велл считался одним из мест, наиболее часто посещаемых НЛО, и раз в полгода в городе непременно собирались ученые, журналисты и уфологи. “Надо же, – подумал Джимми, – почему-то НЛО всегда появляются именно в такой дыре, где и заняться-то нечем!” Он швырнул пустую бутылку в воду. Нет, ну сами подумайте, на хрен инопланетянам сюда прилетать? Бред собачий, надо меньше трепаться с этой полоумной шмакодявкой Шелли, которую трахает Алан Девлин. Этого столичного пижона Алана он терпеть не мог, но вовсе не из-за девчонки (телок кругом до фига, и почти любая устроила бы Джимми), а потому, что однажды тот поймал его на краже чипсов и пригрозил отделать бейсбольной битой.

Хотя, надо признать, что Шелли – классная девчонка. Джимми понял это, когда предложил ей в закусочной картофель фри, а она попросила к нему соус карри – такие вот мелочи и выделяют классную телку из остального стада шалав. Только ее бесконечный треп про инопланетян на нервы действует. Алан Девлин заморочил ей голову этой хренью, вот она ему и дает.

Из всех наркотиков Джимми всегда предпочитал клей: оглушительная волна испарений обжигала легкие, вызывая удушье. Ну да, с такими увлечениями долго не живут, но все старичье в городе выглядело жалкими человеческими огрызками – так какой смысл жить долго? Лучше меньше, да лучше. И уж куда лучше накачаться наркотой, чем за жалкие гроши подписаться на дурацкую учебу, где какой-нибудь красномордый козел будет орать на тебя, а через пару лет вышвырнет на улицу и возьмет на твое место следующего придурка. А если кто не сечет таких простых вещей, то он просто безмозглый баран.

– Против логики не попрешь! – усмехнулся про себя Джимми.

– Ты чего там бормочешь, дурень – засмеялся Семо.

– Так, ничего, – с улыбкой ответил Джимми и капнул пару капель клея на язык, наслаждаясь ощущениями жжения и удушья. Воздух наполнил легкие, и перед глазами все восхитительно закружилось. Когда пульсация в висках поутихла, Джимми выдавил остатки клея в пустой пакетик из-под чипсов и уткнулся в него носом.

– Дай и мне тоже, – простонал Семо.

Он опрокинул в горло банку пива и поморщился. Вот ведь гадость! Лучше начать с лимонада и переходить к пиву, когда окосеешь, решил Семо. Холодным его еще можно пить, но теплым… Блевотина!

Джимми неохотно оторвался от пакета и протянул его приятелю. На мгновение земля встала дыбом, словно собираясь ударить в челюсть, но Джимми устоял на ногах и протер глаза. Зрение немного прояснилось, и он разглядел жующего Данки.

– Помните, как мы здесь рыбачили? – спросил Данки и задумчиво добавил: – Хорошие были времена.

– Скука смертная, а так ничего, – согласился Семо и вдруг повернулся к Джимми: – Ну что, попробовал уже эту мочалку Шелли? Ты давно вокруг нее увиваешься.

– Может, попробовал, а может, и нет, – улыбнулся Джимми, вздрогнув от неожиданного вопроса. В мечтах он уже видел, как они будут встречаться, и ему нравилось, что окружающие начинают воспринимать их как пару. На вопросы парней об их отношениях Джимми отвечал с непроницаемым видом, точно игрок в покер: почему-то с друзьями ему было проще говорить об этом, чем с самой Шелли.

– Кое-кто болтает, что она залетела, – сказал Данки.

– Заглохни! – оборвал его Джимми.

– Так я ж не сам придумал, за что купил, – равнодушно ответил Данки и повернулся на спину, подставляя лицо обжигающим лучам солнца.

– Нечего языком молоть, если не знаешь! – не унимался Джимми.

Наверняка это трепло Клинт проболтался. Джимми вспомнил, как Семо ударом молотка заткнул вялую слюнявую пасть Клинта. И как Алан Девлин орал, чтобы Джимми положил долбаные чипсы на место. И как девчонки улыбались Алану – и Шелли вместе со всеми. Когда Алан начинал трепаться с телками, они размякали напрочь и только игриво хихикали. Джимми попытался подражать Алану, но из этого ничего не вышло: по сравнению с этим столичным пижоном, он чувствовал себя маленькой девочкой, тайком примеряющей мамкино платье.

– Ой, да ладно! – фыркнул Данки.

Он вовсе не нарывался на ссору – в отличие от Джимми, который вскочил и набросился на приятеля, прижав его к земле, потом ухватил за рыжие вихры и потянул со всей силы.

– Говорят тебе, придержи язык! Понял?

Краем уха Джимми слышал одобрительный смешок Семо. Джимми и Семо всегда были заодно, всегда неразлучны – как Данки и Клинт. Удар молотка, нанесенный Клинту, был символическим: он изменил баланс сил в четверке. Кажется, Данки об этом позабыл.

– Понял, говорю? – прорычал Джимми.

– Да понял, понял! – взвизгнул Данки. Джимми ослабил хватку и выпустил его.

– Псих ненормальный! – простонал Данки, отряхиваясь.

Семо безудержно веселился.

– Я бы и сам ее отодрал! – хихикнул он. – И подружайку б ее отодрал, эту цыпу Сару. А круто было бы, а, Джимми? Ты с Шелли, а я с Сарой.

Джимми позволил себе улыбнуться. Семо – его лучший друг, да и в его идее что-то есть.

7

Пока мать собирала на стол, Шелли разглядывала музыкальный журнал. Лиам из “Оазиса” – клевый чувак, решила она. Эбби Форд с подружками вечно трещат в школе про “Оазис”. У Эбби всегда есть бабки на шмотье и пластинки, поэтому-то все парни вокруг нее увиваются. Правда, прическа у нее очень даже ничего. “Надо тоже волосы отпустить, – подумала Шелли. – А то обкорнал ась, как дура… Зато маманю довела до белого качения”. Вообще-то Эбби ничего, хотя Саре она не нравится. Шелли иногда болтала с Эбби. Может, стоило бы подружиться с Эбби Форд, Луизой Монкур, Шоной Робертсон и их компашкой – и Сара бы тоже с ними подружилась. Они клевые девчонки. “Еще бы денег найти на стильный прикид”, – вздохнула про себя Шелли.

А этот Лиам из “Оазиса”… Хм, ничего так. Даже симпатичнее Деймона, Робби и Джарвиса. Пристально вглядываясь в глаза Лиама, Шелли вообразила, что заглянула ему в душу, и он смотрит именно на нее. По телу пробежала приятная дрожь. Только она, Шелли Томпсон, сумела проникнуть в тайны души Лиама и почувствовать связь с ним. Было бы здорово, если б удалось с ним встретиться – может быть, когда он приедет на концерт в Лох-Ломонд. Лиам сразу же поймет, что они с Шелли идеальная пара и просто созданы друг для друга! Это будет любовь с первого взгляда! Правда, Шелли еще не решила, оставить ребенка или избавиться от него. Конечно же, надо будет спросить мнение Лиама, иначе было бы нечестно. Захочет ли он воспитывать чужого ребенка, да еще инопланетянина? Хотя если он ее любит – а по фотке видно, что так оно и есть, – то и с ребенком никаких проблем не будет. Вот было бы здорово, если б Сара вышла замуж за Ноэля Галлахера! Тогда они с Сарой стали бы не только подругами, но и родней! Вот классно!

– Шелли, за стол! – отрывисто велела мать.

Шелли отложила журнал и пошла к столу, все еще видя перед собой задумчивые глаза Лиама. Она представила, как он прикасается к ее груди, и в животе сладко затрепыхалось.

На ужин была жареная картошка, сосиски и фасоль. Шелли ела быстро, аккуратными движениями. Ела она в три горла, но, несмотря на беременность (о продолжительности которой Шелли понятия не имела, поскольку тошноты по утрам почти не испытывала), оставалась тощей как скелет. Жареную картошку она обожала, особенно картофель фри в закусочной, да еще под соусом карри – вот это вкуснятина! Не то что маманькина картошка – маленькие вялые ломтики, разве такими наешься?

Шелли с удовлетворением подумала, что пошла отнюдь не в маманю. Той достаточно одного взгляда на упаковку замороженной жареной картошки, чтобы на брюхе и под подбородком появилась еще одна заметная жировая складочка. С точки зрения Шелли, это был явный недостаток. Маманя выглядела осунувшейся – и в то же время раздутой. Интересно, как можно одновременно выглядеть изнуренной и расплывшейся? Еще как можно, решила Шелли, разглядывая мать, которая смотрела в занавешенное тюлем окно. На лице Лилиан застыло испуганное выражение: она вечно ждала каких-нибудь неприятностей. Ничего Не поделать, Шелли приходилось жить с матерью. Матери тоже нравился “Оазис”. Был маленький, но все же вполне реальный, шанс, что они вместе поедут в Лох-Ломонд. Однажды маманя пошутила, что втюрилась в Ноэля. Шутка, конечно, но до чего дурацкая! Прямо с души воротит. Представить только, что маманя сошлась с Ноэлем! И замуж за него вышла! Фу! Это бы напрочь испортило их отношения с Лиамом, если б у них завязались отношения.

Нет, ни за что! Ноэль на таких, как ее маманя, и смотреть-то не станет!

Еды было мало, скоро опять захочется есть. Надо сходить в закусочную, там наверняка будет Джимми Малгрю. Он вообще-то парень ничего, только слишком уж обычный, сразу видно, что из Роузвелла. Ужасно неуклюжий, никогда не знает, что сказать – не то что Алан Девлин или Лиам. Правда, Л иам не из Роузвелла, но все-таки добился чего-то в жизни, доказал, что может стать звездой. Ладно, надо по-любому сходить в закусочную, а потом вернуться домой к началу “Секретных материалов”.

8

Джимми и Семо слонялись возле закусочной. Через полчаса из пабов повалит народ. Джимми хотелось картошки фри, но владелец закусочной Винсент на порог не пускал обоих приятелей за мелкое воровство и хулиганство. При виде Шелли и Сары Джимми воспрянул духом. От застенчивой улыбки Шелли что-то внутри шевельнулось. Ему захотелось сказать, что он чувствует, только что тут скажешь-то, когда рядом Семо и Сара? Что вообще можно сказать этой стройной высокой красавице, из-за которой он не спал по ночам? За последние месяцы, с тех пор как Шелли расцвела и обрилась под Шинейд О’Коннор, простыни Джимми совсем задубели. За такой девушкой нужно ухаживать по-настоящему, а не обжиматься украдкой на карьере возле водохранилища, как с девахами вроде Эбби Форд и Луизы Монкур, которых они с Семо прозвали карьерными шавками. Да только как пригласить ее на свидание? И куда пойти? В киношку? В парк? Куда вообще водят девушек на свидания?

Вдохновленный лунным сиянием, ярко освещавшим офисное здание позади заправки, Джимми сделал шаг вперед.

– Эй, Шелл, купи нам картошки фри, я тебе бабосы дам. А то нас, понимаешь, Винсент не пускает.

– Ладно, давай, – согласилась Шелли, забирая деньги.

– Про соус карри не забудь, – улыбнулся он, довольный, что она не обиделась на такое фамильярное обращение.

Джимми и Семо смотрели вслед девчонкам, которые скрылись в закусочной.

– Клевые телочки, а? – Семо облизнул сухие губы и потер опухшую челюсть. – Я б обеих трахнул! – Он схватил Джимми и театрально двинул бедрами.

В закусочной Сара повернулась к Шелли.

– Ты только посмотри на этих придурков! На шестнадцать они и не тянут. Дай им бабу, так они и знать не будут, что с ней делать!

Девчонки захихикали, глядя сквозь стекло витрины на парней, дурашливо пихающих друг друга в нервном возбуждении.

9

До Земли было много миллионов световых лет, до родной планеты – на многие миллионы больше. Технические достижения, которые так восхищали юных цирасториан, позволяли экипажу корабля наблюдать за происходящим на Земле во всех деталях. Четкость картинки была почти такой же, какую они могли получить, используя Волю, но техника требовала меньших усилий – на досуге цирасторианские юнцы и их одинокий друг-землянин могли выкурить сигаретку-другую. На экране проплывал Ист-стенд на Истер-роуд.

– Да, с тех пор, как я улетел, парни-то здорово изменились, – сказал бывший фанат “Хиберниана” Майк Девлин предводителю цирасторианских юнцов Тазаку.

– Ну еще бы! – согласился долговязый, неуклюжий Тазак, попыхивая сигаретой. Внутри сигареты – клевая штука! – был табак, с которым цирасторианин познакомился благодаря своему другу коротышке-землянину. Попробовав затянуться в первый раз, Тазак едва откашлялся, зато сейчас смолил по две пачки в день.

Майк вглядывался в лица, наводя увеличение на тех немногих, кто казался знакомым.

– Этот пацан Элли Мастере тогда еще с сопляками бегал. А теперь, похоже, капитаном заделался. Жаль, братишку моего меньшого не видать.

– А давай завалимся к ним в гости. Поглядим, чем они там занимаются, – улыбнулся Тазак.

В больших карих глазах цирасторианина Майки увидел знакомый огонек: Тазак собирался повеселиться. Однако баловством заниматься некогда, были дела поважнее, и Нельзя позволить Тазаку все испортить. Не важно, путешествуешь ли ты в космосе, обладая возможностями уничтожить целые планетные системы (с помощью ли внешних технологий или внутренней силы), или слоняешься по улицам, нарываясь на драку, самое главное – все делать вовремя. Майк Девлин был вожаком и прекрасно знал, что в любой стычке действуют одни и те же правила.

– Для начала я высовываться не буду, а вы объясните этим придуркам, что не стоит зря рыпаться, – сказал Майк. – Потом появляюсь я, они быстро усекают, кто здесь главный, и делают меня самым большим начальником. Причем не в одном паршивом городишке, а на всей планете Земля!

– Лишь бы твоя махинация сработала, – улыбнулся Тазак.

– Куда она денется! Мы ведь летим на Землю не для того, чтобы смеха ради подержать за задницу пару придурков. Мы собираемся официально объявить о своем присутствии. И нарушить все ваши цирасторианские правила. Или у вас кишка тонка?

– Да ни фига подобного!

– Знаю я ваших старейшин. Им на фиг не надо изучать Землю, они думают, что землянам скоро полный кирдык, и только хотят, чтобы вы туда не лезли, чтоб земляне сами по себе загнулись. Но если вы вмешаетесь и поставите меня с моими пацанами во главе планеты, то вы сможете управлять на расстоянии, и старейшины ни в жизнь не заподозрят ваше инопланетное присутствие на Земле. Вот такая задумка.

– Звучит неплохо – в теории… – Тазак затянулся сигаретой.

Майк оскалился в улыбке, обнажая крупные зубы – хотя к странному виду своего земного друга инопланетянин привык, от этого жеста его по-прежнему бросало в дрожь.

– Скажешь тоже, неплохо – все будет охренительно! Это ж я тогда на УЕФА “Андерлехт” поднял!

– Это-то здесь при чем? – отозвался Тазак.

– А какая на хрен разница: город Брюссель или вся планета Земля? И то и другое – жалкие пылинки в Солнечной системе!

– Пожалуй, ты прав, – неохотно согласился Тазак. В последнее время землянин стал слишком уверенным в себе и независимым, что внушало опасения.

Эта странная дружба завязалась давно. Тазак был стажером на корабле старейшин, посланным для захвата случайно выбранного землянина в качестве образца для изучения языка и культуры. Землянина по имени Майк Девлин захватили возле футбольного клуба в Эдинбурге, и, придя в себя, образец охотно согласился сотрудничать – и даже попросил разрешения остаться: на Земле его разыскивала полиция за нанесение телесных повреждений в драке.

Майк Девлин заключил договор с инопланетянами. От них всего лишь требовалось время от времени отвозить его на Землю и снабжать телками для перепихона – на что старейшины с готовностью согласились. Майк подружился с несколькими юнцами, особенно с Тазаком, и они охотно возили его на Землю на старом корабле. Майк был малый не промах и скоро стал среди юнцов своим парнем. Он приучил новых дружков курить табак: у них обнаружилась сильная склонность к никотину, и они крепко подсели на курево. Никотиновая зависимость привязывала их к Земле, а значит, Майк всегда мог рассчитывать на поездку домой. Что касается Тазака, то единственное, к чему он так и не смог привыкнуть, была сладковатая вонь шкуры землянина.

Майк Девлин считал, что наивный интерес инопланетян к техническим достижениям – полная хрень, и усердно учился использовать Волю, сумев добиться некоторых успехов. Впрочем, свое мнение он держал при себе: эти пацаны ему нравились, и он был вполне с ними согласен – с их старейшинами действительно со скуки сдохнешь.

10

Приток разношерстных толп на загаженный пустырь в Мидлотиане и в юго-восточные пригороды Эдинбурга озадачивал не только власти, но и самих бродяг. Различные новоявленные мудрецы Эры Водолея и псевдопророки выдвигали свои теории, местные власти ничего не могли поделать, а правительство не желало вмешиваться – и население палаточного лагеря уже превысило двадцать тысяч человек.

11

Торговля наркотой шла так бойко, что местные барыги не могли поверить своему счастью. Воодушевленные успехом в афере с избиением Клинта Филлипса и предстоящим получением компенсации за телесные повреждения, Джимми и Семо решили попробовать себя в другом деле. Семо знал одного чувака в Лейте, и они отправились к нему на угнанной машине, собираясь разжиться колесами и продать их потом путешественникам. Алека Мерфи, приятеля Семо, они подобрали в порту и поехали с ним на хату в Саутсайде, где жил некий Студент, как назвал его Мерфи.

– Этот Студент – нормальный пацан и никакой не студент, – объяснил Алек. – На самом деле нигде он не учится и учился-то лет сто назад. Правда, диплом у него есть – по экономике или еще какой-то хрени. Просто он до сих пор как студент бакланит.

Джимми и Семо сделали вид, что поняли это невнятное объяснение.

Алек предупредил их, что, по его мнению, Студент часто выражает простейшие мысли длинно и запутанно, на манер философских изречений, над которыми нужно долго размышлять. В подходящих условиях и в соответствующей компании Студент бывает в ударе и тогда довольно забавен, но такие условия и компании очень редки.

Поднимаясь по лестнице, Джимми Малгрю раздувался от гордости и нетерпения. В квартиру барыги он ввалился, чувствуя себя гангстером, и с довольным видом поглядел на свое отражение в зеркале. Вечером к закусочной придет Шелли, и он намекнет ей насчет “бизнеса”. То-то она офигеет! На Джимми внезапно нахлынула уверенность, что с Аланом Девлином покончено. Подумаешь, на заправке он работает! Тоже мне большой начальник! Кранты ему теперь, его песенка спета! Зато Джимми свое возьмет.

Буйные фантазии мгновенно увяли, едва очкарик с копной курчавых волос провел их в комнату, где тетка в красной безрукавке кормила из бутылочки младенца. На гостей тетка не обратила никакого внимания.

– А, это ты, Алек… Привет, – поздоровался Студент, явно ошарашенный молодостью гостей. – Давай-ка выйдем на пару слов.

– Парни, я на минутку, – сказал Алек, исчезая вслед за Студентом за дверью кухни.

Алек знал, что дал маху: не следовало приводить приятелей к Студенту домой.

– Сколько лет этим молокососам? – спросил Студент.

– Одному шестнадцать, другому семнадцать, – ответил Алек. – Зеленые еще, но реальные пацаны, из Роузвелла. Ты ведь вроде сам говорил, что сюда можно приводить подходящих парней.

– При прочих равных условиях, – согласился Студент. – Однако, как всем хорошо известно, новизна впечатляет юношей, и они часто не в состоянии удержать язык за зубами, а мне как-то не хочется, чтобы фараоны взяли меня за задницу.

– Эти парни знают правила игры, – пожал плечами Алек.

Студент в сомнении закатил глаза, блеснув стеклами очков.

В это время в комнате висело неловкое молчание: в присутствии матери с младенцем Джимми чувствовал себя не в своей тарелке. Видимо, Семо тоже было не по себе и, не выдержав, он заговорил:

– Сколько ему?

– Три месяца, – вяло ответила тетка, равнодушно посмотрев на Семо.

Тот задумчиво кивнул и вдруг спросил:

– А больно было?

– Что? – озадаченная тетка уставилась на него более осмысленным взглядом.

– Ну, в смысле рожать больно было?

Тетка оглядела Семо с головы до ног. Джимми невольно хихикнул: внутри словно заработал моторчик, от которого затряслись плечи и который никак невозможно выключить.

– Нет, правда, у меня просто в голове не укладывается такая жуткая штука, – с серьезным видом заявил Семо. – Подумать только, у тебя внутри растет что-то живое – это ж со страху чокнуться можно!

– Привыкаешь, куда деваться, – пожала плечами тетка.

– Да уж, никуда не денешься, – задумчиво кивнул Семо и, повернувшись к Джимми, засмеялся: – Привыкаешь, как миленький! Обратно-то не впихнешь! – Он снова перевел взгляд на тетку: – Верно я говорю?

Джимми опять захихикал, тетка покачала головой и вынула пушинку из уха младенца. В комнату зашел Студент и, бросив на тетку извиняющийся взгляд, провел гостей на кухню. Алек подмигнул приятелям. Из кухонного шкафчика Студент взял глиняный горшочек с надписью “сахар” и, покопавшись внутри, достал спрятанные таблетки.

– Пятьдесят кругляков, – улыбнулся он.

– Супер! – ответил Джимми, отстегивая бабки. Они вернулись в комнату и сели на диван. Студент

поставил музыку. Искоса глянув на тетку с младенцем, Джимми стиснул зубы, чтобы не захихикать. Он подумал о выбитых зубах Клинта и слегка затрясся от сдерживаемого смеха.

– Ист-коуст джаз, – объяснил Студент, подумав, что Джимми трясется под музыку, и повернулся к Алеку: – Весьма занятные вещи у вас там творятся.

– Угу, – неопределенно хмыкнул Алек.

– Это ведь в вашем захолустье собрались толпы бродяг? – обратился Студент к Семо.

Тетка впервые с интересом посмотрела на гостей.

– Нуда, – кивнул Семо. – Все психи к нам понаехали.

В ответ Студент пустился в пространные рассуждения о процессах, происходящих в современном обществе. Тут уж гости поняли, что пора валить, и заторопились к выходу. Выскочив за дверь с наивозможной поспешностью, приятели зашли в бильярдную, погонять шары и хлебнуть пивка. Потом Алек ушел, а Семо и Джимми угнали новую тачку, чтобы вернуться в свой медвежий угол.

По дороге Джимми, не удержавшись, проглотил один кругляк. Через несколько минут перед глазами поплыло, и он едва различал сидевшего за рулем Семо. Машина повернула за угол и помчалась по дороге, прямо на стену ослепительного сияния, исходящего от катафот. Теперь они летели по воздуху.

– Ух! Хорошо, что ты эти колеса не попробовал! – выдохнул Джимми. – Эй, слышь, чего говорю? Тебе не стоило бы это глотать!

– Да заткнись ты! Не мешай рулить… – простонал Семо. – Одну-то я закинул, круто зацепило!

– Стой! – заорал Джимми, охваченный диким ужасом, который трепетал в каждой клеточке тела. – Останови тачку!

– Да пошел ты! Я все прекрасно вижу… Лапы убери, кому сказал! – рявкнул Семо, когда приятель попытался схватить его за руку. – Я и при свете катафот все вижу… Лучше музыку вруби.

Джимми ткнул кнопку на панели.

Все дороги, что ведут к тебе, петляют, Все огни на пути ослепляют…

– Выключи эту хрень! – взревел Семо. – На радио поставь!

– Ладно… – вздрогнул Джимми и включил радио.

Все огни на пути ослепляют,

И столько всего я мог бы тебе сказать…

– Выруби эту хрень, я сказал! – прошипел Семо. – Радио включи, недоумок!

– А я что сделал? Это и есть радио! Ту же самую песню крутят!

– Мать твою! Ну ни хрена себе! – простонал Семо, обнаружив, что не в состоянии остановить машину. – Не останавливается!

Джимми закрыл глаза руками и посмотрел сквозь пальцы: машина не двигалась.

– Стоит… Мы стоим. Мы уже остановились, придурок!

Семо сообразил, что припарковался на обочине. Приятели вылезли из машины и осторожно пошли по улице. Все окружающие предметы расплывались перед глазами, словно расфокусированное изображение. Конечности налились свинцом, каждое движение давалось с трудом. Идти, нужно идти дальше. Только не останавливаться. И вдруг они встали как вкопанные.

12

Тазак и Майк шагали по трехмерной декорации, в которую превратилась Принцесс-стрит, разглядывая замерших людей, собак и машины.

Майк заметил девчонок с застывшими на губах завлекательными улыбками.

– М-м-м, неплохо, – сказал он.

Для Майка Девлина одним из любимых развлечений в этой космической игре было остановить время на Земле и хорошенько всех разглядеть. Зато Тазак начинал нервничать: такие фокусы требовали больших затрат психической энергии, которые могли засечь старейшины, и тогда игра закончится, не начавшись. Лучший способ остановить время на Земле – это заявиться в какое-нибудь захолустное местечко среди ночи и заморозить события в окрестностях. А в этот раз они что-то слишком (размахнулись. Майк мешкал, и Тазак разозлился.

– Давай быстрее! – заорал он. – Пора двигать дальше!

– Сейчас… – Майк оглядел стройную брюнетку с головы до ног. – Неплохо, – пробормотал он. – Совсем неплохо.

Тазак с отвращением посмотрел на женскую особь землян: волосатая коротышка с уродливыми полосками меха над крошечными глазами, странная голова с большим выступающим носом и жуткие распухшие губы, окружающие огромный рот. Какая омерзительная на вид раса, эти земляне, хотя биологически почти не отличаются от цирасториан. Во время учебы одноклассники дразнили Тазака, называя его “земляшкой” за маленькие глаза. И вот судьба повернулась так, что теперь он в самом деле на Земле и окружен местными жителями.

Тазак вспомнил, как однажды в компании с Майком совокуплялся с женской особью – маленькой и почти безволосой. Тогда они все пребывали в астрале, но потом Тазаку стало тошно. От этого воспоминания он еще больше разозлился и зашипел:

– Пошли, говорю! Некогда фигней заниматься!

– Да иду, иду! – застонал Майк. Отвлекаться действительно было некогда.

13

Шелли вновь снился сон. Она была на космическом корабле, над ней стоял инопланетянин. На этот раз там был еще и человек, но не Лиам, а кто-то немного похожий на Алана Девлина.

14

Элли Мастерсу тоже снился сон: вместе с Денни Макьюэном и Браем Гарратом он шел домой через центр города. Музон в клубе был ништячный, но телки не клевали, и, честно говоря, пилюли крепко зацепили: казалось, что все вокруг замедляется. Перед глазами стояла расплывчатая пелена, затем вспыхнул странный ослепительный свет. Сначала Элли подумал, что это просто искаженное наркотиком сияние дальнего фонаря, но свет был слишком ярким и шел со всех сторон, превращаясь в аморфную массу протоплазмы. Элли шагал сквозь нее, и аморфная масса обретала очертания. Он чувствовал, что приятели идут рядом, но не мог ни повернуть голову, ни закричать.

И вдруг Элли понял, что наркотическая пелена полностью рассеялась, и он стоит в громадном белом амфитеатре.

– Ни хрена себе глюки! – Элли посмотрел на приятелей: их зрачки сузились до предела. В нос ударила резкая вонь аммиака.

– Какие на хрен глюки! Она настоящая! – сказал Денни, осторожно ощупывая белую стену, которая казалась гладкой, но при ближайшем рассмотрении выглядела сделанной из плотно спресованных светящихся чешуек.

В сплошной стене внезапно появилась дверь, и в нее вошли двое громадных инопланетян – безволосых и голых, не считая набедренной повязки, прикрывающей гениталии.

– Здорово, чуваки. Как жизнь? – спросил один из пришельцев.

Земные хулиганы ошалели и не сразу нашлись с ответом.

– Что за хрень? Что за чудо-юдо такое? – спросил Брай, не глядя на приятелей.

– Фигасе, это же пришелец! – выдохнул Денни.

– Чихал я на всех пришельцев! Мы любого пришельца размажем! – прорычал Элли и повернулся к цирасторианам. – Не знаю, на кой черт вас сюда принесло, но если вы ищете приключений на свою задницу, то мы вам это устроим! – Он вытащил из кармана нож и двинулся на высоких тощих незнакомцев.

Инопланетяне и ухом не повели. Почувствовав их пренебрежительное отношение, Элли замахнулся на того, кто с ними заговорил. Лезвие отскочило от невидимой стены – на расстоянии нескольких дюймов от тела намеченной жертвы дрожала прозрачная пелена.

– Толку-то от твоего перочинного ножика против нашего силового поля! – насмешливо сказал пришелец.

– Твою мать! – выругался Элли.

– Борзый какой! – засмеялся второй пришелец. Главный из двух лениво махнул рукой, и нож, вырвавшись из руки Элли, воткнулся в стену.

– Видишь, земляшка, вам кажется, что вы крутые ребята, но по меркам галактики вы просто сявки. А мы с вами еще даже не начинали. Колись, где ваших шефов найти?

– Какого хрена вам от нас надо? – вместо ответа спросил Элли.

– Заткни-ка пасть на минутку, – улыбнулся пришелец тонкими губами. – Кстати, я Тазак. Вас я знаю, так что можете не представляться. – Тазак закурил. – Я бы угостил, но сам почти пустой. Короче, удрать от нас вы не сможете, даже и не пытайтесь. Мы по-любому на вашем стороне. Нам нужны местные пацаны, чтобы рулить от нашего имени. Мы выбрали вас, потому что вы говорите на нашем языке. Мы могли бы и в Калифорнии сесть, посреди дурацкой пустыни, как это показывают в ваших дерьмовых фильмах, но мы сели в Мидлотиане.

– И чего вас сюда занесло? – спросил Элли Мастере.

– Ну, где-то же надо было приземлиться. Почему бы не здесь? Кроме того, мы знаем, что к чему. Это всего лишь Шотландия, всем на вас начихать. А мы всех к ногтю прижмем. Так кто тут у вас сейчас центровой?

– Типа, кто самый главный? – уточнил Элли.

– Нуда.

– Так они ж в Лондоне или в Вашингтоне, верно? – ответил Денни и повернулся к Элли за подтверждением. Элли кивнул.

– Вы что, охромели? Нам… – Брай постучал себя по груди, – …эти чуваки не указ.

– Нам-то не указ, так правительство же в Вестминстере… Или в Белом доме. Большие шишки там сидят.

– Лично я знаю только один Белый дом – у нас в Ниддри! – заржал Денни.

Тазаку надоели пустые разговоры.

– Да заткнись ты! – заорал он. – Мы сюда не трепаться приехали! Мы им такое покажем! Пусть хоть всю полицию на уши поставят, нам плевать… У нас сверхспособности! Мы им покажем настоящее мочилово! Да мы всю вашу гнилую солнечную систему на кусочки разнесем!

Парни переглянулись. Этот инопланетный чувак собирался устроить настоящий кипеж. Надо подождать, посмотреть, что из этого выйдет. Кулаки уже зачесались. Мастере и его дружки почуяли, что всю жизнь ждали такого шанса, и твердо решили не упустить момент.

15

В закусочной от клиентов отбоя не было. Правда, приходили сюда не бродяги (их не пропускали через дорогу полицейские, число которых постоянно росло), а журналисты и телерепортеры, приехавшие для освещения происходящих событий. И все же Винсент, владелец закусочной, ходил чернее тучи: прошлой ночью в его заведение проникли грабители. Наличность и курево были закрыты в бронированной кладовой, и замок на дверях остался цел. Грабители, разозленные тем, что их добычей оказались только сладости, разлили по всему полу содержимое канистр с соусом для картофеля фри. Винсент догадывался, чьих это рук дело. Наверняка здесь поработали Иен Симпсон и Джимми Малгрю. Надо будет поговорить об этом с Драйсдейлом.

16

Некая сила заставляла людей ехать в Шотландию. В Лондоне и Амстердаме, в Сиднее и Сан-Франциско те, кого прихватил отходняк, чувствовали этот зов и ехали в Роузвелл для величайшего в истории сборища родственных душ. Воздух искрился энергией. Власти, чувствуя, что назревают некие события, выжидали.

В закусочной Винсент ломал себе голову над странным происшествием: замок в бронированную кладовую был цел, наличность на месте, а сигареты бесследно исчезли.

17

В четыре утра Эндрю Малгрю решил, что сыну пора спать, а его приятели должны быть дома, а не сидеть в спальне Джимми, врубив музыку на полную мощность. С тех пор как Джимми раздался в плечах и стал встречать предостерегающий взгляд отца дерзким ответным взглядом, призвать сына к порядку было почти невозможно.

Эндрю не слишком беспокоила громкая музыка: телик слышно, и ладно. Прописанный врачом валиум притупил боль от ухода жены: ей надоел муж-импотент, не вылезающий из депрессии и сидевший без гроша в кармане после сокращения на шахте.

Джимми давно пора спать – утром ведь в школу! Тут Эндрю вспомнил, что школу сын бросил еще в прошлом году. Наверное, мать дает ему деньги – а он тратит их на наркотики, тогда как отец может позволить себе в лучшем случае кружку пива в день выплаты пособия. Этот сопляк и его дружки вечно обдолбанные ходят. Вчера вечером заявились домой черт знает в каком виде – явно кислотой накачались. Эти сопляки думают, что до них никто наркотиками не баловался.

Прошло уже десять лет с тех пор, как его выкинули с работы. История, конечно же, показала, что прав был лидер профсоюза шахтеров Скаргилл – да только какая теперь на хрен разница? Нынче все гребут под себя. Скаргилл опередил эпоху, а к власти пришла Тэтчер. Эндрю и в пикетах стоял, и на демонстрации ходил, но по всему чувствовалось, что славным временам старого пролетариата пришел конец. Самое главное – настроение в массах. А массы, озабоченные лишь собственным благополучием, не видели дальше своего носа и дрожали за свои задницы. Слишком многие были готовы повестись на обещания хозяев и их прихвостней.

Сейчас-то очухались уже немного: никто не верит вранью, которым их продолжают пичкать. Даже сами политики поют свои старые песенки скорее с отчаянием, чем с обычной убежденностью. Это что-то новенькое, настроение явно меняется, вот только в какую сторону?

Бум-бум-бум! Ударный ритм кельтского техно бил прямо по мозгам. Бум-бум-бум!

Эндрю ткнул кнопку, прибавляя звук телика, но проклятый грохот тоже усилился. Соседка, миссис Муни, забарабанила в стенку. Эндрю стиснул пальцы на подлокотниках кресла так, что костяшки побелели.

В комнате Джимми парни праздновали удачно провернутую махинацию: констебль Драйсдейл выдал им заветный регистрационный номер правонарушения, который требовался для получения компенсации за ущерб, понесенный жертвой насилия. Драйсдейл не стал задавать слишком много вопросов, охотно поверив бессвязному рассказу местной шпаны. У констебля не было времени разбираться с местными хулиганами, и.уж тем более не было времени возиться с бродягами, превратившими его тихую жизнь в сущий ад. Достаточно одной искорки, чтобы полыхнул настоящий пожар, и тогда не видать констеблю Драйсдейл у повышения по службе как своих ушей. Вся эта хрень насчет деликатного обращения вполне может вылезти полиции боком. Инстинкты полицейского подсказывали Драйсдейлу, что следовало бы хорошенько отделать парочку подозрительных типов, но он знал, как отнесется к подобным действиям Коуэн, председатель комиссии по присвоению званий.

18

Эдинбургская шпана без особого энтузиазма встретила предложение пришельцев.

– Ну а мы-то как вам можем помочь? – спросил Элли Мастере.

Тазак задумчиво затянулся сигаретой.

– Нам от вас помощь не требуется…

– Да мы вам одолжение делаем, придурки вы этакие! – оборвал Тазака другой голос.

Увидев такого же, как они, землянина, парни вздрогнули от неожиданности и глазам своим не поверили.

– Майк Девлин!

Тот самый, который когда-то бесследно пропал. А теперь вот вернулся!

Элли Мастере оглядел Майка с головы до ног и заметил старомодные кроссовки.

– Прикид у тебя, чувак… Найки-то еще с восьмидесятых. Ты в какой дыре отсиживался?

– В гиперпространстве, – улыбнулся Майк. – Да и плевать на прикид, я вам сейчас такое расскажу!

И он рассказал.

– Но как ты мог просто так взять и смыться? – спросил Брай.

– И кентов своих бросить! – добавил Элли.

– Родину предать! – насмешливо бросил Денни. Ограниченность бывших дружков вывела Майка из

себя.

– Начхал я на родину, придурок! Я по всей вселенной путешествовал! Повидал такое, чего вам, дуракам, ни в одном глюке не привидится!

– Да я всего лишь сказал, что не фиг возвращаться на родину и ее же хаять! – не отступал Денни.

Майк устало посмотрел на Тазака. Эти дебилоиды так ничего и не поняли.

– Родина! – фыркнул он. – Для меня это просто пылинка в космосе! Я сюда вернулся, чтобы сделать нас самыми крутыми пацанами на Земле!

19

Погода испортилась, сверху закапало. Тревор Драйсдейл постарался отоспаться перед назначенным на завтра собеседованием в комиссии по присвоению званий. Мысль о нахальных молокососах, мерзнущих под дождем, грела душу и убаюкивала. Утром констебль порядком нервничал, хотя к собеседованию подготовился хорошо. В собеседовании главное – почуять, откуда ветер дует: иногда начальство настроено либерально, а в другой раз – гнет жесткую линию. В любом учреждении настоящий профессионал – это тот, кто может засунуть свои убеждения себе в задницу и проводить текущую политику с энтузиазмом. При этом важно лишь добиться благосклонности начальства, а там делай что хочешь – всем начихать. Коуэн был из либералов, так что Драйсдейл собирался лить либеральные речи ведрами. Второй по важности пунктик председателя – аккуратный внешний вид сотрудника.

20

Клинт Филлипс вышел из больницы, настрочил заявление в полицию – мол, избили, – однако от встреч с Джимми и Семо увиливал. Приятели встретились с Данки, и тот рассказал, что Клинт не собирается делиться компенсацией. Весьма расстроенные Джимми и Семо решили его припугнуть: угнать тачку и наехать на Клинта возле заправки.

– Пусть знает, с кем дело имеет! – заявил Семо.

21

Тревор Драйсдейл разглядывал себя в зеркале. Обычно гладко зализанные волосы он зачесал назад и высушил феном. Констебль решил, что в таком виде немного похож на гомика, но Коуэну понравится. Да и новый светло-серый костюмчик выглядит стильно. Драйсдейл был уверен, что пришло время выбраться из этой вонючей дыры и получить кресло в управлении.

В город он приехал задолго до назначенного часа и поставил машину за полмили от внушительного здания – полицейское управление в Саут-Сайд выглядит как настоящий храм правоохранения. Ливень прекратился, и констебль решил пройтись пешком, постепенно привыкая к новому месту работы.

22

Задуманный наезд на Клинта пошел не по плану. Джимми и Семо припарковали машину напротив заправки, но Клинт, как назло, куда-то пропал. Зато Шелли и Сара исчезли внутри здания вслед за Аланом Девлином, и Джимми взбеленился.

– Сукин сын этот Девлин… – прошипел Джимми.

– Сейчас мы ему покажем! – улыбнулся Семо. Алан Девлин трахал разложенную на столе Сару, а

Шелли наблюдала за ними и думала, что со стороны это выглядит ужасно неудобно, хотя, когда она сама была на месте Сары, ощущения от процесса были совсем другими.

Девлин уже вспотел, и тут с улицы раздался громкий двойной гудок.

– Твою мать! Хозяин приехал! – пропыхтел Алан, отпуская напрягшуюся Сару, которая одним движением опустила подол и надела трусы.

Девлин поспешно натянул штаны и выскочил в магазинчик. Джимми и Семо сидели в машине и махали из открытых окон пачками чипсов и прочими мелочами, стянутыми из магазина, пока Девлин был занят.

