Ваш выход, рыцарь Вешковская!
Елена Саринова


Ладмения и иже с ней #6


 Сколько времени нужно, чтобы убить собственную любовь? А чтобы ее воскресить? И некромантский семилетний опыт здесь точно — не в помощь. Да и к чему он, если, вдруг, в жизнь твою вторгается куча других «помощников» и каждый со своим, «единственно верным» способом выхода. Остается лишь вовремя уши заткнуть. Чтобы услышать голос «единственно верного», собственного сердца…


Елена Саринова

Ваш выход, рыцарь Вешковская!


Пролог


За семь лет до последующих событий…


— …В заключение своего дипломного проекта хотелось бы еще раз подчеркнуть, что знание теоретической основы такого важного аналитического компонента, как «женская логика», позволяет определить скрытую мотивацию участвующих в следствии сторон и заметно продвинуться в поиске преступника…

О-хо-хо. Ничего себе, загнула. Одну мозговую извилину за другую. Последние, оставшиеся… Теперь желательно глаза от кафедры оторвать… Надо бы… А что они там молчат-то?

— Кхе-кхе… Спасибо, Агата, — канцлер Исбург, вероятно, от моего «загиба» очухался первым. И поправил ладонью свою козлиную бородку в перпендикуляр к столу (привычка у него — вкушать кадетский бред, водрузив подбородок на кулак). — Вопросы к кадету Вешковской у присутствующей комиссии есть?

— Имеются, — а кто б в этом факте усомнился? Лично я бы и медень на спор не поставила. Госпожа Лэшок в выдержанной театральной паузе скосилась в исписанный лист под своим носом. — Кадет Вешковская?

— Да, это я, — надеюсь, это уже вопрос был?

— Кадет Вешковская, тема вашего дипломного проекта… так называемая, «женская логика», — и выстрел в упор прищуренным взглядом. Ох, чую, грядет. Да и чего доброго от этой «мантикоры» ждать? Столько лет традиционно скалилась, а тут, вдруг… — Я хотела бы для себя… — ударение на последнем слове и кивок на обе стороны длинного стола — уточнить: какое она имеет отношение к обычному следствию, проводимому рыцарем Прокурата?

— Женская логика?.. — да хвост тебе главной дверью прищемить. Ведь, едва ли не в лицах все примеры живописала.

— Совершенно верно, кадет Вешковская.

Ну, хорошо. Поскачем по второму кругу. Только, оно вам всем надо? На пятом-то часу третьего дня «триумфа маразма над здравым смыслом»:

— Вернемся к пункту первому главы номер два, — мне послышалось или остальные четверо «хранителей здравого смысла» вздохнули? — Составляющие данного аналитического компонента, — мстительно процитировала я саму себя. Потом тоже… вздохнула. Точнее, вдохнула. — Женская логика отличается от признанной за эталон, так называемой «научной» или «мужской», наличием третьей ее части. В мужской логике суждение может быть истинным или ложным. В женской, кроме перечисленных двух, присутствует третье — суждение, не представляющее для женщины интереса. Что не мешает ей отнести его ко всем перечисленным категориям одновременно. Причиной этому служит понятие «абсолюта». Что такое «абсолют»? Так называемая «догма», к которой примеряется последующий вывод. Именно абсолют решает, соглашаться со стороной оппонента, противоречить ей или свести спор на нет. На бытовом примере поясню: спор мужчины и женщины. Он в полемическом пылу восклицает: «Ты сама на себя посмотри!». Тем самым, намекая на собственные недостатки оппонента. Женщина же в ответ парирует: «Да вам вообще никому верить нельзя! Правильно мне мама говорила!». Абсолют здесь: «Мужчина по своей природе доверия не заслуживает»… — перевела я дух и понеслась дальше. — Абсолют применительно к следственному процессу и именуется «скрытой мотивацией». Например, дама, выступающая по делу об убийстве собственного мужа, сначала пытается уверить, что упокойный был крайне невоздержан на грубость. Потом дает показания о его притеснениях по службе. И в заключение без колебаний соглашается на эксперимент с энергодвойником убитого.

— Ну и в чем же здесь «абсолют»? — приподняла тонкие брови «мантикора».

— Данная дама, хоть и мужа собственного, мягко говоря, не любила, к убийству его никакого отношения не имеет. Абсолютом же здесь является ее уверенность: «Мой упокойный муж — никчемное животное»… Прошу прощения.

— Да-а… — канцлерская бородка вновь накрылась ладонью. — Я так думаю, господа, на этом…

— А вот что бы еще хотелось прояснить… для себя, — пожалуй, ее не только я сразу за дверью тихо прокляну. — Вы, кадет Вешковская, по своему специалитету, насколько я знаю, «малумтелепат»? Чтец мыслей нечисти?

— Так точно, госпожа Лэшок.

— Так, применительно к ней…

— Женская логика? — на этот раз она меня все же, удивила. — Ага-а. Применительно к нечисти?

— Совершенно верно. Но, если вы затрудняетесь нам…

— Во-первых, женская логика активизируется лишь для полемики, а представители разумной нечисти очень редко вступают с малумтелепатом в спор. Во-вторых, хоть у нечисти и высоко развита интуиция, то есть, инстинкт самосохранения, сама по себе она…

— Уж о вашей-то, кадет Вешковская, развитой интуиции мы тут все наслышаны. Не так ли, господа?

Вот мстительная зараза! И ведь было-то на первом курсе. С тех пор за свою «интуицию» и плачу. Хотя, скорее, за не менее «развитый» язык:

— С вашего позволения, я продолжу. Еще один пример абсолюта. Теперь, из моей личной практики. Обычно женщина применяет скрытую мотивацию в корыстных целях. Часто, пользуясь при этом своим…

— Агата!.. Господа, вопросы к защите данного проекта еще будут? — взгляд моего научного куратора и без всяких слов был более чем красноречив: «С языком у тебя, детка, проблемы хронические». — Нет?.. — тягостная, многосекундная пауза. Настороженный скос в сторону мрачной госпожи Лэшок и громкий поспешный выдох. — Кадет Вешковская, можете быть свободны. И, раз вы у нас — последняя, предупредите там остальных, чтоб далеко не разбегались до церемонии оглашения результатов.

— Спасибо, господин канцлер… Всем спасибо за внимание, — о-хо-хо! И, подхватив подмышку свой «маразм», нестись отсюда, не касаясь скрипучего пола…

Ба-бах! Высокая дверь за моей спиной захлопнулась со звуком выставляемой пудовой печати (я такую в музее видела). И я, будто впервые за последние несколько недель, оглядела родной, уходящий в обе широкие дали, коридор… А кого тут предупреждать? Наверняка, все на лужайке за главным корпусом кверху носами в чувство приходят. После экзаменационного «финиша». Все, кроме одного. Вот оно — счастье. И я через гулкий коридор ринулась сейчас именно к нему:

— Ник! — бух, прямо в подставленные на другом его конце длинные руки. — Ух-х. Всё!

— Ты живая? Как все прошло?

— Надеюсь… нормально. Правда…

— Мантикора?

— Ага. А тебя вчера не пытала?

Мой «любый» однокурсник скривился, прищурив вечно смеющиеся гранитно-серые очи:

— Узкопрофильная тема моя ей явно не по клыкам… Агата?

— Ага?

— Значит, тебя можно поздравить?

— Так, и тебя тоже. Я теперь снова способна объективно оценивать реальность. Потому что изменить ее в ближайшие дни уже не смогу. Когда у нас кадетский бал?

— Как «вернувшейся в реальность», докладываю: через четыре дня, рыцарь Прокурата, малумтелепат, Агата Вешковская.

— Ну, предположим, еще не «Рыцарь». Да и насчет «малумспециалитета»: где я в Ладмении достойных «собеседников» себе найду? Такие как ты, дерзкие и решительные, их почти всех извели. И у меня по этому поводу к тебе…

— Погоди.

— Что?

Ник, оттолкнувшись от подоконника, перехватил мою руку:

— Погоди. Сначала — обоюдные поздравления.

— Поняла… А давай — на нашем любимом месте? Там, где обычно? Когда еще сможем…

— Понял… Пошли!

И мы побежали. Миновав длинное правое крыло третьего этажа, промахнули пустой лестничный пролет и, разметав по сторонам кучку младшекурсников, вновь вильнули направо. А дальше — мимо высоченных, вровень потолкам, шкафов вдоль стен с хранящимися под их залапанными стеклами раритетами, картами и важными инструкциями (подальше от кадетских корректировок) и, наконец, тормознули между двумя самыми дальними. У узкого простенка. Такого, что, если в него вдвоем — то только в обнимку. Прижавшись тесно друг к другу.

— Закрой глаза.

— Ник, зачем? — обесцененная «Женская логика» полетела на мраморные плиты пола. — Зачем? Я хочу в твои глаза смотреть.

— А я тебе сказать что-то хочу, — обхватил он пальцами мою шею и спиной вперед направил в пропахшую пылью нишу. — Не спорь.

— Я и не… — захлопнула я и рот и глаза. Потом рот все же, приоткрыла. Иначе, зачем вообще сюда неслись… Ух ты… Теплое мужское дыхание от моих губ плавно сместилось к левому уху:

— Я тебя люблю, Агата, — шепотом выдохнул он именно туда. Я всего на миг замерла:

— Я тебя — тоже, — руки мои, привычно скользнув по мужским бокам, зацепились сзади за жесткий ремень штанов. — Я тебя — тоже. Это и есть твоя новость? Так я ее с шестнадцати лет…

— Агата, я люблю тебя.

— Ник, я поняла… И можно я глаза открою?

— Поздно… — ух… о-о… а вот целовался мой любый всегда так, что любая логика вмиг растворялась за дальними-дальними облаками… Иначе… зачем вообще сюда?.. На лучшее в мире место…

Все повторилось, как и много-много счастливых и рискованных до этого раз. Пальцы мои, как обычно, оказавшись в мужских волосах, перемешали его русые пряди с моими собственными. Гораздо длиннее и всего чуточку посветлее, но, на первый взгляд и не поймешь: где чьи. А звуки от наших поспешных, тоже по многолетнему опыту, поцелуев, привычно звонко улетали в самую высь между узкими боковинами шкафов. И мы смеялись, лишь на мгновенье оторвавшись друг от друга, а потом вновь принимались целоваться. Все это вновь повторялось. С одной лишь существенной разницей…

— Ой. А вы… а я… Агата, я тебя везде ищу.

— Ксюша…

— Да. Широких спин Годы и Ло здесь явно не хватает, — Ник, хмыкнув мне прямо в щеку, нехотя отстранился:

— А-ай!

— Ох, извини. Мой перстень… за твои волосы. Я сейчас…

— Только, пожалуйста, на этот раз — без них.

— Это трудно… Как бы подарок твой не оставить… у тебя же висеть.

— Ай!

— Ой!.. А что? Придется дарить еще один, — сосредоточенно пробубнил Ник. — Раз этот ты мне снимать запретила… Всё. Отцепил.

Ну уж, нет. Еще один точно такой у меня вряд ли получится. Потому что этот — особый. Серебряный с круглым арабским агатом в гнезде совершенно черного цвета. Как и мои собственные глаза. И заложенным вовнутрь камня заклятием. О нем даже сам «носитель» не в курсе. Это — мой ему «жертвенный приз». А «жертва» — я. Ну, как, «жертва»? Просто…

— Агата, как защита прошла? — Ксюша явно чувствовала себя рядом с нашей суетой «коряво». Так Ник «психологический дисбаланс» называет. Корявость эта выпирала из моей приятельницы блуждающим взглядом голубых глаз, который, в конце концов, уперся в раскинувшиеся веером на полу листы:

— Что это ты? — фыркнув, подхватила она их с плит, а потом тщательно на весу протрясла.

— Всю женскую логику высыплешь. А защита прошла нормально.

— И даже мымра эта…

— Агата, я пойду. Мне…

— Куда? — развернулась я всем корпусом к Нику.

— Дела кое-какие нужно доделать до вечера. Девушки, — и бросив на нас поочередно прицельный взгляд, быстро зашагал вдоль пустынного коридора.

— А-а…

— Так что там с мымрой? — оторвалась Ксюша от стремительно удаляющейся мужской спины. — Агата?

— С госпожой Лэшок?.. А, по родне моей «нечистой» опять прошлась, — забрала я у девушки свой несчастный труд. Та вмиг подбоченилась:

— Вот гадина. Запрещенным приемом. Да еще в такой день.

— Запрещенным? Подумаешь. Ну, был у меня в предках перевертыш с истинной медвежьей ипостасью? Ну, «одарю» и я свою внучку точно таким же «специалитетом»? Подумаешь… Ксюш, а насчет «запрещенных приемов»… Ты зачем Нику уступила?

— Что?!.. Когда?

— Пять дней назад на практическом экзамене. Ведь ты же — на четверть алант. И порхаешь, как бабочка. А тут — зависла сонной мухой над этим сколопендровым мутантом и про ключ на его шее напрочь забыла.

— О-о, — собрав пухлые губы в трубочку, откинулась та спиной на шкаф. — Ну, растерялась поначалу. А потом, Ник бы меня все равно на горе обошел. Если б даже я этот ключ с этой хобьей многоножки сдернула, и ворота загона открыла. А не он, так ты. Вы ж с ним — лучшие на курсе. Что, впрочем, и произошло. Это я про тебя.

— Ага… Трусанула, значит? На тебя не похоже.

— Агат, кончай со своей «женской аналитикой».

— Логикой.

— И с ней тоже кончай. Ты и так половину примеров для диплома с меня списала.

Ну да. Хотя, если быть точной, две трети: к чему далеко бежать, когда под собственным носом, в соседках по казарменной комнате такой «истинно женский экземпляр»? И если исходить из этой самой пресловутой логики…

— Ты его мужское самолюбие боялась задеть? А ведь он бы тебя, наверняка, на горе обошел. Он, действительно, лучший на курсе. Тем более, глупо. Надо было бороться.

— Бороться? Ради чего? У меня и так приличный диплом выйдет, а вот ты… — и неожиданно смолкла.

— Мы с ним — на равных, Ксюш. Все двенадцать лет. И нас обоих это устраивает. Ник для меня — и друг, и подруга, и любимый мужчина. Все — в одном лице. А то, что я его обошла…

То, что я его обошла, было чистым везением. Поначалу. Ведь начинала я пересеченный забег последней из нашего «трио». И все благодаря «мантикоре» и ее низкому баллу за экзамен по «Истории ближнего заграничья». С опозданием на мучительно долгие двадцать секунд. А потом начала догонять. По лабиринту пронеслась на предельной для собственной самооценки скорости, влетев в коридор с пятью открывающимися ловушками тоже на ней. И тормознула только на третьей. Здесь моя интуиция и сработала. Правда, пришлось практически скакать по стене. А потом была топь и загон с ядовитым мутантом. Самый правый из трех. В центральном к тому времени уже шла жаркая схватка между Ником и темпераментной обладательницей ключа. Над левым болталась в раздумьях о «месте женщины в обществе» медововолосая Ксюха. А я, выдохнув, вперлась в беседу. Хотя, сколопендра по уровню интеллекта очень сильно близка к табурету. Однако мои спешно заброшенные мыслеобразы разглядела: «Ключ с шеи — жизнь», «Копытом в песок — смерть». Вот так и уговорились. Сравнительно быстро. И, отсалютовав, только закончившему (прикончившему) любимому уже на подъеме, поскакала наверх. До обвисшего в штильном мареве флажка на вершине.

— Ты лучше скажи: как на целебных источниках три дня отдохнула в компании идущих на поправку героев? Рыцари наши не сильно покой нарушали?

— Что?.. Ксюш, ты о чем?

Девушка понятливо хмыкнула:

— Я так и знала. Куда им до…

— Да я все эти дни на террасе у родителей проторчала вот с этими бумажками под носом, — и вздернула их для наглядности между собой и открывшей рот Ксюхой. — Я же тебе говорила, что они у меня еще месяц назад, в конце мая, домик сняли недалеко от Тайриля? Подальше от нашей столичной пыли.

— О-о… Агата, а я о том и…

— Ну, ты и… «женщина», — и зашлась в громком смехе, рикошетом полетевшем по длинному просторному коридору. — Хотя, та «моральная компенсация победителю» пришлась как нельзя кстати: я хоть отоспалась и отъелась за последние несколько недель. А еще знаешь что?.. Помнишь некроманта из выпускной комиссии на практическом экзамене?

— Это кудрявый такой брюнет с потрясающе фиалковыми глазами? Тот, что к тебе потом подходил?

— Ага, господин Анчаров. Так вот…

— Ой!

— Что, «ой»? — прищурила я глаза.

— Агата, ой. Мне очень сильно пора. Потом дорасскажешь. И… заскочи по дороге в канцелярию. Там надо в какой-то ведомости расписаться! Я, в общем-то, затем тебя и искала, не дождавшись в казарме! Меня Лизуня, секретарь нашего канцлера, на самом выходе подлови-ла! — слова эти прозвучали уже на стремительно удаляющемся ходу.

А я так и осталась стоять у своей разлюбимой ниши. С широко распахнутым ртом… Да-а… Как говорит наш, только что упомянутый, канцлер:

— Да-а… И… ой. Мне же обратно, наверх надо. Сейчас ведь результаты должны огласить! — и подорвалась вслед за исчезнувшей за поворотом к лестничному пролету приятельницей…


Интуиция — вещь интересная. Крайне полезная и занимательная. Женская интуиция — во многажды раз. Ведь она совершенно не подразумевает под собой логической базы. Просто: нельзя, не ходи, руку отдерни, нос не суй. А почему?.. Моя личная интуиция исключением не была. И проявлялась в двух вариантах: ощущением переставленной в давно обжитом помещении мебели (если опасность грозила извне) и дисбалансом, как от тесной не по размеру одежды (если дело касалось внутренней составляющей). Так вот…

— Так вот… — передернув плечами, словно подправив съехавшие назад рукава, уселась я на кровати удобней. — Так вот… Что мы имеем? — и вновь поднесла к глазам пустую мензурку, извлеченную из-под соседской кровати. Потом — к носу и глубоко вдохнула. — Настойка травы череды. Антиаллергенное снадобье. Ксюхи. Употреблялось минимум четыре-пять дней назад, а применяется ею же раз в году, в период весеннего повсеместного цвета. И откуда это у «на четверть аланта»? Или… — еще раз вдохнула. — после заглатывания вовнутрь мятосодержащих продуктов… Или напитков. Значит, она что-то запрещенное ела или пила как раз пока я была у родителей. Но зачем? На моей памяти это было единожды: первый курс, мороженное с апельсиново-мятным сиропом. А потом — галопом к нашему лекарю и страшная клятва: «Никогда!» перед пятнистым отражением в зеркале. Значит, причина была слишком веской… А если еще… поискать? — и пошла по второму кругу нашей с Ксюхой маленькой комнатки… — Нет, — констатировала через пару минут. — Все чисто. Особенно… Ага. Значит, все-таки пила, — и замерла напротив тщательно вытертых пустых бокалов на полке буфета. Да они у нас сроду так не блестели. — Значит, пила. И, если б одна, то, конечно, другое. Получается, что за компанию. Без меня. И вот с кем? Ради кого подобная «маскировка»? Ведь еще и полотенцем прошлась. И заклятием чистоты шандарахнула. — Ой… Нет. А если и «да»? Да нет. Да в любом случае… Вот только, без «абсолютов», кадет Вешковская. Давайте ко лучше о чужих. Например, о все той же Ксении. А какой у нее абсолют? «Быть всегда и во всем в курсе». Так с чего вдруг такая прыть? Ведь заинтересовал же ее господин некромант? Глеб Анчаров, наш представитель в Бередне? А унеслась, только хвост просвистел. Смена женского абсолюта? Тогда ради чего? Или… ради кого? Ради кого женщина меняет свои гранитные догмы? Наверное, этот «кто-то» стоит и собственной аллергии? А еще сохранения тайны. Да, кадет Вешковская, вовремя вы вернулись в реальность…

— Ксюха! Ксю! — разродилась последняя громким истошным криком из-под нашего распахнутого настежь окна. Воробьи из черемухи привычно взлетать не стали. Стерпелись. Я — тоже:

— Ло! — и высунулась через подоконник.

— Агата?! — прищуренный ввысь третьего этажа парень, выказав удивленье, почесал кудрявую рыжую макушку. — А-а…

— А я здесь тоже живу. Пять лет уже… Ло, «призывом» ее не пробовал? — и постучала пальцем в висок.

— Так пробовал! — огласились мне снизу. — Не отзывается. Как обычно.

— Ну, это… да, — подумав, скривилась я. Может, в цирюльне под «волшебными» пальцами маэстро Понти млеет или… — Ло, а…

— Не знаю!

— Что ты «не знаешь»?

— Где она может быть! — переступив, пояснил однокурсник. — Агата, как защита прошла?! Мне Ник сказал, вроде…

— Высший балл.

— А кто б сомневался? — оскалились мне весьма убедительно. — И даже мымра…

— Да сдалась она вам. Уже вчерашняя притча, — зато сегодня мне свежих навали… — Ло! А ты сейчас сам куда?!

— Я?..

— Ты? С сумкой наперевес?

Парень неожиданно скосился в черемуху:

— Да, недалеко здесь. И… Агата, я тороплюсь!

И этот «торопится». Ну, уж нет!

— Ло! Лоуп! Я — с тобой!

— Куда?!

— За ворота! У меня… Мне Софико нужна! И ты меня к ней проводишь!

Ло буквально взмолился:

— Агата, давай подвалом! Я и сам им планировал!

— В подвале мозги не проветришь! Жди меня тут! Я — скоро! Только форму скину и платье надену! Лоуп?!

— Вот ведь… и… к тому ж… Понял! Жду… — вот и жди. «Язык без костей», добытый в полемической схватке.

В результате по казарменной лестнице я скакала, уже на ходу обматывая талию длинным плетеным шнурком. И выпорхнув на крыльцо, замерла… Ах! Тонкий лен платья после шерстяного казенного сукна — легче перышка под полуденным июньским ветром. И я не удержалась — в два прыжка слевитировала прямо к застывшему со скрещенными на груди руками Ло:

— По-шли.

— По-шли, — не разделив моего девического восторга, буркнул тот и первым развернулся к распахнутым в конце аллейки высоким воротам. — Значит, уже свободна?

— Ага. Полностью. Целых четыре дня, — уверенно пристроилась я к быстрому размашистому шагу.

— А… потом? — скосился на меня однокурсник.

— Потом? — вот об этом последние пару недель как-то не думалось. — Потом — диплом подмышку и через два месяца — служба. Как и у всех.

— А-а… Ник говорил, ему место предложили в пятой столичной комтурии.

— Преступления «против Короны». Ну да.

— А тебя ведь тоже туда ждут?

— В девятую. К любимой нечисти.

— И что?

— И пойду. А как же иначе? — вот же дурень. И вопросы дурацкие. — Ло, мы с ним еще с пятого курса решили, что всегда будем вместе. И, по-моему, за последние пять дней планы не поменялись. Или… — прищурилась я сбоку на парня. Тот поспешно выкатил свои глаза:

— Понятия не имею.

— Ага… Ло?

— Что, Агата?

— А чем вы тут занимались? У вас ведь времени свободного больше было.

— Когда?

— Ну, например, сразу после практического экзамена. Я ведь тогда Ника, перед своим отбытием в Тайриль, так и не поймала. Он мне тоже на «призыв» не откликнулся.

— Ну так, отмечали. Как положено. Правда, в мужском половинном составе: Софико к своей политэкономии готовилась, а Ксюха… не знаю. Вроде, в казарме сидела.

— Так вы, значит, втроем: Ник, ты и Года?

— Угу, — кивнул, гладя под ноги, Ло.

— И где?

— Да как обычно — в «Бесхвостом драконе», — и, поддернув тощую сумку, ощутимо прибавил шаг. Однако и я не отстала:

— В «Бесхвостом драконе». Поняла… А следующие несколько дней?

— Да к защите готовились. Мне вообще пришлось две главы переделать. А Нику… Агата, спроси у него сама.

— И спрошу. Только вот встречу.

— О-о, так сейчас-то? — оскалился мне уверенно Ло. — Ты ж теперь — с нами. Вменяема.

— Вменяема, — уверила я его. — И знаешь, что? Дальше — своими подвалами. Я тебя отпускаю.

— Угу.

— Ага. Пока, Ло.

— Агата, до вечера! — и, словно с цепи молодым кобелем. Прямо под готовую арку: был и нет.

— Да-а… «Бесхвостый дракон»… Значит, всё у нас, как обычно, — и сразу от ворот свернула на «обычный» наш, утоптанный сотнями кадетских стертых подошв, маршрут.

По сложившейся же традиции, протекал он вдоль узкой окраинной улицы Куполграда, ведущей прямиком в центр. Тихой совсем в это время. Я и обеденный зной имею в виду и отсутствие толп выпущенных на свободу «узников» казармы. Конец июня. Маются в оставленных за спиной коридорах лишь выпускники и малышня под присмотром рыцарей-наставников (не все музеи еще в столице обозрели). Оттого и тишина сейчас вокруг. Благодать…

— О-хо-хо, — прихлопнула я рукой собственный, перетянутый шнурком живот. Тот, прямо в ладошку вновь жалобно огласился. Законным правом на обед. Хотя, и завтрак тоже мимо прошел. Так что… — «Бесхвостый дракон»… Всем доброго дня!

Тоже наше «обычное» место. Слегка обшарпанное, но полное кадетских легенд и баек. С длинными столами из дуба и видавшими виды (спины, затылки и ноги) скамейками. И отдельным залом для рыцарей-педагогов, защищенным регулярно пробиваемой кадетами магией. Тоже — местная, от курса к курсу, традиция. И, задержавшись лишь на секунду у входа, свернула в сторону нашего «обычного» углового стола. Парочка первокурсников, важно заседавших поодаль, пихнув друг друга локтями, скосилась на мою голодную физиономию. Я тоже им… подмигнула. Да, после «общения» со сколопендрой я теперь сама — новая кадетская байка. На полноценную легенду скромность девичья претендовать не позволит. Вот Ник, он точно. Правда, после другого «общения». И уже не здесь, а на Склочных болотах, где мы в прошлом мае дружно проходили специальную практику. Считай, повезло. А осенью угораздило уже Годарда с Софико. Хотя, она — единственная из нас шестерых, не маг и «гражданская». Студентка Куполградского университета. И вообще, барышня из приличной аристократической семьи… Она и Году раненого тогда из подворотни пёрла тоже, не теряя аристократического достоинства. С идеально прямой спиной: «А тебе, дорогой, не мешало бы и похудеть». С тех пор — одна из наших любимых присказок…

— Агата, привет! Как твоя защита? — упитанный и вечно лохматый Хью, нынешний хозяин «Бесхвоста», хлопнулся на противоположную через стол скамью и продолжил надраивать полотенцем и без того полированную кружку. — Ты ведь последней из вашей компании…

— Ага. В яблочко. Теперь давай, корми меня. Кстати, почему сам? Милена где?

— А, я ей выходной дал, — придирчиво обозрел мужчина глубокое глиняное нутро. — Сейчас соображу самолично. А-а…

— Мымра, как обычно, — смеясь, закончила я. — Сдалась она вам.

— О-о, не далее, как вчера, тут, — мотнул тройным подбородком в сторону соседнего зала Хью. — заседала: конспектами обложилась и одна целый галлон кофе… Я сейчас, не скучай.

— Ага, — проводила я широкую спину с поникшим фартучным бантиком поперек до самой двери кухни и подперла щеку кулаком.

Не скучай… Да разве сейчас до скуки? И вертится вокруг головы что-то важное, да только вовнутрь пока никак. А насчет «Мымры». «Мантикоры». Госпожи Лэшок… Чего душой кривить? На самом деле, я ей искренне благодарна. За Ника. Пусть это и странно. И нелогично. Хотя, с какой стороны смотреть…

Поначалу, на самом первом «сопливом» курсе, отношения у нас с этой преподавательницей складывались ровно. Да и предмет ее, больше схожий со «сказочкой на ночь», стоял одиноким часом в течение всей учебной недели. Пока во втором полугодии не свернул в древнюю историю полудикой и полузнакомой соседки по Бетану, Бередни. Вот тогда исторические сказки в исполнении госпожи Лэшок приобрели совсем уж зловещий характер: нечисть из них поперла завидным для некромантских практик потоком, а когда речь дошла до северо-предгорных перевертышей… мне стало уже по-настоящему интересно:

— А почему вы, госпожа Лэшок, называете этих оборотней «тварями»?

— Потому что твари они и есть. На их счету не одно загубленное селение. Разве вы меня плохо слушали, кадет Вешковская? Или у вас другая позиция? — и руки свои с ногтями, не хуже медвежьих, скрестила с вызовом на груди.

Я же важно потянула и вправду сопливым носом (зима ведь, а горок — целый парад):

— Ага. Мой пра-пра… не помню, сколько еще «пра», был перевертышем с истинной медвежьей ипостасью. Значит, я тоже, «тварь»?

— Вы?.. — ученая дама вытянула на меня свою длинную шею из-под кружевного жабо. — Перевертыш? — и скептически наморщила нос. — Вы на себя наговариваете, кадет Вешковская. Хотя, в таком юном возрасте подобный экзольтизм…

— И вовсе нет!

— Агата, молчи, — Ло, не отрываясь выпученными глазами от замершей у кафедры «мантикоры», дернул меня за косу. Я набычилась уже по серьезному:

— И вовсе нет. Я доказать вам могу.

— Ну-ну. И коим образом? — почти не размыкая губ, процедила госпожа педагог.

— Своей природной интуицией.

— Так вы упорствуете? Подобное качество хорошо на ристалище, а не за партой, где учитель — единственно достойный авторитет… Извольте. А мы потом все вместе посмеемся.

— Боюсь, вам не понравится.

— Что? — прищурилась она на меня.

— То, над чем мы будем смеяться.

— Кадет Вешковская! Да вы забываетесь и со своим воспитанием, действительно, спустились с гор, где и понятия не имеют о…

— Вас ждет неминуемая опасность.

— Где? — на выдохе замерла она.

— Прямо здесь, — с прищуром кивнула я на учительский стол. — Здесь она вас и ждет. Если вы туда подойдете и… сядете.

— Да с чего, вдруг? — скосилась дама туда же. — Что вы там… сделали?

Дежурный по курсу Года стремительно подпрыгнул со своего стула в самом конце кабинета:

— Ничего! Вы нас запустили вовнутрь лишь после колокольчика на занятие! Мы бы и при… желании не успели.

— Так-так… — госпожа Лэшок пристально оглядела притихшую в предвкушении мелкую «публику» и снова уставилась в ознаменованный пророчеством стул. — Ну, что ж… Остается лишь… — пять быстрых шагов, вдох и решительно…Тр-ресь! Хр-ба-бах!.. Одинокое тихое хи-хи… И полная ти-ши-на… — Ка-дет Вешковская?

— Так точно, — я сама от удивления едва шевелила губами, но через секунду уже испуганно зажмурила глаза:

— Кадет Вешковская! Я не знаю, когда вы успели! — едва подскочив на ноги, во всю мощь заорала взлохмаченная педагог. — И помогал ли вам кто-нибудь из присутствующих! Но, этот поступок, действительно, присущ только твари! Твари, которой неведом стыд! Вы…

— Госпожа Лэшок.

— Да, кадет Подугор?!

— Если бы вы были мужчиной, я бы вызвал вас на поединок за оскорбление, несовместимое с честью будущего рыцаря Прокурата, — Ник, медленно поднявшийся с места, сжал свои кулачки, а я тогда отстраненно подумала: «А у него на руках цыпки… Тоже, на горке…», — и сглотнула слюну.

— Что?! — на госпожу же учителя я теперь даже взглянуть забоялась. — Что вы сказали?.. Да я вас обоих… Обоих… А, ну, оба — за мной в кабинет канцлера Исбурга! Быстро! — и первой застучала каблуками к двери…

Однако в кабинет за высокой полированной дверью нас тогда не пустили. Мы сидели рядом на длинной холодной кушетке и громко сопели в унисон, слушая, приглушенный магией крик, доносящийся с другой ее стороны. Госпожа Лэшок единовластно солировала. Я — тихо сопела. Ник первым открыл рот с этой:

— А здорово ты ее, — буркнул, сцепив свои руки в цыпках. — проучила.

— Ага… — и, повернувшись, подняла на него глаза. — Ты тоже… здорово… Николас.

— Зови меня Ник… Агата, — и улыбнулся, пожалуй, впервые за первую половину года нашего первого совместного курса. — Я Ник для друзей.

— Так, а мы теперь — друзья?

— Угу. И я тебя защищать стану.

— Вот еще. Я ведь — не дама, а сама — почти рыцарь.

— Но, ты ведь — девочка? — удивленно наморщил он нос.

— Ну… да, — удивилась и я такой логике. — А-а…

— А раз так, то положено.

— А-а-а… Ну, это мы еще поглядим. Ты не думай, я — сильная. У меня знаешь, какие мышцы? Тебе показать?

— Не надо. Я тебе верю, — глубокомысленно вздохнул мой защитник. Однако в следующие одиннадцать лет, все же остался верным себе.

Хотя, тот знаменательный день, положивший начало нашему неравному противостоянию с госпожой Лэшок, дал нам с Ником еще одного «защитника», выступившего прекрасным внешним «противовесом»:

— Кадеты! — грозный канцлер Исбург, тогда еще с чисто выбритым подбородком, оглядел наши подскочившие с места фигурки. — После содержательной беседы с уважаемой госпожой Лэшок, я пришел к выводу, что вам обоим необходим рыцарь-наставник.

— Господин канцлер?!

— Госпожа Лэшок, вы считаете, этих мер будет недостаточно?

— Не-ет, — стремительно «сдулась» та.

— Я тоже так думаю… Кадеты, жду вас после занятий в своем кабинете. А теперь развернулись и в класс!.. Госпожа Лэшок?

— Ой… А я…

— А к вам у меня еще есть вопросы. По поводу экзамена пятого курса. Раз уж вы заглянули… Почему до сих пор стоим? — и уже через секунду от нас с Ником воспоминания не осталось…


— Агата, как тебе мое новое блюдо?

— Что?..

Хью, замерший сбоку от стола, с усмешкой покачал головой:

— Вроде и эпопея ваша закончилась, а ты до сих пор что-то под нос бормочешь. С Ником-то помирились?

А вот теперь я уж точно вернулась в реальность:

— Не поняла?

— Ну так… В последний раз он без тебя же был?

— И что?

— Ой… — засуетился, вдруг, Хью. — Да, не знаю. Я тогда так подумал.

— Почему?

— Так он тоже все шептал себе чего-то и не ел, а только…

— Хью, что, «только»? — с прищуром осведомилась я.

— Просто сидел. И… пил, — добавил, решившись.

— А-а… Мы с ним не ссорились. Мы вообще никогда не ссоримся. По крупному. Так, чтобы «сидеть и пить». И пора мне, Хью. Спасибо, — выудив из кармашка монеты, хлопнула я их мужчине в подставленную ладонь. — Салат очень вкусный. Кинза в нем — не местная?

— Неа, — облегченно выдохнул тот, привыкший в таком «экспертном» окруженье ко многому. И уже от двери неожиданно окликнул. — Агата, а «Эрбе Чидали» понравился?!

— Какой «Эрбе Чидали»? — развернулась я в проеме.

— Ликер, что Ник тебе с собой прихватил, когда от меня в тот вечер пошел? Он сказал: «Иду к Агате»…

— Ликер…

— Ликер. Хороший, на травах. Мне всего пять бутылок деверь из северной Чидалии прислал на Уроженье. Букет то распробовала с твоим-то нюхом? Там и майоран и фенхель и мелисса. И мята горная. М-м-м… Распробовала?..

— Распробовала… Особенно… мяту. Пока, Хью.

— Пока!..

О-хо-хо… о… хо-хо. Да мать же твою!!! И запустила мысленный вопль, вцепившись руками в перила:

— «Ник!!!»

— «Агата, ты чего?» — через томительные секунды прилетело мне назад встревожено-нервно. «Что случилось?»

— «Нам надо поговорить. Ты где?»

— «Поговорить?.. Агата, я сейчас… не могу. Давай, чуть попозже? Или…»

— «Или почему? Почему ты не можешь? Ты где?»

— «Агата, честно, сейчас — никак»

— «Ах, так? Пока!» «Ксюха!.. Ксюха!!!»

— «Агат, чего ты орешь? Защиту, вроде не завалила»

— «Откуда ты знаешь?»

— «Ну, так… логически вычислила. У тебя научилась»

— «Ага… Поговорить надо. Ты где?»

— «Агат, сейчас немного не вовремя».

— «Почему?»

— «Потому что… давай через…через…»

— «Ты с кем там?»

— «Да ни с кем. С тобой. Через четверть часа. Все, я не могу. Мне пора!»

— «Ксюха!» — и ладонью по перилам хлобысь. — Да мать же твою!.. Да что же это происходит?

— Агата, почему ты кричишь?

— О-ох… Софико.

Девушка, стоящая у крыльца, нервно поправила челку:

— А я к тебе шла. А ты — здесь.

— При-вет. Ну, хоть кто-то из нашей компании идет ко мне, а не наоборот, — набрав воздуха, шумно выдула я. — У-уф-ф… Можешь поздравить. А ты как?

— Нормально, — опустила Софико карие с поволокой глаза. — Тоже можешь меня поздравить. И про тебя госпожа Макамли справлялась — ты две примерки уже пропустила. Или на бал не идешь?

— С чего, вдруг? — соскочила я со ступеней крыльца. — А про примерки забыла… Завтра… примерку… Ну, что, куда пойдем?

— А давай просто гулять? Погода то нынче…

— Располагает, — хмуро констатировала я. — Давай. Начинай.

— Начинаю, — внимательно глянула на меня Софико и первой направилась к тротуару. Я зашагала рядом. Сосредоточенно громка сопя:

— А скажи, Софико?

— О чем мне сказать?

— Где все наши общие друзья сейчас могут обитаться?

— Понятия не имею. Я сама их давно уж не видела. Только Году… сегодня… с утра.

— А Ксюшу?

— Что, «Ксюшу»?

— Когда ты ее видела в последний раз?

