Троянский конь
Иван Владимирович Сербин


Дима Мало #2


Нашла коса на камень — человек с темным прошлым Козельцев «наехал» на молодого бизнесмена Диму Мало. За Козельцевым очень высокие связи, за Димой, — изворотливый ум и отец… Криминальный хозяин города. Да еще в их схватку встрял неуправляемый убийца-беспредельщик Смольный. В общем, игра завязалась серьезная. А такие игры ничьей не заканчиваются — будет и победитель, и побежденный. Только вот — кому что достанется?


Иван Сербин

ТРОЯНСКИЙ КОНЬ


Владимир Андреевич Козельцев был самым обычным аферистом. Правда, внушительного масштаба. Он обладал обширными связями, владел рядом фирм и небольшим банком, являлся акционером некоторых не очень крупных газет, благодаря чему мог позволить себе жить с размахом. Связи Владимира Андреевича строились на услугах. Весьма своеобразных, но необходимых. Он никогда не поднимался к самому верху властной пирамиды, держался в тени, справедливо полагая, что короля делает свита. Лучше уж иметь десяток знакомых в свите, чем короля в приятелях. Опять же монаршее расположение не вечно. Обычно люди, обладающие подобным влиянием, брезгуют небольшими суммами. Скажем, менее миллиона долларов. Козельцев же не брезговал и куда более мелкими. Как ни странно, беспринципность Козельцева многих устраивала. «Козельцев? — говорили о нем. — Можете ему доверять. Этот за десять тысяч долларов маму родную продаст».

Козельцев помогал влиятельным людям покупать недвижимость за рубежом, отмывать деньги, открывал счета на подставные фирмы, которые сам создавал и сам же уничтожал, заметая пути прохождения денег. Он добывал нужную информацию, переправлял ее полезным людям, имея на этом свой «посреднический» процент. Ценности, не подлежащие вывозу за границу, вывозились им в больших количествах. Ну, скажите на милость, зачем большим людям самим влезать в дерьмо, рискуя, что в один прекрасный день от них начнет слишком сильно пахнуть и окружающие это заметят, когда есть нужный, очень радушный и очень полезный человечек — Владимир Андреевич Козельцев. Он все сделает. И спрос, случись что, будет только с него.

Разумеется, все понимали: произойди серьезный срыв — и юркого помощника придется «убрать». Если, конечно, нельзя будет его отмазать. Слишком много знает, стервец. Но пока этого не случилось, все пользовались услугами Козельцева без оглядок и зазрения совести.

Именно поэтому Козельцев имел удостоверение помощника депутата и советника правительства по вопросам экономики. Поэтому Козельцев мог попасть практически в любой высокий кабинет и решить любой вопрос. Он был нужным человеком, хотя и слегка суетливым.

Была у Владимира Андреевича одна слабость. Он собирал картины. Шедевры, полотна великих мастеров. Козельцев знал практически всех серьезных коллекционеров в стране, с половиной из них общался, хотя вторая половина никогда Владимира Андреевича к себе не подпускала. Причем и те, и другие старались без нужды не делиться с Козельцевым сведениями о своих коллекциях. Понимали: если что-то приглянется Владимиру Андреевичу, придется либо продавать, либо сидеть, либо лежать. Страсть временами доходила до сумасшествия. Владимир Андреевич не мог спать до тех пор, пока понравившаяся картина не оказывалась в его загородном особняке.

Козельцев любил все красивое. Красивые картины, красивую еду, одежду, дома, машины. Красивых женщин…

Его «шестисотый» «Мерседес» пролетел по центру, вполз на стоянку отделанного по последнему слову техники отеля. Поставив машину на сигнализацию, Козельцев прошел через боковой вход в зал ресторана. Метрдотель узнал его, величаво подплыл, наклонил голову:

— Добрый день, Владимир Андреевич. Вас ждут. Прошу.

Козельцев кивнул небрежно. Он знал, что его ждут. Прошествовал к нужному столику, присел. Человек, с которым он встречался, — моложавый, уверенный в себе, — являлся одним из самых… впрочем, не будем называть фамилий. Скажем только, что это был очень серьезный человек. Очень. Одним росчерком пера этот человек мог отправить в места не столь отдаленные практически любого гражданина страны.

— А, это ты, — заметив Козельцева, ворчливо протянул моложавый и поморщился.

Знал ведь, сволочь, кто должен прийти, и не преминул подчеркнуть брезгливость. Общался, как с равным, хотя Владимир Андреевич при желании мог в порошок его стереть. А может быть, имел в загашнике компроматец какой-нибудь. Кто его нынче не имеет? Если весь компромат, хранящийся по загашникам, вывалить в прессу, на год материала хватит. Всех разогнать придется. И правительство, и администрацию, и Думу. Так что компромата Козельцев не боялся. Погремушки детские. Но сегодня моложавый был нужен Козельцеву, а не наоборот.

— Садись, Андреич, — продолжал моложавый. — Я тебе оленину заказал. Осетрина сегодня оставляет желать. За твой счет, кстати.

— Само собой. Как дела? — улыбнулся Владимир Андреевич. — Как семья, как дети?

— Нормально все, слава богу, — прежним ворчливым тоном ответил тот. — Пока нормально.

— Что это ты такой злой нынче? — удивился Козельцев.

— А чего мне веселиться, Андреич? Сижу, как… хрен на блюде. С Гусем слыхал, какая байда пошла? Пролетают наши. Снова, уроды, напортачили. А с кого спросят? С меня. Мол, куда смотрел, сука рваная? На кой хрен тебя в начальники определили, если ты человека по уму укатать не можешь? Сажаешь — так сажай грамотно. Веришь, нет, Андреич, дебил один мой отчество «клиента» в постановлении перепутал. Р-работничек.

— А кто указание давал?

— А то ты сам не знаешь. Первый зам. Негласно, конечно.

— Тогда действительно туго, — согласился Владимир Андреевич. — Можешь получить крепко.

— Вот и я о том же… Ты же там часто бываешь, Андреич, объяснил бы по-свойски.

— О чем речь? Объясню, конечно. Люди неглупые, должны понять. Накладок не случается только у тех, кто ни черта не делает.

— Вот именно. — Моложавый подцепил на вилку кусочек копченой осетрины, пожевал. — Местечко ты, Андреич, выбрал для встречи, однако…

— А что ж нам, в правительственном лимузине раскатывать? — усмехнулся Козельцев. — Увидят здесь, скажут: «Пожрать зашел». Тебя вот встретил. Можешь ты раз в жизни поесть нормально? В вашей столовке небось как поешь, так потом полночи изжога мучает?

— В нашей столовке кормят получше, чем в Думе, — раздраженно заметил моложавый. — И подешевле, кстати.

— Ладно, ладно, успокойся. Что ты разошелся-то?

— Да стремно стало о делах-то в общественных местах разговаривать. Прослушка сейчас работает — дай бог. Беда. Наши справиться не могут. Слушают все кому не лень. Развелось всяких служб. Что ни день, то в какой-нибудь газете стенограммка. Телефонные переговоры, приватные беседы… Откуда только достают, твари? И главное — опровергнуть нельзя. Не расшифровывать же для них реальную прослушку? — Он усмехнулся невесело. — Такие дела, Андреич.

— Успокойся, — улыбнулся деликатно Козельцев. — Нас не слушают. Не такие мы с тобой большие фигуры, чтобы на нас прослушку навешивать. Мы с тобой так, мелкие сошки. Потому-то и спрос с нас мал.

— Ладно утешать-то. — Моложавый доел, отодвинул тарелку. — Я не девка. Что за дело-то у тебя?

— Понимаешь, один хороший человек в СИЗО вот уже год парится. Я ко всем своим людям стучался. И через МВД пробовал, и через ФСБ. В МВД согласился было человек помочь, да как узнал, в чем этого товарища обвиняют, сразу отказался.

— А что твой «клиент» натворил? — насторожился моложавый.

Если МВД отказалось помогать, значит, что-то серьезное.

— Да, понимаешь, милиционера одного того… грохнул. Майора с Петровки. Майор-то гнилой был. Решил на чужих участках точки под свою крышу прибрать. Трясти начал. Ну, те, ясное дело, на две стороны платить не могут, так ведь и себе ничего не останется. Обратились к «клиенту» моему, чтобы помог, приструнил бандита этого в форме. Тот договорился с майором о встрече, домой подъехал, чтобы по-человечески вопрос решить. А тот амбициозный оказался, за ствол служебный схватился. Ну и… Одним словом, налетел на пулю. Точнее, на три. — Козельцев развел руками. — Плюс одного продюсера мой «клиент» завалил. И бандита еще.

Моложавый слушал с интересом, хотя и не переставал хмуриться. Здесь он усмехнулся:

— А своего-то за что грохнул?

— Да, в общем, по делу. Наехать пытался, гад. А статей на моего «клиента» навесили — с десяток.

— А прямые доказательства против него есть?

— Да есть, конечно. В том-то и дело.

— Понятно. — Моложавый потер лоб. — Сложная ситуация. Тройное доказанное. Тем более один — мент. Даже и не знаю, что делать. «Красные» за своего горло ему перегрызут. Тут на бабках одних не проедешь. Хотя башлять, сразу тебе скажу, придется, и много. Кстати, он тебе кто?

— Да родственник. Жены брат. — Козельцев соврал. Не был ему «клиент» ни сватом, ни братом, ни восьмой водой на киселе. — Да ты скажи только, кому и сколько, договорись там, чтобы взяли, а уж насчет бабок не беспокойся.

— Как погоняло-то у твоего родственника?

— Смольный, — ответил Козельцев. — Смолянов Аркадий Витальевич.

— Смолянов… Смолянов… Погоди-ка, это не тот, которого Мурза Рахметович со своими орлами в каком-то ресторанчике придорожном повязал?

— Тот самый.

— У-У-У-У, Андреич, попал ты крупно. «Клиент» у тебя матерый. За ним же куча старых подвигов тянется. — Моложавый сокрушенно покачал головой. — Тяжело будет. Ладно. Ты мне помогаешь, я тебе тоже помочь постараюсь. Только учти, ведет его дело важняк один, Коля Рудин. Он парень серьезный. Меньше чем за три сотни штук даже ручку со стола хрен поднимет.

Триста тысяч долларов. Большинство официальных организаций давно уже перешли под финансовую юрисдикцию казначейства США. Но если бы моложавый знал, сколько получает Козельцев за посредничество, у него глаза бы на лоб полезли. Двушник! Два «лимона» реальных, полновесных, наличных долларов. За какого-то малька провинциального. Не хило, видать, братва в провинции живет.

— Договорились, — быстро кивнул Владимир Андреевич. — Деньги будут завтра утром.

Моложавый, естественно, не знал полного расклада и тоже порадовался. Коля Рудин реально получит всего стольник. Остальное он скинет себе на карман. Все-таки жизнь хороша.

— Но это когда кандидатура на замену есть… — оговорился моложавый, раздумывая, стоит ли попробовать поднять цену еще немного. Учитывая, что Козельцев прикрывает его перед хозяином. — Вот если бы ты ему кого-нибудь предложил…

— Есть один тип. Показания против него имеются письменные. Он последним в кабинет к продюсеру заходил. Ствол, правда, нашли у Смольного, — оговорился Козельцев, уплетая оленину, — но ведь ствол и подбросить могли.

— А что за тип?

— Да бандит тоже. Работает под предпринимателя. Чего он там предпринимает — одному богу известно. Да уголовному розыску.

— Из московских?

— Да нет. Провинция. Шваль.

— А кто его у продюсера видел? — мгновенно сделал стойку моложавый. — Кто показания давал?

— Две секретутки. Да не беспокойся. Все оформлено честь по чести. Даже фоторобот прилагается. Ты его возьмешь, а победителей, как известно, не судят. Я смогу твоим подвигом похвастаться перед хозяином. Глядишь, он тебя и простит на радостях.

— Ладно. Давай сюда показания, — моложавый протянул руку. — Я их вечером к делу приобщу. Ты, значит, завтра утречком бабки подвезешь, я постановление подпишу, и к полудню твой Смольный будет уже на воле гулять, баб трахать и водку трескать.

— Погоди. — Козельцев помотал головой. — Нет. Показания я тебе сейчас отдать не могу.

— Как это? — не понял моложавый. — А как же я его оформлю без показаний?

— Никак. Показания через пару дней получишь. А пока «за недостатком улик» организуй или еще что-нибудь. Он мне до зарезу на воле нужен. Максимум — завтра утром. «Стулья против денег».

— Ну, ты даешь, Андреич, — покачал головой моложавый. — Да ты же меня без ножа режешь. Какое «за недостатком» я твоему родственнику сделаю, когда его с «грязным» стволом на кармане взяли, а на стволе еще и пальцы остались? Проснись! Да я за триста и близко к этому делу не подойду.

— Мне, что ли, тебя учить? — прищурился вроде бы добродушно Козельцев. — Затребуй у важняка своего дело, заключение экспертов из дела изыми и «в связи со вновь возникшими обстоятельствами под подписку о невыезде»… А то ведь, смотри, Пашенька, на твое место охотников много. И куда более сговорчивых.

По тому, что Козельцев впервые за разговор назвал его имя, моложавый мгновенно смекнул: благодетель разозлился. Не стоит злить людей, у которых возможностей больше, чем у тебя. Аукнется ненароком.

— Блин, припер ты меня, Андреич, — помрачнел моложавый. — Сдал, как суку.

— Так ведь с кем поведешься, тому и задолжаешь. Так как? Насчет родственника?

— Пятьсот, Андреич. Я слишком рискую. И то при условии, что ты мне в течение недели этого своего фраера сдашь. Ну, на которого у тебя показания есть.

— Договорились. — Козельцев улыбнулся, вытер салфеткой губы, подозвал официанта. — Будьте добры, рассчитайте нас. — Пока официант выписывал счет, Владимир Андреевич улыбнулся мрачному собеседнику. — Значит, завтра утром? Во сколько мне подъехать?

— К семи подъезжай, — вздохнул тот. — Пока не будет никого. Разберемся.

Официант положил счет на поднос, подал. Козельцев для вида пробежал его глазами, достал внушительное кожаное портмоне, расплатился, оставив официанту сотню чаевых.

— Спасибо, голубчик.

Ну, любил он этакий барский фасон. Главное, ведь понимал, что дешевка, но ничего с собой поделать не мог. Нравилось ему.

— Бабки только не забудь, — напомнил моложавый, поднимаясь из-за стола. — Без бабок я даже разговаривать не стану.

— Конечно, о чем речь, — расплылся Козельцев. — Завтра все будет, как договорились.

Он тоже поднялся, пропустил моложавого вперед, к главному входу. Сам вышел через заднюю дверь. Он торопился. Ему предстояло подъехать к «клиентам» и получить с них аванс за проделанную уже работу. Вторую часть суммы Козельцев рассчитывал получить завтра, после того как доставит Смольного в оговоренное место. Не посреди же Москвы его бросать?

* * *


Смольный вышел за ворота СИЗО хорошим солнечным утром. Ничего было такое утро. Во-первых, июльское. Во-вторых, раннее. В-третьих, свободное. Смольный огляделся в поисках встречающих, но таковых не заметил, и это его несколько огорчило. Авторитет, что ли, он терять начал у братков? Где, собственно, кавалькада роскошных тачек, бухло, девочки? Хотя хрен с ним, с бухлом и девочками. Сигарету хочется. В «хате» ему без проблем принесли бы курева, но из «хаты» он ушел почти полтора часа назад, сигареты, как водится, оставил, а теперь курить хотелось ужасно. И не «Приму», в рот бы ей ноги, а чего-нибудь цивильного. «Парламента» там. Или уж «Кэмела» на худой конец. Опять же на метро ему ехать не по рангу. Тем более после года-то отсидки.

Ни пацанов, ни тачки, ни курева, ни бухла, ни баб. Хотелось бы верить, что это из-за раннего часа. В противном случае придется примочить кого-нибудь.

Смольный не знал ни о Владимире Андреевиче Козельцеве, ни о чемодане с пятьюстами тысячами долларов, только час назад перекочевавшем из рук посредника в руки… в общем, в руки «товарища ах какого жениха», и, когда чуть в стороне от проходной требовательно и настырно вякнул клаксон роскошного серебристого «шестисотого», Смольный решил, что это не ему. Повернулся и не спеша пошел прочь. Но клаксон вякнул снова, и тогда Смольный обернулся.

А Владимир Андреевич вот уже полчаса поджидал «клиента» у ворот СИЗО, сидя за рулем своего «Мерседеса» и нервно барабаня пальцами по рулю. Он не просто нервничал. Он очень нервничал. Человеку его ранга не следовало бы светиться у подобного заведения. Не дай бог, появятся журналисты. Многие знают его в лицо, вой поднимется. «Приближенный к правительственным структурам человек лично встречает бандита у ворот следственного изолятора». Скандал.

Когда Смольный вышел из ворот, Козельцев его даже не сразу узнал, несмотря на детальное описание. И вот за ЭТО ему заплатили два «лимона»? «Бандерлог», «бультерьер», заморыш из Гамбурга. Куртка, спортивные штаны, кроссовки. Все чистое, но потрепанное, потасканное, серое какое-то. Щеки впалые, рожа вытянутая. Козельцев ожидал увидеть «ПАПУ», ну, на крайняк «папу», а тут… «Клиент» огляделся, ссутулился и пошел к метро.

Козельцев опустил стекло, нажал на клаксон. Смольный оглянулся, и Владимир Андреевич поманил его пальцем. Впрочем, оглянулся не только Смольный. Оглянулись все, кто стоял у ворот СИЗО с передачами, письмами… Жены, матери, сестры, подруги… Почти одни женщины. Мужчин мало.

Смольный вопросительно двинул бровями.

— Иди сюда! — раздраженно крикнул Козельцев. Шантрапа, а туда же, понты крутить.

Смольный подошел к «Мерседесу», двинул подбородком:

— Чего надо?

— Садись, — кивнул Козельцев, открывая дверцу.

— Чего это?

— Того. — Владимир Андреевич не смог скрыть раздражения. — Я от твоих друзей.

Нет, будь перед ним человек солидный, серьезный, законник реальный, а не эта перхоть — «пальцы веером», Козельцев разговаривал бы совершенно иначе, но тут не счел нужным.

— От каких еще, на хрен, друзей? — спросил Смольный. Ему посредник не понравился. Больно гонору много. Смольный сразу стал прикидывать, а не въехать ли товарищу по рылу. — Мои друзья по зонам плывут — берегов не видно.

— Ты что думаешь, тебя за красивые глаза на волю выпустили? С «мокрым» стволом на кармане? Садись, тебе сказали, если не хочешь обратно в камеру отправиться.

Смольный подумал. Бояться, в сущности, ему было нечего. Хотели бы его завалить — в «хате» завалили бы. Были бы бабки. Чтобы грохнуть человека, не обязательно напрягаться, с кичи вытаскивать. Забашляй кому надо — и «клиент» чисто случайно удавится на полотенце, а те сорок человек, что сидят с ним в «хате», именно в этот момент чисто случайно отвернутся и, конечно, ничего не увидят.

Смольный забрался в салон. Козельцев тут же нажал на газ. Только удалившись на приличное расстояние от СИЗО и убедившись, что за «мерсом» нет «хвоста», Владимир Андреевич немного расслабился.

Смольный, вопреки его ожиданиям, благодарить не стал. Напротив, вытянул ноги, взял без спроса сигарету из лежащей на «торпеде» пачки, закурил, спросил без особого, впрочем, интереса:

— Ты кто такой?

— Я твой спаситель.

— И хрен ли тебе надо, спаситель?

Последнее слово Смольный произнес с явным презрением.

Козельцев не привык, чтобы с ним разговаривали в подобном тоне. Перед Владимиром Андреевичем вытягивались в струнку люди посерьезнее этого оборванца приблатненного. Но беда гегемонов в том, что им совершенно плевать, кто перед ними. Нищий или генерал. Они понимают только удар по морде. В принципе, Козельцев бы мог и по зубам, здоровье позволяло, но бить человека, за которого тебе бабок ломанули конкретно, — неосмотрительно. Товар следует везти бережно. Как китайский фарфор.

— Мне лично от тебя ничего не надо, — ответил резко Козельцев. — Но братва твоя за тебя хорошо заплатила. Иначе парился бы ты сейчас, Аркаша, на нарах. Получил бы свое пожизненное и покатился на крытую кукарекать.

Смольный вдруг оскалился, резко навалился на Козельцева, молниеносно, очень ловко схватил за горло. Наклонился к самому уху, зашептал жутко:

— Я тебе, падло, горло перегрызть зубами могу. Мне по хрен, понял? — И, не дождавшись ответа, повторил: — Ты понял, сука? Тварь перхотная… Удавлю.

— Я… понял… — просипел Козельцев, с трудом удерживая руль. — Понял… Пусти…

— То-то. Думай, прежде чем грызло разевать. — Смольный отпустил Владимира Андреевича, откинулся в комфортном кресле, затянулся. — Так кто тебя послал, урод?

— Ваша структура… — Козельцев прокашлялся. — Заплатила…

— И дорого я стою?

— Это откуда смотреть. Отсюда — дорого, из-за решетки — не очень.

— Ты мне мозги не полоскай, спаситель хренов. Сколько?

— Два «лимона» баксов.

Смольный присвистнул, покачал головой:

— Жирно берешь.

— А ты думаешь, вытащить с нар человека, на котором три доказанных трупа висит, за десять копеек можно? Тут без серьезного… финансирования не обойтись.

Смольный, вопреки ожиданиям Козельцева, отпираться не стал. Один труп, три трупа, пять трупов… Доказаны — и ладно. Мужичье пусть базары левые катает. Смольный же был человеком с понятиями. Прищемили тебя менты — значит, виноват. Не рыпайся. К тому же не один ему теперь хрен? Доказанные жмуры, недоказанные. Главное, что он на воле. Главное, что есть возможность старые счеты свести.

Смольный год мечтал об этом моменте. Он даже выстроил план мести. Обдумал его со всех сторон. Люди, по вине которых он оказался за решеткой, дорого за это заплатят. И плевать он хотел, что там сходняк решит. У сходняка свой счет, у него свой. Если люди, слившие его ментам, до сих пор шарик топчут, значит, что-то разладилось с понятиями. Значит, придется понятия нарушить. А уж потом, когда утолим жажду крови, ответ держать будем.

— Скоро еще пара жмуров повиснет, — процедил, недобро щурясь, Смольный.

— Я бы на твоем месте этого не делал. — Козельцев нахмурился. — Для тебя сейчас самым лучшим было бы уехать.

— У меня же подписка о невыезде. Ты что, падло, хочешь меня под статью подвести?

— Никто тебя не хватится. Это я гарантирую. Но, если ты начнешь совершать глупости, могут возникнуть… проблемы.

— У кого? — усмехнулся Смольный.

— У тебя. И на этот раз я не смогу помочь.

— А мне нас…ь, — лениво отозвался тот. — Я себя и за забором неплохо чувствую. Сперва завалю кое-кого, а потом уж зароюсь в ил.

Козельцев задумался. Ему не понравилось, как вел себя Смольный. Если его арестуют, возникнет слишком много вопросов.

— Как знаешь… Мне заплатили за то, чтобы я тебя вытащил из СИЗО и доставил на место. А уж как ты там будешь…

Смольный затянулся, посмотрел на Владимира Андреевича, хмыкнул:

— Как тебя звать, урюк?

— Козельцев. Владимир Андреевич, — ответил тот, стараясь не обращать внимания на «урюка».

— Знаешь, Вова, если я снова попадусь, обязательно тебя ментам сдам. Маляву на волю отправлю, чтобы по всем газетам раззвонили. Вот, мол, есть один такой, Вова Андреич Козел… цев, крыса деловая, за два «лимона» баксов кого хочешь с нар вытащит. И на суде рекламу тебе сделаю.

Козельцев тяжело переваривал услышанное. Он, конечно, не ожидал слов благодарности, оваций и огромных букетов, но и подобного поворота событий не ожидал тоже.

Владимир Андреевич давно привык к тому, что он — неприкасаемый. С ним никто ничего не может сделать. И вот нарвался на обычную шпану, которой было совершенно наплевать на чины и ранги. Не то чтобы Козельцев очень боялся огласки, покровители у него серьезные, помогут, но все-таки…

Козельцев боялся признаться даже самому себе в том, что покровители вполне могут решить проблему куда более радикальным способом. В их кругу это запросто — вышел человек за хлебушком вечерком и сгинул. Официальное заявление Генпрокуратура возьмет под свой, как всегда, неусыпный контроль, свидетели есть, свидетелей уже нет, подозреваемые есть, подозреваемых уже нет… И так до тех пор, пока все не забудут о том, что жил когда-то на свете некий Владимир Андреевич Козельцев…

А Смольный с удовольствием наблюдал за растерянным лицом посредника. Ему нравилось бить людей по морде. Правда. Приятно. Сунул такому вот сычу болотному в грызло и смотри, получай удовольствие.

— Что вы от меня-то хотите, я не понимаю? — нервно поинтересовался Козельцев.

— Для начала сними мне квартиру. У тебя проблем не возникнет. Ксива твоя в порядке, прописка, печати, штампы. Мне, понятно, тоже сдадут, но менты об этом узнают через час.

— Тебе уже сняли квартиру. Братва твоя.

— Она не годится.

— Почему?

— Слишком много народу про нее знает.

— Ладно. Квартира — это все? — спросил Козельцев.

— Есть два человека, растяжно заявил Смольный, прикуривая вторую сигарету. — Папа с сыном. Мало фамилия. Кроха и Дима, младшенький его. Должок за ними, крысами, реальный висит. Они меня в прошлом году конкретно развели и ментам слили как фраера дешевого. Из-за них я на нары угодил. Поможешь мне с ними разобраться, потом разбежимся в разные стороны. Я тебя никогда не видел, ты — меня. Понятно?

— И в чем же будет заключаться помощь?

— Ты, я смотрю, мужчина реальный. Завязки у тебя нужные есть. Через пару дней мои пацаны вызовут «папу» на стрелку, а информацию сольют в ментовку. Менты «папу» примут, а ты организуешь нам прикрытие конкретное. Не наше. Чисто московское. Чтобы он на нарах неделю висел как минимум. Оголец один останется. Ты мне его под выстрел выведешь. — Смольный уставился в одну точку на лобовом стекле «Мерседеса». Глаза его стали неподвижными, стеклянными. Козельцев даже испугался. — Насчет всего остального — не твои проблемы. Ну? — Смольный усмехнулся. — Че киксуешь-то, Вова? Не дрейфь. Ты чисто не при делах останешься. После того как я огольца замочу, надо будет сделать так, чтобы «папа» на волю вышел. А он уж сам нарвется. Эта крыса за огольца кому хочешь глотку порвет. Мы его на этом и выкупим.

— Не пойдет, — покачал головой Козельцев. — Во-первых, я не стану этим заниматься. Слишком велик риск…

— А кто тебя спрашивает? — усмехнулся Смольный. Верхняя губа его приподнялась, и лицо стало напоминать оскаленную волчью морду. — Ты будешь делать то, что я тебе скажу. Или вези меня обратно. Но тогда жди больших неприятностей. Мои пацаны тебя достанут. Не такая уж ты крутая птица. Не президент какой-нибудь. Грохнуть тебя — проблем нет. К тому же я не просто так тебе предлагаю работать, а за конкретные бабки. Пять «лимонов». Наличными. И никакого риска.

— Ты платишь?

— Рыло треснет у тебя реально, — Смольный цыкнул зубом. — Моя структура тебе уже заплатила. Теперь пусть оголец платит. У меня на него конкретная зацепа есть. Ты ее отработаешь, получишь свои лаве и отвалишь в сторону. Ну что?

— Ты сперва все объясни по-людски. Если я пойму, что риска нет, то… тогда поговорим.

— Короче, слушай сюда…

* * *


Над открытой бетонной площадкой висела жара. Завидная даже для середины лета. От плит поднималось дрожащее марево.

Налетавшие то и дело порывы ветра гнали по площадке облака сероватой цементной пыли. Ее наносило с цементного комбината, что раскинулся совсем неподалеку. Даже здесь был слышен лязг транспортеров-погрузчиков, хлопки заслонок, рев мощных двигателей «МАЗов». Посреди площадки, сунув руки в карманы белого плаща-пыльника, стоял мальчишка лет двадцати. Ветер раздувал полы плаща, трепал его волосы, но он смотрел за лес, на пустынную пока еще дорогу.

За спиной мальчишки полукольцом выстроились четыре роскошные иномарки, рядом с которыми сгрудились пехотинцы. Здоровенные бугаи, одетые преимущественно в черное. Черные брюки, кожаные куртки, черные рубашки. На шеях, как положено, золотые цепи, на запястьях золотые же браслеты. В руках — у кого помповый «ремингтон», у кого пистолет. У пары — импортные «хеклеры».

— Дим! — окликнул мальчишку один из боевиков. — Ты сразу падай. Мы этих гадов враз положим.

— Спасибо, Боксер, — кивнул мальчишка, не оборачиваясь. — Буду иметь в виду.

Лицо Димы оставалось спокойным, хотя и сосредоточенным. Ровно до тех пор, пока не появились те, кого они ждали. Заклубилась дорожная пыль. На площадку вкатились четыре иномарки, выстроились, тоже полукольцом, напротив. Захлопали дверцы. Выбравшиеся из автомобилей братки держали в руках оружие — помповики, пистолеты, автоматы. Их главарь оглядел мальчишку и его пехотинцев, улыбнулся торжествующе.

— Ты попал, Дима! — крикнул он, выхватывая из кармана пистолет.

— Нет, это ты попал.

Мальчишка не стал вытаскивать оружие. Выстрелил прямо через плащ. На белой ткани образовалось коричневое пятно. Пуля смачно вошла в грудь главаря, выбив из спины облачко бурых брызг и кусков рубашки. Человека откинуло на ближайшую иномарку. Пистолет выпал из разжавшихся пальцев, перевернулся в воздухе и упал в пыль. Главарь опрокинулся на капот, сполз на бетон, оставив на светлой эмали жирную темную полосу.

Мальчишка рванул руки из карманов. В каждой оказалось по пистолету. Здоровые черные пушки. Выстрелы загрохотали с обеих сторон. Падали в цементную пыль стреляные гильзы, катились, оставляя за собой неровные серые дорожки.

Мальчишка пошел через площадку, стреляя сразу с двух рук. Он выбирал мишени на ходу, мгновенно прицеливался и нажимал на курок. Тела врагов валились в пыль, оставляя на серо-белом бетоне красные кляксы. Чье-то тело ввалилось в салон иномарки, выбив лобовое стекло. Распахнулся капот одной из машин. В нем сразу же образовалось несколько рваных дымящихся дыр. Из стволов ружей летели искры. Парни с «хеклерами», укрывшись за машинами, поливали площадку огнем, меняли на ходу обоймы и продолжали стрелять.

Внезапно все стихло. Осталась только белая фигурка мальчишки, стоящая на фоне распластанных черных тел и пестрых дырявых иномарок. Дима поднял оба пистолета и бросил их на бетон. И в этот момент погасло солнце…

Ну как?

Все собравшиеся в просмотровом зале повернулись к двоим молодым людям, сидящим в самом последнем ряду. Один из них, двадцатилетний брюнет с умным, интеллигентным лицом, хмыкнул и взглянул на своего спутника. Тот, белобрысый красавец лет двадцати семи, совершенно арийской внешности, наклонил голову, чтобы скрыть беззвучный смех.

— Ребята, — сказал негромко и очень спокойно двадцатилетний, — допускаю, что кто-то станет это смотреть. Человек сто. В основном ваши друзья и родственники. Плюс несколько влюбленных пар, которым негде целоваться. Но это и все.

— Дим, зря ты так. Неплохая перестрелка… — подал голос блондин.

— Вадим, я говорю не о художественных достоинствах данного фильма, а о его прокатном потенциале и о деньгах, которые мы вложили в производство. — Дима Мало серьезно взглянул на своего советника, и тот сразу перестал улыбаться, поднял обе руки открытыми ладонями вверх. — Миша! — Сидевший в первом ряду долговязый парень посмотрел на Диму. Лицо у него было кислым. — Ты поручился за своего протеже. Я поверил тебе на слово. Что за ерунду вы мне только что показали? Андрей! Сценарист здесь?

— Я тут, — откликнулся сидящий во втором ряду курносый веснушчатый парнишка.

— По-моему, в первоначальном виде сценарий выглядел совершенно иначе? Имена у героев были другие. И перестрелки этой дикой я что-то не припоминаю…

— Да, — согласился сценарист. — Ее и не было раньше. Просто мы решили приблизиться к реальности…

— Андрей, я понимаю ваше стремление, но впредь никогда не называйте персонажей именами реальных авторитетных людей, не получив предварительно их согласия. Случайно исказите факты и будете потом всю жизнь расплачиваться. Дальше… Последняя сцена. Почему они у вас сразу начинают стрелять? Даже двух слов друг другу не сказали.

— Это кино, Дима, — хмуро подал голос Миша. — В подобных фильмах должна быть динамика.

Он являлся сорежиссером фильма. В качестве же основного режиссера выступал Мишин институтский друг. «Очень талантливый парень, Дим. Очень. Наш Джон Ву. Народ кипятком будет писать во все стороны».

Дима поверил словам старого приятеля и совершил классическую ошибку — не поставил производство на контроль сразу, с первого дня. Позволил дотянуть до середины съемочного периода. Теперь же, посмотрев рабочий монтаж, Дима уверился в мысли, что материал не просто плох, — это было бы полбеды, — он вовсе никуда не годился.

— Динамика должна быть в любых фильмах. Но динамика, а не глупость, Миша, — возразил спокойно Дима. — Каждая сцена должна работать на сюжетную линию, на идею, на характер главного героя. А твой герой — отмороженный дебил. Он позвал реальных людей на стрелку, а вместо стрелки устроил мочилово. Это беспредел, Миша. Так честная братва не поступает. Его объявили бы сразу, без базаров. Обычный разговор может быть жестче и динамичнее любой перестрелки. Вспомни «Крестного отца» Копполы. Сцена, в которой Майкл Корлеоне убивает полицейского капитана и враждебного дона. В ресторане. Что-то я не помню, чтобы Аль Пачино там через столы скакал, как горный козел, и с двух стволов шмалял во все стороны. Семь минут разговора и лишь в самом конце — два выстрела, а напряг такой, что мурашки по спине ползут размером с крокодила.

Актеры заулыбались, но Дима оставался серьезен, поэтому улыбки исчезли сами собой.

— Дальше. Лето, жара. Почему пехотинцы у вас в сбруях кожаных? Им что, в сауну некогда сходить? Решили совместить приятное с полезным? Не постреляю, так хоть попарюсь как следует?

— Ну, это… — Сценарист оглянулся на Мишу, на сидящего рядом с ним режиссера Даниила. — Это вроде униформы. Они же бандиты.

— Они бандиты, а не идиоты, — жестко заявил Дима. — И вообще, куртки, голды килограммовые — это избитый, затасканный штамп. Приучайтесь мыслить нешаблонно.

— А в чем же, по-вашему, они должны приехать на разборку? — не без вызова спросил режиссер. — В трусах?

— В рубашках, шортах и сандалиях. Там бетон плавится, а они в куртках у вас. И выучите терминологию, юноша. «Стрелка» и «разборка» — не одно и то же.

— Дим, кино — очень специфичный жанр… — вступился за приятеля Миша.

— Миша, — Дима поднялся, — я знаю, что такое кино. Ты мне не объясняй, ладно? Меня уже тошнит от отечественной чернухи. И Вадима тошнит. — Вадим кивнул. — И зрителя тошнит! Зритель не станет смотреть ваш фильм, даже если вы сумеете его доснять и смонтировать, потому что это чернуха. Обычная, каких много. Зритель хочет прийти в зал, сесть в удобное кресло и посмотреть первоклассный фильм. Неважно, показана в нем жизнь бандитов, банкиров, уборщиц, ассенизаторов, бомжей или еще кого-нибудь. Триллер, саспенс, экшн, мелодраму, фантастику — неважно! Важно, чтобы это было первоклассное зрелище! Зре-ли-ще! Запомните это слово! Заставьте зрителя захотеть отдать свои деньги! Заставьте его прийти к кинотеатру за полтора часа до сеанса и отстоять под дождем полукилометровую очередь! Потому что если он придет за час, то уткнется носом в табличку «Все билеты проданы»! Сделайте такой фильм, и я поставлю каждому по памятнику, даю слово!

— В нашей стране такого нет и быть не может, к сожалению, — проворчал кто-то.

— Кто это сказал? — резко спросил Дима.

— А что?

— Кто?

— Ну, я, — поднялся один из актеров.

— Ты уволен.

— Но я только…

— Вон отсюда.

Актер огляделся в поисках поддержки, но все присутствующие смотрели в пол.

— Кто-нибудь еще думает так же? — Дима обвел взглядом людей, собравшихся в зале. — Можете вставать и выметаться. Я не потерплю в своей команде нытиков и пессимистов. Больше нет таких? Отлично. Тогда продолжим. — Он на секунду замолчал, подумал и добавил уже совсем ровно: — Кино — это индустрия, работающая для и ради зрителя. Зритель — верхушка этой огромной пирамиды. Он — главный! И мы обязаны ставить зрительский интерес во главу угла, если хотим не только что-то производить, но и хорошо это «что-то» продавать.

— Но здесь авторское видение… — принялся было объяснять Даниил, однако Дима остановил его взмахом руки.

— Мне плевать на ваше авторское виденье. И зрителю тоже плевать. Авторское кино снимайте на свои деньги, а не на мои. Это понятно?

— Вполне.

Даниил состроил презрительную физиономию, говорящую: «Я не стану иметь дело с интеллектуальным пигмеем, который ничего не понимает в настоящем кино».

— Кстати, юноша, то, что вы умеете снимать перестрелки рапидом, еще не означает, что вы талантливы, как Ву или Родригес, — закончил Дима и посмотрел на сценариста. — Андрей, у вас был хороший сценарий. Восстановите первоначальный вариант и дайте мне. Я хочу еще раз просмотреть его. Когда вы сможете это сделать?

— Ну… Через пару дней.

— Сейчас утро. Договорились. Завтра вечером я жду сценарий. Максим, — Дима взглянул на Абалова, игравшего в фильме местного «крестного отца», Кроху, — ваша роль была шире, не так ли?

— Была, — согласился тот и улыбнулся невесело. — Отличная была роль. Правда. Не хуже, чем у Марлона Брандо. Но была.

— Такой и останется.

— Простите, Дмитрий Вячеславович, насчет сроков. Я имел в виду… — бормотнул было Андрей, но Миша предусмотрительно взял его за рукав.

Он дольше других членов группы знал Диму и поэтому лучше представлял, когда можно спорить, а когда стоит промолчать.

Дима повернулся к актерам. В зале присутствовали только исполнители главных ролей. Паренек, игравший Диму, еще несколько человек.

— Ребята, вы поработали замечательно. Молодцы. Вадим, пошли. — Дима кивнул советнику. — Да, еще… — Он указал на Даниила, повернулся к директору группы — забавному лысеющему толстяку. — Северьян Януарьевич, расторгните контракт с этим человеком и подыщите нового режиссера. И хорошего монтажера. Посмотрим, что из отснятого материала можно спасти.

— Подожди, Дима, — опешил Миша. — Ну, зачем ты так сразу…

— Миша, — уже от двери сказал тот, — этот фильм снимается на мои деньги. Не Госкино нам средства выделяет, а я выкладываю их из своего собственного кармана. И если ты думаешь, что я стану оплачивать людей, воспринимающих кинопроизводство исключительно как средство пополнения семейного бюджета, — пусть даже это твои друзья, — ты глубоко ошибаешься. Я просмотрел отснятый материал. Он мне не понравился. В фильме может быть неудачный план. Неудачный эпизод. Неудачная сцена. Здесь — неудачный режиссер. Разговор закончен.

Дима и Вадим вышли из зала.

— Ну и как тебе? — спросил Дима, когда они вышли на улицу и направились к Диминому «БМВ».

— Дим, зря ты на них накинулся. Нормальный фильм получается. Ботва схавает.

— Вадим, мне не нужен нормальный фильм, пусть даже я с ним смогу выйти на ноль. Мне нужен фильм хороший, способный приносить прибыль. Понимаешь? — Дима снял машину с сигнализации. — Чтобы его не хавали, а в очередях за билетами стояли. Чтобы кассеты с точек разметали в момент. Чтобы не я бегал за телевизионщиками, умоляя показать фильм в прайм-тайм, а они за мной. Вот чего я добиваюсь.

— Ты прямо голливудским магнатом стал, — улыбнулся Вадим.

— Нет, Вадим, не стал. В Голливуде все проще. Можно снять десять плохих фильмов, потом один хороший. И продать те десять в нагрузку к этому одному. А у нас так не получится. У нас на десять отличных один средний — и то много.

— А когда ты год назад этой лажей занялся, я думал, у тебя ничего не получится, — признался Вадим.

Год назад Дима взялся продюсировать Мишиного «Гамлета». Он откупил права на постановку и, заняв деньги у отца, доделал фильм. До сих пор Дима считал, что ему повезло. Помогло проснувшееся вдруг нахальство, спавшее до этого мирным сном на протяжении девятнадцати лет. Картина, как ни странно, пошла. Была куплена крупной европейской кинокомпанией для мирового проката, несколько частных телесетей приобрели право на показ фильма по кабельным каналам, а американцы даже закупили права на съемку ремейка. Дима не только вернул средства, вложенные в рисковую картину, но и заработал сумму, почти в десять раз превысившую расходы. Более того, он все еще продолжал получать роялти с мирового проката. Наверное, американская картина сделала бы куда более серьезные сборы, но Дима был рад и этому. Для российского кинематографа прибыль даже в пару миллионов долларов — уже большой успех, а тут…

— Дмитрий Вячеславович? — прозвучал за спиной Димы солидный раскатистый баритон.

Дима оглянулся. Перед ними стоял высокий дородный мужчина. Внушительная осанка. Благородная седина украшает холеное, чисто выбритое лицо. Острый нос, чуть обвисшие щеки. Под глазами наметились мешки, но массажистка очень постаралась, чтобы они были почти незаметны. Взгляд ощупывающий, пронзительный. Не любил Дима такие взгляды. Одет мужчина в очень дорогой костюм. Из-под обшлагов хрустяще-белой сорочки хвастливо проглядывал настоящий «Ролекс», золотая булавка поддерживала синий, в строгую серебряную полоску галстук. Золотые же запонки. Маникюр. Одним словом, выглядел мужчина на миллион в свободно конвертируемой валюте. Меньше и предлагать стыдно. Да и бессмысленно. Все равно не возьмет.

За спиной мужчины топтался гороподобный охранник, безликий, как казенный матрас. Чуть в стороне была припаркована черная «Ауди» со скромным правительственным номером и синей мигалкой на крыше.

Вадим автоматически потянул руку под пиджак. Гороподобный охранник моментально шагнул вперед, тоже запуская руку под темно-серую, явно импортную, полу.

— Ну-ну-ну, — успокаивающе пробормотал мужчина. — Не будем горячиться. Вы — Дмитрий Вячеславович Мало, я не ошибся? — он улыбнулся милой и приветливой улыбкой каннибала.

— Не ошиблись, — кивнул Дима. Ему еще ни разу не приходилось общаться с правительственными чиновниками, и он, признаться честно, слегка растерялся. — Чему обязан?

— Я — Козельцев. Владимир Андреевич Козельцев. — Мужчина достал из кармана серебряную визитницу, выщелкнул карточку, протянул. — Прошу вас, Дмитрий Вячеславович.

Был он какой-то слишком изысканный. Такими бывают институтские профессора, и то редко. Дима подумал, что подобная подчеркнутая, старомодная вежливость — не более чем способ сбить его с толку. Дезориентировать. Тем не менее взял карточку, покрутил в пальцах.

— «Козельцев Владимир Андреевич. Помощник депутата Государственной Думы, советник Правительства РФ по вопросам экономики и реформ…» — Дима улыбнулся, сунул визитку в карман. — Где вам их печатают, Владимир Андреевич? Надо будет тоже заказать себе пару сотен. Для понта.

Козельцев держал пинки хорошо. Вежливая улыбка не сползала с его губ ни на секунду.

— Боюсь, Дмитрий Вячеславович, с вами там даже разговаривать не станут.

— Почему? — Дима сделал удивленные глаза. — С вами же разговаривают. Впрочем… Знаете, у меня визиток нет. Не удосужился как-то. Да и деньги переводить на картон не считаю нужным. Они у меня считаные. Однако, невзирая на данное обстоятельство, не я приехал к вам, а вы ко мне. И, кстати, назвали меня по имени и отчеству. А вообще… Владимир Андреевич, давайте оставим понты для мальчиков.

Соврал Дима. Были у него визитки и по качеству ничуть не хуже. Но за год Дима усвоил правило: никогда нельзя судить о людях по двум вещам — визиткам и костюмам.

Получив отлуп, Козельцев едва заметно напрягся, но быстро совладал с собой. Улыбнулся еще шире.

— Простите, что отрываю от. важного разговора, однако у меня к вам, Дмитрий Вячеславович, срочное и совершенно неотложное дело. Очень важное, — добавил он.

— Хорошо, давайте поговорим. — Дима оглянулся. — Мы здесь будем разговаривать?

— Я бы предложил вам пообедать.

— Боюсь, что у меня нет на это времени. Если я начну обедать в десять утра, моему бизнесу быстро придет конец.

— В таком случае давайте просто прогуляемся. Разговор не займет много времени. Пару минут, не больше, — Козельцев сделал приглашающий жест.

— И ради пары минут вы готовы были убить час на обед? — не удержался от сарказма Дима. — Шикарно живете, Владимир Андреевич.

— Статус обязывает, — ответил тот и медленно зашагал вдоль ряда машин.

Гороподобный охранник и Вадим пошли следом, выдерживая подобающую дистанцию. Честно говоря, рядом с охранником советник выглядел довольно забавно.

— Дмитрий Вячеславович, — размеренно проговорил Козельцев, закладывая руки за спину, — насколько мне известно, вы занимаетесь кинобизнесом?

— Совершенно верно, — подтвердил Дима.

— Судя по всему, делаете определенные успехи?

— Я бы не назвал это успехом. На данный момент закончена и выпущена всего одна картина.

— «Гамлет», — кивнул Козельцев. — Как же, как же, наслышан. Критика была к вам более чем доброжелательна.

— Заслуженно, — ответил Дима. На лесть, тем более грубую, он и раньше не клевал. — Владимир Андреевич, мой статус ниже вашего, поэтому я не могу позволить себе расходовать время понапрасну. Перейдем к делу, если не возражаете.

— Отнюдь, — благодушно ответил Козельцев и посмотрел в небо. — Итак, Дмитрий Вячеславович, вы выпустили в прокат «Гамлета», не потрудившись согласовать работу с держателем авторских прав. То есть со мной. Я приобрел фирму Эдуарда Александровича.

— Вы что-то путаете, Владимир Андреевич, — улыбнулся Дима. — Я заключил договор с Эдуардом Александровичем, первым продюсером. Он уступил мне все права на картину.

— На картину — да. — Голос Козельцева потяжелел. — Вы имели право использовать рабочий монтаж и ранее отснятый материал. Но это все. Ваш договор не предусматривал передачу прав на музыкальное оформление, на сценарий, на эскизы костюмов и декораций. Даже договора с актерами и режиссером оказались двойными.

Дима кивнул. Он знал об этой «дыре». Правда, всплыла она слишком поздно, когда Эдуард Александрович трагичным образом отправился к праотцам. Перезаключить договор, понятное дело, возможным уже не представлялось. Мертвые бумаг не подписывают. Единственное, на чем строил расчеты Дима, — продюсерский центр Эдуарда Александровича, «Интерсинема», являлся самой обычной ширмой для отмывания денег. За пять с лишним лет своего существования центр выпустил всего одну короткометражку. Так что вряд ли у кого-нибудь возникла бы необходимость рыться в старых договорах.

Как выяснилось, возникла.

— Не будем ходить вокруг да около, Владимир Андреевич, — сказал Дима. — Я понимаю, что вы намерены предложить мне поделиться полученной прибылью. И на какую же сумму вы рассчитываете?

— Скажем… Десять миллионов долларов. Мне кажется, это справедливая цифра. Как по-вашему, Дмитрий Вячеславович? — безмятежно щурясь на солнце, произнес Козельцев.

— По-моему, вы шутите, — спокойно ответил Дима. — Десять миллионов долларов — это практически все, что я получил за «Гамлета». Большая часть денег вложена в дело. Выдернуть их я не смогу, даже если бы очень захотел. Как вы понимаете, невозможно продать часть фильма. Я мог бы заплатить за права… скажем… миллион.

— С другой стороны, Дмитрий Вячеславович, — словно бы не слыша, продолжал Козельцев, — я мог бы отсудить у вас все: недоснятые фильмы, права на получение дальнейшей прибыли от «Гамлета», еще несколько фирм — в качестве покрытия долга.

— Это спорный вопрос, — заметил Дима.

— Нет, не спорный. — Козельцев остановился. — Поверьте на слово, у меня очень хорошие знакомства в очень высоких кругах. Я могу не только разорить вас, Дмитрий Вячеславович, но и усадить лет на пять за решетку.

— Каким образом?

Голос у Димы стал скучным и будничным. Он терпеть не мог, когда на него пытались давить.

— Например, представив в органы показания двух секретарш Эдуарда Александровича. Обе девушки описали одного и того же молодого человека, приходившего к Эдуарду Александровичу накануне и в день убийства. Этот молодой человек странным образом похож на вас, Дмитрий Вячеславович. — Козельцев повернулся к Диме лицом, уставился ему в глаза. — Я даже не поленился нанять специалиста, чтобы тот составил фоторобот убийцы. Хотите взглянуть? Пока эти доказательства лежат без движения. Но только пока… — Козельцев вздохнул. — Дмитрий Вячеславович, мы оба знаем, что это вы убили Эдуарда Александровича.[1 - История отношений Димы, Эдуарда Александровича и Смольного, а также обстоятельства смерти продюсера раскрываются в первом романе цикла — «Проба пера».] Учитывая же род занятий вашего отца, суд будет к вам более чем суров.

— Одну минуточку, Владимир Андреевич. — Дима удивленно вскинул брови. — Вы хотите сказать, что кто-то в моей семье занимается противозаконной деятельностью?

— Я не просто хочу это сказать, Дмитрий Вячеславович. Я это говорю.

— Владимир Андреевич, — задумчиво спросил Дима, — а вы не боитесь? По-моему, вы и сами не представляете, какую кашу завариваете.

— Вы что же, угрожаете мне? — Козельцев нахмурился. — Я, Дмитрий Вячеславович, играю только наверняка. Мне известен каждый шаг любого из членов вашей семьи. Я знаю, сколько и кому вы платите в органах и ФСБ. Я знаю, что неделю назад вы подписали контракт с «Парамаунтом» на осуществление совместной постановки. Я даже знаю, кто является вашим поручителем. И все это я могу разрушить в одно мгновение. Поручитель от вас откажется. Ваши люди в органах будут арестованы по закону о борьбе с коррупцией. Членов структуры вашего отца, Вячеслава Аркадьевича Мало, включая и его самого, задержат. Как, впрочем, и вас. И даже если вы через пару лет, проведенных в СИЗО, все-таки убедите суд в своей невиновности — в чем я, откровенно говоря, очень сильно сомневаюсь — и выйдете на свободу, у вас не останется ничего. Но! — Козельцев выудил из кармана тяжелый золотой портсигар, достал сигарету, прикурил от золотого же «Дюпона». — Мне невыгодно, чтобы правоохранительные органы вдруг стали проявлять к вам повышенный интерес. Подумайте сами, неужели спокойствие вашей семьи и ваше имя не стоят каких-то десяти миллионов долларов? Деньги, по большому счету, это всего лишь груда резаной бумаги. Вы сможете заработать куда больше. Если, конечно, сможете.

Дима кивнул. Да, Козельцев был прав. Диме сейчас неприятности были ни к чему. До сих пор ему удавалось сохранять имидж безупречного бизнесмена, но стоит начаться уголовному делу, все пойдет прахом.

— Хорошо. — Дима задумчиво помял подбородок. — Я понял суть вашего предложения. Мне понадобится какое-то время, чтобы его обдумать, посмотреть, удастся ли достать нужную сумму. Позвоните мне, скажем… завтра, и я дам вам окончательный ответ.

— Договорились, — расплылся Козельцев. — Мне характеризовали вас как очень здравомыслящего молодого человека. Не сомневаюсь, вы примете правильное решение.

— Я тоже очень на это надеюсь.

— Да, и еще. На тот случай, если решение вдруг окажется неправильным… В случае моей скорой и внезапной гибели или получения тяжелых увечий документам, о которых я упоминал, будет дан ход. Они хранятся в надежном месте, так что не трудитесь их искать. Всего доброго, Дмитрий Вячеславович.

Козельцев, не протягивая руки, повернулся и зашагал к «Ауди». Дима же остался стоять, задумчиво глядя ему в спину.

— Дим, что случилось?

— Проблема, — проговорил медленно Дима.

— Что такое?

— Поехали, поговорим по дороге.

Они сели в «БМВ», выкатились со стоянки.

— Вадим, подними всю информацию на этого человека, — сказал Дима, когда машина миновала Садовое кольцо и покатила по Тверской к окраине. — Напряги все наши завязки. Меня интересует абсолютно все. Где бывает, с кем общается, что ест, с кем спит, семья, дети, увлечения, как проводит досуг, сколько пьет. Одним словом, любые подробности. — Он вытащил из кармана визитку, протянул советнику. — Держи. Здесь его данные.

— Думаешь, не туфта? — с сомнением поинтересовался Вадим, пробежав глазами надпись на визитке.

— Похоже, «обзывала» на картонке фуфлыжные. Для фасона. Но сам Козельцев Владимир Андреевич уровня реального. Иначе откуда правительственную машину взял? Номера левые вешать побоялся бы.

— Может, нанял водилу? На часок? Чисто для развода?

— Вряд ли. Не стал бы водила за нами топтаться, как пес цепной.

— Слушай, объясни хотя бы, что за предъяву этот лось тебе выкатил?

Дима в двух словах обрисовал советнику ситуацию.

— Хм… — Вадим подумал, покачал головой. — И что ты думаешь делать?

— Не знаю пока. Десять миллионов долларов мне сейчас не собрать никак. Свободных денег у меня просто нет.

— Тогда он сольет тебя ментам.

— В том-то и дело.

— А если его завалить?

— Тоже нельзя. Слишком высокий уровень. Менты в это дело вцепятся двумя руками. На нас выйдут достаточно быстро. К тому же он скорее всего оказывает разным людям нужные услуги. Волна пойдет, с нас спросят реально.

— И ты думаешь, что он не соврал насчет документов?

— Думаю, нет.

— А может, послать его подальше? Продюсер-то эвон когда помер. Год назад. Где этот Владимир Андреевич раньше был со своими секретаршами? А следаку забашляем реально, чтобы дело замял.

— Не получится, Вадим. Следак-то прикормленный будет. Он нам за «забашляем» еще по трешнику сверху накинет. — Дима подумал, покачал головой. — Завязки-то у Козельцева этого покруче наших будут. Нет, Вадим. Послать его не получится. Завалить тоже. Поищи лучше секретарш этих. Узнай, что они написали в своих показаниях. Когда, кто при этом присутствовал, кто заверял. Заплатим им деньги, пусть напишут встречные заявы, что их вынудили показания левые дать. Типа под стволами.

— Нет базара, брат. Я их найду, — пообещал Вадим. — Если они еще живы. — В кармане советника требовательно и настырно зачирикал мобильник. Вадим достал телефон. — Да. Да, брат. Нет, все нормально у нас. А что случилось? Кто? Ладно, братела, поглядим, что тут можно сделать. — Он убрал телефон в карман. Хмыкнул. — Борик звонил. Что-то странное творится на белом свете.

— Что такое? — спросил Дима, глядя в зеркальце.

— «Смольновцы» объявились. Борзеть начали. Насчет авторынка предъявы кидают. Забили стрелку «папе» на втором километре, у мотеля, на пять вечера. Базары тереть. Тревожная стрелка явно. — Вадим потер пальцами лоб. — Борик сказал, звон идет, на мочилово они нацелились. Спровоцируют наших на ссору, а там само покатится… Может быть, имеет смысл подтянуть ребят?

— Не стоит, — покачал головой Дима. — Можно как-то стрелку продинамить?

— Дим… — Советник нахмурился. — Они сразу бычиться начнут. Станут звенеть по городу, что у Крохиной бригады личина играет. Да и по понятиям, если мы стрелку продинамим, авторынок нам придется отдать без базаров. «Папа» такой кусок не выпустит. Лучше уж этой борзоте хвост прищемить реально. Ох, Дим, что-то не нравится мне, как дела поворачиваются. Сперва Козельцев этот. Теперь «смольновцы» наехали. Да разом, почти минута в минуту. С чего бы?

Дима задумался. Они с отцом разделили сферы ответственности. Дима занимался абсолютно легальным бизнесом. Открыл несколько ресторанов и кафе, пару магазинов. Прибрал к рукам казино, авторынок и пару рынков продовольственных, ранее принадлежавших структуре Смольного. И, разумеется, держал кинопродюсерский центр. Свое детище. Любимое детище.

Его холдинг располагал собственной службой безопасности, в которой теперь работала большая часть пехотинцев из отцовской структуры. Помимо этого, имелся отдел разведки и контрразведки, возглавляемый действующим сотрудником УФСБ. Достаточно высокопоставленным, надо заметить, сотрудником. Собственно, протекцию своему бывшему начальнику составил их человек из «конторы».

Комичность ситуации заключалась в том, что ФСБ проводила «внедрение своих сотрудников» в холдинг с целью «получения оперативной информации о деятельности криминальной структуры», возглавляемой его, Димы, отцом. Холдинг же никаких контактов с бригадой не поддерживал. Даже договор на охрану заключался не с отцом, а с его фондом. Димина фирма была легальной и абсолютно законопослушной. Ну, может быть, какие-то мелочи, но кто сейчас без греха?

Существующее положение вещей устраивало всех. Вячеслава Аркадьевича Мало — Кроху. Самого Диму. Ну и, конечно, начальника службы безопасности, получавшего, помимо официального государственного жалованья, еще и солидную надбавку за «нелегкий труд» в Диминой структуре.

Так что с точки зрения соблюдения законности бояться ему было нечего. Кроме разве что двух секретарш.

— Ладно, — кивнул Дима. — Мне понадобятся данные на местных ментов. На оперов и следователей.

— Хорошо, сделаю, не вопрос, — кивнул Вадим, доставая из кармана электронный органайзер и делая в нем соответствующую запись. — Когда?

— Очень срочно. Уложишься в ближайшие два часа — будешь молодец.

— Оп-па, — покачал головой советник. — Я постараюсь, конечно, Дим, но ничего обещать не могу. Сам понимаешь, реально, ты не пачку пельменей просишь достать.

— Я понимаю, Вадим. Оговорка: меня интересуют люди, которые не берут. Гниляк не покатит. А насчет стрелки поступим следующим образом…

* * *


Под окном глумливо закаркала ворона, и тут же как по сговору подала голос Настена:

— Ма-ам! Ма-ам! Вставай! Четверть девятого.

Катя Светлая открыла глаза и посмотрела на часы. Действительно, четверть. Пора подниматься, наводить красоту и топать на службу. А как не хочется-то… Утренние побудки давались ей с большим трудом. Не хотелось выбираться из-под теплого одеяла. Но сегодня был особый случай. Вчера они всем отделом отмечали присвоение очередного звания… Ей, между прочим. И звание было подходящее — капитан. Отмечали, как водится, хорошо, с душой. А вот конец вечера скомкался. Оттого, видно, и остался неприятный осадок. Антон Лемехов, — среди своих Лемех, симпатичный, обаятельный ловелас с тридцатипятилетним жизненным стажем, — в который уже раз попытался набиться к ней на ночь. Лемехов был известен тем, что переспал со всеми мало-мальски симпатичными девицами города. По уверениям самого Антона, его первая «ходка по бабам» состоялась чуть ли не в яслях. А вчера… Она вроде как была и не против, — опыта в этом деле парню не занимать, задница у него подтянутая, поджарая, значит, в любви должен быть выносливым, как в беге, — но Антон, по поддатости, что ли, проявил слишком уж много прыти, и у нее сразу испортилось настроение. Не нуждалась она в мужиках. В тех, с которыми работала. Подопрет — найдет кого-нибудь со стороны. А тут внеслужебные отношения на службе завяжутся… Хуже нет. Отношения всегда осложняют жизнь. Как говорила Настена: «Башню сносит покруче пули». И тогда «такой сквознячище начинает по чердаку гулять — держите семеро, меньше не удержат». Тем более один раз уже попробовала, хватит. На те же грабли? Нет уж. От первых вон двенадцатилетний результат в кухне чашками громыхает.

— Ма-ам!

— Проснулась, — громко ответила она. — Сейчас встану.

Но вставать-то как не хотелось. И голова побаливала.

Не то чтобы совсем уж «отходняк давил», да и выпила Катя вчера не так чтобы очень много. И исключительно шампанского. Но ощущения — как после самогона. Где, интересно, Лемехов спиртным отоваривался? Надо будет спросить, а потом ребятам из РУБЭПа наколочку дать. Пусть проверят, откуда это шампанское чудное взялось. А заодно и весь остальной товар осмотрят. Накладных если на десятую часть наберется — праздник. Остальное — чистой воды левак. Да к тому же еще и срок годности наверняка истек в прошлом апреле… Мысли были неторопливые, привычные и оттого особенно приятные.

В гостиную — она же спальня, она же библиотека, столовая и все остальное — заглянула Настена. Уперлась кулачком в тонкую талию, красиво выставила бедро, приняв позу а-ля «топ-модель-на-подиуме», — надо бы, кстати, запретить ей по телику разную ерунду смотреть, а то только и разговоров что о тряпках да о красивой столичной жизни, — спросила громко:

— Ма-ам, ну ты встаешь или как?

— Или как, — ответила она, тихо балдея от поведения собственной дочери.

И не только от поведения. Рост — метр пятьдесят. Это в двенадцать-то лет! Что же будет к пятнадцати? Хорошо, еще краситься не начала. А то она заходила как-то в школу. Чуть пятиклассницу с учительницей не спутала. Рассказала на работе — ребята ржали как лошади. Лемех посмотрел на нее с сожалением, как на отсталую, сказал: «Мать, учителей в школе отличить проще простого. Кто победнее одет — это они и есть».

— Ма-ам, я же говорила вчера, в классе по тридцать пять рублей собирают. На театр, — заявила Настена. — Ты мне деньги дай.

— Сейчас, погоди. Дай хоть умыться…

Она нехотя откинула одеяло и выбралась из постели. Театр… Театр — дело хорошее. Новая учительница Настены ей нравилась. Взялась ребят по театрам возить. То в местный, то в столичный. Сама насчет автобуса договаривается, сама все организовывает. И правильно, меньше будут по улицам шляться — дольше на свободе пробудут.

Она умылась, вышла в коридор, достала из сумочки деньги, отсчитала тридцать пять рублей, протянула дочери.

Не ко времени была эта поездка. Деньги заканчивались, а до получки еще неделя. Хорошо, хоть зарплату в управлении выплачивали день в день. Областной глава администрации — человек с отчетливым криминальным прошлым — рассчитывался с органами охраны правопорядка за собственный спокойный сон. Антон же Лемехов в своих спокойных снах видел, как он, Лемех, при поддержке местной прокуратуры, классически сажает главу администрации на твердую «пятнашку». После того, как тот уйдет в отставку, само собой. Есть-то время от времени хочется даже самым принципиальным. Ну, хоть чуть-чуть. Ничего, пусть себе мечтает. Вреда от этих мечтаний никакого. Напротив, только на пользу идет. Лемех обладал довольно редким качеством: не имея возможности реализовать злость на какого-то конкретного человека, он легко проецировал ее на остальных своих подопечных.

— Ма-ам, — Настена подхватила висящую на вешалке в коридоре джинсовую сумку-торбу, забросила на плечо, — я тебе кофе налила.

— Спасибо.

Она потянулась чмокнуть дочь. Настена подставила щеку с большой неохотой. Не привыкла к этим телячьим нежностям. Да и возраст не способствовал. Первое ощущение собственной взрослости. Мальчишки рядом…

— Да, ма-ам, — опять это растяжно-ленивое «ма-ам», — еще тебя Ольга Аркадьевна просила в школу зайти…

— По поводу? — Она еще надеялась, что это как-то связано с обычной школьно-родительской нагрузкой.

— Севка Тренясский, из седьмого, у третьеклассников деньги сшибал…

— Понятно…

Ей хотелось, чтобы дочь выросла такой же, как она. Жесткой, холодно-правильной. Учитывая характер ее работы, самое худшее могло случиться каждый день, в любую минуту. Она рассматривала подобную возможность спокойно и трезво, как один из видов «производственных издержек», как фактор, с которым приходится считаться, независимо от того, хочется тебе этого или нет. На кого тогда останется Настена? Нет, папочка-размазня, само собой, не бросит дочь одну, но тот ли это человек, который должен растить ЕЕ дочь? Чему он сможет научить Настену? Какие жизненные установки даст? Прогибаться перед каждым, кто хоть чуть-чуть выше, будь то дворник или большой начальник? Нет. Настена должна уметь постоять за себя.

Жестко-аскетичное воспитание давало о себе знать. Настена без всякой боязни лезла в драку, если считала себя правой. Антон, по большой дружбе и по алкогольному опьянению, научил ее паре хитрых приемов из тех, за которые из спорта вышибают раз и навсегда. Ученицей Настена оказалась способной и благодарной. Полученными знаниями пользовалась без особых колебаний и почти всегда успешно.

Поэтому ей приходилось довольно часто объясняться с учителями. Слава богу, должность позволяла прикрывать дочь. То, за что любой другой подросток уже отправился бы в спецшколу, а то и в колонию для несовершеннолетних, Настене сходило с рук. Она это понимала и… нет, не пользовалась, но имела в виду.

С Ольгой Аркадьевной, новой учительницей Настены, они еще не беседовали. Настена отзывалась о «новенькой» хорошо, но… Когда дело касается драк, любая фея мгновенно превращается в мегеру. Оно и понятно, случись что с детьми — первым сядет именно учитель.

— А ты объяснила Ольге Аркадьевне, что я занята целыми днями?

— Ольга Аркадьевна сказала, когда тебе будет удобно…

Настена смотрела на мать чистыми и честными глазами наивного щенка, написавшего на антикварный ковер.

— Хорошо, — кивнула она. — Когда будет удобно… зайду…

Ольге Аркадьевне придется ждать ее прихода до выпускных экзаменов.

Настена кивнула серьезно, сказала:

— Я пошла. И так задержалась.

— Иди, конечно. А в следующий раз выясняй отношения где-нибудь подальше от школы.

— Я предлагала ему выйти, но он отказался, — деловито пояснила Настена.

— Ладно, ладно. Иди.

Настена отперла замок, вышла на площадку. А Екатерина Михайловна Светлая, старший оперуполномоченный городского УВД, стала собираться на работу.

Она никогда не считала себя рохлей, да и род службы приучил к расторопности. И, хотя спешка, согласно народной молве, требуется всего в двух вполне конкретных случаях, Катя предпочитала прийти раньше, нежели опоздать.

Кофе успел остыть. Ну и пусть. Так даже лучше. Можно делать большие глотки. Минимум макияжа. Самый минимум. Принимая во внимание глазастость своих ребят, а также зубоскальство Лемехова, нетрудно предположить, чем могло закончиться прихорашивание. Джинсы в обтяжечку — фигурка-то у нее вполне еще. Есть чем гордиться. Грудь, слава богу, подтянутая, а ведь Настену почти полтора года кормила. На боках — ни складочки. Живот плоский, как поднос. Ножки длинные, точеные. Ах, какие ноги! Загляденье! Всем местным модницам на зависть. Задница… Катя повернулась боком к зеркалу. Попробовала бы она быть отвислой при такой-то жизни. Целый день на ногах, все бегом, бегом… Напрячь ягодицу — камень. Что такое целлюлит — знать не знала и, даст бог, так и не узнает никогда. Ключицы проступают чуть сильнее, чем хотелось бы, но это на любителя. Некоторым как раз такие и нравятся. Хлопчатобумажная маечка-футболочка. Курточка замшевая. Хорошая курточка, удобная. Главное, кобуру под ней не видно. Обуваясь, обнаружила вдруг, что задралась кожа на каблуке. Придется туфли менять. Где набраться денег на все? Пришлось вместо туфель надевать кроссовки. По жаре не очень-то приятно, но лучше уж так, чем с ободранными каблуками.

Через четверть часа Катя вышла из подъезда. Мимоходом поздоровавшись с сидящими на лавочке старушками, направилась к своей машине — старенькой «трешке». Взгляды бабулек-чекисток жгли спину. Городок небольшой, все «посты» друг друга знают. Всем известно все и про всех. Она, Катя, пять лет назад посадила мужа младшей сестры вон той, маленькой, как детская кукла, и сухонькой, как мел, старушки. На семь лет. Хоть кто-нибудь вспомнил, что этот… прости господи, избивал свою благоверную смертным боем по два раза на дню, семь дней в неделю, без выходных и праздников? Да ничего подобного. Зато все помнят, что посадила. Или та мамаша с Октябрьского проспекта, которая бежала за милицейской машиной, увозящей ее сильно путного сына и кричала: «Благодетели, спасибо!!! Спасибо!!!» А сынок этот, великовозрастный дебил, два метра ростом и полтора в плечах, убил пожилого мужчину на улице. За что? А одернуть посмел, когда жлоб этот, хозяин жизни, матом орал на весь проспект. Кто-нибудь это помнил? Нет. Зато помнят, что она посадила двадцатилетнего пацана на «восьмерик». А по ней — мало! Надо было бы больше. Сиди Катя в судьях, меньше чем «пятнашкой» не отделался бы. Список бесконечен. За без малого десять лет работы многие стали на нее косо смотреть. Кто по делу, а кто и просто потому, что ментов не любил.

Ладно, ну их, пускай смотрят. Катя забралась за руль, запустила двигатель, нажала на газ. «Трешка» почихала лениво, но все-таки соблаговолила тронуться. И ладненько.

Катя выехала на широкий, как река Волга, Октябрьский проспект. Улица была, что называется, «центровой» и резала город на две неровные половинки, как пирог. Октябрьский проспект — бывший проспект Октябрьской Революции — являлся местом тусовки большинства претендентов на лавры крутых. Таких в городе было более чем достаточно, а вот места хватало далеко не всем. Так что, учитывая политическую обстановку, ни Кате, ни другим ребятам из ее отдела не грозило остаться без работы в течение еще достаточно долгого времени.

На Октябрьском проспекте разместились пара ресторанов и вполне приличные кафе, и несколько баров, и кинотеатр, превратившийся в мебельный салон — для кого только? — и магазины, и пропасть коммерческих ларьков, и мэрия, и… милиция. Да, здание УВД, стоящее по соседству с городской управой, выходило окнами именно на Октябрьский проспект. Частенько Катя и ее коллеги могли наблюдать из окна своего кабинета, как местные бандиты шумно и весело прожигают жизнь в открытом кафе «У Димыча», что прямо напротив.

Катя припарковала «трешку» на стоянке управления, вышла из машины. Дверцы тут не запирали. Машины ментов, как и большинство бандитских, знали «в лицо» и не грабили. Разве что залетные косяка спорют, но таких находили быстро и вежливо объясняли, что здесь так не принято. После чего человек с чистой совестью отправлялся на больничку.

На пороге управы мэр — в любую погоду облаченный в серый помятый костюм-тройку и кепку «под Лужкова» круглый коротышка с красноватым лицом колхозника — лузгал «семачки» и беззаботно из-под ладони глазел на голубей, кружащих в пыльном сентябрьском небе. Мэр улыбался и качал головой, когда особенно резвый турман падал вниз, выписывая пируэты. Губы коротыша двигались, шепча: «От шо выделаваит, стервец, шо вытворяит-то, идрить иво мать…»

«У Димыча» веселились шумно и развязно. Катя оглянулась. Так и есть, местные. Заняли два столика, выпивают, как водится, в компании девиц не слишком тяжелого поведения. Жди нынче новостей от дежурного. К вечеру начнется. Бандиты тоже заметили ее, снизили тон, обменялись репликами, заржали громко, в голос. Но хамить не стали. Знали: схамишь и — «любимый город может спать спокойно» на протяжении ближайших пятнадцати суток.

Катя зашагала к управлению. Мэр заметил ее, когда до дверей оставалось три метра.

— Икатирина Михална! — завопил коротышка на всю площадь. — Погодьте-ка!

Катя поморщилась — особенно ее выводило из себя это «погодьте-ка». Как в колхозе, честное слово. Однако остановилась, обернулась. С мэром, хоть он и был фигурой номинальной, ссориться не следовало. Временами на мэра «находило», и тогда, под деловой приход и хорошее настроение, можно было выцыганить у управы и лишний — совсем не лишний — бензин, и дополнительные деньги на нужды УВД. На встречах с областным начальством мэр стоял за своих горой.

— Икатирина Михална…

— Здравствуйте, Пал Ильич, — кивнула Катя.

— Здравствуйте, Икатирина Михална. — Румяный колобок подкатился к ней, утирая вспотевшее лицо, снял кепку и… не удержался, взглянул в небо последний раз. — Ить шо вытворяит… — И снова напустил на себя озабоченно-деловой вид. — Да. Икатирина Михална, со мной тут товарищи из ГАИ связывались. О-о-от. Они вчера на въезде машину этого… как иго… Козельцева. Слышали, наверное?

— Бандит? — внимательно глядя на мэра, спросила Катя.

Знала она, конечно, что из себя представляет Владимир Андреевич Козельцев, но ведь сознайся — и сорок минут придется выслушивать мэрские версии, одну нелепее другой, на тему: «А что это правительству могло от нас понадобиться, как вы думаете, Икатирина Михална?»

— Не-ет, — протянул мэр. — Из правительственных кругов товарищ. Очень, очень… влиятельный…

— Серьезно? — удивилась Катя. — Не иначе товарищ президент собрался в область с дружественным визитом.

— А-а-а, — протянул мэр, да так и остался на пару секунд с открытым ртом. — Думаешь?

А насчет «товарища»… Однажды областной репортер, пишущий статью об их городе, в интервью с мэром начал очередной вопрос обращением: «Господин мэр…» Закончить фразу ему не удалось. Павел Ильич Логин, убежденный колхозник и коммунист с шестьдесят седьмого, пошел красными пятнами и заорал, срывая глотку:

— Господа у нас вона, в Москве все… эта… сидят!!! А тут, у нас, — товарищи! — после чего запустил в репортера пепельницей.

Репортер отделался легким испугом, случай вошел в историю, и теперь народ, попавший на прием к мэру, старался не употреблять «контрреволюционных» словечек. Предпочитали общаться по старинке. И только местная братва отнеслась к новшеству с неприкрытым, почти детским восторгом. «Слыхал, братела? Базар катался, в Москве господа на зону ушли», — веселились они.

— Допускаю такую возможность, Пал Ильич, — серьезно сказала Катя. — Иначе что бы товарищу из правительства здесь у нас делать? Или со скрытой инспекцией. Инкогнито, — не удержалась она от язвительности.

— Да, — легко, без задней мысли, согласился мэр. — Инкогнито… Скажите пожалуйста… Надо бы мне кое-какие распоряжения отдать… В связи с возможной инспекцией и приездом… — Но тут же спохватился: — Да, тебя вчера, говорят, капитаном назначили? — Катя хотела было объяснить, что звание — не должность, на него не назначишь, но передумала. Пал Ильич был человеком далеким от чинов и званий. — Поздравляю, поздравляю, заслужила… — Мэр схватил ее худую ладонь и убедительно тряхнул пару раз. Нахлобучил знаменитую кепку и махнул рукой. — Ну, иди, работай. И скажи там Гукину, чтобы постарался. Бомжей, алкоголиков чтобы на улице ни-ни…

Гукин Никита Степанович был начальником УВД.

— Пал Ильич, а как насчет бензина? Все лимиты исчерпали давным-давно, на вызовы ездить не на чем. Ребята на свои кровные заправляются…

— За инициативу хвалю. Пусть квитанции сохраняют. Потом погасим. И премию выпишем…

Павел Ильич повернулся и засеменил к зданию управы. Ну и ладно. Город станет чище. Глядишь, фасады у пятиэтажек обновят, асфальт новый положат.

— Классиков читать надо, товарищ мэр, — пробормотала Катя и вошла в здание УВД.

Дежурный на вахте, улыбчивый сержант — фуражечка-то на консоли лежит, — козырнул молодцевато:

— Здравь желаю, та…рищ капитан.

И расплылся аж до самых ушей, довольный собственным неказистым поздравлением.

— Здравствуй, Кеша, — улыбнулась скупо Катя. — Только к непокрытой голове руку-то не прикладывают.

— Слыхали про такое правило.

— Как ночь прошла?

— Нормально. Как обычно прошла. На Клочковской мало-мало поцапались эти… два брата… из восьмого дома…

— Федотовы?

— Они самые, — кивнул дежурный. — Вон, — кивнул за плечо, — в кутузке дрыхнут, красавцы. Выспятся, дам им по штрафу — и пусть себе по домам гребут.

— Не слишком усердствуй только.

— Ничего. Больше заплатят, меньше пропьют.

— У матери пенсию отберут, — заметила Катя.

— А я тогда к Степанычу пойду, — очень серьезно заявил дежурный. — Попрошу, чтобы годика по три каждому обеспечили.

— Все? — спросила Катя.

— Еще у общаги женской. Солдаты с нашими пацанами сошлись, стенка на стенку.

— Из-за девок?

— Это уж как водится.

— И серьезно сошлись?

— Да не, — махнул рукой дежурный. — Так, баловство одно, говорить не о чем.

— Что еще?

— А еще, — хитро прищурился дежурный, — двое сотрудников оперативного отдела ОВД были задержаны нарядом ППС в нетрезвом состоянии.

— Где?

— На Макаровке.

Макаровка была промышленным районом. Именно на Макаровке располагался текстильный комбинат. И женское общежитие.

— Кто?

— Лемех и Панкрат.

— Я так и думала, — кивнула Катя. Антон Лемехов и Гриша Панкратов — среди своих Панкрат — были приятелями не разлей вода. — За что хоть задержали-то?

— А ты у них спроси.

— Рапорт составили?

— Обошлось, — улыбнулся дежурный. — Так отпустили. Свои все-таки.

— Ладно. Разберемся. Теперь все?

— Теперь да.

— Хорошо. — Катя прошла по коридору, толкнула дверь комнаты оперативного состава.

Что касается помещений, тут им повезло. Стараниями Никиты Степановича Гукина УВД выделили едва ли не самое большое здание в городе, явно превышающее довольно скромные потребности органов охраны правопорядка, укомплектованных всего-то на шестьдесят процентов. Потому-то и занимали опера, как важные чиновники, каждый по отдельному кабинету. Да еще и комната для совещаний имелась. С мебелью обстояло хуже, но жаловаться было грех. Говорили, в столице, случается, коллеги по трое в крохотной комнатке ютятся.

В комнате оперсостава Катя застала четверых — Лемехова, Панкратова, Володю Паничева — Пана — и Женю Кузенко — просто Жеку. Володя и Женя смотрели по маленькому черно-белому телевизору музыкальную программу местной кабельной студии, Панкратов разглядывал пейзаж за окном, Лемехов, сидя на старой ученической парте, курил, пуская дым к потолку и болтая ногами.

— Привет, Кать, — повернулся к Кате Паничев.

— Добренькое утречко, — вторил ему Кузенко.

— Доброе, — кивнула Катя.

Лемехов разогнал дым рукой и заявил:

— Опаздываете, товарищ капитан.

— Начальство не опаздывает, — ответила Катя.

— Знаю, знаю, — расплылся Лемехов. Его, похоже, совершенно не удручали события вчерашнего вечера. И Катин отлуп, и последующее задержание. — Проспала, что ль?

— Неважно, — ответила она, выключая телевизор. — Расскажи-ка лучше, герой, что это за дебош вы с Панкратом учинили нынче ночью?

— Какой дебош, мать? — удивился вполне натурально Гриша Панкратов. — Ты о чем? Никакого дебоша не было.

— А что на Макаровке делали в такое время? — поинтересовалась Катя, хотя ответ ей был известен заранее.

— Да в общагу небось текстильную ездили, — усмехнулся Володя Паничев.

— А чего, нельзя, что ли? — весело осклабился Лемехов. — У меня там невеста, вот и заглянули на огонек.

— Ты, Антон, лохов на эту байду про невесту разводить будешь, — серьезно ответила Катя. — Вон Гукину рассказывай, когда на ковер вызовет. А я на такое фуфло давно не ведусь. Ей хоть восемнадцать-то исполнилось, твоей невесте?

— Обижаешь, мать, — надул губы Лемех. — Я с малолетками не того… не якшаюсь. Больной, что ль, самому себе срок на шею вешать.

— Смотри, — погрозила пальцем Катя. — Статью намотаю, не посмотрю, что коллега.

— Вот и доверяй тебе после этого… — «опечалился» Лемехов.

— Антон, насчет малолеток я серьезно. Не дай бог, узнаю что-нибудь такое!

— Да ладно, Кать. За кого ты меня принимаешь-то? Я же не какой-нибудь этот… бык отмороженный.

— Стояли, болтали с девчонками, тут как раз солдатня эта подкатила откуда ни возьмись, — поддакнул Панкратов. — Мы им вежливо так: ребята, мол, а вам в часть отвалить не пора? По отбою, на горшочки? Как, мол, отцы-командиры на ваш поздний загул посмотрят?

— Но вежливо, заметь, мать, — вставил реплику Лемехов. — В предельно корректной форме обратились, чтобы не пятнать офицерский мундир. А эти сопляки в драку… Пришлось поучить детишек уму-разуму. Одному-другому в голову накатили, остальные сами полегли.

— А уж дальше орлы из ППС подоспели, — закончил Панкратов. — Проехались в отделение, как водится. То-се…

— Так это вы, что ли, в сводку попали? — удивилась Катя. — Драка у общежития?

— Не, ты не беспокойся, там все чисто, — поспешил успокоить ее Лемехов. — Ребята пообещали фамилии в сводку не вносить.

— Ваше счастье, — кивнула Катя. — А то оба имели бы такие неприятности — мало бы не показалось. Степаныч с вас по три шкуры спустил бы.

— Не внесли же, — беспечно отмахнулся Лемехов. — Так чего шум поднимать? Нормально, мать. Все хорошо, что хорошо кончается.

— Угу, — скептически кивнула Катя. — В следующий раз лучше ноги сделайте. И так по городу слухи ходят… — Она повернулась к Паничеву и Кузенко. — Ребята, никто из вас не в курсе, что вчера в городе Козельцев светился?

— Козельцев? Владимир Андреевич? — насторожился Панкратов. — Откуда сведения?

— Логин только что рассказал. А ему люди из ГИБДД доложили.

— Ну, пойдут неприятности теперь, — пробормотал Лемехов.

— С чего ты взял? — повернулась к нему Катя.

— Да коллеги столичные рассказывали. Тот еще урюк… Срок на нем бесконечный висит. Только прикрывают его люди серьезные, нам до него не дотянуться. А я бы его посадил. С удовольствием.

— А чего он у нас-то делал? — поскреб в затылке Панкратов. — В управу он, я так понял, не заходил. Интересов у него здесь никаких… Не Пал Ильича же он проверять приезжал?

— Так… — Катя достала из сумочки сигареты, присела на подоконник. — Давайте, орлы, колитесь, никто ничего не утаил? Никакой важной информации за последние десять дней не проходило?

— Да нет, — озадачился Лемехов. — Если что вспомню, сразу скажу.

— Пан? — Катя повернулась к Паничеву. — Как у тебя?

— У меня тоже ничего выдающегося, — наморщил лоб Володя.

— Ну да, — поддержал его Кузенко.

— Вообще-то… — задумчиво, врастяжку, произнес Гриша Панкратов, — есть у меня одна информашка… Не думаю, правда, что наше правительство заинтересовалось бы такой мелочью, но… черт его знает. Может, и в самом деле? Опять же вы все наверняка уже слышали…

— Да говори, не томи, — возмутился Лемехов. — Во дает! У него информация, из-за которой к нам правительственная шишка ломится, как козел в ворота, а он молчит!

— Ребят, — Панкратов выглядел крайне серьезным, — только это не должно пойти дальше порога. Знаем мы пятеро — больше никто. И даже начальству не докладываем. Иначе может пострадать очень хороший человек. Идет?

— Там посмотрим, — жестко ответила Катя. — Смотря что за информация. Выкладывай.

— Короче, вчера вечером, — Панкратов наклонился к столу, понижая голос, — один парень сказал мне, что перетрахал правую половину города и теперь взял обязательство перетрахать левую, затратив на это вдвое меньше времени. Как думаете, правительство не поэтому сюда десант высадило?

Лемехов ошарашенно уставился на приятеля. А тот улыбался до самых ушей. Катя тоже смотрела на Гришу. До нее не сразу дошел смысл сказанного. Первым сообразил Володя Паничев, а сообразив, заржал в голос. Улыбнулась Катя. Потом загоготал Женя Кузенко. И только Лемехов мрачно смотрел на Гришу.

— Чего? — спросил тот.

— Я не понял. Это ты про меня, что ль?

— Нет, блин, — засмеялся Панкратов. — Про папу римского!

Лемехов подумал секунду, затем пожал плечами, сказал безразлично:

— Ну и дурак тогда. — Чем вызвал новый приступ смеха у всех присутствующих. — Смейтесь, смейтесь. Особенно ты, Гришаня. Я тоже над вами посмеюсь. Придет время, — добавил Лемехов для Володи и Жени.

— Все, закончили веселье, — оборвала Катя.

— Давно пора, — буркнул Лемехов.

— Так что, информации ни у кого нет?

— Мать, — развел руками Женя Кузенко, — если бы она была, ты бы о ней знала, клянусь.

Катя повернулась и посмотрела в окно. Мэра на пороге управы уже не было.

— Ладно. Завтра посмотрим, — задумчиво произнесла она. — Что у нас на сегодня?

— Бригада Смольного Крохе стрелку забила, — потер ладони Лемехов. — Вроде по поводу старых точек.

— Во сколько, где? — мгновенно напряглась Катя.

— В пять вечера, на втором километре. Стоянка там есть для большегрузов, у мотеля «Дальний путь». Вот на ней.

— Понятно, — кивнула Катя. — Думаешь, может стрельба случиться?

— Думаю. Слушок такой по городу пошел, что «смольновцы» на войну реально настроились. Не пойму, с чего только, — развел руками Лемехов. — Вообще-то они добазарились без стволов приехать и вопрос мирно тереть, но мне один кекс шепнул по секрету, мол, «смольновцы» кое-что прихватят.

— Кроха, понятное дело, тоже заявится с арсеналом, — утвердительно кивнула Катя.

— Ну, ему-то жить еще не надоело, — согласился Панкратов. — Вот мы бы их там всех разом дружненько и упаковали бы. Всем спокойнее было бы. Пусть в камере отношения выясняют.

— А твой источник надежный? — поинтересовалась у Лемехова Катя.

— Надежнее не бывает, — ухмыльнулся тот.

— Тогда будем работать, — вздохнула Катя. Откровенно говоря, не любила она, когда в городе начинался «пороховой бардак». — Вязать, оформлять, сажать.

Гриша улыбнулся и старательно чмокнул губами, изображая поцелуй. Так он выражал восторг.

— Иди в баню, — отмахнулась Катя. — А вообще… странно как-то. Смольный в СИЗО парится. Структура его против Крохиной никак не катит. С чего это они хвост решили поднимать?

— Кать, — Панкрат развел руками, — чужая душа — потемки. Возьмем мальчиков за жабры, там и разберемся.

