Еврейское остроумие
Зальция Ландман








Слово «хохма», приобретшее в русском языке значение шутки, происходит от еврейского слава «мудрость». Книга, которую вы держите в руках, пытается вернуть нас к изначальному значению этого слова. В ней собраны шутки, анекдоты, истории, изречения, рассуждения, сплетни и цитаты — одним словом, хохмы, в которых отражены все стороны жизни евреев Центральной и Восточной Европы. Скорее всего, кое-что вам знакомо, но, можете не сомневаться, далеко не все.

Собрала и прокомментировала все эти хохмы Зальция Ландман, уроженка Галиции, гражданка Швейцарии, известный специалист по истории евреев, языку идиш и прежде всего — по еврейскому остроумию.

Перевод выполнен по 7-му немецкому изданию (1970 г.).






Еврейское остроумие



Составление и комментарии

Зальция Ландман




DER JZÜDISCHE

WITZ




HERAUSGEGEBEN UND EINGELEITET VON

SALCIA LANDMANN













Перевод с немецкого Ю. Гусева и Е. Михелевич

Предисловие В. Шендеровича




Еврейский материк


Я знаю нескольких нетребовательных людей, считающих меня остроумным человеком — дай им Бог здоровья за их доброту! Надеюсь, к ним в руки не попадет эта книга: собранное под ее обложкой существенно уточняет масштабы.

Еврейский юмор, переживший с десяток империй, пропитанный жизнью гетто и местечек, отжавший в иронию свет и ужас многих столетий, отдраенный до интеллектуального блеска традицией еженедельного обсуждения священных книг, — этот материк был закрыт для нас. Закрыт даже для тех, кто по естественным причинам был близок к первоисточнику, чьи дедушки-бабушки в детстве говорили на идише и учили Тору…

Но дедушки давно поменяли имена, а отцы — отчества, и на идиш наши старики переходили только для того, чтобы их не понимали внуки. Еврейство, вспухшее смертным проклятием в начале пятидесятых, вернулось затем в привычное российско-советское ощущение бытовой неловкости, в разновидность дурной болезни. Какие там мидраши, какие майсы, какие мудрецы? Десятилетия напролет под еврейским анекдотом имелось в виду нечто вполне убого-советское, описанное еще у Ильфа-Петрова, про Абрама и Сару, с картавинкой, в которой, надо полагать, и таился главный юмор…

Рядом с этими нехитрыми поделками мы чувствовали себя по-своему комфортно. Вышедшие из царской черты оседлости в советскую, мы даже не понимали, что с нами произошло. Мы были невыездные не только в Париж, это бы полбеды, — мы были невыездные в собственную историю и культуру…

Нас ждут открытия — и глобального, и вполне частного свойства.

Забавно мне было прочитать в этой книге несколько древних еврейских хохм, которые я десять лет напролет считал анекдотами про «новых русских». Это, в свою очередь, напомнило мне анекдот про мальчика, пришедшего из школы с удивительной новостью о том, что Христос был еврей. «Видишь ли, сынок, — ответил ему папа, — это были такие времена… тогда все были евреями!»

Похоже на то, что если не все, то очень многие шутки первоначально тоже были «евреями»…

Но это, действительно, частность. Главное же — дух трезвой и бесстрашной иронии, царящий на страницах этой книги. Иронии, никогда не устаревающей, потому что предмет усмешки — человек, а человек, в сущности, не меняется. Меняются, время от времени, названия империй вокруг него, но это тоже частность.

Евреи первыми получили (или, в светской терминологии, «осознали») систему координат; первыми начали пробовать ее на зуб, осуществляя важную привилегию «богоизбранного» народа — право беспощадно шутить над собой и над миром, включая Того, Кто запустил этот несовершенный проект в производство.

…Этот материк был закрыт для нас. Теперь мы помаленьку приоткрываем его для себя. Лучше поздно, чем никогда.




Виктор Шендерович




Введение


Что есть остроумие?


Дать дефиницию, определить суть остроумия пытались многие. Однако четкое различие между остроумием, комическим и юмором мы находим только у Анри Бергсона


 и Зигмунда Фрейда


. Говоря об остроумии в узком смысле этого слова, Фрейд ссылается на шекспировского «Гамлета» и вспоминает слова Полония: «Краткость есть душа ума», а также на Куно Фишера, который утверждал, что остроумие «выхватывает нечто спрятанное или скрытое». Фрейд приводит также утверждение Теодора Липпса, который писал, что остроумие есть умение немногими словами высказать многое, и цитирует Жана Поля: «Точная расстановка приносит успех»; правильно подобраны фразы и слова — и остроумная шутка готова. В других источниках Фрейд находит такие отличительные признаки остроумия, как «смысл в бессмыслице», «игривое суждение», «сближение непохожего», «контраст представлений», «смущение из-за непонимания и внезапное уяснение».

Ни одна из этих попыток уловить суть остроумия не является полностью ложной. Но в самую точку попадает только собственное определение Фрейда, которое он сформулировал, сопоставляя остроты и анекдоты со сновидениями.

Сновидение, по Фрейду, — это мечта, желание, воплощение желания. Простой народ всегда это знал, чего не скажешь о современной науке. Наука могла не обратить на это внимания, так как сон в прямой форме выражает лишь малую часть желания, причем морально допустимую часть. Ибо наши моральные ограничения преследуют нас и во сне. Если желание относится к категории запретных, оно проникает в сон каким-либо окольным путем и в зашифрованном, скрытом виде. Причем осуществляется это с помощью тех же приемов, какие используются в остроумных высказываниях, — пускай в сновидениях эти приемы часто бывают более грубыми и примитивными.

Такое формальное соответствие — отнюдь не случайность: оно тесно связано с содержательными моментами. Ведь и в остротах чаще всего высказывается нечто такое, что напрямую высказать нельзя, и тем самым снимается напряжение. Такова двойная функция остроумия, которую, как правило, ясно понимают тираны: с одной стороны, оно революционно, поскольку выражает неприятие, недовольство, с другой стороны, оно смягчает, убирает революционный порыв, так как вызывает смех и снимает напряжение. Остроумие — оружие безоружных, которые, хотя и недовольны своим положением, тем не менее мирятся с ним и не идут в своем протесте до конца. Ниспровергателю остроумие ни к чему.

С этим же, видимо, связано как бы не поддающееся логике, двойственное отношение многих диктаторов к политическому остроумию: иногда они наказывают за него смертью, а иногда закрывают на него глаза и даже поощряют.

Каковы же общие технические приемы, которые действуют и в остротах (анекдотах), и в сновидениях? И остроты, и сновидения строятся на очевидных логических ошибках, среди которых отождествление, сгущение, намек, упущение, нелогичное сближение. И остроты, и сновидения знают две ступени. Уже само (как бы контрабандой протаскиваемое) пренебрежение законами логики, в суровой реальной жизни недопустимое, может доставлять удовольствие как форма разрядки. Это мы и делаем в снах и тех остротах, которые Фрейд называет «безобидными».

Или же логика (а по сути — лишь видимость логики) оказывается только фасадом, за которым скрывается протест совсем другой глубины и остроты. Тогда Фрейд говорит о «тенденциозных» остротах.

Здесь он различает следующие две группы: это остроты либо скабрезные (они служат заменой непристойности в приличном обществе), либо агрессивные, в том числе политические, святотатственные (особая форма агрессивных острот: они направлены на неприкосновенные авторитеты) и скептические, которые, что называется, с порога ставят под сомнение саму возможность постижения истины.

Однако даже самая сложная тенденциозная острота родственна сновидению в том, что должна восприниматься легко и сразу. Иначе она остается чуждой реальности. Поэтому для острот особенно пригоден актуальный материал. Фрейд приводит такой пример: «Эта девушка напоминает мне Дрейфуса. Армия не верит в ее невинность». Поистине великолепная острота для каждого, кто имеет хотя бы самое общее представление о процессе Дрейфуса, проходившем в Париже на рубеже XIX и XX веков: ни в чем не повинный офицер-еврей при полном одобрении армии был приговорен к пожизненной каторге. Но человек, которому нужно сначала рассказать эту скандальную историю, едва не приведшую Францию на порог гражданской войны, над этой остротой смеяться не станет.

Фрейд приводит также примеры, где скабрезное выражается и в безобидной, и в тенденциозной форме. Безобидным можно считать союз «и» в стихотворении Вильгельма Буша, где некая мамаша «немалыми усилиями и вилкой» вылавливает своего маленького сынишку из соуса. Напротив, исполнено злой иронии, осознанной обиды «и» в высказывании Генриха Гейне: «Вообще геттингенских жителей можно разделить на студентов, профессоров, филистеров и скот».

Для демонстрации сгущения как технического приема остроты Фрейд приводит еще один прекрасный пример из Гейне, герой которого, дальний родственник барона Ротшильда, рассказывает, как он был в гостях у богача и тот обращался с ним «как с равным себе, совершенно фамиллионерно».

Вообще, творчество Гейне по причинам, о которых мы еще будем говорить, — это настоящая сокровищница тенденциозного остроумия, особенно еврейского.

Остроумие не всегда получает выражение в чистой форме. Оно может быть обогащено комическими или юмористическими элементами. Философ Бергсон дал определение комического предмета, психолог Фрейд описал переживание комического. Комическое, по Бергсону, есть объект, который, хотя он живой, поступает как автомат. Комический персонаж — это, таким образом, своего рода паяц, который абсолютно на все реагирует одной и той же репликой или одним и тем же ударом палки. Такое определение согласуется с метафизикой Бергсона, в соответствии с которой все неживое есть продукт распада живого.

Говоря о переживании комического, Фрейд объясняет его «экономией затрат представления».

Юмор же, как он считает, вытекает из «экономии затрат эмоций», а в экстремальном варианте, так называемом «висельном юморе», из «экономии» страха смерти. Вот образец: осужденный, который должен быть повешен в понедельник утром, просыпается со словами: «Ничего себе неделя начинается!» Очень много фантастических примеров можно найти у Вильгельма Буша, чьи мысли и произведения почти без исключения кружат вокруг идеи смерти и часто заходят в сферу черного юмора. Герой раскатан в лепешку, измельчен в крошево и сожран утками; он заморожен, а затем или расколот на кусочки, или разморожен и погребен в консервной банке. Глядя на своего законсервированного супруга, вдова невозмутимо говорит молочнице: «Теперь, дорогая фрау Питер, я буду брать меньше на четверть литра».



Черный юмор и сюрреалистическое остроумие


Ни Фрейд, ни Бергсон не предпринимали попыток анализировать ту особую форму юмора, которую мы сегодня называем «черным». И это не случайно. Хотя утверждать с уверенностью нельзя, но похоже на то, что черного юмора тогда, в их время, еще не существовало. Зато сегодня он появился в таком изобилии, что его уже и обозреть невозможно.

Обычный юмор есть всегда и везде. Черный же юмор связан с двумя условиями: прежде всего, он должен предполагать веру в рациональный, централизованно контролируемый мир, но в то же время эта вера должна быть разрушена, уступив место голому отчаянию. Обычный юмор предполагает экономию страдания, за черным же юмором встает страх и ужас. Он никогда бы не смог появиться в греко-римской античности, которой чуждо было такое восприятие мира. Черный юмор связан с еврейско-христианским монотеизмом и его разрушением. Это самая зловещая форма, порожденная проблемой теодицеи и вопросом о наличии зла в сотворенном Богом мире.

Образец современного черного юмора:









Капризный, плаксивый голос ребенка:

— Да не хочу я все время ходить по кругу!

Резкий, грубый голос отца:

— Тихо у меня!

— Да не могу я все время ходить по кругу!

— Если не замолчишь, я тебе и вторую ногу к полу прибью!








В еврейском остроумии Нового времени черный юмор заметной роли не играет. Его следы можно найти лишь кое где; например, в анекдоте про мадам Поллак, которая никак не найдет своего благоверного — и наконец обнаруживает его труп под кроватью. Она зовет горничную и возмущенно кричит на нее: «Так вот как вы убираетесь в доме!»

Тем не менее самые первые из известных примеров черного юмора выходят именно из еврейского духовного мира. Но не из остроумия Нового времени и не из народного остроумия, а из творчества еврейско-афганского философа Хиви ха-Балхи, жившего в IX веке. Это тоже не случайность. К Хиви мы еще вернемся.




Что касается сюрреалистического или гротескного остроумия, которое в изобилии расцветает в течение нескольких последних десятилетий, то у евреев оно встречается довольно скудно. Отчасти оно порождается из чистого озорства, соприкасаясь с шуточными загадками, бытовавшими давным-давно в Передней Азии; об этих загадках мы еще будем говорить. Отчасти же, прежде всего стилистически, оно связано с искусством модерна, которое также порождено распадом изуродованного, абсурдно перемешанного мира. Это — некий умеренный, безобидный вариант черного юмора; его корни не являются специфически еврейскими, они, скорее, модерные, в общем понимании этого слова.

Тем не менее некоторые из лучших острот этого рода — как, например, история о посетителе кафе, пожирателе стекла, который проходил сквозь стены, — рассказывают как еврейские анекдоты. Возможно, они в самом деле имеют еврейские корни и восходят к переднеазиатской юмористической фантазии, пародируя в то же время потерявшие связь с действительностью положения Талмуда. В разделе «Лучше не придумаешь» приведены некоторые примеры таких анекдотов.



Анекдотическая ситуация и острослов


Даже такой краткий анализ остроумия позволяет сделать некоторые выводы об анекдотических ситуациях и об авторах острот. Для появления острот эротического характера необходим определенный, относительно высокий культурный уровень, который предполагает замену непристойности, ее исключение из рассказа. Агрессивные остроты предполагают некое сильное внутреннее и внешнее давление не только в том, что связано с эротикой, но и в политической, моральной, социальной сферах. А скептические остроты требуют значительного уровня образованности в сочетании с горьким, безыиллюзорным взглядом на мир и критическим интеллектом.

Все без исключения формы тенденциозного остроумия, конечно, только множатся и расцветают, если давление переживается, ощущается и отвергается осознанно. Какой-нибудь самурай или пруссак, которые всей своей жизнью утверждают строгие жизненные правила, диктуемые традицией, не станут высмеивать эту традицию. Подобным же образом еврей, пока он верит в Бога, может служить объектом острот лишь в определенном, узко ограниченном круге.

Для того чтобы родилась тенденциозная острота, не должно быть ни малейшей возможности бороться против гнета иначе, нежели таким путем. Когда имеются реальные шансы духовной или политической революции, остроумие быстро переходит в памфлет, в лозунг и, наконец, в действие. Острить может лишь тот, кто страдает; тому, кто действует, не до острот.

Это соображение в конечном счете (здесь мы подошли к пункту, который упустил из виду Фрейд) должно рассматриваться как существенный элемент, дополняющий даже сильное врожденное остроумие. Оно не одинаково развито у всех индивидов и у всех народов; даже у одного и того же народа оно меняется от эпохи к эпохе, от одной общественной группы к другой.

Мы уже упоминали остроумие Генриха Гейне. Оно не было случайностью. Гейне был беден, преследуем по политическим мотивам и ущемлен как еврей. Эти три причины, соединившись, усиливали, будили остроумие, данное ему от природы. Уже само положение, в котором он находился — положение еврея в изгнании, — вполне для этого достаточно; едва ли можно найти другой народ, который был бы столь беззащитным и столь же ясно сознавал свои страдания, как евреи.

Не случайность и то, что Фрейд, который первым так глубоко постиг суть остроумия, был евреем и что в своем исследовании он анализировал почти исключительно еврейское остроумие.

Тем не менее то, что мы имеем в виду, говоря о «еврейском анекдоте» в узком смысле слова, возникло лишь в Новое время, и притом лишь у одной-единственной группы евреев: у евреев, живущих в Восточной и Центральной Европе. Понять, почему это так, нам поможет краткий взгляд на историю евреев.



Двойное происхождение евреев


Благодаря современной археологии и семитологии мы сегодня знаем, что все ранние высокоразвитые культуры Переднего Востока (в том числе еврейская), культуры, которые во многих отношениях питают нашу цивилизацию до сих пор, возникли после того, как кочевые племена Аравийского полуострова, принадлежавшие к так называемой «бедуинской», или «ориентальной», расе, проникли в эти края и смешались с местными народами, которые происходили из так называемой «ассироидной», «арменоидной» или «переднеазиатской» расы. В задачу этой книги не входит детальное описание возникших таким образом смешанных народов. Ограничимся коротким упоминанием о том, что именно здесь были заложены основы астрономии, математики, составления календарей, здесь был изобретен «акустический», то есть ориентированный на звуки, а не на символы или изображения, алфавит, буквы, которыми мы пользуемся до сих пор, и что здесь берет начало иудейскохристианский монотеизм.

О том, что значительные культурные сдвиги происходили вовсе не на почве расовой чистоты, так высоко ценимой расистами нацистских времен, а возникали вследствие благотворного смешения разных племен и народов, впервые четко сказал немецкий психиатр, исследователь типов конституционального телосложения Эрнст Кречмер. Правда, в неявном виде эти идеи содержались уже в работах биолога Грегора Менделя, который обнаружил, что гибридные растения развиваются и плодоносят богаче, интенсивнее, чем их родители, растения, так сказать, «с чистой кровью».

Однако новая популяция, возникшая в результате смешения рас, никогда не образует одну-единственную однородную ветвь. Обе исходные расы выявляют свои особенности и таланты в разных культурных средах, складывающихся в те или иные эпохи, на базе тех или иных общественных групп, с неодинаковой интенсивностью. Это отчетливо видно на примере прошлой и современной истории евреев.

Бедуины, или ориенталы — жесткие реалисты, трезвые летописцы, скрупулезные и самокритичные мыслители, неистовые и упорные воины, — создали самые ранние части Библии, прежде всего Книги Царств. А позже, в раннем Средневековье, разработали в Андалузии, вместе с арабами, философию и точное естествознание, на которые, как известно, в значительной степени опирались христианская схоластика и итальянское Возрождение. Анекдоты и легенды у этих воинов и аристократов, приверженцев точной мысли, встречались лишь изредка и случайно.

Но тем пышнее расцвели оба эти вида творчества у другого переднеазиатского типа, с которым воинственные бедуины смешались в Ханаане и который доминировал среди евреев Вавилонии, Персии, Центральной и Восточной Европы. Здесь можно найти упоение и нежность, грусть и смирение, добросердечие и готовность к страданию, юмор и веселье. Здесь расцветали легенды, а не сухие, самокритичные хроники. Здесь вырастали не суровые деятели, а шутники-страдальцы.

Остроумие свойственно всем странам с преобладающим переднеазиатским населением, независимо даже от того, выступает ли остроумие как оружие беззащитных, — а именно им и становится тенденциозный анекдот. Безобидные шутки распространены здесь в бесчисленных вариантах. И в наши дни в Армении, Греции, Турции (с давних пор это области почти чисто переднеазиатского заселения) можно нередко встретить людей, которые часами развлекают друг друга сюрреалистическими, не имеющими отгадки шуточными загадками в таком вот духе:









Что такое: снаружи шерсть, внутри — вата?








Ответ (который должен всегда давать сам автор загадки) звучит так: пудель, который сидит на улице перед аптекой, а в аптеке продают вату.

В принципе эта загадка не отличается от той, которую библейский герой Самсон — со своей пьяной и развратной жизнью самый «ханаанический» из всех судей Израилевых — задал филистимлянам: «Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое».

Загадку эту не сможет разгадать и самый острый ум, ибо она строится на фактах, пережитых самим Самсоном. Вот почему филистимлянам, которые узнали решение загадки от жены Самсоновой, он с полным правом сказал: «Если бы вы не орали на моей телице, то не отгадали бы моей загадки» (Суд. 14, 14–18).

И советский русский, слушая свежие политические остроты — вопросы несуществующей передачи «Армянского радио», — согласился бы с тем, что вопросы эти во многом созвучны остроумию переднеазиатских народов.

Среди евреев все еще существуют те же, преимущественно переднеазиатские, группы, которые и в древности создавали анекдоты, загадки, легенды. Из переднеазиатского ханаанского еврейства происходит, собственно, и овеянный легендами образ Назареянина, как и образы многих, совсем скрытых в тумане сказок и фантастических анекдотов учителей Талмуда, о которых мы — пускай не так, как о библейских царях, — не знаем почти ничего достоверно. Похожими на них были, тоже «переднеазиатские» по душевному складу, евреи Вавилона: Талмуд, который изначально должен был представлять собой лишь сборник комментариев и дополнений к библейским законам, они настолько насытили гомилетическим и анекдотическим материалом, что местами он читается как народная книга полезных советов и назиданий.

И опять же именно на восточной границе еврейской диаспоры в IX веке, в творениях уже упоминавшегося философа Хиви ха-Балхи, зародился черный юмор. Хиви, выходец из племени хазар, которое в VIII веке перешло в еврейство, создал свой черный юмор благодаря тому, что деяния Бога в Библии сопоставил с моральными законами того же самого Бога.

Затем, в Средние века, вновь появились, прежде всего в Германии, те переднеазиатские евреи, которые, взяв предания, сказки и побасенки немцев, перемешали их с легендами и анекдотами Талмуда, создав прелестно-наивную мешанину, расцвеченную чудесными деяниями их собственных раввинов.

А когда эти же самые евреи в позднем Средневековье и в начале Нового времени бежали на восток, в славянские земли, и там смешались с уже осевшими в Южной России евреями (которые приходили частично из Персии и Месопотамии), они уже вместе создали то современное еврейское остроумие, которое и демонстрирует наша книга.



Старое еврейское остроумие


Если отвлечься от Хиви ха-Балхи, который представлял собой явление уникальное и остался непонятым даже своими просвещенными современниками, то можно со всей определенностью сказать, что еврейский анекдот во всей своей глубине и остроте смог расцвести только в недавние времена. Ибо твердая, несокрушимая религиозность не дает остроумию возможности раскрыться, ограничивая его со всех сторон. Остроумие Талмуда заключено в очень узкие границы. Смысл Талмуда заключается в том, чтобы дать народу, рассеянному по всему миру, такие жесткие правила существования, без которых он, лишенный собственного государства, распался бы и исчез. Евреев, сохранявших свою веру, такая перспектива очень страшила. Ибо еврей ожидает искупления не так, как христианин: для евреев искупление — не индивидуальный, но коллективный акт, в результате которого народ не погибнет, не рассеется, а выживет. Для этого необходимо было не просто уважение к законам Талмуда, но и до известной степени знание этих законов. В этих условиях грамотей, книжник пользуется самым искренним, высоким уважением и не может быть объектом насмешки. И уважение это возросло еще больше, когда положение евреев, которые вновь обрели свое государство, Государство Израиль, перестало быть положением изгоев; аристократического сословия у них никогда не было, зато сильный теократический настрой, свойственный всему народу и прежде, и в новейшее время, обеспечивал высочайшее почтение к ученым.

Так что если в Талмуде кто-то и высмеивается, то это не мудрый рабби, а глупец и невежда, который не может усвоить законы религии. Нееврею такая твердая позиция может показаться жестокой по отношению к духовно слабым людям; однако эта твердость была одной из предпосылок выживания народа.

Для евреев было очень важно, чтобы и в изгнании у них всегда сохранялся ведущий слой ученых людей. Этих людей не просто почитали; слой этот сознательно культивировали с помощью соответствующей политики в сфере брачных отношений. Дети ученых заключали браки в основном между собой, а кроме того, ученые отбирали из народа все маломальски приметные дарования и принимали их — через институт брака — в свою среду. Для богатых же, чье богатство само по себе не заслуживало большого внимания, была большая честь, если им удавалось принять в семью, в качестве зятя, образованного и одаренного молодого человека. Поэтому брак, заключаемый с помощью посредников (шадхенов), брак, над которым столько смеялись позже, в Новое время, в эпоху свободомыслия, в Средние века нигде не подвергался осуждению и осмеянию. Да и посредничество в те времена (в отличие от Нового времени) не рассматривалось как способ добывания денег.

В Талмуде высмеиваются и еретики, которые позже, в Новое время, привлекали к себе симпатии острословов. Кроме того, уже в Талмуде был образ, который как две капли воды похож на Тиля Уленшпигеля: это Рабба-Бар-бар-Хана.

Настоящее половодье анекдотов и острот начинается у евреев Центральной и Восточной Европы на раннем этапе Нового времени. По-прежнему ни одна из этих острот не посягает на законы, предписываемые религией. Да, рассказчики нередко отваживаются на критику жестокого мира, жертвой которого евреи становятся снова и снова. И не важно, что даже жестокость эта — выражение Божьей воли, как, в конце концов, все, что в этом мире происходит.

Если страдания становятся совсем невыносимыми, верующие евреи находят спасение не в остроумии, а в мистике. Твердые, бедуинского склада евреи — так называемые южные евреи — создали в позднем Средневековье математически структурированную Каббалу; «мягкие» восточноевропейские евреи в XVIII веке на Украине пошли в сторону мистики — мистики смирения, которая и составляет суть хасидизма.

Мы уже говорили, что еврейская мистика, и в первом, и во втором ее варианте, ищет путь к спасению в русле коллективного бытия. Обе ее формы, столь непохожие одна на другую, опираются на талмудическую теорию о «хевлей машиах», приходе Мессии: событие это должно предшествовать окончанию времен. В соответствии с этим краеугольным камнем еврейской религиозности и еврейского мироощущения страдание — не бессмысленно: оно есть условие спасения, условие, без которого явление Мессии невозможно. Это убеждение настолько определяет все мировосприятие евреев, что любые испытания, которые на них обрушиваются, даже гитлеровский геноцид, верующие евреи тоже называли, ничтоже сумняшеся, «хевлей машиах».

Если вынести эту общую черту за скобки, то едва ли можно представить себе большее различие, чем то, которое существует между Каббалой и хасидизмом. В методическом плане Каббала опирается на тот факт, что в ивритской письменности буквы и цифры идентичны. Каббалист вычисляет числовое значение особенно важных мест Библии, затем, производя различные операции с полученным результатом, пытается раскрыть конечные тайны мироздания.

К подобной головоломной акробатике ума хасидизм восточноевропейских евреев никакого отношения не имеет. Хасиды, в отличие от каббалистов Андалузии и Южной Франции, не связаны своим происхождением с хозяйственной и духовной элитой еврейского народа. Первые хасиды были скорее маленькие люди, бедняки, потомки тех, кто выжил после страшных погромов, произведенных по указанию гетмана Хмельницкого на Украине в XVIII веке. Эти погромы едва ли не до основания уничтожили образованный стой евреев — по той простой причине, что этот слой представлял одно целое со слоем финансовым. Так что те, кто выжил, представляли собой нищий пролетариат, не обладающий особыми способностями и желанием углубляться в лабиринты умозаключений Талмуда или в каббалистические спекуляции. Эти люди, беспомощные, влачившие полуголодное существование, нуждались прежде всего в моральной поддержке, которую они искали — и находили — у рабби-чудотворцев, цадиков (цадик — праведник, святой). Можно сказать, что это явление того же порядка, что и, в прежние времена, переход бедных и необразованных евреев в христианство.

Первые цадики, наивные и простодушные, вместе с их последователями, верящими в чудеса (хотя сама по себе эта вера была какой угодно, только не смешной), и стали излюбленным объектом ядовитых острот образованных миснагедов (противников хасидизма). Насмешки лишь росли по мере того, как хасидизм постепенно утрачивал свою чистоту, а «трон» цадика становился наследуемым, переходя часто к сыну или зятю, которые сознательно использовали суеверность паствы для собственного обогащения.

Конечно, каббалистический метод толкования священных текстов тоже служил благодарным предметом для еврейского остроумия. Только при этом нужно заметить, что остроты из этой области очень трудно перевести так, чтобы они были понятны и тем, кто не сведущ в иудаистике. Однако некоторые примеры такого рода в этот сборник включены.

Путь от туманной легенды до язвительной остроты или анекдота сам по себе довольно велик. Тем не менее оба эти феномена, анекдот и легенда, принадлежат исключительно к духовной сфере восточноевропейского еврейства, образуя как бы полярные точки, между которыми простирается его духовная и душевная жизнь. И чем ближе мы подходим к нашему времени, тем чаще случается, что наивная легенда переходит в горькую насмешку, хотя и не превращается явно в анекдот. Один пример:









Бедный ребе отдает бездельнику последние копейки.

— Зачем ты отдаешь наши последние деньги такому человеку? — кричит ребецн (жена раввина).

— Если Бог проявил свою любовь, подарив ему жизнь, — говорит ребе, — то как я могу не любить его и не давать ему деньги?








Уже в этой, исходной, форме легенды избыточность смирения и самопожертвования заставляет насторожиться. Однако полнокровная и острая критика такой позиции становится вполне очевидной, только когда легенда трансформировалась в современный анекдот. Теперь раввин отвечает:









— По-твоему, я должен быть более разборчивым, чем

Бог? Посмотри, кому Он дает деньги!








Но разумеется, старое еврейское остроумие берет под прицел не только каббалу и хасидизм. Так, существует бесчисленное количество острот и анекдотов про бедных иешиве-бохеров, студентов-талмудистов, которые как будущие ученые-богословы пользуются особым вниманием в общине. Их регулярно приглашают в еврейские дома на обеды, и многие из них становятся обузой для хозяев из-за своей наглости и прожорливости. Для жителей городов и местечек они были порой настоящим кошмаром — точно так же, как бродячие студенты-теологи нееврейского мира в Средневековье.

В многочисленных остротах высмеиваются профессиональные умственные сдвиги еврейских кучеров, торговцев, ремесленников, шинкарей. Объектом насмешки становится богатый скряга и, одновременно с ним, бедный попрошайка, который в традиционном еврейском мире действительно может стать очень назойливым. Моисеевы законы не просто провозглашают любовь к ближнему в общей и, следовательно, не слишком обязывающей форме, но точно предписывают, что полагается вдовам, мудрецам, беднякам, всем, кто обделен судьбой. Строгие социальные законы, закрепленные традицией, не только дают просителю возможность одолевать попрошайничеством состоятельного единоверца, но и прямо поощряют к этому.

Уже в старинном еврейском остроумии высмеивается не столько жестокий мир в целом, сколько отдельные его типажи: помещики, мужики, грубые полицейские, безжалостные военные. Кроме того, есть много старинных анекдотов на тему споров между раввинами и священнослужителями-христианами, из которых конечно же победителем всегда выходит раввин. Подобные споры в Средневековье действительно были в порядке вещей, и часто раввины в самом деле превосходили священников и по эрудиции, и по уровню духовной зрелости. Вот только побеждать они не побеждали, так как им запрещалось использовать свои знания в диспутах. И, кроме того, иногда они противостояли своим бывшим единоверцам, принявшим крещение, которые, естественно, были столь же осведомлены в Талмуде, как и они сами.

Этот духовный уровень, правда, пока что встречает у евреев, как уже было сказано, безусловное уважение, даже восхищение. Зато распространенной мишенью для насмешек становятся так называемые магиды, странствующие проповедники.

Их образ жизни и роль до конца понятны лишь в контексте особенностей еврейской религиозной жизни. Если у христиан священник — одновременно и проповедник, то раввин проповедником не был. Правда, он стал им позже, во времена так называемых евреев-реформаторов, которые свое стремление ассимилироваться, приблизиться к формам христианского культа почти всегда сочетали с подчеркнутым игнорированием иудаистских форм, чем навлекали на себя презрение высокообразованных ортодоксов, прежде всего восточноевропейских. Роль раввина заключалась прежде всего в том, чтобы выносить решения в трудных вопросах, связанных с ритуалами и законами религии, а также в общих правовых вопросах (к которым он подходил с позиций талмудического права). Если уж он выступал с чем-то вроде проповеди, то это был скорее высокоученый трактат, предназначенный для слуха избранных знатоков темы.

Что касается необразованных евреев и женщин-евреек, то к их услугам всегда был магид — наивный, не очень образованный, но общающийся с ними в доступной, популярной форме. Многие магиды по праву пользовались общей любовью и авторитетом. Однако нередко их невежество приводило к тому, что они становились излюбленным объектом для острот и анекдотов.



Еврейское остроумие и арго


Максимального разнообразия, наибольшей глубины и остроты еврейский анекдот достигает лишь в двадцатое столетие. Теперь он нередко становится и кощунствующим. Точнее: таким он становится в отдельных своих вариантах, а именно в тех, что нашпигованы словообразованиями, взятыми из идиш-арго, тайного языка немецких воров и бродяг. Тайный этот язык (что поражает прежде всего) густо нашпигован гебраизмами. Правда, евреи, по большому счету, в этом не виноваты. В Германии, вплоть до недавнего времени, для них практически были закрыты все профессии, кроме старьевщиков и ростовщиков. Воры и бродяги усваивали лексику иврита — через идиш — на больших дорогах, общаясь с такими же бродягами, торговцами-евреями.

Однако время от времени и небольшим группам самих евреев приходилось спасаться от преследований не в мистических умопостроениях, а в лесах, у разбойников, показывая тем самым, что религию отцов и готовность к мученичеству они ценят не слишком высоко. Делая такой выбор, эти евреи становились, если угодно, экзистенциалистами с большой дороги. И горькая, богохульная их этика находила отражение в словах и выражениях, которыми они обогащали тайный язык своих необразованных сотоварищей-неевреев.

Достаточно будет одного-единственного примера. Слово «мезуза» означает на идише маленькую коробочку с фрагментом библейского текста. Коробочка эта висит на косяке двери каждого еврейского дома, и благочестивые евреи целуют ее всякий раз, переступая порог. А вот на воровском арго «мезуза» означает девицу легкого поведения. Аналогия очевидна: девица также стоит у двери, и каждый прохожий может потрогать и поцеловать ее. Как очевидно и шутливо-кощунственное переосмысление культового понятия.



Еврейский анекдот в новейшее время


Если еврейский анекдот по-прежнему редко позволяет себе богохульство, то в последнее время он все же отваживается на критику как отдельных религиозных установок, так и общего миропорядка. В нем по-прежнему высмеиваются глупец и самоуверенный невежда. Но теперь насмешке подвергается и мудрый высокообразованный раввин, который требует от простого ремесленника или шинкаря знания хитроумных религиозных законов; насмешке подвергается и сам схоластический закон, который все чаще воспринимается как обременительный, ненужный балласт.

По-прежнему высмеиваются не способный выйти за пределы талмудической премудрости ученый и не всегда достаточно образованный меламед, учитель низшей ступени в религиозной школе. Но в то же время высмеивается и сам многовековой обычай посылать мальчиков, в самом нежном возрасте, в школу, где их заставляют учить иврит прямо по библейскому тексту и уже лет с восьми разбираться в сложнейших, к тому же написанных на арамейском языке, положениях Талмуда. В самом деле, со стороны очень трудно представить, как может целая этническая группа — а таковой были евреи Восточной Европы примерно до рубежа XIX и XX веков — иметь в своем составе множество людей, которые с точки зрения схоластической подготовки не побоятся сравнения с понаторевшими в Библии доцентами высшей теологической школы.

При этом не следует забывать, что оба языка древней еврейской культуры, иврит и арамейский, чаще всего писались без гласных и без знаков препинания. В талмудическом тексте вы никогда с уверенностью не можете сказать, начинается предложение или заканчивается, является оно утвердительным, отрицательным, вопросительным или восклицательным. Кроме того, Талмуд, который обретал свою форму на протяжении тысячи лет (пятьсот лет до нашей эры и пятьсот лет после), состоит из мнений и сентенций, принадлежавших сотням ученых мужей. Несоответствия, противоречия, наличествовавшие в текстах, и в последующем не были устранены, предписания и правила не были сведены в строгую систему.

Если к тому же принять во внимание, что к Талмуду примыкает огромное число раввинских трактатов, о чем в Восточной Европе хорошо знали не только раввины, но и многие торговцы, то более понятной станет та духовная изощренность, которая в немалой степени способствовал расцвету еврейского остроумия. В то же время более понятным станет и то обстоятельство, что остроумие, которому изучение Талмуда в формальном отношении принесло немалую пользу, весьма интенсивно стремилось отойти, дистанцироваться от этого обременительного груза в том, что касается Содержания остроты.

По-прежнему существуют анекдоты о дураках, но сравнительно с прежними временами их становится существенно меньше. Из Средневековья дошли до наших дней безобидные шутки о жителях Хелма, польского городка, расположенного недалеко от Лодзи и в еврейском фольклоре играющего ту же роль, что в болгарском — Габрово. Правда, эти простодушные шутки теперь доставляют удовольствие разве что совсем уж простым людям.

Популярностью пользуются анекдоты, героями которых выступают легендарные шутники: Гершеле Острополер, Мотке Хабад, Эфраим Грайдингер. Гершеле — самый известный из них. Его прототип действительно жил в XVIII веке, он служил у цадика и был известен как нищий выпивоха и язвительный острослов.

Шутки и анекдоты, в которых ученые раввины выставляют на посмешище необразованных хасидских цадиков-чудотворцев, и, наоборот, хасиды издеваются над схоластической заумью прошедших талмудическую школу раввинов, появились, естественно, после возникновения хасидизма. Теперь насмешка обретает и новую остроту: многие анекдоты высмеивают разом оба типа религиозных деятелей.

Брак, заключаемый через посредников, шадхенов, еще не так давно казался чем-то практически неизбежным для людей, принадлежавших к духовной элите. Однако позже отказ от любви стал восприниматься как нечто унизительное и бессмысленное. Шадхенов высмеивают бесчисленные остроты и анекдоты, причем самые остроумные из них позволяют видеть, что и сами шадхены относились к своему ремеслу как к занятию сомнительному.

Тем не менее анекдоты эти вовсе не направлены на безусловную защиту свободной любви, а тем более распущенности. Подобную «западную» свободу, вседозволенность евреи и сейчас явно не одобряют.

Особенно же язвительно, даже зло высмеивают они смешивание финансовой сферы с эротической. У евреев ничего подобного не было — в отличие, например, от французов, чья комедия питается почти исключительно такого рода конфликтами.

Наконец, осмеянию подвергается теперь и весь жестокий и опасный мир, в котором евреи вынуждены жить. Публицист Грегор фон Реццори — вовсе не еврей, хотя родом из Черновиц — в одной из своих книг приводит очень глубокий (может быть, благодаря двойному значению) пример. Гитлеризм уже сломлен, но в Румынию еще не вошла Красная Армия. Румынские немцы, в значительной части нацисты, собираются устроить еврейский погром, а правительство просит армейские части защищать евреев. И вот огромный солдат-румын целится из ружья в маленького еврея. «Стой, я же не фашист!» — кричит еврей. «А я — да!» — отвечает солдат.

Суть этой истории не в поведении солдата, которое на первый взгляд противоречит логике, но, напротив, в безграничной наивности еврея, полагающего, будто румынские солдаты станут относиться к нему иначе, чем нацисты. Краткая эта реплика «А я — да!», словно вспышка молнии, высвечивает весь трагизм положения евреев, вынужденных быть вечными изгоями.

Многие современные анекдоты высмеивают отрицательные черты рассеянных по всему свету евреев. Например, отсутствие дисциплины, неумение соблюдать дистанцию. Зигмунд Фрейд и Артур Шницлер увидели в этой бесцеремонности прямое следствие того факта, что евреям, независимо от страны обитания, приходится жить «подобно скованным одной цепью рабам на галере». Но оба они признают также, что в этой неспособности соблюдать дистанцию кроется и позитивный элемент: демократизм взглядов, уходящий корнями еще в Священное Писание.

Другое свойство евреев (вероятно, появившееся только в изгнании), которое дает повод смеяться над ними, — это склонность к ипохондрии. Вполне возможно, эта склонность появилась в результате того, что евреи тысячелетиями жили в атмосфере постоянной угрозы для жизни. В таких условиях даже опасность заболевания — в том числе и воображаемого — может переживаться сильнее, чем людьми, которым дано жить в нормальном мире.

Особенно горький вариант анекдотов на тему ипохондрии — это истории, в которых еврей во всех возможных и невозможных происшествиях подозревает антисемитизм. Например, когда его, заику, отказываются брать на должность диктора радио или когда билетный автомат на вокзале не хочет выдать ему билет (по той простой причине, что еврей бестолково нажимает кнопки). Такие анекдоты могут и веселить — и все же в них можно разглядеть некую трагическую подоплеку. Ибо никто не родится на свет с таким настроем на мученичество: он, этот настрой, проистекает из травматического невроза, сформировавшегося по той причине, что еврей на самом деле очень уж часто сталкивается с антисемитизмом — вполне реальным.

Столь же глубокие исторические — или, во всяком случае, порожденные изгнанием — корни имеет так называемая «хуцпе» (дерзость), на которой построены многие еврейские анекдоты. Понятие это трудно перевести на другой язык. Оно подразумевает позицию тех евреев, которые не имеют ни способностей, ни охоты молча, как мученики, сносить удары и унижения со стороны окружающего мира, но не обладают и мужеством для того, чтобы самоубийственным образом восстать против насилия. Это — своего рода смелость, которая ничего не стоит. В Израиле такое явление тоже существует, но лишь как отголосок принесенного из диаспоры.

Очень хороши и остроумны истории, в которых мудрый раввин — таким же образом, как шадхен, — принимает, не желая того, сторону противника, в данном случае вольнодумца. Вот один пример.









Молодой еврей жалуется раввину: когда он видит свиное сало, то не может удержаться и не откусить от него, и точно так же он не может не поцеловать встреченную на пути девушку-христианку.

— Рабби, я, наверное, мешуге (сумасшедший), — говорит юноша.

— Вот если бы ты целовал свинину и кусал девушек, — отвечает ему добросовестный раввин, — ты был бы мешуге. А так ты просто грешник!








Далее, есть анекдоты, в которых на первый взгляд высмеивается непонимание ритуала или смысла молитвы; на самом же деле эти анекдоты сами смеются над молитвами и ритуалом.

Здесь мы попадаем уже в сферу ереси. Жаль, что такие анекдоты в большинстве своем предполагают не только очень острый ум, но и, кроме того, хорошие познания в иудаизме! По этой причине в сборник мы смогли включить лишь немногие образцы, демонстрирующие остроумие такого рода.

То же можно сказать относительно еретических анекдотов на библейские темы. Лучшие из них требуют слишком большой эрудиции. Легкодоступны и общепонятны почти исключительно невысокого уровня, порой бессодержательные, шутки на библейскую тему, на том примерно уровне пошлости, который Эффи Брист в романе Теодора Фонтане отверг как особо глупый.

Анекдоты о выкрестах существовали довольно давно. При этом объектом насмешки мог служить уже сам по себе конъюнктурный переход в христианство; насмешка тут исходила от нееврейского общества, которое с начала XIX века считало себя «просвещенным» и тем не менее требовало от евреев принятия христианства, видя в этом акте «входной билет» (выражение Гете) в европейскую культуру.

Один, особенно прелестный, вариант анекдотов о выкрестах высмеивает попытки (чаще всего бесплодные) новообращенного еврея любой ценой избавиться от всех признаков еврейства и уподобиться новому окружению. При этом новичок, почти неизбежно, постоянно оскальзывается на чужом паркете, и это одно уже дает повод для смеха.

Такой же повод дают и случаи, когда выкрест, которому удалось ассимилироваться в полной мере, соблюдает правила игры нееврейского окружения с той же скрупулезностью, с какой его предки соблюдали законы Талмуда.

Именно к этой промежуточной сфере между иудейством и христианством, между Западом и Востоком относятся некоторые из лучших новых еврейских анекдотов. В них два мира назначают друг другу феерическое свидание. А в некоторых из них на заднем плане, приводя все в систему и вынося приговор, стоит разум.

И наконец, новый анекдот делает еще один шаг, поднимаясь до критики и до сомнения как в конечных религиозных истинах, так и в правильности общего миропорядка. Духом Шопенгауэра веет, например, от анекдота, в котором портной выполняет заказ на штаны только через семь лет, а когда ему говорят, что Богу для сотворения целого мира понадобилось всего семь дней, он отвечает: «Да, но вы посмотрите на этот мир — и посмотрите на эти брюки!»

Анекдоты никакого другого народа не отзываются так чутко на опасность массовых психозов. Слишком часто в ходе истории еврейский народ становился их жертвой, чтобы не ощущать их ужаса. Евреи даже знали — и высказывали это в форме анекдота, — что массовые иллюзии могут увлечь и того, кто прежде сам сознательно их насаждал. Вот пример: еврей, высунувшись из окна, сообщает прохожим: «На базаре лосось пляшет!», а потом, видя, как народ бежит на базар, сам выскакивает из окна и бросается следом за всеми со словами: «А может быть, там и вправду лосось пляшет?»

Среди бесчисленных проблем из областей политической, социальной и психологической, словом, из тех проблем, которые еврейский анекдот подхватывает и на которые находит меткие ответы, упомянем здесь только одну: проблему коллективной вины.

Правда, Талмуд прямо говорит: все евреи должны нести общую ответственность за прегрешения каждого отдельного еврея. А европейская мистика объясняет многие страдания, которые терпят евреи, преступлениями, совершенными отдельными евреями: за преступления одних Бог наказывает всех. Однако есть разница, сам ли народ признает себя коллективно ответственным за что-либо — или виноватым его объявляют другие. В Германии этот вопрос обрел актуальность после Второй мировой войны. Но уже задолго до того еврейский анекдот дал ответ на этот вопрос:









Маленькой Эрне запретили играть с маленьким Давидом: ее родители сказали, что евреи распяли Христа. На что Давид ответил:

— Мы-тo его точно не распинали! А вот семья Кона наверняка была где-то рядом…








Есть немалое число еврейских анекдотов, в центре которых находятся знаменитые личности. Сюда не относятся анекдоты о маленьком Морице, который, собственно, не индивид, а устойчивый образ (к нему мы еще вернемся). Но есть много евреев, чьи произведения или высказывания густо нашпигованы блестящими остротами. К таким людям относятся, частности, Генрих Гейне и венский юморист Мориц Сафир. В Берлине своим язвительным, лаконичным юмором славились импрессионист Макс Либерман и банкир Карл Фюрстенберг.

Две дамы-еврейки получили широкую известность благодаря своему искрометному, абсолютно ненадуманному, непроизвольному юмору. Одна из них — Фредерика Кемпнер, «силезский лебедь», чьи стихи, написанные как будто в высшей степени серьезно, полны двусмысленностей и сомнительных выражений, которых сама она, по-видимому, не замечала. Приведем для примера цитату из стихотворения, посвященного астроному Иоганну Кеплеру:



		Вот чистый лист истории всемирной:



		Как много наложил ты на него!











Несмотря на такой непроизвольный комизм, в творчестве Фредерики Кемпнер есть нечто, придающее ему непреходящее значение. Это — специфический еврейский элемент: ее стихи служат высокой гуманной миссии. В нашей книге тем не менее нет цитат из поэзии Фредерики Кемпнер. Объясняется это просто: если бы мы захотели включить в сборник ее стихи, то пришлось бы перепечатать полное собрание ее сочинений.

Вторая дама — фрау Поллак фон Парнегг, жена принявшего христианство и получившего дворянский титул венского промышленника. Женщина эта обладала уникальным талантом: она могла в одной остроумной фразе выразить всю суть, весь дух западной культуры. Конечно, на самом деле она автор лишь небольшой части приписываемых ей шуток и анекдотов: множество «острот фрау Поллак» придумали за нее венцы. Говорят, ее сыновья на каждый день рождения преподносили ей коллекцию новых высказываний, якобы принадлежащих ей, под названием: «Появившееся из материнских уст»… Когда в Вену вступили войска Гитлера, фрау Поллак выбросилась из окна.

Многие анекдоты связаны также со знаменитыми раввинами, хасидскими и нехасидскими. По-настоящему остроумны только антихасидские анекдоты. Что же касается тех историй, которые хасиды рассказывали о своих цадиках, то это скорее легенды. Некоторые из них читатель найдет в этой книге.

Другие высказывания, связанные со знаменитыми личностями, представляют собой по большей части скорее бродячие анекдоты: их относят то к одному, то к другому историческому персонажу. Несколько таких историй также включено в сборник.

Наконец, нужно упомянуть анекдоты-подвохи. Хотя они могут считаться типичными для переднеазиатского, в широком смысле этого слова, остроумия (часто они используются в сюрреалистических вопросах-загадках), тем не менее для еврейского остроумия они нетипичны, потому что лишены тенденциозности. Примеров тут можно найти немного. Например, такой запоминающийся, как анекдот о попрошайке, который, когда его пригласили к столу, измазал пейсы соусом от гуляша, а когда возмущенная хозяйка сделала ему выговор, стал оправдываться: «А я думал, это шпинат!»

Самое забавное в этом абсурдистском анекдоте то, что изначально он имел иной смысл! Объектом насмешки было неумение вести себя за столом — как одна из сторон бесцеремонности евреев вообще. Бедные, но набожные евреи действительно имели обыкновение смазывать пейсы (ношение которых предписывалось религиозными законами), чтобы закрепить их на висках, сладкой водой. Так что какому-нибудь бедняге и вправду могло прийти в голову зачерпнуть рукой сладкую жидкость из компота. Изначально анекдот звучал так: «А я думал, это компот!» Благодаря превращению в абсурдистскую шутку анекдот, несомненно, только выиграл.



Анекдоты самокритичные и анекдоты антисемитские


Мы утверждаем: безобидные остроты и анекдоты — наподобие только что процитированного — у евреев редки. Большинство еврейских анекдотов наполнено самокритикой или критикой мироустройства в целом.

Жесткая самокритика в еврейском анекдоте всегда ведет к тому, что евреи, которым чужда традиция, отвергают эти анекдоты и осуждают их как антисемитские и «самоуничижительные». Но самокритика и самоуничижение — вовсе не одно и то же, и евреи, которые так думают, этим доказывают лишь, что они не восприняли ничего из богатейшей еврейской духовной традиции.

Самокритика у евреев — не проявление распада, упадка, возникшее в новейшую эпоху, а, гораздо в большей степени, отражение той особенности, которая пронизывает всю еврейскую письменность. Моисей и пророки всегда относились к своему народу очень сурово. В Книге Судей Израилевых ошибки и преступления властителей без всякого снисхождения переносятся на народ в целом. Когда евреям приходится плохо, они не обвиняют в этом жестокий мир, а видят тут наказание за свои грехи. Такая предрасположенность связана с тем, что свое поведение евреи всегда соизмеряют с Законом, данным им Богом. Исходя из этой позиции, они создали первую — и, возможно, до наших дней единственную — самокритичную, почти абсолютно объективную историографию. Следует ли сделать отсюда вывод, что все без исключения еврейские анекдоты, которые показывают евреев в негативном свете, являются выражением высочайшей самокритики? Разумеется, нет. Есть ведь и антисемиты, и такие евреи, которые, по каким-то причинам утратив самоуважение, плохо говорят о собственном народе.

Итак, каким же образом отличить настоящий самокритичный еврейский анекдот от антисемитского и злопыхательского?

Очень просто: только аутентичный еврейский анекдот упрекает еврея в его настоящих, а не выдуманных недостатках и грехах.

Красноречивые примеры не опирающегося на реальную основу самоосуждения — чаще всего отнюдь не в шутливой и не в остроумной форме — мы находим у целого ряда евреев, которые по конъюнктурным причинам отказались от своей еврейской идентичности. Например, у Карла Маркса. Правда, его собственные труды тоже питались древнееврейскими идеями: идеей бедуинского коммунизма, вынесенной из земледельческих законов Библии (через определенные отрезки времени земля подвергается переделу), и профетическим идеалом абсолютной и законченной справедливости. Сам он, однако, не осознает этого: ему кажется, что его цели выведены из его «диалектического материализма», и он перенимает все шаблонные представления антисемитов, в соответствии с которыми евреи ничего не знают и ничего не хотят, кроме как копить деньги и делать шахер-махер.

Что отрицать: ростовщичество и делячество — в самом деле негативные стороны торговой деятельности. А так как евреи Центральной Европы в течение долгого времени ничем другим, кроме ростовщичества и торговли, заниматься не могли, то у них, естественно, появились все недостатки, которые такая деятельность способна породить. Анекдот, который пытается доказать, что евреям присущ ростовщический образ мысли, есть промежуточная форма между самокритикой и антисемитской клеветой.

В качестве такого промежуточного, или смешанного, феномена следует воспринимать и знаменитый персонаж еврейских немецких анекдотов — малютку Морица, мальчика, который с самого раннего возраста лишен всяких иллюзий и думает и говорит только в категориях денежной стоимости. В Восточной Европе малютки Морица могло и вовсе не быть, потому что там практически все одаренные мальчики были маленькими, оторванными от мира богословами. Только после женитьбы они начинали думать о том, как добыть средства к жизни. Малютка Мориц — сын немецко-еврейского мелочного торговца, который уже в начале Нового времени отверг мир еврейских традиций и, угнетенный, находясь на периферии общества, не имея собственного масштаба ценностей, влачит убогое существование.

Другая группа анекдотов, в которых смешиваются самокритика и клевета, это истории на тему отсутствующей у евреев гигиене.

При крайней бедности и довольно сильных холодах трудно быть чистоплотным, а почти все восточноевропейские евреи были ужасающе бедны. Еще до прихода гитлеровских войск возникли обстоятельства, которые должны были уничтожить еврейскую культурную жизнь — в том виде, в каком она существовала к концу Средневековья. В славянских странах евреи, будучи торговцами и ремесленниками, выполняли в условиях феодального уклада ту же важную социальную функцию, что и пятью веками раньше в Германии эпохи Каролингов. Однако формирующееся здесь собственное буржуазное сословие воспринимало евреев как конкурентов и боролось с ними всеми способами, вплоть до убийства и лишения прав. Еще тридцать, может быть, сорок лет — и еврейство в Восточной Европе выглядело бы (не случись коммунистической революции) так же, как еврейство в Германии времен Возрождения. Агония была бы радикально укорочена их физическим истреблением.

Тем не менее пребывание в грязи для евреев, как бы ни была велика их бедность, невозможно, пока они благочестивы и, следовательно, соблюдают Моисеевы заповеди, в согласии с которыми и мужчины, и женщины по определенным — пускай различным — поводам должны мыться и, кроме того, очень часто мыть руки. Поэтому «гигиенические» анекдоты, пусть даже в самой озорной и язвительной форме, воспринимаются как работающие на предписанное Талмудом педантичное стремление к чистоте плоти.

Подобным же образом антисемитский элемент примешивается в Восточной Европе и к еврейским анекдотам об армии и военной службе. Анекдоты эти приписывают евреям полное пренебрежение ко всему, что связано с мужеством и воинской дисциплиной.

Правда, теперь, когда полная история евреев у нас перед глазами, мы знаем, что они сражались с самозабвенной храбростью, когда верили, что борются за осмысленные цели. Они отваживались на восстания даже против всемогущего Рима, а в 73 г. н. э. в крепости Масада пошли на массовое самоубийство, предпочтя смерть поражению и рабству.

Да и в Новое время они дрались отважно — если чувствовали свою причастность к событиям. «Причастность» эту они, разумеется, понимали по-разному — в зависимости от того, насколько сохраняли верность традиции и какой масштаб обретало в их глазах дело, за которое они боролись. Отошедшие от традиции евреи в Германии уже в период освободительной войны против Наполеона настолько ощущали себя немцами, что в качестве добровольцев опередили в процентном отношении христиан — и это при том, что именно благодаря французской революционной армии евреи получили гражданские права! И тогда, и позже, в годы Первой мировой войны, число погибших на фронте евреев в процентном отношении также было больше, чем число убитых неевреев.

На востоке Европы дело обстояло иначе. С позиций здравого смысла здешние евреи не должны были сражаться за власть, которая их угнетала. Этого можно было ждать от крепостных крестьян, которые ничего не понимали в глубинных взаимосвязях, но не от понаторевших в изучении Талмуда евреев.

К этому следует добавить, что в отдельные периоды военная служба в России продолжалась двенадцать и даже двадцать лет и для того, кто попал в эту западню, означала непоправимо сломанную жизнь.

Но и вне России евреи Восточной Европы, изучавшие Талмуд, осуждали войну — в том числе Первую мировую войну; в отличие от своих единоверцев в Германии они не видели в битве народов никакого смысла. Поэтому еврейские армейские анекдоты высказывают правду, пусть в озорной, иронической форме, и правда эта — в том, что евреи, жившие в Восточной Европе, отвергают убийство, совершаемое по приказу, без необходимости, против собственных убеждений. Эта глубоко гуманная позиция находит выражение, например, в истории о еврее, только что попавшем в окопы, который не дает солдатам стрелять: ведь так недолго попасть в других солдат, по ту сторону окопов. Примечательно, что он называет их солдат не «врагами», не «неприятелем»; он говорит: «люди».

" Такой отказ от борьбы был для восточноевропейских евреев не органичен, а лишь обусловлен ситуацией. Это подтверждается тем, что позже, во время русской революции, от которой многие евреи ждали избавления от проблем (прежде всего, благодаря объявленному большевиками курсу на обобществление), евреи храбро сражались в рядах Красной Армии. Создатель и главный стратег этой армии Лев Троцкий тоже был евреем.

Отдельная глава книги посвящена израильскому армейскому юмору, о котором мы будем еще говорить.

Ни специфически еврейскими по существу, ни фальшивыми в смысле их антисемитской предрасположенности нельзя назвать многие из еврейских анекдотов на эротическую тему. Частично они происходят из Эльзаса, частично же вышли из железнодорожных купе Восточной Европы, где коммивояжеры, практически без исключения, были евреями. Мы уже говорили, что существуют и совершенно аутентичные, с глубоким значением еврейские эротические анекдоты, такие, например, где молодой человек пытается выбрать себе невесту без посредничества, по любви, и такие, где осуждается зависимость любви от денег. Если же отсутствует и то и другое, анекдот утрачивает всякую глубину, хотя с точки зрения и формы, и содержания он может быть в своем роде законченным: так же, как и в случае с его глубокомысленным собратом, многое зависит от таланта и талмудической образованности автора.

Подвидом антисемитского остроумия можно считать, если угодно, и смешные фамилии, которые носили некоторые евреи в старой Австрии. Никто добровольно не возьмет себе фамилию Пульвербештандтейль (буквально: составная часть пороха) или Треппенгелендер (буквально: лестничные перила); однако были фамилии, которые звучали не просто комично, но и весьма неаппетитно. В Австро-Венгерской монархии ведомства, регистрирующие фамилии, охотно позволяли себе такие шутки с неимущими евреями; тот же, у кого были деньги, мог защититься с помощью взятки.

Вот пример такого анекдота:









Муж приходит домой из ведомства, где регистрируют фамилии.

Жена, с любопытством:

— И как мы будем теперь зваться?

— Швейслох.

— С ума сойти! Ты что-нибудь получше не мог выбрать?

— Что значит — выбрать? С этой чиновничьей бандой? Мне только одно ‘в’ обошлось в двадцать гульденов!





(Без "в" — Шейслох: в щадящем переводе — задний проход. — Прим. перев.)




Даже если эти фамилии отражают не еврейское, а чисто антиеврейское, антисемитское остроумие, все-таки нельзя отрицать, что остроты строятся именно на них. По этим причинам некоторые анекдоты такого рода включены в наш сборник.



Израильский армейский юмор


Мы уже говорили, что израильский армейский юмор нельзя упоминать, что называется, через запятую вместе с армейскими анекдотами евреев Восточной Европы. Это сразу бросается в глаза, даже если обе группы анекдотов по содержанию и форме почти полностью соответствуют друг другу. Глубокое различие между ними обусловлено как раз тем, что для евреев Восточной Европы война, а значит, и военная служба были лишены какого-либо смысла. Во-первых, в большинстве стран Восточной Европы евреи не имели гражданских прав и часто становились объектом организованной сверху резни (таким способом власть "успокаивала" недовольство масс). Во-вторых, прошедших талмудическую школу евреев не так легко было заразить военной истерией и подвигнуть на убийство: они склонны были считать, что вражеская сторона — это тоже люди, которые заслуживают сострадания. Следствием этого у евреев стало отвращение ко всему военному, и отвращение это отложилось в сотнях анекдотов.

Другое дело — Израиль. Здесь евреи, ценой огромных жертв и безоговорочной самоотдачи, построили на древней земле предков собственную страну — и, если этой стране угрожает опасность, готовы бороться и умирать за нее. Они уже многократно доказали: несмотря на то что столетиями они были отчуждены от воинской службы, тем не менее их не покинуло бесстрашие Маккавеев, которые в свое время освободили страну от ига селевкидов, или соратников Элиезера и Бар-Кохбы, поднимавших евреев на последние восстания против римлян.

Если еврейский армейский анекдот попробовать перенести в неизменном виде из Восточной Европы в Израиль, сразу станет очевидно, что, оторванный от своей социальной и метафизической основы, он потеряет смысл и станет абсурдным. Его глубинная мудрость исчезнет, он превратится в самоцельное, почти сюрреалистическое зубоскальство. В Восточной Европе люди смеялись над армейским анекдотом, потому что его содержание было очень созвучно их настроениям. Теперь они смеются, потому что оно не соответствует их настроениям. Столь долго анекдот этот может сохраняться как воспоминание только в условиях востока Европы. Он живет и умирает вместе с иммигрантами из Восточной Европы. Израильская молодежь его не воспринимает. И скоро его никто уже не будет воспринимать.

Отчасти это относится и к "цивильному" анекдоту из Израиля. Он также живет почти исключительно в своих связях с диаспорой. Анекдот этот показывает талмудического еврея, которому чужда активная деятельность, и он выглядит смешным, скажем, в сельскохозяйственной среде (например, вместо того чтобы доить корову, он ставит ей ведро и говорит: "Ну, ну, ну!"). В основе анекдотов, посвященных конфликтам между иммигрантами различных групп, нет ничего специфически еврейского: они не отличаются от тех, которые изображают вражду между баварцами и пруссаками или, в Швейцарии, между базельцами и цюрихцами. Еще несколько лет, может быть десятилетий, и этой разновидности израильских анекдотов больше не будет.

Возникает вопрос: а будет ли вообще в Израиле много анекдотов? Мы к этому еще вернемся.



Талмудическая техника еврейского анекдота


Есть три причины, по которым анекдоты евреев — или, по крайней мере, лучшие из них — глубже, острее, одухотвореннее и богаче, чем анекдоты других европейских и, как можно предположить, неевропейских народов. Две причины мы уже знаем: во-первых, это внешний и внутренний, постоянно грозящий опасностями гнет, которому подвергаются евреи в изгнании, и, во-вторых, природное остроумие переднеазиатской группы евреев, которые и создали еврейский народный анекдот как таковой. Испанские евреи никогда, даже в самой горькой нужде, не искали утешения в чем-то похожем на народный анекдот.

Но есть и третий, не менее важный элемент — это талмудическое образование, которое вплоть до XX века получали в Восточной Европе мужчины-евреи. Религиозные дискуссии, изобилующие остроумными и хитроумными деталями, развивают и оттачивают дух. К этому следует добавить особенности талмудической техники рассуждений: еврейский анекдот весьма выигрывает, используя эту технику.

Мы уже говорили, что в арамейском тексте Талмуда нет ни гласных, ни знаков препинания, так что уже сам процесс чтения близок скорее к интерпретации. Поэтому Талмуд предпочтительно читать вслух, хотя и негромко, и нараспев, компенсируя мелодией речи отсутствующие знаки препинания.

Подобное мы находим иногда в еврейском анекдоте. Вот, например, шутливое определение:









Что такое последовательность?

Сегодня так, завтра так.

Что такое непоследовательность?

Сегодня так, завтра так.








Или другой пример, еще лучше, потому что с подтекстом:









Фельдфебель. Новобранец Кац, почему солдат должен с радостью умереть за своего кайзера?

Кац. Ой, как вы правы! Почему он должен?








Еще одна типичная черта талмудического диалога заключается в том, что он любит сравнения, однако, при всей глубине мысли, никогда не вылущивает мотив сравнения в чистом виде, а вовлекает в процесс мышления весь контекст, которому этот мотив обязан своим существованием. Эта кажущаяся нелогичность в древности имела свой резон: ведь изначально Талмуд передавался из поколения в поколение только устно. Поэтому в контексте со сравнением читатель охотно пользуется случаем повторить те или иные места Талмуда. При этом может обнаружиться, что читатель (слушатель) уже совсем забыл, в каком контексте прозвучало сравнение.

В форме анекдота это выглядит так:









— Если вы сейчас сядете на этого великолепного коня и поскачете, то в четыре утра уже будете в Пресбурге.

— И что я буду делать в Пресбурге в четыре утра?








Отличительным признаком талмудических дискуссий является также проясняющий вопрос e-contrario. Он прекрасно годится для того, чтобы выделить суть проблемы, и точно соответствует тому, что современная философия подразумевает под "феноменологической редукцией". Конечно, анекдот тоже освоил этот технический прием ("Рабби, а может, все наоборот"?).

Характерно для Талмуда и то, что к правовым вопросам он подходит казуистически. Это ведь вовсе не свод законов в строгом смысле слова: Талмуд большей частью состоит из противоречащих друг другу мнений сотен ученых. А обычай и договоренность придали затем тому или иному мнению статус закона.

В анекдоте это выглядит так:









Только что овдовевший муж перед портретом своей жены:

— Ах, Тойба! Никогда больше мы не увидим друг друга — разве что на том свете! (С внезапной тревогой.) А есть он вообще, тот свет? (Успокаиваясь.) Свояк Бельшовский сказал: нет.








И наконец, отточенная талмудическая мысль с ее необычайно сложными, далекими от действительности выводами работает уже на саму себя, веселя саму себя, равнодушная к тому, не уничтожают ли ее логические ошибки, не ведет ли чрезмерная заостренность к ложным результатам. Раздел "Талмуд и Библия" содержит много примеров такого рода. При этом читатель не всегда уверен, смеяться ему или плакать. Например, когда обычный кучер, который, однако, вечером, закончив работу, не прочь пойти в бейс-мидраш и немного поизучать Талмуд, пытается с помощью заключений по аналогии и логических выводов "тем более" доказать своим пассажирам, что в экипаже, у которого сломались по очереди все четыре колеса, все же можно ехать дальше. Это смешно, но в то же время это ошарашивает. Потому что показывает, с какой энергией и с какой страстью даже скромные отцы семейства в Восточной Европе углублялись в схоластические, малопонятные дискуссии на темы Талмуда. Целый народ ученых богословов — едва ли в мире можно найти такой же!

Точно так же комичны и в то же время печально правдивы анекдоты, в которых меламед, учитель в начальной школе, хедере, путается в лабиринте комментариев к Библии и Талмуду. Однако сам факт, что он вообще этим занимается, уже достоен восхищения!

Для людей со стороны, которые никогда не знакомились с оригинальным текстом Талмуда, такие анекдоты едва ли полностью доступны. И все же некоторые из них включены в эту книгу. Потому что есть опасения, что те прекрасные сборники на идише, откуда и взяты эти примеры, никогда уже не будут переизданы.



Язык еврейских анекдотов


Каждая культура образует некое стилистическое единство. Следовательно, если тезис о том, что переднеазиатские, то есть восточные, группы евреев отличаются некоей особой одаренностью, особым остроумием, то признаки этого будут обнаружены и в языке этой группы.

Мы до сих пор не можем сказать с уверенностью, каким был язык, с которым древние евреи вступили в Ханаан. Во всяком случае, это был достаточно чистый семитский диалект, так как именно ориентальные, или бедуинские, народы являются создателями семитских языков. Все семитские наречия четки, имеют простую и логичную структуру, они особенно хорошо подходят для формулирования научных и философских положений.

Иврит, на котором евреи говорили в Израиле много веков назад, язык Библии, уже не является — в отличие от арабских наречий — языком чисто семитским. Он приобрел новые оттенки под влиянием других языковых сред, в которых долгие столетия жили евреи. Однако семитский элемент в иврите все еще доминирует.

Положение, однако, меняется по мере того, как евреи все больше смешиваются с хананеями, все сильнее становятся переднеазиатами. Они начинают говорить на арамейском языке. Иисус тоже проповедовал на арамейском.

С точки зрения грамматики и лексики арамейский язык — тоже вполне семитский, однако он проникнут совсем иным духом. Он не такой жесткий, логичный и трезвый, он мягче, демократичнее, он полон нюансов, юмора и меланхолии. Благодаря лаконичности и образности он прекрасно подходит для анекдотов.

Те, кто хорошо знает арамейский язык, часто характеризуют его как "идиш древности". И это прямо подводит нас к языку современного анекдота, то есть к идишу. Идиш — не жаргон, как многие считали еще несколько десятилетий назад, но полноценный, чарующий культурный язык


. Он возник, когда немецкие евреи в позднем Средневековье двинулись на восток и смешались с живущими там евреями. В грамматическом и лексическом плане идиш — старонемецкий язык, нашпигованный гебраизмами, главным образом из культовой и юридической сферы, а также славизмами. Но по духу своему он — не немецкий диалект, а законченное выражение душевной жизни еврейских масс Восточной Европы. Язык, полный талмудической изощренности и логической четкости, полный нюансов, красок, печали и юмора. Короче говоря: идеальный язык для еврейского анекдота. Правда, лишь для такого еврейского анекдота, который в полной мере принадлежит миру еврейской традиции.

И напротив, те анекдоты, которые возникли при соприкосновении евреев, изначально говоривших на идише, с европейскими народами, говорящими на других языках, по духу и языку, конечно, принадлежат к иной языковой сфере. Их и рассказывать надо на таком превосходном и метком жаргоне, на такой смеси идиша и, например, современного немецкого, которая сформировалась в различных точках соприкосновения евреев Восточной Европы и людей, говорящих по-немецки. Искусственно такой язык не создать. И когда от пожилых читателей из прежних европейских "центров остроумия" приходили анекдоты и остроты в этом языковом варианте, они были включены в сборник, причем без всяких изменений.

При переводе на литературный немецкий язык все еврейские анекдоты — и на идише, и на каком-либо жаргоне — теряют значительную часть своей прелести. Тем не менее часто — особенно когда шла речь об анекдотах на изначально чистом идише — не оставалось ничего другого, как только переводить их на правильный немецкий язык.



Еврейский анекдот в наши дни и его смерть


Если мы знаем все условия существования и варианты еврейского анекдота, то мы знаем и его временные и пространственные координаты, знаем, так сказать, геометрическое пространство, где он мог и даже обязан был родиться. Ясно, что своей кульминации у еврейства Восточной и Центральной Европы он должен был достичь вскоре после начала Просвещения (которое у евреев наступило немного позже, чем у нееврейских народов, среди которых они жили). В Германии он переживал пору расцвета во времена Наполеона, но тут ему с самого начала не хватало утонченной талмудической изощренности восточноеврейского типа, потому что в Германии — мы об этом уже упоминали — традиционное талмудическое образование со времен позднего Средневековья сошло на нет.

В Восточной Европе еврейский анекдот оставался актуальным и живым до тех пор, пока группы и индивиды, связанные традициями, искали и находили путь к миру современных знаний. Постоянный приток евреев, получивших талмудическое образование, к новейшим формам духовности имел место в Восточной Европе вплоть до прихода гитлеровских войск и уничтожения живущих там евреев. А вместе с этими евреями умер и еврейский анекдот в его самой утонченной разновидности.

Возникает вопрос: мог ли в сохранившихся еврейских группах возникнуть анекдот подобного рода, и если мог, то где?

Первым делом приходит в голову Советская Россия. Царская империя с ее сомнительным социальным и политическим состоянием, еврейскими погромами и с многочисленными центрами специфически еврейского образования была идеальной питательной средой для еврейского анекдота.

Русская революция временно упразднила — почти полностью — еврейское остроумие. Наконец-то появилась возможность свободной деятельности! Появилась надежда сделать жизнь счастливой!

Когда революция осталась позади, анекдот снова поднял голову. Кстати, не только у евреев. В 20-х годах вся литература России определенно пропитана остроумием. Ведь революционеры обещали — и самим себе, и народу, — что с ликвидацией классовых различий произойдет полное изменение человеческой натуры и в обществе воцарится райская идиллия. Разочарование нашло выход в остроумии, в анекдоте. Катаев, Ильф и Петров, Зощенко — вот имена, с которыми связана эта форма остроумия.

По всей очевидности, не случайно, что именно еврей по имени Илья Эренбург в своем романе "Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца" наиболее остроумно и наиболее горько показал расхождение между революционными лозунгами и послереволюционной действительностью. Причем показал на примере бедного портного с талмудически вышколенным умом и с хасидски пламенным сердцем, на примере одного из тех, кого одинаково стремились истребить и послереволюционная Россия, и капиталистическое зарубежье.

Сталинская эра быстро положила конец как еврейскому, так и нееврейскому анекдоту в России. На смену идеалистическим ожиданиям пришла стремительная индустриализация, проходившая в атмосфере мелкобуржуазного бюрократизма и фанатического национализма. Тем, кто еще лелеял прежние мечты, новая действительность, естественно, давала немало поводов для остроумия. Но после того как партия с ее постоянно меняющимися лозунгами превратилась в единственно разрешенную церковь, анекдоты были запрещены. Острословы теперь были обречены на молчание, на заключение или даже на смерть.

К этому нужно добавить, что государство запретило евреям изучать их традиционную письменность. Свою роль тут сыграл отчасти антирелигиозный курс нового режима, отчасти — вновь поднявший голову примитивный антисемитизм, который как был, так и остался "традицией" с царских времен, а теперь, благодаря антисемитским памфлетам еврея-выкреста Карла Маркса, получил дополнительное подкрепление и оправдание. Если советским евреям и хватало мужества рассказывать о своих невзгодах в форме анекдотов, то в анекдотах этих теперь отсутствовала утонченная талмудическая отточенность. Еврейский анекдот Советской России — если он вообще появлялся — в содержательном плане мог быть более глубоким, чем анекдоты других недовольных. Ибо недовольство евреев питалось не только общей атмосферой: оно связано было и с их тысячелетними мессианскими мечтами, на осуществление которых им, казалось, дала надежду революция. Впрочем, формально еврейский анекдот едва ли продвинулся дальше, чем анекдот других переднеазиатских по духу народов на советском пространстве. Поэтому нельзя считать случайностью, что новый советский анекдот связан был в большей степени не с еврейским, а с армянским мироощущением и был поднят на пьедестал несуществующим Армянским радио.

Если говорить о сегодняшней Центральной Европе, то от жалких остатков еврейства, сохранившихся после Холокоста, ждать возрождения еврейского анекдота было бы большим оптимизмом.

А Франция? Там с самого начала дело обстояло по-другому. Вместе с другими бесправными группами и сословиями евреи получили гражданские права благодаря Французской революции. Идеалы революции — справедливость и социальное равенство — не вступали в противоречие с идеалами библейских пророков. Более того, они представляли собой секуляризованную форму тех же целей (то же самое можно сказать и об идеалах русской революции). Чтобы приспособиться к такому буржуазному миру, евреям не пришлось предавать собственные традиции. Для этого им не нужно было креститься или исповедовать романтически антигуманные идеи, как в Германии. Ни антисемитский процесс Дрейфуса на рубеже XIX и XX веков, ни пронацистское правительство Виши не могут служить аргументами, которые опровергали бы предыдущее утверждение: ведь оба они не соответствовали духовно-моральным требованиям послереволюционной Франции.

К этому следует добавить, что евреи Франции переселились сюда частично из Испании и — в более поздние времена — из Северной Африки, а следовательно, по происхождению это южные, или "арабизированные", евреи. А мы уже говорили, что только у этой группы евреев никогда не был развит фольклорный анекдот.

Другие евреи Франции, попавшие сюда из Эльзаса, хотя и были "восточного" происхождения, однако никогда не отличались особой талмудической ученостью. В основном это были полуграмотные торговцы скотом и разной сельскохозяйственной продукцией. Так что эльзасский еврейский анекдот не касается глубоких проблем еврейского бытия в изгнании; его сфера — деньги и секс.

В Германии ситуация была иной. Политические и духовные идеалы преобладающей части образованных немцев были сформированы под сильным влиянием иррациональной и антидемократической романтики. Полная ассимиляция означала для евреев кардинальный разрыв со всеми своими традициями. А если это происходит, то ставится под вопрос само существование анекдота как такового. Но и этот чрезвычайно враждебный евреям мир, при всем его великолепии, сам провоцировал евреев на критические выпады против него. Генрих Гейне, Карл Краус и — на несколько менее значительном уровне — Курт Тухольский представляют имено этот вид еврейской критической позиции.

Переходим к Англии. Там живут по большей части так называемые испанские евреи, о которых не раз уже сказано, что у них фольклорного анекдота никогда не было, а также эмигранты из Восточной Европы, люди в основном пролетарского происхождения, которые и дома, в странах, откуда они приехали, могли получить разве что начатки талмудического образования. Не в состоянии они были передать его и своим сыновьям. К тому же евреи в Англии не угнетены. Так исчезают почти все факторы, которые необходимы для расцвета еврейского анекдота.

В Америке положение вещей, в общем, такое же. Правда, испанские евреи живут здесь только на южной половине континента (они прибыли сюда в свое время вместе с первыми конкистадорами). Но евреи-иммигранты в Соединенных Штатах, как и большинство прежних переселенцев в Англии, происходят в основном из пролетарских семей. Только в виде исключения, во время русских погромов и, конечно, позже, в годы гитлеризма, сюда попали и другие слои. Еврейский пролетариат, как правило, не имеет традиционного талмудического образования, а если и владеет знаниями такого рода, то очень фрагментарно. К тому же самые блестящие головы — об этом мы уже говорили — были отобраны и введены в верхний слой посредством испытанной брачной политики, которую проводили евреи в изгнании. Таким образом, еврейский пролетариат не является, как у других молодых народов, неиспользованным резервом, скорее это всего лишь отсортированный, не совсем "кондиционный" остаток. Вот почему своей полной зрелости еврейский анекдот в Америке так и не достиг.

Тем не менее были и некоторые внешние причины, которые способствовали определенному подъему анекдота. Идеалы немецких бюргеров, хотя и чуждые еврейской традиции, были все же духовными идеалами, и в этом отношении они внушали евреям, с их древними духовными традициями, известное доверие.

Однако в Америке даже университеты часто предназначены в первую очередь не для аккумулирования духовных ценностей. Стипендии там даются скорее выдающимся футболистам, нежели выдающимся умам. Большей части евреев подобная установка чужда. Кроме того, здесь есть и определенный антисемитизм: "высший слой" страны настроен против иммигрантов из Восточной и Южной Европы, а значит, и против всех евреев. Правда, можно спросить: представляет ли столь уж большой соблазн для евреев — особенно для бывших пролетариев — вхождение в такой однозначно бездуховный высший слой? В Америке, несмотря на примитивный антисемитизм, для евреев есть прекрасная возможность продвинуться и сделать карьеру — прежде всего в интеллектуальных профессиях. Если даже евреи, переселившиеся в Америку, не обязательно самые одаренные, все же общий показатель одаренности в еврейском народе весьма высок. Получение академической ученой степени даже для сыновей бывших подсобных рабочих-евреев — дело довольно обычное.

Таким образом, еврейский анекдот в Америке имеет мало оснований для столкновения с американским антисемитизмом. У этого анекдота есть, пожалуй, одна-единственная тема: посмеяться над тем, с какими трудностями еврейские нувориши осваивают американский образ жизни. Эти трудности ведут к частым консультациям у психоаналитика, который здесь, в Америке, выполняет у евреев роль и сведущего в Талмуде раввина, и хасидского цадика. Четыре из пяти американских еврейских анекдотов посвящены теме приема у психоаналитика; недаром психоанализ в Америке называют иронически "jewish science" ("еврейская наука").

О том, что евреи арабских стран никогда не создавали собственного народного анекдота, мы упоминали; называли и причины этого.

Таким образом, остается Израиль. Израильский армейский юмор и анекдоты, в которых идет речь о конфликтах между отдельными группами переселенцев, мы уже рассматривали. Эти анекдоты полностью исчезнут в обозримое время. Их жизнь и смерть находятся в полной зависимости от диаспоры.

Тогда зададимся вопросом: имеет ли шансы возникнуть автохтонный израильский анекдот?

Здесь полностью отсутствует тот сущностный элемент, который прямо способствовал возникновению у евреев глубокого тенденциозного анекдота: угнетение и бесправие. Если на гражданина Израиля нападут, он может обороняться с оружием в руках. Тут не до шуток.

Даже традиционное талмудическое образование существует в Израиле только у небольших ортодоксальных групп, которые вынуждены были бежать в Израиль, чтобы спастись от гитлеровского геноцида. Ортодоксальные евреи не были в Новое время сионистами, они не стремились возвратиться на историческую родину. Они уезжали туда разве что в старости, чтобы умереть поблизости от Стены плача. Они и в изгнании ожидали пришествия Мессии, который в конце всех времен должен был повести их в Иерусалим.

Но когда талмудическое образование утратило свою роль, с ним исчез важнейший формальный элемент еврейского анекдота.

Как последний фактор остается природное остроумие переднеазиатских евреев, потомками которых были первые переселенцы, приехавшие в Израиль на рубеже XIX и XX веков, — русские евреи. Они, кстати, ведут свою родословную от интеллектуальной элиты еврейского народа.

В Израиль прибывали не только беглецы, спасавшиеся от нацистов, но и прежде всего очень много евреев из арабских стран. До поры до времени обе эти группы смешивались лишь в исключительных случаях. Но со временем ситуация меняется. И в новом, смешанном еврейском населении можно будет обнаружить лишь слабые следы врожденного остроумия переднеазиатских евреев. Уже сегодня юный Израиль лишен чувства юмора, как Библия.

Куда ни посмотри, условий, которые породили еврейский анекдот и привели его к расцвету, уже нет нигде. Часть еврейского народа пережила нацистский террор; но о еврейском анекдоте этого не скажешь. Сегодня он — в этом трудно сомневаться — принадлежит прошлому евреев точно так же, как немецкие народные сказки принадлежат прошлому немцев.

Но мы можем еще собирать и анализировать еврейские анекдоты. И пока источники, их питавшие, не стали нам безразличными, понимать их и наслаждаться ими.






Еврейское остроумие





Талмуд и Библия


— Йойне, ты можешь мне объяснить, что такое Талмуд?

— Объясню на примере. Вот тебе один талмудический "каше" (вопрос, задача). Два человека свалились в дымовую трубу и попали в камин. Один весь извозился в саже, второй остался чистым… Который из них побежит мыться?

— Конечно, грязный!

— Вот и неправильно. Грязный, глядя на чистого, думает, что он тоже чистый. А чистый, глядя на грязного, думает, что он тоже весь в саже; так что это он, чистый, и побежит мыться… Сейчас я задам тебе еще один "каше": те же люди снова упали в дымовую трубу. Кто из них побежит мыться теперь?

— А, знаю: тот, который остался чистым.

— Вот и неправильно! Чистый, когда мылся, заметил, что он чистый; а грязный, наоборот, понял, почему чистый в прошлый раз побежал мыться, — так что мыться теперь пойдет грязный… Но я задам тебе третий "каше": оба в третий раз упали в камин. Кто из них побежит мыться на этот раз?

— На этот раз, конечно, мыться будет тот, кто грязный.

— И опять неправильно! Ты когда-нибудь видел, чтобы два человека упали в одну и ту же трубу и один из них остался чистым, а другой был весь в саже?! Вот это и есть Талмуд.







Три еврея, А, В и С, сгружали уголь. Закончив работу, они посмотрели друг на друга, засмеялись и разошлись…

Едва еврей С расстался с евреями А и В, ему пришла в голову мысль: "У А и у В физиономии были черными от угольной пыли. Кто знает: а вдруг я тоже испачкался? Надо было бы мне спросить у них… Но дело можно истолковать таким образом: А засмеялся, увидев физиономию В, В засмеялся, увидев физиономию А. Но так как ни А, ни В не удивились, когда засмеялся я, то, значит, оба они подумали, что я смеюсь над ними… Правда, если ни один из них не знал, что физиономии у обоих тоже в угольной пыли, то почему тогда А не удивился тому, что смеется В, и почему В не удивился, что смеется А?.. Выходит, объяснение только одно: у меня морда тоже вся черная!







Два студента иешивы до глубокой ночи сидели в бейсмидраше (школа богословия), при тусклом мерцании свечей изучая Талмуд. Устав, они решили поспать и расстелили на скамьях свои подстилки. Вдруг к ним в окно (бейс-мидраш находился на первом этаже) прыгнули два хулигана-казака, схватили подсвечники и подстилки и удрали… Когда оба студента пришли в себя от испуга, они принялись обсуждать случившееся.

— Ничего не понимаю, — сказал первый. — К какой талмудической школе относятся эти два казака? Если к той, которая утверждает, что ночь существует для того, чтобы спать, — тогда зачем им подсвечники? А если к той, которая считает, что по ночам надо учиться, — тогда к чему им подстилки?

— Все очень просто, — сказал второй. — Они принадлежат к разным школам!

Студент иешивы:

— Ах, у меня есть такой великолепный теруц (решение задачи, объяснение), вот только подходящего каше (задачи) пока не хватает!

Кучер реб Шахне слыл большим знатоком Гемары (часть Талмуда). Однажды он вез нескольких евреев; вдруг среди дороги у экипажа сломалось колесо.

— Что же теперь будет? — удрученно спросили пассажиры.

— Ничего, — успокоил их реб Шахне. — Поедем дальше.

— На чем?

— Вы знаете, что такое кал-вехомер (логическое умозаключение по принципу "тем более")? Если велосипед, у которого только два колеса, едет на двух колесах, то насколько лучше поедет экипаж, который на трех колесах!

Двинулись они дальше. Тут сломалось второе колесо.

— Ну, а теперь что? На чем дальше поедем? — спросили кучера евреи.

— Очень просто: на ма-мацину (буквально: то, что мы находим; умозаключение по аналогии). Если велосипед может ехать на двух колесах, то экипаж — и подавно!

Бац! Сломалось третье колесо.

— На чем поедем теперь?

— На кал-вехомер, но по принципу саней. Если сани могут ехать совсем без колес, то насколько лучше будет делать это экипаж, у которого все-таки есть одно колесо!

Лошадь рванула, и — четвертое колесо пополам.

— На чем дальше?

— На ма-мацину по принципу саней!







В 1898 году, после убийства в Женеве императрицы Елизаветы Австрийской, раввин города Пичелев получил приказ провести траурное богослужение. В шабес (субботу), во время богослужения в синагоге, он поднялся на возвышение и начал речь:

— Рабойсай (здесь: господа), вы, конечно, уже слышали, что случилось? Наша императрица убита. То ли в Швейцарии, то ли в Болгарии — я знаю? Убийца, если мне правильно сказали, итальянец. С какой-то странной фамилией. Это грустно. Я в отчаянии. Но что можем мы сделать здесь, в Пичелеве? Да еще в шабес, когда даже звук рыдания не должен покидать уст наших?..

Но не могу же я допустить, чтобы вы просто взяли и ушли: мы должны поговорить об убийстве и о шабесе. Потому я хочу напомнить вам кое-что из Гемары. Я вам прочитаю отрывок, который начинается так: хахорейг парош бешабат — кто убьет в шабес хотя бы блоху…







Старый вор-еврей познакомился с молодым вором, который хотел бы работать с ним вместе.

— Сначала я должен устроить тебе испытание, — говорит старый вор.

Они приходят на постоялый двор и устраиваются на ночлег. Старик говорит: "У меня тут есть гусиная ножка, но съедим мы ее на завтрак". С тем они ложатся спать.

Убедившись, что молодой вор уснул, старик встает и прячет гусиную ножку ему в карман пиджака, потом опять ложится…

Утром гусиной ножки нигде нет, а одежда старика нетронута.

— Расскажи-ка мне, как это ты так быстро нашел гусиную ножку! — велит старик молодому.

— Я подумал, что вы на целую ступень умнее, чем какой-нибудь "там" (дилетант, простак), и потому посчитаете мой карман самым надежным местом для гусиной ножки. Разве я не умен, мастер?

— Нет, — говорит старик, — ты не выдержал испытание. Дело в том, что я не на одну, а на целых три ступени умнее, чем обычный "там". Я думал, что ты достаточно умен, чтобы не заподозрить меня в таком примитивном трюке, а потому именно его и использовал. Между нами все кончено.







Иешиве-бохер (студент-талмудист) говорит своему однокашнику:

— Уверяю тебя: если еврей изучал Талмуд, ты никогда не поставишь его в тупик. Приведу пример.

Вот стих из Библии: "И упрекали Мариам и Аарон Моисея за жену Кушитинку (Ефиоплянку), которую он взял, — ибо он взял за себя Кушитинку" (Числ. 12, 1). Вопрос: почему "Кушитинка" упоминается в этом стихе дважды?

Вот тебе ответ. Моисей знал, что придет когда-нибудь время евреев-талмудистов. Они посчитают, что он, Моисей, поступил не совсем правильно, взяв в жены нееврейку, да еще чернокожую, и попытаются вывести его на чистую воду. Вот почему Моисей настойчиво, дважды упоминает ее в одной и той же фразе. И что мы имеем? Действительно, как раз повторение этого слова и настораживает евреев-талмудистов. "Два минуса, — говорят они, — в математике дают плюс. Следовательно, — делают они вывод, — два утверждения означают на самом деле отрицание. Стало быть, — заключают они с торжеством, — никакой "Кушитинки" не было. Была еврейка, только с черным лицом!"







Иешиве-бохер поздно ночью сидит в одиночестве в бейс-мидраше над своими фолиантами. Вдруг до него доносится какой-то непонятный шорох. Студент принимается рассуждать:

— Что бы это могло быть? Если кошка, то — брысь! Если злой дух, то — "Шма Исроэл!" ("Слушай, Израиль!": начальные слова молитвы, которые в тяжелые минуты вырываются у всякого набожного еврея). Если воры, то — "Карау-у-ул!".







— Распили-ка мне это бревно на три части! — приказал Янкель слуге-еврею и уехал. Слуга стал размышлять. Что хозяин имел в виду: три распила и четыре части? А может, подумал он, два распила и три части? Так он ломал голову, но ничего не придумал — и отправился к ребе.

Ребе тоже долго размышлял — и пришел к такому выводу:

— Он, конечно, имел в виду три распила и четыре части. Иначе бы он так и сказал: два. Конечно, можно возразить, что он мог иметь в виду один распил и две части. Но тогда он сказал бы еще определеннее: один. И в этом случае было бы ясно, что он имеет в виду один распил и две части. Меньше ведь просто быть не может. Так что ясно, он имел в виду такой вариант: три распила и четыре части.







В Восточной Европе евреи жили часто так же бедно, как тамошние крестьяне. Зарабатывали на жизнь они мелкой торговлей, ремеслом, но только не тяжелым физическим трудом. Гои — неевреи, крестьяне.

В иешиве спорят два студента:

— Как ты думаешь, Янкель, делать детей — работа или развлечение?

— Развлечение. Иначе евреи нанимали бы для этого дела гоев.







В среде ортодоксальных евреев с неодобрением смотрят на тех, кто долго не женится или не выходит замуж. Это относится и к вдовцам, особенно если вдовец — священнослужитель.

У набожного ребе умерла жена. Он, как от него и ожидали, вскоре женился снова. Кто-то из родственников, навестив его, спрашивает:

— Ну, как тебе новая жена?

— Я расскажу тебе притчу, — отвечает ребе. — Жил человек, и у него было две руки. Одну руку он потерял. Заказал он себе новую руку. Стало у него снова две руки. Но новая рука — это была уже не та рука!







— Йосель, говорят, ты большой знаток геморе-лошен (язык Талмуда — смесь арамейского с ивритом). Ты можешь мне сказать, что значит "гаргерет" (горло, глотка)?

— Конечно. Сушеный инжир.

— Ага… А "грогерет" (сушеный инжир)?

— Старая дева.

— Здорово! А "богерет" (созревший)?

— Такое существо: наполовину мужчина, наполовину женщина.

— Интересно. А "андрогинус" (гермафродит)?

— Был такой римский император.

— А Адриан (имя римского императора)?

— Адриан? Не знаю такого.







Лапша на идише — "локшен"; возможно, слово это происходит от ивритского слова "лехеш" (древесное волокно) или "лакош" (собирать). Но не исключено, однако, что оно пришло из тюркского языка хазаров, племени, которое обитало на территории нынешней Южной России и в VIII веке частично присоединилось к евреям.

— Янкель, почему локшен называют "локшен"?

— Это же очень просто. Они такие же длинные, как локшен, мягкие, как локшен, и выглядят, как локшен. Так почему бы локшен не называть "локшен"?







Беседуют два студента иешивы:

— Когда гой (здесь в значении: крестьянин, мужик) лопает селедку, имеют место пять каше (буквально: проблемы; здесь в значении "этапы").

Сначала он вымачивает селедку — и эту воду выпивает. Потом снимает с селедки кожу — и эту кожу съедает. После этого разрезает селедку на маленькие кусочки — и запихивает себе в пасть сразу по три куска. Потом угощает другого гоя водкой из своей фляжки, и сам пьет из фляжки другого гоя. Ну а после этого вцепляется другому гою в волосы — а другой гой вцепляется в волосы ему самому…

— Вот и неправильно. Тут не пять, а целых пятнадцать каше.

— Как так пятнадцать?

— Ты видел, чтобы гой за один раз слопал меньше трех селедок?







— Янкель, у меня для тебя есть каше. Дается пруд. На берегу стоит такса и хочет перебраться на другой берег, но ни плыть, ни бежать кругом она не хочет. Как ей перебраться на другой берег?

— Хм, надо подумать… Нет, не знаю!

— Очень просто: она туда переплывет.

— Но она же не хочет плыть!

— А что делать: придется!







Из письма мужа жене:

"Дорогая Ривка, будь добра, пришли мне твои домашние туфли! Конечно, я говорю про мои, а не про твои домашние туфли. Но если бы я написал "мои домашние туфли", ты бы прочла и подумала, что я пишу про твои домашние туфли. Если же я пишу "твои домашние туфли", ты так и прочтешь: "твои домашние туфли" — и пришлешь мне именно мои домашние туфли. Короче говоря, пришли мне твои домашние туфли".







Литовские евреи слывут в Восточной Европе, в отличие от польских и украинских евреев, скептиками, циниками и вольнодумцами.

Некий литвак объяснял: "Знаете, как можно доказать, что христиане переняли церковные колокола не у древних евреев, а у других народов? Если бы в молитвенных домах у евреев были когда-нибудь колокола, то Талмуд наверняка содержал бы огромные трактаты о них. И Шулхан Орух (свод ритуальных предписаний) был бы в три раза толще, чем сейчас".







Еврея застали в постели с чужой женой — и привели его к раввину. Факта прелюбодеяния еврей не отрицает; но признать свою вину отказывается наотрез.

— Негодяй, развратник! — кричит на него раввин.

— Рабби, — обращается к нему прелюбодей, — в Писании же сказано: никто не может быть осужден, прежде чем будет выслушан.

Раввин вынужден с ним согласиться.

— Рабби, — продолжает грешник, — я имею право спать с моей собственной женой?

— Что за чушь! Разумеется!

— Рабби, а муж той женщины, с которой меня застали, имеет право спать со своей женой?

— Ясное дело, имеет.

— А имеет он право спать с моей женой?

— Тьфу на тебя! Что ты такое несешь?

— Тогда смотрите сами: если я имею право спать с женщиной, с которой никто другой права спать не имеет, то насколько же больше у меня права спать с женщиной, с которой имеет право спать даже он.







Вариант: карманник перед судом.

— Смотрите сами, ваша честь: если я имею право сунуть мою руку даже туда, куда не имеет права совать свою руку истец, — то насколько же у меня больше права совать мою руку туда, куда имеет право совать свою руку даже он!







Еврей размышляет над "Орестеей": "Почему эринии хотят убить Ореста?.. Ну да, Орест убил свою мать, Клитемнестру, значит, он не прав, а эринии правы, что хотят его убить… Но ведь мать Ореста убила его отца, Агамемнона. Выходит, Орест прав, что убил Клитемнестру, а эринии не правы, что хотят его убить…

Но ведь отец убил свою дочь, Ифигению. Значит, мать права, желая убить отца, а Орест не прав, желая убить мать, и тогда эринии правы, желая убить Ореста…

Однако выясняется, что отец, Агамемнон, на самом деле вовсе не убивал Ифигению. Стало быть, мать не права, убив отца, и тогда Орест прав, что убил мать, и выходит, эринии вовсе не должны убивать Ореста!"







— Йойне, как ты думаешь, почему у кучера борода бывает рыжей, светлой, седой, черной — но никогда не бывает зеленой?

Йойне:

— Над этим надо подумать!

Спустя некоторое время:

— Йойне, как ты думаешь, почему лошадь всегда запрягают к телеге хвостом, а не головой?

— Над этим надо поразмыслить!

На другой день Йойне прибегает со счастливой улыбкой.

— Я решил обе задачки разом! Если бы борода у кучера была зеленая, а лошадь запрягали к кучеру головой, то лошадь думала бы, что борода — это трава, и норовила бы ее съесть!







— Рабби, в Талмуде написано, что еврей не должен жить в таком городе, где нет врача. А у нас всего-навсего один жалкий фельдшер!

— Ты забываешь: нашего фельдшера люди считают врачом. Следовательно, мы имеем полное право жить здесь.

— Да это верно… Ну а он сам? Как он-то может здесь жить? Он ведь лучше всех знает, что он никакой не врач!

— Он тоже имеет на это право. Как люди опираются на свое мнение о нем, так и он, со своей стороны, может опираться на общее мнение относительно самого себя.







На плакате модной одежды изображен господин в соломенной шляпе и перчатках.

— Смотри, Элиезер, тут что-то не так. Или это зима — но тогда почему он в соломенной шляпе? Или это лето — тогда почему он в перчатках?

— Надо подумать… Ага, знаю! Это таки лето, но он надел перчатки, потому что собирается рвать крапиву.







Коммивояжер ехал на своем автомобиле через Подолье; в каком-то местечке автомобиль у него сломался. Он попробовал починить машину сам, но все его труды были напрасны. Тогда он позвал на помощь еврея-жестянщика. Тот поднял капот, заглянул внутрь, стукнул один-единственный раз молоточком — и двигатель заработал!

— С вас двадцать злотых, — сказал жестянщик.

— Так дорого? Как это вы столько насчитали?

Жестянщик взял бумажку и написал:

стукнуть один раз —1 злотый

знать, где—19 злотых

всего — 20 злотых.







Решение социальной проблемы:

— Знаешь, Рувим, это чистый абсурд: кредит получают всегда те люди, которым он, в сущности, и не нужен. А тот, у кого денег нет, ссуды не получит. Должно же быть наоборот!

— Чепуха! Тогда богатые люди скоро сами станут нищими!

— Ну и что? Зато они сразу получат кредит!







— Как вы считаете: человек растет сверху или снизу?

— Сверху. Я недавно видел шеренгу солдат. Сверху они были неровными. Зато снизу — все как по линейке.

— Вот и неправильно! Снизу. Когда ты растешь, штаны ведь становятся короткими снизу, а не сверху.







— Ты уже понял, отчего чай сладкий: от сахара или оттого, что его помешивают?

— Конечно, от сахара.

— Вот как? А ты пробовал пить чай, не помешав его?

— Ага… Тогда зачем сахар: ведь помешивать и без него можно!

— А чтобы знать, как долго помешивать.







— Ребе, почему люди от вина становятся пьяными?

— Вот почему: в нашем теле с правой стороны находится добрая сила, с левой — злая сила. (Талмуд говорит об изначальном противостоянии Добра и Зла.) Когда живот наполняется вином, Добро и Зло перемешиваются; это и есть опьянение.

— Ребе, если достаточно, чтобы живот был полон жидкости, то почему тогда нельзя пить воду вместо вина?

— Дурак, ты когда-нибудь слышал, чтобы люди пьянели от воды?







Две шутки про очки.

1

— Куда делись мои очки? На столе их нет, на комоде нет, на книге, на кровати тоже нет… А откуда я, собственно, знаю, что их там нет? Потому что я их там не вижу. А откуда я знаю, что я их там не вижу? Без очков же я не могу это знать! Значит, они должны быть у меня на носу — точно, они на носу и есть!




2

— …На носу у меня их нет, на столе нет… Может, их кто-то украл? Чепуха! Если кому-то нужны очки, они у него есть, а у кого их нет, тому они не нужны… Но очки мог взять кто-нибудь, у кого, правда, есть одна пара, но он подумал, что потерял их… В каких обстоятельствах такая ошибка может возникнуть? Ну, например, если ты поднял очки на лоб и забыл, что они у тебя на лбу…

Но если такое может произойти с кем-то, то разве не может произойти со мной? Точно, вот они, на лбу!







В одном чисто еврейском местечке — иначе ведь там был бы хоть один гой! — ночной сторож Шлойме Гриншпан отстучал полночь. Потом он нашел уютный темный угол, прислонил к стене посох, погасил фонарь, поставил его рядом с собой на землю и, закрыв глаза, задремал. Вдруг что-то блеснуло, он увидел какую-то вспышку. Шлоймо снова закрыл глаза и стал размышлять:

— Должно быть, это был мой фонарь?

Нет, я же его погасил.

Тогда, наверное, это был фонарь на рыночной площади?

Нет, я их тоже все погасил в одиннадцать часов.

Может, это была луна?

Нет, сегодня новолуние.

Может, это была падающая звезда? (Нагнулся и пощупал рукой землю.) Нет, идет дождь…

Пожар!!!







Раввин рассказывает:

— Однажды бедный дровосек нашел в лесу грудного младенца. Ребенок явно был голоден, но чем мог накормить его дровосек? Он обратился с молитвой к Богу, и случилось чудо: у дровосека появились груди, и он накормил дитя.

— Рабби, — возражает ему один юноша, — не нравится мне эта история. Зачем мужчине такая вещь, как женские груди? Бог всемогущ. Он мог бы положить рядом с младенцем кошелек с золотом, и дровосек нашел бы для ребенка кормилицу: это было бы куда лучше.

Раввин долго думает, потом говорит:

— Чушь, полная чушь! Зачем Богу тратить наличные, если он может обойтись бесплатным чудом?







Набожные евреи обязательно покрывают голову. В помещении они носят обычно кипу, маленькую шапочку, которую в Восточной Европе называют ермолкой.

Студент иешивы, сидя над своими книгами в школе, заснул. Когда он проснулся, вокруг никого не было, а на голове у него не было ермолки!

"Куда могла деться моя ермолка?" — подумал он. Потом огляделся и увидел какую-то ермолку на месте, где до этого сидел его однокашник. Студент стал размышлять: "Чья же это ермолка: его или моя? Если моя, то почему на его месте? А если это его ермолка, то с какой стати я должен о ней заботиться? Разве он заботится о моей ермолке? В общем, я забираю ее и ухожу".







Во время коммунистической смуты в Венгрии, после Первой мировой войны, венгерский еврей обменялся с женой, которая находилась в Карлсбаде, следующими телеграммами:

Жена: "Он говорит оперировать оперировать".

Муж в ответ: "Он говорит оперировать оперировать".

Власти решили, что это обмен тайными посланиями, и заподозрили заговор. Еврея вызвали на допрос, и он все объяснил:

— Моя жена уехала в Карлсбад лечиться, она прошла обследование у специалиста и прислала мне телеграмму: "Врач говорит, надо делать операцию. Как ты считаешь: делать?" Я ответил: "Если врач говорит, что надо делать, то делай".







Русский еврей, посетив еврейскую общину в Германии, удивился, какая маленькая у них синагога.

— Разве община у вас никогда не собирается вся вместе? — спросил он у шамеса (служки в синагоге).

Тот объяснил ему:

— Если бы вся община собиралась вместе, она бы тут никогда не уместилась. А так как вся община никогда не собирается вместе, она таки спокойно тут умещается.







— Почему человек никогда не имеет того, чего хочет?

— Очень просто: если бы он хотел то, что имеет, он бы имел то, что хочет. А так как он никогда не хочет того, что имеет, так он никогда и не имеет того, чего хочет.







Лондон, 1914 год. Группа евреев, переселенцев из Восточной Европы, взволнованно обсуждает, будет ли война. Один из них говорит:

— Вы будете смеяться, но я войны не боюсь. Всегда есть две возможности. Или войны не будет — тогда это хорошо. Или война будет. Тогда опять есть две возможности. Или воюют только континентальные страны — тогда это хорошо. Или в войне будут участвовать и другие страны. Тут опять есть две возможности. Или Англия не будет втянута в войну — тогда это хорошо. Или таки будет втянута. Тогда опять появляются две возможности. Или на фронт будут брать только добровольцев — тогда это хорошо. Или начнется принудительная мобилизация. Но тут снова две возможности. Или мне удастся где-нибудь отсидеться — тогда это хорошо. Или не удастся, и меня вытащат на комиссию. Тьфу. Но тогда возникают еще две возможности. Или меня признают негодным — тогда это хорошо. Или поставят под ружье. Тут снова две возможности. Или я останусь в Англии — тогда это хорошо. Или потащусь на передовую. Дело дрянь. Опять две возможности. Или я попаду в распоряжение Красного Креста — тогда это хорошо. Или придется взять винтовку и стрелять. Какие две возможности открываются тут? Или я стреляю в немца — тогда это хорошо. Или он стреляет в меня. Это очень скверно. Но тут опять же существуют две возможности. Или я буду ранен легко — тогда это хорошо. Или тяжело. Ой-ёй. Но и тут есть две возможности. Или я вылечусь — тогда это хорошо. Или умру… Ну а чего бояться покойнику?..

Но где написано, что я обязательно умру?







Диалог двух приятелей:

— Ты осел!

— Наверное, я и вправду осел… Только вот какой вопрос: я осел, потому что я твой друг, или я твой друг потому, что я осел?







— Рабби, я — хамор (осел). Что мне делать?

— Если ты сам это знаешь, то ты не хамор!

— Вот как? Но почему все говорят, что я — хамор?

— Если ты не знаешь, почему все это говорят, тогда ты таки хамор.







Приехавший откуда-то издалека ученый-талмудист сделал в городской общине доклад. Слушатели смущены и раздражены изощренностью его умозаключений. После доклада один горожанин пригласил его на обед.

Гость сидит за столом и не ест свой суп.

— Почему ты не ешь? — спрашивает хозяин.

— У меня нет ложки, только вилка.

— Но ты должен согласиться, — говорит хозяин, пародируя доклад гостя, — что рыбу, которую вообще едят вилкой, можно есть и ложкой, которой едят суп. А почему тогда нельзя сказать обратное: что вилкой, которой едят рыбу, можно есть и суп?







Женщина, которая целыми днями торчит в маленькой лавочке, добывая пропитание для семьи, в то время как ее муж изучает Талмуд, просит своего ученого супруга посидеть часок в лавке: ей нужно приготовить субботний обед. Вернувшись в лавку, она видит: два казака беззастенчиво опустошают полки, а муж молча смотрит на них. Она выгоняет казаков и принимается бранить мужа:

— Ты, батлан (бездельник), почему ты хотя бы на них не крикнул?

— А чего тут кричать? — удивленно отвечает муж. — Вот если бы сюда вдруг пришли два раввина и занялись грабежом, у меня была бы причина кричать и возмущаться. А если грабят казаки, то это совершенно нормально!







Поперек улицы лежит бревно. Подъезжают на повозке два еврея и принимаются обсуждать, что тут можно сделать. Появляется еще одна повозка, на ней сидит плечистый крестьянин. Он соскакивает с повозки, хватает бревно и оттаскивает его в сторону.

Янкель, повернувшись к Шлойме, с презрением:

— Сила есть, ума не надо!







— Интересно, почему лошадей меньше, чем волов, хотя волов режут на мясо?

— Это же ясно: потому что лошадей воруют!

— Ага… Но почему там, куда уводят краденых лошадей, их все равно меньше, чем волов?

— Тоже понятно: там лошадей тоже воруют!







Читать Талмуд принято негромко, подчеркивая мелодию, которая способствует пониманию смысла фразы. Это мелодичное звучание перенесено и в идиш.

Один еврей назвал другого хвастуном и мошенником, тот подал на него в суд. Судья вынес приговор: обидчик должен публично извиниться перед пострадавшим.

— Я сказал, что он — хвастун и мошенник, — признал ответчик и продолжал с вопросительной интонацией: — Он — не хвастун? Он — не мошенник?

— Это никакое не извинение! — закричал пострадавший.

— Мне было сказано произнести эти слова, и я их воспроизвел точно. Интонация мне не была предписана. Я ведь не хазан (синагогальный певец).







Вариант.

Действие происходит перед судом раввинов, ответчик по профессии хазан. На возмущенную реплику раввина, что это не извинение, он отвечает:

— Ваше дело, рабби, дин (вынесение приговора). А нигун (мелодия) — мое дело. Коли уж я хазан.







Еврей купил у цыгана хромую лошадь. Другие евреи стали смеяться над ним. Еврей объяснил:

— Лошадь вообще-то хромает не по-настоящему: ей гвоздь забили в копыто.

— Ты думаешь, — сказал другой еврей, — цыган так легко позволит еврею обвести его вокруг пальца? Лошадь точно хромает, а цыган наверняка забил гвоздь в копыто для того, чтобы ты поверил, будто она хромает не по-настоящему.

На что еврей, купивший лошадь, возразил:

— А ты думаешь, еврей так легко даст цыгану обвести его вокруг пальца? На всякий случай я заплатил ему фальшивыми деньгами.







Едут евреи в поезде и беседуют. Первый еврей говорит:

— А вы знаете, что знаменитый хазан Розеншток в Одессе зарабатывает в год тысячу рублей?

Второй:

— Ну-у, это наверняка преувеличение!

Третий, обращаясь к первому:

— Да не слушай ты его! Я знаю, что ты сказал чистую правду. Только Розеншток живет не в Одессе, а в Екатеринославе. И он не хазан, а лесоторговец. И тысячу рублей он не зарабатывает за год: тысяча рублей — столько за год он несет убытков.







— Умер реб Копл. Ты пойдешь на его похороны?

— С какой стати? Он что, на мои похороны собирается прийти?







Экономические хитрости.

— Йосель, почта продает десятикопеечные марки точно по цене десять копеек за марку. Где же тут выгода?

— Погоди, дай подумать… Ага, понял! Письмо с десятикопеечной маркой не может быть больше какого-то веса. Но письма чаще всего весят меньше. Так вот: разница между дозволенным весом письма и его фактическим весом — это и есть чистая выгода почты!







У входа в Государственный банк Санкт-Петербурга стоит часовой. Вольф удивленно качает головой:

— Не легкомысленно ли охрану государственной казны возложить на одного-единственного солдата?

— Ах, — машет рукой Гирш, — этого вполне достаточно. Казна все равно пуста.

— Ага… Тогда зачем солдату вообще тут стоять?

— Ну, это-то понятно. Ему приказано стоять, он и стоит — по крайней мере, не может грабить где-нибудь в другом месте.







Гольдфельд стоит перед судом: он торговал поддельным вином. Не полагаясь на адвокатов, Гольдфельд защищает себя сам:

— Ваша честь, вы что-нибудь понимаете в химии?

Судья:

— Нет. Я юрист.

— Господин эксперт, вы разбираетесь в законах?

Эксперт:

— Нет. Я химик.

— Ваша честь, чего же вы хотите от бедного еврея? Чтобы я разбирался сразу и в том, и в другом?







В шабес приходит Нахман к Шмулю — и что он видит? Шмуль сидит за столом совсем голый, только шляпа на голове, и читает Талмуд.

— Шмуль! Что с тобой? Почему ты совсем без одежды?

— Я думал, в такую жару ко мне никто не придет.

— А зачем тогда шляпу надел?

— Так я думал, вдруг кто-нибудь все-таки придет.







— Янкель, я просто голову себе сломал. Целый день думаю: в состоянии ли Бог создать камень такой тяжелый, что он сам не сможет его поднять?







— Мойше, зачем, собственно, нужна буква "п" в имени "Аман"?

— В имени "Аман" нет буквы "п".

— Как так нет буквы "п"?

— А зачем нужна буква "п" в имени "Аман"?

— Вот и я про то спрашиваю.







Иешиве-бохер рассуждает: "Вот говорят, что могущество Божье безгранично! Чушь! У него даже денег нет! Когда он пообещал евреям, что они уйдут из Египта с богатствами, он им дал хоть грош из собственного кармана? Нет, он посоветовал им одолжить серебро и золото у соседей египетских! А вот несчастья, которые он на египтян обрушил, не понадобилось ни у кого одалживать. Этого добра он из собственного кармана брал сколько угодно…"







Толкование Библии. Еврей читает: "Тисал катал имрати" ("Польется (…) как роса речь моя", Втор. 32, 2). Прочитав, переводит и комментирует:

— "Тисал" — это, должно быть, "опухший"; "катал" — "как гора"; "имрати" — "моя теща"…

Вы спросите, как это так: "тисал" — "опухший"? А что же еще, если не "опухший"? Вы спросите: с каких пор "катал" означает "как гора"? А что еще, извините, это означает, если не "как гора"? Вы станете возмущаться: при чем тут "моя теща", если написано "имрати"? Но подумайте сами: если кто-то распух, как гора, то кто это, если не моя теща?







Как известно, никто не знает, где похоронен Моисей. Некий еврей, который много занимался изучением еврейских религиозных текстов, рассуждал таким образом:

— Одни говорят, Моисей перед смертью сам запретил обозначать место, где будет лежать его прах: он опасался, что люди будут обожествлять его личность наподобие язычников. Другие утверждают, что могилы Моисея нет и вообще быть не может, потому что Моисея, когда он умер, ангелы тут же вознесли на небо…

Но настоящая причина известна мне одному. Моисей просто хотел избавить себя и своих единоверцев от позора: он-то знал, что ему по сей день не поставили бы приличного надгробного камня.







Об Иофоре, тесте Моисея, в Библии говорится, что у него было семь имен.

— Я знаю, в чем дело, — объясняет студент иешивы другому студенту. — Когда у нас в городе еврей выдает замуж дочь и дает за ней приданое, он после этого объявляет себя банкротом и берет себе другое имя. У Иофора было семь дочерей!







В Берлине в свое время было два известных универсальных магазина. Один назывался "Герзон", второй — "Израиль".

Маленькая Руфь приходит домой после занятий по Закону Божию и говорит:

— Учитель сегодня рассказывал про Герзона.

— Деточка! Про Герзона?! — удивляется тетя.

— Ну, может, про Израиль, — поправляется Руфь.







Учитель:

— Мориц, перечисли мне двенадцать малых пророков.

Маленький Мориц монотонно перечисляет:

— Рубен, Шимон, Леви, Иссахар, Зебулон, Иосиф, Беньямин, Нафтоли, Гад, Ашер…

Учитель:

— Стоп, стоп! Эфраим, ты можешь мне сказать, с кем перепутал Мориц двенадцать малых пророков?

Эфраим, сын юриста, после краткого раздумья:

— С адвокатами Первого берлинского земельного суда.







Кон в Каире:

— Памятники в окрестностях просто великолепны. Но этот отвратительный климат! Эта жара! Ничего удивительного, что евреи в свое время решили сделать отсюда ноги.







Почему у евреев такие длинные носы?

Потому что Моисей сорок лет водил их за нос по Синайской пустыне.







Швуэс, или Пятидесятницу, евреи считают тем самым днем, когда Бог на горе Синай дал им десять заповедей. В этот день, по старинному обычаю, они не должны есть ничего мясного. С этим связан анекдот, в котором говорится, что десять заповедей — слишком тяжкое бремя, потому что не дают человеку наслаждаться жизнью.

— Ты знаешь, почему в Швуэс нельзя есть мяса?

— Конечно! В свое время в этот день весь скот был согнан к горе Синай, принимать Тору. Для остального народа Израиля скота не осталось; вот с тех пор и существует этот обычай.







— Счастье еще, — говорит Ицик, — что Моисей был косноязычным, а то бы он нам куда больше заповедей напридумывал!

— Морицхен, ты вот ходишь на занятия по Танаху (Библии). Вы там уже прошли десять заповедей?

— Нет, дядя. Пока только десять мучений.







— Шлойме, мне вот что бросилось в глаза. Сказано в Писании: на седьмой день не делай никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих… Только вот про жену там почему-то ни слова!

— А чего тут непонятного? Про жену и так каждый знает, что она даже в шабес тебе покоя не даст.







Бедный иешиве-бохер приглашен в шабес на обед к богатому еврею. Изголодавшийся юноша то и дело подливает себе дорогого хозяйского вина и макает в рюмку кусочки пышной халы. Хозяину больно смотреть, как исчезает его вино. Но не одергивать же гостя прямо за столом! Тут ему приходит в голову идея, и он делает такое замечание:

— Вот вы очень знающий молодой человек. Можете ли вы объяснить мне, зачем Моисею понадобилось разделить воды Красного моря надвое? Ведь каждый еврей просто мог обмакнуть в воду кусок халы — и море высохло бы.

Бохер задумался, потом сказал:

— Мысль неплохая… Но в данном случае она не годится. Ведь тогда как раз был Пейсах (еврейская Пасха, когда празднуется исход евреев из Египта и вместо хлеба едят только мацу), так что ни о какой хале не могло быть и речи!







На сейдер, пасхальную трапезу, согласно древнему обычаю на стол ставят блюда, символизирующие память о египетском пленении.

В сейдер семья сидит за праздничным столом. Маленький сын рассматривает блюдо с мелко нарезанными серожелтыми фруктами, напоминающими глину для кирпичей, символ тяжкого труда, который был уделом евреев во время плена египетского. Рядом лежат горькие травы, символ перенесенных там горьких страданий… Мальчик спрашивает задумчиво:

— Папа, в Писании ведь сказано, что евреи унесли с собой из Египта огромные сокровища. Почему же на столе только память о плохом, о горьком, и нет ничего, что напоминало бы о богатстве?

— Потому, — со вздохом отвечает отец, — что от сокровищ тех давно ничего не осталось, а тягот и горечи у нас выше головы до сих пор.







Файвл размышляет:

— Евреев было много, и они отдали все свое золото для золотого тельца. Как же вышло, что из золота этого получился маленький теленок, а не огромный бык?

— Очень просто, — объясняет ему Шимон. — Евреи ведь несли золото не самому Аарону, а отдавали сборщикам. Чудо еще, что из этого золота вышел хотя бы телец, а не блоха.







Почему евреи сделали золотого тельца?

Потому что им не хватило золота, чтобы сделать вола.







Йойне размышляет:

— Когда встретились Иаков и Исав, оба расплакались… А почему, собственно? Что плакал Иаков, это можно понять. Он ведь послал Исаву большие стада как выкуп за первородство, так что ему, конечно, жалко было своего скота. Но почему плакал Исав?.. А, знаю! Иаков передал скот не лично, а через посланцев. А те украли для себя столько скота, что бедному Исаву почти ничего не осталось. Вот он и плакал…







Шмуль споткнулся и чуть не упал. Янкель злорадно ухмыляется.

Шмуль:

— Разве ты не читал в Библии, что нехорошо радоваться падению врага своего?

Янкель:

— Читал. Все так и есть. Но о падении друга там ни слова не сказано.







— Люди называют Соломона мудрым, потому что он выяснил, кто мать одного ребенка. Подумаешь, большое дело! Если бы он нашел отца ребенка, вот это была бы настоящая мудрость!







— Ребе, почему Библия запрещает брать на военную службу мужчину, который недавно женился?

— Потому что бедняга уже навоевался дома.







В чем разница между евреями в Вавилоне и виноторговцем?

Евреи в Вавилоне сидели у воды и пили вино. Виноторговцы сидят рядом с вином и пьют воду.







Бог, царю Ахаву:

— Если не покаешься ты в грехах своих, пошлю на царство твое великую засуху.

Ахав:

— Жаль. Я бы больше обрадовался маленькому изобилию.







В чем разница между библейской Иаиль и сегодняшней молочницей?

Иаиль давала молоко вместо воды; сегодняшние молочницы дают воду вместо молока.







Обучение Священному Писанию в Восточной Европе начиналось чуть ли не с пеленок.

В одном местечке еврей ведет за руку малыша. Другой еврей спрашивает:

— Что это за мальчик?

— О, это вундеркинд.

— Почему вундеркинд?

— Почему? Парню уже три года, а он еще ни одной страницы Гемары не выучил.







Меламед читает с учеником Тору (Пятикнижие Моисеево). Там сказано, что манна была вкусная, как "цапихис бедваш". Дваш означает "мед", стало быть "медом"; значение слова цапихис не вполне понятно. Бедный меламед, однако, не знает, что непонятно оно не только ему, но и самым большим ученым.

Ученик:

— Ребе, что такое цапихис?

Меламед:

— Понимаешь, когда евреи шли через пустыню, они не имели что кушать. И Господь дал им манну, и она была вкусная, как цапихис бедваш.

Ученик:

— Понимаю. А что такое цапихис?

Меламед:

— Ну как ты не понимаешь? Сыновья Иакова отправились в Египет. Сначала дела у них шли хорошо. Но потом фараон стал их притеснять, и Моисей увел их в пустыню, и там Господь дал им манну, и она была вкусная, как цапихис бедваш.

— Но я все равно не понимаю, что это такое — цапихис.

— Ой, до чего же ты твердолобый! Слушай меня внимательно! После того как была построена, а потом разрушена Вавилонская башня, люди рассеялись по всему свету. Авраам пришел в город Ур, оттуда род его пришел в Ханаан. Когда наступил голод, сыновья Иакова поехали в Египет, закупать зерно. Там был их брат, он их узнал и привез в Египет всю семью. Но потом на трон сел злой фараон, он стал притеснять евреев, и те ушли в пустыню, там Господь дал им манну, и была манна вкусная, как цапихис бедваш.

Ученик, плача:

— Ребе, что это такое, цапихис?

Меламед, без сил:

— Ты все еще не понимаешь? Сейчас я тебе объясню так, что все будет ясно… За шесть дней Господь создал мир, и Адам и Ева были первыми людьми, и жили они в раю, пока не согрешили, и были они оттуда изгнаны. И потомки их грешили снова и снова, пока почти все не утонули, и только Ной кое-как смог кое-кого спасти. Но они не перестали грешить и начали строить Вавилонскую башню. И в наказание рассеяны были по всему свету. И родился в городе Ур Авраам, и перебрался он в Ханаан, и оттуда сыновья его внука Иакова направились в Египет, где их брат был важным сановником. И дела у евреев шли сначала хорошо, но потом пришел фараон, который их угнетал, и пришлось им уйти в пустыню, там Бог кормил их манной, и она была вкусной, как цапихис бедваш.

Ученик, рыдая:

— Ребе, что такое цапихис?

Меламед, вне себя от ярости:

— Болван, бездельник, чего ты от меня хочешь? Не могу же я знать, что было до сотворения мира!







Меламеду нужно подняться на чердак. Детям он велит: пусть пока что читают Тору сами, а если на чем-то споткнутся, пусть спросят.

Спустя какое-то время он слышит:

— Ребе, что значит "ми-маала"?

— Выше! — отвечает меламед.

Но "выше" на идише означает еще и "громче". Поэтому мальчик прокричал вопрос еще раз.

— Выше! — уже с раздражением повторил меламед.

Ученик заорал в третий раз, во всю глотку. Меламед, потеряв терпение, ответил с чердака:

— А руах ин дайн татен арайн! (Что-то вроде: " Черт бы побрал твоего отца!")

Когда меламед спустился с чердака в класс, мальчик перевел:

— Ми-маала — черт бы побрал твоего отца!

Меламед закатил мальчишке звонкую оплеуху и закричал на него:

— Грубиян, как ты смеешь разговаривать так с учителем?

— Извините, ребе, — заплакал ученик. — Черт бы побрал вашего отца!







На празднике Бар-мицва, совершеннолетия мальчика (нечто вроде конфирмации у христиан), принято, чтобы мальчик продемонстрировал свои познания в трех вопросах: пассук (библейский текст), каше (постановка проблемы), теруц (решение проблемы, ответ).

Меламед готовит к Бар-мицве тупого ученика и пытается вбить ему в голову хотя бы самые простые вещи:

— Первое. Вокруг темно и скользко, и малах (ангел; здесь: ангел мести) вышел на охоту. Итак, каше: почему он не падает? Теруц: он же малах! Второе. Когда Иосиф и его братья встретились в Египте, они его не узнали. Где здесь каше? Вот где: почему они его не узнали? Теруц: прежде он не носил бороды, а тут они увидели его с бородой. Третье. У Ноя было три сына. Каше: как звали их тате (отца)? Теруц: его звали Ной…

Наступил знаменательный день. Мальчик, проходящий посвящение, стоит перед общиной и торжественно говорит: "И вот встает пассук: вокруг темно и скользко, и малах вышел на охоту. Следует каше: как звали его тате? Теруц: раньше он не носил бороды, а теперь носит".







Сынишке еврея, арендатора земли, дает частные уроки учитель-талмудист: они читают Мишну (часть Талмуда). Читая главу "Вол бодает корову", мальчик спрашивает:

— Ребе, а корова была рыжей, бурой или пятнистой?

Тут отец, который слышит это, закатывает сыну оплеуху и кричит:

— Вот тебе ответ на твой идиотский вопрос! Я тебе сто раз говорил: масть у коровы — это чепуха! Важно, каков ее возраст, здорова ли она и сколько дает молока!







Меламед должен обучить сынишку деревенского еврея каким-то элементарным знаниям; но соображает мальчик очень туго. Однако хотя бы субботнюю благодарственную молитву он должен выучить: без этого никак нельзя. Учителю приходится прибегнуть к методу, который, похоже, больше всего пригоден для деревни.