— Примерно неделю назад. Она, кстати, тоже пропустила примерку. Госпожа Макамли ругается, а на меня мама ворчит. Это ведь ее любимая портниха… Агата, ты к ней обязательно завтра…

— А почему Ксю ее пропустила?

— Не знаю. Она мне записку с Годой прислала, что приболела немного. И из комнаты — ни ногой. Года говорит, что-то у нее со… — и неожиданно смолкла.

— С чем?

— Не знаю.

— Софико?!

— Со свечением. Да я в ваших нюансах плохо ориентируюсь. И Года мне лишь буркнул два слова.

— Какие?.. Софико?!

— Агата, не кричи на меня.

— Со-фико?

— Два слова и те — на латыни… «Лорем ири». Кажется, так. «Радужный компромат».

— Ага…

— И когда ее такое смущало? Оно ведь у вас…

— После акта любви… Несколько дней… И, действительно, «когда»? — встала я посреди тротуара. — А, знаешь, я уже нагулялась.

— И что? — хлопнула ресницами та.

— И пойду сейчас снова к себе… Пока.

— Агата!

Но, я ее больше не слушала, ступив из подвала сразу на…

— О-ох! А я тебя как раз жду! — поддернул ногу, замерший на казарменном крыльце Года.

— Да неужели?

— Да, жду, — приложил он к темной макушке ладонь. — Пере… хотя, и так сойдет.

— Не поняла?

— Агата, пошли.

— Да что же за день сегодня такой? Никуда я с тобой не…

— Как миленькая. Или силой попру… Ну?

— Да, подкову зубами гну! Куда?!

— Ты же сама хотела? К Нику, Ксюхе и Ло? — сильно удивился мужчина. — Так сейчас-то чего?

— А, действительно? Чего это я?

— Вот и я…

— А, по-шли. Разговаривать буду оптом со всеми, — и вновь нырнула в шустро изображенный подвал.

— С дне-м рож-денья!!!

— С днем рожденья, любимая. Это все — тебе.

— О-хо…хо… — и осела в подставленные длинные руки…


Вот бывает такое… Что-то важное крутится над головой. А вовнутрь залететь… Да что там делать — извилин то почти не осталось? И все эти странности. Нервозность моего любимого и друзей, суета, взгляды в сторону. А «радужный компромат» и «ликер»… Просто стечение не связанных друг с другом событий. Фатум. Всё — в кучу на мой воспаленный наукой мозг. И собственный день рождения. Да он у меня за последние пять или шесть лет никогда «нормальным» и не был. Все из-за этих экзаменов. Правда, переходных. А в нынешний год и подавно. Так где уж мне о нем вспомнить?.. О-хо-хо… И женская логика с ее абсолютами. А вот и у меня такой есть! Единственный! «Близким следует доверять!!!». И какое же это… счастье…

— Ты меня извини. Я тебя, кажется, нервничать заставил.

— Ага… Ник, а где это мы?

— Агата, это же сквер у нашего корпуса. Мы его на вечер арендовали. А ну, приглядись хорошо.

— Я только на тебя буду смотреть.

— Агата? Зря мы что ли всё это развешивали?

Фонарики на деревьях. И ленты по фонтанному бортику. Фантомы «любимой нечисти» бултыхаются по углам накрытого в центре стола. По-моему, со Склочных болот прототипы. Тонкий кадетский юмор. Точно. Вон тот с бантиком на рогах… И музыка. Откуда?.. А, какая мне разница? У меня ведь сегодня — день рожденья. И вся жизнь впереди. С ним…

— Я люблю тебя. Я так тебя люблю, что сердце ноет. И ноги подкашиваются.

— Это — побочный эффект от защиты, — засмеялся Ник. — Замуж за меня пойдешь?

— Пойду. Конечно, пойду. И…

— Что, «и»?

— Давай их всех бросим? Не сейчас? Чуть позже? Я хочу сегодняшнюю ночь… только с тобой.

— Агата…

— Ага…

Этот наш поцелуй на поспешные прежние был совсем не похож… Совсем-совсем…


— … И обязательно еще соберемся.

— Ну да, вытянешь тебя из твоего «божественно ветреного» Тайриля.

— Да, ради всех вас! — Ло, сверкнув глазами, взмахнул наотмашь рукой. — Э-эх! А ведь здорово мы все эти годы прожили!

— А то. Есть что вспомнить, — в этот раз согласился с ним Года. И перехватил притихшую на его коленях Софико. — Ты там не спишь у меня?

— Нет, дорогой… Агата?

— А-а? — оторвалась я в темноте от губ Ника.

— Ты про примерку бального платья опять не забудь. Три дня ведь осталось.

— Софико, не будь занудой. Завтра же. С утра. Нет, к обеду… К обеду точно, — и снова развернулась обратно к нему. — Погоди…

— Зачем? — поддел Ник своим носом мой.

— Погоди, а Ксю у нас где?

— Тут была, — заозирался с фонтанного бортика Ло.

— Надо глянуть. Я сейчас, — и нехотя вылезла из теплых объятий… — Ксюша!

— Агата!

— Ник, я сейчас… Ксю, ты где?! Мы с тобой еще торт не ели!.. Ксю!… Ксю… ты чего?

Девушка тихо сидела с другой стороны фонтана. Как-то странно сидела… И я, поведя плечами, направилась прямо к ней. Она, суетливо поддернув расстегнутое на груди платье, выпрямилась, в момент став похожей на одну из статуй, расставленных на здешних темных аллеях.

— Агата? — и шмыгнула носом.

— Ты чего? Ты… плачешь? — нависла я над приятельницей. — А что с платьем? Почему оно мокрое?

— Платье? — эхом повторила Ксюша. — А, нечаянно вином облилась и застирывала.

— Так ты же у нас — специалист по заклятиям чистоты? Или, давай я?

— Не надо. Так… высохнет.

— Ксю, что случилось?

— Агата, с чего ты взяла?

— Без причин в день рожденья приятельницы в одиночку не плачут.

— Ты мне не приятельница. Ты мне — подруга. Лучшая, — оторвала она ладонь и принялась тереть ею нос. Отяжелевшая ткань медленно съехала вниз, обнажив в темноте белоснежное девическое декольте. Я, мазнув по нему взглядом… вновь развернулась… и пригляделась…

— Это… что?

Девушка охнула и, подскочив с бортика, взметнула к левой груди руку:

— Агата!..

— Ксения, это что? — и мир для меня… обвалился…


Черный камень агат в надежном гнезде перстня был похож на подобравшего ножки паука. Мастер вздохнул и, отведя от моего носа маленькую, обтянутую серым бархатом коробку, вновь повторил. Будто для самого себя. Не для меня, переступающей в нетерпении с другой стороны прилавка:

— Этот перстень — очень серьезный подарок. Очень… Вы понимаете, госпожа Вешковская?

— Ага, — потерла я нос.

Конечно, я понимаю. Да и мы с Ником тоже — натуры чрезвычайно «серьезные».

— Это — на всю вашу жизнь. А у магов она — о-очень длинная.

— И что, никаким заклятием уже не убрать?

— Никаким. На то она и «амор экситиум». «Фатальная любовь».

— А-а… Фатум… То, что надо. И активизируется…

— Сразу после «пика» вашего мужчины. Он — лишь проводник. Клеймо будет на вас. Поэтому данная магия ему незаметна.

— Ну и ладно. Вот ваши деньги. И… спасибо, мастер Мюссо.

— А можно вопрос? — да что же еще-то?!

— Агата, почему Прокурат? Ведь не женское это дело. Для меня подобный шаг — полнейшая тайна. Вы знаете, если б моя дочь…

— Я поняла, — и он туда же… — Не знаю. Точнее, раньше не знала. А сейчас… В мире много страшного и непонятного. Хотелось бы, чтоб было меньше. Я постараюсь. А еще, главное знать, что есть и другое. Куда всегда можно вернуться и отогреться, что ли… Есть родители, друзья и… Он есть. Он — это всё, — а потом смущенно засмеялась. — Амор экситиум. До свидания, мастер! — и на улицу, под дружную мартовскую капель… К Нему…


— Агата… Агата, ты не молчи.

— Покажи.

— Что? — «лучшая подруга» ошарашенно выкатила глаза. — Что ты хочешь?

— Покажи мне его. Клеймо.

— А-а… — и плетью бросила руку.

«Навеки твоя». Крупные буквы красивым старинным шрифтом вырисовывались прямо напротив сердца. Сердца моей «лучшей подруги».

— Смывать бесполезно. Это теперь — на всю твою жизнь. Хотя, попробуй. Попробуйте…

— Агата, ты куда?! Агата! Это все несерьезно! Он к тебе тогда приходил и был очень пьян. Он даже не понял сначала… Агата!..…………….

— Добрый вечер, господин некромант. Извините, что я так поздно.

— Кадет Вешковская? — Глеб Анчаров, качнувшись в прямоугольнике дверного проема, сделал приглашающий жест. — Вы извините, у меня тут… только что дом этот купил и два дня, как перебрался, так что… А вы все же надумали?

— Ага. Когда отбываем на место службы?

— В Бередню? — прищурил он на меня свои фиалковые глаза. — Я — завтра. Вы, видимо, сразу, как только…

— А можно и мне вместе с вами?

— Почему? — некроманта вообще сложно удивить, но у меня получилось. — Почему?

— Так надо. А диплом потом. Или…

— Ну, раз надо… Я через вашего канцлера оформлю. И по дипломатической почте.

— И у меня еще будет к вам просьба: я хочу, чтоб никто из моих… близких об этом не знал.

— Почему?

— Потому что у меня их больше нет. Всех, кроме родителей…

— До-говорились… Агата…


Глава 1


Август пришел в Куполград тихо. Без привычных в это время небесных грозовых перехлестов и затяжных дождей. Просто спустился в уличную листву паутинками, да так в ней и уснул, лишь шурша по ночам прохладным северно-западным ветром. А днем в столицу вновь возвращалось полноценное лето. С беззаботным чириканьем воробьев и радугами в фонтанах от яркого теплого солнца. А еще густым ароматом шафранов. Пожалуй, лишь они одни сейчас восседающим на бессчетных скамейках горожанам о грядущей осени и напоминали, качая с клумб своими желтыми бархатными головками: «Сидите, сидите. Пока еще… сидите». И почему их в Ладмении так повсеместно любят? От больших городов до самых худых деревень? Вот в Бередне… Бередне… Там повсюду цветы лесные, луговые, горные. Овражные и кладбищенские… Хм-м. Да…

— И чему ухмыляетесь, Агата?

— Что вы сказали? — оторвалась я от широкого в белоснежной раме окна.

Строгий пожилой лекарь, окончив, наконец, мой осмотр, направился прямиком в угол. К точно такому же «девственно снежному» письменному столу. — Можете одеваться, — и уже оттуда заметил. — Рыцарь Вешковская, я бы на вашем месте к собственной судьбе отнесся гораздо серьезней. А у вас, у молодых, одна лишь бравада с ухмылками в фаворе.

— Господин Дучи, да я совсем не о том, — шаря глазами по верхнему краю разделяющей комнату ширмы, уточнила я… Да где же?.. И хмыкнула уже в полный голос. — Представляете, штаны свои с рубашкой по привычке ищу, — и сдернула вниз набивное шелковое платье.

— Да и я вам то же самое внушаю. Вы ведь, женщина, Агата. Красивая двадцатишестилетняя женщина. Для мага подобного потенциала — почти юный возраст. И сейчас самое время задуматься о…

— Своей профвыбраковке?

— О-о, — скуксился мой оппонент. — Это — неизлечимо. И тоже профболезнь. Две трети ваших коллег, рыцарей Прокурата, ею страдают. А называется: «смещенье реальности в сторону службы».

— Да вы, господин Дучи, еще и душевный лекарь? — покончила я с пуговицами и принялась за широкий поясной бант. Выходило коряво. К тому ж разговор наш меня, мягко говоря, угнетал. Однако, повидавший множество «профпатологий» специалист, наоборот, распалился:

— Агата, о чем вы мне говорите? У вас — все симптомы данной заразы и на лице и в свечении! Подумаешь, продырявили четвертый преобразователь!

Вот, ничего себе!

— Да как же…

— Так он у вас восстановится. Если вы, конечно, продвинете лечебный процесс. И свои рекомендации я уже дал.

— А-а…

— Остальное — тоже за вами… Да, именно центральная, сердечная чакра — ваша профдоминанта. Но и без вечного шипения нечисти в голове маги живут. И без левитации тоже… люди, — хоть выкатыванием глаз, но, парировала я. — Тем более, на время опоздавшего на семь лет отпуска, ни то ни другое вам явно не пригодится. Ведь интуиция природная при вас до сих пор?

— Это — из другой моей… «чакры». И вы, господин лекарь, еще про прокладывание подвалов забыли. Для меня теперь и оно недоступно.

— Да подумаешь!

— Ну, знаете ли!

— Агата, я многое знаю, — доверительно понизил голос мужчина. — А еще уверен, ссылаясь на собственное же знание, что вам о-очень крупно тогда повезло, в бывшей своей гремучей Бередне. Или я не прав? С какого уровня был тот демон? — и пронзительным взором- в упор.

Пришлось и мне выдуть пар:

— С пятого… скорее всего.

— О-о, то-то же! Так что, в полноценный, без ненужных мыслей в голове отпуск, рыцарь Вешковская! Выход — через дверь, по лестнице и направо! В отпуск! Восстанавливать свою профдоминанту!

И я, как запущенная арбалетная стрела, выскочила из кабинета вон.

Мраморно-серый прокуратский коридор пролетела, даже не глядя по сторонам. Да и на кого мне здесь пялиться и с кем точить лясы, если за минувшие в «длительной командировке» семь лет, была в главном дворце справедливости всего-то два раза? А потом застучала каблуками по лестнице вниз… И странное это ощущение. Куда привычней вовсе не слышать собственных осторожных шагов? И неделями не лицезреть отражения в зеркале. Да и шрамы мои, пусть мелкие, но, все ж, куда гармоничней «вписаны» в совершенно иную среду. Там, где день отмеряется: от задиристых петушиных перекличек на заре до вечернего хора лягушек в камышовнике (хотя мой, обычно, начинался вторым). А многокарманные штаны с рубашкой на удобной шнуровке? Это вам не чтоб тебя «демони супрезел аних»[1 - «Дружеское» пожелание береднянских профессиональных охотников на нечисть, зовущихся в простонародье «башенниками» (по монастырю Крылатой башни). Полностью же выражение звучит, как «Тако демони супрезел аних», а переводится: «Чтоб тебя демоны за своего взяли».] из пафосного столичного магазина. Но, дело даже не в этом (хотя и ощущала я себя всю неделю в «цивилизации», как коза в кринолине), а…

— Агата!.. Агата, минутку, пожалуйста, погоди, я сейчас! — уф-ф… Вот, собственно, в этом все и дело — в моем нежелании возвращаться в саднящее до сих пор прошлое… Мужчина из центра просторного холла внизу, вновь вернул к своему царственному собеседнику сощуренные глаза. — Мы с вами уже закончили. Я так понимаю? И вот что: на той неделе у меня будет свободное время, займемся вашим вопросом. Всего доброго, господин главный судья!

Тысь мОя майка[2 - В переводе с береднянского: «Моя ж ты мать!»], вот это… уровень. Хотя, для данного места… Да и для мужчины этого…

— Здравствуй, Глеб! Ты два года, как смотался назад к кранам с горячей водой и парфюму из «Эльфийского сада»[3 - Самый дорогой магазин парфюмерии в Куполграде.], а у меня на тебя до сих пор «служебная стойка».

Мой бывший начальник, а сейчас — весьма авторитетный среди главных судей Ладмении некромант, Глеб Анчаров, от избытка воспитания скромно оскалился:

— Выработанный рефлекс, Агата! Так и я — не против. Отчеты все накатала?

— Ага.

— А лекаря прокуратского вниманьем почтила?

— Два раза.

— А…

— А тебе то какое в том дело?

— Переживаю за бывшую подчиненную. Я ведь действительно, тебя бросил, получается. Да еще взвалил на тонкие женские плечи всю свою смердячую некромантскую практику.

— Ах, вот вы как, господин, забабледили[4 - В переводе с того же: «заговорили».]? А мне втирали про «высокую межгосударственную миссию», «помощь дружественному по Бетану соседу» и прочую…

— Правду жизни на уровне госинтересов, — закончил Глеб, а потом, вдруг, отработанно быстро огляделся. — Агата, надо поговорить.

Я в ответ так же отработанно «сделала стойку»:

— Про что именно?

— Про твоего последнего береднянского… «клиента».

— А-а… Так я в отчете уже…

— Ну, а мне повторишь. По старой то дружбе? — и, спешно добавил. — Хотя, согласен — мотивация неудачная.

— Так точно. Друзья — удовольствие слишком дорогое. А по старой службе… — глянула я сквозь дверное стекло на оживленную столичную улицу. — Давай, приглашай меня в тихую, с нормальной едой, таверну. Только, не здесь.

— Ладно, — вмиг прищурил свои фиолетовые глаза Глеб. — Либряна госпожу мага устроит?

— Вполне. И… после вас.

— Знаю, наслышан. Ты теперь у нас — безподвальная.

— Ой, только не разрыдайся от возвышенного некромантского горя! Кое-что, все ж, сохранилось! — смеясь, выскочила я в распахнутую мужчиной высокую черную дверь…


Либряна — почтительно старый, но вечно гудящий всеми допустимыми расами, ремесленный центр, был выбран Глебом Анчаровым стратегически верно. Для «тайных» речей. Это я оценила. И не потому что в толпе тебя легче всего игнорировать, а просто, слушать нас здесь удовольствия мало. Даже из любопытства. Ведь вряд ли мы примемся рассуждать о «товарообороте горшков» или «прогнозах на тинаррскую брюкву». По крайней мере, последнего моего «береднянского клиента» волновало совершенно другое.

— Устраивает?

— Ага… Таверна «Черепок». Гончарная слобода?

— Совершенно верно. Заходим?

И мы окунулись в ремесленный мир… Ремесленный пир. Толи праздник удачной сделки, толи похороны конкурента. Но, гуляли с большим воодушевлением:

— А чтоб земля ему… красной да нежирной!

— Аминь!

— Спасибо, спасибо! — длинной разлапистой бородой в каждую сторону набитого румяными гостями стола. Значит, точно — не похороны. Раз виновник сам на тост отвечает. И при этом — не наш с Глебом «клиент».

— Агата, давай наверх. На втором этаже столы тоже есть. И без нездорового оживления, — это такой тонкий юмор от некроманта.

— Давай. Кстати, по этой весне я в Лешьей проплешине как раз с их бывшим коллегой меж дубов нарезала. Прыткий оказался, хоть и «в возрасте» — месяца два уж округу бодрил.

— Да? — на ходу развернулся ко мне некромант. — И кто? Драугр[5 - Вид нежити, покидающей за какой-то оказией собственную могилу. В простонародье — упырь. Хотя, в Бередне данным «научным термином» именуют любого покойника, вызывающего подозрения еще при жизни.]?

— Ага. Он самый — упырище.

— Это точно, — хмыкнул, качнув своими черными кудрями мой бывший начальник. Тема для него, как говорит господин Дучи, «профболезненная». Потому что Глеб Анчаров — профессионал до кончиков своих, этих самых, кудрей. — И чем ты его?

— Сначала шаром, потом знаком креста, что ты мне показал. Кстати, откуда он? Я уже здесь в учебниках своих старых посмотрела и…

— Не нашла. Это — мой личный. И действует только там, в Бередне. Там — земля намолена. Поэтому — на контрастах. Открытая земля… Вот здесь, в сторонке и сядем…

— Ага.

И мы сели. С одной стороны, вдоль стены — ивовый «плетень» с расписными горшками вверх дном. С другой — широкая, обтертая в видных местах колонна. Тоже расписанная по стилю: птички, бабочки на цветочках и эльф с косыми глазами в этой деревенской идиллии. Если б не он — чисто Бередня. А так — вполне в духе моей исторической родины. И наверняка, с другой стороны гном где-то в траве затесался. Хотя, те и вломить могут, если пропорции (рост) живописец неправильно воссоздал. А уж как у нас дриад малюют. Не женщины — лютни с глазами. Правда, некоторые те «лютни» умудряются такими «наростами» сверху дополнить, что центр тяжести явно смещается в сторону…

— Агата, что заказывать будешь?

— Заказывать?.. А бурек у вас есть?

Дева с глазами не хуже дриадских, закатила их к потолку:

— Есть.

Я, на всякий случай, уточнила:

— Это такой пирог из слоеного теста с рубленым мясом и…

— У нас, госпожа — приличное заведение.

— Ага… Тогда несите. Глеб?

— И мне. И… остальное, тоже приличное, — уж он-то «свой» запах точно учует. Хотя и я кое на что гожусь:

— Только без салата с грибами…пятнюшками.

— У нас и грибов-то таких… — на этот раз скосилась дева в меню и… захлопнула ротик. — Угу…

— Развлеклась?.. Ну, а пока нам эту гадость из запеканки выковыривают, давай, рассказывай. Про своего последнего «клиента» из нашей с тобой бывшей Бередни.

— Глеб, а что именно тебя в нем интересует?

— Меня интересует… всё.

— Ага… Всё, — откинулась я на спинку стула, устраиваясь удобнее…

* * *


— Агата, Илья еще говорил, что очень песню любит про «милую с очами, как ночь»! — нет, парня в тот вечер трудно было унять:

— Петар, отстань и от меня и от него.

— Агата!

— Петар!

Хотя, понять его можно вполне. И отвернувшемуся к темнеющей через луг полосе леса, Илье и Спасу, повидавшему, кроме знаменитых здешних ольховников много чего в сорок-то с гаком лет. И оба башенника, качаясь каждый в своем седле, лишь терпеливо сносили нервозные выплески своего юного, попавшего в первый свой «перехлест» собрата.

Я тоже терпела. Правда, не молча — должен же хоть кто-то ему отвечать?

— Агата, Илье не только глаза твои черные нравятся! Еще и волосы, как спелый лен, и голоси… особенно он.

— Петар, а тебе самому кто-нибудь нравится?

— Мне?! — резанул тишину новым высоким переливом пацан. И неожиданно огласился. — Богородица! Славься Дева Пречистая!

— Вот-вот.

— Богородица! Матерь Богу, заступница сирым! Ты, как светоч в ночи заблудшей душе, как спасительный вдох в глубине! Ты веди, как звезда, сквозь туман и года и храни мою душу… храни мою душу…

Спас, едущий с левого от меня бока, развернулся назад и выдохнул:

— Кажись, отпустило.

— Храни мою душу! Храни!!!..

— Ты уверен? — прищурилась туда же и я, встретившись с хмурым взглядом Ильи. Петар же, прижав к глазам стиснутые кулаки, тихо плакал… Тысь моя майка. Действительно, отпустило. И громко выдохнула сама…


Мы добрались до той несчастной деревни, заблудившейся в северных дремучих лесах, слишком поздно. Потому что незваной извне помощью. А кому было звать, когда Древки каждый летний сезон наполовину пусты? Все мужики — на лесосплаве в пяти верстах, а женщины… Береднянские женщины в первую очередь, хватая детей, бегут в церковь. Там мы их и нашли, когда пыльные и уставшие после суточной скачки облазили все пустые вымершие дома. Да, дома в Древках вымерли первыми… Богородица… Та маленькая, битком набитая церковь, кажется так и величалась: Богородицкий храм. И сейчас уже сложно узнать, кто открыл в ту проклятую ночь его двери и запустил вовнутрь потерявшее разум зверье.

— Агата, скажи, ты точно уверена?

Я и теперь была уверена, о чем именно меня в который раз вопрошает Спас:

— Да. Это — просто звери. Только, с внушенной задачей. Сами волки на такое вряд ли…

— Ну да, — мужчина, потерев свой вечно щетинистый подбородок, отвернулся в седле. — Да и не сезон нынче. Даже, если предположить, что…

— Не весна после голодной зимы… Ты же сам не хуже меня знаешь — хищники, запах крови. И стоит одному из стаи начать…

— А «клиенты» твои?

— В том-то и дело, что не с кем мне там было общаться, — впрочем, я и про то ему говорила. — Разбежалась из Древок вся домашняя нечисть. А это, Спас, очень плохо — они ведь тоже умеют бояться. И в нашем случае — не кадила с молитвой… Ты мне лучше сам еще раз скажи: что тот бродячий монах, до вашей Крылатой башни добежавший, говорил. Мне точно знать надо.

— Что говорил?.. — сдвинул Спас брови. — Явился ему ангел в белых одеждах, когда он у костерка своего можжевелового дремал.

— Можжевелового?

— Ну да. И я про тоже сначала подумал: дымок-то те еще сказочки навевает. Но он, вроде, вменяемый и без этого блеска в глазах, что у…

— Я поняла. Так что было дальше?

— А что было? Явился, значит, ангел и огласил свой вердикт: церкви осквернены, священники — первые антихристы на земле, а кто туда сунется — Божья расплата.

— Спас, сколько нам до «места откровенья» осталось?

— Верст четырнадцать — шестнадцать. Скоро река будет, Шуя. Как раз та, по которой мужики из Древок бревна сплавляли.

— Ага. И?

— Потом — через мост, ущельем и выедем на ту сторону гор.

— А между нами и «той стороной» деревни еще есть?

Башенник поднял на меня покрасневшие от недосыпа глаза:

— Есть. Там я заночевать спланировал. Радушница. Версты полторы на северо-запад.

— Ага… Очень плохо.

— Что, «плохо»?

— То, что радиус мал. Но, разбираться будем завтра на месте. Думаю, за неделю след этого «ангела» еще не успел остыть. Наверняка, энергетические ошметки остались. А они, как…

— Отпечатки подошв на песке. Или почерк, — закончил Спас, покачивая головой. Все-таки, двухгодичное совместное мотание по здешним просторам сильно облегчает и службу и жизнь.

Я вот тоже много узнала. И, к концу своего второго по продленному договору срока, не хило разбиралась в Божественном православном ряду. И даже пару молитв выучила, просто слушая своих береднянских «коллег» в пол уха. Хотя, поначалу и наблюдала — процесс с точки зрения энергетики сильно впечатляет. Особенно перемены в свечении (до и после молитвы). Что же касается «принимающей стороны», то, думаю, они тоже, по крайней мере, стерпелись с тем, что рядом в большинстве их заданий — настырная девка. «Нечистая адвокатша». Так меня Спас окрестил. Два года назад, но я-то запомнила. Да и не обижалась…


Маленькая, вытянутая вдоль песчаного берега Шуи, деревня Радушница. Она еще издали приветливо нам огласилась, лишь стоило выехать из ольховника. Туман, уже накрывший за плетнями поля, далеко по округе разносил задорные переливы тамбуриц и свирелей. А между ними — сплоченное мужское многолосье — танцуют.

— Свадьба, — Спас, скривившись, сплюнул. — Это — надолго и…

— Я поняла. Значит, выселить всем праздничным скопом…

— Да они скорее тебя за ворота выселят.

— Или споят. Что вероятнее, — подъехал с другой от меня стороны Илья. — Агата, ты там — осторожнее. Местная ракия… — и тоже скривился.

Мне же кривиться было без надобности, потому как опыта присутствия на подобных мероприятиях не имелось:

— Ага. Сориентируемся по обстоятельствам… — взгляды, устремленные на меня с обеих сторон, были слишком красноречивы.

Да я и сама убедилась: какие тут «обстоятельства», когда…

— О-о! Гости дорогие! Господь — на небе, на земле — гулянье!.. Дамьян, прими лошадей! А вы — к столу! К столу!.. И все дела на потом! — вот же угораздило — еще и сам местный староста сына женил. Какие уж тут… «обстоятельства»?..


Свадьба в Бередне. Эх, в другое бы время! Потому что… свадьба в Бередне — «гулянье». У меня с тех пор к этому слову только такой синоним. По завышенной до максимума шкале. И не важно: кто ты и с какой стороны (жениха или невесты). Здесь все — гости и все долгожданные. И пьют и танцуют, как в первый и в последний раз в жизни. И попробуй здесь откажись?

— А вот за младенчиков наших? — так здесь «брачующихся» именуют. — Милгостья, за младенчиков, сам Бог велел?

— Спасибо. Действительно.

— Агата, не до дна. Здесь так можно, — бдительный Илья на скамейке слева.

— Точно. Давай, пригуби, — снисходительный Спас — напротив.

Вот Петару повезло. Он, пожевав всего понемногу, прихватил сумку с седла и — за плетень под телегу спать. Хотя, парень… Жалко его — всего восемнадцать лет. Первое задание и такое…

— Мужчины, а что ж вы сидите-то? — и как против таких «радушных красот» устоять?

Илья, явно, решился:

— А, пошли!

Вот Спас проявил твердость духа:

— Мне… я…

— Да гости так не гуляют!

— Спас, иди. Когда еще?

— А, ладно! — и, крякнув, поднялся со скамьи.

— А вы, милгостья? — ух ты! Вот это… «искушение с усами»:

— Спасибо, я вас запомнила и… в следующий раз, — и, перемахнув через собственное сиденье, нырнула за освещенный оградный круг.

Над близкой, притихшей на ночь рекой, тоже «гуляла» свадьба. И музыка и громкие голоса, эхом уносясь в темноту над водой, постепенно в ней угасали. Даже лягушки заслушались. Но я пришла сюда явно не к ним. И, опустившись на еще теплый после дня камень, привычно прижала палец к виску…


— Агата?

— Ага?

— Получилось?..

Тысь моя майка… О-о… Я стояла напротив Ильи, облокотившегося на плетень и мысли, почему-то витали совсем не над речкой. Хотя, что им там делать?.. Да, он слишком хорош. Этот, похожий на неуклюжего зверя, огромный и сильный башенник. С пронзительно синими, как цветы васильки глазами. Он слишком хорош. Его надо непременно любить. И мне жаль, что нельзя по-другому. Мне искренне жаль:

— Илья…

— Да, Агата? — чуть подался он вперед.

— Мне жаль, но, по-моему, сегодня ночью с той стороны моста к нам нагрянут «гости». Русалок вот уж два дня, как нет. Они все перебрались в верховья. Водяного «хозяина» тоже. На мой «призыв» откликнулся лишь древний коряжник. Но, ему уже все равно, когда и где помирать. И он мне сказал, что… — нахмурясь, отвернулась я. — «с севера веет большим злом. И холодом». Последнее я и сама почуяла. А это — очень плохо. И…

— Ясно… Пошли. Нам надо подготовиться. Сколько у нас осталось?

— Думаю, они придут перед рассветом. Так что…

— Ясно… Агата?

— Что, Илья?

Мужчина, качнув головой, скривился:

— Как бы там ни было, Петар сегодня сказал правду. О тебе и…

— Я знаю, Илья… Я это знаю…


Мы вернулись уже вчетвером. Тихо прошли по пружинящим доскам моста, навстречу темноте и, ощущаемому теперь всеми нами, холоду. Хотя, первое расступилось, обрисовав на том берегу, торчащие из травы «веники» конского щавеля и далекий предгорный лес. А между лесом и нами…

— Вы их видите? — я даже голос собственный не узнала.

Петар, протерев кулаком глаза, отозвался первым:

— Вижу. Голов двадцать.

— Двадцать три. До нас — две версты, — процедил сквозь зубы, слева от меня Спас. И выплюнул изо рта травинку. — Так. Всё, как обычно: Агата — по центру, Илья — справа от нее. Петар!

— Да?!

— Перед ней — на коленную изготовку с арбалетом. Всем все ясно?

— Ага, — в последний раз обернулась я к мосту за спиной и далекой, до сих пор гуляющей в Радушнице свадьбе.

— Тогда — с Богом… При-готовились!

А дальше мы тоже «радушно» устроили собственное «гулянье». Оскалившийся, не хуже волка, Спас и Илья, с которого вмиг слетела вся неуклюжесть, работали молча. Лишь мечи их, по два на собрата, скрещиваясь меж собой, оповещали о «потере гостей». Петар подзадоривал себя бравадными воплями. Он давно уже, отбросив арбалет, выхватил из ножен свои мечи. Я же, прикрытая ими с тыла, метала боевые шары. Заклятья здесь не помогут, в ближнем бою. Они хороши на расстоянии:

— Ух, ты!

— Агата! За спину! Куда выперлась?!

— Спас, не хами!

— Петар, слева!

— Вижу, Илья!.. От тебе, адская шестеренка!

— Агата!!!

— Хоть бы спасибо…

— Пожалуйста!.. Спас, Илья, по последнему?!

А потом, едва отдышавшись:

— Спас, руку свою покажи.

Тот, оглядев, заваленное серыми тушами пространство, смачно сплюнул:

— Погоди… Неужто всех?

— Двое сбежали, — Петар, вытираясь рукавом, прищурился вдаль. — Может, догнать?

— Тоже мне, лось молодой… Илья?

— Агата?.. Агата?!

Но, я их не слушала. Потому что в голову мою, вторгнувшись гневным звериным рыком, принеслось: «Дела ваши — мелки и суетны. Но, расплата за них — велика!» И страшной болью — в оба виска сразу:

— О-ой…

— Агата? — Илья, поддернул меня за прихлопнутые к ушам руки. — Ты чего?

— Обернись.

— Что?

— Обернитесь назад! — истошно заголосила я.

Огромный, угольно черный медведь с красной мордой и ушами торчком, стоял в десятке ярдов между нами и волчьими трупами. Только не медведь это был. Я знала точно.

— Та-ак… Илья, Петар, на исходные.

— Спас, в стороны. В стороны быстро! — и лишь сейчас, выпрямив спину, вскинула руку вперед…

Он или играл со мной или поначалу не понял: как это возможно в реале? Его и какая-то сумасбродка-магичка? Поэтому, дернулся, приняв грудью мой знак, тряхнул мордой и вновь зарычал. Я запустила вторым. Зверь теперь — даже не шелохнулся — игры закончились. И попёр на меня. В голове вновь оглушительно громко взревело, раскалывая ее на части. Я шлепнулась на колени. Мир вокруг, будто вдогонку, перевернулся, и именно в этот момент к зверю метнулся Илья… Дальнейшее вспоминалось с трудом. Помню лишь, прямо перед глазами — пустоту бездонного черного мрака и странный, нелепый в этой картине запах от дыхания зверя. Мрак завис передо мной, из последних сил пытающейся сохранить равновесие. Хоть на коленях. Хоть так. И, вдруг, взлетел высоко-высоко — медведь, оттолкнувшись, встал на задние лапы. И всё… Я провалилась в спасительное небытие…

* * *


— И всё…

— Вот, значит, как?

— Мне нечего больше добавить, Глеб… Я потом полторы недели провалялась в нашем госпитале при посольстве. Это ты знаешь. Так что Илью хоронили без меня… А тот зверь…

— Демон?

— Ну, демон с пятого уровня.

— С шестого, Агата, — Глеб, скрестив на груди руки, метнулся ко мне через стол. — С шестого уровня. И ниже его только…

— Тысь моя майка… Значит, у тебя есть свои соображения, кто это может быть? На таком уровне все они — давно знакомые рыла. Так?

— Так, Агата… А сама как думаешь?

— Не знаю… Мне надо время, чтобы… — и вскинула на некроманта глаза. — Глеб, надо вернуться туда, в Бередню. Там, где-то рядом с тем местом, где он монаху явился, должно быть и другое. Откуда он силы берет. Мы к нему тогда и ехали.

— Уже? — сощурился он на меня.

— Что, «уже»?

— Определили «то место». Был наш… специалист. Почти одновременно с вами. Только он, в отличие от вас, ехал по прямой. И именно он тебя и…

— Значит, мне тогда не показалось, — покачала я головой. Глеб вскинул брови:

— Что именно?

— Магический всплеск. Он меня волной и свалил. Прямо со стороны моста… Глеб, а кто это…

— Этим Прокурат занимался.

— Я поняла. Ты — не знаешь. Значит, мне благодарить за свою жизнь некого. А зверь этот… он обязательно вернется. Ему лишь одну оболочку подпортили, а их у него много. И такие персоны просто так «из тепла» не вылазят. Мне вообще кажется, его к нам наружу вызвали. Только вот…

— А вот об этом, — метнул Глеб взглядом по сторонам. — Агата, молчи.

— Ага… Ну, ничего себе. Зачем вообще тогда меня на откровения вытащил?

— Чтоб самому кое-что прояснить, — нагло оскалились мне.

— И «прояснил»? — я же, напротив, набычилась. — Или еще о чем тебе поведать?

— Почему бы и нет?.. Как дальше жить собираешься? Может, опять — ко мне?

— Да пошел ты степью тинаррской. Я сама буду свою судьбу определять.

— Ох, надо же, — Глеб даже не смутился. — Я буду только этому рад. Кстати, о судьбе… Ты о Нике Подугоре что-нибудь слышала?

— А тебе твой маршрут повторно сейчас огласить?

Мужчина в ответ демонстративно вскинул руки:

— Всё! На сегодня прелюдий вполне… Бурек наш с тобой давно остыл…


Глава 2


Я сама буду свою судьбу определять. Вот так. Сказала и сделала. Отрубила и выбросила. Подкинула и запустила. Наподдала под зад… Догнала и еще раз напод…

— Доча… Доча, оставь в покое этот несчастный, замученный огурец. Ты не пюре из него готовишь, а только салат.

— Да пожалуйста.

— Да… И у нас с твоим отцом пока еще все зубы на месте, чтоб его так шинковать… И вообще…

— Мама. Я поняла, — и, перевернув в воздухе нож, запустила им в деревянный щит над плитой. Щ-щёлк! — Я тебя… поняла.

Мама, оторвав взгляд от истыканной щедро мишени, вперилась им в меня:

— Агата… Вот давно надо было ее снять, эту доску… Доча…

— Мам, а почему не сняла-то? И ее, и картинки дурацкие со стен в моей комнате? И шкатулочки эти на комоде? И даже шкаф мой до сих пор старыми платьями набит? Вот откуда у меня столько платьев? Я ведь двенадцать лет в кадетской форме проходила.

— Так иногда же, — опешила моя родительница. — Иногда же ты и в них… на каникулах там или после занятий с Ни…

— Мама!

— Та-ак, — и, опершись на кухонный стол, медленно встала. — Мне все понятно.

— И что именно?