– Говнюки малолетние! Убью на хрен! – заорал Девлин, бросаясь к машине, но парни уже мчались прочь.

Как раз в эту секунду к заправке подошел Клинт, облизывая мороженое.

– Где тебя черти носили? – прошипел Девлин.

– Так я это… на минутку, за мороженым… – едва слышно ответил Клинт.

Стоявшие в дверях магазина Шелли и Сара захихикали.

– Дебил! Сказано же тебе было стоять на шухере! – Размахнувшись, Девлин выбил мороженое из руки Клинта, и оно упало на покрытый масляными пятнами асфальт.

Девчонки засмеялись. Клинт залился краской, в глазах защипало.

Джимми и Семо решили поехать на той же машине в город за новой партией наркоты: кислоту они удачно сбагрили бродягам. Угнанный ими белый “ниссан-микра” по чистой случайности оказался как две капли воды похож на машину Алистера Фармера, члена местной комиссии по присвоению званий. Совпадение стало роковым после того, как Джимми и Семо, по пути к Алеку Мерфи в Лейте, обогнали машину Фармера, направлявшегося на собеседование с кандидатами на повышение.

Они промчались мимо, и Джимми лениво показал разъяренному Фармеру, одетому в штатское, верное направление движения. Занятый размышлениями о предстоящем собеседовании, Тревор Драйсдейл не заметил громадную лужу с бензиновыми разводами, которая образовалась на мостовой из-за забитого дождевого стока, и не успел отскочить, когда белый “ниссан-микра” обдал его грязной жижей. В одно мгновение челка Драйсдейла прилипла ко лбу, а светло-серый костюм почернел.

Констебль в растерянности оглядел себя с головы до ног, и из глубины его души вырвался дикий крик.

– Сукин сын! – завопил он, глядя вслед белому “ниссану”. – Убью мерзавца!

К сожалению, кандидат на повышение не знал, что “ниссанов” было два, и виновник успел проскочить светофор на следующем перекрестке, а на красный свет остановился ни в чем не повинный Алистер Фармер. В свою очередь, разъяренный наглым обгоном, Фармер не обратил внимания, какая беда приключилась с пешеходом на улице Сент-Леонарда.

Заметив остановившийся на светофоре белый “ниссан”, Драйсдейл помчался со всех ног и постучал в боковое окно. Фармер опустил стекло, и тут же услышал гортанный вопль:

– Вот тебе, сволочь! – И получил удар кулаком в нос.

Драйсдейл убежал прочь столь же стремительно, как и налетел: месть удалась, теперь нужно было как-то привести себя в порядок – до собеседования оставалось десять минут. Заскочив в бар, он постарался отчистить костюм. Из зеркала на констебля смотрело настоящее чучело. Оставалось надеяться, что Коуэн поверит его рассказу и не обратит внимания на внешний вид кандидата.

Алистер Фармер прижал платок к окровавленному носу. Инспектор полиции был потрясен: он расследовал немало подобных беспричинных нападений, но ему и в голову не приходило, что он тоже может оказаться на месте жертвы, причем среди бела дня, на оживленной улице и возле полицейского участка. Ошеломленный Фармер даже не заметил, куда скрылся его обидчик. Кое-как собравшись с силами, инспектор проехал перекресток и припарковался возле управления полиции.

– Алистер! Что стряслось? С тобой все в порядке? – встревоженно спросил Том Коуэн, пока Фармеру унимали носовое кровотечение.

Несколько следователей сразу же бросились на улицу в поисках виновного.

– О господи, Том! На меня напали в моей собственной машине, прямо возле управления! Какой-то сукин сын постучал в окно… Ладно, чего теперь. Пора начинать собеседования.

– Как он хоть выглядел-то?

– Том, не сейчас. Кандидаты уже ждут.

Коуэн понимающе кивнул и провел Фармера и Торпа из кадрового отдела в комнату для собеседований. Члены комиссии еще раз просмотрели заранее изученные заявления и единогласно решили, что благодаря опыту, подготовке и членству в масонской ложе Тревор Драйсдейл – лучший кандидат на одну из вакансий.

– Я знаю Драйсдейла, – сказал Коуэн, смахивая с рукава противную белую нитку. – Классный спец и полицейский, каких мало.

Драйсдейл смущенно явился на зов комиссии. У Коуэн а отвалилась челюсть – не говоря уже о Фармере.

В свою очередь, увидев членов комиссии, Драйсдейл закрыл лицо ладонью и разрыдался: торчать ему еще десяток лет в той же самой дыре.

23

Старейшина Гезра, Надзиратель за подобающим поведением, дивился на современную молодежь. Возможно, он слишком постарел и поэтому никак не мог понять, какое удовольствие юнцы получают от полетов на потрепанных кораблях в отсталые миры вроде Земли ради того, чтобы похитить несчастных инопланетян и воткнуть зонды в их анальные отверстия.

Наверное, это просто превратилось в молодежное увлечение: стоило кому-то начать, как новости попали в телепатические средства массовой информации, и пошло-поехало. Ребятишки вообще-то ничего плохого не делали, но животные на Земле тоже имеют права, что трудновато понять современной молодежи.

Цирасториане узнали о культуре Земли от Майка Девлина, жителя планеты, похищенного пять лет назад для исследований. Впоследствии ему предложили либо вернуться на родную планету после очистки памяти, либо остаться навсегда. Майк предпочел не возвращаться, при условии, что ему будут доставлять с Земли молодых женщин, опасный наркотик под названием “курево” и иногда еду из закусочных. Несколько известных фотомоделей и голливудских актрис, а также девицы, позировавшие для откровенных фото, и дамочки, посещавшие ночной клуб “Бастер Брауне” в Эдинбурге заявляли, что ночью их похитили инопланетяне, но никто в это не верил. Женщины утверждали, что один из пришельцев выглядел совсем как человек. “Наверняка Девлин, – подумал Надзиратель за подобающим поведением. – Тот еще кобель”.

Майк вел себя вполне прилично во время официальных поездок: нормальный, здравомыслящий парень понравился цирасторианам. Вот только связался он с буйными юнцами, которые возили его втихаря на родную планету. Мальчишки вообще-то ничего дурного не делали, просто дурака валяли. Достигнут возраста продолжения рода, так всю дурь-то из башки выбьет. Правда, к тому времени новые хулиганы подрастут. Плохо то, что эти балбесы взяли с собой землянина. Гезра опасался, что Майк может подбить юнцов на встречу со своими старыми дружками на Земле, а это было строго запрещено без предварительной очистки памяти.

Стало быть, они направились на Землю. Тазак и Майк наверняка захотят пополнить запасы курева и полетят на корабле, чтобы старейшины не проследили их через Волю.

Гезра потянулся к панели управления.

24

У Алека удалось раздобыть только несколько капсул темазепама и немного дури. Обратно Джимми и Семо возвращались порядком разочарованные.

25

На пустоши возле старой шахты собрались несметные толпы народа. Все слушали музыку – чудесную музыку, которая лилась с неба. Солнце заслонил космический корабль, спускавшийся к земле, и возбуждение собравшихся достигло предела. Корабль, похожий на громадную белую раковину, словно собранную из маленьких ракушек, бесшумно повис на высоте семидесяти футов.

Те, кто не верил в бога, перекрестились. Те, кто верил, торопливо отреклись от своих убеждений.

Величественный корабль неподвижно висел в воздухе. Наконец-то! Именно этого момента так долго ждали бродяги.

26

Движение по объездной дороге замедлилось. Потом полиция стала всех разворачивать обратно.

– Но мы ведь там живем! – взмолился Семо и похолодел, вспомнив, что тачка-то угнанная. К счастью, полицейский и думать забыл про такую ерунду – он указал на громадный диск, висевший в небе по другую сторону съезда с шоссе.

Семо ошарашенно повернулся к Джимми.

– Что за хрень? Над моим домом висит летающая тарелка!

27

На поспешно созванной в Вашингтоне конференции мировые лидеры с трудом понимали представителей пришельцев: перевод обеспечивали доверенные лица инопланетян – фанаты “Хиберниана” из Эдинбурга.

– Да нам вас в порошок стереть – раз плюнуть! – заявил Тазак. – Чихать мы хотели на все ваши дерьмовые бомбы, ясно?

Главы государств имели вид более озабоченный, чем окружавшие их бесстрастные представители спецслужб с квадратными подбородками.

– Обделались говнюки! – насмешливо фыркнул другой пришелец, почувствовав эту волну страха.

– Я не понимаю, каким образом… – начал было британский премьер-министр, но Тазак его оборвал:

– Заткнись ты, очкарик! С тобой никто не разговаривает, понял? Умник какой нашелся!

Премьер-министр нервно опустил глаза в пол. Стоявший рядом офицер-спецназовец напрягся.

– Как я говорил, пока не встрял этот очкарик, – Тазак бросил взгляд на безмолвного премьер-министра, – мы можем вас одной левой в порошок стереть. Есть у нас такие охренительные технологии. А еще паранормальные способности. Короче, рыпаться бесполезно, будете делать то, что мы вам скажем – и точка.

Элли Мастере поднялся с места. Хотя пришельцы, похоже, были такой же шпаной, что и Мастере с дружками, уж очень они были борзые. Попался б ему этот Тазак без силового поля!

– А вот хрен вам одной левой! – сказал Элли.

– Чего? Чего там этот недомерок вякнул? – переспросил Тазака один из пришельцев.

Президент США силой заставил Элли сесть на место.

– Заткнись, идиот! Мы у них на мушке!

Элли врезал советчику головой в нос, и оглушенный президент повалился в кресло, вытирая платком слезы и хлынувшую кровь. Насмешливо улыбаясь, Элли подобрался, примериваясь для нового удара, и два шкафа из ФБР рванулись вперед, но тут Тазак поднял руку, и президент жестом велел охранникам остановиться.

– Не хрен было грабли ко мне тянуть! – заявил Элли.

– Пацан верно говорит, – согласился Тазак. – Вы тут все языками чешете, только эти пацаны не дают себя в обиду. – Он посмотрел на Элли. – Так что, эти чуваки вас боятся? – Взгляд громадных раскосых глаз пришельца прошелся по собравшимся главам государств.

– А ты думал! – ответил Элли, вызывающе глядя на сидевших вокруг мужчин среднего возраста в строгих костюмах.

– Что-то я ни хрена не понял. Ведь это они рулят, и все их слушаются, – сказал Тазак.

– Но демократия есть другой, – вмешался канцлер ФРГ. – Процесс отбора лидер не есть физический сила, а желания весь народ.

– Что за хрень ты несешь! – возразил Элли и показал на британского п ре м ье р – м и н и стра. – Тогда какого черта этот очкарик нами управляет, если никто в Шотландии за него не голосовал? Ну-ка, скажи мне! Если знаешь, конечно!

– Точно Элли говорит, – согласился Б рай, поворачиваясь к канцлеру ФРГ. – А ты пасть-то закрой, если не знаешь, понял?

За этим последовала оживленная дискуссия, которая едва не перешла в потасовку между фанатами “Хиберниана” и сотрудниками ФБР.

– Да заткнитесь вы наконец! – заорал Тазак, показывая на глав государств. – Такой кипеж подняли, что у меня башка трещит! – Он кивнул на фанатов. – Теперь вы рулить будете! – Предводитель пришельцев бросил’ Элли передатчик. Ошеломленный хулиган отскочил, и устройство упачо на пол. – Да это всего лишь мобила, придурок! Подними!

Элли нерешительно послушался.

– Если что, звякнешь нам в любое время. Смотри, чтоб эти дебилы, – Тазак презрительно махнул рукой в сторону глав государств, – не рыпались. А начнут борзеть, так звони нам, мы с ними быстро разберемся. У нас они мигом шелковыми станут – раз и навсегда.

– Заметано! – улыбнулся Элли. – Только это… так вы и впрямь можете всю Землю уничтожить вашими пушками?

– А то! Пошли с нами, бахнем по стаканчику.

28

Майк Девлин посмотрел на многотысячную толпу, собравшуюся под висящим в небе кораблем пришельцев, потом переключил монитор на буро-зеленые холмы и городские улицы. Что-то дрогнуло в душе Майка, и он перевел камеру на расположенный совсем рядом съезд с шоссе. В поле зрения показалась заправка. Майк увеличил изображение и обрадовался, узнав младшего брата: Алан был занят на автомойке.

В мастерской Алана ждала полураздетая деваха по имени Эбигейл Форд, и ему не терпелось побыстрее избавиться от клиента, но констебль Драйсдейл был погружен в свои мысли. Наверное, переживает из-за летающей тарелки: из-за этой штуки многие не в себе. Хотя от такого у кого хочешь крыша съедет. Вообще-то с этим наступлением нового тысячелетия все словно с ума посходили, так что пришельцы явились как раз вовремя.

Краем глаза Алан заметил какое-то движение возле входа в магазин и забеспокоился, что Эбби, не дождавшись, решила уйти. Однако вместо Эбби он увидел этих оборзевших сявок, Джимми Малгрю и Семо.

– Да эти говнюки нас посреди бела дня грабят! А полиция и ухом не ведет! – заорал Алан на Драйсдейла, но тот даже не пошевелился.

Алан бросился к магазинчику. Семо успел выскочить, зато Джимми попался. Сопляк попробовал было замахнуться, но Алан оказался сильнее, вытащил наглеца на улицу и отпинал как следует. Попытка Семо запрыгнуть на спину Алана провалилась: сброшенный на землю, неудачливый защитник торопливо вскочил и удрал, чтобы самому не досталось.

Алан вывернул карманы избитого Джимми. Добыча ограничилась мелочью и пригоршней кругляков. Драйсдейл уехал, не позаботившись арестовать правонарушителей. Джимми Малгрю кое-как поднялся и поковылял по улице.

Сверху Майк одобрительно наблюдал, как братишка занялся заждавшейся телкой. Только после того, как Алан кончил, а деваха ушла, Майк остановил время и принес брата на корабль.

Увидев старшего брата, Алан обрадовался по уши.

– Майк! Глазам своим не верю! Так это ты все замутил! Я так и знал! Точно говорю, было у меня предчувствие, что ты вернешься! Потому-то я здесь и торчал! И вот он ты! – Он внимательно оглядел брата. – Да ты моложе меня выглядишь!

– Здоровый образ жизни, не то что у тебя! – усмехнулся Майк. Не объяснять же про управление эластичностью кожи с помощью Воли.

– Дурь есть? – спросил Майк.

– Не-а, кругляки вот надыбал у того сопляка.

– Что за штука?

От объяснений Алана у Майка глаза на лоб полезли. Он взял несколько таблеток.

– Ништяк! То, что нужно!

29

Наследующий день после конференции в Вашингтоне Администрация футбольных фанатов стала всемирным правительством, за чем последовали несчастья, равных которым не знала история британского футбола. Правление клуба “Харт-оф-Мидлотиан” пришло в ужас, когда луч из космоса распылил на атомы стадион с тремя новехонькими трибунами. Такая же судьба постигла “Айброкс” в Глазго, давно считавшийся образцовым стадионом в Шотландии. Следующим ударом стало разрушение стадиона “Уэмбли” с его знаменитыми двойными башнями. И так далее: в Британии не осталось ни одного стадиона, не считая расположенного на Истер-роуд в Эдинбурге. Элли с дружками устроил там резиденцию Мирового правительства и пустил выделенные различными государствами средства на полную реконструкцию стадиона, а также на невероятно дорогостоящую программу для подготовки команды.

В некоторых пивнушках Л сита кое-кто упрямо ворчал, что клубом теперь рулят “долбаные фанаты”, но большинство восприняло перемены положительно. Смещенные члены правления не больше глав правительств обрадовались переходу власти в руки фанатов “Хиберниана”, но ничего не могли противопоставить мощи, оказавшейся в распоряжении хулиганья.

– Клевое дельце мы замутили, а? – сказал Тазак уставившемуся в монитор Майку.

Пришельцы все еще не вступали в контакт с танцующими под кораблем толпами, но подходящий момент приближался.

– Клевое, – согласился Майк. – Да и пацаны сделал и для клуба куда больше, чем прежние боссы. Правда, все всегда в бабло упирается, – мудро заметил бывший предводитель фанатов.

Тазак посмотрел на своего земного приятеля.

– Ну что, пора начинать представление?

30

Мощный телепатический аккорд бас-гитары потряс планету, из космического корабля ударили ослепительные вспышки лазеров, и толпа ответила восторженными воплями, запрыгала и закачалась. Голос землянина спросил с шотландским акцентом: “Здорово мы зажигаем?” “Да!” – в унисон заревела толпа, и только отдельные недовольные голоса выделялись из общего хора. “Даешь Ленни Ди!” – орал какой-то чувак.

В космическом корабле появилось отверстие, и на выдвинувшийся балкончик вышел землянин. Его изображение было видно за многие мили. Толпа взревела.

– У нас лучшая во вселенной звуковая система! – оглушительно крикнул Майк.

Шелли смотрела на него снизу вверх. Этот парень был даже лучше Лиама из “Оазиса”… Именно такого она видела во сне.

– А теперь планета Земля приветствует большого, тощего засранца, который все это замутил! С другого конца вселенной, с планеты Цирастор, к нам приехал… Таза-а-а-ак!

Тазак, смущенный восторженным приветствием толпы, вышел на балкон и встал рядом с Майком. При таком раскладе громадный инопланетянин ни за что не хотел бы разочаровать воодушевленных зрителей. Вибрируя от напряжения, он разразился ни с чем не сравнимым великолепным звуком.

Все земляне, включая тех, кому повезло побывать на самых крупных и крутых сборищах после лета любви в 1988-м, признавали, что никогда не слышали ничего подобного. Даже завсегдатаи клубов соглашались, что нехватка туалетов и закусочных не могла омрачить столь потрясающее выступление.

Выбившись из сил, Тазак умолк и, шатаясь, вернулся внутрь корабля под гром аплодисментов.

– Пасиб… Совсем выдохся… – телепатически передал он ораве зрителей.

Майк скис: выступление должно было стать его триумфом, но до уровня Тазака он никак не дотягивал. Он вышел к зрителям и выложился по полной, использовал все, чему научился у цирасториан, и превзошел самого себя, однако вскоре отдельные группы зрителей принялись выкрикивать имя Тазака. Майк оборвал выступление и, как побитая собачонка, вернулся в центральную рубку корабля.

– Круто у тебя получилось, – неохотно признался он инопланетному дружку, укравшему его славу.

– Лучше не бывает! Да у земляшек от моего выступления просто крышу снесло! Хрен они еще такое увидят! – торжествующе взревел Тазак.

– Это точно, – грустно подтвердил Майк.

– Слушай, у тебя курево есть? – спросил Тазак. – Курить охота, сил нет.

– Не, курева нет. Попробуй вот это, – ответил Майк, доставая из кармана пригоршню таблеток.

Тазак внимательно посмотрел на округлые капсулы.

– Это что за хрень?

– Кругляки, – пожал плечами Майк. – Отобьют охоту курить, пока мы не спустимся и не отыщем курево.

Краем глаза он заметил, что пришелец заглотил одну таблетку, и на лице Майка появилась кривая усмешка.

31

Тазак все еще не очухался после выступления, когда в центральную рубку вошли Элли, Денни и Брай, а с ними еще один землянин. Тазак потихоньку учился различать землян друг от друга, и ему показалось, что незнакомец похож на Майка. Цирасторианин глянул на своего дружка.

– Какого хрена они сюда приперлись? Кто разрешил?

– Я разрешил, – улыбнулся Майк и кивнул на Алана: – Это мой брательник.

Алан тоже оскалился в улыбке, демонстрируя пришельцу полный набор зубов.

– Майк, не твое собачье дело давать разрешения на этом корабле! Разрешения здесь даю я – усек?

Майк поднялся с места.

– Нет, чувак, не усек. Порулил и хватит – теперь я здесь командую!

– Совсем оборзел? Забыл, с кем дело имеешь? – фыркнул Тазак, презрительно глядя на подобравшегося Майка.

– Не ты один владеешь паранормальными способностями, так что не нарывайся, – предупредил Майк.

Тазак расхохотался: подобная наглость была бы прискорбной, не будь она такой смешной. Пора поставить зарвавшегося хулигана на место.

– Ха-ха-ха! Ты только что всем показал, чего стоят твои паранормальные способности! – заржал Тазак и повернулся к фанатам “Хиберниана”. – Сел в лужу прямо на задницу! – Он покачал головой, глядя на Майка. – Слышь, чувак, я, может, и научил тебя всему, что ты знаешь, но не всему, что я знаю!

Что верно, то верно. Несмотря на тесное общение с цирасторианами, Майк вынужден был признать, что ему далеко до диапазона и силы паранормальных способностей, которые Тазак продемонстрировал зрителям. Однако у бывшего футбольного фаната был туз в рукаве.

– Пилюльку помнишь? – спросил Майк. – Ту самую, которую я тебе дал?

Тазак растерялся. Майк показал зубы в широкой улыбке. Остальные тоже ухмылялись.

– Пилюлька-то не вместо курева, а с наркотиком. Еще немного, и можешь засунуть свои паранормальные способности себе в задницу. Надеюсь, ты оставил завещание родственничкам!

У Тазака закружилась голова. Он попытался сохранить равновесие, используя Волю, но длинные ноги подгибались.

– Что-то мне… как-то вдруг… хреново совсем… – прохрипел он и, шатаясь, привалился к блестящей переборке.

Воспользовавшись моментом, Майк врезал ему боковым в рыло, и неуклюжий долговязый цирасторианин рухнул на пол, сложившись, точно карточный домик.

– Ага, заткнулся теперь! Мозгляк инопланетный! В другой раз будешь знать, как связываться с настоящими пацанами! – Космический хулиган, ухмыляясь, наподдал бывшему межгалактическому дружку по ребрам.

Элли Мастере и его парни решили добить поверженного противника.

– Здорово ты ему врезал, Майк! Щас мы ему добавим!

– Не троньте его! – остановил их Майк. Такого он еще никогда не видел. Тазак трясся, как в лихорадке, и тонко, жалобно вопил; темно-синяя кожа приняла нездоровый розовый цвет. – Ему и так кирдык, похоже!

Майк в ужасе попятился от вопящего цирасторианина, который явно пытался что-то сказать, но из горла вырывалось только повизгивание.

– Что это с ним? – спросил Элли.

– Эти чуваки не терпят прикосновений. Потому такие хилые на вид. И они жить не могут без своей психической защиты. Кажись, я его угробил на хрен… – Майк упал на колени. – Тазак, дружище… Прости, я не хотел…

– Отойди от него!

Оглянувшись, Май к увидел цирасторианского старейшину в белых одеждах Надзирателя за подобающим поведением. На взгляд остальных землян все цирасториане были на одно лицо, но Майк научился их различать – и этого старейшину он знал.

– Гезра… – прошептал Майк.

– Ну что, землянин, натворил ты делов.

– Я не хотел… – заикаясь, выдавил Майк. Надзиратель за подобающим поведением не раз

слышал эти слова.

– Пора платить по счету.

Остальные попытались удрать, однако ничего не могли поделать, когда со всех сторон ударил ослепительный свет и грохот. Они зажмурились и заткнули уши в надежде унять пронзительную боль, но она словно разрывала изнутри, ломая кости. К счастью, один за другим они потеряли сознание – последним отключился упрямый Элли Мастере.

32

У старейшины Гезра дел было по горло. Во-первых, надо починить Тазака, иначе юнец превратится в труп, а этого допустить нельзя: уже много столетий ни один цирасторианин не прекращал жизнедеятельность раньше отпущенного ему срока. В таком юном возрасте смерть – предосудительный поступок, и Надзиратель за подобающим поведением обязан это пресечь. К счастью, для столь опытного мастера Воли починка юнца трудности не представляла.

На следующем этапе Гезре понадобилась помощь, и он вызвал цирасторианский спецназ. Никогда раньше цирасторианам не приходилось стирать память всех обитателей планеты, но поведение Майка и Тазака другого выбора не оставляло. Задача была непростая, и Высшие Старейшины Опоры не очень-то обрадуются, услышав о том, что случилось.

33

Шелли проснулась с ощущением, что голова вот-вот лопнет. Кишки скрутило, живот пронзала острая боль. Шелли кое-как доползла до туалета и помедлила в нерешительности, не зная, каким местом повернуться к белому брату. В конце концов она все-таки села на унитаз, и тут ее скрутила тошнотворная судорога, которая изгнала наружу живое существо, развивавшееся внутри. Шелли упала на потертый линолеум, заливая пол потоками крови. До того, как потерять сознание, молодая женщина все же успела потянуть за ручку унитаза, чтобы не пришлось потом смотреть на то, что вышло наружу.

Лилиан услышала крики и примчалась на помощь. Убедившись, что дочь еще дышит, она побежала вызывать “скорую”. Когда Лилиан вернулась, Шелли отчасти пришла в себя и посмотрела на мать.

– Прости, мам… Этот парень мне даже не нравился…

– Все будет хорошо, детка, все будет хорошо… – шептала Лилиан, вытирая мокрый лоб больной дочери в ожидании прибытия “скорой”.

Шелли отвезли в больницу и продержали там несколько дней. Врачи сказали Лилиан, что у Шелли был выкидыш и сильное внутреннее кровотечение, но ничего страшного не случилось, и посоветовали посадить ее на противозачаточные таблетки. От радости, что все обошлось, Лилиан не стала даже ругать дочь – до этого дело дойдет позднее.

Сара пришла навестить подругу и рассказала, что Джимми про нее спрашивал. Шелли была рада это слышать. Джимми – славный парень. Конечно, не такой, как Лиам, но куда лучше, чем Алан, который ею просто воспользовался и заделал ей ребенка. Шелли вздохнула с облегчением: как бы она себя ни уговаривала, на самом деле ребенка ей вовсе не хотелось.

34

Алан Девлин очень расстроился: едва Майк нашелся, как его посадили за ту давнюю драку – полиция наконец добралась до него. Алан решил, что в такой дыре, как Роузвелл, делать нечего, и бросил работу на заправке. За этих нимфеток можно загреметь на полную катушку – а на хрен бы ему это надо? Он уже на брата насмотрелся.

Алан уехал обратно в Эдинбург, устроился барменом в пивнарь на Роуз-стрит и встретил там шикарную кралю, которая приехала на Эдинбургский фестиваль. Завязался романчик, Апан переехал к ней в Лондон и теперь стоит за стойкой в одном заведении в Тафнелл-парке. Регулярно приезжает в Эдинбург к брату, хотя эти визиты нагоняют на Алана тоску: у Майка слегка съехала крыша, он упорно твердит, что по ночам к нему в камеру приходят инопланетяне и вставляют разные щупы во все телесные отверстия. Как ни прискорбно, приходится признать, что Майк, видать, оказался гомиком, но не хочет посмотреть правде в глаза, и отсюда все эти бредни про пришельцев.

И только в ледяном молчании остановленного, времени Земли измученная душа Майка безмолвно кричит, моля о помощи и милосердии, когда Тазак с приятелями вытаскивают неподвижное тело из камеры и несут его на свой корабль для дальнейшего изучения.

В Роузвелле же все складывается прекрасно. Джимми доволен, по уши: Клинт поделился с ними полученной за телесные повреждения компенсацией. Кроме того, в эти выходные Джимми и Семо договорились с Шелли и Сарой пойти на рок-тусовку.


КРУТАЯ ТУСОВКА


Шустрый и Кэлум сидели в непритязательном на вид, но очень популярном пабе в центре Эдинбурга. Шустрый хотел, чтобы Кэлум бросил монетку в музыкальный автомат: сам он только что потратил целый фунт и знал наверняка, что приятель при деньгах.

– Твоя очередь раскошеливаться, – заявил Шустрый.

– Буду я на всякую хрень бабосы тратить! – ответил Кэлум.

Шустрый поморщился. Похоже, кореш опять жмотничает.

– Жалко тебе, что ли? Брось монетку! – взмолился Шустрый. – В этой гробовой тишине сдохнуть можно!

– Чё ты ноешь? Щас какой-нить придурок закинет. Не стану я на такую фигню тратиться.

– Ну ты и жлобина!

Кэлум открыл было рот для ответа, по тут его внимание привлек ходячий скелет, плетущийся от стойки бара в дальний уголок паба со стаканом газировки и лаймом на подносе. Добравшись до места назначения, дохляк рухнул на сиденье и, ссутулившись, уставился в окно, иногда подергиваясь.

– Глянь-ка на того чувака! – сказал Кэлум. – Это же Боби Престон. Боби! – крикнул он, но изможденный человечек с нездорово бледным лицом даже не шевельнулся.

– Заткнись, придурок! – зашипел Шустрый. – Не видишь, что он натуральный торчок? На хрен бы он нам сдался, наверняка ни гроша в кармане. Обойдемся без халявщиков!

Кэлум внимательно разглядывал Боби Престона: старая кожаная куртка, весь грязный и такой худущий, что одни кости остались. На Кэлума нахлынули воспоминания детства и юности – когда-то Боби был совсем другим.

– Да нет же, ты его Не знаешь. Классный пацан, отвечаю. Боби, Боби Престон… – сказал Кэлум, точно повторение имени вслух могло вернуть старому дружку прежний вид. – Эх, я тебе про него такое могу рассказать… Боби!

Боби Престон обернулся. Пару мгновений он таращился на них, пытаясь ВСПОМНИТЬ; кто это, потом коротко кивнул в ответ, так и не узнав. Кэлум очень расстроился, да и перед Шустрым неловко, что старый приятель его не узнает. Тем не менее Кэлум встал и подошел к Боби. Шустрый неохотно поплелся следом.

– Боби, старик! Ты все ширяешься? – сочувственно спросил Кэлум.

На лице Боби медленно расплылась улыбка, и он неопределенно махнул рукой.

Смущенный таким приемом, Кэлум решил рассказать какую-нибудь историю: если напомнить о прошлом, да с огоньком, то, может быть, удастся вытащить прежнего Боби Престона из этого мешка с костями, обтянутого кожей землистого цвета.

– Прикинь, кого я на днях видел? Того пацана, который папаню своего зарезал, когда тот ему бабок на “Сникерс” не дал. Помнишь его? Ходил в таких прикольных очках, психованный немного?

Боби промолчал, с усилием улыбнувшись. Кэлум повернулся к Шустрому.

– Мы тогда еще совсем пацанами были, ну и этот чувак… как его звали-то? Забыл, ну и хрен с ним. Короче, порезал он папашку, когда тот не дал ему бабок на “Сникерс”. А однажды сидели мы в “Маршалле”, это уже потом было, много лет прошло. Сидим, значит, я, Боби и Том Макговерн, и тут Том засек этого чувака и говорит: “Вон тот чувак папаню своего зарезал за то, что тот ему на “Сникерс” не дал”. А я говорю: “Не, ни фига, это не тот чувак”. Помнишь, Боби? – Кэлум обернулся к неузнаваемо изменившемуся другу.

Тот кивнул, улыбаясь во весь рот, словно улыбка была приклеена.

– Ну, сидит тот чувак, читает газетку. Мы с Боби сомневаемся, что это он – помнишь, Боби? – продолжил рассказ Кэлум. – А Том уперся: “Говорю вам, это он! Вот пойду сейчас и спрошу у него”. Я ему сказал, чтоб он поосторожнее был: если это и впрямь тот чувак, так ведь он психованный. А Том меня послал: типа я этого мозгляка одной левой. И пошел. Не успели мы оглянуться, как тот чувак врезал Тому – всю харю ему раскроил. Мы сначала подумали, полбашки ему снес, потом оказалось, что так, фигня. Короче, чувак даешь валить, мы за ним, а он со всех ног по дороге чухнул. Ну, вообще-то мы тогда не стали за ним гоняться, помнишь, Боби? Да и было это сто лет назад. А на днях видел я этого чувака: он по Шестнадцатой шел, к порту.

Шустрый заскучал. Торчки его не интересовали: когда им на дозу не хватает, от них не отвяжешься, а как бахнутся, так на все им начхать. Лучше держаться от них подальше. “И какого хрена Кэлум к этому торчку привязался? – думал разозленный Шустрый. – Подумаешь, старый дружок! Что теперь, барыг через него спонсировать?”

В паб зашел бледный парень с большим носом крючком и давно немытыми черными кудрями.

– Глянь, Ворон пришел! – обрадовался Шустрый. – Может, у него ешка найдется?

– Сегодня вроде в “Цитрусе” что-то намечается? – спросил Кэлум, отвернувшись от безучастного Боби.

– Так ты пилюли у Ворона возьмешь? Если есть, – сказал Шустрый.

– Ладно… только не птичек. На той неделе я в клубе в Глазго одну закинул, так на часок зацепило, а потом пшик и все. Вот так – раз! – он щелкнул пальцами, – и съехал. Все остальные колбасятся на “Малькольм Икс”, один я как дурак, никакого кайфа!

– Да уж, – нахмурился Шустрый. – Ну его на фиг такой облом!

Он подошел к Ворону, и, после краткого обмена любезностями, они скрылись в сортире.

Кэлум снова переключил внимание на старого дружка.

– Слышь, Боби, я и правда рад тебя видеть. Помнишь, как мы все вместе были: ты, я, Том, Иен и Скуби? Клевая была компашка! Классно мы тогда колбасились. Я и теперь нормальный пацан, не зануда какой-нибудь! Просто мы с Хелен уже четыре года вместе. Побалдеть и нажраться – это я завсегда не прочь, но от герыча держусь подальше. Бедняга Иен-то – слыхал? – ласты склеил. Вирус у него был, СПИД.

– Да… Иен… Гил рой… – отозвался Боби. – Терпеть его не мог… – пробормотал он, вспомнив старые обиды и на мгновение очнувшись от героинового ступора.

– Боби, не надо так… ты чего, чувак-то реально помер! Не говори так…

– Он меня кинул… – невнятно пробормотал Боби.

– Ну, чего уж теперь-то, верно? Нет больше пацана, понимаешь? На мертвого зла держать не надо.

Из сортира вернулся Шустрый.

– Кислоты надыбал. Микродоты. Ты как насчет трипа?

– Да ну ее, – неохотно отозвался Кэлум. – Я бы лучше витаминчика Е принял…

Он все еще был погружен в воспоминания об Иене Гилрое, о Бобе, о прежних временах, когда они были вместе. У Боби-то крыша крепко съехала. К тому же в последнее время Кэлум не ладил со своей подружкой Хелен. Какие уж тут трипы. Кислота хороша в жаркий летний денек, в подходящей компании и под настроение, лучше всего в парке или вообще за городом. А сейчас можно так нарваться…

– Да брось, Кэлли! Все ништяк будет. Сегодня тусовка у Чиззи. Ты ведь знаешь Чиззи?

– Ну да, знаю, – неуверенно пробормотал Кэлум. Чиззи он вообще-то не знал, да и было ему не по себе. Зато очень хотелось забалдеть. От ЛСД, пожалуй, разве что легкий кайф словишь: это ж не та Люся, что в шестидесятые была, как презрительно сказали бы седые мудрецы. В таком трипе далеко не уйдешь. – Лучше бы все-таки экстази… Ладно, давай!

Они торопливо, но как можно незаметнее для окружающих проглотили по таблетке. Боби, повинуясь непреодолимым сигналам из болевых центров, кое-как поднялся с места и поковылял в туалет, где надолго застрял. Впрочем, Шустрый и Кэлум не заметили бы его отсутствия, даже если бы он проторчал там много месяцев: к возвращению Боби их уже круто зацепило.

Зеркала на стенах паба выгнулись дугой, и приятели оказались внутри “пузыря”, отделившего их от остальных посетителей, которые выглядели искаженными отражениями. Поначалу такое уединение умиротворяло, но вскоре стало вызывать удушье. Они ощутили ритмичное биение сердца, прокачивающего кровь по телу, и почувствовали себя машинами. Кэлум, сантехник по специальности, представил себя канализационной системой, и ему захотелось на горшок. Шустрый недавно смотрел “Терминатора”, и у него перед глазами появился красноватый прямоугольник видоискателя с надписью:

ЛСД Трип №372 ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОГРАММА ВЫЖИВАНИЯ ЗАПУЩЕНА

1. Подойти к барной стойке и нализаться.[]

2. Немедленно вернуться домой.[]

3. Пойти в сортир погонять лысого.[]

4. Звякнуть кому-нибудь, чтоб пришли потрепаться.[]

5. Завалиться на тусовку к Чиззи.[]

– Ни хрена себе! – ошеломленно выдохнул он. – Я роботом стал…

– Или наступил конец света, или начинается новая эра, – сказал Кэлум, отворачиваясь от Боби, на лице которого застыла уродливо искаженная улыбка, точно у мультяшного волка, и внимательно вгляделся в странное создание, ползущее по полу.

“Всего лишь псина, – подумал Кэлум. – Или кошак… Только откуда в пабе кошак? Они разве что в деревенских пивнарях в Ирландии бывают. Сидят себе перед камином… Не, значит, это собака…”

– Мля, с этими трипами крыша съедет! – покачал головой Шустрый.

– Это точно, – согласился Кэлум. – А Боби-то, засранец, похоже, вмазался. Пока в сортир ходил. Ты только посмотри на него!

Кэлум был рад, что присутствие Боби отвлекает от внутренних ощущений: он почувствовал мощный прилив крови и мысленно увидел, как, точно стремительная река, выходящая из берегов, хрупкие вены лопаются, не выдержав напора. “Вот так и сдохнешь, – подумал он. – Именно так и склеивают ласты!”

– Слушай, пора валить отсюда! – сказал Кэлум.

– Ага, пошл и лучше на улицу, – согласился Шустрый.

Встать им удалось далеко не сразу. Комната кружилась перед глазами, лица уродливо искажались. Под действием наркотика органы чувств вытворяли странные фокусы: то становилось ослепительно светло, то в глазах темнело. Кэлуму казалось, что реальность ускользает из рук, словно намыленная веревка, которую тянет некая непреодолимая сила. Шустрый чувствовал, как с души, точно кожура с банана, сходит слой за слоем, и знал, что в конце концов останется лишь голая сущность и он превратится в какое-то другое существо.

За дверями паба на приятелей хлынул поток ослепительного сияния и оглушительных звуков. Шустрый ощутил, как покидает свое смертное тело и взлетает в космос, а затем резко возвращается обратно. Он оглянулся: со всех сторон по ушам била какофония странных и в то же время знакомых звуков, перед глазами крутился калейдоскоп вспыхивающих неоновых вывесок – все вместе сливалось в причудливое зрелище, которое мозг отказывался воспринимать. Сквозь ошеломительный поток ощущений с трудом различалась одинокая фигурка: Боби плелся вслед за приятелями.

– Давай быстрей, наркоша! – крикнул Кэлум и, повернувшись к Шустрому, добавил: – И на хрен он за нами увязался!

На самом деле Кэлум был рад, что Боби увязался за ними: его присутствие помогало отличить реальность от глюков.

Приятели осторожно пробирались по знакомым улицам, которые под воздействием наркотика приобрели очень необычный вид. Лишь время от времени, на несколько мгновений, картинка становилась узнаваемой, а потом будто пузырь лопался, открывая новый пейзаж. Они словно оказались в Дрездене после бомбежек: со всех сторон бушевало пламя, клубился дым, воняло горелым мясом. Приятели обернулись и увидели Боби, выходящего из пожара. “Как Терминатор из взорванного бензовоза”, – подумал Шустрый.

– Ну его на хрен так рисковать, – сказал он вслух. Шустрому и Кэлуму снова показалось, что душа

вылетает из тела в космос, а потом резко возвращается обратно. На мгновение сознание прояснилось.

– Ё-моё! – выдохнул Кэлум. – Я так больше не могу… Будто ядерная война началась…

– Точно, – насмешливо согласился Шустрый. – Только словишь кайф, как они бросают свои долбаные бомбы! Просто так, от нечего делать. Плевать им на всяких там Саддамов, ведь тут Кэлли пилюлю закинул!

Кэлум деланно расхохотался, и его отпустило. Шустрый – классный напарник в трипе: с ним гонки не страшны. Прикольный пацан!