— Слушай сюда, Довидл: тебе будет легче запомнить эти пять слов, если ты представишь, что это имена соседей: "йом" — это крестьянин Матвей, который живет вон там, через улицу, "хашиши" — Иван, "вайехулу" — Максим, "хашамаим" — это Петр, а "вехаарец" — Каплан.

Довидл в восторге от такого метода. На следующее утро молитва у него от зубов отскакивает: "Йом вайехулу…"

Меламед:

— Болван, ты же пропустил "хашиши"!"

— Нет, ребе, — гордо отвечает Довидл, — Хашиши вчера вечером умер.







Деревенский еврей нанял для своего сынишки меламеда. И в первый же день с ужасом обнаружил, что учитель заставляет мальчика учить кадиш, заупокойную молитву.

— Что это вам взбрело в голову?! — восклицает он. — Я ведь еще жив, я молод и здоров!

— Да не волнуйтесь, — успокоил его меламед, — пока ваш сын выучит молитву, вам, может, уже сто лет стукнет.







Почему меламеда нанимают всегда только на полгода?

Ответ очень прост. Если учитель относится к делу серьезно, то за полгода занятий с детьми он станет психопатом, его придется уволить и искать ему замену. А если он останется здоровым, это признак того, что он относится к делу несерьезно, и его опять же придется уволить и искать ему замену.







Когда евреи из Восточной Европы переселялись в Америку, дела у них там шли поначалу неважно. Они пытались нанять меламеда, чтобы он обучил их детей священным текстам, которые принято было изучать на бывшей родине. Обычно предприятие это в новой обстановке тоже заканчивалось неудачей.

О меламедах в Америке принято говорить: сначала ученик норовит спрятаться от учителя. Потом, когда дело доходит до выплаты жалованья, от учителя прячется отец ученика. Наконец, когда отец хочет услышать, чему научился его сын, прячется сам учитель.







В библейском иврите будущее время используется и как прошедшее. Поэтому, скажем, слово нохал" (мы ели) может значить: мы будем есть. Когда придет Мессия, будет съедена гигантская рыба Левиафан.

Ребе с учениками изучает библейский текст: "Захарну эт хадага ашер нохал бэ-Мицраим хинам" ("Мы вспоминаем рыбу, которую бесплатно ели в Египте").

— Ребе, — спрашивает ученик, — почему тут написано не "ахалну" — мы ели, а "нохал" — мы будем есть?

— Неужели ты не понимаешь? Это относится и к будущему! Здесь имеется в виду и рыба Левиафан.

— Ага… Но почему тогда здесь стоит "Мицраим" (Египет) и еще "хинам" (бесплатно; можно также сказать "даром")?

— Ты же сам видишь! "Мицраим", Египет, значит здесь: напрасно, коту под хвост.

— Нет, я все же не понимаю. Почему тогда оба эти слова, "Мицраим" и "хинам", нельзя просто выбросить?

— Болван! — кричит ребе вне себя. — Ты должен знать: Тора, в которой пропущено хотя бы одно слово, это уже "пассул" (лишена святости, недействительна)!







В Мишне (это самая древняя часть Талмуда, которая регламентирует религиозную жизнь евреев), в разделе, где говорится о празднике Пейсах, даются наставления, что надо ставить на стол в сейдер. Среди прочего там сказано, как готовить "ба-хазейрес у-ва-тамха" (зелень с морковью или хреном).

— Ребе, — спрашивает мальчик у меламеда, — что такое "тамха"?

— Потерпи! — отвечает меламед. — Вот дойдем до Раши, тогда все узнаешь. (Раши — самый известный комментатор Библии и Талмуда.)

Они вместе изучают комментарии Раши к Талмуду. У Раши написано: "Комментарий находится в Гемаре".

— Ребе, — спрашивает мальчик, — а что говорится в Гемаре о значении слова "тамха"?

— Куда ты так торопишься? — укоряет его меламед. — Пожар, что ли? Вот доберемся до Гемары, тогда все узнаешь…

Наконец они доходят до нужного места в Гемаре и читают: "Тамха — чаще всего то же самое, что тамхата".

— Ребе, а что такое тамхата? — спрашивает мальчик.

— Не хватайся за десерт до того, как произнесено благословение над хлебом! — недовольно качает головой меламед. — Есть еще один комментарий Раши к этому положению Гемары: оно как раз для таких тупиц, как ты!

Они открывают Раши, и в самом деле там написано: "тамхата — моррюбе б’лааз". (Немецкое слово "Mohrrübe" — морковь — в идише неизвестно, а выражение "б’лааз" означает "в иностранном языке". Действительно, у Раши, который жил в XI веке во Франции и в Германии, попадаются отдельные французские и немецкие слова, которые всякий раз сопровождаются пометкой "б’лааз".)

— А что такое "Mohrrübe"?

— Это французское слово.

— И что оно означает?

— По-твоему, я должен еще и французский знать? Совсем мешуге! Что я тебе, француз, что ли?







Эрудиция бедных меламедов отнюдь не всегда была слишком уж очевидной.

Любознательный ученик спрашивает:

— Что значит "яншуф" (сова)?

Меламед:

— Яншуф… это… рыба мешуге (сумасшедшая).

— Вот как! — удивляется ученик. — А почему тогда она оказалась среди птиц?

— Ты что, не слышал? Потому что она мешуге!







Меламед изучает с учеником главу о Ное. Они добрались до фразы "Цэй мин хатейва" — "выйди из корабля (ковчега)".

Учитель, пытаясь помочь ученику запомнить значение слов, монотонно повторяет: "Цэй — выйди, мин — из, хатейва — из ко…? Ну? Из чего? Из ко…?

— Из корчмы, ребе?

— Не говори глупостей! Хатейва — ко…?

— Котелок?

Учитель, вне себя:

— Гей ин дер эрд эрайн! (Дословно: "Пошел ты в землю" — весьма употребительное проклятие на идише.)

Ученик, раскачиваясь, декламирует нараспев:

— Цэй мин хатейва — гей ин дер эрд эрайн! ата — ты, ве-иштеха — и твоя жена, у-ванеха — и твои сыновья, ун’шей банеха — и жены твоих сыновей, итха — с тобой вместе!







Меламед переводит маленькому Довидлу выражения из Библии:

— Ватамот Сара — и умерла Сара. Значит, кто умер? Скажи, Довидл!

Довидл:

— Ватамот умер.

— Ты что, не способен понять самых простых вещей? Ватамот значит "и умерла" по-русски. Сара — это Сара. Так кто умер?

— Ватамот умер по-русски.

— Идиот, дубина! — кричит Меламед. — Ватамот — и умерла, Сара — Сара. "Ватамот Сара" — "и умерла Сара". Значит, кто все-таки умер?

Довидл, рыдая:

— Ребе, я уже совсем ничего не понимаю! У них что, эпидемия? Ватамот умер, да еще по-русски, а теперь вот и Сара умерла!







Там, где евреи ревностно берегут традиции, молодые люди женятся и выходят замуж очень рано. Старых дев и холостяков среди них почти не встретишь. А к тем, кто все-таки остался не замужем или не женатым, принято относиться как к людям не вполне нормальным.

Меламед, закоренелый холостяк, читает с учеником Библию.

— Векавартани — и ты похоронишь меня… Ну-ка, повтори!

— Векавартани, — нараспев повторяет ученик, — и я похороню вас.

— Что ты мелешь? — сердито поправляет его меламед. — Не я — вас, а ты — меня!

— Векавартани, — повторяет мальчик, — и я похороню вас.

— Осел! — кричит меламед вне себя от гнева. — Сколько тебе твердить! Не я — вас, а ты — меня!

— Я что-то не понимаю, ребе, — невозмутимо говорит ему ученик. — Мало того что я зову вас на "вы", хоть вы и холостяк, так вы еще и кричите на меня!







Меламед читает с Мойшеле Тору. Мойшеле забыл, что означает на иврите "иша" (женщина). Меламед хочет ему помочь:

— Иша, это — ж-ж… Ну?

— Жук.

— Да нет! Иша, это — ж-ж…

— Жадность.

— Ерунда! Это — то, что и я имею, и твой отец имеет, и вообще имеет каждый взрослый еврей.

— А, знаю! — радостно восклицает Мойшеле. — Это кальсоны!







Обращаясь к учителю, дети называют его "ребе".

Меламед:

— Что значит "махла" (болезнь)? Ну!.. "Махла" — это б…

— Булка.

— Не булка, а бо…

— Бочка.

— Не булка и не бочка, а нечто такое, с чем никто не хочет иметь дела. А если уж приходится, то хочет как можно скорее от этого избавиться. Теперь понимаешь?

— Да, — радостно восклицает ученик. — Махла — это "ребе"!







Основательно знали иврит лишь мужчины. Женщины читали Библию обычно в переводе на идиш.

У женщины по имени Гитл была старая, засаленная Библия. В ней склеились две страницы. Гитл, не замечая этого, читает историю Адама и Евы — и сразу перескакивает к Ною: "Адам познал Еву, жену свою… и осмолил смолою внутри и снаружи".







В другой раз Гитл читает, как Иосиф был брошен братьями своими в ров, и горько плачет:

— Бедный мудрец, бедный сиротка! Ой, до чего ужасен этот мир!

Спустя год она натыкается на то же место в Библии, читает его снова — и восклицает сердито:

— Простофиля! Не заслуживаешь ты никакого сострадания! Теперь-то ты уже знаешь, что за люди твои братья, — так зачем опять имеешь с ними дело?

Гитл читает о языческих идолах: "Есть у них глаза, но не видят; есть у них уши, но не слышат" (Пс. 113, 13).

— Ой, несчастные калеки!







Евреи в Восточной Европе презирали ремесленников за их скудное религиозное образование.

Еврейский цех сапожников устраивает званый обед. На обеде должна быть приятная, дружелюбная атмосфера, поэтому тем, кто умеет читать "малый отиот" (мелкий шрифт, на котором написаны комментарии к Библии), приходить туда нежелательно, чтобы не портить праздничное настроение остальным. У входа поставлен сапожник с крепкими мускулами…

К двери приближается незнакомый еврей.

— Стой! — строго окликает его страж. — Не окажется вдруг, что вы ламдан (дословно: ученый)?

Еврей, удивленно:

— Я? Я что-то такое вспоминаю слабо, как ребенком в хедере читал какую-то историю про одного человека, который кого-то другого накормил чечевицей… Вот только не помню, кто и кого: то ли Корей Халева, то ли Валак Валаама…

Сапожник-страж, строго:

— Ламдан, убирайся вон!







Иешиве-бохер:

— Ребе, одного я только не пойму: как это получалось, что Лавану удавалось обманывать такого умного, благочестивого человека, как его племянник Иаков?

— Чего тут не понять? — отвечает раввин. — Лаван сказал себе: если мужчина способен четырнадцать лет служить ради женщины, то с ним можно делать что угодно!






Молитва и ритуал


Еврей молится:

— Господь всемогущий, Ты проявляешь жалость и милосердие ко всяким чужим людям — а меня Ты почему забываешь?







Еврей читает молитву:

— Ата бахартану миколь ха-амим — "Ты избрал народ наш среди других народов"… Всевышний, во что же это нам обойдется?







В последний день Суккос — Праздника Кущей — евреи возносят к небесам молитву о дожде.

Едва хазан закончил слова молитвы, как хляби небесные разверзлись, и на землю хлынул ливень.

— Видишь, — гордо говорит хазан знакомому, — моя молитва была услышана на небесах в ту же секунду!

— Вот из-за таких, как ты, — ворчит знакомый, — случилось еще одно чудо: всемирный потоп.







Пекарь в синагоге во всю глотку выкрикивает слова молитвы. Сосед говорит ему:

— Уверяю тебя: если ты будешь орать меньше, а булки делать побольше, Господь услышит тебя скорее.







Ицик, молясь в синагоге, жалуется громко:

— Дай мне хотя бы десять шиллингов, Господь всемогущий, чтобы я купил хлеба детям! Всего десять шиллингов!

Богатый еврей рядом с Ициком лезет в карман:

— Вот тебе десять шиллингов, только, пожалуйста, не отвлекай внимания Господа от меня!







Вариант.

— Вот тебе вдвое больше, и не отвлекай Господа по пустякам.







Кучер-еврей, который служит у раввина, смазывает дегтем колеса экипажа и бормочет себе под нос молитву. Оказавшийся рядом поляк с возмущением говорит раввину:

— Вы, евреи, даже во время молитвы смазываете колеса!

— Все наоборот, — объясняет ему раввин, — мы молимся, даже когда колеса смазываем.







Женщина в отчаянии прибегает к раввину: у ее ребенка никак не проходит понос.

— Прочти Теилим (псалмы; в случае необходимости их произносят как молитву), — говорит ей раввин.

Еврейка выполняет совет, и ребенок выздоравливает. Но через несколько дней она снова у раввина. На сей раз у ребенка — прямо противоположные симптомы.

— Прочти Теилим, — снова говорит ей раввин.

— Как же так, рабби? — недоуменно спрашивает женщина. — Теилим ведь закрепляет!







Мать:

— Ребенку сегодня хуже. Надо еще сильнее уповать на Бога.

Отец:

— Какое легкомыслие! Не надо уповать на Бога! Прочитай лучше Теилим!







В Йом Кипур, день строгого покаяния и поста, когда евреи с утра до вечера вымаливают прощение за каждый час прожитого года, Гедали входит в "шул" (синагогу, дословно — школу), погруженный в глубокую задумчивость. Просмотрев свои бухгалтерские книги, он обнаружил беспросветный дефицит. Но он берет себя в руки и начинает молиться. Когда Гедали подходит к тому месту, где перечисляются совершенные человеком грехи, он хлопает себя по лбу и говорит с облегчением:

— Хоть тут что-то сходится!







Йом Кипур — день примирения. Калман приходит в синагогу и видит вокруг множество своих конкурентов и недоброжелателей. Совершив покаянную молитву, с просветленной душой, полный самых благих намерений, он подходит к одному из знакомых, жмет ему руку и говорит прочувствованно:

— Желаю тебе всего того же, чего ты желаешь мне!

— Ты опять за свое! — отвечает тот с горечью.







В некоторые еврейские праздники во время богослужения принято трубить в особый рог, так называемый шофар. Извлекать звуки из шофара совсем непросто, поэтому перед праздниками проходят долгие тренировки.

Евреи дуют изо всех сил — шофар остается нем. Что делать?

— Надо прочитать Теилим, — считает один.

— Нет, надо налить в шофар уксуса, — возражает ему другой.

Рабби:

— Для верности прочитайте Теилим с уксусом.







Еврейские религиозные ритуалы предписывают, чтобы в обычные дни недели, совершая утреннюю молитву, мужчины — и только мужчины! — надевали так называемые филактерии (особые ремешки с коробочкой, в которой находится пергамент с текстом молитвы).

Еврей с нетрадиционной сексуальной ориентацией подверг себя операции и вышел из клиники уже как женщина. По прошествии нескольких недель врач поинтересовался, испытывает ли его пациент мужские потребности.

— Да, знаете, по утрам, едва я проснусь, у меня каждый раз возникает потребность надеть филактерии.







В шабес евреям нельзя ни зажигать огонь, ни гасить его. В некоторых городах и местечках община нанимала гоя, нееврея, который вечером ходил из дома в дом и гасил свечи.

Однажды гой запоздал. Семья не решается пойти спать, пока кругом горят свечи.

Тут отцу приходит в голову блестящая мысль. Он подзывает маленькую дочку, подводит ее к свече и говорит:

— Ривка, ты уже совсем большая девочка. Ты знаешь, как называется наша пасха? Скажи это громко и четко!

— Пейсах! — выкрикивает Ривка. Свеча гаснет.







Беседуют два студента иешивы.

— Благочестивый еврей не должен ходить без головного убора. Хорошо. Но ведь в Торе об этом не сказано ни слова!

— Это так, Шимеле, в прямой форме там действительно ничего об этом не говорится. Но косвенных указаний полным-полно. Например, написано: "Иаков же вышел из Вирсавии и пошел в Харан…" (Быт. 28, 10). Ты всерьез полагаешь, что такой благочестивый еврей, как Иаков, мог проделать столь долгий путь с непокрытой головой?







Два еврея познакомились летом на ярмарке. Один говорит:

— Давайте скрепим наше знакомство рукопожатием, и вы мне пообещаете, что обязательно найдете меня, если попадете в наш город.

Где-то среди зимы второй еврей на самом деле оказался в том городишке. Вообще-то был он там проездом — и с радостью поехал бы по своим делам дальше; но слово, да еще скрепленное рукопожатием, есть слово. Тяжело вздохнув, он вылез из вагона. Непросто найти человека даже в захолустье, особенно если он живет где-то на окраине.

Наконец наш путешественник оказался перед нужным домом. Он постучал в окно и крикнул:

— Это я, ваш летний знакомый. Я дал вам слово, что разыщу вас при первой же возможности.

Окно приоткрылось, оттуда высунулась рука, затем прозвучал голос:

— Возвращаю рукопожатие и освобождаю вас от данного слова.







Перед тем как есть хлеб, еврей произносит молитву и в ней благодарит Бога, который "взрастил хлеб из земли" ("хамоци лехем мин хаарец"). Слово "взрастил" можно перевести и словом "вытащил".

Во время Первой мировой войны немцы оккупировали Украину и забрали все зерно; тамошние евреи утверждали, что украинский крестьянин при виде немца произносил молитву о хлебе на иврите: "хамоци лехем мин хаарец" ("который уволок весь хлеб с нашей земли").







В шабес евреям ничего нельзя выносить за пределы территории, которой они владеют. Так как запрет этот весьма осложнял жизнь, евреи в прежние времена окружали изгородью весь населенный пункт, где жила их община. В границах этого "эрува", как называлось такое искусственно созданное владение, можно делать все, что вообще можно делать еврею в шабес.

Однажды набожный еврей по поручению своей общины отправился в земельную управу города Оффенбах, недалеко от Франкфурта, чтобы выяснить, нельзя ли им — конечно, фиктивно — приобрести в собственность, с целью создания "эрува", весь город. В качестве цены он предложил двадцать марок. Чиновник сначала воспринял это как дурацкую шутку. Однако спустя некоторое время ему стало ясно, что еврей говорит серьезно. А когда он убедился в том, что сделка не влечет за собой никаких последствий, ни юридических, ни практических, он взял двадцать марок и сказал:

— Дайте мне еще пятьдесят марок — и считайте, что я вам продал вдобавок и Франкфурт!







Как-то из синагоги украли шофар, рог, в который принято трубить в еврейский Новый год. Дело рассматривается в суде.

— Что это такое — шофар? — спрашивает судья.

— Шофар это шофар, — отвечает еврей.

— А по-немецки вы можете объяснить, что это такое?

— Нет, на немецкий это слово, по-моему, нельзя перевести.

— Ну, так у нас дело с места не сдвинется!

После долгих раздумий еврей решается-таки дать определение:

— Шофар — это труба!

— Вот видите, — довольно говорит судья, — перевести это все-таки можно!

— Но, господин судья, — вдруг снова засомневался еврей, — разве же шофар — труба?







Красивая молодая девушка после кораблекрушения попала на необитаемый остров, где уже несколько лет живет Робинзоном один еврей. Она жалуется ему на свою судьбу, а он ее утешает:

— Слушайте сюда, барышня, здесь так красиво, спокойно, отличный вид на море, климат мягкий, фрукты вкусные, а компанию вам составлю я. Видите, сколько всего я имею вам предложить!

Девушка, кокетливо:

— Ну… у меня ведь, в конце концов, тоже есть кое-что, чего вам наверняка очень не хватало много лет!

Еврей, придя вдруг в сильнейшее возбуждение:

— Как, неужели у вас с собой есть маца?







Лулов — ветвь финиковой пальмы; этими ветвями евреи трясут, произнося молитвы на празднике Суккос.

— Часы ведь нужны для того, чтобы следить за временем. А эти опять стоят!

— Потрясите их немного, и они пойдут!

— Мне интересно, что я купил: часы или лулов?







В шабес нельзя носить с собой никаких предметов.

Суббота. Набожный еврей переходит улицу. Вдруг на земле что-то блеснуло… Золотые часы! Поднимать? Не поднимать? В субботу же ничего нельзя с собой носить! Так что же, пройти мимо? Но разве можно такое выдержать?

И тут на еврея нисходит озарение. Наклонившись над часами, он убеждается, что они еще тикают, и строго говорит:

— Уж если вы идете, то пойдем вместе!







В субботу нельзя брать в руки деньги. Шабес начинается вечером в пятницу и заканчивается, когда вечером в субботу на небе появятся первые звезды.

Набожный, но бедный еврей идет в шабес по улице Нью-Йорка и видит на мостовой десятидолларовую купюру. Он ставит на нее ногу, собираясь простоять так до темноты, когда на небе появится первая звезда. Но поскольку он мешает уличному движению, полицейский приказывает ему уйти. Еврей делает вид, что не слышит. Полицейский бьет его резиновой дубинкой по голове. В глазах у еврея мелькают искры.

— О, вот и первые звезды! — радостно восклицает он, хватает деньги и исчезает в толпе.







Два еврея идут по дороге. Один спрашивает другого:

— Если бы в шабес ты нашел кошелек, в котором лежит тысяча гульденов, ты бы поднял его?

— Сегодня как раз не шабес, — отвечает второй, — но где ты видишь тут кошелек?







"Господи, — молит Бога еврей, — дай мне выиграть в лотерею десять тысяч рублей! Клянусь, десятую часть этих денег я потрачу на бедных… Если же Ты мне не веришь, вычти десятую часть и Сам потрать ее на бедных, а мне дай выиграть на десять процентов меньше".







Пейсах празднуется в память об исходе евреев из Египта. Наставления о том, как это надо делать, содержит особая книга Агода. В первые два вечера вся семья сидит за праздничным столом. В Агоде, в частности, перечисляются десять казней египетских. При этом, в соответствии с древним обычаем, при упоминании каждой казни члены семьи опускают палец в бокал с вином и выливают по капельке.

Жена сельского еврея должна срочно бежать в кухню, посмотреть, все ли там в порядке; в это время муж как раз подошел к интересному месту о десяти казнях. Она грустно говорит на ходу:

— Ах, так я не смогу погрузить палец в вино!

— Я это сделаю и за тебя, — великодушно обещает муж. Он читает названия казней и разбрызгивает вино:

— Кровь — я, кровь — моя жена, лягушки — я, лягушки — моя жена, песьи мухи — я, песьи мухи — моя жена, язва — я, язва — моя жена…







Деревенский еврей, недавно женившийся, плохо знает ритуал пасхального сейдера и дает жене задание: пусть пойдет к дому еврея-кузнеца, подкрадется к окну и посмотрит, как тот это делает.

Жена идет, заглядывает в окошко — и что она видит! Кузнец колотит свою жену угольным совком.

Она возвращается домой и подавленно молчит. Муж спрашивает, что она увидела; она отказывается говорить. Наконец он приходит в ярость и принимается колотить ее угольным совком. Тут она сквозь рыдания говорит ему:

— Если ты все это знаешь, зачем посылал меня к кузнецу?







Из четырех сторон света восток обладает для евреев особым, священным смыслом: ведь на востоке находится Иерусалим. В синагогах у восточной стены расположены почетные места, где сидят самые уважаемые и образованные члены общины.

Одному богатому, но глупому еврею удалось, подкупив шамеса (служку), получить себе постоянное место у восточной стены, да еще рядом с раввином.

Увидев нового соседа, раввин удивлен. А тот норовит вступить с ним в беседу. Как раз читают текст молитвы: "Адам убехема тошиа Ашем" ("Людей и скот спасаешь ты, Господи!").

— Рабби, — спрашивает еврей, — как это скот оказался рядом с людьми?

— Думаю, без шамеса там тоже не обошлось, — отвечает раввин, бросив взгляд на соседа.







Кучер садится на место у восточной стены. Шамес шепотом сообщает раввину о промашке, которую совершил простой еврей.

Раввин, бросив беглый взгляд на почетных членов общины, отвечает:

— Все в порядке. Он там как раз между лошадьми. (Лошадь на идише — примерно то же, что осел.)







Янкель купил себе лошадь. Но когда он ехал с ярмарки домой, разразилась буря, лошадь испугалась и понесла. Еврей взмолился: "Господь милосердный, если все кончится благополучно, я продам лошадь, а деньги потрачу на богоугодные дела".

Буря улеглась, Янкель снова на ярмарке. Он держит лошадь под уздцы, а в другой руке у него курица.

— Продаешь лошадь? — спрашивает у него крестьянин.

— Так точно. Но только вместе с курицей.

— И сколько за них просишь?

— За курицу — пятьдесят рублей, за лошадь — пятьдесят копеек.







Еврейка идет по шаткому мосту. "Если перейду и ничего со мной не случится, — дает она обет, — пожертвую пять гульденов в благотворительную кассу".

Другой берег уже близко, и она начинает размышлять: "Пять гульденов — это большие деньги. Хватит и половины гульдена… А, да ну их, ничего не пожертвую!"

В этот самый момент мост начинает скрипеть и шататься.

— Да я только пошутить хотела, — кричит она в испуге, — а он уже затрясся!







Для понимания дальнейшего нужно знать, что в Слихойс (дни покаяния перед самым большим осенним праздником) евреи с рассветом уходят в синагогу молиться. Симхас Тойра, праздник Торы — великий праздник искупления и радости. Тиша-Беав — день скорби и поста в память о разрушении Храма. В день Рош а-Шона, еврейский Новый год, евреи идут к текучей воде, чтобы символически утопить в ней свои грехи.

Ритуальный курс лечебных ванн.

Еврей пишет домой из Карлсбада: "Каждое утро мы здесь встаем очень рано, словно в Слихойс, быстро одеваемся, как в Симхас Тойра, постимся, как в Тиша-Беав, и спешим к воде, как в Рош а-Шона".







В еврейскую корчму входит вечером набожный еврей. Разговор затягивается до поздней ночи, а в полночь гость прерывает беседу и с серьезной миной произносит обычную полуночную молитву скорби по разрушенному Храму.

— Что это вы делаете? — с интересом спрашивает его корчмарь.

— Как, вы не знаете? — удивленно переспрашивает гость. — Это молитва скорби: в этот день был разрушен Храм.

После молитвы оба опять садятся за стол, пьют, веселятся, а под утро настроение у них становится таким хорошим, что они поют и пляшут…

Тут входит новый гость. Увидев загулявших евреев, он интересуется:

— С чего это вы веселитесь?

— Как, вы не знаете? — кричит пьяный еврей. — Ведь в этот день Храм разрушили!







Два еврея сидят в спасательной шлюпке. Море вокруг пустынно — ни корабля, ни островка.

— Боже всемилостивый, — молится один еврей. — Если мы выберемся отсюда целыми и невредимыми, я пожертвую половину своего состояния на богоугодные дела.

Они гребут дальше. Наступает ночь; помощи все нет.

— Господи! — снова взмолился еврей. — Если Ты нас спасешь, я отдам две трети своего состояния!..

Приходит утро; положение все такое же безнадежное.

— Боже! — продолжает набожный еврей. — Если мы с Твоей помощью выберемся из этой переделки…

— Остановись! — кричит ему второй. — Перестань набавлять! Земля на горизонте!







В витрине висят часы. Покупатель заходит в лавку и спрашивает у хозяина, сколько стоят часы.

— Что вы думаете: я продаю часы? — отвечает еврей. — Я их не продаю.

— Но вот же они у вас, в витрине!

— Ну и что? Я вам скажу честно, я делаю обрезание. Ну и что я, по-вашему, должен выставить в витрине?







К раввину, который носит титул доктора, приходит еврей с зарезанным гусем, узнать, кошерная ли это пища.

— Ребе, будьте так добры, посмотрите этого гуся!

— Конечно, я посмотрю. Но почему вы называете меня "ребе", а не "господин доктор"?

— Интересно, зачем мне доктор, если гусь все равно уже мертвый?







Прочитать в синагоге вслух отрывок из Торы — большая честь для еврея, за это принято жертвовать некоторую сумму. Есть отрывки, цена за которые особенно высока. Но так как евреям в субботу и в праздники нельзя прикасаться к деньгам, их платят в обычный день недели.

Известный во всем городе конокрад предлагает большую сумму за возможность прочитать вслух один из таких почетных отрывков. Представители общины мнутся, но деньги-то нужны… Они вздыхают — и соглашаются.

Когда шамес приходит за деньгами, вор говорит:

— Денег у меня нет, зато времени — сколько угодно. Я готов отсидеть всю сумму в тюрьме.







Кону дали возможность прочитать вслух Хафтару (заключительный отрывок Торы), но обещанное пожертвование он не выплатил. Шамес случайно увидел его на вокзале, побежал за ним и поднял скандал. Начальник вокзала подошел к ним и спросил:

— Что тут происходит?

— Он получил Хафтару, а деньги не отдает!

Начальник, строго:

— Или сейчас же расплатитесь, или верните ему Хафтару!







В первый день Йом Кипур, день самого строгого покаяния и поста у евреев, в деревенской синагоге у проезжего еврея украли золотые часы. Собравшиеся принимают решение обыскать всех, кто находился в синагоге. Лишь один молодой талмудист не соглашается, чтобы его обыскивали.

— Это всего лишь формальность! — убеждают его.

Молодой человек стоит на своем.

— Но вы понимаете, что в таком случае подозрение падает на вас? — спрашивают евреи.

Все напрасно! Когда очередь доходит до него, талмудист сопротивляется изо всех сил… И у него есть для этого основания: в его сумке находят маленький узелок. Евреи развязывают его, и как вы думаете, что там спрятано? Кусочек хлеба!







Праздник Пурим посвящен избавлению евреев от истребления, задуманного Аманом, приближенным персидского царя Артаксеркса. А накануне Пурима, в день Таанис Эстер, соблюдается строгий пост: ведь и Эсфирь долго постилась, прежде чем отважилась просить царя пощадить евреев.

— Янкель, сегодня ведь Таанис Эстер, почему ты не постишься?

— Потому что я пришел к выводу: прав был Аман, а не еврей Мордехай, воспитатель Эстер (Эсфири). Это он своим непочтительным поведением настроил Амана против всех евреев!

Днем позже.

— Янкель, ты ведь считаешь, что прав был Аман. Так почему же тогда ты теперь ешь хоменташн (традиционные пирожки с маком) и пьешь водку?

— За ночь я передумал. Теперь я считаю, что прав был все-таки Мордехай, а не Аман.







В праздники евреи не должны ездить ни верхом, ни в телеге.

Симхас Тойра у евреев праздник радости, когда и выпить не возбраняется. Еврей, шатаясь — очень уж набрался, — бредет по улице местечка. Вдруг появляется бык, поднимает его на рога и мчится с ним куда-то.

— Евреи, спасите! — в ужасе вопит бедняга. — Я погиб! В такой день я еду верхом!

— Посмотри на этого иешиве-бохера: он выглядит таким бедным, таким изголодавшимся!

— И ты называешь его бедным! А ты знаешь, что его место для спанья стоит почти тысячу рублей?

— Да не может этого быть!

— Я тебе говорю! Он ночует в шуле (синагоге), накрывшись своим драным одеялом, на трех стульях у восточной стены, а там каждое место стоит триста рублей…







Утро шабеса. Старик раввин проснулся задолго до рассвета. Хорошо бы сейчас почитать Талмуд — но в комнате темно, хоть глаз выколи. А зажигать свет в шабес запрещено, для такой работы евреи нередко нанимают гоев.

Тут раввин слышит: мимо дома топает мужик.

— Эй, Иван! — кричит он. — Хочешь выпить стопочку? Вот только бутылку не могу найти в темноте!

Когда речь идет о водке, даже самый глупый мужик сразу умнеет. Иван заходит, нащупывает спички, зажигает свечу. Раввин дает ему стопку водки.

— Да поможет вам Бог! — растроганно говорит Иван, опрокидывает стопку, вытирает губы, потом, как человек вежливый и бережливый, гасит свечу и уходит.







Янкель и Шлоймо вместе были в деловой поездке — и, оказавшись далеко от дома, позволили себе немного расслабиться. Вернувшись, они испытывают угрызения совести; чтобы облегчить душу, они идут к раввину. Тот, выслушав их, говорит Янкелю:

— Ты курил в субботу, за это не будешь курить целый месяц.

Для Шлоймо он тоже придумал наказание.

— Ты переспал с шиксой (так евреи называют девушек-неевреек), за это целый месяц не будешь касаться жены.

Через неделю жена говорит Шлоймо:

— Слушай, а Янкель уже курит.







Совершая молитву, евреи не должны прерывать ее разговорами на бытовые темы. При необходимости можно сделать лишь немой жест. Прерывать молитву разрешено только с целью выполнения других религиозных предписаний.

Еврей поздним вечером приходит в гостиницу и просит его поселить. Свободно одно-единственное место, да и то в номере, где уже поселился другой еврей.

Новоприбывший входит в номер; второй еврей как раз совершает молитву.

— Могу я занять вторую койку? — спрашивает новичок.

Второй молча кивает и продолжает молиться.

— Ничего, если я буду иногда приходить поздно? — задает новичок следующий вопрос.

Молящийся мотает головой: дескать, ничего.

— А вы не будете против, если я как-нибудь приведу сюда девочку? — продолжает новый гость.

Молящийся поднимает руку и делает пальцами знак: двух.







К богатому еврею приходят два члена общины. Подозревая, что они будут просить денег, он не прекращает молиться. Наконец один из пришедших говорит:

— Реб Хаим, мы хотели бы попросить у вас денег для одного дела. И напомню вам: ради мицвы (благое, богоугодное дело; благотворительность — дело в высшей степени богоугодное) молитву можно прервать в любую минуту!

— Значит, прервать? Хорошо, прерву: я не дам вам ни гроша.







Человек, совершающий обрезание, называется "моэл". В день Рош а-Шона, еврейский Новый год, в синагоге трубят в шофар; тот, кто делает это, называется "баал-текия".

Еврей стоит перед судьей.

— Специальность? — спрашивает судья.

— Моэл и баал-текия.

— Это что еще такое? — удивляется судья.

Еврей, подумав, объясняет:

— Мужской резник и новогодний трубач.







Время действия — после Второй мировой войны. Место действия — большой американский город.

Двое стоят в мужском туалете. Один обращается ко второму:

— Перемышль?

— Да, — отвечает второй. — Откуда вы меня знаете?

— Вас я не знаю, — отвечает первый. — Но я знаю тамошнего моэла. Он уже в те времена был халтурщиком.







В шабес нельзя совершать сделки, вообще нельзя заниматься никакими денежными вопросами.

В шабес два еврея встречаются в синагоге. Первый говорит:

— Не в шабес будь сказано — сколько стоит ваш костюм?

— Не в шабес будь сказано, — отвечает второй, — сто марок.







Еврейские законы предусматривают каждую мелочь в повседневной жизни человека.

— Что должен сделать благочестивый еврей, прежде чем отпить глоток чая?

— Открыть рот.







Даже не соблюдающие традиций евреи все же посещают синагогу, по крайней мере, в самые большие праздники: например, в Йом Кипур, день примирения. Богослужение в этот день открывается молитвой Кол нидрей ("Все клятвы").

Еврея спросили, почему он так редко ходит в синагогу.

— Потому что там скучно, — ответил он. — Как ни зайдешь, поют все одно и то же, Кол нидрей…







Один галицийский еврей, возглавляющий знаменитую иешиву, отправился в путешествие, чтобы собрать денег для своей школы, и приехал к барону Ротшильду. Как раз наступил Ту би-шват, праздник фруктовых деревьев, который отмечается в январе. Барон приглашает раввина к фруктовой трапезе. Подают вишни. Раввин ест молча, безучастно.

Ротшильд:

— Господин раввин, вы ничего не находите в том, что едите вишни сейчас?

— А что тут такого? — отвечает раввин. — Такие же точно я ел и на Швуэс (Пятидесятницу).







Уронивший на пол какой-нибудь культовый предмет в наказание должен поститься. Если подобное случится с ребенком, который не прошел бар-мицву, обряд совершеннолетия, то его наказывать нельзя и за него постится отец.

Шмуль — большой эпикойрес (еретик, вольнодумец; собственно, эпикуреец). Однако в день Симхас Тойра, Радости Торы, он все же отправляется со своим малышом в синагогу, потому что там весело, а он не хочет лишать ребенка радости. В этот день мужчины и мальчики со священными свитками Торы совершают обход синагоги. Маленькому Янкелю, сыну Шмуля, тоже доверили нести свиток. Но свиток тяжел, и малыш, взяв его в руки, покачнулся.

Шмуль одним прыжком оказывается рядом с ним и отвешивает малышу звонкую оплеуху.

— Недотепа! — кричит он. — Ты же уронишь свиток Торы!

— Чего вы так разволновались? — спрашивает его другой еврей. — Вы же говорили, что в Тору совсем не верите!

— При чем тут вера? — удивляется Шмуль. — Вы вот — хотите поститься целых сорок дней?







В шабес евреям запрещено зажигать огонь — а следовательно, и закуривать сигарету.

Сумрачная суббота, дело к вечеру. Фридштейн с сигаретой в зубах приходит к своему другу Цитрону и видит, что тот возится с керосиновой лампой.

Фридштейн возмущен:

— И это в шабес?! Вы что, не могли попросить служанку, чтобы она вам лампу зажгла?

— У вас же сигарета во рту! — возмущается Цитрон. — И вы еще корите меня из-за лампы!

Фридштейн:

— При чем тут одно к другому? Лампу вы можете попросить зажечь служанку, но мне хотелось бы посмотреть, как ваша служанка будет курить за меня сигарету!







"Просвещенный" еврей Кон в шабес выходит погулять с сигаретой в зубах; гуляя, он приближается к пороховому складу.

Часовой, строго:

— Курить запрещается!

Кон:

— Ах, от этих предрассудков я избавился давным-давно!







Лейб выжил из ума и находится в психиатрической лечебнице. Всю неделю он тих и послушен; но когда наступает шабес, он вдруг проникается благочестием и заявляет, что в этот священный день намерен есть только кошерное. Санитар ведет его в дорогой кошерный ресторан, где Лейб заказывает лучшие праздничные блюда. На обратном пути он закуривает хорошую сигарету.

Врач лечебницы, тоже по случайности еврей, говорит ему:

— Сначала вы во что бы то ни стало хотите только кошерную пищу, а потом курите — и это в шабес!

Лейб, невозмутимо:

— Так на то я и мешуге!







В шабес, выглянув в окно, шамес увидел троих студентов иешивы, курящих сигареты.

Всех троих вызывают к раввину. Тот с негодованием спрашивает:

— Что это вы себе позволяете?

— Простите, рабби, — смущенно говорит первый бохер (здесь: студент), — я совсем забыл, что сегодня шабес.

— А я, — оправдывается второй, — забыл, что в шабес нельзя курить.

Третий:

— А я, рабби, забыл, что ставни на окнах уже открыты.







В праздник Пейсах нельзя есть хлеб и вообще всякую пищу, приготовленную на дрожжах. А Йом Кипур — день самого строгого, полного поста. Их разделяют примерно полгода.

В городе Тарнове, в Галиции, жил Мордхе Довид Брандштеттер, такой большой эпикойрес (вольнодумец, атеист), что он каждый Пейсах выпекал одну булку, сберегал ее до Йом Кипура и тогда съедал.







В шабес запрещено курить. Тиша-Беав — день поста, когда курить можно. В Йом Кипур нельзя ни есть, ни курить.

— Симхе, ты знаешь, в чем разница между шабесом, Тиша-Беавом и Йом Кипуром? Я тебе расскажу: в шабес ты ешь в комнате, а куришь в клозете, в Тиша-Беав куришь в комнате, а ешь в клозете, в Йом Кипур и ешь, и куришь в клозете.







Два еврея долго, несколько часов подряд, спорят: есть Бог или Бога нет? В конце концов они приходят к выводу: Бога нет. От спора у них пересохло в горле; один из них берет стакан воды и подносит его к губам.

Второй в ужасе:

— Что ты делаешь? Ты же забыл сказать брохе (благословение; набожный еврей без этого ничего не возьмет в рот)!

— Какое еще брохе? Мы же только что решили: Бога нет!

— При чем тут одно к другому? Есть Бог или нет Бога — воду без брохе пьют только гои (в широком смысле слова все неевреи).







— Рабби, какое покаяние я должен принести за то, что не помыл руки перед едой? (Мытье рук перед едой — ритуальное правило.)

— А почему вы не помыли руки?

— Я постеснялся: это же был христианский ресторан.

— А как вы вообще попали в некошерный ресторан?

— Был Йом Кипур, и все еврейские рестораны были закрыты.







В Йом Кипур еврей в синагоге с жалобным воплем вдруг падает на пол:

— Горе мне, я сейчас умру от жажды! Скорее спросите у ребе, не позволит ли он мне выпить глоток воды?

Когда еврею грозит смертельная опасность, религиозные правила и запреты отступают на второй план. Раввин разрешает дать страдальцу воды.

Напившись, еврей говорит:

— Благодарю вас, ребе. Я уж думал, мне конец. Клянусь, больше никогда не буду в Йом Кипур есть на завтрак селедку!







Раввину донесли: в день Тиша-Беав, день строгого поста, Нафтали не соблюдал пост.

Раввин:

— И вам не стыдно?

Нафтали:

— Ребе, когда человек опасно болен, он имеет право поесть?

— Да, конечно! А разве вы опасно больны?

— Ага, значит, поесть все-таки можно? — переспрашивает Нафтали. — Одного не пойму: если еврей, который не сделал вам ничего плохого, жив и, слава Богу, здоров, почему вас это не устраивает?







Кто-то увидел, как Гарфункель в день Тиша-Беав, забыв о посте, обедает. Раввин делает ему выговор.

— Ребе, я прервал пост, потому что хотел помочь собрать приданое бедной девушке-еврейке.

— А при чем тут девушка?

— Когда я шел утром молиться, я услышал, как один еврей говорит: "Каждой бедной еврейке я пожелал бы иметь столько тысяч, сколько евреев в нашем городе сегодня нарушат пост!" Вот я и подумал: почему бы мне не сделать хоть что-нибудь, чтобы у бедной девушки стало на одну тысячу больше?







Тиша-Беав. Старый еврей молодому:

— Ты ешь? Сегодня? Посмотри на меня: я стар и болен, и все-таки я пощусь!

— Все равно мы оба не попадем в рай, — отвечает молодой еврей. — Я — потому что не соблюдаю пост, а вы — потому что никакого рая нет.







Больной еврей в день Тиша-Беав приходит к ребе спросить, должен ли он, в его состоянии, тоже соблюдать пост? Ребе, с набитым ртом:

— Что за вопрос! Все должны соблюдать пост в этот день!

— Ребе, но сами-то вы едите!

— Я что, по-твоему, такой мешуге, чтобы спрашивать разрешения у ребе?







Набожные евреи в день Тиша-Беав должны в знак скорби ходить без обуви, в чулках или босиком.

На втором этаже дома живет шумная семья, члены которой расхаживают в тяжелой обуви, тревожа покой жильца на первом этаже. Он пишет на них жалобу; в ней есть такая фраза: "Они добьются, что Тиша-Беав станет для меня днем радости…"







Убийство Гедалии было первым в цепи событий, итогом которых стало разрушение иерусалимского Храма. Памяти его посвящен день поста — Цом Гедалия.

— Мойше, сегодня же Цом Гедалия, а ты ешь!

— Да, я ем, — отвечает Мойше, — и на это у меня есть четыре причины. Во-первых, не будь Гедалия убит до разрушения Храма, сегодня он все равно был бы давным-давно покойником. Во-вторых, если бы пристукнули не Гедалию, а меня, он бы тоже не постился. В-третьих, я просто хочу есть. И в-четвертых, разве Цом Гедалия важнее, чем Йом Кипур? А я и в Йом Кипур пост не соблюдал!







Еврей поел свинины. Знакомые застыдили его.

Грешник отбивается:

— Чего вы меня ругаете? Вчера я своими глазами видел, как католический священник ел чолнт (блюдо, которое в пятницу вечером оставляют в слабо разогретой печи и теплым съедают в субботу). Если они едят наши блюда, почему я не могу есть их еду?







Кошерная кухня строго разделяет не только молочные и мясные блюда: кухонная утварь и столовые приборы тоже делятся на две группы — те, которые могут соприкасаться с молочным (милхик), и те, которые соприкасаются с мясным (флейшик).

Молодой еврей пойман на месте преступления: он жарит телячий шницель на сливочном масле. Его приводят к раввину, и тот устраивает ему основательную головомойку.

Вдруг молодой человек спрашивает:

— Рабби, кто я?

— Ты? — кричит раввин. — Ты вероотступник и негодяй!

— Да нет, я не о том, — перебивает его согрешивший. — Я хочу знать: я милхик или флейшик?







Еврей в ресторане ест свиную отбивную. Его видит один знакомый еврей, из правоверных, и строго пеняет ему.

— Ты знаешь, во что тебе этот грех обойдется?

— Конечно, — отвечает грешник. — Ровно в один шиллинг и десять крейцеров.







Еврей заходит в продуктовую лавку и спрашивает:

— Сколько стоит ветчина?

Едва он выходит на улицу, начинается гроза. Мощный удар грома сотрясает окрестности. Еврей поднимает взгляд к небу и примирительным тоном говорит:

— Что такое, даже спросить уже нельзя?







Раввин пригласил иешиве-бохера целую неделю приходить к нему на обед. В первый день студент, в соответствии с правилами, моет перед едой руки и произносит брохе (благословение). На обед подают много гороха… и больше ничего.

На второй день ситуация повторяется. Студент, давясь, жует горох. На третий день, предвидя то же меню, он садится за стол, не помыв руки и не сказав брохе.

— Послушайте, молодой человек, — с упреком говорит ему раввин. — Вы ведь знаете закон. Почему же вы не произнесли брохе?

— В Торе сказано, — отвечает студент, — произносить брохе над всем, что рождается из земли или растет на дереве. А над тем, что у меня из горла лезет, произносить брохе нет никакой необходимости.







Отец жалуется раввину на своего сына:

— Стоит ему увидеть свинину, он так и норовит откусить от нее хоть немножко. А когда он видит шиксу, то норовит ее поцеловать.

Сын вызван к раввину и пробует оправдываться:

— Я ничего не могу с этим поделать. Я, к сожалению, мешуге (сумасшедший).

— Чепуха! — говорит раввин. — Вот если бы ты норовил укусить девушку, а свинину целовал, то был бы мешуге. А так ты просто грешник!







Неверующий еврей пришел в синагогу, он молится и плачет.

— Что это с вами? — спрашивает его кто-то. — Вы же в Бога не верите!

— Есть два варианта, — плача, отвечает атеист. — Или я не прав и Бог таки есть — тогда у меня все причины жаловаться и плакать. Или я прав и Бога нет — тогда мне и подавно не остается ничего, кроме как плакать…







Для того чтобы совершить богослужение, нужно, чтобы в нем участвовали по меньшей мере десять евреев.

Собрались девять евреев, хотят начать молебен минха (послеобеденный молебен), но им не хватает десятого. Сидят они у входа в синагогу, ждут, не пройдет ли мимо какой-нибудь еврей… Ага, вот один появился! Правда, он эпикойрес, вольнодумец; но еврей есть еврей!

— Ничего не выйдет, — с сожалением отвечает им эпикойрес. — Сегодня мне предстоит заключить важную сделку, а я на своем опыте уже убедился: мне везет, если я перед этим не участвую в молебне минха.

— А что случится, если вы все же помолитесь, перед тем как заключить сделку?

— Откуда мне знать? Я ни разу еще не пробовал, но рисковать не хочу.







Поезд стоит на маленькой станции где-то в Венгрии. На платформе крестьянка торгует роскошной колбасой салями.

— Как жаль, что колбаса — это трефное (некошерная, запрещенная для евреев пища), — говорит, вздыхая, пассажир-еврей.

— Чепуха! — возражает ему другой. — Я тебе сейчас докажу, что это кошерная колбаса!

Он подзывает крестьянку и, сделав строгое лицо, спрашивает:

— Вы торгуете трефной колбасой?

— Нет, — отвечает крестьянка, которая никогда не слышала этого слова.

— Вот видишь! — обернувшись к первому, с триумфальным видом говорит еврей.







Моисеев закон запрещает употреблять в пищу свинину. Пить красное вино само по себе можно. В древности это запрещалось делать в компании язычников: евреи старались избегать любой ситуации, когда их участие в винопитии выглядело бы как принесение жертвы языческим богам. Очень набожные люди и сегодня пьют вино лишь еврейского производства.

Сидят в купе офицер и еврей. Офицер завтракает; как человек вежливый, он предлагает соседу бутерброд с ветчиной. Тот с сожалением отказывается. Офицер съедает все бутерброды сам, потом предлагает еврею красного вина. Еврей снова отказывается.

— Вы что, ни есть, ни пить не хотите?

— Да нет, хочу, — отвечает еврей. — Но у нас ужасно строгие законы насчет пищи!

— И вы не можете нарушать их ни при каких обстоятельствах?

— Ну, разве что в редких случаях. Например, когда возникает опасность для жизни.

Тут офицер вытаскивает револьвер и в шутку наставляет на еврея:

— Пейте, или буду стрелять!

Еврей пьет.

— Вы на меня не очень сердитесь? — спрашивает офицер.

— Сержусь. Почему вы не вынули револьвер раньше, когда угощали меня ветчиной?







Царская Россия. Еврей-анархист приговорен к смерти. В камеру к нему приходит раввин:

— Я здесь, чтобы помочь вам общаться с Богом.

— Зачем мне для этого вы? — отвечает ему осужденный. — Через полчаса я буду беседовать с вашим шефом лично.







Верующие евреи носят бороду.

Об одном иерусалимском еврее, который носил бороду и на вид был очень ортодоксальным, поэт Бялик сказал: "Борода у него длинная. Но под ней он гладко выбрит".







В шабес запрещено курить и ездить на любом виде транспорта.

Еврейка, гуляя в шабес по платформе вокзала, увидела в окне вагона еврея, который сидел и курил.

— Горе мне, сейчас меня хватит удар, сейчас я умру! В поезде сидит еврей, и он курит! И это в шабес! — запричитала еврейка.

Курящий еврей, из окна:

— Одним ударом вы не обойдетесь, и умереть вам придется десятикратно: тут в купе еще девять евреев — и все курят.







Приехавший откуда-то, никому в городе не знакомый человек заявляет, что он — "гер" (прозелит; христианин, перешедший в иудаизм). Когда кто-то по доброй воле взваливает на себя тяжкий груз еврейской судьбы, это производит сильное впечатление на окружающих, а так как "гер" выглядит очень бедным, то деньги на него сыплются со всех сторон. Тут выясняется, что на самом деле он — еврей по рождению. Все возмущены.

Тогда "гер" говорит:

— С чего вы так разволновались? Если мой отец тоже был евреем, разве кому-то от этого плохо?







Шабес. Еврей стоит у входа в свою лавку.

— Заходите ко мне, — говорит он прохожему. — Я продам вам эти прекрасные брюки за полцены!

Прохожий, случайно оказавшийся правоверным евреем, укоризненно говорит ему:

— Сегодня шабес, а вы собрались делать гешефт?

— Я хочу продать вам брюки за полцены. И вы называете это гешефтом?







В праздник Симхас Тойра евреи самозабвенно танцуют в синагоге.

Местечко в старой Российской империи. В праздник Симхас Тойра евреи вдруг замечают, что самый известный в местечке вольнодумец с воодушевлением пляшет в синагоге. Все удивлены.

— Я пляшу, — весело говорит он, — от радости, что Бог вручил Тору нам, а не русской полиции: уж она-то, храни нас Бог, безжалостно заставила бы нас соблюдать все предписания!







Три еврея поспорили, кто из них соврет виртуознее.

— Я! — утверждает первый. — Слушайте меня: Мессия придет к людям!

— Нет, я! — говорит второй. — Мертвые восстанут из могил.

— Тихо! — обращается к ним третий. — Бог слышит вас обоих!

— Он выиграл… — говорит первый еврей остальным.







Непутевый сын говорит отцу:

— Папа, если ты больше не дашь мне денег, клянусь, я сделаю такое, чего до сих пор не делал никто, ни христианин, ни еврей!

Старик, смертельно испуганный, дает сыну чек на солидную сумму. Потом осторожно спрашивает:

— Скажи мне, сын, а что бы ты сделал?

— Я бы в шабес прочел Таханун (покаянная молитва, читается только в обычные дни недели).







— Вы богатый человек, не могли бы вы дать мне денег на паломничество в Палестину?

— С удовольствием. Но с условием, что вы окажете мне одну услугу. — Подходит к шкафу, достает Библию и протягивает ее посетителю. — Когда вы там окажетесь, будьте так добры,

положите это назад, на гору Синай!







Суббота; двое евреев встречаются на аллее в Карлсбаде.

— Кон, я слышал, ты стал наером? (Наер — сторонник нового, просвещенный человек, обновленец.)

— Да.

— Скажи, ты еще веришь в Бога?

— А, пускай себе люди болтают, что хотят!

В воскресенье они встречаются снова.

— Кон, мне всю ночь не давала покоя мысль: ты еще веришь в Бога?

— Нет.

— Ну вот: ты ведь мог бы сказать мне это вчера!

— Ты что, совсем мешуге? В шабес?!







Судья:

— Обвиняемый Розенбаум, я, по счастливой случайности, немного разбираюсь в еврейских законах. Вы — не просто грешник: вы больше, чем грешник! Вы не просто совершили кражу: вы совершили ее в шабес.

Розенбаум:

— Ваша честь, я не ортодокс.







Три правоверных еврея хвастаются друг перед другом, какие мицвойс (богоугодные дела) они совершили.

— Прошлой зимой, — рассказывает один, — я увидел, как женщина упала в реку и стала тонуть. Я боюсь холодной воды. Но я плюнул на ледяную воду, прыгнул в реку и спас женщину!

Рассказывает второй:

— Смотрю: дом моего соседа в огне. Я боюсь огня. Но я плюнул на огонь, прыгнул в пламя и спас соседа!

— А я, — говорит третий, — вдруг получаю телеграмму, что мое имущество в Париже в большой опасности и я должен немедленно туда ехать. А дело происходит в субботу. (.В шабес запрещено пользоваться любым транспортом.) Но я плюнул на шабес, прыгнул в поезд и спас свое имущество.







Деревенскому еврею до смерти надоели бесчисленные молитвы, запреты, предписания. В один прекрасный день он решает стать эпикойресом (вольнодумцем). Только вот беда: он никогда еще не видел ни одного эпикойреса. С чего начать?

Тут он узнает: в соседнем городе живет известный эпикойрес. Что ж, надо его найти и попросить у него совета… Он находит нужный дом и видит: на косяках дверей, как у всех правоверных евреев, висят мезузы. Он входит в дом — и видит: жена эпикойреса, как и его жена, оставшаяся в деревне, носит парик! Он вежливо спрашивает, где сейчас эпикойрес. Хозяйка отвечает, что в бейс-мидраше. Еврей, сбитый с толку, садится в уголок и ждет. Когда хозяин возвращается домой, он рассказывает ему о своей проблеме.

— Хорошо, — говорит эпикойрес, — посмотрим, чем тебе можно помочь. Я приведу тебе примеры вольнодумства. Давай приступим. Ты хорошо знаешь Танах (Библию)!

— Ну, в какой-то степени.

— А Мишну (самая древняя часть Талмуда)?

— Немножко.

— А Гемару (более поздняя часть Талмуда)?

— Откуда мне знать такое у нас-то в деревне? Насчет Гемары я почти ничего и не слыхал.

Тогда эпикойрес говорит:

— Если так, то никакой ты не эпикойрес, а просто ам аарец (невежда)!







Вариант.

Мотке Шнайдер из Пичелева услышал, что в Шипновице живет знаменитый эпикойрес. Мотке тоже хотел бы стать эпикойресом и грешить, сколько душе угодно. Но эпикойресом его никто не хочет считать: люди обзывают его кто лейдикером (бездельником), кто юнгачем (большим чурбаном), кто тупоголовым бэейме (скотиной), кто парехом (выродком).

Вот и решил он поехать в Шипновиц, чтобы узнать, как тамошний эпикойрес добился своего. Идет он по улице, встречает евреев, и все уважительно рассказывают ему, что знаменитый эпикойрес живет, в точности соблюдая Шулхан Орух (свод ритуальных правил). В глубокой задумчивости приходит Мотке Шнейдер к эпикойресу и спрашивает его:

— Мне говорили, вы живете строго в соответствии с Шулхан Орухом — и все-таки заслужили титул эпикойреса. Но посмотрите: меня никто не хочет называть эпикойресом, хотя я делаю все, чего нельзя делать.

— А кто вам сказал, — спросил его эпикойрес, — что этого нельзя делать?

— Если можно, то почему вы не делаете?

— Именно поэтому. Зачем, если можно?






Раввинская мудрость


В шабес запрещена всякая работа. Однако запрет отменяется в случае необходимости и особенно в ситуации, когда жизни человека угрожает опасность.

Рабби Соломон Крюгер, знаменитый магид (проповедник) из Брод, беседуя с одним претендентом на место раввина, спросил его:

— Как ты поступишь, если в шабес у тебя на глазах кто-нибудь будет истекать кровью?

— Я посмотрю в Шулхан Орухе.

— Неправильно. Ведь человек тем временем умрет от потери крови.







Когда раввин Нафтали Ропшицер был еще маленьким мальчиком, один богатый хасид сказал ему:

— Я дам тебе один гульден, если ты скажешь, где живет Бог.

На что Нафтали ответил:

— Я дам вам два гульдена, если вы скажете мне, где Он не живет.







По древнему еврейскому поверью, в день Рош а-Шона Бог выносит каждому человеку письменный приговор, а в день Йом Кипур скрепляет его печатью. Между тем в еврейские праздники нельзя ни писать, ни вообще заниматься делопроизводством.

Рабби Леви-Ицхак из Бердичева высказался по этому поводу так: "Если приговор, который Бог вынесет миру, будет оправдательным, я буду молчать как рыба. В противном случае я напомню Ему, что на Рош а-Шона нельзя писать, а в Йом Кипур нельзя ставить печать".







Бедный еврей пришел к раввину, но вынужден был ждать два часа: у раввина уже сидел богатый еврей.

Наконец он был принят. Раввин дал ему немного денег и сразу стал прощаться.

Проситель обиженно:

— С богатым вы говорили два часа, а меня отсылаете через две минуты?

Раввин:

— Чтобы узнать, что вы нищий, мне хватило и двух минут. А чтобы узнать то же самое про него, мне потребовалось два часа.







Раввин говорит: "Безгрешных людей не бывает. И все-таки разница между цадиком (праведником, святым) и грешником существует. Цадик, пока живет, знает, что он грешит. Грешник, пока грешит, знает, что он живет.







Рабби Яков-Ицхак из Люблина, известный как Провидец, сказал однажды: "Злодей, который знает, что он злодей, мне более по душе, нежели праведник, который знает, что он праведник".







Глава еврейской общины Брест-Литовска решил уволить шамеса, служку в синагоге, и попросил рабби Йосефа-Бер Соловейчика, чтобы тот уведомил об этом шамеса.

— Я не стану этого делать, — ответил раввин. — А чтобы вы поняли почему, расскажу вам аналогичный случай. Знаете, почему Бог лично повелел Аврааму принести в жертву сына своего, Исаака, почему не передал Свою волю через ангела? Открою вам секрет: на самом деле Бог попытался было устроить дело через ангела. Только ангел сказал Ему: "Я не пойду к Аврааму. Если хочешь зарезать человека, так будь добр, сделай это Своими руками!"







Бедный резник никак не мог сам решить, кошерное ли мясо заколотой им коровы. Он спросил раввина, и тот без колебаний ответил: "Мясо — кошерное".

Другой раввин, который при этом присутствовал, возразил:

— Ты ведь прекрасно знаешь, что Рамо (аббревиатура: Рабби Моше Иссерлес, 1520–1572) вынес бы другое решение!

— Знаю, — ответил раввин. — Но перед лицом небесного суда лучше уж я выступлю против Рамо, чем против нищего резника!

Шутливая версия этого анекдота гласит: "Лучше уж я пойду против Рамо, чем против обидевшегося осла".







Мудрец сказал человеку, который очень скромно держался: "Не стоит так принижать себя! Для этого ты вовсе не так велик".







У евреев Восточной Европы раввин был прежде всего не проповедником и исполнителем обрядов, а третейским судьей в самых разных конфликтах, ритуальных и правовых, которые он старался рассудить в соответствии с духом Талмуда.

Приходит к раввину женщина. Она хочет разводиться со своим мужем. Он не работает, ей приходится самой зарабатывать на жизнь, а муж отнимает у нее деньги да еще колотит ее.

Раввин листает свои фолианты, потом объявляет:

— Я не могу благословить тебя на развод. Твой муж ведет себя правильно. Ибо написано здесь: муж должен отдавать жене своей то, что он заработал. Он это и делает: зарабатывает побои — и отдает их тебе!







Молодая женщина, рыдая, приходит к раввину. Они живут с мужем у ее отца — и оба бьют ее почем зря.

Раввин вызывает к себе отца.

— Твой зять, — говорит он, — известный всему городу грубиян. Но ведь ты человек богобоязненный. Как же ты дошел до того, что бьешь собственную дочь?

— Рабби, — отвечает отец, — я делаю это только для того, чтобы досадить своему зятю. Ах, ты колотишь мою дочь? Так вот же тебе: я буду колотить твою жену!







Два студента иешивы спорят, можно ли курить, изучая Гемару? Не сумев прийти к общему мнению, они идут к ребе.

— Ребе, — спрашивает один, — можно ли курить, когда изучаешь Гемару?

— Ни в коем случае! — с негодованием отвечает ребе.

— Ты неправильно спросил, — морщится второй студент. Надо спрашивать так: "Ребе-лебен, можно ли, когда куришь, изучать Гемару?"

— Ну конечно! — с воодушевлением отвечает ребе.







Еврей жалуется раввину: ему не дают покоя мыши, они развелись дома в огромном количестве. Раввин просит дать ему день на раздумье. Потом он советует еврею:

— Положи немножко афикомена (кусочек мацы; по старинному обычаю, афикомен съедали перед концом пасхальной трапезы, после чего ничего больше уже нельзя есть) перед каждой мышиной норкой. Мыши съедят афикомен, после этого им нельзя будет есть, и в доме станет тихо.

Еврей, не убежденный этими словами, возражает:

— Рабби, но мыши ведь не знают наших законов!

— Еще как знают! — заверяет его раввин. — Они весь мой Шулхан Орух сожрали.







— Рабби, мы с семьей живем в такой тесноте! — жалуется еврей.

Раввин, поразмыслив, спрашивает:

— У тебя есть куры, коза?

У еврея есть и куры, и коза.

— Приведи их в дом, пускай там живут.

— Да нам и так повернуться негде!

Но раввин непреклонен.

Через пару дней еврей снова приходит к раввину и чуть не плача умоляет его:

— Позвольте мне увести животных обратно в хлев!

Раввин разрешает. Спустя некоторое время он спрашивает еврея:

— И как у вас дома теперь?

— Рабби, — говорит еврей, сияя, — теперь мы живем, как во дворце!







Бедный еврей спросил у раввина, можно ли на Пейсах, сидя за сейдером, произносить благословение не над вином, а над молоком.

— Нет, — ответил раввин и дал ему три гульдена.

Свидетель этого разговора спросил:

— Он же не просил у тебя денег!

— Ты что, не понимаешь? — сказал раввин. — Если вместо вина он собирается пить молоко, значит, он не может позволить себе купить для праздничного стола не только вина, но и кусочка мяса. А если он такой бедный, надо ему помочь.







К раввину пришла бедная еврейка: она хочет развестись со своим мужем. Раввин, однако, дал ей десять 1ульденов и отослал домой, а свидетелю их разговора объяснил: "Ты разве не видишь, какая она худая и измученная? Ее дети, наверное, голодают, и сердце ее исполнено горечи. Дай ей возможность в шабес накормить детей досыта, и ты увидишь: она снова будет нравиться мужу".







Сын бедного пекаря, студент-талмудист, сидит с группой однокашников из богатых семей. Те хвастливо рассказывают друг другу, какие мудрые высказывания они слышали от своих образованных отцов.

— А что сказал твой отец? — с насмешкой спрашивает один из них сына пекаря.

— Мой отец, — отвечает тот, — любит говорить, что товар полагается продавать только свежим. Поэтому давайте я вам расскажу что-нибудь такое, что я не в наследство получил, а сам узнал, причем только сегодня.







Социалисты в Минске обратились к рабби Элиезеру Рабиновичу с просьбой, чтобы он помог им в их революционной деятельности.

Раввин сказал: "С удовольствием буду способствовать претворению ваших идей в жизнь. Мы распределим обязанности. Вы будете уговаривать богатых, чтобы они давали, а мы — бедных, чтобы они брали".







Перед раввином стоят торговец зерном и капитан парохода. Капитан привез груз зерна. Зерно прибыло влажным. Торговец утверждает, что в трюме парохода течь, а капитан, напротив, твердит, что зерно было влажным еще до погрузки.

Раввин, поразмыслив, говорит: "Я не могу принять решение так, с потолка. Принесите мне пароход!"







Два еврея затеяли тяжбу из-за партии оливок, с которыми вроде не все в порядке. Раввин заявляет: он должен убедиться в этом собственными глазами. Евреи нанимают повозку и привозят раввину всю партию. Он заглядывает в одну бочку, в другую, вынимает одну оливку, долго разглядывает ее и заявляет: "Чтоб я так жил и был так здоров, как я не имею понятия, что такое оливки вообще!"







Приходит еврей к раввину. Он хотел бы начать свое дело, но чтобы без всякого риска. Раввин, подумав, дает совет:

— Торгуй мукой и досками. С этим не прогоришь. Живым всегда нужен хлеб, мертвым — доски на гроб.

Прошел год, еврей обанкротился.

— Рабби, — заявляет он, — вы сказали, живые и мертвые всегда будут нуждаться в моем товаре. Но в нашем местечке люди не живут и не умирают. Они мучаются.







— Ребе, какое дело меня всегда прокормит?

— Иди в пекари! Тогда у тебя всегда будет хлеб.

— А если все деньги у меня уйдут на муку?

— Тогда ты уже не будешь пекарем!







Йосель жалуется раввину на своего мошенника-поставщика.

Раввин говорит:

— Ты прав.

Вскоре приходит поставщик, обвиненный в мошенничестве, и жалуется на Йоселя.

Раввин говорит:

— Ты прав.

После того как поставщик ушел, жена раввина говорит:

— Так ведь не бывает, чтобы правы были оба!

— Ты тоже права, — говорит раввин.







— Ребе! Что нам делать? Мой муж свалился с лестницы, сломал обе ноги и теперь не может зарабатывать!

— Тут надо подумать. Приходи завтра.

На другой день. Ребе, строго:

— Мне интересно, что еврею вообще понадобилось на лестнице?







Ребе сидит, размышляет над чем-то. Тут вбегает еврейка и кричит:

— Помогите, ребе, мой муж собирается разводиться со мной!

Ребе ищет в одном фолианте, в другом фолианте, в третьем… Наконец, в третьем находит, что искал: очки. Он надевает их, смотрит на еврейку и говорит:

— Он прав.







Еврей всю жизнь был сапожником; однажды ему досталось большое наследство. Но в делах он разбирался плохо — и вскоре разорился. Он просит совета у раввина.

— Ты должен совершить тшуве (покаяние, а также: поворот, возвращение), — авторитетно заявляет раввин.

Сапожник удивлен: вроде он таких уж больших прегрешений не совершал. Но раввину перечить не принято. Сапожник целый месяц проводит в молитве и посте. А дела у него идут все хуже. Он жалуется раввину: тшуве не помогло.

— Не может быть! Расскажи, как ты совершил тшуве!

Сапожник рассказывает.

— Ага, теперь я понимаю, почему не помогло! Я ведь что имел в виду: ты был сапожником, вот и вернись к прежнему занятию, стань снова сапожником!







Раввину сообщили: в их общине умер достойный человек, причем умер безвременно, молодым.

— Что с ним приключилось? — спрашивает раввин.

— Он умер от голода.

— Еврей — и умер от голода? Не может такого быть! Почему он не пришел ко мне: я бы его поддержал.

— Рабби, он стыдился просить помощи.

— Тогда он умер от гордости, а не от голода! Евреи от голода не умирают.







К раввину приходит еврейка, очень расстроенная. Ее сын уронил свою шапку в мясное блюдо, приготовленное для шабеса. Остается ли это блюдо кошерным? (Го есть разрешенным для еды. Не разрешенной для еды, трефной, считается, среди прочего, смесь из мясных и молочных продуктов.)

Раввин полагает: это зависит от того, что было на шапке.

Женщина, подумав, говорит:

— Грязь на ней, скорее всего, была.

— Грязь — это кошер, — считает рабби.

— Наверное, насекомые.

— Насекомых можно поймать и выбросить. Кошерное.

— Ну, что еще? У бедного мальчика парша: может, что-то попало и на шапку.

— Парша — это кошер.

— Иногда мальчик ел бутерброд. Может, случалось так, что испачканными пальцами он трогал фуражку.

— Хлеб с маслом?! — в ужасе воскликнул раввин. — Трефное!







К раввину приходит бедный еврей, приносит зарезанную курицу.

— Скажите, ребе, эта курица кошерная? У нее нет желчи.

Раввин рассматривает куриные потроха: в самом деле, желчного пузыря нет. Он трогает пальцем место, где должен был находиться желчный пузырь, и облизывает палец: может, хоть вкус желчи остался? Желчи нет и следа.

— Попробуйте сами, — говорит он еврею. — Не чувствуете горечи?

Еврей тяжело вздыхает:

— Ах, мне ли не чувствовать горечи, ребе? Мой сын болен, врач велел давать ему куриный бульон, я продал свою подушку, чтобы купить курицу, а теперь ее нельзя есть. Скажите сами: разве это не горько?

И тогда раввин, совсем тихо, говорит:

— Если горько, значит, — кошерная!







К раввину приходит еврей за советом. Три часа он рассказывает несчастному раввину о своих проблемах. Потом спрашивает:

— Ребе, что мне делать?

— Ты должен принять христианство.

Еврей оскорблен.

— Как вы можете говорить такое?

Раввин:

— Тогда ты будешь морочить голову попу, а не мне!







— Ребе, что мне делать? У меня есть один петушок и одна курочка. Если я зарежу курочку, обидится петух. Если зарежу петуха, обидится курочка.

Раввин долго размышляет, потом сообщает свое решение:

— Режь петуха!

— Но тогда курочка обидится!

— Ну и пусть обижается!







— Ребе, можно мне зарезать курицу, если у нее есть цыплята?

— Можно.

— Но ведь тогда цыплята погибнут! Все равно можно?

Об этом раввин не подумал. Он просит дать ему время на размышление: "Может, Бог поможет мне найти решение".

Всю ночь он листает священные книги — и ничего не находит.

На другой день еврей приходит опять и сообщает:

— Ребе, ночью к нам забралась лиса и съела курицу вместе с цыплятами!

Раввин, с облегчением:

— Вот видишь, Бог мне таки помог!







Мех зимней куницы — товар дорогой, летний же мех ценится намного меньше.

К раввину приходит еврей с жалобой: поставщик привез ему мех летней куницы, хотя в договоре шла речь о зимней.

Раввин подумал и принял решение: "Лето, в конце концов, штука не вечная. Пускай мех полежит до зимы — вот тебе и будет зимняя куница!"







Еврей приходит к раввину с жалобой. Его поставщик прислал ему разодранные, а потому не имеющие никакой ценности лисьи шкурки.

— Что вы на это скажете? — спрашивает еврей.

— Что я могу на это сказать? — отвечает раввин. — Это же не раввины поймали лисиц, а собаки!







Солидный горожанин предложил общине свои услуги как кантор без жалованья. Но поет он отвратительно, и община идет к раввину с жалобой на него.

— Пускай поет! — говорит раввин. — Именно потому, что петь он не может. Ибо сказано в Писании: блажен, кто дает, хотя не может!







В парной бане. Еврей, увидев перед собой голую спину, думает, что это его друг, и дает ему шлепок по заду. Тот оборачивается: это, оказывается, раввин!

— Простите меня! — побледнев, говорит ударивший. — Я не знал, что вы рабби!

Раввин в ответ:

— Пустяки! Там, где вы меня шлепнули, я не раввин!







Раввин овдовел и хочет жениться снова. Сын говорит ему с укором:

— Твой коллега в Люблине тоже вдовец. Но он заявил, что отныне женой его будет только Тора.

Раввин, с довольным лицом:

— Ну, вот видишь: если он женат на Торе, чего ты хочешь от меня? Ведь ясно сказано: "Не пожелай жены ближнего своего".







В Восточной Европе к именам образованных и уважаемых евреев принято добавлять словечко "реб", даже если человек не получил образования раввина.

Один необразованный, но богатый еврей чувствует себя оскорбленным: к нему обращаются без приставки "реб". Он просит раввина сделать что-нибудь, чтобы его звали "реб Гедалия".

Раввин ищет отговорку, но такую, чтобы она звучала необидно. Ему приходит в голову мысль — рассказать Гедалии, что на том свете все богобоязненные евреи, сидя за длинным столом, будут получать в пищу по куску рыбы Левиафан. При этом ученые займут место за отдельным столом, в порядке своей учености. Так что если он, Гедалия, станет "реб", то он будет сидеть в самом конце этого стола и ему достанется лишь жалкий остаток рыбы…

Гедалия, грустно:

— И ничего тут нельзя сделать? Я бы пожертвовал тысячу рублей на нужды общины…

— За тысячу рублей, — отвечает раввин, — я готов присвоить титул "реб" и десяти невеждам вроде тебя. На том свете они получат собственный стол, и ты будешь сидеть там на почетном месте как самый главный!







— Ребе, мои дети сплошь тупицы!

Раввин, поразмыслив, советует:

— Больше не спи со своей женой!

Спустя год:

— Ребе, плохой совет вы мне дали! Моя жена завела шашни с домашним врачом.

— Ну вот, видишь, — успокаивает его раввин, — скоро у тебя будут одаренные дети!







Еврей хочет просить совета у раввина из соседнего города. Тот спрашивает его:

— Почему бы тебе не обратиться к вашему собственному раввину?

— У него я уже был, — отвечает еврей. — Но я подумал себе так: два вола скорее вытащат телегу из грязи, чем один.







Высоконравственный еврей:

— Рабби, вы должны строже воспитывать студентов вашей иешивы. Я видел, как они гуляют с девушками в полях.

Раввин:

— Ну и что? Другие молодые люди тоже гуляют с девушками!

— Но другие молодые люди не изучают священных книг!

— Другими словами, — говорит раввин, — вам не нравится, что мои студенты изучают Тору?







Жена раввина жалуется мужу на маленького сына: тот отломил у жареного гуся ножку и съел ее.

Раввин качает головой:

— Не окажется ли в конце концов, что ты возводишь на него напраслину? Мы сейчас проверим, мог ли он сделать такое.

Он ставит перед мальчиком стакан молока и велит ему: "Пей!"

Тот пьет.

— Видишь, — с триумфом говорит раввин, — он ни в чем не виноват! Если бы он съел гусиную ножку, он теперь не смог бы пить молоко.







В шабес раввин проходит мимо еврейской лавки и видит: она открыта! Раввин:

— Вот дурак! И зачем он открыл свою лавку? Все равно же сегодня ничего нельзя продавать!







Чтобы понять следующий анекдот, надо знать, что правоверные евреи в обычные дни недели после утреннего благословения произносят Тешим — псалом-молитву и лишь после этого завтракают.

— Мойше, ты чего такой мрачный?

— Из-за моего сына. Он уже пять дней не читал Теилим!

— Боже праведный! Ведь он же так умрет! Сколько времени человек способен выдержать пост?







Из поминальной речи:

— Господин Кон был настоящий праведник, единственный в своем роде. Какая жалость, что такие люди умирают не каждый день!







В одной бедной еврейской общине к раввину приходит вор и просит благословить его.

— Негодяй, — возмущается раввин, — ты, может быть, захочешь еще, чтобы я пожелал тебе успеха в твоей профессии?

— Я заплачу вам за благословение пятьдесят рублей!

Отвергнуть такую сумму сердце не позволяет. Раввин размышляет, потом воздевает руки для благословения и говорит:

— Если Богу угодно, чтобы кто-то был обворован, то пусть это будет сделано тобой!







Вариант.

Профессиональный вор просит:

— Рабби, благословите меня! Дела идут так плохо, что моим детям нечего есть!

Раввин благословляет вора и добавляет:

— Только пускай благословение мое подействует не сразу, а после прихожей, где висят мои костюмы и пальто!







Крестьянка потеряла в доме еврейки свой кошелек и обвиняет еврейку, что та нашла его и присвоила. Раввин выносит решение:

— Еврейка невиновна. Но так как деньги потеряны в ее доме, она должна возместить женщине половину суммы. — Потом шепчет еврейке на идише: — Только не плати найденными деньгами!

— Дура я, что ли? — шепотом отвечает еврейка.

Тут раввин говорит:

— Ты отдашь ей все!







— Ребе, все считают меня богатым, а на самом деле я разорен!

— С чего ты это взял? Ты же живешь, как князь!

— К сожалению, бухгалтерские книги говорят другое.

— Ну, тогда сожги их!







У литовских евреев принято выстиранные рубашки хранить вывернутыми наизнанку и, надевая рубашку, выворачивать ее на лицевую сторону. Один рассеянный раввин все время об этом забывал, поэтому ребецн (жена раввина), давая ему после купанья рубашку, сама вывертывала как следует. Но в один прекрасный день раввин, надевая рубашку, взял и сам ее вывернул…

— Дурачок! — кричит ребецн. — Я ведь уже вывернула ее как надо!

Раввин, глубокомысленно:

— Ну не чудо ли? Ты ее вывернула, я ее вывернул, а она после этого — как будто и не вывернутая вовсе!







Богатый, но глупый еврей приводит своего сыночка к раввину, чтобы тот проверил, насколько глубоко парень разбирается в религиозных вопросах. Сын ничего не знает, но отец этого не замечает и спрашивает гордо:

— Ну как, ребе?

— Хотел бы я, — отвечает раввин со вздохом, — чтобы мой сын пошел в меня так же, как ваш пошел в вас!







Кон жалуется раввину:

— Ребе-лебен, у меня есть лавка, я мучаюсь, я тружусь — а дело не идет. Я не дурак, я все время придумываю что-нибудь новое — и ничего не помогает. А напротив лавка Гринберга: он не старательнее и не умнее меня, а дела у него идут прекрасно!

Ребе долго думал, потом сказал:

— Знаешь, Кон, причина очень простая. Гринберг заботится только о собственной лавке, и поэтому все у него идет хорошо. А ты думаешь о двух лавках: своей и его. А для этого у тебя ни разума, ни сил не хватает.







— Рабби, меня привели к вам две беды. Я арендую землю у графа Потоцкого, и он никак не хочет продлить со мной договор об аренде. Каждый раз он гонит меня взашей… Вторая беда: моя жена, бедняжка, бездетна, хотя что ни день молит Бога дать ей сына…

— Сделай наоборот. В следующий раз оставайся дома и молись, а жену пошли к графу.

Спустя три месяца арендатор, счастливый, снова приходит к раввину и сообщает:

— Вы дали мне прекрасный совет! Граф продлил договор, а моя молитва о ребенке была услышана: жена беременна!







Приходит к раввину бедный многодетный еврей с вопросом: есть ли какое-нибудь противозачаточное средство, чтобы было разрешено религией и помогало наверняка?

— Есть, — отвечает раввин. — Надо пить лимонад.

— До или после?

— Вместо.







К ребе приходит еврей и спрашивает:

— Разрешается ли в Йом Кипур спать с женщиной?

Поразмыслив, ребе отвечает:

— Можно. Но только с собственной женой: об удовольствии и речи быть не может.







Женщина объясняет раввину:

— Я хочу во что бы то ни стало развестись с мужем: он, видите ли, настаивает, чтобы я родила ребенка.

— Госпожа Зельманович, но то, чего хочет ваш супруг, совершенно нормально!

— А я не хочу! Нет, нет и нет!

— Вы не правы. В нормальном браке должен быть ребенок. Почему вы этого не хотите?

— Потому что у меня их уже десять.







Император Франц-Иосиф посещает тюрьму. Он подходит к одному заключенному и приветливо спрашивает его, какой у него срок.

— Пожизненный, Ваше величество!

— Знаете что, герр директор тюрьмы? Я дарю этому человеку половину срока!

Вот тебе на! Никто понятия не имеет, как выполнить высочайшее указание. Наконец один мудрый раввин находит решение:

— Он должен день сидеть, а день гулять на свободе!







Раввин уговаривает богатого скупца завести хорошую кухню.

— Какое вам дело до того, что ест этот скряга? — спрашивают его. Раввин объясняет:

— Если он сам будет есть не одни сухари, а что-то еще, то в конце концов поймет, что бедняку нужны хотя бы сухари!







Приходит к ребе бизнесмен:

— Ребе, что мне делать? Все говорят, что я банкрот. А у меня более ста тысяч крон чистого дохода!

Ребе, после долгого раздумья:

— Если все говорят, что ты банкрот, рано или поздно ты таки будешь банкрот.







К ребе приходит еврейка. Она жалуется, что ее постоянно терзает невыносимая мигрень. Она плачет, стонет, несколько часов подряд рассказывает ребе о том, как плохо ей живется…

Вдруг на ее лице появляется счастливое выражение:

— Ребе! Ваше праведное присутствие мне помогло! Головная боль пропала!

— Нет, идене (еврейка)! — вздыхает раввин. — Она никуда не пропала! Теперь она у меня.







— Ребе, помогите мне! У меня два ужасных недостатка. Во-первых, мой язык не чувствует вкуса, а во-вторых, я совсем не могу говорить правду.

Ребе вышел во двор, подобрал горошину козьего помета, обвалял ее в сахарном песке и велел еврею:

— Попробуй! Эта пилюля тебе поможет.

Еврей попробовал и закричал:

— Ребе! Какой ужас! Это же дерьмо!

— Вот видишь, — сказал ребе довольно, — пилюля сразу тебе помогла: во-первых, ты почувствовал вкус, во-вторых, сказал правду!







По библейскому закону женщина во время месячных считается "нечистой". С мужем она может спать только после того, как посетит микву, помещение для ритуального омовения.

В микве поссорились ребецн (жена раввина) и хонте (проститутка): кому из них купаться первой? Так как ни одна уступать не хотела, пришлось обратиться к ребе. Тот вынес решение: первой должна купаться хонте. Ребецн возмущена.

— Я тебе сейчас все объясню: ее ждет все местечко, а тебя даже я не жду.







— Ребе, тут в Торе пропуск!

— Не говори чепуху!

— Посмотрите сами, тут написано: не пожелай жены ближнего своего. А почему нигде нет: не пожелай мужа ближней своей?

— Ну… пускай она даже пожелает — ему-то все равно нельзя!







"Парнасе" происходит от арамейского "парное", которое, в свою очередь, восходит к латинскому "pensio" и означает "доход", "средства к существованию".

Еврейка плача приходит к ребе:

— Помогите! Мой муж сошел с ума! Он целыми днями сидит и изучает Талмуд.

— Почему же сошел с ума? Я вот делаю то же самое.

— Да, ребе, но вы делаете это ради парносе. А он — всерьез!







К ребе приходит горбун и жалуется:

— Вы каждый шабес говорите в проповеди, как великолепно Бог сотворил все сущее. А теперь посмотрите на меня!

Ребе осматривает его со всех сторон и говорит:

— А что, для горбуна, по-моему, вы получились великолепно!







До начала Просвещения письменность евреев Восточной Европы состояла главным образом из написанных на иврите комментариев к Библии и к уже существующим послебиблейским религиозным текстам, которые, в свою очередь, также в значительной части состоят из комментариев к Библии и Талмуду. Для печатания и сбыта таких манускриптов, чтение которых всегда предполагало большую ученость, важно было предъявить рекомендацию какого-нибудь известного раввина.

Раввин, обращаясь к автору, который представил ему на отзыв свой труд:

— Вот, забирай. Да смотри, на улице будь внимателен, не потеряй его!

Автор, сияя:

— Вы находите мой труд таким ценным?

— Отнюдь нет. Но его может подобрать какой-нибудь Казак и станет утверждать, что это он его написал.







Раввин — автору:

— Если вы ночью собираетесь бродить в темном месте, никогда не забывайте брать с собой свой труд.

— Почему, рабби?

— Потому что сказано: злые духи любят по ночам цепляться к ученым. Если у вас будет с собой эта книга, считайте, вы защищены от злых духов.







— Рабби, вы прочли мою книгу об Иеремии?

— Конечно. Жаль, что Иеремия умер. Какой горький плач исторгся бы у него, если бы он прочитал вашу книгу!







Один автор написал комментарии к Второзаконию и озаглавил их "Руки Моисеевы". Свой труд он представил на отзыв известному раввину; тот ответил так:

— Лучше бы вы дали вашей книге название "Лик Моисеев"…

— Таким возвышенным показался вам ход моих мыслей?

— … ибо написано о лике Моисеевом, что никто не мог смотреть на него.







Раввин пишет рекомендацию к рукописи, которую ему представили, на самом верху листа. Подпись же свою ставит в самом низу.

Середина листа остается пустой.

— Что это значит, рабби? — спрашивает автор.

— Я чту закон. А в Торе сказано: "Удаляйся от лжи".







Раввин — автору:

— Какая жалость, что вы не жили во времена великого Маймонида (XII–XIII вв.).

— Вы считаете, мою книгу можно поставить рядом с его трудами?

— Что за чепуха! Просто в таком случае вы докучали бы ему, а не мне!







Гаон — таков был титул ведущих религиозных мыслителей в самые ранние постталмудические времена. В Новое время "гаон" стало почетной, но ни к чему не обязывающей формой обращения к особо уважаемым раввинам.

Некий автор, полный невежда, написал комментарии к Раши (знаменитый средневековый толкователь Библии). Ему очень хотелось получить рекомендации одного высокоученого раввина, он принес ему отзывы каких-то неизвестных раввинов, которые величали этого автора не иначе как "гаон". Раввин так выразил свое мнение о рукописи:

— Мои коллеги были правы, называя вас гаоном…

— Я счастлив слышать это от вас!

— Дайте мне договорить! Я хочу сказать: самые древние гаоним (мн. число слова "гаон") тоже не знали Раши. (Имеется в виду: они жили до Раши.)







Раввин:

— Из вашей книги я почерпнул нечто очень ценное.

— Это для меня большой комплимент!

— Да… Прежде я и понятия не имел, что в Ковно есть типография.







Благочестивым евреям нельзя ронять Библию, небрежно с ней обращаться, тем более уничтожать. Экземпляры, ставшие непригодными для пользования, хранятся в подсобных помещениях синагог.

Раввин:

— Написав свои новые комментарии к Библии, вы нашли великолепное решение…

— Я счастлив слышать это, рабби!

— Да, это была гениальная мысль: писать комментарии на полях Библии. Теперь никто не сможет их разорвать или швырнуть вам в голову!







Раввин — автору:

— Почему вы взялись писать именно о Соломоне, а не об Иове?

Автор, польщенный:

— Вы считаете, мне был бы по силам анализ философского содержания книги Иова?

— Нет. Но царь Соломон был человек избалованный. Кто знает, может быть, он и не вынес бы ваших комментариев… А Иов, тот столько горя в жизни хлебнул!

— Твой труд — настоящее чудо, — говорит раввин автору.

— О рабби, благодарю вас!

— До сих пор я знал, что бумагу делают из отбросов. Ты же сделал отбросы из хорошей бумаги!







Автор приносит раввину свой труд и спрашивает, на кого у них в местечке можно рассчитывать как на возможных покупателей книги. Раввин долго размышляет, потом говорит:

— На Натана Штейнберга.

Автор идет по указанному адресу — и находит там отчаянного грубияна, который, услышав о книге, принимается громко ругаться:

— С ума он, что ли, сошел, этот рабби? Он же знает, что я вообще на иврите не читаю!

Автор возвращается и просит объяснить ему, в чем дело.

— Ну да, — говорит раввин смущенно. — Но ведь то, что вы тут написали, принадлежит не вам, а Штейнберг — единственный у нас в городе скупщик краденого.







Существует очень много комментариев к Агаде, которую читают вслух на Пейсах.

Автор просит у раввина рекомендацию к дополнительным комментариям, которые он написал.

— Разве к Агаде недостаточно комментариев? — спрашивает раввин.

— Нет, рабби. Потому что из всех комментариев, которые уже существуют, я не могу себе приготовить еды на Пейсах. (В пасхальную неделю у евреев принято готовить специальные праздничные блюда.)







От литовских раввинов, миснагедов, ожидали учености, приобретенной за долгие годы учебы. Желая похвалить такого раввина, евреи называли его "ламдан" (ученый). Хасидские же раввины выделялись не столько знаниями, сколько набожностью.

Молодой человек из Ковно претендует на место раввина в Германии; немецкая община просит у ковенского раввина дать о нем отзыв.

— Он — единственный в своем роде, — отвечает раввин. — Он сразу и хасид, и ламдан.

Молодой человек получает место — и оказывается ни на что не годным.

— Как вы могли его нам рекомендовать? — упрекает немецкая община ковенского раввина.

— Я сказал вам чистую правду, — отвечает тот. — Молодой человек учиться не хочет — точно как хасид. И не набожен — точно как ламдан!







Немецкая община просит одного польского раввина дать отзыв о молодом кандидате в раввины и получает ответ: "Он — Моше (пророк Моисей), ибн-Габироль (средневековый еврейский философ в Испании) и Герцль (сионистский лидер) одновременно".

Молодой человек получает место — и оказывается ни на что не пригодным. На упреки пострадавшей общины раввин отвечает: "А вы просили меня разъяснить мою рекомендацию? Я имел в виду: он косноязычен, как Моше, не знает немецкого, как ибн-Габироль, и ничего не смыслит в иврите, как Герцль".







— Берл, ты знаешь, в чем разница между старомодным ребе и новомодным раввином-реформатором?

— Ну, скажи!

— Старый ребе курит трубку, новомодный — сигарету. Для трубки требуется голова, для сигареты — только мундштук.







При встрече Рош а-Шона, Нового года, принято есть фрукты, которых в минувшем году вы еще не ели. И при этом произносить благодарственную молитву, предназначенную именно для такого случая. В молитве есть слова: "ш’эхиану л’зман хазе" ("…что Ты дал нам дожить до этого дня…"). Поэтому хорошие знакомые на Новый год посылают друг другу овощи и фрукты, называя их попросту "ш’эхиану".







В день Рош а-Шона ортодоксальный еврей, который невысокого мнения о новом либеральном раввине, шепчет своему соседу в синагоге:

— Знаешь, что я послал нашему раввину домой вместо "ш’эхиану"? Жареного поросенка!

Сосед:

— Чепуха! Для нашего раввина это давно уже не ш’эхиану!







Ортодоксальный раввин проходит мимо синагоги "просвещенного" еврея-реформатора. Над входом — два льва, которые держат в лапах скрижаль законов.

Раввин бросает взгляд на львов и говорит своему спутнику:

— Они здесь — единственные, для кого десять заповедей обладают еще каким-то весом.







Об одном раввине-реформаторе из Познани, который свои скудные познания в иудаистике сочетал с сильным еврейским акцентом, его коллега сказал:

— Единственное, что у него еще есть от еврейства, — это его немецкий язык.







Ортодоксальный еврей встречает на вокзале своего очень либерального раввина. Тот ест бутерброд с ветчиной.

Раввин сконфужен:

— Вы, наверное, удивлены, что я ем ветчину?

— Ни капельки, — отвечает еврей. — Чем я удивлен, так это тем, что вы у нас раввин!

Еврей приходит в соседнюю общину к раввину-реформатору:

— Рабби, у меня возник конфликт с Богом.

— А почему вы не пошли к своему раввину?

— Он человек богобоязненный и не сможет судить объективно.







— Шлойме, знаешь, в чем разница между рабби-чудотворцем и просвещенным раввином-реформатором?

— Ну, в чем?

— Вот в чем. К рабби приходит женщина, он обещает ей, что она родит ребенка, а она не рожает. Просвещенный раввин сам идет к женщине, обещает ей, что она не родит, а она — рожает!







Раввин из Чикаго — страстный игрок в гольф. Всю неделю небо закрыто плотными тучами; в шабес наконец выглядывает солнце. Ранним утром раввин стоит на пустынном поле для гольфа; спортивная страсть пересиливает благочестие, и раввин берет в руки клюшку…

Его отец смотрит с небес и говорит всемилостивому Богу:

— Ты видишь, Боже, чем там, внизу, занимается мой сын?

Всемилостивый Бог отвечает:

— Я его покараю!

Раввин устанавливает мяч, делает мощный замах и бьет… Мяч, пролетев двести пятьдесят метров, попадает точно в лунку!

Отец раввина говорит обиженно:

— И это Ты называешь карой?

Всемилостивый Бог:

— А кто ему поверит?







Кон купил себе новое авто: "мазератти" цвета слоновой кости, красная обивка, скорость двести километров в час. Сара настойчиво просит его: пускай ребе произнесет над машиной брохе (благословение). Кон отправляется к ортодоксальному старомодному ребе:

— Ребе, я купил себе дорогой "мазератти". Прошу тебя, произнеси над ним брохе!

— "Мазератти?" А что это такое?

— О, это такой классный автомобиль с восемью цилиндрами.

— Ты что, совсем мешуге? Зачем машине восемь головных уборов? С такой дьявольской игрушкой я не хочу иметь дела!

Кон рассказывает Саре о своей неудаче. Сара посылает его к молодому, "просвещенному" раввину-реформатору.

— Господин раввин, я купил себе "мазератти"…

— Что вы говорите? Неужто новую модель: цвета слоновой кости, красная обивка, скорость двести километров в час? Можно мне как-нибудь с вами покататься?

— Конечно, господин раввин. Но сначала вы должны произнести над машиной брохе.

— Брохе? А что это такое?







Ицик размышляет: "Когда у меня в семье делается обрезание, я, по случаю праздника, посылаю раввину деньги. Когда я веду дочь под хупу (венчальный балдахин), я, по случаю праздника, посылаю раввину деньги. Когда раввин ведет свою дочь под хупу, я ему посылаю деньги… Когда я, чтобы поправить свое здоровье, собираюсь ехать на курорт, сначала я посылаю раввину в подарок деньги… Если раввин собирается ехать на воды, я ему посылаю в подарок деньги…"







К раввину является богатый, но невоспитанный и грубый еврей. Раввин вежливо благодарит его за внимание.

— При чем тут внимание? — отвечает гость. — Просто я собирался навестить тут, поблизости, одного польского помещика, а ваш дом был по дороге, вот я и заехал.

Прощаясь, раввин провожает гостя за порог дома.

— Много чести для меня, — говорит гость.

— При чем тут честь? — отвечает раввин. — Просто я вышел вместе с вами: мне нужно во двор по нужде.







Шлойме надо поговорить с раввином.

Слуга:

— Раввин купается.

Шлойме приходит после обеда, завтра, послезавтра, — результат тот же. Шлойме теряет терпение:

— Сколько я ни хожу, раввин все время купается. Как такое может быть?

— Очень просто, — отвечает слуга. — Раввин на водах.







Очень ортодоксальный раввин в России должен произнести надгробную речь над ассимилировавшимся евреем, который из Гедалии (имя, употребляемое только у евреев) стал Гришей (имя "Григорий" христианское). Раввину ассимиляция была не по душе, и говорил он плохо.

— Вы не должны на меня за это сердиться, — сказал он разочарованной публике. — Я к "Гришам" не привык. Но если будет на то воля Божия, многие из вас умрут, и постепенно я буду делать это все лучше.







Ребе неподвижно сидит, устремив взгляд куда-то вдаль. Мальчишки спрашивают друг друга: "Что это с ним?" Один шепчет другому:

— Ш-ш-ш, рабби размышляет (имея в виду: над какими нибудь талмудическими вопросами).

Наконец, набравшись храбрости, к раввину обращаются с почтительным вопросом: над чем именно он размышляет?

Раввин, в ответ, очень торжественно:

— Вот над чем: если бы взять все деревья, которые есть на свете, и сделать из них одно большое дерево; если бы взять всю воду, которая есть на свете, и сделать из нее один большой пруд; если бы взять все топоры, которые есть на свете, и сделать из них один топор; и если бы срубить дерево, которое сделано из всех деревьев, топором, который сделан из всех топоров, и срубить так, чтобы дерево упало в пруд, который состоит из всех вод, — ой, вот был бы плюх!







Восьмидесятилетний Шмерл женился на молоденькой. И — о чудо! — она родила ребенка!

В глубокой задумчивости он идет к ребе: как это могло случиться?

Ребе:

— Я сейчас тебе объясню. Представь: в африканской пустыне гуляет человек с зонтиком. Вдруг появляется лев!

Быстро сообразив что к чему, человек направляет сложенный зонтик на льва и говорит: "Бах!" И смотрите: лев падает на землю мертвый.

— Как же это могло произойти?

— За спиной гуляющего человека стоял охотник с ружьем: он в тот момент и выстрелил!







— Ребе, мы строим новую баню и не знаем, что делать с досками для пола: строгать или не строгать? Если строгать, то женщины, не дай Бог, могут поскользнуться на гладкой доске, а если не строгать, то можно посадить занозу. Как быть?

Ребе после раздумья:

— Вот, что, евреи: доски построгайте, но положите строганой стороной вниз!






Ребе-чудотворец


В Восточной Европе, наряду с высокоучеными раввинами, которые ежедневно проводят много часов за изучением духовной литературы, распространен был тип хасидского ребе-чудотворца, цадика (праведника, святого). Мистически окрашенная набожность помогала ему собирать вокруг себя многочисленных приверженцев.

Об одном хасидском ребе-чудотворце шла молва, будто каждый день перед тем, как совершить утреннюю молитву, он возносится на небеса. Один миснагед (противники сидизма) только смеялся, слыша это, но однажды он рек сам проверить, чем занимается ребе на рассвете. И вот и он увидел: ребе, одетый как украинский дровосек, вышел из дому и направился в лес. Миснагед, держась в отдании, последовал за ним. Ребе свалил небольшое дерево и разрубил его на поленья. Потом он взвалил дрова себе на спину и, согнувшись, понес их к домику одной бедной, больной, одинокой еврейки. Миснагед заглянул в окон ребе, присев перед печкой, разжигал в ней огонь…

После этого, когда люди спрашивали, что он разузнал насчет ежедневных вознесений ребе на небеса, миснагед! тихо отвечал:

— Это правда. Он возносится даже выше, чем на ней







Стоит долгая засуха; впереди — недород, нужда, год Миснагедский раввин велит общине поститься; ребе-хасид напротив, велит евреям, несмотря на скудость запасов, пировать.

— Это нужно для того, — объясняет он, — чтобы там наверху, видели, что нам и в самом деле надо есть. Если мы будем только поститься, они еще подумают, будто мы можем обходиться без еды.







Городской дурачок назвал себя братом-близнецом ребе-чудотворца. И объяснил почему:

— За мной пойдут все нормальные люди, за ним — все сумасшедшие; вместе мы поведем за собой весь мир.







Ребе-чудотворец сочинил новую красивую мелодию к духовному тексту. Хасиды поют новый мотив и танцуют под него. Один еврей выходит из круга танцующих и принимается завязывать узелки на носовом платке. Другой спрашивает:

— Что ты там делаешь?

— Записываю мелодию, чтоб не забыть.







К ребе приходит женщина и жалуется: она рожает мужу только дочерей.

— Не печалься, женщина! Через год ты родишь мужу сына!

Ночью к ребе является ангел Господень:

— Ты посмел обещать милость, которую может дать только Он. Теперь Он выполнит то, что ты обещал женщине, зато ты не попадешь в рай.

На следующее утро ребе устраивает грандиозный праздник. Ангел удивлен. Ребе:

— Разве я не должен отпраздновать то, что случилось? До сих пор я делал добро ради того, чтобы попасть в рай. А сейчас могу делать добро ради добра.







Первые хасидские ребе были скромными и бедными людьми из народа. Их преемники держали уже настоящий двор, к ним было трудно попасть, не подмазав привратников и секретарей.

Хасид пожаловался ребе на такую недостойную ситуацию.

— Я знаю об этом, — развел руками ребе, — но ничего не могу поделать.

— Но вы можете прогнать это отребье и заменить его людьми порядочными.

— Что же мне — допустить, чтобы порядочные люди превратились в отребье? — спросил ребе.







Обедневший мелочной торговец приходит к цадику просить помощи. Тот дает ему одну копейку и говорит:

— Она принесет тебе счастье!

Еврей, грустный и разочарованный, выходит из кабинета. В передней его окружают хасиды, он рассказывает им эту историю, и богатые евреи тут же начинают упрашивать его продать амулет. В конце концов, бедняк отдает копейку за двести рублей. Как и обещал цадик, бедняку удается поправить свои дела…







Рабби Леви-Ицхак из Бердичева избегал суровых суждений, для любого греха он старался найти смягчающие обстоятельства. Как-то в шабес ему встретился еврей с сигаретой во рту (зажигать огонь, а следовательно, и курить в этот день запрещено).

— Ты, вероятно, забыл, что сегодня шабес? — спросил ребе.

— Нет, ребе, помню прекрасно.

— Значит, ты забыл, что в шабес нельзя курить!

— Нет, ребе, это я тоже помню.

— Может быть, тебе врач велел курить каждый день?

— Ничего подобного! Я курю ради удовольствия.

— Боже великий! — воскликнул ребе. — Посмотри, какие праведные люди — сыны Израиля! Даже этот человек, который на глазах у всех нарушает шабес, не может нарушить заповедь Торы: "Не лги!"







О том же самом рабби Леви-Ицхаке из Бердичева, который в людях видел только хорошее, рассказывают такую историю.

Однажды полиция арестовала нескольких евреев, потому что в их сундуках нашли много контрабандных товаров. Тогда ребе сказал:

— Какой все-таки богобоязненный народ евреи! Вся царская армия с оружием и собаками сторожит границы, а сундуки у евреев полны контрабандой. Но если Библия скажет: "На Пейсах надо есть только пресное", то этих слов будет достаточно и вы ни у одного еврея не найдете и кусочка хлеба!







Бедный ребе отдает какому-то особенно настырному шнореру (попрошайке) свои последние копейки. Жена ребе кричит:

— Зачем ты даешь свои последние деньги такому человеку?

— Чего ты хочешь: чтобы я был более разборчивым, чем Бог? Ты разве не видишь, кому Он дает деньги?







Рассказывает хасид:

— О чудесных деяниях наших ребе люди знают чаще всего только по слухам. Я же расскажу вам историю, которой я сам был очевидцем.

Однажды наш ребе увидел в воротах дома, что стоял напротив, еврея, который жевал свиное сало. Он с суровым видом поднял руку и возгласил: "Да рухнет дом сей на голову грешника!" Потом задумался и крикнул: "Стой! Если праведники, которые, может быть, тоже живут в этом доме, захотят, то пускай дом стоит!" И что вы думаете: дом остался стоять!







— Ребе! — просит хасид. — Спасите мою жену. Она умирает!

Ребе уходит в боковую комнату, потом возвращается и говорит:

— Она спасена! Я вырвал меч у ангела смерти!

Безмерно благодарный хасид спешит домой. Вскоре он

возвращается и сообщает:

— Моя жена умерла!

— Ну и бестия этот ангел смерти! — возмущается ребе. — Он задушил ее голыми руками.







В старой России:

— Ребе, помогите, моего единственного сына хотят забрать в армию! А у меня нет денег, чтобы откупиться.

— Хорошо, я попрошу Бога, пускай запретит царю отнимать у бедного еврея единственного сына и гнать его в армию!

Через две недели еврей приходит и говорит укоризненно:

— Ребе, моего сына все-таки забрали!

— Разве я виноват в этом? — вздыхает ребе. — Я добился, чтобы небесные силы приняли этот запрет. Но что поделаешь, если царь им не подчиняется?







Рассказывает хасид:

— Наш ребе подошел к реке — нигде ни моста, ни лодки, ни брода! Тогда ребе вытащил из кармана платок, бросил его в воду, встал на него — и перешел через реку на эту сторону.

— Чепуха! Такого не может быть!

— Посмотри: вот же он!







— Наш ребе поскользнулся у реки и упал в глубокую воду. Плавать он не умеет. К счастью, в кармане у него оказались две селедки. Он достал их, они были еще живые, он крепко за них уцепился, и они вытащили его на берег!

Один из слушателей:

— Я этому не верю!

Хасид:

— Посмотрите сами: ребе все еще жив!







Хасид — миснагеду:

— Как ты можешь смеяться над ребе, который каждую пятницу по вечерам беседует с Богом?

— Откуда ты это знаешь?

— Он сам мне рассказывал.

— Может, он лгал?

— Что ты болтаешь? Будет тебе Бог разговаривать с вруном!







— Наш ребе постится от табеса до шабеса.

— Врешь! Я сам видел, как в какой-то день недели он ел.

— Он это делает только из скромности, чтобы никто не знал, что он постится.







Хасид:

— Наш ребе молится день и ночь. Спит он вообще всего один час.

Миснагед:

— Как же он это выдерживает так долго?

— Просто за этот час он спит больше, чем другие — за целую ночь!







Хасид рассказывает:

— Мы сидели у нашего ребе. Вдруг он простер руки и закричал нечеловеческим голосом: "Я что-то вижу! Я вижу, в Бердичеве пожар!"

— И что, в Бердичеве в самом деле был пожар?

— Нет, в тот день в Бердичеве ничего не горело. Но как вам этот взгляд (в смысле: взгляд ясновидящего)!







Подростки, стараясь перещеголять друг друга, рассказывают о чудесных деяниях их ребе.

— Однажды в пятницу, ближе к вечеру, — говорит один, — у нас дома нечего было есть. Я попробовал поймать хотя бы одну рыбину — все напрасно. Тогда я, отчаявшись, пошел к ребе, и он пообещал мне удачу. Я вернулся к реке. И что вы думаете? Я поймал одну рыбину, десять рыбин, сто рыбин…

— Это пустяки, — перебивает его второй. — Однажды я хотел произнести благословение по случаю новолуния, но небо затянули тучи, луны не было видно. В дело вмешался ребе — и появилась одна луна, десять лун, сто лун…

— Ты что, совсем мешуге? Больше одной луны на небе не бывает!

— Уступи мне с рыбами, и я уступлю тебе с лунами.







Вариант.

Хасид:

— Как-то раз, совсем неожиданно, к нашему ребе пришло много гостей. А дома у него было всего две маленькие рыбешки. Тут ребе хлопнул в ладоши, и, пока его жена несла рыб из духовки, их стало три, четыре, пять… короче, двенадцать рыб!

Миснагед:

— Да, я знаю, ребе способны творить чудеса. Я тоже был свидетелем чего-то подобного. Однажды мы с нашим раввином играли в карты. У меня было четыре дамы, и я уже уверен был, что выиграл… И все-таки я проиграл: у него оказалось пять королей.

— Чушь! Не бывает в колоде больше четырех королей!

— Давай ты уступишь мне с рыбами, а я уступлю тебе с королями.







Рассказывает миснагед:

— Однажды я был свидетелем настоящего чуда. Приходит к ребе человек на костылях и просит об исцелении. Ребе углубился в молитву, потом громким голосом сказал: "Пусть он отбросит правый костыль! Теперь пусть отбросит левый!"

Хасиды, возбужденно:

— Ну, и что было дальше?

— А что могло быть? Упал!







Миснагед:

— О чудесах, которые совершают ребе, люди чаще всего узнают из разговоров. А я расскажу вам то, чему сам был свидетелем. Мать, рыдая, принесла к ребе мертвое дитя и взмолилась: "Сделай так, чтобы мой ребенок снова был жив!"

Ребе ответил: "Не плачь, я тебе помогу!" И он подошел к телу ребенка и сказал: "Пускай дитя встанет!"

Хасиды, взволнованно:

— И ребенок встал?

— С какой стати? Он же был мертвый!

— Значит, чуда не было?

Миснагед:

— Чуда не было, но я при этом присутствовал.







— Ребе, скоро Пейсах, а у меня нет денег на мацу.

— Пусть тебя это не беспокоит, — говорит ребе, — к Пейсаху маца у тебя непременно будет!

Еврей, успокоенный, идет домой. Пейсах все ближе, а насчет мацы никаких сдвигов. Тогда несчастный продает последний предмет домашней утвари, без которого можно обойтись, и покупает мацу.

Когда он рассказывает об этом ребе, тот говорит довольно:

— Вот видишь, я же сказал, что маца у тебя будет!







Засуха. Люди в совершенном отчаянии. Они идут к ребе: пускай помолится о дожде. Ребе молится — и в самом деле, начинается дождь.

Но проходит время, а дождь никак не хочет прекращаться. Люди снова в отчаянии и снова приходят к ребе: пускай помолится о засухе!

Ребе молится. Все напрасно!

— Вы же должны понять, — говорит служка ребе разочарованным евреям, — ребе еще очень молод. Вызывать дождь — это он уже умеет. А как его остановить, он пока не научился.







Рабби Дов-Бер из Межирича был преемником и последователем Баал-Шем-Това, основателя хасидизма.

Как-то раз заглядывает миснагед в окно рабби Дов-Бера и видит: тот сидит за столом и поет, а хасиды танцуют вокруг него.

— Смотри-ка, — говорит удивленно миснагед, — обычно цыгане поют, а медведь ("бер" на идише — медведь) танцует. А здесь — наоборот.

— Если бы жена у тебя была немой и вдруг заговорила, поверил бы ты в чудо?

— Нет. Вот если бы моя жена вдруг стала немой, тогда да!

— Ребе, можно ли разговаривать с мертвыми?

— Можно. Только они отвечать не будут.







Хасид:

— Я хочу рассказать вам, какое чудо сотворил наш ребе. Мы ехали на крестьянской телеге, и вдруг начался проливной дождь. Люди вымокли и стали роптать. Тогда ребе простер руки, и — что я вам скажу! Дождь лил слева от телеги, лил справа от телеги, а в середине, где катилась телега, было совсем сухо!

Миснагед:

— Это еще пустяк по сравнению с чудом, которое сотворил наш ребе. Мы вместе сидели в вагоне. Поезд стоял: завалило снегом. Была пятница, дело шло к вечеру. Наконец поезд двинулся. Тем временем наступил вечер (шабес начинается в пятницу вечером, и в шабес нельзя ездить на транспорте), и евреи в поезде стали плакать и жаловаться…

Тут ребе простер руки, произнес молитву — и что я вам скажу! Слева был шабес, справа был шабес, а в середине ехал наш поезд!







Это умышленное абсурдное сближение двух измерений: пространственного и временного — даже знатоками хасидской литературы, как это ни странно, часто воспринимается неправильно: так, словно историю эту рассказывает какой-нибудь правоверный хасид, а вовсе не противник хасидизма, стремящийся высмеять его.

Ребе-чудотворец целыми днями давал посетителям советы, предсказывал судьбу — и получал за это деньги.

Слуга ребе смотрел на него с восхищением.

— Ну как? — спросил его ребе. — Ты бы мог делать это, как я?

— Кое-что — да, — подумав, сказал слуга. — Раздавать людям советы и предсказывать все, что в голову взбредет, хитрость невелика, это я вполне смог бы… А вот с серьезным лицом брать за это деньги — думаю, тут я бы не справился.







Рассказывает миснагед:

— Иногда ваши ребе совершают просто фантастические чудеса совершают. Я сам был очевидцем одного такого чуда. Приехал в город ребе со своим служкой и захотел снять номер в гостинице. А мест уже нет. Перед этим какой-то пьяный помещик занял последние два номера.

— Выгони помещика! — велел ребе хозяину гостиницы. Тот, однако, не решился это сделать. Тогда ребе сам пошел к помещику. Тот хотел его ударить, даже занес кулак — но ребе прошептал какое-то заклинание, и помещик так и не смог опустить руку! Он заплакал, ребе простил его, и — что вы думаете? — теперь помещик с готовностью уступил ребе один из номеров.

После этого, за едой, ребе вдруг воскликнул:

— На помощь, люди! На опушке леса сидит еврей, он подавился костью!

Люди бросились туда: и в самом деле, там сидел еврей и давился костью…

Ну, вы можете представить, как щедро потекли в карман ребе пожертвования!

А на другой день случилось еще одно чудо: пришла полиция и арестовала ребе, служку, еврея, который подавился костью, и пьяного помещика. Теперь все они сидят под одной крышей.







В бедных местечках Восточной Европы, где много домишек с соломенной кровлей, летом то и дело случаются пожары. Вот почему Мешулем из Пичелева поехал к ребе-чудотворцу в Кисловиц: не даст ли тот ему какое-нибудь надежное средство от пожара? И в самом деле, ребе дал Мешулему два амулета: один принадлежал еще его деду, который тоже был чудотворцем, а второй — ему самому.

Мешулем, счастливый, едет домой. Но спустя несколько дней крестьянин, который колол у него дрова, по небрежности бросил в кучу соломы горящую спичку. Дом и сарай вспыхнули в одно мгновение. Жена Мешулема плачет, убивается.

— Не плачь! — утешает ее Мешулем. — Ты же видишь, это настоящее чудо! Как говорится: если Бог захочет, даже метла может выстрелить. Если Богу было угодно, чтобы мышь была больше двух львов, то и спичка пьяного гоя может быть сильнее, чем два священных талисмана.







Люблинский гаон (почетный титул) реб Добриш Ашкенази был известен как противник всяческих суеверий, к которым он относил веру в амулеты, талисманы, заговоры и прочее.

Однажды к нему пришли близкие одного тяжелобольного и стали просить его написать заклинание. Умоляли так долго, что он в конце концов согласился. И написал на клочке бумаги: П.Я.Л.Д.

Ученики, узнав об этом, долго ломали голову, пытаясь разгадать смысл букв. В конце концов он засмеялся и объяснил:

— Это просто первые буквы пословицы "Паси яамин лехол давар" ("Дурак всему верит").







— Однажды, — рассказывает хасид, — наш ребе со своими учениками шел по улице. Вдруг хлынул дождь. Ребе, погруженный в свои мысли, шагал дальше. Ученики шли за ним. Никто не осмеливался ему мешать. А дождь все усиливался. Тут один из учеников робко потянул его за рукав. Ребе даже не заметил этого. Дождь превратился в ливень. Другой хасид опять потянул ребе за рукав. Но ребе шел дальше…

— Ну и чем кончилось дело?

— Вы еще спрашиваете? Ой, они так вымокли!







— Настоящие ребе-чудотворцы, — сказал один высокоученый раввин из Восточной Европы, — есть только на Западе. Чудо состоит в том, кого там избирают раввинами!







Хасид — гостю из Западной Европы:

— Ты уже слыхал о чудесах, которые творит наш ребе?

— А у нас, — отвечает гость, — раввин — реформатор. Для вас чудо, если Бог услышит требования вашего ребе. Для нас куда большее чудо, если раввин услышит требования Бога.







— О ребе-чудотворце в нашем местечке ходит молва, что он, когда остается один, приходит в экстаз. Я решил удостовериться в этом — и залез под кровать в его комнате. Пришел ребе. О, это в самом деле было так удивительно! Когда он вошел, от его лица исходило какое-то бледное сияние. На столе стоял стеклянный сосуд, он был полный и красный… Через час сосуд стал бледным и прозрачным, а лицо ребе — полным и красным.







— Наш ребе может творить чудеса!

— Что-то я не верю.

— Да-да! Я сам знаю одного юношу, который пришел к нему, потому что у него с головой было что-то не то, а когда уходил, то был совершенно нормальный.

— Вот в это чудо я могу поверить. Если парень пошел к вашему ребе, это признак того, что он не совсем нормальный. Потом он понял, что нормальный, и ушел.







— Ребе, помогите! Мои куры болеют.

Ребе, поразмыслив, дает еврею эйце (совет). Тот, счастливый, спешит домой. Через два дня он приходит снова:

— Ребе, куры все равно дохнут!

Ребе опять размышляет, потом дает новый эйце. Спустя неделю еврей сообщает:

— Ребе! Ваши советы не помогли!

Ребе:

— У меня осталось еще много эйце. А вот остались ли у тебя куры?







Приезжает в провинциальный город еврей и поселяется в лучшей гостинице. Хозяин лично приветствует нового, хорошо одетого постояльца. Он читает анкету, которую тот заполнил, и в графе "Род занятий" с удивлением обнаруживает слово: "Цицер". Так и не вспомнив, что это значит, хозяин пытается в разговоре выяснить, что же это за профессия.

— Для меня большая честь, что вы остановились в моем отеле. Людям вашей профессии, наверное, много где приходится бывать?

— Да, езжу я много.

— Профессия, стало быть, у вас интересная?

— Очень интересная.

— И, думаю, хорошо кормит?

— Да, зарабатываю я неплохо.

Никак не удается хозяину выудить у приезжего, чем же тот занимается. Наконец, собравшись с духом, он решает спросить напрямик:

— Извините меня, господин, я знаю, это большой пробел в моем образовании… Но поскольку у меня никогда еще не останавливался ни один цицер…

— Вы не знаете, что такое цицер?

— Не знаю.

— Все очень просто: я сопровождаю одного цадика, и, каждый раз, когда он совершает чудеса, я стою рядом и говорю: ц-ц-ц-ц.







— Наш старый ребе — такой святой человек, что к нему каждую ночь являются шесть ангелов и уносят его к ребецн. А потом один ангел приносит его назад…

— Если хватает одного, чтобы доставить его назад, то зачем нужны шесть, чтобы отнести туда?

— А ты что думаешь: он не сопротивляется?







Между хасидами, приверженцами разных цадиков, царит если и не прямая вражда, то, во всяком случае, желание перещеголять друг друга.

Сидят в вагоне три еврея-хасида, последователи трех разных цадиков.

— Недавно, — говорит первый, — в нашем городе давал концерт Тосканини. Перед самым началом подходит к нему человек и шепчет маэстро на ухо: "Вы представляете, какая честь: на концерт придет сам ребе!" Тут маэстро опустил уже поднятую дирижерскую палочку и сказал: "Пока ребе не пришел, я не начну…"

— Это еще ничего! — говорит второй. — Вот наш ребе был в Лондоне, а там как раз должна была состояться коронация королевы. Все уже собрались. Слева стоит архиепископ с короной в руках, справа — лорды, а архиепископ все не коронует и не коронует. В конце концов его спрашивают: "Ну так что?" А он говорит: "Жду, когда придет ребе. Пока его нет, короновать не могу…"

— Все это чепуха! — говорит третий. — Вот наш ребе недавно был в Риме. Прогуливаются они с Папой Римским по площади Святого Петра. Тут из собора выходит король Виктор-Иммануил, низко кланяется нашему ребе, потом шепчет своему адъютанту: "Слушай, кто этот галах (поп), который идет рядом с ребе?"







Ребе-чудотворец перебрался в Нью-Йорк. Когда разразилась война в Корее, прибегает к нему еврейка. Она в отчаянии:

— Помогите, ребе! Моего единственного сына забирают на войну!

— Не плачьте, он ведь еще никуда не едет! — успокаивает ее ребе.

Еврейка идет домой. И там обнаруживает письмо от сына: "Мы отплываем в Корею не позже чем через две недели".

Она, вся в слезах, снова бежит к ребе.

— Не плачьте, — говорит ребе, — он же еще никуда не отплыл!

Успокоенная еврейка уходит домой. А там ее ждет телеграмма с названием парохода и точной датой отплытия. Она опять бежит к ребе.

— Успокойтесь, он еще никуда не едет! — обнадеживает ее ребе. И обещает, что в день отплытия будет в порту вместе с ней.

День приходит. Пароход стоит у причала, солдаты строем идут на посадку. Среди них — сын еврейки. Солдаты поднимаются по трапу. Еврейка падает в обморок. Ребе с трудом приводит ее в чувство и утешает:

— Не волнуйтесь, пароход же еще не отчалил!

Поднимают трап; пароход дает гудок и выходит в море.

— Вот теперь он едет! — говорит ребе.







Во Франции построили новый сверхзвуковой самолет. Но вот беда: при достижении максимальной скорости крылья у него отрываются, причем каждый раз в одном и том же месте. Не помогает ни укрепление этого места, ни замена материала.

Наконец инженеры обращаются к одному ребе-чудотворцу из Галиции, который живет среди эмигрантов в Париже. Он советует:

— Сделайте в том месте перфорацию!

Поскольку ничто другое все равно не помогает, инженеры последовали совету. И действительно: самолет с перфорированными крылья спокойно преодолевает звуковой барьер. Инженеры прибегают к ребе:

— Как вам пришла в голову такая замечательная идея?

— Очень просто, — отвечает ребе. — Вы когда-нибудь видели, чтобы туалетная бумага отрывалась по дырочкам?






Кахал

(религиозная община, кагал)


В Восточной Европе, наряду с высокообразованными раввинами, были магиды, странствующие проповедники, по большей части люди малообразованные, которые упражнялись в красноречии главным образом перед женщинами и простыми людьми.

Во время проповеди магида один из слушателей душераздирающе рыдает. Закончив, проповедник подходит к нему:

— На вас такое сильное впечатление произвела моя речь?

— О нет, — продолжает рыдать слушатель. — Просто у меня есть сын, который во что бы то ни стало хочет стать магидом… И я, глядя на вас, ясно вижу, чем все это кончится.







Магид рыдающему слушателю:

— Вас так тронула моя проповедь?

— Нет, не проповедь. Просто вы заставили меня вспомнить один печальный случай. Позавчера у меня умерла коза; когда бедняга трясла головой, борода у нее моталась точь-в-точь как у вас.







После проповеди магид подходит к одному из присутствующих и с укором говорит ему:

— Вы так громко храпели, что мне едва удавалось вас перекричать. Не могли бы вы в следующий раз, чтобы не заснуть, брать с собой немного нюхательного табака?

Слушатель:

— Вам тоже не мешало бы добавить в вашу проповедь немного нюхательного табака!







Магид — шамесу:

— Там кто-то храпит. Разбудите же его!

Шамес:

— Это несправедливо. Вы его усыпили, вы и будите!







Слушатель — магиду, с упреком:

— После вашей проповеди я всю ночь не спал!

— Такое сильное впечатление она на вас произвела?

— Где там! Просто я заснул на вашей проповеди. А если мне случается поспать днем, ночью я ворочаюсь без сна.







Магид читал свою проповедь так долго и нудно, что все слушатели потихоньку разошлись. Остался только шамес. Он подходит к проповеднику и почтительным шепотом говорит:

— Я тоже ухожу. Вот ключ от синагоги. Когда закончите, закройте, пожалуйста, дверь, а ключ бросьте в почтовый ящик.







Из проповеди: "Скотина — и та куда набожней, чем вы! Коза не читала Библии, а все же не бреет себе бороду! Петух не знает Шулхан Орух, а все же не причесывается в шабес!" (При строгом подходе к правилам даже причесывание может считаться работой.)







Из проповеди: "Есть лошади, которым достаточно лишь тихо сказать "Поехали" — и они тянут телегу. Это — прекрасные лошади. Есть лошади, которых надо сначала хлестнуть кнутом, чтобы они тянули телегу. Это тоже вполне хорошие лошади. Но есть лошади, которым не помогают ни понукания, ни кнут, — согласитесь: это уже вообще не лошади!

Так и с вами, евреи. Некоторых достаточно лишь позвать, и они до рассвета встают на молитву: это — прекрасные лошади. Есть евреи, которых шамес или жена должны долго расталкивать, прежде чем они встанут и пойдут в синагогу; это тоже вполне приличные лошади. Но есть такие, которых ничто на свете не может притащить в синагогу; согласитесь: это уже вообще не лошади!"







Из другой проповеди: "Жил когда-то великий грешник. Когда он умер, его понесли хоронить — но земля исторгла его! Его решили сжечь, но огонь тоже его не принял. В конце концов его бросили собакам, но даже собаки брезговали к нему притронуться!

Берегитесь, чтобы с вами не случилось то же, что с ним! Будьте благочестивы, и тогда вы будете лежать в земле (выражение это в идише значит также: жить в большой нужде), и огонь вас поглотит, и собаки сожрут!"







Некий магид яростно обличал в своей проповеди тех, кто оскверняет шабес, открывая в этот день лавку. После проповеди он собирал пожертвования. Самый известный грешник, осквернитель шабеса, вручил ему самую большую сумму.

— На вас такое большое впечатление произвела моя проповедь? — спросил магид.

— На меня нет, — возразил торговец, — а на других — да. Вы оказали мне большую услугу: теперь уж никто не осмелится открывать лавку в шабес. С сегодняшнего дня у меня в шабес не будет конкурентов!







Магид произносит страстную речь о помощи бедным. На следующий день к нему приходят двое уважаемых жителей города. Он думает, что они хотят что-нибудь пожертвовать на бедных, но они качают головами:

— Рабби, нас так взяла за живое ваша проповедь, что мы решили идти собирать милостыню!







Известный магид из Вильны приехал в одно местечко на шабес, чтобы читать проповеди. Там он, к своему изумлению, узнал, что в городе уже находится некто, выдающий себя за "виленского магида". Настоящий магид не сказал ни слова. В шабес он пошел в синагогу и сел среди слушателей. Вначале лже-магид говорил умные вещи, которые он позаимствовал у настоящего. Но потом понес свое, и смысла в отсебятине этой было очень мало.