— А то, что ты, доча, бегала-бегала и прибежала. Семь лет жизни-на береднянский ветер. Свое собственное здоровье, наши с отцом бессонные ночи. Вёдра успокоительных микстур. Девяноста три свечки в соседнем православном храме и даже одна… исповедь.

— А это-то как?

— А она возвратилась, наконец, и опять с той же «болячкой»… Агата, может, поговорим?

— Мама, о чем? — а вот теперь я и сама… опешила.

Родительница, заткнув за гребень длинную прядь, решительно выдохнула:

— О нём, доча… О том, чьё имя ты даже произносить при себе запрещаешь.

— Я в данном разговоре, мама, не вижу причин, — срочно насупилась я.

— Даже спустя семь долгих лет? — сузила она глаза.

— Так, тем более. Что теперь-то прошлое шевелить? Оно… прошлое.

— Да неужели?

— Мама…

— Я тебе уже двадцать шесть лет «мама». И ты вернулась сюда, в свой дом, не затем, чтоб в нем, как мыши за печью сидеть. И раз уж… Ник, да, Николас — твое прошлое, то, должно отболеть и остыть. Так чего теперь-то от разговора бегать? Ответь мне, доча. Ты ж у нас — логик, аналитик.

Вот это… поворот с бугра в канаву. Видно, «болячка» моя и вправду — наливным прыщом на носу. И я даже скосилась туда. Потом тоже поднялась из-за стола:

— Что, так сильно заметно?

— Даже за двадцать ярдов.

— Это уже когда по улице к дому иду, что ли?

— Да когда ты в последний раз по ней «шла»? Все перебежками. Как по своей глухомани в Бередне. Будто, вся нечисть вослед и ты от нее…

— Я поняла, — эти-то мои «призраки» почище нечисти. И в них знаком креста… — И что, исповедь тебе помогла?

— Агата!

— Ладно!.. Давай поговорим, мама. Только, папу сначала обедом…

— А ты не сбежишь? — прозвучало крайне скептически, на что я не замедлила хмыкнуть:

— Так куда «из-за печи»?

— Девочки! Мне через полчаса обратно на службу! — громкий отцовский бас из столовой развел наши с мамой прицельные взгляды:

— Сейчас иду, несу!.. Агата, и… огурцы нормально дорежь…


Вот за что я своих родителей очень люблю? За их терпение и надежный тыл. А вообще, вопрос глупый. Я их люблю за то, что они просто есть. И отца, на которого совсем непохожа (он у меня брюнет и в меру упитанный, по его же словам). И маму свою, конечно. Пусть и с ней мы без повторений (хотя, ее медная грива мне бы наверняка пошла). Но, тут как раз все логично — я в бабушку, мамину покойную мать. И внешне и энергетикой. У нас она через поколение передается и только по женской линии: расчет на «первый-второй». Малумтелепаты[6 - Малумтелепатия — умение слышать мысли разумной нечисти, а так же способность внушать ей свои собственные. Крайне редкое явление среди магов, обусловленное смешением крови с одним из «клиентов». В данном случае — оборотнем с истинной медвежьей ипостасью.] — шаг вперед… Что к чему?.. Так, прошлое же. Оно нынче — из всех старых улиц, со всех здешних стен…

— Тебе непременно с начала?

— Да, доча, — твердо ответили мне. Потом решили смягчиться (вдруг, все ж, передумаю и сбегу?) — Агата, тебе самой станет легче. Вот увидишь.

У меня на сей счет было свое твердое мнение, однако оно кардинально с материнским рознилось. Поэтому: или «исповедуйся» или собирай из шкафа старые платья:

— Хорошо… Значит, с начала… Ну, как мы с ним познакомились, ты знаешь. Мы — бывшие однокурсники. Как подружились — тоже. Он мою семилетнюю честь защитил от посягательств на нее злобной преподавательницы истории. Потом стали дружить вчетвером: я, Ник и двое его верных… очень верных друзей — Лоуп и Годард. Тоже наши однокурсники. Гораздо позже к нам присоединилась девушка Годарда, Софико. Ее ты тоже знаешь и, если мне не изменяет зрение, до сих пор. Иначе, откуда у нас на секретере в гостиной открытка к Купальнику со знакомым убористым почерком? — сделала я театральную паузу, мама в своем кресле напротив, поджала губки. — Ну, а Ксю… Ксения была самой последней. Это я не про ее моральный облик, а про наше с ней тесное, на старших курсах, соседство по казарменной комнате.

— Доча, зря можешь не ёрничать. В те годы ты была гораздо со мной откровенней. Так что я — в курсе… — и сосредоточенно скосила глаза. — До того момента, как ты на последнем году купила ему свой сомнительный подарок.

— И откуда, позволь узнать?

— Пока твоя очередь. Это — позже.

— Ага-а. Хорошо… Насчет моего «сомнительного подарка». Это был серебряный перстень с заложенным в камень, кстати, агат, заклятием, которое срабатывало через носителя перстня в момент… мы же с тобой — взрослые женщины… мужского любовного пика. Чем срабатывало? Проявившимся над левой грудью партнерши клеймом. Прямо напротив сердца. Там слова были в фигурной рамке «Навеки твоя»… Романтическая муть. Но, мне тогда казалось, что это красиво и, раз на всю жизнь, то, как страшная клятва.

— «Навеки твоя»? — тихо повторила родительница. — Действительно, романтично. И когда планировалось… «событие»?

— Я купила перстень в марте. И сразу же подарила. Но, Ник никогда не настаивал на, хм-м… «событии», а я… мне и так было с ним замечательно. Он лишь сказал однажды, что я сама должна решать…

— Ну-ну.

— Мама, что значит, «ну-ну»?

— Ничего, доча, — махнула она рукой. — Продолжай.

— Хорошо… Потом начались выпускные экзамены. И я совсем выпала из жизни. Да и Ник тоже к ним все свободное время готовился — для него всегда было очень важно быть самым лучшим…Да…И после предпоследнего, практического, где мы сдавали боевую профподготовку, я сразу махнула из Куполграда.

— Почему?

— Мама, что значит, «почему»? Потому что победила. Обошла Ника да и всех остальных на курсе по ходу испытаний. И меня, в качестве поощрения, отправили на трехдневный отдых в Тайриль. В прокуратский пансионат на целебных источниках. Там где мои теперешние коллеги свое здоровье после ранений поправляют. А я свернула к вам. Вы же тогда домик в пригороде Тайриля снимали? И готовилась у вас к защите дипломного проекта. А когда вернулась назад… В общем… мое клеймо… моя «страшная клятва», красовалась над левой грудью Ксю. Вот и всё.

— Вот и всё… Ты тут же, никому не сказав, «махнула» в свою Бередню и… его не простила. Ни тогда, ни до сих пор.

— Нет, — сказала и отвернулась к окну.

— А ее?

— Ксению?.. Ты знаешь, я потом много думала, когда схлынуло первое потрясение. Она ведь его не любила. Да и Ник ее тоже. Я бы такое заметила. Но, он всегда ей нравился. И она даже проявляла поначалу кокетство. Чисто по-женски. Но, в открытую конкуренцию не вступала.

— Как это, «чисто по-женски»?

— Как? Я так до сих пор не умею. Слушала его с открытым ртом, а потом, при случае, цитировала. Смеялась над каждой, даже дурацкой, шуткой.

— А как на все это смотрела ты?

— Я?.. Я была уверена: Ник — умный, и ему все эти игры не интересны. К тому ж, мы с ним еще в шестнадцать лет решили, — и громко хмыкнула — быть всегда вместе.

— И это я помню, — буркнула мама, сметая с коленей несуществующий сор. — И это я тоже помню, доча… Как он пришел тогда в наш дом, весь алеющий от смущения, и попросил у отца твоей руки.

— Ага…

— Он ведь тогда тоже дал свою клятву всегда тебя защищать. И любить. Это в шестнадцать-то лет.

— Почти младенческий бред, — в тон ее меланхолии закончила я.

— А ему, видимо, было важно.

— Что именно?

— Чувствовать себя рыцарем. И не прокуратским. Прошу тебя, не кривись. Ты знаешь, о чем я. Рыцарем, охраняющим свою Даму сердца.

— Мама, и куда тебя несет-то? В какие запредельные дали? — качнулась я к ней и вперилась взглядом. — К чему сейчас это? Да, он меня защищал. Даже тогда, когда не нуждалась, но…

— Но тебе этого и вовсе было не надо.

— Уф-ф… — ну и разговорчик у нас, тысь моя майка… — Может, закончим?

— Я обещала сказать, откуда все знаю.

— Ну и? — закончить пока не получится.

— От него самого… А как ты хотела? Хотя, ты в тот момент, что хотела то и делала.

— Ага. А еще немного, и выяснится, что я сама Ника в постель к Ксюхе пихнула. И моанитовыми наручниками к спинке зафиксирова…

— Агата, не ёрничай!

— Мама, рассказывай давай.

— Он появился у нас в том домике под Тайрилем сразу, как ты исчезла. Думал — ты с нами. А потом уже вернулся наутро и все нам с отцом рассказал. И про перстень и про Ксению и про то, как он…

— А вот «про то, как он» мне слушать совсем не хочется. Потому что поздно об этом слушать. И… раньше надо было рассказывать мне, а не… Мама, он — предатель. Он — самый главный. Любить одну, а в постели прыгать с другой. Да и она, и друзья все эти «верные». Соучастники — молчуны. Я ни одного из них ни видеть ни слышать не желаю. И давай на этом закончим.

Мама, покачав головой, вздохнула:

— Как у тебя, доча, все просто. Будто не жизнь свою, а страницу из книжки рвешь. Да только, жизнь вот так не исправишь. И ты сама это знаешь, иначе не маялась бы сейчас. Николас, действительно, тебя предал, но всему есть цена. И, мне кажется, вы оба ее уже заплатили.

— И позволь узнать, за что «заплатила» я?

— За что? — сузила мама глаза. — За любовь. Иногда она очень дорого стоит. И лучше эту цену не знать.

— Ты про что сейчас? — уставилась я на нее. — Что за «расценки»?

— На молчание, доча. Спасительное неведение. Ведь, Ник тогда рассудил очень здраво: расскажет — сбежишь. Он ведь тебя прекрасно знал.

— А не надо было… — открыв рот, передернула я плечами. — Ма-ма…

— Что, Агата? — уныло скривилась та.

— Мама… только не говори мне сейчас… тысь моя майка…

— Ага, доча… Помнишь, когда тебе было четыре годика, мы полгода жили в Гусельницах у твоей тетки Гортензии?.. У тебя именно тогда дар и открылся, в нашем старом родовом гнезде. А потом вернулись назад, сюда.

Вот это… повороты сегодня:

— Помню смутно. Но, не в том суть. И что, папа… тоже? И ты его, все же, простила?

— Нет, доча, — покачала моя родительница головой. — Это он простил меня. И я ему за то до сих пор благодарна.

— О-о-о…

— А-а…

— Знаешь, мама… я, пожалуй… пойду.

— Куда, доча? — вскинулась она в кресле.

— А-а… платья себе новые куплю… Туфли.

— Вот это правильно! А то деньги твои за семь лет… да ты на них дом себе здесь купить сможешь! — мне уже вслед. Я — замерла, не оборачиваясь:

— Вот и дом заодно… И мозги. И дырявое сердце. А память где-нибудь… потеряю…


Весь этот город был для меня, как ловушка. Один огромный без выходов лабиринт. И будто не было семи лет в запредельной Бередне. Они исчезли, рассеялись, как лишняя магия в высоком куполе этого города. С каждой вывески магазина, с каждой афишной тумбы на меня огромными буквами смотрело прошлое одним только именем: «Ник». «Ник», «Ник». Один лишь «Ник», куда не скоси свой затравленный взгляд. И какие там «новые платья»? Ноги сами выбрали свой маршрут, стоптанный сотнями кадетских подошв… Таверна «Бесхвостый дракон». Те же оббитые старые камни в крыльце. Лишь дракону на щите у входа обновили чешуйки. И даже морду украсили «золотом». И улица прежняя. Тихая, узкая. А в самом ее конце… ворота. За которыми целая жизнь… Вот разве можно перечеркнуть ее из-за одного лишь предателя? Да, даже из-за пяти?.. Вот и у меня… не вышло. Скобан[7 - В переводе с береднянского — «глупая».], рыцарь Вешковская… Глупая глупая… И уперлась лбом в прохладный металл ограды…


— Кадет Вешковская! Долго вы будете отлынивать от состязания?!

Прищуренный взгляд вечно смеющихся, гранитно-серых глаз. А русые волосы треплются на ветру. Тренировочный меч в руке, облаченной в обрезанную до пальцев перчатку, выписал в воздухе руну. О-о, значение ее я знала прекрасно: «защита».

— Кадет Подугор, вы — хвастун! И-и…

— Агата, хватит тянуть время. Или сразу сдавайся.

— Ну, уж — нет! — и сделала первый рывок.

Хотя, он всегда дрался лучше. Зато «личины» мои выходили куда эффективней. Я даже умудрилась однажды, накинув «облик» Ксю, сдать за нее экзамен. Правда, проходил он не в нашем родном корпусе, защищенном от «кадетских финтов», а на университетской кафедре педагога. Но, зато педагогом тем был алант.

— Бей и сразу корпус — в защиту!.. Бей!.. Бей! Закрывайся!

— Ого!

Ник, отпрыгнув, позволил себе смешок:

— Ха-х! А ты быстро учишься. Так я, пожалуй, проспорю.

— Ах, сударь, — сдула я наглую прядь со лба. — На то уповаю, — и снова ринулась в бой.

— Ну, уж — нет! — лязг металла об металл. И мой меч боком — в траву. Я лишь взглядом его проводила:

— Это — как?

— «Вертушка». Мой личный прием. Закручиваешь своим мечом меч противника и ребром выбиваешь, — и, воткнув в землю свой, подошел вплотную ко мне. — Я тебя потом научу… Ну что, кадет Вешковская?

— Что, кадет Подугор? — снова эта наглая прядь на глаза. Все из-за нее, но… подумаешь.

— Я так думаю, — пальцами мои волосы за ухо. — Раз прием мой был неожиданным, то и счет наш… «ничья».

— А это значит?

— Мы все равно с тобою целуемся.

— Решение мудрое. Совершенно согласна, — сама запустила я пальцы в русые волосы Ника. И притянула к себе.

— Агата, — обхватил он меня руками.

— Ага?

— Закрой глаза.

— Нет. Я хочу видеть твои… — и больше нет ничего в этом мире… Ничего в этом мире… Ничего…


— «Что же ты наделал, Ник?.. Что же ты сотворил?»

— «Что?.. Ага-та?..Агата!»

— О-ой! — отдернув пальцы от прутьев ограды, уставилась я в пустое поле за ней. — Это… как? Это… всё этот город! — и развернувшись, понеслась по улице прочь…

Как такое вообще удалось? Перекрыв все мысленные и внешние с ним контакты через семь лет «тишины» услышать запретный голос? Как такое случилось?!.. Вот же скобан, рыцарь Вешковская! Скобан!

— Мама!

Родительница моя на всех парусах выскочила из спальни:

— Доча, что?!

— Мама… мама, ты что, ревела?

Та скосила в сторону предательски красные очи:

— Ну, немножко. Я думала, ты меня… уважать перестала. После…

— После чего? — уставилась я на нее. — А-а! Вот же глупости. Прекрати. Я тебя уважаю любую. Даже раскалашенную[8 - В переводе с того же — «не совсем… верной» (перевод приблизительный).].

— Это… какую? — шмыгнула родительница «раскалашенным» носом.

— Это?.. Ой, мам, я сама сейчас глупость огромную сотворила и теперь…

— Опять собираешься отсюда бежать?! — как быстро-то она отошла!

— Нет! Я решила сменить место жительства на… а к тетке своей махну, в Гусельницы! Там и предписания лекаря легче всего исполнять. И ты мне поможешь.

— Доча, как?

— Так я же теперь «безподвальная». Вот своим подвалом меня туда и забросишь.

— Когда? — глаза навыкат и неожиданным басом.

— Сейчас.

— Ну, уж нет! Я сестру свою полгода не видела и мне нужно к встрече с ней подготовиться. Да и без подарка… А чтобы ей пода…

— Мама!

— Агата! Ты Гортензию нашу не знаешь.

— Даю тебе десять минут! И не минутой…


Через два с четвертью часа мы с мамой скромно торчали на высоком скрипучем крыльце. Ожидание, однако, затягивалось. Я, от нечего делать, решила пока осмотреться… Да… Уже — не деревня и точно — не город. Провинциальные Гусельницы. Северо-восток нашей, окантованной Рудными горами, страны. Широкая улица за калиткой. Приземистые, желто-веселенькие дома и лопухи вдоль низкого резного штакетника. Красота и раздолье. А прямо передо до мной, не считая материнской нервной спины — высоченный, серый от времени и ветров, деревянный… мавзолей? Терем? Курятник? Так вывеска же… «Ржавый гвоздь». В общем, родовое гнездо.

— Катаржина!.. Агата? — где-то я сегодня уже слышала точно такой же удивленный вопрос. Только, на этот раз — с иллюстрацией. Будто широкое мамино лицо с медной гривой взяли и вытянули. Хотя, по-моему, тетка моя, с таким родилась. — Агата! Племянница!

— Здравствуй, Гортензия! А мы тут в гости. И… — быстро — в сторону. — Доча!

— Подарок! — старый медный подсвечник, как букет, тетке в нос.

— Ух, ты! — по-моему… оценили. И разве что не понюхали. — Прелесть какая! Спасибо и… проходите, — и дальше — по ходу. — У нас в лавке сегодня выходной (значит, лавка). Нинон на кухне хлопочет, а я — в мастерской. Скоро же Уроженье. А вы открытку мою на Купальник? — фамильным зорким взором — в упор.

— Получали, конечно… Спасибо.

— Ах, что ты, Катаржина! Агаточка, а ты давно… из провинции?

— Из Бередни?

— Откуда?!

— Я — не заразная, тетя Гортензия. И от лекаря справка с собой.

— Ха… Ха-ха. Это шутка такая прокуратская… Ну, я сейчас. А вы пока… осмотритесь, — и ушуршала кружевами за дверь.

Ну я опять… осмотрелась. Значит, лавка. И, скорей всего, раритетная. Раз с рядами погнутых самоваров, деревянных и фарфоровых кукол, облезлых шкатулок, да и много еще чего, не поддающегося анализу. Под полками же — сундуки. Одни — гостеприимно распахнуты, другие — скромно закрыты. Пара буфетов со следами былой красоты и, не то прялка, не то молотилка. Я в сельской специфике плохо ориентируюсь. Только знаю, что веретено, как колющее оружие — самое то. А вот что меня, действительно, впечатлило, так это половики. Яркими пестрыми полосами на широких выпуклых досках пола. И запах… запах здесь замечательный: пылью и старым деревом. Да еще, пожалуй, травой, сквозь открытое настежь окно. В общем… красота.

— Во что превратили?

— Ты о чем, мама?

— Родовое гнездо. Я говорю, во что его превратили?

— А-а, — усердно насупилась я. — Мам, а кто такая Нинон?

— А кто его знает? Подруга, по-моему. И партнерша… по лавке.

— Подруга.

— Здравствуйте, я — Нинон.

Нинон… Вот, когда я ее увидела, то представила в цвете, как такая… внушительная дама может «хлопотать» у стола. И в моей фантазии еще фартук был. Мясницкий:

— Здравствуйте.

— Добрый вечер… Нинон, — сглотнула слюну родительница. Видно, тоже… представила. — О-очень приятно.

— Вы, наверно, голодные?

— Нет! — дуэтом выдали мы. Мама — с испугом. Я — с интересом.

— Да что там в ваших столицах едят? — усугубила оба чувства разом Нинон. — А у нас сегодня картофельные оладьи. Со сметанкой и жареным луком.

— А-а, — облегченно открыла рот мама.

— Так, я вас приглашаю к столу…


Еще часа через два, мы сидели все вместе за столом на веранде и вдавались в воспоминания. Точнее, вдавались в них сестры. Мы с Нинон — молча внимали. Под наливочку и хор из сверчков:

— Вот я тогда испугалась.

— Да что ты, Гортензия!

— Точно-точно. Захожу, а она сидит и разговаривает… с камином. Это ж потом мы узнали, что с домовым… Агаточка, он ведь только с тобой и общался. А со мной, ну ни в какую.

— Ага, — зевая, присоединилась к воспоминаниям я.

— А сейчас ты с ним сможешь? А то, что-то расшалился он в последнее время. Две куклы разбил. Дорогущие.

— Сейчас, к сожалению, не могу.

— Почему? — протянула моя тетка с кулачком у щеки.

— Ее главную чакру… повредили на работе.

— А-а.

— Тетя Гортензия, я вам так могу сказать: у вас на левой полке, третьей куклой — шаманский идол из Бередни. Инородная магия.

— Это, которая в платьице? — открыла та рот.

— В ритуальном костюме. У нее свечение специфическое. Чуть заметное. Вот вы и не разглядели. А вашему домовому… Он ее достать не может, а… куклы рядом разбил?

— С обеих сторон, — огласилась Нинон.

— Вот-вот.

— Нет, ну надо же… Агаточка, а что нам теперь с ней делать?

— В печку.

— Что ж ты так… сурово?

— Ну, как знаете. Можете подарить тому, кого «любите».

Тетка моя, метнув в Нинон взгляд, приуныла. Но, ненадолго.

Меня же, наоборот, накрыла тишина и покой. Потому что только здесь, в «древне-лопуховом раю», я впервые, как профессионально «оглохла», почувствовала себя полноценным разумным существом… В общем, красота и раздолье…

— Агаточка, а ты к нам надолго?

— Пока не выгоните, тетя Гортензия. Мне у вас нравится.

— Ну, так живи. У нас два верхних этажа пустуют. И там такая кроватка есть с гусиной периной… И с такими снами на ней… Вещими. Сладкими…


Глава 3


«Нет, вещие сны, точно не мой специалитет». К такому выводу я пришла спустя шесть дней эксплуатации гусиной перины. Хотя, спала на ней, как младенец. И если б по утрам не будили («Агаточка! Нинон оладушки есть зовет!»), то — сутками напролет… Кажется, строгий господин Дучи про «здоровый сон» тоже что-то втирал… Или про «здоровую еду»?.. Да и этого «блага» мне здесь тоже вполне хватает. Одно слово: «Красота и раздолье». Хотя, все же, два…

— Ага. А вот и третья в полу отметина, — и в седьмой день, наконец, добралась до вершины. Вершины родового гнезда. — Совмещаем их с треножником подзорной трубы… ага-а… Резкость наводим… И на что же ты, дедушка, чаще всего глазе-ел?.. Тысь моя майка…

Вообще, это — старая семейная история. Я дом наш в Гусельницах вспоминала с трудом, а о деде своем, мамином отце, обширно известном в тесных кругах, слышала на каждом сборище родственников и просто гостей. Был он, по семейной же версии, в душе романтиком и строителем. Что уже в теории ничего путного не сулит. На практике же вылилось в странную конструкцию высотой в пять, нависающих друг над другом, разнокалиберных этажей, увенчанных балконом под крышечкой. Наше будущее «родовое гнездо». Соседи, явно без дедовской романтичности, с опаской крестились (вдруг, обрушится?) и катали жалобы во все пристанища власти. Родственники просто целый год отказывались въезжать (потому как, одно дело — обрушится, а другое — на кого?). Пристанища власти слали одну комиссию за другой. Дед расстраивался и злился и, в конце концов, нашел единственный для себя выход: устроил грандиозное новоселье. А гостями на него созвал своих коллег из Совета магов страны… Что в тот вечер видели несчастные соседи, семейная версия умалчивает. Хотя я, как маг с семилетним стажем, могу представить силу пятнадцати высококлассных специалистов, работающих одновременно. И без разницы, простая это, «закрепляющая» магия или боевые пассы… Следующая комиссия вынесла свой окончательный вердикт: «Сей дом не рухнет даже в виде трухи»… Соседи, перекрестившись напоследок, затихли. Молодая жена (моя бабушка) и ее мать, сплюнув, торжественно переступили порог.

Сам же строитель-романтик объяснял свой «полет фантазии в дереве» как раз в духе образа: «Хочу видеть прекрасные дали»… Дали, действительно, прекрасные. И чем выше этаж, тем прекраснее и прекраснее. С северо-востока, через седое от елей предгорье, строгие кручи Рудных гор. С юга, через поля — древний каменный лабиринт, построенный первыми гномами-переселенцами (а еще б этаж и башни Бадука лицезрелись). На западе — река Сележа, выгнувшейся под солнцем змеей. А, вот на юго-западе…На юго-западе женский монастырь Святой великомученицы Агнессы… Черные женские фигурки среди огородных гряд, полощущихся на ветру вдоль двора, простыней, и окна, окна, окна. Без бдительных ставней и занавесей. Святые девы в быту…

— Ну… дедушка… Ну, у меня… семейка. Ух, ты! — на долю секунды обзор мой перекрылся темным стремительным всполохом. Я, отпрянув от трубы, зашарила глазами по небу. И еще через пару секунд прихлопнула ладошку ко лбу.

Иссиня черный грифон, замкнув круг над крышей маленького беленого строения, приземлился в аккурат перед ним. Два прокуратских рыцаря, мужчина и женщина, не торопясь, сползли со сдвоенного седла.

— Даже шлемов не сняли, — тут же откомментировала я. — Показушники. И вообще: что им в этой «лопуховой дыре» ловить?

И вопрос, действительно, имел место быть. Потому как рыцари эти принадлежали к самой элитной в Прокурате, пятой комтурии — «Преступления против Короны». Родной комтурии Ника Подугора. Факт сей подтверждался и вышеупомянутыми шлемами особой формы, с защитой от опознания даже по открытым в прорези глазам, и цифрой «5» сбоку на грифонском седле… Тем временем к застывшим недалеко от крыльца «гостям» выскочил человек, на ходу запахивающий фирменный китель стражи. Две силы закона перебросились несколькими словами. Один из представителей Прокурата (женщина) остался стоять. Другой, вслед за начальником стражи Гусельниц, исчез за вновь открывшейся дверью. В ожидании продолженья и я и моя, прыгнувшая назад, в седло, коллега, томились недолго — к переминающемуся грифону лишь местная ребятня успела подтянуться да пара собак. Вторые, правда, стратегически не покидая кустов. Вернувшийся рыцарь, хлопнув дверью, вспугнул и тех и других. Заскочил в переднее гнездо седла и, лишь что-то крикнув напарнице, дернул поводья… Вот и вся честь здешней «дыре» — и грифон, и его седоки вскоре исчезли за северной кромкой леса. Я же, стоя столбом, усиленно соображала…

Мигом в голове всплыл визит моего бывшего начальника-некроманта. Было это два дня назад и полной для меня неожиданностью:

— День добрый! Вовнутрь сего чуда архитектуры пускают или у вас где-то тут билетная касса?

Я же на знакомый многообещающий оскал среагировала интуитивным подергиванием плеч:

— Привет. Меня и здесь пока неплохо кормят. Тем более, не за что: я больше ничего рассказать не могу.

— Так я же просто так, — ничуть не смутился наглец, метнув мне под нос «веник с лентой». — Это — тебе. С наилучшими для выздоровления. Там — специальные цветы и…

— Я травой не питаюсь… Заходи, — ну, запустила. Чисто из любопытства и корыстных целей. — И сам мне будешь рассказывать. Иначе…

— Да чего ты? Ими надо дышать.

— Агаточка!.. А у нас гость неожиданный? — это моя тетка на голос вылетела с кистью за ухом из своей мастерской.

— Агата, ты нас познакомишь? Хотя, я могу и сам, — некромант, переступив порог, профессионально прищурился. Женщина смущенно заалелась. Я мысленно закатила глаза: о-о, начинается…

Однако через три с половиной часа, самовар чая и кучу «ну, о-очень смешных анекдотов» я его из-за стола, все же, вытащила:

— Глеб, нам надо поговорить.

Мужчина вмиг сменил свою «лучезарную» улыбку на привычное «вменяемое» лицо:

— Говори.

— Ага… Я — про своего последнего береднянского…

— Я так и подумал. Говори.

— Так перебиваешь чего?.. Говорю… Глеб, я его вычислила, — некромант от такого заявления, почесав за ухом, сел. — Я поняла, что за демон гуляет сейчас по… да где угодно гуляет. Слушай.

— Слушаю.

— И не перебивай… Если взять за основу именно шестой нижний уровень, то количество его обитателей сужается до шести же «архиважных» персон. Во-первых, демона Вельзевула. Последнее его появление было еще в предтечном мире. Из характерных признаков: действует через смертельные эпидемии, является, в основном, в образе мухи. Или предшествует его появлению скопище мух. Так?

— Ну, так, — кивнул Глеб.

— Дальше, Левиафан. Тот, если б пришел, то, наверняка, выбрал «окном» морскую стихию, так как именно в ней он наиболее силен. Из любимых личин — змей… Потом идет Асмодей. Этот семейный интриган любит работать исподволь и тайно, раскрываясь, лишь набрав полную силу. Его любимый вид транспорта — дракон. И больше одной головы, точно… Астарот… Давно отошел от активных дел. Особенно, после того, как его хорошо потрепали в Джингаре, ну, ты — в курсе. И он, тоже на драконе, только, с одной головой… Теперь, Бегемот. Агрессия с самого начала и громкие заявления, точно, не его стиль. Он любит тихие страсти и, как и Асмодей, выявляется лишь на энергетическом пике. Личина весьма туманна. Но, всегда — огромных размеров. Особенно, живот. Отсюда — имя. Я пока все правильно говорю?

— Пока… да. Основные моменты не искажены.

— Ага… — и, набрав в грудь воздуха, выдохнула. — Ну, а раз так, остается один лишь Велиар. Весьма опасен именно в разжигании тупой ненависти, однако сам себя считает эстетом. Отсюда две любимые оболочки: ангел небесной красоты и черный медведь с огненно-красной мордой и торчащими ушами… Глеб, обе эти личины он нам продемонстрировал. И еще…

— Что именно? — нахмурясь, уточнил некромант.

— Запах. Я почуяла его запах, пока он меня изучал. Он мне тогда показался абсурдным, но, потом я много литературы и здесь, в дедовской библиотеке, пересмотрела и маму просила мои конспекты перенести. Велиар, кроме таланта в разжигании войн, известен своим сладкоречием. Он очень любит вмешиваться в дела «сильных мира», а там без такого таланта — никак… Глеб, у него из медвежьей пасти несло цедрой апельсина и медом. Ни один демон из перечисленных больше так не «воняет»… Или я не права?

— Про запах ты мне не говорила, — прозвучало даже с претензией.

— Да потому что, я повторяю: он мне абсурдным тогда показался. Не тем вся знакомая мне нечисть и нежить несет. А уж потом я…

— Получается, все же, Велиар. Ну, я, впрочем, так и предполагал, — Глеб встал со стула и снова на него упал. — Агата, у меня к тебе просьба будет. Я, в принципе, за этим сюда и…

— А кто б сомневался, — глядя на него, нервно хмыкнула я.

— Не лезь в это дело.

Вот это… заявление:

— Ты знаешь, у меня на отпуск другие планы были.

— Другие планы? — прищурился некромант. — Это — хорошо. Потому что и без тебя есть, кому загадки разгадывать.

— Кому, например?

— Да хоть твоей собственной конторе.

— А какое к ней имеешь отношение ты? Ты ведь на Главного канцлера Ладмении работаешь?

— А вот это уж, точно, не твое дело, — постучал себя по коленям Глеб.

— Ну, хорошо. А можно, чисто для профессионального роста поинтересоваться: чем этого монстра можно завалить? Ведь, по силе он равен, разве что, Вельзевулу, а опыта «общения» с ним на Алантаре до сих пор нет. Его еще на нашей общей прародине обратно вниз затолкали. И, исходя из курса демонологии, уж точно, не аланты.

— Не аланты, точно, — с расстановкой повторил мой бывший начальник. — Но, это тоже вне служебных полномочий обычного рыцаря Прокурата, — и снова покинул стул. — Агата, а ты знаешь, кто такие «балансии»?

— В общем-то, да, — удивленно воззрилась я на мужчину. — Эти милые полукровки, как раз — мой уровень. А причем здесь они?

— Да так, — скривился Глеб, глядя мимо в окно. — Вспомнились что-то. Балансии всегда появляются на свет, когда в них возникает нужда, и поддерживают природное равновесие. Как противовес стихии… Ты меня поняла?.. А вообще, пора мне. Пойду к твоим очаровательным дамам прощаться. А ты лечись давай: дыши правильно и нюхай целебные цветочки… Агата, а может, все-таки, вернешься ко мне?

— Ну, маршрут до тинаррских степей ты уже знаешь. Так что…

— Агаточка! — вот смелая женщина, моя тетя Гортензия. — Там мать твоя нарисовалась. И мы все вместе тебя… уф-ф, ждем… Агаточка?

Я, оторвавшись от перил, в два шага обогнула дедовскую трубу и шлепнулась на край люка с откинутой в сторону крышкой. Как раз напротив торчащей в нем тетки:

— Тетя Гортензия, а может, сюда, ко мне? Я вам такую красоту покажу.

— Что ты, что ты?! — шустро отпрянула та. — Да ни в жизнь! Ни ногой! Да пусть хоть алантской магией это место за тросы к небу подвяжут.

— Ну, это вы на себя наговариваете. Ведь, раньше блажили мне лишь с третьего этажа. Потом — с четвертого. А сейчас — вон какой прогресс!

— Да ну тебя!

— А у меня тогда предложение: вы ментальным каналом умеете пользоваться? Мысленным?

— Ну, мыслей у меня всегда полно. Творческих идей и…

— Это другое: обычный разговор между двумя, но, про себя, — и добавила с секретным прищуром. — Прокуратская разработка.

— А-а.

— Ну-у?

— А если вот я, например, нечаянно ляпну не для твоих уше… мозг… головы?

— Я услышу только то, что вы мне позволите. И лишь произнесенное в радиусе не больше десяти миль… Точно. Стоит лишь специальное свое согласие на ментальную связь с другим магом дать.

А вот про то, что «некоторые» и после запрета туда вторгаются, я тете Гортензии не сказала. Хотя, впрочем, и она ломалась недолго:

— «Агаточка?», — шепотом мне в голову.

— «Ага-а?», — аналогично ей.

— «О-ой… Кхе-кхе… Так, я зачем пришла-то? Мать твоя нарисовалась, не сотрешь… И опять будет носом своим столичным водить — пыль с полок нюхать и на Нинульчика моего коситься. А потом…»

— Тетя Гортензия.

— Ой!

— Ну, в общем… работайте над техникой. Работайте.

— Ага… Агаточка, — с помидорными, как и атласный бант на воротнике щеками…


А мама моя действительно, «нарисовалась». Яркими разноцветными узорами на парадном зеленом платье, и длиннющими бусами из прозрачного горного хрусталя. Хоть сейчас к живописцу и — на портрет. Однако истинные причины данного антуража выяснились очень скоро:

— Я к вам прямо с утра собиралась, — важно огласилась она, сидя в кресле и накручивая бусы на пальчик. — Да были дела, — быстрый взгляд в сторону и на меня.

Я — передернулась и насторожилась. Тетя Гортензия продолжила брякать на каминной полке передвигаемыми за тряпкой статуэтками (и сдалась ей эта пыль?):

— И какие же у тебя, мама, были «дела»?

— А, сначала отца твоего провожала и встречала — у них на службе конференция была, и он на ней выступал. Сильно так волновался. А, потом… Доча, я с Софико в ресторанчике на нашем углу встречалась.

— Да что ты?

— А что? — вскинулась та. — Подумаешь… Агата, ну, разве то плохо? Мы с ней столько вместе пережили, пока ты моталась по своей страшной Бередне.

— Ма-ма, — и тишина. Только слышно, как за окном у дровенника Нинон самовар сапогом раздувает: а-апф, а-апф, а-ап… — Мама, а, знаешь… делай, что хочешь. И дружи, с кем захочешь. Только я тут совершенно теперь…

— Не причем?

— Так точно.

— Да как же Агата, «не причем», когда мы с ней только о тебе и говорим все эти годы?

— Ну, у «подруг» много других тем должно быть. О семье, например.

— О семье?

— Рецептиками там разными обмениваться. По магазинам вместе…

— Агата, не ёрничай, я тебя умоляю. Софико, если уж на то пошло, единственной тогда настаивала на том, чтоб тебе все рассказать. И даже на этой почве с Ником вдрызг разругалась. А Ник потом — с Годардом, за то, что тот ЕЙ все рассказал. А на твоем дне рождения изо всех сил крепилась, чтоб праздник тебе не испортить. Вот такая была история. А ты…

— А я его взяла и сама… испортила, — продолжила, уставясь прямо перед собой и… — Ладно. Как она поживает?

Вот, если б мама моя в тот момент не сжимала пальцами кресельные борта, то, непременно бы воспарила. Но, просияла, точно:

— Софико?!.. Ой, они с Годардом той же осенью поженились. И теперь у них уже двое детишек. Замечательные такие: мальчик и девочка младшенькой. Она к нам в гости с ними иногда заглядывает и я… В общем, все у них… у нее хорошо. А Годард, — и отчаянный взгляд на меня. — пять лет в Прокурате, в одиннадцатой комтурии прослужил и после ранения на Склочных болотах вышел в отставку. А теперь — вместе с твоим отцом, в главной канцелярии, только в соседних отделах. Госстатистикой занимается, — отбарабанила и выдохнула. — Доча…

— Что?

— Софико очень хотела с тобой… Встретились бы вы с ней?

— Мама, не так всё скоро.

— Но, ты же мне обещаешь?

— Я обещаю подумать.

— Но, доча!

— Голубцы с плиты сняты. Прошу всех ужинать на веранду!

— «Вот Нинульчик мой — всегда молодец! Всегда вовремя».

И я вот даже сейчас не знаю: мне ли данный восторг предназначался… Тысь моя майка…


Когда живешь с такими родственниками, как мои, «многодеятельными» и «многогранными», польза и вред — всегда на одной узкой «полке последствий». Тут главное — уметь, извлекая одно, не задеть то, что лежит по соседству. Тонкое мастерство. Жаль, что двенадцать лет в учебном корпусе Прокурата и семь «беспризорных» береднянских, такому искусству не обучили. Пришлось наверстывать.