Приятели вошли в туннель золотистого света, который пульсировал и гудел, и удивленно оглянулись. У Шустрого аж челюсть отвисла.

– Вот это глюк! Офигеть!

Кэлум вообще потерял дар речи и будто вновь превратился в малыша, который еще не умеет говорить и думает без слов. Он видел перед собой обыденные предметы домашней обстановки, только выглядели они непривычно: настольная лампа, стол, стул – все это было таким же, как в далеком детстве, когда маленький Кэлум еще только изучал окружающий мир. Эти воспоминания давно стерлись из памяти, а тут вдруг рифмы и ритмы непрерывным потоком проносились в сознании, но сказать он ничего не мог, потому что мысли выражались каким-то другим способом, не словами. Кэлум чувствовал, что стоит на пороге великого озарения, высшего знания, и впал в тоску: после трипа он все это забудет – не останется и следа от его тайных мыслей, невыразимых словами. Если бы он только сумел пройти дальше, за пределы сознания, в то, что было до рождения, в прошлые жизни… Нет, туда дороги нет. Можно лишь посмотреть, но понять ничего нельзя, ведь не с чем сравнивать. Ощущения ускользали, как песок, сыплющийся сквозь пальцы. Дальше дороги нет, если хочешь вернуться обратно. Кэлум хотел.

– Ни хрена-то мы не знаем… Какие же мы все придурки… – простонал он.

– Да ладно тебе, Кэл! – уговаривал его Шустрый.- Все ништяк! Видишь, мы почти дошли до Чиззи. И Боби, засранец, тоже тут. Эй, Боб! Не отставай! Ты как там?

– Не могу говорить… На герыче я… на герыче, – невнятно промычал Боби.

– Ну и дурак. Лучше б пилюлю закинул, – сказал Шустрый. – Говорил мне Ворон, что они настоящие и надо только половину глотать, а я подумал, что он, как всегда, треплется. Здорово зацепило, да, Кэл?

– Угу, здорово… – неуверенно согласился Кэлум. Это не кислота, а хрен знает что. Он не первый год

трипами баловался и думал, что уже повидал все на свете – Люся ему даже прискучила. А ведь предупреждали умные люди: как раз тогда, когда ты думаешь, будто все знаешь про кислоту, очередной приход всю жизнь тебе изломает. Сами они давно завязали с ЛСД после одного такого бэдтрипа. Правду чуваки говорили: все, что Кэлум испытал раньше, ни в какое сравнение не шло с тем, что происходило сейчас. Такого он и представить себе не мог. Чем бы это ни закончилось, жизнь никогда не будет прежней.

Минуты растягивались в часы, приятели продолжали идти: казалось, они ходят кругами, как во сне, где делаешь шаг вперед и два назад. Они проходили по узким улочкам с пабом на углу. Иногда паб был один и тот же, иногда выглядел по-другому. В конце концов они все же добрались до подъезда дома Чиззи, хотя так и не поняли, как им это удалось.

– Черт… я не знаю, который из них… – Шустрый попытался прочитать выцветшие имена на кнопках домофона. – Чиззи здесь нет.

– Как его по-настоящему-то зовут? – спросил Кэлум.

Боби вырвало желчью. Из пабов начали расходиться пьянчужки. Кэлуму не терпелось укрыться в доме: на улице он чувствовал, что их окружают демоны. Сначала это было просто подозрение, но теперь прям измена накатила.

– Давай быстрее, черт тебя дери! – заорал Кэлум. – Демоны вокруг!

– Что за хрень ты несешь! – рявкнул Шустрый. В разговорах о трипах приятели соглашались, что

во время путешествия всегда появлялись демоны. По негласному договору, о них можно было говорить, но только после трипа, а не во время него! А теперь этот дол бак…

Шустрый сдержался.

– Кажется, Чизхольм его зовут…

– Плевать мне, как его зовут! – крикнул Кэлум. – Жми на все кнопки, да поживей! Кто-нибудь откроет, зайдем в подъезд и услышим, где тусняк!

– Ладно, давай так! – согласился Шустрый, нажал на кнопку, и дверь открылась.

На подгибающихся ногах они потащились вверх по лестнице, в направлении шума, и с облегчением увидели на верхней площадке искаженную, но все же узнаваемую фигуру – Чиззи.

– Здорово, пацаны! – заорал он. – Давно не виделись! Как житуха?

– Все ништяк… мы это… в трипе, в общем… – признался Шустрый, чувствуя себя слегка виноватым: на тусовку они заявились без ничего – ни жратвы, ни дури не захватили.

– Ну вы даете! – заржал Чиззи, потом заметил, что гости пришли с пустыми руками, и веселости у него поубавилось. – Ладно, заходите.

Внутри помещения Шустрого и Кэлума охватила клаустрофобия. Они сели у фальшивого камина и, потягивая пиво, смотрели в огонь, стараясь не обращать внимания на тусовку вокруг. Боби притащился следом за ними, зашел в туалет и, кое-как выбравшись оттуда полчаса спустя, плюхнулся в кресло-качалку.

К приятелям подошел усатый парень с квадратным подбородком.

– Короче, пацаны, есть лотерейные билеты “Клуба 86”. Первый приз – “Ровер Метро”. Второй – туристический ваучер на пятьсот фунтов. Третий – рождественская корзинка со жратвой на стольник. Всего фунт за билетик.

– Не, мне не надо, – отказался Шустрый. Парень уставился на них бешеными от злости глазами.

– Говорю же, рождественская лотерея! – рявкнул он, потрясая кипой билетиков.

– А, ну ладно… – Шустрый зашарил по карманам, и Кэлум счел за лучшее последовать его примеру.

– Вы что, не врубаетесь? Всего-то фунт за билет! Жратва, турпоездка или тачка – за один фунт!

– Хорошо, один билет возьму… – Кэлум протянул монетку.

– Чего? Один? Ну ты и жмот! Это ж рождественская лотерея! “Клуб 86”, сечешь? В поддержку “Хибер-ниана”… Или ты за долбаный “Хартс”?

– Нет… А давай пять! – в приливе энтузиазма воскликнул Кэлум.

– Другое дело, чувак! – обрадовался усатый. Шустрый, болевший как раз за “Хартс”, неохотно

протянул два фунта.

– Ты в субботу идешь? – спросил Кэлум у парня.

– Куда это? – недружелюбно отозвался тот.

– На Истер-роуд, наши играют же.

Усатый уставился на Кэлума, потому раздраженно помотал головой.

– Я сюда на тусовку пришел и долбаные билеты загнать, а не про говномяч трындеть.

Он оставил приятелей в покое, а у них уже гонки начались.

– В таком трипе пивасик – самое то, – сказал Шустрый, поднося к губам банку. – Депрессант, типа. В чувство приводит.

– Надо было нам с собой принести, – кивнул Кэлум, тоже прихлебывая.

– Позади нас еще лежит кучка, но потом твоя очередь идти на кухню за новой порцией, – заявил Шустрый.

Кэлум нервно сглотнул.

Впрочем, через часик им полегчало, и они решили, что будут привлекать меньше внимания, если присоединятся к танцулькам. Кто-то поставил медленную музыку в стиле транс – как раз подходяще для психонавтов. Кэлум танцевал, поглядывая то на девушек, то на Боби, крепко спящего в кресле-качалке.

Какой-то тощий чувак, стриженный под ежик, начал орать:

– Чиззи! Поставь мою кассету, твою мать! Мою кассету, говорю, поставь! Поставь “Праймал Скрим”, Чиззи! – Он поднял над головой красную кассету с синей кляксой в центре.

– Не… лучше “Финитрайб”, – пробормотал другой тощий чувак с челкой, падающей на глаза.

Шустрому показалось, что этого пацана он уже где-то видел.

На Кэлума опять измена накатила. Он не знал никого из присутствующих и чувствовал себя неловко: казалось, что ему тут не рады. Надо было хоть жратвы с собой принести. С пустыми руками приходить не по правилам.

Он сел рядом с Боби.

– Боби, старина, ну что за хрень такая, а? Ну да, обдолбался я, гонки и все такое, но тут есть пара чуваков из Лохенда, и, по-моему, один из них – братан того самого психа Кейта Эллисона, который Муби пырнул. У них вся семейка с ножами ходит. Слыхал я, что как-то один чувак кому-то из Эллисонов по башке бутылкой врезал, так тот, глазом не моргнув, вырвал у него разбитую бутылку и по роже его, по роже… Да этот чувак на всю голову отмороженный… Эх, Боб, жизнь у меня какая-то дерьмовая пошла… зря я кислотой закинулся… Ты Хелен знаешь? Нет, не знаешь ты ее, это моя цыпа… Сеструха у нее есть, Джулия…

Боби молчал.

– Чиззи, твою мать! Поставь, говорю, кассету! Долбаный “Праймал Скрим” поставь! – снова завопил тощий чувак, ни к кому в особенности не обращаясь, потом принялся дергаться под ту музыку, которая играла.

Кэлум повернулся обратно к молчаливому Боби.

– Не, я не то чтобы в эту Джулию втрескался, ну, то есть не особо… Мы с Хелен тогда как раз поругались, и я в городе был, прихожу в кабак, а там Джулия с подружками. Да и не было ничего у нас, пообжимались и все… А ведь я был бы не прочь. Ну, то есть хотел и не хотел, сам не знаю, чего хотел – понимаешь, Боби?

Тот промолчал.

– Знаешь, Боби, все дело в том, что я сам не знаю, чего хочу по жизни. Вот ведь в чем загвоздка… И на хрен я кислотой закинулся, теперь все стариками кажутся… песок из них сыплется… даже эта деваха Сандра – помнишь, та, которая с Кевином Мак Кеем мутила? Да ты и сам с ней как-то перепихнулся, я-то знаю…

К Кэлуму подошел тощий черноволосый парень.

– Чего ты к этому торчку пристал? Он же вмазанный. Засел в сортире и ширялся, а телки в дверь колотили, отлить хотели.

Парень выглядел жутко: настоящий скелет, точно из концлагеря сбежал. Как только Кэлум подумал об этом, парень на самом деле превратился в скелет.

– А… ты Шустрого не видал? – спросил Кэлум.

– Кента твоего? – Челюсть скелета открывалась и закрывалась.

– Ага…

– На кухне он ошивается. Борзый чувак, а?

– Нет… то есть… а что он говорит-то?

– Слишком много говорит, вот что.

– Ясно…

Скелет ушел. Кэлум подумал, что надо как-то выбираться из этого кошмара.

– Слышь, Боби, пожалуй, пора нам… Не нравится мне здесь.

Боби промолчал.

Рядом с Кэлумом присела девушка в открытом красном платье. Коротко постриженные и обесцвеченные волосы отливали каштановым у корней. На личико она ничего, решил Кэлум, а вот обнаженные, руки показались ему слишком жилистыми и тощими.

– Ты приятель Шустрого? – спросила она.

– Ага. Меня Кэлум зовут.

– Ты случайно не брат Рики Прентиса? Кэлума будто током ударило. Все знали, что его

брат Рики – тот еще козел. Не хватало, чтобы и его за такого же козла приняли.

– Ну… я совсем не такой, как Рики…

– А я ничего такого и не говорила, – пожала плечами девушка.

– Ну да, то есть я хотел сказать, что Рики – это Рики, а я – это я. Рики ко мне никакого отношения не имеет. Он сам по себе, а я сам по себе…

– Да ты, я вижу, обдолбался.

– Кислотой закинулся, да… А тебя как зовут?

– Джиллиан.

– Это всего лишь кислота, Джиллиан.

– Лично я от кислоты держусь подальше. Почти все, кто на ней сидит, попадают в дурку. Крыша у них съезжает. Знала я одного чувака, так он от кислоты в кому попал…

– Ну… да… это… клевая тусовка, а? – нервно промычал Кэлум.

– Погоди, я сейчас, – вдруг сказала Джиллиан, поднимаясь с места.

Тощий чувак опять принялся орать:

– Чиззи! Поставь мою долбаную кассету! Твою мать! “Праймал Скрим” поставь!

– Чиззи, да поставь ты его кассету! – поддержала его Джиллиан. – Омлет уже задолбал!

Горластый парень по прозвищу Омлет энергично закивал и посмотрел на Чиззи, который сворачивал косяк.

– Она дело говорит! – заорал Омлет, показывая на Джиллиан. – Поставь долбаную кассету!

Чиззи поднял на него взгляд и подмигнул.

– Ладно, засранец, щас поставлю! Шустрый вернулся.

– Кэлли, здесь же полный дурдом… А тут еще ты к этой Джиллиан подкатываешь, а?

– Ты ее знаешь? – спросил Кэлум.

– Даст, не переживай, она только и ждет, кто ей всунет, – улыбнулся Шустрый.

– Да она ниче так, – сказал Кэлум, сгорая от любопытства. – Кажись, нормальная деваха.

– От тебя телки больше абортов сделали, чем твоя бабуся банок варенья накатала, – фыркнул Шустрый.

Джиллиан вернулась. Поймав ее взгляд, Шустрый почувствовал укол совести и, нервно улыбнувшись, ушел на кухню.

– Лотерейные билеты возьмешь? – спросила Джиллиан у Кэлума. – “Клуб 86”, в поддержку фанатов “Хиберниана”.

– Давай, – согласился Кэлум и тут же вспомнил, что уже взял такие же.

Джиллиан так обрадовалась, что он не смог отказать и купил еще пять лотереек.

– Так о чем это мы болтали? – заговорила она. – Ах да, тот чувак, который после трипа в кому попал…

Кэлум покрылся холодным потом, сердце заколотилось. Он тихонько пихнул Боби локтем – и вдруг Боби вывалился из кресла-качалки и с глухим стуком плашмя упал на пол.

– Твою мать! – выдохнул Кэлум, глядя на лежащего ничком приятеля.

Сбежались тусовщики; усатый парень, у которого Кэлум купил первые пять билетов, принялся щупать Боби пульс.

Чиззи схватил парня за плечо и закричал:

– Эй, Геггс! Пусти меня! Я-то умею первую помощь оказывать! Геггси, да пусти же!

– Да постой ты! – отмахнулся Геггси, прижимаясь ухом к груди Боби.

Кэлуму показалось, что тонкие, как крысиные хвосты, пряди волос Геггси похожи на уродливые щупальца, высасывающие остатки жизни из впалой груди Боби.

Геггси выпрямился.

– Чувак-то перекинулся. Твой кореш, а? – Он посмотрел на Кэлума осуждающим взглядом, будто это Кэлум убил Боби. – Склеил ласты на хрен.

– Твою мать… Я ж ничего ему не сделал! – жалобно пробормотал Кэлум.

Чиззи наклонился над Боби.

– Да, чувак совсем дохлый. Я точно могу сказать, у меня сертификат по оказанию первой помощи. На работе нас на курсы посылали, на “скорую помощь”. Бумажку дали, – с довольным видом объяснил он и вдруг вскочил. – Шустрый! Как хочешь, но это твоя проблема. Ты сюда этого чувака привел, ты его и забирай. Только полиции мне здесь и не хватало, твою мать!

– Но я… – начал Шустрый.

– Ничего не знаю, поставь себя на мое место! На хрен бы мне легавые здесь сдались!

– Заберите дохляка отсюда! – заорал Геггси.

– Как мы его заберем? – заикаясь, выдавил Шустрый. – В смысле, куда?

– Да куда хотите, вашу мать! Вот ведь долбаки, притащили торчка в чужую хату! – покачал головой Геггси.

– И даже пожрать с собой не принесли! – насмешливо добавил кто-то другой – тот самый горластый чувак по прозвищу Омлет. – И поставьте, наконец, мою долбаную кассету! Сами видите, до чего ваша музыка доводит – сдохнуть от нее можно! – засмеялся он.

Шустрый посмотрел на Кэлума и кивнул. Они ухватили Боби с двух сторон под руки, подняли и вытащили из квартиры на лестничную площадку.

– Пацаны, вы не обижайтесь, что так получилось. Ваш кореш был клевый чувак, а? – сказал Чиззи. Кэлум и Шустрый молча посмотрели на него. – Слышь, парни, сейчас, наверно, не ко времени, но, может, вам нужны билеты на рождественскую лотерею…

– Взяли уже! – фыркнул Кэлум.

– А, ну ладно тогда, – разочарованно ответил Чиззи.

Они потащили Боби вниз по лестнице. К счастью, он был маленький и легкий. Джиллиан и еще одна девчонка увязались за ними.

– Эти козлы половину телок увели! – простонал Омлет, потом дверь захлопнулась.

– Они там все спятили. Ничего, если мы с вами пойдем? – спросила подружка Джиллиан.

Кэлум и Шустрый промолчали. Худшая часть трипа была позади, но окружающее по-прежнему выглядело искаженным, словно в кривом зеркале, и коленки подгибались, а тут еще надо Боби на себе тащить. Он был не тяжелый, просто нести неудобно: тело, словно бурдюк с водой, все время сползало, ноги волочились по ступенькам, на ботинках оставались царапины.

– Я хочу посмотреть, что они с ним сделают, – сказала Джиллиан.

– Что мы с ним делать будем? – спросил Кэлум у Шустрого.

– А хрен его знает! – раздраженно отозвался Шустрый. – Давай для начала уберемся подальше отсюда.

Подружка Джиллиан скривилась.

– Фу! Как вы только можете! Я бы к нему и пальцем не притронулась!

– Заткнись, Мишель! – пихнула ее Джиллиан.

Парни вытащили Боби из подъезда на темную пустую улицу. Джиллиан и Мишель поначалу шли позади, потом стали по очереди забегать вперед и, если кто-то шел навстречу, переходили на другую сторону улицы.

– В жизни ни одного мертвяка не видела, – сказала Джиллиан.

– А я видела. Моего деда. Видела, как его уложили, – сообщила Мишель.

– Чем его уложили? – Джиллиан решила, что деда Мишель кто-то укокошил одним ударом.

– Ну, священник… в церкви, – грустно объяснила Мишель.

– А, ну да… – кивнула Джиллиан, сообразив, в чем дело, потом посмотрела на Боби. – Интересно, бабки у него есть?

Шустрый и Кэлум – а с ними и Боби – замерли как вкопанные.

– Ты это к чему? – спросил Кэлум.

– Просто на фиг ему теперь бабки? Лучше на такси его посадить или еще что.

Парни призадумались.

– Какое на хрен такси! – наконец сказал Кэлум. – Чувак-то ласты склеил! Тут можно по мокрому делу загреметь!

– Ну, я так, просто предложила, – пожала плечами Джиллиан.

– Уймись! – зашипел Шустрый на Кэлума. – Ничего такого она не сказала. Остынь, Кэл! Чего к девчонке прицепился?

Кэлума затрясло. Это ведь Боби… тело Боби…

Он вспомнил ночь, когда они жгли костры. Давно это было. Боби. Боби Престон. Они когда-то играли в войну между католиками и протестантами. Кэлум выстрелил, и Боби упал, притворяясь мертвым, на поросшую травой обочину возле шоссе. Потом он встал, и футболка на спине оказалась вымазана собачьим дерьмом.

А теперь Боби не притворяется – он на самом деле мертв. И все они в дерьме по уши.

– Нет, я так не согласен! Это же Боби! Твою мать! – выругался Кэлум.

Рядом с ними остановилась машина, и все четверо дружно застыли на месте: полиция!

Мысли Кэлума мгновенно изменили направление, и его охватил ужас.

А с ним-то что теперь будет? Его собственная жизнь утекала сквозь пальцы также неотвратимо, как утекла жизнь Боби, пока он сидел в кресле, оглушенный передозом и одурманенный наркотиками, не понимая, что медленно умирает.

Потом Кэлум вспомнил свою подружку Хелен: увидятся ли они снова?

Один полицейский остался за рулем, второй вылез из машины.

– Здорово, ребята, – сказал он и посмотрел на Боби, потом на Шустрого. – Дружок-то ваш в стельку нализался.

Парни молча уставились на полицейского. Нос у него был расплющенный, с двумя большими дырами вместо ноздрей; ярко-розовая кожа напоминала цветом недоваренную сардельку, а раскосые мутные глаза были глубоко вдавлены в похожий на крупную картофелину череп.

“Это все кислота, – подумал Кэлум. – Черт бы ее побрал!”

Приятели испуганно переглянулись поверх безвольно свесившейся головы Боби.

– Угу, – неопределенно пробормотал Шустрый.

– Вы тут сегодня ничего странного не видали? Какие-то придурки побили стекла в витринах.

– Не-а, мы ничего не видели, – ответила Мишель.

– Что ж, ваш приятель, похоже, вообще ничего не видит! – Полицейский презрительно глянул на труп Боби. – Отвели бы вы его домой.

Покачав головой, полицейский с отвращением фыркнул и удалился.

Компашка облегченно вздохнула, когда машина умчалась прочь.

– Твою мать… мы по уши в дерьме… чего теперь делать-то? – заныл Кэлум.

– Слушай, а легавый верно сказал, – подумав, сказал Шустрый.

Кэлум недоуменно уставился на него.

– Ты о чем? – спросила Мишель.

– Да вы сами подумайте! – принялся объяснять Шустрый. – Если нас засекут с телом, то нам кранты. А вот если мы его домой отнесем…

– Да ну на фиг! – покачал головой Кэлум. – Лучше бросить его где-нибудь.

– Совсем охренел? Полиция же дело заведет! – возразил Шустрый.

– Мля, у меня мозги совсем не работают, все из-за кислоты, черт бы ее побрал! – выругался Кэлум.

– Кислоту только психи глотают, – заявила Джиллиан, жуя жвачку.

Шустрый смотрел, как ее щека раздувается и опадает.

– Я знаю, что надо сделать! – вдруг оживился Кэлум. – Отнесем его в больницу. Типа несчастный случай. Скажем, что отрубился!

– Не пойдет. Они могут определить время смерти, – сказал Шустрый.

– Время смерти… – зловещим эхом повторил Кэлум. – Вообще-то я этого чувака и не знал толком. Пацанами вместе бегали, а потом каждый своей дорогой пошел. Я его сто лет не видел – кто ж знал, что он торчок?

Джиллиан откинула голову Боби назад. Кожа на лице выглядела нездорово бледной, глаза закрыты. Она раздвинула сомкнутые веки.

– Фу… фу… – не то застонала, не то фыркнула Мишель.

– Заткнись! – рявкнул на нее Кэлум.

– Мертвяк мертвяком, – пожала плечами Джиллиан и закрыла Боби глаза. Потом достала из сумочки косметичку и принялась подмазывать лицо Боби. – Хоть на человека немного похож будет. Если вдруг нас опять тормознут.

– Соображаешь! – одобрительно кивнул Шустрый. Кэлум посмотрел на ночное небо, на вымершие, темные здания. Горящие фонари лишь подчеркивали безжизненность призрачного города вокруг. Впрочем, впереди ярко сияла одна витрина – круглосуточная закусочная.

– Жрать охота, сил нет, – призналась Мишель.

– И мне тоже, – сказала Джиллиан.

Парни опустили Боби на скамейку под деревьями у входа в сквер.

– Кэлли, давай ты посидишь здесь с Боби, а мы за хавчиком сходим, – предложил Шустрый.

– Стойте… – заговорил Кэлум, но они уже переходили на другую сторону улицы. – Почему всегда я…

– Кэлли, ну чего ты дергаешься? Мы сейчас вернемся, – раздраженно отозвался Шустрый.

“Вот ведь козлы”, – подумал Кэлум. Оставили его тут одного загорать на лавочке. Он повернулся к Боби, которого поддерживал, приобняв рукой.

– Боби, старик, мне очень жаль, что так получилось… Нуда, я знаю, ты нас не слышишь… Это как с Иеном и нашей старой компашкой… Боби, никто ж ни хрена не знал про этот вирус, думали, что он только через трах передается, помнишь? Типа им только гомосеки в Лондоне заражаются, а нашим наркам не грозит. Некоторые пацаны вроде Иена и на игле-то всего несколько месяцев сидели… Не повезло им, Боби… Знаешь, я после того анализ сдал, ну, после Иена-то… Чистый я.

Кэлум задумался и впервые понял, что результат анализа на самом деле ничего не меняет.

К скамейке подошел пьянчужка в старом пальто, от которого воняло алкоголем и мочой. Он постоял, разглядывая сидящих, потом плюхнулся по другую сторону Боби.

– НДС! – пробормотал он. – Только и слышишь везде: НДС! – Он подмигнул Кэлуму.

– Чего? – недовольно отозвался тот.

– А печеная картошечка в той забегаловке – высший класс, приятель. Нигде такой картошечки нет, только у них. Я всегда туда хожу. Там славные продавцы работают. Молодые, вроде тебя. Студенты. Студенты, говорю!

– Угу, – разозленный Кэлум закатил глаза. Холод стоял собачий. И шея у Боби была ледяная.

– Филадельфия… город братской любви. Семейка Кеннеди. Джей Эф Кеннеди, – продолжал пьянчужка. – Эх, Филадельфия. Братская любовь, – прохрипел он.

– Бостон вообще-то, – ответил Кэлум.

– Нет, Филадельфия, – квакнул пьянчужка.

– Семейка Кеннеди вся из Бостона. Они там родились.

– Всякий сопляк меня учить будет! Это ты меня истории учить будешь?! – заорал пьянчужка, брызгая слюной прямо в лицо Боби, потом пихнул его. – Передай своему долбаному дружку!

Тело Боби навалилось на Кэлума, и тот оттолкнул его, выпрямляя, чтобы оно не соскользнуло на пьяницу.

– Не трогай парня! Не видишь, он отрубился! – сказал Кэлум.

– Могу тебе рассказать, где я был, когда застрелили Джона Леннона… – прохрипел пьянчужка. – Могу показать то самое место! – Он уверенно показал на землю под ногами.

– Мы же про Кеннеди говорили, долбак! – насмешливо покачал головой Кэлум.

– Я сам знаю, сопляк! А теперь я говорю про Джона Леннона! – Пьяница встал и принялся петь: – Наступает Рождество-о-о-о, а что же мы сделали… С Рождеством всех и с Но-о-о-овым го-о-о-одом…

Пошатываясь, он побрел прочь. Кэлум смотрел ему вслед: пьянчужка исчез в темноте, но его голос слышался еще долго.

Вернулись остальные и принесли шаурму. Шустрый отдал Кэлуму его порцию, еще одна осталась.

– Твою мать! – прошипел Шустрый сквозь зубы и мрачно уставился на сверток в руке. – Совсем из башки вылетело, что чувак перекинулся! На хрен я лишнюю купил!

– Нуда, он специально ласты склеил, чтоб шаурма лишней оказалась! – разозлился Кэлум. – Шустрый, ну ты ваше долбанулся! Боби-то больше нет!

Шустрый постоял, раскрыв рот.

– Ладно, старик, извини. Он твой кореш и все такое.

Джиллиан посмотрела на Боби.

– Если он на игле сидел, то все равно не стал бы есть. Торчки никогда не едят.

Шустрый задумался.

– Ну, вообще-то, да, но не все. Помнишь Фила Кэмерона, Кэл? Толстяком его еще звали.

– Ага, – кивнул Кэлум. – Толстяк Фил, был такой.

– Единственный, кого я знал, кто сидел на героине и жирел, – улыбнулся Шустрый.

– Заливаешь! – фыркнула Джиллиан.

– Чистая правда! Скажи, Кэл? Кэлум пожал плечами, затем кивнул.

– Толстяк Фил сначала вмажет, потом его на сладкое пробивает. Он идет в кафешку и берет огромный пакет пончиков. И попробуй только один урвать! Он скорее дозу отдаст, чем долбаный пончик! Правда, Фил потом с иглы слез… не то что Боби…

Кэлум уныло посмотрел на остывающий труп друга детства.

Они молча дожевали шаурму. Шустрый откусил кусок от лишней порции, а остатки выбросил в кусты. Джиллиан с грустью уставилась на тело Боби, потом накрасила посиневшие губы помадой.

– Вот ведь не повезло пацану, – сказал Кэлум. – По уши затянуло… И столько пацанов в то же самое дерьмо вляпались… Нормальные пацаны были, не хуже и не лучше других…

– Может, у него все равно СПИД был, – предположила Джиллиан.

– Фу! – скривилась Мишель, потом задумчиво добавила: – Жалость-то какая… Представляете, каково его мамане будет…

Услышав приближающийся шум, Кэлум и Шустрый напряглись. Судя по голосам, бешено орущим песни футбольных фанатов, парни искали, на ком бы потренироваться и куда выплеснуть агрессивность.

Бежать было некуда и прятаться негде.

– Сидим тихо! – предупредил Кэлум.

В поле зрения появились злобные твари, освещенные луной и уличными фонарями. Сколько их было, трудно сказать, но Кэлум знал, что мимо они не пройдут.

– Эй, вы там! – закричал кто-то.

– Это ты кому? – слишком громко фыркнула Джиллиан.

– Тихо ты! – зашипел Кэлум. – Мы сами с ними разберемся!

Он ударился в панику. Телкам-то что, по мозгам не им настучат, а нам – ему лично.

– Эй! Вы легавых здесь не видели? – заорал высокий крепкий парень с давно немытыми волосами до плеч и горящими безумием глазами.

– Да нет вроде… – ответил Шустрый.

– Откуда ж вы такие свалились? – не унимался парень.

– Мы это… на тусовке были, – занервничал Шустрый. – У кента на хате.

– Эй, цыпа, это твой чувак? – спросил у Джиллиан парень в старомодной шляпе, меряя Кэлума взглядом.

Джиллиан молча уставилась на парня.

– Может, и мой. А тебе-то что? – презрительно бросила она.

Кэлума охватили гордость и страх одновременно, причем многократно усиленные действием кислоты. На лице задергался какой-то мускул.

Парень в шляпе упер руки в боки, чуть склонился вперед и медленно покачал головой.

– Слышь, чувак, – заговорил он, разглядывая Кэлума и явно стараясь сдержать злость, – если это твоя телка, скажи ей, пусть базар фильтрует, понял?

Кэлум опасливо кивнул. Лицо парня вдруг превратилось в морду горгульи, которую Кэлум однажды видел на открытке: сидя на корточках на карнизе, демон смотрел на город с высоты собора Нотр-Дам в Париже – теперь демон сошел на землю.

– А этот чувак чего молчит? – спросил у Шустрого парень с длинными волосами, показывая на тело Боби. – Да он помадой намазан! Эй, чувак, ты гомосек, что ли?

– Парни, вы это… – начал было Шустрый.

– Нет, пусть он сам за себя скажет! Эй, приятель, ты кто такой? – не унимался парень.

Боби, разумеется, ничего не ответил.

– Ну ты и борзый!

Парень размахнулся и ударил громадным кулаком Боби в лицо.

Шустрый и Кэлум выпустили тело, и оно тяжело шлепнулось на землю.

– О-ой! Придурки, он же умер! – завизжала Мишель.

– Щас наверняка сдохнет! – отозвался парень. – Нуты, козел! Давай один на один! По-честному! Вставай, твою мать!

Он принялся пинать труп.

– Крышка ему, видали? – Довольный победой, парень повернулся к дружкам.

– Чувак в шляпе выпятил губу и закатил глаза, изображая восторг.

– Ну ни хрена себе, Дуги! Одним ударом его вырубил!

Раздувшись от бешеной гордости, Дуги посмотрел на Шустрого и Кэлума.

Кэлум незаметно огляделся в поисках подходящего оружия – ничего.

– Парни… да мы ж никого не трогали… мы тихо-мирно… – вякнул Шустрый.

Дуги на секунду замер. Лицо искривилось от напряжения, словно он пытался осмыслить невообразимо сложную идею.

– Ну ты, хрен собачий, а ну вали отсюда! – вдруг встряла Джиллиан.

– Ты на кого пасть раскрываешь, коза?! – заорал он в ответ.

– Почем мне знать? У тебя на лбу не написано, – невозмутимо ответила она, продолжая жевать жвачку, и презрительно смерила его взглядом.

– Да ты… Да таких тедок надо драть во все дырки! Совсем оборзела, сука! – разозлился Дуги, с которым ни одна женщина так еще не обращалась.

– Ты ваще кто такой, урод недоделанный?! Да ты, пидор, ни за одну бабу не держался, не считая мамки! Пшел вон, трахать дружков своих будешь, козел вонючий! – завизжала Джиллиан, которой еще ни один мужик таких гадостей не говорил.

Тяжело дышащий Дуги будто прирос к месту; на лице застыло выражение полного изумления – его чуть удар не хватил.

– Да ты… Да ты меня не знаешь! – замычал он, будто раненое животное, униженно и угрожающе одновременно.

Под действием кислоты искаженное лицо Дуги показалось Шустрому еще более уродливым. Животный страх вдруг уступил место ярости, и Шустрый набросился на обидчика, молотя кулаками, однако Дуги с двумя дружками быстро повалили его на землю и принялись пинать. В это время парень в шляпе махался с Кэлумом, потом стал гоняться за ним вокруг стоявшей рядом машины. Кэлум схватился за антенну, она сломалась, и он ударил ею преследователя в лицо, распоров щеку. Парень в шляпе заорал, но не столько от боли, сколько от злости: Кэлум заполз под машину – как можно дальше, чтобы избежать пинков по бокам. Наткнувшись под машиной на кого-то еще, Кэлум в ужасе принялся отбиваться руками и ногами – оказалось, что это Шустрый.

– Кэл! Твою мать! Это же я!

Тяжело дыша, приятели в страхе прижались друг к другу, прислушиваясь к голосам.

– Взломать на хрен дверь! Заведем машину и раскатаем говнюков в лепешку!

“Только не это!” – подумал Шустрый.

– Лучше шлюх отдерем! Давай в очередь! “Хреновые дела… – подумал Кэлум. – Так ведь

эти глупые коровы сами начали!”

– Только попробуй! – раздался голос Джиллиан.

“Нет, – подумал Кэлум, – они не виноваты. Джиллиан – молодец, умеет за себя постоять. Надо бы ей помочь…”

– Пора валить отсюда на хрен! – закричал кто-то. “Ура! – подумали Шустрый и Кэлум. – Давайте-давайте! Валите отсюда!”

– Сначала отметелим того пидора! Дуги ему уже врезал!

Вот ведь придурки!

Остальные быстро согласились в этим предложением. Спрятавшись под машиной, Шустрый и Кэлум наблюдали, как хулиганы пинали тело Боби. Один из парней ткнул горящей сигаретой в накрашенные помадой губы трупа – тот не пошевелился.

– Эй, хватит! Он уже готов! – крикнул кто-то, и избиение прекратилось.

Хулиганы запаниковали и кинулись прочь.

– Ну вы, сучки, настучите – убьем! Ясно? – обернувшись, предупредил парень в синей куртке.

– Ой, как мы испугались! – насмешливо фыркнула Мишель.

Парень повернул назад и врезал ей по лицу. Подкравшаяся Джиллиан дала ему в зубы и снова примерилась, но он перехватил ее руку. Мишель сняла туфлю и кончиком шпильки съездила ему по щеке, снизу вверх и прямо в глаз.

Он отшатнулся, зажимая ладонью рану, из которой хлынула кровь.

– Ах ты, сучка! Чуть глаз не выбила! – взвизгнул парень и попятился от медленно наступающих на него девушек, а они бросились за ним, точно два мелких хищника, преследующих крупного раненого зверя.

– Тебе не жить, понял?! – вопила Джиллиан. – Мои братья из тебя отбивную сделают! Энди и Стиви Фармер, запомнил?! Братья мои, козел!

Испуганно посмотрев на нее, парень развернулся и потрусил вслед за своими дружками.

– Да вылезайте вы оттуда, говнюки трусливые! – закричала Джиллиан, обращаясь к Шустрому и Кэлуму.

– Нет уж, – ответил Кэлум. Под машиной было хорошо – безопасно.

Зато Шустрому стало казаться, будто он похоронен заживо, причем в одном гробу с Кэлумом.

– Они свалили уже, – сообщила Мишель.

– Нам и тут неплохо… это все кислота… Вся эта хрень из-за кислоты. Шли бы вы домой, – пробормотал Кэлум.

– Я говорю, вылезайте, мать вашу! – завизжала Джиллиан так, что у приятелей в ушах зазвенело.

Пристыженные и испуганные, они кое-как выползли из-под машины.

– Тише ты, – простонал Кэлум. – Того и гляди, легавые прибегут!

– Вы это… молодцы, девчонки. Спасибо, – сказал Шустрый. – Ну, то есть не дали себя в обиду.

– Ага, здорово вы их отшили, – согласился Кэлум.

– Тот козел ударил Мишель. – Джиллиан показала на подругу, которая, заливаясь слезами, надевала туфлю обратно.

Шустрый сочувственно свел лохматые брови.

– Мы этим козлам потом покажем, верно, Кэлли? Соберем наших пацанов. Мы бы с ними и вдвоем справились, если б не кислота. Эти козлы еще не знают, с кем связались, сопляки недоделанные! Они и драться-то не умеют. Навалились всей кодлой, я уж думал, нам кранты, а они больше друг друга пинали, придурки! Ну ничего, я до них еще доберусь! Если б не кислота, мы бы их размазали, верно, Кэл?

– Кислоту только дураки глотают, – ответила Джиллиан.

Все четверо посмотрели на Боби. С одной стороны его лицо было вмято, как будто скулу сломали. Кэлум снова вспомнил их детские игры в войнушку и как Боби притворился мертвым.

– Пошли отсюда, – сказал Кэлум.

– Нельзя же его просто так оставить! – вздрогнул Шустрый, подумав, что это он мог бы лежать на месте Боби.

– Нет, лучше уйдем побыстрее! Полиция найдет тех ублюдков и закроет их за убийство – ведь на самом деле это они его убили! – всхлипнула Мишель. – Все мы когда-нибудь помрем, что тут поделать…

Они молча пошли прочь. Шустрый и Кэлум, пошатываясь, шагали впереди, направляясь к Шустрому домой, девушки поплелись за ними. Ночную тишину нарушали только всхлипывания Мишель.

– Ты все Алана забыть не можешь? – спросила Джиллиан, ласково обхватив подругу за талию. – Плюнь ты на него! Думаешь, он по тебе скучает? Вот еще! – фыркнула она. – Послушай меня, просто дай первому встречному, пусть оттрахает тебя до потери сознания, и все пройдет! Мужика тебе не хватает!

– Я из-за него работу в банке потеряла… – пожаловалась Мишель. – Хорошую работу… В Королевском банке!

– Забудь ты про него! На нем свет клином не сошелся!

Мишель хмуро посмотрела на Джиллиан, потом с усилием улыбнулась. Джиллиан кивнула на нетвердо шагающих впереди парней, и обе девушки расхохотались.

– Тебе кто из них нравится? – спросила Мишель.

– Да вообще-то они оба так себе, но этот бровастый меня совсем уже достал! – Джиллиан кивнула на Шустрого.

– Не, он ничего… – возразила Мишель. – А вот его дружок… у него и зада-то нет!

Джиллиан задумалась. Подруга права: задница у Кэлума совсем тощая.

– Хрен с ним, с задом, был бы перед на месте! – засмеялась она, раскрасневшись от вспыхнувшей страсти.

Мишель тоже засмеялась.

Джиллиан не спускала глаз с Кэлума: худой как щепка, зато большие кисти, стопы и нос. Судя по всему, и член тоже немаленький.

– Ладно, тогда ты берешь Шустрого, а я – его дружка, – прошептала она.

– Давай так, – пожала плечами Мишель.

Вся компания завалилась на хату к Шустрому. В квартире холод стоял собачий, поэтому они сели, не снимая пальто, возле газового камина. Джиллиан села на диван и принялась разминать Кэлуму шею. Он отходил от кислоты, и прикосновение показалось ему приятным.

– Какой ты весь напряженный, – сказала Джиллиан.

– Перенапрягся, – только и сумел выдавить Кэлум в ответ.

“Чему уж тут удивляться!” – подумал он, вспоминая события прошедшего вечера.

– Да уж, перенапрягся немного! – повторил он, нервно посмеиваясь.

Мишель и Шустрый перешептывались, устроившись на полу.

