Искатель. 1989. Выпуск №5
Веслав Анджеевский

Сергей Борисович Смирнов


Журнал «Искатель» #173






ОБ АВТОРАХ:

ВЕСЛАВ АНДЖЕЕВСКИЙ родился в 1931 году. Выпускник морской школы, известен как писатель-маринист. Автор более десяти книг приключенческого жанра: «Рейс в неизвестное», «Пиратский триптих», «Неспокойное море», «Порты добрых надежд» и других. Член Союза польских литераторов.

СЕРГЕЙ СМИРНОВ родился в 1958 году в Москве. Окончил 2-й Московский государственный медицинский институт. Кандидат медицинских наук. Автор книг «Память до востребования» и «Сны над Танаисом». Сергей Смирнов — лауреат международного конкурса на лучший научно-фантастический рассказ 1981 года. Участник IX Всесоюзного совещания молодых писателей.










ИСКАТЕЛЬ № 5 1989


На I, II, IV страницах обложки рисунки Геннадия НОВОЖИЛОВА к повести «ЗЛОВЕЩИЕ КРАСКИ ОКЕАНА».


На III странице обложки рисунок Константина КИСТАНОВА к повести «БЕЗ СИМПТОМОВ».








II страница обложки








III страница обложки







Веслав АНДЖЕЕВСКИЙ

ЗЛОВЕЩИЕ КРАСКИ ОКЕАНА[1 - ©Wiestaw Andrzejwski «Niebezpieczne barwy осеаnu», Wydawnlctwo Ministerstwa Obrony Narodowej, Warszawa, 1985. (© Перевод с польского: «Искатель».) Печатается с сокращениями.]


Художник Геннадий НОВОЖИЛОВ








— Сожалею, но думаю, что не смогу заняться дрессировкой пинчера госпожи Трентон, — с легкой иронией произнес шкипер.

— Мими — такса, сэр.

— Дорогой Асато, я не разбираюсь в собаках, а эту, как ты говоришь, таксу просто на дух не переносил. По-моему, это была самая длинная собака в мире, точно кусок удава на проулке. Да к тому же и нахальная: везде совала свой противный нос и тащила из кухни все, что плохо лежало. Исключительно несимпатичная скотина, — Он скривился. — Да еще это претенциозное имя. Мими. Где это видано, чтобы нечто подобное называть Мими. Брр… — Шкипер, наконец, отдышался. Высказав вслух все, что думал, он почувствовал явное облегчение.

— Конечно, сэр. Но госпожа Трентон очень расстроена. Она настаивает, чтобы мы нашли ее пса.

— Госпожа Трентон… — Шкипер с чувством откинулся в кресле, изо всех сил стараясь воздержаться от высказываний по поводу этой дамы в присутствии подчиненного. Собрав все свое самообладание, он закончил подчеркнуто вежливым топом: — Ну что ж, ищи. Раз пассажир просит, надо найти собачку. А мне, будь так добр, не забивай этим голову.

— Прошу прощения, сэр, но мне казалось, что вы могли бы дать мне ценные указания.

Шкипер посмотрел на учтивого японца как на святотатца.

— Асато… Много себе позволяешь. Уж не думаешь ли ты, что я в своей жизни только тем и занимался, что отлавливал бездомных собак?

— Приношу свои извинения, сэр, — стюард поклонился в пояс. — Я только хотел узнать, что вы вчера вспомнили.

— Что я, черт возьми, мог говорить об этой псине? — Шкипер задумался.

— По-моему, ее поведение показалось вам несколько необычным.

— Это длинное создание всегда вело себя несколько странно. А вчера… Ну да! Вчера так просто скандально.

— Она была неспокойна?

— Неспокойна, это мягко сказано, дорогой Асато. Когда я вчера увидел, как пес катается по палубе, то в первую минуту подумал, уж не заболел ли он, что, честно говоря, меня мало расстроило бы. А когда я попытался его обойти, он вдруг сорвался с места и начал кружить вокруг моих ног, скуля и подскакивая. Потом вдруг встал на хвост, потом чуть ли не на нос. Это было похоже на цирковые трюки. Ну а затем, как сумасшедший, понесся к корме.

— Позволю себе заметить, сэр, что выглядело это не совсем нормально.

— Гм… Если б речь шла о человеке, сомнений бы не было — пьяный. Но такса? Да еще такая глупая? Ты помнишь, она начинала рычать, как только чувствовала запах алкоголя, даже самого отборного коньяка! Безнадежно недоразвитое создание.

— Может, она сожрала что-нибудь не то?

— Скорее всего просто свихнулась от жары.

— Как утверждает госпожа Трентон, Мими росла в тропиках.

— По-видимому, она слишком долго там пребывала. Такие вещи даром не проходят. Особенно если учесть, что сейчас на Индийском исключительно жаркие дни.

Стюард был совсем сбит с толку.

— Я, сэр, уже ничего не понимаю.

— Боюсь, Асато, что случай самый банальный. Представь: пес побежал к корме, да так быстро, что не заметил, как под ним кончилась палуба.

— Ох, сэр… — Щелки глаз японца заметно расширились, — Мне очень жаль, сэр.

— Мне тоже, Асато. Когда у пассажиров сходят с ума собаки, всегда виноват шкипер. Поэтому ты будешь искать собаку госпожи Трентон хоть до самого Кейптауна. Ты все понял, мой незаменимый Асато? — Шкипер выдержал паузу, — С болью в сердце я буду вынужден заменить тебя в Кейптауне из-за… ну, скажем, из-за симпатичной собачки по имени Мими. Это наверняка будет лучшей компенсацией для госпожи Трентон, чем извинения и возмещение убытков. Не говоря уж о том, что и для меня это будет оптимальный выход из деликатной ситуации, в которую ты меня впутал. Благодарю тебя, Асато и желаю отличной охоты. Кстати, ты говорил, что немного разбираешься в собаках?

— Совсем немного, сэр, — прошептал измученный стюард.

— Тогда допускаю, что в один прекрасный день госпожа Трентон сможет услышать безмятежное попискивание своей любимицы, ты же в Кейптауне первым получишь увольнительные и специальный задаток. А сейчас, Асато, приступай к работе.

Стюард еще раз поклонился и вышел, прикрыв за собой дверь. Шкипер минуту сидел в кресле и, потирая руками лоб, бормотал:

— Бог мой, это же совершеннейший абсурд. Трагический гротеск. Собака… Из-за какой-то кривоногой таксы потерять деньги, положение. Мими… Собственными руками свернул бы шею этой суке… Боже, прости грешному слуге своему…

Шкипер Цезарь Дерьел производил впечатление солидного джентльмена в возрасте около пятидесяти, немного заплывшего жирком и роста скорей среднего. Его лицо было бы почти благородным, если б не нос — мясистый, бесформенный и багровый, с синими прожилками. Дерьел утверждал, что это результат обморожения, которое он перенес во время войны, плавая в североатлантических конвоях. Но никто это утверждение всерьез не принимал. Слишком хорошо были известны ею слабости — впрочем, он никогда не пытался их скрывать. Дерьел почитал двух богов: одного — в небе, другого — в бутылке, намереваясь таким образом обеспечить себе радость в жизни и покой в вечности.

Шкипер пригладил седеющие волосы, поправил отутюженную форму хаки и, глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, вышел в коридор. Двери запер на замок, проверил, надежно ли: случайных гостей в своей каюте он не терпел.

Через некоторое время можно было увидеть Дерьела, приближающегося к камбузу; при этом лицо его уже источало благодушие галантного торговца с безупречно чистой совестью.

— Сегодняшнее мясо достаточно ароматно пахнет, Марко?

Обращаясь к Марко, шеф-повару торгового судна «Регулус», приходилось высоко задирать голову. Рост Марко превышал два метра. И это при необыкновенной худобе! Его вытянутое лицо выглядело как плохо выделанная доска, поперечно установленная на другой, только значительно длиннее первой. Ко всему прочему, взгляд его больших черных глаз был пронзительно грустным, а губы сжаты в трагической гримасе, достойной греческой маски. Так что всем своим обликом он больше ассоциировался с похоронами, нежели с накрытым столом. Дерьел, однако, открыл его кулинарный талант. И вместе им отлично работалось.

— Я его уже приправил.

Можно было подумать, что он сообщает о свершившейся смертной казни.

— А как овощи, Марко? Ты отобрал те, заплесневелые?

— Я их отварил.

Шкипер с пониманием кивнул.

— Обед получился вкусным. Шеф попробует?

— Благодарю тебя, Марко. Верю на слово. Дай-ка мне лучше тушенки, я ее сам себе подогрею.

Кок начал открывать консервы, но через минуту с грустью взглянул на шкипера.

— Шеф…

— Слушаю, Марко, — вежливо отозвался Дерьел, но, видя, что тот волнуется, добавил: — Смелее… Какие-то проблемы?

— Шеф, здесь плохо пахнет.

Дерьел воззрился на него в недоумении.

— Ну что ж… Тропики, сам понимаешь, да к тому же и холодильник, как знаешь, барахлит. Но стоит ли об этом, если ты прекрасно со всем справляешься. В Кейптауне я о тебе не забуду.

Кок махнул рукой. Шкиперу показалось, что в движение при шла ветряная мельница.

— Я не об этом. Чопорная дама рыдает. Асато в полуобморочном состоянии: перевернул поднос. Раньше ничего подобного не случалось. Господин Малерт ходит в испачканной рубахе. Чтобы раньше!.. Из кают-компании вернули яичницу по-эскимосски, видите ли, воняет… — Он не добавил «чтобы раньше!», поскольку это подразумевалось: даже столетние яйца он умудрялся приготовить так, что яичница воспринималась как самое изысканное блюдо.

Шкипер понимающе улыбнулся.

— Не надо быть таким впечатлительным. Почему бы яйцам и не изменить своего запаха?

— Я не об этом. Мне не нравится все это вместе. — Он поднял указательный палец размером с кормовой флагшток. — Я предчувствую несчастье…

— О! Господин Дерьел! Наконец-то я вас нашла!

Шкипер стремительно обернулся. В дверях кухни стояла мисс Миранда.

В глазах самого галантного джентльмена из всех джентльменов корабля заиграли искры. Мисс Миранда в ажурной блузке и узких шортах, с ниспадающими на плечи светлыми волосами была воплощением всех женских достоинств. А если не всех, то одного — самого главного — наверняка: она была единственной молодой женщиной в этой части Индийского океана, Миранда прошла на камбуз и приблизилась к стоящим на плите кастрюлям. Довольно бесцеремонно она начала просматривать их содержимое, а своим чуть вздернутым носиком вдыхать самые разнообразные запахи. Шкипер и кок в панике переглянулись.

Она же безмятежно болтала.

— Я потрясена! Столько вкусноты одновременно! Я обожаю вкусно поесть, но что касается готовки — для меня это черная магия. Ах, какие аппетитные котлетки. Можно попробовать?

Шкипер вопросительно посмотрел на кока: тот поднял глаз а к потолку с выражением величайшего отчаяния. Дерьел юношеским прыжком настиг Миранду в последний момент — она уже бралась за вилку.

— Мисс Миранда! Нет! То есть, конечно, да, но не стоит, поскольку они… Гм… — Он посмотрел на кока, который начал испуганно махать руками, и докончил: — Недостаточно хорошо приправлены. А наш маэстро никогда не демонстрирует своих блюд, не придав им окончательного блеска, — закончил он гораздо увереннее. Потом деликатно взял девушку под руку и вывел с камбуза. — Не думаю, что вам подходят кухонные запахи. Такая женщина должна быть окружена только ароматом благородных роз, — и изящным жестом он пригласил ее на палубу.

Они остановились у борта, любуясь гладким, до горизонта пустынным океаном.

— Море сегодня прекрасное и ласковое. Вот бы так до конца путешествия.

— Ваши глаза цвета тропических морей. Жаль, что не всегда ласковых, — подхватил Дерьел, уставясь на ее ноги. Она разразилась хохотом.

— Это интересно… Вчера кто-то сказал мне, что мои глаза больше похожи на северные моря. Серо-зеленые и холодные. И кому только верить?

— Не знаю, кто был этим негодяем, но, по-моему, вам достаточно посмотреть в зеркало, чтобы убедиться в моей правоте. — Теперь он смотрел на ее бедра, прикидывая, как бы избежать разговора о собаке. Хоть и с сожалением, но ради дела следовало от нее поскорее избавиться. — Но прежде, чем вы последуете моему совету, вам стоит использовать прекрасную погоду и отдохнуть на палубе, Я сейчас распоряжусь, чтобы принесли шезлонг…

— Ах, нет… — Она повернулась. — Я ведь специально вас искала, чтобы поговорить о собачке моей тети. С тех пор как пропала Мими, бедняжка не находит себе места.

— Да, да, конечно, я знаю о ее беспокойстве, — старательно поддакнул шкипер. — Поиски продолжаются, и прошу заверить госпожу Трентон, что мы сделаем все, чтобы этот замечательный зверь вновь оказался у ее ног, мисс Мими, ох, прошу прощения, мисс Трен… о, боже, вы совсем свели меня с ума, мисс Миранда… — Он заглянул ей в глаза, силясь скрыть раздражение и загладить досадные оговорки. Одновременно подумал: достаточно одного упоминания об этой чертовой псине, чтобы получить бзик. Не кончилось бы хуже…

Миранда захохотала.

— Не расстраивайтесь! Мими тоже красивое имя… А ваше имя — Цезарь, не так ли? Можно называть вас Цезарем? Как это мило с вашей стороны, что, несмотря на такую разницу в возрасте, вы согласны. — Она сделала вид, что не заметила его внезапно скисшей мины, и продолжила: — Так как, господин Цезарь, вы действительно считаете, что еще есть шансы найти Мими?

— Уверяю вас, мисс Миранда, — Дерьел наконец обрел дар речи и намеревался им воспользоваться, — да я просто уверен, что собачка найдется. Она скорей всего просто забралась в какой-нибудь закоулочек, а может, и в трюм и наслаждается там свободой. Собаки этой породы часто воспитываются на море. — Дерьел с ходу придумывал собственную теорию. — И если такса оказывается на борту, удержать ее в каюте просто невозможно. Инстинктивно она тянется на палубу и исследует все возможные помещения.

— Правда? Я никогда об этом не слышала.

— Неудивительно, это морская ветвь кинологии, — он усмехнулся с чувством превосходства, — а сейчас, к сожалению, я должен вас покинуть — служба зовет. Не забудьте о шезлонге. Через час приглашаю вас на обед, которым вы так живо заинтересовались.

Миранда взглядом проводила шкипера, поспешно спускающегося на нижнюю палубу. Сейчас ее глаза были действительно холодны.

Дерьел нашел капитана на пеленгаторной палубе, самой высокой точке судна, не считая, конечно, мачт. Раскинувшись на лежаке в чем мать родила, капитан смотрел на шкипера одним глазом.

— Прошу прощения, капитан, что беспокою вас в эту минуту, но я должен доложить вам об одном деликатном, очень хлопотном деле, которое на первый взгляд и может показаться незначительным, но тем не менее…

— Вы тоже по поводу пса? — довольно холодно поинтересовался капитан и открыл второй глаз.

— Неужели госпожа Трентон вас тоже здесь навестила? — спросил шкипер провокационно равнодушным тоном.

Капитан машинально прикрылся газетой и уселся на лежаке.

— Не говорите глупостей. Она нашла меня на нижней палубе, я еле-еле от нее вырвался и сбежал сюда. Что вы сделали с этим псом?

— Я?.. — Шкипер насупился. — Уж не думаете ли вы, что я украл у этой отвратительной бабы ее карликовую скотину?

— Тише, черт возьми, Как вы выражаетесь о пассажирах? Не дай бог услышат… И не стройте из себя наивного. Никто не утверждает, что вы его украли, вы его потеряли.

— Бог мой! Может, я несу ответственность и за всех тараканов на этом судне? — Дерьел впервые обнаружил перед капитаном свое волнение.

— А как же… — спокойно подтвердил капитан, — за тараканов особенно, поскольку их становится все больше, а вместе с ними и грязи. Но об этом поговорим позже. Вы отвечаете за его исчезновение, так как он является частью багажа пассажиров, а багажом занимаетесь именно вы. И уж коль скоро он пропал, значит, вы не выполнили своих обязанностей.

Железная логика рассуждений подействовала на шкипера угнетающе.

— Капитан, я, конечно, понимаю, что формально все так и выглядит. Но ведь я же не могу нянчиться с этой Мими. А сейчас…

— А сейчас я должен из-за вас выслушивать всякий бред вместо того, чтобы как следует выспаться. Я устроился на это судно с единственной целью — спокойно поспать. Если бы у меня была безудержная тяга к подобного рода проблемам, я бы работал на пассажирском, а не на этом паршивом сухогрузе. Так что, будьте любезны, сделайте милость: восстановите порядок в пассажирском отсеке и не морочьте мне голову.

«Так бы тебе и дали пассажирский, — злорадно подумал Дерьел, — в лучшем случае индонезийскую джонку или паром в Гонконге…» — а вслух сказал:

— До того, как сюда прийти, я предпринял ряд мер для быстрейшего выяснения местонахождения собаки, я приказал своим людям добросовестно осмотреть все места, куда она могла бы залезть. Не исключено, что она проникла в трюм и сейчас охотится там на крыс. Эта порода, то есть таксы, проявляет на море некоторые особые инстинкты, которые вынуждают ее…

— Вы хорошо разбираетесь в собаках? — прервал его удивленный капитан.

Дерьел опомнился. Поняв, что его занесло, он пошел на попятную:

— Откуда, капитан, всего лишь небольшой опыт по перевозке багажа на пассажирских судах.

— Ну уж, наверное, не на военных…

Дерьел проникновенно заглянул капитану в глаза и только приготовился заверить его в своей компетентности, как от носового трюма донесся не поддающийся описанию вой.

— Что это может быть, черт… — Капитан, прислушиваясь, поднялся с лежака.

В этот момент откуда-то снизу, скорее всего с прогулочной палубы, раздался тягучий истеричный вопль:

— Ми-и-и-м-ми-и-и!




Кандер в ожидании, пока закипит вода, бездумно наблюдал за несколькими тараканами, прогуливающимися по полкам с чисто вымытой посудой. Одного из них он скинул вниз и еще минуту смотрел, как тот барахтается в остатках воды.

— Добрый вечер, господин радист, — послышалось за спиной.

Радист вздрогнул и резко обернулся. В дверях стоял чернокожий бой. Мальчик приветливо улыбался, хотя Кандер несколько секунд смотрел на него почти враждебно. Чуть позже он все-таки ответил улыбкой.

— Хорошая будет погода, господин радист?

— Спи спокойно, Боб. В любом случае дня два сможешь побездельничать с удовольствием, — ответил Кандер и принялся варить кофе.

— Побездельничать? — Боб недовольно скривился, сверкнув белками глаз. — Неужели вы слышали, что на этом судне бой может бездельничать?

— Шкипер закручивает гайки. — Голос Кандера прозвучал брезгливо.

— Ох, господин Дерьел слишком любит порядок. Всюду порядок… — Он не докончил, потому что Кандер вдруг одним прыжком очутился у двери, выглянул в коридор и минуту стоял неподвижно, во что-то вслушиваясь. Потом вернулся и стал наливать кофе в чашку. Мальчик с удивлением за ним наблюдал. Ему показалось, что у радиста дрожат руки.

— Что-то случилось, господин радист?

Маркони смерил мальчика взглядом.

— Нет… Что могло случиться?

— Вы вдруг так сорвались..

— Я? Тебе показалось. — Кандер заговорил деловым тоном: — Ты, Боб, чересчур флегматичен, и, когда кто-то просто быстро двигается, ты истолковываешь это как чрезвычайное происшествие. Тебе в работе никогда не приходилось побегать?

— А зачем? Ведь всегда можно сделать то же самое не суетясь. В нашей деревне старые мудрые люди говаривали: «Торопятся только блохи да шакал за падалью. Человек должен действовать медленно и рассудительно, потому что поспешность ослепляет, подобно ненависти».

— Счастливые люди, — произнес Кандер, — А я сегодня должен торопиться: бумажной работы хватит на целую ночь.

Кандер взял чашку и двинулся к выходу.

— Спокойной ночи, дитя природы, — В дверях он остановился, сунул руку в задний карман брюк и протянул мальчику два фунта.

— Ох, господин радист, столько денег…

Кандер махнул рукой.

— Для кого как.

С минуту Боб вертел банкноты, потом свернул их в тугой квадрат и засунул в правое ухо.




— Что за мерзкая ночь! — Третий офицер, опираясь на открытое окно штурманской рубки, всматривался в лунную полоску, разлитую на гладкой поверхности океана.

— Почему? — простодушно удивился рулевой. — Прекрасная ночь, господин Болл.

Отвратительная, спокойная ночь. Она дарит человеку иллюзию безопасности, разоружает его, а потом неожиданно бьет палкой по лбу. Спокойные ночи хороши на суше. Знаешь, Орланд, — он вдруг замолчал, обернулся и начал быстрыми шагами мерить рубку, — я познакомился в Сайгоне с девушкой. И бросил. Как всегда.

— Хоть попользовались? — Орланд был реалистом.

Болл неожиданно взорвался потоком банальных проклятий:

— Дурак! Кобель чертов.

Обиженный рулевой замолк и уткнулся в компас. Офицер вышел на крыло мостика и стал прогуливаться. Остановила его вырвавшаяся из спикера мелодия популярной песенки.

— О боже, — проворчал он, — опять радист за старое… Сколько раз говорил ему, чтобы во время моей вахты не запускал эти вопли…

Он подошел к динамику и попытался его выключить, но выключатель не работал. Выругавшись, Болл закурил и прошел в самый дальний конец крыла. Но музыка была слышна и здесь. Раздражение офицера росло. Наконец он не выдержал, подбежал к внешней стороне рубки, постучал в нее и рявкнул:

— Выключи, дьявол, этих идиотов, а то убью.

— Пойдите да дайте ему в ухо, — доброжелательно посоветовал рулевой, головой показывая на дверь, ведущую к внутренней лестнице.

— Не хочу видеть его поганую морду, — зарычал Болл и изо всей силы несколько раз ударил кулаком в стену. Музыка смолкла.

— Ну вот… — Болл вздохнул посвободнее, затянулся сигаретой и посмотрел на часы, — пятнадцать минут двенадцатого. Иди буди следующую вахту.

Только Орланд собрался встать, как офицер попросил:

— Минутку. Я заскочу к себе. Надо принять лекарство, а то этот идиот совсем расшатал мне нервы. Смотри в оба.

— О'кей, приятель.

Третий офицер сбежал с мостика на прогулочную палубу по внешней лестнице, крадучись прошел по коридору. Из-за поворота, оттуда, где находилась каюта капитана, доносились заглушаемые шумом машины голоса. Наконец он добрался до своей каюты, зашел внутрь и повернул в замке ключ. Светя себе карманным фонариком, открыл шкафчик над койкой. Вытащил стакан и бутылку, налил и одним махом выпил. Глубоко вздохнул и прошептал:

— Ну теперь легче… Чтобы стало еще лучше, — налил следующую порцию и так же быстро выпил. — Ну а теперь, чтобы было на море веселее. И чтобы маркони паралич хватил. Нет, за это выпью после вахты. — Отставил бутылку, осторожно выглянул в коридор. — Вот если бы меня сейчас старик застукал… — Настроение явно улучшалось.

Штурман обратил внимание, что Болл вернулся на мостик по внутренней лестнице.




— Господин капитан! — Первый офицер не очень деликатно тряс спящего капитана за плечо. От него несло алкоголем, и офицер, не выносивший этого запаха, все время отворачивался. Капитан спал крепко. Когда же наконец он открыл глаза, то, недружелюбно взглянув на офицера, прохрипел:

— Чего?

— Докладываю, исчез Кандер.

Капитан приподнялся на локтях. Он окончательно пришел в себя…

— Выражайтесь яснее. Что значит «исчез»? Радист не похож на духа.

— Я приказал прочесать все помещения. Его нигде нет. Незаметно пролезть в трюм он не мог, как бы ни старался. Да и что ему делать ночью в трюме…

Капитан вскочил и начал быстро одеваться. Недовольно проговорил:

— Итак, я попрошу не говорить «исчез», только: «упал за борт». Думать надо логично. Сейчас же поворот на контркурс. Созвать всех для наблюдения за морем. Я иду на мостик.

Во взгляде первого офицера проскользнула злость.

— Я думаю, капитан, что стоило бы подробно опросить команду, чтобы выяснить обстоятельства.

— Господин Малерт, ваши советы превосходны, но будет лучше, если вы станете тщательнее относиться к своим непосредственным обязанностям. Кстати… А что вы делали этой ночью?

— Ничего особенного. Около девяти вернулся в каюту, часа два просидел за документами и пошел спать. Проснулся без пятнадцати четыре, чтобы идти на вахту. Вы думаете, что это я утопил Кандера? — добавил он с едкой усмешкой.




Капитан подошел к делу скрупулезно. Вместе с первым офицером и старшим механиком он засел в кают-компании и, по очереди вызывая всех членов команды, старался установить, чем каждый из них занимался минувшей ночью и когда в последний раз видел Кандера. Шестичасовое следование контркурсом не дало никаких результатов. «Регулус» вернулся на прежний курс.

Капитан старательно записывал все ответы, несмотря на то, что механик упрямо твердил, что считает всю эту писанину пустой тратой времени, а Малерт отнесся к ней со спокойным сарказмом. Результаты действительно были малоутешительны. Большая часть команды не могла представить бесспорное алиби на прошедшую ночь. В конце концов выяснилось, что последним, кто видел Кандера на судне, был Боб. Он заявил, что около девяти вечера Кандер варил кофе в служебном помещении, потом взял чашку и отправился к себе наверх, сокрушаясь, что в эту ночь у него полно работы и придется сидеть до утра. О странном поведении радиста и о подаренных фунтах Боб, разумеется, не вспомнил.

Последним, кто слышал Кандера, был третий офицер. Он рассказал капитану, как пятнадцать минут двенадцатого Кандер действовал ему на нервы музыкальными выходками. О своем путешествии в каюту он, естественно, не сказал ни слова.

Круг замкнул первый офицер.

— Итак, в шесть часов сорок минут я заглянул в радиорубку. Дверь была открыта, и это меня удивило. Насколько известно, Кандер всегда тщательно ее закрывал, даже если выходил только передать телеграммы. Он был очень пунктуален, почти как вы, капитан. — Капитан смолчал. — Следующее, что я сделал, — приказал вахтенным отыскать Кандера. Еще через некоторое время разбудил боцмана и подключил его к поиску. Когда же прочесывание помещений не дало никаких результатов, в семь часов двадцать пять минут я доложил о случившемся вам, капитан. Это все.

— Это абсолютно ничто, — проговорил старший механик.

— Вероятно. Я рассказал только то, что знаю, а вот вы не сказали нам еще ни слова.

Старший механик был известен на «Регулусе» как человек толстокожий и не считающийся с мнением окружающих. Сейчас, глядя на Малерта, он проворчал:

— Лично я не собираюсь исповедоваться. Впрочем, если бы я даже признался, что всю ночь лапал госпожу Трентон, вы бы все равно не поверили.

Малерт поднял брови и скроил вежливую мину:

— Почему же? При ваших-то эстетических наклонностях…

— Теряем время на чепуху, капитан. — Механик демонстративно перестал обращать внимание на первого офицера. — Думаю, что уж если мы трепались со всей командой, можно бы потормошить и пассажиров.

Капитан в знак протеста поднял руку.

— Нет. Пассажиров трогать не будем.

— Почему? — напирал механик. — Ведь эти бездельники по ночам шатаются по палубе. Могли же они что-нибудь заприметить, а вот осмыслить своими скудными умишками не в состоянии.

— Я прошу тебя, Барт, не выражайся так о пассажирах. Клиенты нашей компании — наши гости. Это во-первых. А во-вторых, с них хватит истории с этим несчастным псом. Мне бы не хотелось снова их беспокоить. Надеюсь, ты понимаешь, что это в наших общих интересах.

— Хе-хе… — неожиданно захихикал старший механик. — Вот уж действительно странное стечение обстоятельств. В одну ночь пропадает собака, в следующую — радист. А что, если между этими двумя исчезновениями прямая связь? Может быть, Кандер вывел собачку на прогулку? Или наоборот?

Малерт взглянул на механика почти с заинтересованностью и немедленно ответил за капитана:

— Мне кажется, что ваш утонченный разум заведет нас далеко. Откровенно говоря, — обернулся он к капитану, — думаю, что это несчастный случай. Иного объяснения я не вижу. К сожалению, нам известны прецеденты Люди выпадали за борт при совершенно обычных обстоятельствах и даже без свидетелей. Просто глупый случай. Исключительное невезение.

— Так-гак… — Капитан внимательно изучал стоящую на столе пепельницу. — Здесь я вынужден с вами согласиться. Если отбросить ничем не мотивированные фантастические предположения, то другого логического вывода нет.




— Это неправдоподобно. Сам за борт выскочить не мог. Кандер — и прыжок за борт. С его-то педантизмом и полным отсутствием воображения. Нет… — Грей, второй офицер, решительным жестом погасил сигарету. Они сидели вдвоем с первым офицером в его каюте и потягивали пиво.

— Значит, ты предполагаешь, что кто-то ему помог? Кто?

— Ничего я не предполагаю. Просто все это нелепо. И если бы не тот факт, что радиста действительно нет на судне, я бы никогда в это не поверил.

— А может, есть.

Второй офицер еще раз отпил из бутылки.

— Ну и духота. Жара даже ночью не спадает. Что ты сказал?

— Я, дорогой Грей, сказал глупость.

— Слушай, а может, не такую уж и глупость. Я бы удивился гораздо меньше, узнав, что Кандер все-таки на судне, а не в море, даже если бы пару часов назад мы его оттуда выловили.

— Ага… Ты думаешь, что Кандер вздумал пошутить и спрятался в ящик из-под картошки? Ничего подобного. Мы заглянули в каждую дыру.

— Послушай, а ведь… — Он не договорил и снова внимательно всмотрелся в коллегу. — У тебя есть ключи. Давай еще раз заглянем в радиорубку.

— Думаешь, он залез в передатчик?




В тесной радиорубке на диване были разбросаны скоросшиватели с финансовой документацией корабля, ведение которой входило в обязанности радиста. На столе около рации стояла пишущая машинка и лежали листы бумаги, Второй офицер начал манипулировать ручками передатчика.

— Передатчик не работает.

— Знаю. Мы обнаружили это еще утром. Именно поэтому и не смогли подать ближайшим кораблям сигнал «Человек за бортом».

— Не нравится мне что-то эта история с передатчиком. Вчера во время моей вахты Кандер на нем работал.

— Ну и что? Передатчик мог и подвести. Случайность.

— Гм… Ну и душно здесь. — Грей расстегнул ворот и вернулся к аппаратуре. Первый офицер занервничал.

— Пойдем отсюда. Старик прицепится.

— Приемник тоже не работает, — спокойно произнес Грей и обернулся к Малерту. — Ох уж эти случайности.

Малерт подскочил к приемнику и попытался его наладить.

Грей стоял за его спиной и осматривался.

— Странно… — прошептал первый офицер, — утром прекрасно работал, сам проверял.

— Когда вы закрыли рубку?

— Около часа назад. Черт возьми… Теоретически проникнуть сюда мог кто угодно.

— Теоретически. А практически на судне с трудом наберется несколько человек, кто мог бы привести в полную негодность рацию, не пользуясь при этом кувалдой.

— Ты…

— И ты.

— Болл. Старший механик. Электрик. Тот матрос, который служил и войсках связи. Пожалуй, еще третий механик.

— Список можно считать закрытым, если по легкомыслию мы не впишем сюда капитана.

— Ты что? Бред!

— И я так думаю. Но на всякий случай из симпатичного коллектива подозреваемых я исключаю только себя.

Второй офицер начал просматривать бумаги, лежащие на диване.

— Эта макулатура прежде хранилась в… о боже… дышать нечем… Хранилась в этом шкафу… — Он посмотрел на узкий жестяной шкаф, стоящий рядом с аппаратурой. Потянул за дверцу. Шкаф был закрыт. — Где ключи?

— Радист всегда носил их с собой. Действительно, что здесь за воздух…

Грей внезапно побледнел. Стремительным рывком он сорвал ее стены противопожарный ломик и изо всей силы ударил по замку. Дверцы открылись после второго удара. И оба офицера невольно отпрянули.

Втиснутый между боковыми стенками шкафа стоял сгорбленный Кандер. Точнее, его труп.




Похороны состоялись на следующий день.

Перед похоронами комиссия, из капитана, первого и второго офицера, шкипера и боцмана, бегло осмотрела труп и одежду Кандера. Комиссия была не очень компетентна. Правда, второй офицер официально исполнял обязанности фельдшера, но все его познания ограничивались недельным изучением медицины пару лет назад.

Капитан и первый офицер свои медицинские знания давно растеряли. Шкипер разбирался только в анатомии свиней. Во время осмотра трупа он держался в сторонке, а выражение его лица напоминало физиономию пассажира, который, в первый раз ступив на палубу, вскоре оказался в центре тайфуна.

В конце концов комиссия установила, что смерть наступила в результате удара в затылок тупым предметом. Удар настиг Кандера, склоненного над рацией. Об этом свидетельствовали капельки крови на спинке его стула. И еще один факт поразил всех: в карманах Кандера была найдена большая сумма денег, более пятисот английских фунтов.

Хоронили Кандера по морскому обычаю. Вся церемония длилась не более трех минут.




Вечером капитан пригласил к себе всех офицеров, свободных от вахт. Голос его звучал решительно, но сам он был бледен и подавлен.

— Сегодня мы проводили в последний путь нашего товарища. Теперь пришла пора выяснить причины его смерти. Дело крайне неприятное. Убийство. Это не подлежит сомнению. И убийцу мы должны найти сами. Тысяча миль до ближайшего берега, на полицию рассчитывать не приходится.

— Как это понимать? Вы что, собираетесь играть в полицейского? — искренне удивился сидящий в углу каюты Понта, второй механик.

— И не только я. Все мы, хотим мы этого или не хотим, будем играть в полицейских, — жестко обрезал капитан, — Убийца среди нас. Я не знаю, что это за тип. Может, сумасшедший, а может, у него какая-то своя цель…

— Раз убивают радиста, то цель ясна: лишить нас связи с миром, — вставил Грей. Сказал он это с тайным умыслом, у него тоже была своя цель.

— Но, господа, это предположение просто бессмысленно, — Шкипер посмотрел на Грея почти с ликованием. — Давайте не будем придумывать несуществующие криминальные загадки. Ведь еще четыре человека как минимум умеют пользоваться рацией: три офицера и капитан. Если бы преступник преследовал эту цель, то по пути ему пришлось бы убрать еще и этих джентльменов… — Очень собою довольный, шкипер слегка пригладил волосы. Было заметно, что он с трудом сдерживает не совсем уместную в подобных обстоятельствах улыбку.

— Это прозвучало, как сердечное пожелание в наш адрес, — сказал Малерт, — я знал, что вы недолюбливаете мореплавателей, но не думал, что до такой степени…

Дерьел растерялся.

— Ну господа… Господин первый офицер, это слишком мрачные шутки…

Грей услышал то, что хотел. Шкипер еще не знает, что рация полностью уничтожена. Или только делает вид?

Капитан пепельницей постучал по столу.

— Ближе к делу… Попробуем установить, что нам известно.

Грей внутренне выругался. Он полагал, что высказанные вслух капитанские размышления с перечислением всех фактов сослужат им недобрую службу.

— Итак, нам известно, что восемь особо подозреваемых человек, прошу прощения за формулировку, но себя я тоже к ним причисляю, спали этой ночью в своих каютах. Это, конечно, вполне естественно, но, к сожалению, усложняет нашу задачу. Что же касается меня, то в двадцать три пятнадцать я закончил рапорт и попросил шкипера принести какую-нибудь закуску и выпивку. Примерно через полчаса ко мне зашел старший механик… — Капитан замолчал и обвел собравшихся пронизывающим взглядом, пытаясь сгладить последующее за этим признание. — Втроем мы пили почти до самого утра. Да… — Он откашлялся, как бы давая всем понять, что его алиби безупречно. Два свидетеля. Два благонадежных начальника. — Напротив, господин Грей спал до и после вахты. Спал электрик, третий механик и тот матрос, как его там… Чем занимался шкипер, известно, тем не менее уточню: между двадцатью четырьмя и четырьмя часами он ни с кем не встречался и никто его не видел. Я повторяю, ваше поведение прошедшей ночью было более чем естественным, но именно сейчас, гм… у всех будут с этим проблемы. Да… — Как бы иллюстрируя этот печальный факт, лицо капитана приняло озабоченное выражение. Поскольку никто не отозвался, он продолжал: — Меня, однако, крайне заинтересовало признание Орланда, касающееся Болла, — капитан осмотрелся, — ага, он сейчас на вахте… Считаю своим долгом искренне и беспристрастно довести до вашего сведения один странный факт, хоть это будет и нелегко. Болл вел себя необычно. В тот вечер он проявил исключительную даже для него нервозность. И что-то он там говорил о палке, бьющей по голове. — Капитан понизил голос и как бы мимоходом добавил: — А нам известно, что радист погиб от удара в затылок… Болл угрожал Кандеру, говорил, что убьет его. Конечно, не следует относиться к этому слишком серьезно, каждый может нервничать по разным поводам и при этом говорить глупости, но радист… гм… никогда не пользовался симпатией Болла…

Капитан выдержал эффектную паузу.

— Третий офицер сразу после того, как Кандер выключил музыку, то есть в двадцать три пятнадцать, на некоторое время ушел с мостика, что поначалу скрыл. И только после рассказа Орланда он признался, что ходил в каюту принять лекарство. Я, естественно, никого не обвиняю, а только перечисляю факты, которые еще даже не созрели для выводов. Уверен, что совместными усилиями мы докопаемся до истины. Это наш долг. Кто еще хочет выступить?

На такой официальный призыв не откликнулся никто. Всех вдруг страшно заинтересовали деревянная обшивка подволока и узор ковра на полу. Только Дерьел по-прежнему преданно смотрел капитану в глаза, непонятно чему утвердительно кивая головой.

Молчание все тяжелее повисало в воздухе. Капитану, однако, было известно, что собравшиеся здесь люди и не такое выдерживали. Но все-таки он решил палку не перегибать.

— Ну что ж. Прошу помнить, что я очень рассчитываю на ваши искренность и бдительность. Благодарю вас, господа.

Офицеры в молчании покидали каюту. Малерт отвел Грея в сторону.

— Надо поговорить с Боллом. Идем к нему на мостик.

— Ты что, веришь в этот бред? В эти фиговые доказательства? Похоже на то, что капитан просто хочет от него избавиться.

— Ну, — буркнул Малерт, и это могло означать все, что угодно.




И эта ночь была такой же ласковой, горячей и безветренной. Лунная дорожка на спокойной черной глади океана чуть дрожала от почти неуловимого движения волн.

Поднявшись на мостик, они сразу увидели третьего офицера, нервно прогуливающегося на противоположном крыле. Малерт минуту колебался, потом проговорил:

— Оставим его. Давай еще раз в радиорубку…

Но Грей заметил кое-что еще. Сначала он довольно долго всматривался в звездное небо, потом в стоящий рядом компас.

— Что это с Боллом? Он что, спятил или заснул? Ты только посмотри, куда он идет! — возмущенно прошептал Грей на ухо Малерту. — Курс изменен на девяносто градусов…

— Неважно. Хорошо идет. Во всяком случае, согласно приказу капитана.

— Этот курс приведет нас в Антарктиду! Это же нонсенс!

— Здесь гораздо больше смысла, чем тебе кажется, приятель. Впрочем, в эту минуту, — Малерт подчеркнул, — у нас есть дела поважнее.

Как только они вошли в радиорубку, Малерт запер за собой дверь, закрыл иллюминатор, зажег свет и встал перед Греем, засунув руки за пояс брюк.

— Пришло время поговорить серьезно, — произнес Малерт, пристально глядя ему в глаза. Сказано это было таким тоном, что лицо второго офицера вытянулось.

— Не понял, — прошептал Грей внезапно охрипшим голосом, одновременно быстрым движением сунув левую руку в карман брюк. При этом он немного наклонился вперед, как будто хотел оказаться поближе к двери. Но на его пути застыла внушительная фигура первого офицера. Тот довольно улыбнулся.

— Сейчас все поймешь. Держи! — Малерт резко выдернул руку из-за пояса. Почти одновременно с ним то же самое проделал Грей. Реакция у него была превосходная, и именно поэтому он быстро опустил руку. Малерт достал из-за пояса черную тетрадь и размахивал ею перед носом своего коллеги.

— Поищи последнюю запись.

— Журнал телеграмм, — пробормотал удивленный Грей, — Я о нем совсем забыл. — Он взял журнал и начал перелистывать страницы. — Последняя запись… Последней записи нет. Ого! — Он оживился. — Вырванные страницы. Сейчас, сейчас, я, кажется, опять начинаю думать…

— Это кстати, — Малерт мило улыбнулся. — Мышление успокаивает нервы. А то у меня создалось впечатление, что в атмосфере этой каюты твои нервишки начинают пошаливать. А удивляться нечему… Да, скажи, раз уж об этом зашла речь, я что, настолько грозно выгляжу, что ты вытащил пушку? Думаешь, я не заметил, что ты там держишь, в левом кармане? Мне, честно говоря, даже не по себе стало.

Грей с обезоруживающей улыбкой достал из кармана завернутый в платок кастет.

— Мне еще больше. С недавних пор я с ним не расстаюсь. Пушки, как ты выразился, у меня, к сожалению, нет.

Первый офицер махнул рукой.

— Все в порядке. А теперь к делу. На этот раз, как сказал капитан, факты созрели для выводов. Думаю, что убийца Кандера вырвал страницы с разоблачающим его текстом телеграммы, а потом прихлопнул единственного свидетеля. Однако убийца так спешил или он настолько глуп, что забыл поискать копию. Кандер всегда писал через копирку. Я об этом знал. Мне не раз приходилось помогать ему в работе. Поэтому я смог познакомиться с телеграммой, которая и была предназначена мне.

— Тебе?..

Малерт вытащил из кармана немного помятую копию и протянул ее Грею.

— Надеюсь, тебе известно, как с этим обращаться.

Грей взял листок и наклонился поближе к свету. Копия была хорошая, и он без особого труда смог прочитать текст, под которым стояла позавчерашняя дата. Грей даже не пытался скрыть своего изумления.






«Совершенно секретно. Первому офицеру „Регулуса“ Малерту, лично в руки. Приказываю немедленно принять руководство судном вместо капитана Адельта. Войти в Коломбо. Если это будет невозможно, задрейфовать. За вами идет военный корабль, ведомый американским самолетом с базы на Диего-Гарсиа. Каждые два часа передавать координаты. Капитана изолировать. В случае сопротивления применить силу. Адельт преследуется законом за уголовные преступления. Всю ответственность беру на себя.

    

Арматор.



    

Принято — 17,31»







— Вот это да! — прошептал Грей. — Выходит, наш старик… С таким капитальным алиби. В таком случае он наверняка профессионал.

— Почем знать? Может, у него есть сообщники.

— Что ты собираешься делать?

Малерт пожал плечами.

— Ничего. Я еще не свихнулся. Надеюсь, ты понимаешь, к чему меня склоняют? Принять командование… арестовать капитана… это же бунт на корабле. В конце концов, меня же и обвинят в пиратстве. Откуда я могу быть уверен, что он действительно преступник. Арматор ответственности за последствия не понесет, а в случае чего я буду отвечать перед судом и поплачусь собственной шкурой.

— Должны быть очень серьезные причины…

— Конечно, должны, раз уж Адельт решился из-за них пристукнуть несчастного Кандера.

— Сейчас это уже не подлежит сомнению.

— Вот именно! А попробуй убеди в этом команду, чтобы я смог выполнить приказ арматора.

— Подожди, у меня в голове сумбур… Откуда у тебя эта копия?

