Последний Хранитель
Елена Плахотникова


Последний Хранитель #1


Жизнь давно уже не радует его, и ничего хорошего он от нее не ждет. Раздвоение личности стало для него привычным и обыденным. И убивать ему приходится часто – работа у него такая. И на работе его могут съесть, и совсем даже не в переносном смысле. А тут еще прогулялся по городу во время праздника, потанцевал с незнакомыми девушками, прошелся по разрушенному мосту – и попал в другой Мир. Там все прошлые проблемы показалось ему мелкими неприятностями.


Елена Плахотникова

Последний Хранитель


Бывают мосты, как двери. Бывают мосты, как звери. Бывают мосты...

– Что это, деда?

– Старое, недописанное стихотворение. В нашем мире оно почти неизвестно.

– Почему?

– Тот, кто написал его, жил в другом мире и ничего не слышал о нашем. Это потом...

– Деда, не хочу о стихах!.. Расскажи о Хранителе Моста.

– Лучше я расскажу тебе о твоем отце.

– Нет. О Хранителе! Я так хочу, я приказываю!

Продолжительное молчание в ответ.

– Ну, пожалуйста, деда, расскажи о Хранителе...

Тяжелый вздох, усталый голос:

– Хорошо. Я расскажу тебе о Хранителе... и о твоем отце – хранителе Хранителя, и о его соратниках. Расскажу так, как они сами рассказали мне.

    
Из разговора, подслушанного ночью


1


Хранитель Башни

Не люблю я рассказывать эту историю... Но, кроме меня, ее никто не сможет рассказать. Правильно рассказать. Без прикрас и преувеличений. Мало кто слышал ее всю. Хранитель не отличается болтливостью. А остальные еще меньше любят вспоминать те давние пути-тропы. Иногда от воспоминаний больнее, чем от старой раны. Не помню, кто сказал, что воспоминания – это невидимые шрамы души. Думаю, он прожил не самую спокойную жизнь. Это мог сказать и Хранитель. Последний Хранитель... Его жизнь точно не была спокойной. А смерть не была легкой.

Когда-то их было много: много Мостов и много Хранителей. Иногда Хранитель всходил на свой Мост и шел, пока не исчезал из Мира. Сам я такого не видел. А мало ли чего могут наговорить... Никто не спрашивал Хранителя, куда он уходит и зачем. Никому и в голову не приходило что-то спрашивать! Ведь не требуют у звезд ответа, сколько еще они будут светить! Хранителям поклонялись. Хранителей боялись. Говорили о них только шепотом. Их желание было законом. Голос Хранителя повергал в трепет любого, а взгляд...

Так было когда-то.

Хранитель уходил по Мосту и возвращался. Иногда один, иногда с ним приходил кто-то еще. Так в Мире появились другие. Все они пришли из иных Миров. И были они разными: огромными и маленькими, прекрасными и уродливыми, опасными и беззащитными... Много странных и непонятных существ побывало в нашем Мире. Кто-то задержался, кто-то быстро исчез, оставив после себя воспоминания и легенды...

Не знаю, почему Хранители позволяли чужим входить в наш Мир, почему изгоняли одних и позволяли остаться другим. На этот вопрос теперь некому ответить. А в Мире появились т'анги, ильты, хосты и норторы. Их теперь называют еще Повелителями Врат.

Никто уже не помнит, какой Мост привел их в Мир, какой Хранитель... Они пришли всем кланом – мужчины, женщины, дети, – и среди них не было слабых или старых. А еще норторы были чем-то похожи на Хранителей. Словно когда-то те и другие принадлежали к одному народу. Но что-то разделило их, заставило пойти разными путями. И вот дороги снова сошлись. Но радость встречи быстро переросла в ненависть.

Норторы пожелали сравняться с Хранителями. Потребовали того же почета и власти. По праву общей крови. А Хранители смотрели на них как на неразумных детей. А еще Хранители запрещали подходить к Мостам. Всем. И только немногих впускали в свои Башни, делали Учениками. Так же они поступили и с норторами. Некоторыми из них.

И все чаще Хранители брали норторов в Ученики, не всех, но и этого хватило...

У будущих Повелителей рождалось немного детей (меньше, чем у тех, кто пришел в Мир перед ними), а вот у Хранителей детей не было вовсе. Хотя каждый год, на празднике Лета, Хранитель мог выбрать невесту. Если девочка была четвертым ребенком в семье, то чуть ли не с рожденья она знала, что Хранитель может увести ее в Башню. Такое часто случалось. И до прихода норторов, и после него, но никто не слышал, чтобы Четвертая, став женой Хранителя, стала бы еще и матерью его ребенка. Только дочери норторов не становились невестами Хранителей. Ни разу. Не смог народ норторов родить Четвертую. А Хранители никогда не меняли своих законов. Ни для кого.

Сезон сменялся сезоном, эролл – эроллом, Хранители уходили и... не всегда возвращались. Место прежних Хранителей занимали их Ученики. Почти все из них были норторами, и все продолжалось, подчиняясь давно заведенному порядку. Но если прежних Хранителей остальные норторы боялись и терпели, то с высокомерием Учеников они мириться не стали.

И тогда началась война, которая затронула все расы. Война всех против Хранителей. Война за свободу.

Мир застонал и содрогнулся. Горы задрожали и рассыпались в прах. Камень плавился, моря кипели, земля покрывалась трещинами, а города превращались в пустыни. Дожди сжигали леса. Воздух и вода становились ядом.

Война закончилась смертью всех Хранителей. А свобода... Свободу каждая раса поняла по-своему.

Со смертью Хранителей исчезли Мосты и Башни. Сами. Никто не разрушал их. Не сразу вспомнили, что Хранитель что-то хранит. Я тоже не думал об этом. Я охотился. На Хранителей.

В то же время в Мире стали появляться Врата.

Правда, оставался еще один Мост. На нем и умер последний Хранитель. Я убил его. Возле Моста. Последний был сильным бойцом. И очень упрямым. Даже смертельно раненный, он прошел несколько шагов и упал уже на Мосту. Даже мертвый, он не сразу успокоился: из его тела возник еще один Хранитель, только призрачный, но и тот не ушел от меня. Там, где он упал во второй раз, Мост обвалился и рухнул в реку. Но Башня сохранилась, хоть никто и не мог войти в нее.

Странная у меня потом началась жизнь. Иногда мне казалось, что вместе с Хранителем я убил и себя прежнего.

Я поселился рядом с Башней, и меня стали называть хранителем Башни. В шутку. А я не возражал. Кому нужен убийца Хранителей, когда убивать уже некого?

Со временем мое прежнее имя все забыли. Иногда я и сам не сразу мог вспомнить, кто такой Дода Ру. Жена не знала моего настоящего имени. Я перестал им гордиться.

А еще мне понравилось стоять у начала Моста. Там я смотрел на разрушенный пролет и думал, думал... А время текло, как вода в реке. Я даже не заметил, когда моя дочь научилась ходить и говорить.

Все чаще она появлялась у Моста, брала меня за руку и вела в дом, к столу. А жена все чаще оставалась в саду, но я почти не замечал этого. Сказать, что я был несчастлив, трудно. Но я жил как во сне.

А еще мне хорошо думалось у Моста. Раньше. Я даже не знал, что умею так думать.

Наш Мир изменился, и не в лучшую сторону. Вместо Хранителей Мостов пришли Повелители Врат; исчезли Мосты – появились Врата. А вместе с ними появились толпы чудовищ. Повелителям трудно держать Врата закрытыми и уничтожать всех чудовищ, что прорываются в наш Мир. Давно уже ходят слухи, что прежде Хранители делали ту же самую работу, только уничтожали чудовищ в начале Моста. Что Мосты были границами, а глупые Ученики разрушили их и пустили беду в дом.

Не знаю, откуда брались эти слухи, но они очень не нравились Повелителям. Их распространение каралось смертью. И тех, кто слушал, и тех, кто болтал. И теперь еще карается. Но слухи не прекращаются. Как не прекращается война возле Врат.

Каждый Повелитель мог вступить в бой и однажды исчезнуть вместе с Вратами. Через день-два Врата появлялись на прежнем месте, а вот Повелителя и незваных гостей больше не видели.

Но был один, кого звали и ждали: Хранитель. Настоящий. Последний. Его Мост хоть и уводил в реку, но все-таки был. Его Башня стояла и не разрушалась. Значит, ее хозяин где-то живет и когда-то обязательно вернется. Тогда он разделается с врагами и наведет порядок в Мире. Многие верили в это, не знаю уж почему. И, думаю, многие опасались возвращения Последнего.

Я тоже ждал его. И не боялся. В тот день, когда мою дочь забрали, я разучился бояться. Ее мать могла стать невестой Хранителя, а дочь... она была у нас первой и единственной. Жена так и не оправилась после родов. Она всегда была прекрасной и доброй женщиной, а в последние дни ее красота стала удивительно хрупкой и призрачной. Дочери было пять лет, когда ее мать заснула под деревом и не проснулась. А через десять лет нашу дочь забрали. Я не хотел ее отдавать. Ведь она не Четвертая и могла остаться... Но мне сказали, что дочь убийцы Хранителя призовет настоящего Хранителя. А я... я стал просить их. Я, который никогда никого ни о чем не просил! Я стоял на коленях и просил. А надо мной смеялись. Но я никого не убил тогда. Не смог. Моя девочка смотрела на меня так, что я до сих пор помню тот взгляд. Она сама ушла с ними.

С этого дня я остался один. Только я и Мост. Каждое утро я подходил к нему и ждал, когда из воды появится высокая фигура, поднимется по Мосту, пойдет мне навстречу... Что случится потом, я не знал. Но что-то обязательно изменится. Вечером я возвращался в пустой дом. А восход опять встречал у Моста. Волны лизали берег и мои ноги, дни сменялись днями, а я ждал.

И мне казалось, что весь Мир тогда притаился в ожидании.


2


Выездной консультант

Этот южный городок не многим отличался от сотни других городков: те же узкие улочки, та же одуряющая жара, яркие одежды прохожих, громкая и быстрая речь, а непередаваемый аромат экзотической пищи не мог перебить запах потного человеческого тела. Лачуги и отели, шикарные яхты и утлые скорлупки, что служат аборигенам десятки лет. Искатели приключений и скучающие туристы, богатые стервы и малолетние шлюхи, продавцы и покупатели, жаждущие развлечений и готовые развлекать. Дикий коктейль, где смешалось несовместимое. Такое увидишь в любом южном городе. Видел один – знаешь, на что похожи другие.

Но все-таки одно отличие было: карнавал.

Карнавал – это стихийное бедствие. Дни, когда аборигены забывают свое имя и домашний адрес, а у приезжих начинаются проблемы с головой: от состояния легкой невменяемости до буйного помешательства. Карнавал – и город превращается в опытную шлюху, что отдается любому и получает больше, чем ей собирались дать.

Карнавальные дни – и в городе много шума, музыки, цветов. А население увеличивается раз в десять, и это как минимум. Все местные жители, способные передвигаться самостоятельно, выходят на улицы. Смешиваются с армией туристов, и вся эта орда что-то жует, пьет, орет глупейшие песни, глазеет на огни в небе или на полуодетых красоток в идиотских карнавальных костюмах. Работать в такой обстановке может только гений или кретин.

Я не работал. Я возвращался после работы. Пешком. На окраину. Надеялся еще до утра убраться из города. Шансы были, конечно, небольшие, но альтернатива привлекала еще меньше. Комнату или номер снять уже нереально. Ниши и арки оккупированы целующимися парочками, а некоторые, особо нетерпеливые, совокуплялись, не обращая внимания на прохожих. И таких сексуальных маньяков к вечеру становилось все больше. А как еще можно назвать человека, который умоляет изнасиловать его, и обязательно в присутствии собственной жены. Я ничего не имею против любителей однополой любви, пока меня не пытаются к ней приобщить. Но секс посреди улицы – это не для меня. Совсем неглупые люди придумали комнату и кровать. Конечно, я слышал, что на карнавале бывает весело, но даже не думал, чтобы настолько.

В переулке меня ждал еще один сюрприз: небольшая компания, активно занятая друг другом. Я обошел клубок недораздетых человеческих тел, из которого слышались вздохи, стоны и почему-то блеянье. Не хотелось мешать людям приятно проводить время. Тем более что они не входили в круг моих профессиональных интересов. Но любители шведского варианта камасутры обратили на меня столько же внимания, сколько глубоководные рыбы на орбитальный спутник. Несколько метров я еще думал, как эти семеро разберутся со своими конечностями, а потом переключился на другое.

Декоративные фонарики давали мало света, и приходилось внимательно смотреть под ноги: в переулках попадались спящие. Прямо на земле. С бутылкой или кулаком под головой. Ни шум, ни отсутствие удобств не мешали им. Спать на земле мне не хотелось, но добраться до своей машины было непросто. Я оставил ее на окраине и взял напрокат малолитражку, но и ту пришлось бросить, когда все улицы стали пешеходными.

Переступил через очередного пьянчужку и направился к площади. Ехать по мосту я не стал, вот и пришлось идти вокруг. Город мне не нравился: ненавижу бардак карнавалов и мосты. Того и другого здесь хватало.

В последний раз я был на карнавале вместе с Амадой. Она хотела увидеть настоящий праздник, пока не стала слишком толстой для дальних поездок. Я не смог отказать ей. День и ночь мы веселились, как ненормальные, а на обратном пути попали в аварию.

Шар молнии, падающий столб, крик жены и темная вода за лобовым стеклом...

Это в кино все выглядит красиво и заканчивается легким испугом. В жизни получается по-другому.

Очнулся я в больнице. Увидел лицо шефа и сразу понял: Амады больше нет. А вот мне повезло: я не умею болтать в бреду. Шеф сообщил, что за покушением, если это было покушение, стоят чужие. И я ему поверил. Компания все делает чище, аккуратнее и, главное, результативней. А вот в другую версию, с несчастным случаем, от которого не застрахованы и особы королевской крови, я не поверил. Сам устраивал такое одному несговорчивому монарху, было дело. Но напоминать об этом шефу не стал: он не страдал забывчивостью. И излишней доверчивостью. Если уж говорит, что несчастный случай мог быть, то лучше молча кивнуть – вдруг судьба решила устроить для меня один, показательный. Хоть и не верю я в совпадения и случайности.

После больницы я вернулся в Компанию и занялся проверкой своего случая. Тщательно и дотошно, как умею. Шеф не мешал. Потом я перешел к прежней работе, той, что получается у меня лучше всего. Но всякий раз, отправляясь в командировку, я теперь интересуюсь: есть ли в пути мост и проводится ли в городе карнавал? Шеф мирится с моими причудами: работу я выполняю лучше многих, а как исполнитель добирается до нужного места – шефу все равно.

Срочное сообщение я получил, когда возвращался с очередного задания. Мне настойчиво порекомендовали отложить все дела и заняться очень важным клиентом. И вот я меняю маршрут и попадаю в город, где полно мостов, а толпы народа безумствуют на карнавале. Найти здесь клиента?.. Ха! Интересно, каким местом думают аналитики Компании? Конечно, карнавал – самое подходящее время для нашей работы: в праздник всякое может случиться. И расследование, скорее всего, будет формальным. Но чего мне стоил этот день и это задание! Боюсь, кто-то очень скоро пожалеет, что спихнул его мне.

Я уже выходил из переулка, мечтая о встрече с этим «кем-то», когда две веселые матроны, закутанные в яркие накидки, едва не столкнулись со мной. Я уклонился от их объятий и тут же услышал шорох за спиной. Лежащий бродяжка перестал притворяться пьяным, а дубинка в его руке уже не выглядела карнавальной бутафорией.

«И говорила мне мама не гулять по темным улицам без автомата, а я, дурак, не послушал...»

Усмехнулся, вспомнив любимую присказку сержанта, и отступил к стене. Этот бродяга еще не знает, с кем связался. Но тут одной из матрон приспичило танцевать. Она закружилась на месте, взмахнула широкой накидкой. Я дернул головой, но ткань все же коснулась моего лица. От сильного пряного запаха перехватило дыхание.

И яркие цвета сменились темнотой, шум – оглушительной тишиной, а удара дубинкой я вообще не почувствовал.


3


Охотник из клана Кугаров

У темноты бывает разный запах: любви и смерти, крови и охоты, ненависти и покоя. Эта темнота пахла неволей. Я попал в неволю, испив Чашу Крови. Немногие сумели не захлебнуться ею. Всего лишь четверо из тех, кто был во дворе крепости. Живой попадает в клетку, а мертвый... не знаю, куда попадают мертвые. Я выжил. Зубами и когтями дрался за свою жизнь. И выжил. Не победил. В битве, где есть враги и нет друзей, где дерутся все против всех, где раненого добьют, а упавшего затопчут... это не битва. И не охота. Это бойня, где нет победителя. Есть мертвые. И живые.

Я выжил, я получил в награду каморку с тремя каменными стенами и решеткой вместо четвертой. Соседние каморки заняли трое выживших, что разделили со мной Чашу Крови.

Нас вели коридорами и лестницами. И решетки лязгали за нашими спинами. Много решеток. Таких же прочных, как у моей клетки.

А зачем так много, если и одну не открыть?

Внизу я понял, что такое много решеток. Узкий длинный коридор и два ряда пустых каморок с открытыми дверцами-решетками. Столько металла я не видел за всю свою жизнь. И столько камня. Моей стала третья каморка по правую руку. На следующее утро привели еще четверых. И еще... Каждое утро появлялись охранники, а вместе с ними новые пленники, что не захлебнулись Чашей Крови. Воины и охотники. Лучшие бойцы своих кланов. Или изгнанники, что сумели выжить в одиночку. Такие, как я. Или Гатур. Мы не искали встречи друг с другом после той ночи. Но на охоте всякое случается. И мы опять встретились. И попали в сеть Ловчих. Не знаю, кто забрал жизнь Гатура и какой была его смерть. Но утром он не встал возле столба и не склонился перед вонючими хостами. Как я. Как все остальные.

Привыкнуть можно ко многому, но к запаху этих тварей... Он остается и после их ухода. Пленникам в дальних каморках повезло, они видят охранников реже меня. Хост и еда – плохое сочетание, но хост и еще три хоста – куда хуже. Каждое утро они проводят мимо меня пленников, от которых пахнет кровью и смертью, и возвращаются. Клетки по левую руку наполняются от дальней стены и до лестницы. И я жалею, что не попал в крепость на двухлунье. Тогда в город отправляется караван и все пленники идут с ним. В городе их ждет еще одна Чаша Крови, только поменьше. Для двоих. А тот, кто доживет до трехлунья, встретится с одним из Повелителей. Говорят, никто не вернулся после такой встречи. Но это говорят хосты. А им нет веры. Сам я не был в городе и никогда не видел Повелителей. Но если то, что о них говорят, правда, то Гатуру повезло больше.

Скоро я узнаю это. Осталось совсем немного. Четыре последние каморки скалятся голодными пастями. Ждут. И я жду. Долго. Целое двухлунье. Жду, чтобы узнать, зачем Прародитель Кугар оставил мне жизнь.


4


Выездной консультант

Голоса сливались в монотонный гул. Я с трудом отличал женские от мужских, но не понимал ни слова. Даже язык казался мне незнакомым, хотя я свободно говорю на шести и еще три понимаю более или менее. К тому же у меня дико болела голова. Боль пульсировала, словно не по барабану, а по моей голове лупил тощий, как угорь, барабанщик. Его разрисованная к празднику физиономия напоминала африканскую маску. Не знаю, красавцем или уродом он был без этой краски, но барабанщиком он точно был адским. Ему бы в аду по пустым котлам стучать. Да и сама обстановка мало напоминала ту, что я вижу в своей квартире.

Свечи, факелы, костерки и плошки с горящими фитильками образовали большой круг. Я находился внутри него. Рядом со мной – еще несколько человек. Кто-то стоял, кто-то, как и я, сидел, но никто не пытался выйти из огненного кольца. Мне тоже было все равно, где находиться.

Парочка в центре круга исполняла экзотический танец. А проще говоря, избавлялась от одежды под музыку. Если можно назвать музыкой буханье барабана и заунывное подвывание вместо песни. Одежда танцоров не снималась, а срезалась узкими полосками. Похоже, этот танец исполнялся впервые, парочка только училась пользоваться холодным оружием, и тела обоих украшали царапины. Но танцоры словно не чувствовали боли и не замечали крови.

С каким-то равнодушием я отметил, что эти двое хорошо сложены, и... слегка удивился. Обычно я куда живее реагировал на красивых полуодетых азиаток. А тут смотрел, как законченный импотент на безрукую Венеру: вроде бы женщина, а совсем не хочется. Но у танцоров было другое настроение – им хотелось. Ему уж точно! Может, и мне бы захотелось, если бы об меня так терлись. Но я был одним из зрителей, и не мне досталась такая горячая партнерша. И не меня возбудили, чтобы потом оскопить.

Обычно люди после такой операции теряют сознание или воют дурным голосом. Но танцор продолжал двигаться, бессмысленно улыбаясь. Его кровь попадала на девушку и плиты пола.

Я еще подумал, что с такой раной долго не живут, но мысль появилась и лениво уползла куда-то.

Потом танцор упал, а девушка стала отрезать от его тела кусок за куском. Она протягивала их через огненную границу, и запах паленой плоти не унюхал бы только мертвый. Куски исчезали, словно кто-то забирал или поедал их. Но почему-то это тоже не вывело меня из состояния равнодушия. Казалось, я сплю и вижу глупейший сон: закончив нарезку мяса, девушка подходит к костру в центре круга, взрезает себе живот и спокойно выкладывает внутренности в огонь. Словно только там им и место. Все это она делает с идиотской улыбкой на лице, а потом и сама ложится в костер. Как в постель заждавшегося любовника.

Конечно, я понимал, что должен бы ужаснуться или хотя бы удивиться. Ведь не каждую вечеринку устраивают такое развлечение. Но мне было невыносимо скучно. Будто я давно уже умер и ничего не могло пробудить интереса к жизни. Или к смерти. Мне было все равно, где я, как попал в эту компанию и что со мной будет.

Кажется, я заснул с открытыми глазами. Или закрытыми. Не помню. Но несколько минут или часов точно выпали из моей жизни. Мои соседи по кольцу куда-то исчезли. Все, кроме одного.

Им оказалось существо, одетое и раскрашенное настолько причудливо, что я не смог определить его пол. Как не смог помешать, когда оно стало выцарапывать что-то на моей груди. Не знаю, что чувствует дерево под ножом желающего увековечить свое имя, но мне было все равно. Думаю, если бы меня свежевали заживо, я не стал бы сопротивляться. Потом уже в моей руке оказался нож, резчик по живому мясу куда-то исчез, и я увидел то, что загораживала несуразно широкая фигура.

Алтарь.

И лежащего на алтаре человека.

Я сделал шаг к нему, и царапины на груди заныли. Это было первое чувство за весь вечер. Или ночь? Казалось, еще немного – и я стану самим собой, вспомню... Но тут порезы заныли еще сильнее, я машинально коснулся их, посмотрел на ладонь и не стал вытирать кровь. Мне хотелось слизнуть ее. А еще меня тянуло к человеку на алтаре. Неотвратимо и настойчиво. Я шел и слышал, как бьется чужое сердце. И этот стук сводил меня с ума. Еще сильнее, чем стук барабана. Я хотел вернуть тишину, даже если для этого нужно кого-то убить. Слава богу, опыт есть.

Остановился у алтаря, посмотрел на клиента.

Мужчина. Лет тридцать-тридцать пять. Кожа белая. Волосы черные. Худой. Высокий. Выше меня. Одет в дорогой карнавальный костюм. Похож на благородного разбойника или обедневшего вельможу, какими их часто рисуют на обложках женских романов. Кожаная куртка распахнута, желтая рубашка разорвана и вымазана в крови. На груди – царапины. Возможно, они складывались в какое-то слово или в символ, но кровь мешала рассмотреть. Да мне и не хотелось рассматривать. От десятка царапин клиент все равно не умрет, ему потребуется моя помощь.

Пленник задергался, но освободиться не мог. Его ноги были связаны нейлоновым шнуром. Еще два шнура – на шее и поясе – не давали жертве скатиться с алтаря. К чему крепились эти шнуры, меня мало интересовало. Как не заинтересовали свободные руки пленника. Помешать они мне не смогут.

Я улыбнулся и облизал губы. «Вельможа» смотрел на меня огромными глазами. И я вдруг понял, что мне мало его убить. Захотелось попробовать на вкус. Один мой знакомый предпочитал печенку врага, другой – мозги, а мне понадобилось укусить сердце, что стучит громче барабана.

Пленник дергался, бормотал непонятное. Пришлось прижать его свободной рукой, чтобы бессмысленные трепыхания не испортили удар. Мои пальцы устроились поверх царапин, как паук в центре паутины.

И тут «граф» заорал так, будто моя ладонь обожгла его. Я невольно отдернул руку.

Пальцы стали скользкими от крови, и мне опять захотелось облизать их. На этот раз я не стал сдерживаться.

Неправда, что только вампирам нравится чужая кровь. Мне она тоже понравилась.

А потом со мной что-то стало происходить. Я еще успел удивиться, куда это делись равнодушие и спокойствие начала вечеринки, и тут нечто растворилось во мне окончательно.

Я снова стал самим собой. Крисом Тангером – выездным «консультантом» Компании.


5


Зовущая из клана Кугаров

Запахи стали резче. Звуки громче. Даже писк луукти доносился от Длинного озера. Слышно, как растет трава и распускаются цветы куавы. Тело удивительно легкое и сильное. Будто я стала луйрой и крылья только и ждут, когда я взмахну ими, поднимусь над лесом, долечу до Мий.

Зеленая Мать улыбается мне.

Все мы ее дети. Все, кто смотрит на нее, кто помнит. И кто забыл. Только отцы у нас разные. Мий любит своих детей, но чаще приходит к дочерям. Пришла она и ко мне. И лучший воин клана услышал мой Зов. Никто не стал мешать нам. Никто не остановил. Пришло мое время.

Мы бежали знакомыми местами, потом теми, где охотники бывают редко. Я легко замечала их следы.

Старые, еще с прошлого сезона. И уводила Адри все дальше и дальше.

За Мутным ручьем начинается Старый лес. Запретное место. Там ходят только чарутти. Но для Зовущей нет запрета. Я прыгаю через ручей. Адри прыгает за мной. И настороженно принюхивается. Что-то тревожит воина. А я ничего не чувствую. Будь рядом враги, я бы учуяла их первой. Нам некого бояться. А в лесу можно охотиться. И жить. Столько, сколько позволит Зеленая Мать. Не хочу, чтобы нас быстро нашли и заставили вернуться. Я слишком долго ждала. Я и черная Тон. Четырехлапая волнуется. Ей кружит голову запах самца. Она спешит, а я не пускаю ее. Тон злится. Не понимает, чего я жду. Не знает, что, разреши я ей, и все закончится очень быстро. И Адри убежит. Мы сами прогоним его. Потом он, конечно, придет и останется, как оставался с теми, кто звал его до меня. Но это будет к концу сезона. И мне станет не до игр. Мий дала мне несколько дней, и я не хочу терять их.

Адри заворчал и сразу же смолк. А я поняла, что в лесу слишком тихо. Тихо и пусто. Куда-то подевались бабочки и светящиеся жуки. Ночные птицы и звери не подают голоса. Трава не шуршит. Листья не шелестят. Все замерло. Притаилось. Затихло, как перед дождем. Плохая примета. Очень плохая. И место неудачное. Высокие деревья, колючие кусты – они укроют от врага, но от дождя спасти не смогут.

В воздухе уже пахнет водой. Как возле реки или озера. Но озера в Старом лесу нет. Только ручьи. Редкие и мелкие. И они не пахнут смертью.

Адри посмотрел на меня. Молча. А чего говорить? И так все ясно: нам нужно укрытие. Пещера. Или большое дупло. Или старая куава. Ее листья спасут от любого дождя. Это знают все. Даже сосунки, еще не принятые в клан.

Рядом укрытия нет, и Адри забрался на дерево. Быстро и красиво, как умеет только он. А я стою внизу и смотрю. Мне нравится смотреть на него. Когда он не видит, не хвастается. Под черной шкурой бугрятся мускулы, и тело летит с ветки на ветку. Все выше и выше. Кажется, что сама Мий позвала его и Адри спешит к ней, забыв обо мне.

Нет, не забыл!

Остановился на верхних ветках. Они гнутся, но держат. Осмотрелся. Потом быстро спустился, и мы побежали. Адри впереди, я за ним. Я не спрашивала, куда мы бежим. Адри нашел укрытие, и мы помчались к нему со всех ног. Ног и лап. А дождь шелестит по листьям. Все громче и ближе.

Мы не успели.


6


Крис Тангер. Выездной консультант

Какой-то человек дергался и кричал, вцепившись в мою руку. В правую. Ну, это я еще мог понять: в ней я держу нож. Но с левой рукой происходит что-то странное. С той, что я прижал к груди незнакомца.

Кожу ладони слегка покалывает, а от запястья до плеча поднимается волна тепла. Приятно, хоть и непривычно. Да еще волоски на левой шевелятся и потрескивают. Как перед грозой.

А невнятно бубнящий голос, что чудился мне весь вечер, стал громким и отчетливым. Словно телевизор за стеной включили на полную мощность.

«...шишь меня? Крис, ты слышишь меня? Крис...»

– Слышу, – ответил я почему-то вслух. И руку с незнакомца убрал. Ну, это ясно почему.

«Тогда беги, пока можешь! Гостей здесь едят. Но сначала они развлекают хозяев...»

– Знаю.

Сам понял. Без подсказки Хранителя. Так что ничего нового он мне не сообщил. Спасибо, хоть разбудил раньше, чем я стал десертом для веселых хозяев.

Теперь я не только слышал, но и видел. За огненной границей располагались зрители. Несколько десятков. Мужчины, женщины, дети. Или карлики. Одежда и раскраска соответствуют моменту. Как у тощего барабанщика, что лупит по натянутой коже. Нет на него учителя музыки! Все зрители что-то пьют, болтают, переходят с места на место или лежат. Обычные люди, каких полно в любом городе, если не думать, что они жуют. И скольких уже сжевали.

Какой бы дрянью меня ни накачали, похоже, ее действие закончилось. И мне стало не все равно, как и когда закончится моя жизнь. Меньше всего хотелось, чтобы это случилось в чьем-то брюхе.

Незнакомец по-прежнему удерживал мою руку, хоть я и не пытался убить его. Пока не пытался. Не противник он мне – такой же гость, как и я. А вот двое, что подходили с разных сторон, – это уже серьезнее. У каждого палка с крюком, похожая на багор. До блеска отполированная рукоять. Кажется, этим оружием часто пользуются.

Разбираться, гости передо мной или хозяева, не было времени. Да и повышенное любопытство иногда вредит здоровью.

Противники приближались, и мне понадобилась вторая рука. Срочно. Но незнакомец вцепился в нее мертвой хваткой. И разговаривать с ним бесполезно. Нужно время, чтобы он успокоился и стал слышать меня, но времени как раз и не осталось.

– Извини, приятель...

Удар быстро успокоил незнакомца, но мою руку он так и не освободил.

– Ну, если ты и спать без меня не можешь, то это точно любовь.

Сказал гадость и почувствовал себя живым!

Перерезал шнуры на спящем красавце. Это быстрее, чем пальцы ему ломать. Знал я и тех, кто думал по-другому. Мир их праху.

– Значит, пойдем вместе.

Незнакомец не возражал. И еще пару часов возражать не будет. К счастью, он весил намного меньше, чем я думал. Килограммов на тридцать меньше. А при его росте и комплекции – это уже патология. Но не мне сейчас жаловаться. Устроил легкий груз на плече и пошел вперед.

Казалось, я выбрал самое неудобное место для прорыва: через алтарь, барабан и барабанщика. Но за ними было меньше всего зрителей. Когда под ногами путаются аборигены, это здорово уменьшает скорость передвижения.

Крючконосцам пришлось разделиться. Пока один обегал алтарь, второй поймал мой нож. Горлом. И настолько удивился, что не сразу упал. А я успел вернуть оружие. Оставшийся противник оказался назойливым, но не очень умным. Бросил в меня багор, промахнулся с трех шагов и пошел с голыми руками. Конечно, мужик он здоровый, но обниматься с ним я не стал. Справился ножом. На расстоянии. Только самоубийца близко подойдет к такому амбалу.

Здоровяк удачно упал, и мне не пришлось прыгать через огонь. А бежать по телу в костре так же просто, как по бревну над рекой.

«Если не можешь от чего-то избавиться – используй это».

Любимая присказка моего сержанта, который мог вбить немного ума даже в самого тупого новобранца.

Я нашел применение тому, кто держал мою руку. Вряд ли я единственный, кто умеет здесь бросать ножи, так что соня стал неплохим щитом, чтобы прикрыть мне спину.

А «музыканта» я пнул на прощание. В голову.

Я прорвался. И испортил зрителям весь кайф. За мной бросились все, кто еще мог передвигаться. Сталкиваясь, мешая друг другу, падая и ругаясь. Эта неразбериха очень помогла мне. Я успел к ближайшему выходу раньше остальных бегунов.

Темные коридоры, слабо освещенные помещения, опять коридоры. Некоторые выглядели так, будто не люди строили их.

Я знал, что бегу под землей, но в подвалах какого-то замка или в легендарных катакомбах, разбираться не стал. Важнее было уйти от погони. Двое бродяг, что попались навстречу, не смогли остановить меня. Даже не пытались. Не в том они были состоянии, чтобы пытаться. Второй вообще разговаривал со своим ножом и зачем-то целовал его. Нож я забрал. А вот прятать тела было некогда.

Я не думал. Действовал. Привычно, на уровне инстинкта. Сначала спастись. Потом разобраться. Тело справлялось с заданной нагрузкой, но в туннелях темп пришлось снизить. Налететь на засаду или подвернуть ногу было бы глупо.

Звуки привычно разделялись на безопасные и угрожающие. Свернул туда, где слышался шум воды. Неясные голоса впереди, и я остановился. Преследователи прошли мимо. Слепили друг друга фонарями, и скрыться от них было нетрудно. В этих подземельях взвод спрятать можно, и хозяева ничего не заметят. Решил пристроиться за поисковой группой и... столкнулся с отставшим. Почти наступил на него. Это стало большим сюрпризом для нас обоих.

Мальчишка задержался завязать шнурок и вдруг поймал того, за кем все гонятся. Поймал сам, как герой. А если не поймал еще, то сейчас... включить фонарь, поднять пистолет...

Эти мысли легко читались на грязной, поцарапанной физиономии. Уже и самодовольная ухмылка стала расползаться по ней.

«Самый опасный враг всегда выглядит неопасным».

Еще одна поговорка моего сержанта. Но мальчишка никогда не слышал ее и уже не услышит.

Я выглядел неопасным: щурился от яркого света, гнулся под тяжестью незнакомца и дышал так, будто вот-вот свалюсь с инфарктом. Мальчишка видел мою правую руку и думать забыл о левой. Как все правши. Откуда дурашке знать, что я левша, а в армии и правую натренировал.

Мальчишка очень удивился перед смертью. Но закричать не смог. Трудно это с перерезанным горлом. А вот выстрелить...

Дьявольщина! Бывают случаи, когда человеку не обойтись без двух рук!

Паршивец не попал в меня, но шуму наделал.

Иногда мне кажется, что любой город можно взять во время карнавала. Никто и внимания на стрельбу не обратит. Но это наверху. Там буханье фейерверка перекроет и минометный залп. А вот внизу одного выстрела хватило, чтобы поднять тревогу. И направление указать.

Топот погони сразу стал ближе.

Я рванул к реке, молясь, чтоб по пути не оказалось решетки. В лучшем случае меня пристрелят возле нее. Конечно, я тоже могу прихватить кого-то с собой, но играть в меткого стрелка не было настроения, у меня только пять патронов.

Нырнул в узкий темный коридор, слыша вопли за спиной. Кажется, преследователей стало больше, а крики – злее. Значит, выход уже рядом. Я еще прибавил, не опасаясь острых углов и крутых ступенек. Пару лишних царапин я переживу. И... ворвался в огромное темное помещение.

Эхо шагов и голосов заметалось среди невидимых стен. Звуки стали дробиться, искажаться, сбивать с толку. Рокот воды оглушал...

Вот она, река! Я почти оторвался...

Не сразу понял, что поверхность подо мной слегка пружинит.

«Мост!»

От одной этой мысли у меня перехватило дыхание и к горлу подкатила тошнота.

Но, прежде чем я остановился, нога провалилась в пустоту.

В другое время я бы сохранил равновесие, но с грузом на плече...

Я ухнул в темноту.

Полет был недолгим. Вода сомкнулась над головой. Ноги я себе не сломал. Вообще не достал до дна!

Течение подхватило меня и поволокло, не давая всплыть, вздохнуть. Я до хруста стиснул зубы.

Подводный заплыв оказался долгим. Легкие стали гореть без воздуха. Перед глазами появились звезды и круги таких расцветок, каких я никогда не видел.

Расстаться с незнакомцем мне не удалось, хоть я и не удерживал его больше. Только он держался за меня. Да еще наши тела переплелись. И был реальный шанс застрять в узком русле. К счастью, не встретилось ни одного по-настоящему узкого места. Но небольшой водопад почти вышиб из меня дух.

Жив мой попутчик или захлебнулся, об этом я не думал. Мысли не посещают головы, которыми стучат об камни. А мертвецов я давно перестал бояться.

Еще один водопад, и меня с размаху приложило к наклонной поверхности. Пальцы наткнулись на поручень, и машинально сжались.

Я вывернулся из потока, ухватился второй рукой. Ни вес чужого тела, ни напор воды не остановили меня. Я их просто не заметил. Что-то надо мной было чуть светлее окружающей темноты. И оно тянуло, притягивало меня.


7


Охотник из клана Кугаров

Я спал и видел сон. Непонятный, странный.

Я захотел проснуться.

И проснулся.

Утром.


И кто только сказал, что утро бывает добрым? Вот ночь – это да! Ночь – это самое лучшее время. Время охоты.

Я охочусь. Впереди дичь. Бежит, боится. Я догоняю ее. Вкусная добыча. Поел. И побежал дальше.

Кусты. Звериная тропа. И еще одна дичь. Стоит на месте. Боится, но не бежит. Охотится.

На кого охотится? Не вижу.

У дичи-охотника только две ноги. А в руках – палка. В палке смерть. Для кого смерть?

Для меня! Моя дичь охотится на меня!

Непр-р-равильно!!!

Смерть вылетает из палки. Кусает меня за бок. Злая оса. Злее железной.

Непр-р-р-равильно! Больно!

В палке есть еще осы. Не дать им вылететь. Пусть спят.

Прыжок. Удар.

Больше нет охотника. Только дичь. Мертвая дичь. Добыча. А добычу надо съесть. Не хочется, но надо. Так пр-равильно.

Теперь домой. В логово. Пора. И лапа болит. Начинается дождь. Дождь хорошо. Смоет следы.

Собака. Боится. Скулит. Они все боятся. А зарычишь – прячутся.

Дом. Логово. Высоко. Мокро. И лапа соскальзывает. Больная. Срываюсь. Еще прыжок. Трудно допрыгнуть. Надо. Допрыгнул.

Я внутри. Дождь все сильнее. Хорошо в логове. Сухо. Тепло. Нет злых ос. Можно спать. Сплю...


Странный сон мне приснился. Странный и неправильный. Я вырывался из него, как из сети Ловчих. Вырывался и вырвался.

Я проснулся.

Утром.


И кто это сказал, что утро бывает добрым? Вот ночь – это да! Ночью снятся сны. Разные. Интересные. А утром надо просыпаться, выключать настырный будильник. Собираться на работу. Завтракать...

Ненавижу!

Просыпаться, собираться, завтракать. Я никогда не завтракаю. Просто кусок в горло не лезет. Утром я еще сплю. Поднимаюсь – и сплю. Собираюсь – и сплю. Еду на работу – и тоже еще сплю. Только за час до обеда я превращаюсь в человека. И просыпаюсь.

Не люблю просыпаться рано утром. Организм у меня такой. А если за окном дождь, то...

Стоп! За каким окном?! Дождь прямо здесь, в комнате! Стучит по подоконнику, заливается в распахнутое окно. И какой это умник не закрыл его на ночь?

Я, что ли? Да быть того не может!

А капли шлепают по полу: «может, может...»

Выбираюсь из-под одеяла, закрываю окно. Холодно. Противно.

Ну еще бы не холодно. Я голый, а под ногами мокрый ковер. Интересно, и куда это я одежду дел?

А вот она, кучей на ковре. А трусы с майкой где?

Ничего себе!

И кто это порвал их в клочья? Н-да, бельишко придется заменить.