— Ну, чего… — Лемехов полез за отворот пиджака, достал из кобуры «ПМ», снял с предохранителя, выщелкнул обойму, проверил наличие патронов, вернул обойму в магазин. Проделано это было киношно-пижонски. Гриша улыбнулся. — Сейчас звякну Мурзе Рахметовичу, чтобы людей подтянул, повяжем всю эту гоп-компанию, когда приедут.

— Антон, — Катя посмотрела на Лемехова, — будешь Рахметычу звонить, попроси, чтобы группа пораньше подъехала, к трем. И предупреди, чтобы не очень мелькали. А то опять на своем автобусе фирменном заявятся, через час весь город будет знать, что менты на втором километре засаду устроили. Пускай в мотеле разместятся, в номерах с видом на стоянку. А в половине пятого туда Гриша подойдет.

— Мать, нет проблем, — весело задрал брови Лемехов. — Прямо сейчас и звякну. А что, — тут же поинтересовался он, — со Степанычем согласовывать не будем?

— Будем, конечно. Куда же мы денемся.

Вообще-то при проведении подобных операций, в какой бы стране мира это ни происходило, действует одно и то же неизменное правило: чем меньше народу в курсе, тем лучше для дела. Но обойтись без одобрения начальника УВД было нельзя. Кто знает, как все повернется? Не дай бог, до стрельбы дойдет, потом проверками да комиссиями замордуют. И тебе достанется, и начальству. Что же это за начальство такое, если не знает, какая каша в собственном доме варится?

— Ну, — сказал Володя Паничев вполне довольно, — пошла потеха…

* * *


— Какие у нас планы на сегодня, Вадим? — Дима прошел к столу, взял чашку кофе.

— Степан звонил. Просил о встрече.

— Чего хотел?

— Как обычно, — улыбнулся Вадим.

Единственной паршивой овцой в семье оказался старший брат Димы — Степан. Как ни пытался отец вразумить Степана и наставить на путь истинный — бесполезно. Дима не однажды предлагал брату работу в одной из своих фирм, но каждый раз тот гордо отказывался. Теперь Степан гужевался у каких-то своих друзей в столице, время от времени наезжая к Диме и клянча у того деньги в долг. Долг накопился уже вполне приличный, однако Степана это не смущало. Дима, конечно, давал деньги без большой охоты, но все же давал. Единственное, что он заставлял брата делать регулярно, — проходить медицинский осмотр. Доверенный врач обследовал Степана и как минимум раз в месяц делал полный анализ крови на предмет наличия следов наркотических препаратов. Степан ворчал по данному поводу, но таковы были условия получения ссуды.

— Хорошо. Скажи, пусть подъедет завтра. Пройдет осмотр — получит деньги. — Дима допил кофе, принялся повязывать галстук. — Ты на Козельцева информацию поднял?

— Поднял, да. Даже ждать не пришлось. На него столько компры в «конторе» лежит — у меня глаза на лоб полезли. Владимира Андреевича расстреливать впору как вредителя и врага народа. С конфискацией. Такого раскулачить — вся страна сможет три года карбонад с икрой трескать. Если этого бобра за рога возьмут — он из зоны не выйдет.

Вадим взял стоящий у двери кейс, щелкнул замками, выложил на стол два десятка листков.

— Здесь основная выжимка. Кое-какие телефонные разговоры, чтобы ты реально масштаб оценил, привычки, контакты, адреса, счета.

Дима застегнул запонки, взял со стола листки, просмотрел, хмыкнул:

— Ты не прав, Вадим. Он не из зоны не выйдет. Он до зоны не дойдет. Только зацепить его сложно. Слишком много реальных людей с ним общими делами замазаны. Они его вытаскивать до последнего будут, лишь бы Козельцев рот не открыл, иначе вонь на всю страну пойдет.

Дима снова пролистал досье.

— А с секретаршами что?

— Обе разом ушли в отпуск, — сообщил Вадим. — Три дня назад.

— Хвосты какие-нибудь есть?

— Их мобильные не отвечают, дома никто не открывает. Я отправил Борика с Паней, они посмотрят там все.

— Найди этих секретарш, Вадим. Если мы их не найдем в ближайшую неделю, боюсь, потом будет поздно.

— Почему? — не понял Вадим. — Кому они нужны?

— Когда каша заварится, их головы станут слишком дорого стоить.

— Ты беспокоишься о каких-то секретаршах? — удивился Вадим. — Дима, самое время побеспокоиться о себе.

— О себе я и беспокоюсь, — ответил Дима. — Секретарши волнуют меня постольку-поскольку. — Он застегнул пиджак, вернулся к столу, сунул досье Козельцева в карман. — Знаешь что, Вадим… Достань-ка мне адреса всех серьезных коллекционеров живописи. И еще мне понадобятся специалисты по… Впрочем, это я с отцом обговорю. Это все? Или еще что-нибудь есть?

— Насчет ментов ты просил… — Вадим протянул ему список.

— Спасибо. — Дима не без удивления взглянул на одинокую страничку. — Так-так-так… — проглядел он список. — И это все, кто не берет? Негусто. Коррумпированные у нас, однако, правоохранительные органы.

— Так ведь, Дима, кушать всем хочется.

— Екатерина Михайловна Светлая. Екатерина Михайловна. Тридцать один. Не замужем. Дочери двенадцать лет. А муж куда делся?

— Развелись, наверное, — прокомментировал Вадим.

— Понятно. — Дима взял со стола телефон, набрал номер. — Миша? Приветствую. Да, я. Чем вы занимаетесь? Вот что, пока Северьян Януарьевич твоему «Джону Ву» замену ищет, ты бери с собой Андрея… Какого-какого… Сценариста! И оператора. И срочно приезжайте ко мне. Да, вы мне понадобитесь. Все трое. Найми левака, я оплачу. Все, давай, жду. — Дима убрал телефон в карман. — Та-ак. Что еще, Вадим?

— Все. — Вадим посмотрел на него с интересом. — Что ты задумал, Дима?

— Я? Дима усмехнулся. — А с чего ты взял, что я что-то задумал?

* * *


В маленьком ресторанчике под названием «Кавказская трапеза» народу почти не было. Смольный знал это местечко давно. Здесь всегда было спокойно, малолюдно. К тому же большая часть столиков вынесена на улицу, подъезд просматривается метров на сто пятьдесят. Появилась бы на горизонте ментовская тачка, сорвать когти проблемы бы не составило. Метрах в двадцати, сразу за ресторанчиком, начинался лес. Делай ноги и не оглядывайся.

Пока же Смольный спокойно ел шашлык и запивал его водкой. Шашлык был хорошим, водка чуть теплой. Неприятно. Но лучше теплая водка в безопасном местечке, чем ледяная в тупике.

— Я одного не пойму, Смольный. — Советник — коренастый, очень подвижный парень с погонялом Юань — взглянул на сидящего напротив босса. — Почему бы нам сразу Кроху не заделать? Зачем вся эта байда с ментовкой нужна?

Смольный отрезал кусок шашлыка, пожевал, опрокинул очередную рюмку. Он отъедался после вынужденного годичного поста.

— Я тебе объясню, Юань. — Голос его звучал ровно, почти равнодушно. — Если менты не приедут, мы так и сделаем. Только нам нужно, чтобы Кроха на нары загремел. Завалить его — проблемы нет. Это в любую минуту можно сделать.

— Тогда почему не завалить?

— Потому что я хочу огольца Крохиного перед ментами раскрыть, понимаешь? Он сейчас бизнесмен. Типа честный гражданин. А нужно, чтобы он за ствол схватился. И лучше, если первым. Тогда, во-первых, спроса перед братвой за него не будет реально. — Смольный улыбнулся тускло, пожевал и снова выпил водки. — А во-вторых, дорогой ментовке подарок конкретный выйдет. Такого бобра на чистые дела вывели. Менты же небось спят и видят, как бы его за решетку упрятать, да только хрен к нему подберешься. Оголец — пацан хитрый. Понтуется, типа деловой и к папе своему реально отношения не имеет. Просто так его хрен разведешь, а за отца он в отмашку кинется, зуб даю.

Юань кивнул понимающе. Идея была не то чтобы неплоха, можно и поизящнее что-то придумать, зато вполне осуществима. Разве менты упустят случай братву на стрелке зацепить? У них ведь в плане как? Взяли тех, взяли этих. Нигде не указывается, что «тех» отпустили через час после задержания, а «этих» — через два. Ботва ящик смотрит и радуется. Они бы прикинули, сколько менты братков гребут. Вся страна уже, по идее, на нарах париться должна бы, ан нет. И братва гуляет, и ментам есть на чем план делать, премии да звездочки себе зарабатывать. И ботве радостно: типа охраняют ее.

— Я пацанов послал, — сказал советник. — Они у мотеля покрутятся, поглядят, что к чему. Если менты объявятся — сразу свистнут.

Смольный доел, отодвинул тарелку.

— В общем, так, Юань. Я на эту стрелку не поеду. Мне до времени лучше не светиться. Если разведчики наши ментов засекут, вы много стволов не берите. Один-два, на всякий случай, у кого ксива есть. Чтобы все чисто вышло.

— Я понял, — кивнул Юань.

— А как Кроху повяжут, ты сразу мне на мобильник кидай.

— Базара нет, «папа».

Смольный потянулся, зевнул широко.

— И не звони пока особо никому, что я вернулся.

— Хорошо.

Смольный подозвал официанта.

— Братела, сделай еще два раза шашлычок. И водку замени. Эта теплая.

Официант понимающе кивнул, подхватил со стола посуду, наполовину початую бутылку и скрылся в кухне.

— Где мне тебя искать-то, если что? — поинтересовался Юань.

— Я сам с тобой свяжусь.

Советник посмотрел на Смольного недоумевающе:

— «Папа», ты мне не доверяешь?

— Я никому не доверяю, — отрубил Смольный. — Тебе в том числе.

— Почему? Ты подозреваешь, что среди нас кто-то «наседка»?

— Половина наших пацанов к Крохе свалила, стоило мне упасть на нары. — Бесшумно подплыл официант, поставил на стол тарелки с шашлыком, запотевший графинчик с водкой, удалился так же бесшумно. — Ты хочешь, чтобы я после этого кому-то доверял? — спросил Смольный насмешливо, отправляя в рот очередной кусок. — И не думай. Это я должен на похоронах Крохи и его пацана гулять, а не они на моих. Вот замочим их, тогда будем с доверием разбираться. Кстати, я говорил тебе лаве привезти. Ты привез?

— Да, конечно, «папа». — Юань придвинул Смольному стоящий под столиком аккуратный кейс. — Там и бабки, и ствол. «Тэтэшник», как заказывал.

Смольный опустил руку, придвинул чемоданчик к себе. Потом кивнул на вторую тарелку:

— Ешь. Хороший шашлык. Тебе сегодня придется полночи в ментовке куковать.

Юань придвинул тарелку и принялся за еду.

* * *


— Андрей, — Дима завел «БМВ» на площадку возле школы, повернулся к устроившемуся на заднем сиденье сценаристу, — мне нужно, чтобы ты дописал сценарий.

— В смысле? — не понял тот.

— Роль для двенадцатилетней девочки. Маленькая, большая — неважно. Важно, чтобы она была.

— Дмитрий Вячеславович, но это… непросто. Придется все переделывать. Невозможно ввести персонаж, не затронув при этом общей структуры сценария.

— Значит, придется переделать. — Дима посмотрел на часы. — Причем быстро. Я оплачу сверхурочные.

— Да нет, дело ведь не в деньгах… — Андрей помотал головой. — Объясните мне, зачем вам в фильме эта девочка? Какая у нее задача?

— Задача этой девочки — спасти жизнь главному герою. — Дима открыл дверцу. — Сейчас мы выберем подходящую кандидатуру.

— Дима, подожди. — Миша подался вперед. — Ты хочешь, чтобы мы выбрали исполнительницу, не зная даже, что ей придется играть? Это же абсурд.

— Миша, я не спрашивал твоего мнения. — Дима выбрался из салона, вся команда последовала за ним. — Мы сейчас пойдем в школу, посмотрим детей. Ты выберешь девочку. Андрей напишет для нее роль. Потом ты, Миша, поговоришь с ее родителями, объяснишь им ситуацию. Это все, что от тебя требуется.

— Нет, я готов, конечно, но… — Миша пожал плечами. — Ладно, как хочешь. Это твои деньги.

— Вот именно. Разыщите пока директора. Я сейчас подойду.

Миша и Андрей направились к школе. Оператор, до сего момента не проронивший ни слова, хмыкнул:

— За год нашей совместной работы, Дмитрий Вячеславович, я не замечал за вами склонности к дешевым театральным эффектам. Из чего делаю вывод, что ваш выбор не имеет отношения к кино. Насколько я понимаю, девочка уже одобрена и утверждена?

— Совершенно верно, — кивнул Дима, доставая телефон.

— Она хотя бы киногеничная?

— Не знаю, — честно признался Дима, набирая номер. — Я эту девочку ни разу не видел.

— Предполагается, что я зарыдаю от восторга и начну умильно целовать дитя в сопливый нос?

— Главное — не переигрывайте, — улыбнулся Дима, слушая длинные гудки в трубке. — Вероятнее всего, куски с участием нашей избранницы уйдут в корзину.

— Только на это я и надеюсь. — Оператор вздохнул и пошел к школе.

Наконец на том конце провода ответили.

— Отец? — Дима запер машину. — Здравствуй. Как ты? Да, я уже слышал насчет этой стрелки. У меня к тебе есть предложение…

Директриса — неопределенного возраста дородная тетушка с седыми кудряшками — аж всплеснула руками. Как и большинство людей старшего поколения, она с искренним почтением и трепетом относилась ко всякого рода работникам искусства. Идею молодого режиссера поискать юное дарование именно в провинции директриса одобрила сразу и безоговорочно. Столичные дети, все как один, испорчены, поверьте педагогу с тридцатилетним стажем. Развращены западными веяниями. Поколение кока-колы. Сколько вашей героине? Двенадцать-тринадцать? Как же, у нас таких целых три класса. «А», «Б» и «В». «А», кстати, гимназический. Очень умненькие дети. Очень. Девочек, кстати, больше, чем мальчиков. Пойдемте посмотрим. Лично она, директор, ни капельки не сомневается, что девочки именно ее школы достойны того, чтобы…

Оператор топтался за спинами и время от времени горестно вздыхал. Дима тоже держался в стороне, предоставив возможность Мише выступить во всей красе.

— Прошу вас, — директриса указала на двери нужного класса. — Это «А». Гимназический. Очень достойный класс. Обучаются по программе повышенной сложности и успевают, представляете? Учатся на «отлично». Ну, кроме одного-двух, может быть. Но тех мы скорее всего будем переводить в обычный класс.

При появлении группы дети поднялись. По милостивому разрешению директрисы сели.

— Гимназия платная? — негромко спросил директрису Дима.

— Школа за обучение денег не берет, — пояснила с достоинством та. — Родители оплачивают только методические пособия и квалификационную подготовку педагогов.

— Понятно, спасибо.

Диму класс «А» не интересовал. Вряд ли дочка оперативного работника учится в гимназии. Зарплата не та. Он очень удивился, когда худенькая, похожая на мальчишку девочка, поднявшись со своего места, звонко выпалила:

— Настя Светлая.

Оператор, наблюдавший больше за Димой, нежели за детьми, уловил движение бровей, кашлянул:

— А ну-ка, Настя, повернись к окну. Лампы включите, пожалуйста.

Он подошел к девчушке, опустился на корточки, повернул лицо Насти так, чтобы на него попадало как можно больше света, прищурился.

— А что? Хорошая девочка. Мне нравится. Нет, правда. Миш, как тебе?

Играл оператор просто грандиозно. Миша покосился на Диму, тот едва заметно кивнул. Режиссер вздохнул.

— Настя, ты хочешь сниматься в кино?

Вопрос был чисто риторическим. На свете, наверное, нет ни одного ребенка, который бы не хотел сниматься в кино. Настя с любопытством посмотрела на оператора, на режиссера, кивнула утвердительно.

— Ну и отлично. — Миша достал из кармана блокнот, сделал запись. — Мы сейчас пойдем посмотрим детей из других классов. Настя, задержись после уроков, пожалуйста. Нужно будет сделать фотопробы и переписать данные.

Настя снова кивнула.

Отобрали для вида еще пятерых. На Настю Светлую директриса отреагировала лимонной улыбкой. Троечница. По поведению твердый «неуд». Постоянно дерется, дерзит.

— В самом деле? — Дима понимающе кивал. — Любопытно, что именно эта девочка и подходит больше других.

— Ну зачем вам Светлая? Посмотрите на Лялечку Зотову. Просто прирожденная артистка. Прирожденная. Вся в мамочку. В самодеятельности у нас постоянно участвует. И танцует, и поет, и стихи читает. Лялечка, подойди сюда, деточка! — Лялечка Зотова, фарфоровая кукла, жеманно хлопала красивыми ресничками. — Посмотрите, молодой человек. Ее мама, кстати, на местном телевидении работает. А до этого работала в Москве, в «Останкино».

— Ну, что касательно мамы, это, конечно, замечательно. Но нам нужен другой типаж, понимаете?

— Да вы только посмотрите…

Пока Миша переписывал данные, оператор в актовом зале возился с фотопробами.

— Дети — гады, — бурчал он, забираясь в «БМВ». — Звездная болезнь у них хуже, чем у взрослых. Ее еще снимать не начали, только для проб отобрали, а она уже звезда. Ей говоришь: «Стой так, голову держи так». Ни фига. Она лучше меня знает, с какой стороны ее снимать надо. Что за бардак! Взрослому сказал пару ласковых — он все понял, а с этими что прикажете делать? И свет у них тут — полное г…о. Актовый зал называется. Ни одного прожектора. Кто им свет ставил, хотел бы я знать? Головы отрывать надо за такой свет.

— Успокойся, — усмехался Миша. — Пробы-то все равно левые.

— Ну и что, что левые? — не унимался оператор. — Я сейчас не про пробы говорю, а про свет. Да, а девчонка хорошая. Настя эта. Хорошая, честно, — уверил он. — Мишаня, присмотрись. Когда надумаешь детей снимать всерьез, бери сразу, не торгуясь.

— И что теперь? — спросил Миша, глядя на Диму.

— Ничего. Завтра утром возьмешь Северьяна Януарьевича, подъедете к ней домой, подпишете договор. А Антон нам к послезавтра что-нибудь напишет.

— С ума сойти можно, — вздыхал сценарист.

— Пробы-то печатать? — полюбопытствовал оператор.

— Да на фиг они нам! — ядовито процедил Миша. — Актрису уже утвердили.

— Напечатайте на всякий случай, — ответил Дима.

«БМВ» выехал со двора. Дима отвез группу на автовокзал, извинился:

— Ребята, времени в обрез, а мне еще надо к человеку одному заехать. Вот деньги, — он протянул Мише несколько крупных купюр, — возьмите частника. В Москву вас с удовольствием отвезут. И, Миша, позвони мне вечерком. Нужно будет все обсудить.

— Хорошо. — Режиссер покачал головой. — Дима, не знаю, что ты затеял, но мне это не нравится.

— Миша, тебя мои планы не касаются, — возразил довольно прохладно Дима. — Все, я жду от тебя звонка.

С автовокзала Дима поехал к отцу. Мало-старшему принадлежал трехэтажный особняк в коттеджном поселке сразу на выезде из города. Строились дома в расчете на московских клиентов. Большую часть москвичи и купили. Но были и местные. Предприниматели либо представители криминального мира. Поселок был тихим, охранялся хорошо. Постояльцы тоже старались не шуметь. Зачем гадить в собственном доме?

Дима миновал КПП с двумя дюжими бугаями в будке.

Подъехал к нужному дому. Машину в гараж загонять не стал, оставил во дворе. Поднялся на второй этаж. Жена отца, Светлана, увидев пасынка, улыбнулась:

— Здравствуй, Димочка.

— Здравствуй, Света. Отец у себя?

— В кабинете. У него гость.

— Это хорошо.

Собственно, ради гостя Дима сюда и ехал. Он прошел к кабинету, толкнул дверь.

Отец восседал на своем любимом месте — в кожаном кресле, за могучим столом. Гость, пожилой, интеллигентного вида мужчина, сосал тонкую сигаретку, пуская дым в потолок. Дима оценил изысканно-дорогой костюм, холеные руки, вкрадчиво-мягкие движения.

— Заходи, Дима. — Отец поднялся, протянул руку. — Знакомься. Это — Алексей Алексеевич Григорьев.

Дима ответил на рукопожатие отца, поздоровался с гостем.

— Алексей Алексеевич, — приветливо улыбнулся тот.

— Дмитрий Вячеславович. — Дима еще раз внимательно оглядел гостя. Спросил у отца: — Это и есть тот человек, о котором ты говорил?

— Да, — кивнул отец.

Алексею Алексеевичу Григорьеву на вид было около пятидесяти. Солидный, степенный возраст. Он уже давно имел все, что только может желать человек. Деньги, квартиру, приличную дачу, не самую шикарную, но вполне пристойную машину — «девятку». Дом — полная чаша. Единственное, с чем ему хронически не везло, так это с семьей. Оба его брака закончились быстрыми и скорыми разводами. Не ладилось что-то. Не клеилось. Нет, он редко ошибался в людях, и, в сущности, избранницы оказывались женщинами вполне достойными, домовитыми и любили Алексея Алексеевича.

Дело было не в них. Проблема заключалась в его тайной страсти. Страсть эта вступала в противоречие с размеренностью брака. Она бурлила в нем, жила своей жизнью, иногда утихала, иногда начинала глодать с такой сокрушительной силой, что приходилось бросать все.

Алексей Алексеевич Григорьев был вором. Вором, что называется, по призванию. Он крал не ради денег. Самое первое дело обеспечило Алексея Алексеевича на всю оставшуюся жизнь. И добыча как таковая его мало привлекала. Какой смысл в том, чем не можешь пользоваться открыто? Острые ощущения? При его состоянии он мог позволить себе вещи ничуть не менее рисковые. Алексею Алексеевичу нравилась игра ума. Его фантастически жгучая тяга к воровству объяснялась страстью к игре.

Наверное, родись он другим, стал бы страстным шахматистом. Может быть, каким-нибудь гроссмейстером провинциального масштаба. Но Алексей Алексеевич стал вором и никогда об этом не жалел.

Его «подвиги» отличались дерзостью, яркостью и незаурядностью. Кражи были быстрыми, как бросок змеи, простыми, как щелчок пальцев, и блестящими, как падающие звезды. Так уж было устроено его сознание.

Впрочем, однажды Алексей Алексеевич попался и получил восемь лет, кои и отбыл от звонка до звонка в колонии общего режима под городом Горьким, ныне Нижним Новгородом.

Именно на зоне он и познакомился с Вячеславом Аркадьевичем, Крохой. Кроха помог ему пройти эти восемь лет без больших потерь. Нет, Алексей Алексеевич никогда не обманывался относительно благородства своего покровителя. Кроха оценил аналитический склад ума «подопечного» и позже, на воле, не раз обращался к Алексею Алексеевичу за помощью. Григорьев не отказал Вячеславу Аркадьевичу ни разу. Он умел быть благодарным.

Дима кивнул, сел, сообщил Григорьеву:

— Отец отзывался о вас как о человеке, отлично разбирающемся в живописи.

— Он не соврал. — Григорьев улыбнулся. Тонко и загадочно. Дима такие улыбки не любил. Слишком уж многозначительные. — Я действительно кое-что понимаю в живописи.

— Кое-что? — нахмурился Дима. — Этого мало. Мне нужен специалист высочайшей квалификации.

— Он перед тобой, — отозвался Мало-старший.

— Алексей Алексеевич, вам знакомо имя Владимира Андреевича Козельцева? — поинтересовался Дима:

— Разумеется, — кивнул тот. — Кто же не знает Козельцева? Большой пройдоха. Делает деньги буквально из всего, к чему прикасается. Что касается живописи — у него очень хорошая коллекция.

— Вы ее видели?

— Нет, конечно, — усмехнулся Алексей Алексеевич. — Но для того чтобы знать, совсем не обязательно видеть. Достаточно выяснить, какие полотна человек приобретал. Большая часть его коллекции хранится где-то за границей. Козельцев, как и большинство здравомыслящих людей, понимает, что когда-нибудь его время кончится.

— Он скупает краденые картины?

— Дмитрий Вячеславович, если предлагают шедевр… — Григорьев изящно погасил изящно недокуренную сигарету, изящно извлек из кармана пачку, изящно прикурил новую, изящно затянулся. Он все делал очень изящно. — Скажу так: мне неизвестны коллекционеры, которые отказались бы от покупки произведения искусства, даже краденого, при условии, что у них хватит на это денег.

— Какие картины собирает Козельцев?

— Любые, цена которых превышает полмиллиона долларов. — Алексей Алексеевич покачал головой. — Для Козельцева картины — удачное вложение денег. Перевести десять миллионов долларов за границу так, чтобы об этом не стало известно газетам или правоохранительным органам, куда сложнее, нежели полотно Ван Гога.

— Это бизнес, — кивнул понимающе Дима. — А что он собирает? Какую картину он захотел бы купить для себя?

— Голландцев, — подумав, ответил Григорьев. — Козельцев приходит в восторг от голландских миниатюр. Всем известно, что у него обширнейшая коллекция. А те полотна, которые он пока не смог купить, у него есть в копиях. Ему их делает Олег Рыбников, очень известный мастер и очень дорогой.

— Вы знаете кого-нибудь, у кого есть миниатюры, копии которых Рыбников писал для Козельцева?

— Да, знаю. В Москве у Савинкова есть. У Волкова несколько превосходных полотен. В Питере у пары человек. Ну и по стране еще человек пять-шесть наберется.

— Так мало? — удивился Дима.

— Ну, благодатное время «первой жатвы» прошло. Люди глупые картины уже продали, умные держат свои до лучших времен. Голландцы пятнадцатого-шестнадцатого веков вообще большая редкость. Найти их сложно, и котируются они очень высоко. Козельцев знает что собирать.

Дима подумал, кивнул.

— Мы могли бы договориться, чтобы нам продали две-три хорошие, ценные миниатюры?

— Нет, — твердо ответил Григорьев. — Дмитрий Вячеславович, вы незнакомы с повадками настоящих коллекционеров. Даже умирая с голоду, они не согласятся продать ни одного полотна из своей коллекции. Иначе они не были бы коллекционерами.

— Мы могли бы взять эти картины на время?

— Ну-у-у… Это более сложный вопрос. Петя Савинков мог бы дать своих голландцев на время, но только за очень большие деньги и только при условии, что вы предоставите ему залог, перекрывающий получаемые полотна.

— Так… — Дима откинулся в кресле, подумал. — Вы могли бы привести пример такого залога?

— Например, «Спящая Даная». Малоизвестная широкой публике картина Рембрандта. Еще несколько полотен подобной категории.

— Ее можно купить? — быстро спросил Дима.

— Если только музей, в котором она хранится, решит выставить ее на торги, — усмехнулся Григорьев. — Но я бы не стал на это всерьез рассчитывать.

— Вы сможете нам помочь? — Дима посмотрел Алексею Алексеевичу в глаза. — Я имею в виду…

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — ответил тот, затягиваясь и рассматривая изящный столбик пепла на кончике изящной черной сигареты. — Кроха, — он посмотрел на Мало-старшего, — если бы подобное предложение исходило от любого другого человека, я бы и пальцем не пошевелил, ты знаешь.

— Я знаю, — подтвердил Вячеслав Аркадьевич.

— Ради нашей старой дружбы я готов помочь, но…

— Сколько? — быстро спросил Дима.

— Молодой человек, речь идет не о деньгах! — вспыхнул Григорьев. — Я говорю о безопасности! Неужели вы думаете, что можно украсть Рембрандта и при этом спокойно спать? За нами станет охотиться не только МВД, но и ФСБ. А в ФСБ работают очень серьезные люди. Нам придется залечь на дно и не высовывать носа по меньшей мере пару лет. Я говорю исключительно об этом.

— В конечном итоге все сводится к деньгам, — заметил Дима. — Чтобы лежать на дне в течение двух лет и при этом не менять своих привычек, нужны деньги. Спорю, именно это имелось в виду.

— Да, — вдруг кивнул Григорьев. — В конечном итоге, да.

— Вот видите, — улыбнулся Дима.

— Разница, Дмитрий Вячеславович, в том, что вы говорите о плате, а я о безопасности. За дружескую помощь я денег не беру.

— Как правило, — возразил Дима, — безопасность обходится дороже.

— Леша, — взял слово Мало-старший, — прикинь, что тебе нужно, чтобы провернуть это дело. Составь список, отдай Диме. Он все достанет.

— Вы ведь хотите добраться до Козельцева? — спросил Григорьев, глядя на Диму.

— Именно, — кивнул тот.

— У него очень высокие покровители.

— Я знаю, — ответил Дима. — Но мне нужна его голова, и я намерен ее получить.

— М-да. Вы самонадеянны, Дмитрий Вячеславович. — Алексей Алексеевич пожал плечами. — Ну что же… Давайте попробуем. Вчерне мне понадобится вот что…

* * *


Один из ребят Вадима, коротко стриженный парень с квадратной фигурой и звучным погонялом Борик, посмотрел в окно «Ниссана». Рядом с ним на пассажирском сиденье устроился паренек с тусклым лицом и внимательными цепкими глазами — Паня.

— Хрен ли мы тут высиживаем? — спрашивал Борик, оглядывая солидные иномарки, выстроившиеся у подъезда. — Эти телки все равно сюда не заявятся. Они где-нибудь на югах загорают. На югах сейчас хорошо. — Он мечтательно прищелкнул языком. — Солнце, бабы, море… Классно.

Паня не ответил. В данный момент он был занят наблюдением за прогуливающейся вдоль дома молодой мамочкой, толкающей перед собой коляску.

— Надо было взять этого орла за хобот, — сказал Борик, — и утюг на пузо. Он бы сразу все рассказал.

— За ним конкретные люди стоят, — бормотнул Паня и потянулся к бардачку. — Нас бы урыли за такие дела. — Достав набор отмычек, он снова взглянул на молодую мамашу. Та дошла до угла и повернула обратно. — Когда уже этой овце шарахаться тут надоест?

— Когда-когда… — Борик напрягся. — Когда этот… соловей на горе засвистит. Запоет то есть…

— Рак, — поправил Паня, убирая отмычки в карман.

— Че рак? Запоет?

— Засвистит. — Мамаша дошла до ближайшего угла, повернула обратно. — Пошли, — скомандовал Паня. — Не фиг тут высиживать.

Он распахнул дверцу и выпрыгнул из джипа на улицу.

Борик вздохнул и полез следом. С его комплекцией понятия «грация» и «ловкость» совмещались плохо.

Через три минуты они стояли перед дверью нужной квартиры.

— А если у нее сигнализация? — спросил Борик шепотом.

— Нет у нее больше никакой сигнализации, — ответил безразлично Паня, открывая створку распределительного щита и сбрасывая оба тумблера.

Затем он деловито достал из кармана баллончик с краской, прошел по площадке, аккуратно прыская на глазки соседних квартир, потом выудил отмычки.

— Смотри, — коротко приказал Паня Борику, наклоняясь к замку. — Замки-то какие дикие. Где только такие находят?

Он вставил отмычки в скважину, пошерудил, облизывая изредка губы. Щелкнул, отходя, язычок. Паня выпрямился, открыл дверь, шикнул:

— Заходи. Чего ждешь?

Борик вошел в квартиру. Паня шагнул следом, аккуратно прикрыл за собой дверь. Пощелкал выключателем, осмотрел дверную раму, створку, проверил телефон.

— Все нормально. Нет тут ни фига.

Борик остался у двери, прислушиваясь к происходящему в подъезде, Паня же пошел по комнатам. Он заглянул в спальню, проверил все шкафы, осмотрел ванную, зашел в кухню. Здесь его особенно заинтересовал холодильник. Весь осмотр занял не более десяти минут. Уже выходя в коридор, Паня достал из кармана телефон, набрал номер.

— Вадим? Паня. Короче, братан, такое дело. Овцы эти где-то поблизости. Шмотки на месте. Если она что и взяла, то немного. Чемодан в шкафу. Купальник я нашел. Трусы там, лифчики. Косметики море на полочке в спальне. В холодильнике полно продуктов. Газ не перекрыт. Уехали они ненадолго. Нужно пробить железнодорожные и авиакассы, возможно, с билетами что-то выкатится, но вряд ли. Зуб даю, эти овцы где-то рядом. Понял. Давай диктуй, я запомню. — Ручку Паня не носил. Ни к чему. На память он никогда не жаловался. — Проспект Мира. Шестьдесят два. Восемнадцать. Галина Сергеевна. Лады, сделаем. — Паня сложил трубку, убрал в карман, подмигнул Борику: — Пошли, жиган. Работа есть.

На площадке второго этажа Паня посмотрел в окно. Мамаша с коляской как раз завершала второй круг. Паня и Борик спустились к двери, подождали, пока женщина минует подъезд, и вышли на улицу.

Через минуту «Ниссан» выехал со двора.

* * *


Дима не стал наглеть. Оставил «БМВ» у входа в мотель, сам прошел в холл и устроился в удобном кресле, откуда замечательно просматривалась стоянка. Взял себе кофейку, сидел, попивал, оглядывал подъезжающие машины.

Ментов он срисовал сразу. По меньшей мере — десяток человек. Трое сидели за столиком открытого кафе. Якобы болтали, но бутылки с пивом, стоящие перед троицей, ну просто никак не хотели пустеть. Еще парень с девицей в «трехе» замызганной. Чего они тут сидят? Обниматься негде? Идите в номер. А иначе зачем сюда приехали? Просто пообниматься можно и поближе где-нибудь. «РАФ» на площадке, среди грузовиков. В кабине пусто, но шторки, задернутые наглухо, время от времени колышутся. Только не говорите, что это их сквозняком мотает. Да и не верил Дима в подобные совпадения. Топорно работали менты. Даже стыдно становилось. Или на баранов рассчитывали?

Без нескольких минут пять на площадке у мотеля появилась иномарка. Новый «Форд», хотя и далеко не самой престижной модели. В салоне расположились четверо крепеньких ребят. Стекла в машине были опущены, из автомобильных колонок лилась музыка.

Иномарка сделала круг по площади и укатила в сторону города. Дима не сомневался, что это дозор «смольновских». Они явно производили рекогносцировку. Дима хмыкнул. Если его подозрения не подтвердятся, «смольновские» больше не появятся. Команда Смольного не настолько сильна, чтобы откровенно забивать на ментов. Либо… либо «смольновские» сами слили информацию ментам и приготовили отцу подляну. Тогда получал вполне логичное объяснение и слух о предстоящем мочилове. Отец бы взял с собой на стрелку стволы, менты бы его приняли, а дальше игра пошла бы в одни ворота.

Дима допил кофе, отставил чашку. Козельцев либо играл на стороне «смольновских», либо его использовали втемную. Насчет второго Дима сомневался. Скорее всего повелся Козельцев на бабки. На тот самый договор по «Гамлету». Не сам же он в бумагах продюсера рылся? Очевидно, «смольновские» нашли договор, но сами наехать на Диму не рискнули, а слили все дела Козельцеву. В любом варианте они оставались в выигрыше. Взамен бумаг получали очень конкретную поддержку в грядущем разборе с Мало-старшим и его структурой. А десять миллионов долларов — большие деньги. Достаточно большие, чтобы Козельцев решил вступить в игру.

Но как «смольновские», при их-то уровне, сумели выйти на Козельцева? Не домой же они к нему завалились: «Дяденька, у нас к вам деловое предложение»? Где-то как-то они пересеклись… Кто-то замолвил за них слово. Кто? Где? По какому вопросу?

На площадь выкатился мощный «Гранд-Чероки» в сопровождении «зализанной» полуспортивной «Мазды» и солидно лоснящейся «Ауди». Иномарки, совершив «круг почета», остановились за большегрузной стоянкой, в пяти метрах от «РАФа». Дима еще раз убедился в том, что «смольновцы» готовят им подляну. Да ни один браток, если он, конечно, с головой дружен, не станет серьезный базар тереть у такой тревожной тачки. Враги себе, что ли? Или давненько в КПЗ не сиживали? Так посидите. Легко.

Из иномарок лениво, вразвалочку, выбирались братки. Двенадцать человек. Набивались под завязку, с хрустом. Колоритные, яркие представители отходящей уже касты «быков». В больших городах таких нынче увидишь редко. Там на стрелки приезжают деловые ребята, в костюмах и при галстуках. Никакой распальцовки и прочего. Нормальные, солидные бизнесмены. Цепи еще остались, но это антураж. Иначе как «своих» от «остальных» отличать? И вопросы решаются так же, не торопясь, солидно. То ли дело здесь — любо-дорого посмотреть. Дима и смотрел. Братки сгрудились возле своих «броневиков», явно напоказ, театрально. «Хозяева города». Чудно. Отвык он от подобных зрелищ. Отвык.

Ладно, не будем заставлять себя ждать. Дима поднялся, прошагал через холл, вышел на крыльцо. Огляделся. «Любовнички» в «трехе» посматривали на «смольновцев» слишком уж заинтересованно. «Пивники» косились. А пиво между тем все не кончалось. Надо будет подсказать потом, чтобы хоть безалкогольное брали. Для понта.

Дима зашагал вдоль шеренги большегрузных трейлеров. Кое-где возились водители. Кто-то копался в моторе, кто-то в кабине, оставив распахнутой дверцу. Тепло на улице-то.

Дима на ходу изучал лица приехавших братков. Кроме Юаня, он никого и не знал.

Юань тоже заметил Диму, узнал, сказал что-то негромко пехотинцам. Те сразу пришипились, снизили громкость разговора на тон. Нервозности в движениях прибавилось, взгляды по сторонам. Мол, что так мало? Почему один? То ли «Сема, нас не уважают», то ли «а остальные за пивом пошли?»

— Здорово, братва, — сказал, подходя, Дима.

— Здорово, — кивнул Юань.

— Как дела?

— Нормально. Как у тебя?

— Тоже в порядке. Ну, так что за дела, братела? Зачем звал?

— Да вообще-то рубились вроде с Крохой базары тереть?

— А я тебя не устраиваю? — усмехнулся жестко Дима. — Считаешь, не в уровень?

— Так ты, я слышал, не при делах?

— Сегодня при делах. Зачем звал?

«Смольновские» явно растерялись.

— Ну, короче, дела так выкатываются, что насчет кусков говорить надо, — без особой уверенности сказал Юань.

— Давай говорить, — согласился Дима. — Юань, ты пацан реальный, понятия знаешь. Позвал — держи слово. Или скажи, что зря понтовался, тогда я поеду. Даже за вызов с вас не спрошу, хотя стоило бы.

— Да ты че, братан? — Один из пехотинцев, видимо, тот, которому предстояла роль «разводного», принялся отчаянно жестикулировать, обмахивая «веерами» пальцев собственные уши. — Ты че нам грузишь-то?

— Грызло заткни, обсос, — не глядя на пехотинца, сказал ледяным тоном Дима. — И не надо на меня рылом целить. Я тебе не лох с авторынка, понял?

— Разбей понт, — скомандовал бойцу Юань, и тот сразу замолчал, отступил на шаг.

— Короче, Дима… — Юань пытался найти выход из сложившейся ситуации. Уйти просто так он уже не мог, но и разводить Диму смысла не было. Впрочем, разрешения не было тоже. — Нам надо бы с Крохой вопросы тереть реально.

— Нету, занят, — развел руками Дима. — Но я за базар отвечаю. Имеешь претензии — давай двигай. Иначе, сам понимаешь, по городу звон пойдет, что вы конкретно нужным людям стрелки забиваете, а самим сказать нечего.

— В общем, наши считают, что вы авторынок незаконно подмяли. Или откидывайте нам с него процент, или, Дима, передай Крохе, что может начаться война.

— Вон что… И какой же процент вы хотите?

— Десять. С авторынка вы имеете пятнадцать. Но кусок этот, по всем понятиям, наш. Вам — пять, нам — десять. По справедливости.

Дима пытался просчитать ситуацию. Войны он не боялся. Структура Смольного не представляла для них серьезной опасности. Если бы не одно «но». Козельцев.

И вдруг Дима понял. Он сообразил и каким образом «смольновцы» заручились поддержкой Козельцева, и в чем они нашли точки соприкосновения. И почему сейчас Юань, принявший бригаду Смольного, начал колебаться.

— Странно, — растяжно произнес Дима. — А Смольный рубился, что его устроят восемь процентов.

— Смольный? — растерялся Юань. — А когда ты с ним разговаривал?

— Да минут десять назад. — Дима подмигнул. — Весь город знает, что этот, деловой из Москвы, Смольного с кичи вытащил. — Юань нахмурился. — Так ты ему позвони, выясни насчет процента. А то непонятки получаются конкретные. Ты мне одну цифру называешь, он — другую.

Юань достал из кармана мобильный, отошел в сторону, набрал номер. Дима усмехнулся криво. Вот оно в чем дело. Смольный, стало быть, на воле. И, конечно, горит желанием вернуть долги Диме и Мало-старшему. Ну-ну…

Юань закрыл телефон, подошел. В глазах его горел недобрый огонь.

— Так ты, говоришь, братела, за базар свой козлиный ответить реально сможешь?

— Слышь, Юань… — Дима достал сигарету, лениво-наигранно подвесил в уголок рта. Подумал, что надо было послушать Вадима, подтянуть пацанов. Пусть бы постояли себе в сторонке. Похоже, менты вмешиваться не намерены. Хотят спектакль до конца досмотреть. — За «козла» ответишь?

— Я перед пидо…ми ответ не держу, — процедил Юань. — А ты пид…р, Дима. Самый настоящий. Ты Смольного ментам слил. Тебя, по понятиям, опускать надо.

Дима понял, что сейчас его скорее всего убьют. Выстрелит какой-нибудь боец и пойдет себе со спокойной душой на зону, авторитет зарабатывать. Только Диме-то будет на это плевать. Мертвым вообще на все плевать.

Он сделал шаг в сторону, чтобы Юань оказался между ним и пехотинцами, а затем ударил советника в зубы. Хорошо ударил, достойно. Юань отступил, зажимая разбитые губы.

— Ах ты, тварь позорная!..

Дима едва успел закрыться. В следующую секунду он получил удар в солнечное сплетение. Вернее, в локти, прикрывающие солнечное сплетение. Согнулся пополам, раскрыв рот. Сигарета повисла в уголке губ, затем оторвалась и упала на асфальт, покатилась белой трубочкой. Дима плавно осел на колени. Он беспокоился лишь об одном: вдруг на ментов драка произведет не большее впечатление, чем разговор? Посмотрят, повеселятся. Хотя вряд ли пехотинцы Смольного станут стрелять в такой свалке. Юань ударил его еще раз. Если бы не желание самого Димы поскорее упасть, советнику пришлось бы постараться поосновательнее. Но Дима упал, вжав голову в плечи и подтянув колени к груди. Теперь надо было смотреть в оба и быть предельно осторожным. Если сейчас менты все-таки решат начать задержание, пехотинцы Смольного вполне могут попрыгать в свои «танки» и дать по газам. Уворачивайся, как хочешь. Расчет Димы оправдался.

Еще секунда в ожидании следующего удара, а затем мир вокруг него наполнился топотом шагов, криками, щелканьем затворов, хлопаньем дверец.

— Лежать! Лежать, сказал!!!

— Руки!!! На затылок, б…!!!

— Серега, правого возьми!!!

— Ку-уда?!!

— Давай сюда их. Сюда их!

Диму довольно резко подхватили под мышки, перевернули рывком и грохнули физиономией об асфальт, заломив руки за спину и защелкнув на запястьях наручники. Затрещал фирменный пиджачок. Хороший был костюмчик. Дорогой. Теперь уже не спасти. С другой стороны, не в ватнике же было идти? Дима повернул голову и увидел перед самым лицом рифленую подошву ботинка.

Несколько минут вокруг царила суета, затем все стихло. Как-то разом и резко. Потом над самой головой Димы послышался женский голос:

— А это что у нас за фрукт с горы?

Красивый голос. Сильный, глубокий. Властные нотки слегка его портили.

— Который? — хрустнул камешек под подошвой высокого ботинка. — Этот? Сейчас посмотрим.

Диму приподняли, обшарили карманы. Достали из разорванного пиджака предусмотрительно захваченные с собой документы.

— Хм… Кать, у него прописка московская. А фамилия юноши знаешь какая? Мало его фамилия. Дмитрий Вячеславович.

— Уж не Вячеслава ли Аркадьевича сынок? — с деланным удивлением поинтересовался кто-то из оперативников.

— Он самый.

— Занятно.

— Жек, грузи его в «воронок», — сказала Катя. — Там разберемся, каким ветром его к нам занесло.

— Товарищи, товарищи, — Дима почувствовал, как его подхватывают под мышки, заворачивают руки к лопаткам, — да я просто подошел огоньку попросить.

— Пошли, пошли… Будет тебе огонек…

Из-за мотеля появилась вереница машин. Два сине-желтых «уазика» и один «ГАЗ». Диму втолкнули в «УАЗ».

Вместе с ним в тесную клетку загрузили еще четверых братков. Все плечистые как на подбор.

Сквозь решетчатое окошко «воронка» площадка смотрелась очень колоритно. Братки лежали на асфальте лицами вниз. У одних руки скованы за спиной, другие просто положили ладони на могучие загривки. В целом же ощущение складывалось такое, что кто-то решил вымостить площадь качками. Вокруг редкое кольцо черно-серых ребят. Большинство при автоматах. На рукавах эмблема — изготовившийся к броску тигр. И буковки полукругом — ОМОН. Двое штатских обыскивают машины.

— Ну что, орлы, попались? — В кабину «уазика» забрался оперативник. Веселый, разбитной. Этакий скуластый живчик. Глаза сверкают злым весельем. Резкий паренек, сразу видать. К таким в руки лучше не попадаться. Иначе распускай шерстяные носочки. Как раз такие-то и бьют отчаяннее всех. — Кать, я, короче, отвезу «товарищей пацанов» в УВД. А вы тут с машинами заканчивайте и тоже подтягивайтесь. Протоколы будем составлять, чистосердечные писать. Сажать, короче, будем всех.

— Да, Антон, ты москвича в отдельную камеру определи, чтобы они не передрались по новой.

— Кать, а нам-то что за дело? Его уже битым привезли. Подумаешь, пара лишних синяков появится. — Оперативник засмеялся вполне довольно.

— Антош, не доставай. Я сейчас цельнометаллический юмор не воспринимаю.

Дима тоже не воспринимал Антошин юмор. Шутка насчет одной камеры вполне могла выйти ему боком. Дима посмотрел сквозь зарешеченное окошко на Екатерину Михайловну Светлую. Симпатичная. Не красавица, но симпатичная. Возраст берет свое, да и работа — не в санатории загорать. Фигура отличная. Без дураков.

— Ну что, поехали? — спросил Лемехов водителя.

— Поехали, — отозвался тот, нажимая на газ.

* * *


В шесть вечера, не дождавшись звонка Димы, советник Вадим снял трубку телефона и набрал указанный номер.

— Владимира Андреевича Козельцева, будьте добры, — попросил он, когда на том конце послышался вальяжный голос.

— Я слушаю, — отозвался Козельцев.

— Владимир Андреевич, я — ближайший помощник Дмитрия Вячеславовича Мало и звоню вам по его поручению.

— Какого еще Дмит… Ах, да, простите. — Козельцев быстро сообразил, о ком идет речь. — А что же Дмитрий Вячеславович сам не позвонил?

— Видите ли, он поехал на встречу со знакомыми отца, и там всех задержала милиция. Настоящий произвол. Но Дмитрий Вячеславович успел связаться со мной и отдать необходимые распоряжения. Он обдумал ваше предложение и согласен выплатить названную сумму, хотя в ближайшее время вряд ли сможет это сделать, поскольку несколько дней ему, очевидно, придется провести в милиции.

— Черт… — невольно выдохнул Козельцев.

На другом конце провода Вадим улыбался. Он прекрасно понимал, о чем сейчас думает Владимир Андреевич. О СВОИХ десяти миллионах долларов, которые сидят в заплеванном милицейском «обезьяннике» какого-то провинциального УВД.

— …знает что! — закончил фразу Козельцев. Вадим не сомневался: если Владимир Андреевич и связан со «смольновцами», то после пяти минут размышлений он плюнет на любые договоренности. Слишком значительна сумма и слишком мелки партнеры. — Простите, как вас зовут?

— Вадим Борисович.

— Вы правы, Вадим Борисович, это настоящий произвол. Уважаемый человек, видный продюсер вынужден сидеть в каком-то УВД вместе со всякой шпаной. Вы, часом, не знаете, где именно находится ваш шеф?

— Да, он успел мне передать… — Вадим назвал городское УВД.

— Прекрасно. То есть я хотел сказать, что немедленно позвоню и устрою им разнос. Совсем распустились наши правоохранительные органы. Хватают всех, до кого руки дотягиваются.

— Именно, Владимир Андреевич, — поддержал возмущение Козельцева Вадим.

— Значит, не беспокойтесь, я все улажу. Максимум через пару часов Дмитрий Вячеславович окажется на свободе. Я буду ждать его звонка. Он может не волноваться, ложусь я поздно.

— Хорошо, я передам ему. Всего доброго, Владимир Андреевич.

— И вам всего наилучшего, Вадим Борисович.

Козельцев повесил трубку. Вадим же собрался и поехал к УВД, встречать Диму.

* * *


Козельцев же, нажав «отбой», тут же набрал другой номер.

— Да? — послышалось на том конце провода.

— Смольный? Ты что же это творишь, сучий потрох? Ты кидать меня надумал?

— Вова, это ты, что ль?

— Для кого Вова, а для кого Владимир Андреевич.

— Я не понял, что за наезды?

— Смольный, ты мне что говорил? Что забьешь стрелку Мало-старшему, а младшего оставишь, пока он мне бабки не заплатит!

— Ну и чего? Старшему и забил.

Смольный понял, что произошел прокол. Вообще-то когда Юань позвонил со стрелки и сказал, что вместо Крохи приехал оголец, он, Смольный, дал указание спровоцировать ссору и Диму завалить. Но, видно, пацаны не успели исполнить приказ. Менты подоспели первыми. Сам себя обманул Смольный. Значит, молодой в ментовке сидит? Тоже неплохо. Непонятно только, откуда Козельцеву это стало известно? Часа ведь еще не прошло. Или, может быть, он на два фронта работает?

— Хрен гну! — взорвался Козельцев. — Забил! Козла в огороде ты забил! Почему в милиции младший парится? В общем, так… Ты со своими делами сам разбирайся. Я получаю деньги и отхожу в тень.

— Вова… — голос Смольного наполнился ласковой угрозой, — ты что думаешь, если ты высоко сидишь, с большими людьми из одной лохани жрешь, так тебе бог две жизни намерил? Смотри, как бы не случилось беды какой.

— Слушай, если ты мне еще раз вздумаешь угрожать, я тебя, падло, в порошок сотру!

— Не сотрешь, Вова. Понтоваться ты умеешь конкретно, сказочник хренов, а на большее тебя не хватает. Да только никто за тебя слово держать не станет, когда выяснится, что ты за бабки народ с нар вытаскиваешь. Самому придется отвечать. Ты усвоил? — Смольный не стал дожидаться ответа. По тяжелому дыханию Козельцева он понял, что тот растерялся. — Теперь слушай внимательно. Насчет огольца базара нет. Лопухнулись мои пацаны. Да и младшенький, тварь хитрая, разыграл все ловко. Короче, сделаем так. Пусть он выходит. Ты тяни с него свои бабки. Время и место стрелки сообщишь мне заранее. Я подошлю людей. Ты берешь лаве и отваливаешь. А мои пацаны наготове будут и на стоянке его зацепят. Понял? И не дай божок тебе меня кинуть, Вова. Я тебя из-под земли достану, клянусь.

— Ладно. — Козельцев торопливо прикидывал, сможет ли он выкрутиться так, чтобы получить с Димы деньги и при этом подставить Смольного. А почему нет? Все возможно, если с умом подойти. — Договорились.

— Как добазаришься с огольцом насчет бабок, сразу звони мне.

Козельцев повесил трубку и принялся звонить в УВД.

* * *


К дому номер шестьдесят два по проспекту Мира подъехать оказалось нелегко. Двор был густо заставлен иномарками и отечественными авто преимущественно последних моделей.

Глядя из окна «Ниссана», Борик матюгнулся коротко.

— Охренеть можно, — прокомментировал он. — Как тут жить?

— Столица, братела, — пожал плечами Паня. — Каждый лох при тачке. У меня пацан один знакомый тут дела крутит. Говорит, «капусту» на дороге конкретно можно рубить. Тачек много, выбирай любую, разводи лоха конкретно.

— Как? — насторожился Борик.

— Да мало ли способов, братан. Голосуешь, типа подвезти тебя надо. Лох останавливается, ты чисто садишься и едешь. Потом расплачиваешься, а сам барсетку пустую под сиденье кидаешь. А через, пару минут тачка реальная лоха догоняет, с понтом барсетку с лаве мужчина нужный оставил. Все дела. — Паня цокнул языком, поиграл белесыми бровями.

— И много твой братан зарабатывает?

— Работают кони, братела, — усмехнулся тускло Паня. — А он лаве стрижет. В хороший месяц, рубился, червонца по полтора в гринах выкатывается.

Борик хмыкнул уважительно. Паня поставил «Ниссан», перегородив въезд во двор, открыл дверцу.

— Пошли. Квартира восемнадцать. Побазарим с Галиной Сергеевной.

Галина Сергеевна оказалась совсем молоденькой и очень пугливой девушкой. Увидев в глазок двух незнакомых «бычков», спросила из-за двери:

— Кто там?

— Понимаете, — мучительно подбирая слова, протянул Борик. — Мы хотели…

— Мы хотели с вами поговорить насчет подруги вашей, — перехватил инициативу Паня. — Она в продюсерском центре работает секретаршей.

— Насчет Маши? — уточнила Галина Сергеевна.

— Да-да, — громко подтвердил Паня и добавил шепотом: — Это ж надо быть такой дурой.

— Одну минуточку.

Клацнула цепочка, щелкнул замок. Между створкой и косяком образовалась узкая щель, сквозь которую на Борика и Паню взирал перепуганный глаз.

— А что такое случилось?

— Видите ли, мы в прошлом году подписывали с ее шефом договор. Теперь понадобилось кое-какие детали уточнить, а найти вашу подругу не можем.

— А она в отпуске, — глаз моргнул.

Паня изумленно тряхнул головой.

— Да в том-то и дело. Мы неделю назад договаривались, что подъедем, а теперь вот… — развел он руками. — У нас контракт горит на два миллиона долларов. А у нее на работе никто ничего толком сказать не может.

— Ага, какая-то контора у них чисто козлиная. Мычат все как бараны, — вставил авторитетно Борик. — Мы им объясняем, мол, контракт реальный горит, а они там все, как эти… Не врубаются, одним словом.

Паня вздохнул тяжело и мысленно дал себе зарок в следующий раз идти для разговора в одиночку.

— Вы случайно не знаете телефон ее или адрес, куда она поехала? — вежливо спросил он.

— Место точно я не знаю, — помявшись, сообщила Галина Сергеевна и оглядела визитеров еще раз. — Маша адрес не оставила.

— Но, может быть, звонила?

— Ну-у…

— А без «ну»? — не вытерпел Борик.

Паня быстро и сильно ткнул его локтем в бок.

— Номер телефона она назвала на всякий случай… — с сомнением протянула Галина Сергеевна. — Правда, просила никому его не давать.

— Да вы поймите, — напирал Паня, — у нас контракт сорвется. С нас начальство голову снимет: Там дел-то всего на минуту.

— Сейчас, секундочку. — Дверь захлопнулась.

— Ну вот. — Паня потер ладони. — Номерок хавиры возьмем, пробьем его через ментовку, и, можно считать, эти овцы у нас в кармане.

— Ага, — энергично кивнул Борик.

Они подождали пару минут. Пауза затягивалась. Паня нажал кнопку звонка. За створкой скрипнула половица.

— Галина Сергеевна, — позвал Паня, — так что насчет номерочка?

— Уходите, — раздался с той стороны двери перепуганный голос. — Я милицию вызвала.

Паня и Борик переглянулись. Похоже, Галина Сергеевна, вопреки их ожиданиям, решила сперва созвониться с подругой. Черт ее знает, что им там наговорил Козельцев. Ясно было одно: никакого «номерочка» они тут не получат.

На всякий случай Паня позвонил еще раз.

— Я милицию вызвала! — крикнула снова Галина Сергеевна и тут же заблажила страдальчески: — Помогите! Убивают!

— Сука! — выдохнул зло Паня и кивнул Борику: — Пошли. Может, она и правда ментовку вызвала.

Они побежали вниз по лестнице. Выскочив из подъезда, пролетели через двор и запрыгнули в «Ниссан». Через десять секунд, взревев мощным двигателем, джип выехал со двора и покатился к окраине. И вовремя. «Ниссан» не успел отъехать на сотню метров, как к дому шестьдесят два, поблескивая синим маячком, подкатил милицейский «Москвич».

— Дура психованная, — прокомментировал поступок Галины Сергеевны Паня и, покосившись на Борика, спросил: — Чего делать-то будем, братан?

— Чего делать, чего делать, — хмыкнул тот. — Вадиму звони.

— Тоже верно, — согласился Паня и полез в карман за телефоном.

* * *


— Ну, что у вас? — спросил Лемехов, когда Катя вошла в дежурную часть.

— В общем, машины осмотрели, все чисто, — ответил за Катю Женя Кузенко. — Два ствола, но оба законные. Разрешение в порядке. Охранная структура, то-се… А больше ничего. Как будто они не на разбор ехали, а на прогулку.

— Так… — Лемехов плюхнулся на ограждение отделения для временно задержанных, оглядел коллег. — И что делать будем?

— А что тут сделаешь? — Катя вздохнула. — Ничего. Составим протокол по факту драки и отпустим.

— Чего-то я, братцы, не понимаю, — раздумчиво протянул Лемехов.

Володя Паничев зашел в дежурку, принялся звонить домой. Надо же было предупредить своих, что задерживается.

— Мать, — окликнул он Катю, — а может, ну их на хрен? Пусть катятся к едрене матери. Ну что им та драка? Посмеяться только, а нам с протоколами полночи возиться.

Парень, задержанный вместе с бойцами из бригады Смольного, сидел за огородкой, на которую взгромоздился Лемехов. Глазел по сторонам с любопытством, будто и не задержали его, а он сам зашел на пару минут. Вроде как на экскурсию.

Катя бросила на него быстрый взгляд. Симпатичный мальчишка. И тут же чертыхнулась про себя. Чего смотреть? Все равно пустышка. Как девчонка, ей-богу.

— Что ты сказал? — переспросила она Кузенко.

— Кать, что с тобой? — спросил Паничев.

— Нормально все. Задумалась.

— А-а, — протянул Кузенко и тоже взглянул на парня. — Понятно.

— Что тебе понятно? — вспыхнула Катя. — Докладывай, понятливый.

— Да я так просто. К слову пришлось. Я подумал, Кать, если уж нам их все равно оформлять, давай хоть хулиганку на них навесим. Кое-кому из этих орлов полезно пару недель улицы помести. Для фасона. В городе чище станет. — Он с сомнением посмотрел на вновь задумавшуюся Катю и продолжил, не меняя тона: — А можно их всех отпустить и по ордену дать. Ленина. Хотя Ленина, наверное, мало будет. Лучше сразу по Герою. По две штуки, каждому. Как думаешь, Кать?

— Да, — кивнула рассеянно Катя, снова взглянула на парня и почувствовала, как на щеках загорается предательский румянец. Он смотрел на нее, однако стоило ей повернуться, тут же отвел взгляд. Да что это с ней такое происходит? Как школьница. — Женя… в общем, давай займись.

— Чем? — Оперативник напрягся. — По ордену им выписать? Ты хоть слышала, какую хрень я тут только что нес? Кать, заканчивай. Просыпайся. У нас бригада целая в клетке сидит. Даже если по пять минут на каждого потратить, все равно с рапортами да протоколами будем полночи колбаситься. Дел куча. Мать, ты о чем думаешь?

Катя повернулась, посмотрела на него. Несколько секунд в ее глазах еще плавала янтарная пустота, мерцающая золотыми искрами.

Но мало-помалу они становились все более осмысленными. Володя Паничев нервно пощелкал пальцами:

— Что делать-то будем, Кать?

— Да. Ты прав, Жень. — Катя вздохнула, тряхнула головой. — Накатило что-то. Устала, наверное. Не выспалась.

— Угу, — мрачно буркнул Панкратов. — Я так и понял.

— В общем так… Володя. Давай… Тех, что дрались, оформляй по двести тринадцатой. Заодно сто шестнадцатую можешь накинуть.

— А сто шестнадцатую-то[2 - Ст. 116 УК РФ предусматривает ответственность за избиение.] по какому поводу?

— Вот по этому, — Катя кивнула на Диму. — Господин Мало нам сейчас заявление напишет. Отвези его в травм-пункт, пусть зафиксируют побои, ну и оформляй как положено.

— Лады, — кивнул Панкратов.

— Одну минуточку. — Дима поднял руку. — Я не собираюсь писать никаких заявлений.

— Почему? — Катя повернулась к нему.

— Ну, видите ли, я постоянно проживаю в Москве. Здесь бываю исключительно наездами. Навещаю отца. Дело, естественно, передадут в местный суд, а у меня просто не будет времени появляться на процессе. Поймите правильно.

Лемехов серьезно посмотрел на парня.

— Товарищ, по-моему, не проникся социалистическим самосознанием. Кать, давай я с ним в «оперативную» схожу, поговорю, объясню.

— Не нужно. «Пробей-ка» его лучше через «центральную».

— Ладно, мать, как скажешь, нет вопросов, — кивнул Паничев. — Сейчас все сделаем. Жека, засунь их в камеру какую-нибудь, пока мы документы пробьем.

— Да ты чего! — засмеялся Панкратов. — Они и стоя в одну камеру не войдут…

— Ничего, потерпят. Или прикажешь им номера в «Метрополе» снять?

— Ага, президентские, — загоготал Лемехов.

— Все равно через пару часов придется большинство из них выпустить, — ответила жестко Катя. — Давайте, ребята, работаем.

Катя достала сигарету, закурила, сделала несколько затяжек, раздавила окурок в пепельнице.

— Пойду Гукину доложусь.

Гукин был у себя, сидел, читал утреннюю газету. Когда Катя постучала, гаркнул:

— Не заперто, — и, увидев, кто пришел, не без налета раздражения сказал: — Ты чего ломишься-то каждый раз, Катерина? Мы тут на службе, не дома. Чем я, по-твоему, здесь таким занимаюсь, что ко мне стучаться надо каждый раз? В бане парюсь или с барышнями время провожу?

— Так ведь вроде как положено, Никита Степаныч, — вздохнула Катя. — Субординация.

— Тоже мне, нашла английский королевский двор, — ворчливо отозвался Гукин, сворачивая газету и убирая ее в сейф. — Давай докладывай, как прошло?

— Нормально прошло. — Катя, не дожидаясь приглашения, отодвинула стул, присела. — Без стрельбы и большого шума.

— Ну, то, что без стрельбы, это я уже понял. А насчет шума ты, пожалуй, преувеличиваешь. — Он указал на открытую фрамугу. — Всех хоть задержали?

— Всех, Никита Степанович.

— Ага, — удовлетворенно хмыкнул Гукин. — Нашли что?

— Два ствола. Оба у «смольновцев». И на оба имеются разрешения.

— Оформи изъятие. Проверить надо бы.

— Хорошо.

— А со второй стороны?

— А со второй стороны приехал Мало-младший, сын Крохи. Один. «Смольновские» затеяли с ним драку. Мы его проверили. Ничего. Ни ствола, ни ножа…

— Ни вилки, — закончил за нее Гукин. — В общем, Катерина, давай-ка ты этого Мало-младшего отпусти.

— С какой это стати? — напряглась Катя.

Нет, тут был вопрос принципиальный. Одно дело, когда ты сам решаешь, что к задержанному никаких претензий нет, а если и есть, то доказать их не представляется возможным, тогда да. Сам дурак. И совсем другое, когда кто-то… Ладно, не кто-то, начальник, но все равно… Приказывает тебе задержанного отпустить. Это ведь твой «клиент».

— А с такой, Катерина, что никакой стати тут нет и взяться ей неоткуда. Мало-младший к делам отца отношения не имеет, является на данный момент законопослушным гражданином, даже на стрелку бандитскую, с твоих слов, приехал, как лох, в одинаре, ни стволов, ни ножей при нем не обнаружено, так что… — Гукин развел руками. — Придется товарища Мало Дмитрия Вячеславовича отпустить.

— Никита Степанович, — в Кате заговорил характер, — это что, шутка?

— Да какие уж тут шутки, Катерина, — Гукин вздохнул, понизил голос. — Ты думаешь, я ничего не вижу, ничего не понимаю? Скорее всего, этот младший и есть настоящий «папа». Не совсем же он безмозглый баран, чтобы на такую стрелку в одиночку ехать. И отец его не отпустил бы, не будь он при делах. Но… Доказательств против него нет. Так что… — Гукин выдержал паузу. — Мне, Катерина, такой человек звонил насчет этого Мало — страшно даже сказать. Из самой Москвы.

— Когда этот человек успел узнать, что Мало задержан? Мы же его всего минут двадцать как в УВД привезли. Стоп! — Катя насторожилась. — Человек, случаем, не Козельцев Владимир Андреевич?

— Козельцев. — Теперь настала очередь Гукина удивляться. — А ты откуда знаешь?

— Козельцев вчера приезжал в город.

— Так. А почему мне сразу не доложили? Это же ЧП. Человек такого масштаба варит какие-то дела в городе, а начальник УВД ни сном ни духом. Катерина, ты хоть представляешь, что это означает? А это означает, что УВД хреново работает, вот что это означает.

— Никита Степанович, я сама только сегодня узнала, — повинилась Катя. — Его ребята из ГИБДД на выезде засекли. Или на въезде?

— И что, по-твоему, этот Козельцев здесь делал?

— К Мало приезжал, само собой.

— Правильно. А зачем?

— Дело у них какое-то общее.

— И я, Катерина, так думаю. Только вот… — Гукин потер подбородок. — Дела у них могут быть разные. Могут быть вполне законные, а могут…

— Никита Степанович, нет проблем, родненький. Давайте я его на четверть часа Лемеху отдам. Через двадцать минут полный отчет вам на стол положу, — жестко усмехнулась Катя.

— Катя, да ты что, с ума, что ли, сошла? Давно в старлеях не ходила? Да этому Мало, с такими-то знакомствами, только трубочку снять и номерок набрать. У нас весь личный состав сменится в течение суток. — Начальник УВД поморщился. — И потом, что это за клички такие дикие! Лемех, Пан, Жека… Не первый раз, кстати, слышу. Катерина, мы же не уголовники.

— Правильно, Никита Стапанович, — тускло улыбнулась Катя. — Поэтому у нас клички, а не погоняла.

— Так, Катерина, ты давай возьми этого Дмитрия Вячеславовича в разработочку. Контактики его здесь, в городе, пробей. Телефончик на прослушивание поставь.

— Ага, а санкцию мне кто подпишет? Господь бог?

— Какая ты меркантильная, Катерина! — вздохнул Гукин. — Сделаю я тебе санкцию, успокойся, сделаю. Кто там у нас сегодня по прокуратуре дежурит? Гринев?

— Гриня, — подтвердила Катя.

— Ну и отлично. Объясню, что к чему. Поймет. Не дикий, поди.

— Собственно, мы так и хотели поступить, Никита Степанович, — кивнула Катя. — Правда. Я же тоже про этого Мало догадалась.

— Ну вот, так и поступите, раз хотели, — кивнул Гукин. — Кстати, Катерина, что там за разговоры вокруг твоего Лемехова идут? Якобы он задержанных прямо-таки терроризирует?

— Разговоры? Вокруг Антона? Ничего подобного за ним не замечала. Если бы что-то было, обязательно всплыло бы. Не первый же год вместе работаем.

— То-то и оно, Катерина, — пробормотал отвлеченно Гукин, вновь берясь за бумаги. — То-то и оно.

— Товарищ полковник, я не поняла, это что, наезд?

— Катерина, что за жаргон? Ты еще по фене ботать начни, — ворчливо осадил ее Гукин. — Сама же только что предлагала…

— Я предлагала передать Мало-младшего Антону как лучшему оперативному работнику группы. А вы что подумали?

— Да ничего я не подумал. Чего ты вскинулась? Я же сказал: «говорят».

— Так говорят, Никита Степанович, разное, — возразила Катя. — Например, что кур доят.

Гукин взглянул на нее с удивлением, покачал головой.

— Ты не дерзи, Катерина. А то ведь не посмотрю, что ты у нас капитан теперь. Посажу под арест на пару суток.

— Не посадите.

— Почему?

— А потому, что все управление знает, что вы справедливый.

Катя улыбнулась. Начальство, оно тоже доброе слово любит… Тем более в ее словах не было и доли лести. Гукин слыл в управлении «правдолюбцем».

— Ишь ты, лиса, — усмехнулся Гукин. — Все, иди, свободна.

— Ладно.

— Ты, Катерина, в милиции служишь, между прочим. Что это за «ладно» такое? В уставе нет никакого «ладно». Есть слово «есть». Да, кстати, чуть не забыл. Кто это из твоих орлов ночью на Макаровке чудил?

— Все-то вы знаете…

— Работа такая. Плох тот начальник, который не знает, чем занимаются его подчиненные. Так кто у тебя там такой шустрый?

— Я не в курсе, Никита Степанович, честное слово, — пожала плечами Катя.

— Да? — Гукин вновь углубился в чтение бумаг, лишь густыми бровями шевельнул. — Так вот ты передай тем, насчет которых не в курсе: еще раз попадутся, пусть пеняют на себя. Поганцы, прости господи. Нашли себе развлечение. Что, городских мало? По общежитиям таскаются, погоны позорят…

— Обязательно передам, — кивнула Катя.

— Вот и давай, — пробормотал Гукин, пробегая взглядом очередную бумагу. — Все. Свободна.

— Ладно. — Катя повернулась и шагнула к двери.

— Да не «ладно», а «есть», — вновь поправил Гукин. Плевать ему было на «есть».

— Есть.

— Вот теперь ладно.

— Ну ладно, — улыбнулась Катя, выходя из кабинета.

Лемехов поджидал ее на первом этаже, у лестницы.

— Так, капитан, — жарко забормотал он, подхватывая Катю под руку и интимно прижимая локоток к поджарому боку. — Сдается мне, от всех этих «хулиганок» толку будет, что с козла молока. Они ведь не бараны, чтобы блеять на солому. — Лемехов оглянулся. — Короче, Кать, тут такое предложение. Давай мы с Паном «посылочку» соберем. Патрончики там, пару финочек, ствол, а? Ну и… — он подмигнул, — найдем в одной из машин. Даже если мы их на этом деле и не зацепим, то попробуем кого-нибудь вербануть. Информация у нас всегда самая свеженькая будет, как в газете «Правда». Криминальный элемент еще только чихнуть надумал, а мы уже с парнями из РУБОПа у дверей «будьте здоровы» хором говорим. И нам хорошо, и им неплохо.

— А им-то почему?

— Ну как… — Лемехов понизил голос: — Сама посуди. Крохина команда без ответа это дело не оставит. Наверняка они со «смольновскими» заранее рубились, что стрелка путевая будет. А тут Кроху-младшего чуть до смерти не запинали. Если бы ребята из ОМОНа не подоспели, ночевал бы пацан сегодня в морге. Так что я не удивлюсь, если первые жертвы среди «смольновских» появятся уже завтра. А так и город почистим, и кому-то из этих обормотов жизнь спасем. Что скажешь?

— А с твоими стволами что? Думаешь, им удастся от ответа уйти?

— Так мы Юаня под это дело укатаем на пару месяцев в СИЗО, а без него какой разбор? И потом, Катя, их всех максимум через неделю так и так развезут. Кого в морг, кого к нам. Чего ждать-то? Мало нам жмуров, что ли, в сводке?

— Подлог это, Антон, — вздохнула Катя.

— Ну да, — легко засмеялся тот. — А я тебе про что? Я тебе про подлог и говорю. Да только кто, кроме нас, узнает, что это подлог? Стволы у меня имеются, патронов навалом. Все чистое, я гарантирую. Никакой мокрухи-порнухи на них не висит. Парочку посадим, еще пару вербанем, чтобы информацию нам сливали. Да ладно, я же тебе не честных граждан паковать для плана предлагаю, ну? Ну, ты чего, мать?

Насчет наличия стволов Антон Катю не удивил. У кого же из «полевых» ментов не припрятан чистый ствол? Нет таких. Так что пусть уж лучше Лемехов пушку свою таким образом сдаст, чем ссору с ним затевать. Вообще-то Катя тоже в этом смысле была далеко не безгрешной. И у нее кое-что имелось про запас.

— Ладно, давай, — сказала она. — Только осторожно. Попадешься — пеняй на себя.

— А я, если попадусь, скажу: мол, только что на улице подобрал и как раз сдавать шел, — засмеялся Антон.

— Заявление написать не забудь, — улыбнулась и Катя.

— Обязательно напишу, обязательно.

— Да, Антон, выпусти этого парня… Мало-младшего.

— Как так? — не понял оперативник.

— Просто. Верни документы, телефон, все, что у него изъяли при задержании, и отпусти. Гукин приказал. Только прежде в телефон ему закладочку сделай.

— А разрешение суда?

— Перебьемся. Под мою ответственность.

— Хорошо. — Лемехов улыбнулся. — Все понял, мать. Не первый день на земле живу.

— Молодец, давай действуй.

Через сорок минут Антон Лемехов подозвал Диму к конторке.

— Значит, так, товарищ. Вот твои вещички, в целости и сохранности, вот протокольчик, подписывай. Мол, предупрежден и отпущен, и всего тебе доброго, до скорой встречи. Что помяли малость, извини. Сам понимаешь, служба.

— Понимаю. — Дима перечитал протокол, поставил подпись. Взял телефон, покрутил в руках. — Извините, но это не мой.

— Как не твой? — всполошился Лемехов. — Твой, натурально.

Не станешь же объяснять, что закладку уже сделали и переделывать теперь поздно.

— Да нет, — Дима покачал головой. — Похож только. Модель другая.

— Погоди. — Дежурный выложил на стол изъятые при задержании трубки. — Посмотри, который из этих?

— Этот… — Дима взял из кучи одну, пощелкал клавишами.

— Постой. По протоколу-то у тебя «Эрикссон» изъяли, а это «Филипс»…

— Черт! — Дима хлопнул себя ладонью по лбу. — Совсем из головы вылетело. Это же отцовская трубка. «Эрикссон», точно. Я к своей-то привык, у меня тоже «Филипс» и модель точно такая же, как эта… — Он бросил трубку на консоль. — Да, прошу прощения. Накладка.

— Ну вот видишь, — расплылся довольно Лемехов. — Из-за таких недоразумений и складывается негативное мнение о сотрудниках органов.

— Да нет, я же не в претензии. Все в порядке. Моя вина. Извините еще раз.

Дима сунул трубку в карман, вышел на улицу.

— Теперь наружку за ним пустим — и мальчик наш, — потер руки Лемехов. — Ну, дела пошли.

Дима едва успел спуститься по ступеням УВД, как рядом с ним остановился темно-зеленый «Понтиак» Вадима.

— Садись, Дима, — кивнул советник. — Как прошло?

— Смольный в городе, — ответил серьезно тот. — Козельцев его вытащил.

— Ты уверен? — нахмурился Вадим. Новость пришлась ему не по душе.

— Юань проговорился на стрелке.

Дима достал из кармана трубку, набрал номер:

— Смольный? Здравствуй, дорогой. Да, Кроха-младший тебя беспокоит. Отдыхаешь после кичи, братан? Отдыхай, отдыхай. Что это, братела, твои пацаны вроде как валить меня на стрелке надумали? Ты не ори, я не глухой. — Дима улыбнулся. Глаза у него оставались холодными, а улыбка напоминала бритвенный разрез. — Орать на Юаня будешь, когда он с нар слезет. Кстати, братан, сколько ты Козельцеву за свободу свою заплатил, а? Тарифы хочу узнать, вдруг понадобится. — Дима отодвинул трубку от уха, чтобы советник могу послушать льющийся из наушника поток ругательств. — Расстроился, — пробормотал он. — Смольный, ты грейся, братан, грейся, пока время есть.

Дима нажал клавишу «отбой» и убрал трубку в карман.

— Дим, а как ты номер-то Смольного надыбал?

— Юань ему звонил перед тем, как нас менты зацепили. Я закосил, типа трубка не моя, взял его мобильник, нажал «повтор». Номер в окошке высветился, я его прочитал. Все просто, Вадим. На дворе век высоких технологий.

— Хм… — Вадим усмехнулся.

— Дай мне свою трубку.

— А чем тебя твоя не устраивает?

— Она прослушивается. — Вадим протянул ему свой мобильный. Дима набрал нужный номер. — Владимира Андреевича Козельцева будьте добры. — Дима опустил стекло. — Владимир Андреевич, добрый вечер. Да, спасибо, уже отпустили. По поводу денег, о которых мы договаривались. Я согласен заплатить. Но при одном условии. Деньги в обмен на бумаги, о которых вы говорили. Устраивает? Отлично. Завтра утром я буду точно знать, когда нужная сумма окажется у меня на руках. Я перезвоню вам, и мы условимся о месте, времени и способе передачи денег. Договорились. — Дима закрыл трубку, сунул в карман. — Вадим, надо бы мне новый телефон купить.

— Хорошо, утром заеду, все сделаю, — не понял советник.

— Отлично. Давай-ка на второй километр, к мотелю. У меня там машина осталась.

— Ладно. Кстати, по-моему, вон та «шестерка» нас пасет. Три корпуса, за «Фордом», видишь?

— Это наружка, Вадим. Я теперь под персональным наблюдением. — Дима вытянул ноги, улыбнулся. — Приятно почувствовать себя значимым человеком.

* * *


К восьми «сильно удивленный» — как это я умудрился проморгать, а? — Володя Паничев обнаружил под сиденьем «Мазды» целлофановый пакет с завернутыми в него двумя «ТТ» и горстью патронов.

К девяти вечера Кузенко получил первое «чистосердечное». Один из «смольновских» — судя по всему, самый молодой в бригаде — «добровольно» сознался, что спрятал стволы в машине у приятеля, причем приятель этот был ни сном ни духом.

Пока оформили документы, пока сдали стволы в «оружейку», пока расписались в журнале, время перевалило за одиннадцать. Выходя из управления, Катя чувствовала себя дико уставшей, вымотанной. С чего, казалось бы? Странно, день событиями был не насыщен. Хотя, как правило, именно в такие дни и устаешь больше всего. На крыльце они с Лемеховым, Гришей Панкратовым и Володей Паничевым еще постояли несколько минут, растягивая сладкии миг вновь обретенной свободы. Хотя какая это свобода? Так, одна видимость. В любой момент может раздаться телефонный звонок и — все, нет никакой свободы. И видимости тоже нет.

— Ну что, братцы, по пиву? Пока не началось? — Антон Лемехов потянулся, вдохнул полной грудью вечерний воздух. — Эх, благодать-то какая!..

— Так, тут кто-то насчет пива что-то говорил? — встрепенулся Панкратов.

— Говорю, к «Димычу» заглянем? Пан, ты как?

Паничев пожал плечами.

— Если только по кружечке. Иначе меня жена съест. И так-то целыми днями не видит.

— А я разве уговариваю полночи сидеть? По кружечке и выпьем. Под креветки, — скалился Лемехов. — Мать, ты с нами?

— Нет, — покачала головой Катя. — Мне еще надо Настену проверить. До сих пор, наверное, телик смотрит.

— Да ладно тебе, мать, брось. Настюхе уже пора женихов подбирать, а ты все за ней с погремушками. Дай девчонке пожить нормально, без родительской опеки. — Лемехов смотрел на небо и счастливо щурился. — А я тебя потом до дома провожу. А? Как?

— Перебьюсь, — ответила Катя. — Ладно, ребят. Пойду я, пожалуй. Володя, с утра ты за старшего. Я, наверное, задержусь. В школу надо зайти, учительница просила.

— По-онял, — серьезно ответил тот и бросил нетерпеливый взгляд в сторону «Димыча», где мало-помалу собирался народ. Местечко хорошее, центровое. Проговоришь еще четверть часика, потом столик не займешь. Вон уже заиграла под полосатым парусиновым навесом музыка и побежали по неоновой вывеске радостные огоньки, извещая всех и каждого: здесь можно приятно провести время. — Кать, ты, главное дело, не волнуйся. Все будет нормально. А в школу сходить надо. За подрастающим поколением глаз да глаз нужен.

— Ладно, ребята. До завтра…

— До завтра, Кать, — хором гаркнули Панкратов и Паничев.

— Мужики, — раздумчиво глядя на Катю, сказал Лемехов, — вы идите, столик займите, пивка закажите пока, а я вас догоню, ага?

Панкратов пожал плечами, словно бы говоря: «Личная жизнь каждого — личное дело каждого», и они с Володей зашагали через площадь к кафе.

— Мать, ты, по-моему, чего-то не в себе сегодня. — Лемехов попытался заглянуть Кате в глаза, но она равнодушно отвела взгляд. — Что-нибудь случилось? Дома чего?

— Нормально все, Антон. Устала я просто.

— Да? — Антона, похоже, ответ несколько расстроил. Он-то, наверное, ожидал, что Катя захочет поплакаться ему в жилетку, слово за слово, там, глядишь, в гости удастся набиться. — Точно ничего?

— Точно, Антон. Точно.

Интересно, подумала Катя. Самое начало их отношений ознаменовалось легким таким флиртом. Ребята из отдела оказывали ей повышенное внимание, хотя именно так обычно и бывает в «мужских» коллективах. Лемехов так просто начал ухаживать. Не очень романтично, зато настойчиво. Продолжалось это месяца два, пока опера не привыкли и не стали воспринимать ее как своего парня. И вроде бы поначалу возникло у нее к Лемехову какое-то неровное чувство, но потом угасло, так же быстро, как и вспыхнуло. Ей тогда «недельно-постельный» вариант был не нужен, а Антон только этого и жаждал. Он не стайер, на длинные дистанции бегать не умеет. Неделя, две — куда ни шло, потом остывает. А ей, как и большинству баб, хотелось большего. Теперь ее воззрения на брак претерпели существенные изменения. Антон же, как и раньше, с настойчивой регулярностью пытался затащить ее в кровать. Катя никак не могла понять: для него это стало делом принципа или тут спортивный интерес? И нельзя сказать, чтобы она сама была теперь сильно против. Могла бы уступить в награду за столь продолжительные попытки, и, не попадись ей сегодня днем на глаза этот мальчик, Крохин сын, уступила бы, наверное. Согласилась бы, не придавая согласию слишком уж большого значения. Ну, переспали к обоюдному удовлетворению. Чего же еще? Однако же дикость, но случилось, как в дешевом уличном шансоне: «Она была ментовка, он был удачный вор». И понятно, что это блажь, ничего у нее с этим мальчишкой нет и быть не может по массе причин, а вот поди же ты, Лемех с его поджарым задом сразу отошел на второй план. Померк. Не стало его, исчез, как облачко. В качестве постельного приключения, само собой.

— Может быть, все-таки тебя проводить?

Сказал, а сам совершенно механически бросил взгляд в сторону кафе: как там ребята, удалось ли столик занять? Ритуальный вопрос с заранее известным ответом. Катя усмехнулась. А что, если бы она сейчас ответила: «Хорошо, Антош, проводи»? Какое у него стало бы лицо? Там — пиво, здесь — она.

— Антон, мы это вчера проходили, — сказала Катя. — Не майся. Иди. Ребята заждались уже, наверное. Да и пиво согреется. Иди. Не надо меня провожать.

— Да? — спросил он, вроде бы и смутившись, но с каким-то внутренним облегчением. Наверное, пива ему хотелось больше, чем ее. — Ты уверена?

— Конечно, уверена. Иди. И смотрите не перебирайте. Возьмут вас с Панкратом снова за задницу у бабской общаги — Степаныч вам головы поотрывает.

Катя вновь улыбнулась.

— Ладно, пойду тогда. — Лемехов кивнул ей. — Давай, мать. До завтра.

— До завтра, Антош.

Лемехов побежал через площадь. Сильный, высокий, с поджарой задницей. Совершенно ей, Кате, не нужный. А из нее словно бы разом выпустили воздух. Стержень, державший весь день, сломался. Площадь поплыла перед глазами. Запершило в горле. Плохо стало, одиноко до ужаса. Она, железная Катя — Катерина-Икатирина, спокойно разговаривающая с бритоголовыми отморозками габаритами с трехстворчатый шкаф, не боящаяся ножей и не падающая в обморок при виде расчлененных, двухмесячной давности трупов, едва не расплакалась как девчонка. Потому что именно в этот момент ей стало совершенно ясно: ничего в ее жизни не изменится. И того чуда, ради которого человек живет, тоже уже не случится. Все, приехали, конечная.

Слабость схлынула через пару минут, хотя отголосок безысходности остался, просто затаился до времени.

Она прошла к своей машине, забралась в салон, посидела несколько минут, приходя в себя, отгоняя все еще витающую в жарком, прогретом за день салоне «жигуля» тоску. Домой. Повернула ключ в замке зажигания. Домой. Опустила стекло, чтобы впустить тополино-закатную прохладу. Домой.

«Жигуль» резво покатил по проспекту, на ближайшем перекрестке свернул направо. Катя вела автомобиль автоматически, в голове плескался ленивый, вялый поток мыслей — илистая, мутная река без дна.

Двор уже почти опустел. Не было старушек на лавочках. Голосили за домом собаки. У дальнего конца, рядом со столбами для сушки белья, трое мужичков без охоты играли в домино и с охотой пили водку, смоля одну сигарету за другой. Увидели Катю, притихли. А как же, городишко-то маленький, все друг друга знают. А уж про двор и говорить не приходится. Тут не только в лицо, но и кто, когда, к кому и зачем приходит. Переживают — бразильским сериалам ничего подобного и не снилось. Слухи распространяются со скоростью ураганного ветра.

Катя припарковала «жигуленок» у подъезда. Свет в окнах квартиры был включен. Ничего удивительного. Настена имела привычку засыпать под телевизор и при «праздничной иллюминации». Душещипательные разговоры о стоимости электричества и размерах Катиной получки реальных результатов не давали.

Она поднялась на нужный этаж, открыла дверь своим ключом, вошла. Не успела повесить куртку, в коридор выползла Настена, чмокнула в щеку.

— Салютики, ма…

— Здравствуй. Чего не спишь?

— Да чего-то не засыпалось. Бессонница, наверное.

— Ладно мне мозги пудрить, бессонница. — Катя устало потянулась, упершись ладонями в бока. — Опять телевизор смотришь?

— А если не спится?

— А ты пробовала?

— А то!

— Ужинала?

— Конечно. — Настена подогнула левую ногу и теперь стояла, как цапля, на одной правой. — Говорю же, бессонница. Кофе будешь?

— Чаю лучше… — Катя прошла в комнату, опустилась в кресло. Настена же скрылась в кухне. Через пару минут вернулась с чашкой чая в руках, поставила на стол. — Спасибо. — Настена пожала плечом. Вроде как ответила. — Рассказывай, что плохого в школе. Про хорошее успеешь рассказать.

— Ниче плохого.

Настена сдвинула широкие, как у отца, брови к переносице и постаралась напустить на себя сонный вид. Ничего у нее не вышло. Да и Катя на эти фокусы давно не покупалась.

— А если подумать?

— Нормально все.

— С кем сегодня дралась? — Катя взяла чашку, осторожно, чтобы не обжечься, сделала глоток.

— Ни с кем, — ответила Настена, глядя одним глазом в телевизор. На экране пара роскошных, голливудски красивых бугаев гоняла толпу некрасивых злодеев. Несерьезно гоняла, по-балетному красиво. Лажово, одним словом. — Да, ма… К нам сегодня киношники приходили.

— Какие киношники? — не сразу поняла Катя.

— Ну, которые кино снимают.

— А-а, и что?

— Ляльку Зотову выбрали.