– Ты, наверное, думаешь, я шлюха, да? – тихо спросила Мишель. – Так и скажи…

– Нет… – неуверенно отозвался Шустрый.

– Я раньше в банке работала, в главном отделении, – стала оправдываться она. – Не где-нибудь, а в Королевском банке. Королевский банк Шотландии, слышат?

– Ага, это на Маунде, – кивнул Шустрый.

– Да нет же! Ты про Банк Шотландии подумал, а я в Королевском банке работала! Королевский банк Шотландии, главное отделение – на Сент-Эндрю-сквер.

– А, Королевский банк… – повторил Шустрый, не сводя взгляда с Мишель. – Ну да, Королевский банк…

Какая красавица! Карие глаза, алые губы… Помада… Даже на отходняке от ее накрашенных губ у него начались глюки. Шустрый понял, что любит женщин, которые знают толк в помаде – а Мишель явно знача.

Она почувствовала его возбуждение.

– Тогда пойдем туда, – кивнула Мишель на дверь спальни.

– Угу… Пойдем… в спальню, – улыбнулся Шустрый.

Мишель нетерпеливо вскочила, Шустрый кое-как поднялся за ней и поплелся к дверям. По дороге он поймал взгляд Кэлума и подмигнул.

– Ну вот, мы остались вдвоем, – с улыбкой сказала Джиллиан.

– Ага, – согласился Кэлум.

Они улеглись на диван. Джиллиан сняла шубку из искусственного меха и укрыла их обоих вместо одеяла. Кэлум с удовольствием смотрел на ее фигурку, обтянутую коротким красным платьем. Теперь руки Джиллиан выглядели вполне нормально – должно быть, раньше у него были глюки из-за кислоты.

Твердое тело Кэлума распалило девушку: она не могла понять, толи он такой мускулистый, то ли просто ширококостный. Джиллиан принялась гладить его и тереть в паху сквозь джинсы. Кэлум почувствовал, что у него встало.

– Да, вот так, хорошо, – тихонько зашептала Джиллиан.

Он начал целовать девушку, потом запустил руку в вырез ее платья, но платье и лифчик оказались слишком тугими, и попытки Кэлума высвободить грудь заставили Джиллиан поморщиться от боли. Тогда он провел ладонью вверх по ее бедру и забрался пальцами ей между ног. Джиллиан высвободилась и спрыгнула с дивана – лишь для того, чтобы раздеться. Кэлум торопливо последовал ее примеру, и тут у него все обвисло. Джиллиан улеглась обратно на диван и притянула Кэлума к себе. У него опять встал, но ненадолго.

– В чем дело? Что с тобой? – недовольно спросила Джиллиан.

– Это кислота… ну и… в общем, у меня есть девушка. Хелен ее зовут. Короче, я не знаю, вместе мы еще или нет, потому что в последнее время мы постоянно ссорились и я ушел и с ней больше не живу, но мы вроде как все равно встречаемся…

– А я замуж за тебя не собираюсь: перепихнулись – и разбежались, ясно?

– Ясно…

Кэлум посмотрел на обнаженную Джиллиан и сам не заметил, как у него снова встало.

Прикрывшись шубкой, они занялись любовью. Союз основывался не на глубокой душевной привязанности, а на трении гениталий, но они увлеклись процессом, и Джиллиан довольно быстро кончила. Кэлум кончил после нее и был очень доволен собой: в какой-то момент он не был уверен, что сумеет сдержаться. Он огорченно подумал, что способен на большее – если б не кислота, да еще Боби и разные тараканы в голове… Впрочем, учитывая все обстоятельства, получилось совсем неплохо.

Удовлетворенная Джиллиан была бы не прочь повторить еще разок, но по крайней мере он сумел сдержаться и кончил после нее. В общем, пока сойдет.

– Неплохо перепихнулись, – призналась она перед тем, как оба провалились в сон.

Через какое-то время Джиллиан зашевелилась, и Кэлум проснулся, но сделал вид, что крепко спит. Она встала и принялась одеваться. Услышав перешептывание, Кэлум сообразил, что в комнату вошла Мишель. Он вспомнил, что лежит совсем голый, и, смутившись, потянул на себя шубку, прикрывая интимные места.

– Как ночь прошла? – шепотом спросила Джиллиан у подруги.

– Хреново. Прям девственник какой-то, мать его – понятия не имел, что делать, так и не встал у него. Говорил, что все из-за долбаной кислоты… – Мишель расплакалась, потом с интересом спросила: – А у тебя как?

Джиллиан натянула платье и задумалась. Кэлум чуть не лопнул от нетерпения.

– Не красавец, конечно, атак ничего, – наконец сказала она. – Ох, бедняжка Мишель… такой облом… Надо было тебе его отдать. – Джиллиан кивнула на Кэлума, который почувствовал приятное тепло в паху.

Мишель вытерла слезы, размазав по лицу тушь. Джиллиан собралась было сказать об этом, но Мишель ее перебила:

– Просто с Аланом все было так здорово. То есть поначалу был полный отпад, пока он не спутался с этой шлюхой. Потом-то стало совсем хреново, но вначале… Лучше не бывает!

– Да уж… – прошептала Джиллиан, впервые задумавшись о том, каков Алан был в постели. Про размазанную тушь упоминать пока явно не стоило. Джиллиан потрясла Кэлума за плечо. – Эй, Кэлум, пора вставать! Просыпайся, мне нужна моя шуба – мы уходим.

– А, нуда… – пробормотал Кэлум, открывая глаза. В мозгах была каша, все тело болело, точно избитое. По крайней мере действие кислоты закончилось, и глюки прошли. – Дайте хоть штаны надеть, – попросил он.

Девушки отошли в сторонку.

– Мы не будем подглядывать, честное слово, – пообещала Джиллиан.

Мишель засмеялась, и в ее смехе Кэлуму почудились хищные нотки, да и черные от размазанной туши глазницы выглядели жутковато.

Он натянул трусы и джинсы, потом отдал Джиллиан ее шубку.

– Ну, ладно, пока, девчонки… Джиллиан, у тебя есть телефончик? – нерешительно спросил Кэлум. Он и сам не знал, захочет ли снова с ней увидеться, но почему бы не предложить? Вообще-то ему показалось, что у Джиллиан немного с головой не в порядке.

– Вот еще, мой телефончик захотел! Лучше свой оставь, – ответила она, передавая ему ручку и обрывок бумаги, который оказался рождественским лотерейным билетом “Клуба 86”. – Ты ведь уже взял у меня лотерейки? – спросила Джиллиан.

– Пять штук! – ответил Кэлум, записывая свой номер на обратной стороне билета.

Джиллиан посмотрела на Кэлума, перевела взгляд на Мишель, потом обратно на Кэлума.

– Теперь, если я захочу тебя увидеть, то позвоню, а то терпеть не могу, когда парни начинают названивать: “Эй, Джиллиан, пошли погуляем!” – передразнила она противным голосом, затем обвила руками обнаженный торс Кэлума и прошептала: – Мы еще потрахаемся, совсем скоро, да?

– Ну… в общем, – бессвязно пробормотал он. – Ну, да… Типа того.

Ему вдруг вспомнилась увиденная в какой-то передаче о природе сцена: самка богомола откусывает самцу голову во время спаривания. Глядя вслед уходящим подругам, Кэлум подумал, что легко может представить себе поцелуй с Джиллиан, который закончится точно так же, как спаривание у богомолов.

Оставшись один, Кэлум уселся перед телевизором, смотрел утреннюю программу и курил сигарету за сигаретой. Он сунул руку в трусы, потер ладонью в паху – на пальцах остался запах Джиллиан. Кэлум подумал о Хелен и Боби, и настроение испортилось. Тогда он заставил себя поставить чайник.

В комнату вошел сияющий Шустрый.

– Как ночка прошла? – спросил Кэлум.

– Классно, старик! Лучше не бывает! Эта Мишель – клевая телка! Из Королевского банка, это тебе не хухры-мухры! И трахаться готова во все дырки, не остановишь! Но Шустрый – жеребец тот еще, не импотент какой-нибудь!

– Короче, вставил ей по полной программе, а? – без особого интереса спросил Кэлум.

– Да я ее просто порвал! На байке ей больше не ездить. А у меня теперь крупный счет в Королевском банке. Я сделал несколько приличных вкладов и только раз снял со счета – ну, ты меня понял, надеюсь. А

уж какие там проценты! Надо было мне ей сказать, что если кому из подружек нужна помощь, пусть ко мне их присылает – лучше Шустрого не найдешь! Тра-ля-ля! – запел Шустрый, двигая бедрами вперед-назад. – Шустрый – лучший жеребец! Та-да-дам! В этом деле просто спец! Та-да-дам!

Пусть себе танцует, решил Кэлум и не стал говорить, что Мишель была другого мнения. Настроения не было ловить приятеля на вранье: из головы не выходили мысли о Боби. Когда он на самом деле умер? Ведь это случилось задолго до вчерашней ночи.

– А у тебя как? – вдруг спросил Шустрый, ухмыляясь. – Как тебе Джиллиан?

– Да так себе. Сам виноват – все из-за кислоты. Шустрый глянул на него с преувеличенным презрением.

– Кэлли, старик, нуты, блин, ваше! Посмотри на меня – у меня просто на лбу написано “Круче всех”, и любая отрава мне не помеха. Вот в чем разница между опытным мужиком и остальными.

– Нуда, наверное, это либо есть, либо нет, – устало согласился Кэлум.

– Верно, Кэл, это врожденный талант! Без него никакая “Камасутра” не поможет.

У Кэлума все не выходил из головы Боби, а тут еще и Джиллиан вспомнилась.

– Я как-то документальный фильм видел, про богомолов – насекомые такие, знаешь?

– Ага… Вид у этих тварей – просто жуть.

– Короче, богомолиха откусывает богомолу башку, пока он ее трахает… Ну, то есть я не про богомолов, а про баб и мужиков, понимаешь?

Шустрый озадаченно посмотрел на него.

– Что за хрень ты несешь?

Кэлум свесил голову, а ладонь ко лбу поднес. Шустрый понял, что приятель лицо пытается прикрыть.

– Мы… мы ведь пацана видели… – помолчав, заговорил Кэлум взволнованным, прерывающимся голосом. – Боби… мы видели, как Боби умер… как же мы могли… будто ничего не случилось… ну, то есть…

Шустрый сел на диван рядом с Кэлумом, чувствуя себя ужасно неловко. Пару раз он открыл было рот, но не издал ни звука. “Может, так и надо, – подумал Шустрый. – Лучше уж промолчать, чем ляпнуть что попало”. Может, и хорошо, что он ничего не может сказать другу, который прячет от него лицо. Молчание затянулось надолго.

– Что за хрень показывают? – наконец спросил Шустрый, глядя в экран телевизора.

Кэлум поднял голову и посмотрел на приятеля.

– Утренняя программа. Пожалуй, пора бы позавтракать.

– Вот это в точку, старик! Пойду сгоняю за булочками и молоком. – Шустрый посмотрел на Кэлума, радуясь, что неловкость прошла. – Интересно, чем теперь дело кончится?

Кэлум подумал про Боби. Борзый он был пацан, никогда никого не слушал, вечно ходил с этакой ухмылочкой, будто все вокруг ему должны.

– Хрен его знает. Только мы тут по-любому ни при чем. Скажем, что подумали, будто Боби отрубился. Хотели помочь ему дойти до дому. Джиллиан и Мишель подтвердят. Скажем, что на нас напали эти отморозки. Их-то и загребут.

– Так ведь Боби от передоза загнулся, – возразил Шустрый.

– Зато эти козлы получат по заслугам. Они же безбашенные, могли запросто его угробить. Выбора нет: или их повяжут, или нас – так уж лучше их.

Шустрый смотрел, как солнце встает над домами напротив: город просыпался. Демоны, о которых они с Кэлумом часто болтали, разбежались: парни на тусовке, банда озверевших фанатов, Боби, Джиллиан и Мишель-Королевский банк. Ох уж эта сучка Мишель. “Все из-за кислоты, – с горечью подумал Шустрый. – Телка-то ничего, надо было ее все-таки трахнуть”.

Впрочем, кошмар закончился – солнце встает, и они все еще живы-здоровы.

– Верно, – согласился Шустрый. – Пусть лучше их повяжут, чем нас.

Кэлуму показалось, что возле дома затормозила машина и по лестнице затопали тяжелые шаги – человека два, не меньше. “Паранойя, – подумал он. – Просто еще от кислоты не отошел, отходняк продолжается”.


ТРОФЕЙ


Должно же быть приятно.

Голубая стена, перед глазами – спинка старой коричневой кушетки с вельветовой обивкой, локтями девушка оперлась на подушки, он склонился сзади, крупные ладони почти обхватывают ее за талию. Его член в ней, движется в странном настойчивом ритме. Слышатся звуки удовольствия, которые издает мужчина.

Сара знает, что ей должно быть приятно.

Ага, должно быть приятно, да только особого удовольствия не чувствуется. Сара пытается обдумать этот факт, и ей в голову приходит, что, возможно, причина в том, что в комнате слишком прохладно, чтобы находиться здесь нагишом. Внимания обращать на это не следует, конечно; впрочем, она бы и не обращала, если бы не зуб. Болит, зараза. Вот она и обдумывает каждое движение, ощущает себя на кушетке, распростертую перед Гэвином, как продолжение его члена, но ведь вся суть секса заключается в том, чтобы вообще не думать. Все же довольно трудно следовать этому правилу, когда зуб болит, а вдобавок она еще и стала объектом Гэвиновых голливудских приемчиков соблазнения, которые словно сошли с экранов дурацких фильмов. Вот музыка меняется, и пара приступает к делу. Пункт первый: прелюдия. Второй: проникновение. Третий: смена позиций. Четвертый: оргазм (разумеется, одновременный). Гэвин время от времени бормочет: “Ты потрясная…” или “У тебя роскошное тело”, желая польстить Саре, но в целом производит впечатление деревянной марионетки, которая тщится вспомнить свою роль.

Гэвин надеется, что непреодолимая сила церемоний и ритуалов, вовремя сказанные слова и произведенные жесты проложат крепкие швы в новом костюме, который займет почетное место в гардеробе, битком набитом социальными материями жизни. Гэвину не занимать воображения, он словно единственный ребенок в семье, который играет в одиночестве, расставляя целые армии солдатиков для битвы на ковре; однако воспитание не одарило его быстрым умом и способностью строить запасные планы, если в сложной и последовательной психологической стратегии соблазнения что-то пошло наперекосяк.

Минувшей ночью в клубе он наглотался экстази, это всегда помогало. Гэвин взял за правило перецеловать всех девчонок в компании (прошлой ночью это понятие включало всех девчонок в клубе), но когда дело дошло до Сары, он скользнул языком ей в рот, душой – в ее глаза, а руку положил девушке на поясницу, где его ладонь, похоже, обосновалась надолго.

Для Сары подобные знаки внимания служили желанным подтверждением ее разрыва с Виктором. Совсем недавно она почти осознала, что парни принимают ее расстроенный взгляд за взгляд, говорящий “а-ну-отвали-на-хрен”. И вот, пока клубная молодежь танцевала в мерцающих лучах стробоскопов, а колонки гоняли самые низкие басы через их тела, Гэвин и Сара оказались в объятиях друг друга, что стало для обоих сюрпризом, который, впрочем, трудно было назвать неприятным.

Гэвина заворожила текучая привлекательность, сквозящая во взгляде Сары, и гипнотизирующее движение ее губ, покрытых красной помадой. Сара, в свою очередь, поразилась, насколько ей понравился Гэвин: его глубокий проникновенный взгляд, непринужденная улыбка, которая, впрочем, могла показаться слегка наигранной – ведь пока он встречался с Л иней, Сара терпеть его не могла.

Но прошлым вечером ей было приятно его прикосновение. Довольно интимное, но без грязи. Она ответила взаимностью: начала с поглаживаний его шеи и продолжила массаж уже активнее, заставляя МДМА распространиться по его телу, пока оно не запульсировало, как открытая рана.

Они выскочили в холод раннего утра и взяли такси до дома Гэвина, где долго сидели, обнимались, снимали один предмет одежды за другим и между поцелуями, в забытьи взаимного узнавания, ласкали друг друга. Гэвин объяснил, что о полноценном сексе речи пока не идет, что Сару особо не обрадовало, но тут уж ничего не поделаешь. Позже, когда действие МДМА ослабело, и усталость угнездилась в их телах, они провалились в коматозный сон на кушетке напротив газового камина.

Сара проснулась от того, что Гэвин ее ласкал. Ее тело немедленно ответило взаимностью, но в мыслях что-то мешалось. МДМА уже переставал действовать, обстоятельства сменились, но она чувствовала, что Гэвин этого не осознает. Саре не хотелось начинать с самого начала, и все же было бы неплохо, чтобы Гэвин как-то дал понять, что он тоже знает: все по-другому, условия необходимо изменить, договоренности – пересмотреть. Атут еще зубная боль. Напрасно Сара решила, что проблем с зубом мудрости больше не будет: такие вещи не проходят, наступает лишь непродолжительное облегчение. И вот боль вернулась.

Да еще как вернулась, терзая Сару с настойчивым, мстительным злорадством.

Гэвин проснулся. Его напряженный член пульсировал. Мужчина стянул покрывало и немного удивился, заметив наготу – и свою, и Сары. Потом глубоко вдохнул и понял: это же чудо. Как в лотерею выиграть. В мысли вклинилась легкая паранойя: может выйти так, что возбуждение не приведет к ожидаемому результату. Необходимо сделать это сейчас, иначе Сара решит, что он парень со странностями. Надо доставить ей удовольствие, особенно учитывая слова, которые они говорили друг другу прошлой ночью. Пока ему не удалось осуществить это, в самом “проникновенном” смысле этого слова. А бывает ли по-другому, задумался он. Гэвин знал, что женщинам нравятся ребята с воображением, ребята, которые умеют пустить в ход язык и пальцы, но в конце-то концов всем хотелось потрахаться, а ночью до дела так и не дошло. Да, совершенно необходимо доставить ей удовольствие. В этом вся соль. Гэвин облизал пересохшие губы, и, чувствуя, как сознание отступает на задний план, а движение полностью захватывает его, вытянул руки и ощутил, как его ладони устремляются к ней, словно самонаводящиеся ракеты.

Так и вышло, что Сара стояла на коленях и двигалась, как механическая кукла, а Гэвин входил в нее под различными углами, сопровождая каждое движение неизменными стонами, которые диссонировали с самой идеей страстности. Хуже того, каждый раз, когда Саре уже грозило подчиниться, а ощущения превозмогали зубную боль, Гэвин останавливался, выходил из нее и менял позу, как конвейерный рабочий, которому пришло время уступить место напарнику. В какой-то момент Сара была готова кричать от отчаяния. Однако, как ни удивительно, они достигли почти одновременного оргазма. Она кончила первой, Гэвин сразу же за ней. Сара содрогалась в ритме его движений, в ритме зубной боли, в ритме собственного отчаяния и повторяла:

– Не двигайся, мать твою, и не кончай!

Гэвин не останавливался и, чувствуя, как сотрясается ее тело, думал, что лишь по-настоящему отважный мужчина решится нарушить оба запрета перед лицом подобной свирепости.

Итак, достигнутый результат можно было счесть вполне удовлетворительным, однако надоедливая зубная боль не давала Саре расслабиться и заставляла ее размышлять, стоит ли вновь решаться на приключения подобного рода в компании Гэвина.

Девушка поерзала в его объятиях, затем высвободилась и села на кушетке.

– Ну что такое? – протянул он сонно и капризно, как ребенок, у которого забияка решил отобрать конфетку.

Сара приложила ладонь к щеке и ощупала десну кончиком языка. Сквозь вездесущую завесу тупой боли прорвался острый спазм. Она застонала.

– Что? – Гэвин продрал глаза.

– У меня зуб болит, – ответила Сара. Говорить было больно, но после этих слов она

осознала, что боль просто невыносимая.

– Парацетамол хочешь?

– Я хочу к зубному! – рявкнула она, преодолевая спазмы и поддерживая челюсть, чтобы было легче говорить.

Это и есть самое плохое в боли подобного рода: как только признаешь ее существование, она все соки из тебя вытянет.

– Так… Ага… – Гэвин поднялся. Точно, зубная боль, вспомнил он, Сара говорила про нее вечером. Тогда можно было потерпеть, зато сейчас, наверное, боль усилилась. – Ща поищу телефончик. Придется к какому-нибудь барыге из неотложки, сегодня ж воскресенье и все такое.

– Мне просто надо к зубному, – простонала Сара.

Гэвин присел на стул и принялся листать телефонный справочник. Под руку попался листок из блокнота – чьи-то номера, какие-то загогулины и надпись большими буквами в жирной рамке: “ПОКОРМИ СПАР-КИ”. Мамин кот. Точно, он обещал его покормить. Бедный засранец, наверное, уже оголодал.

Он набрал номер, отысканный в справочнике, и толстенный том захлопнулся. Кот, изображенный на обложке, смотрел на Гэвина осуждающе, словно порицая его.

На том конце провода раздался голос.

Саре подумалось, что Гэвин выглядит довольно странно: сидит голый и разговаривает по телефону с дантистом или регистраторшей. У него был обрезанный член. Сара впервые спала с парнем, у которого был обрезанный член; вообще-то она впервые видела обрезанный член. Захотелось поинтересоваться, почему Гэвин сделал обрезание. По религиозным соображениям? По медицинским? По соображениям гигиены? Или из-за секса? В журналах пишут, что обрезанный член больше нравится женщинам, но она сама разницы не почувствовала. Надо спросить… Больно!

Черт, как больно!

Гэвин все еще говорил по телефону:

– Да, это срочно. Нет, не подождет.

Сара подняла голову и почувствовала, что ей начинает нравиться Гэвин, его позитивный настрой, отсутствие колебаний и то, как он ставил ее интересы на первое место. Она попыталась как-нибудь выразить свою благодарность, но никак не могла поймать его взгляд. К тому же ей на лицо упали волосы.

– Так, Драмсхью-Гарденс, двадцать пять. В двенадцать часов. А пораньше нельзя? Так… Ладно, спасибо.

Он положил трубку и посмотрел на Сару:

– Примут через час, в Нью-Тауне. Парень на телефоне сказал, что раньше не получается. Если выйдем прям щас, успеем в “Муллиганз” стаканчик пропустить. Может, выпьешь парацетамольчик?

– Не знаю… Ну ладно.

– А ночью от таблеток не отказывалась, – рассмеялся Гэвин.

Сара попыталась улыбнуться, но было слишком больно. Она все же сумела выпить таблетку, и они направились вниз по улице. Девушка двигалась мрачно и целеустремленно, а Гэвин подстраивал под нее свой упругий шаг.

Они шли по улице Кренотер. Яркое осеннее солнце пронзало их глаза. Гэвин посмотрел на вывеску. Кренотер – Хрен-натер. Хотя название улицы звучали не совсем так, Гэвин ощутил, как саднят гениталии. Да уж, точно Хрен-натер. Он взглянул на девушку, которая отняла руку от щеки. Сара выглядела просто охуительно. Ему даже не надо было смотреть на ее сиськи или задницу, хотя они тоже были охуительными, в этом он ночью успел убедиться. Сейчас Гэвин был поглощен самой ее сутью. Когда видишь суть, а не представляешь себе отдельные составляющие, думал Гэвин, вот тогда точно можно сказать, что влюбляешься. Блин, когда только успел? Может, пока говорил по телефону? В этих делах никогда не угадаешь! Мать твою. Сара!

Сара…

Гэвину хотелось позаботиться о ней, помочь. Просто быть рядом. Ради нее. Гэвин плюс Сара…

Может, стоит взять ее за руку? Но не бежит ли он впереди паровоза? Черт, он ведь только что как только ее не ебал! Так почему бы не взять ее за руку? Что творится с этим гребаным миром, какими же извращенцами мы сделались, если взять за руку приглянувшуюся тебе девицу сложнее, чем поставить ее на кушетке раком и хорошенько отодрать?

И зачем он предложил пойти в “Муллиганз”? Там ведь будет вся шайка – тусуются, гудят, некоторые опять таблетки покупают. Кто-то наверняка торчал в баре “Баундари” аж с пяти утра. Гэвин попытался отстраниться от растущего чувства неловкости и постарался убедить себя, что у него и так есть наркотик, который ему необходим – полностью натуральный наркотик любви. Но недовольство только возрастало. Оно никуда не девалось. Совсем как зубная боль. Неужели он и впрямь такой подонок, что заявится с ней в “Муллиганз”, как будто желая похвастаться? Я ТОЛЬКО ЧТО ТРАХНУЛ САРУ МАКУИЛЬЯМС! Нет, дело-то не в этом. Ему просто хотелось, чтобы весь мир увидел: они – пара. А на самом деле? Что об этом думает Сара?

Может, все-таки стоит взять ее за руку? Просто взять и все?

“Зубной-зубной-зубной”, – думала Сара. Путь, который необходимо пройти, улицы, которые придется пересечь, чтобы сузить ужасающий зазор между болью и облегчением. Впереди их ждала неприятная кольцевая развязка, наглухо забитая машинами. Сара не знала, справится ли она, сможет ли перейти на ту сторону. Казалось, машины, то замедляя, то ускоряя ход, играют с ней в кошки-мышки, бросают вызов: а ну-ка, перейди! Они спустились к развязке с крутого склона… И моментально перешли дорогу. Воскресенье. Движения почти не было. Затем Принцесс-стрит, дальше – “Муллиганз”. Нет, в “Муллиганз” идти ни к чему! Какого хрена она согласилась? Но там ведь будут Луиза с Джоанной. Подруги все-таки. Ладно, тогда в “Муллиганз”.

Гэвин ухватил ее за руку. Что он там себе вообразил?

– Ты как? – спросил он.

Участие было написано на его лице широкими штрихами: словно постарался карандаш, зажатый в детском кулачке. Саре всегда нелегко было видеть выражение искренности на лицах мужчин, которых она не успела узнать достаточно хорошо. В Гэвине была какая-то открытость, быть может, слишком наигранная, но происходила она не из фальши, а оттого, что он так и не привык выражать свои чувства и… АААААА!

Спазм боли, настоящей боли. Сара вцепилась в Гэвинову руку.

– Держись, мы уже почти пришли. Хреново тебе, а? – спросил он.

Еще бы не хреново. Заткнулся бы уже. Как же он неуместно выглядит, абсолютно все его действия совершенно неуместны. И друзья его неуместны. Его друзья.

Он в последнее время совсем не видел Рентона (Рентона вообще никто давно не видел), не так часто пересекался с Бегби (ну и зашибись), с Дохлым, Нелли, Картошкой или Вторым Призером. Крепко сколоченная компашка друзей-приятелей распалась, каждый стал героем собственной психологической драмы. Так всегда и бывало. Но насколько же они не в кассу. У старшего эксперта в министерстве по вопросам занятости таких друзей быть не должно. Просто эксперт, может, и позволил бы себе с ними водиться до поры до времени, пока не определит свою нишу, но для старшего эксперта такое непозволительно. Ни у одного старшего эксперта ни разу не было дружка вроде Картошки Мерфи. Нет, ему в жизни не стать старшим экспертом, с его-то связями, хоть он их давно разорвал! Да, порочащие связи оставили на нем свою метку. Связи давали о себе знать: из-за них он слишком много пил и в понедельник являлся в сиську пьяный. Но добивал его вторник. Понедельник можно как-нибудь пережить, пока задор до конца не выветрился, особенно если картину уик-энда расцвечивали наркотики, но во вторник всегда приключался жесткий отходняк. А такое замечали. Всегда замечали. Еще бы, искусству замечать такое учились долгие годы. В этом искусстве – их raison d’etre, смысл существования. Такие дела – не стать ему старшим экспертом. Может, не стоило всю жизнь пьянствовать по выходным. Можно было завязать, как все люди, с горечью думал Гэвин.

Из-за адской боли Сара даже отвечать не стала. Казалось, хуже некуда, однако становилось все хуже и хуже. Намного хуже, потому что она почуяла чужое присутствие. Почуяла еще прежде, чем заметила человека. Того самого.

Они переходили через Маркет-стрит, и Сара подняла голову. Навстречу шел Виктор. Изможденное лицо, жесткий и самодовольный взгляд, который сменился выражением недоумения, а затем яростной болью по мере того, как они приближались к нему, взявшись за руки.

Гэвин тоже заметил Виктора. Они с Сарой инстинктивно отдернули руки, о чем оба тут же пожалели. Между ней и Виктором все кончено, рано или поздно он все равно бы об этом узнал. Гэвину нравился Виктор. Как-никак, приятели: вместе выпивали, вместе ходили на футбол. Нет, всегда в компании, не вдвоем, но все же общались они уже много лет, и это давало им повод считать друг друга больше, чем просто знакомыми. Виктор нравился Гэвину, правда нравился. Он понимал, что Вик в полной мере олицетворяет тот типаж, который его отец именовал “настоящий мужик”. Данный эвфемизм, с точки зрения Гэвина, должен был отразить, что девчонкам с таким мужчиной будет непросто. И все же он нравился Гэвину. Вик должен был знать о них с Сарой, так или иначе до него все равно бы долетела эта новость. Правда, Гэвин предпочел бы, чтобы это случилось скорее позже, чем раньше, но его надежды не оправдались.

– Так-так, – произнес Виктор, уперев руки в бедра.

– Привет, Вик, – кивнул Гэвин. Он посмотрел на Сару, затем снова на Виктора, который так и стоял в настороженной позе ковбоя, готового пристрелить соперника.

Сара скрестила руки на груди и отвернулась.

– Оторвался вчера? – прохладно осведомился Гэвин.

– Вы-то, вижу, оторвались. – Виктор смерил собеседника презрительным взглядом и, повернувшись к Саре, посмотрел на нее с такой обжигающей ненавистью, что на мгновение девушка позабыла о зубной боли.

– Не о чем мне с тобой болтать, – пробормотала она.

– Ну и чё? Может, мне зато есть!

– Слушай, Вик… – вмешался Гэвин. – Мы тут топаем к зубному…

– А ты, любовничек хренов, ваше рот закрой! – Виктор ткнул пальцем в Гэвина, и тот почувствовал, как кровь отливает от лица. – Я те зубы-то повышибаю, тогда точно к дантисту потопаешь!

Внутри поднимался страх. И все же какая-то часть разума Гэвина работала холодно и обособленно от всего, что творилось вокруг. Он понимал, что надо нападать первым, пока Виктор сам его не ударил. Конечно, он чувствовал себя виноватым перед Виктором. Но что было делать с инстинктом самосохранения? Сможет ли он победить Виктора. Сомнительно, но исход драки все равно значения не имел. Вопрос в том, что сейчас необходимо Саре. Ей нужен зубной. Значит, надо идти к зубному.

– Ты так ваще всегда говоришь! – воскликнула Сара. Ее лицо сморщилось.

– И давно вы шашни крутите? А? Давно ты с этой пиздой замутил?! – орал Виктор.

– Не твое дело!

– Я тя спрашиваю – давно? – Виктор подскочил к Саре, схватил ее за руку и принялся трясти.

Гэвин бросился к ним и ударил Виктора в челюсть. Голова Виктора откинулась назад, и Гэвин напрягся, готовый нанести еще один удар. Виктор прижал руку к лицу, а другую выставил перед собой, призывая приятеля остановиться. Кровь из разбитого рта капала на мостовую. o

– Вик… Друган… Извини… – смутился Гэвин.

Что же он наделал – ударил Виктора! Своего кореша. Трахнул бабу своего дружка, а потом еще и врезал парню, когда тот расстроился. Так дела не делаются. Но он ведь любит Сару. А Виктор ее так грубо схватил, дотронулся до Сары своими лапищами, совал в нее свой хер, черт бы его побрал! Огромный, отвратный, потный хер, который он вяло поддерживал, когда мочился рядом с Гэвином в сортирах восточной трибуны, извергая в отверстие писсуара мутную, застоявшуюся пивную мочу, напитанную таблетками. Лицо Виктора искажено агрессией, призванной втолковать миру, что в выходные он своего не упустит. Нет, мысль о том, что их члены побывали в одном и том же месте – это уж слишком. В одном и том же месте, в красивой пизде Сары… нет, не в пизде, поправил себя Гэвин, разве можно называть таким чудовищным словом ее чудесную дырочку? Господи, как же хочется прибить этого урода Виктора, стереть с лица земли всякий след его сраного присутствия…

Саре надо к зубному. Прямо сейчас. Она пошла вниз по улице. Гэвин и Виктор одновременно устремились за ней. Все трое смущенно проковыляли по улице, не произнеся ни слова. Именно так – втроем – они и вошли в клинику.

– Добрый день… – поздоровался мистер Ормистон, зубной врач. – Вы вместе?

Врач оказался высоким, худым мужчиной с красным лицом, которое странным образом сочеталось с волнистыми белыми волосами. Большие голубые глаза, увеличенные линзами очков, придавали ему слегка безумный вид.

– Она со мной, – сказал Гэвин.

– Нет, она со мной! – рявкнул Виктор.

– Так-так… Не могли бы вы оба подождать нас здесь? Проходите, милочка. – Мистер Ормистон ласково улыбнулся и подтолкнул Сару в кабинет. Улыбка дантиста сделалась еще шире.

Гэвин с Виктором остались в приемной. Некоторое время они сидели в молчании. Наконец Гэвин заговорил:

– Слушай, чувак, ты уж извиняй. Мы с ней у тебя за спиной шашни не крутим. Замутили только вчера вечером.

– Ты ее трахал? – спросил Виктор низким и свирепым голосом.

Скула у него уже раздулась. Кислый ручеек крови из прикушенного языка стекал по гортани. Виктор блуждал в озере собственного горя, пробовал его глубину, высматривал, далеко ли до берега.

– Не твое собачье дело! – бросил в ответ Гэвин, чувствуя, как внутри снова просыпается гнев.

– Это моя телка!

Гэвин ткнул пальцем ему в грудь:

– Слышь, я в курсе, ты сейчас сам не свой, но она ни хрена не твоя телка. У нее своя голова на плечах. В общем, девочка тебя послала. Послала, ясно тебе? Поэтому и замутила со мной вчера, потому что тебя послала!

Лицо Виктора растянула неприятная ухмылка. Он по-новому смотрел на Гэвина, как будто тот был умственно отсталым идиотом.

– Мужик, ты ведь не въезжаешь, а?

– Это ты не въезжаешь! – отрезал Гэвин, но уверенность уже покидала его.

Он пытался понять, почему чувствует страх перед Виктором, который сдался после одного-единственного удара. Это потому, сообразил Гэвин, что он никогда не терпел насилия. Сам он умел быть инстинктивно жестоким, отвечать на чужую жестокость, но сил на настоящую битву у него никогда не хватало. Хорошо, что Виктор тогда отступил. Гэвину претила мысль о победителях и неудачниках, но мир слетел со своей оси, и все оказались в сточной канаве: жестокость стала извращенной сестрой экономики.

Виктор покачал головой. Ощутил удовлетворительный прилив физической и моральной боли. Степенью этой боли он мерил грядущее возмездие. Он еще доберется до этого Гэвина, а то ишь, вырядился, любовничек хренов. И все же ярость старого приятеля ошеломила его. Настолько это было на него не похоже. И то, что он сотворил с Сарой, тоже было совсем не похоже на него. Гэв свой парень. На него можно положиться. Болтали, что он закладывает ребят, которые пособия по безработице незаконно получают, но сам Виктор никогда, никогда бы в это не поверил, пусть даже эти козлы из министерства по вопросам занятости дали ему такую работу. Гэв сразу поднял бы вопрос об увольнении, это точно. Точнее не бывает. Но так кидаться на приятеля – нет, только не Гэв. Виктор решил так: пусть лучше Сара увидит, что его бьют, посочувствует, может, даже засомневается. С Гэвином можно и по-другому разделаться.

– Такое уже и раньше бывало, Гэв. Она гуляла с другими. Но всегда возвращалась ко мне, ага. Не скажу, что… – Виктор заговорил громче и шарахнул кулаком по столу. – ЧТО ЭТО МЕНЯ НЕ ЗАЕБЫВАЕТ! Потому что да, заебывает. Мне, блин, обидно, потому что Сара – моя женщина.

Гэвин чувствовал себя совершенно разбитым. Он попытался заговорить, но осекся, зная, что голос даст трещину, как сухарь, и неуверенность вырвется наружу.

Виктор продолжал:

– Она до этого гуляла с Билли Стивенсоном. Ну, ты знаешь. А еще до этого – с Полом. С Полом Янгером… – Каждое имя было как плевок яда, от каждого звука Гэвин вздрагивал, как от удара грома.

Ему не по душе был Билли Стивенсон, хитрый и высокомерный ублюдок. Билли с Сарой – ужасающая мысль. Отвратительный хер Виктора, из которого он извергает мочу, смешанную со спермой и пивом, погруженный в Сару, теперь казался едва ли не приятным снисхождением. Пол Янгер свой парень, ну так ведь кого угодно можно назвать! Как вышло, что такая девушка, как Сара, гуляла с полным ничтожеством? Сраный Пол Янгер! Если бы Виктор постарался, он наверняка смог бы припомнить еще пару имен, которые снова причинили бы Гэвину боль.

– Билли Стивенсон? – повторил Гэвин, надеясь, что чего-то не расслышал.

– Это она, чтобы я на нее обратил внимание, я тогда гулял с Лиззи Макинтош.

Выходит, Виктор и Лиззи трахнул. Эта девчонка Гэвину нравилась. Он знал, что Лиззи гульнуть не дура. Неудивительно, что она и с Виктором сошлась. Вот так штука. Еще несколько минут назад Гэвин и думать не думал о том, что их с Виктором члены побывали в одном и том же месте. А теперь выясняется, что они оба трахали не одну бабу, а целых двух! Гэвин принялся перебирать в голове девчонок, с которыми он спал и которых Виктор тоже мог бы знать. Эдинбург, что за сраное место: все друг с другом перетрахались. Неудивительно, что СПИД так быстро распространяется. Во всем винили герыч, но с тем же успехом можно было винить и секс. Собственно, его и надо было винить. А заодно и тот миф, что у наркоманов не бывает секса. Вон сколько телок в хосписе ласты склеили, а ведь ни разу не кололись, только трахались. Вспомнился Томми, бывший парень Лиззи, уже покойный. Гэвин Лиззи в прошлом году трахнул, так его потом паранойя не оставляла, а напрямую спросить он не мог. Так и не спросил про нее и Томми, хотя знал, что Томми расстался с Лиззи до того, как подсел на иглу. Вот и пришлось анализ сдавать. Демоны являются по ночам. Неизбежно.

– Мне ваще-то по фиг, сходила налево – и ладно. Сам знаешь, крышу иногда сносит, – продолжал Виктор.

Гэвин поймал себя на том, что кивает, и тут же остановился, решив, что это выглядит так, будто он чувствует себя виноватым.

Виктор своего не упустил:

– У вас двоих все так и было, нет скажешь?

– Нет, бля, не так! Ясно?!

– В общем, ты это запомни, парень. Потому что все кончено.

– Нет, бля, это у тебя с ней все кончено, вот что, бля. Это вовсе не то, как если б она перепихнулась с козлом типа Билли Стивенсона или придурком вроде Янгера… Для них она подстилка, а мне до нее есть дело, ясно?

– Ни хрена не ясно! Ищи себе свою пташку и имей до нее дело! Сара – моя! Я ее люблю!

– Это я ее, бля, люблю!

– Ты ее, бля, пять минут всего знаешь! А я – три долбаных года! – Виктор ударил себя в грудь кулаком. – Три года, бля!

В приемную вбежал зубной врач, Ормистон:

– Эй, вы! Потише там, или марш отсюда! Мне тут еще два зуба мудрости удалять.

Гэвин вскинул руку, призывая дантиста заткнуться, а потом встал и наклонился над Виктором:

– Теперь она со мной, ты, мудозвон! Ясно? И тебе придется с этим смириться, вот такие долбаные дела.