Кажется, совсем немного выпил вчера, а чего-то натворил: бок болит. Что там у меня? Не видно. Где тут зеркало?..

Ну и дела!

Это что же у меня над лопаткой? На синяк не похоже. Ссадина. И большая. Чем же это меня? И кто?

Стою перед зеркалом, вижу в нем голого мужика и усмехаюсь. Это я сегодняшний сон вспомнил. И того придурка, что стрелял в меня серебряной пулей. Хотя почему в меня? Это же не я был, а вовкулак какой-то. Или как их там правильно называют?.. А потом увидел в зеркале ковер и перестал усмехаться.

Измазанный ковер. Кто-то прошелся по нему грязными лапами. Наследил. А следы как от большой собаки. Но у меня нет собаки. И никогда не было. И кошки нет. Не живут у меня долго кошки. А вот следы есть. От окна и до зеркала. И на зеркале след. Длинная полоса бурого цвета.

Царапаю пальцем, зачем-то облизываю его.

Во рту солоноватый привкус, в ушах звон, в глазах темнеет. Темно.

Да что это со мной?!

Нет уже ничего. Все проходит. В ушах не звенит. Стали громче звуки. Запахи резче. И в глазах светлеет. Вот и опять могу видеть.

Здоровенная псина скалится из зеркала.

Кто такая? Откуда взялась?! А где же я?

Хочу обернуться, и зверюга в зеркале дергает башкой. Потом садится, скулит.

Мне страшно... внутри зверя, а ему страшно снаружи. Сейчас не его время. Мое. В это время я обычно встаю и собираюсь на работу. Обычно. Но сегодня все не так. Сегодня я встал раньше. И сам. Обычно меня будит мама. Мне всегда не хватает будильника. Нужен еще ее голос.

Шаги за дверью. Идет мама.

Нет! Только не сейчас!

Зверь в зеркале шевелит ушами, прислушивается.

Дверная ручка поворачивается.

И зверюга скалится.

Дверь начинает открываться. Медленно. Тихо. Мама всегда заходит тихо. Чтобы не испугать «деточку».

Зверь подобрался для прыжка. А я пытаюсь вырваться из лохматой шкуры. Удержать зверя, загнать внутрь.

Дверь открывается.

Пытаюсь...

Открылась.

– Доброе утро, сы...

Прыжок!

...и мой зверь падает, сбитый тяжелой лапой.

В голове звенит. С трудом отрываю ее от ковра.

– Нужно раньше ложиться, сынок.

Надо мной стоит мама, грустно улыбается. Ладони сложены на животе и спрятаны под фартук. А серые волоски на руках быстро истончаются и светлеют.

– Мама, мне это снится? Или...


Я рвался из сна, как из собственной шкуры. И вырвался. В темноту. Горло болело, будто я кричал во сне или пытался измениться. Измениться в ошейнике. И бок болел. Левый. Царапнул о шип решетки.

Решетка. Камень. Вонь хостов и запах пленников. Все знакомо. Я проснулся. Истинно говорил наставник: нельзя спать ночью. Самые страшные сны приходят в темноте. Неправильные. Один раз только сказал. Перед Испытанием. Я не поверил. Не бывает неправильных снов. Сон или есть, или его нет. Совсем глупый тогда я был. Наставник знал, что говорил.

Нельзя спать ночью. Когда Санут гуляет по небу. Украдет он твою душу, подарит тени, и станешь жить на стене, как наставник наставника.

Хорошо, что эта ночь прошла. И я проснулся в своей шкуре. Скоро приведут последних пленников и принесут еду. Жаль только, что хосты ее приносят. А от их вони хоть нос закрывай.

Но лучше уж хостов видеть, чем такой сон. Чтобы кугар стал собакой... Страшнее только Чаша Крови. Хорошо, что сны быстро забываются. А непонятные сны – еще быстрее. Непонятный это был сон. И чужой. Совсем чужой. Не для меня.


8


Крис Тангер. Выездной консультант

В глазах было темно, и кровь бухала в висках. Как размалеванный барабанщик по своему барабану. Далеко он теперь. По ту сторону подземной реки. Мертвый барабанщик на умолкшем инструменте. Я слишком люблю музыку, чтобы простить издевательство над ней. И ненавижу, когда меня хватают за ноги. Жалость иногда опаснее ножа. Пожалеешь, и тебе воткнут его в спину. Как Курту. Или перережут глотку. Как Джефу. И еще троим. Одна маленькая вьетнамская шлюха. Которую пожалели. Потом приходится возвращаться одному. И терпеть, когда на тебя смотрят как на выродка. Не потому, что один. А потому, что ВЫШЕЛ. Выжил там, где остальные загнулись. Давно это было. Давно и далеко. Еще до Компании.

Я жадно глотаю воздух. Такой свежий и ароматный, что им можно воскрешать мертвых. Или память о них. Несколько вдохов-выдохов, и вспоминаю о настоящем. То, что случилось в последние часы, не назовешь приключением. Я не люблю их даже по телевизору. Тем более когда они случаются со мной. И если на всех карнавалах так веселятся, не удивительно, что столько людей потом пропадает без вести. Заняться бы этими любителями здоровой пищи... Но это не мое дело. Пока. Вот вернусь, доложу, а там... Вряд ли шеф откажет. Будь его воля, он бы всех вегетарианцами сделал.

Но шеф далеко, и мечтать о докладе рано. А вот осмотреться самое время. Осторожно, чтобы не подставиться луне.

Сомнительно, что за мной наблюдают, но рисковать не стоит. Вычислили же меня как-то в городе. Или это опять случайность? И всех одиночек в том переулке «приглашали» на вечеринку? Не знаю. И пока не узнаю, будем считать, что я на охоте. И охотятся на меня.

Осматриваюсь.

Темно. Ни вспышек фейерверка, ни огней города. Тихо. Как ночью на кладбище. Не ожидал, что меня унесет за город. Не думал, что могу столько барахтаться в потоке. Похоже, я выплыл в незнакомом месте.

Озеро или широкая река. Высокая постройка, похожая на водонапорную башню. Ни того, ни другого на окраине не должно быть. Конечно, я не знаток местных достопримечательностей, но в карту перед поездкой заглянуть успел. А память меня никогда не подводила. Незнакомое место, как ни крути. И по звездам сориентироваться не получилось. Небо выглядело так, будто его украсил пьяный ангел. Звезд, как огней на новогодней елке, и каждая с персик величиной. Протяни руку и срывай.

Трудно долго смотреть на такое. Еще труднее поверить, что это не бред.

Вдруг у меня очередной глюк? И я все еще сижу в огненном кольце и сплю с открытыми глазами. Хозяева так щедро угостили наркотой, что сон не отличишь от реальности.

К счастью, я не любитель астрономии, да и мост заинтересовал меня куда больше. Лежит почти на воде. Легкая волна – и его зальет. А материал... я могу отличить металл от дерева или пластика, но тут ощущение такое, будто под пальцами что-то живое. И еще одна странность – теплая вода. И это после недели холодных дождей. Но раздумывать над этой странностью не стал, вспомнил о незнакомце, что висит на руке мертвым грузом.

На берег я выбрался по мосту. Плыть не мог, а вот ползать еще не разучился. Не хотелось облегчать жизнь снайперу. Даже если его нет, идти во весь рост не казалось мне хорошей идеей. До берега метров сто; ничего с моим брюхом не сделалось – дополз.

Природы я не боюсь, ни дикой, ни окультуренной. Некоторым трудно работать за городом: небольшой парк кажется им джунглями. А мне все равно. Может, поэтому шеф и терпит мои причуды.

В армии я узнал, что несколько дней в джунглях сильно меняют человека: один до конца жизни боится и ненавидит лес, а со вторым все наоборот. Я отношусь ко вторым. Иногда выжить в лесу или в пустыне легче, чем в городе. А уж о безопасности и говорить не стоит. И там, и тут каждый сам за себя. И командой работать приходилось. Но чем меньше группа, тем меньше проблем. Идеально, когда в команде двое и один напоминает ходячий груз. Мне достался почти идеальный вариант – напарник не спорил со мной, но его приходилось нести.

Нашел удобное место – валуны в полчеловеческого роста, колючий кустарник, – с наскоку не взять, и незаметно подобраться трудно. Мне нужно было время, чтобы расстаться с попутчиком. И не требовались свидетели. Когда-то каторжникам на ногу цепляли ядро. Мне повезло больше: за мое запястье держался мертвец. Или утопленник – один черт! И разгуливать с таким грузом не самое веселое занятие. И не самое безопасное. Вот я и хотел побыстрее освободиться, а уже потом любоваться звездами и пейзажем.

Привычно проверил пульс на шее мертвеца и с удивлением понял, что мой «утопленник» еще живой. А это многое меняло. Неизвестно только, в лучшую ли сторону. Ломать попутчику пальцы я не стал. Не было крайней необходимости. Да и с двумя руками он может быть полезнее.

Свобода далась нелегко. Пришлось отогревать и разминать кисть незнакомца. Разжать его хватку оказалось труднее, чем снимать наручники.

Потом я возвращал подвижность своей руке, а заодно пытался понять, какой национальности мой спящий «друг», который не носит с собой документов. Вода смыла грим, а с тем, что осталось на лице, он родился. Но слишком уж экзотическим было это лицо. Не часто увидишь такое совершенство. Дело вряд ли обошлось без пластической хирургии. Лицо будто вырезано из белоснежного мрамора гениальным мастером. Тонкий нос, высокие скулы, слегка восточный разрез глаз. Брови как взмахнувшая крыльями птица...

Но статуи не умеют открывать глаза.

Конечно, я не ожидал, что незнакомец тут же поблагодарит меня за спасение. Но увидеть ужас на его лице, признаться, тоже не ожидал. Ужас и отвращение. Как у одного моего знакомого, который умял тарелку жаркого, а потом понял, из кого оно приготовлено. Ну, это дела прошлые. Тот псих и его сумасшедшая сестричка никогда не были моими друзьями. Скорее уж наоборот. А случайному попутчику, этому азиату европейского происхождения, я ничего плохого не сделал. Пока. Но у него, похоже, уже возникла на меня аллергия.

А я еще думал, предлагать ему совместную прогулку или нет. Одному все же спокойнее. Но когда он стал собирать одежду на груди, а обрывки все выскальзывали из непослушных пальцев... Это так напомнило трепыхания жертвы на алтаре, что я попятился. Еще немного, и я убил бы его. Без приказа. Просто так. Чтоб не трепыхался.

Не знаю, каким стало мое лицо, но незнакомец замер и постарался не дышать. Вот только ужас с лица стереть позабыл.

Так, на четвереньках, я и выбрался из кустов. А уже потом сообразил, какая «чудная» ночь была у нас обоих. После нее не мешало бы показаться психиатру. А то нервы ни к черту. Как у истерички в полнолуние.

Машинально поднял голову и... забыл обо всем.

Огромная оранжевая луна выглянула из-за высокого строения. Мрачного и темного. Что так же похоже на водонапорную башню, как боевой тесак на перочинный ножик. Задерживаться возле архитектурного памятника у меня не было ни малейшего желания. И чем дальше я отходил от него, тем лучше себя чувствовал.

Бежать по дороге было удобно. Удивляло только отсутствие машин. Я бежал почти час и не увидел ни одной. За это время успел припомнить все события прошлого вечера. Спокойно, без эмоций, как на докладе у шефа.

Я мог объяснить все, даже секту каннибалов. Единственной необъяснимой вещью оставалась луна. Слишком яркая, слишком большая, и уж точно не в той фазе. Приказ я получил на новолуние. Сутки в дороге, день в городе, а луна вдруг стала круглой.

Где я умудрился потерять почти две недели?

Или я сошел с ума, или весь мир катится в тартарары. И неизвестно, что лучше: пускать слюни в психушке или дожить до конца света. Оба варианта мне не нравились.

«Есть еще третий...»

Сначала я услышал зевок, а потом голос в своей голове.

– Хранитель?..

Обычно я говорю с ним не раскрывая рта, но иногда забываюсь и шепчу.

«А ты ждал кого-то другого?»

Мой собеседник изволил проснуться и теперь язвил. Всё как всегда. За два года я научился отличать его мысли от своих. Психиатр определил бы этот случай как раздвоение личности. Если бы узнал, конечно. Мне не светит попасть в комнату с мягкими стенами и надеть смирительную рубашку.

«Какое мудрое решение! Какая забота о себе, любимом! Это что, издержки профессии?»

Не люблю, когда насмехаются над моей профессией. Хранитель знает это, но продолжает шутить. А помешать ему я пока не могу.

«Ладно, старик, что ты говорил о третьем варианте?»

«О третьем? Скажу. Но хотелось бы увидеть луну. Чтоб уж наверняка».

Я выполнил его просьбу – сошел с дороги, оглянулся.

Холмистая местность без единого жилого строения. Чахлые растения, похожие на птичьи скелеты или пальцы кораллов. И над всем этим – ярко-оранжевая луна. Еще одна, зеленая и поменьше, висела между двух холмов. Как кулон на женской груди. Не знаю, почему я не заметил эту луну раньше. Но вид двух лун так подействовал на меня, что я смотрел на них уже сидя.

«Тебя все еще интересует третий вариант?»

«Что? – В голове не осталось ни одной моей мысли. И вопрос Хранителя не мог заполнить гулкую пустоту. – А-а-а... интересует, конечно».

«Это не твой мир».

«Да? Почему-то я так и подумал».

«О великий мыслитель! А может, ты знаешь, где мы находимся?»

«Нет. Но узнаю, если ты не можешь».

«Кто тебе сказал, что не могу? Я еще не забыл, как выглядят луны моего мира».

«Ты уверен?»

«Насчет памяти?»

«Насчет лун».

Беседа с Хранителем требует невероятного терпения.

«Абсолютно. Та, что наверху, – Санут. Зеленая – Мий. Есть еще Рата, но ее увидишь не каждую ночь. Ты все-таки доставил меня куда нужно, хоть и не очень торопился».

«Я очень привязчивый».

Легкая щекотка внутри черепа – собеседник изволит смеяться.

А вот мне не до смеха. Все-таки не каждый день я попадаю в чужой мир. Не предлагают почему-то в турагентствах. Хоть фантасты в каждой второй книге мусолят эту тему. А Мод нравилось такое читать. Потом еще и мне рассказывать. Интересно, что бы она сказала... Стоп! Проехали.

Значит, я попал в другой мир. Допустим.

Бред, конечно, но это объясняет все: и чужие луны, и незнакомую местность, и непривычно пустую дорогу... По крайней мере, я не сошел с ума. Уже хорошо.

«Еще бы. С сумасшедшими столько хлопот».

Спорить с Хранителем я не стал – себе дороже. Да и время не самое подходящее. Хотя со временем могут возникнуть проблемы. Свободного времени у меня почти не было. Никогда. И вдруг мне стало некуда спешить. Проблема... Но пусть она будет самой большой моей проблемой! А вот незнакомцу не позавидуешь. Ему никто не скажет, что две луны – это не глюки... Кстати, о незнакомце...

– Старик, хочешь перебраться в другое тело?

«В какое?»

Я опять забыл, что Хранитель слышит мои мысли.

«Тот красавчик на алтаре... помнишь? Я притащил его сюда».

«Повезло ему. Вернулся домой».

Ну надо же! Получается, это мир моего попутчика. Придется и это принять. Не мир, а гостиница какая-то: хочу – живу, надоело – ушел. Можно налегке, а можно и со своим телом. Кстати, о теле...

Но спросить не успел. Хранитель буркнул «нет!» и собрался отключиться.

– Подожди! А почему «нет»?

«Потому, что это нортор».

Объяснение для особо одаренных. То есть не для меня.

– Ты его знаешь?

«Лично его – нет. Но с расой встречался».

Ответ явно отдавал холодком.

– Значит, не хочешь, – догадался я.

Усталый голос, как у терпеливого папаши, что объясняет пятилетнему сыну, почему большую яхту нельзя купить и пускать в домашнем бассейне.

«Только в крайнем случае. Лучше уж терпеть неудобства, чем пользоваться телом нортора».

Я не маленький мальчик, которого можно отвлечь воздушной кукурузой, а Хранитель – не мой папочка. И ему грех жаловаться на неудобства. Это я едва не свихнулся, когда обнаружил соседа в своей черепушке.

«А тебя там вообще не должно было быть. Ты же ушел в Вечность и оставил тело мне».

Как же, как же, ушел я... Для кого вечность, а кого взяли и реанимировали.

Когда-то этот анекдот казался мне очень смешным. Ну еще бы: сидят души в раю, амброзией с нектаром лакомятся. Все тихо, спокойно. И вдруг прилетает еще душа, выхватывает у кого-то ложку и начинает быстро жевать. Этот «кто-то» удивляется: к чему, мол, такая спешка? Ведь впереди у всех целая вечность! А торопыга отвечает: одному, мол, вечность, а другого через пять минут реанимируют.

Хороший анекдот, но после аварии я не смеялся над ним. Когда возвращаешься к своему телу, а на него кто-то предъявляет права – это уже не смешно. В мире столько бесхозных тел, а Хранителю понадобилось мое!

«Мы уже столько раз говорили об этом. У меня не было выбора».

Собеседник вздохнул бы, если б мог. Но он не может. Пока.

– Теперь выбор есть, – сказал я вслух.

Хотелось избавиться от назойливого соседа.

«Только в крайнем случае, – повторил Хранитель. – Неподходящее тело».

– Почему?

«Плохо переносит солнце».

– Красавчик не любит солнце? Тогда понятно, почему он такой бледный.

«Солнце не любит норторов. Так что придется искать другое тело. Получше».

– Насколько лучше?

Уточнение совсем не лишнее. А то запросы у Хранителя те еще.

«Не хуже твоего!»

Ни силой, ни здоровьем меня Бог не обидел. Да и женщины уродом не считают.

– Старик, а ты от скромности не умрешь. Может, это тело оставить тебе, а самому пойти погулять?

«Иногда в твою голову забредают и разумные мысли. Жаль, что так редко».

– Это была шутка, старик!

«Я тоже пошутил».

– Я еще доберусь до тебя, когда ты обзаведешься собственным телом!

Такое обещание я давал почти каждый день. Но пока не мог его выполнить.

«Жду не дождусь!»

Наверное, со стороны это выглядело смешно: сидит человек на обочине и разговаривает сам с собой. Спорит, чтобы скучно не было. Только-только морду себе не бьет. Но никого не нашлось посмеяться надо мной. Повезло кому-то.


9


Зовущая из клана Кугаров

Добежали до поляны с огромными деревьями, и тут дождь прекратился. А мы остались живы. И укрытие нам не понадобилось. Дождь испугался и повернул обратно. Мне тоже стало страшно. Вот только вернуться мы не могли. Нужно ждать, пока солнце не убьет воду на листьях.

Не знаю, куда Адри бежал, но остановились мы в нехорошем месте. Деревья в Старом лесу только притворялись деревьями. Как танура – сухой корягой. Такой удобной, что хочется посидеть на ней. А потом в траве находят кости птиц и мелких зверьков. На больших танура не охотится, но сидеть потом долго не сможешь. То, что притворялось деревьями, было высоким, толстым и очень старым. Может, и не деревья то были, а древние, самые первые т'анги, что умели становиться кустом, облаком или зверем. Любым. Они первые дети Зеленой Матери. И у всех их был один отец, Санут. А мы уже пошли от них, от первых. Мы не умеем так, как они, – облаком, кустом, деревом. Только зверем. Одним. И таких больших деревьев не бывает. Даже старая куава у дома чарутти кажется теперь тонким деревцем. А ведь под ее ветками можно усадить весь клан.

Адри недовольно ворчит: опять я стою и думаю не о том. В Старом лесу пахло смертью. Старой и страшной. Под молодыми листьями деревья прятали шрамы. Старые и страшные. Как у вожака пуата, чью шкуру трудно пробить копьем. Все соперники, которых он одолел, оставили свой след на ней. И те, кто охотился на его детенышей, тоже оставили. У сосунков-пуатов мягкая шкурка и вкусное мясо. А у вожака и его самок – острые рога и крепкие копыта. Опасный противник даже для т'анга.

Пока я вспоминаю охоту и облизываюсь, Адри переходит от дерева к дереву. Принюхивается, тихо порыкивает. Не нравится ему эта поляна. Очень не нравится. А потом он стал меняться. Не захотел Четырехлапый идти дальше. Камней испугался.

Я подошла ближе и поняла: не камней испугался Адри, а того, чем были камни раньше. Этого все боятся, даже Повелители. Так чарутти говорит. Если развалили все Башни и Мосты, значит, боятся. Да еще прокляли развалины, чтобы никто не подходил. А мы вот взяли и подошли. Подбежали даже. От смерти спасались, а в проклятое место попали. Здесь всё не так. Все не правильно.

Круглая поляна. Совсем круглая, как луна над головой. И деревья уже не притворяются деревьями. Каменные они. И кора, и ветки. А листьев нет. Только одно дерево с листьями. На самом краю поляны стоит. Половина живая, половина из камня. Та, что на развалины смотрит, та и окаменела. Может, нельзя живым на них смотреть – каменеют? Сразу. Или к утру. Мы-то сразу не окаменели. Но до утра еще дожить надо.

Но сначала уйти с поляны. От развалин и тени Моста. Это я потом поняла, что от Моста только тень осталась. А когда впервые увидела, чуть не обмочилась, как слепой сосунок. Огромный овраг, а через него черный Мост. О таком и подумать страшно. Смотреть еще страшнее.

Смотришь, а он что-то шепчет, зовет. Хорошо, Адри подошел и за руку меня взял.

Не слышала я его. Адри говорил со мной, а я на овраг уставилась. Вот и пришлось – за руку. Без разрешения. И что я там увидела, непонятно. Ничего нет, а я смотрю.

Так Адри говорил и за руку держался. И в глаза заглядывал. Ждал чего-то.

Оглянулась. И правда, ничего нет. Почудился Мост. Приснился. Или проклятье на меня уже подействовало? Так и ушла с поляны. Даже рычать не стала. Будто меня каждый день за руку водят.

Плохое я время выбрала, неудачное. Надо было свернуться в клубок да из норы не высовываться. До утра. А мне погулять захотелось. Вот и погуляли. От развалин и до самой Дороги. А ее даже Проклятие не берет. Говорят, Учителя Хранителей строили эту Дорогу. И часть силы своей вложили. Чтобы служила до скончания Мира. Повелители так не могут. Ни построить, ни разрушить. Вот и прокляли тех, кто ходить по ней будет, смотреть.

Слышала я о Дороге, а видеть не приходилось. Чарутти не разрешала. Мол, опасное место. А что в нем опасного? Трава, равнина и Дорога. Пошире поляны будет. Камни плоские и гладкие. Тесно прижались друг к другу. И ничего не растет между ними. Светлая каменная полоса эта Дорога, только и всего. Выползает из леса и тянется до края неба. И чего тут бояться?

Адри опять стал Четырехлапым. Не чует он опасности. И я не чую. Может, потому и не чую, что ветер в лицо. И обманщик Санут появился. Морочит голову, подмигивает желтым глазом. Мол, нет ничего опасного, идите дальше.

Вот мы и пошли.

Прямо в сеть.


10


Крис Тангер. Выездной консультант

За два года человек ко многому может привыкнуть. Может даже привыкнуть жить. Хотя больше нет смысла и желания это делать.

Воспоминания пришли неожиданно и, как всегда, не торопились уходить. Река, мост, незнакомец, что так и не стал моим попутчиком, – всё это осталось в прошлом. Пока еще совсем недалеком.

На рассвете я сошел с дороги и сделал небольшой привал. Холмистая необитаемая местность, пустынная дорога – все казалось слишком тихим и спокойным, чтобы я смог поверить этой идиллии. Не хватало только таблички: «Проверено – мин нет. С дороги не сходить!» И сгоревших машин на обочине не было, чтоб я почувствовал себя как на войне.

Выбрал подходящее место и провел несколько часов, наблюдая за дорогой. Это не принесло новой информации, но, по крайней мере, я отдохнул и был готов к новому переходу. Куда-то эта дорога вела. И Хранитель мог знать об этом, но не спешил делиться информацией.

Я давно уже называл своего невидимого попутчика Хранителем. По его просьбе, а не по собственному извращенному вкусу. Почему бы не сделать кому-то приятное, если мне это ничего не стоит?

Вспомнилась и наша первая встреча. Считать ее загробной я не могу. Из-за отсутствия гроба. Тогда, наверное, заочной или ЗАпредельной. Ведь я в тот момент был за пределами своего тела. И откуда-то сверху наблюдал, как группа врачей пытается оживить его. А какой-то наглец подбирается к моему телу, как угонщик к чужому автомобилю. И никто не обращает внимания на «угонщика»! Или не замечает его. Никто не собирается мешать...

Больше всего меня разозлила его наглость. Хотя бы подождал, пока я отойду подальше... И когда разряд тока отшвырнул наглеца от тела, я рванулся в атаку. В демонов я не верил и не верю. Подарить свое тело чужаку, а самому отправиться в рай или в ад (в которые я тоже не верю) – не дождется! С таким же успехом мое тело могло остаться и на дне озера.

Трудно передать, что я испытал, столкнувшись с захватчиком. Будто врезался в бетонную стену. И получил весь комплект галлюцинаций, какой полагается при сотрясении мозга. Хотя ни тела, ни мозга у меня тогда не было. Пока я приходил в себя, чужак ускользнул и первым добрался до беззащитного тела. Но врачи опять стали запускать мое сердце, и наглецу здорово досталось. Еще пару раз я мешал «угонщику». Без особого, правда, успеха. Тот был подвижнее и сильнее, но трижды получить разряд тока, наверное, то еще удовольствие.

Наше время заканчивалось, и пришлось срочно договариваться.

Я вернулся в свое собственное тело и стал его хозяином. На меньшее я не соглашался! А чужак остался погостить. Правда, на неопределенное время. «Вот когда появится подходящее тело и найдется способ вернуться обратно...»

Я тогда не слишком вдумывался в условия договора. Вернулся – и ладно, а все остальное потом.

А потом наступило это «все остальное». Я вышел из больницы и с трудом убедил себя, что не страдаю раздвоением личности, галлюцинациями и не сошел с ума. Просто я могу слышать голос, которого не слышат другие. Вряд ли такие слова убедили бы психиатра Компании, но визит к нему я решил немного отложить.

В то же время в моей черепушке завелись воспоминания о делах, к которым я не имел ни малейшего отношения. У меня был выбор: поверить в существование Хранителя Моста или в то, что я сорвался с нарезки.

Как поступает Компания со спятившими сотрудниками, мне очень хорошо известно. Начни я болтать о каком-то Хранителе, и со мной очень скоро произойдет несчастный случай со смертельным исходом. А если я обращусь к постороннему психиатру, то произойдут два несчастных случая. И никто не свяжет их между собой и не заподозрит Компанию, где работают настоящие профессионалы.

И где продолжаю работать я.

А Хранитель... он поведал мне свою историю, довольно банальную, надо заметить. Но чего только не случается с людьми. И не людьми тоже, оказывается.

Каким-то образом Хранитель попал в этот мир, лишившись своего тела и своего мира. Переход-портал, каким обычно пользовались, был предназначен для телесных перемещений, да еще оказался поврежденным. Только чудом Хранитель не погиб при переходе. Но его бестелесную сущность стала притягивать какая-то мощная сила. Уже в последний момент он сумел понять, что эта сила не живая. Соприкосновение с ней грозило полным распадом всех оболочек. Путешественнику удалось вырваться, изменить направление полета и... встретиться со мной. Если столкновение можно назвать встречей.

Он мог занять тело женщины или не рожденного ребенка. Или мое тело. Мы все были в смертельной опасности, но я сильнее всех цеплялся за жизнь. (Ничего удивительного, меня учили этому долгие годы, иначе не выжил бы во всех переделках.) Сразу занимать мое тело Хранитель не рискнул – мы оба могли остаться на дне озера, а потом я оказался не слишком сговорчивым...

Когда изо дня в день выслушиваешь подобный бред, можно свихнуться или поверить в него. Не знаю, зачем Хранителю нужна была моя вера, но я поверил ему. Или почти поверил. И стал держаться подальше от мостов. Вдруг один из них станет переходом в чужой мир? А если кто-то хочет попасть туда, то пусть идет. Но только без меня. Сам!

«Подходящее тело» все не находилось, и мне пришлось делить свое с незваным гостем. Тот хоть не причинял лишних хлопот, но иногда был очень некстати. Некоторые дела лучше делать без свидетелей. Сделал, получил деньги и забыл. А когда в тебе живет наблюдатель, который может задать очень неприятный вопрос и в самое неподходящее время, жизнь как-то сразу становится намного сложнее.


11


Тирэлл. Охотник из клана Кугаров

Лязг запоров, тяжелые шаги по ступенькам, вонь охранников, что так и не стала привычной. Хосты ведут пленников. Тех, что пережили эту ночь. Скоро напротив меня кого-то запрут. Я из первых, он – из последних. Других не будет. Потом нас отправят в Город. Может, сегодня, может, через ночь...

Первым идет охранник. За ним – пленник. Огромный. Из клана Медведей. Даже меняя облик, они остаются такими же длиннорукими и волосатыми. Исчезают только когти и клыки, а шерсть почти вся остается. И лицо напоминает звериную морду. Как только хосты разобрались, кто перед ними? Могли ведь и сразу в зверинец отправить.

Негромкое рычание спугнуло случайную мысль. Это на воле я мог насмехаться над т'ангами других кланов. А в Крепости мы все носим ошейник, все пользуемся одним телом. Как ущербные.

Рычал т'анг из клана Медведей. Он остановился у крайней каморки и не реагировал на крики охранников. Хосты пустили в ход копейные древки, но не смогли сдвинуть упрямца с места. Только когда старший потянулся за кнутом, пленник опомнился и шагнул вперед. В пустую каморку. И решетку за собой захлопнул.

Стражники недовольно зашипели. Но, посоветовавшись, решили не вытаскивать пленника из первой каморки, чтобы закрыть его потом в четвертой.

Огромное тело Медведя прятало за собой следующего пленника. Не т'анга! Ущербного! Тот занял вторую каморку. Не дожидаясь окрика или тычка.

За ущербным шел невысокий рыжеволосый т'анг. Он скользнул в третью каморку. И так же, как и ущербный, захлопнул за собой решетку.

Четвертая от лестницы каморка осталась пустой. Четвертый пленник... Что с ним? Погиб во дворе? Такого еще ни разу не случалось на моей памяти.

Но ничего другого я придумать не мог. А запах хостов, смешиваясь с запахом ущербного, мешал думать и злил. Они все ущербные: и хосты, и чужак-пленник, и другие, не способные измениться. Только ошейник мешает измениться мне. Я вцепился в него, изо всех сил дернул, зная, что не смогу ни сломать, ни снять свой ошейник, этот толстый незапертый обруч, что свободно лежит на плечах. Но стоит щелкнуть кнуту, и шею стискивает быстро и сильно. А сам ошейник становится все горячее и горячее. Проклятое колдовство Повелителей. Каждый из пленников испытал его на себе.

И когда хост с кнутом повернулся ко мне, я уже сидел на полу, обхватив колени руками, и притворялся спящим.

Подумаешь, пришли стражники. В первый раз, что ли? Как пришли, так и уйдут. Уже уходят. Подумаешь, привели новых пленников. И это не в первый раз. Ну, троих вместо четверых. Так стоит ли из-за этого торчать у решетки? Поранишься еще об шипы. Или стражник ткнет копьем за излишнее любопытство. До обеда еще далеко, можно подремать и не думать об ущербном, что сидит в каморке напротив.

Вот только «не думать» не получалось.

Я уже встречался с ущербными. Они бывают разными. Похожими на этого, с мягкой кожей и слабыми когтями. Или с телом, покрытым чешуей. Но быть противником т'ангу они не могут. Особенно когда ущербный без оружия и доспехов, что прикрывают его слабое тело. А только так сражаются во дворе Крепости. Только так пьют Чашу Крови.

Почему же мягкотелый попал сюда? Как сумел выжить? Как оказался в сетях Ловчих и получил ошейник? Ловчие охотятся на другую добычу, с когтями и клыками. А ущербного должны были убить на месте. Непонятно. Не могли же они перепутать его с т'ангом?! Пусть и темноволосого ущербного... Они должны были учуять другой запах. Это хосты не могут отличить т'анга от ущербного, но Ловчие... Неужели все нанюхались желтого гриба?!

Обед прошел как обычно: чашка затхлой воды, две черствые лепешки и немного мяса. Может быть, того, что утром сражалось во дворе и не выжило. Но стоит ли верить в болтовню хоста? И такая еда каждый день. Она не дает умереть с голоду, а кормить нас досыта – ненужные траты. Голодный зверь злее дерется.

Ущербный не отказался от пищи, как некоторые, слишком гордые и глупые. Но голод и кнут ломают любую гордость. Мягкотелый медленно сжевал все, до последнего куска, и выпил всю воду. Такой голодный? Или уже опытный пленник? Новички обычно не знают, что если накормили раз, то принесут еще. А силы понадобятся в любое время.

Ущербный устроился под стенкой и больше не шевелился. Заснул? А вот я спать не мог и продолжал прислушиваться к знакомым звукам тюрьмы.

В первой каморке порыкивал новичок. Тот, что не захотел идти дальше. И мой сосед слева отвечал таким же рыком. Я и забыл, что этот т'анг тоже из клана Медведей. Как не помню, кто в правой от меня каморке. Но рыжий коротышка не разговаривает с ним. Только ходит и ходит, будто не может найти себе места. Равнинный пес, наверное. Или Кот. Точно Кот. Такой гибкости и походки у Пса быть не может. Почти сосунок, а уже выпил Чашу Крови. И она не стала ему поперек глотки. Что-то странное творилось сегодня во дворе. Чего еще ожидать, прародитель Кугар?


12


Крис Тангер. Выездной консультант

Чувство опасности стало невероятно острым. Я тут же распластался на дороге и быстро огляделся. Прошел уже час после заката. Зеленая луна только начала свое путешествие и еще низко висела над землей. Между холмами лежали густые тени. Я мог оказаться в одной из них, а не лежать на открытом месте.

Уйти с дороги я не успел. Две темные фигуры мелькнули рядом со мной, а еще через миг их стало намного больше.

Целый день ни единой живой души, и вдруг такая компания.

Начал подниматься, опасаясь, что меня затопчут, но тяжелая сеть сбила с ног. Заставил лежать себя неподвижно, заметив судорожные трепыхания еще двух пленников. Человек и зверь только сильнее запутывались в сети.

Кто-то наступил мне на спину, грубо рванул за волосы, заставляя поднять голову. Что-то холодное прижалось к шее. Дергаться или глотать я не торопился. Но все закончилось так же быстро и неожиданно, как и началось. Обо мне забыли на время и занялись другими пленниками. Только те были не так спокойны при этом и пострадали больше. Захватчики успокаивали их дубинками и кнутом.

Дальнейшее путешествие началось с того, что сеть подняли и с размаху опустили на твердую поверхность. Я так и не понял, это сделали случайно или преднамеренно. Затем оглушенных пленников стащили с дороги и, не распутывая сети, поволокли к ближайшему холму. Там сети прикрепили к каким-то животным. Слишком высоким для лошадей и слишком худым для слонов. Это все, что я успел заметить, прежде чем звери тронулись с места. Двигались они довольно быстро по этой пересеченной местности. Любая лошадь уже давно сломала бы себе ноги или сбросила седока. А эти твари легко перепрыгивали препятствия, что попадались на пути, прекрасно различая их в почти полной темноте. Впрочем, это могли быть и ночные животные. Тогда для них сейчас светло, как в полдень. Луна поднялась чуть выше и выбралась из полосы облаков.

Я лежал лицом кверху и любовался ночным небом. А заодно разбирался в сложившейся ситуации.

«Группа захвата» действовала четко и слаженно. За всю «операцию» они не произнесли ни одного слова. Такое же молчание сохраняется и дальше. Ну, это я еще могу понять. Но почему молчат пленники? Ни возмущений, ни угроз, ни мольбы о пощаде. Вот это уже странно. Они не хотят говорить или не могут? И еще одна странность: если охотились за ними, то при чем тогда я? Просто взяли за компанию? Или всё совсем наоборот, и это они нежелательные свидетели? Тогда почему они еще живы? И за что меня арестовали? Почему не предъявили обвинений? Хотя бы формальных. Я так недавно в этом мире, что не успел узнать его законы. Да и совершить что-нибудь такое, из-за чего меня стоило бы... Да я вообще еще не успел ничего, кроме небольшой прогулки по дороге! Или это как раз и запрещено? Тогда где указатель: «За хождение по дороге – десять лет тюрьмы»? А может, все намного проще: здесь хватают всех, кто ходит, а не ездит?.. И сразу становится понятным молчание пленников. Их преступление понятно им и их пленителям, и никаких обвинений не требуется.

Я выбрал самое рациональное объяснение. Но ведь могут быть и другие, более экзотические. Например, в этом мире не пользуются обычной речью – в ходу телепатия. А те «выродки», кто не владеет ею, подлежат аресту. И принудительному лечению или уничтожению. Чтобы не портили чистоту расы.

Тоже объяснение не хуже первого. Только пленный зверь в него не очень вписывается. Или звери здесь также обладают разумом и могут читать мысли? Кстати, о мыслях...

Короткий отрывистый приказ невидимого в темноте командира, и скакуны увеличили скорость. Если их шаг не был вершиной комфорта, то бег мог запросто вытрясти душу.

Луна запрыгала, как теннисный мячик. Звезды в любой миг грозили сорваться вниз, сливаясь то в продольные, то в поперечные полосы. Сетка пыталась разрезать тело на мелкие квадраты.

Я закрыл глаза, стало только хуже. «Боже! А я-то думал, что не страдаю морской болезнью. Зачем все это?»

«Если они хотят получить плату сегодня, то должны доставить пленников до восхода».

Хранитель отозвался, как всегда, неожиданно.

«Что?.. Куда доставить?»

Общение с Хранителем отвлекало от безумной скачки и от возмущенного этой тряской желудка.

«Не знаю, куда доставить. Я перевел тебе речь их предводителя».

«А разве...»

«Читать их мысли? – Хранитель не стал дожидаться, пока я соберу непослушные слова в более или менее связный вопрос, а потом адресую этот вопрос ему. – А зачем мне их читать? Вряд ли они сильно отличаются от твоих. Закончить побыстрее скачку, вот что хочет каждый из них. В конце пути их ждет плата за пленников, а вот что ждет тебя – неизвестно».

«И ты не собираешься вмешаться?»

«Зачем? – кажется, искренне удивился Хранитель. – Ни мне, ни телу пока ничего не угрожает. А ты сам можешь позаботиться о себе».

«Спасибо! – Я постарался вложить в ответ побольше сарказма. – Просто потрясен твоей заботой и сочувствием».

«Думаю, тебе не нужно ни то, ни другое».

Ответ Хранителя согревал, как глыба льда в морозную ночь.

«Кто они, старик?»

«Не знаю».

«Не знаешь или не хочешь говорить?»

Я решил выжать максимум информации.

«Не забывай, я смотрю твоими глазами. За неимением лучшего. Может, ты успел разглядеть, кто на тебя напал?»

«Какие-то люди в плащах».

Информацией пришлось делиться мне.

«Здесь многие носят плащи. И не только люди. Что еще заметил?»

«Их речь... На каком языке они говорили?»

«Этим языком здесь пользуются все».

«Господи, когда же закончится эта тряска?!»

Даже беседа с Хранителем уже не спасала.

«Хорошо, что я в сетке один и не придется потом извиняться».

Такие мысли появились у меня после очередного приступа рвоты. Пустой желудок пытался вывернуться наизнанку.

Когда мне стало чуть лучше, я сумел расслышать Хранителя:

«Не понимаю, чем ты недоволен? Тебя быстро доставят к месту назначения. Не то что в твоем мире: пленников выстраивали в колонны, сковывали цепью, потом много дней гнали по пустыне... А ты проделаешь весь этот путь за несколько часов. Ну подумаешь, слегка трясет...»

«Слегка трясет?! Да я бы предпочел идти по пустыне несколько дней, чем так “слегка трястись”!»

«Кто знает? Может, твое желание и осуществится. В этом мире хватало пустынь перед моим уходом. Вряд ли все пустыни превратились в цветущие сады...»

Хранитель неожиданно «отключился», оставив ощущение холодного сквозняка под черепом. Эти внезапные «включения» и «отключения» случались довольно часто. Иногда в самое неподходящее время. «Беседа» почти всегда велась по желанию Хранителя и прекращалась, когда тот терял к ней интерес. Мнение хозяина, как правило, не бралось в расчет. Первое время я злился и возмущался по этому поводу. А Хранитель равнодушно отмалчивался. Потом я привык к такой реакции, но так и не избавился от подозрения, что гость каким-то образом находится в курсе всех моих мыслей. Возможно, он и не хочет этого, но подслушивает. А вот собственными мыслями делится только по желанию, умудряясь «глушить» их в другое время.