— М-м, какие голубцы у вас, Нинон. Мягкие, сочные. Хоть одними губами их жуй, — это, моя мама с оттопыренным пальчиком местную кухню после ресторанной столичной вкушает.

— Ну вот, Катаржина, и мы в своей глухомани тоже кое на что способны. Не только провинциальную пыль разводить, — тетя Гортензия вступила, нервно жуя.

— Ну, не такая уж тут и глухомань, — а вот теперь — моя очередь. — Я, когда вчера с развала шла, афишу видела: «Научные чтения в библиотеке». И приписочка: «Порок или страсть. Пагубность и различия» Гусельницы явно озабочены высокими материями.

— Вот-вот, — вскинулась моя тетка. — Не иначе, университетский профессор выступать будет, что двумя переулками левее мансарду у Луконов снимает. Его караваем не потчуй, дай только рот открыть. А уж как в лавку придет — все излазит, перещупает, а потом с умным видом…

— И что, часто его ваша библиотека «арендует»? — выправляем «маршрут» в нужный нам «поворот».

— Да считай, каждое лето, — тут же «свернула» в него тетка. — Правда, он по специализации — языковед, а вот эта тема ему — вне профиля.

— Зато актуальна. Кхе-кхе, — развернулись мы втроем к огласившейся Нинон. Та рассудительно скривилась. — Позавчера ж утром на площади перед управой драка была. Сестры Бричкины сошлись, а потом и родственники их подтянулись с сочувствующими.

— Да что вы говорите? — выразила я большой интерес. Нинон, отложив вилку, продолжила:

— Началось с сущей ерунды — общего огорода. А потом пошло-поехало. В результате вся площадь присоединилась — стражники еле разняли, а начальник их вообще с фонарем ушел. Сами же сестрицы до сих пор в каталажке сидят, что через дорогу от нас.

— Зачинщицы склоки?

— Ну да, — кивнула мне рассказчица. — Остывают.

— Что-то больно строг ваш начальник стражи. За подобное обычно не больше суток «выдерживают».

— Ну, тебе конечно виднее. Да только для нашей… глухомани такое событие — из ряда вон, — влезла тетя Гортензия. — Видно, действительно, профессора к нему подвязали, раз речи того проповедника на пользу не пошли.

— Какого «проповедника»?

— Ой, Агаточка, говорят, что как раз перед тем позором выступал на площади один брюнет в белоснежной рясе. Да такой красавец, что хоть сейчас на открытку к Солнцепутью. И тоже про «высокие материи» внушал.

— Точнее, про дела и расплату, — вставила Нинон.

— Как… интересно. Жаль, что я такое действо… пропустила…

— Доча?.. Доча?!

— Что?

— А ты куда от нас «улетела»?

— Да про дела и расплату задумалась. Тема и вправду, актуальна.

— Да что ты? — воззрилась на меня мама. — Гортензия, у меня идея возникла: а не сходить ли нам завтра вчетвером в столичный театр? Там постановка интересная идет — легкий водевиль с танцами. Посмеемся, развеемся?

— Куда? — удивилась патриотка глухомани.

— А что? Мы когда с тобой куда-нибудь вместе ходили? В последний раз?

— Да… не помню… Вспомнила! К нотариусу на оглашение маминого завещания… Нинон, как ты к театру относишься?

— Положительно.

— Вот и славно! — просияла моя мама. — А после — к нам в гости. Я вас таким штруделем угощу. С колбаской, салом и квашенной капустой… Софико мне… рецепт дала… Доча, а что?

— Ничего, мама, ничего. Эта тема пока закрыта…


Зато другая открылась. И долго не давала заснуть. Я все ворочалась в своей гусиной перине и пялилась в высокий дощатый потолок. Взвешивала, оценивала, выстраивала логические цепочки. И даже когда ушла в сон, облегчения не получила, к утру неожиданно озябнув. Да так, что зуб на зуб не попадал. Поэтому, сразу после горячего чая с оладьями решила отогреться всерьез:

— Тетя Гортензия, я- за заднюю изгородь! — в распахнутую из коридора дверь лавки, и шмыгнула туда же оттаявшим носом.

Тетка, развернувшись ко мне, рассеянно кивнула. Понятно — господин Могрз, гном из Бадука, с очередной партией «раритетов» (подсвечников, тяжеленных чеканных блюд и традиционно востребованных ступок). Теперь до обеда торговаться начнут. Конечно, можно было б процесс и ускорить, да тетя Гортензия — непьющая даже из «деловых» интересов:

— Ага-ага, Агаточка. Иди-иди… Так из какой канавы вот это?

Ну, я и пошла. Перекинув через плечо покрывало. Скоро перемахнула через низкую изгородь, отделяющую семейные владенья от предгорных лугов, и направилась к уже знакомому мне бугру:

— Кра-со-та… — и если уж заниматься оздоровительным дыханием (попутно отогреваясь), то именно здесь…

Вдох-выдох… Теплый ветер щекочет выбившимися волосами лицо. Солнце августа на голых плечах и коленях. Запах трав и цветов. Вдох-выдох… Где-то справа за спиной взмахнула крыльями птица. Ветви ели закачались, провожая ее, и снова затихли… Гуси на далеком пруду в разноголосье обсудили важное событие. Вдох-выдох… Тишина… Божья коровка села на нос. Я сморщилась, взмахнула рукой. Букашка обиженно смылась…И опять тишина… Оздоровительное дыхание.

Технику его мы проходили еще на четвертом курсе. И иногда даже практиковались (кто дольше не засмеется). Здесь все зависит от стихийной характеристики. Я вот — воздушник. Поэтому сосредотачиваться должна на тонком ощущении родной стихии, касающейся сейчас ноздрей. Именно при вдохе и выдохе. Водники… Ник Подугор, сидят у бегущей или падающей воды. Кому какое состояние ближе. Маги огня — у открытого пламени. Земельники — в пещере…И восстанавливают силы… Вдох-выдох… Состояние покоя, расслабленности и отстраненности обычно дается с трудом, но сейчас я очень старалась. Вдох-выдох… Родная земля. Северная предгорная глухомань. Тихий край. И даже соседство через горные пики с Грязными землями, не делает его стоячую, как вода в пруду, энергетику тревожнее. Здесь все исхожено, проверено и отмечено на десятках карт… И собираться в комок от каждого треска сучка ни к чему. Ладмения… Бередня… Там — все по-иному. Но, места эти, они так похожи… Вдох-выдох… И мысли, отпущенные на свободу из сжатой в кулак воли, летят. У меня, кажется, получилось… расслабиться…


— Спас, это — что?

Мы увидели ее неожиданно. Дорога, петляя между поросших молодым ельником холмов, вдруг вынырнула из-за последнего и раскроила, как ножом, широкую лесную поляну. Ровно наполовину. А справа на ней…

— Когда-то было деревянной церковью, — Спас прищурился, будто что-то припоминая.

— Здесь раньше недалеко деревня стояла и рядом с ней — монашеский скит. Я родился в этих местах, — Илья первым соскочил с седла. — Хочешь взглянуть? Где еще такое увидишь?

— А почему бы и нет?

— Ох, только давайте недолго. Нам еще до Бузищ верст двадцать.

— Ага…

— Агата! Вход здесь…

— Ух, ты…

Стены бывшей церкви почти сохранились, но перемещаться внутри можно было только вдоль них. Потому что все пространство по центру занимал рухнувший вместе с прогнившим куполом, крест.

— А что я говорил? — Илья расплылся в довольной улыбке.

— Крест католический, не православный. Но, откуда?

— От монахов. Они тоже были не местными. Видимо, из Ладмении. А, скорее всего, из Чидалии. Нищенствующий орден. А вот и их Святой покровитель, — и мотнул головой к противоположной стене.

Там, на беленых досках пятнами проступал мужской портрет в рясе. И в полный рост. Сверху — неестественным, острым куполом капюшон. Под ним — лицо с огромными темными глазами. А ниже, едва заметными и полустертыми, руки с раскрытыми вверх ладонями. Нижняя часть полностью утонула в траве.

— Что-то здесь странно, — замерла я, почти уткнувшись в стену носом, и повела им вдоль силуэта. — Ага… Илья, а где у него…

— Крест? — остановился он рядом со мной. — Вот в этом-то вся и странность, Агата. Он креста не носил. Считал, что вера — внутри нас, а крест на шее — лишь атрибут. Опознавательный знак.

— Кто, «он» то?

— Святой Франциск… Нет, скорее всего, из Чидалии. Он же сам родом почти оттуда.

— Ну, вы скоро? — зычный голос Спаса поднял лесных птиц с верхних бревен стен…


— Чирк!.. Чирк-чирк!

И я распахнула глаза. Уже в Ладмении.

— Чирк-чирк! — ярко оранжевая, маленькая пичуга, похожая на канарейку, но с хвостом гораздо скромней, совсем по-хозяйски запрыгала по краю моего покрывала.

— Ну, ты и наглая. Брысь! Нагадишь еще.

— Ч-чирк! — птица, вспорхнув, приземлилась в ярде. — Чирк-чирк-чирк!

— Кыш! — новый замах — прежний результат и еще на ярд в сторону гор. — Кыш!.. Ага-а…

Ага. Вот была б я обычной женщиной. Без боевого прошлого и тесного общения с «неясной» природой… Да, тысь моя майка! Какая из меня «обычная женщина»?! И, бросив на ближайший куст покрывало, подхватилась вслед за сорвавшейся в воздух пичугой. Лишь обуться успела, и одернуть свой сарафан…

Так мы и неслись. Сначала вверх по предгорному склону, маневрируя между камней и широких стволов елей. Потом резко взяли направо. Птица, ярким всполохом пламени, скользила по воздуху чуть впереди. Лишь иногда замирая, словно контролируя мой маршрут. Потом вновь подхватывалась. Пока я, на всем скаку не влетела в высокую дозревающую бузину. Огневушка, огласившись, понеслась прямиком над зарослями. Я проследила за ней прищуренным взглядом и, на другом краю поляны разглядела старую крышу с косой кирпичной трубой. Большее с этой точки обозреть было сложно. Поэтому, пришлось пробираться…

Высокие заросли закончились неожиданно: я просто запнулась за обломленный у самой земли ствол. А потом… Сначала я увидела шлем. Справа в траве… У самой двери, под перекинутым через нее поперек засовом, я увидела и его обладателя. Рыцарь Прокурата, элитный боец из пятой комтурии, полулежал, прижавшись к двери спиной и с выгнутой вбок шеей. Тут, даже на свечение не щурься — мертв. И причины ясны — глубокие борозды наискось через грудь. Сквозь надежную прокуратскую кольчугу. Глубокие борозды. Как от когтей. А в открытых глазах — ужас. И пустота.

— Ч-чирк!

— Пожалуйста, выпустите меня!

— Тысь моя майка.

Птичка, выпорхнув из мизерного квадрата оконца, села на верхушку куста бузины. Я, оторвав от нее взгляд, вновь прищурилась: заклятие, растворив стену сруба, явило молодого мужчину, терпеливо стоящего с той его стороны. Мужчина, подняв к потолку лицо, вздохнул и вновь огласился:

— Вы меня слышите?!

— Я вас слышу, — заскользила я дальше по его силуэту, удивленно отметив на шее и руках моанитовые «украшения» (ничего себе, перестраховка). — Что здесь было? Ночью.

Мужчина снова вздохнул и на секунду задумался:

— Зверь.

А то я сама… не догадалась:

— Ждите здесь. Я скоро! — и пошла за угол по примятому бузинному «следу».

След вывел меня к целой истоптанной «просеке». С находкой в виде растерзанного до костей грифона. Его иссиня черные перья были здесь повсюду: висели на крайних, нетронутых кустах, в траве и… и на ней. Потому что последней я увидела ее. Женщину… Вот что за блажь такая у нас? Не любят рыцари-женщины кольчуг. Сковывают они «грациозность движений» и затрудняют «полоопределение». Хотя, помогла эта часть доспехов ее коллеге?..

На первый взгляд тело было нетронутым, хоть и распластанным на спине. И пафосный шлем — на месте. Лишь свитер распорот. Чуть выше груди. И не похоже, чтоб зверь. Я склонилась над телом… Потом ниже… И уже через секунду рухнула на колени… Сквозь прорезь, на коже нежно-персикового оттенка проглядывали слова. В тонкой рамочке… «Навеки твоя»…


Глава 4


— Ну, уж нет… Ну, уж нет. Нет же. Нет!

Безмолвное женское тело отозвалось мне: «Да».

Да, рыцарь Вешковская, да. Это — Ладмения. Не глухая Бередня. И по Ладмении этой гуляет «зверь». Причем, безнаказанно бодро гуляет.

— Эй, ну где же вы?!

— А вот про тебя-то я…и забыла, — подняла я нахмуренный взгляд от Ксю.

— Ч-чирк!

— Оба заткнитесь. Оба! Мне надо… подумать, — и подскочила с колен.

Выпустить узника из избушки — пойти против собственной же конторы. Это как раз понятно. Неясно другое: зачем он ей сдался? Пятой комтурии? Преступник «против Короны»?.. Думай, рыцарь Вешковская. На то тебе голова и хваленая семейная интуиция. Которая сейчас, кстати, кричит. Правда, пока на «незнакомом» мне языке. Так… По контуру избушки — следы сдвоенной прокуратской защиты. Две трети резервов на ней. Себе почти не оставили. Охраняли его. Хотя, приняли меры — моанитовые наручники и ошейник. Последний — вообще интересно, поскольку применяется лишь для алантов. Решили подстраховаться? Значит, сами не знали, кого повязали. А вот «зверь» рвался точно к нему… Думай, рыцарь Вешковская. Думай…Зачем он так лез вовнутрь? Освободить?.. Убить? И то и другое — вполне. Тогда, почему не доделал? Кто помешал? Или что?

— Ч-чирк, — почти просительно все с того же оконца.

— И ты тоже- «неизвестная птица», — прищурилась на пичугу. Та, склонив голову, смолкла. Лишь продолжила ответно за мной следить.

Ага… Значит, доделать не получилось. И вот — новый вопрос: «Что с моей-то конторой? Отчего такой „легкий“ подход?» Демонов с третьего уровня — всей комтурией по буеракам. Так, что те сами со страху — обратно, а здесь… Слова Глеба в Либряне в ответ на мои: «И такие персоны просто так не вылазят. Мне вообще кажется, его к нам наружу вызвали».

— А вот об этом, Агата… молчи, — повторила и задрала лицо к небу. В общем-то, все понятно. Хотя, отвратительно и недопустимо. Только лишь интуиция… И понеслась назад к распростертому телу. — Так. Проверяем еще раз… Свечение — отсутствует. Дыхание… — осторожно стянула шлем… Знакомое красивое лицо, как вспышка из прошлого, как новый удар под дых. Я на секунду зажмурилась и шумно выдохнула. — Дыхание… отсутствует… Проверяем еще раз, — и занесла над третьей, горловой чакрой ладонь… Тысь моя майка! — ну, Ксю. Ты во второй раз осложняешь мне жизнь… — «Тетя Гортензия… Тетя Гортензия!»

— «… со всеми своими хобьими погремушками. Агаточка, ты чего?»

— «Тетя Гортензия, вы — одна?»

— «Ну да», — весьма недоуменно в ответ. — «Этот бадукский прохвост только что укатил. И опять меня надул. Представляешь!»

— «Тетя Гортензия, у меня тут — свое представленье. Водевиль с танцами. Мне нужна ваша помощь. Срочно нужна!»

— «Агаточка, что случилось то? Ты где?»

— «У старой избушки. Вы ее помните?»

— «О-ой… Это где бывшие охотничьи угодья этого, как его…»

— «Где полно бузины! Вы еще хвастались, что варенье из нее…»

— «Агаточка, вспомнила!»

— «Отлично. Цепляйте колпак и незримой — ко мне. Но сначала, прихватите мою рабочую сумку с вещами, ботинки и деньги. Кошель — на столе. Вы меня поняли?»

— «Это что ж ты удумала? Мы с твоей матерью только отношенья наладили. И как я ей…»

— «Тетя Гортензия!» — прихлопнула я ладошки к вискам. — «Здесь маг умирает, пока я ваши лекции слушаю! Я вас жду! Доскачите до бузины и зовите меня!.. Тетя Гортензия?»

— «… Агаточка, я — в твоей комнате на пороге!»

— Уф-ф… Одно получилось, — и снова подорвалась с колен.

Мужчина меня терпеливо ждал. Я — еще раз вгляделась. Сквозь наложенное на сруб «заклятье стекла». Высокий. Лопоухий. В длинной белой рубахе навыпуск. Волосы темные и торчком. А во взгляде — покорность судьбе. Тоже мне…

— Ч-чирк!

И вмиг оживился:

— Вы вернулись?

— А как же, — зло хмыкнула я. — Зовут как?

— Меня? Ванни. Ванн. Первым именем меня мама звала. А как вас величают?

— Агата.

— Агата, — повторил нараспев и, вдруг, улыбнулся. — Агата, вы меня выпустите?

— А что, очень надо?

— Очень, Агата. Я и так задержался.

— Неужели? И куда же вы шли?

— Еще не решил. Зависит не от меня.

— От «зверя».

— Вы что-то сказали?

— Сказала: дальше вместе пойдем.

— Чирк-чирк!

— А ты — попорхаешь… Вы меня слышали?

— Слышал. А путь наш с вами куда пролегает?

— В надежное место. Если такое еще существует.

— Агаточка! — истошный крик моей тетки подорвал пичугу с окна. — Агаточка, я пришла!

— Агата, кто это?

— Я скоро. И дело не ваше.

Вот тетка у меня — молодец. В который раз убеждаюсь. И даже не дернулась тонкой ручкой в моей «железной клешне». Лишь громко вздохнула… когда глаза открывала:

— Это она и есть? Которая умирающая?

Я, роясь в сумке, с колен кивнула:

— Ага. И слушайте дальше: ее надо подвалом в столицу. Вы на улице Четырех ветров ориентируетесь?

— Ну да… Агаточка… Ой. Грифон.

— Туда не смотрите! Значит подвалом и чем ближе к дворцу Прокурата, тем лучше. Там сразу кого-нибудь крикните. Вам помогут. Ее надо к нашему лекарю.

— А что с ней?

— Толком не знаю, — и запрыгала на ноге, натягивая штанину. — Сталкивалась всего раз в Бередне. Там селянина похоронили, а потом дружно бегали от него, как от злостного упыря. Оказалось — «торпор». «Оцепенение» по латыни — уснул без признаков жизни. Но он — человек. А здесь — маг и на четверть алант. А я — не лекарь. Так что… пусть сами решают. Теперь — дальше. Начнутся вопросы: где нашли и при каких обстоятельствах, — замерев с рубашкой в руках, скривилась. — Вот гном этот ваш — совсем ни к чему.

— Сама знаю. Давно пора поставщика поменять.

— Что?.. Не о том я. Если б не он, можно было б сказать: «Ушла племянница еще накануне в дальние дали», а так…

— Куда это ты «ушла»? — вскинула глаза от Ксю тетка.

— Неважно. Скоро вернусь. Дела у меня. И… слушайте дальше: про «дальние дали» — запасной вариант. Потому что про персону мою надо молчать до последнего. Так что: пошли проверять…

— Бузину?

— Так точно. Поспела ли ягода на варенье. А наткнулись на это.

— Агаточка, а что это?

— Не знаю, тетя Гортензия. И вам лучше не знать, — и дернула за рубашечную шнуровку. — Всё… Ну что, по исходным?

— По… куда?

— Чертите подвал. И… извините, что так получилось.

— А-а, — распахнула рот тетка. — Агаточка, последний вопрос: Нинуль… Нинон-то можно все рассказать?

— Так все равно ведь расскажете?.. Можно. Вы же ей доверяете?

— Да. А маме твоей?

— Уф-ф… Маме можно. Чертите подвал…

Как только в нем под пыхтенье исчезли волочащиеся ноги Ксю, я еще раз обозрела пространство. Потом, подхватив с травы сумку, «подчистила» за собой следы и сиганула к избушке. Сцена третья нашего «водевиля»:

— Я вернулась. Быстро уходим, — и знаком «закрепила» тело рыцаря у двери. Он даже не шелохнулся. И когда оттуда боком выскользнул Ванн и потом, с вернувшейся вновь «опорой»… Вот за что работу свою… Чтоб однажды точно так же мертвыми глазами смотреть в трухлявый косяк. А тебя кто-то наглый воспринимал, как «помеху». А все почему? Потому что «работа». И у каждого свой собственный «долг». И иногда они очень сильно разнятся. Не смотря на то, что оба — коллеги.

— Агата, я готов, — мужчина понимающе улыбнулся. Вот только не это!

— Уходим, — и первой направилась прочь. Лишь еще один знак напоследок — меня здесь не было. Никогда…


В здешних предгорьях я раньше никогда не бывала. Знала лишь из прокуратского учебного курса, что лет двести назад велись тут обширные рудные разработки. А значит, должна быть к ним и дорога. Указанная, кстати, на всех служебных рыцарских картах. Правда, как тонкий пунктир вдоль гор, часто прерываемый скалами и провалами. С красными крестиками бывших шахт по верхнему краю и поперечными линиями мостов. Вот на последнее я возлагала большие надежды, так как река Сележа, берущая начало как раз по нашему курсу, была серьезным препятствием. Хотя до нее еще дойти надо.

А пока же, сразу за тылом избушки махнула в высокий густой ельник. И смело зашагала по пожухлой хвое:

— Старайтесь идти вслед за мной.

— Хорошо.

— И по возможности, не влазить в подлесок. Это и паутин касается и высокой травы. В общем, всего, на чем можно оставить следы. И…

— Агата, я вам внял, — Ванн, стряхивая на ходу паутину, виновато скривился. — Она здесь висела, между деревьев.

— Ага… Висела. Так надо было пригнуться.

— Так я не заметил. И обещаю впредь вас по подобным поводам не удручать… Агата, вы мне так и не огласили наш с вами путь.

— Хорошо, — оторвала я взгляд от просвета впереди. — Оглашаю: путь наш лежит чрез высокие леса и широкие реки. Тернист он и долог, ибо все благие дела достигаются лишь упорством. Как вы, Ванн, к «благим делам» относитесь?

Мужчина за моей спиной на несколько секунд впал в раздумье:

— Со всей искренностью к ним отношусь.

— Ага. Надеюсь, она вам не изменит и в ответе на следующий мой вопрос: что «зверю» от вас было надо?

— То, что ценится более всего и дается нам свыше, как дар. Ибо нет ничего в мире дороже и чище, чем это, — оповестили меня с явной улыбкой.

— Ага-а.

— Агата, я вас обидел?

— Чего?

— У нас с вами — равноцветное полотно: вы не доверяете мне…

— А вы…

— А я ничего не ведаю о вас. Что ж до доверия, то вы его, несомненно, достойны.

— Да что вы?

— Воистину говорю. У меня нет причин сомневаться в вашем душевном порыве. И я лишь надеюсь, что не стану причиной его колебаний.

— А вот я сейчас…

— Он не поколеблется из-за меня.

— Мой… — открыв рот, замерла я на месте.

— Порыв души, — нагнал меня Ванн. — Агата…

— Я вас просто спросила: какого рожна от вас надо было «зверю». И всё.

Мужчина, не отводя от меня карих глаз, вновь улыбнулся:

— Жизнь. Все очень просто.

— Очень просто?

— Он выследил меня и пришел, чтоб отнять мою жизнь.

— Откуда он вас выследил?

— От места моего появленья. Моего и…

— Ч-чирк!

Огненная пичуга, прогнув ветку ели, взмахнула крыльями и села рядом с мужским плечом. Ванн, скосившись на нее, вздохнул:

— Нам надо спешить.

— Это… да, — мужчина качнулся, обходя меня сбоку. Птичка тут же вспорхнула вместе с порывом лесного ветра. Я ошалело повела носом. — Нет… Да нет же… Обман обоняния.

— Агата! Здесь, сразу под бугорком, тропа начинается!

Вот, никуда не годное «полотно», рыцарь Вешковская! Никуда не годное! А, ну, быстро взять себя в руки!

— Стойте там! Я иду!.. — и, тряхнув головой, понеслась догонять…

— Тропа, значит? — оба застыли мы на самом краю бугра. За спинами — бор. Впереди и справа — валуны с кустарниковыми проплешинами. А слева, в узкой долине — одинокое пастбище. И даже рыжие овцы на нем скучают. Что ж до тропы… — видимо, восточнее этого места — ручей. Или запруда.

— Почему? — с прищуром повернулся ко мне Ванн.

— Да потому что тропа — овечья. Неужели, не видно? Или вы копыт от человеческих следов не отличаете? Они туда на водопой всем скопом…

— Я внял. А нам она, значит, не подойдет?

— До пастбища прогуляться? — вот же где проверка для «порывов души». Мужчина, вздохнув, насупился. — А-а. Я поняла. Вы — голодный?

— Я могу потерпеть.

— Ну, так, терпите. Мили три пройдем, и я еду сама навещаю.

— Агата, что вы под этим словом подразумеваете?

— Магию. Правда, в данном случае — без изысков. Умею яблоки, помидоры, огурцы и… блины. Так что с голода не загнемся. А сейчас, перед тем, как выходить на простор, мне надо кое-куда отлучиться.

— А под этими словами?

— Сходить по важной оказии. Я недалеко, но вас буду видеть. Так что…

— Агата, конечно, идите, — и столько возвышенности в тоне и в голосе, что удержаться от искушения невозможно:

— О, благодарю вас… Л-ловите! Правда, яблоки у меня всегда кислые получаются. Не знаю, почему…


Нечисть в Ладмении, вся сплошь изученная, квалифицированная и учтенная, отличается от береднянской, как ленивый пес от дикого голодного волка. И единственные существа, на которых реагирует «остро» — пронырливые прокуратские кадеты. К этой категории можно также отнести студентов и юных магических самоучек. Вот на них у нашей ладменской нечисти крайняя аллергия. Ведь сколько учебных трактатов с практической частью написано? Сколько корявых заклятий испытано? Впору вконец мутировать или, собрав пожитки, добровольно махнуть в сторону Склочных болот. Да так бы, наверное, и было (по крайней мере, в радиусе миль сорока вокруг Куполграда), если б не… нечисть в Ладмении еще и ленивая…

Тук-тук-тук по скользкому трухлявому стволу поваленного невдалеке дуба. Тук-тук…

— О, доброго дня, — в пустом нутре дерева громко вздохнули. — Доброго дня, говорю. Вылазь, разговор есть, — сущность вновь подала признаки жизни, отозвавшись в моей «глухой» голове тихим шебуршанием. Ну что ж, придется по-другому. — Прокурат. Девятая комтурия. Покинуть нору, — и вспыхнувшую «печать» прямо к стволу — внутренней стороной правой ладони.

И дело сразу пошло на «сближение» — шушель, растолстевшим ежиком из мха, выкатился наружу и вперил в меня свои маленькие круглые глазки:

— Мы тихо сидим, — оповестил с придыханием. — Мы тихо.

— К тебе лично претензий нет. Вопрос есть, — и скрестила на груди руки. Создание пару раз моргнуло и вновь уточнило:

— Мы всегда тихо.

— А со слухом как? На слух не жалуешься?

— Мы тихо и… далеко слышим.

— И что сегодня ночью услышал?

— Мы… всё тихо.

— Да неужели?

— Всё-всё тихо.

— А если еще… припомнить?

Шушель, изображая мыслительный процесс, весь бурыми переливами пошел. Так старается, кроха. Да только, здесь и дар мой не нужен — опыта семилетнего достаточно.

— Всё-всё тихо, рыцарь, — твердо подтвердил после «дум». — Ручейник воду при луне баламутил: плескался и рыбу гонял. И всё.

— Ну, раз «всё», значит, «всё». Только у меня еще два вопроса: в какой стороне «особенно тихо» было и куда потом «это тихо» откатилось? Ты хорошо подумай, потому как, если сейчас затрудняешься, я тебя с собой заберу. Я как раз «источник этой тишины» ищу. А ты, может, припомнишь уже по дороге. Ну, так что?

И переливы пошли с новой силой:

— Тихо… тихо было ночью вон там, — корявой лапой в сторону оставленных Гусельниц.

— Ага-а.

— А ушло вон в ту сторону, — и ткнул пальчиком в юго-запад.

— Вот, значит как? — прищурилась я туда же. Потом посмотрела на терпеливо торчащего меж елей Ванна и мрачно изрекла. — Ну, значит, там и встретимся… На родных улицах.

— Рыцарь, а мне?

— А ты сиди тут, тихо-тихо, — и, перепрыгнув через ствол, зашагала обратно к тропе…

Ну и к чему так живописно изумляться? Ведь чуть не навернулся с бугра. Ах, да!

— Ванн, это — личина. Для маскировки, — с расстановкой произнесла, медленно подходя. — Да, и голос стал ниже. Но, ведь, не упырь? Так?

— Та-ак, — сглотнув, кивнул он. — А вот…

— Так надо. Привыкайте. Да, брюнетка. Цвет глаз не помню — по памяти знак наложила. И, кстати: ворот рубахи наглухо застегнуть, браслеты — поддернуть. Чтоб моанитом своим не отсвечивать… Так вы идете?

— Иду… Агата?

— Ага? — обернулась, уже спускаясь к тропе.

— А величать-то вас как теперь?

— А, Пашутой. Так, кажется, оригинал в Бередне зовут.

— Пашута, — и что-то еще под нос. Однако скоро нагнал и пошел уже рядом. Тропа ведь. Хоть и овечья.

Без проблем мы прошли как раз мили три. Минули узкую долину вдоль изгороди пастбища, разбавив на время скуку и овец и их седого хозяина. Вот у кого спокойная жизнь. А потом снова нырнули под еловую тень, на обещанный ранее «обед». На спутника моего к тому времени смотреть было жалко (ночь в холодной избушке да еще в ожидании «зверя» отдыху явно не способствуют), однако моего сострадания хватило лишь на блины с помидорами:

— Яблоки будете?

— Благодарствую, но, откажусь. А вы… Агата? Или Пашута?

— Мы ж здесь одни, — почесав нос, занесла я над разложенной сумкой руку (это, вроде как, скатерть). — А это… что?

— Где именно? — вслед за мной задрал подбородок Ванн.

— Тень по деревьям, — и приложила ко лбу ладонь.

Тень вскоре мазнула обратно. Одиноко парящим над верхушками бора грифоном. И не разобрать было снизу, сколько на нем седоков. Однако «заноза» осталась. И не знаю, ощущал ли ее и Ванн, нов небо поглядывал и жевал исключительно молча. Правда, не ёрзал.

Еще через милю мы вывернули из бора к дороге. И о ней, действительно, уже лет двести забыли — завалов с нависающих гор не расчищали и кустарники не выпалывали. В одном только месте были видны очевидные следы цивилизации в виде надписи: «Кдрист, сволочь, верни долг!» И, судя по обилию согласных, речь сия была адресована представителю гномьей расы. Да и по тексту тоже. А вот сразу за этим «криком души»… я сама едва им не огласилась…

— Тысь… моя майка…

И ведь все правильно стратегически выбрано: справа — скала. Слева — валуны, не взлететь, не допрыгнуть. А прямо по курсу… Рыцарь в полной экипировке, качнувшись от стоящего поперек дороги грифона, медленно направился к нам.

— Пашута, что будем делать?

— Стоять и ждать. Он — один, нас — двое. Должны «разминуться», — и поправила сумку на плече.

— Так вы предлагаете нам…

— Прокурат. Пятая комтурия, — и подцепив рукой шлем, сдернул его с головы. — Рыцарь Подугор. Явите для проверки свои паспорта…


Глава 5


Вот о чем должна подумать в первый момент «нормальная женщина» в такой важной для себя ситуации? Прямо перед ней стоит бывший любимый, а ныне — непрощенный предатель и всем своим видом являет суровость закона. А она, эта женщина — в чужой, кстати, незаконной личине. Да еще рядом с беглым из-под стражи бес знает кем. А действо все происходит на узкой предгорной дороге. И к тому же… Хотя, в случае с «нормальной женщиной», все вышеперечисленное уже — абсолютно запредельный абсурд. Так что, рыцарь Вешковская, кончай на него пялиться и бери себя в руки…Рыцарь Вешковская!

— Явите для проверки паспорта, — «бывший и ныне» в одном лице, перевел взгляд с меня на Ванна. Внимательный и спокойный. — У вас с этим какие-то проблемы?

Пора вступать «вторым голосом»:

— У нас никаких проблем нет, — «вступила» почти мужским басом. — Кх-ху. Потому как документы носить повсюду с собой не обязаны. Нет такого закона в Ладмении.

— Угу-у? — семь лет прошло, а привычка — все та же. Вот сейчас свои брови сдвинет для «утяжеления туч». — Закона такого, конечно же, нет, — предсказуемо свелись они к центру. — Однако места здесь не для прогулок.

— А с чего вы взяли, что мы вышли гулять? А может, у нас с… братом дела?

— Да! — не то удивился, не то подтвердил мой загадочный «брат». И спасибо, что рот свой открыл. Хотя с его лексиконом… — И-и… мы против насилия, потому как подобным порождается лишь подоб…

— Не обращайте вниманья. Он в канцелярии при епархии служит. Проповеди за выступающими строчит.

— Ну, тогда мне понятно, — постучал пальцами по шлему Ник. — Только вот непонятно: что за «дела» у вас в этих краях?

— Личные и срочные. И о них мы тоже вам… а, ладно! В долю ведь не попроситесь? Мы ищем исходный материал для философского камня. За этим и обследуем местные шахты.

— Киноварь, что ли?

— Нет, ртутный камень, — а в алхимии ты, по прежнему — «колба».

— Ну, да, конечно, — хотя свечения прощупываешь очень качественно. Да только с моей проверенной личиной оно в комплекте идет (спасибо урокам «хамелеонства» от Глеба), а «брат» и без того за «блаженного», лишь только рот свой открыл.

— Ну, мы пойдем?.. Господин рыцарь?

— А-а, стоять, — и будто бы воздух вздрогнул… Ник еще раз черкнул поверх моей головы глазами и… ошейник на Ванне. Только искорки на самом дне глаз — увидел. — У меня к вам будет… просьба, — свободной от шлема рукой хлопнул по карману штанины. — Просьба… будет. Есть описание наружности одного типа… да где же оно у меня… Пожалуйста, подержите, — всё! Игры кончились. И в доказательство — взлетевший прямо в мою сторону шлем. Потому что я знала, что последует дальше.

И в ответ запустила сама. Заклятием «паутины». Шлем отбросило вправо, вновь открыв мне обзор, чтоб через доли секунды, лишь успеть осознать — он тоже… успел. Удар заряда сложил меня надвое, и уже отлетая спиной, я увидела, как Ник, накрытый «сеткой», плашмя падает к ногам своего грифона. А потом приземлилась сама. Не очень удачно. Совсем…неу-дач…


— Ч-чирк!

— Агата, не плачь.

— Я не плачу. Это солнце глаза слепит и они от того…

— Угу… Больно не будет. Года быстро эту хобью щепу из тебя выдернет. У него — опыт.

— А ты не ругайся. Научился у старшекурсников. О-ой.

— Агат, я даже еще не начал… Ник, откуда лучше подлезть, как думаешь? — и два затылка, русый и темный, склонились над моей вытянутой в траве ногой.

Я закатила к небу глаза. И зажмурилась, хватая ноздрями солнечный запах полыни:

— Ну, долго вы там еще?

— Сейчас начнет… Давай я тебе дуть стану? Аф-фу-у-у.

— А на лицо-то зачем?

— Чтоб твои невсамделишные слезы быстрее просохли, — Ник изо всех сил старался выглядеть взрослым. Даже глаза не смеялись. — Впредь тебе, Агата, урок: не лазить по старым деревьям с сухими ненадежными сучьями.

— Ну, у тебя же оно получилось? — мои растрепавшиеся волосы ветром мазнули ему по лицу. Ник сощурился:

— Так я же — пацан и…

— А-ай!

— Года, осторожней давай!

— Я и так стараюсь!

— Погоди. Я дуть ей на рану стану.

— Нет!.. Нет. Лучше руку мне свою дай. Руку! Так лучше… Так намного лучше… Уф-ф. Года, можешь начинать…


— Чирк-чирк!

Вот опять этот сон. И к чему?.. В последний раз непрошено являлся в Бередне. Сразу после моста и демона… А сейчас-то… Хлобысь! Собственной памятью по горячему лбу! И открыла глаза…

— Чирк-чирк!.. Чирк! — гулко множась в высоком пещерном своде.

— А, ну, прочь. Прочь отсюда.

— Он не улетит, Николас. Там темно и холодно, — и душевно-просительно. — Эль?..

— О-о-о… — два мужских силуэта сквозь пламя костра, одновременно обернулись. — Здра-вствуйте, тысь моя майка, — добро пожаловать обратно в «абсурд реальности».

— Здравствуй, Агата. Тебе вставать с лежанки нельзя. Левая лопатка не до конца восстановлена.

— Это я поняла. А вот чего ты тут расселся? И где вообще «тут»?

— Мне на вопрос стоя отвечать?

— И желательно с другой стороны от входа.

— Ну да. Твои командные навыки неизменны даже из положения лежа.

— Я могу и сесть.

— Это, конечно. Да только вряд ли потом будешь прямо ходить.

— Ну, надо же, какая забота. Вот не хватало еще…

— Скажите, это так первостепенно, кто из вас в каком положении станет вещать?

Уф-ф. Ну, если хорошо подумать, головой:

— Нет! Пусть с-сидит.

— Николас?

— Хоб знает, что… Вы оба — в моей пещере. На территории Седого заповедника. Этого ответа достаточно?

— Отшельничья нора? Та, в которой ты с детства…

— Так точно. В четырех милях от моего дома в Бадуке.

— И что мы тут делаем?

— А ты бы предпочла другие «апартаменты»? — сощурился сквозь огонь Ник. — После вашего «балагана» на дороге?

— Водевиля.

— Что?

— Ничего. И что дальше?