— Я ее нашел вот под этим столом. Когда я был здесь с капитаном, то обратил внимание, что он больше интересуется полом, а не какими-нибудь другими предметами. Он даже встал на колени, заглядывая под шкаф, будто ища следы крови, — можно подумать, что это самое главное! Но я быстро поднял его на ноги, буркнув себе под нос, какая, мол, жалость, что у нас нет настоящей полицейской собаки. Ха… В течение сорока пяти минут после нашего с капитаном визита каюта была открыта. Я все продумал. Меня удивило его поведение, и я пошел его же путем, только более внимательно.

— Ну а журнал телеграмм? Ты что, его тоже вот так просто здесь нашел?

— Это было бы слишком хорошо. Нет, на этот раз потребовалось больше выдумки. Представь себе, я отважился стащить журнал у господина капитана.

— Ты меня все больше удивляешь. Он что же, вывесил его на иллюминаторе, как на витрине?

— Немного везения… Вчера ночью, после возни с судовыми документами, я пошел в душевую ополоснуться. Выходя, услышал в коридоре какой-то шорох, ну и спрятался. Я ведь был в костюме Адама и, если бы попался на глаза несравненной госпоже Трентон, боюсь, она бы подала в суд и мне пришлось бы компенсировать нанесенный ей моральный ущерб.

— Не болтай, у нас немного времени.

— Слушаюсь, сэр. Через минуту я осторожно выглянул в коридор. Именно в этот момент капитан входил к себе с черной тетрадкой под мышкой. Шел он совершенно свободно. Он всегда чувствует себя раскованно, впрочем, был бы последним идиотом, если б прятался на собственном судне. Позже, на следующий день, то есть вчера, когда проверял бумаги радиста, я не обнаружил журнала. Я уж было совсем собрался доложить об этом капитану, как вдруг вспомнил ту картинку. Я начал сопоставлять, хотя подозрение казалось абсолютно неправдоподобным. Если помнишь, меня очень заинтересовало то его ползание по полу, Ну а когда я нашел копию, все встало на свои места.

— Почти. Как ты умудрился стянуть у него этот журнал?

— Я залез в тайник в его каюте. Да, да… Помнишь, я был в добрых отношениях с предыдущим капитаном. Мы обделывали с ним всякие мелкие дела, и как-то он показал мне свой тайник. Когда вчера Адельт вызвал нас всех для разговора, мне достаточно было один раз попользоваться его ванной, и журнал был у меня в руках. Улика.

— Улика… Какого черта он ее там спрятал вместо того, чтобы выбросить за борт? Не понимаю…

— Видимо, он хотел просмотреть другие записи. А времени в обрез. До самого утра создавал себе алиби или, проще говоря, пил, потом допросы, похороны, конференция…

Грей покачал головой.

— Что-то здесь не складывается.

— Я тебе все рассказал, а ты соображай. У тебя есть еще сомнения после того, что ты услышал? Доказать, конечно, нелегко. Я пока единственный свидетель, но…

— Вот именно «но». В котором часу он входил в каюту?

— Не позже пяти, а скорей десять минут двенадцатого.

— Прекрасно. Кандер записал время приема последней телеграммы — семнадцать тридцать одна по Гринвичу или двадцать три ноль одна по местному времени, но ведь этот псих Болл и Орланд слышали, как еще в двадцать три пятнадцать он выключил в штурвальной рубке музыку. Капитан этого сделать не мог: он был в каюте, и уже не один — со шкипером.

— Да, чудес не бывает, — нахмурился Малерт, — Тогда кто?




Нервное возбуждение, начавшееся у третьего офицера, никак не проходило. Он охрип, голос все время срывался:

— Старик меня просто обвиняет… Ужасное недоразумение… Господа, поверьте, я ведь только на минутку заскочил к себе опрокинуть стаканчик… Этой чертовой музыкой радист окончательно вывел меня из равновесия. Подонок. А ну да бог с ним, а все-таки он был подонком… Что… что изменил показания и выкручиваюсь, что раньше я плел о лекарстве? У вас что, с головой не в порядке? По-вашему, я должен был сказать капитану, что ходил промочить горло, а он бы потом написал мне в характеристике: «напивается на вахте»… Знаете ведь его, парень с железным правилом: «Достаточно того, что на этом судне пью я, команда должна быть трезвой».

— Пусть тебя совесть не мучает, — усмехнулся первый офицер. — Это своего рода тоже лекарство. Ведь помогло?

— И речи нет о том, чтобы обвинить тебя, — убежденно произнес Грей. — Лучше возьми себя в руки и постарайся поточнее вспомнить, что здесь происходило под конец твоей вахты.

Болл с чувством затянулся сигаретой и, вопреки всем морским законам, с размаху бросил ее, не гася, за борт. Красный огонек окурка прочертил в темноте длинную дугу, потом, подхваченный ветром, полетел к корме, чудом не попав на нижнюю палубу.

Три офицера сгрудились у компаса на левом крыле мостика. Луна недавно зашла за облака, которые черными клубами натягивало с юга.

Разговаривали шепотом. Их не мог услышать ни торчавший в штурвальной рубке моряк, ни один человек с нижней палубы, где размещалась капитанская каюта. Болл глубоко вздохнул, чувствовалось, что он действительно старается собраться.

— Ничего не происходило, кроме этой музыки. Когда? Пожалуй, в начале двенадцатого…

— Значит, как раз после получения телеграммы, — пробормотал Грей. — Дальше.

— Когда же я наконец его обложил и стукнул кулаком в стену, он заткнулся. Тогда я и сказал Орланду, чтобы он не торопился будить следующую вахту, и пошел к себе. В каюте я свет не зажигал, поскольку у меня был фонарик. На мостике я отсутствовал не более трех-четырех минут. Перед тем как спуститься, внимательно осмотрел горизонт, он был совершенно пуст. За четыре минуты ничего не могло случиться.

— Ясно, старик. Не об этом речь, — прервал его второй офицер, которого оправдания Болла начинали уже раздражать. — Слушай, сейчас мы с первым пойдем в радиорубку, и, когда я закричу, ты стукни в стену точно так же, как тогда. Помни, именно в то самое место и с такой же силой. Сможешь повторить?

— Как не смочь, приятель, я же эту сволочь доканывал так десятки раз.

Они вернулись в радиорубку, Грей — на этот раз он — запер ее на ключ. Засунув руки в карманы, встал у двери, как недавно стоял Малерт. Повисла тишина.

— Ну… — начал Малерт, когда тишина стала невыносимой. Можно было подумать, что он решил отыграться. Или ему стало что-то известно?

Наконец Грей заговорил, растягивая слова:

— Все понятно — выключатель. Выключатель спикера постоянно ломался, и тогда Кандер выводил Болла из себя. К сожалению, нельзя сказать, что покойный отличался прекрасным характером… Он запускал музыку на всю катушку, и Болл в ярости стучал кулаками в стену, разделяющую радиорубку и штурвальную рубку. Об этом знала вся команда.

— Ну и что же этот чертов выключатель имеет общего с убийством радиста? — поинтересовался Малерт.

— Минутку… Последний раз он сломался после выхода из Сингапура. Тогда еще пришел электрик, и я попросил его, что-бы он наконец привел в порядок эту сложную конструкцию. Он, как всегда, обещал и, как всегда, забыл. Но не забыл об этом другой человек, который тогда был на мостике.

— Кто?

— Разве сейчас вспомнишь?.. Наверняка был кто-то с вахты, может, капитан, может, Болл или ты, может, боцман…

— Ты начинаешь бредить, мой бедный друг… И с помощью сломанного выключателя убийца разбил Кандеру голову.

— Что-то в этом роде, хоть и не буквально. Смотри…

Грей подключил приемник к репродуктору в штурвальной рубке. Однако вилку до конца не вставил, Потом открыл дверь и в темноту коридора, ведущего к рубке, крикнул:

— Эй, Болл, давай!

Когда раздались удары, вилка под их действием сама выпала из гнезда. Первый офицер присвистнул, что, видимо, должно было означать удивление.

— Так что покойник Кандер по дороге на тот свет разозлил напоследок Болла, ну а потом на минутку все-таки заскочил к себе, чтобы выключить музыку. Может быть, почувствовал угрызения совести?

— Да, тактичными шутками ты никогда не грешил, но этот ход вычислил здорово.

— Ну это скорее заслуга его автора.

Первый офицер в молчании закурил, затянулся и исподлобья взглянул на Грея.

— А автор, по-твоему, это…

— Предположим пока, что это кэп. — Он сел на диванчике напротив двери и тоже закурил. — Воспользуемся арифметикой. Болл выдерживал музыку около пяти минут. Двадцать три пятнадцать минус пять будет двадцать три десять. Около двадцати трех десяти или двадцати трех пятнадцати ты видел капитана внизу. Кандер принял телеграмму в двадцать три ноль один. Именно в это время здесь и должен был появиться капитан. Предположим, что он заглянул Кандеру через плечо. Кандер сидел спиной к двери, в наушниках, так что гостя он ни услышать, ни увидеть не мог. Гость успел прочитать телеграмму. У него действительно должны быть железные нервы и навык в подобной работе, потому как он спокойно дождался, когда окончится связь, чтобы долгое молчание не возбудило подозрений в арматоре, ну а потом ударил Кандера в затылок первым попавшимся под руку тяжелым предметом. Стоп… Каким?

— Первым попавшимся. Сам сказал.

— Подумай. Здесь тяжелые предметы не валяются. Ящик с инструментами всегда находился на полу, примерно около левой ноги радиста, когда тот сидел за работой. Так что убийца должен был попросить Кандера: извини, дорогой, ты не мог бы подвинуться, мне нужно достать молоток, чтобы заткнуть твою глотку. Боюсь, что Кандер такую просьбу не выполнил бы: он очень не любил, когда ему мешали в работе.

— Ох уж эти твои милые шуточки… За его спиной висел лом. Вчера ты им высаживал дверцы шкафа.

— Да, лом — единственная здесь доступная тяжелая вещь. Но ты попробуй в этой клетке им размахнуться. Тут же зацепишься или за подволок, или за рундук. А не размахнувшись, убийца в лучшем случае только скинул бы Кандера со стула, что привело бы того в ярость. Подраться он любил, только, думаю, гость не собирался устраивать здесь рыцарский турнир.

Малерт схватил лом и начал им манипулировать. Это закончилось тем, что он поцарапал потолок и сорвал занавеску с иллюминатора.

— И правда, тесновато, — проворчал он. — Тогда чем?

— Не знаю. Может, ты скорей додумаешься. Шкаф стоял открытый и пустой, потому что Кандер накануне вынул все бумаги, намереваясь поработать, так что место укрытия трупа напрашивалось само собой. Тащить труп по коридору, потом по лестнице до борта он не мог. После того как убийца решил вопрос с трупом, он запустил музыку. Таким образом он смещал время убийства. Оставалось только уничтожить радиостанцию, взять журнал телеграмм и с чувством выполненного долга отправиться восвояси, чтобы, если, конечно, это был капитан, выпить рюмку-другую со шкипером и старшим механиком, обеспечивая себе еще и мощное алиби. На тот пожарный случай, если кому-нибудь придет в голову обвинить капитана в убийстве.

— Капитан… — проговорил Малерт. — Что мы о нем знаем? Пару месяцев назад он прилетел в Сайгон с договором в кармане и едва снизошел, чтобы представиться офицерам.

— Если прикинуть, мы все друг о друге почти ничего не знаем. Внешность описать, пожалуй, могли бы, а больше… Ты, наверное, уже успел заметить, что на этом судне не очень склонны к откровениям. Можно сказать, редкостная коллекция молчунов.

— Не прикидывайся наивным. На такие суда не вербуют жемчужин мирового флота. Здесь у каждого своя причина держать язык за зубами. Например, у тебя.

Грей пожал плечами.

— Никто моей биографией не интересовался. Хватило документов.

— Да, конечно, — отозвался Малерт с иронией, — очень достоверные документы. Трудовая книжка, выданная в Гонконге, панамский паспорт и договор…

— Договор английский, коллега… Думаю, у тебя не лучше. А может, тебе просто захотелось послушать рассказ о моем трудном детстве? Изволь, не помню, когда в последний раз мне удавалось найти такого благодарного слушателя.

— Я не хотел тебя обидеть, извини. После твоей гениальной дедукции мы должны принять решение, как поступить с капитаном.

— У тебя еще есть сомнения? Ты ведь получил конкретное распоряжение арматора. У тебя в руках доказательство.

Малерт снова нахмурился.

— Арестовать капитана по одной только телеграмме? И потом, где уверенность, что команда пойдет за мной?

Вдруг кто-то начал дергать дверную ручку, Малерт схватил ломик и отошел к стене, Грей, пока поворачивал в двери ключ, успел шепнуть:

— Не наделай глупостей. Только если нападет первый…

На пороге стоял третий офицер. И невооруженным глазом было видно, что он крайне возбужден.

— Ребята, скорее на мостик. Корабль… встречным курсом…

Прежде чем уйти, Малерт погасил свет, запер рубку и спрятал ключ в карман.

Поначалу, пока глаза не освоились с темнотой, они двигались медленно, шаг в шаг. Впрочем, темнота не была полной: луна хоть и зашла, но звезды в тропическом небе светили ярко, их блеск, отраженный гладкой поверхностью океана, рассеивал вокруг тусклое свечение. Неожиданно чья-то рука схватила Грея за плечо, и он услышал голос Болла:

— Посмотри сам. Идет контркурсом.

Они находились на левом крыле мостика, Болл размахивал у него перед носом каким-то предметом. Бинокль. Грей поднес его к глазам. Сначала на фоне звездного неба он с трудом разглядел темный контур вентилятора третьего трюма, потом — горизонт. Черное море почти совпадало по тону с черным небом. Если бы он тысячи раз не наблюдал подобного явления, то никогда бы не отличил одно от другого. Никаких опознавательных огней корабля видно не было.

— Нет ничего на контркурсе, — проворчал он, опуская бинокль. Теперь он видел хорошо, именно так, как должен видеть моряк ночью. В рубке, кроме рулевого, никого не было. Рядом с ним стоял Болл, около них, с биноклем у глаз, Малерт.

— Не совсем контркурсом. Пятнадцать градусов левее.

Второй офицер снова поднял бинокль, изучая поверхность моря. Есть… Два сигнальных огонька, один выше, другой ниже. Корабль проходил на расстоянии нескольких миль.

— По всей видимости, идет из Южной Африки к Бенгальскому заливу. В этом районе трасс пролегает немного.

Грей еще не закончил фразу, а Болл уже начал хохотать.

— Эй, мистер офицер, что-то в вашей географии перепуталось…

— Ты забыл о смене курса, — произнес Малерт тоном почти поучающим. — Так что, вероятнее всего, он идет из Южной Австралии к Восточной Африке.

Грей выругался.

— Ну да… Совсем забыл, хоть и сам в свое время заметил. Что, черт побери, творится с этим идиотским курсом?

— Точно, — буркнул сразу скисший Болл. — Шеф приказал. Распоряжение капитана. Только это что-то из ряда вон… Плывем из Сингапура в Кейптаун через Антарктиду?

— Сегодня после полудня старик пришел на мостик и приказал проложить курс на сто градусов левее. При этом он любезно объяснил, что это согласовано с арматором. Когда же я выразил удивление и добавил, что впервые об этом слышу и вообще все это выглядит странно, он грубо меня оборвал, бросив, что арматор дает распоряжения капитану, а не первому офицеру, которому платят только за подчинение приказам капитана. Что мне оставалось делать? Это теперь я понимаю, что он просто хотел уйти от преследования военного корабля и самолета, а потом в безопасном месте смотаться. Пропал бы где-нибудь на островах Индонезии, и ищи ветра в поле.

Болл от удивления начал заикаться:

— Что это… что еще за военный корабль? Кэп хочет смотаться? Вместе с судном?.. Вместе с нами?

Грей толкнул Малерта локтем. Тот досадливо крякнул, давая понять, что осознал глупость своих излияний при Болле, который понятия не имел об их подозрениях. У Грея, правда, мелькнула мысль: уж так ли неосознанно действовал Малерт?

Малерт тихо засмеялся.

— Думаешь, я знаю? Так, слетело с языка, ведь ты сам только что сказал, что капитан себя странно ведет. Меня злость разбирает, когда вспомню, как он обращается со своими офицерами, как обошелся с тобой сегодня на собрании.

Третий офицер еще что-то недоверчиво бурчал себе под нос, когда Грей, опуская бинокль, спросил:

— А что ты поднял такой шум из-за этого корабля? Судно как судно. И ползет как черепаха. По-моему, еще медленней нас. Слушай, а может, ты забыл, как одна консервная банка должна обходить другую, чтобы не столкнуться? — Он зевнул. — Черт возьми, я сегодня между вахтами глаз не сомкнул.

Грей и не заметил, что Болл его уже не слышит: еще в начале его столь торжественной речи тот рванул в рубку за сигнальной лампой. И сейчас, разматывая кабель, уже тащил ее к борту. Болл поднял голову только тогда, когда услышал жесткий голос первого офицера:

— Брось.

Малерт дернул его за руку, раздался звук разбитого стекла.

— Ты что… Что ты наделал… — В эту минуту третий офицер неожиданно стал очень официальным. — Да сто чертей тебе в глотку! — Его голос поднялся почти до визга.

— Заткнись… — Малерт был выше Болла на две головы и, пользуясь своим преимуществом, довольно ощутимо толкнул его в плечо. Грей протиснулся между ними.

— Тише вы, дураки, — цыкнул он на них. — Вы что, хотите, чтобы сюда сбежалась вся команда вместе с пассажирами?

Болл понизил голос, но слова продолжали вылетать с еле сдерживаемой яростью:

— Вы что, не понимаете?.. Этот корабль, может быть, наш единственный шанс. Необходимо их вызвать. Немедленно.

— Не лезь не в свое дело, — буркнул Малерт сквозь зубы. Только сейчас до Грея дошло, что бешенство Малерта совсем непропорционально величине инцидента и совершенно естественному в морской практике намерению Болла.

За редким исключением встречающиеся в море корабли не перекидываются парой слов посредством азбуки Морзе. Особенно ночью, при тихой погоде, когда вахтенным нечего делать. Поэтому Грея и удивила бурная реакция первого офицера при виде сигнальной лампы. Но еще больше удивили брошенные сгоряча слова Болла. Этот корабль — их единственный шанс?..

— Какой еще к черту шанс? — машинально спросил он, не обратив внимания на то, что Малерт его игнорирует.

— На контакт с миром. С его помощью, — Болл кивнул в сторону приближающихся тусклых огоньков.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Как что? Поскольку у нас уничтожена радиостанция…

— Откуда тебе известно о рации? — Малерт снова схватил Болла за плечо.

— Чиф, перестань прикидываться. С каких это пор тайну такого калибра удавалось на судне скрыть? Об этом уже знает вся команда. Другое дело, что каждый предпочитает помалкивать.

— Что ты плетешь… — Судя по голосу, Малерт был поражен, однако продолжал держать третьего офицера за плечо.

— Вы что же, ничего не понимаете? Странно. Рация уничтожена, теперь разбита лампа. Кто-то очень хочет с нами разделаться! Начал с Кандера и, надо сказать, выбрал его первым весьма логично. Не делайте из меня идиота!

Резким движением Болл сбросил с плеча руку Малерта и побежал по направлению к рубке.

— Буду пускать ракеты!

— Стой, ты, псих! — Малерт бросился за ним.

Грей потерял их из виду, сейчас до него долетел только шум возни. Он подумал, что если они начнут драться, да еще в присутствии рулевого, то на судне может вспыхнуть паника, а тогда добраться до порта назначения окажется гораздо труднее, чем до сих пор, после первого убийства. После первого… — промелькнуло в сознании. Он было рванулся за ними, намереваясь их разнять, как за спиной у него вдруг раздался мягкий, хорошо поставленный голос.

— Вы будете пускать ракеты? Обожаю подобные зрелища.

Грей стремительно обернулся, сердце готово было выскочить из груди. Так чувствуют себя люди, которых прервали в момент самых сокровенных размышлений.

За его спиной стояла Миранда. Конечно, трудно было сразу не узнать ее по голосу, а тем более по вырисовывающейся в свете звезд блузке. Однако присутствие Миранды на мостике в такое время и в подобной ситуации выглядело более чем странно. В продолжение всего путешествия еще не было случая, чтобы она пришла на мостик позже восьми вечера. А тем более во время вахты третьего офицера.

Внезапно она приблизила к нему свое лицо и шепотом спросила:

— Они надрались?

Возня около рубки прекратилась, но никто пока не показывался. Грей не представлял себе, что там могло происходить. Он уже полностью пришел в себя и сейчас судорожно придумывал, как сплавить столь хлопотного гостя. Ведь если эта проныра учуяла здесь неладное, то — голову на отсечение — после завтрака капитану обо всем будет известно. Грей не поддержал фамильярного тона:

— Не так уж нам хорошо живется, — произнес он довольно громко, пытаясь все обернуть в шутку, — чтобы мы могли выпивать на службе. Небольшое повреждение инвентаря. — Он ботинком сгреб кусочки стекла.

Она отодвинулась от Грея.

— Так вы не будете стрелять ракеты?

Вопрос должен был бы выразить только разочарование, но в нем прозвучала еле уловимая нотка иронии.

В это время с проходящего судна начали подавать сигналы. Один короткий, другой длинный, короткий, длинный… Ну да, конечно, вызывали их. Им хотелось поболтать.

На какое-то мгновение он забыл о девушке. Неужели Болл был прав? И это их единственная возможность? Вся цепь недавних событий вкупе с последним, практически абсурдным приказом капитана о новом курсе подводила именно к такому выводу. А теперь можно прибавить к этому и уничтоженную сигнальную лампу. Но ракеты все-таки крайность. Чем мотивировать вызов помощи? Испорченная рация и убийство на судне? Много, но не настолько, чтобы привлекать к этому делу еще и другие суда, обрекая их на риск и затраты, тем более если учесть, что с этими проблемами можно справиться самостоятельно… И особенно без ведома капитана. Такой безответственный поступок грозит не только служебными и юридическими последствиями, но и финансовыми. Придется возвращать потери, понесенные другим судном, причем из собственного кармана. Арматоры отлично умеют пользоваться такими ситуациями. Ведь непосредственно членам команды ничего не угрожает. Во всяком случае, так это выглядит со стороны. Нет, сначала любой ценой надо выяснить, что там с этой телеграммой.

— Стрелять ракеты? Зачем, до Нового года еще далеко.

— Вы так быстро изменили решение. Только что, поднимаясь на мостик, я слышала…

— Вам послышалось, — резко оборвал он ее и, чтобы загладить свою грубость, беспечно добавил: — Не знаю, рассказывали вам или нет, но шум моря, даже такой тихий, как сегодня, способен, подобно ультразвуку, изменять звучание слов, на небольшом расстоянии тоже. Здесь есть нечто сходное с легендами о сиренах. Поэтому моряки часто выглядят неотесанными: вместо того чтобы спокойно говорить, они орут.

— Удивительно, сколько необыкновенных историй можно узнать на этом судне.

— Мы не позволим вам скучать, — с милой миной произнес Малерт, возникая из темноты. Он повернулся и официальным гоном приказал невидимому Боллу: — Господин третий офицер, прошу приготовиться к сдаче вахты и сделать запись в журнале.

— Что, по-вашему, я должен там написать? — раздался ворчливый дискант. — Обо всем, что произошло во время моей вахты? Это было бы страшно интересно.

Болла мало трогало присутствие пассажирки. Впрочем, судя по голосу, он еще не остыл после стычки с Малертом.

— Согласно инструкции, господин Болл, — бросил первый через плечо, потом подошел к Миранде, которая как раз наблюдала за сигналами вызывающего их судна.

— Почему он так мигает? Может, просит о помощи?

Для Миранды это было наверняка не первое морское путешествие, отметил Грей. Кажется, она родом из Новой Зеландии?

— Наверное, они проходят азбуку Морзе, — доброжелательно ответил первый офицер. — Но мы, к сожалению, не сможем им помочь: у нас сломалась сигнальная лампа.

— Ох, что вы говорите… Мы что же, не сможем связаться ни с одним кораблем? — В ее голосе прозвучал детский страх.

Малерт рассмеялся.

— Не беспокойтесь, мисс Миранда. Для этого существует масса других способов, например рация… — Он осекся…

— Кстати, как раз сегодня дядя собирался отправить срочную деловую телеграмму. Скажите, будет лн это возможно теперь, когда несчастный телеграфист мертв… — Хорошо поставленный голос вдруг дрогнул.

Малерт спокойно ответил:

— На судне есть еще несколько человек, которые разбираются и этом деле. Завтра принесите телеграмму лично мне.

Казалось, что она совсем его не слушает.

— Господин Малерт, а что вы думаете об этой смерти? — На этот раз голос был тверд, зато вопрос огорошил.

Офицер ответил не сразу, вдруг занявшись изучением темноты по курсу судна в бинокль. На какое-то время воцарилась тишина, нарушаемая лишь фырканьем улетучивающихся из трубы искр и ритмичным стуком двигателя в машинном отделении.

Проходящее судно было уже за кормой «Регулуса». Ему наконец надоело тщетно взывать к неизвестному судну, и он стал передавать текст. Только Болл начал читать: — «Вы…» — как тут же остановился. Одной короткой фразой — крепкой и нецензурной — тот определял их происхождение и интеллектуальный уровень. Конечно, у него были причины злиться. Откуда ему знать, что творилось на палубе исчезающего судна.

Болла разобрал нервный смех. Малерт, упорно глядя в темноту, не понял причины столь неожиданного веселья. Он предположил, что это вызвано вопросом Миранды, потому что, не опуская бинокля, сказал:

— Думаю, мнение господина Болла по этому вопросу будет гораздо интереснее. Их с Кандером связывала давняя дружба.

Болл послал в адрес Малерта арабское проклятье, которого, к счастью, не могла понять пассажирка, после чего вернулся в рубку. Вопрос Миранды повис в воздухе.

Грей взглянул на часы и двинулся вслед за Боллом, бросив на ходу:

— Двадцать четыре ноль-ноль. Спокойной ночи, мисс Миранда. Малерт, проводи гостью.

В этот момент на мостик поднялись два матроса из вахты Грея. Пока они шумно принимали вахту, Малерт успел шепнуть Грею пару слов:

— Спокойной вахты, второй. До моей осталось неполных четыре часа. Пойду вздремну. Вы позволите… — Он подхватил Миранду под руку и решительно направился в сторону лестницы, ведущей к прогулочной палубе. Вниз они сошли быстро и в полном молчании. Он проводил ее до каюты, подождал, пока закроются двери.




Рулевой из вахты Болла, только что покинувший мостик, не торопясь, шел по палубе к помещениям на корме. Там находились почти все кубрики, где жили матросы, мотористы, стюарды. Каюты на средней палубе занимали офицеры и обслуживающий персонал. Здесь же располагались и пассажирские каюты.

Моряк как раз находился около мачты, стоящей между люками, когда вдруг возле борта увидел силуэт человека. Лица видно не было: свет здесь еле-еле горел. Человек, однако, ничего не заметил, потому что негр Джервис обычно двигался как большой кот. Врожденное качество.

Человек что-то делал у правой вентиляционной трубы.

— Эй, Бэнкен, — позвал его Джервис. Фигура замерла.

— Бэнкен, как у тебя пролетела вахта? У меня на мостике… — болтая, Джервис двинулся к противоположному борту.

Но не успел он сделать и двух шагов, как фигура человека пропала за вентиляционной трубой.

— Эй, Бэнкен, что это тебе захотелось поиграть в прятки? — раздался трубный, горловой голос Джервиса, по звуку приближенный к корабельному гудку, что означало у него довольный смешок. Он достиг трубы двумя большими прыжками, обошел ее. Труба в диаметре не достигала и метра, он мог ее почти всю обхватить руками. Джервис огляделся. Возле трубы никого не было. Человек исчез, будто провалился сквозь палубу. Джервис еще раз обошел трубу. Потом несколько раз присел, заглядывая в трюмы, наконец, пожал плечами и пробормотал; «С ума можно сойти», после чего отправился к корме.

Он вошел в столовую команды. За столом сидел моторист, толстяк и весельчак Бэнкен, и подслащивал себе кофе. Около него лежало несколько бутербродов с маслом и груда сыра.

— Привет, Джервис, — обратился он к вошедшему. — Выпьешь кофе?

На этот раз Джервис немного обалдел.

— Ты давно здесь?

Бэнкен показал на стол.

— Я успел сварить кофе и приготовить вечернюю закуску. А что?

Джервис полез за сигаретой, закурил и, почесывая зажигалкой затылок, с минуту смотрел на моториста, потом произнес:

— Ерунда. Я просто устал. Спокойной ночи, Бэнкен.

Он вышел в коридор и спустился по лестнице. Большинство дверей было приоткрыто. Только так в душных каютах можно было поддерживать температуру немного ниже, чем в сауне.

Джервис подошел к своей двери, открыл ее. Прежде чем войти, он минуту задержался на пороге, окинул взглядом холл. Корма выглядела совершенно спящей, ни из-под одной двери не выбивался свет. Войдя, он запер дверь на замок.

Голый Орланд лежал на нижней койке и похрапывал в такт оборотам руля. Только над верхней койкой Джервиса горела лампочка. Вентилятор гонял горячий воздух. Закрыв дверь, Джервис лишил кубрик слабого сквозняка, и температура резко подскочила. Спящий ощутил это через несколько секунд, он открыл глаза. Увидел, что над ним стоит Джервис.

— Что случилось?.. — Орланд зевнул, поднял руку и взглянул на часы. — Десять минут первого. Я сплю всего двадцать пять минут, а такое впечатление, что вишу на вертеле уже целую вечность Ты что уставился?..

Орланд и Джервис, матросы из вахты Болла, решили между собой, что тот, кто идет будить следующую вахту, не возвращается на мостик, а валится в койку. Благодаря чему каждый из них, попеременно, спал на четверть часа больше. Болл не обратил на это внимания, может, просто не замечал небольшого нарушения устава.

— Боже мой, тебе никак холодно? Открой, а то задохнемся! — завопил Орланд, увидев закрытые двери.

Джервис приложил палец к губам.

— Говори тише. Думаю, что готовится большая драка.

— Драка уже была, если можно так выразиться об убийстве человека. Тебе мало?

— Кому-то еще нужны головы. Так мне кажется.

Орланд вытерся полотенцем и уселся на койке.

— Ты что-то пронюхал?

— Когда ты мне передал руль и пошел вниз, началась драка. Пришли первый и второй.

— Они и раньше там были. О чем-то шептались с третьим. Я ничего не смог услышать. Болл теперь следит за мной, злится за то, что я рассказал старику о его походе вниз. Да какое это имеет значение, когда и так ясно, что это не Болл отправил маркони пить пиво на тот свет. — Орланд говорил, как всегда, растягивая гласные. Сейчас он, видимо, оправдывался перед собой: совесть все-таки мучила.

— Да что там шептались! Они так сцепились, что чуть перья не полетели.

— Кто? На мостике?..

— Ну да. Малерт и Болл. — Он поведал историю с лампой. — По потом притопала эта куколка, и они начали перед ней выпендриваться. Ну она, я тебе скажу, шустра, хо-хо… — Он со знанием дела повращал белками. — Не позволит водить себя за нос. Думаю, что она сечет больше, чем мы.

— Пассажиры не знают о смене курса.

— Ой ли? Даже до самого глупого моториста дойдет. Если в один день солнце заходит с правого борта, а на следующий — за кормой, то ясно: что-то не в порядке. Тебе не кажется?

— Да, Джервис, — произнес Орланд еще медленнее, чем обычно. — Это дело, которым стоит заняться.

— Подожди, еще не все. — Джервиса просто распирало от избытка информации. — Ты мне скажи, только откровенно, ты веришь в духов?

Орланд посмотрел на приятеля снисходительно.

— Мне очень жаль, нет.

— А я верю. В добрых и злых. Только что я видел духа, — Он замолчал. Орланд никак не прореагировал на признание, что, видимо, Джервиса разочаровало. По натуре он был не только актером, но и режиссером. Вялая реакция зрителя его всегда обижала. Поэтому только после некоторого молчания он продолжил: — Когда я возвращался с мостика и шел по левому борту, то у правого, около вентилятора, заметил чью-то фигуру. Думая, что это Бэнкен возвращается с вахты, я его позвал. А тот раз — и спрятался за трубу. Поначалу я подумал, что он хочет надо мной подшутить, но на Бэнкена это совсем не похоже. И еще. Он не шел, а как-то кланялся в одном месте. Чтобы это Бэнкен кланялся на трезвую голову, а? Я подбежал к вентилятору, а там никого нет. Посмотрел в трюмы — никого. Присел на корточки и осмотрел палубу, если бы на ней кто-нибудь был, я бы его увидел на фоне звездного неба. Я ведь отлично вижу в темноте. Впрочем, у него и времени-то не было — я через три секунды был у вентилятора. Нормальный человек так быстро исчезнуть не мог… Когда я пришел в столовую команды, Бэнкен уже сидел там минут пять. Что ты на это скажешь, приятель?

— Странно. А тебе не привиделось? Всякие там тени, отраженные блики…

— Орланд, я верю в духов, но и умею смотреть.

— Ладно, приятель, — сдался Орланд. — Не буду спорить с тобой о духах, вижу, что ты разбираешься в этом лучше меня. Но в одном мы с тобой согласны. Я сказал, что радиста прикончил не Болл, но это вовсе не значит, что с ним разделалась сверхъестественная сила. Но сейчас меня больше всего интересует, зачем нашему старику понадобилось прогуляться я Антарктиду?

— Хе-хе… — короткий натянутый смешок Джервиса прозвучал уныло. — У тебя совсем нет воображения? А меня вот осенило. Ведь те воды совершенно пустынны. Теперь, когда он не боится рации, он всех нас будет держать в кулаке. Кого понадобится — прикончит. А тот, кто захочет смотаться на шлюпке, замерзнет раньше, чем его съедят акулы.

— Хм. — Орланд медленно покачал головой. — А у тебя воображение слишком буйное. Зачем нас убивать? Какая ему от этого выгода?

Раздался тихий стук в дверь.

Сначала они переглянулись, потом посмотрели на часы. Приближался час ночи.

— Соскучившийся приятель?.. — прошептал Джервис и, вставая, вытащил из-за пояса нож.

— Помни, боком к двери, — подсказал Орланд, вытаскивая из-под матраса кастет, Джервису не надо было лишний раз напоминать. Левой рукой он открывал замок, одновременно поддерживая дверь левым плечом. Черная лохматая голова, которая просунулась в приоткрытую дверь, чуть не натолкнулась на этот нож носом Джервис быстро спрятал его за спину.

— Добрый вечер, мистер Джервис, — несмело сказал Боб, — я могу войти на минутку? — Черный мальчик с задранной головой смотрел на черную гору.

Джервис втащил боя за ухо и снова закрыл дверь.

— Добрый вечер… Ты что это шляешься по ночам? Тебе днем работы мало? Завтра будешь носом цепляться за швабру… — ворчал Джервис, не отпуская ухо.

— Что ты хочешь сделать с его ухом? — спросил Орланд.

Джервис отпустил мальчика и показал на столик.

— Значит, тебе не спится? Хм… Наверное, бедный ребенок хочет поиграть в карты?

— Нет, мистер Джервис, — вежливо ответил Боб, — мне не дает покоя дело господина Кандера.

— Вы только подумайте, ему тоже, — усмехнулся Орланд. — Ладно. Говори.

— Я вообще-то уже говорил господину капитану, — он уселся на столик, — только не все. Мне казалось, что это мое личное дело. Но когда я две ночи раздумывал, — с важностью продолжал он, — мне открылась мысль. Я пришел к выводу, но даже мелочи могут иметь большое значение в дедукции…

— Почитываешь детективы?

— Да, только я не совсем хорошо читаю по-английски, так что понимаю не все, так, фифти-фифти.

Джервиса стало разбирать нетерпение.

— Давай, Боб, говори, что хотел, только быстро. Мы спать хотим. Только сначала объясни, почему ты пришел именно к нам, а не официально к старику.

— Ведь вы мой друг, и это не служебное дело, касающееся моих обязанностей.

— А ты не глуп, — похвалил его вдруг обрадованный Джервис. — Ну и…

Боб полез в ухо.

— Я получил это от господина Кандера. В тот вечер. — Он подал Джервису квадратик бумаги, Джервис раскрутил банкноты.

— За что?

— Ни за что. Я тоже удивился. Он даже не хотел, чтобы я сварил ему кофе. И брать-то было неудобно, но когда я увидел, сколько у него денег…

— Как ты это увидел?

— Обыкновенно. Он достал из заднего кармана целую пачку банкнотов вот такой толщины. — Боб показал два сложенных пальца. — Вот я и взял. Это плохо?

Джервис посмотрел на Орланда. Потом ответил!

— Нет, Боб, ведь он сам тебе предложил. По крайней мере, остались два фунта.

Мальчик вытаращил глаза.

— Его обокрали?

— Не знаю. Это все, что тебе открыла мысль?

— Вроде бы. Ну еще он был тогда очень нервный.

— С чего ты взял?

— Если человек подпрыгивает, будто его кусает термит, то, наверное, он нервничает. На судне-то термитов нет.

— И часто он так подскакивал?

— Раза два. Меня он даже напугал. Может, он знал, что его убьют?

— Да ну… — Джервис пожал плечами. — Кто об этом может знать? — Неожиданно он замолчал и стукнул себя по лбу. — Черт! Мог знать! Орланд, он наверняка тоже видел дух заблудшего моряка!

Глаза Боба округлились. Вся фигурка замерла.

— У нас на судне дух?..

Джервис посмотрел на мальчика невидящим взглядом и медленно произнес:

— Этого тоже никто не может знать, мой мальчик…

— Но ведь вы сказали, что он его видел.

— Мог видеть, а мог смотреть на него и не видеть.

— А что надо сделать, чтобы его увидеть?

— Дух выбирает сам.

— Не понимаю, — пробормотал расстроенный мальчик.

— Нечего тут понимать, — вставил Орланд. — Невыспавшийся человек всегда с трудом понимает простые вещи. Давай мотай к себе. Да, — добавил он, когда Боб послушно, но без энтузиазма поднялся, — ты не помнишь, сколько было времени, когда ты расстался с радистом?

— Время?.. — Боб скроил удивленную мину. — Где-то около девяти или около десяти…

— А точнее?

— Я правда не помню.

— На этаже есть же часы.

— Я не смотрел. Я никогда не смотрю на часы после работы. Разве может время волновать, если оно свободное?

— Ох, — проговорил Орланд, поняв, что ничего не добьется, — Иди спать.

Джервис вышел с Бобом в коридор.

— Вы идете на мостик после вахты? — удивился мальчик.

— Провожу тебя. Раз мы друзья, я должен тебя проводить..

Возвращаясь, Джервис еще раз оглядел коридор. Почти все двери были приоткрыты, за исключением двух. Он постарался их запомнить. Орланд снова лежал на койке и вытирал полотенцем пот со всего тела.

— Оставь двери открытыми, — простонал он, — я предпочитаю смерть от ножа, чем на сковородке.

— Еще минутку, старик. Что ты думаешь об информации, полученной от шустрого Боба?

— Боб… как это он сказал? «Разве может волновать время…» Давай не будем об этом.

— Ты не обратил внимания на фразу о деньгах радиста. Откуда у него такие бабки?

Орланд приподнялся на локтях.

— Да, правда. Только не столь важно откуда, а зачем он их таскал при себе? Скажи, ну какой нормальный человек, находящийся в тысячах миль от ближайшего порта, носит в заднем кармане целое состояние? Нормальный человек в открытом океане деньги хорошо прячет. Слава богу, этому моряки научились. Что, Кандер, может, хотел в этот вечер купить у капитана две моторные лодки за наличные?

— Ха… — Джервис зарычал, как разбуженный лев. — Как раз в этот вечер… А может, он их забрал из тайника? Или от кого-то получил. Раньше он никогда не раздавал фунтовых чаевых. Но когда раз в сто лет появляются такие бабки, то они жгут душу. Хочется их разбрасывать.

— От кого он мог их получить? За что?

— За что? Хм… За что можно заплатить радисту? Прежде всего за его работу. Какая-нибудь важная левая телеграмма.

— Такой кусок за телеграмму? Что это за телеграмма стоимостью в несколько десятков тысяч? — Он пожал плечами. — Похоже, кто-то его стукнул из-за денег, Это прояснило бы ситуацию. И нашу тоже. У нас с тобой денег столько, сколько у одного Боба. Мы в безопасности.

— Хм… Грабитель… Зачем же тогда капитану на следующий день после убийства понадобилось направлять судно в сторону Антарктиды?




Миранда затаилась за дверью. Но из-за шума машины она так и не смогла услышать удаляющихся шагов первого офицера. Какое то время она постояла, не зажигая света.

Пассажирская каюта состояла из двух просторных комнат и ванной. Первая, в которой сейчас находилась Миранда, была чем-то вроде гостиной. Здесь девушка и спала на широком диване красного дерева, украшенном по краям изысканной резьбой. Диван заслоняла тяжелая портьера от потолка до пола. Вся гостиная была выдержана в викторианском стиле; не обошлось и без курьеза: здесь, на судне, плавающем в тропических морях, был небольшой камин.

В старые добрые времена молодости «Регулуса» в этой каюте жил арматор. Сейчас ее предлагали в качестве товара, как все остальное на судне, — от киля до головы матроса — любому, кто благосклонно соизволит их купить.

Вторая комната представляла собой роскошную спальню. Ее занимала чета Трентон, до недавнего времени с таксой Мими. Спальня вела в ванную. Сама ванна была размером со шлюпку. И иллюминаторы каюты, находящиеся практически под капитанскими, выходили частично на переднюю палубу, частично на правый борт.

Миранда заметила свет, выбивающийся из-под двери спальня. Стало быть, Трентоны не спали, хотя было уже далеко за полночь. Впрочем, это ее не удивило. Дядя и его жена, хоть и выглядели весьма презентабельно, правильного образа жизни не вели. Но они старались не показывать этого на людях, что с успехом им удавалось. Миранда не собиралась сейчас злоупотреблять их обществом. Скорее наоборот.

Она постояла за дверью еще несколько минут, потом вышла из каюты. Миранда старалась держаться естественно, хотя туг же стрельнула глазами по сторонам. Никого не было. Тогда она прогулочной походкой пересекла коридор и вышла на палубу. Дверь за собой плотно прикрыла.

На шлюпочной палубе было темно. Лампа, висящая со стороны кормы, не рассеивала темноты даже на метр. Полоска света пробивалась из-под двери, ведущей в машинное отделение.

Девушка подошла к борту. Она оказалась почти под спасательной шлюпкой. Подняла голову. Можно было подумать, что она любуется звездным небом, на самом же деле Миранда внимательно наблюдала за крылом мостика. Вернее, за видимой отсюда его частью. Она хотела еще раз попробовать поговорить с Греем с глазу на глаз. Первая попытка с треском провалилась. Малерт и Болл оказались весьма нежелательными свидетелями их разговора. Наконец она заметила его. Он мерил шагами крыло мостика, показываясь после каждого поворота. Грей был один, не считая, конечно, штурвального. Но тот не покинет своего поста, так что достаточно только выйти на крыло, чтобы разговор состоялся. Она решилась.

По прежде чем Мнранда успела сделать первый шаг, кто-то внезапно сзади схватил ее. Одновременно она почувствовала запах машинного масла.

В первый момент Миранда инстинктивно дернулась, и это было ошибкой: нападающий тут же усилил захват. Она подумала, что сейчас ее запросто можно перекинуть через борт в море. Никто не услышит крика. Шум машины в этом месте палубы наиболее интенсивный, да и крик дольше секунды не продлится, как она окажется в воде, вернее, под водой, волна из-под судна моментально засасывает человека. Почему именно ее? Неужто докопались?

Объятие усилилось, руки потянулись к ее груди, и их движения сделались вдруг совершенно однозначными. Выходит, этот сукин сын совсем не собирался ее убивать, а наоборот… Она почувствовала огромное облегчение, а вместе с ним возрастающую ярость. В эту минуту у ее уха раздался похотливый шепот:

— Не высматривай звезд на небе, ты сама как красивая звездочка…

Чертов поэт… Она узнала его голос. Это был третий механик, Фарот, исключительный хам. Он давно до нее добирался, и всегда примитивно и настырно. И как только он нашел ее, ведь у него вахта от полуночи до четырех утра.