— Хорошо.

— И меня тоже. И Настю Трофимову. И еще двух девчонок.

— Куда выбрали?

— В кино сниматься.

— Погоди. В какое кино, Насть?

— В обычное. — Настена высказала это так спокойно, как будто ее приглашали сниматься по меньшей мере двадцать раз на дню. — Нас фотографировали. А потом взяли номера телефонов, сказали, что свяжутся с родителями.

Позвонить бы классной руководительнице, выяснить, что это за история с кино, да поздновато уже. Половина двенадцатого. Ладно, завтра все и выяснит.

— Я завтра в школу загляну, выясню про это ваше кино.

— Да. Еще, ма, Ольга Аркадьевна хотела, чтобы ты пришла к нам в класс, рассказала о работе и все такое…

«Все такое». Временами Настенин лексикон повергал Катю в шок. Их поколение так не разговаривало.

— А что о ней рассказывать-то? — озадачилась Катя.

И подумала: а действительно, что? Ни тебе киношных погонь, ни перестрелок, ни захватов заложников. Вообще ничего. Рутина одна. Про рутину, что ли, рассказывать? Про то, как Лемехова с Панкратом за драку возле бабского общежития в отделение вчера забрали? Вроде как «пионер — всем детям пример»? Или про то, как ее ребята «смольновским» стволы подкинули в машину? Не будет она им этого рассказывать, понятное дело. А если бы и могла, не стала бы. Неинтересно детям про рутину слушать. Им героику подавай. Дети делятся на две группы. Первая к своим тринадцати абсолютно точно знает, что в милиции работают одни сволочи, волки позорные. Вторая не менее точно знает, что в отделениях засели выводки бэтменов. Ни тех, ни других разубедить невозможно. Зачем, спрашивается, тогда время тратить?

— Ладно. Позвоню завтра, — сказала Катя, допивая чай. — Сегодня поздновато уже. Ты, кстати, давай быстренько умываться, чистить зубы и в постель…

В этот момент вдруг зазвонил телефон. Катя даже подпрыгнула от неожиданности. Настена тоже.

— Оп-па, — произнесла дочь и посмотрела на Катю. — Это к тебе, что ли?

— Понятно, что ко мне, — нахмурилась Катя. Она почувствовала легкое раздражение. Сняла трубку. — Да?

— Кать. — Лемехов. Ну а кто еще может звонить в такой час? Кому не спится в ночь глухую? — Мне прослушка только что рапортнула. Знаешь, кому наш «крошечный друг» звонил?

— Нет, конечно. Откуда. И кому?

— Смольному.

Ощущение у Кати было такое, словно она в темноте налетела на стену.

— Куда? В СИЗО?

— В какой СИЗО? Он здесь, в городе. А помог ему выйти Владимир Андреевич Козельцев.

— Это точно?

— Со слов Мало-младшего, — ответил Лемех.

— Номер телефона сняли?

— Смеешься? Тут тебе не столица. С мобил номера снимать технической возможности нет.

— Антон, утром свяжись с прокуратурой, выясни, на каком основании был выпущен Смольный.

— Хорошо. Извини, что побеспокоил.

— Ничего. — Катя вздохнула. Вот только такой «доброй» новости ей на сон грядущий и не хватало. Теперь уснет со спокойной душой. Война в городе назревает. — Все нормально.

— Ты как? В порядке?

— В порядке, Антон. В порядке.

— Ну ладно. Тогда до завтра?

— Давай. — Катя повесила трубку.

— Кто это был? — без большого интереса осведомилась Настена.

— Тебе-то какая разница?

— Просто так спросила. — Настена дернула худым плечом. — Для поддержания разговора.

— Спать иди. Для поддержания…

Настена кивнула на телевизор.

— Сейчас, кино только досмотрю.

— Во сне досмотришь. Вперед.

— Ну, ма… х. — Настюх, не выводи. Я сегодня очень устала.

Настена вздохнула тяжело, словно бы говоря: «Вот она, тяжкая детская доля», кивнула и пошла в спальню-детскую-кабинет. Пошуршала там одеялом.

— Спокойной ночи, — донеслось из спальни.

— Спокойной ночи, — ответила Катя.

* * *


Оторваться от «хвоста» не составило большого труда. Достаточно было утопить педаль газа на трассе. «Шестерка» — машина неплохая, скрытная. Вести на такой слежку в городе — милое дело. Но, даже будучи оснащенной форсированным движком, она не может тягаться с «БМВ» в скорости.

Глядя, как фары «жигуля» безнадежно тают во тьме ночного шоссе, Дима печально покачал головой.

— Надо будет им пару приличных тачек подарить, что ли? — пробормотал он. — В качестве спонсорской помощи…

К полуночи Дима остановил «БМВ» на парковке комплекса «Царь-град», принадлежащего другу и коллеге отца, авторитету с погонялом Манила.

Дима прошел через широкий холл, свернул направо и оказался в ресторанном зале. Здесь уже ждали Алексей Алексеевич Григорьев и Мало-старший, выбравшийся на этот вечер в Москву. Дима занял свободное место.

— Как все прошло? — спросил Вячеслав Аркадьевич.

— Смольный в городе. — Дима огляделся. — Козельцев его вытащил.

— Ты уверен?

— Что Смольный на воле? Уверен.

— Что это сделал Козельцев.

— Тоже уверен. Если бы бригада Смольного могла воспользоваться своими завязками, она бы ими воспользовалась давным-давно, а не выжидала бы год. Судя по тому, как Юань вел себя на стрелке, Смольный нацелился на серьезный разбор.

— А где сейчас Юань?

— В УВД сидит.

— А тебя выпустили? — нахмурился Вячеслав Аркадьевич.

— Выпустили, — подтвердил Дима.

— Значит, прослушку навесили.

— Я знаю, — кивнул Дима. — В мобиле. Больше они ни к чему не прикасались.

— Где твой телефон?

— В машине остался.

— Это хорошо. — Вячеслав Аркадьевич подумал. — Уладить проблему со Смольным можно. Мои люди его найдут.

— Не годится. — Дима покачал головой. — Если со Смольным что-нибудь случится, Козельцев сразу уйдет в тень. Он сообразит, что Смольный — наших рук дело, испугается и сдаст меня.

Алексей Алексеевич кивнул:

— Вполне допускаю подобную возможность. Владимир Андреевич постарается разом обрубить все хвосты. Это в его характере.

— Либо мы сумеем с минимальным разрывом во времени нейтрализовать их обоих, либо проиграем, — заметил Дима.

— Добраться до Козельцева впрямую невозможно, — покачал головой Григорьев.

— А если мы не доберемся до Смольного, рано или поздно он доберется до нас, — задумчиво сказал Вячеслав Аркадьевич. — По-любому нам вилы выкатываются.

— Смольный только и ждет, пока мы полезем на рожон. — Дима заказал подошедшему официанту апельсиновый сок. — При поддержке Козельцева он вполне сумеет с тобой справиться. И тогда мне придется взяться за оружие. Именно на это, похоже, Смольный и рассчитывает. Я делаю первый ход, а дальше он получает все козыри. Карт-бланш. Если же он убьет первым меня, то… — Официант принес сок. Дима залпом осушил половину бокала. — …Сам понимаешь.

— У тебя есть какие-то идеи на счет того, как зацепить Козельцева? — посмотрел на Диму Вячеслав Аркадьевич.

— Есть, — подтвердил Дима. Он в общих чертах обрисовал свой план.

— Забавно, — согласился Алексей Алексеевич. — Процент вероятности — пятьдесят на пятьдесят. Но попробовать можно.

— Козельцева надо выносить первым, не только потому, что у него больше возможностей, — объяснил Дима, — но и потому, что Смольный лишится покровителя. Я так думаю, его выпустили под каким-нибудь липовым предлогом. Трудно отмазать человека, на котором висит три доказанных убийства, верно?

— Разумеется.

— Так вот, когда мы нейтрализуем Козельцева, тот, кто подписывал постановление об освобождении, сможет обезопасить собственную задницу одним-единственным путем: вновь усадив Смольного на нары.

— Если… — сказал Алексей Алексеевич.

— Что? — Мало-старший посмотрел на него.

— Я сказал: вы, Дмитрий, забыли добавить слово «если». Если нам удастся нейтрализовать Козельцева…

— Пожалуй, — согласился Дима.

Вячеслав Аркадьевич подозвал официанта. Все трое заказали ужин. Дима, пережевывая запеченную на углях форель, сказал Алексею Алексеевичу;

— Меня сейчас больше волнует «Даная». Без нее, как вы понимаете, мой план неосуществим в принципе.

— Завтра, — ответил Григорьев. — Завтра ночью я ее добуду. Не волнуйтесь, Дмитрий. Все, что зависит от меня, я сделаю.

— Отлично. Когда картина будет в Москве?

— Послезавтра утром.

— Прекрасно. Значит, на послезавтра я назначаю Козельцеву встречу.

Вячеслав Аркадьевич отрезал кусок вареной телятины.

— Дима, может быть, тебе стоит пока залечь в тину? Не исключено, что Смольный захочет тебя убрать прямо завтра. Этот придурок отмороженный может наплевать на любые договоренности. С него станется.

— Я не могу, — покачал головой Дима. — Слишком много дел. Да и не считаю нужным. Если Смольный и попытается меня убрать, то только после того, как Козельцев получит свои деньги.

— Я согласен с Дмитрием, — убежденно заявил Григорьев. — Возможно, ваш Смольный и отмороженный тип, но не настолько же, чтобы кидать покровителя подобного уровня. Так что до послезавтра у нас время есть.

* * *


Для Владимира Андреевича Козельцева утро началось с сюрприза. С такого сюрприза, о котором он и мечтать не мог. Около восьми утра телефон, стоящий на прикроватной тумбочке, разразился долгим звонком. Козельцев сорвал трубку. Вообще-то он любил поспать по утрам, если выдавался относительно свободный день. Сегодня утро оказалось свободным, и он намеревался проваляться в постели часиков до девяти. Телефонный звонок нарушил его планы.

— Да, — Владимир Андреевич постарался, чтобы его голос выдавал всю степень недовольства. — Слушаю.

— Владимир Андреевич?

— Слушаю, говорите.

— Это Дмитрий Вячеславович. Надеюсь, я вас не разбудил?

— Ну что вы… — Козельцев чертыхнулся про себя.

— Владимир Андреевич, у меня к вам следующее предложение. Мы с вами встретимся завтра утром, в десять, на Курском вокзале. Деньги будут положены в ячейку камеры хранения. После того, как я увижу бумаги, ваш человек проверит подлинность купюр, заберет деньги и удалится с ними в безопасное место. Затем он позвонит вам на мобильный, вы отдадите мне бумаги, и мы, к обоюдному удовлетворению, расстанемся друзьями. Устраивает вас такой вариант?

— Вполне, — подтвердил Козельцев. — Отличный вариант.

— Прекрасно. Значит, завтра в десять я буду ждать вас в главном зале вокзала под табло отправления, — сообщил Дима.

— Да, договорились.

— Всего доброго. — Судя по голосу, Дима улыбнулся.

— До встречи. — Повесив трубку, Козельцев немедленно позвонил Смольному: — Мы встречаемся завтра в десять утра на Курском вокзале.

— Он согласился выплатить деньги?

— Да, согласился.

— Вот видишь, — хмыкнул Смольный. — Тебе повезло. На мне заработал, еще и тут обломилось конкретно.

— Смотри, Смольный, чтобы ни тени подозрения на меня не упало. Сперва дай мне получить деньги и уйти, а уж потом можешь валить его.

— Само собой. Зачем же мне хорошего друга подставлять? Вот урою Кроху и пацана его, и мы с тобой большие дела сможем делать.

— Я и без тебя большие дела делать могу, — отрубил Козельцев. — Как договаривались. Я тебе сдаю этого Диму, и мы расходимся в разные стороны.

— Печально, когда люди не ценят доброе отношение, — вздохнул Смольный. — Ты к ним со всей душой, а они к тебе норовят жопой повернуться. Или я тебе мало дал заработать, Вова?

— Много. Но и я для тебя кое-что сделал. На этом мы и остановимся, — ледяным тоном отрубил Козельцев.

— Ладно, там видно будет.

В трубке запищали короткие гудки. Козельцев швырнул ее на рычаг. Ему не нравилось, как вел себя Смольный. Любой бы понял: Смольный на достигнутом не остановится. Он будет требовать все новых и новых услуг, и отвертеться не получится. В таких делах стоит только палец сунуть — увязнешь накрепко. Рано или поздно их отношения со Смольным выплывут, и тогда ни один из больших людей не станет вести с ним дела. Оказывать услуги уголовнику ранга Смольного — себе дороже. Был бы крутой авторитет, а то ведь так, шпана, говорить не о чем.

Владимир Андреевич подумал, не натравить ли ему людей на Смольного? Ну, вякнет Смольный в прокуратуре о нем, Владимире Андреевиче. Ну, вызовут его. И что? Везде есть свои люди. Наверняка дело можно будет замять. Правда, это обойдется в приличную сумму, но… Все лучше, чем бегать на поводке у какой-то шушеры.

Козельцев лежал, смотрел в потолок и думал. Ладно. Он выполнил просьбу Смольного. Сдал ему Диму Мало. Как только Смольный с ним покончит, Владимир Андреевич потребует запись. И если Смольный откажется, пусть пеняет на себя.

* * *


Дима едва успел повесить трубку, как заработал селектор.

— Дмитрий Вячеславович, к вам человек пришел. Говорит, что ваш брат.

— Пропустите его.

Дима не часто ночевал в своей московской квартире. Не нравилось ему здесь. Одиноко тут было. То, что он решил приехать именно сюда, было связано лишь с единственным обстоятельством: у коттеджа наверняка караулил ментовский «хвост». Пусть думают, что после вчерашнего задержания он сразу поехал в Москву. Ни к чему ментам голову ломать, где Дима провел вчерашний вечер, с кем встречался и насчет чего разговаривал. Слава богу, в провинциях еще не успели обзавестись пеленгаторами мобильников. Иначе трудновато ему пришлось бы.

В дверь позвонили. Дима накинул халат, вышел в прихожую. Телеглазок показал ему Степана. Помятого, серого, небритого. Дима открыл замок, кивнул:

— Заходи.

— Здорово, — вздохнул Степан, переступая порог и протягивая руку. — А чего это ты в Москве? Решил теперь тут пожить?

— Нет. На пару дней приехал. Менты шмон в городе устроили.

— А-а, — протянул Степан. Сунул руки в карманы джинсов, прошел в комнату. — Ремонт так и не сделал? — Он кивнул на наклеенные на стену гостиной две полосы синих обоев. — Год уже висит эта лажа.

— Руки не доходят, — ответил Дима довольно сухо. — Завтракать будешь?

— Пивка бы выпил.

Похоже, Степан начал с утра пораньше. Или не прекращал со вчера?

— Перебьешься. Кофе могу налить.

— Жмотишься для брата бутылку пива выделить?

— М…к ты, Степан. Если бы я был уверен, что это твой последний запой, я бы тебе целый гастроном пива купил. Но ты же это выжрешь, а потом рыскать побежишь, где бы догнаться.

— Какие мы правильные! — Степан ухмыльнулся криво. — Прямо как отец стал.

— Отец тебе добра хочет.

— Ты тоже. Добра. — Они прошли в кухню. Степан плюхнулся на табуретку. — Странно, что руки дошли мебель купить. Сидел бы на полу как турок.

Дима налил кофе себе и Степану, сделал несколько бутербродов.

— Ешь.

— А что, в кабак позавтракать уже в падло меня повести, да?

— Я бы тебя в ресторан отвез, да тебя там на бухло пробьет — не остановишь, а у меня времени сегодня нет. — Дима отхлебнул кофе. — Ешь или уматывай.

Степан нехотя взял с тарелки бутерброд, принялся жевать. Лицо у него при этом было такое, словно его кормили промокашкой с черным хлебом.

— Как институт?

— А-а, — махнул рукой Степан. — Дотяну как-нибудь.

— Почему не учишься?

— Сессия только в конце осени. Успею еще. — Помолчали. — У меня к тебе предложение, — сказал Степан, дожевывая бутерброд.

— Какое?

— Деловое. К тебе теперь с другими и не подходят, наверное, да?

— Смотря кто. Что за предложение?

Дима допил кофе, пошел в комнату. Степан взял тарелку, чашку и направился следом.

— Короче, я у тебя тут поживу пока, ты мне дашь денег, я здесь ремонт сделаю. Конкретный. По евростандарту.

— Ты сделаешь, — без тени улыбки ответил Дима. — От тебя дождешься.

— Честное слово. — Степан хотел было перекреститься, но, поскольку руки были заняты, ничего не вышло. — Присмотрю за работягами. Через месяц ты свою хавиру не узнаешь. Все будет по высшему классу. Если ты, конечно, не пожмотишься.

— У меня к тебе другое предложение… — Дима завязал галстук. — Ты живешь в этой квартире и делаешь здесь ремонт. Сам. Своими собственными руками. Сам покупаешь материалы, сам клеишь, красишь, белишь. Все своими руками. А я тебе за это заплачу.

Степан фыркнул:

— Я что, на маляра похож?

— Если бы ты был похож на маляра, я был бы счастлив.

— Не покатит.

— Не покатит так не покатит, — пожал плечами Дима. — Поел? Всего доброго. Рад был тебя видеть.

— Денег в долг дашь?

— Дам, когда вернешь то, что уже должен.

Степан помрачнел. В последнее время младший брат оставался единственным источником средств к существованию.

— Что, жалко пары сотен баксов?

— Нет, не жалко.

— Ладно, я верну. Раскручусь только малость и сразу верну. Но мне сейчас нужно немного денег. Ну, там, на раскрутку и все такое.

— Нужны деньги — заработай.

— Где?

— Здесь. — Дима застегнул запонки, поправил пиджак. — У меня. Сделай ремонт — получишь деньги. К вечеру жду смету. Пока пройдись по магазинам, прикинь цены. Посмотри, что тебе понадобится.

— Не думал я, что ты так ожлобишься, братела, — пробурчал Степан.

— Я жду тебя вечером. Нужны деньги — работай. Нет — живи как знаешь. Это, — Дима указал на стену с двумя полосами синих обоев, — не трогай. — Он прошел в прихожую, взял с полочки второй комплект ключей, протянул Степану. — Вынести без моего разрешения тебе ничего не дадут. Лучше и не пытайся, наживешь неприятности.

В дверь позвонили. Дима открыл замок. На пороге стоял Вадим.

— Степан, — Вадим вежливо улыбнулся, — привет.

— Здорово.

Степан отвернулся. Он еще не забыл конфликтов с Вадимом, когда тот работал на Мало-старшего.

— Мы ушли, — сообщил Дима.

Они вышли, щелкнул замок. Степан подождал, пока за ними закроются створки лифта, ломанулся в кухню, распахнул дверцу холодильника и… В нем было пусто. Ни пива, ничего покрепче.

— Ладно.

Степан прошел в комнату, открыл бар, вдохнул запах свежей мебельной доски. Ни бутылки, ни бутылочки, ни бутылечка. Пусто, как в российском бюджете.

Степан прошел в комнату, плюхнулся в новенькое кресло, оглядел комнату.

— Пива нет, водки нет, — прокомментировал он. — А рулетка хотя бы есть в этом доме? Чем я тебе стены мерить буду? Хреном, что ли?

— Пива нет, водки нет. Рулетка в ящике в коридоре, — прозвучало вдруг со стороны телевизора.

Степан вздрогнул, посмотрел на телевизор и только теперь заметил стоящий справа от черного ящичка небольшой пенальчик рации.

— Падла ты, Димка, — пробормотал он. — А еще брат…

Высказав наболевшее, Степан выбрался из кресла и направился в коридор за рулеткой. Деньги-то все равно нужны. Жить-то как-то надо.

* * *


— С секретаршами этими полный облом вышел. — Вадим включил поворотник, свернул от Большого Каменного моста на Манежную. — Пацаны пытались выяснить номер телефона, но хозяйка квартиры подняла шум. Вызвала ментов.

— Понятно, — кивнул Дима. — Наверняка позвонила этой Маше, а для Маши мы и есть убийцы ее шефа.

— Точно. — Вадим потянулся за сигаретами.

— Скорее всего они сидят на какой-нибудь даче в Подмосковье, — сказал, подумав, Дима.

— С чего ты взял?

— Если бы они были за бугром или хотя бы где-то на югах, Маша эта так не перепугалась бы. Да и подругу не стала бы пугать, — пояснил Дима. — Милиция, истерика эта. Опять же, со слов Пани, косметику Маша дома оставила, хотя, судя по всему, собиралась спокойно. Женщина не берет с собой «красоту», только когда в колхоз едет, на картошку. Опять же подобных свидетелей лучше держать под рукой. На всякий случай. Никогда не знаешь, как дело повернется. И контролировать их легче, если берлога где-то поблизости.

Вадим обдумал его слова, кивнул, потянулся за сигаретами.

— Правильно, Дим. Я с тобой согласен. Но что пацанам-то делать теперь? Все дачи в Подмосковье обшаривать — полжизни можно потратить и ничего не найти.

— А все и не надо, — пожал плечами Дима. — Прикинь. Девушки явно центровые, комфорт любят. Согласились бы они сидеть в замухрыжной дощатой халупе где-нибудь в селе Кукуевка Комаровской губернии? Да ни за что. Если уж им предстоит провести несколько дней в «заточении», то это должна быть шикарная «тюрьма». Со всеми удобствами, с телевизором и прочими прибамбасами. Козельцев должен был это понимать.

— Думаешь, он держит их на своей фазенде? — с сомнением спросил Вадим.

— Нет, конечно. Он же жулик, а не идиот. Понимает, что его дачу мы проверим в первую очередь. — Дима подумал и добавил: — Кстати, ты ее проверил?

Вадим усмехнулся:

— Нет. Я тоже подумал, что он не станет прятать девок у себя.

— Проверь обязательно. Шансы, конечно, почти нулевые, но не помешает. Для собственного успокоения.

— Ладно, проверю, — кивнул советник. — Я вот о чем подумал. Они же как-то должны с Козельцевым контакт поддерживать? Правильно? Паня с Бориком эту Машу напугали конкретно. Они скорее всего будут вынуждены связаться с Козельцевым и сообщить ему о том, что кто-то их разыскивает. Козельцев быстро дотумкает, что девицы без его ведома названивают в Москву, и, для собственной же безопасности отключит там телефон. Но проверять-то ему нужно будет, какие там дела, верно? Сам он, понятно, туда не поедет. Во-первых, испугается слежки, во-вторых, не по уровню ему. Значит, пошлет охранника. Если охраннику на хвост упасть, вполне можно их выпасти.

— Дельно. Скажи Пане с Бориком, пусть пока охранника пасут. — Дима повернулся к окну. — Если дача нарисуется, пускай заберут секретарш и перевезут их пока в безопасное место. Ко мне домой, например.

— В Москву? Там же Степка.

— Пусть в коттедж отвезут и присмотрят за ними плотно. И вот еще что… Дай команду пацанам, пусть выберут самые центровые трассы, выделят на каждой по пять-шесть коттеджных поселков покруче, объедут все и побеседуют с охраной. Только чтобы культурно. Шекспировскую историю пусть расскажут. Ромео и Джульетта, родители против, несмотря на безумную страсть, злой братец, который увез возлюбленную и ее подругу, трали-вали. Пусть что-нибудь сообразят. Одним словом, нужна американская мелодрама класса «А». Марку машины «братца» Козельцева пусть посмотрят в досье. По-моему, у него «шестисотый».

— А почему ты уверен, что поселок обязательно крутой? Он что, не мог крутую дачу где-нибудь на стороне найти? — спросил Вадим.

— Да Козельцев вообще не знает никаких других. Люди, подобные ему, бывают только в очень крутых местах. Им по рангу положено. В правительственный поселок он девиц этих, понятное дело, не повезет, но место выберет приличное. И обязательно с охраной.

— Пожалуй, ты прав, — ответил Вадим, сворачивая с Манежной на Тверскую. — Хорошо. Не волнуйся, пацаны все сделают.

— Я и не волнуюсь, Вадим, — ответил Дима. — Я думаю. Эх, сдается мне, добром это все не кончится.

* * *


Катя проснулась от длинного звонка в дверь.

— Ма-ам! — донеслось из ванной. — Звонят!

— Я слышу.

Катя сбросила ноги с кровати. Чувствовала она себя разбитой. Сон снился какой-то дурной. Не помнила Катя, что в нем было, но осадок остался черный, бездонный, тоскливый, как стылая ночная река. Плохо, когда не помнишь снов. Разобраться можно во всем, даже в собственных кошмарах, но поди разберись в том, чего не помнишь.

Снова звонок. Длинный и настойчивый.

— Иду.

Катя сунула ноги в тапочки, запахнула халат. Пошла в прихожую. Посмотрела в глазок. На пороге стояли двое абсолютно незнакомых мужчин. Один молодой, лет двадцати пяти, второй плотный, лысоватый, в возрасте. Солидный такой дядечка. Оба в костюмах, при галстуках.

— Кто там? — спросила Катя.

— Простите, Екатерина Михайловна Светлая здесь живет?

Катя накинула цепочку, открыла дверь.

— Здесь. Что вам нужно?

— Здравствуйте, Екатерина Михайловна, — расплылся лысоватый. — Мы так рады, что застали вас дома.

— Кто вы? Что вам нужно?

— Настя, наверное, вам рассказывала. Мы снимаем кино и вчера были в школе, отбирали детей для съемки.

— Так, документы у вас есть какие-нибудь?

— Разумеется. — Лысоватый протянул паспорт, договор с продюсерским центром. — Я — директор кинокартины. Зовут меня Северьян Януарьевич. Вообще-то я числюсь постоянным сотрудником на «Мосфильме», вот мое удостоверение, — он добавил к бумагам удостоверение, — но, поскольку сейчас с финансированием трудно, мы сотрудничаем с независимыми продюсерскими центрами. Данный фильм как раз финансируется таким центром. Я уполномочен заключать договора. Настина кандидатура устроила нашего продюсера. Он остался очень доволен. Мы хотели бы заключить с вами договор на съемку дочери, а потом вместе подъехать в школу и договориться с дирекцией о том, чтобы Настеньку отпустили на съемки.

Катя посмотрела на молодого.

— А вы тоже директор?

— Нет, я — режиссер, — ответил тот. — Вот мое удостоверение. — Он так же предъявил документы.

Катя скинула цепочку.

— Заходите. Устраивайтесь. — Она подошла к телефону, набрала номер. — Дежурный? Светлая. Здравия, здравия. Слушай, проверь-ка по «центральной» — Северьян Януарьевич… Нет, Я-ну-арь-е-вич… Да. Гу-ци-ев. Гу, да. И Михаил Альбертович Базаров. Давай, я жду. Да, дома пока. Сразу перезвони.

Директор и режиссер переглянулись.

Настена выглянула из ванной, ойкнула, метнулась в спальню. Появилась через минуту, остановилась посреди комнаты.

— Ма, это из кино. Я тебе говорила.

— Да, мы… из кино, — улыбнулся чуть натянуто Северьян Януарьевич. — Давайте я пока договор достану. Вы прочтете, чтобы время зря не терять.

Катя пожала плечом. Лысоватый полез в папочку, достал бланк, положил на стол.

— Ма, а… — Настя замялась, — …товарища по телевизору показывали.

— Какого? — не поняла Катя.

— Вот этого, — Настя указала на Мишу. — Они в прошлом году какое-то кино сняли. Там на мечах еще дерутся. И все стихами разговаривают. Кусок даже показывали.

— «Гамлета», — подсказал Миша. — Да, было такое дело.

Катя смутилась.

— Простите, — пробормотала она.

— Ничего, ничего, — улыбнулся Северьян Януарьевич. — Мы понимаем.

— Извините, я на минуту. — Катя упорхнула в ванную, на скорую руку привела себя в порядок. Вернулась в спальню, натянула джинсы, рубашку, вышла во вторую комнату. Настена по-прежнему разглядывала гостей. — Настя, — напомнила Катя дочери, — ты опаздываешь.

— Да ладно, ма. Все равно вы в школу поедете.

— Нет, не ладно. На урок опоздаешь.

— Подумаешь.

— В школу шагом марш, — жестко скомандовала Катя.

Настена обиженно фыркнула, повернулась и пулей вылетела из комнаты.

— Я так не могу, — посетовал Северьян Януарьевич. — Мои внуки на мне верхом ездят и веревки из меня вьют. Видели эту рекламу «Милки вэя»? Ну, где дети папу соломой кормят? Так вот это про меня. Как с натуры снимали.

Катя улыбнулась.

— Я могу узнать, про что ваш фильм?

— Это… криминальная драма.

— Боевик? — Уголки губ у Кати дрогнули.

— Нет, в фильме почти не стреляют. Там интрига на другом строится.

— А…

— Роль Насти? — взял слово лысоватый. — Она — дочь главного героя. И спасает папе жизнь. Кстати, его играет Максим Абалов.

— Серьезно?

Новость произвела на Катю впечатление. Если уж такой известный актер, как Абалов, согласился сниматься в картине, значит, она чего-то стоила. Артисты подобного ранга могут позволить себе выбирать роли.

— Настена будет в восторге, — призналась Катя. — Она Абалова обожает.

— Видите, как хорошо! — Казалось, Северьян Януарьевич искренне обрадовался за Настену. — Тогда давайте сделаем так. Вы сейчас внимательно прочтете договор, я разъясню пункты, по которым возникнут вопросы, вы подпишете бумаги, и мы отправимся в школу. Наш продюсер должен туда подъехать.

— Хорошо. — Катя едва успела взять договор в руки, как затрезвонил телефон. — Простите. — Она сняла трубку. — Алло. Да, я. Да, я уже знаю. — Дежурный рапортовал по сведениям, полученным через «центральную». — Да, спасибо. — Она внимательно прочла договор. — Скажите, пункт по поводу сопровождения…

— А-а, да. Это означает, что вы должны сопровождать дочь, когда группа выезжает на съемки «на натуре». Понимаете, обычно данный пункт в договор не включается, но поскольку Настя несовершеннолетняя…

— Но я не могу. У меня работа.

— Не волнуйтесь, — заверил ее Северьян Януарьевич, — выездов предусмотрено всего два. Первый примерно через две недели, второй месяца через полтора. На два-три дня каждый. Думаю, ваше начальство не станет возражать. Но, если что, я лично пойду к вашему начальству. Мне приходилось такие чины уламывать… Помню, году в девяносто втором мы снимали один фильм, так там нужно было в ракетной части… Впрочем, ладно, — махнул он пухлой рукой, улыбнулся обаятельно. — Это неважно. Просто поверьте, с вашим начальником я как-нибудь справлюсь.

— Хорошо.

Катя заполнила графы для паспортных данных, поставила подпись под договором. Северьян Януарьевич перечитал бумаги, один экземпляр договора спрятал в папочку, второй протянул Кате.

— Храните его как зеницу ока.

— Ладно. — Катя улыбнулась.

Она вдруг почувствовала себя почти счастливой. Жизненный круг разомкнулся. В заборе обнаружилась калитка, за которой виднелась странная дорога из желтого кирпича. Сквозь калитку в ее будничный мир ворвался свежий ветер и яркий свет. Этот свет сделал день не просто радостным, а превосходным.

— Ну что же, мы можем ехать. — Северьян Януарьевич поднялся.

— Да, поехали.

Они вышли в прихожую, и Катя пожалела, что не зашла вчера в обувной, не потратилась на туфли. Денег бы, конечно, совсем не осталось, но выкрутились бы как-нибудь. А теперь пришлось вновь надевать кроссовки. Как-то неловко шагать по дороге из желтого кирпича в кроссовках. Ну да бог с ними.

Они спустились вниз, все дружно забрались в директорскую «Волгу».

— Нуте-с, показывайте, куда ехать, Екатерина Михайловна, — заявил громко и весело Северьян Януарьевич. — Миша вчера был, но дорогу, к сожалению, не запомнил.

Школа располагалась буквально в двух кварталах. Пешком быстрее бы дошли, чем по дворам крутились. Когда «Волга» вкатилась на школьный двор, там уже стояла машина. Черный «БМВ». А возле иномарки стоял парень в изящном темно-синем костюме. Впрочем, изящество костюма портила черная коробка видеокассеты, торчащая из бокового кармана.

— Так… — пробормотал Северьян Януарьевич. — Дмитрий Вячеславович уже здесь.

— Это…

Катя почувствовала, что от изумления глаза ее стали неприлично круглыми.

— Это и есть наш продюсер, — объяснил Северьян Януарьевич. — Дмитрий Вячеславович Мало. Поверьте, это один из самых лучших продюсеров, с которыми мне доводилось работать.

«Волга» остановилась бок о бок с «БМВ». Дима сделал шаг вперед, открыл заднюю дверцу и, улыбнувшись, протянул Кате руку.

— Здравствуйте, Екатерина Михайловна.

— Здравствуйте…

Катя растерялась. Она совершенно не знала, как себя вести. Первым позывом было хлопнуть дверцей и сказать: «Отвезите меня обратно». Мысль эта продержалась меньше секунды. Вовсе не потому, что Дима Кате понравился, нет. Просто сама собой всплыла в голове фамилия Максима Абалова.

Если бы фильм ставил целью обычную вербовку ее в качестве информатора бандитской структуры либо слив грязных денег под прикрытием сотрудника правоохранительных органов, то не имело смысла приглашать актера со столь громкой фамилией. Абалов — это не Тютькин какой-нибудь. Почует неладное, шум может поднять до небес.

С другой стороны, Дима Мало мог оказаться куда более умным человеком и взять по-настоящему хороший сценарий, набрать отличных именитых актеров и делать серьезный фильм, что вовсе не помешало бы ему сливать деньги. Серьезный бизнес — самое лучшее прикрытие.

— Екатерина Михайловна, вас что-то смущает? — вполне спокойно спросил Дима.

— Да. Вы.

— Почему?

— Если бы я знала, что вы — продюсер этого фильма, никогда не подписала бы договор.

— Я так и подумал, — кивнул Дима. — Именно поэтому не поехал к вам домой.

— Вы знали, что Настя — моя дочь?

— Разумеется. То есть, не когда ее выбирали, но вечером, когда сидел у вас в УВД, уже знал. — Дима улыбнулся. — Но, Екатерина Михайловна, я очень люблю кино и никогда не беру в картину людей, если у меня возникает сомнение в их профессиональной пригодности. Можете спросить у Северьяна Януарьевича. И, наоборот, стараюсь заполучить тех актеров, которые, как мне кажется, подходят лучше других.

— И часто вам это удается?

— Если честно, пока я спродюсировал всего один фильм. Но в «Гамлете» снимались именно те люди, которые устраивали меня и режиссера. Миша, я прав?

Миша кивнул утвердительно.

— Боюсь, что в этот раз у вас вышла накладка. К тому же, говоря откровенно, я сомневаюсь, что Настена вам так уж нужна.

Катя смотрела Диме в глаза. Пожалуй, в эту секунду она его ненавидела. Свет в приоткрывшейся на секунду калитке оказался прожектором поезда, а сама калитка — железнодорожным тоннелем.

Дима не смутился и взгляда не отвел.

— Екатерина Михайловна, я вижу, вы неправильно понимаете ситуацию. Давайте прогуляемся, поговорим с глазу на глаз.

— Только недолго. Мне нужно на работу. Там ваши коллеги из структуры Смольного дожидаются.

— Хорошо. — Дима повернулся к Северьяну Януарьевичу. — Дайте, пожалуйста, договор Екатерины Михайловны. — Тот отдал договор. Дима понизил голос до шепота: — Зайдите пока к директору школы, поговорите по поводу поездки… — И тут же, повернувшись к Кате, улыбнулся снова: — Пойдемте.

Они вышли на улицу. Неторопливо зашагали вдоль длинной вереницы желтых пятиэтажек. По узкому тротуару, с обеих сторон огороженному шеренгой золотых тополей.

— Екатерина Михайловна, давайте будем разумны, — предложил Дима.

— Давайте, — кивнула согласно Катя.

— Поговорим без эмоций. Кем был ваш отец? — спросил Дима.

— Что? — Катя ожидала уговоров, просьб, уловок, но не вопроса об отце. — Ах, отец… Дмитрий Вячеславович, я понимаю, к чему вы ведете, но, боюсь, это не поможет.

— Тем не менее ответьте, пожалуйста.

— Слесарем-сантехником.

— Сантехником, — повторил Дима. — А кем вы хотели бы видеть Настю? В будущем, конечно.

— Не знаю. — Катя пожала плечами. — Мы всерьез об этом не задумывались.

— Жаль. Время пришло. И все-таки? Навскидку? Милиционером? Оперативником?

— Нет, — твердо ответила Катя. — Хватит в нашей семье одного оперативника.

— Угу, — кивнул Дима. — А теперь представьте себе, что вас отказались бы брать в милицию, заявив: «Ваш отец — сантехник, вот и ваше место под раковиной с разводным ключом. Идите, сшибайте с жильцов свои червонцы». А Насте, допустим, в театральном училище при поступлении сказали бы: «Ваша мама — милиционер? Так вам, деточка, прямая дорога в органы».

— Это неудачный пример, — отрубила Катя.

— А по-моему, очень удачный, — возразил спокойно Дима. — Я не говорю, что… предприниматель, оперативник и сантехник — одно и то же. Я говорю о личностном выборе. Каждый выбирает ту дорогу, по которой хочет идти. Я хочу делать кино и не желаю бегать с пистолетом по улицам. Тем не менее это не мешает вам, Екатерина Михайловна, априори относиться ко мне так, словно я по рождению обязан взять в руки оружие и идти грабить коммерческие ларьки.

— Если бы ваш отец, Дмитрий…

— Можно просто Дмитрий. Без отчества.

— …Дмитрий Вячеславович, был предпринимателем, а я не была оперативным работником, то слова бы не сказала против. Но ваш отец — Вячеслав Аркадьевич Мало — не предприниматель.

— А кто же он?

— Вы знаете это не хуже меня.

У Кати язык не повернулся назвать Мало-старшего преступником. Не потому, что Кроха был кем-то лучшим, а потому, что была в словах Димы определенная правота. Насчет выбора.

— Екатерина Михайловна, преступником человека может признать суд, но не оперативный работник. Если вы считаете, что мой отец — преступник, соберите доказательства и передайте их в суд. И пускай суд решает, бандит ли он, — старательно сохраняя спокойствие, ответил Дима. — Но, какое бы решение ни вынес суд, ко мне оно не будет иметь отношения.

— Это пустой разговор, — отрезала Катя.

Дима остановился, повернулся к ней.

— Когда мой отец идет в туалет, он не совершает ничего противозаконного. Просто идет в туалет. Каждый человек делает то же самое по несколько раз на дню, и никого это не удивляет и не возмущает. Но когда дело касается моего отца, все начинают кричать: «Он спускает трупы в унитаз!» Нельзя обвинять человека во всех грехах мира лишь на том основании, что в его прошлом есть темные пятна. Не спорю, мой отец не ангел, но он уже понес наказание за то, что совершил. Что же касается меня… Я не имею общих дел с отцом. Но если кто-то попытается причинить ему зло, я встану на защиту, хотя бы потому, что это мой отец. Я точно так же стану заступаться за свою мачеху или за своего брата. Если бы вы были моей женой, я защищал бы вас и вашу дочь. А если бы кто-то попытался угрожать мне, моя семья стала бы защищать меня. Это абсолютно нормально и никак не соотносится с тем, что вы называете законностью.

— Защищать — обязанность и прерогатива правоохранительных органов, — ответила Катя спокойно. — И потом, защита не подразумевает насилия.

— Знаете, Катя… Я могу называть вас просто Катей?

— Лучше Екатериной Михайловной.

— Хорошо. Екатерина Михайловна, по поводу насилия вопрос очень спорный. Что же касается правоохранительных органов, вам хорошо известно, что они собой представляют. Хоть раз наберитесь мужества признать, что милиция коррумпирована сверху донизу и абсолютно недееспособна. Люди приходят в милицию не «служить и защищать», а наполнять собственный карман. Надеть форму сегодня — практически то же самое, что вступить в преступное сообщество. — Катя хотела возразить, но Дима положил ей руку на плечо, слегка сжал его. — Я знаю, что к вам и вашим людям это не относится, но факт наличия в милиции горстки честных сотрудников не способен изменить картину в целом. Я ведь прав, Екатерина Михайловна?

— Если на это смотреть с точки зрения скептика…

— Это точка зрения не скептика, — возразил Дима, — а гражданина. Рядового гражданина. Если бы на милицию была хоть какая-то надежда, я бы не задумываясь обратился к вам за помощью, но, увы… Сколько в вашем отделе народу? Пятеро? Пятеро честных милиционеров не способны контролировать ситуацию в городе. — Он вздохнул. — И, если вы заметили, даже защищая, я никого не собираюсь калечить или убивать. И на стрелку вчера я приехал без оружия и без кучи народу, у которого есть и оружие, и разрешение на его ношение и применение. Я хотел просто попросить людей оставить отца в покое.

— Об этом вы и хотели поговорить? — спросила Катя.

Дима вздохнул.

— Мне очень хочется снять Настю в своем фильме. Не потому, что она ваша дочь, а потому, что она мне понравилась. И не только мне. Нашему оператору Настя понравилась тоже, а это бывает с ним крайне редко. Он-то детей просто терпеть не может. Хотите, я вам дам номер его телефона, позвоните и спросите сами.

— Не стоит. — Катя вздохнула. Ей приятно было услышать добрые слова про Настену. А кому из родителей это не приятно? — Спасибо, конечно, но не стоит.

— Я предполагал, что между нами состоится подобный разговор и прихватил с собой кассету… Давайте мы поступим следующим образом: вы посмотрите «Гамлета»… — Дима достал из кармана коробку с кассетой. — Честно говоря, я с большим удовольствием дал бы вам какой-нибудь другой фильм, но других пока просто нет. Посмотрите его, пожалуйста. Сделайте мне одолжение. Я всего лишь хочу снимать кино. Добротное, высококлассное кино. Мне очень хочется, чтобы Настя сыграла в моем фильме. — Дима протянул Кате договор. — Это ваш договор. Разумеется, я не могу заставить вас выполнить его. Мы не в Америке. Если вы посчитаете невозможным дать разрешение на съемку, я не стану настаивать. Просто порвите договор и отправьте его в мусорное ведро. Я позвоню вам вечером. Хорошо?

— Вы зря потратите время, — ответила Катя, беря договор.

— И все-таки посмотрите сначала фильм, — улыбнулся Дима. — В этом ведь нет ничего компрометирующего, правда?

— Пожалуй.

— Договорились. — Дима указал в сторону школы. — Думаю, вашим коллегам и вашему начальству не понравится, если вы приедете на работу в моей машине?

— Да, вы правы, — кивнула Катя.

— Но против «Волги» им возразить будет нечего? Я попрошу Северьяна Януарьевича, чтобы он вас отвез.

— А мне казалось, что этот человек — директор съемочной группы, а не шофер.

— Верно, — серьезно кивнул Дима. — Именно поэтому я собираюсь просить. Если бы Северьян Януарьевич был шофером, я бы не просил, а отдал указание.

Катя хмыкнула. Как бы Дима Мало ни пытался убедить ее в обратном, а был он мальчиком очень непростым. Хотя… Наследственность, наследственность. Гены.

Они пошли к школе. Некоторое время Катя молчала, затем спросила:

— Скажите, Дмитрий Вячеславович, если вы — законопослушный гражданин, то вам нечего скрывать?

— Екатерина Михайловна, — в тон ей ответил Дима, — любому человеку есть что скрывать.

Катя кивнула. Ей тоже было что скрывать, если уж честно.

— Козельцев приезжал в город из-за вас?

— Нет, — покачал головой Дима. — Из-за Смольного. Хотя я об этом знал и постарался использовать его визит с выгодой для себя.

— У вас со Смольным какой-то конфликт?

— Да, он тянется с прошлого года. Мне не хотелось бы вдаваться в подробности. Обращу лишь внимание на тот факт, что мой отец, как вам известно, имеет достаточное влияние в городе.

— Я знаю.

— Если бы он был преступником, ему не составило бы труда физически устранить Смольного. Как на воле, так и в СИЗО. Однако Смольный до сих пор жив. А теперь еще и на свободе.

— Почему вы поехали на стрелку? — спросила Катя. — Я имею в виду, почему поехали вы, а не отец?

— До меня дошли слухи, что люди Смольного получили приказ спровоцировать конфликт и убить отца. Я не хотел, чтобы это произошло.

— Они могли убить вас, — задумчиво заметила Катя.

— Могли, но это сложнее. Моя смерть расценивалась бы не как гибель на разборке, а как убийство. В кругу отца это называется «беспредел», если я не путаю.

— Не путаете. А откуда Козельцев узнал о том, что вас задержали?

— Видите ли… — Дима несколько секунд подумал. Мой помощник позвонил ему и объяснил, что, если меня немедленно не освободят, я найду способ обвинить Владимира Андреевича в контактах с преступной группировкой Смольного. Хотя, думаю, он испугался не самих обвинений, а того, что группировка слишком мелка.

Дима усмехнулся. Катя тоже улыбнулась. Ей нравилось то, что Дима называл вещи своими именами.

Они оказались у ворот школы в тот самый момент, когда со двора выплыл длинный «Икарус». В салоне сидели школьники. Среди них Катя заметила и свою дочь. Настена шепталась о чем-то с подружкой.

— Что это? — Катя нахмурилась, повернулась к Диме.

— Не волнуйтесь. Обычная экскурсия на «Мосфильм». Полагаю, детям будет интересно посмотреть, как делается кино. Мы как раз сейчас снимаем ряд павильонных сцен, это должно произвести впечатление. По себе знаю. Возможно, экскурсия изменит жизнь кого-то из них. Я, кстати, думаю открыть в городе киношколу, — провожая взглядом автобус, сказал Дима. — Общеобразовательную, но с рядом предметов по истории кино, технике съемки, композиции кадра и прочее. С видеозалом, в котором можно будет посмотреть новые фильмы, и обязательными творческими работами. Для начала на видео, потом на кинопленку. Как вы думаете?

— Платную? — спросила Катя.

— Нет. Абсолютно бесплатную. А самым талантливым детям еще и стипендии выплачивать. Или делать целевые взносы, для продолжения обучения во ВГИКе. — Дима засмеялся. — А вы о чем подумали, Екатерина Михайловна? Только честно? Профессиональный подход? Статья сто пятьдесят девятая? Мошенничество? Отмывание денег?

Катя посмотрела на Диму, но тут же отвела взгляд. Откровенно говоря, подобная мысль действительно возникла в ее голове. Всего на секунду, но возникла. Рыба ищет, где глубже, а человек — где рыба. Она — оперативный работник.

— Для продюсера вы неплохо знаете Уголовный кодекс.

— Приходится изучать. — Дима улыбнулся. — Жизнь заставляет.

— Я просто спросила. — Катя не приняла шутку. — А идея хорошая. Жаль только, что неосуществимая.

— Почему?

— Вас заклюют. Слишком высокий конкурс был бы в такую школу. Кое-кому это очень не понравилось бы.

— Ничего, справились бы как-нибудь. — Дима засмеялся. Открыто и очень обаятельно.

— Дима… — Катя назвала его по имени и сама удивилась, насколько легко ей это далось. — Сколько вам лет?

— Двадцать, — ответил он. — Двадцать один исполнится через три месяца.

— Вы еще слишком молоды.

— Зато у меня богатый жизненный опыт.

Они вошли в ворота школы. Северьян Януарьевич и Миша ждали их у «Волги». Миша нервно курил. Директор рассматривал здание.

— Вот крыльцо огорожено! — завопил он, стоило Кате появиться в поле зрения. — Зачем? Кому нужен этот тюремный тамбур?

Катя взглянула на крыльцо школы, затянутое высокой узорной решеткой.

— Ну, это, наверное, чтобы…

— Это деньги из-под отчета уводили, Екатерина Михайловна, голубушка, — с восторгом заявил директор. — Спонсорские взносы, добровольные родительские «пожертвования» на нужды школы. А больше эта решетка ни для чего не нужна. Функционально она абсолютно бесполезна. Эх, ОБЭПа на вашего директора не нашлось.

Катя снова посмотрела на решетку. Странно, до сих пор подобные мысли не приходили ей в голову. Наверное, шаблонность мышления. Школа — светоч знаний, взять здесь, кроме знаний, ну совершенно нечего. Вроде как сын преступника — преступник.

Она пожала плечами.

— Возможно.

— Северьян Януарьевич, — попросил Дима, — пожалуйста, сделайте мне одолжение, отвезите Екатерину Михайловну на работу.

— Хм… Конечно, хорошо, — кивнул тот. — Почему нет? Красивая молодая женщина. Обожаю подвозить красивых молодых женщин. Это не только приятно, но и выгодно. Когда другие женщины видят, как из моей машины выходит красивая молодая женщина, они начинают смотреть на меня с интересом и уважением. А я, что греха таить, люблю, когда на меня смотрят с интересом и уважением. — Он открыл дверцу «Волги». Катя колебалась всего секунду, затем села на переднее сиденье. — Вот, — Северьян Януарьевич обошел машину, но, прежде чем забраться за руль, подмигнул Диме. — Домчу быстрее ветра, клянусь.

— Миша, — Дима указал режиссеру на «БМВ», — садись, поехали. Нам еще «Икарус» догонять.

* * *


«Волга» подъехала к зданию УВД. Остановилась перед главным входом.

— Славное местечко. — Северьян Януарьевич придирчиво оглядел площадь. — Надо будет запомнить. Если понадобится снимать что-нибудь времен начала века.

Катя улыбнулась.

— Все кинодеятели думают только о работе?

— Творческий человек — это образ мышления. — Директор засмеялся. — Вижу подходящую натуру, запоминаю. Понадобится что-нибудь похожее, у меня будет готовый вариант. У вас тоже, наверное, что-нибудь в этом духе, правда? Именно образом мышления и отличается профессионал от любителя.

Катя кивнула понимающе.

— Скажите, Северьян…

— Януарьевич, — подсказал лысоватый.

— Северьян Януарьевич, а вот Дмитрий Вячеславович… Что он за человек? — поинтересовалась вдруг Катя.

— Знаете, Екатерина Михайловна, — уклончиво ответил директор. — В нашей стране жизнь — не сахар. Если хочешь пробиться, нужно научиться быть жестким. Дима научился. Он умный, волевой, смелый. Лично мне гораздо больше нравятся люди его типа, нежели безвольные размазни. Дима славный мальчик, хотя очень одинокий.

— В каком смысле?

— Во всех, — пожал плечами директор. — У него нет друзей. Он любит отца и брата, однако между ними всегда сохраняется определенная дистанция.

— Он не женат?

— У него была жена, но они расстались через несколько дней после свадьбы.

— Почему?

— Дима не любит распространяться о своей личной жизни. Трудно понять, что у него на душе. Да, — Северьян Януарьевич поднял палец, — но он фанатично любит кино. Сказав, что Дима — один из лучших продюсеров, которых мне доводилось видеть, я не соврал.

Катя кивнула. Северьян Януарьевич не сказал ничего нового. Кроме разве что истории о замужестве.

— А кем была его жена?

— Почему «была»? Она и сейчас есть, только в качестве «бывшей». Наташа — актриса. Работала в «Гамлете», но потом все бросила, уехала в Питер. Мне пришлось спешно подыскивать ей замену, переснимать часть фильма. Наташа играла Офелию.

— Хорошая актриса?

— Очень органичная.

— С ней кто-нибудь разговаривал после отъезда?

Северьян Януарьевич улыбнулся натянуто.

— Екатерина Михайловна, не ищите криминала там, где его нет.

— Вы не ответили.

— Наши девочки ездили к ней в гости. Миша ездил. Наташа живет в Питере, сменила фамилию, работает на озвучке. Правда, говорят, в последнее время стала много пить. Но это… очень характерная беда.

— Понятно.

— Он ведь вам понравился? — спросил директор.

Катя усмехнулась, кивнула утвердительно:

— Понравился. Это странно?

— Ни капельки. Дима всем нравится.

— Так-таки всем?

— В наше время не слишком часто встречаешь надежных людей.

— А Дима надежный?

— Он не бросает слов на ветер. Те, кто попадает в сферу его влияния, не хотят уходить. Максим Абалов, Миша, Ваш покорный слуга, кстати. — Северьян Януарьевич шутовски склонил голову. — Знаете, приятно осознавать, что, если говорят: «Завтра мы снимаем пятую сцену», то это означает, что завтра мы будем снимать пятую сцену, а не искать деньги на ее съемку. Я чувствую себя, как во времена застоя, даже лучше.

Катя подумала, что для первого дня знакомства она, пожалуй, задает слишком много вопросов. Прав Северьян Януарьевич. Профессионал — это образ мышления. Ей не столько хотелось выяснить побольше о самом Диме, сколько о его связях с отцом.

— Мне кажется, Дима предпочел бы держаться подальше и от отцовских дел, и от всего этого мира, — вдруг очень серьезно сказал Северьян Януарьевич. — Да жизнь заставляет. И Смольный этот еще объявился не ко времени. Фильмы заканчивать надо, а тут… Хотя неприятности никогда ко времени не бывают.

— Приятно было с вами поговорить, Северьян Януарьевич. — Катя открыла дверцу и выбралась из машины.

— И мне было очень приятно, Екатерина Михайловна. Надеюсь еще увидеться с вами на съемке.

Катя повернулась, вошла в здание УВД, миновала конторку дежурного. Свернула в узкий коридорчик, ведущий к кабинетам, и… увидела Антона Лемехова. Тот топтался по коридорчику, смущаясь и тяжко вздыхая каждую секунду. В руке он держал букетик гвоздик. Катя невольно замедлила шаг. Антон в очередной раз повернулся, увидел ее, засмеялся натянуто.

— Я уж думал, не дождусь. Народ мимо шастает, ржут, как эти… как лошади, одним словом. Фу, аж жарко стало… — На щеках Лемехова действительно вспыхнул румянец. — Я тут… Короче, ну… Ехал на работу, смотрю, у площади цветы продают. Я и подумал… В общем, вот. — Он протянул Кате букет. — Это тебе, Кать.

Катя взяла гвоздики, поднесла к лицу. Странное ощущение, Ей давно уже не дарили цветов просто так, без повода. На дни рождения, это да, но и все.

— Спасибо, Антош. Очень красивые цветы. Правда. Боюсь только, завянут. Мне ведь их даже поставить не во что.

— А, это мы сейчас организуем.

Антон улыбнулся с огромным облегчением. Неловко он себя чувствовал с букетом в руках. Как столовый буфет, перевязанный розовой атласной ленточкой. Теперь же у него словно гиря с души свалилась.

— Сейчас.

Антон бодрым кавалерийским шагом метнулся по коридору, а Катя зашла в кабинет, положила цветы на стол. Она чувствовала себя так, будто ненароком надела чужую одежду и теперь все принимали ее за кого-то другого.

Лемехов заглянул в кабинет, в руке он держал наполненный водой графин.

— Во, у Гукина из кабинета спер.

Катя засмеялась.

— Да ты что, Антон, с ума сошел? Никита Степанович с тебя три шкуры спустит.

— А-а, плевать! — Антон улыбнулся совсем по-мальчишески.

Катя поставила цветы в графин. Гвоздики рассыпались, изогнулись зелеными тростинами с яркими алыми шапками. Катя стянула куртку, повесила на вешалку.

— Что там со «смольновцами»?

— Панкрат с Жекой разбираются. Да не волнуйся, все нормально будет. — Лемехов махнул рукой.

— Ты насчет Смольного выяснил?

— Да, позвонил, поговорил там с одним. В общем, у них появились новые данные относительно подозреваемого лица. Смольный был выпущен под подписку о невыезде.

— Погоди, — удивилась Катя. — Какие еще данные? Его же со стволом в руках взяли? И экспертиза подтвердила, что из этого ствола еще двух человек завалили, нет? Или я что-то путаю?

— Да нет, ничего ты не путаешь. Все правильно.

— Тогда какая может быть подписка?

— Кать, ну что ты меня-то спрашиваешь? Ты у них спроси. Они знают какая. Слушай, у меня к тебе предложение есть. У тебя какие планы на вечер?

— Дома буду сидеть, с Настеной. А что такое?

— Вот я тут подумал, — Лемехов взгромоздился на край стола, — а что, если нам сходить куда-нибудь?

— В каком смысле?

— Ну, в ресторан какой-нибудь. Настюха уже взрослая девица. Может и без матери вечерок посидеть. Пусть ребенок свободы глотнет.

Катя изумленно тряхнула головой.

— Лемехов, я что-то не поняла, ты над кем решил шефство взять, надо мной или над Настеной?

— Над обеими, — серьезно ответил Антон. — Ну, так как? Насчет ресторана-то?

Катя засмеялась.

— Нет, Антош, ничего не получится.

— Почему?

— Потому что заканчивается на известную букву, — отрубила Катя. — Невеста тебя в текстильной общаге на Макаровке дожидается.

— Да я пошутил, Кать. Насчет невесты.

— Все, Антон. За цветы спасибо, но на этом давай остановимся.

Лемехов вздохнул, пожал плечами.

— Смотри, как знаешь. Наше дело предложить.

Катя вышла из кабинета, подождала, пока Лемехов выйдет следом, закрыла дверь.

— Юань в камере?

— Жека его допрашивает.

— Хорошо. — Катя свернула к кабинету Жени Кузенко, толкнула дверь. — Здравствуй, Женя.

— Здравствуй, Кать.

Женя Кузенко действительно допрашивал Юаня. Хотя «допрашивал» — слишком громкое слово. Задавал вопросы, а Юань эти самые вопросы игнорировал.

— Значит, так, Юань… — Катя придвинула стул, присела верхом, сложив руки на спинке. — Расскажи-ка мне про то, каким образом Смольный вышел на свободу и где он может быть сейчас. Только не ври, что не знаешь.

— Понятия не имею, — пожал плечами Юань.

— Ладно. — Катя повернулась к Жене: — Жека, оформляй его на выход. Пусть катится. У нас вроде были наколки на Крохины точки, верно?

— Были, — легко согласился Кузенко, хотя никаких наколок у него не было и в помине. Если бы такие наколки были, сидели бы они тут, ловили бы мух. — И на Крохины, и на точки других бригад.

— Отлично. Значит, звони, пусть Рахметыч берет своих ребят, и дружненько пройдемся рейдом по всем известным притонам да хавирам. Антон… — Она не отводила взгляда от бледнеющего Юаня.

— Аушки! — весело отозвался тот.

— Прими пару каких-нибудь барыг посолиднее, — напористо продолжала Катя, — обыщи, а потом отпусти. Найдешь при них товар — «не заметь». Только не забудь между делом сообщить Грише и Володе, что слив идет реально от Юаня и Смольного. При барыгах, понятное дело, сообщи. И скажите Рахметычу и ребятам из ППС, чтобы точки «смольновских» не вздумали трогать.

— Погодите. — Лицо Юаня стало напоминать простыню после стирки в «Ариэле». — Начальник, это беспредел.

— А, по-твоему, «предел» — это посторонних людей на стрелке валить? — Катя зло посмотрела на задержанного. — Антон!

— Да. — По голосу Лемехова было понятно, что даже ему слегка не по себе.

— У тебя стволы еще есть? Чистые, грязные, без разницы. Каждому из «смольновцев» — по стволу в карман. Не хватит стволов — патроны. Не хватит патронов — наркоту. И бить до тех пор, пока сами эти игрушки в руки не возьмут и пальчики свои нам не подарят. И чтобы к вечеру последнее бакланье на улицах знало: «смольновцы» под срока пойдут, потому что у Юаня на кармане десять граммов порошка взяли. И Юань своих пацанов нам слил, а сам вчистую вышел. А еще передашь им, что Юань так говорил: «Пехотинцев в городе до болта, не жалко, новых навербуем». — Катя наклонилась к Юаню и, понизив голос, сказала вкрадчиво: — Хочешь знать, что я сделаю дальше, голубь? Я поспорю с каждым сотрудником УВД на сто рублей, что ни ты, ни Смольный не дотянете до завтрашнего утра. А утром куплю себе на выигрыш новую машину. — Она выпрямилась, улыбнулась жестко. — Вот так мы поступим со всем вашим змеиным выводком, Юань.

— Пацаны-то звонили, что здесь только честные менты работают, — пробормотал Юань. — А вы такие подляны кидаете.

— Честные? — Катя усмехнулась. — Ты бы про честность помолчал. Я бы всех вас собственными руками передавила. А если не получается справиться законными методами, будем пользоваться доступными. Жеглова помнишь: «Вор должен сидеть в тюрьме, и людям плевать, каким образом я его туда упрячу»? Хватит на ваши рожи любоваться. Вот это и есть для меня вопрос честности. Все остальное — блажь. Женя, пусть подписывает протокол и катится на все четыре стороны.

— Погоди, — взмолился Юань. — Чего вы сразу-то? Подумать бы дали.

— Раньше надо было думать. А теперь или говори, или проваливай, — жестко ответила Катя.

— Ладно, но только при условии, что вы меня не сдадите потом.

— Говори, а мы посмотрим, что ты нам ценного скажешь. — Катя поднялась со стула, подошла к окну, осмотрела площадь.

В кафе снова гуляла братва. Пускай пока.

— Короче, Смольный в городе. Адреса я не знаю, честно. Мы ему квартиру сняли, но Смольный там не живет. Новую нашел. А из СИЗО его Козельцев вытащил. За два «лимона» баксов.

— Недурно берет, — присвистнул Лемехов.

— Когда это произошло? — спросила Катя, оборачиваясь.

— Пять дней назад.

— Зачем Смольный организовал стрелку с Крохой?

— Он собрался Кроху и его пацана младшего валить.

— За что?

— За то, что ментовке его в прошлом году сдали. И куски наши под себя загребли. Козельцев рубился Смольному помочь. Не за просто так, конечно, за лаве конкретные.

— Женя, зафиксируй показания задержанного.

Юань фыркнул, усмехнулся криво:

— Нет, начальник. Вы меня лучше сразу убейте. Или отпустите. Я, может, ноги сумею нарисовать. А если я на Козельцева бумагу подмахну, меня завалят еще до вечера. У этого бобра такие завязки — не вам с ним тягаться.

— Почему же он Смольному помогает, если такой крутой? — озадачился Женя Кузенко.

— Смольный его прищучил. — Юань посмотрел на Женю, но тут же снова повернулся к Кате.

— На чем? — мгновенно выпалил с другой стороны Антон.

— Там что-то с освобождением связано, — ответил Юань, поворачиваясь к нему. — Точно не знаю.

— Выяснить сможешь?

— Э-э-э-э… — Юань сник. — Понимаете…

— Нет, — Катя подошла, поставила ногу на край стула, наклонилась, нависнув над задержанным. Глаза у нее сразу стали ледяными и колючими. — Не понимаем. Колись, если начал. Нечего тут блеять, как баран.

— Я попробую…

— Хорошо. Но учти, сделаешь один неверный шаг — и за твою жизнь никто не даст ломаного гроша. Ты понял?

— Понял… — Юань торопливо закивал.

— Женя, договорись о способах контакта и бумагу с ним подпиши. О сотрудничестве. — Она посмотрела на Юаня. — Не бойся. Это страховка, чтобы ты не надумал вдруг в бега податься.

— Кать, — озадаченно почесал в затылке Женя, — а с остальными-то что делать?

— Тех, кого со стволами взяли, оставь, остальных отпусти. Пусть объяснительные напишут по поводу драки у мотеля и валят отсюда.

Катя вышла в коридор, направилась к кабинету Гукина. Помня о вчерашнем разговоре, толкнула дверь без стука. Гукин как раз развешивал китель на плечиках.

— Катерина, а почему без стука? — изумился он.

— Сами сказали, Никита Степанович, не при дворе английской королевы живем, — отрубила Катя.

— Запомнила, — фыркнул Гукин, занимая свое кресло и разворачивая газету. — А на пятиминутке почему не была?

— В школу ездила к Настене.

— А-а, — понимающе мотнул благородно-красивой головой Гукин, углубляясь в просмотр статей. — И как школа?

— Стоит, — ответила Катя.

— Хорошо. А ко мне зачем пришла?

— За санкцией на прослушку и наружное наблюдение.

— За са-анкцией? — вытянув губы трубочкой, сказал Гукин, перелистывая страницу. — Санкциями у нас, Катерина, ведаю не я. Санкциями, Катерина, ведает прокуратура.

— Я знаю, — терпеливо ответила Катя. — Но мне необходима ваша поддержка, иначе Гриня никогда мне санкции не даст.

— Во-он что-о. — Гукин перевернул очередную страницу. — И кого же это ты, Катерина, пасти собралась, что Гринев без моей поддержки тебе санкцию не даст?

— Владимира Андреевича Козельцева.

— Ах, Владимира Андре… — В этот момент Гукин понял, ЧЬЮ фамилию назвала Катя. И едва не выронил газету из рук. — Да ты что, Катерина, с ума, что ли, сошла? Ты про какого Козельцева говоришь? Про того самого?

— Про того самого, — подтвердила Катя. — У нас имеется оперативная информация, что Владимир Андреевич Козельцев способствовал незаконному освобождению Смольного. Более того, Козельцев до сих пор помогает Смольному.

— Нет, Катерина, — отрубил Гукин. — Извини, я начальник УВД, а не самоубийца. Такие неприятности наживать? Нет уж. И сам не стану, и тебе не разрешу. С какой такой радости?

— Но он же… — начала было Катя, однако Гукин остановил ее:

— Доказательства есть?

— Но ведь именно для этого я и прошу санкцию на прослушку и проверку личной корреспонденции.

— Ладно, а показания твоего источника информации официально оформлены?

— Нет, конечно.

— Ну вот, — сокрушенно покачал головой Гукин. — Информатора засвечивать ты не хочешь, а головы, свою и мою, подставлять — запросто. Так не пойдет, Катерина. Ты уж, будь добра, действуй согласно законодательству, а лучше вообще ко мне с этими идеями дурацкими не лезь. Тоже мне, придумала.

— Никита Степанович, но вы же понимаете…

— Катерина, я все понимаю, — Гукин наклонился вперед, понизив голос, выдохнул: — А ты-то сама понимаешь, что ничего этим своим расследованием не добьешься?

— Да почему?

— Да потому, что у Козельцева твоего связи — раз, деньги — два, информаторы — три. Ты со своей должности слетишь, даже дело не успев надписать. — Гукин откинул газету. — Да чтоб ты знала, в нашей «конторе» полным-полно людей, которые спят и видят, как бы перебраться в столицу. Тот же Гринев, к примеру. Или ты думаешь, что твои ребята такие уж неподкупные? Просто им пока цены настоящей никто не предлагал. — Гукин откинулся в кресле, закурил. — Тебя сдадут в две секунды вместе со всеми твоими идиллическими устремлениями. — Он раздавил наполовину недокуренную сигарету в пепельнице. — Вон хочешь мэра нашего слушать? Только скажи. Я санкцию в прокуратуре без звука выбью, а насчет Козельцева и не думай даже. Поняла?

— Поняла, — ледяным тоном ответила Катя. — Разрешите обратиться к вышестоящему начальству?

— Вон как… Ну, обращайся, если хочешь. — Гукин поскучнел. — Только учти, вышестоящее начальство тебя слушать не станет. В лучшем случае переведут в обычные опера. В худшем — по стенке размажут.

— Разрешите идти? — четко спросила Катя.

— Иди, иди.

Гукин что-то усиленно искал на столе. Как только Катерина вышла, он мрачно и витиевато выматерился, посмотрел на сложенную газету и бросил ее в корзину для бумаг.

* * *


Диме нравилось наблюдать за детьми. Три шестых класса, отпущенных на экскурсию милостивым разрешением директрисы, путешествовали по гигантскому комплексу «Мосфильма», рассматривая отечественное «киноцарство». Не Голливуд, конечно, но и мы не Америка. Глаза горели у всех. Даже у фарфоровой Лялечки. Поначалу она фыркала, но когда группу отвели в четвертый павильон и позволили посмотреть съемки программы «Куклы», даже самые отчаянные скептики расслабились и заулыбались. А уж когда увидели «живых» актеров:

— Ой, это же Безруков.

— Где?

— Ну, вон же он пошел, дура!

«Странное дело, — размышлял Дима, шагая следом за группой, — на глазах у этих детей разрушается миф о сказочной жизни кино, но от этого он не становится менее притягательным. Парадокс. Да и, разрушая один миф, мы по ходу дела создаем другой. Как будто именно это и есть фильм. Дети не видят и четвертой части процесса кинопроизводства, но зато они свято уверены, что знают, как делается кино».

Ольга Аркадьевна, классный руководитель шестого «А», выглядела восторженной не меньше, чем дети.

— Знаете, я первый раз на киностудии, — призналась она Диме, пока дети рассматривали длинный стенд, посвященный «Белому солнцу пустыни». — И всего один раз видела своими глазами настоящего актера. Альберта Филозова, в Москве. Он в булочной в очереди стоял. В центре.

И покраснела, словно созналась в чем-то совершенно неприличном.

— Скажу вам откровенно, — ответил, улыбаясь, Дима, — я, попав сюда первый раз, чувствовал себя так же. Как на другой планете оказался. Правда, тогда актеров тут почти не было. Это сегодня много. Съемка. А вообще, — он понизил голос, — теперь мало снимают. И все больше на натуре. На натуре дешевле.

В первом павильоне школьников ждал сюрприз. Во-первых, настоящая киносъемка с настоящими актерами, во-вторых, специально приглашенная Димой команда каскадеров. Миша занял свое место. Актеры поднялись на площадку, представляющую собой гигантскую корабельную палубу.

— А что здесь снимают? — заинтересовалась учительница.

— Фильм о «Лузитании», — объяснил Дима. — Это был огромный корабль…

— Как «Титаник»? — спросил кто-то из школьников.

— Немного меньше. Во время Второй мировой войны «Лузитания» ходила под знаком Красного Креста, перевозила раненых английских моряков и была потоплена немецкой подводной лодкой. Погибли тысяча четыреста человек. Чуть меньше, чем на «Титанике», — пояснил он специально для любопытного школьника. — Хотя большая часть фильма не о самом корабле, а о немецком капитане, который отдал приказ пустить торпеды.

— Мы в этом кино будем сниматься? — деловито осведомилась Лялечка.

— Нет, в другом.

— Спасибо. Теперь они хотя бы заинтересуются, что же это за война такая была, Вторая мировая, — негромко сказала Ольга Аркадьевна.

На площадке тем временем началась съемка.

Максим Абалов, одетый в форму одного из матросов, играл чужую роль. Он не работал в фильме, но Дима попросил его появиться в павильоне, поскольку большинство детей знали его в лицо.

В целом все выглядело очень эффектно. Сначала группа отсняла несколько диалоговых сцен, затем каскадеры эффектно дрались на палубе и падали через борта. Дети были в восторге. Они перехватывали актеров у дверей павильона и брали автографы.

Дима не сказал экскурсантам самого главного: съемочный аппарат был пуст.

Прежде чем экскурсия завершилась, школьников отвели в макетный цех и показали десятиметровый макет «Лузитании» и подводной лодки, чем привели школьников в окончательный восторг.

Когда они шли через проходную, Настя Светлая подошла к Диме и очень серьезно заявила:

— Я хочу сниматься в вашем кино.

Дима опустился на корточки.

— Правда? Ну, тогда все будет в порядке. Думаю, мне удастся уговорить вашу маму, Настя.

— Уговорите, пожалуйста, — попросила Настя и побежала к автобусу.

Дима же направился к своему «БМВ». На ходу достал из кармана телефон, набрал номер:

— Андрей? Да, я… Мы говорили о роли для девочки. Да. Как идут дела?

* * *


Конечно, Владимир Андреевич ожидал, что Дима станет искать секретарш. Никто не любит отдавать десять миллионов долларов просто так, без звука. Глупо было бы не использовать подобную возможность. С другой стороны, заявления обеих девушек уже были у Козельцева на руках. Теоретически Дима мог заставить их написать встречные заявления, но тут все решали бы связи, а связи у Владимира Андреевича были посильнее Диминых. В подобной ситуации его прикрыли бы, вне всяких сомнений. Десять миллионов долларов — сумма серьезная. Да и Дима, согласно заявлениям секретарш, являлся не просто бизнесменом, которого Владимир Андреевич пытался «развести на бабки», а убийцей, что в корне меняло дело. Так что поиски являлись чисто номинальными.

Тем не менее Козельцев всегда старался не осложнять себе жизнь. И его обеспокоило то, насколько легко и быстро людям Димы удалось выяснить насчет подруги одной из секретарш. Как оказалось, Маша названивала подружке в Москву, и вот вчера едва не произошло самое худшее. Если бы подруга дала парням Димы телефон дачи, то уже утром секретарши могли бы «кануть». Конечно, дачный поселок охранялся, но нет такой охраны, которая давала бы стопроцентную гарантию безопасности. Не смогли бы выкрасть — пристрелили бы, и дело с концом. Из снайперки. А что? Вполне реально. В хорошем бы свете тогда предстал Владимир Андреевич. Снятая им дача, на которой «внезапно» образовалась пара трупов.

Об этом и думал Козельцев, подъезжая к дачному поселку Лидия, что в получасе езды от Москвы. По Рублевке, понятное дело. Другие направления Владимир Андреевич признавал лишь в том случае, если конечный пункт поездки располагался далеко за пределами родины.

Поселок представлял собой элитное местечко, с элитными домами и элитными же хозяевами. Домик в нем был куплен на имя дальней кишиневской родственницы Владимира Андреевича. С этой стороны все было законно, не подкопаешься. Да и отследить собственника жилья возможным не представлялось.

На въезде путь преграждал мощный шлагбаум с топчущимся рядом «пятнистым» мужичком весьма внушительной комплекции. На плече у охранника висела гладкоствольная «сайга».

— К кому? — мрачно поинтересовался охранник, когда Козельцев опустил стекло.

— В двадцать третий, — не без раздражения ответил Козельцев.

Пропуск на его «шестисотый» на вахте имелся, но охрана Владимира Андреевича в лицо не знала, что, несомненно, являлось неудобством. Впрочем, он не так уж часто здесь бывал.

— Сейчас, погодите.

Охранник повернулся, потопал к будке. Он переговорил с напарником, сверил номера «Мерседеса» с номерами в пропуске и только потом подал знак поднять шлагбаум.

«Шестисотый» въехал на территорию городка и покатил по шикарной, залитой прорезиненным асфальтом дороге в сторону двадцать третьего коттеджа.

Козельцев свернул к нужному дому, завел «Мерседес» во двор, прошел в дом.

Его подопечные развлекались как могли. Маша смотрела телевизор, ее товарка раскладывала на компьютере диковинный пасьянс.

— Доброе утро.

— Доброе утро, Владимир Андреевич, — откликнулась «компьютерщица».

Козельцев прошел прямиком к телевизору, щелкнул клавишей. Экран погас. Маша, даже не пошевелившись, посмотрела на Владимира Андреевича.

— Я хотел бы знать, зачем вы, Маша, звонили в Москву? — спросил у нее Владимир Андреевич, засовывая руки в карманы плаща.

— Вы сказали, что нас никто не найдет, — без всякого выражения ответила девушка. Со вчерашнего вечера она немного успокоилась. — Я согласилась написать заявление при условии, что вы гарантируете мне полную безопасность.

— Я и гарантировал вам безопасность до тех пор, пока вы не начали названивать своим приятелям и раздавать им свой номер телефона. — Козельцев покачался на мысках. — По этому номеру найти вас так же легко, как и по домашнему адресу. А искать будут, я предупреждал об этом. К тому же, Машенька, вы получили за свои заявления очень неплохие деньги, если не ошибаюсь. Так что не надо строить тут из себя бедную овечку.

— Я пока еще не видела денег, — зло ответила та.

— Получите при отъезде.

— Вот когда получим, тогда и говорить будем, — отрубила Маша.

— А я никуда не звонила, — вставила «компьютерщица».

— Хотелось бы верить, — заметил Козельцев. — Так вот, девушки. Во избежание дальнейших неприятностей попрошу вас отдать мне ваши мобильные телефоны.

«Компьютерщица» вздохнула, поплелась в спальню. Через три минуты она вернулась и положила на стол трубку. Маша все это время продолжала лежать на диване, рассматривая Козельцева.

— Маша, мне специально для вас повторить еще раз? — не скрывая раздражения, спросил Владимир Андреевич.

Девушка вздохнула, сбросила ноги с дивана. Вытащив из чехла трубку, швырнула ее на диван.

— Значит, так, Маша, — ледяным тоном произнес Козельцев. — Не хотите оставаться… забирайте свой телефон и выматывайтесь. Не надо мне тут играть оскорбленную невинность. Капризничать можете дома или на работе, если ваше начальство готово это терпеть, а у меня, знаете ли, своей головной боли хватает. Считаю до трех. Уходите или делайте то, что вам говорят. Раз, два… — На счет «три» Маша скрестила руки на груди, плюхнулась на диван и отвернулась. — Хорошо. Трубки я вам верну, когда вся эта история закончится. Дальше… — Козельцев прошел к стационарному телефону, вытащил шнур из розетки, обмотал им аппарат. — Это я заберу с собой. И попрошу вас дом не покидать. Совсем.

— А как же с продуктами? — растерялась «компьютерщица».

— Продукты вам привезет мой охранник.

— И долго он нам продукты будет возить? — поинтересовалась не без язвительности Маша.

— Через пару дней все закончится. — Маша только вздохнула. — Итак, мы договорились. Вы никуда не выходите и ни с кем не общаетесь. Если кто-то будет стучать, не открывайте. — Маша снова промолчала, а «компьютерщица» закивала, сделав круглые глаза. — Я надеюсь, вы меня поняли. Пара дней одиночества. Это все, что от вас требуется.

Козельцев повернулся и направился к выходу, оставив девиц в гостиной. Через десять минут его «Мерседес» летел к Москве.

* * *


— Выпустил. — Женя Кузенко зашел в кабинет Кати, закурил, плюхнулся на стул, положил на стол заявление Юаня. Всех, кроме тех двоих, у которых стволы нашли. Но, Кать, стволы чистые, ксивы у ребят имеются. Так что рано или поздно придется отпустить и их.

— Придется — отпустим. — Катя взяла заявление, принялась внимательно читать.

— И что ты намерена делать? — спросил Женя Кузенко.

— Прихватить за жабры Козельцева. А заодно и Смольного.

— Не получится, — покачал головой оперативник.

— Почему ты так думаешь?

Катя убрала заявление Юаня в сейф.

— Завязки у него больно мощные, а доказательств у нас на них никаких. Наверняка, когда Смольного выпускали, все оформили честь по чести. А даже если и нет, — Женя дернул плечом, — ни судья, ни прокурор не подпишут ни одной бумажки. Ты даже дело против него завести не сможешь.

— Жень, я не поняла, ты меня отговариваешь, что ли? — нахмурилась Катя.

— Да ты что, мать, — улыбнулся оперативник. — Я человечек маленький. Мне что начальство скажет, то я делать и буду. Скажет — принять Козельцева, поеду принимать Козельцева. Скажет — зацепить Смольного, буду цеплять Смольного. С дурака какой спрос?

— Спасибо, Жень, — искренне поблагодарила Катя.

— Да не за что. Я, Кать, вот о чем подумал. Ты говорила, что ГИБДД засекла тачку Козельцева на въезде в город.

— Или на выезде, — ответила Катя.

— Узнать можно?

— Не проблема, а что?

— Как по-твоему, Смольный, затевая крупную разборку, стал бы рисоваться лишний раз в городе?

— Вряд ли. — Катя пока еще не понимала, куда клонит Женя.

— Вот и я о том же подумал. — Оперативник аккуратно стряхнул пепел. — Наверняка ему заранее сняли квартиру, правильно?

— Да. И что?

— Туда-то его скорее всего и отвезли, так?

— Да.

— И отвез его человек, который из СИЗО забирал. Не доверять ему у Смольного смысла нет. Тем более, со слов Юаня, Козельцев Смольному помогает.

И тут Катя поняла. Она сорвала трубку с телефона, набрала номер:

— ГИБДД? Дежурный? Светлая, оперативный отдел УВД. Слушай, капитан, нам тут сказали, что ваши люди несколько дней назад засекли машину некоего Владимира Андреевича Козельцева на въезде в город? Да? Отлично. Ваши патрульные наверняка передавали его тачку по постам, так? Птица-то важная… Ага. Молодцы. Куда он поехал? Хотя бы ориентировочно. Район, квартал… — Катя схватила ручку, записала на календарном листке несколько слов. — Спасибо, капитан. Отмечу в рапорте. — Она повесила трубку, вырвала календарный листок, сунула в карман. — Макаровка, третий квартал. Он съехал с шоссе во двор между улицами Белинского и Красных Строителей. — Катя поправила кобуру. — Женя, кто из ребят на месте?

— Антон здесь. Он по стволам работает. Остальные разлетелись. Володя поехал на Трифонова, там яма. Наружка сигнал дала. Товар они сегодня получили. Гриша тоже куда-то умчался.

— Бери Антона, поехали.

— Понял. — Женя вышел из кабинета.

Милицейский «бобик» стоял у крыльца. Компания, гулявшая на той стороне площади, «У Димыча», подтрунивала над неказистой старенькой машиной. Штатный водитель УВД, сержант Будачеев, гордо не обращал на подначки внимания. При виде оперативников и Кати компания мгновенно заткнулась. Катя устроилась на переднем сиденье «бобика», Антон и Женя — на заднем.

— Броневик, блин, — ворчал раздраженно Антон. — Надо выпросить у начальства что-нибудь поприличнее. Над этой только собаки не ржут.

— А какую тебе надо? — басил с переднего сиденья Будачеев, запуская хриповатый двигатель. — Этот… «месредец», а?

— Да хоть «Ниву». Или «Волгу». Я уж на большее не надеюсь. Все равно Степаныч не расщедрится.

— Да ладно, чего ты завелся-то? Машина как машина, — успокаивал спорщиков Женя. — Зато на ней и по грязи, и по сугробам можно.

— На «Ниве» тоже можно по грязи, — не сдавался Лемехов. — Легко.

«Бобик» выкатился на Октябрьский проспект, проехал до поворота на улицу Волкова. То ли космонавта, то ли следователя.

— Хорошо заныкался Смольный, — бормотал Антон, проверяя оружие. — Макаровка — район промышленный, населенный. Общаги там. Народу до хрена. Его «просеивать» можно полгода — и ничего не найдешь.

— В районе общаг — да. А в остальном все с точностью до наоборот, — возразила Катя. — Все друг друга знают, как в деревне. Появится незнакомый человек — три квартала в курсе. Другое дело, знает ли местный участковый…

— Участковый… — покачал головой Лемехов. — Там болото, Кать. Местные отделения — другая страна. У них там, на Макаровке, свои порядки. Одна текстильная общага сколько сил отнимает. Сплошной криминал.

— Надо, кстати, в комендатуру сообщить, чтобы пост там выставили, — предложил Женя.

— Хорошая мысль, — согласился Лемехов, покосился на Катю, добавил: — Нет, мне-то теперь все равно, но нормальным пацанам от солдатни проходу не стало. Они же в войсках все голодные на это дело. Толпами вокруг общаги ходят. Ну и, понятно, драки постоянные, поножовщина.

За разговором они выехали на окраину и покатили по узеньким улочкам, застроенным одноэтажными домиками различной степени ветхости. Катя внимательно наблюдала за дорогой. Они проскочили небольшой райончик, известный под странным названием Лягушачий конец, и выкатились на Макаровку.

Внешне район не особенно отличался от других, разве что здесь было много кирпичных пятиэтажек. Лет двадцать назад планировалось снести халупы на Лягушачьем конце и застроить там все «хрущевками», в которые и переселить жителей квартала, а также семейные пары из числа рабочих текстильной фабрики. Воплощать план, согласно какой-то малопонятной начальственной логике, начали именно с Макаровки, да так ею и ограничились. Пятиэтажки заселили, и райончик слегка «поднялся». Тут было целых две школы, детский сад, несколько магазинов, и не только продуктовых, а еще и промтоварные, и поликлиника. Ничего удивительного, что «берлогу» Смольный выбрал именно здесь. Полублатная Макаровка была известна как «нейтралка». Чужих не били. «Кепочники» — небольшая, но бесстрашная и безжалостная команда с Макаровки — гасили конфликты в зародыше.

«Бобик» свернул во дворы и остановился.

— Та-ак, — Лемехов выбрался из машины, огляделся. — Выезд со двора один. Но двор сквозной. Сержант, — он обернулся к водителю, — слетай-ка в местное отделение, доставь сюда участкового, пока мы оглядимся. Смотри, Кать, — Лемехов указал на сквозной проезд, — дорога идет еще дальше. Захватывает, я думаю, двора три-четыре. Значит, домов шесть всего. За часик управимся.

Катя кивнула согласно. Пока «бобик» задним ходом выезжал со двора, она подошла к сидящим на скамеечке бабулькам — постоянным экспонатам таких вот «деревенских» квартальчиков.

— Добрый день, — поздоровалась она.

— Добрый день, дочка.

Старушки зыркали на Катю настороженно, как на врага. Впрочем, «чужак» и «враг» в таких районах — слова-синонимы.

— Простите, вы не заметили, несколько дней назад сюда приезжала машина? Большая, иностранная.

— Была такая, — кивнула одна из старушек. — Аж два раза приезжала.

— А к какому дому, вы не заметили?

— Вон, к девятому. — Старуха указала на нужный дом. — У третьего подъезда останавливалась. Всю дорогу перегородила…

Сдал Козельцев своего «протеже». Сам того не желая, сдал.

— Антон, пошли. Девятый дом, третий подъезд. Женя, ты сзади присмотри. Он может в окно сигануть, там палисадник. Заросли — как в джунглях.

Катя зашагала в глубину двора. Оперативники шагали рядом. У нужного дома Женя свернул к палисаднику, а Катя и Антон направились дальше, по асфальтовой дорожке вдоль подъездов.

— Это какой тут третий? — разглядывая номера подъездов, бормотал Антон. — Ага, вот… Вот, значит, где мы окопались, да, Смольный? — Оперативник переложил пистолет в карман куртки. — Сейчас мы тебя за ушко возьмем и на солнышко вытащим.

— Значит, так… — Катя смотрела на окна подъезда. — Квартиру мы досматриваем по закону об оперативно-розыскной деятельности, а рецидивиста Смолянова Аркадия Витальевича задерживаем до подтверждения обстоятельств его освобождения.

Во двор торжественно «вплыл» милицейский «бобик». Остановился у подъезда. Из салона выбрались сержант Будачеев и старший лейтенант — видимо, местный участковый. В летах, потасканный, пыльный, неулыбчивый. У него было рябое лицо и печально обвисшие усы.

— Старший лейтенант Демичев, — козырнул он хмуро.

— Будачеев, ты сирену забыл включить, — раздраженно заметил Лемехов. — Еще не весь дом узнал, что мы приехали.

— Извиняюсь, — смутился водитель.

— Машину за угол отгони. Не дай бог, в окно выглянут. Мы тогда все на лестнице остывать приляжем.

— Вы участковый? — Катя повернулась к старшему лейтенанту.

— На этом участке своего участкового пока нет, — пояснил Демичев. — Я выполняю обязанности.

— Оно и видно, что обязанности выполняете, — окрысился Лемехов.

— В этом подъезде квартиры сдает кто-нибудь, не знаете? — поинтересовалась Катя.

— Сдают. Тимофеевы. Вон, на втором этаже. А что? Жильцы ведут себя тихо, соседи ни разу не жаловались.

— А вы знаете, что в этой самой «тихой» квартире проживает рецидивист? — тихо и холодно спросила Катя.

— Теперь знаю, — вздохнул тот. — А что мне делать? Запретить им квартиру сдавать? Так они каждый раз говорят, что это их дальние родственники. Я рапортовал начальству. — Он посмотрел на окна, сплюнул. — Да и как при такой жизни запретишь? Концы-то с концами сводить людям надо. Жрать всем хочется.

— Но хоть документы вы могли бы проверить.

— Так хозяева проверили, — пожал плечами участковый.