Виктор поднялся. Гэвин отступил назад, и Виктор замахнулся кулаком. -ЕБ ТВОЮ МАТЬ!

– Так! Ну-ка, собрались и вышли! Не то полицию вызову! – завопил Ормистон. – Вон! Сейчас же! Подождете снаружи! Через час она выйдет! Убирайтесь из моего кабинета! Я тут два зуба мудрости удаляю… – В голосе дантиста звенело отчаяние.

Гэвин с Виктором неохотно вышли на улицу. Они немного постояли порознь, затем Гэвин присел на ступеньки, а Виктор по-прежнему стоял, облокотившись на кованые перила, украшавшие крыльцо выстроенного в георгианском стиле здания.

С минуту они смотрели друг на друга, потом отвели глаза. Гэвин вдруг понял, что посмеивается – сначала тихонько, потом все громче и громче, пока смех не превратился в неконтролируемый поток хохота. Виктор тоже рассмеялся.

– Какого хрена мы тут ржем? – покачал он головой.

– Совсем сбрендили, чувак. С катушек съехали.

– Ага… Давай-ка пропустим вон там по стаканчику. – Виктор указал на паб на углу.

Они вошли в бар, и Гэвин заказат две пинты светлого. Подумалось, что счет придется оплатить самому: не отпускало чувство вины из-за того, что он разбил Виктору челюсть. Кроме того, работы у Виктора не было, тем не менее он не рвался устраиваться в ряды офисных работников. Они уселись в углу, чуть отодвинувшись друг от друга.

Виктор пристально смотрел на пенящуюся шапку в своем бокале.

– Я вот что скажу, – проговорил он, не поднимая взгляда. – Не возьму в толк, с чего ты взял, что любишь ее. – Голос его звучал умоляюще. Виктор поднял голову и встретился глазами с Гэвином. – Ты ж на ешке, парень.

– Так уж сутки прошли.

– Все одно колеса еще не выветрились.

– Не настолько. Мы не… Мы не делали ничего такого той ночью… В смысле, я не могу заниматься любовью под наркотой, то есть могу, но у меня не встает, ну, в общем… – Гэвин замолчал, заметив, что лицо Виктора исказилось от ярости.

– Все равно не верю, что ты ее любишь, – выдохнул тот, крепко ухватившись за край стола, так что побелели костяшки на пальцах.

Гэвин пожал плечами, потом поднял голову, ощутив внезапное озарение:

– Слушай, мужик, говорят, что экстази – наркотик правды. Его парочкам для терапии скармливают и все такое…

– Ну и что?

– И вот – я ее, черт побери, люблю. И докажу это. Гэвин вытянул из кармана джинсов маленький

пластиковый пакетик, осторожно извлек из него таблетку и закинул ее в рот, запив большим глотком пива. Затем поморщился и продолжил:

– Ты ведь ее ни фига не любишь, просто привык, вот и не можешь отпустить. Боишься остаться с носом. В этом вся штука, Виктор, в твоем долбаном мужском эгоизме. Давай глотай таблетку, она-то нам и скажет, любишь ты Сару или нет, когда тебе вставит.

Виктор с сомнением посмотрел на него:

– Мужик, у меня и бабла-то нет…

– В жопу бабло! Я сам заплачу!

Гэвин раззадорился и в благородном порыве полез в карман за второй таблеткой.

– А, тогда ладно, валяй. – Виктор протянул руку и взял у Гэвина таблетку, которую тут же и проглотил.

В пабе почти никого не было, не считая старика, который выпил свою пинту и теперь читал газету, всем своим видом олицетворяя воскресную праздность.

Гэвин встал и подошел к музыкальному автомату с намерением завести его. Автомат оказался выключен. Играла кассета с легкой музыкой. “Величайшие хиты “Симпли Ред”.

– Блин, кассету врубили, – пояснил он Виктору, который при этих словах издал недовольное ворчание, спрыгнул со стула и направился в сторону бара.

– Что за фигня с автоматом? – спросил он у тетки, которая протирала бокалы за стойкой.

– Сломался, – ответила она.

Виктор пошарил в кармане куртки-бомбера и вытащил кассету – сборник “Платинум брейкз-Метал-хедз”.

– Поставь-ка для нас.

– Это что? – поинтересовалась барменша.

– Драм-н-бейс, но сойдет.

Женщина с сомнением оглянулась на старика с газетой, но все же подчинилась и сунула кассету в магнитофон.

Через двадцать минут Виктора с Гэвином торкнуло, и они принялись колбаситься в опустевшем пабе. Старик оторвал взгляд от кружки с пивом и посмотрел на них. Виктор показал ему поднятые большие пальцы, и старикан отвернулся. Музыка стекалась в них со всех сторон. Таблетки оказались просто отменными.

– Джей Мэджик. Погоди, вот начнет этот засранец играть! – проорал Виктор Гэвину.

Наплясавшись, они уселись передохнуть и потрепаться.

– Вот эти таблетки, мужик, нах вставляют, гораздо лучше, чем то дерьмо, которое я ночью пробовал, – признал Виктор.

– Это точно, они рулят.

– Слушай, брат, дело не в нас с тобой, ты ведь знаешь… – Виктору трудно было подобрать нужные слова. В конце концов, это же Гэв…

– Вот что я тебе скажу, Виктор, врать не буду, я тебя уважаю, мужик. И всегда уважал. Нуда, ты мне нравишься. Ты ведь свой парень. Мы с тобой тусили в одной компании, типа с Томми, пока он копыта не отбросил, Кисбо, Нелли, Картошка, все дела. Ты мне нравишься, чувак. – Гэвин обнял Виктора, и приятель ответил ему взаимностью.

– Ты мне тоже нравишься, парень, ты и сам знаешь… Гэвин, если честно, ты ваше клевый мужик. О тебе никто и плохого слова не скажет.

– Но, блин, этот чувак, Билли Стивенсон… Я прям охуел…

– Да я сам охренел. Лучше бы она трахнулась с каким-нибудь козлом долбаным, чем с этим пиздюком.

– В точку. Он, ублюдок, меня всегда бесил.

– Уж такой он и есть. Как только пташка чувствует себя уязвимой, несчастной, тут-то он на нее и вешается…

– Я не такой, – возразил Гэвин. – У нас с ней все было по-другому. Я бы и пальцем не пошевелил, если бы думал, что между вами еще что-то есть. Я девчонок своих приятелей не охмуряю. У меня и в мыслях ее не было до вчерашнего вечера в “Трайбал”. Чувак, я тебе как на духу говорю. Мамой клянусь.

– Мужик, я тебе верю, просто трудно с этим смириться, после трех-то лет…

– Слушай, брат, ты уверен, что правда любишь ее? Может, любовь прошла, а ты все надеешься, в глубине души ждешь, что… В смысле… У меня так с Линдой было… Честно тебе скажу… Все прошло, мужик, а я, как дурак, все надеялся. Не знаю зачем, но все ждал чего-то…

Виктор на минуту призадумался. Он не отпускал Гэвина, это казалось особенно важным. Боль в скуле превратилась в восхитительное покалывание. Он обхватил Гэвина за плечи, и челюсть пульсировала в такт их глубокому единению. Возможно, все так и есть, и между ними с Сарой все кончено. Они постоянно ссорились. Между ними встало напряжение и недоверие, которое теперь, когда открылась неверность обоих, вряд ли можно было перебороть. Возможно, стоит отпустить ее и двигаться дальше.

Над ними грохотал Фотек.

– Заебись кассетка, – согласился Гэвин.

– “Металхедз” клевый лейбл, чувак. У нас в Шотландии драм-н-бейса не услышишь, нет у нас реального драм-н-бейса.

Гэвин знал, что по крайней мере раз в месяц Виктор ездил в Лондон на воскресные тусовки, которые “Металхедз” устраивали в “Блу Ноут”. Сам он раньше эту музыку не понимал, ему больше были по душе гараж и соул, но теперь все встало на свои места. Это была музыка к фильму. К их фильму. Два друга, два товарища, два шотландских воина большого города, сошедшихся в битве за сердце прекрасной девушки, которую оба они полюбили. Это был саундтрек к ужасному и восхитительному фильму. К фильму под называнием “Жизнь”. К безумной и прекрасной нелепице.

– Слушай, мужик, что бы ни произошло между нами и Сарой, я хочу, чтобы мы остались друзьями. Хочу как-нить поехать с тобой в Лондон на “Металхедз”.

– Круто! – Виктор крепко обнял Гэвина. Гэвин поцеловал Виктора в скулу.

– Прости, мужик, что ударил тебя. Прости!

– Гэв, ты мне ваще-та здорово врезал! Впервые видел, как ты кому-нибудь дал жару, твою мать! Я-то всегда думал, что ты у нас типа здоровяк-тихоня. Картошка говорил, что ты всегда сраной неженкой был, в школе и все такое, ну так это Картошка. Ему спиздеть – раз плюнуть, без перчика никак. Я слегка охренел, парень, честно-то говоря. Мать твою, Гэв, вот это да! Ба-бах! – Виктор потер скулу. – Вот что я скажу, Гэв, теперь я себя классно чувствую, там пульсирует и все такое.

– Круто. Я рад… Рад, что ты это так позитивно воспринимаешь, понимаешь, о чем я? Рад, что я для тебя что-то хорошее сделал, мужик. В смысле, я как раз хотел бы заниматься этим по жизни: нести людям позитив. Вот моя единственная цель. И что же я сделал? Пошел и дал по морде своему другу! Это не я, Вик, ты ведь знаешь – это не я! – Гэвин потряс головой, и его глаза наполнились слезами.

– Знаю, Гэв, знаю. Слушай, чувак… Любовь – в ней вся фишка. – Виктор протянул руку, и Гэвин пожал ее. Затем Виктор раскрыл ладонь и провел указательным пальцем по длинной, глубокой линии жизни на ладони у приятеля. – Поглядим, что она скажет, пусть решает любовь, – продолжал он.

Гэвин заглянул в ясные, расширенные зрачки Виктора. Его душа была чиста, он не испытывал ни малейших смешанных чувств по отношению к другу.

– Так и поступим, – прошептал он и снова обнял Виктора.

– Точно, – согласился тот и широко улыбнулся.

– За Виктора и его трофей! – со значением провозгласил Гэвин, а потом рассмеялся. – Да нет, я должен бы сказать: за Гэвина и его трофей! А… К черту, пусть победит сильнейший чувак!

Они чокнулись.

Доктор Ормистон усадил Сару в кресло. Он смотрел на нее сверху вниз, а она испуганно пялилась в потолок. Да, девчонка хоть куда, короткая юбка открывает длинные ноги, руки скрещены на весьма привлекательной груди, каскад каштановых волос ниспадает на подголовник кресла. Да, признал Ормистон, совершенно ясно, почему эти бычки навели такой шорох. Он ощущал трепет по мере того, как запах девушки и аромат ее духов наполняли его ноздри. Ничто не может сравниться с сочной плотью молодой самки, подумал он и облизнул губы.

– Откройте рот пошире, – скомандовал Ормистон, чувствуя, как пульс начинает частить, а член напрягается.

Нету дрели, думала Сара, слава Богу, что дрели нет. Зато есть нож и звуки, которые он издает: подцепляет, протыкает, раздирает, вгрызается в плоть. Девушка не чувствовала боли, только слышала ее.

Прекрасный рот. Это было первое, на что Ормистон обращал внимание в женщине. Полные губы, зубы белые. Правда, внутри уход осуществлялся довольно небрежно. Преступная невнимательность. Такая женщина просто обязана пользоваться зубной нитью.

Сара смотрела в голубые наэлектризованные глаза дантиста, смотрела на белесые волоски в его бровях, которые смыкались на переносице. Казалось, он смотрит прямо в глубь нее, достигая той степени интимности, которая не доставалась раньше ни одному мужчине. Сара видела в зеркале свой рот. Но не рану. Она не могла заставить себя взглянуть на рану. И уж конечно, на щипцы. Только не смотреть на щипцы. Что-то твердое упиралось ей в бедро – подлокотник, наверное. По мере того как операция продолжалась, дыхание дантиста становилось все более неровным. Ормистон станет ее спасителем. Он освободит ее от тошнотворной, всепроникающей боли. Он, с его образованием, умениями и, разумеется, сочувствием, преуспевший в области стоматологии, вне всякого сомнения, мог бы выбрать и более выгодное занятие. Интересно, сколько получают зубные? Этот человек избавит ее от невзгод, и все будет как раньше. Виктор ничего бы не сделал, Гэвин ничего не смог бы сделать, но этот мужчина расправится с болью.

– Сейчас, сейчас… – Дантист что-то там тянул и крутил, вгрызался в онемевшую плоть ее десен.

Жаль терять зубы мудрости… Ормистон всегда скорбел над тем, что именовал “смертью зуба”. Но в данном случае решение было справедливым. У девушки зубы сидят слишком тесно. Удаление обоих зубов мудрости – первоочередная задача. Ормистон наклонился к Саре и оперся свободной рукой ей на бедро. Девушка заерзала, и он извинился:

– Прошу прощения, мне нужен упор.

Трубка отсасывала слюну у нее изо рта. Дантист поднял свободную руку и буднично засунул ее внутрь своей пациентки, ощупывая каждую впадинку, отсасывая все сладкие, сладкие соки, о Боже, какой у нее потрясающий рот… Помимо собственной воли он воображал, как погружает свой язык в этот рот, погружает туда чистый, ловкий и умелый язык человека, который перепробовал все надежные, испытанные средства, что предлагает стоматологический рынок, и вот его рука уже скользит вниз, ну зачем она надела такую юбку. Обнаженное бедро Сары упиралось ему в ладонь, волоски на тыльной стороне руки топорщились, он уже воображал, как раздвигает девушке ноги, проводит пальцами по изнанке ее хлопчатобумажных трусиков, а потом их поглощает ее голодное и влажное влагалище, еще один поворот, и зуб остался в щипцах, а дантист кончил в штаны.

– Хорошо пошел! – выдохнул Ормистон.

Член спазматически извергал жидкость. Стоматолог отвернулся, чувствуя, как сперма фонтанирует прямо в трусы. Член снова дернулся.

– Вполне удовлетворительная операция, – просипел дантист, пытаясь взять себя в руки.

Сара почувствовала себя неловко, что-то забормотала, но Ормистон попросил ее замолчать. Он уже трудился над вторым зубом, и удалил его еще легче, чем первый.

С большим тщанием врач промыл и тампонировал раны. Сара сплюнула: онемение еще не спало, но уже наступило значительное облегчение.

– Я решил сразу удалить оба, а то бы вам скоро снова пришлось проходить через эту нервотрепку, – пояснил Ормистон.

– Спасибо.

– Да нет, это вам спасибо… В смысле, у вас прекрасные зубы, только все же стоит пользоваться зубной нитью. Теперь зубы мудрости удалены, и расстояние между остальными немного увеличится. Отговорки больше не принимаются! За нить и вперед!

– Ладно, – согласилась Сара.

– Восхитительные зубы, – кивнул Ормистон. – Неудивительно, что молодые люди из-за вас чуть не подрались!

Сара покраснела и тут же смутилась. Уж такой этот дантист человек. Он ведь не говорит гадостей, ведет себя как профессионал, для него это просто очередной рот.

Ормистон и впрямь был профессионалом и не собирался позволить соображениям эстетического или сексуального характера взять верх над соображениями финансового толка, поэтому быстро взял себя в руки и выставил Саре счет на семьдесят фунтов. Девушке пришлось выписать чек.

– Я бы хотел снова осмотреть вас через две недели, – улыбнулся врач. – Поскольку это был неотложный вызов, сегодня у нас, к сожалению, нет регистратора. Но если вы запишете мне свой адрес и телефон, я договорюсь, чтобы вам назначили.

– Спасибо, – поблагодарила Сара. Облегчение не померкло даже после потери семидесяти фунтов. – Извините, что побеспокоили вас в воскресенье. Надеюсь, я не испортила вам выходной.

– Ну что вы, милочка, что вы, – улыбнулся Ормистон.

Он смотрел, как пациентка уходит, затем нахмурился, представив себе отупляющий семейный досуг выходного дня в Рэвелстон-Дайкс.

– Чтоб тебя, – прошипел он и пошел в туалет, привести себя в порядок.

Сара услышала, как ее окликнули, и взглянула на противоположную сторону улицы: у входа в паб стояли Виктор с Гэвином. Девушка пошла к ним. Оба радостно смотрели на нее, друг с другом они, странное дело, тоже, казалось, примирились.

– Как прошло? – спросил Гэвин. – Чувствуешь себя как?

– Намного лучше, только десны онемели, мне удалили зубы мудрости.

– Заходи и присаживайся, – предложил Виктор.

Сара вошла в бар, села, и Гэвин тут же крепко обнял ее. Это показалось девушке странным. Гэвину же было приятно обнимать ее, вдыхать запах ее волос и духов, чувствовать ее тепло. Потом боковым зрением он заметил Виктора и ощутил сожаление: нельзя исключать друга из объятия. Гэвин привлек Виктора к себе, и теперь они вдвоем обнимали Сару. Девушка оказалась посередине и чувствовала себя довольно неловко.

– Сара… Виктор… Сара… Виктор… – шептал Гэвин, целуя их по очереди.

Сара окинула взглядом паб и увидела старика за пинтой пива. Она ласково и смущенно улыбнулась ему. Старик раздраженно отвел глаза. В дверь вошли двое парней помоложе, огляделись, пожали плечами и заулыбались.

– Сара… Сара… Сара… – завел Виктор свою горестную мантру. – Куколка, как мне жаль. Я придурок, гребаний придурок.

Сара решила, что с этим утверждением трудно поспорить.

– Я люблю тебя, Сара. Я тебя люблю, – бубнил Гэвин ей в другое ухо.

На несколько мгновений девушке показалось, что она проглотила пачку мятных шоколадок: сначала неожиданная сладость убаюкивает внимание, а потом ошеломляет ненавистный и тошнотворный вкус.

– Блин, отпустите меня! – Сара отпрянула. Она смотрела на воздетые руки Виктора и на растерянное, печальное выражение на лице Виктора. – Совсем ох-ренели? Да вы колес наглотались!

– Я люблю тебя, Сара. Серьезно, – повторил Гэвин.

– Я люблю тебя, но что-то у нас не срастается. Я хочу, чтобы ты была счастлива, и если с этим засранцем тебе лучше, чем со мной, что же делать. Ты мне только одно скажи, куколка, в чем прикол?

Прикол был в том, что все происходящее вламывалось в ее личное пространство подобно мерзким огромным лианам, которые опутывали ее своими стеблями. Обнаженные нервы, натянутые и перекрученные, не выдержали, Сара восстала в ответ на попытку вторжения. Эти мужики вообще ничего не понимали, они вели себя так, будто она не существовала, будто была вещью, за которую стоило побороться. Не человеком – территорией. Землей. Собственностью. Таков уж Виктор. Он таков. Когда они помирились после ее романа с тем торчком, он именно так ее и трахал: жестко, неистово, во все отверстия, как будто метил потерянную территорию – без нежности, без чувств. Она лежала на полу, пряча слезы, которые Виктор, конечно же, заметил, но не желал признавать. Сара чувствовала себя избитой, наказанной, использованной; он как будто пытался выебать из нее все, что тот, другой, мог в ней оставить. А ведь это был всего лишь секс. Сара ни за что не собиралась снова становиться жертвой Викторовой тактики выжженной земли в области психологии и сексуальности. Виктор и Гэвин. Заговорщики. Пережили конфликт из-за территории, а теперь братьями заделались, поняли, что войной делу не поможешь. Давайте сядем за стол переговоров и все обсудим. Им недоставало только ее взгляда на ситуацию.

Внимание, правильный ответ! Нет, не (а) – расстается с Виктором, влюбляется в Гэвина, живет долго и счастливо. И не (б) – трахается с Гэвином, осознает свою ошибку, возвращается к Виктору, живет долго и счастливо. Ответ был (в) – рассталась с Виктором, трахнулась с Гэвином. В обоих случаях прошедшее время. Все кончено, сопляки, все, бля, кончено, депрессивные, мифологизирующие себя эгоистичные ублюдки.

Сара высвободилась и встала, качая головой. Это уж слишком. Она посмотрела на Виктора.

– Ты и впрямь засранец, в этом ты прав. Слезь с меня наконец, сколько раз тебе повторять: все кончено! А ты! – Девушка яростно развернулась к Гэвину, который выглядел еще более мрачно. – Мы с тобой переспали – и все! Если для тебя это было чем-то большим, скажи об этом мне, не ему! И скажи это, когда твоя сраная химия выветрится! А теперь отвалите, оставьте меня в покое, вы оба! – Сара направилась к выходу.

– Я тебе вечерком звякну… – начал Гэвин, чувствуя, как его голос ломается и трескается, будто стеклянная лампочка, и слово “звякну” звучит уже совсем неразборчиво.

– Отъебись! – огрызнулась Сара. И ушла.

– Ну, – начал Гэвин, обернувшись к Виктору с намеком на некоторое удовлетворение, – вот и все. Твоя карта бита, а я еще в игре. Как прочухаюсь, пересекусь с Сарой, и все ей объясню.

Виктор покачал головой.

– Ты ее плохо знаешь, ну и фиг. Не буду лезть не в свое дело.

Они еще немного поспорили, подчеркивая каждый аргумент дружескими похлопываниями по запястью, чтобы утвердить сложившийся союз.

В этот момент в паб вошел человек, знакомый им обоим – зубной врач, мистер Ормистон. Он заказал полпинты крепкого пива, присел за столик по соседству и развернул (воскресную газету) “Воскресную Шотландию”. Уголком глаза он заприметил приятелей. Гэвин ухмыльнулся, а Виктор отсалютовал дантисту бокалом. Ормистон измученно улыбнулся в ответ. Да это ведь те молодые бычки. А где же девушка?

– Вот ведь хрень с этим Эдинбургом, – сказал Виктор. – Спорим, поковыряться пришлось?

– Что, простите? – Ормистон выглядел озадаченно.

– Ты извиняй, что мы в твоем кабинете херней страдали. Ну, ты девчонку подлечил, а?

– Да. Не самое простое удаление. Зубы мудрости иногда нелегко даются, но для меня это – дело привычное.

Виктор пододвинулся к Ормистону.

– Ну у тебя и работенка, парень. Я бы так не смог – день-деньской всяким мудозвонам в рот заглядывать. – Тут он обернулся к Гэвину. – Да я бы был не я!

Гэвин задумчиво посмотрел на дантиста.

– Я слыхал, на зубного надо учиться так же долго, как на врача. Это правда, мужик?

– По правде говоря, так и есть… – начал Ормистон, словно оправдываясь, как человек, который знает, что непрофессионалы часто превратно понимают его профессию.

– Хрена себе! – перебил его Виктор. – Хорош пиздеть! У вас, дантистов, один только рот, а докторишкам все тело лечить надо! Ты мне не втирай, что зубному надо столько же зубрить, сколько другим врачам!

– Да не, Вик, тут.дело в другом. С твоей сраной логикой можно сделать вывод, что ветеринару еще больше учиться надо, потому что им зубрить не только про людей, а еще и про кошек, и про собак, и про кроликов, и про коров… У разных животных разная физиология.

– Э-э-э, я такого не говорил! – возмутился Виктор, размахивая пальцем перед лицом у Гэвина.

– Я в том смысле, что принцип тут один и тот же, вот я о чем. Чтобы лечить целое существо, надо учиться дольше, чем чтобы лечить одну часть этого существа. Ты ведь об этом?

– Типа того, – огласился Виктор, а Ормистон попытался вернуться к чтению газеты.

– Выходит, по той же логике, чтобы лечить много разных существ, надо учиться еще дольше, чем чтобы лечить какое-то одно существо, так?

– Не-не-не… – перебил его Виктор. – Че-то не катит. Мы ведь о человеческом обществе говорим, ага?

– И что?

– Ну так не об обществе собак или кошек…

– Погоди-ка… – вступился Гэвин. – Гы типа говоришь, что у нас в обществе человек – самый ценный вид, так что инвестиции в обучение людских врачей…

– Должны превосходить инвестиции в обучение врачей для животных. Типа так, Гэв. – Виктор повернулся к Ормистону. – Так ведь, мужик?

– Полагаю, в чем-то вы правы, – рассеянно отозвался дантист.

Гэвин задумался. Что-то не давало ему покоя. Люди как-то неправильно обращались с животными. Да и сам он – даже не покормил кота. Стоило два дня потусить, и он уже забыл, что обещал матери зайти к ней домой и покормить Спарки. Мама уехала к сестре в Инвернесс. Кота она обожала. Частенько называла его по ошибке Гэвином, и сын старался не показывать, как это его ранило. Парень почувствовал укол совести.

– Вик, слушай, мне надо топать. Только что вспомнил, мамке обещал зайти к ней и покормить кота. – Гэвин поднялся, Виктор тоже. Они еще раз обнялись. – Ну что, мужик, без обид?

– Без обид, мужик. Надеюсь, она к тебе вернется, – у ста; ю ответил Виктор.

– Да, парень, ты же знаешь, каково мне… – кивнул Гэвин.

– Ага… Ну давай, Гэв. В субботу на той неделе наши дома с “Абердином” играют… На кубок, ваще…

– Ага. Выходит, сезон на той неделе закончится, если не считать разборок в зоне вылета.

– Это, парень, работенка не бей лежачего, но чё делать-то. Увидимся в “Четверке лошадей”.

– Точняк.

Гэвин повернулся и вышел из паба. Он направился вверх по Помхель-стритили Похмель-стрит, как ее называли. МДМА постепенно выходил из организма, и все тело сотрясала дрожь, хотя было совсем не холодно. Он вытащил из кармана флайер ночного клуба. На рекламке было написано имя – САРА – и семизначный телефонный номер. Надо срочно позвонить по этому номеру. Это любовь. Точно. Нет нужды в идеальном месте и времени, чтобы выразить ее. Просто надо выразить – и все.

Рядом была телефонная будка. Внутри говорила какая-то азиатка. Гэвин хотел, чтобы она закончила разговаривать по телефону. Больше всего на свете. Потом он почувствовал, как сердце колотится в грудной клетке. Нет, в таком состоянии нельзя с ней говорить, он опять все проебет. Теперь ему хотелось, чтобы женщина говорила по телефону вечно. Вот она повесила трубку. Гэвин развернулся и пошел вниз по улице. Теперь не время. Пора было пойти к матери, покормить кота, Спарки.


Я МАЙАМИ


Посвящается Дэйву Биру

1

Альберт Блэк, настороженно поблескивая глазами, сидел в пышном саду и потягивал из бокала чай со льдом. Флора и фауна тропической зоны была ему непривычна: красно-черная птица, издав воинственный клич со стратегической высоты эвкалипта, взмыла в воздух. Блэк вернулся к пальмам, танцующим самбу на холодном ветру, мимоходом подумав о знаках, хотя слово “авгур” и было на его вкус слишком римским, слишком языческим. В результате его взгляд уперся в серо-голубые воды залива Бискейн и скользнул дальше, к небоскребам на побережье Майами, нахально сияющим в лучах утреннего солнца. Эти высотки казались ему безвкусными. Несмотря на страстность телепроповедников и непременную набожность политиков, Америка произвела на него впечатление самой безбожной страны из всех, где он побывал. Зрелище застройки нового финансового квартала смутно напомнило ему о магниевом мерцании первого космического корабля “Аполлон”, некогда стартовавшего к Луне неподалеку; мы уходим все дальше от небес.

Подняв бокал с чаем, Блэк поймал свое отражение. Несмотря на преклонный возраст, лицо сохранило костлявую, угловатую форму, и кожа осталась бледной. Серая щетина торчала по бокам головы, а макушка отблескивала розовым. Он поправил фирменные очки с толстыми стеклами в черной оправе, сидящие на ястребиной горбинке носа. Под ними скрывались маленькие, темные глаза, до сих пор воинственно горящие, несмотря на поселившуюся в них печаль, будто взывающую к сочувствию. Но вокруг не было ни души, и давить на жалость – не в его духе. Сжав губы, он стер признаки слабости с лица, и поставил бокал на белый кованый столик.

“Вечно Уильям с Кристиной никак не могут собраться в церковь. Каждое воскресенье одно и то же: волокита, задержки. Даже Марион так до конца и не поняла суть пунктуальности, и что надо подавать хороший пример. Не прийти вовремя в дом Божий – недопустимая грубость по отношению к Господу. Сами по себе опоздания – проклятие, они крадут у нас время, тратят его по пустякам…”

Он почувствовал, как внутри вздымается привычная волна пагубной силы, и стал душить, скрипя зубами, это кошмарное жжение в душе. Хуже всего приходилось, когда он против воли поутру открывал глаза, и его подкашивало жестокое ожидание, надежда, что она вернется.

Но Марион покинула этот мир.

Они прожили вместе сорок один год, и она унесла с собой лучшую его часть. Он бессильно смотрел, как рак сжигает ее тело, высасывает из нее жизнь, пожирает ее изнутри. Альберт Блэк посмотрел на залив. Он мог бы болтаться там, бесцельно трепыхаться в воде, как сейчас – в густом, теплом воздухе. Ничего не осталось; дрогнули даже его основные принципы и его вера.

“Почему Марион? Зачем? За что, Отче?

Но правильно ли ждать справедливости от Бога? Может, такие мысли лишь показывают суетность тех, кто жаждет видеть себя выше в промысле Божьем? Как самонадеянно мечтать о справедливости для себя лично, если мы благословлены правом быть частью чего-то большего, бессмертного!

Или нет?

Да! Прости, Отче, что усомнился!”

Птица вернулась и, бросив на Блэка острый, колючий взгляд, с нарастающей злобой залилась пением.

– Да, друг мой, слышу тебя.

“Да. Мы не спешим справедливо относиться к другим видам на Земле, но смеем жаловаться, что высшая сила отбирает наши жизни”.

Птица, словно удовлетворившись ответом, улетела прочь.

“Но Марион… в мире полно грешников, а он забрал тебя.”

Как бы Альберт Блэк ни вспоминал яростный накал Ветхого Завета, черпая в нем презрение к неисправимым слабостям рода человеческого, перед его мысленным взором всегда вставало лицо Марион. Даже когда ее не было рядом, ее мягкость гасила его гнев. Но после ее смерти ему пришлось усвоить мучительный урок, напоенный едва ли не горькой радостью: это всегда была она, не Бог. Теперь ему стало ясно. Его спасала и очищала ее любовь, а не собственная вера. Искупала его грехи. Наполняла смыслом жизнь.

Он всегда представлял ее молодой; как в день их знакомства, когда они встретились в церкви в Льюисе, в холодное и ветреное воскресенье октября. А теперь, после ее ухода, он ощутил, как его оставляет другой спутник, бывший рядом всю жизнь. Сколько бы он ни повторял главы и стихи Библии, какие бы псалмы ни звучали в его голове; как бы ни пытался он направить ярость на других людей, особенно неверующих, сомневающихся, иуд и лжепророков, Альберту Блэку пришлось признать, что он злится на Бога за разлуку с Марион.

Разъехавшись с дочерью, Кристиной, живущей в Австралии, Блэк обнаружил, что, приехав во Флориду, к остаткам своей семьи, ни в коей мере не обрел здесь утешения. Его сын, Уильям, работал бухгалтером: традиционная и почетная профессия для шотландского протестанта. Но он устроился в кинопромышленность. Блэк всегда ассоциировал этот пустозвонный бизнес с Калифорнией, но Уильям объяснил: крупные студии ведут деятельность во Флориде из-за налоговых льгот и местной погоды. Однако Альберту стало ясно, что сын перенял упаднические атрибуты этой низменной индустрии.

Достаточно посмотреть на дом, наполненный тошнотворной роскошью. Карибский стиль, театральная подсветка снизу, выход к воде, окна из ударопрочного стекла тянутся от деревянного и плиточного пола до потолков высотой метра три, пять спален, все с туалетными комнатами и гардеробными, которые в своем щедром размахе кажутся еще больше, чем сами спальни. Кухня с длинным и каменными столами и дизайнерской техникой: холодильник, морозилка, приборы из нержавейки, посудомоечная машина и сушилка. (Уильям сказал, что они итальянские. Альберт заявил, мол, впервые слышит, что у кухонной утвари есть национальность.) Пять роскошных ванных, все с мраморными столиками, ваннами, душами, туалетами и биде. В самой большой, примыкающей к хозяйской спальне, где жили Уильям с женой, Дарси, на помосте стояло огромное джакузи, явно предназначенное для того, чтобы в нем нежилось больше одного человека; римляне времен упадка. Спортивный зал с современными тренажерами, кабинет и библиотека, винный погреб со специальными стеллажами. За домом ухоженный сад с роскошными фонтанами спускается террасами, прямой выход к причалу, где пришвартована внушительная лодка, и гараж на четыре машины, размерами больше отчего дома в Эдинбурге. Когда Уильям по телефону общался с деловыми партнерами и друзьями, казалось, что сын говорит на другом языке.

Жена Уильяма, Дарси (Блэку приходилось все время гнать из головы картины, как она с его сыном голышом резвятся в джакузи) была такой милой девчушкой, он не мог бы и мечтать о лучшей невестке. Он вспомнил тот день, когда их сын представил им застенчивую, скромную и, самое важное, набожную американскую студентку, в старом доме в Мерчистоне, лет так двадцать назад. Студентку по обмену, Дарси, все считали глубоко верующей. Но Альберт задумался, сколько раз он видел ее с тех пор? Едва ли наберется полдюжины. Потом, когда они с Уильямом окончили институты, стало ясно, что они поженятся и переедут в Америку.

Теперь Дарси производила другое впечатление: резвая, ловкая, напористая и мирская, она трепалась с друзьями, распивая спиртное посреди дня. Их пронзительный смех резал уши, мутило от бесконечных рассказов о покупке всякого хлама, нужного не для пользы, а исключительно ради обладания.

Альберт Блэк не считал, что будет уместно сообщать им о своих переживаниях. Встретив его в аэропорту, Уильям сразу же сказал, что они больше не ходят в церковь. Сын, похоже, заранее обдумал и отрепетировал свои слова: в них так и звучала заученность. Естественно, он потрудился сгладить впечатление: по его словам, ходить в шотландскую церковь в Майами не получается, а все евангелические церкви американских протестантов заполонили эгоисты и лжепророки. Но Альберт Блэк заглянул в водянисто-серые глаза сына и увидел в них измену.

С внуком-подростком, Билли, выстроить отношения у Блэка не получилось. Когда тот был младше, Блэк пытался что-то делать, даже попробовал разобраться в бейсболе, но как можно всерьез воспринимать народ, у которого национальный спорт – лапта? В Шотландии он водил Билли на футбол, и тому понравилось. Но теперь внук вырос. К нему в гости заходила девушка, вроде бы из Мексики. Блэк не запомнил, хотя ему говорили. Зато в памяти отложился ее оценивающий взгляд и лукавая усмешка, скользнувшая по губам. Миловидная, ничего не скажешь, но слишком вульгарная. Такие девушки вечно доставляют парням неприятности. А какую музыку они слушают! Даже нелепо называть музыкой этот монотонный, примитивный грохот. Так и долбит у себя в комнате, в подвале: Билли безраздельно пользовался громадной площадью, идущей подо всем домом. Жил там как крот, хотя мог бы выбрать любую из пустующих спален, вполне удобных. Уильям и Дарси по этому поводу не переживали и словно даже не слышали грохочущую какофонию. Да и дома они проводили не так много времени. Показывая ему свое обиталище, они бормотали какие-то нелепицы про то, что Билли имеет право на уединение.

Так что за две недели пребывания в Солнечном штате у Альберта образовался дефицит человеческого общения. Он занимался тем, что весь день сидел в тени в конце сада, разглядывал залив, читал Библию и ждал, когда семья вернется домой. Дарси готовила еду, за столом они читали молитву, но только ради него, искренности в ней не было. Вечером он ненадолго уходил на прогулку, потом усаживался перед чудовищным плазменным телевизором и вскоре ложился спать в полнейшем опустошении: мозг пожирала тысяча каналов рекламы, перемежающейся ломтиками телепередач.

“Отключался”.

Его любимая присказка: все, я отключаюсь. “Я отключался всю жизнь”.

В залив входило круизное судно, большое и белое. Оно напоминало плавучий квартал муниципального района, где он преподавал. Надо думать, каюты внутри роскошные. Пожалуй, главное отличие от жилых домов все-таки мобильность. Наверное, лайнер приплыл из Карибского моря. Альберту Блэку сложно было думать о таких местах, в его воображении они никогда не рисовались ярко. Экзотику для него всегда олицетворяла Канада. Он хотел иммигрировать туда, давно, когда они с Марион были молодыми. Но он считал своим долгом работать на свою страну, поэтому записался в Шотландский гвардейский полк, три года оттрубил за границей, прежде чем вернуться в столицу Шотландии и получить степень по богословию и философии в Университете Эдинбурга. Решив пойти в образование, он окончил педагогическое училище “Мори Хаус”.

Учительскую карьеру он начал с фанатичным рвением, уверенный, что для шотландских протестантов важно продолжать великую демократическую традицию обеспечения лучшим образованием самых неимущих детей. Он устроился в новую, построенную в шестидесятых общеобразовательную школу в муниципальном районе, преисполненный надежды, что будет выпускать таких же проповедников, священников, инженеров, ученых, докторов и учителей, как он сам; что сделает ее оплотом нового Шотландского Просвещения. Но под безжалостным солнцем, просвечивающим через дрожащие листья пальм, он понял, что все его устремления были заведомо обречены на провал. Машинистки и чернорабочие; этих выпускали толпами. Строители, продавцы, а потом, когда исчезла и такая работа, мелкие бандиты и торговцы наркотиками. В наши дни школа не может откопать даже приличного футболиста. Она не дала путевку в жизнь ни одному Смиту, Стэнтону, Сунессу или Стракану, хотя пара человек смогла зарабатывать на жизнь игрой. Теперь и того нет.

Конечно, Альберт Блэк знал, с каким материалом приходилось работать: нищета, социальное неравенство, разрушенные семьи и низкие ожидания… Несмотря на это, он пытался заложить в школе дисциплину и этическую основу, которая смогла бы компенсировать преступную аморальность, царящую за ее пределами. И за это над ним смеялись. Он стал посмешищем не только в глазах учеников, но и для преподавательского состава и марксистов из Городской комиссии по образованию. Даже его коллеги из Ассоциации христианских учителей, смущенные его рвением, предали его и не поддержали его протестов, когда над ним навис досрочный выход на пенсию.

“Нам нужно социальное обучение и религиозное знание!”

2

Ей уже казалось, что надо было поддаться на его уговоры и позволить ему купить ей билет в первый класс, как он предлагал. Полет из Сиднея в Майами через Лос-Анджелес вылился в подлинный кошмар. Сам по себе эконом класс был еще ничего, если не считать пацаненка, который разглядывал ее через спинку кресла впереди, не отводя глаз, как бы она ни делала вид, что поглощена книгой. А мамаша его держала на руках малыша, который кричал и мстительно гадил, наполняя салон пронзительным визгом и ядовитой вонью.

Хелена порадовалась, что она не на месте этой мамы, которая, кстати, не сильно-то старше годами, но помощь бедняге предлагать не стала. Ей не хотелось возиться с чужими детьми.

Расслабившись, не обращая внимания на пацана, она развернулась к окну и, следом за сонным мужиком в соседнем кресле, закрыла глаза. Майами заполнил ее мысли. Хелена Хьюм могла думать только о том, что будет с ее любовником. Он щедрый человек, сорит деньгами, но все равно она правильно не позволила ему заплатить за билет первого класса. Особенно с учетом того, что она хотела ему сказать.

3

Солнце безжалостно заливало лучами залив, ни единое облачко не пятнало лазурь небес. Обычно Альберт Блэк гулял по вечерам, когда становится прохладнее, но сейчас он решил пройтись и встал из-под тента. Он посмотрел на панаму, лежащую на столе. В ней он чувствовал себя по-дурацки, но лысую голову надо было защищать от солнца, а бейсболку, которую ему предложил Билли, он отверг сразу. Предположив, что это головной убор Уильяма, он поднял ее и надел.