Тут настоящий магид поднялся на возвышение, сообщил, кто он такой, и сказал:

— Люди, вас, может быть, удивляет, что я не прервал его в самом начале. Но я испытывал нечто похожее на то, что испытывал хозяин дома в истории, которую я сейчас расскажу.

Нищего пригласили на свадьбу. Изголодавшийся, он набросился на еду, и ему стало плохо. Хозяин заботливо вывел его во двор. Там несчастный стал выдавать наружу одно за другим едва прожеванные блюда. Под конец из него пошли черный хлеб и редька. Тут хозяин оставил его одного, сказав: "Это уже не мое, за это я ответственности не несу!"

Так и здесь: пока этот человек повторял мои мысли, я молчал. Но прикрывать своим именем его собственные глупости не могу.







Проповедник произнес великолепную речь. Когда он закончил, один из слушателей принес из иешивы, что была рядом, книгу, открыл ее и сказал проповеднику:

— Всю проповедь вы украли отсюда, слово в слово!

— Что значит украл? Все слова — вон они, все на месте стоят!







Среди еврейских молитв, как и среди молитв христиан, есть много псалмов.

Магид произнес речь, которая звучала высоконаучно. Но кто-то обнаружил, что вся речь, от первого до последнего слова, списана из сборника проповедей! В городе — шумный скандал. Общину созывают на собрание. Все бранят магида, лишь один старый еврей молчит.

— Реб Янкель, а вы почему ничего не скажете?

— А что я должен сказать? То, что сделал магид, не так уж скверно. Если подобное мог позволить себе царь Давид, почему не может позволить себе он?

— Что значит: мог позволить себе царь Давид?

— А вы почитайте сами! Он ведь самые красивые молитвы украл и потихоньку вставил их в свои псалмы!







В одной маленькой бедной общине, которая могла содержать раввина лишь на очень скромных условиях, принято было каждую отдельную услугу оплачивать особо.

Еврей заказал раввину траурную речь над гробом своего отца. Раввин предлагает ему выбор:

— У меня есть одна очень хорошая речь, она стоит восемьдесят гульденов. Есть еще одна, тоже неплохая, за пятьдесят. И есть за двадцать гульденов; но, честно говоря, ее я и сам не хочу вам предлагать!







Наглядное обучение.

В эрев шабес (канун субботы, т. е. в пятницу) приходит заезжий еврей к раввину маленького польского местечка, просит взять у него деньги и положить их куда-нибудь на время шабеса. Раввин деньги взять готов, но только в присутствии двух уважаемых граждан, которые будут свидетелями.

В воскресенье еврей приходит за своими деньгами. И тут раввин вдруг заявляет, что ни о каких деньгах понятия не имеет! Еврей, ошеломленный, просит позвать свидетелей. Но когда те услышали слова раввина, они тоже стали утверждать, что этого еврея в глаза не видели…

Еврей в отчаянии. А раввин, когда свидетели ушли, вынул деньги, отдал их еврею и сказал:

— Я только хотел показать вам, в каком кахале мне приходится быть раввином.







Вариант.

Богатый еврей в синагоге вступает в разговор с приезжим бедным торговцем. Дело происходит в пятницу вечером; еврей приглашает приезжего к себе домой, провести шабес. А так как оказалось, что они хорошо понимают друг друга, оставил его у себя на всю неделю. Наконец торговец собрался уезжать — и тут хозяин предъявляет ему счет на двадцать рублей! Бедный торговец ошарашен: эта сумма куда больше, чем ему пришлось бы заплатить в гостинице! Кроме того, он ведь остался только потому, что хозяин так любезно его приглашал…

Они вдвоем направляются к раввину. Тот взвешивает: что ему этот бедный торговец, который все равно уедет из города? А другой — член общины, к тому же богатый. И он выносит решение: счет должен быть оплачен.

Приезжий платит и уходит, душа у него полна горечи. Тут новый друг догоняет его и возвращает ему деньги.

— Неужели вы думаете, что я возьму с вас плату? — объясняет он. — Я только хотел показать вам, что за человек наш раввин…







Ортодоксальный раввин служит в общине, довольно равнодушной к религии. Однажды, на еврейском благотворительном вечере, к раввину подходит еврей и спрашивает:

— Могу я пригласить вашу супругу на танец?

— Наконец-то! — радостно восклицает раввин. — Первая шайле (ритуальный вопрос) за двадцать лет!







Вариант.

Раввин расторгает договор с общиной. Весь город сбегается к нему; все спрашивают: почему он собрался уйти?

— Потому что это первый вопрос, который мне задали в этом городе, — отвечает он.







Раввин из Сорок расторг договор с общиной и уезжает из городка, где служил до сих пор. Все евреи провожают его далеко за околицу. Тут раввин оборачивается еще раз и говорит грустно:

— Что за чудесный город!

— Рабби, до сих пор вы все время ругали наш город. А теперь, когда вы уезжаете, он вдруг вам понравился?

— Ну да: теперь, когда никого из вас в нем нет!







Раввин просит повысить ему жалованье.

— Как может набожный и интеллигентный человек быть таким жадным до денег! — укоризненно говорит ему глава общины.

— А по вашему мнению, светские удовольствия существуют исключительно для идиотов-атеистов? — отвечает ему раввин.







Некий раввин одновременно занимался торговлей и постоянно разъезжал по делам. Знакомый, встретив его в поезде, спрашивает:

— Твоей общине никогда не приходила в голову мысль прогнать тебя — за то, что ты пренебрегаешь своими основными обязанностями?

— Еще как приходила! — отвечает раввин. — Они не раз пытались это сделать. Но ничего у них не получилось. Каждый раз, когда делегация являлась ко мне домой, чтобы уведомить об отставке, я был в отъезде.







Некая община хотела прогнать своего раввина. Он, однако, отказался уходить, заявив:

— Согласно духу Дин-Торы (судебного разбирательства по законам Торы), я не имею права покидать это место. Ведь мнение большинства имеет решающее значение, а все общины мира, за исключением одной-единственной, моей, считают, что мне лучше остаться здесь.







Раввин из Слонима хотел бы стать раввином в Вильне; но виленцы и не думают звать его к себе.

Раввин рассуждает:

— Почему меня называют слонимским раввином, а не виленским? Конечно, в Вильне меня не хотят, это так — но я-то хочу в Вильну! Напротив, здесь, в Слониме, я не хочу быть так же сильно, как слонимцы не хотят, чтобы я был у них!







Отношения между раввинами ортодоксальными, соблюдающими дух и букву традиций, и раввинами-реформаторами бывают иногда очень напряженными.

Когда в Германии умер раввин-реформатор Гольдгейм, приверженцы захотели похоронить его на почетном месте, между могилами стародавних раввинов, известных своим благочестием. Приверженцы тамошнего ортодоксального раввина собрались было протестовать.

— Только не надо никаких раздоров! — унимал их раввин. — Пускай хоронят, где хотят, — лишь бы похоронили!







Раввин едет в поезде; напротив него — скототорговец.

— Я имею дело с беэймес (скотом), — вздыхает торговец, — и дела у меня, к сожалению, идут неважно.

— Я тоже имею дело с беэймес (скот в значении: тупоумное стадо, сброд), — говорит раввин, — но дела у меня, слава Богу, идут очень хорошо.







В городе проводятся ярмарки скота, и некоторые раввины ездят туда, чтобы за плату отвечать на вопросы деревенских евреев. Жил поблизости и один хасидский цадик. Ученик спросил его:

— А вы не поедете на ярмарку?

— Зачем? — ответил раввин. — Беэймес сами ко мне приходят.







— Какое жалованье ты получаешь? — спрашивает раввина маленькой общины его приятель.

— Три гульдена в неделю. Это значит: три гульдена в ту неделю, когда я вообще что-то получаю.







Община хочет пригласить нового хазана (певец в синагоге). Ребе беседует с кандидатом и перечисляет требования к нему:

— Пункт первый: не пить. Пункт второй: не играть в карты. Пункт третий: не бегать за женщинами…

— У меня только один пункт, — говорит кандидат, — пункт (на идише — точно, как раз) наоборот!







Хазан собирается на три дня покинуть общину; как нарочно, эти три дня приходятся на большие праздники. Люди возмущены. Поэтому они отправляют к хазану делегацию из трех человек: все-таки он мог бы и остаться на эти три дня!

— Будь в общине десять таких, как вы, — грустно говорит хазан, — я бы остался.

— Мы наверняка найдем десять таких, как мы! — заявляют делегаты.

— Если бы! — отвечает хазан. — Таких, как вы, тут не меньше пяти сотен. А этого я просто не могу выдержать.







Кантор выдает замуж дочь и, чтобы собрать ей приданое, просит у общины авансом три годовых жалованья. Община считает такой шаг рискованным: а вдруг кантор умрет раньше!

— Доверьте это судьбе, — просит кантор. — Может, вам повезет и я проживу дольше. А если я умру раньше — значит, повезет мне.







Община уволила кантора синагоги. В качестве выходного пособия тот просит триста рублей. Община находит сумму чрезмерной и спрашивает у раввина, действительно ли необходимо платить столько?

— Что вы спрашиваете меня? — отвечает раввин. — Хазану лучше знать, как дорого ему обойдется то, что вы от него избавляетесь.







Богатая еврейская община Нью-Йорка по случаю праздников организовала сбор денег в поддержку знаменитого кантора иновроцлавской синагоги Моше Хальбгевакса и собрала ему шесть тысяч долларов.

Накануне своего выступления Моше приходит к раввину и просит авансом выдать ему три тысячи.

— Моше! Завтра ведь у тебя будут шесть тысяч! Ты что, так сильно потратился? Или не очень нам доверяешь?

— Я вам доверяю, но, согласитесь: с деньгами в кармане поется куда лучше!







Некий ничем не выдающийся хазан по случаю больших праздников получил приглашение в отдаленную маленькую общину — и вернулся оттуда с двумястами пятьюдесятью рублями в кармане! Его более талантливые коллеги, которые оставались в городе и заработали куда меньше, удивлены его удачей:

— Как это возможно? Ты же поешь, как больная ворона!

— Пятьдесят рублей, — гордо объясняет хазан, — я получил по договору. А еще двести — как компенсацию: тамошние евреи за мое пение меня поколотили.







Евреи соблюдают множество очень сложных запретов, не допытываясь особенно, в чем их смысл.

Хазан в синагоге должен петь так четко, чтобы верующие, у которых нет собственных молитвенников, могли повторять за ним каждое слово и таким образом выполнять свой долг.

Но хазан уже стар, да и вставная челюсть у него сидит плохо. Один из молящихся обращается к соседу:

— Понять тут ничего уже нельзя! Остается верить…







Община ищет нового кантора. У претендента множество прекрасных качеств — вот только голоса нет. Мудрый раввин высказывает свое мнение:

— Кантор, сказано в книгах, должен быть женатым, знать Талмуд, быть богобоязненным, иметь хорошую репутацию и хороший голос. Четырем первым требованиям он отвечает, голоса же у него нет. Но можно ли найти в канторы безупречного человека?







В маленькой общине освободилось место хазана. Объявились два кандидата; но у обоих имеется по серьезному недостатку: один — любитель выпить, второй — любитель женского пола. Спросили совета у раввина. Он долго думал, потом принял решение:

— Берите бабника.

— Рабби, — с негодованием возражает ему почтенный член общины, — пристрастие к вину — это всего лишь недостаток. А то, что делает второй, уже порок!

— Это так, — соглашается раввин. — Но пьющий с возрастом будет пить все больше. А тот, кто любит женщин, в один прекрасный день наверняка оставит это занятие.







Раввин вынужден уволить шойхета (резник; нередко является еще и учителем Священного Писания): о нем ходят нехорошие слухи.

— Рабби, — с упреком говорит шойхет, — как вы можете верить всякой болтовне? Люди вон и о вашей дочери злословят!

— А что, разве я назначаю ее шойхетом?







Ицик молится. Подходит Кон и шепчет ему на ухо:

— Реб Ицик! Пейсах на пороге. Вы уже запаслись мацой?

— Оставьте меня в покое! Вы же видите, я молюсь!

— Реб Ицик, у меня есть для вас маца наивысшего качества!

— Вы дадите мне наконец спокойно помолиться?

— Но, реб Ицик, такая маца по такой цене бывает только раз в жизни!

Ицик, вне себя от ярости:

— Да наср… мне на вашу мацу!

Случайно это слышит шамес — и бежит к ребе:

— Вы себе представляете, Ицик сказал про мацу, что ему наср…

Ребе, удивленно:

— Надо же! А меня она крепит.







Леви — Шлезингеру, своему поверенному:

— Я ухожу в синагогу. Позаботьтесь, чтобы мне не мешали ни при каких обстоятельствах!

Едва Леви за дверь, звонят с биржи: акции "Шкоды" поднялись до четырехсот десяти пунктов. Шлезингер начинает нервничать.

Проходит еще четверть часа: акции "Шкоды" достигли четырехсот тридцати пунктов. Шлезингер едва держит себя в руках.

После третьего звонка — акции "Шкоды" стоят четыреста пятьдесят — Шлезингер мчится в синагогу, сообщить Леви новость.

Леви, сердито:

— Вы допустили три серьезных ошибки, Шлезингер. Во-первых, потревожили меня во время молитвы. Во-вторых, потревожили во время молитвы моих собратьев по вере. В-третьих, здесь акции "Шкоды" котируются уже по четыреста восемьдесят пять.







Многие берлинские евреи посещали синагогу только по самым большим праздникам. Конечно, в такие дни места были в большом дефиците, и еврейским общинам по таким редким случаям приходилось снимать дополнительные помещения.

Однажды служба состоялась в ресторане, который в другое время служил берлинскому полусвету местом для танцевальных вечеринок. Раввин, который об этом понятия не имел, убежденно наставлял слушателей:

— Того, что вы пришли сюда сегодня, недостаточно. Надо, чтобы вы приходили сюда в течение всего года!







Раввин Гирш Левин называл Берлин городом "моле йира" (полным благочестия): "Ибо каждый, кто приезжает туда благочестивым, уезжает еретиком. Значит, его благочестие остается там".







По одному старинному обычаю, только бен-Тора (знаток Торы) должен, читая молитву, накидывать на голову талес (молитвенное покрывало). Необразованный человек, ам аарец, не имеет на это права.

Когда в синагоге, во время молитвы, ам аарец накрыл голову талесом, один из молящихся подошел к нему и сказал почтительно:

— Вы, значит, бен-Тора. Почему же тогда вы не знаете, что ам аарец не имеет права это делать?







Представители похоронной фирмы обратились к состоятельному еврею с просьбой о денежном пожертвовании: они хотели отремонтировать обвалившуюся ограду кладбища. Богач ответил:

— На такое дело мне и пфеннига жалко. Зачем на кладбище ограда? Мертвые оттуда выйти не могут, а живые туда войти не хотят.







Богатый горожанин пожертвовал раввину на нужды общины сто рублей.

Уже на следующий день к раввину является делегация похоронной фирмы и просит сто рублей на ремонт кладбищенской ограды: она кое-где разрушилась, и на кладбище забредают собаки и свиньи.

— Хорошо, — говорит раввин. — Одного лишь не понимаю: как это собаки и свиньи так быстро узнали про сто рублей?







У простых евреев есть обычай, хороня единоверца, класть в могилу поручения с просьбами, которые он на том свете должен будет передать по назначению.

Во время большой засухи умирает шамес. В могилу ему кладут молитву о дожде.

Тут подходит городской сумасшедший и принимается читать собственную молитву:

— Всевышний, поторопись выполнить просьбу, которую передаст Тебе шамес, а то без всякой жалости пошлем на Твою голову всех предстоятелей нашей общины!







Вариант.

Плачущие еврейки кладут свои поручения в могилу умершему ребенку; какой-то энергичный еврей укоризненно говорит им:

— Как вы можете полагаться на такого малыша? Важные поручения лучше выполнять самим!







В некоторых местностях Восточной Европы простые евреи для прощания с покойником приглашали платных плакальщиц, совсем как в античные времена.

У мер отец Абрамовича, и тот посылает служанку к самой лучшей плакальщице местечка. Служанка возвращается с ответом:

— Она говорит, что сегодня плакать не сможет: этой ночью умер ее собственный муж.







В некоторых местностях покойника нельзя было погребать, пока кто-нибудь не скажет о нем что-то хорошее.

В одном таком местечке умер доносчик, очень скверный человек. Никто не может сказать о нем ничего хорошего, и труп уже третий день лежит в ожидании погребения. Тут одному еврею приходит в голову мысль:

— Я знаю о нем хорошее: он оставил после себя сыновей — так по сравнению с ними он чистое золото!







Варианты.

1

Еврей подходит к гробу и, глядя на покойника, произносит растроганно:

— Он так любил лапшу с маком!







2

Умерший ни разу в жизни не зашел в синагогу. Один горожанин, к счастью, вспомнил сейчас об этом — и так похвалил покойника:

— Кое-что хорошее я таки могу о нем сказать. Покойник сроду не был в синагоге и ни одной службы не испортил пустой болтовней!







3

Некий еврей, закоренелый преступник, был приговорен к смертной казни через повешение. Никто не может вспомнить о мертвеце ничего хорошего. Тут к виселице осторожно подходят два еврея, и один говорит другому:

— Ой, как красиво висит!







Умер богатый, но очень наглый и грубый еврей. В течение всей жизни он пренебрегал религиозными запретами. Но посмотрите, что делается: в надгробной речи раввин его хвалит. Покойный, оказывается, в шабес никогда не курил и ничего не писал (то и другое запрещено).

— Ребе, — с упреком говорит один из пришедших на похороны, — как вы можете ради какого-то гонорара кривить душой?

— Я сказал чистую правду, — стоит на своем раввин. — Этот человек был неграмотным и некурящим.

У мер богатый, но невоспитанный и грубый еврей. Семья хотела бы купить ему место рядом с могилой почтенного раввина, который умер задолго до этого. Часть общины согласна, часть протестует, на кладбище шумный скандал, и в конце концов роют сразу две могилы…

Старый еврей молча слушает перебранку, потом говорит своему другу:

— Нет, я тебя спрашиваю: стоит в таких условиях умирать?







Еврей посещает очень маленькую еврейскую общину, где только что начали строить синагоги и сооружать кладбище. Приезжий удивляется:

— Не может быть, чтобы вам нужно было то и другое сразу. Пока вы живы, зачем вам кладбище? А если один из вас умрет, то десяти мужчин, чтобы отслужить заупокойную службу, все равно не наберется — тогда зачем синагога?

На это местный еврей отвечает:

— Нам нужно и то и другое. Синагога — для нас, кладбище — для приезжих.







Было принято, чтобы синагогальные служки на похоронах обходили присутствующих с кружками для пожертвований.

Умер богатый скряга; его сын без слез сидит у гроба. Но когда гроб с телом отца подняли и шамес с гремящей кружкой пошел вдоль процессии, молодой человек вдруг разрыдался.

— Что это с тобой? — спрашивают люди.

— Как только загремела кружка, — говорит сын, — а папа не вскочил и не убежал подальше, до меня дошло, что он в самом деле умер!







Еврейка читает на надгробии: "Здесь лежит Йосель Кон. Кантор. Набожный человек. Образцовый семьянин".

— Ой вэй (горе мне)! — кричит еврейка. — Три еврея под одним камнем!







Раввин огорчен, что налоги на нужды общины поступают еле-еле, и гневно клеймит в проповеди скупцов:

— Платить налоги, конечно, вы не хотите. А лежать на еврейском кладбище вам нравится!







Еврей не хочет платить налоги, которые идут на религиозные нужды.

— Будьте же благоразумны! — уговаривают его посланцы общины. — Вы тоже зависите от нас, не только мы от вас. Если порвете с нами отношения, после вашей смерти не найдется никого, кто захочет вас похоронить.

Еврей:

— Думаю, меня выручит запах.







В маленьком городке жил ученый-талмудист, мудрец, человек богатый, добрый, добродетельный и скромный. Однажды он заболел и стал быстро слабеть. Самые уважаемые люди городка, собравшись у его постели, дружно хвалили его: "Это редкий человек, это умный человек, благодетель для бедных, гостеприимный, добрый. Это просто ангел!"

Он же, собрав последние силы, прошептал едва слышно:

— А моя скромность? Вы не должны забывать о моей скромности!







1939 — й год. В одном французском городке евреи-эмигранты организовали маленькую общину, но пока что решили обойтись без собственного кладбища: слишком дорого. Старик Бирнбаум очень огорчен этим:

— Мне лучше умереть, чем быть похороненным между христианами!







Еврей приехал на похороны во Львов. Встретив на вокзале единоверца, он спрашивает его:

— Далеко ли до еврейского кладбища?

Тот отвечает:

— С Божьей помощью — сто двадцать лет!







Шамес приходит к раввину:

— Вы знаете, парочка, которую вы сегодня утром венчали, все еще в синагоге, а с ней все гости. Люди пьют, шумят. Как мне от них избавиться?

— Кричи: пожар! Тогда все выбегут.

— Уже кричал: никакого впечатления.

— Тогда остается последнее средство: возьми кружку и объяви сбор пожертвований.







Не хватает одного человека до десяти, чтобы начать молитву. Старая привратница синагоги выходит на улицу и обращается к прохожему, похожему на еврея:

— Пойдемте со мной! Вы будете десятым!

Тот смотрит на нее и говорит:

— Ни за что, даже если буду первым!







Многие еврейские общины были очень бедны и не получали никакой поддержки. Поэтому кое-где попасть в синагогу на большие праздники можно было, только купив входной билет.

Служба уже началась. К синагоге подбегает запыхавшийся еврей и хочет войти. Шамес останавливает его:

— Стоп! Где ваш входной билет?

Еврей:

— Оставьте меня в покое! Мне просто нужен мой зять: он тут молится, а мне надо срочно ему кое-что сообщить!

Шамес хитро подмигивает и говорит:

— Ах ты, ганев (мошенник, плут), ты просто хочешь помолиться задаром!






Байки, шутки, загадки, проклятия


Из Мидраша.

Император Адриан проезжает по улицам Рима. Какой-то еврей кричит: "Да здравствует цезарь!"

Император чувствует, что еврей своим криком испортил ему настроение, и велит немедленно отрубить ему голову.

Второй еврей увидел это и, когда император проезжал мимо него, предпочел промолчать. Император считает себя оскорбленным и велит отрубить еврею голову. Консул замечает императору, что тот непоследователен.

— Ты собираешься меня учить, как обращаться с врагами? — отвечает ему император.







Придворный шут открыл блокнот и что-то туда записал.

— Ты что это там пишешь? — спросил король.

— Я записываю имена всех дураков, которых знаю. Сейчас я записал твое имя, потому что ты дал деньги ювелиру, который пообещал купить для тебя за границей драгоценности. Он не вернется.

— А если вернется?

Шут:

— Тогда я твое имя сотру, а его — впишу.







В те времена, когда на ярмарках только-только стали продаваться маленькие зеркала, один деревенский еврей, приехав на ярмарку и увидев такое зеркало, впервые в жизни заглянул в него. И чуть не подпрыгнул от изумления.

— Не может быть! Это же портрет моего умершего отца! И какой чудесный портрет: отец на нем — будто живой!

Еврей купил зеркало, заботливо завернул его в тряпицу и спрятал в мешочек, в котором хранил свои филактерии.

Каждый раз, произнося заупокойную молитву по отцу, он вынимал "портрет" и смотрел на него…

Однажды это заметила его жена; когда мужа не было дома, она нашла непонятный предмет и развернула его.

Потом посмотрела в зеркальце — и оцепенела.

— Горе мне! Это — живой волшебный портрет какой-то женщины. Наверно, он познакомился с ней в городе.

Плача, она побежала к своему отцу, жаловаться на мужа.

Отец, патриарх с серебряной бородой и лицом, исполненным достоинства, взял зеркало, чтобы убедиться в том, что говорила дочь.

— Дитя мое! — воскликнул он. — Что ты такое несешь? Я вижу в этом стекле Мессию!







Некий помещик вызвал к себе своего приказчика-еврея и под страхом смерти велел ему научить одну из его собак разговаривать.

Еврей привел собаку домой. Когда он рассказал жене, какое задание дал ему помещик, она заплакала и сказала:

— Скорее ты начнешь лаять, чем собака — говорить.

— Не бойся, — ответил еврей. — Я упросил помещика дать мне десять лет. А за десять лет или собака сдохнет, или помещик умрет, или, избави Бог, я сам умру.







Некоему помещику пришла в голову идея устроить диспут между православным священником и раввином — оба были из его деревни. Кто первым не сможет ответить на вопрос, поплатится головой. Раввин испугался — и послал вместо себя почти неграмотного кучера-еврея. Тот попросил, чтобы ему разрешили задать вопрос первым. Священник, видя перед собой столь беспомощного противника, возражать не стал.

— Что значит "эйнени йодеа" (на иврите: "Я не знаю"’)? — спросил кучер.

Священник, хорошо знавший иврит, ответил без колебаний:

— Я не знаю.

И поплатился головой.

Евреи были в восторге от гениальной находки кучера.

— Как ты до этого додумался? — спросили они его.

— А вот как: несколько лет назад я спросил у нашего раввина, что значит "эйнени йодеа", и он сказал: "Я не знаю". Вот я и подумал: если уж раввин этого не знает, то священник не знает и подавно.







Молодожены едут на пролетке.

— Как было бы прекрасно, — мечтательно говорит молодая жена, — если бы у нас родился сынок. Мы бы назвали его Моше. И брали бы его с собой кататься, и позволяли посидеть немного на облучке.

— Нет, так не годится, — не соглашается супруг. — На облучке такому малышу сидеть слишком опасно.

— Ах, ну что ты! — говорит супруга. — Что с ним может такого случиться? Пускай ребенок порадуется немного!

— Что может произойти? Может произойти несчастный случай! — сердито восклицает муж.

У жены другое мнение. Они яростно спорят; вдруг муж спрыгивает с пролетки и кричит вне себя:

— Мошеле, слезай сейчас же с козел!







Бедная еврейка дает мужу, ученому талмудисту, задание: купить на ярмарке козу.

— Я знаю, — говорит она, — ты в козах ничего не понимаешь. Чтобы тебе не ошибиться, я перечислю все признаки хорошей молочной козы.

Она объясняет ему, что у козы должны быть молодые здоровые зубы, блестящая шерсть и полное, хорошее вымя. Под конец она добавляет:

— Если какой-то из признаков не совпадет, не беда!

Муж уходит и вскоре, гордый, приводит домой свое приобретение.

Жена в ужасе:

— Да ведь это козел!

Муж оправдывается:

— Ты же ясно сказала: если один из признаков не совпадет, не беда. А тут все совпало, кроме вымени.

Вскоре после этого разразилась козья эпидемия, и козел сдох.

— Как грустно! — вздыхает муж. — Когда речь шла о молоке, ты был козел, а когда сдох, стал просто козой.







— Есть хочу, — жалуется сын-подросток.

— Увы, — вздыхает отец, — у нас в доме нет ни куска хлеба. Но есть выход. У наших соседей еды много. Конечно, выпрашивать милостыню неприлично. Но ты можешь просьбу спрятать под шуткой. Например, ты приходишь к ним и кричишь: "Угадайте, кто я?" Они, конечно, скажут, что ты осел или верблюд, потому что тебя все знают как большого дурня. Тогда ты скажешь: "Нет, я голодный осел!" Они засмеются и дадут тебе поесть…

Сын подходит к соседу и спрашивает:

— Угадайте, кто я?

— Скотина, — отвечает сосед.

— Нет, — весело возражает парнишка, — мне бы поесть!







Польское местечко Хелм, Габрово польских евреев, расположено к востоку от Лодзи. Уж если где и живут настоящие глупцы, так это в Хелме…

Посылка первая: все жители Хелма глупы.

Посылка вторая: хазан, как любой тенор, считается глупым.

Посылка третья: что индюки глупы, известно всему свету.

Вопрос: что есть высшая точка глупости? Вывод: индюк хазана из Хелма.







Два жителя Хелма, Берл и Шмерл, купили в городе фляжку водки на двоих и решили продавать ее только за наличные.

В дороге захотелось Шмерлу пить, он и говорит:

— Хочу выпить стопку. Само собой, плачу наличными: вот тебе один крейцер!

Берл согласился. Через какое-то время ему тоже захотелось пить. Отдал он Шмерлу один крейцер и выпил стопку.

День был жаркий, обоим хотелось пить, и крейцер переходил то к одному, то к другому. К вечеру, когда они добрались до Хелма, фляжка была пуста.

— Как поторговали? — спросил их прохожий.

— Прекрасно! — воскликнули оба. — Все распродали за день, и все только за наличные!







В Хелме. Мать посылает Аарона купить спичек. Он приносит спички — но ни одна спичка не загорается!

— Просто непостижимо! — удивляется Аарон. — Я же все их, каждую по отдельности, проверил, и все зажигались прекрасно!







Житель Хелма пишет письмо. Пишет очень большими буквами.

— Зачем так крупно? — с любопытством спрашивает его знакомый.

— А я пишу своему глухому дяде.







Разговаривают жена и муж, жители Хелма.

— Яйца нынче такие дорогие! — говорит жена. — Какое-то время яиц совсем не было, теперь опять есть, но мало, и стоят каждое четыре копейки, а раньше стоили две.

— Какие умные эти куры! — удивляется муж. — Пока яйцо стоило всего две копейки, они не неслись, а как только цена подскочила вдвое, они тут же принялись нестись опять!







Когда хелмский шамес в предрассветных сумерках шел от дома к дому, чтобы разбудить евреев к утренней молитве, своими башмаками он портил белый, нетронутый снежный покров. Грустно было жителям Хелма видеть это, и наняли они четырех носильщиков, чтобы те носили шамеса от дома к дому и он не топтал снег по утрам.







Шамес в Хелме был старым и слабым, тяжело ему было на рассвете тащиться от дома к дому и стучать в каждую дверь, чтобы евреи просыпались и шли молиться. Жалко стало хелмцам шамеса, и решили они снять двери в домах и принести их шамесу, чтобы он никуда не ходил, а стучал бы в двери, поставленные в ряд у стены его дома.







Ночью в Хелме случился пожар; все евреи сбегаются его тушить. Один из них радостно восклицает:

— Какое счастье, что горит именно здесь! Иначе как бы мы видели, куда лить воду?







В реке возле Хелма выловили разложившийся труп мужчины. Одна женщина, чей муж пропал несколько недель назад, обратилась к раввину с предположением, что это, наверное, ее муж. И попросила выдать ей бумагу, что она, следовательно, является вдовой. Раввин засомневался:

— Откуда вы знаете, что эти останки, которые и опознать-то нельзя, — останки вашего мужа? Может быть, у него были какие-то особые приметы?

Женщина, после долгих раздумий:

— Он был заика.

Раввин размышляет, потом сообщает свое решение:

— Нет, этого недостаточно. Мало ли на свете заик!







У евреев есть обычай при совершении каких-то действий поворачиваться к востоку, в сторону Иерусалима.

В Хелме венчают молодую пару — но… о ужас! Жених и невеста стоят лицом на запад! Несколько крепких хелмцев поворачивают свадебный балдахин и туда, и сюда — ничего не помогает, пара все равно смотрит на запад.

Случайно среди присутствующих оказался варшавянин. Он посадил жениха и невесту себе на плечи и повернулся с ними к Востоку…

Хелмцы:

— Да-а, столько ума и смелости можно найти только в Варшаве!







Богач из Хелма, слуге:

— Принеси мне ботинки!.. Болван, что ты принес? Ты что, не видишь: один ботинок коричневый, второй черный!

— Я тоже это заметил, — отвечает слуга. — Но другая пара точь-в-точь такая же.







В кухне хелмского дома собака залезла на стол и лижет сливки из блюдца. Рядом стоит слуга и не шевелится. Входит хозяйка и, видя это, кричит в ярости:

— Ты почему не гонишь собаку?

Слуга:

— Она вчера порвала мне штаны, с тех пор я сердит на нее и с ней не разговариваю.







Хозяин велит слуге-хелмцу разбудить его в пять утра. Слуга расталкивает его в три часа ночи:

— Я только хотел сказать, вам надо поторопиться со сном: через два часа вставать.







Вариант.

— Я только хотел вас успокоить: вы можете спать еще целых два часа!







Слуга-хелмец:

— Вы велели мне принести литр вина. Оно в бутылку все не вошло. Остаток я налил в пустое днище бутылки. — И он подает барину перевернутую бутылку, не закрытую пробкой.

— Хамор (осел), а где остальное вино?

— Здесь, в верхней части, — отвечает слуга и снова переворачивает бутылку горлышком вверх.







Хелмец с густой бородой прочитал в Талмуде, что густобородые люди глупы. Он рассердился, но потом решил сделать что-нибудь с бородой. Но что? Брить бороду запрещено. Но нигде не сказано, что нельзя проредить бороду с помощью огня… И он поджигает себе бороду.

Когда у него зажили ожоги, он велел принести себе Талмуд и на той странице, где говорилось о глупости густобородых, написал: "Бодук у-менусе" ("Проверено и испытано").







Хелмец читает: "Бог помогает дуракам".

— Разве люди не говорят, что я осел? Это можно проверить немедленно.

И он прыгает из окна.

Лежит хелмец со сломанными ногами и стонет:

— Я знал, что я не дурак. Но о том, что я такой умный, я даже не догадывался!







В Хелме.

— Я собираюсь давать деньги в рост.

— Прекрасно. Дайте мне ссуду: пятьсот рублей.

— Ладно. За это я возьму с вас двадцать четыре процента.

— Какая чепуха! С надежного должника просят самое большее десять процентов.

— Ну ладно. Тогда пускай с вас будет десять процентов. Я хочу, чтобы вы были надежным должником.







В Хелме кончились спички. Вечером местечко погрузилось во тьму. Поэтому один хелмец отправляется в соседний город, покупать спички.

Вечером он возвращается — без спичек!

— Интересное дело, — объясняет он. — Когда я туда приехал, был белый день: зачем было покупать спички? А здесь, в Хелме, опять темная ночь!







Диалог на хелмской почте:

— Когда уходит почта в Пинчев?

— Каждый день.

— И в среду тоже?







В Хелме.

— Янкель, ты куда так торопишься?

— Теща моя приезжает. Сообщила, что в среду.

— Но сегодня же вторник!

— Знаю. Но в среду у меня не будет времени.







Хелмец Янкель в кошерном ресторане съел все меню — и остался голодным, словно и не ел ничего. Он снова заказал все меню, потом в третий раз — и все равно не наелся.

На столике стоят соленые крендельки. Он съедает один — и вдруг чувствует, что сыт.

— Знал бы, заказал бы с самого начала один кренделек! — говорит он.

Хелмский меламед нашел работу в соседнем городе. Хотя это не очень далеко, домой он приезжает только раз в год, по большим праздникам.

— Почему ты не приезжаешь каждую неделю? — спрашивает его кто-то.

— Не могу себе этого позволить. Я бываю дома раз в году — и каждый раз после этого жена рожает мне ребенка. Представь, что было бы, если бы я приезжал каждую неделю!







Гершеле Острополер, популярный и довольно язвительный острослов, — реальная личность: он жил в XVIII веке и был слугой у цадика. Всю жизнь он пил, и у него не было ни кола ни двора.

Согласно старинному поверью, в ночь на Тиша-Беав небо разверзается, и в этот миг исполняются любые желания.

В ночь на Тиша-Беав Гершеле и другие евреи сидят перед синагогой, каждый произносит свое заветное желание. Гершеле мечтательно говорит:

— Я хотел бы быть королем. На мое королевство нападают враги, мой дворец в огне — я выбегаю в одной рубашке…

Его слова слышит ребе — и спрашивает удивленно:

— Странное желание! Чего ты, собственно, желаешь? Гершеле, вздыхая:

— Рубашку, ребе!







Вариант.

Гершеле говорит:

— А еще я хотел бы быть единственным попрошайкой в Бердичеве.

Собеседники, ужасаясь:

— Ты хочешь быть нищим?

— Почему нищим? Вы знаете, сколько денег выплачивают за год бердичевские благотворительные кассы? Десять тысяч рублей! И все это досталось бы мне!







Гершеле Острополер пропил последнее, что у него было, и спит на голой скамье. Люди советуют ему:

— Меньше пей и купи себе подушку, набитую перьями!

— Ну уж нет, — говорит Гершеле. — Как-то раз я спал на одном-единственном перышке. Утром я был весь разбитый. А теперь вы говорите, чтобы я спал на целой подушке с перьями!







Когда к ребе, у которого служил Гершеле, приходили за советом иногородние евреи, Гершеле — в отсутствие хозяина — часто выдавал себя за него.

Однажды к ребе пришел молодой мужчина и спросил, искуплен ли его грех. Он честно отбыл свое наказание: три дня жевал солому. Удивленный ребе заподозрил, что дело тут не обошлось без Гершеле, и призвал его к ответу.

— Да, ребе, — ответил Гершеле, — я принял парня, когда вас не было. Он рассказал, что ночью ошибся дверью, а когда собрался лечь в постель, оказалось, там уже лежит смазливая девушка. Он удрал, но все-таки чувствует себя грешником и хочет искупить свой грех… Ну так вот: если ты убегаешь от красивой девушки, которая лежит в постели, то ты — скотина и должен жевать солому.







К цадику, у которого служил Гершеле Острополер, пришла женщина и стала жаловаться, что от нее сбежал муж. Ребе утешал ее, обещал, что муж вернется. Тут в разговор вмешался Гершеле: "Да не вернется он!" Когда женщина ушла, ребе принялся ругать Гершеле. А тот ответил:

— Ребе, вы смотрели в свои фолианты, и у вас выходило, что в конце концов муж должен вернуться. А я посмотрел на женщину, и мне стало ясно: он ушел навсегда!







У бедной женщины тяжелые роды. Ее мать приходит к ребе за советом; когда она уходит, Гершеле тоже дает ей совет: пусть положит роженице на пупок крейцер. И что вы думаете: совет Гершеле оказался удачным.

— Как это тебе пришла в голову такая идея? — спрашивает его ребе.

— Очень просто, — отвечает Гершеле. — Я же знаю: если бедняк почует где-нибудь крейцер, он сразу туда прибежит.







Гершеле оказался в чужом городе. Вечер пятницы. Никто из местных и не думает пригласить его к себе на шабес.

Тогда Гершеле идет в дом богатого ювелира и спрашивает:

— Сколько бы вы заплатили за бриллиант с яйцо величиной? Или, может, лучше мне спросить у ваших конкурентов?

Ювелир, разумеется, приглашает Гершеле провести у него шабес. Ведь в святой день нельзя ни продавать, ни покупать, а если отпустить чужака, конкуренты его в конце концов перехватят.

Гершеле принимают, как герцога. Когда шабес завершился, ювелир говорит:

— Ну, показывайте ваш бриллиант!

— Какой бриллиант? — удивленно спрашивает Гершеле. — Я торгую подержанной одеждой. Я хотел только узнать цену, на случай, если вдруг найду такой бриллиант в кармане старых штанов.







Гершеле долго жил у дяди и смертельно ему надоел. Когда он наконец стал прощаться, дядя, человек хорошо воспитанный, сказал:

— Приезжай еще, когда будет какой-нибудь праздник!

Гершеле уходит. А через час опять является.

— Что это значит? — спрашивает дядя.

— Вы сказали, — отвечает Гершеле, — чтобы я приезжал, когда будет праздник. Я уверен: когда я уезжаю, для вас это большой праздник!







Гершеле заложил свои часы.

Среди Ночи он барабанит в дверь ростовщика и кричит:

— Который час?!

— Вы что, с ума сошли — будить меня из-за этого?

— Я верю только своим часам, а они у вас!







В бедное жилище Гершеле Острополера забрался вор. Он обыскивает все углы, но ничего ценного не может найти. Наконец он останавливается, чтобы прикинуть, где еще поискать, и в задумчивости берет понюшку табака. Гершеле, который до сих пор, затаившись, лежал под своим тряпьем и наблюдал за вором, тихо подходит к нему и тоже пытается взять щепотку табака. Вор испуган.

— Да ты не бойся! — успокаивает его Гершеле. — Я хочу помочь тебе искать. Может, вдвоем мы найдем что-нибудь… Только ты потом никому об этом не рассказывай! Ни к чему людям знать, какой я бедный.







— Гершеле, — говорит знакомый, — как это получается, что ты выглядишь таким молодым?

— Очень просто: моя сварливая жена отняла у меня половину моей жизни!







Глава еврейской общины города Вильны вынужден был пойти на какую-то непопулярную меру. В Вильне жил тогда знаменитый острослов Мотке Хабад. Среди ночи Мотке пришел к дому главы общины и долго стучал в окно, пока тот не проснулся и не подошел к окну. Тут Мотке Хабад, почтительно кланяясь, сказал:

— Меня послал к вам кахал (еврейская община). Мне поручили узнать, ваше распоряжение касается только евреев Вильны в узком смысле или пригород Зинпишок тоже должен иметь его в виду?







Мотке Хабад, шутник и острослов, пригрозил однажды:

— Если община ничего мне не даст, я стану шляпником.

— Ну и что?

— При моей невезучести все дети тогда будут рождаться на свет без головы!







— Ребе, что мне делать? Мальчишки на улице бегут за мной и кричат: "обер-хохем" (главный умник)!

— А зачем ты им позволяешь? Возьми камень и брось в них!

— А в бане? Там же нет камней!

— Возьми шайку!

— А в бейс-мидраше (школе)?

— Возьми подсвечник!

— Ребе, если бы у меня была такая министерская голова и я бы знал, где что взять, я ведь тогда был бы умнее, а значит, не нуждался бы в ваших советах!







Два еврея-скототорговца в Эльзасе ведут на ярмарку корову, которая принадлежит им обоим. По дороге Берл решил подшутить над компаньоном.

— Слушай, Шломо, — говорит он, — видишь эту лягушку? Если ты съешь ее живьем, корова твоя!

Сделка выглядит заманчивой, и Шломо, давясь, глотает лягушку. Ему становится ужасно плохо, и он, разозлившись на Берла, говорит:

— Вон еще одна лягушка, Берл. Если ты ее съешь, половина коровы снова твоя!

Берл давно раскаялся в своей дурацкой шутке, и он проглатывает лягушку…

Какое-то время они молча идут рядом. Потом Берл говорит:

— Шломо, а зачем мы, собственно, слопали этих лягушек?







Цукеркандель — человек ужасно рассеянный. Когда ему приходится ночевать в гостинице, он кладет на тумбочку список дел и в конце списка в шутку пишет: "А сам я лежу в постели".

Утром он берет список. Прочитав последний пункт, смотрит на постель: там его нет! Он начинает размышлять: "Может, меня кто-нибудь украл?.. А может, я упал под кровать?

Он лезет под кровать и говорит:

— Правильно! Я тут!







Как узнать, гусыня перед вами или гусак?

Очень просто. Возьмите кусок хлеба и дайте его гусю. Если он схватит хлеб, значит, это гусак. Если схватит она, значит, гусыня.







Гуляет по крыше, кукарекает, как петух, но не петух. Кто это?

Сумасшедший.







Ночью на этом спят, днем этим едят. Что это?

Во-первых, это подушка. Во-вторых, это ложка.







Кто это: с плавниками, летает над крышами?

Мешуге рыба.







Написано в Библии, что семьдесят язычников охраняли постель царя Соломона. Что, двоих ему недостаточно было?

Нет. Потому что язычники эти были евреи.







Проклятие: чтоб ты жил как фонарь — днем просто висел, а ночью еще и горел!







Чтоб ты рос как луковица: ногами наружу, а головой в земле!







Чтоб у тебя все зубы выпали, только один чтоб остался: для зубной боли!







Чтоб тебя Бог сделал миллионером и у тебя был собственный пляж: песок в почках и вода в ногах!







Чтоб тебе было сто лет! Но — сию минуту!







Пускай у тебя будет большой дом. В нем — сто комнат. Пускай в каждой комнате стоит по сто кроватей. И пускай кадохес (лихорадка) бросает тебя из кровати в кровать и из комнаты в комнату!






О нищих и богачах


В Восточной Европе существовал обычай по определенным дням недели приглашать бедных студентов-талмудистов в состоятельные семьи на обед. Практика эта не доставляла, как правило, особой радости ни хозяину, ни иешиве-бохеру (студенту).

Иешиве-бохер приходит на обед, сильно опоздав.

— Вы заставили всех ждать вас! — укоризненно говорит хозяин.

— Я вышел из иешивы (высшая школа талмудизма) с двенадцатым ударом часов, — оправдывается бохер.

— В следующий раз, — ворчит хозяин, — удар пускай настигнет вас здесь!







Бохер приглашен на обед в зажиточную семью. К столу подают творожники, и студент поглощает их в невообразимых количествах. В конце концов хозяин не выдерживает:

— Скажите, вы всегда едите с таким удовольствием?

Бохер, с полным ртом:

— Вы и представить себе не можете, что это было бы, если бы я ел с удовольствием!







В доме раввина ждут к обеду иешиве-бохера. Ребецн сегодня как раз пожарила вкуснейшую гусиную печенку. Бохер и его отменный аппетит здесь известны. Как помешать ему слопать большую часть блюда?

Раввин, кажется, придумал:

— Знаешь что? Сначала дай ему столько супа, картошки и фасоли, чтобы он наелся до отвала. И только потом приноси печенку.

Сказано — сделано. Бохер так наелся, что только отмахивается, когда его приглашают брать еще. Раввин подает жене условный знак. Она приносит печенку, и со спокойной душой предлагает ее бохеру — и он отрезает себе огромную порцию! У раввина отваливается челюсть:

— Ты же сказал, что больше ни крошки не сможешь съесть, а сам набросился на печенку, будто голодный волк!

— Ребе-лебен, — отвечает бохер, — в большие праздники синагога так переполнена, что яблоку негде упасть, но тут приходите вы — и вам сразу освобождают широкий проход… Вот так же и у меня с печенкой.







Вариант.

На обед подают курицу. Бохер кладет себе на тарелку обе куриные ножки.

— Ножку я бы тоже съел с удовольствием, — говорит ребе.

— Но не с таким, как я!







Странствующий бохер поздно ночью стучится в дверь к бедному деревенскому раввину.

— Ты видишь, я сам беден, а кроме того, женат на молодой, — говорит раввин. — Но в Писании сказано: нельзя отказывать нуждающемуся в помощи. Входи, мы оставили немного еды на утро, ты можешь съесть половину. И еще: я могу спать в постели жены, а ты занимай мою постель.

Все трое ложатся спать; тут раздается стук в окно: раввина зовут к больному…

Юный бохер с молодой женой раввина остаются одни. Заснуть ни тому, ни другой не удается. Вдруг бохер садится в постели и говорит:

— Можно мне…?

— Можно, только быстро, пока муж не вернулся!

Бохер вскакивает с постели, бежит к остаткам еды и молниеносно все съедает.







Бедные иешиве-бохеры столуются каждый день у другого жителя города. Если в недельном расписании есть пропуски — а это бывает довольно часто, — студент вынужден поститься.

— Эх, было бы у меня семь домов! — мечтает бохер. — Я бы каждый дом продал какому-нибудь богачу, но с условием, что один день в неделю я приходил бы в этот дом поесть. Тогда бы мне никогда не пришлось больше голодать.







Некий прожорливый иешиве-бохер живет у богатого домовладельца, и избавиться от него никак невозможно. В конце концов хозяин и его жена договариваются между собой: они заведут за столом ссору, молодой человек встанет на ту или на другую сторону, и другая сторона попросит его немедленно покинуть дом…

Муж и жена спорят уже четверть часа. Бохер меж тем съедает все, что было на столе.

— Ну, скажите же, кто из нас прав? — обращается к нему хозяин.

Бохер:

— Те шесть недель, что я здесь проживу, я никому из вас ни слова не скажу поперек!







Вариант.

К столу, среди прочего, подана лапша с маком. Супруги — как договорились — спорят, испорчено блюдо или нет.

Бохер, скромно:

— Муме-лебен (дорогая тетенька), в вопросе о лапше с маком я не вполне компетентен!







Шесть недель наконец проходят. Супруги, едва дождавшись наступления дня, который избавит их от нахлебника, на рассвете прибегают вдвоем будить бохера.

— Вставайте, — говорит хозяйка, — петух уже пропел.

— Как, — сонно отвечает бохер, — здесь остался петух? Тогда я поживу еще пару дней.







— Завтра иешиве-бохер опять придет к нам обедать, и уж я все сделаю, чтобы он ел!

— Он что, такой застенчивый?

— Нет, наоборот: если его не заставлять есть, он будет жрать.







Бедный родственник с мрачным видом ковыряет вилкой костлявую курицу, которую ему подали.

— Сара, — говорит хозяин, — скажи же Бене, чтобы он ел.

На что Беня замечает:

— Лучше бы вы в свое время курице говорили, чтобы она ела!







Шмуль приходит к Моше, когда тот обедает. Тому ничего не остается, как пригласить Шмуля к столу.

— Я вообще-то уже поел дома, — вслух размышляет тот. — Ну да ладно, немного пожевать можно!.. — И после этого уплетает за троих.

Прощаясь, Моше говорит ему:

— Когда придешь в следующий раз, лучше пожуй дома, а у нас просто поешь!







Религиозные предписания запрещают евреям употреблять в пищу молочные блюда сразу после мясных.

Нищего пригласили к столу и дали ему мясной суп. Не наевшись, он постучался в дом к другой еврейской семье. Там ему дали кофе с молоком.

По несчастью, случилось так, что еврей, который кормил его первым, проходя мимо, заглянул в окно и увидел, что нищий пьет кофе с молоком.

— И вам не стыдно есть молочное после мясного? — с возмущением закричал он.

— В вашем супе, — стал оправдываться нищий, — было так же мало мяса, как в этом кофе — молока.







Берл и Шмерл отправились попрошайничать, каждый из своего города. По воле случая они одновременно пришли к ребе в Бердичев. Ребецн дала им по ложке и посадила их вместе есть суп, в котором плавали кусочки мяса и овощей. Берл с завистью замечает, что на той стороне, где сидит Шмерл, в супе плавают лучшие кусочки мяса. Тогда он начинает рассказывать:

— Горькой была моя судьба! Не думал и не гадал я, что стану нищим попрошайкой. Когда-то я был богатым, уважаемым человеком. Но враги сговорились меня погубить, и как я ни крутился и ни вертелся (при этом он осторожно поворачивает супницу на сто восемьдесят градусов), ничего мне не помогло!

— Какая жалость! — сочувственно говорит Шмерл. — Но почему ты (и он молниеносно поворачивает супницу обратно) сразу же не обжаловал приговор?







В Восточной Европе существовал обычай: в пятницу вечером, встретив в синагоге молящихся приезжих бедняков, местные евреи приглашали их к себе на субботнюю трапезу.

Богатый еврей зовет нищего к себе на обед. Когда они вместе выходят из синагоги, к ним присоединяется какой-то молчаливый молодой человек, идет за ними по пятам, входит с ними в дом, садится за праздничный стол и ест. Хозяин удивленно молчит. А после обеда спрашивает гостя, не знает ли тот случайно, кто это такой.

— Конечно, знаю! Это мой зять. Он у меня на хлебах. (При заключении брака оговаривается время, в течение которого отец невесты обязуется материально поддерживать молодую пару.)







Нищий после очередного похода за милостыней возвращается домой и рассказывает жене:

— Это было так здорово! Они все из-за меня перессорились! В шуле (синагоге), куда я всегда прихожу перед шабесом, после службы один богач говорит другому: "Пускай он идет к тебе!" А тот отвечает: "Нет, пускай к тебе!" Потом собралось много народу, и все кричали, чтобы я шел к кому-нибудь другому. Они до сих пор там из-за меня спорят.







Приезжий еврей заходит в ресторан дорогой гостиницы и заказывает роскошный обед. Потом говорит хозяину:

— Заплатить мне нечем. Сначала я должен насобирать в городе милостыню.

Хозяин разгневан:

— Попрошайничеством вы никогда не соберете столько денег, чтобы оплатить счет в моем заведении!

— Вы сомневаетесь в моих способностях? — обиженно говорит попрошайка. — Что ж, если вы разбираетесь в этом лучше, чем я, идите и собирайте милостыню сами!







Бедный еврей приглашен к состоятельным людям на шабес. Стол уставлен праздничными блюдами, тут же — хлеб и бархес (Яичная хала, от "барух" — благословлять. В Германии на шабес каждый еврей, если он в состоянии это себе позволить, произносит благословение над бархесом.)

Гость угощается, особенно налегая на бархес, что очень не нравится бережливой хозяйке. Она демонстративно пододвигает ему под нос хлеб. Он благодарит и снова берет бархес.

— Возьмите же немного хлеба, — предлагает хозяйка.

— Нет, спасибо, я лучше бархес.

— Бархес же очень дорог!

— Но вы мне еще дороже.







— Как несправедливо устроен мир! Почему богатые едят сливки, а бедные должны есть простоквашу? Я предлагаю: пусть с этого дня все будет наоборот!

— И как ты этого хочешь добиться?

— Очень просто: поменяем названия!

Самый богатый человек в местечке неграмотен, и письма за него бесплатно пишет бедный меламед (учитель в хедере).

— Ну и дурак ты, — говорит меламеду друг. — Если он ничего не платит, зачем ты за него пишешь?

— А если я не буду писать, он, по-твоему, будет платить больше?

— Ты только представь себе: богач Мандельблют зарабатывает в год сто тысяч рублей!

— Ну и что из этого? — отвечает меламед. — Если бы я работал тысячу семестров, я заработал бы столько же.







Шнорер (попрошайка) — хозяину:

— От вашего подаяния пользы мало, дайте мне лучше какую-нибудь должность на вашем предприятии.

— Но у вас же нет никакой подготовки!

— А зачем мне подготовка? Смотрите, моя еврейская голова — это же первый класс! Наверняка вам когда-нибудь понадобится хороший совет. Вот и возьмите меня на должность советника.

— Хорошо. Тогда первое испытание: дайте мне совет, как от вас избавиться.







Банкир — разорившемуся торговцу, который просит у него денег:

— Вчера мне пришлось уволить своего бухгалтера, христианина. Это место я отдаю вам. Вы будете получать в месяц на двести франков больше.

— Знаете что? Я найду вам нового бухгалтера-христианина, согласного на старое жалованье. А вы каждый месяц платите мне разницу.







Один попрошайка говорит другому:

— Мой зять — ужасно неблагодарный парень! Я ему отвалил шикарное приданое: всю Литву и Латвию (как территорию для попрошайничества). Так этот негодяй хочет выцыганить у меня еще и Познань!







Попрошайка, коллеге:

— Ой, я совсем забыл зайти к Гольдбауму! Он всегда дает мне гульден.

— Да ладно, пойдем дальше. Подари ему этот гульден!

— С какой стати? Он мне что-нибудь дарит?







Шнорер каждый месяц приходит к богатому единоверцу, чтобы получить у него один гульден. Когда он является в очередной раз, кухарка говорит:

— Не мешай ему: он сейчас справляет свадьбу дочери.

Шнорер, возмущенно:

— Чего ради я должен уходить без своего гульдена? Чтобы он за мой счет выдавал замуж свою дочь?







Вариант.

Богатый еврей уезжает на курорт. Попрошайка, горько:

— Вот, за мои деньги он едет на воды!







— Принимая во внимание ваше богатство и мою бедность, — говорит попрошайка, — прошу вас и на сей раз подавить свою скаредность и…

— Если хотите, чтобы я дал вам денег, не разговаривайте со мной в таком тоне!

Попрошайка:

— Вы учите меня побираться?







Банк в Берлине. Служащий, подняв окошко кассы:

— Желаете что-нибудь?

Шнорер, очень дружелюбно:

— Всех благ!







Нищий из Подолья впервые приезжает в Берлин. На вокзале он видит дверь, через которую то и дело входят и выходят спешащие господа. Он пытается разобрать надпись над дверью, но слово ему незнакомо…

Из двери выходит хорошо одетый, толстый еврей. Попрошайка думает: должно быть, там какая-то бойкая торговля, этот господин как раз получил приличный барыш и у него прекрасное настроение… Он подходит к господину с протянутой рукой, и тот дает ему одну марку.

Попрошайка, разочарованно:

— Всего-то? А ведь мы с вашим папашей были на "ты"!

— Как? Вы знали моего отца?

— Спрашиваете! Кто же в Берлине не знал старика Клозета?







У достойного, порядочного человека плохо идут дела. Жена говорит ему:

— Все друзья предлагают нам свою помощь. Почему бы тебе этим не воспользоваться?

— Тебе этого не понять, — отвечает муж. — Они дают до тех пор, пока у них точно ничего не берут!







— Пожалуйста, дайте мне денег! У меня бронхит, я хотел бы поехать в Остенде.

— И вы, живя на подаяние, хотите лечиться на самом роскошном курорте?

— Когда речь идет о здоровье, мне ничего не жалко!







Состоятельная вдова влюбилась в нищего и вознамерилась выйти за него замуж. Он стал упираться.

— При первой же размолвке, — убеждал он ее, — вы станете меня упрекать, что я прежде был побирушкой. Если вы хотите стать моей женой, сначала пойдемте вместе просить подаяние!

Вдова согласилась. Всю неделю они ходили с протянутой рукой по окрестным деревням и местечкам. И вот наступила пятница, они приближаются к своему городу.

— Еще немного, и шабес. Мы почти дома, — с облегчением сказал нищий.

— Погоди-ка! — остановила его вдова. — В этих трех домах я еще не была, забегу-ка туда сначала.







Писатель Шолом-Алейхем, писавший на идише, дал следующее определение понятию "свобода":

"Если у тебя ничего нет, ты можешь свободно умирать с голоду.

Если у тебя нет работы, ты можешь свободно биться головой о стену.

Если ты сломал себе ногу, ты можешь свободно ходить на костылях.

Если ты не в состоянии прокормить семью, ты можешь свободно идти побираться.

А если ты умер, ты можешь свободно быть похороненным".







— Дайте же мне хоть грош!

— Такому здоровяку, как ты, я милостыню не подаю.

— Так что, по-вашему, мне из-за пары медяков сломать себе руки-ноги?







— У моего двоюродного брата дела в самом деле идут плохо. Не будь у него привычки поститься два дня в неделю, он бы давно умер с голоду.







Нищий не смог выпросить у богатого еврея ни копейки. Уходя, он поднимает руку к небесам и торжественно произносит:

— Чтоб вы жили, как жили праотцы наши, Авраам, Исаак и Иаков!

— За что это вы меня благословляете? — удивляется богач.

— Кто вас благословляет? Я пожелал, чтобы вы всю жизнь скитались, как Авраам, ослепли, как Исаак, и охромели, как Иаков.







Попрошайка долго просит подаяния у скряги; тот ничего не намерен ему давать. Наконец нищий поворачивается, чтобы уйти, и на прощанье говорит грустно:

— Я ухожу. И пускай вместо меня к вам придет та, которая прислала меня сюда.

— Стой! — гневно кричит скупец. — Кто это посмел посылать тебя ко мне?

— Кто? Нищета, кто же еще…







Нищий, обращаясь к богатому родственнику:

— У моей незамужней дочери, бедняжки, уже волосы седеют. Помогите мне! Дайте мне пару сотен гульденов на приданое!

— Нет, я не настолько богат. Но ты можешь приходить ко мне в контору и каждый месяц получать по десять гульденов. Я сдержу свое слово: буду платить, пока жив.

— Ах, вы же такой везучий: прямо завтра и умрете!







Шнорер — богатому еврею:

— Вы обещали давать мне каждый месяц по нескольку гульденов, пока я не соберу приданое своей дочери.

— Но ваша дочь недавно умерла!

— Ну, и кто же ее наследник: вы или я?







Хозяин дома — нищему:

— Дарю вам эти старые штаны. Посмотрите сами: они еще почти новые.

— Пусть Бог благословит вас за это! Выполните теперь одну-единственную мою просьбу: купите у меня эти штаны. Посмотрите сами: они еще почти новые!







Обедневший еврей попросил у банкира немного денег. Когда наступило время обеда, банкир пошел в ресторан, где был завсегдатаем, и вдруг увидел: еврей, которому он великодушно помог, сидит за столиком и ест семгу с майонезом.

Банкир подошел и с возмущением сказал:

— Нет, это слишком! Сначала вы просите у меня денег, а потом заказываете в ресторане семгу с майонезом?

— Не понимаю, чего вы от меня хотите? — ответил еврей. — Когда у меня нет денег, я не могу кушать семгу с майонезом! Когда у меня есть деньги, я не смею кушать семгу с майонезом! Так когда же мне кушать семгу с майонезом?







Что тяжелее всего носить?

Пустой кошелек.







Нищий, приглашенный в состоятельный дом, по-детски радуется, глядя на серебряную хозяйскую посуду.

— Чего ты так радуешься? — удивляется хозяин. — Она же не твоя.

— А какая разница? Ведь, глядя на нее, мы оба испытываем одинаковое удовольствие.

— Да, но я могу спрятать ее куда-нибудь, даже закопать, а ты не можешь.

— Если вы ее спрячете, нам обоим не будет от этого никакой радости.

— Согласен. Но я могу заложить ее. Или продать.

— Если вы ее заложите или продадите, рад этому буду только я, а не вы.







— Пожалуйста, помогите мне! Я был музыкантом бродячего оркестра, но он распался, и вот теперь я остался без гроша в чужом городе. Я неисправимый неудачник.

Хозяин дома, недоверчиво:

— И на каком же инструменте вы играете?

Попрошайка долго думает, потом отвечает:

— На гобое.

Хозяин открывает шкаф, достает гобой и говорит:

— Ладно, сначала сыграйте мне что-нибудь.

— Вот видите, — сокрушается попрошайка, — я сказал вам чистую правду: я и в самом деле последний неудачник. Ведь это же надо, чтобы у вас оказался именно гобой!







В дом раввина приходит за подаянием нищий бродяга. Ребецн ставит перед ним горшок с вареным рубцом, но просит, чтобы он съел только половину.

Однако нищий так голоден, что съедает почти все. А чтобы это было не так заметно, бросает в горшок кусочки старых кожаных штанов, которые лежали у него в котомке.

Вскоре приходит второй бродяга, и ребецн сажает его к тому же горшку с рубцом. Бродяга ест с аппетитом и вдруг восклицает:

— Черт бы взял этот ваш рубец, ребецн! К нему пришита пуговица…







Еврей из Галиции — оптовому торговцу в Вене:

— Я хочу купить у вас партию шелковых чулок.

— Сейчас покажу вам образцы… Постойте, это не вы приходили ко мне вчера просить подаяние?

— Ну, я. У нас в Галиции так заведено: сначала мы просим подаяние, потом делаем гешефт. А у вас в Вене сперва делают гешефт, потом идут по миру.







Полицейский в Вене задерживает двух нищих евреев из Галиции.

— Где вы живете? — строго спрашивает он одного.

— Где может жить бедный еврей, который в Вене проездом?

— А вы? — спрашивает полицейский второго.

— Я его сосед.







— С тех пор как дела у меня пошли лучше, мой дом все время полон гостей. Я больше не в силах это выдержать!

— Есть надежное средство: у состоятельных проси взаймы, а бедным давай небольшие ссуды. Больше ты ни тех, ни других не увидишь.







Приходит нищий к богатому торговцу. Тот просит его подождать. Проходит час, другой, а торговец все корпит над своими гроссбухами. Нищий уже собирается уходить.

— Потерпите чуть-чуть, — оборачивается к нему "богач". — Я сейчас узнаю, могу ли я помочь вам или мне идти с вами просить подаяние.







Бедный родственник приехал к богатому в гости и надолго у него поселился.

— Вы не скучаете по жене? — спрашивает его хозяйка.

— Как мило, что вы о ней беспокоитесь! Я ей напишу: пускай приезжает тоже.







После большого пожара распределяют пожертвования. Ейтелес тоже обращается к бургомистру.

— У вас же ничего не сгорело, — говорит тот.

— А кто оплатит мне мой испуг?







Попрошайка обращается к Гольдштейну:

— Помогите бедному еврею! Мой дом со всем, что в нем было, сгорел!

— А у вас есть письменное подтверждение о понесенном ущербе, заверенное раввином? — спрашивает Гольдштейн.

— Было, — жалобно говорит еврей. — Но оно, увы, тоже сгорело.







Бедный раввин отправляется просить подаяние. Спустя короткое время его примеру следует хазан той же общины. Случайно он приходит в дом, где как раз перед этим побывал раввин.

— Ваш раввин недавно тоже был здесь, — говорит хозяин дома. — Как это следует понимать?

— А что тут понимать? — отвечает хазан. — Если бы у главы нашей общины нашлась пара ботинок, он тоже был бы сейчас здесь.







Раввин бедной общины заболел чахоткой. Врач рекомендует ему побольше гулять и пить свежее молоко. Жалованья раввину, однако, едва хватает на сухари.

Община собирается, чтобы обсудить ситуацию. После этого к раввину приходит делегация и сообщает:

— Для прогулок средств уже хватает. А вот с молоком придется немного подождать.







Если бедняк ест курицу, значит, или он сам болен, или курица была больна.







В час ночи раздается стук в окно. Хозяин дома в испуге открывает створку. Под окном стоит нищий.

— Вы что, среди ночи побираетесь? — возмущается хозяин.

— Да вы не волнуйтесь! — успокаивает его попрошайка. — Днем я побираюсь тоже.







Богатый еврей:

— Моя касса в данный момент пуста. Приходите завтра!

Нищий:

— Ну уж нет. Я так долго верил обещаниям, что понес слишком много убытков!







Оказывать помощь бедным — это мицва, одна из заповедей, которые должен соблюдать верующий.

Одна еврейская община стала такой состоятельной, что в один прекрасный день здесь не осталось никого, кому надо было бы помогать. Община выписывает себе нищего из Касриловки. Тот со временем стал настолько заносчивым, что пришлось напомнить ему о скромности. Он угрожающим тоном ответил:

— Если так, сейчас же уезжаю в Касриловку! Ломайте тогда голову, как вы будете выполнять вашу мицву!







Попрошайка с восторгом рассказывает жене, каким великолепным кексом его угощали в одном богатом доме.

— Попроси рецепт, — говорит жена. — Я тоже испеку такой кекс.

Нищий выспрашивает кухарку, потом докладывает жене:

— Берешь десяток яиц…

— Десяток я себе не могу позволить. Возьму два.

— Хорошо. Еще нужен фунт сливочного масла…

— Где, интересно, я возьму сливочное масло?

— Значит, без сливочного масла… Дальше: четверть фунта изюма…

— Это обязательно? Изюм очень дорогой.

— Нет, наверно, не обязательно… Дальше: фунт пшеничной муки.

— Радуйся, что ржаная есть в доме!

— По мне, и ржаная сойдет. Потом тесто кладут в круглую форму и пекут в духовке.

— Духовки у нас нет. Формы тоже. Испеку кекс в горячей золе…

Кекс готов. Женщина пробует его.

— Фу, — говорит она, — и что богатые в этом находят?







Богача преследует страх смерти.

— Смерти вам бояться не надо, — говорит ему попавший в город нищий. — У такого богатого человека, как вы, есть прекрасный выход. Приезжайте к нам в Мазеповку! Там у нас еще ни один богач не умер.







Двое нищих приглашены в богатый дом. Они восхищаются роскошной обстановкой, едят великолепные блюда. Когда они уходят, один нищий говорит другому:

— Знаешь, Янкель, стоит продать последнюю рубашку, чтобы стать таким же богатым!







Почему ученые люди с почтением относятся к деньгам, а богатые люди без всякого почтения относятся к бедным ученым?

Потому что ученые и мудрецы знают цену денег, а богачи не знают цену образования.







— Аарон, ты интеллигентный, образованный человек. Зачем ты так унижаешься перед каждым богатым невеждой?

— Так уж повелось со времен Адама: хочешь подоить корову, будь добр, поклонись ей.







В чем различие между бедняком и богачом?

Только бедняк думает, что богач все может иметь за деньги.







Нищий, мечтательно, обращаясь к другому нищему:

— Представляешь, как было бы здорово, если бы у тебя вместо каморки в подвале был настоящий королевский дворец?

— Избави Бог! — в ужасе машет руками другой. — Во дворце столько дверей, и на каждую нужна мезуза — где я наберу их такое количество?







Хаим, сапожник, любит рассказывать:

— Моя мама хотела, чтобы я стал портным, но отец отдал меня в ученики к сапожнику. И это было мое счастье! Я работаю уже тридцать лет, и никто ни разу не заказал у меня сюртук. Будь я портным, я бы точно с голоду умер!







Торговец нищему:

— Больше я не смогу помогать вам, как помогал до сих пор. Я неудачно играл на бирже, теперь я сам совсем нищий.

Нищий:

— Что ж, если понадобится хороший адресок, обращайтесь.







Бедный еврей долго ломал голову, где ему взять денег, чтобы должным образом встретить шабес. Тут ему пришло в голову пойти в похоронную фирму и взять там аванс на погребальное одеяние для своей "только что скончавшейся" жены. Получив 20 крон, он вручил их жене, и та пошла делать покупки к шабесу.

Когда она стояла у плиты и варила креплах (пельмени), пришли люди из похоронной фирмы, чтобы одеть покойницу и унести ее. Вместо покойницы они увидели у плиты живую женщину — и, крайне возмущенные, принялись бранить обманщика.

— Покойница — вот она, — ответил тот. — Вас что, не устраивает, если она пока то да се сварит мне креплах?







Вариант.

Еврей говорит:

— Ну, так и забирайте ее!







— Знаете, почему я охаю? Потому что обувь жмет.

— А зачем вы ее носите?

— Нарочно. Смотрите: у меня больная жена, меня преследуют кредиторы, моя дочь все еще не замужем… Но когда я прихожу домой и снимаю эти ботинки, я наконец узнаю, что такое счастье!







Хозяин дома, нищему:

— Берите же сахар к чаю!

— Спасибо, сахар я всегда беру только свой.

Выпив чай, нищий берет со стола сахарницу и высыпает содержимое себе в мешочек.

— Но вы только что похвалились, что кладете в чай только свой сахар. А теперь высыпали себе всю сахарницу!

— Ну да, — удивляется нищий. — А иначе как бы я мог класть в чай свой сахар?







В каждой еврейской общине Восточной Европы был так называемый "хекдейш", нечто среднее между ночлежкой и богадельней, где мог бесплатно переночевать любой неместный еврей.

Встречаются в хекдейше три еврея. Один вытаскивает из своего узелка небольшой мешочек и говорит:

— Здесь у меня сахар. Каждый раз, когда я прихожу в богатый дом, где на стакан чаю дают больше одного кусочка, второй кусочек я стараюсь сэкономить и беру с собой. Я собрал сахара уже на четыре стакана!

— А я вчера, — рассказывает второй еврей, — был в таком богатом доме, где разрешают брать аж по три кусочка сахара на стакан! Если такое возможно у обычного еврейского балабоса (домовладельца, хозяина), тогда что же делается у Ротшильда?

— У Ротшильда? — вступает в разговор третий. — Ротшильд не кладет в чай сахар, а наоборот: берет целую сахарную голову и делает в ней ямку. В эту ямку он наливает горячий чай и тянет его оттуда.







Вариант.

Еврей, мечтательно:

— Хотел бы я быть богатым, как Шенфельд: каждый день надевать новую рубашку!

— Если Шенфельд может себе это позволить, — спрашивает его второй, — что же тогда делает Ротшильд?

— Ротшильд? Надевает — снимает, надевает — снимает…







— Если бы ты нашел на улице десять тысяч рублей, что бы ты с ними сделал: оставил себе или вернул тому, кто их потерял?

— Зависит от того, кто потерял. Если бы потерял Ротшильд, оставил бы себе. А если бы это были деньги какого-нибудь бедного шамеса, который трижды в день, вместе с женой и детьми, умирает от голода, я бы точно вернул ему!







Нищий пришел к Ротшильду. Тот дает ему пять гульденов.

Нищий, растроганно:

— Да поможет вам Бог заработать в сто раз больше!







Блох, умирая:

— Десять тысяч гульденов — для дома призрения, двадцать тысяч — сиротскому приюту…

Один из присутствующих, шепотом:

— Смотри, каким щедрым вдруг стал старый скряга!

— Чепуха! — отвечает ему другой. — Разве он свои деньги раздает? Он же делит свое наследство!







Деревенский еврей ходит по улицам города, одетый в лохмотья. Встретившийся знакомый корит его:

— И вам не стыдно?

— С чего бы? — отвечает тот. — Здесь меня никто не знает!

Они опять встречаются, уже в деревне: на еврее — то же рванье, что и в городе. Знакомый удивлен.

— Ну и что с того? — говорит деревенский еврей. — Здесь-то меня все знают!







Вариант.

— Как ты можешь ходить таким обтрепанным?

— Так все же знают, что у меня есть еще один костюм.

— Тогда почему бы тебе его не надеть?

— Потому что он еще обтрепаннее, чем этот.







Некий еврей, уважаемый отец семейства, которого считали богатым, в действительности потерял все свои деньги. Поэтому раввин и рош а-кахал (глава общины) решили обойти всех богатых членов общины, чтобы собрать пожертвования для несчастного, не называя его имени. Пришли они и к одному фабриканту.

— Я дам вам пятьдесят рублей, если вы скажете, кому эти деньги пойдут, — сказал фабрикант.

Хотя сумма выглядела солидно, оба упорно молчали.

— Я дам сто… двести… пятьсот рублей!

Раввин и рош а-кахал держались твердо.

Тогда фабрикант сказал:

— Честно говоря, нет у меня никаких пятисот рублей. Я только хотел узнать, умеете ли вы молчать. Теперь, когда я убедился, что умеете, я вас попрошу: собирайте и для меня!







— Хотел бы я выглядеть, как вы, и при этом быть богатым, как Ротшильд!

— Льстец!

— Да нет! Я имел в виду: будь я богатым, как Ротшильд, мне было бы не страшно, что я выгляжу, как вы!







Нищий приходит во дворец Ротшильда. Швейцар выслушивает его просьбу, пишет что-то на листочке бумаги и с этой запиской посылает нищего к кассиру. Тот читает записку, добавляет пару слов — и посылает нищего ко второму секретарю. Тот делает на записке свою пометку — и направляет нищего к первому секретарю. Тот бросает взгляд на записку — и прогоняет нищего вон.

На улице нищий встречает другого нищего, который как раз тоже собирается идти во дворец.

— Ну как, много дали? — спрашивает он.

Первый нищий, восторженно:

— Дать ничего не дали, просто-напросто вышвырнули. Но какой же у них там порядок!







На похоронах барона Ротшильда какой-то оборванный еврей идет за похоронной процессией и горько плачет.

— Ты что, родственник ему? — шепотом спрашивает оказавшийся рядом знакомый.

— Нет, — всхлипывает еврей. — Потому и плачу.







Нищий, углубившись в созерцание величественного памятника на могиле Ротшильда: "Живут же люди!"







Бедный меламед говорит жене:

— Будь я Ротшильдом, я был бы еще богаче, чем он.

— Как так?

— А я остался бы, кроме того, еще и меламедом!







У эмигранта Ицика, кое-как устроившегося в лондонской гостинице, звонит телефон.

— Прошу прощения, — звучит в трубке вежливый голос. — Мне нужен барон Ротшильд. Я правильно попал?

— Ой, как неправильно вы попали! — отвечает Ицик.







Глядя на юного барона Ротшильда, которого камердинер усаживает в экипаж, нищий еврей вздыхает:

— Такой маленький — а уже Ротшильд!







Нищий побывал у Ротшильда.

— И сколько же ты получил? — спрашивают у него.

— Один гульден.

— Так мало?

— Да, знаете, у него плохо идут дела. Я сам видел, как две его дочери в гостиной вдвоем играли на одном рояле.







Бедный еврей во что бы то ни стало хочет поговорить лично с Ротшильдом. Наконец ему удается добиться аудиенции.

— Я прошу вас помочь мне деньгами, — говорит он.

— Послушайте, — сердито отвечает Ротшильд, — из-за этого вам нужно было отнимать у меня время?

— Господин Ротшильд, — говорит еврей, — вы, может быть, лучше меня разбираетесь в банковских делах. Но как побираться, я знаю лучше вас.







— Если бы ты был Ротшильдом, что бы ты делал с его богатством?

— Это не вопрос. Вот вопрос: что делал бы Ротшильд с моей бедностью?







Бедный родственник — Ротшильду:

— Я знаю способ, как вам без всякого труда заработать полмиллиона.

— Ну-ну, — говорит Ротшильд, — интересно послушать!

— Я слышал, — объясняет родственник, — что вы за своей дочерью даете в приданое миллион. Так вот: я готов жениться на ней за полмиллиона!







Ротшильд — своему кассиру:

— Господин Зильберман, мне не нравится, что вы являетесь на службу только в десять часов. Посмотрите на меня: я — ваш шеф, а прихожу в восемь.

— Господин барон, — объясняет кассир, — ведь вам так приятно уже в восемь утра вспомнить, что вы барон Ротшильд. А для меня и в десять все еще слишком рано, чтобы смириться с мыслью, что я всего лишь ваш кассир.







— Как стать богатым? — спрашивает бедный еврей богатого.

— Ну, — объясняет тот, — начать нужно вот с чего: первые двадцать лет надо быть закоренелым скрягой.

— А потом?

— Потом? — переспрашивает богатый. — Потом вы им и останетесь, но уже на всю жизнь.







Самый богатый еврей в местечке — человек черствый и скупой. Раввин, разговаривая с ним, взывает к его совести, просит проявлять сострадание. Богач обещает исправиться…

Студеной зимней ночью в окно богачу стучит нищий и умоляет помочь ему: он замерз и проголодался.

— Как мне вас жаль, как жаль! — сочувственно говорит богач.

— Впусти же его наконец! — говорит жена.

— Замолчи, курица! Раввин сказал, я должен сострадать людям. Если я его впущу и он будет сыт и согрет, зачем тогда ему мое сострадание?







Нищему удалось, затратив немало усилий, получить аудиенцию у советника коммерции и обрисовать ему свои несчастья. Тот, глубоко взволнованный тем, что услышал, звонит лакею и дает ему распоряжение:

— Жан, вышвырните этого господина вон: он надрывает мне сердце!







— Рабби, почему пожертвования для нищих калек собирать гораздо легче, чем для нищих ученых?

— Это легко объяснить. Каждый богач знает, что он сам может стать нищим калекой. А вот нищим ученым ему не стать никогда.







— У меня дела совсем плохи. Помогите мне!

— Не могу. У меня очень бедный брат, который рассчитывает на мою помощь.

— Но я же знаю, что своему брату вы ничего не даете!

— Если вы это знаете, как же вы тогда можете надеяться, что я дам денег совсем чужому человеку?







— Пожалуйста, помогите мне! Я в вашем городе родился!

— Не может этого быть!

— Почему не может быть?

— Потому что тогда бы вы знали, что я никому ничего не даю.







— Ваш сын пожертвовал тысячу рублей на новую синагогу, а вы хотите дать только сто?

— Мой сын может это себе позволить. У него есть бережливый отец. А у меня — только легкомысленный сын.







— Господин советник коммерции, — говорит нищий, — я знавал вашего блаженной памяти папашу, вашу блаженной памяти тетю Хану, вашего блаженной памяти дедушку…

— Говорите скорей, сколько вы хотите, только не лазайте по моему фамильному древу!







Бедный уличный торговец спрашивает у раввина:

— Есть ли способ усмирить кусачую собаку?

— Есть, — отвечает раввин. — Мидраш (буквально: Учение) советует: если на тебя напали собаки, сядь на землю.

Спустя две недели торговец снова у раввина: искусанный, в разодранной одежде.

— Ребе, Мидраш не прав.

— Мидраш всегда прав. Но подозреваю, что собаки никогда ничего не слыхали про Мидраш.







Вариант.

Раввин предложил торговцу очень действенную молитву, тот хвастался ей перед людьми, а когда его все же покусали собаки, люди стали смеяться над ним. Торговец им ответил:

— Молитва и в самом деле действенная, только собаки не дали мне ее произнести до конца!







— Собака так злобно лает! Удастся нам уйти?

— Ты же знаешь: собаки, которые лают, не кусаются.

— Я-то знаю. Но не знаю, знает ли это собака!







Скупой еврей подходит к вратам Царства Небесного.

— Я дал нищему Хаиму две копейки! — уверяет он.

Разыскивают Хаима. Он подтверждает: да, было.

— Нищему Шлойме я тоже дал две копейки, — говорит скупой.

Нищего приводят, и он подтверждает: да, дал.

Две копейки получил в свое время и еще один, третий нищий. Он тоже свидетельствует: да, это правда.

Тут всемилостивый Бог говорит:

— Верните ему эти вшивые шесть копеек и гоните его ко всем чертям!







У бедного портного дюжина детишек. Однажды влезает он на крышу и видит: там сидит какое-то жалкое существо, старое, тощее, голое. Он спрашивает:

— Ты кто такой и что тут делаешь?

— Я здесь живу, я — нужда! — говорит существо.

Портному становится его жалко. Он снимает мерку и шьет ему костюм. Когда костюм готов, он опять лезет на крышу. Костюм мал: нужда за это время выросла!






В дороге


Айзенштадт на своем экипаже прибывает ночью в какое-то захолустное местечко. На постоялом дворе он снимает комнату, собираясь немного поспать, а кучера Айзика оставляет в экипаже, чтобы стерег лошадей.

Тем не менее Айзенштадт не спокоен. Около полуночи он подходит к окну и спрашивает:

— Айзик, ты не спишь?

— Не сплю, — отвечает Айзик.

— Что ты делаешь?

— Размышляю.

— О чем же ты размышляешь?

— Я размышляю: когда выкапывают котлован для нового дома, куда девается вынутая земля?

— Ладно, размышляй дальше.

Проходит еще час. Айзенштадт опять не спокоен.

— Ты не спишь, Айзик?

— Не сплю. Размышляю.

— О чем размышляешь?

— Я размышляю: когда из трубы поднимается дым, куда он потом девается?

— Ладно, размышляй дальше.

Проходит еще час; скоро утро. Айзенштадт спрашивает в третий раз:

— Айзик, ты не спишь?

— Не сплю. Размышляю.

— О чем?

— Вот о чем: всю ночь я не спал и смотрел в оба — куда же делись лошади?







Еврейской мистике не чужда идея о переселении душ.

Два бедных еврея распрягли у спящего крестьянина лошадь и спрятали ее в лесу. Но душа у них не на месте: ведь когда крестьянин проснется, он переполошит народ, они обыщут окрестности, найдут воров, безжалостно изобьют их и заберут лошадь… Йойне говорит Шмулю:

— Положись на меня. Я кое-что придумал! — И, встав перед телегой, надевает на себя упряжь. А товарищу велит отвести лошадь на ближайшую конную ярмарку…

Проснувшись, крестьянин ужасно удивился, увидев вместо лошади еврея в лапсердаке. А еврей ударился в слезы и стал рассказывать:

— Когда мы, евреи, согрешим, Бог карает нас, превращая в животных. Вот я согрешил — и стал лошадью. Я раскаялся, и теперь я опять человек. Но ты купил меня, и я должен теперь, уже как человек, тащить твою телегу!

Крестьянин даже заплакал от жалости.

— Ни за что! — сказал он. — Бог тебя простил — значит, и я должен тебя простить и отпустить на все четыре стороны. Вот тебе гульден, ступай с миром домой!

Но крестьянину теперь нужна новая лошадь. Он отправляется на конную ярмарку — и что он видит: там стоит его лошадка! Крестьянин подходит к ней и, ткнув ее кулаком в бок, лукаво шепчет:

— Ну что, плут? Опять согрешил?







Кучер-еврей безжалостно хлещет свою лошаденку. Другой еврей не в силах на это смотреть — и, решив сыграть на вере в переселение душ, говорит кучеру:

— Ты разве не знаешь, что в этой лошади может скрываться душа еврея, наказанного за грехи?

— И пусть себе! — невозмутимо отвечает ему кучер. — Если еврей взялся быть лошадью, пускай тянет!







Барышник всучил неопытному покупателю хромую лошадь. Тот заметил это после того, как расплатился, и принялся причитать и жаловаться на судьбу. Народ, собравшийся вокруг бедолаги, требует от барышника, чтобы тот вернул деньги.

— Что вы за люди? — недоволен барышник. — У лошади хромая нога — и вы уже поднимаете крик! А почему никто не вспомнит, что у нее еще три здоровых ноги?







Кучер вез раввина в дальнюю поездку и по дороге жаловался на несправедливость жизни. Вот раввина везде встречают с почестями, преподносят подарки, а на него, кучера, смотрят как на последнюю собаку.

Раввин старается утешить кучера: эти почести — награда за долгие годы тяжелой учебы.

— Ты бы, — сказал он, — в моей шкуре не смог, да и не захотел бы пробыть даже часа.

Тогда кучер предложил раввину для пробы поменяться одеждой. Тот согласился.

Так они въехали в какой-то городок. Переодетого кучера обступили люди, а настоящий раввин сидел в углу, и никто не обращал на него внимания. Тут вперед вышел почтенного вида еврей и обратился к мнимому раввину:

— Есть в Талмуде одно место, насчет которого мы спорим. Вы могли бы, наверное, нам его объяснить.

Кучер бросил взгляд в книгу и сказал снисходительно:

— И это вызывает у вас трудности? Да у нас в городе с такими вопросами справится даже самый простой человек. И я вам это сейчас докажу. Эй, кучер, иди сюда, растолкуй господам это место!







Раввин нанял для поездки экипаж. Едут они, едут, подъезжают к холму. У подножья кучер говорит:

— Ребе, эта лошадь — совсем старая и немощная. Будьте добры, слезьте и помогите мне толкать экипаж.

Раввин, в меру своих сил, помогает. Они поднимаются на холм, раввин собирается сесть в экипаж.

— Нет, ребе, — опять просит кучер, — тормоза у экипажа плохие, помогите мне его придержать, чтобы его не понесло!

Раввин помогает снова…

Когда они прибыли к месту назначения, раввин отсчитал сумму, на которую они договаривались, и сказал:

— Почему я тебя нанял, ясно: мне нужно было сюда по делам. Почему ты взялся меня отвезти, тоже понятно: ты и твоя семья должны как-то жить… Но что тут, в конце концов, делает лошадь?







Вариант.

Кучер просит пассажиров:

— Тут такой крутой подъем, пожалейте лошадей, выйдите ненадолго из экипажа!

Когда подъем кончается и начинается спуск, кучер предостерегает пассажиров:

— Экипаж может понести, лучше идите пешком!

Наконец, дорога становится ровной и гладкой, пассажиры хотят подняться в экипаж. Но кучер возражает:

— Не будьте привередливыми! Смотрите, какое прекрасное место для приятной, полезной для здоровья прогулки!

— Что же, мы так и не посидим в экипаже? — спрашивает один из пассажиров.

— Отчего же, посидите. Когда лошади пойдут пастись!







На крутом подъеме раввин, жалея лошадь, выходит из экипажа.

— Ребе, — говорит кучер, — моя лошадь обязана везти вас и в гору!

— Знаю, — соглашается раввин. — Окажись я с твоей лошадью перед судом, я бы наверняка выиграл. Но я не завожу тяжбу с лошадьми.







В еврейском народе сохраняется унаследованное от прошлого деление на священнослужителей (коэны), культовых помощников (левиты) и обычных людей (Израиль). Сегодня это деление большой роли не играет; существует лишь одно исключение: коэнам не разрешается жениться на разведенных женщинах.

Кучер, обращаясь к раввину:

— Могу я, хоть я из коэнов, взять разведенную женщину?

— Ты же знаешь, коэну запрещено жениться на разведенной!

— Что вы, ребе! Кто говорит о женитьбе? Я хочу взять ее пассажиркой!







Раввин сидит в экипаже; дорога идет в гору. Он видит дорожных рабочих, которые мостят улицу, и спрашивает кучера, зачем это нужно.

— По мощеной улице в гору ехать гораздо легче, — объясняет тот.

Но, спускаясь по другой стороне холма, они снова видят рабочих, которые мостят улицу.

— Когда мостят дорогу, ведущую вверх, — мудро замечает раввин, — это я понимаю. Но зачем мостить здесь, где она идет вниз?







— Моя лошадь уже не один раз окупила свой корм, — размышляет кучер. — Так что у меня есть все причины быть благодарным. Что бы я делал, если бы Господу, слава Ему, пришло в голову посадить лошадь в экипаж, а меня запрячь?







— Мой коняга, — говорит кучер, — он же одновременно и хасид (благочестивый), и цадик (праведный), и анав (смиренный): не заглядывается на женщин, постится от шабеса до шабеса и не лезет вперед, а всегда довольствуется последним местом…







Кучер — торопящимся пассажирам:

— Зачем погонять бедных животных? Поверьте мне, я своих лошадей знаю. Если они захотят, помчатся, как черти!

— А почему тогда мы еле ползем?

— Что я могу сделать? Они еще ни разу в жизни не хотели никуда мчаться!







Бедный кучер приучал свою лошадку поститься. Сначала он давал ей корм раз в день, потом раз в два дня, потом — в три дня.

Потом она легла на землю и умерла.

— Ох, — жалуется кучер, — она уже так привыкла поститься! Надо же было ей как раз теперь лечь на землю и умереть!







Пока еврей отдыхал на постоялом дворе, конокрады увели его лошадей. Обнаружив это, он сказал, сдерживая слезы:

— Теперь мне придется поступить так, как поступал в таком положении мой бедный отец!

Конокрады услышали это и испугались. Лошадей они, конечно, украли, но обрекать бедного еврея на самоубийство никто не хотел. Они незаметно привели лошадей обратно, а потом спросили:

— Что же делал в таких случаях ваш папаша?

— А что ему было делать? — ответил еврей. — Он шел дальше пешком.







На определенный день — дело было поздней осенью — торговец заказал экипаж с кучером. Кучер не приехал, торговец из-за этого понес убытки — и пришел к раввину с жалобой на кучера.

— Я платить не буду! — заявил кучер.

— Что значит: не будешь? — сказал раввин. — По Моисееву закону ты должен возместить ущерб, причиной которого стало нарушение договора.

— Все равно не буду. Моисею хорошо было говорить! Он дал нам Тору к Швуэсу, когда дороги уже просохли. А сейчас это разве дороги? Это же болото! Летом я бы тоже поехал, а теперь, осенью, пускай сам едет, если ему так хочется!







Еврей заказал экипаж с кучером на понедельник. В понедельник кучер не явился, и еврей из-за этого не попал на ярмарку. Спустя неделю, в понедельник, кучер стучится в дверь.

— Ты только сейчас являешься? С опозданием на неделю?

— Дело было так, — объясняет кучер. — Во вторник мне пришло в голову, что я забыл прийти к вам в понедельник. В среду у меня не было времени. В четверг я подумал, что ехать куда-то, когда на носу шабес, нет смысла. В воскресенье я не пришел, потому что вы меня заказывали на понедельник. А сегодня как раз понедельник, и я вот он. Так что вы хотели?







Кучер догоняет бедного уличного торговца, который с трудом тащит на плечах тяжеленный тюк, и приглашает его сесть к нему на пустую подводу. Торговец садится, но тюк продолжает держать на плечах.

— Да вы положите мешок-то! — говорит ему кучер.

— Ох, — скромно отвечает торговец, — мне и так неловко, что ваша лошадь должна меня везти!







— Черт бы побрал эту клячу! — горько жалуется кучер. — Слепа, как Самсон, а надо же, отыскала на всей улице одну-единственную ямку и сломала себе ногу!







Казак и еврей стоят перед судьей. Еврей утверждает, что казак украл у него коня.

— Да нет, я этого коня нашел, — говорит казак.

— Что значит нашел? На том коне я сидел! А он огрел меня плетью, ударил кулаком и сбросил на землю!

— Так все было или не так? — спрашивает судья.

— Ну, так, — мрачно отвечает казак. — Я их обоих нашел, еврея и коня, только еврей мне ни к чему.







— Слушай, что я тебе расскажу! Дело было в разгар зимы. Мне нужно было ехать в дальнюю деревню. Мой кучер был пьян и сбился с дороги. Наступила ночь, а мы где-то в глухом лесу. И вдруг — волки! Кучер стал хлестать лошадей. Но какой с этого толк? Два волка бросились на лошадь, что бежала впереди. В тот же самый момент я почувствовал дыхание третьего зверя на своей шее… Но как велико могущество Божие! Вся эта история была неправдой!







— Когда мы вчера ехали на телеге через лес, за нами погналась по меньшей мере сотня волков.

— В самом деле, сто волков?

— Ну, если их было пятьдесят или двадцать, вам от этого легче?

— Значит, их было двадцать?

— Я вас не понимаю. Разве в числе дело? Разве один-единственный волк — это не ужасно?

— Ага, значит, там на самом деле был один волк?

— Ну а кто там еще, по-вашему, мог рычать в кустах?







— Когда я минувшей зимой ехал в экипаже через Карпаты, за мной погнались девяносто девять волков.

— Почему именно девяносто девять?

— Я, собственно, хотел сказать: сто, но ведь тогда вы наверняка сказали бы, что это преувеличение.







Еврей идет по тракту. Встречается ему крестьянская телега. Еврей спрашивает крестьянина:

— Далеко отсюда до деревни Сатьмази?

— Полчаса.

— Можно с вами поехать?

— Садись.

Они едут полчаса. Еврей начинает беспокоиться.

— А теперь — далеко еще до Сатьмази?

— Добрый час или около того.

— Как?! Перед этим вы сказали, что полчаса!

— Так мы же едем в другую сторону.







Северный вокзал в Вене. Ицик подходит к билетной кассе и нерешительно бормочет:

— Скажите, до Кракова можно ехать прямо или надо делать пересадку в Перемышле?

— Давайте быстрее, — торопит его кассир.

— А вы разговаривайте повежливей! — возмущается Ицик. — В Вене ведь и другой вокзал есть.







Шмуль обращается к кассиру:

— Будьте так любезны, скажите, сколько стоит доехать до Тернополя?

— Двадцать крон.

— Двадцать крон! Какой ужас! Ваше благородие, сделайте бедному еврею скидку на пятьдесят процентов.

— Я сказал: двадцать крон!

— Ну хорошо, зачем кричать? Давайте скажем так: восемнадцать крон — и по рукам!.

— Убирайтесь к дьяволу!

— Ша, не надо так о себе воображать! Смотрите, на той платформе стоит еще один служащий! Я сейчас пойду к нему и спрошу, что он может мне предложить.

Шмуль спускается на пути и, пренебрегая опасностью, шагает по рельсам. Кассир испуганно машет ему: дескать, вернитесь немедленно. Шмуль с гордым видом отмахивается:

— Поздно, ваше благородие! Со мной гешефта теперь у вас не получится!







Вариант.

Розенблат обращается к кассиру на вокзале:

— Ваш билет стоит ужасно дорого! Сделайте мне скидку!

Кассир в ярости. Розенблат еще раз пытается растолковать, чего он хочет. Поезд тем временем уходит.

Розенблат, торжествуя:

— Вот видите? Теперь вы совсем ничего не получите!







— Пожалуйста, мне билет до Гамбурга! — просит Краковер.

— Через Ульцен или через Штендаль?

— Через две недели.







— Куда? — спрашивает кассир.

— Афцу (т. е. "до" на идише) Познань.

— "Афцу" Познань у нас нет билетов, у нас есть нах Познань (правильно по-немецки: nach Posen; но "nach" означает еще и "после".)

— Зачем кричать? Давайте мне "после" Познани, тот кусочек я пройду назад пешком!







Носильщик:

— Могу я взять ваш чемодан?

Мандельброт:

— А что, разве я несу его неправильно?







На вокзале во Львове. Старая еврейка спрашивает еврея:

— Когда уходит последний поезд на Тернополь?

— До этого, — отвечает тот, — вы все равно не доживете!







У еврея перед самым носом ушел поезд. Еврей, презрительно:

— Тоже мне хохма!







Варианты.

1

Еврей — поезду:

— Зря ты так старался. Я и не собирался на тебе ехать!




2

— Нет, вы мне скажите, разве это не антисемитизм?







Еврей стоит на платформе и жалобно причитает:

— Я опоздал на поезд всего на полминуты!

— А представляешь, — говорит ему другой, — как было бы досадно, если бы ты опоздал на целых полчаса!







Кон сел не на тот поезд. Он спрашивает у сидящего напротив пассажира:

— Куда вы едете?

— Из Варшавы в Ковно.

— Нет, до чего дошла техника! — восхищается Кон. — Вы едете из Варшавы в Ковно, я из Ковно в Варшаву, и мы оба сидим в одном поезде, только едем в разные стороны!







— Поезжай с Богом, сынок! Когда прибудешь на место, возьми пустой конверт с маркой и брось в почтовый ящик: я его получу и буду знать, что все в порядке.

— Папа, лучше давай я пошлю конверт без марки. Ты его получишь и откажешься платить за доставку, но все равно будешь знать, что у меня все в порядке!







— Зачем ты хочешь ехать в Познань?

— Если мой тесть поедет в Познань, он и меня возьмет с собой в Познань. А если он не поедет в Познань, то почему бы мне не поехать в Познань?







Поезд трясет и бросает, как никогда. Пассажиры начинают беспокоиться. Особенно громко причитает какая-то еврейка.

— Что вы так кричите? — обращаются к ней пассажиры. — Вас трясет не больше, чем нас, но никто же из нас не паникует!

— Вам хорошо говорить, — отвечает еврейка, — а я везу корзину яиц!







Бедные евреи часто ездили на поездах зайцем. Чтобы их не высадили, они давали немного денег проводнику. Если же денег совсем не было, приходилось как-то проводника обманывать.

Приближается проводник; однако евреи поставили одного из своих на стражу и вовремя залезают под скамьи. Проводник входит, видит под скамейкой огромный башмак, хватается за него и вытаскивает верзилу, крестьянина-украинца.

— Билет! — требует проводник.

Крестьянин вынимает билет.

— А зачем тогда под скамью залез?

— Дело вот какое, — объясняет крестьянин. — Вижу я, Ицик Беренфельд лезет под лавку. Я вообще-то не понял, но сказал себе: если умный Ицик туда лезет, то он знает, зачем он туда лезет, и лучше всего, если я тоже полезу.







Проводник входит в вагон, и тот кажется ему подозрительно пустым. Он заглядывает под скамьи — и в самом деле, там лежат два еврея.

— Пожалейте меня, — умоляюще говорит один. — Моя дочь справляет свадьбу в Виннице, она — мой единственный ребенок, а у меня нет денег на билет!

Проводник чешет в затылке; в нем просыпается сострадание.

— А вы?

— А я с ним, — отвечает второй. — Он меня пригласил на свадьбу.







Поезд Тернополь — Черновцы. Шмуль сел в поезд без билета. Проводник поймал его и на ближайшей станции пинком в зад вытолкал из вагона. Шмуль дождался следующего поезда, но и оттуда его вышвырнули тем же способом. Шмуль сидит на перроне и охает. Вокруг собираются евреи.

— Куда вы, собственно, едете? — спрашивают его.

— Если тохес (зад) выдержит — в Черновцы.




Вариант.

— Ваш билет, — требует проводник у еврея. Еврей молчит. — Ваш билет! — кричит проводник.

В ответ ни слова. Проводник, осатанев, бьет еврея по лицу, потом еще и еще раз. Наконец, обессилев, он просит:

— Ну, скажи хотя бы, куда ты едешь!

— Если морда выдержит, то до Харькова…







— …И тогда подошел проводник и посмотрел на меня так, будто у меня нет билета.

— А ты что сделал?

— А я посмотрел на него так, будто у меня есть билет.







Проводник:

— И вы, с билетом второго класса, едете в первом классе?

Еврей, обиженно:

— А чего бы вы хотели — чтобы я, с билетом второго класса, ехал в третьем классе?







— У вас билет на пассажирский поезд, а вы сели на экспресс. Придется доплатить!

— Зачем? Можете ехать медленнее, я никуда не спешу!







— Эй, в вагоне нельзя плевать! Вот же, специально написано на табличке!

— По-вашему, я должен выполнять все, что тут кругом понаписано? Вот, скажем, написано: "Пейте какао "Тоблер"!" И что, я должен его пить?







Гоем (неевреем) могли в насмешку называть нерелигиозного еврея. Парех (парша) может также означать: изгой, последний человек.

В польском поезде сидит еврей в лапсердаке, с пейсами. В вагон садятся трое элегантных, по-западному одетых молодых евреев и начинают насмехаться над евреем в лапсердаке. Тот молчит.

На дворе зима, пути занесены снегом, поезд сильно опаздывает. Вагона-ресторана в нем нет. Еврей в лапсердаке распаковывает свою кошерную провизию. Трое голодных юнцов стараются не смотреть на еду.

— Присоединяйтесь, — говорит еврей в лапсердаке. — А когда вы поедите, я вам докажу, что вы — самое лучшее и самое прекрасное в мире, хотя вы надо мной и смеялись!

Все наелись досыта. И тогда старый еврей заговорил:

— Я хочу доказать вам это на трех примерах. Вот первый пример.

Наступает время вечерней молитвы, но в синагоге до миньяна (число мужчин, не менее десяти, для богослужения), одного еврея не хватает. Девять евреев стоят перед синагогой и смотрят по сторонам: не появится ли еще один? Вот вдалеке кто-то появился. Кто? Гой? Еврей? Он подходит ближе — и что вы думаете? Это еврей, наконец можно начинать молитву… Скажите сами: может ли что-нибудь быть прекраснее еврея?

Пример второй. Ночь с пятницы на субботу, семья хочет спать, но лихт-гой (нееврей, которого нанимают гасить свечи: правоверным евреям в шабес делать это запрещено) все не приходит и не приходит, а оставлять горящие свечи на ночь слишком опасно. Наконец за дверью раздается топот, и входит Иван! Сейчас он погасит свечи, и все смогут лечь в постель… Скажите сами: может ли что-нибудь быть прекраснее гоя?

История третья. Единственного сына матери-еврейки забирают в армию. Она ведет его к врачу — но парень здоров как бык. Мать в отчаянии. Тут врач, который сочувствует женщине, обнаруживает, что у парня на голове выпали волосы, и говорит ей: "Знаете что? Я напишу, что эти проплешины — от парши, и вашего сына оставят в покое"… Скажите сами: может ли что-нибудь быть на свете прекраснее пареха?

И теперь я обращаюсь к вам: все вы одновременно и евреи, и гои, и парехи. Может ли что-нибудь на свете быть прекраснее вас?!







В экспрессе Лион — Марсель в купе сидят три пассажира. Входит еврей-коммивояжер и сразу же предлагает:

— Господа, давайте разделим путь до Марселя на четыре части. Каждый из нас на четверть пути получит в свое распоряжение целую скамью, чтобы поспать. Вы не против, если я буду спать первым, до Дижона?

Господа не против, и коммивояжер ложится.

В Дижоне он просыпается, берет с полки свой чемодан и собирается выходить. Оставшиеся три пассажира возмущены:

— Почему вы нам не сказали, что едете до Дижона?

— А вы меня и не спрашивали!







В поезде Краков — Жешув беседуют молодой польский офицер, по всей видимости выходец из еврейской интеллигенции, и старый еврей в лапсердаке. Когда они подъезжают к какому-то захолустному городку, старый еврей со слезами в голосе говорит:

— Посмотрите, пан лейтенант: в этом местечке печальный рок настиг моего бедного отца — да покоится он в мире!

Офицер вскакивает и стоит, отдавая честь, пока поезд проезжает местечко.

— …А здесь, — продолжает старый еврей, когда за окном показывается соседняя деревня, — он снова открыл свое дело.







Поезд идет в Галицию. В купе сидят еврей и офицер. На полустанке в поезд садится еще один офицер, более высокого ранга. Первый офицер вскакивает и представляется:

— Фон Розенберг.

Вошедший отдает честь и говорит:

— Фон Хохенфельс.

Тогда и еврей встает, кланяется и сообщает:

— Фон Лемберг (из Лемберга, т. е. Львова).







В вагонном купе сидят напротив армейский капитан и еврей. Еврей достает из кармана футляр с сигарами, вынимает сигару, закрывает футляр, обрезает кончик сигары, сует ее в рот и вынимает коробок спичек. Когда спичка загорается, капитан вскакивает, выхватывает сигару у еврея изо рта и выбрасывает ее в окно.

— Что вы позволяете себе? — возмущается еврей.

— Здесь вы курить не будете! — отвечает капитан.

— Но я ведь и не курил!

— И не будете совершать никаких приготовлений к этому!

Вскоре после этого капитан достает газету и разворачивает ее. Только он собирается читать, как еврей выхватывает газету у него из рук и вышвыривает ее в окно.

— Что вы себе позволяете?! — кричит капитан.

— Здесь вы не будете ср…! — отвечает еврей.

— Но я ведь и не ср…!

— И не будете совершать никаких приготовлений к этому!







— Вы уже слышали, — спрашивает еврей, — об ужасном несчастном случае на железной дороге между Варшавой и Краковом? Это было в пятницу, во второй половине дня, пути занесло снегом, поезд то и дело останавливался, команда снова и снова расчищала путь. После этого поезд ехал очень быстро, чтобы наверстать опоздание, он несся, и несся… и несся уже среди шабеса!







Еврей сидит в купе — и вдруг разражается жалобными криками:

— Евреи, я потерял бумажник!

Пассажиры, проникнувшись к нему состраданием, спешат на помощь и принимаются искать бумажник. Бумажника нигде нет. Тогда один из пассажиров, утомившись от поисков, спрашивает:

— А вы в карманах пальто посмотрели?

Еврей, испуганно:

— Но если бумажника и в пальто не окажется — тогда я пропал!







Сидят в купе гой и еврей. Вдруг у еврея зеленеет в глазах, его начинает корчить от боли.

— Ой, живот болит! — стонет он. — Я первый раз еду в поезде. Мне плохо!

— Идите до конца вагона, — говорит его спутник, — там есть дверь, на ней написано WC. Входите туда и справляйте свои дела.

Еврей ушел, но через минуту вернулся; его опять корчит.

— Там на двери написано "Занято", — жалуется он.

— Ничего страшного. В другом конце вагона есть такая же дверь.

Еврей уходит — и в отчаянии возвращается: там тоже написано "Занято".

— Делать нечего, — говорит гой. — Давайте я отвернусь, а вы расстелите на полу газету… Потом все выкиньте в окно.

Сказано — сделано. В купе жуткая вонь. Гою становится плохо, он нервно закуривает сигару. И слышит за спиной укоризненный голос еврея:

— Послушайте! Мы же в вагоне для некурящих!







Поезд переполнен. Какая-то старая еврейка спит, занимая целую скамейку. Никому не хватает решимости ее побеспокоить.

Тут подходит Мендель и трясет ее за плечо:

— Мазлтов (пожелание счастья), бабушка!

— Большое спасибо, — говорит старуха, — садитесь ко мне! Но с какой стати мазлтов?

— Я вижу вас в первый раз после вашей свадьбы!







В купе сидят друг против друга еврей и поляк. Над поляком в багажной сетке лежит тяжелый чемодан, который грозит вот-вот рухнуть вниз.

— Уберите чемодан, пока он не свалился мне на голову! — сердито говорит поляк еврею. — А не то я его в окно вышвырну!

Еврей не шевелится и безмятежно мурлычет себе под нос "тра-ля-ля-ля".

Поляк повторяет угрозу. "Тра-ля-ля!" — мурлычет еврей.

То же самое и после третьго предупреждения. Тогда поляк хватает чемодан и в ярости выбрасывает его в окно.

— Тра-ля-ля! — напевает еврей. — Это был вовсе не мой чемодан!







Кон и Грюн едут в поезде. В багажной сетке над головой Кона лежит огромный тюк. Входит проводник и говорит Грюну:

— Такой тюк нельзя считать ручной кладью. Вы должны сдать его в багажное отделение.

Кон наотрез отказывается. Спор, шум, но Кон стоит на своем. Приходит ревизор. Все бесполезно. Наконец, на очередной станции в вагон приглашают железнодорожную полицию.

— Немедленно сдать тюк! — рычит полицейский.

— Не сдам! — отвечает Кон.

Полицейский в ярости:

— Это почему же?

— Потому что это не мой тюк, — отвечает Кон.

— А чей же?

— Моего друга, Грюна.

Теперь полицейский, проводник и ревизор грозно поворачиваются к Грюну:

— Вы, вы… Почему вы не сдали тюк в багаж?

— А мне никто ни слова не сказал!







Разговор на вокзале:

— Куда вы едете?

— В Вену. У меня теща там умерла.

Второй, с уважением:

— Да-a, Вена — это город!







— Добро пожаловать в Лейпциг! Почему ты не взял с собой жену?

— Есть старое правило: не бери с собой ничего, что можно найти в дороге!







Начинающий коммивояжер, сидя в поезде, печально рассказывает:

— Тяжелое это ремесло! Я трачу столько сил, я так приветлив со всеми, и все-таки есть клиенты, которые меня обижают!

— Да-а, не везет тебе, — отвечает другой коммивояжер. — Со мной, слава Богу, такого не было. Меня вышвыривали вон, закрывали дверь перед самым носом, спускали с лестницы — но обижать? Такого ни разу не случалось!







В купе поезда граф Эстерхази разговаривает с попутчиком. Потом он представляется:

— Я граф Эстерхази.

— Очень приятно! Я — о Господи.

Граф Эстерхази, обиженно:

— Что за шутки!

— Никаких шуток! Я — коммивояжер. И куда бы я ни пришел, люди говорят: "О Господи, вы опять тут!"







В переполненной гостинице еврею достается комната, где уже спит офицер. Хозяин гостиницы просит еврея не шуметь и не зажигать свет: господин офицер очень устал на маневрах.

Еврей в темноте раздевается, утром, тоже в темноте, одевается, чтобы успеть на утренний поезд, и уходит из номера.

На улице все встречные солдаты отдают ему честь. Что бы это могло значить? На вокзале он проходит мимо зеркала — и видит: на нем мундир лейтенанта!

— Черт бы взял этого хозяина! — возмущенно восклицает он. — Вместо меня он разбудил лейтенанта…







Ночной пожар в гостинице. Хозяин спешит разбудить постояльцев, чтобы они успели выбежать из горящего здания.

Кон, которого бесцеремонно растолкали, бросает взгляд на часы и говорит строго:

— Хорошо, я выйду. Но сейчас только половина первого ночи. Поэтому за эту ночь я заплачу вам только половину стоимости!







Ицик, смертельно усталый, снимает номер в гостинице и сразу засыпает. В два часа ночи раздается стук в дверь. Ицик в испуге вскакивает.

— Что такое?! — кричит он.

— Я вам хотел сообщить, — отвечает хозяин гостиницы, — что с вокзала доставили ваши чемоданы.

— Оставьте меня в покое с чемоданами! До утра еще много времени! Дайте мне поспать! — кричит Ицик.

Спустя некоторое время его снова будят.

— Ну что там опять? — стонет он.

— Мы только хотели вам сказать, — кричит из-за двери хозяин, — что произошла ошибка: это вовсе не ваши чемоданы.







Гостиница переполнена. Ицика поселяют в номер, где уже есть постоялец.

— Я могу занять вторую кровать? — спрашивает Ицик соседа.

— Пожалуйста. Но я должен вас предупредить, что я очень сильно храплю.

— Это ничего. А я — лунатик…

Сосед, утром:

— Вы всю ночь спокойно спали.

— Никакой я не лунатик, — отвечает Ицик. — Но я знал, что если я вам скажу, что я лунатик, вы всю ночь будете наблюдать за мной, а значит, не будете храпеть.







Океанский корабль получил пробоину; через полчаса он пойдет ко дну. Катастрофа неотвратима.

На борту находится фокусник. Капитан велит его найти, объясняет ему положение и говорит:

— Мы ничего сделать не в состоянии. Но может быть, вы хотя бы сумеете предотвратить панику?

Фокусник обещает сделать все, что в его силах. Он входит в зал, где собрались пассажиры, и объявляет:

— Господа, через полчаса я заставлю наш корабль взлететь.

Он делает пассы и время от времени говорит: "Еще десять минут… Еще пять минут…" — и точно в назначенный момент раздается мощный взрыв.

Еврей в лапсердаке успевает ухватиться за какую-то доску и теперь плывет по волнам. Вдруг невдалеке, на гребне волны, он видит фокусника, которому тоже удалось найти доску.

— Ну ты, мешуге! — кричит ему еврей. — Ты не мог придумать фокуса получше?







Мейер, измученный морской болезнью, приплывает в Нью-Йорк. Шатаясь, он спускается по трапу. И вдруг видит водолаза, который в полном снаряжении поднимается из воды.

— Ой, — говорит Мейер, — если бы я знал, что сюда можно прийти пешком…







Восьмилетний ребенок падает за борт. Его отец в отчаянии; он обещает тому, кто спасет его дитя, десять тысяч долларов. Пока все, оцепенев от растерянности, стоят у поручней, Залман уже в воде. С ребенком в руках он хватается за спасательный круг, и их поднимают на борт. Счастливый отец зовет спасителя в свою каюту, чтобы выписать чек.

— О деле поговорим после, — останавливает его Залман. — Сначала я хотел бы выяснить, кто мне дал под зад пинок, от которого я очутился за бортом.







Корабль тонет. Еврей жалобно кричит и плачет. К нему подходит другой еврей и говорит:

— Ты чего орешь? Это что, твой корабль?







Старый Шмуль плывет в двухместной каюте вместе с другим пассажиром. Ночью Шмуль принимается во весь голос причитать:

— Ой, мне хочется пить! Ой, мне хочется пить!

И нет этому конца. Наконец сосед, проклиная все на свете, одевается и приносит для Шмуля бутылку сельтерской. На некоторое время становится тихо. Потом Шмуль начинает причитать снова:

— Ой, как мне хотелось пить!







Корабль вот-вот пойдет ко дну. Пассажиры молятся. Гольдберг тоже молится вслух, просит Бога спасти их. Еврей, который его знает, трясет Гольдберга за плечо и шепчет:

— Замолчи, пожалуйста. Если Бог узнает, что ты плывешь на этом пароходе, мы все пропали!






Чем он будет говорить?


— Представь, Янкель отморозил себе обе руки!

— Боже милостивый, чем же он будет теперь говорить?







Зима в Польше. Два еврея, засунув руки глубоко в карманы, молча бредут по снегу.

— Что с тобой? Ты почему молчишь? Заболел?

— Вот еще! Просто не хочу руки отморозить!







Перельмуттер возвращается домой после долгой поездки. Семья бурно приветствует его.

— Ну, рассказывай же! — просят все.

— Как мне рассказывать, если вы держите меня за руки?







— Мойше, что такое пантомима?

— Очень просто: это когда люди разговаривают, хотя ничего не говорят.







— Он говорит, и говорит, и говорит. Но что он говорит, он не говорит!







— Ты думаешь, я молчу? Я просто ничего не говорю!







Про уличного торговца, который спускается по лестнице, перешагивая через три ступеньки:

— Какой темпераментный человек! Он говорит даже ногами!







На маленькой железнодорожной станции в США. Два еврея, оживленно жестикулируя, прогуливаются по платформе. К ним подходит дежурный по станции и просит:

— Господа, беседуйте, пожалуйста, за туалетом. Иначе машинист скорого поезда подумает, что вы подаете сигнал экстренной остановки.







Библиотека в Нью-Йорке. В углу, где стоят еврейские книги, вместо "Quiet please" ("Просим соблюдать тишину") написано — "Ша!".







— Ты даже не спрашиваешь, как у меня дела.

— Ну и как у тебя дела?

— Ой, не спрашивай!







В чем разница между Гранд-отелем и кошерным рестораном?

В первом слышно, как люди разговаривают, и видно, как они едят.

Во втором видно, как люди разговаривают, и слышно, как они едят.







Шмуль впервые видит телефон. Почтовая барышня объясняет ему:

— Левой рукой вы снимаете трубку, правой вращаете диск.

— Очень интересно, — отвечает Шмуль. — А чем я тогда буду говорить?







Вариант.

Инструкция в израильской телефонной будке:

"Опустите монету.

Затем, левой рукой, снимите трубку.

Потом, правой, говорите".







Финкелыптейн, впервые приехав в Вену из местечка в Галиции, стоит на Опернкрейцунг и наблюдает за регулировщиком, который непрерывно делает жесты руками. Через полчаса Финкелыптейн вдруг начинает беспокоиться, потом подходит к регулировщику и говорит:

— Прошу прощения, господин полицейский, последнюю фразу я не понял. Будьте любезны, повторите ее.







Вариант.

— Вы здесь стоите совсем один, господин полицейский. С кем вы, собственно, разговариваете?







Первая мировая война. Еврей приезжает в отпуск домой. Друзья, с любопытством:

— Ну, как там, в окопах?

— Ужасно! Слова не услышишь, руками только стреляют!







— Ах, как здорово, что я тебя встретил! Как дела?

— … бэ…

— А жена?

— … эх…

— А что делают дорогие деточки?

— … хм…

— А как бизнес?

— … фу…

— Ну, мне надо бежать! Но как приятно было немного поболтать!







Недалеко от берега пошел ко дну пароход. Почти все пассажиры утонули. Только два еврея, оба не умеющие плавать, выбрались на сушу.

— Как это может быть? — удивляются все.

— Когда пароход стал тонуть, — объяснили евреи, — мы как раз разговаривали, а потом просто продолжали разговор, пока не оказались на берегу.







— Ицик, почему ты носишь кольцо бриллиантом внутрь?

— Глупый вопрос! Как я с людьми разговариваю? Так — или (соответствующий жест) так?







В израильском автобусе висит табличка: "Разговаривать с шофером строго запрещено. Руки ему нужны, чтобы держать руль!"







На пляже:

— Фрау Шварц, ваш супруг тоже здесь?

— Нет, герр Вайс, мой муж уехал.

— Фрау Шварц, в таком случае мог бы я пригласить вас пообедать?

— Об этом можно поговорить, герр Вайс.

— А как насчет небольшого тет-а-тет после этого?

— Об этом тоже можно поговорить, герр Вайс. Только знаете что? Пойдемте в воду: незачем людям видеть, о чем мы разговариваем!







На бирже.

— Папа, — спрашивает маленький Мориц, — почему эти два господина так машут руками?

— Понимаешь ли, они все время пересчитывают пальцы: не украли ли их другие?







Экономический кризис. Грюн и Блау молча идут по улице. Грюн глубоко вздыхает. Блау:

— Еще одно слово о делах, и я разобью тебе морду!







Вариант.

Грюн глубоко вздыхает. Блау:

— И вы еще будете мне рассказывать!







Хаим в музее искусства Востока. Перед статуей шестирукого Будды он стоит особенно долго:

— Шесть рук! Вот кому, наверное, легко разговаривать!







Шмуль пришел к барону Ротшильду просить денег. Оказавшись лицом к лицу с великим человеком, он от потрясения наделал в штаны. Чтобы избавиться от вони, барон поскорее дал ему банкноту. Внизу Шмуль встретил другого попрошайку, показал ему банкноту и сказал гордо:

— С такими людьми надо уметь разговаривать!







Еврей, взволнованно, другому еврею:

— Слушай, ты знаешь?

— Знаю, знаю!

— Ничего ты не знаешь!






Не смешите меня


Два еврея, оживленно беседуя, идут по улице. Вдруг один падает в открытый люк. Другой, не заметив этого, идет дальше, продолжая говорить. Обнаружив наконец, что собеседника рядом нет, он возвращается и видит, что тот застрял в люке.

— Ты что, упал туда?

— Не смеши меня! Я там жить собираюсь…







— Знаешь, я прохожу курс лечения гормонами.

— Конечно, чтобы угодить своей кошечке?

— Не смеши меня! Я что, буду делать это ради своей старухи?







Шмулю в больнице ставят клизму. Он охает, дергается.

— Что, слишком горячо?

— Ой, не смешите меня! Слишком сладко!

Шмуль примчался на вокзал, но увидел только хвост уходящего поезда.

— Опоздали на поезд? — сочувственно спрашивает его начальник станции.

— Не смешите меня! Я его спугнул!







Шмуль спрыгнул с трамвая и приземлился на задницу.

— Упали? — сочувственно спрашивает его прохожий.

— Ох, не смешите меня: я так из трамвая всегда выхожу!







В сквере играет прелестный белокурый малыш. Какой-то мужчина спрашивает его участливо:

— Тебя как зовут, крошка?

— Мориц Подачек.

Взрослый, медовым голосом:

— А когда ты слушаешься мамочку, она, конечно, зовет тебя Мойшеле?

— Ой, не смешите меня. Она мне говорит: Полачек!







В аптеке:

— Дайте мне на десять пфеннигов слабительных таблеток.

— Вам упаковать?

— Не смешите меня! Я их так домой покачу.







— Вы мне вчера продали мех, — говорит старьевщик. — Так вот: там вши водятся!

— Не смешите меня! За эти деньги я вам райских птичек туда поселю!







Приезжий, в гостинице:

— А клопов в постели нет?

— Не смешите меня! — отвечает хозяин. — Они живут в вазе с цветами.







— Послушайте, хозяин! В моей постели — клопы!

— Ой, не смешите меня! За эту цену вы хотите в постели Грету Гарбо?







Шмуль в гостях у дяди Ицика. Вдруг он кричит в ужасе:

— Дядя, на стене клоп!

— Не смеши меня! А что я, по-твоему, должен иметь на стене: Рембрандта?







Ицик ночует у своего двоюродного брата Шмуля. Утром он жалуется:

— Ой, я совсем не мог спать! У тебя блохи везде так и скачут!

— Не смеши меня! Может, ты думал, для тебя тут кордебалет будет скакать?







На Фридрихштрассе в Берлине (в свое время улица пользовалась не слишком хорошей репутацией). Баба кричит вслед еврею в лапсердаке:

— Эй, еврей!

— Ой, не смеши меня! Кто же еще — хонте (проститутка), что ли?







Мандельбаум не знает французского. В Ницце он собирается нанять фиакр. Найдя в путеводителе подходящую фразу, он обращается к бородатому кучеру, произнося слова, как они пишутся: "Es tu libre, cocher?" ("Ты свободен, кучер?" В фонетическом прочтении звучит на идише примерно как: "Ты предпочитаешь кошерное?")

Кучер, "южный француз", обиженно:

— Ой, не смеши меня! Нет, я предпочитаю трефное.







Гость в ресторане:

— Телячью грудинку.

— В соусе? — спрашивает официант.

— Не смешите меня! В бюстгальтере!







Благочестивый житель местечка добровольно берет на себя роль хазана в синагоге. Поет он отвратительно. Но ни у кого не хватает смелости сказать ему об этом. Наконец за дело взялся старик Гершкович. Он приходит к хазану с парой драных башмаков и просит:

— Поставь мне новые подметки!

— Я вам что, сапожник? — презрительно отвечает тот.

— Не смеши меня! Нет, ты хазан!







Двое пассажиров сидят в купе. Поезд трогается.

— Мне кажется, мы уже тронулись.

— Ой, не смешите! Это дома вокруг поехали!







Шлойме покупает колючую проволоку.

— Это вам для ограды?

— Не смешите меня: нет, хочу связать себе майку-сеточку!

Зильберман сидит в купе; напротив него дама. Вдруг, о ужас, у него вырывается известный звук.

— Боже, какой мужик! — вскрикивает шокированная дама.

— Не смешите меня: раньше вы думали, перед вами барышня?







— Официант! Принесите мне жаркое из зайчатины. Но я бы не хотел сломать себе зуб. Вы можете гарантировать, что заяц не был застрелен дробью?

— Ой, не смешите меня! Он вскрыл себе вены.







Деловой эмигрант-еврей в Лондоне прыгает в такси и бросает водителю:

— Ватерлоо!

— Станция метро? — переспрашивает водитель.

— Не смешите меня! Нет, конечно, поле боя!







Кон в аптеке:

— Мне крысиного яду.

— Вам завернуть?

— Не смешите меня: я крыс сюда пригоню.







Лейзер приближается, нагруженный пакетами, сумками, сетками, полными туалетной бумаги. Мориц, широко раскрыв глаза:

— Великий Боже! Ты что, всю туалетную бумагу скупил?

— Не смеши меня! Я ее несу из химчистки!







В бывшей ЧССР в обязанности работника отдела кадров входило наблюдение за сотрудниками и составление на них характеристик.

Прага. Кон ходит по кладбищу и не может найти могилы своих родителей. Заметив бородатого еврея, он спрашивает его:

— Вы здешний шамес?

— Не смешите меня: я кадровик!






Армия и вокруг нее


Царская Россия. Два еврея стоят на вокзале, где идет посадка солдат в вагоны. Один еврей говорит другому:

— Видишь солдат в обмотках? Это пехота. Их привезли из Петербурга в Варшаву. А там, видишь, солдаты в шароварах? Это казаки, их повезут из Варшавы в Петербург.

— Сколько пустых затрат! — отвечает второй еврей. — Можно было бы просто поменять им штаны. Возить форму намного дешевле, чем возить солдат!

— Ну и как ты себе это представляешь — царь каждому солдату подарит по две пары штанов? А если нет, то им, пока привезут смену, стоять в подштанниках, что ли?







В царской России служба в армии продолжалась много лет и практически означала загубленную жизнь. Правда, неразбериха и взяточничество, процветавшие в государственных ведомствах, давали возможность уклониться от военной службы.

Хаймович, озабоченно:

— Не знаю, что и делать. Надо решиться и зарегистрировать-таки сына. Но что получается: если я запишу его старше, чем он есть, и ему, упаси Бог, не удастся откупиться от службы в армии, то ему придется служить, когда он будет еще хрупким и слабым. А если записать моложе, чем он на самом деле, тогда, чего доброго, его заберут в солдаты, когда у него уже будут жена и дети!