Она резко присела и отскочила назад. Через мгновение уже стояла позади обалдевшего Фарота. Он медленно повернулся к ней, просяще протянул руки, не пытаясь, однако, еще раз до нее дотронуться.

— Ты мой цыпленочек, что ты вытворяешь…

Выглядел он весьма жалко. В темноте вырисовывались его кривые ноги с ниспадающими до колен штанами, сутулость фигуры усиливало повязанное на шее полотенце для вытирания пота.

— Проваливай отсюда, грязная скотина, — тихо и угрожающе прошипела Миранда, — а то как звездану между ног!..

Она уже совсем пришла в себя, и ее не прельщала возможность оказаться наутро в центре всеобщего внимания, да еще с таким типом. Фарот же остолбенел, услышав из уст утонченной девушки такой оборотец.

Пока он приходил в себя, Миранда взбежала по лестнице на верхнюю палубу. Фарот наконец глубоко вздохнул, бросил в пространство длинную связку ругательств, выбрав самые изощренные, какие только изобрели за многие тысячелетия народы, населяющие страны на побережье Средиземного моря. После чего обреченно почапал вниз, к своим машинам.

Миранда отказалась от своей идеи. Не было гарантии, что этот недоумок Фарот не поплетется за ней. Кроме всего прочего, она вдруг засомневалась, не будет ли разговор с Греем преждевременным.

Она обошла трубу, намереваясь с другой стороны войти в коридор. Но вдруг замерла, не дойдя нескольких метров до двери. Из-под брезентового покрытия спасательной шлюпки показалась чья-то фигура. Девушка быстро спряталась за трубу, затаила дыхание. Человек потихоньку вылезал, и она узнала Болла. Он был, как всегда, в своей кепке с длинным козырьком. Прежде чем выскочить из шлюпки, он несколько раз осторожно огляделся. Потом вытащил из нее какой-то предмет, аккуратно зашнуровал чехол и поднялся на верхнюю палубу, пройдя в нескольких метрах от Миранды. Затем исчез в левом коридоре. Видимо, пошел к себе.

Предмет, который он нес, был размером с небольшой чемодан и, судя по тому, как он звякнул, когда Болл зацепил им о лестницу, был обит жестью.

Еще минуту она, замерев, стояла за своим укрытием, размышляя о том, что могло заставить этого человека лазать по шлюпкам, да еще глубокой ночью. Правда, ей было известно, что Болл отвечает за спасательный инвентарь на судне, но она и мысли не допускала, что он настолько ревностно относится к своим обязанностям.

Вернувшись в свою каюту, она зажгла свет и осмотрела себя в зеркале. На блузе остались следы от масляных рук механика. Она переоделась и постучалась в спальню к Трентонам. Они сидели в креслах около столика, на котором стоял электрический чайник и бутылка сухого мартини. Всем своим видом они выражали достоинство чинной супружеской пары. Но не только. На них уже лег отпечаток совместно прожитых лет, которые были скорее неудачными. В общем, они были похожи на людей, крайне утомленных обществом друг друга.

Оживление при виде Миранды, все возрастающее, проявлялось, однако, медленно.

— Садись, дорогая, — проговорила госпожа Трентон. — Только сначала, будь добра, налей нам чаю.

Госпожа Трентон была обильна телом, а ее лицо больше смахивало на гипсовую маску, нежели на человеческое лицо с живыми тканями. Несмотря на это, она всегда казалась оживленной и озабоченной собственной персоной, в противоположность своему супругу. Тот напоминал человека, зараженного неизлечимой меланхолией. Главная черта у них была общей: их физиономии никогда ничего не выражали, ни при каких обстоятельствах нельзя было понять, что они на самом деле чувствуют. Это казалось бы смешным, если бы не было таким естественным.

Миранда с улыбкой разлила чай. Улыбка ее, правда, тут же приобрела черты хозяев — она стала никакой. Затем присела рядом на диванчик.

— Ну как? — спросила госпожа Трентон, отпив несколько глотков.

— На мостике бардак…

— Я не спрашиваю, что на мостике. Что слышно о Мими?

— Дорогая Хильда, — прервал ее господин Трентон гробовым голосом, в котором слышалось нечто вроде решимости. — То, что происходит на мостике, гораздо существеннее.

— Ты не прав, Гораций. Сейчас для нас важнее всего судьба Мими. Или, вернее, причины ее исчезновения.

Господин Трентон обратил свои рыбьи глаза на Миранду, Она поняла: надо сказать что-нибудь на тему Мими.

— У меня создалось впечатление, что после этого случая с радистом команда совершенно забыла о Мими. Не слышно даже поскуливания из трюма. — Она сдержанно улыбнулась.

— К сожалению, когда витает смерть человека, неудобно приставать с собакой, — вздохнула Хильда Трентон. — Не знаю, понимаете ли вы в достаточной мере, насколько это для нас важно? Я предполагаю, что Мими напала на след.

И поэтому ее кто-то ликвидировал… — подхватила Миранда.

— Необязательно кто-то… — пробормотала гипсовая маска, — Ты все время должна помнить о Мими. Нам ни на минуту нельзя о ней забывать. Так, стало быть, на мостике бардак??

Девушка подробно изложила свои наблюдения. Умолчала только об инциденте с механиком.

— Третий офицер все еще в бессознательном состоянии, А может, только строит из себя безвредного глупца. — Она подумала: учитывая его ползание в спасательной шлюпке… это не похоже на спонтанное действие. Что он взял из нее? Что и зачем?

— Судя по его поведению, можно предположить, что он действует в одиночку, — проворковала госпожа Трентон, — в противном случае его бы кто-нибудь подстраховывал.

Господин Трентон попытался немного вынырнуть из кресла будто бы затем, чтобы лучше слышать собеседниц, на самом деле он хотел сам что-то сказать. У него была привычка говорить, особенно если речь шла о его — ну скажем так — служебных делах, почти шепотом.

— Не суть важно, — прошептал он, а по интонации почудилось «какая трагедия». — Я повторяю, Хильда, несмотря ни на что, самое существенное на данном этапе — навигация. Меня очень беспокоит это неожиданное изменение курса. Как раз потому, что выглядит абсолютно абсурдом.

— Интересно, ни один офицер понятия не имеет о его причинах. И насколько мне известно, пока никто не отважился спросить об этом капитана. Тоже странно. Не боятся же они его настолько? Может, у них у всех совесть не чиста?

— Ты думаешь, Миранда, что это только инициатива капитана?

— Одно точно. С материка распоряжения он получить не мог. Рация уничтожена на все сто.

— Может, от кого-нибудь на судне? — задавал наводящие вопросы господин Трентон.

— Кто здесь может выдавать распоряжения капитану?

— Не будь наивной, дорогая, — проворковала госпожа Трентон, понижая голос под взглядом супруга. — Каждый, кто ему платит. Только вот кто над ним стоит?

Замолчали. Господин Трентон налил в рюмку четыре капли, мартини. Он отозвался только тогда, когда с благоговением выпил две.

— Необходимо усилить наблюдение. Кто-то уже приступил к борьбе. Очень плохо, что мы не знаем кто.

— Может, действительно капитан?

— Это было бы слишком просто и опасно для них. Нет. Кто-то, кто стоит за капитаном.










Цезарь Дерьел был человеком компанейским, но особенно он ценил хорошее общество, когда речь шла о выпивке. Он начисто был лишен предрассудков по отношению к собеседникам: его не интересовали ни цвет кожи, ни положение на служебной лестнице, ни политические убеждения, ни даже уровень интеллекта. Требовались лишь две вещи: крепкая голова и умение слушать. Впрочем, второе вытекало из первого: если компаньон засыпал на середине очередной байки шкипера или физически выпадал из игры, то он сводил на нет все благодушие шкипера, которое возрастало прямо пропорционально количеству выпитого.

К несчастью, на «Регулусе» было немного моряков, отвечающих этим скромным требованиям. Беседы с капитаном Дерьел рассматривал как одну из самых тяжелых служебных обязанностей. Правда, Адельт отличался крепкой головой, да и болтуном не был, но он никогда не позволял Дерьелу вознестись на крыльях его фантазии и красноречия, безжалостно прерывая рассказчика в самых существенных, по мнению шкипера, местах. При этом он неоднократно давал почувствовать, что думает о подобных излияниях, да еще всем своим видом демонстрировал, что уж его-то переживания и размышления на целую голову выше шкиперовских, просто уши Дерьела недостойны им внимать.

Но наконец шкиперу повезло: он нашел подходящую пару. У Марко голова была как дубовый пенек для рубки мяса, кроме того, родственная специальность, а также, можно сказать без преувеличения, он обладал удивительными кулинарными способностями.

Они мирно сидели в каюте шкипера, их разделяла только стоящая на столе бутылка виски, уже порядком опорожненная. Марко — на диванчике, каким-то образом более-менее компактно сложив свои необыкновенно большие руки, с безгранично серьезным выражением лица. Его подстриженные под бобрик волосы как-то чудно подрагивали каждый раз, когда он кивал в самых захватывающих местах рассказа:

— Да, шеф. Понятно, шеф.

В этих словах не было и тени лести, только исключительная деловитость, придающая значительность и слушателю, и рассказчику.

Дерьел, развалившись в кресле, качался, наклоняясь то вперед, то назад, живо жестикулируя во время своего монолога — гиганта, приостанавливаясь лишь затем, чтобы налить и выпить. Когда же до каюты донесся грохот из машинного отделения, а потом с треском захлопнулось несколько дверей, он прервал свой рассказ и посмотрел на часы.

— Да-а… Уже за полночь. В машинном сменилась вахта. Тебе не кажется, Марко, что мне, как твоему руководителю, надлежало бы позаботиться о твоем физическом и моральном состоянии?

— Не понял, шеф. — Это было сказано тоном, каким только что кок сигнализировал шкиперу, что внимает его доводам.

— Это значит, что тебе пора идти спать, несмотря на то, что мы так мило болтаем. Тебе вставать в шесть, и потом, одному богу известно, какие сюрпризы ожидают нас завтра… — Он тяжело вздохнул. — Опрокинем последний стаканчик и пожелаем друг другу спокойной ночи. — Дерьел наполнил стаканы.

— Да, шеф. — Марко опрокинул свой почти неуловимым движением. — Спасибо. — Он уже приготовился встать, но, присмотревшись к шкиперу, снова сел. — Помните, шеф, как позавчера я говорил вам на кухне, что здесь плохо пахнет?

— Гм… — Дерьел ответил ему взглядом, полным задумчивости. — Точно, Марко, я давно думал, где ты научился такому искусству готовить. Не на море же?

— В родных краях, шеф.

— Ага, семейные традиции…

— Нет, в нашем селе никогда не было избытка еды. Так что готовили там, лишь бы съесть и не сблевать.

— А-а-а… — протянул шкипер с разочарованием, смешанным с пониманием суровых условий, в которых рождается настоящее искусство.

— Но я не об этом. Тогда был странный день. Вот они и прикончили маркони.

Дерьел посмотрел на него повнимательнее.

— Говоришь, прикончили? Кто?

Кок осторожно пожал плечами, боясь задеть висящий под потолком вентилятор.

— Не знаю, шеф. Может, они, может, он, а может, она, — При последнем слове он слегка вздернул уголки губ, что, видимо, означало саркастическую усмешку.

— Что еще за она? — Теперь шкипер наклонился к коку и заглянул ему в глаза. — Женщина — маркони?

— Она, но необязательно женщина. Это может быть и сука.

Дерьел с силой откинулся назад.

— Марко, бедолага, ты начинаешь бредить, а я так тебе доверял. Ты, наверное, перебрал.

— Нет, шеф. У меня — нос.

Шкипер начал изучать его длинную фигуру, будто бы в поисках этого самого носа.

— Эта сука и так дала нам жизни, скотина. Но сомневаюсь, что ей удалось совершить убийство. Но если хочешь, чтобы мы решили эту задачку чисто теоретически… Она ведь пропала еще до смерти Кандера.

— Именно поэтому, шеф.

— Если бы я тебя не знал, то подумал бы, что у тебя началась белая горячка. Так, значит, ты утверждаешь, что эта проклятая такса спряталась, сначала коварно изобразив пьяную, потом залезла в радиорубку, взяла в зубы молоток и грохнула беднягу Кандера.

Марко решительно покрутил головой.

— Не так, шеф. От собаки несло вонью. Как раз в тот день, когда она пропала.

— Ха… А раньше от нее не несло?

— Нет, шеф.

— А какой именно вонью?

— Не знаю. Плохой.

Дерьел на минуту задумался, сокрушенно покачивая головой. Потом встал, похлопал приятеля по плечу и авторитетным тоном изрек:

— Не переживай, Марко. У тебя появились первые симптомы профессионального заболевания. Ты должен перейти на диету. Консервы и джин. Ничего из кухни. Запомни. А сейчас спокойной ночи.

— Спокойной ночи, шеф.

После ухода кока Дерьел тяжело плюхнулся в кресло и налил себе очередную порцию виски. Однако выпить не спешил, его обуяли черные мысли. С Марко что-то неладно. В случае чего он без этого человека пропадет. Что он может предложить команде? Консервов хватит максимум на два дня. Прежде чем они доберутся до Кейптауна, где можно закупить свежий провиант, его неизбежно линчуют.

Грустные размышления прервал энергичный стук в дверь. Одним махом инженер опрокинул стакан и, вскакивая, успел взглянуть на часы. Приближался час ночи.




— Я имею право на объяснение, Том. — Голос старшего механика звучал, как всегда, жестко.

— На этом судне право уже давно перестало быть обязательным.

— Тебе только так кажется.

Капитан исподлобья бросил быстрый взгляд.

— Говоришь так, будто ты его представитель.

— Хе… — иронично произнес механик. — Со всем основанием этого не утверждаю. Но мне кажется, что раз уж ты выразил желание, чтоб я помог тебе в деле, которое никак не относится к моим прямым обязанностям, то я имею право знать причины этого идиотского изменения курса.

— Да, я прошу твоей помощи, потому что ты единственный здесь человек, которому я доверяю.

— Ты чертовски ошибаешься. — Барт понизил голос, и, пожалуй, не только потому, что в этот момент глубоко затянулся трубкой.

— Не понимаю.

— Мне жаль тебя, потому что ты — профан, и мне жаль себя, потому что я вляпался в дерьмо.

— Говори яснее, черт тебя… — рявкнул капитан. У него неожиданно перехватило дыхание.

— Да просто я измазался в этом дерьме, прежде чем ты заметил, что кто-то тебе его подсунул.

— Уж не должен ли я это понимать так, что ты признаешься в убийстве Кандера? — Адельт крепко сжал подлокотники кресла. Механик с вызовом затянулся трубкой.

— Конечно, ты ничего не понимаешь и не пыжься. Жаль времени. Я сам все тебе объясню, хоть у меня нет ни малейшего желания. К этому вынуждают меня твои действия и, естественно, развитие событий. Должен признаться, очень невыгодных.

— Ну что ж, слушаю.

— Честно говоря, мне было бы удобнее, если бы ты первый объяснил свое поведение.

Барт разразился сдавленным хохотом.

— А ты храбрец, Том. Валяй.

— Сомневаюсь, что поверишь, если скажу, что я изменил курс согласно приказу арматора или Интерпола…

— В это не поверит даже эта напыщенная мумия, леди Трентон.

— Ох, леди Трентон. — Адельт какое-то мгновение выглядел несколько удивленным, но, спохватившись, продолжил: — Ну, а если я сделал это только по личной инициативе, то отсюда вытекают две возможности: либо кэп свихнулся, либо это умышленное действие с тайной конкретной целью. Это будет загадкой для убийцы или убийц, которая грозит их планам. И тем больше грозит, чем она непонятней.

— Из тебя выйдет неплохой стратег. Но есть еще третья возможность: ты действуешь по указанию какого-нибудь человека на судне.

— Верно. Но это ничего не меняет. Дальше выводы напрашиваются сами. Думаю, что, несмотря на мои пороки, никто про меня не скажет: этот парень чокнутый. Ну, без улыбочек… Итак, ему или им, что скорее всего, остается только второй вариант. Капитан — противник, причем противник опасный, потому что он хорошо проинформирован. Это путает все их карты.

— Постой, генерал. Откуда знаешь, что путаешь им карты?

— Послушай, да я ведь это сделал совершенно наобум.

— Ух!.. — механик снова забулькал смехом, — Пусть меня поцелует леди Трентон!..

— Будь серьезнее, — отрезал капитан. Когда Барт снова запыхтел трубкой, он вернулся к теме.

— Я знал, что надо действовать, пока они не добрались до нас. Моим единственным оружием в этих условиях была навигация. Я пошел в рубку, посмотрел на карту и выбрал самый невообразимый курс, чтобы они подумали, что это рассчитанный ход. Я приказал проложить курс на сто градусов левее. Малерт сразу обалдел. Потом по обыкновению попытался дерзить, но я быстро заткнул ему глотку.

— Как может опытный навигатор объяснить такой курс?

— Курс ведет в Антарктиду, но это может быть и окружной путь в Южную или Западную Австралию, в Новую Зеландию. А почему ты спрашиваешь именно об опытном навигаторе?

— На развертывание акции посередине океана никто не отважится, не рассчитывая на помощь навигатора. Я, конечно, ничего не утверждаю, но навигатор может с успехом скрываться и под поварским колпаком.

— Естественно. Этот прием только потому может иметь смысл, что кажется абсолютно бессмысленным. Я уверен, что они отреагируют на него, если не собираются отказываться от своих планов. Отсюда опять же две возможности: либо нажать на капитана, узнать, что у него на уме, и вынудить к послушанию, либо ликвидировать его, прикрываясь чем угодно или совсем не прикрываясь, как с Кандером. И передать командование кому-то более подходящему.

Старший механик минуту молчал, окружая себя клубами дыма и уставясь на капитана.

— Логичное рассуждение. Только это привело к тому, что ты сам попался на крючок и изображаешь наживку… Надеешься дождаться завтрака живым и невредимым?

— Я надеюсь позавтракать еще не один раз, а пригласил тебя за тем, чтобы ты мог наслаждаться моим обществом до конца рейса.

— По-моему, ты зазнаешься. Неужто думаешь, что для меня это удовольствие?

— Позволю себе заметить, что у тебя только такая альтернатива — или со мной, или вообще..

— Ну-ну… — буркнул тот вполголоса, — не порть аппетит.

O'кей. Тогда слушай. Я почти уверен, что сегодня ночью меня навестят. Они торопятся. Каждая миля новым курсом — лишние хлопоты. Всему судну известны мои привычки: ложусь спать поздно, изрядно накачавшись. Так будет и сегодня. Почему я должен изменять своим привычкам? Примем делегацию здесь.

— Сэр организует полицейскую засаду? Меня ты тоже, стало быть, насаживаешь на крючок?

— Будешь рыбаком, когда вырастешь. Оружие при себе?

— Согласно уставу имею право…

— Думаю, понадобится. Наживка тоже будет кусаться.

У Барта опять начался приступ булькающего смеха.

— Ты явно в себе уверен, Том. Скажи, а что ты мне сделаешь, если я откажусь?

— Ничего. Если бы я знал, что ты откажешься, я бы не начинал этой беседы.

Старший механик перестал смеяться и обдал капитана одним из своих иронично-мрачных взглядов.

— Самый дельный ответ за сегодняшний вечер. Ты слишком мало знаешь, кэп. Прежде чем я отвечу, присоединяюсь ли я к твоим… действиям, я должен тебе кое-что сказать.

Он встал, запер дверь, принес из капитанской спальни плед, придвинул свое кресло к креслу Адельта, уселся, накрыл им себя и капитана. Получился миниатюрный шалашик.

Капитан машинально отодвинулся.

— Что еще за идиотизм? — спросил он со злостью.

— Средство хоть и примитивное, зато эффективное, — ответил механик охрипшим вдруг голосом.

— Что случилось? Почему хрипишь? — Злость капитана перевила в беспокойство. — Тебе нехорошо?

— Старый способ искажения слов, если они случайно попадут в магнитофон. Я научился относиться к этому инструменту с уважением. Ты тоже, будь добр, умерь свой капитанский бас.

— Что за идеи… — проворчал Адельт, все же понижая тон, — Откуда здесь микрофон?

— В том-то и штука, что не знаю. Может, его и нет. Но на всякий случай лучше предположить, что есть. В этом рейсе тебе придется научиться многим нетипичным для навигатора вещам.

— Честно говоря, ты ведешь себя так, будто ты — капитан «Регулуса».

— В этом есть доля правды. Но не будем зря тратить время. Я хотел бы вкратце изложить тебе ситуацию. Начну с вопроса. Насколько мне известно, ты гражданин США?

— Так же, как и ты. Какое это имеет отношение к делу?

— Терпение. Для начала представлюсь. Я офицер военно-морской разведки США.

— Что?.. — Адельта не так просто было сбить с толку. — Очень приятно. А я внебрачный сын английской королевы.

— Речь идет о наших шкурах, шкурах еще нескольких люта, а может, и нескольких тысяч.

— Даже так… — Капитан посмотрел на часы. — Пришло время для реализации плана, если ты не имеешь ничего против.

— Нет. Но сначала ты должен получить основную информацию. Согласен ли ты сотрудничать с военно-морской разведкой и разведкой сухопутных войск? Мне хватит твоего слова и подписи вот здесь. — Он вытащил из кармана миниатюрную карточку и ручку.

— Сухопутные войска тоже здесь? Неплохо… Что, вся моя команда — штаб военной разведки? — Он старался выиграть время.

— Спрашиваю официально, — прохрипел Барт, — да или нет?

— Исходя из обстоятельств… да. Но только до момента входа в Кейптаун. Не терплю армию, а ее разведку особенно.

Подписал.

— Согласен с тобой. Я уже говорил, в это дерьмо вляпался случайно, в Сайгоне. Тогда я тоже знал, что это дерьмо, только не предполагал, что аж так смердит. Я про то, что ты, не зная, везешь на «Регулусе» и что я и еще кое-кто должны нянчить и охранять. Груз небольшой, но ценный, как райская жизнь на небесах, и немного опаснее, чем посещение ада. Стоит она тысячи жизней, а уничтожить может гораздо больше. Кто-то хочет до него добраться. Эти кто-то и угробили Кандера. Первый шаг для овладения судном. Вот мы и должны им помешать.

— Дьявол, тайфун и теща… — проговорил не ко времени развеселившийся капитан. — А я-то думал, что это банальный криминал. Ты хоть знаешь, кто эти кто-то?

— Столько же, сколько и ты. Но твой план может помочь заполучить первую ласточку.

— Я не спрашиваю, сколько у тебя расторопных коллег, но, может, кто-нибудь из них пригодился бы для охраны наживки?

— Это невозможно. Не могу же я при первой стычке раскрывать свои силы. Думаю, от них придет один, если вообще кто-нибудь соберется тебя проведать, а не застрелит ясным днем за обедом. Скажем, завтра, нет, уже сегодня в двенадцать двенадцать по местному времени.

Капитан холодно взглянул на Барта.

— Правдоподобно. Именно так и выглядит обычно помощь разведки. Если б я знал, что этим делом занимается военно-морская разведка США, я бы никогда не полез под прицел.

— Не переживай. Несмотря ни на что, мы не дадим им съесть наживку.

— Приближается час ночи. Пора, — произнес капитан.

Барт встал, сложил плед и бросил на диван.

— Наливай. Глотнем за хорошее начало.

Капитан принес из спальни две бутылки и поставил их на стол. Одна была пуста, в другой на донышке золотился коньяк.

— Вынужденная декорация. Мы должны выглядеть в хорошем подпитии. Надеюсь, с этим ты справишься без труда?

— Я должен показаться на мостике? — усмехаясь, поинтересовался Барт.

— Для твоей второй профессии ты не очень-то смышленый.

— Это не профессия, — проскрипел механик. — Я инженер по судовым машинам. Заруби себе это на носу… Ну так как?

— Будет как всегда. Пойдешь к шкиперу и на свой джентльменский манер пригласишь его посидеть за капитанским столиком, намекая при этом, что не помешала бы еще парочка бутылок.

— Чертово самопожертвование. Этот токующий болван у меня в печенках сидит.

— Ты, кажется, забыл, кто здесь жертвует собой. Ты приведешь его вместе с бутылками, посидим часик-другой, как всегда, громко разговаривая. Ты выйдешь вместе со шкипером, а потом осторожно вернешься с другого борта. Я буду храпеть на койке, а ты спрячешься где-нибудь с пушкой. Дверь оставлю открытой.

— Как долго будем ждать?

— Рассветает в начале шестого. Если они не собираются отправить меня просто на тот свет, а захотят подискутировать, то на это кинем полчаса. Вернуться им надо будет до рассвета. В четыре смена вахт, минут десять в коридоре будет толкаться народ, момент неподходящий. Так что будем ждать между четырьмя пятнадцатью и четырьмя сорока. Двадцать пять минут в боевой готовности — не слишком большая нагрузка для твоих нервов.

Инженер усмехнулся.

— А ты ловкач. Пропадаешь зря. Могу порекомендовать тебя моим шефам. Заработал бы пару центов на сигареты.

— Спасибо, Барт. Предпочитаю своровать. Это занятие гораздо безопаснее и симпатичнее. Удачи… — Он поднял рюмку.

Через пять минут механик вернулся в сопровождении шкипера. Подмигнул капитану, но и так было заметно, что Дерьел уже хорош. Вид у него был довольный, особенно когда он ставил на стол три непочатые бутылки.

— Спасибо за приглашение, капитан. Человеку необходимо свободно вздохнуть после водоворота морской службы, — начал он плавно. — Лучше всего это сделать в хорошем обществе…

— Садитесь и наливайте. Прошу прощения, что я вас затрудняю, по вечером мы с инженером немного выпили, и оказалось, что мой бар пуст. Прошу вас завтра пополнить мои запасы.

— Конечно, господин капитан. Могу вас заверить, что горючего хватит. Даже если рейс продлится дольше…

— Что вы хотите этим сказать? — резко спросил капитан.

— Ох, ничего особенного, только я слышал, что мы плывем какой-то окружной трассой.

— Дерьел, не слушайте кухонных сплетен и не занимайтесь навигацией, а только своими прямыми обязанностями. Кстати, что там слышно о собаке госпожи Трентон?

— О, собака… Мими… — шкипер закатил глаза. — Господин напитан, эта собака-змея мне уже снится.

— Я не спрашиваю о ваших снах. Наяву она вам не попадалась? У нас будут неприятности. А у вас больше всех.

— Да, капитан, да… Я не видел, я слышал…

— Что, на «Регулусе» сплетничают и о собаках? — вставил Барт.

— Наблюдение, инженер, наблюдение… Эта такса воняет.

— Что вы несете? — Капитан скривился в усмешке.

— Да, воняет… Она просто мерзко воняет…

Инженер выразительно посмотрел на капитана, а тот похлопал Дерьела по плечу.

— Ладно, Дерьел. Вы правы. Собаки, в общем-то, никогда приятно не пахли. Вам удастся еще раз наполнить наши рюмки?..

Когда минуло три, капитан с великим облегчением огласил конец вечеринки.

Инженер проводил шкипера и помог открыть дверь, потому что у того не только ноги заплетались, но и руки не слушались.

Тем временем старший механик вышел на главную палубу, несколько раз промаршировал от носа к корме, потом постоял около борта. Его немного пошатывало. Если бы кто-нибудь сейчас увидел Барта, то признал бы его поведение совершенно естественным. Спустя несколько минут Барт сошел вниз, к внутреннему коридору, именно в том месте и в тот момент, когда, он был в этом уверен, его никто не видит. В коридоре над капитанской каютой свет не горел. Дверь была открыта. Минуло три часа тридцать минут.




— А, жаворонок, — поприветствовал Грей первого офицера и посмотрел на часы. Было три часа тридцать пять минут. — Не спится?

Малерт оперся о перила мостика и подставил лицо ветерку.

— Представь себе, нет. Ты уже выслал матросов будить моих людей?

— Как раз собираюсь.

— Задержись. Я все думал об этой чертовой телеграмме. О нашем разговоре и о твоем решении. О том, куда он собирается завезти нас этим курсом.

— Понимаю, — сказал Грей. — Я тоже об этом думал, только ничего не придумал. Что можно сделать?

— Ты все еще считаешь, что команда поддержит меня, если я приму командование и вернусь на старый курс?

— За прежний курс будут все. Ну, может, кроме убийцы. Ты только должен объяснить людям, как обстоят дела.

— Поможешь мне?

Грей ответил не сразу, и Малерт уточнил:

— Практически ты единственный человек, на кого я могу рассчитывать, и уж точно, кроме тебя, никто не знает о последней телеграмме Кандера.

— Я так понимаю, что ты решился?

— Если ты меня поддержишь, я готов действовать немедленно. Боюсь, что это последний шанс, последний подходящий момент. Кто знает, что случится завтра…

— Сегодня… — Он отвернулся. — Немедленно?

— Да, под известным тебе предлогом.

— Как ты собираешься это сделать?

— Думаю, нетрудно будет справиться с этим старым пьяницей. Просто разоружить его и запереть, хотя бы в его собственной ванной. Сложнее будет удержать командование.

— Хорошо. Наверное, нельзя полагаться на милость судьбы и бандитов. Риск, думаю, оправдан. По крайней мере, что-то выяснится. Оружие с собой?

Малерт кивнул.

— Сенг! — Второй офицер позвал торчащего на противоположном крыле мостика вахтенного матроса. — Я с первым должен спуститься и капитану. Остаешься за главного. Смотри в оба. Ясно?

— Ясно. — Малаец не удивился, — Кто разбудит следующую вахту?

— Пока не будем их будить. Если они сами не придут, постойте немного дольше. Я занесу это в ведомость. Кроме них, на мостик никого не пускать, Чтобы не уделали вас так, как маркони. — Последний довод оказался самым сильным. Сенг поспешно заверил:

— Никого не пустим.

Капитанская каюта размещалась по правому борту ниже мостика. В коридоре, ведущем к капитанской каюте, горел свет.

— Что будем делать, если он запер дверь? — неуверенно спросил Грей.

— Вежливо постучим. В любом случае я вхожу первый. — Он вытащил пистолет из куртки и сунул в правый карман брюк. — Ты подожди здесь. Увидев нас двоих, он может кое-что сообразить. Если будет сопротивляться, ты мне поможешь. Вот подходящий предмет… — он показал на ломик, — только не по голове, а то, не дай бог, отдаст концы. Если сопротивления не будет, ты пригодишься в качестве бесценного свидетеля и поможешь поместить его в подходящее место…

— Ну давай, двигай, — нервно поторопил его Грей. Ломика со стены не снял.

— В случае чего никого не впускай, — произнес шепотом Малерт, приближаясь к двери.

Первый офицер постучал и энергично рванул дверь. Правую руку он держал в кармане.

Грей небрежно оперся о стену коридора напротив двери. Он видел большую часть каюты капитана и расположенный с левой стороны вход в спальню.

Визит первого офицера пока ничем не отличался от предыдущих, когда офицеры по каким-нибудь важным причинам будили капитана ночью. Малерт двигался по салону свободно. Быстро окинул взглядом помещение, с удовлетворением пересчитал стоящие на столике бутылки и направился к спальне. В эту дверь он уже не стучал. На мгновение обернулся, заметил Грея, кивнул ему и вошел, оставив за собой настежь открытую дверь…

Малерт зажег верхний свет. Капитан лежал на койке одетый, только ботинки валялись на полу. Правую руку он положил под голову, из открытого рта несло ненавистным для Малерта запахом алкоголя. Потеребив его за лежащую безвольно на простыне левую руку, он громко произнес:

— Господин капитан. — Адельт храпанул. Малерт подергал его за руку. — Господин капитан…

Адельт открыл один глаз.

— Какого черта меня будишь, Малерт, — зло заворчал он и отрыл второй.

— Прошу немедленно встать, — произнес Малерт спокойно и внятно, одновременно вытаскивая пистолет, — Вы арестованы по распоряжению арматора.

Капитан даже не поднял головы.

— Малерт, — пробормотал он, — сегодня у нас большой праздник. Ты надрался впервые с тех пор, как мы имеем удовольствие быть с тобой знакомы. Проваливай отсюда, а то запишу в журнал.

Первый офицер был сбит с толку, но тут из коридора донесся предупреждающий крик Грея. Малерт понял, что кто-то приближается и надо действовать молниеносно… Он схватил левой рукой левую руку капитана и сильно крутанул ее.

— Вставай, не то изобью… О-о-о! — крик завяз в горле. Он почувствовал, как перехватило дыхание. Малерт отклонился назад, чтобы ослабить этот ужасно болезненный захват, и одновременно обе руки поднял к шее. Пистолет он выпустил прежде, чем его успели отнять.

Старший механик держал Малерта на тонком шнуре, как пса на поводке. Одним ударом он подсек ему ноги, и тот свалился на пол.

— Дай мне его грязные лапы, — проскрипел Барт. Капитан соскочил с койки, завел руки Малерта назад и начал связывать их другим концом шнура. Малерт только вздрагивал, как подыхающая на песке рыба.

— В коридоре его ждет коллега, — прохрипел инженер, — будь внимателен…

Капитан поднял голову, одновременно хватая с пола пистолет Малерта. В дверях спальни он увидел второго офицера. Тот стоял на широко расставленных ногах, в руке — кастет, но во взгляде сквозило явное замешательство.

— Что вы, к черту, с ним делаете! — бросил он возмущенно, но и слова прозвучали неуверенно.

Капитан поднялся, не выпуская пистолета.

— Три шага назад. Быстро, — сказал он вполголоса, но достаточно настойчиво, чтобы дезориентированный офицер выполнил приказ. Адельт переступил через Малерта и вошел вслед за пятившимся Греем в салон.

— Бросьте вы эту забавную железку и садитесь. — Он показал на кресло у стены. Грей даже не пытался взять себя в руки. Он повалился в кресло. Капитан закрыл дверь и сел за столик, не выпуская пистолета.

— Для начала вопрос по делу: кого вы оставили на мостике?

— Два вахтенных матроса. — Грей старался говорить спокойно.

— Магросы… Ничего себе. Двойное преступное пренебрежение своими обязанностями. — Только сейчас капитан начал наполняться злостью. — Они делают успехи, ты… — Он повернулся к входящему механику. — Барт, будь добр, разбуди Болла и как можно скорее гони его на мостик. Еще не хватало, чтобы мы впечатались в какое-нибудь судно.

Выходя, механик запер дверь на ключ. Он задумался. Что сказать Боллу? Правду? Это было бы глупостью. Они лишились сразу двух навигаторов, что значительно осложняло ситуацию. После такой новости этот неврастеник может удариться в панику, откажется от несения службы или выкинет еще какой-нибудь номер. Они не могли себе этого позволить. Работа Болла становилась сейчас необыкновенно ценной.

Барт постучал в дверь третьего офицера и ждал довольно долго. Когда же наконец приоткрылась дверь, Болл совершенно не был заспанным. Механик заметил это и стал еще внимательней. В конце концов он слишком мало знает, чтобы быть уверенным, что Болл не заодно с теми. Барт решил действовать напористо.

— Третий, бегом на мостик, приказ капитана! Грей… — Он замешкался, и Болл тут же вставил:

— Что Грей?

— Ничего. По приказу старика он должен был спуститься с первым в трюм. Что-то там с грузом. Малерт вас скоро сменит. Да пошевеливайтесь, черт вас возьми, на мостике остались одни матросы! — подгонял он Болла, чтобы у того не осталось времени на вопросы.

Боллу не нужно было одеваться: он был в шортах, над чем также стоило задуматься. Набросил только куртку да надвинул длинную кепку, напоминающую скорее драгунский кивер, нежели часть формы морского офицера, и кинулся к лестнице. Парт только успел крикнуть ему вслед:

— До смены не уходите с мостика ни под каким предлогом!

Снизу долетел звук захлопнувшихся железных дверей. Наверное, какой-то проспавший моторист спешил на вахту второго механика. До четырех часов оставалось две минуты.

Грей сидел, демонстративно уставившись в угол салона, однако краем глаза все время следил за капитаном. У того тоже не было охоты поддерживать разговор. Он курил, держа сигарету в левой руке, а пальцами правой постукивал по столику рядом с лежащим на нем пистолетом.

Что это, к дьяволу, значит? Старший механик в сговоре с капитаном? — думал Грей. Но откуда им все было известно? От принятия решения до самого действия не прошло и пяти минут. Подслушать их никто не мог. Вляпались они в хорошенькую историю. Либо он будет осужден за бунт на корабле, примем бунт организованный и вооруженный, и тогда лет десять за решеткой, либо он сам попал в лапы пиратам, которые, ясное дело, не выпустят его живым, тем более что они, не колеблясь, угробили несчастного радиста, а тот в момент смерти знал гораздо меньше…

— Как чувствуют себя наши пираты? — прервал размышления Грея старший механик. Войдя, он тут же запер дверь.

Капитан не ответил. Сейчас, когда Барт вдруг оказался его вынужденным начальником, он не собирался ни во что впутываться. Тем более что он не очень-то себе представлял, что делать с пленниками, схваченными все-таки несколько неожиданно.

Механик приволок из спальни Малерта, бросил его на ковер, немного ослабил натяжение между петлей на шее и завязанными руками. Теперь Малерт мог вздохнуть посвободнее. До того, чтобы самому не удавиться, он вынужден был напрягать остатки сил, держа руки как можно выше, чуть ли не выворачивая их из суставов.

Капитан не удержался:

— Не хотите ли отдохнуть, начальник? — Вежливым жестом он показал на второе кресло. Механик громыхнул коротким смешком.

Малерт поджал ноги и сначала сел на корточки, потом с большим усилием выпрямился. С трудом он подошел к креслу и опустился в него, наклонившись вперед: связанные сзади руки не позволяли опереться. Малерт наверняка лучше себя чувствовал сгорбленным в кресле, чем растянутым на полу.

— Пора прояснить ситуацию. — Барт уселся напротив Грея и Малерта. — Хотя всем известно, что прояснять особо нечего. Думаю, капитан справится с этим быстро.

— Малерт, зачем ты хотел меня арестовать? Говори быстро и не крути. За бунт и разбой на судне сорвешь лет двадцать.

— Не бунт, не разбой. Действовал по распоряжению арматора.

— Бред. Это я уже слышал. Когда и где ты мог получить такое распоряжение?.. Молчишь? Я обвиняю тебя в пиратстве в открытом море. Жаль, что теперь за это не вешают.

Первый офицер продолжал молчать. Тогда Грей решился сыграть в открытую. У него не было ни малейшего желания провести лучшие годы за решеткой. И потом, он не совсем понимал, почему Малерт молчит. Ведь есть же доказательство. Если капитану необходимо от них избавиться, остается еще старший механик. Его-то арматор ни в чем не обвинял.

— Капитан, он не лжет. Было такое распоряжение. Есть доказательство.

Малерт рванулся было к Грею, но из-за петли у него ничего не получилось. Только из гортани вырвался какой-то маловразумительный звук.

— И где же это доказательство? — с издевкой спросил Барт.

— В журнале телеграмм Кандера.

— Журнал телеграмм… Любопытно. Помню, что мы его тогда не обнаружили, и это меня удивило. Где же он?

На этот раз Грей не мог не съехидничать:

— Вам об этом лучше знать.

— Мне?.. Грей, кажется, тебе сегодня никто не съездил по лбу. Поскольку ты говоришь, что журнал — это доказательство, я спрашиваю, где он.

— Неплохой из вас актер, капитан. Последнее время вы не проверяли своего тайника в ванной?

— Что вы плетете, нет у меня никакого тайника…

— Минутку, — вставил вдруг Барт, одновременно наблюдая за Малертом, которому удалось наконец повернуться к Грею и несколько раз громко простонать, но тот, увлеченный пикировкой с капитаном, не обращал на это никакого внимания.

— Вы утверждаете, что журнал телеграмм в тайнике капитана в ванной?

— Этого я не говорил.

— Не строй из себя хитреца. Сейчас мы тщательно проверим, что вы сказали, а особенно то, чего говорить не собирались. Откуда такое знание капитанской ванной?

— На судне ничего не скроешь.

Неожиданно капитан затрясся от хохота.

— Придумали! Тайник в ванной! Вы что же, действительно держите меня за идиота?

Барт проигнорировал этот всплеск веселья, намереваясь выжать из второго офицера максимум информации.

— Так, по-вашему, все судно сплетничает о капитанском тайнике, а вы случайно это услышали? Но почему же в таком случае вы утверждаете, что там находится журнал телеграмм?

— У меня свой источник информации. — Грей сохранял уже полное спокойствие. Он потянулся за сигаретами, лежащими на капитанском столике. Адельт и глазом не моргнул, а ведь офицер мог схватить и покоящийся рядом пистолет. Барт подождал, пока офицер закурит, и продолжил:

— Из этого следует, что о журнале телеграмм тоже болтает вся команда?

Второй офицер не ответил, затягиваясь дымом.

— Грей, не старайся казаться глупее, чем ты есть. Никакого тайника у капитана нет. Следовательно, или ты блефуешь, или кто-то ввел тебя в заблуждение, говоря проще, надул.

Грей молча следил за поднимающимися кольцами дыма. Пожалуй, Барт прав: Малерт его надул. Но зачем, к чертям собачьим, ему это понадобилось?…

— Хорошо, — произнес он через минуту напряженной тишины, — Если позволите, мы покажем вам тайник.

— Прошу вас. — Капитан вскочил, не забыв на этот раз про пистолет, и сделал приглашающий жест рукой. — Буду вам крайне обязан, если вы найдете у меня то, чего нет, а иметь бы хотелось, хе-хе… — Веселое настроение и уверенность в себе не покидали его с той минуты, когда Барт взвалил на свои плечи всю тяжесть допроса. Поднялся и Грей. Старший механик подошел к Малерту, чтобы помочь ему встать с кресла. Тот, однако, не двинулся с места.

— Сунь под нос им этот тайник, — сказал Грей.

Малерт поднял голову, посмотрел с неприязнью на Грея, потом на капитана и перевел взгляд на ковер.

— Отцепитесь, — выдохнул он, — ищите сами.

— Малерт! — Барт схватил его за плечо. — Ведь это ты выдумал этот тайник. Ты вообще когда-нибудь был у капитана в ванной?

Первый офицер уселся поудобнее в кресле и прохрипел:

— Да пошли вы…

— Кое-что проясняется, капитан, — изрек Барт и посмотрел Грею в глаза.

— Он вам сказал, что журнал телеграмм находится у капитана в тайнике. Ну так пойдите и возьмите его там.

Почва уходила из-под ног Грея, хоть он и старался изо всех сил устоять.

— Неважно, кто мне это сказал. Его все равно там нет.

— А где же он?

— Вас это интересует?

— Не изображай дипломата, второй, у тебя не получается. Сам понимаешь, что это больше должно интересовать тебя. Доказательство, что вы выполняли мифическое распоряжение арматора, — только оно и может вас спасти. Думаю, тебя особенно, как-то ты на бандита не смахиваешь.

— Попридержите комплименты, я не могу ответить вам тем же. Ну, Малерт, утрем им нос? — Он повернулся к первому.

— Дурак, — тот даже не поднял глаза.

Капитан уже было открыл рот, чтобы что-то прокомментировать, но Барт взглядом остановил его. Ждал.

— Журнал телеграмм в каюте у Малерта. Если вы его не уничтожите, будет вам доказательство. Хотя… Думаю, что капитану сразу станет горячо…

Малерту удалось рывком подняться с кресла. С опущенной головой он грозно надвигался на Грея.

— Ты дрянь… Идиот… Отдаешь нас в лапы пиратов. И все судно в придачу!

Механик, быстро сориентировавшись, толкнул Малерта обратно в кресло.

— Без театра, а то затяну узел. Хорошо, Грей. Пойду поищу. Ты случайно не знаешь, почему твой кореш так бесится? Ведь журнал и для него должен быть спасением.

Разглагольствуя, Барт стоял позади Малерта и обыскивал его карманы. Найдя ключ, он направился к двери, бросив через плечо: — Грей, в кресло.

Капитан снова уселся за стол с пистолетом в руке.

Неожиданно затрещал телефон.

— Господин капитан? Вы спите? — услышал он голос Болла.

— Храплю, третий…

— Ну да, что я плету. Извините. Я только хотел узнать, какие будут дальнейшие указания…

— Продолжать идти заданным курсом.