«Мне было бы намного легче, если бы ты тоже “глушил” свои мысли. Хотя бы некоторые из них», – возмущенно заметил Хранитель.

«Ты бы мог научить меня».

«Такому нельзя научить. Это врожденный талант!»

Меня опять затошнило от высокомерного тона Хранителя. Или от тряски. А может, от того и другого одновременно. Но мне удалось справиться с тошнотой.

«Так уж и нельзя? Человек ведь может научиться плавать, хоть и не рождается с плавниками».

«Возможно, ты и прав. – Кажется, Хранитель был слегка озадачен. – Я подумаю над этим...»

«Подумай. Только не очень долго. Я еще в этой жизни хочу узнать, до чего ты додумаешься».


13


Тирэлл. Охотник из клана Кугаров

Что-то должно было произойти. Я чуял это так же хорошо, как приближение дождя в родных лесах. Звуки стали громче, запахи сильнее, колючий холодок пробегал по спине, шерсть на теле встала дыбом и потрескивала. Что-то... Скоро...

Шаги на лестнице отвлекли от непонятного ожидания. Опять хосты. Только рановато для ужина. Привычный звук шагов нарушался шорохом и скрипом. Что-то ползло за хостами. Или хосты что-то тащили.

Еще один пленник. Опутанный сетью и неподвижный. Вот он, пропавший четвертый.

О, первый Кугар! Это же четвертая!..

Я с трудом сдержался. С трудом смог остаться на месте, когда хосты швырнули свой груз напротив моей каморки.

Пленница не издала ни звука, хотя не могла не чувствовать боли. Кнут оставил следы на ее теле. Кто-то хотел научить т'ангайю покорности.

Хосты редко интересуются самками других рас, но для этой сделали исключение. Неудивительно: я и сам с трудом сдерживался. Пришлось прижать колени к груди и стиснуть их руками. Рядом была не только т'ангайя, это была самка в период Зова. Не удивительно и то, что она осталась жива, не захлебнулась Чашей Крови. Никто не поднимет коготь на Зовущую. Ее запах отпугнет любого, кроме избранника. И вряд ли какой-то хост стал этим избранником.

Я ощутил вкус крови и не сразу понял, что прокусил себе руку. Трудно сдерживаться, чуя самку своей породы. Нет! Т'ангайю из своего народа. Если я окликну ее, она может и позвать! Что будет, если она выберет меня?! Здесь, в тюрьме, на глазах у стражников и других пленников...

Я сильнее стиснул зубы. Рот опять наполнился кровью, отвлекая от... Нет, лучше думать о другом. Теперь многое стало понятным. Ловчие, что не заметили ущербного. Где уж им! Запах Зовущей действует и на них, только по-другому. И почему мне было тревожно... Ущербный был рядом с Зовущей и принес ее запах с собой. Кровь и пот слегка приглушили аромат, но не смогли полностью истребить.

Я не сразу понял, о чем спорят стражники. Слышал, но не слушал их. А те не могли решить: запереть пленницу в пустую камеру или выполнить приказ какого-то хоста. Что почему-то заинтересовался этой уродиной и... пострадал.

Когда я все-таки услышал стражников, те закончили спорить и решили, что приказы надо выполнять. Женщину швырнули к ущербному и захлопнули решетку.

Но хосты не спешили уходить. Они остались посмотреть, что станут делать двое пленников, запертых в тесной каморке.

Говорят, хосты не зря ходят по трое и больше. Если двое хостов, даже самцов, останутся в одной норе, они тут же найдут чем заняться.

Стражники немного постояли и недовольно зашипели. Они не дождались ничего интересного. Пленники не стали убивать друг друга или заниматься спариванием. Ничего не происходило, совсем ничего. Может, непокорную надо отправить в другую камеру, хотя бы напротив?

Я слушал и стискивал зубы, чтобы рычанье не вырвалось из глотки. Так же яростно я сжимал прутья решетки, радуясь, что шипы ранят ладони. Боль и запах крови помогали. Я мог удержать зверя, учуявшего самку. Пока держал. Но что будет, когда самка окажется рядом? Кто победит тогда? Человек, зверь, я, она?.. Или никто не победит? Тогда в каморке останется двое мертвых. И хосты не успеют помешать. Или только один мертвый?

Всё как в том страшном сне, когда я держал и не мог удержать зверя, а дверь открывалась. И за дверью была моя родительница. А я почему-то забыл, что и она из народа т'ангов.

Дверь открылась.

Нет, не моя. А в каморке напротив.

Пленнице приказывают выйти, трясут кнутом. И она выходит. Медленно, неохотно. Идет, сжимая руками ошейник, что стал душить и обжигать ее.

На ущербного не смотрят. Никому до него нет дела. Тот не шевельнулся, только подобрал ноги, когда в камере появился еще один обитатель. Кажется, ничто не интересовало ущербного. Наверное, он сильно устал после Чаши Крови. Или испугался опасной соседки, или не успел проснуться...

Ущербные – не т'анги. Запах Зовущей на них действует не. так.

Решетка захлопнулась. Только каморка ущербного была уже пустой.


14


Крис Тангер

Бойня закончилась.

Нас было чуть больше двух десятков, осталось четверо.

«Если кровь проливают, значит, это кому-то нужно», – сказал я Хранителю, когда понял, что меня уже не пытаются убить и что мне тоже не надо убивать. Все закончилось.

Если бы кто сказал, зачем это было надо.

«Не отвлекайся, – предостерег Хранитель. – Все только начинается».

Весь двор был завален мертвыми и умирающими. Изуродованные тела застыли в самых причудливых позах. Человеку не нужно оружие, чтобы убить или искалечить себе подобного. Никто не спешил помочь раненым. Или добить их. Во всем этом не было смысла: небольшой двор, высокие каменные стены без окон и небольшая группа людей. Сначала они стоят молча и неподвижно, потом начинают убивать друг друга. Будто внезапно и одновременно все сошли с ума. Убивают, чтобы добраться до столбов посреди двора. Четыре столба – четыре кандидата. Остальные люди оказались лишними в этой жизни. И ни правил, ни объяснений, ни зрителей. Мне уже приходилось играть в «каждый сам за себя», но там хотя бы заранее знаешь, чего ожидать. Еще в Древнем Риме развлекались похожим образом, но там всегда были зрители. А здесь?! Никто не наблюдает за боем, не приветствует победителей, не освистывает побежденных... В чем смысл? Или здесь нет победителей и побежденных, а есть только прошедшие отборочный тур? Тогда для чего же нас отбирают?!

«Что думаешь, старик? Отвечай, Хранитель! Я прав или...»

На этот раз мне не пришлось долго ждать.

«Посмотри вниз», – предложил Хранитель.

Посмотрел. Мертвые и умирающие...

«Еще ниже!» – нетерпеливое требование.

И я опять подчинился. Ниже мог быть только камень или песок. Я не так хорошо вижу перед рассветом.

«Куда девается кровь?»

«Уходит в песок. – Я не сразу понял, к чему этот вопрос, а когда присмотрелся... – Старик, это совсем не песок!»

Под ногами был какой-то пористый материал. Возле столбов тела лежали слишком плотно, а ближайшее свободное место было основательно залито кровью. Кажется, ее становилось меньше.

«Похоже на... фильтр, – с трудом подобрал я подходящее слово. – Кровь просачивается куда-то... Что это за чертовщина?! Старик, ты знаешь?»

«Кровь собирается под ареной. В бассейн».

«Собирается? Зачем?!»

«Н-не уверен... не знаю».

Хранитель замолчал. Но мне показалось, что он знает. Или о чем-то догадывается, но не хочет сказать.

«Не молчи, старик. Ради всего святого для тебя, ответь! Зачем все это? И чего еще здесь ждать?»

Думаю, если бы я закричал, мои соседи все равно ничего бы не заметили. Слева стоял блондинистый амбал и, покачиваясь, смотрел перед собой. Не уверен, что он видел хоть что-нибудь. А вот рыжий худой парнишка, что жался спиной к столбу, дрожал всем телом и всхлипывал. Колоритная парочка. На победителей совсем не похожи. В странные игры играет Смерть, и у нее то еще чувство юмора.

«Крис, у меня нет твердой уверенности...»

«Плевать!»

«Когда-то я слышал о подобном месте... давно. Сам я ничего такого не видел и... я не поверил, что такое может быть».

Хранитель говорил с трудом, через силу. Возможно, его тоже мутило от вида выпотрошенных мертвецов и запаха скотобойни, которым пропитались камни двора.

«Чье это хозяйство? Кому это нужно? Говори!»

И Хранитель ответил:

«Я знал расу, что использовала чужую кровь для своих... ритуалов. Но им не надо было так много крови. Может, появились последователи?»

«Или изменился ритуал».

«Возможно, наши предположения дополняют друг друга», – не стал спорить Хранитель.

«Хотел бы я потолковать с этими... охочими до чужой крови! Взглянуть бы на них...»

Я только представил, что мог бы сделать с таким любителем красненького, и тут же услышал:

«Одного ты уже видел».

«Когда?!»

И я завертел головой. Соседи на любителя похожи не были.

«На алтаре. Вам еще так понравилось плавать в обнимку!»

Я так удивился, что не сразу придумал достойный ответ.

«Жаль, не знал этого раньше. Задавил бы гаденыша еще на берегу».


15


Тирэлл. Охотник из клана Кугаров

Ни хосты, ни я не заметили, когда ущербный выскользнул из каморки и оказался посреди коридора.

Старший из хостов поднял на пленницу кнут, двое других теснили ее копьями, а последний... Он был уже мертв. Это его тело захлопнуло решетку.

От сонной лени ущербного не осталось и следа. Он двигался, как атакующая арусга. Одно, казалось бы, легкое касание, и жертва падает, не заметив своей смерти. Арусга – это длинная безногая тварь, что жрет все подряд, если оно живое и теплое. Так арусга отращивает себе крылья. И ее очень трудно убить. Потом, когда крылья отрастут, убить арусгу еще труднее. Но крылатые арусги живут всего несколько дней. И ничего не едят. Только спариваются и... убивают тех глупцов, кто помешал им.

Еще один хост упал. Я не видел, что чужак сделал с ним, но так падать может только мертвый. Пока его сосед поворачивал голову, чтобы посмотреть, что случилось с приятелем, смерть добралась и до него. Жало копья вошло третьему под мышку и застряло в теле. Удар швырнул раненого к решетке напротив, и шипы проткнули ему руку и бок.

Хосты давно уже не надевали доспехи. Не пленников же им опасаться? Носить на себе лишнюю тяжесть не хотелось никому. Особенно в такую жару. Проверка прибудет только вместе с караваном. Вот тогда хосты напялят все положенное железо. А пока даже старший был только в кожаной юбке и безрукавке.

Беспечность – плохое оружие. Это знает любой т'анг. А хосты... Им три раза можно наступить на хвост, и они три раза забудут.

Один вырвавшийся пленник – и двое охранников уже мертвые, да и третьему жить осталось совсем немного.

Старший хост зашипел и отпрыгнул в сторону. Он оставил задыхающуюся пленницу и направил кнут на безумца. Но пленник, вместо того чтобы замереть, а потом покорно упасть на колени, вдруг покатился по полу. Под ноги хосту. И старший сам упал! Но так и не выпустил кнута. Рукоять была с петлей и крепко держалась на запястье.

Ущербный выскользнул из-под падающего тела и был уже на ногах, пока хост только пытался подняться. Но не поднялся. Еще один удар – ногой по ребрам – швырнул его на прутья решетки.

Рыжий т'анг, такой же недавний пленник, как и ущербный, вмешался в чужую драку. Он схватил хоста за ногу. Охранник рванулся, пытаясь подняться, но рыжий держал крепко. И словно не замечал, что шипы на решетке ранят его. Ударить кнутом хост не успел. Ущербный прыгнул ему на спину и свернул шею.

Это была самая странная драка, какую я только видел. Быстрая и жестокая. Хотя мягкотелые редко бывают такими быстрыми. Еще они никогда не бывают такими жестокими и равнодушными. Чужак даже не злился на хостов и не радовался своей победе.

Раненый хост остановился передо мной, чтобы удобнее ударить копьем. Этот глупец подошел близко к решетке и повернулся ко мне спиной. Я не стал гадать, в кого он хочет ударить – в Зовущую, что стояла ближе, или в чужака, что был за ней. Мои руки все сделали сами: одна вцепилась в древко копья, а другая дотянулась до запястья. Пришлось прижаться к решетке, но что такое несколько царапин в обмен на жизнь Зовущей. Вот так и я вмешался в чужую драку. Я подумал, что ущербный сумеет уклониться, а вот т'ангайя, оглушенная кнутом и тесным ошейником... не знаю.

Хост довольно живучая тварь. Мало смертельно ранить его, надо обязательно убить, пока он не убил тебя. Кажется, чужак быстро понял это. Одним прыжком он оказался возле раненого. Такого прыжка не постыдился бы и я сам. Рукоятью кнута он отбил копье в сторону. Когда только успел взять кнут и как не побоялся колдовского оружия?

А свободной рукой мягкотелый ударил хоста по морде. Один только раз ударил, и хост подох. Потом чужак вытер пальцы об его жилетку и отошел. Кажется, убивать для него так же привычно, как для водоноса набирать воду.

Я смотрел на мертвое тело и не верил своим глазам. Убил... пальцами, на которых нет когтей... Не думал, что ущербные могут так.

Теперь я понял, как этот выжил в Чаше Крови. Он опасная добыча и плохой враг. Не хочу, чтобы у меня был такой. А тот, кто назовет меня трусом, пусть сначала выпьет Чашу Крови и оставит за собой трех мертвых. А потом мы поспорим – словом или ножом, когтем или клыком – и решим, кто из нас прав.


16


Зовущая из клана Кугаров

– И что дальше? – Не дождавшись ответа, я спросила еще раз: – Что дальше, чужак? Они мертвы, а мы живы. Пока живы. Думаешь, тебе этих простят? – Я толкнула ногой стражника в черно-белой юбке. Он лежал ближе остальных. – За ними ведь придут. И что тогда? Что ты будешь делать?

Сперва мне показалось, что чужак не может говорить. А он просто привык долго думать перед каждым ответом.

– Нужно уходить.

Голос чужака был низким и хриплым, а говорил он так, что я с трудом поняла его.

– А другие стражники? Ты забыл про них? Думаешь, они пустят тебя к воротам, а потом легкого пути пожелают?

– Они не бессмертные.

Он тоже тронул ногой мертвое тело. То самое, в полосатой юбке.

– А ты?

– И я не собираюсь жить вечно.

Чужак будто не заметил, что я насмехаюсь над ним. Он посмотрел в сторону лестницы, прислушался.

Я тоже. Никто пока не шел по ней.

– Ты можешь остаться, женщина. Если хочешь. А я ухожу.

Так разговаривать с Зовущей! Но зарычать на обидчика или ударить его я не успела. Послышался еще один голос:

– Я тоже не хочу оставаться! Выпусти меня!

Это сказал т'анг из клана Котов. Он стоял у решетчатой двери и следил за беседой двух свободных пленников. Как смешно это звучит! Он и все остальные были «несвободными», запертыми в тесной норе, а вот я и чужак – «свободными», хоть между нами и свободой были вооруженные охранники и несколько запертых дверей. А ведь были еще и ошейники!..

– Выпусти! – попросил рыжий т'анг, вцепившись в прутья решетки.

Из его сжатых кулаков начала капать кровь.

Чужак неторопливо подошел к нему и, наблюдая кровавую капель, стал прислушиваться к чему-то. А может, он думал, нужен ему попутчик или лучше уйти одному?..

Не знаю, как он смог открыть дверь. Но решетка поползла в сторону, и рыжий одним прыжком выскочил на середину коридора. Словно боялся, что чужак вдруг передумает и захлопнет дверь.

– Я тоже не хочу оставаться!

Это было так неожиданно, что я оглянулась. И увидела Кугара. Он стоял возле решетчатой двери и смотрел на меня. Ел глазами. Пожирал. Его взгляд напомнил мне Адри. И я шагнула к Кугару. Тон нетерпеливо зарычала. Кажется, ей все равно, кто потрется об ее шкурку. А вот мне – нет! И наваждение закончилось. Я отвернулась и посмотрела на чужака. Уж его-то Тон не считает подходящим самцом.

– Я тоже хочу уйти!

В голосе Кугара было много рычания. Похоже, он давно уже не разговаривал.

Кугар все еще стоял у двери и сжимал прутья решетки. Он старался не смотреть на меня. А кровь текла и текла по его пальцам.

Я не должна была звать его. А он – откликаться на мой зов. Мы оба понимали это, но все-таки забылись. На один удар сердца всего...

– Выпусти его! – потребовала я у чужака.

– Ты уверена?

Не думала, что он хоть что-то заметит. Говорят, что ущербные никогда ничего не замечают. А этот... Да, мне не хотелось, чтобы какой-то Кугар крутился рядом, когда Адри не будет возле меня. Но если Кугар хочет выбраться из клетки, то нельзя его в ней оставлять.

– Да. Выпусти! – повторила я. – Он из моего народа.

Чужак фыркнул. Совсем как Адри. И ударил кнутом по решетчатой двери. Та открылась.

Кугар переступил через хоста и вышел.

Ни я, ни Кугар благодарить не стали. За что благодарить-то? За свободу, которой не было? Или за жизнь, что могла скоро погаснуть?

От копья или от кнута стражника. Убийцам стражников нет пощады. И разбираться не станут: кто убивал, а кто стоял рядом. Никого из нас не оставят в мире живых. Может, только меня не станут сразу убивать...

– Ты не уйдешь без нас!

Всего несколько шагов до лестницы. И там начнется путь к свободе. Или к смерти. Но этот путь перекрыли две пары рук. Настолько длинных, что почти соединялись в середине коридора.

Сквозь решетки первой каморки тянул руки воин из клана Медведей. А ему навстречу тянулась похожая пара рук. В каморке напротив сидел соплеменник Медведя. Про этих т'ангов говорят, что их легче убить, чем заставить не делать того, что взбредет в их лохматые головы.

Хотя «легче убить» – это только так говорят. Даже одного Медведя убить очень трудно. Не хотела бы я прорываться сквозь пару таких рук. Или лучше сказать «лап»? Даже если и прорвусь – если еще прорвусь! – про встречу с хостами можно уже не думать. До нее ведь дожить надо, а это у меня не получится. Если приласкают четыре медвежьи лапы, а ошейник не даст измениться и исцелиться...

Удача улыбалась мне – я шла последней. Передо мной – Кот. (Так я решила называть рыжего т'анга.) Вторым был Кугар. Охотник. А первым шел чужак. Вот ему и решать, как заставить Медведей пропустить нас.


17


Тирэлл. Охотник из клана Кугаров

Ущербный стоял посреди коридора и смотрел на одного из Медведей. Того, что привели вместе с ним. А потом взял и открыл его каморку.

Огромная светло-желтая туша боком протиснулась в дверь. Высокому т'ангу пришлось пригнуть голову. Потолки здесь низкие. Хосты никогда не вырастают в таких великанов. Даже среди т'ангов Медведи самые высокие.

А еще они только притворяются медлительными и неповоротливыми. Я всего лишь моргнул, а Медведь уже был рядом с чужаком. Нависал над ним меховой глыбой и не уступал дорогу. Если чужак думал, что на свободе Медведь забудет о соплеменнике, то он совсем не знает т'ангов. А выпускать еще одного Медведя ущербному не хотелось.

Понятно, чего он боялся. Рядом с Медведями всегда идут неприятности. А когда этих т'ангов двое... Врагу не пожелаю таких попутчиков!

Не знаю, как мягкотелый будет справляться с одним Медведем. Нечего и надеяться сдвинуть эту тушу. А еще раз лезть в чужую драку я не собираюсь. Лучше вернусь обратно, чем прикоснусь к Лохматому. Если еще успею прикоснуться!.. Нет уж, пусть чужак сам справляется, если хватило ума открыть каморку Медведя. А я посмотрю, чем это все закончится.

Долго ждать не пришлось. Все закончилось быстро.

Второй Медведь тоже выбрался в коридор. Но этот был моложе первого. Такой же лохматый, длиннорукий, только темнее и уже в плечах. Но и ему приходится гнуться под низким потолком.

– А теперь – наверх!

Ну и голос у чужака! Я скорее догадался, чем понял, что он сказал.

Старший из Медведей тут же отошел в сторону, уступая дорогу. Затем пристроился за чужаком. Младший – за соплеменником.

Спорить с ними из-за места? Я еще не выжил из ума. И не настолько одичал здесь. Помню, на кого можно рычать, а на кого лучше молчать. Я могу пойти и за Медведями. Мне все равно, каким умирать – вторым или четвертым. Со всеми охранниками нам не справиться. Выбраться за стену? Не стоит и мечтать. Не понимаю, зачем я пошел охотиться на арусг?

Может, мы так напугаем хостов, что они прикончат нас сразу?..


Не ожидал, но у нас получилось!

Переходы, крутые лестницы, запертые двери – все осталось позади. Там же остались еще восемь стражников. Две руки, как привыкли считать хосты. Только у них по четыре пальца на руках. Вместо пяти или шести, как у всех т'ангов. Ущербные, что с них возьмешь, кроме вонючей шкуры.

Правда, у чужака тоже пять пальцев на руках. И эти руки неплохо потрудились по пути наверх.

Удивительно, как быстро он договорился со старшим Медведем. Будь они из одного клана, я бы и удивляться не стал. Подумаешь, разговор без слов. Такое часто случается между т'ангами одной крови. Я тоже так умею. Приходилось говорить, не открывая рта, с братом или сестрой во время охоты. Когда голос мог спугнуть добычу. И отца я «слышал». А с матерью мог «говорить». И с матерью матери.

Но тут другое: мягкотелый и Медведь. Они ведь из разных кланов. И даже из разных народов. А понимают друг друга без слов. Взгляд, жест – и один нападает, отвлекая врага, а другой добивает. Младший из Медведей тоже попытался помочь, но чужак отшвырнул его назад. «Не путайся под ногами!» – сказал. И это Медведю! А Старший так глянул на Младшего, что тот проглотил рычание и перестал помогать, когда не просят. Тоже мне, нашелся герой! Я и сам хочу прикончить хоть одного хоста – за все то, что они со мной делали, но ведь не лезу. В узких коридорах троим тесно, а вот двоим – в самый раз. А этим двоим моя помощь не нужна.

Мы прошли, не подняв тревоги. Все двери открывались так же легко, как и решетка моей каморки.

Не всегда мягкотелый пользовался кнутом как ключом. Один раз он ударил им хоста по глазам. Еще раз – отвел копье в сторону, пока Медведь убивал врага. В руках Старшего короткое копье хостов стало страшным оружием.

Стражники умирали молча, не успев поднять тревогу. А мы тихо шли дальше, выбирая узкие темные коридоры. Почти все они были пустыми. О приближении хостов мы узнавали заранее. Они не видят в темноте, как т'анги. И свет факела их выдает. Легкая добыча. Непуганая. Никто из них не ждет побега. Не боится за свою жизнь. Когда-то пленники убегали, но по пути в Город, а не из Крепости. Только те времена уже прошли. Мой отец еще помнит их. Он тоже пережил сети Ловчих и Чашу Крови. Тогда пленников отправляли в город с небольшой охраной. Отца отбили воины из клана Ипш, когда освобождали соплеменников. А потом они отпустили его вместе с другими. Кнутов и ошейников тогда было еще мало. Ими редко пользовались в пограничных крепостях.

Отцу улыбнулась удача. Мне тоже улыбнется, если я умру не на пыточной раме.

Воздух стал почти свежим, темнота сменилась полумраком. Наверху, наверное, уже закат. Приближается время ужина, и в коридорах будет больше стражников. Похоже, Младший из Медведей подумал о том же самом. И сообщил Старшему. А Старший едва слышно заговорил с вожаком.

«С вожаком?!»

С каких это пор ущербные стали вожаками для т'ангов?!

Хорошо, что никто не услышал моих мыслей – убили бы на месте.


Наружная дверь была из серого пористого камня.

Говорят, что деревьев в этих местах очень мало. А вот камня и металла в карьерах у хостов много. Хватает и для построек, и на продажу.

Не знаю, как можно жить в каменных норах, но хосты строят и живут. А еще с каждым караваном они отправляют не только пленников, но еще груз камня и металла. Иногда даже редкий, белый, из которого делают самое страшное оружие. Дротик с белым наконечником вызывает безумие. И наконечник не вытащить самому – только чарутти может помочь. Не стряхнуть наконечник и при изменении. Он не дает изменяться, как и ошейник. Их делают из одного металла.

Все двери внутри крепости тоже из металла. Обычного, темного. Решетки с шипами – для пленников, решетки без шипов – в переходах, а в норах, где живут хосты, стоят кованые фигурные решетки, и сквозь них почти ничего не видно. Особенно если в норе горит факел, а мимо двери идти очень тихо.

Только наружные двери были каменные. Две цельные плиты с большими металлическими кольцами.

Чужак сначала рассмотрел эти кольца, даже зачем-то коснулся кнутом, словно тот мог открыть двери, а потом слегка толкнул их. Толчка хватило только на узкую щель. Но открывать дверь шире и выходить чужак не спешил. Он стал прислушиваться и даже принюхиваться к чему-то. Совсем как т'анг. Но какие у ущербного могут быть слух и нюх?..

У меня кружилась голова. Мне хотелось наружу. Я уже начал забывать, чем пахнет ночь и свобода. Топтание перед дверью злило и меня, и других за моей спиной. Младший из Медведей нетерпеливо шевельнулся. Я еще успел заметить, как чужак поднимает два пальца вверх и проводит ими по горлу. А потом...

Дверь распахнулась. Два хоста вошли в нее, вернее, вбежали. Чужак и Медведь рванули копья у них из рук, заставив хостов быстрее перебирать ногами. И те перебирали, чтобы угнаться за своим оружием! Младший из Медведей боком скользнул меж двух копий и опустил кулаки на головы стражников. Их смешные круглые шляпы легли им прямо на плечи.

За первыми двумя вбежал третий стражник. Всё сделали так быстро и тихо, что он не успел ничего заподозрить. И уж точно не ожидал увидеть перед собой сбежавших пленников. Но это не помешало ему ткнуть копьем в живот Медведя. Младший не смог отпрыгнуть или отвести наконечник. Он даже руки не успел еще опустить.

Старший чуть слышно застонал, но не мог помешать удару. Он убивал четвертого стражника. А вот чужак смог! Одна его ладонь коснулась горла хоста, а вторая, так же ребром, опустилась на древко копья. Кажется, и двигается чужак медленно, а я едва успел заметить его удары. Потом еще услышал двойной треск – шеи и копья. Чужак заставил тяжелое копье опуститься. Так же легко, как ветер качает ветку. Хост умер с удивленно открытым ртом. Наверное, мой рот тоже был открыт. Я еще не видел, чтобы так убивали. Если уж добрался до горла, то его надо разодрать или перегрызть. А перебить горло голой рукой...

Не знаю, как вожаку это удалось, но он перебил и спас Младшего.

«Вожаку?!»

Я опять думаю о нем как о вожаке. Первому Кугару это может не понравиться.

– Ты спас жизнь моему сыну. Я твой должник, незнакомец.

Низкий глухой рокот, казалось, шел из земли, а не из широченной груди т'анга. Старший из Медведей тоже не называл чужака ущербным. Но признать за собой долг я бы не смог. Чужак – не т'анг, и законы т'ангов не для него.

Он молча посмотрел на обоих Медведей, кивнул в сторону двери и первым переступил через тела хостов.


18


Зовущая из клана Кугаров

За дверью был тихий теплый вечер. До настоящей темноты осталось совсем недолго. После вонючих коридоров воздух снаружи был удивительно вкусным и свежим.

Чужак свернул и быстро пошел под стеной. Остальные привычно двинулись следом. Я задумалась: почему иду за ними, почему не выбираю другую тропу?

Тогда я не успела додумать, но если бы я свернула, то моя жизнь стала бы другой. Сколько бы я ни прожила...

Меня отвлекло радостное ворчание. Такое знакомое ворчание... И я бросилась вперед, обгоняя медлительных и неуклюжих самцов. Мне не мешали, не останавливали. Прикасаться к Зовущей без ее позволения очень вредно для шкуры.

Только поравнявшись с чужаком, я увидела освещенную факелами площадку. Похожую на Чашу Крови, но без столбов. На площадке стояли ряды клеток с пленными т'ангами. Покрытыми шкурой или мехом, четырехлапыми или четырехногими, с когтями или с копытами... Этих т'ангов захватили уже измененными, как и Адри. Они не смогли измениться под сетью Ловчих, ошейник им не дает изменяться в клетке. Многие пленники станут безумцами раньше, чем доберутся до Города. Но кого это беспокоит? Бешеный зверь дерется еще злее голодного.

Ближайшую клетку занимал Кугар. Такой же черный, как моя Тон. С таким знакомым и волнующим запахом...

– Адри!

Выбежать на площадку мне не дали.

Чужак ударил меня об стену, передавил горло над ошейником. Ноги у меня вдруг подогнулись, и я бы упала, если б не чужак. Он держал меня за шею.

– Жить надоело? – зашипел он на жутком всеобщем. – Тогда подыхай без меня.

И кто только учил его разговаривать?

– Отпусти!..

Я дернулась, пытаясь вырваться, и дышать мне сразу стало нечем.

– Адри... отпусти его...

– Его? – Чужак слегка ослабил хватку. – Этого черного? Зачем?

– Я выбрала... его...

– Ну и что?

Я больше не дергалась. Не люблю, когда нечем дышать. И когда смотрят на меня так, будто хотят убить.

– Отпусти его.

Чужак не знает наших законов. Если ты выбираешь, то избранник защищает тебя. А ты защищаешь избранника. Будущему детенышу нужны двое родителей-защитников. Только через три года его примут в клан. С одним защитником детенышу-сосунку не выжить. Это знает любой т'анг, из любого клана. А если Зовущая выбирает изгнанника, то он остается в клане на эти три года.

– Адри пойдет со мной. Выпусти его, чужак!

– Он тоже из твоего народа?

И зачем он спрашивает? И так же видно, что из моего. Хотя, говорят, что ущербные не могут отличить дикого зверя от измененного т'анга.

– Да. Он мой...

Чужак недоверчиво усмехнулся.

– Выпусти его! – громко сказала я и дернулась. Пальцы на моем горле тут же сжались сильнее.

Ночь пришла очень быстро. Чужак исчез среди маленьких ярких огоньков.

– Я не оставлю Адри... – еще успела сказать я и... рассвет пришел тоже очень быстро.

Потом я поняла, что это все-таки вечер, что я сижу под стеной и дышу так, словно убегала от дождя. Дышу и не могу надышаться. А чужак стоит рядом и смотрит на площадку с клетками. Но едва я пошевелила рукой, он повернулся ко мне и... улыбнулся. Наверное, так улыбаются крылатые арусги, когда убивают не для добычи.

– Хорошо. Выпущу. Но ты останешься здесь. Пойдешь за мной – убью.

Я поверила сразу, как верят словам чарутти. И не стала спорить. С дождем и арусгой не спорят.

– Я останусь здесь, – повторила я.

– Умная девочка, – сказал чужак.

Не знаю, кому сказал. Но спрашивать не хотелось. Подниматься – тоже. Только кивнула.

Чужак медленно пошел вдоль стены и растворился среди теней. Я не заметила, куда он делся. А когда посмотрела на Адри, то увидела чужака возле клетки. Чужак выпустил Адри, но возвращаться не стал. Переходил от одной клетки к другой, открывая все подряд. Скоро многие клетки стали пустыми, а бывшие пленники побежали к воротам. Беглецов быстро заметили. Раздались крики, рычание, защелкали кнуты, кто-то завыл... Но все перекрывал топот лап и ног.

– Нам в другую сторону.

Хорошо, что чужак быстро вернулся. Еще немного, и я побежала бы к воротам.

– Тебе надоело убивать? – с насмешкой спросил младший из Медведей.

– Мне надоело быть здесь, – очень медленно и очень тихо сказал чужак. Но его почему-то услышали. – Я убью любого, кто помешает мне уйти.

И я опять поверила. Каждому слову. И тяжелому, как у чарутти, взгляду.

– Я с тобой. – Старший из Медведей шагнул вперед. Он зацепил Младшего плечом, и тот едва устоял на ногах. Младшему тут же расхотелось смеяться. Он молча пошел за Старшим, а Кот и Кугар заняли привычные места. Я тоже пошла за чужаком. Будто и не собиралась бежать к воротам, убивать хостов, искать смерти на их копьях. Словно перестала слышать, что возле ворот продолжают убивать и умирать.

Потом я услышала шаги за спиной.


19


Тирэлл. Охотник из клана Кугаров

– Подходящее место, – сказал чужак, осматривая стену в четыре моих роста.

Не так уж высоко для Кугара и совсем немало для меня. И как чужак будет подниматься? Отрастит крылья? Или его клан может изменяться в ошейнике?

Все оказалось намного проще. Чужак поставил Медведя возле стены и залез ему на плечи. Т'анг подставил ладонь – там могли уместиться и две ноги чужака, – и подбросил свой груз вверх. Легко, будто тот был камешком для игры. А этот «камешек» не может быть легче меня!

Чужак вцепился в край стены, подтянулся...

Только когда он уже лежал наверху, я заметил, что тоже сжимал кулаки и напрягал мускулы. Словно мне, а не чужаку пришлось лезть на защитную стену.

Кто-то облегченно вздохнул за спиной. Значит, не только я мысленно поднимался вместе с чужаком.

Старший Медведь опустил руки, сложил по-хитрому пальцы и посмотрел на Кота. А вид у Медведя был такой сонно-спокойный, будто воин каждый день притворяется деревом, по которому лазят все, кому не лень.

Его соплеменник что-то заворчал про неуважение и оскорбление. Старший шевельнул глыбой плеча, и мускулы запрыгали под шкурой, а с заросшего по самые глаза лица блеснули два зеленых огня. И Младший попятился, опустив голову. Похоже, до него все-таки дошло, что сонное спокойствие Старшего так же опасно, как тишина перед дождем. И если уж Медведь касается чужаков из других кланов, то и его терпение имеет границу. А переходить ее – совсем не жалеть свою шкуру.

Старший удовлетворенно вздохнул и опять посмотрел на Кота. Тот не стал дожидаться еще одного приглашения. Нога наступила на огромную ладонь, тело гибко метнулось вверх и... не достало до края стены. Медведь успел подхватить падающего. Кот казался детенышем-сосунком в бережных руках отца. А каждая рука была не тоньше тела рыжего т'анга. Лицо Кота стало очень удивленным. Ясно, что он никогда не попадал в такие «любящие» объятия.

Я тоже не хотел бы в них попасть.

Второй прыжок.

Тоже неудачный.

Но на этот раз Кот устоял на раскрытой ладони. Прыгуну не хватало роста, длины рук и веса. В клане Кота не бывает толстых и высоких самцов, а рыжий едва доставал мне до плеча. Я ниже чужака всего на полголовы, и я-то смогу допрыгнуть, а вот Кот... Он весит ратт восемнадцать, не больше. А при таком весе да в сильный ветер – лучше из норы совсем не высовываться.

Чужак перегнулся над краем стены, опустил вниз копье. А я еще удивлялся: зачем он тащит лишнюю тяжесть. На древке была намотана тряпка. Чужак не пожалел своей одежды, чтобы рука Кота не соскользнула и не покалечилась.

Я бы не подумал о таком, если бы оказался на месте чужака. Да и никогда бы я там не оказался. Просто не смог бы заставить Медведя «стать деревом». Хотя сам Создатель сотворил этот клан для такого дела. Наградив силой, ростом, длинными руками и крепкими ногами. А еще – диким упрямством, огромной гордостью и страшной злобой. Заставить Медведя делать то, что оскорбляет гордость и достоинство воина... до сегодняшней ночи я думал, что это невозможно. Понятно теперь, почему чужак, а не я идет первым. Я не стал бы выполнять приказы Лохматого. Будь он хоть трижды воин и четырежды лохматый. А Медведь... он не стал бы даже слушать мои. Это если бы у меня хватило глупости что-то приказать Лохматому. А вот приказу чужака Старший подчинился. Значит, послушается и Младший. Я тоже послушаюсь. Когда стану подниматься за Котом. Но только на этот раз!

Третий прыжок оказался удачным.

Кот допрыгнул до копья, а чужак втащил т'анга наверх, будто тот ничего не весил.

Потом копье опустили для меня. Я дотянулся до него с первого прыжка. Вдвоем меня быстро подняли на стену. С собой я принес второе копье.

Я запретил себе думать, что чужаки из других кланов прикасаются ко мне. И что я прикасаюсь к чужим, тоже не думал. Просто смотрел на высокую стену, на швы между тяжелыми большими камнями, на темное небо и... дышал запахом ночи. А запах чужаков почти затерялся в ней.

Поднять т'ангайю было легче – нас трое. А Кугары прыгать умеют, даже самки в период зова. Но когда я почуял Зовущую рядом с собой, то чуть не свалился со стены. Хорошо, что хосты строят толстые стены. Я отполз к дальнему краю, а Зовущая придвинулась к чужаку, заставив Кота сесть ближе ко мне. Ветер нес наши запахи в Крепость, и очень скоро мне стало интересно, как поднимется Младший из Медведей.

Тот с несчастным видом подошел к соплеменнику, но не решался поставить ногу на его ладонь. Я не слышал, что Старший говорил ему, и рад, что не слышал. Медведи не любят, когда кто-то вынюхивает следы их дел. А опаснее разозленного Медведя только Ипша. Говорят, Ипши сильно попортили шкуру Повелителям. И те устроили настоящую охоту на клан Ипш и, кажется, всех выбили. Уже много сезонов никто не видел живого Ипши.

Младший тоже не дотягивался до края, но прыгать не стал. Нам понадобились оба копья, чтобы втащить его наверх. И сила всех четверых! Лохматый весил больше сотни ратт.

– Килограммов двести, не меньше, – простонал чужак, когда Медведь сидел уже на стене.

Но тот будто не слышал слов чужака, смотрел вниз и молчал. А я подумал: какая разница, в чем измерять вес т'анга, легче он все равно не станет. Потом вспомнил, что остался еще Старший, и чуть тоже не застонал. Если мы его и поднимем, то руки у всех станут длиннее, чем у Лохматых. А откажешься поднимать – Младший сбросит вниз, внутрь Крепости. Из проклятого медвежьего упрямства и злобы. А Старший раза в два тяжелее Младшего. И это только на вид!

Не одному мне стало интересно, как чужак справится с таким грузом. Младший тоже повернулся к чужаку. А тот, словно не замечая его взгляда, что-то высматривал внизу.

– Что? – тихо спросила Зовущая.

Она тоже заметила настороженность чужака и... коснулась его плечом.

Я едва сдержал рычание, что вдруг заклокотало в глотке. А еще шерсть вздыбилась вдоль хребта и меня затрясло. От холода или от чего-то другого?.. Т'ангайя не выбирала меня, тогда почему я злюсь, когда она трется об чужака? Как я вообще заметил это, когда между мной и Зовущей сидит туша из клана Медведей...

– За нами следят, – тихо ответил чужак.

Вот так – «следят». Охотник сказал бы «смотрят», а воин всегда говорит «следят».

– Ты точно знаешь?

– Да. Проход между зданием и стеной.

Я тоже посмотрел на этот проход. По нему мы пришли в это укромное место, и никто пока не мешал нам.

Т'ангайя смотрела, нюхала, слушала, потом повернулась к чужаку:

– Я ничего не вижу. И не слышу.

– Я тоже. Но там точно кто-то есть. И мне это не нравится.

Мне тоже это не понравилось. Мы слишком долго дергали удачу за хвост. В любой миг она рыкнет, ударит когтистой лапой, и нас заметят. А что потом? Умирать на стене или бежать в сети Ловчих?

Из прохода темным ветром вырвался Кугар. Извернулся в прыжке, словно что-то вдруг появилось перед ним. За Кугаром выбежал хост. Они не могут долго и быстро бегать, но если бежать недолго, то их прыти хватает, чтобы не отстать от волка или от Кугара. Вот только чутья и ловкости мало. Хост не заметил того, кто испугал беглеца.

В два прыжка Кугар оказался возле стены. Медведь только поворачивал голову, а хвостатый уже вспрыгнул ему на плечо, сжался в комок и перемахнул через стену, не зацепив никого из нас.

– Великий Создатель! Ипша!