Мужчина, отведя от меня взгляд, зло хмыкнул. И с чувством запустил в огонь сучок:

— Не знаю, Агата. И очень жду объяснений от тебя. Желательно, с предложениями.

— От меня?.. — а что я могу ему «объяснить»? А тем более, «предложить»? Мы с ним теперь, в дополнение ко всем своим личным страстям, еще и по разные стороны от закона. Действительно, «хоб знает, что». Вот не так я представляла нашу неизбежную встречу в Ладмении. И первый наш разговор уж точно не из таких неравных позиций. С отшибленной спиной и головой, в которой теперь лишь большой шевелящийся ком, выпускающий фейерверки. Так что… — Мне нечего рассказать.

Мужчина, кажется, не удивился. Видимо, был готов:

— Я понял, — и глянул на смирно торчащего у костра Ванна. — Мы тут пообщались с твоим… другом. Ты, кстати, в курсе, что он в поиске по всей нашей стране?

— Догадываюсь, — выдавила я, изучая покатый каменный потолок.

— Угу… Его хорошо описали. Вплоть до цвета рубахи, — да что вы говорите? Только, там, вместо рубахи, «белоснежная ряса» должна быть. — И любимой тематики, — а вот тут точно вышла накладка. — Даже стиль повествования совпал, — терпеливо продолжил Ник. — С оборотами и примерами, — нет, вот когда точно знают, на какие «мозоли» давить!

— И позвольте узнать, за какие такие «заслуги»? — развернувшись, подскочила я на локте. — Обычного болтуна с площади, по всей стране, важной пятой комтурией? К тому же весьма странно вы это делаете, господин рыцарь. Я бы сказала, небрежно и непрофессионально.

— И с чего, вдруг, такой вывод? — тут же вскинулись за свою «больную мозоль».

— Да, как же это, «с чего»? Такую «государственно вражью персону» ловить жалкими двойками и даже поодиночке? Логика где? — и в довесок: коленом в «личное место». — Да вам даже близких, господин рыцарь, не жаль. Раз собственную «избранницу» не уберегли.

Ого! А вот теперь я, кажется, его по-настоящему припекла. Ник, выпрямив спину, замер и посмотрел мне в глаза:

— Действительно, уберечь ее сложно. Работа у нас с ней непростая. Да и бегает она быстро. А Бередня — большая страна.

— А причем тут… Бередня? — ошарашено выдала я. — Причем тут… тысь моя майка.

Ник хмуро выдохнул:

— Значит, Глеб это скрыл, — и уже по собственному почину поднялся с земли. — Я тогда на самом деле, почти не успел. Да и от свадьбы этой разудалой ничего не добился. Вы же им не сказали, куда именно перед самым рассветом ушли… Агата?.. — я даже не повернулась, с силой зажмурив глаза: что мне ему сказать? — Хорошо. Тогда слушай: после того, как ты не ответила на шестое мое письмо подряд, я решил: приеду сам, вот и поговорим. А потом меня на три года сослали в Джингар. Охраной в наше посольство. Когда я оттуда вернулся, первым делом пришел в ваш дом в Куполграде. И твои родители сказали мне: ты продлила с Бередней договор. С тех пор я каждый свой отпуск пропадал только там. Совсем рядом, но параллельно. Думал, ты давно живешь своей жизнью. Зачем ее портить? Что же касается последнего… Ты сама знаешь: это дело ведет наша комтурия. Потому в северные горы отослали меня. Раз я Бередню досконально освоил… Агата?………Ну что ж… Я пойду посмотреть, как там грифон.

И ушел…

— У-уф-ф… Вод жеш од супо охурви.[9 - В переводе с береднянского: «Вот это кулинарное блюдо из отходов жизнедеятельности скота» (перевод приблизительный).] Вод жеш… да что за жизнь?!..

— Агата?

— Что, Ванн?

— Совет дать вам позволите?

— Какой еще «совет»?

— Ну-у…

— Подковы зубами гну. Ванн, прозвучавшее только что, во-первых, вас не касается. А, во-вторых, никогда больше не повторится. Сейчас главное — довести отсроченное до конца. А все остальное…

— И что с «остальным»?

— Да ничего. Не имеет значения. Я вам ясно сейчас сказала?

Ванн лишь плечами пожал:

— Пожалуйста.

— Вот и спасибо. А теперь — до завтра. Мне надо на собственном здоровье сконцентрироваться. Потому как валяться здесь — времени нет, — и уткнулась носом в холодную каменную стену…

«Сконцентрироваться» решила. И слово то вспомнила умное из учебного курса. Вот семь лет «собирала мысли веником», а тут «сконцентрировалась». Оттого видно и сам процесс не выходит — мысли на незнакомое слово не бегут. Не собираются, тысь моя майка… Да и как им собраться, когда пышущий жаром ком, выпускающий фейерверки, еще немного и разорвется одним большим сметающим залпом из глаз а, главное, рта? Еще немного и понесет. Даже из положения лежа… «А все остальное… не имеет значения». Скобан выпендрёжница. Да ты даже не вспомнишь, как того демона-эстета зовут. Так захватит, что… Ну, рыцарь Вешковская, надо брать себя в руки. Опять. И очень-очень крепко. А то и до женских истерик — по горочке вниз. А оно нам, рыцарям, надо? По должностной инструкции не положено. Даже из-за такого вот… Который пришел. Вернулся… Ну, и значит: теперь можно спать. Спать, рыцарь Вешковская!.. И во сне концентрироваться…


— Ч-чирк!.. Чирк-чирк!

И что, совсем некому клюв этому «исполнителю», наконец, подвязать?..

— Чирк-чирк!

— Доброе утро, птица. Тебе удовольствие доставляет горланить под сводами? — пичуга, сидящая на перекладине над костром, склонила рыжую голову набок. — А и бес с тобой. Все равно утро доброе, — и спустив ноги с лежанки, осторожно повела левым плечом. Свежесобранная лопатка в ответ едва отозвалась. Еще бы — столько энергии в нее влить и двум магам сразу. Кстати… — А где все?..Что заткнулся-то, Эль?

Пещера «Отшельничья нора» сегодня поутру выглядела куда более радостно. И даже уютно. С книжными кривыми полками в нише и старым ковром, натянутым над не менее древним топчаном. Они смотрелись вполне слаженным дуэтом: один выпирал краями камней, придавая блеклым от времени розам хотя бы объем, другой — пружинами из-под плешивого покрывала. Однако, судя по двум скатанным узким матрасам у стены, никто из мужчин спать на нем не решился. Оба тянули ноги у костра. А еще «Отшельничья нора» была «многокомнатной». Или «многокоридорной». Потому как из узкого прохода за выступом ощутимо тянуло сквозняком. Тогда, скорее всего, и сквозной… Не хило для мальчишки-одиночки. Такие большие владения. И, если хорошо вспомнить, в них еще могила бывшего хозяина должна входить. Которого тут, якобы, самолично обнаружили и геройски потом схоронили. И я не удивлюсь, если на этом самом топчане и нашли. А последнее, что тот видел — уже тогда выгоревшие на ковре цветы. Но, это если верить «новому хозяину» норы. А ему, как показала личная практика… Н-да… И прислушалась к своему «взрывоопасному» кому… Молчит. Значит, с ним мы договорились. А вот меня, по-моему, бросили. И, сощурясь от солнца, замерла на выходе из норы.

— Кра-со-та.

По обеим сторонам — ступенями с горы, серые валуны. За ними — густые колючие кусты «Гномьих роз». Это так шиповник здешние жители именуют. А прямо по курсу красота самая главная — узкая застойная речка. Как уха в котелке, щедро присыпанная мелкой бурой хвоей и зеленой пахучей ряской. Высоченные ели, в честь которых и назван заповедник, с того берега на этот отбрасывают длинные тени. Прямо до подножья пещеры. И покачивают на ветру лапами. А тени им «отзываются».

— Красота… Ух, ты!

Ну, конечно, как же рыцарю и без него? Слева, у валунов на обстроганном еловом стволе, торчало видавшее виды боевое чучело. Многажды нарощенное по высоте, но, все еще, «неприятельски грозное» (и где он этот раритетный шлем раздобыл?). Я подошла поближе, померила — макушка как раз на уровне моей. Значит, в последний раз поднимали лет десять назад. И скользнула взглядом правее. На камне рядом — еще один нужный рыцарю атрибут. Карта местности, гордо поименованная «Мои земли». На ней: сама пещера с обозначенным по всем топографическим правилам, выходом, рекой, бором с кривыми елочками и… ага, все-таки, могилой — крестом чуть восточнее вглубь бора. И спустилась глазами вниз. Ниже следовал текст «Правила рыцаря». Оных было шесть, исполненных углем и торжественным детским почерком, уже изрядно размытым. А еще ниже… в рамочке: «Агата Вешковская — моя Дама сердца. Навеки»…

— Тысь моя… майка, — ком внутри дернулся и начал медленно подплывать к горлу. — У-уф-ф… Рыцарь Вешковская, соберись, — и подорвалась к воде.

Ботинки скинула тут же на теплом песке. Следом полетели носки и, закатав до колен штанины, вошла в тихую воду. То, что надо. И еще рукава до локтей подтащила. А потом водяным взрывом — в лицо. И лишь после краем глаза уловила:

— Задергался… Эй, кто тут уду воткнутой оставил?! Поплавок дергается! Эй! — потому что рыбак из меня, как из рыбы магичка. — Эй! Ник! Ванн!.. Да, чтоб вас, — делать нечего — ухватилась за длинный прут удилища сама.

Соперник, как назло, попался сильно упрямый — нить с поплавком на конце тут же завыписывала кренделя, обозначая его подводные маневры. Я лишь брови сдвинула и перехватила руками сильней. Поплавок, на секунду вынырнув, дернулся и понесся прямо перпендикулярно линии берега:

— Ух, ты!

— Клюет? — тут же сбрякали за моей спиной поленья и Ник, точно такой же босой, подскочил ко мне в воду. — А я — за дровами отлучился. И всего-то… Клюет?

— А сам что, не видишь? — со всей серьезностью напыжилась я.

Мужчина азартно засуетился:

— Агата, давай, я? У тебя же лопатка? Тебе… ты… упустишь ведь?

— Да с чего, вдруг? — напротив, усилила я на удилище хватку. — С чего упущу-то? А дальше что делать?

— Дергать в противоположную сторону! Да она у тебя… Агата, дай я!

— Вот к дровам своим возвращайся, — и боком к нему.

— Ты ж упустишь? — подскочил Ник со спины и обхватил руками мои собственные. — Дай тебе помогу. Дай! Агата!

Вражья рыбина, почуяв нашу сплоченность, в ответ, как взбесилась, заметавшись шальными зигзагами и с удвоенной силой. Я от старания закусила губу:

— Ты мне только мешаешь. Ник, не лезь!

— Вот так, Агата. Вот так, — пропыхтел он мне сбоку в ухо. — Во-от. А теперь… дергаем!

Удилище, выгнувшись до предела, взмыло вверх, явив нам обоим в полете и брызгах диво дивное полуярдового размера.

— Вот это да.

— Ух, ты! — и замерли оба, глядя на переливающуюся золотом чешую. — Это… кто?

— Лещ. Я такого здесь в последний раз лет восемь назад… Красавец.

«Красавец», скоро погасив трепыхания, будто смирился с судьбой. Лишь подергивался на натянутой нити.

— А что теперь делать? — прищурясь, обернулась я с Нику. Тот сиял не хуже леща:

— Очень просто! — и, оторвав правую руку, знаком подхватил рыбину. Лещ, птицей пролетев над нашими головами, весомо шлепнулся у входа в траву. В аккурат к ногам Ванна:

— Вот это дар свыше, — открыв рот, прокомментировал тот.

Ник мне в затылок парировал:

— Как же, «дар»! Это мы молодцы с Агатой!

Я, пригнувшись, уточнила:

— Молодцы, значит?

— Ну, да, молодцы.

— Мы с Агатой?

— Угу. С тобой.

— А раньше его магией нельзя было? Из воды и в траву?

Ник, невинно почесал рукой нос:

— Так не интересно же? На то она и рыбалка. Агата, ты чего? — и будто младенец лучезарный. Агнец. Или кто там еще девственно непорочный.

У меня же наоборот все «темные силы» взбурлили. Ух, рыцарь Вешковская. Да что уж там. А ведь честно старалась:

— Руку свою от моей оторви! — и, не дожидаясь, сама ее дернула. Ник лишь удилище словить успел:

— Агата, это ты зря, — мне уже в спину. — Вот зря ты.

— Ах, я «зря»? А ты у нас «все по-толковому и со смыслом»? И больше вообще ко мне не подходи! И даже прикасаться не вздумай! «Мы- молодцы»! Да из нас двоих ты один «молодец со смыслом»! И мне до тебя далеко… Далеко. И, чем дальше, тем лучше… Ванн, собирайтесь и уходим отсюда. Прямо сейчас.

— Агата, ты куда собралась? Ты зачем валишь все в одну кучу?

— В одну кучу?.. Ванн, вы меня плохо слышали?

— Так мне и собираться-то… я ж…

— Пускай, «в одну кучу»! Пускай! Лишь бы отсюда подальше! Разве ты не понимаешь, что мне с тобой плохо? Я не хочу тебя видеть. И слышать твой голос. Я ничего от тебя не хочу. Ничего. Лишь бы подальше… Ванн! Я вас жду! Я вас там подожду.

— Где, Агата?

— Где-нибудь, — и в тумане из унизительных слез, пошагала вдоль кромки воды. Лишь ботинки свои прихватила.


Я сейчас и не вспомню, когда так ревела до этого. Вот именно, что ревела. Не рыдала, заломив руки, ни плакала, как нормальные женщины, а полноценно, в голос и прихлопнув ладошки к лицу. Хотя, откуда я знаю, как они? Откуда мне это знать? Я всегда была сильной. А теперь ком взорвался. И первой снес саму же меня. Тихая река разносила мой рев, множа его и, наверное, пугая всю местную живность. А мне было плевать. Я изливала душу. Наверное, в первый раз за семь лет. И в этом захватывающем процессе как-то так упустила появление Ванна. А опомнилась лишь, когда ревела уже в широкое мужское плечо:

— Агата, вы поплачьте, вам станет легче.

— У-у-а-а-а!

— Легче-легче. Со слезами из души выходит вся боль, и душа наша чистится.

— У-у. У-а-а-а-а!

— Боль уходит и остается лишь самое светлое. Самое главное.

— У-у-у… Да чтоб его все унесло! У-у-а-а-а.

— Ну, тогда это — не главное, Агата.

— Просто пусть унесе-е-е-ет.

— Не просите о том, чего не желаете сами.

— О-оу… Чего?

Ванн вздохнул и повторил:

— Агата, не просите о том, чего не желаете сами.

Я, напротив, затаила дыхание:

— А еще раз?

— Повторить? — склонил голову набок мужчина. — Не просите того, чего не желаете. Ибо…

— Ванн, как ваше полное имя? — осознание пришло, как новый, ошеломляющий взрыв. Я даже про рев свой забыла, вперясь взглядом в глаза мужчины напротив. Тот, будто понял. И покачал головой:

— Джованни. Джованни Бернардоне.

— Джованни… Я себя сейчас ощущаю как-то странно. Будто меня и вправду вывернули наизнанку и хорошо протрясли.

— И вам стало легче?

— Не знаю. Со мной раньше никогда такого не было. Мне спокойно. Особенно, от вашего… — и, подтянувшись на цыпочках, попросила. — Подуйте на меня еще раз.

— Хорошо.

— Агата… — Ник, вывернувший из-за берегового поворота, застыл в нескольких ярдах от нас. — Агата… Я пришел сказать, что никуда вас двоих без себя не отпущу. И если ты сама хорошо подумаешь, то придешь к аналогичному выводу. Потому что…

— Ник…

— Не перебивай меня, — вскинул он руку. — Пожалуйста, не перебивай. Ты многого не знаешь и поэтому будешь в опасности. А твой… друг, — метнул он взглядом в Ванна. — Ты уверена, что он сможет за тебя постоять?

— Ник…

— Агата!

— Николас, вы зря тревожитесь, хотя, вас можно понять.

— Рот свой сейчас! Я не с вами разговариваю, а с ней! Вы вообще — неизвестно кто!

— Ник!

— Вы уже втянули ее в авантюру! И не заставляйте меня применять против вас…

— Ник! Ты меня слышишь?!

— Да, Агата! — процедил он сквозь зубы. — Что ты хотела сказать?

— Что я хотела сказать? — отстранилась я от Ванна. — Я хотела сказать, что, если ты затеешь сейчас свои рыцарские бои, то, рискнешь оставить без шанса кучу народа.

— Я сейчас не понял.

— Ванн — это «противовес».

— Что это за штука такая? Я лишь одно значение…

— Он — единственно возможный противовес демону Велиару. Потому что… Ванн?

— Что, Агата?

— Может, вы Нику сами представитесь?

— С удовольствием. Урожденный Джованни Бернардоне. Родился в Италии, в Ассизи. Вы это место называете своей «прародиной». В 1182 году от Рождества Христова. Отец же мой, за свою любовь к стране Франции, позже назвал меня Франческо. Или Франциск.

— И-и?

— А канонизировали меня уже после смерти. Так я стал Святым Франциском.

— Угу, — ухватился Ник за лоб.

— Ник?

— Все нормально, Агата. Все… нормально. Но, мне нужны… объяснения.

— С предложениями. Я помню…


Глава 6


Очень часто, да что там часто, жизнь наша всегда зависит от обстоятельств. И то, что было «табу» еще утром, при свете ночного костра уходит в тень за спиной. Не исчезает. Отступает на задний план, вытесненное другим со своего пьедестала. Плохо это или хорошо? Кто его знает? Может жизнь наша сама, как опытный манипулятор решает за нас? Пишет и зачеркивает. Сталкивает и разводит. Или крепко-накрепко связывает. Тех, кого сама же много лет назад разбросала. А теперь вот взяла, и выписала свое «новое обстоятельство». Связующее покрепче самой всесильной магии или корабельного троса. Хотя, по отношению к Святому данное сравнение… Кощунство? А бес его…ой-й…

— Агата? — наше с Ником «обстоятельство», Святой Франциск, сидящий по другую сторону от костра, словно мысли мои читал, потому как сейчас улыбался. — Мне видится, мои откровения вам лично пошли не во благо.

— Нет, Ванн. С чего вы такое взяли? — может, все же, читает?.. Кто его разберет? Особенно, после того, как сняли наручники и ошейник. Хотя, если судить по свечению, то оно, как раз, изменилось мало. Мой бы бывший начальник за такую «профмаскировку» руку пожал. Несмотря на то, что Святому. Потому что у некромантов ничего святого нет. Кстати, о некромантах. Точнее о том одном, к которому я Ванна в столицу вела… И что теперь мне… нам с Ником с ним делать? — А где… Ник?

— Николас? Он ушел.

— Куда?

Ванн, почесав ухо, махнул рукой в направлении, противоположном от входа. — Туда.

— Ага… Тогда я тоже «туда». Мне… нам с ним…

— Агата, идите. Я теперь вас ни за что не оставлю. Обоих.

«Нет, точно, читает», — напоследок прищурившись, кивнула и подскочила с рогожки.

Узкий сквозной коридор, не смотря на пару изгибов, тянулся недолго. А закончился каменным балконом уже с северной стороны горы. Именно там, в окружении звездного неба, сидел сейчас Ник. Подтянув под себя одну ногу, и покачивая в пустоте другой.

— Агата, твой световой шар, — обернулся на мое появление. — Здесь, в двух милях — граница с Грязными землями. С грифонов могут заметить. Часто летают.

— Ага, — поспешно свела я в знаке пальцы. Шар, вспыхнув голубыми прожилинами, угас, и меня тоже обволокло темнотой. И тишиной. Лишь лес внизу, в узкой расщелине, горы и звезды на небе. С луной… И зачем вообще сюда приперлась? — Я, пожалуй…

— Садись, — Ник сдернул с плеч свою прокуратскую куртку и кинул ее рядом на камни. — Агата, нам надо поговорить.

Ну, это… да. Да только:

— Смотря о чем. Если о…

— О деле, конечно… Агата, да садись же. Или, подальше от себя отодвинуть? — в этой «романтичной мути» улыбка его выглядела совсем не деловой. Однако вмиг привела меня в тонус:

— Дело это «другие» обстоятельства между нами ничуть не меняет. И… так сойдет, — опустилась на нагретую ткань, свесив вниз, с балкона, обе свои ноги. Поерзала немного, устраиваясь, потом вздохнула. — О деле… Что делать-то будем? Ты понимаешь, что теперь тоже — вне закона? После того, как с нами связался.

— Прекрасная возможность начать свою жизнь заново.

— Что?

Ник, не поворачиваясь ко мне, пояснил:

— Я исключительно, о деле, Агата. О том, что иногда неплохо вынырнуть из привычной системы и посмотреть на ситуацию извне. Потому, меня очень интересует: как у тебя это получилось? После потери «малумслуха»?

— После потери моего слуха? — скептически уточнила я. Потом ненадолго задумалась и выдала куда менее уверенно. — Возможно… Не знаю. Просто… да не знаю я, как вляпалась во все это. Стечение обстоятельств.

— Стечение обстоятельств?.. А как догадалась о сущности Ванна?

— А-а. И это — тоже. Хотя, если так рассуждать?.. Понимаешь, — и, подогнув ногу, развернулась к мужчине. — О существовании Святого Франциска я узнала еще в Бередне, а потом мне просто стало интересно. Ведь в стране этой верующих — девяносто девять процентов. Но, православных. А Ванн… Святой Франциск — католик, однако и его там тоже знали. Я про него читала — мне мой бывший коллега книгу из своей Крылатой башни доставал. А уже здесь, в Ладмении, сильно помог факт «близкого знакомства» с Велиаром. Ты меня понимаешь?

Ник, потер пальцами нос:

— То есть ты сразу поняла, что мы ищем не того?

— Так точно. Их схожесть лишь на поверхности. Ты знаешь, какими были последние слова, услышанные мной, как малумтелепатом?.. «Дела ваши — мелки и суетны. Но, расплата за них — велика». А произнес их именно Велиар. Тема у него любимая — причинно-следственные связи. Это я уже потом прочитала. Так вот, тот проповедник, после которого в Гусельницах на площади разгорелась драка, именно про дела и расплату внушал. Хотя, на самом деле воздействие шло на совершенно другом уровне.

— Это-то понятно: получил свою порцию «любимого блюда», насладился и смотался.

— Ага. А пятая комтурия подорвалась ему вслед с приблизительным описанием внешности, под которое, кроме Ванна, подходит еще куча народу. Однако взяли его. Как самого первого. А может, и самого удобного, — и глянула на мужчину. Тот лишь хмуро скосился к горам. Я — продолжила. — Что же касается остальных факторов, то их было три. Во-первых, упоминание Святого Франциска, как «небесного противостоятеля» архидемону Велиару.

— Упоминание где?

— В одной книге моего деда. Ты помнишь, кем он был?

— Это да, — кивнул Ник. — Член Совета магов. Один из «Квадрата посвященных».

— Вот-вот, — и невольно хмыкнула, вспомнив подзорную трубу на балконе. — А в специальном отделе его домашней библиотеки был труд по демонологии. Там я эти сведения и нашла. Правда, лишь их. А как он противостоял и с помощью чего, информации не было.

— Угу… Во-вторых?

— Во-вторых, намек моего бывшего начальника при нашей последней с ним встрече. Я так думаю, он с пострадавшими после той драки дамами еще до вашей комтурии успел в каталажке пообщаться, а уж потом свернул ко мне. Поэтому и попросил не вмешиваться в это дело.

— И ты ему пообещала, конечно. Это — понятно. А что за «намек»-то?

— Намек как раз на противовес Велиару. Мол, есть такие силы, которые обязательно появляются в нужный момент и тому подобное. Правда, он балансий имел в виду, как образец для наглядности.

— Думаешь, как «образец»?

— Думаю, да. Хотя, кто его разберет? Мне иногда кажется, этот некромант знает все возможные и невозможные ветви реальности.

— Поэтому ты хотела отвести Ванна именно к нему?

Вопрос прозвучал, как простая констатация факта. Я лишь кивнула в ответ: а к кому мне еще с таким «богатством» было тащиться?

— И третий фактор… — а вот это — самое сложное. Потому что, самое личное. — Еще в свой первый год в Бередне один из селян мне как-то рассказывал, что у них в народе есть выражение: «Пахнет Святым». Это значит, «непреложная истина или важность». Потому что, по местному убеждению, Святые пахнут нашим детством. То есть, самым дорогим.

— Да?

— Ага.

— И чем пахнет… Ванн?

Я, скривившись, пожала плечами:

— Ну, нормальное детство у нормальной девчонки, наверное, пахнет конфетами там, клубникой или мамиными духами. А мое навсегда запомнилось лишь двумя запахами: солнца и полыни. Точнее, солнечным запахом полыни.

— Солнечный запах полыни, — медленно повторил мужчина. — Я помню, она росла повсюду вокруг нашего корпуса и на задах учебного ристалища тоже.

— А сколько я из нее составов переварила, — в тон ему огласилась я.

Ник хмыкнул:

— Сильнейшая антидемоническая трава… Н-да… Значит, солнечная полынь. Так пахнет этот… Святой. Теперь я все понял.

— Ну, а раз ты все понял и сам упомянул об «антидемонических средствах», то теперь — твоя очередь.

— В чем?

— Ой, вот только не надо!

— Агата, конкретнее выражайся.

— Конкретнее? — сузила я глаза. — Хорошо. Что ты нашел на том месте в северных горах Бередни? Там ритуал был? — и посмотрела, как можно внушительнее. — Ритуал вызова?

Ник в ответ открыл рот. Потом его закрыл. Тоже мне, «новую жизнь» начинает. С ржавыми замками на старой:

— Да, Агата.

— Ага… — и сама замолкла.

— Да, Агата… Велиара к нам вызвали… Но, даже это — не главное.

— Ух, ты! А что ж тогда главнее? — вперилась я взглядом в посерьезневшее мужское лицо. — С ним все остальные повылазили? Крупным оптом? Или…

— Ну-ну… Его вызвали сюда аланты, — хлобысь! И мне острить вдруг, резко расхотелось. Ник покачал головой. — Действовали не очень умело, однако сил хватило вполне. Для трех участников ритуала.

— И-и…

— Нет, их тел я там не обнаружил. И это — еще одна плохая для нас новость.

— С точки зрения «мировой справедливости»?

— С точки зрения «демонической преданности», — сделался Ник совсем хмурым. — Ты знаешь, Агата, авторитеты в нашей работе есть и у меня. И самого главного из них ты прекрасно знаешь. Наш с тобой бывший общий рыцарь-наставник и общий научный куратор, канцлер Исбург. Исаак Исбург. Я после того, как из Бередни вернулся, с того задания, отчет накатал и сразу к нему за «дополнительной информацией». Потому что «добрый совет» собственного руководства: «Напейся, проспись и забудь», мне не понравился.

— И что он тебе… рассказал? — сдвинула я брови. И даже передвинулась поближе.

Ник ответно качнулся вперед. Потом тихо выдохнул мне в лицо:

— У них — плотная историческая связь. Велиар в предтечном мире был главным покровителем алантов. Вел их планомерно к процветанию и доминированию над всеми остальными земными расами. А потом, почему-то, в самый нужный момент, показал хвост. А теперь, видно, получил «второй шанс».

— Второй шанс?.. И куда же он их… поведет?

Ник усмехнулся, заставив меня моргнуть:

— Агата, сама подумай. Аланты на собственной планете итак — самая процветающая и доминирующая в магии раса. И единственное, чего им не хватает, точнее, то, что они упустили много лет назад — власть. Политическая власть.

— Ты знаешь, на мой взгляд, им она не больно-то и сдалась, — позволила я скептическую гримасу. — Это же — бремя. А аланты…

— «Птицы свободные»? — уточнил Ник. — Это — да. Однако не все из них так любят просто полетать. Ты слышала о ладменском клане «Черного Ириса»?

— Да откуда? И месяца нет, как я вернулась домой.

— Угу. Тогда слушай вкратце то, что мне канцлер нашептал: в клан входят одни лишь аланты. Числом — около двадцати. Причем, очень молодые, даже по человеческим меркам. И все, как один — детки из самых значимых в стране семей.

— И чего они хотят? Неужели, вернуть местный престол? Радужная жизнь без ответственности надоела?

— Да нет, Агата, — скривился Ник. — Они хотят, как ты выразилась, «мировой справедливости». Правда, если перевести ее в конечную цель, получится как раз оно — возвращение исконно алантского престола в Ладмении.

— А Велиар, значит…

— В помощниках. Да только, что-то у них не так пошло, на том ритуале в горах.

— С чего ты взял?

— Пентаграмма была неправильной. Без двух необходимых символов власти над вызываемым. И…

— Тысь моя майка.

— Угу. Так оно и есть, — почесал нос Ник. Я потрясенно отпрянула:

— Но, он ведь, насколько я знаю, рванул именно в направлении Куполграда.

— Откуда такие сведения? — оторвался от «процесса» мужчина.

— Шушель вблизи Гусельниц напел. Ник, чего он там забыл-то, если не по алантской воле?

— А ты, видимо, не в курсе о «профспециалитете» этого архидемона?

— Я?!.. — вот же, хам. — О-ой… Значит, решил самостоятельно выдвигаться?

— Видимо, да, — кивнул Ник.

— На ладменский престол?

— Угу. Хотя, думаю, не в качестве законной власти. Просто устроит тут для разминки большой дипломатический скандал, затем, войнушку с соседями организует. Сначала по Бетану, а потом…

— Я поняла. А когда наберет силу…

— Начнется самое интересное с участием остальных действующих лиц со всех нижних уровней.

— Тысь моя майка. Весело-то как… Демон, по воле алантов, гуляет. Их высокородные задницы прикрывают собственные родители и наше с тобой руководство, а остальные в это время… Вот это вовремя я в отпуск пошла…

— Тебя только это сейчас волнует? — искренне рассмеялся мужчина.

— Да нет, — состроила я ему осуждающую гримасу. — Меня сейчас сильнее всего волнует то, как Ванн во всей этой истории выступит, — и, вспомнив улыбку оного и его речи с явными замашками «блаженного», тяжело вздохнула. Ник тоже смолк. Потом тихо отозвался:

— Сия природа мне неизвестна, Агата. Я лишь знаю, что мир наш, созданный для магии, влияет на таких вот, живущих одновременно в нескольких параллелях существ, подавляюще. Что ангелы со Святыми, что демоны всех уровней, чувствуют себя здесь не особо комфортно. Думаю, именно по этой причине, Велиара и вызвали в Бередне.

— Там открытая земля, — согласно кивнула я.

Ник недоуменно прищурился:

— Что ты сказала?

— Это не я сказала, а Глеб. Там земля намолена. Он мне это постоянно повторял. С самых первых моих дней в Бередне. И сравнивал тамошнюю землю с душой. Понимаешь, когда душа открыта, человек, маг или алант, не важно, в силах испытывать и горе и радость в полной мере. Вот так и земля в Бередне. В общем, «хапает» полным ртом и то и другое.

— Угу… Значит, Велиару нужно время для начала полномасштабных действий. И Святому Франциску — тоже, — продолжил рассуждения Ник. — И если первый набирает энергию из отрицательных эмоций, то второй… — и вопросительно уставился на меня. — Агата, а на какой хоб мы ему вообще сдались?

На какой хоб?.. Видимо, один будет делиться с ним энергетикой предательства, а второй — неумением смирять собственную гордыню.

— Не знаю, Ник. И вообще… я спать хочу.

— Угу, — вздохнул сбоку от меня мой «напарник по незнанию»…


Утро дня следующего выдалось пасмурным. С густой, повисшей в воздухе вокруг пещеры влагой, сразу пробирающейся под ворот рубашки и в рукава. Да и ясности по вопросу, поставленному накануне ночью, тоже не принесло. Птица (вот, кстати, тоже вопрос: что за «птица», этот Эль), дремала рядом с костром, на одном из разложенных сушиться сапог Ника. Мы трое — сидели вокруг огня и медленно вливали в себя одну за другой кружки травяного чая. Коротали ожидание гостя.

— Уф-ф. Я больше пить это не в силах, — наконец, брякнула я шестой… или седьмой. Эль встрепенулся. Ник хмыкнул в свою. Ванн философски вздохнул:

— А травы в чае очень целительны. Николас, и где подобные произрастают?

— В сиих окрестностях, — просветил тот оратора. — Если для гербария, могу показать.

— Благодарствую. Я в них неплохо разбираюсь. И вот эта, что плавает в котелке мелкими голубыми цветочками, поднимает и дух и тело. А с узкими бурыми листьями… с узкими листьями, — и задумчиво воззрился на меня. — «Balsamumvulneri». Что в переводе с древнего языка лекарей, «Бальзам на рану».

— Да что вы? — решила и я вступить в научную беседу. — И кто у нас поранен?

— Здесь, Агата, иные причины имеются в виду, — с готовностью пояснил мне Ванн. Только я, к сожалению, не владею их точным наименованьем, — и глянул теперь на Ника. — Николас, подскажите, сердечно прошу.

Тот сначала скосился на аналогичный «букет», торчащий с утра у моей лежанки, потом — на меня:

— Чакры. Точнее, четвертая… сердечная. Цветок — Коготь ворона.

— Ага. Он и воняет одноименно.

— Зато хорошо латает энергопробоины. А запах можно и потерпеть, — глядя в огонь, буркнул Ник. — Как твоя лопатка, кстати?

— Моя лопатка? Нормально… Спасибо.

— За что? — удивленно уточнили у меня.

— За… — вот, слово «трудное»… — заботу.

И я его опять удивила. Правда, лишь мельком данный факт оценив. Зато на Ванне свой взгляд задержала. Точнее, на его «блаженном» свечении.

— Забота о ближнем — самый уважаемый долг из существующих в мире, — тут же огласился тот назиданием.

— Ник?

— Что, Агата?

— Твой грифон, он точно долетит до курятника? А то, бывали прецеденты.

— Долетит. И записку адресату передадут, — подбросил он полено в огонь.

И кто бы мог подумать? У Ника Подугора — свой подопечный кадет. Николас Подугор у нас — рыцарь-наставник. Причем, по его же уверенности: «да, неплохой». Потому как подопечный кадет обязательно выполнит поручение, и Глеб Анчаров обязательно мое послание получит. Если, конечно, не мотается в это время бес знает где. Ну-ну.

— А что означает слово «курятник», Николас? И какие «несчастливые исходы» Агата имела в виду?

— А почему бы меня саму об этом не спро…

— То место, где держат прокуратских грифонов. И…

— А позвольте тогда узнать: причем тут куры? Ибо…

— Ибо грифоны ничего общего с этими птицами не имеют, — так же быстро подытожил Ник. Однако и я рот свой еще закрыть не успела:

— Разве что некоторые — общий интеллект с ними.

— Да было то — всего один раз! И я потом с Буром проблему решил, — вскинулся на меня Ник.

— О, да! Но, зато какой «один раз»! — и оба уставились на Ванна. Хотя, действительно, кадетам грифоны всегда достаются: либо уже «в отставке», либо совсем «желтоклювые», либо «с интеллектом» и поэтому, выбракованные. Нику повезло с третьим вариантом.

— Мой Бур, почему-то красный цвет не любил, — насмешливо скривился тот. — А у нас тогда разведучения были в шестнадцати милях юго-восточнее столицы. И обычно все гладко проходило — команду эту «Домой» грифонам одной из первых в мозг загоняют, а тут…

— А тут, как раз по пути следования в курятник, в одной деревне внизу праздник проходил — народные шествия под музыку, песни и танцы… в красных ритуальных нарядах, — смеясь, вставила я.

— И такое, прямо, фатальное совпадение, — сидя, заерзал Ник. — У них старое поверье есть о местном драконе, который, якобы, невест себе каждый год забирал и дарил взамен, тоже ровно на год, защиту и полное благоденствие. Драконов уж лет семьсот, как никто не лицезрел, а обычай остался.

— Ну и? — открыл рот Святой.

— Ну и у той «невесты», как назло, наряд тоже красный был, — покачала я головой.

— Угу. И орала она громче всех остальных. Видимо, от долгожданного счастья.

— А грифон с большой высоты, ну… на дракона слегка смахивает.

— И?! — даже подпрыгнул на месте Ванн.

Мы с Ником, переглянувшись, разразились гулким пещерным смехом.

— Чирк-чирк! Чирк-чирк!

— Так чем происшествие то закончилось?

— А-а, — вытирая глаза, махнул Ник рукой. — Наш канцлер лично извинения приносил тому перепуганному «спектаклю». Мы им потом картошку помогали копать в качестве моральной компенсации, а Буру заклятье наложили специальное. И он стех пор больше цвета не различал. Никакие.

— Вот это… история, — стараясь сильно не улыбаться, покачал головой Ванн. — Агата?

— Что, Ванн? — шмыгнув носом, оторвалась я от кружки с остывшим чаем.

— И вы тоже тогда картошку копали?

— А как же?.. Копала, — бросили мы с Ником друг на друга взгляды. Я отвернулась первой. — Копала…

— Я пойду, посмотрю, как там моя закидушка в реке, — уже подскакивая на ноги, произнес Ник и вскоре растворился в беспросветной уличной серости.

— Агата, а вы слышали притчу о картошке и наших обидах? — глядя ему вслед, спросил Ванн.

Ох уж, эти мне его…

— А как же? Каждая наша обида — одна картофелина, которую учитель заставил таскать с собою повсюду своего обидчивого ученика. А когда таковых набрался целый зловонный мешок, на последнего снизошло озарение: зачем ему такой «тяжкий груз»? — уставясь в стену, продекларировала я. — А хотите я вам расскажу «притчу»? Чисто женскую, но весьма поучительную?

Ванн оживился:

— С удовольствием ее послушаю.

— Ага… У одной девушки были туфли. Она их купила так давно, что однажды, прибираясь в платяном шкафу, сильно озадачилась: «Странно: красивые туфли, почти новые. И почему я их не ношу?». Потом напялила на ноги. Походила немного и поняла: «Ах, вот, почему! Они же мне страшно мозолили пятки!» И затолкала коробку подальше. Обратно. Хотя, сразу выбросить надо было.