Неторопливым шагом, радуясь, что выбрался из дома, Блэк побрел по Майами-Бич, по району в стиле ар-деко, в сторону Оушен-Драйв. Больное правое колено затекло; прогулка поможет или добьет его. Он вспомнил ужас в тот день пять лет назад, когда однажды оно отказало, и он рухнул на тротуар на многолюдной Джордж-стрит. Вспомнил замешательство и страх от того, что служившая верой и правдой часть тела, которой он не придавал особого значения, вдруг перестает работать, навсегда меняя жизнь.

Пока колено держалось. Несмотря на жару, от которой рубашка неприятно липла к телу, Блэк шагал вполне бодро. На Оушен-драйв он прошел через толпу рисующихся подростков и отпускников, пересек газон обочины и приблизился к морю. Атлантический океан омывал ванильные пески. Море было спокойным, вялый прибой накатывал и стекал по залитому солнцем берегу. На пляже загорали толпы купальщиков. Но мимолетное чувство идиллической радости внезапно разлетелось вдребезги, а Блэка скрутила жестокая судорога. Она будто раздавила ему внутренности, и он понял, что ее породило: закравшаяся мысль, ноющая и горькая, что Марион там, и ждет его! Он старался протолкнуть воздух в легкие, сердце стучало быстро и тяжко, а взгляд распахнутых глаз уперся в аквамариновый простор.

“Что я здесь делаю? Надо идти домой… вдруг она вернулась… там бардак… в доме… сад…”

Две девушки в бикини, лежащие на пляжных полотенцах, заметили его скрюченную фигуру и, повернувшись друг к другу, захихикали. Инстинктивно, словно преподаватель, безошибочно определяющий нарушителя спокойствия в классе, Блэк увидел их насмешку и понял, что она нацелена на него. Вспыхнув, Альберт отвернулся и уныло побрел по песку, меняя пляж на суету Оушен-драйв. Зайдя в магазинчик рядом с “Ньюс-кафе”, он купил позавчерашнюю “Дейли Мейл”.

Расплатившись за газету, он отправился дальше. Вскоре заметил надвигающуюся суматоху: люди спешно разбегались в стороны, пропуская рычащего человека с озверевшими глазами, толкающего тележку. Пока вальяжные туристы корчили рожи, а посетители летних кафе отворачивались, Блэк, в отличие от других прохожих, глядя прямо в глаза тощему, полоумному негру, остался у него на пути. Тот притормозил свою тачку перед Блэком и злобно уставился на него, три раза крикнув ему в лицо “педораз”.

Альберт Блэк стоял спокойно, но в нем уже вскипала жуткая ярость, он прямо видел, как схватит железную вилку со столика по соседству и вонзит в глаз негру. Доставая до мозга.

“Этого скота пощадили, он жив, а Марион больше нет…”

Альберт Блэк уставился на хама с таким концентрированным и всеобъемлющим отвращением, что оно прошибло наркотический барьер у того в мозгу. Нарочито правильно он выговорил на латыни девиз своего бывшего полка, Шотландской гвардии: “Nemo Me Impune Lacessit!” Бомж опустил голову, поняв значение по языку тела и тону старого солдата. “Никто не тронет меня безнаказанно”. Тележка объехала стоящего колом Блэка. Ее хозяин, удаляясь, бормотал себе под нос ругательства.

“Такая мерзкая тварь, за гранью греха, бродит по Божьему миру в бесконечных страданиях, освободить ее от мучений было бы добродетельным поступком…”

Ужаснувшись своим мыслям, Альберт Блэк развернулся на каблуках и пошел в “Ньюс-кафе”, где обес-силенно умостился за столик на тротуаре и стал смотреть на Оушен-драйв. К нему чинно подошел молодой парень.

– Что вам подать? – изрек он.

– Воды… – пролепетал Блэк, как человек, заблудившийся в пустыне.

– Газированной или негазированной?

Что там лепечет это создание! Страна монстров!

– Без газа, – прокашлял Блэк, сам потрясенный жестокостью своих мыслей. Вытерев носовым платком взмокшую шею, он развернул газету. В новостях из Англии сообщалось, что в Суссексе украли ребенка, полиция подозревает педофила. Эта заметка, как и все остальные, вызвала у Блэка отвращение. Повсюду воцарилось зло, леность и деградация. Он вспомнил “выборы-водораздел” в 1979 году, когда голосовал за Тэтчер, потому что в свободном рынке видел способ насадить дисциплину среди немощного и деструктивного рабочего класса. Потом он осознал, что потребительский капитализм этой бабы сотоварищи выпустил из бутылки безбожную, аморальную силу разрушения, дьявольского джинна, которого уже не загнать обратно. Так и не освободив английский пролетариат от нищеты и невежества, он поверг их в новые глубины отчаяния и порока. Работу заменили наркотики: Блэк наблюдал, как потихоньку загибается их район и школа, где он работал.

Теперь, когда исчезло сдерживающее и успокаивающее влияние Марион, его голова наполнилась темными мыслями о насилии, которые он подавлял всю жизнь. Он подумал о семье; сплошное притворство.

“Стоило бы забрать наши души: мою, Уильяма, Дарси и их сына, чтобы мы воссоединились с Марион, и больше не было этой кошмарной боли и предательства.

Нет, это греховные и слабые мысли! Мысли чудовища!

Прости меня.

Не отвергни меня от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отними от меня.

Научу беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся”.

Прямо за столиком, на виду у толпы, Блэк унесся мыслями в годы преподавания, к отчаянной войне на измор с другими учителями, образовательными комитетами и прежде всего с учениками.

“До чего напрасная и неблагодарная битва. На что я тратил жизнь. Никто из той школы не добился успеха. Никогда.

Ни один из них”.

А это уже неправда. Один был. Блэк его видел. По телевизору, когда случайно переключился на какую-то церемонию в поп-музыке. Когда Марион лежала в больнице, он, потерянный, сидел дома, уперевшись взглядом в экран. Собрался было поменять канал, но тут узнал на сцене бывшего ученика. Тот, явно пьяный, шатаясь, принимал награду. Блзк узнал его приметную белизну, почти как у альбиноса. Тот пробормотал нервному ведущему какую-то чушь и ушел с помоста. Через пару дней Блэк снова увидел его лицо, теперь на обложке журнала: дурацкая поп-музыкальная жвачка для дебилов, которую он тем не менее приобрел. Паренек, теперь уже мужчина, смотрел на него с тем же насмешливым высокомерием, что и в былые дни. Блэк даже обрадовался, до того велика была его гордость за школу. В статье говорилось, что он с известной американской певицей Кэтрин Джойнер записал сингл, ставший хитом. Это имя он знал, она нравилась Марион. Писали, что его бывший ученик работает со знаменитостями, про одну из них он читал в воскресной газете: пустая, напористая женщина, которая вела эгоистичную, упадническую и греховную жизнь, прежде чем якобы “обрела Бога”.

“Американцы лгут и богохульствуют! Мужчина или женщина, которые грешили, не могут возродиться в этой жизни! Грех надо нести, страдать, отмаливать, и тогда, в Судный день, на нас снизойдет благословенное милосердие Бога. Ни Папа, ни священник, ни пророк, ни один смертный не может отпустить нам грехи!”

Тем не менее Альберт Блэк в тот вечер шел в больницу, предвкушая, что поделится с Марион радостью за бывшего ученика. Но шторы вокруг постели жены были задернуты. Его заметила медсестра. По выражению ее лица он все понял. Марион отошла в мир иной, а его не было рядом. Сестра рассказала, как они пытались ему дозвониться. А трубку не снял даже автоответчик. У него что, нет мобильника? Блэк, не обращая на нее внимания, отодвинул занавески, поцеловал покойную жену в еще теплый лоб и вознес недолгую молитву. Из палаты он отправился в больничный туалет, где сел и заплакал, как безумный, от пылающей, сумасшедшей ярости и предельного страдания. Позаботиться о нем явился медбрат, но Блэк в ответ на стук в дверь заявил, что с ним все хорошо, встав, слил воду, вымыл руки и вышел к молодому человеку. Подписал все нужные бумаги и вернулся домой заниматься похоронами.

По возвращении что-то заставило его дочитать статью в музыкальном журнале, и бешенство поглотило его без остатка.

“Честно говоря, в школе от учителей я не узнал ничего полезного. Ни хуя. Скажу больше, они не жалели сил, чтобы подорвать мою уверенность в себе. Я видел свое призвание в музыке… а там занимаешься полнейшей ерундой… тем, что делать не хочешь, и не получается толком. В школе они видели в нас заводское мясо. Потом, когда заводы позакрывались – будущих жертв безработицы и слушателей бесполезных программ обучения молодежи. Мне досталось два приличных учителя, по английскому и ИЗО. Только они обращались со мной как с человеком. Во всем остальном школа была для меня концлагерем, где всем заправляли слабые, тупые, безнравственные дрочеры. Полные ебанаты”.

Блэк ожидал какого-то одобрения. А получил лишь презрение и оскорбления. Он вырезал уязвивший его абзац, спрятал в кошелек, и сколько бы ни перечитывал его, каждый раз в нем непременно вскипала ярость. Здесь, в забитом кафе в Южной Флориде, укрытый навесом от изнуряющей жары, он испытал позыв освежить память. Наверняка этот Эварт шутил; так называемая ирония и неприятие государства, пользующиеся спросом в подобных изданиях, где правят бал сатанинские прохиндеи из мультинациональных медиакорпораций. Лихорадочные мысли Блэка устремились в прошлое: лица и даты соединились вместе. Упомянутый учитель ИЗО – как пить дать шлюха Слейвен, в короткой юбке и с сиплым голосом: она сама не сознавала, что ее “популярность” основана на гормональном балансе мальчишек. А может, наоборот, отдавала себе полный отчет.

“Как могут школьницы не беременеть толпами, если им подает пример шлюховатая учительница?”

Учитель английского -должно быть, Кросби. Сидел в учительской, вещал, агитировал; куда ни пойдет, везде сеял циничные раздоры.

“С этим троцкистом я пару раз сталкивался лбами… проблемный товарищ”.

Вроде этого Карла Эварта. Не разбойник, скорее смутьян. Наделенный лицемерной способностью воспламенять недалеких учеников собственным упертым бунтарством. Помнится, он водил компанию с тем пацаном, который погиб. Блэк от лица школы пошел на похороны (безвкусная гражданская служба в крематории). Бывший ученик почил в бозе. Смерть его прошла бы незамеченной, и никто не проводил бы его в последний путь, если бы мисс Нортон не сказала в учительской, мол, она слышала, что парень, упавший с моста Георга IV из-за дурацких пьяных игрищ, учился у них.

Он стал выяснять подробности. Очередное пустое место: бедный, незаметный никчема. Как могут ученики чувствовать связь со школой, верить в нее, если никто даже не вспомнил, что этот парень здесь учился? Школа плевала на таких, как этот подросток, Гэллоуэй, а в ответ те плевали на школу. Вот как обернулось: самодовольство, леность, нехватка веры, отсутствие стандартов привели к плачевному итогу – секуляризации образования.

А теперь, сидя в “Ньюс-кафе” на Саут-Бич в Майами, не замечая бредущие мимо толпы народу, Альберт Блэк смятенно вспоминал, где недавно видел имя Карла Эварта. Оно было написано на громадном плакате в подвальной комнате его внука, Билли! Большой изукрашенный логотип бросился ему в глаза во время короткого путешествия по подземному лабиринту под домом:

н-син

Так себя называл Карл Эварт: Н-СИН. Вряд ли Эварт знал, что это отсылка к энсину* Чарльзу Эварту, здоровому шотландцу, который стал героем битвы при Ватерлоо, в одиночку захватив французский штандарт с орлом. Скорее всего он подцепил это слово, проходя мимо или сидя внутри грязного паба на Королевской Миле, который эксплуатирует имя храброго солдата.

* Энсин – воинское звание, примерный аналог сержанта. – Примеч. пер.

Карл Эварт. Миллионер, а ведь он диск-жокей. Значит, он ставит песни, скорее всего на радио. Как можно заработать миллионы, включая чужую музыку? Блэку вдруг захотелось узнать. В статье еще говорилось, что Эварт “делает ремиксы” записей других артистов. Так теперь называют друг друга люди, которые сочиняют подобную дрянь. Надо думать, эти самые “артисты-песенники” записываютсвои произведения, банальные инструментовки, а Эварт и ему подобные переделывают материал, добавляя жуткие звуковые эффекты и кошмарные барабанные ритмы, которые теперь льются отовсюду. В журнальной заметке Эварт высокопарно говорил о своей работе как о “революционной”. То есть вот этот долбящий, монотонный грохот, заполонивший все вокруг, который еще хуже, чем визгливые электрогитары и голоса, овладевшие миром раньше. Вот она, суть революции Эварта: взять что-нибудь мерзкое и жуткое и ухудшить. Альберт Блэк слышал эту нечестивую долбежку повсюду в Майами-Бич: из двориков модных гостиниц и из дорогих машин, за рулем которых сидят эксгибиционисты, из спальни собственного внука. Он спросит у Билли про Карла Эварта, когда вернется домой. Может, хоть так получится перекинуть между ними мостик.

Эварт тоже пришел на похороны Гэллоуэя. Кто был с ним? Боксер Биррел и этот дурень… как там его звали… Лоусон: идиот, опозоривший школу, когда его арестовали за футбольное хулиганство. Лоусон. Его и другого лопуха с очень неподходящим именем Мартин Джентльмен полиция выволокла со стадиона “Истер Роуд”, и по телевизору на всю страну показали, как их ведут. Газеты, упомянув название школы, еще больше бросили тень на ее доброе имя. Альберт Блэк видел все своими глазами. К счастью, Лоусон к тому моменту уже бросил учебу, но когда Блэк позвал Джентльмена на школьное собрание, крупный и недалекий подросток исторг из помойного рта дерзкую брань и тоже ушел из школы, присоединился к Лоусону, к жизни, наполненной преступлениями и развратом. Туда ему и дорога.

Лоусон, богохульник. Он переделал “всегда смотри на Иисуса, он тебя поведет” в “всегда смотри на Иисуса, он тебя подведет”, сопровождая слова громкими звуками, похожими на испускание газов. Эта фраза лесным пожаром разнеслась по всей школе. Альберту Блэку, хоть он и был пуристом во всем, что касается псалмов, пришлось выкинуть из списка один из своих любимых гимнов.

Колено учителя на пенсии привычно щелкнуло, когда он с юношеской беспечной энергией поднялся и пошел в магазин “Ньюс-кафе”, где зарылся в журналы, пока не нашел нечто под названием “Миксмаг”. Внутри была фотография Эварта, с молочно-белой шевелюрой, уже слегка поредевшей. Он выглядел задумчивым и местами даже интеллигентным. Размышлял и сосредотачивался перед грядущей конференцией диджеев в Майами.

“Майами?”

Вот уж нет. Но бывают же странные совпадения. Билли, его внук, фанатеет от Карла Эварта. Блэку это казалось нелепицей. Собственный внук, причем живущий в Америке: последователь бесчинствующего клоуна из Западного Эдинбурга! В странном мире мы живем. Блэк нашел даты проведения конференции. Эварт сейчас в Майами! “Эварт. Здесь, рядом”.

Блэк уставился в небеса. Над ним раскинулась чистая синева, и он ощутил, как его старая плоть дрожит от предвкушения. Нельзя отбрасывать вероятность направляющей длани божественных сил. Больше сказать, для столь невероятного совпадения сложно- найти иную причину. Альберт Блэк тут же решил пойти на конференцию, поговорить с Карлом Эвартом и просить, нет, потребовать, чтобы тот объяснил свои оскорбительные высказывания. Ведь чем-то же школа помогла ему добиться успеха, хотя бы и такого похабного, как этот. Блэку вдруг отчаянно захотелось выяснить, где и когда будет проходить конференция. Подумалось, что Эварт может выступить там с речью, как не раз приходилось ему самому (перед равнодушными слушателями, под шелест тихих разговоров) на ежегодной конференции образовательных учреждений Шотландии.

Вернувшись на свое место, Альберт Блэк допил воду и расплатился по счету, не оставив чаевых. Кто будет благодарить деньгами, когда ему подали то, что дано от щедрот Господних?

– Приятного дня, – недовольно надул губы официант.

– Благодарю за пожелание, – с холодной благожелательностью ответил Блэк, – хотя, на мой взгляд, ему бы не помешало добавить искренности.

Официант возмущенно дернулся и хотел было возразить, но Блэк поймал его взгляд и заявил добрым, чуть ли не жалостливым голосом:

– Раздвоенный язык американской торговли не впечатляет меня, мой юный друг.

Блэк встал и ровным шагом двинулся по улице. Невыносимая жара навевала мысли о службе в Шотландской гвардии. Он вспомнил, как тянул лямку в пеших патрулях среди щедрой зелени джунглей Малайи, где они боролись с коммуняками. Жизнь солдата строится на порядке и дисциплине. Война всегда была духовным спасением рабочего класса. На поле боя насыщается необоримая жажда переживаний, которая одолевает тех юношей, чья жизнь пуста, а после их пропитывает дух воинского братства, что скрепляет народ. Блэк думал о том, как отдавал долг родине в джунглях Малайи, хотя, к сожалению, дело было уже после войны, он так и не испытал себя, по крайней мере если сравнивать с отцом, который пережил Вторую мировую и японский концлагерь, и вернулся, потерпев поражение и как солдат, и как мужчина: сломленный, угрюмый, нервный и сильно пьющий. До чего же нам нужна новая, настоящая война, сухопутная, где рабочие из разных стран, сойдясь в смертельной битве, заглянут друг другу в глаза. Но не бывать тому, бездушные, сатанинские технологии военной промышленности уничтожили саму суть войны. Компьютерные программы вычисляют, как лучше засыпать тебя взрывчаткой или химикатами, и вот уже трус, сидящий за километры от тебя, запускает машину смерти. Не должно мужчине так расставаться с жизнью.

Альберт пошел по улице к информационному центру для туристов Майами-Бич, зданию в стиле ар-деко, стоящему на Оушен-драйв со стороны пляжа. Подойдя к администраторше, латиноамериканке в летах, Блэкзаявил:

– Я хочу посетить Зимнюю музыкальную конференцию.

Администраторша уставилась на пожилого шотландца и ее крупные брови поднялись на сантиметр.

– Конференция начнется завтра, – подтвердила она.

– Где она состоится?

Женщина прищурилась, размышляя. Но тут лицо ее разгладилось, и она объяснила:

– ЗМК проходит во множестве заведений. Я советовала бы вам ознакомиться с флаерами, которые раздают на улицах.

– Благодарю, что уделили мне время, – сказал Альберт Блэк, не узнав ровным счетом ничего полезного. Однако, выйдя из здания, он побрел по оживленной улице и действительно вскоре заметил юношей и девушек, раздающих флаеры, но лишь таким же молодым прохожим. Уже почти заставив себя преодолеть свою нелюдимость и подойти к ним, он случайно увидел, что искомые флаеры в изобилии валяются на земле. Блэк подобрал один. Его украшал знак: Н-СИН. Эварт будет выступать с речью в “Камее”, на Вашингтон-авеню. Завтра вечером, с десяти часов и допоздна. Альберт Блэк твердо решил, что пойдет туда. Странным образом придя в хорошее настроение, он отправился домой по Майами-Бич, через те кварталы в стиле ар-деко, что лежат между Атлантическим океаном и заливом Бискейн.

4

– Ха-ла-со… – повторил упорный ребенок. И еще раз. Погромче. Злополучная мамашка так плотно занималась малышом, что до старшего руки просто не доходили.

Дети этого возраста пугали Хелену. Они наводили на мысли об аборте. Как же можно было быть такими дурными? Всего один раз, после месячных, когда у нее кончился рецепт на противозачаточные. Она думала, все обойдется. Ненужные, мучительные размышления, но все равно при виде ребенка в голову лезли мысли о кусочке плоти, который достали из нее. Во что вылился один дурацкий миг беспечности. Ей надо было сразу сказать, что вопрос решен; что она разобралась с проблемой. Он имеет право знать. Он не религиозен, и про детей они ни разу не говорили. Им было не нужно ничего, кроме удовольствия. Но в тот день, когда она пошла в больницу, удовольствие показалось ей пустыми, бесплодным оковами. Однако его стоило предупредить заранее.

“Дети превращают нас в грешников, – думала она. – Не важно, делаешь ли ты аборт, рожаешь или вообще о них не думаешь. Вон, открой любую газету и увидишь, что привел их в пизданутый мир, с которым не в силах ничего поделать”. Глянув на пацана, она пожалела несчастную сволочь.

В порыве сострадания она улыбнулась ему и шепнула:

– Когда-нибудь ты крепко разозлишься на собственную дуру-мать за то, что родила тебя. А все потому, что она ни фига не хочет устроиться на работу и следить за собой.

Пацан украдкой растянул улыбку, будто соглашаясь. Она решила, что он ей чем-то по душе.

– Привет, – сказала она в полный голос, – как тебя зовут?

Мамаша посмотрела на нее глазами, как у коровы на бойне, выражая ледяную признательность

5

Не доходя до дома, Альберт Блэк снова услышал долбежку этой музыки. Она проникала всюду. Шла из подвала, где подросток, называющий его дедом, жил как пещерный человек.

“Билли”.

Альберт Блэк вспомнил, как этот паренек совсем мальчишкой приезжал в Шотландию, и они вместе ходили на стадионы “Истер-роуд” и “Тайнкасл”. Блэк чередовал, на одной неделе смотрел игру “Хибз”, на другой – “Хартс”. Эдинбург не был его родным городом, и он болел за оба местных клуба – в те времена фанатов и сплоченных клик многие сочли бы такой подход пидорским. Ученики смеялись над ним, издевательства объединяли воюющих болельщиков коричневого и зеленого.

“А откуда ждать дисциплины в классе? Ведь все возможности устроиться на работу были уничтожены, а квартал заполонили наркотики. Само по себе погано, но вдобавок ведь запретили наказывать детей ремнем!”

Блэк вспомнил лоснящуюся, раздвоенную кожаную полоску и страх, который она внушала самым горластым тунеядцам. Как с них слетала вся дерзость, когда они выходили, сознавая, что вскоре их руки покраснеют под жалящими ударами. Для обучения ремень так же необходим, как мел.

Но Билли может рассказать о Зимней музыкальной конференции и Н-Сине Эварте. Есть повод для общения. Спустившись по лестнице, Альберт замер перед дверью внука. Он узнал запах, доносящийся из комнаты. Марихуана. Когда он уходил на пенсию, она начинала победное шествие по школе. Ее курили у флигеля на спортплощадке. Но здесь ее не будет! Блэк распахнул дверь.

– Эй… дед, сюда нельзя врываться…

Билли лежал на кровати. В руке он сжимал косяк. Молодая девчушка мексиканской внешности скорчилась у него промеж ног, и голова ее ходила вверх-вниз! Она тут же прекратила свое занятие и повернулась к нему, лицо ее раскраснелось, а в глазах застыло примитивное, животное выражение.

– Какого хуя…

– Вали отсюда! – заорал на нее Блэк, презрительно тыкнув пальцем в ее сторону.

– Эй, помедленнее на поворотах, – возразил Билли. – Это ты вали! Здесь, блин, моя территория! Не какой-нибудь остров Скай, ебись оно конем!

Блэк стоял на своем.

– Заткнись! – Он уставился на девчонку. – Ты! Встала и ушла!

Та нетвердо поднялась на ноги, а Билли тем временем натянул зеленые шорты и застегнул ширинку.

– Валда, подожди здесь. Ты, – накинулся он на Блэка, – старый, больной на голову козел! Съебни из моей комнаты!

– Это я… я… больной на голову?

Злость праведного солдата вскипела в Блэке, но вдруг он увидел лицо Марион в своем единственном внуке, которого Сатана обманом пытается затянуть в свои сети! Боевой дух покинул его. Пока он пожирал глазами Билли, темные, постыдные воспоминания пробили его, как разряд тока. Развернувшись, он вышел из комнаты со словами:

– Твои родители обо всем узнают!

– Иди в жопу! Охуевший извращенец!

С колотящимся сердцем Блэк взлетел по лестнице и выбежал из дома, ощущая боль и стыд от того, как этот подросток, совсем незнакомый, смеялся над ним, будто хихикающий дебил из начальной школы. До чего нелепым кажется им старик в очках, со своей неизменной Библией, говорящий на странном, почти непонятном языке. Он здесь не к месту и не ко времени. И всегда был таким; но прежде это казалось добродетелью. Теперь же он стал объектом насмешек в гнезде порока, в которое превратилась его собственная семья!

“Я ошибся… прости меня, Господи!

Призри на меня и помилуй меня; даруй крепость Твою рабу Твоему, и спаси сына рабы Твоей;

Покажи на мне знамение во благо, да видят ненавидящие меня и устыдятся, потому что Ты, Господи, помог мне и утешил меня”.

Колено отказалось разгибаться, недовольное стремительностью его ухода, и Альберт похромал по дорожке на улицу. Стало еще жарче; он оказался единственным пешеходом на многие мили вокруг, когда брел по утопающим в зелени улицам назад через Майами-Бич, мечтая слиться с толпой на Линкольн-авеню. Мысли о собственной семье раздавили его. Кто они на самом деле? Уильям, живущий здесь, во Флориде. Дочь, Кристина, уехавшая в Австралию. Она не вышла замуж. Вечно снимала квартиры с другими женщинами. Что с ней не так? Кем они выросли? Что за отцом он им был?

Кто я такой? Тиран. Хулиган. Всем хорошим, что в них есть, дети обязаны Марион: она учила их вежливости, смирению. А я в лучшем случае передал им угрюмое благочестие. Неудивительно, что они сбежали сломя голову!

Как и сам Альберт Блэк. Он едва заметил, что по собственным следам вернулся на Оушен-драйв. Пытаясь взять себя в руки, он нашел кафе, занял место и заказал воды. Потягивая успокаивающе холодную жидкость, он услышал характерный говорок, голос из дома. Этот звук пробрал его до костей.

6

– Я фигею, какие сиськи! – говорю я, толкая в бочину Белобрысика, когда мимо проходит охуенная пышечка. – Ух, я бы подкинул дровишек ей в печку, бля буду! Знаешь, с похмелюги бывает жуткий стояк: пока вчерашнее бухло не выветрилось из организма, все мысли о бабах. Вот у меня такое в полный рост. Не подумай, я и натрезвяк такой же! Номы вчера керосинили в самолете, а потом усугубили, накидались коктейлями в гостиничном баре. Тут хочешь не хочешь, а встанет.

– Терри, где ты был, когда людям раздавати по-литкорректность?

– Пердолил шалав и бегал от тупорылых фанатов “Хартс”, прикинь?

Белобрысик закатывает глаза.

– Терри, надо двигаться в ногу со временем. Хватит жить прошлым, забудь вчерашние войны, – дыбится он.

– Как скажешь.

Мокрощелок тут немерено: по Оушен-драйв пачками разбросаны шикарные забегаловки, и по ходу у каждой тусит клевая телочка. Они пялятся на тебя, заманивают в свои сети, соблазняют. Белобрысику, однако, по фигу. У него есть Хелена: его баба, или правильнее сказать, невеста, завтра прилетает из Новой Зеландии. По мне, так это лишний повод сегодня по ночухе впендюрить какой-нибудь телятинке, выплеснуть все из себя, пока его не связали узами брака, потому что не скоро он увидит другую пизду. Вот я – другое дело. Я иной типаж, вроде Джорджа Клуни, обаяшка, развратник с поволокой в глазах, источающий ауру изысканной учтивости, большой любитель кому-нибудь заправить. Ну вы понимаете. Это ж самый смак в жизни.

– Карл, постой, я смотрю, ей не терпится, – говорю я Белобрысику, глазами пожирая милашку, с широкой улыбкой протягивающую нам заламиниро-ванное меню.

– Терри, она работает. Профессиональный навык. Совсем не значит, что ты ей нравишься. Они не видят в клиентах людей.

– Эварт, да я знаю, но во взгляде той девки есть что-то личное, – объясняю я этому гондону. Никто не будет растирать мне про баб; я знаю все подходы. Подкатываю к ней. – Я сегодня плотно натрескался. Вон какое пузо наел, – похлопал я себя по животу. Да, он у меня чуток свисает, но ей вряд ли хочется об этом слышать. Как все ладные девахи, она больше любит другую тему: обсуждать свои прелести. – Вы, янки, жрете, как не в себя. Но к тебе это не относится, у тебя отличная фигура.

Напряженно высматриваю приметы того, что она обиделась, но ее рука взлетает к волосам.

– Да, спасибо… а вы откуда? Л га, знаем эти приколы.

– Эдинбург, Шотландия. Прилетели сюда на музыкальную конференцию, – говорю. Эх, заправлю ей по самые помидоры. Оборачиваюсь к Белобрысику: – Слышь, дурилка, давай тут осядем.

Он качает головой с серьезным выражением на чавке.

– Мне нужно вернуться в отель.

Дрочер. Ни хрена этому гондону не докажешь, когда он в таком настроении, и если по чесноку, он забашлял за дорогу, так что я смотрю на деваху, натянув печальную морду.

– Слушай, лапочка, мне надо присмотреть за своим клиентом. Таков уж он, менеджмент в индустрии развлечений. Мы работаем, когда другие веселятся. Но, – добавляю я, заглядывая в глубину ее черных зрачков, – мы чего-нибудь сообразим. Ты до скольких работаешь? Приглашаю тебя пропустить по капельке.

Она с сомнением меряет меня взглядом.

– Ну, не знаю, у меня есть парень…

– Никуда не впился этот твой парень. Моя не понимать такой слова. Я приехал в город всего на пару дней на конференцию диджеев.

– Ты взаправду работаешь в музыкальном бизнесе?

– Именно. У меня в записной книжке попадаются известнейшие имена. А ты в VIP-списке завтра вечером в “Камее”, – говорю я и продолжаю: – Ты наверняка играешь на сцене. У тебя подходящая внешность.

– О, спасибо! Надеюсь устроиться моделью, но хотела бы взять уроки актерского мастерства.

– Так и знал! Шестое чувство подсказало, что ты в теме, от тебя исходят правильные вибрации. Там соберется полно матерых киношников, уж я-то знаю, у меня есть контакты. Держись за меня, и перед тобой откроются двери. Гарантирую. Мы друзья с Кэтрин Джойнер, – говорю я, и у нее в глазах уже мелькают расчеты. Поворачиваюсь к Эварту и продолжаю: – А это Н-Син, знаешь такого диджея?

– Обалдеть, ты правда Н-Син?

Мы оба приятно удивлены тем, что деваха узнала имя.

– Ага… – Эварт смущенно извивается, чисто педик.

Сроду не думал, что наступит день, когда Сочный Терри воспользуется репутацией Белобрысика, чтобы подснять бабу.

– Ага! А я его менеджер! Меня зовут Терри, Сонный Терри. Н-Син Эварт, – указываю я на Белобрысика. – Мы же внесем ее в список, да, Карл?

Эварт с улыбкой кивает.

– Круто. Я Брзнди…

– Милое имя, – говорю, прикидывая, что если ее мамка не была стриптизершей, я приду в майке джамбо и юбке с чулками на восточную трибуну “Истер-роуд” и поцелую их ебаную эмблему, бля буду!

Тут нас накрывает охуенная тень, и я вижу здорового педика, порождение стероидов и долгих лет утомительного задротства в качалке. Подходит к нам, блядь, как Клинт Иствуд.

– Брзнди, какие-то проблемы?

– Нет, Густав, все хорошо, – называет она его по имени, я давлю смешок, а Брзнди снова разворачивается ко мне. – Да, сегодня вечером можно встретиться. Буду ждать тебя здесь у входа в десять?

– В десять ноль ноль, – говорю я, с пошлой ухмылкой глядя на яишню этого Густава. – Можешь пойти с нами… милый.

Густав надувает губы, как девчонка, но не бросается на нас. По-моему, он понимает, что если мы зацепимся, он получит по мудям лаптем сорок пятого размера. С учетом того, сколько стероидов жрет этот гондон, его мало куда можно отоварить, так что придется вмазать ему по яйцам. Не отвожу взгляд, пока у него в глазах не выступают слезы, и он съебывает, а я подтверждаю нашу встречу с Брэнди и ухожу следом за Карлом.

– Заправлю этой Брэнди. Стопудово. Белобрысик заявляет, глядя на меня:

– Да, Терри, ты начисто лишен способности смущаться. Клеишь всех подряд, и иногда тебе дают.

– А куда денешься, это ж самый смак в жизни.

– Лоусон, с Брэнди ты отжег! Во ты показал истинный класс “Хибз”. Индустрия развлечений, я фи-гею. Прям не терпится увидеть ее физиономию, когда она узнает, что ты бомж, мелкий торговец, который снимает порнуху со страхолюдинами.

– Хорош, ты, жопорожий пиздострадатель, со своими лузерами “Хартс”. Я уйду на пенсию быстрее, чем ты склеишь телку.

– Меня другие бабы не интересуют, – высокомерно заявляет он.

– Только не жди, что я теперь нацеплю тебе на грудь медаль, – говорю я этому гондону. Некоторые зазнавшиеся пиздюки забывают золотое правило: когда стоит хрен, совесть молчит.

7

Альберт Блэк, сидящий за соседним столиком под пальмой, став невольным свидетелем этой сцены, разделил с вышибалой ошалелую ярость. Ему пришлось стратегически натянуть панаму на глаза, когда Карл Эварт, смущаясь дебильного поведения Лоусона, начал разглядывать окружающих.

“Почему такой известный и успешный человек, как Эварт, до сих пор дружит с этим придурком?”

Торопливо расплатившись по счету, Блэк тайком пошел за Лоусоном и Эвартом до стильного бутик-отеля в паре кварталов дальше по Оушен-драйв. Когда они исчезли в вестибюле, учитель на пенсии ощутил прилив эйфории, странное ощущение цели. Он пытался убедить себя, что жалким образом выслеживает двух никчем из своей прежней школы: опасного бунтаря и развратного головореза. Но заряд возбуждения не покидал его.

“Лоусону уже не спастись, ему нечего предложить другим, кроме проблем. Но Эварт, какую роль в его развитии сыграли школа и шотландская система образования?”

Альберт Блэк решил, что выступит против Карла Эварта, призовет его к ответу за его заявления во второсортных музыкальных журналах. “Ведь молодежь читает его слова и прислушивается к ним!” В голове Блэк уже провел мысленную линию от класса в общеобразовательной школе Западного Эдинбурга, почти тридцать лет назад, к оральным ласкам, которые оказывала юная латиноамериканка его единственному внуку на Майами-Бич.

“Сегодня Эварт будет выступать в этой самой “Камее”. Отлично, значит, Альберт Блэк тоже!”

А теперь самое время пойти и помириться с семьей. Стоило подумать о грехе, которому так, между делом, предавались Билли и его шлюховатая подруга, как у него свело живот. Что ж, он может лишь молиться за них обоих.

“Возненавидь грех, но возлюби грешника”.

8

Я бы круглый год жил на такой жаре, да. Куча гондонов из Шотландии начала бы сейчас стенать, мол, ох, слишком жарко. Они скорее бы отморозили себе яишню, чем проперлись от тепла. Ну и хуй с ними. По дороге в отель я принялся рассказывать Белобрысику о том, что в Шотландии все плохо. Он только и делает, что носится между Лондоном, Сиднеем и местечками типа этого, а потому не в курсах, какие дела творятся в реальной жизни. Ясный перец, вдали от дома временами плотно накрывают мысли о родине.

– Шотландия охуевает в своей консервативности. Там у них все просто: свалите тех, кто у власти, пусть соснут хуя и оставят страну нищебродам. Чё-та меня самого запарила эта движуха.

– Серьезно?

– Абсолютно. Человек моих талантов создан для Нового Света. На хуй Шотландию.

– Ах, родина в опасности: в Уэстер-Хейлз вот-вот остановится производство гонзопорнографии. Ошеломленное правительство пока не начало принимать меры.

– Принимать меры? В Шотландии? Вот уж будет чудо.

– Хорош ругать Шотландию, Терри. Мне такие вещи не нравятся. С ней все в норме, – принимается спорить он.

Да, с Карибских островов, из бутик-отеля в Майами или из окон квартиры, выходящей на гавань Сиднея, Шотландия всегда кажется лучше.

– Ни хера с ней не в норме!

– А именно?

– Ладно, возьмем наше национальное производство, виски. Я тут написал серьезным ребятам, в “Гра-уз”, “Дьюарз”, “Беллз”, и спросил: как вы там по поводу коктейлей с виски? Будете сидеть и смотреть, как русские все заполоняют своей водкой? Я про виски с лимонадом, виски с колой, гарантированный успех у коктейльного поколения. А в ответ они свысока начинают гнать пургу про “традиции” и прочую хрень. Не, хули, а как насчет выбора? Гондоны из “Смир-нофф” не сидят и не ноют о традициях.

– И?

– Короче, – говорю ему на подходах к отелю, подмигивая швейцару, – в ближайшие двадцать лет эти гондоны, производящие виски, пойдут по пизде. Только дождаться, пока сам их рынок протянет ножки. Они считают, что дальновидность – свойство глаз. Хрен там. Глаза тебе ничем не помогут, если не включишь вот это… – Я хлопаю себя по тыкве.

Карл хотел было прилечь, потому что джетлаг удачно наложился на вчерашнюю пьянку, но я замечаю в баре диджеев из Чикаго, чуваков, с которыми он меня как-то знакомил.

– Вон твои кореша, – говорю ему. – Черные гондоны. Пошли поздороваемся.

– Терри, мне надо децел поспать. Вчера мы отожгли, и вечер будет занятой, прикинь.

– Да ну на хуй, – заявляю ему, потому что ребята неплохо так оттягиваются. – Что случилось с Н-Си-ном, великим мастером синего дела? Слабак. Салага, бля. Эти черные пиндосы оттягиваются в полный рост. Давай накатим по одной: приятно быть приятным!

Я знаю, что назвать Эварта сатагой – как красная тряпка для быка, так что вскоре бухло течет рекой, всякие там “Маргариты”… бля, пора бы уже привыкнуть… я зацепился с высоченным перцем, Лукасом, на тему спорта.

– Дружище, признай, все-таки баскетбол – пидорская игра.

– Охуе-э-эл? – отвечает он.

– Майкл Джордан – невъебенный педик, значит, и остальные гондоны, которые играют в эту игру, тоже…

– Пиздабол, не гони. Наши в гетто играют в баскет, все стучат мячом, в каждом районе, в каждом дворе есть площадки…

– Лады, – признаю, – но так только в Америке, где народ о спорте ничего не знает.

– Терри, чувак, хули ты несешь?

– Ладно, – объясняю этому гондону. – Возьмем Чемпионат мира по бейсболу. Участвуют всего две страны, вы, гондоны, и Канада. А теперь сравни с человеческой игрой, футбиком, играют повсюду, по всей земле. Потому-то и говорят “Кубок мира”. Не поспоришь.

Другой перец, которого зовут Рейс, с хрюканьем качает головой.

– Япония, Доминиканская Республика, Куба… Тут вступает высокий Лукас:

– Но в баскетбол играют по всему миру, а мы дерем всех в задницу.

– Потому-то это пидорская игра, – объясняю я, оборачиваясь на Карла, но от Белобрысика подмоги не дождаться, этот гондон, глядя в другую сторону, продолжает разговор с диджеем по кличке Хедстоун, они треплются о влиянии старой школы, обо всех диджеях подряд, кто у них там самый крутой пацан, самый жесткий перец, самый лютый шеф, и вся эта американская хрень. Влезаю в беседу.

– Я вам скажу, кто был самым мазовым пацаном из старой школы.

– Ты небось про Фрэнки Накла, – говорит Хедстоун, а Лукас кивает, поддерживая его мнение.

– Не, дружище, то в Чикаго. А в Эдинбурге самым правильным чуваком из старой школы был Блэки, а, Карл?

– Ага. – Карл делает рожу кирпичом, но на губах появляются следы улыбки. – Свирепо он жег.