— Конечно, конечно, я в том смысле, что никто не приказывал мне принять вахту, нет даже записи в журнале, а прошло уже полчаса, и я не знаю, что писать и где сдающий второй офицер и примет ли первый…

— Хорошо, — прервал капитан поток слов. — Первый и второй у меня, у нас кое-какие трудности с грузом…

— Спасите! Болл! На помощь! — взорвался наконец Малерт, Капитан прикрыл трубку рукой и направил на офицера пистолет.

— Раздроблю тебе колено, — прошептал он, — всю жизнь калекой будешь.

— Извините, господин капитан, что-то страшно затрещало, я не расслышал, — оправдывался тем временем Болл.

— Хватит с вас того, что слышали. Спокойно идите заданным курсом, записей пока никаких не делайте. Вас сменят.

Красный от злости, он повернулся к Малерту:

— Ты сукин сын. У тебя хватает наглости звать на помощь… А может, Болл тоже гангстер, а? Не хотел бы я иметь такого интеллектуального помощника…

— Мои помощники — все порядочные люди на этом судне, — прохрипел Малерт ослабшим от крика голосом. — Гангстер — ты. Грей, не дай им себя провести. Не будь идиотом.

Второй офицер не шевельнулся.

Старший механик вернулся в тот момент, когда Малерт договаривал свою речь. Барт с ходу поддержал разговор:

— Не навреди себе, Малерт, у меня как раз возникло горячее желание проверить, кто из нас идиот.

В руке он держал журнал телеграмм. Протянул его Грею.

— Вы хотели нам что-то доказать. Прошу вас. Мы ждем.

Второй офицер быстро перевернул страницы. В том месте, где были вырваны листы, мирно покоилась копия.

— Уничтожь копию, быстро! — взвился Малерт.

Грей поднес ее к свету. Убедился, что это та самая телеграмма, после чего вернул ее механику. Тот, в свою очередь, подсел поближе к лампе и принялся изучать копию. Продолжалось это довольно долго, наконец он бросил ее на стол.

— Почитай и ты, закоренелый преступник, — обратился он к капитану, — это вправду очень занимательно.

Ознакомившись с текстом, капитан снова стал пурпурным.

— Это возмутительно! — Он треснул кулаком по столу. — Я преследуюсь за уголовные преступления! Изолировать!.. Какой ублюдок это придумал!

— Вот именно, кто это придумал… — промычал Барт. Он взял копию. — Получено в семнадцать тридцать одна по Гринвичу. По нашему времени это будет… Какая тогда была разница, капитан?

— Пять с половиной часов.

— Следовательно, Кандер получил телеграмму в двадцать три пятнадцать. А после этого он на всю катушку запустил музыку — ему вдруг захотелось поиграться с третьим офицером… Ну-ну… А мне всегда казалось, что он был обязательным парнем. Я думал, телеграмму, помеченную грифом «совершенно секретно», он вручил бы без промедлений первому офицеру, то бишь адресату…

— Он просто не успел, — вставил Грей.

— Поскольку капитан разбил ему голову, — докончил Малерт.

Адельт уже немного пришел в себя.

— Что за чушь… В двадцать три… В двадцать три я как раз закончил рапорт. И поскольку ко мне заглянул Дерьел, я попросил его принести закуску: после работы была охота выпить. Начали мы вдвоем, потом пришел ты, Барт…

— Это вы уже говорили, капитан, — оборвал его Грей. — Вы получили доказательство, что Малерт действовал по указанию арматора. Так что прошу вас спрятать пушку и развязать первого офицера, если, конечно, вы не гангстер.

— Ну и уверенность, — с издевкой проговорил механик.

— Не больше, чем у вас.

— Если ты сам не гангстер, то скоро изменишь мнение, — закончил Барт уже без усмешки.

— Вы держите в руках доказательство.

— Это может быть доказательством только для такого профана, как вы, Грей.

Он взял из рук второго журнал и начал перелистывать страницы, сравнивая предыдущие записи с копией.

— Вас просто хотели надуть. — Капитан все еще держал пистолет. — Текст на этом клочке бумаги напрочь лишен смысла. Самолеты и военный корабль преследуют капитана Адельта, как будто тот украл как минимум контейнер с золотом или водородную бомбу. И это по чьему приказу? Какого-то там арматора занюханного «Регулуса», другими словами, старого скряги Линтана, про которого даже точно неизвестно, кто он: то ли китаец, то ли турок, то ли филиппинец, а может, и вправду панамец…

— Ты прав, Том, — механик отложил журнал. — Действительно, нонсенс. У тебя нет под рукой карты Индийского океана? Мне бы хотелось доказать кое-что нашему второму офицеру.

Капитан достал карту, разложил ее на столе.

— Покажи нашу позицию в момент убийства Кандера.

Адельт, не колеблясь, указал пункт, обозначенный красным.

— А вот где находится база Соединенных Штатов на Диего-Гарсиа. Какое тогда было расстояние?

— Около четырехсот двадцати миль по прямой, — рассчитал капитан.

— Или примерно восемьсот километров. Самые тихоходные самолеты, базирующиеся на Диего, развивают скорость девятьсот километров в час. Не говоря уж о тех самолетах, которые это расстояние преодолеют за двадцать минут. Как ты думаешь, что из этого вытекает, Том? — Барт обращался к капитану, но в упор смотрел на Грея.

— Ну да, — послушно отозвался Адельт, — отсюда вытекает.

— Пока подождем с выводами. Еще одна база Соединенных Штатов находится на острове Чагос. Некоторое время спустя мы были на траверзе острова. Расстояние?

— От базы двести пятьдесят миль.

— Плюс-минус четыреста шестьдесят километров. Полчаса лета для патрульной машины с сильной одышкой. Теперь сделаем выводы. Вам, Грей, особенно рекомендую. — Механик демонстративно игнорировал Малерта.

— В телеграмме ясно сказано, — произнес Барт, — «за вами идет военный корабль, ведомый американским самолетом с базы на Диего-Гарсиа». Если Кандер действительно получил такую телеграмму, то он был обязан немедленно сообщить координаты «Регулуса». А даже если он не успел, то установление координат никакой трудности для них бы не составило. Так что, если бы нас хотели изолировать, самолеты кружили бы над нашими мачтами самое большее через два часа после принятия телеграммы… дольше искать просто никак невозможно. За это время они бы успели получить подробные инструкции из Пентагона. Но прошло двое суток и — ни самолетов, ни военного корабля.

Грей вдруг осознал, что тот старший механик, которого он знает со дня отплытия «Регулуса» — ворчун и зануда, пользующийся в разговоре в основном междометиями, — совершенно не похож на этого ночного оратора. В продолжение всего рейса Грею не доводилось слышать от него столько связных слов.

Пока он раздумывал, заговорил капитан:

— Еще одно чертовски важное наблюдение. Тот, кто прочитал телеграмму, радиста не убивал. Ведь у него или, если вам угодно, у меня оставались считанные часы на свободе. Я не такой идиот, чтобы в эти последние часы разбивать голову какому-то там несчастному Кандеру.

— Первый правильный вывод, сделанный из «доказательства», великодушно предоставленного Греем. Будут и другие.

— Вернемся к фактам. Телеграмма содержит фальшивую информацию. Вопрос: зачем арматору лгать, склоняя Малерта к бунту? Известно, что старый Линтана скопидом и жулик, благодаря чему он заработал себе на пару развалюх, но именно потому он и не может быть кретином. К чему это вдруг ему понадобился разбой на собственном судне? И потом, неужели в Интерполе сидят такие дубари? Вместо того чтобы любезно попросить преступника пересесть в полицейскую машину по прибытии в Кейптаун, они его таким нелепым способом вспугивают… Вся телеграмма от начала до конца — вранье. И на мой взгляд, отправитель телеграммы тот, кто ее нашел.

Малерт начал тихо смеяться. Он поднял голову, повернулся и сторону Грея и с явным усилием выжал:

— Капитан… нашел доказательство… против себя…

— Твердый орешек, — спокойно прокомментировал Адельт, — но думаю, что не настолько наивен. Ему кажется, что он имеет дело с баранами, ну, по крайней мере, с одним точно… — Он кивнул на Грея.

Барт посмотрел на часы, потом на капитана.

— Жаль времени, Том.

Он взял листочки с телеграммами и протянул их Грею.

— Посмотрите сами. Не надо быть графологом, чтобы убедиться, что это не рука Кандера. Бездарное подражание. Если мы сейчас сравним с почерком Малерта, я готов побиться об заклад, поставив свое трехмесячное жалованье против вашей зажигалки, что они совпадут. Он здорово сработал эту телеграмму. Но скопировал плохо. По всей видимости, очень спешил.

Он снова потянулся за капитанскими сигаретами.

— Барт, я вынужден еще раз тебя побеспокоить, — сказал Адельт. — Пойди разбуди боцмана и матроса. Пусть они отведут его в более подходящее место. — Он взглянул на первого офицера.

Механик сделал несколько шагов к двери, но остановился.

— Не вижу причины, по которой я должен выполнять обязанности второго офицера. Я и так сегодня уже набегался — Он незаметно подмигнул Адельту.

Капитан воспринял это как прямое распоряжение офицера военно-морской разведки США. У него еще не было полного доверия к Грею, хотя уже достаточно явно вырисовывалось его незнание подлинных замыслов Малерта. Но запереть их вместе? Тогда на судне останется один навигатор. Надо рискнуть. В конце концов, за это решение отвечает Барт.

— Верно. Давай, Грей, иди и возвращайся вместе с боцманом и матросом. Скажи им, что первый офицер арестован по подозрению в убийстве радиста.

Однако Грей не спешил подниматься с кресла.

— Это означает, что я вне подозрений? А ведь я намеревался приложиться кастетом к вашей голове, — произнес он с сарказмом.

— Послушай, — отозвался механик, — не время для шуток.

— Я что же, должен помогать вам в пленении товарища? Вам не кажется это непорядочным?

— Этот твой товарищ мог спокойно огреть тебя чем-нибудь тяжеленьким, дабы ты признал собственную глупость. До тебя что, еще ничего не дошло?

Грей подумал, что дошло до него гораздо больше, чем они полагают, и поэтому, когда Малерт закричал: «Не дай им провести себя, Грей!» — он ничего не ответил.

Грей встал неожиданно энергично, потянулся, поправил рубашку и, не глядя на Малерта, двинулся к двери. Барт отпер ее.

— Интересно, сколько человек отправится в кутузку по прибытии в Кейптаун… — сказал он механику и вышел.

Капитан достал наручники.

— Необходимо подготовить его к дороге. — Он подошел к Малерту, чтобы сменить допотопный шнур на более цивилизованное приспособление.

— Минутку… — остановил его Барт, — такие специалисты любят бить в голень. — Он взял шнур и крепче затянул узел на шее Малерта. Тот моментально откинулся назад и стал судорожно хватать ртом воздух.

Капитан развязал Малерту руки, на мгновение заколебался.

— Может, спереди…

— Хорошо. Это, конечно, обеспечит ему комфортабельное житье, чего он не заслужил, но никто не обязан его кормить с ложечки. Что, кстати, было бы небезопасно…

Барт ослабил петлю. Капитан извлек из карманов Малерга платок, пачку сигарет и зажигалку.

— Думаю, можно это оставить?

— Можно. Кроме зажигалки. — Барт привязал конец шнура к ножке кресла, вытащил из собственного кармана коробок спичек, высыпал их и положил обратно только три.

— До завтрака он сможет выкурить целых три сигареты. Надо заботиться о здоровье. Где ты собираешься его запереть?

— В изоляторе.

— Исключено. Тогда ты должен будешь очистить все помещение от инструментов. Кроме того, там слишком большой иллюминатор, слабые двери и свободный доступ для всей команды. Трудно будет за ним уследить, а я уверен, что у него на судне хватает ловких и пронырливых помощников, не то что этот простак Грей.

— Не могу же я засунуть его под свою кровать.

— Не будь слишком деликатным. Я предлагаю мачхауз. Его все время можно держать под наблюдением с мостика, из твоей и из моей каюты. Стальные двери не удастся пробить ломом. А небольшой иллюминатор можно закрыть стальной штормовой накладкой.

Вскоре вернулся Грей с боцманом, через открытую дверь можно было увидеть стоящего в коридоре матроса.

— Слушай меня, боц, — сказал Адельт. — Первый офицер подозревается в убийстве радиста. Мы вынуждены арестовать его, чтобы он еще чего-нибудь не натворил. Отвечать за него будешь ты.

Боцман и глазом не моргнул, хотя впервые в жизни ему приказывали арестовать своего непосредственного начальника.

— Ясно, капитан. Где его запереть?

— В мачхаузе по правому борту.

— Там хранятся запасные канаты и тросы.

— Не страшно. Какие-нибудь инструменты там есть?

— Нет, капитан.

— Кинь на пол матрац и поставь кружку с водой.

— Капитан… Днем там очень жарко. Мачхауз сильно нагревается солнцем. Долго не выдержишь…

— Жалеешь убийцу, боц? — вставил старший механик. — Расстяни сверху брезент. Сразу станет прохладней.




— Господа офицеры не спешат почтить нас своим обществом, — сварливо открыла трапезу Хильда Трентон.

За столиком капитана сидели четыре человека. Четвертым был инженер. Дерьел только раз продефилировал через кают-компанию, бросая на ходу изысканные приветствия и пожелания приятного аппетита. Старший механик явно не справлялся с возложенной на него миссией собеседника: он то ворчал, то язвил в самых неподходящих местах, то со слабо скрытой иронией оглядывал пассажиров, как бы сомневаясь в смысле их существования.

Обычно капитан изо всех сил старался сохранить подобающую обходительность, однако его покрасневшие глаза и частенько перенасыщенное алкоголем дыхание свидетельствовали, что свои настоящие интересы он удовлетворяет в другом месте. Сейчас кресло капитана пустовало.

Госпожа Трентон не преминула прокомментировать этот факт:

— Наш капитан этой ночью выполнял, видимо, исключительно сложные обязанности.

Барт на минуту поднял голову над омлетом и пробурчал:

— Угадали… — и отправил в рот громадный кусок.

Дама вздохнула и продолжила, обращаясь только к Миранде и Горацию:

— Господина Малерта, вероятно, тоже вынуждают к голодовке тяжкие обязанности.

Гораций Трентон посчитал за достойный ответ скромное покашливание. Самым разговорчивым оказался на этот раз инженер:

— У господина Малерта с сегодняшнего дня нет никаких обязанностей. И принимать пищу он будет в другом месте. Малерт арестован.

Миранда снисходительно усмехнулась, намазывая хлеб маслом.

— Тетя, не нервничай. Ведь господин инженер шутит.

Госпожа Трентон уставилась на старшего механика. Ее супруг счел нужным вмешаться в разговор:

— Прошу прощения, но я тоже ничего не понимаю. На судне нет представителя власти, так кто же арестовал Малерта?

— Капитан, — рявкнул Барт и свистнул стоящему неподалеку Асато. — Кофе, и покрепче!

— Капитан может арестовать? — поинтересовалась Миранда.

— Капитан может все, прелестная мисс. Запереть, отпустить грехи, похоронить, чем он вчера и занимался.

— Странно, что капитан не проинформировал нас о таком чрезвычайном происшествии. Ведь это настоящая сенсация! Надеюсь, не секрет, какое преступление совершил первый офицер?

Инженер отхлебнул кофе.

— Малерт арестован по подозрению в убийстве.

— Боже мой!.. — Хильда Трентон заволновалась всем своим обильным телом. — Это невероятно!

— А вы подозреваете кого-то другого? — спросил Барт.

— Ну знаете ли, что за инсинуации!

— Это не я сказал, мадам, что решение капитана кажется невероятным.

— Да, мне кажется невероятным, что такой обходительный, солидный человек мог совершить отвратительное убийство…

— Понимаю. Вы считаете, что здесь замешан кто-нибудь менее симпатичный. Что-то вроде меня. Хе-хе… — Он заглянул в глаза по очереди всем троим и, прежде чем Хильда Трентон успела отпарировать, с шумом отодвинул стул. — Спасибо за компанию. Работа ждет.




— Ешь, а то копыта отбросишь с голоду, и я вынужден буду продолжать путь в одиночестве. — Грей встряхнул третьего офицера, показывая стоящую на столике тарелку. Стюард принес ее полчаса назад, а Болл и не думал завтракать. Он не отрывал глаз от бинокля, тщетно исследуя океан.

— Отстань. Что-то нет аппетита. — По тону голоса Грей понял, что Болл чем-то крайне взволнован.

— Да чего ты, черт возьми, там высматриваешь? Возьми лучше секстант, пора определить местонахождение. Пока, я пошел.

— Подожди. Сдается мне, что недавно я обнаружил что-то странное… — Он направил бинокль в сторону кормы, к пенящейся волне за судном. — Я видел оранжевые пятна. Похожи на сигнальную краску на спасательных жилетах. Вдруг потерпевшие?..

— Что за бред. Около пятна должен находиться сам потерпевший или хотя бы его одежда. Не может быть, чтобы краска сама по себе продрейфовала с добрую милю. Ее бы давно размыло.

— Ну да. Потому и странно. Но хуже всего, что эти пятна я заметил прямо за кормой. Мне не по себе как-то стало. Будто мы проехались по потерпевшим… Есть! Опять! За кормой, почти у борта!

Грей схватил лежащий рядом бинокль. Есть пятно! Несколько метров в диаметре, оранжевого цвета. Через несколько секунд оно пропало, разболтанное волной. Они опустили бинокли и посмотрели друг на друга. Грей ошеломленный, Болл торжествующий.

— Ну как? Сам видел. А минутой раньше небось думал, что у меня с головой не в порядке… Что это может быть?

— Похоже на какую-то эмульсию, но наверняка не сигнальная краска. Откуда ей взяться? В радиусе ста миль ни одного корабля… Может быть, планктон? А впрочем, плевать. Пойду, а то свихнусь от этого грохота.

На главной палубе, как раз под мостиком, двое матросов отбивали ржавчину с фальшборта и надстройки. Им было известно, что это место просматривается со всех сторон, потому они старались продемонстрировать все свое рвение.

— Уфф… Наконец-то повеял ветерок. — Болл снял свою кепку. — Погоди. Планктон, говоришь? Но если бы это был планктон, то он бы шел колонией и с обеих сторон, почему же он появился только слева за кормой?

— Любознательный. Других забот у тебя, что ли, нет?

Стук молотков резко оборвался. На мостик долетели слова одного из матросов:

— Эй ты, спятил?

Секундой позже они услышали крик.

Можно даже сказать, что крик был мелодичный. Но было в нем что-то поражающее. Призыв смерти. Счастье самоуничтожения.

Офицеры перегнулись через бортовое ограждение мостика посмотреть, что творится на палубе.

Орал один из работавших внизу матросов, белый. По-видимому, он их узнал, потому что поднял руки в знак приветствия, будто увидел самых дорогих друзей, что-то пробулькал. Хоть офицеры ничего не поняли, но почувствовали, что он хотел выразить радость от долгожданной встречи и одновременно огромную потребность поделиться с близкими людьми неожиданно обретенным счастьем.

Второй — Джервис — после минутного оцепенения отбросил молоток и подскочил к первому. Тряхнул как следует его за плечи и выкрикнул:

— Виктор, Виктор, ты что, ошалел?

Белый повернулся к негру, засмеялся ему в лицо и начал добродушно похлопывать того по спине. Джервиса это окончательно сбило с толку. Он опустил руки, а Виктор, воспользовавшись этим, отскочил и выбежал на люк третьего трюма, где начал подергиваться в каком-то немыслимом танце. Музыкой служили его собственные вопли, но уже без той безбрежной радости, скорее с грустью, меланхолией. Он выделывал на люке сумасшедшие пируэты, взмахивал руками, хватался за голову.

— Свихнулся. Разрази меня гром, свихнулся… — прошептал потрясенный Болл.

— Джервис! Держи его, лови! — Второй офицер бросился к стоящему в рубке Орланду. — За мной, на палубу! Болл — в рубку!

Они устремились вниз, но, когда достигли третьего трюма, Виктор выделывал свой демонический танец на первом.

В иллюминаторе показалась голова капитана, встревоженного необычными звуками. Увидев, что происходит, он тут же поспешил на мостик. Когда же Виктор в очередной раз увернулся от Джервиса и, не переставая вопить, начал взбираться на бак, капитан понял, что сейчас произойдет. Он передвинул рукоять телеграфа на отметку «стоп» и несколько раз дал сирену.

Джервис, Грей и Орланд достигли бака, но Виктор уже вскочил на носовую надстройку. Все трое замерли в нескольких метрах от матроса. Затем что есть силы стали кричать:

— Виктор! Виктор!

Однако никакие звуки извне не доходили до его сознания. На мгновение он повернулся лицом к судну. Опираясь спиной о флагшток, охватывал взглядом весь «Регулус». Но глаза его, казалось, видели и еще что-то, недоступное остальным. Его крик вдруг начал слабеть и наконец перешел в тихий хрип.

Грей попытался этим воспользоваться. Шаг за шагом он стал приближаться к форштевню. Не успел. Виктор повернулся к ним спиной, поднял голову, и, раскинув руки, будто собираясь взлететь, бросился вниз.

В тщетной надежде все, кто находился на палубе, подбежали к борту. В каскаде воды по обе стороны судна они ничего не увидели. Виктор исчез.

Орланд схватил спасательный круг и бросил за борт. Грей сделал то же самое с противоположной стороны.

Прозвучала сирена. Три долгих гудка, потом опять три долгих… Капитан подавал сигнал «Человек за бортом». Он выполнял предусмотренный уставом долг.

«Регулус» круто развернулся на контркурс.

Грей с двумя матросами, тяжело ступая, возвращался на среднюю палубу. Во внутреннем коридоре они прошли мимо кока. Тот как-то чудно крутил своей длинной головой.

С кормы бежали люди. Капитан и третий офицер тщательно изучали поверхность моря.

Суматоха пошла на убыль, как только люди узнали подробности. Кто-то даже произнес при спуске шлюпки:

— К черту эти игры в формальности. Виктора уже нет.

Грей принял командование шлюпкой. Они поплыли к виднеющимся спасательным кругам — единственному ориентиру.

Целый час кружили вокруг да около. У Грея начали слипаться глаза: от невысыпания и нестерпимого блеска океана. Солнце припекало все сильнее. Через час капитан распорядился поднять шлюпку.

Машина вновь заработала. «Регулус» лег на старый курс, сто сорок четыре градуса. Когда Грей вернулся на мостик, капитан уже ушел к себе. Минуло десять. До принятия вахты Грею осталось неполных два часа.

— Прилягу в штурманской, — сказал он Боллу. — Разбуди меня без одной минуты двенадцать. И ни секундой раньше. Накаркал ты со своими потерпевшими… Черный… оранжевый ворон, — пробормотал он, засыпая, склоненному над картой Боллу.




— Шеф, опять смердило.

Дерьел захлопнул дверцы холодильника и посмотрел на кока.

— Не раздражай меня, Марко. Я, конечно, не могу похвастаться таким великолепным обонянием, но в запахах тоже кое-что смыслю.

Кок остановился у лестницы, ведущей из трюма на палубу, и поставил около нее корзину с продуктами.

— Шеф, я не о еде. Что вы! Сегодня, когда он выбросился за борт, я почувствовал тот же запах, что и тогда, ну, когда пес исчез…

— Пес? Ах, да, ты говорил об этом вчера вечером. А откуда повеяло этим, как ты выражаешься, запахом?

— Не знаю. Когда он закричал, я выбежал из камбуза внутренним коридором на носовую палубу. Там остановился. Вот тогда и засмердило. А Виктор уже был за бортом.

Дерьел вздохнул.

— Что ж, Марко. У тебя слишком хороший нос. Человеку с таким носом приходится нелегко. Но пора приниматься за обед.

Марко кивнул и потащил корзину наверх. Они подходили к камбузу, когда Дерьел вдруг схватил кока за локоть.

— Постой, Марко, это все-таки любопытно… Ты можешь определить этот запах? Что он напоминает?

— Не знаю. Ничего не напоминает. Но смердит.

— Интересно… У тебя же феноменальная память на запахи!

— Это очень странный запах, шеф. Неживой.

— Послушай, — шкипер пригладил волосы, — неоценимый человек, ты никогда не работал в химической промышленности? На химической фабрике, например, или в аптеке, или маляром…

— Ни там, ни там. Но запахи красок мне хорошо известны, Столько лет на кораблях. От всех кораблей несет краской, нефтью, смолой и парфюмерией. Нет. Не то.

— Ну ладно. Займись пока нашими служебными ароматами. Сейчас это всего важнее. — Он подтолкнул кока к двери камбуза, а сам, глубоко задумавшись, направился к корме.

Столовая команды в этот час была практически пуста. На посту торчал только подающий бой — худощавый, прыщавый мальчик со светлой шевелюрой. Он развалился на стуле около стойки, бессмысленно уставясь в потолок. Увидев входящего Дерьела, тут же вскочил.

— Опять бездельничаешь, Юджин! — гаркнул разозленный шкипер.

— Ну у меня, правда, все в норме. К обеду начну готовиться за полчаса…

— Ты мне распорядка дня не напоминай. Марш за работу!

— Опять мне влетит. Что за жизнь…

Дерьел подошел к мальчику и положил ему на плечо руку.

— Юджин, ты не помнишь, что Виктор ел на завтрак?

— Наверняка то же самое, что и боцман, Джервис и Орланд. А потом вахта первого. Не свихнулся же он от завтрака…

— Не умничай. То же самое — что?

— Омлет с джемом, хлеб, масло и желтый сыр. Пил кофе с молоком.

— Все? Ты абсолютно уверен?

Мальчик заколебался.

— Еще выпил полстакана воды с глицерином.

— С глицерином?!

— Ага, с этой вот гадостью, — он показал на стоящие бутылки с английским концентратом лимонного сока. — А что, это и вправду вредит здоровью, как говорят?

— Чушь! Просто это очень дешево… то есть очень полезно… И что, больше ничего, кроме этого?

— Ничего. А что же ему могло так навредить, шеф?

— Не знаю. Но уж точно ничего из нашей кухни. Не забывай, что мы кормим команду вкусной и здоровой пищей.




Шум работающего пылесоса заглушал негромкий разговор.

— Я позволю себе обратить ваше внимание, капитан, на эту тряпку.

Адельт брезгливо взял ее двумя пальцами и поднял вверх.

— Ну и что? Обыкновенная грязная тряпка.

— У нее довольно любопытная история. Если вы пожертвуете мне две минуты, я вам ее расскажу.

Он ничего не скрыл, не счел нужным. Если старик не причастен, он сделает соответствующие выводы.

— А вам не кажется, что это разбушевавшаяся фантазия экзальтированного негритоса, который начитался детективов? — небрежно сказал капитан, но чувствовалось, что дело его заинтересовало.

— Нет, капитан. Эта вещь — собрание фактов. Есть кровь, есть волосы, есть характерные заломы, по которым можно определить, что в тот момент, когда она насытилась кровью, тряпка была намотана на какой-то твердый предмет. Волосы свидетельствуют о том, что удар был сделан по голове.

Вошел Джервис с гаечным ключом. Увидев капитана, он попятился.

— Спасибо, Джервис. — Грей взял у него ключ и заговорщицки подмигнул: — Иди обедать.

Адельт закрыл дверь.

— Грей. Мне бы не хотелось, чтобы вы впутывали в это дело команду. Это может отразиться на настроении людей.

— Команда сама впутывается. Ведь он мог посчитать тряпку обычным мусором… — Грей заглянул капитану в глаза, — и выбросить ее за борт. А Джервис задумался. Все очень взбудоражены. Ничего удивительного. Матросы чуют опасность, хоть, наверное, трагедия Виктора не допускает возможности, что кто-то ее спровоцировал…

— Что вы хотите этим сказать?! Наверное… Кто-то… Что за странные гипотезы!

Неожиданный взрыв капитана удивил Грея. Адельт это заметил и тут же, не дожидаясь ответа, примирительно договорил:

— Ничего, ничего… Вы правы, все мы издерганы. Это было ужасно… Что вы хотели показать мне с этим ключом?

— Я попробую приладить тряпку к конкретному предмету. Почему-то он у меня ассоциируется вот с таким ключом, — продолжая говорить, Грей действовал. — Вроде подходит. Может, вы посмотрите через лупу, так ли лежат складки?

Адельт педантично начал поправлять пальцем заломы.

— Хам… Подходит. Более-менее. — Теперь он всматривался в центр пятна. — То, что мы принимаем за волосы, находится сейчас на головке ключа.

Капитан сделал несколько резких движений рукой.

— Да, так можно было ударить. — Он положил обернутый тряпкой ключ на карту и посмотрел на Грея. — А не лучше ли оставить эти проблемы полиции?

— Вы ведь обратили внимание, что последние наблюдения не подтверждают вины Малерта?

— Так вот вы к чему клоните. Хотите выручить приятеля? Мне казалось, что ночью вы наконец поняли, кто он такой.

— Малерт никогда не был моим приятелем. Я говорю это не потому, что он пытался захватить судно и вошел в конфликт с законом. Кроме того, он меня надул. Речь о том, что убийца Кандера все еще среди нас. Не узнанный и не подозреваемый. Неизвестно, что придет ему в голову завтра, через минуту.

— Но эта тряпка не приведет нас к нему.

— Почему же? Ведь она ясно указывает на человека из машинного отсека. У каждого механика или моториста всегда при себе кусок такой тряпки и гаечный ключ. В кармане щегольски одетого Малерта скорее мог оказаться пистолет, нежели ключ, и тем более тряпка.

— Может быть, может быть., Ну а что, по-вашему, мы должны сделать? Арестовать всех механиков и мотористов? Их одиннадцать человек, и сейчас установить, кто чем занимался в день убийства, нет никакой возможности! Верно, определенная угроза сохраняется, но что я могу сделать, черт вас всех возьми… А теперь выслушайте приказ. Положите судно на курс двести сорок. И обозначьте местонахождение.

Офицер ошарашенно воззрился на капитана.

— На Кейптаун? Снова?

— По карте, надеюсь, вы сможете определить, куда ведет этот курс. Полагаю, вы выдержите несколько дней двухсменную вахту? Будут сверхурочные. Если обойдется без эксцессов.

Грей усмехнулся.

— Этого не обещаю…

— На море как на море, — Адельт пожал плечами и отвернулся, чтобы не смотреть Грею в глаза. — А этот милый комплект — он кивнул на ключ, — спрячьте под замок. Может, пригодится.




Трентоны, задумавшись, стояли у приоткрытого иллюминатора в своей спальне. Довольно долго они всматривались в верхнюю палубу. Наконец Гораций произнес:

— В тот день, когда пропала Мими, ветер дул тоже с левого борта?

— Этого установить не удалось. Но точно могу сказать, что в тот момент она была у левого борта.

— Это уже кое-что. Дальше. Как ты можешь объяснить симптомы у этого матроса?

— Типичные. Не знаю другого препарата, который мог бы вызвать такие же. И у зверя, и у человека подсознательная тяга к самоуничтожению, соединенная с эйфорией.

— Превосходно. Идем по следу. Пусть займутся средней палубой по левому борту. Наш друг сможет начать сегодня же ночью. Только… — Он с грустью посмотрел на Хильду. Она почувствовала, что должна спросить.

— Произошло что-то непредвиденное?

— Сама прекрасно знаешь. Случай с Мими не разбудил во мне страха. Пес для этого был предназначен и соответственно выдрессирован. Он просто подал нам сигнал. Но сегодня, с человеком… Хильда, он улетучивается. Почему ты не поставила пас в известность?

— Ты знал, на что идешь. Да, он улетучивается. У нас нет возможности безотлагательно принять меры безопасности. Спокойно себя можно чувствовать только в противогазе. Нереально. Так что нам угрожает опасность, как и всем на судне. С той ризницей, что нам известен источник, но это не дает никаких привилегий. Главное сейчас — закрывать окна.

Трентон немедленно закрыл окно и завинтил болты.

— Дальше, — монотонно тянула она, — бывать на палубах как можно меньше. К счастью, кают-компании с правого борта. Меня очень расстраивает то, что наша Миранда вынуждена столько времени проводить на воздухе…

— К сожалению, мы не можем ей этого запретить.

— Понимаю. Есть еще одна проблема. Все предосторожности пойдут насмарку, если начнется сильный ветер и качка.




Резкий луч света ударил Грею в глаза, одновременно Грей почувствовал, как кто-то трясет его за плечо.

— О'кей, — пробормотал он. — Уже встаю…

Фонарик продолжал светить прямо в глаза. Такая назойливость Грея взбесила.

— Погаси, гад, этот свет, а то удавлю! — Он поднялся на локтях в полной уверенности, что его пришел будить вахтенный.

Лучик сполз на пол и осветил ботинки стоящего человека, а потом лицо Грея. Эффект, конечно, получился что надо. Фонарик потух. Окончательно разозленный такими шуточками офицер уже открыл рот, дабы достойно благословить пришедшего, как услышал:

— Добрый вечер, Грей.

Он сразу узнал голос. Нащупал лампочку над койкой, зажег ее. Перед ним стоял Малерт.

Одет он был в темно-синий комбинезон, такого же цвета кепку с длинным козырьком, заслоняющим пол-лица. Оба кармана комбинезона заметно оттопыривались. Надо думать, не от апельсинов.

— Не нервничай. До вахты осталось еще три четверти часа. — Малерт произнес это таким тоном, будто он действительно заскочил к приятелю с единственной целью — разбудить его на вахту. Затем подошел к иллюминаторам и тщательно задвинул занавески.

— Разреши, я присяду? — И, не дожидаясь ответа, удобно расположился на диванчике напротив койки.

Грей встал, быстро натянул брюки — почему-то это показалось ему самым важным — и подошел к двери.

— Закрыто, — усмехнулся Малерт и помахал ключом. — С некоторого времени всех на «Регулусе» обуяла мания закрывания дверей. Я тоже поддался массовому психозу.

Второй офицер включил верхний свет.

— Не помешает? — обратился он к Малерту. — То, что ты на свободе, говорит о сообщниках. А если сообщники, значит, организованная акция захвата корабля. Цель?

Малерт пожал плечами.

— Как ты, наверное, заметил, немногое может мне помешать. Тебе не интересно, как я сюда попал?

— Видимо, на вертолете.

— К сожалению, пока пешком. Садись, у нас немного времени. Мой визит — не дань вежливости.

— Надеюсь, — Грей сел в кресло.

— Для начала я хотел бы извиниться перед тобой за тот случай с телеграммой. Я оказался в ситуации, из которой невозможно было выбраться, не делая из тебя идиота.

— Ладно. Не оправдывайся.

— Отлично, — отозвался Малерт. — Главное, не влезай в акцию. Сам ничего не сделаешь…

— Да?.. — Значит, Малерт подсказывает ему, каким быть, чтобы быть.

— Правда, если бы мы решили что-то сделать сообща…

— Несколько часов назад мы собирались провернуть кое-что вместе. Почему бы не сейчас?

Он понимал, что начинает опасную игру. Сообщничество с гангстером, пиратом или как его там усиливало вероятность свернуть себе шею. Но не воспользоваться случаем он не мог.

— Очень мило с твоей стороны, — произнес Малерт без тени иронии. — Я на это рассчитывал. Мне нужна помощь. Но не для раскрытия убийства Кандера. Я за тем и пришел, чтобы назвать тебе имя. Кандера убил Барт.

Грей с силой стиснул зубы, чтобы не выкрикнуть того, что само просилось наружу. Кто-то из машотсека… Механик… Но как он мог узнать о кровавой тряпке?

— Ну как? Произвело впечатление?

Грей не без усилия улыбнулся.

— Сначала капитан, теперь инженер… Какие доказательства на этот раз? Может, представишь себя в качестве свидетеля?

— Не только. Есть еще один. Видишь ли, тогда мне очень важно было отстранить капитана. Сейчас уже нет. Командование «Регулусом» не удастся заполучить без применения силы. Так что очернять инженера мне невыгодно.

— Зато по-прежнему ты стремишься захватить командование.

— Это в интересах всей команды.

— Чтобы потом за бунт отправиться на виселицу?

— Чтобы спасти жизнь, приятель. Вся команда — козлы отпущения. Смерть угрожает всем, посвященным — тоже. Так что у нас общий интерес.

— Да что за интерес, черт возьми, помочь гангстерам захватить судно?! — Помимо воли он повысил голос.

— Тише, Грей, без нервов. Необходимо захватить судно, чтобы ликвидировать груз. Они везут на судне сверхсекретный, смертельно опасный для людей груз. Военный. Чем конкретно угрожает — ты мог наблюдать сегодня утром. Я слышал и твои крики, когда вы гнали по палубе ошалевшего Виктора.

— Виктора?.. — На этот раз Грей не смог скрыть удивления. — Что общего имеет ужасное исступление с грузом?

— Это было не исступление. Это тоже было убийство.

Грей вдруг вспомнил бурную реакцию капитана на его слова:

«Трагедия Виктора не допускает возможности, что кто-то ее спровоцировал». Адельт в ярости даже начал заикаться.

— Смерть Виктора, — продолжал Малерт, — непосредственно связана со спрятанным грузом. У меня есть сведения, что это газ, который действует на людей именно таким образом. Люди в безумной радости кончают жизнь самоубийством.

— Как спрей для тараканов, — вырвалось у Грея.

— О нет, на тараканов не действует. Насекомые невосприимчивы. Может, они не способны радоваться?

Второй офицер постепенно приходил в себя.

— Юмор тебе не изменяет.

— У нас обоих юмора не занимать. Так что газ может пригодиться особенно для нас с тобой. — Малерт улыбнулся и посмотрел на часы. — Пора заканчивать беседу. Ты понял, что мне нужно?

— Ни в зуб.

— Я поставил тебя в известность о причинах двух убийств, чтобы ты мог сделать соответствующие выводы. Газ улетучивается. Все мы находимся в смертельной опасности. Нас никто из команды бояться не должен. Кроме тех, кто охраняет этот газ.

— Еще есть и охрана?

— Ты что же думаешь, что такой клад — а это чертовски дорогая штука — оставлен на старом «Регулусе» без опеки?

— Знаете их?

— Знал одного, только он уже мертв.

— О… Кандер?

— Да. Итак, мы должны забрать груз. Другими словами: спасти команду от смерти. Поэтому нам нужна помощь ребят, и мы планируем поставить их в известность через твое посредничество.

— Превосходно — на «Регулусе» предвидится война.

— Войны не будет, если мы успешно справимся с заданием.

— Каким образом вы собираетесь забрать груз с судна?

— Это наша забота. Здесь любители не работают.

— Еще вопрос. Допустим, вы сцапаете груз. Против кого он будет использован?

Малерт снисходительно усмехнулся:

— Мы представляем интересы людей. Убийства — не лучший вид бизнеса. Этот газ — необыкновенно ценное сырье для производства продукции совершенно иного качества. Речь идет о деньгах.

— Слишком крупная игра, Малерт, чтобы я так запросто подписал дьявольский договор. Мне надо подумать.

— Ладно. Даю тебе время до утра. Самое позднее — полдень. Я найду способ, чтобы мне передали твое решение. Теперь погаси свет в коридоре. Как видишь, я по-прежнему тебе доверяю.

— Ты хочешь провести ночь на мачте?

— Обо мне не беспокойся. Капитана о побеге не информируй. А то еще привлечет тебя за сообщничество. Удачи, приятель.

Он растворился в темном коридоре. Грей закрыл дверь и стал готовиться к вахте.

Вскоре постучал Джервис.

— Подъем, сэр. — Негр вошел в каюту и вполголоса спросил: — Ну как, подошла?

Грей не сразу сориентировался.

— Подошла… Что подошла?

Джервис чуть было не обиделся.

— Как это что? Наша тряпка.

— Ах да… Да, Джервис, Подошла. Как влитая. Сам капитан проверял.

— Капитан? Вы ему сказали? — Джервис испугался.

— А почему бы и нет? Ведь он ведет расследование.

— Ну да… И что теперь?

— Ничего, Джервис.

— Ничего? — Он поднял глаза с выражением огромного разочарования. — Столько умных мыслей и напрасно?

— Ну сам подумай, что можно сделать с таким открытием? Спрятать в шкаф, и все. Это ведь только одна из улик — убийцу не укажет.

— Выходит, мы умываем руки?

— Нет, Джервис. Я уверен, что ты на верном пути. Следы ведут в машину. Подождем.

Матрос внимательно посмотрел на Грея.

— Мда… Спокойной ночи, сэр.

После его ухода Грей, несмотря на духоту, плотно закрыл оба иллюминатора. Когда он поднимался на мостик, неожиданно наткнулся на стену, а ступеньки вдруг начали убегать из-под ног. Он ухватился за поручни, подтянулся. Когда он вышел на мостик, его толкнуло к противоположной стене и подбросило вверх. Он понял, что пошла зыбь и где-то там, за сотни миль от них, разбушевался шторм.

А Джервис тем временем направлялся к корме, чтобы согласно ритуалу вахты третьего вытянуться в постели до полуночи. В рубке остался Орланд.

Джервис шел, как всегда, по левому борту. Вдруг он вспомнил, как вчера на противоположной стороне увидел тень, а утром случилось это несчастье с Виктором. Джервис машинально посмотрел в ту же сторону и застыл.

Тень! Человеческая тень! В том же самом месте!

Он присел на корточки, стараясь не упускать ее из виду. Фигура кланялась у того же вентилятора. Он двинулся вперед на четвереньках, дрожа от нахлынувшего охотничьего азарта. Тень мелькнула еще раз. Джервис сбросил резиновые сандалии и несколькими тихими прыжками достиг трубы.

Никого… Он обошел трубу вокруг. Тень исчезла.

Орланд, вернувшись с мостика, застал приятеля сидящим на койке в глубокой задумчивости.

— Страдаешь бессонницей?

Джервис опустил голову и мрачно изрек:

— Я опять его видел. По-моему, он меня невзлюбил.

— Кто такой?

— Дух заблудшего моряка. Завтра снова будет несчастье.

— Ты не бредишь? Тот же, что и вчера?

— Да. И в том же месте. У правобортовой вентиляционной трубы, около кормовой мачты. Что скажешь?

— Я не спрашиваю, не привиделось ли тебе, я знаю твои глава Но что это может быть? Кто-то тебя разыгрывает?

— Исключено. Голову даю на отсечение, нормальный человек от меня бы не ушел. Старик, я правда думаю, завтра случится что-то страшное.

— Может… независимо от того, существует дух или нет. Началась качка. Завтра подует сильный ветер…

— Да… Ты вытянул что-нибудь из третьего?

— Он полагает, что курс на Антарктиду был ловушкой, чтобы поймать убийцу. Не знаю, так ли это, но в любом случае, как только капитан посадил Малерта, он тут же вернулся на старый курс. И хорошо. Хоть здесь все стало ясно.

— Совсем неясно. Малерт не убивал радиста. Это сделал кто-то из машины. Грей тоже так думает.




— Замок перепилен, капитан. — Сгорбившись, боцман стоял перед Адельтом, как бы взвалив на свои плечи всю тяжесть ответственности. В его хрипловатом голосе не чувствовалось ни страха, ни унижения. Зато Адельт с трудом сдерживал ярость.

— Когда ты его в последний раз проверял? — бросил он сквозь стиснутые зубы.

— В шесть вечера я принес Малерту ужин, со мной был вахтенный Размал. Вы предупреждали, что надо ходить вдвоем. Потом после восьми как раз началась вахта у третьего офицера. Я проверил замок и спросил, не нужно ли ему чего-нибудь…

— Что ответил? — прервал его капитан.

Боцман смущенно улыбнулся.

— Ну закричал, чтобы я привел к нему для компании дурака капитана, он бы его кое-чему научил.

Адельт не отреагировал, только крепче сжал кулаки.

— Я ничего не ответил, — продолжал боцман, — и вернулся на корму. Ночью за ним должны были следить вахтенные.

— Что особенного ты заметил в помещении сейчас?

— Ничего. Все как прежде. На полу несколько окурков, пустые тарелки и кружка с водой.

— Полная?

— Так, наполовину.

— Замок где?

Боцман протянул.

— Капитан, ответственность за побег несу я, так что готов принять любое наказание. Я знаю на судне каждый закуток, возьму двух матросов и начну поиски немедленно. Я найду его.