— Может, зарегистрировать его точно в соответствии с возрастом?

— Отличная мысль! Мне это и в голову не приходило!







В местечке ждут приезда призывной комиссии. Парни евреи попрятались. Спрятался и один пожилой еврей. Какой-то парень спрашивает у него с удивлением:

— А ты чего боишься? Тебя и так в солдаты не возьмут.

— А генералы, думаешь, им не нужны?







В какие-то периоды в царской России можно было получить освобождение от военной службы, женившись до призыва. Так как еврейских мальчиков могли забрить в принудительном порядке, то евреи женили своих детей уже в нежном возрасте — пускай это и была пустая формальность.

Малыш Мойше в одной рубашонке возится в уличной грязи. Знакомый, подойдя, спрашивает строго:

— Ты почему не в хедере?

— Какой хедер? Я уже женат!

— А если ты женатый, то почему не стыдишься ходить без штанов?

— Потому что надеть нечего. Сегодня мой младший братишка женится, штаны ему для свадьбы нужны.







Царь спрашивает солдата Ивана:

— Если тебе офицер прикажет стрелять в меня, ты будешь стрелять?

— Так точно, царь батюшка!

— В меня, твоего царя?

— Приказ есть приказ, — отвечает Иван.

Царь спрашивает других солдат: все ссылаются на дисциплину. Наконец он задает свой вопрос солдату-еврею.

— Нет, ваше величество, не буду! — отвечает тот, не колеблясь.

Царь, обрадованно:

— И почему не будешь?

Солдат-еврей, мрачно:

— Потому что в этом бардаке нам опять забыли оружие выдать.







Вариант.

Стоящий на правом фланге еврей-барабанщик удивленно смотрит на царя и отвечает:

— Чем? Барабаном?







Царь спрашивает у солдата:

— Ты почему служишь в армии?

— Потому что люблю царя!

— А ты?

— Потому что люблю отечество!

— А ты? — спрашивает царь третьего солдата.

— Потому что, — мрачно отвечает Мойше, — какая-то сволочь донесла на меня рекрутской комиссии!







Еврей отличился в царской армии. Ему полагается награда: Георгиевский крест или сто рублей. Выбор за ним.

— А сколько стоит Георгиевский крест? — интересуется еврей.

— Вопрос не имеет смысла, — отвечает офицер. — Сам крест стоит, может быть, всего один рубль. Речь идет о чести.

— Ага, понимаю… — размышляет еврей. — Тогда знаете что: дайте мне девяносто девять рублей и крест.







1915 год. В варшавском трамвае сидит супружеская пара, еврей с еврейкой. Входит немецкий солдат, рука у него забинтована. Бросив на него участливый взгляд, еврейка открывает свой потертый кошелек, протягивает солдату пятьдесят копеек и говорит:

— Пан солдат, купите себе сигар!

Входит второй, тоже раненый, немецкий солдат.

— Вы такой же, как тот, вон там? — спрашивает еврейка.

— Нет, — отвечает солдат. — Тот — рядовой, а я — ефрейтор.

— Ах так, — говорит еврейка и протягивает ему целый рубль. — Вот, возьмите на сигары!

— Слушай сюда! — сердито говорит ей муж. — Если сейчас войдет генерал, я разорен!







Первая мировая война, Украина. Два еврея разговаривают о самолетах. Один задумчиво спрашивает:

— Как вообще с земли узнать, русский это самолет или немецкий?

— Очень просто, — говорит второй. — Если самолет в самом деле летает, то он немецкий.







Еврей ищет способ избавиться от военной службы в царской России.

— У меня чахотка, — пытается убедить он врача.

— Ну и что? У генерала А. тоже чахотка. Он же не увиливает от службы.

— Я на один глаз не вижу.

— Генерал Иванов тоже кривой — и все же прекрасный солдат.

— И еще я слабоумный.

— А это и подавно не повод, чтобы получить освобождение от армии. Царь вот наш — он ведь тоже состоит на военной службе!







Пленный немецкий солдат в России заводит разговор с часовым-евреем:

— Наш кайзер Вильгельм — очень хороший полководец. Он каждую неделю выезжает на фронт!

— Наш Николай еще лучше, — отвечает еврей. — Ему и ездить никуда не надо: с каждой неделей фронт к нему все ближе и ближе.







Галицийский фронт. Тщедушный еврей, солдат царской армии, каждый день, уходя в разведку, приводит по девять пленных. Все вокруг только диву даются.

В конце концов он объясняет, в чем дело:

— Я подползаю к австрийским окопам и шепотом говорю: "Нужен миньян (не менее десяти мужчин) для поминального дня". И каждый раз из окопов вылезают ко мне девять человек.







Вариант.

Из разведки возвращается венгерский еврей и приводит с собой шестерых солдат, русских евреев.

— Как это тебе удалось? — спрашивает командир роты.

— Я просто крикнул: "У нас готовят кошерное!"







Во время Первой мировой войны в Вене было много евреев, беженцев из Галиции, которая была занята царской армией, в том числе казацкими частями.

Стоят два еврея перед витриной, в которой висят портреты Гинденбурга и начальника австрийского генштаба Хетцендорфа, а под ними написано: "Наши полководцы". Мойше спрашивает у Янкеля:

— Скажи, что значит "наши полководцы"?

— Чего тут не понять, Мойше? Это они привели в Вену целый полк евреев.







Приехав с инспекцией в один из полков, царь спрашивает солдат, довольны ли они жизнью. Все отвечают: жалоб нет. И лишь молодой еврей, собравшись с духом, говорит:

— Ваше величество, я в России очень несчастлив. Мне не позволено жить, а иной раз даже переночевать там, где я хочу. Я не могу учиться в университете… Погромы… Семья голодает…

Царь, тяжело вздыхая:

— Дорогой Янкель, а мне, ты думаешь, легко? Мои министры лгут и обворовывают меня. В меня бросают бомбы. Я тоже очень несчастлив…

— Знаете что, ваше величество? — предлагает Янкель. — Давайте уедем вместе в Америку!







В странах, где евреи были лишены гражданских прав, они испытывали отвращение к военной службе.

Маленький Давид не хочет идти в школу. Отец силой тащит ревущего мальчика к школе по улицам города. Им навстречу под гром военного оркестра шагает полк солдат; впереди — офицер верхом на коне, в парадной форме и с пристегнутой саблей.

Отец показывает пальцем на офицера и говорит:

— Если не будешь учиться, ты кончишь так же!







Из проповеди некоего ребе во время Первой мировой войны: "Мы живем, к сожалению, в великое время!"







На курорте императору Францу-Иосифу был представлен один раввин.

— У вас есть сыновья? — приветливо спросил император.

— Слава Богу, да, ваше величество, — ответил раввин.

— А они служили в армии?

— Слава Богу, нет, ваше величество!







Шмуль вызван на призывную комиссию. Он спрашивает у друга Мойше: не посоветует ли тот что-нибудь, чтобы комиссия признала его негодным?

Мойше дает совет: пойти к зубному врачу, пускай тот вырвет ему все зубы.

Несколько дней спустя Мойше встречает злого, мрачного Шмуля.

— Хороший же совет ты мне дал! — говорит Мойше.

— А чем ты недоволен? Тебя же признали негодным!

— Да. Но из-за плоскостопия.







Еврей проходит медицинское освидетельствование и ужасно нервничает.

— Господин доктор, очень вас прошу, не приписывайте меня к артиллерии! Я стрельбу слышать не могу.

— Да вы не бойтесь: они стреляют так громко, что вы не сможете ее не слышать!







Мойше стоит перед врачом призывной комиссии. Он утверждает, что очень болен.

— А что с вами такое? — спрашивает врач.

— У меня очень плохое сердце. Я не могу подниматься по лестнице!

— Это пустяки, — успокаивает его врач. — Вы пойдете в пехоту. Они воюют в партере.







Во время Первой мировой войны в Галиции был военный врач, известный тем, что за взятку в сто крон объявлял негодным к военной службе любого. Происходило это следующим образом. Вызванный на медицинское освидетельствование говорил: "Господин доктор, у меня геморрой!" Врач осматривал призывника, вытаскивал спрятанную у того между ягодицами сотенную купюру и говорил: "Негоден!"

У одного бедного еврея было всего двадцать крон. Он надеялся, что врач удовлетворится и этим. Врач нашел купюру, посмотрел на нее и сказал: "Годен!"

— Господин доктор, — взмолился еврей, — у меня же геморрой!

— Да, — буркнул врач, — но слишком мелкий…







Первая мировая война. Двум австрийским евреям удалось избежать отправки на фронт. Оба служат в тылу. Но так как оба — мужчины молодые и здоровые, позиция у них довольно шаткая. Однажды, получив отпуск для поездки домой, они встречаются и расспрашивают друг друга о житье-бытье.

— У меня хорошее место в тылу, в Южном Тироле, — говорит один.

— А я — писарь в Министерстве обороны, — говорит другой.

— Кстати, а как поживает твой друг Мойше?

— Он хорошо устроился, трус несчастный! Сидит себе в окопах на передовой!







— Для чего солдату дана винтовка? — спрашивает фельдфебель.

— Чтобы, не дай Бог, стрелять! — отвечает новобранец Лембергер.







Упражнения с оружием. Фельдфебель:

— Не так нежно, Кон! Вы ведь винтовку берете на караул, а не вексель к оплате предъявляете!







Учебные стрельбы. Фельдфебель:

— Кон, сколько вы еще собираетесь ждать, прежде чем нажмете на спусковой крючок? Это ведь винтовка, а не вексель. Здесь нету трех месяцев срока!







Раздраженный фельдфебель говорит новобранцу Кону, из которого никакими силами не удается сделать дисциплинированного солдата:

— Знаете что, Кон? Купите себе пушку и стреляйте из нее сами!







Во дворе казармы идет строевая подготовка. Солдаты маршируют по направлению к стене. Почти перед самой стеной фельдфебель командует:

— Стой!

— А если бы вы, герр фельдфебель, не скомандовали, — спрашивает рядовой Кац, — я бы, по-вашему, вошел в стену?







Фельдфебель обучает новобранцев:

— Считаю до трех, и вы бежите. Раз… два… Эй, вы там, Розенблюм! Я же еще не сказал "три"!

— Ах, герр фельдфебель, они тут все — ослы! А я-то знал, что вы вот-вот скажете "три"!







Фельдфебель ставит возле орудия часового-еврея. Через некоторое время, обходя посты, фельдфебель обнаруживает, что часовой исчез. Он обнаруживает его в казарме: еврей сладко спит. Фельдфебель орет на него.

— Уверяю вас, — оправдывается еврей, — я поступил вовсе не безответственно. Когда вы ушли, я попробовал сдвинуть орудие, но оно даже не шелохнулось, для одного человека оно слишком тяжелое. Значит, сказал я себе, один человек орудие не утащит. А если придет много людей, то с ними я один все равно не справлюсь. Потому я и пошел себе спать.







Фельдфебель:

— Кайзер всегда говорит: "У меня нет времени, чтобы быть усталым". Мойше, что всегда говорит кайзер?

— Он всегда говорит: "У меня нет времени. Я усталый".







Филактерии, коробочки со священными текстами, надеваемые во время молитвы, всегда черного цвета.

Йозеф Нахтлихт, гренадер королевских прусских частей, читает в казарме утреннюю молитву. Капитан застает его как раз в тот момент, когда Нахтлихт надевает на себя филактерии.

— Что это у вас там? — спрашивает капитан.

— Тексты молитв. Наша религия велит нам делать это.

— Похвально, друг мой. Благочестие украшает человека. Но с сегодняшнего дня пускай эти кожаные штуковины у вас будут белыми, как подобает гренадеру!







Вариант.

Фельдфебель смотрит, как солдат-еврей в окопе закрепляет на руке филактерии, и кричит негодующе:

— Мы тут воюем, а он давление себе меряет!







Кац, солдат первого года службы:

— Прошу дать мне отпуск, герр фельдфебель!

— Причина?

— Имматрикуляция (внесение в списки, например, студентов).

Фельдфебель:

— Вечно эти проклятые еврейские праздники!







Перед Первой мировой войной. Фельдфебель старой школы очень зол на евреев-новобранцев. Однажды его спросили, кого он считает самым выдающимся королем в истории. Он, недолго думая, ответил:

— Ирода. Потому что он велел истребить всех евреев первого года службы.







Два солдата-еврея в окопах. Поблизости разрывается мина, на них сыплется земля, град каменной крошки. Когда им удается кое-как выбраться из-под завала, Мойше спрашивает:

— Слушай, кровь — желтого цвета? Тогда я ранен.







В воинской части идут классные занятия. Солдата Вера спрашивают:

— Что вы будете делать, если услышите команду: "Добровольцы, вперед"?

— Сделаю шаг в сторону, чтобы добровольцы могли выйти вперед.







Армейская часть окапывается. Кон тоже роет себе стрелковую ячейку, глубина ее уже два метра. Подходит генерал и говорит:

— Кон, зачем так глубоко? Ты же не увидишь неприятеля!

— А вы думаете, — отвечает Кон, — мне так интересно на него смотреть?







Год 1917, высочайший визит в военном госпитале. Императрица Зита подходит к первой койке: "Как вас зовут? Где были ранены? Какую веру исповедуете?" Услышав ответ: "Я — католик", — императрица кладет на тумбочку пять сигарет.

Подходит ко второй койке. Этот раненый — протестант. Императрица кладет ему четыре сигареты.

Со следующей койки поднимает голову некто, сплошь в бинтах, и говорит:

— Мне таки сразу давайте три!







Кайзер Германии посещает лазарет. До конца войны остается немного. С некоторыми из раненых солдат кайзер вступает в разговор, обсуждает шансы на победу.

Католик считает:

— Я в победе уверен, ибо уповаю на Божью помощь и на силу наших молитв!

Протестант:

— Благодаря мужеству наших солдат и таланту наших генералов мы обязательно победим!

Еврей:

— Ваше величество, я не сомневаюсь, что победа будет за нами. Но послушайтесь моего совета, на всякий случай перепишите маркграфство Бранденбургское на имя жены.







В госпиталь с инспекцией приходит генерал и спрашивает больного солдата


.

— Что с вами?

— Честь имею доложить, у меня чирей.

— И как вас лечат?

— Честь имею доложить, смазывают йодом.

— И помогает?

— Честь имею доложить, да.

— Есть какие-нибудь пожелания?

— Честь имею доложить, нет.

Генерал подходит ко второму солдату. У того оказывается геморрой. Его тоже смазывают йодом. Лечение помогает? Да, помогает. Никаких пожеланий нет.

Генерал подходит к солдату Фейерштейну:

— Что у вас?

— Честь имею доложить, миндалины воспалились. Смазывают йодом. Помогает.

— Есть пожелания?

— Честь имею доложить, да: не могли бы они смазывать меня первым?







На фронте в Австро-Венгрии. Солдат-еврей бежит в полевой лазарет с криком: "Шрап… шрап…"

— Он ранен шрапнелью, — говорит врач. — Быстро готовьте операционный стол!

— Доктор-лебен, — просит солдат, — дайте же досказать! Мне на ногу упала шрапмашинка (пишущая машинка — Schreibmaschin — с галицийским еврейским акцентом).







Молодые кавалеристы должны продиктовать фельдфебелю свои имена, а затем имена своих лошадей.

Молодые люди диктуют:

— Фон Бредов — Юнона.

— Фон Итценплиц — Гроза.

Третий, рассеянно:

— Митридат — Кон.

— Да, это вам бы подошло! — говорит фельдфебель.







Католический священник в лазарете подходит к раненому солдату. Чтобы удостовериться, что тот в сознании, он подносит к его лицу распятие и спрашивает:

— Сын мой, ты знаешь, что это такое?

Солдат — случайно это еврей — с трудом открывает глаза и говорит со стоном:

— У меня в животе пуля, а он мне ребусы задает!







— Кон, у вас же только одна шпора!

Кавалерист Кон:

— Уверяю вас, герр ротмистр, больше и не нужно: когда я пришпориваю ее в левый бок, она все равно бежит вправо.







Норовистая лошадь сбросила сидящего на ней офицера. Еврей, наблюдавший это, с презрением говорит:

— Со мной бы такого никогда не произошло!

Офицер, с уважением:

— Вы такой хороший наездник?

— Где там! Просто я никогда бы не сел на такую лошадь!







Двор казармы. Фельдфебель:

— Кон, как стоите?

— Ну, как могу, так и стою.

— У вас пуговицы на кителе не хватает!

— А что я могу сделать?

— Пришить, свинья!

— Китель же не мой, а казенный.

— Пока вы несете службу, он ваш!

— А если он мой, то какое вам дело, есть на нем пуговица или нет?







Фельдфебель записывает сведения о новобранцах.

— Глаза, — бормочет он, бросая взгляд на стоящего перед ним парня, и пишет, — голубые. Нос, — бормочет он, поднимает взгляд и записывает, — прямой. Вероисповедание? — спрашивает он затем.

— Иудей, — отвечает молодой человек.







Фельдфебель зачеркивает уже написанное слово "прямой" и вписывает над ним: "горбатый".

— Герр фельдфебель, но ведь нос у меня прямой!

— Если вы иудей, то нос должен быть горбатым. Иначе я выволочку получу от капитана.







Во время Первой, относительно еще безобидной, мировой войны Кон бежит с передовой в тыл. Бежит, ничего не видя и не слыша. Вдруг раздается окрик офицера: "Стой!"

Кон останавливается и, заикаясь, принимается объяснять:

— Герр обер-лейтенант, имею честь доложить…

— Вы что, ослепли? Какой обер-лейтенант? Я — генерал!

Кон, удивленно:

— Неужели я так далеко убежал?







В воинской части ждут генерала с инспекцией. Испуганный лейтенант выставил в дозор солдата-еврея, который должен вовремя сообщить ему о прибытии генерала. Лейтенант, не находя себе покоя, то и дело сам выбегает к дозорному: не видно ли еще генерала?

Наконец, тот прибыл. Часовой подходит к нему и шепчет на ухо:

— Ой, и скандал же вас ждет, господин генерал: господин лейтенант уже три раза про вас спрашивал!







Рота солдат купается в реке. Янкель смотрит на них и не может оторваться.

— Ты чего глаза пялишь? — спрашивает Элиас. — Никогда голых парней не видел?

— Смотри, — восхищенно говорит Янкель, — сто человек, по меньшей мере, и ни у одного нет подштанников!







Фельдфебель:

— Почему солдату нельзя с горящей сигаретой идти через казарменный двор?

Новобранец Фельдман:

— Ой, как вы правы, герр фельдфебель: почему нельзя?







Лейтенант проводит с солдатами занятия по теоретической подготовке. На следующий день он проводит опрос:

— Новобранец Кац, почему солдат должен всегда быть готов отдать жизнь за кайзера и за родину?

— Да, в самом деле, господин лейтенант, почему?







Перед боем приходит в часть офицер и торжественно говорит:

— Воины! Сейчас начнется битва: армия против армии, солдат против солдата!

Пехотинец Рубин:

— Вы, случайно, не можете показать мне моего солдата? Может, я с ним договорюсь по-хорошему.







Рота готова к атаке. Звучит сигнал, все устремляются вперед. Один только Леви бежит назад.

Его перехватывает капитан:

— Неприятель — там, впереди!

Леви:

— Но должен же я сделать разбег?







Первая мировая война. Офицер в небольшом галицийском местечке осматривает знаменитую синагогу; дело происходит в субботу. После осмотра он говорит шамесу:

— Я бы с радостью дал тебе денег — но ведь сегодня у тебя шабес!

Шамес на это отвечает:

— Ах, лейгенанг-лебен, Всевышний будет только доволен, если на войне люди ничего не будут делать худшего, чем дотрагиваться в шабес до денег!







Лейб Хальбгевакс после Первой мировой войны возвращается домой и объявляет, что он собирается написать книгу, которую купит каждый.

— Ты что, совсем мешуге (сумасшедший)? Кто твою книгу купит? Как она будет называться-то?

— "Четыре года среди гоев. Их нравы и обычаи". Разве не пойдет нарасхват?







Еврей только что попал на передовую. Как раз в это время перед окопами появляется вражеский патруль. Начинается ожесточенная стрельба. Еврей кричит в ужасе:

— Перестаньте стрелять! Вы что, не видите: там же люди!







Наполеон после битвы при Аустерлице награждает солдат и говорит:

— Я хотел бы выполнить по одному вашему желанию.

Первый из награжденных — поляк.

— Я мечтаю о свободной Польше! — говорит он.

— Ты ее получишь, — отвечает Наполеон.

Второй — немец. У него сгорела пивная.

— Пивную тебе построят, — обещает Наполеон.

Третий — еврей. Он просит маринованной селедки.

Поляк и немец смеются над ним.

— Свободную Польшу и пивоварню вы все равно не получите, — говорит еврей, — а вот селедку, может быть, я получу.







Солдат возвращается в свой городок инвалидом: у него одна нога. Женщины, плача, утешают его.

Тут подходит энергичный старый еврей, расталкивает женщин и говорит:

— Не слушайте глупых баб! Поверьте лучше мне: вы так и останетесь калекой на всю жизнь!







Генерал приходит к ребе и просит совета: как ему выиграть войну?

— Есть две возможности: хитрость и чудо, — говорит ребе.

— А вы на что предпочли бы надеяться?

— На чудо.

— Может, лучше положиться на хитрость?

— Если вы победите с помощью хитрости, разве это будет не чудо?







Офицер и еврей едут в одном купе и задают друг другу загадки. Офицер:

— Что это такое: первый бежит, второй бежит, а вместе — одно из сражений Семилетней войны?

Еврей не может отгадать, и офицер сам дает ответ:

— Очень просто: Росбах (по-немецки Roß — конь, Bach — ручей; сражение при Росбахе произошло в 1757 г.)!

Очередь за евреем. Он долго думает, потом говорит:

— Что это такое: первый бегает, второй бегает, третий пока не бегает?

Офицер ничего не может придумать.

— Очень просто, — объясняет еврей, — это трое детишек моего свояка Элиаса!







Двое пассажиров в купе представляются друг другу:

— Фон Бредов, лейтенант запаса.

— Лилиенталь, пожизненно негоден.







В купе сидят друг против друга офицер и еврей. Офицер вдруг замечает на себе блоху. Он подозревает, что она перескочила к нему от соседа, и щелчком отправляет ее к еврею, приговаривая: "Дезертир!"

Еврей щелчком отправляет ее обратно со словами:

— Возвращайся в свою армию!







Морицл бегает по комнате, надев бумажный шлем и размахивая картонной шпагой. Мать, с гордостью глядя на него, говорит мужу:

— Мне кажется, Морицл станет военным!

— Почему бы и нет? Наполеон тоже оставил неплохое состояние!







Новобранец Залмансон жалуется командиру отделения: у него из тумбочки украли кусок сала. Командир выстраивает отделение и спрашивает:

— Кто из вас украл у еврея сало? — И тут хлопает себя по лбу: — Но послушайте, евреи же не едят сало!

— Оно у меня не для еды, герр унтер-офицер. Оно у меня на те случаи, когда мы делаем марш-бросок и я мозоли натираю. Я тогда смазываю эти места салом.

Тут выходит вперед дневальный и докладывает:

— Герр унтер-офицер, рядового Майера рвет!







В отличие от германских евреев, евреи Восточной Европы относились к битвам народов скептически и рады были, если им удавалось остаться в стороне.

Первая мировая война. Немецкий солдат-пехотинец стучится во врата Царства Небесного. К его удивлению, открывает ему еврей.

— Ты кто такой? — спрашивает солдат.

— А как ты думаешь? Я Моисей!

— Вот как? Мне бы к Всевышнему.

— Ничего не выйдет.

— Почему же?

— Всевышний служит главнокомандующим.

— Тогда к Господу нашему Иисусу Христу.

— Исключено!

— Это почему еще?

— Командует взводом, сидит в окопах на Западном фронте.

— Ладно, тогда к святому Петру.

— В ополчении, стоит на карауле в Магдебурге.

— А как же ты, Моисей?

— Мне на фронт нельзя, у меня бронь.







В конце XIX века Шмуль и Милан вместе служили в одной венской фирме, потом много лет не виделись и, наконец, встретились в родном городке как Шмуль Фейгенвурц из Перемышля, Оптовая торговля углем, и Милан Кац, Торговля спиртным оптом и в розницу.

— Вижу, дела у тебя идут блестяще, — сказал Шмуль. — Я слышал, твой сын Генрих стал лейтенантом! В тылу! Тебе, должно быть, пришлось раскошелиться, чтобы он получил это звание?

— Чистый ты мешуге! — ответил Милан. — Я, отец лейтенанта королевских баварских войск, — и раскошелиться! За кого ты меня принимаешь? Я что тебе, галичанин? Это мне совсем ничего не стоило, я всего-то написал две открытки — и он стал лейтенантом!

— Брось! Лучше сознайся: сколько?

— Ладно, Шмуль, я тебе все расскажу. Потому что, во-первых, у тебя нет детей, а во-вторых, ты австриец. Слушай сюда: Генрих стал унтер-офицером, и тогда я написал первую открытку: "Поздравляю с унтер-офицерским званием! Уверен, тебе пришлось очень постараться, чтобы его достичь. В знак моей благодарности и моей радости посылаю в вашу столовую для унтер-офицерского состава десять бутылок вина и десять бутылок коньяка. Удвой свои старания! Если станешь вице-вахмистром, я удвою свою посылку. Привет. Твой отец". После этого он стал вице-вахмистром и кандидатом в офицеры. Тогда я написал вторую открытку: "Поздравляю с очередным званием! Ты в самом деле хорошо постарался. Ящик с двадцатью бутылками вина и двадцатью коньяка для твоих товарищей уходит сегодня. Я свое слово держу. И если ты снова удвоишь свои усилия, я тоже отзовусь двойной посылкой для твоих новых товарищей по офицерскому казино плюс двадцатью бутылками шампанского специально для празднования. Привет. Твой отец". Что тебе сказать, Шмуль? Через три месяца он стал лейтенантом.

— Но ведь раскошелиться тебе все-таки пришлось. Если посчитать: десять плюс двадцать плюс сорок…

— Ты, может, что-то понимаешь в торговле углем, но в торговле спиртным совсем не разбираешься… Столовая части уже трижды заказывала у меня вино, а офицерское казино получает на этой неделе вторую партию спиртного…







В добрые старые времена, когда в почете была кавалерия, считалось очень важным, чтобы лошадь стояла "под выстрелом", то есть не пугалась, не вставала на дыбы и не уносилась прочь…

Родовитый офицер за большие деньги купил у торговца Блюменталя прекрасную верховую лошадь; купил с условием, что та будет "стоять под выстрелом". Однако при первом же выстреле лошадь понесла и самым позорным образом сбросила всадника. Офицер предъявил еврею иск.

— Господин судья, — сказал Блюменталь на суде, — вы несправедливы ко мне. Герр офицер получил у меня эту прекрасную лошадь, которая стоит под выстрелом. А что она делает после выстрела, об этом речи не было!







Два еврея в годы Первой мировой войны были армейскими поставщиками. Шлоймо жалуется своему конкуренту Мойше:

— Я продал армии партию противогазов — только Бог да я знали, что они пропускают газ! И что, по-твоему, придумал военный министр? Заставил меня надеть один из моих противогазов и засунул меня в газовую камеру — он, видите ли, решил проверить качество противогаза. Я уже прочитал заупокойную молитву — но ты представляешь: со мной ничего не случилось! Мойше, это было настоящее чудо!

— Это не было чудо, — отвечает Мойше. — Ведь газ-то поставлял я!







Первая мировая война. В купе первого класса встречаются два еврея. Выясняется, что оба они — генеральные поставщики: один поставляет пушки, второй — боеприпасы.

Один спрашивает другого:

— Как ты думаешь, что раньше взорвется: мои пушки или твои снаряды?







Местечко, 1919 год.

— Почему вы с меня берете за фунт свечей на два гроша больше?

— После войны все стало дороже.

— Вы мне хотите сказать, что вы при свечах воевали?







1942 год. Рота евреев отбывает трудовую повинность в Южной Венгрии. Один из евреев подходит к пожилому фельдфебелю-венгру, который в гражданской жизни был каменщиком, и обращается к нему с просьбой:

— Позвольте сегодня Айзиковичу не рыть окопы. У него angina pectoris (стенокардия по-латыни).

— Ну и что? — отвечает фельдфебель. — Вон у Штейнфельда аж Signum Laudis (Почетный знак, награда времен Первой мировой войны), а он ничего, роет.






Восточная Европа, с царем и без


Царская Россия. Из цирка сбежал медведь. Полиция объявляет: любой, кто встретит опасного зверя, может его застрелить. Берл принимается торопливо укладывать чемоданы.

— Ты что, уезжать, что ли, собрался? С какой стати? — спрашивают его.

— Они, чего доброго, меня застрелят. Потом иди доказывай, что ты не медведь! (Бер на идише — медведь.)







К Йоселю приходит полицейский и требует у него один рубль подушного налога в царскую казну. Удивленный Йосель, встретив меламеда, учителя в хедере, который как-никак человек образованный, спрашивает у него:

— Откуда царь меня знает?

— Все очень просто: в прошлом году он был здесь на маневрах и, должно быть, услышал, как я кричал тебе через улицу, вот и запомнил твое имя.

— Понимаю. А что, разве он, самый богатый человек в России, не может обойтись без моего рубля?

— Конечно, может. Просто он будет рад ему, как Бог рад молитве и всякому, даже самому маленькому пожертвованию.

— Ага! А не дорого ли из-за одного рубля посылать сюда, в Ковно, полицейского из Петербурга?

— Я думаю, он его сюда и не посылал. Просто полицейский родом из Ковно, а служил в Петербурге. Когда он собрался ехать домой, царь и дал ему заодно это маленькое поручение.

Получить паспорт для российского еврея было непростым делом.







Рабинович едет за границу с фальшивыми документами. Пограничник забирает все его бумаги, потом, возвращая их, спрашивает:

— Как ваше имя?

Рабинович ни жив ни мертв: он забыл, на какое имя выписан его фальшивый паспорт.

— В чем я точно уверен, — торжественно говорит он, — так это в том, что я не Рабинович!







В царской России евреи имели право проживать только в так называемой черте оседлости. Но представители некоторых профессий могли получить разрешение на жительство ив других городах России.

Два еврея идут по улице. Вдали показался жандарм.

— Слушай, — говорит один еврей второму, — у тебя же при себе разрешение на жительство. Давай ты кинешься бежать, жандарм погонится за тобой, а я тем временем спрячусь.

Так они и поступили. Жандарм бросается в погоню и хватает еврея. Тот показывает свои бумаги, они в полном порядке.

— Так… — удивляется жандарм, — а почему ж ты пытался удрать?

— Я не пытался удрать, — объясняет еврей. — Просто доктор прописал мне минеральную воду и велел побольше бегать. Вот я и бегаю.

— Но ты же все время на меня оглядывался. Почему не остановился?

— Ой, я подумал, доктор и вам прописал минеральную воду.







Бедный еврей задержан без паспорта за пределами черты оседлости.

— По какому такому праву ты живешь здесь без разрешения? — спрашивают его в полиции.

— Я живу? Ваше высокоблагородие, и вы называете это жизнью?







Царская Россия. Два еврея гуляют по московским улицам. Чтобы в них не узнали евреев, они беседуют, как могут, по-русски. Тут к ним подходит третий еврей и говорит:

— Ваш русский звучит как идиш. Говорите лучше на лошен кодеш (священный язык, иврит), тогда, я ручаюсь, все будут думать, что вы — гоим (множественное число от "гой", нееврей).







Полиция задержала еврея без документов.

— Я — ремесленник, — оправдывается он.

— И каково же твое ремесло?

— Я делаю виноградное вино: смешиваю изюм с водой.

— Чушь! — говорит полицейский. — Я тоже могу это делать.

— Чудесно! — отвечает еврей. — Значит, вы тоже имеете право здесь жить.







Во многих местах есть обычай платить что-то бедным евреям, чтобы они всегда были готовы составить миньян, когда для молитвы собирается меньше десяти мужчин.

В одном российском городе, где евреи проживать не имели права, полиция задержала старого еврея.

— Твоя профессия? — спрашивает полицейский.

— Составляю миньян, — отвечает еврей.

— Что это такое? — удивляется полицейский.

— Ну, видите ли, — объясняет еврей, — если вы имеете девять человек, прихожу я, и получается десять человек.

— Чушь какая-то. Если у тебя девять человек и приду я, то ведь тоже будет десять!

Еврей, обрадованно:

— Шолом алейхем а ид! (Мир вам, еврей — так приветствуют друг друга незнакомые евреи.)







Чтобы получить вид на жительство в Петербурге, еврейский поэт Семен Фруг был зарегистрирован как слуга в доме еврея, купца первой гильдии (евреи, получившие такой титул, могли жить везде). Фруг говорил: "Петербург — самый высокообразованный город в мире: здесь даже лакеи — поэты!"







В местечке прошел слух: скоро ожидается погром. Так как казаки не только убивали евреев, но и насиловали еврейских женщин, то молодые девушки-еврейки попрятались, кто где мог.

В одно из таких тайных убежищ протискивается старая еврейка. Девушки удивляются:

— Бабушка, вы-то чего испугались?

Старуха, обиженно:

— А что, разве нет старых казаков?







Русский антисемит: "Все газеты за границей делают евреи!"

Российский еврей: "Несомненно. Поэтому они все к нам приходят обрезанными".







Царь верхом на коне выезжает на площадь.

— Ура! — хрипит старая больная еврейка. — Пусть у него будет столько же сил жить, сколько у меня — кричать "ура!".







Живший в Англии еврей-филантроп сэр Мозес Монтефиоре приехал в Россию, чтобы лично выразить царю Николаю I протест в связи с новыми антиеврейскими законами. Но, побеседовав несколько раз с премьер-министром, он понял, что поездка его была напрасной. Один российский еврей спросил его:

— Во что обошлось ваше путешествие?

— В пять тысяч рублей.

— Обидно! Лучше бы вы остались дома, а пять тысяч послали нашему премьер-министру как взятку: тогда, глядишь, чего-нибудь и добились бы.







Гродненский губернатор был отъявленным антисемитом. Когда его отозвали с повышением в Петербург, гродненские евреи поздравляли его особенно горячо.

— Нечего притворяться, — сказал губернатор. — Я же знаю, вы меня терпеть не можете.

— Мы желаем вам счастья совершенно искренне! — запротестовал делегат от евреев. — Вы даже не представляете, ваше высокопревосходительство, как мы рады, что вы уезжаете в Петербург!







В городе ожидается погром. Группа молодых евреев вооружается, как может. Один юноша, узнав, что у еврея-домовладельца есть револьвер, просит отдать оружие им. Домовладелец, однако, считает, что в случае погрома оружие пригодится ему самому.

— Ладно, — говорит молодой человек. — А если полиция найдет у вас револьвер?

— Ха, найдет! — с триумфальным видом отвечает домовладелец. — Он закопан в земле, на глубине двух метров!







У евреев Восточной Европы, как и у славян, считается доброй приметой встретить человека с полными ведрами. И наоборот, пустые ведра — примета дурная.

Во время русского похода Наполеона деревенский еврей пошел к колодцу, но вернулся с пустыми ведрами. Жене он объяснил дело так:

— Наполеоновские солдаты шли по главной улице, а я не хотел, чтобы полные ведра принесли нашим врагам счастье. Потому и вылил воду обратно в колодец.

— Шлойме, — строго сказала ему жена, — кто ты такой, чтобы вмешиваться в спор императоров?







Когда Польша была частью Российской империи, евреям — если они были одеты в свои костюмы (лапсердак и штраймл, бархатная шапка с меховой опушкой) — вход в городской парк Варшавы был запрещен.

Варшавские евреи объясняли это так: "Адам был еврей, иначе его не выгнали бы из Эдемского сада. И это неправда, что он носил фиговый листок. Он носил лапсердак и штраймл, иначе его не приняли бы за еврея".







Ицик продал офицеру царской армии коня и сказал:

— Ваше благородие, его зовут Султан.

— Султан? Лучше я буду звать его Ицик!

— И будете не правы, ваше благородие. Как Ицик ваш конь не сможет даже переночевать в Петербурге. А как Султан он, глядишь, может стать офицером.







Первая мировая война, Россия. В офицерской компании заходит речь о том, как можно было бы наказать германских министров после победы.

— Бетмана Хольвега мы сошлем на необитаемый остров! — предлагает один.

Второй считает, что его надо казнить.

— Это все пустяки! — говорит третий. — Дадим ему паспорт еврея, и пусть живет в России.







Русская баллада с участием двух евреев.

— Как дела? Мы так давно не виделись!

— Ни плохо, ни хорошо. Средне.

— Что это значит?

— Ну, граф расторг со мной договор об аренде земли.

— Это плохо.

— Не так уж и плохо! Теперь я пивовар.

— Это хорошо.

— Не так уж и хорошо. Напротив моей пивоварни живет молодой офицер. Он завел шашни с моей женой.

— Это плохо.

— Не так уж и плохо. Жена офицера, такая красавица, утешается со мной.

— Это хорошо.

— Не так уж и хорошо. Представь, что из этого выйдет. Я сделаю его жене сына, и тот, несмотря на папу еврея, будет принят при царском дворе. А офицер сделает сына моей жене, и тот, несмотря на папашу дворянина, не сможет даже переночевать в Петербурге!

— Это мне не нравится!

— Ну вот, я же тебе говорю, что дела ни плохо, ни хорошо. Средне.







Незадолго до революции. Еврей стоит перед судом: его обвиняют в том, что он назвал царя ослом.

— Но я же говорил о немецком кайзере! — оправдывается еврей.

— Ну уж нет, — говорит судья, — меня не проведешь. Если уж ты назвал кого-то ослом, то мог иметь в виду только нашего Николая.







Бывало, что границы черты оседлости внезапно сужались, и евреев выселяли с насиженных мест.

Евреи получают приказ покинуть город, оставив все предметы культа на месте. Происходит это незадолго до наступления Рош а-Шона, Нового года, когда принято трубить в шофар, бараний рог.

— Шофар я возьму с собой, — заявляет ребе.

— Но вас же отправят в Сибирь!

— Ничего не бойтесь, — успокаивает евреев ребе.

Ребе сидит в вагоне, рядом с ним, ничем не прикрытый, лежит шофар.

— Предметы культа при вас есть? — спрашивают его солдаты на границе.

Ребе молчит.

— Везете с собой предметы культа?! — кричит офицер.

Ребе молчит.

— Отвечай немедленно! — орет офицер вне себя от ярости.

Тут ребе, подняв шофар к уху, спрашивает:

— Вы что-то сказали? Я, к сожалению, глухой…







Еврей упал в Неву; плавать он не умел и стал звать на помощь. Поблизости оказались два полицейских, но они безучастно прошли мимо. Тут еврею пришла в голову спасительная мысль.

— Долой царя! — заорал он изо всех сил.

В ту же секунду оба полицейских прыгнули в воду и вытащили еврея, чтобы отвести его в участок.







Советская Россия.

— Что бы ты сделал, — спросил комиссар еврея, — если бы партия потребовала у тебя отдать ей последний рубль?

— Я бы отдал его не раздумывая.

— Молодец. А если бы партия потребовала отдать ей последнюю рубашку?

— Я бы орал, отбивался и ни за что бы ее не отдал.

— Где же здесь логика?

— Рубля у меня все равно нет. А рубашка, хоть и одна, есть!







— Где ты был и что делал во время Октябрьской революции? — спрашивает революционный трибунал у еврея. Тот объясняет, как может, потом, в свою очередь, задает вопрос:

А где вы все были в 1894 году?

— А что случилось в 1894 году? — интересуется один из членов ревтрибунала.

Еврей, вздыхая:

— Большая эпидемия холеры.







— Я с советской властью, — задумчиво говорит еврей, — живу точь-в-точь как со своей женой: деться от нее никуда не денешься, но все время мечтаешь о другой…







Многие российские евреи надеялись, что революция принесет им настоящую свободу.

Вскоре после революции разговаривают двое русских.

— Если в городе сто человек большевиков, то как ты считаешь, сколько среди них евреев?

— Ну, положим, шестьдесят.

— А остальные?

— Остальные? Остальные — еврейки.







Умер еврей, который до революции был богатым торговцем, а после революции стал нищим. На небесах он бросает свою пустую суму под ноги Карлу Марксу и говорит:

— Вот вам проценты с вашего капитала!







Партийное руководство в очередной раз дает массам новое разъяснение революционной теории.

Янкель в глубокой задумчивости спрашивает у ребе:

— Ребе, в чем разница между историческим и диалектическим материализмом?

— Разницы никакой! Беги за границу!







Годовщина смерти Ленина отмечается с невероятной помпезностью.

— Какое расточительство! — сокрушается еврей. — На эти деньги можно было бы всю партию похоронить!







Два еврея стоят перед саркофагом Ленина и дискутируют о ленинском наследии.

— Кого бы ты хотел видеть на месте Ленина? — спрашивает один.

Мойше, бросив взгляд на гроб:

— Всех большевиков.







Вначале коммунистический режим честно старался покончить с антисемитизмом.

Унтер-офицер, служивший в армии еще при царе, обращается к еврею-новобранцу, который стоит кое-как:

— Товарищ еврей, бывшая жидовская морда! А ну, стоять смирно!







Еврейская социалистическая рабочая партия (Бунд) бескомпромиссно боролась с религией.

Решается вопрос о забастовке. Слово просит бундовский лидер:

— Завтра нам бастовать нельзя, завтра — Пейсах. А в Пейсах мы не можем идти по улицам и кричать: "Хлеба! Хлеба!" Кричать же "Мацы! Мацы!" нам и подавно нельзя — мы же бундовцы!







Дело происходит после революции. Еврей хочет нанять подводу с лошадью и спрашивает мужика:

— Ты хозяин этой кобылы?

— Хозяев у нас больше нету! Теперь есть только товарищи, — строго отвечает мужик.

— Прекрасно! И кто этой кобыле товарищ?

— Я, — гордо отвечает мужик.







"Кол нидрей" ("Все обеты") — начальные слова молитвы, которая произносится в первый вечер Йом Кипура, Судного дня. "Кол хамира" ("Все квасное") — первые слова формулы, которую произносят перед Пейсахом, избавляясь от остатков хлеба, чтобы в дни пасхальной недели в доме не оставалось ничего квасного.

Евреи в Советском Союзе говорили: "Читаешь "Кол нидрей" — и потом не ешь хлеба целый день. Произносишь "Кол хамира" — и потом не ешь хлеба целую неделю… Говоришь: "Кол хоз" — и потом не ешь хлеба целый год".







К Абрамовичу приходят два партработника, чтобы уговорить его подписаться на внутренний государственный заем. Абрамович в восторге:

— Это замечательно! Даю двадцать тысяч рублей!

— Что ты мелешь? — строго говорит один партработник. — Ведь ты за целый год даже половины не зарабатываешь.

— Хорошо, но меньше чем на девять тысяч рублей я не согласен.

— Не валяй дурака! Если подпишешься на пятьсот рублей, то при твоих доходах и этого достаточно.

— Нет, все равно слишком много, — сомневается второй.

— Ну ладно, — сдается Абрамович, — тогда я подписываюсь на десять рублей. Только не уговаривайте меня идти еще ниже!







Советский министр образования пригласил к себе нескольких раввинов, которые еще оставались в Москве, и дал им такое распоряжение:

— В Америке ходят слухи, будто евреи у нас подвергаются притеснениям. Вы выступите с коллективным заявлением, в котором докажете, что никаких притеснений нет.

Раввины перепугались и написали огромную хвалебную песнь о том, как прекрасно обращаются с евреями в СССР. Министр был очень доволен.

— Раз уж вы так здорово это сделали, в награду разрешаю вам добавить к тексту какие-нибудь пожелания, которые могли бы выполнить ваши американские коллеги.

Раввины пишут: "Пришлите свечей и сахара!"

Долго бились американские раввины над смыслом этой приписки. Наконец они послали за старым талмудистом из Бруклина: может, он разгадает, что это значит? И тот объяснил:

— Все просто: у них нет сахара и свечей. Значит, их жизнь горька и темна.







Советская Россия. Самуил Бирнбаум провел несколько лет в сибирских лагерях. Один знакомый сочувственно говорит ему:

— Должно быть, это было ужасно!

Бирнбаум качает головой:

— Отчего же? Все было не так уж плохо. Будили нас в семь часов. На завтрак давали чай с булочкой. Ну да, чай мог бы быть чуточку погорячее. Потом нас на машине везли на консервный завод, я там приклеивал этикетки. В половине первого опять приезжала машина, и мы ехали обедать. После еды — ну да, там немного экономили с солью, а вообще обед был вполне сносный, — так вот, после еды было время вздремнуть до полдника; тут нам давали кофе с бутербродом. Потом мы перекидывались в картишки — чтобы скоротать время до ужина. Ну хорошо, меню ужина было не кремлевским, но что ты хочешь! После еды раздавали сигареты на следующий день. Потом мы немножко болтали, слушали радио, а в десять, в половине одиннадцатого ложились спать.

— Интересные вещи ты говоришь… Кому же мне верить? Вот старик Айзенштадт рассказывал мне про лагерь совсем другие истории.

— В том-то и дело! И где теперь твой Айзенштадт? Снова там!..







Вскоре после Второй мировой войны в правительстве Польши было много евреев (со временем ситуация в корне изменилась).

В те времена в Польше ходили такие разговоры:

— Что такое директор департамента в Польше?

— Это еврей, который печалится оттого, что он еще не министр.







— Давид, ты слышал? Принято решение, чтобы мы, польская делегация в ООН, ходили в краковских народных костюмах.

— Это зачем же?

— Чтобы отличить польскую делегацию от израильской.







В чем разница между Министерствами иностранных дел Польши и Палестины?

В палестинском МИДе есть еще и арабы.







В 1949 г. католический институт "Каритас" в Польше был национализирован. Вместо людей, присланных епископатом, туда пришли государственные чиновники, в том числе и евреи.

Ицик приходит из бюро "Каритас" домой.

— Я не знаю, Сара, в чем дело, но я, должно быть, похож на Иисуса.

— С чего ты взял?

— Когда кто-нибудь входит в мой кабинет, он кричит: "Господи Иисусе!" — и убегает прочь.







В коммунистической Польше.

— Как разговаривает сегодня умный польский еврей с глупым?

— Из Нью-Йорка по телефону.







На небесах хотят получить какие-нибудь сведения о том, что происходит в коммунистической Польше. Сначала посылают польского народного героя Костюшко. Он уходит — и с концами. Окольными путями удается узнать, что его арестовала служба безопасности. Следующим посылают Адама Мицкевича, которого и сами коммунисты считают величайшим польским поэтом. Он тоже оказывается за решеткой. В конце концов для этой цели выбирают человека известного, но не поляка: это Моисей, предводитель самого пронырливого народа…

Через две недели на небеса приходит депеша:

"Я теперь начальник красный,

Дела идут прекрасно.

Ваш Мечислав".







Вариант.

Действие происходит в России. Бог посылает сначала архангела Гавриила, потом архангела Михаила. Оба получают срок с конфискацией огня и меча и оказываются в Сибири.

Тогда Бог посылает патриарха Иакова. Через короткое время приходит телеграмма: "Гавриил и Михаил отпущены зпт огонь и меч возвращены тчк комиссар Яковлев".







Коммунистическая Польша, время вскоре после Второй мировой войны. Учитель рассказывает, как в течение миллионов лет создавался мир. На следующем уроке он спрашивает:

— Янек, как возник мир?

— Его создал Бог, пан учитель.

— Чушь! Мечислав, ты скажи.

— Мир создан Богом, пан учитель.

— Что за ерунда! Мойше, скажи им ты!

— Мир в самом деле создан Богом, пан учитель.

— Но ты же знаешь, что Бога нет!

— Да, пан учитель, но тогда он еще был.







Учитель-еврей в Советском Союзе читает ученикам басни Крылова. Доходит дело до слов: "Вороне где-то Бог послал кусочек сыра".

Ученики, с угрозой:

— Бога же нет!

Учитель перепуган. Но он берет себя в руки и говорит:

— Ну а сыр? Разве сыр — есть? Вы же видите: и Бог, и сыр — это всего лишь символические образы.







Учительница в советской школе:

— Дети, кто из вас знает, что такое трагедия?

— Вчера у меня сестренка разбила себе нос, — говорит Ваня. — Тут мама как закричит: "Какая трагедия!"

— Неправильно. Это не трагедия, а бытовая травма.

— У моей бабушки украли домашние туфли, — говорит Коля. — Она тоже кричала: "Ах, какая трагедия!"

— Это просто невезение, но не трагедия.

— Вчера одну женщину на улице сшибла машина, — говорит Алеша. — И дядя один охал: "Ох, какая трагедия!"

— Это на трагедия, это несчастный случай.

Маленький Мойше:

— Смерть Сталина. Вот трагедия.

— Правильно! Как ты догадался?

— Просто вычислил. Это же не бытовая травма, это не невезение, это совсем не несчастный случай. Тогда что это, если не трагедия?







Хрущеву не по себе, когда он думает о том, что бренные останки Сталина находятся в СССР. Он предлагает де Голлю поместить их в Пантеоне. Де Голль вежливо отказывается. Хрущев обращается в Вашингтон. Там тоже не хотят, чтобы Сталин лежал на Арлингтонском кладбище. Хрущев пишет Макмиллану; но и в Вестминстерском аббатстве для Сталина не нашлось места.

Наконец Хрущев спрашивает Бен-Гуриона, израильского премьер-министра. На сей раз ему везет: Бен-Гурион согласен. Он, однако, обращает внимание Хрущева на то, что, по внушающим доверие данным, на Святой земле самое высокое в мире число воскресений из мертвых…

Так Сталин остался в России.







Кон эмигрировал в Китайскую Народную Республику, вступил там в компартию и достиг весьма высоких постов.

Но, оставаясь ортодоксальным евреем, он продолжал носить пейсы.

Однажды приходит к нему высокий китайский функционер и говорит:

— Товарищ Кон, вашей работой мы очень довольны. Но нам не нравится, что вы, коммунист, а значит, атеист, продолжаете, как прежде, носить волосы в соответствии с обычаями верующих евреев.

— Я ношу пейсы, — отвечает Кон, — не из религиозных убеждений, а по привычке и по традиции.

— В полном согласии с курсом партии, мы в корне отвергаем традиции. Смотрите: мы в течение тысячелетий носили косы, а теперь их отрезали.

Кон надолго задумывается, потом говорит:

— Очень может быть, но ведь коса — это совсем не так красиво!







В Венгрии между двумя мировыми войнами проводился жесткий антисемитский курс. Однажды представитель венгерской, резко антиеврейской, Аграрной партии выступал в одной деревне с речью:

— Мы конфискуем имущество евреев и раздадим его крестьянам. Ты, Сабо, получишь землю Ицковича, ты, Борош, землю Фейерштейна, ты, Дарабош, землю Кона…

— А чью землю получит мой сын? — перебивает его Сабо.

— Он получит землю Кона.

— Но ведь земля Кона уже у Дарабоша!

— Действительно… Ну ничего, пока твой сын вырастет, у Кона снова будет земля.







В коммунистической Венгрии. Ицик прибегает к Мойше:

— Мойше, ты слышал? Русские полетели на Луну!

— Что ты говоришь?! Все?







Семинар по политике партии в Будапеште. Ведущий призывает начать дискуссию. Выступать никто не хочет. Наконец поднимает руку Шапиро:

— Я хотел бы получить ответ на три вопроса. Первый: куда девается наше зерно? Второй: куда девается мясо нашего скота? Третий: куда девается древесина наших лесов?

— Я запишу ваши вопросы и отвечу на них в следующий раз, — обещает ведущий.

Когда на следующем занятии он опять призывает начать дискуссию, поднимает руку Йоселевич:

— У меня один-единственный вопрос: куда девался Шапиро?







Кон приходит к секретарю парторганизации и просит принять его в компартию. Секретарь устраивает ему небольшой экзамен:

— Ты Карла Маркса знаешь?

— Нет.

— А Фридриха Энгельса?

— Нет.

Секретарь хмуро качает головой. Тогда Кон обращается к нему:

— Могу я спросить у вас две вещи? Вы Берла Леви знаете?

Секретарь отвечает отрицательно.

— А Лейба Хальбгевакса?

И его секретарь не знает.

Кон, укоризненно:

— Вот видите! Вы не знаете моих знакомых, я не знаю ваших. Почему тогда я не могу вступить в партию?







Югославия. Тито, возмущенный многочисленными анекдотами насчет его режима, велит выяснить, кто их придумывает. Выяснили: это Кон из Загреба.

Кон доставлен к Тито. Тот кричит на него:

— Как ты смеешь сочинять эти пошлые анекдоты? Ведь под моим мудрым руководством Югославия стала свободной и счастливой страной!

— А вот этот анекдот, — отвечает Кон, — придумал не я.







После Шестидневной войны между Израилем и арабскими странами в 1967 году большинство стран Восточной Европы заклеймило Израиль как агрессора. С тех пор еврейские анекдоты в Будапеште начинались не словами "Встречаются два еврея…", а "Встречаются два агрессора…".







На Армянское радио приходит письмо радиослушателя с вопросом: не еврей ли Мао Цзэдун? Через неделю по радио звучит ответ: "За информацией по этому исключительно сложному и трудному вопросу мы обратились к самому компетентному специалисту, главному раввину Одессы. Когда наш сотрудник задал ему этот вопрос, главный раввин схватился за голову и закричал: "Только этого нам не хватало!""






На что же мы тогда будем жить?


Ивану хочется выпить. Он приходит к деревенскому еврею, чтобы попросить у него взаймы один рубль. Они договариваются: Иван вернет долг весной, но в двойном размере. В залог он оставляет у еврея свой топор.

Когда Иван уходит, еврей окликает его:

— Постой-ка! Я вот что подумал: весной тебе трудно будет найти сразу два рубля. Может, лучше отдашь половину сейчас?

Иван соглашается и возвращает рубль. Некоторое время он напряженно думает, потом говорит себе под нос:

— Ишь ты, какая штука! Рубля — нет, топора — нет, один рубль я еще должен, а еврей во всем прав!







У евреев отдельная кухонная утварь для мяса и для молока.

Велвл решил стать разбойником. Он просит у жены кухонный нож и идет в лес. Дождавшись путника, он собирается броситься на него — и тут, посмотрев на нож, пугается.

— Черт бы побрал эту бабу! — жалобно говорит Велвл. — Она же дала мне нож для молочного!







Шапиро устал попрошайничать и решил стать разбойником. С незаряженным револьвером он идет в лес и, встретив еврея, бродячего торговца (крестьян он опасается), кричит:

— Кошелек или жизнь?

— Дурак! — отвечает еврей. — Скажи просто, что есть хочешь. Вот тебе пятьдесят копеек.

— Всего-то пятьдесят копеек! — возмущается Шапиро. — Я тебе что: разбойник или я тебе попрошайка?







У еврея плохо идут дела. Он решает стать разбойником, покупает нож и идет в лес. Навстречу попадается еврей, бродячий торговец. Он кричит ему:

— Кошелек или жизнь!

— Ой, не смеши меня, — отвечает тот.

— Какой тут смех! Я — разбойник! Отдавай деньги!

— А на что будет жить моя семья?

— Да… тут ты прав! Тогда дай мне хотя б двадцать рублей.

— Двадцать рублей? Откуда у меня двадцать рублей? Я бедный торговец, торгую вразнос…

— Ну ладно, десять.

— Вы понимаете, что делаете? У меня денег — всего ничего, и, если вы у меня их отберете, я не смогу закупать товар!

— Ну а табак-то у вас есть? Тогда хоть закурить дайте.







Бедный молочник Йошке в пятницу несет домой скудную недельную выручку. В лесу его встречает разбойник и направляет на него пистолет.

— Если я отдам все свои деньги, на что мне жить? — жалобно говорит Йошке.

Разбойник непреклонен.

— Торговец, у которого я взял товар в кредит, мне ни за что не поверит, — жалуется Йошке. — Прострелите мне хотя бы пиджак и шляпу, пусть он видит, что меня в самом деле ограбили!

Разбойник, проникнувшись состраданием, делает два выстрела.

— Еще вот сюда! — просит Йошке.

Разбойник стреляет.

— И еще две дырки, вот здесь, на рукаве, — умоляет Йошке.

— Я бы рад был сделать вам одолжение, — говорит разбойник, — но у меня кончились патроны.

— У тебя нет патронов, у меня нет денег, — дружелюбно говорит Йошке. — Будь здоров, приятель.







У Гринберга, в его фирме "Оптовая торговля зерном", служат два коммивояжера, оба по фамилии Кон. Но жалованье у Кона I в три раза больше, чем у Кона II. По этому поводу Кон II высказывает хозяину обиду. Тот говорит:

— Посмотрим, что можно сделать.

После обеда мимо дома проезжает фура с грузом.

— Узнай, что везет фура! — велит Гринберг.

Кон II убегает и через пару минут возвращается:

— Ячмень.

— Узнай, кому он принадлежит! — говорит Гринберг.

Кон II убегает и вскоре, еле переводя дух, докладывает:

— Помещику из Коропицы.

— Сбегай еще раз, спроси, куда везут ячмень, — приказывает Гринберг.

Кон возвращается едва живой от усталости:

— Ячмень везут Тейтельбауму, в Запошин…

Гринберг зовет Кона I и говорит ему:

— Полчаса назад тут проехала фура с грузом…

Кон I поворачивается на каблуках — и его уже нет. Через полчаса он возвращается и докладывает:

— Я сел на лошадь и через десять минут догнал фуру. На ней — пятьдесят мешков ячменя из Коропицы, Тейтельбаум собирается купить его по три гульдена за центнер. Я предложил на полгульдена больше, фура уже развернулась и через полчаса будет здесь…

Тут Гринберг смотрит на Кона II и говорит ему:

— Ну, теперь ты понимаешь, почему я плачу Кону I в три раза больше, чем тебе?







Почему корову зовут скотиной?

Ей дают воду, а она за это дает молоко. Ясное дело: на такое способна только тупая скотина!







Вариант.

Покупательница, молочнику:

— Ваше молоко разбавлено!

— А что мне делать? Неразбавленное молоко вам даст разве что скотина.







К еврею, торгующему во Львове птицами и мелкой живностью, приходит покупатель:

— Я хочу купить красивую птичку. И чтобы она хорошо пела!

В одной из клеток поет канарейка, поет, заливается, громко и сладко. Она нравится покупателю. Вдруг он делает большие глаза:

— У нее же одна нога!

Продавец, сердито:

— Ой, не смешите меня! Вы мне сначала точно скажите, что вам надо: чтобы она пела или чтобы она танцевала?







Блох посылает своего подчиненного к должнику, который не торопится вернуть долг. Через полчаса подчиненный возвращается обратно.

— Ну что, заплатил? — спрашивает Блох.

— Почти.

— Что значит "почти"?

— Сейчас объясню. Он мне сказал, что его сын поступает учиться в гимназию. Потом он станет доктором и женится на богатой. Как только сын получит приданое, тут же даст отцу денег, и тот вернет нам долг.







Хозяин своему помощнику:

— Либерман все не платит и не платит. Идите к нему лично — и с места не сходите, пока он не оплатит счет!

Через два часа помощник возвращается.

— Неужели заплатил?

— Так точно! — рапортует помощник.

— Наличными?

— Почти. Он дал вексель!

— Вот тебе на!

— Ничего не "вот тебе на"! Это вексель на имя барона Ротшильда.

— Акцептованный Ротшильдом? — спрашивает хозяин.

— А что, — удивляется помощник, — Ротшильд должен его акцептовать?







В Кротошине освободилось место шамеса, служки в синагоге.

Претендент вскоре объявился — некий Лейб Гелибтер. Но он получил отказ: шамес должен уметь по меньшей мере читать и писать. Лейб переселился в Берлин. Там он раскрыл свои способности настолько, что в годы Первой мировой войны стал армейским поставщиком. Он заключил договор на большую сумму с важным чиновником и подписал его так: ++++.

— Но, герр Гелибтер, — сказал чиновник, — подпишитесь как положено.

— Так я же неграмотный!

— Боже, как далеко вы могли бы пойти, если бы научились читать и писать!

— Да, я бы мог даже стать шамесом в Кротошине.

— Скажите, герр Гелибтер, а что означают эти четыре креста?

— Они означают: dr. phil. h.c. (доктор философии гонорис кауза, почетный титул).







Война, дефицит продовольствия, строгие предписания относительно предельных цен на продукты. Мендель продает гусей по двести крон за штуку и процветает. Сосед хочет последовать его примеру и помещает в газете объявление; тут же является полиция и конфискует его гусей.

— Мендель, — спрашивает сосед, — почему полиция не приходит к тебе? Ты ведь продаешь своих гусей за те же двести крон!

— А как ты написал объявление?

— Я написал: продаю гусей по двести крон за штуку.

— Ну, ты поступил очень глупо. Я всегда пишу так: "В воскресенье на Соборной площади потеряны 200 крон. Нашедший получит в награду гуся". И на следующий день полгорода приносят мои потерянные двести крон.







После Первой мировой войны был большой дефицит товаров, а следовательно, повсюду спекулировали чем угодно. Кон слышит, что имеется большой спрос на свечи. Узнав, что партию свечей недавно купил Леви, он идет к нему, перекупает свечи и сразу же продает их с большой выгодой. Через пару недель приходит письмо: заберите ваши свечи назад, они не горят, в них просто нет фитиля.

Кон в отчаянии бежит к Леви:

— Ты меня погубил! Твои свечи не горят!

— Ну и что с того? — отвечает Леви. — Для чего я их покупал: чтобы они горели или чтобы их перепродать?







— Эли, объясни мне, что такое, собственно говоря, правильная коммерция?

— Ну вот смотри: яйца стоят дорого, ты устраиваешь куриную ферму. И тут случается наводнение, все куры тонут. Уток надо было разводить!







Фирма "Даниель и К°, международные перевозки", ищет нового коммивояжера. Появляется претендент.

— Сколько времени вам понадобится для маршрута Австрия — Чехословакия — Венгрия — Сербия — Турция — Россия?

— Четыре месяца.

— Это для нас слишком долго.

Второй претендент считает, что сумеет справиться с задачей за два месяца. Шефу фирмы и это кажется большим сроком.

Наконец появляется Сами. Он после короткого раздумья заявляет:

— Уложусь в три недели.

— Отлично! Вы — наш человек!

Ровно через три недели Сами возвращается.

— Контракты? Да я все силы потратил только на то, чтобы контакты завязать!







Сынишка банкира Кана проглотил золотую монету. Через три дня банкир вызывает врача.

— Почему не вызвали меня сразу? — удивляется врач.

Кан, гордо:

— Я не хотел, чтобы люди подумали, будто монета нужна мне срочно!







— Как дела, герр Берлинер?

— Плохо, очень плохо!

— Да будет вам! Я слышал, пару недель назад вы получили наследство от тетушки.

— Да, так и есть.

— А за неделю до того умер ваш двоюродный дедушка, который тоже кое-что вам оставил!

— Тоже верно.

— И вы говорите, что дела идут плохо?

— Конечно. Сами смотрите: на этой неделе — как обрезало!







— Какой вы счастливец, герр Кан! Один ваш сын — офицер, второй — банкир.

— И это, по-вашему, счастье? Вот если бы они захотели поменяться! Ведь офицер целыми днями подписывает векселя, а банкир только и думает что о лошадях.







Маленький Мориц:

— Тате-лебен (папочка), у меня красивая подпись?

— Ты должен знать, Морицхен: подпись не должна быть красивой. Подпись должна быть надежной!







Кон, мелкий служащий, приходит в офис с часовым опозданием: физиономия у него в синих и зеленых синяках, он хромает, левая рука в гипсе.

— Вы являетесь только сейчас? — хмуря лоб, выговаривает ему шеф.

— Господин советник коммерции, — бормочет Кон, — я выпал из окна третьего этажа.

— И вы мне хотите сказать, что вам на это потребовался целый час?







Кон, который не относится к любимчикам шефа, оставил на своем столе записку: "Я на кладбище".

Когда он вернулся, на записке было дописано: "Да будет земля тебе пухом!"







Леви отмечает пятнадцатилетие своей фирмы и говорит помощнику:

— Послушайте, мне бы хотелось отпраздновать юбилей фирмы так, чтобы это всем было заметно, чтобы мои подчиненные радовались, но чтобы мне это ничего не стоило.

— Господин советник коммерции, вам надо повеситься. Это все заметят, вам это обойдется совсем даром, а уж как рады будут ваши подчиненные!







— Герр Майер, я у вас уже десять лет служу бухгалтером. Я считаю, мне нужно повысить жалованье.

— Вы уволены! Мне не нужен бухгалтер, который так плохо считает.







Вместо ожидавшейся премии Гринблат дарит своему помощнику на Новый год свой портрет с дарственной надписью.

Помощник долго смотрит на портрет и говорит:

— Как это на вас похоже!







Хозяин видит своего бухгалтера у парикмахера; время рабочее, до обеда еще далеко. Хозяин негодующе кричит:

— И вы в рабочее время смеете стричь себе волосы!

— Ну да, — отвечает бухгалтер. — Они ведь у меня росли тоже в рабочее время.







— Вчера был юбилей нашего шефа. Служащие перед ним так и лебезили. А я написал ему письмо и выложил все: что он внушает мне омерзение, что и все другие на самом деле презирают его, считают кровопийцей и негодяем, что за двадцать лет, пока я у него работаю, я не нашел в нем ни одной положительной черты…

— Господь с тобой! Как только он получит письмо, он тут же тебя вышвырнет.

— А почему ты думаешь, что он его получит? Я ведь не сумасшедший — посылать такие письма!







Покупатель, в бешенстве:

— Я у вас попросил лучшую сигару, а вы мне что продали? Старье, хлам… Чего вы молчите?

— А что я могу вам сказать? Только то, что вы счастливчик. У вас такая сигара — одна-единственная, а у меня — вон, все полки забиты!







Владелица лавки прохожему:

— Заходите, пожалуйста, к нам! У нас все есть в продаже.

— И носовые платки есть?

— Ну конечно! Льняные, хлопчатобумажные, шелковые…

— Тогда возьмите один и вытрите себе нос.







— Смотри, этого человека я поставил на ноги…

— Я и не знал, что ты такой благодетель!

— …а до того, как мы с ним встретились, он в своем экипаже ездил.







Вывеска на двери:

"Иосиф Ратнер. Идеалист, торговец старым платьем, костями, тряпьем, заячьими шкурками, за которые плачу самую высокую цену".







— Сколько служащих на вашем предприятии?

— Двенадцать… нет, собственно говоря, только одиннадцать, потому что один все время сидит в клозете.







Служащий мечется по конторе туда-сюда и причитает:

— Ах, моя голова, моя голова! Кажется, я теряю разум!

Хозяин, строго:

— Если у вас болит голова, идите домой! Только прекратите бегать и хвастаться!







— Посмотри-ка: у Тейтельбаума, с которым у меня было столько неприятностей, родилась тройня. Поделом ему! Пускай знает, каково это, когда получаешь больше, чем заказывал!







Кратценштейн пишет жалобу в Министерство путей сообщения: "…Так что груз шерстяных тканей прибыл мокрый, испорченный, и мы понесли большие убытки. Мой компаньон считает, что ответственность за это должна нести железная дорога, так как крыша вагона была худой. Ваше превосходительство, ну как это вам?"







Еврей-торговец договорился с женой: каждый раз, когда ему не удастся заключить хорошую сделку, она должна зажигать в доме праздничное освещение. Если же день заканчивается успешно, в доме пускай горит одна-единственная свеча.

— Если мне не везет, — объяснял он, — пускай и другие будут в плохом настроении. — Ведь они злятся, когда думают, будто мне все удается. Вот для чего нужно праздничное освещение.

А когда у меня все хорошо, пусть и другим будет немного радости. Ведь в каком случае мои дорогие сограждане рады больше всего? Когда думают, что мне больше чем на пару свечей не хватает.







Поздно вечером Янкель стучит в окно Мойше и тихо спрашивает:

— Мойше, ты уже спишь?

— Нет.

— Можешь одолжить мне пятьдесят гульденов?

— Я сплю, я сплю!







Барон фон П. покупает у Янкеля тягловую лошадь. Он придирчиво осматривает животное и говорит:

— Вы должны снизить цену: лошадь на один глаз слепа!

— Боже праведный, герр барон! Что она у вас должна делать: работать или читать газету?







Барон фон П., крупный землевладелец, жалуется Янкелю на плохую погоду. На что Янкель отвечает:

— Вот и я не понимаю, как можно делать гешефт под открытым небом?







Финкелыптейн, правая рука господина Янку из городка Григорча, возвращается из Рима, где он занимался валютными операциями.

— Ну как, Финкелыптейн, — спрашивает его помещик, — а у Папы Римского ты побывал?

Финкелыптейн:

— Боже праведный, неужели он тоже торгует валютой?







Хаим из нищей Касриловки:

— В нашем местечке есть всего одна золотая монета.

— Не может этого быть! Это обман зрения, и вызван он скоростью обращения…







Касриловка. Мойше продает свою корову Ицику, тот продает эту корову, немного дороже, обратно Мойше, Мойше опять продает ее Ицику…

Однажды Мойше приходит к Ицику, сияя от радости:

— Я очень выгодно продал корову одному приезжему!

Ицик, побледнев:

— А на что же мы теперь будем жить?







На железнодорожной станции:

— Ты куда едешь?

— В Варшаву, закупать доски.

— Слушай, зачем ты мне врешь? Я же знаю: если ты говоришь, что едешь в Варшаву за досками, то на самом деле ты едешь во Львов продавать зерно. Но я случайно узнал, что ты действительно едешь в Варшаву за досками. Почему же ты тогда врешь?







Вариант.

Исаак встречает на станции Давида.

— Я еду в Варшаву, — сообщает Давид.

Исаак качает головой:

— Ой, ганев (мошенник)! Я же знаю: если ты говоришь, что едешь в Варшаву, значит, на самом деле ты едешь во Львов. Но ты мошенник вдвойне: случайно я узнал, что ты на самом деле едешь в Варшаву!







К старому Соломону, хозяину магазина, приходит коммивояжер по продаже белья и раскладывает свою коллекцию. Они рассматривают, ощупывают товар, обсуждают цены и условия поставки, коммивояжер подтаскивает все новые чемоданы с образцами. Наконец открыт последний чемодан.

Тут Соломон говорит:

— Я вам что-то сейчас скажу. Мои склады полны, а покупать у меня никто ничего не хочет. Я тоже у вас ничего не куплю.

Коммивояжер молча складывает свои чемоданы. Потом надевает шляпу и принимается читать заупокойную молитву.

— Вы что, вы читаете по мне кадиш?! — кричит Соломон.

Коммивояжер высокомерно отвечает:

— Для меня вы умерли.







Грюн приходит в магазин тканей, владелец которого — его друг Блау.

— Слушай, Блау, мне нужно какое-нибудь красивое летнее платьице для моей дочурки, Рахиль. Но ты должен мне гарантировать, что оно не сядет при стирке.

— Покупай без сомнений! Я тебе гарантирую!

Спустя неделю платьице постирали, и оно село так сильно, что едва закрывало бедра. В этом платье Грюн привел маленькую Рахиль в магазин Блау. Тот взглянул на девочку и восхищенно воскликнул:

— Ах, милая крошка! Как она выросла!







На зерновом рынке в Бердичеве стоят открытые мешки с зерном. Подходит к мешку с пшеницей еврей, берет пригоршню зерна и начинает его пересыпать из одной ладони в другую. Продавец молча смотрит на него и спрашивает:

— Ну что, будете покупать?

— Нет, покупать я не собираюсь, — отвечает еврей.

— Чего же тогда вы тут стоите, пересыпаете пшеницу из руки в руку?

— Я вам объясню. Я — маклер. Может быть, ко мне однажды кто-нибудь подойдет и спросит, разбираюсь ли я в пшенице. И тогда я смогу ответить: хотел бы я прожить столько лет, сколько пшеницы прошло через мои руки!







Сапожник Хаим часто говорит: "Моя мама хотела, чтобы я стал портным, но папа отдал меня в ученики к сапожнику. И это была такая удача! За тридцать лет у меня никто не заказал ни одного пиджака. Будь я портным, я бы давно умер с голоду!




Жена сапожника:

— Как ты мог отдать клиенту ботинки за один только задаток? Теперь ты больше его не увидишь!

— Еще как увижу! Я ему упаковал два левых ботинка.







В маленьком местечке коммивояжер приходит к клиенту. В лавке его встречает одетая в траур жена клиента и говорит:

— Сегодня, к сожалению, вы свой заказ не получите: мой муж, не про нас будь сказано, умер.

— О, это сущие пустяки! — отвечает коммивояжер. — Я приму заказ и от вас.







Хаим Каплан целый день торчит в своей лавчонке; покупателей все нет и нет. В восемь вечера он, удрученный, собирается закрывать лавку, и тут вбегает некто: ему нужен почтовый конверт. Каплан просит два пфеннига. Покупатель бросает на прилавок десять пфеннигов и, не дожидаясь сдачи, убегает…

Дома жена спрашивает:

— Как сегодня торговля, Хаим?

— Оборот, — отвечает муж, — не ахти какой. Зато прибыль — оглушительная!







Умирает старик Зауертейг, уважаемый виноторговец. Вокруг с почтительными лицами стоят сыновья. С трудом шевеля языком, умирающий делится с ними профессиональными секретами. Под конец, уже совсем без сил, он шепчет:

— Кстати, вот что хочу вам сказать: вино можно делать еще из винограда.







Лилиенталь встречает на улице Розенблата, который должен ему двести марок. Он хочет ненавязчиво напомнить ему о себе и, подойдя, хлопает его по плечу и говорит приветливо:

— Как я рад вас видеть! Что поделывает ваша жена? Как детишки?

Розенблат, кисло:

— Да, вам, герр Лилиенталь, хорошо спрашивать. А мне, думаете, кто-нибудь платит?







Старый еврей, владелец скромного магазинчика, лежит при смерти. Семья почтительно толпится вокруг. Собрав последние силы, он разжимает губы и говорит:

— Ривке, жена моя, ты здесь?

— Здесь.

— Яков, сын мой, ты здесь?

— Да, отец.

— Леа, дочь моя, ты здесь?

— Да, отец.

— Рахиль, дочь моя, ты тоже здесь?

— Да, отец.

— А кто же остался в лавке?







Копштейн втянут в запутанный судебный процесс. Когда ему приходится на какое-то время уехать, он просит адвоката держать его в курсе дел и телеграфировать, если что. Адвокат присылает радостную весть: "Победило правое дело!" Копштейн в испуге шлет телеграмму: "Сейчас же обжаловать!"







Банкир:

— Я никому не позволю меня игнорировать! Разве что налоговой инспекции…







Банкир — это человек, который в хорошую погоду отдает свой зонтик напрокат, а в дождь требует его обратно.







Хозяин дает инструкции новому коммивояжеру:

— Вы сядете в утренний поезд, приедете в Нейтомышль, в гостинице немного приведете себя в порядок, закажете чашку горячего бульона, потом пойдете к старику Ауэрбаху, спросите его, доволен ли он последней партией шелковых чулок, предложите ему посмотреть наши образцы, обратите его внимание, что у нас появились совершенно новые расцветки, но цены при этом умеренные, примете у него заказ и после обеда телеграфируете мне об успешной сделке.

Молодой человек уезжает, но после обеда никакой телеграммы нет. Приходит вечер, наступает ночь… Хозяин вне себя. Наконец приходит телеграмма: "Во всем Нейтомышле не нашел горячего бульона. Что делать?"







Разговаривают в поезде два еврея.

— У меня дела идут — хуже некуда. Я торгую вразнос, бьюсь как рыба об лед, а семья моя все-таки голодает. Мой пример буквально подтверждает слова, что хлеб свой насущный человек добывает в поте лица своего.

— А я вот живу как раз за счет чужого пота.

— Вы — капиталист, вы — кровопийца!

Второй еврей, весьма удивленный:

— Какой капиталист? Я банщик.







Маленький бродячий цирк приехал в городок в Галиции. Бедный еврей наблюдает, как ставят шатер.

— Хочешь немного заработать? — спрашивает его директор цирка. — Тут у меня лев сдох. Ты мог бы надеть его шкуру и изобразить перед публикой пару номеров.

Еврей с радостью соглашается.

Вечером он, обряженный львом, гордо выходит на арену. И вдруг видит: навстречу ему движется огромный медведь. Еврей в ужасе вскрикивает:

— Шма Исроэл! ("Слушай, Израиль!", начальные слова молитвы, которые евреи произносят в минуту опасности.)

Медведь вполголоса отвечает:

— Адонай Элохейну, Адонай эход! (Продолжение той же молитвы: "Господь Бог наш, Господь един".)







— Я от всей души советую вам купить дом на берегу Днестра, — уговаривает маклер покупателя. — Во-первых, прекрасный вид на реку, а во-вторых, подумайте, как это замечательно — жить так близко от воды! Можно прямо в саду стирать белье, можно купаться, плавать, кататься на лодке, а зимой кататься на коньках!

Покупатель, недоверчиво:

— Все это прекрасно, но есть и недостатки. Взять хотя бы весеннее половодье…

Маклер, с жаром:

— Ну чего вам бояться половодья? Где дом — и где Днестр?







У Варшавера есть какие-то акции, которые внушают ему опасение.

— Завтра с двенадцати до двух пройдет общее собрание акционеров, — говорит он своему служащему. — Поезжайте туда и сразу после двух часов телеграфируйте, что происходит.

На следующий день в пять минут первого от служащего приходит телеграмма: "Немедленно продавать".

Когда служащий возвращается, Варшавер хвалит его:

— Вы спасли меня от больших убытков. Но как вы ухитрились послать телеграмму так рано, когда на бирже никто еще и понятия не имел, как обстоят дела?

— Председатель, — объясняет служащий, — открыл общее собрание словами: "К сожалению…" И все стало ясно.







— Сколько стоят эти брюки?

— В нашем магазине твердые цены. Поэтому я не скажу вам ни двадцать, ни восемнадцать, ни шестнадцать рублей. Но меньше чем за пятнадцать я брюки вам не продам.

— А я не скажу вам ни пять, ни семь, ни девять рублей. Но дороже, чем за одиннадцать, я эти брюки не куплю.

Хозяин, приказчику:

— Хаим, заверни брюки!







Вариант.

— Сколько стоит пиджак?

— Двенадцать гульденов.

Покупатель рассуждает про себя: "Он просит двенадцать, имеет в виду десять, уступит за восемь, я хочу заплатить четыре. Предложу два".







Разговор на бирже:

— Привет, Биншток, чем занимаешься?

— Спекулирую на минах.

— О, тут нужны большие деньги!

— С чего ты взял? Я стою у подъезда, и если кто-то выходит с довольной миной, я у него стреляю денег.







— Леви, что вы делаете на рынке в скотном ряду?

— Как что? Может, мне повезет и кто-нибудь бесплатно отвезет меня на повозке домой.







Конная ярмарка, тьма народу. В самой толчее прогуливается, засунув руки в карманы, еврей. Один из торговцев, увидев его, спрашивает удивленно:

— Реб Янкель, что вы тут делаете?

— Я? Смотрю, чтобы меня не задавили.







— Друг мой, застрахуйтесь против несчастного случая! — уговаривает страховой агент. — Если вы сломаете руку, мы вам выплатим пять тысяч крон. Если сломаете ногу, получите аж десять тысяч… Ну а если сломаете шею, вы вообще счастливчик!







— Целый год я работаю себе в убыток.

— Почему же ты не закроешь свою лавку?

— А на что тогда я буду жить?







Покупательница ушла из магазина тканей, ничего не купив. Огорченный продавец докладывает владельцу:

— Она говорит, шелк для нее слишком дорог.

— Ты неправильно с ней разговаривал, — поучает его хозяин. — Ты мог бы ей, например, сказать: милостивая сударыня, это же чистый шелк, а среди шелковичных червей недавно вспыхнула эпидемия, так что следующие партии шелка будут стоить гораздо дороже.

Продавец это запомнил. Вскоре приходит девочка, она хочет купить себе шелковую ленту. Но лента для нее слишком дорога.

Продавец говорит:

— Вы, наверное, еще не знаете, что среди ленточных червей вспыхнула эпидемия?







Хозяин лавки новому ученику:

— Никогда не позволяй покупателю уйти только потому, что в продаже нет точно такого товара, какой он пожелал. Нужно предложить ему замену!

Покупатель желает туалетную бумагу.

— Туалетная бумага у нас кончилась, — с сожалением говорит ученик. Но слова шефа упали на благодатную почву, и он продолжает: — Но мы можем предложить вам прекрасную наждачную бумагу.







Богатый еврей Якубович закладывает фундамент своего нового дома. Сосед-бедняк с завистью наблюдает, как движется дело, а Якубович старается отвлечь его от завистливых мыслей.

— Смотрите, — говорит он, показывая на свежевырытый котлован, — я зарываю свои деньги в землю.

— Ничего, — утешает его сосед, — если будет на то воля Божья, скоро вы до своих денег доберетесь.







В местечке появляется приехавший откуда-то еврей и объявляет: он будет ходить по канату, протянутому между крышами синагоги и кирхи. И заранее собирает по десять копеек с человека.

Канат натянут. Еврей появляется в чердачном окне синагоги и кричит собравшимся:

— Дорогие евреи, я в жизни еще не стоял на канате. Но если вы считаете, что ваши десять копеек дороже моей жизни, то я попробую…







— Знаете, какой замечательный хазан в нашем городе? Когда он затягивает "хинени они" (вот я, бедняк), его голос, могучий, как львиный рык, слышен даже на улице.

— Подумаешь! Я, например, не хазан, а торговец, но если бы я захотел, совсем тихо, прошептать "хинени они", мои кредиторы услышали бы это не только на улице, но даже в Варшаве — и сразу примчались бы сюда.







На складе фирмы лежат дождевики, целая партия, тысяча штук. Хозяин посылает своего коммивояжера в провинцию и инструктирует его:

— Я хочу получить по пятнадцать рублей за штуку. Но если вам удастся найти покупателя сразу на большую партию товара, то, Бог с ним, спускайте цену до двенадцати рублей. Ни в коем случае не ниже! Убытки мне не нужны.

Коммивояжер уехал. Через два дня он телеграфирует: "Могу продать сто плащей, но только по одиннадцать рублей". Хозяин отвечает: "Согласен".

Вскоре приходит еще телеграмма: "Есть покупатель на двести пятьдесят плащей. Платит по девять рублей". Хозяин отвечает: "Согласен".

Третья телеграмма: "Можно сбыть шестьсот плащей партией по семь рублей". Хозяин телеграфирует: "Принято".

Несколько дней — никаких новых вестей. И вдруг телеграмма из гостиницы захолустного городка: коммивояжер лежит при смерти. Испуганный хозяин тут же садится в поезд, спешит к своему верному помощнику, застает того при последнем издыхании и, огорченный до глубины души, спрашивает его:

— Скажи, что я могу для тебя сделать?

Коммивояжер, собрав последние силы, шепчет:

— Жизнь моя подошла к концу, но одно я хотел бы узнать… Ради всего святого, скажите: почем вы покупали эти дождевики?







Деревенский мелочной торговец, приехав в город, входит в элегантный магазин, осматривается и удивленно качает головой. Владелец, самодовольно:

— Ты, конечно, в восторге от моего магазина?

— От магазина — не очень, — честно отвечает деревенский еврей. — Конечно, моя лавчонка — ничто по сравнению с вашей, и мне одному известно, сколько долгов на ней висит. И тут я подумал: если ваш магазин такой большой, то какими же огромными должны быть ваши долги!







Венский еврей встречает на Кертнерштрассе своего старого учителя математики. Тот, естественно, спрашивает, как у него дела.

— О, замечательно, господин учитель! Я торговец.

— Как? Вы пошли в торговлю? Вы же считали хуже всех в классе!

— Да. Я торгую деревянными ящиками. Покупаю за один шиллинг, продаю за пять — и на эти четыре процента живу прекрасно!







Старик Кон выговаривает сыну:

— Совершенно не понимаю, как это ты остался совсем без денег. В прошлом году ты получил приданое, пятьдесят тысяч гульденов. Допустим, жилье стоило вам десять тысяч, пять тысяч пошло на уплату прежних долгов, пять тысяч вы потратили на себя. Все равно остаются еще тридцать тысяч!

Кон-младший:

— А ты думаешь, я не делал никаких гешефтов?







Ярмарка в бедном галицийском местечке. Торговец:

— Купите этот чудный дешевый чемодан!

— Зачем он мне?

— Когда поедете куда-нибудь, можно будет в него положить костюм.

— Вот как? А мне что, по-вашему, сидеть в вагоне в одной рубашке?







В налоговой инспекции.

— Сколько вы зарабатываете?

— Нисколько.

— Как так? Где вы работаете?

— У отца в конторе.

— Вот видите! И в чем состоит ваша работа?

— Я часть накладных расходов.







Экономист у Шолом-Алейхема:

"У меня дела идут плохо — это значит: он зарабатывает, я терплю убытки.

Дела идут средне: зарабатываем оба.

Дела идут хорошо: я зарабатываю, он терпит убытки".







— Шлойме, — говорит жена, — как ты мог почтовую марку, которая стоит десять геллеров, отдать тому господину за семь?

— Чего тут непонятного? Если бы я не отдал ему марку по дешевке, он пошел бы покупать ее на почте!







— Янкель, ты знаешь, вышло новое предписание раввината: женщины не имеют права входить на биржу между двенадцатью и часом дня.

— Что за глупость!

— Вовсе не глупость. Дело в том, что к этому времени многие мужчины уже остаются без штанов.







Острайхер приходит к банкиру Оппенгеймеру и спрашивает совета, стоит ли ему покупать акции "Отави-Минен". Оппенгеймер:

— Если вы их купите, то заработаете…

Острайхер стремглав мчится на биржу, вкладывает все свое состояние в акции "Отави-Минен" — и теряет деньги до последнего гроша. Удрученный, он приходит к Оппенгеймеру, который дал ему плохой совет.

— Вы же не дали мне договорить! — оправдывается Оппенгеймер. — Я хотел сказать: если вы их купите, то заработаете себе головную боль!







После Первой мировой войны. Еврей спрашивает у биржевика, стоит ли покупать польские злотые.

— Нет, они будут падать, — предостерегает его специалист.

Еврей все-таки покупает злотые — и терпит убытки.

— А можно покупать румынские леи? — спрашивает он в другой раз.

— Нет, они будут падать, — опять говорит биржевик.

Еврей покупает леи — и опять терпит убытки.

— Что же мне теперь делать? — допытывается он, снова придя к советчику.

— Теперь поцелуй меня в пупок! — отвечает тот.

— То есть как? — недоумевает еврей.

— Чего тут непонятного? Что я тебе ни советовал, ты делал наоборот. В этом случае получится как раз то, что надо!







Агент виноторговой фирмы — владельцу ресторана:

— Купите это замечательное вино!

— Красное вино мне не нужно.

— Ну хоть попробуйте…

— У меня вина больше чем надо.

— Тогда хотя бы понюхайте, прямо из бутылки!

— Еще слово, и я спущу вас с лестницы.

— Но это такое замечательное вино…

Владелец ресторана выполняет свою угрозу. Агент, скатившись по ступенькам, долго лежит внизу. Потом, с трудом поднявшись на ноги, снова карабкается в зал и говорит владельцу:

— С красным вином ясно. А что вы скажете насчет белого?







Торговец-еврей пишет своему оптовому поставщику: "Срочно пришлите мне, пожалуйста, три штуки зеленой набивной ткани, сатин, с рисунком". Постскриптум: "Жена как раз говорит мне — того, что есть в наличии, вполне достаточно. Так что ничего мне не присылайте".







Жена торговца, который везет на рынок сто пар брюк:

— С Богом, и желаю тебе, чтобы ты вернулся без штанов!







— Какой ты часовщик? Когда я принес тебе часы, они пускай плохо, но шли. А теперь вообще стоят!

— Знаешь что я тебе скажу? Пусть меня Бог покарает, если я хотя бы притронулся к твоим часам!







— Дела у меня совсем никуда. Поверьте, часто я не знаю, что мне поесть.

— Если позволено будет спросить, на что вы, собственно, живете?

— Ну, знаете, когда бывает факельное шествие, какая-нибудь процессия или что-то подобное, я сдаю места у окон моей квартиры.

— А где, собственно, вы живете?

— На Малой Моренгассе.

— Там же никаких факельных шествий не бывает!

— Теперь вы можете себе представить, как плохо идут у меня дела?







— Как дела?

— Хорошо — если бы не проблемы.

— А ты делай, как я. Найми кого-нибудь, кто будет с ними мучиться. Ты платишь ему пять тысяч гульденов, а он решает твои проблемы.

— Где же я возьму пять тысяч?

— Вот это и будет первая его проблема.







Экономический кризис. Коммивояжер за целый день ничего не продал. Хозяин с горечью спрашивает у него:

— Скажите, или у меня есть дело, а вы в нем продавец, или у меня есть музей, а вы в нем хранитель?







Экономический кризис 1931 года. Лавка Кона закрыта, на двери висит табличка с надписью: "Закрыто по случаю смерти".

Грюн сочувственно спрашивает у Кона:

— Кто же у вас умер?

— Клиентура.







— Почему это у вас селедка стоит сорок крейцеров штука? Вон Лефкович, через дорогу, продает по двадцать!

— Так и покупайте у Лефковича!

— Да, но у него селедка кончилась.

— Вот когда и у меня кончится, я тоже буду продавать по двадцать.







Господин Манделькерн приезжает на морской курорт. Он заказывает себе горячую ванну, причем, за дополнительную плату, с морской водой. Отдохнув после ванны, он выходит на балкон и, в полной растерянности, смотрит на наступивший отлив:

— Боже праведный! Вот это расход!







— Знаешь, Кац, я в затруднительном положении. Не мог бы ты меня выручить? Мне позарез нужны десять тысяч шиллингов.

— О чем речь, дорогой! Конечно, могу.

— А под какие проценты?

— Девять.

— Ты что, мешуге, Кац? Как ты можешь драть такие проценты с единоверца? Что подумает о тебе Господь, если посмотрит сверху?

— Если Он посмотрит сверху, то увидит не девятку, а шестерку!







Морицл:

— Тате-лебен, как лучше сказать: три перцента или три процента?

— Лучше — четыре процента.







— Как у вас дела с финансами?

— Спасибо, не жалуюсь… Это кредиторы на меня жалуются.







Разговор в поезде:

— Ставлю гульден, что я знаю, зачем вы едете в Вену.

— Зачем?

— Вы хотите рассчитаться с тамошними кредиторами.

— Вот ваш гульден.

— Как? Я в самом деле угадал?

— Нет. Но ваша идея больше гульдена не стоит.







Пинчевер создал свое дело в кредит. Принцип такой: он берет кредит в Национальном банке, потом, взяв еще большую сумму в Кредитном банке, рассчитывается с Национальным банком и так далее. В один прекрасный день он вдруг прекращает выплаты. На него сыплются упреки и угрозы.

— С какой стати я должен бегать туда-сюда? — говорит Пинчевер. — Что эти банки — больные? Пускай сами носятся и рассчитываются друг с другом!







Истец и ответчик стоят перед раввином.

— Он должен мне пятьсот рублей и никак не отдает, — говорит истец.

— В этом месяце я, к сожалению, расплатиться не могу.

— Это он говорил и в прошлом месяце!

— И что? Разве я не сдержал своего слова?







Бреслауэр делает у оптовика большой заказ и расплачивается векселем. По случаю заключенной сделки оптовик, в качестве маленькой премии, дарит ему пару перчаток.

— Всего одну пару? — разочарованно спрашивает Бреслауэр.

— А вы бы предпочли, чтобы я в виде премии подарил вам ваш вексель?

Бреслауэр испуганно машет руками:

— Нет-нет, тогда уж лучше перчатки!







— Почему ты каждый раз, когда подписываешь чек, надеваешь ермолку?

— Это единственное покрытие, которое у меня есть.







Еврей из местечка закупил в городе товары в долг. Поставив подпись под долговой распиской, он собрал с пола немного пыли и посыпал ею бумагу.

— Что это вы делаете?

— Еще мальчиком, — мечтательно говорит еврей, — я усвоил: что посыпано прахом, то забыто сердцем.







Кон и Леви совершили сделку.

— Будем составлять договор?

— Договор? Зачем договор? Все очень просто: если товары будут подниматься в цене, вы мне не станете их поставлять. Если цена будет падать, я не стану их брать.







— Штерн собирается взыскать с меня через суд сто марок! Тут одно можно сказать: "Из-за какой-то паршивой сотни вы собираетесь судиться? К тому же дерьмо, которое вы мне поставили, и десяти марок не стоит. Пришлите ко мне сейчас же вашего бухгалтера, чтобы он получил сто марок и к ним сто оплеух"… То есть все это я бы ему написал, если бы у меня были деньги, чтобы расплатиться!







— На что же мне теперь жить? — жалуется Мендл.

— Купи пшеницу! Она как раз поднимается в цене, — советует ему друг.

— Как я куплю пшеницу без денег?

— Заложи свой склад.

— Склад? На него давно наложили арест кредиторы!

— Тогда заложи мебель.

— Какую мебель? Я давно живу в четырех пустых стенах, причем в квартире, из которой меня выселяют.

— Приятель, да ты банкрот!

— Ну, если бы я был банкротом… (Считается, что банкротство означает хорошую сделку, а не отчаянное положение.)







— Мне уже не на что жить.

— Я был на бирже и слышал, просо растет в цене. На просе ты можешь хорошо заработать.

— Откуда я возьму сразу столько проса?

— Ну, если у тебя даже проса нет…







Шафран приостановил платежи и предложил кредиторам двадцать процентов своих долгов. Потом он объявил себя больным, уехал на курорт и возвратился, лишь когда, по его мнению, ярость кредиторов уже улеглась.

На вокзале он встречает знакомого, который радостно приветствует его:

— Послушайте, вы опять выглядите на восемьдесят процентов!







Мейсл потерял все свои деньги и торгует вразнос бубликами. Он стоит у главного входа в Госбанк. Мимо проходит приятель и спрашивает сочувственно:

— Ну, как дела?

— Великолепно! У меня в Госбанком соглашение: я не продаю ценные бумаги, а он не продает бублики!







Вариант.

Еврей торгует орешками у входа в крупный банк. К нему подходит приятель и говорит:

— Похоже, дела у тебя идут неплохо. Одолжи мне сотню, я открою на нее собственное дело, заработаю денег и отдам тебе долг с процентами.

— Я бы рад, да не могу. Понимаешь, у меня договор с этим банком…

— Договор? О чем?

— О том, что мы друг другу не мешаем: они не торгуют орешками, а я не даю кредитов.







— Господин советник коммерции, — говорит Каминер, — я привел сюда своего двоюродного брата. У него очень плохи дела. Он голодает.

Советник дает бедняге некоторую сумму. Каминер, однако, не уходит.

— Чего вы еще ждете? — спрашивает нетерпеливо советник.

— Комиссионных. Ведь это я привел сюда этого человека.







Грюншванц приходит к богатому родственнику:

— Одолжи мне сто крон. А я даю тебе честное слово, что за это устрою тебе гешефт на много лет вперед.

— Вот тебе деньги. И что это за гешефт?

— Это занятие на всю жизнь: ты будешь напоминать мне, что я должен тебе сто крон.







Хозяин — бухгалтеру:

— Кассир Розенцвейга удрал со ста тысячами марок, фирма приостанавливает платежи. Много наших денег там застряло?

— Нисколько не застряло. Мы уже год не ведем никаких дел с Розенцвейгом.

— В Берлине обанкротился Нахтлихт. Нас это сильно задевает?

— Нет, он нам ничего не должен.

— У Беншера большие растраты. Сколько мы там потеряли?

— С Беншером мы вообще никогда не работали.

Хозяин, озабоченно:

— Черт возьми, так есть у меня, в конце концов, свое дело или нет?







Розенбаум обанкротился. Приходит к нему один из друзей и поносит его на чем свет стоит:

— Ты еще вернешь мне мои деньги! Ну, чего ты молчишь? Скажи что-нибудь, хоть выругайся, хоть скажи "поцелуй меня в ж..!".

— Ни за что. Такое я говорю только тем, кто хочет получить у меня вексель.







Старый Левинзон умирает. Напрягая последние силы, он диктует сыну имена должников и суммы, которые они ему должны. Потом, утомленный, замолкает.

— А имена кредиторов ты мне не хочешь продиктовать? — спрашивает сын.

— Зачем? — бормочет старик. — Не бойся, они сами объявятся.







Вариант.

— Отец, а кому ты остался должен?

— По-твоему, я и это должен перечислять? Пускай мои кредиторы тоже умрут и сами скажут своим детям, кто и сколько им должен.







Теплицер со своим будущим зятем пробирается через толпу в зале биржи и говорит ему:

— Видишь этого толстяка с норковым воротником? Я ему должен пятьдесят тысяч. А тех двоих господ? Это компаньоны, им я должен двадцать тысяч. А того щеголя с моноклем? Он мне ссудил семьдесят тысяч.

— Но, папа, — недоумевает молодой человек, — почему вы мне показываете только тех, кому вы должны? Почему не расскажете, что вы сами имеете?

— Дурачок! То, что я им должен, я как раз и имею!







Зильберштейн учит своих сыновей уму-разуму:

— Если вы замыслили поправить свои финансы с помощью банкротства, то прежде всего научитесь помалкивать и выглядеть невозмутимыми. Хочу вам объяснить это на примере. Допустим, у какой-нибудь умной еврейки украли курицу. Что она сделает? Будет помалкивать, а взамен украденной стащит курицу у соседки. Если соседка тоже умная, она стащит курицу у следующей соседки… И в конце концов у какой-то еврейки пропадет курица, которая принадлежала вовсе не ей. Если эта еврейка окажется дурой и примется причитать, то все другие еврейки закроют покрепче ворота — и тогда, конечно, курицы будет не хватать у нее.







Улицы в Амстердаме, особенно в тех кварталах, где прежде находилось гетто, очень узкие.

В одну из жарких летних ночей Кон беспокойно ворочается в постели.

— Тебе нехорошо? — спрашивает жена. Кон тяжко вздыхает:

— Я должен Натансону, который живет напротив, триста гульденов, завтра утром я должен с ним расплатиться, а денег у меня нет.

— И это все? — спрашивает жена, решительно встает и кричит в окно. — Натансон, ты меня слышишь? Мой муж, Кон, не заплатит тебе утром! — Потом закрывает окно и говорит Кону: — Теперь уже спи наконец! Пусть теперь Натансон не спит…







— Заплатить за товар наличными я не могу, но я точно расплачусь через месяц… Поймите же: месяц — это всего лишь тридцать дней!

— Да, вы правы, тридцать дней я мог бы выдержать… Но тридцать ночей!







— Есть вещи, которые я просто не в силах понять. Я поехал в окружной город, взять денег взаймы. И ничего не вышло, потому что меня там никто не знает. Тогда я попытался сделать это дома — и опять ничего не вышло: тут меня знает каждая собака!







Из письменного напоминания об уплате долга:

"Кто обещал, что расплатится к сроку? Вы! Кто не сдержал слова? Вы! Кто же мошенник?

Ваш Вольф Розенхайн"







Йосель должен Рубену деньги. На письменные напоминания Йосель не отвечает, по телефону его никогда не застать. Наконец Рубен приезжает к нему сам. Йосель проводит его в свой кабинет, тщательно закрывает двери и шепотом говорит:

— Хочу поделиться с тобой тайной. Я могу доверять тебе полностью?

— Буду нем как могила!

— Хорошо, тогда слушай: одалживать мне деньги — совершенно безнадежное дело!







— Когда я даю кредит, я требую вернуть вдвойне.

— А я — половину.

— Какой в этом смысл?

— Ну, в этом случае я меньше теряю…







Отец взял с собой сына в деловую поездку. Сын удивлен тем, с какой страстью его отец стремится сбить цены.

— Папа, — говорит он, — зачем тебе это нужно? Ведь ты и так ничего не заплатишь.

— Верно, — соглашается отец. — Но я жалею людей: мне не хочется, чтобы они на мне очень уж много теряли!







Хозяин, служащему:

— Этот Эренберг, должно быть, совсем сошел с ума. Он должен нам две тысячи гульденов. Посмотрите, что тут можно сделать.

Служащий, вернувшись со встречи с Эренбергом:

— Да, он явно мешуге.

— Но деньги он хотя бы вернул?

— Ну, он еще не настолько мешуге…







Банкир Шпербер, своему кассиру:

— Этот кулак, Фейт, должен мне тысячу марок. Я слышал, у него умерла мать. Поезжай к нему и осторожно заведи разговор… Как-нибудь так: "Люди, почему это вы все в черном? У вас кто-нибудь умер? Как, ваша матушка умерла? Какое горе! Наверное, она оставила вам наследство? Ага, тогда у вас есть деньги? Вот здорово: наконец-то вы сможете расплатиться со стариком Шпербером!"

Все точно запомнив, кассир едет к крестьянину Фейту. Приехав, он видит: все веселы, никакого траура, работа кипит. Он осторожно заводит разговор: "Люди, почему вы не в черном? Как, никто не умер? Стало быть, матушка в добром здравии? Тогда она вам ничего не оставила? Значит, у вас нет денег? И вы наверняка не можете расплатиться со стариком Шпербером?"







— Я сейчас основательно сижу на мели.

— Что ж, Бог вам поможет!

— Конечно. А пока, в счет этой помощи, одолжите мне пять рублей!







Бедный деревенский еврей приехал в город, к своему не менее бедному родственнику. Он впервые видит банк — и спрашивает, что это такое.

— Это вроде лавки, — объясняет родственник, — но никаких товаров у них нет. Там просто получают деньги.

Деревенский еврей удивляется:

— Выходит, если мы туда зайдем, они нам с тобой так, ни за что ни про что?..

— Да, тут ты можешь быть совершенно уверен: они и тебе ни за что, и мне ни про что…







Бедная еврейская община в Галиции обращается к богатому торговцу углем из Львова с просьбой: не мог бы он пожертвовать ей шесть вагонов угля? На что торговец отвечает:

— Подарить уголь я вам не могу, но продать за полцены готов.

Община согласна и заказывает три вагона.

Спустя несколько месяцев, не получив ни платы, ни дополнительного заказа, торговец посылает напоминание.

Община отвечает: "… А напоминание ваше нам непонятно. Вы предложили шесть вагонов за полцены, что соответствует трем вагонам. Эти три вагона мы получили, на оставшуюся часть не претендуем".







Симон и Леви были добрыми друзьями, пока не случилось так, что Симон взял у Леви взаймы сто рублей и не вернул их.

Симон подает на бывшего друга в суд. Леви, однако, клянется, что никогда не брал этих денег. А так как никакой расписки у Симона нет, он процесс проигрывает…

Когда они вместе выходят из суда, Симон с горечью говорит:

— И не стыдно тебе из-за ста рублей пойти на клятвопреступление?

— А тебе? — спрашивает Леви. — Тебе не стыдно из-за ста рублей толкнуть своего друга на клятвопреступление?







Кон приходит к адвокату:

— Посмотрите, что мне пишет этот мошенник Грюн: я, дескать, должен вернуть ему две тысячи гульденов, иначе он подаст на меня в суд. Никогда в жизни я не брал у него двух тысяч гульденов, могу в этом поклясться!

— Что ж, тогда дело совсем простое… Барышня, диктую: "Так как двух тысяч гульденов я у вас никогда не брал, то ваш иск меня не волнует…"

— Но, господин адвокат, так не годится! Барышня, пишите: "Так как две тысячи я вам давно вернул, то ваш иск…"

— Господин Кон, вы только что сказали, что не брали у него этих денег!

— А что, разве брал?

— Почему же вы хотите написать, что давно их вернули?

— Видите ли, господин адвокат, если я напишу так, как говорите вы, кончится тем, что он выставит двух свидетелей, и они подтвердят, что он таки давал мне деньги… Если же я напишу, как я хочу, тогда двух свидетелей выставлю я…







Судья спрашивает ответчика:

— Вы утверждаете, что заплатили эти триста рублей? Истец это отрицает. Вы можете поклясться?

— Думаю, да, ваша честь.

— Нет, так клясться нельзя. Вы должны сказать или "я заплатил", или "я не заплатил".

— Вот-вот, именно в этом я и хотел поклясться!







Теплицер, несмотря на неоднократные напоминания, не возвращает деньги. Бухгалтер кредитора предлагает шефу послать резкую телеграмму и составляет черновик.

— Чепуха, — говорит шеф. — Все это — пустое многословие. Хочу вам показать, как надо телеграфировать в таких случаях.

И он пишет на бланке одно-единственное слово: "Ну?"

Через два часа приходит ответная телеграмма: "Ну-ну!"







Когда жена берет фамилию мужа?

В день свадьбы.

А когда муж берет фамилию жены?

В день банкротства.







— Не хотел бы я встречаться со стариком Купферштилем. Год назад я увидел его на улице и попросил у него взаймы двести франков…

— И этот тип тебе отказал?

— В том-то и дело, что дал!







На компаньонов Ратнера и Гурвича напали бандиты и потребовали: жизнь или все наличные. Ратнер дрожащей рукой отсчитывает грабителям одну банкноту за другой. Вдруг он оборачивается к Гурвичу и говорит:

— Я должен тебе тысячу. Вот она, я ее отдаю. Теперь мы в расчете.







— Я по уши в долгах.

— Так женись на богатой!

— Ну уж нет! Если моим кредиторам нужны деньги, то, пожалуйста, пускай сами и женятся!







Блох, с мягким упреком, своему парижскому поставщику:

— Мой конкурент, Леви, рассказывал: всякий раз, когда он приходит к вам, вы провожаете его вниз по лестнице со свечой. Со мной вы никогда так не носитесь! При этом я рассчитываюсь с вами наличными, а этот паршивец Леви все берет в долг.

— Как раз поэтому! Если вы сломаете на лестнице шею, это ваше дело, а если сломает шею Леви, то кто заплатит мне по его векселям?







— Как вам нравится мой Рафаэль?

— Он великолепен… Но ведь на картине подпись не "Рафаэль", а "Рахиль"!

— Я знаю. Мой адвокат советовал мне все переписать на имя жены.







Отец, на смертном одре:

— Я оставляю вам прекрасное состояние. И прошу вас: когда я умру, положите мне что-нибудь, чтобы я унес это с собой в могилу.

Отец умер. К гробу подходит старший сын:

— Я обещал положить что-нибудь отцу в гроб. Я кладу сто марок. — И кладет в гроб купюру.

Подходит второй сын:

— Я тоже обещал положить что-нибудь в гроб. Мой брат положил сто марок. Я кладу столько же.

Следующим подходит третий сын. Он видит в гробу две купюры и говорит:

— Если мои братья положили по сто марок, то и я не могу не выполнить последнюю волю отца. Даю тоже сто марок. А поручиться могу за триста. Так что двести я забираю, зато кладу вексель на всю сумму.







Вариант.

Когда окружающие начинают роптать, третий сын говорит возмущенно:

— Что это значит? Вы что, думаете, мой вексель не обеспечен?







Кон, еврею-сапожнику:

— Сколько я должен?

— Откуда мне знать? За мою работу вы заплатите мне два гульдена. Остальное меня не касается.







— Ты мог бы одолжить мне немного денег?

— С собой у меня, к сожалению, ничего нет.

— А дома?

— Дома? Спасибо, дома все хорошо.







Польский помещик:

— Одолжите мне десять тысяч рублей.

Банкир Гольдберг:

— Под какую гарантию?

Помещик, гордо:

— Под честное слово дворянина.

— Согласен. Несите его сюда!







Барон Трахниц:

— Господин советник коммерции, вы прекрасно выглядите. Я только что встретил вашу драгоценную семью. Ваши прелестные…

— Господин барон, оставим подробности! Сколько и на какой срок?

— Фейгенблюм, вы могли бы одолжить пятьсот злотых?

— Да, но у кого?







Когда распалась Астро-Венгерская империя, торговцы-евреи в некогда процветавших венгерских пограничных городках поголовно обанкротились и готовы были на возврат денег хотя бы в половинном размере.

В одном таком городке приходит Грюнфельд в магазин головных уборов Кертеса и покупает нарядную бобровую шапку для особо торжественных случаев.

— Отдаю вам ее по себестоимости, — говорит Кертес, — за три гульдена.

Грюнфельд кладет на прилавок полтора гульдена.

— Господин Грюнфельд, я же сказал, что три гульдена — это уже цена по себестоимости!

— Понимаю, но когда это было, чтобы мы платили больше пятидесяти процентов?







Блох, бледный, стеная, в третий раз садится на карусель.

— Если вам плохо, может, лучше слезете? — спрашивает его приятель.

— Нет, ни за что! Владелец карусели должен мне двести франков, и это единственный способ их с него получить.







Адвокат Кон, своему зятю, тоже юристу:

— Приданого за моей Ребеккой я дать не могу. Но я передам тебе один процесс о наследстве, на котором можно хорошо заработать.

Спустя четыре месяца зять гордо сообщает:

— Папа, я выиграл процесс!

— Дурень! — с ужасом отвечает Кон. — Я же с этого процесса пятнадцать лет жил!







Варшавский монолог.

— Ты видишь мои штаны, Мойше? Это величайшее экономическое чудо света. В Австралии разводят миллионы овец, и этим живут тысячи овцеводов. Овечья шерсть на пароходах едет в Шотландию, поступает на текстильные фабрики, где этим живут сотни фабрикантов и десятки тысяч рабочих. Потом ткань попадает в Польшу, на предприятия готового платья, и обеспечивает жизнь многим тысячам закройщиков, портных и швей. Потом готовый товар везут к оптовым торговцам, которые очень даже хорошо с этого живут. В конце концов штаны оказываются у розничного торговца, где я покупаю их в кредит, а кредит никогда не выплачиваю…







Еврей из Лидса и еврей из Лодзи рассуждают о ткацком производстве.

— У нас самые современные станки, — говорит еврей из Лидса. — С одной стороны туда входит овечья шерсть, а с другой выходит готовый костюм.

— Это все пустяки, — отвечает лодзинский еврей. — Вот у нас в Лодзи машины так машины: с одной стороны туда входит шерсть, прямо с овцы, а с другой выходит вексель, причем уже опротестованный.







Владельцы варшавских магазинов тканей говорят: "Ничего нет лучше нашей торговли. Мы можем жить в роскоши, давать образование сыновьям, хорошо выдавать замуж дочерей, четырежды в год отправлять жен на самые дорогие курорты — наших доходов на все хватает. Единственное, на что их не хватает, — чтобы оплатить хоть один-единственный вексель".







Польша после Первой мировой войны. Еврей хвалится:

— У меня, слава Богу, сыновья исключительно удачные! Один — врач, другой — адвокат, третий — химик, четвертый — художник, пятый — писатель…

— А вы сами чем занимаетесь?

— У меня магазинчик мануфактуры. Небольшой, но, слава Богу, хватает, чтобы всех прокормить!







Шмерл приходит в контору к своему другу Берлу.

— Берл, я три раза тебе писал, не можешь ли ты одолжить мне сто гульденов. Хоть один раз ты мог бы мне ответить!

— Лучше, если я тебе буду должен один ответ, чем ты будешь должен мне сто гульденов.







— Вчера подходит ко мне Моргенштерн, говорит: мол, выручи меня, дай сто марок… Я стал взвешивать про себя: скажи я "да", Моргенштерн будет меня избегать как самого заклятого врага. Скажи я "нет", Моргенштерн станет моим врагом до конца жизни… Так что я выбрал золотую середину.

— И что же вы ему сказали?

— Я сказал ему: "Поцелуй меня в ж…!"







— Вы должны мне тысячу франков. Когда я их наконец получу?

— Сейчас объясню. Я делю своих кредиторов на три категории. Первая — те, кому я плачу, как это не трудно. Вторая — те, кто может подождать, пока я смогу заплатить. И третья — те, кто может ждать до потери пульса…

— И к какой категории принадлежу я?

— В данный момент — к первой. Но если будете мне досаждать, запихну в третью, да так, что вы никогда оттуда не вылезете!







Зильберштейн снял со своего счета последние деньги. Выходя из банка, он подходит к охраннику, который стоит у входа, хлопает его по плечу и говорит покровительственным тоном:

— По мне, так теперь вы спокойно можете идти домой!







— Три года назад вы одолжили моему двоюродному брату костюм!

— А вы, наверное, пришли, чтобы за него заплатить?

— Нет, я только хотел спросить, не могли бы вы со мной поработать на тех же условиях?







— Какой чудесный костюм! Сколько он стоил?

— Что значит — стоил? Он все еще стоит!







Еще до 1914 года Леви взял взаймы у своего друга Кона восемьсот марок и перебрался из Берлина в Париж.

Когда они встречаются в Париже, Кон видит, что Леви разбогател, и говорит:

— Теперь ты мог бы вернуть мне восемьсот марок!

— Ты мне друг, верно? — спрашивает Кон. — Так что запомни, что я тебе скажу: никогда — слышишь? — никогда я не верну тебе восемьсот марок, если вы не вернете нам Эльзас и Лотарингию!







Доктор Христиансон вызвал доктора Гольдфарба на дуэль. Утром на месте дуэли вместо Гольдфарба появляется его слуга и сообщает:

— Господин доктор передает поклон. Он просил сказать, что продал свой вызов.







— У меня столько долгов! Я совсем не сплю ночами!

— Как же ты выдерживаешь такое?

— Сплю днем!







Штерн заказывает у Кана товары.

Кан пишет: "До тех пор пока не будут оплачены прежние счета, я вынужден буду отвечать на ваши просьбы отказом".

Штерн отвечает: "Так как я не имею возможности ждать так долго, размещаю заказы в других местах".







Ицик купил у Меира лошадей и дал ему векселя с очень дальним сроком оплаты.

Меир, раздраженно:

— Но они так медленно движутся!

— Чего ты кричишь? — отвечает Ицик. — Я был бы рад, если бы твои лошади бежали так же медленно, как мои векселя!







Встречаются Грюн и Блау.

— Блау, ты мог бы мне одолжить пятьдесят марок? — говорит Грюн. Блау дает ему купюру.

Спустя десять дней они встречаются опять.

— Блау, я тебе должен пятьдесят марок. Если бы ты мог одолжить еще пятьдесят, то всего было бы сто…

— Чтобы доставить тебе удовольствие, пожалуйста!

Еще через десять дней.

— Блау, я тебе, случайно, не должен сто марок?

— Должен.

— Если бы ты добавил еще сто, я был бы должен тебе двести.

— Ну, если тебе так надо, дам.

Через несколько дней они встречаются снова.

— Я тебе не задолжал двести марок? — спрашивает Грюн.

— Нет! — решительно отвечает Блау.







— Ты только представь: налоговое ведомство ликвидируют!

— То есть как это?

— А вот так! Я получил бумагу, и там, черным по белому, написано: последнее напоминание.







— Кем бы ты хотел быть: миллионером или тифозным больным?

— Что за бред! Конечно, миллионером.

— И напрасно. Подумай-ка: миллионеры все умрут, а смертность среди больных тифом — только тринадцать процентов!






Честный живет дольше


Лейбишла, внука ребе-чудотворца из Кисловиц, люди звали "сойхером", то есть купцом, потому что он, единственный из целой династии раввинов, добывал себе на жизнь торговлей.

Однажды в банке он расплатился фальшивым векселем. Его обвинили в мошенничестве; поднялся громкий скандал. Тут одному из владельцев банка пришла в голову мысль: а что, если Лейбишл сам распустил слух, будто вексель фальшивый, чтобы ему, Лейбишлу, тут же предложили выкупить вексель за полцены, — а потом выяснится, что вексель в полном порядке?

Лейбишл побледнел как стена.

— Разве вы не знаете, — сказал он, — из какой я семьи? Как вы смеете подозревать меня в мошенничестве? Клянусь вам, вексель в самом деле фальшивый!







В гостинице не хватало мест, и хозяин поместил двух приезжих евреев в один номер. Когда оба спускались к ужину, один из них нагнулся и протянул другому его бумажник, который упал на пол. Второй рассыпался в благодарностях.

Однако ночью бумажник опять пропал. Его искали изо всех сил, перевернули все вверх дном, наконец вызвали полицию, которая нашла бумажник у соседа по комнате: он и оказался вором!

— Нет, вы подумайте, — удивляется пострадавший, — сначала он отдает мне потерянный бумажник, а потом сам же крадет его!

— А что здесь такого? — удивляется вор. — Я правоверный еврей. Вернуть найденное владельцу — это мицве (богоугодное дело), а красть — это моя профессия!







Выражение "честный еврей" на идише может означать также: еврей, который аккуратно выполняет религиозные предписания.

Блау попросили сказать, какого он мнения о Грюне, и Блау выразился так:

— Он — ганев (мошенник), каких свет не видывал, но честный еврей.







Мелкий маклер дает своему сыну деловые инструкции:

— Сегодня базарный день. Пойди к нашему богачу Лейбушу. В базарные дни у него в конторе полно народу, сутолока, а деньги валяются на столе как попало. Будь внимателен и, когда никто на тебя не смотрит, возьми немного и спрячь в карман.

Сыну совет не понравился.

— Но, тате, — сказал он, — ведь в Писании стоит: не укради!

— Дурень, кто тебе говорит, чтобы ты нарушал Писание? Что стоит — пусть стоит! А что лежит — бери спокойно!







По какой-то неведомой причине за евреями небольшого словацкого города Нитра укрепилась слава вороватых.

Однажды перед началом богослужения раввин из Нитры обнаружил, что шкаф, где хранились свитки Торы, заперт на ключ.

Он обернулся к общине и вежливо спросил:

— Многоуважаемые господа, у кого-нибудь из вас есть при себе отмычка?







В той же самой общине города Нитра раввин во время богослужения заметил, что стоящий рядом с ним габай (староста синагоги) вдруг побледнел.

— Тебе что, плохо? — прошептал ему раввин.

— Нет. Просто я вспомнил, что забыл закрыть дверь дома и кассу.

Раввин быстро оглядел присутствующих в синагоге и сказал:

— Можешь не бояться: всё здесь!







Люди говорили: "Через Нитру даже цыгане проезжают галопом: боятся, как бы их не обворовали".







У Одессы слава была примерно такой же, как у Нитры.

Знакомятся два эмигранта.

— Вы, случайно, не из Одессы? — спрашивает один. На что второй отвечает:

— Сами вы ганев (вор, мошенник)!







— Что нового дома, в Кротошине?

— Ах, что там может быть нового? Ничего!

— Ну а все-таки, что-то же, наверное, должно быть?

— Да вот, собака залаяла.

— Собака залаяла? Почему?

— Как не залаять, если кто-то наступил ей на хвост?

— Кто-то на хвост наступил? С чего бы?

— Ну, можно ли заметить под ногами какую-то собачонку, если такая толпа народу собралась?

— А зачем собралась толпа?

— Как же не собраться народу, если твоя жена из окна выскочила?

— Моя жена? Из окна?

— А почему нет, если пришла полиция?

— Полиция? С какой стати?

— А почему бы ей не прийти, если твой тесть подделал вексель?

— Опять он за свое! В который уже раз с ним это случается…

— Вот, я же тебе и говорю: в Кротошине ничего нового.







О Мойше говорят, что он дает очень умные советы: самого дорогого адвоката за пояс заткнет. Приходит к нему еврейка.

— У меня нет денег, чтобы выдать замуж свою дочь. Помогите мне!

— Ладно. Возьмите напрокат красивое платье, драгоценности и поезжайте в Вену. Там пойдите к самому дорогому ювелиру, пускай он выложит перед вами свои лучшие товары, и тут вы сделаете вид, будто хватаете целую пригоршню украшений, — и бегом на улицу! Только не вздумайте и в самом деле что-нибудь взять. Ювелир побежит за вами, вызовет полицию. У вас ничего не найдут, вы наймете адвоката и пригрозите ювелиру, что подадите на него в суд и потребуете возместить моральный ущерб. Ювелир, чтобы замять это неприятное дело, даст вам хорошие деньги. И у вас будет приданое для дочери!

Еврейка последовала совету и выполнила все, что говорил ей Мойше. А на свадьбе дочери рассказала подруге, как Мойше ей помог. Подруга, у которой тоже была дочь на выданье, решила последовать ее примеру.

— Я помогу вам так же, как вашей подруге, — пообещал ей Мойше. — Вы тоже элегантно оденетесь, повесите на себя дорогие украшения, которые возьмете у кого-нибудь на время, и пойдете к тому же самому ювелиру в Вене. Но вы не только сделаете вид, будто взяли целую пригоршню драгоценностей: вы в самом деле возьмете их — и выбежите на улицу…

Подруга так и сделала. Приказчики ювелира погнались за ней и схватили. Но хозяин сказал злорадно:

— Стоп, этот трюк я уже знаю! Дважды я на него не попадусь. Отпустите ее, пускай идет на все четыре стороны!

Так Мойше помог и второй еврейке.







В старой России осужденных отправляли на каторгу пешком, скованными цепью. В одном украинском городке местные евреи обнаружили в колонне арестантов нескольких евреев. Они заговорили с ними. Оказалось, арестанты-евреи либо нарушили закон о черте оседлости, либо уклонились от службы в армии.

— Какая жалость, какая жалость! — причитают женщины.

Тут подходит еще один еврей-арестант.

— А вас за что осудили? — спрашивают его женщины.

— Я — ганев. Какая жалость!







Врач выписывает больному вору рецепт и говорит:

— Каждые два часа принимать по одной ложке.

— Оловянной или серебряной? — спрашивает вор.

— Не имеет значения. Можно и оловянной.

— Ах, господин доктор, — вздыхает вор, — я столько раз за одну-единственную минуту принимал по целой дюжине серебряных ложек. И вы думаете, это мне помогло?







Гольдфельд всякий раз появляется у своего оптового поставщика точно к моменту молитвы. Он поворачивается лицом к восточной стене (по направлению к Иерусалиму), произносит молитву — и при каждом наклоне головы крадет несколько штук из сложенных поблизости парижских шелковых платков.

Однако на этот раз оптовик был предусмотрителен и переложил дорогой товар в другое место. Гольдфельд усердно молится; вдруг он поворачивается к торговцу и говорит, кивая в сторону платков:

— Ганев! Хлопчатобумажные!







Оптовый торговец шелковыми платками ненадолго оставил Флекелеса в своей конторе одного. Тот не мог устоять перед соблазном и спрятал дюжину платков себе за пазуху.

Дома он открывает упаковку — и видит, что торговец часть платков подменил хлопчатобумажными!

— Ах, ганев (вообще, мошенник, но здесь с оттенком восхищения)! — восклицает он уважительно.







Раввин едет со своим кучером-евреем по дороге. В безлюдном месте кучер останавливает экипаж, спрыгивает, осторожно озирается — и, подняв со свежескошенного луга охапку сена, собирается положить его в экипаж.

— На тебя смотрят! — предостерегающе говорит раввин.

Кучер бросает сено, вскакивает на козлы и, хлестнув лошадей, мчится прочь. Спустя какое-то время он спрашивает:

— А кто на меня смотрел?

На что раввин отвечает:

— Бог.

— Тьфу ты! — в сердцах восклицает кучер. — А я-то испугался, думал, мужик какой-нибудь!







Давным-давно, еще до того, как Карл Маркс разработал теорию прибавочной стоимости, эльзасские скототорговцы, которые свои барыши получали, по сути дела, мошенническими приемами, были все поголовно законченными марксистами. Потому что, знакомясь, они не спрашивали друг друга, "Чем вы торгуете", а "Чем вы ганвет (мошенничаете, промышляете)?".







К раввину, известному своим корыстолюбием, приходят двое и просят рассудить их спор. Один из них украдкой показывает раввину монету.

— Я вижу, — говорит ему раввин, — что вы правы…

Второй, который был еще умнее, чем первый, сует монету раввину в руку.

— …Но я чувствую, — продолжает раввин, обернувшись ко второму, — что правы все-таки вы.







Германия в наполеоновские времена. Еврей уличен в контрабанде. К нему приходят полицейские, чтобы его арестовать. Они застают его в постели и спрашивают:

— Здесь живет еврей Нухим?

— Так точно, но он отсюда съехал!







— Счастье еще, что есть эта сволочная полиция! — говорит один вор другому. — Иначе все занимались бы воровством и нам бы деться некуда было от конкурентов!







Когда мошенник покупает перочинный нож, он испытывает его три раза. Сначала пытается в воздухе рассечь им пушинку. Если не получается, кладет нож и берет другой. Если получается, делает вторую пробу: пытается высечь лезвием искры из камня. Если не получается, кладет нож и берет другой. Если получается, делает третью пробу: пытается незаметно сунуть нож за пазуху. Если не получается, кладет нож и начинает все сначала…







Еврея обвиняют в том, что он украл штаны. Защитнику удалось добиться в суде оправдательного приговора.

Суд и публика покидают зал заседаний, только еврей остается сидеть на месте.

— Вы же оправданы, — говорит защитник, — идите домой!

— Давайте лучше подождем, пока все разойдутся. На мне же украденные штаны!







Приезжий, владельцу гостиницы:

— Я в вашем городе уже целых две недели — и за все это время встретил только одного порядочного человека!

Владелец, удивленный и заинтригованный:

— Одного порядочного человека? Ума не приложу, кто бы это мог быть!