Лукас, крепко подумав, называет еще пару имен диджеев. Но я возвращаюсь к своей главной мысли.

– Когда мы ходили в школу, кто играл в баскетбол? Карл? – Тот до сих пор не включается, но мне как-то фиолетово. Опять смотрю на здорового Лукаса. – Девки, бля, только они называли игру нетболом. Мы пинали этот сраный мяч, только бабы хватали его руками, бегали с ним, стучали об пол и швыряли, – объясняю я, изображая запястьем бросок. – “Ой, ла-пуля, мой мячик залетел в корзиночку…” – типа сюсюкаю я. – Дружище, это игра для тайных гомосеков, тут не о чем спорить.

Я честно уделал этих чикагских мальчиков, но они не стали заводиться.

Тут Карл, который зевал, как салажонок, оборачивается и заявляет:

– Я наверх, пойду прилягу. Пока Хелена не приехала.

– Ну пошли, – соглашаюсь, потому что ночные посиделки и джетлаг вштыривают не по-детски, а впереди еще трахелово; в клуб Лоусона вступает новая телочка. – До встречи, ребята. – Они все поднимают руки, и я хлопаю по ним: приятно быть приятным, ага. Мы поднимаемся по лестнице, и я говорю Бе-лобрысику: – Правильные пацаны. Понимают, что ты их стебешь, но не лезут в бутылку, как некоторые гондоны.

– Может, они просто ни хуя не понимают твою речь?

– С чего ты взял, что не понимают? Ты что, Эварт, заделался спецом по черным американцам? Космополитом стал, ща уссусь!

– Не спец, но получше тебя. Я много с ними тусуюсь. И надо сказать, Терри, что достоинства в них побольше, чем в тебе.

– Достоинство? Ну его на хуй! Пусть пидоры заботятся о достоинстве, – говорю я этому гондону. – Меня ждет веселье, я собираюсь от души предаться пороку. А свои прогоны побереги, Эварт. Мистер ди-джей, пожалуйста, смените пластинку, потому что ваша в клубе Лоусона не катит.

– Справедливо, – заявляет Карл, распахивая дверь в свой номер, который куда больше, чем у меня. Это по чесноку, он платит, и у него помолвка на носу, но у меня в планах тоже стоит перепихон, а в двуспальную кровать влезет больше пиздятинки, чем в полуторку. – Пока, Терри.

– Подрочи и спи спокойно, потом встретимся. Приятных снов, – говорю, потому что Белобрысик – правильный пацан, купивший мне билет до Майами. Да, подавить на массу будет в тему. Может, мне приснится эротический сон о том, как я деру Брэнди во все щели! Заебца!

9

Ничего бы у них не получилось; они сами себя обманывали. Она вечно летает между их квартирой в Сиднее и Веллингтоном, чтобы быть поближе к маме. С тех пор как отец заболел и умер, Хелена стала нужна матери, и будет нужна, поката не придет в себя. А придет ли?

Карл большую часдъ времени проводит в Лондоне, потом ездит в Эдинбург повидать собственную мать, а в остальное время носится по миру с ящиком дисков. Как же она возненавидела эту блестящую железную коробку, ее воротит при виде того, как он заполняет его, аккуратно отбирая записи с полок, занимающих целую комнату у них дома.

С ним было хорошо, но все подходит к концу. Они не сумели принести жертвы, необходимые, чтобы остаться вместе; не выполнили обязательства, не пошли на уступки, которые позволили бы их отношениям продлиться достаточно долго. Помолвка стала бессмысленным романтическим жестом, торжеством надежды над расчетом. Альтернативный выход из сложившейся тяжелой ситуации они не обсуждали. Рано или поздно в разъездах он встретит другую.

Она обязана была сказать ему лично, что хочет уйти. А еще о своей беременности, и о том, что прервала ее. Но справится ли она с двумя этими задачами, или хотя бы с одной? Она посмотрела на обручальное кольцо, размышляя, не убрать ли его в сумочку. Но так и не собралась с духом.

10

Вернувшись домой, Альберт Блэк стал искать утешения в мыслях о своих христианских подвигах. Вспомнился тягостный конфликт с чиновниками из министерства образования, и настроение снова упало. Скандал, бунт сослуживцев против его методов и дисциплины. Под жарким, неусыпным солнцем он понял, что начинает уважать ислам. У них нет проблем с сатанистами, а христианский мир перестал усердно нести свой крест, мы терпим, даже потворствуем богохульникам. Вспомнился Терри Лоусон.

“Уста его полны проклятия, коварства и лжи;

Под языком – его мучение и пагуба”.

По возвращении домой Блэк с удивлением обнаружил, что внук и бесстыдная распутница сидят вместе при полном одобрении родителей! Ему предстала словно бы нормальная семейная сцена во всех смыслах!

– Привет, отец? – поздоровался с ним Уильям Блэк.

Альберт резко кивнул вставшему сыну, который, отозвав его в сторону, провел его через оранжерею в сад.

– Знаешь, получилось, конечно, неловко.

– Такты знал, что под твоей собственной крышей поселился грех. Хорошо, хоть я вижу некоторое раскаяние. У Сатаны…

Уильям взмахом руки оборвал речь отца. Альберт увидел, что на лице сына написано негодование.

– Слушай, отец, Билли и Валда – разумные и взрослые дети. Они встречаются уже полтора года, и у них тесные отношения. Они занимаются тем, чем всегда занимались молодые влюбленные, и ни тебе, ни кому бы то ни было не стоит вмешиваться.

– Понятно.

– Что именно тебе понятно? Мне на самом деле хочется знать, – с вызовом заявил Уильям.

Рассвирепевший Альберт Блэк вперился в сына испепеляющим взором. Когда Уильям был мальчиком, это выражение лица всегда пробуждало в нем должную почтительность. Но то было давно, теперь он смело встретил взгляд отца, и в медленном, презрительном покачивании головы Блэк увидел, что эта игра вызывает у него тоску. От унижения его голос сорвался на визг:

– Понятно, что ты давно хотел устроить такой разговор!

– Хотел, и зря не завел его раньше, – сказал Уильям. Голос его подскочил на октаву, в глазах пылали гнев и насмешка. – Прежде чем ты меня назовешь “робким” или “трусливым”, как в детстве, я скажу тебе, что молчал исключительно ради мамы. Твой вечный бред… – Он вновь покачал головой. – Вся эта викторианская, фашистская ахинея. Она мне плешь проела, от нее ум за разум заходит, – сказал он с американским прононсом.

Блэк молча смотрел на сына, не находя ответа. Он понял, что Уильям не врет. Давным-давно он перестал бояться отца и выказывал почтение лишь потому, что уважал чувства матери. После ее смерти притворство потеряло смысл. Только жена защищала Альберта Блэка от неуважения сына; мальчик сдерживался и хранил то, что осталось от семьи, исключительно ради матери.

– Веришь или нет, но я по-прежнему считаю себя христианином, и поскольку ты сделал все, чтобы отвратить меня от веры, надо думать, она подлинная.

– Я хотел как лучше. – Блэк задыхался, в его голосе, тихом и высоком, прорезался благочестивый трепет. – Я дал тебе пищу, одевал тебя, заплатил за образование…

– За это я тебе благодарен. Ноты не давал мне быть самим собой и совершать собственные ошибки. Тебе хотелось, чтобы вместо собственного пути я выбрал твой, стал твоей копией, а Крисси – маминой.

– Разве плохо быть похожей на мать?

– В принципе нет, но она же другая.

– Если бы она нашла себе достойного парня и остепенилась…

– Отец, она лесбиянка! Проснись!

Уильям вышел, качая головой. Онемевший Альберт остался в смятении размышлять над услышанным, а солнце тем временем садилось за далекие небоскребы.

“Кристина…”

Долгое время Блэк стоял, ощущая в колене пульсирующую боль, и взгляд его блуждал по заливу. Вдруг за спиной примирительно раздалось:

– Дедушка, пойдем за стол.

В дверях оранжереи стоял Билли. У него на голове красовалась панама, которую обычно носил Блэк. Тут до него дошло, что ему дали головной убор не сына, а внука.

– Не хочется, – просипел Блэк, с муками отдавая себе отчет, что впадает в детство, но не в силах побороть одолевшую его мелочность.

– Я знаю, в душе ты правильный мужик, – сказал Билли, – но временами сказочно козлишь.

Блэка накрыла волна ярости, и он грозно двинулся к подростку, остановившись, лишь когда с улицы на крыльцо взошел Уильям и встал между ними.

– Отец, не смей поднимать руку на моего сына. Я тебе запрещаю.

Предельно униженный этими словами, Альберт Блэк, отпихнув два поколения своих потомков, побрел к себе в комнату.

11

Просто ебанись, я глазам не поверил, когда увидел Американку Брэнди, ждущую нас у “Кливленда”. Перед выходом я подрочил от души, а куда деваться, меня иногда заносит, и я могу выставить себя мудаком перед телочкой, ни к чему пугать мокрощелку, пока она тебя не обслужила по первому классу. Прикиньте, стоило мне увидеть ее ножки в плиссированной юбке, я почувствовал, как в яйцах вскипает молофья, и даже слегонца выплескивается. Ништяк, как говорится, наше дело не рожать – сунул, вынул и бежать.

Мы умостили задницы, взяли по коктейлю, и завязался разговор. Деваха несет всякую чушь, унылое говно про работу моделью, типа всякая реклама парфюмерных высеров в торговых центрах, но жизнь учит, что мокрощелке нужно дать эфирное время, притвориться, что их бабский угар тебе не по фигу, если хочешь наполнить соусом ее мясной пирожок. Чтобы накатить убойный хук, надо пропустить пару ударов в корпус.

Вскоре предлагаю двигать поршни в сторону клуба, но на улице нам первым делом встречается этот здоровяк Лукас.

– Сочный Ти, дружище! – приветствует он меня во всю глотку. Правильный пацан этот Лукас. Мне посрать на цвет кожи, главное, чтобы умел оттопыривать карман, а этот чувак не залипает проставиться. Телка в ахуе, сразу видно. Лукас котируется в мире хип-хопа, хоть я и не различаю это музыкальное говно.

Мне нравится погоняло Сочный Ти. И вообще, пускай гондоны в наших пабах, “Перчатке”, “Работяге” и “Серебряном Крыле”, привыкают к нему. Да ебанись, с курчавыми волосами, здоровенным дрыном и врожденным чувством ритма я больше ниггер, чем любой черножопый в этом сраном городе!

Мы с Лукасом хлопаем рука об руку, он по-джентльменски чмокает Брэнди в щеку и идет дальше, а она такая:

– Ух ты! Это что, Лукас Пи?

– Определенно. Ништячный чувачелла, хороший мой кореш.

Брэнди смотрит на меня, будто ей только что обломилось по-крупному. Оно и впрямь, только не так, как она думает. Когда показывается вывеска “Камеи”, Брэнди оборачивается ко мне и спрашивает:

– Хочешь закинуться экс?

Не сразу врубаюсь, о чем она, но вскоре доходит, что, наверное, это ешки.

– Снежка нету? – спрашиваю. Чё-та я последнее время на него подсел. И мне нравится, когда телка под ним.

– Нет, но колеса хорошие. Коку найдем попозже. И я подумал, а по хуй, сойдет, и закинул на кишку

ее таблеточку. Не хочу ломать компанию, особенно когда со мной перспективно ебомая баба. Надо думать, никто не зайдет в “Перчатку”, “Работягу” или “Серебряное Крыло” с предъявой, мол, “эй, Лоусон, я видел, как ты наешился до отвала башки на Майами-Бич и вел себя как тупая пизда, вместо того, чтобы с пацанами пройтись по снежку!”

В чужой монастырь, однако. Вот он я какой, охуенный космополит. Вместо того чтобы сразу пойти на танцпол, мы намылились в клевое местечко под названием “Клуб “Два очка”“, накатить по пивку, чтобы таблеты пришли. Через полчаса меня прет буром. Да пиз-дец, я привык, что ешки можно жрать весь вечер, как конфетки, и все равно ненавидеть каждого гондона в клубе, вся фигня, говенная музыка так и будет тебя компостировать. А с белым можно занюхать пару граммов, по дороге домой заточить бомжатины и задрыхнуть с бешеным кайфом. Так что я прикинул, если с таблет так кроет, как же охуенно придет снежок! Опупеть!

12

Через пару часов Альберт Блэк нарушил свое затворничество, но когда он пытался украдкой выскользнуть из дома, его перехватили Уильям с Дарси.

– Папа, куда ты собрался так поздно? – спросил Уильям.

– На улицу, – ответил Блэк, ощутив себя обиженным подростком. Они стояли вплотную к нему, перекрывая собой узкое место между мраморным столбом и входной дверью.

– Но вы же так и не поели, – распахнув глаза, запротестовала Дарси, от чего помолодела лет на десять.

– Со мной все хорошо, пойду прогуляюсь. – Блэк почувствовал, как сгустившаяся обида стягивает ему лицо.

Уильям двинулся вперед. Снова в нем прорезалось выражение огорченного мальчишки, напоминая Альберту Блэку, как сын, еще совсем маленьким, наступил на медузу на мрачном галечном пляже под Турсо. Тот собрался было взять сердитого отца за плечо, но отодвинулся.

– Отец… я чуток погорячился, и пожалуй, слегка… ну, я знаю, когда ты рос, все было по-другому…

“Теперь еще жалость!”

– …и что ты хотел как лучше…

– Ну хватит. – Альберт Блэк коротко качнул головой. – Мне кажется, сказано уже достаточно. Скоро вернусь. – Он посмотрел на сына и невестку и нашел в себе немного смирения. – Вы оба очень добры. Мне было непросто… без твоей мамы.

– Отец, но мы-то у тебя остались, – кротко возразил Уильям.

Блэк выдавил вежливую улыбку и, прежде чем выйти, буркнул что-то в знак признательности. “Было непросто”.

Ас чего должно быть просто, размышлял он. Идет последний этап его жизни, и Он остался в одиночестве. Никто, даже Библия, не предупреждает, что будет настолько трудно, так страшно подойти к концу смертного существования и пытаться найти в нем смысл. Господь никогда не говорил, что все закончится быстро или что мечты превратятся в прах задолго до твоего тела. Дело его жизни должно же хоть что-то значить!

Альберт Блэк пошел по Олтон-роуд на восток, в сторону Оушен-драйв. Он чувствовал себя как на острове, пустынном острове, забитом людьми, для которых он невидим. Мускусные сумерки дымкой сгущались вокруг. Он спешил в ночной клуб по многолюдной Линкольн-драйв, мимо все еще открытых магазинов. Любители выставлять себя напоказ, все эти уличные артисты, скейтбордеры и бомжи шагали, шныряли, и трещали без умолку, к веселью или раздражению окружающих. Пацаны петушились, девочки хихикали, парочки смеялись, двери магазинов глотали и выплевывали людей.

На Вашингтон приглашающе сиял красный неон “Камеи”, на улице выстроилась целая очередь подростков. Название напомнило ему о кинотеатре в Эдинбурге, в районе Тол кросс. Он считал, что фильмы несут порок и скверну, но временами сдавался и вместе с Марион шел на те картины, которые она любила больше всего. Она всегда бурно радовалась должности Уильяма. Он попытался вспомнить, что в последний раз смотрел с подлинным удовольствием: пожалуй, “Огненные колесницы”.

Он посмотрел вперед, и ему в глаза бросились черные буквы на освещенном фоне: Н-СИН. Блэк пробился к дверям, не желая стоять среди подростков, которые обратили настороженное внимание на пожилого учителя-шотландца.

– Без билета невозможно, – сказал крепко сбитый вышибала, когда Блэк осведомился о том, как попасть внутрь. – Может быть, вы в списке гостей?

– Нет, но я знаю Карла Эварта, Н-Сина, – сообщил Блэк. – Пожалуйста, скажите ему, чтобы вписал в список мистера Блэка из его прежней школы.

Вышибала недоуменно уставился на старика. Может, дело было в возрасте, или в странном акценте, в прямой осанке и властном поведении, но что-то в нем порождало желание хотя бы сделать попытку ему помочь. Вышибала вытащил мобильник и набрал номер.

13

Такси, которое Хелена взяла в международном аэропорту Майами, мчалось по надземной автостраде над городом, через береговой район в сторону дамбы Макартура, в направлении Майами-Бич. Окна были закрыты, из кондиционера лился холодный воздух.

– Приехали на музыкальную конференцию? – спросил таксист. Глаза его скрывали зеркальные очки в духе маньяков, полицейских и киллеров.

– В некотором роде.

– Праздник жизни, – улыбнулся он в зеркале, обнажив кривые зубы. С заднего сиденья Хелена видела в его очках отражение собственного лица, опустошенного и усталого. С непристойными нотками в голосе водитель добавил: – Если что-нибудь понадобится, свяжись со мной. Я дам тебе визитку.

– Благодарю, – услышала Хелена свой чопорный ответ.

– Я имею в виду разъезды, такси, в таком ключе, – сказал таксист, уже куда осторожнее, пока она глазами выискивала табличку с номером такси и телефоном, куда подавать жалобы.

“Я слишком правильная для Карла Эварта, – подумала она. – Он бы колесил с этим мужиком по гетто в поисках наркотиков или поехал бы на ипподром”. Ей стало интересно, на чем строится их связь. Дело просто в том, что они потеряли отцов примерно в одно время, или все серьезнее? Как знать. В голове у нее путалось.

Они затормозили у отеля, она протянула таксисту две двадцатки и оставила приличные чаевые.

– Не потеряйте мою визитку, – улыбнулся он.

– Конечно. “Не, дружище, я уж перебьюсь”.

Обычно ей не нравилось, когда навстречу бросался мальчишка-коридорный, навязчиво выжимающий чаевые, как оно бывает в Америке, но, устав с дороги, она бы не отказалась от помощи. Затащив чемодан на крыльцо, она вошла в прохладное, тихое фойе, где женоподобный портье поздоровался с ней и выдал ключи от комнаты.

14

Карл Эварт, сидя в углу VIP-зала под приглушенным светом, болтал с Лестером Вудом, местным журналистом, специализирующимся на танцевальной музыке. Карл высматривал Терри в нервном потоке ломящихся в двери ценителей музыки и простых тусовщиков, пока не вспомнил, что тот встречается с девчонкой из ресторана. Макс Мортенсен, один из организаторов, пробивался к Эварту через толпу.

– Привет, Карл. Там хочет войти какой-то мужик, говорит, что знает тебя. Мистер Блэк из твоей старой школы.

По губам Карла Эварта зазмеилась гнусная ухмылка. “Наверняка подъебка от Терри”. В школе они часто стебались над Блэки, деспотичным воспитателем, который вел религиозное образование и обществоведение.

– Это очень важный человек, – усмехнулся Карл. – Он оказал на меня большое влияние. Буду признателен, если ты устроишь, чтобы его и всех, кто с ним, обслужили по высшему разряду.

– Не вопрос, – подмигнул Макс и раскрыл мобильник.

Лестер раскурил гаванскую сигару и предложил вторую Карлу, но тот отказался. По улыбке Лестера было ясно, что журналист в пороках толк знает. Впрочем, с околомузыкальной тусовкой всегда непонятно: полно кабинетных тунеядцев, которые спешат завязать с делами, чтобы конкретно зажечь, но встречаются и серьезные люди, даром что ведут себя так, типа свои и в теме, но им явно больше бы пришлось по душе пиарить какие-нибудь корпорации. Карл решил рискнуть и взял быка за рога.

– Есть что-нибудь из препаратов?

Порочное обаяние в улыбке Лестера заставило бы примерную домохозяйку полтора часа подставлять задницу.

– Глупый вопрос. Чем травишься?

– Децел колесами и снежком, в смысле коксом, – благодарно сказал Карл.

“Все ясно”.

– Все полезно, что в рот полезло, все хорошо, что в нос зашло, – сказал Лестер, а потом задумчиво спросил: – Это английская присказка?

– Звучит похоже, – погрузился в размышления Карл, попробовал сказать ее на кокни, потом на диалекте Глазго, и подвел итог: – Пожалуй что.

Лестер наклонился на стуле.

– У меня есть небольшой бонус. Вроде как подарок в честь приезда во Флориду.

– Внимательно слушаю.

– Ты пробовал ангельскую табебуйю? Brugmansia suaveolens. Входит в семейство дурманов, галлюциноген и наркотик. Растет в наших местах.

– Наслышан, но познакомиться не довелось. Она же, по идее, ядовитая.

– Сто пудов. Ее нельзя тупо сорвать с дерева, приготовить или сожрать, если не знаешь точно, что и как делать. Скорее всего кинешь кони, как минимум траванешься. Но если принять правильную дозу…

– Какая технология?

– У меня друг собирает ее, сушит и нужными порциями раскладывает по чайным пакетикам.

– Я бы не отказался. Люблю разные чаи. Я в деле. Пока они утрясали подробности противозаконной

сделки, Альберту Блэку сообщили, что его статус подтвержден, и тот, помимо своей воли, получил немалое удовольствие, когда ему на руку повесили браслет и выдали VlP-пропуск.

– У вас есть сопровождающие лица? – вежливо спросил привратник.

В этот момент из толпы раздался звонкий вопль, наполненный недоверием:

– Дедушка?

Обернувшись, Блэк увидел Билли вместе с непременной шлюховатой подружкой. Они смотрели на него, разинув рты. Блэк тут же ощутил себя так, будто его поймали на входе в стрип-клуб. Но он подавил досаду и, показав на подростков привратнику, взмахом руки пригласил их подойти.

Билли Блэк и Валда Риаз неуверенно протолкались к ним.

– Эти двое, – сказал Блэк, и бережливый шотландец в нем обрадовался при мысли, что они сэкономят цену двух билетов.

– VIP-список в “Камее”? Потрясно, – выдохнул Билли. Блэка взяло за душу то обстоятельство, что они с внуком стоят в одинаковых панамах. На мгновение он почувствовал такую близость с пареньком, что на глаза навернулись слезы.

Чтобы чувства не предали его, Блэк отвернулся, пока их имена заносили в список. Но он услышал, как пораженный Билли спрашивает, с чего ему такой почет.

– Я знаю Н-Сипа, – пробормотал Блэк, едва ли понимая свои слова. “Этот клоун являет собой все, что я презираю, и вот я хвалюсь его именем”. – Он выступает на конференции…

Молодая парочка была так ему благодарна за пропуски и браслеты, что в подробности объяснений Блэка никто не вслушивался.

– Это очень здорово, дедушка, – сказал Билли, а потом сделал над собой усилие: – …Спасибо тебе. Ладно, увидимся позже.

Валда сказала с улыбкой:

– Спасибо вам большое, мистер Блэк, очень мило с вашей стороны.

В ней читалась такая благодарность, что Блэка, вопреки всему, начал терзать стыд. Он вспомнил Али-стера Мейна, старого друга по университету. Ходил слух, что тот умер несколько лет назад. Вдруг Блэк всей душой пожалел, что в свое время не пошел на его похороны, а ведь мог бы прочитать короткую молитву, засвидетельствовать внутреннюю доброту этого грешника и попросить Господа ошибиться во имя милосердия.

– Еще раз спасибо, дедушка, – донеслись до него слова внука, сказанные официальным, уважительным тоном, без намека на издевку. Билли хмуро улыбнулся, и они с Валдой исчезли внутри, в толпе. Обе стороны порадовались, что мучительному общению положен конец.

15

Ее ждала не комната, а большой номер. С собственной кухней, оборудованной по последнему слову, а холодильник с буфетом были забиты шикарной едой. Эврика! Пачка кубинского кофе, он поможет снять джетлаг. Она засыпала зерна в машину, и в кофейник потекла густая, черная благодать. На широкой кровати виднелись следы недавнего пребывания. Она откинула покрывало и принюхалась к подушке. Та пропиталась знакомым мужским запахом Карла, и у Хелены закружилась голова, сердце стало быстрее стучать, и изнутри ее наполнила удивительная легкость. Поднялось желание лечь на его место, но если она даст волю усталому телу и разуму, она уже не встанет, а ей нужно встретиться с хозяином аромата. Вернувшись в кухню, она налила себе чашку кофе. Крепкий, горький напиток бодрил, как дорожка спидов.

Хелена вытащила зарядку из чемодана и воткнула провод в телефон. Пришлось повозиться, выбирая “ATT”, стандартного оператора в США, но, как только связь установилась, пришла пачка сообщений от Карла. Последнее гласило: “Ухожу в клуб. Жду тебя там. Надеюсь все ок. Люблю ххх”.

У нее в груди поднялась волна облегчения и радости. Он жив. Не передознулся наркотиками, не разбился в самолете, не упал, обдолбанный, на дорогу перед мчащимся грузовиком. Скинув одежду, Хелена зашла в ванную и, осмотрев себя в зеркале, охнула. Потом начистила зубы, избавляясь от привкуса самолета и кофе, приняла прохладный душ, переоделась в чистое для тусовки и чуток подкрасилась. Снова встав перед зеркалом, она осталась довольна результатом, и тут ее накрыл джетлаг. Надо бы что-нибудь принять, но в таком истрепанном состоянии на лекарства не тянуло. Вторая чашка кубинского кофе бросилась в бой за бодрость.

Благодаря ей Хелена пришла в себя, когда брела из отеля в сторону клуба. В нервном раздрае (и здесь кофе выступал заодно с джетлагом) она вполне бы обошлась и без свиста здоровой толпы балбесов-студентов на отдыхе, но благодаря списку гостей ее сразу же пустили внутрь, мимо очереди, и она двинула за сцену. В баре скучал какой-то старик в соломенной шляпе. Он оглядывался, как кролик, окруженный лисами. Тут начали запускать посетителей. Диджей уже забрался в будку, подбирая записи для разогрева. Вскоре выступит Карл… Надо бы найти его, только вот странный дед выглядел таким одиноким и забытым, неуместным в этом храме молодости, что Хелене захотелось с ним поговорить.

– Добрый вечер. Вы диджей?

– Нет, я на пенсии, – ответил Блэк, несколько удивленный тем, что молодая прекрасная женщина с яркими карими глазами и короткими светлыми волосами обратилась к нему, а теперь устраивается на стуле напротив.

Альберта испугали длинные ноги, выставленные напоказ, обнаженная плоть, подразумевающая развратный, безрассудный нрав, и едва прикрытые груди, как у шлюхи. Но ее непринужденные манеры компенсировали даже это; у нее оказался нежный голос с акцентом, в котором он опознал австралийский. Он

– вспомнил собственную дочь; они не виделись с похорон, с той короткой и неловкой встречи. Сколько лет прошло с тех пор?

– Я на пенсии, – запинаясь, повторил он, ощущая, как соскальзывает в пропасть своего прошлого, будто та разверзлась у него под ногами. – А вы… участвуете… – он оглядел растущую толпу подростков, старающихся привлечь внимание обслуживающего персонала, – …во всем этом?

Хелену тронул его акцент. Он говорит как шотландец!

– Нет, мой друг, мой жених, он будет здесь выступать, – сказала она и, не удержавшись, показала ему обручальное кольцо.

Блэка ее слова застали врасплох. Не может быть, чтобы эта милая, внимательная и явно образованная девушка, которая дала себе труд заговорить с ним, стариком, неуместным в этой модной, чуждой цитадели другой эпохи, – не может быть, чтобы она оказалась подружкой Карла Эварта! Конечно же, нет. Ведь есть и другие диджей, организаторы, много кто.

– Поздравляю, – осторожно сказал Блэк, – когда планируете свадьбу?

Да, определенно шотландец. Какими они становятся, эти шотландцы, когда стареют? Станет ли Карл таким же потерянным дедком в клубе, забитом молодежью? Она часто прикалывалась, что он когда-нибудь будет самым старым диджеем в мире.

– Не знаю, мы пока не решили. – Хелена пожала плечами и изобразила на лице огорчение. Потом с натянутой улыбкой призналась: – В последнее время дела у нас идут не очень.

– Сочувствую.

– Спасибо. – Хелена Хьюм посмотрела на Альберта Блэка. В острых глазах старика светилась доброта, приглашающая к дальнейшей откровенности. – У нас очень разные работы, и мы живем вдали друг от друга. Отношения на таких расстояниях требуют немалых жертв от нас обоих. Не знаю, что из этого получится.

– А, – сказал Блэк, размышляя, что теперь девушка говорит прямо как южноафриканка.

– А вы женаты?

– Да, был… – Блэк попытался найти слова. – Моя жена умерла недавно.

Хелена вспомнила отца. Тот всю жизнь работал продавцом в автосалоне, чтобы они с сестрой Рути могли учиться в колледже. А потом, посреди бела дня, ни с того ни с сего взял и умер от обширного инфаркта. Она прикоснулась к руке Альберта Блэка.

– Мои соболезнования…

Тот кивнул. Казалось, внутри у него что-то оборвалось. Он не сопротивлялся, когда Хелена взяла его за руку.

– Меня зовут Хелена.

– А меня Альберт, – шепнул он, бросив на нее короткий взгляд. Он почувствовал себя ребенком. Попробовал смириться с унизительной мыслью, что он слабак и глупец, но ничего не произошло, он словно окаменел. Ему хотелось растянуть этот миг до конца жизни. Впервые с тех пор, как Марион покинула его, он ощущал подобное спокойствие и умиротворение.

Не считая барменов, вокруг по-прежнему было пусто.

– Скажите… Альберт, когда это случилось?

Блэк поделился с ней историей их с Марион неугасимой любви, но теперь жена покинула его, и мир его опустел. Хелена рассказала о том, что смерть отца жутко потрясла ее, наполнила всесокрушающим чувством потери. Разговор перескочил на метафизику: Блэк стал объяснять, что вера, бывшая с ним всю жизнь, оказалась под сомнением. Как он боится, что никогда больше не увидит жену, что не существует пристанища душ, где они снова будут вместе.

Хелена терпеливо слушала историю старика, а потом задала вопрос, по ходу его рассказа терзавший ее утомленный мозг:

– Вы когда-нибудь жалели о таких сильных чувствах? Ужасно, когда все кончается вот так.

– Да, ужасно, – подтвердил Блэк, видя перед мысленным взором лицо Марион. Почему она жила с ним? “Я резок. Слишком властен. Можно даже сказать, деспотичен”. Она не просто уважала его; она его по-настоящему любила. И благодаря тому он стал куда большим, чем мог бы в одиночку. Глубинное спокойствие наполнило его сердце. – Нет, я не жалею ни о едином миге, когда мы были вместе, но иногда меня гнетет, каким я был, – признался он, снова опечалившись. – Я был одержим церковью, христианством, мне бы хотелось больше сделать для нее… с ней…

Теперь уже на Хелену Хьюм снизошло внезапное откровение, когда она подумала о своем женихе, Карле Эварте. Не то чтобы она поняла что-то новое, но всей душой вспомнила то, что, казалось, было похоронено под всем тем дерьмом, которое жизнь обрушивает на нас. Она любит Карла. Боже, как же она его любит. И он тоже любит ее.

– Она знала, какой вы. Для нее не было секретом, что вы так погружены в веру, и она не считала, что из-за этого вы любите ее меньше. Уверена, в ее жизни тоже хватало дел, в которых вы не могли регулярно участвовать. Разве вы чувствовали, что из-за них она любит вас не так сильно?

– Да… вы правы. – Блэк задохнулся от нахлынувших чувств. – Тогда я ни о чем не жалею. Ее любовь была моим спасением. Так что, если любите своего жениха, и он хороший человек, выходите за него замуж.

– Выйду, – с дрожью в голосе сказала Хелена. – Я его люблю. Он лучший из тех, кого я встречала. Самый добрый, самый великодушный, нежный, любящий, чуткий и веселый парень из всех. Как же вы правы, Альберт, я должна выйти замуж за Карла. А знаете, он тоже из Шотландии, – призналась она, пожимая его морщинистую руку.

Это открытие, хоть Альберт Блэк и готовился к нему, оказалось невыносимым. Он заметил, что ди-джей уже начат играть, и взглядом обежал забитое помещение.

– Да… хм, простите, пожалуйста, мне нужно в уборную. – Он отнял свою руку.

– Конечно. Возьму себе бокал вина. Вам что-нибудь заказать? – кивнула она в сторону бара.

– Я бы не отказался от воды. Спасибо, – перекрикивая грохот, сказал Блэк.

– Простую или с газом?

– Лучше простую. Благодарю, – с этими словами Блэк встал и пошел к туалетам. Перед ними уже выстроилась толпа, и ему захотелось уйти совсем, но его тянуло вернуться к милой девушке, которая покупает ему воду, и на самом деле надо было облегчиться. Встав в очередь, к вящему ужасу, Альберт Блэк сразу заметил, что человек, который прямо перед ним занимается всякими непотребствами с официанткой, никто иной, как Теренс Лоусон. И тот смотрит прямо на Блэка!

16

Да бля, я за всю жизнь ни разу не бросал обжимансы на полдороге, обламывая смачную телку. Но рядом Блэки из школы: просто ебанись! Этот гондон, дряхлый, в точности такой, как раньше, стоит аккурат у меня за спиной в очереди в толкан! Меня тащит таблета, которой угостила Брэнди, но я отпихнул девку и смотрю на него, а он на меня, и я такой говорю:

– Мистер Блэк! Глазам не верю!

– Теренс Лоусон… – разевает он пасть; этот гондон охуел не меньше моего. Жесть, он даже имя мое помнит! И неудивительно: эта сволочь каждое утро на линейке гнобила нас!

Я полжизни мечтал, какой сказочной пизды наваляю этому “Козлу Блэку”, если наши дорожки встретятся на узкой улице. Но теперь, когда таблетка экстази щекотит меня изнутри, от верхушки черепа до мошонки, я с какого-то перепугу лезу обнимать этого старого гондона. Прижимаю к себе тощего старикана; он похож на мешок с костями! Он всегда был таким? Точно нет! Жаль, что я не на коксе, я бы сейчас уебал его за всю фигню. Но тут вспоминаю, что однажды уже встречался с ним на узкой улице… и похороны Гэлли.

17

Альберт Блэк, с усилием втянув воздух, выпрямился, как солдат на параде, в руках Теренса Лоусона. Лоусон Прежний балбес, а теперь здоровенный облом, одной рукой развернул его к себе, из другой не выпуская милую официанточку.

– Это мой старый учитель из Эдинбурга, – объявил Сочный Терри, – мистер Альберт Блэк. Знакомьтесь, Брэнди. Типа местная.

– Привет, Альберт, – сказала Брэнди и, шагнув к нему, поцеловала его в губы.

Ни одна женщина, кроме Марион, не прикасалась к нему таким образом. Поначалу Альберт Блэк испытал прилив ярости из-за такого предательства, но она быстро переплавилась в глубокую тоску по усопшей жене.

“Марион… почему Ты ее забрал!”

Терри словно бы заметил страдания бывшего учителя. Погладил его по тощей спине, ощущая каждый позвонок.

– А вы что здесь делаете, мистер Блэк?

– Я… потерялся… – все, что сумел выдавить из себя Блэк, опустошенный всем произошедшим. Как ни неловко ему было признавать, он обнаружил к своему удивлению, что рад компании Лоусона.

– Прикинь, какой перец. – Терри улыбнулся Брэнди, а потом Альберту Блэку. – В школе мы с ним воевали что твоя кошка с собакой. Никакой пощады врагу. Но когда один мой кореш умер, помните Гэл-ли, мистер Блэк?

– Да, – сказал тот, сначала вспомнив похороны Гэллоуэя, а потом Марион. – Эндрю Гэллоузй.

– Этот перец… в смысле дядька, – Терри объяснил Брэнди, – единственный из всей школы, из учителей и прочих, пришел на похороны Гэлли. Вот этот человек… – Сочный Терри повернулся к Альберту Блэку. – Не знаю, что вы здесь делаете, но я рад, что вы с нами, потому что раньше не довелось сказать вам, как много для нас всех означало, что вы вот так пришли на похороны. Для меня, его корешей, для его матушки и родичей. – Терри почувствовал, как от воспоминаний глаза наполняются слезами. – Особенно учитывая, что в школе мы с вами не ладили.

Альберт Блэк был потрясен. Он выполнял свой долг христианина, когда пошел на похороны. Библия твердо стояла на том, что надо возлюбить грешника, хоть это и было непросто. Никто не подал виду, что его тяжелая епитимья им небезразлична. Но он вспомнил обо всех, кто пришел на похороны Марион, и как ему грела душу эта простая демонстрация человеческого единства.

– Забавно, мне вспомнилось, что мы все время воевали, но вы все равно были моим любимым учителем.

Блэк не верил своим ушам. Когда Лоусон был пацаном, он порол его каждый день. Но сейчас тот совершенно искренне заявляет такие нелепые вещи. И в Лоусоне чувствовалось что-то странное, возвышенное, почти ангельское, в его кротком добродушии, в больших, выразительных глазах. Казалось, что они наполнены любовью… любовью самого Иисуса!

– Что… зачем… почему это?

– Потому что вы хотели, чтобы мы учились. Другие учителя таких, как я, сразу записывали в расход. Позволяли нам творить что хотим. Но только не вы. Вы держали нас в ежовых рукавицах и заставляли работать. Никогда не бросали попытки чему-то нас научить. Знаете, я жалею, что не слушал вас. – Он повернулся к Брэнди, глаза которой сверкали, как блюдца. – Знаешь, если бы я слушал его…

– Здорово, наверное, когда в детстве встречаешь кого-то, в котором видишь пример, – сказала Брэнди Терри Лоусону, а потом повернулась к Альберту Блэку: – Я думаю, потрясающе знать, что вы оказали такое влияние на жизнь другого человека.

“Охуенные таблеты, – думал Терри. – Таким ма-каром я ближе к ночи оттрахаю сраного Блэки за компанию с Брэнди… надо.полирнуться кокаином…”

– Но я не… – возразил Блэк.

– Слушай, дружище, если у меня в жизни творится пиздец, а так оно и есть, то я сам виноват. – Указательным пальцем Терри стучал в грудь Блэку. – Если бы я не встретил таких людей, как вы с Эвартом… кстати, он сегодня здесь выступает… было бы в десять раз хуже. Я был обычным ничтожеством, да…

Блэк пустыми глазами уставился на Терри Лоусона. “Он что, ждет, что я опровергну это заявление?”

– …но когда встречаешь тех, у кого есть чувство правильного и неправильного, как у вас, ребят с понятиями, это меняет тебя, стопудово.

Очередь в туалеты поделилась на мальчиков и девочек, так что они уже без Брэнди потихоньку ползли к писсуарам. Разговор прервался на отлить. У Блэка кружилась голова, пока он разглядывал, как моча льется в желоб. Казалось символичным, что она смешивается со струей Лоусона, стоящего рядом. У того из отростка, который Блэку показался прямо таки пожарным шлангом, с силой хлестал могучий поток.

“Лоусон раскаивается! Искренне раскаивается!”

Они доделали свои дела, и Терри сполоснул руки только потому, что Альберт Блэк тщательно отмывал свои. Они дождались Брэнди и вместе пошли на танцпол, где с ними поздоровалась Хелена.

– Новозеландочка наша, птичка киви! – воскликнул Терри, обнимая ее. – Так ты познакомилась с Блэ-ки… э-э, мистером Блэком…

– Да, но я не знала, что вы с Альбертом друзья…

– Именно, мы с Карлом давным-давно с ним знакомы.

– Альберт, так вы знаете Карла?

– Да, – робко сказал Блэк, – но я понял, что вы говорили о нем, только когда увидел Лоусо… в смысле Терри, в очереди в туалет. Я учил их обоих…

– Потрясающе! Господи, как же мир тесен!

– Пошли внутрь, найдем Белобрысика, – сказал Терри, представив Брэнди и попутно объясняя им с Хеленой, что Блэк был незабываемым учителем.

– Вот Карл обрадуется, – сказала Хелена. Альберт Блэк, погрузившись в транс, позволил отвести себя в VIP-зал.

– Ага, Белобрысик просто офигеет, как пить дать, – заржал Терри.

Когда они зашли внутрь, Карла там уже не было, он ушел за сцену готовиться к выступлению, но Терри представил Блэка высокому негру, свысока взирающему на него.