Вскрик Кота словно разбудил меня. Я засмотрелся вслед Кугару – избраннику Зовущей и пожалел, что его не прикончили у ворот. О том, что за ним кто-то гнался, я и думать забыл.

Сначала я увидел стражника. Он лежал, изогнувшись, как живые хосты лежать не могут, а над ним стоял ИПША.

Кошмар Повелителей. Ожившая легенда.

Коричневый мех Ипши ночью стал черным. Ряд шипов на спине едва угадывался под вздыбленной шерстью. Голова опущена, мощные челюсти тянут голову книзу. Верхние клыки не помещаются в пасти. Они длиннее остальных на целую ладонь.

Когда-то Ипши наводили ужас на поселения хостов и других ущербных. Все остальные т'анги уходили с пути длиннозубых. Даже Медведи не ссорились с ними, хоть крупнее их и тяжелее. Но шипы на спине Ипши – это не глупое украшение, как кисточки на ушах хоста. В шипах сильный яд. Хватит царапины, чтобы противник замер на несколько ударов сердца. А промедление в драке – это очень плохо. Отец говорил, что Ипши всегда охотились вдвоем: один сбивал добычу с ног, второй подставлял шипы. Ипши брали такую добычу, о которой Кугары могут только мечтать.

А теперь Ипша медленно подходит к Медведю, а глаза, что видят и днем и ночью, поблескивают красным. Не хотел бы я оказаться сейчас внизу. Даже один Ипша – опасный противник. Медведь сам и не справится. А позовет на помощь Младшего, и под стеной останутся трое мертвых т'ангов.

– Я сам! – рыкнул Старший, вытягивая вперед руки и пригибаясь.

Ипша подобрался, как для прыжка, но прыгнуть не успел.

Чужак бросил копье.

– Нет! Проклятие Ипши!.. – вскрикнула Зовущая, но не остановить летящее копье.

Проклятие умирающего Ипши опаснее живого Ипши. Только слишком поздно Повелители узнали об этом.

В Ипшу чужак не попал.

Еще один хост выбежал из прохода и упал, когда в его живот воткнулось копье.

Ипша заворчал, как заговорил. Чужак тоже заворчал, словно передразнивал его.

– Добей и забери оружие, – сказал он потом Медведю.

И Медведь послушался! Подошел к хосту, что царапал себе живот. Ноги хоста дергались, и копье вздрагивало, как молодое дерево под ветром. Ипша даже не шевельнулся, когда т'анг наступил на голову раненому и выдернул копье. Второе копье Лохматый тоже взял. Я не стал бы нюхать чужую добычу, а если это добыча Ипши, даже близко подходить не стал бы. Медведь рискнул, подошел, но его не тронули. Даже не зарычали на него.

Потом чужак опять заговорил. Тихо, спокойно и очень медленно. Все его слова были простые и понятные.

– Он хочет уйти. Помоги ему. Как тому черному. Вернись к стене.

Я не стал бы выполнять этот приказ. Чужак мне не вождь. Да и не смог бы я повернуться к Ипше спиной. Пускай мягкотелый сам поворачивается! Если ему жить надоело.

Медведь ничего не сказал. Только попятился, глядя на Ипшу. Тот оставался на месте и даже не шевелился. Потом Лохматый прижался к стене и стоял так очень долго – три или четыре удара сердца.

– Давай, мужик. Все получится.

Это сказал чужак. Младший Медведь недоверчиво заворчал. А Старший поверил. Повернулся к Ипше спиной, уперся ладонями в камень, опустил голову.

Ипша перестал притворяться мертвым. Кугары бегают быстрее и легче. Когда Ипша бежал, казалось, стена и все, кто под стеной, содрогались.

Ипша прыгнул между Зовущей и чужаком. Со спины Медведя – вверх, выше, еще выше, совсем рядом край стены. Тяжелое тело распласталось в прыжке, когти царапнули камень... на пару ладоней ниже кромки, заскользили вниз. Быстро, еще быстрее...

Чужак вытянулся во всю толщину стены. Его руки атакующими арусгами метнулись к ошейнику, вцепились, потащили...

Тяжелая гривастая голова стала подниматься к краю стены, а мощные лапы изо всех сил заскребли камень. Ипша кашлял, задыхался в ошейнике, но упрямо лез наверх и смотрел, СМОТРЕЛ на чужака. А тот что-то рычал сквозь зубы.

Потом они лежали на стене – Ипша и чужак – рядом, касаясь друг друга, и тяжело дышали.

Младший и Зовущая сидели очень тихо, чтобы не мешать опасной соседке. Эта Длиннозубая оказалась самкой.

Когда она поднялась и спрыгнула со стены Крепости, все вздохнули с облегчением. Все, кроме чужака. Может, он каждый день обнимается с Ипшами?

– Легкого пути, – сказал чужак, глядя вслед Длиннозубой. А потом сказал совсем уж непонятное: – Какая отличная псина!

Ну не мог же он думать, что встретил т'анга из клана Пса?! Ипши больше похожи на горного тигра или снежного волка. Но совсем немного. Ипшу не спутаешь ни с кем! Хорошо, что Длиннозубая не слышала чужака. И никто из клана Псов не слышал. Без драки бы не обошлось.

Когда Ипша ушла, Младший захотел, чтобы подняли старшего Лохматого.

– Давай поднимать, – согласился чужак. – А ты придумал как?

– Придумай ты. Это легко. А я сделаю, – сказал Младший.

– Ищешь тяжелой работы?

Чужак засмеялся, и у меня ветер пробежал по спине. Точно так же смеялся мой отец перед дракой. Он всегда говорил, что после Чаши Крови и боя, когда Ипши отбивали пленников, ему уже бояться нечего.

Младшему тоже не понравился смех чужака, как не понравилось то, что чужак придумал.

– Не нравится? – Мягкотелый шевельнул плечом. Совсем как Старший из Медведей. – Тогда придумывай сам. Только думай быстрее.

Сказал – и потянулся, как кот. И подниматься со стены не стал. Еще и руку под голову подложил.

Нашел место, где отдыхать!

Что-то такое проворчал Младший, когда так и не смог дотянуться до соплеменника. Между их руками оставалось не меньше клима. А так высоко Медведю не прыгнуть. Даже молодому Медведю.

И Младший согласился с придумкой чужака. Повис вниз головой, держась ногами за стену. А мы навалились на его ноги, не давая им соскользнуть. Я слышал, как Старший вбивает копья под стеной, но не стал говорить, что они его не выдержат. Меня не спрашивали. Да и злить Медведя станет только глупец.

Копья сломались.

Но Старший успел схватиться за руку соплеменника.

Потом Медведь лез, а мы держали. Мы держали, а он лез...


20


Зовущая из клана Кугаров

В этот вечер я узнала много нового: как убежать из Крепости, как забраться на высокую стену, как поднять неподъемную тяжесть. И еще, и еще... Только зачем все это Зовущей? Я ведь не наставник воинов. Но главное – я жива и свободна, если забыть про ошейник. Жив и свободен Адри. Хоть и тоже в ошейнике. Чарутти легко снимет их, когда мы доберемся до клана. Если доберемся. Пока мы снаружи Крепости, и до восхода хосты не выйдут за стену. Даже если пленники затоптали охрану и вырвались за ворота. После восхода хосты тоже не погонятся, но скажут о беглецах Ловчим. А уж те...

– И куда теперь? – спросила я чужака.

Может, он знает, где спрятаться от Ловчих? Ведь сумел вывести из Крепости...

– Туда. К горам, – ответил чужак и показал рукой на холмы.

Младший из Лохматых негромко фыркнул, а вот мне смеяться не хотелось.

– Ты совсем сбесился? Там же пустыня!

Даже в начале ночи из холмов несло горячим ветром.

– А за пустыней горы, – уверенно сказал чужак.

Будто видел эти горы. А я, как глупыш-сосунок, не вижу дальше своего носа.

– Ты вытащил меня из клетки, чтобы я сдохла в пустыне?!

Шаг за шагом чужак отходил от стены, а я шла за ним. Не будешь же стоять на месте, когда тот, с кем говоришь, куда-то идет.

– Ты знаешь, что за твари живут в пустыне?! – Я уже кричала, а чужак молчал. Шел и молчал. – Даже Ипша не справится с ними! Даже Повелители! – Чужак молчал. – Если удача улыбнется – тебя быстро сожрут. И ты не будешь подыхать несколько дней. В пустыне полно тварей, что любят тухлятину. А иногда в пустыне бывают Ловчие. И за нами они точно поедут! Хосты заплатят. После того что ты сделал в Крепости, они...

Чужак резко остановился. Я остановилась не сразу. Пришлось возвращаться. А он стоял и смотрел на меня. Я знала, что он меня видит. Мало ущербных, что видят в темноте. Как мало ущербных, что убивают своими мягкими, слабыми пальцами.

– Я. Никого. Не звал. За собой, – сказал чужак, когда я подошла. Тихо и медленно сказал. Словно никуда не спешил, словно не говорил, а жесткое мясо рвал, кусок за куском. – Я. Никого. За собой. Не тяну. Каждый идет, куда хочет. Мне надо к горам.

Он посмотрел на остальных, потом опять на меня. Посмотрел, как прикоснулся. И мне стало холодно. Наверное, от ветра. Ночью из пустыни дует холодный ветер. А чужак отвернулся и пошел к своим глупым горам.

Я не сразу заметила, что Крепости не видно за холмом. Что мои следы и следы чужака перепутаны еще четырьмя нитками следов. Что недалеко от меня стоят еще четыре т'анга, и среди них нет моего Адри.

– Я с тобой, незнакомец.

Голос Медведя нельзя спутать ни с чем. Такой голос бывает у далекого дождя. Когда все притихло и ждет. А младший из Лохматых промолчал, только вздохнул. Кот тоже ничего не сказал, он вприпрыжку побежал за чужаком. Скоро Кот догнал его и пошел слева. И Медведи пошли – не побежали, но догнали чужака тоже быстро.

– А мы? – спросил меня Кугар-охотник.

– Мы? – удивилась я. Какое может быть «мы», если у меня есть Адри. – Можешь идти, куда лапы несут, а я пойду за мягкотелым.

– Он же совсем бешеный!

И Кугар подошел ближе.

– Не зли меня, охотник.

Я даже не стала показывать зубы. Тихого рычания хватило, чтобы т'анг вспомнил: злить Зовущую вредно для шкуры.

А Адри... он найдет меня. Если живой. Если не разозлил Ипшу. Эти длиннозубые такие же бешеные, как и чужак.


21


Мерантос. Воин из клана Медведей

Старый Фастос говорил: «Видишь путь – иди, и другие пойдут за тобой. А если не видишь, то иди за тем, кто видит. Но тогда уже не ворчи, что его когти короче твоих, а шерсть на загривке не так густа...»

Я не видел пути и второй день шел за тем, кто ведет. Шел, пока шел он, отдыхал там, где он устраивался на привал, поднимался, когда он опять начинал идти.

Не знаю, почему другие пошли за незнакомцем – охотник и Зовущая из клана Кугаров, молодой воин из клана Котов. Может, почувствовали то же, что и я? Или в каждом клане есть свой старый Фастос, который учит: иди за тем, кто ведет. Вот Игратос пошел только за мной. И каждый взгляд его, каждый жест кричит: почему ущербный, почему не ты идешь впереди?! Сказать, что чувствую в незнакомце Силу? Не ту силу, что дает воину прародитель Медведь, похожую, но не такую. В чарутти тоже есть сила, но чарутти не воины. Игратос знает, что ущербные не бывают воинами или чарутти – они всего лишь ущербные. Я тоже верил в это. До Чаши Крови. Когда мертвых стало много, а живых совсем мало, я увидел незнакомца. Мягкотелого. Живого. И он удивил меня. Спасибо Прародителю, что в то утро мы не сошлись с мягкотелым в бою. «Если сражаешься с врагом, которого не понимаешь, то найдешь поражение и смерть». Так меня учили. Нет худшего бесчестья для воина, чем умереть, не исполнив клятву. Мне надо жить, стиснув зубы и забыв о гордости, пока я выполняю наказ старейшин, а потом... может, первый Медведь не отвернется от меня.

Часть наказа я уже выполнил: нашел Игратоса и выбрался с ним на волю. Осталось вернуть его клану. Там он узнает, что вождь и старейшины хотят от него. Мне не приказывали хранить тайну, но рассказывать я не хочу. Пусть старый Фастос...

– Ты слышишь?

Незнакомец повернулся к т'ангу из клана Котов, что всегда держался за ним. Так же Игратос идет за мной: младший воин на шаг позади старшего, ученик – за наставником. Похоже, Кот выбрал себе наставника, хотя он не т'анг и едва замечает его.

Умный ученик учится на примере наставника. А многие слова не заменят одного дела. Мой наставник разговаривал не каждый день, но это он научил меня быть воином. И вожаком.

– Слышу, – ответил т'анг из клана Котов. – Я не знаю, что это.

Рыжий воин не знает пустыню так, как родные равнины, но он видел песка больше, чем я или лесные Кугары. Но, кажется, незнакомец понимает пустыню лучше всех нас. Вот только какой народ породил его, я еще не понял.

Незнакомец резко остановился, упал и прижался к песку, словно хотел вдавиться в него. Пять ударов сердца он лежал, закрыв глаза, и не двигался. Так устал, что сразу заснул? Но лицо у спящего бывает другим. Даже у смертельно уставшего...

Охотник пренебрежительно фыркнул, открыл рот... Я так и не узнал, какую глупость он хотел сказать.

– Бежим!

Незнакомец сорвался с места. А я не заметил, когда он успел подняться.

Голос хлестнул, как кнут, а бегущего впереди хотелось догнать, схватить!.. Догнать, потому что убегает.

Мы побежали. Все. Сначала так, как бегут на охоте за быстроногой дичью. Но дичь убегала всё дальше, а мы... Мы сами вдруг стали дичью, что изо всех сил спасается от смерти. А смерть мчится по пятам, и ее дыхание чувствуется спиной.

Я не мог оглянуться, посмотреть в лицо смерти. Нет, тогда я не думал о наказе, забыл о том, что жизнь уже не принадлежит мне – я больше не мог думать. Я перестал быть воином и мог только бежать... А смерть бежала за мной.


22


Симорли. Воин из клана Котов

После бега наперегонки с ветром – наставник назвал его санум – мне очень хотелось пить. Пересохшее горло просило воды, любой, даже мутной и затхлой, какую я пил в Крепости.

Пить хотели все, кто сидел и кто лежал рядом на песке, но первой заговорила о воде т'ангайя. Ей можно, она не воин и не т'анг, ей не надо терпеть молча. Над просьбой детеныша или т'ангайи не смеются. Не знаю, как принято у чужаков, а вот т'анги такие просьбы стараются выполнить. Если они настоящие т'анги, а не забывшие о чести изгои.

– Да, вода нам бы не помешала, – согласился наставник. – Сможешь найти?

Я не сразу понял, что он спрашивает меня. Не знаю, зачем он придумал такую проверку. Мне очень не хотелось говорить, что я не могу справиться с его заданием. Найти воду здесь еще труднее, чем убежать от санума. Вот если бы мы были в Долине! Там бы я быстро отыскал источник. Даже с закрытыми глазами отыскал бы. По запахам, по звукам нашел бы. А здесь...

Наставник смотрел на меня и ждал. Остальные тоже смотрели и ждали, что я скажу. И я сказал: «Найти не могу». Пальцами сказал. А наставник по-прежнему смотрел, будто не понял моего ответа. Наверное, он хотел, чтобы я вслух признался, какой я бесполезный и неумелый. Наверное, воин должен научиться и такому. Даже если не понимает, где такое умение может пригодиться. Наставник лучше знает, наставник не ошибается. И я сказал:

– Воду? Здесь? Нет, не смогу. – И добавил уже для остальных: – Здесь все чужое. Я не знаю, что тут растет возле воды, что можно пожевать вместо нее.

К моим ногам подкатился маленький сухой кустик, и я подпрыгнул, чтобы не поцарапаться об него. Охотник-Кугар фыркнул. Я не успел ничего сказать, за меня ему сказал наставник:

– Тебе смешно? Ты точно знаешь, что эта трава не ядовита? Не знаешь? Зачем тогда смеешься? Жить захочешь – сам так прыгать станешь.

– Я не Ипша, – буркнул Охотник и отвернулся. Но смеяться он перестал.

– Ипша? А Ипша здесь при чем?

На эту загадку я мог ответить. И ответил, хоть спрашивали не меня.

– В этих местах жили Ипши.

– Жили? А теперь не живут?

Наставник спрашивает, ученик отвечает. Все правильно, так и надо.

– Ипш убили. Почти всех, – быстро добавил я, вспомнив длиннозубую т'ангайю, что бежала с нами.

Наставник сам помог ей в Крепости и знает, что Ипш перебили не всех.

– Ипша? – повторил он, будто пробуя слово на вкус – Ну и где их искать? Может, они и не живут здесь больше.

– Живут. Я видел, – вырвалось у меня.

– Тогда веди к Ипшам, – тут же потребовал наставник.

В его голосе не слышалось смеха, но он точно смеялся надо мной. Все знают, что найти место, где живет Ипша, не сможет никто, только Повелители. Но Повелителей здесь нет. Лучше бы я промолчал! Тогда бы мне не пришлось говорить:

– Я не знаю, где живут Ипши. – Наставник нахмурился, и я заговорил быстрее: – Но одну я видел! Совсем недавно.

И посмотрел по сторонам, надеясь опять увидеть четырехлапую т'ангайю.

– Ты ищешь нашего черного приятеля?

– Нет!

Наставник опять шутит. Он не может спрашивать такое серьезно. Ведь даже хост не перепутает Кугара с Ипшей, когда они четырехлапые.

– Ты уверен, что он не Ипша?

Если наставник спрашивает, ему нельзя не ответить.

– Он Кугар. Их клан живет среди деревьев. В лесу, – повторил я незнакомое слово.

Мой первый наставник как-то рассказывал мне про это необыкновенное место. Говорил, что деревья там вырастают такими высокими, что три воина, став друг другу на плечи, не дотянутся до нижней ветки. А еще деревья бывают такими толстыми, что два длиннолапых т'анга не обхватят их.

Но всего этого я не стал говорить моему новому наставнику. Он меня про Ипшу спрашивал, а не про деревья.

– Ипши другие, – добавил я.

– Какие?

Как будто бы сам не знает! Мой прежний наставник тоже так поступал: начинал рассказывать, потом притворялся, что все забыл, и требовал повторить с самого начала. И я стал рассказывать про Ипш то, что смог вспомнить.

– Ипши – самый старый клан, самый древний. Говорят, что они первыми пришли в этот мир, первыми встретили Хранителей и первыми стали учиться у них. Другие кланы пришли потом, каждый в свой срок. Еще у Ипш была своя магия, не такая, как у Хранителей. Когда началась Война, то всех Хранителей убили, а Ипши погибли не все. Повелители еще охотятся на них. Они на всех теперь охотятся.

Пока я думал, рассказывать, какая магия была у Ипш или не надо, наставник улыбнулся и сказал:

– Все это очень интересно, только я так и не понял, как же выглядят Ипши и где их искать.

– Не знаю, – сначала пальцами, а потом голосом ответил я.

Тогда наставник посмотрел на старшего из воинов-Медведей.

Тот недовольно передернул плечами, будто взгляд обжигал его.

– Я тоже не знаю, где может быть Ипша. Где-то здесь... – Голос у Медведя громкий и низкий, как у бородатой пирру. – Одна из Ипш крутилась возле нас. Та, с кем ты обнимался на стене.

– А... красный пес! – Наставник радостно улыбнулся. – Так он – Ипша?

– Не он, – поправил Медведь. – Она. Это самка.

Т'ангайя из клана Кугаров негромко рыкнула: ей не понравилось, что другую т'ангайю назвали самкой. Медведь забыл, что даже четырехлапая т'ангайя остается т'ангайей. Нужно быть поосторожнее со словами: т'анг, затеявший ссору с Зовущей, долго не живет. Хорошо, что Ипша не слышала Медведя и не слышала, как наставник назвал ее. Говорят, Ипши подолгу находились в звериной личине и убивали всех двуногих чужаков, попавших на землю Ипш. Даже если эти двуногие были т'ангами. А может, это только слухи, что распускают Повелители. Ведь Повелителям все равно, кого убивать – воина или охотника, обычную т'ангайю или Зовущую – любой, кто не из народа Повелителей, может стать их добычей. Наверное, нельзя верить словам Повелителей...

– С тобой на стене была т'ангайя из клана Ипш, – сказал воин-Медведь, не глядя на Зовущую.

Та медленно выдохнула сквозь зубы. А наставник посмотрел на воина так, словно хотел спросить, как тот узнал, что Ипша – т'ангайя, а не т'анг. Но не спросил. Наверное, вспомнил, что он мой наставник, а не воина-Медведя. Хотя старший из воинов сам бы мог быть наставником.

Но даже Старшему стало интересно, когда мой наставник повернулся и надолго засмотрелся на что-то позади Кугара. Тот лежал на ближайшем склоне и старательно вылизывал лапы. Ветер доносил запах крови. Наверное, Кугар поранил лапы, когда бежал от санума. Кугары хуже бегают, чем Псы или Волки, а чтобы долго бежать по песку, надо быть Ипшей.

– Ты видишь ее?

Я сначала спросил, а потом заметил, как смотрит на меня старший из Медведей. И мне стало стыдно. Будто я был детенышем-глупышом, еще не принятым в клан. Только детеныш говорит и делает такое, что имеющий наставника подумает и промолчит. Как промолчал старший воин, хоть тоже хотел спросить.

– Вижу, – ответил наставник, не оборачиваясь, будто мог взглядом удержать Ипшу на месте. – Попробую поговорить с ней. Вдруг она нам поможет.

И медленно пошел вперед, словно боялся спугнуть кого-то. Напрасно он этого боится. Ипши никогда не были пугливым кланом, скорее наоборот. А еще Ипши невероятно гордые. Длиннозубая может и не захотеть помогать нам. Мы чужаки для нее, почти как хосты или Ловчие. И то, что наставник помог ей, ничего не значит. Но он почему-то думает по-другому и, похоже, не сомневается, что Ипша станет говорить с ним. А вот знает ли она, где найти воду, в этом он не совсем уверен. Странно. Но, может, так и надо решать неразрешимые загадки? Скоро я это узнаю. Вот как вернется наставник, так и узнаю.

Или не так скоро, как я надеялся.

Наставник обошел Кугара, сел на песок, по-хитрому скрестив ноги, и просидел так от заката до первой луны.


23


Мерантос. Воин из клана Медведей

На закате стена санума стала почти незаметной, а потом и вовсе исчезла. Вместе с ней исчез неприятный, едва различимый скрип, к которому я уже начал привыкать. Мне даже стало чего-то не хватать, когда прекратилась «песня пустыни». Так красиво обозвал этот скрип незнакомец.

А сам мягкотелый как пошел говорить с Ипшей, так и продолжал с ней разговаривать. Сидя к нам спиной и не двигаясь. До восхода зеленой луны я его почти не видел. И если бы не чувствовал, как за мной следят из темноты – а это не спутаешь ни с чем! – то решил бы, что незнакомец привык спать сидя. А беседу с Ипшей он придумал, чтобы побыть одному.

Песок быстро остывал. Еще немного, и он станет холодить зад. Рядом нетерпеливо шевельнулся Игратос. Молодому надоело спать вполглаза и ждать неизвестно чего. Я беззвучно напомнил ему, что он носит воинский пояс, и попросил не позориться перед другим молодым воином. Чтобы тот не подумал, будто у Медведей нет хороших наставников.

Теперь Игратос злится, закрыв от меня свои мысли. Пускай! Ему это пойдет на пользу.

Охотник из клана Медведей может полдня лежать неподвижно, чтобы добыть пугливую горную козу. А настоящий воин обманет даже охотника. Ученик надевает пояс воина только тогда, когда охотники начинают принимать ученика за покрытый мхом валун.

Я был наставником Игратоса, а он был понятливым учеником. Хотя... больше терпения и выдержки ему не помешало бы. А плен и тесная клетка не сделали его характер лучше. Но все поправимо. Я рядом, мы на свободе, и у меня есть силы заниматься воспитанием. Терпение и выдержка нужны не только воину. Игратос еще не знает, что скоро перестанет носить воинский пояс. И не узнает до нашего возвращения. Я не хочу говорить, что старейшины решили на последнем Совете. Слишком много чужих ушей и чужих глаз рядом. Даже мне нужны были три дня одиночества, чтобы смириться с решением Совета. А что будет с Игратосом, когда он узнает?.. Пусть это случится среди камней и льда, и чтобы ничего живого не было поблизости. Совету совсем не нужна новая война кланов или чтобы Игратос погиб, подравшись с кем-то вроде нашего мягкотелого вожака.

Решение Совета мог передать и другой воин, но я так привык заботиться о Младшем, что вызвался сам. Его мать была последней женой моего отца, а Игратос – последним его детенышем. Детеныш еще не умел ходить, когда наш отец погиб. Жена отца по закону стала моей женой, а глупыш-сосунок – моим детенышем. Потом, когда детенышу пришла пора учиться, я стал его наставником, и он многому смог научиться. Я надеялся сделать из него вожака. Не Вождя! Ни у меня, ни у Игратоса нет того, что надо для настоящего. Вождя. А вот вожак из молодого мог бы получиться неплохой. Не хуже, чем из меня или из нашего отца.

Вождь нужен всегда – и в мирные дни, и в дни войны. За Вождем идут все – от Совета старейшин до последнего малыша, только что принятого в клан. А вожак нужен в дни войны, и за ним идут те, кто носит пояс воина. Вождь у клана один, а вожаков может быть много. Одним больше, одним меньше...

Игратос не станет вожаком. Теперь уже не станет. Так решил Совет. Так решил Вождь. Его приказу должны повиноваться все. Ослушавшийся изгоняется из клана. Ибо «...Вождь – это сердце клана, а мудрость Вождя – благо клана». Так меня учил старый Фастос. Этому же я учил Игратоса.

Если мне захочется уйти из жизни самым недостойным способом – я стану изгоем, а потом притворюсь, что не услышал Зовущую. Но пока до этого не дошло...

Последние мысли меня удивили. Будто их думал не я, а какой-то безумец. Может, это «песня пустыни» так подействовала? Или то, что рядом Зовущая из другого клана? Надо бы держаться от нее подальше и присматривать за Игратосом. Он впервые так близко от самки, желающей зачать детеныша. А такое соседство опаснее, чем встреча с Белой Смертью. Скажешь что-то не то или сделаешь – и Зовущая нападет. А как она может наказать назойливого самца, я уже видел. В такое трудно поверить, пока не увидишь. А Игратос нужен клану живым и здоровым. Как-то я сказал молодому, что лучше потереться об самку другого народа, чем об т'ангайю чужого клана. А если т'ангайя стала Зовущей, то лучше не попадаться ей на глаза. Хотя это не всегда помогает. Мне не помогало. Меня находили, звали, и я сразу откликался на Зов. Я никогда не злил Зовущих. Может, потому и дожил до сегодняшней ночи.

Надеюсь, Игратос помнит, чему я учил его. А если забыл, то я напомню.


24


Симорли. Воин из клана Котов

Песок рядом с наставником зашевелился и стал Ипшей, заметной на фоне низкой луны. Ипша быстро исчезла, только глаза сверкнули красным. Говорят, Ипши могут убить взглядом, если захотят. Эта даже не оцарапала меня. Или наставник позаботился обо мне и обо всех остальных?

– Чудно провел времечко, – сказал он, когда подошел и остановился между мной и Старшим из Медведей.

Оба воина, что притворялись спящими, тут же сели и стали смотреть на моего наставника. И оба молчали, словно им было совсем не интересно, о чем он так долго разговаривал с Ипшей.

– Что она тебе сказала?

Это спросила т'ангайя. Она тоже перестала притворяться спящей, но сидеть и молча ждать не захотела. Так поступают все т'ангайи, не только Зовущие. Мой прежний наставник говорил, что т'ангайи похожи на детенышей – им тоже все интересно – и не стоит злиться на них из-за этого. Так было всегда и так будет, пока живут т'анги. Т'ангайю не переделать. А еще наставник говорил, что если Зовущая чего-то хочет, то лучше дать ей это, а то она возьмет сама.

– Сказала она много интересного. – Мой новый наставник повернул голову к т'ангайе из клана Кугаров. – Но то, что нам надо, можно найти возле Старой дороги.

– Где это?

– Не очень далеко. Если санум не засыпал ее и если нам повезет, то найдем.

– А если нет?

Такое могла спросить только т'ангайя!

– А если нет, тогда нам не повезет.

Наставник шутит, и шутит опасно. С Зовущей лучше не шутить. Но, может быть, в клане наставника так принято или их Зовущие не так опасны, как наши?..

– Ну что, идем к Старой дороге? – спросил он, и все сразу зашевелились.

И я понял, что никто не скажет «нет», все пойдут. А еще я понял, о какой дороге говорила Ипша.

– Подождите! Туда нельзя!

Я успел встать перед наставником до того, как он пошел. И быстро заговорил, спеша сказать все, что знаю. Ведь если мне прикажут замолчать и идти, мне придется идти молча. Идти к Старой дороге.

– Это место проклято! Это дорога Хранителей. По ней давно никто не ходит. Повелители запретили...

Зовущая насмешливо фыркнула.

Я поперхнулся словами, будто куском непережеванного мяса. Сквозь кашель и слезы я посмотрел на наставника. Он не смеялся и даже не улыбался, как все остальные. Он услышал меня и теперь думал.

– Ну, а ты что скажешь? – спросил он Старшего Медведя.

С Младшим он не разговаривает и притворяется, что не замечает его. Хорошо притворяется, я так еще не умею. А вот отдыхать так, чтобы видеть сразу всех и чтобы никого не было за спиной – этому я уже научился. Вот посмотрел, как это делает наставник, и научился. Старший из Медведей тоже так умеет.

– Я согласен с т'ангайей, – ответил Старший. – Повелители много чего запрещают.

– А поточнее? – заинтересовался наставник, когда Медведь надолго замолчал.

А мы стояли и слушали ночную пустыню.

– Нам запрещают жить и умирать по нашим законам! – зло выдохнул воин.

– Зато мы можем умирать в Чаше Крови, – буркнул его молодой соплеменник.

– Еще они запретили нам наших чарутти. Но пока ни в один клан не пришли чарутти от Повелителей.

– Почему?

Большой т'анг злился и говорил тише и тише, но от его голоса у меня все дрожало внутри. Нет, не от страха, а так, как дрожит тропа над болотом. Наставник тоже тихо заговорил, и его вопрос вплелся в голос Медведя, как ветер в траву. Вплелся и качнул туда, куда ему надо.

– Почему запретили?.. Потому что чарутти могут снять ошейник с беглеца, могут защитить от Белой Смерти и приход Карающей могут предсказать раньше, чем она появится на небе, и... Чарутти многое могут. Клан без чарутти как воин без руки!

Медведь замолчал, тяжело дыша, но с каждым выдохом его злость уходила, растворялась в темноте.

Наставник молча ждал, и т'анг сказал уже совсем спокойно:

– А почему своих чарутти Повелители не присылают, этого я не знаю.

– А зачем? – Наставник не смеялся, но казалось, будто смеется. И не над воином-Медведем, а над самими Повелителями! – Чтобы они делали то же, что и ваши? Так у вас для этого свои чарутти есть. Только не говори мне, что от своих вы избавились в угоду Повелителям.

– Мы не избавились. Не знаю, как другие...

Медведь посмотрел на Кугаров, потом на меня.

– Пока хоть один Кугар жив, – начал Охотник, но т'ангайя перебила его:

– Мы защищаем нашу чарутти, как мать защищает детеныша!

– У Котов тоже есть чарутти, и мы оберегаем его. – Мне не хотелось, чтобы о моем клане думали плохо. Пусть Коты слабее Медведей и меньше Кугаров, но мы не глупцы и еду от отравы можем отличить. – Чарутти – это богатство клана, а Башня, Мост и Дорога – это запретные места, и если Повелители говорят...

– А если Повелители завтра скажут не дышать, Коты сделают, как они скажут?

Это спросил охотник-Кугар, красуясь перед Зовущей. Та фыркнула. Надо мной она смеялась или над Охотником, я не понял. Да это и не важно. Какой боец из Охотника, я не знаю, а как дралась Зовущая, видел. Но не вызывают Зовущих на поединок, даже обычных т'ангай не вызывают.

Подраться с Охотником я не успел, даже вызов ему бросить не смог. Я только начал рычать, Кугар еще не перестал ухмыляться, когда мой наставник рявкнул:

– Отдохнули? Сил девать некуда?! Тогда к Дороге! Бегом!

Этот голос заставил бы бежать и Повелителя. У меня просто сердце замерло, а четырехлапый Кугар вжался в песок. Потом наставник скользнул между мной и Медведем, выдохнул уже на бегу: «За мной!» – и мы сорвались с места, будто за нами гнался еще один санум.


25


Мерантпос. Воин из клана Медведей

Мы опять бежали. Незнакомец первым, за ним – воин из клана Котов, потом я, Игратос, Охотник и Зовущая. За несколько дней все уже привыкли занимать свои места и занимали их, не раздумывая и не споря. В этот раз мы бежали не от санума, а от драки, которую я давно уже ждал.

Бег сменился шагом, потом походным бегом, опять шагом... Опытный вожак умеет много пройти и сохранить силу воинов.

С вожаком нам повезло: незнакомец – опытный вожак (или как у его народа называют того, за кем идут воины?). Глядя на его размеренный и неутомимый шаг, я думал, что ему не раз приходилось вести за собой стаю, отдавать приказы, следить за порядком, прекращать драки между глупым молодняком, сбивать наглость с самоуверенных «стариков», видеть дальше, делать больше, помнить и думать за всю стаю. Обычные заботы любого вожака, я и сам часто выполнял их.

Вожак всегда должен знать, что нужно сделать, как и когда. Этим он и отличается от воина.

Удача улыбнулась мне: здесь, в пустыне, я всего лишь обычный воин. Только старше других. Игратос может думать и хотеть что угодно, но я не стану искать места вожака. В пустыне – не стану. Вот в горах... Но до гор еще нужно дойти.

Краем глаза заметил бегущую Ипшу. Где-то за нами хромал четырехлапый Кугар. Когда у ветра появлялся запах крови, Зовущая начинала идти медленнее, оглядываться, сбиваться с шага. Я не смотрел на нее, только слушал, и наш вожак не оглядывался, но идти он начинал медленнее. Хоть и не очень долго.

Не повезло Кугару. Четырехлапому идти по пустыне труднее, чем двуногому. Но пока на нем ошейник, ничего не изменишь.

Желтая луна уже прошла половину своего пути, а зеленая пряталась за верхушками холмов, когда вожак поднял руку, призывая к осторожности, и остановился. В пути мы не разговаривали, но привалы не всегда были безмолвными. На этот раз никто не издал ни звука. Все замерли, настороженно принюхиваясь и прислушиваясь.

Я не чуял опасности, но торопиться не стал – это не мой поход, не я веду стаю, а вокруг меня совсем чужие места.

Вожак молча подозвал воина из клана Котов, и оба склонились над чем-то. Потом Кот добежал до подножия холма, вернулся... Слов я не слышал, но на расстоянии ощутил настороженное внимание незнакомца и горячее нетерпение Кота. Как раскаленный на солнце камень и холодную тень за ним. Даже летом в горах не бывает слишком жарко. Иначе мы не носили бы такую густую шерсть.

Со стороны Игратоса потянуло сомнением и недоверием. Как ветром от ледника. Без слов я приказал Младшему приготовить копье, а еще поделился уверенностью и спокойствием, которые если и не переполняли меня, то хотя бы не оставляли.

Потом вожак подозвал меня, тоже без слов, и я смог рассмотреть, из-за чего он остановил стаю.

Ряды полузасыпанных ямок. Одни чуть больше, другие поменьше. Кажется, ничего особенного. Но когда я присмотрелся, то понял, что это следы, и они тянутся поперек нашей тропы. Похоже, нам придется добавить к ним свои. Если вожак не проложит другой путь.

И я повернулся к вожаку. Молча. Ведь не только смотреть на песок он позвал меня. Тихо хмыкнув, вожак заговорил:

– Караван. Прошли перед санумом. Туда, – он указал в темноту между холмами. – Их больше, чем нас. Есть верховые животные.

– Караван Ловчих?

Это первое, что просилось с языка.

– Нет, – быстро ответил молодой Кот. – Следы у их тварей другие.

А я продолжал смотреть на вожака, притворяясь, что не слышал Кота. У отряда может быть только один вожак – ему решать, ему и отвечать. Незнакомец понимающе усмехнулся и негромко сказал:

– Пока будем считать их обычным караваном. Но постараемся не попадаться на глаза.

– Рабы... – буркнул я словно бы сам себе.

Ни один караван не обходится без рабов. И без охраны. И охранники не откажутся от еще одного раба или от беглеца в ошейнике. Хоть один колдовской кнут в караване да найдется. А где за беглеца могут заплатить, знает любой караванщик.

– Можем стать, – согласился со мной вожак. – Если будем неосторожны. Пока нам по пути. Вот и пойдем по их следам. Только не очень быстро.

Разумный план. Наши следы смешаются со следами каравана. Ловчим будет труднее найти нас, даже если их твари такие хорошие нюхачи, как о них говорят.

По следам каравана мы шли почти до рассвета. Не очень быстро, как и обещал вожак. Четырехлапый уже не отставал от нас. Я постоянно чуял его запах.

Места вокруг медленно менялись: высокие холмы становились все ниже, их уже и холмами назвать было нельзя. Так, кучи слежавшегося песка, поросшие травой. Перед заходом зеленой луны сильно похолодало. Почти как в горах. Молодому Коту было холодно. Нашему вожаку тоже. Но согреться бегом он не захотел. А скоро и совсем остановился. Неожиданно и не предупреждая об опасности. Устроить привал он тоже не приказывал, вот мы и стояли молча, ждали. Потом вожак обернулся, зацепился взглядом за меня и за Кота. Я не стал гадать, зачем нас зовут. Подойду – узнаю. Вожак не делает глупостей или быстро перестает быть вожаком. Если он остановился, значит, надо стоять, если зовет – надо идти.

Мысли появлялись и исчезали, как ночные бабочки в костре, а ноги быстро несли к вожаку. Я остановился в шаге от него. Рядом молча замер Кот.

– Ну, и как вам это нравится?

Я уже начал привыкать к кривоватой усмешке незнакомца. Когда он так улыбался, о веселье можно было не думать.

Вот и сейчас ничего веселого я не увидел. Впереди лежала ровная поверхность, без единой травинки и... без следов каравана. Вид сверкающего под луной песка мне не понравился. После лавины остается очень похожий след и снег лежит так же ровно и красиво. Но можно сорваться в едва присыпанную трещину или разбудить еще одну лавину. И чем дольше я смотрел на песок впереди, тем меньше мне хотелось идти по нему. Потом у меня появился вопрос, и я спросил, надеясь, что ответ будет не таким, как я опасаюсь.

– Где дорога?

– Хороший вопрос, старик. Очень хороший. Дорога там, – и вожак махнул в сторону блестящего песка.

Я невольно зарычал. Нет, не на то, что меня назвали стариком. Незнакомец сказал это так, будто признал во мне такого же вожака, как и сам. Но когда сбывается неприятное, пусть оно и ожидалось, радоваться как-то не хочется.

Пока мы с вожаком улыбались друг другу, воин из клана Котов спросил сначала пальцами, потом голосом:

– А дальше что?

– А дальше всё. – Вожак повернулся к несмышленышу. – Дальше самим надо идти. По этой красоте.

– А почему мы не идем?

Ну точно несмышленыш, еще не принятый в клан!

– Скажи ему, – приказал вожак.

И я сказал. Про лавины и трещины. Как говорят детенышу, еще не ходившему по горам.

Вожак слушал меня и кивал, будто рассказ о горах и обвалах для него не шум ветра. Это воин-Кот каждое мое слово глотал, как снег глотает кровь.

Рано он оторвался от наставника, ему бы сезонов пять побыть возле него. Да и моложе он Игратоса сезонов на пять. А много ума накопилось в Игратосе за эти сезоны?

Вот и на этот раз, когда я замолчал, Кот не стал спрашивать (пальцами или голосом), истину ли я говорю и зачем рассказывать о лавинах в пустыне. А Игратос не сразу понял, что у других тоже есть уши и глаза и другие могут услышать и увидеть то, чего им не полагается. Он все еще думает, что мысленная связь нужна для того, чтобы наставник знал все мысли ученика. Делать мне больше нечего, как всякие глупости слушать! Дверь Тишины не зря придумали, закрыл – и никто тебя не слышит. Из-за Игратоса я себе такую Дверь нарастил – тараном не прошибешь.