Разговор в поезде:

— Вы из Пинска? Ужасный город. Там нет ни одного порядочного человека.

— Что за глупости! Да я вам, не сходя с места, могу назвать целую дюжину.

— Ну, давайте!

— Вот, например… Или, может быть… Или, к примеру… Скажите, а вам обязательно нужно, чтобы он был из Пинска?







Торговец рыбой — еврею, который собирается уходить, ничего не купив:

— Слушайте, господин еврей, так дело не пойдет! Или вы лапсердак надеваете подлиннее, или рыбу воруете покороче.







— Ребе, — жалуется еврей, — меня преследуют неудачи. Только за последний год я потерял десять тысяч рублей. Причем две из них были мои собственные!







— Как это получилось, что Гольдберг взял тебя в компаньоны? У тебя же денег ни гроша!

— Ну да — у него деньги, у меня опыт.

— Скоро у тебя будут деньги, а у него — опыт.







Два еврея с некоторым опозданием приходят на похороны партнера по бизнесу. Издали они слышат слова раввина:

— Он был честный и порядочный человек!

— Пошли отсюда, — говорит один еврей другому. — Мы не на те похороны попали.







На деловых переговорах Коган торжественно клянется:

— Если то, что я сказал, неправда, пусть меня прямо на этом месте разразит удар! — и отскакивает в сторону.







Еврей, обращаясь к тестю:

— Вы так здорово сумели пробить себе дорогу в жизни! Что мне надо сделать, чтобы стать таким же богатым?

— Я тебе прямо скажу: честный живет дольше.







— Папа, что такое честность?

— Сейчас объясню. Если ты найдешь двадцать сантимов, нет смысла нести их в полицию, ты можешь оставить их себе. Если найдешь тысячу франков, неси их в полицию. Тогда тебя будут считать честным, а если ты слывешь честным, это уже капитал. Но если ты найдешь на улице целый капитал, то тебе уже нет никакой необходимости, чтобы тебя считали честным.







Богатый еврей в полицейском комиссариате:

— Какой-то негодяй выдал себя за моего агента и собрал в провинции сто тысяч франков. Это больше, чем получили все мои агенты. Вы должны немедленно его найти!

— Мы его обязательно выследим и арестуем.

— Зачем арестовывать? Я хочу взять его на службу!







— И эту аферу вы организовали совсем один? — спрашивает судья.

— Один. Я всегда работаю в одиночку. Если возьмешь помощников, никогда нет уверенности, что тебе попадутся порядочные люди.







Янкель стоит перед судьей. Он украл ночью с поля целый мешок репы. Но признать свою вину он не хочет:

— Ничего я не крал. Была темная, ненастная ночь, ветер просто валил меня с ног. Пришлось уцепиться за ботву — вот я и выдернул репу из земли.

— Поверим, — говорит судья. — А как репа оказалась в мешке?

Янкель:

— Это интересный вопрос!







Меерсон совершил кражу со взломом.

— Одного не понимаю, — говорит судья. — В той квартире повсюду лежали, прямо на виду, всякие ценные вещи. Отчего же вы взяли какое-то барахло, которое ничего не стоит?

— Ваша честь, — страдальчески произносит Меерсон, — я этого больше не выдержу. Мало того что жена меня из-за этого пилит — так теперь и вы начинаете!







В Одессе жил карманный вор, ловкость которого стала легендой. Однако если его называли — вполне уважительно — ганев, он обижался.

— Вы же так горды своим мастерством! — недоумевали люди. — Почему вы против, чтобы вас называли "ганев"?

— Ах, — печально говорил "маэстро", — сегодня титул "ганев" может присвоить себе любой жулик, который сует свои руки в чужие карманы. В том, чтобы так называться, сегодня нет никакой чести.







Варшавский еврей увидел в витрине парижского ювелира дамские часики, украшенные бриллиантами. Он попросил показать их ему и спросил:

— Сколько стоит?

— Пять тысяч франков.

— Вы сошли с ума? Я дам тысячу.

— Проваливайте отсюда!

— Вы думаете, я слепой? За ворованные часы тысячи более чем достаточно.

— Ворованные? Да вы как смеете!

— А вы посмотрите сами: вот тут, сзади, ясно написано: "Geneve". (Geneve — Женева по-французски. На идише geneve — краденое.)







Участковый судья:

— Итак, вы обвиняете Гринблата в присвоении находки?

— Что вы, ваша честь! Я только сказал: если бы Гринблат не помогал мне искать бумажник, я, может быть, сам бы его нашел!







Банкир Леви сидит в тюрьме за присвоение денег клиентов.

— Если бы об этом знал старик Леви, он бы от позора перевернулся в гробу! — говорит знакомый.

— Чепуха! Он и сам был первостатейный ганев.

— Вот именно. Он бы не вынес мысли, что самому ему такое проделать никогда не удавалось.







— Я только что застраховался от пожара, кражи и града.

— Пожар и кража — это я понимаю. Но как ты устроишь град?







Эпштейн попал за решетку. Начальник тюрьмы, человек доброжелательный, спрашивает, чем он хотел бы заниматься: делать щетки, домашние тапочки или, может быть, клеить пакеты?

Эпштейн долго размышляет, потом говорит:

— Я хотел бы торговать всем этим…







Таможенная граница.

— Что у вас в пакете?

— Корм для кроликов.

— Покажите-ка! Это же кофейные зерна! Разве кролики их едят?

— Вы думаете, не едят? Тогда они ничего не получат!







— Какой великолепный бриллиант у этого адвоката!

— Да, ты знаешь, банкир Мандельброт назначил его своим душеприказчиком, с условием, что он позаботится о достойном надгробном камне. Этот бриллиант и в самом деле достойный камень.







Грюн и Блау проходят мимо башенных часов.

— Я близорукий, — говорит Блау. — Посмотри, сколько там времени?

Грюн, бросив взгляд на часы:

— До трех пяти минут не хватает!

— Вот ганев! Только посмотрел на часы — и там уже не хватает пяти минут!







Симон и Мориц вместе были в театре. Когда они уходили, Симон дал гардеробщице двадцать пфеннигов, а Мориц — целую марку.

Ты что, с ума сошел? — спрашивает его Симон.

— Т-с-с! Смотри, какую меховую шубу она мне дала!







Абелес объявляет себя неплатежеспособным с пассивом сто тысяч марок.

— Может, предложим кредиторам соглашение на какой-нибудь процент? — спрашивает его помощник.

— Вы что, — возмущается Абелес, — хотите играть в благородство на мои деньги?







Грюн объявил себя банкротом. К нему, разъяренный, прибегает Блау:

— Меня, своего лучшего друга, ты хочешь оставить без пфенига?

— Успокойся, — говорит Грюн, — на мне ты ничего не потеряешь. Своим кредиторам я предложу тридцать процентов, а ты получишь назад свой товар. Вот он лежит, нетронутый!

— Что?! — кричит Блау. — Ты собираешься отдать мне товар? Меня одного ввести в убытки? Нет, давай и мне тридцать процентов!







Шварц, своему кассиру, с горечью:

— Вы такой рассеянный, что, наверное, способны сбежать в Америку, а кассу забыть здесь!







— Блох, ты же теперь богач! Почему ты никогда не уезжаешь в отпуск?

— Ну уж нет! Люди сразу скажут: ага, он опять сидит…







— У меня на складе лежат двести пар летних брюк, — говорит хозяин фирмы.

— Давайте отошлем их в провинцию, — предлагает управляющий.

— Но там же теперь никто их не купит.

— Почему же? Надо только правильно подойти к делу. Мы пошлем нашим клиентам пакеты с образцами, где будет указано восемь пар, а в пакет положим десять. Цену же рассчитаем так, чтобы получить свои деньги. Наши клиенты обрадуются возможности нас обмануть — и оставят пакеты у себя.

Хозяину мысль кажется отличной. Пакеты и накладные посланы.

Через неделю хозяин топает ногами на управляющего:

— Идиот, что вы натворили! Ни один клиент не оставил товар у себя, но все вернули только по восемь пар!







Натансон на бирже обращается к другу:

— Будь внимателен! Позади нас один тип, у него такой вид, будто он собирается вытащить у тебя платок из кармана.

Друг, снисходительно:

— А, пускай себе! Мы ведь тоже начинали с мелочей.







Хозяин — кассиру:

— Мне донесли, что ты воруешь деньги из моей кассы!

— А вы как хотели, — удивляется кассир, — чтобы я работал у вас кассиром, а деньги воровал у кого-то другого?







— Мой кассир, который сбежал с моей дочерью и кассой, кажется, начинает раскаиваться.

— Как, неужели он вернул деньги?

— Нет, но дочь уже вернул.







Барон (ударение, по каким-то непонятным причинам, ставится в этом слове на первый слог) — распространенная еврейская фамилия.

Обращаясь к Барону, первому директору Берлинского зимнего сада, его знакомый, финансист Эрлих, сказал язвительно:

— Кстати, вы в самом деле барон или только так называетесь?

На что Барон ответил:

— Я такой же барон, как вы — честный (Ehrlich по-немецки "честный").







Разговор на бирже:

— Вы меня надули! Мерзавец, мошенник, подонок!

— Послушайте, я не обязан это терпеть!

— Тогда делайте контрпредложение.







Хозяин выступает перед служащими:

— …Я еще раз благодарю всех вас за пожелания по случаю моего юбилея и в этот торжественный день от всей души дарю вам все, что вы у меня за эти годы украли.







— Мой компаньон, этот нищий, которого я взял к себе на службу, надул меня на сто тысяч гульденов — и теперь, с моими деньгами, основал в Америке свое дело! Негодяй, подонок!..

— Ш-ш-ш! Когда вы говорите о человеке, у которого сто тысяч гульденов, нехорошо употреблять такие выражения…







Бернштейн — своему адвокату:

— Что вы скажете, если я перед самым началом процесса пошлю судье домой большого жирного гуся и приложу свою визитную карточку?

— Вы с ума сошли? Это же попытка подкупа, вы тут же проиграете процесс!

Процесс состоялся, Бернштейн выиграл дело. Сияя, он подходит к адвокату и сообщает:

— Я на сей раз не последовал вашему совету и все-таки послал судье гуся.

— Не может этого быть!

— Может. Только я приложил визитку моего противника.







Соломон Гланц привлечен к суду за нарушение законодательства о банкротстве. Семья опасается, что Гланца приговорят к тюремному заключению. К счастью, среди присяжных есть еврей. Семья обещает ему три тысячи марок, если ему удастся добиться, чтобы наказание Соломону ограничили денежным штрафом. И ему это удается!

— Если бы вы знали, — говорит еврей-присяжный, — чего мне это стоило — уговорить всех на денежный штраф!

— Эти злодеи, конечно, хотели его посадить?

— Если бы! Они все хотели, чтобы его признали невиновным.







Киршбаум объявляет себя банкротом и умирает. Раввин в траурной речи говорит:

— Мы так много теряем с его уходом!

Один из присутствующих на похоронах шепчет другому:

— Я и не знал, что наш ребе тоже причастен к банкротству!







— Ответчик, ваше имя?

— Хаим Ицкович.

— Кто вы такой?

— Неудачник. Иначе бы я не стоял перед вами!







Грюна судят за скупку краденого.

— Ну как я могу быть виновным? — оправдывается он. — Господин судья, я заплатил за товар десять гульденов. Знай я, что он краденый, я бы и трех за него не дал!







Леви, умирая, продает Кону своего белого коня всего за сто франков. Кон, растроганный, платит деньги и идет в конюшню, посмотреть покупку. И что он видит? Конь сдох! Кон, взбешенный, бежит к Леви; но тот тоже умер.

Тогда Кон идет в кафе и со слезами умиления рассказывает:

— Вы представляете — мой друг Леви перед смертью продал мне своего белого коня всего за сто франков! К сожалению, конь мне не нужен. Я готов разыграть его по жребию: десять участников платят по десять франков, выигравший получает коня.

Счастливцем оказывается Рот. Он спешит в конюшню — и, вне себя от ярости, прибегает к Кону. Тот безропотно отдает ему десять франков.

— А остальные? — спрашивает Рот.

Кон, разводя руками:

— Остальные же не выиграли коня!







Грюн и Блау сидят и пьют шнапс. Грюн вздыхает:

— Как прекрасно было, когда мы, два года назад, вчетвером, с Коном и Кацем, играли в бридж! Теперь Кон сидит за подделку векселя, а Кац — за контрабанду. В прошлом году мы втроем, с Френкелем, играли в скат. Френкель сбежал с кассой в Бразилию…

Блау вздыхает:

— Боюсь, что в следующем году я буду в одиночестве раскладывать пасьянс…






Строго кошерно


Слово "кошер" или "кашер" означает приготовление пищи в соответствии с религиозными предписаниями.

Один гамбургский врач-еврей определил набожность тех евреев, которые нарушают чуть ли не все религиозные законы, однако по-прежнему употребляют в пищу лишь кошерное, как "обжорную набожность".







Некий ассимилировавшийся еврей, когда перед ним ставили кошерные блюда, говорил с грустью: "У них вкус, как при жизни".







Юморист Самми Гронеман, когда его уговаривали хотя бы попробовать трефное (не разрешенное религиозными законами), отвечал: "Нет смысла нарушать диету, на которой сидишь пару тысяч лет!"







Тот же Самми Гронеман: "…И было слышно, как ему вкусно!"







Так как в шабес готовить пишу нельзя, то в пятницу вечером плотно закрытый горшок с густым супом, как бы объединяющим первое и второе блюда, ставят в теплую печь, а в субботу днем достают и подают на стол. Те, у кого нет собственной печи, разогревают это блюдо, называемое "чолнт", у ближайшего пекаря.

Пекарь перепутал горшки с чолнтом и отдал нищему Шмулю горшок городского богача. Семья Шмуля благоговейно сидит вокруг горшка. Шмуль предлагает первый кусок своей жене.

— С каких это пор ты такой галантный? — удивляется его брат.

— С чего ты взял? Просто я уверен, что хозяин этого чолнта наверняка скажет: "Пусть подавится тот, кто съест первую ложку!"







День поминовения совпал с субботой. Сын произносит кадиш (заупокойную молитву) в синагоге, потом идет в кошерный ресторан, ест кугл (запеканка, которую полагается есть в шабес) и говорит официанту:

— Принесите еще одну порцию! Мой отец, мир его праху, это заслужил.







Еврей в кошерном ресторане долго изучает меню, потом делает заказ:

— Принесите мне мясной кугл!

Спустя какое-то время официант возвращается и сообщает:

— Мясного кугла, к сожалению, больше нет!

Гость, поднимая на него печальный взгляд, спрашивает:

— А он хоть был жирный?







— В Бога я не верю, а в тхияс а-мейсим (восстание из мертвых) верю!

— А где же тут логика?

— Когда в шабес еврей вливает в себя столько вина, водки, чая и запихивает в таких количествах фаршированную рыбу, чолнт, гусятину с перловкой, кугл, кишке и леках (блюда ашкеназской кошерной кухни), а после этого встает и идет поспать после обеда, значит, в восстании из мертвых нечего сомневаться!







Шмуль перенес операцию на желудке, после чего профессор назначил ему строгую диету. Шмуль всей душой готов ее выполнять, вот только лишаться вкусного жирного чолнта ему ужасно не хочется. Но профессор непреклонен.

Шмуль идет к другому врачу. Тот просит рассказать, что такое чолнт, — и тоже запрещает его.

Тогда Шмуль отправляется к своему домашнему врачу еврею и рассказывает ему о своем горе. Уж еврей-то должен его понять!

— Ешь чолнт, сколько хочешь, — говорит врач-еврей. — Жалеть об этом будешь на небе.







— Доктор, я страдаю желудком!

— А что вы едите?

— Утром пью чай с ромом, потом селедку, потом сахарный леках (род коврижки), потом, в зависимости от аппетита, чолнт, фаршированную шейку, гуся со шкварками, кныши (все это — очень жирные блюда)…

— Вот что я вам скажу: это не вы страдаете желудком, а желудок страдает вами!







— Слава Богу, что вы пришли, доктор! Я просто умираю, так болит живот. Жена считает, я что-нибудь не то съел. А я ничего не ел, кроме того, что ем каждый шабес после синагоги… Что именно? Вот, слушайте: сначала, под кидуш (благословение вина), одну рюмочку и пару цыплят. Потом кусок холодной фаршированной рыбы и холодный цимес (сладкое блюдо из овощей и фруктов) с морковью и кнедлами, который остался с вечера пятницы. Холодный цимес — это куда вкуснее, чем горячий! Потом — студень… Вы знаете, что это такое? Нет, я вижу, вы не знаете. Это просто объедение! Потом, само собой, обычный обед. Сначала суп… Стоп, чуть не забыл: перед супом небольшая закуска: яйца, рубленные с луком и печенкой, к ним редиска. Две порции. Потом, конечно, мясной бульон с креплах. Но бульон я оставляю в чашке: зачем мне пустая жидкость?

Потом главный номер: утка… Пардон! Совсем забыл: перед этим еще чолнт из мяса с картошкой. И конечно, кугл. Один кугл из слоеного теста, жирный, и чтоб сахара и приправ не пожалели. Пожалуй, все. Разве что штрудель на десерт. Две порции, как обычно. Все как обычно.

Стоп, минуточку! Вспомнил: одно отклонение от нормы было! Я буквально влил в себя стакан чая. Вообще-то я этого никогда не делаю, я и удовольствия от чая никакого не получил — просто опрокинул в себя, и все. Теперь я понимаю, отчего у меня такая тяжесть в желудке…







Кошерный ресторан. В витрине висит изображение Моисея. Входит галицийский еврей — и что он видит? Официант чисто выбрит (правоверным евреям бриться запрещено). Еврей спрашивает недоверчиво:

— Здесь и в самом деле готовят кошер?

— Конечно, — отвечает официант. — Вы разве не видите в витрине Моисея?

— Вижу, но если бы вы висели в витрине, а Моисей обслуживал столики, мне было бы как-то спокойнее.







Ресторан в провинциальной гостинице.

— Хозяин! Я умираю от голода! Принесите мне супу — все равно, какого. С фасолью, с капустой, с гречкой, с картошкой — какой есть!

Хозяин:

— Хана-Двойра! Суп еще есть? Все съели?.. Вам не повезло. Да и суп, который остался с шабеса, в среду все равно уже не такой хороший!

— Ладно. Тогда дайте какого-нибудь мяса. Знаете, такой аппетитный, нежный кусок — грудинку, краешек…

— Вы имеете в виду говядину? Говядина у нас только на шабес.

— Понимаю… Тогда пускай будет птица — ножка, крылышко, потрошка. Что угодно!

— Курятина? Кур нам доставляют только в базарный день, по четвергам.

— Что за несчастный день эта среда! Ладно, меня устроит и кусок рыбы.

— Во-первых, у нас ее нет. Во-вторых, рыбу нам тоже привозят только по четвергам…

— Две причины, и обе уважительные! Особенно первая… Кажется, мне придется удовлетвориться омлетом!

— Из яиц?

— Вы хотите сделать омлет без яиц?

— Где я возьму вам яйца? Я же вам уже сказал…

— Знаю, знаю! Вы получаете их в четверг.

— Откуда вы это знаете?

— Оставим это. Принесите мне селедку — и баста…

— Тут я должен просить у вас прощения. Утром у меня еще было шесть штук, уж поверьте мне, пожалуйста! Но час назад я отдал последнюю! Вы же знаете, люди…

— Знаю, знаю! Они все с ума сходят по селедке. Ладно, булочки или хлеб у вас есть?

— Есть. Хана-Двойра, кусок хлеба для господина!

— Что значит — кусок? Принесите шесть… нет, восемь кусков. Я умираю от голода!

— Ты слышала, Хана-Двойра? Он, должно быть, приехал сюда из большого города. Там они все — обжоры, храни нас от них Всевышний!







Два еврея заказывают в деревенской харчевне жаркое.

— Мяса у нас нет никакого, — с виноватым видом говорит хозяйка.

— Ладно, тогда давайте рыбу.

— Откуда здесь, в деревне, свежая рыба?

— Тогда селедку.

— Селедка кончилась.

Гости садятся в свою повозку и отправляются дальше. Тут из двери, как ошпаренная, выскакивает хозяйка и кричит им вслед:

— Колбасы у меня тоже нет!







Официант в кошерном ресторане:

— Вот меню, господин Флекзейф.

— Оставьте ваше меню себе! Принесите мне… во-первых, суп-лапшу… потом тушеное мясо… и, наконец, сливовый компот.

— Как, вы знаете наше меню наизусть, господин Флекзейф?

— Что значит — наизусть? Я просто смотрю на скатерть!







Кон — постоянный гость кошерного ресторана. Он требует, чтобы каждый раз ему стелили чистую скатерть, и готов платить за это особо.

Целых три дня его встречает белоснежная скатерть, на четвертый — опять вся в пятнах. Кон возмущается:

— Официант, за что я плачу вам сверх счета?

— А что я могу поделать? — оправдывается официант. — Другие гости жалуются. Они говорят: или это кошерный ресторан, или нет?







Абелес открыл кошерный ресторан в бедном еврейском квартале Берлина. Дела идут неплохо, и он начинает уделять больше внимания хорошим манерам.

В ресторан приходит гость и ест, как свинья.

— Если бы вы так ели у Кемпински, что бы он сказал? — делает замечание Абелес.

— Что бы сказал? Он бы сказал: если вы будете жрать, как свинья, вам придется идти к Абелесу!







Кон, в венском кафе "Захер":

— Официант, принесите и мне такой рыбы!

— Прошу прощения, господин, но это ветчина.

— А я-то все думал, как она называется, эта рыба…







В элегантный берлинский ресторан приходит еврей и громким голосом заказывает порцию ветчины.

— Не кричите! — говорит официант. — И так видно, что вы еврей.







Хозяин харчевни:

— Господин Танненбаум, у вас такой кислый вид. Что-нибудь не так с едой?

— Не так. Во-первых, это ужасная гадость, во-вторых, ее очень мало.







Евреи Восточной Европы всегда любили острые блюда своей средиземноморской прародины.

— У гадай, что я сейчас ел?

— Ну-ка, дохни… Лук!

— Не угадал.

— Ну-ка, дохни еще раз… Чеснок!

— Дурак! Клубнику.







— Я выгляжу совсем молодым, а знаете, в чем секрет? Я всю жизнь ел много лука и чеснока.

Второй, тянет носом:

— Тоже мне секрет!







Изголодавшийся иешиве-бохер (студент-талмудист) размышляет вслух: "Чеснок — это вкусно. Шоколад — тоже вкусно. — Долгая пауза. — А как вкусно, должно быть, чеснок с шоколадом!"







— Как вчерашний обед у Мандельбаума?

— Что вам сказать? Если бы суп был таким же теплым, как вино, вино таким же старым, как гусь, а гусь таким же жирным, как хозяйка, обед был бы совсем неплох.







Абрамович заказал жаркое из говядины. Он сидит над своей тарелкой и плачет.

— Почему вы плачете? — испуганно спрашивает официант.

— Я плачу потому, — отвечает Абрамович, — что ради такого крохотного кусочка мяса должен был погибнуть такой огромный бык!







Авром и Ицик эмигрировали в Париж. Французского ни один из них не знает. Приходят они в первый раз в ресторан. На всех столах стоят маленькие стеклянные баночки, в них какая-то желто-коричневая масса. Должно быть, это что-то очень дорогое, потому что гости берут эту массу крохотными порциями. Авром и Ицик ломают голову, что бы это могло быть. (Горчица у евреев Восточной Европы была почти неизвестна, вместо нее употребляли смесь тертого хрена со свеклой.) Они решают попробовать, что это за желтая дорогая вещь. Как только официант отвернулся, Ицик зачерпнул горчицу ложкой и быстро отправил в рот. Из глаз у него брызнули слезы, лицо побагровело.

— Что с тобой? — удивляется Авром.

— Ах, ты знаешь, — отвечает Ицик, — я как раз вспомнил, что в прошлом году утонул мой брат.

— Сочувствую! А как эта желтая штука? Вкусно?

— Очень!

Тогда Авром тоже набирает ложку горчицы, сует ее в рот — и тоже начинает плакать.

— А ты чего плачешь? — спрашивает его Ицик.

— Я плачу оттого, — отвечает Авром, — что в прошлом году ты не утонул вместе с братом.







Хозяин ресторана, укоризненно:

— По мне, так вы можете бросать наши зубочистки на пол, можете ковырять ими в ушах, можете чистить себе ногти. Но ломать их я вам не позволю!







В кошерном ресторане.

— Официант, принесите мне другую чайную ложку! Эта — в яичном желтке.

— Сию минуту! Только какой в этом смысл: все другие тоже в желтке.







— Официант, я не потерплю такого свинства! Смотрите: в моем в супе какая-то грязная тряпка!

— А чего вы хотите — чтобы в суп за тридцать пфеннигов вам положили брюссельские кружева?







— Хозяин, зачем вы уволили ту прелестную белокурую повариху?

— Откуда вы знаете, что она больше у нас не работает?

— А в супе черные волосы.







Кошерный ресторан в провинции.

— Официант, у вас что-нибудь еще осталось от птицы?

— Да. Насест.







— Вчера я попал в один ресторан… Так дорого и так невкусно я в жизни не ел. Но… как тут не вспомнить Бога? Выхожу я оттуда и — представляете? — обнаруживаю у себя в кармане серебряную ложку.







Борух — очень благочестивый еврей. Собираясь на несколько дней в Ниццу, он просит родственника, чтобы тот составил ему список всех тамошних кошерных пансионов. Он уезжает — и неделю о нем ни слуху ни духу. Жена вся изнервничалась; наконец она посылает брата в Ниццу, искать Боруха. Тот обходит все кошерные пансионы — Боруха нигде нет. В конце концов он находит его в гостиничке с сомнительной репутацией, в постели с девицей.

— Так вот ты где! — кричит он. — А Сара не знает, что и подумать!

— Поезжай, пожалуйста, домой и скажи Саре, что она может быть спокойна: питаюсь я только в кошерных отелях.







Йойне и Шлойме заказали один горшок жаркого на двоих. Йойне обстоятельно рассказывает, как его отец на смертном одре объявлял свою последнюю волю. Тем временем Шлойме съел почти весь горшок. Йойне, видя это, пытается исправить положение.

— А теперь, — говорит он, — расскажи, о чем говорил на смертном одре твой отец.

— Мой, к сожалению, умер молча, — отвечает Шлойме, подбирая остатки жаркого.







Хаим и Нухим вдвоем заказали рыбу. Нухим делит рыбу на две части — и берет себе кусок побольше.

— Как не стыдно! — говорит Хаим.

— А если бы ты делил рыбу, — спрашивает у него Нухим, — как бы ты поступил?

— Я бы взял себе тот кусок, что поменьше.

— Так в чем дело? Ты и получил как раз то, что хочешь!







Хозяин ресторана:

— Вы что, разговариваете со своей жареной рыбой?

— Да, вы знаете, три месяца назад у меня утонул друг, но тело его так и не нашли. Я спросил рыбу: может быть, она что-то знает об этом?

— И она вам ответила?

— Да, но она сказала, что ей ничего не известно. Она ведь такая маленькая! Тогда ее и на свете-то не было.







Вариант.

— Она сказала, что никаких новостей не знает: она уже так давно находится в вашем ресторане!







— Официант, на предыдущей неделе я ел у вас великолепную свежую рыбу, а на этой неделе вы мне подаете тухлятину!

— Вот что значит нездоровая фантазия! Я вам клянусь, этот кусок у вас на тарелке — от той самой рыбины, которую вы так хвалили!







Три еврея сидят в кошерном ресторане. Один говорит:

— Официант, мне стакан чая!

Второй говорит:

— Официант, мне чай с лимоном!

— Мне тоже чай, — говорит третий. — Но только в абсолютно чистом стакане.

Официант возвращается к столику с тремя стаканами и спрашивает:

— Кто заказывал в чистом стакане?







Посетитель ресторана — официанту, который придерживает котлету на тарелке рукой:

— Свинья!

— А что, по-вашему, было бы лучше, если бы она свалилась с тарелки на пол?







— Официант! Ваш палец лежит на моей котлете!

— Да вы не волнуйтесь, она не очень горячая, я не обожгусь.







Мойше просит, чтобы ему принесли суп погорячее. Официант приносит заказ. Мойше отсылает суп назад и повторяет просьбу. Когда он в третий раз возвращает суп и заказывает снова, официант теряет терпение:

— Чем вы недовольны?

— Пока вы можете держать свой палец в супе, — отвечает Мойше, — я буду знать, что он недостаточно горячий.







Набожные еврейки, выйдя замуж, носят парик.

Файвуш с удовольствием ест субботний суп. Вдруг он начинает плеваться.

— В супе волосы! — кричит он.

— Правда? — обрадованно говорит жена. — Это, должно быть, мой субботний парик. А я-то его обыскалась! Вот видишь: в нашем доме ничего не теряется.







Нейгрошль держал в Вене дешевый кошерный ресторан, который пользовался большой популярностью. Компот из сухофруктов в Вене называют "ростер" — в отличие от просто компота, который варят из свежих фруктов. В меню среди десертов было указано: "компот"; гостю же подали ростер из чернослива.

— Официант! — возмущается гость. — это же ростер, а не компот!

— Нет, господин, это — компот.

Услышав спор, Нейгрошль подходит к столу и спрашивает, в чем дело. Гость повторяет свою претензию. Хозяин берет его за шиворот и выбрасывает его из ресторана. Вернувшись в зал, он гневно озирается и произносит громко:

— Есть еще кое-кто в Вене, кто считает, что это не компот, а ростер. Но, — и голос его становится угрожающим, — я знаю их всех!







Для ресторана Франкфуртской биржи искали нового арендатора. К президенту биржи Хохбергу явился претендент, ресторатор-еврей по имени Катценштейн; он и получил место. А через некоторое время в прессе разразился скандал: выяснилось, что Катценштейн намерен сделать свой ресторан кошерным!

Раздосадованный Хохберг вызывает Катценштейна и спрашивает его:

— Господин Катценштейн, в газетах пишут, что ваш ресторан вы сделали кошерным. Это правда?

— Разумеется, правда, господин президент. Я как правоверный еврей не стану держать трефное заведение.

— Но среди наших клиентов есть христиане! Что вы будете делать, если кто-нибудь из них закажет ветчину?

— Не вижу никаких проблем. Если кто-нибудь закажет ветчину, я отрежу ему кусок копченой кошерной телячьей грудинки. И все в один голос будут твердить, что такой вкусной ветчины они еще в жизни не ели.







В старые патриархальные времена некий франкфуртский коммерсант ежедневно предоставлял своим служащим возможность позавтракать за его счет. Однажды (дело было в пятницу) на завтрак была говяжья колбаса; недавно принятый на службу швейцар отказался ее есть, сказав, что он католик и по пятницам не может есть мясо.

Когда ученик, который разносил завтрак, рассказал о случившемся патрону, тот пришел в ярость:

— Как, этот субъект отказывается от моего завтрака? Да я его сейчас же вышвырну, чтоб и духу его здесь не было!

— А что он сделал плохого? — скромно заметил ученик. — У нас, евреев, тоже есть запреты — не едим же мы свинину…

— Ах ты, молокосос! — вспылил патрон. — Ты что, хочешь сказать, что наши священные обычаи подобны какой-то идиотской чуши?







Родители маленького Сами перебрались в Нью-Йорк из Польши, они любят еврейскую кухню. Сами родился уже в Нью-Йорке и признает только американскую еду. То, что он не хочет хотя бы попробовать восхитительные домашние креплах, разбивает мамаше сердце. Она ведет Сами к психоаналитику, и тот говорит ей:

— Вы должны один раз приготовить креплах у мальчика на глазах — тогда он почувствует вкус к нему!

Мать берет Сами с собой на кухню. Она очень тонко раскатывает тесто, потом начинает готовить начинку: поджаривает в гусином жире мелко нарезанный лук. Сами втягивает носом аромат и облизывается. Мать кладет на сковороду с луком мелко нарубленный фарш, добавляет приправы. Фарш шкворчит, Сами глотает слюну. Мать вырезает из теста небольшие кружочки и на каждый кладет ложечку начинки. У Сами глаза чуть не вылезают на лоб. Мать соединяет края кружков, защипывает их и с триумфальным видом бросает в кипящую воду. Сами, совершенно зачарованный, смотрит в кастрюлю и вдруг вскрикивает:

— Тьфу ты! Да это же креплах!






В кафе и в пивной


За столиком играют в карты. Один из игроков не знает, с какой карты ему пойти. В нерешительности он оборачивается к болельщику-еврею, который стоит у него за спиной. Тот тычет себя пальцем в грудь. Игрок ходит с червей — и проигрывает.

— Что за дурацкие советы вы мне даете! — сердито говорит он болельщику.

— А что, — отвечает тот, — разве меня зовут Герц (сердце — червы)? Меня зовут Каро (ромб — бубны)!







В купе офицер и два еврея играют в скат. Одному из евреев очень нужно, чтобы второй пошел с пик (пики — по немецки grün, зелень). Чтобы незаметно подать ему знак, он спрашивает, как бы между прочим:

— Кстати, когда у нас Суккос? (В этот осенний праздник евреи совершают трапезу в шалашах с крышей из зеленых веток.)

Однако офицер знает кое-что о евреях — во всяком случае, больше, чем полагают его партнеры.

— В этом году, — говорит он, — Суккос начинается восьмого октября, а если вы сейчас пойдете с пик, то получите в ухо!







Теплицер, белый как мел, выходит, шатаясь, из кафе.

— Что с вами? — спрашивает его знакомый.

— Вы только представьте, — вздыхает Теплицер, — сидит рядом со мной Йошке Кац, сидит — и вдруг падает замертво: его хватил удар. А ведь легко могло бы попасть в меня!







Ицик Диамант, играя в карты, вдруг падает и умирает. Все в растерянности. Кто сообщит трагическую весть жене Ицика? Наконец доброволец нашелся: он готов пойти к Ицику домой и тактично рассказать, что случилось. Он стучит в дверь, ему открывает жена.

— Добрый день, мадам Диамант. Я иду из кафе, где так часто бывает ваш супруг.

— Ох уж мне этот бездельник! Конечно, он сидит там и играет в карты?

— Так точно, сидит и играет.

— И опять, конечно, в проигрыше?

— Да, скорее всего, так.

— И наверняка проиграл последние штаны.

— Боюсь, он проиграл очень много.

— Чтоб его, мерзавца, удар хватил!

— Мадам, Бог услышал ваши слова: уже!







Варианты.

1

— Здесь живет вдова Диамант?

— Ну, я Диамант, но я не вдова!

— Хотите пари?







2

— Он опять проигрался? Чтоб его кондрашка хватила! Пусть домой не является!

— Как прикажете. Тогда мы несем тело прямо на кладбище.







За карточным столом. Кон объявляет большой шлем — и в следующий момент падает на пол: его хватил удар. Все молчат, онемев от ужаса.

Тут встает Леви, подбирает карты Кона, рассыпавшиеся по полу, и говорит:

— Все-таки интересно, с какими это картами усопший объявил большой шлем?







— У моего зятя есть большой недостаток: он не умеет играть в карты.

— Разве это недостаток?

— Еще какой! Дело в том, что он все-таки играет.







Жена, вне себя:

— Ты проиграл костюм и часы!

Муж, примирительным тоном:

— Ты даже не знаешь, какую выгодную сделку я совершил. Много ли они стоят вместе? Самое большее — восемьдесят рублей. А знаешь, какой карточный долг у меня был? Целых двести!







Блюменберг промотал в игорном доме все свое состояние. Лежа на смертном одре, окруженный сыновьями, он произносит:

— Поклянитесь, что никогда не возьмете в руки карты! И особенно будете избегать баккара.

— Обещаем, отец!

Блюменберг, после долгого молчания:

— Но уж если сядете играть, постарайтесь сорвать банк!







Леви сидит в кафе и играет с приятелем в карты. Дело идет к проигрышу; Леви сердито вскакивает и кричит:

— И чего я тут с тобой играю! Не понимаю, как это мне не стыдно играть с человеком, которому не стыдно играть в карты с кем-то, кто играет в карты с таким, как он!







Два шахматиста в кафе.

— Мориц, а на что мы играем?

— Я бы сказал: просто на честь.

— А если я выиграю, что мне с твоей честью делать?







Блох и Рот в кафе играют в карты. Блох, проиграв, говорит:

— Я забыл деньги дома, отдам завтра.

— Это нечестно, — возмущается Рот, — играть в карты без денег! Чем мне теперь расплачиваться за свой кофе?







— Леви, как это так: в картах тебе всегда везет, а на скачках ты всегда проигрываешь?

— Не могу же я подтасовывать лошадей!







Кон сидит за картами в кафе. Официант:

— Господин Кон, ваша жена просит позвать вас к телефону!

— Просит позвать? Это не моя жена.







Кон сидит за картами. Вдруг, взволнованный, приходит Грюн и говорит:

— Ты тут спокойно играешь в карты, а твоя жена в это время изменяет тебе с твоим лучшим другом!

— Поиграй за меня, — просит его Кон, — пока я не вернусь. Пойду посмотрю, что там делается.

Спустя некоторое время он возвращается, просит Грюна освободить его место и объясняет партнерам:

— Этот Грюн — осел! Там был совсем чужой человек.







Вариант.

Кон, услышав сообщение, остается сидеть за столом.

— Спешить некуда, — говорит Кон. — Насколько я его знаю, он там еще два часа пробудет.







— В этом кофе, — заявляет Кон, — есть одно преимущество, один недостаток и одна загадка. Преимущество: в нем нет цикория. Недостаток: в нем нет кофе. Загадка: почему тогда он черный?







Гершль, сидя в кафе, выпивает множество стаканов воды и сжигает огромное количество спичек. Потом он подзывает официанта и говорит:

— Посмотрите, чтобы мое место никто не занял. Я сбегаю домой, выпью чашку кофе.







Два конкурента, которые друг друга ненавидят, в переполненном кафе вынуждены сесть за один столик. Они сидят, старательно не глядя друг на друга, и тут к столику, собирая плату, подходит музыкант. Один из коммерсантов кладет в кружку несколько монет. Второй кивает в его сторону и говорит:

— Мы вместе.







Авром приходит в корчму, заказывает рюмку за рюмкой — и каждый раз осеняет себя крестным знамением.

— Ты зачем это делаешь? Ты же еврей! — говорит ему кто-то.

— Затем и делаю, — отвечает Авром, — чтобы не навредить репутации моих единоверцев. Пускай никто не говорит, что видел еврея, который посреди дня хлестал водку!







Муж — жене, среди ночи:

— Ривке, мне так плохо! У тебя есть шнапс?

— Среди ночи тебе понадобился шнапс? Нет у меня шнапса! Спи давай!

— Ладно. Не думай, что мне так уж позарез нужен шнапс… Ривкеле, у соседа наверняка должен быть!

— Ты что, с ума сошел? Соседа хочешь разбудить из-за шнапса?

— Ш-ш-ш, дети проснутся! Ты думаешь, я с ума сошел из-за шнапса? Ничего подобного… Ривкеле, завтра ярмарка! Пивная наверняка открыта всю ночь. Ты можешь сбегать туда и добыть мне стаканчик шнапса?

— Пускай все глупые мысли, сколько их у меня было, обрушатся на твою голову вместе с этой твоей идеей! Ты что же, хочешь, чтобы я в такой мороз, среди ночи, притащила тебе шнапс?

— Ш-ш-ш, детей разбудишь! Ты думаешь, я совсем свихнулся с этим шнапсом? Ни в коем случае! Не хочешь идти — не ходи. Тогда пойду сам!







Берл, пьяница, размышляет:

— Что за осел этот шинкарь! У него есть водка, а он стоит в своем шинке и продает ее!







— Как это тебе удается получать такую чудесную настойку?

— Я беру обычную хлебную водку, кладу в нее много всяких трав и оставляю на неделю, чтоб настоялась…

— Дурень, я же как раз об этом тебя и спрашиваю: как тебе удается целую неделю держать дома водку и не выпить ее?







Еврей приходит домой и видит: его дочь втирает водку в кожу на голове. Он возмущенно кричит:

— Ты на что это расходуешь дорогую водку?

— Врач сказал, так волосы будут лучше расти.

— Что за чушь! Если бы это была правда, у меня давно бы выросла изо рта борода до самой земли!







— Вы все время мне говорите, чтобы я бросил пить. Но ведь даже мудрый Соломон пил!

— Откуда ты взял, что он пил?

— А иначе разве был бы он мудрым?







У пьяницы Йоселя была коза. Однажды она заболела. Йосель попытался лечить ее водкой, но она не стала пить водку и издохла.

Йосель собрался продать ее шкуру и пропить. Жена запротестовала. Йосель, негодуя, кричит на нее:

— Вот коза — не пила и издохла. Ты хочешь, чтобы я тоже не пил и издох, как коза?







— Вот вы говорите, что я должен бросить пить. Вам говорить хорошо. А ведь я почему пью? Чтобы утопить свои несчастья.

— И что, утопил?

— Нет. Чем больше я пью, тем быстрее они всплывают на поверхность.







Меламед потерял работу и стал пить. Люди уговаривают его: возьми себя в руки, перестань пить и тогда тебя снова примут на службу.

— Ничего себе логика! — отвечает меламед. — Я даю уроки, чтобы иметь возможность пить. А теперь я должен перестать пить, чтобы иметь возможность давать уроки!







— Доброе утро, Айзек. Выпьешь стопочку?

— Нет. Во-первых, сегодня пост. Во-вторых, я дал зарок, что никогда больше пить не буду. В-третьих, сегодня с утра я три стопки уже опрокинул. В-четвертых — налей еще одну!







— Ты слишком много пьешь!

— Да нет, я всегда выпиваю одну стопку и от этого сразу становлюсь другим человеком. А этот другой человек тоже хочет выпить стопку!







Еврей просит хозяина гостиницы:

— Разбудите меня, когда мне захочется пить.

— А как я узнаю, когда вам захочется пить?

— А вы меня разбудите, и мне тут же захочется.







Почему Лот стал пьяницей?

Его замучила жажда, потому что его жена была соляным столпом.







Почему соль стоит дешево, а водка дорого?

Дело было так: однажды евреи решили отправить делегацию к могиле пьяницы Лота, чтобы тот на небесах похлопотал насчет установления дешевой цены на водку. Но в Ханаане делегация заблудилась и стала молиться у могилы жены Лота, которая, как известно, превратилась в соляной столп. Жена Лота и выхлопотала дешевую цену на соль. А водка как была дорогой, так дорогой и осталась!







Грюн перестал видеть на один глаз. Он идет к врачу.

— Это от алкоголя, — говорит врач. — Если не бросите пить, то и на второй глаз ослепнете.

— Где же тут логика? — недовольно ворчит Грюн. — Я с двумя здоровыми глазами столько раз хотел завязать — и ничего не вышло. Как же я сделаю это с одним-единственным глазом?







Старый Вассерцуг плохо слышит. Врач после осмотра кричит ему в ухо:

— Если не бросите пить, совсем оглохнете!

Спустя месяц Вассерцуг совсем оглох. Врач кричит ему:

— Я вас предупреждал! Почему не бросили пить?

— Ах, доктор! Все, что я за это время услышал, было куда хуже, чем водка.






Приданое и любовь


Кандидат в женихи:

— Девушка мне не нравится. Она косит, шепелявит… И эти отвисшие щеки!

Шадхен (брачный посредник, сват):

— Да, но вы учтите: на каждую из ее щек вы получите по сто тысяч рублей!

Жених, воодушевившись:

— Как, четыреста тысяч в приданое? Это совершенно меняет дело! Я согласен.







Гольдштейн приводит домой нового клиента. Спустя некоторое время входит тихая женщина, ставит на стол коньяк и рюмки, потом выходит.

— Ваша горничная красотой не блещет, — говорит клиент. — Но она хотя бы старательная?

— Что за ерунду вы говорите! — протестует Гольдштейн. — Чтобы я такое страшилище взял в горничные? Это моя жена!







Герш представляет Давиду свою жену. Давид отводит его в сторону и говорит шепотом:

— Как ты мог взять такое пугало в жены? Костлявая кляча, физиономия — чистый уксус, волос почти нет, да еще и полуслепая, мне кажется!

— Незачем шептать, — отвечает Герш, — она еще и глухая.







Жених:

— Я собрал сведения о твоем отце. Это мне обошлось в тридцать франков. Информация, которую я получил, не вызывает восторга…

Невеста:

— А ты за жалкие тридцать франков хотел получить информацию, которая вызывает восторг?







Жена, внимательно изучая себя в зеркало, с чувством большого удовлетворения:

— И вот эту мерзость я дарю ему!







По старинному обычаю, невеста под хупой, венчальным балдахином, должна проливать горькие слезы.

Мать невесты, нервничая:

— Начинай плакать! Чего ты ждешь?

— Почему должна плакать я? — мрачно отвечает дочь. — У него для этого больше оснований. Вот пускай он и плачет!







В небольшом городке шадхен сватает девушку приезжему молодому человеку. Тот размышляет:

— Партия меня устроила бы. Только боюсь, у девушки будут возражения против моей семьи.

— Кто же ваша семья: конокрады?

— Нет.

— Мешумады (выкресты)?

— Нет.

— Кто же, черт возьми?

— Жена.







Слово "лошадь" на идише как оскорбление — примерно то же, что "осел", а "свинья" — это скряга.

Дочери одного еврея нашли жениха в соседнем городе. Еврей просит друга, который живет там, собрать сведения о молодом человеке. Друг пишет: "Юноша — редкий схойре (товар, объект для покупки). Ты согласен, что в последнее время лошади весьма поднялись в цене? Молодой человек — лошадь, какой пару вряд ли найдешь. Свиньи тоже ведь, кажется, стали дороже? Он — и свинья к тому же. Сверх всего он еще и человеческая особь. Теперь сам считай, насколько он тебе ценен!"







— Папа, мы с фрейлейн Левеншванц обручились. Она мне очень нравится. Но денег у нее нет.

— Так сколько все же у нее денег? (В разговорном идише слово "нет" не всегда понимается буквально: оно может означать и "мало", "незначительное количество").

— Папа, я же сказал: нисколько!

Папа, краснея от гнева:

— Ну, это уже слишком! Нет денег — прекрасно, нет так нет. Но чтобы совсем не было!







Богачу Морицу Блицаблейтеру сватают невесту. Девушка в общем и целом ему нравится, но он не хочет покупать кота в мешке. Он настаивает на том, чтобы невесту показали ему без одежды. Общий шок. Но Блицаблейтер — слишком завидная партия, и семья в конце концов соглашается. Девушка разденется в своей комнате, а молодой человек посмотрит на нее в замочную скважину.

Он долго стоит на корточках у скважины; потом, поднявшись, объявляет:

— Я ее не беру. Нос не нравится.







Старый Нахтлихт глубоко озабочен.

— Скверная история, — говорит он знакомому. — Моя дочь обручилась, я обещал к свадьбе приданое — десять тысяч марок. А мне не хватает половины до обещанной суммы.

— Подумаешь! Дай половину и выкинь это из головы!

— Да, только этой половины мне как раз и не хватает.







Еврей выговаривает сыну:

— Кто ж это женится на девушке из нищей семьи?

— Папа, но я люблю ее!

— Я что-нибудь имею против любви? Но почему ты влюбился именно в нищую?







У евреев есть пословица: "Под хупу (венчальный балдахин) вас ведут, а к разводу вы бежите сами".







— Скажи, Менаше, почему у катафалка только две опоры, а у хупы — четыре?

— Очень просто: на катафалке хоронят одного, а под хупой — двоих.







Шадхен уговаривает молодого человека:

— У меня для вас есть великолепная партия.

— Не нужна мне никакая партия!

— Вы же не знаете, о ком я говорю. Это красавица!

— Мне не нужна красавица.

— Ага, вы хотите из хорошей семьи? Могу предложить и такое.

— Не надо.

— Понимаю. Вы ищете приличное приданое. Тогда я знаю для вас девушку с весьма…

— Оставьте меня в покое! Я хочу жениться по любви.

— Ш-ш-ш, только тихо! По любви так по любви. Таких у меня просто целая куча!







— Господин Кон, как ваши дочери?

— Спасибо, что спросили. Две уже проданы, на одну есть заказ, а самая младшая пока на складе.







Менаше женился на солидном предприятии.

— Скажи, Менаше, — спрашивает приятель, — ты женился по любви или по расчету?

— Ну, видишь ли… предприятие — это по любви, а жена — по расчету.







Кандидат в женихи — шадхену:

— Когда я вас спросил про отца девушки, вы мне сказали, что его уже нет в живых. А теперь я слышу, он сидит в тюрьме!

— Вот и я вас спрашиваю: разве ж это жизнь?







— Ах, Йосель, я так тебя люблю! Ну, и что с того, что мы оба бедны? Мне достаточно хлеба и воды, лишь бы быть с тобой.

— Хорошо, — соглашается Йосель, — ты заботься о хлебе, а я позабочусь о воде.







Дочь самого богатого еврея в Нейштадте обручилась. Городской шадхен, встретив отца девушки, говорит ему с мягким упреком:

— А о вашем старом шадхене вы не подумали?

— Вы не должны обижаться, — утешает его отец девушки. — Эту партию устроил сам Амур.

— Амур? — ревниво спрашивает шадхен. — Это, должно быть, кто-то из Бромберга.







Отец невесты — шадхену:

— Молодой человек мне нравится. Но он должен выполнить одно условие: не работать в шабес.

— Об этом не беспокойтесь! Вы без всякого труда добьетесь, чтобы он не работал всю неделю.







— Вы должны выдать замуж Ривку Гольдштейн из Жешува! Она и собой хороша, и богата.

— Да бросьте! С ней уже весь Жешув переспал.

— Ну и что? Этот Жешув не такой уж и большой город…







Вариант.

— Подумаешь мне город — Жмеринка!







— У меня есть для вас блестящая партия! Молодая, красивая, богатая девушка — только с глазами небольшой недостаток…

— Небольшой недостаток? Да она же такая косая, что, когда начинает плакать, слезы текут по спине крест-накрест!







Отец — сыну:

— Послушай меня, женись на дочери богача Каца.

— Папа, я могу быть счастлив только с фрейлейн Кон!

— И если ты уже будешь счастливым — что ты будешь с этого иметь?







Отец — влюбившемуся сыну:

— Что значит — любовь с первого взгляда? Это все равно что покупать акции, не посмотрев в биржевой бюллетень!







У богача Гольдфельда уродливая дочь. Однажды к нему является шадхен:

— Я нашел для вашей дочери великолепную партию.

— Молодой человек мне не нравится, — говорит Гольдфельд.

— Вы же еще ничего о нем не знаете!

— Мне достаточно того, что он хочет жениться на моей дочери.







Богач Люблинер — претенденту на руку его дочери:

— Вам будут рассказывать про меня всякие истории. Лучше давайте я сам расскажу вам про себя. Итак, я дважды сидел за подделку векселей. Из-за этого мне пришлось в свое время бежать из Одессы во Львов. Подробно я не хотел бы вам все это излагать… Зато за дочерью я даю сто тысяч… А теперь расскажите немного о себе: я ведь про вас совсем ничего не знаю.

— О себе? Я женюсь на вашей дочери. Так что обо мне, собственно, вы все уже знаете!







Родители невесты и жениха вот уже целый час громко ругаются: они никак не могут прийти к согласию насчет приданого, и партия грозит вот-вот распасться.

Тут любящая невеста бросается между спорящими и говорит отцу:

— Да ну его к черту! Отдай уже ему эти двести рублей!







— Ты не слышал: наш друг Исаак обручился вчера с Лией Гольдштейн.

— Они еще не обручились, но ждать уже недолго: им осталось вытянуть друг из друга всего по пятьсот крон.







Шадхен привел жениха в семью молодой девушки и шепчет ему:

— Посмотрите, сколько у них в доме полновесного серебра!

Жених, с подозрением:

— А не окажется потом, что все это взято напрокат?

Шадхен, с негодованием:

— Да кто же этим людям хоть что-нибудь одолжит!







— Мама, знаешь, Флекелес, тот богатый молодой человек, с которым мы вчера так много танцевали на балу, хочет, чтобы мы с ним встретились. Он приглашает меня сегодня вечером к старому Линденбауму, что живет у рыночной площади.

— Мне это не нравится, дочка! Если уж вы друг друга знаете, то зачем вмешивать сюда какого-то Линденбаума, да еще платить ему за услуги?







Молодой человек известен как неисправимый хвастун. Когда они с шадхеном шагают к дому, где живет возможная невеста, шадхен учит его:

— Только смотрите не привирайте. Это производит плохое впечатление. Давайте договоримся: как только я замечаю, что вы начинаете хвастаться, я наступаю вам на ногу.

Какое-то время разговор идет нормально. Потом молодой человек вдруг заявляет:

— У моего богатого дядюшки во дворце есть зал — сто метров длиной… — Тут шадхен безжалостно наступает ему на пальцы ноги. — …И только один метр шириной, — спохватившись, заканчивает фразу молодой человек.







Шадхен ведет молодого человека в семью девушки, с которой обещал его познакомить, и по дороге советует:

— Сначала поговорите немного о семье, потом о любви, а под конец — о философии.

Молодой человек запомнил это. За столом он спрашивает у девушки:

— У вас есть брат?

— Нет, — отвечает та.

Тема семьи исчерпана, пришла очередь любви.

— Вы любите макароны?

— Да, — говорит девушка.

Тему любви тоже можно вычеркнуть. Теперь — самое трудное: философия.

— Как вы полагаете: если бы у вас был брат, он любил бы макароны?







Кандидат в женихи приглашен вместе с шадхеном в семью девушки на обед. Молодой человек уплетает так, что за ушами трещит. Шадхен отчаянно толкает и щиплет его.

— Что о вас подумают?

— А мне все равно, — отвечает ему жених. — Эту невесту мне даром не надо, а вот рыба нравится.







Шадхен — жениху:

— Вы — непроходимый тупица. Но еще Соломон сказал: "Если дурак молчит, он может сойти за мудреца". Так что рядом с невестой вы должны молчать…

Молодой человек весь визит промолчал как рыба.

— Какой глубокомысленный человек! — говорит один дядя.

— Мечтатель! — говорит другой дядя.

— Да он просто недотепа! — говорит третий дядя.

Тут шадхен смотрит на кандидата и говорит:

— Пойдемте отсюда! Не стоит терять времени… И вообще, где это написано, что Соломон всегда был прав?







— Люди говорят, что ты женился на мне только из-за моих денег…

— Что это ты такое несешь? Я это сделал из-за моих кредиторов!







Вариант.

— Это правда, что ты взял меня в жены только потому, что у меня много денег?

— Клевета! Я взял тебя в жены потому, что у меня их мало!







Папа:

— Корнблих просит твоей руки.

Дочь:

— Я не хочу покидать маму.

— Ну так забирай ее с собой!







— Троянкер собирается дать за своей дочерью пятьсот гульденов.

— Верь ему больше! Чтоб ты имел столько, и чтоб я имел столько, и чтоб дети и дети наших детей имели столько, насколько меньше, чем пятьсот, он даст в приданое дочери!







— У меня для вас есть великолепная партия. У девушки, правда, недостаток: она немного косит.

— Пустяки!

— И еще она чуть-чуть хромает.

— Подумаешь!

— Да, и она, кажется, уже не девушка.

— Ерунда!

— Почему для вас все ерунда?

— А почему это должно меня волновать? Я же не собираюсь на ней жениться!







— Девушка, — мечтательно размышляет молодой Блюмберг, — должна быть такой красивой, чтобы на ней хотелось жениться без всякого приданого, и в то же время такой богатой, чтобы ты готов был пойти с ней под венец без всякой красоты.







— Вам нужно жениться, господин доктор.

— Да… Но согласитесь, в супружестве есть нечто… нечто жуткое. Утром ты уходишь из дому — жена сидит. Вечером приходишь домой — жена сидит. Ты устраиваешься почитать газету — жена по-прежнему сидит там… и все не уходит и не уходит!







— Вам нужно жениться, господин доктор!

— Видите ли, это так рискованно! Если взять молоденькую девушку, это кот в мешке: кто знает, что за чудовище там скрывается. Разведенную? Но она один раз уже доказала, что с ней каши не сваришь… Вдову? А может, она как раз и свела беднягу в могилу?

Впрочем, знаете что? Вдруг вам попадется замужняя женщина, которая нравится своему мужу. Вот ее вы вполне можете мне посватать!







— Вам бы надо жениться, — советует шадхен Горовцу.

— Зачем мне взваливать на себя такую обузу?

— Что значит — обузу? Вы, я вижу, понятия не имеете, что такое супружеская жизнь. Представьте: утром женщина будит вас поцелуем, приносит вам завтрак в постель, ласково улыбается, машет вам вслед, когда вы уходите на службу. В обед вы едите ваши любимые блюда, а после обеда жена следит, чтобы никто не нарушил ваш сон. Вечером она приносит вам тапочки, пододвигает вам самое мягкое кресло. А потом рассказывает вам, как прошел день, говорит так нежно, говорит… и говорит… и говорит… и не перестает говорить, чтоб ее разорвало!







— Почему ты не хочешь взять Кона себе в помощники?

— Потому что когда-то он был обручен с моей нынешней женой, но так и не женился на ней. Так зачем мне служащий, который умнее меня?







— Молодой человек, которого вы прочите в женихи для моей дочери, мне не нравится. Он какой-то кособокий.

— Великий Мозес Мендельсон тоже был кособокий.

— Он к тому же еще и беден.

— Моше ибн Эзра тоже был очень беден.

— Как вы можете сравнивать этого оболтуса с Моисеем ибн Эзрой? Он в Торе полный невежда!

— Ну и что с того? Можно подумать, что барон Ротшильд такой уж знаток Торы…







— Вы хотите жениться на богатой девушке? — спрашивает шадхен. — У меня есть для вас одна на примете: она, кроме того что богата, еще и красавица, к тому же из хорошего дома. У нее только один недостаток: она чуточку беременна.







Вариант.

— Говорят — но это вовсе не обязательно должно быть правдой, — что она трудно рожает.







Кандидат в женихи:

— Знаете, это уже слишком: у девушки, которую вы мне предлагаете в жены, есть ребенок!

— Вы не с той точки зрения на это смотрите, — успокаивает его шадхен. — Знаете, сколько хлопот, расходов, волнений связано с родами? А тут, посмотрите сами, все уже готово!







Варианты.

1

Молодожен, заикаясь от возмущения, говорит шадхену, который сосватал ему невесту:

— Это просто неслыханно! Я только сейчас узнаю, что моя жена до свадьбы имела ребенка!

— Есть из-за чего шуметь! Ребеночек был вот такой маленький и умер через три дня…







2

— Я мог бы предложить вам очень милую и очень богатую девушку, но в ее прошлом есть одно темное пятно.

— И что, это темное пятно все еще живо?







— Вы такой завидный молодой человек — а берете в жены такую отвратительную старую деву!

— Если вам нужна банкнота, вы же не смотрите, в каком году она была напечатана.







— У меня для вас есть невеста: сто тысяч рублей!

— У вас есть фото?

— С каких это пор сто тысяч рублей нужно фотографировать?







Молодой Зак богатому Блюменталю:

— Господин Блюменталь, проявите сострадание, отдайте мне вашу дочь! Если она не будет моей, я лягу и умру.

— Что вы такое несете? Нет у меня никакой дочери!

— Что за негодяй этот Кон! Он мне сказал, что есть…







Молодому человеку предложили невесту из другого города. Он собирается туда поехать. Отец говорит ему:

— Если это в самом деле хорошая семья, хватит и пяти тысяч рублей. А если у отца репутация не очень, то поднимай выше и проси вдвое больше.

Молодой человек уехал. На следующий день от него приходит телеграмма: "Тате (отец) повешен зпт сколько требовать".







— Одно мне в фрау Блох нравится особенно: то, что она не моя жена.







— Розали, сегодня я пригласил к нам на ужин молодого Вайсфельда.

— Чем ты думал? Дочь сбежала, дети больны, да еще твоя мамаша собирается приехать!

— Именно поэтому! Этот идиот собирается жениться, так пусть посмотрит, что такое семейная жизнь.







— Папа, я не могу выходить замуж за этого господина.

— А ты думаешь, Еву кто-нибудь спрашивал, хочет ли она выходить за Адама?







Будущий тесть:

— Я отдаю вам свою дочь. Приданое, шестьдесят тысяч марок, я депонирую в банке.

— Я предпочел бы, — отвечает жених, — чтобы вы отдали мне шестьдесят тысяч, а в банке депонировали дочь.







Молодой Майер женился на дочери богача Кона. После свадьбы он жалуется на бирже:

— Приданое старый Кон оформил мне как кредит — а дочь свою сразу взвалил на меня!







Молодожен, вне себя, набрасывается на шадхена:

— Негодяй, как же вы меня надули! Вы говорили, невеста хромает, что у нее дурная слава, что ее отец сидел в тюрьме, зато у нее две тысячи рублей приданого. На самом деле у нее всего двести!

— Ш-ш-ш, зачем так кричать? Что касается рублей, тут вы правы. Но ведь про все остальное я сказал вам чистую правду!







Кучера пригласили на смотрины в семью его будущей невесты. Он все время молчит, словно воды в рот набрал. Но когда разговор касается лошадей, он оживляется и говорит не умолкая.

— Пока речь идет о людях, он молчит, как лошадь, — рассказывает будущий тесть. — А когда заходит речь о лошадях, он разговаривает совсем как человек.







— Нет, правда, я тебе дело говорю: женись на ней! Она же так богата! Да, не спорю, она некрасива. Но что тебе до этого? Утром, когда ты уходишь, она еще спит. Вечером, когда возвращаешься, темно и она уже в постели. Когда тебе на нее смотреть? К тому же ты все время в разъездах, а она сидит дома. Так не все ли тебе равно, красива она или нет?

Молодой человек, уныло:

— Да… А в шабес, после обеда?







Вариант.

— Но она же косолапая! — говорит жених шадхену.

— Минуточку! Вы мне скажите, она хромала, когда сидела?

— Нет, конечно.

— А когда ела?

— Нет.

— А когда пила, читала, вязала?

— Да нет же…

— Вот видите! Она хромает, только когда ходит. И из-за этого вы хотите отказаться от всего остального?







— Ты хочешь жениться по любви? Тогда слушай меня внимательно. Я знаю одну девушку, у нее большое приданое, она единственная дочь у родителей, ей в наследство останутся фабрики… Да, там есть еще богатый дядя, и она тоже единственная наследница… И ты хочешь, чтоб я поверил, что в такую девушку ты не влюбишься с первого взгляда?







— Чего бы тебе больше хотелось: иметь шесть дочерей или шесть миллионов?

— Глупый вопрос! Конечно, шесть миллионов.

— Не такой уж он глупый. Если ты имеешь шесть миллионов, тебе хочется еще больше. А если у тебя шесть дочерей, тебе этого ох как достаточно!







Блох — претенденту на руку его дочери:

— Я не отдам свою дочь юноше, чье будущее не обеспечено.

— Господин Блох, если вы отдадите мне свою дочь, мое будущее будет вполне обеспечено!







— Сколько лет этой даме? — спрашивает жених у шадхена.

— Тридцать. Произвела она на вас впечатление?

— Да. Но впечатление у меня такое, что она много старше!







— Поверь, я женюсь на тебе вовсе не из-за твоих денег. Чем меньше денег, тем человек счастливей и свободней!

— Ах, как мы с тобой будем счастливы, дорогой! Вчера мой папа обанкротился.







Шадхен приходит к богачу Кону:

— Я слышал, ваша дочь выходит замуж. Не хотите выплатить мне небольшое вознаграждение?

— С какой стати? Вы и пальцем не пошевелили ради того, чтобы эта партия состоялась!

— Именно поэтому! Там, где я пошевелю хотя бы пальцем, никогда никакой женитьбы не будет.







— Ваша дочь еще не обручена? — спрашивают знакомые у торговки курами.

— Нет, — отвечает та. — С ней в точности, как с моими курами: щупают так, щупают этак, а покупать не покупают…







— Здравствуй, Грюн! Разреши представить тебе мою невесту.

Грюн отводит жениха в сторону и шепчет:

— Слушай, она же беременна!

— А какое мне до этого дело? Она же беременна не от меня!







Кон встречает в Венеции своего друга Грюна.

— Какими судьбами? — радостно восклицает он.

— Я в свадебном путешествии.

— Поздравляю! А где твоя жена?

— Послушай, кто-то ведь должен оставаться в лавке?







Слепой Гольдбаум хочет жениться. Так как увидеть невесту он не может, ему приходится знакомиться с ней на ощупь. Идеал красоты для него — пышная женщина восточного типа. Когда он знакомится с очередной кандидаткой и пальцы его продвигаются все дальше и дальше, он восторженно восклицает:

— Неужели это все еще Роза?







Кон-младший телеграфирует из Нью-Йорка отцу: "Прошу согласия на помолвку зпт 800 ООО".

Кон-старший отвечает телеграммой: "Марок или долларов?"

Кон-младший: "Долларов".

Кон-старший: "Благословляю".







Янкель приходит к шадхену:

— Мне нужна жена. И пускай она будет красивой, богатой, умной, проворной и деловой.

— Если бы у меня была такая, я бы сделал не одну, а пять партий.







Йосель, малорослый, бедный и уродливый еврей, хочет жениться. Он говорит шадхену:

— Но учтите: девушка должна быть молодой, красивой и с деньгами.

— Слушай, Йоселе, чтобы такая девушка хотела выйти за тебя, она должна быть совсем мешуге (ненормальная).

— Я согласен, пусть будет мешуге!







Янкель, шадхену:

— Богатой ей быть не обязательно: я сам богат. Умной ей быть не обязательно: я сам умен. Проворной ей быть не обязательно: я сам проворен. Но порядочной она пускай будет!







Богатый еврей из нуворишей ищет для дочери подходящего жениха. Он объясняет шадхену:

— Молодой человек должен быть, во-первых, набожным и, во-вторых, деловым.

Шадхен приводит кандидата. Будущий тесть сразу принимается экзаменовать его:

— Если в шабес ты найдешь кошелек с деньгами, как ты поступишь?

— Закон запрещает в шабес носить с собой деньги и даже касаться их, так что я оставлю кошелек на земле.

— Такой зять мне не подходит, — объясняет шадхену богатый еврей. — Он не деловой человек.

Шадхен приводит второго кандидата. Услышав тот же вопрос, молодой человек отвечает:

— Хоть это и запрещено, деньги я на земле не оставлю.

— Этот юноша не благочестив, — строго говорит еврей.

Шадхен приводит третьего. Услышав вопрос, тот смеется:

— Зачем ломать голову? Давайте сначала найдем кошелек, а потом будем думать, что с ним делать!

— Наконец-то правильный молодой человек! — обрадованно восклицает старый еврей.







Слово "мецие" на идише буквально значит "находка"; оно же употребляется в смысле "удачная сделка".

У зажиточного венгерского еврея очаровательная дочь на выданье. К тому же с огромным приданым. Но она мочится в постель и потому долго не может найти подходящего жениха. Наконец шадхен приводит симпатичного юношу. Вскоре играют свадьбу, и молодые уезжают в свадебное путешествие.

Через некоторое время мамаша получает письмо от дочери: "Дорогая мамочка, о мецие нет и речи: молодой человек в постель какает".







Дочка Розенталя хочет выйти замуж за актера.

— Об актере и речи не может быть! — бушует Розенталь. Тем не менее он соглашается пойти в театр, посмотреть на избранника дочери.

В середине первого акта он шепчет ей на ухо:

— Можешь выходить за него: никакой он не актер!







Кандидат в женихи — шадхену:

— Как вы можете предлагать мне такое чучело! Допускаю, у нее есть деньги. Но такого уродства еще свет не видывал!

— Да… Чего ей не хватает, так это удачи…







"Чтоб ты в землю лег!" — еврейское проклятие.

— Ты женился? И как вы живете с женой?

— Прекрасно. Только все время спорим с ней по аграрному вопросу.

— То есть как?

— Она говорит, чтобы я лег в землю, а я говорю, чтобы она…







В магазине одежды Кон просит рубашку сорок второго и пижаму тридцать седьмого размера.

Продавец удивляется — как это может быть, чтобы пижама была меньше размером, чем рубашка? Кон объясняет:

— Вы просто не знаете, какой я дома маленький…







— Хаим, давай завтра торжественно отпразднуем двадцатипятилетие нашей свадьбы!

— Нет, давай подождем еще пять лет и тогда отметим тридцатилетнюю войну.







Старый еврей собирается разводиться.

— И это после пятидесяти лет брака? — удивляется ребе.

— Ребе, она мне не понравилась сразу, когда я впервые увидел ее под хупой. (У набожных евреев часто бывало, что жених и невеста знакомились только на свадьбе.) Когда я сказал об этом моему отцу, он ответил, что не годится обижать невесту, развестись можно и позже. Но позже, когда я хотел развестись, выяснилось, что жена ждет ребенка. И каждый год у нас появлялось по ребенку. Когда наконец дети перестали рождаться, надо было думать о том, как выдать дочерей замуж. И вот вчера я выдал замуж самую младшую дочь. Сами подумайте, ребе: если не теперь разводиться, то когда?







Адвокат:

— Вы хотите развестись? Но подумайте: ваша жена подарила вам шестерых детей!

Клиент, гордо:

— Я подарков не принимаю!







— Ребе, я хочу развестись!

— Причины?

— Причин много. Но самая главная: я женат!







— Доктор, помешательство — основание для развода?

— Нет, напротив: основание для брака.







— Развод стоит пятьдесят рублей, — говорит раввин.

— Так дорого? — ужасается еврей.

Раввин, вздыхая:

— Что значит дорого? Разведите меня с моей женой — и я заплачу вам в десять раз больше.







Леви объясняет раввину:

— Ребе, я хочу развестись с женой. Она холодная женщина и не любит меня.

Раввин посылает за женой Леви и велит ей, в его присутствии, поцеловать мужа. Поцелуй вышел долгий и жаркий.

— Видите, — говорит раввин, — эта женщина пылкая и любвеобильная!

— Не спорю, — отвечает Леви. — Только это жена Натана Леви, а меня зовут Исаак Леви.







Кон и его жена едут в экипаже по набережной Цветов в Ницце и смотрят, как молодежь бросает друг в друга розами. Тут Кон наклоняется к жене и мечтательно шепчет ей на ушко:

— Хотелось бы мне, чтобы ты была розой…

— Ах, ты сегодня такой галантный, — краснея, говорит она.

— …Ты даже представить себе не можешь, — продолжает Кон, — с каким бы удовольствием я бросил бы тебя подальше!







Благочестивые евреи, входя в дом и выходя из него, целуют мезузу на дверном косяке.

— Приходя домой, — говорит жена мужу, — мезузу ты целуешь, а меня — никогда!

— Ну, если бы ты висела на косяке, я бы тебя тоже целовал…







Приунывшая жена — мужу, который вечно погружен в Талмуд:

— Ты совсем на меня не смотришь. Тебя интересуют только твои книги. Хотела бы я быть книгой…

— Я бы тоже этого хотел, — вздыхает муж. — Например, чтобы ты была ежегодником! (Календарь с литературными дополнениями, который с началом нового года выбрасывают.)







Йойне вечером вышел из дому. Он долго не возвращается; жена закрывает двери и ложится спать. В два часа ночи раздается стук в окно.

— Не пущу! — кричит жена.

— У меня с собой вино и печеная гусятина! — вкрадчиво сообщает Йойне.

Жена моментально вскакивает и открывает дверь. Перед ней стоит Йойне, пьяный и с пустыми руками.

— А где же гусятина и вино?

— В желудке, — отвечает Йойне.







Многодетная вдова вышла замуж за многодетного вдовца. Вместе они еще нарожали детей.

Муж возвращается домой, навстречу ему несутся адские вопли.

— Что случилось? — в испуге спрашивает он жену.

— А, ничего особенного, — успокаивает она его. — Мои дети и твои дети колотят наших детей.







— Моя жена целыми днями требует денег!

— Зачем ей так много?

— Я знаю? Я что, ей даю?







Кон хочет женить своего племянника. Он идет к шадхену — и обнаруживает у него в картотеке фотографию собственной жены.

Задыхаясь от ярости, он бежит домой.

— Успокойся! — говорит жена. — Это еще с тех времен, когда ты тяжело болел!







Сара, в свадебном путешествии:

— Скажи, Ицик, с кем бы тебе больше хотелось быть: со мной или с твоей мамой?

— С каждой по пятьдесят процентов.







Еврей бежит через базарную площадь.

— Ты куда? — окликает его друг.

— К доктору. Что-то моя жена мне не нравится!

— Подожди, побежим вместе: мне моя жена тоже не очень…







Пятидесятилетний Кон собирается жениться на двадцатилетней. Друг пытается его отговорить:

— Слушай, Кон: когда тебе будет шестьдесят, ей будет тридцать, когда тебе будет семьдесят, ей — сорок. Ну, зачем тебе такая старая жена?







Вариант.

Кон, которому сорок лет, женится на двадцатилетней. Когда ему напоминают о разнице в возрасте, он говорит:

— Когда жена смотрит на меня, она себя чувствует на десять лет старше. Когда я смотрю на нее, я себя чувствую на десять лет моложе. Видите, как разумно Бог все устроил? Нам обоим — по тридцать лет!







Овдовевшему раввину советовали снова жениться. Он отвечал:

— Старая жена мне не нравится… И когда я вижу, как мне не нравится старуха, я могу представить, как я буду не нравиться молоденькой.







— Залман, придется нам навесить ставни на окна спальни. В доме напротив поселился молодой офицер, он может увидеть, как я моюсь!

— Подожди, Ривка, пусть он разок в самом деле это увидит. Может, тогда он сам навесит ставни на свои окна.







— Ицик, почему ты женился на такой некрасивой девушке?

— Ты знаешь, внутри она красивая.

— Тогда пускай вывернется наизнанку!







Молодой муж после свадьбы:

— То, что у тебя нет двух тысяч рублей, как обещал твой отец, а всего только тысяча, я тебе прощаю: в конце концов, где ты возьмешь остальные? Не воровать же!

То, что тебе тридцать, а не двадцать пять, как меня уверяли, я тоже прощаю: никто не может выбрать себе день рождения…

Но одно ты должна обещать мне твердо: чтобы больше ни на год старше!







Кон с женой едут через границу. Документы у них оформлены не совсем безупречно.

— Вы можете доказать, что она — ваша жена? — спрашивает его пограничник.

Кон, вздыхая:

— Даю вам тысячу шиллингов, если вы докажете, что она — не моя жена!







У евреев есть обычай символически дарить молодоженам или тяжелобольным какую-то часть собственной прожитой жизни. Так как подарок этот воспринимается вовсе не символически, то дарят лишь несколько часов или даже минут.

На свадьбе один гость встает и громко говорит:

— Дарю невесте десять лет жизни!

Все замолкают. Потом кто-то спрашивает сдавленным голосом:

— Десять лет — собственной жизни?

— С какой стати? Разумеется, десять лет жизни моей жены!







Вариант.

Старая дева предлагает молодоженам десять лет собственной жизни. Когда ее спрашивают, что это значит и не надоело ли ей жить, она говорит:

— Нет, отчего же! Просто мне хочется опять стать на десять лет моложе.







Старая еврейка:

— Вот все жалуются, что мир стал совсем безнравственным. А по-моему, совсем наоборот. Раньше парни на улице прохода мне не давали, а теперь стали такие учтивые, уважительные — идут себе мимо…







— Шлойме, иди скорее к окну. Там медведь пляшет!

— Пускай. Чего ему не плясать! У него же нет жены!







Пляж в Довиле. Эстер, круглая, как мяч, перекатывается в мелкой воде. Потом оборачивается и сладким голосом кричит:

— Зигмунд, ты видел, как волна поцеловала меня?

— Видел, — соглашается Зигмунд. — И еще видел, как ее тут же стошнило!







Дизраели говаривал: "Каждая девушка должна вступить в брак, но ни один мужчина делать этого не должен!"







— Вы уже знакомы с моей женой?

— Не имел удовольствия.

— Так радуйтесь!







Вариант.

— Вы знакомы с моей женой?

— О да, я уже имел удовольствие!

— Ну, если это было удовольствие, то это была не моя жена.







Кон приезжает из Парижа и рассказывает жене, как он стоял перед Гранд-опера, а вокруг гуляли дамы, одна другой красивее. Жена обижена:

— Обо мне ты, конечно, ни разу не вспомнил?

— Как не вспомнил? Мне это обошлось в двадцать франков.

— Каким образом?

— Ну, я о тебе вспомнил и сразу плюнул. Пришлось платить двадцать франков штрафу.







Чета Грюнов празднует серебряную свадьбу. Дело идет к десерту. Звучат поздравления. Друг семьи, человек саркастический, спрашивает хозяйку дома:

— Я знаю, вы живете счастливой супружеской жизнью. Но скажите честно: за все эти годы у вас ни разу не появлялось желания развестись?

— Развестись — нет. Но пристукнуть его — это да.







Супруги Кон празднуют серебряную свадьбу. В доме — суета, дым коромыслом. Наконец гости расходятся. Кон печально сидит у неубранного стола. Тут жена говорит ему:

— Мориц, ты видишь, все позади. Ты чего такой безутешный?

— Хочу кое-что рассказать тебе, Голда. Когда мы прожили с тобой пять лет, я не мог тебя выносить больше — и решил убить. Я пошел к своему адвокату и спросил, что мне за это будет. Он сказал: двадцать лет… Ты только подумай: сегодня, сегодня я был бы уже свободен!







Невыносимый летний зной. Йойне, держа под мышками две огромные дыни, мчится по улице. По дороге его встречает друг.

— Ого, какие великолепные дыни! — говорит он.

— Это для жены, — на бегу объясняет Йойне.

— Какой ты, однако, рыцарь! Да еще две штуки сразу!

— Она сказала, что за одну дыню готова отдать полжизни…







Перед тем как умереть, Йосель просит привести к нему шадхена, который в свое время сосватал ему жену. Зачем умирающему шадхен?

— В Писании сказано, — через силу бормочет Йосель, — что перед смертью каждый должен помириться со своими врагами.







Умирает жена.

— Пообещай мне, — говорит она мужу, — что помиришься с моей матерью и попросишь ее прийти на мои похороны.

— Ладно, если уж ты так хочешь этого. Но имей в виду, что этим ты испортишь мне все удовольствие от похорон!







Умерла жена американского еврея. Уже назначен день похорон — но его приходится перенести. На еврея сыплются упреки.

— Что вы хотите? — оправдывается он. — У меня тут возникли кое-какие коммерческие вопросы, а вы сами знаете: business before pleasure! (Сначала дело, потом удовольствие)







Кац — своей болезненной жене:

— Рахиль, если одному из нас, избави Бог, случится умереть, тогда я переберусь в Париж.







Шлойме плачет на могиле своей жены Гитл:

— Милая моя, добрая Гитл, ах, почему ты меня покинула? Один-единственный разок бы тебя еще увидеть!

Тут что-то шевельнулось в могильном холмике: должно быть, крот. Шлойме быстро ставит ногу на это место.

— Ты когда-нибудь научишься понимать шутки, Гитл?







Еврей, горько рыдая, идет за гробом своей жены.

— Ты что, не веришь, что вы с ней встретитесь на небесах? — пытается утешить его друг.

— Верю, — всхлипывает еврей, — потому и плачу.







В одном и том же доме живут две семьи Кон. Когда фрау Кон на втором этаже умирает, санитары, приехавшие за телом, по ошибке звонят на первый этаж.

— Господин Кон, мы за вашей женой!

Кон, обрадованно:

— Сара, готовься!







Кон видит, как его друг, погруженный в глубокую скорбь, шагает в похоронной процессии за гробом. Кон пробирается к нему и спрашивает участливо:

— Кто у тебя умер? Может, теща?

— Нет, жена, — отвечает друг.

— Тоже неплохо…







— От чего умерла ваша жена?

— Она слишком быстро жила. Когда я на ней женился, она была на пять лет моложе, чем я. А после ее смерти я обнаружил, что она на десять лет меня старше!







Еврейская жена:

— Исаак, ужасно, что я тяжело заболела как раз во время отпуска… Обещай мне одну вещь. Здесь, в Шамони, так холодно! Если я умру, похорони меня на Монмартре.

— Это будет очень дорого…

— Но ты же выполнишь мое последнее желание?

— Знаешь что? Ты сначала попробуй полежать в Шамони. А если не понравится, мы тебя перевезем в Париж!







Сара при смерти. У нее один-единственный вопрос к мужу:

— Скажи, ты мне изменял? Я хочу узнать это перед смертью.

— Ах, Сара, — вздыхает он, — как ты можешь меня даже подозревать в таком? А потом: вдруг ты не умрешь?







Менаше лежит на смертном одре.

— Сара-лебен, — говорит он жене, — меня так беспокоит, что будет с лавкой после моей смерти. Послушай, приказчик Леопольд — такой умный и старательный человек. Выходи за него…

Рыдающая Сара прерывает его:

— Не тревожься об этом, мы с Леопольдом уже обручились.







— В трех вещах, — сказал старый Кон, — можно всегда верить женщине. Во-первых, если она ничего не ест за обедом и утверждает, что не голодна, ей можно верить: значит, она еще до обеда наелась на кухне. Во-вторых, если она в сердцах называет своего ребенка "мамзер" (незаконнорожденный), тут ей тоже можно верить: кому же знать это лучше, чем ей! В-третьих, если она умерла, ей можно верить, что она и в самом деле была больна.







— Папа, я подам в суд на этого негодяя: он назвал меня мамзером!

— Зачем подавать в суд? Просто приведи его сюда и пускай он посмотрит на твою мамочку: больше он никогда такого не скажет!







— Скажи, Леви, когда у тебя послеобеденный отдых?

— Она спит с часу до двух.

— Кто — она?

— Жена.

— Я тебя спрашивал про жену?

— Нет. Но когда она спит, у меня отдых!







— Мудрец Соломон утверждал, что все жены в мире плохи. Это неверно. Есть только одна-единственная плохая жена, но каждый уверен, что это его жена.







Крепкий мужчина притаскивает к еврею-старьевщику двух некрасивых женщин и спрашивает:

— Сколько вы дадите за мою жену и за тещу?

— И пиастра не дам.

— Договорились!







В поезде. Разговор шепотом.

— Йосель, эта дама рядом с тобой — твоя жена?

— Да.

— Зачем ты выставляешь себя на смех и тащишь эту уродину с собой в деловую поездку? Может, боишься, что ее кто-нибудь соблазнит, пока тебя нет?

— Да что ты! Просто я никак не мог решиться поцеловать ее на прощанье.







— Бог подарил мне чудесную жену! Это великолепная женщина! Дай ей Бог сто девятнадцать лет жизни! (Евреи желают друг другу прожить сто двадцать лет.)

— Почему не сто двадцать?

— Хоть годик-то я должен пожить в свое удовольствие!







Муж — жене:

— Сядь рядом со мной!

— Ты так любишь меня, Ицик?

— Нет, но так я не вижу твоего лица.







— Это правда, что ты изменил своей жене? — спрашивает теща.

— Послушайте, мамаша, у меня с женой очень близкие отношения — но этого я ей никогда не рассказывал!







— Господин Гринбаум, вчера моя жена купила у вас пальто. Я хотел бы его поменять: оно мне не нравится.

— Как вы можете говорить такое? Это же лучшая наша модель! Лучше поменяйте жену.







— Смерть супруги — это как гуляш с острой приправой: глаза плачут, а сердце радуется.







Чета Блау собирается праздновать серебряную свадьбу. Блау строит планы:

— Знаешь, Рахиль, давай все сделаем, точно как в день нашей свадьбы. Утром пойдем гулять в Городскую рощу.

— А потом? — с интересом спрашивает жена.

— Потом пообедаем у Нейгера. (Дорогой кошерный ресторан в Будапеште.)

— А потом?

— Потом поднимемся на Швабскую гору и полюбуемся панорамой.

— А потом?

— Потом пойдем в кафе, и нам будут играть цыгане.

— А потом?

— Потом пойдем домой.

— А потом? — спрашивает жена, розовея.

— А потом у меня будут болеть ноги.







Старик Мендельсон чувствует, что конец его близок, и говорит Ривке, своей жене:

— Ты ведь знаешь, что мне нравится. Сделай мне приятное, надень платье из зеленого шелка, сделай красный маникюр, найди свои перстни с бриллиантами…

— Ты что, с ума сошел? С какой стати я буду надевать сейчас платье из зеленого шелка, да еще с бриллиантами?

— Ну сделай мне одолжение!

Ривка выходит и через полчаса возвращается, шурша платьем из зеленого шелка, с красным маникюром на ногтях и бриллиантами на обеих руках. Мендельсон:

— Ах, какая ты красивая женщина! Если Господь придет за мной сейчас, может быть, он предпочтет взять тебя?






Непристойное


Молоденькая девушка из еврейской семьи вдруг оказывается беременной. Взбешенные родители требуют от нее назвать имя злодея. Девушка называет престарелого и богобоязненного раввина!

Весть об этом достигает ушей раввина, и он вызывает девицу к себе.

— Я ни разу в жизни в глаза тебя не видел, — говорит он ей, — как ты смеешь возводить на меня такую клевету!

— А это вовсе не клевета, а чистая правда, ребе, — настаивает на своем девушка. — Несколько месяцев назад у вас побывала моя тетушка, она жаловалась, что бездетна. Вы дали ей бутылочку с водой из Иордана и сказали, что если она попьет этой воды, то это поможет ее беде. А я из любопытства тоже отхлебнула из этой бутылочки…

— Но, дитя мое, — с облегчением внушает ей раввин, — разве ты не знаешь, что при этом еще должен быть мужчина?

— Мало что ли мужчин в нашем городе? — удивленно возражает девица.







Одного еврея случайно застали с женой другого еврея, и произошло это во время праздника Суккос, когда все правоверные евреи принимают пищу только в шалашах.

— Как тебе не стыдно! — говорит ему раввин. — Уж если тебе приспичило согрешить, ты мог бы, к примеру, покушать не в шалаше. Но вступать в любовные отношения с замужней женщиной!







Ритуально приготовленные кушанья называются кошерными, а прочие — трефными. Мясное нельзя совмещать с молочным. В сомнительных случаях дело решает раввин.

— Ребе, — говорит женщина, — боюсь, что меня ждет крупная неприятность. Наша служанка упала в котел, полный молока. Можно ли теперь считать это молоко кошерным?

Раввин просит дать ему немного подумать и наконец решает:

— Молоко — трефное. Но девушка — кошерная.







В дни поминовения близких родственников, и прежде всего родителей, правоверные евреи читают определенные молитвы. В некоторых местечках было принято, чтобы шамес, синагогальный служка, записывал даты поминальных дней и напоминал их за небольшое вознаграждение.

От местного богатея, человека недалекого, за напоминание о дне поминовения его отца шамес получил необычайно большую сумму. Поскольку дела у шамеса были совсем никуда, он решил, что такой богатый и перегруженный делами человек вряд ли запомнил день кончины своего папаши, и спустя несколько месяцев вновь напомнил богачу о дне поминовения родителя. Тот не выразил неудовольствия и опять дал шамесу солидные чаевые.

"Раз уж он такой рассеянный, — подумал шамес, — то всучу-ка я ему двойной день поминовения и для его покойной матушки!"

Но когда он явился к забывчивому богачу, чтобы сообщить тому о втором дне поминовения его родительницы, тот вне себя от бешенства воскликнул:

— Ах ты, подлец! Что до отца — один он у меня, два или больше — это я допускаю, этого никто точно не знает. Но чтобы и мать была у меня не одна?







Существует обычай в день Рош а-Шона, еврейского Нового года, читать молитву на берегу какого-нибудь водоема, символически бросая в воду все грехи минувшего года.

В день Рош а-Шона молодой еврей на пару со светловолосой крестьянской девицей движется к деревенскому пруду.

— А зачем тебе нужна девица? — удивляются евреи.

— Да вот, бывает такой грех, — смущенно признается парень, — в котором мы с ней грешны на равных.







Это случилось в феодальные времена, когда феодал имел право раньше жениха провести ночь с дочерьми своих крепостных и слуг. Одному помещику пришла в голову ужасная мысль пригласить к себе на первую ночь дочь арендатора-еврея. В полном отчаянии родители сами проводили свою дочь в замок. Девушка вошла туда вся в слезах, но через минуту выскочила обратно, рыдая пуще прежнего. Родители в ужасе:

— Что случилось?

— Он меня не хочет, — лепечет девушка. — Говорит, от меня плохо пахнет.

— Это не от тебя плохо пахнет, — заявляет счастливый отец, — а от твоих ангелов-хранителей!







Погром в царской России. Орава казаков обнаружила в потайном месте мать с двумя дочками. Казаки ржут от радости.

— Возьмите нас, — умоляют дочери, — но пощадите нашу старую матушку, сжальтесь над ней!

— При чем здесь жалость? — с достоинством возражает пожилая дама. — На войне как на войне!







Вариант.

В занятом казаками городке день прошел необычно тихо. Еврейская женщина не первой молодости является к коменданту и жалостно спрашивает:

— Пан офицер, сегодня девок не будут портить?







Когда немцы пришли на Украину во время Первой мировой войны, ими все восхищались как посланцами технически более развитой страны.

Однажды к раввину явился некий еврей и пожаловался, что немцы излишне близко познакомились с его дочерью. И теперь она в положении. Прошло только два месяца после вступления немецкой армии, а она уже разрешилась от бремени.

— Почему вы обвиняете в этом немцев? — возразил ему раввин.

— Ребе, вы себе не представляете, чего только не достигают немцы при помощи своей техники!







Раввин:

— Говорят, что вы едите свинину. Это все равно что совершить прелюбодеяние!

Грешник:

— Бред какой-то! Я делал и то, и другое. Так никакого же сравнения!







Учитель Закона натыкается на слова "супружеская измена" и спрашивает Морица:

— Ты знаешь, что это такое?

— Ясное дело, знаю. Это когда мужчина гуляет с чужой женой.

— Чепуха, — возражает учитель. — Это вовсе не называется супружеской изменой. Я, например, тоже гуляю с чужими женами, и с твоей мамой тоже.

Мориц:

— Да, меня это тоже удивило.







Набожные евреи рассуждают о смерти. Один заявляет:

— Хочу, чтобы после смерти меня похоронили рядом со знаменитым виленским богословом. Да только такую честь мне вряд ли окажут.

— А мне, — говорит другой старик, — достаточно было бы оказаться рядом с нашим покойным раввином.

— А я, — мечтательно вздыхает юноша, — хотел бы возлежать рядом с дочерью Розенблюма.

— Так ведь она же еще жива! — восклицают старики.

— А я? — возмущается юноша. — Разве я похож на покойника?







Один воришка отсидел два года в тюрьме. А когда вышел, его жена как раз родила ребенка. Младенец умирает, и вор садится на семь дней на низенькую скамеечку, как это принято у евреев в знак траура по умершему близкому родственнику.

Друзья приходят выразить ему соболезнование. А вор им отвечает:

— Сколько раз я сидел, но так, чтобы без всякой вины, — это впервые.







Ученик иешивы делает неприличные предложения молодой жене раввина. Она возмущается. Юноша быстро сдается:

— Ну, что ж, раз вы не хотите…

— Кто вам сказал, что я не хочу! Но все-таки: как вы решились на такую хуцпе (дерзость, наглость)?







Леви мучается над толстенным фолиантом. Он читает: "Мудрец грешит семь раз на дню". Леви, с сомнением:

— Этот мудрец — хвастун невиданный.







Замужняя еврейка заигрывает со своим соседом-христианином. Благочестивый еврей возмущается:

— Тьфу ты! Как будто в городе мало евреев!







Среди едущих на телеге сидит школьный учитель.

— Сколько у вас детей? — интересуется кто-то из спутников.

Учитель ошибочно относит вопрос к числу его учеников и гордо отвечает:

— Тридцать семь!

Спросивший заливается хохотом. Учитель, приняв его смех за неверие, что можно одновременно добросовестно обучать так много учеников, возражает:

— Балбес! У меня, конечно, есть помощники!







В кошерных ресторанах держат человека, который контролирует правильное приготовление блюд.

Молодой провинциал, впервые приехавший в столицу, хоть и находит кошерный ресторан, но не очень верит в ритуальную чистоту тамошней еды. Поэтому он шепчет на ушко официантке:

— Барышня, а вас саму тоже проверяют?







Учитель:

— Герда, повтори-ка, что я вам рассказывал на последнем уроке о Моисее!

— Моисей был сыном египетской принцессы.

— Герда, ты плохо слушала. Принцесса просто нашла его в корзинке, плывущей по Нилу.

— Это она так сказала!







Мать — отцу:

— Представь себе, наша Этель, оказывается, беременна!

— Этого не может быть!

— Почему это не может? Ведь у нас неделями ночевал иешиве-бохер!

— Но у него была отдельная кровать!

— Он вполне мог слезть со своей кровати и перелезть на ее.

— Но ведь между их кроватями была еще и ширма!

— Он ее, наверное, отодвинул в сторону.

Отец, задумчиво:

— Только не это!







Родители обручили молодого и богобоязненного иешиве-бохера. Тот встречает на улице своего приятеля, который поздравляет его с обручением.

— Ах, не с чем меня поздравлять! — жалуется бохер. — Я не сплю ночами. Я должен жениться, а я понятия не имею, как это делается!

— Ну и дурень же ты! Погляди на крышу: видишь, там два голубя, они как раз занимаются любовью. А вон там, на другой крыше, этим же занимаются две кошки. Так что наука немудреная, ты наверняка тоже справишься.

Спустя два месяца приятели встречаются вновь.

— Я слышал, ты женился. Мазлтов, поздравляю!

— Ах, — опять стонет иешиве-бохер, — какие поздравления? У меня жена с крыши упала!







Один благочестивый иешиве-бохер женился. Через пять месяцев жена рожает ему ребенка. Молодой человек в отчаянии. Жена его утешает:

— Младенцы частенько рождаются семимесячными.

— Это так, но ведь прошло всего пять месяцев!

— Ну конечно, — объясняет жена, — ведь семимесячные всегда рождаются на два месяца раньше.







Еврейка плачет: ее дочь родила ребенка через пять месяцев после свадьбы!

— Так не вовремя! — стенает мать.

— Да успокойтесь вы, — вмешивается соседка. — Она-то родила как раз вовремя. Это свадьба была не вовремя!







Вариант.

Соседка утешает:

— Успокойтесь, во второй раз этого не случится!







Супружеская пара намерена развестись. И все нужно поделить по справедливости. Но детей у них пятеро.

Раввин обдумывает ситуацию и решает:

— Поживите еще год вместе! Тогда детей станет шестеро, и каждому достанется ровно трое.

— А вдруг она родит двойню? — спрашивает муж.

— Поглядите на этого умельца! — восклицает жена. — Да у меня и этих пяти бы не было, если бы я стала тебя дожидаться!







Господин Мойзеску и его жена попадают в лесу в руки разбойников. Жену разбойники насилуют.

Муж идет к раввину.

— Я с ней разведусь, — говорит он.

Раввин пытается его успокоить:

— Но ведь на то была воля Божья.

— Что мы попали в руки разбойников, — соглашается муж, — то действительно была Божья воля. И что они набросились на мою Сару — тоже. Но чтобы она вихляла бедрами, на то Божьей воли не было!







Старая проститутка, еврейка, приходит к раввину и говорит, что раскаивается и хочет стать добродетельной.

— Иди работать в больницу, — предлагает раввин.

— Не могу, я слишком слаба.

Раввин предлагает ей и то и это, но она на все отвечает, что слишком слаба. Наконец он спрашивает:

— Так все же, что ты хочешь делать?

— То же самое, что раньше, но бесплатно и со стариками евреями.







Старая Россия. В вагоне поезда знакомятся еврей и еврейка. Оба едут на один день в Москву, но путь далекий и утомительный, так что они решают сойти на какой-нибудь маленькой станции и там переночевать. Человек слаб. Так что ночью между ними происходит нечто недозволенное, и утром они оба испытывают укоры совести.

— Не тревожься, — говорит мужчина. — В Москве я пойду к раввину и попрошу его назначить мне какое-нибудь наказание в искупление греха.

Через день они опять встречаются на вокзале в Москве.

— Ну как, ты был у раввина? — спрашивает женщина.

— Был.

— Назначил он тебе какое-нибудь тшуве (наказание, покаяние)?

— Да. Я должен пожертвовать для бейс-мидраша (религиозной школы) два фунта восковых свечей.

— И ты это выполнил?

— Я пожертвовал целых четыре фунта свечей.

— Почему же именно четыре фунта?

— Ну, нам же с тобой еще ехать обратно…







Янкель жалуется раввину:

— Моя Сара ложится не так, как я хочу.

Раввин приглашает к себе Сару и говорит:

— Янкель жалуется, что ты ложишься не так, как он хочет. Почему?

— Нет, пусть не просит, я ни за что этого не сделаю!

— Еврейская женщина должна ложиться так, как хочет ее муж.

— Но этого он от меня требовать не может.

— И чего же он требует?

— Чтобы я лежала в трех метрах под землей.







Трое евреев беседуют.

— Мне уже шестьдесят лет, но я все еще могу выполнять свои супружеские обязанности два-три раза в неделю, — говорит первый и трижды стучит по дереву.

— А мне шестьдесят пять, — говорит второй, — но примерно раз в неделю я еще могу иметь это удовольствие! — и тоже трижды стучит по дереву.

Третий, которому уже стукнуло семьдесят, вздыхает и говорит:

— Постучать по дереву я тоже могу…







Шлезингер застал свою дочь и Шмуля на месте преступления. В бешенстве он хватает парня за лацканы пиджака и трясет изо всех сил:

— Вы соблазнили мою дочь, негодяй, и вы мне за это заплатите… Скажите, а сколько вы заплатили за материальчик на этот пиджак?







Супруга на смертном одре признается:

— Не могу унести эту тайну с собой в могилу. Знай же: Исаак — не твой сын.

— Чушь! От кого же он может быть?

— От нашего конторщика Гиршфельда.

— Не верю ни одному твоему слову! Такой красавчик, как Гиршфельд, и такой мордоворот, как ты…

— Я заплатила ему две тысячи франков.

— И где же ты взяла столько денег?

— Из твоей кассы.

— Ну вот, я и говорю: Исаак — мой сын!







— Говорят, Ашерзон стал богатым рантье?

— Это верно. Одни говорят, он хорошо зарабатывает на своих гешефтах и может кое-что себе позволить. А другие утверждают, что его жена кое-что себе позволяет и может на этом хорошо заработать.







Старик Кон распекает своего сына за то, что он целыми днями шатается без дела и домой является только на рассвете.

— Я хочу насладиться радостями жизни, — защищается юноша.

— Ну что ж, — резонно замечает старик Кон, — почему бы и не насладиться? Но делай это так, как я, — днем в лавке, а ночью в своей постели, как все порядочные люди.







Моисей Штейнпильц, находясь в деловой поездке, привел к себе в номер гостиницы девицу легкого поведения. Вдруг стук в дверь: пришла телеграмма. Штейнпильц вскрывает конверт, бросает взгляд на строчки, видит сообщение о внезапной смерти супруги, быстренько прячет телеграмму и говорит:

— Ты будешь смеяться! Завтра утром я так перепугаюсь и зарыдаю…







Тфилт, коробочки с пергаментными текстами для утренней молитвы, обычно хранят в красивом бархатном мешочке.

— Куда ты собрался? — спрашивает Исидор своего приятеля, который в пять часов вечера шагает по улице, помахивая бархатным мешочком для тфилин.

— В бордель — отвечает тот.

— В пять вечера и с тфилин?

— А может, я задержусь там до утра!







Привратница богатого еврейского дома ждет ребенка и спрашивает хозяйку, нельзя ли ей взять детскую коляску, десятилетиями стоящую на чердаке без всякого употребления.

— Даже не знаю, что вам сказать, — ломается хозяйка. — Может быть, она еще мне самой понадобится.

Мимо проходит ее супруг, он слышит разговор и бросает на ходу:

— По мне — так вряд ли.







Кан пригласил на ужин своего приятеля Леви. Госпожа Кан, у которой с Леви любовная интрижка, старается ногой дать ему знак под столом. Но Леви никак не реагирует.

Внезапно Кан, багровый от злости, оборачивается к жене:

— Розалия, перестань наступать мне на ногу! В присутствии единоверца я ем так, как мне нравится.







Раввин проповедует:

— Жена должна быть бережливой, спокойной и молчаливой. Такая жена — образец для всех.

А Шварц размышляет про себя: "Моя-то как раз такая! Она так бережлива, что по шесть недель не меняет полотенца. Так спокойна, что ее ничем с тахты не сгонишь. И так молчалива, что до сего дня мне еще не сказала, от кого наш Давидка".







Казаки вламываются в квартиру Хаима, крадут все драгоценности, вытаскивают его из кровати, мелом рисуют на полу круг, ставят Хаима в середину и предупреждают:

— Если выйдешь из круга, пристрелим!

После этого насилуют Сару.

Когда они уходят из квартиры, Сара говорит:

— Ты трус, не решился хоть как-нибудь мне помочь!

— Почему это я трус? — возражает Хаим. — Ведь я все время стоял одной ногой по эту сторону круга!







Галицийский раввин ненадолго вышел из дома. А вернувшись, заметил на свежем снегу перед домом слова "барух або" (формула приветствия — "благословен входящий"), начертанные мочой.

Войдя в дом, он спрашивает супругу, кто это написал.

— Наш шамес, — отвечает жена.

— Но ведь он не умеет писать!

— А я водила его перышком…







Йосель приезжает к родственникам в Кротошин на праздник обрезания.

— На кого похож мой сын? — спрашивает гордый отец.

— Почем я знаю? — отвечает Йосель. — Ведь я всего полчаса как приехал в Кротошин.







Леви, оптовый торговец, пишет некоей певице: "Ваше душевное пение от 30-го числа прошлого месяца все еще звучит у меня в ушах, и мои чувства к Вам с последней декады июля до сего дня остались неизменными".







Ландсбергер застает свою жену на месте преступления с конторщиком и бросает ему с королевским достоинством:

— С конца месяца эти отношения должны быть закончены!

Но спустя несколько недель он опять застает эту парочку. Дело доходит до драки, и более сильный конторщик швыряет своего шефа под стол. Тот с трудом поднимается с пола и произносит:

— Ваши полномочия с сегодняшнего дня прекращаются.







Шеф застает бухгалтера со своей женой. И молча выходит из комнаты.

В день выдачи жалованья шеф говорит бухгалтеру:

— Я вычел у вас десять франков. И вы знаете почему!







Глава фирмы говорит кассиру:

— На прошлой неделе я увидел вас в постели с моей женой. Одно это мне уже не понравилось. Сегодня в кассе недостает ста злотых. Если теперь случится хоть что-нибудь, я вас уволю!







Хозяин застает в своем кабинете собственную жену с делопроизводителем в весьма пикантной ситуации. Задыхаясь от злости, он вопит:

— Финкельштейн, когда вы были у меня учеником, то имели кое-что из кассы почтовых сборов. Потом вы служили на складе и имели кое-что из товаров. И вот теперь вы стали делопроизводителем, и я нахожу вас в собственной конторе с моей женой — и прекрати сейчас же, когда я с тобой говорю!







Шлезингер едет к своему приятелю Гринбергу в какой-то галицийский городок. По дороге с вокзала Гринберг приветствует некую даму и шепчет на ухо Шлезингеру:

— Эту вы можете заполучить за два гульдена.

Потом им попадаются еще полдесятка других дам, которых Гринберг оценивает в сумму от трех до пяти гульденов. Наконец Шлезингер спрашивает:

— Скажите, Гринберг, а что, в этом городке вообще нет порядочных женщин?

— Конечно, есть, — отвечает тот. — Только они очень дороги.







Абрам с приятелем сидят в оперетте.

— До чего же прелестна эта малышка Жерар, — мечтательно вздыхает Абрам. — Как бы мне хотелось еще раз провести с ней часок-другой!

— Разве у тебя с ней уже что-то было?

— Нет, но пару раз уже хотелось.







Гиршфельд в рабочее время неожиданно возвращается домой. Он пробегает мимо своей смертельно испуганной жены, влетает в спальню, распахивает дверь гардероба — и видит перед собой своего компаньона Блау!

— Что ты здесь делаешь, черт тебя побери? — ошалело спрашивает он.

— Ты будешь смеяться, но я жду трамвая.







— Привет, Цукерман! Ты идешь на работу? А разве ты не знаешь, что твоя жена как раз в это время принимает у себя молодого офицера?

Цукерман тотчас бежит домой, врывается в квартиру, пролетает мимо перепуганной жены, ищет во всех комнатах, непрерывно восклицая: "Тут его нет… И тут его нет…" Наконец он распахивает дверцу гардероба — а там стоит офицер с пистолетом в руке. Цукерман быстренько закрывает дверцу шкафа, запирает ее на ключ и объявляет:

— Тут его тоже нет!







Тайтелес неожиданно возвращается домой из деловой поездки. Пройдя в спальню, он находит свою жену совершенно голой и лежащей в кровати.

— Дорогой Мойшеле, я вся горю! — объясняет она. — У меня жар, я больна!

Он хочет повесить свое пальто в шкаф, открывает дверцу — внутри стоит, тоже совершенно голый, его сосед Кац.

— Ну, знаете, господин Кац, — возмущается Тайтелес, — мало того, что моя жена лежит больная, так вы тут еще путаетесь под ногами и пугаете моих детей!







Блау неожиданно возвращается домой, находит свою жену в спальне, причем полуодетую, а под кроватью обнаруживает пару коричневых полуботинок.

— Я не ношу коричневой обуви, — строго говорит он. — Чье это?

— Я не знаю… — смущенно бормочет жена.

Блау, уже угрожающе:

— Чьи эти полуботинки? Спрашиваю тебя в третий и последний раз: откуда эта обувь?

Тут из-под вздыбленного горкой одеяла раздается сдавленный голос:

— Чтобы все наконец успокоились — это обувь от "Балли" (известная обувная фабрика)…







Доктор Кинси, известный специалист по вопросам секса, изучает статистику появления внебрачных детей. Ему бросается в глаза, что пятеро девиц в Бруклине, Бронксе, Хобокене, Ньюарке и Ричмонде независимо друг от друга называют отцом своего новорожденного ребенка некоего Ицика Мандельштамма из Джерси-Сити. Ассистенты Кинси отправляются на поиски этого Казановы — и находят старого еврея с белоснежной бородой!

— Скажите только: как вам это удается?

— А у меня есть велосипед.







Супругу Гольдвейна собираются хоронить. Все приглашенные на траурную церемонию собрались, нет только самого Гольдвейна. Его ищут по всему дому и наконец находят в мансарде у служанки…

— Но как же ты мог, Гольдвейн!

Гольдвейн рвет на себе волосы и кричит:

— Да разве я соображаю, что я делаю, когда у меня такое горе!







— Как живете, Кон?

— Спасибо за внимание. Пока что получается… Ну, раз-другой в месяц…

— Да что вы, в самом деле! Я совсем не то имел в виду. Я спрашиваю, как живется дома?

— A-а, так вы про дом… Так дома давно уже ничего не получается.







— Вы довольно часто по делам ездите в Париж. Во сколько обходится такая поездка?

— По-разному. Если еду с женой, то в тысячу франков. Если один — в четыре тысячи.







Цобель хвастается, какая красивая у него жена, на что приятель замечает:

— Ты что, в самом деле не знаешь, что она обманывает тебя с четырьмя любовниками?

— Ну и что с того? По мне, так лучше иметь долю в двадцать процентов в хорошем деле, чем все сто — в никудышном.







Соломона нашли мертвым в квартире красавицы Сары. На допросе в полиции Сара рассказывает подробно и точно, как все было:

— Четыре дня назад он приходит ко мне и просит, чтобы я разрешила погладить себя по головке. За это он даст мне пятьдесят гульденов. Я разрешила. На следующий день он опять является и просить дать ему на память один локон. За это он заплатит мне сто гульденов. Ну, дала я ему локон. Вчера он снова пришел и попросил один-единственный поцелуй — за пятьсот гульденов. Я согласилась. А сегодня он явился и сказал: "Дорогая Сара, я не могу больше жить без тебя. Будь моей — за тысячу гульденов". А я ответила: "Хорошо, Соломон, но вообще-то моя такса двадцать гульденов"… Тут-то его и хватил удар.







Беседуют две дамы. Первая говорит:

— Мой супруг такой страстный, просто ужас! Говорю вам: он настоящий тигр!

— Мой муж тоже как тигр, — отвечает вторая.

— Да вашему мужу, Господи, прости, уже стукнуло семьдесят!

— И что с того? Ну, он тигр-слабак…







— Знаешь, вчера я встретил твою жену с твоим шурином-лейтенантом.

— Но у меня нет шурина-лейтенанта.

— Однако она мне так сказала…

— Ну и наивный же ты человек! Попробовала бы она мне сказать что-нибудь в этом роде!







— Знаешь, порядочные люди так себя не ведут. Каждый раз, когда я прохожу мимо твоего дома, ты стоишь у окна и у всех на виду целуешься со своей женой. Вот и сегодня в полдень я вас видел.

— Ты будешь смеяться, но сегодня днем меня вообще дома не было!







Муж неожиданно возвращается домой из деловой поездки. Ему приходится долго звонить и стучать в дверь, прежде чем жена ему открывает. Первым делом он направляется в ванную, чтобы помыть руки, но жена удерживает его:

— Погляди, я приготовила тебе в кухне свежее полотенце!

— Что такое? — возмущается муж. — Я уже не имею права пользоваться собственной ванной? — И, распахнув дверь в ванную комнату, видит там совершенно незнакомого господина.

— Не сердитесь, пожалуйста, — вежливо говорит тот. — Дело, видите ли, в том, что я нахожусь в интимных отношениях с вашей соседкой, что живет выше этажом. Ее супруг неожиданно вернулся. Я едва успел спуститься из окна ее ванной и попал в вашу. Надеюсь, вы поможете мне выпутаться из неловкой ситуации и выпустите меня через дверь?

Муж ухмыляется и выпускает господина наружу…

Полночь. Жена давно спит, а муж никак не может заснуть. Внезапно он размахивается и отвешивает ей звонкую оплеуху. Она в ужасе вскакивает:

— Ты что, совсем спятил?

— Я только сейчас сообразил, что мы живем на последнем этаже!







Супруга Шнеерзона лечилась на курорте. Там с ней случилось нечто страшное: врач, дав ей понюхать хлороформа, овладел ею. Приятели стараются утешить Шнеерзона, но чем больше они его успокаивают, тем сильнее он нервничает.

— Тут что-то не вяжется, — заявляет он наконец. — Зачем ему понадобилось сперва усыпить ее хлороформом?







Разодетый в пух и прах Грюн встречает своего старинного школьного приятеля Блау. Тот никак не может прийти в себя от изумления:

— Грюн, каким образом тебе удалось так разбогатеть?

— Очень просто: я открыл бордель. И даю тебе хороший совет — последуй моему примеру.

Спустя год они опять встречаются. Блау кипит от обиды и злости:

— Из-за твоего дурацкого совета я разорился!

— Как это произошло?

— Ну, я арендовал старинный особняк, нанял первоклассный джаз-банд для гостиной, а девушек выписал из самого Парижа.

— Да ты взялся за дело совсем не с того конца! Начинать надо с малого: с тещи, собственной жены и дочки…







Хозяин изучает финансовый отчет служащего, вернувшегося из командировки:

Обед — 5 марок

Такси — 2 марки

Гостиница — 5 марок

Я же не деревянный — 10 марок

Хозяин листает отчет, видит, что та же формулировка встречается каждый день, выходит из себя и кричит:

— Что значит — "не деревянный"? Ведь и я, в конце концов, не железный!







Ночью в постели:

— Сара, мои акции повышаются!

— Ничего не поделаешь. Биржа закрылась.

— Мои акции устойчивы!

— Я же сказала: биржа закрыта! (После паузы.) Янкель, биржа открылась!

— Слишком поздно. Акции сбыты за бесценок.







Кон пакует чемодан.

— Куда ты едешь? — спрашивает его жена.

— В Швецию. Я слышал, там не хватает мужчин. Можно за ночь заработать сто шведских крон.

Тут жена тоже начинает укладывать свой чемодан.

— А ты куда собралась?

— Тоже в Швецию. Хочу поглядеть, как ты проживешь там целый месяц на сто крон.







Блау говорит Грюну:

— Ты только представь себе! Возвращаюсь я внезапно из летнего отпуска, а наша горничная лежит в постели моей жены! Я тихонько беру свою подушку и одеяло и ложусь в столовой на диване. Что ты на это скажешь?

— Я бы рассказал эту историю точно так же.







Кон женился на богатой. Он представляет жене своего друга и тихонько шепчет ему на ухо:

— Это мой капитал. А эти (указывает пальцем на двух служанок) — проценты на капитал. Капитал я не трогаю, а на проценты живу!







— Я был на шикарном балу: красота, да и только! Там была лотерея, и я выиграл второй приз: одну ночь с ребецн (женой раввина).

— Умоляю тебя! А что было первым призом?

— Десять сигарет.







Фрау Дрейфус через несколько месяцев должна родить. Она говорит своему мужу:

— Исидор, в моем состоянии я не могу разрешить тебе прикасаться ко мне. Но я готова войти в твое положение. Вот, возьми пять марок и пойди в один из этих домов в порту!

Исидор, глубоко тронутый заботливостью своей супруги, берет деньги и быстренько испаряется. На лестнице он встречает фрау Вормс, соседку с верхнего этажа.

— Куда вы так торопитесь, господин Дрейфус?

Дрейфус рассказывает ей, какая заботливая у него жена.

— Но, господин Дрейфус! — говорит фрау Вормс. — Зачем вам идти к плохим женщинам? Лучше приходите ко мне и дайте мне эти пять марок. Я близкая подруга вашей жены и охотно окажу вам обоим такую услугу.

Дрейфус соглашается. Когда он через полчаса является домой, жена удивленно спрашивает:

— Так быстро?

Исидор честно рассказывает ей, как все случилось.

— И ты в самом деле отдал ей пять марок?

— Ну конечно же!

— Фу, — возмущается жена, — как ей не стыдно! Когда Вормс приходит ко мне, он никогда мне ничего не дает.







Мориц идет по улице и видит на балконе Сару. Мориц кричит ей:

— Сара, Исаак дома?

— Нет.

— Я могу подняться к тебе?

— Ну что ты, Мориц! Я ведь не проститутка.

— Ну что ты, Сара! Разве кто-нибудь говорит об оплате?







Еврей приезжает в Кротошин.

— Не скажете ли мне, где живет раввин?

— Вон там.

— Не может там жить ребе, там же бордель!

— Нет, бордель вот тут, слева.

— Спасибо. — И идет налево.







— А я и не знала, что у твоей дочери родился ребенок.

— Что за вранье! Никогда у нее не было ребенка.

— Да я своими глазами видела ее в парке: она сидела и кормила грудью.

— Ну а как по-вашему, почему бы ей и не покормить ребенка? Время у нее есть, молоко тоже…







Венский профессор анатомии еврей Юлиус Тандлер в одной из лекций говорил о мужской силе и делал вывод, что в этом отношении негры намного сильнее белых. И позволил себе довольно рискованную шутку:

— Об этом я упомянул специально для вас, дорогие мои слушательницы!

Одна студентка в сердцах вскочила и демонстративно покинула зал. Тандлер крикнул ей вслед:

— Коллега, не надо так торопиться — следующий корабль приходит только через две недели!







Тот же профессор Юлиус Тандлер спрашивает студентку:

— Коллега, какой орган человеческого тела в возбужденном состоянии увеличивается в восемь раз?

Студентка краснеет до корней волос и бормочет, запинаясь, что-то нечленораздельное:

— Это… оно…

— Вы ошибаетесь, — говорит Тандлер, — на самом деле это зрачок. А вам я рекомендую, когда будете выходить замуж, попрощайтесь заранее с преувеличенными ожиданиями!







Мать приводит дочь к профессору Фингеру (кожные и венерические заболевания). Профессор осматривает девушку и говорит:

— Мне очень жаль, сударыня, но у нее сифилис.

— Ах, бедная моя девочка! Наверное, она подхватила это на унитазе.

— Не исключено. Хотя поза не слишком удобная.







Комиссар полиции:

— Господин Зауэртайг, у нас имеется заявление о том, что вы, очевидно, живете в конкубинате.

— А что это такое — конкубинат?

— Ну, это означает, что вы живете с чужой вам женщиной, как со своей женой.

Зауэртайг, восторженно:

— Ну что вы, это намного, намного лучше!







Вена. Госпожа Блау встречает господина директора Грюна и рассказывает ему, дрожа от возмущения:

— Представьте себе, господин директор, на Кертнерштрассе за мной бежит целая орава мальчишек и все кричат: "Шлюха! Шлюха!"

— Успокойтесь, сударыня, — отвечает Грюн, — и берите пример с меня: я уже двадцать лет на пенсии, а все по-прежнему обращаются ко мне "господин директор".







Мандельбаум вместе с помощником приезжает в Берлин. Поскольку им удалось быстро уладить все дела, он предлагает своему служащему перед отъездом домой сходить в бордель.

Спустя два часа они встречаются в вестибюле, и Мандельбаум говорит своему спутнику:

— Не знаю, что и сказать… Моя жена умеет это все гораздо лучше!

На что служащий отвечает:

— Намного лучше, господин Мандельбаум!







Что общего у хорошего векселя и плохой жены? И его, и ее никогда не потеряешь.

А какая разница между ними? По векселю сразу видно, в чьих руках он побывал, а по женщине — разве узнаешь?







— Папочка, объясни мне, что это такое: просперити (англ. prosperity — процветание) и кризис?

— Проще простого, сынок. Просперити — это шампанское, собственное авто и женщины. А кризис — это кока-кола, метро и твоя мамочка.







Господин Хирш, отправившись в деловую поездку, узнает, что его жена изменяет ему с компаньоном. Он не может в это поверить, но все же возвращается домой без предупреждения — и действительно застает компаньона в комнате жены. Хирш долго мотает головой в недоумении и наконец говорит компаньону:

— Ну, я-то обязан, а тебе зачем?







После Первой мировой войны, когда остро не хватало жилья, чиновника, ведающего расселением, посылают на виллу Мандельбаума, чтобы выяснить, действительно ли хозяевам нужно так много комнат. Мандельбаум водит чиновника по дому и объясняет:

— Это моя спальня, это покои моей супруги, здесь ее будуар, а здесь — ее гардеробная.

— Господи Боже! — восклицает чиновник. — Разве вы не можете обойтись без второй спальни, будуара и гардеробной?

— Минуточку, — просит Мандельбаум, открывает дверь и зовет: — Розалия, выйди, пожалуйста, к нам!

Чиновник бросает один-единственный взгляд на входящую и тут же заявляет:

— Разрешается.







Агада, которую читают в Песах, начинается словами: "Что отличает эту ночь от всех прочих ночей?" На иврите первые два слова звучат так: "Ма ништана" (какое различие)…

Если кто-нибудь после многолетней связи все-таки женится на той же женщине, друзья присылают ему телеграмму: "Ма ништана".







Паперник влюбился в очаровательную супругу своего компаньона Бяльского. Но ее добродетель несокрушима. И лишь когда он предлагает ей тысячу, она соглашается уступить. Завтра ее муж уезжает, так что компаньон может прийти…

Утром в день отъезда Паперник просит у Бяльского:

— Одолжи мне тысячу марок! Всего на несколько часов! Я верну их твоей жене сегодня же.

Вернувшись ночью, Бяльский первым делом спрашивает:

— Паперник приходил?

— Да, — смущенно отвечает жена.

— Принес тебе тысячу марок?

Жена, побелев от страха:

— Да…

— Вот видишь, — говорит довольный Бяльский, — какой порядочный человек! Сегодня утром обещал, что вернет, — и сдержал слово!







Жена приходит к раввину. Она хочет развестись.

— А в чем причина? — интересуется раввин.

— Подозреваю, — мрачно изрекает она, — что наш последний сын не от него.







Хорошенькая хозяйка гостиницы готовит комнату для постояльца. У нее болит зуб, и поэтому щека повязана платком.

— Я знаю верное средство от зубной боли, — говорит постоялец и, прежде чем она успевает увернуться, целует ее в щеку.

Хозяйка стремглав убегает. Вскоре она возвращается вместе с мужем.

— Жена рассказала мне, — вежливо говорит хозяин, — что вы знаете верное средство против боли. Может быть, вы сумеете и мне помочь? У меня геморрой.







Ициксон — правая рука настоятельницы женского монастыря. Но вскоре его прогоняют. За что? Во-первых, за то, что он, несмотря на многократные замечания, вешал свою шляпу на распятие (на это еще можно было бы посмотреть сквозь пальцы). Во-вторых, за то, что приставал к самым хорошеньким монахиням (если бы только это, не стоило бы и говорить). Но то, что он постоянно называл настоятельницу "матушкой Шапиро", положило конец его жизни в монастыре.







Лазарштейн и Маркус имеют общую любовницу. У нее рождается двойня. Выяснять, кто отец, нет смысла, поэтому они решают платить алименты совместно. И вдруг один из близнецов умирает.

Лазарштейн со слезами сообщает Маркусу:

— Мой бедный ребеночек умер!







В Кельне все знали, что нельзя приставать на улице к еврейским девушкам. Если пристанешь к христианке, она завопит во весь голос: "Иисус, Мария и Иосиф!", но никто не прибежит на помощь. А еврейская девушка крикнет: "Мама!" — и та сразу же является.







Посреди пфальцской деревни под липой сидят несколько женщин. Старый еврей идет мимо и говорит:

— Могу заполучить любую за пять пфеннигов.

Его дочь кричит:

— Отец, ведь и я тут!

— Ну, если бы я тебя заметил, я бы и пяти пфеннигов не предложил…







Переписка.

"Милостивый государь, я только что узнал, что моя жена изменяет мне с Вами. Призываю Вас немедленно прекратить отношения с ней".

"Милостивый государь, отвечая на Ваше циркулярное письмо, имею честь сообщить, что лично я буду впредь руководствоваться Вашими пожеланиями".







Еврей из галицийского местечка, побывав в Берлине, рассказывает:

— Отель был шикарнейший! Рядом с кроватью целых шесть кнопок. Нажмешь на первую — приходит горничная, не девушка, а ангел небесный, нажмешь на вторую — является кельнер во фраке, нажмешь на третью — приходит девица для мелких поручений, лет этак шестнадцати. А если нажать…

Один из слушателей с укором прерывает его:

— Почему же ты не привез с собой первую и третью кнопки?







Блау узнает, что его жена изменяет ему с Грюном. Тогда он добивается согласия жены Грюна отомстить ее мужу. Но когда та выражает желание заняться местью еще раз, Блау скисает:

— Знаете что, госпожа Грюн, я, собственно говоря, уже никакой ненависти к вашему мужу не питаю…







Дамочки беседуют в купе поезда.

— Мне так плохо живется! — говорит одна.

— Найди себе друга, который будет платить тебе тысячу франков в месяц, — советует ей другая.

— Но мне это никак не удается!

— Тогда найди двух, чтобы каждый платил тебе по пятьсот.

— И это у меня не выходит.

— Может быть, получится с тремя, которые поделят между собой расходы?

Тут в разговор вмешивается Блох, до того слушавший молча:

— Милые дамы, когда вы снизите ставки до пятидесяти франков в месяц, я стану участником!







Жена говорит мужу:

— Наша служанка беременна!

— Это ее дело.

— Но она говорит, что ты отец ребенка!

— А это мое дело.

— Что же мне тогда делать?

— А это уже твое дело!







Шварц и Вайс — друзья. Как-то Шварц говорит Вайсу:

— Пора тебе развестись. Мне твоя жена надоела.







Фрау Вайс умирает. Шварц горько рыдает. А Вайс ему:

— Не убивайся так! Я скоро опять женюсь…







Вайс говорит Шварцу:

— Говорят, ты весь зарос волосами, как обезьяна.

Шварц, злобно:

— Твоя жена — просто трепло!







Вайс встречает на вокзале жену, возвращающуюся с курорта.

— Вайс, ты был мне верен?

— Конечно, Роза. А ты?

— Конечно. Так же, как ты.

— Ах, так? Больше никогда не отпущу тебя на курорт одну!







— Моя жена родила.

— Поздравляю! А кто отец?

— Ну ты и свинья!

— Зачем ругаться? Я думал, ты знаешь.







Ицик уехал по делам. Охваченная внезапным беспокойством, жена телеграфирует ему: "Не забывай, что ты женат".

Спустя два часа приходит ответ: "Телеграмма опоздала".







Вариант.

Телеграмма жены: "Не трать деньги на то, что дома можешь получить даром!"

Ответная телеграмма: "Спасибо за такую мецие (выгодная покупка, сделка)".







Компаньоны Кон и Леви обанкротились. Кон горюет, Леви его утешает:

— Не так уж тебе и плохо. Это я один-одинешенек, а у тебя, по крайней мере, есть жена, которая в постели просто бесподобна!

Кон вне себя от бешенства. Леви, желая его успокоить:

— Да это я просто так, чтобы тебя утешить. Если тебе это не нравится, скажу честно, что на самом деле она в постели чистое недоразумение!







Блау и Грюн встречаются после долгой разлуки.

— Ну, как твои дела, что поделываешь?

— Спасибо, хорошо. Торгуюсь с шиксами (девушками-нееврейками).