— Ладно, пойдемте вашего жильца проверим. — Катя первой шагнула к подъезду, обернулась на ходу к Будачееву. — Сержант, на всякий случай останьтесь во дворе.

Она взялась за дверь парадного. Кодовый замок, на удивление, оказался цел и невредим. Лемехов и участковый топтались за ее спиной. Катя повернулась к толпящимся за спиной зевакам:

— Код подскажите кто-нибудь…

* * *


Смольный не находил себе места. Ему требовался человек, с которым можно было бы поделиться соображениями. И Юань здесь не годился. Язга, прошлый советник, был куда рассудительней, но… Язга исчез еще в прошлом году, его так и не нашли.

Смольный подозревал, что тело бывшего советника пошло на корм рыбам или болотной живности. Мало ли водоемов вокруг, и далеко не на всех работают спасательные и водолазные службы.

Теперь Смольного сжирало беспокойство. Хавиру Козельцев подобрал ему реальную, на чужой территории. И Смольный чувствовал бы себя в полной безопасности, если бы не одно обстоятельство — вчерашний звонок огольца. Откуда он надыбал номер? Телефон был совсем новый, только утром купленный. Номер знали всего три человека — он сам, Козельцев и Юань.

Кто-то его сдал. Кто? Козельцев? Этот мог, крыса, сыграть и на две стороны. Но тогда почему оголец до сих пор не здесь? Ждет, чтобы грохнуть его, Смольного, и при этом не попасть под объяву сходняка? Возможно, но тогда зачем звонил? Непонятки.

Правда, оголец сам позвонил ему, дурачок. Лишил себя эффекта внезапности.

Смольный прошелся по комнатам. Да, оставаться на этой хавире стремно. Нужно валить отсюда. Кроха-младший при желании мог получить в свое распоряжение самую лучшую технику и запеленговать номер. Говорят, сейчас такое возможно. А у Крохи есть нужные завязки в ФСБ. У этих-то аппаратура любая, наверное, имеется. Подъедет команда, обнюхает все — и пиши пропало. Да, надо ломиться отсюда. Независимо от того, кто его слил. Так будет спокойнее. Все бросить и сваливать. Хотя хрен ли ему бросать? Бросать-то нечего, кроме трубки «паленой». Решено. Он сваливает.

И нужно убирать Юаня. Если слив — дело рук советника, значит, поделом. Если же Вова Козельцев, сука, постарался, значит, Юаню просто не повезло. Но тогда Козельцев ответит за смерть советника. Это без вопросов.

Смольный взял телефон, набрал номер и, когда трубку сняли, попросил Игоря Афанасьевича Кренделькова.

— А кто его спрашивает? — озадачился вальяжный голос на том конце провода.

— Это его старый школьный друг. Мы с Игорьком сидели за одной партой на уроках физики.

— Знаете, в данный момент Игорь Афанасьевич в отъезде. Он в командировке, в Румынии. В Байя-Маре. Вернется только седьмого октября. Если хотите, вы можете ему перезвонить по номеру… — человек назвал номер. — Всего доброго.

Смольный торопливо записал, но не номер, а название города и дату возвращения. Затем он позвонил в справочную и выяснил код города Байя-Маре, Румыния. Код, число и месяц возвращения несуществующего Игоря Афанасьевича и составляли нужный ему номер телефона. Этот номер Смольный и набрал.

— Я нуждаюсь в ваших услугах, — сказал он, как только на том конце сняли трубку.

— А вы кто, простите?

— Я школьный друг Игоря Афанасьевича. Фома Игнатьевич Бубликов.

— Правда? — Голос мужчины наполнился искренним недоумением. — Что-то не припоминаю такого.

— Мы встречались с ним в прошлом году, когда он попал в больницу с приступом аппендицита. Его забрали прямо из моего дома.

— Я слушаю вас, — ответил мужчина.

— Мне нужны ваши услуги.

— Когда?

— Завтра утром. Но приехать он должен Сегодня вечером. — Смольный назвал место встречи. — Расценки я помню.

— Хорошо, — ответил мужчина. — Игорь Афанасьевич подъедет.

Специалист, которому звонил Смольный, был профессионалом очень высокого класса. Гонорары он брал высокие, зато гарантировал результат.

Единственная накладка, о которой знал Смольный, случилась у Специалиста в прошлом году. Он убрал не того человека, но это не его вина. Просто не было времени на подготовку, работать пришлось с колес, а сведения о жертве оказались липовыми.

Теперь можно было уходить.

Смольный отодвинул занавеску и… отпрянул. У соседнего подъезда стояли менты. Опера из ОВД — Смольный их знал. Девка эта, волчица, и еще один. Хохотун ср…ый. Кое-кому из его пацанов этот весельчак гнилой зубы повыбивал, тварь паскудная.

Смольный почувствовал, как у него мощно и быстро заколотилось сердце. Он испугался. Не ментовки, конечно, и не срока шального. Смольный боялся Крохи и Козельцева, влияние которых на жизнь за забором было ничуть не меньшим, чем на жизнь вольную.

Смольный отодвинул занавеску, посмотрел вниз. У соседнего подъезда стоял «уазик» с включенной мигалкой. Голубоватые всполохи прыгали по асфальту. Вокруг собралось человек десять народу. Ботва — она до зрелищ охочая.

Смольный взял со стола «ТТ»…

* * *


Щелкнул кодовый замок на подъездной двери. Катя, Лемехов и участковый просочились в воняющую сыростью и кошками темноту.

— Лейтенант, — Катя прислушалась к подъездной тишине, — пару понятых подберите.

— Хорошо, — шепотом ответил тот, приоткрыл дверь подъезда, поманил кого-то пальцем.

Катя поднялась на второй этаж. Дверь нужной квартиры оказалась железной. В центре темнел дешевый глазок. Лемехов поднялся на пару ступенек, чтобы не попасть в поле обзора.

— Заметит, — прошептала Катя.

— Не. Глазок — говно. — Лемехов послюнявил палец, потер его об пол, затем развез грязь по линзе. Получилось мутно, с разводами. — Теперь хрен чего увидит. — В квартире вдруг заиграла музыка. Прошаркали шаги. — Кто-то есть.

Катя перегнулась через перила.

— Женщину приведите, — сказала она громким шепотом.

— Мать, ты с ума сошла, — сделал страшные глаза Лемехов. — А если он стрелять начнет?

— Не начнет. Ему шум просто так поднимать тоже не с руки.

Над перилами появилась голова участкового. Лицо серое, и на нем грязно-рыжие пятна веснушек.

— Звали?

— Я женщину звала, — окрысилась Катя.

— Здесь стоит…

— Давайте ее сюда.

На площадку поднялась перепуганная полненькая женщина. Одета не то в халат, не то в странный сарафан. Одним словом, в нечто непонятное, застиранно-голубого цвета.

— Позвоните, скажите, что вы соседка и что вас залили, — сказала негромко Катя. — Как только начнут открывать, сразу сделайте шаг назад. — Женщина судорожно кивнула. — Не бойтесь. Мы рядом.

Женщина снова кивнула, нажала трясущейся рукой на кнопку звонка. Брямкнула ломано трель. Музыка смолкла. За дверью послышались шаги.

— Кто?

— Это… — сипло пискнула женщина, — …соседка. Меня залило!

— Подождите, я посмотрю… — Короткая пауза. — У нас ничего не течет, — наконец возразил голос.

— Скажите, что вызовете милицию, — страшно оскалившись, прошептал Лемехов.

— Я сейчас… — И вдруг в голосе женщины прорезались кошмарные базарные нотки. — Я сейчас вызову милицию!

— Да говорю вам, у нас ничего не течет, — уже менее уверенно ответил голос.

— Я милицию вызову!

Женщина грохнула ладонью по металлической створке. Гул пошел такой, что Кате показалось: дом сейчас застонет и завалится, как спичечный коробок.

— Как хотите! — раздраженно крикнула женщина. — Я вызываю милицию!

— Подождите! — защелкали замки.

Створка приоткрылась на несколько сантиметров. И тут вдруг Катя сообразила, что дверь-то старая, допотопная. Сейчас такие даром никому не нужны! И не потому, что плоха, а потому, что у нее наружные петли! Створка открывается наружу! Сейчас Смольный высунет голову… и тогда конец всему. Без пальбы не обойдется.

Так оно и получилось. Только вместо лица Смольного в проеме обозначилась округлая, совершенно незнакомая физиономия. Впрочем, через секунду физиономия стала уже не круглой, а вытянутой и узкой, как рыба скумбрия. Парень увидел на лестнице людей с пистолетами.

— Атас, менты!!! — истошно выпалил он и попытался захлопнуть дверь.

Лемехов оттолкнул «добровольную помощницу», прыгнул вперед, вцепился в ручку двери и рванул створку на себя.

Катя одним прыжком перемахнула через две ступеньки, мысленно поблагодарив бога за то, что у туфли ободрался каблук. Фиг бы ей удалось так на каблуках-то. Шарахнула кулаком по вытянутой, перекошенной от напряжения физиономии. Парень влетел в прихожую, опрокидывая мебель. Створка распахнулась, ударившись о стенку. Лемехов ввалился в квартиру.

— Милиция!!! — крикнула Катя. — Всем на пол! Руки за голову!

— На пол!!! — вторил ей Лемехов. — На пол, твари!!! Пристрелю!!!

— Лейтенант, — Катя на ходу указала на скорчившегося в прихожей парня, — присмотри за ним!

«Берлога» Смольного оказалась шаблонной двухкомнатной «хрущевкой», с большой проходной гостиной, маленькой спальней и крошечным чуланчиком.

В большой комнате — Катя разглядела это из прихожей — вдоль стены стояло несколько здоровых сумок-баулов. Дешевых, пластиковых, в чудовищную красно-сине-белую полоску.

В прихожей пришлось сбавить обороты. За поворотом, ведущим в кухню, вполне мог кто-нибудь стоять. Береженого бог бережет. Еще один человек отыскался под кроватью в спальне.

— Вылезай, — скомандовал Лемехов, опускаясь на корточки и делая соответствующее движение стволом «ПМ».

— Я тут ни при чем, — пробормотал белый как снег задержанный. — Я… случайно зашел.

— Ясное дело, — кивнул Лемехов, засовывая руку под кровать и вытаскивая парня за воротник. — Водички попить, да?

— Я… ничего не знаю… — бормотал испуганно тот.

— А мы тебя ни о чем и не спрашиваем, — довольно приговаривал оперативник, защелкивая на запястьях парня наручники. — Захочешь срок себе скостить, сам все расскажешь… Катя! Что у тебя?

— Никого, — сказала она. — Только эти двое. А что в сумках?

— Да хрен знает, мать. — Лемехов отдувался, утирал пот со лба. — Ты знаешь, я всегда за законность. Без понятых — ни-ни. Ни глазком, ни руком, ни ногом. Лейтенант! — тут же гаркнул он. — Зови понятых! Обыск делать будем.

Понятых привели минут через пять. Вскрыли сумки, в которых оказались плотные полиэтиленовые пакеты. Стоило взрезать пленку, и по квартире поплыл характерный запах.

— «Травка», — констатировал Лемехов. — Лет на восемь ваш запасец потянет. Каждому. — Он тряхнул второго задержанного. — Насчет наркоты мы поняли. А Смольный-то где?

— Не знаю я никакого Смольного, — испуганно хлопая глазами, ответил тот.

— А если подумать получше? — подступил к нему Лемехов.

— Говорю же, не знаю.

— Хочешь сказать, он тут с вами не живет?

— Да ты че?..

Задержанный искренне недоумевал.

Лемехов вздохнул, повернулся к Кате.

— Кать, тут не берлога. Тут «яма». Что-то наши «достоверные источники информации» напутали. — Он усмехнулся, покачал головой. — Это же надо. Рассказать кому — не поверят. Случайно такую «яму» нарыли.

Катя сразу поверила, что ни о каком Смольном тут знать ничего не знают.

— Лейтенант, — она повернулась к участковому, — а другого «третьего подъезда» у вас тут нет?

— А это не третий, — в свою очередь, удивился лейтенант.

— Как не третий? — изумилась Катя.

— Ну, в смысле, по нумерации — то он третий. Но обычно все считают от дорожки.

— И что? — не понял Лемехов.

— Если от дорожки считать, то этот подъезд — четвертый, — объяснил участковый.

— Вот страна, прости господи, — процедил Лемехов. — Все не как у людей. И аппендицит-то мы через горло режем, и подъезды от дорожек считаем…

Катя посмотрела на лейтенанта:

— А в третьем подъезде квартиры сдаются?

Тот кивнул.

— Брось, Кать. — Лемехов спрятал пистолет в кобуру. — Если он и был, то уже ушел. Орали-то как. На весь квартал слышно было.

— Пошли проверим, — упрямо стояла на своем Катя.

— Ну, пошли, — согласился без большой охоты Лемехов. — Время зря только потратим, — добавил он и сразу же оговорился: — Пойдем, пойдем, я разве возражаю.

Квартиру они нашли быстро и так же быстро выяснили, что Лемехов был прав.

* * *


Смольный подхватил кейс, сунул под куртку ствол, вышел в парадное и закрыл за собой дверь. Спустившись на первый этаж, осмотрел сквозь засиженное мухами стекло двор. Толпа не расходилась. Стояли, глазели, твари. Бабушки, алкаши местные, которые только что козла забивали. Два пацана с мячом. Интересно им, гнидам.

Смольный спокойно открыл дверь, шагнул во двор. Напустив на себя беспечный вид, сунул руки в карманы, оглядел толпу, хмыкнул. Затем посмотрел в ясное солнечное небо, повернулся и побрел в глубину дворов.

Он изучил окрестности заранее, наметил пути отхода. На всякий случай. На такой вот.

Смольный прошел мимо соседнего дома, уперся в зеленый ряд металлических гаражей. Протиснулся в узкую щель и оказался на пустыре, через который вела утоптанная тропинка. Тропка приводила аккурат к коммерческому ларьку. Водка, вино, пиво. Смольный побежал. Он пересек пустырь, у ларька свернул вправо, обогнул очередную пятиэтажку и выскочил к троллейбусной остановке. Успел только-только. Запрыгнул в отходящий уже троллейбус, толкнув какого-то очкарика, плюхнулся на заднее сиденье, посмотрел в окно. Все спокойно. Если погоня и была, то она безнадежно отстала.

Смольный доехал до центра города, вышел в самом начале Октябрьского проспекта и дальше зашагал пешком. По ходу дела расспрашивая сидящих у подъездов старух и метущих асфальт дворников, не сдает ли кто-нибудь квартиру. Дня на три. После сорокаминутных поисков ему повезло. Шахматист-пенсионер сдавал комнатуху в заросшей паутиной и пылью хавире, выходящей окнами на Октябрьский проспект. Заплатив двести рублей и дав торжественное слово, что никакого шума, пьянок и тому подобного устраивать не будет, Смольный получил ключи.

Обстановки в комнате не было практически никакой. Табурет, крохотный столик с расшатанными ножками и скрипучая древняя кровать. Старикан расщедрился даже на белье. Пахло оно странно, неприятно. Смольный бросил стопку на кровать, придвинул табурет к окну, взгромоздился на него и принялся наблюдать за зданием УВД.

* * *


Когда Дима и Вадим появились дома, Степан спал в гостиной прямо на полу. На журнальном столике стояла початая посудина из-под водки. Еще одну, пустую, Дима обнаружил под столиком. На столике была разложена закуска, извлеченная из Диминого холодильника.

— Опаньки, — жестко усмехнулся Вадим. — Картина маслом.

— Водкой, — поправил Дима. — Так, давай смотреть, что мы умудрились пропить.

— Так ясно что. — Вадим кивнул в сторону телевизора. — Транк твой.

Дима поглядел на спящего, чмокающего губами Степана, покачал головой.

— Урод. Она же полштуки баксов стоила…

— Не угадал. — Вадим хмыкнул. — Она стоила сто рублей. Максимум. — Советник прошел в комнату, взял со столика бутылку, покрутил в руках. — Водяру-то какую нашел дикую… В каком гараже ее разливали, интересно? Повезло еще, что живой остался.

Дима обшарил карманы Степана, достал ключи от квартиры. Затем сходил в спальню, принес одеяло, накрыл спящего, сказал:

— Вадь, вызови пару ребят к утру.

— Хорошо. — Тот достал из кармана телефон.

Дима же снял костюм, принял душ, переоделся. Костюм аккуратно свернул и сунул в пакет. Туда же бросил права, ключи и отдал пакет Вадиму. Причесываясь, спросил:

— Ты людей зарядил?

— Конечно, — кивнул тот. — Не волнуйся. Все готово. На вокзале уже дежурят. Подходы просматривают. Машину нашли. Все, как ты говорил. Я за всем прослежу.

Дима кивнул. Он сейчас мог бы сказать, что от точности выполнения данных им инструкций зависит его, Димы, жизнь, но не стал этого делать. Подобные замечания означают, что ты человеку не доверяешь. А если не доверяешь, то незачем держать его рядом. Тот, кому не доверяешь, — потенциальный враг.

Они вышли на площадку, и Дима запер дверь на оба замка.

* * *


Смольный видел, как остановился у крыльца УВД желто-синий неказистый «бобик». Он бы дорого отдал за то, чтобы узнать, откуда у этих псов его адрес. Единственное объяснение, напрашивающееся само собой: его слил Козельцев. Но логика подсказывала совсем другое. Среди всего окружения Смольного Козельцев был едва ли не единственным человеком, которому не имело смысла сливать информацию в милицию.

Ближе к вечеру Смольный вышел на улицу. Перво-наперво зашел в гастроном и прикупил кое-каких продуктов. Не «Савой», конечно, но выбирать особенно не приходится. Затем заглянул в небольшой магазинчик, через площадь от кафешки «У Димыча». В «Димыче» гуляла Крохина братва. Смольный представил себе, какой хипеж поднялся бы, узнай эти лоси «крошечные», что он бродит под самым носом и даже снимает квартиру на их территории, и усмехнулся злорадно.

В магазинчике располагался небольшой отдел сотовой связи. Смольный направился туда и купил новый телефон. Все это время он разглядывал площадь через широкое витринное стекло. Назначенное время уже пять минут как наступило, а Специалиста все не было. Смольный расплатился за телефон и чехол, сунул документы в карман, а коробку бросил в мусор. Прежде чем выйти на улицу, он еще раз посмотрел на часы. Четверть часа. Похоже, что-то случилось. Смольный набрал номер Специалиста. В трубке повисли длинные гудки. Плохо. Смольный очень не любил, когда срывались намеченные планы. Это означало, что он не контролирует ситуацию. Ладно, подумалось ему. Так или иначе, а оголец завтра умрет. Даже если придется самому взять в руки ствол.

Смольный набрал номер Козельцева, толкнул дверь и вышел на улицу.

— Слушаю? — Козельцев снял трубку так быстро, словно ждал звонка.

— Вова, это я. — Проходя мимо кафешки, где веселилась братва, Смольный опустил голову, провел рукой по волосам. — Сегодня на снятую тобой квартиру нагрянули менты.

— Как? — Голос Козельцева сорвался в пропасть обескураженности. — Ты где?

— Да я-то на воле, Вова. Ушел я. Мне вот только интересно, откуда у ментов мой адрес?

— Не знаю, клянусь.

Было отчетливо слышно, что Владимир Андреевич испугался. Вообще-то именно так и бывает. Люди не боятся серьезных бандитов. Те живут по понятиям. Не очень боятся взрослых преступников, поскольку те, как правило, знают, что такое человеческая жизнь, хотя бы в тюремном эквиваленте. Люди боятся молодых отмороженных «волчат». Тем плевать на жизнь. Они могут убить просто так, ради удовольствия. Козельцев относил к этой породе и Смольного. И потому боялся.

— Ладно. Поверю тебе. Что насчет завтра?

— Как договаривались. В десять на Курском. Встречаемся в главном зале, под табло отправления.

— Хорошо. — Смольный пересек улочку, свернул во двор. — Я тебе поверю. Но не дай бог, завтра в десять тебя или пацана на вокзале не окажется, Вова. — Смольный свернул под узкую арочку. — Ты понял меня, Вова?

— Мы с ним договорились.

— Хорошо. Завтра в десять я буду на месте.

— Только ты не мелькай там и дай мне время получить деньги.

— Ты меня не увидишь, — пообещал Смольный.

Он взялся за ручку подъездной двери и в этот момент почувствовал у затылка холод металла.

— Спокойно, — произнес голос за его спиной.

Смольный мгновенно оценил прелесть ситуации. В одной руке он держал телефон, второй держался за подъездную дверь. Ствол, спрятанный под курткой, он вытащить не успел бы.

— Закончи разговор, — приказал человек за спиной.

— Э-э-э-э… Завтра. В десять, — сипло выдохнул Смольный. — Я буду, — и тут же отключил трубку. — Ты кто?

Стоящий за спиной ловко обшарил его одежду, достал из-под куртки «ТТ», спрятал к себе в карман.

— В подъезд, — приказал он.

Смольный потянул дверь, шагнул в сырой полумрак.

— Повернись, — отдал новый приказ незнакомец.

Смольный повернулся и увидел Специалиста.

— Это вы… — У Смольного отлегло от сердца. Честно говоря, он думал, что его сейчас завалят.

— Ты очень неосмотрителен, — заключил Специалист.

— Я вас ждал на площади, как договаривались.

— Ты меня не ждал на площади, — поправил Специалист. — Это я тебя ждал на площади. А ты шарахался там, как горная овца по долине. Наглый, приметный и глупый. Как тебя не убили до сих пор с такими повадками, ума не приложу.

— Да ладно гнать-то, — окрысился Смольный. — Вы лечить меня, что ли, приехали?

— Ты прав, — подумав секунду, кивнул Специалист. — Это бессмысленно. Ты сказал: «возникла проблема». Что за проблема?

— Давайте поднимемся ко мне домой, я все объясню.

— Раньше у тебя был свой дом.

— Я здесь снимаю, — помрачнев, ответил Смольный, поднимаясь по ступеням.

— Война? — без большого интереса полюбопытствовал Специалист, шагая следом.

— Да, там…

Специалист прислушивался к эху их собственных шагов. Руку он постоянно держал в кармане. Они вошли в квартиру. Специалист прошелся по комнатам, поздоровался с дедом, заглянул в кухню и в санузел. В комнате задернул занавески. Полосы материи были узкими, и между ними осталась щель. Специалист поставил стул напротив двери, но в стороне от окна. Смольный был вынужден расположиться между ним и дверью, оказавшись на линии возможного выстрела.

Специалист кивнул, положил пистолет на стул, прижав его ногой, сказал:

— Так что за проблема?

Смольный в двух словах обрисовал ситуацию. Специалист выслушал, подумал, затем спросил:

— Хочешь остаться в живых?

— Кто же не хочет? — кивнул Смольный. — Хочу, конечно.

— Тогда уезжай. Заплати мне пятерку за вызов и сваливай. Прямо сейчас. Никому не звони, ничего не говори. Просто исчезни. — Он смотрел Смольному в глаза. — Ты не с теми людьми войну затеял. Тебя грохнут.

— Ни болта, — Смольный напрягся. — Это я их грохну. Всех замочу, как крыс. Надо будет — целую армию навербую.

— Никто не пойдет под твое начало, — заявил Специалист. — Ты слишком эмоционален, недальновиден и ограничен. В конце концов тебя завалят. Не чужие, так свои.

Смольный подумал, затем решительно тряхнул головой.

— Ладно, я свалю. Но сперва замочу этих двоих.

— Я дал тебе совет, дальше решай сам, — пожал плечами Специалист.

— Ты сделаешь для меня эту работу?

— Без проблем, если ты сможешь за нее заплатить, — равнодушно ответил Специалист.

Смольный достал из-под стола кейс, открыл крышку. Специалист отсчитал нужную сумму, проверил одну из пачек и по паре банкнот из других.

— Все в порядке, — сказал он, убирая деньги. — У тебя есть его фотография?

— Нет. Но я тебе дам на него конкретную наводку. Ты знаешь Козельцева?

— Владимира Андреевича? — усмехнулся Специалист. — Разумеется.

— Он встречается с огольцом завтра в десять на Курском вокзале, под табло отправления. Оголец выглядит так… — Смольный описал Диму. — Только убрать пацана нужно будет не сразу. Они сначала должны базар перетереть. Когда будут расходиться, тогда и вали его.

— Хорошо. — Специалист поднялся. — Нужны фотографии?

— Нет. Я и так все узнаю.

— Как скажешь. — Специалист застегнул плащ, сунул пистолет в карман, пошел к выходу.

— Эй, ты куда? — удивился Смольный.

— А ты думал, я у тебя тут всю ночь сидеть буду? — усмехнулся Специалист. — Мне нужно заехать на вокзал, осмотреться, все прикинуть. Можешь меня не провожать, я не девушка.

— Эй, ствол-то верни!

Специалист достал из кармана пистолет Смольного, выщелкнул обойму, затем извлек патрон из ствола. Обойму положил на стол, ствол кинул на койку. И вышел, закрыв за собой дверь.

* * *


Катя сразу поняла: что-то не так. В квартире чистота, как в операционной. Порядок во всех комнатах, аж глазам больно. Ужин накрыт!

Внезапно «налетевшие» порядок и чистоту она имела возможность созерцать и раньше, когда Настя умудрялась набедокурить в школе особенно сильно. Но вот чтобы ужин… Такого Катя не помнила.

— Привет. — Настена выкатилась в коридор.

— Привет, привет.

Существовала очень четкая примета, позволявшая выяснить, набедокурила Настя или нет. Если дочь сейчас начнет жаловаться на несправедливость учительницы, — не к ней, упаси бог, — к ученикам в классе, Пете, Маше, Сереже, значит, точно — отворяй ворота.

— Ужинать будешь?

Из кухни доносился запах жареной курицы. Почти чудо. Если бы, войдя в кухню, Катя обнаружила сидящего на стуле апостола Петра, это было бы куда меньшим чудом, чем жареная курица на сковородке.

— Что случилось?

— Ничего не случилось. Мы сегодня ездили на экскурсию, смотрели, как кино снимают. Уй, мам, там та-ак интересно. Там пароход такой огромный… Он в войну перевозил раненых. И его утопили.

— Потопили, — поправила Катя.

— Да, — согласилась Настена. — Подводная лодка. Там та-акой длинный пароход был. Огромный просто. Как наша комната.

— Ты мне зубы не заговаривай. — Катя сняла кроссовки, нацепила тапочки. — Что случилось?

— Да ничего, говорю же…

— С кем подралась на этот раз?

— Ни с кем, — очень серьезно заявила Настена. — Сегодня обошлось без криминала.

Это тоже была новая фраза. Откуда они их берут? Не сами же придумывают.

— Сколько двоек?

— Нисколько.

— А в чем тогда дело-то?

— Сейчас. — Настена схватила Катю за руку и потащила в кухню. — Вот в чем…

В кухне действительно сидел. Только не апостол Петр, а Дима Мало.

— Здравствуйте, Екатерина Михайловна, — поднялся он.

На столе в дешевой стеклянной вазе «с синими разводами и пузырьками» красовался огромный букет роз.

Настена сразу обошла Катю и встала рядом с Димой.

— Здравствуйте, — холодно кивнула Катя. — Что вы здесь делаете?

— Да я, собственно, заехал поговорить. А пока дожидался, мы с Настеной решили ужин приготовить.

— И порядок навести, — добавила Катя.

— Это была Настина инициатива, — улыбнулся Дима.

— Да, моя, — подтвердила Настя.

Определенно он Кате нравился. Очень. Тем острее оказалось вспыхнувшее раздражение. По какому праву он пришел в ее дом? Ужин готовит, сидит тут…

— О чем вы хотели поговорить? — резко спросила Катя.

— Может быть, вы сначала поужинаете? — спросил Дима. — Вы проголодались, наверное.

Катя хотела возразить, но подумала, что, во-первых, она действительно проголодалась, а во-вторых, неловко отпускать человека, который помогал готовить ужин. Не по-людски как-то.

— Хорошо, — кивнула она, — я сейчас вернусь. Руки помою только. Настя, можно тебя на минуту?

Настена сразу помрачнела. Ей-то хорошо были известны привычки матери. Обращение «Настя» означало, что Катя рассержена.

Они вышли из кухни, и Катя прикрыла за собой дверь.

— Я строго-настрого запретила тебе пускать в дом посторонних, — опустившись на корточки и посмотрев дочери в лицо, сказала Катя. — Почему ты пустила этого человека?

— Он не посторонний, — упрямо ответила Настена. — Он снимает кино.

— Ну и что? Это вовсе не означает, что его можно пускать в дом. — Катя взяла дочь за плечи. — Настюшка, запомни: нельзя доверять первому встречному, даже если человек кажется тебе очень хорошим.

— Он не первый встречный… Он снимает кино.

— Ты меня не слушаешь.

— Я слушаю, — ответила Настена. — Он пришел поговорить с тобой. Что в этом плохого?

— Ладно, иди… — Катя подумала. — Достань тарелки из серванта. Те, с цветами, и вилки с ножами праздничные возьми. Они под баром, в зеленой коробке.

— Хорошо, — мрачно ответила Настена и скрылась в комнате.

Катя секунду смотрела ей вслед. Ну вот, похоже, Настюху Дима уже очаровал. Она вошла в ванную, пустила воду, постояла, глядя на себя в зеркало.

— Дура, — сказала Катя собственному отражению.

И в самом деле, за что на ребенка накинулась? Настена никогда не приглашала посторонних домой, никогда не знакомилась на улице — словом, выполняла Катины инструкции «от» и «до». А Дима… Опасности в нем не было. По крайней мере не для Настены. Скомпрометировала мать? А то, что он выбрал Настю для съемок, нельзя при желании назвать компроматом? Выдать за компромат можно все, что угодно.

Катя вымыла руки, вернулась в кухню. Картина Репина. «Праздничные» тарелки уже стояли на столе, мельхиоровые вилочки и ножи разложены на салфетках. Настена сидит на своей коронной табуретке у холодильника, сложив руки, как школьница за партой. «Боже, что происходит с ребенком!» — подумала Катя. Не будь здесь Димы, Настена скакала бы, как заводная обезьянка. Или, еще лучше, упросила бы Катю отпустить ее в комнату — есть и смотреть телевизор.

— Если позволите, я за вами поухаживаю, — начал было Дима, но Катя перебила его:

— Вы здесь гость, Дмитрий Вячеславович. Сидите.

Больше всего ей не хотелось, чтобы Дима сейчас вспомнил, что утром она назвала его просто Димой. Катя поднялась, взяла сковородку, принялась накладывать на тарелки картошку, куски курицы.

— Сюрприз. — Настена достала из холодильника салатницу с салатом, поставила на стол, заявила победно: — Я сама резала.

— Молодец, — улыбнулась натянуто Катя.

Настена сама разложила салат по тарелкам.

— Екатерина Михайловна, — сказал негромко и очень серьезно Дима, — если вы хотите, я могу уйти. Мы вполне можем переговорить и завтра. Разговор терпит.

— Ничего, — не глядя на него, кивнула Катя. — Сидите.

Они принялись за еду. В кухне висело тяжелое молчание. Настена старательно пыталась разделать куриную ногу ножом. Катя уже собралась было сказать, чтобы Настя отложила нож, но поняла, что это совершенно бесполезно. При ребятах, скажем, при том же Лемехе, она отложила бы без проблем. При Диме — ни за что. Будет держать фасон.

Дима вдруг весело чертыхнулся, отложил нож, подмигнул Настене.

— Никогда не умел есть курицу ножом, — сознался он. — Это издевательство какое-то. — Настя улыбнулась. — Причем странность: пальцев на руке у человека пять, а нож он берет всего один. — Дима взял куриную ножку рукой, откусил кусок. — Пять лучше, чем один. Правы были первобытные обжоры. Так вкуснее.

— Тогда ножей не было.

Трюк был старый и избитый, но сработал. Настена тоже отложила нож и впилась в курицу зубами.

— Правда? — «изумился» Дима. — А чем они кур разделывали?

Настя на секунду застыла с раскрытым ртом. Потом посмотрела на мать. Катя невольно улыбнулась. Настя нахмурилась.

— А тогда и кур не было, — заявила она.

— Правда? — еще больше «изумился» Дима. — А где же они все были? Прятались на болотах?

— Не знаю, — честно ответила Настена. — Нам про это не рассказывали. Завтра в школе спрошу.

— Расскажешь потом? — спросил ее Дима.

— Угу, — кивнула Настена.

Она доела, отодвинула тарелку, но опять же, вопреки традиции, не умчалась в комнату, а осталась сидеть, разглядывая Катю и Диму.

— Похоже, у нас появился новый кумир, — заметила Катя тарелке. — Раньше, помнится, был Джордж Клуни.

— Ма!.. — возмущенная таким неприкрытым предательством, воскликнула Настена.

— Хороший актер, кстати, — перевел разговор Дима, вытирая губы салфеткой. — Мне нравится.

— За ужин спасибо. Очень вкусно. — Катя принялась убирать со стола. — Настя, уроки сделала?

— Вчера еще. У нас ведь сегодня экскурсия была.

— Тогда быстренько умываться, чистить зубы, полчасика можешь почитать, а потом баюшки.

— Ну, ма-ам, — протянула с капризно-плаксивой интонацией Настена.

— Половина одиннадцатого. Хватит богемничать.

— Ну-у…

— И без разговоров. Марш! — Катя убедилась, что дочь, хотя и с явной неохотой, отправилась в ванную, и вновь повернулась к Диме: — Извините.

— Ничего, — улыбнулся тот. — Я понимаю. У меня старший брат такой же.

— Старший? — Катя недоуменно вскинула брови.

— Ну да. Это от возраста не зависит.

— А Дмитрий Вячеславович на Джорджа Клуни похож, — прозвучал вдруг за спиной Кати громкий Настенин голос.

Дима засмеялся.

— Ты мне льстишь, Настя, — громко сказал он.

— Ни капельки. — В ванной зашумела вода.

Катя протерла стол, спросила:

— Чай, кофе?

Ей вдруг пришло в голову, что Дима, наверное, пьет совсем другой чай и совсем другой кофе. Вряд ли ему понравится то, чем его могут угостить в этом доме. Но… Знал, куда шел.

— Чай, если можно.

— Лимона у нас нет.

— Я не люблю лимон, — улыбнулся Дима.

Катя налила чай, поставила на стол сахарницу, присела. Помолчали.

— Красивые розы, — наконец сказала Катя и улыбнулась чуть заметно. — Спасибо.

— Да. Мне они тоже понравились.

— Так что у вас за дело?

— Я хотел спросить по поводу Насти. Кстати, вам понравился «Гамлет»?

— Я его еще не посмотрела. Сегодня был суматошный день.

— Я понимаю, — кивнул Дима. — Можно личный вопрос? — Катя дернула плечом. — А где Настин папа?

— Развелись, — спокойно ответила Катя. — Это все? Или вас интересуют еще какие-нибудь факты из моей жизни?

Рыкнула и тут же пожалела.

— Простите, — пробормотал Дима. — Я не хотел вас задеть.

— Да ничего. — Катя принялась мыть посуду. — Извините. Просто настроение не очень хорошее и устала.

— Что-нибудь случилось? Я могу помочь?

— Вряд ли.

— Понятно, — кивнул Дима.

— Из-за чего вы развелись с женой? — спросила вдруг Катя.

— Это вам Северьян Януарьевич рассказал? — Дима хмыкнул. — Понимаете, два творческих человека в семье — перебор. Мы сошлись на том, что нам лучше жить порознь.

— Вы любили свою жену?

— Да, очень, — ответил Дима.

— А сейчас?

— И сейчас еще, наверное. Мы не успели в достаточной степени привыкнуть друг к другу, чтобы я ответил односложно.

— Понятно. — Катя домыла посуду, начала составлять ее в шкаф.

— А вы любите своего мужа?

— Нет, — покачала она головой. — Наверное, и раньше не очень любила. Так, блажь, по молодости. Мы прожили всего полтора года.

— Ясно. Это случается сплошь и рядом.

— Дима, что вам нужно? — спросила вдруг Катя, не поворачиваясь. — Зачем вы пришли? Из-за Насти? Ради бога, пусть снимается в вашем фильме, если ей этого хочется. Я сейчас принесу договор…

Она шагнула было в коридор, но Дима поймал ее за руку. Пальцы у него оказались цепкими, хватка властной, очень жесткой. От его прикосновения по телу Кати словно прошла электрическая волна.

— Сядь, — ответил твердо Дима. — Ты, наверное, думаешь, что я пришел сюда ради какой-то корысти? Это не так, даю слово.

Катя опустилась на табурет.

— Тогда чего ты добиваешься?

Ей с большим трудом удалось сказать это «ты». Дима все еще держал ее за запястье, и… она не хотела, чтобы он убирал руку. Это было странное ощущение. Катя вдруг почувствовала себя так, как не чувствовала очень давно. Пожалуй, с первых дней знакомства с мужем. Тогда ей казалось, что появился человек, который сильнее и может защитить ее от всех бед мира. Тогда она могла позволить себе быть слабой. Позже — нет. Ни на минуту. Ни на секунду.

— Я просто хочу, чтобы ты воспринимала меня как самостоятельного человека. Я — это я. Отец — это отец. У нас разная жизнь.

— Именно так я тебя и воспринимаю, — ответила Катя.

— Хорошо. — Дима улыбнулся, но глаза у него остались серьезными. — Ты мне понравилась.

— Что?

— Я сказал: ты мне понравилась. Сразу. Еще когда я сидел… в УВД.

— Нет, — покачала головой она.

— Понравилась, — повторил Дима и усмехнулся невесело. — Я понимаю, это не самый романтичный момент для первой встречи. Да и место, прямо скажем, не очень подходящее. И еще… Мое отношение к тебе никак не связано с Настей и фильмом. То был совершенно иной выбор.

Катя молчала, смотрела в стол. В голове ее мельтешил ворох самых разных мыслей. Как конфетти в новогоднюю ночь. Наверное, он врал. Но ей вдруг очень захотелось поверить в его слова. Он слишком молод? Он слишком богат для нее? Он — сын одного из самых известных бандитов в городе? Да. Но разве все это имеет какое-либо отношение к чувствам?

Имеет, конечно. Она — сотрудница оперативного отдела УВД. и у нее не может быть никаких отношений с человеком вроде Димы.

— Я это сказал не для того, чтобы тебя смутить, а для того, чтобы ты это знала. Ты мне нравишься. — Дима поднялся. — Я пойду. Уже поздно. Не стоит давать соседям повод для сплетен.

— Плевать мне на сплетни, — ответила Катя. — Дело не в сплетнях. И не в соседях. Просто… Просто…

— Я тебе не нравлюсь, — констатировал Дима.

Катя посмотрела ему в глаза.

— Нравишься, — сказала спокойно она. — Очень. Но у нас все равно ничего не получится.

— В чем причина?

— Причин много.

— Дело в моем отце?

— Нет, — категорично ответила Катя. — Не в отце. Сейчас меня твой отец волнует меньше всего.

— Тогда в чем же?

— Понимаешь… Мы слишком разные.

Дима улыбнулся:

— Напротив, мне показалось, что мы похожи.

— Нет, мы разные.

Дима взял ее за плечи.

— Посмотри на меня и скажи это еще раз.

Катя подняла взгляд, она собралась было что-то сказать, но промолчала, и тогда Дима поцеловал ее в губы. Катя не ответила, но и не оттолкнула его. Скрипнула в коридоре половица. Катя отстранилась, повернула голову:

— Спать!

Половицы заскрипели громко, но в обратном направлении: от кухни к комнате.

— Нас застукали на месте преступления, — сказала Катя и улыбнулась.

— Ничего страшного, — ответил Дима. — Настя разумная девочка. Думаю, то, что взрослые иногда целуются, ей известно давно. Наше телевидение стало в этом смысле более чем демократичным.

— Да, это верно. Что есть, то есть.

В этот момент в дверь позвонили. Катя вздрогнула. Дима посмотрел в сторону прихожей.

— Понятия не имею, кто бы это мог быть, — отчего-то смутилась Катя.

— Открой, и все прояснится. — Дима улыбнулся, опустил руку, сжал Катины пальцы. — Когда впереди неизвестность, существуют две разумные линии поведения: можно пойти вперед и выяснить, что там, а можно убежать. Если я не ошибся, ты из породы людей, которые идут вперед.

— Пойдем вместе. — Катя посмотрела ему в глаза.

— Не боишься? — спросил Дима.

— Нет. — Она серьезно покачала головой. — Если ты решишь остаться, мне будет плевать на то, что скажут другие. Если уйдешь — тем более. Пойдем.

Она взяла его за руку, потянула за собой в прихожую.

Настена сидела в кресле, смотрела телевизор, однако кресло было предусмотрительно повернуто так, чтобы видеть прихожую. Дима помахал ей рукой. Она улыбнулась и помахала в ответ.

Катя щелкнула замком, открыла дверь.

На пороге стоял Антон Лемехов. В руке он держал здоровенный букет гвоздик.

— Кать, ты букет забыла… — начал было Лемехов, но заметил Диму и умолк. Лицо его сперва вытянулось, затем стало наигранно-веселым. — Я просто подумал…

Это был другой букет. Катя поправила волосы.

— Антон, знакомься, это Дима. Он продюсер. Дима, это Антон, наш сотрудник.

— Здравствуйте, Антон, — кивнул Дима.

— Да мы знакомы вроде. Я же тебя принимал вчера, у мотеля, — ответил не без язвительности Лемехов. — Забыл уже, что ли?

— Почему забыл? — спокойно ответил Дима. Помню.

— А раз помнишь, помолчи тогда, да? — вдруг озлился Лемехов. — Кать, я, наверное, чего-то неправильно понимаю?..

Катя напряглась, не замечая того, сильнее сжала Димины пальцы.

— Нет, Антон, ты все правильно понимаешь, — ответила она очень серьезно. — И что? Тебя удивило, что у меня в гостях посторонний мужчина?

— Вообще-то… — начал оперативник, но Катя перебила его:

— А ты-то сам зачем пришел? Цветы отдать? — Она взяла из рук Лемехова букет. — Отдал. Спасибо. Сейчас в вазу поставлю. Это все? Или я должна перед тобой отчитываться по полной программе? Как перед парткомом?

Дима почувствовал, что Катя начала злиться, и тоже сжал ее пальцы. Не очень сильно, просто для того, чтобы приободрить.

— Антон, — сказал он, — не знаю, как считаете вы, а я считаю, что личная жизнь Кати, равно как и моя, равно как и любого другого человека, вас не касается.

— Конечно, нет, — кивнул насмешливо Лемехов. — Если только он не уголовник.

— Замолчи, — вдруг тихо сказала Катя.

— Простите, Антон. — Дима улыбнулся. — Не могли бы вы конкретизировать фразу? Кого из здесь присутствующих вы считаете уголовником?

— Тебя, — Лемехов кивнул. — Твой отец — уголовник, а яблочко от вишенки, как известно, недалеко падает. И если ты пока еще на свободе, а не за забором, то лишь потому, что за тебя не взялись как следует.

— В любом случае Катя к вашим претензиям отношения не имеет. Может быть, имеет смысл отложить разговор до более подходящего случая?

— Зачем? Давай просто выйдем на улицу, — предложил Лемехов насмешливо. — Если ты не хочешь шум в доме поднимать.

— По-моему, лучше все-таки перенести на другой раз.

— Что, боишься? — усмехнулся зло Лемехов. — Все вы такие, бакланье уголовное. Толпой смелые да исподтишка бить. Пошли, чего ты меньжуешься-то?

— Прекрати! — Казалось, еще секунда — и Катя вцепится Лемехову в лицо.

— Ну, если вы, Антон, так настаиваете…

— Вот именно. Давай пошли.

Дима надел туфли, снял с вешалки куртку, улыбнулся Кате.

— Не волнуйся. Все будет в порядке.

— Ты никуда с ним не пойдешь. — Катя взяла его за руку.

— Сам не хочу, да, видно, придется, — вздохнул Дима. — Извини, я очень хотел бы задержаться подольше.

— Не ходи, — попросила Катя.

— Я заеду за вами завтра в девять. Надо будет подобрать Насте грим, сделать пробы. Насчет школы не беспокойся. Я позвоню Северьяну Януарьевичу, он все уладит.

Дима наклонился, быстро чмокнул Катю в щеку и вышел на площадку.

Антон кивнул:

— Пошли.

— Идем.

Дима зашагал следом, пытаясь на ходу натянуть куртку. Они спустились на второй этаж, миновали первый пролет, свернули на второй, заканчивающийся подъездной дверью. В этот момент Антон и ударил Диму. Точнее, попытался. Дима очень ловко отклонился назад, пропуская удар мимо. Он дернул правой рукой, и куртка повисла на предплечье левой. В следующую секунду материя хлестнула Антона по лицу. Он автоматически отшатнулся, и тогда Дима ударил его ногой в грудь. Лемехов начал заваливаться назад, уцепился за перила, чтобы не упасть. Инстинктивно он запрокинул голову, открывая горло. Дима сделал короткий взмах, но вместо того, чтобы нанести сокрушающий, рубящий удар по кадыку, от души хлестнул ребром ладони по подбородку, под нижнюю губу оперативника. Антон охнул, отступил, скатился на пару ступенек, повис на одной руке. Дима сбросил куртку, и та шлепнулась на грязные ступеньки. В следующее мгновение Лемехов почувствовал, как цепкие, сильные пальцы хватают его за запястье, выворачивают руку к самой шее. Так, что захрустел плечевой сустав. Второй рукой Дима зажал шею оперативника.

— Если завтра ты хотя бы слово на службе скажешь, — прошептал он Антону на ухо, — я тебя достану и рожу разобью. Лично. Понял? А теперь можешь идти жаловаться, что я напал на сотрудника УВД. Ты не в форме, и сейчас не служебное время.

— Падло! — выдохнул Антон, сплевывая два выбитых зуба.

Изо рта у него обильно текла кровь. На куртку, на рубашку, на брюки. Впрочем, Диме совершенно не было его жаль. Во-первых, сам нарвался. Во-вторых, Дима не сомневался: окажись он слабее, получил бы куда сильнее. Уж оперативник не стал бы с ним церемониться.

— Тварь уголовная. — Лемехов выплюнул очередной сгусток крови.

— Докажи. — Дима отпустил Лемехова, поднял куртку, отряхнул, достал из кармана визитку, сунул оперативнику в карман залитой кровью рубашки. — Позвони, отведу в клинику, зубы вставишь.

Наверху хлопнула дверь. Послышались торопливые шаги. Катя остановилась на ступеньках, с изумлением осмотрела «поле боя». Поверженного Лемеха, Диму, отряхивающего куртку.

— Ты в порядке? — спросила она Диму.

— Да, конечно, — кивнул тот. — Все нормально. По-моему, Антону нужно умыться.

— Да, — ответила Катя. — Я… Мы что-нибудь придумаем.

— Мне, наверное, лучше уйти, — сказал Дима.

— Да, иди. — Катя помолчала. — Извини за…

— Нет. Это ты меня извини. Испортил вечер. — Дима улыбнулся самыми уголками губ. — Ты была права. Не стоило мне…

— Ничего. — Катя спустилась по ступеням. На секунду взяла Димины пальцы, сжала, но тут же отпустила. — Спасибо.

— Я заеду утром.

— Да. Я буду ждать.

Дима кивнул, вышел на улицу. Мелькнул на стене отблеск фонаря. Катя посмотрела на Лемехова. Тот стоял, согнувшись в пояснице, зажимая рукой разбитый рот. Кровь текла с пальцев на ступени.

— Пошли, умоешься, — зло сказала Катя.

— Ничего, — ответил тот. — Сам как-нибудь…

Он выпрямился, презрительно сплюнул черный сгусток, усмехнулся распухшими губами и вышел на улицу, громко хлопнув дверью.

Катя постояла секунду, глядя на закрытую дверь, затем повернулась и пошла вверх по ступеням.

* * *


В своей пятикомнатной квартире Владимир Андреевич Козельцев подошел к бару, налил коньяку и выпил одним глотком. Он терпеть не мог коньяк, но пил именно коньяки. Для престижа. Сейчас, конечно, его никто видеть не мог, однако водки Козельцев просто не держал и был вынужден пить это «клоповое» пойло. Фантастически дорогое, но не становящееся от этого менее противным. Сегодня у Козельцева был выходной. Не считая утренней поездки, он больше никуда не выходил. Сидел дома, отдыхал в предвкушении завтрашнего куша, спокойно и безмятежно попивал коньячок. Оставалось лишь позвонить старому другу Павлу. Владимир Андреевич снял трубку, набрал номер:

— Паша? Это Владимир Андреевич… Смотря для чего. Для развлечений поздновато, а для службы… ты ведь у нас всегда на посту. Круглые сутки. Как там в песне-то поется? «Если кто-то кое-где». Вот сейчас именно «кто-то» и именно «кое-где». — Козельцев засмеялся. — Мы договаривались, что я дам тебе человечка и показания… Да, именно. Паша, ну как тебе не стыдно? Что за «слава богу»! Ты же атеист, а туда же. «Не поминай имя господа всуе». Ладно, слушай меня. Завтра в десять этот самый молодой человек приедет на Курский вокзал, чтобы выкупить эти самые показания. Честно говоря, есть люди, которые очень хотят видеть его не за решеткой, а совсем в другом, не менее спокойном месте. Так вот, есть вероятность, что этого самого молодого человека завтра на вокзале… того. Ну, ты понимаешь. Я и не настаиваю, чтобы ты в зале торчал. Просто в начале одиннадцатого наведайся с инспекцией в линейный отдел. Это их территория. Подсуетишься. Бумаги у молодого человека будут при себе. Мало его фамилия. Дмитрий Вячеславович. А про секретарш в бумагах все будет. Они пока вынуждены скрываться, но как только ты получишь документы, объявятся обязательно. — Козельцев засмеялся. — Кто хитрый, я хитрый? Да господь с тобой, Паша. Какие деньги? Ты же меня ободрал на этом деле как липку. Я тут работаю почти даром. Все. Будь здоров, дорогой. Будь здоров.

Козельцев положил телефон на стол, прошел к бару, налил еще коньяку. До краев. Поднял, улыбнулся своему отражению в зеркале.

— Вот мы и уладили все наши дела, — сказал он, выпил и скривился.

День Владимира Андреевича закончился удачно. Оставалось всего ничего. Получить деньги.

* * *


Алексей Алексеевич Григорьев оперся о чугунный парапет набережной и посмотрел в черную, лениво плещущуюся о гранит маслянистую воду.

— Сколько времени? — спросил он.

У Алексея Алексеевича имелись свои часы, просто лень было поднимать руку.

— Без семи минут двенадцать, — ответила его спутница.

Это была невысокая, похожая на подростка, хрупкая девушка. Она куталась в длинный, почти до пят, темный плащ и посматривала на возвышающуюся на другом берегу реки старинную крепость.

Острый шпиль крепости дырявил черное ночное небо, а на месте дыр образовывались желтые звезды. Здание музея, монументальное, гордо освещенное десятком прожекторов, вросло в асфальт набережной сотней метров правее.

— Как тебе нравится город? — спросил Алексей Алексеевич девушку.

— А-а, — она равнодушно дернула плечом и посмотрела на собственное отражение, вяло плещущееся в черной воде. — А тебе?

— Я не люблю города с широкими реками. — Григорьев подумал и уточнил: — Я вообще не люблю открытых пространств. Дома низкие, пришибленные. Ветры — ужас. Прямо с ног сдувает. Пыль по улицам. Ветер хоронит город, город этого не замечает. Не люблю.

— А я Питер не люблю, — призналась девушка и повернулась к реке спиной.

— Почему?

— Мертвый город. Холодный… Я в нем чужая. Я Москву люблю.

— Москву?

— Да. В ней тепло и уютно. Как на кухне.

Алексей Алексеевич понимал спутницу. Он тоже любил Москву. Москва-река же, в его понимании, являлась идеалом городской реки. В достаточной степени узкая, неторопливая, замыкающаяся сама в себе, она не рождала мыслей о ничтожности человеческой жизни.

Григорьев отлепился от парапета, взглянул на часы.

— Все, пора.

Девушка пожала плечами и первой зашагала к музею. Алексей Алексеевич подхватил «дипломат» и направился следом.

Музей охранялся очень тщательно. Проникнуть в него, не потревожив сигнализацию, не стоило и пытаться. Осуществить же кражу днем мешали многочисленные посетители. Толпы любопытных соотечественников и еще большие толпы иностранных туристов постоянно толклись в огромных залах. Теоретически это было возможно, но сложно, да и народу потребовалось бы раза в три больше. А в их деле, помимо осторожности, важна скрытность. Алексей Алексеевич выбрал более простой путь.

Как бы хорошо ни охранялся музей, в его системе безопасности все-таки имелась брешь, о которой, безусловно, знала администрация и которая тщательно скрывалась от посторонних. Именно этой брешью и намеревался воспользоваться Алексей Алексеевич.

Кроха за сравнительно скромную, учитывая аукционную стоимость будущей бесценной добычи, сумму сумел организовать почти подлинные документы одному из постоянных «временных» партнеров Алексея Алексеевича. Настоящими были бланк и печать на бланке. Неподлинность документа состояла в том, что он не был зарегистрирован, но на то, чтобы установить это, уйдет часа три-четыре, никак не меньше. Да и вряд ли кто-нибудь станет проверять это глубокой ночью… Григорьев же на все про все планировал потратить от десяти до пятнадцати минут. Машина — черная «Волга» с абсолютно легальным проблесковым маячком — обошлась структуре Мало и вовсе в копейки.

На той стороне реки, у подножия залитой светом прожекторов крепости, показалась машина. Она медленно выползла из-за угла, оттуда, где река делала поворот, остановилась и дважды коротко мигнула фарами.

Беспечно помахивая чемоданчиком, Алексей Алексеевич шагал подпрыгивающей походкой, внимательно поглядывая по сторонам: не появится ли милиция. Он поравнялся с девушкой, и та легко, не задумываясь, приобняла Григорьева, прилипла к нему. Набережная не входила в число наиболее оживленных улиц, но лето… Раскаленный за день асфальт отдавал тепло, и люди, так уж получалось, тянулись к воде. Тут и там виднелись парочки, группы туристов, глазеющих на крепость, на внушительные горбатые мосты. А где люди, там, понятно, и милиция.

Обойдя здание музея, Алексей Алексеевич и его спутница остановились у ряда служебных дверей. Их интересовала третья — с цветными витражами и белыми предательскими нашлепками сигнализации, проступающими из-под толстого стекла.

Алексей Алексеевич выбрал ее по двум причинам: во-первых, набережная освещена достаточно ярко, а здесь густые тени от колонны и портика. Во-вторых, накрытая тенью небольшая ниша слева от двери. Не дай бог, конечно, появится милиция — достаточно будет сделать шаг в сторону, и их вряд ли смогут заметить даже с очень близкого расстояния. В-третьих, замок, установленный в этой двери, оставлял желать… Администрации, само собой. Григорьев же должен был молиться на банальный врезной отечественный замочек из тех, что открываются обычной спицей.

Дирекция музея делала ставку не на замки, а на сигнализацию. Довольно наивно с ее стороны. Любой мало-мальски разбирающийся в системах безопасности человек мог с достаточной долей уверенности сказать, какие именно типы сигнализации установлены на двери. Григорьев определил это путем простого визуального осмотра. Помимо обычной, весьма распространенной сигнализации, реагирующей на вибрацию, имелась еще одна линия. Два контакта — один на дверном косяке, второй на внутреннем ребре створки. Тревожный сигнал включался, если между пластинами образовывался зазор в пару миллиметров. Простенько и со вкусом. Никаких тебе сложных датчиков, контролирующей электроники, ничего. Только контакты и провода. Простота данного типа сигнализации имела один несомненный плюс. В линию нельзя было вторгнуться извне, а значит, вероятность несанкционированного отключения сводилась к нулю. Чтобы отключить сигнализацию, нужно было проникнуть в здание, но, стоило приоткрыть дверь, контакты размыкались и в комнате охраны раздавался истошно-пронзительный визг зуммера. Не использовать же стенобитные орудия? Оно, конечно, эффектно, но уж больно шумно.

Девушка отступила в тень ниши. Алексей Алексеевич же взглянул на часы. До назначенного времени оставалось чуть меньше полутора минут. Нормально, вполне укладывался. Григорьев тоже отошел в тень. Видимый участок набережной был пуст, но осторожность еще никому не мешала. Он то и дело посматривал на наручные швейцарские часы. Губы Алексея Алексеевича шевелились, вторя бегу времени. Пять, четыре, три…

— …Два, один… Давай, — прошептала совсем рядом девушка.

Из укрепленного на запястье чехла Григорьев достал нужную отмычку. В эту секунду за рекой, на крепостной стене, гулко ударила пушка. Мощный басовитый звук выстрела покатился над городом, теряясь в крышах. Динамическая волна, достигнув музея, тряхнула стекла в окнах.

Григорьев знал: в этот момент в помещении охраны разом сработала сигнализация. Замигали на пультах многочисленные лампочки, указывая на участок проникновения. Охранник-оператор, недовольно морщась, потянулся к тумблерам. Дежурная смена приготовилась к обязательному в таких случаях обходу.

Алексей Алексеевич сунул отмычку в замочную скважину. Сердце его билось ровно и спокойно.

Секунду спустя щелкнул, отходя, стальной язычок. Первой в музей проскользнула девушка, Григорьев просочился в полумрак служебного входа следом за ней, прикрыл за собой дверь. Его расчет строился на том, что в многочисленном мигании сигнальных индикаторов никто не обратит внимания на короткую вспышку. Но, даже если и обратят, ничего страшного. Проверят дверь, убедятся, что она закрыта, и успокоятся. Даже самая совершенная электроника дает сбои. Проблема охранной системы музея заключалась в том, что отключить, а затем и включить все датчики разом было невозможно. Сделано это было во избежание все того же проникновения. В противном случае Алексею Алексеевичу пришлось бы придумывать другой план. Сейчас оператор выключал тумблеры, а затем включал их вновь, убеждаясь, что индикаторы погасли.

С извечной проблемой пушечных залпов можно было справиться довольно банальным сдособом — понизить порог чувствительности датчиков. Но администрация и местное УВД, отвечающие за порядок в музее, не желали брать на себя ответственность за экспонаты, среди которых, надо заметить, попадались весьма и весьма ценные. Таких, конечно, здесь было немного — город не столичного масштаба, — но они были. Например, «Спящая Даная» Рембрандта.

Алексей Алексеевич запер за собой замок, взбежал по короткой лестнице и оказался в основном зале. Девушка следовала за ним словно привязанная.

«Черт побери, талантливая ученица, ничего не скажешь», — подумал Григорьев.

Комната охраны располагалась в правом крыле музея. Служебный вход — в левом. У них оставался приличный запас времени. Григорьев и его спутница миновали два первых зала и вошли в третий. Именно здесь и была выставлена нужная картина. Алексей Алексеевич заранее присмотрел портьеру, за которой они смогут спрятаться. Портьера закрывала дверь, ведущую в следующий зал. Ее плюсом было то, что рядом не имелось окон. Минусом — охрана пройдет на расстоянии шага. Рискованно? Конечно. Но какая же кража обходится без риска?

Алексей Алексеевич отодвинул портьеру, и девушка послушно нырнула в пыльную духоту тяжелых бархатных складок. Григорьев шагнул следом. Пыль была благородной, музейной. Но чихать от этого хотелось не меньше.

В соседнем зале послышались шаги. Раскатисто-громкие, уверенные. Алексей Алексеевич усмехнулся. При такой поступи охранников любому, даже самому неподготовленному вору не составило бы труда сыграть с двумя музейными «гвардейцами» в «кошки-мышки». На расстоянии вытянутой руки открылась дверь. Один из охранников уверенно отодвинул портьеру, едва не коснувшись плеча Григорьева внушительной ладонью. В зале включили свет. Желтые «перья» легли на крашеную дверь. Алексей Алексеевич покосился на них.

— А она чего? — громко и весело спросили совсем рядом.

— А она говорит: «Уходи, муж сейчас придет».

— А ты?

— А я говорю: «Лапуля, мне твой муж до п…».

Голоса удалились. Тяжелая портьера сделала их плоскими и бесцветными. Через пару секунд до слуха Григорьева донесся дружный жеребячий хохот. Видимо, муж все-таки пришел. Охранники осмотрели окна, убеждаясь в целости стекол, а заодно и надежности сигнализации. Затем свет погас. Голоса оборвались разом, словно кто-то поразил стражей немотой.

«Глупо, — подумал Григорьев. — Глупо платить копейки людям, охраняющим десятки, если не сотни миллионов долларов. На копейки они и охраняют».

Алексей Алексеевич выждал секунд пятнадцать и осторожно отодвинул портьеру. Все спокойно. Дедовский способ, а сработал безотказно.

— Ушли? — завозившись под портьерой, спросила шепотом девушка.

— Да. Можешь выходить.

Григорьев достал из кармана плаща фонарик-ручку. Нажал кнопку. Узкий, но сильный луч света выхватил из мрака ближайший экспонат — каменную купальщицу. Метнулся по наборному паркету, по стенам. Алексей Алексеевич хорошо помнил, где висит нужная ему картина. В правом дальнем углу, если стоять лицом к окнам. Так и есть. Григорьев остановился напротив картины и несколько секунд восхищенно смотрел на нее, боясь вздохнуть.

— Определенно шедевр, — наконец пробормотал он.

— Ага, — кивнула равнодушно девушка.

Она вообще прохладно относилась к живописи. Григорьев же испытывал почти мистический трепет, стоя перед полотнами старых мастеров. Но сейчас не было времени на умильное созерцание. Алексей Алексеевич расстегнул плащ и пиджак, под которыми обнаружился специальный пояс-инструментарий.

Дальше придется действовать очень быстро, если они хотят уйти с добычей. Григорьев взглянул на часы.

— У нас четыре минуты. Начали.

По его расчетам, именно столько времени требовалось охране, чтобы подняться в самый дальний от лестницы зал третьего этажа.

Алексей Алексеевич подошел к ограждению, за которым громоздилось что-то настолько абстрактное, что навевало определенные сомнения в здравости рассудка автора.

— Как можно было выставить это в одном зале с «Данаей»? — пробормотал Григорьев себе под нос. — Что за варварство! Кто это придумал?

Он знал, КТО это придумал. Директор музея был мужчиной не только предприимчивым, но и компромиссным. За определенную мзду он готов был выставить в своем музее работы «особенно ярких молодых талантов». Вот и маячили повсюду бездарно-аляповатые поделки новых «мастеров русской школы», которых «лет через десять коллекционеры и… э-э-э-э… подлинные ценители искусства будут с руками рвать». «Как на рынке», — подумал раздраженно Григорьев. Он заставил себя остановиться, перевести дух. Вору нельзя нервничать. Вор должен быть спокойным и выдержанным.

Большую часть информации о музее ему удалось заполучить полгода назад у одного из таких «молодых авторов», сына «главного слуги» из длинного списка местных «слуг народа». Два дня назад он лишь созвонился с юношей и уточнил, не случилось ли каких-либо перемен в распорядке охраны музея. Не случилось.

Приманка была простой и вкусной. Григорьев предложил честолюбивому «молодому автору» свою протекцию, а заодно и спонсорскую помощь в виде страховки. Идея была шаблонной: молодой человек снабжает его необходимой информацией, затем страхует свои «шедевры». Все скопом. Через полгода из музея крадут его «самую главную работу». История получает огласку. «Молодой автор» — рекламу и страховку. Григорьев — гонорар. К сыну «главного слуги» милиция не рискнет подойти ближе чем на сто шагов. Да и не с чего. Не тот шедевр, чтобы органы стали очень уж старательно рыть носом землю. Аплодисменты, занавес!

Согласиться на подобную дешевую авантюру мог только полный и законченный кретин. «Молодой автор» согласился. Разумеется, Григорьев красть его «туалетный шедевр» даже и не думал. С другой стороны, ему нечего было беспокоиться. Юноша добровольно никогда не признается в том, что собственными руками помог украсть картину Рембрандта. Самому повесить себе на шею солидный срок? Поищите дураков. А если милиция подберется к нему совсем уж близко, папочка найдет, на какие рычаги нажать. Таким образом, Григорьев считал свою команду застрахованной от неожиданностей с этой стороны.

Григорьев, покраснев от натуги, приподнял края «шедевра», и девушка споро подсунула под основу толстые куски войлока. Дальше было проще. Упершись в скульптуру, общими усилиями они отбуксировали «шедевр» к стене. Благо пара метров — не расстояние. Хотя «молодой гений» материала не жалел. Во всех смыслах. Конечно, все экспонаты, представляющие хоть какую-то ценность, находились под сигнализацией. Поделок кружка «Неумелые руки» это не касалось. Тем более что утащить такую гробину все одно невозможно. Чем и решил воспользоваться Григорьев. Красть это — означало потерять уважение к самому себе, но использовать вместо стремянки — вполне…

Согласитесь, человек со стремянкой, топчущийся ночью в районе музея, — зрелище несколько странное, необычное и потому вызывающее вопросы и законную зависть сотрудников милиции. Хорошие стремянки в любом хозяйстве сгодятся. А тут все под рукой.

Девушка достала из бездонных карманов плаща пару баллончиков с нитроэмалью — темно-синей и песчаной. Поставила их на пол.

Алексей Алексеевич забрался на скульптуру, осмотрел «Данаю», крепеж, раму, заглянул в щель между рамой и стеной. Да, так и есть. Сигнализация. Все та же, срабатывающая от размыкания контактов. Это плохо. Нет, само по себе наличие охранной системы не могло напугать его, но придется снимать полотно с рамы, а Григорьев всегда с уважением относился к объектам своей работы. Будь он обычным вором, срезал бы полотно, не снимая раму со стены. Но Григорьев гордился тем, что при работе не уродует картин.

Из пояса-инструментария Алексей Алексеевич достал острый как бритва строительный нож, раскрыл лезвие, взглянул на часы. Пора бы уже…

* * *


За семь минут до того, как Григорьев достал из пояса строительный нож, к крепости подъехала черная «Волга» с вельможными мигалками. На заднем сиденье вальяжно устроился человек в форме адмирала военно-морского флота. Обладатель барского голоса и властных манер, он предъявил коменданту крепости бумаги, подтверждающие его право на инспекцию.

— А чего тут инспектировать-то военно-морскому флоту? — озадачился комендант, костеря про себя многочисленные проверки, а также приятеля из столицы, очевидно, забывшего сообщить о визите очередного «ревизора». Теперь вот… ни стола нормального, ни баньки русской… Того и гляди, без должности останешься.

— А вот это уже не твоя забота… — по-армейски изысканно объяснил адмирал. — Ты давай показывай.

— Да что показывать-то? — взмолился вконец растерявшийся комендант.

Его, как и большинство людей старшего поколения, одно только слово «проверка» повергало в священный трепет.

— Да вот и показывай, — буркнул недовольно адмирал. — Думаешь, я не вижу? Вон, это что там такое у вас за пушки? Разрешение имеется?

— Это исторический памятник, — побледнел комендант.

— Да уж сам вижу, что не корабельные гаубицы, — мрачно отмахнулся проверяющий. — И что? Орудия боевые? Стреляют?

— Дважды в сутки, — ответил комендант, уже предчувствуя самое худшее. — Как часы. В полночь и в… эт… самое…

— Ну да, и в двенадцать ночи, я понял, — кивнул солидно адмирал. — Сегодня уже палили?

— Так ведь… Только что. Слышали, наверное, когда подъезжали.

Адмирал снова кивнул, затем двинул подбородком в сторону исторически памятной батареи, скомандовал:

— А ну-ка давай… продемонстрируй…

— Так ведь, товарищ адмирал, не положено, — сник комендант.

— Ты демонстрируй, — нахмурился проверяющий недобро. — Будет он мне еще указания тут давать, куда чего положить. В неисправности, поди, орудия держишь? — И потряс ухоженным пальцем. — Шельма…

Дореволюционное словечко вконец выбило коменданта из колеи. Он повернулся к помощнику и обреченно кивнул:

— Заряжай…

Крепостная команда метнулась исполнять приказание. Через три минуты пушка была заряжена и готова к залпу.

Адмирал уставился на часы и величаво поднял руку.

— Сам отмашку дам, — сказал он снисходительно. — Товсь… Пять… Четыре… Три… Два… Один… Пли!!!

Грохот выстрела прокатился над сонно-ленивой рекой.

* * *


— Твою мать! — рявкнул оператор, сидящий за музейным пультом охранной сигнализации, когда тревожные индикаторы замигали второй раз за десять минут.

— О, блин! Че это? — воскликнул на третьем этаже музея охранник помоложе и повернулся к окну. — «Крепостные» совсем охренели, что ли, с недосыпа?

В зале первого этажа Алексей Алексеевич мгновенно полоснул строительным ножом по веревкам, удерживающим пятнадцатикилограммовую раму. Он едва успел подставить руки. В его возрасте возиться с такими тяжестями было совсем не полезно, но чего только не сделаешь во имя искусства! Раму «повело» вправо, но Григорьев все-таки исхитрился удержать ее. Осторожно опустил на пол. Контакт оторвался от холста и теперь болтался в воздухе. Алексей Алексеевич оторвал его от рамы, прижал к тому, что был укреплен на стене, и быстро прихватил полоской скотча. Затем спрыгнул с постамента, перевернул картину. Так и есть. Крепеж довольно хлипкий, но отгибать скобы уже нет времени. Придется резать прямо по верхушке.

Девушка подхватила свои «инструменты», ловко взобралась на скульптуру. Потрясла баллончик, нажала на головку распылителя. За что ценил свою спутницу Алексей Алексеевич, так это за фотографическую память. Сейчас она работала споро, уверенно и точно.

* * *


В комнате охраны оператор, щелкая тумблерами, снял трубку и набрал номер коменданта крепости. Ему не ответили. Тогда он начал набирать второй номер — дежурного по пропускному пункту.

В этот момент на дальнем конце панели вспыхнула лампочка, сигнализирующая о нарушении контакта на одном из экспонатов. Она мигнула пару раз и погасла. Произошло это как раз тогда, когда оператор заканчивал набирать номер.

Дежурный по КПП крепости-музея откликнулся почти мгновенно. На вопрос, что случилось, он ответил предельно лаконично и неприязненно:

— Да м…к какой-то из Москвы приехал. Думаю, пальнет пару раз и успокоится. Вы уж не обессудьте, мужики. Не от нас зависит.

Оператор только вздохнул. Аналогичный случай имел место год назад. Тогда в крепость с проверкой приехал то ли полковник, то ли генерал. Одним словом, шишка. Правда, того «разобрало» только после выпитых шестисот грамм. Зато и салют продолжался до самого утра. Оставалось надеяться, что этот, согласно предсказанию дежурного, удовлетворится парой выстрелов.

Оператор принялся отключать тумблеры. Что бы ни произошло дальше, инструкция есть инструкция. Он успел дойти как раз до половины, когда грохнул третий залп. Лампочки вспыхнули снова. Оператор в сердцах опустил руки и выматерился так, что кружившая под потолком сонная осенняя муха едва не сверзилась на пол…

* * *


Григорьев аккуратно завернул «Данаю» в кусок холстины и спрятал в кейс. Затем подхватил раму и потащил к окну. Девушка в это время заканчивала свою работу. Алексей Алексеевич бережно накрыл раму французской шторой.

Когда он обернулся, его спутница уже спрыгнула на пол и как раз убирала в карманы плаща баллончики. На стене же красовалась… «Спящая Даная» Рембрандта. Правда, выполненная грубо и всего в двух красках, зато с рамой. Разумеется, если бы охрана подошла ближе или включила свет, она сразу бы увидела вместо картины разрисованную стену. Более того, при свете «Даная» смотрелась бы простым скоплением желтых и синих пятен, но с чего бы это охране включать свет? Пять минут назад ведь включали. В лучшем случае скользнут по картине взглядом. Но это не страшно.

Алексей Алексеевич подошел к скульптуре, уперся в нее руками. Общими усилиями ему и девушке удалось вернуть «шедевр» на место.

— Уходим, — шепотом сказал Григорьев.

Девушка кивнула.

Они вышли на лестницу. Тремя пролетами выше послышались шаги охранников, недовольный разговор. Алексей Алексеевич застыл, прижавшись к стене спиной и глядя вверх. Если бы охрана решила, вопреки здравому смыслу, спуститься на первый этаж, Григорьеву и его спутнице пришлось бы нелегко.

Мягкие подошвы туфель Алексея Алексеевича и фирменных «найков» девушки позволяли ступать почти бесшумно, но до скрытности ли, когда за тобой по пятам мчатся двое таких бугаев? Да и отправиться в места не столь отдаленные Алексей Алексеевич, как и любой из его команды, желанием не горел. Хотя заключения и не боялся. В зоне со своими талантами не пропали бы. Опять же знакомства у Алексея Алексеевича имелись разные, есть кому замолвить за них словечко в случае чего. Но режим и питание… Этого не компенсируешь. Да и привычка к комфорту — самая крепкая и вредная из всех людских привычек.

Им повезло. Охрана свернула в залы второго этажа. Алексей Алексеевич спустился к служебному выходу, вставил отмычку в замочную скважину, повернул до щелчка. Это произошло в ту самую секунду, когда грохнул третий выстрел. Григорьев и девушка вышли из музея. Алексей Алексеевич окинул быстрым цепким взглядом пустынную улочку, убеждаясь, что их никто не видел. Спокойно заперев дверь, они пошли по набережной к вокзалу.

— Оглянись, — попросил Алексей Алексеевич девушку. — Сзади никого нет?

Девушка, словно бы невзначай, обернулась.

— Нет, — ответила она совершенно спокойно.

«Какова? — подумал Алексей Алексеевич. — Даже дыхание не сбилось. Умничка».

Григорьев взглянул в сторону крепости. Да, комендант будет озадачен, когда поздний инспектор, дав пару залпов и отказавшись от назойливо предлагаемого «дружеского ужина», пулей пролетит по инспектируемым помещениям, сядет в «Волгу» и умчится, растворившись в ночи. Под утро, когда во время очередного обхода охрана обнаружит пропажу, а разбуженная администрация музея примчится, чтобы лично удостовериться в факте похищения, когда милиция осмотрит место происшествия и мрачно констатирует, что следов почти не осталось, а по тем, что остались, отыскать можно разве что слона на людной улице, да и то если день солнечный, только тогда один из сотрудников отправится в крепость, чтобы узнать о странной ночной пальбе.

В милиции, разумеется, сидят не дураки. Но им придется отправлять соответствующий запрос в Москву. И по этому запросу выяснится, что вышеуказанный адмирал… действительно прибыл в Энск для инспекции складов округа по линии ВМФ. Склады располагались в шестнадцати километрах от города. Милиции, само собой, не составит большого труда выяснить, где в данный момент находится «искомое лицо». Это самое лицо будет благополучно дрыхнуть в люксе лучшей гостиницы Энска после обильной «инспекции складов», включающих в себя пиво, водку и кое-кого из обслуживающего персонала, преимущественно в возрасте до двадцати пяти и сугубо женского пола. Понятно, что милиция, прихватив соответствующий ордер, вылетит «по месту временного проживания». А теперь представьте себе реакцию этого самого адмирала, к которому часов в семь утра вламывается группа невыспавшихся — и потому не слишком озабоченных соблюдением приличий — оперативников в штатском и при оружии. Реакция будет однозначная: выноси всех святых. За неимением прямых улик оперативники начнут выяснять, — а что еще им останется? — где был адмирал с двенадцати до часа ночи, чем занимался и имеется ли у него свидетель, готовый подтвердить… Одним словом, пока суть да дело, Алексей Алексеевич и его команда уже сойдут с поезда на перрон одного из московских вокзалов.

Девушка вновь прилипла к Алексей Алексеевичу. Любила она липнуть и любила Григорьева. Так, в обнимочку, они прошагали пару кварталов, встретив на набережной лишь самозабвенно целующуюся парочку. Затем Алексей Алексеевич остановил взмахом руки левака и назвал адрес вокзала. Сейчас столько народу зарабатывает на жизнь извозом, что шансов разыскать нужную машину у милиции будет примерно столько же, сколько у слепого — поймать блоху.

На вокзале они были через двадцать минут. Поезд уже подали к перрону. Расплатившись с частником, Алексей Алексеевич подхватил кейс, и они с девушкой направились к платформам. Билеты были взяты заранее, еще в Москве. Отследить их, кто спорит, было можно, но куда спокойнее не рисоваться лишний раз перед кассиршами. Хотя из Энска в Москву народу едет много.

Отыскав свою платформу, они поднялись по стальным ступеням вагона. В купе, кроме них, ехали еще какая-то девица студенческого возраста и пивной толстяк с лицом цвета цемента. Алексей Алексеевич поздоровался, достал из сумки спортивный костюм и убрал кейс в багажное отделение. Переодевшись, Григорьев вежливо отверг приглашение толстяка пропустить по одной «со свиданьицем» и расплатился за постельное белье, как свое, так и своей «внучки». Они выпили по стакану скверного поездного чая. Затем Алексей Алексеевич сходил в туалет, умылся и почистил зубы. После чего спокойно улегся отдыхать, тем самым задушив купейное «веселье» в зародыше. Толстяк повздыхал тяжко, выпил рюмочку в одиночестве и тоже стал готовиться ко сну. Напарница Григорьева за весь вечер проронила всего одно слово: «Здравствуйте». Не то чтобы Алексей Алексеевич и его спутница были молчунами, но люди в купе незнакомые, согласишься составить компанию, дальше начнутся вопросы-расспросы. А о чем еще говорить незнакомым людям? О работе, о семье, о месте жительства. Нет уж, утром им обоим необходимо быть хорошо отдохнувшими, свежими, бодрыми.

Подумав об этом, Алексей Алексеевич повернулся на бок и погрузился в глубокий, безмятежный сон кристально честного человека.

* * *


Юань сидел в зале «Кавказской трапезы», пил водку и мрачнел с каждой минутой. Смольный исчез. Плохо было не то, что он исчез, а что, исчезнув, подставил его, Юаня. Мобильный Смольного не отвечал. Ни где он, ни куда мог направиться, никто не знал.

К началу четвертого ночи настроение у Юаня испортилось окончательно. Он послал команду обойти все известные в городе хавиры, казино, дискотеки, ночные бары и рестораны. Вторая команда трясла проституток, сутенеров и барыг. Третья опрашивала профессиональных нищих, цыган, наперсточников и лохотронщиков. Четвертая дежурила на железнодорожном и автовокзале. Смольный все еще оставался достаточно известной фигурой в городе, чтобы пропасть бесследно. Кто-то что-то должен был знать. Нужно лишь этого «кого-то» найти. Самые авторитетные пацаны из их бригады поехали на встречу с представителями других группировок. Всех, кроме Крохиной.

Смольный исчез. Никто его не видел, никто о нем не слышал, никто понятия не имел, куда он мог деться. В конце концов Юань остановился на двух возможных вариантах. Либо Смольного приняли менты, либо зацепили братки из бригады Крохи. Оба варианта ничего хорошего ему, Юаню, не сулили. Номинально он мог принять структуру, встать во главе, но кто видел авторитета-стукача? Если Смольного зацепили люди Крохи, это означало войну. Но тогда менты в любой момент могли слить его пацанам за то, что он не сдержал слово и не сдал им Козельцева. А как сдашь Козельцева, если Смольного нет? Если же Смольного приняли менты, то это решало проблему со сливом, но не решало проблему с Крохой. Формально повода для войны не было. Напротив, на стрелке его пацаны наехали не по делу на Крохиного огольца. Тот мог реально спросить за базар, а без Смольного ответить Юаню было бы нечего, и тогда его объявят как беспредельщика и фуфломета. И даже если Кроха согласится просто выкатить им штраф, то и тут будет полный облом, поскольку лаве после выкупа Смольного в кассе осталось — болт голимый. Придется собирать с точек, а это опять-таки беспредел. В общем, как ни крути, а всюду им конкретно вылезают вилы двойные с вензелями.

Подошел хозяин ресторанчика — кругленький улыбчивый армянин Арсен, — остановился в паре метров почтительно. Точка была их, и Юаня здесь знали в лицо.

— Извините, — произнес хозяин, не переставая улыбаться и кланяться. — Закырывать надо.

— Что? — Юань недоуменно посмотрел на него.

— Закырывать надо, — продолжал улыбаться пухлыми губами Арсен. — Зал убирать надо, порядок наводить. Пол мыть. Стол мыть. Приготовить все к утру надо, шашлык пожарить, люля пожарить. Люди придут, кушать попросят…

— Ну так наводи, — раздраженно заметил Юань. — Ты чего хочешь, чтобы я тебе пол помыл, что ли?

— Ай, смешно шутишь. — Хозяин угодливо похихикал. — Закырывать надо…

— Что «надо»? Ты, я не понял, ты чего, меня на улицу выкинуть хочешь, что ли? Совсем оборзел, обсос сковородочный?

Юань набычился. Как правило, он неплохо владел собой и, если бы не выпитая водка, не стал бы ломиться в амбиции. Объяснил бы Арсену культурно, что тому придется сегодня потерпеть неудобства. Однако плохое настроение плюс алкоголь сделали свое дело.

— Прости. Я просто… — начал было хозяин, но Юань уже вскочил, ринулся на него и смачно укатал в зубы.

Арсен полетел на пол, опрокинув столы. Сидящий за угловым столиком единственный посетитель — здоровый, как медведь, шоферюга — поднялся и направился к выходу. А Юань бушевал вовсю. Он наступал на отползающего Арсена, расшвыривая легкие стулья и переворачивая столы.

— Ты кого выгоняешь, перхоть черножопая? — орал, брызгая слюной, Юань. — Забыл, кто здесь хозяин? Я тебе покажу, падло, кто здесь хозяин! Я тебе, гнида, жопу на фашистский знак порву!

— Вай, вай, вай, — лепетал хозяин, заслоняясь пухлой рукой.

Юань занес руку, чтобы вышибить зубы нахальному армянину, но в этот момент ему на загривок обрушился удар. Ударили не то чтобы сильно, но очень точно, со знанием дела. Юань, хрюкнув, повалился словно сноп. За ним обозначилась фигура шоферюги, держащего в руке метровую монтировку. Шоферюга посмотрел на поверженного Юаня, прошел к своему столу и сел. Спокойно продолжил ужинать.

— Арсен, — позвал он, — ежели шпана эта будет доставать, скажи. Я мужиков позову, они эту шантрапу бритую-стриженую отвадят.

— Вай, вай, вай, — стонал Арсен, подползая к Юаню. — Что наделал, а? Все теперь. Пропал ресторан. Все поломают, побьют. Арсена побьют, мебель побьют…

— Да не стони, Арсен. — Шофер доел, положил на стол пару купюр, затем подхватил монтировку и сунул ее в рукав легкой адидасовской куртки. — Сказал: отвадят мужики их.

Он подошел к все еще лежащему без движения Юаню, подхватил его, легко, как тряпку, выволок на улицу и бросил на гравий, устилавший стоянку.

Шофер еще не успел дойти до своего грузовика, а все огни в ресторане погасли. Моргнув неоном, выключилась вывеска. Остался только лежащий у ступенек Юань да старенький, «мохнатой» модели «Порш».

Когда Юань пришел в себя, стоянка была пуста. Стонал в кронах деревьев ветер да изредка проплывали мимо запоздалые машины. Юань сел, пощупал разбитый затылок, поморщился. Он, хоть убей, не помнил, что с ним произошло. Помнил только, как кинулся на хозяина ресторанчика. Но это и все. Остальное терялось во мраке беспамятства. Юань с трудом поднялся, постоял, покачиваясь, успокаивая кружащуюся в голове дурноту и удерживая бунтующую в желудке водку, затем пошел к ресторану. Постучал в дверь.

— Открывай, Арсен.

Тишина. Арсен-то был внутри, это ясно. Он, кажется, вообще не уходил из своего питейно-закусочного заведения, но открывать не желал.

— Открывай, падло, подожгу ресторан к свиньям! — гаркнул Юань.

И снова тишина. Юань спустился с деревянных ступеней, подобрал с земли камень побольше и запустил им в стекло, вымещая злость за неудачный день. Стекло хрустнуло и осыпалось. Юань выматерился. Лезть внутрь ему совершенно не хотелось. Он уже успел проклясть все. И себя за то, что написал паскудную бумажку, и Смольного, который втравил их в эту историю, и Козельцева за то, что согласился Смольного вытащить. Всех.

Он пошел к машине, и в этот момент зазвенел мобильник, висящий на боку. Юань осторожно, стараясь лишний раз не беспокоить голову, достал трубку.

— Да…

— Юань? — услышал он голос одного из своих пехотинцев. — Это Шнур.

— Ну?

— Мы тут старикана одного надыбали. Он в центре милостыню собирает. Крохин старикан, короче.

— Ну и чего? — Время от времени Юань поднимал руку и ощупывал рану на затылке. Кровоточить она перестала, и теперь коротко остриженные волосы покрывала жесткая короста. — Чего этот старик-то?

— В общем, рубится, что «папа» сегодня под вечер в центре рисовался.

— Где в центре? — Сон и похмельную муть словно рукой сняло.

— Ну, там… На площади, рядом с «Димычем».

— Возле УВД, что ли?

— Ага. Прямо напротив.

— И чего он там делал?

— Старик звонит: мол, вышел из двора там одного, порисовался пару минут, потом чухнул в магазин. Ну, этот, знаешь, где всяким фуфлом бабским торгуют, — пояснил Шнур. — Ну и, короче, потом снова во двор слинял.

— А чего он в бабском магазине делал?

— Да старикан без понятия. Он же спецом не пас. Так сидел, бабки шкулял. Я врубаюсь, там отдел есть, мобилами торгует. Может, он туда ходил?

Юань подумал, хмыкнул.

— А зачем Смольному мобила? У него же есть.

— А я это… Хрен его знает, короче.

— Ладно. Завтра с утра смотайтесь в этот магазин, узнайте, не появлялся ли там Смольный. Потом обойдите соседние дворы, порасспросите там всех. Может, Смольный хавиру себе снял путевую.

— Лады, — отозвался Шнур. — С утреца займемся.

— Ага, давай. — Юань бросил телефон на «торпеду».

Странное что-то творилось. Смольный вдруг срыл. С трубой тоже сплошные непонятки. Мобила у него есть, за каким болтом понадобилась вторая? И УВД на той же площади. Тревожно как-то все. Нехорошо.

Юань посопел, подумал, но ничего путного на туманную голову придумать так и не смог. Ладно. Завтра утром пацаны отыщут Смольного, тогда все и выяснится.

Решив, что утро вечера мудренее, Юань запустил двигатель «Порша» и погнал машину к городу.

* * *


Ночь лопнула, как мыльный пузырь, и растеклась серым рассветом по асфальту и стенам домов. Посветлело разом, треснула скорлупа оконных стекол, выпустив на волю солнечное отражение. Вспыхнули бешеным пожаром кроны тополей, берез и рябин. Застыли ошеломленно редкие сосны. Голуби, дурни, подумали, что снова весна, закрутили в высоком небе праздничный танец. Нахохлились обиженно вороны, обманутые в предчувствии первых холодов. Теплынь… Красиво начинался день.

Дима проснулся сам. Потянулся, посмотрел сквозь стекло на залитый яркими осенними красками коттеджный городок. Вскочил легко, почувствовав звон в мышцах. Хорошо, когда молод. Сил много. Ума не хватает, но это проходит с возрастом.

Обернул бедра полотенцем, пошел в ванную. На полпути встретил Светлану, в длинном халате, свежую, румяную.

— Доброе утро, — чмокнул на ходу мачеху в щеку.

Светлана улыбнулась. Год назад она называла его Димочкой. Потом перестала. Какой он Димочка? Он — Дмитрий. Похоже на «Тиберий». Лев. Тигр. Волк. Для своих — Дима. Спокойный лев. Спокойный тигр. Спокойный волк.

— Доброе утро. У тебя, как я погляжу, шикарное настроение. Что, выиграл в замеряшки?

— Ага, — кивнул. — Сто рублей. На мороженое и на кино. Пойдешь со мной в кино, Свет?

— Нет. — Светлана засмеялась. — Поищи кого-нибудь помоложе. Но за предложение спасибо.