– Мне этот песочек тоже не нравится, – сказал наш вожак. – Лавину мы здесь вряд ли разбудим, – он с удовольствием повторил мои слова. И даже зажмурился, будто что-то вкусное съел. – А вот провалиться можем. Ловушек в этих местах хватает. Какие будут предложения?

И посмотрел на Кота.

Правильно. Я тоже, когда устраивал совет, то выслушивал всех, от младшего до старшего, если им было что сказать. А уже потом решал сам.

– Идти вдоль следа санума? – спросил молодой Кот и тут же убил свой вопрос – Нет!..

– Почему? – заинтересовался незнакомец.

– Долго. И может увести от Дороги.

Да, Кот умнее, чем кажется. Повезло его наставнику. Незнакомец, похоже, стал-таки наставником Кота. Жаль, что между мягкотелыми и т'ангами не бывает мысленной связи. Думаю, молодой Кот узнал бы много интересного не для чужих ушей, раз уж заполучил себе такого наставника. И когда только упросить успел? Ведь постоянно рядом и перед глазами. Шустрый воин растет. Доживет – вожаком станет.

– Долго, – согласился наш вожак, похвалив Кота взглядом, и воин будто выше ростом стал. – А что делают у вас, когда нельзя обойти след лавины?

Этот вопрос достался мне. И я почти уверен, что мягкотелый знает ответ, только хочет, чтобы другой сказал его. Я не стал усмехаться, принимая знакомую игру. Ничего веселого в ней не было. Ведь на месте Кота мог оказаться Игратос.

– Тогда первым идет самый легкий из стаи. – То, что он еще и самый молодой из воинов, я тоже не сказал. Понятно, что чем старше Медведь, тем тяжелее. – И все связываются поясами. Если кто-то провалится, можно вытащить.

Я не стал говорить, что не всегда пояс выдерживает, что лед бывает острее когтя, что в широкой трещине может исчезнуть вся стая или почти вся, как это случилось со стаей моего отца. В живых тогда остались только двое последних. Лопнул пояс или кто-то успел обрезать его... Зачем говорить о таком? Здесь другие места и другие опасности.

– Хорошо придумано.

Не ожидал, что похвала мягкотелого даст мне немного утешения. Не думал даже, что мне нужно это утешение, а вот поди ж ты... И дышать стало легче, и холод от сердца убрался. Будто сняли с груди ледяную глыбу.

– Только связываться со всеми мы не будем, – решил наш вожак. – Хватит и нас троих. Остальные пойдут по следам. Побудешь героем? – спросил он Кота, и тот радостно согласился на самое опасное дело. – Я пойду за тобой. Если вдруг что, вытащу сам. А он, – и оба посмотрели на меня, – запросто вытащит нас двоих.

Я согласно кивнул. Все правильно, вытащу, запросто. Эти двое весят меньше Игратоса. И задумано хорошо. Я и сам бы расставил воинов так же, и связывался бы только с теми, кому доверяю. Вот только кто будет вытаскивать меня, если и со мной случится это «вдруг что»? Еще двое воинов покрепче совсем бы не помешали. Игратос с Кугарами вряд ли удержат меня одного, а уж нас троих... И если Кугары еще захотят помочь...

Не сразу вспомнил, что мы не в горах и что таких широких трещин здесь быть не должно. Песок – не снег, он не может забить трещину только поверху. Так что вожак рассчитал правильно: нас троих хватит, чтобы проложить тропу для остальных. Вот только остальных четверых или Ипшу тоже считать?

– И копье свое используй, – приказал вожак, когда мы связали пояса. Каждый из нас нес по два копья, только у Кота было одно. – Сначала прощупай впереди, а потом уже ставь ногу.

Меня коснулось удивление Игратоса. Он и Кугары были уже рядом и во все глаза и уши следили за нами. Только Четырехлапый притворялся спящим.

Я открыл Дверь Тишины, чтобы Игратос узнал, что под песком есть ловушки и для чего Коту копье, если врага нет рядом. Я не учил этому Игратоса. И не потому, что забыл или не захотел, – я и сам этого не знал. В горах нет таких копий, у нас и дерева такого нет, вот и не пришло никому в голову прощупывать перед собой путь. Вот и топаем по опасному месту. И проваливаемся иногда. Вернусь домой, расскажу новый способ, он пригодится воинам. И не воинам тоже. А не вернусь, Игратос расскажет.

Он согласился и быстро закрыл свою Дверь Тишины. Слабенькая она у него, совсем тонкая...

– А мы берем длинный шест, когда идем по болоту. – И воин из клана Котов ткнул копьем в блестящий песок.

– Я и не знал, что у вас бывают болота. Думал, Сухие Земли похожи на это... – И я показал на низкие холмы за спиной и ровную поверхность перед нами.

– Конечно, бывают! И еще какие! – возмущенно зашипел Кот.

Мне даже показалось, что он ткнет в меня копьем. Не ткнул. Сдержался. А когда я извинился, то опустил острие книзу.

Ну и кто меня за язык тянул? Чужой дом хвалить надо, если можешь, а не можешь – молчи. Попробовал бы кто при мне горы обругать!..

И я опять извинился. На этот раз голосом, не пальцами.

Игратос дернулся, как от удара. И такая обида зарычала в нем! Все-таки тонкая у него Дверь, ничего не держит.

А молодой Кот принял мои извинения и заговорил уже спокойно. О том, что Игратосу и мне узнать больше не от кого. Молодому бы слушать да запоминать, а он обиду свою кормит.

– ...весной много рек и болот. Вода сама идет из земли! И везде, куда ни посмотришь, трава, цветы, кусты. Даже деревья есть! – Кто-то из Кугаров фыркнул, и Кот заговорил быстрее. – Конечно, не такие большие, как в настоящем лесу, но выше меня вырастают. А болотные шесты из особого дерева делают. Оно очень прочное и в воде не гниет. Отцу служит, и сыну, и сыну сына может послужить. А в жаркий сезон вода уходит глубоко в землю, реки и болота почти пересыхают. Тогда мы много охотимся. Но даже в жару легко найти воду. Не то что здесь... – Кот вдруг замолчал и оглянулся. – Здесь только Ипши могут выжить, – добавил он совсем тихо и засмотрелся на песок под ногами.

Да, много молодой Кот наболтал, а теперь вот стыдится. Я и сам так же хвастался перед другими, когда был глупышом, а наставник меня тогда услышал. Так я едва язык не проглотил от стыда. Я ведь своим наставником как раз и хвастался. И про горы я могу говорить долго и много. Наверное, как Кугары про свои леса или Ипша про пустыню. Все-таки хорошо, что Ипши живут в этих местах. Пока на земле живут, она не мертвая. Может, и мы здесь выживем.

Мы все-таки ступили на гладкий песок. Еще и Зеленая Мать не ушла на покой. Кугары легко согласились идти по нашим следам – только по следам! – это не трудно и привычно. А то, что трое первых связались поясами, так у воинов свои секреты. Как у охотников или у других мастеров. Все знают это и принимают спокойно, только Игратос разозлился. Он почему-то решил, что я выдаю тайны воинов клана. Он с такой обидой смотрел мне в спину, что у меня шкура зудела между лопаток. Я уже подумывал забрать у него копья, но потом решил наградить молодого доверием. Правосудие вершат Вождь и прародитель Медведь. Не думаю, что Игратос считает себя выше их. Но разочаровал я его сильно. Может, и отказ от наставника скоро услышу. Вот успокоится немного молодой, подумает – и услышу.

А кому он нужен, такой наставник?! То место вожака уступает, и не сильнейшему т'ангу, а какому-то чужаку, ущербному и мягкотелому, то позволяет оскорблять себя, все тому же слабейшему, то извинения приносит. И кому?! Да этого Котенка на одну ладонь посадить, а другой прихлопнуть можно!

Я не сразу понял, что ловлю не только обиду, но и мысли Игратоса. И не тонкая Дверь тут виновата. Молодой вообще не закрыл ее, чтобы я слышал и знал, что он обо мне думает. А мысли – это не слова, за мысли на поединок не вызовешь. Да и не стану я его вызывать. А без вызова – это не поединок, а наказание. А наказывать может только наставник. То есть я.

Бедный Игратос... Провалился в трещину между «правильно» и «надо» и не знает, как выбраться из нее. Придется поговорить с ним на привале. Я еще не рассказывал ему про поводыря слепых и слепого поводыря. Может, тогда Игратос поймет, что вожак не только приказывает, но и подчиняется, если надо. Я-то понял, когда Фастос рассказал мне про слепцов. Надеюсь, старик не слишком разозлится. Ведь такое рассказывают будущим вожакам, а Игратос... Ну а если Фастос разозлится, то пусть накажет меня, как захочет и как сможет. Ведь старик по-прежнему мой наставник.

Мне не пришлось нарушать правила, Младший сам нарушил их. Он ослушался вожака и сошел с тропы. Не захотел по моим следам идти...

...тропой, проложенной трусом и предателем...

Это все, что я успел уловить в его мыслях. Успел еще повернуть голову и заметить, что молодой идет рядом, но в паре шагов от остальных. А перед ним блестит гладкий песок. Едва заметный склон вдруг подался под ногой Игратоса, пополз и... стремительно рухнул вниз. Вместе с Игратосом.


26


Симорли из клана Котов

Идти по песку было не трудно. И совсем уж привычное дело искать безопасную тропу. А шест можно и копьем заменить. Если б еще и тропа под ногой прогибалась, больше бы на родные места похоже было. Но даже в темноте пустыню не спутаешь с болотом. Только тот, кто не видел болота, скажет, что они похожи. Что все ровное и все одинаковое. А запахи, а звуки, а земля?.. Она ведь колышется, дышит, живет, она напоит и накормит, защитит и спасет. Это чужакам у нас опасно. Так чужакам везде опасно. Вон в горах, говорят, так холодно, что вода твердой становится. И трескается. И земля там трескается, и камень, и все эти трещины только и ждут, чтобы в них кто-нибудь провалился. Болота не такие, они совсем уж глупых берут, а остальных...

Додумать я не успел: тропа вырвалась у меня из-под ног, затем сильно ткнулась в ладони и в колени. Дышать я не мог, меня будто начали разрывать надвое, потом отбросили. Недоразорванным, полуживым.

Я не сразу понял, что это пояс мешает мне дышать. Даже что такое «пояс», я вспомнил не сразу. Как не сразу испугался, когда понял, где я оказался.

Я стоял на четвереньках между наставником и старшим из Медведей. А большая, как дерево, нога шевелилась рядом со мной. Если она поднимется, а потом опустится, то опустится мне на спину. А Медведь и не заметит этого. Он сильно занят: рычит и злится. И наставник мой занят, он не злится, но тоже рычит. А еще он стоит за мной, и я не могу убраться в сторону. Он ведь сам сказал, чтобы с тропы ни шагу. Но кто-то все-таки сошел с тропы, и его следы закончились по ту сторону большой ямы. А мы по эту. И очень близко.

О чем наставник спорит с Медведем, я тоже понял не сразу. Только когда сказали «яма», я начал слушать. И Медведь тогда стал меньше двигать ногами. И говорить стал, а не рычать.

– Я должен вытащить его!

Вот что Медведь говорил. И он услышал, когда мой наставник ответил:

– Вытащим.

Так ответил, что даже я поверил. Не знаю, как песок, а болото неохотно отдает тех, кого поймало.

Потом наставник говорил, а Медведь громко дышал и слушал. Он уже не рвался сойти с тропы и утащить нас за собой. Мы стояли возле большой круглой ямы, а песок сыпался и сыпался в нее. Не понимаю, как я не заметил яму раньше?

– А тебе не интересно, куда девается песок? Или кто живет в этой ямке?

Медведь шумно выдохнул и замер. Совсем. Неживым и неопасным притворился. Как яркая зеленая трава над болотом.

И наставник мой фыркнул. Он иногда так делает, когда плохого больше, чем смешного.

– Значит, сначала смотрим, думаем, а потом вытаскиваем. Но смотреть будет наш герой, которого мы чуть не затоптали. Поднимайся, – и наставник подергал за мой воинский пояс.

Медведь не шевельнулся, наставник тоже не двинулся с места, хоть я поднялся между ними. И оказался очень близко, на расстоянии смертельного удара. А с такого расстояния не промахнешься. Убить можно не только в горло. Живот тоже надо защищать. И то, что ниже живота. До медвежьего горла мне не допрыгнуть, а вот ниже... только руку протянуть и выпустить когти. А если удачно извернуться, то и от медвежьей лапы ускользнуть можно.

Но быть победителем Медведя мне быстро перехотелось. Вот как глянул на яму возле тропы, так сразу о другом думать стал. А наставник будто услышал мои мысли.

– Кажется, скоро мы познакомимся с хозяином этой норки. Вон он, шевелится, видишь?

Я не успел ответить, ответил Медведь. А я присел, когда у меня над головой загудело:

– Нет. Слишком темно.

Не от страха я присел, просто не ожидал, что голос воина так похож на стон голодного болота. И не знал, что Медведи плохо видят в темноте. Как же они охотятся по ночам? И как он будет сражаться с тем, что шевелится на дне ямы, дрожит, колышется, собирается в большой комок. Где лапы, где хвост, где голова – не понять.

Я нагнулся над краем, насколько хватило пояса, вытянул шею и заметил соплеменника Медведя. Он был выше хозяина ямы и пытался выбраться, но песок тек меж его когтей, и не за что было уцепиться, чтобы дождаться помощи. Да и как тут поможешь? Это ведь не болото. И шеста надежного нет. Откуда шесту взяться в пустыне? И как тут найти надежное место, чтобы тоже не сорваться в яму. Чтобы и самому не пришлось вжиматься в осыпающийся песок, держать испуганного зверя, что станет рваться из ловушки и с каждым рывком будет вязнуть все глубже. Вот так и гибнут глупые в трясине. Не глупые тоже гибнут, если ждут помощи, которой все равно не будет.

– Я должен вытащить его.

Кажется, Медведь уже говорил это. И я уже вздрагивал от «стона голодного болота». Но наставник не стал смеяться над моим страхом. Остальные тоже не смеялись. Может, не заметили. Или смотрели на хозяина ямы, и смеяться им совсем не хотелось. Как и мне. А от медвежьего голоса-стона у меня шерсть шевелилась на загривке. А может, и не только у меня.

– В горах я бы спустился в трещину, обвязал его, и нас бы вытащили. А что делать здесь? Как спуститься и не засыпать...

– Никто спускаться не будет, – сказал мой наставник, и Медведь сразу замолчал.

Он опять притворялся неживым и неопасным. А я знал, но не мог сказать, что под травой сидит пятнистая гизли.

– Больше никто не полезет в эту яму. Оба там останутся.

Гизли шевельнулась под травой – Медведь напрягся.

– Но твоего парня мы вытащим. Бросим веревку. У него будет шанс. Но только один!

Гизли не стала просыпаться.

А Медведь не стал спорить с моим наставником. И никто не спорил с ним. Даже когда он приказал приготовить копья. И не только мне, Кугары тоже приготовились. И пояса свои отдали. Веревка получилась странной, но прочной. Медведь сам проверил ее, а потом привязал к копью. Длины хватало с небольшим запасом, если упавший не сползет ниже. Достать его со дна мы не сможем.

Тогда я еще не знал, что хозяин ямы не отпускает свою добычу.


27


Мерантос. Воин из клана Медведей

Возле меня стояли Кугары. Настороженные, готовые к битве, даже слегка испуганные, но у каждого было копье. А я не видел, с кем надо сражаться.

Вожак тоже был рядом. Проверил «веревку» из поясов, кольцами уложенную между мной и Котом, стал в ряд копьеносцев, выдохнул: «Приготовились...» Спокойный, уверенный, как и положено вожаку перед битвой.

Похоже, я один не вижу врага! До этой ночи я и не задумывался, какое зрение бывает у ущербных. Оказывается, такое же, как и у т'ангов: могут видеть днем, могут – ночью, а могут, как Ипши, и днем, и ночью. Хороший у нас вожак!

– Давай! – еще один приказ.

Я не успел удивиться его непонятности. Кот понял и бросил копье. «Веревочные» кольца быстро разматывались и исчезали в темноте. Два копья полетели следом. Кугары бросили их почти одновременно и тут же рванули из песка запасные. Приготовились, вглядываясь в темноту. Вожак тоже застыл, как перед прыжком.

И вдруг я словно бы раздвоился. Одна моя часть ухватилась за копье, что воткнулось в склон чуть выше моей головы. И у меня из-под локтей, коленей, из-под пальцев ног потекли песчаные ручейки. Будто я за ледяной карниз цеплялся, а он таял под солнцем. Что-то, может быть весенняя вода, поднималось к моим ногам. Но ни оглянуться, ни поджать ноги... Вторая моя часть стояла над ямой и быстро выбирала веревку. Кажется, скоро начнется что-то странное. Или уже началось.

– Тащи!..

Остальные слова вожака заглушил крик. Но я и так тащил. Изо всех сил. Никогда и никого я не вытаскивал так быстро. И никогда я не просил прародителя Медведя даровать крепость веревке и терпение тому, кто кричит. Не знаю, что нужно сделать, чтобы т'анг так закричал. Я слышал крик Игратоса, но не мог поверить этому – воины клана Медведей умеют не замечать боль. Плох тот наставник, кто воспитал слабого воина.

Игратос кричал, пока я тащил его, и все слышали этот крик.

Еще два копья полетели в яму, и безоружные Кугары остановились за моей спиной. А вожак и Кот замерли впереди меня. Их копья ждали врага.

Появилась луна, и две тени ринулись в яму, навстречу поднимающейся темноте. А голодная темнота смотрела на меня. Я не видел ее глаз и не знаю, нужны ли они темноте.

Потом веревка закончилась, и показались копье и руки Игратоса, мертвой хваткой вцепившиеся в древко. Так держатся за горло врага, которому нельзя оставить жизнь.

Еще один рывок – и выдернулось все тело. Словно бы молодого подкинули там, внизу. И научили летать.

Игратос летел над песком. Низко, бесшумно и вытянувшись во весь рост.

Но летел он недолго. Едва слышный визг свалил меня с ног, оглушил и ослепил.

Последнее, что я заметил, это черный язык темноты, облизывающий ногу Игратоса. Еще было копье вожака, ударившее по этой темноте.

Потом пришла боль, от которой я закричал и... попал в пустоту. Странную, непонятную и неправильную. В ней не было прародителя Медведя, не было Игратоса и... в ней не было меня.

Я быстро ушел из этого чужого места и оказался еще в одном чужом и опасном месте. Но возле меня нашелся Игратос, а рядом с нами сидел вожак. Это его руки трясли меня, это его голос приказывал подняться и идти. Я поднялся и пошел, потом побежал, прижимая к себе Младшего.

Еще один визг, от которого ночь сделалась красной и запахла кровью, еще один удар, теперь уже в спину, и ноги опять не удержали меня. И опять чужая и непонятная пустота вокруг. Совсем чужая. Погибшие Медведи не заходят сюда.


На этот раз я выбрался из пустоты сам. Никто не мешал мне лежать и радоваться тишине. Чужая боль была далекой и едва слышной. Тихий и частый стук, слабый и кислый запах тоже почти не мешали. Заснуть я не мог, но открывать глаза не хотелось. И я отпустил тень своего Зверя бродить между пустотой и сном. И Зверь бродил и встретился с тенью хозяйки этих мест. Она не очень обрадовалась гостю, тогда Зверь быстро вернулся ко мне.

Потом я открыл глаза и понял, что лежу лицом вниз, уткнувшись в грудь Игратоса, а где-то недалеко лежат все остальные.

А когда я увидел наши следы, то удивился: они были такие же странные, как и наш мягкокожий вожак. К большой круглой яме вела только одна прямая тропка, а за ямой все тропки сделались волнистыми, как шерсть горной козы.

Хорошо, что рядом с одной ямой не нашлось еще второй. Сражаться с ее хозяином мы бы не смогли. Да и не скоро сможем.

Сразу за мной лежали Охотник и Охотница из клана Кугаров. Т'ангайя уже шевелилась, пыталась удержаться на дрожащих руках, а вот Охотник еще спал или бродил в неправильной Пустоте. За Кугарами нашлись вожак и воин из клана Котов. Тоже живые. Запах смерти не спутаешь ни с чем. Вожак лежал сверху, подмяв воина под себя. Похоже, он нес Кота так же, как я Игратоса. Молодой воин тоже живой, только еще не проснулся. Значит, мы все живы. Все шестеро. Шестеро? А где же?..

Я быстро пересчитал тропинки следов и нашел еще одного Кугара. Четырехлапого. Он протоптал самую длинную тропку и лежал впереди всех нас. А вот следов Ипши я не заметил.

– Милая зверушка. И как любит компанию!

Сзади послышался знакомый насмешливый голос, и я улыбнулся, чего не делал уже очень давно.

Пока я осматривался и считал попутчиков, вожак успел проснуться и сесть, странно скрестив ноги. Я представил себя в этой позе и содрогнулся. Надеюсь, никто не додумается использовать ее вместо пытки. Не знаю, как можно выдержать такое. И почему наш вожак так сидит? По-другому не умеет? Или в этой позе все вожаки чужих доказывают свою выносливость? Хорошо, что старый Фастос не видит мягкотелого. А то наставнику интересно все новое и необычное. Вот только проверять, годится ли оно Медведям, приходится ученикам.

– И что это было?

Т'ангайя справилась со своим телом и уселась, положив голову на колени.

– Тхарха.

– Что?

– Тхарха, – спокойно повторил вожак.

– Первый раз слышу, – прошептал воин из клана Котов.

Он лежал на спине, смотрел на луну, что клонилась к верхушкам холмов, и не шевелился.

Ученику легче сказать «не знаю». А у воина и бывшего вожака язык не повернется такое сказать. Будто, сидя в тишине, станешь умнее. И я заставил свой язык повернуться.

– Тхарха. Никогда не слышал такого слова. – А губы сами сложились в улыбку. Мне и заставлять их не пришлось.

– Так называли эту зверушку Хранители.

Вожак тоже улыбнулся.

– Большая зверушка. – Кот лениво потянулся, повернулся на бок и... заснул.

– Что это с ним?

Не ожидал, что Зовущая станет спрашивать о ком-то чужом. Обычно Зовущие интересуются только собой и своим избранником. И в дальние походы Зовущие не ходят, и в Чаше Крови не сражаются.

– Малыш получил основной удар. А мы... все, что осталось.

Голос вожака стал неожиданно мягким и заботливым. Как у Фастоса, когда ученику доставалось намного больше, чем тот мог выдержать.

– Меня никто не бил. – Глаза т'ангайи блеснули, а в голосе послышалось рычание. – До меня никто не дотрагивался, а все тело болит, как...

Она так и не сказала, как же болит ее тело, но мне и не надо было говорить – мое тело болело не меньше.

– Похоже, нас ударили ультразвуком.

– Еще одно слово Хранителей? – зло оскалилась Зовущая.

Думаю, она не поняла объяснений вожака. Как и я. Но незнакомое слово я повторил. Не открывая рта. Во рту остался привкус крови.

– Нет, не Хранителей. – Вожак качнул головой. – На этот раз мое. Нам еще повезло, что мы не ослепли и не оглохли.

– А могли?!

Кажется, я не сумел скрыть испуг. Смерти я не боюсь, но стать калекой, не выполнить порученное дело...

– Запросто. Нам попалась молодая зверушка. А дорасти она до своих обычных размеров... От взрослой твари мы бы не ушли.

– Обрадовал, нечего сказать. – Т'ангайя зашипела так, будто тхарха была любимой игрушкой вожака и он решил немного пошутить над нами. – Этот тоже хорош. – Зовущая кивнула на Игратоса. – Оставил нас без оружия. В следующий раз даже ухом не дерну, чтобы помочь глупцу. Если надоело жить, умирай так, чтобы другим не пришлось с тобой возиться. Передай ему это, когда он проснется.

Последний рык разгневанной т'ангайи достался уже мне.

Я не стал прятать Игратоса под своей лапой.

– Он уже проснулся, – сказал я Зовущей. – Если хочешь еще что-то сказать, говори – он услышит.

– О чем с глупышом говорить? – Она пренебрежительно махнула рукой и пошла к Кугару, что вылизывал свои лапы.

Но двигалась т'ангайя так, словно это я был ее избранником. И для меня играло и манило ее тело. Или для Игратоса. Или для вожака, что не смотрел на нее. Вряд ли мягкотелого учили видеть краем глаза. Я не сразу вспомнил, что она – Кугар, что ей не нужен самец из чужого клана. А вот отомстить за обиду Зовущая может и так. И это больнее и обиднее удара когтем.

И вдруг все мысли о Зовущей куда-то подевались – это боль Игратоса захлестнула меня. Я сумел сдержать крик, отгородиться от боли и страха. Игратос тоже не издал ни звука, но тень его Зверя выла и рвалась из западни. Хорошо, что никому, кроме меня, не услышать этого воя. Надеюсь, что никому. Игратос и так наделал глупостей, а если кто-то узнает о его слабости... Переживет ли это мой ученик? Он привык быть сильным. Сначала среди учеников, потом – среди молодых воинов; он всегда гордился своей силой, и вдруг яма, боль, крик...

Позорный крик, что рвется сквозь стиснутые зубы. Тело тоже стало предателем. Притворяется слабым и больным и каждым вздохом, каждым движением напоминает о страхе и боли.

Я не стал поворачиваться к Игратосу. Не хочу, чтобы он понял, что я все слышу и знаю, ведь его Дверь Тишины почти ничего не скрывает. Лучше уж сидеть и смотреть на луну или на дальние холмы.

– Кажется, твой парень получил подарок от зверушки.

Я оглянулся на голос вожака. Это лучше, чем смотреть в глаза Игратоса и притворяться, что ничего плохого не было и нет, что все правильно и так, как надо.

Вожак оказался ближе к нам, но в той же странной и неудобной позе. Он вертел в пальцах тонкий шнурок, завязывал на нем узелки и смотрел между мной и Игратосом. Словно никогда не видел, как Кугар вылизывает свою лапу.

Голос у вожака ленивый и равнодушный, тело кажется спящим, и только пальцы слегка шевелятся. Но я не первый год хожу тропой воина, чтобы поверить в эти покой и безразличие. Это Игратос может обмануться, не понять, что плохое уже случилось и случится еще.

– Не хотел бы я заполучить такой подарочек... – Пальцы вожака заскользили по узелкам, то сворачивая шнурок кольцами, то наматывая его на кулак, то опять расправляя и пробуя на прочность каждый узелок.

На эти движения хотелось смотреть и смотреть. Все остальное исчезало – звуки, запахи, даже боль притаилась, – остались только шнурок с узелками и пальцы, длинные, гибкие, безволосые. Они жили своей жизнью и уже не казались уродливыми.

Я с трудом отвлекся от мыслей Игратоса, поднял голову и увидел глаза вожака – внимательные, настороженные, готовые. Танец шнурка предназначался Младшему – я понял это так ясно, будто услышал мысли вожака. А вот для меня найдется совсем другая работа. Плохой подарок получил Игратос от твари Хранителей. От подарка воняло, как из ямы, в которую свалился мой неосторожный ученик. И запах не выветривался, а становился сильнее. Теперь эту вонь унюхает даже хост.

На ноге Игратоса темнел браслет шириной в полладони. Иногда он слегка шевелился, скрипел блестящими чешуйками и, кажется, врастал в тело. Смотреть на это шевеление было очень противно. Мой живот начал притворяться, что съел что-то плохое и хочет срыгнуть, а мои глаза вдруг заслезились, будто злой ветер дунул в них песком. Но когда я смотрел на холмы или на луну, глаза не болели. Живот тоже вел себя как и полагается пустому и голодному животу, пока я не вспоминал, что молодого жрут заживо. И тогда к горлу подкатывал кисло-горький комок. При одном только взгляде на живой браслет у меня начинали дрожать пальцы, как круглолист под ветром. И прикоснуться к браслету я не мог – нельзя тронуть круглолист и остаться живым. Придется отдать твари часть лапы Игратоса. Лучше уж трехлапый ученик, чем мертвый. Калечить молодого мне не хотелось, но другого спасения я придумать не мог. Не мог, пока не увидел глаза вожака. Он готов мне помочь, а вдвоем мы справимся... надеюсь, что справимся. Так не хочется отгрызать ногу Игратосу! Чарутти может быть и трехлапым, но лучше, если у него останется все, с чем он родился.

Вожак глазами сказал «Пора!», и я навалился на Игратоса. Он взвыл, обиженный моим предательством, попытался вывернуться. Я держал его изо всех сил, медленно выдавливая дыхание. Молодой едва не вырвался, пришлось немного придушить его. Не надо отвлекать вожака, когда тот занят врачеванием.

– Все! Можешь отпускать!

Наша возня длилась совсем недолго. Воин из клана Котов только поворачивался к нам, Кугары – Зовущая и Четырехлапый – смотрели издалека, но не подходили, а Кугар-охотник не мог решить: возвращаться ему или еще побыть в неправильной пустоте.

То, что делали мы трое, волновало их еще меньше, чем восход вчерашней луны. Что им жизнь Игратоса? Ничего. Совсем ничего она не значит для них. Когда-то Фастос сказал, что лавина не страшна песчаному коту. А когда я спросил почему, наставник ответил, что песчаные коты не живут в горах. Вот никто из попутчиков и не стал мешать нам. И помогать не стал бы, попроси я их о помощи. А вожака и просить не пришлось. На то он и вожак, чтобы знать, когда без его помощи не обойтись.

Я уже видел, как врачуют раненых воинов, видел, что т'анг из клана Медведей может сделать с неосторожным врачевателем, если тот не чарутти. Усыпить раненого и успокоить его боль чарутти могут одним взглядом, но такие умельцы всегда нужны клану, вот их и уберегают от походов. С воинами и охотниками идут ученики чарутти. Те, что не прошли еще главного посвящения. Но учеников у чарутти никогда не было много. Всех можно пересчитать по пальцам одной руки. Мало рождается таких, в ком дремлет особый дар. Что только и ждет, чтобы его разбудили и обучили. Вот как в Игратосе.

В прошлом сезоне Повелители охотились в горах и уничтожили дальние поселения. Из трех чарутти выжил только один. Он добрался до нас вместе с раненым учеником. А доживет ли ученик до следующего сезона, не знал и его наставник. Да и сам чарутти очень стар, еще старше Фастоса, что видел Хранителя Моста. Вот наши старейшины и решили найти всех т'ангов и т'ангай, в ком спит дар. Пусть обучатся тому, чему смогут, пока еще есть у кого учиться. Чтобы мы не пропали, как Ипши.

Игратос тяжело дышал и растирал помятое горло. Сам виноват – нужно больше доверять наставнику, тот плохого не сделает. Но молодой так почему-то не думал. Ему хотелось добраться до меня и до нашего вожака, только он не мог выбрать, до кого раньше. Мы оба стояли далеко, а застать нас врасплох у него вряд ли получится.

Да еще отвлекал шнурок в руке вожака. На шнурке дергалось то, что совсем недавно жрало ногу Игратоса. Я не стал бы злить охотника на таких тварей.

Вожак отшвырнул свою добычу, и мы с Игратосом стали следить, как тварь закапывается в песок. Быстро и вместе со шнурком. Когда она полностью закопалась, я облегченно вздохнул и услышал такой же вздох.

Молодой занялся раной на ноге и уже не хотел сражаться с «обидчиками».

– Через пару лет здесь появится еще одна тхарха. Построит яму-ловушку и будет поджидать неосторожную живность.

Вожак говорил спокойно, вроде бы с улыбкой, но очень старательно вытирал пальцы песком.

Молодой отвлекся от своей раны и стал смотреть на вожака. Если бы на месте мягкотелого был вожак т'ангов, Игратос уже получил бы трепку. Но мягкотелый не стал наказывать за наглый взгляд, и Младший может посчитать это слабостью. А когда поймет, что ошибся, боюсь, будет поздно. Я приготовился удержать Игратоса, если он захочет напасть. Его я смогу остановить, а нашего вожака... не знаю. Но проверять не хочется.

Клану нужен живой Игратос, и я верну его живым, даже если услышу потом отказ от наставника.

Мне не пришлось никого останавливать. Молодой только глянул туда, где зарылся живой браслет, и громко сглотнул. Может, его живот тоже притворился отравленным?

– Здесь будет такая же яма, как и там? – спросил Игратос, опустив голову.

Я промолчал. Ответить мог только вожак, и он ответил:

– Нет. Намного меньше. Вот лет через пятьдесят-шестьдесят, когда зверушка подрастет, тогда и ямку большую выроет.

– Так долго?!

Я тоже удивился, но спрашивать не стал. Не дело воину вмешиваться в чужой разговор. Даже показывать, что слышишь его, не дело.

– Долго? – Вожак пожал плечами. – Этой твари некуда торопиться. Она живет столько, что по сравнению с нами почти бессмертна.

– Ее нельзя убить?!

– Можно. Хранители охотились на них.

– Тогда и мы можем! – Младший вскочил и тут же упал, схватившись за раненую ногу.

– Как? – спросил вожак, когда Игратос перестал вылизывать рану. – Как ты будешь убивать ее?

– Копьем! – ответ неуверенный, но громкий. Молодой так часто отвечает. – Пока тварь маленькая... можно попробовать.

Сколько я учил его: «Не пробуй – делай!» – а он все равно «можно попробовать»... И чьим он копьем собрался пробовать? Моим? Так я не дам. Свои не уберег, нечего зариться на мои. Я одно лучше Коту дам. Ему нужнее.

– Ну попробуй. И сделаешь из одной твари две, поменьше. Или три, или... Сколько раз ты собираешься бить копьем? – поинтересовался вожак. Я не заметил в вопросе насмешки. Игратос тоже. – Тогда этим зверушкам понадобится не шестьдесят лет, а сто шестьдесят. Только и всего.

Смириться с поражением молодой не мог.

– Но Хранители убивали их! Как?

– У них были... свои способы.

Вожак резко замолчал. Может, нельзя говорить о тайне Хранителей. Или только нам нельзя ее слышать. Думаю, мягкотелый знает много тайн, но вот кому он их расскажет? Кого возьмет в ученики?

– А что же мы будем с ней делать?

Игратос не мог успокоиться. Он хотел доказать всем, и прежде всего себе, что он смелый и удачливый воин.

– Держаться от тхархи подальше.

Вожак будто услышал мои мысли.

– Так делает трус! А настоящий воин...

– ...идет в яму тхархи и там остается? Очень смелый поступок. Но не очень умный.

– Весь клан будет слушать песню про героя и гордиться им!

– Это если герой победил и вернулся живым, а если его сожрала тварь и стала больше... Тогда он не спас свой клан, а только навредил ему.

Молодой тяжело вздохнул, искоса глянул на меня.

Когда-то Фастос сказал: «Иногда, чтобы быть трусом, нужна большая смелость». Кажется, теперь я понял наставника.

– Значит, те, кто пойдет за нами, встретятся с этой тварью?

– Могут, – кивнул вожак. – Если будут неосторожными. Мы тоже можем встретить большую и голодную зверушку. Уже сегодня. Или завтра. Тут кому как повезет.

Я не вмешивался в разговор, хоть Игратос несколько раз просил взглядом помощи. Но я согласен с вожаком – этот противник нам не по зубам. Кстати, о зубах...

– А есть эту тварь можно? – спросил я, и оба спорщика тут же забыли о споре.

– Я бы не стал, – осторожно ответил вожак.

Молодой с отвращением кивнул. Похоже, в этом он был согласен с вожаком.

– А что вы там собираетесь есть?

Вот и охотник-Кугар вернулся из пустоты. Очень и очень голодный. Как и все остальные.

Мы засмеялись, все трое. Охотник удивленно посмотрел на каждого из нас, старательно принюхался, чихнул... А мы засмеялись еще громче.

Интересно, Охотник стал бы жрать тхарху?


28


Толилан. Зовущая из клана Кугаров

Трое сидели на песке и смеялись. Веселились так, будто и не они совсем недавно собирались попортить шкуру друг другу. Ненормальные, как и все самцы. Трое смеялись, а я думала: почему это я здесь, среди этих ненормальных, почему не иду своей тропой? После Чаши Крови и побега можно было выбрать любую тропу, почему же я выбрала эту?

Выбрала? Сама? Или чужак заколдовал меня?

Раньше я не думала о таком, но увидела, как он лечит Лохматого, и задумалась.

Колдовства в чужаке я не чуяла, но поверить, что этого в нем нет... Как же, как же! Солнца тоже прячутся ночью, а днем оба бродят по небу.

Ну и как без колдовства чужак справился с охраной? А хлыст колдовской как смог приручить? Тоже без колдовства обошелся? А как Ипшу на стену втащил и не сдох при этом? Тоже проделал, не колдуя?

Даже глупыш-сосунок знает, что трогать Ипшу нельзя – останешься без руки. Или без головы. А может, у этой Ипши в ту ночь было хорошее настроение? Такое хорошее, что она не захотела пустить кому-нибудь кровь? С чего бы это? Мир, конечно, меняется, но не в лучшую же сторону! Вот как увидела я ту зверюгу в яме, так сразу и вспомнила, в каком замечательном мире живу. Никогда не слышала о таких тварях, а вот довелось поохотиться. С удачной охотой, Толилан. Хорошо, хоть сама ничьей добычей не стала.

Еще и понюхала, чем пахнет ее логово, пока один Лохматый тащил из ямы другого. Таких недоумков надо топить сразу после рождения. Сам едва не подох и других под удар подставил. А чужак еще лечить его вздумал! Как же, как же, у волосатика лапка болит! А об Адри кто-нибудь подумал? У него все лапы стерты и никак не заживают. Не успевают зарасти. Но Адри идет молча и не просит: полечите меня! Волосатик тоже молчит и хромает впереди. Теперь он ставит свои лапы в следы старшего. Раньше надо было так делать, тогда б и ногу не погрызли...

Вот и солнце появилось. Пока только одно. А воды все нет. Ну и сколько еще мы протянем без воды? День, два? И есть ли вода там, куда мы идем, или чужаку напекло голову, пока он сидел и болтал с Ипшей?..

Не знаю.

Не знаю, но все равно иду за ним.

Если это не из-за колдовства, значит, мне тоже напекло голову. И не только мне.

Самым первым идет Кот. Знает, что может свалиться в такую же яму, как и Медведь, но все едино идет. Только копьем перед собой тыкает. И на кого он там охотится? Что-то добычи пока не видать. Плохой из воина охотник. Не зря наставница говорила, что тот, кто не может быть охотником, становится воином.

И как чужак заставил Кота идти первым? Сам-то он идет за ним.

Только до настоящего Кота нашему прокладывателю тропы еще расти и расти. Так, котенок-малоросток, даже до плеча мне не достает. Я этого мелкого помню еще по Чаше Крови. Живых тогда осталось совсем мало, можно было и по сторонам посматривать. Тогда-то я и заметила его. Похоже, он даже самку близко не нюхал, и вдруг – я! Котенок так боялся, что убивал всех, кто мешал ему быть от меня подальше. Первый раз встречаю самца, который бы так шарахался от самки.

А вот младший из Лохматых не шарахается. На привалах садится так, чтобы видеть меня. Еще и принюхивается, когда ветер в его сторону.

Хорошо пахну, волосатик? Знаю, что пахну, и знаю, что хорошо. Но слишком близко не подходи, урод надкушенный. А то ведь поточу об тебя когти, и соплеменник тебя не спасет. Да он и вмешиваться не станет. Вот уж в ком глупости почти нет. А если бы мне и впрямь напекло голову, то я не младшего стала бы звать, а старшего. Жаль, что мы из разных кланов. Старший-то хорош! Даже лучше Адри. Этому Лохматому не в первый раз откликаться на Зов, и, похоже, он неплохо справляется со своим делом. Ведь не зря Зовущие отметили его особыми шрамами, понятными только для другой Зовущей.

Есть тут еще один шрамоносец. И ведет он себя так же, как молодой волосатик: крутится поблизости, но не очень близко – умный, принюхивается, только что не облизывается. Ждет, мечтает, когда же я его позову. Не дождешься, Охотник. Может, ты и единственный Кугар-самец (о четырехлапом Адри пока забудем), может, и покрыт шрамами от плеча до колена, но эти шрамы для глупеньких самочек, которым в первый раз потребовался самец. Ни одна Зовущая не выбрала тебя и не выберет. Можешь и дальше гордиться своими шрамами. Шрамы украшают самцов, но в играх с Зовущими не только сила нужна. Сколько самок вернулось к тебе после первой встречи? Нашлась хоть одна, что осталась с тобой на несколько дней?.. Судя по шрамам, таких не было. Приходилось, наверное, довольствоваться рабынями. Тем некуда деваться. Да и рабыни уходили от тебя после праздника Трех Лун. Если доживали до него. Вряд ли ты берег их больше, чем своих самок.