– Это Лукас. Лукас, это тот олдскульный чувак, о котором я тебе тер.

Лукас отозвал Блэка в сторону и сказал с долей почтительности в голосе:

– Я так понял, ты из старой школы.

– Да, – ответил Блэк, нервно глядя на Терри, который целовал Брэнди, второй рукой обнимая Хелену.

– Слыхал, ты в былые времена жег не по-детски. Не понимая, к чему ведет этот человек, Блэк смог

только согласиться. -Да.

– Я так скажу, мужик, а вы, ребята, врубайтесь: мы немерено обязаны старой школе.

Альберт Блэк уставился на высокого чернокожего парня. У них в школе не было негров. Он бы запомнил.

– Ты.,, ты не из старой школы…

– Не, мужик, никак нет, но я наслышан, как вы там свирепо отжигали. Что в Англии вы оказал и такое же влияние, как наши – здесь. Без таких парней, как ты, мы бы сегодня тут не сидели. В чикагском Саут-Сайде полно братьев, которые не подняли бы бабла, если бы люди твоего калибра не вдохновляли их и не гоняли подерачниками. У нас такие тоже есть. Те, кто вел нас в правильную сторону. Без них остались бы только стволы и дурь. Верь мне, брат.

Значит, здесь, в Америке, есть такие Же учителя, как он: подлинные христиане, которых ведет завет

Иисуса помогать достойным беднякам и учить их. Они стали спасением для этого здорового негра в бандитском гетто Чикаго. Да, эти добродетельные мужи и жены спасли сию заблудшую душу так же, как он в своем мерзопакостном районе Эдинбурга заботился о тех, кто подобен Эварту и даже Лоусону.

– Эварт… так сказал Карл Эварт?

– Карл всегда признавал, что многим вам обязан: гадом буду, честное слово. Как тебя кликают, дружище?

– Мистер Блэк… – Альберт оценил сложившееся положение. – Можно Блэки.

– Блэки. Ага… – Лукас поскреб подбородок. – Я точно о тебе слыхал, – сказал он благосклонно. – Ты был охуенно жестким пацаном, да?

– Да… – На лице Блэка появилось робкое, виноватое выражение, когда перед ним промелькнул образ плетки. Но как еще можно было насаждать дисциплину? Сделать так, чтобы они перестали болтать, заниматься фигней и принялись за работу? Но вдруг рядом снова появился Терри Лоусон и повел его в отгороженную зону со здоровым микшерным пультом, за которым восседал техник. Будка, сама находясь в VIP-зоне, выступала в угрожающе забитый танцпол. Там уже тусовались Хелена с Брэнди, о чем-то беседуя. Пока Блэк смотрел на кабинку, под восторженные крики появился Карл Эварт, хлопнув по руке выходящего оттуда диджея. Тощий как палка, он носил мешковатую одежду, а на голове торчала короткая щетина светлых волос. Блэк сразу узнал эти умные, проницательные глаза с хитринкой. Его заклятый враг исторг из толпы бурную радость, поставив запись, которая, на вкус Блэка, ничем не отличалась от предыдущей. Альберт обернулся к Сочному Терри, приметившему его замешательство.

– Он всего лишь включил музыку. Чего они так радуются?

– Да хули тут, не сверхинтеллектуальная работа, – заржал Терри. – Эти рейв-хаусы, конечно, шлак, я хожу на тусовки чисто ради телок. Бабы слетаются сюда, как мухи. Самый смак в жизни, а? – Он подмигнул Блэку.

Альберту показалось, что он низвергнут в Содом. Вокруг царили распутство и похоть. На иных девушках почти не было одежды. Впрочем, здесь не накатывало ощущение опасности, как в толпе футбольных фанатов на родине. Блэк стоял в будке у микшерного пульта, а Эварт ставил запись за записью. Ему стал понятен определенный процесс. Ритм нарастал, и толпа все сильнее впадала в бешенство и истерику. Они задирали руки в воздух, многие салютовали Эварту так, будто он – мессия! Может, ради этого все и затевалось: захватить контроль над их разумом и сделать уязвимыми для посланий сатанизма! И в то же время он понял, что можно не ждать речей ни от Эварта, ни от кого другого. Якобы “конференция” означала лишь, что люди будут извиваться под этот шум в зомбирующем трансе.

“Прежде мы ездили в дальние страны, неся благую весть, а теперь западная молодежь переняла примитивные племенные танцы и ритмы у людей, погрязших в варварстве!

Народ, преисполненный греха, люди, отягощенные беззаконием, семя злодеев, испорченные дети: они отринули Господа, вызвали гнев Святого Израи-лева, они обратились в прошлое!”

Блэку снова захотелось уйти, но вернулась Хелена и принесла еще воды. Нет, он зашел далеко, он должен оказаться лицом к лицу с Эвартом. На одной из сцен он увидел Билли с Балдой, извивающихся в развратном танце.

“Прилюдно, как собаки в течке!”

Альберт отступил в тень, чтобы они его не заметили. Стоит ли удивляться их мерзкой половой распущенности, если им промывают мозги этой неистовой, дьявольской музыкой? Пытка Блэка длилась, пока Эварт не сошел со сцены и, стирая с лица пот, попал в объятия Хелены. Блэк смотрел, как они жадно впились губами друг в друга. Потом Эварт, оборвав поцелуй, спросил:

– Как долетела?

– Ужасно, дорогой, но зато я с тобой. А у нас для тебя сюрприз! Здесь твой друг из Эдинбурга, мистер Блэк из твоей старой школы.

Карл захохотал. Очередная подъебка Терри, решил он, но, обернувшись, столкнулся с Альбертом Блэком, почетным магистром гуманитарных наук, который смотрел на него из-под полей панамы своими мышиными глазками, как обычно, темными и глубокими.

– О бля… – Он, не веря, уставился на ухмыляющегося Сочного Терри. – Хули тут делает Блэки!

– Он был в городе, решил заскочить на огонек, да, мистер Блэк? – сказал Терри, сам удивившись своему порыву защитить давнего тирана.

– А сюда его на хуй притащили? – Карл уставился на Терри.

– Приятно быть приятным, да, – сказан Терри.

– Это я его позвала. – Хелена рявкнула на Карла. – Веди себя прилично!

– Прилично!Даэтотебаный социопат порол меня, если я не говорил “сэр”, обращаясь к нему!-прошипел Карл себе под нос.

Хелена стояла на своем.

– Карл, ему сейчас тяжело. Прекрати!

Карл посмотрел на свою невесту из Новой Зеландии. Как здорово снова встретиться. Хелена Хьюм. Его любимая присказка: “поменьше скептицизма, мисс Хьюм”. Он воспринимал ее в романтическом свете, как потерянную дочь Каледонии, сосланную на край света, только чтобы они могли быть вместе под зеркальным шаром на фоне пульсирующего ритма в четыре четверти. Он улыбнулся ей, а потом и Альберту Блэку, заставив себя протянуть ладонь. Прежний учитель пару тактов смотрел на него, потом перевел взгляд на Хелену и пожал руку.

Хватка у старика оказалась крепкой, как тиски, и никак не вязалась с его тощей фигурой.

– Как вы оказались в Майами-Бич? – спросил Карл.

Альберт Блэк не нашелся с ответом. Он и сам не знал. Вмешалась Хелена:

– Его семья живет неподалеку. Мы случайно встретили друг друга и разговорились.

– О чем? Обо мне? – надулся Карл, не сумев удержаться.

– Мир не вертится вокруг тебя, Карл, – прошипела Хелена. – Бывают и другие темы для разговора, поверишь ли.

“Ты и твоя никчемная кислотная музыка, оглянись, она уже вымирает. Это был каприз моды, а не великая революция. Блин, когда же ты повзрослеешь”.

– Я не то хотел сказать, просто мы с ним… – вмешался Терри, которому ссора между Хеленой и Карлом ломала миролюбивый приход на экстази. Чтобы вернуть гармонию, он погладил Брэнди по спине. – Мы с ним зацепились языками, да, мистер Блэк?

Блэк неловко помялся.

– Да… слушайте, мне действительно пора идти.

– Нет, Альберт, задержитесь ненадолго, прошу вас, – взмолилась Хелена и с напором развернулась к Карлу. – Скажи ему!

Карл Эварт сумел добавить в голос немного учтивости:

– У меня потом еще одно выступление, в Эверглейдс. Приглашаю вас с нами.

– Но я не могу… – вяло запротестовал Блэк. – Уже поздно, мне…

– Нет, можете, – нежно улыбнулась ему Хелена и взяла под руку. Брэнди зашла с другого бока, и Блэк позволил им увести себя наружу. Он чувствовал, что стержень его личности плавится, что больше его ничего не поддерживает, он более не способен принимать даже простые решения.

Глядя им вслед, Карл ухватил Терри за рукав.

– С каких это пор ебанутый садист Блэки стал “мистером Блэком”? – Он впился взглядом в широченные зрачки Терри. – Ага, догнал. Знаешь, лично я даже под мощной ешкой не перестану считать этого пидараса злобной сволочью!

Радостная улыбка Терри расплылась еще шире.

– Хватит жить прошлым, Карл, забудь вчерашние войны. Так ты мне всегда говоришь?

Карл Эварт сунул Терри Лоусону коробку с дисками.

– На, держи.

– Может, еще сортир надраить? – скорчил рожу Терри, но приказ исполнил, и они вышли наружу следом за Альбертом Блэком с девочками.

18

Гуляки вышли из “Камеи” на Вашингтон-авеню в Майами-Бич и растворились в темноте и густом воздухе ночной Южной Флориды. Билли Блэк не мог поверить, что они с Валдой Риаз видели, как его дедушка под опекой клевой пелотки залез во внедорожник, куда потом сел диджей Н-Син с компанией! Билли с Валдой недоуменно пялились друг на друга.

“Дед уехал со шлюхами? Куда они его везут?”

Лестер, сидящий на водительском сиденье, поздоровался с Альбертом Блэком, Хеленой Хьюм, Брэнди и Карлом, потом забрал коробку у Терри Лоусона и засунул на переднее сиденье.

– Куда мы едем? – спросил Альберт Блэк.

– Вечеринка в Эверглейдс. У них там с музоном напряги, а Эварт к ним впрягся, рубает классическую тему.

– Мне действительно пора домой, – сказал Блэк. Но сел в машину, потому что уже не хотел бросать эту компанию.

– Не надо. Вы теперь в банде, главарь нашей бригады, – улыбнулась Хелена.

– Не хочу вам мешать…

– И не помешаете. Карл, скажи ему.

Блэк посмотрел вперед, туда, где сидел Карл Эварт. Хелена разминала ему плечи и шею. Диджей обернулся на давнего врага, давая понять, что общество Блэка ему не нужно.

– Пускай мистер Блэк сам решает. Мне все равно. Хелена подняла брови, а Терри простонал под звук

заводящегося мотора:

– Эварт, расслабься! Ты только и думаешь, как он тебя пиздячил плеткой! Забей уже! Меня пороли чаще, чем тебя, но я не делаю стремную морду по этому поводу. Прикинь, – он повернулся к Блэку, – ты жестко нас лупил.

Блэк к пущему смущению почувствовал, что это утверждение наполняет его гордостью.

– Ага, если уж ты порол нас, так порол, ну ты понимаешь, – подчеркнул Терри.

– Ты входил в тройку самых суровых, – с печальной улыбкой признал Карл. – Может, наравне с Мастертоном, но на фоне Брюса, конечно, курил в углу.

– Ага, Брюс был тот еще маньяк. – Терри сморщился от воспоминаний. – Такая скотина!

Блэка задело. Брюс. Этот пьющий, неотесанный подонок, неспособный и двух слов связать. Нелепо, что такому человеку доверили преподавать в средней школе. Брюс наказывал детей просто для удовольствия. Но если подумать, разве Альберт Блэк не ощущал, как насилие помогает ему сбросить напряжение?

“Нет… конечно, нет… я ненавидел грех, но не грешников. Я всегда шел по праведному пути и любил их… но… но… карать врага, со мстительным привкусом ярости на устах, смотреть, как они падают ниц пред твоей властью, конечно, сам творец дал нам подобную черту, чтобы праведники несли возмездие…

Или это Сатана со своими коварными уловками втерся к нам в доверие под личиной праведности? Возможно ли, чтобы даже христианский солдат, орудующий мечом в крестовом походе добра, чтобы он, в миг победы, поддался на соблазны и пал пред дьяволом?”

– Останови, – рявкнул Карл. – Я на минутку. Блэк заметил, что они затормозили перед отелем,

до которого он выследил их вчера. Эварт вышел и стремительно исчез в дверях.

Хелена разговаривала с Лестером, и Блэк вынужденно слушал, как Лоусон делает этой американке те же развратные и бесстыдные предложения, что и пустоголовым хихикающим девахам в школе, почти тридцать лет назад.

– Ну что, будем любить друг друга?

– Возможно.

– Просто возможно, вполне возможно или возможно наверняка?

– Ты никогда не угомонишься?

– Ага.

Блэк заметил, что потрепанный водитель передает Лоусону и его спутнице пакетик белого порошка. Однозначно какой-то наркотик. Он отметил, что Хелене хватило мозгов отказаться от этой отравы. Поистине восхитительная девушка. Не стоило надеяться, что Лоусон и его американская шлюха проявят подобную сдержанность, и вскоре они с какой-то штуки вроде ключа от дома втягивали в ноздри горки порошка. Альберт Блэк отвернулся к окну.

Терри хотел было предложить учителю, но передумал и вернул пакетик Лестеру.

– Отличная вещь, дружище, понеслась, – сказал он. Лоусон был на взводе, когда вернулся Карл Эварт,

неся электрический и заварочный чайник, банку меда и пластмассовые стаканчики.

– Эварт, угощайся коксом! – заорал Терри Лоусон.

– На хрен. Я оттягиваюсь чайком, – улыбнулся Карл Эварт.

Пересмотрев свою оценку Карла Эварта, Блэк ощутил, как целительный бальзам собственного великодушия кружит ему голову. Тем временем машина тронулась и покатила по дамбе к центру Майами. Пожалуй, Блэк заблуждался насчет Эварта, или, что вероятнее, Хелена хорошо повлияла на него. “Может, он достоин такой любви. Может, я был достоин любви Марион”.

Внедорожник, громыхая басами из колонок, влился в конвой, уходящий из Майами в темноту ночи. Блэк смотрел наружу, когда огни города внезапно исчезли. До него дошло, что Лоусон, явно под кайфом, бормочет ему в ухо всякую похабщину.

Удивительно, но Альберт Блэк не разозлился, он ощутил лишь усталость и замешательство. И был какой-то странный, мрачный уют в ритме, если не в содержании болтовни пацана из эдинбургского района.

– Мне в голову пришла идея нового продукта, так что я написал в “Гиннесс” в Дублин. Эти гондоны мне не перезвонили: ни хрена не одупляют. Я им предлагал сделать газированный “Гиннесс”, под вкусы коктейльного поколения, они прутся от газировки. В конце концов, есть же “черный бархат”: “Гиннесс” с шампанским. Стаут – старперское бухло, пора устроить ребрендинг. Прикинь, тебе рассказываю первому, – заговорщицки кивнул Лоусон. – Важная штука этот ребрендинг. Я даже себе его замутил. Если по чесноку, я не по-детски отжигал. У себя на районе драл все, что шевелится, и мне хватало для счастья.

Блэк вспомнил собственную свадьбу, Марион в белом платье. И как его пьяный отец спрашивает, куда делся его друг, Алистер Мейн. Порок всегда рядом. Повсюду. Но Лоусон в своем моральном падении не знает предела. Блэк вспомнил Бернса, как его строки всегда утешали его в трудные минуты.

В такую ночь и в этот мрак

Грешно из дома гнать собак…*

* Поэма Роберта Бернса “Том О’Шентер” здесь и далее дана в переводе Ю. Князева. – Примеч. пер.

– Вдруг меня стукнула мысль, как ты сказал бы, снизошло откровение, – не успокаивался Лоусон, – что если я сброшу вес, подкачаюсь и приведу себя в порядок, я снова могу подснять первосортную мокрощелку. Заебца же. Взрослый мужик гораздо круче малолетки. Поэтому молодые девки часто западают на зрелых парней, которые знают и умеют побольше, чем сопливый пацан. Им часто не нравится подростковое “раз-два, всем спасибо, все свободны”. Надо сказать спасибо Белобрысику за то, что вправил мне мозги, то есть, если по чесноку, я раньше вел себя как сопливое чмо в плане отношения к поебкам. Навалиться и долбить своим верным другом, пока они не поднимут лапки кверху… – Он потер себя в паху и облизнул губы, задрав к потолку одну бровь.

Блэк стиснул зубы.

“Что хвалишься злодейством, сильный? Милость Божия всегда со мною.

Гибель вымышляет язык твой; как изощренная бритва, он у тебя, коварный!

Ты любишь больше зло, нежели добро, больше ложь, нежели говорить правду”.

– Когда мой дрын шурует в них, они сразу чуют, понеслась за всю фигню, держись крепче! Пока мой верный друг вбивает ее жопу в матрас, хер там она заскучает и начнет считать трещины в потолке! Но Карл однажды сказал: у меня есть золотое правило, что девка должна получить минимум два клиторальных и два вагинальных оргазма на нос, прежде чем я, так сказать, угощу ее спущенкой. Я последовал его совету, и Тощий Лоусон преобразился: никакой жареной картошки и пива кружками, говножрачка в прошлом. И дела идут на лад. Я стал большим спецом по молоденьким, и вот он я, заправляю таким же девкам, что и в восьмидесятых, когда развозил сок! По случаю ваял с ними зачетную порнушку, туда-сюда, все дела. Прикинь? Вот когда в натуре приходится следить за фигурой. Слышал, актеры говорят, что камера добавляет весу? Так и есть. Так что, как только начинаешь весь этот рок-н-ролл на экране, это серьезный повод воздержаться от излишеств. Да хрен там: жрачка – еще не самый смак в жизни.

Девушка, официантка: Лоусон пялился и лапал ее с непристойной похотливостью, не переставая нести вздор. Словно она не понимает ни слова из его речей. Или, что вероятнее, она такая же развратница, как и он. Струйка пота скользнула по ее медовой коже со стройной шейки в вырез платья. Грех. Везде вокруг.

“Нельзя сдаваться. Никогда не сдавайся! Не дай Сатане овладеть тобой!”

Они свернули с автострады на боковую дорогу, погруженную во тьму, и вскоре затормозили на автостоянке. Машины парковались на широкой площадке вокруг фургона, который распахнулся, явив миру акустическую систему с диджейской будкой. Блэк предположил, что там установлен генератор, потому что едва они вылезли из машины, яркие стробоскопы, установленные по краям фургона, включились, колонки загрохотали, как древний водопровод, и в ночь полился зловещий транс. Казалось, что музыка сотрясает пальмы и эвкалипты вокруг, но здесь виноват был скорее поднявшийся ветер. Какие-то молодые люди на клочке утоптанной земли пытались натянуть на алюминиевые стойки заплесневелые тенты. Площадку, явно не впервые принимающую гостей, окружали зеленые стены растительности, а за ними вдалеке Блэк видел огни магистрали. Вскоре веселье было в разгаре. Развязные юноши с женственными, подловатыми улыбками танцевали со стандартно привлекательными девушками.

Блэк огляделся в вязкой тьме. Значит, это и есть Эверглейдс. Место казалось диким и опасным. Гулкий ритм наполнял атмосферу, словно сама ночь следит за ними, окружает эту толпу танцующих, извивающихся дьяволопоклонников. Жаркий воздух был пропитан пороком.

“Земля ваша опустошена; города ваши сожжены огнем; поля ваши в ваших глазах съедают чужие…”

У внедорожника Карл Эварт что-то делал с электрическим чайником, наверное, чай или кофе заваривал! Блэк поймал взгляд бывшего ученика, и они обменялись резкими, напряженными кивками. Альберт оглянулся и заметил Хелену, которая в одиночестве оперлась о капот. Он пошел к ней.

– Вы как? – спросила она.

– Да ничего, хотя прежде ни с чем подобным не сталкивался.

– Не переживайте по этому поводу, давайте поговорим. Я не в настроении тусоваться, джетлаг морит… – Хелена зевнула.

Блэк снова поймал себя на том, что рассказывает ей, как сильно его гложет тоска по жене. Хелена задумалась о жизни, которую хотела вести вместе с Карлом, но ее мучила печаль от того, что та закончится болью и горем. Но на нее вновь снизошло озарение: она поддается неправильным чувствам. Стало ясно, что она не просто грустит, а страдает от депрессии. Со дня смерти отца она так и ждала всевозможных неприятностей, вместо того, чтобы жить полноценной жизнью. Надо радоваться тому, что имеешь, а не чахнуть от навязчивых, саморазрушительных, нездоровых и банальных мыслей, она решила, что запишется к врачу. Пожалуй, на реабилитацию после утраты близкого человека.

Альберта Блэка захватили чувства, и он ощутил себя слабым и разваливающимся на куски. Он уже утомил эту девчушку, хотя она великодушно не показывала этого. Извинившись, он пошел на разведку.

Проходя мимо внедорожника, Блэк заметил, что Эварт, отошедший к фургону, заварил какой-то чай в том чайнике, за которым они заезжали в отель. Наверное, он был к нему несправедлив. Пока все вокруг глотали всякую химию, Карл Эварт занимался приличным делом. Налитый в пластиковый стаканчик, напиток показался Блэку похожим на ромашку. Молока не было, но нашелся сахар и мед. На вкус настойка оказалась как все травяные чаи, исключительно мерзкая, хотя Марион молилась на них. Блэк пошел к танцующей толпе, потягивая из стаканчика.

Он смотрел на Эварта с Лоусоном, танцующих с девчонками: Хеленой, которая выглядела уставшей, но двигалась бодро, и американкой, чье имя он вечно забывал. Парни тоже танцевали и оттягивались не хуже подружек. (Хотя называть официантку “подружкой” Лоусона было бы серьезным преувеличением!) Вдруг Блэка, вечного одиночку, стукнула мысль, что у него никогда не было такой дружбы, как у Эварта с Лоусоном.

“Алистер. В университете”.

Нахлынули неприятные воспоминания, а следом за ними на него обрушилась тошнота. Блэк плохо себя почувствовал, закружилась голова. Он испытал нестерпимое желание отлить. Отвернувшись от толпы людей, силуэты которых принимали самые причудливые очертания, он неуверенно двинулся в густые заросли, в поисках уединенного места, чтобы облегчиться. Протиснувшись через эвкалипты на открытое место, он ощутил, как от росы промокли ноги.

Стояла жуткая темень. Обернувшись, он больше не увидел стробирующего света, хотя звук доносился по-прежнему. Но он уже не мог сказать наверняка, что это танцевальная музыка, она словно звучала откуда-то изнутри головы. В горле пересохло, щелкнуло в колене, и сердце забилось быстрее. Расставив ноги, чтобы не упасть, он перенес большую часть веса на здоровое колено и, расстегнув ширинку, начал писать. Он никогда не мочился так обильно: струя все текла и текла. Спазм родился в груди и сотряс все тело. Блэка вывернуло, но насухо, потому что он ничего не ел. Он чувствовал в кишках тошнотворный чай, но тот не извергался наружу. Альберт попробовал дышать ровнее. Его ноздри раздулись. Он не был уверен, что кончил отливать, но убрал член в штаны и тут ощутил порыв ветра, словно бы дующего ниоткуда; тот промчался сквозь его тело, как рентгеновский луч.

И ветер дул, собрав весь пыл, И дождь, как из ведерка лил, Мгла поглощала молний вспышки, Гром грохотал без передышки. В такую ночь поймут и дети, От дьявола проделки эти.

Когда Уильям с Кристиной были детьми, он пугал их, театрально читая эту поэму. Так давно это было, их больше нет в его жизни. Как многие другие, они стал и чужим и друг другу. Почему в университете Алистер Мейн всюду ходил За ним хвостиком? Удивительно ли, что непрерывные знаки внимания от этого больного дурня ввергли его в грех? Все дело в виски, тогда он впервые в жизни выпил. Поначалу они шутили (фривольный смех, троянский конь дьявола), потом затеяли дурацкую возню, и тут лицо Алистера на нем, их одежда расстегнута, отброшена, а потом… тот ласкает его своим женственным ртом! Альберт Блэк, молодой студент-христианин, крича от боли и ярости, крепко держал парня за голову, прижимая ее к голодному паху, и семя исторглось из него в благодарное горло товарища, студента богословия.

“И я никогда не просил Марион доставить мне подобное жуткое удовольствие”.

С того кошмарного дня в студенческой квартире в Марчмонте Альберт Блэк редко пил. Ему хватало стакана виски на “вечер Бернса”, такой же порции на Новый год и очень, очень редко на собственный день рождения. Но даже отвратительные, давно подавляемые мысли не дали ему опоры; он стал узником нарастающей тошноты, тугой и несговорчивой, расползающейся по телу, словно мрачный яд. Блэка снова скрутил рвотный спазм, он поднял руку к потеющему, пульсирующему лбу. Он больше не слышал музыки, не мог развернуться, пройти буквально пару метров через полосу эвкалиптов назад, к людям. Его ноги вросли в землю.

“Что со мной происходит?

Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Вся голова в язвах, и все сердце исчахло”.

Альберт не знал, где он. Кусты, деревья, ползучие лианы и высокие травы принимали самые странные формы, будто вокруг него ожило болото. Но здесь, в этой дикой глуши, рядом с ним было что-то еще.

Поначалу он видел лишь сверкающие глаза, горящие адской желтизной, они уставились на него из смутной, маслянистой темноты впереди. Потом раздался низкий рык сатанинского чудовища, злобный, безжалостный. С неба донесся раскат грома, а может, он шел из колонок.

В окне восточном, свесив ноги, Уселся Старый Ник двурогий. Он с виду был как зверь лохматый: Огромный, черный, злой, горбатый. Он в трубы дул с такою силой, Что дребезжали все стропила.

Потом чудовище издало низкое шипение. Молния разрезала небеса, на краткий миг высветив ужасающую, согбенную фигуру впереди. Ощущая, что с него будто обдирают кожу, Альберт посмотрел в отвратительные глаза, но вспомнив о Марион, начал спокойным, ровным голосом цитировать по памяти:

– Было сказано, когда холодный голос правды обрушится на пылающий водоворот лжи, раздастся шипение! Совершенная любовь освобождает от всех страхов! Невинность стремится на солнечный свет и взыскует испытания! – вещал, почти пел Блэк, и слезы катились из его глаз. Учитель на пенсии и старый солдат рванул отяжелевшие ноги, стиснув кулаки, сделал шаг вперед и заорал в ночь: – ОНА НЕ БЕЖИТ ПРОЧЬ, НЕ СКРЫВАЕТСЯ!

Тварь пригнулась, словно бы сев на корточки, зарычала, а потом, обратив к нему спину, бросилась прочь. В какой-то миг она посмотрела назад, опять зашипела и скрылась в кустах.

– ИЗЫДИ! – возопил Блэк в ночь, откуда доносился ровный ритм музыки. Колено не выдержало, и он рухнул вперед, как подкошенный, в темную, сырую бездну. Некоторое время стояла тишина. Он открыл глаза. В рябом небе грохотал гром и сверкали молнии. На лицо Альберту упали капли дождя. Он напрягся и попробовал подняться из мокрого болота, которое словно засасывало его. Оно хотело забрать его к себе, как будто сама его кровь уходила в землю. С невероятным усилием он вцепился руками в ветви кустов и встал во весь рост.

Впереди виднелись огни, но он не мог заставить тело идти. Он решил остаться здесь, в плену кустов. Настало время сдаться пред лицом тьмы. Уйти к любимой. Он выкрикнул ее имя, а может, громко его подумал.

Должно быть, Альберт Блэк долго кричал, или не кричал совсем. Он никогда не узнает, как Терри, Карл, Брэнди и Хелена нашли его, мокрого, в бреду, насмерть вцепившегося в эвкалипт.

– Альберт! – воскликнула Хелена.

– Ну бля… мы все промокли. – Терри Лоусон попробовал оторвать бывшего учителя от куста и вывести из воды, доходящей тому до голеней. – Пошли отсюда, ненормальный, тут водятся аллигаторы, пантеры, черные медведи и хуй знает что еще!

Блэк, оттолкнув его руку, заорал в ночь, стоя в струях дождя:

О, Джон Ячменное Зерно! С тобой ничто нам не страшно! С полкружки бить пойдем врага, А с кружки – к черту на рога!

Черта с два он уйдет отсюда. Он держался отчаянно, насмерть, его полоумные глаза вылезли из орбит.

– У него крыша поехала, – сказал Карл Эварт. – Блэ… мист… Альберт, вы пили мой чай? – Карл сполз к нему. Ощутил, как ноги уходят в воду. Блэк увидел, как лицо Карла исказила язвительная ухмылка, которую он давно уже изучил. Ему нужно оружие, что-нибудь, чтобы сразиться с монстром. Но под руку ничего не попадалось, и Эварт давно уже не был мальчиком. Больше не был плохим пацаном. В глазах этого блондина прорезались участие и забота, вокруг него разлилось сияние, как золотой нимб у святого, и тихий голос убеждал его: – Ну же, Альберт, протяни мне руку. Пойдем, дружище, обсушим и согреем тебя.

Тут перед глазами Блэка встал испуганный мальчишка, съежившийся перед ним у него в кабинете, когда он доставал плетку. Его собственный сын в слезах выбегает из дверей. Марион появляется, встает перед ним, не пуская его к ребенку. У него защипало в глазах. Робким движением он потянулся к Карлу Эварту, и тот подхватил его под руку.

– Я никогда не хотел сделать тебе больно… не хотел, чтобы страдал ни ты, ни другие дети… – стенал Блэк.

– Не берите в голову. Вы чай пили? – спросил Эварт, пока Терри помогал им выбраться из канавы.

– Чай… – выдохнул Блэк, чувствуя под мокрыми ногами твердую землю.

– Это неправильный чай, Альберт. От него становится плохо. Вы выпили слишком много, – сказал Карл, обнимая старика за тощие плечи, и под проливным дождем повел его через кусты к машинам. На заднем сиденье внедорожника, в ласковых руках Хелены, Блэк забылся лихорадочным сном. Он проснулся ненадолго, когда они въехали в пригороды Майами, а на небе потихоньку взошло солнце. И сон вновь сморил его.

19

Любовники, основательно убитые, сперва поговорили, потом сделали попытку заснуть, и снова, несмотря на усталость, принялись за беседу. Хелена Хьюм, откинувшись в шезлонге, пила кубинский кофе и смотрела на Карла Эварта, который сидел на постели, сжимая голову руками, ошеломленный ее признанием.

– Чувствую себя подлецом, – простонал он.

– Я должна была тебе сказать, – признала Хелена. – Просто не знала, как ты к этому отнесешься. Я не хочу пока рожать. И подумала, что ты можешь попытаться меня уговорить.

– Да нет… я не о том, – выдохнул Карл, потом опустился на пол и, положив голову ей на колени, посмотрел на нее с печальной улыбкой. – Поэтой причине я не страдаю, ты все правильно сделала. Мне погано от того, что тебе пришлось одной идти в больницу, пережить это все без поддержки.

– Я должна была тебе сказать.

– Как бы ты сумела? Меня вечно нет. По почте или эсэмэсой? – сказал он грустно, потом вдруг оживился, сел рядом с ней. – Я много думал о нас. Не могу провести еще одно лето на Ибице, играя музыку ребятам, которые будут слушать что угодно, потому что удолбаны в говно. Меня больше не радует это занятие.

Хелена погладила его по волосам. Такие нежные, мягкие. Она лениво выводила пальцами узоры у него на черепе.

– Джейк попросил написать музыку к его фильму. Я согласился. Невеликие деньги авансом, но если сборы будут нормальными, светят неплохие роялти. Так что я переезжаю на студию в Сиднее. Если все получится, стану больше заниматься такими проектами. Значит, мы будем жить недалеко от твоей мамы, сможешь часто к ней ездить и ее к нам приглашать.

– А что будет с твоей мамой? Она старше, а у моей поблизости живет Рути…

– Давай признаем, что есть причины, по которым ты нужна своей маме больше, чем я моей. Посмотрим пару лет, как пойдет. Если твоя мама придет в себя и приспособится, подумаем о переезде в Лондон, или даже в Лос-Анджелес, если я добьюсь успеха, – улыбнулся он.

Хелена обвила руками его тонкий стан.

– Люблю тебя, Карл.

– И я тебя люблю… и хочу, чтобы ты была со мной. Мне не нравится, что я по жизни далеко от тебя, и страдаю всякой херней, потому что тебя нету рядом. Староват я для таких вещей, да и надоело. Мне уже сорок, а танцевальная музыка – дело для молодых. Пора с ней завязывать.

– Хорошо, – благодарно сказала Хелена, чувствуя, что напряжение между ними лопнуло, как нарыв. – Обсудим все позже. Пора в кровать.

– Я сроду не усну.

Хелена почувствовала прилив бодрости от кофе. Джетлаг сыграл с ней шутку. Всего пару минут назад она чувствовала дикую усталость, но на смену ей пришло возбуждение.

– Я тоже. Пошли полежим на солнышке, может, запихнем в себя завтрак.

– Лады. Захвачу крем от загара, на случай, если мы там отрубимся.

20

Альберт Блэк проснулся в незнакомой комнате в отеле. Он лежал на кровати, полностью одетый. Штанины снизу оказались мокрыми. Комната, залитая солнцем, еще плыла у него в глазах, но пульсация уже ослабла. Он чувствовал, что все закончилось. Сатана ушел из его тела, хоть оно пока не пришло в себя после его вторжения. Чаек.

“Почему Божий сад вечно запятнан горькими плодами Сатаны?”

Он снял очки, протер глаза. Снова водрузил очки на нос. На дрожащих ногах, оберегая предательское колено, Альберт пошел вниз. По пути к задней двери отеля он выглянул на улицу и увидел Карла с Хеленой, лежащих у бассейна: он в шортах, она в раздельном купальнике синего цвета. Блэк уже было выскользнул, но они заметили его и жестами позвали к себе.

– Вы как себя чувствуете? – спросил Карл, садясь на надувном матрасе, а Хелена помахала ему с улыбкой, будто ничего такого и не было.

– Мне… я… после чая… боюсь, выставил себя дураком.

Карл пересел за стол, приглашая Блэка присоединиться к нему.

– Как и все мы, и что такого? Альберт, есть более важные вещи, чем переживать о соблюдении приличий.

Несчастный Блэк рухнул в кресло и горестно покачал головой.

– Не знаю, что теперь делать…

Карл кивнул официанту, идущему к ним с серебряным подносом.

– Задержитесь ненадолго, позавтракайте с нами.

– Не могу больше злоупотреблять гостеприимством людей… кто-то вчера уступил мне свою комнату.

– Это Терри.

– Лоус… Терри. Как благородно с его стороны. Мне жаль, что я лишил его крыши над головой. А где он сам… – Блэк запнулся, увидев, как Эварт расплывается в улыбке.

– Полагаю, у него все хорошо. Больше скажу, вы ему помогли.

– Ну, не знаю… – сказал Блэк, качая головой, но Карл Эварт налил ему апельсинового сока и приказал официанту подавать еду. Безоблачное небо над ними словно изливало безмятежность, и Блэк позволил себе поддаться усталости в теле.

– Вам надо бы вернуться домой, к семье, – сказала Хелена и села к ним за стол, накинув на плечи саронг. – Они будут беспокоиться о вас.

– Конечно. Просто все так сложно. Мы с сыном не очень-то дружим.

– Вам стоит наладить с ним отношения, – печально сказал Карл Эварт, вспомнив собственного покойного отца. – Или будете жалеть обо всем, что вы так и не сказали друг другу. И он тоже.

– Да, – признал Блэк. Им редко выдавалась возможность пообщаться.

– Так поговорите с ним. Вы же жили с ним вместе. Верите ли вы в загробную жизнь или нет, но время, которое вы провели рядом, что-то да значит, – сказал он, ощущая на себе взгляд Хелены.

– Пью за это,-сказала она, поднимая бокал апельсинового сока.

Блэк внимательно посмотрел на бывшего ученика.

– Вы так добры ко мне, Карл. В том смысле, что в школе я… простите, если…

Карл Эварт взмахом руки остановил речь учителя.

– Альберт, я мог окончить Итон или Регби и скорее всего другим бы не стал. Некоторые могут быть счастливы, только когда восстают против чего-нибудь правильного. Спасибо за то, что вы были этой силой, источником влияния, я не кривлю душой. Но вам стоило бы быть чуток добрее к себе и к людям вокруг вас.

Улыбкой Блэк выразил свое безмолвное согласие. Карл прав. Марион хотела бы, чтобы они с Уильямом были ближе. И с Кристиной. Он знал, что та живет с другой женщиной, и этот противоестественный грех он не в силах одобрить, но надо возлюбить грешника. Что же до греха, то пусть их судит Бог. Он полетит в Сидней, проведать дочь. На что еще тратить сбережения? В жизни есть цель. Ему надо подружиться с детьми.

Они едва поклевали из тарелок. Шматки бекона с прожаренными яйцами, фрукты и круассаны с маслом и вареньем оказались слишком щедрой трапезой для их сведенных животов. Апельсиновый сок с водой пошли куда бодрее. Блэк смотрел на счастливую пару, парня средних лет и его молодую подругу.

– Имя Н-Син – это из паба наверху около замка?

– Нет. – Карл Эварт посмотрел на Альберта Блэка так, словно тот сошел сума. – Вы же сами мне рассказывали, в школе. Неужели не помните? В первый день, на линейке, я назвал свое имя, а вы заговорили о Чарльзе Эварте.

– Да… Вы запомнили?

– Конечно. Он захватил у французов штандарт с орлом при Ватерлоо. Это потрясающая история, и вы здорово ее рассказали. Я тогда вышел из класса, как по подушкам, потому что у меня такая же фамилия, как у великого героя, шотландского воина. Потом я искал сведения о нем в библиотеке. Он стал моим кумиром. Он родился в Килмарноке, откуда родом семья отца.

– Возможно, вы его прямой потомок, – сказал Блэк, не сумев скрыть волнение в голосе.

– Приятная мысль, но в тех краях эта фамилия встречается сплошь и рядом. Но как бы там ни было, ваш рассказ воодушевил меня, как бы выделил из толпы. Из него я взял хороший псевдоним, с подоплекой. За что и благодарю.

Блэк задумчиво кивнул, по его губам скользнула благодарная, хоть и слабая улыбка, и он впился в круассан.

Они сидели под лучами утреннего солнца, болтали, ковырялись в еде, умудряясь что-то пропихивать в желудки. А когда закончили, Альберт Блэк встал со словами:

– Теперь мне пора вернуться к семье. Но я хотел бы пригласить вас обоих на обед или ужин к ним домой. Мой внук – большой фанат вашей музыки, он будет счастлив познакомиться с вами.

Карл посмотрел на Хелену.

– С большим удовольствием.

– Обязательно.

– Завтра вечером, в семь? – предложил Блэк.

– Нам подходит, – сказала Хелена. – Карл?

– Ага, хорошо. Я в это время свободен.

– Отлично. И еще раз спасибо вам, что позаботились обо мне.

– А как же. Мы из старой школы, – улыбнулся Карл Эварт. Он смотрел, как его бывший учитель, с бледной улыбкой признательности, развернулся и пошел сперва на дрожащих ногах, а потом – как и должно старому солдату – уверенно зашагал через тропический сад, вокруг бассейна. Дойдя до заднего выхода из отеля, Блэк обернулся и серьезно объявил, грозя пальцем:

– Эварт, помни, семь часов – это ровно семь! Сам знаешь, как я отношусь к опозданиям! – И впервые за долгое время на лице старика появилось что-то вроде широкой усмешки.

– Вас понял! – Карл Эварт улыбнулся и чопорно отдал честь бывшему учителю. Он так и не сумел выдавить из себя “сэр”, но теперь старику это было не важно.