«Помоложе». Ей — тридцать четыре. Катя чуть младше.

— Пожалуйста.

Дима улыбнулся и скрылся за дверью ванной. Забрался под душ. Пустил горячую, почти кипяток, воду. Потом холодную. Потом замерз. Вылез из-под душа, скоренько почистил зубы, поскреб щеки бритвой и пошел одеваться.

Куртку бросил в корзину для белья. Костюм, слава богу, во вчерашней баталии не пострадал. Оделся, повязал галстук, оглядел себя в зеркало. Сорочку можно было бы и сменить, но… жалко. Бог с ней. Сойдет и эта.

Спустился на второй этаж, заглянул в кабинет к отцу. Тот сидел за столом, что-то подсчитывал, тыча широченными пальцами в крошечные кнопки крошечного японского калькулятора. На носу очки. Обзавелся за последние полгода двумя комплектами. Круглые, как у кота Базилио, только с диоптрикой. На широченном отцовском лице очки смотрелись очень забавно.

— А, — кивнул Вячеслав Аркадьевич, взглянув на сына из-под очков. — Заходи.

— Доброе утро, пап.

— Доброе, доброе, — откликнулся Мало-старший. — Как настроение?

— Как всегда. У нас, деловых людей, плохого настроения не бывает. Бывают убытки.

— У тебя, судя по всему, только прибыль.

— Сто процентов. И продолжает расти.

— Отлично. — Вячеслав Аркадьевич отодвинул калькулятор, снял очки, аккуратно положил на стол. Несколько секунд смотрел на сына, наконец спросил: — Боишься?

Дима улыбался. Только глаза становились все серьезнее и серьезнее, пока не приобрели уже ставший обычным холодный отблеск.

— Боюсь, — сознался он.

— Правильно, — кивнул Мало-старший. — Я бы тоже боялся. — Он подумал и поинтересовался: — Ты уверен в своих людях?

— Папа, не был бы уверен — не поехал бы. Ты же знаешь, своим людям я доверяю.

Дима посерьезнел окончательно. Его отец был мастером по части портить людям настроение.

— Доверяй, но проверяй.

— Вадим проверит. Ты же ему доверял?

— Доверял. Но Вадим был моим советником и никогда не решал вопросов, касающихся непосредственно моей жизни.

— Надо же ему продвигаться по службе, — философски заметил Дима. — Не волнуйся. Он все сделает.

— Не волноваться? — Вячеслав Аркадьевич усмехнулся натянуто. — Ты мне сын все-таки.

— Я об этом помню, — сказал Дима, выбираясь из кресла. — И стараюсь соответствовать. Мне скоро ехать, пап.

Вячеслав Аркадьевич кивнул, указал на стоящую в углу пару пластиковых дорожных чемоданов.

— Деньги.

— Спасибо.

— Не за что. Позвони, как все пройдет.

— Обязательно. — Дима поднял чемодан, охнул, согнулся под тяжестью. — Ничего себе.

— Десять миллионов долларов — это тебе не кулек леденцов, — спокойно заметил Мало-старший. — Двадцать килограммов зеленой бумаги, нарезанной казначейством США. Почему они все так любят доллары? — спросил он вдруг. — Почему не просят марки или фунты стерлингов?

— Придерживаются общепринятых стандартов, — пропыхтел Дима, поднося чемоданы к двери. — Мне лично интересно другое: как Козельцев собирается их тащить?

— Скорее всего никак. Переложит в другую ячейку, а потом вернется с двумя носильщиками и толпой охраны. Только ты учти, — Вячеслав Аркадьевич вновь углубился в расчеты, — это общаковские деньги. Нам их к вечеру вернуть надо.

— Вернем, — ответил Дима. — Я же обещал.

— Обещал, обещал, — пробормотал Мало-старший. — Я тоже много кому чего обещал.

— Пап, — нахмурился Дима.

— Извини, — просто сказал Вячеслав Аркадьевич. — Это я так, для проформы. От волнения.

Дима прикинул, как бы поудобнее взяться за ручки.

— Принимается. — Он ухватил чемоданы, оторвал от пола. — Ладно. Я пошел.

— Ни пуха, — глядя на него, сказал Вячеслав Аркадьевич.

— К черту, — ответил Дима и вышел из кабинета.

Светлана завтракала в столовой. Увидев Диму, изумленно вздернула брови.

— А почему с чемоданами? Ты что, куда-то уезжаешь?

— Ненадолго.

Дима присел за стол, налил себе апельсинового сока, чашку кофе, намазал маслом тост. Пожевал.

— И куда же, если не секрет?

— До вокзала и обратно.

Светлана хмыкнула, посмотрела на него изучающе, но вопросов больше задавать не стала, вместо этого кивнула на стол:

— Съешь яйцо. Вкусно. Полезно.

— Пузо наем.

— Ты-то? — Мачеха усмехнулась. — Да ты худой как спичка, Дим.

— Потому и худой, что не ем по утрам, — ответил Дима. Под окнами послышался шум двигателя подъезжающего «Понтиака». — О, а вот и Вадим. — Дима поднялся, подхватил чемоданы. — Пожелай мне удачи, — серьезно попросил он.

— Удачи, — улыбнулась Светлана.

— Спасибо. — Дима вышел из зала, покряхтывая под тяжестью чемоданов.

На лестнице послышались голоса. Видимо, Вадим перехватил его по дороге. Через пару минут хлопнула крышка багажника. Заработал двигатель «Понтиака». Следом за тем заурчал Димин «БМВ».

В зал вошел Вячеслав Аркадьевич. Был он задумчив, если не сказать хмур.

— Куда это Дима поехал? — спросила его Светлана.

— На вокзал, — рассеянно ответил Мало-старший.

— Это я уже слышала. А с вокзала?

— Если повезет, то домой.

— А если не повезет?

Вячеслав Аркадьевич присел к столу, придвинул обязательную тарелку каши, взял ложку.

— А если не повезет, — сказал он мрачно, — то в морг.

* * *


К Москве поезд подошел в девять тринадцать утра. «Пивного» толстяка в купе не было. «Студентка» серьезно читала детективчик. Напарница наводила красоту. При свете дня она выглядела очень даже миленькой.

Григорьев умылся, облачился в привычный костюм, дождался проводницу и попросил вернуть их билеты.

— Для отчетности, — улыбаясь, объяснил он.

Билеты были выданы незамедлительно. И хорошо. «Надеясь на лучшее, думай о худшем», — говаривали древние и были совершенно правы. Уже за десять минут до прибытия Алексей Алексеевич и его спутница стояли в тамбуре. На платформу они сошли одними из первых.

Здесь Григорьев отдал девушке ключи, сказал:

— Поезжай домой. Купи по дороге шампанского. Отпразднуем.

Девушка кивнула понимающе. Она никогда не спорила с Алексеем Алексеевичем. Раз Григорьев сказал «сделай так», значит, надо делать без долгих разговоров. В конце концов, именно он беспокоился об их безопасности.

Девушка взяла ключи и направилась к выходу со стоянки, Григорьев же вошел в вокзал. Здесь он спустился в камеру хранения и арендовал ячейку, в которую положил пухлый конверт с очень солидной суммой. Только после этого вышел на привокзальную площадь.

— Такси не требуется? — дохнул ему в лицо молодцеватый тип в грязноватой джинсе.

Такси не требовалось. «Восьмерка» Алексея Алексеевича дожидалась на платной стоянке. Однако, прежде чем забрать машину, Григорьев нашел таксофон, набрал номер пейджинговой компании и передал сообщение: «Для абонента 115529». Сообщение предназначалось Адмиралу. За номером адресата шел номер и код ячейки, в которой дожидался пухлый конверт. Сам Адмирал возвращался в Москву следующим поездом, прибывающим на тринадцать минут позже. В конверте же лежал гонорар за отлично выполненную работу. У них не было оснований не доверять друг другу. Найти хорошо оплачиваемую, вполне безопасную работу нелегко, но еще труднее найти толкового, артистичного, не задающего лишних вопросов исполнителя.

Алексей Алексеевич расплатился за стоянку, забрал «восьмерку» и выкатился на Садовое кольцо. Через час его ждал человек, от которого напрямую зависела дальнейшая судьба разработанной Димой Мало схемы.

Звали человека Петр Андреевич Савинков. Петр Андреевич был горбуном. И не просто горбуном, а горбуном хромым. Физическое уродство здорово испортило его характер, развив все комплексы, которые только можно развить. Резкий голос и дурные — проще сказать, сволочные — манеры довершили дело. Петр Андреевич был абсолютно одинок. В последнее время характер его, и без того не сахарный, испортился окончательно. Врачи подтвердили наличие у Савинкова целого букета болезней внутренних органов. Постоянно сжатая грудная клетка плющила их, как котлеты. Один из врачей в ответ на энергичные, злые, напористые расспросы раздраженно сообщил, что Савинкову долго не протянуть. Год. От силы полтора. Чем и привел Петра Андреевича в отличное расположение духа! Григорьев не любил Савинкова, но был вынужден иметь с горбуном дело. Тот скупал картины, независимо от чистоты их происхождения, а также брал их в качестве залога. Ворованные — неворованные, Савинкову было все равно. Он ничего не боялся, но лишь по той причине, что знал о собственной неизбежной и скорой смерти. В его завещании получателем всех картин значилась Третьяковская галерея. Петр Андреевич спал и видел, как после смерти все газеты хором назовут его «Великим меценатом!», «Настоящим патриотом своей страны!», ну и еще сотней самых разных эпитетов. Савинков готовился к собственной смерти как к празднику планетарного масштаба. По совести говоря, он был готов к тому, чтобы насладиться славой еще при жизни, тем более что слава ему нравилась, но… Здесь существовало одно «но». Чтобы получить свой ломоть славы немедленно, пришлось бы и картины отдать немедленно, а собирание шедевров стало для Савинкова смыслом существования. Петр Андреевич не мог добровольно расстаться с делом всей своей жизни. Нет, что угодно, только не это. Лучше уж после смерти. В весьма внушительной коллекции Савинкова большая часть картин являлась настоящими «алмазами». За сорок с небольшим лет Савинков умудрился собрать немало очень ценных полотен. Три из них и требовались Григорьеву.

Петр Андреевич жил в пятикомнатной квартире старого «сталинского» дома в самом центре Москвы. Точнее, в начале Тверской улицы. Алексеи Алексеевич вкатился во двор и долго искал место для парковки среди роскошных иномарок. В наши дни среди проживающих в столичном центре малосостоятельных практически не осталось. Между лакированно-блестящими «Фордами», «мерсами» и «БМВ» «восьмерка» Григорьева выглядела кухаркой, по недоразумению угодившей на королевский прием. Впрочем, Алексею Алексеевичу было на это плевать. Он знал себе цену.

Войдя в нужный подъезд, Григорьев поднялся на шестой этаж и нажал кнопку звонка. Ждать ему пришлось долго. Савинков никогда не торопился. Хоть обзвонись.

— Чего надо? — донеслось из-за двери.

— Это я, Петр Андреевич, — спокойно ответил Григорьев.

Он намеренно не стал уточнять, кто «я». Ему было прекрасно известно, что на площадке стараниями Савинкова были установлены три миниатюрные видеокамеры. Так что сейчас горбун имел возможность хорошенько рассмотреть Алексея Алексеевича аж с трех ракурсов: через телеглазок, сбоку справа (так, чтобы видеть заодно и оба лестничных марша) и сверху со спины.

— Ты один там? — поинтересовался горбун.

Григорьев только вздохнул и развел руками. Защелкали замки, часто и сильно, с особым смыслом. Наконец створка приоткрылась и в щели образовалась физиономия горбуна, перечеркнутая серебряным росчерком никелированной цепочки.

— Чего не отвечаешь? — спросил подозрительно Савинков.

— А зачем? — пожал плечами Алексей Алексеевич. — Ты будто сам не видишь.

— Вижу я или нет — не твоего ума дело. Отвечать надо, когда спрашивают, — буркнул Петр Андреевич. — «Данаю» привез? — И на утвердительный кивок скинул цепочку. — Ладно. Заходи, раз уж приехал…

Григорьев не обратил на грубость внимания. Если бы Савинков не боялся светить свои шедевры, он бы общался с гостями прямо на лестничной площадке. Ну не любил горбун пускать людей в дом. Прямо терпеть не мог. Однако сейчас речь шла не только о том, чтобы отдать, но и о том, чтобы получить. Причем получить больше. А это в корне меняло дело. Не привези Григорьев «Спящую Данаю», мог бы даже близко к квартире Савинкова не подходить. Несмотря на давнее знакомство.

— Туфли снимай, — ворчал Савинков, проводя Алексея Алексеевича в темный коридор. — Давай. Натопчешь еще…

— Тапки дашь? — поинтересовался Григорьев, послушно снимая туфли.

Каждый раз между ними происходил один и тот же разговор. Они, словно актеры на сцене, играли вызубренные до оскомины роли. Играли старательно и органично, но в голосах обоих проскальзывало легкое безразличие к заранее известным ответам.

— Да ладно. Не надо, — привычно отмахнулся горбун, словно бы это ему предлагали тапки. — Ни к чему это. У меня там… ковры там у меня. Хорошие. Проходи.

Григорьев прошел в гостиную, огляделся. Со времени его последнего визита в доме Савинкова ничего не изменилось. Как не менялось уже много-много лет. На стенах обои, на полу — ковер. Обои дешевые, бумажные, кое-где покрытые сальными пятнами, ковер дрянной, синтетический, местами вытертый едва ли не до резиновой основы. Мебель старая, поцарапанная, расшатанная. Тратиться на реставрацию Савинков не считал нужным, а сам ремонтом не занимался, не умел. Справа дверь в спальню, слева — в кабинет. Туда Петр Андреевич не пускал никого. Из кабинета можно было попасть в «галерею» и библиотеку. Никто никогда не видел ни того, ни другого. Но среди коллекционеров ходили упорные слухи, что отделка трех «рабочих» комнат обошлась Петру Андреевичу в несколько десятков тысяч долларов. Плюс специальная аппаратура контроля за климатом. Шедевры — они капризные. Отношения требуют особого, внимательного.

Из спальни высунулась очаровательная взъерошенная головка, заинтересованно стрельнула в Алексея Алексеевича взглядом круглых голубых глазок.

— Петя, — протянуло существо, — ты скоро?

— Уйди, — отмахнулся горбун. — Подожди там. У нас важный разговор. — И пояснил для Григорьева: — Продавщица. Из универсама. Любит меня как кошка.

Насчет «любит» Григорьев сильно сомневался. Он вообще сомневался, что можно любить такого человека, как Петя. Поговаривали, будто Савинков платит кому-то из милиции, чтобы ему поставляли «проштрафившихся» продавщиц. Он был в состоянии оплачивать высококлассных проституток, но продавщицы обходились дешевле. Петя поил их дешевым вином и кормил побелевшими от времени шоколадными конфетами и сморщенным виноградом. Слухами земля полнится. Продавщицы довольно быстро сообразили, что тут можно еще и отравиться, и стали приносить с собой недельный запас продуктов, чем радовали Савинкова несказанно.

— Ну? — Савинков хромо помялся с ноги на ногу. — Где «Даная»?

— А где голландцы? — ответил вопросом на вопрос Григорьев.

— Понимаешь… — отвел глаза Савинков. — С голландцами сложности.

— Мы же договорились. «Данаю» в обмен на голландцев.

— Ну, сложности, понимаешь? — Савинков ожесточенно почесал руку. — Экзема. На нервной почве. А у голландцев краска начала на краях осыпаться. Их вообще из комнаты лучше не выносить.

Врал. Алексей Алексеевич знал, что горбун врет. А горбун знал, что тот знает, но тем не менее врал. Отчаянно и вдохновенно.

— Извини. Видимо, я неправильно тебя понял в прошлый раз. — Алексей Алексеевич спокойно повернулся и пошел в прихожую.

— Погоди, — вцепился ему в рукав горбун и, прихрамывая, засеменил рядом, ноя на ходу: — Понимаешь, они влаги боятся. Голландцы. Мне за них Волков знаешь сколько предлагал? Но ведь угробил бы, зараза. А у меня тут климат специальный. Влажность нужная. Я, конечно, могу тебе их дать, но ведь… пропадут, а?

— Пропадут — оставишь себе «Данаю», как договаривались, — Григорьев перешел на сухой, деловой тон. — Ты знаешь, Рембрандт вдвое дороже твоих голландцев.

— А давай я «Данаю» куплю у тебя, а? — продолжал канючить горбун. — Не обратно же в музей ее теперь тащить? Хорошие лаве дам. Больше, чем на «Сотбисе».

— Ошибся я в тебе, Петя. — Алексей Алексеевич остановился, покачал осуждающе головой. — Предупреждали меня, что ты мастер левые базары разводить, да я-то тебя совсем с другой стороны знал… Надо было сразу к Волкову идти.

Волков был прямым конкурентом Савинкова, но конкурентом особым, собирающим не просто редкие полотна, а полотна экстра-класса. Голландские миниатюры XV–XVI веков в его собрании имелись.

— Ладно! — вдруг резко выкрикнул Петя. — Погоди. Так и быть. Бери голландцев. Бери! — Это был «фирменный» поворот всех его разговоров — сделать так, чтобы собеседник понял, что ему делают большое одолжение. Даже если он, собеседник, остается в проигрыше. — Только сперва надо на твою «Данаю» посмотреть. Вдруг ты мне «новодел» впарить пытаешься, — тут же добавил горбун.

— Петя… — Григорьев укоризненно наклонил голову. Весь его вид говорил о незаслуженно нанесенной обиде. — Ты за кого меня принимаешь?

— Посмотреть надо, — упрямо повторил Савинков.

— Смотри. — Григорьев достал из кейса сверток.

Горбун принял его с благоговейным трепетом.

— Пойдем в комнату, — прошептал Савинков.

Они вернулись в комнату. Здесь Петр Андреевич постелил на стол газету, сверху скатерть и полиэтилен, достал из свертка картину и очень бережно положил на газету. Раскрыл. На лице его отразилось восхищение.

Григорьев подумал, что, если на свете есть родители, относящиеся к своим собственным детям с той же любовью и трепетом, с каким Савинков относится к полотнам, то это самые лучшие родители. Заведи Петр Андреевич детей и встань перед ним дилемма: отдать на закланье собственного ребенка или одну из картин, можно не сомневаться, Савинков выбрал бы первое.

— Она… — прошептал горбун, нежно проводя ладонью по полотну.

Савинков обладал уникальной способностью в девяноста девяти случаях из ста после самого поверхностного осмотра верно определять, что перед ним — подлинник или отлично сработанный «новодел». Именно поэтому Григорьев и обратился к нему. Волков бы, конечно, потребовал привести эксперта. И лучше, если не одного. А там бы поползли слухи. Через неделю вся страна знала бы, у кого в данный момент находится украденный шедевр. Оперативники — не дураки, время зря терять не стали бы. Савинков же будет молчать как рыба. Хотя бы потому, что слишком любит картины.

— Точно, она, — повторил горбун, любуясь полотном.

— Как насчет голландцев? — напомнил Григорьев.

— Сейчас.

Савинков осторожно поднял «Данаю» и скрылся за дверью кабинета. Вернулся он через несколько минут, прижимая к груди три специальных футляра.

— Держи… — Горбун с явным сожалением наблюдал за тем, как Григорьев убирает футляры в пакеты. — Когда вернешь, говоришь? — морщась, словно от зубной боли, уточнил он.

— Через десять дней, — ответил Алексей Алексеевич. — Может быть, раньше. Смотря как дело пойдет.

— А зачем тебе голландцы?

— А зачем тебе это знать? — срубил вопрос на лету Григорьев. Он достал из кармана плотный пакет, перетянутый резинкой. — Держи. Это плата за «прокат».

Горбун развернул сверток, достал из него плотную стопку баксов, пересчитал, проверил купюры на свет.

— Петя, ну что ты творишь? — укоризненно покачал головой Алексей Алексеевич. — Мы же не в обменке. И я не кидала какой-нибудь. Ты меня знаешь.

— Знаю, — согласился горбун, пряча доллары в карман халата. — Но во всем важен порядок. Если порядка нет, то и дела нет.

— Все нормально? — спросил Григорьев.

— Да, все нормально.

— Хорошо. Слушай, если появятся полотна, которые ты себе не захочешь взять, — звони. Есть один серьезный человек. Платит налом, без звука.

— Я его знаю? — тут же встрепенулся горбун.

— Вряд ли. Он только начал. Но денег — куры не клюют.

— Ты за него ручаешься?

— Само собой. Как за себя.

— Хорошо. Буду иметь в виду. Насчет «Данаи» подумай. — Савинков приплясывал вокруг Алексея Алексеевича. — Подумай. Деньги я достану, не проблема.

— Через десять дней, — повторил Григорьев и направился в прихожую.

Здесь он неторопливо обулся и вышел на лестницу. Ему предстояло посетить еще одно место. Имелся у него на примете один знакомый художник, занимающийся изготовлением копий известных полотен. В свое время Алексей Алексеевич помог ему счастливо избежать длительного срока за мошенничество, и теперь художник считал себя обязанным.

Проблема заключалась в том, что работу надо было сделать очень быстро. В фантастически короткие сроки. Григорьев объяснил, что именно он хочет получить. Это было позавчера вечером. Работа же должна была быть готова к послезавтра. Конечно, можно было бы заказать копии «про запас», но требовались конкретные полотна, что осложняло дело.

Алексей Алексеевич вышел из подъезда, забрался за руль «восьмерки» и поехал на проспект Мира.

Теперь он чувствовал себя спокойно. «Даная» попала в надежные руки. Лучше, чем у Савинкова, ей не будет нигде, даже в родном музее.

* * *


Катя проснулась в восемь утра. Настроение было отвратительное. Утром вчерашнее происшествие выглядело несколько иначе, чем вечером. И ее разговор с Димой и последующая ссора с Антоном вдруг показались карикатурно-глупыми. Зачем ей это было нужно? Между ней и Димой — пропасть. Пропасть непреодолимая. Какие тут могут быть отношения? Бред собачий. Наверное, ей бы следовало отказаться и от сегодняшней поездки, но это было бы некрасиво по отношению к дочери. Да и к Диме тоже. Единственное, на что надеялась Катя, так это на то, что пробы получатся неудачными и история с киносъемкой закончится сама собой.

Катя приняла душ, почистила зубы, достала из холодильника йогурт для Настены, сделала пару бутербродов с сыром, налила молока и пошла будить дочь.

Настену даже не пришлось уговаривать вставать, что было в общем-то делом для выходных вполне обычным. Вскочила, побежала в ванную.

— А во сколько дядя Дима за нами заедет? — промычала оттуда невнятно, начищая зубы.

— В девять, — ответила Катя.

— А почему ты меня так поздно разбудила? — возмутилась Настена. — Я же не успею!

— Успеешь, если поторопишься. — Катя поставила чайник.

— За полчаса, да? — Судя по тону, Настена обиделась всерьез. — Ты-то, наверное, в семь встала.

— В восемь, — поправила Катя. — И нечего капризничать с утра пораньше. Иди завтракать. Ты все успеешь.

— А что мне надеть?

— Надень синюю юбку и блузку.

— Блузку? Да ты что, ма… Она же короткая. И юбка к ней не подходит.

— Что-то ты раньше об этом не говорила.

— Я лучше водолазку надену, — вынесла вердикт Настена и пустила на полную мощность воду.

Минут через десять появилась в кухне, затянутая, как наездница, в горчичного цвета «резиновые» джинсы и обтягивающую зеленую водолазку. Гордо прошла к столу, села, открыла йогурт и по привычке облизала крышечку. Катя хмыкнула. Молодое поколение росло слишком независимым. Хотя до появления Димы времени было еще более чем достаточно, Настена жевала торопливо, откусывая от бутербродов гигантские куски.

Звонок в дверь раздался в девять, минута в минуту. Катя пошла открывать. Дима держал в руках большой букет.

— Доброе утро, — улыбнулся он.

— Доброе. — Катя старалась выдерживать прохладный тон. — Вы за дверью дожидались, пока часы покажут девять?

— Нет, — ответил Дима, протягивая букет. — Я просто не торопился. Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего, — пожала плечами Катя. Она взяла букет, отступила на шаг. — Проходите.

— Спасибо. — Дима хмыкнул. — Мне показалось, что вчера мы перешли на «ты»…

— Вчера было вчера, — ответила Катя. — И давайте не будем возвращаться к этом вопросу.

— Ладно. Как скажете. — Дима прошел в квартиру, заглянул в кухню, где Настена торопливо доедала бутерброд. — Здравствуй, Настя.

— Здравствуйте, — прошамкала она с набитым ртом.

— Не торопись. Можно подавиться, — улыбнулся Дима. — У нас в запасе вагон времени.

Легко сказать «не торопись». А если любопытство сжирает тебя изнутри? Если хочется поскорее попасть в мир кино, почувствовать себя частью этой странной, фантастически интересной жизни? Если хочется посмотреть на того же Максима Абалова как на «своего»? Настена торопливо дожевала бутерброд, вскочила, гаркнула звонко на всю квартиру:

— Я готова!

— Отлично, — кивнул Дима. — Катя, вы готовы?

Катя вышла из спальни. Минимум макияжа. Строгость, строгость и еще раз строгость.

— Да, мы можем ехать.

— Хорошо. — Дима прошел к двери. — Катя, возьмите паспорт, без него вас не пустят.

— Я всегда ношу его с собой, — ответила она.

— Прекрасно. — Дима подождал, пока Катя откроет дверь, вышел на площадку. — По дороге, если вы не возражаете, подберем Мишу, а потом заскочим на вокзал. Мне нужно встретиться с одним человеком.

Катя пожала плечами. Они вышли из подъезда. Дима открыл дверцу «БМВ», и Настена шустро забралась на заднее сиденье.

— Вау! — восхищенно воскликнула она. — Классная машина.

— Спасибо. — Дима открыл переднюю дверцу для Кати. Затем обошел машину, сел за руль. — Итак, если вы ничего не забыли, мы можем ехать. Вы ничего не забыли?

— Ма, мы ничего не забыли? — тут же спросила Настена.

— Нет, — ответила Катя.

— Тогда в путь! — Дима нажал на газ, и «БМВ», набирая скорость, выкатился со двора.

* * *


Владимир Андреевич Козельцев наслаждался утром. Настроение было под стать погоде. Перспектива получения десяти миллионов долларов делала утро не просто хорошим — восхитительным.

Козельцев вышел из дома в половине девятого. По дороге заехал в ресторан, выпил кофе и съел яичницу. Все это Владимир Андреевич проделал неторопливо, смакуя каждую минуту, приближающую его к получению денег. Затем он поехал на вокзал. Поставив «Мерседес» на платную стоянку, Козельцев в сопровождении водителя-охранника прошел в главный зал. Было без десяти десять. Владимир Андреевич огляделся, но Димы Мало не заметил. Равно как и людей Смольного.

Он передал папку с показаниями секретарш охраннику:

— Спустись в камеру хранения, положи бумаги в ячейку. Я буду ждать тебя под табло отправления.

— Хорошо. — Тот взял папку и направился к эскалатору.

Козельцев еще раз огляделся и снова не заметил ничего тревожного. Он понятия не имел о том, что за ним уже наблюдают.

Специалист сидел за столиком небольшого кафе, расположенного на балкончике правого крыла вокзала. Он занял место в самом углу, поскольку отсюда хорошо просматривался зал. На коленях его лежал плащ, под которым покоился тяжелый короткий «глок» с глушителем. Специалист просеивал взглядом толпу, вычленяя из нее людей с военной выправкой и тех, кто, несмотря на отменную погоду, одет в куртки и плащи. Особенно если куртка или плащ застегнуты до верха, что удобно для скрытого ношения оружия.

Народу на вокзале было много, под табло толчея, у касс настоящее столпотворение. Бархатный сезон. Люди тянутся к морю. Специалист спокойно, почти безразлично оглядывал зал.

На противоположном балконе человек с плащом в руках. Плащ свернут точно так же, как и у него. Любопытно. Специалист почувствовал легкий укол беспокойства. Он еще раз осмотрел зал, более внимательно и придирчиво. Двое у дверей, оба в куртках, застегнутых до верха. Стоят, болтают, а сами нет-нет да и поглядывают в сторону табло отправления. Четвертый на галерее, у самого табло. Облокотился о перила, вроде бы намеренно вниз не смотрит, но глаза настороженные, бегающие. Специалист поджал губы. Не нравилось ему происходящее. Если бы не человек с плащом, он бы решил, что встречающиеся стороны просто страхуются.

К Козельцеву подошел охранник, здоровенный детина, остановился за спиной.

— Интересно, — пробормотал Специалист. — Интересно.

«Клиент» появился ровно в десять. Выглядел он именно так, как описывал Смольный. Чуть позади «клиента» шагал молодой человек в шикарном костюме. Специалист узнал его. Этого парня он видел год назад в больнице. Заметив появление парочки, человек с плащом отлепился от перил балкона и неспешно направился к эскалатору. Парни у дверей, уже почти не таясь, наблюдали за Козельцевым и его оппонентом. Мужчина на галерее выпрямился и прогулочным шагом двинулся к лестнице.

— Что здесь происходит, хотел бы я знать? — произнес Специалист негромко.

Козельцев заметил Диму, едва тот переступил вокзальный порог. Дима выглядел спокойно и уверенно. За ним следом шагал Вадим. Но помощник был в хорошо подогнанном костюме, под которым оружие не очень-то спрячешь. Слишком заметно. Значит, Дима и его сопровождающий не были вооружены. Они пересекли зал, увидели Владимира Андреевича, подошли. Дима первым протянул руку:

— Доброе утро, Владимир Андреевич.

— Доброе утро, Дмитрий Вячеславович. — Козельцев ответил на рукопожатие.

— Как ваши дела? Надеюсь, все благополучно?

— Да, спасибо. Как у вас?

— Тоже все хорошо, — улыбнулся Дима. — Вы привезли бумаги?

— А вы привезли деньги?

— Разумеется. Деньги в ячейке камеры хранения, как и договаривались.

— Бумаги там же. — Козельцев тоже улыбнулся. — Ну что? Начнем с денег или с бумаг?

— На ваше усмотрение, — ответил Дима.

— Тогда начнем с бумаг.

— Как вам угодно.

Козельцев повернулся к охраннику:

— Проводи товарища, а мы пока поговорим. Как только убедитесь в подлинности бумаг и денег, сразу позвоните.

Тот посмотрел на Вадима и мотнул головой:

— Пошли.

— Пошли. — Вадим и громила направились к эскалатору.

— Должен заметить, Дмитрий Вячеславович, с вами приятно иметь дело.

— Владимир Андреевич, а где сейчас находятся секретарши? — рассеянно поинтересовался Дима. — Видите ли, мне бы очень не хотелось, чтобы через неделю-другую ко мне заявился человек с новым комплектом их показаний.

— Не волнуйтесь, Дмитрий Вячеславович. Как только мы покончим с формальностями, я дам адреса, и вы сможете лично побеседовать с этими нимфами. — Козельцев нервно крутил в руке телефон. — Возьмите у них встречные заявления, но не проставляйте в них числа. Если кто-то попробует вас шантажировать, будет достаточно просто проставить нужную дату.

— Я предпочел бы, чтобы они исчезли, — заметил Дима.

— В каком смысле? — Козельцев изумленно вскинул брови. — Вы хотите их…

— Я не преступник, Владимир Андреевич. — Глаза у Димы сузились. Взгляд стал жестким. — Нам обоим известно, что ваши бумаги — подлог. Продюсера застрелил Смольный. Вы просто зажали меня и сделали это довольно грубо. Так вот, если мне приходится платить десять миллионов долларов, я предпочту потратить еще один миллион и отправить девушек коротать остаток жизни в какой-нибудь Болгарии или Испании.

— Но ведь их могут найти, — возразил Козельцев. — В наши дни это не проблема.

— А кто станет искать? — спросил Дима. — Вы? Вы слишком заметная фигура. Информацию о поиске девушек я получу через день после того, как вы начнете им заниматься. Смольный? Он никого не станет искать. И произойдет это довольно скоро. Вы не на ту лошадь поставили, Владимир Андреевич, — заявил он очень серьезно. — И в конечном итоге проиграете.

— Дмитрий Вячеславович, вы, что, угрожаете мне?

— И не думал, — покачал головой Дима. — Просто рисую ближайшие перспективы. Вы — неглупый человек и должны понимать, что ввязались в очень неприятную игру. Как и в любой другой игре, в этой будет победитель и будет побежденный. Я не привык проигрывать.

— Ну, бывает, что игра заканчивается ничьей.

— Только в шахматах. И то лишь в тех случаях, когда игроки одинаково хороши. Или одинаково никчемны.

— Я не считаю себя слабым игроком.

Козельцев вдруг испугался. Он понял, что оппонент говорит очень серьезно. Ему почудился нож гильотины, занесенный над головой. Ты не видишь его в утренней дымке, но знаешь, что он уже готов упасть. И иного варианта нет, потому что палач — интеллигентного вида двадцатилетний юноша — только что зачитал приговор.

— Вы, Владимир Андреевич, путаете понятия «хороший» и «влиятельный». Это абсолютно разные вещи.

— А говорите, что не хотите никого убивать. — Козельцев нервно усмехнулся, капелька пота скатилась по его щеке.

— Это правда, — кивнул Дима. — И не стану, хотя Смольный — взбесившийся пес и заслуживает пули. Его другие убьют.

— Но, как бы там ни было, мы с вами не будем иметь к этому отношения.

Козельцев пытался свести разговор к некоему «партнерскому заговору». Дима кивнул:

— Ни малейшего. — В этот момент телефон в его руке залился трелью. Дима поднял трубку: — Алло? Да? Отлично. Покажи им деньги.

Он закрыл трубку и сунул ее в карман.

В эту секунду проходящий мимо человек неловко поскользнулся, ухватился за Козельцева. Тот обернулся. Поскользнувшийся мужчина заголосил:

— Пол тут у них, как каток прямо! На коньках можно кататься. Безобразие какое!

— Ничего, ничего, — поспешил успокоить его Козельцев. — Все в порядке.

— Какое там «в порядке»! Чуть не убился, — продолжал разглагольствовать мужчина.

Стоящие рядом оборачивались на шум.

Сидя за столиком, Специалист с интересом наблюдал за развитием событий. Козельцев и паренек отпустили охрану, но сами остались на месте. Стояли, разговаривали, не обращая внимания на мужчину с плащом в руках, который спустился на первый этаж и неторопливо, пропуская спешащих людей, направился к табло. Руки он держал сцепленными на животе, не вынимая их из-под плаща. Специалист уже не сомневался, что этот человек — киллер. Единственное, что оставалось непонятным, — кем этот киллер нанят.

Теоретически можно было предположить, что существовала третья сторона, которая имела какие-то свои претензии к Козельцеву или мальчишке, но откуда эта третья сторона получила информацию о готовящейся встрече? Слил Козельцев? Так он играет вместе со Смольным. Зачем им нанимать двух киллеров? Мальчишка? А смысл? Если Козельцева сейчас грохнут — пацана же первого за жабры возьмут.

Специалист помнил условие Смольного: убрать «клиента» только после того, как Козельцев и пацан разойдутся. Даже Козельцев не желал фигурировать в происшествии. И это при его-то возможностях. Нет, определенно что-то странное тут творилось.

Мужчина с плащом переглянулся с двумя стоящими у дверей. В это время парень с галереи спустился на первый этаж и тоже направился к Козельцеву и его собеседнику. Очевидно, он выполнял функцию «отвлекающего». Мгновением позже мальчишка поднес к уху телефон, сказал пару фраз, затем закрыл трубку и убрал в карман. «Отвлекающий» споткнулся и словно бы ненароком схватил Владимира Андреевича за руку. Тот оглянулся. На лице споткнувшегося появилось возмущенное выражение. Он начал что-то говорить, размахивая руками, на щеках его вспыхнул гневный румянец. Козельцев попытался погасить конфликт, но ничего не вышло. «Отвлекающий» продолжал что-то ожесточенно доказывать окружающим. Пока он кричал, мужчина с плащом подошел ближе. Оказавшись в метре от мальчишки, киллер поднял руку. Специалист не услышал выстрелов. Очевидно, пистолет был оснащен глушителем, а накинутый на руку плащ скрадывал звук клацающего затвора. Мальчишку толкнуло вперед, он уцепился за Козельцева. Колени его подогнулись. Мальчишка медленно опустился на пол. Мужчина с плащом спокойно зашагал к дверям.

Специалист спрятал свое оружие, поднялся и быстро направился к лестнице.

Владимир Андреевич не сразу понял, что произошло. Он почувствовал сильный толчок в спину, обернулся, намереваясь возмутиться, и… застыл с приоткрытым от изумления ртом. Дима лежал на полу, и пиджак его быстро пропитывался темным. Из черных рваных дыр выплескивались тонкие струйки крови. Бордовая Лужица натекала из-под тела, быстро увеличиваясь в размерах.

— Ч… что это?

Лицо Владимира Андреевича стало бледным. Он беспомощно оглянулся, но человек, так усердно качавший права насчет скользкого пола, уже предусмотрительно ретировался. Людская стена вокруг Козельцева начала редеть. Никто не хотел впутываться в чужие конфликты. Через несколько секунд вокруг Владимира Андреевича образовалась двухметровая полоса пустого пространства.

— Черт! — Козельцев растерянно потер лоб.

Среди знакомых он был известен как человек, умеющий быстро просчитывать ситуацию и находить оптимальное решение. Здесь много ума не требовалось, да и решение могло быть только одно: нужно уходить. Если он окажется втянутым в неприятную историю со стрельбой, это будет означать конец карьеры. Пресса поднимет крик. Как же, персона, близкая к первым лицам государства, встречается на вокзале с сыном бандита. Скандал.

Козельцев сделал пару шагов в сторону, пробормотав невнятные извинения, бочком протиснулся между любопытными и ускорил шаг. Он почти бежал к выходу.

— Смольный, скотина, — шептал Владимир Андреевич. — Подставил, сволочь. Подставил, гад, шушера уголовная…

На бегу он стал ощупывать карманы в поисках телефона и лишь через полминуты сообразил, что все еще держит трубку в руке. Владимир Андреевич набрал номер охранника.

— Алло, — буркнул тот.

— Уходи оттуда! — гаркнул Козельцев.

— Владимир Андреевич, я бабки проверил, все в порядке…

— Я сказал: бегом к машине!

— А что случилось? — насторожился охранник.

— Бегом, я сказал! Пацана только что завалили!

— Понял!

В трубке запищали короткие гудки.

Завывая сиреной, к вокзалу подъехала карета «Скорой помощи». Фельдшер и двое санитаров с носилками выбрались из машины и побежали в зал. А Владимир Андреевич бежал к платной стоянке. Он миновал будку охранников, пролетел пару рядов машин и оказался у своего «Мерседеса». Нырнул в салон и только тут перевел дух.

В вокзале Специалист подошел к лежащему на полу Диме. Лужа крови натекла приличная. Народ пятился. Все понимали, что сейчас лучше бы уйти, пока не набежали менты и не началась обычная для таких случаев кутерьма, но любопытство брало верх.

— Расступитесь. В сторонку, пожалуйста. В стороночку попрошу.

Появившийся откуда ни возьмись врач, сопровождаемый двумя амбалоподобными медбратьями, разрезал толпу, как раскаленный нож — брикет сливочного масла.

Врач опустился рядом с раненым на колено. Диму перевернули, расстегнули пиджак, рубашку. Одна пуля прошла навылет, вторая засела в теле. Поскольку мальчишка лежал на спине, Специалист не мог оценить ее серьезность.

— В машину, — скомандовал врач.

Медбратья шустро подхватили раненого, положили на носилки, пошли к дверям. Специалист хмыкнул. От эскалатора к месту происшествия уже поспешал наряд из двух милиционеров и одного товарища в штатском. Странный был товарищ. Слишком дорогой костюмчик на нем красовался. Далеко не по ментовским доходам. Впрочем, штатский сейчас интересовал Специалиста меньше всего. Он направился следом за врачом и санитарами. У него уже возникла идея, более или менее логично объясняющая происходящее.

Носилки вкатили в «Скорую». Краем глаза Специалист заметил стоящий поодаль черный «БМВ». Рядом с иномаркой застыли словно изваяния бледная женщина и высокий парень. За задним стеклом иномарки маячило детское личико. Судя по всему, знакомые мальчишки.

Специалист ускорил шаг. Его «девятка» была припаркована на стоянке с торца вокзала. Через минуту он выезжал на подъездную дорожку. «Скорая» маячила на пару корпусов впереди. Взвыла сирена, полыхнул голубым сигнальный маячок. Машины на Садовом начали притормаживать, пропуская «Скорую». Специалист чертыхнулся. Он точно знал, куда повезут раненого, — в Склиф, куда же еще, — но предпочел бы убедиться в этом лично. «Скорая» свернула на Садовое и тут же скрылась из вида. Специалист побарабанил пальцами по рулю. Он смотрел на светофор, словно надеясь загипнотизировать его. Мигнул желтый глазок, затем включился зеленый.

— Слава богу, — пробормотал Специалист, нажимая на газ.

Сложность заключалась в том, что «Скорая» оторвалась слишком далеко. К тому же у нее был «зеленый коридор». Специалист прибавил газу. Его «девятка» маневрировала в плотном потоке настолько проворно, насколько это вообще было возможно.

* * *


Настена вела себя на редкость терпеливо. Собственно говоря, скучать ей было некогда. В отсутствие Димы все ее внимание переключилось на режиссера Мишу, которого они подхватили у станции метро «Юго-Западная».

— А у вас корабль по-настоящему тонуть будет? — допытывалась у режиссера Настена.

— Нет, макет. Но на экране это будет выглядеть так, как будто тонет настоящий корабль. Не хуже, чем в «Титанике», — обещал тот.

— А вы тоже будете на море снимать?

— На море для макета волны слишком большие. Обычно такие сцены в бассейне снимают, — объяснял Миша.

Он принялся излагать Настене принципы комбинированной съемки, налегая при этом на компьютерные технологии. С фильмов-катастроф разговор плавно перешел на спецэффекты, в частности в «Звездных войнах». Настя обожала киносагу, Миша же был настроен довольно критически. Между ними завязалась жаркая перепалка. Каждый доказывал свое, совершенно не слушая противоположную сторону. Катя же поглядывала на дверь вокзала. Прошло минут десять, когда с Садового кольца на подъездную дорожку, взвыв сиреной, внезапно свернула карета «Скорой помощи».

— Оп-па, — пробормотал режиссер, прерывая спор. — Говорят, плохая примета.

— Миша, — внезапно спросила Катя, — а с кем встречается Дима?

— С этим… как его… — Режиссер щелкнул пальцами. — С Козельцевым, кажется.

— У них что, какие-то общие дела?

— Не знаю, — пожал плечами Миша. — Раньше по крайней мере никаких не было. Вообще-то Дима не любит о своих делах рассказывать. Я случайно услышал. Они с Вадимом разговаривали.

«Скорая» подъехала к вокзалу, остановилась у самых дверей. Врач и двое санитаров вытащили из кузова носилки. В этот момент на улицу выбежал Владимир Андреевич Козельцев. Он был бледен, лицо покрыто испариной. Катя открыла дверцу, выбралась из машины. Возле дверей возникла суета. Кое-кто из пассажиров протискивался в вокзал, другие, напротив, торопились убраться подальше.

— Что-то случилось, — сказала Катя.

Миша уже стоял рядом с ней. Козельцев скрылся на автостоянке. Санитары появились через пару минут. Они тащили носилки, на которых лежал Дима. Голова запрокинута, рука безвольно свесилась и тряпично покачивалась в воздухе. С пальцев на асфальт капала кровь. Бурая дорожка протянулась от вокзала до кромки тротуара. За носилками поспешал врач. Катя сделала несколько шагов, но остановилась.

Санитары закрыли заднюю дверцу, забрались в кузов. Водитель включил маячок и сирену. «Скорая» прокатилась по подъездной дорожке и свернула на Садовое. Катя проводила ее взглядом. Из вокзала вышел Вадим. Выглядел он очень серьезно и собранно.

— Вадим, — Миша повернулся к советнику, — что случилось?

— Диму ранили, — ответил Вадим, поздоровался с Катей, кивнул Настене. — Я отвезу вас на киностудию.

— Какая киностудия? Ты о чем?.. — возмутился Миша. — В больницу надо ехать.

— Не надо, — сухо отрубил Вадим. — Диме вы ничем не поможете, а он потом будет злиться, что дело встало. Поехали.

Миша вздохнул, полез на заднее сиденье. Вадим же обошел машину.

— Вадим! — окликнула его Катя. — Что сказал врач?

— Двойное ранение. Одна пуля прошла навылет, вторая осталась в теле. Нужна операция.

— Ранение серьезное?

— Похоже.

— Это сделал Козельцев? — спросила в лоб Катя.

— Откуда вы знаете про Козельцева? — прищурился Вадим.

— Неважно. Это его рук дело?

— Думаю, да, — кивнул советник. — Его или Смольного. Только очень вас прошу, Екатерина Михайловна, не ввязывайтесь. Мы сами во всем разберемся.

— Дима этого не одобрит, — заметила Катя. — Он говорил, что не желает иметь ничего общего с криминалом.

— Он не одобрит, если я впутаю вас. И потом, кто здесь говорит о криминале? Речь идет о бизнесе.

— Зачем они встречались?

— Обсуждали кое-какие дела.

— У Димы не было дел с Козельцевым.

— Это он сам вам рассказал? — спросил Вадим.

— Да.

— Тогда он вам должен был рассказать и про все остальное. Екатерина Михайловна, садитесь в машину, поехали. У нас мало времени.

По тону, которым это было сказано, Катя поняла: дальнейшие расспросы абсолютно бессмысленны. Вадим ей ничего не расскажет.

Катя села в машину. Вадим нажал на газ. «БМВ» резко взял с места.

Всю дорогу в салоне висело тяжелое молчание. Все переживали случившееся, но каждый думал о своем. Миша размышлял о том, что теперь будет. Диму ему, конечно, было жаль, но не менее жаль ему было и оба фильма, которые без Димы застопорятся. Катя размышляла о том, что могло связывать Козельцева и Диму. Постепенно она нашла точку соприкосновения — Смольный. Вадим беспокоился о здоровье Димы.

Остановив машину у проходной, Вадим повернулся к Мише:

— Во сколько мне заехать?

— Часам к пяти подъезжай, — сообщил тот. — И заскочи все-таки в больницу, узнай там, как и что. Ребята будут волноваться.

— Хорошо, — пообещал Вадим. — Обязательно.

Катя хотела было что-то добавить, но воздержалась, поманила Настену.

— Пошли.

Настя, притихшая, напуганная, поглядывала на всех по очереди. Как правило, дети плохо представляют себе, что такое смерть. Ее волновали куда более прозаические вещи. Например, ее все-таки будут снимать в кино или из-за ранения дяди Димы все отменится? Хотя Насте Дима нравился, и ей было его жаль.

— Пойдем, Настя, — кивнул Миша. — Дима действительно расстроится, если узнает, что у нас встала работа.

Он попытался взять Настю за руку, но та руку не дала, вцепилась в Катину ладонь. Они втроем направились к людной проходной «Мосфильма», а Вадим еще несколько секунд смотрел им вслед, подождав, пока они займут очередь в бюро пропусков. Затем достал трубку, набрал номер:

— Это Вадим. Как он?

* * *


У здания МПС Специалист еще раз застрял на светофоре. Когда он свернул на проспект Мира, сирены уже не было слышно вовсе. «Девятка» медленно проехала через дворы, остановилась у ограды Института Склифосовского.

Специалист выбрался из салона, подошел к дежурящему на воротах охраннику:

— Командир, машина должна была пройти пару минут назад.

— Угу, прошла, — кивнул тот. — А ты кто? Родственник, что ли?

— Коллега, — ответил Специалист, демонстрируя удостоверение.

Это было одно из его старых служебных удостоверений, которое он предусмотрительно «потерял» за пару месяцев до увольнения, когда понял, к чему все идет. Он не хотел оставаться в разваливающейся организации, вылизывать задницы тупоголовому начальству и смотреть, как разная «блатата» хватает звания и регалии исключительно потому, что умеет угодить больше других. За «корочки» Специалист получил выговор, но ему уже было все равно. Знакомый спец помог слегка «подчистить» удостоверение, и после оно не раз помогало в нелегкой работе.

— К приемному покою идите, — мотнул головой охранник. — Корпус справа обойдете, там увидите указатель.

— Спасибо, командир.

Специалист обошел корпус и действительно увидел у приемного покоя карету «Скорой» с распахнутой задней дверцей. Ни медбратьев, ни врача рядом не было. Специалист обошел машину, сверил номер, заглянул в кузов. Кровь на простыне. Машина, вне всяких сомнений, была та самая. Специалист поднялся по пандусу, толкнул дверь приемного покоя и столкнулся с пожилой, плотной, как бочонок, санитаркой.

— Нельзя сюда, — без всяких предисловий выпалила санитарка.

— Коллегу должны были привезти несколько минут назад, — сухо ответил Специалист и снова предъявил «корочки». — Ранили его на вокзале. Я хотел бы навести справки о его состоянии.

— Подождите, — тут же сменила гнев на милость санитарка и скрылась за белой дверью. Вернулась она через пять минут. Лицо ее имело траурно-масочный вид. — Горе-то, сынок, какое. Помер твой сослуживец. Не довезли его. Молоденький-то какой, господи…

Специалист помрачнел.

— Я должен увидеть тело, — заявил он тоном, не терпящим возражений.

Санитарка вновь скрылась за дверью. Вернулась она минут через десять вместе с дежурным врачом.

— Это вы спрашивали насчет раненого? — поинтересовался врач. В отличие от санитарки, он не стал лить театральных слез. За свою практику врач повидал столько трупов, что хватило бы заселить небольшое кладбище. — Пойдемте.

Специалист послушно зашагал следом, поинтересовавшись на ходу:

— Доктор, от чего он умер?

— Вскрытие покажет, — спокойно ответил тот.

Они прошли в морг. Врач остановился у нужного стола.

— Вот ваш коллега. К сожалению, личные вещи мы имеем право отдать только родственникам. Либо при наличии соответствующей санкции прокуратуры.

— Я знаю, — кивнул Специалист. Он наклонился к покойнику, затем спросил: — Документы какие-нибудь у него при себе были?

— Только права, — коротко ответил врач. — Фамилия убитого: Мало. Или Мало, уж не знаю.

— Мало, — подтвердил Специалист.

— Мало Дмитрий Вячеславович, — закончил врач. — Два пулевых ранения в области спины. Плечевой пояс и левая лопатка. Скорее всего пуля задела сердце. Это все, что я могу сказать вам до вскрытия.

— Вполне достаточно, спасибо, — задумчиво произнес Специалист. — Вполне достаточно.

Он коснулся ладонью плеча трупа, хмыкнул, выпрямился.

— Протоколом вы займетесь? Или… — поинтересовался врач.

— Или. Позже подъедут коллеги из линейного и представитель прокуратуры. Они и составят. Стрельба-то на вокзале случилась. Так что это их отчетность. К нам бумаги позже передадут.

— Ясно, — кивнул врач.

— Еще раз спасибо за помощь, доктор. — Специалист повернулся и быстро зашагал к выходу.

Ему срочно нужно было осмотреть соседние дворы. Выйдя на улицу, Специалист миновал ворота, кивнув охраннику, забрался за руль «девятки» и нажал на газ.

В ту же секунду в одном из соседних домов, окна которого выходили аккурат на больничные корпуса, приоткрылась дверь подъезда. Из нее вышел молодой человек в серой болоньевой курточке, джинсах и кроссовках. По внешнему виду типичный студент. Отличие заключалось в том, что под курткой у «студента» висела кобура. В одной руке он держал бинокль, во второй — телефон.

Спрятав бинокль в карман, парень спокойно прошел к воротам больницы и задал вахтеру всего один вопрос: «Кем интересовался приезжавший только что человек?» Дальше состоялся взаимовыгодный товарообмен — информация в обмен на стодолларовую купюру.

Узнав все, что требовалось, мнимый «студент» зашагал к проспекту Мира, где его поджидала машина — темно-зеленый «Фольксваген». Сев за руль, он набрал номер телефона и, дождавшись, пока ему ответят, доложил:

— Синяя «девятка», — затем продиктовал номер «Жигулей» Специалиста.

* * *


Вячеслав Аркадьевич Мало прошел через камеру хранения. Следом за ним шагала обычная свита — Боксер и Пестрый. Справа шел Вадим.

— Как Дима? — в который уже раз спросил Мало-старший.

Не то чтобы он был слишком нервным человеком, но речь все-таки шла о сыне. Вячеслав Аркадьевич пребывал в мрачном расположении духа, что, впрочем, не удивляло. Какому же родителю понравится, когда в его сына стреляют, даже если это нужно для дела?

— Нормально, — отозвался Вадим. — Наш человек сработал по высшему классу. Врач сказал, никакой опасности для жизни. Пулю уже извлекли. Ранение неприятное, конечно, но не слишком серьезное. Я распорядился, чтобы его перевезли домой. Так спокойнее.

— Хорошо, — кивнул Мало-старший.

Новость была обнадеживающей. Тем не менее Вячеслав Аркадьевич испытывал угрызения совести за то, что согласился с планом сына. Умом он понимал, что без этих выстрелов ничего бы у них не получилось, но в душе, — если здесь вообще уместно говорить о душе, — переживал случившееся очень болезненно.

— От Смольного на вокзале кто-нибудь был?

— Какой-то человек на синей «девятке» приезжал в больницу сразу после покушения, расспрашивал про Диму. Та же самая «девятка» была в момент покушения на вокзале. Стояла на платной стоянке.

— Ты уверен, что это та же машина, а не просто похожая?

— Стопроцентно. Мы срисовали номер тачки у больницы и сличили с докладами групп наблюдения.

— Они что, все номера записывали? — удивился Вячеслав Аркадьевич.

— Всех, кто приехал в течение часа перед встречей и уехал в течение тридцати минут после покушения. Еще одна группа снимала подъезжающие машины на видеокамеру.

— Масштабно, — пробормотал Мало-старший. — Диме надо было устроиться на работу в ФСБ.

Вадим едва заметно улыбнулся.

— Пацаны для страховки проверили корешки квитанций на парковке. Та же самая «девятка». Сейчас «пробиваем» фамилию владельца через наши завязки в ФСБ.

— Как выяснится, кто он, сразу дай мне знать.

— Хорошо.

Они свернули в узкий проход между двумя рядами камер. Мало-старший пошел вдоль, тщательно читая номера на дверцах ячеек, забавно шевеля при этом губами. У нужной он остановился, набрал код, открыл дверцу.

— Посмотри, — скомандовал он Вадиму.

Тот достал из ячейки папку, открыл, просмотрел содержимое, кивнул:

— Да. Это те самые бумаги, которые привез Козельцев. Показания секретарш.

— У него могут быть вторые экземпляры?

— Вряд ли.

Мало-старший забрал заявления, сложил их, вернул Вадиму:

— Пусть будут у тебя. Передашь Диме.

— Хорошо.

Они перешли к следующей ячейке, в двух рядах от первой, достали из нее чемоданы. Пока Боксер и Пестрый прикрывали Вячеслава Аркадьевича и Вадима спинами, те проверили содержимое. Деньги были на месте. Несмотря на то что охранник знал номер ячейки и код, у Козельцева не хватило смелости забрать их. Понимал, что обойдется себе дороже.

— Пошли, — кивнул Мало-старший советнику. — Не стоит понапрасну здесь рисоваться.

* * *


Телефонный звонок застал Владимира Андреевича дома. Он до сих пор не мог успокоиться. Пил водку, наливая ее в пузатый коньячный бокал почти до краев, без всякой закуски, лишь бы хоть немного унять дрожь в пальцах. Охранник, расположившись в кресле, поглядывал на шефа, курил бесстрастно. Он-то повидал на своем веку немало трупов. В отличие от того же Козельцева.

— Смольный, падло, — бормотал Владимир Андреевич, наполняя бокал. — Просил же его как человека. Сказал, дай нам время все закончить. Сволочь, только о себе и думает!

— Шеф, — пробасил охранник из угла, — а давайте я позвоню своим парням из РУБОПА, мы этого крысенка найдем и в мешок завяжем. И в реку скинем.

— А-а, — Козельцев поморщился, выпил водку, шумно втянул воздух. — Найдешь его теперь… Тварь такая.

Он налил себе еще водки, выпил. В этот-то момент и зазвонил телефон. Владимир Андреевич схватил трубку.

— Да?

— Ну и как все это понимать? — прозвучал в трубке голос Паши. — Я, как полный м…к, сижу в отделении, жду, и тут такой сюрприз. Парень этот твой раненый оказался, его увезли, я даже из отделения выйти не успел!

— Паша, — Вячеслав Аркадьевич даже не пытался скрыть раздражения, — что ты от меня-то хочешь? Чтобы я поехал в больницу, добил его и сунул документы ему в карман?

— Так поздно теперь ехать, Владимир Андреевич. Помер твой мальчик. В дороге концы отдал.

— Как? — Козельцев почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. — Как помер?

— Да натурально. В Склиф уже мертвым привезли. И никаких бумаг при нем, я специально поинтересовался.

— Черт… — пробормотал Козельцев. — Вот черт, а?

— Что делать-то будем, Владимир Андреевич?

— С чем? — рассеянно спросил Козельцев. Мыслями он был далеко.

— Ну, как с чем? С показаниями, которые ты мне обещал представить. У меня до сих пор дело этого Смольного в кабинете валяется. Звонят мне какие-то б…, интересуются, на каком это основании я Смольного отпустил. Того и гляди, шерстить начнут. А я дело теперь даже обратно сдать не могу, потому что поверил тебе, м…ку, отпустил твоего «родственника» под честное слово. Что мне теперь делать прикажешь?

— Паша, я не знаю, что теперь делать. Я попал не меньше, чем ты, а может, и больше.

— А мне плевать, Владимир Андреевич, куда и как ты попал, — зло перебил его Паша. — В общем, слушай меня внимательно. Если ты мне к завтрашнему вечеру не представишь эти самые показания, я найду способ устроить тебе такие неприятности — мало не покажется. Или, может, ты думаешь, что слишком высоко сидишь и мне до тебя никак не дотянуться? Так, Владимир Андреевич? В общем, если к завтрашнему вечеру бумаги эти не будут лежать у меня на столе — я объявляю в розыск твоего «родственника» как нарушившего подписку о невыезде, а заодно и тебя. За похищение людей и воспрепятствование осуществлению правосудия. А по ходу дела, думаю, много интересного всплывет. Я, конечно, свой выговор получу, но хоть под статью из-за тебя не пойду! Вот так. Думай. Времени у тебя — до завтрашнего вечера. Все. Бывай.

— Паша, я… — начал было Козельцев, но в трубке уже пищали короткие гудки. — Сука, — выдохнул с ненавистью Владимир Андреевич. — Падло. Все твари, все. Предали. Как чуть припекать стало, по кустам разбежались, гады… — выдохнул Владимир Андреевич сокрушенно. Он набрал номер: — Девушка, дайте мне номер Института Склифосовского… Спасибо. — Еще один номер. — Добрый день. К вам сегодня утром должны были доставить молодого человека с двумя огнестрельными ранениями. Да, правильно. Мало Дмитрий Вячеславович. Нет, это родственник. Совершенно верно. Умер? — Козельцев вздохнул. — Еще по дороге? А вы уве… Да-да, два огнестрельных ранения в спину. Да, все верно. Это он. Спасибо, извините.

Козельцев нажал «отбой», несколько секунд слепо смотрел в телефон. Все. Конец. Если только…

— Вот что… — Владимир Андреевич посмотрел на охранника. — Поезжай-ка ты на вокзал, достань из ячейки бумажки, которые мы утром положили, и немедленно привези их мне.

— Ладно, шеф, сделаю. — Охранник уперся громадными ручищами в подлокотники кресла, поднялся. — А может, и бабки захватить?

Козельцев подумал секунду, покачал головой:

— Нет, бабки не надо. Если Мало-старший станет интересоваться, с документами я как-нибудь вывернусь, а вот насчет денег отговориться не удастся. Так что деньги не трогай.

— Хорошо, шеф. Как скажете.

Ничего, со смертью Димы жизнь не закончилась, подумал Козельцев. Глядишь, все еще наладится. Не сразу, конечно. Возможно, ему придется на некоторое время исчезнуть, но… Со временем все уляжется. Главное, чтобы его оставили в покое.

В принципе, это не так уж сложно устроить. Нужно только изловчиться столкнуть всех лбами так, чтобы забыли о нем, Владимире Андреевиче.

— Так я поехал? — уточнил охранник.

— Давай. — Козельцев налил себе еще водки, плюхнулся в кресло.

Ему нужно было подумать. Хорошо подумать.

* * *


Художник не без восхищения разглядывал стоящих на холстах голландцев.

— Надо же, — прошептал он не без трепета. — Никогда не надеялся даже увидеть такую красоту. Разумеется, я не имею в виду музейные работы. Это совсем другое дело… Поймите правильно, Алексей Алексеевич…

Григорьев улыбнулся.

— Понимаю. Мне и самому они нравятся. Но хочешь не хочешь, а придется возвращать владельцу.

— Счастливец, — восторженно произнес копиист, пожирая голландцев взглядом.

— Да как сказать, — криво усмехнулся Григорьев. — Смотря с кем сравнивать…

— О, господи, какой же я болван! — вдруг смущенно воскликнул художник. — Какой рассеянный, непроходимый тупица! Даже не предложил вам стул. Вы, должно быть, устали? Хотите присесть?

— Спасибо. Я бы с большим удовольствием выпил чашечку кофе. Если вас это не затруднит.

— Что вы! Ничуть. Одну минуту.

Художник последний раз окинул взглядом полотна и удалился в сторону «кухни».

Квартира его представляла собой довольно внушительную двухэтажную студию. У дальней стены разместилась «жилая зона», вмещающая в себя сразу все, кроме разве что туалета и ванной. Впрочем, ванной тут не было вовсе. Зато был душ. Самодельный. Похожий на те, что можно встретить в дрянных провинциальных «ночлежках», — с железным ржавеющим «соском». Но художника подобный образ жизни вполне устраивал.

Раньше, правда, была вполне приличная «трешка» на «Аэропорте», но после бурного и скоротечного развода все движимое и недвижимое имущество — кроме этой вот студии да кое-какой скрипучей мебели — отошло хваткой, как крокодил, жене художника. Впрочем, тот особо и не возражал. Выглядел вполне довольным.

Сейчас Алексей Алексеевич мог, не поворачивая головы, видеть, как художник возится с подносом, чашками и электрическим чайником. Наконец хозяин вернулся с кофе. Григорьев взял чашку, поблагодарил, отпил глоток.

Кофе был хоть и гранулированный, но неплохой. По меркам «среднего класса», разумеется. Главное, очень горячий.

— Если не возражаете, — отставляя чашку и доставая из кармана сигареты, произнес Алексей Алексеевич, — я хотел бы взглянуть на ваши работы.

— Да, разумеется. — Теперь художник выглядел слегка смущенным. — Прошу, — указал он в дальний от двери угол студии. Там на внушительных подрамниках стояли накрытые простынями картины. — Работа, как вы понимаете, еще не закончена… Нужно состарить полотна, прописать края, ну и еще масса мелких штрихов, которые я не мог воссоздать без оригиналов.

— Да не волнуйтесь вы так, ради бога, — ободряюще улыбнулся Алексей Алексеевич. — Я уверен, ваша работа заслуживает самых высших похвал.

— Надеюсь, вы не будете разочарованы…

Художник прошел по кругу, сдергивая с подрамников простыни. Затем щелкнул выключателем. Висящая в углу лампа, больше напоминающая маленький прожектор, вспыхнула, заливая работы ярким светом.

Григорьев водрузил на нос изящные очки, подошел ближе, наклонился, чтобы рассмотреть копии получше. Молча прошел вдоль подрамников, придирчиво изучая работу художника. Он не мог позволить себе лесть. В его деле нельзя было обойтись халтурой. Никакого маргарина, чистейшее сливочное масло.

Наконец он выпрямился, снял очки и убрал их в футляр. Футляр спрятал в карман пиджака, повернулся к выжидательно замершему художнику, сказал:

— Грандиозно. Это не комплимент. Когда вы закончите работу, ваши копии будут достойны того, чтобы поставить их вровень с оригиналами. Но у меня к вам еще одна просьба.

— Все что в моих силах…

Художник приосанился. Как и большинство творческих людей, этот человек ценил похвалу.

— Один комплект старить больше не нужно. Оставьте как есть. Доделайте только края.

Художник озадаченно хмыкнул.

— Простите, я, должно быть, неправильно вас понял.

— Отнюдь. Вы не ослышались.

— Но ведь… Так же нельзя. Сразу будет понятно, что это «новодел». То есть я имел в виду, что это и так будет понятно, но… Это ведь будет плохой «новодел».

— Я понял, что вы имеете в виду, — кивнул Алексей Алексеевич. — Именно это мне и требуется. Я не собираюсь выдавать ваши копии за оригиналы. Напротив, мне нужно, чтобы любой, даже едва разбирающийся в живописи человек сразу же определил, что это именно «новодел».

Художник покрутил головой.

— Не понимаю. Обычно заказчики требуют обратного. Им хочется, чтобы копия была как можно ближе к оригиналу, а вы…

— А я этого не требую. — Алексей Алексеевич улыбнулся.

— Это… довольно необычно, согласитесь.

— Действительно, необычно, — согласился Григорьев. — Но мне требуется именно такая работа.

— Хорошо. В конце концов, вы платите деньги, вам и решать, — кивнул серьезно художник и посмотрел на свои творения.

Он снял голландцев с подрамников, понес в угол, где на массивном столе стоял компьютер. Кроме того, в мастерской имелся хороший сканер и цифровой фотоаппарат. Художнику приходилось иметь дело с разными людьми. Многие боялись оставлять оригиналы и не очень хотели, чтобы художник приходил работать к ним домой. В этом случае в дело вступала электроника. Художник разложил миниатюры на специальном столе, принялся старательно щелкать фотоаппаратом.

— Вот и все, — наконец сказал он, возвращая Алексею Алексеевичу полотна. — Конечно, лучше было бы иметь под рукой оригиналы.

— Я понимаю, — кивнул Григорьев. — Но мелкие огрехи не имеют для меня значения. Я заеду за заказом завтра днем.

— Да, конечно. — Художник с явным сожалением принялся накрывать свои работы чехлами. — То есть то, что вы требуете, я мог бы закончить и за два часа. Но, разрази меня гром, если я понимаю, зачем вам это нужно.

— Это неважно. — Григорьев улыбнулся и посмотрел на часы. — Завтра меня вполне устроит. Желаю всего наилучшего.

— Всего доброго, — задумчиво ответил художник.

Алексей Алексеевич направился к двери.

На улице он остановился и с удовольствием посмотрел в небо. День складывался на редкость удачно. Все шло как по маслу, даже боязно слегка становилось. С чего бы такая пруха? После посещения копииста Григорьев пришел в прекрасное расположение духа.

С копиями и подлинными голландцами уладилось. Оставалось заехать на аэровокзал и выкупить забронированные билеты в Италию. Чем бы все ни закончилось, им придется уехать на пару недель. Ну и, наконец, отвезти голландцев на экспертизу. Потом можно будет отдыхать. Завтра днем напарница со своим новым партнером вылетит в Одессу и завтра же вечером взойдет на палубу шикарного лайнера. Честно говоря, Алексей Алексеевич ей немного завидовал.

Григорьев боялся лишь одного — случайностей. Случайности, как известно, создают историю. Можно просчитать каждую мелочь, каждый шаг, выверить все, но невозможно предусмотреть случайность. И хорошо, если она сработает в их пользу…

* * *


Сидя у окна снимаемой квартиры, Смольный набрал номер телефона Специалиста. Он хотел знать, как все прошло. Ему не нравилось затишье, царящее в городе. Обычно в «Димыче» с самого утра играла музыка, но сегодня там было тихо. Не заметил Смольный и братвы за столиками, хотя к полудню тут всегда начиналось оживление. Проспект странно притих. Совсем как перед грозой.

К половине второго Смольный начал подумывать, а не грохнули ли Специалиста на стрелке? Или, может, менты приняли? В начале же третьего выяснилось, что тот жив. Снял трубку.

— А-а, привет, — весело поздоровался Специалист.

— Ты чего это такой веселый? — насторожился Смольный.

— Да так, настроение хорошее.

— Как все прошло?

— Нормально прошло. — Специалист усмехнулся. — Получил твой мальчик две пули в спину и помер, не доехав до больницы.

— Ты уверен? — встрепенулся Смольный.

— Я проверил. И ты проверь, убедись.

— Да ладно, чего там, я тебе доверяю.

— Доверяй, но проверяй, — назидательно ответил Специалист. — Хорошее правило, между прочим.

— Ладно, проверю. — Смольный улыбнулся, широко и довольно, впервые за последние несколько недель. Ей-богу, на нарах он улыбался чаще, чем на воле. — Спасибо, братан, за работу.

— А его не я сработал, — чуть ли не беспечно ответил Специалист.

— Не ты? — насторожился Смольный. — А кто же?

— Откуда мне знать? Другие люди. Подумай, может быть, кто-то из твоих друзей тоже желал Диме Мало неприятностей?

— Погоди, а что за люди-то?

Специалист подумал, стоит ли давать дальнейшие объяснения, затем цыкнул зубом.

— Хорошие люди. Профи. Хотя… Тебе не все равно? Главное, мальчишка мертв.

— Тоже верно, — ответил Смольный, пытаясь понять, откуда же взялись эти самые «люди». Может, Владимир Андреевич Козельцев прислал? Для страховки? Крюк какой-то выходит. — Ладно, брат, будь здоров. Спасибо за помощь.

— Обращайся, если что.

На горизонте отчетливо проявились светлые перспективы. Теперь Мало-старший остался один. Он не боец. Только надо действовать быстро, жестко и напористо, пока структура Крохи деморализована.

Смольный торопливо оделся, сунул ствол под ремень, телефон спрятал в карман и вышел из квартиры. Ключ старику он отдавать не стал. Мало ли, как все сложится. Пригодится еще берлога.

* * *


Специалист же, положив трубку, набрал номер Козельцева. Звонок Смольного застал его в парке. На всякий случай он ушел из дома. Если его номер вычислили и попытаются запеленговать местоположение, то по парку придется бегать долго, в то время как отыскать нужную квартиру среди трех десятков проблемы не представляет. Маловероятно, конечно. Пеленгатор — это из области «высоких» фээсбэшно-шпионских технологий, но с Димы Мало станется.

Специалист уже понял, какую игру затеял мальчишка. Сообразительный оказался пацан, нечего сказать. Рисковый. Специалист убедился в этом, когда в одном из прилегающих к больнице дворов обнаружил именно то, что и ожидал обнаружить: небольшие натеки крови. Если бы он не знал, ЧТО искать, то никогда бы их не заметил. В мусорном контейнере лежали окровавленные вещи. Пиджак, сорочка, майка. Те самые, что были на Диме в момент покушения.

Специалист был достаточно опытным человеком, чтобы оценить изящность замысла. Оставалось только решить, как использовать знание с максимальной выгодой для себя. Вообще-то он всегда был достаточно высокого мнения о собственных моральных качествах, но не имел ни малейшего желания подыгрывать паре идиотов, которые сами лезут в силки. Специалист честно предупредил Смольного: проверь. Если тот проверит, то и сам сообразит, что происходит. Ну, а если не сможет — его проблема. Он, Специалист, объяснять ничего не обязан. Смольный — не детсадовский ребенок. Начал играть по взрослым правилам — играй. И не плачь потом, что тебя обманули.

Есть хороший принцип, следуя которому никогда не попадешь впросак: выбирай противника по плечу. Несколько минут в трубке висели длинные гудки. Специалист уже решил, что Козельцев ушел из дома без телефона, но в этот момент трубку сняли.

— Алло?

В голосе Владимира Андреевича явно звучали панические нотки. Специалист улыбнулся:

— Владимир Андреевич?

— Да. Кто это?

— Это тот самый человек, которого нанял ваш друг Смольный.

— Кот… — Козельцев вдруг сообразил, о чем идет речь. — Ах, это вы… — Голос Владимира Андреевича резко порос ледяной коростой. — Вы, должно быть, звоните насчет гонорара?

— Совершенно верно, — согласился Специалист.

— Никакого гонорара не будет! Запомните, любезный! Никаких денег! Разве вам не было сказано, что стрелять следует только после того, как мы разойдемся?

— Было, Владимир Андреевич. — Специалист невольно улыбнулся. Ах, как развел этих двух идиотов мальчишка, как развел!.. — Было.

— Тогда в чем же дело? Какого дьявола вы устроили весь этот… Эту… Одним словом, зачем вы начали стрелять?

— А я и не стрелял, — ответил спокойно Специалист. — Стрелял другой человек, совершенно мне незнакомый, но достаточно профессиональный.

— А-а… — изумленно протянул Козельцев и закрыл рот, переваривая воздух. Сегодня удары сыпались на него со всех сторон. Он не успевал прийти в себя после одного, как на голову обрушивался второй, затем третий. И, судя по всему, это еще не все. — И что же?

— Ничего. — Специалист посерьезнел. — Вы в большой опасности, Владимир Андреевич. Я могу спасти вашу жизнь.

— Что это за опасность и каким образом вы намерены меня спасать? — Козельцев колебался, он раздумывал.

— Смольный решил вас подставить. Вы стали ему не нужны. Надеюсь, мне не придется объяснять вам, что за этим последует? Мало-старший не простит убийства собственного сына.

— И что же вы предлагаете?

— Я сдам ему Смольного. Вы сейчас позвоните «папе» Мало и скажете, что вам известно, кто нанял стрелка.

— Он не поверит, — разом помрачнел Козельцев.

— Вам одному — нет. Но вы скажете, что сами нашли стрелка. И что я готов перезвонить и рассказать, когда, где и за какую сумму Смольный купил жизнь его сына. Я назову ему имя заказчика. Не за просто так, разумеется. Скажем, за миллион долларов.

— Вы собираетесь потребовать с Мало-старшего миллион? — озадачился Козельцев. — Он не заплатит.

— Разумеется. Вы заплатите. Потому что миллион я потребую с вас.

— Миллион? — От возмущения Козельцев задохнулся.

— Вы оцениваете свою жизнь дешевле? С другой стороны; — выдержав паузу, закончил Специалист, — я могу договориться со Смольным и сдать Мало вас. Думаю, он согласится. Это даст ему передышку и возможность подготовить свою структуру к войне.

— Миллион, — повторил Козельцев. — Хорошо. Ладно. Я согласен.

— Договорились. Как быстро вы сможете найти деньги?

— Ну-у… День-два.

— Я готов подождать два дня, но у ВАС нет этого времени. Сейчас счет идет на часы, если не на минуты.

— Хорошо. У меня есть небольшая… «закладка» на всякий случай.

— Считайте, что этот самый случай уже наступил.

— Через пару часов, — ответил Козельцев. — Я могу достать деньги через пару часов.

— Отлично. Сейчас час. В три я жду вас… Скажем, на Манежной. Там много народу и достаточно безопасно. У купола. Не ищите меня, я сам к вам подойду.

— Договорились.

Специалист повесил трубку и зашагал к дому. Он насвистывал и поглядывал по сторонам. В парке было много народу. На импровизированном рынке южане торговали фруктами и овощами. У пивного ларька двое молодых людей выясняли отношения. Специалист усмехнулся. Радуется народ жизни.

Он обошел дом, оглядев двор. Никаких незнакомых машин или посторонних людей. Войдя в подъезд, он поднялся на нужный этаж, открыл квартиру. И сразу же почувствовал, что в квартире посторонние. В голове вспыхнула красная лампочка тревоги. Специалист сделал шаг в сторону. Он намеренно расставил мебель таким образом, что из коридора можно было увидеть отражение комнат во встроенных зеркалах. Сейчас в гостиной находился человек. Громадный, медвежьего телосложения мужчина развалился в кресле, забросив ногу на ногу. Специалист потянулся за оружием. Однако минус «зеркальной системы» заключался в том, что не только Специалист видел визитера, но и визитер видел его. Гость поднял руки и спокойно сказал:

— Не стоит хвататься за оружие. Я не за этим пришел.

Тем не менее Специалист достал пистолет, прошел в комнату, остановился на пороге.

— Кто вы? — спросил он.

— Я — Вячеслав Аркадьевич Мало.

— Отец Дмитрия, — констатировал Специалист.

— Совершенно верно.

— Как вы узнали мой адрес?

— Наши люди дежурили у больницы и на стоянках у вокзала. Мы засекли ваш номер и «пробили» его по своим каналам.

— Понятно, — кивнул Специалист. — Хороший ход. Весь этот спектакль на вокзале — ваша идея?

— А вы поняли, что это был спектакль?

— Разумеется.

— Вообще-то план разработал мой сын.

— Умный парень, — похвалил Специалист. — Козельцев до сих пор считает, что вашего сына застрелили.

— Вы ему сказали, что он ошибается?

— Нет. Если у него не хватает ума, чтобы понять это самостоятельно, нечего было ввязываться в подобное дело, — пожал плечами Специалист. — Но должен предупредить, что ваш обман раскроется максимум к вечеру. Вскрытие определит время смерти.

— Это неважно, — ответил Мало-старший. — Смольный и Козельцев все равно ничего не узнают.

— Пожалуй, — согласился Специалист. — И чего же вы хотите от меня? Если ваши люди контролировали ситуацию на вокзале, то вы должны знать, что я не то что не успел выстрелить, но и не пытался этого сделать.

— Я знаю, — кивнул Мало-старший. — Хотя, честно говоря, я думаю, что это не от вашего благородства. Просто не подошел нужный момент. Если бы мой сын не предпринял необходимые шаги первым, то скорее всего его тело лежало бы сейчас в морге. — Специалист молчал. — У меня к вам есть предложение. Вы напишете заявление о том, что Смольный нанял вас для убийства. — Вячеслав Аркадьевич достал сигареты, размял одну в толстых пальцах. — Никаких последствий с юридической точки зрения это не повлечет. Мы проставим на вашем заявлении вчерашнее число, а наши люди в органах зарегистрируют все соответствующим образом.

— Хм… — Специалист недоуменно вскинул брови. — А как они оправдают собственное бездействие?

— Без разницы. Скажут, машина сломалась. Бензин кончился. — Мало-старший чуть заметно усмехнулся. — Думаете, так не бывает?

— Почему же? Сам так попадал, — ответил Специалист. — Главное, что на это невозможно возразить.

— Вот именно.

— А что взамен?

— Я не стану вас преследовать, — ответил Мало-старший. — Вы сможете спокойно жить дальше. В противном случае мои люди вас убьют. Или подставят.

Специалист подумал. В сущности, он ничего не терял. Конечно, подобное признание засвечивало перед органами, но не доказывало род деятельности. Ведь Смольный мог к нему обратиться как к бывшему сотруднику ФСБ. Конечно, Смольный знал о прошлогоднем деле в больнице, но там не осталось следов. Наживать же врага в лице семьи Мало было довольно опасно. Сегодня они продемонстрировали, что действуют куда изощреннее и изобретательнее, нежели их враги. И если Мало-старший обещает его, Специалиста, убить или подставить, то, можно не сомневаться, именно так он и поступит. Достаточно позвонить родне или «крыше» любого из «заказанных» в течение последних двух лет и сообщить им, что убийца — Специалист. Мало-старший — серьезный человек. Ему поверят на слово.

— Хорошо, — кивнул Специалист, убирая пистолет. — У меня будет лишь два условия.

— Каких?

Вячеслав Аркадьевич мог бы сказать: «Никаких условий», но он предпочитал работать с людьми на «принудительно-добровольной» основе. Если человек идет тебе навстречу, он должен что-то получить взамен.

— Первое: вы не мешаете мне выдоить Козельцева. — Мало-старший кивнул согласно. Это не расходилось с их планом. — Второе: Смольный должен умереть. Я не хочу, чтобы он дал показания о моих былых подвигах.

— Он что-то знает? — вскинул кустистые брови Вячеслав Аркадьевич.

— Немного. Доказать ничего нельзя, но мне хотелось бы обойтись без лишних знаков внимания со стороны правоохранительных органов.

Мало-старший подумал, затем снова кивнул:

— Можете рассчитывать и на то, и на другое. Вы ведь встречались со Смольным? Знаете хотя бы район его проживания?

— Я знаю точный адрес, — сказал Специалист.

— Ну так займитесь им, — пожал плечами Мало-старший. — Мне абсолютно безразлично, в каком виде Смольный предстанет перед ментами.

— Договорились.

Специалист помедлил.

— Вам позвонит Козельцев, скажет, что меня нанял Смольный, сделайте вид, что впервые об этом слышите.

— Хорошо. — Мало-старший поднялся. — Встречная просьба. Порекомендуйте Козельцеву уехать на недельку. Так будет лучше для всех.

— Нет проблем. — Специалист улыбнулся.

— Вот и ладно. Садитесь, пишите заявление.

* * *


Переговорив со Специалистом, Козельцев прошел в спальню. Здесь он привычно нащупал небольшой выступ на боковой грани стеновой панели, нажал его, и панель легко скользнула в сторону, открывая небольшой сейф. Владимир Андреевич набрал код на замке, распахнул тяжелую дверцу.

Специалист был прав. Спокойствие и жизнь стоили куда дороже миллиона. Деньги… Что деньги? Еще заработает. Главное — вывернуться из этой переделки.

Козельцев принялся доставать из сейфа деньги и бросать их на кровать. Отсчитав миллион, он закрыл дверцу, поставил на место панель. После этого вернулся в гостиную. Подхватив один из кейсов, взял со стола телефон, набрал номер.

— Алло, да, — отозвались на том конце провода.

— Добрый день, будьте любезны Вячеслава Аркадьевича.

— Да. Я слушаю.

Козельцев, прижимая трубку щекой к плечу, вернулся в спальню, поставил кейс на кровать, принялся раскладывать аккуратными стопочками бандерольки.

— Вячеслав Аркадьевич, это Козельцев.

— Кто?

— Козельцев. Это со мной сегодня встречался ваш сын на вокзале.

— Я понял. — голос Мало-старшего потяжелел. — И что дальше?

— Вячеслав Аркадьевич, я позвонил, чтобы уверить вас, что лично я не имею к этому дичайшему происшествию ровным счетом никакого отношения.

— Правда? — Мало-старший запыхтел от злости и возмущения. — А вот мне сказали, что в Диму стрелял твой человек.

— Да что вы, Вячеслав Аркадьевич. Зачем бы мне это делать?

— Хотя бы затем, чтобы захапать деньги моего сына. В случае его смерти ты получаешь и те десять миллионов, которые он привез, и киностудию. Иначе говоря, роялти за мировой прокат «Гамлета». Миллионов пять там набралось бы.

— Да в том-то и дело, что обмен не состоялся. Деньги до сих пор лежат в камере хранения, можете проверить. На судебные разбирательства ушли бы годы. Получить пять миллионов, чтобы потерять десять? Какой смысл?

— Это действительно не имеет смысла, — согласился Мало-старший. — Но лишь в том случае, если у вас были показания секретарш.

— То есть как? — изумился Козельцев. — Конечно, были. Вадим их видел.

— Вадим действительно видел бумаги, — медленно сказал Вячеслав Аркадьевич. — По его словам, это были показания двух женщин. Но откуда ему знать, что это действительно показания секретарш убитого продюсера? Мало ли кто их мог написать?

— Нет, но… Я даю вам слово, это были подлинные показания.

— И ты всерьез рассчитываешь, что я поверю твоему слову, после того как ты «заказал» моего сына?

— Я этого не делал, клянусь.

— Кроме тебя, Димы, твоего охранника и Вадима, никто не знал о времени и месте встречи. За Вадима и Диму я ручаюсь. Остаешься ты и твой охранник.

— Вячеслав Аркадьевич, клянусь вам… Для меня это покушение такая же неожиданность, как и для вас. Я потерял на нем десять миллионов долларов. Это очень большие деньги.

— Знаю. И что?

— Именно поэтому я через свои источники попытался выяснить, кто «заказал» Диму.

— Выяснил?

— Смольный. Мне даже назвали человека, который был нанят. Я с ним разговаривал по телефону.

— Что за человек?

— Профессионал. Можно договориться, чтобы он вам позвонил.

— Хорошо, — согласился Мало-старший. — Пусть звонит мне до трех. А с тобой мы встретимся в четыре, на том же вокзале. Под табло. Ты отведешь меня в камеру хранения и отдашь бумаги. После этого сдашь своих секретарш. Если выяснится, что ты не соврал и стрелял действительно человек Смольного, я не стану тебя преследовать. В противном случае достану из-под земли. Никакие связи не спасут. Ты понял меня?

— Да, хорошо. Я буду, — ответил Козельцев.

Он закрыл трубку и перевел дух. Разговор закончился неплохо. Мало-старший мог обвинить его в том, что он помог Смольному выйти на свободу, и тут Владимиру Андреевичу возразить было бы нечего.

Козельцев пересчитал деньги. Ровно миллион. Осталось договориться с незнакомым киллером, чтобы тот позвонил Мало и объяснил ситуацию.

В этот момент трубка разразилась веселенькой трелью. Козельцев вздрогнул от неожиданности и едва не перевернул кейс. Он схватил трубку, заполошно гаркнул:

— Да?

— Владимир Андреевич? Привет! Хочешь потрясающую новость?

Сперва Козельцев даже не понял, кто говорит, и только секунд через пятнадцать сообразил: Гриша Ефимов, коллекционер картин, старый знакомый.

— Гриша, мне сейчас не до новостей. У меня у самого что ни новость, то потрясающая. Дальше уж некуда.

— Случилось чего, Владимир Андреевич? Я могу помочь?

— Только если умеешь воскрешать мертвых.

— К сожалению, этого не могу, — Гриша принял фразу за шутку. Засмеялся. — Вот всякое могу, а это — нет.

— Очень жаль.

— Но новость действительно грандиозная и прямо под тебя. Мне один товарищ шепнул, по секрету. Он среди организаторов круиза «Жемчужина Черноморья» крутится. У него там то ли свояк, то ли деверь на самом верху сидит, — горланил Гриша.

Заведи приятель речь о чем-то другом, Козельцев повесил бы трубку. Но новость о «Жемчужине Черноморья» его не то чтобы заинтересовала, а навела на мысль: что, если сорваться из Москвы? Хотя бы в тот же круиз? Пока тут все уляжется. Сдаст Мало Смольного, секретарш, сбросит копии заявлений Паше в прокуратуру — и пишите письма, товарищи. Паша заявления к делу подошьет, а дело закроет в связи со смертью подозреваемого. И в архив его, забыть, как страшный сон. Не враг же Паша себе. А Владимир Андреевич спокойно понаблюдает издалека, как тут разворачиваются дела. А если уж совсем худо пойдет, то — круиз ведь с заходом в Турцию — можно будет и отстать ненароком. Виза имеется, денег навалом, жилье за бугром есть. Чего еще надо? Это, конечно, крайний вариант. Может быть, удастся воспользоваться связями?

В этот момент краешек его сознания зацепил в потоке Гришиного словоизлияния знакомую фразу.

— Погоди, что ты сказал? — переспросил Козельцев.

— Я говорю, в круизе этом аукцион…

— Это я знаю. — На секунду коллекционер победил хапугу. — Ничего приличного там не выставляют. Так, барахло для богатых.

— Вот и я так же думал. А сегодня мне позвонил приятель и сказал, что на торги выставляют голландцев. Три миниатюры разом. Конец пятнадцатого века.

Козельцев аж вспотел. По лицу его пополз пот.

— Погоди, погоди, — забормотал он. — Если бы там выставляли голландцев, тем более конца пятнадцатого, я бы знал.

— В том-то и дело, что никто не знает. Пока. Только ты да я. Но это лишь до завтра. Завтра будут знать все.

— А он не врет, этот твой приятель? Почему они молчат? Это же какая реклама!