Жаль, что Адри не может измениться. Посмотрел бы на его шрамы, поговорил бы с ним, может, и понял бы тогда, какого самца зовут и оставляют рядом, от какого рождают детенышей.

Если бы Адри изменился раньше, чем на нас надели ошейник! Сколько раз нам говорили: лучше быть двуногим в ошейнике, чем четырехлапым. Забыл Адри. Заигрался и забыл.

Четырехлапый может сожрать двуногого внутри себя, а двуногий... он может долго носить в себе дремлющего Зверя. Сними ошейник с меня, и мой Зверь тут же проснется. А как быть с Адри? С каждым днем мне все труднее будить в нем двуногого. Останется хоть что-то от прежнего Адри, когда мы избавимся от ошейников? Или Адри погиб после встречи с Ловчими? Или умер при побеге, когда его ранили? Теперь в боку четырехлапого засел дротик. Маленький, едва заметный, из БЕЛОГО МЕТАЛЛА.

Любой другой я бы давно вытащила, и без врачевателя справилась бы, а этот... тут без чарутти не обойтись. Только бы успеть к нему до прихода белой луны! Страшнее Белого безумия только проклятие Ипши, и остановить безумца еще труднее, чем убить.

Меня еще и в клан не приняли, когда я увидела безумца. Страшно вспомнить, что творил воин, отравленный Белым Металлом. После Чаши Крови многое уже кажется не таким страшным, но вспоминать дела безумца все равно не хочется. Безумного не только убили и свалили, его тело разрубили на куски и сожгли возле тел убитых им. Сколько убитых, столько и кусков. Потом убитых зарыли вместе с пеплом убийцы. Чтобы они не стали новыми безумцами. Ведь безумие заразно.

Если Адри не избавится от дротика, то в первую же ночь белой луны у нас будет еще одна Чаша Крови, только без Столбов Жизни. Я уже говорила об этом с Адри. Он хочет, чтобы я попросила помощи у Лохматого. У старшего из Лохматых. Тот не откажется убить того, кто может стать безумцем. Чтобы спасти себя и соплеменника, Лохматый сделает это. И проклятия мертвого не испугается. Да и чего бояться этого проклятия, Адри ведь не Ипша.

Я так задумалась, что и не заметила, когда закончился след санума. (Странное слово, страшное, от него у меня шерсть дыбом.) Под ногами зашуршала трава. Чуть дальше показались чахлые кустики. Да в нашем лесу трава выше этих кустов!

Слева мелькнуло тело Ипши и тут же исчезло. Длиннозубую трудно разглядеть среди песка и травы. Вроде бы заметишь что-то краем глаза, повернешься, а ничего нет. Но запах свой она спрятать не может. Похоже, Длиннозубая скоро станет Зовущей. Вот уж задергаются самцы! Даже одной Зовущей хватит, чтобы весь клан начал беспокоиться. А когда Зовущих две, и одна в теле зверя, и неизвестно, сколько она была такой... Если быстро не отыщется самец Ипши, то у многих в нашей стае шкура попортится.

Да и стая у нас подобралась та еще. Кто бы сказал, что я стану разговаривать с Медведем или Котом, не поверила бы. А уж идти с ними куда-то несколько ночей подряд... такое и в бреду не привидится! Про Ипшу и говорить нечего: вспоминать Длиннозубых – значит, не беречь свою шкуру. Ипши и Повелители не любят, когда о них много болтают.

Привал. Вчерашний день был жарким, сегодня еще жарче, а каким будет день завтрашний?

Что это со мной? Зачем мне нужен завтрашний день, если я не знаю, доживу ли до сегодняшней ночи. Воды нет, в горле сухо, песок блестит так, что больно глазам. Но слез нет, как нет слюны. А на треснувшей губе выступила капля крови, густая, как смола.

Привал. Мы сидим и лежим в тени большого камня. Молчим. Разговаривать не хочется, да и нет сил. А если бы и были, о чем говорить? Что нового случилось от восхода и до привала? Только чужаку не сидится. Ходит вокруг камня, что-то высматривает на нем, водит пальцем по трещинам. Или остановится, наклонит голову к плечу и к чему-то прислушивается. А к чему тут прислушиваться? Я вот ничего не слышу, другие тоже спокойны, даже Старший из Лохматых. А уж его врасплох не застанешь и со спины не нападешь – спит вполглаза, еще и за Младшим приглядывает. Они-то чего увязались за чужаком? Ну Младший понятно, пошел за Старшим, а Старший-то почему? Силы ему не занимать, сразу видно – битый зверь, травленный, не одну ловушку обошел, а все равно идет за чужаком. И не вместе с ним, не притворяется, что им по пути, а за ним, словно чужак единственный, кто знает правильную тропу. А может, и знает?.. И старый Медведь это чует лучше меня. Или Лохматого тоже заколдовали?

Ну вот, чужак перестал ковырять трещины и вышел из тени – посмотреть на свою работу издали. И долго он так будет стоять? Все равно ведь корни не пустит. Это в лесу сломанная ветка может пустить корни, если долго лежит на сыром месте. А на этой земле ничего не растет, кроме чахлой травы. Ее даже пожевать нельзя – колючая, горькая и ни капли сока.

Ну а теперь чужаку понадобилась компания – подозвал Кота. И оба смотрят на камень, и оба торчат под солнцем. Ну Коты к жаре привычные. Говорят, что Сухие Земли похожи на это место. А вот каково чужаку? Не знаю, откуда он, но уж точно не из пустыни. В пустынях живут Ипши... если Длиннозубая не последняя из своего рода.

А вот и она, Длиннозубая. Легла рядом с чужаком и тоже пялится на камень. Ну что они на нем такого увидели?! Встать, что ли, и самой посмотреть?.. Снизу видны только трещины, а издали? Но так не хочется шевелиться, выходить под солнце. В тени хоть немного прохладнее. Ладно, потом посмотрю, когда будем уходить.

Похоже, чужаку таки напекло голову. Он содрал с себя верхнюю часть одежды, оторвал от нее кусок и повязал на голову. А изодранную одежду натянул на себя. Все ущербные стыдятся своих уродливых тел и носят одежду. Хотя тело чужака не такое уж и уродливое.

А это уже интересно – у него тоже есть шрамы! Их не так много, как у Охотника или у Медведя, но среди шрамов чужака попадаются совсем уж незнакомые. Они маленькие, круглые, затянутые сморщенной кожицей. Один шрам на руке, два под левым плечом, еще один на животе, тоже слева. На животе чужака растет темная и редкая шерсть, на груди шерсть тоже есть, и она закручивается, а вот на руках и на животе – ровная и, похоже, жесткая.

Потрогала свою руку – мягкий короткий пушок. Он станет гуще и длиннее, когда я сниму ошейник и снова побегу на четырех лапах. Но моя шерсть никогда не завивалась колечками! Ни на руках, ни на груди. Там у меня меньше всего волос.

А это еще интереснее! У чужака след от зубов на правом плече. Какая-то Зовущая уже отметила нашего вожака. Интересно, очень интересно... надо подумать...

– Какой у тебя странный шрам. Откуда такой?

Кот прочитал мои мысли.

– Оставила на память одна киска, – ответил чужак, поправляя свою ободранную одежду.

– Слишком глубокий для кошки, – задумчиво сказал Кот, а чужак фыркнул. Наверное, что-то смешное вспомнил.

Медведь лежит на боку, прикрыл глаза, только узкие щелки поблескивают. Притворяется, что ему все едино, о чем болтают эти двое. Так я и поверила в это «все едино». А нос по ветру, а уши торчком зачем тогда держит? Вот младшему из Лохматых и впрямь все едино, его ничего, кроме больной ноги, не интересует. То гладит ее, то вылизывает.

– Так и киска большая была, вот и разодрала глубоко, – отозвался чужак, но настырный котейка не унимался:

– Если большая, то это была не Кошка, а Кугар. Или Ларувл.

– Ларувл? – Чужак будто попробовал на зуб незнакомую дичь. – А он больше нашего черного друга или меньше?

Оба посмотрели на Адри. Тот зашипел и дернул хвостом. Я бы удивилась, если бы Адри не злился: в друзья он никому не напрашивался, а тут еще сравнивают с каким-то рыбоедом.

– Меньше, – тихо сказал Кот.

Я так и не поняла, посмеялся над ним чужак или и впрямь не знает.

– И этот Ларувл... он желтый в черные пятна?

– Нет! Серый! – Кот рявкнул так, будто ему наступили на хвост. Кто-то большой и тяжелый, вроде Старшего Медведя. Оба Лохматых очень внимательно посмотрели на крикуна. Кот передернул плечами и уже тише сказал: – Он серый в темные полосы.

Чужак задумчиво кивнул. Похоже, он еще не встречался с кланом сумеречных. Кому-то очень повезло. Вот только кому?

– А ты видел желтого с черными пятнами? – настороженно спросил Кот.

Если бы он не спросил, спросила бы я. Желтые с черными пятнами – уродство какое!

– Видел, – уверенно сказал чужак.

Ответ не понравился Коту. Мне тоже не понравился.

– От черной матери и желтого отца? Полукровка?

Кот старался не смотреть на меня. А я не успела сказать, что думаю о наглом недомерке, – пришлось успокаивать Адри. Ему хотелось повалять Кота по песку. И за дело. Может, Зовущие из клана Кошек и рожают всяких полукровок, что позорят потом оба клана, но среди Кугаров такого нет и не будет.

– Почему полукровка? – удивился чужак. – Обычный леопард. У него и мать и отец в пятнах.

– Никогда не слышал о таком клане, – задумчиво сказал Кот и тут же добавил, пока чужак не решил, что его хотят оскорбить: – Я тебе верю! Я еще так мало знаю...

Я тоже ничего не знаю о леопардах и о пятнистых полукровках не слышала, но... о тхархе я тоже узнала совсем недавно. Может, чужак подрался с каким-то зверем или т'ангом из неизвестного нам клана?

Кот будто услышал мои мысли.

– А этот пятнистый... он ходил на четырех лапах или мог и на двух ногах?

– На двух? – Чужак удивился так, будто ему загадали загадку, у которой нет отгадки. – А, понял... – Он посмотрел на меня, потом на Адри и повторил: – Понял. Этот леопард не был оборотнем. Он был обычным зверем.

– Это хорошо.

Кот даже мурлыкнул от радости, а я смогла сдержаться.

– Конечно, хорошо, – согласился чужак. – Мне только леопарда-оборотня тогда не хватало. У меня как раз закончились серебряные пули...

От короткого злого смешка мне стало вдруг холодно.

– А зачем они нужны? – заинтересовался Кот, а старший из Лохматых шевельнул ушами.

– Как зачем? Оборотней убивать. Обычной пулей его не остановишь, это все знают.

Чужак говорил так, будто все остальные должны знать, кто эти оборотни и чем их надо останавливать. Интересно, а Медведь слышал о них или только Кугары не знают дальше своего леса?

– А этого пятнистого ты... убил? – спросил Кот.

Чужак молча кивнул.

– А зачем?

– Зачем, зачем... Есть хотел, вот и убил!

Кажется, чужаку не хотелось рассказывать об этой охоте.

– Так ты его съел?!

И чего это Кот так удивился? Ведь чужак охотился не на т'анга.

– Нет, не его, – буркнул чужак. – Только то, что он поймал.

– Ты убил его, чтобы отнять добычу?! – Охотник-Кугар удивился и разозлился так, что перестал притворяться спящим. Будь он в зверином теле, то дергал бы хвостом и выл, пугая соперника. Но Охотник только покачивался, топчась возле камня, да сжимал и разжимал кулаки. Будто когти втягивал и выпускал. Может, он знал того леопарда?

Думаю, напрасно Охотник напрашивается на поединок. Хотя... какое мне дело, кто и кому попортит шкуру или свернет шею.

– Ну убил. А поделился бы он со мной, остался бы живым. Мне и нужно-то было немного. Может, я и не стал бы его убивать, но он напал на меня. Вот и пришлось... А тебе-то что до этого?

Даже голос у чужака изменился, и глаза стали как у т'анга, готового убивать. Охотник вздрогнул, будто увидел двух крылатых арусг, и прижался спиной к камню.

– Мне? Ничего. Я так...

– Интересуешься, значит? Тогда и мне интересно, сколько мы пройдем до следующего привала. Все, хватит отдыхать! Подъем!

Не похоже, чтобы чужак страдал от жары. Может, его племя живет в землях, похожих на эту? И охотится на черно-желтых леопардов? У которых лапа не меньше, чем у Адри. Или у меня. Только драться с чужаком мне совсем не хочется. Это не он, а Охотник не дал нам отдохнуть. Вот и придется теперь идти и думать о шрамах на боку чужака. Шрамы у него старые, давно зажившие, а его память твердит, что леопарда он убил только вчера. И эти воспоминания почему-то злят чужака.


29


Симорли. Воин из клана Котов

Ипша! На камне был Ипша!

Другие тоже подошли, остановились возле моего наставника и стали смотреть на камень. А с камня на нас скалился Ипша. Как живой. Будто страшным колдовством его закрыли внутри камня. Давно. Очень давно. Но камень постарел, растрескался. Скоро он не сможет удерживать пленника. И тогда Ипша вырвется на волю. Будет ли он искать тех, кто его пленил, или станет убивать всех чужих, что встретятся на пути?

Я хотел спросить наставника, но рядом было много ушей и глаз, которым не надо знать, о чем мы говорим.

Потом старший Медведь сказал, что на камне что-то написано. Уверенно сказал, будто видел надпись или похожий камень.

– Написано, – подтвердил мой наставник.

Он тоже видел то, чего я не замечал. Может, и я когда-нибудь научусь замечать невидимое для других?

Наставник присел, провел рукой по мелким трещинам на камне; больше всего их было внизу, над самым песком.

– Здесь написано: «На этой земле живут Ипши. Ты стоишь на границе, путник. Подумай, прежде чем ступить за нее. Выбери другой путь, если тебе нужна твоя жизнь. Или ступай прямо, если...»

Наставник разогнулся, отряхнул руки.

– Вот и все, – сказал он и подошел к нам.

– Все? – не поверила Зовущая.

Будто любимое дело моего наставника – это обманывать т'ангай.

– Там еще что-то есть, – наставник словно бы не заметил оскорбления, – только затерто так, что не прочитаешь.

– Наверное, ветер испортил след, – отозвался вдруг Охотник.

А Зовущая фыркнула. Мне тоже стало смешно. Разве след может жить дольше, чем надпись на камне?

– Не понимаю, зачем Ипши поставили этот камень? И предупреждение это глупое. Все знали, что к Ипшам лучше не соваться. А теперь их и нет. Почти. – Зовущая посмотрела на лежащую Ипшу и отвернулась. Та притворялась спящей. – Глупый камень, и зачем мы возле него стоим?

От голоса Зовущей мне хотелось куда-то бежать, что-то делать. Не знаю куда, не знаю что... Никогда еще голоса т'ангай не действовали на меня так.

– Этот камень поставили Хранители. Очень давно, – сказал наставник, и я сразу поверил ему.

А кто еще, кроме Хранителей, мог сделать такое?

– Предупреждение тоже они сделали, – добавил старый Медведь.

Говорил он не так уверенно, как мой наставник. Воин скорее догадался, чем истинно знал.

Наверное, наставник подумал так же. Он внимательно посмотрел на Медведя. Тот опустил голову, слегка сгорбился.

– Я уже видел такие надписи, – пророкотал он, будто оправдываясь. – У нас в горах.

Наверное, мне показалось. С чего бы Медведю оправдываться?

– И у нас тоже есть такой камень, – неожиданно сказал Охотник. – Только он черный. И на нем Кугар нацарапан. И трещины внизу похожи на эти.

– А что на камне написано? – заинтересовался наставник.

Но Охотник почему-то не ответил. Он только сжимал и разжимал пальцы. Жаль, что у Кугара нет сейчас хвоста; не поймешь, злится Охотник или просто так молчит.

– Не помнишь? – спросил наставник.

– Я не воин и не чарутти! Мое дело – читать следы и охотиться. А всякими... – т'анг вдруг замолчал, покосился на Медведей, на моего наставника и сказал уже совсем тихо: – ...другими делами занимаются другие.

Медведь смотрел на Охотника так, будто хотел узнать, какой тот на вкус, но увидел, что мой наставник следит за ним, и извинился. Пальцами. Перед наставником, не перед Кугаром, тот и не заметил ничего.

Если Охотник и дальше будет дергать смерть за хвост, то останется без головы.

– Тогда вперед. Раньше выйдем, быстрее выйдем к Дороге.

Наставник сказал, и никто не стал спорить. Даже Зовущая, хотя у нее имелись зубастые словечки, готовые вцепиться в бок Охотнику. Или еще кому-нибудь. Но слово «дорога» отвлекло т'ангайю. Где дорога, там и колодец, а где колодец, там должна быть вода. Ради такого можно и помолчать немного. Много молчать т'ангайи не умеют.

А может, я напрасно подумал на Зовущую? Может, и не отвлеклась она, а просто не интересно ей стало разговаривать. У т'ангов свои разговоры, у т'ангай – свои, а когда т'ангайя становится Зовущей, только Прародитель знает, о чем она думает. И думает ли.

Мы пошли. Теперь наставник шел первым, я – за ним, остальные...

Я оглянулся. Сразу за мной были Медведи – Старший и Младший, потом Охотник, за ним – Зовущая со своим четырехлапым воином. Они шли рядом, т'ангайя положила руку на ошейник воина. Держалась, чтобы не упасть, или подталкивала Кугара вперед? Не знаю. Жара путает мысли. В Сухих Землях редко бывает так жарко и так мало воды. Проклятая это земля; с тех пор как в ней не стало Ипш, из нее ушла жизнь.

Только подумал об Ипшах и увидел Длиннозубую. Она сидела у камня и смотрела, как мы идем по земле ее народа.

Потом я споткнулся и чуть не упал. Но старший из Медведей удержал меня за шею. Ему и нагибаться для этого не пришлось. Всего лишь протянул руку и... Он ничего мне не сказал, покачал только головой, но я сразу перестал оглядываться.

Мы шли. Слабый ветер шелестел колючей травой. А там, где травы не было, блестел песок и приходилось щуриться. Нам в спину смотрело солнце. Второе уже спряталось. Перед нами ползли длинные темные тени. Я следил за ними. Думаю, другие тоже смотрели на тени, чтобы дать глазам отдохнуть.

Мы шли. Я следил за ногами наставника и заставлял свои двигаться. Левая, правая, левая, правая... шаг, еще шаг... Земля качалась под ногами, как тропа на болоте. В голове начало звенеть. Хотелось упасть и не двигаться, и пусть будет как будет.

Левой, правой, шаг, еще шаг...

Я все еще жив и пока иду. Слева тянется полузасыпанная Дорога, а справа солнце цепляется за холмы. На него уже можно смотреть, но совсем недолго. Потом перед глазами появляются черные круги. А Дорога, наставник, холмы и песок куда-то исчезают. Потом исчезают круги, а все остальное возвращается. И на песок уже не больно смотреть. Он перестал блестеть. Темные длинные тени разрисовали его странными узорами. Говорят, чарутти из клана Ипш гадали по этим узорам. А может, и теперь еще гадают. Где-то далеко отсюда. Не думаю, что наша Ипша последняя. Она так и не осталась возле камня. Совсем недавно я видел ее. Не понимаю, зачем она увязалась за нами?

Наши тени ползут по Дороге, а мы идем по земле. Наставник не стал подниматься на Дорогу, пошел рядом а мы – за ним.

Когда я увидел Дорогу, то даже не вспомнил, что она проклятая, что на нее нельзя смотреть и нельзя по ней ходить. И, если бы наставник поднялся на Дорогу, я бы пошел за ним. И проклятия бы не испугался. Я слишком устал, чтобы помнить, что надо бояться.

Земля возле Дороги твердая, как тропа в сухой сезон. Идти стало легче, чем по песку. Я шел, отдыхал и начал вспоминать.

В наших землях нет Дороги, а вот в землях соседнего клана она есть. И соседи верят, что тот, кто пройдет по проклятой Дороге, тоже станет проклятым. И до него доберутся Ловчие. А до меня Ловчие добрались раньше, чем я увидел Дорогу.

Не знаю, во что верят в клане наставника, но, похоже, древних проклятий они боятся меньше, чем мы. Или умеют защищаться от них.

Жара быстро уходила. Песок остывал и уже не обжигал ноги. Толстая подошва тонби от него мало защищает. А у Кугара-воина и такой защиты нет. Его пара тонби засунута за пояс – четырехлапые не ходят в обуви. Звери тоже ее не носят, даже если ходят на задних лапах. И пояса звери не носят – нечего им цеплять к поясам. Ущербные тоже не носят тонби, их обувь такая же странная, как и у моего наставника. И одежда у них странная, у всех, чье тело без шерсти и без чешуи. А зачем мне одежда, если ветер шевелит шерсть на теле, и это приятно. Вот вечером станет холоднее, но и тогда одежда – слабая защита. Я знаю, что наставник мерзнет. И все мерзнут, кроме Медведей. Говорят, у них и в жаркий сезон холодно. Чтобы согреться, мы станем бежать всю ночь, а утром будем так радоваться восходу, словно днем солнце не подарит нам жару. Но до следующего дня еще очень далеко, а пока хорошо, не жарко, только пить хочется.

Колодец мы нашли, когда земля съела половину солнца. Если бы не наставник, я бы прошел мимо. Подумаешь, еще один камень возле Дороги. Сколько их уже было...

– Колодец, – выдохнул наставник и остановился.

И только тут я заметил, как он устал. Наставник оглянулся, почувствовав, что я смотрю на него, а может, и не только я, улыбнулся, расправил плечи, как птица расправляет крылья, когда хочет взлететь, и начал обходить то, что назвал колодцем.

Я видел дома колодцы и воду из них доставал. Это только Повелители и их слуги думают, что мы пьем из луж. Но те колодцы совсем не похожи на этот. Надеюсь, что наставник не решил пошутить над нами. Остальные могут и не понять этой шутки. А если т'ангайя разозлится...

– Это колодец? – недоверчиво прошипел Охотник.

Похоже, его язык очень хочет воды.

– И там есть вода? – спросила Зовущая.

Ей тоже нужно смочить язык.

– Колодец не поврежден, значит, вода в нем есть.

Наставник встал так, что колодец оказался между ним и всеми нами. Медведь одобрительно кивнул каким-то своим мыслям и не двинулся с места. Я тоже не пошел к наставнику. Если он хочет побыть один, то его желание надо уважать.

– А может, это и не колодец вовсе?!

Голос Охотника сорвался, перешел в сиплый кашель.

– Здесь на крышке руна воды. – Наставник сделал над камнем знакомый всем знак. – Слегка засыпана, но еще можно разглядеть. А на стенках должна быть надпись.

– Зачем? – спросила Зовущая. – Это ведь не камень Ипш, здесь надпись не нужна.

– Нужна, – не согласился с ней наставник. – Здесь должна быть инструкция по открытию колодца.

– Что здесь должно быть?.. – Т'ангайя шевельнула ушами и принюхалась. – Ты не заболел?

Но от наставника не пахло болезнью.

– Без этой надписи мы не откроем колодец. Теперь понятно? – сказал он.

Зовущая еще раз принюхалась, а потом медленно кивнула.

– Откуда ты знаешь? – спросил Охотник.

Я тоже хотел это спросить, но не стал при всех. А Старший Медведь посмотрел на Охотника и насмешливо фыркнул. Что-то знал воин такое, из-за чего он верил моему наставнику. А может, и не знал, а только чуял, как один зверь чует в другом больше силы.

– Этот колодец построили Хранители, – ответил наставник так, будто это все объясняло.

Не знаю, может, и объясняло. Медведь подошел к колодцу и стал очищать пыль на одной из его сторон. Младший воин немного потоптался возле нас, а потом присоединился к соплеменнику. Я тоже подошел к наставнику, и он показал, где надо чистить.

Этот колодец был похож на обычный камень, только с плоскими и слегка наклонными местами ближе к верхушке. На каждом плоском месте, кроме руны воды, виднелась еще какая-то надпись, если эти царапины можно назвать надписью. Медведи так старательно выдували песок со своей стороны, что мне захотелось чихать. Подошла Зовущая и тоже стала помогать нам.

Не знаю, зачем мы все этим занимаемся. Может, хватило бы и одной надписи? Наставник будто услышал мои мысли – закончив с одним ровным местом, тут же перешел к другому.

– У нас мало времени, – сказал он как бы сам себе. – Не успеем до заката, будем ждать восхода. В темноте ничего не получится.

И у нас словно прибавилось сил. Охотник тоже начал помогать нам. А Ипша и Четырехлапый терлись боками там, куда мы еще не добрались. Очищать после них оказалось легче и быстрее.

– Успели, – выдохнул старший Медведь.

Вершина камня мягко блестела, будто радовалась солнцу. А оно выглядывало из-за холма и удивлялось, что там такое блестит?

– А теперь что делать? – спросил Младший Медведь. Это был его первый вопрос за весь день.

– А теперь отдохнем и подождем. Камень давно не видел света.

И наставник отошел в сторону, чтобы его тень не падала на камень. Старший Медведь так и остался сидеть возле колодца, наполовину в его тени, а Младший лег и занялся своей ногой. Остальные тоже устроились так, чтобы видеть моего наставника. Я тихонько спросил его:

– Ты понял, как открыть колодец? Или эта надпись тоже испорчена?

Сидеть и не знать я больше не мог, а остальные не могли притворяться, что им не интересно. Даже старший из Медведей повернул ухо в нашу сторону.

– Понял. Все в порядке. Здесь на каждой панели написано одно и то же. Вот только хватит ли энергии?.. Подождем еще немного.

И наставник посмотрел на солнце. На маленький яркий кусок, что выглядывал из-за холма.

Я не все понял из того, что сказал наставник, но то, что солнце заставит колодец дать воду, это я понял. А если не хватит света, что тогда?

Я не заметил, как спросил это вслух, и вдруг услышал:

– Тогда мы дождемся луны и попробуем еще раз.

– Что-то он не похож на колодец, – сказала Зовущая и легла животом на песок.

Если бы она захотела, то дотянулась бы до наших ног.

Наставник не стал поджимать ногу, а его ноги длиннее моих, и сидел он не так, как всегда. Я тоже не поджал ноги.

– Колодец построен специально для пустыни. Любой другой давно бы уже засыпало.

Наставник разговаривал с Зовущей так, будто она была обычной т'ангайей или даже... самкой из его клана, которой можно кивнуть, и она тут же побежит за воином. Или за наставником воина. А еще мой наставник не вздрагивал, когда Зовущая проходила рядом с ним. Даже старший из Медведей вздрагивал, а наставник будто не замечал колдовства Зовущей. Или оно не действовало на него? Вот бы и мне такому научиться!

Все мои мысли куда-то подевались, когда наставник подошел к колодцу. Называть это камнем я больше не мог, слишком много сил потратил на него. Все силы и все надежды, что еще оставались. Не знаю, смогу ли я подняться и идти дальше, если колодец не даст нам воды.

Наставник ходил вокруг колодца и тыкал в него кнутом хостов. А я все думал, зачем он несет его, почему не выбросит; даже спросил как-то. Пригодится, ответил мне тогда наставник. Вот и пригодился.

Потом наставник пошел быстрее, побежал, а постукивание стало частым, будоражащим. Сердце у меня билось очень громко, нюх обострился, и от запахов закружилась голова. Что-то необыкновенное должно было произойти, оно произойдет, оно уже происходит!..

Низкий протяжный скрип или стон. От него заныли зубы, а уши прижались к голове.

Потом какая-то сила подбросила меня с песка. Краем глаза заметил, что все уже на ногах. Ожидание закончилось, осталось узнать, подарит нам удача клок своей шкуры или махнет хвостом и убежит?

– Помоги. – Наставник навалился на верхушку колодца.

Мы рванулись к нему, но Старший Медведь успел первым.

– Стой!

Медведь остановился, нам не дал подойти.

– Хватит одного. – Наставник оглянулся на нас и кивнул Медведю. – Осторожно берись. Тут, за моими руками.

Старший обошел колодец, потоптался, примериваясь, и опустил свои лапы. Руки наставника рядом с ними казались совсем маленькими.

– И будешь толкать ко мне. Понял? Ко мне.

Наставник говорил так, как говорят с глупышом, еще не принятым в клан. Но воин не обиделся, а молча кивнул.

– Если захлопнем замок, придется начинать все сначала. Понял?

Еще один молчаливый кивок. И вдруг я заметил, что остальные тоже кивают. Может, и я кивнул, не знаю.

– Ну а если понял, тогда толкай. Ко мне, – тихо и ласково напомнил наставник, будто мог испугать кого-то. – Медленно, осторожно. Еще осторожнее. Этой штуке сотни лет, кто знает, когда ее открывали в последний раз. Хорошо. Очень хорошо. Есть!

Вначале медленно и неохотно, потом быстрее тяжелая каменная крышка сдвинулась с места. Открылась узкая каменная горловина. Из нее пахло сыростью и холодом.

Все захотели заглянуть в колодец, убедиться, что вода в нем есть, что она не сон.

Наставник отошел подальше и сел, чтобы не мешать нам.

Солнце ушло, а ночь одним прыжком выбралась из своей норы. И сразу стало холоднее.

Старший Медведь первым вспомнил, что вести себя как глупыш можно, пока маленький и глупый. Он медленно отошел от колодца, словно все интересное уже закончилось, медленно и осторожно сел, не дойдя немного до моего наставника, подтянул колени к груди и застыл меховой глыбой, похожий в темноте на большой камень. Мне тоже захотелось уйти от колодца.

– Что там? – тихо спросил наставник.

Он лежал на спине и смотрел на небо.

– Стоят у колодца, нюхают воду, – так же тихо ответил Медведь.

Не знал, что он может так говорить. Я помню его рык в Чаше Крови. Потом у меня долго что-то дрожало внутри и шумело в ушах. А вчера днем его голос рокотал, как далекий гром.

– Вода там глубоко. Я не смог дотянуться.

Медведь тяжело вздохнул, будто его руки были самыми короткими в нашей стае, а он не захотел отрастить себе длиннее.

– Скоро и другие поймут это. И что тогда? Станем спускать друг друга на поясах?

Он замолчал, ожидая, что ответит наш вожак, а я перестал дышать, чтобы ничего не пропустить. Как жаль, что я не подошел еще ближе! Те, у колодца, так громко нюхают...

– Думаю, нам не хватит поясов. Да и не каждого они выдержат.

А если пояс выдержит Старшего, то его не удержим мы.

– Значит, до воды не добраться? – еще тише спросил Медведь, и я едва услышал его.

– Здесь должен быть насос. Но вот работает он или нет, не знаю. Надо проверить.

– Проверь, – попросил Медведь.

Оказывается, и Медведи умеют просить. Сказали бы раньше, не поверил бы.

– Проверю, – отозвался наставник. – Когда взойдет луна. Я не так хорошо вижу в темноте. Все-таки у меня не кошачье зрение.

Кажется, он улыбнулся, и мои губы тоже расползлись в улыбке.

– А я вижу только днем. – Медведь шевельнул плечами. – Ночью по горам не ходят, – добавил он. – Даже когда там холодно и светло от снега. Опасно ходить. Можно принять тень за трещину. Или трещину перепутать с тенью.

– Я тоже бывал в горах. Правда, летом и днем. А ночью мы сидели у костра, пели и пили. Красиво там, в горах, но мы тогда так и не добрались до вершины. Мой друг сорвался, сломал ногу – пришлось вернуться. Давно это было, еще до... – Наставник почему-то замолчал, зевнул и уже совсем другим голосом сказал: – Я немного посплю, если ты не против.

– Спи, – тут же отозвался Медведь. И его шепот услышали все. – Я присмотрю, чтобы тебе не мешали.

Не думаю, что кто-то захочет помешать наставнику, пока Старший Медведь стережет его сон.

Я тоже остался на месте. Подойду к наставнику потом, когда он выспится.


30


Крис Тангер. Выездной консультант

Темно. Песок приятно греет спину. Воздух сухой, прохладный. «Очень полезно для вашего легкого», – мог бы сказать очкарик в зеленом халате. Он изрядно поковырялся во мне, когда мы вернулись из джунглей. Тогда-то он и порекомендовал сменить климат. Мне еще повезло, а другим и перемена климата не помогла – не видел я, чтобы мертвые воскресали от этого. Вот и после армии мне повезло, когда в горах не выдержало крепление и Алекс сорвался. А я один крюк только успел забить. Вот и повисли мы вдвоем на нем одном и не знали, удержимся или ниже посыплемся, с камнями и снаряжением. Еще и Амаду прихватим с собой. Удержались. Алекс отделался сломанной ногой, я – легким испугом, а Мод нащелкала горных пейзажей. Давно это было. Сейчас Алекс весит больше, чем мы тогда вдвоем и в полном снаряжении. Подняться без лифта на второй этаж для него теперь такое же безумное приключение, как наша внезапная прогулка в горы. Тогда мы оба были только друзьями для одной смешной рыжеволосой девчонки. Она еще не выбрала кого-то из нас, и нам было хорошо вместе, весело, легко. Я только вернулся из армии и пока не получил приглашение от Компании. Алекс не хромал тогда, не жрал столько шоколада, не пил кофе со сливками в таких количествах и не писал книг, что принесли ему деньги и славу. Тогда никто не называл его Мастером Ужасных Триллеров. Бедняга Алекс!.. И как только не обзывают его теперь! Кто же мог подумать, что один выпавший крюк так изменит наши жизни. Сломанная нога – и молодой преуспевающий журналист станет известным писателем. Надежное крепление – и бывший десантник получает высокооплачиваемую работу по специальности, с регулярными командировками. «Поездите, посмотрите мир, узнаете много интересных людей... и, может быть, они не будут в вас стрелять». Так пошутил тот, кто принимал меня на работу. А рыжеволосая девчонка все-таки определилась с выбором. Жизнь казалась мне прекрасной и удивительной. И еще годы и годы были до упавшей опоры. Тогда слово «хранитель» не ассоциировалось у меня с мостом, да и сами мосты не казались чем-то опасным, похожим на зверя в засаде.

Тогда мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь я окажусь в компании полулюдей-полузверей. Или как их правильно назвать?

«Т'анги», – подсказал Хранитель.

«Ну это в твоем мире они т'анги, а в моем их называют оборотнями».

Я – и компания оборотней. Кому сказать, не поверят. Я и сам себе не верю. Пока не вижу этой «веселой компании», не разговариваю с кем-нибудь из них при свете. Нет, вру. Даже тогда не верю.

Вот сидит один из них, охраняет мой покой... Ну какой он оборотень? Мужик как мужик, таких, как он, – десять на дюжину. Ну это я немного приврал. Такие экземпляры и в моем мире встречаются нечасто. Но пара-тройка из дюжины «качков», может, и найдется. Не думаю, правда, что он специально качался до таких габаритов. А уж заполучить такие длинные руки... тут никакой тренажер не поможет. Как говорится, с этим родиться надо. И сын со временем станет копией отца. Ростом и длиной рук он и сейчас не уступает. Осталось только набрать вес – центнера полтора-два – да проследить, чтобы эти центнеры перешли не в жир, а в мускулы. Вот и получится второй Мерантос.

Я знаю его имя, а он знает мое, мы обращаемся друг к другу на «ты» и идем к каким-то горам, которых я в жизни не видел. И до сих пор не знаю, зачем мне нужна эта прогулка. Хранитель попросил, а я вот не смог отказаться. А за мной идет компания оборотней-беглецов, которые почему-то решили, что я здесь самый главный и меня можно нагружать всякими проблемами. А я бы с большим удовольствием переложил все проблемы на могучие плечи Мерантоса и отошел за его широкую спину. Так нет же, опять меня понесло в командиры. Мол, кому еще командовать, как не мне. По армии соскучился, наверно. Тогда командуй, а не строй из себя утомленного властью. У тебя люди пить хотят, так придумай, как достать им воду, а то они совсем озвереют и порвут тебя в клочья за обманутые надежды.

То, что колодец работает от солнечной или лунной энергии – в это я поверил достаточно быстро, понять бы еще принцип действия насоса.

И тут я будто услышал ворчуна Курта: «Зачем мне этот принцип действия? Главное – знать, за что держаться, на что нажимать и с какой стороны от этой штуки стоять». Старшина частенько выдавал подобные перлы. Новобранцы слушали, выпучив глаза, когда он орал, расхаживая перед ними: «Запомните, мы делаем дело, а умники думают, сидя на своих задницах! И нам платят за то, чтобы умникам никто не мешал думать. Нам платят за дело, а не за то, чтобы мы думали всякие дурацкие мысли! А кому не нравится такой расклад, тому нечего делать в армии!..» Так орать Курт мог часами, и габаритами он слегка напоминал Мерантоса. А еще один оборотень немного похож на Паоло. Нет, Испанец был темным, а не рыжеватым и ростом повыше, но тоже двигался как молодой кот или как танцор-матадор. И Паоло жутко обижался, когда его называли «кисонька». И погиб он из-за моей глупости – психанул на «кисоньку», приподнялся и поймал глазом пулю. Я потом тоже психанул и пошел охотиться на снайпера. Как же орал на меня сержант, когда я вернулся! Мне еще повезло, что я не оглох. Думал, он и винтовку об меня обломает, ту, что я притащил из «самовольной отлучки». А он только бросил ее в меня и сказал, чтобы я проваливал с этой долбанной винтовкой. Уж если я прикончил снайпера, то и добром его могу пользоваться, не дожидаясь, пока суд введет меня в наследство. Винтовка стала первой ниточкой, что связала меня с Компанией. Это было еще до встречи с Амадой. Тогда я и не думал уходить из армии. А Мод... вряд ли она была приманкой Компании (очень надеюсь на это). И совсем не важно, что она там работала. Просто Амада так удачно вписалась в расклад, что не было смысла заменять ее другой. А потом произошел несчастный случай, и у меня не стало жены. Но появился занятный собеседник, что отвлек меня от мыслей о ее смерти. И появился не на работе или дома, а прямо в моей собственной голове. И как я не свихнулся после такого?! Если, конечно, не свихнулся... А то, может, лежу себе сейчас в тихой уютной палате, в каком-нибудь неприметном заведении для уставших от реальности сотрудников Компании. Может быть, прогулка по ржавым пескам с местными оборотнями – это всего лишь галлюцинация?

«Чем быстрее ты поверишь, что это реальность, тем больше у тебя шансов выжить в моем мире».

А вот и мой «занятный собеседник» отозвался. И что бы я без него делал?

«Без меня ты бы делал глупости. И погиб бы в Чаше Крови. Если бы я не подсказал тебе стать на колени...»

«Так вот как называется то безумие, что нам устроили в каменном мешке! Какое поэтическое название! У кого-то из местных нездоровое чувство юмора. Вот уж по кому плачет психушка!»

«Не надо мерить мой мир мерками своего. Меньше ошибок сделаешь».

«Какой “разумный” совет. А почему ж ты раньше молчал, когда я пошел по той дороге и попался? А в той же самой Чаше очень ты мне помог? Там же все дрались со всеми, без разбора, и каждый убивал того, до кого мог дотянуться. И что, это очень похоже на разумное поведение? От такой реальности сразу в психушку хочется!»

Но Хранитель промолчал.

Вот так всегда: то болтает, когда его не просят, то молчит, когда к нему обращаются. Очень похож на отца Амады. Тот еще тип – слышал только себя и из всех видов беседы предпочитал монологи. Свои собственные, конечно.

– Не обижайся на папу. Он немножко сдвинутый на Моцарте, – сказала мне Мод перед знакомством с родителями.

Ну «немножко» – это было слабо сказано. Дать единственной дочери первое имя Модеста, – а второе Амадея, обращаться к жене «моя скрипочка», называть всех своих собак Моцарт, слушать его музыку каждую свободную минуту... Для «немножко сдвинутого» это как-то слишком много.

«Нормальный человек, но его нормальность может выдержать только он сам», – так говорил мой знакомый о своем сыне. Тот у него компьютерный гений, и уже через пять минут общения с ним у обычного человека не выдерживали нервы.

Мои мозги начинали плавиться уже на третьей минуте общения с отцом Мод. В первые месяцы после свадьбы я даже подумывал о маленьком несчастном случае для него. Нет, ничего летального, просто легкое повреждение голосовых связок, не более. Потом я научился отключаться. Говорил «добрый вечер, сэр», кивал иногда во время его бесконечных монологов, сохранял на лице вежливую, в меру заинтересованную улыбку и... не слышал ни слова из лекций о Моцарте. Одного слова «Моцарт» мне хватало, чтобы впасть в медитативное состояние. Амада часто говорила, что ее папа просто обожает меня. Как мало человеку надо для счастья!..