— Агата, ты про что? — и как я его не заметила? Ник, весьма довольный собой, застыл в проходе с тройкой увесистых карасей на веревке. — Ты про те туфли, которые я тебе…

— Да какая разница?

— Николас, вы о чем?

— Ну, — почесав нос, направился тот к нам. — Ты же про те самые свои туфли, серые бархатные? Я их потом тебе дедовскими колодками разбивал.

— Ну, разбивал.

— И вы их Агата, потом носили? — с прищуром уточнил Ванн.

Да чтоб их обоих!

— Носила. Долго и счастливо. И… я — на улицу. И чтоб ни один за мной!.. Как все надоело. Скорее бы Глеб появился. Чтоб… чтоб… — сырое боевое чучело мой разгоряченный костром и травяным чаем лоб встретило с радостью сиделки в лечебнице. Так приятно его охладило… Ненадолго. Потому как еще и картошка эта… Картошка эта…

Поле деревенское. Простор от плетня до плетня. Длинные-длинные ряды из ямок и бугров с кучами пожухлой, густо пахучей ботвы. Ведра с картофельными желтыми буграми. Одно — на боку. Упало. И среди всей этой «романтики» — мы. Первый поцелуй. Не касаясь друг друга грязными руками. Лишь сцепили их. И глаза в глаза. Удивленные и еще по-детски счастливые: «Мы теперь не друзья?.. А кто же мы теперь, Ник?» Вот тогда и прозвучало его первое: «Я люблю тебя, Агата. Я тебя уже очень давно… люблю»…

Б-бух!

— Вот ты мне за все когда-нибудь… — б-бух! Снова, скоро навещенным тренировочным мечом по сырому боевому чучелу. — Б-бух. Б-бух. — Когда-нибудь ты мне за все… ответишь, — и с разворота. Потом, отпрыгнув, прицелилась, прокрутив в руке меч.

— Может, в паре поработаем?

И кто его вообще звал? Хотя…

— Николас, а давайте: я с вами? — влез между нами Ванн.

Ник, оторвав от меня взгляд, пожал плечами:

— Почему нет? Я сейчас, за мечами, — но уже через ярд, вдруг, развернулся. — Агата!

— Чего тебе? — сдула я прядь с глаз. — Тысь моя майка!

— Вот и я о том же!

— Николас, вы о чем?

— Нарушение границ. Явно подвалами. А значит, скоро будут…

Но, договорить он не успел — пять фигур, затянутых в черное, медленно проявились между речкой и нами тремя. Аланты.

— Агата, сюда! — и мне, уже подскочившей сбоку. — Догадываешься, кто?

— «Черный Ирис»?

— Угу. Значит, разговоров не будет. Ванн — за наши спины. Быстро.

— Это унижает мое достоинство, как…

— Ух, ты!

И драка понеслась. Хотя, назвать ее таковой, если в противниках — доминирующая в магии раса — слишком нагло. Самонадеянно. Поэтому, по отработанной уже схеме, выставив «щит», мы трое медленно начали отступать вглубь. Аланты шли следом и молча, постепенно смыкая свой полукруг. Они тоже никуда не спешили. Однако, уже внутри, Ник, дернув меня за руку, прокричал:

— В коридор! Я — за вами.

— Ага, — и потащила туда сопротивляющегося Ванна.

Световой шар зажигать было некогда, но, не знаю, как Ванн, я итак в темноте видела хорошо. А пробежав с десяток ярдов, за первым изгибом, услышала грохот осыпающихся сзади камней:

— Ник!

Его фигура вынырнула следом из темноты:

— Отходим, Агата.

— Куда? Я ведь не могу левитировать.

— Я знаю, — и уже сам ухватил меня за руку.

Так мы сплоченной цепочкой выскочили на узкий балкон. Ник задрал голову к небу и скривился:

— Скоро прибудут. Агата, придется нам рисковать.

— Подвал на троих? — вскинула я в ответ брови — действительно, риск. С непредсказуемыми последствиями.

— А что делать?

— Не знаю.

— Николас, а если вниз по веревке? Вы же сможете ее навещать?

— Что?.. Это долго. И так от них не уйдешь. Хоб его! Всё! Решать некогда! — две фигуры неслись к нам по воздуху с обеих сторон. — Агата?

— Что, Ник?

— Все будет хорошо… Прыгайте! Прыгайте прямо в тоннель!

И я прыгнула… Следом прогремел сдвоенный взрыв от столкнувшихся за нашими спинами алантских зарядов. А мгновением позже приложило весомо. Как от удара об тонкий и колкий лед, который, капитулировав вдребезги, высветил вылет из подвальной магической тьмы. А еще через миг я громко ухнула в холодную воду. Лишь отметила, перед тем как уйти с головой, точной такой «водный финиш». Слева от себя. Один…


— Ник… Ник! Хоб тебя з-забери!

Вода стекала с меня ручьями. Холодными. И от этого было мерзко и щекотно одновременно. А еще зубы стучали громко. Так громко, что вместо имени его выходило: «Ник-к-к».

— А может, в воде его поискать? В этой болотине? — Ванна, стоящего со мной рядом, на заросшем осечей берегу, потряхивало не меньше.

— К чему? После вас туда никто не нырял. Его надо искать в окрестностях.

И с прищуром огляделась. Дикие, «пасмурные» в любую погоду, места. Гиблые. И надо же было именно сюда. Хотя, скорее всего, маршрут вдогонку «откорректировали». Ванн, будто мысли мои вновь прочел (ему, видно, без разницы, где):

— Агата, а где мы? Я здесь раньше никогда…

— Еще бы, — хмыкнув, собрала я в узел на животе рубашку. — И это ваше личное упущение, как Святого.

— Почему?

— Потому что мы — в Грязных землях…


Глава 7


— …Что же касается местной власти, то она здесь по принципу: «У кого с утра кнут длиннее». «Внешние», конечно, порядок поддерживают, но лишний раз стараются не соваться. Перед большими праздниками сбрасывают с дозорных грифонов «подарки»: утварь разную, одежду, детям сладости. Реже — книги. Хотя, несколько школ тут есть. Есть даже приходы христианские. И мусульманские мечети. Это то, что касается власти. Теперь… остальное. Территория — не маленькая. Около половины Ладмении. Обживается подобным образом четыреста с лишним лет. Природа полностью соответствует климату. Единственное удовольствие среди местных болот и лугов — источники-ревуны. По причине близости к поверхности земли неспокойных каменных плит. Из-за них, кстати, магия и отсутствует. Зато урожаи — отменные. В окрестностях ревунов[10 - Гейзеров с горячей целебной водой, бьющей из земли.]. Там же и ссыльники обычно живут. Деревнями. Потому что городов, какими их считают за стенами, нет. Есть большие колонии и маленькие околотки. За высокими заборными кольями. Правда, селятся и поодиночке. Но таких мало. И в основном, в лесах. Вот, как в этом, например. Из сосен, берез и осин. Хотя…

— Благодарствую за подробное изложение, — Ванн вслед за мной, тоже остановился.

Я, оторвав взгляд от светила, заметила:

— Так еще и половины не рассказала. Из собственного учебного курса. И думала, вам, как «натуралисту» будет интересно.

Мой спутник тоже воздел глаза к небу. Правда, вряд ли с аналогичной мне целью. И непроизвольно дернул ногой. Чвак… А не надо было в то болото лезть. Ведь говорила: «Ника тут нет». Впрочем, как и в радиусе трех миль вокруг места нашего «вылета». Так полез же… Чвак-чвак…

— Агата, я вам помехой не стану, — поймал герой на себе мой выразительный взгляд.

— «Помехой» в чем, Ванн?

— В наших поисках Николаса.

— А-а… Это, конечно. Вот только штаны ваши прополощем вместе с сапогами и высушим. Это — первоочередная задача, — вновь зашагала я между деревьев.

— А следующая? — нагнал меня Ванн. — Ведь, наверняка, у вас план есть на подобные ситуации? Огласите его, Агата. Я готов принять в нем всяческое участие.

Да, тысь моя майка! «У меня есть план». У меня имелось в наличии целых два простых до гениальности плана. Первый: немедля вытаскивать отсюда Святую пятую точку, пока в родном Куполграде не наступили темные времена. И второй: срочно начинать поиск Ника. А уж потом, всем вместе… Хотя, это был уже третий мой план.

— Ванн… Вы понимаете, там, за этими стенами сейчас…

— Агата…

— Там сейчас может быть, все, что угодно. И нам нужно…

— Агата?

— Вы меня почему не слушаете?

— Агата, в глаза мне сейчас посмотрите… Пожалуйста…

— Ну и?..

— Вы его любите?

— Купол-град? — сглотнула я подступивший к горлу ком.

— Это, несомненно, — Ванн вздохнул и склонил голову набок. — Но, я сейчас о Николасе.

— А причем здесь…Николас?

— Вы его любите, Агата. Несмотря ни на что. Продолжали все эти годы. Терзали себя за слабоволие, злились на его вероломство и все же любили. Ведь так?

Да что ж он ко мне привязался-то?!

— Агата?

— Да, Ванн!.. Да, это так. Я — безвольная дура. Скобан выпендрёжница. И для меня до сих пор никого, кроме этого предателя дороже нет. В целом мире. По обе стороны от здешних стен. И… Только зачем вы сейчас об этом?

— Просто, хотел, чтоб вы облегчили себе душу. Считайте это подобием исповеди для мага.

— Ах, так?! Да жеби на млеко мочвар род![11 - В переводе с береднянского: «Да пошел ты жаб доить на болото!»Примечание: автор категорически утверждает, что к данному высказыванию не имеет никакого отношения и оное полностью на совести главной героини.] И считайте это «подобием посыла для Святого»!

— Благодарствую, — ну вот как с ним после этого? — Я рад, что вы, наконец, выговорились. А теперь, выслушайте меня: нам нужно его найти. Без Николаса мне в вашей славной столице делать нечего. Но, суть даже не в этом.

— А в чем, Ванн?

— В том, Агата, что сие — еще и вопрос чести. И не только для вас. Так что, оглашайте немедля свой второй вариант плана.

— Ага… — вопрос о «чтении мыслей» был переведен в ранг ответов: «Несомненно, читает. Причем, даже там, где магии и в помине нет».

— Искренне уповаю, что эта моя «особенность» не затруднит наше с вами взаимопонимание.

— Хм-м. Ог-лашаю…


Околоток за свежезалатанным частоколом и внушительными воротами, над которыми было выписано «Харитонов угол», от обычных ладменских селений отличался мало. Тех, что натыканы по южной равнине вблизи границ неспокойных Склочных болот. Однако именно вывеска вносила полную опознавательную ясность. И даже посвящала в «градоисторию»:

— Три хозяина за, минимум два — два с половиной года. Нехило, — с ладонью у лба, застыла я перед ней. Ванн, стараясь выглядеть уверенно, тоже хмыкнул. Потом тихо уточнил:

— А с чего аналогичные выводы?

— Доска под словом «Харитонов» замазана дважды. Краской разных оттенков. А про остальное, — и воззрилась теперь на «натуралиста».

— По «оттенку» самой доски.

— Ага… Ну что, Отец Зибор, заходим вовнутрь?

— Всенепременно, Пашута, — как и положено священнослужителю, перекрестясь, первым направился он к «гостеприимно» приоткрытой до щели, воротной створке.

Но, не успела я и пары шагов ступить, как та распахнулась целиком, и нам навстречу так же гостеприимно вылетел мужичок в дырявой шапке, целиком натянутой на голову. Прямо в объятия Ванна. Вслед ему напутственно полетело:

— И чтоб рыло твое хобье здесь больше не мельтешило!

— Скажи спасибо хозяину, что порты за ворота унес!

— Да!

Оба небритых мужика, проводившие обладателя «рыла», выдохнули и, поправив на поясах мечи, переключили вниманье на нас:

— А вам чего надо? Если то ж по игорному профилю, то…

— Сын мой! — от такого зычного тембра шулер в руках Ванна втянул шапку в самые плечи. Я замерла. Ванн, бережно отстранив оного, вышел вперед. — Дети мои! Я — Отец Зибор с окраинной северной пустоши и пришел сюда в поисках нового прихода. Ибо собственный, по воле Божьей, сгорел после недавних трясений чрева земного. А это — моя сподвижница в делах мирских и… — стражники опомнившись, переглянулись. Ванн сдвинул брови. — целомудренная дева, именем Пашута… Соблаговолите нас пропустить.

— Чего?!

— Пройти вовнутрь можно? Кров и ночлег здесь дают?

— Ну, так… — видно, вопрос с нашими «профилями» прояснился вполне. Потому как стражники нехотя расступились. — Заходите… Х-хех.

— Целомудренная дева. А то, гляди: у нас тут, через дом налево…

— Рот свой смердячий, — походя, окрысилась я.

— Пашута?!.. Сподвижница моя весьма строга… моралью, — огласился мой «наниматель».

— У нас тут свои строгости, — вдогонку оповестили и нас. — Так что, глядите мне оба! А ты чего встал? Кому сказали, портами вдаль шуршать?!

И ворота за нашими спинами так же гостеприимно захлопнулись на засов…

Сразу за ними мы оказались в вечерней серости длинной узкой улицы, начиналась которая от домика стражи, приткнутого к частоколу, и двухэтажного постоялого двора. Один напротив другого. Оба — под соломенными крышами и из пожухлых толстых бревен. Как и остальные дома вдоль дороги, по которой носились сейчас наперегонки с детьми длинноногие поджарые куры. Что же касается другого разнообразия, то окна кое-где украшали бдительные головы женского пола и разнокалиберные цветочные горшки. А дым из труб вперемешку с запахом кислого хлеба придавал этой картине полную смысловую законченность: жизнь за высокой стеной — существует. Вдохнув оной, мыс Ванном свернули к местному постоялому двору. Через заваленный «списанными» телегами периметр с парой скучающих лошадей у коновязи и одной свиньей у крыльца (правда, неоседланной), попали в сени, а потом и в само «благоуханное нутро».. И самой веселой мыслью, пришедшей мне в голову, тут же стала: «Кусают ли Святых блохи?». Потому как солома на земляном полу как раз на нее и навела.

— А меня вот, более остального, другое волнует, — скосился на меня с легкой улыбкой Ванн. — Чем за еду расплачиваться будем?

Ну, так, самое время «пропеть еще одну оду» моим многокарманным штанам. Потому как в первый раз я ее «пропела» несколькими часами раньше, на берегу усыпанного желтой листвой озерца, по другую сторону от коряги, за которой совершал разоблачение от собственных штанов и сапог, Ванн:

— Ой, а у вас там, кажется, что-то сбрякало, — стоя в пол оборота, отметила тогда я. Мужчина немедля исчез целиком и распрямился уже с зажатым в руке распятьем на цепи. — Ага. Значит, все-таки, крест при себе носите. А как же собственный постулат?

— Это — для дела, — буркнул он и перекинул мне через корни свои, воняющие болотом, штаны. Потом, правда, и рубаху стянул, повязав ее на узких бедрах, и в этом виде уже предстал… Да… — Для дела. Ибо может возникнуть надобность в совершении обряда.

— Какого, например? — обернулась я уже от воды.

Мужчина прищурился туда же:

— Разного. Разные могут быть… обряды.

— Ну-ну. У меня вот тоже кое-что «обрядное» имеется — правее на сорванном лопухе возьмите. Кусок мыла.

— А вот это, Агата, выше всяких од. К нему б еще…

— Складной ножик рядом лежит. Умеете ножом бриться?

— Воистину! И не говорите мне, Агата, что у вас и зерцало есть.

— Вот, чего нет, того нет, — смеясь, скривилась я. Да и парфюма. Хотя вы итак благоухаете.

— А что у вас есть? — прозвучало даже с интересом.

— Ну-у, не так много, как положено «нормальной женщине». Духами не пользуюсь. Разве что, смесями из эфиров. И то, редко — инородный запах клиентов отпугивает. Зато есть узкий кожаный шнурок. Такой, что не стыдно и руки вражине связать, и себе хвост на затылке. Семь колокольчиков и прочная нить для ночной охраны по периметру, фляжка с чистейшим береднянским самогоном, мелочь оттуда же и несколько ладменских монет, даже, по-моему, сребеней, — вспоминая, нахмурила лоб. — Точно, четыре. У тетки резерв пополняла. Пара травок на разные случаи. Вам лучше не знать, какие. Игла с мотком ниток. Магией дыры штопать — себя не уважать. И самое главное — спички в непромокаемом мешке. А-а, ну как?

— Агата, брависсимо! Тогда я, как закончу, костром и займусь. Как это с точки зрения нашей безопасности?

— Терпимо.

— Я тоже так думаю. И еще, знаете, что? — замер уже в воде с сапогом. — Надеюсь, у Николаса штаны так же «чудесны».

— У Ника? — тут же сползла с моей физиономии улыбка. — Ник был в форменном черном свитере, прокуратских штанах и босиком. А в этих краях такой антураж весьма… чреват.

Ванн пошеркал тылом ладони лоб:

— Могут опознать?

— Ага. Для любого рыцаря Прокурата встреча с бывшим клиентом на его территории почестей не сулит. Тем более, когда служишь в такой комтурии. Там уровень клиентов… — и с чувством окунула штаны в холодную озерную воду.

Потому что дальше продолжать эту тему совсем не хотелось. И, не знаю, как Ванн, а я прекрасно осознавала: объект нашего поиска вряд ли сейчас — в полном здравии и безопасности. Это у нас получилось защитный купол пробить. А вот у него, нырнувшего самым последним и получившим в спину за всех… В лучшем случае, проскользил по его поверхности и рухнул вниз бес знает где. А, в худшем…

— Агата, все будет хорошо, — тихо откликнулся Ванн. — Он ведь вам обещал.

Я, шмыгнув носом, кивнула:

— Обещал, да. Он мне много чего обещал, — вот же скобан — сейчас и об этом. — А вы за своего Эля совсем не тревожитесь?

— Я, за Эля? — скривился мужчина. — Нет. У нас у каждого — своя миссия. И он пока собственную исполняет с лихвой.

— Да что вы? А вот мне интересно: кто это — «он»?

— Эль?.. Мой крылатый огненный друг.

— Красиво. А поконкретней?

— Агата, вы ведь — очень умная девушка.

«Очень умная», значит? Обычно, такое выдают, когда хотят, чтоб отстали:

— «Крылатый огненный друг»… Ангел? Архангел? Огненная стихия? И имя, наверняка, по тому же принципу, что и у вас — сокращенное. Тогда, от какого?

— Та-ак… Я — за вторым сапогом.

— Ага.

— Агата, а лично у вас здесь клиенты имеются? — вот это он качественно сейчас со своей «плохой темы» свернул.

— Так, при моей-то специфике? — удивленно открыла я рот. Хотя… возможно, что есть. Один. Точнее, одна.

— И стоит нам ее опасаться?

— Честно?.. Не знаю.

— Почему?

— Потому что, наказали ее тогда в назиданье. И в угоду политике…

Я ненавижу политику. Наверное, с тех самых пор. А может, еще с экзамена по политэкономии, который трижды сдавала. Однако урок в свой первый год на береднянских просторах вынесла важный: где политика, жалости нет. Сострадания нет. И если б не был тот «таинственный моральный урод» подданным моей родины, то и сельскую травницу из Стожков, Стэнку Дивнич, не сослали бы в Грязные земли. Да еще и беременной. И лицо моего бывшего начальника я никогда не забуду: «Агата, я тут — бессилен. Если б успеть до того, как она ему кол этот в сердце всадила»… Пораньше. Ага. Я Глебу тогда не поверила почему-то. Хотя, с тех пор старалась всегда успевать:

— Ванн, я — в лес за дровами. Уже к вечеру вы должны быть мало-мальски приличны на вид…


— Пашута, а что тут можно вкусить из приличного?

— Из «приличного»? — о-ох, вот это — вопрос, конечно. Судя по тому, что усадили нас за «двухместную» дубовую колоду, на накрытые рогожей пни. А на ноги мои под штанами уже дважды покушались вышеугаданные блохи… — Мясо не ешьте. Это — точно. Пирог грибной — тоже. И похлебка луковая… — повела носом в сторону соседнего общего стола. — сварена была еще в честь первого урожая. А так…

— Омлет с сухарями, сом на вертеле и… — пышнотелая дева в видавшем этот самый «урожай», переднике, скосилась на лежащий в середине колоды, сребень — и всё… Я еще могу огурцов принести соленых из погреба. Они — нынешние.

— Ага. Замечательно. И мне тоже самое, что и Святому отцу, — и с тем же пристрастным вдохом проводила саму красавицу. — А вот это — уже интере-сно. Очень интересно. Хотя, мои сведения могут быть…

— И что именно? — отвел свой прищур от шумной компании Ванн.

— Знакомый до боли аромат, — интригующе выдала я. — Но, надо проверить. Потому как, если нам повезет…

— Пашута?

— Терпение, Святой отец, ибо «долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города».

— Ох. Она еще и Библию цитирует, — выразительно закатили глаза. Однако замолкли. Лишь ерзая на своем пне.

Для меня же вечер приобрел совершенно другие тона и звучанья, вмиг обострив все профнавыки. И первой от них пострадала красавица, вернувшаяся с разносом в пухлых руках:

— Ну, у вас и заведенье! И как часто вы солому сметаете? — ногу в сторону и, задрав штатину, нагнулась. — Вот, полюбуйтесь. Выели пол ноги… А у вас — голые и ничего. Или ваши блохи лишь на клиентов скакать обучены?

— Да как же? — открыла рот дева. — Да почему ж?

— Вот и у меня вопрос: «почему ж?» Почему ж такая несправедливость? Сколько блохи-то вам платят за свой сытный ужин?

— Да, нисколько, — румянец, алой розой во все щеки и взглядом, призывающим… ага… ну, извини, красавица. Теперь — свободна.

— Пашута, проявите терпение, — ну, Ванн, как раз вовремя огласился:

— Извините, Святой отец. А Вас как зовут?

— Эдита, — захлопала ресницами дева.

— Извините и вы, Эдита. Просто… устала.

— Ну, как же. А я — не устала? За весь день, как…

— Вы идите, Эдита. Не искушайте меня новым грехом… Эдита?

И красавица, шмыгнув носом, свалила.

— А теперь может, мне огласите? С чего, вдруг, подобные «приступы»?

— Просто, проверка, — не оторвала я взгляда от стола в дальнем углу.

— «Проверка» чего? — не утерпев, качнулся в мою сторону Ванн.

— Уф-ф… Ладно. Только обещайте меня слушаться. Хотя, вы уже обещали.

— Когда?

— Вам и собственную речь процитировать?

— Не надо… Я жду.

«Ждет» он. Ну, так, внимайте: по причине, какой, неизвестно (мне, так уж точно), в здешних землях некоторые травы и деревья совсем не растут. В основном, те, что служат основой в составах от нечисти. Я сейчас имею в виду, полынь — по данной теме Ксю семь лет назад защищалась. Что-то про «взаимоисключающие факторы, состав местной почвы и антимагический магнетизм». Хотя, могу и напутать. Но, дело — не в этом. А в том, что, при существующем в Грязных землях низком уровне жизни, именно эта трава имеет наибольшую ценность. И именно ее в составе с касторовым маслом, я и унюхала от нашей Эдиты. Отсюда напрашивается вывод…

— Контрабанда?

— Ого, Святой отец, какие слова вы знаете.

Хотя, в общем-то, да. И здесь есть два варианта: продажа прямо со стены охраной или доставка подземными ходами под ней. И тот и другой нам подходит. Однако второй — предпочтительней.

— Для чего?

— Чтобы отсюда слинять. Или вы думаете: мы подойдем, поздороваемся, и нас тут же вознесут? Не все так просто, если уж вылет наш успешно «проглядели», то и возвращение…

— Я понял… Пашута. Что дальше?

— А дальше у меня к вам вопрос: вы мысли только мои штудируете, как книгу?

Вот он даже смутился сейчас:

— Не-ет.

— Ага. А на каком расстоянии, максимум?

А вот теперь — удивился:

— Я с данной позиции подобное… ярдов пять. Это — проверено.

— Ага. Ну, так будете «подслушивать» за углом.

— Кого?

— Вон того редкозубого верзилу. Наша Эдита его взором молила. Наверняка, он ей состав и подарил.

— Откуда подобные выводы?

— Из наблюдений. Они взглядами обмениваются не таясь. Значит, связь — прочная. Это, во-первых. Во-вторых, средства ему, наверняка, позволяют. Судя по тому, что стоит на столе, и стол этот — в элитном углу. Скорее всего, персоны, приближенные к Харитону, здешнему хозяину.

— Я помню, — азартно сверкнул Ванн глазами. — А еще он не чешется, как остальные.

— Вот именно. Это — в третьих. Значит, пора его совращать.

— На что?!

— На откровенные мысли. А вы что подумали, Святой отец? При моем-то «целомудрии»?

— Ага… Пашута?!

Вот на «откровенные мысли» вся и надежда. Потому что, вряд ли другому раскроют «ходы», если есть возможность самому его по ним провести. И другой этот будет вам хронически обязан и благодарен. Все — очень просто. Хотя, о моей задаче я так сказать не могла. Потому как… не во вкусе я этого дарителя. Ему «Эдиты» милей. А у меня… ну, кое-что, кое-где. Значит, будем «бить» верным оружием. И устремила свой «страстный взор» в дальний угол…

Противник попался серьезный (а может, со зрением — дефект?). И через час я даже вспотела. Взоры мои обещали от улыбки до рая. Мужик косился и шеркал глаза. Я усилила натиск, присовокупив к взорам и губы. Мужик опрокинул кружку и суетливо заерзал. К тому ж, помехи создавала Эдита, распознав мои козни куда скорей жениха. Да и Ванн, нервно скребущий ложкой по дну, постоянно мешал. Но, перелом наступил сразу, как только, о чудо! Деву услали с разносом наверх. Противник, подпрыгнув на стуле, долгожданно «прозрел». Я, мысленно сплюнув, направилась к наружной двери… Нет, ну надо же! А если б она до утра тут носилась? Уф-ф… Наука совращения — точно не мой специалитет. Иначе б давно…

— Что такая красавица забыла в нашей глуши? Кху-кху.

Как мило — он еще и смущается: мужик, кашлянув в увесистый кулак, сунул руки в карманы, вынул их и оперся правой на сруб.

— «Что забыла»? — доверительно развернулась я к нему. — Мечту о лучшей доле. Раз другого пока не дано.

— Да ну?

— Ага… Как зовут-то?

— Дарий.

— Имя красивое.

— А тебя?

— Пашута.

— То ж ничего. Так, Пашута… может, прогуляемся?

— Под звездами? — хмыкнула я. Еще бы. У мужика явно, время — в обрез.

— Так уж сразу?

— А чё? Ты ж… я ж…

— С серьезными намерениями?

— Так тебе заплатить что ли? — по-деловому осведомился мужик.

— А промеж глаз? — уточнила и я.

— Тогда чего?

— Ох, видно в этот раз интуиция меня подвела, — закатила я к небу глаза. — Я ведь тебя сразу распознала: надежный и серьезный. Как раз то, что мне в жизни и нужно. А еще сам — хоть куда. Вот, думаю, повод осесть и заняться делом. А ты? Дарий, будут у нас с тобой и «прогулки» и ночи страстные, только, мне знать надо, что не зря я здесь остаюсь, — провела я рукой вдоль его торса, по животу. Тот в момент подтянулся:

— Так… чего ты хочешь-то? Что за дело? К мамке в раскрашенный дом, вряд ли. Землю рыть — ручки не те.

— Ну-у? — подбодрила я его сокращением дистанции. — А еще варианты?

Дарий засопел и оперся справа от меня второй рукой:

— Пашута, я ж к таким обхождениям… Я не привыкший. У нас же здесь — все по-простому. А ты только скажи и я…

— Дарий, — подтянулась я к его уху. — Я хочу серьезного дела. Мне надоело, молитвой позавтракав, палкой махать. У меня последняя недавно сломалась. Я хочу… я хочу… я тебя хочу и с тобой хочу вместе, всегда. Ты такой…

— Какой?

Грубый, как скот. И лапаешь неумело:

— Сильный такой. И пахнешь, как я люблю.

— Чем, Пашута?

— Полынью.

— Полынью?.. Кху-кху… Так ты — про это «дело»?

— Ага.

— Ну-у… Надо подумать.

— Подумать?.. Так и я тоже тогда «подумаю». А ты пока руки свои убери.

— Так, я не один там, — резонно просипел он мне на ухо. — Пашута…

— Руки свои… Дарий, мне ведь уверенность нужна в дне грядущем. А может ты, балабол?

— Я «балабол»? — в момент отстранился он. — Да с чего ты? Да у меня все сшито накрепко с теми людьми. Да они у меня с рук едят… Пашута…

— Так думать-то будешь?

— Да о чем уже… думать-то? Ты ж теперь…

— Промедление невыносимо. Сын мой, вы испили чашу моего терпенья до дна!

Хлобысь! Дарий, припечатавшись сначала лбом о Святой кулак, а после и затылком об сруб, тихо сполз по нему в траву. А за нашими спинами истошно заголосили:

— Убили!!! Жениха моего! Охрана! Держи их! И шалаву эту особенно!

— Ну, Святой отец!

— Дочь моя, очень быстро отсюда линяем!..


Глава 8


Последний раз я так стремительно драпала в Бередне от стаи дрибз. Однако те в вороньих ипостасях преследовали исключительно молча. Потому что каркать от природы не умеют, а открывать свой рот (да и клюв) не ради мужчины мнят за явное унижение. Сейчас же…

— Шалава приблудная!.. Убила моего жениха! Держите их! Держите!!! — неслось нам вслед над ночной длинной улицей, получив должный отклик у местных собак и трех стражников, метнувшихся навстречу прямиком от ворот.

— Ух, ты! Что делаем дальше?

— В сторону! — Ванн, тормознув в нескольких ярдах, воздел к небу меч, умыкнутый у «убиенного» Дария. — И за спину мою.

— Ага. Работаем в паре, — и первой нырнула в кувырке под ноги к самому ближнему.

Тот от подобной наглости опомнился лишь на спине. Но, Ванн добивать лежачего посчитал ниже достоинства. Пришлось его мне — навершием своего же меча по макушке. Зато теперь соотношенье сровнялось. Хотя, ненадолго:

— Подмога! Уходим, Святой отец! — прощальный скрежет металла об металл и очень быстро — к стене домика стражи.

Лазить по углам сруба — с детства занятие одно из любимых. Жаль, таких в Куполграде немного (строят из камня и кирпича, в основном). Ванну, заслоняющему мой тыл, пришлось посложнее. Однако арбалетный болт в дюйме от его правого локтя, процесс заметно ускорил. И дальше — по крыше на частокол. Сначала я, с мужских плеч. Потом — он. Практически вознеслись. Под хор из матов, арбалетных щелчков и отодвигаемого засова ворот. Приземлялись в кусты с другой стороны уже под злорадный скрип распахнувшейся створки. И, не дожидаясь «попутчиков», вновь прочь, в незнакомую дальнюю тьму.

Погоня за нами увязалась лихая. Мужики сзади, судя по перекличке, растянулись цепочкой. Мне же пришлось мчаться в аккурат за спиной Ванна, потому как его резво прыгающая белая рубаха была видна в ночи и за милю. Пока, промахнув скошенный луг, не нырнули в лес. И только здесь позволили себе на ходу отдышаться:

— Уф-ф-ф… И с какого…

— Ярда четыре, Агата… Не ниже… был тот забор.

— Ага… И с какого…

— Ну, три… Три с половиной.

— Да, уф-ф. Я говорю, с какого рожна вы из-за угла этого выскочили? — тр-ресь. — Под ноги свои смотрите.

— А-а, — скосив рот, зашагал куда осторожней мужчина. — Агата, если б вы знали, что за «откровенные мысли» были у него в отношении вас.

— Да что вы говорите? — замерла я навытяжку и прислушалась. Ванн — следом за мной:

— Вот именно… Да за одну из них уже стоит…

— А знаете, что? — и дернулась снова вглубь леса. — Берем правее… Мне совершенно без разницы фантазии этого мужика, на которые я сама же его и сподвигла. А вот ваш «благородный порыв» стоил нам… Вы хоть главное-то успели? Или…

— По-моему.

— Что сие значит?

— А что значат: «Верблюжьи горбы»?

— «Верблюжьи горбы»?.. Не знаю.

— Он о них сразу подумал, как только вы ему про полынь вслух сказали, — и от старания прихлопнул руку ко лбу. — Агата, мне придется дословно сейчас…

— Ну-у?

— О-о… «Тащить бабу под Верблюжьи горбы, пока я ее сам не… обкатал». И дальше он именно об этом только и думал, — выдавил из себя страдалец.

Я в ответ хмыкнула:

— Ну, надо же… Ванн, не берите вы в голову. Подумаешь. Я ведь тоже — давно не девственница. Кстати, вы и сами, если написанному верить. Так, с чего?

— С чего? — мотнул он на ходу головой. — Здесь уместнее, Агата, сказать: «от чего». Ибо в деле этом, как и в любом другом, должна главенствовать любовь. От нее и наивысшая услада.

— Любовь… А у меня вот в «деле этом» все было с точностью до наоборот.

— Это как? — удивленно откликнулся Ванн.

— Очень просто: ложиться в кровать лишь с тем, в кого не рискуешь влюбиться. Так оно как-то… спокойнее, — и вновь замерла. — О-очень мудро.

— Да я бы так не сказал… О чем вы?

— О погоне, — медленно провернулась я на месте. — Очень мудро с их стороны за нами не увязаться. А вот нам сюда, — и снова воззрилась на Ванна. — Часть вторая нравоучительной беседы: как теперь-то узнать, есть ли в Харитоновом углу Ник? А?

— Ну-у… — воздел очи к своему месту жительства Святой.

— Та-ак… — передернула я плечами.

— Еще вечером у ворот один из стражников возрадовался, что ужин этого несчастного…

— … шулера?

— Именно его. Что его ужин достанется теперь им с напарником. Ибо больше «срезать дармовых харчей» не с кого. А это, на мой взгляд, означает, что…

— … местная каталажка пуста… Ванн?

— Агата, я бы обязательно вам о том поведал, но, согласитесь: мы пришли в околоток еще и с целью разузнать о ближайших соседях? Ведь так?

— Воистину, Святой отец. И это — уже третья часть нашей нравоучительной беседы. Ибо «разузнать о ближайших соседях» мы теперь сможем лишь у дятла в этом лесу. Хотя, теперь даже дятлы спят… Может, Библию еще раз процитировать? Там, где о… О-ой!

— Хи-хи-хи.

И уже вскинув головы кверху, мы с Ванном смогли доподлинно убедиться, что не все в этом лесу… спят:

— Ребенок… ты кто? И зачем шишкой в меня?

Девочка, по «размеру», не больше шести-семи лет, сидящая на ветке сосны над нами, интригующе мотнула огромными не по размеру ботинками:

— Я — не ребенок.

— Ага…

— Дитя, что ты делаешь одна в этом глухом месте?

— Маму встречаю. Она к охотницам ушла. Скоро вернется.

— А вот… — открыла я рот. Потом его захлопнула. — Полный абсурд. Хотя… к «охотницам»?

— Угу, — кивнула мне «не ребенок». — Я ее всегда встречаю за огорожей. Она ругается. А я — все равно. Дома одной скучно ждать.

— Ну да. Здесь — куда веселее. А «охотницы», это женщины, живущие отдельным кланом?

— Угу.

— Бывшие дриады?

— «Бывшие» кто?

— Агата, погодите. Как зовут тебя, дитя?

— Меня, Батюшка, Варварой зовут, — произнесено было тоном, полным достоинства. — И ловите меня, — Ванн, тоже преисполнившись, воздел кверху еще и руки. Девочка, мотнув напоследок башмаками, уверенно нырнула вниз. И уже из святых объятий огласилась. — Пошли теперь к нам. Здесь — близу[12 - В переводе с береднянского — «недалеко».], за Тихим оврагом.

— Здесь близу? — повторила за ней я. — А как твоя мама? Ей может не понравиться, что ты нас домой привела.

— Так, а вы же — не абы так? — поправив косички, заметила Варвара. — Мама говорит, гости — к добру. А те, что не к добру, они — не гости, а вражины. А вы ведь…

— Мы — гости, дитя. Агата, и, раз приглашают, надо идти. Или еще с дятлом хотите побеседовать?

— О, Святой отец, ваше чувство юмора явно идет в рост… Ладно. Но, перед мамой ее будете оправдываться сами.

На том мы со Святым отцом и сошлись. Варвара, с рук его, направляющая наш дальнейший путь, ни на секунду больше не смолкла. Я же просто шла следом, не переставая оглядываться… Место это, не сам ночной лес, а все Грязные земли, для таких вот, как я, было и испытанием и ловушкой. Замкнутое в забор с четырех сторон света пространство, лишало магическое существо прежних сил и ставило с ног на голову все былые приоритеты. И мне даже развить в воображении было страшно: как ощущает себя в нем «чародей», привыкший во всем полагаться лишь на силу своего «чародейства»… И что там со служебной статистикой?.. Десять процентов ссыльных в первый месяц тут сводят счеты с собственной жизнью. Семь — сходят с ума, а шестнадцать, сбиваясь в стаи подобных, уподобляются уже диким животным. Да только с инстинктами выживания у них явно проблемы — не наработаны, как у зверей и людей. Что же касается этого леса, то мой собственный природный инстинкт твердил: расслабляться нельзя, рыцарь Вешковская. Тем более… Ага… Еще одна «галочка» к «близу» — на древней березе Запис[13 - Священное дерево в Бередне, на коре которого вырезан крест. Под его кроной молятся Богу, а при отсутствии храма в окрестностях, проводят церковные службы и обряды.]. Снятая в форме креста кора на стволе темнела ровными поперечными полосами и наводила на совсем определенные мысли. О маме болтливого «не ребенка» и ее…

— А мы уже пришли. Я ж говорила! — известил он самолично и нас и низкую избушку, втиснутую меж двух берез с самого овражного края. Упомянутая ранее огорожа (плетень из трех поперечных прожилин) здесь тоже имелась. Правда, лишь с обеих сторон от калитки и, скорее, обозначала место входа для сильно воспитанных, чем несла охранную роль. Что же до самого жилья, то оно вполне вписывалось в ночной антураж. Дрожащим огоньком на окошке. Как робким приглашеньем для тех, кого ждут.