— Клянется, что не врет, — захлебывался слюной от восторга Гриша. — Он сказал, голландцев заявили только сегодня утром. Хотя, я так думаю, тут имеет место рекламный трюк. С прицелом на будущее. В следующий раз все кинутся покупать туры независимо от того, что будет заявлено на аукцион. Вдруг еще какие-нибудь сюрпризы всплывут.

— А миниатюры подлинные? Не «новодел»?

— Обижаешь, — надулся Гриша. — Сегодня представитель продавца привезет их на экспертное заключение. Завтра утром объявление по радио пройдет. А завтра ночью судно уходит из Одессы. Народу будет — не протолкнуться. Как узнают про голландцев, все метнутся за турами. Но там уже сейчас путевок почти не осталось. — Гриша засмеялся довольно. — Все эти «новые русские» со своими девочками разобрали. Элита гуляет.

— И какова стартовая цена? — замирая, спросил Козельцев.

— Два. Но они ожидают, что подскочит по меньшей мере до пяти.

— Если коллекционеров не будет? — хмыкнул Владимир Андреевич.

— Как раз поэтому. Двое-трое соберутся — уже хватит. Грех такую возможность упускать. Хороших, ценных полотен сейчас — днем с огнем, сам знаешь.

— Знаю. — Козельцев раздумывал всего секунду. — Слушай, попроси этого своего товарища, пусть он мне тур забронирует. Как только подтвердят подлинность работ, я сразу подъеду, выкуплю. Только чтобы люкс. На крайний случай полулюкс.

— Договорились.

Козельцев повесил трубку. Так, с отъездом решили. И повод уважительный. Не каждый день голландцев выставляют на торги, тем более на круизном аукционе. Единственное, что его смущало, — цена. Гриша был прав, и Владимир Андреевич это знал. Цена на голландцев действительно могла подскочить до пяти миллионов. Полотна-то редкие. Не просто редкие, а очень редкие. Пятнадцатый век давным-давно по частным коллекциям осел. В музеях и то копии стоят. Грех упускать такую возможность.

Настроение у Козельцева слегка приподнялось. Под кренящуюся его жизнь кто-то свыше старательно подставлял подпорки. Сперва киллер объявился с предложением помощи, теперь вот круиз этот. Все хорошо. Удача уже поглядывала в его сторону, хотя и искоса. Владимир Андреевич надеялся на то, что в конечном итоге фортуна все же улыбнется ему.

Он захлопнул крышку кейса, защелкнул замки. Встреча через полтора часа. Ехать пока еще рано. Телефон зазвонил в третий раз. Теперь уже не пугающе, а вполне мирно. Козельцев взял трубку.

— Слушаю. — Голос его звучал хорошо, почти ровно. Приятное известие может сотворить чудо.

— Владимир Андреевич, это я… — Козельцев узнал голос охранника.

— Да, слушаю.

— Владимир Андреевич… Бумаг нет.

— Как нет? — Козельцева словно ударили поленом по лбу. — А… где они?

— Не знаю. Ячейка открыта, бумаг нет.

— Постой, погоди. А деньги? Деньги на месте?

— И денег нет. Я проверил… Когда увидел, что бумаг нет, решил посмотреть, ну и…

— Твою мать… А ты точно помнишь код, ячейку? Ничего не перепутал?

— Нет.

В голове Козельцева закрутился смерч самых мрачных мыслей. Деньги и бумаги украли, это понятно. Зачем? То есть деньги понятно зачем, а зачем украли бумаги? Дима ведь погиб! Кто знал коды? Только четверо. Он, Дима, Вадим и охранник. За охранника Владимир Андреевич ручался. Сам он ни деньги, ни бумаги не брал. Дима мертв. Вадим? Украл бабки, а теперь все свалит на него, Козельцева. Впрочем, уже неважно — кто украл. Важно, что получится, будто никаких бумаг не было. Тогда «заказ» Димы получит логическое оправдание. Он, Владимир Андреевич, нанял убийц в надежде, что Дима покажет ячейку и назовет код. Потом Диму убивают, а он спокойно забирает деньги. Мало-старший тут же обвинит его в подлоге и… Все, можно заказывать похороны. Тот, кто забрал деньги и бумаги, все рассчитал правильно.

Нужно срочно получить еще одну копию документов, а также положить на место деньги. Десять миллионов. Фантастическая сумма, даже для него. И найти ее нужно в течение двух ближайших часов. Козельцев даже взмок. Где? Где ему взять деньги? Откуда?

— Владимир Андреевич… — напомнил о себе охранник. — Что делать-то?

— Слушай… В общем… Так, слушай. Поезжай за секретаршами, возьми их и вези сюда. По дороге пусть накатают по два экземпляра заявлений. Машину поставь на платную стоянку возле Курского. Девиц не отпускай, пусть посидят в тачке. Сам спустись и положи бумаги в ту же ячейку, под тем же кодом. Чтобы никто не заподозрил, что заявления другие.

— Ага, понял, — хмыкнул охранник.

— В четыре бумаги должны быть на месте. Код и номер ячейки продиктуй мне. — Козельцев записал цифры. — Все, поезжай.

— Хорошо.

Козельцев снова полез в сейф. Сколько осталось в его НЗ? Было пять. Миллион он забрал для киллера. Значит, четыре «лимона». Ага, четыре и есть. Нужно найти еще шесть. Где взять шесть миллионов долларов? И чемоданы. Нужно еще найти такие же чемоданы. Впрочем, это-то как раз не проблема. Чемоданчики были типовые. В ЦУМе таких навалом. Шесть миллионов долларов. Если бы у него в запасе был хотя бы день, он без труда нашел бы нужную сумму. Но ни в одном банке подобной свободной наличности нет. Такие суммы заказываются загодя. Козельцев принялся обзванивать друзей и знакомых. Его просьба вызывала недоумение. Ну, пятьдесят тысяч. Ну, сто. Но шесть миллионов… Нет. Таких денег ни у кого не было. К двум часам Владимир Андреевич сник. Он понял, что денег не достать.

Помощь пришла оттуда, откуда Козельцев не ждал. Один из его знакомых, — что не мешало им относиться друг к другу с большой настороженностью, — Петр Савинков, старый коллекционер со скотским характером, выслушав просьбу, сказал:

— Ну, сам я, конечно, таких денег не дам. У меня просто нет. Но могу свести с человеком, у которого деньги есть.

— Что за человек? — насторожился Козельцев. — Я его знаю?

— Вряд ли. Один знакомый свел. Коллекционер из молодых, скупает картины, расплачивается всегда налом, без звука.

— Ты ему доверяешь? — спросил Козельцев.

— Спрашиваешь. Стал бы я с ним иначе связываться. Только… Что я-то с этого буду иметь?

— А что ты хочешь?

— Десять процентов, — не задумываясь, ответил Савинков.

— Побойся бога, Петя.

— Так ведь, Владимир Андреевич, дорога ложка к обеду.

— Хорошо. Попроси своего знакомого позвонить мне.

— Ладно, — ответил тот. — Сейчас я с ним свяжусь. Если он в Москве и принципиально не против — позвонит.

Козельцев плюхнулся на кровать, потер лоб. Вот попал так попал. Круче некуда.

* * *


Поселок Лидия значился в самом конце списка. Согласно указателю, «Ниссан» свернул с Рублевки, проехал метров двести по шикарной подъездной дороге и уперся в мощный шлагбаум. И не только в шлагбаум, а еще и в здоровенного детину в камуфляже и с «сайгой» на плече.

— Солидно живут «слуги народа», — оценил Паня, разглядывая раскинувшийся за шлагбаумом кукольно-красивый городок. — Как за бугром. Хрен ли куда-то ездить? Им и тут неплохо дышится.

Черепичные крыши и аккуратные газончики радовали глаз. Даже сейчас, по осени, они не выцвели, а остались сочно зелеными. Казалось, даже время года здесь выбирается на заказ. Единственное, что выдавало скорый приход осени, — желтеющие березы и тополя, высаженные аккуратными рядочками вдоль дороги.

Охранник подошел к «Ниссану», лениво стукнул в стекло. Паня открыл окно:

— Слушай, командир, тут такое дело… Понимаешь, шефа ищем. Он пропал, второй день на работе не появляется. Жена ничего не знает, в истерику ломится. Мобильник не отвечает, сам не звонит. Туши свет, короче. Мы побегали, нашли приятеля его. Он сказал, что шеф наш сюда поехал, понимаешь?

— Ну? — мотнул головой охранник.

— Козельцев его фамилия. Владимир Андреевич. — Паня заговорщицки понизил голос. — Короче, он с двумя телками сорвался. Нам начальство поручило его срочно разыскать. Катается он на черном «шестисотом», с мигалкой, как положено. Нужный мужчина, одним словом.

Паня продиктовал номер «Мерседеса» Козельцева. Охранник выслушал внимательно, цыкнул зубом, посмотрел, прищурясь, на подъездную дорожку.

— Ну? — снова протянул он лениво.

— Да че ну-то? — возмутился подобным обхождением Борик. — Нукаешь, как корова. Был он тут, нет?

— Ну? — Охранник уставился на Борика тяжелым взглядом.

— Ты вообще разговаривать-то умеешь? Или, кроме «ну», других слов не знаешь?

— Ну, был, — с прежней ленью в голосе ответил охранник. — Уехал.

— Когда? — вскинулся Паня.

— Ну, вчера. Утром.

— А телок с собой забрал?

Охранник снова цыкнул зубом, что, по всей видимости, должно было означать отрицание.

— Тут оставил.

— Слушай, а можно с ними поговорить? — с надеждой спросил Паня. — Нам бы только узнать, куда он поехал. Мы компенсируем, командир.

— Не, — мотнул тот головой. — Пропуска на вас нет.

Борик полез в карман, вытащил стодолларовую купюру.

— Такой пропуск сойдет?

Охранник снова цыкнул зубом.

— Вот ваш шеф приедет, тогда и поговорите. Мы без разрешения хозяев посторонних на территорию не пускаем.

— Твою мать!.. — процедил Борик. — Слышь, командир, а давай я тебе два стольника дам, а ты сходи, коз этих позови. Мы даже заезжать не будем, здесь с ними вопрос перетрем.

Охранник пару минут изучающе смотрел на Борика, потом сплюнул на асфальт и неожиданно ясно сказал:

— Да пошел ты на хрен со своими стольниками! — повернулся и направился к шлагбауму.

— Че ты сказал, баран? — вскинулся Борик. — Да я тебе глаз на жопу натяну, обсос цепной!

— Тихо! — вдруг резко скомандовал Паня.

— Да я его урою, козла! — продолжал разоряться Борик.

Паня резко врубил задний ход и дал по газам. Борик ткнулся в лобовое стекло, ойкнул, откинулся на сиденье, потирая ушибленный лоб.

— Ты чего? — изумленно спросил он.

— Ничего, — ответил тот. — Хорош орать. Лучше в зеркало посмотри.

— В какое?

— В любое, — процедил Паня. — Тачку сзади видишь?

Борик глянул в зеркальце заднего вида и аж рот приоткрыл от изумления. По подъездной дорожке катил… черный «Мерседес» с синей мигалкой на крыше. Тот самый, «шестисотый», принадлежащий Владимиру Андреевичу Козельцеву.

— Вот так, — проговорил негромко Паня. — За секретаршами приехал.

— И чего делать будем?

— Не суетись, — быстро сказал Паня, доставая из-под «торпеды» пистолет и перекладывая его в карман легкой куртки. — Сдадим назад, остановимся метрах в двадцати от поворота. Только встать надо так, чтобы от КПП нас видно не было. Подождем его там.

«Ниссан» принял чуть в сторону, пропуская «шестисотый», затем развернулся и поехал к трассе. Не доезжая до поворота, джип встал на обочине.

* * *


Звонок застал Алексея Алексеевича у аэрофлотовских касс, где он покупал билеты на рейс до Рима. Вообще Григорьев не любил летать самолетами Аэрофлота, но сия авиакомпания куда предпочтительнее, если нужно исчезнуть. Такого бардака, как в Аэрофлоте, нет ни в одной другой авиакомпании мира.

Алексей Алексеевич раскрыл мобильник. Звонил Петя Савинков. Был он возбужден до крайности.

— Леша, — причитал Петя, — слушай, срочно нужно шесть с половиной «лимонов» долларов.

— Ну? — спросил Алексей Алексеевич. — А я-то тут при чем?

— Ты говорил, что у тебя есть человек, который покупает картины. — Голос Савинкова дрожал от возбуждения. — Срочно нужно очень большому человеку. Заработаем конкретно, а? Я ему назвал посреднические — пять процентов.

Алексей Алексеевич хмыкнул. Если Петя Савинков говорил «пять», значит, запросил вдвое больше.

— Погоди, — сказал он, занял очередь, напомнил о себе тому, кто «за» и кто «перед», и вышел на стоянку перед зданием аэровокзала. Здесь тоже тусовался народ, поэтому Алексей Алексеевич отошел на угол, где никого не было. — Докладывай информативно. Что за человек, когда надо?

— Понимаешь, он светиться не хочет… Считай, что мне надо. Сегодня. Максимум через два часа. На пару дней. Верну с процентами, само собой.

— Тебе не дам, Петя. Без залога? И речи быть не может. Верни «Данаю» — получишь деньги. Будем считать, что я вношу денежное обеспечение твоим голландцам. Не вернешь деньги — потеряешь полотна. По-моему, справедливо. Либо назови клиента.

Петя подумал. С одной стороны, называя клиента, он рисковал посредническими процентами. С другой — не хотел отдавать «Данаю» и не очень привык доверять людям.

— А ты меня не кинешь?

— Петя, — сурово сказал Алексей Алексеевич, — если ты мне не доверяешь, говорить нам не о чем.

— Ладно. Хорошо. Это Козельцев. Владимир Андреевич. Слышал о таком?

— Конечно. — Алексей Алексеевич сделал вид, что задумался. — А почему он свои деньги не возьмет? Он же богатый?

— У него все бабки в безнале. Чтобы снять, понадобится время. Пара дней. А обстоятельства придавили капитально.

— Ладно, я поговорю, — пообещал Григорьев. — Но твой Козельцев понимает, что сумма большая и проценты с него потребуют соответствующие?

— Какие?

— Ну, учитывая, что деньги нужны через два часа… — Алексей Алексеевич выдержал подобающую паузу. — Процентов двадцать пять. Да плюс твои пять. Вот и считай. Позвони ему, а я пока созвонюсь со своим человеком, все уточню. Как поговоришь, стукнись ко мне на мобильный.

— Хорошо, позвоню.

В трубке запищали гудки. Алексей Алексеевич улыбнулся. Димин план разыгрывался как по нотам. Даже приятно становилось. Наверное, подобные ощущения испытывает первая скрипка в превосходно слаженном оркестре. Захотелось совершить какую-нибудь диковинную глупость. Например, заорать. Но вместо этого Алексей Алексеевич набрал телефонный номер.

— Это Григорьев, — сказал он. — Козельцев ищет деньги. Попросил шесть с половиной «лимонов». Я сказал — двадцать пять процентов. Плюс посредник с него слупит процентов десять. — Он выслушал указания, усмехнулся. — Хорошо. Понял. Буду ждать.

Алексей Алексеевич подошел к широкому витринному окну вокзала, заглянул внутрь, проверяя, не прошла ли очередь. Запиликал зуммер телефона. Григорьев поднес трубку к уху.

— Григорьев.

— Леша? Это Савинков. Козельцева устроили бы двадцать пять процентов и пять наших. Он предлагает встретиться.

— Петя, я созвонился со своим приятелем. Он может дать деньги. Условия такие: тридцать процентов. Сумма, покрывающая долг, выставляется на депозит на нужную моему знакомому фамилию. — Алексей Алексеевич увидел через стекло, что очередь подходит, и поспешил в зал. — И учти, он согласился только потому, что Козельцев — известный и уважаемый человек. Если условия устраивают, через час он может подъехать. Пусть Козельцев решает. Только ответ нужен в течение пяти минут.

Алексей Алексеевич подоспел к кассе как раз вовремя. Выкупил билеты, вышел на улицу и отошел на угол. Ему еще предстояло дождаться «состоятельного знакомого». Ровно через пять минут Савинков позвонил снова:

— Леш, он согласен. Просит встретиться с ним в половине четвертого у Курского вокзала.

— Хорошо, — ответил Алексей Алексеевич. — Только пусть Козельцев заглянет в банк и выставит деньги на депозит. Сумму он, я надеюсь, посчитать сможет?

— Конечно. Как фамилия твоего знакомого?

— На мою пусть выставит. Этот знакомый… он мне доверяет.

— Что… Такие суммы?

— Петя, ну не все же такие, как ты. Встречаются и порядочные люди. — Петя засмеялся неуверенно, не зная, как реагировать на последнее замечание. — Шучу. Все. До встречи. В половине четвертого встречаемся у Курского вокзала.

— Лады. Я сам, наверное, не приеду, но Козельцева-то ты знаешь в лицо?

— Знаю. Ты, главное, мой атлас прислать не забудь. От пяти процентов — половину. Сто пятьдесят тысяч.

— Конечно, Леша. Нет вопросов. Подъезжай в любое время.

— Договорились.

Алексей Алексеевич отключил телефон, сунул в карман. Его «приятель» подъехал через десять минут на роскошном «Файрберде» бутылочно-зеленого цвета. Оказался он вполне солидным мужчиной, лет сорока, в отменном костюме, при шикарном галстуке, двухсотдолларовой сорочке, золотых запонках, булавке с крупным брюликом и массивных золотых часах. Кроме того, «приятель» обладал выдающимися в плане ширины плечами, борцовской шеей и могучими руками. Нос у мужчины оказался приплющен. Григорьев подумал, что Вячеслав Аркадьевич мог бы подобрать кого-нибудь и поинтеллигентней. Не на разборку все-таки едут. Хорошо хоть стрижка «ежиком» отсутствовала.

— Боксер, — представился мужчина и улыбнулся вполне обаятельно.

— А по имени? — Григорьев протянул руку. — Не называть же мне вас погонялом при солидном-то человеке.

— Николай, — ответил Боксер, пожал руку, указал на соседнее сиденье. — Садитесь, Алексей Алексеевич.

— А моя машина?

— Я вас потом обратно привезу. Так «папа» сказал.

— Хорошо. — Григорьев забрался на переднее сиденье. — Деньги при вас?

— Конечно. На заднем сиденье.

— Тогда поехали. Мы должны быть на Курском в половине четвертого.

— Так еще полтора часа.

— Заедем перекусить куда-нибудь. У меня с самого утра маковой росинки во рту не было, — признался Алексей Алексеевич.

— Ладно, — послушно кивнул Боксер. — «Папа» сказал вас слушаться.

— Вот и хорошо. — Алексей Алексеевич пристегнул ремень безопасности. — Тогда поехали.

* * *


Первым появился знакомый «Форд». Борик заметил иномарку, гыкнул шумно, ткнул Паню в плечо.

— Глянь, братан, Витек прискакал. — Он моргнул фарами.

«Форд» остановился прямо на дороге.

Паня выбрался из салона, подошел к иномарке. Водитель — Витя-Черепаха — опустил стекло.

— Здорово, братела.

— Здорово, Витек. Ты чего это здесь?

— Да тачку пасу. Черный «шестисотый». Вадим поставил приглядеть, а я ему ночью «маяк» под днище прилепил. — Черепаха оглушительно зевнул. — Этот баран даже не проверяет, что у его тачки под пузом висит. Ты прикинь. А если бы это бомба была? Он бы уже пару часов на райском курорте загорал. За счет нашего профсоюза, — Черепаха усмехнулся. — А вы-то тут чего делаете?

— Двух коз ищем. Вадим не звонил про это?

— Звонил. Сказал, если мой клиент на дачу поедет, сразу скинуть адрес ему на мобилу.

— Ну так кидай. Скажи, пусть не волнуется, мы тоже здесь, сейчас девчонок зацепим реально и привезем.

— Лады. — Черепаха достал телефон, принялся названивать Вадиму. Доложился, выслушал указания, закрыл трубку, бросил на соседнее сиденье. — Вадим просил охранника с собой прихватить.

— На хрена? — не понял Паня.

— Братан, он мне не докладывает.

— Ладно. Надо — сделаем. — В этот момент на дороге появился «Мерседес». — О, а вот и наш клиент.

«Шестисотый» остановился. Дорога была широкой, но не настолько, чтобы на ней разошлись сразу три иномарки. Да еще Борик поставил машину так, чтобы занять чуть ли не полторы полосы. «Шестисотый» — тачка широкая. Машина поуже прошла бы, приняв чуть на обочину, а вот «Мерседес» — нет. Как ни старайся.

Охранник Владимира Андреевича нажал на клаксон. Паня выпрямился, посмотрел на него, махнул рукой: «Умолкни». И вновь наклонился к «Форду».

— Вот когда его это достанет, тогда и поговорим.

— А чего ты просто не вытряхнешь его из тачки? — не понял Черепаха.

— А если «мерин» бронированный? Он же нас как танк в кюветы поопрокидывает на хрен. До самой Москвы за собой на бампере тащить будет.

— Тоже верно, — согласился Черепаха и улыбнулся.

Широко улыбнулся, так, чтобы заметил охранник за рулем «шестисотого».

Охранник опустил стекло, выглянул из машины.

— Слышь, приятель, — позвал он. — Вы, может, тачки-то уберете? Дадите проехать? Хочется потрендеть — поезжайте на стоянку.

Охранник ничего не боялся. При подобных-то габаритах чего ему было бояться? Понадобился бы десяток таких пацанов, как Паня, чтобы только взять его в «кольцо». Но Паня и не думал никого пугать. Он отлепился от «Форда», подошел к «Мерседесу», наклонился, упершись руками в колени, заглянул в салон. Увидел пару миленьких мордашек на заднем сиденье, подмигнул:

— Здрасьте, девушки. — И тут же вновь повернулся к охраннику: — У тебя проблемы, братан?

— Это у тебя проблемы будут, бычара, если через пять секунд тачки свои с дороги не уберете.

Охранник ожидал левых предъяв с одновременным «загибом пальцев». Именно этого он и хотел, чтобы появился повод накидать этим троим по полной программе. Но… Кто же станет тянуть на человека, сидящего за рулем «шестисотого»? Дураков нет.

— Слышь, братела. — Тон у Пани был спокойный, даже миролюбивый. — Выйди из тачки, базар есть.

— Да ну? — Охранник усмехнулся. — А кто ты такой, чтобы я с тобой базарил?

— Я, может быть, и никто, а вот это, — Паня вытащил из кармана пистолет, — товарищ Токарев. Открывай дверь. Только медленно и спокойно. Я нервный. Могу выстрелить ненароком.

Охранник посмотрел на пистолет, прикинул шансы и понял, что шансов-то не просто мало, а очень мало. Можно даже сказать, вообще нет. Реакция у него, конечно, хорошая, но у пули все-таки лучше.

— Слышь, нервный, ты хоть знаешь, чья это тачка? — спросил охранник.

— А то нет. Двое суток уже вас ищем. Давай, братан, открывай, — продолжал негромко Паня. — Засада у нас со временем. Подсос душит реально.

— Ну, смотри. — Охранник нажал клавишу. Щелкнули, открываясь, замки.

Черепаха выбрался из «Форда», остановился на дороге, сунув руки в карманы куртки.

— Теперь все дружно вышли из машины. — Паня взглянул на девушек. — Медленно и аккуратно. Не станете делать глупостей, ничего не случится. Давайте.

Охранник послушно открыл дверцу, выбрался из машины. Следом вышли секретарши.

— Девчонки, идите к джипу.

— Ой, а что с нами будет? — быстро бледнея, спросила «компьютерщица».

Вторая девица упрямо поджала губы, промолчала. На щеках ее загорелся румянец.

— Не волнуйся, — ответил Паня. — Ничего плохого не случится. Сами подумайте: если бы мы собирались вас грохнуть, кто бы нам помешал сделать это сейчас? Давайте идите.

Секретарши послушно пошли к иномаркам. Черепаха усадил их в «Форд», сцепил руки «компьютерщицы» и Маши наручниками. Конечно, спокойнее было бы везти их поодиночке, но наручников лишних не нашлось.

Паня тем временем обыскал охранника, достал из наплечной кобуры пистолет, сунул себе в карман.

— Отлично. Двигай к багажнику, братан. И не дергайся. Валить тебя никто не собирается. На фиг ты никому не нужен. — Охранник послушно прошел к багажнику. — Открывай. — Тот открыл багажник. — Теперь руки за спину. И без глупостей.

Паня защелкнул второй комплект наручников на запястьях охранника, затем примерился и ударил рукоятью пистолета по округлому затылку. Телохранитель всхлипнул и повалился лицом вперед. Паня ловко подхватил падающее тело, забросил в багажник, захлопнул крышку.

— Вот так, братан. Отдохни малость. — Он вышел на дорогу, махнул Борику: — Можно ехать.

Тот кивнул, полез за руль «Ниссана». Черепаха сдал назад, разворачивая «Форд». Через пять минут три иномарки, выдерживая безопасную дистанцию, летели к Москве.

* * *


Юань проснулся ближе к полудню от настойчивого звонка в дверь. Он приподнялся на локте и огляделся. Башка болела — сил нет. Будто и не водку пил вчера, а какой-нибудь дешевый портвейн. Особенно ломило затылок. Юань поднял руку, ощупал здоровенную шишку. Где же это его так угораздило? Дрался, что ль, с кем? Память словно отшибло. Помнил, как закатился в «Кавказскую трапезу», а дальше — ничего. Провал, темнота. Может, пива натрескался после водки?

В дверь снова позвонили. Юань засопел страдальчески, скинул ноги с кровати, почесался, сгорбился, положив подбородок на ладонь. Повело его. Замутило.

— Иду! — крикнул он и сглотнул, потому что позыв тошноты стал особенно отчетливым.

Вздохнув и прижав ладонь к желудку, Юань поднялся и поплюхал в прихожую. Как спал, так и поплюхал — в рубашке и брюках. Он долго искал ключи по карманам, нашел их в замочной скважине и долго пытался открыть дверь, пока не сообразил, что оставил ее незапертой. Толкнул створку ладонью и, не глядя, кто за ней, метнулся в ванную. Несколько минут он распугивал там домовых жуткими рыками. Кто-то заглянул, но Юань замахал рукой — «тишины и покоя». Человек понятливо прикрыл дверь. Юань пустил водичку похолоднее, попил, умылся и только после этого вышел в коридор.

Там его ждали. Одного из приехавших, Крохиного бригадира с погонялом Пестрый, Юань знал. Двух пехотинцев первый раз в глаза видел.

— Здорово, братела, — вполне спокойно кивнул Пестрый. — Ты чего это с утра ныряешь, как Ихтиандр?

— А-а. — Юань поморщился. — Вчера лишнего на грудь взял.

— Хреново, братан. Дисциплинка в вашей бригаде ни в болт. Уже шарик вниз покатился, а ты все ухо давишь. Кто лаве-то стричь для общака будет, а?

— Чего надо-то? — спросил Юань и снова побежал в ванную.

Пестрый с пехотинцами терпеливо дожидались в коридоре. Юань вышел минут через пять, имея весьма бледный вид.

— Короче, братан, — вздохнул Пестрый. — Собирайся. «Папа» просил тебя подъехать. Ты ведь сейчас в бригаде за главного?

— Ну? — Юань подумал, что ничего хорошего его у Крохи не ждет. — А чего он вас-то прислал? Позвонил бы, я бы и сам приехал.

— Тебе дозвонишься, пожалуй, — усмехнулся Пестрый. — Ну и из уважения. Вы же в один уровень вроде как. Давай, братан. У «папы» к тебе базар реальный есть. Перетереть надо. Собирайся.

— Погоди минуту.

Юань побрел в комнату, натянул костюм, посмотрел на себя в зеркало. Побриться бы не мешало, но… Не в состоянии он сейчас бритвой, в натуре, махать. Еще отхватит подбородок по самые уши. Опять же Кроха его на базар вызвал, не он Кроху. Ладно, посмотрим, что за предъявы покатят. Там разберемся. Ответ-то держать он за свою бригаду реально обязан. Как ни крути.

Юань вышел из комнаты. Пестрый оглядел его оценивающе, кивнул:

— Нормально. Поехали.

Они дружно вышли на площадку. Юань запер дверь, с трудом попав в замочную скважину, сунул ключи в карман.

По лестнице спускались цепочкой — впереди Пестрый с одним из пехотинцев, затем Юань, второй пехотинец шел замыкающим. Во дворе их ждал «Паджеро». Юань и пехотинцы разместились сзади, еще один боец сидел за рулем. Пестрый занял место рядом с ним.

— Куда хоть едем-то? — спросил Юань, поглядывая в окно.

Джип катил к окраине, что ему очень не понравилось. Куски Крохи располагались ближе к центру. На окраинные, малодоходные точки Мало-старший не зарился.

— Там увидишь, — ответил Пестрый.

Он с презрением относился к Юаню, хотя тот и стал «папой» на время отсидки Смольного. Уровнем вроде пацан повыше, а на деле — фуфло фуфлом. Кроха же демонстративно проявлял уважение к Юаню. Отнесся к нему как к равному. На базар вызвал путево, без наездов, хотя мог бы за те дела, что развернулись в последние два дня, вообще грохнуть. В той же ванне утопить. Иди потом докажи, что это не несчастный случай.

Джип пролетел по Окружной, свернул на трассу и через несколько минут остановился у комплекса «Царь-град». «Царь-град» принадлежал дружественной Крохе бригаде Манилы. Но Манила имел авторитет, слыл «папой» правильным, старавшимся решать вопросы мирно и соблюдать нейтралитет в конфликтных ситуациях других структур. Его уважали все, от мальков до серьезных, весомых «пап».

Джип вкатился на стоянку. Здесь Юаня встретил Лева-Кон, советник и ближайший помощник Манилы.

— Здравствуй, Юань, — поздоровался Лева.

— Здравствуй, — кивнул Юань. — А почему у вас стрелка? Могли бы и поближе где-нибудь собраться.

Лева внимательно посмотрел на Юаня, сказал негромко:

— Седой приехал. Он попросил провести стрелку на нейтралке. Кроха выбрал нашу территорию. Мы гарантируем безопасность всем.

Юань первый раз за последний час вздохнул с облегчением. Если Манила гарантировал безопасность, можно не беспокоиться. Мочить его не станут. Во всяком случае, не сегодня и не здесь. Седой был «смотрящим по городу». Судьей. Авторитет он имел солидный — из своих шестидесяти пяти почти тридцать провел в местах не столь отдаленных, — следил, чтобы в городе не беспредельничали, и разбирал конфликты, если сторонам не удавалось решить вопрос чистым базаром. Слово Седого было окончательным. Ослушаться его вердикта означало навлечь на себя гнев не только остальных бригад, но и тех, кто стоял над Седым. Больших и авторитетных мужчин.

— Я провожу, — корректно предложил Лева-Кон.

Они зашли в комплекс. Здесь располагались мотель, рестораны, бар, почта с Интернет-залом, бассейн, сауна, словом, все, что могло потребоваться «заезжему путнику». «Царь-град» пользовался успехом. Юань полагал, что они пойдут в ресторан, но Лева провел его в один из люксов. Постучал. Дверь открыл сам Манила. Кивнул Юаню, пожал руку.

— Заходи, — предложил он.

Юань вошел в номер. Посреди гостиной был накрыт шикарный стол. За столом восседали Седой и Кроха, разговаривали негромко. Кроха поднялся, пожал Юаню руку.

Седой же только кивнул. Поступи так кто-нибудь другой, Юань принялся бы «бычиться». За неуважение надо спрашивать сразу, но с судьей лучше не спорить.

— Садись, Юань, — кивнул Седой на свободный стул. — Спасибо, что приехал, брат.

Говорил он негромко, ровно, потому и непонятно было: то ли издевается Седой, то ли презирает, то ли действительно благодарит.

— Ешь, пей, — кивнул Кроха на прибор. — Базар будем тереть реальный.

Манила деликатно вышел. Юань сел за стол, положил на тарелку кусок карбонада, налил рюмку водки, выпил, закусил. Ему сразу стало легче, да и условности были соблюдены.

— Зачем звал, Седой? — спросил он, стараясь держаться вровень с присутствующими.

Давалось это нелегко. Хоть и поднялся Юань в бригаде до нужного уровня, а вот авторитета недобрал.

— У Крохи к тебе вопрос есть, — кивнул Седой. — С ним сперва поговори.

— Юань, — Кроха откинулся на спинку стула, отчего стул жалобно заскрипел, — базар катался, Смольный с нар соскочил?

— Может, и соскочил, — согласился Юань. Оспаривать всем известные факты он не собирался. — Я тоже этот звон слыхал. Да базар пустой. На наших хавирах Смольный не появлялся. Если он и вышел, то роется где-то в тину, как рак-отшельник.

— Сегодня моего сына Диму… Ты ведь знаешь моего сына, Юань? — посмотрел ему в глаза Кроха.

Тяжелый у него был взгляд. Пронизывающий. Юань кивнул утвердительно.

— Реальный пацан. Нужный.

— Вы же с ним проблем не имели? Я имею в виду твою структуру. Он в ваш огород не совался, куски ваши под себя подобрать не пытался, на бойцов твоих не наезжал, бригаде предъяв не двигал, так?

— Конечно, Кроха, о чем базар? Дима — честный пацан. Он, по-моему, вообще не при делах, так? Никаких конфликтов у нас с ним не было.

— Вот именно. Но если были бы, ты бы, конечно, повел себя как честный «папа». Забил бы ему стрелку, тер бы вопрос реально. На крайняк, — Кроха кивнул на судью, — к Седому бы обратился, правда?

— Без базара, — кивнул Юань.

— Так вот, сегодня в Москве, на честной и чистой стрелке, моего сына пытались завалить. Что ты об этом думаешь, Юань?

Юань почувствовал, что рубашка у него на спине вымокла от пота. При этом ему стало холодно, как в лютый мороз. Прежде чем ответить, следовало очень тщательно подобрать слова. Ошибка могла стоить головы. И не только ему.

— А что тут скажешь? — пробормотал он. — «Махновцы» беспредельные. В Москве, я слыхал, таких полно.

— И что бы ты на моем месте сделал с этими отморозками? — голос Крохи стал ласково-угрожающим. — Если бы узнал, кто они, Юань?

— Объявлять их реально надо.

— Правильно. — Кроха выпрямился, глаза его сверкали. — Человек, который выдернул Диму на стрелку, рубится, что это работа Смольного. Мы зацепили киллера. Он подтвердил. — Кроха выдержал многозначительную паузу, давая Юаню возможность хорошенько переварить услышанное. — А теперь подумай и ответь мне, как «папа» бригады, а не как отдельный пацан, имеет ли ваша структура отношение к сегодняшнему происшествию?

— Да ты что, Кроха! — Юань старательно разыгрывал возмущение. — Да если бы мои пацаны о нем узнали, я бы сразу тебе информацию слил. Нам разборы ни к чему. Кому охота войну начинать? А за беспредел придется ответ держать.

— Верно, — согласился Кроха. — Ты пей, Юань. Кушай. Раз Диму работнули не вы, то и предъяв у меня к тебе и твоей структуре никаких нет. — Предложение больше напоминало приказ. Юань послушно наполнил рюмку, выпил, заел колбаской, не ощущая вкуса. — Значит, Смольный решил в «махновцы» податься. Понятий не соблюдает, рыщет один, как волк, к бригаде своей за поддержкой не обращается. Что мне делать-то теперь, Седой? — Малостарший повернулся к судье. — Какое будет твое слово?

— Юань, — Седой взглянул на гостя, — к тебе и твоей структуре у Крохи претензий нет. Но Смольный, по жизни, ваш «папа». Так что ты за него ответ держать обязан. Найди этого беспредельщика и отдай Крохе. Пусть сам решает, что с ним делать. Времени тебе даю сутки. Если к завтрашнему полудню Смольного не представишь, Кроха будет вправе считать, что твоя структура при деле. Смольного я объявил. Завтра к вечеру об этом узнают все бригады в городе. Что получать с вас, решит Кроха. Все. — Седой неторопливо наполнил рюмочку до половины, выпил, поднялся, сердечно пожал руку Вячеславу Аркадьевичу. — Рад был повидать тебя, Кроха.

— И я рад, Седой. — Тот тоже встал. — Спасибо, что приехал.

Судья покачал головой.

— Не за что. — Он повернулся к Юаню. Тот с готовностью протянул руку, но Седой даже не взглянул на нее. — Думай, Юань. Времени у тебя достаточно.

Он вышел из номера. Кроха же взглянул на Юаня. Улыбка сползла с его лица.

— Приведи мне этого пса бешеного, Юань. Иначе война будет. И воевать тебе придется в одиночку против всех. Беспредел никто не любит.

Кроха покинул номер следом за Седым. Юань остался один. Чувствовал он себя раздавленным. Привести Смольного? Легко сказать. А где его взять? Два «лимона» баксов заплатили этому сычу болотному, Козельцеву, за то, что тот Смольного с нар вытащил, и вот теперь все прахом. А из-за чего? Из-за того, что Смольный, никого не спросясь, сам стал дела делать. Хотя… Оно и к лучшему. Сам начал, пусть сам и выпутывается. Судья свое слово сказал.

В номер зашел Манила. Спросил негромко:

— Что решил Седой?

— Объявил Смольного. Не достанем его за сутки — всю бригаду.

Манила подумал, кивнул:

— Справедливо. Если Смольный на моей территории прорисуется — дам знать.

— Спасибо, Манила. — Юань наполнил третью рюмку, выпил, вздохнул. — Ладно. Пора.

* * *


Три иномарки пролетели через город, на окраине свернули к коттеджному «поселению», остановились у трехэтажного кирпичного «дворца».

Пока Борик и Паня выгружали все еще пребывающего в прострации охранника из багажника «шестисотого», в салоне «Форда» Черепаха отомкнул наручники на запястьях девушек, сказал спокойно:

— За наручники прошу прощения. Идите в дом. Вас ждут.

Девушки выбрались из машины, огляделись. Дом огромный, сад еще больше. Забор высокий, глухой. По углам — телекамеры. По саду прогуливаются крепенькие ребятки с помпами. Одним словом, о побеге не стоило и думать.

— Идите, — указал Черепаха на крыльцо. — Там звонок есть. Вам откроют.

Секретарши поднялись по бетонным ступенькам. Дверь открыл здоровенный бугай в пятнистом комбинезоне. Увидев девушек, мотнул головой в сторону лестницы:

— На второй этаж поднимайтесь, пожалуйста.

В его устах «пожалуйста» прозвучало не менее многозначительно, нежели в устах волка приглашение к обеду, адресованное ягненку.

Девушки поднялись на второй этаж и оказались в громадной гостиной.

— Ух ты! — протянула восхищенно «компьютерщица». — Класс!

Камуфлированный бугай, провожавший их, кашлянул.

— Придется подождать. «Папа» сейчас придет. Вы проходите пока. Присаживайтесь.

Секретарши прошли к столу, присели. «Компьютерщица» на самый краешек шикарного итальянского стула, Маша — свободнее. Она достала сигарету, закурила.

— Здесь не курят, — предупредил камуфлированный бугай.

— А мне плевать, — ответила Маша.

За тяжелой портьерой, отгораживающей гостиную от коридора, послышались шаги. Человек ступал не слишком уверенно. Чувствовалось, что идти ему трудно. Девушки выжидательно уставились на портьеру. Занавес отодвинулся, и в гостиную вошел юноша. Он был очень бледен. Правая рука его висела на перевязи, притянутая к груди. Плечо завернуто в бинты, как в пеленку. В левой руке парень держал несколько листков бумаги и пару ручек.

— «Папа», — извиняющимся тоном сказал камуфлированный бугай, — я предупреждал, чтобы она не курила.

— Ничего страшного. Иди, Стас.

Камуфлированный затопотал вниз по ступеням. Парень же подошел к столу, положил бумагу, ручки, присел, внимательно посмотрел на девушек.

— Ой! — снова воскликнула «компьютерщица». — А я вас помню. Это вы в прошлом году приезжали к Эдуарду Анатольевичу…

— Он убил Эдуарда Анатольевича, дура, — процедила Маша, давя окурок в пепельнице. — А теперь скорее всего убьет и нас.

— Ой! — еще раз сказала «компьютерщица» и побледнела.

— После того, как Козельцев представил бы ваши показания нужным людям, живые вы стали бы для него опасны. Если бы я желал вашей смерти, не стал бы забирать вас у Владимира Андреевича, — очень тихо и очень спокойно ответил Дима. — К вечеру вы были бы мертвы.

— А вам мы нужны живыми? — спросила не без издевки Маша.

Дима понимал, что ее издевка — бравада. На самом деле ей страшно не меньше, чем подруге.

— Вас никто не удерживает силой, — сказал он. — Вы можете встать и уйти. Прямо сейчас. Я предупрежу охрану, чтобы вас выпустили за ворота. Дальше произойдет вот что: Козельцев отыщет вас в течение трех-четырех часов. У него очень хорошие связи. Потом вы умрете. Выбирайте: сотрудничать со мной и выжить или уйти и умереть.

— Откуда нам знать, что вы не врете? — спросила Маша. — Козельцев говорил то же, что и вы.

— Что он вам пообещал?

— По пять тысяч долларов.

— Расплатился?

— Нет.

— Я так и думал. — Губы Димы, темные, покрытые запекшейся коркой, дрогнули в улыбке. — Доказательств, что Козельцев собирается вас убить, у меня, естественно, нет. Чтобы убедить вас, я поступлю следующим образом. — Дима неловко полез в карман пиджака, достал чековую книжку «Америкэн экспресс», перьевой «Паркер», выписал чеки, оторвал, положил на стол. — Берите.

«Компьютерщица» осторожно взяла чек, прочла цифру, восхищенно поглядела на Машу:

— Ух ты! Миллион долларов!

Маша даже не прикоснулась к своему чеку.

— Как вы верно заметили, — продолжал Дима бесцветно, — это банковские чеки. На миллион долларов каждый. Сами по себе они не стоят ничего. Бумага. Но завтра утром вы сможете пойти в любое представительство любого крупного банка и перевести деньги на свои кредитные карточки. Тогда бумага получит реальное денежное обеспечение. Я стану на два миллиона долларов беднее, каждая из вас — на миллион долларов богаче. Теперь вы свободны. Можете уходить. Я делаю это без колебаний и малейших волнений за свои деньги, поскольку не сомневаюсь в том, что чеки никогда не будут востребованы, — закончил Дима. — Можете идти. Попробуйте спрятаться от Козельцева. Лично я не поставлю на вас даже копейки, поскольку не привык бросать деньги на ветер.

«Компьютерщица» посмотрела на Машу, затем быстро положила свой чек обратно на стол.

— Что вы предлагаете? — спросила Маша.

Дима взял чеки, скомкал, сунул в карман пиджака.

— Каждая из вас напишет заявление о том, что Козельцев Владимир Андреевич похитил вас и силой удерживал на даче, требуя дать фальшивые показания, обличающие меня в убийстве вашего шефа. От вас, Маша, потребуется еще одно заявление в двух экземплярах. — Дима посмотрел на секретаршу. — О том, что в день убийства Эдуарда Анатольевича к нему приходил некий Смолянов Аркадий Витальевич. После этого вы уже не видели своего шефа. Опознали вы его по фотографии, которую вам представил сотрудник ФСБ. Фамилию я вам продиктую. На эту же фамилию напишите и оба заявления. Числа проставлять не надо. Кстати, у вас есть загранпаспорта?

— У меня есть, — пискнула «компьютерщица».

— Есть, — кивнула Маша.

— Отлично. — Дима достал из кармана две путевки, положил на стол. Следом за путевками на столе появились четыре пачки стодолларовых купюр. — Это ваш гонорар. Путевки на Золотые пески. На три недели. Я мог бы отправить вас и в Штаты, но едущих в Штаты легко выследить. С Болгарией сложнее. Самолет улетает сегодня вечером. Мои люди отвезут вас домой, вы возьмете документы и вещи. Потом вас доставят в аэропорт и проследят за тем, чтобы вы беспрепятственно улетели. Туры не одиночные, в составе туристических групп. Так безопаснее. Деньги — ваш гонорар. По двадцать тысяч каждой. Решение нужно принять немедленно. У вас три минуты на размышление.

— Диктуйте, что писать, — кивнула Маша, придвигая к себе бумагу и ручку.

— Да, — поддержала подругу «компьютерщица».

— Вы сделали правильный выбор, — сказал Дима.

Составление заявлений заняло около пятнадцати минут. Получив нужные бумаги, Дима указал на деньги и путевки:

— Это ваше.

«Компьютерщица», побледнев от волнения, взяла деньги, принялась пересчитывать, время от времени восклицая:

— Ух ты!.. Ой, смотри, Маш, Болгария. Двадцать дней… Ух ты!..

Маша же внимательно смотрела на Диму. Тот поднялся, прохромал к лестнице, позвал:

— Стас!

Камуфлированный бугай взлетел по ступеням, словно только и ждал, пока его позовут.

— Я здесь, «папа».

— Скажи Черепахе и Борику, пусть завезут девушек домой за вещами и документами. Потом в Шереметьево. И пускай возьмут с собой по паре пехотинцев на всякий случай. Скажи, что они отвечают за безопасность девушек. Если что-нибудь случится, я лично с них спрошу. И пусть Паня ко мне поднимется. — Дима посмотрел на все еще сидящих секретарш. — Удачного перелета и хорошего отдыха.

— Девушки, — подал от двери голос камуфлированный Стас, — я вас провожу.

Маша все еще смотрела на Диму.

— У вас кто-то есть? — спросила она вдруг.

— В каком смысле?

— Жена?

— Есть.

— Жаль. — Маша вдруг улыбнулась. — Я бы вас на себе женила.

Дима засмеялся, но тут же сморщился, прижал руку к груди.

— Простите.

Девушки, сопровождаемые Стасом, вышли на лестницу. Когда в гостиную поднялся Паня, Дима сидел, задумчиво глядя в стол.

— «Папа», ты звал? — спросил Паня, останавливаясь у двери.

— Да. Скажи Стасу, что мы сейчас поедем в Москву.

— Понял.

— Возьми «Мерседес» Козельцева и… — из внутреннего кармана пиджака Дима достал заявления, которые ему днем передал Вадим, — …и вот эти две бумажки. Положишь их в ячейку камеры хранения. Номер ячейки и код узнай у Вадима. Потом сделай вот что…

* * *


Специалист подъехал ровно к трем, как и обещал. Козельцев дожидался его, прохаживаясь вокруг купола и поглядывая по сторонам. Ему пришлось побегать, прежде чем приехать сюда. Сначала он смотался в ЦУМ и купил чемоданы, как две капли воды похожие на те, в которых привез деньги Дима. Затем Козельцев отвез их на вокзал и сложил в один деньги, что были у него на руках. Чемоданы он поставил в камеру хранения. Потом поехал в банк и выставил нужную сумму на депозит. Сделать это вряд ли удалось бы, поскольку банковский день уже закончился, но выручило полезное знакомство… Только после этого Козельцев отправился на Манежную.

Он отчаянно наматывал круги, пытался представить себе, как может выглядеть киллер, нанятый Смольным. В его воображении это должен был быть человек, подобный самому Смольному. Такой же скользкий и неприятный. Специалист же оказался подтянутым мужчиной около сорока. Приятной наружности, элегантным и улыбчивым. Слегка похожим на Алена Делона.

— Вы — Владимир Андреевич? — спросил он, протягивая руку.

— Да, верно. — Козельцев ответил на рукопожатие.

— Я имел в виду деньги, — ответил Специалист, улыбаясь широко и обезоруживающе.

— Ах, да. Конечно. — Козельцев протянул кейс. — Здесь вся сумма. Но вы должны позвонить Мало-старшему и рассказать, что вас нанял Смольный.

— Хорошо, — пожал плечами Специалист. — Только сначала давайте проверим деньги.

Пока он открывал кейс, пересчитывал пачки, проверял купюры, Владимир Андреевич набрал номер охранника. «Абонент не отвечает или временно недоступен», — снисходительно объяснила механическая дама.

— Все в порядке.

Специалист бросил купюры в кейс, закрыл крышку.

Козельцев набрал нужный номер на клавиатуре мобильника, протянул трубку Специалисту:

— Вячеслав Аркадьевич.

— Алло? Вячеслав Аркадьевич? Говорит человек, которого Смольный нанял для устранения вашего сына. — Специалист играл очень талантливо. Окажись здесь Дима, отметил бы как кандидата на роль. Про запас. Но Димы здесь не было. Специалист же кивал, отвечая изредка: — Вчера вечером. Нет, в вашем городе. Это где-то в центре. По-моему, снимаемая квартира. Да, я могу показать. Хорошо. — Специалист посмотрел на Козельцева. — Здесь. Передаю. — И протянул трубку.

— В общем, так, — сказал Мало-старший. — Если этот парень покажет мне квартиру и если твои бумаги в порядке, отделаешься штрафом.

— Каким штрафом? — не понял Козельцев. — За что?

— За то, что помог Смольному выйти. По сути, все началось с тебя. Пять «лимонов» к завтрашнему вечеру.

— Пять миллионов… Мне негде взять такие деньги. Это слишком большая сумма.

— А вот моему сыну она не показалась бы слишком большой, — отрубил Мало-старший. — И по поводу «негде». Назвать тебе номера счетов?

— Нет… — Козельцев замялся. — Я… Я имел в виду, что к завтрашнему вечеру не смогу достать.

— Можешь отказаться. — Мало-старший неприятно усмехнулся. — Тогда получишь две пули. Все честно, гривна на гривну. Думай сам.

Козельцев прикидывал финансы. На данный момент у него было около полусотни миллионов на различных счетах в зарубежных банках. Включая и те два, что получены за Смольного. Сегодня, учитывая гонорар киллера и проценты за кредит, он потерял без малого четырнадцать миллионов. Да еще пять завтра. Итого девятнадцать. С ума сойти. Заработал, называется, денежек. Девятнадцать миллионов долларов. Отказаться? Сохранить деньги? А что толку? Мертвому деньги без надобности. Хоронить-то его будут в одних штанах. Если вообще будут. Беда. Экая, право, беда. Ладно. Лучше уж отдать Мало пять миллионов и покончить с этим раз и навсегда. А денег он еще заработает. Его услуги нужны людям, которые готовы их соответственно оплачивать.

— Хорошо. Завтра я достану деньги.

— Через час. На вокзале, — напомнил Вячеслав Аркадьевич.

— Да. Я помню.

Козельцев опустил телефон в карман.

— Ну что, — сказал Специалист, — приятно было с вами иметь дело, Владимир Андреевич. Здесь наши дороги расходятся. Кстати, с вас еще триста тысяч.

— За что?

— За то, что я покажу квартиру Смольного.

— Но мы же договаривались…

— Мы договаривались, что я подтвержу, кто меня нанял. А насчет квартиры мы не договаривались.

— Я…

— Вы отказываетесь? — прищурился Специалист.

— Нет, — покачал головой Владимир Андреевич. — Конечно, нет. Я отдам вам деньги завтра. Раньше просто не смогу.

Специалист подумал, кивнул:

— Хорошо. Придется поверить вам на слово. Завтра я позвоню. И не вздумайте бежать.

— Куда?

Козельцев чувствовал себя оглушенным. Из него тянули деньги кто как мог. Он плавно опускался на самое дно. Достоинства в нем не осталось ни капли. Где тот барин, который неделю назад щелчком пальцев подзывал метрдотеля в ресторане? Да еще три дня назад он бы и разговаривать со Специалистом не стал. Даже не посмотрел бы в его сторону. И с Мало тоже. Ну, если что, обратился бы к своим людям в ментовке. А теперь? Он даже милиции ничего не может сказать, поскольку сразу всплывет история с освобождением Смольного. Показаний-то Паша так и не получил. А уж Паша молчать не станет. Сразу Владимира Андреевича сольет. Без всякой жалости. За покровительственный тон, за угрозы снять, за унижение, с которым просил о помощи.

Козельцев помотал головой.

— Завтра, — повторил он. — Завтра днем.

Козельцев побрел к Манежной. Ему нужно было поймать такси до Курского. На ходу он набрал номер охранника.

— Абонент не отвечает или временно недоступен, — злорадно принялась втолковывать Владимиру Андреевичу телефонная барышня. — Абонент не отвечает или временно недоступен…

Владимир Андреевич выругался.

* * *


Димины указания проигнорировать никто не решился. Настену отвели в павильон. Сценарист, совсем молоденький мальчишка, протянул стопку листов.

— Это сценарий, — пояснил он слегка смущенно. — Дима сказал, чтобы я вам его отдал.

— Спасибо. — Катя взяла сценарий, свернула трубочкой.

В павильоне собралось много народу. Настена и Катя, конечно же, предполагали, что, помимо Миши и оператора, будет еще кто-то, но не ожидали, что соберется так много людей.

— Ах, какая девочка! — Дородная тетушка в очках с толстыми линзами и с невероятной прической крутилась возле Насти. — Очаровашечка, конфеточка. Ну-ка, ну-ка… — Тетушка схватила Настю за руку, повела на другой конец площадки. Здесь она задрала голову, вгляделась из-под ладони в сторону прожекторов. — Костя, приглуши свет. Ага. Сема, посмотри, водолазка бликов не дает?

— На подбородок, — подтвердил оператор, которого, как выяснилось, звали Семеном. — Ей что-нибудь поспокойнее нужно. Нейтральный цвет. И тончика чуть побольше положить. Таня, Тань! Девочке одежда нейтральная нужна, ты учти! Ей яркие цвета не годятся, у нее кожа бледновата.

— Хорошо, — отозвался из павильонных сумерек голос неведомой Тани. То ли костюмера, то ли художника по костюмам.

— Сем, а что, если фильтриком ее притенить, а снизу «фошкой» подсветочку дать, пятисотой? — интересовался с другого угла площадки Костя. — Слегка. С пяти часов.

— А на натуре как? — тут же спросила Тетка в очках. — Там-то из-за фильтра небо провалится.

— А на натуре я две «фошки» поставлю, — тут же нашелся Костя. — И тон потемнее возьмем.

До настоящего момента Настя плохо представляла себе, что такое киносъемка. Весь процесс съемки сводился для нее к двум командам: «Мотор» и «Снято». На деле все оказалось намного сложнее и хлопотнее. Отчего Настя сразу замкнулась, опустила голову и принялась рассматривать пол.

Наблюдая за всей этой киношной суетой, Катя отошла в угол, присела на длинную низкую скамейку. Здесь же сидели Андрей и Миша.

— Да я сам-то там не был, — говорил негромко режиссер. — Вынесли его на носилках, закинули в «Скорую» и увезли. — Миша помолчал, затем добавил: — Слушай, там момент был, можно использовать в сценарии. Представь, рука с носилок, крупным планом ее взять, и с кончиков пальцев кровь на асфальт. А асфальт пыльный, и капли собираются, как у Терминатора второго. И ноги в кадре. Равнодушно так. Капля на ботинок падает, на начищенный, и катится по нему. А звук такой растянутый пустить. Ты запомни. Классный был бы кадр.

— Хорошо, — кивнул сценарист.

Катя недоуменно посмотрела на них. «Интересно, — подумала она мрачно, — творческие люди всегда наблюдают? Даже когда умирает их друг? И когда сами умирают, тоже, наверное, смотрят со стороны. Это было бы удобнее снимать в таком ракурсе, а это в таком. А тут вот лицо покрупнее взять, чтобы последняя слезиночка по щечке скатилась. Только тончику нужно побольше положить, а то у меня кожа не очень и простынка бликовать будет. И „фошечкой“ подсветить. Очень умильно. Бабы в зале рыдать будут».

Катя поднялась, подошла к Мише, спросила негромко:

— Где у вас тут телефон? Мне позвонить нужно.

— Что? — повернулся тот. — Ах, телефон… Телефон на площадке есть, этажом выше. Сейчас налево, до лестницы. Подниметесь, там увидите.

— Спасибо.

Катя вышла из павильона. Следуя Мишиным указаниям, прошла по коридору, поднялась на второй этаж и увидела телефон. Обычный таксофон, в прорезь для монет которого была вставлена свернутая бумажка. Катя сняла трубку, набрала номер:

— Справочная? Мне нужен телефон Института Склифосовского. Спасибо. Да. — Щелкнула рычажком и тут же набрала названный номер. — Здравствуйте, я хотела бы навести справки о самочувствии Мало Дмитрия Вячеславовича. Спасибо, подожду. — У Кати вдруг возникло ощущение собственной никчемности. Этакой крохотности на фоне громадного города, в котором никому ни до кого нет дела. Равнодушная дама в больничной справочной. Равнодушный режиссер. Равнодушный сценарист. Никому нет дела до Димы. То есть им было дело, пока он был жив и здоров, поскольку именно Дима платил им деньги. Но вот его ранили, и за пару часов никто не выбрал секунды подойти к телефону, позвонить, выяснить, что с ним. — Да, я слушаю. Да. Что? Спасибо.

В трубке уже пищали гудки. Больничной даме не было дела до какого-то умершего Димы. Он для нее остался всего лишь записью в справочном журнале. Умер. Могильное слово прозвучало как набат. Катя медленно повесила трубку, спустилась по ступеням, прошла в павильон.

Настену все еще тиранила дама в очках. Поворачивала то правым боком, то левым. Настена что-то старательно читала по листку, подсунутому ей Мишей, а сам режиссер, сидя рядом на корточках, что-то терпеливо объяснял ей. Настена слушала серьезно, кивала и даже задавала какие-то вопросы.

Катя поднялась по короткому пандусу на декорацию, вышла на середину площадки, взяла Настену за руку.

— Извините, Миша, — попросила она. — Но давайте закончим все это.

В павильоне повисла абсолютная тишина. Настолько глубокая, что было слышно даже, как где-то на колосниках поскрипывает трос.

— Дима умер, — сказала Катя и посмотрела на вытянувшееся лицо дочери. — Пойдем, Настюш. Нам еще до дома добираться.

Они направились к выходу из павильона. Вся группа смотрела им вслед.

На проходной они столкнулись с Северьяном Януарьевичем. Директор казался жизнерадостным и возбужденным.

— О! Екатерина Михайловна, рад вас видеть! — воскликнул он и всплеснул руками. — На ловца, как говорится, и зверь бежит! У Насти в школе я договорился. Вы бы видели лицо вашей директрисы. — Северьян Януарьевич засмеялся довольно. — Это песня была, а не лицо. Талантище. Захочешь — и то так не сыграешь.

— Северьян Януарьевич… — сказала Катя, но тот не слушал, упивался собственным подвигом.

— С вашим начальством, честно скажу, было куда сложнее совладать, но и тут все уладилось. Они вам дают месячный отпуск за свой счет. По поводу денег можете не беспокоиться. Настюшин гонорар с лихвой все перекроет. Но начальник у вас, доложу я вам…

— Северьян Януарьевич, — терпеливо повторила Катя, — Дима ничего не сможет мне оплатить. Он умер.

— Я и говорю… — До директора вдруг дошел смысл сказанного. С округлых щек его медленно сполз румянец. — Как умер? Почему?

— Утром. Два пулевых ранения в спину.

Северьян Януарьевич сунул руку под пиджак, механически помассировал грудь, спросил:

— Валидольчика нет у вас случайно? — Катя покачала головой. — А нитроглицеринчика? Тоже нет? Жаль. И кто его?.. Уже выяснили?

— Пока нет, — ответила Катя. — Только версии. Слишком мало времени прошло.

— Ну да, — кивнул директор. — Ну да. Я понимаю. Вы куда сейчас?

— Домой, — ответила Катя.

— Давайте я вас отвезу.

— Спасибо, мы своим ходом.

Северьян Януарьевич посмотрел на нее, хмыкнул:

— Нет. Диме бы это не понравилось. Привезли — отвезли, как положено. Пойдемте, моя машина на стоянке. Не «БМВ», конечно, но куда лучше, чем автобус или электричка. Пойдемте. — Тон его стал почти дружеским.

— Хорошо.

От основного корпуса по главной аллее они направились к проходной. Настя шла молча, держа Катю за руку. И только у самой стоянки спросила:

— Теперь кино не будут снимать, да?

— Я не знаю, Настюш, — пожала плечами Катя. — Наверное, нет.

— Что значит «не будут»? — возмутился Северьян Януарьевич. — Обязательно будут. А как же? Теперь, очевидно, место Димы займет Вадим. Я попробую с ним договориться. В крайнем случае обращусь к отцу Дмитрия Вячеславовича. Ходят слухи, это очень влиятельный человек.

— Так и есть, — подтвердила Катя.

— В таком случае он просто обязан доделать картины, начатые сыном. Хотя бы как память.

Они остановились у «Волги» директора. Северьян Януарьевич предупредительно распахнул заднюю дверцу.

— Садитесь.

Настя забралась на сиденье первой. Катя на секунду замешкалась.

— Как память, — сказала она тихо, чтобы не слышала дочь, — Димин отец разыщет убийц. Думаю, им не поздоровится.

— А чем занимается Димин папа?

— Он… бизнесмен. Очень крутой.

— Ага. — Северьян Януарьевич понял Катю совершенно правильно. Кивнул. — Кто бы мог подумать. Папа — бизнесмен, а сын — такой умный, интеллигентный юноша. Ну да родителей не выбирают.

Катя села на переднее сиденье и только сейчас сообразила, что сценарий так и остался у нее в руках. Впрочем, в данный момент читать она все равно не смогла бы.

* * *


Козельцев приехал на вокзал за пять минут до назначенной встречи. Он топтался вдоль здания вокзала, ожидая приятеля Пети Савинкова, который должен был привезти деньги.

— Мужик, это ты — Козельцев? — спросил сзади не слишком трезвый голос.

Владимир Андреевич обернулся. За его спиной топтался «синюшного» вида мужичок, одетый так же, как и большинство вокзальных приживальцев. Пальтишко замызганное, не по сезону, хотя по ночам уже становилось прохладно. Шляпа войлочная, старая. В ней, наверное, еще та блоха жила, что «не умела по-русски, а только по-аглицки изъяснялась». Щетина на мужичонке пятисуточная. На ногах бахилы — «смерть врагу». В руке цветастая тряпичная сумка.

— Что нужно?

На Козельцева снова накатили мрачные предчувствия. А как иначе? С сегодняшнего утра ни одной хорошей новости. Не считая аукционных голландцев. В остальном же — полный швах.

— Ты Козельцев, нет? — поинтересовался мужичок, плотоядно посверкивая глазом.

— Ну, я. И что?

— Тут это… Короче, друган твой попросил кое-что передать тебе. Сказал, что если передам, получу пятьдесят рублей. То есть это… Сто рублей.

— Какой еще друган? Пойди проспись, дядя.

Владимиру Андреевичу показалось, что он спит и видит кошмарный сон. Не было, да и не могло быть у него «другана», общающегося с бомжами.

— Да ясно какой. Крутой, мля, — дохнул перегаром мужичок. — На черной машине приехал. Здоровенной такой. У меня квартира меньше была, чем у него машина.

Охранник. Наверняка приехал на черном «шестисотом» Владимира Андреевича.

— Где он? — Козельцев хотел было схватить мужичка за грудки, но даже сейчас не смог побороть брезгливость. — Когда приезжал?

— А денежку-то дашь? — прищурился совсем по-ленински мужичок. — Он мне обещал. Сто рублей.

Владимир Андреевич полез в карман за деньгами.

— Ну, давай говори, — вручая купюру, потребовал он.

— Так это… Добавить бы надо. Полтора часа уже тебя жду.

— Я тебе сейчас добавлю! — Накопившееся за день напряжение вырвалось из груди Владимира Андреевича отчаянным воплем.

— Да ладно, ладно, че ты, — тут же шугнулся мужичок. — Я пошутил. В общем, он просил передать, что бумажки положил, как договаривались, машину поставил на стоянку у дома, а сам уволился и уехал отдыхать.

— Как отдыхать? — изумился Козельцев. — Куда отдыхать?

— А про это ничего сказано не было. Сказал «отдыхать», и все. — Мужичок уже поглядывал в сторону, намечая будущих «сотрапезников».

— Погоди, а ты ничего не путаешь? Как он выглядел?

— Кто? Друган твой? Да здоровый такой, как тещин кабан. Прям даже страшно смотреть на него.

Точно, охранник. И тут вдруг до Владимира Андреевича дошла простая, но очень обидная мысль. Никто ничего не крал из камер хранения. Смешно подумать, что при таком человеке, как Мало-старший, может завестись «крыса». Нет. Да и сам он ничего брать не стал. Не до того ему сейчас, хотя и держится как кремень. Все-таки сын у него погиб. Охранник просто соврал, забрал деньги и сбежал.

С-скотина! Из-за него Владимир Андреевич терял тринадцать миллионов долларов. Он не Мало обворовал. Он Владимира Андреевича обворовал. Все точно рассчитал, гад. Понимал, что не до поисков сейчас шефу будет.

— И еще он сказал, что девчонок отпустил! — крикнул мужичок уже вслед.

— Ну, ладно, — скрипя от злости зубами, бормотал Козельцев, вбегая в вокзал. — Ладно, тварь. Крыса. Я тебя найду. Когда все уляжется, я тебя из-под земли достану. — Он пробежал до эскалатора, скатился по «зубастым» ступеням в подземелье, помчался к камерам хранения. — Я тебя, гнида, урою. Сам в землю закопаю. Лично…

Владимир Андреевич нашел нужную ячейку, набрал код, открыл. Папка. Он схватил папку, раскрыл… Так и есть. Те самые заявления. Бумага та же. И буква «Д» в первой строчке, в имени «Дмитрий», смазана. Эта шалава… секретарша смазала ладонью.

— Ну, гад! — простонал Козельцев, швыряя папку обратно в ячейку, захлопывая ее и сбивая код. — Падло!

Он побрел наверх, думая о том, что Дима оказался прав. Не бывает ничьих. Даже выйдя сухим из воды, Владимир Андреевич потеряет такие деньги, что «ничьей» это, уж точно, назвать нельзя. Поражение. Дима своей смертью обрек его на поражение. Парадокс.

Пожалуй, предательство охранника было именно тем ударом, который поверг его в нокдаун. Если раньше он еще как-то пытался контролировать ситуацию, то теперь в игру вступила фортуна, с которой, как известно, не поспоришь. Паша не получит заявлений девушек. Охранник отпустил секретарш. Получить еще один экземпляр заявлений не удастся. Он не может пропустить встречу с Вячеславом Аркадьевичем, а значит, у него не будет времени на то, чтобы снять копии.

Владимир Андреевич поднялся на площадь и сразу увидел припаркованный у вокзала бутылочно-зеленый «Файрберд». Рядом прохаживались двое: интеллигентного вида мужчина лет пятидесяти и здоровенный парень, по виду обизнесменившийся «бык», в отменном костюме, при золотых цацках, при галстуке за три сотни долларов. Выглядел он очень солидно. Таким людям у вокзала совершенно не место. Лицо пятидесятилетнего показалось Владимиру Андреевичу смутно знакомым, но где он видел этого человек, вспомнить так и не удалось. Перегревшийся разум отказывался выдавать сведения.

Однако Владимир Андреевич не рискнул подойти. Просто испугался, что сейчас судьба выкинет еще какой-нибудь злой фортель.

— Владимир Андреевич, здравствуйте. — Пятидесятилетний шагнул к нему первым, протянул руку. Улыбнулся приветливо. — Я рад вас видеть. Вы меня не помните? Мы встречались несколько раз на аукционах и художественных выставках. Я — Григорьев. Алексей Алексеевич Григорьев.

— Ах да, — кивнул Козельцев. — Я… Да, помню. — Его сейчас занимало совсем другое. — Я выставил на вашу фамилию депозит. Деньги можно будет получить в любой день. Начиная с завтрашнего.

Он полез в карман за документами, достал их, протянул Григорьеву. Тот покачал головой.

— Ну зачем вы так сразу, Владимир Андреевич.

— Вы деньги привезли?

— Конечно, — кивнул Алексей Алексеевич. — Кстати, познакомьтесь. Это Николай. Тот самый знакомый.

«Бык» тяжело подошел, протянул руку.

— Очень приятно.

— Мне тоже. — Козельцев вяло пожал протянутую руку, взглянул на часы. — Прошу вас… — напомнил он.

— Депозит в порядке?

Николай взглянул на Алексея Алексеевича. Тот поспешно кивнул:

— Николай, что за вопрос? Я же говорил тебе, Владимир Андреевич очень серьезный и авторитетный человек…

— Деньги, умоляю! — простонал Козельцев и снова посмотрел на часы.

До назначенного времени оставалось чуть больше пятнадцати минут.

— Пойдемте. — Алексей Алексеевич сделал приглашающий жест. — Деньги в машине. Простите Николая, — понизив голос, сказал он. — Человек молодой, неопытный. Не обтесался еще.

— Да наплевать мне, какой он! — прошипел Козельцев. — Наплевать! Я отдал вам депозит, отдайте мне мои деньги!

— Хорошо, хорошо, — торопливо сказал Григорьев. — Не волнуйтесь вы так. — Он поднял дверцу «Файрберда». — Вон ваши деньги. В сумке, на заднем сиденье.

Козельцев схватил сумку, рванул «молнию». Груда банковских бандеролек, сваленных кучей. Сразу видно, «бычара» складывал. Серьезные люди носят денежки в чемоданах. Пересчитывать времени не было. Оставалось надеяться, что Алексей Алексеевич и его приятель не собирались его кинуть. Козельцев взвалил сумку на плечо, потрусил, сгибаясь под тяжестью ноши, к вокзалу.

— Всего доброго, Владимир Андреевич! — крикнул ему вслед Григорьев.

Козельцев только махнул рукой. В камеру хранения он влетел со скоростью сверхзвукового истребителя. Открыл нужную ячейку, достал чемоданы. Времени оставалось меньше десяти минут. Владимир Андреевич вывалил деньги из сумки, стараясь разместить их более или менее равномерно, стал складывать кое-как, лишь бы соблюсти некий порядок. Сложил, захлопнул крышку, щелкнул замками. Хорошо, что никто не застал его за работой, не стал лезть с вопросами. Сейчас Козельцев пребывал в таком состоянии, что мог запросто убить. Когда он поставил чемоданы в ячейку, часы показывали три минуты пятого.

Владимир Андреевич опрометью ринулся к эскалатору. В пять минут пятого он, взмыленный, потный, перепачканный, подбежал к табло. Мало-старший и Вадим уже ждали его. Увидев Козельцева, Вячеслав Аркадьевич поджал губы, взглянул на часы, кивнул:

— Пойдемте.

— Простите, — задыхаясь, проговорил на ходу тот. — В пробку попал. Такие пробки на дорогах…

Мало-старший снова промолчал. Для солидных людей дорожная пробка — не оправдание опозданию. Надо было раньше выехать.

Они спустились в камеру хранения. Владимир Андреевич подвел Мало-старшего и его спутника к нужной ячейке, сам набрал код, достал папку, раскрыл:

— Пожалуйста.

Вячеслав Аркадьевич водрузил на нос очки, стал читать. Он прочел оба заявления от корки до корки, перевернул, зачем-то заглянул в ячейку. Протянул бумаги Вадиму:

— Посмотри.

Тот взял заявления в руки, кивнул:

— Это они.

Мало-старший повернулся к Вадиму.

— Ты деньги не забирал?

— «Папа», некогда было, — ответил тот.

— Забери.

Вадим скрылся в соседнем ряду ячеек, вернулся с двумя чемоданами. Козельцев посмотрел на них тоскливым взглядом.

— Завтра я жду от вас пять миллионов, — напомнил Мало-старший Владимиру Андреевичу.

— Да, я… Обязательно, — послушно кивнул Владимир Андреевич.

Он чувствовал себя капитаном Куком в дружественной компании аборигенов-людоедов. Вячеслав Аркадьевич покосился на советника.

— Все в порядке?

— Да, все нормально. Я проверил.

— Тогда пойдем.

Даже не попрощавшись, они двинулись к выходу из камер хранения. А Владимир Андреевич остался стоять, глядя в пол. Несчастный и раздавленный.

* * *


Смольный почувствовал себя в безопасности, лишь когда оказался на своей территории. Год назад его структура владела внушительной частью города, сравнимой с Крохиной. А теперь? Две трети выгодных точек держит Кроха. Или оголец? Это уже неважно. Огольца завалили. Теперь либо Кроха должен будет ответить, либо его сомнут другие бригады. Тот, кто не может постоять за себя, никогда не будет пользоваться уважением. Пусть Кроха попробует ответить. Ему придется сначала разобраться в той структуре, которую выстроил оголец. На это уйдет два-три дня. Вагон времени.

На троллейбусе Смольный добрался до одной из «своих» точек — ресторана «Погребок». Здесь обычно собирались пехотинцы из его бригады. Сидели, гужбанили, как водится. Для отдыха у них была пара местечек поуютнее, но «Погребок», помимо прочего, являлся еще и «тревожной» точкой. Здесь постоянно дежурила пара «посыльных». Если случалось что-то экстраординарное, можно было кинуть клич, и через двадцать минут большая часть бойцов, прихватив стволы, собралась бы у «Погребка». Именно этим способом оповещения Смольный и намеревался воспользоваться. Он оглянулся, проверяя, нет ли за ним «хвоста», и толкнул дверь ресторанчика.

В зале было малолюдно и тихо. Несколько обычных посетителей, компания каких-то пэтэушников, пьющих пиво, и трое пехотинцев в самом дальнем углу, негромко болтающих между собой.

Заметив Смольного, пехотинцы переглянулись. На лицах их отразилось недоумение. «Ну да, — подумал Смольный. — Они же еще не знают, что я соскочил».

Он прошел к своему столу, присел.

— Здорово, братва.

— Смольный? — Пехотинец оглянулся за плечо. — Ты это… А мы думали, что ты срыл из города.

— Я? — Смольный усмехнулся. Он любил эффектные появления. — С чего это я брошу свою бригаду?

— Так ведь… — подал голос второй пехотинец, — базар катался, объявили тебя.

Смольный словно с размаха на стену налетел.

— Кто объявил? Как объявил? Мне даже предъяв никто не двигал. Ответа моего не слушал. Как меня могут объявить? Кто решение такое принял?

— Седой, — вновь подал голос первый пехотинец. — Кроха вызвал Юаня на разбор, перетерли базар реально, и Седой тебя объявил. Иначе, сказал, война будет. Все структуры против нас встанут.

Смольный нахмурился. Кроха обратился к судье? Это плохо. Не думал Смольный, что все так повернется. Слово «смотрящего» — закон для всех. Смольный понимал, что не продержится в городе и суток. Его станут искать все. Каждая собака будет знать, что Смольный теперь не «папа». Он — объявленный. Смертник.

— А повод? — спросил он мрачно.

— До Крохи звон докатился, что это ты его сына завалил. Там честная стрелка была с чистым базаром. Его пацан без ствола приехал и даже ответить не мог.

— Это западло, Смольный, — вдруг подал голос третий пехотинец.

— Чего?

Смольный почувствовал, как его лицо от гнева становится горячим, словно жаровня.

— Да того, что беспредел это. Ты же и позавчера на стрелке хотел мочилово устроить. У тебя свои дела с пацаном, незачем было в это бригаду втягивать. Нужно было решать вопрос чисто баш на баш. Теперь вся структура под стволами ходит. Нас всех могут перемочить из-за тебя.

— Это кто тут тявкает? Ты меня понятиям будешь учить, обсос сопливый? — Глаза Смольного налились кровью. — Или, может, ты ссучился? Или это Кроха тебе за лаве такие песни реально заказывает?

Пехотинец мрачно уставился на Смольного.

— Да сам ты сука, понял? — вдруг зло сказал он. — Всю бригаду подставил. Так только ссученные и поступают.

Кровь ударила Смольному в голову. Он и сам не понял, как получилось, что у него в руках оказался пистолет. Только и почувствовал, что мощную отдачу, от которой руку подкидывало, словно по ней лупили палкой, да услышал громкие хлопки. Полетели осколки от разбитых пивных бутылок, щепа, сколотая пулями с черной столешницы. Заметил еще чью-то кроссовку, мелькнувшую в воздухе.

Очнулся Смольный от сухих щелчков курка. В ушах звенело пронзительно и тонко, словно туча комарья вилась над самой башкой. Над маленьким зальчиком висел густой полог порохового дыма, играя в лучах цветных фонариков. Пехотинец, тот, что самый борзый, лежал в углу без движения. Двое других тоже валялись на полу. Правда, Смольный так и не понял, замочил он их или только ранил. Того-то, щенка оборзевшего, завалил. «Маслин» пять ему в «душу» извел. Или даже шесть. Нет, один из пехотинцев был жив. Смотрел белыми от ужаса и боли глазами, зажимая простреленный живот. Вся рука в крови.

— С… моль… ный… — хрипел он.

А может, и не «Смольный» хрипел он вовсе, а «больно», не разберешь.

Смольный огляделся. Один из посетителей срыл, падло, под шумок. Второй забрался под стол, скрючился там, придурок. Как будто стол его защитить мог. Пэтэушники, уроды, пялились, раскрыв грызла. Один держал над стаканом бутылку. Пиво давно уже перелилось через край и теперь расползалось по столу пенистой лужей.

— Щас, щас, щас, — забормотал Смольный. — Щас.

Уходить надо было. Этот сбежавший м…к ментов, конечно, позовет. Да только куда ему теперь уходить? Ни бабок у него, ни «маслят».

— Щас.

Он опустился на корточки, принялся обшаривать карманы убитых пацанов. Доставал деньги, стволы, все запихивал себе под куртку. Один из пехотинцев застонал. Смольный поднялся, выстрелил в него дважды. Какая теперь разница? Жмуриком больше, жмуриком меньше. Он быстро подошел к кассе, рявкнул на бледную, перепуганную кассиршу:

— Бабки давай. Ну? Чего, оглохла, что ли, сука? Давай бабки, тебе говорят.

Та открыла кассу, трясущимися руками выгребла деньги, протянула Смольному. Купюр там было — кот наплакал. Вообще говоря, Смольный пристрелил бы и ее, а заодно и пэтэушников, да патронов стало жалко. Он повернулся к компании:

— Вы! Все из карманов на стол.

У молодежи денег было еще меньше. Только на пиво. Смольный сгреб купюры, сунул в карман.

— Всем на пол! На пол, я сказал. — Пэтэушники смотрели на него и, похоже, не понимали, о чем речь. — Что, оглохли, твари? — Смольный угостил одного из ребят рукоятью «ТТ» по грызлу, и тот свалился с табуретки под стол. Остальных упрашивать не пришлось. — Лежать так пять минут! Хоть кто голову поднимет — достану из-под земли.

Он убрал пистолет в карман куртки и быстро пошел к выходу. Через пару минут Смольный был на проспекте. Троллейбус на горизонте и не маячил, поэтому он пошел пешком.

К тому моменту, когда к «Погребку» подъехали две ментовские тачки, Смольный был уже далеко. Еще через десять минут прилетел «тревожный» братковский народ. Сидевший в одной из машин Юань понаблюдал, как из зальчика ресторана выносят накрытые простынями трупы бойцов, цыкнул зубом.

— Смольный, падло. Валить пса бешеного, — процедил он и, обернувшись к стоящему за спиной помощнику, сказал негромко: — Пошли гонцов по городу. Скажи, наша бригада Смольного объявляет наравне с Седым.

— Хорошо, — ответил помощник и отошел в сторону, доставая из кармана телефон.

Через час весь город знал: Юань объявил своего «папу» как «махновца» и беспредельщика. Сезон охоты на Смольного открылся в пять вечера.

* * *


Владимир Андреевич поехал домой в метро. Странное это было чувство. Отвык он в метро ездить за годы своей «околоверхушечной» деятельности. Долго стоял у турникетов, не понимая, куда тут надо опускать монетку и какого достоинства. Владимир Андреевич был похож на ребенка, делающего первые шаги. Сердобольная вахтерша объяснила ему, какой стороной нужно вставлять билетик и где эти самые билетики берут. Стоя на платформе, в толпе себе подобных, Владимир Андреевич оглядывался, рассматривая людей. Странно, он почти не замечал людей все эти годы. Козельцев видел благодетелей, людей нужных, тех, кто стоял выше, и тех, кто стоял ниже. Даже охрана в его круге была особой породы. Безликая, несмотря на наличие лиц.

А в метро Владимир Андреевич вдруг увидел лица. Самые обычные. Это было как внезапное открытие. Он словно бы прилетел на другую планету, где все не так, как на его родной Земле. Или это Владимир Андреевич прилетел на Землю. Впрочем, нет. Козельцев ощущал себя натуралистом, которому волей случая довелось оказаться в наблюдаемом им мире. И… ему понравилось. Живые глаза, живые эмоции, живой смех.

Владимир Андреевич вышел в центре, прошелся по улице, которую привык видеть только из окна «Мерседеса». Зашел в магазин, отстоял небольшую очередь и купил триста граммов чайной колбасы. Потом долго стоял на улице, рассматривая колбасу, принюхиваясь. Осторожно откусил кусочек, пожевал и бросил колбасу в шапку какому-то нищему. Владимир Андреевич ощущал себя космонавтом-первопроходцем. Конкистадором. Пионером Дикого Запада. Он даже нашел будочку чистильщика обуви и почистил туфли. Сидя на неудобном стуле, испытывал болезненное любопытство: а не вцепится ли ему абориген с щеткой зубами в ногу? Как будто вошел в клетку с тигром. А затем, рискуя жизнью, купил две пары совершенно ненужных ему шнурков.

Наваждение закончилось с телефонным звонком Гриши Ефимова.

— Владимир Андреевич, — озадаченно сказал Гриша Ефимов, — тут такое дело. Голландцы оказались подлинными, эксперт подтвердил. Все точно, конец пятнадцатого века.

Слушая, Козельцев словно бы рождался заново, мучительно выбираясь из темноты на свет.

— Замечательно.

— Но тут вот какая беда накатила. Оказалось, туров уже нет.

— Как нет? Ты же говорил, что…

— Владимир Андреевич, так получилось. Я же не знал.

— А твой знакомый? Он же сказал, что туры еще есть.

— Так он сам думал, что есть, а оказалось, что уже нет. Тут такая несуразица получилась. Одна фирма — то ли фонд какой-то, то ли общество, — в общем, в целях рекламы эти ребята забронировали туры заранее. Ну, сам понимаешь, круиз для настоящего спеца ценности не представляет, а они разослали приглашения большим коллекционерам, экспертам в области живописи, искусствоведам. Никто из приглашенных заказы не подтвердил, и в полдень туры должны были выставить в открытую продажу. А часов в десять пошел шквал звонков. И все спрашивали, верно ли, что на продажу выставляются голландцы. Откуда они информацию получили, ума не приложу. Словом, к полудню туров не осталось. А на «горящий» тур очередь выстроилась, как в Кремль на прием. Вот такие дела. — В голосе Гриши безраздельно властвовали сожаление и участие. — Кстати, представитель фирмы клятвенно меня заверил, что они и на твою фамилию отправили приглашение.

— Я не получал, — сказал Козельцев.

— Может, почта чего-нибудь налажала?

— Может быть. Так что с моим туром? Твой приятель его выкупил?

— Нет. Он подумал, если ты сам заказ не подтвердил, то, возможно, изменились обстоятельства. Пока он дозванивался до меня, тур пустили в продажу. Ну и, сам понимаешь, через три минуты его уже не было.

Владимир Андреевич вздохнул. Мир снова поворачивался к нему привычной, слегка грязноватой гранью.

— Короче, сколько?

— Владимир Андреевич, ну при чем здесь деньги?

— Слушай, Гриша, у меня был совершенно убойный день. Поэтому не морочь мне голову. Сколько ты хочешь за свой тур?

— Извини, Владимир Андреевич, не могу. Правда. Не обижайся, но мне такой шанс упускать нельзя. У тебя вон какая коллекция. И модернисты, и импрессионисты, да все в подлинниках, а у меня ни одного приличного полотна. Так что прости.

Владимир Андреевич вздохнул:

— Гриша, зачем тебе голландцы? Ты же не коллекционируешь живопись подобного уровня. Это хай-класс. У тебя средств на подобное хобби нет. Строго говоря, ты вообще не коллекционер. А для меня это дело жизни. Не дури. Я заплачу столько, сколько ты запросишь.

— Я, может, и не коллекционер, но надо же и мне с чего-то начинать? Вот куплю этих голландцев для почина, и сразу появится стимул.

— Гриша… — Владимир Андреевич вдруг страшно захотел спать. Сначала выпить пива, а потом завалиться спать, часиков на двадцать. На двадцать, понятно, не получится, но хотя бы на десять. — Не купишь ты голландцев. И коллекционером не станешь. Для меня этот круиз — вопрос жизни. Сделай мне одолжение, уступи свой тур.

— Владимир Андреевич, я все понимаю, но и ты меня пойми, — ответил Гриша. — Нельзя мне такой шанс упускать.

Козельцев повесил трубку. Он шел домой. Конечно, можно было позвонить организаторам круиза, возможно, кто-то в последний момент откажется от тура, мало ли как могут сложиться обстоятельства, но Владимир Андреевич в этом сомневался. Гриша ни за что не упустил бы возможность оказать ему услугу, в расчете, конечно, на услугу ответную.

Ну что же, круиз сорвался. Правда, есть еще масса мест, куда можно уехать на время. Его поспешное исчезновение вызовет кривотолки, но…

Владимир Андреевич жалел не о жизни, пошедшей наперекосяк. Рано или поздно все наладится. Пусть не так, как раньше, но наладится. И деньги еще будут. Он жалел о голландцах. Любой коллекционер его понял бы.

Козельцев добрел до дома, заглянул на стоянку, убедился, что «Мерседес» на месте, поднялся в квартиру. Не снимая туфель, прошел в комнату и рухнул на кровать. Уставился в потолок. Лежал, разглядывал лепнину по углам комнаты и болтал ногами.

В голове неспешно плавали мысли о деньгах, о Смольном, о вчерашнем дне и о дне завтрашнем: Он подумал о том, как дешево попался. Смольный взял на совершенно левый понт, а он поверил. Пошел, как ослик за морковкой, подвешенной к удочке.

Теперь Паша. Что делать с Пашей? Заявлений нет, это значит, что завтра к вечеру бывший товарищ начнет устраивать ему счастливую жизнь.

А надо вцепиться ему в горло зубами. Как Смольный, пронеслось в голове. Мысль была приятной. Клыками, да за яремную вену.

Примерно через час он достал телефон, набрал номер.

— Паша? Паша, это Владимир Андреевич. В общем, так, Паша. Заявлений не будет. Секретарш я отпустил. А как хочешь, так и выкручивайся. Это твои проблемы. Ты, сучий потрох, за что пол-«лимона» получил? Думал, за красивые глаза? Могу дать бесплатный совет, — говорил Владимир Андреевич легко и свободно. Он отчетливо осознавал, что терять ему, в сущности, нечего, и это осознание вдруг наполнило его силой. — Изыми из дела заключение экспертов, подмени пистолет, дай подержаться за него какому-нибудь урке, который от туберкулеза загибается, пообещай перевести на щадящий режим, положить на больничку. А в следующий раз, прежде чем языком болтать, думай, с кем разговариваешь. И учти, если ты на меня попробуешь свой хвост куцый поднять, я такого о ваших делах на следствии порасскажу — тебя уроют в тот же день. Прямо в камере. Если, конечно, тебе посчастливится до камеры дотянуть. Ты понял меня, г…о прокуратурское?

На протяжении монолога Козельцева Паша старательно давился воздухом. Он возмущенно сопел, порыкивал, как попавший в капкан зверь. Под конец пробормотал только: «Ну, ладно, Владимир Андреевич…» Прозвучало это очень многообещающе.

Владимир Андреевич бросил трубку на диван. Урок, преподанный ему Смольным, усвоился успешно, в полном объеме и даже дал свои плоды. Может быть, Паша поостережется к нему лезть? Ведь стоит Владимиру Андреевичу открыть рот, такая волна дерьма поднимется — до самых небес. Всем не поздоровится, не только ему. Пусть думает. Мысли размывают решимость.

Другое дело, что подобная линия поведения годилась для Паши и совершенно не подходила для Мало-старшего или Специалиста. Но с этими двумя он рассчитается. Честь по чести. Пять миллионов триста тысяч долларов — и он может забыть эту историю как страшный сон. Но деньги — не проблема. С деньгами он решит.