Самое смешное, что во всех других вопросах отец Мод был вполне нормальным человеком: преподавал математику в университете, а по выходным ходил на охоту. И, кстати, очень неплохо стрелял. Все меня порывался научить и приобщить и очень удивлялся, почему я отказываюсь. А я не мог сказать, что прикасаюсь к оружию только на работе. И мне давно уже все равно, какое оружие у меня в руках и есть ли оно вообще. «Палец тоже оружие, и его нельзя забыть рядом с трупом», – так нам говорил инструктор Компании. Вот мне и пришлось пользоваться пальцами, руками, локтями, чтобы выжить в той бойне, которую Хранитель обозвал Кровавой Чашей.

«Чаша Крови, – отозвался вдруг Хранитель. – И больше не путай. Это разные понятия».

«Вот как? А в чем разница?»

«Как-нибудь потом объясню. Когда будет время».

Вот так всегда – «когда будет время». А времени, как правило, не находится. Чтобы свернуть кому-то шею или трое суток тащиться по пустыне – на это время есть. А объяснить, что за ерунда происходит в этом мире, на это времени почему-то не находится. Иногда мне кажется, что Хранитель и сам еще не разобрался в...

«Твой отдых закончен. Луна восходит».

И это все, что Хранитель решил сообщить.

«Спасибо за предупреждение. А то бы я сам луны не заметил. И никто другой не сообщил бы мне эту новость».

Ответа я не дождался.

А вот мои попутчики зашевелились, стали поглядывать то на меня, то... И в это время у меня появился замечательный вопрос:

«Послушай, Хранитель, а здесь есть запад, восток и все такое? Как тут называются стороны света?»

И почему я раньше не додумался спросить? Видел же, что тут два солнца и две луны, а как ориентироваться среди них, не выяснил.

«Три», – прошелестел в голове голос Хранителя.

«Что?»

«Здесь три луны и...»

«А я видел только две!» – пытаюсь возразить.

Нашел кому!

«Увидишь и третью, – пообещал Хранитель, и что-то мне не понравилось в его обещании. Какая-то угроза почудилась. – И третье солнце увидишь, если доживешь».

«С ума сойти, как здесь всего много! А вы не скупились на спецэффекты...»

Если я рассчитывал получить ответ, то напрасно надеялся.


31


Мерантос. Воин из клана Медведей

Вожак не спал.

Я знал, как его зовут, но только со второй попытки смог сказать «Крисс-Танн-Танн» – не совсем правильно, но похоже. Вожак не обиделся на мой неповоротливый язык, а только улыбнулся. Он не стал говорить, что у меня уши забиты мехом, но называть его неправильным прозвищем мне больше не хотелось.

Вожак лежал молча, не двигался, но чем дольше я вслушивался в его дыхание, тем больше мне казалось, что он разговаривает или даже спорит с кем-то, кого не видят мои глаза и не чует нос. Скоро я перестал удивляться и принюхиваться. Вожак умеет говорить с теми, чье тело не пахнет, чьи шаги не слышны, а голос настолько тих, что только чарутти могут услышать его. К нашему чарутти тоже приходят тени предков, а иногда с ним говорит сам Медведь-прародитель. Он рассказывает о засухе и о сильных дождях, о приходе Карающей и о том дне, когда гора начнет дрожать, трескаться, выплевывать в небо дым, камни и жидкий огонь. Предупреждает, чтобы чарутти увел клан в безопасное место. Вот так клан и ушел из долины, где родились моя мать, мать моей матери и я. Мои отец и мать были тогда еще вместе, и моя жизнь принадлежала им, а не клану. Я помню, как они несли меня на гору. Вместе с нами поднимались другие пары и одиночки. Все очень спешили. Когда появилась белая луна, горы застонали и вздрогнули. Свет луны сделал их очень красивыми и опасными. Кто-то впереди нас сорвался в трещину, укрытую тенью, и отец долго потом искал обход. Иногда слышались грохот камней и вскрик упавших. Утром многих не досчитались, один из пяти так и не смог уйти из долины. Но наш клан выжил! А там, где мы раньше жили, появилось озеро. И оно все еще там. Многие, рожденные после ночи исхода, с трудом верят, что клан когда-то обитал в другом месте и что само озеро образовалось не в ту далекую пору, когда рождался весь Мир, а меньше сорока лет назад.

Я удивился не тому, что наш вожак разговаривает с невидимым, удивительно, что он может с ним говорить. Чарутти говорят с невидимыми, а воины нет. Но ведь наш вожак воин! Я видел, как умирали те, кто мешал ему дойти до Столбов Жизни. Умирали все, до кого он мог дотянуться своими короткими руками. А еще он дрался ногами. Я только слышал, что ногами можно драться, и не верил, пока не увидел сам.

Наш вожак – кто он? Воин, вожак, чарутти?.. Сначала воин, потом вожак, после стал чарутти?.. Так может быть? Не знаю. И воин, и вожак, и чарутти сразу: нет, так быть не может. Тогда кто он? Почему делает такое, чего воин и вожак делать не должен?

Я закрыл глаза и стал слушать ночь. Так учил меня наставник: когда глаза не видят, то уши слышат дальше, а нос чует больше. Вслушиваюсь, внюхиваюсь... спокойно, тихо... Слишком спокойно и слишком тихо. Так тихо бывает летом перед дождем, а зимой перед обвалом. Тогда и шепот может разбудить лавину.

Вожак лежал и не спал. Недалеко лежали и сидели четверо т'ангов, у которых пересохли глотки. Иногда кто-то из них поднимался, подходил к колодцу и заглядывал туда. Воды все еще не было. Я не слышал, чтобы кто-нибудь пил, только дышали сыростью, что поднималась из глубины колодца.

Скоро взойдет зеленая луна. Тогда наш вожак обещал достать воду. Не знаю, как он собирается сделать это. Но все остальные верят, что у него получится, даже охотник верит, а я... я только надеюсь. Вожак может больше, чем воин, чарутти умеет больше вожака. Не знаю, кто тот, что ведет нас, и потому я только надеюсь. Это все, что я могу.

Охотник вздохнул, зашевелился. Я понял, что он хочет встать, подойти к колодцу, и... не ошибся. Песок тихо зашуршал под ногами охотника. Игратос посмотрел в мою сторону и тут же отвернулся. Я умею чувствовать долгий взгляд, а тут было по-другому, будто снежинка коснулась носа. Или белая бабочка. Иногда их можно увидеть в горах. Зимой. Ночью. Они живут всего одну ночь. Немногие видели их живыми, смотрели, как они танцуют в свете луны. Тогда они похожи на огромные белые цветы, что распускаются весной на самых неприступных склонах, где солнце раньше всего съедает снег. Т'ангайям очень нравятся эти цветы, даже Зовущим. А еще бабочки похожи на большие снежинки, что летят и медленно падают, падают... и никак не упадут. Бабочки летают всю ночь, и эта ночь только белой луны. А утром на снегу останется много маленьких тел с изломанными крыльями. Мало кто видел белых бабочек. Их еще называют Бабочки Счастья. Тот, на кого она сядет, будет счастлив. А к тому, кто увидел их танец, придет удача. Наверное, я очень удачливый т'анг.

Когда я вернулся после ночи белой луны, то рассказал чарутти, что видел бабочек. Он посмотрел мне в глаза и молча кивнул. Через несколько лет, уже став вожаком, я узнал, что бабочка оставляет след на избраннике. След, который легко заметит знающий и легко разоблачит обманщика. А такие иногда бывают. Ведь т'ангайи тянутся к счастливчикам и удачливым. Тогда обманщика в ближайшую белую ночь учат летать с обрыва.

Когда охотник вернулся, Игратос опять вздохнул, но идти к колодцу не стал. Из-за меня или из-за больной ноги, не знаю.

Я больше не подходил к колодцу после того первого раза. Только перекатывал камешек во рту.

Вожак подобрал такой же возле камня Ипши. Он тогда повертел камешек в пальцах, дунул на него и... засунул в рот. Я тогда тоже открыл рот, но спросить ничего не успел, молодой Кот опередил меня.

– Зачем ты это сделал? – спросил он.

А я поблагодарил Прародителя за то, что молодые не умеют ждать и молчать.

– Что? – не понял вожак, занятый своими мыслями. Он к чему-то прислушивался, разглядывая большой камень. Тогда я еще не видел рисунка и надписи. – Что я сделал?

– Нельзя есть камни. Они не сделают голодный живот сытым.

И я был согласен с молодым воином.

Вожак улыбнулся. Хорошо улыбнулся, по-доброму, чуть насмешливо, чуть устало и совсем не обидно. Я не умею так улыбаться. Не многие так умеют. Старый Вождь умел, помню, и чарутти иногда так может. Другие не могут. Наш вожак улыбнулся так, что усталость, жара, пересохшее горло и пустой живот – все забылось. Не надолго, но забылось.

– Я не ем камень...

Вожак вдруг замолчал, а я почти услышал то, что он хотел сказать, но так и не сказал. «Малыш». И правильно, что не сказал. Так говорить может только наставник своему ученику. Даже если ученик давно уже надел пояс. Но говорить можно, если никого чужого рядом нет. Кот учится у нашего вожака, я тоже иногда учусь тому, о чем старый Фастос и не слышал, но рядом много чужих ушей, чтобы называть Кота «малыш». Такое оскорбление молодому воину придется смывать кровью и, скорее всего, своей. Но мне почему-то очень не хотелось этого. Вот уж не думал, что мне будет какое-то дело до т'анга из чужого клана.

– Я не ем, – повторил вожак, перекладывая камешек за щеку. – Это помогает от жажды. Попробуй. – Он бросил воину маленький камень. – Представь, что это глоток воды, и держи его во рту.

Я недоверчиво хмыкнул тогда. Очень тихо, Кот и не заметил, а наш вожак услышал. Он не должен был услышать, но почему-то услышал.

– Или кусочек льда, – сказал вожак уже для меня. – Мелочь, ерунда, а выжить помогает. – Он пожал плечами и опять повернулся к большому камню. – Мне помог...

Вожак говорил так, будто ему все едино, поверим мы или нет. Он наставник, он учит, а ученик учится. Умный ученик – тот, что наденет воинский пояс и сам когда-нибудь станет наставником. Старый Фастос говорил, что глупых воинов не бывает; что есть умные, из них получаются вожаки, и не очень умные – это они подчиняются вожакам, а глупые... таких нет. Глупец не выдержит Испытания, он даже не доживет до него. Вот такой у меня наставник. Сначала я понимал одно из десяти сказанных им слов, но запоминал все. Думал – пока не понимаю, так пойму потом. Когда я стал понимать одно слово из семи, то перестал чувствовать себя глупцом, что не доживет до Испытания. Перед этим походом я думал, что понимаю почти все, о чем говорит старый Фастос. И вдруг опять почувствовал себя глупцом, что смеется над словами наставника.

Еще до заката я поверил словам вожака. Перекатывал во рту маленький камешек, думал о куске льда и... это помогало. Пить хотелось меньше, и язык не напоминал подошву старых тонби. Иногда я совсем забывал, что хочу пить, и только шел и шел, думая... Не помню, о чем я тогда думал, может, и не думал совсем, а просто передвигал ноги и смотрел через голову молодого воина вперед, на спину нашего вожака. Тот уверенно вел нас к далекой Дороге, будто не раз и не два прошел этим путем. Ветер трепал концы выгоревшего лоскута, каким вожак повязал себе голову. Может, это тоже помогает выжить?.. Но спрашивать не хотелось, не было лишних сил, и лоскута такого у меня не было. Думать тоже не хотелось, мысли уползали подальше от горячей головы. Зачем мне думать о вожаке? Тот дойдет, куда ему надо. Переживет всех нас и дойдет. Я... дойду, может быть. А Игратос?.. С такой ногой...

Земля вздрагивала подо мной, как гора при оползне. Воздух обжигал в носу, а песок что-то шептал горячему ветру.

Все это было днем, до заката, а теперь я сижу на песке, слушаю дыхание стаи, перекатываю во рту уже привычный камешек и жду восхода зеленой луны. Теплый ветер шевелит мех на спине.


Мы бежали. Давно бежали, долго. Ночь и день. Еще ночь и еще один день. И еще... Эта ночь последняя. Для нас и для тех, кто не найдет укрытия, когда придет завтрашний день.

Мы бежали. Тени испуганно вздрагивали впереди, пытались оторваться от нас и... не могли. Ветер толкал в спину, подгонял. Сильный ветер, теплый, он пока не обжигал, пока... Его пора придет завтра утром. А сегодня – ночь. Последняя ночь. Она и обе ночи перед ней изменились, они перестали быть темными. А привычные луны – зеленая и оранжевая, уже не следят за нами. И ночи становятся все светлее и светлее. Эта ночь самая светлая, еще светлее ночи белой луны. Но ее пора еще не настала, а оранжевая и зеленая затерялись в блеске Карающей. Вчера ночью их еще можно было увидеть, а теперь все небо в облаках. И у них цвет крови на снегу. Завтра...

А завтра ночи не будет.

Будет день. Долгий, долгий ДЕНЬ.

День, когда на небо приходит третье солнце. День, когда все живое прячется под землю, в пещеры и убежища, прячется и ждет. Ждет, когда долгий, долгий день сменится ночью. Ночь будет короткой и светлой, за ночью придет обычный день, теплый или жаркий. Потом опять ночь и опять день... Пройдет еще много лет до следующего долгого-долгого дня. Дня, что длится три обычных дня и три обычные ночи. Дня, после которого умирают все, кто не нашел убежища. Умирают сразу или через сезон-другой. Теряя шерсть, зубы, глаза, покрываясь ранами и струпьями.

Идет День Смерти, День Кары.

Ту, что смотрит на нас багровым глазом, так и называют – Карающая.

Мы бежали от Карающей.

Не знаю, смог ли кто-нибудь убежать от нее. Убегу – узнаю. Кажется, я научился смеяться над собой. Вожак тоже иногда так смеется.

Наш долгий бег начался с вопроса.

Вожак разговаривал с Зовущей. Я слышал их и не слушал. Т'ангайя иногда говорила с вожаком, не часто, но чаще, чем со мной или с другим т'ангом. Часто она разговаривала только со своим Четырехлапым. Я старался не подходить к Зовущей. От ее запаха кружилась голова, кровь приливала к низу живота, и Зверь начинал ворочаться и рваться к самке. Думаю, у Зовущей подходила пора выбора. Или уже подошла. И кого она выберет? До поиска Игратоса я бы, не задумываясь, сказал, что кого-то из Кугаров. Но после Чаши Крови так уже не скажу. Просто не знаю. Нет, не после Чаши, позже. После камня Ипши. Когда я заметил, как Зовущая смотрит на меня. Или на нашего вожака. Вот я и не знаю, кого она выберет. Может, любого из нас. Я только прошу Прародителя, чтобы это был не Игратос. Лучше уж меня. Или Кота. Вряд ли она позовет Охотника. Думаю, его она позовет, если он останется единственным самцом возле нее. Или не позовет – только Прародитель знает, что творится в голове Зовущей. Почему одного т'анга выбирают два-три раза подряд, а другого ни разу? Не знаю. Ни одна из них так и не сказала.

Чтобы Зовущая выбрала не т'анга... Еще вчера я бы сказал, что такого быть не может. Но вот смотрю на Зовущую рядом с нашим гладкокожим вожаком, и «быть не может» медленно тает, как лед в руке. Почему быть не может? А надевать ошейник на Зовущую – это можно? А собрать такую стаю, как у нас? А у кого еще был такой вожак?

Очень странное мне думалось, пока я смотрел на двоих, что сидели рядом, но как бы в стороне от всех. Их тихие голоса терялись в темноте, ветер трепал клочки слов и тут же уносил их дальше в пески.

Это было на привале, после заката, когда темнота обступает со всех сторон, лун еще нет и кажется, что света никогда не было и уже не будет. После того привала, с колодцем, мы целый день уходили от Дороги, а горячий песок хватал нас за ноги и не торопился отпускать. Я лежал, вспоминал вчерашний колодец и вкус его воды. Только вспоминал, набрать воду нам было некуда. С собой мы взяли только то, что смогли выпить.

Вожак сумел-таки достать воду. Он походил вокруг колодца, потрогал руны на крышке, постучал по ним рукоятью кнута и... вода поднялась до самого верха.

– Как?!

Воин из клана Котов смотрел на вожака с таким обожанием, что тот не выдержал, отвернулся и махнул рукой.

– Я просто включил насос. Только не спрашивай как я это сделал.

– Не буду, – восторженно выдохнул Кот.

Я тоже не стал спрашивать, хоть и понял половину сказанного, а несколько слов вообще были на незнакомом языке. Он отличался от всеобщего, как снег от талой воды.

Ну вот, опять о воде. Все мысли возвращаются только к ней.

Перед уходом вожак закрыл колодец.

– Чтобы другим не досталось, – фыркнул Охотник.

Вожак промолчал, двигая крышку на место. Кажется, я слышал тогда слабый треск, будто неуклюжий ученик наступил на тонкую сухую ветку.

– Зачем? – спросил молодой Кот и добавил, когда вожак посмотрел на него: – Зачем надо закрывать?

– Песок быстро забьет открытый колодец, испортит механизмы... – Вожак отвечал так, будто думал о чем-то своем, а говорил... говорил для того, чтобы ему не мешали думать.

– А как открыть... потом?

Если ученик хочет учиться, он спрашивает, а если наставник не хочет отвечать... Но молчать вожак не стал. Он ответил, все еще о чем-то думая:

– Потом? Знающий всегда откроет, а дураков везде хватает – одним больше, одним меньше...

После такого ответа Кот надолго замолчал.

Ветер шепнул «Карающая», и колодец с холодной и вкусной водой перестал занимать мои мысли. Усталость тоже исчезла, словно долгий жаркий день мне только снился. Тело наполнилось силой, мысли стали ясными и четкими, а слух и нюх обострились. Так всегда было со мной, когда опасность смотрела на меня голодными глазами или дышала в спину.

– ...не знаю, сколько прошло лет. Это чарутти считают сезоны и лета. А я просто живу, – донесся до меня голос Зовущей. – Давно они ушли. Мать моей матери помнит Хранителей. И Войну она помнит. А вот моя мать родилась уже без них.

– Когда это было?

Голос у вожака тихий, спокойный и требовательный. Таким голосом говорят с молодыми воинами, и не ответить никак нельзя.

– Давно, – повторила Зовущая. – В тот год приходила Карающая. Потом моя мать стала Зовущей, родила меня, и Карающая опять приходила. Теперь я стала Зовущей, а чарутти говорила, что Карающая скоро откроет свой глаз.

Вожак тяжело вздохнул и долго сидел молча.

– О чем молчишь? Зачем спрашивал? – Кажется, Зовущей надоело сидеть в тишине.

– Считаю, – опять вздохнул вожак. – Много лет прошло, получается.

– Ты чарутти? Умеешь считать?

– Умею.

Я не видел улыбку вожака, только слышал, но эта улыбка не показалась мне веселой.

– Последнего Хранителя у... ушли за три года до прихода Карающей, потом было два эролла – два раза по двадцать пять, вот и получается пятьдесят три года. Или сто шесть сезонов, – добавил он задумчиво. – Много. Много времени прошло.

– Не знаю, о чем ты говоришь, – зло рыкнула Зовущая. – И не понимаю зачем. А то, что мы скоро все передохнем, – это я понимаю. Нас убьет жара или Карающая.

– Думаешь, это Карающая? Может, я ошибся...

– Не думаю, не знаю. – Т'ангайе явно надоел этот разговор. – Я редко смотрю на небо. Но вчера там этого не было. И для белой луны еще рано.

– Значит, все-таки Карающая. – Похоже, вожаку очень не хотелось верить своим глазам. Не хотелось, но приходилось верить. – Тогда нам нужно быстро найти укрытие. Осталось мало времени.

– Сколько?

– Где-то трое суток.

– Не понимаю этих слов! И зачем они Хранителям?

Зовущая злилась, и у меня мех шевелился на загривке.

– У нас осталось три дня и три ночи, не считая этой.

Вожак ответил так спокойно, будто злая т'ангайя сидела не рядом с ним, а в нескольких днях пути от этого места.

– Тогда почему мы сидим?! Почему не спасаем свои шкуры? – рыкнула Зовущая.

Все встревоженно зашевелились, а глаза Четырехлапого опасно блеснули.

– А куда бежать, знаешь? – тихо спросил вожак. – Скажи, и я побегу за тобой.

– Я не знаю этой земли, – уже спокойнее ответила т'ангайя. – Здесь жили Ипши...

– Спасибо за совет. Пойду, поговорю с ней. Может, она подскажет. Когда-то здесь была Башня, а рядом с ней должно быть убежище.

– Иди, – фыркнула Зовущая. – Может, и подскажет она тебе, если проклятия боится меньше, чем гнева Карающей.

Вожак поговорил с Ипшей. Очень быстро. А потом начался наш бег. И побежали все. Он никого не звал за собой, но... В пустыню он тоже никого не звал.

Мы бежали, а сверху за нами следила зеленая луна, потом – вместе с оранжевой, пока им не надоели глупцы, что бегут от одной смерти к другой.

На землях всех кланов есть старые дороги, ведущие к разрушенным жилищам Хранителей. По этим дорогам не ходят и к развалинам стараются не приближаться. Не все, кто ходил к ним, вернулись, а тот, кто вернулся, стал изменяться. Изменяться внутри, в голове. Кто-то потом стал изгнанником, а кто-то учеником чарутти.

И мы станем искать спасения в таком месте?..

Мы бежали, шли, опять бежали и мало, совсем мало отдыхали. Я заставил Игратоса бежать впереди себя, и когда он падал, я поднимал его, а если он не мог идти – нес его. Он только скрипел зубами и молчал. Я тоже молчал. В эти дни и ночи мы мало говорили и много молчали.

Сезонов тридцать назад я в последний раз брал Игратоса на руки. В тот день я передал его в руки Вождя и сказал то, что полагается по Закону. С того дня жизнь Игратоса принадлежит клану. Клан стал защищать его, кормить, учить и наказывать. В тот день мать Игратоса могла уйти от меня или я от нее. Но мы остались вместе, потом другая Зовущая позвала меня, потом еще одна, и еще... После ритуала вхождения в клан я уходил от них и возвращался к матери Игратоса. Второй раз Зовущей она не стала и позвать меня или другого т'анга не могла, но почему-то мы всегда выбирали друг друга, когда были свободны.


32


Симорли. Воин из клана Котов

Гневная, Карающая, Очищающий огонь, Око смерти... По-разному называют ее. Она приходит редко, остается недолго, а когда уходит, то живые радуются ее уходу, зарывают мертвых, дают быструю смерть больным и долго вспоминают приход Карающей.

Среди наших старейшин есть такой, кто помнит шесть приходов Багровоглазой. Если он дожил до этого дня, то в седьмой раз обманет Око смерти. Старейшины помнят ту пору, когда о приходе Карающей узнавали до того, как она начинала следить за новой добычей, еще до того, как глаза т'анга могли разглядеть Гневную на небе. В те далекие лета разные кланы собирались в убежищах под землей и устраивали праздник, который длился целый ДЕНЬ. Когда приходила ночь, обычная ночь, все т'анги выходили под звезды, чтобы провести Карающую, и праздник Жизни продолжался до рассвета. Говорят, что тогда Карающая была добрее к живущим и карала только совсем уж глупых и неосторожных. Теперь в это трудно поверить, но старейшины говорят, что так оно и было. А праздник Жизни теперь устраивают каждый год на одну ночь и один день в память о той далекой поре.

То была пора Хранителей.

Они не только говорили, когда придет Карающая или когда земля начнет дрожать и трескаться под ногами, они умели строить большие мосты, высокие башни, стены в море, что не давали воде смывать дома на берегу. А еще Хранители строили дороги, и те светились в темноте, но даже в самый жаркий день не обжигали ноги идущих по ним.

А потом все, что построили Хранители, вдруг разрушилось или стало проклятым.

Вот по такой проклятой Дороге мы и бежали с самого утра. Мы вышли к ней после восхода, и наставник первым ступил на Дорогу, а мы... мы не решались идти по древним плитам.

– Что? – спросил он, когда мы остановились.

– Проклятие, – ответила Зовущая за всех нас – Оно падет на того, кто ходит по Дороге.

Наставник посмотрел себе под ноги, притопнул, прислушался к чему-то, а потом сказал:

– И когда оно падет?

– Скоро.

– Раньше, чем до нас доберется Карающая?

– Не знаю.

– А какое же это проклятие? Что такое случится... со мной, например?

– До проклятого доберется Ловчий, поймает в свою сеть и наденет ошейник.

После слов Зовущей мне стало холодно. А наставник только посмотрел на каждого из нас, как прикоснулся.

– Думаю, нам не стоит бояться такого проклятия. Ошейники у нас уже есть, в сетях Ловчих каждый успел побывать, а сами Ловчие прячутся сейчас в укрытиях и не скоро высунутся наружу.

Я восхищался смелостью наставника. (Его прозвище я уже слышал и даже повторил в мыслях, но для меня он все равно наставник и вожак.) Я не смог бы так разговаривать с Зовущей, и взять на себя тяжесть Проклятия, как сделал это он, я тоже не смог бы. Вот бы мне стать похожим на наставника! Ну хоть когда-нибудь...

«Когда ты точно знаешь, что сегодня умрешь, и смерть уже не за спиной, а скалится в лицо, тогда можно сделать такое, чего не делал раньше. Тогда просыпается веселая неудержимая злость, и ты творишь такое, чему сам потом удивляешься...»

Я запомнил слова прежнего наставника, но до Чаши Крови они были для меня странными и непонятными словами. А в Чаше я убивал всех, кто подходил ко мне слишком близко; смерть тогда была вокруг, она рычала и скалилась на меня, а я рычал в ответ и отвечал ударом на замах. В то утро я умер, а возле Столба Жизни родился снова.

«...а страх маленьким котенком сворачивается внутри и ждет своей поры».

Да, наставник, так оно и было. Страх дождался поры, когда я зализывал раны в плену у хостов. Тело тогда вдруг начало дрожать, а руки и ноги – трястись, как у слепого старейшины. А потом страх опять «свернулся», когда вожак убил охранников и устроил нам побег. Страх стал совсем маленьким, а веселая злость кипела в крови наполняя тело легкостью и силой, подкидывала его вверх, на стену, к протянутой руке вожака. Тогда мне было все равно, камень под ногой или ладонь воина-Медведя, которая тверже камня.

Теперь у меня под ногами древняя Дорога, что помнит еще Хранителей. Плиты мягко светятся, когда на них наступают. А еще я слышу шепот, еле слышный и непонятный. Дорога живет своей тайной жизнью, как река или болото. У дорожных плит по шесть углов, и шов между плитами похож на маленькую болотную змею. У нее тело тоньше пальца, но если она укусит, то умирают быстрее, чем успевают заметить ее. Вот я и стараюсь не наступать на эти швы, и на руну посреди плиты, похожую на свернувшуюся змею, тоже не наступаю. Не хочу дергать смерть за хвост. Мне не видно, как наставник ступает по древним плитам, между нами Зовущая и ее четырехлапый соплеменник. Он идет за ней и подергивает хвостом. Они не сразу поднялись на Дорогу, с утра они бежали рядом с ней. Но бежать по Дороге легче, песок не хватает за ноги, и после привала мы все топтали Дорогу. Все, кроме охотника-Кугара.

На привале он слишком близко подошел к Зовущей, а когда та зарычала на него, сказал, что она все равно его выберет и тогда он заставит ее рычать по-другому. И пусть она поторопится с Зовом, Карающая может ее опередить.

– Пока тебя не позвали, держись от меня подальше. Может, я захочу выбрать его. – И Зовущая посмотрела на меня. – Пойдешь за мной, воин?

Это был почти ритуальный вопрос, я знал ответ на него и ответил, как полагается:

– Если это выбор Зовущей, то я подчиняюсь ему.

Это первая Зовущая, которая заговорила со мной, и первая Карающая в моей жизни. Они обе могут стать последними, но я рад, что они есть.

– Позови тогда уж ущербного, если тебе так хочется поваляться в грязи.

Охотник оскалился, и я вспомнил тех, кто остался в Чаше Крови. Не знаю, почему его не убили там. Может, достойные воины прикончили друг друга раньше, а на этого уже некому было поднять лапу? Я не видел, как он сражается. Его шрамы показывают, что он смелый охотник, но он не воин. То, как он дышит, двигается, спит, сидит, – все говорит об этом. Ученик станет воином, когда победит охотника. Я могу убить охотника-Кугара и знаю, что останусь живым. Если мой Зверь станет драться за самку, когда «котенок страха свернется клубком»... Я не хочу этой драки и не хочу этой самки, но выбор Зовущей – это ВЫБОР Зовущей, а тот, кто противится выбору, живет очень недолго.

И я стал в позу вызова.

– Ты хочешь со мной подраться, мелкий? – Охотник и обрадовался, и удивился. – Давай подеремся. А то заскучал я что-то.

– Тогда побегай вокруг холма, – сказал мой наставник. – Думаю, десять кругов по такой жаре развеют твою скуку.

Охотник тут же стал так, чтобы видеть нас двоих.

Он быстро двигается, не так быстро, как воин, но для охотника достаточно.

Наставник сидел недалеко от нас и, кажется, дремал. Он не пошевелился и даже не открыл глаза, словно ему не интересно, сделает Охотник то, что он посоветовал, или нет. Голос и поза наставника могли разозлить очень многих, а Охотник уже давно злился на него, еще с того привала, когда Зовущая впервые заговорила с моим наставником.

Дыхание Охотника изменилось, и я понял, что он хочет напасть. Напасть, не вызывая противника, как зверь на добычу. Я приготовился помешать ему, но тут заговорил Старший Медведь:

– Давай, Охотник. Смелее. А тем, что оставит от тебя вожак, я набью брюхо. Могу даже поделиться. – Он дернул верхней губой, и у меня шерсть зашевелилась от такой улыбки. – Пока у меня хорошее настроение.

Если это хорошее, то я хочу быть за три перехода от Медведя, когда настроение у него испортится.

Охотник оглянулся на Старшего Медведя, на все еще сидящего вожака, потом на меня и... передумал нападать. Нас было много для него одного, и мы очень опасная дичь. Даже голодный зверь не нападает на стаю, он выжидает, когда кто-то отстанет и ослабеет. Охотник не похож на глупого, думаю, он дождется удобного случая, чтобы никто не помешал напасть на одного из нас. Вряд ли он нападет на Медведей, но и забывать не станет. У Кугаров хорошая память, они не прощают и не забывают обиды. А опаснее обиженного т'анга только Зовущая.

Ну что ж, поживем – увидим, как говорит наставник.

А жить нам осталось до рассвета.

Четырехлапый хромает все сильнее. На каждом привале он старательно вылизывает стертые лапы, но отдых быстро заканчивается, а привалы с каждым разом становятся короче и короче. Мы шли, потом бежали, и скоро лапы Кугара начинали опять кровоточить. Кровь на древних плитах была особенно заметна. Когда она попадала на знак или руну, те светились ярче самих плит. И потом еще светились. Несколько раз я оглядывался и видел, как над забытой Дорогой дрожит холодный свет. Дорога долго спала, а мы разбудили ее и накормили живой кровью. Не знаю, сколько еще она будет так светиться. Теперь Ловчие легко найдут нас, даже без своих нюхачей. Если кто-то пошел по нашему следу, а не спрятался в убежище. Наставник говорит, что в мире полно смелых глупцов и глупых безумцев.

Еще один замысловато свернутый знак вспыхнул под ногами, и я отпрыгнул в сторону, на ту плиту, по которой прошлась Зовущая. Я старался не топтать следы Четырехлапого. Меня научили беречь свою кровь и остерегаться чужой. Кровь связывает, дает власть над тем, кто пролил ее. Я мало слышал о ритуалах Хранителей. Только то, что шепотом рассказывают старейшины у костра. Говорят, что Хранители Мостов знали и умели больше, чем могут теперь Повелители Врат. Что из одной капли крови Хранители создавали того, кто обронил эту кровь, и даже Повелители не могли отличить, где созданный, а где обронивший кровь. Мне не хочется верить этим рассказам, уж очень страшные они. Еще говорят, что Повелители кровью привязывают к себе пленников и делают из них слуг или Ловчих. Вот этим рассказам я верю. Наш чарутти тоже берет волосы и кровь пленного. Пленный может убежать, но до него всегда можно дотянуться, ведь волосы и кровь ему никто не вернет. Это знают воины и те, кто еще не стал воином. А может, и охотники знают. Легче избавиться от ошейника, чем от проклятия чарутти. То, что нашлет один, не всегда снимет другой. Но об этом не говорят перед сном, зачем ссориться с чарутти... В них жизнь и память клана, они стоят между нами и гневом Повелителей. Для тех мы почти звери, на которых можно охотиться или напустить Ловчих, и все едино, кто попадет в сети. Говорят, что при Хранителях было по-другому: нас не всегда замечали, но и добычей не считали, а избранных т'ангов учили, и те сделались чарутти. Трудно такому поверить, но старейшины говорят, что так было.

Наставник тоже спрашивал про Хранителей. Как-то на привале перед сном он заговорил о них, стал спрашивать, что было, когда Хранителей не стало, что случилось с их Башнями и Мостами. Ему очень не понравилось, что Мосты обвалились, а Башни разрушили по приказу Повелителей. А почему не понравилось, не сказал. Ну какая польза от старых башен? Все равно никто не может там жить, даже быть рядом с ними опасно. Только чарутти ходят к развалинам, да и то в особые дни или ночи.

Зовущая и Старший Медведь сказали то же самое: в землях их кланов есть заброшенные развалины, и Хранителей вспоминают все реже, особенно те, кто родился уже после Войны. А те, кто застали их, шепотом и с оглядкой ругают Повелителей, но Хранителей не хвалят, как хвалят их чарутти. Странными и непонятными были эти Хранители, мало т'ангов видело их близко, да и тех, кто видел, становится все меньше.

Сзади тихо застонали, и думать о древних мне расхотелось. Я не стал оборачиваться, чтобы узнать, что там. Один раз, еще в самом начале, я оглянулся и наткнулся на взгляд Младшего Медведя. Больше оглядываться мне не хочется. Я и так знаю, что раненый шел, пока мог, потом еще столько же, подволакивая несгибающуюся ногу, а потом тень его Зверя сбежала от измученного болью тела. Тело без хозяина может застонать, может упасть и лежать, но, когда хозяин вернется, тело поднимется и пойдет дальше, забыв про жалобы и стоны. После ямы с тхархой Младший Медведь сильно изменился. На каждом привале он вылизывает свою рану, и я стараюсь не смотреть на него, когда он это делает. Охотник посмотрел как-то, только посмотрел, даже сказать ничего не успел, и наставнику пришлось успокаивать обоих. На прошлом привале я мельком увидел эту рану – нога стала еще толще, и опухоль доползла до колена. А рана воняла так, что мне захотелось чихать. Больше я его ногу не видел, но не верю, что Медведь стал здоровым. Он много молчит, а от его тела так и веет жаром, даже ночью. И еще этот запах... здоровые так не пахнут. Вчера наставник нашел еще один колодец, так раненый почти не отходил от колодца и выпил больше нас всех. Старший Медведь озабоченно посматривал на вожака, но тот махнут рукой: пусть пьет, сколько влезет.

Дыхание за спиной стало глубже и тяжелее – это Старший воин поднял раненого. Удивляюсь его выносливости, почти старик уже, а несет груз раза в три тяжелее меня и, даже когда мы бежим, не отстает.

Еще один привал, а потом мы опять побежали. Бегать мы стали много, а ходить мало, но ходить надо было быстро. Наставник сказал, что осталось совсем немного. А «немного» до чего – не сказал. Может, до прихода Карающей или еще до чего-то.

Раненый опять упал, молча.

– Его придется оставить.

– Что?

Старший Медведь поднял голову. Он присел возле раненого и смотрел на вожака снизу вверх, а в его тихом голосе угадывалось рычание.

– Твой сын пойдет сам, – так же тихо ответил мой наставник. – А нам придется бежать. Быстро. Со всех ног.

– Я смогу нести его.

В первый раз я услышал, как старый воин спорит с вожаком. И мне стало страшно.

– Так быстро не сможешь. – Не знаю, откуда наставник это узнал, но я поверил ему. Даже большой и сильный устает, только это не так заметно. Вот я и не сразу понял, что Медведь устал, очень сильно устал. – А времени осталось совсем мало. Не успеем – погибнем. И он тоже. Ты нужен нам.

– А он? – Медведь посмотрел на соплеменника, тряхнул его за плечо. Раненый открыл глаза, заморгал. – Он не нужен? Его можно бросить на Дороге?

Вожак промолчал, остальные тоже ничего не сказали. А о чем говорить, когда надо спасать шкуру, а раненый всех задерживает.

– Он должен жить. Его жизнь нужнее моей. – Медведь поднял соплеменника.

Тот стоял, скособочившись, не наступая на больную ногу. После слов Старшего он вздрогнул, поднял голову, но так ничего и не сказал. Вместо него заговорил Старший:

– Я никуда не пойду без него.

В его голосе было столько силы и упрямства, что я побоялся бы спорить с ним.

Но мой наставник не боялся, он и дальше хотел говорить с Медведем, только охотник-Кугар помешал ему. Он остановился в трех прыжках от нас и сказал:

– Пусть остаются. Без них обойдемся.

Потом Охотник фыркнул и махнул рукой, а наставник притворился, что не слышит его, и продолжал высматривать что-то там, куда мы бежали.

– Мерантос, ты видишь те камни? – спросил он и показал рукой. – Те, возле холма.

Т'анг прищурился. Он плохо видел ночью, но ночи больше не было, вместо ночи были сумерки, только красноватые и без звезд.

– Вижу, – ответил Медведь.

Его голос был тихим, но упрямства в нем уже не слышалось.

– Нам туда, – сказал вожак. – Сначала по Дороге, а потом...

Договаривать он не стал. Между Дорогой и камнями виднелся песок. Много песка. И камни были большие. Многие больше меня.

– До утра успеем. Даже если я понесу Игратоса, – и Медведь посмотрел на вожака.

Почему-то воины из клана Медведей очень не любят спрашивать. Будто за каждый вопрос из них клок шерсти могут выдрать. Вот и теперь Старший не понял, но молчит и ждет, когда мой наставник сам все расскажет. А ведь он мой наставник, не Медведя!

– Ты видишь, как лежат камни?

Если это объяснение, то я наставника не понял.

– Вижу. – Медведь подошел к краю дороги и прищурился еще сильнее. – Вижу. Как упали, так и валяются.

– Валяются как попало, – сказал наш вожак. – Тут ты прав. А еще они валяются неправильно. Понимаешь, неправильно. Когда-то они были аркой, и ее видели издалека.

– Зачем?..

Я даже не понял, о чем спрашиваю и зачем говорю, когда наставник рассказывает, – мой рот сам открылся и заговорил. Я сразу же замолчал, но Медведь уже смотрел на меня, как на болотную вонючку: и сбил бы в воду, но трогать не хочется. А наставник улыбнулся мне, словно я не помешал ему.

– Затем, чтобы никто не прошел мимо убежища, если оно ему нужно. Мы тоже не пройдем мимо, но нам придется ворочать камни, чтобы добраться до входа. И нам очень повезет, если мы управимся до рассвета. Нам придется расчистить вход, а твоему сыну придется добраться до убежища. И все это до рассвета. Вот и выбирай, кому помогать.

Старый, очень старый Медведь посмотрел на раненого, потом на развалины арки, опять на раненого. Когда т'анг заговорил, у него был такой усталый голос, будто мы сегодня ни разу не отдыхали.

– Если я понесу Игратоса, то не успею поворочать камни. Если стану расчищать вход, а Игратос не успеет...

– Ему придется успеть, – перебил воина наш вожак. Строго это он сказал, я бы не смог так говорить с Медведем и не знаю, что бы я выбрал, если бы мне пришлось выбирать так же, как ему. – Не может идти на двух, пускай идет на четырех. Хочет спасти свою задницу – пускай старается. Нечего прятаться за твою спину и ждать, когда ты сделаешь все за него. А станешь возиться с ним – мы все подохнем перед закрытым входом. – Наставник говорил, как камни бросал – каждый камень в цель. Казалось, он не слышит, как тяжело дышат Медведи, не замечает, что Старший до хруста сжал плечо раненого и то ли удерживает того от нападения, то ли сам старается удержаться. Не думаю, что с Медведями часто так разговаривали. – Одно я могу обещать точно, – слова наставника уже не хлестали, как горячий ветер, теперь они обещали прохладу и отдых: – Вход для твоего сына будет открыт до последней секунды. Все остальное зависит от него самого. И от тебя. Ты нужен нам.

Старший вздохнул, словно уже начал ворочать камни.