— Благословен сей дом и его обитатели, — осенив себя крестом, переступил порог Ванн вслед за спущенной на пол Варварой.

Я вошла третьей, прикрыв обитую тряпьем дверь. Дитя в это самое время, подтянувшись через лавку, уже разжигало от лучины на подоконнике еще одну. Потом умело воткнуло ее в рогатину на столе:

— Садитесь, гости. Сейчас чай пить будем. Или шиповниковый квас.

— Благодарствуем, хозяюшка, — бухнувшись сбоку на лавку, с удовольствием вытянул ноги Ванн. Видно он, как раз, «расслабиться» не поленился. Натуралист на отдыхе. — Агата, мы, наверное, квас с вами будем?

— Ага-а… — оторвала я изучающий взгляд от углов. Хотя, на что тут смотреть? Явно, живут вдвоем с мамой. По развешенным пучкам и горшкам видно, травницей. А вот мужиком, даже «приходящим» не «пахнет» еще от былого плетня. И живут, мягко сказать, небогато. — А вообще, я б воды просто выпила. Есть в доме вода, Варвара?

— Вода? Есть. Так за стол-то садись. Я сейчас в кружку налью, — и важной поступью обогнула меня. — У нас вода хорошая. Из ручья, — и, брякнув крышкой кадушки, запустила туда ковш. — А еще мама от охотниц приносит. Там у них ревун есть целебный. Только мутный и с пузырями. А так, целебный. Меня мама ту воду заставляет всегда пить. И сама пьет. И травы на ней заваривает. Те, что себе.

— Значит, мама у тебя — травница? — села и я рядом с Ванном, пристроив под рукой меч.

Девочка, уже от стола откликнулась:

— Конечно. И хоро-шая. Ее все ближайшие ценят.

— Ну, надо же. А ты в травах толк знаешь?

— Конечно. Мы ж с ней вместе их собираем.

— Ага… А по названиям? Вот какие, например, твоя мама готовит себе?

Варвара от такой простоты даже хмыкнула и, продвинув Ванну по столу кружку, огласила:

— Хвощ. Тот, что на лугу растет, не лесной. Копыт-корень, тимьян и росянница. Мы их уже собрали. Много заготовили.

— Ага, — скосилась я на соседа по лавке: травки сии — сильнейший легочный сбор. — Молодец ты, Варвара. А «ближайших» своих тоже всех знаешь?

— Ближайших?.. — задумалась она на мгновение. — Так в двух милях отсюда Зубатов… ой, нет, уже Харитонов угол. Они тоже к нам ходят. Женщин своих засылают. А мужчины боятся.

— Чего? — выдали мы на пару с соседом.

Дитя хмыкнуло снова:

— Так, охотниц. Они ж этот лес под охраной держат. И сами в нем охотятся. На птиц, косуль, зайцев и их.

— Кого, «их»? — уточнила теперь я сама.

— Мужчин. У охотниц мужчин-то нет. Зачем они им? Лишний расход в хозяйстве. А так: побалуются и отпустят. Наверное.

— Наверное, «отпустят»?

— Агата! Ребенку и такие вопросы.

— Я — не ребенок, Батюшка.

— И мы это уже прояснили. Так что, не вмешивайтесь… Варвара?

— Угу… Говорят, не всегда отпускают. Вот тамошние и боятся.

— Понятно… Точно, дриады.

— А кто это?

— Духи лесные. Бывшие.

— Как это?

— Ну-у… они…

— Варвара, квас очень хорош, — прервал мое «красноречие» Ванн. И внезапно обернулся к двери. — А вот, кажется, и твоя… — в следующий миг подскочили мы с лавки на пару. — мама. Доброго… доброй ночи, хозяйка.

Я же, словно язык проглотила, глядя на женщину, вошедшую в собственный дом. И мне, вдруг, вспомнился совершенно другой дом. В другом мире. В далекой Бередне. Светлый. Богатый. И женщина эта. Такая же стройная, с черной косой на плече. Только, моложе. И без провалов-кругов под огромными дерзкими глазами.

— Здравствуйте, Стэнка.

— Варвара! — вскинув в сторону руку, огласилась она. Девочка от неожиданности вздрогнула и метнулась под материнское крыло. — Что вам здесь надо? Зачем вы пришли?

— Мы… — взглянула я на ребенка. — Мы просто искали приют на ночь. И сейчас уйдем. Святой отец?

— Да, конечно, — выдохнул Ванн. — Простите нас, — и первым качнулся на выход. Мимо отпрянувших в сторону матери и дитя.

Я прошла следом. Даже не найдя в себе сил обернуться. И зачем? Моя единственная в Грязных землях «клиентка», по моей же вине оказавшаяся здесь… Тысь моя майка. Косые дорожки, кривые пути…

— Агата! — и застыла столбом уже с рукой над калиткой. — Агата, постойте! — Стэнка, нагнавшая нас, замерла между мной и мужчиной. Еще словно что-то решая. Что-то мучительно важное. — Надолго вы в Грязных землях? — произнесла, переведя взгляд с меня на Ванна. Тот ответил:

— Уповаем на скорое возвращенье… Мы можем вам чем-то помочь?

— Помочь?.. Я так поняла, вам нужна помощь? Или нет?

— Да. Нужна, — посмотрела я Стэнке в глаза. — Нам нужна информация о здешних местах.

— Ну что ж…Добро. Остальное — у меня в доме, — сказала и быстро развернулась назад.

Туда, где в распахнутом дверном створе застыла маленькая фигурка. Мы с Ванном лишь переглянулись. И пошли за женщиной вслед…


В доме было сумрачно и тепло. Большая беленая печь отдавала его бережно, оставив после утренней готовки и на спокойный ночной сон. Однако давить подушку из нас четверых не торопился никто. Варвара, свесившая с печных полатей свои растрепавшиеся за день косички, развлекалась с сидящим под ней Ванном. Дергала перед носом веревочкой с привязанным на конце тряпичным бантом. Будто перед котом. Тот лениво подыгрывал, вытянув с низенькой скамейки свои длинные ноги. И в правду, кот. Сказочный, неземной кот. Дремлет, но бдит. За нами со Стэнкой, сидящими за столом. Друг против друга. Женщина тоже устала и сейчас, борясь с подступающей дремой, стучала худыми пальцами по доске столешницы. Выбивала незнакомый мне такт. Та-тата. Та-тата. Та-тата-тата-тата…

— Варвара, не пора ли тебе… кхе, спать? — за замершей женской спиной игры «с котом» вмиг затихли. Стэнка вздохнула. — Так значит, ищете вы своего… человека?

— Да, ищем, — оторвала я глаза от глиняной кружки, зажатой в ладонях. Вода в ней давно нагрелась. И пить мне тоже давно расхотелось. — Поэтому и…

— Я вам помогу, — и взглядом метнулась в ночь за окном. Потом, будто с трудом, выдавила. — Если ты, Агата, мне тоже… пообещаешь.

Я взглянула на женщину напротив себя. Что в ней осталось от прежней? Лишь глаза да еще волосы. Черные, как смоль. А у Варвары — словно спелый орех с серыми прожилками-прядками. Значит, в отца. И сколько ж она себе отмерила?..

— Хорошо, — Ванн в полной тишине, шеркнул по полу, подбирая под себя ноги. — Когда мне сюда вернуться?

— А ты… — Стэнка скривилась, пытаясь улыбнуться. Вышло плохо. Невесело. — А ты смелая. До сих пор жизнь не обваляла. Как ты тогда, в Стожках, тому борову из своей грозной канцелярии. Я до сих пор помню. Хоть меня это и не спасло.

— О-о. Смелость не всегда признак ума. Да и обещаю я с оглядкой. На то, что останусь к тому времени живой.

— Я знаю. Но, главное, что пообещала. Значит, вернешься и ее отсюда…

— Хорошо. Но, ты не сказала, когда?

— Через месяц, — взглянула она мне в глаза. — Через месяц. По первым заморозкам… Теперь — моя очередь… Кхе-кхе… — и, выдержав паузу, заговорила ровным спокойным голосом. — Места у нас тут глухие. Самая восточная окраина. Одно добро — лудов мало.

— Лудов? — опустился к нам за стол Ванн. Стэнка скосилась на него со вниманием. — Лудов. Тех, кого только закинули после приговора. Я их так зову, потому как они…

— «Бешеные», — непроизвольно перевела я с береднянского.

— Бешеные и есть. Что до охотниц, они к себе только своих берут. Да и то не всех. И живут замкнуто. Лишь мужиков местных таскают… побаловаться. Варвара, ты спишь? Кхе.

— Угу, мама. Почти, — изобразило дитя из-за занавески сонливость.

— Вот и спи… Сегодня утром они меня к себе вызвали. Мы ж на их землях живем. Вот и приходится «платить» за постой и покой.

— Ну и? — подалась я вперед, давя пробежавший по плечам озноб. — Стэнка, и что?

— А то, что в этот раз помощь нужна была не одной из сестер, а…

— Го-вори же.

— Он был очень плох. Ногу левую увернул, да дело не в этом.

— А в чем?

— Видно, буйствовал, когда охотницы его близу нашли и к себе поволочили. Вот они его и сподобили своим дурманным настоем. Чтоб не трепыхался. Да похоже, перестарались. Влили по самые уши.

— Так он жив?!

— Жив. Бредит только все время и не видит ничтоже.

— А как ты поняла, что мы ищем его? Может, это совсем другой…

— Как догадалась? — прищурилась Стэнка. — По черной одежде. А еще он светловолосый и сероглазый, как ты описала. И… он в бреду все время одно и тоже талдычил.

— Тысь моя майка! Да там ведь можно все, что угодно, вплоть до собственного клиентского списка, — подскочила я с лавки. — Что он там говорил?

— Одно лишь слово он говорил: «Агата». И всё…

— А-га-та.

— Агата, вы сядьте, пожалуйста, — поймал меня за руку Ванн. — Стэнка, а что вы предлагаете? Как нам его вызволить оттуда?

— Вызволить?.. Да есть один способ, — глядя в сторону, буркнула та. — Через их «овражный погост». Ой, вы только дослушайте!.. Кхе-кхе… Только дослушайте и уж потом…

— Хорошо, — опустилась я снова на лавку. — Мы тебя слушаем. Говори, — и залпом осушила свою нагретую кружку…


Все следующее утро говорить мне совсем не хотелось. Ни с кем. И я даже обрадовалась, когда избушка после завтрака опустела. Громко брякая, расставила мытые плошки по полкам и снова опустилась за стол. Наблюдать из окна, подперев подбородок кулаками, как во дворе общаются Ванн и Варвара. Мужчина, натаскав на рассвете молодняка, поправлял «огорожу». Дитя рядом с ним щебетало, прыгая через приткнутые к калитке стволы. Стэнка ушла… К охотницам… Уф-ф. Как долго тянется день! Как мучительно долго… «Да есть один способ»… Хороший. И предложен с душой. Это я и без кивка Ванна поняла. Ведь, когда дело касается ребенка, мать свою шкуру порвет, а исполнит. Остается надеяться, что риск и для нее минимален. А еще на то, что Ник до сих пор жив…

— Жив… Конечно, жив. Иначе я сама его… — и, подхватившись из-за стола, хлопнула теперь и входной дверью.

— Агата, вы куда? Вам далеко отсюда…

— За избушку. Лечебно дышать.

— Ой, а мне можно с тобой?! Я только просто дышать умею!

— Просто дышать? — ну, что, рыцарь Вешковская, привыкай к новой роли. Потому что, если тебе «повезет», то… — Пошли. Научу тебя… А вот вам, Святой отец, лучше сейчас вообще помолчать… Потому что про «ответственность» и «наглядность» я и от родственников своих огребу, — добавила под собственный нос, дожидаясь на углу избушки Варвару… Но, это опять же, если мне «повезет»…


Пока же фортуна провернула колесом нам всем вместе. И вернувшаяся в сумерках Стэнка, первым делом доложила:

— Моими травами, «почти мертв». Дожидаться кончины не станут. Потащат в овраг, после ужина.

На наших с Ванном лицах отобразились эмоции, совсем не по тексту:

— Замечательно. Когда мы идем? — первой огласила их я. Ванн лишь поддакнул. Травница, опустившись на подставленный табурет, ослабила узел платка:

— Уже сейчас и… Варвара, останешься дома.

— Угу, — многозначительно кивнуло дитя.

— В этот раз — точно, дочь. Потому что так надо. Кхе-кхе… И ты рубаху старую в кладовке нашла?

— Твою ночную?

— Мою. А то Святой отец в своей, как заяц-беляк на прогалине. Прости меня, Господи.

— Ну, так, Аминь, — покорно отозвался «беляк». — Где она? Я готов.

Он «готов». А вот я так с утра уже, как на старте перед своим учебным экзаменом по практике. Только отмашка и…

Полторы мили до «овражного погоста» мы промахнули в путающемся между деревьями тумане. И минуя череду валунов, границей отделяющих владенья охотниц, залегли за крайним из них. Ждать пришлось не так долго. Ванн был в дозоре. Мы со Стэнкой притихли, грея друг другу бока. И ей составляло большого труда все это время не кашлять. Однако скрип тележки услышала именно Стэнка. А потом для меня все звуки, словно вымерли. И я только ее и слушала. Тележку, два женских голоса, шум сползшего тела и треск сучьев, которыми его завалили. Закрыв свои глаза… «Это — не его… Он — жив… Вот еще немного. Еще чуть-чуть…»

— Агата?

— Что? — потому тихий оклик Ванна долбанул, как колокольный набат.

— Тише. Они уходят. Но, все же…

— Ага, — рыцарь Вешковская, давно пора брать себя в руки. — Давайте за мной. Только осторожно… Стэнка, останься тут. Мы вдвоем управимся. А ты свою фляжку готовь. Вливать ему сразу же.

— Добро. Идите, — и мы с Ванном, согнувшись, посеменили к краю оврага…

Слухи о массовых потерях среди мужского ближайшего населения, на очередную нашу удачу, оказались преувеличенными. И на сыром дне оврага, среди зарослей багульника, кроме Ника покоился всего лишь один «труп». Да и тот женский. Как он сюда попал, на это «пристанище инородцев», рассуждать смысла не было. Я первым делом, раскидав ветки осины, встряхнула его:

— Ник?

— Агата, Стэнка на совесть его «угостила», так что…

— Ага, тащим наверх.

Всю обратную дорогу тащил Ника Ванн. На руках. Лишь передохнул, приткнувшись плечом к сосне и снова. Стэнка прыгала сбоку, вконец развязав свой платок, я — замыкающей. И все вспоминала: хорошо ль «замела все следы»? Вроде, качественно… И Варвара оказалась на высоте. На порожной. Шустро спрыгнув с нее, как только дверь распахнулась. А потом потянулась ночь… Длинная и не менее мучительная… Ник, возложенный на единственную кровать, сначала, тоже очень «качественно» изображал из себя упокойника. И лишь, часа три спустя, задышал: вдохнул с тихим свистом, мы все замерли, он — выдохнул… Уф-ф…

— И что за состав-то был? Ведь при таких подручных средствах некромантская магия не нужна.

Автор скромно потупилась:

— Еще с прежних времен рецепт. Правда, пришлось уже здесь замену трем компонентам поискать. А потом долго упражнялась на зайцах.

— А-а? — открыла я рот. — Так ты с Ником впервые? На людях, то есть, на магах?

— Угу… И вишь, получилось. Завтра к вечеру совсем отойдет. Я ему новый состав запарю. Добавлю кое-чего. А теперь, давайте ко спать. Тебе где постелить-то?

— Где? — наморщила я лоб. — Рядом с кроватью. На сундуке. Я тулуп просто брошу. Все равно не усну.

— Ну, как скажешь. А вы, Святой отец?

— Я, как и вчера — на чердак, — ну-ну, поближе к своему месту жительства. — И вам, Агата, спокойной ночи. Всем вам, девушки, — улыбнулся уже из двери и исчез в темноте сеней…

Я же долго ворочалась на своем сундуке. Долго… Очень долго… Все ворочалась, в перерывах слушая мужское дыхание сбоку и двойное женское сопенье с печи… Потом опять ворочалась… И опять. Нет, это точно, зря. Только бока себе…


— … какие-то сказки у него, мама, странные.

— Какие еще «сказки»? Кхе-кхе… Варвара, он не обыгался еще. Явно, бредит. С койки слезь.

— Не-ет. Он чего-то рассказывает мне, — прошептало дитя. — Я его спросила, и он мне ответил.

— Спроси у него: «В чем смысл жизни». Доброе утро всем, — криво потянувшись, свесила я ноги со своего узкого ложа. — О-ох… Как он, Стэнка?

Травница оторвалась от своего, испускающего пар, горшка:

— Живой. Отходит помаленьку. И даже говорить больше прежнего стал. Вот, — мотнула подбородком на дочь. — Варваре сказки рассказывает.

Ребенок, встрепенувшись, развернулся обратно к лежащему. Я тоже подошла: и в правду, живой.

— А в чем смысл жизни?

— Варвара, я кому сказала?

— Мама?.. Ну вот, замолчал.

— Осмысливает, наверное, — склонилась я над мужским лицом. — Вопрос-то сложный.

— Агата…

— Ты смотри, признал, — хмыкнула, подошедшая к нам травница.

— Ты думаешь?.. Ник?..

— Агата… Я так люблю тебя. Я перед тобой так виноват. И простишь ли… не знаю… Твои волосы… И губы… Я их запах помню до сих пор… Я так хочу начать нашу с тобой жизнь заново. Будто не было в ней никого лишнего… Никого…

— Мама, я ж говорю, рассказывает. Только он до этого еще про какого-то дракона говорил и картошку. Сказку.

— Агата…

— Да, Ник?

— Дай мне свою руку, — мужские пальцы лишь дрогнули, не оторвавшись от одеяла. И, собрав его, медленно сомкнулись.

— Агата, ты чего? Он же про-сит?

Он просит… Какие холодные у него пальцы… И какие родные.

— Агата… Ты здесь…

— Я — здесь…


Глава 9


После обеда лес безнадежно накрыл собой дождь. Именно, накрыл, а не полился с небес или просто тихо пошел. Маленькие капли его вперемешку с туманом словно парили над темным от сырости двором. И даже стойкий восточный ветер, порывами своими, как мешалкой, принимающийся за разгон, все ж, не мог продуть окружившую нас серую беспросветную муть.

И в этой густой мути трудились сейчас мы с Ванном — восстанавливали огорожный плетень. Новые околыши из желтой, чисто обструганной сосны уже радовали в нескольких местах глаз. Еще с утра Варварой на прочность были испытаны все свежие горизонтальные прожилины. Теперь же осталось лишь оплести их ветвями орешника, добытого совсем рядом, по склонам соседнего Тихого оврага. Чем мы собственно, и занимались… Сосредоточенно.

— Агата, вы обет с утра дали? — часа через два, не выдержал такого «режима» Ванн.

— И какой, Святой отец?

— Обет молчания.

— А что это меняет-то? — хмыкнув, развернулась я к куче ветвей за спиной. — Не думать-то у меня пока не выходит. Вот и наслаждайтесь.

Мужчина в ответ уж больно усердно вздохнул:

— Да я уж… «насладился»… Что, совсем тяжело?

— С чего вдруг?

— Вы вопрос опять неправильно задали, Агата. Не «с чего?», а «от чего?».

— Вот тогда сами на него и отвечайте. Потому как на еще одно «подобие исповеди» вы меня больше не разведете, — и грозно воткнула ветку меж двух других.

— И в помыслах не было, — тут же уверили меня. — Однако вам бы в дом пойти — вы ведь мокрая совсем. Еще простуди…

— Нет!.. Не-ет, Ванн.

— Ага-та? — замер он через плетень от меня.

Ну, а что сразу «Агата» то? Да еще с глазами такими? Да! Не пойду. Мне и здесь хорошо. А вот там…

Там был «он». Все еще обездвиженный и велеречивый. И мне, после услышанного утром, мерещились теперь только два совершенно противоположных исхода: не выпускать его руку уже никогда в жизни (как поет мне мое оттаявшее сердце) или ни в жизнь не видеть его целиком (как трезвонит мой здравый смысл)… И каким же из этих двух «солистов» наслаждался два часа Ванн?

— Я вам здесь не помощник, Агата, к сожалению, — хмуро глянул он в свои сырые ладони и с чувством обтер их об штаны. — Здесь вам двоим никто не помощник.

— Да что вы? А вот ваши земные «коллеги по цеху» в таком случае обязательно изрекли бы что-нибудь, вроде: «Уж лучше смиряться духом с кроткими, нежели разделять добычу с гордыми»[14 - Источник цитаты: «Книга Притчей Соломоновых», XVI, 19.].

— А вот здесь, дочь моя, вы ошиблись с толкованием. Ибо Соломон под «кроткими» имел в виду бедняков, а под «гордыми» — богатых.

— Ага… И я не удивлюсь, если он сам вам о том втолковал… Но, все равно, что-нибудь, да изрекли бы.

Ванн улыбнулся:

— Например: «Любовь долго терпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла…»

— А еще: «все покрывает, всему верит, всего надеется и все… переносит»[15 - Этот источник: «Первое послание Св. Апостола Павла к Коринфянам».]… Уф-ф… А знаете, что?

— Что, Агата? — потер ладонью свой нос Ванн.

— Я пока здесь постою. А она пусть сама за меня и… — надула я щеки. — пусть и-и…

— Кто «она» то?

— А любовь. И прощает и не носится, где попало, и решает. А я пока здесь вот, — и тоже шерканула по носу рукой.

— Ну, тогда, хотя бы, мне помогайте. А то, что зря стоять-то? — с улыбкой покачал головой мужчина и бросил мне за спину взгляд. Я тут же обернулась, чтобы увидеть прыгающую к нам через лужицы Варвару:

— Агата!

— Чего тебе? Ботинок по дороге не потеряй!

— Ой, и верно, — мигом нагнувшись, дернула она за развязанный шнурок на правом. — Агата, там это…

— Что, «это»-то? — сурово сдвинула я брови. Варвара, наконец, допрыгала до нас:

— Там твой Ник очухался. Спал-спал и вот вам — с койки подорваться решил.

— Тысь моя майка.

— Угу! А сам же не видит ничтоже и мама меня за тобой, чтоб он голос знакомый, а то… — и, открыв рот, воззрилась на меня: догадайся сама, мол. Я — догадалась:

— Перебьет все от дисбаланса сознания, — и резко взяла старт от плетня. Луж я даже не заметила, впрочем, как и крыльца, сеней и дверей. Вот на их громкое захлопывание он и обернулся. А, может и на… — Чтоб меня…

Мужчина стоял посреди комнаты, расставив ноги. Одна — туго обмотана. Другая — босая. В зажатой руке — трясущийся мелкой дрожью табурет. А в мутных глазах — инстинкты ошалелого зверя. За миг до прыжка. Или броска. Ох, ты ж! Стэнка! Ее буквально втиснуло в узкую щель между печью и стеной. И вот в ее глазах… впрочем, я по Стэнке своими лишь мазнула.

— Кто здесь? — произнес глухим голосом «восставший». И еще подобрался. Я сглотнула слюну. Он — склонил голову набок.

— Ник, это я. Это я, Агата. Ты табурет сейчас…

— Ага-та? Ты…

И в следующий миг уже рванула к нему, чтоб едва успеть поддержать:

— Ник!.. Ну, чего ж ты? Ведь, еле жив. Зачем встал? Куда?

— Агата…Мы где с тобой? — рукой обхватил он меня. — Мы где? Они и тебя тоже? Ты — мокрая вся. И почему я…

— Ничего не видишь? Это пройдет. А мокрая, потому что на улице дождь, — задрала я к нему лицо, пытаясь поймать своим взглядом его. — Это пройдет, Ник. Обязательно. А мы с тобой — в безопасности. В Грязных землях, но, в безопасности. И тебе нужно сейчас…

— В безопасности? — в конце концов, замер он. — Агата, я ничего не помню. С того момента, как эти курвы влили в меня свою бодягу. Но, как у тебя… А где Ванн? — и сдвинул брови. — Он…

— Все нормально. Он тебя сюда и принес. А вытащила от «курв» здешняя хозяйка, Стэнка. Она и сейчас тебя выхаживает. А ты ее напугал своим…

— Агата, — выдохнул Ник. — Агата, — и ткнулся лбом мне в висок. — Я ничего не помню. Но, главное, что ты здесь, и мы все в безопасности. Как всё это было? Ты мне расскажешь.

— Ага. Расскажу, — пропыхтела я ему в шею. — Обязательно и в подробностях. А сейчас, давай ко назад, в постель… Стэнка, выходи из убежища. Всё, — и с трудом оторвала от стиснутых мужских пальцев табурет… — Вот так, потихоньку похромали обратно… Ник?

— Что, Агата?

— А ты совсем ничего не видишь?

— Ну, силуэты только, как сквозь мутную воду. Но, это…

— Пройдет. А… и не помнишь совсем ничего?

— Нет… А что?

— Уф-ф… Ничего. Всё. А теперь — ложись. И чтоб больше без разрешения женщин не пугал. Тут, кстати, и дети есть. Хоть они и «не ребёнки».

— Угу… Видать, многое я… не помню. Стэнка!

— Да, Ник? — отозвалась оная не ближе, чем от печи.

— Вы меня извините.

— Добро… Агата, ты его на спину не укладывай. Я ему сейчас мстить буду.

— Чем? — заинтересованно выдохнули мы с Ником.

Женщина возникла теперь целиком. С большой кружкой в вытянутой руке:

— А отваром своим. Би же вельмо смердив и гадан укус.

— Стэнка, он береднянский знает. Хотя, все равно б догадался.

Врачуемый лишь громко вздохнул…


Странно устроено наше сознание. Бежал — бежал. Гнался за кем-то или ускользал от погони, и вот, наконец, отдышался, затих. И сразу кажется, что вместе с тобой затихла, вдруг, сама жизнь. А устраивала она тебя такая, эта жизнь-беготня? Нет. Но, и без нее уже…

— Я себя нормально сейчас чувствую, — словил Ник Варварину ложку, маятником качающуюся перед самым своим носом.

— Ай! Отдай! — в ответ огласилась та.

— И вижу гораздо лучше, — трофей приземлился в аккурат в плошку бывшей хозяйки. Ник, после финишного «булька» удовлетворенно кивнул. — Так что…

— Полетишь, сшибая сосны.

— Хи-хи-хи.

— Это почему же? — уставились теперь на меня. И даже почти угадали.

— Да потому что, нога.

— А-а. Я, когда сижу, про нее забываю… Ну так, дело то — одной ночи.

— Ах, профессор: вы когда «опытным путем» без применения магии в последний раз вывих лечили?

— А кто такой, «профессор»?

— Варвара, погоди. Я ответа не слышу? — мужчина вместо него, вдруг, расплылся во всю физиономию:

— Ты когда раньше так меня называла, в подобных случаях, — отозвался, прокашлявшись. — Я тебе всегда отвечал: «Не дрейфьте, ассистент, на кураже пронесет»… Агата, ты и сама знаешь: нам отсюда пора уходить. Место здесь, как на тихом перекрестке — не одни, так другие нагрянут. И тогда… — замолчав, опустил он свою ложку в остывшие щи.

Ванн, сидящий за столом сбоку, оторвал от стены взгляд:

— Николас прав, Агата.

— А то я не знаю сама? — тут же вскинулась я. — Да только «правда» у него однобокая. Уходить надо, да. Но, у меня два вопроса: каким образом и куда?

— Каким образом и куда? — отодвинув плошку, скрестил руки на столе Ник. — Еще раз мне скажите про те…

— Верблюжьи горбы, — тяжко вздохнул Ванн.

— Угу… Агата?

— Вот только рот про это открой, — замерла я с куском хлеба у рта. Ванн недоуменно замер. Ник хмыкнул:

— Мне интересно… Как бы ты от него уходила после?

— Чээс Вэр-бюжьи горбы, — резонно прожевала я.

— Николас, так вы ведаете, где тот ориентир? — на всякий случай встрял между нами Ванн. Однако первой огласилась Стэнка:

— Восточная граница. Кхе-кхе… Мили четыре-пять отсюда. Там место есть одно в горах.

— На джингарской стороне? — уточнил у нее Ник.

— Да. У них. Оно на два горба издали смахивает. Или на крутые волны. И там, как раз под стену уходит русло Шурши, реки пересохшей.

— Значит, по нему и… ползут, — подвел итог Ник, а нам внес дополнения. — Стой стороны в дозоре джингарский Денвин…Коллеги.

— Значит, уходить будем через Джингар?

— Совершенно верно, Агата, — расправил он плечи. — Это был ответ на второй твой вопрос. Что же касается первого… Стэнка?

— Вопрос ваш? — задумчиво протянула та. — Кхе-кхе… Видеть будет уже завтра. Ходить?.. У меня есть из морозника мазь на козьем жиру. Натрем ей ногу и обвяжем — боль на время стихнет. И еще бы…

— Обезболивающее, на всякий случай и у меня есть, — покачала я головой. А что уж теперь? Раз копытом стучит. Хоть и единственным.

Обладатель же оного, удовлетворенно вздохнул:

— Вот и замечательно. Значит, завтра с утра снимаемся… Варвара, ты про «профессора» спрашивала?

Дитя, зевнув, наморщило нос:

— Так не интересно уже. Ты мне лучше старую сказку доскажи.

— Варвара, дочь, тебе спать пора, — взглянула на меня Стэнка. — Какие еще сказки?

— Да, и Нику тоже надо в постель. Он сегодня уже много языком наработал.

— Агата, погоди, — склонил голову на бок Ник. — Варвара, кто тебе сказки рассказывал?

Та, уже с рук матери, уточнила:

— Так ты ж. Утром еще, когда будто бы спал. Или бредил, как мама сказала.

— А-а, — хмыкнул Ник. — Я представляю.

— А то! Да, мама, погоди! Он же завтра уйдет, а я так и не узнаю конец.

— Конец чего, Варя? — развернулся на ее голос Ник.

— Простила ли тебя в твоей сказке Агата?

— Варвара! Уф-ф…

— Та-ак, — встал из-за стола «сказочник». — И что я еще…

— Про губы ее! — откинулась с другой стороны печных полатей занавеска. — Про волосы и про свою к ней любовь!

— Тысь… моя майка.

— Варвара, я тебе язык дегтем намажу.

— Агата?..

— Вот только ничего мне сейчас не…

— Агата, — сглотнув слюну, повторил Ник. — Нам надо… поговорить. Наедине…


— Просто сказал бы, что это был бред… Просто сказал бы.

И долго мне еще сие повторять? И надо ли мне вообще это?.. Дверь сеней под порывом ветра дернулась, громко щелкнув задвижкой. Ник, стоящий напротив меня, зябко передернул плечами:

— Это — не бред, Агата.

— Что?

— Это… не бред… Я не знаю, правильно ли поступил, что не настоял на таком разговоре раньше. Боялся тебя им… вспугнуть, — невесело хмыкнул он. — Как птицу счастья с ветки. Ты рядом и уже хорошо. А всего остального будто и не было.

— Да что ты? — качнулась я от него, и опустилась в аккурат на одну из ступенек чердачной лестницы. — Так уж и «не было»?

— Было, Агата… Было.

— Было, — закрыв глаза, повторила я. — Тогда, скажи: почему?

— Почему? — вскинул голову Ник. — Оправдываться я не буду. Хотя, и объяснить толком до сих пор не могу: как оно так…

— Это ты про физиологическую или психологическую составляющую? — подняла я на него глаза.

— Вот второе я как раз объяснить могу: я тогда был очень зол на тебя.

— За что?

— За твое неистребимое желание во всем и всегда быть на высоте. Это я сейчас уже понял, что вел себя глупо. Ты всегда повторяла: мы с тобою равны. Для тебя это было важно. Мы подстегивали друг друга, тянулись друг за другом и всегда друг другу помогали. А мне хотелось быть сильнее тебя. Очень сильно хотелось. Чтобы ты без меня не смогла и дня прожить. Мне было мало того, что мы и так — половинки единого. Я хотел быть большей его частью.

— А я тебя на экзамене обошла.

— Угу, — вновь хмыкнул Ник. — Еще как…обошла. Легко и красиво. Я потом долго болтался один, не отзываясь на твой призыв. И остыл лишь в «Бесхвостом драконе», набравшись. Тогда и решил немедля топать к тебе, чтобы поговорить о наболевшем. А там… там была одна Ксю. А ты была уже вновь далеко. Ксю сказала, что ты — в нашем тайрильском пансионате. Там, где море, магнолии и куча молодых, почти здоровых мужиков. Вот это и взорвало меня окончательно. И бесповоротно.

— Ну да… я была далеко, а еще честолюбива и несдержанна, а Ксю — рядом, само воплощение женственности и уступчивости. Прямая противоположность. И ты мне так отомстил.

— Да. Наверное, да. Хотя, что было потом, я вспомнить до сих пор затрудняюсь. Да и к чему, если…

— Клеймо — над ее левой грудью, — закончила я за него. — А почему ты мне сразу не рассказал?

— Испугался, — пожал он плечами. — Испугался, что потеряю тебя. Что, впрочем, и произошло. Правда, чуть позже того срока, если б я сам тебе рассказал. Исход был один. Но, я тогда решил, что все можно исправить. Точнее, забыть. Да я о клейме то узнал лишь на утро и от самой Ксю. А сразу и не заметил.

— Исправить. Забыть, — зло повторила я. — И продолжать жить во лжи. Улыбаться нашим друзьям, которые тебя за спиною жалеют. Выйти замуж за лжеца и предателя. И всю жизнь прожить с ним, не зная правды. Или до следующего его «акта мщения».

— Агата, ты о чем?

— О том, что ничего не исправить, Ник.

— Агата, почему? Столько лет прошло, и я по-прежнему люблю тебя. Или у моего «преступления» нет срока давности?

— Срока давности?.. Я не знаю.

— Не знаешь? — переспросил, наклонившись, Ник. — Агата, что мне сделать?

— В каком смысле?

— Что мне сделать для твоего прощения? Говори.

— Ник…

— Ну, говори же, Агата. Только, пожалуйста, мне не лги.

— В чем?

— В том, что разлюбила.

— И откуда такая уверенность?

— Просто, не один я склонен к «бреду».

— Да, неужели?

— Угу. И твой я выслушивал уже дважды: после Велиара и в пещере, когда тебя туда притащил.

— А знаешь? — подскочила я от такой наглости на ноги. — Я знаю, что тебе сделать: пойти к хобьей матери со своею уверенностью.

— Агата, так мы не договоримся никогда.

— Да нам не о чем договариваться. Ты — предатель и я тебе не верю.

— О-о… Так что мне сделать, чтобы ты мне поверила?

— Это я тебе уже огласила, — выдохнула ему прямо в лицо и в следующий миг ошалело открыла рот: прямо напротив, на полке беспардонно сидела настоящая серая… — Мышь! — инстинкт сработал, даже не подключив головной мозг, забросив меня прямиком на мужчину.

— Нога, — через мгновенье выдохнул он и, качнувшись назад, начал стремительно заваливаться…

Еще через секунду сени огласились грохотом падающих с лавки пустых ведер. Последним же, шерканув по бревнам стены, полетело коромысло, которое Ник сумел перехватить в аккурат над моей головой:

— Вот это… да, — огласился он из-под меня. — Рыцарь Прокурата, малумтелепат из Бередни и боится мышей?

— За эту тайну я тебя пришибу, — косясь на коромысло, оповестила его я.

— Угу. Зато я теперь знаю твое слабое место, — не выдержав, засмеялся он.

— Что?!.. Пришибу, — уверила я сквозь расползающуюся по лицу улыбку.

— Что случилось?!.. Агата? Николас?

Мы враз оглянулись на дверь. Однако Ник успел первым:

— Ничего страшного, Святой отец. Просто…

— При-шибу.

— Проверяли мою завтрашнюю готовность к походу.

— Ну, так рано еще, — вынырнула из-под руки Ванна Стэнка. — Он еще утренний отвар снова не пил.

— Ты слышал?

— Угу. Слышал.

— Тогда руку свою с меня и вставай.

— Агата?

— Ну, что, Ник?

— В жизни, любимая, все можно исправить, кроме смерти. Это я знаю точно…


Глава 10


Лес еще нехотя, в рассветной свежести, просыпался, когда его тишину нарушили наши уверенные бодрые шаги.

— Святой отец?

— Да, Агата? — развернулся к нам на ходу Ванн. — О-о.

— Ого-о. И зачем вообще ринулись первым? И кто вам сказал, что именно в тот сосняк надо нырнуть?

— Агата, говори…не так громко, — зевая, прикрылся пятерней Ник.

— Так иди тогда ты вперед. Кто вчера копытом бил?

— Чем я вчера «бил»?

— Я надеюсь, сие выражение…образно, — пыхтя, вылез из низины наверх Святой отец.

— Угу. После такого количества влитых в меня составов, я уже сам в том не уверен, — огибая меня, хмыкнул Ник.

И мы вновь сорвались в путь, продолжив его под хлюпанье лидерского облезлого башмака. Его, вместе со вторым, точно таким же, извлекла сегодня из закромов Стэнка. И, выбив из обоих камни, вручила «неизменно босому». Судя по дивному запаху, данные раритеты уже много лет преданно служили «грузом» при огурцовой кадушке. Что же до размера, то левый был как раз впору из-за повязки, обмотавшей ступню. Зато правый, не смотря на немалый размер ноги самого Ника, оставлял «большие перспективы для роста». Однако последнего этот факт скорее даже забавлял. Он энергично шагал вперед, лишь иногда обозревая из-под ладони пока еще светлый, без гор и стен вдали, горизонт.

Я же была погружена в мысли куда более «пасмурные», до сих пор держа в памяти наше прощание с двумя «маленькими женщинами» у маленькой избушки в лесу.

— Агата, я был не в силах ей помочь, — глухо откликнулся на мои метания Ванн.

— Почему? Разве она не заслужила жизни даже здесь?

— Конечно, она ее заслужила, — буркнул Святой и даже, кажется, вздохнул. — Но, понимаете, Агата… я не могу этого сделать, хоть и очень желаю. В вашей системе это называется…

— Разграничение полномочий, — обернулся к нам на ходу Ник. — Так это называется… Агата?