Владимир Андреевич закурил, забросил ногу на ногу, улыбнулся почти счастливо. Теперь, когда проблема с Пашей ушла на второй план, вернулась мысль о голландцах. Перекупить путевку? Знать бы, кто едет в круиз. Если специалисты, то они, конечно, не согласятся. Ни за какие деньги. Это сегодня голландцы стоят пять. А через пять-десять лет их цена может подняться вдвое, а то и втрое. Хорошие полотна — редкость. И чем дальше, тем реже попадаются действительно ценные работы.

В этот момент зазвонил телефон на столе. Владимир Андреевич сполз с дивана, прошел к столу, снял трубку, снова лег.

— Слушаю.

— Владимир Андреевич? — Это снова был Гриша Ефимов.

— Да.

— Хорошая новость. Есть один тур. Только с хозяином надо персонально договариваться.

— А кто хозяин? — Владимир Андреевич сел.

— Да тот самый приятель.

— Какой приятель? Который мой тур прос…ал?

— Ну зачем ты так? Человек тебе помочь хочет, а ты его помоями поливаешь.

— А сам-то он чего ехать раздумал?

— Да, понимаешь, он-то не знал, что там такая куча народу соберется. Рассчитывал миллиона за четыре голландцев взять, но не судьба, видать. Я ему рассказал про твою ситуацию, он думает, что вы могли бы договориться. Сказал, ему все равно в смысле денег с такими монстрами не тягаться. Они его сомнут, сам понимаешь.

В голосе Гриши звенело плохо скрытое торжество. Какой он молодец. И на елку умудрился влезть, и при этом задницу не ободрал.

— Хорошо. Когда он готов разговаривать?

— Да хоть сейчас. Подъезжай на «Пушку» минут через тридцать. В сквер.

— Ладно. Я буду.

Владимир Андреевич встал, пошел в ванную, умылся, сменил сорочку и костюм. Старые бросил в ящик для белья, чтобы потом сдать в чистку. Тщательно побрился и причесался, посмотрел на себя в зеркало. Вполне пристойно. И не скажешь, что у этого цветущего, солидного человека неприятности. Или проблемы? Это будет зависеть от того, какое решение примет Паша.

Козельцев спустился на первый этаж.

— Владимир Андреевич, — окликнула его консьержка, — вас тут какой-то молодой человек спрашивал.

— Да? — Козельцев остановился, обернулся. — И чего он хотел?

— Не сказал. Спросил только, дома вы или нет, — ответила консьержка.

— Ну и бог с ним, — подумав секунду, ответил Владимир Андреевич, толкнул дверь и вышел на улицу.

Стоянка располагалась через дом, вправо по улице. Центр. В центре вообще с этим делом тяжело. Даже очень серьезные люди оставляют машины прямо у подъездов. Тротуар был узким, машины на нем стояли плотно, и приходилось проявлять чудеса эквилибристики, чтобы не обтереть пиджаком крыло или дверцу. Владимир Андреевич обогнул чью-то «девятку», бочком протиснулся между стеной и «Пежо», обошел «Вольво». Свернул за угол, и в этот момент кто-то взял его под локоть. Владимир Андреевич вздрогнул. Никак он не ожидал ничего подобного.

— Вова! — Козельцев обернулся и увидел… Смольного. Тот выглядел странно. Глаза бегают, губы с синюшным оттенком. Владимир Андреевич опустил взгляд и увидел на штанинах Смольного темные пятна. — Чего уставился? — неприятно усмехнулся Смольный. — Крови никогда не видел?

— Ты что здесь делаешь? — изумленно спросил Владимир Андреевич.

— Короче, так. Мне нужна берлога. На пару дней. Отлежаться, понаблюдать. У тебя меня никто искать не будет. Еще мне нужен московский адрес огольца.

— Ну уж нет, — резко ответил Владимир Андреевич. — Хватит с меня и того, что ты уже натворил. Я из-за тебя попал на двадцать «лимонов» баксов. Да еще товарищ один грозится, что дело против меня возбудит, по твоей милости.

Тут Козельцев слукавил для красного словца. К заявлениям и предательству охранника Смольный никакого отношения не имел.

— Что за товарищ? — безразлично поинтересовался тот.

— Из прокуратуры. Тот, что тебя отпускал.

— Я с ним разберусь, — пообещал Смольный. — Ты мне предоставишь на пару дней свою хавиру и надыбаешь московский адрес огольца, а я за это помогу тебе уладить вопрос с прокуратурской крысой.

— Как то есть «уладить»? — не понял Козельцев.

— Да так. Очень просто, — усмехнулся Смольный. — Пиф-паф! — и в дамки.

Владимир Андреевич задумался. В принципе, это был выход. Если Паша исчезнет, то и вопрос отпадет сам собой. Нигде не написано, что Смольного отпустили по личной «дружеской» просьбе Владимира Андреевича. Подпись-то под постановлением Пашина стоит. А нет человека — нет и проблемы.

— А зачем тебе адрес Димы? Он же умер.

— Он-то умер, да вот папашка его, Кроха, сучье племя, жив пока. Рано или поздно, он на хавиру к сыночку непременно заглянуть решит. Вещички на память собрать. Там-то я его и встречу. — Смольный беспечно поглядел в раскачивающееся между крышами домов небо. — Соглашайся, Вова. И тебе лучше будет, и мне неплохо. Я грохну Кроху и свалю. Поеду к братану своему. Он в Нижнем приличную бригаду держит. Мы там с ним дела закрутим конкретные.

Козельцев колебался недолго.

— Ладно, — кивнул он. — Хорошо. Я завтра днем уеду. Ты сможешь разобраться с моим приятелем к вечеру?

— Легко. Ты мне только скажи, где он живет, и телефончик дай. Ну и фамилию, имя. Скажи, на чем его зацепить можно конкретно. Остальное — мои проблемы.

— Договорились. Как закончишь с этим человеком, позвонишь, я назову тебе адрес Димы.

— Базара нет, братан.

Владимир Андреевич провел Смольного в подъезд, кивнул консьержке.

— Родственник проездом нагрянул.

— Похож, — умилилась консьержка. — Это он насчет вас и спрашивал. — Она посмотрела на Смольного. — Что же ты, сынок? Сказал бы, что родственник, я бы пропустила.

— Поскромничал, — буркнул тот.

— Скромный он, — поддержал Владимир Андреевич. — Провинциал. Не успел приехать, уже в историю влип. С какими-то хулиганами на вокзале сцепился. Житья прямо не стало. Молодежь распустилась…

— И не говорите.

Козельцев протянул Смольному ключи.

— Поднимайся пока. Восемнадцатая квартира. — Тот взял ключи, пошел к лифту. — Мальчишка поживет у меня несколько дней. — Владимир Андреевич наклонился к консьержке, заговорщицки понизил голос: — Вы уж приглядите за ним, чтобы не набедокурил чего, а то я завтра днем уеду…

— Обязательно, — кивнула консьержка. — Конечно, мне не трудно.

— Премного обязан.

Владимир Андреевич вышел на улицу, огляделся. Все спокойно. Никаких «хвостов», никаких слежек. Отлично, отлично. Он улыбнулся. И вопрос с Пашей уладился.

Через двадцать минут Козельцев подъехал к Пушкинской площади. Он загнал свой «шестисотый» на платную стоянку у «Известий» и вышел в сквер. Гриша с приятелем уже ждали. Сидели на лавочке возле памятника, пили холодное пиво из запотевших бутылок.

— О! — загомонил Гриша. — А вот и Владимир Андреевич.

— Добрый день, — спокойно кивнул Козельцев. Постепенно к нему возвращалась былая уверенность. — Так это вы готовы продать свой тур?

Он внимательно взглянул на парня. Парень как парень. Высокий, тонколицый. Внимательный взгляд, цепкий. Глаза серо-стального цвета. Из таких и выходит толк в жизни. Безжалостные, жесткие, лишенные сантиментов люди.

— Я, — подтвердил парень. — Только не продать. Обменять.

— Обменять? — Владимир Андреевич взглянул на Гришу не без удивления. — Мы разве договаривались об обмене?

— Договоримся, — холодно ответил за Гришу парень. — Если вам этот тур интересен. В противном случае я поищу другого человека. Проблем с этим не будет.

— Разумно. — Владимир Андреевич наклонил голову. — И что же вы хотите взамен?

— Копии. Ваши копии тех полотен, которые будут выставлены на аукционе.

— Хм-м… А зачем они вам?

— Давайте присядем, — предложил парень и сел первым. Отхлебнул пива прямо из горлышка. — Я уже понял, что не смогу купить картины. Мне это будет не по карману. Но я, как и вы, увлекаюсь голландцами. В особенности пятнадцатым и шестнадцатым веками. У вас, я слышал, есть копии самых значимых полотен. Человек вашего достатка может позволить себе заказывать работы у самых лучших копиистов. — Он поставил бутылку на лавочку, прикурил «Давыдова» от фирменной зажигалки. Козельцев удивился. «Давыдов» был «родной», не тот, что продают в киосках. А пиво молодой коллекционер пил «Очаковское». — Если не получается приобрести подлинники, я могу попытаться заполучить хорошие копии. Точнее, самые лучшие из тех, что можно найти.

— Разумный подход, — вновь одобрил Козельцев. — Что-то лучше, чем ничего. — Приличия ради он выдержал секундную паузу. — Хорошо. Я согласен.

Ему, конечно, было жаль копии. Он заказывал их только у самых лучших мастеров. Иногда копии выглядели не хуже оригиналов. Даже эксперты ошибались. Но… Он получит подлинники. Во что бы то ни стало. А копии, как бы хороши они ни были, это всего лишь копии. Копии ему уже не понадобятся.

— Но это не все, — добавил парень.

— Не все? — Владимир Андреевич нахмурился. — Что еще?

— Вам придется оказать мне услугу.

— Какого рода?

Парень посмотрел на Гришу. Тот вздохнул, понимающе поднялся и пошел вокруг фонтана.

— У меня существует договоренность о том, что я пронесу на борт кейс.

Владимир Андреевич нахмурился.

— Контрабанда?

— Называйте как хотите. Если вы намерены плыть вместо меня, вам придется сделать это. В противном случае наш договор не состоится. Мне уже заплатили за пронос. Если Гриша говорил правду, вам не составит труда пройти, минуя таможенный досмотр, через VIP-зал. Проверять вас не станут, вы ничем не рискуете. На борту к вам подойдет человек. Отдадите ему этот кейс. Все. — Парень сделал еще глоток из бутылки. — Я выбрал вас именно благодаря вашим возможностям. Если бы вы такими возможностями не обладали, на вашем месте сейчас был бы другой человек.

— А у вас есть и другой человек на примете? — усмехнулся Козельцев.

— Не такой влиятельный, но есть. Пару запасных вариантов всегда нужно иметь под рукой.

Парень допил пиво, поставил бутылку на лавочку. Тут же коршунами налетели две бабушки. Стали ругаться друг на дружку на чем свет стоит.

— Эй! — позвал парень и поманил бабушек пальцем. Достал из кармана пиджака внушительное портмоне, открыл, выудил пару пятидесятирублевых купюр. — Вот. Не ссорьтесь.

Козельцев улыбнулся. Жест получился театральным, но зато Владимир Андреевич успел заметить толстую котлетину зеленых купюр.

— Что вы улыбаетесь? — спросил парень. — У меня мать такого же возраста. Я ей посылаю деньги, но старики — люди странные. Им сколько ни давай, все равно пойдут бутылки собирать.

— Я понимаю, — кивнул Козельцев. — Можно поинтересоваться, что за вещь вы хотите переправить?

— Конечно.

Парень полез в карман, достал что-то, завернутое в платок, развернул, и… у Владимира Андреевича перехватило дыхание от восхищения. Он понимал толк в дорогих вещах. Пасхальное яйцо с заветным клеймом. Да какое! Одно из самых дорогих!

— Фаберже?

— Да, — кивнул парень.

— Подлинник?

— Разумеется.

Владимир Андреевич прикинул, что яйцо потянет миллиона на полтора-два. Если продавать нелегально и быстро. У понимающего коллекционера — вдвое дороже.

— Я слышал, подлинник выставлен в Эрмитаже.

— Теперь там копия, — заметил спокойно парень. — Жить всем хочется. Одно такое яйцо может обеспечить музейного работника на всю оставшуюся жизнь. Если одним можно воровать, то почему другим нельзя? Зарплаты маленькие, соблазн велик, запасники охраняются плохо. Кстати, подмену не обнаружили до сих пор. Вот вам и охрана произведений искусства.

— Ваш человек на борту — турист или член команды?

— Член команды.

— Матрос? Офицер?

— Офицер. Старшего состава.

— Это хорошо. — Козельцев вернул яйцо парню. — Я согласен.

— Прекрасно. Сейчас мы поедем, вы возьмете копии голландцев. Потом выкупим два билета на завтра, на день. До Одессы. Переоформим тур. Завтра в аэропорту я отдам вам яйцо. Мы полетим в Одессу, там вы пройдете таможню. На этом будем считать вопрос закрытым. Вас устраивает?

Парень смотрел Владимиру Андреевичу прямо в лицо. Его взгляд напоминал когтистую лапу.

— Да, вполне, — ответил Козельцев. — Поехали. Моя машина на стоянке.

— Полагаю, в присутствии Григория больше нет необходимости?

— Пожалуй.

Владимир Андреевич сердечно поблагодарил Гришу. Парень пожал ему руку. Гриша, похоже, обиделся. Он, наверное, рассчитывал на какой-то знак благодарности. Хотя бы на ужин в ресторане. А тут…

— Извини, Гриша, дела. — Владимир Андреевич развел руками. — Рад был тебя повидать. Встретимся на борту.

Бок о бок с парнем они прошли на стоянку, забрались в «шестисотый» Козельцева.

— Кстати, — вспомнил тот, — нас так и не представили.

— Вы — Владимир Андреевич, — усмехнулся парень. — Это я знаю.

— А вы?…

— Слава. Панин Слава, — ответил парень, устраиваясь на сиденье и закуривая. — Для своих — Славик. Или Паня. Кому как удобнее.

— Паня, — повторил Владимир Андреевич. — Забавное прозвище.

— Мама так называет, — ответил тот.

Козельцев вывел «Мерседес» со стоянки.

— Сначала заедем домой, потом в банк.

— В банк? — переспросил Паня. — Зачем?

— Я не держу картины дома, — объяснил Козельцев. — Арендую депозитные сейфы в банке. Квартиру, как бы надежно она ни охранялась, можно обокрасть. А самые дешевые копии в моей коллекции стоят десять тысяч долларов. Кстати, три миниатюры голландцев, о которых мы говорим, суммарно потянут на шестьдесят штук.

— Я более или менее знаю расценки, — кивнул Паня. — Просто мне не приходило в голову арендовать сейфы.

— Напрасно. Очень удобно. И гарантирует от ограбления.

— А если банк лопнет? — спросил Паня.

— Так ведь надо знать, в какой банк класть, — улыбнулся Владимир Андреевич.

— Вы знаете.

— Да. Знаю, — подтвердил Владимир Андреевич. Вопреки обыкновению, он оставил «Мерседес» у подъезда, поднялся домой. Вернулся минут через пять. — Теперь в банк.

Выбранный им банк располагался в самом центре Москвы. Уютный зал, ряды сейфов вынесены в отдельное крыло.

— Секунду. — Паня огляделся. — Здесь обменка есть где-нибудь? Мне нужно баксы поменять.

— Поменяйте в банке, — предложил Козельцев.

Паня посмотрел на него, затем засмеялся.

— Верно. Мне и в голову не пришло. Спасибо.

Они вошли. Владимир Андреевич указал на окошко с табличкой «Валютные операции». Рядом стояла небольшая очередь.

— Вы обменивайте, а я пока вызову менеджера.

— Хорошо. — Паня встал в очередь.

От окошка он видел, как Владимир Андреевич и менеджер открывали сейф.

Паня обменял сто долларов и направился к сейфам.

— До отдельных залов мы пока не дошли, — сказал при виде Пани Козельцев, — но отдельные сейфы уже появились. Это радует. — Владимир Андреевич достал из сейфа узкий ящичек из несгораемой стали, поднял крышку. — Любуйтесь, ваши голландцы.

Паня достал полотна, развернул, оглядел картины, восхищенно покачал головой:

— Потрясающе, правда?

— Согласен, — кивнул не без некоторого снисхождения Козельцев. — И сами картины очень недурны, и копии восхитительны. Поверьте, Слава, я занимаюсь коллекционированием очень давно. Это лучшие копии голландцев, которые вы сможете найти в России.

Паня согласно помотал головой.

— С ума сойти! — прошептал он и вздохнул.

— Первое ваше условие я выполнил, — напомнил Козельцев. — Теперь ваша очередь. Тур.

— Да-да, — кивнул Паня. — Знаете что, Владимир Андреевич, я пока оставлю голландцев у вас в сейфе. Честно говоря, боязно возить их по всему городу. Мало ли что. А завтра… Нет, завтра не успею. Послезавтра я их заберу, а ключ пришлю вам по почте или передам при встрече.

— Хорошо, — пожал плечами Владимир Андреевич. — Пожалуйста. Оставляйте, мне не жалко.

— Спасибо. — Паня благодарно приложил руку к груди.

— Да не за что, господи.

Владимир Андреевич ничем не рисковал. Сейф стоил ему девятнадцать долларов в месяц. Пустяки, говорить не о чем. Даже если этот Слава-Паня по какой-либо причине забудет вернуть ключ, он просто аннулирует договор на аренду.

Паня же бережно сложил копии и спрятал в ящичек.

— Извините, Владимир Андреевич, я не знаю, как закрыть. Вы заприте, а я пока позвоню, закажу нам билеты на самолет на завтра, хорошо?

— Хорошо, — согласился Козельцев.

Паня отошел к окну, достал мобильный.

— Девушка, номер аэровокзала, пожалуйста. Спасибо. — Еще один номер. — Козельцев слушал его вполуха, поворачивая ключ и наблюдая за тем, как менеджер поворачивает свой и отходит в сторону. — Девушка, два билета на завтра, на день, до Одессы. Два. Два, говорю. Во сколько? А пораньше нет? — Он повернулся к Владимиру Андреевичу, спросил шепотом: — На одиннадцать утра или на шесть вечера?

— На шесть, — ответил Козельцев. — У меня еще дела утром.

— На шесть, девушка. А когда можно выкупить? А сегодня можно? Хорошо. Спасибо. — Паня сунул телефон в карман. — Сегодня можно.

— Отлично, — ответил Владимир Андреевич, протягивая ему ключ от сейфа.

— Нам надо поторапливаться, — Паня взял ключ, сунул в карман. — Через сорок минут агентство закроется.

— Тогда поторопимся, — согласился Козельцев. Уточнил, пока они шли через холл: — Кстати, у вас какого типа каюта?

— Полулюкс, — ответил Паня. — Я рассчитывал сэкономить деньги. Иногда лишняя тысяча долларов решает исход дела.

— Это верно. — Козельцев отключил сигнализацию. — Командуйте, предводитель.

Через двадцать минут они были в агентстве. Еще через пятнадцать Владимир Андреевич стал обладателем круизного тура «Жемчужина Черноморья», причем в одноместном полулюксе.

А еще через сорок они с Паней стояли у дверей аэровокзала.

— Отлично. — Владимир Андреевич прочел собственную фамилию на билете и улыбнулся. — Просто отлично. Послушайте, а когда судно прибывает в Стамбул?

— Послезавтра утром. Кстати, если хотите взять билеты на самолет из Стамбула в Москву, поторопитесь. Сдается мне, завтра утром билетов может уже не быть. Слишком много народу купит себе тур только ради голландцев. Похоже, от Стамбула судно пойдет почти пустым.

— Я тоже об этом подумал, — кивнул Владимир Андреевич.

— Ну что же, — Паня протянул ему руку, — до завтра? В пять у стойки регистрации.

— Да, хорошо. Вас подвезти?

— Спасибо. Отсюда я сам доберусь. — Паня тряхнул руку Козельцева. — Приятно иметь с вами дело, Владимир Андреевич.

— И мне очень приятно.

Козельцев сел за руль «Мерседеса». Паня же полез в карман за сигаретами. Глядя, как «шестисотый» выкатывается на Ленинградский проспект, он щелкнул зажигалкой и сказал негромко:

— То ли еще будет, Владимир Андреевич. То ли еще будет.

* * *


Лемехов сидел у подъезда. С ободранной физиономией, с приличным синяком под глазом и с шикарным букетом в руке он был похож на школьника, который ухаживает за девчонкой из соседнего квартала. Два раза в неделю его ловят тамошние мальчишки, лупят для ума, но он все ходит и ходит, несмотря на побои. Может быть, это ущемленное самолюбие, а может быть, что-то более серьезное.

Он внимательно посмотрел на подъехавшую к подъезду «Волгу» Северьяна Януарьевича, усмехнулся.

Директор тоже заметил оперативника.

— Это к вам? — спросил он не без любопытства.

— Ко мне, — ответила Катя.

Она не хотела обсуждать аспекты своей личной жизни. Слишком большие перемены произошли в ней за два последних дня.

— Киногеничный юноша, — прокомментировал Северьян Януарьевич.

— Он мент, — объяснила Катя.

— Я так и подумал, — ответил директор. — К тому же влюбленный мент.

— И в синяках, — закончила Катя.

— Это не мешает ему оставаться киногеничным. А что с ним случилось? Подрался?

— Бандитская пуля, — выдала Катя сакраментальную фразу, повернулась и открыла заднюю дверь — Настена, на выход. Приехали.

Настя выбралась из машины. Лемехов расплылся, гаркнул на полдвора:

— Кого я вижу! Настюха, привет!

— Здрасьте, дядя Антон.

Настена отошла в сторону, принялась старательно разглядывать нарисованные кем-то на асфальте «классики». Катя же помялась. Наверное, надо было что-то сказать, но она плохо представляла что. Теперь, после гибели Димы, этот директор стал для них посторонним. Человеком с улицы. Какое ему дело до них и какое, собственно, им до него?

— Я пойду?

— Конечно, — согласно кивнул Северьян Януарьевич. — Как только утрясется финансовый вопрос, я вам немедленно позвоню.

— Разумеется, — ответила Катя.

— Екатерина Михайловна, не отчаивайтесь. Жизнь — штука удивительная. Даже еще более удивительная, чем кино.

— Я знаю. Всего доброго, Северьян Януарьевич.

— И вам всего наилучшего, Екатерина Михайловна.

Северьян Януарьевич улыбнулся, чуть заметно качнул головой, словно желая подбодрить. «Волга» фыркнула двигателем и умчалась, оставив Катю и Настю на тротуаре. Катя подумала, что так, наверное, чувствовали себя пираты, которых высаживали на берегу необитаемых островов. Не будет больше шума городов и веселья цивилизации. Сменятся жизненные ценности. И звук человеческого голоса станет дороже золота.

— Привет, Кать.

Лемехов поднялся с шаткой скамеечки. Катя вдруг поняла, что он хорошенько «принявши». Глаза маслянистые, слезливые. А запах… Одним словом, пьян был Лемехов изрядно.

— Привет, — ответила Катя и позвала: — Настюш, иди-ка сюда.

Настя подошла, ухватилась за руку. В последнее время она не часто это делала. Только когда хотела отгородиться от назойливых приставаний посторонних.

— Слушай… — Лемехов шагнул навстречу. — Вообще-то я извиниться хотел. За вчерашнее. Нашло что-то. Вот и вспылил.

— Понятно.

Лемехов подошел еще ближе, покачнулся, протянул букет:

— Вот.

— Извинения приняты, — сказала Катя. — А теперь иди домой.

— Слушай, Кать… — Лемехов пьяно почесал затылок. — Это… Поговорить бы.

— Да не о чем нам разговаривать, Антон.

— А мне кажется, есть о чем. — Лемехов опустился на корточки, едва не опрокинувшись на спину, подмигнул Насте. — Настюх, возьми цветочки и беги домой, поставь их в вазу, пока не завяли. Ага?

Настя вопросительно взглянула на Катю.

— Давай, — кивнула дочери та. — Иди. Я сейчас поднимусь.

Настя взяла букет и скрылась в подъезде.

Антон проводил ее взглядом, хмыкнул, поднялся, раскинув руки, как орел — крылья.

— Оп-па, — засмеялся он. — Штормит нынче.

— Я вижу, — сухо ответила Катя. — Что дальше?

— Кать, ну чего ты?

— Я? Я ничего. — Катя вздохнула. — Короче, Антон, говори, зачем пришел, и я пойду.

— У меня к тебе предложение. — Лемехов засунул руки поглубже в карманы брюк, вздернул плечи.

— Я слушаю.

— Выходи за меня замуж.

— Что? Прости, я, наверное, ослышалась?

— Я говорю: выходи за меня замуж. — Лемехов вздохнул, да так мощно, что перегар поплыл по двору. — А чего? Настюхе папа нужен? Нужен. Ну и это…

— Так, Антон, — перебила его Катя. — Иди-ка ты домой. Я даже говорить не стану на эту тему.

— Почему? Ты думаешь, что я пьян? — настаивал Лемехов. — Да? Я не пьян. Ну, сто граммов принял для душевного подъема. Я же серьезно предлагаю.

Катя обошла Антона и направилась к подъезду.

— Погоди, Кать. — Лемехов поймал ее за локоть. — Ну, погоди, чего ты? Я же не спьяну. Я бы и вчера тебе сказал, если бы не этот… уголовник хренов.

— Пусти, — вдруг очень жестко сказала Катя.

Лемехов поджал губы.

— Да ты чего, Кать?

— Ничего. Пусти, тебе сказано, — очень тихо повторила Катя.

— А то что? Гукину стукнешь? Или этому заступнику своему?

— А ну отпусти мою маму, — донесся от подъезда голос Насти.

Катя обернулась. Настена стояла в дверях, а за ней, держа руку на перевязи, возвышался Дима. Лицо его было бледным, напряженным и очень злым.

— Антон, — позвал Дима, — вы бы отпустили Катю.

— Ах, вон оно чего! — Лемехов засмеялся неприятно. — Вот тут в чем дело. А я-то думаю, раньше все глазки строила, а теперь вон как. Не нужен стал. Побогаче кадр отыскался.

Катя молчала, все еще не в силах прийти в себя от изумления.

— Пошел вон! — негромко сказал Дима и тронул Настю за плечо. — Настя, поднимись домой, пожалуйста.

— Хорошо. — Настена затопотала по ступенькам.

— Да ладно, ладно. — Лемехов пьяно улыбнулся. — Я с калеками и ранеными не дерусь.

— Ты откуда взялся? — спросила Катя Диму.

Тот, не сводя взгляда с оперативника, мотнул головой.

— Потом объясню.

— Вот какой расклад, значит, выкатывается, — пробормотал Антон.

— Катя, пошли, — позвал Дима. — Антон выспится, и вы завтра поговорите.

— Да ладно, — усмехнулся оперативник. — Чего там говорить-то? И так все ясно. Бабки, иномарка, дачка. Квартирка в Москве. Чего тут не понять-то?

— Антон, вам лучше пойти домой, — спокойно сказал Дима.

— А ты меня ударь, — оскалился тот. — Попробуй, если здоровье позволяет.

— Может быть, не стоит?

— Нет, ты ударь.

— Перестань, Лемехов, — зло сказала Катя.

— А чего? — засмеялся тот. — Он у тебя вон какой крутой. Пусть ударит. Или начнет за тебя да за папочку прятаться? Ударь меня, ты! — крикнул Лемехов на весь двор.

— Мы, кажется, вчера уже выяснили этот вопрос, — сказал Дима. Где-то наверху хлопнула створка окна. — Катя, поднимись, посмотри. Кажется, Настя окно открыла в подъезде.

— Да, поднимись, Кать, — поддержал пьяно Лемехов.

— Пошли вместе, — попросила Катя Диму.

— Не волнуйся. — Тот улыбнулся уголками губ. — Все будет в порядке.

Катя взяла Лемехова за грудки:

— Не дай бог, свару затеешь, понял?

— Что ты, что ты! — Тот поднял обе руки, пошатнулся. — Молчу, молчу.

Катя вошла в подъезд.

— Ну? — спросил Антон. — Так ударишь, нет? Или так и будешь менжеваться?

— Антон, вы любите Катю?

— А тебе-то что за дело?

— Оставьте ее в покое.

— Тебя не касается, понял? Катька не для тебя. Поищи себе какую-нибудь шлюху побогаче. — Дима смотрел на Антона. — Чего пялишься? Ты — уголовник, а она — мент. Понял?

— Знаете, в чем между нами разница, Антон? — спросил Дима негромко.

— Ну?

— Вы говорите — «мент», а я — «женщина».

— И что?

— Ничего, — покачал головой Дима.

— Я не понял, — насупился Лемехов. — Ты чего хочешь сказать: вот ты такой хороший, а я — дурак?

— Это вы сказали, не я.

Лемехов нетвердо подошел к Диме.

— А хочешь, я тебе морду набью?

Тот поморщился:

— Антон, уберите руки.

— А то что?

Дима вдруг резко пнул его носком туфли в голень. Лемехов охнул, согнулся, схватился за ногу.

— Сука! — простонал он.

— Я это уже слышал. Вчера, — ответил Дима, повернулся и направился к лестнице.

Катя стояла на лестничной площадке, курила, стряхивая пепел в стеклянную банку. Когда Дима поднялся, она раздавила окурок, спросила:

— Рассказывай.

Дима улыбнулся.

— Ты уверена, что хочешь знать?

— Я — мент. А менты любопытны по призванию.

— Неверный ответ. — Дима подошел к ней, наклонился, поцеловал в щеку. — Это женское любопытство.

— Женщины-менты любопытны вдвойне, — Катя улыбнулась, осторожно обняла его.

— Ну вот. Я думал, ты так никогда и не скажешь этого слова.

— Какого?

— Женщина. Мент, мент…

Катя поцеловала его в сухие, потрескавшиеся губы.

— Рассказывай.

— Напоишь чаем?

— Конечно. Я напою тебя чаем. И накормлю ужином.

Дверь в квартиру открылась. На площадку выглянула Настена.

— Стоите, — с удовлетворением сказала Настя. — Ну, стойте тогда. А то я жду, жду. Уже волноваться начала.

Катя и Дима засмеялись.

— Сейчас идем, — ответила Катя. — Ставь чайник.

— Уже поставила, — Настена скрылась за дверью.

— И все-таки?

— Две машины, — ответил Дима. — Две «Скорых помощи». Обе арендованы для съемки вчера днем, на сутки. Подстанция бедная, а мы закупили им бензин на два месяца. Плюс «живые» деньги. Одна «Скорая» ждала у вокзала, вторая во дворе, возле больницы.

— А кого привезли в больницу?

— Труп. Парень моего возраста. — Дима вздохнул. — Его сбила машина. Ночью. Ребята договорились с родителями, что оплатят похороны и поминки. Взяли с них расписку. Забрали тело из морга, привезли в Москву, переодели в мои вещи, подложили в карман куртки водительские права.

— Оружие, из которого стреляли, зарегистрировано?

— Конечно. Но оно служебное. Владельца не найдут.

— Почему?

— Потому что он — офицер ФСБ. Действующий офицер.

— Вы ему заплатили?

— Естественно.

— Ты говорил, что не имеешь дел с криминалом. — Катя отстранилась.

— Это правда. Просто я не хотел, чтобы меня убили на вокзале.

— Ты мог обратиться в милицию, — сказала Катя. — Мог бы объяснить все мне, наконец.

— Я и объясняю, — возразил Дима.

— Я имею в виду — объяснить до того, как все это произошло. Вчера хотя бы.

— Если бы я объяснил тебе все вчера, нас бы убили обоих.

— Постой, а из-за чего вообще заварилась вся эта каша? — прищурилась Катя. — Не просто же так эти люди воспылали к тебе ненавистью? Это из-за Смольного?

— Нет, конечно. — Дима покачал головой. — Смольный — кукла. Он сам не понимает, что его используют. Дело не в нем. Дело в Козельцеве, Владимире Андреевиче.

— Козельцев помог Смольному выйти на свободу.

— Да. За деньги. Но он бы помог и так, просто люди, платившие ему, этого не знали.

— Может быть, ты объяснишь мне, в чем дело?

— Речь идет об огромных деньгах. Миллионов двадцать долларов.

— Сколько?

— Двадцать миллионов.

— Боже мой! — Катя засмеялась. — Сумма-то какая астрономическая. Я себе даже представить таких денег не могу. Что-то заоблачное.

— Люди уровня Козельцева оперируют суммами подобного порядка, — рассудительно заметил Дима и снова поцеловал Катю в щеку. — Пойдем, Настя обидится. Мне кажется, ей не хватает твоего внимания. Она ревнует.

— Да брось! — Катя посерьезнела. Она и сама знала то, что говорил сейчас Дима.

— Клянусь тебе. Я сам таким был. С детьми нужно разговаривать, пока они хотят разговаривать с тобой. Лет через пять будет поздно. Настена найдет других собеседников.

Катя кивнула.

— Может быть, ты прав.

— Я прав, — сказал Дима. — Поверь.

— Так ты мне расскажешь, за что тебя хотели убить? Или так и будешь заговаривать зубы?

— Мне не хотелось бы втягивать тебя в эту историю, — ответил Дима.

— Возможно, я смогла бы помочь тебе. Сделать так, чтобы обошлось без лишнего кровопролития.

— Это вряд ли, — честно признался Дима. — Слишком большие деньги.

— И все-таки…

— Кать, не сегодня. Завтра вечером.

— Почему завтра? — не поняла Катя.

— Потому что завтра начнется круиз «Жемчужина Черноморья».

— А при чем здесь круиз?

— В нем поплывет Козельцев. Одной опасностью станет меньше.

— А вторая опасность?

— Смольный. Козельцев учел все, кроме одного: Смольный слишком своенравен. Он начал проворачивать свои дела, вместо того чтобы помогать Владимиру Андреевичу. До поры их планы совпадали, теперь разошлись. Но Смольный все еще на свободе и по-прежнему очень опасен.

Снова открылась дверь в квартиру, Настена вышла на площадку, встала, подперев рукой бок, явно копируя Катю:

— А чайник-то, между прочим, давно вскипел. И вообще скоро остынет.

— Идем. Спасибо, Насть, — улыбнулся Дима и взял Катю за руку. — Пошли. — Они начали спускаться по ступеням. — Ты умеешь кататься по перилам? — спросил вдруг Дима.

— Что? — удивилась Катя.

— По перилам кататься умеешь? Вы в школе катались по перилам?

— Ну, в классе четвертом катались. — Катя улыбнулась.

— Это очень весело, — заявил Дима. — Хочешь попробовать?

— Что? Проехаться по перилам?

— Да.

— Не знаю. — Катя засмеялась.

— Ой, я хочу! — тут же завопила Настена. — Дядь Дим, прокатите меня!

— Давай! — Дима протянул ей руку. — Пошли.

Они поднялись на площадку, Дима придерживал Настену здоровой рукой. Взвизгнув от удовольствия, Настя проехала по перилам, посмотрела на Катю:

— Мам, классно. Тебе понравится.

Дима улыбнулся, кивнул ободряюще.

— Прокатись. Когда хочешь почувствовать вкус жизни, нужно совершить что-нибудь, чего никогда не сделал бы в обычном настроении. Станцевать на улице. Нырнуть в фонтан. Прокатиться по перилам.

— А, — махнула рукой Катя, поднялась по ступеням, села на перила. — Мамочки! — Она скатилась по перилам.

Дима засмеялся. Настена засмеялась тоже.

— Вполне прилично получилось, — заверил Дима, подхватывая Катю внизу. — Очень прилично. Я в школе хуже катался. Ты, наверное, была двоечницей и прогульщицей. И целыми днями каталась по перилам.

— Да ну тебя… — Катя и Настя смеялись в полный голос.

— Ну вот, — Дима состроил чудную физиономию, — теперь можно и чайку с сушками выпить.

— А у нас нет сушек, — громко заявила Настена.

— А что есть?

— Баранки.

— Ну, тогда чайку с баранками! Вперед, девушки.

Они вошли в квартиру.

* * *


В дверь позвонили, когда стрелки часов только-только перевалили за полночь. Девушка вопросительно взглянула на Алексея Алексеевича.

Тот ободряюще кивнул:

— Это твой дедушка.

— Мой…

— Дедушка, — еще раз сказал Алексей Алексеевич. — Профессор, собиратель редких книг. Картины не коллекционирует, хотя пара редких полотен у него имеется.

— Понятно, — кивнула девушка и пошла открывать.

— Оп-па! — донесся из прихожей ее озадаченный возглас.

Алексей Алексеевич улыбнулся. Значит, Вячеслав Аркадьевич добился своего. Удивить девушку было нелегко. Она за свою недолгую жизнь успела повидать достаточно.

В комнату вошли Вячеслав Аркадьевич, Вадим и Боксер. За ними следовал благообразный, интеллигентного вида мужчина в поношенном сером костюме и пенсне. На вид ему было лет семьдесят пять. Волосы на розовой лысоватой макушке кудрявились совсем по-детски. Замыкала процессию девушка.

— Доброй ночи, молодые люди, — кивнул с достоинством старичок Алексею Алексеевичу и девушке.

— Доброй, доброй. — Григорьев обошел старичка, оглядел со всех сторон.

— Ну как? — поинтересовался не без гордости Боксер. — Хавир двадцать обошел, пока нашел.

— Отлично, — признался искренне Григорьев. — То, что нужно.

Вячеслав Аркадьевич полез во внутренний карман пиджака, достал паспорта, билеты, путевки, положил на столик.

— «Рыла», билеты, туры, все на левые фамилии. «Рыла» конкретный человек делал, можете не беспокоиться. Они настоящие, но о потере не заявлено. Ребята вчера в Крыму зацепили у одной парочки. Картинки, понятно, вклеенные. Но комар носа не подточит.

Старичок огляделся, хлопнул девушку сухой, но крепкой ладонью по ягодице.

— Внучка, налей-ка мне пивка быстренько. Давай-давай, шевелись.

— Пепел, не балуй, — предупредил Кроха. — Люди реальные.

Старичок усмехнулся.

— Внучка, как тебя звать-то хоть?

Девушка хмыкнула.

— Женя.

— Женечка, а меня Сергей Сергеевич. — Старичок цапнул девушку за запястье, чмокнул в кисть сухими губами. — Женечка, внученька, налей мне пивка, пожалуйста. Пока мы тут базары с мужчинами перетрем реальные.

Девушка хмыкнула и удалилась в кухню.

— Пеп… Сергей Сергеевич, — поправился Григорьев, — я вас очень прошу на борту воздержаться от фени. Солидные люди поплывут.

— Голубчик, я всегда соблюдаю культуру профессии, — с достоинством ответил старичок и одернул пиджак. — Похоже, наше поколение осталось последним, кто ее соблюдает. Нет больше культурных людей. Чуть что, сразу за волыны хватаются. Проще человека по голове кастетом, чем развести его реально, ласково, чтобы довольным ушел, без обиды в сердце.

— От кого я это слышу, — усмехнулся Вячеслав Аркадьевич. — От вора со стажем в шесть десятков и тремя ходками за плечами.

— Сударь, — старик выпрямился, сверкнул глазами, — к вашему сведению, подобный послужной список не мешает сохранять человеческий облик. На каждого ходки оказывают свое влияние. — Старичок расстегнул пиджак. В этот момент из кухни вышла Женя, неся высокую запотевшую кружку с холодным «Гессером». — Благодарю. — Старичок сделал несколько внушительных глотков, разом ополовинив кружку, выдохнул с наслаждением. — Отлично. Превосходно. Взамен… — он запустил руку в карман пиджака, вытащил оттуда изящные женские часики, протянул Жене. — Сюрприз.

— Это же мои часы, — удивилась девушка.

— В самом деле? — Старичок состроил удивленную физиономию. — И как это они ко мне в карман попали?

— Ладно, Пепел, хорош под клоуна косить. Для лоха фокусы свои прибереги, — посерьезнел Вячеслав Аркадьевич.

— Как скажешь, Кроха. Я всего лишь хотел девушку развлечь. Вон она какая серьезная.

— Развлекли, спасибо. — Девушка забралась с ногами на диван, взяла со столика модный журнал.

— Вам нужно уточнить между собой легенду, — сказал Вячеслав Аркадьевич. — Вас, конечно, станут расспрашивать. Не каждый день в наше время выставляются на торги такие картины. Кто вы, откуда, как к вам попали полотна. Почему раньше нигде не нарисовались. Словом, все, на чем вас могут выкупить. Конечно, на корабле будут люди, которые станут вас страховать, но лучше обойтись без сбоев. — Вячеслав Аркадьевич обвел всех присутствующих взглядом. — Я на вас рассчитываю.

— А деньги? — спросил старичок. — На расходы. В ресторан сходить или еще куда-то. Не можем же мы…

— Можете, — отрубил Вячеслав Аркадьевич. — Только то, что входит в стоимость тура. Вы продаете редчайшие полотна как раз потому, что у вас совсем нет денег. — Он улыбнулся. — Не беспокойся. Устроители круиза о вас позаботились. Каюта люкс. Вы им сделали рекламу, на какую они и не рассчитывали. — Мало-старший повернулся к Боксеру и Вадиму. — Представьте, некоторые сотрудники зажилили по паре путевок и сбагрили их по двойной цене. Разница, само собой, ушла им в карман.

Вадим и Боксер засмеялись.

Алексей Алексеевич кивнул, оценив предприимчивость дельцов из агентства.

— Пожалуйста, обговорите легенду, — еще раз попросил Вячеслав Аркадьевич старичка и девушку. — И, пожалуй, эту ночь вам лучше провести в гостинице при аэропорте. Вас никто не должен даже случайно увидеть в нашей компании. Вадим вас отвезет. Алексей Алексеевич, завтра к вечеру заберите копии у вашего художника.

— Конечно, — ответил тот.

Игра вступала в завершающую стадию.

— Пепел, утром в гостиницу приедет человек, привезет картинки.

— Я помню, Слава, помню, — кивнул старичок. — Старость вовсе не означает наличие маразма.

— Боксер, аккуратно присматривай за нашей «счастливой семейкой» до самого отъезда. Ни один волос не должен упасть с их головы.

Девушка вышла в соседнюю комнату, вернулась с небольшим чемоданчиком.

— Я готова, — объявила она.

— Вещи Сергея Сергеевича в машине, — сказал Малостарший. — Можно ехать.

Всей компанией они вышли в прихожую. Алексей Алексеевич взял девушку за руку, поцеловал.

— Будь осторожна. Ни пуха.

— К черту, — ответила она.

— Погоди, мобильный проверю. — Алексей Алексеевич набрал номер на клавиатуре своего телефона. В кармане у девушки запищал крохотный «Эрикссон». — Отлично. Не забывай ставить на подзарядку и держи меня в курсе дел.

Да, если кто-то к вам придет, поставь телефон в режим вибрации. А лучше сама звони мне почаще.

— Хорошо. — Женя чмокнула его в щеку. — Я тебя очень люблю.

— И я тебя.

— Мы пошли.

— Удачи.

— Не скучай.

Компания вышла на площадку. Алексей Алексеевич закрыл дверь на все замки. Потом прошел в комнату, налил в стакан немного виски, бормотнул в пространство:

— Ни пуха ни пера.

И выпил залпом.

* * *


Владимир Андреевич Козельцев собирал чемодан. Он взял необходимые документы, чтобы удостоверить наличие средств и в случае удачи оформить перевод.

Смольный, сидя на диване и положив ноги на журнальный столик, прихлебывал из высокого бокала водку, наблюдая за сборами.

— Ты мне достал адрес огольца? — спросил он.

— Мы с тобой договорились. Сделаешь дело с прокуратурской крысой, получишь адрес.

— Информацию мне дай, — сказал Смольный. — Как его зовут, как найти.

Владимир Андреевич продиктовал ему данные Паши. Смольный старательно записал их на листок.

— Завтра сделаю.

Смольный не собирался никого убивать. Что он, дурак, что ли? Рисковать, когда заветная цель так близко. Покончит с Крохой, а там видно будет. Возможно, удастся как-то переломить ситуацию. Взять все под контроль. Мало Крохи? Завалит и Седого. Только сам, чтобы языков не осталось. Мало ли кто мог иметь зуб на старого «судью». Конечно, убийцу станут искать, но хрен найдут.

— Значит, завтра будет и адрес.

Козельцев оглянулся:

— Тут где-то лежал мой портсигар, ты не видел?

— Нет, не видел. Вова, смотри не вздумай меня кинуть.

— Слушай… — Владимир Андреевич выпрямился, уперся ладонями в поясницу, потянулся. — Хватит уже мне грозить. Ты все-таки у меня дома.

— Я помню. Ты, Вова, хорошо учился в школе? Помнишь, наверное: «Повторение — мать учения».

— Перестань. У нас обоих завтра тяжелый день.

— Точно. — Смольный залпом допил водку, поднялся с дивана. — Пойду-ка я спать. Будешь завтра уходить, если я еще не проснусь — не буди.

— Хорошо, — пообещал Козельцев.

Смольный икнул, хмыкнул и скрылся в спальне. Когда Владимир Андреевич, упаковав наконец чемодан, заглянул в комнату, Смольный спал поперек его кровати, разбросав руки крестом. Надо отдать ему должное, он совершенно не храпел. Владимир Андреевич подошел ближе. Из кармана брюк Смольного торчал уголок портсигара.

У Козельцева вдруг появилось дичайшее желание взять какую-нибудь железяку помассивнее и раскроить «партнеру» череп, но он поборол искушение. Во-первых, консьержка видела, что они заходили вместе. Во-вторых, если Смольного внезапно «приобнимет дядька Кондратий», кто решит проблему с Пашей?

Владимир Андреевич вздохнул и пошел спать на диван в гостиную.

* * *


Далеко за полночь Дима обнял Катю, провел кончиками пальцев по обнаженному плечу.

— Я тебя люблю, — сказал он.

Катя приподнялась на локте, посмотрела ему в лицо, улыбнулась и осторожно поцеловала в губы.

— Я тоже тебя люблю, — ответила она.

— Ты выйдешь за меня замуж?

Катя наклонила голову.

— Дим, я мент.

— Разве это имеет какое-то значение?

— Для меня имеет. — Катя вздохнула, поцеловала его снова. — Не обижайся. Я тебя люблю и счастлива, что мы вместе, но замужество означало бы для меня смену всей жизни. Боюсь, я к этому не готова.

Дима подумал.

— У меня достаточно денег, чтобы мы втроем провели остаток дней в праздной роскоши. — Он усмехнулся. — Но, насколько я понимаю, дело вовсе не в этом.

— Нет, — покачала головой Катя.

— Ты стесняешься меня?

— Не говори глупостей. Просто мне нравится моя работа. Я не хочу ее бросать. А мне придется это сделать, если я выйду за тебя замуж.

— Понятно, — кивнул Дима. — Но ты-то мне доверяешь?

— Да, — ответила она и поцеловала его в третий раз.

— Ну и отлично. А насчет замужества… Я подожду. — Он улыбнулся. — Я товарищ терпеливый.

* * *


Алексей Алексеевич проснулся вдруг. Не плавно, как это бывало чаще всего, а резко, словно его окатили холодной водой. Однако открывать глаза не торопился. Лежал себе и пытался понять, что явилось причиной пробуждения. В чем проблема. То ли снова желудочные колики, то ли просто в туалет хочется.

Повалявшись минут десять, Алексей Алексеевич все-таки пришел к выводу, что желудочные колики не имеют к его пробуждению ни малейшего отношения.

Значит, нужно в туалет. Из-за этого и проснулся. Плохо и пошло. Раньше не просыпался. Надо бы сходить в местную поликлинику, проверить простату. Возраст уже — сами понимаете.

Алексей Алексеевич открыл глаза, откинул одеяло, сел и поискал ногами тапочки. Нашел, понятное дело. Куда им было деваться-то? Где поставил, там и стояли. Григорьев, прищурясь, посмотрел в окно. День был солнечный. Хороший день был. Белые газовые занавески лениво полоскались в потоке теплого воздуха, втекающего в окно спальни. Под окном же деловито ездили машины и галдели воробьи. У продуктового, что в соседнем подъезде, толпа грузчиков различной степени «наегости» азартно и весело, с шутками-прибаутками разгружала машину. А над головой крутился комар. Самый обычный комар. Может быть, из-за комара он и проснулся?

Григорьев проворчал вяло: «Лети, лети, пернатый друг», поскреб плечо и, подтянув трусы, отправился в «евротуалет». Затем обстоятельно принял душ, почистил зубы и причесался. Выйдя в кухню, открыл холодильник, намереваясь позавтракать, и тут же обнаружил на нижней полке бутылку коньяку. Какого черта коньяк делал в холодильнике, а не в баре, Алексей Алексеевич понятия не имел. Пбшло это — коньяк в холодильнике. Коньяк должен быть теплым.

Григорьев произвел инспекцию содержимого холодильного чудо-агрегата и обнаружил колбаску сырокопченую брауншвейгскую, предусмотрительно нарезанную и упакованную в местном супермаркете, маслица брикетик, фрукты в нижнем отделении; лимон на дверце, еще вполне свежий, и даже завернутый в серебряную фольгу кусок шоколадки. Да, шоколадку ела Женя. Она сладкое любит. Исходя из результатов осмотра Алексей Алексеевич сделал мгновенный вывод, что пузатая импортная бутылка попалась ему на глаза явно ко времени.

— Выпить, что ли, коньячку? — громко спросил он самого себя и сам же себе ответил: — Почему бы и нет? Коньяк, говорят, расширяет сосуды.

Не то чтобы Григорьев любил с утра пораньше заложить за воротник, но сегодня решительно нечего было делать. Ну, смотаться к вечеру за копиями к художнику. Всего делов-то. Все остальное он сделал. Словом, накатывал пустой день. Можно гулять, расслабляться. Не сильно, для проформы.

Если все пойдет без срывов, то через четыре дня они с Женей будут в Риме. Подумал, и тоскливо как-то стало. Любое дело, особенно красивое, изящное, тщательно выверенное, — как бенефис, как собственный ребенок. Его любишь, его лелеешь. Когда дело заканчивается, ощущения сродни тому, как если бы этот самый ребенок вырос и смотал удочки из родительского дома. Безотцовщина.

«Ладно, — подумал Алексей Алексеевич, возвращаясь в комнату и доставая из бара пузатый бокальчик. — Дело доделаем, а там можно и на покой. Будут качаться в гамаке на даче, или читать книги, или смотреть фильмы, или путешествовать. Или… Черт их знает, что они будут делать. Придумают по ходу».

Григорьев вернулся в кухню, плеснул в бокальчик коньяку, покачал в ладони, выпил маленькими глотками, положил в рот четвертинку дольки лимона и долго крутил ее на языке, прислушиваясь к собственным ощущениям и глядя в окно.

Коньяк горячей волной прокатился по пищеводу и приятным теплом осел в желудке. А вот во рту вкуса почти не осталось. Алексей Алексеевич налил еще половину рюмки и отправился в комнату. Здесь плюхнулся на диван и включил телевизор.

«О таком времяпрепровождении ты мечтал? — Да, примерно, наверное. — Осточертеет через неделю. Ну, через две».

От коньяка приятно поплыло в голове. Очень приятно. И Григорьев сделал еще глоток. На экране молоденькая дикторша с мрачным лицом зачитывала сводки с полей сражений мирной жизни. Алексей Алексеевич сидел, потягивая коньяк, и почти не слушал ее. Наверное, надо поставить какую-нибудь музыку, кино или мультики, но лень стало выбираться из кресла. Приятно и расслабленно было сидеть так, попивая неторопливо алкоголь и шевеля пальцами ног.

Звонок в дверь прозвучал совершенно неожиданно. Впрочем, звонок всегда звучит неожиданно, когда вы пьете коньяк. Или водку. Или еще что-нибудь крепче кваса. Алексей Алексеевич посмотрел в сторону темного коридора, в глубине которого еще более темным прямоугольником выступила дверь, и крикнул:

— Я занят!!! — Звонок затрезвонил снова, долго и требовательно. — Говорю же, я занят, — проворчал Григорьев, торопливо проглатывая коньяк. Не то чтобы ему было жалко коньяку, просто не слишком приятно, когда тебя застают с утра пораньше с рюмкой в руке. — Иду-у.

Он поставил рюмку в бар, направился к двери, посмотрел в глазок. На площадке стоял Петенька Савинков. Хромой горбун собственной персоной. Косил в глазок слезящимся, красным с недосыпа глазом.

Алексей Алексеевич потянул створку, и в ту же секунду с той стороны навалились, мощно и страшно. Григорьева отбросило в сторону. Он грохнулся о стену, да так и сполз на пол, удивленно глядя, как в квартиру входят трое — как на подбор здоровые, накачанные, жутковато безразличные. И одеты по-разному: тут тебе и плашик, и рубашечка, и пиджачок летний, а поди ты, не отличишь одного от другого. За спинами у троих, заваливаясь на каждом шагу набок, шел Савинков Петя, красноглазый кролик-альбинос.

И понял тут Александр Александрович: что-то случилось. Произошло что-то. И плыть никуда не придется, и даже копии голландцев забрать у художника не получится. Убьют его скорее всего, вот что. Прямо вот здесь, в коридоре, и убьют.

Петенька остановился посреди комнаты, огляделся.

— Хорошо, что ты еще не уехал, Леша, — прокаркал он. — Пришлось бы тебя искать, догонять. Голландцев-то отправил уже? Конечно, отправил. Они небось сейчас к Одессе подлетают. — Савинков подошел ближе, посмотрел на лежащего Григорьева сверху вниз. — Что же ты, Лешенька, не предупредил меня про аукцион? Я тоже себе тур приобрел бы. А то вон как выходит: вся Москва уже гудит, что голландцев выставляют, да за каких-то пару «лимонов» стартовой, а я сижу, понимаешь, дома. Ни ухом, понимаешь, ни рылом.

Григорьев попробовал встать, но один из качков ненавязчиво пнул его в плечо.

— Лежи, чего там, — сказал он без всякого выражения.

Алексей Алексеевич понял, что эти трое вовсе не намерены его пугать. Они пришли по делу и вели себя соответственно. Не давили на горло и не трясли пальцами. И убьют они его так же спокойно, не напрягаясь, если это входит в их планы и профессиональные обязанности.

— Петя! — крикнул Алексей Алексеевич с пола. — Не лез бы ты в это дело.

— Вы чего кричите? — изумился самый разговорчивый из качков. Похоже, главный в компании.

— Слышу плохо, — чуть понизил голос Алексей Алексеевич. — Надуло вчера голову.

— Тогда закройся, — буркнул второй налетчик.

— Что?

— Я говорю: советы в морге подавать будешь, дятел.

— Сам ты дятел! — гаркнул Григорьев. Он понимал: спасение в самообладании. — Иди лайся на улице. В этом доме ругаться не принято.

— Да ладно, — проворчал налетчик.

— Что?

— Учту, говорю.

— А-а. Учти, да. Мне не нравится, когда ругаются.

— Да понял я, понял.

Алексей Алексеевич понимал: возвращать «Данаю» Петя Савинков не желает. Удавится, а не вернет. Жаль, Дима, как и сам Алексей Алексеевич, упустил этот фактор. Нельзя списывать со счетов жадность. Савинков был жадным. Его «просчитали» как знак «минус» в длинном уравнении, забыв, что иногда этот самый знак может изменить конечный ответ.

Алексею Алексеевичу стало обидно. Он, стреляный волк, так промахнулся. Не сообразил, что слухи об аукционе докатятся и до Савинкова, несмотря на его замкнутость. Мир коллекционный махонький, как и любой другой мир. Все всех знают. И копиистов толковых, и друг друга. А уж о подобных полотнах молва катится быстро.

Тот, что пинал Алексея Алексеевича в плечо, достал из-под плаща «ПМ», опустился на корточки, показал пистолет, сказал почти миролюбиво:

— Видал? Знаешь, что такое?

— Что, простите?

Знаешь, что это такое? — повысил голос налетчик. Григорьев кивнул. Еще бы не знать. Видел игрушки и помощнее «Макарова». — Тогда не дергайся, ладно? Мы тебе зла не хотим.

— Цени, Леша, — вновь вступил в разговор Савинков. Я мог бы тебя убить, но не убью. Просто один из моих ребят здесь с тобой посидит, пока я в круиз смотаюсь, на аукцион.

Алексей Алексеевич скрипнул зубами. Дело обстояло даже хуже, чем он подумал с самого начала.

— Помнишь наш уговор, Леша? — улыбнулся довольно Петя. Без залога нет «Данаи». Не знаю, что ты там задумал, догадываюсь только, что дело нечистое, но мне это по фигу. Я просто выкуплю голландцев, и «Даная» останется у меня.

— Мужики! — гаркнул Алексей Алексеевич и оглядел качков. — Сколько вам этот урюк пообещал за работу? По штуке баксов? По две? А картина, на которую он собирается меня кинуть, стоит пятнадцать «лимонов».

По тому, как переглянулись качки и побледнел Петя, Григорьев понял, что попал в самую точку.

— Он правду говорит? — спросил самый здоровый из налетчиков.

— Да врет! Врет же! Не стоит она пятнашку! Максимум десять, — пискнул Савинков. — Что же ты меня так подставляешь-то, Лешенька?

— Ага. Ты еще спроси: «Как не стыдно?» — усмехнулся Алексей Алексеевич.

— Умница, — улыбнулся «разговорчивый». Пистолет, однако, не убрал.

— Да бросьте! — Григорьев повернулся на бок и, подогнув руку, оперся на локоть. «Разговорчивый» не возражал, но Алексей Алексеевич счел нужным пояснить: — Я уже немолод, мне тяжело лежать в одной позе так долго. Да и спина болит. Вы понимаете?

— Нормально. Ложитесь, как удобно, — ответил тот и вновь взглянул на бледного Петеньку. — А чего же ты врал-то, гнида? Двести тыщ, двести тыщ, а она, оказывается, на пятнашку «лимонов» тянет? Кого ты напарить-то хотел, фуфлогон?

— Да я, собственно… — залепетал горбун.

— Фигопственно, — незамысловато отреагировал самый здоровый из качков. — Че делать-то будем, Генчик? — спросил он «разговорчивого».

Тот подумал секунду, затем убрал пистолет в кобуру и сказал:

— Я думаю так… Мы с товарищем… — он взглянул на Григорьева, — …как ваше имя-отчество?

— Что, простите?

— Я спрашиваю, звать вас как? Имя-отчество?

— Алексей Алексеевич.

— Ну вот. Мы, значит, с Алексеем Алексеевичем посидим на этой приятной хате, а после аукциона Петя нам отдаст по «лимону» законного гонорара, и мы расстанемся тихо-мирно, как добрые знакомые.

Как по «лимону»? По «лимону» чего? — побелел Савинков.

— Ну, баксов, разумеется, — ответил Генчик. Петя даже задохнулся от возмущения. — И не вздумай больше нам эту баланду травить. А то цена сразу вырастет вдвое.

— Вам-то как такой вариант, Алексей Алексеич? — поинтересовался Генчик.

— А еще какие варианты есть?

— Больше никаких, — честно ответил тот.

— Зачем тогда спрашивать?

— Для приличия. И чтобы контакт наладить. Нам же некоторое время придется провести бок о бок. Так как вам?

— Нормально, — усмехнулся тот и снова заговорил чуть громче: — Можно подумать, у меня есть выбор…

— Это верно, выбора нет. — Разговорчивый Генчик засмеялся негромко. — Не кричите только.

— Что, простите?

Говорю: слышу я нормально. Не надо так кричать.

— А, извините.

Вообще, вот странность, оказался он парнем вполне приятным и незлобивым. И даже… ну чего лукавить, немного понравился Григорьеву. Хотя бы тем, что не носил с собой паяльников и утюгов. Что, несомненно, прибавляло ему обаяния. Алексей Алексеевич вообще очень не любил огнеопасные бытовые приборы.

— Только хочу сразу предупредить, — сказал Григорьев, — туров в продаже уже нет. А без тура на борт вам не попасть.

— Ну, это уже не ваша забота, — с прежней улыбкой заметил Генчик. — Правда?

— Чистая, — согласился Григорьев. — Мне вообще плевать, попадете вы на судно или нет. Лучше бы, конечно, нет, но…

— Я попаду, — злобно ответил Петя. — Можешь поверить.

— Да я верю, верю… Помогите-ка встать. — Григорьев протянул руку «конвоиру». — Неужели вы, трое здоровенных битюгов, боитесь одинокого старика? Да не стану я кидаться на вас. Мне еще жизнь дорога. Ну же? — Генчик смотрел на него с явным любопытством. — Что вы так смотрите, юноша? Сами уронили, сами и поднимайте. Это ведь вы ломились в дверь? Ну, значит, я из-за вас лежу. Так дайте, черт возьми, руку и не выпендривайтесь.

— А он мне, — Генчик засмеялся, — нравится. — Он ухватил Алексея Алексеевича и потянул так, что тот едва не влип в противоположную стену.

— Когда, говорите, круиз-то начинается? — спросил у Савинкова Генчик.

— Сегодня вечером.

— А аукцион когда будет?

— Завтра вечером. Послезавтра утром судно приходит в Стамбул. Из Стамбула масса народу полетит самолетом.

— Угу… — Генчик подумал секунду. — Миха, — сказал он самому здоровому, — ты за этим хорьком в оба глаза смотри. Чтобы он, не дай бог, не срыл. Думаю, когда все закончится, у Алексея Алексеича возникнут к нему вопросы.

— Можете не сомневаться, — многообещающе сказал Григорьев. — Еще как возникнут. Уже возникли.

— Я так и подумал, — понимающе и абсолютно серьезно кивнул Генчик. — Но это уже ваши дела. Все, давайте в аэропорт.

Миха вцепился в Петра, как вампир в жертву.

— Пошел! — рыкнул он. — Шевели копытами, урод… Парить он нас еще будет. «Двести тыщ». Надо же, жлобяра.

С ними вышел и второй качок.

— Алексей Алексеевич, дверь закройте, пожалуйста, понадежнее, — попросил Генчик.

— Да ради бога.

Налетчик прошелся по квартире, оглядел комнату, удовлетворенно хмыкнул, повернулся к Алексею Алексеевичу, спросил спокойно, едва ли не дружески:

— Алексей Алексеич, вы чем занимались до того, как мы пришли?

Григорьев, следивший за ним взглядом, поплотнее запахнул халат, вздохнул:

— Отдыхал. Коньяк пил. Что еще… телевизор смотрел.

— Коньяк пили? — улыбнулся Генчик. — Хорошее занятие. Одобряю. Так не смущайтесь, пейте себе дальше. Отдыхайте, смотрите телевизор. Ведите себя как обычно. Ничего не произошло, все нормально…

— Что?

— Пейте, говорю. Пили коньяк? Ну вот и пейте себе. Не беспокойтесь ни о чем.

— Спасибо, что разрешили, — вздохнул Григорьев. — А то я уж и не знал, что делать…

— Да ладно, Алексей Алексеевич… Что вы злитесь? Мы вас не били, наручниками к батарее не пристегивали, в подвале на хлебе и воде не держали. За неудобства перед вами извинились. Как только мы получим деньги, разбежимся, чтобы никогда больше друг друга не видеть.

— Не получится разбежаться, Гена! — гаркнул Григорьев. — Вы ведь не московские?

— Нет, — признался тот.

— Петя с вашей помощью обломает игру такому большому человеку, что вас достанут из-под земли.

— Какому, если не секрет? — прищурился Генчик.

— Владимира Андреевича Козельцева знаете?

— Слыхал, — кивнул тот. — Серьезный дядечка.

— Очень серьезный. Даже более чем. Людям такого ранга дорогу перебегают только законченные кретины. — Алексей Алексеевич вздохнул. — Вы, Гена, на кретина не похожи. Я предлагаю вам сделку. Вы мне дадите позвонить, я поговорю с Козельцевым, чтобы вас не трогали.

Гена задумался, затем засмеялся, покачал головой.

— Не пойдет, Алексей Алексеевич. Во-первых, Петя обещал нам деньги только в том случае, если он выкупит картины.

— Он вас обманул, и вы можете выставить ему штраф.

— Уже выставили. Ему придется заплатить нам три «лимона». А насчет всего остального… Даже если вы не соврали, как ваш Козельцев догадается, что Петя обломил ему игру? На этом корабле будет столько народу, что неудивительно, если кто-то назначит цену чуть выше. — Гена развел руками. — Извините, Алексей Алексеевич. Нам напряги не нужны. А у Петра тоже завязки есть. К тому же он нас знает, а Козельцев — нет.

— Понятно. — Григорьев подумал, озадаченно потер заросший седой щетиной подбородок, спросил: — Коньяку хотите? С лимоном.

Гена снова засмеялся, громко и обаятельно.

— Спасибо, с удовольствием.

— А? Говорите чуть громче.

— Я сказал: выпью, если нальете.

— Конечно. Я же и предлагаю… Кстати, хочу вас предупредить, ко мне сегодня должен обмерщик прийти.

— Кто?

— Обмерщик. Шкафы-купе. «Мистер Дорз». Очень удобные шкафы. Рекомендую. Обмерщик приходит бесплатно.

— Мне очень жаль, но он зря прокатится, — ответил весело Гена. — Мы ему все равно не откроем. Ради вашей же безопасности.

Гена снял плащ и повесил его на вешалку, странным, почти автоматическим движением пригладил волосы со лба назад, быстро глянул в зеркало и, судя по всему, остался очень доволен.

Тем временем Григорьев прошел в комнату, взял чистые бокалы из серванта, вернулся в коридор, сказал:

— Проходите, — и кивнул в сторону кухни.

Здесь он плеснул в бокалы коньяку, присел за стол, двинул тарелочку с нарезанным лимоном на середину, посмотрел на Гену.

— Прямо даже не верится, что это все не во сне происходит.

— Всякое в жизни случается, — философски заметил Гена, присаживаясь. — Ну что, за знакомство?

— Угу, — хмыкнул глубокомысленно Алексей Алексеевич и выпил. Гена выпил вместе с ним, легко и непринужденно. — А вы любите коньяк, как я погляжу…

— Грешен, — ответил тот. — Особенно хороший. А у вас хороший.

— Что, простите?

— Я говорю, коньяк хороший.

— Это я знаю, сам покупал. Еще хотите?

— С удовольствием.

Григорьев наполнил рюмки, выпил почти залпом, помусолил дольку лимона.

— Удивляюсь, как этот хромой горбатый уродец додумался до такого трюка? Выкупить голландцев, чтобы зажилить «Данаю». Сам бы он такого не сочинил. Вы, что ли, помогли?

— Да господь с вами, Алексей Алексеевич. Мы люди маленькие. Нас пригласили — мы пришли.

— Что?

— Пригласили, говорю, мы и пришли. А планы пусть Петя строит.

— Петя Савинков — ваш человек?

— Планы строит, говорю.

— А…

— Спасибо за коньяк. — Гена отставил рюмку. — Давно такого не пил.

— Не за что, — рассеянно пожал плечами Алексей Алексеевич.

Гена вытер пальцами уголки губ.

— Только вы уж глупостей не делайте, Алексей Алексеич. Не стоит портить отношения с людьми, которые к вам неплохо относятся.

— Я догадался. Да что я с вами сделать-то могу? Вы вон какой здоровый, а я?

Гена засмеялся.

— Ну и правильно. Сидите себе, пейте коньяк. Смотрите телевизор.

— Хорошо. — Алексей Алексеевич поднялся, подхватил со стола бутылку и блюдце с лимоном. — Пойдемте в комнату.

Они прошли в комнату. Алексей Алексеевич плюхнулся в кресло, обвел рукой вокруг:

— Располагайтесь.

Гена присел на край дивана. Несколько минут он смотрел в экран телевизора, затем спросил:

— Как же вы смотрите? Не слышно же ничего.

— А я его не слушаю, — ответил Григорьев. — Я его смотрю.

И улыбнулся.

* * *


Козельцев специально встал пораньше. Он чувствовал себя так, словно у него за ночь отросли крылья. Казалось, стоит сделать пару быстрых шагов — и неведомая сила поднимет его в облака. «Все закончилось, — твердил он себе по дороге в банк. — Все закончилось». В банке он выставил два депозита на предъявителя. На триста тысяч и на пять миллионов долларов. Затем созвонился со Специалистом и Мало-старшим и назначил обоим встречу на Пушкинской площади. С разрывом в десять минут.

Затем прокатился по авиакомпаниям и приобрел авиабилет Стамбул — Москва на послезавтра, четырехчасовой рейс компании «Туркиш эйрлайнз». Судно приходит в Стамбул утром, он вполне успеет.

Первым приехал Специалист. Он посмотрел на депозитные бумаги, хмыкнул, спросил:

— Неужели наличных денег не нашлось?

— Увы, — развел руками Козельцев. — Да не волнуйтесь. Я не собираюсь вас обманывать.

— Ну, еще бы, — ответил тот. — Ладно, приятно было с вами иметь дело. Кстати, хотите совет? Уезжайте из Москвы на недельку. Переждите. Просто так, для собственного спокойствия.

— Именно это я и собираюсь сделать, — ответил Козельцев.

— И правильно.

Специалист направился к стоянке. Мало-старший появился через четыре минуты после его ухода. Вячеслав Аркадьевич был очень серьезен. Он взял депозит, просмотрел мельком, сунул в карман.

— Вам повезло, — буркнул он. — Самого Смольного мы пока не нашли, но хозяин квартиры подтвердил, что он там был. Вчера днем Смольный застрелил четверых бойцов из своей же бригады. Его объявили все структуры в городе. Поимка — вопрос нескольких часов. Вы вовремя решили мне позвонить. Не сделай вы этого вчера, сегодня ваша жизнь не стоила бы и двух копеек.

— Я понимаю, — ответил Владимир Андреевич.

— Если Смольный вдруг нарисуется на вашем горизонте, дайте мне знать.

— Обязательно, — пообещал Козельцев.

— Всего доброго.

— Вам тоже.

Когда «БМВ» Крохи отвалил от тротуара, Владимир Андреевич рассмеялся с облегчением. Он даже купил и выпил бутылку пива. Отечественного и прямо из горлышка, чего никогда не делал. Он вновь стал свободным человеком. Владимир Андреевич точно знал, что будет делать дальше. Главное, добраться до корабля и дождаться вечера.

* * *


Вячеслав Аркадьевич подошел к своему «БМВ», сел на заднее сиденье, посмотрел на Козельцева, бодро шагающего через площадь.

— «Папа», ты думаешь, этот кадр знает, где Смольный? — спросил Вадим.

— Если и не знает, то скоро узнает. Для Смольного Козельцев — самый лучший вариант прикрытия. — В этот момент зазвонил телефон. Вячеслав Аркадьевич взял трубку. — Алло, да.

— «Папа», — услышал он встревоженный голос Боксера, — на Алексея Алексеевича наехали.

— Кто?

Вячеслав Аркадьевич мгновенно преобразился. Стал собранным и страшным.

— Какие-то типы. Их несколько, но с Алексеем Алексеевичем остался один. За «папу» у них какой-то хромой горбун. Зовут Петр, фамилия Савинков. — Вячеслав Аркадьевич мгновенно понял, о ком идет речь. — Он хочет выкупить голландцев, чтобы оставить у себя какую-то «Данаю».

Вячеслав Аркадьевич ощерился, выпустил воздух сквозь стиснутые зубы.

— Откуда ты это знаешь?

— Алексей Алексеевич позвонил девчонке своей на трубу. Они сидят с одним из этих «махновцев» на кухне, базлают. Алексей Алексеевич номер на мобиле набрал, а трубу в халат сунул. Теперь косит — с понтом тетерев. Остальные с хромым в аэропорт поехали.

— Поезжай к Алексею Алексеевичу. И смотри, осторожно там. Чтобы все было тихо и пристойно. Без жмуров.

— Понял, «папа». Все сделаю.

— И направь ребят в аэропорт.

— Уже поехали. Я им описание этого Савинкова дал.

— Все, действуй. Я подъеду.

Вячеслав Аркадьевич представил себе, что сейчас испытывает Женя, сидя в номере аэровокзальной гостиницы и вслушиваясь в голос Алексея Алексеевича. Только этого ей сейчас и не хватало. Он отвернулся к окну, выматерился сквозь зубы, чем поверг Вадима и шофера в состояние грогги. Он никогда не ругался. Если уж Кроха начал материться, значит, дело пошло совсем наперекосяк.

* * *


Как только раздался протяжный звонок в дверь, Гена мгновенно оказался на ногах. В руке у него, как по мановению волшебной палочки, появился пистолет. Налетчик прижал палец к губам, спросил шепотом:

— Кто это?

— Это? — Алексей Алексеевич пожал плечами. — Наверное, обмерщик. Я же предупреждал!

— Да не кричите вы так, — раздраженно прошипел Гена.

— Что?

Налетчик приложил палец к губам. В дверь позвонили снова. Гена поманил пальцем Алексея Алексеевича. Тот торопливо сунул в рот дольку лимона, плеснул в рюмку коньяку, пошел в прихожую следом за налетчиком.

Тот остановился у двери, приставил пистолет к груди Алексея Алексеевича, наклонился к глазку.

— Девка какая-то.

Григорьев сразу понял, что за «девка» стоит на площадке. Глазок у него был хороший, «панорамный». Всю лестничную клетку видно. Она была пуста. Не считая хрупкой, похожей на подростка, девушки.

— Кто такая? — спросил Гена у Алексея Алексеевича.

— Понятия не имею. Обмерщик и есть, наверное. Откройте, спросите.

Гена кивнул Алексею Алексеевичу.

— Простите за неудобство. Пройдите пока в комнату. Не люблю, когда за спиной стоят.

— Конечно, я понимаю, — тот кивнул. — Вы бы ее впустили, пусть обмерит что надо. Вы пришли и ушли, а я без шкафов останусь.

Сказал и пошел в комнату.

Гена же наклонился к двери.

— Кто?

— Обмерщик, — пискнула девушка.

Гена повозился с замками, но справиться с хитроумной системой запоров не смог. Вздохнул тяжко:

— Алексей Алексеевич! — И снова двери: — Минуточку, девушка. Алексей Алексеевич! — Он прошел в комнату и остолбенел. Григорьев дремал, сидя в кресле. Бокал в руке опасно наклонился, вот-вот коньяк прольется. Гена тронул Алексея Алексеевича за плечо. — Проснитесь.

— А? — встрепенулся тот.

— Откройте, я с вашими замками справиться не могу.

— Да, конечно. — Алексей Алексеевич поднялся, глотнул коньячку, взял бутылку, пошел в прихожую, наполняя бокал на ходу. — Обмерщик? Я так и думал. Пусть обмеряет, что ли?

— Нет, — покачал головой Гена. — Простите, но не могу. Потом вызовете еще раз.

— Неужели вы, такой здоровый кабан, боитесь девицы метр пятьдесят ростом?

— Дело не в ней.

— А в ком же?

— В вас.

— Ах, вон что… Ну, ладно тогда. Если во мне, то ладно. Я просто подумал…

— Вы дверь откройте, — напомнил Гена.

— Да, хорошо. — Алексей Алексеевич принялся поворачивать замки. — Все.

Гена протиснулся к двери, держа пистолет на изготовку. Подергал ручку.

— Не открывается.

— А вы засовчик поверните.

— Какой еще засовчик?

— Вон тот, внизу…

Алексей Алексеевич наклонился вперед, наваливаясь грудью на пистолет. Гена подался назад, механически повернул голову, отслеживая движение руки Григорьева к «засовчику», и в этот момент ему на голову обрушилась коньячная бутылка. Гена рухнул, как подкошенный.

Алексей Алексеевич повернул засов, толкнул дверь.

— Привет. — За несколько секунд он вдруг постарел и осунулся. — А ко мне тут Холтофф зашел. Мы с ним коньячку выпили, — кивнул на распростертое под ногами тело Гены.

Женя повисла у него на шее, принялась покрывать поцелуями лицо.

— Как ты?

— Нормально.

Следом за Женей в квартиру ввалились Боксер и Вячеслав Аркадьевич. Боксер, вытащив пистолет, прошелся по комнатам.

— Там чисто, — сказал Алексей Алексеевич. — Остальные в аэропорт поехали. Петя Савинков, гад…

Он сунул руку под халат, помассировал грудь, потом прислонился к стене, начал вдруг заваливаться на бок. Вячеслав Аркадьевич едва успел подхватить Григорьева. А тот ловил воздух широко раскрытым ртом. Глаза у него были белыми.

— «Скорую»! — крикнул Мало-старший, укладывая Григорьева на пол.

— Адрес… — хрипел Григорьев. — Новоарбатский переулок…

— Молчи, — говорил быстро Вячеслав Аркадьевич. — Тебе сейчас вредно говорить.

— Художник… Новоарбатский… восемь…

— Я понял, понял.

Алексей Алексеевич боготворил свое дело и, даже умирая, не мог позволить, чтобы такой красивый план сорвался из-за пустяка вроде сердечного приступа.

Прибывшая через семь минут «Скорая» увезла Алексея Алексеевича в больницу с диагнозом «обширный инфаркт на фоне острой сердечной недостаточности».

Женя потерянно стояла в углу, повторяла только:

— Я не могу ехать. Теперь я не могу ехать. Я должна быть рядом. Я не могу ехать.

Вячеслав Аркадьевич подошел, обнял девушку за плечо:

— Женя, я вас понимаю. И заменил бы, если бы была возможность, но сейчас переигрывать что-либо уже поздно. Помогите мне. Сделайте одолжение. С Алексеем Алексеевичем все будет в порядке. Самые лучшие лекарства, самые лучшие врачи. Я обещаю. Вы сможете звонить ему в больницу, как только он немного оправится. Не волнуйтесь. Кстати, вы ему кто? Дочь?

— Жена, — ответила тускло девушка.

Завозился лежащий у стены Гена.

— Боксер, отвези Женю в аэропорт. А с этим, — Вячеслав Аркадьевич кивнул на окровавленного налетчика, — я сам разберусь.

* * *


В аэропорту, перед самым досмотром, Паня отозвал Владимира Андреевича в сторону. Щелкнув замками кейса, поднял крышку.

— Смотрите, Владимир Андреевич, и решайте.

— Я посмотрю, — кивнул Козельцев, улыбнувшись. — Но не потому, что не доверяю вам или сомневаюсь. Просто хочу увидеть икону.

Паня не соврал. В чемоданчике действительно лежали только икона и пасхальный Фаберже в красивой коробочке. И насчет иконы не соврал тоже.

— Начало века, — не без некоторого пренебрежения заметил Козельцев. — Дешевка.

— Для кого как. Тот, кому она нужна, платит. Дело заказчика — заказать, наше дело — удовлетворить спрос.

Козельцев захлопнул крышку кейса.

— Если вашему заказчику понадобится еще что-нибудь подобное, дайте мне знать. Десятка два-три я ему легко обеспечу. Оптом.

— Хорошо, — серьезно кивнул Паня.

— Ну что, пошли? — мотнул головой Владимир Андреевич.

Когда Паня поднялся на борт самолета, Козельцев уже сидел в кресле и улыбался. Кейс лежал в багажном отделении для ручной клади.

— Вот так, — не без некоторой рисовки заметил Владимир Андреевич.

Паня серьезно кивнул:

— Надеюсь, что и в Одессе все пройдет гладко.

— Пройдет, не беспокойтесь.

За время полета они успели обсудить достоинства нескольких авиакомпаний, в частности «Туркиш эйрлайнз», самолетом которой Козельцеву предстояло лететь в Москву.

— Все-таки взяли билет? — искренне удивился Паня. — Я за вас рад.

Через два с половиной часа он имел возможность убедиться в том, что Владимир Андреевич не преувеличивал собственное влияние. Глядя, как Козельцев, благополучно миновав таможню, поднимается по трапу круизного лайнера, Паня набрал номер мобильного и сказал всего одну фразу:

— Он на борту.

Стюард, стоявший у входа и державший в руке пачку буклетов, улыбнулся Козельцеву. Он был не слепой и не дурак и прекрасно видел, какие люди плывут этим рейсом.

— Позвольте, я вам помогу? — Он взял билет, посмотрел номер каюты. — Палуба «С». В центре, по правому борту. Спуститесь по трапу на одну палубу, затем направо, к корме. Каюта 16-С. Полулюкс. На случай, если вы собираетесь принять участие в аукционе, — стюард протянул буклет.

— Простите, а нельзя ли доплатить и поменяться на люкс? Или на полулюкс, но палубой выше? — Козельцев взял буклет и сунул в карман.

— Извините, — вежливо улыбнулся стюард. — Ничем не могу помочь. Все каюты заняты.

Козельцев вздохнул, развел руками:

— Видно, судьба. Ничего не поделаешь.

Он спустился на палубу «С», отыскал свою каюту — двухкомнатную, приятную, но менее престижную, нежели такие же каюты палуб «А» и «В».

Лайнер ему понравился. Помимо того, что здесь подбиралась неплохая компания, на судне можно было очень недурно провести время.

Владимир Андреевич открыл чемодан и принялся распаковывать вещи, когда в дверь постучали.

— Войдите!

В каюту заглянул подтянутый молодой человек в штатском костюме.

— Добрый вечер, — поздоровался он.

— Добрый, — кивнул Владимир Андреевич. — Чему обязан?

— У вас должен быть кейс для меня, — сообщил молодой человек.

— Кейс? Не понимаю, о чем вы.

Парень в штатском улыбнулся.

— Не беспокойтесь. Моя вахта начинается в полночь, поэтому я в штатском. Кейс вам должен был передать некий Слава. Прозвище — Паня. В кейсе пара предметов антиквариата.

Козельцев кивнул, положил чемоданчик на кровать.

— Пожалуйста. Только тут всего один предмет антиквариата. Второй можно отнести лишь к «новоделам».

— Я знаю, — кивнул молодой человек. — Но об этом необязательно говорить вслух. — Он забрал чемоданчик, улыбнулся еще раз. — Желаю приятного путешествия.

— Спасибо. Да, когда устроители намереваются провести аукцион?

— Завтра вечером.

— Хорошо. Благодарю.

Молодой человек кивнул и вышел из каюты. Если бы Козельцев мог проследить его дальнейший путь, он очень удивился бы. Офицер поднялся на верхнюю палубу, прошел на корму, открыл кейс. Подождав, пока луч прожектора, обшаривающего ночной порт, уйдет в сторону, он бросил яйцо и икону в воду. Отменная копия Фаберже стоила дорого. Икона-«новодел» куда дешевле. Но деньги сейчас не играли роли.

После этого молодой человек спустился в люкс, расположенный прямо над каютой Козельцева. Здесь он застал Пепла и Женю.

— Пожалуйста, — сказал молодой человек, протягивая старичку пустой кейс. — Если вам что-то понадобится, я в каюте 8-Р.

— Второй класс? — удивился Пепел.

— Так безопаснее, — ответил спокойно молодой человек. — Не волнуйтесь, мы присматриваем за вами.

— Вы нашли Петра Савинкова? — спросил афезко Женя.

— Да. — Молодой человек серьезно взглянул на девушку. — Он не попадет на аукцион.

Женя поджала губы.

— Я бы сбросила этого ублюдка за борт.

— Нельзя, к сожалению, — возразил молодой человек. — Во-первых, возникнет слишком много вопросов. Во-вторых, он нам еще понадобится. «Даная» до сих пор у него.

— Я знаю, — с огромным сожалением ответила Женя.

— Я сам займусь им, — сказал вдруг Пепел. — Главное, покажите мне этого человека.

Говоря это, он ловко вспорол второе дно кейса и извлек оттуда копии голландцев. Те самые, что отдал Владимир Андреевич Пане.

* * *


Смольный подъехал к известному зданию на Пушкинской улице к половине восьмого вечера. Он не был мастером плести интриги. Если уж надо вывести человека из игры, то лучше всего укатать ему в лоб. Да так, чтобы не встал.

Сейчас он подобным образом и поступил. Подойдя на вахту, он назвал фамилию, имя и должность Паши.

— Скажите, — заявил Смольный, — что к нему пришел посыльный от Владимира Андреевича Козельцева. Я его за воротами подожду.

Единственное, о чем жалел Смольный, так это о том, что остался без «колес». Отсутствие машины лишало его свободы передвижения.

Паша объявился через несколько минут. Как будто только и ждал звонка. Огляделся, направился к Смольному.

— Это вы меня спрашивали?

— Я, — подтвердил Смольный.

— Что случилось?

— Я от Владимира Андреевича.

— Это я понял. Что дальше?

— Ты — Паша?

— Ну, допустим.

— У меня к тебе дело. Владимир Андреевич поручил мне убить тебя.

— Как? — Паша усмехнулся нервно. — Это что, шутка такая?

— Нет, — покачал головой Смольный. — Это не шутка. Откуда бы я взял твои данные? Мне дал их Козельцев.

Паша оглянулся в сторону вахты. Милиционер рядом, в двух шагах. Если что, примчится немедленно.

— Да успокойся, я не собираюсь тебя убивать. Что я, псих, что ли?

— Володя, сволочь! — белея от злости, прошептал Паша. — Гад, тварь паскудная.

Смольный наклонился к Паше.

— В общем, предлагаю сделать так. Мы с тобой сейчас сядем в машину, отъедем в какой-нибудь двор. Оттуда я позвоню Козельцеву. Ты что-нибудь вякнешь в трубку, а потом пальнешь в воздух. Ты сохранишь жизнь, я получу то, что нужно мне. Но ты дашь мне пару дней форы. Козельцев вернется в Москву через неделю. Здесь ты его и цепляй. Идет?

— А откуда мне знать, что ты меня в этом дворике не… того?

— А на фиг мне жмура такого авторитетного на себя вешать? — Смольный усмехнулся. — Меня же по всей стране искать будут, найдут и ж…у на фашистский знак порвут.

— Это верно, — кивнул Паша.

— К тому же ты возьмешь с собой ствол. Я палить не стану. Очень мне надо гильзы свои оставлять.

— Ладно, — согласился Паша. — Жди меня здесь. Я сейчас.

* * *


Дима, Настя и Катя вышли из первой проходной «Мосфильма». День выдался суетливым. Подбирали костюмы. Потом приехал Северьян Януарьевич и притащил с собой оператора. Тот был изрядно навеселе.

— Дмитрий Вячеславович? — изумился он. — Вы живы? А я как раз за упокой души…

Расспросы Дима пресекал на корню. Посуетились, конечно, маленько, побегали. Миша по случаю столь радостного события смотался в бутафорский цех и притащил оттуда нечто экзотическое, Древнеримское. Смесь трона и скамьи. Лежать на нем было жутко неудобно. Сидеть тоже.

Потом бегали, в проявочную выяснять насчет проб. Потом просматривали эти самые пробы в кинозале. Без звука, правда, звук наложить еще не успели. Дима порадовался. Честно, без дураков. Настя в кадре смотрелась очень естественно.

— Я тебе говорил, что девчонка хорошая, — пьяно бормотал оператор. — И, главное, без гонора этого сволочного. Хорошая девчонка, я сразу сказал. Еще в школе. Мишка меня слушать не хотел, дурак. Молодой. Я двадцать лет уже кино снимаю, а он только пришел. Сам еще ребенок. Тоже характер тот еще. Сволочной, прямо скажу, у нашего Миши характер.

Оператор стенал бы еще долго, но Дима отправил его спать. Оператор пообещал выпить за долгую Димину жизнь, а с утра явиться на площадку трезвым как стеклышко.

Только в пять вечера Дима, Настя и Катя вышли за проходную.

— Девушки, — Дима поправил наброшенный на плечи пиджак, — а не поужинать ли нам?

— Не получится. — Катя вздохнула. — Я не одета.

— А я вас в «Метрополь» и не зову, — улыбнулся Дима. — Мне нынче это не по карману. Я вас приглашаю в «Макдоналдс». Кроме того, — он подмигнул Кате, — мне было бы очень любопытно посмотреть на тебя с майонезом на подбородке. Забавно должно выглядеть. Такая строгая — и майонез на подбородке.

Катя улыбнулась.

— Ну не знаю. Плохо представляю себе это. Майонез…

Настена принялась подпрыгивать на месте, выражая готовность немедленно ринуться хоть на край света, лишь бы в «Макдоналдс».