Капитан вертел в руках замок, оглядывая его со всех сторон. Потом с угрозой произнес:

— Не делай одолжений, боц. Ты обязан его найти. Только это и спасет тебя от решетки. Не я буду тебя наказывать, а суд в ближайшем порту. Ты упустил опасного преступника. Можно посадить тебя и за сообщничество… Возьми четырех матросов и плотника. Переверни все судно. Все проверенные помещения закрыть и опломбировать, запасные ключи принести мне.

Когда боцман был уже в коридоре, капитан напомнил:

— Все помещения должны быть проверены к тринадцати часам. В случае сопротивления применить силу.

Затем капитан позвонил инженеру. Через две минуты Барт был у него. Весть о побеге Малерта воспринял спокойно.

— Несомненно, распилен. — После беглого осмотра замка инженер добавил: — Только это не тот, который висел на мачхаузе.

— Что это тебе взбрело в голову?

— Я сам выбирал замок со склада боцмана. Тот был абсолютно новый, в масле. А этот, посмотри…

— Тоже новый. Вот видны следы масла.

— Да, в ловкости им не откажешь, но и они просчитались. Тип практически тот же, но замок уже был в пользовании. Уж точно больше суток. Голову даю на отсечение, что наши ключи к нему подойдут.

Капитан повернул в замке сначала свой ключ, потом инженера. Проворачивались свободно.

— Что за чудеса?

— Гениально и просто, хоть с толку может сбить любого. В старую оболочку врезан новый замок. Даже для хорошего профессионала трудоемкая и сложная работа. Интересно, кто, кроме вахтенных, трудился сегодняшней ночью, не смыкая глаз?.. Мне бы хотелось осмотреть дверь мачхауза.

Они сошли на палубу. Барт внимательно изучил места крепления скобы.

— Так и есть. Никаких следов. При распиливании замка не оставить на двери следов невозможно. Здесь же нет ничего.

— Это невозможно. — Капитан был обескуражен.?

— Опять невозможно. Что именно?

— Третий ключ был у боцмана…

— Можешь не договаривать. Очень даже возможно. Почему бы и нет?

— Он один из гангстеров…

— Потому-то он и потел ночью, чтобы мы не догадались, что он освободил Малерта одним поворотом ключа.

— Сукин сын! — Адельта снова обуяла первобытная злоба. — А я, кретин, ему доверял! Ко всему прочему именно ему поручил искать Малерта. И он поклялся, что найдет его!

Барт рассмеялся.

— Понимаю. Тебе бы хотелось, чтобы он во всем признался и чистосердечно раскаялся…

Они поднялись на мостик. Было семь утра, и вахту нес Болл. Он уже был в курсе.

— Когда Грей сдавал вахту, он не говорил, что заметил что-нибудь необычное?

— Нет, капитан. — Третий офицер выглядел расстроенным. — Мы говорили только о качке.

— Я хочу вас попросить, чтобы вы присоединились к поискам и приняли командование группой. На мостике останусь я.

Когда Болл спустился, Барт негромко добавил:

— Задействуй еще Асато. Будет лучше, если среди них окажется кто-нибудь из другого подразделения. Одному богу известно, кто в это замешан. Боцмана не отзывай. Было бы слишком очевидно, что все его усилия пошли насмарку.

— Может, Грея разбудить?

— Какой от него толк? Не он выпустил Малерта, это ясно. Я вот думаю, не пора ли его просветить? Боюсь, что в самом скором времени нам понадобятся союзники.




Около восьми часов в столовой команды завтракали плотник Тарк, Орланд и Джервис.

Вахтенные ели не спеша и молча, зато плотник трещал без умолку:

— У боцмана в заднице пропеллер вырос, как только старик задал ему перцу. Даже не позавтракал. Побежал охотиться на чифа. Мы все будем его искать. Вот это номер, а? Кто мог предположить еще позавчера, что сегодня мы будем ловить первого, с единственной целью — надеть на него наручники? Мне чертовски интересно, где же его в конце концов найдут, если, конечно, вообще найдут.

Вахтенные поднялись, что-то бормоча в ответ. В дверях они столкнулись с вахтенными второго офицера. В них клокотала злость на боцмана, который вытащил их из коек. Они тоже должны были принять участие в поисках. Сенг сыпал проклятиями по-малайски и по-китайски, Илки по-фински и по-польски. Плотник тут же втянул их в разговор.

Джервис и Орланд расположились на пятом люке, около вентиляционной трубы, закурили. Джервис находился в самом мрачном расположении духа. Время от времени он косился на вентилятор.

— Слушай, а ведь это новый вентилятор, — после минутного раздумья сказал Орланд. — Помнишь, во время погрузки эти растяпы снесли нам старую трубу и докеры как-то уж очень мастерски вмонтировали новую?

Джервис с грустью посмотрел на Орланда.

— Ну и что?

— Ну, кто знает…

— Что ты мелешь…

Орланд вскочил и подошел к трубе. Постучал по ней.

— Обыкновенная железка. И ты утверждаешь, что именно здесь видел привидения?

— Ну… — неохотно отозвался Джервис, — где-то здесь.

— Эй, Орланд! — Боцман быстро приближался к ним. — Сейчас не время для охраны вентилятора. Иди в рубку. А ты, Джервис, — к поисковой группе на бак. Начинаем с носа.

Из столовой уже выходили плотник и матросы, со шлюпочной палубы спускался Болл с капитанским стюардом.

— А ты что здесь делаешь? — набросился на Асато боцман.

— Он будет с нами искать, — ответил за него Болл.

Боцман иронично усмехнулся.

— Как скажете. Эй, ребята, — крикнул он остальным, — на бак!

Только два матроса, отстоявшие вахту четыре-восемь, пошли к себе отдохнуть. На мостике остался капитан с Орландом.

На носовой палубе собралось семеро человек, вооруженные различными инструментами, ключами и ломиками. Они были похожи на таможенников из «черной бригады», способных перетрясти все судно. Но плотник и трое матросов не относились к заданию с энтузиазмом. Рвение демонстрировали только третий офицер, боцман и Асато. Последний производил впечатление человека, крайне озабоченного поисками — везде совал свой нос.

Обшарив все закоулки, Болл закрыл входы-выходы и наложил пломбы. Дальше, аж до средней части судна, для них не осталось работы. Здесь не мог спрятаться даже кот. Группа направилась к средней палубе.




В душной мойке, без иллюминатора, Боб мыл посуду после завтрака. Чувствовал он себя неважно. Плохо переносил качку: сразу появлялись симптомы морской болезни. Разнообразные кухонные запахи самочувствия не улучшали. А тут еще Рико, стюард из кают-компании, вбежал с подносом, полным грязных тарелок, и швырнул их прямо под нос Бобу. В этот же момент палуба начала уходить из-под ног мальчика. Он почувствовал, что желудок подскочил к горлу.

Боб бросил недомытую тарелку в мойку и устремился на палубу, по левому борту. Здесь вместо оживляющего ветерка его обдало жаром от разогретого на солнце железа. Он едва успел перегнуться через борт.

Его выворачивало довольно долго, пока ничего не осталось. После чего он начал задыхаться от злости на самого себя. В двери появился Рико.

— Эй, ты, кончай блевать! — крикнул он обозленно. — Это тебе не санаторий. Уж коли нанялся зарабатывать, так работай!

Боб еле поднял руку, отмахиваясь от него: он так ослаб, что жеста не получилось. Мальчик продолжал стоять, перегнувшись через борт, с закрытыми глазами.

Если в таком состоянии можно мечтать, то сейчас Боб мечтал об одном: убежать от моря. Убежать от моря… И внезапно ему стало лучше. Он вдруг почувствовал возвращающуюся силу. Все больше и больше. И радость. На какое-то мгновение в мозгу забился вопрос: отчего эта обуревающая его странная радость? Но она все ширилась, становилась всемогущей, и все другие мысли и чувства растворялись в ней… Убежать от моря… Теперь существовала только радость…

Рико собрался уже возвращаться в мойку, как вдруг заметил, что Боб неожиданно легко распрямился и, подняв вверх обе руки, повернулся в его сторону. Рико с удивлением обнаружил, что Боб улыбается.

— Тебе лучше?.. — неуверенно спросил он, а когда улыбка растянулась еще больше, взорвался. — Ах ты, черная обезьяна! Ну теперь дождешься!..

Он осекся, потому что Боб начал смеяться. Сначала тихо, потом все громче. Рико попятился в глубь коридора. Взрыв смеха показался ему неестественным, а внезапный переход от бессилия к бьющему энергией веселью — напугал.

— Эй, Рико! — выкрикнул Боб, приближаясь к двери и как-то чудно покачивая головой. Тут стюард наконец заметил, что зрачки у мальчика расширены, а глаза вытаращены…

Боб протянул в его сторону руку, будто собираясь обменяться рукопожатием, и тоже странно, потому что это была левая рука, но резко изменил намерение, повернулся, издал вопль, снова рассмеялся и так же неожиданно замолк. Он замер, во что-то вглядываясь. Смотрел вверх. Рико все не решался к нему подойти. Наконец отважился спросить:

— Боб… Боб, что там интересного?

Тот не ответил, будто не слышал. Поднял руки над головой и снова взорвался страшным смехом. Голос его немного охрип и совсем не был похож на голос мальчика. Несколько раз он повернулся вокруг своей оси, притопывая в такт смеху-несмеху, после чего, подскакивая, устремился на верхнюю палубу.

Рико выбежал посмотреть, что тот собирается делать. А Боб бежал к чему-то невидимому, смех перешел в вопль.

И тут Рико осенило. Он вспомнил Виктора. Команда в подробностях знала историю его безумства. Боб вел себя так же.

Прежде чем стюард придумал, что предпринять, мальчик был у мачты. Он начал быстро подниматься по трапу, будто всю жизнь только этим и занимался, а всем было известно, что он боится высоты. Поэтому и торчал в мойке, а не учился на юнгу.

Рико поспешил к мачте. От бака бежала группа матросов, Болл и боцман. Капитан кричал в рупор:

— Держите его! Обезопасьте!

Те сами знали, что делать. Но когда первый из них — Джервис — достиг мачты, Боб уже поставил ногу на салинг.

— Четверо к шлюпке! Стащить и растянуть брезент! Он может прыгнуть!

Четыре человека побежали к шлюпке. На это ушло несколько минут. А Боб тем временем стоял на салинге — узкой, ничем не огражденной платформочке, вечно скользкой от соли. Самый сноровистый матрос должен передвигаться по ней с большой осторожностью. Боб же стал подпрыгивать с поднятыми руками. Даже если бы не было качки, это походило бы на танец смерти…

В пассажирских иллюминаторах можно было увидеть лица Трентонов. Миранда стояла на палубе. С правого борта.

Джервис висел на лесенке под самым салингом, держась одной рукой. Вторую протягивал мальчику.

— Боб… — повторял он ласково. — Сядь, пожалуйста… Садись, Боб…

Мальчик не реагировал. Он и не смотрел в его сторону. Вообще не смотрел вниз. Трудно было понять, каким образом он попадает ногами на салинг.

Люди внизу не знали, что делать. Стояли с задранными головами в полной тишине. Джервис был практически бессилен. Каждое его неосторожное движение могло скинуть Боба вниз, любая попытка схватить его была обречена. Единственный шанс: уговорить, разбить хоть на мгновение скорлупу его бессознательности.

За спиной Джервиса, несколькими ступенями ниже, показался боцман.

— Попробуй схватить его двумя руками, — прошептал он, — я тебя подстрахую. — Он обхватил Джервиса, продолжая крепко держаться за лестницу.

Негр оперся своим стокилограммовым весом на боцмана.

Джервис осторожно приблизил руку к салингу.

— Эй, Боб… — начал он опять. — Поди сюда, что-то скажу тебе… — Он не знал, что делать дальше. Не мог схватить мальчика за ногу, свалились бы тогда все сразу. Он видел, как его обутые в сандалии ноги скользили при каждом движении. Каким-то чудом ему все еще удавалось сохранить равновесие.

Матросы наконец сбросили брезент с мостика на палубу, его тут же подхватили шесть человек.

Люди были на полпути к мачте, когда Боб перестал кричать. Только Джервис и боцман слышали, что он не замолчал совсем.

Or криков перешел к тихому смеху. Обычный смех радующегося миру мальчика.

Глядя в выцветшее небо, Боб с силой оттолкнулся от салинга. В эту минуту судно слегка накренилось — появилась надежда, что он упадет в море. Но в последний момент Боб зацепился ногами о фальшборт, а затем рухнул на палубу, прямо под ноги онемевших людей.




Грей стоял на мостике, уставясь в воду. Он старался не отрывать взгляда от моря, чтобы не смотреть на люк третьего трюма. Там лежал накрытый простыней окровавленный труп Боба. Рядом сидели Орланд и Джервис, окутанные облаком сигаретного дыма. Заплаканного Юджина боцман с трудом прогнал подавать обед в столовой команды. Взмыленный Рико носился как заведенный между кают-компанией и мойкой.

Второй офицер узнал обо всем полчаса назад. Он вспомнил ночной визит Малерта… У бедного Боба те же симптомы, что к у Виктора. Стало быть, Малерт не блефовал. Газ на судне. Сейчас необходимо любой ценой от него избавиться. Гангстеры хотят его перехватить. Помочь им?

— Добрый день, господин Грей.

Он резко обернулся. Миранда. Даже не слышал, как подошла.

— День не совсем добрый, — сухо ответил он и поднес к глазам бинокль, подчеркивая, что ни желания, ни времени на болтовню у него нет.

Миранда не мешала ему разглядывать пустой горизонт, молча стояла рядом.

У Грея в конце концов онемели руки. Он опустил бинокль и полез в карман за сигаретами, предложил Миранде. Она отказалась, и он закурил один. Только тогда, взглянув на свои миниатюрные часики, она отозвалась:

— Двенадцать тридцать. Кое-кто ожидает вашего слова.

Грей чуть не поперхнулся дымом. Она?! Посланница Малерта?., Эта преступная… пиратская организация представляется все внушительней. Если Миранда, то почему бы и не ее родственнички Трентоны?.. Надо принимать решение. Он должен ответить не только потому, что его могут прикончить или окунуть в море. Это касается всей команды.

— Вам больше нечего мне сказать?

— Нечего. Хотя могу добавить от себя. Эта смерть, к сожалению, тоже аргумент. Неожиданный и страшный.

— Вы правы. Аргументов более чем достаточно. Я согласен. Но без инструкций и приказов. Только — общий интерес.

— Извините, но мне пора. После всего случившегося тетя чувствует себя ужасно.

Грей посмотрел на часы. Самое время заняться своими непосредственными обязанностями.

Он прокладывал по карте курс, когда в рубку заглянул капитан.

— Как идем?

— Наконец вышли на нужное направление.

— Хорошо. Вы закончили? Выйдем.

У руля стоял Илки, который не очень доброжелательно следил за капитаном. Адельт выбрал правое крыло мостика. Грей остановился рядом.

— Что вы думаете о первой половине сегодняшнего дня? — без обиняков спросил он.

— Всякое… Я просмотрел журнал. Вы хорошо потрудились. Заполнение графы «особые события», наверное, было делом непростым. Ваш отчет достоин первой полосы самой взыскательной газеты. Примите поздравление.

— Грей, оставьте ваши шуточки. Я говорю не о Малерте. Что вы думаете об очередной смерти?

— Я потрясен.

Одновременно он подумал, возможно ли, чтобы капитан не был проинформирован о грузе. К чему клонит?

— Понимаю. Но мне важно ваше мнение как медика.

— Вы же знаете, я разбираюсь в этом, как треска в виски… Что-то вроде эпидемии безумства. Понятия не имею, что это может быть, а тем более, как это предотвратить.

— Вы попали в точку. Слово «эпидемия» в определенном смысле подходит. И слово «предотвратить» тоже.

«Тепло… — подумал Грей. — Выходит, капитан знает». Грей решил состорожничать.

— Я не совсем понимаю…

— Неудивительно. Трудно понять, не зная генезиса.

— Стало быть, существует генезис? И вы его знаете.

— Знаю… — Тяжелое молчание, повисшее после ответа, выдавало его замешательство: открыть правду или подождать? Адельт боялся реакции Грея. Но обратной дороги нет. — Знаю, — уверенно повторил капитан, — и скажу вам. Только совместными усилиями мы сможем предотвратить дальнейшие несчастья. У нас на борту секретный груз американской армии. Сконцентрированный отравляющий газ. Не подлежит сомнению, что именно он — причина гибели людей.

У Грея не было желания разыгрывать страх и удивление. Надо прижать Адельта к стенке, выудить из него максимум сведений и склонить к мысли, что избавиться от груза необходимо.

— Откуда он взялся? — резко начал Грей.

— Не знаете, откуда берется груз? Коносамент…

— Такого коносамента не было!

— Вы не могли его видеть — груз-то секретный.

— Вы знали, что грузите?

— Какое это имеет значение?! — взорвался капитан, но тут же взял себя в руки. — Нет, тогда не знал. Только сейчас… проинформировала меня охрана.

— Не наилучшим образом проявляет себя охрана.

— Они не охраняют людей, только груз. Он безумно ценный.

— Ценный. Погибли пока Виктор и Боб. Случайно не Кандер?

— Не знаю. Говорю честно.

— От этой заразы надо избавиться. Немедленно.

Капитан слишком поздно спохватился, что разговор сворачивает не в ту сторону.

— К сожалению, это абсолютно невозможно.

Грей бурно возразил:

— Капитан, вы первым вспомнили, что случилось сегодня утром. До Кейптауна еще далеко. Оставить газ на судне — значит согласиться на массовое самоубийство!

Адельт вспомнил, что вчера он говорил Барту то же самое.

— Держите себя в руках, — спокойно ответил капитан. — Думаете, мне охота испытать на себе приступ смеха?.. Это невозможно потому, что возникли обстоятельства, еще более осложняющие ситуацию.

— Трудно представить, что еще может осложнить ситуацию.

— Я попытаюсь объяснить вам причины моего решения. — Тут он сам себя поймал на вранье: никакого решения он не принимал. По-видимому, ждет подсказки Грея. И разговаривает с ним совсем не так, как советовал Барт. Слишком откровенничает. И все-таки продолжил тем же тоном: — Мы не можем выбросить груз, потому что не можем допустить, чтобы кто-то, кроме охраны, узнал, где он находится. На судне орудуют гангстеры. Малерт, которому вы простодушно доверились, один из них. Они намерены похитить газ. Надеюсь, не надо объяснять, что означает подобное оружие в руках нескольких головорезов.

— А это случаем не демагогия? Кто из гангстеров поведал нам, что они собираются травить газом своих конкурентов? А у официального хозяина намерения невинные и чистые?

— Не будьте наивным. Не пустились же бандиты в далекое путешествие с целью захватить порошок от насморка.

— Минутку, — оборвал его Грей, — газ — порошкообразный?

Капитан осознал, что сказал слишком много.

— Похоже на то… Можете мне поверить, что я его еще не пробовал. — Он коротко рассмеялся и внезапно замолк.

— Дошло до того, что боимся смеяться. Прошу прощения, капитан, но нельзя на основе туманных предположений ставить под угрозу жизнь всей команды.

— Я и сам думал об этом. Но ликвидировать газ мы можем только при одном условии: после того, как банда будет обезврежена. Надо мобилизовать команду. В конце концов, это их… наш общий интерес. Будут… будем бороться за собственную жизнь.

Теперь цель разговора для Грея прояснилась. Они хотят его и ребят перетянуть на свою сторону. А потом…

— Не надо команду считать сборищем кретинов. Как вы думаете, если им сейчас рассказать, от чего погибли Боб и Виктор, они бросятся искать каких-то там бандитов или чертов газ, а может, тех, кто его сюда погрузил, везет и охраняет? Тех, кто за их жизнь не дал и ломаного гроша.

— Так каким образом вы собираетесь решить эту головоломку? — Адельт взорвался помимо воли.

— Я?.. — Грей был удивлен таким поворотом.

— Да. — Капитан понизил голос, посмотрев в сторону Илки, который явно навострил уши. — Без содействия команды ничего не сможем сделать. Так что и вы, и Болл, и все, кто чувствует в себе силы, должны спасти жизнь себе и остальным.

— Как вы себе это представляете? Проинформировать команду и что дальше? Результат, думаю, будет самый плачевный. Вместо организованного действия — паника. Это и предопределит судьбу «Регулуса».

— Думаю, иного выхода все же нет.

— Я должен обо всем им поведать? — В вопросе Грея про звучало неприкрытое сомнение.

— Надо это провернуть через посредников…

— Боцман?

— Нет. Он один из шайки. Это он освободил Малерта.

Грей присвистнул с искренним изумлением. У него начал складываться образ разветвленной пиратской сети.

— Ну что ж. Постараюсь дать команде основную информацию, а уж они сами решат, что с ней делать.

Уже уходя, капитан сказал:

— Похороны состоятся перед ужином. Как и тогда, у четвертого трюма. Плотник уже шьет мешок.

Грей кивнул, одновременно прикидывая, что предпримет старик, когда узнает, что убийца — Барт.




— Согласился, — шепотом объявила Миранда, принимая на рук госпожи Трентон чашечку чая.

Сидели втроем в каюте в глубоких креслах вокруг столика красного дерева. Было душно — все иллюминаторы тщательно закрыты. Работали два вентилятора, без видимого, впрочем, эффекта.

Хильда Трентон вытерла платочком пот на носу.

— Этот проныра Асато пытался испортить нам атмосферу, открыв окна. Я, естественно, не позволила, а он посмел выразить удивление. Боюсь, пойдут сплетни.

— Не думаю, что сплетни менее опасны, чем открытые иллюминаторы, — тускло возразил супруге Гораций. — Так, стало быть, прозвучало «да». — Он наконец посмотрел на Миранду. — Очень хорошо. Когда начнется действие, они не смогут нам помешать. Не думаю, чтобы решились стрелять во всех сразу. Хотя, — он заколебался, — насколько я их знаю, это не исключено. Но в любом случае помощь команды увеличивает шансы на успех. Спасибо, Миранда, Я передам эту информацию нашему другу.

— Интенсивные поиски Малерта продолжаются. Они рылись даже в ящиках с песком. — Миранда улыбнулась, — Пока безуспешно… Похороны мальчика состоятся сегодня в семнадцать.

— Бедный ребенок, — вздохнула Хильда, — Надо же, чтобы именно на него… Ужасно.

Минуту все молчали, потом Гораций обратился к Миранде:

— Мне кажется, дорогая, что сейчас нас должны интересовать мнения моряков, их настроения и намерения.

Миранда снова улыбнулась.

— Прогуляюсь немного.

— Избегай левого борта, — посоветовал Гораций.

— Не только, — поспешно добавила Хильда, — с левого борта дует ветер. Так что избегай всей носовой палубы. Да и прогулки на корме будут результативнее. Там больше людей крутится.

— Хорошо, что ты обратила ее внимание на направление ветра. Потерять сейчас чемпиона Новой Зеландии по высшему пилотажу было бы непростительной ошибкой, — сказал Гораций, когда Миранда вышла.

Поисковая группа Болла закончила работу около двух часов дня. Безрезультатно, если не считать нескольких десятков закрытых и опломбированных дверей и люков.

Трагедия, которая разыгралась утром, притупила интерес к сенсации. После всплеска ужаса и жалости на одних напала апатия, на других — угрюмость. Вскользь брошенные замечания, перемежаемые проклятиями, были скорее попытками заглушить собственные мысли, чем общение с товарищами. Рост напряжения, нервозности ощущался почти физически. Любой мало-мальски знающий офицер понял бы, что грозит неминуемый взрыв.

У Адельта на этот счет не было никаких сомнений. Но как предотвратить его, он себе не представлял. Кроме того, он шагу ступить не мог без разрешения Барта, а инженера настроения команды мало волновали, если не были связаны с его непосредственным делом: довезти груз любой ценой. В эту цену входили все тридцать три человека, за исключением его самого. Барт не был самоубийцей. Он понимал, что никто на судне не страдает такими наклонностями. До тех пор, пока не начинает смеяться.




— Хорошо, что я вас встретил, — прошептал Дерьел, — прошу зайти ко мне на пару слов.

Грей наткнулся на шкипера, когда проходил по коридору мимо камбуза. Тот буквально впихнул офицера в свою каюту. В углу между столиком и шкафом стоял Марко. Его лицо было чрезвычайно озабоченным.

— Сэр, — горячо проговорил Дерьел, и Грей отметил, что и шкипер крайне возбужден. — Это вам может показаться идиотским, но вы должны быть в курсе. Марко опять почувствовал запах!

Грей знал склонности Дерьела ко всяким чудачествам и не дал захватить себя врасплох. Он только поднял брови в сдержанной заинтересованности.

— Вы не могли бы подробней?

— Натурально, для того вас и пригласил. Так вот. У Марко феноменальное обоняние. Он собрал в свою коллекцию огромный букет запахов. В нее входят и такие, которые обыкновенный человек не чувствует… Сегодня Марко в третий раз, в том же самом месте и при тех же обстоятельствах, уловил довольно сильный запах, который не может квалифицировать. Мое мнение: это крайне существенно и непосредственно связано с этими странными смертями.

— Запах?

— Это вытекает из фактов. Послушайте. Впервые он почувствовал запах, когда пассажирская длинная псина свихнулась и… — он машинально понизил голос, — сделала сальто… Второй раз, когда вышел на палубу сразу после приступа Виктора. В в третий — сегодня. Поверите? Снова в тот момент, когда выбежал на палубу, услышав крики нашего незабвенного Боба… Ни раньше, ни позже он его не чувствовал, хоть и неоднократно проходил мимо того места, где его зарегистрировал.

— Что это значит, зарегистрировал? — заинтересовался Грей.

— Именно! — подчеркнул Дерьел почти триумфально. — Всякий раз он чувствовал этот запах исключительно в том место, где левый внешний коридор выходит на носовую палубу!

До Грея не сразу дошло. Он не мог себе представить, чтобы кухонные запахи имели отношение к убийствам.

— Левый коридор, — проговорил он.

— Именно там, где нашло на Виктора, а потом и на Боба, когда его рвало… И треклятый пес упорно крутился в том же месте, пока окончательно не взбесился. Это, может быть, чрезвычайно странное совпадение, только… напрашиваются всякие предположения, поэтому я и хочу посоветоваться с умным человеком.

Грей припомнил эпизод ночного разговора с Малертом. Значит, газ улетучивается в том месте! Скорей всего это случилось сразу после какой-то аварии. Только что общего с этим может иметь гениальное обоняние кока?

— Но ведь все мы десятки раз на дню проходим там, и ни с кем ничего не случилось, — в раздумье произнес Грей.

Дерьел развел руками.

— Не могу объяснить. Но очень бы хотелось. Мне кажется, мы с Марко на пути к страшной правде, раскрытие которой позволит нам и остальным спастись от гибели. Поэтому прошу использовать и наши наблюдения и ваши…

— У меня нет никаких наблюдений…

— А я вам гарантирую, что это вам только кажется! — убежденно воскликнул Дерьел. — Поначалу человеку может казаться, что он ничего не заметил, но, побуждаемый другими к анализу своих впечатлений, может сделать совершенно неожиданные выводы.

— Вы полагаете, что ваша особа побудит меня к мышлению?

— Я не это имел в виду, совместный анализ проблемы часто приносит поразительные результаты. Такой мозговой тайфун…

У Грея уже готова была слететь с языка очередная колкость по поводу мозгового тайфуна с чудаковатым коком и выпивохой шкипером, когда наконец до него дошло то, что напрашивалось сразу после первой же информации Дерьела о запахах. Ведь у каждого отравляющего газа свой характерный запах! Иприт, например, пахнет горчицей…

— Да, — задумчиво проговорил он, — что-то в этом есть. Запах прямо из камбуза… Иприт пахнет горчицей…

— Это не была горчица, — молниеносно отреагировал Марко.

— Иприт, бог мой… — Шкипер аж поперхнулся. — Неминуемая смерть в страшных мучениях! Не надо заходить так далеко!

— Конечно, не иприт. Вы ведь слышали авторитетное мнение. — Он улыбнулся Марко. — Запаха горчицы не было. Но то, что нам угрожает, тоже вызывает неминуемую смерть, а в муках или нет, никогда не узнаем. Те, кому довелось, не расскажут, приносит ли безумная радость сильную боль. Если только самим попробовать, но я не настолько любознателен.

— Минутку… Вижу, вы подходите к конкретным, хоть и не утешительным выводам, — произнес Дерьел значительно спокойнее. — Вы думаете, что вам грозит что-то типа отравляющего газа?

— Не думаю. Уверен. На судне секретный военный груз — отравляющий газ. Виктор и Боб — первые жертвы. Недавно меня проинформировал капитан.

Дерьел тяжело осел на диван. Минуту он смотрел на Грея, потом выдавил:

— Ах так… Два трупа за два дня. До Кейптауна еще семь дней. Что за сукин сын нас так уделал?

— Не знаю. Линтана за деньги на все пойдет. Это груз американской армии. Вьетнамские остатки возвращаются на базу.

— Боже… — прошептал Дерьел. Он наклонился и вытащил из-под дивана бутылку виски. — Марко, стаканы.

Кок незамедлительно достал из шкафа три стакана и поставил на столик. Шкипер до краев наполнил их.

— Грей, — протянул он, осушив стакан одним глотком, — почему ж вы сразу не сказали?

— Было не так-то просто сказать…

— Сэр, — Марко открыл рот, — что делать?

— Единственный способ — утопить заразу как можно скорей. Газ улетучивается. Действует пока в одном месте. Вы действительно отменно сработали… Он должен находиться примерно там.

— Должен? Выходит, даже неизвестно, где он?

— Я же сказал, груз секретный. Так что можем только догадываться. Начинается качка и сильный ветер. Понимаете, что это значит?

На этот раз голос Марко прозвучал решительно.

— Найти и немедленно за борт. К черту Линтану и Америку. Им смех не грозит. Уж лучше отсидеть.

— Не так все просто. Во-первых, найти. Во-вторых, среди нас законспирированная охрана. Будут стрелять.

— Сколько их?

— Не знаю.

Дерьел внимательно посмотрел на Грея.

— Мне кажется, что не только нас волнует, где спрятан газ. Вы не допускаете мысли, что, у американской охраны есть конкуренты?

— С чего вы взяли?

— Нам порой больше видно, чем вам — на мостике. Вы смотрите только перед собой, а мы вокруг. Но достаточно задать три вопроса: почему арестовали Малерта, каким образом Малерту удалось бежать и почему его не нашли, хоть и перевернули все вверх дном? Ответы на мои вопросы — обоснование заключения.

— В самом деле, все может быть. — Грей решил быть осторожным. Неизвестно, кем может оказаться Дерьел. — В любом случае, даже если это и так, у нас с ними единая цель — найти газ. В этом заинтересованы все, кроме охраны.

— Совершенно верно, Грей. — Шкипер подмигнул. Виски заметно улучшило его настроение. — Примемся за работу осторожно, но энергично. Можете на нас рассчитывать. Ведь так, Марко?

— Так, шеф, — решительно ответил кок и влил в горло полный стакан виски.

Похороны Боба, как и Кандера, состоялись у четвертого трюма. Но атмосфера резко отличалась. В те незапамятные времена — два дня назад — люди испытывали жалость, обеспокоенность, моряки были взбудоражены тайной, так разнообразившей монотонную морскую жизнь. Сейчас все начали считать погибших и дни, оставшиеся до прибытия к месту назначения. Доминировал страх, и люди задавались вопросом: кто следующий?

Брезентовый мешок, в котором покоился Боб, был накрыт панамским флагом. Хоть все и знали, что Боб родом из Ганы, но флага этой страны на судне не оказалось. У доски стояли Джервис и Сенг. Сенг сначала кричал, что не собирается подрабатывать на «Регулусе» могильщиком, но, когда Джервис сам вызвался, пошел за ним без единого слова.

Произнесенная капитаном короткая речь содержала в себе, кроме абзаца из Библии, особый акцент:

— Боб был ребенком, ребенком нашего корабля, хоть исполнял обязанности как взрослый. Погиб он страшно. А его смерть — могу сегодня сказать это вам открыто — преступление банды, которая орудует на «Регулусе». Моряки! Я призываю вас к ее поискам! Среди нас убийцы! Мы должны их уничтожить или отдать в руки правосудия! Светлая память. Пусть тело его почиет в море.

Столпившиеся внизу люди зароптали. Джервис не шелохнулся, чтобы опустить тело за борт. И Сенг буквально вырвал доску у него из рук, шумно перевернул и вместе с телом бросил за борт.

— К черту! — крикнул он. — К черту катафалки! Не будет больше похорон на этом судне! Уж мы постараемся!

Страшная весть благодаря шкиперу начала расползаться среди членов экипажа. Сенг и еще несколько человек уже были в курсе. Сейчас же слова капитана у одних еще больше разожгли страсти, других — дезориентировали.

Похороны Боба после слов Адельта не только отошли на задний план, но момент захоронения остался незамеченным. Только Джервис да Орланд проводили взглядом падающее в море тело мальчика. Миранда посмотрела на мгновение в том же направлении, но только на мгновение, потому что у нее были дела поважнее. Вслед Бобу смотрел и Грей, перегнувшись через фальшборт.

Капитан, застигнутый врасплох поспешным движением Сенга, не успел даже отдать честь. Он повернулся и начал подниматься на мостик, когда раздался голос с характерным для громкоговорителя металлическим оттенком.

— Моряки! К вам обращается первый офицер Малерт! Узнаете мой голос? Слушайте внимательно! Я хочу сказать вам правду о том, что творится на судне!

Разговоры стихли, люди замерли. Капитан остановился на середине лестницы. Марко вместе с помощником, уже исчезнувшие в камбузе, поспешно вернулись на палубу, Через несколько секунд вновь раздался голос Малерта:

— Моряки! Капитан лжет! Его цель — отвлечь ваше внимание от настоящей причины смерти Боба и Виктора! «Регулус» везет на борту отравляющий газ. Если мы не уберем его с корабля, нас всех постигнет их участь. Тех, кто этот газ погрузил, это мало волнует: американская армия считает нас бесправными бродягами, о которых никто не вспомнит. И они правы: никто о нас не вспомнит, если мы сами о себе не позаботимся. Любой ценой мы должны обнаружить место, где он спрятан. И тогда я найду способ избавиться от него. Мы спасем не только наши жизни, но и тысячи других, для которых он предназначен!

Прежде чем Малерт умолк, Барт вышел из группы собравшихся и поднялся по левобортной лестнице на шлюпочную палубу. Капитан, сбросивший оцепенение, сделал то же самое по правому борту. Встал у перил возле Миранды.

Сенг вскочил на крышку четвертого трюма, выхватил из чехла нож и начал им размахивать. Его душила ярость.

— Чего ждете? Не расслышали, кретины?! Надо перерезать всех, кто везет нас на смерть!

Илки поднял с палубы ломик и начал орать приятелям на вахте:

— Эй, ребята! У нас есть оружие, у нас есть руки! Не позволим перетравить себя как крыс!

— Придушить ублюдков! Пусть говорят, где газ! — выкрикнул моторист Сенг.

Толпа начала бурлить. Казалось, люди сейчас ринутся по двум лестницам наверх.

Электрик Хиллон, щуплый человек с голубыми глазами, подошел к старшему механику и стал что-то шептать ему на ухо. Боцман стоял на люке рядом с Сенгом, когда капитан, скрестив руки над головой, рявкнул:

— Джентльмены! Это провокация! Малерт — убийца и гангстер!

Миранда не спеша отошла от капитана и, пятясь, исчезла во внутреннем коридоре. Не успел Адельт закончить, как снова отозвался Малерт:

— Ребята! Я еще не все сказал. Боба и Виктора убил газ. Но Кандер погиб от руки Барта.

Стало тихо. Все взгляды устремились вверх, на Барта.

Барт, широко расставив ноги и засунув руки в карманы брюк, начал смеяться.

— Слышите, насколько беспардонен этот бандюга? Малерт, ты наверняка сможешь мне доказать, что я родил близнецов.

Он был доволен остротой и уверен в себе. Моряки молчали. Но репродуктор тут же ответил:

— Ребята! Вы видите, что этот человек способен и на кощунство! Есть два свидетеля убийства. Я видел, как он убил Кандера обернутым в тряпку гаечным ключом, который всегда носит при себе. Это видел еще один человек. Если хотите, он скажет вам сейчас, но лучше завтра, потому что после такого признания у него будут причины бояться наступающей ночи. Следите за Бартом! Он будет защищать газ. Не остановится ни перед чем! Но будьте уверены, я вам помогу! Ищите газ!

Снова все посмотрели на Барта. На этот раз на его штаны. Из кармана торчал гаечный ключ.

По палубе пополз глухой рокот. Прежде чем он переродился в шум и суматоху, заговорил боцман:

— Без горячки, ребята. Мне не платят за болтовню, за идиотскую гибель — тоже. В любую минуту мы можем отбросить копыта. Надо действовать с умом. Для начала отыскать газ.

— Я не собираюсь дискутировать с бандитом, — крикнул Барт, — который даже не смотрит мне в глаза. Обвиняет и лично свидетельствует. Эй, ты там, Сенг, а у тебя в кармане случайно нет ключа? Бэнкен, проверь свои штаны! И это его доказательства…

— А второй свидетель, шеф? — выкрикнул Сенг. — Что будет, если и второй подтвердит? Что тогда скажешь?

— Я тебе скажу, что сам с нетерпением жду второго! Пусть объявится! На кой черт мне убивать радиста? Я что, ссорился с ним когда-нибудь или рация мие мешала? Или, может, она мешала этим бандитам, которые безнаказанно собираются ограбить судно и захватить груз?..

— Груз! Да! — тут же подхватил Илки. — Где прячете газ?

Капитан постарался перейти на более безопасную тему.

— Джентльмены! Самым важным сейчас является охрана газа от гангстеров! Не поддавайтесь на провокацию грабителей!

Во время перепалки Орланд слегка подтолкнул Джервиса.

— Не слышишь, откуда говорит чиф? Спорю, что прямо из твоего вентилятора с привидениями.

Джервис вслушался.

— Тысяча чертей!.. — прошептал он.

— Надо было лучше его осмотреть. Теперь неудивительно, что они не нашли Малерта.

— Ты прав. Только мы тогда не успели — боцман нам помешал. Любопытно, как он открывается…

— …Не будьте детьми, — заканчивал Барт свои уговоры. — Каждое прикосновение к газу — верный билет на тот свет.




Вернувшись в каюту, капитан достал пистолет и сунул а в карман. Барт криво усмехнулся.

— Не бойся. Команда не помешает. У нас скорострельные автоматы. В случае чего, — он присвистнул, — мы можем обезвредить сброд побольше.

— Стрелять в людей?

— Оружие для иных целей не делается. Ты-то зачем пушку достал?

— Я обязан до конца поддерживать порядок на судне.

— Это очевидно. Обеспечивать безопасность грузу и кораблю.

Адельт посмотрел на него с сомнением.

— Послушай, а что мне думать об обвинении Малерта, которое он так эффектно предал гласности?

Барт какое-то время старательно набивал трубку табаком. Потом, прикуривая, прошептал:

— Старая лиса, видимо, и вправду подсмотрел. У меня но было времени для игры в прятки.

Повисло молчание.

— Ты?.. Радиста?..

— Ну что вылупился? — Инженер повернулся к Адельту и выпустил дым ему в лицо. — Думаешь, буду отпираться? Убил, потому что была такая необходимость… За предательство. Он работал на нас, но его перекупили. Им был нужен или радист, или развалины вместо рации. Я не мог допустить, чтобы что-то ушло по их распоряжению. Это означало провал.

— Как это произошло?

— Оберегу тебя от подробностей. Малерт меня выследил, уничтожил рацию и выкрал журнал телеграмм. А утром я привел в негодность приемник.

— После всего этого ты пришел сюда выпить виски…

— По-твоему, я должен был пойти замаливать грехи? Здесь как на войне. С той разницей, что в плен не сдаются… Ну что уставился? Боишься или брезгуешь? Ты, видимо, не отдаешь себе отчета, сколько грязных рук пожимаешь в течение дня. Одни в дерьме, другие в крови. Но это не больно…

— Ладно, — прервал он его. — Надо приготовиться к пожатию еще нескольких таких рук. Что он говорил о свидетеле? Кто-то еще видел?

— Не думаю. Блефует… Сейчас главная задача — как можно скорей добраться до Кейптауна. Газ будем защищать.

— Место укрытия все еще засекречено?

— Молись богу, чтобы никогда его не узнать.

Выходя из капитанской каюты, Барт наткнулся на Асато.

— Пойдем ко мне, заберешь грязные полотенца.

Когда стюард крутился в ванне, Барт спросил:

— Продолжают наглухо закрывать каюту?

— Без изменений. О форточке не знают.

В половине двенадцатого ночи Грей последний раз определил местонахождение. И не устоял перед искушением: открыл карту Индийского океана, чтобы посчитать, сколько осталось до порта. В открытую дверь заглянул Джервис.

— Сколько еще осталось, сэр?

— Чего, Джервис, жизни или дней?

— Не шутите так. Я спрашиваю, сколько до Кейптауна?

— Много, Джервис. Семь раз по двадцать четыре часа.

Джервис вслед за Греем вышел на мостик.

— Не спешишь сегодня в койку?

— Подожду до конца. Хочу вам сказать кое-что… Этот вентилятор между пятым и четвертым трюмами с правого борта… Вы никогда к нему не приглядывались? Два раза я видел, как в нем исчезают тени. Сначала думал, что это духи, но теперь уверен, что это были люди. Сегодня оттуда доносился голос господина Малерта.

— Оттуда?.. Все так и предполагали, что из какого-то вентилятора, но проверить, каким образом он пробрался в трюмы, невозможно — везде пломбы в целости и сохранности.

— Ну да. — Джервис рассказал о своих ночных приключениях и о выводах, к которым они пришли вместе с другом. — Сами его спросите, — он кивнул на стоящего в рубке Орланда.

— У тебя отличный нюх, парень, — тихо проговорил Грей. — Да, любители-детективы начинают совершенствоваться.

— Сегодня ночью мы попробуем добраться до этой трубы, — прошептал из рубки Орланд. — Надеюсь, вы не будете мешать?

— Я страшно не выспался, Орланд.

На мостик поднялись два матроса следующей вахты, Илки и Сенг. Не глядя на часы, можно было с уверенностью утверждать, что они показывали без одной минуты двенадцать.

— Джервис, ты хорошо будил Болла? — поинтересовался Грей.

— Нормально, сэр. Как всегда, он тут же встал.

Вдруг с треском распахнулась дверь, ведущая во внутренний коридор. Тусклая лампочка освещала фигуру человека, держащего на руках голую женщину. По длинному козырьку все сразу узнали Болла. Секундой позже — женщину.

Это была Миранда.

— Сделай с ней что-нибудь, — проговорил Болл странным голосом и тут же зашелся в кашле. Только сейчас они почувствовали идущий из коридора тяжелый дух.

— В ее каюте полно угара… По-моему, еще дышит.

Они уложили девушку на стол у открытого окна. Грей проверил пульс — он прощупывался с трудом. Он понял, как должен сейчас поступить. Красивая, обнаженная девушка… Никто не заметил его колебаний, когда он осторожно прикоснулся губами к ее губам и начал делать искусственное дыхание.

Капитан вбежал на мостик через те же двери, что и Болл. На мгновение остановился около Миранды.

— Это вы выломали дверь? — обратился он к Боллу.

— Да. Проходил по коридору, почувствовал угарный газ, постучал к ним, никто не открыл, так что ждать было нечего…

— Хорошо. Повезло… Как Трентоны?

— Не знаю. Я к ним не заглядывал. Она была уже без сознания. Угаром несло из камина, прямо у ее кровати.

— Откуда знаете, что оттуда?

— Видел. Как из выхлопной трубы.

Капитан схватился за телефон, продолжая говорить Боллу:

— Вышлите двух матросов, пусть посмотрят, как Трентоны. Разбудите шкипера и Асато, пусть о них позаботятся… Алло, говорит капитан! Вы, сукины дети! Спите? Еще спрашиваешь? Куда пускаете угар? Не притворяйтесь идиотами. Проверить дымоход пассажирского камина, бегом!

Повесил трубку и подошел к Грею. Офицер уже закончил искусственное дыхание. Миранда чуть пошевелилась.