— С какими шиксами?

— С уродинами.

— Как это можно торговаться с уродливыми шиксами?

— Ну, с хорошенькими-то я не торгуюсь, просто плачу, сколько просят.







Многодетный муж высказывает страшное подозрение:

— Послушай, Сара, мне кажется, наш Довидл не от меня.

— Как ты можешь такое говорить? — возмущается жена. — Как раз именно Довидл — от тебя!







— Слушай, Леви, ты ведь только что женился — и вдруг я встречаю тебя в борделе!

— А почему бы и нет? По-твоему, я должен будить Сару из-за десяти марок?







Двое эмигрантов ищут работу. В объявлении сказано, что нужен дворецкий, умеющий обслуживать за столом. Один из них отправляется по указанному адресу, возвращается и рассказывает второму:

— Я почти получил это место. Сначала дама сказала, что я буду накрывать стол в ливрее, штанах до колен и гольфах, и потребовала, чтобы я показал ей ноги. Я подвернул повыше брюки, и она осталась довольна. Потом дама сказала, что во время приемов мне придется разносить прохладительные напитки, балансируя подносом над головами гостей, и поэтому ей нужно посмотреть мускулы на руках. Я подвернул рукава, и она осталась довольна. Тогда она сказала, что, пожалуй, наймет меня, если я предъявлю мои рекомендации. Боюсь, что тут я дал маху, потому что, как только я начал предъявлять, она меня выставила…







Вайсу надо бы отлучиться из дому по делам, но он опасается уехать, потому что боится, как бы его жена не изменила ему с Блау. Однако дело не терпит отлагательства, и он все же решается уехать. Но перед отъездом устанавливает в спальне автоматическую фотокамеру. Вернувшись, Вайс проявляет пленку — увиденное превосходит самые худшие его опасения. Пылая гневом, он спешит к Блау:

— Господин Блау, вам нечего мне сообщить?

— Вроде бы нечего.

— Тогда взгляните-ка вот на это! — Он достает пленку, разворачивает ее и держит против света. — Вам по-прежнему нечего мне сказать?

Блау указывает пальцем на кадры:

— Вот с этого, и с этого, и, пожалуй, еще с этого я бы не прочь посмотреть увеличенные снимки!







Вена. Три еврея сидят в кафе. Входит весьма привлекательная дама.

— Взгляните-ка на ее золотую брошь, — говорит Грюн. — Это ведь у нее от меня!

— Ерунда, — говорит Блау. — Посмотрите лучше на ее жемчужное ожерелье: это у нее от меня!

— Жалкие людишки! — восклицает Леви. — Вы только взгляните на черные круги у нее под глазами! Это у нее от меня.







Янкель побывал в Париже. Когда он возвращается во Львов, друзья набрасываются на него с вопросами — как там, в Париже, какие были приключения, каковы парижанки, похожи ли на здешних?

— Ну как можно сравнивать? — возмущается Янкель. — Вот у меня было интимное свидание с одной парижанкой. Уж теперь-то я знаю все точно!

— Так расскажи, наконец!

— Итак: на ней была накидка с капюшоном из золотой парчи — ничего подобного вы здесь не отыщете. А когда она ее скинула, то под ней оказалась блузка из розового шифона, прозрачная, как стекло! А юбка ее была вся сплошь покрыта блестками, так что на нее даже смотреть было больно. Потом она сняла юбку… Белье у нее было отделано брюссельскими кружевами лилового цвета и прошито серебряными нитями… Подвязки были украшены рубинами… Потом она сняла с себя и белье, и подвязки…

— И что же было дальше?

— А дальше все было в точности, как у нас в городе…







Кон с женой приехали в Париж. Вечером они собираются пойти в "Мулен Руж". Жена очень долго переодевается, и Кон решает спуститься в вестибюль и там подождать жену, сидя в кресле. Вдруг он видит: по лестнице, шумя шелками, спускается очаровательная парижанка в сказочном туалете. У него глаза буквально вылезают на лоб. Парижанка проскальзывает мимо Кона и на ходу бросает шепотом:

— Тысяча франков!

Кон быстро отвечает ей:

— Пятьсот!

Парижанка пожимает плечами и выпархивает на улицу.

Вечером супруги Кон сидят в "Мулен Руж". Представление уже началось, и тут он видит, как мимо него пробирается на соседнее место та самая чаровница из гостиничного вестибюля! Она узнает Кона, вытягивает шейку, чтобы увидеть, кто сидит по другую сторону от него, и торжествующе шепчет ему в ухо:

— Видишь теперь, что можно выторговать за твои жалкие пятьсот франков!







— Грюн, сегодня вечером у нас гастролирует "Комеди Франсез". У меня есть для тебя билет!

— Сегодня вечером? Какая жалость! Не могу, сегодня вечером играет Шапиро.

Две недели спустя.

— Грюн! На этот раз ты не сможешь мне отказать: сегодня вечером выступает "Метрополитен-Опера" из Нью-Йорка, а после спектакля я пригласил двух самых хорошеньких статисточек!

— Звучит заманчиво, но не удастся: сегодня вечером играет Шапиро!

— Кто он, черт подери, этот Шапиро, ради которого ты пренебрегаешь "Комеди Франсез", "Метрополитен-Опера" и двумя статисточками?

— Честно признаюсь, сам не знаю. Понятия не имею, где он играет, что играет и как играет. Знаю одно: когда Шапиро играет, я сплю с его женой!







Вариант.

Шмуль и Ицик встречаются на улице в Лондоне. Шмуль спрашивает:

— Ты знаешь, кто такой Колумб?

— Колумб? Никогда не слышал это имя.

— Невежда! Колумб — это тот человек, который открыл Америку!

— Потрясающе! А откуда ты это знаешь?

— Я три раза в неделю хожу в вечернюю школу, там мы это изучаем.

Спустя две недели они встречаются вновь. Шмуль спрашивает:

— Ты знаешь, кто такой Гутенберг?

— Он что, живет в одной квартире со мной?

— Вот осел! Гутенберг — это тот человек, который изобрел книгопечатание!

— Интересно! А откуда ты все это знаешь?

— Я же тебе уже говорил: три раза в неделю я хожу в вечернюю школу…

Через две недели они опять встречаются. На этот раз Ицик спрашивает:

— Скажи, а ты знаешь, кто такой Шапиро?

— Нет, никогда о нем не слышал.

— Шапиро — это тот человек, который спит с твоей женой три раза в неделю, когда ты уходишь в свою вечернюю школу.







— У моей дочери очень хорошая должность, — говорит Блау. — Она приходит в контору в десять часов, шеф диктует ей в течение часа. Затем она пишет несколько писем и к обеду уже свободна, причем зарабатывает двенадцать фунтов в неделю.

— Моя дочь тоже хонте (шлюха), но диктовать себе она никому не позволит.







Старик Шлезингер приходит в бордель к мадам Розе и говорит:

— Я хочу к Рите.

— Это совершенно исключено, господин Шлезингер, — отвечает мадам. — У Риты сегодня в семье траур, и она недоступна ни для каких удовольствий.

— Кто говорит об удовольствиях? Скажите Рите, что пришел старик Шлезингер, и она сразу поймет, что никаких удовольствий не будет.







Мойше приходит в кафе в страшном возбуждении и рассказывает Ицику:

— Ты только представь себе — прихожу я домой и вижу, что богач Дессауэр наслаждается с моей женой на тахте!

— Ну и как ты поступил?

— Очень выгодно продал ему эту тахту.






Маме-лошн

(мамин язык, идиш)


Один венгр подает в суд на еврея за оскорбление. Дескать, тот обозвал его "хуцпе". Судья этого слова не знает и просит еврея объяснить, что оно значит. Еврей заявляет, что это понятие непереводимо. Наконец соглашается перевести его словом "наглость".

— Правда, — добавляет он, — это не обычная наглость, а наглость с "гевуре"

— А что такое "гевуре"? — спрашивает судья.

— Это сила.

— Получается, что "хуцпе" — это сильная наглость?

— И да, и нет. "Гевуре" — это не просто сила, а сила с "сехел".

— А что такое "сехел"?

— "Сехел" — это смысл.

— Итак, "хуцпе" — это сильная осмысленная наглость?

— Не совсем, господин судья. "Сехел" — это не просто смысл, это смысл с "таам".

— Прекрасно, а что такое "таам"?

— Видите ли, господин судья, "таам" — это нечто такое, что невозможно объяснить гою.







Один еврейский балбес публично оскорбил старого раввина. Парня судили и приговорили к штрафу, а также к публичному извинению. Раввин, в свою очередь, обязан также публично и недвусмысленно простить юношу.

— Но я не говорю по-польски, — сообщает раввин. — Я могу только по-немецки.

— Ничего, я понимаю по-немецки, — успокаивает его судья.

После чего раввин произносит: "Аза ам а-орец, аза шейгец, аза менувел! Нор фардем вое зайн тате из гевезен дер бековеде рош а-кахал фун унзер штетл, вел их им зайн мойхел…" (Такой невежда, такой поганец и подлец! Но поскольку его папа был уважаемым главой еврейской общины нашего местечка, я его прощаю…)

— Но это же не по-немецки! — протестует судья.

На что раввин отвечает ему:

— И он еще будет учить меня немецкому!







Один еврей обозвал другого "парех" (парша, гнойник) и за это предстал перед судьей в гражданском суде.

— Что такое "парех"? — интересуется судья.

— Это, — мнется обвиняемый, — это такой скрытно цветущий цветок.

— Это не является оскорблением, — объявляет судья и оправдывает еврея.

На лестнице оправданный подходит к обвинителю и шепчет ему на ухо:

— Мойше, ты был парехом, ты есть парех, парехом и останешься! Не скрытно цветущим цветком, как думает судья, а самым настоящим парехом, какой ты есть, и сам об этом не хуже моего знаешь.







Поволжский немец стоит перед русским судом. Он обвиняется в краже двух лошадей. Немец не понимает по-русски, а переводчика во всей округе нет. Тут один еврей предлагает свои услуги — он, дескать, бегло говорит по-немецки, как на родном языке.

Судья по-русски спрашивает обвиняемого, почему он украл этих лошадей. Еврей переспрашивает у немца на идише:

— Реб дайч, дер оден фрейгт айх, фарвос ир хот гелакхент ди сусим. (Реб немец, господин вас спрашивает, почему вы увели этих лошадей.)

— Ich verstehe nicht (я не понимаю), — отвечает немец по-немецки.

Еврей, волнуясь:

— Вое хайст, ир ферштейт ништ? Мен фрайгт айх, фарвос ир хот гелакхент ди сусим! (Что значит — не понимаю? Вас спрашивают, почему вы увели этих лошадей.)

— Ich verstehe nicht, — повторяет немец.

После чего еврей заявляет по-русски:

— Господин судья, он и по-немецки не понимает.







Однажды кайзер Франц-Иосиф посетил город Тарнополь в Галиции. На вокзале, выстроившись в несколько рядов, его встречают почетные члены еврейской общины. Бургомистр представляет кайзеру господ из первого ряда. Кайзер уже издалека заприметил во втором ряду высокого старика еврея с белоснежной бородой пророка и серебром на висках: ни дать ни взять патриарх из Ветхого Завета. Когда бургомистр представляет кайзеру очередного господина, кайзер тихонько спрашивает

— А как зовут того, сзади?

На что бургомистр в растерянности, тоже шепотом, отвечает:

— Сзади? Тохес (задница), Ваше Величество.







Семейство Блау из польского местечка так разбогатело, что смогло себе позволить послать сына и дочь в шикарный пансионат в Женеве. Спустя год родители приезжают в Швейцарию, чтобы повидаться с детьми. Они решают покататься вместе по Женевскому озеру.

— Умоляю тебя, папочка, — просит дочь, — не употребляй жаргонных выражений. А то мы смертельно опозоримся!

Во время плавания один из пассажиров восторженно восклицает:

— Смотрите, как золотятся вершины Альп!

— Как красиво плывут лебеди! — говорит другой.

Тут и папочка решил не отставать.

— Посмотри-ка, — мечтательно произнес он, — как мейвен (эксперты, знатоки; звучит похоже на немецкое Möwen — чайки) облетают дымовую трубу!







Еврейская пословица: "Пусть курицу, которая кукарекает, и гоя, говорящего на идише, постигнет судьба, предназначенная мне".







Перед памятником Мольтке в Берлине стоят два еврея в лапсердаках. Один спрашивает у другого:

— Мойше, дорогой, что это за офицер?

Тот начинает объяснять на идише:

— Он был не простой офицер, а очень знаменитый баалмилхоме (военачальник), который выиграл все…

Позади них стоят два молодых гвардейских офицера. Один из них передразнивает идишское произношение еврея, на что тот замечает:

— Господа, зачем вы подражаете мне? Лучше бы подражали ему!







— Дорогой ребе, я хочу развестись со своей женой! Она фригидная женщина.

— Приходи завтра, — велит раввин, — я выясню, в чем тут дело.

На следующий день ребе говорит ему (естественно, на идише):

— Мойше, ты не должен разводиться со своей женой. Если она хороша утром (зи ис ин дер фри гит), то будет хороша и ночью!







Раввина спрашивают, когда же вернется доброе старое время. Он долго думает и наконец отвечает:

— Оно вернется, когда вместо "уик-энд" вновь будут говорить "шабес", вместо "гёрлз" — "шиксе", а вместо "сексапильность" — "тохес".







В старой Дунайской монархии часто случалось, что офицеры-христиане, длительное время служившие в Галиции, прекрасно говорили на идише и никак не могли от него отвыкнуть, даже когда их переводили в другое место.

Один старый австрийский офицер рассказал о курьезном случае, свидетелем которого он был. После полкового смотра полковник галицийского полка говорит собравшимся офицерам:

— Господа, разве можно это назвать парадным маршем? Это скорее было похоже на "левайе" (похоронную процессию).







Обычный вопрос "что это значит?" на идише звучит "ви хайст", что по-немецки (wie heisst) означает "как называется?".

Туристы стоят на вершине горы и восхищаются открывающимся видом. Чтобы сориентироваться, один из них подходит к соседу и вежливо спрашивает: "Wie heisst…"

— Да, сударь, — подтверждает тот, — я тоже еврей.







В Тель-Авиве на скамейке в парке сидит бабушка с внуком. Малыш говорит на иврите, а бабушка — на идише. Сидящий рядом господин удивляется:

— Почему вы говорите с ребенком на идише, а не на иврите?

— Как это — почему? — удивляется бабушка. — Пусть знает, что он еврей.







Кто-то спрашивает еврея:

— В чем разница между наглостью и хуцпе?

Еврей объясняет:

— Если я возвращаюсь домой и нахожу свою жену в постели с моим приятелем — это наглость с их стороны. Если же потом я призываю к ответу мою жену и она говорит мне: "Ты мог бы взять с него пример", то это уже хуцпе.







Националистически настроенные преподаватели немецкого языка обсуждают вопрос: надо ли исключить из немецкого языка все романские заимствования.

— Все равно до конца это сделать не удастся, — считает один. — Чем вы замените, например, слово "семья" (Familie)?

— Проще простого, — отвечает второй. — Есть хорошая замена: "мишпоха" ("семья, род" на иврите и идише).







В еврейской школе идет урок французского языка. Учитель спрашивает:

— Мотл, что такое "bon"?

— Гит ("хорошо" на галицийском идише).

— Мориц, поправь его! — требует учитель.

— Гут, — говорит Мориц.

— Гит! — хвалит его учитель.







Евреи в Восточной Европе были единственным народом в славянском окружении, который говорил на языке, похожем на немецкий.

Два еврея с Украины приезжают в Берлин и с удивлением слышат, как люди вокруг разговаривают друг с другом. Потом один из них говорит другому:

— Послушай, как они исковеркали наш язык!







На идише слово "heute" (хойте, сегодня) произносится как "haint".

Папа Корнблюм говорит жене:

— Послушай, голубка моя, какой смысл тратить столько денег, чтобы наш Мойше учился в Вене? Он там сидит уже два года, я потратил на его учебу целое состояние, а он все еще пишет в письме "хойте" без буквы "н"!







Бедняга Кон очень-очень болен. Он вбил себе в голову, что за ним должна ухаживать монашка. Вся мишпоха в замешательстве. Но к умирающему надо отнестись снисходительно. Они решают, что одна дальняя родственница переоденется монашкой. Та надевает чепец и стучится в комнату больного.

— Кто там? — спрашивает Кон слабым голосом.

— Их ("я" на идише), — раздается из-за двери, — монашке!







Учитель спрашивает, кто сможет сказать, как пишется слово "Dom" (по-немецки "купол, собор") по буквам. Ганс говорит "том", Фриц — "доом". Наконец поднимает руку Мориц: "дом" по буквам будет Д, О, М.

Учитель очень доволен и спрашивает Морица, знает ли он, что такое "Dom".

— Еще бы мне не знать! — отвечает Мориц и поднимает вверх большой палец ("доум" на идише).







В школе задают упражнение со словом "лошадь".

— Через что прыгает лошадь? — спрашивает учитель.

— Через то, что ее щекочут, — отвечает Мориц.







Маленького Морица отец посылает на лето в тирольскую деревню, чтобы он отучился говорить с еврейским акцентом. Спустя месяц отец едет туда с проверкой.

— Ну как, — спрашивает его жена по возвращении, — он уже больше не говорит на идише?

— Если бы так! Теперь на идише говорит вся деревня.







Вариант.

Богачу Гольдштейну с большим трудом удалось устроить своего сына в закрытый лицей для дворянских отпрысков. В один прекрасный день отец приехал проведать сына и спрашивает привратника-тирольца, как тут его сын.

Тот отвечает ему на идише:

— Ди ингеле зеннен, барух а-шем, алле гезунд унд шпилн зех ин гортен (мальчики, слава Богу, все здоровы и играют в саду).







В венгерской школе ученики пишут сочинение на тему "Успехи народной демократии". Мориц написал только одно слово. Учитель в шоке. Он вызывает в школу отца Морица и указывает на то, что всей их семье несдобровать, если Мориц будет так себя вести.

— Что ты написал о народной демократии? — шумит отец, вернувшись домой, и дает сыну затрещину.

— Ой, тате, за что ты меня бьешь?

— За то, что ты написал слово "ерунда" через "и"!







Госпожа Йоффе ожидает первого ребенка. Доктора пригласили слишком рано, и он играет в соседней комнате в карты с взволнованным мужем.

— О Боже! — стонет госпожа Йоффе.

— Ну, пойдите же к ней! — просит муж.

— Нет смысла, у нас еще полно времени, — отвечает доктор, и они продолжают играть.

Роженица стонет еще громче:

— О Боже мой!

Доктор не трогается с места.

Вдруг из соседней комнаты раздается:

— Ой, маме!

Доктор отбрасывает карты и мчится туда.







— Дождь начинается, где же твой шерм?

— Почему ты так называешь зонтик? Надо говорить "ширм"!

— Ширм, шурм, шорм, шарм — какая разница! Зонтик, он и есть зонтик. То есть шерм.







Два еврея стоят перед витриной книжного магазина. На витрине висит плакат с надписью "Neues Epos" (новый эпос).

— Послушай, а что это значит — нойес эпос? — спрашивает один еврей другого.

— Пока не знаю, дай подумать… Догадался! Просто слова стоят в обратном порядке, ну, как у нас на иврите. Значит, надо читать так: эпес найес (что-то новенькое).







— На Песах я пошел с моим Морицем погулять в зоопарк. И вдруг мимо нас проходит германский кайзер собственной персоной. Подумай только: он заинтересовался моим сыном!

— Не может быть!

— А вот может! Он обернулся к адъютанту и спросил буквально следующее: "Веменем гехерт дос шмекедике ингел?" (на идише: "Чей этот очаровательный мальчик?")







— Откуда взялось слово "асфальт"?

— Ну, давай подумаем. "Ас" — когда (идиш, от немецкого als), "фальт" — падает. Значит, когда падают, то на асфальт.







— Вчера на Янкеля напали и избили.

— Из-за чего?

— Из-за угла.

— Я хотел спросить — почему его били?

— По заднице.

— Ты меня не понимаешь. Меня интересует, что он сделал?

— Что сделал? Кричал "гвалт!".







Светский разговор:

— Вы играете на каком-нибудь инструменте?

— Да, на фаготе.

— Мешуге (ненормальный)! Зачем вам играть для Бога (на идише: фар Гот), лучше играйте для людей!







Нью-Йорк. Старая бобе (бабушка) сидит в кабинете врача-еврея. Врач просит ее по-английски:

— Open your mouth and say "Оу!" (откройте рот и скажите "ой!").







Кошерный ресторан в Нью-Йорке. Его посетители большей частью новые эмигранты из Восточной Европы. Обслуживающий их официант-китаец прекрасно говорит на идише. Новый клиент очень этому удивлен. Он подзывает хозяина и спрашивает:

— Скажите, как это могло случиться, что китаец так хорошо выучил идиш?

— Тс-с-с! — испуганно шепчет хозяин. — Не говорите так громко! Китаец работает у меня уже целый год бесплатно, только за еду и ночлег, потому что думает, что тут он заодно учится английскому!






Малютка Мориц


Наставник хочет внушить Морицу религиозное чувство. Зимой во время прогулки он говорит прочувствованно:

— Смотри, как красиво наш добрый Господь заморозил пруд!

— Тоже мне фокус, — отвечает Мориц, — ведь сейчас зима!







Учитель хочет объяснить Морицу понятие чуда:

— Представь себе, Мориц, некто упал с вершины башни и остался цел и невредим. Почему?

— Случайно.

— Ты меня не понял, — разочарованно говорит учитель. — Еще раз: представь себе, этот человек опять взобрался на вершину башни, вновь упал на землю и вновь целехонек! Как это объяснить?

— Повезло.

— Ладно. Представь себе, он и в третий раз залез туда, опять свалился и опять цел. Ну, что ты на это скажешь?

— Уже привык.







Учитель Закона наставляет:

— Наш милосердный Господь очень справедлив. Если у кого-нибудь одно из пяти чувств не в порядке, то Он позаботится о том, чтобы остальные четыре были лучше развиты. Например, у слепых очень тонкое осязание. Мориц, приведи еще пример!

— У моего дяди одна нога короче другой. Зато вторая настолько же длиннее.







— Бог создал такой замечательный мир! Подумай, Мориц, что должны сделать в ответ Его творения?

— За это они должны сделать Ему рекламу, господин учитель!







Мориц приходит домой после урока.

— Ну, о чем рассказывал учитель?

— О Моисее. Моисей провел со своими генералами совещание в главном штабе. Потом танки с громкоговорителями объехали всю страну и сообщили народу, что все машины должны быть к полуночи готовы к всеобщей мобилизации…

— Да ты что, Мориц! Все было не так.

— Согласен, мама, но так, как рассказал учитель, совсем уж невероятно!







Новый учитель спрашивает у детей имя и вероисповедание. Маленький Ицик отвечает:

— Римско-католическое.

Его сосед Эли удивляется:

— Почему ты говоришь, будто ты католик, ты ведь из наших?

— А чего я буду хвастаться перед гоем?







Маленький Мориц учится в христианской школе. Первый урок — экономическая география. Учитель объясняет, что всякая торговля и связи возможны только потому, что Христос простирает над людьми Свою защищающую длань. Второй урок — религия. Учитель рассказывает о Рождестве Христовом. Третий урок — история. Учитель объясняет, что в любом деянии человека всегда присутствует Христос. Четвертый урок — зоология.

— Мориц, — спрашивает учитель, — что это такое: сидит на дереве, хвост пушистый, щелкает орехи?

Мориц, с сомнением в голосе:

— Я подумал было, что это белочка. Но это, наверное, опять Христос.







Вариант.

Однажды класс посетил епископ.

— Кто победил римлян под Каннами? — спросил он.

Мориц:

— Это сделал наш дорогой Иисус.

— Почему ты так решил?

— А вы думаете, я не знаю, что полагается говорить в этой лавочке?







Епископ приходит в школьный класс и спрашивает:

— Кого мы должны любить в этом мире больше всех? Кто правильно ответит на этот вопрос, получит одну марку.

— Больше всего мы должны любить наших родителей, — отвечает Ганс.

— Неплохо. Но может быть, кто-нибудь знает ответ получше?

Кристиан:

— Больше всего мы должны любить господина учителя.

— Кто знает другой ответ?

Мойше:

— Больше всего мы должны любить Иисуса Христа.

— Вот тебе марка, — говорит епископ. — Но, сын мой, почему ты, еврей, правильно ответил на мой вопрос?

— Ну, ваше преподобие, — за марку-то!







В школе дети хвастаются профессиями своих отцов. Хайнц, сын бедного портного, превращает своего отца в директора швейной фабрики, сын сапожника Майера делает из своего отца владельца обувной фирмы. Тут подает голос маленький Мориц, отпрыск хазана (кантора в синагоге).

— А мой отец работает конферансье в соборе на Ромбахстрит.







Урок немецкого. Каждый ученик должен рассказать какую-нибудь интересную историю.

Мориц выходит к доске, говорит только одно слово "задержка" и возвращается на свое место.

— Что это значит? — говорит учитель. — Нет тут никакой интересной истории!

— Нет, есть, господин учитель! Только вчера наша гувернантка шепнула моему отцу "задержка", а он ей ответил: "Интересная история!"







В начальной школе заболевшего учителя заменяет преподаватель катехизиса. Он хочет показать детям важность обязательной вечерней молитвы.

— Скажи, малыш, что ты делаешь, прежде чем лечь спать?

— Чищу зубы.

— Конечно, очень хорошо. А ты что делаешь, Ганс?

— Я еще немного читаю в кровати.

Преподаватель катехизиса понимает, что таким путем

он никогда не доберется до цели. И пытается зайти с другого конца:

— Скажите-ка лучше, что делают ваши родители перед сном?

Тут поднимает руку малыш Мориц:

— Вы сами прекрасно знаете, господин пастор, я тоже знаю. Но подумайте сами: разве это вопрос для первого класса?







Урок немецкого. Учитель объясняет:

— Такое предложение, как "Девочка стучит", — это простое предложение. Кто сможет ответить, что за предложение "Девочка стучит в окно"?

Мориц поднимает руку:

— Господин учитель, вы в самом деле думаете, что такой пример подходит для первого класса? (В немецких городах девушки легкого поведения стучали в окно, чтобы обратить на себя внимание.)







Урок грамматики. Ганс читает вслух:

— Красивая девочка сидит у окна, глядит на улицу и улыбается.

Учитель:

— Кто может немного сократить это предложение?

Мориц:

— Хонте (шлюха).

— Мориц, — спрашивает учитель, — как размножаются липы?

— Господин учитель, как именно липы — я не знаю.







— Мориц, придумай предложение с глаголом "иметь".

— Фройляйн Эльзу Вайс может иметь любой мужчина.

— Вот наглец! Вон из класса!

Во время перемены учитель выходит в коридор и замечает, что Мориц уплетает плитку шоколада.

— Кто дал тебе шоколад? — спрашивает учитель.

— Господин директор школы. Он спросил, за что меня выгнали из класса, и попросил дать ему адрес фройляйн Вайс.







Возле школы. Мориц опаздывает на урок и видит, что перед дверью стоит его приятель Абрам.

— Почему ты стоишь перед дверью?

— Он спросил меня, сколько будет трижды три.

— Трижды три будет девять!

— Не входи туда, я ему предложил тринадцать.







Мориц вел себя неприлично, и учитель выставил его за дверь. Мимо идет директор школы и спрашивает Морица, почему учитель выгнал его из класса.

— Потому что он мешуге (сумасшедший).

— С чего ты это взял?

— Можете мне поверить. За то, что я сделал кое-что неприличное, он послал меня на свежий воздух, а сам остался внутри и нюхает эту вонь — ну, разве не мешуге?







Учитель показывает на глобус и говорит:

— Мориц, найди мне Северный полюс.

— Хорошенькое дело! — отвечает Мориц. — Пири искал и не нашел, Кук его тоже не нашел, а теперь вот я должен вам его найти!







— Мориц, назови мне четырехногое животное!

— Майский жук.

— Ерунда, у него же шесть ножек!

— Ну, две-то можно и оторвать…







— Сколько инфузорий можно насчитать в одной капле воды?

Мориц пожимает плечами.

— Вчера я рассказывал, что их там ровно два с половиной миллиона.

— Мне бы ваши заботы, господин учитель! И потом: зачем вы спрашиваете, раз вы уже это знаете?







— Мориц, сколько есть видов верблюдов?

— Два. Дромадеры с одним горбом и просто верблюды — с двумя.

— А бывают ли верблюды без горбов?

— Предположительно да. Но это уже уродство.







Урок астрономии. Учитель показывает ученикам звездную карту и спрашивает:

— Мориц, знаешь ли ты, что означает эта длинная белесая полоса?

— Это Млечный Путь.

— А знаешь ли ты, что такое Млечный Путь?

— Это звезды.

— Правильно. А сколько их?

— Очень много. Миллионы.

— А как это стало известно?

— Да гои их посчитали. (Презрение быстро и абстрактно мыслящего человека к ненужным конкретным деталям.)







Мандель посылает своего сына учиться в гимназию. После первого семестра мальчик приносит табель с двумя "неудами".

— Йоселе, как ты можешь причинять родителям такое горе?

— Папочка, наш классный руководитель ужасный антисемит.

Тогда Мандель решает крестить Йоселе. Но в следующем семестре тот получает пять "неудовлетворительно"

— Как же так, Йоселе, ты предал веру своих отцов — и каков результат?

— Тате, ты же знаешь, мы, гои, не способны к учебе.







Вариант.

— Тате, ты не можешь себе представить, как эти еврейские мальчишки протискиваются вперед.







Учитель:

— Мориц, докажи мне, что Земля — это шар.

Мориц:

— Господин учитель, я этого не утверждал.







— "Год он это выносил, Но больше вынести нет сил", — цитирует учитель. — Мориц, что подразумевает поэт под словом "это"?

— Рубашку, господин учитель.







— Мориц, почему ты вчера отсутствовал в школе?

— Йом Кипур, господин учитель.

— Я не знаю, что это такое.

— А что такое шабес, вы знаете?

— Да.

— Так вот, шабес — просто фигня по сравнению с Йом Кипур.







Перед Первой мировой войной неподалеку от маленького городка проводились маневры. Артиллерийские орудия стоят на базарной площади, дети глазеют на громадины, подростки задают вопросы: "На какое расстояние они могут стрелять? На какую глубину зарывается в землю такой снаряд?"

У маленького Морица тоже есть вопрос:

— Господин солдат, а сколько стоит такая пушка?







— Мориц, далеко ли ваш класс продвинулся в счете?

— До начала таблицы умножения.

— И сколько будет дважды два?

— Шесть.

— Неправильно, четыре.

— Да я знаю, тате, но если бы я сказал "четыре", ты бы доторговался со мной до двух…







Мориц остался на второй год. Он приносит домой табель со словами: "Только бы все мы были здоровы!"







Мориц приходит домой после экзамена.

— Ну и как все было? — спрашивает отец.

— Замечательно. Все учителя пришли в такой восторг, что требуют повторения.







— Мориц, если расстояние по воздуху от Берлина до Цюриха составляет семьсот километров, а почтовый голубь пролетает за час сто километров, то сколько времени ему понадобится на перелет?

— Восемь часов.

— Да нет же, всего семь! С чего ты взял, тупица, что восемь?

— Так надо же голубю хоть часок передохнуть во Франкфурте!







Учитель:

— Кто двигается быстрее: почтовый голубь или лошадь?

Мориц:

— Если пешком, то лошадь.







— Взгляни, Мориц, какой красивый материал я себе купил на костюм… Но, Мориц, ты же смотришь на ткань с обратной стороны!

— Тате-лебен, к тому времени, когда мне сошьют костюм из этой ткани, ее уже вывернут наизнанку!







Бруно Кассирер приобрел дорогую картину. Он подводит своего маленького племянника к полотну. Тот молчит. Тогда Кассирер спрашивает:

— Ну, как тебе?

Племянник, слегка пожав плечами, отвечает:

— Если бы я немного потренировался…







Учитель настоятельно советует ученикам: если они столкнутся с трудными жизненными проблемами, то должны спросить себя, как поступали в таких случаях великие люди, и действовать соответственно.

— Кто может привести пример? — спрашивает учитель.

Мориц поднимает руку.

— Скажем, я получил в наследство отцовскую лавку. Приходит ко мне Гершович и предлагает вагон лука. Значит, я должен спросить себя: "Сколько бы дал Карл Великий за этот вагон?"







Перед собором Святого Стефана в Вене.

— Тате, что это за дом с высокой башней?

— Это ты должен бы уже знать, Мотеле. Это церковь.

— А что такое церковь?

— Ну. гои говорят, что в ней живет Господь Бог.

— Но, тате, ведь Бог живет на небе!

— Наверное, ты прав, Бог живет на небе. А в церкви находится Его контора.







Дядюшка:

— Как ты поступишь первым делом, Мориц, если я подарю тебе тысячу марок?

— Первым делом я их пересчитаю.







Мориц опоздал в школу.

— Господин учитель, на улице такой гололед, что я при каждом шаге вперед соскальзывал на два шага назад.

— Так как же ты добрался до школы? — ехидно спрашивает учитель.

— А я повернулся спиной и пошел в обратную сторону.







Мориц недоволен своим первым днем в школе:

— Сплошной обман! На двери написано "1-й класс", а все сиденья жесткие, и возле кассы стоит какой-то недоносок и задает одни только неприятные вопросы!







Вариант.

— Ой-вей! Ну и влип же я в историю!

— Учитель меня ударил! — жалуется Мориц.

— А что ты натворил? — строго спрашивает отец.

— Да ничего! Учитель спросил, кто написал "Фауста", а я ответил, что это не я. Тут он мне и врезал.

Отец идет объясняться с учителем.

— Представьте себе, — возмущается учитель, — я спросил вашего мальчика, кто написал "Фауста", и у него хватило наглости ответить, что он тут ни при чем!

— Господин учитель, — заискивающе говорит еврей, — у моего Морица много недостатков. Но врать — нет, этого греха за ним не водится. Если он говорит, что не писал "Фауста", значит, он его не писал. А даже если и написал? Простите его, ведь он же еще ребенок!







Учитель объясняет детям, что такое деревня на сваях, как дома стоят на сваях прямо в воде. Маленький Меир долго думает, потом спрашивает:

— Господин учитель, как же люди живут в такой деревне? Разносчики там что, должны учиться плавать?







— Мориц, у тебя рот открыт!

— Я знаю, господин учитель. Это я его сам оставил открытым.







Морицу разрешили поехать вместе с отцом в Вену. Вечером, на Кертнерштрассе, он спрашивает отца:

— Скажи, почему так много дам прогуливаются туда-сюда?

— Если уж тебе хочется непременно знать, то эти дамы — так называемые проститутки.

— Вот оно что! Хотел бы я иметь столько тысяч, сколько среди них шлюх!







У Морица появилась маленькая сестренка. Отец решил объяснить сыну, как это произошло:

— Представь себе, Мориц: к нам залетел аист и клюнул маму в ногу.

Мориц даже вскочил:

— Боже правый! Что ж он, не видел, что женщина на сносях?







Мориц:

— Папа, как я появился на свет?

— Тебя принес нам аист.

— А тебя? А дедушку?

— Нас тоже принес аист.

Мориц пишет в школьном сочинении: "По свидетельству моего отца, в нашей семье за последние три поколения отсутствовали половые сношения".







Школьникам предложено назвать животных.

— Зайчик, — говорит Ганс.

— Котик, — говорит Фриц.

— Они называются "заяц" и "кот", — поправляет их учитель. — Зачем добавлять этот глупый уменьшительный суффикс? А теперь ты, Мориц, приведи пример.

— Кролик, господин учитель, и бросьте эти ваши штучки!







— Возьмем пример из области финансов: как считать деньги. Мориц, тысяча франков под три процента на шесть месяцев — сколько денег получится?

— И это вы называете деньгами?







— Мориц, сколько получится, если от ста ты отнимешь пятьдесят один?

— Тогда у меня получится контрольный пакет, господин учитель.







— Мориц, сколько получится, если к восьми прибавить семь?

— Марка пятьдесят.







— Мориц, — спрашивает учитель, — если я возьму взаймы у твоего отца триста рублей и буду платить ему за это девять рублей в год, то сколько это выходит процентов?

— Двенадцать.

— Неправильно, только три процента. Не умеешь ты считать.

— Считать-то я умею, просто вы моего отца не знаете.







Классное сочинение на тему "Кошка". Мориц пишет: "Кошка бывает на кухне. А также на крыше, как когда. У нее бывает четыре котенка. А также шесть, как когда. Кошка бывает кошкой. Или котом, как когда".







— Мориц, составь предложение со словом "фагот".

— Фагот (фар гот — "за Бога" на идише), царя и отечество!







— Воровство, — объясняет учитель, — это кража чужого имущества… Мориц, ты меня не слушаешь!

— Да нет, я слушаю, господин учитель.

— Тогда скажи, кем я буду, если украду у тебя из кармана одну марку?

— Фокусником, господин учитель!







Учитель объясняет, что Земля имеет форму шара.

— Мориц, если ты станешь копать землю возле собора Святого Стефана, все глубже и глубже — куда ты в конце концов попадешь?

— В сумасшедший дом, господин учитель!







— Мориц, если я положу на одну тарелку три яйца, а на другую — два, сколько всего получится?

— Все шутите, господин учитель! Вы же не курица, чтобы класть яйца!







Мориц переходит из еврейской школы в государственную. Отец знакомит его с новым учителем и хвалит способности своего отпрыска к арифметике.

— Это мы сейчас проверим, — говорит учитель. — Мориц, если я куплю у твоего отца три четверти аршина сукна на брюки по цене две трети талера — сколько я должен буду заплатить?

Задачка трудная, но Мориц не растерялся:

— Такое дешевое сукно вам и покупать неприлично, господин учитель! Вы купите, конечно, сукно по два талера за аршин. И на брюки при вашем росте вам понадобится самое малое три аршина. Значит, шесть талеров…







— Мориц, правда ли, что у тебя есть брат-близнец?

— К сожалению, правда. Я родился на свет уже с конкурентом!







Морицу исполняется год — он молчит. Потом два и три — молчит как рыба. Как родители ни стараются, ничего не выходит. В четыре года мама идет с Морицем к врачу. Тот ничего не находит. В пять лет отец идет с ним к знаменитому профессору. Тот находит еще меньше.

Но как-то утром мама наливает ему какао, Мориц отхлебывает из чашки и вопит:

— Ой, горячо! Так и обжечься можно!

Мама сияет:

— Мориц заговорил! Но почему же ты молчал пять лет?

— А до сих пор не на что было жаловаться.






Образование


Янкель анализирует стихотворение Шиллера "Лесной царь".

— "Кто мчится, кто скачет под хладною мглой?" — это он спрашивает. "Седок запоздалый, с ним сын молодой" — это он утверждает. Ну, зачем же спрашиваешь, если сам знаешь!







Выставка Пикассо в Париже. На вернисаже присутствует сам художник. Янкель, уже давно живущий в Париже, взял с собой на выставку двоюродного брата Шмуля, только что приехавшего из польской провинции.

— Почему он пишет такие странные картины? — спрашивает Шмуль.

Янкель задает этот вопрос художнику и переводит Шмулю его ответ:

— Он говорит, что так это все видит.

— Реб Пикассо, — с укоризной говорит Шмуль, — если вы плохо видите, зачем вы рисуете?







Карфункель и его жена стоят перед картиной Пикассо.

— Это портрет, — утверждает Карфункель.

— Глупости, — возражает жена, — это пейзаж.

Так и не договорившись, они покупают каталог, а там написано: "Миндальное дерево (Мандельбаум) на побережье".

— Вот видишь, — торжествует Карфункель, — все-таки это портрет.







Вариант.

— И опять ничего не понятно!







Молодой еврей пишет из Италии своей невесте: "Я тут случайно сфотографировался рядом со статуей Ганимеда. Тот, что без одежды, это Ганимед".







Розенблат перед статуей Афродиты Праксителя:

— Какая-то ненормальная! На статую в полный рост деньги у нее есть, а на рубашку — нет!







Вариант.

Маленький Йоселе перед картиной, изображающей Святое семейство:

— Тате, а почему у них младенец голый и босый?

— Потому что у них не было денег на пеленки.

— А почему лежит на соломе?

— Я уже сказал тебе, что у них не было денег на кроватку.

— Чудаки эти гои! На пеленки и кроватку денег нет, а свои портреты заказывают Рембрандту!







Еврейская пара в музее перед античной статуей.

— Это алебастр? — спрашивает муж у музейного смотрителя.

— Не позорься! — шипит жена. — В каталоге написано: Венера.







— Мориц, ты все-таки учил латынь в школе. Что означает надпись на часах в соборе Святого Стефана: "Mors serta, hora inserta" (смерть надежна, час ненадежен)?

— Смертельный номер — часы врут.







Молодой Файнгольд учил латынь в школе.

— Папа, — говорит он, когда они с отцом идут по улице, — sic itur ad astra (таков путь к звездам).

— И что это значит? — спрашивает старый Файнгольд.

— Ну, мы же с тобой идем к Штернам ("Штерн" — "звезда" на идише и немецком).







— В чем разница между "номинально" и "в самом деле"?

— Очень просто: если кто-нибудь назовет меня ослом, то это будет чисто номинально, а вот если ослом назовут тебя, то это уже в самом деле.







В вагоне поезда.

— Разрешите представиться, моя фамилия Плац.

— Плац? А вы случайно не родственник знаменитого берлинского Александер-плац?

— Чтобы родственник, так нет, но он среди моей клиентуры.







Улица Шпандау в Берлине.

— Не покажете ли вы мне дом Мозеса Мендельсона (знаменитый немецкий философ и просветитель)?

— Не знаю такого. Наверно, обанкротился.







Ицик приходит домой поздно вечером. Жена его спрашивает:

— Где ты был так долго?

— Я прочел объявление, что профессор Гиршфельд читает сегодня доклад о гомосексуализме, и решил сходить.

— Ну, и что же он рассказал?

— Знаешь, я не понял ни единого слова. Одно только могу тебе сказать: тохес (зад) ждет большое будущее!







Светская беседа:

— Как вы относитесь к возрождению романтизма?

— Вы имеете в виду — в деловом смысле или просто так?







— Абрам, хочу загадать тебе шараду. Что это такое: первая часть слова — птица, вторая — вид вооружения, а все вместе — австрийский поэт?

Абрам долго думает, но догадаться не может.

— Это же Грильпанцер! — ликует его друг ("панцер" по-немецки стаж").

— Но его же зовут не Грильпанцер, а Грильпарцер!

— Ну а разве гриль — это птица?







Из письма, присланного в венскую ежедневную газету: "Вы проиграли пари: Мельпомена вовсе не еврейский праздник!"







— Хаим, ты можешь мне объяснить, что такое рифма?

— Конечно могу, Ицик: концы строчек должны быть одинаковые. Например: "Ицик Шпар — хвати тебя удар!"

— Только и всего? Тогда я тоже могу: "Хаим Блюментопф — хвати тебя удар!"

— Но ведь конец получился не одинаковый!

— А, конец все равно у всех одинаковый.







— Тате, я прочитал, что Рильке как поэт очень хорошо зарабатывает. А что такое "поэт"?

— Поэт, сынок, пишет так, что все у него получается в рифму.

— А что такое рифма?

— Погоди-ка… ну, к примеру, так: "Я лежу на брюхе, ковыряю в ухе".

Мориц, после нелегкого раздумья:

— И на это он живет?







Супруги Штерн сидят в театре. Дают "Укрощение строптивой", но пока звучит только увертюра.

— Какая прекрасная музыка! — шепчет восторженно Штерн.

Его жена, бросив взгляд в программку, добавляет:

— Еще бы — ведь это Шекспир!







Брухбанд с женой в театре на "Волшебной флейте".

— Великолепная музыка у этого Легара!

— Не срамись, — говорит жена, — это же Моцарт!

— Не Легар? — удивляется муж. — Ну, подожди, в один прекрасный день выяснится, что ее все-таки Легар сочинил!







— Я был в опере.

— И как тебе — понравилось?

— Пока я шел туда, все было хорошо. А на обратном пути попал под дождь.

— Я спрашиваю не о погоде. Что давали-то?

— Ну, мы дали кассиру пять марок.

— Нет, я имею в виду, что давали актеры.

— Эти-то? Да ничего, их бесплатно пропустили.

— Да пойми же, я спрашиваю другое — на чем вы были?

— На балконе, во втором ряду.

— О Боже! Я спрашиваю — что играли?

— Ах вот ты о чем… "Тристана и Изольду".

— Тебе понравилось?

— Ну, что тебе сказать? Я много смеялся.







— Вы были в опере, господин Розингер? И что вы видели?

— Что видел? Циффер сидел в ложе с совсем молоденькой шиксой (девушкой-нееврейкой).

— Я не о том! Я спрашиваю, что вы слышали?

— Что слышал? Ладно, скажу по секрету: Брухбанд скоро обанкротится.







Слова "быть" и "бить" в славянских языках звучат похоже. Тамошние евреи говорили на идише и в славянских языках зачастую делали ошибки.

Брухбанд под вечер спешит домой. Навстречу ему идет приятель и спрашивает:

— Откуда это ты?

— Из театра.

— И что там давали?

— Яичницу.

— Ну что ты несешь!

— Погоди-ка: не яичницу, а омлет. То есть нет, вспомнил: "Гамлета".

— Вот оно что! Ну и как тебе — понравилось?

— Очень.

— А что, спектакль уже кончился?

— Где там, только что начался!

— Почему же ты пошел домой?

— А что мне еще оставалось? Дело приняло крутой оборот. Один вышел вперед и как закричит: "Бить или не бить?" Вот я и подумал: а если решат бить, то с кого начнут? Конечно, с евреев! Потому и ушел.







Йойне смотрит в театре "Марию Стюарт". Дела королевы идут все хуже, и Йойне заливается горючими слезами. Внезапно ему приходит в голову мысль: "Боже мой, что я делаю? Я ее не знаю, она меня не знает — с чего же мне так волноваться?"







Шмуль с женой были на "Фаусте". По дороге из театра домой Шмуль размышляет вслух:

— Туманная какая-то пьеса. Самого главного так и не объяснили: что эта девушка — ну, Гретхен — сделала с драгоценностями, которые ей Фауст подарил?







Отец — сыну:

— Опять собрался в театр? Ты же только вчера смотрел "Фауста", первую часть.

— Ну да. А сегодня я пойду на вторую часть.

— Только и знаешь, что пускать деньги на ветер! Почему вчера ушел со второй части?







Шмуль перед памятником Гете.

— Ну, кто он такой, в конце концов? Не полководец, не кайзер… Подумаешь, "Разбойников" сочинил, только и всего!

— Что ты несешь? "Разбойников" сочинил Шиллер.

— Тем более: он даже "Разбойников" не написал!







— Мне так плохо, что не выразишь словами. Помните, как красиво говорит Ричард Третий у Шекспира: "Стыд и позор, а ведь я в мир пришел, чтоб удержать от ссор!"

— Вы, наверное, имеете в виду Гамлета. Ричард говорит другое: "Коня, коня!"

— Вот-вот. Тоже очень красиво!







Господин Кон стоит перед театральной афишей:

— Что это такое — "Рихард Штраус"? Если Рихард — то Вагнер, если Штраус — то Иоганн…







Супруги Блау приезжают в Вену и вечером идут в театр на оперетту "Мадам Помпадур". Спектакль уже идет, когда госпожа Блау спрашивает супруга:

— А кто она такая, эта мадам Помпадур?

Господин Блау тоже не знает и задает этот вопрос господину, сидящему в соседнем кресле. Тот отвечает:

— Рококо-кокотка.

— Не повезло, — шепчет Блау жене. — Мой сосед заика.







Майзель из Черновиц приехал в Вену по делам. Вечером он вознамерился пойти в театр.

— Что у вас дают сегодня? — спрашивает Майзель у кассира.

— "Что вам угодно".

— Отлично! Тогда пускай будет "Марица"!







Мориц смотрит в театре пьесу из рыцарских времен. На сцену выбегает оруженосец и кричит:

— Боевые кони поднимаются на дыбы!

— Вот это рыцарская речь! — комментирует Мориц. — Сегодня сказали бы по-простому: "Конина дорожает!"







В опере.

— Янкель, почему этот господин во фраке все время угрожает палкой той даме, что на сцене?

— Ш-ш-ш! Он ей не угрожает. Он дирижирует.

— А если не угрожает, почему она так вопит?







Известный банкир Натан крестился и принял имя Габель. Слугам он строго-настрого запретил произносить вслух свое прежнее имя.

Как-то он посылает слугу узнать, что идет вечером в драматическом театре. Слуга возвращается и докладывает:

— "Габель Мудрый"!







Курортный оркестр на открытой сцене.

— Как прекрасно они играют "Иуду Маккавея" Генделя!

— С чего вы взяли? Это же кадриль Оффенбаха!

— Ага, я сразу почувствовал, что тут что-то еврейское.







— Ваш сын, господин Кон, играет на скрипке, как второй Сарасате, — говорит учитель музыки.

Отец, со вздохом:

— Я предпочел бы, чтобы он играл на бирже, как его отец!







Во времена Бисмарка был еврей-депутат Ласкер. О нем ходила такая эпиграмма: "Семь городов спорят за честь быть местом рождения Ласкера: Шримм, Шрода, Бомст, Межерич, Кротошин, Кроянке, Филейне".







— Папа, я иду в оперу, сегодня дают "Жидовку"

— И ради этого ты бросаешь деньги на ветер? Пойди лучше к маме и посмотри на нее. И потом сам решай, стоит ли за такое еще и деньги платить.







Шиммельштейн жертвует на благотворительный базар столько денег, что аристократы-устроители вынуждены пригласить его на праздник. Супруга Шиммельштейна Флора появляется в роскошнейшем туалете — однако, к их огорчению, никто не обращает на них внимания. На следующее утро Шиммельштейн читает в светских новостях: "…Апогеем празднества было появление пышнотелой Флоры, чей тропический аромат вызвал всеобщее восхищение…"

Сияя, он говорит супруге:

— Ты будешь смеяться, Флора-лебен, но ты, наверное, слишком сильно надушилась!







Дочь старика Лакрица обручилась с господином Айзенбергером. Романтичный жених подписывается под любовными письмами по-французски: "Тоn fidèle berger" (твой верный пастушок).

Одно из таких любовных посланий попадается на глаза старому Лакрицу, и он призывает дочь к ответу:

— Пфуй! Сперва обручаешься с Айзенбергером, а теперь заводишь шашни с Фидельбергером!







Романтичная дочка:

— А солнце все ниже и ниже…

— Ну и пусть себе, — отвечает отец. — По мне, так даже ниже номинала. У меня все равно нет его акций!







Сын, получивший образование на Западе, обожает природу. С большим трудом ему удается уговорить отца пойти с ним на прогулку по городскому валу.

— Ты только взгляни, папа, как красиво там внизу!

— Чтоб тебе провалиться! — возмущается отец. — Тащишь меня сюда, наверх, только для того, чтобы я поглядел, как красиво там, внизу?







Тинкелесу нужно поехать в Париж, но он не знает ни слова по-французски.

— Да ты не волнуйся, — успокаивает его приятель, — ведь тебе надо всего-навсего добраться до кузена. Ты спросишь любого прохожего: "Pardon, Monsieur, оù est la rue de Rivoli?" Он покажет тебе жестами, и ты скажешь: "Merci, Monsieur, je sais maintenant, où est la rue de Rivoli".

Тинкелес выучивает обе фразы наизусть, но в Париже все слова у него путаются, и он спрашивает: "Pardon, Monsieur, je sais où est la rue de Rivoli" (простите, месье, я знаю, где находится улица Риволи).

"Француз" смотрит на него внимательно и говорит:

— Ну, так сделай себе из этого шабес! (Идишская пословица со значением "и много в этом толку? этого тебе хватит на субботнюю трапезу?")







Мойше и Ицик эмигрировали в Париж и решили говорить друг с другом только по-французски.

Мойше стучит в дверь.

— Qui est (кто там)? — спрашивает Ицик.

— Me, — отвечает Мойше.

— Те? — переспрашивает Ицик.

— Йе — подтверждает Мойше.

— Ну, кум арайн (тогда входи — идиш)!







Пер-Лашез — знаменитое кладбище в Париже, где похоронен, в частности, Гейне.

— Ты был в Париже? Посетил Пер-Лашез?

— Конечно! Но я протанцевал лишь парочку кругов и сразу ушел.







— Я потерял на бегах кучу денег.

— Так тебе и надо! Зачем взрослому еврею бегать? Ходи медленно.







Леви встречает в Лондоне своего старого друга Кона.

— What are you doing here (что ты здесь делаешь)? — спрашивает он его, на что Кон гордо отвечает:

— I polish up my English (шлифую мой английский).

— You’d better English up your Polish (лучше бы ты англизировал свой польский)!







Вариант.

— А зачем? Твой английский звучит вполне по-польски!







— Вы хотите поехать в Сицилию, господин Кроненгольд? Теперь, в июле? Но там же сейчас сорок градусов в тени!

— А что, мне обязательно ехать именно в эту самую Тень?







— Мориц, что вы проходили сегодня в школе?

— Учитель рассказал, что Ян Гус был сожжен в Констанце.

— Ничего удивительного. Когда мы прошлым летом отдыхали в Констанце, жара была такая, что мы тоже едва не сгорели до смерти!







— Тате-лебен, что такое "хоровое пение"?

— А ты не знаешь? Это когда поют оптом.







— Ваша дочка, господин Гольдфарб, и поет, и рисует, и сложена, как Венера, и так образованна!

Гольдфарб, с гордостью:

— А поглядели бы вы на нее, когда она на спине плавает!







Господин фон Польниц обращается к еврею Мордехаю, своей правой руке:

— Купите мне несколько красивых такс. Вот вам пятьдесят марок.

— Пятьдесят марок… — медлит Мордехай. — И вы хотите, чтобы таксы были первосортные?

— Вот вам еще двадцать.

— Так вы считаете, что семидесяти марок вполне достаточно?

— Хорошо, даю вам восемьдесят, — говорит фон Польниц, — но, по-моему, это чересчур много. Идите же, наконец!

Мордехай прячет деньги и идет к выходу, но у самой двери останавливается и спрашивает:

— Простите, сударь, а что такое таксы?







В светской компании некий господин здоровается с госпожой Гурвич и говорит:

— Вчера я встретил вашего супруга, консула…

— Как вы можете говорить такое? Это Наполеон был консулом, а мой муж — генеральный консул!







Господин Поллак взял своего шофера Иосифа с собой в Италию, чтобы тот прислуживал ему и за столом, и предупредил его перед отъездом:

— В Италии мы будем с тобой разговаривать только по-итальянски.

Во время обеда в Венеции он оборачивается к шоферу и говорит:

— Джузеппе, а гопл (вилку — идиш)!







Богатый Поллак — молодому робкому помощнику:

— Дайте мене, пожалуйста, пепельницу!

— Надо говорить "мне", — робко поправляет помощник.

— А зачем? Если я приду в банк и скажу: "Дайте мене сто тысяч!", я получу их немедленно. А если вы туда пойдете и скажете это ваше "мне" — еще поглядим, что из этого получится!







Гольдштейн говорит жене:

— Сделай одолжение, Эльза, когда ты увидишь красивый пейзаж, скажи "очаровательно" или "божественно", только не говори каждый раз "на это никаких денег не хватит!".







— Ну, что вы скажете о моей картинной галерее?

— Перестаньте! Зачем развешивать по стенам чужих предков?







Приемные экзамены в Варшавском университете.

— Фройляйн Елена, из-за чего началась Троянская война?.. Ну… подскажу, из-за одной дамы. Как ее звали?.. Но ведь ее звали совсем как вас!

— Неужели Рабинович?







Тейтельбаум, только что приехавший в Вену из Галиции, спрашивает своего приятеля:

— Что означают буквы И. Г. (Industrie Gesellschaft — промышленная компания) после названия фирмы?

— Ну что же еще они могут значить — конечно, "из Галиции"!







Маленький Мориц поехал с отцом в Италию.

— Тате, что это за гора?

— Это Везувий.

— А почему она дымит?

— Ну, сегодня не шабес, делать ей нечего — вот она и дымит!







— Какого ты мнения о Шекспире?

— Понятия не имею. Я пью только пльзеньское пиво.







— Господин барон, этот поступок показывает ваше внутреннее благородство.

— Что значит "внутреннее"? Я со всех сторон аристократ!







Музейный служитель:

— Сударь, сюда нельзя садиться, — говорит музейный служитель. — Это кресло Наполеона.

— Ну и что из того? — спрашивает Мойше. — Когда он придет, я встану.







Грюн и Блау в Лувре. Экскурсовод говорит:

— Этому бюсту две тысячи лет. Может быть, еще Сократ стоял перед ним.

Грюн, обращаясь к Блау:

— Гляди-ка, он и в Париже успел побывать!







Грюн спрашивает у Блау:

— Кому ты принес эти прекрасные хризантемы?

— Моей невесте. Только это не хризантемы, а розы.

— Ерунда! Это хризантемы.

— Нет, розы!

— А я говорю — хризантемы.

Блау, глядя на Грюна:

— А как пишется это слово?

— Ты прав, — говорит Грюн, — это действительно розы!







Янкель и Исаак заключили в Америке удачные сделки и приехали отдохнуть в Майами-Бич. В шикарном отеле они весь день играют в карты, потом Янкель на минуту отрывает глаза от карт, и его взгляд падает на чудесный цветник в гостиничном саду.

— Исаак, что это за цветы?

— Почем я знаю! Украшения для шляп — это не мой бизнес.







Вариант.

Янкель и Исаак приглашены на охоту. Янкель прицеливается, стреляет и промахивается.

— В кого ты стрелял, — спрашивает Исаак, — в косулю, в зайца или в лисицу?

— Что ты от меня хочешь? Я тебе что — скорняк?







Тейтельбаум и Кон сидят в кафе. Тейтельбаум читает газету, Кон пишет письмо. Внезапно он поднимает голову и спрашивает:

— Как, собственно, пишется слово "девка" — через "в" или через "ф"?

Тейтельбаум долго думает и наконец признается:

— Не знаю. Я всегда пишу: "Уважаемая сударыня".






Фрау Поллак фон Парнегг


Героиня многих анекдотов фрау Поллак фон Парнегг, жена крещеного и получившего дворянство венского еврея-промышленника, существовала на самом деле. Она была весьма популярной фигурой. Говорят, что ее сыновья собрали все высказывания, которые ей приписывались, и преподнесли матери под названием "Из мамочкиных уст".

Когда гитлеровские войска вошли в Вену, она выбросилась из окна.

Фрау Поллак фон Парнегг, новообращенная христианка и баронесса, на первом же званом ужине представляет гостям своих детей:

— Мойше фон Парнегг, Сара фон Парнегг, Ицик фон Парнегг…

Один из гостей замечает:

— Прекрасно. А фон Поллака — ни одного?







Вариант.

На сообщение, что сыновей зовут "фон Парнегг", гость спрашивает вполне доброжелательно:

— А от кого дочери?







Фрау Поллак:

— Ах, господин барон, ради детей, дай им Бог дожить до ста лет, приходится столько терпеть! Уверяю вас: мой дом уже стал домом терпимости!







Господина Поллака фон Парнегг ищут повсюду. Звонят в контору, в клуб, друзьям — его нигде нет. Фрау Поллак заходит в спальню — муж лежит мертвый под кроватью. Она вызывает горничную и строго говорит ей:

— Вы только поглядите, как вы убираете!







Фрау Поллак вышла на прогулку с великолепной породистой собакой. Знакомый господин восхищается псом:

— Какая у него стать! Наверняка у этого пса отличное генеалогическое древо?

— Понятия не имею, — отвечает фрау Поллак. — Насколько я успела заметить, он писает под любым деревом.







Однажды фрау Поллак фон Парнегг звонит по телефону своему старому, туговатому на ухо бухгалтеру:

— Я хочу подписаться на журнал "Факел" (знаменитый венский литературный журнал).

— Будьте добры, госпожа баронесса, — просит бухгалтер, — повторите название журнала по буквам.

— Слушайте внимательно! Ф — как "фулиган". А — как "арел". Первое К — как "к примеру", второе — как "кристианин". Е — как "екстра" и Л — как "лектричество".







Дамский кружок у фрау Поллак. По ходу беседы прозвучало слово "априори".

— А что это такое? — спрашивает фрау Поллак.

— Ну, заранее, с самого начала.

Фрау Поллак:

— Ага, поняла! Теперь-то я наконец знаю, что это значит — a propos (кстати).







У фрау Поллак собралось изысканное общество. Когда подали кофе, одна из приятельниц делает хозяйке замечание:

— У тебя все так элегантно, а вот щипчиков для сахара не хватает. Представь себе, некий господин идет сначала в клозет, а потом берет сахар пальцами! Это просто ужасно!

Через некоторое время собирается то же самое общество, а сахарных щипцов опять нет. Приятельница снова говорит хозяйке:

— Дорогая, щипцов как не было, так и нет.

— Да есть они, есть! Только они висят в туалете.







Супруги Поллак в художественной галерее останавливаются перед картиной, изображающей спящую девочку:

— Мориц, дорогой, что нарисовано на этой картине?

— Сиеста.

— Что значит — sie eßt da (она тут ест)? Она же вовсе спит!







Фрау Поллак в парижском ресторане. Официант ставит перед ней стакан воды.

— Что это такое? — спрашивает фрау Поллак.

— Un verre d’eau (стакан воды), — отвечает официант.

Фрау Поллак осторожно отхлебывает глоточек и говорит супругу:

— Если бы я не знала, что это verre d’eau, я бы голову дала на отсечение, что это просто вода.







Немецкое "у" на идише произносится как "ю" или "и".

Фрау Поллак в шикарном ресторане:

— Гарсон, принесите мне мену!

— Мама, — поправляет ее дочь, — надо произносить не "мену", а "меню".

Фрау Поллак:

— Из-за тебя я не стану говорить на идише!







Поллаки дают званый ужин. Один из гостей вежливо обращается к хозяйке дома:

— Знаете ли вы Ибсена?







Фрау Поллак:

— А как это делают?

Фрау Поллак рассказывает:

— Наша старшенькая выходит замуж за юного фон Саломона. Мы так отделали и обставили им квартиру — вы не поверите! Сам дом — чистый шикер (на идише — "пьяница", звучит похоже на "шик"), кругом мрамор, и в лифте лифт-гой (вместо "лифт-бой" — лифтер). Повсюду подлинные перверты (путает с Perser — персидские ковры), на столе — восьмирукие кадавры (имеются в виду канделябры), стены облицованы макаронами (путает с махагони — красным деревом), спальня в стиле Луи Каторза Пятнадцатого, гостиная в стиле вампир, столовая а-ля бридер Майер ("братья Майер" на идише; предполагается стиль бидермейер), а на стеганом одеяле вышиты переплетенные гениталии (подразумеваются инициалы) молодоженов.







Фрау Поллак пытается пройти в оперу с собакой.

— С собаками нельзя, — останавливает ее швейцар.

Фрау Поллак:

— Но ведь тут ясно написано: Хиндемит (на галицийском идише "собака" — "хинд" или "хинт", а "мит" — это предлог "с")!







Фрау Поллак фон Парнегг:

— Моя дочь так удачно вышла замуж! У ее мужа на Кертнерштрассе — огромный магазин мужской инфекции (разумеется, конфекции).







Фрау Поллак рассматривает копию знаменитой статуи "Ариадна на Наксосе", где та изображена верхом на леопарде, и комментирует увиденное:

— Ариадна мне нравится, а Наксос — не так чтобы очень.







Фрау фон Поллак:

— А я и не знала, что Фридриха Великого зарезали!

— Господь с вами, сударыня, с чего вы это взяли?

— Да вот здесь написано: "Фридрих Великий", вырезан каким-то Адольфом Менцелем…







В Вене кошерная колбасная "Пиоватти" и кошерная кондитерская принадлежали некоему господину Тонелло.

Коммерции советник Браун спрашивает господина Поллака:

— Объясните, пожалуйста, отчего ваша супруга всем рассказывает, будто вы ревнивы, как Пиоватти?

— Очень просто. Она хочет сказать "ревнивый, как Отелло". Но чтобы вспомнить это имя, она вспоминает сначала "Тонелло", а потом уже путает его с "Пиоватти".







— Фрау фон Поллак, как вам понравился вчерашний концерт?

— Очень! Но мы, к сожалению, опоздали. Когда мы вошли, играли уже девятую симфонию.







По-французски venu — "прибыл, приехал", a parvenu — "выскочка", то есть "внезапно появившийся".

Супруги Поллак приезжают в Париж, останавливаются в роскошном отеле и вписывают себя в гостевую книгу так: "Барон и баронесса Поллак де Парнегг — парвеню из Вены".







Фрау фон Поллак донесли, что люди над ней смеются из-за того, что она заявила, будто ей гораздо больше нравится "Дрешер" (известная венская капелла народной музыки), чем Сикстинская капелла.

Фрау фон Поллак чувствует себя оскорбленной:

— Сами видите, что люди болтают чушь! Не могла я этого сказать — хотя бы потому, что Сикстинскую капеллу ни разу в жизни не слышала!







Фрау фон Поллак в купе поезда, напротив нее — пожилой хорошо одетый англичанин. Она решила показать, как хорошо она знает английский, и заговаривает первая:

— Have you a father (у вас есть отец)?

— No madam (нет, мадам).

— Have you a mother (у вас есть мать)?

— No madam.

— О, — с большим уважением говорит фрау Поллак, — a selfmademan (пробившийся в люди, дословно — сам себя сделавший)!







Фрау Поллак с гордостью показывает фрау Шлезингер свои хоромы. Вдруг мимо них пробегает какой-то маленький зверек.

— Ой, неужели у вас водятся крысы?

— Конечно, нет, это наш домашний хорек.

— А как же вонь?

— Ничего, со временем он к ней привыкнет.







Фрау Поллак показывает гостям свою виллу. Одна из комнат почти совсем пуста, и лишь в середине стоит огромная железная клетка. Гости недоумевают.

— Мой муж, — объясняет фрау Поллак, — сейчас путешествует по Испании и хочет привезти нам оттуда настоящего Мурильо.







Торжественный ужин у фрау Поллак. Подают венские шницели — очень вкусные. Наконец на блюде остается один-единственный шницель. Никто не решается его взять. Внезапно свет гаснет и раздается душераздирающий вопль.

Но свет тут же загорается — и что же оказывается? Рука фрау Поллак лежит на шницеле, а вилки всех гостей воткнуты ей в руку.







Фрау Поллак сидит в кафе. Входит знакомый и говорит ей:

— Духотища там, на улице!

Фрау Поллак:

— Скажи ей, пусть войдет..







— Мой сын — страстный охотник, — говорит фрау Поллак. — Сейчас он в Южной Америке, он там сидит в засаде и стреляет в ирригаторов.







— Мой сын — химик. Весь день сидит в лаборатории и делает там одни экскременты.







Фрау Поллак сидит с подругой в опере, разумеется, в первых рядах партера. В антракте она обращается к подруге:

—. Вы видели, что моя дочь тоже здесь? Она сидит там, наверху, в бронированной ложе, и на ней бордельно-красное платье.







Фрау Поллак восторженно описывает кольцо, которое ей подарил муж:

— Изумительное кольцо, скажу я вам: в середине — огромный раввин (путает с рубином), а вокруг — дюжина маленьких атеистов (путает с аметистами).







— Знаете, кого я видела вчера на Кайзераллее? — спрашивает фрау Блюм. — Он как раз садился на двенадцатый номер трамвая. Это был Рембрандт!

— Чистый бред! — отвечает фрау Поллак.

Фрау Блюм, обиженно:

— Почему же бред?

— Потому что двенадцатый номер не ходит по Кайзераллее!







У Поллаков появился новый рояль. Гость почтительно спрашивает:

— Вы играете на нем в четыре руки?

Фрау Поллак, обиженно:

— Что я вам, обезьяна?







На званый вечер фрау Поллак хочет заполучить что-нибудь особенное. Приятельница рекомендует ей пригласить "Квартет роз". После вечера она спрашивает хозяйку дома, имел ли квартет успех, на что фрау Поллак отвечает:

— Странный человек, этот квартет. Я его пригласила, а он привел с собой еще каких-то троих.







Варианты.

1

Фрау Поллак, гостям:

— Обидно, что у нас сегодня совсем не будет музыки. Я пригласила самый дорогой салонный квартет — а что вышло? Пришли только четверо! Ну, я их сразу выставила за дверь…







2

— Как вам нравится этот квартет, фрау Поллак?

— Ничего себе, только музыкантов маловато.







Экскурсия по Лувру. Экскурсовод никак не может оторваться от "Моны Лизы". Наконец он говорит: — Mettonsnous en marsche (ну, в путь — последнее слово звучит похоже на немецкое am Arsch — "на заднице")!

— Вот и хорошо, — с облегчением говорит фрау Поллак, — хоть посидим немного.







У господина Поллака стало плохо с сердцем, и он поехал лечиться в Бад-Наугейм. Неожиданно умирает одна из его племянниц. Семья считает, что его нужно известить очень деликатно. Эту задачу берет на себя любящая супруга, которая телеграфирует: "Сузи слегка приболела. Похороны в четверг".







Фрау Поллак хочет дать бал. Ее сын Лео, блестящий танцор, без которого никакой бал не удается на славу, учится в Брно. Мать телеграммой просит его приехать. Он отвечает, тоже по телеграфу: "Не получится. Лежу в постели с ангиной".

Мать тут же шлет ответ: "Дай ей немедленно двадцать крон, вытолкай взашей и приезжай".







На приеме фрау Поллак просит гостей угощаться не стесняясь. Одна из ее приятельниц вежливо отказывается:

— Огромное спасибо, но я уже съела два вкуснейших пирожных!

На что фрау Поллак отвечает со сладчайшей улыбкой:

— Сказать по-честному, вы съели уже шесть пирожных. Но это не важно, пожалуйста, возьмите еще, моя дорогая!







Господин Прохазка за обедом сидит рядом с фрау фон Поллак и объясняет ей:

— Моя фамилия чешская, госпожа баронесса, и по-немецки она означает "прогулка".

Когда компания встает из-за стола и направляется в уже потемневший парк, фрау Поллак кокетливо берет своего соседа под руку и говорит лукаво:

— Пойдемте, господин советник, сделаем с вами вместе маленькую прохазку!







За обедом рядом с фрау Поллак сидит наместник Нижней Австрии барон Блейлебен. В разговоре она постоянно называет его "господин фон Блей". Наконец ему это начинает действовать на нервы, и он поправляет ее:

— Сударыня, мое имя Блейлебен!

Фрау Поллак поднимает лорнет к глазам и кокетливо спрашивает:

— О, господин барон, разве мы с вами уже так близки (на идише при ласковом обращении к имени добавляют слово "лебен" — жизнь)?







Фрау фон Поллак — своей богатой приятельнице:

— Как дела у вашего младшего сына?

— Он стал наездником.

— Ах, это ничего, не расстраивайтесь. Нынче вся молодежь немного ненормальная.







Фрау Поллак:

— Жак, не смей еще раз приглашать к нам барона X.! В последний раз он был со мной так импотентен (путает с "импозантен"), что я до сих пор не могу прийти в себя!







Вариант.

— Представьте себе, фрау Поллак, мой муж стал импотентом!

— А что, это выше, чем советник коммерции?







Музыкальный вечер у Поллаков. Скрипач-виртуоз спрашивает у почтенной публики, какую из скрипичных сонат Бетховена ему сыграть — a-moll или c-moll. Фрау Поллак решает так::

— Сначала сыграйте а мол (на идише — один раз), а если гостям понравится, то можете хоть цен мол (десять раз) сыграть.







Господин фон Поллак в Опере:

— Какая же колоратура у этой Гутхайль Шредер!

Фрау фон Поллак:

— А тебе только этого и надо! Смотрел бы лучше на ее пение, чем на ее бедра!







Фрау фон Поллак заказала гравировку "фон Поллак" на своем роскошном фарфоре.

— Что это вам пришло в голову? — спрашивает один из гостей. — Ведь так делать не принято.

— Что же, по-вашему, хозяин фарфоровой фабрики может себе это позволить, а я не могу?







Фрау фон Поллак приходит к своей приятельнице, которая в эту минуту как раз начинает переодеваться.

— Куда это ты собираешься?

— На "Свадьбу Фигаро".

— В такую плохую погоду? Пошли телеграмму, и дело с концом.







— Фрау фон Поллак, а что вы делаете в derby-day (дерби-дей, день скачек)?

— Во-первых, эта штука, биде, среднего рода, то есть не "der", a "das", а во-вторых — какое ваше собачье дело, что я на нем делаю?







Фрау фон Поллак купила в Венеции подлинное полотно Тициана. Но Муссолини запретил вывозить из страны национальные культурные ценности. И ей пришла в голову блестящая мысль: поверх картины Тициана написать портрет Муссолини, а дома, в Вене, этот портрет смыть.

— Вы только подумайте, — жалуется она приятельнице, — этот болван-реставратор смыл вместе с портретом и подлинного Тициана!

— Какой страшный урон!

— Ну, к счастью, не такой уж страшный — из-под Тициана появился на свет портрет нашего покойного императора Франца-Иосифа…







В салоне фрау Поллак висит прекрасная гравюра. Один из гостей, большой знаток искусства, подсказал хозяйке дома, что в магазине художественных изделий на Грабене выставлена гравюра в пандан к этой. На следующий же день фрау фон Поллак едет в этот магазин и просит:

— Покажите, пожалуйста, этот ваш пандан!

— Пандан к чему, почтеннейшая баронесса? — спрашивает продавец.

— Простите, а какое вам до этого дело?







Фрау Поллак подводит гостей к недавно приобретенной картине, на которой изображена одиноко плавающая птица.

— Картина стоила нам десять тысяч шиллингов, — рассказывает она, — и называется она "Одинокая уточка" на идише, "Entlach allein" (путает с немецким "Endlich allein" — "наконец-то одна").

— Однако, фрау Поллак, — возражает одна из приятельниц, — это вовсе не уточка!

— Простите, вы совершенно правы, — покраснев, отвечает фрау Поллак. — Картина называется "Одинокий гусенок".






Межрелигиозное


У христиан из поколения в поколение передавалось поверье, будто евреи используют для приготовления мацы кровь христианских младенцев. В прежние времена погромы нередко начинались с того, что перед еврейской Пасхой тайком подбрасывали в какой-нибудь еврейский дом труп ребенка.

В венгерском городишке прошел слух, что найден убитый ребенок. Охваченные страхом евреи начинают готовиться к бегству. Тут появляется шамес и вне себя от радости вопит:

— Евреи! Хорошая новость! Убитый ребенок — еврейская девочка!







Протестантский священник говорит еврею:

— Хочу рассказать вам прелестную историю: одному еврею захотелось во что бы то ни стало попасть на Небо. Но святой Петр его не впустил. Тогда еврей спрятался за дверью. И, когда Петр отвернулся, еврей проскользнул внутрь… Итак, он оказался на Небе, и избавиться от него не было никакой возможности. Но Петру пришла в голову хитрая мысль: он велел бить за воротами рая в барабан, возвещающий о распродаже. Еврей быстро выбежал за ворота, и Петр запер их за ним.

Еврей:

— Но на этом история не кончается. Из-за присутствия еврея рай был осквернен, его нужно было заново освятить. По всему Небу стали искать священника — и ни одного не нашли!







В вагоне поезда сидят католический священник и раввин. Священник вдруг заявляет:

— Ночью, во сне, я заглянул в еврейский рай: кругом грязь, нечистоты и сплошной гвалт.

— Какое совпадение! — отвечает раввин. — Я тоже ночью во сне видел рай, только он был христианский. Прекрасный рай, все цветет и благоухает — но людей там совсем не видать!







Трое студентов подтрунивают над философом Мозесом Мендельсоном:

— Добрый день, отец Авраам!

— Добрый день, отец Исаак!

— Добрый день, отец Иаков!

— Я не тот, не другой и не третий, — отвечает им Мендельсон, — я Саул, который пошел искать отцовских ослов. И что же? Я их нашел!







В давние времена в Берлине был французский колониальный суд, где все протоколы заседаний следовало вести по-французски, даже если одна из сторон не знала этого языка. Одного еврея вынуждают подписать протокол, написанный по-французски. Он долго отказывается, но в конце концов берет перо и пишет целый текст ивритскими буквами. Судья возмущается:

— Вам же следовало только поставить свою подпись! А то, что вы тут начеркали, никто не сможет прочесть.

На это еврей отвечает:

— Я написал по-халдейски. Если не важно, что я подписываю то, чего не понимаю, то не важно, если я пишу то, чего не поймет судья.







— Рабби, — спрашивает иешиве-бохер (студент-талмудист), — одного я не могу понять: когда сыновья Иакова хотели отомстить жителям Сихема за поруганную честь их сестры Дины, то они сперва уговорили этих жителей принять иудейскую веру и, следовательно, подвергнуть себя обрезанию. А потом сами же напали на них, пока те еще не пришли в себя после операции… Почему они так поступили, рабби?

— Хамор (осел), ну чего тут непонятного? Если бы они напали на жителей Сихема, пока те еще были язычниками, то все окрестные жители пришли бы им на помощь. Но после обрезания те стали евреями, а когда убивают евреев, то до этого никому нет дела.







Среди множества титулов, которыми обладал австрийский кайзер, был и такой: король Иерусалимский. Однажды кайзер Франц-Иосиф, совершая инспекционную поездку, прибыл в населенный почти одними евреями городок Броды на русско-австрийской границе. На рыночной площади его встречала вся еврейская община города. Тогда Франц-Иосиф сказал своему адъютанту:

— Теперь я понял, что по праву ношу титул короля Иерусалимского!







Венгерский историк и настоятель собора Вильгельм Фракной, титулярный епископ Арбе, был крещеным евреем по имени Франкль. Рассказывают, что однажды во время поездки он остановился вместе со своим спутником, старым графом, в гостинице венгерского провинциального городка. Как принято в этой стране, хозяин гостиницы осведомился, не желают ли господа "дамского обслуживания".

— Нет-нет, — замотал головой Фракной, — видите ли, он не может, а мне не положено.







В гарнизонном городке новый бордель построили как раз напротив женского монастыря. Монахини зорко следят за теми, кто посещает это заведение. Однажды они увидели, что туда вошел протестантский священник.

— Чего еще можно ждать от еретика? Свинья этакая! — возмущаются монахини.

На следующий день туда же прокрадывается раввин.

— Они распяли нашего Христа! — строго говорит одна из монахинь. — И вообще все они нечестивцы, включая их духовного наставника.

На третий день в ту же дверь протискивается католический прелат.

— Наверняка одна из девушек лежит там на смертном одре, — благоговейно произносит одна из монахинь.







Шлойме Фейгеншток едет в поезде и ест селедку. Селедочные головы он откладывает в сторонку. Напротив него сидит поляк. Мало-помалу они разговорились, и поляк спрашивает:

— Почему это вы, евреи, такие умные?

— Это потому, что мы едим много рыбы, — отвечает Фейгеншток. — Особенно полезны для ума селедочные головы.

Поляк, поразмыслив, просит:

— Продай мне хоть часть твоих селедочных голов!

— Хорошо, — соглашается Фейгеншток, — но они стоят по злотому за штуку.

Поляк дает ему пять злотых, через силу проглатывает пять селедочных голов, долго сидит нахмурившись и наконец произносит:

— Ну и подлец же ты! За пять злотых я мог бы на следующей станции купить пять целых селедок.

— Совершенно верно, — подтверждает Шлойме. — Ты же сам видишь: селедочные головы уже начинают действовать!







Маленькому Морицу исполнилось десять лет. Мама у него женщина передовая и, прежде чем выбрать школу для своего отпрыска, хочет сначала проверить, есть ли у сына способности к какой-то определенной профессии. Школьный психолог выслушал ее и сказал

— Ваш случай простой, потому что типичный. Мы поставим на стол перед мальчиком три предмета: стакан вина, кошелек с деньгами и Тору (Пятикнижие) — и предложим выбрать что-то одно. В зависимости от его выбора мы узнаем, к чему у него есть склонность: к легкой жизни, к коммерции либо к религии.

Наступает день выбора. Мама и папа от волнения не находят себе места. Морицу объявляют, что он имеет право выбрать один предмет из трех. Мориц выслушивает молча, хватает стакан вина и выпивает его одним духом, затем сует кошелек в карман, Тору — под мышку и хочет удрать.

— Боже милостивый! — в ужасе восклицает мама. — Он станет католическим священником!







Это случилось еще в те времена, когда евреи должны были вести религиозные диспуты с католическим духовенством. Епископ Майнца потребовал, чтобы франкфуртские евреи прислали кого-нибудь на такой диспут. Все испугались — кроме маленького Морица. И он отправился в Майнц.

Епископ показал ему сжатый кулак с отставленным большим пальцем. Мориц в ответ показал ему тоже сжатый кулак, но с двумя отставленными пальцами. Епископ показал плоскую ладонь, Мориц — сжатый кулак. Епископ рассыпал из золотого бокала горошины по полу; Мориц собрал горошины в бокал и сунул его под пальто.

Епископ ласково похлопал Морица по плечу и отпустил его, а коллегии объяснил:

— Пожалуй, это правда, что евреи — избранный Богом народ, если у них и дети такие мудрые. Я ему показал: вы верите в одного Бога! А он мне показал: а вы верите в двух — в Отца и Сына. Я ему показал: вы на земле беззащитны! А он мне: объединившись, мы могучи! Я ему показал: Господь рассеял вас по всей земле! А он мне: но Он соберет нас воедино под покров Своей милости…

Когда Мориц возвращается домой, все его спрашивают:

— Ну, как там было?

— Проще простого, — отвечает Мориц. — Он мне показал один палец, я ему — два. Он мне показал: я тебе дам оплеуху! Тогда я ему показал: а я дам тебе в зубы! Потом он высыпал горошины из золотого бокала. Я горошины собрал, а бокал сунул под пальто. На улице-то я горошины высыпал, а золотой бокал — вот он!







Ицик лежит в инфекционной больнице. Состояние его все хуже, и его спрашивают, не хочет ли он встретиться с духовником.

— Да, пусть придет епископ.

— Но ведь вы еврей!

— А что, прикажете звать нашего ребе, когда тут эпидемия?







На Рош а-Шона, еврейский Новый год, и на Йом Кипур, день самого строгого поста, по древнему обычаю, в синагоге трубят в шофар, бараний рог.

В маленьком венгерском местечке кантор в течение двадцати пяти лет выполнял эту почетную обязанность — трубить в шофар. Потом он стал стар и слаб, а поскольку выдувать из шофара громкие звуки совсем не легко, община наняла для этого молодого парня. Старому кантору стало так обидно, что он пошел к судье и подал жалобу на общину. Судья (он был гой) вызвал главу общины и упрекнул его;

— Господин Шварц, как вы могли так обидеть бедного старого кантора? Вы должны как-то возместить ему эту обиду!

Собрался совет общины и принял компромиссное решение: на Рош а-Шона будет трубить сильный молодой парень, а на Йом Кипур — старый кантор.

Но тот опять побежал к судье:

— Ваша честь, так не пойдет. Ведь на Йом Кипур трубят один-единственный раз!

— До чего же вы все-таки глупы! — ответил судья. — Уж если шофар опять в ваших руках, трубите себе, сколько хотите!







Прекрасное летнее утро. Еврей гуляет в парке, собачка бежит за ним. Тут появляется полицейский и строго говорит:

— Возьмите собаку на поводок, иначе заплатите штраф!

Еврей молча идет дальше.

Полицейский начинает злиться:

— Немедленно возьмите собаку на поводок!

Еврей шагает дальше.

Полицейский догоняет его, вытаскивает блокнот, выписывает квитанцию и протягивает еврею:

— Три злотых!

— С чего это я буду платить? Это не моя собака!

— А почему же она бежит за вами?

— Ну и что с того? Вы тоже за мной бежите…







В Венгрии люди говорят так:

Один венгр — это аристократ.

Два венгра — это три политических мнения.

А трех венгров встретить невозможно, потому что один из них наверняка еврей.







Маленький Мориц играет на улице с пасторской дочкой Эрной. Мимо идет мама Морица и говорит:

— Ты испачкался, как свинья! Быстро пойди домой и встань под душ!

Маленькая Эрна идет с ним, а поскольку и она вся в грязи, ее тоже раздевают и ставят под душ.

Мориц смотрит на девочку и с удивлением говорит

— Никогда бы не подумал, что между христианами и евреями такая большая разница!







Огромная старая липа затеняет кабинет графа, не пропуская туда свет, однако фамильная гордость не позволяет срубить дерево, поскольку его своими руками посадил прадед графа. Фарбер, правая рука графа, нашел выход:

— Если господин граф прикажет вырезать из ствола дерева статую Христа и установить ее на том же месте, то это уже не будет грехом.

Совет выполняется. Толпа богомольцев, сняв шапки, присутствует при освящении распятия. Фарбер тоже здесь, но шляпу он не снял, а статуе дружески машет рукой.

— Вы в своем уме? — кричит ему граф.

— А в чем дело? — удивляется Фарбер. — Мы же с ним были знакомы еще тогда, когда он был липой!







Ярмарка в галицийском местечке. Украинский парень ни с того ни с сего наскакивает на еврея и начинает молотить его кулаками. Польский помещик отрывает парня от еврея и строго спрашивает:

— Ты что это делаешь?

— Это месть за то, что евреи распяли Христа!

— Но ведь с тех пор прошло две тысячи лет, — говорит помещик.

— Может, и так, — соглашается парень. — Но я-то об этом только сегодня узнал.







На докторском экзамене по юриспруденции Мойше Леви задают вопросы о католическом церковном праве.

— Назовите семь святынь католической церкви, — говорит ему профессор.

— Брак… — мямлит Леви после долгой паузы.

Доброжелательный экзаменатор хочет помочь скорбно

умолкшему соискателю и задает еще один вопрос:

— Ну а как вступают в католическую церковь?

— С непокрытой головой! — радостно отвечает Леви.







Париж. Леви жалуется на своего конкурента Дрейфуса:

— Это такой подлец! И притом добился все же, что его наградили крестом Почетного легиона. Мало того, к ордену он хочет получить еще и розетку!

— А чего вы хотите? — удивляется Дюпон. — Вы, евреи, все такие. Иисус был единственным, кто не хотел получить еще и розетку, хотя крест уже имел.







Польский еврей в лапсердаке, с длинной бородой и пейсами, жалуется своему другу:

— Антисемитизм набирает силу! Вчера я ехал в одном купе с двумя офицерами, так они непрерывно ругали евреев!

— Ну, так что же ты сделал?

— Я постарался ничем не выдать, что я еврей.







Благотворительный бал. Лейтенант говорит еврейской девушке:

— Пожалуйста, бокал шампанского, прекрасная Ревекка!

А девушка ему:

— Вы ошибаетесь. Ревекка поила верблюдов водой, а не шампанским.







Хотя святому Иосифу отведено на небесах почетное место, он, скромный плотник, среди множества высокообразованных святых чувствовал себя не слишком уютно и поэтому выговорил себе право время от времени спускаться в Вену, Париж или Будапешт. Однажды он возвратился с такой прогулки, едва держась на ногах. Святой Петр строго сказал ему:

— Если это повторится, я тебя вообще не впущу обратно!

— Это ты меня не впустишь? — разозлился святой Иосиф. — Еще одно слово, и я заберу своего приемного сына из этой конторы — и уж тогда вы все вылетите в трубу!







Визит Папы Римского в Иерусалим. Бургомистр протягивает Его Святейшеству древний пергамент. Ни Папа, ни его высокообразованные спутники никак не могут расшифровать текст и обращаются за помощью к бургомистру.

— Это до сих пор не оплаченный счет за Тайную вечерю. Будьте добры оплатить, Ваше Святейшество.







Всемирный конгресс в Ватикане. Одна за другой подъезжают дорогие элегантные машины. Грюн говорит Блау:

— Видишь, что значит эффективно работающее предприятие! Начинали-то ведь с одним осликом.







Кон побывал в Риме.

— Ты видел Папу?

— Видел ли я? Да я был к нему приглашен!

— Правда? Ну и что он за человек?

— Папа — человек очень милый. А уж она!







В чем разница между израильтянином и евреем?

Израильтянин — это хороший человек, который дает деньги в долг.

Еврей — это плохой человек, который требует, чтобы долг вернули.







Филосемит — это такой антисемит, который любит евреев.







Трое священнослужителей в одном и том же магазине покупают одновременно три машины. Католический священник приносит сосуд со святой водой и окропляет свою машину, прежде чем сесть за руль. Протестантский пастор, дождавшись воскресенья, подъезжает на машине к открытой двери церкви, и, когда он благословляет паству, машине тоже достается немного из его благословения. Раввин долго думает, потом берет в руки пилу и отрезает кусочек выхлопной трубы.







Раввин и епископ доверительно беседуют друг с другом.

— Скажите мне, положа руку на сердце, — говорит епископ, — вы когда-нибудь пробовали свинину?

— Да, однажды я это сделал, — признается раввин. — А вы, ваше преосвященство, ответьте мне так же честно — случалось ли вам иметь дело с женщиной?

Епископ краснеет и признается:

— Да, однажды я спал с женщиной.

Долгое молчание. Наконец раввин произносит с ухмылкой:

— Согласитесь — ваш грех послаще, чем мой!







Вариант.

После долгого молчания раввин поднимает взор к небу и говорит: "Благодарю Тебя, Господи, что Ты дал мне одержать эту победу! — и, обернувшись к пастору, продолжает: — Ну и что, скажите мне честно, лучше: свинина или это?"







Пастор:

— Три вещи я не выношу у вас, евреев: ваше беспорядочное хождение по синагоге, вашу громкую молитву и ваши неряшливые похороны.

Еврей:

— Что касается нашего поведения в синагоге, то мы чувствуем себя там, как дома. Что касается громкой молитвы, то наш Бог стар и уже не так хорошо слышит. А что касается похорон, то и мне приятнее смотреть на христианские похороны.







До прихода Гитлера к власти торговля готовым платьем в Германии находилась преимущественно в руках евреев.

Первая мировая война. Солдат с внешностью типичного северянина спрашивает у рядового из своей роты:

— Вы тоже бар Исроэл (сын Израиля)?

— Как! Разве вы еврей?

— Нет, но у меня есть лавка готового платья.







Антисемит:

— Все зло от евреев.

Еврей:

— Нет, от велосипедистов.

— Почему это — от велосипедистов?

— А почему это — от евреев?







Еврей-торговец недавно женился. Поехав на ярмарку, он взял с собой молодую жену. Какой-то крестьянин прошептал ему на ухо:

— Не мог найти себе никого покрасивее?

Жена это услышала и сказала мужу:

— Пошли скорее отсюда. Тут одни антисемиты!







В небольших еврейских общинах один и тот же человек мог быть одновременно меламедом (учителем Закона), кантором и резником.

Такого трехликого еврея вызвали в суд в качестве свидетеля. Чтобы его побольнее уколоть, судья постоянно называл его "господин резник". Наконец еврей заметил:

— С моей профессией дело обстоит так: для еврейской общины я кантор, для детей — учитель. А резник я только для скотов.







Маленькая Ильза:

— Мориц, мне не разрешают больше с тобой играть. Мама говорит, что вы, евреи, распяли Иисуса.

— Могу поклясться, что не мы! Наверняка это дело рук наших соседей Конов.







Здание протестантской церкви в небольшом американском городке обветшало, и на его месте собираются построить новое. Сборщики денег не подумавши заходят в лавку Гершельмана. Тот смущенно потирает лысину. С одной стороны, сборщики — его покупатели, как он может отказаться? С другой стороны, как может он, правоверный еврей, жертвовать деньги на христианскую церковь? И тут его вдруг осеняет:

_ — Вам же придется сначала снести старую церковь?

— Конечно.

— Это ведь стоит кучу денег?

— Да, целых триста долларов.

— Вот вам эти три сотни!







Антисемитизм.

В венском городском парке сидят два еврея и сетуют на антисемитизм. Мимо пролетает птичка и роняет что-то на шляпу Ицика.

— Вот видишь, — желчно говорит Ицик, — об этом я тебе и говорил: поют они только для гоев!







Железнодорожный служащий кричит Леви, который с друзьями хочет влезть в один из вагонов:

— Эй вы! Этот вагон зарезервирован для участников конференции епископов!

Леви возмущается:

— А откуда вы знаете, что мы не епископы?







В ночном поезде на Берлин лейтенант гвардейских гусаров похваляется:

— Мои предки жили в Бранденбурге еще до Гогенцоллернов.

— Увы, господин лейтенант, — отвечает ему еврей-сосед, — когда ваши предки еще лазили по деревьям, мои уже имели диабет (диабет считается поздней болезнью цивилизации).







Еврей сидит в варьете рядом с незнакомым господином. Выступает чтец-декламатор. Еврей поворачивается к соседу и шепчет:

— Явно один из наших!

Потом выходит певица.

— Тоже из наших, — говорит еврей.

На сцене появляется танцор.

— Тоже из наших, — заявляет еврей.

— О Господи Иисусе! — в ужасе стонет сосед.

— Тоже из наших, — подтверждает еврей.







Русский офицер открывает дверь купе, обнаруживает, что там одни евреи, и говорит с отвращением:

— Я бы дал тысячу рублей за такое местечко, где наверняка нет ни одного еврея.

— Могу вам подсказать такое местечко, — отвечает ему кто-то из купе. — Христианское кладбище.







Еврей спрашивает у христианского священника:

— Как вы, такой разумный человек, может верить в телесное воскресение после смерти?

— Почему тебя это удивляет? — спрашивает священник. — Ведь ты, хасид, тоже веришь, что твой ребе может, например, переплыть через реку на носовом платке.

— Ну, верю, — отвечает еврей. — Но ведь это правда!







На торговле селедками Люблинер потерял последние гроши. Он бредет домой весь в слезах и на пересечении дорог натыкается на распятие. При виде искаженного болью лица Христа Люблинер сочувственно восклицает:

— Ты тоже торговал селедками?







В маленьком польском городке к бургомистру-христианину приходит делегация евреев с просьбой:

— Дорога к еврейскому кладбищу находится в ужаснейшем состоянии. Ваше благородие, дайте указание ее починить!

— А зачем? Ведь здесь евреи так редко умирают.

— Как это редко? Каждую неделю тут хоронят самое малое двух евреев!

— Ну, хорошо. Если вы мне это письменно гарантируете, я подпишу бумагу на ремонт дороги!







На трамвайной остановке стоит офицер. Кон и Леви долго спорят о том, какой у него чин. Наконец Кон спрашивает:

— Простите, господин офицер, вы кто — капитан или майор?

Я антисемит.







Нееврея пригласили в еврейский дом. Маленький Мориц проводит гостя в комнату и видит, что не осталось ни одного свободного стула. Тогда Мориц кричит:

— Тате, встань! Дай гою сесть!







1910 год. В аристократическом клубе составляют список гостей. Председатель говорит:

— И еще мы пригласим князя Лёвенштайн-Вертхайм-Фройденберга.

— Боже сохрани! — возмущается один из членов клуба. — Сразу четырех евреев!







Вариант.

Еврей, советник коммерции, и князь Лёвенштайн-Вертхайм-Фройденберг добиваются права на покупку поместья. В конце концов получает его князь.

Советник коммерции — своей жене:

— Ну, поместье досталось все же нашим людям, притом в консорциуме!







В вагонном купе Кон втягивает своего соседа, нееврейского господина, в разговор:

— Я только что прочел, что китайцев насчитывается шестьсот миллионов!

— Колоссально! А сколько на свете евреев?

— Примерно двенадцать миллионов.

Господин смотрит на Кона и задумчиво произносит:

— Но китайцы почему-то попадаются довольно редко…







Польский еврей открыл в Нью-Йорке кафе-мороженое. У входа он прибил большую вывеску: "Евреям вход воспрещен".

В еврейской общине, конечно, взрыв возмущения. Целая делегация направляется к мороженщику и набрасывается на него с упреками. Он терпеливо выслушивает, а потом сухо спрашивает:

— А вы хоть раз попробовали мое мороженое?







И до Первой мировой войны в Германии бывали вспышки антисемитизма. В один из таких периодов на списке кандидатов в раввины, висевшем на стене берлинской синагоги, кто-то написал жирным карандашом: "Не выбирайте еврея!"







Румынский еврей:

— Здесь, в Германии, очень много антисемитов. В Австрии с этим чуть получше. Но лучше всего у нас в Румынии: там еврей может стать даже главным раввином!







Объявлен конкурс на строительство церкви. Свой проект представил архитектор-еврей. Правление церкви высказывает сомнения:

— Вы придерживаетесь другого вероисповедания.

— В большей или меньшей степени, — отвечает еврей. — Что Иисус проповедовал и излечивал больных, в это я верю. Что он воскрешал мертвых, в это… в это верит мой чертежник-христианин. Что Иисус страдал и умер на кресте, я опять-таки верю. Что он воскрес, верит мой чертежник. Что его мать звали Мария, я тоже верю. Что она его родила, оставаясь девственницей… верит ли в это мой чертежник, я не могу утверждать с полной уверенностью… (после короткой паузы, решительно), но фирма в это верит.







Еврей молит Бога:

— Всевышний, дай мне выиграть в лотерее, половину выигрыша я отдам бедным!

Он ничего не выиграл. Тогда он пошел в церковь, поставил свечку и пообещал пожертвовать церкви половину будущего выигрыша. Представьте — помогло!

Но еврей сказал:

— Признаю, что христианский Бог отнесся ко мне благосклоннее. Зато наш Бог умнее: он догадался, что я соврал и никому не дам ни копейки.







Христианин сообщает соседу-еврею:

— Мой сын выдержал приемный экзамен в гимназию!

— А зачем человеку гимназия?

— Он сможет потом стать священником и даже епископом или кардиналом.

— Подумаешь!

— Он может стать даже Папой Римским.

— Велика важность!

— Что-то я тебя не пойму. Ты чего хочешь, чтобы он Богом стал, что ли?

— Почему бы и нет? Один из наших стал когда-то…







Старая еврейка выходит из православной церкви. Другая спрашивает у нее с удивлением:

— Что ты там делала?

— Моя дочь тяжело больна, вот я и решила заказать им за нее молитву. Почем знать — может, их Бог тоже всемогущий?







Во время плавания по Черному морю от заразной болезни умирает один из пассажиров. Капитан опасается, что возникнет паника, если другие пассажиры об этом узнают, и велит двум матросам ночью потихоньку вытащить тело из каюты номер двадцать три и выбросить за борт.

Утром он заходит проверить и видит, что труп на месте. Он вызывает матросов. Оказывается, они перепутали двадцать три и тридцать два.

— Там лежал бородатый старик еврей, — оправдываются они, — он, правда, страшно кричал и утверждал, что жив. Да разве можно верить еврею? Они все врут! Мы крепко завернули его в простыни и выбросили за борт.







Таможенный досмотр на франко-германской границе. Таможенник вытаскивает из чемодана Лембергера пузатую бутыль и спрашивает:

— А это что такое?

— Вода из Лурда, просто вода из чудотворного источника (в Лурд совершают паломничество католики, верящие в чудесное исцеление).

Таможенник недоверчиво откупоривает бутыль: в ней явно коньяк!

Лембергер изумляется:

— Неужели еще одно чудо?







Лембергер осмотрел собор в Лурде, вышел наружу и завопил:

— Боже, теперь я снова стану ходить!

Сбежалась толпа, все кричат:

— Чудо, чудо! Он стал ходить! Как произошло это чудо?

— Какое еще чудо? — удивляется Лембергер. — У меня машину угнали!







Еврей выходит из здания радиокомпании.

— Что ты там делал? — спрашивает у него знакомый.

— Ус-с-т-т-ра-и-и-вал-ся н-на р-ра-ра-а-бо-ту ди-и-к-тт-то-ром.

— Ну и как, получил?

— Н-н-нет, к-ку-да там! Они в-в-в-все а-а-ан-ти-семиты!







На автомате для перронных билетов написано, что билет стоит десять пфеннигов. "С него и половины хватит", — говорит сам себе еврей и бросает в щель автомата пять пфеннигов. Билет не выскакивает. Еврей бросает еще пять — никакого результата.

К автомату подходит офицер, бросает в щель десять пфеннигов, и билет выскакивает. Тогда еврей опять подходит к автомату и говорит с упреком:

— Ему ты даешь, а мне нет, антисемит проклятый!







Ветер дует, снег метет. Бедный Шмуль промерз насквозь: он продает рождественские елки. Шмуль притоптывает ногами, и от этого ритма рождаются стихи:

Как мне худо, как мне худо!

Чтоб не сдохнуть, нужно чудо!

А родись Иисус на Троицу,

Я бы попивал сливовицу!

(Разумеется, он пел "родись Иешуа на Швуэс".)







Протестантский священник пытается убедить еврея, что Иисус и есть Мессия. Еврей не уступает. Наконец священник дружелюбно говорит:

— Ведь мы оба считаем, что Мессия придет на землю в день Страшного суда, когда все мертвые воскреснут. Только для тебя он будет незнакомый тебе прежде сын Давида, а для меня — Иисус.

Еврей соглашается. Но вскоре его одолевают сомнения.

— Знаешь что, — говорит он, — я предлагаю сделать так: мы с тобой вместе подойдем к нему и спросим, был ли он уже раньше на земле.







Два еврея приходят к Генисаретскому озеру и просят рыбака-христианина переправить их на другой берег. Тот соглашается, но просит за это пятьдесят пиастров. Евреев такая цена возмущает:

— Да вы в своем уме? Почему так дорого?

— А чего вы хотите, господа? — уговаривает их рыбак. — Ведь это то самое озеро, по воде которого наш Господь перешел как посуху!

Один из евреев:

— Ничего удивительного — при таких-то ценах!







Где-то в Австро-Венгрии перед судом стоит еврей: он присвоил драгоценности чудотворной статуи Мадонны.

— Я их не украл, — защищается еврей. — Когда я увидел, что все мои молитвы к нашему Богу бесполезны, я пошел в вашу церковь. Богоматерь склонилась ко мне и сказала, что ее разжалобила моя нужда и что я могу взять себе ее драгоценности.

Судья в растерянности. Простить еврею воровство никак нельзя. Но и отрицать возможность чуда тоже нельзя. Поэтому приговор звучал так:

"Шестьсот лет назад точно такое чудо уже случилось, так что нет причин сомневаться в его вероятности. Но теперь выяснилось, что Мадонна дарит свои драгоценности только один раз за шестьсот лет. Так что во второй раз еврею следовало бы поостеречься!"







Курортный городок Ишль пользовался большой популярностью у венских евреев.

Кайзер Франц-Иосиф — своему министру:

— После Йом Кипура мы должны рассмотреть три прошения.

— Вашему Величеству угодно было произнести "Йом Кипур"?

— Да. Посидите-ка три недели в Ишле!







Во времена ускоренной ассимиляции немецкие евреи охотно принимали имена германских героев — Зигфрид, Зигмунд и т. п.

— Все знают, что Рихард Вагнер был антисемитом. При этом его главные персонажи носят еврейские имена.

— Как это?

— Ну, судите сами: Зигфрид и Закс (Закс — распространенная еврейская фамилия).







Две немецкие девушки мечтают о любви.

— Ах, — говорит одна — когда же наконец явится мой Зигфрид?

Вторая, удивленно:

— Ильза, он что, обязательно должен быть евреем?







Шлойме купил попугая. Едва он внес клетку в дом, как попугай завопил:

— Долой евреев!

— И он туда же, — огорченно говорит Шлойме. — С таким-то носом!







На мирной конференции после Первой мировой войны тогдашний премьер-министр Польши Падеревский заявил:

— Если не будут выполнены все требования поляков, они разъярятся и перебьют всех евреев в стране.

На что Луис Маршал возразил:

— А если все требования поляков будут удовлетворены, то они от радости перепьются и тем паче перебьют всех евреев.







Леви идет по улице со своим другом Коном. Какой-то парень кричит им вслед:

— Вонючий жид!

Леви тотчас оборачивается и дает парню пять франков.

— Ты что, с ума сошел? — спрашивает Кон.

— Ничего ты не понял, — объясняет Леви. — Мы с тобой не Бог весть какие силачи. Но этот болван будет теперь думать, что за такие слова ему всегда дадут пять франков, и будет повторять их опять и опять, пока не нарвется на такого, кто ему руки-ноги переломает.







В американской армии было запрещено играть в покер. Католик, протестант и иудей нарушили этот запрет и теперь должны отвечать перед судом.

Католик:

— Клянусь пресвятой Девой Марией, я не играл в покер!

Протестант ссылается на Мартина Лютера и тоже клянется, что не играл.

Наконец судья вызывает иудея, и тот говорит:

— Ваша честь, судите сами: мог ли я один, сам с собой, играть в покер?







Среди восточноевропейских евреев принято было, когда их спрашивали о возрасте, добавлять к числу лет благочестивое пожелание 4до ста двадцати" — имея в виду дожить до такого преклонного возраста.

Начальник полиции в царской России (естественно, убежденный антисемит) спрашивает у еврея:

— Сколько тебе лет?

— Пятьдесят — до ста двадцати лет.

— То есть семьдесят лет?

— Нет, пятьдесят — до ста двадцати лет.

— Что за бессмыслица! — возмущается полицейский. — Вот, к примеру, я назову тебе мой собственный возраст: сорок. А теперь скажи, сколько, по-твоему, мне лет?

— Сорок — до сорока одного, господин начальник!







В канун субботы было принято вызывать для чтения Торы в синагоге одного из Конов, Коэнов, Коганов, Каганов — словом, потомков коэнов, служителей Храма (причем они вовсе не обязаны были носить это имя в обычной жизни). За эту честь вызванный должен был пожертвовать какую-то сумму.

Барон Шпарвиц из любопытства заглядывает в синагогу и слышит, как шамес возвещает:

— Кон — двадцать марок!

Барон Шпарвиц, не раздумывая ни секунды, подает голос:

— Сто марок!

— Но господин барон не знает даже, о чем речь! — говорит шамес.

— А зачем? Я знаю: если Кон предлагает за что-то двадцать марок, значит, оно стоит все сто!







Маленький Янкель, выросший в гетто, впервые видит процессию в один из христианских праздников. Он смотрит большими глазами на причетников, размахивающих кадилами, и вдруг вопит что есть мочи:

— Фройляйн, фройляйн, у вас сумочка горит!







Леди Уинстон в Нью-Йорке пригласила гостей, но в последний момент выяснилось, что некоторые мужчины не смогут прийти, так что дам окажется слишком много. В отчаянии она звонит начальнику военно-воздушного училища и просит:

— Пришлите мне четырех бравых молодых офицеров! Только, пожалуйста, не евреев.

Вечером перед растерянной леди стоят четверо огромных негров в мундирах военно-воздушных сил.

— Это какая-то ошибка, — лепечет она.

— Исключено! — уверяет ее один из негров. — Наш командир, мистер Леви Пинхас, никогда не ошибается.







Адвокат Мориц Хааршпальтер является в окружной суд города Станислав и говорит:

— Господин судья, два года назад я подал прошение, но до сих пор ничего не произошло. Хотелось бы узнать, доживу ли я до решения моего вопроса?

— Все вы, евреи, такие! — взрывается судья. — Две тысячи лет назад вы приговорили Христа к смертной казни, а теперь еще и выставляете наглые требования!

— Он сам был виноват, — возражает адвокат. — Если бы он подал прошение в окружной суд города Станислав — жил бы до сих пор.







Выражение "гоиш нахес", то есть "нееврейские радости", означает примитивные удовольствия, недостойные мыслящего человека.

Кайзер Вильгельм II обращается к банкиру Оппенгеймеру:

— Скажите-ка мне, Оппенгеймер, что это, в сущности, означает — гоиш нахес?

— Это я могу объяснить Вашему Величеству только с помощью примера. Объявлен парад войск, на котором Ваше Величество должны присутствовать собственной персоной. Ранним утром весь полк стоит по стойке "смирно", сбежались тысячи зевак, то здесь, то там от жары и усталости люди падают в обморок. Наконец появляетесь вы,

Ваше Величество, все кричат "Уррра!"… Знаете, что это такое?

— Конечно. Это патриотизм.

— Нет. Это и есть гоиш нахес.







Фельдфебель:

— Рядовой первого года службы Мюллер! Почему вас не было на церковной службе? Вы же значитесь протестантом.

— Извините, господин фельдфебель, но я диссидент.

— Как вы сказали — диссидент? Знаете, что я вам скажу: вы просто-напросто масон! Если вы мне сейчас же не назовете приличную религию, в следующий раз я запишу вас в евреи!







Одному капитану-пруссаку представили четырех новобранцев-евреев. До армии все четверо были коммерсантами.

— Запомните, господа новобранцы, — говорит капитан, — я весьма гуманный начальник. Не выношу только трех вещей: во-первых, новобранцев, во-вторых, коммерсантов и, в-третьих, евреев.







В Пруссии солдатам-евреям при переводе в резервисты офицерский чин не присваивался, в Баварии же имелся обозный батальон, в котором и евреев производили в офицеры. В январе 1910 года в Мюнхене появился следующий приказ по гарнизону: "В день рождения Его Величества состоится богослужение для господ офицеров:

для господ католиков — в соборе,

для господ евангелистов — в кирхе,

для господ из обоза — в синагоге".







Вариант.

Экскурсовод в Карлсбаде водит гостей по городу и дает пояснения:

— Это монастырская школа для католиков. Там, слева, — евангелическая церковь. В боковой улочке — церковь для протестантов. А вот это — синагога для курортников.







Католическому священнику, евангелическому пастору и раввину разрешена совместная аудиенция у Папы.

Католику папа говорит:

— Вы — представитель нашей церкви, поэтому можете поцеловать мне руку. — Затем, обращаясь к пастору: — Вы, несмотря на разногласия, все же христианин, и я разрешаю вам поцеловать мне ногу.

После этого Папа поворачивается к раввину:

— А вам, как представителю богоизбранного народа…

— Могу себе представить, — перебивает его раввин. — Я уже ухожу!







— Свидетель, ваше имя? — спрашивает судья.

— Мендель Бериш Вайнбаум. Хлеботорговец.

— Вы, вероятно, еврей?

— Так точно. И горжусь этим!

Судья, заглянув в бумаги:

— Не вижу повода.







Короткий коммунистический период в Венгрии после Первой мировой войны сменился антисемитским "Белым террором".

Как раз в это время Кон с женой приехал в Будапешт, но в гостиницах отказываются предоставить номер человеку по фамилии Кон. Поздно вечером, все еще не найдя пристанища, он бредет по улице и вдруг встречает своего друга Грюна. Тот советует Кону:

— А ты назови им какое-нибудь хорошее гойское (в смысле нееврейское) имя.

Поздно ночью Грюн опять встречает супругов Кон на улице и спрашивает:

— Ты так и не назвал им гойское имя?

— Как раз назвал, и очень даже хорошее. А они все равно спустили нас с лестницы!

— И как же ты им назвался?

— Чернош Янош (так звали архиепископа Венгрии), а жену — Эстергази.







Школьный инспектор спрашивает одного из учеников, почему ось у глобуса наклонная. Ученик смущенно бормочет, что он этого не делал. Инспектор требует объяснений у учителя. Тот заливается краской и, спотыкаясь на каждом слове, отвечает:

— Господин инспектор, он говорит правду, мы действительно получили глобус из магазина уже в таком виде.

Инспектор рассказывает все это директору школы. Директор вспыхивает и гневно произносит:

— Тысячу раз я уже говорил этому учителю, чтобы он не покупал учебные пособия у евреев!







Крестьянин побывал в городе. Он делал покупки в нескольких еврейских лавках и в одном кооперативном магазине. Дома он рассказывает о том, что с ним случилось в городе:

— Правду говорят, что все евреи жулики. Когда я все купил, то заметил, что где-то забыл свой зонтик. Возвращаюсь в первую еврейскую лавку, во вторую, третью — везде говорят, что никто моего зонтика не видел. Потом я вошел в кооперативный магазин, а они мне кричат: "Вы забыли у нас зонтик!" Видите, что значит — честные люди!







Протестантский пастор попадает на небо. У врат рая святой Петр вручает ему ключи от "фольксвагена" и говорит:

— Это тебе за то, что ты был честен и верен.

Некоторое время спустя пастор встречает своего коллегу-католика, который едет на сверкающем хромом "форде".

— За что ему такую машину? — спрашивает пастор. — Разве он лучше меня?

— Ну, знаешь, у них же целибат. Это такая большая жертва, за нее надо как-то воздать.

Потом пастор встречает раввина в "роллс-ройсе".

— Но у этого нет никакого целибата, и я хотел бы знать, почему…

Святой Петр прикладывает палец к губам:

— Тссс! Он родственник шефа.







В забытой богом галицийской глуши раввин и католический священник, единственные интеллигенты во всей округе, стали близкими друзьями. Раввина очень интересует, как происходит исповедь. После долгих раздумий священник решается взять раввина с собой в темную нишу исповедальни и позволить ему слушать исповеди.

Приходит первая женщина:

— Святой отец, я совершила тяжкий грех. Один раз изменила мужу.

— Да, дочь моя, это большой грех. Я попрошу нашего милостивого Бога, чтобы Он тебя простил. Во искупление ты должна будешь один раз прочесть "Отче наш" и пожертвовать церкви десять гульденов.

Приходит вторая женщина. Она дважды изменила своему мужу. Священник велит ей дважды прочесть "Отче наш" и пожертвовать церкви двадцать гульденов.

Внезапно священник хватается за живот и стонет:

— Мне нехорошо. Я скоро вернусь.

Раввин остается один. Приходит очередная женщина и говорит:

— Святой отец, я согрешила: один раз изменила мужу.

Раввин, понявший систему, отвечает ей:

— Дочь моя, это тяжкий грех. Я попрошу нашего милосердного Бога, чтобы Он тебя простил. Во искупление ты трижды прочтешь "Отче наш", пожертвуешь церкви тридцать гульденов и сможешь еще два раза изменить мужу.







Дочь коммерции советника Кона стоит у окна отцовской виллы и высматривает своего воздыхателя-лейтенанта, который всегда возвращается со своей ротой в казарму мимо их виллы. Свернув на ее улицу, лейтенант приказывает роте запевать. Раздается песня: "Так мы живем, так мы живем, так мы живем день за днем".

Дочка, прочувствованно:

— Папа, ты слышишь, как они поют?

— А что они поют?

— Они поют: "Так мы живем, так мы живем, так мы живем день за днем".

Отец, сдержанно:

— Но они и правда так живут.







В маленьком местечке габай (староста синагоги), выговаривает попрошайке:

— Ты здоровый парень, тебе работать надо!

На что бродяга отвечает словами ослепшего Исаака:

— Голос, голос Иакова; а руки, руки Исавовы. Что имеется в виду? Потомки Иакова (то есть евреи) должны работать голосом — канторами, торговцами, адвокатами и так далее, попрошайками в том числе, а вот потомки Исава (неевреи) — руками.







В Амстердаме один нееврей заходит в синагогу в праздник Симхас Тойра (в этот радостный день евреи танцуют в синагогах) и потом возмущенно рассказывает:

— Я своими глазами видел, как мужчины танцевали с мужчинами!







Немец-христианин влюбляется в еврейскую девушку и, чтобы жениться на ней, решает перейти в иудаизм. После обрезания раввин предлагает ему рюмку коньяка. Новообращенный просит вторую, потом третью, затем хватает бутылку и выпивает ее до дна.

Раввин сокрушенно качает головой:

— Это что — еще немецкая тяга к выпивке или уже еврейская хуцпе (наглость)?







В купе вагона сидят напротив друг друга еврей и офицер. Офицер спрашивает:

— Еврей, который час?

На что еврей отвечает:

— Уж если вы сквозь мою одежду смогли увидеть, что я еврей, то можете и время определить по часам в моем кармане.







Голландия, декабрь. Санта-Клаус в красной шапке, с ватной бородой, дарит детям пряники. Праздник лишь с натяжкой можно назвать религиозным, и поэтому евреи охотно в нем участвуют.

Мадам Кон вместе со сгорающими от нетерпения малютками ждет появления Санта-Клауса. Дети уже спели о нем все песенки, а дядя, который должен его изображать, все не идет.

Мать обращается к отцу:

— Где же он застрял?

— Сейчас появится, он уже в соседней комнате, заканчивает минху (послеобеденную молитву).







Незадолго до Рождества. Перед универмагом в Лондоне стоит Дед Мороз с длинной и даже настоящей седой бородой. Он спрашивает ребятишек, хорошо ли они себя вели и что хотели бы получить в подарок к Рождеству. Фредди хочет плюшевого медвежонка, маленькая Джоан — кукольную комнату.

Мимо проходит мальчик.

— Как тебя зовут? — спрашивает Дед Мороз.

— Довид.

— А ты хорошо себя вел? Прекрасно! Тогда ты можешь попросить себе какой-нибудь рождественский подарок. Чего ты хочешь? Ничего? Почему так?

— Потому что на прошлой неделе была Ханука (еврейский праздник, в который принято делать детям подарки), так что я подарки уже получил.

— Мазлтов! — говорит растроганный Дед Мороз. — Хацлохе ун брохе (счастья и благословения)!







Семейство Кон крестилось, они зовутся теперь Коновы. Все страшно гордятся своими красивыми новыми именами. Маленький Арончик получил старинное славянское имя Божедар.

Приходят гости. Мама спрашивает младшенького:

— Ну, мой дорогой, как тебя теперь зовут?

Мальчик угрюмо молчит.

— Скажи же нашим милым гостям! Порадуй мамочку — как зовут ее любимого мальчика?

Мрачное молчание.

— Хорошо, скажи, как зовет тебя няня, когда вы гуляете в парке?

— Ким ахер, парех (иди сюда, негодник)!







Два еврея встречаются на улице.

— Что новенького?

— Я женюсь.

— На ком?

— Ты ее не знаешь.

— Я знаю всех еврейских девушек в округе.

— Но она не еврейка.

— Ты что, хочешь жениться на шиксе (девушке-нееврейке)?

— Сам посуди: если я женюсь на еврейке, она сразу захочет норковую шубку, машину "ягуар" и поездку на самый дорогой курорт.

— А разве шикса не захочет?

— Наверняка захочет, только кого это волнует — чего там хочет шикса?







Молодой Блау, сын хозяина фирмы "Блау и К


", влюбился в нееврейку и во что бы то ни стало хочет на ней жениться. Отец рвет и мечет — ничто не помогает. Девушка переходит в иудаизм, играют свадьбу, и молодые уезжают в свадебное путешествие.

В первый субботний вечер после возвращения молодых Блау-отец сидит в конторе и с нетерпением ждет сына, чтобы принять важные деловые решения. Ждет час, ждет два — молодой человек не появляется. Наконец отец звонит ему по телефону:

— Сколько еще тебя ждать?

— Жена не разрешает мне сегодня идти в контору, она говорит: шабес — это шабес.

Блау-отец взрывается:

— Вот видишь! Я же тебе говорил — нельзя жениться на шиксе!







Молодой христианин влюбился в дочь Кона.

— Гою я никогда в жизни не отдам свою дочь! — говорит отец.

Молодой человек делает обрезание, целый год изучает Талмуд в иешиве, потом снова приходит к Кону.

— И все равно я не отдам вам свою дочь, — заявляет отец.

— Боже мой, — стонет молодой человек, — что же мне теперь делать?

— Очень просто, — советует Кон. — Поступите так, как все молодые евреи: женитесь на шиксе!







Еврей, только что принявший христианство, засыпает во время проповеди. Пастор сердится и, чтобы разбудить новообращенного, начинает говорить очень громко.

Еврей мигом просыпается и с перепугу кричит:

— Ваейро Адонай ал панав ваикро (слова из слихойс — молитвы прощения, которую читают в синагоге в дни поста и перед осенними праздниками)…







Возглас "Шма Исроэл" — "слушай, Израиль" (Втор. 6, 4) — начальные слова молитвы, которые вырываются у еврея в трудную минуту.

Одна еврейка, с тех пор как крестилась, носит на цепочке очень тяжелый золотой крест. Однажды, сидя в трамвае, она хочет гордо прикоснуться рукой к кресту — а его нет!

— Шма Исроэл! — вопит она на весь вагон. — Где мое распятие?







Адвокат Хинриксен воскресным утром совершает пробежку за пивом. По дороге ему попадается навстречу недавно перешедший в христианство коллега Розенталь, шествующий в церковь.

— Для меня, — замечает Хинриксен, — это занятие уже несколько десятков лет назад потеряло прелесть новизны.







Блюменфельд собирается в воскресенье креститься. Накануне, в субботу, он идет в ресторан и заказывает себе в последний раз все свои любимые блюда: фасолевый суп, фаршированную рыбу, гуся с кашей. Хозяин ресторана подходит к нему и спрашивает:

— Ну как, нравится?

— Отлично! — бормочет Блюменфельд с набитым ртом.

— И от такой религии, — замечает хозяин, — вы хотите отступиться?







Дочь еврея-банкира вышла замуж за графа, у которого за душой ни гроша. Ее мать говорит с гордостью:

— Вы и представить себе не можете, как граф обожает нашу Эстер! Что она ни пожелает, мы обязаны ей купить.







Доктору Ваксмахеру предстоит крещение. Он спрашивает коллегу-христианина:

— Что полагается надевать для этой церемонии?

Коллега чешет в затылке и наконец говорит:

— Да откуда мне знать? На нас тогда были только пеленки…







Берлинский профессор философии Лазарусзон крестился и сменил свою фамилию на Лассон, на что его христианский коллега заметил:

— Как только один из них хочет сойти за необрезанного, так он обрезает свою фамилию.







Кон после крещения называет себя "Джон". Его берлинский знакомый в ответ на это замечает:

— Его носу никакое "дж" не поможет!







Венский адвокат Фенигштейн крестится по протестантскому обряду. Все очень удивлены, потому что в старой Австро-Венгрии отношение к протестантам было лишь немногим лучше, чем к евреям. Но Фенигштейн все объяснил:

— Среди католиков развелось слишком уж много евреев.







Венский еврей Манделькерн переходит в лютеранство, хотя все преимущества, конечно, в Австрии имеют католики. Манделькерн объясняет это так:

— Если я сразу стану католиком, то потом меня каждый может спросить: "А кем вы были раньше?" И я буду вынужден ответить: "Евреем". А если я теперь приму католичество и кто-нибудь меня спросит, кем я был прежде, я честно отвечу: "Лютеранином".







Розенцвейг спрашивает у своего только что крестившегося друга Кона:

— Отчего ты такой мрачный? Ты чем-то огорчен?

— Конечно, — отвечает Кон. — Ведь теперь мне нужно изменить фамилию. Но как? Если я назову себя Коллен, Корен, Керн, Ковач, то каждый сразу догадается, что раньше моя фамилия была Кон.

— Но это же так просто, — отвечает Розенцвейг. — Назови себя Леви, и тогда никто в мире не догадается, что раньше твоя фамилия была Кон. (Этот совет правилен еще и потому, что фамилии Кон и Леви могут носить только потомки священнических семей.)







— Вы слышали, Менаше Йонтеф крестился!

— Еврей всегда выкрутится…







— Вы не подумываете о том, чтобы креститься?

— Нет, это для меня слишком по-еврейски!







В царской России евреи не могли сделать ни военной, ни ученой карьеры.

Преуспевшие выкресты рассуждают о причинах, побудивших их креститься. Оказывается, их две: карьера и женитьба. Но один из них заявляет:

— А я, господа, крестился по убеждению.

Все остальные хором:

— Расскажи это гоям!







Вариант.

Один профессор заявляет:

— А я крестился по убеждению.

— Расскажи это кому-нибудь другому!

— И все-таки дело обстоит именно так, — настаивает профессор. — Я с малых лет был убежден, что для меня будет лучше стать профессором в Петербурге, чем меламедом в Касриловке.







— Мой сын стал христианином.

— И что ты сделала?

— Я пожаловалась милостивому Богу.

— И что Он тебе сказал?

— Что с Его сыном произошло то же самое. И я должна поступать так, как Он.

— А как он поступил?

— Говорит, что сразу же создал Новый Завет.







Сын Шапиро крестился. Раввин упрекает старого Шапиро:

— Если в один прекрасный день Господь вас спросит: "Как ты мог допустить, что твой сын крестился?" — что ты ему ответишь?

— Ну, я отвечу: а Ваш сын?







Страховой агент, еврей, решил креститься. Битый час не выходит он от священника. Наконец, обливаясь потом, появляется в дверях.

— Ну как, — спрашивают у него, — совершил таинство крещения?

— Нет, зато я успел его застраховать.







Оппенгейм вдруг решает креститься. Все в недоумении.

— А что мне оставалось делать? — оправдывается Оппенгейм. — Мой лучший друг перешел в христианскую веру и теперь не желает общаться с евреями.







Вот какая история действительно произошла в Берлине. Христианка-ассистентка спрашивает своего профессора:

— Господин профессор, вы католик?

— Нет, я еврей. Разве вы этого не знали?

— Знать-то я знала, но я думала, что все евреи — католики.







Чиновник иудейского вида, с картавым выговором, отдыхая на водах, подружился с горбуном-профессором. Перед самым отъездом он говорит, таинственно понизив голос:

— Господин профессор, вам я могу в этом признаться: по происхождению я еврей.

— Отвечу вам доверием на доверие, — говорит профессор. — У меня на спине горб.