— Ма-ам, ну пошли в «Макдоналдс», а? — Она захлопала в ладоши. — Там в «хэппи миле» из «Винни-Пуха» игрушки. Я давно хотела.

— Ладно, — кивнула Катя.

Они доехали до Пушкинской, зашли в «Макдоналдс». Катя и Настя заняли столик, затем Катя вернулась к Диме.

— Слушай, — сказала она, — у меня с деньгами швах. Правда. Ей-богу, стыдно признаваться, но…

— Кать, — Дима картинно нахмурился, — ну перестань. Уж за котлету-то с булкой я могу заплатить.

Он взял пару биг-маков, пару картошек, «хэппи мил» для Насти и лимонад.

В «хэппи миле» попался желтый в красной маечке Винни-Пух, что привело Настю в восторг.

— Дядя Дима, — спросила Настена, когда они, сытые и умиротворенные, вышли из ресторанчика на улицу, — а почему вы не живете в Москве? Все богатые люди живут в Москве.

— С чего ты взяла? — удивился Дима.

— Все так говорят. Дядя Антон так говорил. Еще директриса наша. Сказала: «Перебрался в Москву, сразу человеком себя почувствовал».

— Это ваша директор так сказала? — улыбнулся Дима.

— Ага, — кивнула Настя серьезно.

— Так, Насть, сейчас я тебе открою большой секрет. Между нами, взрослыми людьми. Маме говорить не будем, ладно?

Настя кивнула очень серьезно. Дима опустился на корточки.

— Взрослые далеко не всегда говорят правильные вещи. Они ошибаются ничуть не реже детей. Ага? — Настя кивнула. — Вот так… — Дима поднялся. — Скажу тебе еще одну вещь, и тоже по секрету: у меня есть квартира в Москве. Только я в ней не живу. Мне не очень нравится Москва.

Дима вдруг вспомнил, что дома остался Степан. С голода, конечно, брат не помрет, продукты в холодильнике имеются. Но вот как бы не учудил чего.

— Кстати, если хотите, могу пригласить вас в гости. Чай попить там можно. Заодно брата проведаем.

— А у вас есть брат?

— Да, старший, — ответил Дима, доставая из кармана телефон. — Он как раз сейчас на этой квартире думал ремонтом заняться. Вот и живет. Так как насчет гостей?

Катя посмотрела на Настю. Она бы с большим удовольствием поехала домой, но… Неловко.

— Ма-ам, — привычно сказала Настя, — поехали, а? Квартиру посмотрим…

— Ну, поехали, — согласилась со вздохом Катя.

Дима подал Насте ладошку.

— Спасибо. Если бы не ты, мама никогда бы не согласилась.

Он вышел на кромку тротуара, поднял руку.

* * *


Смольный позвонил в половине девятого вечера, за полчаса до отплытия.

— Вова? — услышал Владимир Андреевич голос в трубке. — Слушай внимательно.

— Володя, тварь бешеная! — услышал Козельцев в трубке голос Паши. — Я тебя с того света достану.

— Ты слышал, Вова? — вновь возник голос Смольного. — Тот «клиент»?

— Да, тот, — ответил Козельцев.

— Ага. Тогда слушай дальше. — В трубке глухо хлопнул выстрел. Затем еще один. — Сука, — пробормотал Смольный. — Весь костюм кровью испачкал, падло. Ну что, Вова, — после короткой паузы сказал он, — твоя очередь. Адрес огольца давай.

— Фрунзенская набережная… — Козельцев назвал номер дома и квартиры.

— Ага, понял. Ладно. Спасибо, Вова. Квиты теперь.

— Смольный, только учти. К моему возвращению твоего духу в моей квартире быть не должно.

— Да знаю, — ответил тот. — Помню. Ну, давай, братан. Счастливого путешествия.

— И тебе, Смольный.

Владимир Андреевич опустил трубку, перевел дух. Вот и все. Осталась всего одна мелочь, и эта история уйдет в прошлое. Владимир Андреевич набрал номер.

— Алло, да? — услышал он знакомый тяжелый голос.

— Вячеслав Аркадьевич?

— Да. Кто это?

— Это Козельцев.

— А… — В голосе Мало-старшего прозвучало такое презрение, словно он наступил на крысу. — Что вам нужно?

— Вячеслав Аркадьевич, мне только что звонил Смольный.

— Где он? — Голос Вячеслава Аркадьевича вспыхнул словно огонь.

— Он как раз сейчас собирается к вам домой. В смысле к Диме. На Фрунзенскую набережную.

— Откуда у него адрес?

— Я дал, — замирая от собственной наглости, признался Козельцев.

— Ты?

— Да. Поймите правильно, только так я мог гарантировать его местоположение.

— Верно, — согласился Мало-старший. — Ладно. Спасибо, что предупредил.

— Не за что. Теперь, надеюсь, мы покончили со взаимными претензиями?

— Покончили, — буркнул Мало-старший. — Живите спокойно. Все.

Владимир Андреевич закрыл телефон, подошел к бару, оглядел содержимое. Вполне приличный набор. Он взял бутылочку «Джека Дэниэлса», откупорил ее, поднял вверх.

— Прощай, Смольный. Ты злой и глупый, но я к тебе даже привык. Хотя скучать не буду.

Он опустошил бутылочку прямо из горлышка. Задохнулся, почувствовал, как по щекам текут слезы.

— Все, — сказал Владимир Андреевич. — Все, все, все. Все уже закончилось.

* * *


Дом, красивый, как океанский лайнер, был виден издалека.

— Вон в том доме у меня квартира, — сказал Дима Насте.

— Ух ты! — восхищенно прошептала девочка, завороженно глядя в окно. — Здоровско! А на каком этаже?

— На девятнадцатом.

Машина остановилась у ворот комплекса.

— Хорошие квартиры? — спросил водитель.

— Отличные, — признался Дима. — Только очень дорогие.

Он расплатился, выбрался на улицу первым, открыл дверцу Кате и Насте.

— Пошли проведаем моего братца. — Дима достал из кармана телефон, набрал номер. — Степан? Я внизу. Сейчас поднимусь. Учти, я не один. — Он состроил трагичную физиономию. — Я понимаю. А чего ты такой запыхавшийся-то? Случилось что-нибудь? Все нормально? Хорошо.

Они вошли в подъезд. Дима назвал охраннику этаж и номер квартиры.

— Я же здесь не живу, — объяснил он в лифте. — Остальных-то, наверное, уже в лицо помнят. А я — изгой.

— Что такое «изгой»? — тут же спросила Настя.

— Человек, чужой для всего мира.

— Вы — чужой для всего мира? — недоуменно поинтересовалась девочка.

— Насть, смотря для какого. Для этого — чужой.

Мелодично пропел колокольчик, открылись створки лифта.

— Прошу. — Дима указал на дверь нужной квартиры.

Он нажал кнопку звонка. За дверью послышались далекие шаги. Щелкнул замок. Створка пошла в сторону, и Дима увидел бледное лицо Степана.

— Привет, — сипло сказал брат и… подмигнул.

— Привет, — Дима смотрел на него. — Что случилось, Степан?

— Беги, Димка! — вдруг взвизгнул Степан.

Настена еще не успела ничего сообразить, а Катя уже подхватила ее на руки. Сказывалась ментовская закваска. За дверью хлопнул выстрел. Степан дернулся, но все еще продолжал удерживать створку, закрывая проход тому, кто находился в квартире.

Катя плохо знала дом. Дима лучше. Он четко понимал, что по лестнице им не уйти. Слишком широкие пролеты. Сверху стрелять удобно, прямо как в тире. Он и не собирался уходить. В квартире ведь оставался Степан. Дима хотел только одного: спасти Катю и Настю.

Он нажал кнопку вызова лифта. За спиной что-то загрохотало, распахнулась дверь. Трель звонка и стук роликов катящейся створки слились со вторым выстрелом. Лифт открывался жутко медленно.

Дима здоровой рукой обнял Катю, закрывая ее своей спиной. Так и принял две первые пули. В спину. Пронзило огнем легкие. Диму толкнуло вперед, но он устоял. Он просто не мог упасть до тех пор, пока женщины не окажутся в безопасности. Наконец створка дошла до конца, дрогнула, мягко ткнувшись в стопор. Дима толкнул Катю и Настю в кабину, крикнул:

— Уезжай!

Обернулся. Увидел Смольного, стоящего в дверном проеме, и Степана, лежащего на площадке. А еще увидел лужу крови, быстро расплывавшуюся по красивому плиточному полу. Зрелище было завораживающее. Катя попыталась втянуть Диму за собой, но пиджак сполз с его плеч, оставшись в ее пальцах.

Дима шагнул навстречу Смольному. И получил еще одну пулю в грудь. Его отбросило назад. Дима ухватился за стену, оставив на крашеной поверхности смазанный кровавый след. Выпрямился, сделал еще шаг и услышал, как, замедляя твердый часовой ход, бьется сердце.

Смольный выстрелил снова. Но промахнулся. Пуля, выбив из стены кусок бетона, ушла в потолок. Створка лифта захлопнулась. Дима пошел вперед. Еще одна пуля взвизгнула возле самой щеки. Смольный попятился. Еще выстрел. На этот раз точно. Дима словно споткнулся. Ему будто бросили на плечи мешок с песком. Он опустился на колено. Смольный нажал на курок, но вместо выстрела услышал сухой щелчок. Затвор застыл в открытом положении. Уже опрокидываясь на пол, Дима увидел бегущих по лестнице людей. Их было много. Очень много. А потом он услышал выстрел. Это было его последнее восприятие мира. Холодная, отблескивающая бриллиантовыми искрами пустота засосала его как болото. Он перевернулся на спину и закрыл глаза.

* * *


У подъезда собралась толпа. Отплясывали на краснокирпичной стене синие протуберанцы маячков. «Скорая» забирала тела. Катя, стоя в стороне, курила. Она видела, как вынесли накрытое простыней тело Смольного, закинули в труповозку. Потом вынесли Диму. Белого, тонкого, какого-то жутко вытянувшегося. Как ветка ольхи, покрытая наледью. Наверное, она должна была подойти к носилкам, может быть, сказать что-то, попросить, чтобы ее взяли в больницу. Но Катя не могла. Она просто стояла и курила. Настена спала на заднем сиденье «БМВ» Вячеслава Аркадьевича.

Третьим из подъезда вынесли Степана. Он был в сознании, но лежал с закрытыми глазами, стонал страшно, от живота.

— Морфин ему сделали? — кричал кто-то. — Морфин ему вколите. Кто делал? Кто? Сделай еще один!

Тут же крутились опера из местного отделения. Уважительно крутились. Кате очень помогло ее удостоверение. К «своим» всегда относятся с доверием. С нее сняли показания. Да, она пришла вместе с Дмитрием Вячеславовичем Мало. Да, тот человек, Смольный, начал стрелять первым. Нет, она не знает, как он попал в квартиру. Нет, оружия у Дмитрия Вячеславовича не было. Нет, он не бандит и к криминальному миру никакого отношения не имеет. Он — кинопродюсер. Нет, она не знает, за что гражданин Смолянов мог стрелять в Дмитрия Вячеславовича. Куча никчемных вопросов.

Катя отвернулась. Спиной к дому, лицом к набережной. Воя сиреной, отваливали «скорые». И только машина, увозящая тело Смольного, уехала тихо. Сзади подошел Вячеслав Аркадьевич. Постоял за спиной, спросил:

— Екатерина Михайловна, сигаретой не угостите?

Катя молча достала из куртки пачку, протянула. Мало-старший выудил сигарету, прикурил, закашлялся.

— Давно не курил, — сказал он, глядя на мерцающую в свете фонарей гладь Москвы-реки. — Дима про вас рассказывал.

— Дима говорил, что я работаю в милиции? — жестко спросила Катя.

— Говорил, — кивнул Мало-старший.

— Вас это не смутило?

— А почему меня это должно было смутить? У Димы своя жизнь.

— Не совсем, как видите, — сказала жестко Катя.

— Да. Иногда такое случается, — вздохнул Вячеслав Аркадьевич. Он выглядел подавленным. — Пойдемте, я отвезу вас домой.

— Я хочу поехать в больницу.

— Не стоит, — покачал головой Вячеслав Аркадьевич. — Вас все равно не пустят. В реанимацию не пускают, пока состояние не стабилизируется. Я буду держать вас в курсе дела. Как только врачи разрешат навестить Диму, я сразу скажу, даю слово. Он будет рад, если вы приедете.

Вячеслав Аркадьевич говорил так, словно был стопроцентно уверен в том, что оба его сына выживут. Но Катя-то слышала, как один фельдшер сказал другому, кивнув на Диму: «Этот стопроцентно не жилец».

Катя глубоко затянулась.

— Это сделали те же люди?

Мало-старший кивнул.

— Екатерина Михайловна, вам не стоит вмешиваться. Я сам с ними разберусь.

— Нет, — жестко ответила Катя. — Дима бы этого не одобрил. Полагаю, ему не составило бы труда самому разобраться со Смольным. Да и с Козельцевым, наверное, тоже. Но он этого не сделал. Как вы думаете, почему?

Вячеслав Аркадьевич задумался, наконец кивнул:

— Возможно, вы правы. Но теперь это стало моим семейным делом.

— Это стало и моим делом, — ответила Катя и посмотрела Мало-старшему в глаза. — Ваш сын за вас получил четыре пули. А мне и моей дочери он спас жизнь. Если бы не Дима, эти четыре пули достались бы нам.

— Вы уверены в том, что хотите это сделать? — спросил Вячеслав Аркадьевич.

— Уверена.

— Вам скорее всего придется уйти из органов. Покровители Козельцева постараются лишить вас любой возможности наступить им на хвост.

— Я не собираюсь наступать на хвост им. Я хочу достать Козельцева, — упрямо ответила Катя. — И я это сделаю, чего бы мне этого ни стоило.

— Хорошо. — Мало-старший бросил окурок на асфальт, раздавил носком туфли. — Дима вам доверял. Не вижу причин, почему бы и мне не доверять вам. В городе говорят, что вы «честный мент». — Он выдержал паузу. — Мне удалось кое-что выяснить о Козельцеве. Я не собирался вмешиваться в это дело, но Дима решил по-другому.

— Что именно вам удалось узнать?

— Две вещи. Во-первых, Козельцев собирается продать за бугор три миниатюры голландских мастеров пятнадцатого века. Второе — по заказу Козельцева из городского музея Энска совершено похищение картины. «Спящей Данаи» Рембрандта.

— Вы можете это доказать?

— Нет, конечно. Я просто доверяю своим источникам информации. Как вы доверяете своим, — ответил Малостарший. — «Даная» была похищена вчера ночью. Голландцев он собирается взять на аукционе. Сложность ситуации заключается в том, что мне неизвестно, когда и как Козельцев планирует продать голландцев. Можно еще сигарету?

— Пожалуйста.

Катя протянула пачку. Заодно закурила сама.

— Если взять его раньше, он от всего открестится, — продолжал Вячеслав Аркадьевич, глубоко затягиваясь. — И заодно даст знать людям, похитившим «Данаю», чтобы те залегли на дно. Чтобы доказать причастность Козельцева, нужно позволить ему отдать голландцев. Потом его можно будет арестовать. Похитители Рембрандта не будут знать, что произошло, и, возможно, раскроют себя. Но… голландцев мы скорее всего потеряем. Как видите, выбор невелик. Либо вы арестуете Козельцева, примирившись с потерей голландцев, либо оставьте это дело мне. Я разберусь с этим человеком своими методами.

Катя думала недолго.

— Если эти картины не вывезет Козельцев, их вывезет кто-нибудь другой. Я согласна. Только… Мне еще никогда не приходилось «работать» с людьми подобного ранга. Нужно сообразить, что тут можно сделать.

— Ну, прижать его не так уж сложно, — заметил Малостарший. — Конечно, вам придется посмотреть, как это оформляется с точки зрения закона, но примерный порядок действий должен быть таков… — Он в двух словах объяснил Кате, что она должна делать. — Как видите, ничего сложного.

— Вы что, заранее все продумали? — спросила Катя, нахмурившись.

— Честно говоря, я думал над тем, как прищемить этой сволочи хвост, — сказал Мало-старший, бросая второй окурок рядом с первым. — Но подобная процедура одинакова в отношении как преступника, так и финансового магната. Вы просто никогда не сталкивались с нарушениями в финансовой области.

— Да, не приходилось, — призналась Катя. — Это по линии налоговиков. А каковы гарантии того, что Козельцев не использует свои знакомства, чтобы выйти на свободу?

— Его «лапой» в прокуратуре мы займемся завтра утром, — ответил Вячеслав Аркадьевич.

— В связи с незаконным освобождением Смольного? — спросила Катя.

— Именно. — Вячеслав Аркадьевич посмотрел на часы. — Давайте, Катя, я отвезу вас домой. Уже поздно. Насте нужно спать дома, а не в машине.

— Откуда вы знаете, как зовут мою дочь?

— Дима рассказывал. Он очень высоко отзывался о девочке. Она ему нравится.

— Дима Насте тоже, — призналась Катя. — Но… Вы мне позвоните, как только что-то прояснится с Димой?

— Конечно, — кивнул Вячеслав Аркадьевич. — Даю вам слово. Я отправил людей в больницу. Если там что-то изменится… в любую сторону, они тут же мне сообщат.

— Я рассчитываю на ваше слово, — сказала Катя.

Мало-старший открыл заднюю дверцу «БМВ». Катя устроилась в кресле, положив голову Насти на колени.

Вячеслав Аркадьевич занял место рядом с водителем. За рулем сидел Вадим.

— Здравствуйте, Екатерина Михайловна, — кивнул он.

— Здравствуйте. Такое ощущение, Вячеслав Аркадьевич, что меня знает вся ваша… Я хотела сказать, знают все ваши сотрудники.

— Примерно так оно и есть, — тускло улыбнулся Мало-старший. — Но Вадим — ближайший помощник и друг Димы, а ребята… Кого-то вы задерживали, кто-то просто слышал о вас. Чему удивляться?

* * *


Судно отошло глубокой ночью. Загудели где-то в утробе гиганта мощные машины. Просигналил подошедший буксир. Многоэтажный плавучий дом дрогнул. Владимир Андреевич стоял у иллюминатора и смотрел на россыпь ночных золотых огней — Одессу. Море было, как на заказ, спокойным, качки совершенно не ощущалось.

Владимир Андреевич вернулся к бару, взял еще одну бутылочку, наполнил бокал. Достал из кармана буклет, пробежал взглядом. Стало быть, если он собирается принять участие в аукционе, ему придется утром отыскать на палубе «В», сразу за рестораном, отделение банка и выставить депозит в размере… в размере… Ага, вот. Все, что касалось голландцев, было напечатано на отдельной вкладке. Ну вроде как организаторы круиза не знали заранее о выставляемых на торги шедеврах. Козельцев в это не верил. Наверняка листочки эти заготовили заранее, чтобы все выглядело убедительно. Так. «Лицо, собирающееся принять участие в торгах, обязано выставить в качестве гарантии своей платежеспособности депозит в размере двух миллионов долларов…» Хм… Смешно. Голландцы пойдут вдвое дороже, «…на предъявителя на все время проведения аукциона». На сутки, короче. Так бы и написали. Далее правила… Ага. «Лицо, не успевшее либо не пожелавшее внести залоговую сумму, до торгов не допускается». Как они собираются это проверять? Как входные билеты? «Лицо, не сумевшее оплатить покупку, удаляется с аукциона без права…» Это понятно. «…По окончании торгов лицо, купившее картины, обязано выставить остаток суммы на депозит, либо, по желанию продавца, на его фамилию, либо…» Тоже ясно. Если продавец не захочет светить свои данные, он имеет право взять бумаги на предъявителя. А кто захочет рисоваться с такой суммой? Что еще? «В сумму не включен комиссионный сбор в размере десяти процентов……покрывается за счет покупателя……Без права вывоза за границу РФ». Обычный для таких случаев запрет. Народное достояние можно купить, а вот вывезти собственность из страны — это извините. Никак. Впрочем, черт с ним. Главное, купить, а там видно будет.

Владимир Андреевич швырнул буклет на стол, вернулся к иллюминатору. Он стоял, открыв круглое окошко, наслаждался морским ветром, пил виски и размышлял о том, сколько человек из числа плывущих на этом судне сейчас не спят. Наверняка большинство. Если подняться на открытые площадки палубы «В», то выяснится, что там половина пассажиров. Есть, конечно, и праздные зеваки, просто наслаждающиеся роскошной картиной отплытия, но большая часть ждет завтрашнего вечера.

Аукцион — одна из самых азартных игр, мало чем отличающаяся от покера. То же умение держать себя в руках, запах побед и горечь разочарования. И в конце — вожделенный приз. Владимир Андреевич допил виски, прошел в спальню, достал из чемодана деловые бумаги. Если все будет в порядке, послезавтра днем он вылетит из Стамбула в Москву.

Козельцев не хотел выглядеть на завтрашних торгах сонной мухой, поэтому разделся и отправился спать.

* * *


Утро в УВД началось с большого сюрприза. В самом-то утре ничего необычного не было. Утро как утро. Необычности начались, когда дверь здания открылась и на пороге появилась внушительная фигура Мало-старшего. За плечами у него маячили двое: Боксер и Пестрый. Все трое выглядели спокойно. На редкость спокойно для людей их рода деятельности, оказавшихся в УВД.

Мало-старший осмотрелся, затем поинтересовался у дежурного:

— Где кабинет Екатерины Михайловны Светлой?

— Прямо по коридору и направо, — ответил тот, тихо фигея.

— Благодарю, — ответил Вячеслав Аркадьевич и зашагал в нужном направлении.

Боксер и Пестрый пошли следом.

В это же самое время Вадим заглянул в мастерскую художника и забрал копии голландцев. Художник обеспокоился, почему не заехал сам Алексей Алексеевич.

— Он попал в больницу, — ответил Вадим. — С сердечным приступом. В Первую градскую. Если хотите, можете его навестить. Еще просьба. Пожалуйста, сотрите все файлы голландцев из компьютера.

— Конечно, — кивнул художник. — Я как раз собирался вечером…

— При мне, пожалуйста, сотрите, — настаивал Вадим.

Художник посмотрел на визитера и понял, что лучше не спорить. Вообще-то он хотел повнимательнее изучить фотографии, пока есть возможность, благо качество снимков было отменным, но гость не был настроен на переговоры. Художнику пришлось удалить все копии.

— Благодарю.

Вадим открыл кейс, вытащил четыре бандерольки стодолларовых купюр и положил на стол. Затем аккуратно спрятал в чемоданчик копии голландцев и покинул мастерскую. После этого Вадим отправился в представительство Аэрофлота и выкупил заранее заказанные билеты на рейс Москва — Стамбул. Обратно он летел чартером по маршруту Стамбул — Берлин — Москва. Закончив с приготовлениями, позвонил Вячеславу Аркадьевичу и доложил, что у него все в порядке.

— Как Дима? — задал последний вопрос Вадим.

— В реанимации, — ответил Мало-старший. — Но состояние стабильное.

— Хорошо, — кивнул Вадим.

В увэдэшном кабинете Вячеслав Аркадьевич положил трубку в карман пиджака, взглянул на Катю.

— Дима сильный, — сказал он. — Я верю, что он выкарабкается. У моего сына невероятная воля к жизни. Если бы Степка получил четыре пули, он бы умер еще на лестничной площадке. А Димка выживет.

— Я тоже в это верю, — кивнула Катя. — Правда.

— Это хорошо. — Вячеслав Аркадьевич подал знак Пестрому. Тот открыл кейс, который держал в руках, достал стопочку документов, положил на Катин стол. — Здесь показания двух свидетельниц, которые утверждают, что Владимир Андреевич их похитил, увез на какую-то дачу и выбивал показания против моего сына. Здесь также заявления о том, что девушки видели Смольного в кабинете своего шефа незадолго перед его смертью. Смольный был последним, кто заходил в кабинет продюсера. Этих девушек, секретарш, не допрашивали. Сочли достаточным наличие пистолета в руках у Смольного. Алиби представить он не мог. Я в присутствии сотрудника ФСБ взял у них показания на случай, если вдруг выяснится, что в деле образовались нестыковки. Знаете, как это бывает. Пистолет потерялся. Свидетели всплыли.

Катя взяла показания, прочла внимательно.

— Это правда? — спросила она, кивнув на листки. — Эти девушки говорят правду?

— А если бы это были фальшивые показания, вы бы отказались их принять? — спросил жестко Мало-старший.

— Нет, — твердо ответила Катя. — Но мне нужно знать, чтобы планировать дальнейшие действия.

— Это правда, — кивнул Мало-старший.

Несмотря на решимость, Катя почувствовала облегчение. Нет, она не соврала. И даже если бы сейчас Вячеслав Аркадьевич сказал, что свидетельства девушек — липа, она бы все равно использовала их, чтобы достать Козельцева. Иногда приходится пользоваться подобными мерами… «Вор должен сидеть в тюрьме». Знаменитое изречение братьев Вайнеров, претворенное в жизнь. Но теперь ей стало легче.

— Эти девушки готовы дать показания в суде?

— Сейчас они на отдыхе за границей, — ответил Малостарший. — Мера предосторожности. Если бы Владимир Андреевич разыскал их, они бы уже никогда никаких показаний не дали.

— Понятно.

— У меня еще есть заявление киллера, которого нанял Смольный, чтобы застрелить моего сына.

— Вы нашли его? — спросила удивленно Катя.

— Через пару часов после покушения. Он засветился на вокзале. Но, боюсь, заявление не сработает без Смольного. А Смольный, как вам известно, мертв.

— Пока и заявлений секретарш должно быть достаточно. — Катя поднялась из-за стола. — Мне нужно сходить к начальству. Подождите в коридоре.

— Хорошо, — покорно согласился Мало-старший. Он и его спутники вышли в коридор. — Учтите, ваше начальство может отказаться выписать нужные постановления и ордера.

— Выпишет, — твердо пообещала Катя. — Не волнуйтесь. Это моя проблема.

* * *


Владимир Андреевич начал утро с того, что спустился в ресторан, выпил чашечку кофе и съел яичницу из двух яиц, бифштекс и салат из свежих овощей. Он ощущал себя очень хорошо и торжественно. С таким чувством дети ждут начала празднования Нового года или дня рождения.

Затем он поднялся на палубу «В», заглянул в местное отделение банка.

В небольшом зальчике народу почти не было. Два молодых клерка и одна девушка-служащая, в белых рубашках, черных брюках, при галстуках, сияли улыбками. Козельцев огляделся. Порядок абсолютный; на конторках терминалы компьютеров. Лет десять назад ничего подобного и представить себе было нельзя.

Владимир Андреевич направился к девушке. Не только потому, что она как раз закончила обслуживать очередного клиента, а просто если уж день торжественный, то торжественный во всем. Девушка была красива. Очень красива. Одета тщательно, но в то же время свободно, с продуманной легкостью. На лице улыбка.

— Доброе утро, пожалуйста, садитесь, чем могу вам помочь?

— Я хотел бы выставить депозит.

— На голландцев?

— Да. — Владимир Андреевич улыбнулся. — Как вы догадались?

— Сегодня с самого утра идут люди.

— И много?

— Человек пятнадцать.

— Вот как? — Владимир Андреевич изумленно изогнул бровь. — И все утром?

— С открытия.

Девушка принялась заполнять бумаги.

— Пожалуйста, заполните бланк.

— Хорошо.

Владимир Андреевич четырежды заполнял аналогичные бланки в течение двух последних дней, посему проблем это не вызвало.

— Вам часто приходится пользоваться депозитом? — улыбнулась девушка. — Я это сказала потому, что тем, кто был до вас, приходилось объяснять, как заполнять форму.

— Постоянно, красавица, — ответил Козельцев. — Постоянно.

* * *


Владимир Андреевич был так увлечен девушкой, что не заметил шедшего за ним крепкого парня. Собственно говоря, Черепаха с шести утра торчал у лестницы на палубе «В». Как только Козельцев покинул номер, он пошел следом, доставая на ходу сотовый телефон. Набрав код, Черепаха произнес всего одну фразу:

— «Клиент» вышел из номера.

В люксе, расположенном палубой выше, Пепел открыл иллюминатор, высунул в него голову, посмотрел вниз.

— Все в порядке, — сказал старичок, оборачиваясь к девушке. — Ни пуха ни пера, Женечка.

Девушка положила на стол кейс, открыла его. В чемоданчике оказались пара маек, рубашка, лифчик, трусики, моток медицинского пластыря, катушка трехмиллиметровой лески и швейцарский перочинный нож. Затем Женя взрезала подкладку. Ухватилась за подложку, проходящую между подкладкой и стенками, и резко потянула ее на себя. Та легко отделилась от корпуса. Пепел вдруг понял, что это постромки. Наподобие тех, которыми пользуются парашютисты.

— Любопытно, внученька, — уважительно хмыкнул он. — Какие еще козыри имеются у нас в рукаве?

Женя мельком взглянула на «дедушку», но ничего не сказала. По углам кейса был протянут серый нейлоновый трос, не слишком толстый, но способный выдержать вес человека. Девушка вытянула и его. Затем выщелкнула лезвие ножа. Отогнув ограничители, сняла ручку кейса, взрезала оплетку. Ручка оказалась сложенным пополам карабином.

Пепел только качал головой. Он уважал профессионализм и рациональность. К тому же теперь он в полной мере оценил тонкость замысла Димы Мало. Заставить врага пронести твое оружие на борт — это надо суметь.

Женя натянула постромки, пропустила трос в специальные петли, защелкнула карабин. Разрезав обтяжку корпуса кейса, она сдернула дерматиновое покрытие и вышвырнула его в иллюминатор. Подцепив кончиком лезвия заклепку в нижнем углу боковой стенки, вытянула ее и сняла боковые панели крышки и корпуса — четыре прочных титановых полосы одинаковой, длины. В нижней части каждой имелось заранее просверленное отверстие. Соединив полосы, Женя вогнала заклепку в отверстие и раздвинула полоски. Получилось подобие якоря. Девушка закрепила на якоре свободный конец троса, затянула его замысловатым узлом. Затем отрезала трехметровый кусок лески и сунула в карман. За леской последовал пластырь. За пластырем — нож.

— Подожди. — Пепел сходил в спальню, принес копии голландцев. — Не забудь.

В юности девушка занималась спортивной гимнастикой. Потом два года отучилась в цирковом училище. Потом осталась без работы. С Алексеем Алексеевичем Григорьевым они познакомились случайно, на дне рождения одного приятеля из «околобогемных» кругов. Григорьев оценил навыки Жени и предложил поработать вместе. Она согласилась, в основном от вечного безденежья. Потом ей стало нравиться то, чем они занимались. Риск, игра, шахматная партия.

Женя сунула копии картин под жилет и направилась к иллюминатору.

— Подожди, внучка, не торопись. — Пепел поднял телефон. — Где он? Завтракает? Хорошо.

— Вы пока лучше займитесь Савинковым, дедушка, — жестко ответила Женя.

Она закрепила зубья «якоря» за край иллюминатора и легко выскользнула наружу.

В этом и заключался фокус. Иллюминатор был недостаточно велик, чтобы в него протиснулся взрослый человек. Но миниатюрная девушка, обладающая хорошей спортивной подготовкой, проделала это без особого труда.

Она повисла над бездной, глядя вниз, на бегущую вдоль борта волну. Путь не длинный, всего два с половиной метра, но полетишь вниз — мало не покажется. До берега, во всяком случае, ей не доплыть.

Женя начала спуск. Осторожно, медленно, не позволяя себе ошибаться. Это только в кино все проходит молниеносно и гладко, а тут — нет.

В каюте Пепел придерживал «якорь». Он предлагал Вячеславу Аркадьевичу вытащить ключ из кармана Козельцева и войти в номер обычным порядком. Но Женя не согласилась. Их могли увидеть, Козельцев мог обнаружить пропажу ключа, да мало ли что могло случиться. А тут два с половиной метра вниз и — добро пожаловать. На юге еще жарко, наверняка Козельцев откроет иллюминатор. А если нет, у них запланирован запасной вариант. Но он не понадобился.

Оказавшись на уровне палубы «С», Женя без проблем пролезла в иллюминатор. Она не стала снимать жилет, просто освободила карабин. Привязав к нему конец лески, дернула два раза.

Наверху Пепел перевел дух. Честно говоря, он очень боялся услышать за бортом крик «внучки». Но… слава богу, все обошлось.

Пепел вытянул трос, оставив лишь самый кончик за бортом. Затем закрыл иллюминатор, прижав конец троса стальной рамой.

В каюте Козельцева Женя высунулась из иллюминатора и приклеила конец лески к борту лейкопластырем. Достаточно было потянуть за леску, и трос вновь оказался бы за окном.

Как и предполагала девушка, Владимир Андреевич был человеком рациональным. Вещей с собой взял немного и не стал распаковывать чемодан. Какой смысл раскладываться, если сегодня вечером снова придется все собирать? Независимо от исхода. Он ведь летит из Стамбула самолетом. Как, впрочем, и большинство присутствующих на борту коллекционеров.

Полулюкс отличался от люкса лишь отсутствием третьей комнаты. В каюте имелись два шкафа — широкий одежный и узкий, у двери, для верхней одежды и обуви. В нем-то и спряталась Женя.

* * *


Паша не ждал неприятностей. Поэтому, когда в его кабинет вошли двое молодых людей в штатском, он только нахмурился:

— Вы ко мне, товарищи? А почему без стука?

Признаться, он уже понял почему.

— Павел Вениаминович, пойдемте с нами, — сказал Гриша Панкратов. — Вот повестка.

— Погодите минутку. — Паша недоуменно посмотрел на оперативников. — А вам известно, что сотрудник прокуратуры может быть арестован только по ордеру Генеральной прокуратуры?

— Нам известно, — согласился Панкратов. — Но вы пока не арестовываетесь, а вызываетесь на допрос в качестве свидетеля по делу Козельцева Владимира Андреевича.

— А вот дальнейшие процессуальные действия будут вытекать из результатов нашей с вами беседы. Пойдете вы как соучастник или только краем зацепитесь. — Володя Паничев был суров и непреклонен, как и положено сотруднику органов.

Вместо Володи порывался поехать Антон Лемехов, но Катя не позволила. С синяками на физиономии тот смотрелся довольно странно.

— Но… Я сейчас занят, — ответил с достоинством Паша. — У меня куча дел.

— Вам известно, что отпущенный вами Смолянов совершил вчера тройное убийство? — спросил Панкратов. — Нет? А о показаниях двух свидетелей, утверждающих, что в момент убийства продюсера именно Смольный находился с ним в одном кабинете, известно? Тоже нет? Так вот, в связи с особой сложностью расследуемых деяний Смолянова, а также в связи с особой ценностью свидетельских показаний у нас имеется указание непосредственного начальства доставить вас для снятия показаний.

Паша понял, что это финиш. Он добежал до конца пути. Впереди замаячил пьедестал в виде лагерных нар и охранный забор, изящно инкрустированный колючей проволокой и сторожевыми вышками. Подставил его Владимир Андреевич. И главное, все ведь придется тянуть ему одному. Свидетелей-то нет, что Смольный отпущен по просьбе Козельцева. А показания против показаний не сыграют. Особенно если кое-кто из высокостоящих покровителей Владимира Андреевича нажмет на нужные рычаги.

— Он хотел меня убить. — Паша поднялся. — Вчера ко мне приходил человек и заявил, что Козельцев сделал на меня «заказ».

— Там разберемся, — привычно откликнулся Гриша Панкратов. — Пойдемте.

Это «разберемся» яснее ясного нарисовало Паше ближайшее будущее. Обрадованные его появлением «болельщики» в серой форме бережно подхватят Пашу, падающего от усталости и страха, и так же бережно понесут к «пьедесталу», на котором крупно выведено: «10 лет».

— Пойдемте. — Паша снял с вешалки плащ.

Через два часа в кабинете Екатерины Михайловны Светлой Паша начнет давать показания и порасскажет про Владимира Андреевича Козельцева столько всяких интересных разностей, что стоящий у дверей Антон Лемехов будет со счастливой улыбкой на разбитом лице потирать от удовольствия руки.

* * *


Вытянув трос, Пепел присел на стул и вытер со лба пот. Давненько он так не волновался. Пожалуй, с тех самых пор, как последний раз сидел в кабинете опера. Из сообщений Черепахи Пепел узнал, что Козельцев зашел в банк и выставил депозит, затем спустился на палубу «С». Ну и наконец прошел в свою каюту.

Минут через сорок телефон вновь ожил:

— Савинков на палубе. Направляется к банку.

Пепел поднялся. Именно этого сообщения он и ждал.

Заперев каюту, старик поднялся на прогулочную палубу. Он не любил гулять. Но ему было необходимо находиться здесь, чтобы наблюдать за расположенным палубой ниже банковским залом. Стеклянный потолок позволял. Появившийся через минуту на верхней палубе Черепаха продефилировал мимо, сказав негромко:

— Хромой горбун.

— Он уже завтракал?

— Нет. И, похоже, не собирается.

Черепаха оказался прав. Петя Савинков экономил деньги и не намерен был завтракать в баснословно дорогом ресторане, когда можно было прекрасно поесть в каюте предусмотрительно прихваченными с собой бутербродами с чайной колбаской, яйцом вкрутую и йогуртом. Петя вообще не покидал бы каюты во избежание соблазнов, но депозит, хотел он того или нет, выставить было надо.

Пепел подождал, пока Петя заполнит бланки и направится к выходу. Следом за ним шагал внушительного вида охранник. Несмотря на преклонный возраст, Пепла нельзя было обвинить в недостатке бодрости. Он довольно шустро достиг лестницы и неторопливо начал спускаться, минуя палубу за палубой, следом за Савинковым, пока наконец не достиг палубы «Р». Самой нижней. К немалому удивлению Пепла, выяснилось, что Петя разместился в каюте третьего класса, самой дешевой из-за близости машинных отделений.

— Вот жлоб! — Пепел изумленно покачал головой.

Аукцион был назначен на семь вечера, сразу после торжественного обеда. Пепел не сомневался, что на этот-то обед Петя придет, поскольку стоимость его была включена в оплату тура.

Начало обеда объявлялось в пять. Пепел спустился в каюту, принял душ, тщательно причесался, привел себя в порядок. Ему не требовалась роскошь. Старик изо всех сил старался выглядеть достойно. Как может выглядеть профессор университета на пенсии? И как он должен хотеть выглядеть в «высшем» обществе?

Закончив этот своеобразный маскарад, Пепел спустился на палубу «С» и прогулялся по коридору от носа до кормы и обратно. Он заметил двоих наблюдателей, страховавших Женю, — Черепаху и Борика. Если бы Козельцев ненароком обнаружил девушку, Черепаха и Борик должны были прийти ей на помощь. На судне плыли еще трое пацанов Крохи. Одного из них, того, что принес хитрый кейс, Пепел знал, остальных нет. На палубе «С» было спокойно. До начала обеда оставалось чуть меньше четверти часа.

Пепел поднялся в ресторан, расположенный на корме. Здесь был накрыт «шведский стол» — сдвинутые полукругом столы протяженностью метров пятнадцать, сплошь заставленные закусками, выпивкой, едой.

Народу в зале пока было немного. Устроители круиза, кое-кто из именитых гостей. Несколько девиц, явно прихваченных гостями для антуража и не отличавшихся особой тяжеловесностью поведения. Несколько очень представительных мужчин стояли особой группой, беседовали неторопливо. «Новые» вели себя более непринужденно и жизнерадостно. Пили водочку и шампанское. Пепел помялся на пороге. Ему навстречу двинулся плечистый паренек, явно из службы безопасности, но того опередил один из устроителей круиза.

— А вот и наш почетный гость! — радостно воскликнул он.

Пепел сделал вид, что крайне смущен. Представительные мужчины, коллекционеры тут же потянулись поближе, поздороваться, высказать свое восхищение редкими полотнами и надежду на будущее сотрудничество. Пожимали руку и оставляли визитки. «К чему вам эта суета? Я всегда готов приобрести серьезную вещь по аукционной цене…»

Пепел только кивал. Он ждал Савинкова. Тот появился около шести, когда ресторанный зал уже был заполнен народом. И в сопровождении плечистого охранника. Но не того, который был утром в банке, а другого, совершенно незнакомого.

— Они что, живут втроем в двухместном номере? — изумился еще больше Пепел. — Ну это… Это уже ни в какие ворота.

Петя сразу стал пробираться к столу. Пепел наметил точку пересечения и двинулся параллельным курсом. Хромому горбуну было тяжело лавировать в толпе, он постоянно натыкался на людей, извинялся злобно, шипел что-то себе под нос. С Пеплом они сошлись в самом центре зала, где народу было больше всего. Причем Петя сам налетел на старика, отстранился, гавкнул:

— Простите. Укачивает меня.

— Ничего-ничего. — Пепел улыбнулся беззащитной улыбкой пожилого человека. — Все в порядке, меня, знаете ли, тоже слегка укачивает.

— Да. — Петя снова врубился в толпу, раздвигая людей плечами.

Охранник следовал за ним, как лайнер за буксиром. Пепел добрел до двери, поинтересовался у метрдотеля, где здесь найти туалет.

— Гальюн, — участливо поправил тот. — Как выйдете, первая дверь направо.

— Спасибо.

Пепел скрылся за нужной дверью. Заперевшись, он достал из-под пиджака документы, минуту назад вытащенные из кармана Пети, просмотрел. Помимо депозита, здесь были паспорт и авиабилет.

— Дьявол! — выдохнул Пепел.

Он тщательно порвал все финансовые бумаги и спустил их в сортир. Спрятав паспорт и билеты, направился обратно в ресторан. Прошелся по залу, разыскивая взглядом Савинкова. Тот стоял у стола и накладывал в тарелку еду. Гору еды. Монблан.

— Боже мой! — удивился Пепел в третий раз. — Неужели он все это сожрет? Не может один человек столько сожрать. Даже на халяву.

Пепел потолкался по залу, подождал, пока Петя отойдет от стола, протиснулся ближе, притерся к Савинкову со спины, толкнул не очень сильно, обрадованно воскликнул:

— Снова вы! Как я рад! Скажите, друг мой, а эта еда… За нее надо платить?

— Бесплатно, — окрысился Петя.

Он явно чувствовал себя не слишком уютно в многолюдном ресторане, но бесплатность еды перевешивала все прочие соображения.

— Я, кажется, помял ваш пиджак, друг мой. — Пепел поправил Петин пиджак, улыбнулся благодарно. — Если, как вы утверждаете, еда бесплатна…

— Абсолютно, — рыкнул Савинков.

— Ну, тогда я тоже, пожалуй, положу себе что-нибудь.

— Все бесплатно. Берите что хотите. — Савинков, не дослушав благодарностей Пепла, начал пробивать себе дорогу к эстраде. Там было посвободнее.

— Ну вот. — Пепел подошел к столу, взял маленький бутербродик с красной икрой, пожевал. — Вкусно, — оценил он и поспешил прочь из зала.

* * *


В это самое время на таможне рейса Москва — Стамбул остановился молодой человек с небольшим кейсом в руках. Улыбнувшись, он протянул таможеннику паспорт, билеты, декларацию. Неулыбчивый таможенник проверил документы. Вздохнул, сдвинул фуражку на затылок.

— Та-ак… — протянул он. — Вот у вас тут указаны копии голландских миниатюр пятнадцатого века. Это на продажу везете?

— Нет, — покачал головой парень. — Везу знакомым показать. Видите ли, я увлекаюсь живописью. Наш профессор недавно уехал в Стамбул на ПМЖ. Прислал приглашение. Я решил взять свои работы, показать ему.

— Пройдите, пожалуйста, в сторонку. Сейчас разберемся.

— Ради бога. — Парень взглянул на часы. — Только, если не сложно, побыстрее, пожалуйста. У меня самолет…

— Успеете, — многозначительно пообещал таможенник, вызывая по телефону старшего смены. — Тут у нас инцидент с картинами. Товарищ везет три холста пятнадцатого века. Говорит, копии. Надо бы удостоверить.

Старший смены появился через несколько минут. Три холста пятнадцатого века — это вам не шутки. Следом за ним брел невысокий лысый очкарик в штатском.

— Добрый вечер, — козырнул старший и невнятно представился. — Будьте добры, покажите нам копии, заявленные в декларации.

— Конечно, пожалуйста.

Парень открыл кейс и достал три полотна. Разложил на столе. Старший зло взглянул на вызвавшего их таможенника. Все три полотна представляли собой замечательные копии, но без явных признаков старения и с незаконченными краями.

Штатский вздохнул.

— Я же говорил. Копии. Причем явные. Вы думаете, кто-то повезет такие ценные полотна через таможню в чемодане? — Он поправил очки, наклонился, вгляделся в картины попристальнее. — Хорошая техника, молодой человек. У вас большое будущее. — Он с уважением пожал парню руку. — Учились у Арашина? В МГАХИ?

— Да, — подтвердил парень. — В девяносто втором закончил.

— Сразу видно школу, — похвалил штатский. — Вот человек, сколько талантов выпестовал! — Извините, — попросил парень. — Вы не могли бы пометить в сопроводительных документах, что это копии? Обратно ведь полечу, снова придется объяснять.

— Конечно. — Штатский сделал соответствующую пометку в декларации. — Приятного пути. И передавайте наилучшие пожелания профессору.

— Хорошо, конечно.

Вадим убрал копии в кейс, защелкнул замки, вернулся к стойке. Таможенник поставил необходимые печати, кивнул:

— Всего доброго. Извините за накладочку.

— Да ничего. Все в порядке.

Вадим спрятал документы в карман и направился к накопителю.

* * *


Первая часть аукциона мало кого интересовала. Выставлялись безделицы, «новоделы», рассчитанные исключительно на «новых русских». Настоящих коллекционеров подобные работы не интересуют. Собственно, и торговались только «новые», поражая собственной крутизной самих себя и своих подруг. Поэтому в зале царила легкая скука. И лишь под конец, когда девушка-помощница вынесла на столик три миниатюрных полотна голландцев, зал вздрогнул и как-то разом напрягся. Смолк благодушный треп. Коллекционеры-друзья мгновенно превратились в соперников.

— Выставляются три работы голландских мастеров… — начал зачитывать ведущий, старательно проговаривая каждую фразу.

Пепел с любопытством озирался. Коллекционеры заволновались, тянули шеи.

— Экспертное заключение прилагается. Без права вывоза за пределы Российской Федерации.

У дверей возник шум. Все начали оборачиваться.

— У меня был депозит! — орал кто-то в дверях, сдерживаемый парой дюжих охранников. — Его украли! Его украли! Эта потаскуха из банка может подтвердить! Я требую… пустите меня…

Пепел усмехнулся. Савинков. Урок на будущее. Хочешь сделать ближнему гадость? Сделай. Но тихо. Чтобы он не знал, кто эту самую гадость подстроил. А кавалерийский нахрап — признак ограниченности и недальновидности. Вот так, родной. Сиди теперь в каюте, отдыхай.

Петю вытолкали из зала, закрыли дверь.

— В торгах имеет право принять участие только ложа «А». — Ведущий очертил круг «избранных». Тех, кто пришел с депозитами. — Начальная цена за комплект… — Ложа «А» отчаянно выдохнула. «Комплект». Как печенье в коробке. — Два миллиона долларов. Кто больше?

— Три! — подал голос кто-то из задних рядов.

У «новых» от таких цифр глаза полезли на лоб. Вот где крутость-то!

— Четыре.

Настоящие знатоки понимали, что цена полотен около пяти миллионов, посему торговаться тысячами и даже сотнями тысяч пока не имело смысла.

— Четыре пятьсот.

Пепел обернулся. Ага, прорезался Козельцев.

— Шестьсот!

— Четыре семьсот!

— Семьсот пятьдесят.

Остальная часть зала повернула головы. За прыжками цен следили, как за полетом мяча на финальном матче Уимблдона.

— Четыре восемьсот.

— Восемьсот пятьдесят.

— Пять! — Снова Козельцев.

Умница, порадовался Пепел. Это был единственный момент, когда он всей душой, абсолютно искренне болел за Владимира Андреевича. Давай дави их.

— Пять сто!

— Пять сто пятьдесят!

— Двести!

— Триста!

— Триста двадцать!

Так, перешли на десятки.

— Пять пятьсот, — и опять Козельцев.

Спокойный, хладнокровный, как игрок в покер. Зал притих.

— Пять миллионов пятьсот тысяч долларов справа — раз! — крикнул ведущий азартно. Народ быстро прикидывал. Вместе с процентами устроителям уже получается шесть миллионов пятьдесят тысяч. — Пять миллионов пятьсот тысяч долларов справа — два! Пять миллионов пятьсот тысяч долларов справа…

— Шесть!!! Я даю шесть!!! — донесся из-за двери каркающий выкрик Пети Савинкова.

— Шесть, — «перебил» кто-то.

— Шесть пятьсот. — Козельцев казался непробиваемым.

— Шесть миллионов пятьсот тысяч долларов справа — раз, — захлебывался восторгом ведущий. — Шесть миллионов пятьсот тысяч долларов справа — два!

— Семь!!! Семь!!! — бесновался за дверью Савинков.

— Шесть миллионов пятьсот тысяч долларов справа… — Ведущий занес молоток. — Прекрасные миниатюры голландских мастеров конца пятнадцатого века! Шесть миллионов пятьсот тысяч долларов справа — три!!! — Молоточек ударил по подставке. — Продано!!!

— Поздравляю, Владимир Андреевич, — донеслось из-за спины Пепла. — Очень удачное приобретение.

— А ты-то чего отказался?

— Да я бы не отказался, но у меня сейчас денег — хрен и дыра от бублика. Все в деле крутится. Зараза…

— М-да. Если бы горбатый оказался в зале, пришлось бы Андреичу до «чирика» подняться.

— А чего он так орал-то?

— Да депозит свой умудрился посеять где-то, растяпа.

За спиной засмеялись не без злорадства.

Пепел слушал разговоры и улыбался, словно это он только что приобрел заветных голландцев за семь миллионов сто пятьдесят тысяч долларов, включая процент.

* * *


Это был триумф. Владимир Андреевич ввалился в каюту и тут же направился к бару. Он чувствовал себя вымотанным и опустошенным. Ему было просто необходимо выпить. Немедленно. Козельцев и вовсе напился бы, если бы не завтрашний самолет.

В дверь деликатно постучали.

— Да?

Он знал, кто это. Собиратели, собратья по хобби. С поздравлениями. От концертного зала до своей каюты он добирался минут сорок. Его постоянно останавливали, жали руки, говорили слова восхищения. Теперь это его голландцы. Владимир Андреевич ощущал благодарность к Пане, человеку, который уступил ему свой тур. Пусть по баснословной цене, но оно того стоило.

Дверь открылась, и в каюту заглянул один из устроителей круиза, моложавый улыбчивый мужчина. В руке он держал аккуратную кожаную папочку.

— Добрый вечер еще раз, Владимир Андреевич. Я хотел лично поздравить вас с шикарным приобретением.

— Спасибо. Вы, наверное, пришли по поводу оплаты?

— Э-э-э-э… Ну, скажем, обсудить порядок наших дальнейших действий.

— Не проблема. — Козельцев положил на стол депозит. — Это два миллиона. Остальное я положу завтра утром.

— У меня к вам следующее предложение. — Устроитель достал из папочки документы. — Здесь все необходимые бумаги. Вы можете заполнить их сейчас, а завтра утром, чтобы вам понапрасну не беспокоиться, я схожу в банк и осуществлю перевод указанной суммы.

— Отлично, — согласился Владимир Андреевич. — Так и поступим.

— Подтверждение вашей платежеспособности у нас есть, — пробормотал устроитель, выкладывая бумаги на стол. — Это депозит на оставшиеся четыре миллиона пятьсот тысяч долларов, на предъявителя. А это, на шестьсот пятьдесят тысяч, на нашу фирму. Реквизиты я уже внес. Вам осталось только поставить подпись. Так. И еще это… Расписка, что вы извещены о запрете продажи данных полотен за границу Российской Федерации.

Козельцев подписал нужные бумаги.

— Это все?

— Да, — вежливо улыбнулся мужчина и слегка поклонился. — Приятно иметь с вами дело.

— Во сколько мы прибываем в Стамбул?

— В семь.

— Ну, это слишком рано. Я рассчитываю встать часиков в одиннадцать, выпить кофе, позавтракать, а где-нибудь к часу дня сойти на берег. — Владимир Андреевич улыбнулся.

— Насчет картин… Вы хотите, чтобы мы положили их в сейф?

— Принесите их, — Козельцев не мог удержаться, чтобы еще раз не взглянуть на теперь уже свои шедевры. — И вот еще что. У меня к вам будет просьба. Поставьте у дверей пару охранников, если это не трудно. Не то чтобы я боялся, но береженого бог бережет.

— Конечно. Никаких проблем.

Он едва успел выйти, как в дверь снова постучали.

— Войдите!

На сей раз стучавшим оказался старый владелец голландцев. Подслеповатый забавный старикан в дешевом костюме. Он вошел в каюту как-то бочком, остановился у дверей.

— Добрый вечер.

— Добрый, — улыбаясь, шагнул навстречу старику Владимир Андреевич. — Рад вас снова видеть. Что это вы так скромно стоите? Вы у нас теперь миллионер. И не какой-нибудь, а долларовый. Поздравляю.

— Благодарю, — кивнул Пепел. — Очень непривычное ощущение.

— Ничего. Привыкнете, — заверил его Козельцев.

— Послушайте… — Старичок замялся. — Мне, право, несколько неловко, но… Дело в том, что я пока не платежеспособен. А мне хотелось бы как-то отметить… Такие случаи не часто бывают.

— Я понимаю. — Козельцев полез в карман за бумажником.

— Вы меня немного неправильно поняли, друг мой. Дело в том, что я никого не знаю на этом корабле. Я первый раз плыву на таком огромном судне. Может быть, вы составите старику компанию? Хотя бы ненадолго.

Владимир Андреевич незаметно вздохнул. Не то чтобы ему было жаль старика, но… Он чувствовал себя почти счастливым. Наверное, таким же счастливым, как в тот день, когда купил свою самую первую картину. Как сейчас помнил, это был Шишкин.

Да и действительно не мешало бы отметить. Каждому свое. Старику — продажу. Ему — покупку, а заодно и окончание того кошмара, который происходил с ним на протяжении недели.

— Но только ненадолго.

— Конечно, конечно, — заверил его старик. — Мне много и нельзя. Врачи не позволяют. Выпьем немного хорошего коньяку и скушаем что-нибудь… что-нибудь… экзотическое. Кстати, как вы относитесь к коньяку?

Владимир Андреевич мог бы сказать, что терпеть не может коньяки, но только махнул рукой.

— Мне кажется, уместнее было бы выпить шампанского.

— К сожалению, мне шампанское противопоказано. Углекислота, знаете ли, не способствует…

— Прекрасно. Выпьем коньяку и съедим что-нибудь экзотическое. Только давайте дождемся, пока принесут голландцев и поставят пару охранников у дверей.

— Разве вы не собираетесь сдать их в сейф? Впрочем, — старик махнул рукой, — я тоже сорок лет хранил их дома. Представляете? И ничего. Не украли.

— Вам повезло, — искренне признался Владимир Андреевич.

— Да, очень. Очень повезло, — понял его по-своему старик.

В дверь постучали.

— Войдите! — откликнулся Козельцев.

Вошел давешний улыбчивый организатор, неся в руках кейс. За ним следом топали двое дюжих охранников.

Устроитель торжественно поставил чемоданчик на стол. Щелкнул замками, поднял крышку. Козельцев невольно залюбовался полотнами.

— Ну, разве они не прекрасны? — прошептал он.

— Они восхитительны, — подтвердил устроитель.

Владимир Андреевич покачал головой.

— Даже поверить трудно, что мне удалось их приобрести.

Он еще несколько минут любовался голландцами, затем вздохнул, повернулся к старику. На глазах у того были слезы.

— Шедевры. — Козельцев приобнял старика. — Спасибо. Искреннее спасибо.

Тот махнул рукой.

— Знаете, а ведь я к ним привык… — прошептал старик.

— Ну, что же делать… — Владимир Андреевич похлопал его по плечу. — Пойдемте выпьем коньяку. Отметим торжественное событие.

Устроитель благоговейно опустил крышку кейса.

— Заключение эксперта о подлинности, а также договор о продаже — в чемоданчике, — негромко сказал он.

Владимир Андреевич нахмурился, давая понять, что рядом с прекрасным меркантильные вопросы обсуждать неуместно. Устроитель закивал поспешно.

— Пойдемте, — предложил Козельцев, и они вышли из каюты.

Женя выждала несколько минут, затем осторожно отодвинула дверцу шкафа. Слава богу, что еще был этот обед и аукцион. Она смогла размяться, не опасаясь быть услышанной. Если бы ей пришлось сидеть неподвижно на протяжении полусуток, даже при всей своей спортивной закалке она сейчас вряд ли сумела бы подняться на ноги, не устроив настоящего тарарама.

Она слышала слова Козельцева об охране и понимала, что за дверью каюты сейчас топчутся двое громил. Нужно быть предельно осторожной. Женя достала из кармана нож, прошла к столу, подняла крышку кейса. Козельцев не преувеличивал. Миниатюры были восхитительны. Женя начала вытаскивать холсты из подрамника. Действовать приходилось быстро. Пепел не может удерживать Козельцева в ресторане слишком долго. Это будет выглядеть подозрительно. А ей предстояло не только снять полотна, но и вставить на их место копии.

Женя старалась. Руки ее тряслись от волнения. Одно полотно, второе.

Первая копия. Вторая. С третьей вышла заминка. Подрамник никак не хотел вставать на место. Девушка сдавленно выругалась. Черт! Складка на полотне. Пришлось натягивать третью копию снова. Теперь рама встала без проблем.

Женя засунула голландцев под рубашку, отошла к иллюминатору, высунула руку в темноту, нащупала пластырь, леску. Потянула. Трос упал сверху, карабин пребольно ударил ее по кисти.

Из коридора донесся громкий кашель. Козельцев и Пепел возвращались из. ресторана. Женя быстро пропустила карабин сквозь петли, дернула за трос, проверяя, прочно ли укрепился «якорь». Ухватилась за верхний край иллюминатора, подтянулась, начала протискиваться наружу.

— Все спокойно? — услышала она голос Козельцева.

— Все тихо.

Сейчас они войдут в номер и увидят торчащие из иллюминатора ноги. То-то потеха начнется… Женя, извиваясь, словно змея, протаскивала тело через иллюминатор. Она представила себе, как Козельцев берется за ручку двери, — рывок! — поворачивает ее — еще рывок!

Женя внезапно провалилась в небесно-морскую пустоту, чуть не выпустив трос из рук. Цонг! — со звонким щелчком карабин лопнул и улетел куда вниз. Женя едва успела ухватиться за край иллюминатора одной рукой. Она услышала, как открывается дверь. Повиснув на правой руке, Жена начала шарить левой вдоль борта, отыскивая выскользнувший из петель трос.

— Иллюминатор распахнут, — сказал Козельцев. — Ну и ветер сегодня.

— Да, — согласился Пепел. — С самого утра.

— Я прикрою, если вы не возражаете?

— Нет, ничуть, пожалуйста, мой друг. Это ваша каюта.

Женя лихорадочно искала трос и не находила его. Звук приближающихся шагов, перекрываемый плеском воды внизу. Сейчас створка ударит ее по пальцам, и она сорвется вниз. Прямо в эту черную, отблескивающую электрическим светом воду. Она увидела, как ладонь Козельцева ложится на стекло.

— Послушайте, Владимир Андреевич. Вы милейший человек, не откажите в любезности, позвольте представить вас моей внучке, — услышала Женя голос Пепла.

Таков был план. Козельцев поднимется в их каюту и увидит внучку спокойненько читающей Уайльда в подлиннике. Что бы он потом ни подумал, но только не то, что эта девушка его ограбила. Кто угодно, только не она.

Проблема заключалась в том, что никакой внучки в номере не окажется.

Козельцев толкнул створку. В это мгновение трос хлестнул ее по руке. Женя Инстинктивно вцепилась в него, успев разжать пальцы за долю секунды до того, как створка иллюминатора захлопнулась.

Теперь она должна подняться в каюту. По тонкому тросу и без страховки. Женя стиснула зубы. Ей приходилось взбираться на одних руках. Ветер толкал ее, тащил по борту. Девушка отсчитывала секунды. Вот ее пальцы коснулись края иллюминатора. Она подтянулась, с трудом, закусив губу, протиснула плечи через круглое окно. Шаги в коридоре. Козельцев согласился? Сволочь! Одиннадцать вечера! Приличные мужчины отказываются от поздних визитов.

Женя протолкнула тело в иллюминатор, отцепила «якорь» и бросила его вниз, за борт, метнулась в спальню. Она успела нырнуть под одеяло как раз в тот момент, когда открылась входная дверь.

— Милочка, внученька…

Пепел ожидал увидеть «Милочку-внученьку» в кресле с книгой и, не увидев, растерялся. Впрочем, нормальное дедовское беспокойство.

— Я здесь, деда, — подала голос Женя.

Пепел открыл дверь в спальню. С облегчением перевел дух.

— Что с тобой, милая? — Пепел торопливо подошел, пощупал лоб. — Да ты вся горишь. Что такое, Милочка, девочка?

— Знобит что-то.

— Может быть, вызвать доктора? — озаботился Владимир Андреевич, появляясь в дверях. — Здравствуйте, Мила.

— Здравствуйте, — кивнула Женя. — Ничего, спасибо. Не надо. Само пройдет.

— Милочка, — Пепел указал на Козельцева, — это… Впрочем, ладно. Отдыхай.

Женя с облегчением вздохнула. Услышала, как старик извиняется перед Козельцевым.

— Ничего, — отвечал тот. — Я понимаю. Доброй ночи. Передайте внучке, чтобы поправлялась.

— Спасибо. Конечно. И вам доброй ночи.

— Кстати, для профессора на пенсии у вас неплохая каюта.

— Это предоставили устроители. За их счет. Сказали, что мы сделали им рекламу.

— Понятно. Еще раз спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Хлопнула дверь. Пепел вошел в спальню, спросил встревоженно:

— Что случилось?

— Карабин лопнул. Чуть не сорвалась.

— А картины?

— Бесчувственный ты старик, дедуля, — улыбнулась Женя. — У меня картины. У меня.

Пепел расплылся в восторженной улыбке и поцеловал Женю в лоб.

— Спокойно, родственник, — устало улыбнулась девушка. — Кровосмесительные связи осуждаются церковью.

— Да ладно, — отмахнулся Пепел и снова чмокнул «внучку» в щеку.

Но очень целомудренно чмокнул. По-родственному.

* * *


В Шереметьеве редко встречались такие рейсы. Цвет советского коллекционирования и добрая сотня «челноков», возвращавшихся из турецкого шопинга. У таможенного контроля возникло небольшое столпотворение.

Были, правда, среди участников круиза и люди более дальновидные. Понимая, что в аэропорту возникнет суета, они предусмотрительно забронировали билеты на чартерный рейс через Берлин. Чуть дороже, чуть дольше, зато куда меньше проблем. «Челноки» не станут на чартер тратиться, им копейка дорога. И таможня, кстати, не так тщательно проверяет.

Среди пассажиров чартера были старик с молоденькой девушкой и парень с кейсом. Видимо, эти трое познакомились в полете, поскольку к таможенному контролю подошли вместе, весело болтая. Багажа у девушки и старика практически не было. Парня же остановили.

— У вас тут указаны три копии голландских мастеров, — сказал таможенник.

— Да, верно, — кивнул парень. — Но их уже проверял ваш эксперт, когда я летел «туда». И старший смены присутствовал. Там пометка внизу имеется. Но, если хотите, давайте вызовем их, пусть еще раз проверят.

Таможенник и сам видел пометку, посему, посомневавшись минуту, попросил:

— Чемоданчик откройте.

— Пожалуйста. — Парень открыл кейс.

Таможенник убедился, что полотен в чемоданчике действительно три, а не два или не четыре, поставил штамп.

— Проходите.

— Спасибо. — Парень догнал старика и девушку уже в зале.

Они вместе вышли из здания аэропорта и направились к припаркованным поодаль машинам — черному «БМВ» и «Ниссану».

Пепел первым забрался в «БМВ», вздохнул с облегчением:

— Ну и поездочка была. Кошмар.

Сидящий на переднем сиденье Мало-старший обернулся, протянул руку:

— Депозит.

— Ах да…

Пепел достал из кармана депозит на предъявителя. На шесть с половиной миллионов долларов. Вячеслав Аркадьевич взял его, внимательно рассмотрел, сунул в карман. Достав из-под ног кейс, передал его Пеплу.

— Там твоя доля и доля Жени. Шестьсот пятьдесят тысяч.

Пепел открыл чемоданчик, отсчитал свои триста двадцать пять тысяч долларов, выудил из кармана полиэтиленовый пакет, аккуратно встряхнул и сложил деньги внутрь.

— Ну, так я тут и выйду, — заявил он, подмигнул девушке. — Внучка, мы с тобой теперь состоятельные люди. Не закатиться ли нам в Ялту?

— Хватит с меня моря, — ответила Женя и обратилась к Вячеславу Аркадьевичу: — Что с Лешей?

— Пока еще лежит, — ответил серьезно тот. — Но врачи говорят, с ним все будет в порядке. Через неделю сможет вставать, через две можно будет забрать Алексея Алексеевича домой.

Женя вдруг заплакала. Почти беззвучно, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

— Ну-ну-ну, — Мало-старший протянул мощную руку, слегка сжал плечо девушки. — Что плакать-то? Раньше надо было плакать. Теперь радоваться нужно.

— Я и радуюсь, — улыбнулась она. — Я от радости плачу.

— Все. Терпеть не могу женских слез, — категорично заявил Пепел и полез из машины. — Пойду пивка выпью.

— Удачи, — кивнул ему Вячеслав Аркадьевич.

— И тебе. — Старик озорно, совсем не по возрасту, подмигнул. — Понадобится «дедушка» — обращайся. Я завсегда пожалуйста.

— Спасибо, — улыбнулся Мало-старший.

Пепел побрел к аэропорту. Стоявший у машины Вадим просунул в окно кейс.

— «Папа», голландцы.

— Отлично, — кивнул Кроха. — Савинков летит этим рейсом?

— Да. Стамбульским.

— Как выйдет, давай его сюда.

— Хорошо, «папа».

* * *


Петя Савинков чувствовал себя убитым. Он проворонил голландцев. Мало того, умудрился посеять все финансовые документы. Между тем за спиной его топтались двое «быков», а в квартире Григорьева поджидал третий. И каждому из них Савинков должен был заплатить по миллиону за сделку, которой так и не совершил.

Только полные лохи попадают так, как умудрился попасть он. Полные и безбашенные.

Петя поспел к таможенному контролю одним из первых. Получил багаж, вышел в зал.

— Ну, чего, хорек? — ласково взял его за плечо один из «быков». — Когда рассчитываться думаешь?

— Да за что рассчитываться? — злобно каркнул Петя. — Дело-то сорвалось.

— А это твои проблемы, дундучара. Лучше надо было за карманами смотреть.

— Так я и документы потерял, — оживился Петя. — Денег-то теперь у меня нет.

— Да? — озадачился первый «бычок», но тут же нашел выход: — Тогда картинками возьмем. По двести тыщ, как ты и говорил.

— Не надо картинками. — Савинков испугался, потому что понял: эти возьмут. Обломы здоровые. — Я придумаю что-нибудь.

— Ну давай придумывай, — согласился «бычок». — А мы пока за тобой присмотрим. А не надумаешь, завтра к вечеру заберем картинки.

Они вышли из аэропорта, остановились, озираясь.

— Левака возьмем? — спросил первый «бычок».

— Какого еще левака? — возмутился Петя. — Я и так потратился на вас. По круизам с собой таскаю, в самолете за билеты плачу. На автобусе поедем!

— Здорово, братва, — раздалось сзади.

«Бычки» оглянулись, и в этот момент Петя бросился бежать. С его ногой и комплекцией это было не слишком разумно. Дверца стоящего чуть впереди «БМВ» распахнулась, и Савинков увидел огромного, как скала, мужчину. Тот выбрался из машины, остановился, загородив собой половину тротуара.

— Здравствуй, Петя, — сказал мужчина. — Ты меня не знаешь, зато я тебя знаю. Ты остался кое-что должен моему хорошему знакомому. Алексею Алексеевичу Григорьеву. Из-за тебя он сейчас лежит в больнице с сердечным приступом. Залезай в машину.

— Погодите, погодите, — взмолился Савинков. — Мы же договаривались… «Данаю» в обмен на голландцев.

— Правильно, — кивнул мужчина. — Тогда за каким хреном тебя, сука, на корабль понесло, а?

Петя оглянулся. Не надо было обладать могучим интеллектом, чтобы понять: он влип окончательно. За подляну, которую он собирался кинуть Леше Григорьеву, платить придется по полной программе. И «бычкам» нанятым, и этому гороподобному.

— Садись в машину, если жизнь дорога, — предложил мужчина.

Пете ничего не оставалось делать, кроме как забраться в машину. Но, едва он плюхнулся на заднее сиденье, Женя словно кошка, зашипев, вцепилась ему в лицо.

— А-а! — заверещал Петя. — Спасите!!!

— Оп-па! — озадаченно заметил Мало-старший. — Об этом я как-то не подумал. — Он заглянул в салон, схватил Женю за руки. — Тихо. Тихо, девочка, тихо. Успокойся.

Глаза Жени сверкали яростью, на лице застыла гримаса отвращения. Петя, всхлипывая, зажимал желтыми ладошками окровавленное лицо.

— Вадим, — обернулся Вячеслав Аркадьевич, — забери его в джип. А то он до дома не доедет. А «быков» этих сюда гони.

Сопровождаемые Боксером, Паней и Пестрым, «бычки» подошли к «БМВ».

— Здорово, братва, — оглядел обоих боевиков Малостарший. — Вы меня знаете?

— А это зависит от того, кто ты, — ответил первый «бычок».

Он раньше приятеля сообразил, что, кажется, дело закончится чистым базаром.

— Я — Кроха. Слыхал?

— Слышал, — согласился «бычок».

— В общем, так, братва. Алексей Алексеевич — мой «клиент». Вы к нему никаких дел больше не имейте, иначе конкретно поссоримся.

— Да мы без наездов, — пожал плечами второй «бычок». — Нас горбатый навел. Сказал, мужика наказать надо.

— Кинул вас, как лохов, ваш горбатый, — серьезно заявил Пестрый. — И чуть под разбор реальный не подвел.

— Мы с него спросим конкретно за это, — пообещал первый «бычок».

— Короче, братва, — сказал Мало-старший. — К вам конкретно у нас предъяв нет. Сейчас подъедем к горбатому домой, мы заберем то, что он должен нашему человеку, а потом он ваш. Делайте с ним что хотите. Идет?

— Базара нет, Кроха, — ответил первый «бычок». — Поехали. А этот фуфлогон нам ответит. Конкретно. Гад буду.

* * *


Владимир Андреевич продолжал улыбаться, даже когда к нему подошли двое в штатском и, показав удостоверения, сказали негромко:

— Владимир Андреевич, пойдемте с нами, пожалуйста.

— А что такое? — Козельцев все еще пребывал в благодушном настроении. — Что-то не так? Я что-нибудь неправильно заполнил?

— Пройдемте с нами, мы вам все объясним.

Они прошли в помещение для личного досмотра. Штатские открыли дверь, пропустили Козельцева. Тот шагнул в комнату и замер на пороге. Слишком много тут было народу. Несколько сотрудников таможни, еще двое в штатском. Женщина какая-то. Козельцев обернулся:

— Я не понимаю…

— Проходите, — с ледяной вежливостью попросил Гриша Панкратов.

Катя поднялась со стула.

— Владимир Андреевич Козельцев?

— Да, это я, — подтвердил тот.

— Вы арестованы.

— Постойте… Как арестован? На каком основании?

Катя шлепнула на стол ордер.

— Ты обвиняешься, — жестко сказала она, — по статье сто двадцать шестой — «похищение людей». По статье сто двадцать девятой — «клевета». По статье… В общем, статей с десяток наберется, а пока, чтобы у тебя не возникало вопросов… — Катя повернулась к таможенникам. — Начинайте.

Таможенник подозвал двоих штатских:

— Товарищи понятые, подойдите, пожалуйста. — И повернулся к Козельцеву. — Это ваш кейс?

— Мой, — кивнул тот.

— Что в нем?

— Картины. Три голландские миниатюры пятнадцатого века.

— Вам известно, что картины, представляющие собой особую историческую ценность, запрещены к продаже за границу Российской Федерации без специального разрешения?

— Конечно, — кивнул Владимир Андреевич.

— Вы по-прежнему настаиваете, что в кейсе подлинные картины?

— Разумеется.

— Откройте, пожалуйста, чемодан.

— Да ради бога. — Козельцев отщелкнул замки, поднял крышку.

Таможенник повернулся к штатскому:

— Посмотрите, пожалуйста.

Тот достал из кармана лупу, склонился над картинами. Он долго рассматривал полотна, наконец выпрямился, спрятал лупу в карман.

— Это копии. Правда, самые лучшие из всех, что мне доводилось видеть. Но копии.

— Как копии? — Владимир Андреевич даже взмок. — Я не… — Он ошарашенно обвел взглядом присутствующих. — Постойте, там же заключение эксперта о подлинности есть. Мне его выдали на корабле. Я купил подлинники.

— Купил-то ты подлинники, — язвительно заметил стоящий у дверей Володя Паничев. — Вопрос в том, что ты привез домой.

Гриша Панкратов деловито присел за стол, принялся заполнять шапку протокола.

— Одну секундочку. — Катя открыла дверь соседней комнаты. — Зайдите, пожалуйста.

В комнату для досмотров вошел седоватый подтянутый мужчина. Козельцев узнал его. Это был Криштников. Один из самых дорогих копиистов в стране. Именно Криштников писал для Владимира Андреевича копии всех голландских миниатюр.

— Представьтесь, пожалуйста, — попросила Катя.

— Криштников Олег Евгеньевич. К вашим услугам.

— Кто вы по профессии?

— Копиист. — Мужчина посмотрел на понятых и специально для них пояснил: — Я пишу копии известных полотен.

Катя указала на Козельцева:

— Вы знаете этого человека?

Да, конечно. Это Козельцев Владимир Андреевич. Один из моих клиентов.

— Посмотрите, пожалуйста, полотна, лежащие в чемоданчике.

— С удовольствием. — Криштников склонился над кейсом. — Можно снять подрамники?

— Конечно.

Криштников ловко снял холсты с подрамников, улыбнулся:

— Хороши, правда? Эти копии я писал почти полгода.

— Для кого вы их писали?

— Для Владимира Андреевича. — Копиист кивнул на Козельцева.

— Спасибо, — кивнула Катя. — Подождите, пожалуйста, в соседней комнате. Наш сотрудник вас отвезет немного позже.

— Хорошо.

— Владимир Андреевич, — холодно спросила Катя, вновь поворачиваясь к Козельцеву, — каким образом эти копии попали в чемоданчик?

— Я понятия не имею, но это… Это… — Он вдруг запнулся.

— Как вы проходили таможенный контроль? — вдруг резко спросил Володя Паничев.

— Да не проходил я его, — упавшим голосом ответил Козельцев. — В том-то и дело. Через VIP-зал прошел. Ах, как купился! — Он покачал головой и засмеялся устало. — Как купился! Как дитя малое. А-а… — Владимир Андреевич выдохнул, опустился на стул.

— Вы признаетесь, что пронесли эти копии на борт с целью продажи оригиналов картин за границу? — спросила Катя жестко.

— Нет, конечно. Только, боюсь, это уже ничего не изменит. Впрочем… Позвоните Грише Ефимову. Он свел меня с этой сволочью.

— Обязательно позвоним, обязательно, — заверил Козельцева Володя Паничев. — Все проверим.

Владимир Андреевич усмехнулся. Он почему-то был уверен, что, если Ефимов и вспомнит Паню, то самого Паню им найти уже не удастся. Это была грандиозная комбинация. Тот, кто спланировал и осуществил ее, конечно же, предусмотрел исчезновение и Пани, и его таинственного приятеля-«офицера». Владимир Андреевич снова засмеялся.

— Как кинули! — пробормотал он. — Как пацана сопливого.

— Владимир Андреевич, вы признаете, что по вашему поручению в Энске из государственного музея была совершена кража картины Рембрандта «Спящая Даная»?

— Что? — У Козельцева глаза полезли на лоб от возмущения. — Ну, знаете. Вы еще скажите, что и ледниковый период мамонтам я устроил. И татаро-монгольское иго организовал.

— Значит, не признаете.

— Это чушь. Полная и беспросветная ахинея.

— Ладно, — кивнула Катя. — Посмотрим.

В комнату заглянул таможенник.

— Там репортеры. В зале. Толпа прямо.

— Какие репортеры? — не поняла Катя.

— Ну, из газет. С телевидения даже есть. Говорят, насчет какого-то Козельцева.

Катя хмыкнула, обвела взглядом присутствующих. Не то чтобы она злилась. Новость и правда остренькая. Но ведь можно было хотя бы не сегодня. Завтра бы сообщили. А спроси, кто слил информацию, промолчат. Пойди дознайся. На полиграфе можно проверять — ничего не покажет.

— Ладно, — сказала Катя. — Поступим так. Гриша, Володя, вы тут заканчивайте с протоколом. Потом быстренько выводите гражданина Козельцева на улицу. На вопросы репортеров не отвечать. А я пока распоряжусь, чтобы машину к входу подогнали.

— Хорошо, Кать, — механически кивнул Гриша и вдруг улыбнулся. — Мать, поздравляю. Такого зубра завалила. Тебе теперь прямая дорога в Москву.

— Расскажи это его друзьям, — Катя указала на Владимира Андреевича. Затем толкнула дверь и вышла в зал.

* * *


Первая ночь всегда самая трудная. Владимир Андреевич прочувствовал это на собственной шкуре. Именно в первую ночь приходит осознание того, что тебя больше нет. Для всего мира. Козельцев успел о многом подумать за эту ночь. Он уже понял, что никто не станет за него заступаться. Тот, кто организовал всю эту аферу, точно просчитал реакцию покровителей. В этой странной стране тебе могут простить убийство. Даже два. Могут простить воровство в грандиозных масштабах, но такую мелочь, как публичный скандал, не простят никогда. Побоятся, что репортеришки накинутся и на них. Заступаешься? Значит, тоже замешан. Рыло в пуху по самые уши.

Вот и все. Вот он и сел. Владимир Андреевич уснул только под утро. Разбудили его в восемь, принесли что-то очень странное в миске. Похожее на клейстер. А еще кусок сырого черного хлеба. Владимир Андреевич от еды отказался. В нем еще теплилась слабая надежда, что что-то переменится. Возможно, кто-то все же, несмотря на скандал…

В полдень грохнула, открываясь, дверь. Скучный сержант сказал протяжно:

— Козельцев, на допрос.

Как будто кроме него в камере еще кто-то был.

Владимир Андреевич кряхтя сполз с нар. Бока ломило. Понятно, кроватка-то не из испанского гарнитура.

В кабинете, куда его привели, сидел один из давешних оперативников. Володя Панкратов, вспомнил Козельцев. Та же женщина, Катя, и еще один оперативник. Широкоплечий, зато с разбитой мордой.

— А вот и Владимир Андреевич! — заголосил тот, что с разбитой мордой. — Садитесь, Владимир Андреевич, не стесняйтесь. «Присаживайтесь» не говорю, поскольку сидеть так и так придется. Лет десять-двенадцать. Зависит от уровня чистосердечности.

— Антон, — сказала Катя, — хватит. Работай.

— Хватит так хватит! — так же весело завопил Антон. — Гражданин Козельцев, вам знакома вот эта вещица?

Он кивнул на лежащий на столе ключ.

— Да. Это ключ от депозитного банковского сейфа, — кивнул Владимир Андреевич.

— А посмотрите-ка на него внимательно, — продолжал балагурить Антон. — Ключик ваш?

— У меня много подобных ключей, — ответил с достоинством Козельцев. — Я храню в банке свою коллекцию картин и копии. — И не удержался, съязвил: — Не очень я доверяю нашим правоохранительным органам.

— Ну, это понятно, — легко согласился Антон. — Но вы все-таки посмотрите ключик внимательнее.

— Чтобы вы потом с него мои пальчики откатали? — усмехнулся Владимир Андреевич. — Поищите другого дурака.

— Так в том-то и дело, дорогой гражданин Козельцев, что пальчики уже откатали. Ваши пальчики на этом ключике. Ваши и еще одного не установленного пока… я подчеркиваю, пока… лица. И как вы думаете, где мы взяли этот ключик?

— В помойке нашли, — мрачно буркнул Козельцев.

— А вот хамить не надо, — вдруг посуровел Антон. — А то я тоже хамить начну, и, уверяю, тебе это очень не понравится. Так вот… Ключик этот принес сегодня один гражданин совершенно «синюшного» вида и отдал консьержке. Консьержка сразу позвонила нам, поскольку разрешение прокуратуры на изъятие твоей личной корреспонденции у нас имеется, — продолжал Антон. Он взгромоздился на стол, закурил, выпустил дым к потолку. — Мы, памятуя о связке, найденной вчера у тебя на квартире во время обыска, ключик этот взяли и поехали в банк. Там при двух понятых из числа работников банка сейф этот вскрыли. И, как ты думаешь, что мы в нем обнаружили?

— Я так думаю, что… — начал было безразлично Козельцев, но осекся. Это был тот самый ключ, который он отдал Пане. А Паня этот, сволочь, сделал так, что его толком-то никто в банке и не разглядел, а теперь пришел, положил ему в ящичек… Что? — Пистолет? Наркотики?

— Бросьте ваньку-то валять, гражданин Козельцев, — спокойно сказал Володя Паничев. — Зачем бы вам, собирателю картин, кто-то стал передавать пистолет или наркотики? Да еще таким экстравагантным способом.

И тут Козельцев сообразил, что могло быть в сейфе собирателя картин. И почему вчера его спрашивали о похищенной «Данае». Конечно. Топить лоха, так уж по полной. Они не хапали. Они мстили. И, когда краденая картина стала им не нужна, вернули. Потому что месть, их месть, стояла выше воровства.

Заодно и ему, Владимиру Андреевичу, лишнюю статью накинули. Козельцев вдруг понял, что ему никогда не выйти из тюрьмы. Нет, его не станут «заказывать» или намеренно «опускать». Просто сделают так, что он останется за колючкой навсегда. Владимир Андреевич не знал, откуда взялась эта уверенность. Просто понял, что так и будет. Это и есть месть. Он пытался отнять чужую жизнь. Взамен отняли его. Все по справедливости. Око за око.

— «Даная», — сказал Владимир Андреевич равнодушно. — В сейфе была «Даная».

— Ну вот, — расплылся удовлетворенно Антон. — Начали колоться помаленьку. Ну так как, чистосердечное сейчас писать будем или еще поломаемся для вида?

* * *


Вячеслав Аркадьевич выбрался в больницу только к ночи. Улаживал проблемы. Сначала отыскал режиссера и директора картины, которую снимал Дима.

— Представьте мне бухгалтерию, — сказал Северьяну Януарьевичу Мало-старший. — Я дам денег, чтобы вы не останавливали съемку. Когда мой сын выпишется из больницы, дело должно делаться. Иначе он расстроится. Это понятно?

Последний вопрос поверг директора в легкий ступор. Когда тебе не дают снимать кино, это логично, но когда говорят, что ты должен снимать во что бы то ни стало… Это уже из области фантастики. Особенно в этой стране.

После встречи с кинодеятелями Вячеслав Аркадьевич заехал в больницу к Алексею Алексеевичу. Тот полулежал на кровати и наворачивал больничный обед.

— Я заплатил твоей жене, как мы и договаривались, — сказал Вячеслав Аркадьевич.

— Спасибо, — сказал Алексей Алексеевич и едва заметно кивнул. Движения давались ему пока еще с трудом.

— Я привез для тебя презент.

Мало-старший открыл кейс, достал из него три старых полотна и положил на одеяло.

Алексей Алексеевич улыбнулся:

— Кроха, будь другом, в следующий раз привези мне…

— Все, что скажешь, — серьезно пообещал тот.

— Пачку приличных сигарет и фляжку коньяку. Только хорошего.

Вячеслав Аркадьевич усмехнулся.

— Обязательно. Даю слово.

Потом он заехал на квартиру к Диме. На Фрунзенскую набережную. А оттуда — в офис одной из строительных фирм, где заказал самый лучший ремонт. Сперва он хотел продать эту квартиру и купить новую, но… Подарки не продают. Да и память стоит слишком дорого, чтобы ее продавать. Особенно на квадратные метры.

И только покончив с делами, Вячеслав Аркадьевич поехал к Диме. Наверное, он специально оттягивал этот момент. Ждал позднего вечера, чтобы побыть с сыном наедине. Когда не будет рядом суетливых, перепуганных врачей и взбалмошных сестер.

Даже оказавшись у больницы, он не сразу пошел наверх, а еще часа полтора сидел в машине. Курил, смотрел, как сгущается над Москвой ночь. И только когда темнота стала густой, махровой, как китайский шарф, Мало-старший выбрался из салона «БМВ» и поднялся по каменным ступеням.

Заплатив, как водится, дежурному врачу, поднялся на нужный этаж. Тут пришлось заплатить еще и заспанной медсестре.

— Дмитрий Вячеславович? — Медсестра зябко передернула плечами. — В третьей. По коридору направо, третья дверь.

Мало-старший двинулся по коридору, стараясь ступать осторожно, словно его шаги могли потревожить людей, лежащих в ЭТИХ палатах. У нужной двери он остановился, аккуратно открыл створку, шагнул в темноту и тут же увидел возле кровати женский силуэт.

— Здравствуйте, Екатерина Михайловна, — шепотом сказал Вячеслав Аркадьевич.

— Здравствуйте, — так же шепотом ответила Катя.

— А вы почему не дома? Я же сказал, что позвоню.

Катя помолчала, затем повернулась:

— Я пойду.

— Подождите, я вас отвезу.

— Не стоит, я сама доберусь.

— Да будет вам глупости-то говорить, Екатерина Михайловна. Куда вы доберетесь? Пять утра. — Вячеслав Аркадьевич подошел к кровати Димы. Посмотрел на бледное лицо. Трубка во рту. Капельницы. — Замотанный, как кукленыш, — сипло сказал Мало-старший и подозрительно хлюпнул носом. — Вы с врачом не разговаривали?

— Разговаривала.

— И что он сказал?

— Состояние стабильное, — ответила Катя.

— Мне то же самое сказал, — пробормотал Вячеслав Аркадьевич. — Я думал, может, вам чего другое скажет. Нет, всем одно и то же говорит. Ладно, пойдемте. Я еще утром заеду. Поговорю тут с врачами…

— Если вам это интересно, — сказала Катя, — мы взяли Козельцева. Он действительно продал голландцев. И украл «Данаю». Ваши источники не ошиблись.

— А где он сейчас?

— В камере. В УВД.

— И сколько ему дадут?

— Лет пятнадцать, думаю.

— Ему очень повезло, — неопределенно ответил Мало-старший. — Пойдемте. Я вас отвезу. Поспите хоть немного. Вы еще, поди, не спали?

— Нет, — покачала головой Катя.

— Ну вот.

Катя почувствовала, что действительно дико устала за эти несколько дней. Но ей бы хватило и пары часов сна в кресле. Здесь, рядом с больничной койкой.

— Поедемте, Екатерина Михайловна. Если что-то переменится, я вам позвоню.

— Даете слово?

— Даю.

Они оба знали, что Катя все равно будет приезжать сюда. День за днем. Столько, сколько потребуется. Несмотря на данное Вячеславом Аркадьевичем слово. И еще неизвестно, кто кому будет звонить, когда Дима откроет глаза.


notes


Примечания


1


История отношений Димы, Эдуарда Александровича и Смольного, а также обстоятельства смерти продюсера раскрываются в первом романе цикла — «Проба пера».


2


Ст. 116 УК РФ предусматривает ответственность за избиение.