— Выживет?

— Знаю столько же, сколько и вы…

Капитан взглянул на тело девушки, взял два сигнальных флага, развернул их и прикрыл ее. Миранда застонала.

— Видимо, легкие стали действовать, я поищу в штурманской медицинский справочник, посмотрю, что дальше делать…

— Хорошо. Только сначала… перенесем ее на диван.

Болл сбегал вниз за матросами. В коридоре нечем было дышать. Трентоны, несмотря на душную ночь, сидели в шезлонгах на шлюпочной палубе, с правого борта.

— Господин Болл, — зло позвала Хильда Трентон, — На судне традиция травить пассажиров под конец рейса?

— Рейс еще не кончается, уважаемая госпожа! — парировал Болл и полетел обратно на мостик, Хильда Трентон задохнулась в приступе кашля.

— Грубиян! — выдавила она, поежившись.

Из-под пледа показался противогаз.




Капитан положил трубку.

— Второй механик говорит, что испортился вентиль на трубе, выводящей дым из камина. Уже починили.

— Любопытно. — Грей задумался, знает ли капитан, кем является Миранда? — Маленькая авария. Если б не вторжение Болла — три новых трупа. Кому это было нужно?

Адельт не ответил. Думал о том же. Миранда с полузакрытыми глазами лежала на диванчике, закутанная в халат.

— Мы приводим в порядок вашу каюту. А пока вы можете воспользоваться моим салоном.

— Ох, нет, нет… — резко запротестовала она, — Я хотела бы остаться на мостике. Здесь побольше воздуха.




— Почему хотели ее прикончить? — Джервис нервно ворошил свои волосы.

— Ее? А может, кого-то из этой тройки? Или всех сразу?

— Нет, только Миранду. Ее кровать стоит у камина. Кому она помешала?

— Думаю, скоро выяснится. На «Регулусе» сейчас все происходит молниеносно. Вероятно, эти с газом начинают спешить.

— Черт побери, это мы должны спешить! — Он посмотрел на среднюю палубу. — Тихо. Никого. Все вернулось на круги своя, а пассажиры — в каюту. Идем.

Они подкрались к четвертому люку, притаились. На главной палубе и выше — полный покой.

— Начинаю, — прошептал Орланд.

Он подполз к трубе. Джервис расположился недалеко от товарища, наблюдая за палубой. Орланд встал на колени и начал простукивать трубу. Задача была облегчена: тень исчезала только с одной стороны. Он аккуратно нажимал на трубу сначала пальцами, потом ладонью. В какой-то миг вдруг осознал, что конструкция этой примитивной трубы сложная. Швы и заклепки. К чему?..

— Внимание, с носа, — долетел до него голос Джервиса.

Орланд лег на палубу. Из среднего коридора вышел Марко, подошел к бортику, оперся на него и начал оглядываться.

Орланд сориентировался, что Марко не старается что-то разглядеть, а просто крутит головой, разминая шею. У него была такая привычка: когда он не мог заснуть, занимался шейной гимнастикой. Говорил, что помогает. Было полвторого, когда Марко наконец вернулся к себе.

Орланд снова прилип к трубе. Теперь он ощупывал только заклепки. Их было два ряда. Он начал нажимать на них и вдруг услышал слабый стук. Нажал еще раз — снова стук. Навалился. Никакого эффекта. Он встал с колен и, нажимая на трубу рукой, стал прощупывать дальше. На уровне своей головы снова услышал стук. Нажал сразу на две заклепки — и чуть не ввалился в трубу… В вентиляторе образовалась дыра, в которую мог свободно пролезть солидный мужчина.

— Эй, есть… — обрадованно зашептал он и осторожно просунул руку внутрь. Лестница. Полез дальше…

Орланд не успел даже крикнуть. Почувствовал сильную боль, и ему показалось, что он куда-то падает.

Джервис заморгал. Невероятно… Орланд исчез. Если бы минутой раньше он не сказал ему, что нашел вход, Джервис был бы уверен, что на судне орудуют потусторонние силы.

Он подполз и стал нажимать на трубу. Тщетно. Джервис понял, что Орланд туда провалился. До трюма почти три метра. Вполне мог свернуть себе шею. Он вдруг подумал, что кто-нибудь мог втащить туда Орланда. Тогда лучше, чтобы они не знали, что о входе известно еще и ему.

Джервис огляделся. Никого. Он побежал к надстройке средней палубы. Постучал в каюту второго офицера.

— Ну что там? — донесся сонный голос.

— Джервис. Срочно…

Грей высунул голову и впустил Джервиса.

— Черт вас возьми, сами не спите и другим не даете.

Джервис рассказал об исчезновении Орланда.

— Что теперь делать? — беспомощно закончил он.

— Иди спать, — решительно произнес Грей, — Не могу же я организовать экспедицию в трюм. Кто туда пойдет? — Но, видя опечалившееся лицо негра, добавил теплее: — Не беспокойся. Малерт ничего ему не сделает. Он заинтересован в команде.

Через полчаса Грея навестил Малерт.

— Извини, что бужу тебя…

— Погаси, черт, этот фонарик и не зажигай света… говори быстро и сматывайся.

— Слушай внимательно. Мы нашли место укрытия газа. Газ находится в диптанке левого борта. Контейнер прикреплен к перегородке, разделяющей его и машинное отделение. Контейнер, вероятно, поврежден, поэтому оранжевое золото сыплется иногда в море…

— Оранжевое? — перебил Грей. Оранжевый «планктон», который видел Болл непосредственно перед смертью Виктора…

— Порошок такого цвета, но это несущественно. Повреждения контейнера могут оказаться большими, чем мы допускаем. Так что подбросим команде противогазы.

— С каких это пор пираты заботятся о команде?

— Люди без противогазов не доберутся до газа. Их начнет разбирать смех, и они наперегонки станут выпрыгивать за борт.

— Руками ребят вы хотите заграбастать себе этот газ?

— Не только себе. Я скромный работник большой конторы. А что руками ребят… Мы ведь действуем в общих интересах. Вы спасаете жизнь, мы получаем деньги. Чистая игра.

— Какие гарантии, что, достав газ, вы никого не тронете? Его надо будет куда-то пристроить?

— У нас есть надежный способ. К сожалению, я не уполномочен информировать тебя о деталях.

— Допустим. Но как ты думаешь, охрана позволит вам вот так просто добраться до газа, как детишкам до песочка?

— Это мы берем на себя. Будем прикрывать.

— А они будут строчить по тем, кто ползет за газом.

— Ничего у них не выйдет по техническим причинам. Все продумано, Грей. Но нам нужна поддержка и помощь.

Второй офицер не ответил. Малерт решил помочь ему преодолеть последние сомнения.

— Я понимаю, что ты согласен. Впрочем, и выбора нет. Газ улетучивается, а они собираются плыть с ним еще семь дней.

— Когда планируете начать?

— Самое позднее послезавтра утром. Но, может, и завтра. То есть сегодня. Или ночью. Это зависит от нескольких факторов. Дам тебе знать через Миранду.

— Миранда… Знаешь, что случилось?

— Конечно, работа Барта. Уже сориентировался, кто второй свидетель. Застал нас врасплох. Если б не Болл…

— Она? — искренне удивился Грей.

— Да. Она постоянно прогуливается по «Регулусу». Чго происходит на судне, знает лучше Дерьела. Поэтому Барт и решил ее убрать. Она может испортить его репутацию, как никто другой. А команда и ему нужна. Пусть подохнут, лишь бы довезли. От него всего можно ожидать. Видимо, он уже знает, что она на нас работает. Небось Асато донес, эта японская глиста умеет отлично шпионить. Спи.

— Минутку. — Грей приподнялся и зажег свет. — Что ты собираешься делать с пленником, добродушным Орландом?

— Ого! — Малерт был изумлен. — Прими поздравления. Вижу, у тебя тоже есть хорошие уши. Ничего ему не сделаю, но в лоб схлопотал, потому что добрался до моей лазейки. Нельзя, чтобы кто-то о ней знал. Отпущу сразу после акции.




Исчезновение Орланда скрыть не удалось. На вахте его вынужден был заменить боцман. На расспросы подавленный Джервис твердил одно и то же:

— Ничего не знаю. Он вышел проветриться, а я заснул.

Капитан был вне себя. Барт не позволил вернуться на контркурс. Адельта не только мучила совесть. Ему было отлично известно, что, если дело всплывет, он надолго простится со своим дипломом. Рассчитывать он мог только на везение, ну и на благосклонность военно-морской разведки.

Матросы предполагали худшее. Газ… На этот раз втихую, без лишних свидетелей. Тлеющий огонек беспокойства начал быстро разгораться.

Импульсом к действию послужили и события, разыгравшиеся этой ночью в пассажирской каюте. Еще первая смена не пришла на завтрак, а большинство было уверено: это работа Барта, который хочет убрать свидетеля преступления. Точно, говорили они, здесь замешан кто-то из механиков. Вентиль, к которому не прикасались сто лет, не мог вот так просто взять и открыться. Эту гипотезу горячо поддерживал и Сенг: ему были известны все технические тонкости. Утром люди собирались группами, постепенно зрело радикальное решение.

Дерьел знал, кого разбудить первыми — Илки и Сенга — самых бойких на «Регулусе».

Марко и его помощник решили занять свой непосредственный пост — камбуз. Отсюда отлично было видно, что делается на корме, на люках пятого и четвертого трюмов, кроме того, вход в машинное отделение размещался прямо за камбузом…

Когда Илки и Сенг входили в столовую, они услышали спокойное и неотвратимое в своей логике заключение боцмана:

— …И было бы три новых трупа, кабы не Болл. Что случилось с Орландом, одному богу известно, но, думаю, маловероятно увидеть его когда-нибудь живого. Тоже кому-то мешал.

— Так чего же мы еще ждем! — выкрикнул Сенг.

— Справедливости, — ответил моторист Бэнкен. — Мы должны потребовать от капитана, чтобы он арестовал инженера.

— Правильно, — поддержал его Дерьел. — Раз он арестовал Малерта, как обвиняемого в убийстве, то теперь должен арестовать и инженера. Господа, мы должны держаться в рамках закона. Если откажет, вот тогда мы выступим.

— К черту законы! — Такой игры Илки принять не мог, Но Бэнкен продолжал упорствовать:

— Чего нам стоит убедиться, пойдет на это кэп или нет.

В конце концов постановили немедленно передать капитану свои требования. Однако показываться в капитанском салоне никто не хотел. Поэтому быстро написали на клочке бумаги, что им нужно, и поручили Юджину передать, как стороне в некотором смысле нейтральной. Время выполнения условий — час.

Дерьелу удалось уговорить матросов не писать о последствиях, которые угрожают капитану в случае отказа.




Барт был взбешен не меньше капитана, хоть и по другим причинам.

— Из-за этого кретина Болла теперь гораздо сложнее будет парализовать шайку… Да не строй ты из себя святошу! Конечно, это был наш удар. Я сказал, что здесь как на войне, нечего цацкаться. Ты себе даже не представляешь, насколько возросла опасность после спасения этой троицы. Все они высокоспециализированные террористы. А ты отогрел это золотце… Ведь это именно она должна всенародно обвинить меня в убийстве!

Стук в дверь прервал нервный монолог. Юджин просунул голову, потом руку с листком бумаги, сказал:

— Для господина капитана, — и тут же исчез.

Адельт просмотрел текст и передал Барту.

— Ну да, — пробормотал тот, складывая бумагу и пряча ее в карман, — В общем-то это уже началось…

— Они стараются быть последовательными, — с неприкрытой злостью произнес капитан, но, вспомнив о дипломе, добавил: — Какие у тебя будут соображения?

— Прежде всего мы должны удержать контроль над средней палубой и машиной. Я перееду к тебе: моя каюта под угрозой. Ты встанешь с оружием на мостике. Надо бы и Грея вооружить, но у меня к нему полного доверия нет. Идиоту Боллу оружия ни под каким видом не давать. Теперь слушай внимательно: контейнер с пудрой находится в диптанке левого борта. Добраться до него можно только через люк, который расположен прямо под мостиком. Если вздумают туда лезть, охранники получили приказ открыть огонь. Тебя это тоже касается. Ясно?

— Для начала надо знать, в кого стрелять.

— В каждого, кто полезет в диптанк. Наши этого делать не будут. Я допускаю, что гангстеры спровоцируют команду, это чувствуется по атмосфере, которую им удалось создать.

— Ты спятил? Я что же, должен стрелять по своим матросам?

— Инструкция понятна? Отсюда не убежишь. Или они тебя, или ты их. Твой долг — довезти груз.

Он круто развернулся и вышел. На лестнице его ждал Асато. Оба вытащили автоматы и постучали в пассажирскую каюту. Никто не ответил. Вывороченный Боллом замок исправлен не был, и Асато, толкнув дверь ногой, одним прыжком оказался внутри.

— Куда их черти понесли… — Барт был зол и раздражен.

— После сегодняшнего происшествия было бы верхом идиотизма сидеть здесь и дожидаться нашего визита. Они могут быть в одном месте: у Малерта, в трюме.

Но Асато ошибся. Трентоны сразу после завтрака удалились на корму. Здесь их встретили сердечно и гостеприимно. Слухи об их необычной роли уже расползались, но образ пожилой четы никак не вязался с грозными пиратами. Когда же к ним присоединилась и Миранда, то стало ясно, что приняты они будут не только как гости, но и как союзники.

— Вы, конечно, понимаете, — заканчивала Хильда Трентон, — что рядом с таким страшным человеком мы не можем чувствовать себя в безопасности. Говорят, это он пытался нас отравить, а потом, наверное, ограбить…

— Ну если он был способен на первое убийство… — как бы глубоко задумавшись, произнесла Миранда.

— На первое?.. — повысил голос Сенг. — Откуда нам может быть известно, что на его совести только одно преступление? Для него главное — газ. Он сторожит яд.




Как только Миранда передала Грею информацию от Малерта, он тут же позвал Джервиса.

— Пойди на корму и скажи людям, что мы знаем, где газ. Пора приниматься за дело. По дороге разбуди третьего офицера. Пусть придет сюда. На корму с собой захвати шкипера.

— Газ отправится за борт? — спросил Джервис.

— Постараемся.

— А Орланд?

— Скоро вернется, так меня заверили.

После ухода Джервиса отозвался стоящий в рубке боцман:

— Надо выдать ребятам противогазы, без них контейнер не достанут. Скончаются тут же, повеселившись напоследок.

— Вы хотите их раздать сейчас?

— Самое время. Только кто меня здесь сменит, — Он скорее утверждал, чем спрашивал.

— Ладно, идите вниз, — Грей подошел к штурвалу. — Сейчас сюда придет Болл.

Только он ушел, как в рубку по внутренней лестнице поднялся кабитан.

— Где вахтенные? — недовольно спросил он, увидев Грея.

— Джервис пошел будить третьего, а у боцмана какая-то работа на палубе.

— Какая-то? — подхватил капитан подозрительно… — Ладно, есть дела поважнее. Провокация Малерта не прошла бесследно. Команда взбудоражена. Как только придет Болл, прошу вас спуститься посмотреть, что творится внизу.




Появление Малерта еще больше всколыхнуло матросов. То, что он с такой легкостью объявился в столовой команды, несмотря на нависшую над ним угрозу, подчеркивало его силу и независимость. Вкупе с этим и его обещание ликвидировать груз вселяло надежду и уверенность. Никто не подозревал, что свои утренние часы он спокойно провел в каюте боцмана.

Вслед за Малертом вошел и боцман с двумя брезентовыми мешками. Он поставил их и начал вытаскивать противогазы.

— Вот чего нам не хватало! — крикнул Илки.

— Внимание, ребята, те, кто полезет за газом, должны надеть эти штучки, — сказал боцман.

Матросы стали примерять противогазы. Малерт перешептывался с пассажирами, которые скромно обосновались в углу столовой. Отсюда отлично просматривались средняя и кормовая палубы, а также оба крыла мостика. Когда люди более-менее освоились с противогазами, Малерт встал и подошел к ним:

— Джентльмены, — произнес он и поднял вверх свернутые а трубочку бумаги, — я хочу показать вам, где спрятан газ и каким образом до него добраться. Мне кажется, что все мы хотим раз и навсегда избавиться от этой подлой смерти. Так?

Ему ответил одобрительный гул. Предстояла опасная работа, но не все были настроены решительно.

Всего двенадцать человек, отметил Малерт. Не хватает Размала, токаря, моториста Бэнкена. Последний несет вахту.

Малерт разложил на столе план «Регулуса». Моряки с интересом над ним склонились, вслушиваясь в слова Малерта.

— Контейнер с газом находится в диптанке левого борта. Подвешен к водонепроницаемой переборке наподобие ласточкиного гнезда. Добраться до него можно только через палубный люк. Барту, а он не только убийца, но и начальник охраны, это известно. Поэтому он со своими людьми наверняка встанет с оружием на мостике, чтобы перестрелять всех, кто отважится на акцию. Так что дело непростое, и без тщательной подготовки шансов на успех нет.

Этими словами Малерт перетянул на свою сторону самых сомневающихся. Матросы окончательно убедились, что без Малерта и его помощников им с этой задачей не справиться. Грей с легкой улыбкой стоял у него за спиной и внимательно слушал.

— Но я знаю, как обвести их вокруг пальца, — уверенно продолжал Малерт. — Помещение с газом с одной стороны прилегает к внешнему борту, с другой — к переборке машины на высоте второго яруса. Здесь. Мы проделаем в переборке дыру при помощи автогенов и достанем газ.

— Эта дрянь может взорваться, — предположил кто-то.

— Нет. Газ на температуру не реагирует, В этой области у нас отличные специалисты. — Он недвусмысленно посмотрел в сторону Хильды Трентон, после чего акции оригинальной дамы резко подскочили. — Запомните: надеть противогазы и не снимать до конца работы, во время переноски контейнера тоже.

— На кой ляд переносить? — спросил Сенг. — Сразу за борт.

— Нет. Газ мы должны перенести в безопасное место. Выброс его за борт может спровоцировать опасную химическую реакцию.

Во взглядах заскользило сомнение. Грей, опасаясь, что своевременная дискуссия может породить непредвиденные осложнения, решил помочь Малерту.

— Ладно, неважно. Сейчас самое главное — добыть газ.

— А наше требование? — вставил плотник. — Час давно прошел. Старик и не думает арестовывать Барта.

— Не будьте наивными, — ответил Малерт. — Ну как капитан может его арестовать, если на судне главенствует Барт?

— Тогда и болтать нечего! — выкрикнул Илки.

— Минуточку, господа, — неожиданно произнес Дерьел. — Если вы начнете работать в машине, то возникнут проблемы с провиантом. Я сейчас сбегаю и подкину сюда немного еды.

— Верно, — улыбнулся Малерт, — Сенг, проводи. Потом спустись в машину до второго яруса, будто пришел заняться своей обычной работой.

Сенг кивнул и неожиданно для всех вытащил из-за пояса автоматический пистолет, чем вызвал среди моряков небольшую сенсацию.

Прежде чем шкипер и Юджин вернулись с корзинами, полными еды, Малерт выслал на среднюю палубу Ларка и боцмана. Они тоже были вооружены, и для остальных стало очевидным, насколько профессионально продумана и организована вся акция. В машинное отделение должны были пойти три моториста. Их задача — выжечь отверстие в переборке. И три матроса — Джервис, Илки и Сенг. Им предстояло достать контейнер и совместно с мотористами транспортировать его на палубу.

Прикрывать с палубы отправились боцман, Ларк и Сенг.

В столовой остались Малерт и Гораций Трентон, которые в случае контратаки должны были открыть огонь в направлении мостка, средней палубы и ее коридоров. Малерт посоветовал остаться на корме и плотнику. Грей собрался идти с ребятами в машину, но Малерт категорически запретил ему.

— Не будь дураком. На суше им ничего не сделают, все на нас свалят. Но ты, офицер, не выкрутишься, если свидетели подтвердят, что подключился к пиратской шайке.

Грей прикинул, сколько в этих словах дружелюбия, а сколько беспокойства: наверняка Малерт опасается, что он склонит людей выбросить груз за борт. Предпочитал иметь его при себе — на виду и на мушке. Грей уселся на стол около иллюминатора, откуда открывался неплохой вид на палубу. Кто его удивил, так это Гораций, вернее, его новый облик. Примостившийся около иллюминатора с пистолетом в руке, он совсем не напоминал ревматического пожилого господина. Движеиия его вдруг стали резкими и решительными.

В машине, в мастерской, действовал Сенг, подталкивал в спину одуревшего при виде оружия токаря, который готовил автоген.

Ларк встал у перил, дуло автомата направил вверх, к входным дверям. Сенг расположился на несколько метров дальше, наблюдая за работой. Резка началась.

Боцман остался снаружи, укрывшись за выступом.

Над ухом Сенга просвистели пули. Наверняка второй механик Понта, надо было предвидеть, что он из охраны. Наверное, увидел их снизу в противогазах и с автогеном и сообразил, что это за маскарад… Сенг упал на пол, оглядываясь вокруг. Но Понта не так глуп, он затаился, видно.

Матросы, работавшие на втором ярусе, выстрелов не слышали. Спокойно продолжали резку. Но Ларк увидел огонь и сейчас, лежа на полу, показывал пальцем вверх. Ага… Ну ловкач Понта, хочет пальнуть оттуда, откуда не ждут.

Сенг немного отполз и начал наблюдать за нишей, на которую указывал Ларк. Тщетно. Но тут Понта сам себя выдал: длинная очередь прошила пол в нескольких сантиметрах от живота сенегальца. Сенг подскочил, конвульсивно задергался, судорожно схватился за перила и рухнул на пол. Тогда-то и увидел его. Профессионал, а так попался…

Понта в полной уверенности, что покончил с Сенгом, выскочил из укрытия и устремился наверх. Тут-то Сенг его и достал.

Стоящий неподалеку Ларк поднял большой палец. Сенг помахал ему в ответ и прицельной очередью разбил телефон.

Около рабочей группы показалась белая тряпка, намотанная на швабру. А за ней Бэнкен жестами давал понять, что хочет подняться к ним. Сенг разрешил ему это сделать.

Бэнкен поспешно поднялся на уровень второго яруса.

— Кто-нибудь остался внизу? — закричал ему на ухо Сенг.

— Никого! Дайте противогаз!

Сенг показал на запасные противогазы. Самое время. Мотористы как раз заканчивали.

Они столкнули вырезанную плиту внутрь и, светя лампой и фонариком, осторожно заглянули в дыру. Есть…

Оливкового цвета цилиндрические упаковки, в диаметре несколько сантиметров и длиной полметра. Какое-то время все, замерев, смотрели на них, а потом начали перекладывать их на расстеленный брезент.

Сенг спустился вниз. У него был приказ застопорить машину сразу после того, как достанут газ.

— Асато! — крикнул Барт. Ему не хотелось самому спускаться. Нельзя сказать, чтобы боялся, но приговор-то подписан… Попасть на внутреннюю лестницу, ведущую к мостику, можно было теперь только по коридору на уровне главной палубы, там же находился вход в машину, камбуз и кают-компанию. Все остальные входы были тщательно закрыты. Подходы к лестнице охранял Асато. На окрик высунул из-за угла голову.

— Что там происходит?

— Ничего. Спокойно. В камбузе оба кока.

— Понта не выходил?

— С той минуты, как туда вошли мотористы, дверь машины не шелохнулась.

— Странно. — Барт понизил голос. — Телефон не отвечает. Ты не сходи с места, я что-нибудь придумаю.

Вернулся обратно и посмотрел на стоящего рядом электрика Хиллона. Тот держал наготове автомат. Хиллон должен был охранять коридор со стороны шлюпочной палубы и поддерживать связь с Асато.

— Пойду посмотрю, — бесцветным голосом предложил Хиллон.

— Пока не надо. Стой здесь. Я на мостик. В случае чего — стрелять после первого предупреждения.

На левом крыле мостика, повернувшись к корме, с оружием стоял Размал. На правом — следя за носовой палубой, капитан с пистолетом, заткнутым за пояс брюк. В рубке торчал Болл.

Барт, войдя в рубку, первым делом схватился за телефон — никакого эффекта. Подошел капитан.

— Что-то случилось в машине. Никто не отвечает. Надо туда кого-то послать. Предлагаю его, — он кивнул на Болла.

— А кто встанет на руль?

— Неважно… — и осекся.

Вокруг установилась необычная тишина. Тишина, которая для каждого моряка означает тревогу. Остановилась машина.

— Так… — произнес Барт. — Уже не надо посылать.

— Да что стряслось, черт возьми? — Капитан все еще чувствовал себя главным на «Регулусе».

— Небольшая неполадка. — Барт старался говорить спокойно. Но капитан заметил, что тот побледнел. — Гангстеры захватили машину. Понта был один… Но почему остановили? Зачем им задерживать судно?.. — Он резко повернулся в сторону кормы и оцепенел. Передняя створка пятого люка медленно открывалась.

— Добираются до груза? — удивленно пробормотал капитан. — Что там такого ценного? В пятом трюме, кроме сельскохозяйственных машин, ничего нет. А ты говорил, что они хотят газ украсть. К диптанку никто и близко не подошел. Что за чушь…

Барт не ответил, пытаясь скрыть изумление. Почему игнорируют диптанк, почему остановили судно, когда должны бы стремиться как можно скорее добраться до цели, и зачем, наконец, открывают трюм? Неужели газ блеф, чтобы отвлечь их внимание от иного грабежа. Ну тогда его надули… Эта мысль принесла ему облегчение. Пусть трюм будет полон золота, это его не волнует. Он продолжал наблюдать за трюмом.

Теперь они канатом поднимали из трюма какой-то груз.

— Рехнулись, — неуверенно произнес капитан. — Они вытаскивают контейнер с комбайном. Ну да, вижу его крышу. На кой черт им на судне понадобился комбайн?

Из рубки донесся злорадный смешок Болла.

— Надеются собрать богатый урожай.

Капитан схватил бинокль.

— Ставят контейнер на заднюю створку люка. Открывают. Что такое?.. Похоже, что контейнер открывается автоматически, я вижу элементы машины. Странно… Что это?

Барт тоже напряженно вглядывался. Тут он увидел двух человек в противогазах с автоматами. Они тащили от средней палубы к корме кусок брезента с оливковыми пакетами. У него перехватило дыхание: это был крах.

— Сволочи, — прошептал Барт, — пробрались через машину. Значит, Понта мертв.

Неожиданно к тем двоим подскочили еще трое, потом от кормы еще четверо. Все в противогазах. Завязалась драка. Одинаковые пакеты полетели за борт.

— Стреляй, Размал! — заорал Барт. — Длинной очередью!

Но только Размал нажал курок, ему ответили с кормы. Пули прошили бортовое ограждение мостика, разбили дверь рубки, рикошетом отскочили от стен. Капитан упал на пол рядом с Бартом. Заметил, что по его руке течет кровь. Вползли в рубку. То же самое сделал и Размал. Они были отрезаны. Стрельба с кормы не прекращалась, а их сектор обстрела был ничтожным. Наконец стрельба прекратилась, и они услышали шум работающего двигателя.

— Вертолет, — потрясенно прохрипел Барт. Он встал. Держась рукой за окровавленное плечо, подошел к капитану и добавил: — Перехитрили нас. Говорил же им, что с такой командой в лучшем случае можно перевезти кучу дерьма. Не послушались. Теперь гангстеры могут забавляться нашим лучшим оружием…

Пропеллер набирал обороты. Пилот — очаровательная Миранда — уже заняла свое место. За ней сидела Хильда Трентон, в противогазе она смахивала на слоненка. Сенг и Ларк заканчивали погрузку оставшихся пакетов. Матросам с помощью Грея и Дерьела все же удалось часть выбросить за борт. Теперь они угрюмо наблюдали за погрузкой, бессильные что-либо сделать: Малерт и Трентон держали их под прицелом.

Малерт оглянулся. Все кончено. Сенг и Ларк карабкались в вертолет. Трентон сделал несколько шагов назад, опустил автомат и вошел вслед за ними. Малерт подошел к Грею, остановился перед ним и выразительно постучал пальцем по лбу. Потом протянул ему руку. После секундного колебания Грей пожал ее.




Когда вертолет был уже далеко, из коридора средней палубы вышел боцман. Не заметив ничего подозрительного, приблизился к фальшборту и запустил свой автомат в море. Грей жестом показал ему на шланг. Тот кивнул. Лишь после тщательной промывки всей палубы люди сняли противогазы.

— Ух… — глубоко вздохнул Илки. — Вот это работа. Спасли свои шкуры. Интересно, куда они полетели?

— Есть только три пункта, куда они могут долететь, прежде чем кончится горючее, — ответил Грей. — Острова Реюньон, Маврикий и южно-восточное побережье Мадагаскара.

Из камбуза выглянул Марко.

— Шеф, — обратился он к Дерьелу, — обед готов.

Шкипер чуть не задохнулся от возмущения. Только что они благополучно избавились от одной отравы, а кок тут же предлагает ему другую… обед!

— Марко, выдай всем вместо котлет наши лучшие консервы. Меня бы совесть загрызла, если бы у кого-нибудь в такой день расстроился желудок.

Грей воспользовался шумом и подошел к боцману:

— А вы почему не с ними?

— Не но дороге. Я получил неплохой куш. С меня хватит.

— Смотрите! — крикнул вдруг плотник.

За кормой море было окрашено в оранжевый цвет. Именно в этих местах вода буквально кипела от бесновавшейся рыбы. Один выскакивали из воды, ударялись друг о друга, другие уже пились в агонии. Рыбы безумствовали. Многие из них плавали брюхом вверх. Никто из моряков никогда не видал ничего подобного.

— Бог мой, — прошептал Ларк, — что мы наделали…

— Мы? — запротестовал Илки. — Еще бы немного и сами заплясали бы точно так же!

Из трюма, поддерживаемый Джервисом, вышел Орланд. Ои был бледен, на руках виднелись кровоподтеки.

— А вот и покойничек, — кто-то обрадованно прокомментировал появление Орланда.

— И правда, ребята, еще бы чуть-чуть… — заговорил тот чужим голосом, потому что всю ночь провел с кляпом во рту. — По-моему, вы перестарались. В конце концов, разве это наше дело? Я слышал, как Трентон настаивал на убийстве каждого, кто встанет у них на пути, но Малерт категорически был против.

Но тут внимание всех обратил на себя Болл. Он сходил с мистика на палубу, держа в руках небольшой ящик.

— Запасной передатчик! — крикнул Грей.

— Гениальное наблюдение. Жаль, не вовремя. Все о нем забыли, а я его втихую вытащил из шлюпки и спрятал в каюте. Должен наконец пригодиться. Не такой уж я дурак…

В эфир полетели сигналы. Три коротких, три длинных, три коротких. SOS… SOS…

Удовлетворенный, Болл взирал на передатчик.

— Скоро нас засекут. Получим помощь.

— Чем они могут сейчас нам помочь, — обронил Джервис.



ЭПИЛОГ


«Регулус» все-таки добрался до Кейптауна. Командой сразу занялась полиция. Но всех в сообщничестве с пиратами обвинить было невозможно. Да и невыгодно. Для кое-кого статья все же нашлась. Арестовали Грея, Болла, Джервиса, Сенга и Илки. Болла, однако, вскоре выпустили. Он начал прикидываться сумасшедшим. Как ни странно, его психическое расстройство подтвердил и сам Барт. Освободили Илки. За него вступилось консульство. Остальные были задержаны до выяснения обстоятельств.

Адельт диплом сохранил. Продолжает командовать «Регулусом», который после нескольких дней простоя отправился в следующий рейс с новой командой. Барт, Асато, Хиллон и Размал исчезли сразу после короткого дознания. О судьбах экипажа вертолета ничего не известно. По прибытии в порт «Регулуса» ни одна газета не обмолвилась о событиях, происшедших на его палубе: ни о смертоносном грузе, ни о погибших людях.






    

Перевела с польского Наталья ПОРОШИНА









Сергей СМИРНОВ

БЕЗ СИМТОМОВ


Все глядели на него, искали и не могли увидеть его, окруженного таинственным кругом.

«„Приведите Вия! Ступайте за Вием!“ — раздались слова мертвеца».

    

Н. В. Гоголь. Вий








Художник Константин КИСТАНОВ








Доктор Ремезов долго всматривался в черты умершего, недоумевая, почему вдруг спокойно и ясно становится на душе… и, склонясь над больничной койкой, невольно прошептал: «Господи, помилуй…»

Накануне молодые ребята-санитары, краснея и чертыхаясь от натуги, приподнимали этого огромного старика на постели, а он тем временем посмеивался:

— Что, воюете с дедом, солдатики? Здоров медведь вам попался?

— И не говори, дед, — отвечали санитары.

— Задал делов вам, солдатики?

— Да отслужили мы, дед, — невольно приноравливаясь к его лесному басу, хвастнул один из санитаров.

— Вон оно как! Тогда мы — ровня, ребятки, — балагурил старик, пыхтя от боли. — И я отслужил, однако.

— Да когда ж ты успел? — не унывали «солдатики», вытягивая из постели грязные клеенки.

— Так, считай в уме, еще гражданскую прихватил, однако.

— Ну!.. У красных или у белых?

— А поди упомни их всех в лицо-то.

Дед не то шутил хитро, не то говорил, как думал.

«Такие не болеют», — думал Ремезов, стоя в стороне.

Дед прожил жизнь таежным охотником, и не в лесу, а на пристани под вечер случилась с ним беда. Как ни рассказывал, стыдясь своей оплошности, но только скатилось на него со штабеля несколько строевых лесин.

Ремезов вышел из палаты и приостановился у крайнего окна.

Закатное солнце освещало угол больничного двора: несколько серых валунов, покрытых лишайниками, и березу с раздвоенным черно-белым стволом. Когда горы вдали были затянуты туманом или сумерками, этот угол напоминал Ремезову детство: такая же раздвоенная береза росла среди высоких валунов позади деревни. На той березе висела толстая веревка. Держась за нее и раскачиваясь, можно было прыгать по высоким верхушкам валунов…

И вдруг Ремезов понял, что всю жизнь ему не хватало наставника, а к этому лесному деду можно сейчас подойти и запросто спросить, как жить дальше, не боясь рассудительного книжного ответа. Но следом Ремезов понял также, что подойти к старику и спросить не сможет…

И вот сегодня его попросили подежурить повторно… Сегодня и случилось… Доктор Ремезов стоял над умершим, придерживая край простыни и оттягивая миг, когда придется потянуть белый покров вверх, к изголовью.

Ремезову казалось, что только теперь он может услышать ответ — и слышит его, но не слова, а иное, что вернее слов способно укрепить душу… До Ремезова донесся едва различимый близкий шорох, и он отвел глаза. Он увидел медсестру, замершую в смятении на пороге палаты. Сделать еще один шаг она была не в силах.

Вошли санитары, толкая перед собой каталку. Не поднимая глаз на дежурного врача, они загнали каталку в проход между кроватями и одним резким движением перенесли тело. «Как живого, — подумал Ремезов, заметив, что тело не бросили, как бывало, а аккуратно положили, придержав голову. — Хорошие солдатики». Уже у дверей один из санитаров заговорил с другим вполголоса:

— Жаль деда, мировой был, веселый… Терпел. Нас бы так придавило — и чирикнуть не успели бы. А он еще неделю анекдоты травил…

Ремезов вышел за ними вслед. Не делая никакого шума, санитары быстро провезли каталку мимо больных, сплотившихся полукругом у телевизора. Все пространство рекреации было пронизано сиянием экрана, и ярко, синевато светились застывшие лица больных. Ремезов вздрогнул от дурацкого ржанья и невольно взглянул на экран: там вертелось коромысло викторинной рулетки и бойко подпрыгивала игрушечная лошадка. Невольно выслушал Ремезов и какой-то странный вопрос о каких-то консервных банках в невесомости и также невольно заинтересовался, раскапывая в голове возможный ответ, точно спрашивали именно его, дежурного врача в районной больнице.

Больные сидели неподвижно, будто загорали. Возвышенное и грустное чувство, с которым Ремезов вышел из палаты, начало проходить, теряться, а душа стала заполняться тупой беспечностью, с которой обычно, выйдя в конце дня со службы, говоришь себе. «Ну ничего… нормально… все в порядке…»

И Ремезов повернулся, чтобы поскорее уйти за пределы голубого свечения, он увидел медсестру. Она стояла, вжавшись и стену, и смотрела на экран телевизора, пытаясь отвлечься.

«Расплачется», — подумал Ремезов.

Но медсестра справилась с собой.

— Он такой веселый был, — проговорила она скороговоркой. — Все смешил… Я и капельницу с ним чуть не роняла… Привыкла.

— Ну ничего, успокойся, Галя, — сказал Ремезов, — Иди… выпей таблеточку седуксена, приляг. Я тебя разбужу, если что.

Он оставил медсестру и пошел в ординаторскую.

Положив перед собой на стол, под свет настольной лампы, карту больного, Ремезов с особым вниманием, даже трепетом прочел на первой странице графы «фамилия, имя, отчество», «год рождения»… хотя знал их на память. Но за первой страницей карты было уже чужое, к умершему будто бы уже не имеющее отношения, написанное руками трех врачей, из которых один — он, Ремезов… И в тех записях ему уже не найти ответа на какой-то очень насущный вопрос, который мучил своей бессловесностью, будто на Ремезова кто-то все время смотрел со стороны — с укором и не хотел ничего объяснять.

«Да что же за хандра теперь такая! — спрашивал себя Ремезов, откинувшись на спинку стула и потирая пальцами лоб. — Скорее уж не хандра, а предчувствие…»

Где-то неподалеку от больницы завыла собака, а за ней другая. «Ну вот…» — подумал доктор Ремезов и подошел к окну.

За окном было черно. В лицо тянуло приятной влажной прохладой, смешанным запахом хвои и остывающего речного берега. Ремезов заметил вдруг перемигивание двух движущихся малиновых звездочек, и вскоре до его слуха дотянулся машинный звук. Перевалив через хребет, к поселку спускался вертолет.

Отведя взгляд в сторону, Ремезов увидел на прикрытой створке окна отражение стоящей рядом медсестры. Сквозь стекло она тоже следила за летящими огнями.

— Это не санитарный… военный, — проговорила медсестра.

Сердце у Ремезова сильно заколотилось, и он отошел от окна, точно испугавшись чего-то. Вдвоем с медсестрой они молча слушали нарастающий гул до тех пор, пока не зазвенели стекла и воздух в комнате не затрясся.

Ремезов определил, что вертолет садится за больничной оградой, на убранное поле.

— Я сейчас! — крикнул Ремезов медсестре. Выскочив за ворота, он побежал во тьме по полю навстречу буре и грохоту. Из вихря появился кто-то и, придерживая на голове фуражку, закричал:

— Вы товарищ Ремезов?

— Ну я «товарищ Ремезов»! — прокричал ему с двух шагов доктор, пытаясь запахнуть на груди разлетевшийся на ветру халат. — Вы мне всех больных угробите своим треском!

— У меня нет другого выхода, товарищ Ремезов! — твердо, с расстановкой прокричал военный. — Мне приказано срочно доставить вас в часть.

Содрогнувшись, Ремезов оглянулся на окна больницы и в ординаторской заметил силуэт медсестры, а в двух окнах рекреации — фигуры больных.

— Что значит «срочно»! — закричал он, думая: «Как дурной сон!» — У меня сто больных! Я не могу оставить с ними одну сестру:

— У меня приказ! — настаивал военный. — Сейчас вам пришлют врача из нашей медсанчасти! Он заменит вас!

«Да что же это?.. Что за приказ?.. — заскакали в голове Ремезова суматошные мысли. — Зачем я им нужен?»

— Дайте собраться, — вяло крикнул он. — Можете вы хоть мотор заглушить?!

— Нет! — отрезал военный. — Только время потеряем! И шуму больше будет!

Ремезов отупело сновал по комнате, не понимая, что и как собирать. Он бросил в портфель бритву, потом, постояв в оцепенении, зачем-то положил аппарат для измерения давления и пачку чая.

— Что случилось, Виктор Сергеевич? — два или три раза спросила его медсестра.

— Да я почем знаю! — невольно огрызнулся он и все же, заметив свою грубость, кое-как взял себя в руки и улыбнулся сестре. — Забирают меня, Галочка.

— Как… куда?.. — обомлела она.

— Не знаю… Сейчас вместо меня военврача пришлют.

— Да что за день такой ужасный! — всплеснула руками медсестра и расплакалась..

Ремезова всего уже трясло… Вспомнив про седуксен, он выдавил из упаковки несколько таблеток, одну запил сразу, две или три бросил в карман, а последнюю протянул медсестре.

…Увидев тонущий внизу во мраке корпус больницы, доктор Ремезов стиснул зубы и вцепился в подлокотники: ему показалось, что смерч оторвал его от земли навсегда.

Командир аэродрома был знаком ему. Ремезов ездил лечить его внучку. То ли увидев на свету улыбающееся лицо, то ли поддавшись таблетке, Ремезов немного успокоился и пожаловался полковнику:

— Ваш десант мне всю больницу на ноги поднял…

— Ты не серчай, Виктор, — напряженно улыбаясь, отвечал полковник. — Видишь, сам из-за тебя на ногах. От командующего округом вдруг получаю депешу: «Содействовать срочной доставке в Ленинград врача Усть-…ской районной больницы Ремезова В. С.». И еще два звонка — из обкома и Минздрава.

«Ленинград, — подумал Ремезов. Мелькнула догадка, но сердце не забилось, только медленная упругая волна поднялась внутри и опустилась, еще усилив сонливость. — Это седуксен…»

…Они долго шли по пустынному летному полю, освещенному посадочными огнями, и эта фосфоресцирующая плоскость и безмолвие над ней казались Ремезову беспредельными. Наконец над ними из мрака выступил бок огромного резервуара.

— Это что… за мной?.. — проговорил Ремезов, и его спина покрылась мурашками.

— За тобой, Виктор, за тобой, — широко улыбаясь и похлопывая Ремезова по плечу, ответил полковник. — Конечно, кое-какой груз мы с оказией подкинем. Но главный груз — ты. Так что не волнуйся, повезут тебя аккуратно… Поплывешь, как у кита в брюхе.




Ремезов проснулся от легкого толчка и почувствовал, будто он в невесомости. Он открыл глаза и понял, что самолет стоит на твердой земле. В иллюминатор снаружи сквозил ранний свет.

Под брюхом самолета его ожидала черная «Волга» и сопровождающий, в звании капитана. По летному полю, по холодному течению воздуха тянулись клубы желтоватого тумана.

— Мы через город? — усевшись в машину, спросил Ремезов, с трепетом ожидая увидеть Ленинград после десятилетней разлуки.

— Нет, — не оборачиваясь, качнул фуражкой капитан. — В объезд. Прямо в Кущино.

Ремезов обиделся на капитана и сразу погрузился в дремоту. Ему привиделась высокая бетонная стена и бронзовые тяжелые буквы в ее правом верхнем углу. Когда он от торможения проснулся, то увидел сквозь лобовое стекло эту самую стену с бронзовыми буквами: ИКЛОН АН СССР. «Заспался… Седуксен на голодный желудок», — подумал Ремезов и заметил, что сбоку, к дверце, протянулась рука в синем пиджачном рукаве с блестящим браслетом часов. Ремезов уже знал, чья это рука, и ему показалось, что он видел ее только что во сне. Рука открыла дверцу, и Ремезов понял, что сейчас искренне обрадуется своему земляку, однокашнику, однофамильцу, а ныне — директору Института клонирования.

Он вышел из машины — и заранее заготовленная улыбка директора дрогнула, ожила, потеплела.

— Здравствуй, Витя.

— Здравствуй, Игорь.

— Ты не изменился.

— А ты заматерел. Годишься в профессора.

— Уже профессор, Витя… Черт с ним, со всем этим. Видишь, пропащий, понадобился ты Отечеству.

«Как будто я не нужен ему был на Алтае… Или твой институт — это уже и есть все Отечество? Ты не то что в профессора, ты в Людовики годишься, Игорек. „Государство — это я“». — Но все это Ремезов только подумал и не сказал, зная, что дала о себе знать обыкновенная зависть, тихо тлевшая десять лет, зависть, которой он почти не замечал, глядя на рассветы и закаты в тихих алтайских горах, и которая сразу разгорелась, едва он увидел институтские стены…

Они, оба Ремезова, были одного роста, и когда-то лет им давали поровну. Теперь доктор Виктор Ремезов, невольно сравнивая, понял, что однофамилец стал гораздо старше его и солидней.