Аронсон, только что крестившийся, встречает раввина. Ему очень неловко.

— Это всего лишь формальность, — оправдывается он, — ведь внутри-то я остался евреем.

Раввин разглядывает его поверх очков и удивленно говорит:

— Ну, а внешне?







В понятии "гой", то есть нееврей, есть оттенок значения "грубый, примитивный, некультурный", и слово это в переносном смысле может применяться и к евреям.

В чем разница между христианином и гоем?

Христианином можно стать, а гоем нужно родиться.







Старый ростовщик Мойше стал христианином. И вот он лежит при смерти, его соборуют. После отпущения грехов священник протягивает ему распятие для целования. Мойше, глядя на крест, шепчет еле слышно:

— Три франка шестьдесят. За это больше дать не могу.







Анархист иудейского вероисповедания, приговоренный в царской России к смерти, желает перед казнью креститься.

— Это неминуемая смерть привела вас в лоно истинной веры? — спрашивает его православный священник.

— Нет. Просто я решил: если уж все равно висеть, то лучше быть гоем.







Еврейское семейство из Польши собирается эмигрировать в Париж. Глава семьи едет первым, чтобы приискать средства к существованию. Он уже полгода в Париже, а вестей от него нет.

— Может, он там взял и крестился? — горюет жена.

— Нельзя же вечно предполагать самое худшее, — утешает ее зять. — Может, он всего лишь утонул в Сене!







Еврей, недавно принявший христианскую веру и купивший себе дворянство, заполучил графский дворец вместе с прислугой. Он спрашивает камердинера:

— Когда вы должны были будить моего предшественника?

— Ровно в семь, сударь.

Новый хозяин, высокомерно:

— Меня вы будете будить без четверти семь!







Священник хотел обратить еврея в истинную веру и расписывал ему ужасы преисподней, если тот останется евреем.

— Это и в самом деле ужасно, — согласился подавленный ужасной картиной еврей, — но как вы справитесь с таким страшным огнем парой пригоршней воды для меня?







Доктор Теодор Кон, выкрест, стал священником, а потом, благодаря своей учености, — главой соборного капитула в Оломоуце, что давало ему право быть избранным в епископы. На выборы епископа каждый раз приезжал представитель императора. Когда премьер-министром Австрии был граф Тааффе, действующий епископ умер, и были назначены новые выборы. Большинство членов соборного капитула были потомками австрийской аристократии. Поскольку никто из них не желал отдать свой голос возможному конкуренту и все были убеждены, что у Кона нет никаких шансов, все отдали свои голоса именно ему — и к всеобщему удивлению Кон оказался единогласно избранным епископом.

Представитель императора немедленно послал телеграмму премьер-министру. Граф Тааффе развернул телеграмму и прочел: "Доктор Кон избран епископом Оломоуца". Граф выронил листок, схватился за голову и воскликнул:

— Ради всего святого — он хотя бы крещен?







Архиепископ Кон посылает одного из мальчиков-хористов за церковным вином. Поскольку мальчик уж слишком долго отсутствует, Кон обращается к своему причетнику, тоже выкресту, с вопросом:

— Ну и где же пропадает этот гой?







Двое друзей-евреев обдумывают вопрос, стоит ли им креститься, и идут к священнику. Им приходится очень долго ждать в прихожей, и тогда один из них говорит другому:

— Кто знает, когда он нас примет. Пойдем покуда в синагогу, успеем к минхе (послеобеденной молитве).







Известный раввин Хайес в молодости считался вольнодумцем. Когда он стал просить назначение у тогдашнего строго ортодоксального львовского раввина, тот долго не мог решиться, и сын предостерег его:

— Назначь Хайеса побыстрее раввином, не то он при своей учености того и гляди станет священником!







До Первой мировой войны в некоторых странах признавался только церковный брак, и брачные союзы между людьми разного вероисповедания были исключены.

Еврейская студентка приходит к католическому священнику-выкресту и просит:

— Я хотела бы в следующем месяце выйти замуж за католика, но ваш коллега считает, что ему нужно готовить меня к крещению целых три месяца!

— Нам и в самом деле для подготовки к крещению обычно требуются три месяца, — отвечает священник. — Но вы, с вашей еврейской головкой, играючи справитесь за несколько недель.







Один банкир взял на работу выкреста. Уже через несколько дней он говорит с раздражением:

— Я-то думал, что приобретаю еврейскую голову с христианскими манерами, а вместо этого заполучил гайскую голову с еврейскими манерами.







Служащий одной фирмы крестился. На следующий день он приносит шефу план, который ни в какие ворота не лезет. Шеф раздраженно восклицает:

— Только сутки пробыл гоем — и уже стал хамором (ослом)!







Франкфуртский банкир крестился и теперь ходит по кабинету из угла в угол, раздумывая, как бы ему преподнести эту новость своим служащим. Вдруг его осеняет. Он распахивает дверь в общий зал и кричит:

— Здрасте, евреи!







Блау и Грюн проходят мимо церкви и размышляют, не будет ли полезнее для дела, если они крестятся. Блау еще медлит, а Грюн сразу решается и, сделав крупное пожертвование в церковную кассу, уже через полчаса выходит из церкви крещеным. Блау спрашивает его на улице:

— Ну что, окропили тебя святой водой?

Блау, строго:

— Пошел вон, жид пархатый!







В одном американском городе методистская церковь назначила для стотысячного члена прихода премию в десять тысяч долларов. Кон уговаривает пастора подстроить так, чтобы за десять процентов комиссионных этим стотысячным членом стал именно он, Кон.

А дома на него наседает жена с разговорами о новой шубе, сын просит ссуду, дочь — машину. Но когда со своей просьбой приходит еще и еврейка-кухарка, Кон взрывается:

— Стоит гою немного разбогатеть, как на него тут же наскакивают евреи и тянут деньги из кармана!







Госпожа Ковач до крещения была госпожой Кон. Когда выясняется, что симпатичный католик, сватающийся к ее дочери, не кто иной, как сын старика Леви, она восклицает:

— Как удачно! Именно о таком зяте я и мечтала: чтобы он был добрым католиком из приличной еврейской семьи!







Файвл, недавно перешедший в католичество, сидит в пятницу в ресторане и ест жаркое. Случайно в тот же ресторан заходит священник, который его крестил, видит, что Файвл совершает грех, и строго замечает:.

— Почему вы позволяете себе есть мясо в пятницу?

— Это не мясо, это рыба.

Священник возмущен:

— Что я, по-вашему, слепой?

— И все-таки это рыба, — отвечает Файвл. — Я сделал все в точности, как вы, ваше преподобие. Как вы мне трижды сказали: "Ты был евреем, теперь ты христианин!" — так и я сказал жаркому: "Ты был мясом, теперь ты рыба!"

Священник, раздраженно:

— Не морочьте мне голову, просто поглядите сюда — разве это рыба?

Файвл, пожав плечами:

— А я, разве я теперь католик?







Бедный клиент — адвокату, новоиспеченному христианину:

— Теперь я и не знаю, к чему взывать: все еще к вашему доброму еврейскому сердцу или уже к вашей христианской любви к ближнему?







Шнорер (попрошайка) приходит к богатому выкресту и говорит:

— Мои единоверцы больше не хотят подавать нищему еврею. Вот я и пришел в христианский дом к набожному христианину.







— Господин ректор, из всех конкурсантов на место преподавателя математики этот кажется мне наиболее квалифицированным.

— Но он же еврей.

— С чего вы взяли? Он крещен!

— Вымоченная селедка все равно остается селедкой.







— Госпожа Герц — великолепная актриса! И при этом так молода — ей всего двадцать три года.

— Ерунда, она наверняка старше.

— Но я видел ее свидетельство о крещении!

— Если на это полагаться, мне теперь было бы три годика.







Один еврей перешел в лютеранство.

— Какое имя вы хотели бы теперь взять? — спрашивает пастор.

— Мартин Лютер.

— Вы непременно хотите носить имя нашего великого основоположника? — спрашивает пастор, задетый за живое.

— Меня зовут Маркус Леви, — объясняет еврей, — и при этом Варианте мне не придется менять монограмму на белье.







Священник спрашивает еврея, недавно обращенного в католичество:

— Сын мой, совсем ли ты избавился от остатков иудаизма?

— Отец, признаю себя виновным в двух грехах: я по-прежнему люблю кушать кошерный чолнт (густой суп, который готовят накануне субботы и хранят разогретым в печи) и гусиное жаркое. И еще — я по-прежнему боюсь собак.







Один доцент, не сумевший сделать карьеру из-за своего еврейского происхождения, решил наконец креститься. Друг упрекает его:

— Скажи, зачем ты это сделал?

— У меня было на это восемь серьезных причин, — вздыхает доцент, — жена и семеро детей.







В трех случаях воду льют без пользы: в море, в вино и когда крестят евреев.







Моисей Розенбаум, которого долгое время обхаживала католическая миссия, на смертном одре наконец уступает и соглашается перейти в католическую веру.

Падре удовлетворенно произносит:

.— Ну, сын мой, теперь ты спокойно можешь отправляться в дальний путь.

На что Моисей отвечает:

— Ну-ну, а если в конце концов окажется, что все это был обман, — как будут хохотать все наши!







В Институте Роберта Коха один выкрест-профессор жалуется своему коллеге-еврею на то, что председатель совершил бестактность — во время особенно оживленных дебатов он крикнул: "Здесь такой гвалт, как будто это синагога!" На это еврей-профессор ответил так:

— Очень хорошо, коллега, что вы столь рьяно заступаетесь за своих прежних единоверцев. Но, поскольку я знаю синагоги в еврейских местечках Польши и Галиции после Версаля, то могу лишь подтвердить: в некоторых случаях не найти более подходящей формулировки, чем "как будто это синагога".







Флекелес недавно сменил религию. Уже на первой исповеди он крадет у пастора часы и признается:

— Я украл часы. Меня это угнетает. Разрешите я верну их вам, ваше преподобие.

— Что вы такое говорите! — удивляется пастор. — Я их не возьму. Верните их владельцу.

— Я только что попытался это сделать. Но он не хочет.

— В таком случае, — отвечает пастор, — вам не за что себя корить и вы можете со спокойной совестью оставить часы себе.







Кон, недавно крестившийся, приходит на первую исповедь. Естественно, он нарушал главным образом шестую заповедь. Пастор интересуется, как часто он грешил, на что Кон отвечает:

— Патер-лебен, я пришел сюда для того, чтобы каяться, а не для того, чтобы хвастаться!







Блау и Грюн недавно крестились. Они приходят в церковь исповедаться. Первым в исповедальню заходит Грюн и, когда дело доходит до шестой заповеди, пастор спрашивает, с кем он совершал этот грех. Грюн отказывается называть имена. Пастор пытается догадаться:

— Это была Милли, что работает у булочника?

— Да что вы, нет, отец мой!

— Или Лора из мясной лавки?

— Конечно, нет, отец мой!

— Тогда, может быть, Гретль, дочь столяра?

— Что вы такое говорите, отец мой!

Поскольку Грюн упорно отказывается называть имена, он уходит из исповедальни, так и не получив отпущения грехов. А Блау не терпится узнать.

— Ну как, — спрашивает он, — получил прощение?

— Нет. Зато получил три прелестных адресочка.







Господин Вайнштейн и вся его семья прошли обряд крещения. Несмотря на это, Шмуль Гольдгевихт просит у него руки его дочери Ривки. Старику Вайнштейну это не нравится:

— Дорогой мой Гольдгевихт, ничего у вас не получится! Во-первых, вы еврей, а мы все — гои. А во-вторых, вы нищий, у вас ни гроша за душой, а для нас, евреев, это всегда самое главное.







Один из двух компаньонов-евреев, крестившись, приходит в контору с большим золотым крестом на шее. Второй ехидно ухмыляется.

— Ты ведешь себя непорядочно! — обижается новообращенный. — Разве я когда-нибудь насмехался над твоей религией?







— Я собираюсь креститься.

— Ой, твой отец перевернется в гробу.

— Но мой брат на следующей неделе тоже хочет креститься. Тогда папа опять будет лежать на спине.







Нахманзон носится с мыслью о крещении. Однако, вернувшись из поездки в Рим, он весьма пренебрежительно отзывается об образе жизни кардиналов. И все же несколько недель спустя он переходит в католичество.

— Где же тут логика? — упрекает его знакомый еврей. — После всего, что вы наговорили про кардиналов…

— Именно так! — отвечает Нахманзон. — Я подумал себе: религия, которая допускает такое, наверняка лучше всех остальных.







Маленькая Ильза Кон, сидя под рождественской елкой, спрашивает:

— Мама, а христиане тоже празднуют Рождество?







— Вы празднуете Рождество?

— Ах, нет! Мы с женой уже стары для этого, а дети — они уже крещеные.







Кон встречает Петерсена.

— Добрый день, господин Петерсен! Вот, иду на елочный базар покупать рождественскую елку. Вы тоже будете наряжать елку?

— Да нет, зачем? Что я вам, еврей, что ли?







— Папочка, в каком возрасте можно стать евреем?

— Золотце мое, это не имеет никакого отношения к возрасту!

— Как не имеет? Смотри: я еще маленький, и я христианин. Вы с мамочкой немного старше, но тоже еще христиане. А вот дедушка — тот уже еврей!







Сын набожного еврейского адвоката крестился. Коллеги адвоката, сплошь христиане, насмехаются над ним по этому поводу.

— А я этим доволен, — говорит им адвокат. — Мой сын, к сожалению, слишком глуп, чтобы прожить, оставаясь евреем.







В прежней Австрии было время, когда всех обратившихся в католическую веру церковь награждала небольшой денежной премией.

Старик Капланович, бедняк из бедняков, вдруг решает креститься. Со всех сторон на него сыплются упреки.

— Может, кто-нибудь из вас может мне сказать, — оправдывается Капланович, — где мне еще взять денег на мацу?







Когда выяснилось, что некоторые евреи, чтобы вырваться из нищеты, переезжали с места на место и везде крестились, получая за это небольшую мзду, церковь выплаты прекратила.

— И в самом деле, мы народ, на который сыплются удары со всех сторон, — сказал на это один попрошайка, прежде живший на церковные выплаты. — Был у нас один-единственный легкий способ подзаработать, так и его отобрали!







Об одном бедном еврее, жившем на общинные деньги, стало известно, что он тайком принял христианство. Его все позорили, потому что он и после этого продолжал получать денежную помощь от еврейской общины.

На это бедолага, крестившийся только ради церковной премии, ответил так:

— Евреи перешли вместе с Моисеем целое Красное море и все равно остались евреями и пришли в Землю обетованную. А мне вы устраиваете такой скандал из-за нескольких капель воды!







Почему мешумад (крестившийся) живет хорошо, а гер (перешедший из христианства в иудейскую веру), напротив, плохо? Потому что мешумад имеет еврейскую голову и гойскую судьбу, а гер — гойскую голову и еврейскую судьбу.







Время насильственного крещения в Испании миновало, исповедовать иудейскую религию уже не опасно. Один приезжий заходит в храм, где находится чудотворная статуя Мадонны.

Ризничий объясняет:

— Если еврей подойдет к этой статуе, она начнет лить слезы.

— Чепуха, — отвечает приезжий. — Вот я — еврей!

Ризничий, осторожно оглядевшись по сторонам:

— Только никому не говорите, но я тоже еврей.







Следующая история показывает, как трудно понять чужую религию. Когда католические священники подходят к алтарю, они обнажают голову.

Кон размышляет, стоит ли ему креститься.

— А ты сходи в церковь и посмотри сам, — советует ему приятель. — А я подожду тебя в кафе.

Через час Кон приходит в кафе и злобно сопит:

— Не стану я переходить в католичество! Сплошной обман! Представь себе: полно народу, впереди на возвышении стоит один большой гой (священник) и один маленький гой (причетник), что-то вроде нашего шамеса. Потом большой гой идет куда-то и прячет свою ермолку (кипу, какую набожные евреи носят весь день), а сам поднимает большой шум: "Вы не видели мою шапку?" — "Нет, мы не видели твою шапку!" — отвечают ему хором. Большой гой ходит по церкви и ищет свою шапку. Берет в руки толстую книгу и сдвигает ее в сторону, но за ней шапки нет. Он открывает небольшой ящичек и заглядывает внутрь, но и там нет его шапки. Тогда он опускается на колени и ищет под столом — нет ермолки, и все тут. Наконец маленький гой берет кошель для сбора денег, идет с ним по рядам и собирает деньги, чтобы купить на них новую ермолку. А как только деньги собраны — ермолка тут же находится… Ну, и как ты думаешь, хоть кто-нибудь из верующих получил назад свои деньги?







Один миссионер оказывается выкрестом, бывшим раввином. Правоверный еврей горько его упрекает, но миссионер возражает ему:

— Я не изменил своих убеждений. Раньше, когда я был раввином, я проповедовал, что Мессия придет. Сегодня я проповедую, что Он уже пришел. А сам я с малых лет был уверен, что Он не пришел и не придет.







Один австрийский политик, крещеный еврей, заявил как-то:

— В моем лексиконе слова "страх" нет вовсе!

На что другой политик с улыбкой заметил:

— Господин статс-секретарь, поищите-ка в словаре на букву "м" слово "мойре" (на идише "страх")!







— Должен рассказать вам смешную историю, которая произошла со мной, — говорит Ицкович. — Вы ведь знаете, что я католик…

— Ха-ха-ха! Уже смешно!






Медицина и гигиена


Два господина знакомятся в купе железнодорожного вагона:

— Мюллер. Хирург.

— Волленштейн. Специалист по обрезанию в религиозной общине города Плоцк.

— Хирург, иронически:

— А мы с вами, оказывается, коллеги!

— Что вы такое говорите! Я же специалист!







— Доктор, дорогой, я стал плохо слышать. Сам себя хвалю — и не слышу.

Доктор выписывает рецепт:

— Вот вам лекарство, принимайте три раза в день по десять капель.

— И что, я буду лучше слышать?

— Нет, но станете громче хвастаться.







— Дорогой доктор! У меня такое, извините, дерьмо, что если его куснуть, то можно сломать себе зубы!

— Мойше, ведите себя прилично и не выражайтесь. Вот, возьмите рецепт и принимайте это лекарство.

На следующий день Мойше встречает доктора в синагоге и, сияя от радости, рассказывает:

— Доктор-лебен, у меня теперь такое дерьмо, что им можно полоскать горло!







У еврея тяжело больна жена. Он шлет телеграмму знаменитому венскому профессору Нотнагелю и просит его приехать в Лодзь за гонорар, соответствующий уровню медицинского светила. В Лодзи он встречает профессора на вокзале, весь в трауре, и скорбно сообщает:

— Моя бедная жена умерла. Но вы, господин профессор, не должны понести убытки. Сегодня пятница, и я попрошу вас прийти вечером в нашу синагогу. Многие жаждут попасть к вам на прием, так что вы в целом, разумеется, получите тот гонорар, который я обещал вам за консультацию моей жены.

Сказано — сделано. Больных собралась целая толпа, так что Нотнагель получил причитавшуюся ему сумму. На следующий день еврей провожает профессора на вокзал и признается:

— Понимаете, я никогда не смог бы позволить себе пригласить вас на консультацию, господин профессор. Но моя жена была вчера среди тех евреев, которых вы обследовали, так что консультация обошлась мне намного дешевле.







Бедные евреи в Берлине, чтобы немного улучшить свое финансовое положение, играли роль "буксира" для своих родственников из провинции, приезжавших ненадолго в Берлин. Они встречали их на вокзале, подыскивали им жилье, договаривались о деловых встречах и консультациях у медицинских светил — все это, естественно, за вознаграждение.

Однажды такой "буксир" приводит свою тетушку к известному терапевту профессору Сенатору.

— На что жалуетесь? — спрашивает профессор.

— В моем животе настоящий кало-концерт.

Профессор в недоумении, он вопросительно смотрит на

"буксира" — перевод тоже входит в его обязанности.

— Извините меня, пожалуйста, за то, что вмешиваюсь, — поясняет он. — Господин профессор, вероятно, не знает этого иностранного выражения. Моя тетушка хочет сказать: у нее в животе бурлит.







Еврейская дама приходит к профессору-христианину.

— Как давно вы страдаете от своего недуга?

— С самого Тиша-Беав (день поста в августе).

— Что такое "Тиша-Беав"? — интересуется профессор.

— Это день разрушения Иерусалимского храма две тысячи лет назад.

— И с этим вы приходите ко мне теперь? Я не могу помочь беде, которая случилась так давно.







Галиция, 1918 год, конец войны. Дизентерия и холера косит всех подряд. Среди ночи двое санитаров стучат в дверь гостиничного номера:

— Господин Бромбергер, нас прислал хозяин отеля. Он боится инфекции, а вы наверняка заболели. Сегодня ночью вы двенадцать раз ходили в туалет.

— Это верно, — отвечает Бромбергер. — Но одиннадцать раз туалет был занят.







— Я заболел в дороге и два месяца пролежал в городе. Это обошлось мне в две тысячи рублей.

— Обидно! Заболей ты в нашем местечке, за такие деньги ты бы мог два года болеть.







Старик Катценштейн пришел к врачу. Тот осмотрел его и сказал:

— Это все не страшно. С вашими болячками вы можете протянуть до восьмидесяти лет!

Катценштейн, испуганно:

— Господин доктор, чего вы от меня хотите? Мне уже восемьдесят пять!







Еврей говорит врачу:

— Давно известно, что все врачи попадут в ад. Но вы определенно попадете в рай, ибо я могу засвидетельствовать: никакой вы не врач!







Гольдберг приезжает в город обследоваться у врача. Тот просит сдать мочу на анализ, и Гольдберг приносит целую бутылку.

— А еще больше вы не могли притащить? — раздраженно спрашивает врач.

Гольдберг молча сносит упрек.

На следующий день он получает результаты анализа и радостно телеграфирует своей семье: "Мы все здоровы!"







Вариант.

Врач ставит диагноз: диабет.

На это Гольдберг отвечает, побледнев:

— Доктор-лебен, то была моча от всей моей семьи. Теперь мне придется принести двенадцать бутылок, чтобы мы могли узнать, у кого именно диабет!







Йойне приносит мочу на анализ. Врач предупреждает:

— Это будет стоит один рубль.

— Так дорого? За одну работу? — удивляется Йойне. — Материал-то я поставляю сам!







— Нас, евреев, — такое уж наше еврейское счастье! — бьют со всех сторон. Если гой испытывает жажду, он выпивает пару кружек пива. А если еврей испытывает жажду, он сдает кровь на сахар.







У Симхи головная боль, и он хочет пойти к врачу.

— Из-за головной боли к врачу не ходят, — отговаривает его друг.

Но Симха объясняет:

— Врачу тоже жить нужно!

Он получает у врача рецепт и шагает с ним в аптеку.

— Да не будь ты дураком, — опять уговаривает друг, — головная боль сама пройдет!

— Помолчи, — останавливает его Симха, — аптекарю тоже жить нужно.

Симха приносит лекарство из аптеки и выливает его в канаву.

— Боже мой, — причитает друг, — такое дорогое лекарство — и в канаву!

На что Симха:

— Мне же тоже жить нужно!







Когда старый Мориц умер, другой старик на бирже вздохнул:

— Если уж такой человек, как Мориц, может умереть в восемьдесят шесть, то никто не может быть спокоен за свою жизнь.







Старый биржевик Залингер заболел. Друзья утешают его — он обязательно поправится и доживет до девяноста.

— Ах, — уныло замечает Залингер, — почему Господь должен призвать меня к Себе в девяносто, если может получить меня и в восемьдесят?







Биржевой маклер лежит в постели, у него жар. Жена сообщает врачу:

— Всю ночь у него колебалось между тридцатью восемью и тридцатью девятью.

— Маклер, слабым голосом:

— При сорока — продавать.







Еврей жалуется врачу на очень неприятный болезненный кашель. Врач выписывает ему рецепт:

— Три раза в день принимайте по стакану этого слабительного.

Спустя два дня еврей опять приходит к врачу.

— Ну, — спрашивает врач, — все еще кашляете?

— Что вы, доктор, боюсь!







Еврейка жалуется профессору:

— У меня нет аппетита.

Профессор прописывает ей какое-то лекарство. Через несколько дней она снова приходит на прием.

— Ну как, помогло? — спрашивает профессор.

— К сожалению, нет, — вздыхает пациентка. — Я долго ждала, когда подействует, а как увидела, что аппетита все нет и нет, так взяла и покушала без аппетита.







Бенцион прошел обследование у профессора и положил тому на стол три рубля.

— Обследование стоит у меня десять рублей, — замечает профессор.

— Простите, пожалуйста, — защищается Бенцион, — а мне сказали пять…







Профессор имеет привычку брать за первую консультацию пять рублей, за последующие — три. Зоншайну хочется сэкономить два рубля и, входя к профессору, он весело восклицает:

— Добрый день, господин профессор, а я опять к вам!

Профессор обследует его и говорит:

— Диагноз прежний. Продолжайте принимать то же лекарство.







Любящие наследники вокруг постели больного дядюшки. Один из них расспрашивает врача, который обследовал больного, и огорченно сообщает остальным:

— Пока нет водянки, никакой надежды нет.







Еврея собираются оперировать. Он лежит на операционном столе с наркозной маской на лице.

— А теперь начинайте спокойно считать, — говорит ему анестезиолог.

Еврей считает:

— …девяносто восемь, девяносто девять, рубль!







Еврей заказывает в аптеке слабительное и хочет его принять тут же. Аптекарь спрашивает, далеко ли живет покупатель, и соответственно составляет лекарство. Когда этот еврей заходит еще раз, аптекарь спрашивает:

— Ну, подействовало как следует?

— Нет, на два метра раньше!







— Подействовало ли мое слабительное? — спрашивает врач.

— Так точно, дважды.

— Только два раза?

— Так точно. Первый раз — от полудня до полуночи и второй раз — от полуночи до полудня.







Мать основателя банкирского дома Ротшильдов была уже очень стара. Однажды, осмотрев ее, врач сказал:

— Увы, я не могу, к сожалению, сделать вас моложе.

На это старая дама возразила:

— И не надо. Я хочу только стать старше.







Из записной книжки фельдшера: "Существует только два абсолютно надежных средства против желтой лихорадки. Оба не помогают".







Второй рецепт из записной книжки фельдшера: "Хорошее средство против зубной боли: в теплых штанах сесть на холодную печку. Не помогает, но ведь не вредит и ничего не стоит".







Знахарь тяжело болен. Местный доктор по этому случаю забывает все ссоры и спешит к своему конкуренту. Сидя на краешке кровати, врач щупает пульс.

— Господин доктор, — еле слышно шепчет знахарь, — между нами: зачем обманывать друг друга и наших пациентов? Мы-то с вами точно знаем, что никакого пульса не было и нет…







Липе, красильщик по профессии, лежит с высокой температурой. Фельдшер щупает его пульс и объявляет:

— Скарлатина!

— Глупости, — протестует Липе. — Во-первых, мне семьдесят лет, а во-вторых, я еще в детстве болел скарлатиной.

— А красные пятна у вас на руках?

— Так ведь я красильщик!

— Ваше счастье, — говорит фельдшер, — а то бы это наверняка была скарлатина.







Раввин маленькой и бедной общины приходит к фельдшеру с зубной болью. Тот вырывает ему больной зуб и говорит:

— Я не возьму с вас платы. Скоро будут праздники — считайте это моим подарком.

— Хорошо, — соглашается раввин. — Только никому об этом не рассказывайте! Иначе община, вместо того чтобы прислать мне денег на праздники, попытается вырвать мне оставшиеся зубы.







— Ну, господин Мандельштам, вы идете на поправку! Правда, у вас еще немного отекают ноги, но я не придаю этому никакого значения.

— Господин доктор, если бы у вас отекали ноги, я бы тоже не придавал этому никакого значения.







Кон выходит из кабинета врача и сталкивается со своим другом-заикой. Тот спрашивает:

— Ч-ч-то у т-т-те-е-бя з-з-за б-бо-лезнь?

— Простатит.

— А-а-а ч-ч-т-о эт-то т-та-к-к-ое?

— Видишь ли, я писаю примерно так, как ты говоришь.







Еврей из какого-то медвежьего угла в Галиции приезжает в Вену и хочет за углом справить малую нужду. Подходит полицейский и объясняет, что в Вене это делать запрещено. Еврей в отчаянии мечется по улицам — и вдруг видит вывеску еврейского доктора. Он тут же вбегает к нему в кабинет.

— Господин доктор, — вопит он, едва сдерживаясь, — я не могу пописать!

Доктор приносит сосуд и говорит:

— Сейчас мы возьмем пробу… Погодите, но вы же запросто это делаете!

— Конечно, — соглашается еврей, — но только когда мне разрешают.







Старый еврей:

— Господин доктор, я не могу помочиться.

— А сколько вам лет? — спрашивает доктор.

— Девяносто.

— И с этим вы приходите ко мне? Если вам девяносто лет, то вы уже достаточно помочились на своем веку.







Пациент приходит к еврею-врачу и жалуется на кашель.

— Сколько вам лет? — интересуется доктор.

— Семьдесят.

— В тридцать лет вы кашляли?

— Нет.

— А в пятьдесят?

— Нет.

— Ну и когда же вам еще кашлять, если не теперь?







Еврей приходит к врачу-еврею и не успевает начать рассказ о цели своего прихода, так как врач раздраженно рявкает:

— У меня нет времени на разговоры. Быстро раздевайтесь!

— Но, господин доктор…

— Молчите и раздевайтесь!

Напуганный еврей раздевается. Врач обследует его и удивленно заключает:

— Зачем вы ко мне явились? Вы же совершенно здоровы.

Еврей, обрадованный, что ему разрешили говорить:

— Господин доктор, я пришел по поводу взносов на нужды еврейской общины…







Пинчевер — врачу:

— Когда я наклоняюсь вбок, а потом изгибаюсь и в то же время одну руку сверху, а другую снизу поворачиваю к спине, то у меня страшно болит все тело.

— А для чего вам такая изощренная гимнастика? — удивляется врач.

— Ну, а как, по-вашему, я могу иначе надеть пальто?







Два еврея с тяжелыми вывихами стопы лежат в лазарете. Один вопит при каждом осмотре, второй переносит осмотр молча.

— Ты у нас герой, — восхищается первый.

— Нет, — возражает второй, — просто я хитрее тебя: показываю врачу только здоровую ногу.







Еврей жалуется глазному врачу:

— С некоторого времени я стал плохо видеть.

Врач показывает ему таблицу с буквами, но оказывается, что пациент может читать только по-еврейски. Врач, случайно тоже еврей, приносит молитвенник. Еврей читает без труда. Врач медленно отодвигает книгу все дальше, вот она уже в трех шагах от еврея — а тот все чешет по тексту без всяких усилий.

— Но послушайте! — удивленно восклицает врач. — Вы же прекрасно видите!

— При чем тут зрение? Какой еврей не знает молитвы наизусть?







Старый евреи жалуется врачу:

— Левым ухом я уже ничего не слышу.

Врач осматривает его уши и говорит:

— К сожалению, ничего поделать нельзя. Это все возраст.

На что еврей возражает:

— Разве левое ухо у меня старше, чем правое?







Доктор спрашивает у матери больной девочки, лежащей с высокой температурой:

— А ночью девочка бредила?

— Да, — отвечает мать, — но только совсем жидко.







— У вас был озноб? — спрашивает врач больного.

— Озноб? Не понимаю вопроса.

— Я имею в виду — зубы у вас стучали?

— Не знаю, ночью они лежали в стакане с водой. Но кажется, все же немного постукивали.







Шмулович у врача:

— Господин доктор, что мне делать? Печень болит, ноги ватные, пульс с перебоями, желудок ничего не переносит, и я сам тоже чувствую себя нездоровым.







Половину жизни тратят на то, чтобы заработать деньги.

А во второй половине тратят деньги на то, чтобы вернуть себе здоровье.







Главный врач больницы, еврей, у постели больного:

— У вас повысилось давление, пульс неровный, кожные покровы пожелтели… — Очень громко, тоном, не терпящим возражений: — Вы съели яйцо!

Пациент, робко:

— Д-да, господин профессор!

— Дорогой друг, если вы не будете следовать моим указаниям, я не смогу вас вылечить!

В коридоре ассистент говорит врачу:

— У меня нет слов! Как вы могли догадаться?

Тоже мне фокус! У него рубашка измазана желтком.







Нищий еврей приходит к врачу. Тот прописывает ему лекарство, а поскольку ему жалко беднягу, то он не только обследует его бесплатно, но еще и дарит ему двадцать крон. Спустя несколько месяцев он случайно встречает еврея на улице и спрашивает, как его дела.

— Мои дела намного лучше, чтоб не сглазить! Вы были очень добры ко мне и подарили мне двадцать крон, так что я мог себе позволить пойти на прием к дорогому, настоящему доктору.







Старик Фейгин приходит на консультацию к врачу. Тот советует:

— Меньше курить, меньше пить и, господин Фейгин, меньше сил тратить на женщин.

Фейгин, улыбаясь, грозит врачу пальцем:

— Ну вы и льстец!







В больнице Святого Иосифа в Нью-Йорке пациент-христианин просыпается после операционного наркоза, мало-помалу приходит в сознание и подзывает медсестру:

— Сестра, что это значит? Я лег в больницу ради операции на сердце — и вдруг обнаруживаю у себя еще одну повязку намного ниже!

— Ох, — отвечает та, — это такая фантастическая история! Когда доктор вскрыл вашу грудную клетку, он обнаружил неожиданные осложнения, с которыми он не смог бы справиться, но, к счастью, знаменитый хирург доктор Кон был рядом и согласился довести операцию до конца. Он оперировал вас в большой операционной, и все врачи, ассистенты, медсестры и даже санитарки сбежались, чтобы посмотреть, как он работает своими волшебными пальцами. Это была сказка! Все сидели тихо, как в церкви. И потом, когда он кончил, все присутствовавшие устроили ему бурную овацию. Это был настоящий триумф! Доктор Кон раскланялся во все стороны, а потом, на бис, сделал вам еще и обрезание!







Доктор говорит Роту:

— Ваш грипп вылечен. Вы должны мне десять злотых.

— А я думал, меня вы лечите бесплатно.

— С чего бы это?

— Так ведь я заразил гриппом все наше местечко!







— Йоселе, я проглотил булавку!

— И ты из-за такой этой ерунды орешь как резаный? Можно подумать, что ты проглотил бриллианты! Вот тебе другая булавка.







Латинское выражение "Praesente medico nihil nocet" (в присутствии врача ничего не вредно) Мориц перевел так: "Презенты доктору не вредят".







— Почему ты держишься за щеку?

— У меня зуб болит. Уже четыре ночи не спал!

— Если бы у меня так болел зуб, я сразу пошел бы его вырвать.

— Если бы у тебя так болел зуб, я тоже сразу послал бы тебя его вырвать.







У зубного врача.

— Доктор, три зуба с дуплами! Их надо вырвать, только без анестезии и прочих сложностей!

— Браво! Садитесь в кресло.

— А мне-то зачем? Я говорю о моей жене, она ждет в приемной.







У Блюменталя болит зуб. Врач предупреждает:

— С анестезией вдвое дороже.

Блюменталь дает сделать себе анестезию и… удирает.

Вечером зубной врач рассказывает в кафе:

— Странная история! Ко мне сегодня пришел на прием некто Блюменталь, попросил сделать ему анестезию и после этого сбежал.

Другой зубной врач говорит:

— Ко мне тоже пришел сегодня еврей с таким именем и попросил вырвать у него зуб без анестезии!







В провинциальном городе молодой врач открыл собственную практику. Он хочет завоевать популярность у местных жителей.

К нему приходит католический священник, он лечит его бесплатно. В благодарность священник присылает врачу несколько бутылок хорошего вина.

Протестантский пастор в благодарность за бесплатное лечение посылает жирного поросенка.

Наконец, приходит раввин. Его врач тоже лечит бесплатно. Восхищенный раввин посылает ему другого раввина.







Богобоязненный раввин тяжело болен.

— Надо надеяться на Бога, чтобы все окончилось благополучно, — уклончиво говорит врач.

— Надеяться на Бога, — отвечает раввин, — я могу лучше вас. Для этого вы мне не нужны. Лучше скажите, могу ли я надеяться на вас!







Раввин говорит на прощание своему ученику:

— Желаю тебе иметь в жизни много забот!

— Ребе, как вы можете желать мне такое?

— Это самое лучшее пожелание! Если у человека много забот, он обычно здоров. А у больного есть только одна забота: выздороветь.







Некий берлинский еврей жил в одном доме с профессором медицины Вексельманом. И частенько пользовался соседством для бесплатных консультаций.

Однажды ночью он танцевал на вечеринке у себя дома, случайно порезал себе палец и сразу же разбудил профессора. Тот осмотрел палец и сказал:

— Вам нужно срочно обратиться в дежурную аптеку и купить антисептический пластырь.

Еврей побелел как полотно.

— Это так опасно?

— Я бы так не сказал. Но если вы будете ждать до утра, то ранка затянется сама собой.







Большинство врачей-психоаналитиков и множество их пациентов — евреи. Поэтому в Нью-Йорке психоанализ иронически называют "еврейской наукой".

Дом преуспевающего психоаналитика в Нью-Йорке. При входе два указателя: мужчины — женщины. Выбираешь, кто ты есть, и идешь дальше.

Опять два указателя: мать любима — мать ненавидима. Решаешь и идешь дальше.

Опять два указателя: отец любим — отец ненавидим. Выбираешь и идешь дальше.

Перед тобой две двери с надписями: доход выше 10 ООО долларов — доход ниже 10000 долларов. Решаешь: ниже 10000, открываешь дверь — и оказываешься на улице.







Психоаналитик:

— Господин Голдберг, вы что — на все вопросы отвечаете вопросом?







Психоаналитик объясняет:

— Миссис Гинсберг, смотрите на это дело так: в вас существуют две личности. Одна — кошерная, другая — трефная.







У психоаналитика звонит телефон:

— Я попал к доктору Финкельштайну, который лечит от безумия?

— Совершенно точно.

— Сколько стоит у вас консультация? Мне очень нужно.

— Пятьдесят долларов.

— Пятьдесят долларов? Я еще не настолько обезумел!







Старый еврей стал говорить сам с собой, и сыновья пригласили к нему доктора. Еврей обиделся:

— Впервые в жизни стал говорить с разумным человеком, а меня хотят убедить, что я умалишенный!







— Доктор, со мной что-то не в порядке: с некоторых пор я постоянно говорю с самим собой.

— Это же замечательно! — восклицает врач. — Вы можете говорить себе разные приятные вещи.

— Нет, доктор, вы не знаете, какой я нудник!







Кон говорит своему другу:

— Мой Мориц мочится в постель. Но самое печальное, что это его огорчает.

— Это дело поправимое. Сходи с ним к психиатру.

Несколько недель спустя:

— Ну как, вылечил психиатр твоего Морица?

— Да.

— Значит, он больше не мочится в постель?

— Да нет, мочится. Но больше не обращает на это внимания.







У психоаналитика:

— Доктор-лебен, вы должны мне помочь! У меня такое ощущение, будто у меня по всему телу ползают змеи.

Психоаналитик, в ужасе отшатывается:

— Не подходите так близко!







Разговор в Нью-Йорке:

— Миссис Гинсберг, как дела у вашего сына?

— У него, к сожалению, эдипов комплекс.

— А, подумаешь — эдипов-шмедипов! Главное, он любит свою мамочку!







Мать, хвастливо:

— Видите, как мой Мориц меня любит! Он пишет, что каждый день ходит к психоаналитику и целый час разговаривает с ним обо мне!







Нью-Йорк. Бабушка становится немного странной. Поэтому семья решает повести ее к психоаналитику. Бабушка знает только идиш, но им удается отыскать психоаналитика, говорящего по-еврейски. Поначалу тот пытается составить себе картину общего состояния бабушки. Он поднимает ложку и спрашивает:

— Вое ис дос (что это такое)?

— Дос ис а лефл (это ложка), — говорит бабушка.

— А это что такое? — спрашивает врач и поднимает вилку.

— Дос ис а гопл (это вилка), — говорит бабушка.

Врач поднимает солонку и опять спрашивает:

— А это что?

— Дос ис, — отвечает бабушка, — a fallic symbol (фаллический символ, англ.).







У делового человека случился нервный срыв, и он пошел к психоаналитику.

Тот приказывает:

— Ложитесь на кушетку и говорите все, что придет в голову!

Пациент молчит. Тогда психоаналитик предупреждает его:

— Учтите, каждая минута здесь стоит один доллар!

Бизнесмен продолжает молчать, спустя час платит

шестьдесят долларов и уходит. То же самое повторяется и при втором визите. При третьем визите пациент наконец открывает рот:

— Я хотел бы кое о чем вас спросить, доктор. Возможно ли мое финансовое участие в вашем деле?







Отец с сыном идут в баню.

— Тьфу, какие же у тебя грязные ноги! — говорит отец.

— Но, папа, у тебя ноги еще грязнее!

— Как ты можешь сравнивать? — возмущается отец. — Я же на тридцать лет старше!







Девушка-кассирша в бане предупреждает:

— Если вы купите двенадцать билетов сразу, то получите скидку.

Вайнштейн, меланхолично:

— Откуда мне знать, проживу ли я еще двенадцать лет?







— Не важно, надо — не надо, но раз в год я обязательно хожу в баню….







Старый еврей задумчиво влезает в бадью и бормочет:

— Как быстро пролетает год!







У венского специалиста по болезням ног.

— Ноги вы могли бы помыть как следует!

Еврей из Румынии:

— Это мне уже советовал доктор у нас дома, но я подумал: прежде чем его послушаться, спрошу-ка я совета у венской знаменитости.







Ицик входит в отель "на час" в сопровождении дамы.

— Ваше имя, пожалуйста? — спрашивает портье.

— Пишите: господин Фиш (рыба) с супругой.

— Хотите номер с ванной?

— Зачем? Ведь это всего лишь мой псевдоним.







Вариант.

Портье:

— Господин Фиш, вам комнату с ванной?

— Чепуха, меня только зовут Фиш.







Служанка Левенштейнов заболела, и хозяйка вынуждена одна выполнять всю домашнюю работу. Ко всем бедам еще и печка прогорела, ей приходится очищать ее от золы и сажи. Она показывает мужу руки и жалуется:

— Посмотри сюда, Шлоймо! Руки становятся похожи на ноги…







Поезд тащится по Галицийской равнине. В вагоне невыносимая жара. Еврей, возвращающийся из окружного города, стаскивает тесные сапоги.

— Ноги у меня притомились, — извиняется он перед соседом.

— Притомились? Судя по тому, какая от них вонь, они уже давно скончались!







Весенним днем в кафе.

— Господин Ребшток, я вас спрашиваю, что будет летом…

— Ничего такого особенного. Семейство уедет за город, цены немного подрастут.

— Да нет, я вас спрашиваю, что будет летом…

Опять Ребшток его перебивает:

— Ну что же еще? Будапештский "Орфей" покажет новую программу, а Лаузицер обанкротится.

— Дайте же мне договорить! Я хотел сказать: что будет летом, если ваши ноги уже теперь так воняют?







Венгерский юморист Каринти, полуеврей, так объяснял переход евреев через Красное море: "Красное море предпочло расступиться на две стороны, нежели вымыть ноги евреям. Вот как случилось, что евреи прибыли в Будапешт с сухими ногами".







— Господин Лилиенблюм, — говорит учитель, — никто из учеников не хочет сидеть рядом с вашим Морицем. От него такой запах, что выдержать нельзя.

— Ну и что? — возражает Лилиенблюм. — Я посылаю к вам сына для того, чтобы он чему-то научился, а вовсе не для того, чтобы вы его нюхали. Он не роза!







Вариант.

В ответ на возмущенную записку учителя "Ваш Миша плохо пахнет":

— Мой Миша не роза, его нужно не нюхать, а учить.







Блау входит в магазин деликатесов. И глазам своим не верит: перед ним стоит Грюн, которого он уже много лет не видел!

— Боже праведный, Грюн, — это правда ты?

— Прошу тебя, перестань! Конечно, это не я, это сыр…







В день свадьбы Хаим Рот приходит утром в баню и покупает билет в кабинку с ванной.

— Вам придется немного подождать, — говорит кассирша, — все кабинки заняты.

Рот, удивленно:

— Что, сегодня у всех свадьба?







— Тебе никогда не приходит охота помыться?

— Приходит. Но я умею бороться со своими желаниями.







— Вы уже привлекались к ответственности? — спрашивает судья.

— Да. Пять лет назад я купался в запрещенном месте.

— А с тех пор?

— С тех пор я больше не купался.







— И в таком виде ты собираешься идти на благотворительный бал, Сара? Это невозможно! Либо подтяни декольте повыше, либо помойся пониже!







Кон — служанке:

— Анна, если явится Леви и захочет, чтобы я вернул ему деньги, скажите, что я сижу в ванне и не могу его принять.

Спустя час Леви приходит, и служанка ведет его в ванную к Кону…

Когда Леви уже ушел, Кон выговаривает девушке:

— Почему вы ему не сказали, что я в ванне?

— Я сказала, но он ответил, что это неправда, потому что в октябре никто уже не купается.







Тюрьма.

— Господин Блау, вам пора помыться!

— Неохота.

— Но так положено по инструкции! Когда вы в последний раз мылись?

— Что значит "в последний раз"? Я же впервые в тюрьме!







Блох приходит к Леви и видит, что тот припал к щелке и заглядывает в ванную комнату.

— Леви, что это ты делаешь?

— Тсс! Я смотрю, как моя жена моется в ванне!

— Ты что, за двадцать лет ни разу не видел ее голой?

— Голой-то видел. Но чтобы она мылась…







Ночлежка в Бердичеве. Дама выходит из туалета и жалуется хозяину:

— Отвратительно! Весь туалет засижен мухами!

— Советую ходить в туалет между двенадцатью и двумя часами, тогда все мухи в кухне.







— Как называются вши на идише?

— Киним (ивритское слово).

— А в единственном числе?

— Вши в единственном числе у нас не бывают.







Йоэль плюнул на тротуар возле венской Оперы и заплатил за это десять шиллингов штрафа, после чего спросил полицейского:

— Вы не скажете, как заполучить место вашего генерального представителя по Бердичеву?







— Я могу угадать, что ты вчера ел на обед!

— Это угадать невозможно!

— А я смогу. Ты ел (уставясь в бороду) лапшу и кислую капусту.

— А вот и не угадал! Это было позавчера!







— Что за человек Леви?

— Этот-то? Беспринципная тряпка! Меняет свои убеждения, как белье, раз в квартал!







— У вас есть семья?

— Нет, я холостяк.

— Ну, может быть, есть братья или двоюродные братья?

— Нет.

— Возможно, сосед по комнате?

— Тоже нет.

— Ну, тогда я не знаю.

— Чего вы не знаете?

— Кто носит ваши рубашки, пока они еще чистые!







Богач пригласил в гости двух бедных родственников, но с одним условием — чтобы они заранее поменяли белье.

Оба пообещали. Когда они уже направляются в гости, один размышляет вслух:

— И что ему от того, что мы с тобой поменялись рубашками?







Старый меламед приезжает в город, чтобы повидать своего разбогатевшего ученика. Тот хочет доставить старику удовольствие и берет его с собой в театр.

— Но вы должны мне пообещать, — требует он, — что обязательно смените носки.

Вечером в театре среди зрителей, окружающих меламеда, распространяется сильное беспокойство.

— Вы действительно сменили носки? — спрашивает ученик.

Меламед обижен:

— Я так и знал, что вы мне не поверите, и поэтому захватил с собой старые носки в качестве доказательства. Вот они, у меня в нагрудном кармане!







Файвл, задумчиво:

— Вот руки все иногда моют. Почему же никогда не моют ноги?







Сын, уже много лет живущий в Берлине, приезжает в местечко повидаться со стариками родителями. Утром отец с интересом наблюдает, как сын совершает туалет.

— Что это ты делаешь? И вообще что это такое?

— Это зубная щетка. Я чищу зубы.

Отец оскорблен до глубины души:

— Знаешь, Ицик, на твоем месте я бы уж заодно и крестился!







Вариант.

— Скажи, Ицик, ты все еще обрезан?







— Моисей, от тебя плохо пахнет. Надо сходить в баню и помыться.

Моисей скрепя сердце идет, но возвращается мрачнее тучи.

— Никогда больше не пойду туда, Сара! Во время мытья я потерял жилетку!

Проходит год.

— Моисей, ты опять плохо пахнешь! Придется пойти в баню.

Он идет и возвращается сияющий.

— Сара, я нашел свою жилетку! В тот раз я ее надел под рубашку.







Бедный еврей приезжает к своему разбогатевшему брату в Берлин как раз в тот момент, когда у того собралось изысканное общество. После некоторых колебаний богатый брат разрешает бедному войти в гостиную, но строго наказывает, чтобы он не чесался. Бедняк обещает. Поначалу он с большим интересом прислушивается к разговору благородных гостей, который вращается вокруг перемещений по службе в офицерской среде. Но постепенно у него начинает страшно чесаться все тело. Он вертится так и сяк, встречает злобный взгляд брата. Тут он неожиданно вмешивается в общий разговор и сообщает светским тоном:

— Мой кузен — генерал. В последний раз он приехал ко мне в гости в полной форме. У него галуны были и тут (чешет левое плечо), и тут (чешет правое), золотые пуговицы здесь (чешет левую руку) и там (чешет правую), и к тому же полная голова забот (чешет всю голову).







Янкель едет с незнакомым господином в купе спального вагона. Утром он вскрикивает:

— Жена забыла положить мне принадлежности для утреннего туалета!

Его сосед, человек доброжелательный, дает Янкелю последовательно мыло, губку, расческу, бритву…

— А зубную щетку? — спрашивает Янкель.

— Знаете ли, — смущенно говорит господин, — зубной порошок я дам вам охотно, но зубная щетка — это такой сугубо личный предмет…

— Хоть караул кричи! — возмущается Янкель. — И этот тоже антисемит!







За свадебным обедом суповую миску передают по кругу. Меиру приспичило чихнуть, как раз когда миска стоит перед ним. От толчка его пенсне падает прямо в суп. Он пытается его вытащить и при этом кашляет в миску…

Его сосед по столу спрашивает с неподдельным интересом:

— А ушами вы никуда не попадаете?







Еврей из Тарнополя сообщает гостиничному портье в Вене:

— Представьте себе, когда я был здесь в последний раз и потом вернулся домой, из моей дорожной сумки выползли три клопа!

— Чудеса! — отвечает портье. — Как, наверное, обрадовались клопы, когда опять увидели родные стены!







Антиквар говорит Леви:

— Это кресло относится к эпохе Людвига Первого, оно полно исторических реминисценций…

— Папа, — кричит маленький Мориц, — вон как раз одна из них выползает!







Евреи в знак печали по умершему семь дней сидят на низенькой скамеечке или на полу.

— Скажи, Мойше, почему клопы черные?

— Что тут непонятного? Конечно, в знак траура.

— По кому?

— По своим погибшим родителям.

— Если у них траур, то почему же они повсюду рыскают, а не сидят на низенькой скамеечке?

— Потому что им угрожает смертельная опасность. А ты ведь знаешь, что опасность отменяет любой запрет.

— Ага. Но почему они тогда не сидят хотя бы в субботу? В субботу нельзя никого убивать, значит, им ничто не угрожает.

— Глупая твоя голова! Ты что, забыл, что сидение на скамеечке в субботу и в праздник отменяется?







— Ребе, можно убивать блоху в субботу?

— Блоху? Можно.

— А вошь?

— А вошь — ни в коем случае.

— Где же тут логика?

— Как ты не понимаешь? Согласно Закону, в субботу можно делать только такую работу, которую ни при каких обстоятельствах нельзя отложить. Ведь блоха ускачет, так что ждать нельзя. А вошь — куда она денется?







Хозяин — постояльцу:

— Хорошо спалось?

— Спасибо, отлично. Но бедные клопы всю ночь не смыкали глаз!







Хозяин показывает постояльцу его комнату. Гость в ужасе:

— Вы только взгляните: по стене ползают клопы!

— А кто же еще должен ползать по стене, медведи, что ли?







Постоялец входит в гостиницу, хозяин вытаскивает гостевую книгу, чтобы записать его фамилию. Вдруг оба видят, что по открытой странице бежит клоп.

— Я много чего повидал на белом свете, — говорит гость, — но чтобы клоп хотел узнать номер комнаты раньше, чем туда заселяются, — этого я еще никогда не видел!







Хозяин:

— Ну, как спалось?

Постоялец:

— Ужасно! На постели лежал мертвый клоп.

— Если он был мертв, то не мог причинить вам никакого вреда.

— Конечно. Но видели бы вы похоронную процессию из его живых родственников!







Дом Розенштока загорается посреди ночи. Хозяину еле удается спастись, но все его имущество сгорает. Завернувшись в простыню, он удовлетворенно смотрит на догорающий дом:

— Зато клопам я отомстил!







Еврей из русской глубинки сидит в купе поезда, роется в своей густой нечесаной бороде и каждую секунду вытаскивает из нее паразита.

Сосед по купе говорит с отвращением:

— Как это у вас получается, что вы никогда не промахиваетесь?

— Хм, если и промахнусь, то кого-нибудь другого хапну.







— Файвл, почему ты все время чешешься? У тебя блохи?

— Что я тебе, собака, что ли? У меня вши!







Ицик купил у старьевщика старые штаны. На следующий день он их возвращает:

— Моя жена не желает терпеть такие штаны в доме. В них полно насекомых.

Старьевщик (удивленно):

— А что еще ваша жена ожидала увидеть в старых штанах? Уж не цапихис бедваш? (Согласно Библии, манна небесная имела вкус цапихис бедваш; дваш — это мед, а цапихис, вероятно, — пирог с пряностями.)







Шаплинер хочет продать свои старые штаны.

— Фу, какая-то вонючая тряпка! — говорит старьевщик.

— Прошу без оскорблений, — обижается Шаплинер. — Эти штаны носил еще фараон.

— Что за бред!

— Убедитесь сами! Суньте руку внутрь — и вы увидите, что третья египетская казнь все еще там (третья египетская казнь — это и были насекомые).







Женщина покупает у лоточника порошок от насекомых.

— А вы уверены, что он подействует?

— Совершенно уверен.

— Как его применять?

— Как увидите клопа, быстро посыпьте его порошком, и клоп умрет.

— Если уж я увижу перед собой клопа, могу его и рукой прихлопнуть!

— Ну, если вам так больше нравится, делайте по-своему!







Отец приехал из деревни в гости к сыну в Варшаву. На одной из оживленных варшавских площадей отец останавливается и начинает энергично чесаться.

— Папа, — смущается сын, — в Варшаве этого делать нельзя. Здесь не Мазеповка!

— Ерунда, — говорит старик. — По-твоему, как у меня зачешется, мне что, в Мазеповку ехать?







Еврей из Мазеповки эмигрировал в Нью-Йорк. Он стоит на улице и наблюдает, как строится небоскреб.

— Боже правый, — озабоченно говорит он, — откуда они возьмут клопов, чтоб хватило на столько этажей?







— Пожалуйста, дайте мне снотворного порошка на десять пфеннигов!

— Без рецепта нельзя.

— С каких это пор порошок от насекомых продается по рецепту?

— Почему от насекомых? Вы же сказали снотворного порошка!

— А что, без порошка от насекомых разве заснешь?







Айзик не может заснуть, потому что ему не дает покоя блоха.

— Послушай, блоха, — строго говорит он, — либо ты здорова, но тогда почему ты в постели? Либо ты больна, но тогда почему ты скачешь?







Меламед спрашивает мальчика, знает ли он, как перевести на немецкий еврейское слово, означающего "перья". Тот не знает, и учитель хочет помочь ребенку.

— У тебя дома есть кровать? — спрашивает он.

— Конечно.

— И на ней есть перина?

— Есть.

— Ну, а теперь скажи, что находится в перине?

— Клопы!







— Ты не знаешь, где мне достать хорошую партию домашних насекомых?

— Тоже мне товар! А зачем тебе это?

— Я съезжаю с квартиры, а в контракте написано, что я обязан оставить хозяину квартиру в таком же состоянии, в каком она была до меня…







Два деревенских еврея стоят перед витриной городской парикмахерской, на которой написано: "Маникюр". Один из них входит внутрь.

— Ну как?

— Они обрезали мне ногти на руках.

Идут дальше и читают на другой витрине: "Педикюр". На этот раз внутрь заходит второй еврей.

— Ну как?

— Они обрезали мне ногти на ногах.

Потом они подходят к театру. На афише написано: "Валькирия". Один еврей говорит другому:

— Знаешь, давай сюда не пойдем! Почем знать, что они нам еще обрежут?






Известные евреи


Две тысячи лет назад рабби Иегошуа бен Хананья сказал:

— Где я стою, это центр земли.

— А как докажешь? — спросил кто-то.

— Возьми и проверь! — предложил рабби.







Философ Мозес Мендельсон получил вид на жительство в Берлине только потому, что работал бухгалтером в конторе другого еврея.

— Это позор, — сказал один из его знакомых, — что такой человек, как вы, должен работать на такое ничтожество, как он!

— Напротив, — возразил Мендельсон, — так всем удобно. Если бы я был хозяином, я бы не взял его к себе в бухгалтеры.







Пастор Теллер хотел убедить Мозеса Мендельсона перейти в христианскую веру. Они обменялись письмами в стихах, основанных на двойном значении еврейского слова "маамин" и латинского credo, означающего "верить" и "кредитовать". Теллер написал:

Раз уж вы верите в Отца,

Поверьте в Сына до конца.

Ведь каждый, пока отец не умрет,

Сыну кредит охотно дает.




Мендельсон ответил:

Но Он — бессмертен! Потому

Кредит не можем дать ему.







Венский юморист Мориц Сафир сказал как-то: "Только три вида людей беспробудно спят ночью: дети, мертвые и ночные сторожа".







Сафир вел легкомысленный образ жизни. Один католический священник сказал ему:

— Из-за таких, как ты, нас всех еще накроет второй всемирный потоп!

На что Сафир ответил:

— А какой в этом смысл — разве первый в чем-то помог?







В мюнхенском парке встречаются баварский король Людвиг I, гордящийся своим лирическим талантом, и известный своей скупостью Сафир. Общительный король восклицает:

— Поглядите, господин Сафир купил себе новую шляпу! При этом из настоящего фетра, не правда ли?

Сафир энергично кивает и добавляет:

— И водонепроницаемую, Ваше Величество, водонепроницаемую!







Барон Ротшильд пообещал Сафиру дать ему в долг сто гульденов. На следующий день Сафир является в контору Ротшильда.

— Ах да, вы пришли за вашими деньгами, — роняет Ротшильд.

— Нет, за вашими, — отвечает Сафир.







Композитор Мейербер спросил Сафира, какая из его, Мейербера, опер нравится ему больше всех.

— "Гугеноты", — тотчас ответил Сафир. — В ней христиане молотят друг друга до смерти, и все это происходит под музыку одного еврея.







К композитору Мейерберу пришла молодая девушка, чтобы он оценил ее способности к пению и танцам. Закончив просмотр, Мейербер сказал:

— Для танцовщицы вы поете вполне прилично и для певицы танцуете вполне приемлемо.







Молоденькой пианистке Мейербер сказал:

— Такая воспитанная девушка — и никакого представления о такте!







Дядюшка Генриха Гейне Соломон был богатым банкиром. Гейне объяснял это так:

— Моя матушка всегда любила читать стихи, поэтому ее сын стал поэтом. А матушка Соломона всегда любила читать про разбойников, поэтому ее сын стал банкиром.







Один знакомый сказал Гейне, показывая на Ротшильда в светском обществе:

— Посмотрите только, как эти люди вьются вокруг золотого тельца!

— Вы ошибаетесь, — ответил Гейне, — он гораздо старше!







Брат Мейербера писал драмы. Гейне, слывший беспощадным критиком, в его адрес источал одни похвалы. Кто-то спросил его:

— Что это пришло вам в голову хвалить это дерьмо?

— На сей раз я могу хвалить спокойно, — ответил Гейне, — мне все равно никто не поверит.







Один христианин сказал Гейне:

— Вы принадлежите к народу, из которого произошел Христос. На вашем месте я бы этим гордился!

На что Гейне ответил:

— Я тоже — если бы, кроме Христа, никто больше из него не произошел.







— Все свое имущество, — сказал Гейне, — я завещаю моей жене Матильде, но при условии, что она опять выйдет замуж.

— Какой в этом смысл? — спросили его.

— Я хочу, чтобы хоть один человек во всем мире от души пожалел о моей кончине!







Жена Гейне Матильда у его смертного одра молила Господа, чтобы он простил ее мужу все его прегрешения.

— Он простит, — вставил Гейне, — ведь это его профессия.







Первый барон Ротшильд принципиально не делился ни с кем деловой информацией. Однажды его бухгалтер пристал к нему с просьбой.

— Наши лучшие клиенты хотят получить сведения о новой фирме. Сделайте для них исключение, господин барон!

— Ну ладно! сказал Ротшильд и написал: "Владельцы фирмы, как говорят, весьма молодые люди. Этим я себя ни к чему не обязываю".







Ротшильд погружен в дела. Приходит посетитель. Ротшильд, не отрываясь от бумаг:

— Возьмите себе стул.

Через несколько минут посетитель теряет терпение и говорит:

— Я — князь фон Турн-унд-Таксис.

— Возьмите два стула.







В 1848 году один революционер прорвался в кабинет Ротшильда во Франкфурте и грозно произнес:

— Господин барон! Мы теперь все равны. И все должны делиться!

— Делиться? — переспросил Ротшильд. — Хорошо. Видите ли, у меня есть восемнадцать миллионов талеров. В Германии восемнадцать миллионов немцев. То есть приходится по одному талеру на душу. Вот вам ваш талер — и убирайтесь отсюда!







У старой баронессы Ротшильд во Франкфурте была восемнадцатилетняя компаньонка, которая читала ей вслух французские романы. Однажды, посреди чтения какого-то романа, молодая девушка запнулась, начала заикаться и залилась краской до корней волос. На это баронесса сказала:

— Пропустите это место, Марихен, я прочту эту страничку сама!







Это случилось в Вене в начале XX века. Государство хочет получить большой заем у барона Ротшильда, и вот барон приезжает во дворец Шенбрунн, где он должен подписать договор. К нему присоединяется шеф полиции и говорит доверительно:

— Господин барон, предостерегите вашего сына Морица! Он вращается в кругах социалистов. Мы больше не сможем безучастно наблюдать за этим со стороны.

Барон сидит в зале, перед ним на столе лежит договор. Ему протянули золотую ручку, но он сидит неподвижно.

— Господин барон не подпишет?

— Нет. Как я могу доверять монархии, которая боится моего сына Морица?







Королева Виктория спросила своего премьер-министра Дизраэли, в чем состоит разница между несчастным случаем и катастрофой. Дизраэли сформулировал разницу так: "Если, например, Гладстон (его политический противник) упадет в море — это несчастный случай. Но если кто-нибудь его вытащит — это уже катастрофа".







Вильгельм I во время поездки в Бреслау разговорился с тамошним раввином.

— У меня с давних пор сохранилось о вас приятное воспоминание, — сказал кайзер. — Как ваши дела?

— Какие могут быть у меня дела? — ответил раввин. — Живу!







О Герзоне фон Бляйхрёдере, финансовом советнике Вильгельма I, говорили: "Берлинское общество делится на две категории: одни ходят к Бляйхрёдеру — и смеются над ним. Другие к нему не ходят — и тоже смеются".







Известный берлинский актер Дессуа до крещения носил фамилию Дессауэр. Как-то в поезде он встретил знакомого, который все время называл его "господин Дессауэр". Актер строго поправил его:

— Меня зовут Дессуа!

На станции Дессуа вышел, чтобы зайти в известное местечко. Давнишний знакомец кричит ему что есть мочи:

— Господин Дессуа, господин Дессуа! Писсауэр за углом!







Дессуа перед выходом на сцену:

— Иисусе, борода не клеится!

Его коллега, христианин Деринг:

— При столь кратком знакомстве вам бы следовало говорить "господин Иисус"!







Семья кантианца Соломона Маймона переживала из-за его атеизма. Когда Маймон приехал однажды в Голландию, родственник повел его в синагогу, показал шофар, при звуках которого в свое время здесь предавали анафеме такого же безбожника Спинозу, и спросил со значением:

— Знаешь, что это такое?

На что Маймон ответил:

— А как же, это бычий рог.







Один немецкий банкир-еврей любил повторять: "Всякая услуга наказуема".







К знаменитому венскому актеру Зонненталю в кафе подсел незнакомый парень и заказал официанту:

— П-п-ри-ри-не-сите м-м-не к-к-о-о-ф-фе!

— М-м-не т-т-о-ж-же! — попросил Зонненталь.

Парень возмутился:

— В-вы ж-ж-же ак-ктер, в-вы н-не з-з-аик-кает-тесь!

— Нет, в жизни я тоже заикаюсь, а на сцене просто симулирую.







Знаменитый еврей-пианист давал концерт в одном графском доме. Когда аплодисменты смолкли, хозяин дома подошел к пианисту и сказал:

— Я уже слышал Рубинштейна… — Пианист польщено поклонился, а граф продолжал: — Я и Серкина слышал… —

Пианист поклонился еще ниже, и граф закончил фразу: — Но никто не потел так, как вы!







Философ Лазарус Гейгер как-то обедал в компании католического священника.

— Когда вы, наконец, откажетесь от древних предрассудков и перестанете есть строго по религиозным правилам? — спросил священник.

— На вашей свадьбе, ваше преподобие, — ответил Гейгер.







Еврейский писатель — своему коллеге:

— С тех пор как мы с тобой виделись в последний раз, круг моих читателей удвоился.

— Поздравляю! А я и не знал, что ты женился.







Имбер, автор музыки еврейского национального гимна, был запойным пьяницей. Алкоголизм серьезно подорвал его здоровье, и он наконец обратился к врачу. Тот сказал:

— Вам придется бросить пить и курить.

Имбер встал и направился к двери.

— Стойте, — крикнул врач, — вы же еще не заплатили!

— За что? — спокойно откликнулся Имбер. — Я ваш совет не принимаю!







Раввины в Восточной Европе носили одежду тамошних евреев позднего Средневековья: длинный лапсердак и бархатную шапку, отделанную мехом.

В Жолкеве, где служил знаменитый раввин Хайес, проповедь читал его коллега, одетый по-западному. Когда он закончил, Хайес заметил:

— Самым блестящим в вашей проповеди был, несомненно, цилиндр.







Философ и врач Маркус Герц услышал, что его бывший пациент начал заниматься самолечением, читая медицинскую литературу.

— Он еще умрет от опечатки, — съязвил Герц.







После лекции весьма неортодоксального философа Ахада Хаама о Моисее один раввин сказал:

— До сих пор никто не знал, где находится могила Моисея. Теперь мы знаем: Ахад Хаам похоронил его в писательском клубе Одессы.







Поэт Л. А. Франкель зарабатывал на жизнь, работая секретарем еврейской религиозной общины. Однажды умер один из служащих этой общины. Некий излишне пронырливый претендент попросил у Франкеля о протекции еще до того, как покойного похоронили.

— Помогите мне попасть на его место!

— Охотно, — ответил Франкель, — только сомневаюсь, что такой увесистый парень, как вы, уместится в его гроб.







К юбилею одного венгерского поэта знатного происхождения его друзья выкупили давно проданное родительское имение. По этому случаю еврейский поэт Йозеф Кис сказал своим друзьям:

— Когда у меня будет юбилей, вам это встанет куда дешевле. Я унаследовал от своих родителей посох нищего — и он пока все еще у меня.







Критик — еврейскому драматургу Якобу Адлеру:

— Я знаю человека, который заплатил бы миллион за то, чтобы вас увидеть. Он так сказал вполне серьезно.

— В самом деле? — переспросил польщенный Адлер.

— Да. Дело в том, что он слепой.







На экзамен к венскому профессору Морицу Власаку приходит студент-еврей по фамилии Иерусалим (вероятно, родственник венского философа Вильгельма Иерусалима). Любопытные коллеги Иерусалима ждут возле дверей. Наконец выходит Власак вместе со студентом, окидывает взглядом ожидающих и восклицает:

— Плачь, Израиль, Иерусалим пал!




Одному молодому композитору, который некоторое время снимал себе скромную комнатку в Карлсбаде, его приятель сказал:

— Смотри, вон твое окно. Когда тебя не станет, возле него будет висеть доска с надписью…

— Да ну тебя! — перебил его композитор, зардевшись от смущения.

— Не перебивай! — сказал приятель. — Итак, надпись будет гласить: "Сдается комната".







Известный венский бонвиван Бела Хаас жаловался:

— У меня нет ни жены, ни детей, ни друзей — что я имею от жизни, кроме сплошных удовольствий?







Писатель Шолом Аш сказал однажды:

— Самый красивый в мире язык — это идиш.

— Почему это? — спросили у него.

— Потому что в нем каждое слово понятно.







Писатель Людвиг Фульда: "Чтобы драматург мог иметь успех в Берлине, ему нужно либо успеть умереть, либо быть извращенцем или иностранцем. А лучше всего — мертвым извращенцем и иностранцем сразу".







В комнату композитора Морица Московски вошел его коллега со словами:

— Тьфу, дерьмо, а не погода!

На это Московски:

— Кстати, о дерьме: что новенького вы сочинили?







Встреча в Карлсбаде. Историк Грец — историку литературы Карпелесу:

— Чем вы сейчас занимаетесь?

— То и дело что-нибудь пишу.

— Понимаю: чаще "то", чем "дело".







К еврейскому писателю Айзику Мейеру Дику пришел незнакомый молодой еврей с рукописью и попросил совета.

— Трудно быть еврейским писателем, — сказал ему Дик. — Тебе придется сорок лет ходить из дома в дом, переезжать из города в город и повсюду предлагать свои рукописи.

— А потом? — заинтересованно спросил новичок.

— Потом? — переспросил Дик. — Потом ты более или менее поймешь, что значит быть еврейским писателем.







Артур Шницлер пришел с писательского собрания. Кто-то из друзей спросил, как там было, на что Шницлер ответил: "Если бы там не было меня, я бы очень скучал".







Артур Шницлер: "Наука — это то, что один еврей списал у другого".







Тристан Бернар: "В раю климат, конечно, получше, но в аду наверняка лучше общество".







Дирижируя оперой Рихарда Штрауса, Лео Блех внес в ноты некоторые исправления. Штраус возмущенно крикнул из зала:

— Кто это написал — вы или я?

Лео Блех:

— Слава Богу, вы!







Дама, заказывая знаменитому берлинскому импрессионисту Максу Либерману свой портрет, озабоченно спросила, будет ли портрет действительно похож на оригинал.

— Я напишу вас более похожей, чем вы есть! — пообещал Либерман.







Даме, которая слишком часто перебивала его во время сеанса, Либерман сказал:

— Еще одно слово, и я напишу вас такой, какая вы есть!







Художники Лессер Ури и Либерман некоторое время дружили. Потом они поссорились. Однажды Либерману передали, что Ури хвастается, будто автором нескольких работ, подписанных Либерманом, на самом деле является он, Ури.

— Покуда он утверждает, что написал мои картины, мне не из-за чего волноваться, — сказал Либерман. — Но если в один прекрасный день он заявит, что это я написал его картины, я тут же подам на него в суд!







Некто пожаловался Либерману, что дорогая работа Ван Гога, которая висит у него над кроватью, оказалась подделкой. Либерман его утешил:

— Не важно, кто у вас над кроватью. Главное, кто у вас в кровати.







Профессор медицины заказал свой портрет Либерману и попросил ограничиться двумя сеансами.

— Я же не требую от своих пациентов, — сказал он, — чтобы они дважды являлись ко мне за диагнозом.

— Это не одно и то же, — возразил Либерман. — Если вы что-то запорете, это прикроет зеленая травка. Если же я что-то запорю, это будет висеть на стене.







Либермана спросили:

— Почему художники всегда ставят свою подпись на картине внизу справа?

— Для того, — объяснил Либерман, — чтобы знатоки искусства это заметили и не вешали картину вверх ногами.







1932 год, Берлин. Рядом с домом Макса Либермана находилась вилла, в которой разместилась школа командного состава СА. Однажды один из штурмовиков наблюдал через забор, как Либерман пишет картину. Наконец он обратился к живописцу:

— Для еврея вы, господин профессор, вполне прилично пишете.

На что Либерман ответил:

— Для штурмовика вы вполне прилично разбираетесь в искусстве.







Когда Гитлер пришел к власти, Либерман так отозвался о политическом положении в стране:

— Я не могу столько съесть, сколько мне хотелось бы вырвать!







Либерман с грустью спросил у банкира Карла Фюрстенберга:

— Вы уже знаете, кто сегодня умер?

Фюрстенберг ответил:

— А меня всякий устраивает.







В 1930 году Либерман и Фюрстенберг прогуливаются по Тиргартену, им обоим уже за восемьдесят. Мимо проходит хорошенькая девушка. Оба оглядываются на нее, и Либерман вздыхает:

— Где наши семьдесят, Фюрстенберг!







К банкиру Фюрстенбергу является посланник кайзера: Его Величеству хотелось бы как-то наградить банкира. Фюрстенберг категорически отказывается, посланник настойчиво его уговаривает. Наконец Фюрстенберг говорит:

— Ладно, одно желание у меня есть. Но я сомневаюсь, что Его Величество сможет его выполнить. Я хотел бы стать советником евангелической консистории.







О жене министра финансов, которая явилась на бал в глубоком декольте, Фюрстенберг отозвался так:

— Она напоминает мне своего супруга: тот тоже всегда приходит ко мне с незакрытым дефицитом.







К своему дню рождения Фюрстенберг попросил у всех родственников фотографии, вклеил их в альбом и принес его в свой банк. Там он показал альбом швейцару и строго сказал:

— Если придет один из этих, меня на месте нет!







Фюрстенберг взял своего сына в компаньоны.

— Хорошо ли это будет — отец и сын в одном деле? — спрашивают его.

— Не беспокойтесь, — отвечает Фюрстенберг, — мы поделили обязанности: сын отказывает в кредите ниже десяти тысяч, а я — выше десяти тысяч.







Фюрстенберг получил запрос из финансового ведомства: "Мы не видим доходов от сомнительных объектов". Фюрстенберг ответил: "Я их тоже не вижу".







На Берлинской бирже некто замечает Фюрстенберга, бежит за ним и кричит:

— Господин Фюрстенберг, господин Фюрстенберг!

Фюрстенберг шагает себе дальше, не оборачиваясь. Наконец тот его догоняет и выпаливает, запыхавшись:

— У вас плохо со слухом.

На это Фюрстенберг:

— Нет, это о вас плохие слухи.







Когда был основан Дрезденский банк, "арийское" предприятие, знаменитый банкир Фюрстенберг сказал:

— Христианский банк звучит для меня примерно так же, как "еврейская армия".







Раньше было принято называть служащих только по фамилии — "Майер", "Шульце" и так далее. После Германской революции 1918 года служащие Фюрстенберга явились к нему и потребовали, что бы отныне он называл их "господин Майер" и "господин Шульце".

— Охотно, господа, — ответил Фюрстенберг, — но меня я попрошу в будущем называть просто "Фюрстенберг", потому что должно же быть между нами различие!







В конце двадцатых годов, после очередного скандала на фондовой бирже, Фюрстенберг выходит из здания биржи вместе со своим знакомым.

— Если так пойдет и дальше, — говорит тот, — нам всем придется просить милостыню.

— Я тоже так думаю, — отвечает Фюрстенберг. — Только спрашивается — у кого?







На вопрос знакомого, что представляет собой Вальтер Ратенау, Фюрстенберг ответил так:

— Недавно я увидел в витрине великолепные гравюры и подумал: если такое у них в витрине, то какие замечательные работы должны быть внутри? Я вошел внутрь — и что я могу сказать? Сплошной тинеф (дерьмо). Вот что такое Вальтер Ратенау.







Из окна вагона Фюрстенберг видит на перроне Кельнского вокзала своего знакомого банкира Луи Хагена. Тот, заметив Фюрстенберга, просит его:

— Дорогой господин Фюрстенберг, мне тоже надо ехать этим поездом в Берлин, но билетов в спальный вагон уже нет. Позвольте мне поспать одну ночь на втором диване вашего купе!

— Отказать просто так я не хотел бы, — отвечает Фюрстенберг. — Дайте мне подумать до утра.







У Фюрстенбергов собралось большое общество. Один господин подходит к хозяину и говорит:

— К сожалению, я должен откланяться. Мне необходимо вернуться домой пораньше.

Фюрстенберг вздыхает:

— Что мне проку, если уходит один!







Ратенау хотел отсрочить на четыре недели обговоренную с Фюрстенбергом встречу.

— А тогда уже я не смогу, — раздраженно сказал Фюрстенберг. — Тогда у меня будут похороны.







На бирже кто-то подошел к Фюрстенбергу с вопросом:

— Скажите, пожалуйста, где здесь туалет?

— Здесь нет туалетов, — ответил Фюрстенберг. — Здесь все справляют нужду друг другу на голову.







Богатый берлинский коммерсант-выкрест показывал старику Фюрстенбергу свою недавно обставленную виллу.

— Столовая стиль Людовика Пятнадцатого, — пояснял он. — Мой кабинет — в стиле бидермайер, гостиная — эпохи Дюрера…

Фюрстенберг хотел открыть еще одну дверь, но хозяин удержал его со словами:

— Там всего лишь спальня моего папы.

— Понимаю, — сказал Фюрстенберг. — Там дохристианский период.







"Все акционеры без исключения, — говорил Фюрстенберг, — глупы и нахальны. Глупы потому, что доверяют свои деньги чужим людям, а нахальны потому, что за свою глупость еще и дивиденды хотят получить".







Фюрстенберг говорил: "Чистая прибыль — это та часть общей прибыли, которую правление при всем желании не может утаить от акционеров".







Шоттлендер, известный землевладелец и банкир из Бреслау, купил целое стадо крупного рогатого скота. Он хотел отправить животных в Бреслау вечером, последним поездом, но сделать это не удалось. Тогда он телеграфировал жене: "Вынужден переночевать в Штрелене. Поезд не берет скотину".







Шоттлендер поставил армии попоны для лошадей. Военный представитель доказывает, что попоны слишком короткие. Тогда Шоттлендер заворачивается в попону и говорит:

— Смотрите, я могу завернуться в попону несколько раз! А разве бывают лошади крупнее меня?







Шоттлендер дружелюбно говорит только что принятому ученику:

— Поначалу вы будете наклеивать марки, подметать конторские помещения, снимать копии с писем. Потом вы перейдете в бухгалтерию. Только в кассу вам пока нельзя. Вы слишком молоды. Для кассы нужен более опытный человек. Что значит — хочу работать в кассе? Это место требует доверия! (Злобно.) Во-первых, я вас совсем не знаю. Во-вторых, недозрелый юнец вообще не подходит для кассы. (Уже орет.) Это наглость с вашей стороны! Убирайтесь отсюда сию минуту!







Сочинителю, который принес в театр Лессинга в Берлине новую трагедию, директор театра Оскар Блюменталь вернул рукопись с такими словами: "Нельзя думать об окружающих самое худшее".







Венский журналист вместе с коллегой поехал по служебным делам в Америку. В самом начале путешествия он спросил коллегу.

— Вы здесь ориентируетесь? А то мне надо, знаете…

— Идите прямо по коридору, — ответил коллега, — пока не наткнетесь на дверь с надписью: "Для джентльменов". Но вы тем не менее можете войти…







Либштокль был венским театральным критиком во времена знаменитого режиссера Макса Рейнхардта. Хотя он не был евреем, ему нравилось говорить с еврейским акцентом. Однажды один из его еврейских коллег спросил:

— Либштокль, вы ведь не из наших. Почему же вы говорите с еврейским акцентом?

— Я-то могу, — ответил тот, — а вам — приходится!







Макс Рейнхардт, который очень любил барочную роскошь на сцене и в частной жизни, устроил в своем зальцбургском замке большой прием. В окружении слуг с факелами он встречает гостей на лестнице под открытым небом. Его друг Либштокль подъезжает, выходит из экипажа и застывает на месте.

— Что случилось, Макс? — спрашивает он. — Короткое замыкание?







Любовница Либштокля, оперная певица, гастролирует в Мюнхене. Ночью, после спектакля, она шлет ему бесконечно длинную телеграмму о том, что Его Величеству было угодно принимать ее в придворной ложе и т. п.

Разбуженный среди ночи Либштокль шлет ответную телеграмму: "Тебе бы мои заботы!"







Во время Первой мировой войны доктор Самуил Гольдхирш был полковым врачом в 6-м уланском полку. Все знали о том, как он ставит диагнозы и лечит больных.

Улан жалуется на судороги в желудке. Доктор Гольдхирш говорит ему:

— Делайте влажные компрессы.

— Теплые или холодные?

— Теплые становятся холодными, а холодные — теплыми. Это что в лоб, что по лбу, понятно?







Известный боксер-еврей едет со своим менеджером в Калифорнию на поезде. Какой-то верзила просовывает голову в купе и спрашивает:

— Есть здесь хоть один еврей?

Боксер вскакивает, чтобы осадить обидчика, менеджер его останавливает.

Через несколько минут тот же верзила опять открывает дверь и задает тот же вопрос. Боксер вскакивает и орет:

— Да, я еврей!

Верзила приходит в восторг:

— Слава богу! Мы в соседнем вагоне составляем миньян (богослужение, для которого требуется минимум десять взрослых мужчин), а у нас одного не хватает!







Один сионистский деятель отвечал на вопрос интервьюера, понравились ли ему американские евреи.

— У меня создалось впечатление, — сказал он, — что Христофор Колумб был единственным американским евреем, начавшим свою карьеру не чистильщиком обуви и не разносчиком газет (Колумб происходил из маранов, насильственно крещенных испанских евреев.).







Вейцман, первый президент Израиля, сказал американскому президенту Трумэну:

— Мне приходится куда труднее, чем вам: вы — президент над ста пятьюдесятью миллионами американцев, а я — над миллионом президентов.







Вейцман, в прошлом химик, во время поездки в Америку беседовал с Эйнштейном о теории относительности. После беседы он сказал друзьям:

— У меня возникла абсолютная уверенность в том, что Эйнштейн свою теорию понимает.







Директор кабаре Робичек однажды написал скетч. Открывая представление, конферансье Грюнбаум сказал несколько слов:

— Сейчас вы увидите скетч. Этот скетч сочинил наш директор Робичек. Если я скажу, что скетч хорош, вы заявите: "Конечно, потому что иначе Грюнбаума уволят". Если я скажу, что скетч плох, то действительно буду уволен. Поэтому я не говорю, что скетч хорош, и не говорю, что он плох. Я говорю: этот скетч сочинил Робичек.







Пражский комик Макс Палленберг при взгляде на немецкий студень воскликнул:

— Да не дрожи ты так! Я тебя и пальцем не трону!






Гитлеровские времена


В самом начале правления Гитлера, когда евреи еще могли жить в Германии, разносчик мацы позвонил у дверей своего клиента и приветливо сообщил:

— Хайль Гитлер, господин Кон, я принес вашу мацу.







Розенштейн едет в купе вместе с штурмовиками. Чтобы позлить еврея, они все время орут "Хайль Гитлер!". Выходя из купе, Розенштейн вежливо оборачивается к штурмовикам и говорит:

— Господа, вы ошиблись. Я вовсе не Гитлер!







По "Нюрнбергским законам" евреям не разрешалось нанимать арийских служанок моложе сорока пяти лет.

Кон обратился на биржу труда с запросом на служанку. Когда чиновник обратил его внимание на новый закон, Кон сказал:

— Может, вы разрешите мне вместо одной служанки взять двух по двадцать три года каждая?







После 1933 года еврей замечает нищего, на груди у которого висит табличка с надписью: "Ослеп полностью. У евреев милостыню не беру". Еврей говорит ему:

— Снимите табличку, и я дам вам пять марок.

— Только и ждал ваших эйцес (советов)! Вы что, хотите меня учить, как надо просить подаяние при этих бандитах?







Гитлеровский рейх. Когда евреи еще имели право ездить по железной дороге, старик Майзель сидел в купе один. Его взгляд упал на плакат: "Немец не лжет!" Майзель размышляет: "Хорошо, пусть один немец не лжет. Тоже мне процент при восьмидесяти миллионах!"







Два еврея сидят в берлинском кафе. Вдруг один из них с тоской произносит:

— А все-таки Моисей был большой скотиной!

— Ради всего святого! Как ты отзываешься о нашем великом пророке? Он же вывел нас из Египта!

— Как раз поэтому! Не выведи он нас, у меня был бы сейчас английский паспорт…







Немецкий еврей приходит в государственное учреждение с просьбой поменять имя.

— В принципе, это не разрешается. Только если у вас есть серьезные причины. Как ваше имя?

— Адольф Вонючка.

— Да, вас можно понять. А какое имя вы хотели бы взять?

— Хаим Вонючка.







В 1933 году Гитлер произносит программную речь. В первом ряду сидит старый бородатый еврей и все время покачивает головой. Когда собрание окончилось, Гитлер приказывает привести его к себе и спрашивает:

— Во-первых, как вас вообще пропустили сюда? А во-вторых, почему вы все время качали головой?

На это еврей отвечает:

— Что касается первого вопроса, то я просто сказал им, что я дедушка Геббельса, и меня сразу посадили на самое почетное место. А почему я все время покачивал головой? Видите ли, господин рейхсканцлер: в память об освобождении из египетского плена мы едим мацу, в память об освобождении от персидского министра Амана мы едим в день Пурим хоменташн (сладкие пирожки с маком). И вот я размышлял, какое кушанье будет у евреев после вас…







После вторжения нацистов в Польшу отчаявшийся хасид приходит к своему ребе и спрашивает:

— Ребе, ведь будущее вам открыто. Скажите, когда наконец Гитлер умрет?

— Точной даты я не знаю, — отвечает ребе. — Но одно я знаю совершенно точно: в тот день будет праздник.







Вскоре после прихода к власти нацистов берлинские евреи пытались вложить свои сбережения в дорогие антикварные вещи. Торговец предметами искусства пришел к своему лучшему покупателю, богатому банкиру, осторожно открыл принесенную с собой шкатулку и сказал:

— Я принес вам нечто особенное: посмертную маску Франца Листа.

Банкир долго разглядывал маску, потом спросил:

— А чего-то вроде этого с лица Гитлера у вас нет?







Один еврей сидит на скамейке в парке и читает еврейскую газету. К нему подсаживается другой еврей, раскрывает номер нацистской газеты "Фелькишер беобахтер" и говорит:

— Я читаю эту газету для успокоения. Еврейская газета переворачивает мне всю душу: погромы в Венгрии и Польше, преследования евреев в Румынии, террор в Палестине… А из этой газеты я узнаю, что мы, евреи, — самые богатые и могущественные люди на земле и что нам принадлежит вся власть в России и Америке.







Два еврея идут вечером по улице. Оглянувшись, они замечают сзади двух штурмовиков.

Один говорит другому:

— Давай пойдем быстрее.

— Да ничего они нам не сделают, — отвечает тот.

— Ничего нельзя знать заранее. Их двое, а мы одни.







Генерал фон Людендорф произносит в мюнхенской кофейне антисемитскую речь:

— Евреи и только евреи виновны в поражении Германии!

Тут к Людендорфу подходит господин с еврейской

внешностью и вежливо говорит:

— А я и не знал, господин генерал-фельдмаршал, что вы еврей!







Немецкая школа вскоре после прихода к власти нацистов.

— Как твое имя, Хинрихс (учитель обращается к ученикам по фамилии)?

— Бальдвин.

— А твое, Хартвиг?

— Кнут.

— А твое, Розенцвейг?

— Вы будете смеяться, господин учитель: Адольф.







Урок истории.

— Хинрихс, скажи мне: почему Германия проиграла войну?

— Потому что в германской армии были евреи. Они были трусами. Бежали с поля боя. Поэтому Германия потерпела поражение.

— Хорошо. Хартвиг, назови еще причины.

— Евреи сидели в интендантской службе. Они были ворами. Они украли весь провиант. Поэтому Германия проиграла войну.

— Очень хорошо. Розенцвейг! Назови мне еще какие-нибудь причины.

Розенцвейг встает и робко произносит:

— Евреи сидели в Генеральном штабе…

Учитель взрывается:

— Ты, сопляк, жидовский выродок! В германском Генеральном штабе никогда не было евреев!

Ученик Розенцвейг, со слезами на глазах:

— Извините, господин учитель, разве я, сохрани Господь, сказал, что евреи сидели в германском Генеральном штабе? Это во французском Генеральном штабе сидели евреи. Поэтому Германия потерпела поражение.







— Что ты знаешь о древних германцах, Мориц? — спрашивает учитель.

— Только самое лучшее!







Учитель задает вопрос:

— Мориц, к какой расе относятся евреи?

— К семитам.

— Хорошо. А немцы?

— К антисемитам.







— Сейчас у нас будет учебная воздушная тревога, — говорит учитель. — Я считаю до трех — и все прячутся под скамейками. Раз, два, три!

Все прячутся, только один Мориц спокойно сидит на своем месте.

— Мориц! Ты что, не слышал? Воздушная тревога!

— Ну, господин учитель! Разве вы никогда не слышали о героях?







1933 год. Учитель спрашивает:

— Мориц, каким ты представляешь себе Третий рейх?

— Таким, какой он есть.







В самом начале "тысячелетнего рейха". Повсюду вывешены флаги, как это часто случалось в ту пору. Учитель спрашивает первоклассников:

— Дети, скажите-ка мне, почему сегодня вывешивают флаги?

Никто не знает. Учитель возмущен:

— В классе учится сын гауляйтера, сын крайсляйтера, дети других высших чинов — и никто не знает?

Тут поднимает руку Самуэль Кон.

— Вот видите, дети, — говорит учитель, — вам должно быть стыдно. Только Кон знает почему. Итак, Сами, почему сегодня вывешивают флаги?

— Потому что так приказано, господин учитель!







Урок Закона Божьего в младших классах. Пастор спрашивает, кто первый человек на свете. Фрицхен полагает, что Адольф Гитлер.

— Неправильно, — говорит пастор, — хотя мысль неплоха сама по себе, но все-таки неверно.

Учитель задает тот же вопрос Герману и Генриху, но их ответы его тоже не устраивают. Тут руку поднимает Мориц (тогда ему это еще разрешалось) и говорит:

— Господин пастор, если бы можно было упомянуть неарийца, то я, пожалуй, мог бы кое-кого назвать…







Нацистские времена. Двое евреев встречаются на улице.

— Господин Кон, у меня для вас две новости. Одна плохая и одна хорошая.

— Пожалуйста, сначала хорошую!

— Гитлер умер.

— Какое счастье! А теперь вторую, плохую.

— Первая — неправда!







Незадолго до прихода Гитлера к власти в купе напротив еврея садится штурмовик, вынимает две газеты и заявляет:

— Вот эту, "Фелькишер беобахтер>>, я ношу с собой для упражнения. А эту, "Франкфуртер альгемайне", — для испражнения.

На что еврей замечает:

— И вскоре в вашей голове будет больше дерьма, чем в заднице.







В Германии вплоть до гитлеровского правления многие евреи были ярыми германскими националистами и милитаристами.

Из нацистского концлагеря вблизи голландской границы удается бежать двум евреям. Голландские пограничники спасают беглецов от преследователей, которые настигают их на мотоциклах. Голландцы кормят беглецов, всячески ублажают их, а при смене караула берут с собой.

Когда эти двое шагают вместе с пограничниками, один из них грустно шепчет второму:

— И это называется у голландцев ходить строем! Разве это можно сравнить с нашими штурмовиками?







Вскоре после захвата власти Гитлером в эмиграционной службе встречаются два еврея.

— Мойше, — спрашивает один, — куда ты хочешь эмигрировать?

— В Шанхай.

— Так далеко?

— Далеко — от чего?







1938 год.

— Куда вы едете? — спрашивает один еврей другого.

— Куда подальше.

— Вы правы! Мы, евреи, только там в безопасности, где нас нет.

— Потому я туда и еду.







В паспортном отделе Берлина. Господин Кон хочет получить заграничный паспорт.

— Куда вы собираетесь ехать? — спрашивает служащий.

— Не знаю.

— Необходимо указать цель поездки.

Кон пожимает плечами. Но чиновник попался дружелюбный, он показывает на глобус и говорит:

— Выберите себе какую-нибудь страну и впишите ее название в ваши бумаги.

Кон несколько раз проворачивает глобус вокруг оси, потом спрашивает:

— А ничего лучшего вы мне предложить не можете?







Вариант.

— Скажите, пожалуйста, а у вас нет другого глобуса?







Берлин, 1933 год. Египетский посол подвергся хулиганскому нападению из-за своей семитской внешности. Он показывает документы, и нацисты, которые на него напали, приносят свои извинения. Один из них говорит:

— Знаете ли, евреев необходимо уничтожить!

— Не тешьте себя иллюзиями, — грустно отвечает египтянин. — Мы попытались это сделать еще четыре тысячи лет назад…







Партайгеноссе Мюллер замечает на улице своего знакомого Кона и восклицает, чтобы его подразнить:

— Хайль Гитлер!

Кон:

— Я вам что, психиатр?







1933 год, два еврея на Курфюрстендам в Берлине.

— Жалко, что фюрер, то есть Гитлер, не принимает нас в свою компанию! Мы пошли бы за ним.

— Что значит "пошли бы"? Мы повели бы его за собой!







Посреди ночи жена будит мужа:

— Йоселе, мне нехорошо!

— Спи себе! — успокаивает ее муж. — А кому сейчас хорошо?







В нацистское время полуевреи преследовались почти так же, как евреи. А те, у кого была лишь одна восьмая еврейской крови, уже считались арийцами. Поэтому рассказывали: "Кто самая ненавистная женщина в немецкой семье? Еврейская мама. Она портит всем свидетельство о предках. А кто самая любимая женщина в еврейской семье? Еврейская прабабушка. Она оставила наследникам деньги, хорошие мозги, а свидетельство о предках никому не портит".







В нацистской Германии. Швейцарец приезжает в гости к другу-еврею.

— Кем ты сам себя представляешь при теперешней власти? — спрашивает он.

— Ленточным глистом, — отвечает еврей. — Днем и ночью пробираюсь сквозь коричневую массу и жду, когда меня выведут на чистую воду.







Эсэсовец, комендант концлагеря, говорит еврею:

— Если догадаешься, какой глаз у меня стеклянный, отпущу тебя на свободу.

— Левый, — отвечает еврей.

— Правильно. А как ты догадался?

— Этот глаз глядел на меня так сочувственно…







Первые годы нацистского режима. В Германии еще есть евреи, но преследования уже начались.

В берлинском парке Тиргартен гуляют две маленькие еврейские девочки. Они разглядывают элегантных всадников. Вдруг одна лошадь шарахается, сбрасывает седока и бешеным галопом мчится прочь.

— Быстро бежим отсюда, — испуганно шепчет одна из девочек.

— Да брось ты, — успокаивает ее вторая, — останемся! Лошадка же не знает, что мы с тобой еврейки.







Один еврей каждое утро покупает в киоске "Фелькишер беобахтер", бросает взгляд на первую страницу и швыряет газету в урну.

— Почему вы так поступаете, а не читаете всю газету? — спрашивает киоскер.

— Потому что я ищу некое извещение о смерти.

— Но ведь эти извещения помещают на последней странице, — поучает его киоскер.

— То, которое я ищу, наверняка появится на первой.







Нацистская Германия. В зоологическом саду кормят хищников. Люди восхищенно смотрят на служителя, который стоит внутри клетки с тигром и кидает ему куски мяса. Вдруг раздается вопль: тигр валит служителя наземь. Один человек вбегает в клетку, палкой бьет тигра по морде и вытаскивает служителя наружу. Толпа в восторге, храбреца несут на плечах, как героя, сбегаются репортеры, спрашивают имя и адрес спасителя. Но тот отворачивается и не хочет отвечать. Наконец он признается:

— Я еврей.

В утренней газете огромными буквами заголовок: "Еврейский прохвост издевается над безоружным тигром".







Вариант.

Галицийский еврей палкой защищается от разъяренного волкодава. Заголовок в газете: "Злобный галицийский еврей избивает немецкую овчарку".







В 1937 году в Вене идет разговор об опасности аншлюса (насильственного присоединения к Германии). Грюн заявляет:

— Никогда Гитлер не войдет в Австрию, потому что это приведет к войне. Погляди на глобус: тут, в центре, — маленькая Германия, а вот это все принадлежит Англии, Франции, там огромная Россия, об Америке я уж и не говорю…

— Я все это знаю, Грюн. Но знает ли об этом Гитлер?







Главный вокзал в Инсбруке, 1939 год. Эсэсовцы гонят несколько евреев к поезду. У вокзала стоят два человека в тирольских кожаных штанах и куртках. Один из них обращается ко второму с тирольским акцентом:

— Ну, чистые идиоты, эти евреи! Надели бы кожаные штаны и куртки, как мы с вами, и никто на свете не догадался бы, что они евреи.

Второй отвечает ему на идише:

— Нашли кому говорить!







В Вене после аншлюса. В уличной толпе штурмовик в форме наступает кому-то на ногу, тот отвечает ударом кулака. Другой пешеход, еврей, тоже отвешивает штурмовику пощечину. Общая суматоха, прибегает полицейский и спрашивает у первого пешехода:

— Какое право вы имеете бить по лицу штурмовика?

— Прошу прощения, ноге было так больно, что я ударил его машинально.

— Ну ладно. А вы, еврей, что вы себе позволяете? Вас вообще никто не задевал.

— Ну, я просто увидел, что лупят нациста, вот и подумал, что это опять разрешено.







В Вене при нацистах. Ночью в безлюдном переулке пьяный гой в высоких чинах, наваливается на робко жмущегося к стенке Нафтали и бормочет:

— Вы — вы — вы еврей!

— А вы кто такой? — спрашивает испуганный Нафтали. — Вы пьяны в доску!

— Что правда, то правда. Но к утру это пройдет.







В курортном городке Блау встречает на террасе кафе своего друга Грюна.

— Я живу в "Красном быке", — сообщает Грюн.

— Умоляю тебя, — ахает Блау, — ведь его хозяин — известный нацист!

Грюн спешит к себе в отель и отказывается от номера.

— Вы чем-то недовольны, господин Грюн? — спрашивает хозяин.

— Да нет, я был всем доволен, но мне сказали, что вы нацист.

— Что? — удивляется хозяин. — В разгар летнего сезона я вдруг возьму и стану нацистом?







Когда в Германии нацисты уже пришли к власти, а Польша еще была свободна, в польском поезде едут два господина. Один из них пристально всматривается в лицо второго и вдруг произносит:

— Извините, вы, случайно, не штурмбаннфюрер СС Клаус Гюнтер Циггевиц?

Второй господин медленно поднимает глаза и спрашивает гнусавым голосом:

— Не кто ли я?







В гитлеровское время один еврей из Сенты (город в северной части Югославии, где жили фанатично набожные ортодоксальные евреи) едет в Берлин. В лапсердаке и меховой шапке, он сходит с поезда на Ангальтском вокзале. Над ним посмеиваются. А он удивляется:

— В чем дело? Вы что, никогда югославов не видели?







Евреи, живущие в Китае, выглядят, как китайцы.

Кон бежал в Китай из Германии. Он приезжает в город к югу от Пекина, где живут местные евреи, и в субботу идет в синагогу. Рош а-кахал (глава общины) удивленно спрашивает:

— Вы еврей?

— Да.

— Странно! Совсем не похожи.







В оккупированной немцами стране. Морозным утром с шести часов стоит длинная очередь перед булочной. В восемь часов выходит пекарь и говорит:

— Хлеб будет позже, но не для евреев.

Евреи идут домой. Остальные продолжают ждать.

В десять пекарь вновь выходит на улицу и говорит:

— Хлеб будет позже и только для членов партии.

Часть людей уходит.

В двенадцать часов пекарь появляется вновь, чтобы объявить:

— Хлеб будет только для ветеранов партии.

На этот раз остаются лишь несколько человек.

В четыре часа пекарь выходит, делает партийно-политический доклад и объясняет, что хлеба нет и не будет. По дороге домой один старый член партии говорит другому:

— Проклятые евреи всегда умеют устроиться! Уже с утра сидят дома в тепле.







Прага, 1940 год. Приказы на отправку в концлагерь Терезин доставляли по ночам посыльные из еврейской общины. В двери одного еврейского дома стучат поздно вечером.

— Кто там? — в ужасе спрашивает глава семьи.

В дверь опять сильно стучат:

— Гестапо! Открывайте!

— У меня просто камень с души свалился, — говорит отец. — Я уже подумал было, что это кто-то из нашей общины…







В Терезине нацисты устроили гетто, условия содержания в котором были относительно гуманными. Именно этот лагерь показывали обычно иностранным делегациям.

У еврея, только что доставленного в Терезин, лагерник со стажем спрашивает:

— Как вы думаете, где вы находитесь?

— В концлагере с режимом, усиленным еврейским самоуправлением.







В Терезине, где царил страшный голод, по рукам ходила записка со следующим текстом: "Берегитесь брачного афериста! По лагерю бродит пожилой человек и пытается склонить женщин к заключению брака, называя себя поваром в бараке В I. Предупреждаем: он не повар, а всего-навсего бывший надворный советник из Вены, и работает он теперь в канцелярии".







Эта история действительно произошла в начале Второй мировой войны в одном из лондонских призывных пунктов. Еврей-беженец из Германии решил пойти добровольцем в армию.

— Как ваше имя? — спрашивает его английский полковник.

— Вильгельм Адольф Дойч.

— Вы, наверно, немного преувеличиваете?







Пинкусу удалось бежать из гитлеровской Германии, и теперь он прогуливается по улицам Нью-Йорка. Здесь нет скамеек с надписью "Только для арийцев", нет учреждений, на дверях которых написано "Вход только для евреев". С радостно бьющимся сердцем он заходит в лавку, чтобы купить фруктов.

— For juice (для сока)? — спрашивает продавщица.

Пинкус в ужасе восклицает:

— Как, здесь тоже? (Он путает английские слова juice — "сок" и jews — "евреи", так как они произносятся одинаково.)







Кон приезжает в Нью-Йорк в гости к своему старинному другу Леви, тоже бежавшему из Германии.

— Леви, ты в своем уме, зачем ты повесил портрет Гитлера?

— Чтобы утихла тоска по родине!







С великим трудом Койфману удалось эмигрировать в Англию. Самолет садится в аэропорту, Койфман подходит к двери и видит, что дождь льет как из ведра. Он воздевает руки к небу и говорит со вздохом:

— И ради такого климата мне пришлось отвалить такую кучу денег за разрешение!







Двое еврейских эмигрантов из Вены рассуждают о том, что будет через десять лет.

— Я буду опять жить в Вене. И пойду со своей Ревеккой гулять по Пратеру. А навстречу нам попадется старик в лохмотьях. Я гордо пройду мимо и скажу: "Смотри, Ревекка, вон он идет, этот Гитлер!"

— Я так и знал, что ты трус! Я тоже буду жить в Вене. Буду сидеть в кафе и читать газету. А прочитав, откладывать в сторону и брать в руки другую газету. Тут ко мне подойдет плохо одетый господин и робко попросит: "Сударь, эту газету можно взять?" А я едва взгляну на него и процежу сквозь зубы: "Вам — нельзя, господин Гитлер!"







Двое еврейских эмигрантов встречаются в верховьях Амазонки и обмениваются опытом работы.

— Я ловлю змей, собираю их яд и везу его к устью реки. Потом возвращаюсь сюда. Жить можно.

— А я добываю сок каучуковых деревьев. Как наберу достаточно, отвожу к устью и возвращаюсь сюда. Жить можно.

— А что поделывает Меерсон?

— Он пустился в авантюру.

— То есть?

— Вернулся в Германию.







Двое эмигрируют. В том городе, куда они приехали, община обещает им поддержку. Первый — врач, его устраивают санитаром в больницу. Второй говорит, что он кантор. Предлагать кантору грубую работу неудобно, и община назначает ему небольшую пенсию. Но потом все же просит спеть в синагоге.

Кантор-самозванец в отчаянии прибегает к врачу:

— Ой, что мне делать? Я же совсем не умею петь!

— Сделай так: встань на возвышение, издай один-единственный звук и упади. Остальное я беру на себя.

Так все и происходит. Врач пробирается сквозь толпу, осматривает больного, щупает пульс и выпрямляется.

— Евреи, жить он будет. Но петь — никогда!







Еще один эмигрант. Чтобы не работать, он объявляет, что у него паралич.

— Ты с ума сошел? — спрашивает его друг. — Теперь, чтобы не прослыть обманщиком, тебе придется остаться паралитиком на всю жизнь!

— Еще чего! Если мне это дело разонравится, я поеду в Лурд (чудотворный источник, место паломничества у католиков).







Трое эмигрантов встречаются в Нью-Йорке.

— Вы мне не поверите, — говорит первый, — но дома, в Берлине, у меня был самый большой в городе магазин готового платья.

— Вы мне не поверите, — говорит второй, — но дома, в Вене, я жил в княжеском дворце.

Третий, с карликовым пинчером на коленях, говорит:

— Что касается меня, то я и дома был таким же небохантом (бедолагой), как здесь. Но мой пинчер — вы не поверите! — дома мой пинчер был сенбернаром.







Сразу после войны многие еврейские эмигранты в Англии служили в армии и гражданской администрации. В парижских кафе висели объявления: "Просим наших английских гостей не так громко разговаривать по-немецки".







Вена, 1946 год. Возле Венской оперы разговаривают английский и американский офицеры. Мимо проходит французский майор. Англичанин, сквозь зубы:

— Ой, вот и Тейтельбаум опять в Вене!







Вторая мировая война закончилась. В венском кафе еврей требует газету "Фелькишер беобахтер". Официант отвечает, что нацистских газет больше нет. Такая сценка повторяется ежедневно. В конце концов официант спрашивает:

— Я вам каждый день говорю, что этой газеты больше не существует, так зачем же вы ее каждый раз спрашиваете?

— Для того и спрашиваю — чтобы слышать, что ее больше нет!







Чтобы оградить бывшего члена нацистской партии Мюллера от возможных преследований, чиновник задает ему вопросы:

— Были ли вы в заключении при Гитлере? Принадлежали ли к движению Сопротивления? Приходилось ли вам испытывать какие-либо притеснения?

— Нет, — признается Мюллер, — мне тогда вполне прилично жилось. Еды хватало, в погребе у меня было припрятано неплохое вино…

— Вот и отлично! — восклицает чиновник. — Фройляйн, запишите: рядовой член нацистской партии Мюллер в годы нацизма прятал в своем погребе некоего Оппенгеймера (известная марка немецкого вина).







Двое бывших нацистов встречаются на улице.

— Как тебе живется?

— Ужасно! Я потерял работу. А ты как?

— У меня все неплохо.

— Как ты сумел?

— У меня в погребе спрятан богатый еврей, он дает мне деньги.

— Теперь? Через восемнадцать лет после войны?

— Но я же ему этого еще не сказал!







В начале шестидесятых годов в некоторых германских городах черносотенцы малевали на стенах синагог свастики и антисемитские лозунги. Тогда же возник следующий анекдот:

Что такое храбрость? Это когда ты ночью крадешься с кистью в руках вдоль синагоги, а в пяти метрах от тебя — полицейский.

А что такое наглость? Это когда ты сам подходишь к полицейскому и спрашиваешь: "Как правильно написать слово "жид" — с "д" или "т>> на конце?"







Кельн, 1946 год. Тюннес и Шель сидят за решеткой.

— Ты за что сидишь? — спрашивает Шель.

— Я написал: "Евреев — вон отсюда!"

— И где ты это написал?

— На синагоге. А ты за что сидишь?

— Я написал: "Евреев — сюда!"

— И где ты это написал?

— На газовом котле.







После массовых убийств евреев, совершенных нацистами, органы юстиции в ФРГ строго наказывали за преступления на почве антисемитизма.

По автобану мчится шикарный "мерседес". Его пытается обогнать "фольксваген", но при каждой попытке обгона водитель "мерседеса" нажимает на педаль газа и уходит от преследователя. Так происходит раз десять, но в конце концов "фольксвагену" на каком-то перекрестке удается вырваться вперед. Водитель перегораживает путь "мерседесу", выходит из машины и спрашивает:

— Разрешите, пожалуйста, задать вопрос: вы еврей?

— Нет.

— Выходи, сволочь!







В чем разница между выражениями "свинские цены" и "еврейская свинья"?

Первое выражение можно произносить вслух.







Лондон, 1946 год, квартал Swiss Cottage (он был заселен в основном еврейскими эмигрантами из Германии).

— Где вы родились, фрау Хирш?

— В Берлине. Но конечно же, в Британской зоне!







Трое немецких евреев в Тель-Авиве разговаривают о компенсациях.

— Мне повезло, — говорит первый, — я выбрался оттуда еще в тридцать восьмом году. Я подал на компенсацию и кое-что получил, не всю сумму, но все равно неплохо.

— А я, — говорит второй, — удрал еще в тридцать третьем и тоже подал на компенсацию. Ну и что я получил?

Какие-то гроши за утрату возможности профессиональной подготовки. Совсем немного, но все-таки…

— Я эмигрировал в двадцать восьмом, — говорит третий. — Этого ничем не компенсируешь.







В шестидесятых годах эмигрант Кон спешно пакует свои вещи: он возвращается в Германию.

— Вы решили уехать отсюда, господин Кон?

— Да, причем навсегда. Знаете, травля евреев опять начинается.

— Какая ерунда!

— Нет, не ерунда. Один человек мне рассказал, что будут бить евреев и велосипедистов.

— А велосипедистов-то за что?

— Вот видите! Я же вам сказал, что опять начинается травля евреев!






Мессианство и сионизм


— Хаим, наш ребе считает, что Мессия скоро придет!

— Боже сохрани! Тогда воскреснут все мои родственники, сколько их было со дня сотворения мира, и все они явятся сюда и захотят жить в моем доме!







— Люди упорно говорят, что Мессия скоро придет. Знаешь, Ривка, я совсем этому не рад. Нам тогда придется бросить все на произвол судьбы и переезжать в Израиль. И это теперь, когда мы наконец-то имеем такой прекрасный дом!

— Успокойся, Мойше. Господь спас нас от Амана (персидского царедворца, который хотел уничтожить всех евреев) и от фараона — сохранит он нас и от Мессии!







Раввин был в гостях у одного арендатора. На прощанье он пожелал тому дожить до прихода Мессии.

— Избави Бог, — отвечает арендатор, — тогда мне придется здесь все бросить и уехать в Израиль!

— Но и жить здесь опасно, — возражает ребе, — того и жди новых погромов!

— Да, это правда… А нельзя ли так устроить, чтобы погромщики вместе с Мессией отправились в Израиль, а мы, евреи, остались бы здесь?







Бедный еврей стучится ночью в окошко богатого соседа.

— Вы что, совсем помешались — будить меня среди ночи? — кричит тот.

Бедняк отвечает ему:

— Мне пришло в голову нечто срочное. Говорят, что когда Мессия придет, то грешники двинутся к нему по железному мосту, и он рухнет, а праведники пойдут по мосту из бумаги, и он выдержит. Вот я и хотел вам сказать


, по-моему, все-таки надежнее идти по железному мосту!







Когда на Пейсах зачитывают определенное место из Агады, то, по старинному поверью, в еврейские дома заходит пророк Илья и для него на короткое время открывают двери.

Служанке поручили открыть дверь. Поясок от ее фартука зацепился за ручку двери. Служанка зарделась и сказала с упреком


.

— Реб Илья! Вам это как-то не к лицу…







— Мое единственное утешение в том, — говорит бедный портной, — что рано или поздно, но Мессия придет. Тогда все мертвые воскреснут и всем им понадобится одежда.

— Ну и осел ты! Ведь тогда воскреснут и все портные.

— Ничего страшного, они мне не конкуренты


, ведь они не знакомы с новой модой!







Два еврея рассуждают, как все будет, когда придет Мессия.

— Теперь нас преследуют, — говорит первый, — а тогда все будет наоборот!

Они проходят мимо рабочих, которые чинят дорогу, и останавливаются посмотреть.

— Понимаю, — говорит второй. — Когда Мессия придет, то нам придется чинить дорогу, а они будут стоять и смотреть.







Свадьба. Радостное возбуждение. Все уже порядком напились, а хозяин дома озабоченно замечает, что вина явно не хватит.

Один из гостей вскакивает и кричит в пьяном восторге:

— Я приведу Мессию!

— Хорошо, только не сейчас, а завтра, — просит его хозяин дома. — Сегодня мне бы только продержаться до конца свадьбы!







Ежедневно еврей ждет только почты и Мессии.







Старшие классы иешив в Израиле зависят от пожертвований, собираемых с диаспоры.

Когда придет к нам Спасение?

Когда в Израиле будут собирать деньги на иешивы за границей.







Одна берлинская жительница считала:

— Сегодня мы видим все признаки мессианского времени: бедность, нужда, испорченность нравов, владычество наглецов… Не хватает только ослика, на котором должен явиться Мессия, потому что все ослы за последнее время превратились в вождей сионизма.







Крещеный сын умер, но семья тем не менее хочет похоронить его на еврейском кладбище. Однако раввин требует за место тысячу гульденов.

— Ой, это же чистый грабеж! — сокрушается отец покойного.

— Ничего подобного, — отвечает раввин, — это еще дешево. Подумайте сами: когда Мессия придет, воскреснут все евреи и отправятся прямиком в Иерусалим. А он будет единственным, кто останется на кладбище и пребудет там вечно!







— Купите надгробный камень из мрамора! Гарантирую, что он не изменится в течение шестисот лет.

— Что я, сумасшедший, чтобы вкладывать деньги в такое бесполезное дело, когда мы ждем Мессию со дня на день!







Жена приходит домой и сообщает мужу:

— Мессия пришел.

— Что за ерунда!

— Нет, это правда. Ты ведь знаешь нашего мясника-христианина? Он порядочный человек и никогда не врет, верно? Так вот, это были его слова!







Одному еврею пришлось бежать из своей страны. Он сходит с парохода в Израиле и вздыхает:

— Две тысячи лет мы напрасно молились о возвращении, а теперь, как нарочно, эта доля выпала мне!







К богачу Бродскому в России пришла делегация сионистов с просьбой оказать им финансовую поддержку.

— Должен ли я продать в России мои фабрики и недвижимость и отправиться в Палестину? — спросил Бродский.

— Никто от вас этого и не требует, — возразил один из членов делегации. — Разве вас когда-нибудь принуждали лежать в одной из больниц, которые вы построили для бедных евреев?







Берлинский еврей размышляет вслух:

— С сионизмом такая штука: я просто не могу себе представить массовое переселение евреев… Но, в конце концов, если в Герингсдорфе (в свое время — излюбленное место купания у берлинцев) получается, почему бы и в Палестине не получиться?







В Средиземном море встречаются два парохода. Один идет из Израиля, другой направляется туда. На обоих пароходах собрались на верхней палубе евреи: едущие в Израиль — на одном, возвращающиеся обратно — на другом. Когда пароходы сближаются, пассажиры на том и на другом делают один и тот же жест: постукивают себя пальцем по лбу…







— Сионизм, — говорит берлинский адвокат, — сам по себе прекрасен. Что касается меня лично, то я хотел бы, как только возникнет еврейское государство, стать его консулом в Берлине.







— Шлойме, я подумал, кто же должен быть самым умным человеком на земле? И рассудил так: самый умный народ, ты с этим, наверно, согласишься — это евреи. А самые умные среди евреев — российские, в этом никто не сомневается. А умнее всех среди российских евреев — сионисты, это тоже ясно. Умнейшие из сионистов сидят в Центральном комитете, — а разве могло быть иначе? И самого умного из Центрального комитета они сделают своим президентом, верно?

И вот что непонятно: он-то как раз такой осел, какого на всем свете не сыскать!







Что такое сионизм?

Это когда один еврей поручает другому взять у третьего деньги, чтобы можно было послать четвертого в Палестину.







— Господин доктор, что вы имеете против сионизма?

— В принципе ничего. Лишь несколько отдельных возражений. Во-первых, почему вы выбрали себе именно Палестину? На севере — болото, на юге — пустыня. Вы что, не могли найти место получше? Во-вторых, почему вы хотите, чтобы люди там говорили на таком мертвом языке, как иврит? И в-третьих, почему вы выбрали, как нарочно, именно евреев? Ведь есть народы куда более симпатичные.







Разговор в Берлине между сионистом и молодой дамой-еврейкой. Сионист:

— Здесь, в Германии, вас, несмотря на вашу красоту и образованность, неевреи презирают. А в Палестине вы будете чувствовать себя равноправной..

Дама:

— А в чем разница? Ведь и там я буду общаться только с евреями.







В нью-йоркском порту старый оборванный еврей уговаривает капитана парохода, отправляющегося в Израиль:

— Господин капитан, пожалейте старого еврея, стоящего одной ногой в могиле! Возьмите меня, ради Бога, в Израиль, чтобы меня похоронили в стране моих предков!

Капитан сжалился над стариком и взял его на борт. Какое-то время спустя, при отплытии из Хайфы, он видит на пристани того же старика. Он умоляет капитана взять его с собой обратно в Нью-Йорк.

— Видите ли, — объясняет он, — мое здоровье улучшилось. Умереть в Израиле — это да. Но жить?







Конкурс на иерусалимском радио. Ведущий объявляет:

— Первый приз — недельное пребывание в Израиле. Второй приз — месяц пребывания в Израиле. Утешительный приз — год пребывания в Израиле.







В коммунистической Польше допрашивают еврея:

— У вас есть родственники за границей?

— Нет.

— Что значит "нет"? А кем вам приходится Давид Кон в Тель-Авиве?

— Это мой брат.

— А кто такая Хая Гольдбаум в Хайфе?

— Это моя сестра.

— Черт вас побери, спрашиваю еще раз: есть у вас родственники за границей, да или нет?

— Нет, точно нет. Из всей семьи я единственный, кто живет за границей.






Евреи в Израиле


Для молочных и мясных блюд нельзя использовать одну и ту же посуду. В Пейсах, еврейскую Пасху, едят из особой посуды, которая тоже делится на "молочную" и "мясную". Кроме всего прочего, евреям запрещается есть свинину.

Один еврей хочет эмигрировать в Израиль. Хозяйственную утварь можно провозить беспошлинно. "Утварь" у этого еврея включает, помимо всего прочего, еще и пять холодильников.

— Без пошлины я могу пропустить только один холодильник, — говорит таможенник.

— Как это так! — возмущается еврей. — Не могу же я в один и тот же холодильник впихнуть молочное и мясное!

— Ну ладно, раз уж вы такой набожный, будь по-вашему. Но за три холодильника пошлину придется все же заплатить.

— А как же быть с Пейсах?

— Ну, хорошо, пропустим четыре. Но все же не пять!

— А кусочка свинины тоже иногда ой как хочется! Что же мне — хранить его вместе с кошерной едой?







Еврей выезжает в Израиль из СССР. В чемодане у него лежит картина в рамке. Таможенник убеждается, что это портрет Ленина, и растроганно говорит:

— Все в порядке!

Переехав через границу, еврей заменяет портрет Ленина портретом Теодора Герцля (основоположника сионизма). На израильской таможне служащий слегка счищает краску с рамки и строго говорит:

— Ах ты мошенник! Это же чистое золото!







В разных городах, на вокзалах и в портах, развешаны приветствия: "Добро пожаловать в…"!

В порту Тель-Авива написано: "Вас-то мы и ждали!"







Теннебаум из Берлина, весь в наградах за Первую мировую войну, в нацистские времена уехал в Палестину и там скончался. Его вдова кладет военные награды в могилу и плачет:

— Никогда бы не подумала, что мой бедный Ганс будет лежать в чужой земле!







Эмигрант, доктор экономики, рассказывает о происшествии, случившемся в самом начале его пребывания в Израиле.

Идет сбор апельсинов. Бригадир с интересом наблюдает за его действиями, потом спрашивает:

— Вы доктор?

— Да.

— Но не хирург?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Потому что резать вы совершенно не умеете!







После прихода к власти нацистов Кон постоянно мотается между Европой и Палестиной. Когда он в третий раз прибывает на Священную землю, его спрашивают, какой смысл в этих поездках туда и обратно.

Кон объясняет:

— Тут нехорошо, там совсем худо, повсюду одни цорес (заботы, беды). Спокойно только на пароходе.







Немецкие евреи, стремившиеся к быстрой ассимиляции, часто называли своих детей именами героев германской истории.

Малыши Вотан и Зигфрид на пляже Тель-Авива. Зигфрид пристально разглядывает товарища и задает вопрос:

— Что это, Вотан, ты не обрезан?

Вотан отвечает:

— А мы еще не знаем, останемся здесь или нет.







Арабо-израильская война. Бомбардировка Тель-Авива. Мойше сидит в погребе и размышляет вслух:

— Если уж англичане должны были подарить нам страну, которая им не принадлежит, почему бы не подарить нам сразу Швейцарию?







В те времена, когда Палестина была английской подмандатной территорией, евреи получали въездные визы с огромными трудностями. Тогда и возник такой шуточный вопрос: "Почему Моисея не впустили в Израиль?" — "Потому что у него не было визы".







В период английской администрации в Палестине два еврея стоят ночью на посту охранения от враждебных соседей-арабов.

— Йося, — шепчет один, — ты можешь мне сказать, почему местные жители в далекие времена спокойно позволили патриарху Аврааму и его роду поселиться в этой стране, а сегодня арабы воюют с нами?

— Это очень просто, — шепчет в ответ Йося. — Авраам ссылался на обетование Бога, а не на мандат Лиги Наций.







У Стены плача в Иерусалиме старый раввин стонет:

— Боже, дай мне жить со своими!

Рядом стоящий вмешивается:

— Ребе, почему вы жалуетесь? Здесь же кругом свои!

Ребе смотрит на него, не понимая:

— Ты что, мешуге (ненормальный)? Все мои в Голливуде!







Еврей-турист встречает в Израиле давнего знакомца из Европы и спрашивает:

— Вы здесь надолго?

Тот, со вздохом:

— Пожизненно.







Что такое сионизм?

Это такая болезнь, которая излечивается только в Израиле.







Плохо живется лучше всего в Израиле.







Радиопередача в Израиле:

— Мы вещаем ежедневно в десять, ну, может быть, в четверть одиннадцатого, во всяком случае, самое позднее — в одиннадцать на волне триста двадцать (шепотом), для вас — триста пятьдесят!







Радио Иерусалима. Ведущий сообщает:

— Сейчас мы ненадолго прервем передачу. Четыре человека потребовались для миньяна в соседней синагоге.







Ицик приезжает в Израиль. Его друг Залман, уже давно живущий там, встречает его в порту.

— Залман, какой величины территория Израиля?

— Какой величины? Ну, четыреста километров в длину, сто в ширину и сто семьдесят сантиметров в высоту.

— Как это — сто семьдесят сантиметров в высоту?

— Ну, у меня рост сто восемьдесят восемь, так Израиль (показывает на горло) мне уже вот до сих!







Бен-Гурион, глава правительства Израиля, собирается войти в кнессет (парламент) в рубашке с закатанными рукавами и без пиджака. Кто-то его останавливает и говорит:

— Это может оскорбить депутатов! Наденьте хотя бы пиджак.

— Не надену, — отвечает Бен-Гурион. — Мне разрешил сам Черчилль.

— Как так?

— Когда я был в Лондоне, Черчилль решил показать мне палату общин, а я хотел пойти в таком же виде, как сейчас. Тогда он сказал: "Здесь этот номер не пройдет. Приезжайте к себе в Израиль и там в кнессете можете ходить без пиджака!"







Кто самый лучший коммерсант в мире?

Бен-Гурион. Левые партии утверждают, что он продал страну Америке. Правые партии упрекают его в том, что он продал страну России. А если кто-нибудь умеет продать один и тот же товар дважды, значит, он и есть самый лучший коммерсант в мире.







Разговор с израильским садоводом.

— В моем саду прекрасно цветут флоксы и люпины, но вот дельфиниум все время гибнет. Что можно сделать?

— Вы говорите, — переспрашивает садовод, — что флоксы и люпины цветут прекрасно?

— Да.

После долго раздумья:

— Если все это у вас так хорошо растет, то зачем вам понадобился еще и дельфиниум?







Кон, убежденный сионист, еще дома, в Европе, выучил иврит. В Израиле он встречает своего бывшего однокашника Леви и сразу же заговаривает с ним на иврите. Леви прерывает его:

— Вот от этого тебе придется здесь отвыкать.







Израильский флот ищет лоцманов для работы на побережье, усеянном рифами. Приходит наниматься один еврей.

— Вы знаете все рифы на этом побережье? — спрашивает его капитан.

— Каждый по отдельности!

Не проходит и четверти часа — раздается страшный грохот, и корабль налетает на риф.

— Это был первый, — докладывает "лоцман".







Американскому пропагандисту сионизма предложили бесплатно поехать в Израиль. Он телеграфирует в Америку: "Великолепно! Все пропагандистские сказки, которые я наплел, оказались правдой!"







Израиль. Старика, торгующего вразнос, полицейский предупредил за отсутствие у того лицензии. Когда старик попался во второй раз, полицейский сказал ему:

— Я обязан вас арестовать.

— Ой гвалт! — завопил старик. — Мы что, в царской России?