— Да, Ник?

— Что ты Стэнке пообещала за помощь?.. Варвара?..

— Да.

Мужчина, отбросив в сторону руку, запустил ее в высокую траву. Стебли проскальзывали меж его растопыренных пальцев и тут же следом упруго распрямлялись еще густой, но уже пожухлой волной. И мне, вдруг, показалось, что он сам сейчас был ребенком. Со своей старой, стойкой привычкой вот так «пускать травяные валы»:

— Я буду вам помогать. И это не оспаривается. Ты меня слышишь, Агата?

— Я тебя… слышу.

— Что? — развернулся назад Ник, но, я все ж успела стереть с лица удивленье:

— Я тебя слышу… За ботинок свой не запнись.

А вот Стэнка была куда более непреклонной перед самым нашим уходом. Ох уж эта мне особая «береднянская спесь». Нашла, где ее проявлять:

— Я ведь не тебе их оставляю, а Варе. Возьми. Здесь не так уж и много.

— Агата, спасибо, но у нас с ней все есть, — вздернула нос травница, прижатая мной в сенях. Правда, потом, качнула головой и добавила. — На месяц нам хватит.

— Тогда купи ей нормальные, по размеру ботинки. И считай, что сделала это впрок вместо меня. Или для тебя даже такой аргумент неприемлем?

— Такой… аргумент?

— Довод. Повод. Оказия… Стэнка?

— До-бро.

— Уф-ф. Неужели, свершилось? — и, закрепляя успех, скоро вложила в ладонь Стэнки свои монеты из многокарманных штанов.

— Агата! — появилась из-за двери сначала спорная обувь, а потом и сама уже девочка. — Вы уходите?

— Ага, Варя, — присела я перед ней. — Мы уходим. И вам с мамой большое спасибо за приют, за помощь и за то, что вы обе… есть.

— Ох, ты, — удивленно открыла Варвара рот. — А я и не знала, что рыцари плакать умеют.

— А кто здесь плачет?

— Ну-у, почудилось, значит… А вообще, мама говорит: девочкам плакать не грех. Только я не знаю, если они — рыцари, то как?.. Мама?..

— Агата?.. Агата?

— Что?

Ник, стоящий на самом краю косогора, сморщил под солнцем нос:

— Смотри: вон там, левее, через поле из валунов, и торчат те самые Верблюжьи горбы. Ты их видишь?

— Да, вижу, — старательно прищурилась я вслед за вытянутой мужской рукой.

Лес, владенья здешних «лесных духов в отставке», высоко шумел сейчас за нашими спинами, открыв через усыпанное валунами, как пляж великанов галькой, пространство, горы впереди и серо-розовую стену. Ярдов в пятнадцать, не ниже. Каменная стена, перекрывая собою предгорье, тянулась в обе стороны света, деля мир вокруг на две части: замкнутую и свободную. Нам — туда.

— Я думаю, нам сейчас вон туда надо, — переместил Ник свою указующую длань вправо и вниз, в сторону самого центра «великанского пляжа». Там, на расчищенной площадке темнели старым раствором развалины какого-то здания. — Надо переждать светлое время суток и сходить на разведку до русла реки. Ты и его сейчас видишь?

— Ви-жу, — прокладывая в голове нужный маршрут, протянула я. — Хорошо. А спускаемся… ага, там. Чтоб со стены не заметили… Ванн?

— Что, Агата?

— Идёте последним и тихо.

— А мои предложения никому не нужны?

— С удовольствием выслушаю их в Куполграде.

Нет, ну что он, в самом деле, сможет нам «предложить»? Хотя, я догадываюсь: прокашлявшись, громко и вежливо попроситься наверх или…

— Агата, я все понял. И умолкаю перед численным большинством, — и где только слов-то таких набрался? Толи дело раньше: «оглашаю», «удручаю», «поколеблю ваш душевный порыв». — Ибо, как изречено в первоисточнике знаний: «В смирении — душе благодать».

— Ага?..

— Вы закончили?.. Тогда обходим обрыв и спускаемся…


Развалины внизу оказались останками жилого дома около пересохшего когда-то ревуна. Из неровных оконных дыр сейчас были видны бортики бассейна в щербинах с ржавым от подземных осадков налетом. В самом же здании даже крыша кое-где сохранилась, что, однако не мешало ветру беспрепятственно под нею шнырять. Как сторожевому псу, проверяющему сохранность объекта: пробежался — затих, пробежался…

В выбранных нами «апартаментах» крыша, безусловно, была. А также все стены и каменный пол. А еще углубленное к центру ложе, какие обычно кладут у печей. Вот только печи тут не было. Как и… Ника.

— И ведь давно уж ушел. Три часа с половиной, — дернула я саднящим до боли плечом.

— Откуда подобная точность, Агата? — Ванн, вытянувшись как раз на том ложе, чувствовал себя не в пример мне, спокойно. Да и простыть не боялся (конечно, ему ли думать о «продолжении рода»?). — У меня, знаете…

— Нас учили. Еще на первых курсах, — спешно огласилась я от окна. — определять стороны света, расстояния и время. Без всяких заклятий.

— Да что вы?

— Ага… И где его носит-то? Хоть самой туда следом…

— Агата, а вы, когда-нибудь работали, ну, в паре?

— Что? — и недоуменно развернулась от оконной дыры. Ванн разомкнул под затылком руки и, подскочив, сел. — С напарником?

— Да.

— Нет. В команде работала, а вот с напарником… Последним и единственным был еще Ник.

— Последним, единственным и… равным, — рассматривая свои ладони, произнес мужчина.

— Как выяснилось вчера, не таким уж и «равным». По крайней мере, он так считал.

— А вы?

— А я, видимо, не замечала «неравности»… Хотя, — и вновь отвернулась к окну.

— Что, Агата?

— Да так… Я думала, что хорошо его знаю. Как саму себя. А получается, нет. Логик, аналитик. Зато теперь вот все думаю: «почему?». И вспоминаю слова моей мамы, Софико и даже Ксю. Они все мне беспрестанно твердили, что так вести себя, как я, нельзя.

— Почему?

— Да потому что, по их мнению, Ник всегда шел мне на уступки. Ванн, неужели, я и этого никогда не замечала? Как можно быть такой слепой? Как можно было довести нашу любовь до такого «финала»? Нам обоим?

— Вы оба осознали ошибки. А это дает право их устранить.

— Устранить? — усмехнулась я. — Как, Ванн? Я больше не чувствую, что это — только мой мужчина. Смотрю на него, а представляю, как он целует Ксю. Ее тонкие пальчики в его волосах и на… Как такое можно устранить? Он будто бы весь до сих пор в ней. Вымазанный от макушки до пяток. И здесь даже не важно, что после Ксю у него, конечно, была еще куча других женщин. За семь-то лет. Это — не важно. Я вижу лишь ее одну. Потому что именно она стала его «орудием мести» мне, — последние слова я почти прокричала. Поэтому, резко обернувшись к двери… — Где ты был?! Столько времени прошло? И почему ты опять босой? И… кровь на шее откуда?.. Ник?

— Все нормально, Агата, — прислонился он к дверному косяку. — Вижу, что ты меня ждала.

— Чирк-чирк! — маленькая огненная птица, выпорхнув из-за его спины, камнем упала на Святое плечо. — Чирк-чирк!

— Добрый день, Агата! О-ох… Давно я не бывал в здешних веселых краях.

— Тысь моя… майка.

Глеб Анчаров, мой бывший начальник и последний адресат, профессионально оскалился сидящему на камнях Ванну…


Фонари за высоким темным окном. Липы, подсвеченные ими, под ветром перебирают листьями. Двое припозднившихся, мужчина и женщина, не спеша идут по узкому мощеному тротуару. Он что-то говорит. Она улыбается и в такт шагу покачивает на пальцах ручкой зонта. Исчезли из виду и снова — тишина и покой… Уф-ф. Как я люблю этот город! Оказывается, как я его люблю.

— Агата?

— Что? — и нехотя обернулась от окна. Прядь мокрых волос, чистая, благоухающая смесью жасмина с вербеной, упала на глаза. А, ну и пусть. И накрутила по дороге к дивану ее на нос.

Мужчины, Глеб в кресле, и Ник на ступенях у разожженного камина, терпеливо меня дождались. Чего не скажешь о Ванне, сопящем на втором этаже некромантского столичного дома.

— Мы еще не все обсудили, — почесал за ухом хозяин хором. И зевнул. — А мне в ночь срываться к «друзьям» из Джингара. Пока они не очухались от нашего нелегального перехода границы.

— До официальной претензии? — уточнил Ник.

— Думаю, да. Ты ж сам видел, что тянули во время драки до последнего со своей стены. И пока подмога к тебе не появилась, не спускались.

— Угу. Заметил. Кому ж охота приработка лишаться?

— Так может, вы МНЕ сначала толком объясните: что там у пересохшего русла произошло? — с претензией огласилась я.

Глеб лишь плечами пожал:

— А что там? «Торжественная встреча». Со стороны Грязных земель как раз «прием товара» намечался, вот они и растянули посты по периметру за полмили.

— И Ник оказался внутри них?

— Угу, — бросил тот щепу от полена в огонь. — Тебе, кстати, привет от твоего знакомого, Дария. Он свой собственный меч у меня опознал.

— Спасибо. А ты не мог бы и ему тоже…

— Извини, Агата. Не мог бы.

— Почему?

— Я его прирезал. Из ревности, — и оскалился в духе чистокровного береднянского упыря.

— Ага… Глеб, как ты нас нашел и что происходит в столице? Присутствие Велиара ощущается? — тут же сделала я умное выражение на лице.

— Ну так… Давайте по порядку, — в ответ сцепил тот перед собой пальцы. — Как я вас нашел… — и, качнув кудрями, хмыкнул. — Ник, а хороший у тебя кадет. Стойкий.

— Что с Игнатом? — напротив, подобрался тот.

— Все нормально с Игнатом. Я его к своим лекарям переправил. Теперь, наверное, уже бегает. Его сразу возле курятника с вашим письмом поджидали. Мальчик, на свое счастье не понял, кто ему влупил и посланье забрал, а вот я по ошметьям догадался.

— Аланты? «Черный Ирис»? — скривилась я.

— Ага. Они самые. Игнат ждал меня тут, на крыльце. И, естественно, ничего толком сказать не смог, кроме выученного наизусть моего же адреса. Пришлось самому напрячь извилины, и на это ушло время. А уже в вашей заповедной пещере меня вновь поджидали.

— Эль?

— Да, Ник, — Глеб, прищурившись на огонь, замолчал. — Да-а… Хотя, масштабы событий предполагают масштаб и участвующих в них сторон.

— Так ты понял, кто он? — ревностно уточнила я.

— Агата, сейчас не об этом.

— Да что вы?

— Та-ак… Что было дальше, — мотнул некромант головой. — Еще время у меня ушло на получение допуска в Грязные земли для себя и троих сопровождающих из службы Главного канцлера. Пришлось вводить в курс дела его. А дальше, уже на ссыльной территории, целиком положиться на, как ты сказал, Ник, Эля? Он нас в нужное место и вывел. И я думаю, хорошо, что мы через Джингар уходили.

— Неужели Прокурат до такой степени «прогнил»? — сузил глаза Ник.

— «Прогнил»? — внимательно глянул на него некромант. — Думаю, нет. Здесь все дело в вашей системе субординации. И раз приказы не оспариваются и спускаются по вертикали, то достаточно «прогнить» лишь…

— … ее верху.

— Так точно, рыцарь Подугор. Но, не все так убого. Это я уже перешел ко второму вопросу Агаты. И что хочу здесь сказать… «Черного Ириса» больше нет. Его члены, частью сидят в столичной тюрьме под следствием, частью, разбежались по Алантару. В первую очередь, благодаря показаниям рыцаря Штоль.

— Ксении? — сглотнула я слюну.

— Да. Я ее вовремя перехватил из вашего лазарета.

— И что же она поведала? — уточнила я.

— Во-первых, доказательством стала сама причина, по которой в живых-то осталась.

— Алантская кровь?

— Да, Агата. А во-вторых, подробно описала Велиара в медвежьей ипостаси. А когда ее описание сравнили с обоими вашими из отчетов, то… В общем, отставка Верховного рыцаря Прокурата — дело времени. И, думаю, он сам это осознает. Потому что все силы сейчас брошены на исправление «ошибок в руководстве».

— Это на такую причину отставки он надеется? — зло хмыкнул Ник.

— Пока, да.

— А «исправление ошибок» подразумевает поиск в Куполграде Велиара?

— Да, Агата. Его пока не нашли. Хотя, плоды деятельности очевидны: два антикоролевских собрания горожан, один дипломатический скандал, кстати, с Джингаром, и массовая драка. Там вообще интересно и с нее, кстати, все началось. Две деревни в пригороде одну Святую реликвию не поделили. Чудом жертв избежали. Зато половина Прокурата с фонарями осталась. Пока разнимали.

— Да-а, — пытаясь скрыть улыбку, протянула я. — Демон тут не скучает. Хавает за обе щеки. Глеб, а где он может находиться? Над городом ведь купол и любой всплеск магии гасится.

— Это, конечно, — скривился в ответ некромант. — Только, гасится в нем лишь то, что уходит наверх. И теперь, когда вы здесь, у меня появилось время кое-что проверить. Есть одна мысль.

— Я буду участвовать, — встрепенулся со ступеней Ник.

— И я — тоже.

— А вы пока будете здесь, — припечатал нас разом Глеб. — Безвылазно. Не время еще. Всем троим. Точнее, четверым, если с… Элем.

— Глеб, хотя бы к родителям-то? Ты ж мою маму знаешь.

Некромант слегка передернулся — видно, что «знает». Но, остался непреклонным:

— Я сам к ним. Завтра с утра.

— И…

— И всё! А теперь — пора мне, — и, потянувшись, встал из кресла. — Ник, можешь лечь тут, на диване. Охрану навесишь сам. Агата, ты — на втором этаже в моей спальне. Я утром вернусь. Ты готовить то научилась?

— Огурцы мелко резать.

— Ох, и достанется же кому-то… сокровище, — оскалился наглец. — Ладно, по дороге заскочу в ресторанчик. Так что, ждите назад с едой, — и быстро вышел из гостиной…

— Уф-ф… — тоскливо скривившись, проводила я его глазами. Потом взглянула на Ника, занятого созерцательным растиранием лба. — Как твоя нога?

— Что? — прищурился он. — Хо-рошо. А после ванны, думаю, будет еще лучше.

— Ага… Пополнишься из родной стихии…

— Агата?

— Да?

— Ладно.

— Что, «ладно»?

— Пошли, только быстро. Но, я сначала защиту на дом повешу, и обувь нормальную себе навещаю.

— Ник, куда «пошли»? — открыла я рот.

— Как это, «куда»? — подскочил он со ступеней. — Ты ведь, когда про здоровье мое спрашивала, своих родителей имела в виду? Смогу ли я тебя к ним подвалом?

— Нет, конечно, — благородно опешила я. — Хотя, если ты сам предлагаешь.

— Только быстро.

— Конечно, Ник, обещаю: обернемся туда-обратно к родителям очень-очень быстро…


Вот за что я их люблю? Своих родителей?.. Это, понятно. Хотя, бывают такие моменты, когда «любить» их лучше на расстоянии. Ибо могут и…

— Але о-оп!

— А-а!

— Агата!

Мой смелый (а что уж после береднянских упырей и алантских демонов?) поступок, точнее, прыжок, подбросил родителей на постели и накрыл меня саму с двух сторон одеялом.

— Агата, доча… ты где? — высвободила меня из «плена» мама. — Ах, ты ж…

— Как же я вас люблю. Привет.

Папа одернул на животе пижаму и протер глаза:

— Агата, ты откуда?

— Людвиг, тебя только этот вопрос сейчас волнует? А то, что она опять…

— Мама! Мне некогда, — развернувшись, села я между ними. — Мне очень сильно некогда. И я — из дома Глеба Анчарова. А теперь обратно туда и к вам только лишь на минутку.

— О-ох.

— Мама, пожалуйста. Тем более, на этот раз я ведь не долго «болталась». У вас возле кровати даже ведра с успокоительным нет.

— Однако, дочь, — сдвинул брови родитель, — могла б и предупредить. Тем более, ты ж в отпуске.

— Ага. В отпуске она. Смотри, как исхудала и обремкалась. Позорище. И опять одна носилась по весям? И Гортензию в свои дела втянула. Она потом полдня в Прокурате вашем проторчала, а остальные полдня я ее чаем с хмелем у нас дома отпаивала. Агата?!

— Да не одна я, — скрестив руки на груди, буркнула я.

— А с кем?

— О-ох. Ник?!

И вот как же я их удивила… Мужчина, застыв в двери спальни, неуверенно запустил в волосы пятерню:

— Здравствуйте, госпожа Катаржина и господин Людвиг.

— О-о-о…

— А вот на меня у тебя больше слов было, мама. И мы уже уходим.

— Как это, «уходим»? Да хоть чаем-то?

— Агата, Николас, погодите, — спустил папа ноги на ковер. — Так нельзя.

— Конечно, нельзя. Являются ночью, всего минутку…

— Три с половиной.

— Да хоть десять, доча. А без чая и разговора нормального мы вас не отпустим. Людвиг?

— Дорогая, я уже халат надеваю. Николас, пойдем в гостиную. Там у меня еще с Купальника осталось и мы сейчас…

Мы с Ником лишь обменялись обреченными взглядами…

А всего-то через час с чаем и «нормальным» разговором было покончено. Да и второе, честно сказать, не получилось. Наши односложные ответы и мучительные вздохи оставили в родительских душах (и на физиономиях) еще больше вопросов. И, в конце концов, нас с Ником отпустили восвояси. Однако из подвала мы вынырнули совсем не в знакомой гостиной:

— Не поняла.

— Давай еще пять минут воздухом столичным подышим? — невинно огласились мне.

— Возле «Бесхвостого дракона»? И когда это здешний воздух стал настолько приятен? — с прищуром обозрела я узкую тихую улочку и остановила взгляд на подсвеченной фонарем морде дракона.

— Хорошо… Разговор есть. По делу, — пнув камушек, сунул руки в карманы Ник. — Что ты думаешь о местоположении демона?

— Я?.. — спешно почесала я лоб. — О-о… Да где угодно он может быть. И просто так его не вычислить.

— А слова твоего начальника? Насчет его идеи?

— Это тоже может подразумевать под собой, все, что угодно. Хотя… — открыв рот, уставилась я на Ника.

— Угу. Купол гасит излишки, уходящие вверх.

— А те, что… Под землей?

— А что здесь под землей? — уперся взглядом в мостовую мужчина. — Давай вспоминать… Есть такое понятие у археологов. Не то «привязка к местности», не то «зависимость от местности». И оно означает…

— Строиться всегда на одном и том же месте.

— Точно. Только, если еще точнее: друг на друге. Здесь ведь раньше, на этом холме, был старый город Идрия. Помнишь из курса истории? Рядом с глиняным карьером. Потом он зачах. А много лет спустя сюда перенесли столицу.

— Из-за купола вокруг алантской двери.

— Угу. А до Идрии? — наморщил лоб Ник.

— До нее?.. Возможно, тоже что-то было. Но, там только…

— Агата, постой, — ухватил он меня за руку.

— Что?

— Охрана на доме Глеба сработала.

— Тысь моя майка. А может, он сам уже…

— Нет, не может, — чертя в воздухе знак, рванул меня мужчина за собой.

Все, что произошло дальше, пронеслось так стремительно, что уместилось, наверное, в пару сердечных ударов. Б-бух — и мы вылетаем из подвала в гостиную. Второй б-бух — по-прежнему сцепленными, проваливаемся вниз, в раззявленное жерло земли. Я лишь успеваю сообразить что то был портал, в который мы с Ником как раз угодили. А кто по нему за секунду до нас…

— О-ой! — и оказываюсь распластанной на чем-то каменно-холодном в полной темноте.

— Агата? — Ник дернул меня за руку. Голос его прозвучал гулко и одновременно глухо. Будто мы в большом погребе. — Ты как?

— Нормально. А ты?

— Аналогично.

— Ага… Бес знает что, — попыталась я сесть и прислушаться, выпустив мужскую ладонь.

Тихо. Очень тихо. Воздух — спертый. Точно, погреб. И лишь наверху, высоко и тоже едва слышно шумит… вода?

— Кхе-кхе! — незнакомым мужским голосом.

И в следующую секунду вокруг нас начали один за другим вспыхивать факелы на высоких подножках, выдергивая из темноты окружающее пространство. Больше десятка огней осветили зал с высокими стелами вдоль стен, обозначив и наше место приземления — круглый постамент диаметром ярдов в пять. Последний же факел загорелся в аккурат напротив стоящего мужчины. С длинными, зачесанными назад темными волосами и в белой тоге до пят. Мужчина удовлетворенно склонился в поклоне и сделал шаг в сторону, открыв нам привязанного к стеле…

— Ванн!

— Агата, Николас, — улыбка Святого вышла кривой. — Не скажу, что рад этой встрече, хотя вам я рад всегда.

— Я тоже присоединяюсь, — огласился вполне дружелюбно незнакомец. Хотя, почему «незнакомец»?

— Велиар.

— О, милая дева, это имя я не очень люблю. Мне больше нравится Агриэль. В память о бывшем доме на небесах. Но, можете звать и так. Сути это не меняет.

— И в чем у нас «суть»? — встав на ноги, поддернул Ник и меня.

— Суть? — внимательно посмотрел на него демон. — Суть состоит в том, что мне скучно здесь. Весьма скучно. Основное действо начнется лишь завтра и, кстати, благодаря вам троим. Скандальчик с сопредельным государством Джингар. Его, к сожалению, уладить не удастся… мирным путем. Вот тогда и повеселимся. А теперь, — и обернулся к Ванну. — Ну что, коллега, любитель чужих слабостей, последнее для вас выступление. Но, вы — лишь зритель на нем. Выступают другие.

— И кто же?

— Вы, милая дева, и ваш вероломный возлюбленный.

— Что это значит? — нахмурил лоб Ник.

Велиар театрально развел в стороны руки:

— Назидательная драма «Любовь и пороки» или «Как глупо полагаться на чужое великодушие».

— Я ни в чем участвовать не собираюсь.

— О-о, а вот это опрометчиво и тщетно, — скривился демон, глядя на нашу с Ником попытку сотворить заряды. — Здесь вы бессильны. И если будете упорствовать, то единственное, чего добьетесь, преждевременной смерти своего небесного друга. Так ведь?! — и задрал голову вверх к стеле с Ванном. Серый толстый сгусток, похожий на змею, обвитый вокруг нее, плавно заскользил вниз и замер в дюйме от макушки привязанного. Тот, поборов гримасу боли, лишь вдохнул и закрыл глаза. Не проронив ни слова. — Ну, так что? Выступать будем?.. — сгусток дернулся и серым туманом обволок Святую голову. Ванн скривился сквозь него, не открывая глаз. — Я еще раз спрашиваю?

— Хорошо!

— Агата?

— Хорошо! Уберите это от него! Уберите!

— Агата, не надо. Я вас прошу, — выдохнул от схлынувшей вверх «боли» Ванн. — Он все равно никого из нас живыми отсюда не выпустит.

— Ну, почему же? — искренне возмутился Велиар. — Тот из них, кто окажется наиболее убедительным, получит право на выход из этого зала. Кстати, вы знаете, где мы? Храм накейо. Третий культурный слой, как говорят профессионалы. Самое древнее место на бывшем «холме Силы». Так он назывался еще при прежних хозяевах планеты. Но, это я отвлекся, — и с прищуром кукловода обозрел нас с Ником. — Пожалуй, начнем. Кто первый?

— Я — первая, — развернувшись к Нику, закусила я губу. — Уф-ф… Ник Подугор, ты — предатель и лжец. Ты обманул меня и себя, лишив нас самого дорогого, что может быть в этом мире. Но… — глянула я в его глаза. — Я тебя прощаю, — и зажмурила свои…

— А-ха-ха-ха-ха-ха-ха!.. О-ох! Милая дева! Вы меня удивили! Какая наивная простота при вашей-то службе. Франциск, друг мой, ты видел? Она ведь не дурочка, и поняла, чего ты от нее все это время ждал. Но, милая моя, это надо было сделать искренне. Как бы сказал мой коллега, «от порыва души». Иначе, — скривился Велиар. — ни-че-го. Нуль эффекта, — и, стерев ухмылку, прокашлялся. — А теперь начинаем всерьез! — и щелкнул, на манер эльфа, пальцами. В тот же миг между нами с Ником вспыхнул яркий разноцветный шар, заставив нас отпрыгнуть по сторонам. Шар начал разрастаться, преображаясь волнами в стол и нескольких седоков за ним. — В действо вступают другие лица! Так называемые, «друзья и соратники»! — огласил своды зала Велиар.

Да я и сама уж заметила, постепенно узнавая сидящих понуро Лоупа, Годарда и Ника. Иллюзорный Ник, водрузив щеку на кулак, скривился, и вполне отчетливо произнес:

— Как мальчишку. Обошла меня, как мальчишку.

Ло, сидящий от него сбоку, качнул друга плечом:

— Не бери в голову. Была б она поумнее…

— Много ты понимаешь в женском уме, — отозвался Года.

— Она умная. В том то все и дело.

— Да ладно, Ник. Обойдешь ее в другом, — повторил толчок Ло.

— В чем?

— Он слишком ее любит. А ты, Ло, не лезь.

— Как мальчишку… Это ненормально. Я так больше не могу. У нас с Агатой в паре словно два мужика. Но, я ведь люблю ее.

— Как «Даму сердца»? — стол вместе с ухмылкой Ло гаснет.

Чтоб преобразиться в другую картину с теми же лицами. Забор ристалища. Ник стоит, прижавшись к нему спиной и обхватив руками голову:

— Вы будете молчать. Иначе — не друзья мне.

— Так она все равно узнает, — Года, скрестив на груди руки, сплюнул в сторону. — Перстень этот хобий.

— Я что-нибудь придумаю. Обещайте.

— Да, конечно. А Ксю? — прищурился из-подо лба Лоуп.

— Она тоже будет молчать. Иначе…

— Что, «иначе»? — повторил Года.

— Не знаю… Я не зна…

— Агата! — настоящий Ник, стоящий по ту сторону действа, сжал кулаки. — Агата, я прошу тебя, не смотри и не слушай. Это все было. И уже ничего не изменишь. Но…

— А вот еще из того, что «было»! — перекрыл его своим голосом Велиар, щелчком пробуждая новую сцену.

Я, отступив на шаг, охнула и прижала пальцы к вискам. Картина приобрела звуки и проявилась теперь слишком реально. Кровать. Смятая простынь, одеяло свисает. И двое на ней. Ник — на спине с закрытыми глазами и Ксю. В плавном ритме. Голова откинута назад. Волосы разметались по плечам:

— Скажи мне.

Ник облизнул губы и выдохнул:

— Что?

— Скажи мне, — выгнула девушка спину. — Скажи! — и сцепила свои пальцы с его. — Скажи!

— Что ты хочешь?

— Я хочу это услышать.

— Хорошо… Я люблю тебя, А…

— Думаю, достаточно! — и двое на кровати дождем осыпались на постамент. — Или нет?

— Сволочь.

— О-о… Как вульгарно, молодой человек… Милая дева, вы все посмотрели?

— Агата, не слушай его! Хотя…

— Что, «хотя»? Может быть, вы начнете первым?

— Пожалуй, — мотнул головой Ник. — Я виноват…

— И все? — вскинул брови Велиар.

— Все.

— Виноват в чем? В том, что не смог смириться с собственной гордыней и не набрался смелости поговорить начистоту? В том, что решил вместо этого отомстить самому дорогому созданию? А потом опять струсил? В этом виноват?

— Да.

— А ее на всю жизнь обрек мучиться страхом вновь полюбить?.. И вместо того, чтобы…

Он еще говорил и говорил. А Ник неизменно соглашался. Я стояла молча, стараясь выровнять дыхание. Все эти сцены, как удары под дых. Снова тоже ощущение, что и от лица Ксю после семи лет старательных попыток забыть. Смириться. Начать полноценно жить. А как это сделать, если прошлое твое не отпускает? Если любовь не ушла? Она лишь притаилась в самом дальнем уголке души. И сейчас так больно и… страшно. Не оттого, что скоро умру. Я не верю Велиару и как бы Ник не старался дать мне шанс, его у меня не будет. Страшно от неизвестности. Неизвестности… Но, ведь это же… И как я раньше не поняла? Самого главного?

— Милая дева?

— Теперь — моя очередь, — и, громко выдохнув, посмотрела Нику в глаза. — Ты меня предал. Да, это так. Ты сделал мне больно. Да. Я больше никогда и никого не смогу полюбить. Благодаря тебе, я на это не способна.

— Браво! Вот, чего я так долго ждал! — захлопал в ладони Велиар. — Браво! У нас наметился…

— Я никогда и никого не смогу полюбить! — зажмурив глаза, попыталась я перекричать демона. — Потому что я до сих пор люблю лишь тебя! И я больше не хочу бояться. Все, что было до этого — наше прошлое. А страх рушит будущее, и пусть у нас с тобой его нет. Я хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя, Николас Подугор, и я тебя прощаю. От всего сердца. Я тебя…

Вспышка яркого света ослепила меня и пригнула к земле. Я хватила ртом воздух, в следующий миг почувствовав, как волна тепла, пробила меня насквозь и первым, что услышала после этого, было: «Нет. Нет!». Наверное, это судьба, услышать последним и самым первым, внутренний голос именно его. А потом демон взвыл уже по-настоящему и в настоящем своем, смрадном виде, а с потолка, пробивая каменные плиты, вниз хлынула мутная вода. Я увидела Ника, по колено в этой воде, пробирающегося ко мне и Ванна, вскинувшего вверх свободную руку с зажатым в ней распятьем. И, наконец, рыжую птицу, взметнувшуюся к потолку и рухнувшую оттуда уже грозным воином с крыльями и огненным мечом.

— Агата! — Ник обхватил меня, прижав к себе. — Агата…

— Архангел Уриэль.

— Что? — склонился мужчина ко мне.

Я проорала, перекрывая поток воды:

— Архангел Уриэль! И как я раньше, скобан, не догадалась?!

А еще через мгновенье нас обоих отбросило к безопасной стене. Крылом Архангела-воина. И мы оттуда, как два завороженных подростка, обнявшись и раскрыв рты, смотрели грандиозную драку сил света и тьмы, уравненную льющейся сверху, освященной Святым Франциском, водой. И очнулись уже по самое горло в ней.

— Ну что, дети мои, пора выбираться! — Ванн, подхватив нас подмышки, взмыл к потолку и тогда я от страха зажмурилась…


Бывают в жизни события, которые ты точно запомнишь навсегда. Потому что пережить их выпадает не каждому. И ты сам не знаешь, радоваться этому или кривиться от досады. Они просто происходят. И подводят собой черту, делящую на части всю твою жизнь. На «до» и «после». Вот так и я стояла сейчас в рассветной мути посреди пригородного пустыря. Рядом с пробоиной в земле и лишь краешком мозга понимала: где я и кто я. Пока до меня не смогли докричаться:

— Агата, ты меня слышишь?! Агата?!..

— Что ж ты так орешь, Глеб?

— О-о, наконец-то.

— Рыцарь Вешковская, у меня к вам вопросы накопились, — а вот этого мужчину мне видеть совсем не хотелось, Верховного рыцаря Прокурата. Высокого и седовласого. — В своем отчете, уж постарайтесь объяснить…

— Вы меня извините, но отчет свой она будет писать в другом месте, — дернув, открывшего рот Ника за рукав, огласился Глеб.

Мой настоящий и самый главный начальник вскинул брови:

— Объяснитесь, господин Анчаров.

— Приказ Главного канцлера, подписанный Его Величеством, пять дней назад. И именно с этого времени госпожа Вешковская является служащей Главной канцелярии и под моим непосредственным руководством. Вам его показать?

— Не надо, — скривился от удивления мужчина. — Рыцарь Подугор?

— Так точно?

— Вы-то пока под моим… руководством и вашего отчета я жду к обеду. Сейчас можете отдыхать, — и медленно развернувшись, пошел прочь, к стоящим поодаль моим… бывшим коллегам. Вот ведь!

— Глеб, это что только что было?

— Молчи, несчастная, благодарить будешь вменяемой.

— Я теперь кто?

— Вновь моя подчиненная.

— Агата, — подавил смешок Ник. — Он тебя из-под возможного следствия вытащил. Но… лихо.

— Ну, хоть один из вас здраво мыслит, — оскалился ему Глеб. — А от тебя я тоже жду отчета о кончине архидемона Велиара. Можешь к вечеру.

— Я тебя…

— Обожаешь, я знаю.

— О-о… Ник?

— Что, Агата? — обнял он меня за мокрые плечи.

— А где Ванн?

— Ванн? Он там, в сторонке. Щебечет о чем-то со своей… н-да.

— Наверное, надо с ним попрощаться… Я сейчас, — и, качнувшись, пошла к сидящему на камне Святому. Потом присела рядом, уперев руки в колени. — Привет.

— Ага, — расплылся мне в улыбке Ванн. Эль тут же взмыл с его плеча. Толи воспитанно, толи возмущенно. Кто их, Архангелов, разберет?

— Есть большое преимущество, Агата. У нас перед ними. Архангелами и демонами.

— И какое? — прищурилась я на мужчину.

— Они никогда не были людьми.

— А-а… Это весомо. Значит, ваш «крылатый огненный друг» в меня до последнего не верил?

— Это неважно, Агата. Я верил в вас. В вас обоих. И теперь верю, что все у вас будет славно. И, знаете, почему?

— И почему?

— «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение». Вы поняли для себя главное.

— С точки зрения Святого Иоанна… Передавайте ему привет от меня.

Ванн совершенно серьезно кивнул:

— Хорошо… Мне хочется сделать для вас что-нибудь на память.

— Это «сувенир» называется.

— Ну, можно и так. Скажите: чего вы хотите?

— Что я хочу? — открыла я рот. — Что я… хочу… Ванн, пообещайте мне, что…

— Это излишне, Агата. Я буду с ней до конца, как только вы заберете Варвару. И сопровожу ее. Я сам так решил без обещаний вам.

— Вы будете со Стэнкой до конца?

— Да, буду, — важно кивнул Ванн. — Для себя что-нибудь попросите.

— Ага… сувенир, — и прищурилась на стоящего в стороне Ника. — А знаете, что?..

— Агата, я — против.

— Ванн, вы пообещали.

— Агата.

— Ванн.

— Хо-рошо.

— Ага… Замечательно, — и протянула к насупленному Святому свою раскрытую в ожидании ладонь…


— Ник?

— Что, любимая?

— Осталось лишь последнее между нами, — обхватила я его шею руками. — Самое последнее.

Мужчина склонился ко мне, шеркнув своим носом по моему:

— Чего ты желаешь?

— Я хочу, чтобы с этого момента ты пах только мной. Где я могу воплотить свою мечту в реальность?

— Что? — засмеялся Ник. — Я понял… Закрой глаза, Агата. Доверься мне, — и подхватил меня на руки…

Здесь все осталось по-прежнему, кроме заваленного каменным обвалом выхода на балкон. И чтобы развести костер, Нику хватило пары минут. Я в это время просто стояла и с сомнением взирала на топчан.

— Нам не туда, — подошел он ко мне сзади. — Пойдем к костру. Я там нам… постелил, — и развернул меня к себе…


Полдень начала сентября выдался на удивление жарким. Теплый ветер, парусом надувая занавесь на пещерном входе, волнами накатывал вовнутрь. Шевеля взлохмаченные волосы крепко и безмятежно спящего мужчины. Но, он, все же, проснулся. Правда, от гудения залетевшей осы. Занес в сторону руку, осторожно опустил ее на скомканное покрывало рядом с собой и подскочил… Оса, метнувшись в сторону, зависла. Как раз напротив голого мужского торса.

— Да, чтоб тебя! — взмахнул мужчина рукой и невольно скосился вниз. Туда, где в тонкой рамочке на левой части его груди виднелась коричнево-бурая буквенная вязь. Он, шевеля губами, прочел. — «Агата Вешковская — моя Дама сердца. Навеки»… Агата… — и, запрокинув голову, рассмеялся. — Ты никогда не изменишься…


Август — Сентябрь 2013 года


notes


Примечания


1


«Дружеское» пожелание береднянских профессиональных охотников на нечисть, зовущихся в простонародье «башенниками» (по монастырю Крылатой башни). Полностью же выражение звучит, как «Тако демони супрезел аних», а переводится: «Чтоб тебя демоны за своего взяли».


2


В переводе с береднянского: «Моя ж ты мать!»


3


Самый дорогой магазин парфюмерии в Куполграде.


4


В переводе с того же: «заговорили».


5


Вид нежити, покидающей за какой-то оказией собственную могилу. В простонародье — упырь. Хотя, в Бередне данным «научным термином» именуют любого покойника, вызывающего подозрения еще при жизни.


6


Малумтелепатия — умение слышать мысли разумной нечисти, а так же способность внушать ей свои собственные. Крайне редкое явление среди магов, обусловленное смешением крови с одним из «клиентов». В данном случае — оборотнем с истинной медвежьей ипостасью.


7


В переводе с береднянского — «глупая».


8


В переводе с того же — «не совсем… верной» (перевод приблизительный).


9


В переводе с береднянского: «Вот это кулинарное блюдо из отходов жизнедеятельности скота» (перевод приблизительный).


10


Гейзеров с горячей целебной водой, бьющей из земли.


11


В переводе с береднянского: «Да пошел ты жаб доить на болото!»

Примечание: автор категорически утверждает, что к данному высказыванию не имеет никакого отношения и оное полностью на совести главной героини.


12


В переводе с береднянского — «недалеко».


13


Священное дерево в Бередне, на коре которого вырезан крест. Под его кроной молятся Богу, а при отсутствии храма в окрестностях, проводят церковные службы и обряды.


14


Источник цитаты: «Книга Притчей Соломоновых», XVI, 19.


15


Этот источник: «Первое послание Св. Апостола Павла к Коринфянам».