И еще Виктор вспомнил, что когда они ходили студентами, а потом аспирантами, зависть его к однокашнику была другого сорта. Он казался себе неловким, неотесанным по столичному образцу, и чудилось ему, что наука смотрит на него с доброй улыбкой, как на способного провинциала, маленького такого, местного значения Ломоносова, «самому себе предка». Но, наверно, не так стыдился бы, не гнал бы он в себе провинциала, если бы не удивлялся своему однофамильцу, изумительно скоро в своих привычках, одежде, манере говорить с девушками принявшему отчетливый образ столичного жителя… Тот, которого он запросто обгонял на велосипеде, тот, о ком он говорил за-озерским пацанам «тронете Игореху — схлопочете от меня», вдруг подрос, стал крепко жать руку, делиться конспектами, которыми снабжали обожавшие его однокурсницы, а лабораторные работы лихо успевал делать за двоих… Однофамилец жил с легким каким-то талантом на память, на схватывание чужих навыков: ему довольно было присмотреться на минуту к более умелому, чтобы сразу повторить так же.

За десять лет разлуки однофамилец изменился. Его лицо, теперь постаревшее, перетянулось резкими морщинами, стало скуластее, на нем проступило вдруг что-то провинциальное, деревенское, но эти новые черты придали директору какое-то особое обаяние и — главное — заставляли уважать уже с первого впечатления.

— Ты с дороги, может, часок поспишь? — спросил директор. — Мы тебе коттеджик отвели — там удобно, холодильник полон, плита… душ, бритва… в общем, все, как полагается.

— Я выспался в самолете, — ответил Ремезов.

— Добро. Давай тогда сразу приступим к делу… Впрочем, у меня сам все увидишь. Рассказывай, как живешь «у подножья Гималаев».

И он что-то рассказывал, с трепетом поднимаясь по ступеням проходной института, оглядываясь в холле, вдыхая, пробуя знакомый запах, прислушиваясь к знакомой лестнице…

Бетонные, выстланные розовым ракушечником пространства были безлюдны. На двери директорского кабинета висела стеклянная черная таблица с золотыми буквами — Ремезов Игорь Козьмич.

Эта табличка удивила Ремезова, хотя он давно знал, кем стал однофамилец.

Директорский кабинет не утратил того старинного запаха полустершейся полировки дубовой академической мебели. Этот запах был самым дорогим воспоминанием Ремезова об эпохе, когда он благоговел перед наукой, когда входил в этот кабинет, как в чертоги небесные, — лицезреть академика Стрелянова.

Теперь за его столом сидел Игорь Козьмич и смотрелся вполне на месте. Иллюзия того, что он, доктор Ремезов с Алтая, вдруг сам оказался героем древнего предания и записан теперь в летописи, была полной.

— Вспоминаешь Стрелянова? — улыбнулся Игорь Козьмич, заметив, с каким чувством Ремезов смотрит на стол. — Веселый был дед… Ну ладно, соберись с духом.

Игорь Козьмич повернулся к сейфу и, отперев дверцу, достал бордовую папку и протянул ее Ремезову.

Раскрыв папку и осознав, что перед глазами «Решение Сонета Министров РСФСР», Ремезов сразу потерялся и не смог читать текст вдумчиво. Ему казалось, что к таким высоким решениям он отроду лишен права иметь какое-либо отношение, «…в связи с аварией на филиале ИКЛОН АН СССР… утечкой биологического материала и опасностью заражения… невыявленные формы… вследствие неустановленного уровня патогенности… здоровье населения… изолировать территорию, прилегающую к филиалу ИКЛОН в радиусе пяти километров… провести незамедлительную эвакуацию жителей населенных пунктов, расположенных в пределах указанной зоны, а именно: Лемехово, Быстра, Тор-беево…»

— Так ты что, наше Лемехово угробил?! — прошептал Ремезов.

Игорь Козьмич нахмурился, застыл на несколько мгновений, как изваяние.

— Вот что, Виктор, — сказал он. — Для этого разговора я приглашу сюда не тебя, а прокурора… Вернее, он меня пригласит. Ты нужен как специалист, профессионал. Давай обсудим сначала дело, а то пока разведем философию, мать честная! — Он вдруг со злостью схватил папку и швырнул ее в сейф. — Хватит, нафилософствовались!

Ремезов наблюдал эту злость, твердость — все сильное, искреннее, и против его воли уважение к Игорю Козьмичу росло.

— Только не гляди на меня, как Саваоф. — Игорь Козьмич смотрел Ремезову в глаза уже без всякой злости, без отпора. — Это ты смылся на свой Алтай… в Шамбалу… к ламам. А я по полгода в нашем Лемехове жил, и мои пацаны там каждой лето с удочками бегали. Так что еще надо разобраться, кому оно дороже, наше Лемехово… Так, теперь ты похож на беженца. И это ни к чему. Лемехово закрыто до зимы, от силы до лета. Десять лет ты уже вытерпел, потерпи еще полгода… Кстати, срок карантина во многом от тебя же и зависит. Вот я тебя расскажу, что там было, за этой бумажкой, а ты уж, махатма алтайский, рассудишь, грешен я перед господом или как… Речь идет, Витя, о твоих вирусах, — мягко произнес Игорь Козьмич. — Если помнишь, я тебя дважды упрашивал вернуться и снова взять вожжи в свои руки.

Ремезов кивнул и усмехнулся, вспоминая внезапные междугородные звонки в больницу и опасливые взгляды главврача… Что могли натворить его вирусы? Все штаммы десятилетней давности были безобидны.

— И я не особо удивлялся твоим отказам, — вздохнул Игорь Козьмич. — По-своему ты прав. Оно, конечно, ближе к святости — быть благодетелем сира и убога в горах и лесах… а мы тут со своим прогрессом… еще неизвестно кого дозовемся — не то черта, не то архангела… Но я не верю, Витя, что ты сдался, что ты там, на своем Алтае, не шевелишь мозгами в этом направлении. Тебе бы туда, в твой скит, забросить на вертолетах из наших запасников хорошее оборудование.

Ах, какие были годы! «Многоцелевой вирус-союзник» (это из газетного интервью) всех вредителей зерновых культур — одним махом! Полный отказ от инсектицидов!

Понятно, если бы дорожка была прямой, работу завершили бы под фанфары и без него. Но, увы, и за десять лет работа продвинулась ненамного вперед, и будь на переднем крае он, Ремезов, положение дел было бы не лучше… Он не переоценивал своих способностей. Но эта трезвая мысль была плохим утешением.

— Я знаю, что когда-нибудь ты не выдержишь, — сказал Игорь Козьмич и, как фокусник, вынул из стола верстку монографии. — Вот видишь, мы сделали книжку. Первый Ремезов — это я, а второй — ты. Меня уже в родственных связях обвинили.

Душа доктора Ремезова дрогнула.

— Искушаешь, Игорь, — вздохнул он.

— Конечно, искушаю, Витя, — приятельски улыбнулся Игорь Козьмич. — Мы включили в монографию твои старые данные, но с новой интерпретацией, тут без тебя нарожали кучу штаммов. И естественно, все их свойства нам неизвестны… Но мы были уверены, что никакой опасности быть не может. Ее нет, пока вирус в пробирке, а пробирка в ламинарном боксе — в этом вся загвоздка… Теперь послушай историю. Как-то в выходной зашел я в гости к леснику, он — давнишний мой приятель. Начали мы друг другу жаловаться на свою жизнь, и вот он мне рассказывает, что обидели его в районе и кошка любимая пропала в тот же самый день. На другой ее нет, и на третий… А потом падалью потянуло в дом. Принюхался так и эдак — тянет вроде как прямо с порога, заглянул под крыльцо — тут всего и вывернуло: мурка, значит, дохлая, рядом с нею куча дохлых мышей-землероек. Выходит, она их откуда-то натаскала, может, еще живых, а потом уж и сама на этом своем погосте околела. Тут у меня волосы на голове зашевелились. Я вспомнил: у нас в виварии на днях тоже несколько кошек подохло. Кинулся в институт и, когда раскрутил следствие, понял, что сижу на бочке с порохом.

Странные явления происходили в филиале ИКДОН АН СССР. Действительно, в виварии напал мор на кошек, но до этого как будто видел кто-то валявшихся в коридорах дохлых мышей. Еще раньше, на полторы-две недели, в здании пропали тараканы. Это событие было заметным и радостным, и его подтвердили все опрошенные. Однако исход тараканьего племени начался из комнаты, где произошла небольшая авария.

— Я и не знал, что у них пробирка со штаммом в центрифуге лопнула, — рассказывал Игорь Козьмич. — Замяли, черти!

Раз вирус считали неопасным, то решили обойтись местной дезинфекцией: залили емкость центрифуги спиртом. Однако поначалу нужного количества спирта под руками не оказалось, и, пока его искали, центрифугу забыли открытой.

— Вентиляция тянула все наружу, прямо в туман… А у нас сейчас сыро, туманы до полудня стоят… хуже того, есть непроверенные сведения, что лаборантки из других комнат догадалась, отчего у соседей тараканов не стало… и одолжили пробирочку-другую… В общем, Витя, я струхнул, был такой момент. По неопытности, знаешь. Ведь никто не заболел, слава богу… Другой бы на моем месте задраил люки и отсиделся — пан или пропал. А я вот не смог, Витя, перестраховался. Следствие закончил, сел здесь — душа не на месте, руки дрожат… Подумал — и плюнул, пропади оно все пропадом. Сегодня у них тараканы дохнут, а завтра что?

Ремезов слушал Игоря Козьмича, недоумевая: говорит он снова по-директорски, как на совещании оправдывается, а не перед другом детства, но видно, видно же, что говорит искренне — и душа у него не на месте была, и руки затряслись… И Ремезов подумал: а не ждет ли он от директора фальши только потому, что сам потерял здравый взгляд на людей, по укоренившейся привычке ожидая ложь или корысть от любого начальника…

— Так что, Витя, запиши в свой протокол: приход с повинной до преступления, — продолжал Игорь Козьмич. — Такой вот юридический казус. — Это первое. Второе, Витя, — эвакуация. Сделали мы все аккуратно. Ну, в наших краях это дело простое. Что там — несколько километров леса огородить?..

— Велика Россия-матушка, — криво улыбнулся доктор Ремезов. — Что там — несколько километров леса отстегнуть?.. Знаешь новый вариант старого анекдота про русских на Луне? Нет. Ну, слушай.

Является к президенту Штатов помощник и весь сияет от радости. «Господин президент, — говорит, — русские на Марсе!» Президент вскакивает: «Как так на Марсе? Почему на Марсе?! Мы же о совместном полете договаривались… Вот мерзавцы, обошли! А ты чему радуешься?!» — «Господин президент, — отвечает помощник, они все на Марсе…» Вот так, вчера — Чернобыль, сегодня — Лемехово. Остальное затопим. И окажемся все на Марсе… Куда еще деваться?

— Витя, дорогой… — медленно проговорил Игорь Козьмич и поднял глаза на Ремезова. — Мы уже давно все на Марсе. Просто не замечаем. Вот скажут сейчас по радио: авария, так, мол, и так, воду из крана пить нельзя… Так я что — я выматерюсь, а стакан все равно подставлю. И все будут материться и пить. Потому что надо бежать на работу, или с работы, или в очередь, или в сад за детьми, или на собрании сидеть. Не остановишь, Витя, ничего. Как-то в командировке беседовал с директором химкомбината. Это чудовище трубами дымит, а у директора дача неподалеку, километрах в пяти. Он мне хвастается, какие там еще очереди и комплексы в строй пускает. Тут его сынок на речку с удочкой собрался — он его за трусы хвать. «Чтоб в воду не смел лезть — уши оборву!» А передо мной своей отеческой заботой щеголяет: мол, пруд в саду для сынка родного вырыл и воду чуть не из Канады привез… Витя, это просто какой-то тотальный сомнамбулизм. Я и в экологических комиссиях поучаствовать успел… Глядим как-то: стоит завод, вокруг на десять километров все выгорело, а рабочий поселок — прямо под трубами. У народа спрашиваем: какой кретин вас сюда поселил? Не поверишь! Это они сами добились строительства поселка! Чтоб на работу было недалеко ходить! Мы им: смотрите, люди, у вас дети — сплошь астматики… Стоим — они нам что-то бормочут… Короче, не понимаем друг друга — и все тут. Митинги и демонстрации по поводу экологии я видел, но только по телевизору. А наяву, в массе я видел другое. Положим, не мы одни, а все на шарике в технократии погрязли, но мы-то в Союзе уже догнали и перегнали. На Луне нас обошли, а на Марсе мы все — первые… Порывисто выдвинув стул, он сел напротив Ремезова, за длинный стол для совещаний, торцом примыкавший к директорскому. «Пошел в народ», — усмехнулся Ремезов.

— Вот что я тебе скажу, Витя, — начал директор. — Давно у меня в голове одна крамольная мысль вертится. Я думаю, что, пока мы все на Марсе, такие выпускания джиннов не во вред, а даже на пользу… Ну, не в густонаселенной местности, конечно, а в лесах и горах… Не делай страшных глаз, Витя, не надо. Я думаю, сама биосфера защищается от нас с помощью таких аварий. И сами аварии — следствие объективной необходимости; нужны природе гарантированно закрытые биосферные резервации. Ты подумай: у биосферы есть свои мощные механизмы адаптации к повышению радиационного фона и вирусным инфекциям. Ведь были же на Земле периоды высокой радиоактивности. Вымерли, допустим, динозавры, так выясняется — к лучшему… Еще не известно, при каких обстоятельствах появился гомо сапиенс. Во всяком случае, мутации на радиоактивном фоне не исключены… Витя, биосфера привыкает, понимаешь, привыкает. Ну, двадцать, ну, сто пятьдесят лет что-то в ней не ладится, но потом все входит в норму, пусть в новую норму. Мутации, приводящие к явной нежизнеспособности, выбраковываются, в части мутантных генов происходят реверсии… Среда стабилизируется, а в биосфере появляется то, что с необходимостью должно появиться… А главное, Витя, в том, что можно надолго успокоиться, в эти зоны уже ни один кретин не полезет со своими трубами, со своей вонючей химией, мелиорацией… поворотами рек, осушением болот… со своими ружьями, «Жигулями» и транзисторами. И никаких «зеленых» не нужно. Если бы я мог вывести такой вирус и знал бы наверняка, что он не покосит население страны, Витя, я положил бы жизнь на то, чтобы устроить дюжину таких «фиктивных» аварий. Превратил бы половину страны в национальные парки и заповедники, которые не надо охранять под пулями браконьеров… Думаешь, бунт начнется? Не начнется, Витя. Не было же бунта, когда затопляли территории, равные всему «Общему рынку», или когда травили землю химией. Потому что, извини, дорогой, всем на эту землю начхать. Потому что все — давно на Марсе. И пока все прохлаждаются на Марсе, я и законсервировал бы часть биосферы под «посевной фонд». А когда, даст бог, не через тысячу лет вернутся наконец с Марса… когда очнутся от гипноза… — вот тогда мой «посевной фонд» и пригодится… Тогда, глядишь, вспомнят и обо мне. Витя, ты мне бред величия в диагноз не пиши. Подожди. Всему свое время.

Ремезов, уже прозванный «алтайским махатмой», старался сидеть с неподвижным лицом, и казалось ему, что это удается. Значит, думал он, однофамилец говорит сам с собой, вернее, с тем Ремезовым, которого представлял себе, ожидая эту встречу и репетируя свой монолог… Игорь Козьмич знал, что должно покоробить «алтайского махатму». Ремезов тоже предчувствовал, что придет час этой встречи, и тогда единственная задача, единственная защита, единственное спасение — не верить ни единому слову однофамильца потому, что тот будет либо оправдываться, либо издеваться… ведь дорожки разошлись слишком круто.

— О чем ты думаешь? — услышал он голос Игоря Козьмича.

— Жутковато… Но я вполне допускаю, что ты прав. Вернее, так: сейчас нет за тобой правды, а потом она вся твоя окажется… А победителей, как известно, не судят.

— Это ты хорошо придумал — про правду, — снова без малейшего следа иронии сказал Игорь Козьмич. — Владимир тоже Русь крестил известно как — кости трещали… Однако ж — и «равноапостольный», и «Красно Солнышко».

— Вот я и думаю: тебя причислят к лику… — уже насмешливо добавил Ремезов. — Когда с Марса вернутся уцелевшие.

Наконец и Игорь Козьмич заговорил полушутя:

— А в летописи упомянут, что от тебя благословение получил. Ты ведь тоже не просто так на Алтай, в пустынь, удрал.

И тут Виктор Ремезов похолодел: пока говорили о мировых проблемах, он успел забыть про Лемехово…




…По первому же взгляду Гурмина Ремезов догадался, что и. о. задался целью разозлить и унизить. А еще он понял, что не хватит сил сдержаться. Значит, у него, Ремезова, начинаются на службе черные времена. Дома они начались месяцем раньше. Год был плохой — какого-то зверя, которого Ремезов с детства не любил. В тот год Стрелянов «вознесся» в консультанты, перенеся инфаркт, а в самом кресле возник Гурмин. Продвинуться по научной тропе ему не удалось — был совсем уж бездарен, — но он двинулся в обход, по тропам министерской карьеры, и в конце концов взял свое.

— Вы вот защитились, Виктор Сергеевич, — с вкрадчивым дружелюбием начал он, — теперь пора, как говорится, окупать расходы государства. Через год у нас отчет по двум эпидемиологическим темам. Прежние исполнители ушли. Я предлагаю вам…

— Когда я выйду, меня встретит на стенке ваш приказ, — сказал Ремезов вызывающе. — Разъясните мне, Альберт Иванович, где истина в последней инстанции.

На стене, на красном, как знамя, стенде, висел приказ, запрещающий работы с вирусами в рамках тех двух эпидемиологических тем. В начале пятилетки вместе с темами утвердили план обеспечения института оборудованием для рискованных экспериментов. Но темы остались, а оборудование так и не поступило. Последняя главковская комиссия констатировала, что в институте нет условий для работы с особо опасным биологическим материалом, и постановила запретить… Решение подписал и. о., пока что и. о.

— Виктор Сергеевич, — улыбнувшись, сказал и. о. тоном одолжения, — мы же взрослые люди… Когда выполняются точно все положения и инструкции, это называется «белой забастовкой». Приказов много, а отчет — один. И зарплату под эти темы мы уже получили и, между прочим, успели проесть и пропить.

И тогда Ремезов сказал, что ему надоело выливать изотопы в унитаз… Радиоактивные отходы экспериментов должны складироваться в специальных контейнерах. Помещение для них было отведено, однако его занимали не контейнеры, а сотрудники одной из лабораторий, оказавшейся без определенного места жительства. Все использованные материалы, препараты с радиоактивными метками спускали в раковины и унитазы. Ремезов знал, что такое происходит повсеместно, но сегодня у него взыграло.

Гурмин вежливо спросил, кто понуждает Ремезова засорять унитазы, и посоветовал больше так не делать. Ремезов, помолчав и представив себя с обходным листком, безнадежно добавил:

— Новенький СПИД хотите выпустить, Альберт Иванович?

Гурмин быстро и холодно взглянул на него исподлобья.

— Именно поэтому я пригласил для разговора вас, а не… Ваньку с улицы, — бросил он. — Вы — профессионал.

Ремезов молчал и тоже смотрел исподлобья.

— Та-ак, — не выдержал и. о. — Сейчас вы мне начнете про тысячелетие крещения Руси и переброску северных рек…

Через два часа Ремезов узнал, что предложение Гурмина принял однофамилец. Все разладилось в жизни, пошло наперекос. «Все, конец, — отрясал он с себя прах научной и неудавшейся семейной жизни. — Развожусь немедленно и уезжаю…» За этими мыслями и застал его однофамилец.

— Сурово глядишь, отец Авраам! Осуждаешь?

Ремезов пожал, скорее передернул плечами.

— Ну, осуждай, — вдруг согласился однофамилец и, вздохнув, перестал улыбаться. — Ты, конечно, сделал правильно… устоял перед грехом… А я, как видишь, решился пасть в твоих глазах… Хотя, честно говоря, я не ожидал, что ты так быстро сдашь оружие. И кому?! Это же бездари, Витя! — Он стал воодушевляться. — Я не отдам им свою работу. Знай, Витя, и твою не отдам. Я принимаю твой вызов. Раз ты так решил, то и я решил. Сегодняшний день будет для Гурмина началом конца. Я даю тебе слово.

Однофамилец сдержал слово.

…Они потом часто вспоминали друг друга. И у каждого за годы вырисовывался новый образ собеседника, оппонента. Тихая зависть рождает в душе антипода, недосягаемого или в праведности своей, или в греховности…




Мысли у доктора Ремезова путались.

— Так ты меня для благословения выписал? — усмехнулся он. — Да еще с доставкой «срочно»? Не будет тебе благословения. Кто я такой? В праведники не гожусь… Мне самому найти бы праведника… Я не знаю, прав ты или нет. Может, и прав. Только волосы дыбом встают от твоей правоты.

— Зато другие, — едва не зарычал Игорь Козьмич, — гарантируют благоденствие, процветание и «меры по дальнейшему…». С Марса оно легче гарантировать. Там кислотные дожди не идут. Конечно, ты, Витя, — не футуролог какой-нибудь, ты глобальней мыслишь, в модном духе. У тебя там на уме «космическая этика» или еще какая-нибудь «философия общего дела»… Именно поэтому ты сломя голову драпанул на Алтай, а я остался тут — разгребать всю эту… мать честная! Вот ты, честный такой профессионал, плюнул на все… мол, капитан корабль ни рифы ведет — ну и черт с ним и с его посудиной, бросай руль… Так вот лысенки к власти и приходят, пока все умные и честные берут тайм-аут вопросы решать: быть или не быть… Опять ты меня, Витя, в философию затащил… О чем бишь я?.. А, да — про эвакуацию. Все эвакуированное население, Витя, уместилось в трех «рафиках». От всего Лемехова осталось две с половиной старухи. Вот так. И если в этом виноваты чьи-то вирусы, то уж, во всяком случае, не наши с тобой, Витя. Ремезовых, кроме нас с тобой, осталось еще двое — и все.

Когда-то Ремезовых, родственников и однофамильцев, можно было насчитать в Лемехове никак не меньше полусотни — едва ли не половину всего честного народа, позднее — «населения».

— А кто остался-то? — спросил доктор Ремезов.

— Тетка Алевтина и Макарыч, — ответил Игорь Козьмич.

Сердце снова кольнуло и отпустило, метнулись в памяти картины детства, даже соломенным запахом сеней дохнуло вдруг из избы тетки Алевтины — и пропали…

— Все не пойму, зачем я тебе нужен? Зачем тебе эта облава?

Игорь Козьмич смотрел на Ремезова пристально и чуть исподлобья.

— На пушку тебя брал, — без ответной улыбки признался он. — Боялся, что благородного приглашения не примешь. Пока раздумывать станешь: ехать не ехать, быть или не быть, тут у нас, из нашей искры, такое полыхнет… Ты это дело начинал — кто лучше тебя соображает в этих побочных штаммах?

Ремезов знал, как ответит Игорь Козьмич, и был не в силах подавить грешное удовлетворение: вот он знает, а теперь еще и слышит это собственными ушами от директора ИКЛОН АН СССР. Но копнуть глубже — под радостью была горечь. Десять лет он был для науки персоной нон грата по собственному желанию. Какой из него теперь ученый!

— Да я уж позабыл все, — пожал он плечами.

— Опять ваньку валяешь! — живо вспылил Игорь Козьмич. — Я от тебя вопроса про стариков ждал. Как же их, несчастных, из родного угла выгнали? Жаль их, да? Правда, жилищные условия у них теперь получше: с печкой мучиться не надо, с ведрами кряхтеть, автолавку ждать… Но ведь мы-то с тобой — культурные люди, мы-то понимаем… Свой угол, свой огородик, кресты родные на бугорке… Упрашивали меня оставить — помереть, мол, хотят в родном дому. От нас с тобой зависит, когда я их повезу домой, а не так, чтобы — сразу на бугорок.

Игорь Козьмич поднялся.

— Все, — решил он, — солнце уже высоко. Тебе — два часа сна, а то жмуришься больно сладко.

Ремезов так и не использовал по назначению два часа, отпущенные на сон. Два часа он лежал поверх покрывала на спине и, изредка поглядывая на вмонтированные в телевизор часы с въедливыми зелеными огоньками цифр, заставлял себя поверить в то, что произошло с ним и с Лемеховом. Электронные огоньки назойливо предупреждали, что время, установленное начальником для отдыха, еще не истекло.

…Цифры и картинки, превращенные в стремительную компьютерную мультипликацию, казались живыми. Половина экранного поля была отведена графикам, таблицам, гистограммам, на другой вращались объемные модели вирионов, фрагментов капсид (вирусных оболочек), серпантин белковых молекул. Многогранники вирионов напоминали Ремезову летящие по орбите спутники. «Очень похоже, — заметил он. — А может, наши спутники и есть своего рода вирусы… Новый виток эволюции — планетарные вирусы… Сколько их над нами… Тысячи… Но это — только начало».

Все, что видел Ремезов, было продолжением, следствием той работы, которую начал он, аспирант Ремезов… «У тебя голова толковая, — когда-то похвалил его Стрелянов. — Катится не по инерции, как у большинства после окончания вузов, а на внутреннем сгорании». Но десять лет он прожил другим человеком — и вот снова приходилось оправдываться… «Вот сегодня и стало ясно, что я тоже сделал работу за дьявола, — говорил себе Ремезов, вспоминая слова отца атомной бомбы, Оппенгеймера. — Кто-то сказал: нет никакой научно-технической революции, есть одна гонка вооружений. Верно! Главное: высунув язык, догнать и перегнать… Отсюда и получается, что любое техническое или научное новшество у нас — вроде допинга на беговой дорожке: сиюминутное „благо“ с неминуемыми разрушительными последствиями! Пользы на день — вреда на год, пользы на десять лет — вреда на тысячу… Пропорцию устанавливает тот, кто всегда стоит за нашими спинами и ждет, когда придет пора седлать жеребца, старательно объезженного нами, людишками…»

Так убеждал себя Ремезов вернуться на Алтай, в районную больницу, так противился искушению. И вдруг как очнулся:

— Игорь! Мне нужно собрать новый материал… На месте. Самому. Мне нужно в Лемехово!

Игорь Козьмич опешил:

— При чем тут Лемехово?

В свой черед опешил Ремезов:

— А где же этот твой филиал?

— Ну не в самом же Лемехове, — обиженно проговорил Игорь Козьмич и задумался. Несколько мгновений он отсутствующе глядел на экран. — Хорошо, — ожил он и бросил взгляд на часы, — В пять нам подадут машину.




Машина остановилась внезапно. Пустынное шоссе впереди было перекрыто заграждениями с внушительным транспарантом «ПРОЕЗД ЗАКРЫТ. ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА», а за ними на дороге громоздился потерявший смысл бетонный короб автобусной остановки, выкрашенный снаружи в оранжевый, а внутри — в фиолетовый цвет. За остановкой лениво маскировались в кустах два зеленых вагончика. У заграждений стоял, разглядывая приехавших, вооруженный солдат.

Ремезов успокаивал себя тем, что, если пойти сюда от Лемехова, легко будет соединить цепь знакомых с детства ориентиров. Но то — от Лемехова, а сейчас Ремезов был привезен неизвестно откуда — все здесь казалось незнакомым, неизвестным до острой тоски, до чувства невесомости.

Еще через несколько минут езды лесистые скаты расступились, открывая невеликий простор с лугом и продолговатым озером. Пологий склон, вдоль которого тянулось шоссе, опускался к воде. По другую сторону озера вода терялась в камышах, озеро превращалось дальше в плотное, по-осеннему рыжеватое болото, в котором кое-где торчали одинокие и тощие, серые от корней до жидких крон сосны. Но еще дальше, за этим ржавым полем, земля вдруг приподнималась ступенью, и на ней, вплотную и болоту, стояла стена леса с низкими мощными кронами. От дороги до этого леса было километра полтора.

На этом озере, как раз там, где невысокий бугор выступал в воде голым каменным языком, в далекие времена Ремезов один и Ремезов другой вместе с приятелями из Быстры удили рыбу… Это место было уже своим, родным — и память уцепилась за этот бугор, прочно обосновалась на нем и внутренним взором сделала круг, присоединив к точке опоры весь видимый простор и наполнив его светлой мозаикой детских впечатлении.

Машина тем временем съехала с шоссе на грунтовую дорогу и остановилась у здания, собранного из легкого рифленого металла. Только выйдя из машины, Ремезов заметил, что озеро и памятный мыс стали недоступными: вдоль озера, метров за сто, тянулась закрученная непреодолимой спиралью колючая проволока. Спираль вытягивалась из леса и упиралась прямо в бок этого металлического здания, похожего на авиационный ангар.

— Там уже «зона»? — со сжавшимся сердцем спросил Ремезов.

— Да, — сурово сказал Игорь Козьмич и, видно, решил окончательно настроить Ремезова на роковой лад, чтобы тот ясно представлял обстановку. — Там, на берегу, начинается тот свет… граница жизни и смерти, — и, подождав недоуменного взгляда Ремезова, спросил, — Видишь те шарики?

Он указал на странные сооружения, похожие на зрелые темные грибы-дождевики величиной с железнодорожную цистерну.

— Лазерные установки, — объяснил Игорь Козьмич. — С локаторами, которые засекают любой живой объект размером с гнуса. Через прямую линию между установками не пройдет никто. Установки стоят по всему периметру зоны. Зона — под защитным колпаком высотой в пятьдесят метров. Установки улавливают инфракрасное излучение, таким же излучением поражают цель.

Всю ностальгию как-то разом отшибло — и вместо нее образовалось тяжелое и бесцветное чувство… Ремезов видел озеро, как сквозь толстое бронированное стекло…

От «ангара» в глубь зоны тянулся полупрозрачный коленчатый рукав.

— Это выходной отсек, — пояснил Игорь Козьмич.

Из «ангара» появился человек в белом халате, белой шапочке и пластиковых, почти бесформенных бахилах. Весь в веснушках, с рыжими ресницами, он казался гораздо моложе своих лет, хотя и видно было, что ему за сорок. Он поздоровался с радостным, прямо-таки счастливым выражением на лице.

— Доктор Ремезов, Виктор Сергеевич, — представил директор своего однофамильца. — Негласно считайте, что он главный эксперт по пашей проблеме.

Ремезову показалось, будто он проглотил что-то очень вкусное и весьма сытное… Эх, медные трубы!

— Очень рад! — сиял сотрудник Игоря Козьмича, пожимая руку. — Я вашу диссертацию почти наизусть знаю…

Ремезова повели в «ангар» — и вскоре он, завертевшись в потоке непривычных и в то же время знакомых по далекой жизни впечатлений, словно превратился в сомнамбулу. Мгновенно переодетый в белое, отдающее неживым духом особенно тщательных дезинфекций, он целый час пытался выдержать напор информации, рассеянно отвечал на вопросы. Потом пришел — тоже весь в белом — Игорь Козьмич и увел его в пустое и тихое помещение с диванами и репродукциями левитановских пейзажей на стенах.

— Что скажешь? — начальственно, почти грозно спросил он.

— Игорь Козьмич, уволь, у меня уже голова трещит, — развел руками Ремезов. — Я давно одичал в лесу…

— Ладно, не сердись, — заметив свой привычный, но не подходящий к месту тон, мягче и спокойней заговорил Игорь Козьмич. — Сегодня туда идти уже поздно… Отоспишься, поразмыслишь на досуге… А там вместе обсудим.

— Игорь! — собрался с духом Ремезов. — Я тебя не понимаю. В лесу десять лет сидел. Какой я, к свиньям, «эксперт»! Ты же прекрасно понимаешь: три года не поработаешь — и все, полная деквалификация! А мой срок — десять лет…

Игорь Козьмич улыбнулся — очень по-дружески.

— Это, старик, в тебе играет гордыня, — проговорил он. — Ты все приглядываешься, сравниваешь… Все для себя гирьки на весы подбираешь. Может, поэтому ты и на Алтай удрал?

— Может, — честно признался Ремезов.

— Значит, я знаю тебе цену лучше, чем ты сам. Ты, Витя, — тугодум, но гениальный тугодум. У тебя мозги — как ледокол. Движутся медленно. Ни черта ты не понял, что у нас здесь происходит… Мы же уперлись в стену… Считаешь, что стал дилетантом? Вот и хорошо — как раз дилетант нам и требуется теперь, но хорошо подкованный дилетант…

— Игорь! — помолчав, сказал Ремезов. — Я не вижу никакой опасности… И это почему-то пугает меня больше всего.

Игорь Козьмич сразу изменился, посмотрел на Ремезова хмуро.

— Ясно, — неопределенно сказал он. — Пойдем, я тебя представлю остальным.

Половину «ангара» занимали военные, управлявшие инфракрасным «колпаком». Здесь все было, как на пограничной станции ПВО.

Немного погодя Ремезов с Игорем Козьмичом вышли из «ангара». Долгие северные сумерки продолжались. Небо, казалось, стало еще светлее, бесцветнее, но этот свет совсем не доходил до земли. Над лесом, в слабой зелени гаснущего заката, висело тонкое, но плотное и непрозрачное, пепельного цвета облачко. На фоне сумрачного леса ясно мелькнул какой-то красноватый огонек. Ремезов заметил это, и у него по спине побежали мурашки.

— Что это было? — спросил он.

Игорь Козьмич, пожал плечами.

— Могла быть птица… — мрачно сказал он.

Утром их разбудил лейтенант. Виктор Ремезов проснулся с таким чувством, будто оказался в подводной лодке или на космическом корабле. Они молча умылись, молча поели, потом им принесли комплекты нижнего шерстяного белья. Потом они очутились в глухом помещении, залитом матово-фиолетовым цветом. В нишах Ремезов увидел скафандры, похожие на те, что используют для пожарных работ в особо опасных условиях нефтяных разработок, химических производств — ослепительно белые, с массивными кубическими головами, с квадратными зеркальными экранами для обзора. Ему помогли облачиться, и скафандр оказался совсем легким, почти не сковывающим движений.

— Не забывай про микрофон, — услышал он у самого уха. — Говори тихо, а то оглушишь… И дыши спокойно. Там обычный респиратор с особыми фильтрами.

Лейтенант… впрочем, Ремезов сразу запутался, кто из них и каком скафандре… кто-то из них — лейтенант или директор — поднял руку и нажал на кнопку в стене. Двери раскрылись, пропуская в узкий тамбур, потом сомкнулись за спиной. Потом растворились двери впереди, пропуская в новый тамбур. Так, миновав три шлюза, они вышли в полупрозрачный рукав. Игорь Козьмич с лейтенантом несли впереди блоки портативной лаборатории.

На выходе из рукава ожидал приземистый армейский везде ход. Здесь Ремезов немного замешкался, озираясь по сторонам Теперь он стоял по другую сторону незримой и беспощадной границы — в «зоне», под «колпаком». Ремезов взглянул на озеро и вообразил себе мальчишек, сидящих с удочками на каменном мысу… Ом представил себе, как вытаращились бы мальчишки на пришельцев в сверкающих и страшных своей медвежьей массивностью скафандрах.

«Ну вот, русские вернулись с Марса», — грустно подумал он.




Ремезову помогли забраться в вездеход. Проглотив «марсиан», железное создание вздрогнуло и сорвалось с места.

Выехали снова к озеру в каменной оправе и остановились у здания, похожего на столичный универсам. Это место тоже было знакомо и тоже беспощадно переустроено.

— Мы задумали тут международный исследовательский центр.

— На берегу пустынных волн, — угрюмо съязвил Ремезов. — По соседству Лемехово… Чудеса!

Игорь Козьмич повернулся к нему зеркальным экраном.

— Вот именно, — погодя, сказал он без обиды. — Все шло, как по маслу. Французы и японцы помогали. Для них тут экзотика. Короче, обоюдная выгода. По ту сторону, обойдем — увидишь, коттеджи, сауна, бар. Даже свой кегельбан есть… Пошли.

Лаборатории тоже напоминали Ремезову космический корабль. Работать на такой аппаратуре когда-то можно было только во сне, насмотревшись после ужина выставочных проспектов.

— Тебя не хватает, — сказал Игорь Козьмич. — Докторскую сделаешь за год.

— Сегодня и начну, — усмехнулся Ремезов.

Часа четыре они работали молча… Ремезов задал только три вопроса. Сначала он спросил о дезинфекции вивария, потом ему понадобились свежие членистоногие, и Игорь Козьмич выходил за уловителем. Наконец в третий раз, связывая логическую цепь размышлений, Ремезов подумал о штаммах вирусов, развивающихся в нейронах млекопитающих, и задал вопрос о симптоматике заболевания.

— Практически без симптомов, — ответил Игорь Козьмич. — «Оранжерейные» гибриды, формы очень неустойчивые.

— Подожди… — вдруг вспомнил Ремезов. — Была такая неожиданная работа Теффлера и Изуцу. Они отмечали при заражении крыс мгновенное угасание условных рефлексов после перовой же отмены подкрепления пищей…

— Я помню, — без особого интереса ответил Игорь Козьмич. — Всего одна статья. Подтверждений не было.

В «зоне» Ремезов не пришел к новым выводам.

— По-моему, ты все же перестраховался, — сказал он Игорю Козьмичу. — Странно… Ты не похож на перестраховщика. Совсем не похож.

— Да? — рассеянно откликнулся Игорь Козьмич. — Сам голову ломаю, какой дьявол дернул такую панику поднимать. Лемехово, правда, под боком. Но там и кошек-то почти не осталось… Пойдем, — позвал он, — покажу тебе наш «академгородок».

На краю высокого соснового бора стояли коттеджи, своим видом сразу предупреждавшие о международном значении выстроенного в глубинке филиала ИКЛОН АН СССР. Дальше, за коттеджами среди деревьев, виднелись еще более степенные дома, дачи генеральского, академического, артистического пошиба.

— А там что? — обратил на них внимание Ремезов.

— Там наши дачи, — ответил Игорь Козьмич. — В частности, моя и моего предшественника.

У Ремезова открылись глаза. Так вот каким ветром занесло этот международный центр в лес, к Лемехову! Ремезов знал академиков, которые добивались строительства институтов и научных центров поблизости от своих дач, и порой — с сокрушительными экологическими последствиями в местном масштабе. Да что там институты! Целые отрасли науки, получавшие модные, гибридные наименования — создавались, утверждались в руководство новоиспеченному корифею или сыну корифея, испеченного и вышедшего в тираж несколько раньше.

— Ясно, — сказал Ремезов. — Международный центр, говоришь? Новые Васюки… Ты, Игорь, — метафизик.

— Отнюдь, — отказался Игорь Козьмич. — Я как раз вульгарный материалист. Все должно быть удобно, под руками…

На просторной террасе стояла светлая деревянная мебель, элегантно стилизованная под крестьянский быт: обеденный стол и скамейки. На стене висела весьма высокого качества — видимо, импортная — репродукция картины Босха — членистоголовые уродцы, круглые, рогатые горы над лугами и лесами… Игорь Козьмич раскрыл дверцу холодильника.

— Только завез датского пива и сервелата… Все пропадает, — с досадой проговорил он. — Ну и черт с ним!

— Неплохо устроился, — оценил Ремезов. — Небось международные симпозиумы на дому собираешь?

— Секцию собирал как-то, — вполне непринужденно, без зазнайства признал Игорь Козьмич.

Игорь Козьмич рассказывал без тени хвастовства. Он быстро освоился в новой жизни, не выглядел в ней нуворишем… и говорил с открытой, доверительной непосредственностью, показывал свои палаты с достоинством не выродившегося, не поиздержавшегося разумом отпрыска боярского рода.

— А я, веришь ли, временами тебе сильно завидую, — с мечтательным вздохом сказал Игорь Козьмич. — Думаю иногда, а не бросить ли все к чертям, не махнуть ли… к тебе на Алтай. Тихо, горы, к Шамбале поближе… Организовать там эпидемиологическую службу по последнему слову. Тебя — главврачом, а? Крепкое дело, и результат всегда виден; люди на улице здороваются. Меня всегда к земской медицине тянуло, да все как-то за ближайший кусок хватался.

— Зато город заложил, — заметил Ремезов. — И отсель грозишь шведу.

Презрение к «дачному академику» улетучилось: что-то вдруг жалкое появилось в этой неуклюже сгорбившейся «снежной бабе».

Когда заперли дверь и спустились на тропинку, Ремезов подождал, пока Игорь Козьмич повернет к институту, и сказал:

— Ты мне, Игорь, главного не показал.

— Чего? — Остановившись, скафандр неловко повернулся.

— Лемехово… Ты думаешь, зачем я сюда напросился?

Сверкая на солнце, как арктический торос, скафандр стоял в зеленой траве неподвижно. Наконец скафандр пошевелился.

— Больше двух километров… — послышался голос Игоря Козьмича, и по этому предупреждению Ремезов понял, что однофамилец принял вызов. В наушниках что-то щелкнуло, и голос Игоря Козьмича позвал: — Станислав, слышишь нас?

— Слышу, Игорь Козьмич, — откликнулся лейтенант.

— Часа через два захвати нас из Лемехова.

— Так я подброшу, Игорь Козьмич! — удивился лейтенант.

— Не надо, Станислав, спасибо. У нас по дороге дела.

Они обогнули озеро и поднялись в заозерный лес, уже другой, полный не сосен, а дремучих елей с низко отвисшими толстыми ветвями в лохматых рукавах серых лишайников. Ветви опускались в густую рябь высоких папоротников.

И вот на высоте пологой горы лес распахнулся сразу настежь — и внизу встала, вся целиком, родная картина. Темные, грузные, с высокими слепыми окнами избы Лемехова, Само-озеро, сбившиеся у мостков, как осенние листья, лодки, провалившиеся в прибрежный бурьян бани… на том берегу, усеянном голыми и белесыми, как кости, бревнами, — такие же дома Быстры, из которых — это видно было издалека — только два или три были покинуты недавно, а остальные уже не одну зиму стояли остывшие. Ремезов глянул на левый угол Лемехова, за Бочарную Слободку: валуны виднелись, а раздвоенная береза с канатом на толстом черном суке сгинула…

Ремезов с трудом перевел дыхание, даже успев испугаться, что в скафандре кончается кислород… Потом вспомнил, что дышит воздухом снаружи. Он смотрел на Лемехово, и снова вместо грустных и светлых воспоминаний представлялось ему, как снизу увидели бы на горке их, двух появившихся из лесу «марсиан»: как охнули бы женщины, обронив с мостков в воду белье, как высунулись бы в окна, приложив к бровям руки, старики, как заметались бы с ошалелым лаем собаки, как пустились бы наутек к домам, к матерям ребята, и девчонки визжали бы, волоча ревущих малышей и не поспевая за братьями, уже пропавшими во дворах…

Но деревни стояли в безмолвном оцепенении, не пугаясь ничего и не радуясь ничему, с мертвым безразличием принимая любое нашествие. И тогда Ремезов подумал, что они — вроде космонавтов, вернувшихся спустя тысячелетия, когда на Земле уже не осталось никого.

— Пойдем через кладбище, — предложил Игорь Козьмич.

Ремезов весь встрепенулся — даже кровь ударила в голову: все, что видел, вспомнил — до жердочки, до кустика, а кладбище, скрытое молодым лесным подростом, забыл.

Они перешли через ручей, перевалили через вспаханный бугор, и заросшая горцем тропка привела их в кладбищенскую рощицу. Ремезов не был на дедовских могилах больше десяти лет. Не был — как забыл. Теперь было стыдно и виниться, говорить про себя или шептать всякие покаянные слова… Лучше уж просто постоять так — может, простят. Сам себя не простишь, хотя и терзаться постоянно от такой вины не станешь…

Однофамильцы, ученые Ремезовы, были первым чисто городским поколением в двух родах. Их отцы до армии росли в Лемехове, а потом канули в городах, так что сыновья отцов были связаны с деревней только их рассказами и еще — летними каникулами. Но и летних месяцев хватило, чтобы душа пустила в Лемехове тонкие, нежные корешки.