Полицейский:

— С самого основания нашего государства я еще никого не арестовал. Если буду продолжать в том же духе, то потеряю работу, а у меня жена и ребенок. Так что вам придется пройти со мной.

Нищий:

— Гвалт! Что значит гвалт — десять раз гвалт! У меня нет выбора, только идти с вами. Разве это по-честному?







В Тель-Авиве был когда-то регулировщик уличного движения — верхом на белой лошади, в шикарных рейтузах, сапогах со шпорами и с роскошными усами, он производил на туристов неизгладимое впечатление.

Недавно прибывший репатриант долго любуется этим регулировщиком, а потом спрашивает у прохожего:

— Скажите, этот гой тоже еврей?







— Янкель, ты читал? Теперь у нас в Тель-Авиве стало сто тысяч жителей.

— Меня это совсем не удивляет. Ты бы видел, какая давка была сегодня в автобусе!







Израиль. Мать кормит четырехлетнего Эзру. Тот вопит:

— Зачем ты напихиваешь мне полный рот? Я что — автобус?







Кон приехал в Израиль. В службе репатриации ему задают вопросы о его намерениях и возможностях.

— Я хочу стать премьер-министром, — заявляет Кон.

— Вы что, мешуге?

— Это тоже вопрос об уровне квалификации?







На иврите пишут справа налево.

У торговца граммофонами в Иерусалиме: "И не забудьте — пластинка на иврите должна крутиться в обратную сторону!"







Дети в Израиле говорят на иврите. Их родители зачастую приехали в страну взрослыми, им легче общаться на прежнем родном языке. После нацистских времен многие, однако, стеснялись говорить по-немецки.

Дети разговаривают о взрослых секретах.

— Теперь я знаю, как появляются дети, — говорит маленькая Рут. — Вчера ночью я внимательно следила за тем, что делают мама и папа, когда остаются одни.

— Ну, и что же они делают?

— Сначала они уходят в свою комнату.

— А потом?

— Потом они гасят свет.

— Вот это да! А потом?

— Потом они разговаривают друг с другом по-немецки.







На рубеже XIX и XX веков в сионистских кругах еще велись дискуссии о том, на каком языке нужно говорить в Палестине — на иврите или на идише. Решили, что на иврите. Сейчас только пожилые люди иногда говорят еще на идише.

Разговаривают два израильских мальчика:

— Ты знаешь, что такое умереть?

— Знаю. Сначала люди рождаются, потом они идут в школу, женятся или выходят замуж, становятся папами и мамами, потом бабушками и дедушками, начинают говорить на идише и умирают…







В израильском автобусе не пишут, как в других странах, "Прыгать на ходу опасно!". Вместо этого написано: "Только спрыгни, увидишь, что будет!"







Американский госсекретарь — Бен-Гуриону:

— У нас в Америке рабочий зарабатывает в неделю сто долларов и тратит примерно пятьдесят.

— А что он делает с оставшимися? — спрашивает Бен-Гурион.

— Это не наше дело. У нас демократия.

— А у нас рабочий, — говорит Бен-Гурион, — зарабатывает пятьдесят долларов, а тратит сто.

— Где же он берет остальные?

— А это не наше дело. У нас демократия.







В чем разница между американским президентом Эйзенхауэром и израильским президентом Бен-Цви? Эйзенхауэр может в любой момент уволить своего государственного секретаря Даллеса ("далее" на идише — "бедность"), а Бен-Цви своего — никогда.







Пароход из Израиля заходит в порт Лиссабона, моряки сходят на берег. В портовой пивной один португалец задает им такой вопрос:

— Мы многое слышали про вашу страну. Вы блестяще со всем справились — пустыню оросили, болота осушили, арабов отбросили… Одна загвоздка: говорят, у вас огромные трудности с евреями. Это правда?







Многие репатрианты, прежде всего с Востока, раньше понятия не имели о социальном и медицинском обслуживании, поэтому они то и дело злоупотребляли услугами учреждений типа больничных касс.

Один безработный еврей из Йемена ежедневно являлся в больницу и устраивал там скандал. Один день он как-то пропустил, и врач спросил его:

— Где ты был вчера?

— Вчера я болел, — объяснил тот.







На входной двери иерусалимского кафе "Вена" висит прейскурант:

Мокка — 10 пиастров

Мокка тонкого помола — 15 пиастров

Мокка очень тонкого помола — 20 пиастров

Мокка первый класс — 25 пиастров

Ой, что за мокка! — 30 пиастров







На киоске с прохладительными напитками висит объявление: "Если вы можете жить и без моей газировки, все-таки пейте ее, чтобы я тоже мог жить!"







Жизнь в Израиле не совсем такая, как может показаться туристам.

Один еврей после смерти попадает в рай, осматривается и думает: нет, тут скучища, как в синагоге. И переходит в ад. А там — дым коромыслом, шум и веселье. Естественно, он решает здесь остаться. Но едва решил, тут же откуда ни возьмись является черт с рогами и хочет насадить его на вертел.

— Стой! — вопит еврей в ужасе. — Раньше здесь все было иначе!

— В том-то и фокус, — объясняет черт. — Раньше ты был здесь туристом.







Дядя приехал повидаться с племянником, который стал в Израиле фермером. Он хочет помочь племяннику по хозяйству и решает подоить корову. Берет ведро, идет в хлев — и не выходит оттуда. Наконец решили посмотреть, в чем дело. Дядя сидит возле коровы на складном стульчике, ведро стоит под выменем, а дядя уговаривает корову:

— Ну, давай же, давай!







Нацистские времена. Нескольким евреям удалось уехать в Палестину. Они сидят на пляже, бездельничают, голенькие малыши возятся в песке. Приходят две маленькие девочки. Мориц смотрит на них и удивляется.

— Знаешь что, — объясняет ему Давид, — они, наверно, беженцы, которые все потеряли.







Американский еврей хочет поехать в Палестину туристом. Его друг советует ему, что надо обязательно посмотреть:

— Ты должен подойти к Стене плача. Там плачут евреи.

Американец приезжает в Иерусалим, но он забыл, как

называется та стена. Он берет такси и велит шоферу:

— Вези меня туда, где плачут евреи!

Шофер останавливает машину возле налоговой инспекции.







Сразу после Второй мировой войны большинство выживших югославских евреев уехали в Израиль. Но один из них присоединился к ним лишь через год. Прежние друзья расспрашивают его:

— Ну, как там?

— Я не мог ни на что пожаловаться.

— Тогда почему же ты приехал?

— Потому и приехал, что не мог ни на что пожаловаться!







— Как поживает Зандберг?

— Он теперь в Италии, строит там социализм.

— А что поделывает Липницер?

— У него замечательная должность в Англии, он строит там социализм.

— А что слышно о Диаманте?

— Он в Израиле…

— …И тоже строит здесь социализм, верно?

— Ты с ума сошел! Зачем же в своей-то стране?







Многие репатрианты меняют в Израиле имена.

Один неграмотный марокканский еврей, который раньше ставил на бумагах отпечаток указательного пальца, вдруг стал подписываться средним пальцем.

— Почему так? — спрашивают его.

— Я решил поменять свое имя.







Один польский раввин приехал в Израиль. Его друг, приехавший туда немного раньше, встречает его в порту и показывает ему Тель-Авив. Приходят они и на пляж. Там на солнцепеке лежат сотни молоденьких девушек, почти без всякой одежды.

— Что это они делают? — спрашивает ребе.

— Поджариваются на солнышке.

Ребе поражен:

— А в сыром виде они невкусные?







Иерусалим. Полицейский записывает имя автомобилиста, нарушившего правила, и говорит:

— И в следующий раз, господин Гольдштейн, не называйте меня "шамес" (служка в синагоге).







Американская еврейка, вся обвешанная бриллиантами, приезжает в кибуц (сельскохозяйственный кооператив в Израиле). Руководитель кибуца спрашивает:

— Сколько стоят ваши серьги?

— Десять тысяч долларов.

Руководитель подсчитывает в уме и говорит:

— Поверите вы или нет, мадам, но вы носите на ушах одного племенного быка и пять молочных коров!







Иерусалим, прием в честь дипломатического корпуса. Один израильский офицер появляется в зале с какой-то фантастически роскошной парадной саблей. Его сразу окружают:

— Откуда у тебя эта диковина?

— Раньше я заведовал реквизитом в "Габиме" (самом известном театре в Израиле), и меня по старой памяти пускают туда на склад…







Иерусалим. Приезжий христианин просит на улице еврея:

— Возьмите меня с собой в синагогу, мне хочется посмотреть на еврейское богослужение!

Выйдя из синагоги, христианин говорит:

— Мне в общем понравилось. Но почему при упоминании имени Моисея каждый раз раздавался недовольный ропот? Он же был вашим великим пророком!

На что еврей отвечает:

— За прошедшее время мы пришли к выводу, что он повел нас неправильным путем — не к дорогой нефти, а к дешевым апельсинам.







В Израиле есть немало ортодоксальных евреев, но значительная часть населения не очень-то соблюдает религиозные законы. Даже строгие правила субботы тоже нередко нарушаются.

Один шофер-нееврей живет в Израиле. Он принадлежит к христианской секте, чтущей субботу, и, следовательно, отказывается в шабес водить машину. И вдруг его видят в субботу за рулем!

— Что случилось? — спрашивают у него.

— А я перешел в иудаизм…







Набожный еврей приехал в Тель-Авив. В субботу он сидит в отеле за завтраком и вдруг видит: два еврея курят! Вне себя от гнева, он подзывает хозяина отеля и спрашивает его:

— Вы это видели?

— У нас здесь, в Израиле, никто не принимает такие мелочи всерьез. Курить в субботу — не грех, а удовольствие.

Еврей смотрит в окно и видит, что многие евреи садятся в машины.

— Пфуй! — возмущается он. — И это в шабес!

— А что такого? — спокойно отвечает хозяин. — Люди отправляются погулять, получить удовольствие. Это не грех, они же не в контору едут.

Еврею после такого шока нужно расслабиться, и он заказывает арак. Напиток довольно крепкий, и он хочет развести его водой. Тут уже хозяин отеля взрывается:

— Стойте! Лить воду в такой замечательный арак — это и есть настоящий грех!

— Слава Богу, — вздыхает еврей, — по крайней мере один грех они все еще признают.







Израильский генерал Моше Даян потерял на войне один глаз и с тех пор носил черную повяжу.

Мойше и Сара отправились в варьете. Показывали номер со стриптизом, и Мойше все глаза проглядел, когда стриптизерша в танце сбрасывала с себя белье из черного шелка…

По пути домой он все никак не мог успокоиться — такой прекрасный был вечер! А Сара, напротив, считает, что деньги потрачены зря: такое же удовольствие она может доставить ему дома, причем бесплатно. На следующий день она покупает черное шелковое белье, а вечером, уже все с себя сняв, кокетливо прикрывает бюстгальтером одну грудь и спрашивает:

— Ну, Мойше, что это тебе напоминает?

Мойше, рассеянно взглянув на нее, цедит:

— Моше Даяна.







Владелец апельсиновой плантации видит, что на одном из его деревьев сидит бородатый еврей и ест апельсины. Он строго кричит тому снизу:

— Ты что, Библии не читал? Там же написано: не укради!

Еврей с дерева:

— Какая все же прекрасная страна — Израиль! Сидишь себе на дереве, ешь апельсины, а тебе еще и Библию цитируют!







Временами в Израиле некоторых продуктов не хватало.

Длинная очередь за продуктами. Один из из очереди не выдерживает и уходит, бросив через плечо:

— Пойду к министру продовольствия и застрелю его!

Через полчаса он возвращается и говорит, понуро опустив голову:

— Там очередь еще длиннее…







Турист из Аризоны видит в Музее Иерусалима, как люди толпятся вокруг рукописей Мертвого моря, и спрашивает гида:

— Что это такое?

— Книга пророка Исайи.

— Это, наверное, ваш великий герой?

Экскурсовод пристально смотрит на него и объясняет, чтоб было понятно:

— Этот свиток содержит программу разоружения, составленную нашим главным экспертом. Программа ходила по рукам, и множество людей ее переписывали, особенно ту ее часть, где говорится, что мечи надо перековать на орала. К сожалению, предложения Исайи никогда не были приняты. Американцы сказали, что Исайя потворствует русским, коль скоро он возвестил, что Небо принадлежит Богу, а не людям, то есть он против плана "открытого неба". А русские обвиняют его в симпатиях к империализму и подозревают в сионизме. Так что ему ничего не оставалось, как только записать свои идеи и спрятать свиток в одной из пещер вблизи Мертвого моря. Там он и оставался, пока один человек не нашел этот свиток и принес его сюда…







Темой многих израильских анекдотов стали противоречия между различными группами эмигрантов. Давно осевшие здесь потомки сионистской интеллигенции из России считаются далекими от жизни идеалистами, польские и литовские евреи изображаются в анекдотах как пройдохи, румынские — слывут обманщиками. Но большинство насмешек относится к немецким евреям, так называемым йекес. Эта кличка происходит от немецкого Jacke (пиджак, куртка), то есть европейской, западной одежды, в отличие от традиционной одежды ортодоксальных евреев. Йекес (в единственном числе — йеке) высмеивают за немецкий национализм, плохое знание Талмуда, слабый иврит и отсутствие деловых качеств.

— В чем разница между йеке и девственницей?

— Йеке так и останется йеке.







— Чем отличаются йекес от жителей Галиции? — хочет дознаться новый репатриант.

— Я тебе это сейчас продемонстрирую, — обещает ему давно здесь живущий приятель. — Пойдем-ка вместе за покупками.

Они заходят в лавку немецкого еврея и просят коробок спичек. Приятель открывает коробок и возвращает его продавцу со словами:

— Мне бы хотелось такой коробок, где все спички лежат по-разному.

Продавец снимает с полки один коробок за другим и говорит:

— Они все лежат в одном направлении.

Друзья выходят из лавки и приходят к торговцу из Галиции. Они и тут просят коробок спичек и опять не соглашаются с тем, что все спички лежат одинаково. Галициец тут же убирает забракованный ими коробок, под прилавком быстро его переворачивает и протягивает им со словами:

— Пожалуйста. Но этот коробок стоит на пять пфеннигов больше: изготовлен по спецзаказу.







В израильском городе Нахария жило много немецких евреев. Когда в свое время обсуждался план разделения страны, то говорили, что Нахария может отойти к арабской части. Тогда мэр нервно прервал дебаты.

— Так или иначе, — сказал он, — но Нахария останется немецкой!







В периоды опасности мужчины Нахарии охраняли свой город по ночам. С несколькими винтовками они выдвигаются к ливанской границе. Во главе одного такого патруля идет господин X., старый йеке. Вдруг раздается подозрительный шорох.

— Кто там? — кричит господин X. по-немецки. Оттуда доносится ответ на иврите. Тогда господин X. кричит срывающимся голосом: — Сейчас же говорите по-немецки! Иначе буду стрелять!







У йеке, недавно приехавшего в Израиль, еще нет квартиры, и он ночует в снятом с рельсов вагоне. Ночью, в одной рубашке, трясясь от холода, он ходит вдоль вагона взад и вперед.

— Что случилось? — спрашивает его товарищ по несчастью.

— Не мог заснуть и покурить захотелось.

— А зачем вылезли наружу?

— Так написано же — вагон для некурящих.







Фрау X., родом из Германии, живущая теперь в Нахарии, едет в автобусе в час пик. На автобус нападают, раздаются выстрелы. Водитель кричит на иврите:

— Всем лечь на пол!

С заднего ряда раздается возмущенный голос фрау X.:

— Тут стреляют, а у него нет других забот, кроме как поговорить на иврите!







У прилавка с прохладительными напитками йеке и румынский еврей заказывают по стакану лимонада. Румын кладет на прилавок пять пиастров — столько стоит лимонад, — а йеке платит фунт. Продавец по ошибке подает сдачу румыну. Йеке как джентльмен не вмешивается в чужие дела. Румын кладет сдачу в карман и уходит. Теперь уже йеке требует свою законную сдачу. Продавец бежит за румыном и принимается его ругать:

— Вы негодяй и разбойник!

Румын, глубоко оскорбленный:

— Откуда мне знать, сколько у вас стоит стакан лимонада!







В день поста и покаяния Йом Кипур румынский еврей приходит к йеке — и что же он видит? Тот сидит и обедает!

Румын возмущен, но йеке и не думает волноваться.

— Подумаешь! — говорит он. — Весь год я не краду, не лгу и не мошенничаю. В чем же мне каяться и зачем поститься?

Ошалевший румын выбегает на улицу и всем рассказывает:

— Представьте себе, какой идиот этот йеке! Весь год он не крадет, не лжет и не мошенничает — и все это ради того, чтобы в Йом Кипур можно было пообедать!







Йеке хочет продать на рынке тощую корову. Он просит всего лишь сто фунтов — но никто не проявляет интереса. Польский еврей, глядя на эту картину, из сочувствия подходит к нему поближе и говорит:

— Ты не с того конца начинаешь. Сейчас я покажу тебе, как это делается. Эй, люди! Первоклассная корова! Все, что ни съест, усваивает без остатка! Неприхотлива! Высокие надои! Всего четыреста фунтов!

Толпа покупателей окружает польского еврея. Тут йеке расталкивает всех и кричит:

— Вы что, с ума сошли? Такую замечательную корову я не могу продать за четыреста фунтов. Я оставляю ее себе!







Румынский ресторан в Тель-Авиве. Посетитель входит, сдает в гардероб пальто, садится за столик и заказывает вареную говядину. Официант уходит на кухню и возвращается с известием:

— К сожалению, говядины уже нет.

Посетитель заказывает шницель. Официант опять удаляется на кухню и опять сообщает:

— К сожалению, и шницеля уже нет.

Посетитель заказывает то и это — и всякий раз оказывается, что этого уже нет. Тогда клиент взрывается от злости:

— Принесите мое пальто!

Официант уходит, возвращается и сообщает:

— К сожалению, его тоже нет.







Небольшой портовый город Акко в Израиле называют "Аккорест", по созвучию с Бухарестом, потому что там живет много румын. Портные там шьют костюмы с наглухо зашитыми карманами.







Глагольные формы в Тель-Авиве.

Три еврея стоят перед витриной часового магазина. Старожил мечтательно произносит:

— Такие часы я когда-нибудь буду иметь.

Поляк:

— Такие часы я давно имею.

Румын:

— Такие часы ты имел.







Недавно приехавшие в Израиль друзья сидят в кафе. Один из них рассказывает, какую жуткую работу он нашел в порту:

— Я должен поднимать ящики по пятьдесят килограммов и таскать на спине огромные тяжеленные мешки!

— Бедняга! И сколько времени ты уже это делаешь?

— Завтра должен начать.







Молодой израильтянин слышит доносящиеся со стройки какие-то монотонно повторяющиеся звуки. Любопытство заставляет его подойти поближе. Там стоит шеренга обнаженных до пояса и докрасна загоревших мужчин, которые передают друг другу кирпичи и вполголоса бормочут:

— Пожалуйста, господин доктор! — Спасибо, господин прокурор! — Пожалуйста, господин профессор! — Спасибо, господин советник юстиции!

То были недавно прибывшие немецкие евреи.







Недавние репатрианты в Израиле, как правило, очень плохо говорят на иврите, в отличие от собственных детей, которые уже родились здесь.

— Господин Дейч, говорите ли вы на иврите?

— Ну и вопрос! Я вам что, ребенок?







— Господин Дейч, вы уже немного научились говорить на иврите?

— Всего несколько слов: шалом (приветствие, дословно — "мир вам"), бевакаша (пожалуйста), тода (спасибо).

— Но ваш сын наверняка свободно говорит на иврите?

— Конечно. Но тех трех слов, которые я знаю, он совсем не употребляет.







Литовские евреи считаются особенно трудолюбивыми.

Только что приехавшие в Израиль поначалу берутся за любую работу. Однажды по объявлению в газете: "Требуется кормилица" в дом пришел бородатый литовец. Хозяйка дома, в ужасе:

— Вы беретесь работать кормилицей?

— А почему бы и нет? — удивляется литовец. — Мне только один раз покажи любое дело — и я с ним справлюсь!







Разговор между новыми репатриантами:

— А какая у него профессия?

— Он специалист по пароходам.

— Бога ради, что это значит?

— Ну, пока он плыл сюда на пароходе, он придумал себе такую профессию.







Семья приехавших из одной "развивающейся страны" получила от властей прелестный домик. Соседи пригласили их на современный пикник в саду.

— Странно все-таки, — рассуждает про себя дедушка из семьи приглашенных. — Раньше клозет был снаружи, а ели в доме. Теперь все наоборот.







В Тель-Авиве из цирка сбежал лев. В течение семи дней его не могли найти, как будто он сквозь землю провалился. Но потом его все же нашли в здании Гистадрута (администрации профсоюзов). Лев совершил большую ошибку: в течение шести дней он съедал по одному чиновнику Гистадрута в день — и этого никто не заметил. Но на седьмой день он сожрал йеменского мальчишку, который разносил кофе по кабинетам, — и это все сразу заметили!






Израильский армейский юмор


Медицинская комиссия. Шмулю удается убедить военного врача в том, что он почти совершенно ослеп. Получив освобождение от воинской службы, Шмуль прямиком направляется в кино. Какой же ужас охватывает его, когда он видит рядом с собой того самого врача! Но он быстро берет себя в руки и обращается к врачу с вопросом:

— Девушка, я правильно сел в автобус — мы едем в Рехавию?







Гольдберг приезжает в Израиль и идет добровольцем в армию. Его направляют в авиацию. Едва он немного привык к самолету, как ему приказывают прыгать с парашютом. Он произносит "видуй" (покаяние в грехах перед смертью) — и прыгает. Потом прибегает к офицеру и докладывает:

— Запишите, что я прыгал два раза.

— Гольдберг, но вы же прыгнули только один раз!

— Нет два. В первый раз и в последний.







Солдат Гершель Мандельбаум, проходя мимо старшего офицера, не отдает тому честь.

— Почему вы меня не поприветствовали?

— Вы ждали от кого-то привета?

— Вы что — не видели, какие звезды у меня на плечах?

— А разве я астроном?

— Вы знаете, что вам за это будет?

— А разве я пророк?







Майор идет по улице, а новобранец Мойше, которого майор знает по гражданке, хочет пройти мимо, его не поприветствовав.

Майор, в некотором замешательстве:

— Мойше, разве мы с тобой поссорились?







Заседание Совета министров в Иерусалиме. Министр финансов докладывает об ужасном платежном балансе. Министр торговли предлагает:

— Давайте объявим войну Соединенным Штатам. Мы пошлем нашу канонерку к Нью-Йорку и обстреляем город.

— Но тогда, — возражает министр обороны, — сюда придет Шестой американский флот, и мы проиграем войну.

— А тогда, — продолжает министр торговли, — американцы нас завоюют, мы получим план Маршалла, как немцы, и дела у нас пойдут так же хорошо, как в Германии.

— Все это здорово, — говорит министр обороны, — но что будет, если мы, не дай Бог, победим?







Призыв в армию. Кон в чем мать родила стоит перед врачом. Тот командует:

— Повернуться! Наклониться! Годен.

Кон:

— То же самое вы могли бы сказать мне и в лицо.







Маневры в Израиле. На мосту висит плакат, специально для маневров: "Мост взорван".

Капитан на командном пункте видит в подзорную трубу, что по мосту, который считается разрушенным, спокойно марширует пехотный взвод. Взбешенный, он прыгает в джип и мчится туда, чтобы устроить солдатам выволочку. И тут он видит, что те несут транспарант с надписью: "Мы плывем".







В недавно созданной израильской армии идут маневры. Солдат Леви видит пробегающего мимо солдата "неприятеля". Леви наставляет незаряженное ружье на "врага" и выкрикивает: "Пиф-паф!" Тот бежит дальше.

Тогда Леви кричит возмущенно:

— Почему ты не падаешь? Я же тебя застрелил!

— Что значит застрелил? — возражает "неприятель". — Я же танк!







Во время маневров командование высылает дозорных, которые очень быстро возвращаются.

— Дайте нам в сопровождение, — просят они, — двух полицейских, потому что там темный лес и в нем, наверное, очень опасно.







Другой израильский дозор должен был выяснить, пригоден ли мост для прохода войск. Разведчики возвращаются с ошеломляющим известием: мост проходим для артиллерии и танков, но не для пехоты.

— Это полная бессмыслица! — кричит на них командир.

— Вовсе нет. Там на мосту сидит огромная злющая собака.







Приказ по израильской армии: "Запрещается давать офицерам эйцес (советы) во время боя".







Вариант.

Просьба генералам советов не давать.







Перестрелка на иорданской границе. Старый Мойше идет между израильскими солдатами с двумя глиняными кружками и выкрикивает:

— Свежая вода, двадцать пруто (разменная монета в 1949–1960 гг.) кружка!

Тут в одну из кружек попадает пуля. Мойше кричит:

— Сорок пруто кружка!







Вариант.

Война в Израиле. По израильскому окопу идет лоточник Йойне и выкрикивает:

— Шнурки для ботинок, пуговицы, расчески — все по дешевке!

Тут взрывается граната. Йойне с трудом поднимается и продолжает выкрикивать:

— Йод, лейкопластырь, бинты!







На памятнике Неизвестному солдату в Тель-Авиве высечено: "Здесь покоится неизвестный солдат Давид Робичек, кормовое зерно оптом и в розницу".

Изумленный иностранец спрашивает местного жителя, как это может быть.

— А что такого? — отвечает тот. — Как коммерсанта его знали все, но как солдат он был совершенно неизвестен.







Вариант.

Но еще неизвестно, был ли он солдатом.







Иностранный офицер в больших чинах наносит визит в израильскую танковую часть. Он просит Кона, водителя танка, объяснить, как переключаются передачи. Кон включает передачу и поясняет:

— Это первая задняя передача.

— То есть как это — первая задняя? — переспрашивает офицер.

— Ну, если противник стреляет. А вот это — вторая задняя передача.

— Да, но зачем…

— Если противник энергично наступает. А это — третья задняя передача…

— Еще и третья?

— Конечно, если противник лупит из всех калибров. А вот это — передний ход.

— Но, дорогой Кон, зачем вам еще и передняя передача?

— Видите ли, противник может иногда атаковать и сзади!







Война. Ицика включили в разведгруппу. У вражеской артиллерийской позиции он слышит дистанционные данные: 1000 1100 1200…

Ицик мчится назад:

— Ура! Война окончена! Они уже продают свои пушки!







Семейство Боргес приехало в Израиль. Их сына призывают в армию. Спустя несколько недель госпожа Боргес радостно сообщает мужу:

— Представь себе, наш Сами стал рыцарем в Назарете! Мне сообщили об этом по телефону.

— Какую ерунду ты мелешь! — отвечает супруг. После нескольких звонков в разные инстанции он сообщает жене: — Ну и здорово же ты ослышалась! По телефону тебе сказали: "Он лежит с триппером в лазарете".







Арабо-израильская война. Под английским мандатом доставать оружие было очень трудно, тем не менее у евреев есть пулеметы. Один из них установлен на позиции и направлен в сторону арабов. Осталось только выяснить, работает ли он.

Стрелок хочет уже нажать на гашетку, но напарник нервно хватает его за руку и просит:

— Не полагайся на чудо! Сначала скажи Теилим (псалмы)!

(Эта история показывает, насколько велика у рассеянных по миру евреев вера в силу молитвы и неверие в действенность реальности. Для них действенность молитвы — нормальное явление, а нормальное действие реального предмета — чудо.)







Два еврея хотят служить в израильском военно-морском флоте. Их направляют на медицинское освидетельствование. Врач спрашивает:

— Вы умеете плавать?

Один из евреев оборачивается к другому:

— Ну, что я тебе говорил? Кораблей у них тоже нет!







Еврейский флот. Первый помощник говорит капитану:

— Господин капитан, надвигается шторм, барометр падает…

Капитан, встревоженно:

— Что? Падает? Продавать немедленно!







Мойше и Янкель призваны в израильскую армию, их направили в парашютную часть. Перед первым тренировочным прыжком сержант объясняет:

— Все очень просто. Вы прыгаете из самолета, считаете до двадцати и нажимаете на кнопку вот здесь, справа, после чего парашют раскрывается. Если он все же не раскроется — а это бывает в одном из ста тысяч случаев, — то вы еще раз считаете до двадцати и нажимаете вот здесь, на левую кнопку. Тут уж он наверняка раскроется. А внизу уже будут ждать машины, которые отвезут вас на базу…

Мойше и Янкель прыгают, считают до двадцати и нажимают на правую кнопку — парашюты не раскрываются. Они опять считают до двадцати, нажимают на левую кнопку — парашюты не раскрываются. Тут Мойше говорит Янкелю:

— Типично еврейская организация. Вот увидишь, когда мы окажемся внизу, машин там тоже не будет.







Вариант.

Грюн и Блау прыгнули с парашютами. У Блау парашют не раскрылся. Блау кричит вверх Грюну:

— На помощь! Мой парашют не раскрывается!

Грюн кричит ему вниз:

— Не паникуй! Это же только маневры!







Израильская военно-авиационная база. Хаим Левин только что сообщил: "Говорит ноль-двадцать один. У меня отказал левый двигатель". С пункта управления поступает инструкция: "Включите правый двигатель!" Через несколько минут новое сообщение: "Левин с борта ноль-двадцать один. Новые трудности. Быстро теряю высоту, вхожу в штопор!"

С пункта управления: "Левин, повторяйте за мной: Йитгадал вейткадаш шмей раба…" (начальные слова поминальной молитвы "Кадиш").







Мойше, приехав в отпуск, рассказывает:

— Раньше я прыгал с парашютом один-единственный раз и, конечно, боялся. Офицер орал на меня и толкал к открытой двери самолета. Я шагнул туда ни жив ни мертв и тут только понял, что неправильно надел парашют. И действительно, он не раскрылся. А я уже лежал на земле — живой! Я ощупал себя — ни одной царапины!

— Мазлтов (пожелание счастья)! У тебя, наверное, выросли крылья, пока ты летел.

— Какие еще крылья? Ведь самолет еще не успел взлететь!







Американский еврей-летчик воюет на стороне Израиля против арабов. Ночью его сбивают, и он приземляется на парашюте недалеко от кибуца. Но что будет, если кибуцники в темноте примут его за араба? Ведь иврита он не знает!

И вдруг его озаряет: он бежит к кибуцу и кричит что есть мочи то немногое, что знает: "Гефилте фиш! Гефилте фиш!" ("фаршированная рыба" на идише).







Мойше предоставили отпуск, поскольку он утверждал, что у него жена на сносях. Товарищ, провожая его к автобусу, спрашивает:

— А когда должно произойти радостное событие?

Мойше:

— Тсс, не так громко! Точно я не знаю, но предполагаю: через девять месяцев после моего возвращения.







Ученый пражский еврей в Израиле попадает на фронт. Ему точно объяснили, как он должен себя вести, если услышит что-нибудь подозрительное.

Ночью он стоит на посту и вдруг слышит какой-то шум. Не до конца проснувшись, он вскакивает и кричит:

— Алло, кто говорит? Я доктор Ледерер.







В кибуце недалеко от границы объявлена награда в сто пиастров за каждого пленного араба. Старый Мойше тоже просит винтовку. Ему говорят, что есть мужчины помоложе, им и положено воевать, но он уходит только после того, как получает старое ружье.

Вечером он пригоняет сто пленных арабов и получает десять тысяч пиастров! Мишпоха (родня) не дает ему покоя:

— Что ты будешь делать с такой кучей денег?

— Вам бы только языком болтать, — отвечает Мойше. — И никто не спросит, сколько стоило их всех купить!







Борух притащил от арабов легкий пулемет и получил четырнадцать дней отпуска. Дома все восхищаются его храбростью.

— При чем тут храбрость? — удивляется Борух. — Просто я встретил одного араба, который тоже хотел в отпуск, и мы поменялись пулеметами…







Израиль, май 1967. Грюн и Блау идут в армию.

— Арабы заявили, что хотят отправить нас туда, откуда мы пришли, — говорит Блау. На что Грюн отвечает:

— Именно по этой причине нам и будет помогать весь мир!







— Солдаты! — говорит израильский офицер. — У противника ровно столько же живой силы, сколько у нас. Пусть каждый из вас возьмет одного на мушку!

Один из солдат:

Я запросто могу подстрелить двоих!

Другой солдат:

— В таком случае мне можно идти домой?







Дама в Тель-Авиве в начале Шестидневной войны:

— Самое большее через месяц война кончится.

— Откуда вы знаете?

— Моего сына мобилизовали. А он никакой работы дольше месяца не выдерживал!







Предостережение солдатам: "Не пишите слишком часто вашей девушке. А то еще она влюбится в почтальона!"







Быстрая победа Израиля над арабами в июне 1967 года породила новый вид израильских шуток над хвастающимися своей храбростью, самоуверенными победителями.

Генералы Даян и Рабин скучают. Даян предлагает взять и начать войну. Рабин возражает:

— Ну, хорошо. А что будем делать во вторую половину Дня?







Брежнев угрожает Джонсону атомной бомбой. Джонсон отвечает: "Не забывайте, что Израиль — наш союзник!"







Министр обороны Моше Даян приезжает к американскому президенту Джонсону, чтобы договориться о поставках оружия.

— Израильтяне тоже могли бы кое-что сделать для американцев, — говорит Джонсон. — Например, послать несколько батальонов во Вьетнам!

— Зачем? — удивляется Даян. — Разве вы хотите завоевать Китай?







Следующую шутку можно понять, только если исходить из душевного состояния израильтян после Шестидневной войны. Тогда, в июне 1967 года, Израиль атаковал намного превосходящие силы арабов лишь после того, как арабские армии подступили к его границам и объявили, что намерены уничтожить государство и народ Израиля. Хотя Израиль действовал в порядке самозащиты, тем не менее не только СССР и восточные страны, но и дружественная к нему до той поры Франция назвали его действия "агрессией".

Израильтянин, англичанин и американец отправляются на охоту в Африку и попадают в руки людоедов. Вождь дает пленникам понять, что перед смертью каждый может высказать по одному желанию. Израильтянин, к всеобщему изумлению, просит, чтобы вождь пнул его в зад. Тот с удовольствием выполняет это желание и сильно пинает его в зад ногой. Израильтянин отлетает в сторону, падает на землю, выхватывает из внутреннего кармана револьвер, убивает вождя и других людоедов и освобождает своих товарищей.

— Почему же ты не выстрелил сразу, раз у тебя был револьвер? — спрашивают его двое спасенных.

— А чтобы потом не говорили, что я поступил, как агрессор!






Лучше не придумаешь


Нафтали приходит под вечер пятницы в страховую компанию, чтобы заключить договор о страховании жизни. Служащий удивляется:

— Вы уже слишком стары для этого!

— Мне восемьдесят.

— И вы хотите застраховать свою жизнь? Знаете, мы сейчас закрываем бюро, приходите завтра.

— Завтра я не смогу: шабес!

— Тогда приходите в понедельник.

— Не получится. В понедельник у моего отца день рождения.

— Господи, у вас еще есть отец? Сколько же ему лет?

— Ему сто.

— Поздравляю! Значит, придете во вторник.

— Тоже не получится. Во вторник женится мой дедушка.

— Так у вас и дедушка есть? А ему сколько?

— Сто двадцать.

— И он еще хочет жениться?

— Что значит "хочет"? Он обязан!







На приеме в огромном переполненном зале сталкиваются два еврея, и господин Вольф спрашивает господина Симона:

— Вы не видели младшего Крона? У него еще воротник рубашки тридцать восьмого размера.







— Янкель, слушай внимательно! Если возьмешь два и еще раз два, то получишь четыре.

Янкель обдумывает и кивает в знак согласия.

— А если возьмешь единицу и три, то опять получишь четыре.

Янкель долго думает и замечает:

— Да, но тут какая-то махинация!







На океанском пароходе.

— Слушай внимательно! Наш пароход имеет сто метров в длину и пятьдесят в ширину. Угадай, сколько лет капитану?

— Дай мне час, чтобы найти ответ.

Спустя час:

— Ему ровно пятьдесят.

— Как ты это вычислил?

— Вычислил? Да я у него спросил!







— Придумайте предложение, в котором слово "трудно" встречается семь раз.

— Мне трудно в понедельник, мне трудно во вторник и т. д.







Что главное в слове "зарница"?

Буква "р". Потому что если заменить ее на "д", сами знаете, что получится.







Что такое "бажу"?

Средняя часть слова "абажур".







Что такое "стел"?

Это опечатка. А должно быть "стол".







Какие птицы самые порядочные?

Гуси. Они спасли римлянам Капитолий и не потребовали никаких процентов!







Что такое перпетуум-мобиле?

Это еврей, который пытается догнать шотландца, задолжавшего ему 10 центов.







— Вы знаете Елинека?

— Нет.

— А Гроссмана знаете?

— Нет, тогда уж скорее Елинека!







— Господин коммерции советник, ваш сын учится в Вене. Кем он станет, когда окончит университет?

— Боюсь, старым евреем.







Купершмита вечер пятницы застал в Пшемысле у родственников, и его пригласили поужинать. На столе стоит блюдо с замечательным заливным карпом. Родственники спрашивают гостя:

— Что поделывает мама Зося?

— Она умерла, — отвечает Купершмит и, пока женщины рыдают, а мужчины грустно покачивают головами, берет себе огромный кусок карпа с самой середины.

А на стол тем временем подают фаршированного гуся с клецками. Дамы уже немного успокоились и спрашивают:

— А как дела у папы Йоси?

— Утонул, — сообщает Купершмит. Дамы опять начинают плакать, а гусь кусок за куском перемещается на тарелку Купершмита.

Вносят яблочный штрудель с хрустящей корочкой.

— Что поделывает Йосина теща? — интересуются дамы.

— Умерла от старческого слабоумия, — говорит Купершмит и принимается за штрудель.

На этот раз он наталкивается на возражение. Один из гостей вмешивается в разговор:

— Вы ошибаетесь! Я только вчера видел эту даму на променаде в Карлсбаде здоровой и бодрой.

— Может быть, — равнодушно отвечает Купершмит. — Когда я ем, все остальные для меня покойники.







Бедный родственник из провинции приглашен к столу. Внезапно он лезет пальцами в блюдо с гуляшом и мажет соусом свои пейсы.

Хозяйка дома, растерянно:

— Что это вы делаете?

Родственник, испуганно:

— Ой, простите, я думал, это шпинат!







Янкель сдает в окошко почты письмо с наклеенной маркой.

— Эй, — кричит ему вдогонку служащий, — письмо слишком много весит. Нужно наклеить еще одну марку!

— А вы и вправду думаете, что от этого письмо станет легче?







Телеграмма счастливого отца родителям жены: "Ривка благополучно родила сына".

При первой же возможности тесть отводит зятя в сторонку и упрекает его:

— Разве можно так легкомысленно выбрасывать деньги на ветер? Каждое слово в телеграмме стоит денег! Посмотри сам: ты пишешь "Ривка" — а кто же еще? Разве ты станешь посылать нам телеграмму, если какая-то совершенно чужая женщина родит ребенка? И потом — "благополучно": с каких это пор посылают телеграммы, если роды прошли не совсем гладко? И уж совсем лишнее — "родила"! Ты что, думал, я поверю, будто ребенка принес аист? И наконец — "сына". Когда родится дочка, радость не бывает такой большой, чтобы посылать телеграмму, так что мы и сами бы догадались!







Вариант.

Еврей-коммерсант шлет жене телеграмму: "Муку продал удачно, еду домой, Хаим". А потом, чтобы сэкономить деньги, вычеркивает слово за словом от конца к началу по указанному выше образцу ("она что, не знает, как меня зовут?", "а куда мне еще ехать, как не домой?" и т. д.).







Пробное представление в цирке. Артист ставит попугая на голову собаке, и попугай читает стихи. Директор цирка в полном восторге:

— Я беру вас и плачу сто гульденов за вечер!

Артист, потупившись:

— Пятидесяти будет достаточно.

— Почему же вы отказываетесь от половины?

— Тут есть небольшая хитрость. На самом деле стихи говорит не попугай, а собака: она у меня чревовещательница.







Вариант.

— Я не могу включить ваш номер в программу, — говорит директор. — Попугай слишком похож на еврея.







В кафе входит некто, хватает пустую рюмку и съедает ее, потом проходит по стене, идет вдоль потолка, спускается по другой стене и молча выходит на улицу.

Один из посетителей ужасно удивлен и никак не может прийти в себя. Другой его успокаивает:

— Да бросьте, я его знаю, он всегда так: приходит и уходит, не здороваясь и не прощаясь!







У портного.

— Я собираюсь жениться. Сшейте мне красивый костюм, чтобы люди надо мной не смеялись.

— Не бойтесь, — отвечает портной, — над моей работой еще никто не смеялся. Все плакали!







В цирке выступает лилипут. Кон, взволнованно:

— Ицик, посмотри, какой он маленький!

— Подумаешь, — говорит Ицик, — я видел карликов и повыше!







Цирк в Израиле. Артист нагромождает один на другой столы и стулья, влезает на самый верх, становится на голову и начинает играть на скрипке.

Борух тихонько говорит своей жене:

— Далеко не Хейфец!







Варьете в Вене. Знаменитый Растелли жонглирует пятью мячами, ногой крутит обруч и одновременно держит на кончике носа биллиардный кий с шариком на остром конце.

Генрихсон, восхищенно:

— Фантастика!

Кон, пренебрежительно

— А, это он в книжках вычитал!







Этот анекдот возник во время преследований коммунистов в Америке.

Шмуль приходит в кафе с большой коробкой.

— Что это ты принес? — спрашивает его приятель.

— Хочешь посмотреть? — вопросом на вопрос отвечает Шмуль и открывает коробку. В ней белые мыши, которые играют на разных музыкальных инструментах. Один из гостей смотрит на них завороженно и спрашивает:

— Можно купить?

— Да, за тысячу франков.

Господин тут же расплачивается и счастливый уходит с коробкой.

— Ну ты и шлемиль! — говорит приятель. — С таким оркестром я бы на твоем месте поехал в Америку и зарабатывал каждый вечер по тысяче франков!

— Легко сказать, — возражает Шмуль. — Понимаешь, две скрипачки — коммунистки, их в Америку не пустят!







— Из-за собаки у меня в лавке творится черт знает что! Сначала она покусала продавца по фамилии Кац (на идише — "кошка"), и в конце концов пришлось Каца уволить. Нового продавца зовут Экштейн (на идише — "угол дома, забора") — так стало еще хуже!







Некоторые послебиблейские еврейские тексты содержат мысль о переселении душ.

Бедный разносчик рассказывает жене:

— Когда я пришел в поместье, на меня бросился бык. К счастью, его прогнала свора грязных бродячих собак.

Жена, растроганная до глубины души:

— Эти собаки, я уверена, были нашими покойными предками!







Давид Блох возвращается домой с горного курорта и радостно рассказывает:

— Рядом с отелем был такой миленький фуникулерчик! При спуске он все время позванивал: Довидл-Довидл-Довидл, а при подъеме поскрипывал: Блох-Блох-Блох!







— Сын мой, запомни: все, что встречается редко, стоит дорого. Хорошая лошадь попадается редко, потому она и стоит дорого!

— Но, тате (папа), хорошая лошадь, которая стоит дешево, попадается еще реже!







Блау и Вайс поссорились. Блау с улицы видит Вайса,

стоящего у окна, и кричит ему:

— Вайс, если бы я был так красив, как ты, я бы лучше

выставил в окно свой зад!

— А я так и сделал, — отвечает Вайс, — но люди сказали: "Добрый день, господин Блау!"







На перроне какой-то еврей кричит:

— Рубинштейн, Рубинштейн!

Другой еврей высовывается из окна купе. Тот, что на перроне, отвешивает ему пощечину и уходит.

Все смеются, особенно сильно хохочет тот, кого побили.

— Послушай, — недоуменно говорит один из пассажиров, — мы смеемся над тобой. А над чем смеешься ты?

— Ха-ха-ха! — отвечает тот. — Я ведь не Рубинштейн!







На улице один еврей отвешивает пощечину другому, потом застывает на месте и говорит:

— Ой, простите, пожалуйста, я принял вас за Янкеля!

— Ну, а если бы я был Янкель — тогда можно?

— Только не надо жалеть Янкеля!







Вариант.

— А вам какое дело до Янкеля?







— Привет, Орнштейн!

— Я вовсе не Орнштейн.

— Господи Боже, как человек может измениться! Фигура другая, цвет волос другой, нос — тоже, так мало того — еще и фамилию сменил!







— Привет, Хаим! — дружелюбно кричит еврей и хлопает по плечу человека, идущего по улице перед ним.

— Ой, откуда вы меня знаете? Только меня зовут вовсе не Хаим.







Один еврей останавливает другого на улице:

— Когда я увидел вас издали, мне показалось, что я вас узнал. Потом, когда вы подошли ближе, мне почудилось, что это не вы, а ваш брат-близнец. Потом я понял, что это все же вы. Но теперь, когда мы стоим лицом к лицу, я вижу: это не вы и не ваш брат.







Рот жалуется судье, что Кан угрожает набить ему морду.

Судья:

— У вас есть свидетели?

— А зачем? Я ему и так поверил!







— Вчера у меня был Мендель. Он хотел меня побить.

— Откуда ты знаешь, что он этого хотел?

— Ну, если бы не хотел, то и не побил бы.







— Спорим, что я пну ногой в зад вон того господина, который завязывает шнурки на ботинке?

— А он влепит тебе пощечину.

— Не влепит. Потому что я ему скажу: "Пардон, я принял вас за Леви!"

Сказано — сделано. Тот господин оборачивается и с размаху бьет нахала по морде.

— Так почему же вы не сказали ему: "Я принял вас за Леви"?

— Потому что это и в самом деле был Леви!







Вокзал в Лемберге (ныне Львов). Еврейка спрашивает у еврея:

— Когда последний поезд на Перемышль?

— Последний поезд? До этого, мадам, вы не доживете!







Блау и Грюн, охваченные альпинистским азартом, поднимаются по горному склону. Внезапно они срываются вниз, страховочный трос зацепляется за выступ скалы, и они повисают в воздухе. Появляется вертолет спасательной службы, и пилот кричит

— Это Красный Крест, служба горноспасателей!

Оба одновременно кричат в ответ:

— Мы уже сделали пожертвования!







Какой-то еврей маленького роста каждый день приходит в сигарную лавку, чтобы там зажечь свою сигару от газовой горелки. Владельцу лавки это надоело, и однажды он спрашивает:

— Собственно говоря, кто вы такой?

Тот искренне изумлен:

— Разве вы меня не знаете? Ведь я тот самый низенький еврей, который приходит к вам каждый день, чтобы зажечь сигару!







Люди в вагоне томятся от скуки.

— Давайте разгадывать загадки, — предлагает один. — Вот, например: что такое — начинается на "о", черное и есть у каждого?

Никто не знает.

— Но это же одна пара сапог!

Все смеются.

— А это что такое — начинается на "д", тоже черное и есть не у каждого?

Опять никто не догадывается.

— Ну, это же две пары сапог… А что такое — красного цвета, висит на дереве и…

— Ха-ха-ха! — прерывает его кто-то. — Теперь-то мы уже знаем — это три пары сапог.







— Шлойме, отгадай, что это такое: висит на стене, зеленого цвета и пищит.

— Ну, скажи уже!

— Селедка.

— Бред какой-то! Селедка не висит на стене.

— Можно повесить.

— И не зеленая она.

— Можно покрасить.

— Но она и не пищит!

— Что правда, то правда: не пищит.







Пловец-рекордсмен переплыл Ла-Манш. Когда он выходит на сушу, его окружает толпа. Один любознательный еврей пробрался к пловцу поближе и спрашивает:

— Вы что, не знали, что здесь ходит пароход туда и обратно?







В купе вагона старый еврей издал неприличный звук. Дама, сидевшая напротив, возмущена:

— Это неслыханно! Со мной еще никогда такого не случалось!

— Вот оно что, так это с вами случилось? А я-то подумал, что со мной! Совсем уже ничего не соображаю.







Два еврея спорят на улице. Один кричит:

— Твоя сестра шлюха!

Второй молчит.

Случайный прохожий не выдерживает и вмешивается:

— Почему вы позволяете срамить вашу сестру?

— Да нет у меня никакой сестры!

Тогда прохожий поворачивается к первому:

— У него же нет сестры!

— Хорошо, — отвечает тот. — Я это знаю. И он это знает. А теперь и вы это знаете. Но сколько же людей это слышали и не знают!







На идише "лошадь" такое же ругательное слово, как "осел".

Старый еврей приезжает в гости к сыну, уже давно живущему в Вене. Старик никогда в жизни не видел трамвая. Он удивляется, как это вагон едет сам по себе, и спрашивает сына:

— Скажи мне, где же здесь лошади?

На это сын:

— Они сидят в вагоне.







Еврей покупает в магазине шарики против моли. Через час он приходит опять и требует два кило шариков. Через несколько часов он хочет купить еще два кило.

— Зачем вам так много шариков против моли? — удивляется продавец.

— А как вы думаете, сколько их нужно, чтобы попасть в эту тварь?







— Господин почтмейстер, нет ли для меня письма?

— Как ваше имя?

— А вам какое дело?

— Как же иначе я могу выдать вам ваше письмо?

— Ага! Моя фамилия Шабескугл (сладкое кушанье).

— Нет, для вас нет письма.

— Подумаешь! Ведь и моя фамилия вовсе не Шабескугл!







Кон отправляет телеграмму своему компаньону Грюну: "Прими их предложения. Письмо позже. С уважением Кон".

Почтовый служащий, принимая телеграмму, по-дружески советует:

— "С уважением" вы могли бы и опустить.

Кон, удивленно:

— Ну и ну, откуда вы знаете Грюна?







Госпожа Розенцвейг получает от своего супруга телеграмму: "Приеду 17.30 — Западный вокзал — гремучую змею привезу".

На перроне они встречаются, и жена оглядывает багаж.

— Где же тут гремучая змея?

— Какая еще змея? Просто оставалось место для трех слов, а я не хочу ничего дарить почте!







— Папа, на ярмарке я видел теленка в двумя головами и шестью ногами!

— Это еще пустяки! Вот у меня бухгалтер — совсем без головы, а ноги похожи на букву X.







Гость входит в ресторан, а за ухо у него заткнут черешок спаржи. Официант застыл с открытым ртом, но так и не решился ничего сказать. С того времени этот посетитель ежедневно является в ресторан со спаржей за ухом. Наконец официант решает про себя: если он и нынче придет — спрошу обязательно!

Гость приходит. Но сегодня за ухом у него торчит не спаржа, а петрушка.

— Извините, сударь, — робко спрашивает официант, — но зачем вы носите за ухом петрушку?

— Просто сегодня мне не удалось найти спаржу.







Эльзасские евреи часто испытывают неудобство в присутствии своих более сведущих в Талмуде единоверцев с Востока. Поэтому они говорят: "В чем разница между Богом и польским евреем? Бог знает все. Польский еврей тоже знает все, но лучше".







Эльзас. Исаак говорит Жаку:

— Спорим на десять франков, кто может дольше пробыть под водой.

— Согласен.

Оба ныряют — и полиция поныне ищет их тела.







Йосель кричит из воды:

— На помощь!

Шмуль с берега:

— Что ты так кричишь?

— Я не умею плавать!

— Я тоже не умею — и что? Разве я кричу из-за этого?







— Говорят, ты сказал про меня, что я осел. Это правда?

— Конечно, правда. Но я этого не говорил.







Беседуют три еврея.

Первый:

— Однажды загорелась гостиница, в которой я остановился. Мне пришлось выбежать в одной рубашке. Но я сказал себе: мой сын торгует готовым платьем…

Второй:

— Однажды я уронил свои часы. Но я сказал себе: мой сын часовой мастер…

Третий:

— Однажды я очень перепугался. Но я сказал себе: у моего сына фабрика нижнего белья…







Вариант.

Три парижских банкира-еврея.

Первый:

— В субботу днем я закрою банк, включу радио — и две минуты спустя я уже слушаю концерт из Лондона.

Второй:

— Я тоже закрою банк, сяду в мой самолет — и через десять минут я уже на Лазурном берегу.

Третий:

— Я тоже закрою днем, пойду к своей любовнице, жене дипломата, — и через десять минут у него в Индокитае вырастут рога.







Молодой еврейский папа держит на руках орущего младенца и приговаривает:

— Спокойно, Мориц! Спокойно, Мориц!

Прохожий наблюдает эту картину и говорит:

— Как только у вас хватает терпения слушать крик своего Морица! Вы просто молодчина.

— Что значит "своего Морица"? Его зовут Эли. А Мориц — это я.







— Что ты подаришь на свадьбу Ривке Мандельцвейг?

— Кофейный сервиз на шесть персон. А ты?

— Я? Чайное ситечко на сорок восемь персон.







Эфраим Флашенцуг впервые приезжает в столицу и хочет вечером пойти в оперу.

— Двадцать марок, — говорит девица в кассе.

Флашенцуг отшатывается.

— Ну да, — говорит девица, — если вы хотите попасть на Патти, то это стоит именно двадцать марок.

— Не городите чепуху, — краснея, говорит Флашенцуг, — я же хочу ее только послушать!







Уроки цвета.

Мориц гуляет с отцом по лесу. Он видит растение с ягодками и спрашивает:

— Папа, что это такое?

— Это черника.

— Но, папа, ягодки же совсем красные!

— Конечно, красные. Потому что еще зеленые.







Дедушка наблюдает, как его внук пишет, и вдруг говорит:

— Я всегда удивлялся, как красиво пишут левши!

— Но, дедушка, я же не левша!

— Вот именно.







В конце благотворительного концерта певица — столь же очаровательная, сколь и знаменитая — обещает подарить поцелуй за взнос в благотворительный фонд. Председатель с удовольствием включается в игру, поднимается на сцену и начинает аукцион:

— Пятьдесят марок за поцелуй, семьдесят марок за поцелуй — раз, семьдесят марок — два…

Тут супруга коммерсанта Гольдблюма, не в силах сдержаться, кричит на весь зал:

— Дарю три поцелуя за двадцать марок!







Шмуль оказался в Вене очевидцем несчастного случая. Он дает показания в полиции:

— Иду я по Вольцайльгассе и вдруг вижу, что старая еврейка падает с третьего этажа, а в руке у нее молитвенник в кожаном переплете…







Еврей возвращается домой ночью в легком подпитии, поднимается в свою квартиру на пятом этаже, немного высовывается из окна, чтобы освежиться, — и сваливается вниз. Каким-то чудом он остается жив.

В больнице врачи обступают его и любопытствуют:

— Какие чувства вы испытывали во время падения?

— В сущности, никаких, — отвечает еврей. — Только, пролетая мимо третьего этажа, я подумал: "У Абелей еще горит свет? Так поздно? Что же там происходит?"







На лето Грюн снял домик в сельской местности. Блау так долго напрашивается к нему в гости, что, наконец, получает приглашение. Грюн подробно рассказывает, как идти от станции:

— Идешь на юг, мой дом — первый с красными ставнями по левой руке. Калитку можешь толкнуть ногой, а позвонить у входа можно локтем.

— Почему бы мне не сделать это руками?

— Но ведь руки у тебя будут заняты тем, что ты нам привезешь.







На вокзале какой-то человек бродит взад-вперед, а из его рукавов не выглядывают руки. Женщина жалостливо спрашивает:

— Бедняжка, это у вас от войны?

— Нет, от еврея-старьевщика.







— Свидетель, — говорит судья, — я должен вас предупредить, что в своих показаниях вы должны сообщать только то, что видели своими глазами, а не то, что слышали от других. Для начала я должен задать вам несколько вопросов. Когда вы родились?

— Но, господин судья, это я тоже знаю только по чужим рассказам.







Судья — пожилой свидетельнице:

— Возраст?

Свидетельница, кокетливо:

— Мне дают сорок лет.

— Тогда берите — это же мецие (счастливый случай)1







— Кто вы по профессии?

— Я работник искусств.

— И что это за искусство?

— Я делаю дождевые зонтики.

— Какое же это искусство?

— Да? Ну-ка сделайте сами зонтик!







Шмуль приходит к адвокату:

— Я хочу подать жалобу на Янкеля. Он обозвал меня носорогом.

— И где это произошло?

— В кафе.

— Когда?

— В прошлом году.

— И вы пришли с этим только сейчас?

— Ну да. Вчера я был в зоопарке и впервые увидел носорога.







Сами, разбогатев, купил себе верховую лошадь и гордо гарцует на ней в парке. Вдруг лошадь встает на дыбы и сбрасывает всадника.

Ицик подходит к нему поближе:

— Хочешь покрасоваться на лошади — и падаешь в грязь?

— Ну и осел же ты! Что же мне, по-твоему, — в воздухе повиснуть?







Мойше Померанц садится задом наперед на свою клячу. Его приятель кричит ему:

— Мойше, ты в своем уме? Ты же сидишь на лошади не в ту сторону!

— Заткнись! Не всякому надо знать, в какую сторону я собираюсь ехать.







Шмуль хочет купить собаку и идет в зоомагазин. Он приглядывается к разным собакам и надолго застревает перед огромным догом.

— Триста злотых, — говорит продавец.

Тогда Шмуль показывает на красавца добермана.

— Пятьсот злотых, — говорит продавец.

Шмуль замечает фокстерьера. Оказывается, он стоит тысячу злотых.

Шмуль завороженно смотрит на крошечного карликового крысолова.

— Две тысячи злотых, — объявляет продавец.

— Скажите, — любопытствует Шмуль, — а сколько стоит у вас вообще без собаки?







Ицик покупает попугая и просит доставить его. В полдень он приходит обедать и спрашивает:

— А где попугай?

— Что за попугай? — удивляется жена.

— Ну, та птица, которую я купил.

— Ту я отослала к шойхету (резнику).

— Боже праведный! Ведь эта птица умеет говорить!

— И почему же тогда он мне ничего не сказал?







— Я был в Испании и бесплатно посмотрел бой быков!

— Как же тебе удалось, Исидор?

— Там была дверь, где люди при входе говорили: пикадор, матадор, тореадор… Ну, а я сказал "Исидор", и они меня впустили.







Грюн и Блау эмигрировали в Испанию и не могут заработать ни песо. Но однажды Блау пошёл на бой быков и вышел оттуда с карманами, полными денег.

— Я присматриваюсь, — рассказывает он, — где бы пройти внутрь бесплатно. Открываю какую-то дверь — и оказываюсь на арене! А испанцы, как увидели меня, бедного еврея, сразу выпустили быка. Я бежать — и тут поднялся страшный крик: оказывается, бык поскользнулся и сломал себе шею. Они поздравили меня с победой и вручили мне приз…

— Блау, да ты герой! Я бы наверно обо…!

— Ну, а на чем, ты думаешь, бык поскользнулся?







Султан решил проверить, какая религия придает больше мужества. Он приглашает верующих разных вероисповеданий на трапезу и велит неожиданно выстрелить из пушки.

Все разбегаются — только один как сидел, так и сидит: представитель иудеев.

— Аллах велик, — говорит султан. — А ведь именно вашим приписывают трусость. Сын мой, пожелай себе всего, что захочешь!

— Ах, господин султан, подари мне новые штаны!







Кон приходит в лавку, где дают напрокат маскарадные костюмы, и просит показать что-нибудь подешевле. Домино за десять крон ему слишком дорого, и накладная борода с очками за три кроны тоже. Хозяин лавки теряет терпение:

— Знаете что, господин Кон, купите себе презерватив и идите на маскарад в костюме гоя! (Намек на обрезание.)







Посетитель заказывает в кафе яблочный пирог. Потом, передумав, отсылает пирог обратно и заказывает вместо него рюмку коньяку. Выпив рюмку, он встает и направляется к двери.

— Вы не заплатили за коньяк! — кричит официант.

— Но я же отдал за него яблочный пирог.

— Так вы и за пирог не заплатили!

— Так я его и не ел.







Еврей из местечка приехал в город, поел в самой дешевой закусочной за тридцать копеек и вышел. Ему срочно понадобилось кое-куда, а поскольку у них в местечке общественных туалетов не было, он присел за ближайшим углом. Тут откуда ни возьмись появился полицейский и взял с него рубль штрафа.

"Эти городские какие-то странные, — рассуждает местечковый еврей. — За еду они просят только тридцать копеек, а за это — целый рубль!"







Блюм показывает друзьям свою новую виллу. Он раздвигает портьеры зала на первом этаже и комментирует:

— Здесь можно усадить за стол, избави Бог, восемьдесят персон.







— Ты знал Соломона Гершфельда? Двадцать лет назад, когда он уезжал отсюда, у него были только одни штаны, да и те рваные. А нынче у него целый миллион!

— Господи, что будет делать этот несчастный с миллионом рваных штанов?







— Купите эту лошадь! Она может пробежать без остановки десять миль.

— Тогда она мне ни к чему. Я живу в семи милях отсюда.







Вечером Нафтали что-то ищет на улице под единственным фонарем городка.

— Ты что-то потерял? — спрашивают его.

— Да один рубль, наверняка выпал у меня из кармана.

Прохожие помогают искать, ничего не находят и спрашивают:

— А ты уверен, что потерял этот рубль именно здесь?

— С чего вы взяли? Я потерял его во дворе синагоги.

— Так почему ты ищешь его здесь?

— Здесь светло и чисто! А вам бы хотелось, наверное, чтобы я ползал в темноте по грязи?







В новолуние евреи читают определенную молитву.

Еврей выходит из синагоги, чтобы посмотреть, не пора ли уже читать эту молитву. Но небо заволокло облаками, и он спрашивает другого еврея:

— Не знаете, уже вышел молодой месяц?

— Не знаю, — отвечает второй еврей. — Я не здешний.







— Что это значит? Вы написали в объявлении, что продается сад. Это и есть ваш сад? Десять футов в длину и пять в ширину!

— Ну, длина и ширина у него и впрямь не очень. Зато какая высота!







Еврейка горько плачет. Уже шесть месяцев она не получает никаких известий от отца.

— И ты из-за этого так рыдаешь? — удивляется подруга. — Что значат шесть месяцев! Мой отец уже двадцать лет как умер, и все это время от него никаких известий — и что, разве я плачу?







— Почему буханки хлеба в вашем городе намного меньше, чем у нас?

— Наверное, у вас кладут больше теста в каждую буханку.







Два еврея в купе поезда. Один представляется;

— Меня зовут Регенбоген.

— Погодите-ка, — задумчиво говорит его попутчик, — Регенбоген, Регенбоген… Эта фамилия кажется мне знакомой… Вспомнил: не вы ли тот низенький толстяк с рыжей бородкой клинышком?







Приезжий останавливает незнакомого еврея на улице Варшавы и спрашивает:

— Мне нужно попасть к ювелиру Розенцвейгу на Белостоцкую улицу. Не скажете ли, как туда проехать?

— Как это к Розенцвейгу? — удивляется варшавянин. — Ювелира Розенцвейга в Варшаве уже нет, он теперь в Одессе. У нас есть другой ювелир, его фамилия Розенбаум. Но он живет не на Белостокской улице. Итак, слушайте внимательно: вы садитесь в трамвай номер десять и едете до конечной остановки. Потом идете все время прямо на север, пока не дойдете до маленькой православной церковки с двумя луковками на крыше, там поворачиваете налево и идете еще двадцать минут прямо, потом сворачиваете в тупичок без названия, там в третьем доме на левой стороне живет слепой корзинщик, у него Розенбаум не живет, он снимает комнату этажом выше, у парализованного портного, вернее, снимал два года назад, а живет ли он там по-прежнему, я не знаю.







— Господин Кон, где ваша красивая трость с золотым набалдашником?

— Вот она, у меня в руке.

— Но она же без набалдашника!

— Да, трость была слишком длинной. Пришлось ее обрезать.

— Господин Кон, но зачем же вы обрезали трость сверху, а не снизу?

— Снизу? Снизу она мне не мешала!







— Мейер хочет видеть меня завтра в Варшаве, а Кон — в Берлине. Что я им, птица, чтобы быть в одно и то же время в двух разных местах? -







Гирш-Бер едет по делам в Краков.

— Ну, чего тебе удалось добиться? — спрашивает его жена по приезде.

— По делам — ничего, — признается Гирш-Бер, — зато я обвел вокруг пальца весь Краков. Я всем говорил, что меня зовут Вольф-Лев. И что ты думаешь? Все поверили!







Янкеле и его жена сидят в кино. Оба на ужин съели слишком много сливового компота и теперь почувствовали последствия. Они хотят поскорее выйти из зала, протискиваются по своему ряду, и Янкеле нечаянно наступает на ногу даме, сидящей на крайнем месте перед проходом.

Через некоторое время оба возвращаются. Янкеле шепчет на ухо той даме, что сидит на крайнем месте:

— Это не вам я наступил на ногу?

— Да, мне, — игриво отвечает дама, решившая, что он хочет извиниться. Но Янкеле поворачивается к жене:

— Идем, Сара, мы сидели в этом ряду!







Еврей идет по улице. Внезапно он останавливается, широко открыв глаза, вглядывается в тротуар и разочарованно произносит:

— Провались он сквозь землю, тот, у кого плевок так похож на монету в пять крон!







— Гольдшлегер, вы слышали такое? Маца всего по два злотых за килограмм!

— Где?

— Нигде. Но как дешево!







Грюн приглашен на обед. Он спрашивает хозяйку дома:

— Сударыня, вы любите загадки?

— Да.

— Тогда слушайте: в чем разница между супницей и ночной вазой?

— Не знаю.

— Тогда я не стану есть у вас суп.







Фрау Розенберг очень боязлива. Каждый вечер она несколько раз проверяет все оконные запоры и дверные замки, смотрит под всеми кроватями и шкафами, нет ли там взломщика. Однажды ночью она слышит какой-то шум и будит мужа, чтобы он выяснил, в чем дело. Розенберг идет в соседнюю комнату — и видит мужчину, который с мешком столового серебра собирается выскочить в окно.

— Стойте! — кричит Розенберг. — Не удирайте! Моя жена ждет вас уже пятнадцать лет!







Восточная Галиция. Перед деревенским трактиром останавливается карета, из нее вываливаются несколько подвыпивших помещиков. Один из них кричит хозяину, старому еврею:

— Тащи сюда бутылку вина! Только старого и самого лучшего!

Еврей спускается в погреб и приносит бутылку, всю в грязи, пыли и паутине. Он осторожно вытаскивает пробку — и оттуда вылетает живая муха. Еврей жестом отгоняет ее и строго говорит:

— Пошла вон, старуха!







Нью-Йорк. Фирме "Кон и компания" требуется машинистка, и хозяин дает объявление в газете. По объявлению являются три девицы, и Сэм Кон проверяет их одну за другой.

— Ну и как они? — спрашивает его партнер.

— Все три великолепны, — отвечает Сэм. — Я спросил первую, сколько будет один плюс один. Она ответила: одиннадцать. Бойкая девица! С какой скоростью она соображает, в чем суть вопроса! Потом я спросил вторую, сколько будет один плюс один. Она ответила: "Дайте немного подумать". Должен признать — обстоятельная личность. Она ничего не сделает наобум, такой можно доверять. Наконец я задал тот же вопрос третьей, и она в одно мгновенье ответила: два! В самую точку! Будет замечательно работать с такой сообразительной девушкой.

— Ну, и какую же ты решил взять?

— Тоже мне вопрос! Конечно, ту, у которой грудь больше!







Американское захолустье. Владелец питейного заведения избран мировым судьей. Книг не то что юридических, но и вообще никаких у него нет, есть лишь каталог "Товары — почтой".

К нему приводят пастушонка, обвиняемого в какой-то малости. Мировой судья долго молчит, потом с умным видом открывает каталог и возвещает:

— Четыре доллара восемьдесят восемь центов!

Обвиняемый возмущенно вскакивает, но коммивояжер

Сэм Каминкер, случайно оказавшийся при этом, одергивает:

— Тебе еще повезло, что он открыл книгу на "детском белье", а не на "пианино"!







Кон побывал в Мексике. Он рассказывает:

— Ты только представь себе, что со мной было! Приезжаю в какую-то деревню, выхожу из машины — меня вмиг окружают индейцы! Справа индейцы, слева индейцы, впереди индейцы, сзади индейцы…

— Шма Исроэл! ("Слушай, Израиль/" — первые слова молитвы, которые инстинктивно вырываются у еврея в трудную минуту.) Как же ты поступил?

— Я купил у них ковер.







Нью-Йорк. Гинсберг рассказывает:

— Я не верю, что еще встречаются настоящие индейцы. На Кони-Айленд, это я сразу понял, только подделки. Там были два индейца. Один сказал: "Ты имеешь мне немного табак для мой трубка мира?" А второй ответил с настоящим бруклинским акцентом: "Эфшер (может быть), ты покуришь свой собственный?"

Потом я столкнулся с этим же на Среднем Западе. Там индейцы развлекали публику. Но когда они дули в свой боевой рог, я отчетливо слышал мелодию Рош а-Шона (еврейский Новый год), исполняемую на шофаре: "Текиа! Шварим! Труа! (эти слова выкрикивают при звуках шофара, бычьего рога)".

В последний раз я попытался увидеть настоящего индейца на Дальнем Западе. Там в вигваме сидел вождь, сидел совершенно неподвижно — впечатляющее зрелище! Но когда он встал, я увидел, что из заднего кармана его штанов торчит еврейская газета…







В Нью-Йорке Файнберги очень разбогатели и переехали в район вилл. Пользуются известностью коктейль-парти, устраиваемые фрау Файнберг по воскресеньям. Особенно популярны ее булочки с черной икрой.

Однажды на такой вечеринке к хозяйке подходит дворецкий и шепчет ей на ухо, что запасы икры на исходе, а в воскресенье магазины деликатесов закрыты. Госпожа Файнберг после короткого раздумья шепчет в ответ:

— Пойдите в охотничью комнату господина Файнберга, высыпьте дробь из всех ружей и подмешайте ее к икре. И будем надеяться на лучшее…

Дворецкий вносит в столовую новые подносы с булочками, их едят с такой же охотой, как и предыдущие. Но незадолго до прощания одна из дам отводит госпожу Файнберг в сторону и смущенно признается:

— Когда я вышла в соседнюю комнату, чтобы попудрить нос, я решила заодно поправить пряжки у туфель — и тут у меня получился, как бы это сказать, задний выдох…

— Ничего страшного, — деликатно отвечает хозяйка, — забудьте об этом!

— Конечно, — продолжает дама, — но при этом я застрелила вашу кошку!







Праздник совершеннолетия бар-мицва в Америке отмечают нередко с безумной помпой.

К бар-мицве своего сына миллионер Гинсберг из Бруклина решил предложить гостям нечто особенное. Он арендует два самолета, чтобы полететь вместе с гостями в Африку, и заказывает у тамошнего вождя племени праздничный обед на двести персон.

Вся компания направляется со слонами и погонщиками в девственный лес на охоту и вечером возвращается смертельно голодная. Они ждут и ждут обещанного обеда, и наконец Гинсберг спрашивает вождя:

— В чем дело? Когда подадут обед?

На это вождь отвечает:

— Простите, но у нас тут еще три другие бар-мицвы, которые были заказаны раньше!







Беженец из Восточной Европы подходит к окошку кассы лондонского метро и просит билет до Пикадилли:

— То Picadilly.

Кассир дает ему два (two) билета (to и two произносятся одинаково).

— Нет, — объясняет беженец, — for Picadilly!

Кассир дает ему четыре (four) билета.

— Nein, Picadilly! — умоляет несчастный, от волнения переходя на немецкий.

Кассир протягивает ему девять (nine) билетов.







В кабинет хозяина торгового дома вбегает взволнованный коммивояжер:

— Господин Лейбзон, на нас движется страшная гроза!

— Что значит "на нас"? — презрительно спрашивает хозяин. — Ты считаешь себя членом фирмы?

— Ну ладно, пускай молния ударит в вас одного!







— Знаете, какие гадости устраивают мне антисемиты! Итак: в понедельник утром я вижу на пороге моего магазина кучку. Я себе думаю: лучше сделать вид, будто не заметил! Во вторник — опять кучка. Я опять сказал себе — молчи! В среду — новая кучка. Тут уж я вскипел и подумал: ладно, придется вызвать полицию! Но в четверг, увидев на пороге еще одну кучку, я потерял терпение и решил: вот будет находка для прокурора!







Два еврея в кафе, один из них слепой.

— Хочешь стакан молока? — спрашивает зрячий.

— Опиши мне, наконец, что такое молоко! — просит слепой.

— Молоко? Это такая белая жидкость.

— Хорошо. А что такое "белая"?

— Ну, например, белая, как лебедь.

— Ага, понял. А что такое "лебедь"?

— Лебедь? Это такая птица с длинной изогнутой шеей.

— Хорошо. А что такое "изогнутый"?

— Изогнутый? Вот сейчас я изогну мою руку, а ты ее пощупаешь. Тогда ты поймешь, что значит "изогнутый".

Слепой осторожно ощупывает изогнутую руку товарища и говорит, блаженно улыбаясь:

— Вот теперь-то я наконец знаю, как выглядит молоко!







Эта шутка имеет интересное продолжение в эмиграции.

Ицик эмигрировал в Австралию. В порту его встречает Шмуль, прибывший сюда ранее.

— Интересная здесь страна, — рассказывает Шмуль. — Представь себе, лебеди здесь не белые, а черные.

Ицик ошеломлен:

— И как же вы рассказываете тут анекдот про слепого и молоко?







— Блау, давай я вылью на тебя кувшин воды, а ты не намокнешь.

— Глупости какие, так не бывает.

— Спорим на пять крон?

— Согласен!

Грюн берет кувшин воды и обливает Блау с головы до ног. Блау вопит:

— Прекрати! Мы же поспорили, я должен остаться сухим!

— Ну — так я проиграл спор.






Философия и наука


Теория относительности Эйнштейна.

1

— Я прочел в газете, что Эйнштейна пригласили в Японию. Чем он так знаменит? И что это за теория относительности?

— Эта теория просто объясняет, что одно и то же явление в зависимости от обстоятельств может означать нечто разное. Например, если ты в одной рубашке сидишь на горячей плите, тебе минута кажется часом. А если на твоих коленях сидит девица в одной рубашке, целый час кажется тебе минутой.

— И что, из-за этой ерунды его пригласили в Японию?




Вариант.

— И с этими двумя хохмами он и едет?




2

— Объясню тебе, что имеет в виду Эйнштейн.

От Лодзи до Варшавы и от Варшавы до Лодзи одно и то же расстояние, тут Эйнштейн ничего поделать не может. Но от Пейсах до Пурим — одиннадцать месяцев, а от Пурим до Пейсах — всего один месяц. Понял?




3

Кон объясняет жене теорию относительности:

— Если у тебя на голове один-единственный волос, то это слишком мало. Но если я найду в супе твой один-единственный волос — то это слишком много!




4

Теория относительности Эйнштейна, примененная им к самому себе:

"Если моя теория будет признана, то немцы скажут, что я немец, а французы — что я гражданин мира.

Если мою теорию не признают, то французы будут утверждать, что я немец, а немцы — что я еврей".







Теологическая теория относительности.

Если девушка идет к ребе, то ребе — это ребе, а девушка — это девушка.

Если же ребе идет к девушке, то ребе — уже не ребе, и девушка — уже не девушка.







Если у еврея есть собака, то либо еврей — не еврей, либо собака — не собака.







— Янкель, почему ты убегаешь от собаки? Ты же знаешь: собаки, которые лают, не кусаются!

Я-то знаю. Но я не знаю, знает ли об этом собака!







Вариант.

Один человек думает, что он мышка. После долгого пребывания в доме для умалишенных его сочли вылечившимся и выпустили. У дверей лечебницы он что-то медлит. Главный врач спрашивает у него:

— Почему вы не идете?

— Разве вы не видите: там меня подстерегает кошка!

— Дорогой мой, но вы же теперь знаете, что вы не мышка!

— Конечно, доктор, вы это знаете, и я это знаю. Но знает ли об этом кошка?







Цукерторт, очень гордо:

— Я обучил свою собаку всем иностранным языкам. Вот, слушай! (Собаке): Chéri, şа va bien? How do you do, darling? Caro… ("как дела, дорогая?" по-французски, по-английски и по-итальянски).

— Да ладно тебе! Собака же ни слова не понимает.

— А докажи!







Почему собака виляет хвостом?

Потому что собака сильнее, чем ее хвост. Не то хвост вилял бы собакой.







Вольный пересказ Шопенгауэра.

В местечко приезжает инженер и заказывает еврею-портному брюки. Они все не готовы и не готовы, так что инженеру приходится уехать, так и не дождавшись заказа.

Через семь лет инженер приезжает вновь — и портной приносит ему брюки!

Инженер:

— Господь Бог за семь дней создал весь мир — а тебе на одни брюки понадобилось семь лет!

Портной, ласково поглаживая свое изделие:

— Это так, но вы посмотрите на этот мир — и посмотрите на эти брюки!







— Бог плохо устроил этот мир, — говорит сапожник.

— А ты смог бы получше?

— Ну, кое-что наверняка смог бы.

— И что же?

— А сапог!







Подражание Гегелю.

Деревенский еврей впервые видит жирафа, долго удивляется, потом произносит:

— Этого не может быть!







Всемирная справедливость.

Маленький мальчик на кладбище разбирает цветистые восхваления на памятниках и спрашивает отца:

— Тате, разве мошенники и воры никогда не умирают?







Определения.

1

Что такое последовательность?

Сегодня так, завтра так.

А что такое непоследовательность?

Сегодня так, завтра так.




2

Бульон.

— Хозяюшка, борщ сегодня недостаточно кислый! Хозяйка, обиженно:

— Да это не борщ, это бульон!

— Если это бульон, то он кислый вполне.




3

— Жизнь кажется мне мостом на цепях!

— Как это — "мостом на цепях"?

— А я знаю?




4

Жизнь похожа на детскую рубашонку (Вариант: куриный насест): короткая и замаранная.




5

Что такое хуцпе (наглость)? Это когда человек убил отца с матерью, а потом на судебном процессе в последнем слове просит к себе снисхождения, поскольку сам он — круглая сирота.




6

Еще раз о том же.

Диамант крестился и теперь не признает ни старых друзей, ни вообще ничего еврейского. Приятель останавливает его:

— Как ты себя ведешь? Это же хуцпе!

— А что это такое? — спрашивает Диамант.

— Хуцпе — это когда ты спрашиваешь, что такое хуцпе!







Этика.

— Тате, что такое этика?

— Поясню тебе на примере. Приходит ко мне в лавку покупатель, берет товара на шестьдесят шиллингов и платит банкнотой в сто шиллингов. После его ухода я замечаю, что сдачу он взять забыл. Вот тут и начинается этика: как мне поступить? Взять эти деньги себе или поделиться с компаньоном?







Массовый психоз.

Жаркий летний день в галицийском городке. Янкель скучающе глядит в окно, видит своего приятеля, идущего мимо, и в шутку сообщает:

— Шмуль, ты уже знаешь? На рынке пляшет лосось! Шмуль тут же разворачивается и бежит на рынок. По

дороге он рассказывает эту новость всем встречным, и вскоре уже весь город валом валит к рыночной площади.

Янкель наблюдает эту суматоху, потом хватает шляпу и на ходу бросает жене:

— Я тоже пойду на рынок. Почем знать, может, и в самом деле там лосось пляшет?







Шмуль размышляет над псалмами:

— "Человек создан из праха и в прах возвратится" — и из-за этого люди стенают? Если бы ты был из серебра, а превратился в пыль, ты потерял бы сто процентов. А так — твой номинал не меняется!







Вариант.

Хасид поет: "Человек создан из праха и в прах возвратится", а сам при этом танцует. Друг спрашивает его:

— Разве это повод для танцев?

— Если бы человек был из золота, а превращался в дерьмо — тогда стоило бы заплакать. А так — вначале дерьмо и в конце дерьмо, а посредине немного шнапса. Так почему бы не потанцевать?







Еврейская мистика отрицает сущий мир, примерно так же, как немецкий идеализм Фихте.

Хасид прослушал убедительную речь об отрицании реальности.

— Ничего не существует! — бормочет он.

Хасид приходит домой и в темноте ищет спички. При этом больно ударяется о печку. Он потирает колено и делает вывод:

— Но печка все же существует!







Психология Талмуда.

Христианин:

— Почему еврей отвечает вопросом на вопрос?

Еврей:

— А почему бы ему не отвечать вопросом на вопрос?

Биржа, считал старый Оппенгеймер, подобна лавине: то вниз, то вверх.







Ассоциация.

— …И потом я повстречался с тем парнем… как его звали… ну, как можно забыть такое простое имя? A-а, его зовут — очень похоже на Наполеон… Правильно: Розенблюм!







Философия религии.

— Мне так трудно живется… Ну, с Божьей помощью как-нибудь справлюсь. — Вдруг обеспокоенно: — Да существует ли Бог вообще?! — Опять успокоившись: — Мой кузен Бильшовский говорит "Да!"







Вариант.

Вдовец перед портретом покойной жены.

— Вот она, моя ненаглядная! Никогда мы с тобой не увидимся… Разве что на том свете. — Обеспокоенно: — Да существует ли тот свет? — Опять успокаивается: — Мой кузен Бильшовский говорит "Нет"!







— Сын мой, Господь Бог вездесущ!

— Вот как? А что Он делает в субботу в трамвае? (Ездить в субботу запрещено.)







— Ну, поезжай с Богом, сынок!

— Но, папочка, разве Бог поедет четвертым классом?







Маленькая Ребекка в музее:

— Мама, почему у ангелов на головках маца?







Старый Шлойме:

— Видите ли, дети, здесь, на земле, нам живется хуже, чем гоям. Зато на том свете нам будет лучше… То есть я бы очень смеялся, если бы нам и на том свете жилось хуже!







Вариант.

— Я бы очень смеялся, если бы оказалось, что того света вообще нет!







— До чего жестока жизнь: вечером ложишься в постель здоровым, а утром встаешь мертвым!







Человек — словно сапожник: живет, мучается, работает — и умирает.







— Как правы были древние! В самом деле, лучше вообще не родиться. Но едва ли одному из тысячи выпадает такое счастье!







— Ребе, как человек растет — снаружи вовнутрь или изнутри наружу?

— Раз ты так спрашиваешь, могу ответить только: "Да!"







Никто за ухом просто так не чешется. Разве что заботы или вши заставят.







Природоведение.

— Я читаю, что Земля вертится, а Солнце стоит. Как же Иеошуа (Иисус Навин) мог остановить Солнце, если оно и так стоит?

— Но тогда оно не стояло! Он его остановил и забыл отменить свой приказ. С тех пор оно и стоит…







— Ребе, почему летом жарко, а зимой холодно?

— Очень просто. Зимой все топят печи, так? Тогда тепло из домов распространяется вокруг и помаленьку нагревает воздух. И к лету собирается тепло.

— Понял. А почему зимой холодно?

— Потому что летом никто печей не топит.







— Прибавьте мне жалованья, — просит шамес. — Я работаю двадцать пять часов в сутки!

— Что за глупости! В сутках только двадцать четыре часа!

— И все же это правда! Спросите хотя бы учащихся в иешиве, они вам подтвердят, что я начинаю работать уже за час до начала дня!







— Ребе, как получается дождь?

— Облака — это такого рода огромные губки. Когда они сталкиваются при ветре, вода из них выжимается, и у нас идет дождь.

— А чем вы докажете вашу теорию?

Сам видишь: дождь идет!







Знаете ли вы, что надежнее всего предсказывает погоду? Полотенце, висящее на веревке.

Если полотенце мокрое и холодное — будет снег.

Если мокрое и теплое — будет дождь.

Если обледенело — будет мороз.

Если развевается от ветра — будет гроза.

А если оно вообще исчезло — это признак того, что его украли.







— Мой кузен Сруль пишет из Америки, что он делает подтяжки. Я не могу этого понять.

— А что тут трудно понять?

— Ну, сам посуди: у нас носят подтяжки, чтобы штаны не свалились. Но зачем нужны подтяжки в Америке, на той стороне Земли, где ходят вниз головой?

— И что тут непонятного? Мы боимся, что штаны спадут, а в Америке боятся вывалиться из штанов.







— Мойше, ты понимаешь, как это поезд едет по железной дороге? Ведь никто его не тащит, не толкает…

— Это происходит так: на перроне стоит гой и звонит, как оглашенный. На голове у него нечто вроде бандитской шапки. Потом на перрон выходит второй гой, начинает размахивать красной тряпкой, похожей на женский фартук, и поднимает вверх руку. В этот момент среди людей, толпящихся на перроне — там и евреи, и христиане, — возникает паника. Все бросаются с дикими криками к вагонам. Ну, поезд тоже пугается и несется прочь…







— Ребе, я никак не могу понять: как работает телеграф?

— Это очень просто. Вместо проволоки представь себе длинную-предлинную таксу. Дашь ей пинка сзади — она завоет спереди.

— Понял. А беспроволочный телеграф?

— Все то же самое, но без таксы.






Социология


Еврей-депутат в старой Австрии доктор Йозеф Блох однажды сказал: "Наше счастье, что антисемиты сочиняют про нас всякую клевету, вроде лжесвидетельства под присягой против христиан или крови младенцев для приготовления мацы. Горе будет нам, если они докопаются до наших действительных пороков, приобретенных в течение тысячелетий, когда мы жили среди других народов на их земле!"







Один литовский еврей дал такую характеристику собственного народа: "Евреи хороший народ, умный и культурный, способный и талантливый, обер зеер паскудне (но очень противный — так примерно это переводится с литовского диалекта идиша).







Однажды к русскому царю прибыла делегация священников, дабы обвинить российских евреев в ритуальных убийствах.

— Это чепуха, — сказал царь. — Я знаю моих евреев. Если бы все это было правдой, то давно бы один еврей донес на другого.







Почему евреи рассеяны по всей планете?

Чтобы пореже попадаться друг другу на глаза.







У одного еврея было много детей, и один из них — слепой от рождения. Перед смертью он все завещал здоровым детям. Все осуждали его, но еврей объяснил свое решение:

— Слепого чужие как-нибудь да прокормят, а вот остальным придется здоровыми жить среди евреев!







На трех вещах стоит мир: на деньгах, на деньгах и еще раз на деньгах.







— Я горжусь, что я еврей! А если бы я не гордился, то все равно остался бы евреем — так уж лучше я буду гордиться!







В Тироле почти нет евреев. Поэтому вместо "мои дела идут неважно" там говорят: "Дела идут, как маца в Инсбруке".







— У вас вешалка на пиджаке торчит, как у какого-нибудь выходца из Межерича, а брюки налезают на каблуки, как будто вы из Пинчева. Так откуда вы на самом деле?

— Ну, родом я из Межерича, а живу теперь в Пинчеве.







Два еврея встречаются на улице. Один из них спрашивает:

— Как дела?

— Было бы здоровье!

— Ой, бисту а капцен (ну, ты и бедолага)!







Сын шамеса (синагогального служки) в Ямполе стал актером бродячего театра. Когда он попадает на гастроли в родной город, на представление приходит его отец.

Сын декламирует:

— И я в Аркадии родился!

— Брехня! — кричит отец из зала. — В Ямполе он родился!







Вариант.

Актриса декламирует:

— О матушка! Где же ты?

Один из зрителей кричит:

— На рынке, лук продает!







— Говорят, тебе порядком досталось в Кобрине, прямо на рыночной площади.

— Кобрин! Тоже мне город!







Вариант.

— Говорят, ваша жена изменяет вам со всей Жмеринкой.

— Подумаешь мне город — Жмеринка!







Польша. Трое беседуют в вагоне поезда:

— Вы откуда?

— Из Кротошина.

— У вас там много евреев?

— Так, тысяч семь.

— А гои тоже есть?

— Может быть, сотни три — сколько нужно улицы подметать и пожары тушить.

Второй родом из Иновроцлава. Там все очень похоже.

А вы откуда?

— Из Нью-Йорка. Большой город.

— А евреев там много?

— Ну, миллиона два.

— Чудеса! И гои имеются?

— Миллионов этак пять.

— Боже правый, что за расточительность! Зачем вам столько пожарных?







Раввин из маленького городка возвращается домой из Тарнополя. Напротив сидит молодой человек. Раввин размышляет: "Сегодня пятница. Пока мы доедем до места, будет семь часов вечера, никакими делами заниматься уже нельзя, значит, он едет по семейным причинам. Я знаю всех людей у нас в городке, наверное, он из тех, кто уехал раньше. Помню, был такой Мойше Пишер, он отправился в Берлин, там он назывался Моисей Вассерштраль. Потом, говорят, он переехал в Париж, и с тех пор о нем ничего не слышно".

Он обращается к молодому человеку:

— Извините, вы, случайно, не господин Делафонтен?

— Да, это я. Разве вы меня знаете?

— Что значит — знаю? Я вас вычислил!







Поезд в Перемышль. В купе сидят пожилой господин и молодой человек, которому не терпится завязать разговор. В конце концов молодой человек прибегает к старому приему и спрашивает:

— Простите, не могли бы вы сказать, который час?

Господин не отвечает. Так они проезжают одну станцию

за другой. Молодой человек тщетно пытается разговорить своего попутчика. Они уже приближаются к Перемышлю. Молодой человек произносит с упреком:

— Я вежливо спросил вас, который час, а вы мне так ничего и не ответили.

— Дорогой мой, — отвечает тот, — я расскажу вам, что было бы, если бы я ответил, который час. Я сказал бы вам, что сейчас девять. А вы заметили бы, какие красивые у меня часы. Я бы вам ответил: да, часы у меня дорогие. На это вы бы сказали, что раз я могу купить себе такие дорогие часы, значит, дела у меня идут хорошо. Я бы согласился: да, дела идут хорошо. А вы бы спросили, какими именно делами я занимаюсь. Я бы ответил, что торгую. Тогда бы вы спросили, где я живу, и я бы ответил, что в Перемышле. После этого вы бы поинтересовались, красивый ли у меня дом. Да, дом у меня красивый. Тогда вы захотели бы узнать, есть ли у меня семья. У меня одна дочь. И вы стали бы спрашивать, хороша ли она собой. Я бы ответил — да. Потом вы попросились бы ко мне в гости. И я сказал бы вам: пожалуйста, можете приходить. А потом вы попросили бы руки моей Эстер…

И теперь я вас спрашиваю: зачем мне нужен зять без часов?







На почте, у окошка "до востребования".

— Нет ли для меня письма? Моя фамилия Леви.

— Это и так видно.







В суде.

— Свидетель, назовите ваше имя.

— Менухим Йонтеф.

— Профессия?

— Торгую старым платьем.

— Место жительства?

— Ломжа.

— Вероисповедание?

— Господин судья, меня зовут Менухим Йонтеф, я торгую старым платьем, живу в Ломже — могу я быть гуситом?







Варианты.

1

— Ваше имя?

Исаак Блюменталь.

— Религия?

— Такая же.




2

— Ваше имя?

— Абрам Леви.

— Вероисповедание?

— Вы умрете от смеха, господин судья: евангелическое!







Простые евреи из Восточной Европы при указании возраста обычно добавляют вежливое пожелание "до ста двадцати лет!".

Судья:

— Свидетель Канторович, сколько вам лет?

— Пятьдесят — до ста двадцати, ваше благородие.

— Это для меня слишком неопределенно. Прошу точнее!

Еврей — судебный заседатель:

— Позвольте мне задать вопрос свидетелю. Свидетель Мандельбелаг — до ста двадцати лет! Сколько вам лет?

— Пятьдесят.







Директор театра:

— Мне кажется, у вас есть способности. Я попробую поработать с вами. Как, вы сказали, вас зовут?

— Шмуль Брухбанд.

— Послушайте, раз уж у вас такое имя, нужно взять себе псевдоним!

— Так это и есть псевдоним, господин директор!







К Конриду, директору нью-йоркской "Метрополитен-опера", пришел известный певец Розен. Конрид спрашивает иронически:

— Где вы потеряли окончание "фельд" от вашей фамилии?

— Там же, откуда вы взяли свой "рид"!







— Разрешите представиться — Крон.

— Очень приятно. Аш. Вы тоже еврей?

— Нет, я католик.

— Хотел бы я знать, господин Крон, откуда взялось это "р" в вашей фамилии?

— Отвечу, господин Аш: из вашей фамилии (по немецки Arsch — задница).







В купе четыре господина представляются друг другу.

— Меня зовут Крон.

— Меня зовут Кертес.

— Меня зовут Ковач.

Четвертый:

— Меня тоже зовут Кон.







У евреев в старые времена фамилий не было. Когда государство стало их давать, то чиновники нередко забавлялись тем, что раздавали бедным евреям смешные имена (богатые могли спастись с помощью взятки).

Нафтали приходит домой из ведомства, выдающего паспорта, совершенно убитым.

— Как нас теперь зовут? — интересуется жена.

— Швейслох.

— Ой, гвалт! Ты не мог придумать что-нибудь поприличнее?

— Что значит "придумать"! Там же шайка бандитов! Только за то, чтобы добавить "в" (Scheissloch по-немецки "задний проход"), я заплатил им пятьдесят гульденов!







Гедали переселился из Касриловки в Киев и разбогател. К нему в гости приезжает друг юности, и Гедали ему рассказывает:

— Мне живется хорошо. Утром встаю в десять, завтракаю, немного работаю и лежу на веранде. Потом из теннисного клуба приходит моя дочь Татьяна, мы обедаем, и я опять отдыхаю на веранде.

Друг юности возвращается домой и рассказывает:

— Ну и разбогател он, скажу я вам! И стал таким аристократом! Его зовут уже не Гедали, а Григорий, его дочка Тойбеле превратилась в Татьяну, а его жену Ребекку теперь и вовсе зовут Верандой!







В начале двадцатого века в трансильванском городе Деш новый губернатор барон Банфи приказал представить ему еврейскую знать. Их звали Розенцвейг, Зелигман, Московиц и т. д. Барон сказал им:

— Господа! Нехорошо, что вы носите непривычно звучащие фамилии. До следующей среды я жду от вас предложений, какие венгерские фамилии вы хотели бы носить в будущем.

Несколько дней спустя к губернатору явилась еврейская делегация и доложила:

— Господин барон, из уважения к вашей выдающейся личности вся община решила поменять свои фамилии на Банфи!







В Вене утверждают, что фамилия "Винер", которую носят многие евреи, произошла не от города Вены (Wien), а от польского "Поллак", а именно: Поллак — Поллачек — Плачек (placzyc — по-польски "плакать", по-немецки weinen) — Вайнер — Винер.







Янкель Шмулович из Тарнополя разбогател в Вене и теперь хочет носить настоящую немецкую фамилию. После долгих переговоров с чиновниками он заявляет, что согласен отныне называться "Юлиус Шмид".

— Я взял себе новое имя, — рассказывает он своему компаньону.

— Ну и как же тебя теперь зовут?

— Теперь у меня настоящее немецкое имя… Погоди-ка, я его забыл… Вот, вспомнил: "Шмулиус Йид"!







Химия — типично еврейская наука, потому что четыре важнейших элемента составляют имя Кон (COHN): С — углерод, О — кислород, Н — водород и N — азот.







Яков Бардак недоволен своей фамилией и подает прошение о ее изменении, но получает отказ. И тут он узнает, что в Италии такие просьбы за определенную плату удовлетворяют запросто. Так, совсем незадолго до этого еврейский композитор Рубен Левенпферд получил разрешение изменить свое имя на Руджеро Леонкавалло. Яков едет в Италию, подает заявление, платит небольшую сумму и через две недели получает ответ: ему разрешается изменить имя Яков Бардак на Джакомо Борделло.







Кон и Абелес сидят в кафе. Оба горестно вздыхают.

— Почему вы грустите? — спрашивает Кон.

— Я думаю о жизни, — отвечает Абелес.

— И до чего вы додумались?

— Что такое, в сущности, наша жизнь? Вот мы сидим с вами в кафе. Через несколько лет вы умрете, вас похоронят на кладбище, над вами вырастет трава, потом придет корова, сожрет эту траву, переварит ее, опорожнится, а потом я приду на вашу могилу, увижу следы всего этого и скажу себе: "Да, как все-таки изменился господин Кон!"

Через какое-то время Абелес спрашивает Кона:

— А почему вы так грустны, господин Кон?

— Я тоже задумался о жизни. Видите ли, что такое, в сущности, наша жизнь? Мы сидим с вами в кафе, господин Абелес, а через несколько лет вы умрете, вас похоронят на кладбище, над вами вырастет трава, корова придет и сожрет эту траву, переварит ее, опорожнится, а потом я приду на вашу могилу и скажу себе: "А господин Абелес совсем не изменился, как был дерьмом, так и остался".







Некто приезжает в чужой город, чтобы навестить Янкеля Оппенгейма. Он встречает на улице старого еврея с длинной бородой и спрашивает его:

— Не могли бы вы мне сказать, где живет Янкель Оппенгейм?

Старик, оглаживая бороду:

— Янкель Оппенгейм? Нет, я такого не знаю.

Они расходятся. Вдруг старик оборачивается и кричит:

— Кто вам нужен — реб Янкель Оппенгейм? Да, конечно, реб Оппенгейм! Так это я! (Реб — это почетный титул не только для раввинов, но для каждого уважаемого еврея.)







Приезжий еврей на улице обращается к местному еврею:

— Извините, не могли бы вы мне сказать, где живет реб Айзик?

— Айзик? Не знаю.

— Быть не может! Такой запоминающийся человек, сутулый, говорит фальцетом…

— Айзик — сутулый — говорит фальцетом… Нет, не знаю.

— Но ведь он здесь родился, вы должны его знать! Он еще ходит в замызганном халате и глаза у него слезятся.

— Айзик — сутулый — говорит фальцетом — замызганный — глаза слезятся… не знаю.

— Попробуйте вспомнить, он определенно живет здесь! Его еще все называют "парех" (буквально — "парша", в переносном смысле — выродок).

Местный житель, просияв:

— Так вот вы о ком! Конечно, Айзик-парех, кто ж его не знает. Я покажу вам, где он живет! Умный еврей, образованный, из хорошей семьи…







Из отчета о поездке: "…И потом мы попали в грязные закоулки, где иудаизм сохранился во всей своей чистоте".







Негр сидит в трамвае в Нью-Орлеане и читает еврейскую газету. Белый еврей похлопывает его по плечу и осторожно спрашивает:

— Быть только негром — вам этого мало?







В субботу даже рвать цветы нельзя.

Жена советника коммерции Бирнбаума смотрит с веранды в сад и видит, что ее маленькая дочка рвет цветы. Тогда она говорит с мягким упреком:

— Брунгильда, сегодня же шабес!







На Ривьере. Кон выпил рюмку коньяка и зовет:

— Гарсон, счет!

— Пять франков, — отвечает официант по-французски. Кон:

— Мецие (в смысле — большое дело! дешевка!). Официант улыбается.

— Чему вы улыбаетесь, гарсон?

— Смешно, все немцы называют наш коньяк "Мецие"!







В чем разница между коровой и евреем?

Корову сначала выгоняют, а потом доят. А еврея сначала доят, а потом выгоняют.







Кон и Леви сидят в венской кофейне и читают газеты.

— Смотри-ка — Этна начала действовать! — говорит Кон.

— Кто эта Этна?

— Это такой вулкан в Италии, он выбрасывает пламя. Леви, задумчиво:

— Для нас, евреев, это хорошо или плохо?







В лавку Лакрица приходит человек, кладет на прилавок один шиллинг и говорит:

— Сегодня утром вы дали мне лишний шиллинг сдачи. "Сколько же я дал ему лишнего, — размышляет Лакриц, — что он возвращает мне целый шиллинг!"







— Папа, что такое капитал и что такое труд?

— Сейчас я тебе объясню. Если я возьму в долг у богача Зильберштейна сто рублей, то это капитал. Но если Зильберштейн попытается вернуть их себе, то это будет труд.







Лучше быть богатым, если только здоровье позволяет. А бедному — что за радость от болячек?







Старый Кон посылает сына в Париж, чтобы тот научился там хорошим манерам. По возвращении, когда сын рассказывает о Париже всему семейству, отец вдруг чихает. Сын молчит. Отец опять чихает. Сын молчит. Отец чихает в третий раз, причем очень громко. Поскольку сын и теперь молчит, отец не может больше сдерживаться и говорит обиженно:

— Я послал тебя в Париж, чтобы ты научился там хорошим манерам, — а ты не скажешь мне даже "будь здоров!" или "Бог в помощь!", когда я чихаю.

— В Париже, — отвечает сын, — хоть ты лопни, тебе тоже ничего не скажут.







— Леви, какие на тебе роскошные носки!

— Натуральный шелк! — гордо отвечает Леви.

— Твой отец тоже носил такие, только, правда, на спине (имеется в виду — как разносчик).







Вайс впервые пришел на бега. Он поставил на никому не известную лошадь — и выиграл! Тотализатор выплатил ему 641:10.

Пинкус стоит рядом, бледный как полотно, и просит:

— Ну скажи мне, кто дал тебе этот совет?

— А зачем мне чей-то совет? Я прочел: "Конюшня Розенфельда, кличка лошади — Рахель". Вот я и сказал себе: это же еврейская лошадь, уж как-нибудь прорвется!







Макс стал советником коммерции. Новак очень удивлен этим:

— Смотри-ка, а я и не знал, что Макс тоже еврей!







Бедный коммивояжер говорит шефу:

— Я хотел бы жениться на вашей дочери.

— Это называется наглость! Вон отсюда!

— А если бы я был компаньоном богатого Блоха, я получил бы ее?

— Конечно. Но это же чистый бред!

Коммивояжер идет к Блоху:

— Я хотел бы стать вашим компаньоном.

— Это называется наглость! Вон отсюда!

— А если бы я был зятем своего шефа, вы бы согласились?

— Конечно. Но ведь это бессмыслица!

Три месяца спустя коммивояжер стал и тем, и другим.







Фрау Грюн ездила на лечение в Баден-Баден. В вагоне, по пути домой, она то и дело об этом говорит.

— А куда вы поедете отдыхать? — высокомерно спрашивает она бородатого еврея в лапсердаке.

— Ну, куда же еще, — отвечает тот, — в Гомель-Гомель.







В чрезвычайно тщеславном венском обществе в свое время ходила шутка: мол, "директор" — это просто еврейское имя.

Кон — постоянный посетитель одной из венских кофеен. Правда, он разорился, но очень услужливый и вежливый официант, не обращая на это внимания, называет его по-прежнему "господин директор":

— Не желает ли господин директор маленькую кружку темного? Стакан воды для господина директора — и т. д.

Кон равнодушно принимает его любезность. Но однажды он входит в кафе в приподнятом настроении. Когда официант, по обыкновению, приветствует его: "Имею честь, господин директор!", он знаком просит его отойти в сторонку и как бы невзначай сообщает:

— Франц, вы можете опять называть меня просто "господин Кон" — я уже приобрел себе другой магазин.







Грюн впервые приезжает в Вену и просит Блау рассказать ему, что представляет собой Зильберштейн.

— Не имейте с ним никаких дел, — предупреждает Блау. — Это вор и мошенник!

Ближе к вечеру Грюн заходит в кафе и видит Блау, который доверительно беседует с Зильберштейном! Кон отзывает Блау в сторонку:

— Утром вы предостерегали меня, что, дескать, Зильберштейн вор и мошенник, а теперь вы сидите с ним за одним столиком?

— Такова Вена! — гордо говорит Блау.







— Вы из Тарнополя? Знаете ли вы Шмуля Гольдхакера? Можете что-нибудь о нем сказать?

— Таки да! Мы здесь одни, и я могу говорить открыто. Во-первых, была какая-то гадкая история с ним и официанткой, это стоило его папаше целого состояния. И это не единственная девица, не единственная неприятность. Во-вторых, его отец попробовал было взять его в дело, но оказалось, что он еще и на руку нечист. А несколько недель назад за карточной игрой у него в кармане нашли пять тузов…

— Минуточку! Откуда вам известны такие подробности?

— Так я же с детства его ближайший друг!







Украинские леса. Семья Мойше боится за него, потому что ему приходится часто ездить, а на дорогах опасно. Наконец он поддается настойчивым уговорам родных и покупает револьвер.

"Прекрасно, револьвер у меня есть, — размышляет Мойше. — А кто будет из него стрелять?"







Старый еврей при смерти. Родные, собравшиеся у смертного одра, ведут себя очень шумно и назойливо. Внезапно умирающий приподнимается на подушках и восклицает:

— Свои деньги вы получите, но подгонять себя я не позволю!







Слово порец", от ивритского "бандит, разбойник", на идише имеет два значения: 1) нееврей — владелец поместья, 2) любой элегантно и по-западному одетый мужчина.

Мамаша гуляет с малышом, и вдруг на главной улице тот хватается ручками за живот.

— Просто присядь в уголке! — говорит мать.

Малыш присаживается, но тут же вскакивает:

— Сюда идет порец!

Мать всматривается в приближающегося мужчину и говорит:

— Продолжай, Янкеле! Это всего лишь еврейский порец.







Мишпоха — семья, родня. У евреев благотворительность — всеобщая обязанность, и поддержка даже дальних родственников может стать весьма обременительной.

1

— Тате, я прочитал смешное слово — мишпоха. Это что-то съедобное?

— Нет, скорее рвотное.




2

— Ты знаешь, почему Моисей шел с евреями по пустыне целых сорок лет? Потому что он стеснялся идти со всей мишпохой по дороге!




3

Еврейское проклятье и пожелание: "Чтоб тебе быть единственным богачом во всей мишпохе!"




4

— Как жизнь?

— Отлично.

— Как это так? У тебя что — совсем нет родственников?







Из чего состоит старый еврей? Из двадцати пяти процентов страха, двадцати пяти процентов духа противоречия, двадцати пяти процентов наглости, трех процентов сахара — остальные двадцать два процента определению не поддаются.







Грюн, Блау и Кон приходят в кошерный ресторан. Осталась лишь одна порция гуся. Они решают, что ее получит тот, кто расскажет самую большую ложь.

Кон начинает:

— Жил-был в Тарнополе учтивый кавалер…

Двое оставшихся хором кричат:

— Можешь заказывать себе гуся!







В Техническом университете Праги профессор принимает экзамен. Он спрашивает студента из Черновиц Нафтали Менухина:

Скажите мне, господин студент, что такое константа?

— Как? Господин профессор не знает, что такое константа?







Император Франц-Иосиф возвел во дворянство президента венгерско-еврейского банка Лео Ланчи. Тот появляется во дворце Хофбург в новехоньком мундире венгерского дворянина, но по ошибке пристегивает саблю не с левой, а с правой стороны. В приемной к нему подходит адъютант императора и тихо говорит:

— Господин президент, саблю полагается носить на дебиторской стороне мундира…







Леви после долгих колебаний решил эмигрировать из Германии. Он приезжает в Лондон без гроша в кармане и вдруг видит элегантного господина, выходящего из дверей великолепного особняка. Шофер в ливрее распахивает перед ним дверцу "кадиллака", господин уже хочет сесть в машину… Но разве это не его берлинский приятель Бреслауэр?

Леви бросается к господину:

— Бреслауэр, ты ли это?

— Да, я.

— А эта вилла принадлежит тебе?

— Да, мне.

— А "кадиллак"? И шофер?

— И это все мое.

— Какой же ты счастливчик!

Бреслауэр глубоко вздыхает:

— Разве британец может быть счастлив после потери Индии?







Для чего еврею ноги? На обрезание его приносят, к хупе (под венец) привозят, к шиксе (любовнице-нееврейке) он приползает, на кладбище его несут на руках. Итак: для чего еврею ноги?

Чтобы в случае чего было что взять в руки.







А для чего гою голова? Тфилин (коробочки с текстом молитвы, надеваемые на голову) он не надевает, пейсы не носит, мозгов у него тоже нет — ну для чего гою голова?







Вариант.

— Как это так — для чего? У меня же шляпный магазин! Кому бы я продавал мои шляпы, если бы у гоев не было головы?







Негритянка в США купила себе каракулевую шубу. Подружки восхищаются, но сама она в сомнении:

— А я в ней не слишком похожа на еврейку?







Америка. Еврейская бабушка рассказывает детям сказку:

— Вот так, дорогие дети, наша принцесса вышла замуж за симпатичного еврейского боя, и они жили долго и счастливо.







Три еврейские дамы в Америке разговаривают о том, сколько зарабатывают их сыновья.

— У моего сына текстильная фабрика, и он зарабатывает сто тысяч долларов в год.

— У моего сына магазин с двадцатью филиалами, и он зарабатывает двести тысяч долларов в год.

Третья дама скромно говорит:

— А мой сын зарабатывает только пять тысяч долларов в год.

— А чем он занимается?

— Он раввин.

Две дамы восклицают в один голос:

— Разве это профессия для еврейского мальчика?







Многие музыканты-виртуозы с мировым именем — это русские евреи, и бедные еврейские эмигранты из России нередко считают, что, приложив некоторые усилия, их дети могли бы добиться мировой славы.

"Карнеги-холл" — крупнейший концертный зал Нью-Йорка.

Бедная еврейка, судя по всему, недавно иммигрировавшая из Восточной Европы, идет по улице Нью-Йорка с мальчиком, в руках у которого старая, сильно потрепанная скрипка. Прохожий обращается к ней:

— Прошу прощения, не скажете ли, как пройти в "Карнеги-холл"?

— В "Карнеги-холл"? — переспрашивает она. — Нужно много упражняться, мистер, очень много упражняться!







Вариант.

Еврейка идет с маленьким мальчиком в "Карнеги-холл" и спрашивает у кассира:

— Сколько стоит билет на концерт Яши Хейфеца?

— От пяти долларов и выше, — отвечает кассир.

— Вот видишь! — кричит она мальчику. — Так ты будешь упражняться или нет?







— С Янкелем я больше не хочу иметь никаких дел. Говорят, его дочь водит шашни с каким-то шейгецом (парнем-неевреем).

— Ну что ты мелешь? У Янкеля вообще нет дочери!

— А это так важно? Хватит и того, что про Янкеля вполне можно подумать — будь у него дочь, она вполне могла бы гулять с таким шейгецом.







— Ребе, я никак не могу взять в толк: почему когда ты приходишь к бедняку — он приветлив, поможет, чем может, а приходишь к богатому — он на тебя даже не глядит?

— Сейчас объясню. Подойди к окну: что ты видишь?

— Вижу женщину с ребенком, она ведет его за руку. Еще я вижу машину, она едет на рынок.

— Хорошо. А теперь подойди к зеркалу. Что ты видишь?

— Ну, ребе, что я могу тут увидеть? Только самого себя.

— Вот видишь, как получается. Окно сделано из стекла, и зеркало тоже из стекла. Но положи немного серебра на поверхность — и ты уже видишь только самого себя.







Еврей приходит к другу и видит на его письменном столе толстую рукопись.

— Что это такое? — спрашивает он.

— Моя новая книга.

— Такая большая?

— Разве это большая? Тут только первый том, а всего их будет шесть.

— Боже правый! И как же она будет называться?

— Я назвал ее "Вое иден зенен имштанд (на что способны евреи)".






Еврей и его юмор


В Талмуде написано: "Эйзе ху гибор (кто есть герой)?" — "Хаковеш эт йицро (тот, кто подавляет свои страсти)".

Восточноевропейские евреи видоизменили этот ответ: "Хаковеш а глайхвертл (тот, кто подавляет желание рассказать анекдот — смесь иврита и идиша)".







Мойше сидит в вагоне и то и дело отмахивается, словно отгоняет от лица муху.

— Что это вы делаете? — удивленно спрашивает его попутчик.

— Я рассказываю себе анекдоты, — объясняет Мойше, — и как вспомню, что этот анекдот я уже слышал, делаю себе отмашку.







— Мойше, с чего ты так смеешься?

— Горништ (да так, пустяки)! Я рассказал себе анекдот.







Евреи-коммивояжеры сидят в вагоне. Они уже рассказали все анекдоты, которые знали. Стоит одному открыть рот, как все хором кричат: "Уже слышали!"

Вдруг им приходит в голову идея: записать и пронумеровать все известные им анекдоты. Так они и делают. Теперь время от времени кто-нибудь называет номер — и все смеются.







Варианты.

1

В купе входит новый пассажир. Он долго слушает их цифровые упражнения и наконец просит объяснить ему суть игры. Идея ему нравится, он просматривает список анекдотов и весело выкрикивает:

— Двадцать семь!

Никто не смеется.

— Это же хороший анекдот! — говорит новенький.

— Хороший-то он хороший, — признают остальные, — но надо уметь его рассказывать.




2

После того как новенький называет номер, наступает гробовая тишина.

— В чем дело? — удивляется новенький.

После долгой паузы один из пассажиров произносит укоризненно:

— Как же вы посмели рассказывать такой неприличный анекдот при даме?




3

Новенький говорит:

— Хотелось бы знать, почему после номера двадцать вы хохотали особенно громко?

Один из компании:

— Это был совсем новый анекдот, мы его еще не слышали.







Об известном собирателе анекдотов Друянове рассказывают такую историю.

Однажды Друянов встречает в переулке Бялика и говорит ему:

— У меня есть для тебя хороший анекдот, только я его забыл!

Бялик отвечает ему:

— Если он из тех анекдотов, что можно забыть, то у меня есть получше.







Еврей рассказывает в вагоне еврейские анекдоты. Сидящий там же христианин просит:

— Расскажите хоть раз нееврейский анекдот.

— Хорошо, — говорит еврей и, немного подумав, начинает: — У Северного полюса эскимос встречает очаровательную молодую эскимосочку и говорит: "Сарочка, по дороге в бейс-мидраш…"







Вариант.

— Тогда про китайцев, — говорит еврей. — Значит, так: идут два китайца по Пекину, и один говорит другому: "Слушай, Хаим…"







Еврей рассказывает в вагоне бесконечные еврейские анекдоты. Вот он опять начинает: "Идет Кон…"

Сосед по купе просит:

— Пожалуйста, хоть разок не о Коне!

— Хорошо. Жена Кона рожает…

— Но я же просил — не о Коне!

— А вы не перебивайте: ребенок же не от Кона!







Старый еврей:

— Я рассказал вам отборный анекдот, а вы сидите с таким серьезным видом…

— Это правда. Но еще в хедере (школе для малышей) меламед (учитель) внушил мне, что, когда старшие говорят, нужно почтительно слушать.







Глава еврейской общины рассказывает анекдот. Все смеются, только шамес (служка) остается серьезным.

— Вы уже знаете этот анекдот? — спрашивают у него.

— Нет, — отвечает шамес, — но я уже увольняюсь.







Шмуль, бедный разъездной торговец рассказывает другу:

— Представь себе, я приехал сюда в четырехместной графской коляске! Тащусь я пешком по жаре и пыли со своим грузом, гляжу — мимо катит сам граф. Увидев меня, он остановил карету и сказал: "Шмуль, я подвезу тебя в карете, но с одним условием: ты будешь беспрерывно рассказывать анекдоты! Не то высажу". И вот что я ему рассказал.

"Дело было зимой, стоял лютый мороз. Большая птица с длинным клювом и длинным хвостом стояла посреди озера, покрытого толстым слоем льда. Птица дергалась всем телом, вперед и назад, влево и вправо, и, напрягшись изо всех сил, проткнула наконец клювом лед. Она снова стала дергаться взад и вперед, влево и вправо и, напрягшись изо всех сил, вытащила наконец клюв из льда. Но хвост тем временем вмерз в лед. Тогда она опять стала дергаться взад и вперед, влево и вправо, вытащила хвост, но в лед воткнулся клюв… Тогда она…"

— Ради Бога замолчи! И этой тягомотиной ты всю дорогу развлекал графа?

— А почему бы и нет? А хилик а гой ("хилик", на иврите "хилук" — разница. Смысл фразы примерно такой: нееврею все равно, что ему рассказывают, все равно не поймет).







— Почему Каин убил Авеля?

— Потому что Авель рассказывал ему старые еврейские анекдоты.







В чем сходство между правоверным евреем и старым анекдотом?

У обоих длинные бороды.







Еврею рассказывают анекдот за анекдотом. Он выслушивает их с каменным лицом, а правой рукой делает одно и то же движение: опустив руку вниз, поворачивает ладонь сначала к полу, а потом вверх.

— Почему вы не смеетесь и что означает ваш странный жест? — спрашивают его.

— Когда я был вот такой маленький, — объясняет еврей и поворачивает ладонь к полу, — у этого анекдота была вот такая, — поворачивает ладонь вверх, — вот такая борода.







Они не виделись тридцать лет, Эфраим Кон и его друг-полукровка Карл Шустер. После первых приветствий Кон начинает:

— Слушай, я знаю пару хороших еврейских анекдотов!

— Не приставай ко мне с еврейскими анекдотами! — отвечает Карл. — Во-первых, для разговоров мне не хватает правой руки, я потерял ее в России. А во-вторых, самая соль доходит до меня лишь наполовину.







Восточноевропейские евреи так говорили о слушателях анекдотов.

Когда рассказываешь анекдот крестьянину, он смеется три раза: первый раз, когда слушает, второй раз, когда ему объясняют, и в третий раз, когда он анекдот поймет.

Помещик смеется дважды: первый раз, когда анекдот слушает, во второй — когда ему его объясняют. Понять анекдот он никогда не сможет.

Офицер смеется лишь один раз — когда слушает. Объяснять себе он никому не позволит, а понять все равно никогда не поймет.

А если рассказать анекдот еврею, то он скажет: "Да отстаньте вы от меня с этими старыми хохмами!" И тут же расскажет что-нибудь получше.







Эссеист и собиратель анекдотов Александр Московский писал: "Еврейский анекдот с еврейским акцентом — это то, что нееврей не поймет, а еврей уже слышал".






Послесловие


Семитские языковые элементы в еврейском анекдоте


В предисловии уже говорилось, что шутки и анекдоты в этой книге далеко не однородны с точки зрения языка и стиля. Это связано с тем, что взяты они из различных источников и частично воспроизведены точно, а частично пересказаны. Более того, внимательный читатель, наверное, заметил, что различаться может не только смысл выражений — сами семитские слова в анекдотах выглядят неодинаково


. Это требует объяснения, которое основано исключительно на культурно-историческом прошлом еврейского народа.

В изгнании, длившемся тысячелетия, евреи зачастую перенимали язык своего окружения. Но, пока они жили в собственном замкнутом традиционном мире, они пропитывали принятый язык своей культурой, приспосабливали его к ней. Выражалось это в том, что, во-первых, они обильно насыщали чужие языки арамейскими и еврейскими словами и понятиями из области религии и права. Во-вторых, у них часто появлялось (в особенности, когда им приходилось жить в культурной изоляции от окружающих народов) особое произношение, которое отчетливо показывало, что евреи и лингвистически в той или иной степени всегда оставались семитами. Все семитические языки базируются на прочном, застывшем каркасе из согласных, в то время как гласные воспринимаются как нечто второстепенное и легко изменяются. Тексты в этих языках обходятся чисто консонантной стенограммой, без обозначения гласных.

Когда евреи принесли с собой на Восток Европы, в Польшу и Россию, свой средневековый, пронизанный семитскими религиозными и правовыми понятиями "Judenteutsch", то есть еврейский немецкий, они оставили нетронутым консонантный каркас немецкого языка и видоизменили только гласные. Кстати, частично они сделали это еще в немецком гетто, находясь в немецкоговорящем окружении.

Наконец, в-третьих, евреи, оставаясь глубоко верующим народом, всегда передавали языки изгнания только своим собственным способом написания, то есть справа налево и — повторим сказанное выше, — сохраняя на письме лишь согласные. Для арабского и арамейского это было целесообразно, но евреи проделали то же применительно к индоевропейским языкам, совершенно иначе устроенны в звуковом отношении. Тексты на идише тоже записываются еврейскими буквами: такова дань уважения к языку религии. Подобное встречается и у других народов. Например, когда турки и персы приняли ислам, они использовали для турецкого языка тюркскую, а для индогерманского персидского — семитскую, а именно, арабскую письменность. Только ослабление религиозных ограничений позволило туркам перейти на более удобный латинский алфавит.

Такому объединению стилистически совершенно чуждых друг другу элементов всегда присущи недостатки, но идишу оно принесло некоторую пользу. Давно уже ставший архаичным "Judenteutsch" распался на диалекты, которые сильно различались по употреблению гласных. Если бы этот немецкий язык с примесью еврейского был зафиксирован в латинском алфавите, то неизбежно появилось бы несколько новых, локально ограниченных способов письма на идише. В таком случае единый язык, необходимая предпосылка для единой литературы и культуры, вряд ли смог бы вообще возникнуть. Кто знает, произошел бы тогда расцвет классической еврейской литературы на идише, как это случилось в Восточной Европе?

Но семитическое письмо при переходе на идиш не осталось совершенно неизменным. В нем появилось несколько знаков, обозначающих гласные, звучание которых, к счастью, осталось неопределенным — их можно было произносить по-разному в зависимости от местных особенностей.

Так возник надрегиональный, единый письменный язык, на котором могли (по крайней мере, на бумаге) общаться евреи от Восточной Франции до России, а позже — и до Америки. Различалось лишь произношение. Причем различалось оно не только в словах, пришедших из немецкого языка, но и в исконно еврейских словах и выражениях отдельных групп евреев Центральной Европы. И лишь в Испании, где евреи долго-жили вместе с арабами, тоже семитским народом, они сохранили в неизменности древнее семитское произношение. А вот в Центральной и Восточной Европе евреи, которые "семитизировали" в некоторой степени немецкое произношение, в то же время частично "десемитизировали" произношение языка Библии. Ударение, которое в еврейских словах обычно падает на последний слог, переместилось на второй и даже на третий слог от конца. Следствием стала некоторая "стертость" гласного в последнем слоге — так же, как в немецком. А ударные гласные стали долгими и приобрели немного иное звучание — как и в немецких словах из "Judenteutsch".

Из этого следует, что единое написание семитских элементов в сборнике еврейских анекдотов, собранных со всего мира, попросту невозможно. К тому же некоторые слова из идиша давно перешли в другие языки с определенным произношением, которое далеко не всегда совпадает. На северном идише говорят "мешуге", на южном — "мешиге"…

А в каком произношении надо передавать пассажи на еврейском — взять за основу какой-то Вариант идиша из Восточной Европы или же возродившийся в Израиле иврит? Какое произношение выбрать для рассеянных по тексту выражениям на идише? Много десятилетий среди живых еще восточных евреев существовало мнение, что для общего понимания надо выработать единый идиш. Но язык, искусственно созданный из разных диалектов, не имеет шансов стать родным языком, даже если будет найден удачный Вариант — по той причине, что на нем никто не говорит.

К этому надо добавить, что многие анекдоты, собранные в книге, изначально рассказывались не на "чистом" идише Восточной Европы, а в промежуточной зоне, дальше к Западу, где из сугубо немецких элементов и элементов идиша возник своеобразный жаргон, также бытовавший в разных Вариантах. Вот почему вы не найдете здесь единой языковой формы для всех включенных в книгу материалов.

А чтобы читатель мог составить впечатление о написании и звучании классической еврейской шутки на идише, приведем для примера один анекдот в трех видах — в исходном еврейском, в русской транскрипции и в переводе на русский.













Ан артист фун дер баримтер "Винер Трупе" хот зих амол фарн режисер Довид Херман антшулдикт, аз лигндиг кранк ойф грипе кон эр ништ зайн ойф дер овнт-репетицье.

Дем зелбен ойфдернахт багегнт Херман ин парк дем клоймершт кранкн, вое шпацирт георемт мит а шейн мейдл.

Дер режисер руфт им цу ун ройнт им арайн ин ойер:

— Юнгерман, их зе, аз ир хот а швере грипе. Нор мит аза грипе дарф мен лиги ин бет.







Артист знаменитой "Венской труппы" послал однажды извинения режиссеру Давиду Херману за то, что он лежит с гриппом и не сможет быть на вечерней репетиции.

Этим же вечером Херман встретил в парке так называемого больного, который прогуливался под руку с очаровательной девушкой.

Режиссер окликнул его и прокричал прямо в ухо:

— Молодой человеке, я вижу, что у вас и в самом деле тяжелый грипп. Но с таким гриппом надо все же лежать в постели.







Десятилетия напролет под еврейские анекдотом подразумевалось нечто вполне убого-советское, про Абрама и Сару, с картавинкой, в которой, надо полагать, и таился главный юмор. Мы были невыездные не только в Париж, это бы полбеды, мы были невыездные в собственную историю и культуру. Нас ждут открытия…

Виктор Шендерович


comments



Комментарии





1


Le Rire. Essai sur la signification du comique. Bd. 2 der Gesamtsausgabe. Verlag Albert Skira. Genf 1945. Deutsch: Das Lachen, Jena 1914.




2


Der Witz und seine Beziehungen zum Unbewußten, Bd. 9 der Gesamtausgabe in 12 Bdn. Internationaler psychoanalytischer Verlag. Leipzig/Wien/Zurich 1925–1934. — Fischer Bucherei 1958, Nr.193. На русском: 3. Фрейд. Остроумие и его отношение к бессознательному.




3


О Хиви ха-Балхи см.: S. Landmann. Die Juden als Rasse. Walter-Verlag, Olten, 1967.




4


О языке идиш см.: Salcia Landmann. Jiddisch — Abenteuer einer Sprache. Walter-Verlag. Olten 1962, und dtv, 1964.




5


В русском переводе мы пытались хотя бы отчасти унифицировать написание еврейских слов — естественно, в том виде, который принят у российских евреев. — Ред.