Виктор Ремезов был поздним ребенком, свою бабку он не застал, а деда последний раз видел — с рубанком и желтыми стружками в бороде, — собираясь в первый класс. Родители Ремезова прожили меньше деревенского поколения, за их городскими могилами ухаживала старшая сестра Ремезова, и сам он помогал ей недавно, прошлой осенью… Могилы деревенских Ремезовых были ухожены, оградки заново покрашены, палая хвоя выметена.

— Я покрасил весной и у твоих, и у своих, — раздался голос Игоря Козьмича. — А убирает здесь соседка, Марья Андреевна… Ты помнишь соседку-то? Все моего отца ругала за то, что у нас баня в озеро съехала… Ей уже за восемьдесят. Но бойкая, спуску не даст. Под пасху за мной прямо в институт притопала… Когда, говорит, ограду поправишь, ирод?..

Игорь Козьмич распахнул калитку у своих стариков, осторожно вошел, боясь пропороть скафандр об углы оградки, и, наклонившись, отбросил в сторону лежавшую на холмике сухую ветку.

— Ну… пойдем? — предложил он. — Как раз успеем по деревне пройтись — и лейтенант на своем танке примчится.

Ремезов хотел попросить подождать еще немного, но молча повиновался: сколько ни стой теперь, все равно не оправдаешься, не возместишь десятилетнее, а в сущности, тридцатилетнее, копившееся со школьного возраста беспамятство.

От кладбища пошли по дороге к деревне.

— Твой дом еще стоит, — сообщил Игорь Козьмич. — Мы его немножко подремонтировали. А старый шифоньер, ты уж не ругай, я старухе Глазычевой отдал. Она давно на него заглядывалась. Говорит, еще в войну у твоей бабки за телка выпрашивала. Брать теперь не хотела, но я уж соврал, что твоя сестра велела отдать.

Они стали обходить дом предков Игоря Козьмича — и замерли, как громом пораженные… На соседнем огороде медленно копала картошку пожилая женщина в телогрейке, подпоясанной передником, в резиновых сапогах, в темном шерстяном платке, замотанном, как в холод и ветер, вокруг головы.

— Мать честная! — воскликнул, приходя в себя, Игорь Козьмич. — Да это же тетка Алевтина! От нее кучка золы должна была остаться… еще за три километра отсюда…

Тетка Алевтина, не оглядываясь, подвинула поближе к ногам почти уже полное ведро. Доктора Ремезова вдруг потянуло прыснуть со смеху, но он успел сдержаться.

— Алевтина Павловна! — крикнул Игорь Козьмич. Растерявшись, он уже не соображал, что кричит в скафандр, а снаружи его неслышно.

Тетка Алевтина с трудом, в два приема, разогнула натруженную и, видно, больную поясницу и, одернув края платка у висков, невзначай оглянулась… Она медленно повернулась к пришельцам, точно не сама, а кто-то механически взял ее за плечи и повернул. Лопата, постояв чуть-чуть, повалилась на грядки. Руки у тетки Алевтины бессильно опустились и повисли, и сама она как будто стала слабеть и оседать… В глазах ее был не испуг, а покорная обреченность… так, наверно, смотрит женщина, уже смирившаяся с мыслью, что ее вот-вот убьют.

Ремезову показалось, что она шепчет «свят, свят», а в руке уже нет воли перекреститься. И в этот миг ему вдруг сделалось невыносимо тошно, он стал задыхаться, чувствуя, что больше ни минуты не сможет прожить такой поганой жизнью, и судорожно нащупывать какие-то выступы, петельки, застежки под шлемом, и вдруг ему удалось что-то потянуть или отогнуть и резко, со злостью откинуть шлем назад, на лопатки.

— Алевтина Павловна! — вскрикнул он, захлебываясь живым, не пропущенным через фильтры воздухом. — Это же я, Витька!

У тетки Алевтины поднялись руки, она улыбнулась растерянно, снова обмерла, снова улыбнулась — и уже зарадовалась, стала отходить от испуга, торопливыми движениями распустила на голове платок. Ее, видно, бросило в жар.

— Ой, батюшки мои! — наконец в голос ахнула она. — Ой, Витька! Страсть-то какая… Да откуда ж ты?.. А я-то ж со страсти такой и не признала сразу.

Ремезов стоял, покачиваясь, дышал глубоко. Из-за спины, из шлема, доносились отчаянные возгласы Игоря Козьмича, но слова только клокотали, булькали в шлеме, как в закрытой кастрюле, и Ремезов еще больше радовался от того, что их нельзя разобрать.

— Ой, Витя-то, вернулся… А я уж думала, живой меня не застанешь, — причитала старенькая уже тетка Алевтина. — Да подойти-то к тебе хоть можно?

— Подойдите, конечно… Живой я… Да я сам подойду. — У Ремезова ком подкатывался к горлу, голос срывался, и мутнело, дрожало все в глазах.

Тетка Алевтина, вытирая руки о передник, двинулась навстречу, неуклюже перешагивая через грядки. Она хотела было обнять Ремезова, да испугалась испачкать белоснежный скафандр.

— Витя… вон какой вернулся ты, космонавт…

— Да уж не дай бог кому так вернуться, — пробормотал, себя не слыша, Ремезов.

— Такой же, — радовалась тетка Алевтина. — Не изменился нисколь. Мальчишкой остался… Семья-то хоть есть?

— Эх, Алевтина Павловна, — отмахнулся Ремезов. — Бестолково живу. Нечем хвастаться.

— На могилки-то ходил?

— Ходил, ходил, — торопливо кивнул Ремезов.

— Вот это хорошо. Не забывай стариков, как приезжаешь… К ним наперво иди.

— Сами-то как здесь? Не болеете?

— Да что болезни, — вздохнула тетка Алевтина. — Старость одна — вот всем болезням и лекарство, и оправдание… А у нас-то вон видишь… явление какое…

Тут Ремезов спохватился.

— Алевтина Павловна, так ведь сюда ходить нельзя!..

— Я-то знаю, что нельзя, — с виноватой улыбкой проговорила она. — Ты уж не сердись на бабку. Глупая она, картоху ей жаль. Вот думала все: комар этот чумной не станет же картошку в земле кусать, заражать, а я как-нибудь закутаюсь да побегу, он и не догонит… а и догонит — отмахнусь, силы еще найдутся — от комара-то… Девками-то вон в каких платьицах сидели, и нипочем, веток наломаем, разгоним… Да и колеет нынче комар, стынь-то какая теперь по ночам…

Позади послышалось какое-то движение, и Ремезов, оглянувшись, ошеломленно заморгал: Игорь Козьмич тоже откинул шлем и стоял красный, взлохмаченный, похожий на мальчишку.

— Ой, батюшки мои! — всплеснула руками тетка Алевтина. — И Игорек тут… Ну, все Ремезовы сошлись — праздник Макарыча одного пригласить забыли. Ох и ругаться начнет… не догадались ко встрече чекушечку взять…

Веселье тетки Алевтины было, однако, немного болезненным, с дрожью, немного истерическим.

— Ну, задали вы нам делов, Алевтина Павловна, — удалось Игорю Козьмичу выговорить строго, начальственно.

— Кузьмич, Кузьмич, не серчай больно… Ну, штрафуй хоть, ежели порядок у тебя такой, — не перестав улыбаться, завздыхала тетка Алевтина. — Не утерпела. Жалко огород-то…

— Я обещал вам: зимой вернетесь… Ну потерпите хоть раз. Выбью я вам грузовик картошки, прямо к дому подвезут…

Тетка Алевтина опустила глаза и подняла их уже на доктора Ремезова, ожидая от него участия и поддержки.

— Одно ведро-то хоть можно забрать? — уже тихо, не надеясь на позволение, спросила она Ремезова.

Ремезов вдруг весь ослаб и вяло развел руками:

— Не я тут командую, тетя Алевтина.

От леса донесся гул, и Ремезов увидел, что к озеру с горки мчится, подпрыгивая, вездеход.

Уже в вездеходе Игорь Козьмич спохватился и накинулся на тетку Алевтину с вопросом:

— Как же вы пробрались сюда?

— А по Синькову болоту, — боязливо улыбаясь, отвечала тетка Алевтина.

— Там тоже щиты на каждом шагу: не ходить — убьет… Вы же там сгореть должны были… Вот бы у нас история началась…

— Так я уж там пригляделась, Кузьмич. Мне Макарыч разобъяснил: главное — суметь ленточку перешагнуть…

— Какую еще ленточку? — опешил Игорь Козьмич.

— Да вроде как порожек… Я такое место разыскала, где две сухостойные лесины лежат вроде колеи — как раз через ленточку ту. Я и догадалась: животом-то легла и проползла.

Игорь Козьмич рот раскрыл, потом страшными глазами посмотрел на Ремезова.

— Да-а… — переводя дух, сказал он и, подтянув через плечо шлем, крикнул в него: — Станислав! Слышишь? Между двух упавших деревьев проползла… Пограничники, мать честная!

Неделю троих Ремезовых держали на карантине.

— Переживем еще одну комиссию, подстрахуемся еще десятком подписей — и все, — сказал потом Игорь Козьмич. — Пора откупоривать наше Лемехово… Вернемся в город — поедем ко мне. Я жену с пацанами на юга, в Адлер отправил… Нечего им пока тут околачиваться… Поехали… хоть посидим по-человечески.

Квартира директора мало чем отличалась от дачи, разве что камина не было, зато на кухне висела такая же, выполненная под холст, роскошная репродукция Босха.

— Так… выпьем наконец за встречу, — предложил Игорь Козьмич. — Или ты соблюдаешь… там, в своей пустыни?

Ремезов усмехнулся и кивнул на рюмку. Игорь Козьмич разлил. Ремезов поднял рюмку и, невольно защищаясь иронической улыбкой, посмотрел на однофамильца:

— По-моему, ты принимаешь меня за кого-го другого.

Игорь Козьмич ответил дружеской улыбкой, напоминавшей о том, что в детстве у обоих было много общих радостей.

— А ты — меня, — сказал он. — Так за встречу? И за то, чтобы у нас…

Он замер вдруг, сдвинув брови, пытаясь что-то вспомнить.

— Ну где же это? — вдруг спросил он. — Где мы с тобой были?

— Где? — удивился Ремезов. — На карантине сидели…

— Не то… — весь напрягся Игорь Козьмич. — Ну, деревня…

— Лемехово? — совсем оторопел Ремезов.

— Вот! — просиял Игорь Козьмич. — Да. Витя… Не спеши в начальники. Ранний склероз, как видишь. Так за встречу и чтобы у нас… черт, опять! — Он едва не расплескал рюмку.

— Лемехово, — с испугом, торопливо подсказал Ремезов.

Игорь Козьмич виновато улыбнулся и пожал плечами:

— Лемехово… Вот чтобы там… там кошки не дохли… в этом… — Он выпил и тут же резко налил еще.

Затрезвонил часто, без передышки, телефон. Игорь Козьмич одним глотком выпил и вскочил:

— Междугородний! — сказал он. — Это мои!

По жилам растеклось тепло, и Ремезов без мыслей погрузился в себя… Он не прислушивался к разговору в коридоре, однако скоро заметил, что голос Игоря Козьмича отрывист и напряжен. Потом стукнула трубка, стало тихо — и Ремезов насторожился. Так прошла минута-другая. Наконец Ремезов заставил себя подняться и выглянул в коридор.

Игорь Козьмич стоял, отрешенно глядя в зеркало, бледный, точно пришибленный внезапным известием.

— Пусти-ка меня, — буркнул он и, впихнув Ремезова в комнату, стал лихорадочно рыться в секретере.

Он шарил в бумагах, в папках, в коробках, распихивая их, разрушая канцелярский порядок.

Наконец он наткнулся на корочку пропуска.

— Прячет, мать честная! — злобно бросил он. — Сама не найдет…

Он раскрыл пропуск у самых глаз и сразу весь размяк, опустил плечи и глубоко вздохнул.

— Света… Ремезова Светлана Борисовна… Светка, Светик…? — механически проговорил он.

Он постоял неподвижно, потом, словно задумавшись о чем-то, спрятал пропуск у себя в пиджаке.

— Поехали! — вдруг выпалил он.

— Куда? — изумился Ремезов.

Внизу у подъезда стояла машина, опять черная «Волга». Ремезов подумал, что ее подали минуту назад, и опешил, увидев, что место водителя пусто. Но за руль сел Игорь Козьмич, и Ремезов догадался, что машина его, частная…

Во дворе дома бился холодный резкий ветер. Низко над домами на выпуклом книзу небе неслись плоские облака — слепяще-белые с краев и синие снизу.

— Куда мы? — спросил снова Ремезов.

— Подожди, — нервно бросил Игорь Козьмич. — Дорогу забуду.

«Он как в бреду, — подумал Ремезов. — Разобьемся…» Но сел в машину и, сразу согревшись, стал молча наблюдать: таким он Игоря Козьмича еще не видел.

Машина, вырвавшись из лабиринта улиц, понеслась по шоссе.

«Он забыл, как зовут жену, — вдруг дошло до Ремезова, и он весь похолодел и затаил дыхание, упершись взглядом в дорогу. — Теффлер и Изуцу! Мгновенное угасание условных рефлексов!.. Нет! Не может быть., По всем реакциям — ноль. Сразу все анализы врать не могут… У них же здесь мировой уровень… Нет такого симптома, чтобы имена забывать… Чушь… А если Игорь заражен, как же я…»

Ремезов судорожно сглотнул и бесцельно огляделся… Ветер посвистывал в щелях окон. «Что я помню?! Погоди, погоди… не паникуй…» С трудом отгоняя лезущую, липнущую к мыслям толпу уродцев с репродукции Босха, Ремезов перебрал в уме родные имена и названия. «Так… своих помню всех… Всех, да?» — Ремезов спохватился: оставил записную книжку в чемодане. — «Как проверить?.. К сестре бы съездить, а здесь что…» Он тряхнул головой, сообразив, что мучает мозги абсурдом.

Машина остановилась внезапно — на пустой дороге посреди леса.

— Все, дальше не помню, — сказал Игорь Козьмич каким-то разбитым, глухим голосом. — А ты помнишь?

— Что? — спросил Ремезов.

— Дорогу в деревню.

Игорь Козьмич включил дальний свет и долго с напряжением смотрел вперед. Лес впереди нависал над дорогой и вдали свертывался вместе с ней в черную воронку.

— Может, и помню, — признался Ремезов. — Но сейчас темно.

— Темно, — согласился Игорь Козьмич и повернулся к Ремезову. — А что еще помнишь? Как тетка Алевтина картошку копала, помнишь?

— Помню, — признался он.

— У тебя остались фотографии?

— Какие? — снова изумился Ремезов и вдруг догадался. — У сестры есть два альбома… Ага! Там и мы с тобой… в трусах… На той березе с веревкой. Помнишь?

— Березу? — с дрожью в голосе сказал Игорь Козьмич и снова перевел взгляд на дорогу. — Не помню…

— Как же ты березу не помнишь? — даже рассердился Ремезов, — Вместе же качались…

— Не помню… Как утром бреюсь, помню.

«Бред, — подумал Ремезов. — Или разыгрывает?.. А почему он обязательно должен помнить березу? Я тоже не все помню… Психоз… Нет. Чтобы у Игоря психоз… Чушь… Но березу не помнить!.. Что с ним такое?.. Сорвался… Доначальствовался… А с виду вроде крепок». И, глянув на Игоря Козьмича, Ремезов еще раз прикинул, не пора ли увозить его в казенный дом.

Ремезов представил, как санитары ведут размякшего Игоря Козьмича, — и ему стало стыдно, очень стыдно. Все это показалось ему позором и предательством… «Зря он пил», — подумал Ремезов и спросил однофамильца о самочувствии. Игорь Козьмич пожаловался на провалы в памяти, на «черноту в голове». — …Как будто кто-то по потолку ходит, — сказал он.

— Ты устал. Сорвался. Надо успокоить нервы, — докторским тоном произнес Ремезов. Игорь Козьмич помолчал в тишине и вдруг проговорил холодно, совершенно бесчувственно:

— Ты ничего не понял, главный эксперт…

— Чепуха, — уверенно ответил Ремезов, — Все анализы одновременно врать не могут… И потом, таких симптомов не бывает.

— Ты ничего не понял, — снова проговорил Игорь Козьмич механическим голосом. — Вируса нет в организме. Организм для него — только мембрана, через которую надо проникнуть в память…

— Ну, это уже мистика, — пожал плечами Ремезов.

— У памяти нет иммунитета, — словно не слыша его, вещал, как медиум, однофамилец. — Память — среда, в которой он размножается… Ты можешь представить себе рак памяти?

— Но это же… — пробормотал Ремезов, теряясь. — Память ведь тоже в клетках мозга. Не может же она быть где-то не в голове…

Игорь Козьмич шевельнулся и медленно вздохнул:

— Это старая история, — равнодушно сказал он. — Еще никто не находил на вскрытии ни памяти… ни совести… А тебя, — он обернулся к Ремезову, посмотрел на него невидяще, — тебя надо беречь. Тебя в заповедник. Праведников зараза не берет…

Ремезов этим бормотанием, этим наговором сам был наполовину загипнотизирован и, только услышав про «праведника», встрепенулся, разогнал пелену.

— Ты ошибся, Игорь Козьмич, — громко сказал он, невольно надеясь, что ему наконец удастся развеять наваждение, встряхнуть однофамильца. «Вообще не надо было ему пить», — снова подумал он. — Я, с твоего позволения, — не «праведник». Это у тебя студенческий рефлекс на слово «Алтай». У тебя на Алтае и Тибете — все махатмы… А мне что Алтай, что Бологое — все равно. Главное — от тебя удрать… Да, я терпеть не мог Гурмина и не стал бы на него пахать… Да, я не смог работать, как на урановом руднике. Ведь он приказывал… Если б он по-человечески попросил… кто знает, может, и согласился бы. Не там, так здесь… Все равно в жизни без нашего советского риска не обойдешься. Короче, Игорь, в Тмутаракань я подался со злости и зависти. Сам себя утверждал — глядите, какой я хороший… Вот так, Игорь, если дело дошло до исповедей. Ты был прав: мне бы… В мою келью под елью да хорошую бы аппаратуру. Искусить меня легко, ты не думай. Да не тебе, слава богу.

Игорь Козьмич сидел неподвижно, вполоборота к Ремезову.

— Тетку Алевтину порасспросить бы, — вдруг сказал он. — Что она могла забыть?

— А что тетка Алевтина, — усмехнулся Ремезов. — Ей за семьдесят. У нее уже склероз, а не вирус. Она и так ничего не помнит…

— Все-таки ты меня не понимаешь, — с тихой досадой сказал Игорь Козьмич. — А может, ты и прав. Нелепая случайность: на меня комар сел, а на тебя нет…

Он вышел из машины и постоял, оглядываясь по сторонам. Ремезов последовал было его примеру, но потом остался на месте, подумав о холоде снаружи.

— Темно, — сказал Игорь Козьмич, принеся с собой хвойную прохладу. — Переночуем в машине.

Машина сдвинулась на обочину и уперлась в кусты. Игорь Козьмич опустил спинки передних кресел. Этому странному ночлегу Ремезов, однако, не удивился. Сколько ночей уже пришлось на самолет и «авиационный ангар…». Устраиваясь на боку, он только решил, что это лучше, чем ехать. «Игорю как раз проспаться бы… Подумаешь, забыл, как жену зовут…»

Он очнулся, ощутив неприятный, изматывающий зуд. Этот зуд проник в тело еще во сне, сковывая до онемения, как несильный электрический ток. Ремезов с трудом разомкнул сведенные током веки. В машине было светло и, казалось, морозно. Он с трудом шевельнулся и глянул на часы: семь тридцать, и снова ему почудился этот внешний, как бы не касавшийся его холод…

Уже совсем проснувшись, Ремезов догадался, что никакого зуда нет, а есть звук электробритвы, отчетливый, звенящий в ушах. Игорь Козьмич, сняв пиджак, брился. Глядя в зеркальце заднего обзора, он тщательно водил по щеке черным аппаратиком без шнура…

«Утро вечера мудренее», — подумал Ремезов, глядя на белоснежную спину однофамильца.

Из зеркальца над лобовым стеклом на Ремезова глянули глаза Игоря Козьмича, глянули ясно и остро. Он бодрым голосом пожелал Ремезову доброго утра. Ремезов ответил тем же.

«Дурачил он меня», — подумал Ремезов, но утро он встречал где-то на дороге в лесу, рядом сидел однофамилец в официально белом и с бордовым галстуком — это уже мало походило на розыгрыш. Впору было продолжать удивляться. «Посмотрим», — сказал себе Ремезов и ощутил запах дорогой туалетной воды. Игорь Козьмич открыл дверцу и впустил внутрь холод утреннего заморозка. Он вышел наружу и с наслаждением потянулся. Белая сорочка засверкала на солнце, и Ремезов, глядя на него, даже прищурился.

— Хорошо-то как! — сообщил он Ремезову, заглядывая в салон. — Освежиться бы… Ручья поблизости нет, не помнишь?

Ремезов посмотрел на незнакомый лес.

— Я этих мест не знаю… До Лемехова-то далеко?

— …А вот это мы сейчас и выясним, — сказал Игорь Козьмич, садясь за руль. — Брейся, и поедем… Надо же узнать, как тетка Алевтина в зону проникла. Там, у меня, и позавтракаем.

— Где это «у меня»? — не понял Ремезов.

Игорь Козьмич уверенно привел машину к заграждениям, и, увидев их, Ремезов вдруг заметил в себе досаду — оказывается, он подспудно ждал подтверждения вчерашнему феномену, ждал, что однофамилец дорогу не найдет.

Войдя в «авиационный ангар», Игорь Козьмич сразу направился к военным и очень вежливо сказал полковнику:

— Сегодня мы поедем вдвоем. Я сам сяду за руль.

— Не положено так, Игорь Козьмич, — сказал полковник.

— Не положено, — согласился директор. — Но сегодня необходимо исключение.

Как в скафандре, так и за рулем вездехода Игорь Козьмич выглядел очень уверенно, исчезла даже неуклюжесть движений.

Остановка произошла не у дверей филиала ИКЛОН, а у крыльца директорской дачи. На этот раз Игорь Козьмич не забыл даже вытереть у порога ноги, и Ремезову пришлось последовать его примеру.

Игорь Козьмич заговорил только в гостиной. Но сначала он что-то сделал с собой — и скафандр раскрылся. Игорь Козьмич выскользнул из него, потянулся и с наслаждением опрокинулся на диван.

Голоса однофамильца Ремезов не услышал, но догадался, что тот, насмехаясь над большой белой куклой, говорит:

— Что, трусишь?

Ремезов стал шарить по скафандру и тем еще больше рассмешил Игоря Козьмича. Тот легко спрыгнул с дивана и принялся помогать.

В доме оказалось зябко, и Ремезов поежился.

— Мерзнешь? — спросил Игорь Козьмич, сам он, худой, босой, в шерстяном трико, казался йогом. — Пошли утеплимся…

Он повел Ремезова на второй этаж в свой рабочий кабинет. Здесь у него располагался и небольшой гардероб. Игорь Козьмич взял в одну охапку все, что в нем было, и свалил в кресло.

— Выбирай, — сказал он. — У нас ведь один размер…

Ремезов пожал плечами и не решился. Тогда Игорь Козьмич взялся за дело сам, и Ремезов оказался в теплом свитере, модной курточке, потертых джинсах и старых, но вполне годных и удобных спортивных туфлях.

Одевшись так же, директор привел Ремезова на кухню и, открыв холодильник, выгреб оттуда банки с пивом.

— Пиво еще годится, — сообщил он. — Колбаса тоже помереть не успела… Где-то есть баранки и печенье…

Расположились в гостиной, в мягких роскошных креслах.

— Как тебе у меня? — спросил Игорь Козьмич.

— Ты уже спрашивал, — невольно засопротивлялся Ремезов.

— Тот раз не в счет. — Игорь Козьмич кивнул в сторону отброшенных в угол скафандров. — Тогда мы, считай, здесь не были, а видели все по телевизору…

— А зачем ты спрашиваешь? Сам знаешь, как у тебя… Пансионат. Дом творчества нобелевских лауреатов.

— Неплохо, согласись, — кивнул Игорь Козьмич, срывая язычок с пивной банки. — Жаль, электричества нет… Музыку послушали бы… Эх, Витя, сколько лет мы так с тобой вдвоем не сидели?

— Много, — сказал Ремезов. — Культурная программа не отменяется. Ведь ты вроде обещал бар, сауну и кегельбан…

Игорь Козьмич приподнял бровь:

— Сауну? Хорошая идея… Но лучше завтра. Сегодня у нас — Синьково болото… Тоже аттракцион, а? Для крепких нервов. А потом — бар… Такая программа устраивает?

— Болото так болото, — хмыкнул Ремезов, но в болото ему не захотелось, и он посмотрел на себя со стороны. Картина оказалась необыкновенной: встретились два однокашника через десять лет, сидят в необитаемой «зоне» с вирусом и под инфракрасным колпаком, пьют датское пиво, закусывая баранками и сервелатом…

— А не заразимся? — вдруг спросил Ремезов. — Ты вроде уже один раз собирался…

— Что наша жизнь, — философски заметил Игорь Козьмич. — Тихо здесь. Как думаешь, а не закрыть ли нам «зону» навсегда? Будем одни на озере рыбу ловить…

Ремезов не ответил: ему такая шутка не понравилась.

— Пора, пора взглянуть на лаз тетки Алевтины, — сказал Игорь Козьмич, взглянув на часы. — А то совсем стемнеет.

Против всякой деревни есть в лесу одно место — плохое, но для людей с недоброй славой. Для Лемехова и Быстры таким местом было Синьково болото. Во времена детства Ремезовых оттуда не вернулся человек — бочар — Аркадий Иваныч, ушедший за клюквой с бутылкой портвейна, а годом или двумя позже — две отбившиеся от стада коровы.

Синьково болото лежало в большом лесном распадке, как в корыте. Чтобы попасть в него, нужно было спуститься где по камням, где по торчащим корням.

Здесь, внизу, воздух стоял особенно тихо и был плотен, тяжел. У края болота пахло вереском, а дальше оно дышало из-под ног то холодным, то теплым травяным настоем. Лес с болота казался сизым, взвешенным над землей и уже через несколько шагов — очень далеким со всех сторон… Солнце садилось, верхушки елей чернели.

Игорь Козьмич шел-ухал широким шагом. Ремезов едва поспевал, и его затягивало идти след в след, он замечал это и держался в стороне.

— Жерди бы выломать, — предложил он. — Безопасней…

Но Игорь Козьмич не отвечал и шел по болоту, как по аллее в парке. Ремезова вдруг как током ударило.

«Он убить меня хочет! — вспыхнула мысль. Ремезов отогнал ее и перевел дух. — Поперлись на ночь глядя…»

— Ты ночевать здесь не думаешь? — злясь, сказал он Игорю Козьмичу. — Или нам опять «Волгу» подадут?

— Успеем, — ответил Игорь Козьмич и замер вдруг: — Смотри!

Ремезов поднял голову и уперся взглядом в щит:






ХОДА НЕТ! СМЕРТЕЛЬНО!





Потом он увидел другой щит, пустой, и догадался, что надпись — на обратной стороне, обращена к тем, кто рискнет не выйти, а войти…

— Не туда смотришь, — спокойно сказал Игорь Козьмич.

Ремезов внезапно осознал, что между щитами, всего метрах в пятидесяти от места, где они стоят, — граница, убивающая все живое. Ему стало зябко. И, растерянно поблуждав взглядом, он наткнулся наконец на два лежащих на болоте ствола с обломками сучьев. Игорь Козьмич, подперев бока, рассматривал лазейку и ее окрестности.

— Значит, главное — через «ленточку» перескочить… — сказал он наконец. — Здесь у нас недочет…

Ремезов невольно приглядывался к стволам: где же эта «ленточка»? Какая же тут «ленточка»?.. «Недочет, — усмехнулся он. — Сейчас наглотаемся всех этих вирусов и пойдем гулять, а у него — „недочет“»… Он хотел было поддеть Игоря Козьмича, но тот вдруг пошел вперед, к стволам, и, остановившись у начала «колеи», поставил ногу на облом одного из двух сгнивших деревьев. Ремезов пошел за ним и, только встав рядом и поднял глаза, содрогнулся: вот она, смерть, — еще три шага — и тебя не станет… Кучка золы… Ремезова снова охватил озноб, его потянуло попятиться, но он пересилил себя…

Воздух в трех шагах был ясен и ничем не выдавал смертельную грань. Трава под ногами и трава через три шага ничем не различалась, но та обыкновенная трава, что росла через три-четыре шага, тот кустик вереска, то желтенькое пятнышко морошки были недосягаемы.

Ремезов огляделся; две установки — тоже вроде «марсиан», на треногах, — стояли в болоте, и он, Ремезов, казалось, находился точно между ними. Он не выдержал и сделал шаг назад. «Дурак! — подумал он об Игоре Козьмиче. — Чего с огнем играет? Сорок лет мужику…» Однофамилец повернулся к границе спиной и стал глядеть Ремезову в глаза. Лицо его было очень бледным, но совершенно спокойным.

— Есть шанс попробовать, — сказал он с испытующей улыбкой.

«Он хочет убить!» — снова вспыхнула мысль, в висках застучало. Ремезов с трудом сглотнул.

— Зачем? — сказал он и, заметив, что голос у него совсем глухой, севший, повторил тверже и громче: — Зачем?

— Старушка-то с ведром… — как-то нехорошо, хищно улыбаясь, сказал Игорь Козьмич. — Фору нам дала… Что ж теперь, так и будем тут стоять?

«Вот сволочь!» — не сдержавшись, подумал в сердцах Ремезов и бросил со злостью:

— Сам лезь, если жизнь не дорога!

Игорь Козьмич рассмеялся. И вдруг на Ремезова нашел столбняк… Взгляд Игоря Козьмича в сумерках был очень отчетлив, даже ярок… Ремезова осенило, что его завел в болото и теперь стоял перед ним посреди болота кто-то другой, очень похожий на Игоря Козьмича, но не он… Это был какой-то отретушированный, целлулоидный «Игорь Козьмич», «Игорь Козьмич» в новой упаковке… Кто-то весь день с наслаждением дурачил его, уводил… уводил… «Мать честная! Что за бред?!»

— А тебе жизнь дорога? — спросил тот, кто стоял лицом к лицу.

— Проверить, что ли, хочешь? — злобно ответил Ремезов. — Ну… пусти-ка…

— Зачем ты так сразу? — вдруг смягчился Игорь Козьмич. — Я же шучу. — И он достал из кармана монету. — Кидай. Ты — орел, я — решка.

— Почему не наоборот? — невольно потянул время Ремезов.

— Кидай, — тверже повелел Игорь Козьмич.

Монета в пальцах сразу стала влажной от пота и холодной.

Ремезов щелкнул и судорожно поймал монету в кулак. В кулаке оказался «орел». «Это он — нарочно», — мелькнуло в голове.

— Измажешься — ничего, — предупредил Игорь Козьмич. — Все списано. Дачное.

— Отойди, — хрипло сказал Ремезов, хотя Игорь Козьмич вовсе не загораживал дорогу… Ремезов лег у «входа» и обрадовался, что вес вминает его глубоко в траву. «Смеется, наверно, гад», — подумал он и пополз вперед…




Хотелось побыстрей, но от быстроты тело выгибалось, нужно было ползти медленно, очень медленно… Ремезов больше всего боялся поднимать голову, и лицо его тоже провалилось в траву, в болотную темноту. Дышалось тяжко, в нос било терпкой гнилой зеленью, вереск драл по лицу…

«Вот сейчас… вот сейчас… и будет конец… только чтобы сразу… чтоб не по спине… сразу бы весь… — шептал Ремезов. — Господи, помоги… Господи… вот сейчас…»

— Сколько еще?! — отчаянно захрипел Ремезов.

Но ответа не услышал и прополз еще столько же. «Все! — пришло ему вдруг. — Черт с ним! Сгорю! Больше не могу!» И он рванулся вверх с одним отчаянным желанием — подпрыгнуть выше и сгореть сразу, целиком…

Ремезов не сгорел, но его бросило в жар, и лицо, ободранное, мокрое, загорелось само. В глазах было темно.

…Он прополз между деревьями — и мял, пахал болото еще метров пятнадцать, не меньше. Игорь Козьмич по ту сторону грани весело смеялся. И Ремезову вдруг стало смешно, просто по-мальчишески весело, как в детстве: чуть не сгорели, разведя под стогом костерчик, зато уж пометались, как тараканы, ища выход, — есть над чем посмеяться снаружи.

— Зараза ты, Кенар, зараза! — крикнул Ремезов, вспомнив детскую кличку однофамильца, и сплюнул набившуюся в рот травяную шелуху. — Лезь давай! А я погляжу!

— А зачем? — издевательски спросил Игорь Козьмич.

— Как зачем? — весело вспылил Ремезов. — Да я тебе морду набью!

Он едва успел опомниться, а то бы кинулся на однофамильца, как медведь, верхом…

— Зачем мне лезть, если и так уже ясно, что пролезу? — резонно объяснил Игорь Козьмич. — Какой интерес? Весьма вероятно, что по периметру много таких лазеек. Пойдем посмотрим…

И он, не дожидаясь ответа, пошел вдоль «ленточки» по на правлению к темному шару на треноге.

Ремезов шел уже без всяких мыслей по другую сторону границы — и никак не мог отдышаться… Только обходя установку и на мгновение потеряв Игоря Козьмича из виду, он опомнился и остановился: куда дальше? Но Игорь Козьмич уже видел следующего стража границы и смело двигался к нему.

«Главное — держаться параллельно, — подумал Ремезов. — Он знает… Уже ходил тут, что ли?» И только сейчас Ремезов вспомнил, что они весело так идут по Синькову болоту.

— Ты осторожней там, — крикнул он Игорю Козьмичу. — Завязнешь… а мне что делать? Тоже смеяться?

Но Игорь Козьмич точно не слышал. «Два идиота, — подумал Ремезов и увидел на пути однофамильца темное пятно высокой травы. — Он что, не видит?»

— Эй! Куда ты! Смотри! — крикнул он.

Но Игорь Козьмич шагнул дальше, провалился по колено и как ни в чем не бывало стал погружаться в болото.

«Мать честная! — охнул Ремезов и замер столбом. — Да это он нарочно… Опять дурачит, что ли?.. Утонет сейчас!»

Игорь Козьмич спокойно, не дергаясь, тонул. Он только повернул голову к Ремезову, и тому почудилась какая-то грустная улыбка. «Как же он! Что делать?»

— Эй, Игорь! Ты что?!

— Руку дать сможешь? — спокойно сказал однофамилец.

— Куда ж ты смотрел, мать твою! — сорвался Ремезов, заметался — и замер.

«Что ему от меня надо?! Гад, сволочь!.. Что делать?..»

Ремезов огляделся. Рядом торчала сухая осинка, позади, но немного дальше — предупреждающий транспарант. Ремезов поднатужился, выдернул осинку с культей корня и швырнул было ее сквозь границу, но в последний миг испугался: а вдруг для стражей любой летящий предмет — мишень… — и тогда он накроет однофамильца огромным факелом. Рядом с топким местом на той стороне Ремезов заметил возвышенный островок. Забыв о страхе, он подскочил к границе и метнул деревце гуда… Осинка полыхнула как-то с одного бока и упала, и ее ствол, оставшийся без ветвей, погас от удара и густо задымился.

«Ага! Он только слева бьет… слева… — лихорадочно рассчитывал Ремезов. — Это хорошо…» На Игоря Козьмича он старался пока не глядеть. В три прыжка подскочив к щиту, он дернул его вверх что было силы и, ободрав руки, вырвал из болота.

«Дюралевый! — обрадовался Ремезов. — Порядок! Прорвемся!»

Щит оказался громоздким, но не тяжелым. Подняв его над головой, Ремезов поискал глазами, откуда прыгнуть, и снова обрадовался: где-то совсем рядом с границей, по э т у сторону, нашелся такой же возвышенный островок.

Игорь Козьмич всего в четырех-пяти метрах от этого островка погрузился уже почти по грудь и с тем же хладнокровным любопытством наблюдал за Ремезовым. «Если разыгрывает — убью гада!» — мелькнула мысль. Ремезов, едва удерживаясь на ногах, взбежал на свой островок. «Все! — выдохнул Ремезов. — Господи, помоги… Только бы не мучиться… Ну, давай… давай… Что тебе терять?.. Давай…» Он, прикрывшись сбоку щитом, рванулся и прыгнул. И в тот же миг будто врезался с оглушительным треском и звоном в огромное раскаленное стекло…




Ремезов очнулся от холода… Одежда по грудь была мокрой до нитки. «Искупался», — подумал Ремезов, застучав зубами, и оторвал голову от земли. Вокруг стоял непроницаемо-черный мрак.

«Что это?» — не понял Ремезов, а догадавшись, вскинулся разом, поскользнулся, но удержался на ногах.

Стояла ночь без звезд и луны, стояла тяжкая, подземная тишина.

— Игорь! — со страхом позвал Ремезов. — Ты где?

Ответа не было. «Утонул!» — выстрелило в голове, и Ремезов кинулся было куда-то… но успел остаться на месте: где-то рядом была граница, «ленточка», но в какой стороне?

«Вот влипли… так влипли, — прошептал Ремезов, опускаясь для верности на землю. — Сколько времени-то?»

Но не то что часов, руки во тьме было не разглядеть.

Так Ремезов в полном безвременье сидел в темноте, боясь двинуться с места, пока не услышал далекий гул… Гул показался знакомым, и в душе зародилась надежда.

Вдали замигали малиновые огоньки, а под ними стали заметны прозрачные стержни прожекторных лучей. Где-то над филиалом ИКЛОН… или над деревней… где-то далеко летел вертолет.

«Ищут», — догадался Ремезов, и вдруг ему стало еще тошнее, вдруг захотелось, чтобы вертолет миновал стороной… Он и летел стороной: те, кто искал, вычеркнули из района поиска Синьково болото. «Может, они выключили „колпак“?» — подумал Ремезов, но проверять не решился. Пальцы совсем окоченели, Ремезов подышал на них и сунул руки в карманы. Он не сразу догадался, что в кармане лежит сокровище: зажигалка!

«Живем! — воспрянул духом Ремезов. — Прорвемся!»

Пальцы не слушались. Он долго вертел зажигалку, боясь выронить ее и потерять, и наконец в руках вспыхнул маленький, но бойкий огонек. Первое, что увидел Ремезов: изогнутый, распоротый наискось щит. Ремезов содрогнулся… «Везет дураку…» — подумал он про себя. И снова вздрогнул, едва не уронив огонек Он увидел. Увидел сначала ноги, а потом тело с бурым пятном чудовищного, едва ли не сквозного ожога… Ремезов шагнул к нему и понял, что на земле лежит труп.

Огонек долго дрожал и бился, прежде чем Ремезов сумел о чем-то подумать. Наконец он подумал: «Он сгорел — не утонул… Как же так?.. Бред какой-то… Где мы? Здесь или там?.. Доигрались…»

И наконец в сердце ударила боль — был мертв Игорь Ремезов, с которым он прожил бок о бок тридцать лет…

— Куда ж ты лез! — простонал Ремезов.

Он решился и, нагнувшись, поднес огонь к голове. В тот же миг зажмурился — и сразу подкатило к горлу… Он едва успел отвернуться. Его рвало натужно, неудержимо, выворачивало всего наизнанку. А когда отпустило, Ремезов, клацая зубами, зашептал:

— Это же бред… бред… просто померещилось… зачем… не надо… не надо так…

И он задержал дыхание, напрягся весь до ломоты в костях, сжал челюсти до боли и снова повернулся к телу…

То, что видел он, не было телом Игоря Козьмича… Труп был одет не так, а лицо — совершенно не обожженное — не было лицом однофамильца. Но это было лицо, которое Ремезов знал… свое лицо он помнил. Но это было мертвое, позеленевшее, с разинутым ртом… страшное и ничье…

— Вот оно что… вот оно что, — дрожа, колотясь всем телом, шептал Ремезов. — Конечно, так… прыгал же я, а не он… он же не мог сгореть… утонул… подожди… где я?

Его бросило в жар, и он разом вспотел… и, стирая пот со лба, вдруг догадался, что стирает свой пот с чужого лба и чужой рукой… Он схватился за волосы, волосы были жесткие, кудрявились — совсем не его волосы, такие у Игоря Козьмича…

Ремезов погасил свет, и так вдруг сразу стало спокойней.

— Погоди… не сходи с ума… что это… ведь он хотел убить, верно?.. Конечно, хотел… он же нарочно, подай, говорит, руку… Сволочь… Погоди, погоди… Надо разобраться… Зачем убить?.. А кто он?.. Ведь он стал другой… Он же забыл, как зовут жену… Он же говорил как-то: с женой нелады… Он стал забывать все, что ему мешало… Я же тоже мешал… То, что перестало мешать… Что больше не волновало… Перестало иметь значение… Но ведь он не забыл дорогу в Лемехово… Значит, это был уже не он… Кто-то уже был в нем, кто-то подстроился… Ерунда какая-то… А зачем ему я?.. Погоди, нелады с женой кончились уже давно… Так я же враг! От меня надо было освободиться! Освободить память… А куда он без меня?.. Его же без меня быть не может… Только я для него имею значение… А если б я сгорел?.. Так я же и сгорел… Значит, я только отпечаток у него в голове… Бред… Он же утонул… Он же не мог вылезти сам… А он и не тонул… Это ловушка… Вот он брился, сволочь… Он уже был не человек… Он же меня проверял… Вот если б я не прыгнул, тогда б он сейчас сидел там, во мне… По т у сторону… Вместо меня… Поди проверь, что там, в голове… Это он такую дуэль придумал… Кто он-то?.. Мать честная, у него же двое детей, жена!

Ремезов не смог устоять на ногах, сел… И снова ужаснулся: откуда в нем эта «мать честная»? Это же — е г о… И он вспомнил жену Игоря Козьмича и его сыновей, хотя никогда их не видел… «Значит, он тоже здесь… тоже здесь… он здесь…» Ремезов застонал, обхватил голову руками, уткнулся в траву.

— Я больше не могу! Не могу я, я не смогу так… Пощади меня, господи! Все… сейчас… Это надо кончать…

Он поднялся. Граница была рядом… «Стой, гад! Стой! Права не имеешь… Теперь уже не имеешь… Что, сволочь, жить надоело?.. Что, завидовал дружку?.. Вот и получи, мразь… Одного ты уже убил… И еще одного хочешь… А кто тебе дал право…»

Болото на рассвете стало седым. Трава под ногами хрустела.

Он встал над телом, взглянул на раскинутые в стороны одеревеневшие руки, взглянул на застывшую рану, на чужое теперь, холодное, затянутое инеем лицо.

— Пойдем, — невольно прошептал он над телом и с трудом взвалил его на плечо. «Игорь-то Козьмич тоже силен», — подумал Ремезов. Он прошел через болото, через лес, мимо озера и поднялся на узкое шоссе. Так он шел, пока не увидел предупреждающую надпись. Поодаль, за щитом, стояли заграждения, а за ними угадывались силуэты людей. Он хотел было окликнуть их, но осекся, впервые испугавшись нового, чужого голоса… Он остановился и стоял молча, но его заметили.

В лицо вдруг ударил луч прожектора, и он оказался в светящемся тоннеле с ослепительным кругом в конце… Силуэты людей перед кругом превратились в черные тени, и он догадался, что это солдаты, трое солдат. Они стояли в принужденных, настороженных позах, наверно, видели его и всматривались: кто там, на дороге, на которой не должно быть никаких путников.

Ему захотелось улыбнуться солдатам, и он вдруг вспомнил старика, накануне смерти шутившего с санитарами.

«Воюете, солдатики?», — захотелось сказать ему и так же улыбнуться. И он, холодея сердцем, понял, что никогда не сможет им т а к сказать… Никогда не сможет…










notes



Примечания





1


©Wiestaw Andrzejwski «Niebezpieczne barwy осеаnu», Wydawnlctwo Ministerstwa Obrony Narodowej, Warszawa, 1985. (© Перевод с польского: «Искатель».) Печатается с сокращениями.