– Я успею, – сказал раненый. – Я буду ползти, если надо.

Первый раз за последние дни он сказал так много.

– Не сомневаюсь, – отозвался наш вожак. – Ведь ты его сын. А мы откроем убежище к твоему приходу.

– Не сомневаюсь, – буркнул Младший Медведь. – Ведь ты...

Остальное он сказал так тихо, что только потом, когда мы уже бежали, я понял. Последний Хранитель, вот как назвал раненый моего наставника. Это не Медведь говорил, а болезнь сказала за него. Ну какой Хранитель из моего наставника? Хранители не такие, они совсем-совсем другие! И Хранителей уже нет. Давно нет.


Мы бежали так, словно за нами опять гнался санум. Будто после этой ночи нам уже никогда не придется бегать. Бежали, словно хотели выскочить из своей шкуры. Бежали, а Дорога сама шевелилась у нас под ногами, мерцала слабо светящимися плитами, скручивала и раскручивала вырезанные на них руны и совсем уж незнакомые знаки; Дорога стала свитком с древними письменами. Иногда мне казалось, что еще немного, и я пойму их или вспомню, и сердце замирало от предчувствия. Потом я видел знак, разбуженный кровью, и мое тело дрожало от ужаса или звенело от счастья.

Трудно вспомнить и рассказать, что творилось со мной в ту ночь, когда я бежал по проклятой Повелителями Дороге.

Дорога что-то делала со мной, что-то шептала и показывала мне, как-то меняла меня, и, кажется, не только меня. Я видел лица Медведя, Зовущей, Охотника, они были не такими, как всегда.

Сначала мне было страшно и почему-то весело, потом страх исчез, осталась только веселая злость. И тело стало легким и неутомимым, а голова пустой и звенящей. Все мысли исчезли, остался горячий ветер, он толкал меня в спину и подгонял. Холмы стали притворяться стеной крепости, а я бежал и бежал вдоль стены, все быстрее и быстрее. Остались ночные запахи, они смешались с запахом Зовущей, и от них кружилась голова. Остались... многое осталось, и многое забылось после той страшной ночи, а еще многому нет названий ни на языке т'ангов, ни на всеобщем. Может быть, Хранители смогли бы понять и объяснить, что тогда творилось со мной. Может быть, наставник...

Одно я помню точно: тогда я жил так, как никогда не жил до этого. Раньше я спал, я был зерном в сухой земле, а та ночь, дорога и бег стали для меня светом, дождем, теплом, и я проснулся к жизни. Можно до самой смерти быть спящим зерном и так и не узнать, на что похожа жизнь. Удивительно, но я понял это тогда, когда Око смерти готово было глянуть на нас всех, и непонятно, зачем я это узнал, такое надо знать чарутти и его ученикам, а не мне, воину...

Ноги стали вязнуть в песке; я не заметил, когда мы сошли с дороги. Ветер дул нам в бок и больше мешал, чем помогал. Но вожак подумал и об этом: мы свернули не напротив камней, а немного не доходя их, и мы не боролись с ветром, тот сам немного подталкивал нас к развалинам.

Всю левую часть неба затянуло туманом. Я видел туманы на болоте, но этот был почему-то багровым, и сквозь него не видно было луны и звезд. Смотреть на небо не хотелось, я боялся того, что там видел. Но мои глаза почему-то смотрели, когда я забывал, что надо бояться. Остальные тоже поглядывали на небо, даже Четырехлапый, а потом бежали еще быстрее. Небо казалось больным и отравленным, как младший из Медведей. Чарутти может спасти больного, врачеватель – спасти, отгрызя ему ногу, но как вылечить небо? Оно было горячим от болезни, и его жар обжигал нас. Тяжело раненному воину дарят быструю смерть. Все воины умеют это делать. Но Старший Медведь не хочет убивать соплеменника. Не знаю, чего он ждет.

Когда мы остановились возле развалин, я перестал думать о небе и о раненом Медведе. Я еще успел оглянуться, заметить, как тот ковыляет по дороге, пока вожак ходил среди камней, трогал их, что-то бормотал. Прислушался, а он говорит не со мной, а со Старшим и с собой.

– Ну и повезло же нам, Мерантос! Самые большие камни и лежат на люке! Другого места для них не нашлось. А некоторые и больше тебя будут. И ни крана, ни домкрата. Как думаешь, сдвинем?

Медведь обошел самый большой камень, ухватился за него, качнул, удовлетворенно рыкнул.

– Я так понимаю, что справимся, – сказал вожак. – Тогда убираем вот эту площадку. – Он шагами отмерил место и воткнул по краям копья. – Остальные камни не трогаем. И эти два оставь! – Старый т'анг перестал тянуть широкий плоский камень высотой в мой рост. – Это основа арки. Без них мы не откроем вход. Все понятно? Тогда приступаем.

И мы «приступили». Мы тащили и катили большие камни, те, что полегче, уносили вдвоем-втроем. Медведь ворочал совсем уж неподъемные глыбы, на которые я поглядывал со страхом и старался не попасться ему под ноги. Может, и не наступит, но за камнем попробуй что-то углядеть. Не зря Прародитель говорил, что у осторожного Кота шкура целее.

Мы трудились, как рабы на каменоломне, а может, и еще тяжелее. Иногда я слышал сиплый голос вожака, или шорох песка, или стук камней, и все это жадно глотала притихшая пустыня. Ветер обжигал тело, слизывал пот, а кровь на разбитых пальцах и треснувших губах засыхала сразу же. Хорошо, что на камнях были какие-то рисунки – руки не так скользили, но острые края резали кожу. Скоро я весь был поцарапанный, будто попал в куст царапун-травы. Царапины были и на остальных, даже на Четырехлапом. Он отгребал песок от сильно засыпанных камней.

Под камнями и песком нашлась огромная плита, покрытая резьбой. Ветер сдул песок, и рисунок появился весь, красивый и целый. Асимский камень очень трудно повредить. Но доставить его сюда, вырезать на нем такой удивительный рисунок могли только Хранители. То, что делают наши мастера, кажется мне теперь грубым и некрасивым. Повелители тоже делают не так красиво, как Хранители. Вот тогда я и понял, почему проклято все, чего касались Хранители.

– Осталось только открыть...

После слов наставника я будто проснулся и заметил, что остальные тоже стоят перед асимской плитой и смотрят на нее так, словно Карающая и не собиралась покарать нас.

– Как? – прохрипел Медведь.

Он стоял возле одного из двух камней, что остались на площадке. К другому камню прижимались Зовущая и Охотник, будто не могли стоять без опоры. Не успел я подумать об опоре, как ноги перестали держать меня. Песок был теплым, почти горячим, но мне не хотелось вставать с него. А еще мне не хотелось видеть, как раненый ползет от дороги к нам, и глаза сразу же закрылись, словно только и ждали этого пожелания. Хотел открыть их, но веки стали тяжелее камня. И я решил: пускай они немного побудут закрытыми, а потом...

Потом наступили темнота и тишина.


33


Крис Тангер

– Устал парень. – Я повернулся к Мерантосу.

Тот согласно кивнул, посмотрел на рыжеволосого, который упал после работы там, где стоял, и сразу заснул. Потом Мерантос медленно, очень медленно повернул голову к Дороге, и я услышал, как скрипит его шея.

Этот тоже устал, может быть, больше всех нас, но он и работал больше всех. Не представляю, как бы мы справились без него. К некоторым глыбам я и подступиться боялся, а он... Иногда мне казалось, что его мускулы вот-вот прорвут кожу – или шкуру? – не знаю, как точно назвать то, чем покрыто тело этого мужика. Я видел много волосатых парней, но растительность на теле Мерантоса превосходила все разумные пределы. Она вполне заменяет одежду. Неудивительно, что он обходится только ремнями. Вообще этот народ отличается повышенной волосатостью. Или я в компашку такую попал? Нудисты-волосатики, из всей одежды только ремни и сандалии. Даже у женщины. У нее, конечно, не такие заросли, как у Мерантоса, но короткий пушок имеется. Хотя он совсем не портит ее. Наоборот, так и тянет убедиться, правда ли он такой мягкий, каким кажется. Сомневаюсь, что кто-то из моих соотечественниц нашел бы это красивым. Они столько сил и средств тратят, чтобы избавиться от лишнего волоска на теле. «Волосатая девушка – фу, какое уродство!» Пожалуй, вытащить такую из дома можно только под угрозой оружия. А когда я увидел грудь этой нудистки, пушок вокруг соска – то не сразу поверил, что она не плод моей извращенной фантазии. Мне снились экзотические женщины, когда я был подростком, но оказалось, что у меня не настолько богатое воображение. Жизнь любит разнообразие, и не только в моем мире.

«Твой мир еще более странный, чем мой».

Иногда я забываю о Хранителе, и появление невидимого собеседника оказывается для меня не самым приятным сюрпризом.

«Доброй ночи, Хранитель! – Я постарался вложить в свою мысль всю “радость” от общения с ним. – Или уже доброе утро? Ты очень вовремя. Я тут раздумываю, как бы открыть одну хитрую дверцу...»

«Неужели? И какая “дверца” тебя интересует: та, что в земле, или та, что между ног т'ангайи? – Его вопрос, как зеркало, отразил мой же собственный сарказм. – Мечтать, конечно, не вредно, но, Крис, выбери другое время и место. Да и объект мечтаний постарайся заменить, если надумаешь реализовать свои фантазии. Самки этого народа не самые нежные и безопасные партнерши. В момент страсти они легко меняют человеческую форму на звериную, и наоборот. С таким же успехом ты мог бы домогаться львицы или тигрицы из своего мира. И с теми же последствиями».

«А если домогаться будут меня?»

Спросил я это в шутку, но ответ Хранителя отдавал тревожным холодком:

«Тогда, как говорят в твоем мире, расслабься и получай удовольствие. Может, и живым останешься. И не вздумай отказаться!»

«Спасибо за совет, – мысленно процедил я сквозь зубы. – С ума сойти, как ты заботишься о моей безопасности!»

«Приходится, – думаю, будь у Хранителя свое тело, он бы пожал плечами. – Если ты повредишь это тело, мне срочно придется искать замену. А рядом нет ничего достойного внимания. Довольствоваться же отбросами мне не хочется».

«Скажите, пожалуйста, какие мы переборчивые! Значит, тело этого черного для тебя отбросы? Рыжего парнишку не предлагаю – не тот калибр. А вот заиметь такое тело, как у Мерантоса, мечтает половина мужиков моего мира. Думаю, и многие женщины не отказались бы получить его во временное пользование».

«У них дурной вкус, – уверенно заявил Хранитель. – Но это уже их проблемы. Я же предпочитаю что-то менее громоздкое и волосатое. А еще это тело должно быть лучше твоего. В крайнем случае, не хуже».

«Иначе на обмен ты не согласен?»

«Ни в коем случае! Мне и здесь неплохо. Есть время подумать... Правда, приходится иногда слушать твои бредовые мысли. К счастью, это бывает не часто».

«Ты имеешь в виду бред? Конечно, я иногда увлекаюсь...»

«Я имел в виду мысли, – уточнил Хранитель с изрядной долей злорадства. – Они весьма редкие гости в твоей голове. В другое время там бродят инстинкты или гуляет ветер. Даже не знаю, что лучше...»

«Спасибо на добром слове. Ты умеешь сказать приятное собеседнику. А знаешь, ты ведь меняешься. И не в лучшую сторону».

«На меня плохо влияет общение с тобой».

«Кто бы говорил! – Мое возмущение было почти искренним. – Это ты плохо влияешь на меня! Стою я тут, выслушиваю какие-то гадости, а мне ведь делом надо заниматься».

«Вот-вот. Давно пора. Пока тебе не поджарили что-нибудь».

«Кстати, кто-то обещался показать мне третье солнце», – припомнились мне слова Хранителя.

«Вот и посмотришь на него из убежища. Это и приятнее, и для здоровья не так вредно».

«Ну и как я попаду в это убежище? Поднять плиту вряд ли...»

«А поднимать не надо. Здесь такой же замок, как у колодцев. Тот же принцип...»

«Не надо принцип! Скажи только, на что нажимать...» – повторил я слова сержанта.

«...и с какой стороны стоять», – усмехнулся Хранитель.

Похоже, моя память для него давно уже не тайна за семью печатями.

Уточнение «где стоять» оказалось не пустыми словами.

Плита раскололась посредине, и обе части беззвучно поднялись и раскрылись, как страницы толстенного фолианта, вмяв в песок попавшие под них камни. Не хотел бы я оказаться под одной из таких «страничек».

Вход в убежище располагался у подножия невысокого холма. Сама плита – или ее лучше назвать воротами? – установлена так, чтобы удачно вписываться в холм, не нарушая его очертаний, и чтобы песок не мог полностью засыпать ее. Если бы не камни, он и удержаться на плите не смог бы – ночи в пустыне ветреные.

Убежище напоминало бункер, способный выдержать бомбовый удар, а толщина плиты выдержала бы и прямое попадание. Широкие удобные ступени вели вниз, слева вместо ступеней была наклонная дорожка, по которой мог бы спуститься грузовик.

«Или караван с вьючными животными и повозками. – Мысленный голос мог принадлежать усталому и разочарованному в жизни старику. – Похоже, этим убежищем не пользовались уже пару эроллов. И Дорогой тоже. Все приходит в запустение. Видеть, как рушится мир...»

Что я мог сказать в ответ? Когда наш дом сровняли с землей, чтобы построить автостоянку, мне тоже было горько. Тогда дом был для меня целым миром, а гибель всего мира для семилетнего мальчишки – не слабое событие. Все равно что смерть жены и сына для тридцатилетнего мужчины. Совсем не то, о чем бы я хотел часто вспоминать или пережить еще раз.

«Тогда ты понимаешь, – прошелестел голос Хранителя. – Это не то же самое, но немного похоже».

«Сколько тебе лет?» – зачем-то спросил я.

Мне вдруг показалось, что со мной разговаривает невероятно древнее существо.

«Я давно пришел в этот мир. Помню почти сотню эроллов. Но это совсем немного для моей расы».

«Больше двух тысяч лет! – быстро прикинул я. – И это немного?!»

«Немного», – повторил Хранитель.

«Сколько же вы живете?»

«Раз в пять-шесть больше, чем я прожил. Если не погибаем раньше».

«С ума сойти!»

У меня в голове плохо укладывались такие цифры. Они лучше смотрятся на чеке, чем в графе «возраст».

«Не надо, Крис. Делить тело с сумасшедшим очень утомительно».

«А ты уже пробовал?»

«Принцип перемещения в другое тело достаточно прост. Обычно это тело уже оставалось без хозяина, но пару раз случались небольшие просчеты».

«Как со мной?» – мне потребовалось уточнение.

«Да. Только у прежних моих соседей психика оказалась послабее».

«Так ты и правда делил тело с настоящим психом?!» – Я с трудом верил тому, что узнал.

«Да. Но тогда я в любое время мог вернуться в свое тело».

«А вы здорово развлекались, ребята! И куда, интересно, смотрели защитники домашних животных или общество помощи развивающимся народам?»

«О чем ты говоришь?»

Меня позабавило изумление Хранителя.

«Так, ни о чем. Не обращай внимания. Кажется, я потихоньку схожу с ума».

«Тебе лучше спуститься в убежище».

«И закрыть за собой дверь», – вдруг засмеялся я.

Почему-то совет Хранителя так развеселил меня, что захотелось упасть на песок и колотить по нему руками.

«Не надо закрывать. Она сама закроется в нужный момент».

«Сработает автоматика?!»

Меня переполняло безудержное веселье, и хотелось, чтобы всем остальным тоже было весело.

«Да. Что-то в этом роде. Крис, тебе действительно пора спускаться. Излучение уже начало действовать на тебя. Твоя странная радость... и усталость твоих спутников...»

«Пожалуй, ты прав: надо убираться. Здесь становится все жарче. Только наш раненый что-то запаздывает...»

«Ему лучше поторопиться!»

«Да знаю, знаю! – Веселье исчезло, словно его и не было. Во мне стала просыпаться злость. – Вон он, плетется наш хромоногий. Осталось не так уж и много...»

«С такими темпами... Карающая доберется до него скорее, чем он до вас».

«Твою мать!.. А ты уверен?..»

«Да».

Ответ меня совсем не устраивал.

«Да Мерантос мной дверь заклинит, если его драгоценный сыночек не успеет... О, идея! Как заклинить эту дверь?»

«Что?!»

Похоже, за две тысячи лет Хранитель так и не разучился удивляться.

«Что надо сделать, чтобы эта чертова дверь не закрылась?!»

«Ты действительно...»

«Да!» – Я мысленно уже орал от нетерпения.

«Нижняя дверь. Если не дать ей закрыться, то и верхняя не закроется».

«И какой идиот придумал такую конструкцию?»

«Так надо, чтобы можно было выйти после ухода Карающей».

«А как же автоматика или что там у вас?»

«Это не всегда срабатывает», – сообщил Хранитель.

«Здорово! Как меня это радует! Ладно, беру «идиота» обратно».

«Зачем тебе это надо?»

«Что? Брать “идиота”?..» – прикинулся я непонимающим.

«Рисковать нашим телом. Этот приступ благородства...»

Похоже, мой невидимый собеседник был в курсе многих моих мыслей, даже тех, что находятся в стадии обдумывания. Где вы, добрые старые законы о свободе слова и вероисповедания? К вам надо бы добавить еще один – о свободе мысли.

«Ты же знаешь, что это никакое не благородство, просто я обещал Мерантосу...»

«Некоторые обещания лучше не давать. Или брать обратно, если их невозможно выполнить».

Эти заумствования окончательно разозлили меня.

«Это обещание выполнить можно. И хватит философствовать!..»

Хранитель ничего не ответил, понял, что спорить бесполезно. Ну еще бы, если мои мысли всегда открыты для него. Очень удобно: не надо тратить силы и время на лишние споры, просто заглянул в чужую черепушку и знаешь, что там творится.

«Хорошо быть телепатом, а? Хранитель, я к тебе обращаюсь! Не скучно так жить? Небось чувствуешь себя самым умным...»

«Кристофер Тангер, тебе пора войти в убежище, пока у тебя еще есть мозги. И позаботься о своих попутчиках – им нужна помощь».

Ровный и бесстрастный тон мысленного голоса подействовал на меня лучше любых уговоров. Как холодный душ на разгоряченную голову. От неожиданной истерики не осталось и следа.

«Да, мамочка. Слушаюсь, мамочка. Сейчас сделаю, мамочка», – веселился я, поднимая спящего парнишку. Тот даже не проснулся, только пробормотал что-то и затих, уткнувшись носом мне в шею.

Мерантос медленно втянул воздух сквозь зубы. Я оглянулся. Он был явно чем-то озабочен, я бы даже сказал, испуган, но не представляю, чем можно напугать этого огромного мужика. Он же спокойный, как дверь – в нее стучишь, а она молчит. Мужик понял мой взгляд и пророкотал:

– Спящий воин опаснее неспящего: он может проснуться и... испугаться.

Мне прозрачно намекнули, что я веду себя неосторожно. И Мерантос совершенно прав: спросонья испуганный человек может сотворить такое, о чем потом будет жалеть и он сам, и тот идиот, что его разбудил. А кто знает, на что способен оборотень, если его напугать. Ну и пусть парнишка ниже меня на две головы, и пускай в нем меньше пятидесяти килограммов – человеку неведомы пределы своих возможностей, а чужих тем более. Так что спи спокойно, рыжий, не обижай глупого Криса, и пусть тебе снится что-нибудь хорошее, а кошмаров нам и в жизни хватит.

Ступени, по которым прошла, наверное, не одна тысяча ног, слегка стертые от многолетнего использования привели нас в большое подземное помещение. Стоило наступить на пол, как плиты тут же слабо засветились. Света хватало, чтобы не натыкаться друг на друга, но вот рассмотреть все подробнее... Кажется, до ближайшей стены около сотни метров.

«Это сколько же человек можно сюда спрятать?» – подумалось мне, пока я осторожно устраивал Симорли на полу. Он так и не проснулся, только свернулся калачиком и тихонько засопел под моей драной курткой.

– Много. Очень много, – ответил Мерантос.

Его голос гулко раскатился по пустому помещению. Эхо стало повторять ответ, каждый раз слегка изменяя голос Мерантоса.

Вздрогнув, я так быстро обернулся, что захрустели позвонки. Мерантос стоял у меня за спиной, а я и не слышал, как он подошел. При такой комплекции и так тихо ходит! А может, он еще и телепат, для полного счастья? Или это я стал думать вслух?..

Вот и остальные: женщина со своей ручной пантерой (кто-то говорил, что это самец) и явно озабоченный парень, что едва не облизывается, глядя на единственную женщину среди нас. И ладно бы хоть намек на взаимность был с ее стороны, наоборот, но засранец никак не уймется. И бывают же такие – если им хочется, то плевать на последствия. Похоже, у нас намечаются серьезные проблемы.

А вот и еще одна зверушка – местные называют ее Ипша и очень нервничают в ее присутствии. А чего тут нервничать? Ну собака, ну, большая, ну, выглядит опасной, но я столько больших и опасных собак повидал... Правда, за прогулку с такой по улице и оштрафовать могут, а в некоторых городах могут и пристрелить. Для начала собаку, а там... ну, как поведет себя хозяин. Но это же все в моем мире, а здесь почему так реагируют на большую псину? Укусит? Кого, Мерантоса? Он же ее одной левой удавить может, а все равно опасается. Наверное, это какая-то местная традиция, как у египтян с их жуками-скарабеями.

Ипша осторожно спустилась по ступеням и легла в сторонке. Лежит, никого не трогает, только глазами поблескивает, да плита под ней светится. Мне намекали, что Ипши тоже оборотни и могут стать похожими на людей, если захотят, конечно. Но говорить – это одно, а поверить сказанному – совсем другое. Алекс часто повторял: я знаю, что Земля круглая, но поверю в это, когда увижу. Вроде бы в шутку говорил, но... Вот и я поверю в оборотней, когда вместо зверя увижу человека, да и то если изменение произойдет в моем присутствии. В детстве я несколько раз бывал в цирке и еще с тех пор отношусь ко всем чудесам с большим недоверием: все они в итоге оказывались ловкостью рук и отвлечением внимания.

«Ну хватит отвлекаться! – пришлось напомнить самому себе. – Пора идти за Игратосом. Без меня он еще долго будет добираться».

– Надо идти за Игратосом. – Мерантос словно заглянул в мои мысли. – Я пойду...

– Нет! Пойду я. А ты останешься.

Эхо тут же подхватило наши голоса и начало играть с ними.

Мерантос не спорил, только молча посмотрел на меня. Вот за что мне нравится этот мужик: не задает лишних вопросов, спокойно дожидается приказа и почти без возражений выполняет его. Побольше бы таких мужиков, и жизнь стала бы намного проще и... скучнее.

«Ничего, Крис, – утешил я себя. – Сейчас ты займешься горячим дельцем и сразу забудешь про скуку».

Насчет «горячего дела» я не ошибся: ветер обжигал почти до костей, а каждый вдох казался глотком кипятка который тут же хотелось выплюнуть. Всего несколько минут прошло в прохладе убежища, а погода на поверхности сделалась едва переносимой. Если там был не филиал ада, то что-то очень близкое к нему. Хотя некоторые умники утверждают, что в аду невыносимо холодно. Не знаю, кто прав, там я не был и сравнить не могу. Одна только пробежка с живым, но почти неподвижным грузом – или лучше сказать неподъемным? – стала тем еще развлечением. Если выживу, то буду вспоминать ее как самый страшный кошмар наяву; а если умру, то... куда там попадают из ада?

Как-то Алекс сказал, что ниже пола не упадешь. Вот и мы с Игратосом на полу, и даже не стоим, а давно уже лежим, обнявшись, как пьяные или сильно влюбленные, и нет сил пошевелиться.

Когда Игратос в очередной раз пытался упасть, а я в очередной – десятый или сотый? – раз вздергивал его на ноги, то думал не о времени, что обжигало нам спину, не о сердце, что давно уже колотилось в горле, не о черных кругах, что плавали перед глазами... К чему думать о такой ерунде? Главная и единственная мысль была удержаться на ногах и не дать упасть попутчику. Подняться мы бы не смогли. Парень выше на голову и минимум килограммов на восемьдесят тяжелее; нести я его не смогу, а тащить слишком долго. Пришлось подставить плечо, исполнять роль костыля. Жаль, что я не додумался оставить парню копье, может, с ним он прошел бы больше и быстрее... Но к чему теперь себя ругать? Остается терпеть «дружеские» объятия и шевелить ногами.

Сил давно уже не было, осталось только злое упрямство, на нем я и держался. Когда песок вдруг закончился, а каменная поверхность стала приближаться к лицу, удивиться или обрадоваться я уже не мог. Единственное чувство, какое еще осталось во мне, – усталость, огромная и неподъемная, как входная плита убежища.

Я и не пытался удержаться на ногах. Это было выше моих сил. Удержать Игратоса? Я не смог бы, даже если бы очень захотел, а я тогда уже ничего не хотел. Совсем НИЧЕГО. Остатком сознания успел отметить, что мы падаем на дорожку для повозок, и еще удивился нашему везению. Вряд ли мы осилили бы спуск по ступеням. Мне повезло вдвойне – Игратос оказался подо мной и от удара потерял сознание, а я доехал до второй двери со всеми удобствами. То, что мне повезло втройне, я понял уже потом. На полной скорости мы врезались в Мерантоса. А попали бы чуть правее – и врезались бы в дверь, уже почти закрытую. Игратос в лучшем случае получил бы сотрясение мозга, а я... вряд ли отделался бы только испугом. А так мы сбили Мерантоса с ног и все трое ввалились в убежище. Я еще услышал, как задвигается нижняя дверь, а потом...

Потом я узнал, что Карающая едва не достала нас. Мы опережали ее буквально на шаг, на пару мгновений. Но этого я не помню, мне тогда не хотелось любоваться восходом. Игратос тоже шел в полубреду. А Мерантос... этот мужик вообще герой – о нем разговор особый.

Перед уходом я попросил его подержать нижнюю дверь открытой. Совсем недолго, всего лишь до нашего возвращения. Еще и пошутить вздумал: «Представь, что небо падает на землю, а ты единственный, кто может удержать его!» И Мерантос держал. ДЕРЖАЛ. Ему пришлось поработать заместителем Атланта, но вряд ли здесь знают о нем.

Потом я смотрел на эту дверь, что занимает часть стены, от пола и до потолка, и у меня в голове не укладывалось, как такую махину можно удержать. А Мерантос смог. И удерживал до нашего возвращения, которое оказалось не таким быстрым, как я обещал. К счастью, дверь не опускалась, а двигалась справа налево. Двигалась, а потом перестала, когда уперлась в спину Мерантоса. Он стоял между дверью и стеной и не давал ей закрыться. К тому времени, когда мы вернулись мужик соображал столько же, сколько домкрат, которым заклинивают дверь. Если бы мы не сбили Мерантоса с ног, то пришлось бы затратить уйму сил и еще больше времени, чтобы оттащить его от двери.

Не знаю, как долго я был без сознания, но глаза открыл одновременно с Мерантосом. Вот только я сумел подняться, хоть и не сразу, а он нет. Даже шевельнуть рукой или ногой у него не получилось. Вот тогда я испугался по-настоящему. Знаю, что на любую силу найдется еще большая сила, но видеть этого мужика парализованным мне очень не хотелось. Я вдруг понял, что больше всего на свете хочу, чтобы к нему вернулось здоровье. Очень уж не хотелось добивать его. Все равно что раненого, когда погоня наступает на пятки. Но если бы хоть что-то зависело от нашего желания...

«Твое желание имеет силу», – напомнил о себе Хранитель.

«Ты можешь что-то сделать?!»

Признаться, я никогда так не радовался невидимому соседу и никогда так не надеялся на его помощь.

«Я?! – удивился Хранитель. – Кажется, ты немного забылся. Это ведь твой попутчик, и это тебе хочется, чтобы он был здоров. Значит, тебе и придется это “что-нибудь” сделать. А я могу только подсказать “что”».

Если бы я мог добраться до этого умника, то врезал бы ему от всей души. Ну и время он выбрал для шуток! Тут выть хочется от бессилия, а он...

«Вой ему не поможет, – холодно заметил Хранитель. – А вот массаж я бы посоветовал попробовать. Джефферсону это помогло».

Джефферсон... Я ведь почти забыл о нем. По крайней мере, лет десять не вспоминал. Мы и друзьями-то никогда не были, так, знакомые. Вместе служили да пару раз выпили в каком-то баре. Я даже в лицо его не помню. И вряд ли узнаю при встрече. Вспоминается почему-то сломанный до армии нос, большие уши, темно-коричневая, почти черная кожа... ну, что еще? Высокий, довольно крупный. После знакомства с Мерантосом мне любой культурист из нашего мира кажется всего лишь крупным парнем. Но тогда Джефферсон произвел на меня другое впечатление: этакий ходячий сейф, Супермен, мать его!..

Кажется, он был для меня не просто случайным знакомым, а чем-то вроде гвоздя под задницей. Вот только с чего бы это – не помню.

«Марико...» – напомнил Хранитель, и память эхом отозвалась на позабытое имя.

Малышка Марико. Яркая тропическая бабочка, одна из девочек матушки Су. Наполовину японка, а из чего состояла вторая половина, и сама Марико затруднялась ответить. Или не хотела. Ее кровь была настоящим восточным коктейлем: пряным, возбуждающим и невероятно притягательным. Тот, кто побывал с Марико хоть раз, обязательно возвращался. «Привыкание мгновенное, удовольствие стопроцентное!» – так говорил Паоло, когда рассказывал мне о ней.

Малышка Марико и... амбал Джефферсон. Меня опять мутит от этой сцены. Знаю, что девушка выполняла свою работу, как и другие девочки матушки Су, и хорошо выполняла... Но другие – это другие, мне до них дела не было, а вот Марико...

Ладно, к черту! Все случилось так давно, что уже забылось. Почти забылось. Зачем помнить о том, что было в другой жизни и в другом мире. Нужно думать о чем-то хорошем, например о маленьких, быстрых ножках Марико, что танцевали на спине Джефферсона еще в тот первый раз, когда мы зашли к матушке Су. И к черту, к дьяволу то, что я увидел в другой раз!

Мерантосу нужен массаж? Вот и будем вспоминать как Марико его делала. Она что-то напевала, постукивая в маленький бубен, и порхала, порхала над спиной. Бабочка Марико...

«Нет, я не могу вспомнить!» – Я швырнул эту мысль как камень в лобовое стекло.

«Я помогу», – отозвался Хранитель.

«А толку? Все равно я не сделаю то, что она...»

«Сделаешь. Я помогу».

«Но я же не Марико! Я не умею...»

«Ты станешь ей. На время».

И я почему-то поверил Хранителю и перестал с ним спорить.


34


Симорли. Воин из клана Котов

...темнота. Она забрала меня и унесла далеко-далеко. Там было много огоньков разного цвета, больших и маленьких. Одни огоньки держались вместе, собирались в маленькие стаи, другие – одиночки, эти сами по себе. Им хорошо и так.

«Нет! Не хорошо, – вдруг пришло понимание. – Они должны оставаться одиночками, иначе...»

Красный огонек стал приближаться к желтому, вот они соединились, слились и... уже не красный, а багровый светлячок быстро двинулся к стае из трех огоньков. Потом огоньков не стало, а светлячок вырос в огненный шарик. Быстрый, голодный, алчущий силы других огоньков и выпивающий ее вместе с жизнью. А за ним оставалась тьма и пустота. Багровый шар становился все больше, на него уже больно смотреть, но если посмотришь в сторону, то взгляд тонет во тьме, захлебывается пустотой. Огонь и тьма. Тьма и огонь...

Я смог сдержать рык, раздирающий горло, успокоить Зверя, что заворочался внутри, и громкий стук в груди стал тише.

Не знаю, что я увидел и куда попал. Не помню даже, как я оказался на гладком и прохладном камне. Прохлада была и вокруг меня, и запах... пахло приятно и незнакомо. Были и знакомые запахи: пахло Зовущей, я не видел ее, только знал, что она где-то рядом, еще пахло Охотником и Старшим Медведем. Был еще запах крови и меха – это четырехлапый соплеменник Зовущей. А этот запах – мех и что-то остро-волнующее – его я узнать не смог. Открыл глаза, поднял голову и встретился взглядом с Ипшей.

Кот-прародитель! Какие испытания ты посылаешь мне...

Спокойно отвернулся, не слишком быстро, чтобы не выказать страха, но и не слишком медленно – долгий пристальный взгляд могут принять за вызов. Как и на кого смотреть – это тонкое умение, ученик станет воином, когда постигнет его.

А вот и они, те, чей запах я учуял прежде, чем их увидел: Зовущая, Четырехлапый, Охотник, Медведь, а где же?.. Запах вожака есть, а его самого нет. Я осмотрелся, принюхался: наставник был здесь и куда-то делся.

– Где... мы?

Мой голос стал хриплым и скрипучим, будто говорил не я, а ветер качал сухое дерево.

Воин из клана Медведей едва взглянул и тут же отвернулся, не увидев во мне ничего интересного. Он стоял возле больших ступеней, смотрел вверх и, кажется, чего-то ждал. Будь Медведь охотником, я бы подумал, что он поджидает добычу. Опасную добычу, что тоже может охотиться. Я смотрел на Медведя дольше, чем позволяет вежливость, и все же чуть не пропустил знак, принятый между воинами. Едва заметное движение пальцев, совсем простой сигнал: «Иди ко мне».

– Мы в убежище, – сказал Медведь, когда я остановился рядом с ним. – Это вожак принес тебя сюда.

И я перестал смотреть на начинающийся восход. Мне стало вдруг жарко и душно, в глазах защипало, и я заморгал. Наверное, в них попала пыль, а не давно забытые слезы. Воины не плачут. Если они настоящие воины, а не позор своего клана.

Наставник нес меня, а я ничего не почувствовал! Даже проснуться не смог! Что он подумает обо мне? И что подумают другие?..

– Мне нет до этого дела. – Медведь не смотрел в мою сторону, но как-то узнал, что творится со мной. – А они ничего не поняли.

Он не стал говорить, кто «они», но я все равно понял, о ком он сказал. Законы воинов знают только воины. Старший мог бы напомнить мне это, но не стал, и я в мыслях поблагодарил его за молчание. Даже знаком я не мог показать, как мне нужно его прощение.

– А он?.. – спросил я, чтобы не молчать.

– Вожак ушел за моим сыном.

– А когда?.. – начал я и тут же замолчал.

Зачем я стал спрашивать? О чем хотел узнать? Ведь ничего умного я спросить не мог. Когда ушел вожак? Чутье подсказывало, что не очень давно. Когда он вернется? И что Медведь мог ответить?.. Что вожак вернется, когда сможет, так это я и сам знаю. Когда придет Карающая? Скоро придет, и это я тоже знаю. Успеет ли вожак вернуться? А вот этого не знает никто. Так о чем же я хотел спросить и какой ответ хотел услышать?

Мне опять стало жарко. Медведь подумает, что я глупее детеныша, еще не принятого в клан.

– Я пойду, посмотрю, где они, – быстро сказал я и побежал по ступеням, опасаясь, что воин остановит меня.

Но он не стал останавливать ни словом, ни силой. Ни в этот раз, ни во все остальные.

Наверху было очень жарко. Даже ветер не спасал от жары. Он только нес горячий песок и сильно бил им по телу. Песок скрипел на зубах, забирался в нос и в уши, заставлял закрывать глаза. Приходилось разворачиваться и спускаться в убежище. Но долго оставаться внизу я не мог и опять выбирался наружу, в горячее красноватое утро, чем-то похожее на мой непонятный сон.


Дверь в убежище начала закрываться, а наставника все еще не было. Я был снаружи, когда расколотая каменная плита, что лежала на песке, вдруг зашевелилась. Мне показалось, что она хочет стать целой и оставить меня под Очищающим огнем. Я быстро – очень быстро! – спустился в убежище и увидел, что большой воин внимательно смотрит на меня.

– Они уже возвращаются, – сказал я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Рассказывать об ожившей плите не стал. Иногда из-за жары можно увидеть и не такое. Даже вход в убежище, возле которого стоял Медведь, мне показался меньше.

– Я удержу эту дверь. Им будет куда войти.

Дверь?! Не думал, что этот воин умеет шутить. Назвать дверью стену, что вдруг ожила и начала двигаться... Потом я забыл о шутке и об ожившей стене – наставник вел раненого, но к убежищу они шли очень медленно. Я поднимался наружу еще трижды, а потом Медведь запретил. «Не отвлекай меня», – сказал он, и я охотно подчинился его запрету. Надеюсь, он не заметил, насколько охотно. Когда я проходил мимо движущейся стены, то старался не дышать: вдруг она учует меня и захочет поймать? Стена шевелится и двигается очень медленно, но что, если она притворяется? Притворяется медленной и слабой, а сама все давит и давит на воина. Я смотрел, как вздуваются его мышцы, и ждал, что скоро услышу, как трещат кости и лопается шкура. Это ведь не учебный поединок, где борцов не убивают. Пока еще Медведь побеждал ожившую стену-дверь, но она не собиралась сдаваться, как давно бы уже сдался т'анг-поединщик. И сколько еще будет двигаться дверь-стена? Сколько еще Медведь сможет удерживать ее? Думать, что он отдаст за эту победу, мне тоже не хотелось. Да и сможет ли он победить?.. Чем светлее становилось наверху, тем сильнее дверь хотела закрыться. Карающая заколдовала ее. А что будет, когда Очищающий огонь заглянет в убежище, кого еще оживит или умертвит он? Если дать двери закрыться, тогда наставник останется снаружи. Может, Медведь и сделал бы так, если бы с наставником не было еще одного т'анга. А ведь воин сам сказал, что жизнь раненого важнее, чем жизни всех остальных. Значит, он скорее умрет, чем уйдет от двери. И даже мертвый не даст ей закрыться. А если убежище останется открытым, защитит оно от гнева Карающей? Наверное, нет. Если бы дверь была не нужна, Хранители не стали бы ее делать. И что сделают остальные, когда поймут, что, пока Медведь держит его открытым, убежище не спасет их. Они еще не чуют опасности, для них ожившая стена и огонь Карающей пока не связались вместе. Но скоро они поймут, и что тогда?..

Зовущая поняла первой.

Когда верхние ступени стали светлее, а в узкий нижний вход заползли солнечные пятна, то на плитах убежища запрыгали цветные огоньки. Они дрожали, шевелились, как живые, и бежали к дальней стене убежища. Там открывали огромные рты темные проходы. Туда и пошла Зовущая вместе с Четырехлапым. Потом понял Охотник, но он не стал уходить, он схватил копье Медведя, что стояло возле стены... Мне не хочется вспоминать, что он говорил и что он хотел сделать. Страх не помогает т'ангу, если т'анг не может с ним справиться. Да и не смог бы Охотник сдвинуть Медведя, пока тот сам не захочет уйти. Даже копье не помогло бы.

Я не стал убивать Охотника, только оглушил и оттащил в тот же проход, куда вошла Зовущая. Копье я не стал поднимать – не хочу брать оружие, от которого еще пахнет страхом. Так оно и осталось лежать под стеной. Медведь сам поднимет его, когда сможет. Потом я вернулся к большому воину, и он кивнул мне, сложив пальцы в знак «правильно». Но если я все сделал правильно, то почему мне так противно, будто меня измазали в вонючей грязи, как какого-то отступника?

Едва слышный шорох за спиной – это ушла Ипша. А я ожидал, что вернулся Охотник. Вернулся, чтобы извиниться. Когда Длиннозубая была рядом, я чувствовал, как она смотрит на меня, долго и настойчиво, а когда я оборачивался, она продолжала смотреть, как на что-то интересное или вкусное. Мне не нравилось, что она так смотрит, но заставить ее не смотреть я не мог. Потом она ушла, и я перестал притворяться спокойным. Мне тоже было страшно. Убежище открыто, и в него входит проклятие Карающей. Я не чуял его запаха, но каждый воин знает, что у смерти не всегда есть запах или вкус. Я хотел поговорить с большим воином, но едва глянул на него и сразу понял, что он не услышит меня, а если услышит, то не сможет ответить. Проход в убежище стал совсем узким, и Медведь закрывал его собой. Если бы я захотел выбраться наверх, то уже не смог бы. Но подниматься и смотреть, что там снаружи, мне не хотелось.

Я сидел и слушал, как кровь воина капает на плиты. Сначала я считал эти капли, а потом нашел другое занятие: стал смотреть, как тонкие пальцы света трогают плиту, на которой я сижу, как светлое пятно подбирается все ближе и ближе ко мне. Когда тень закрыла этот свет, я не сразу понял, что наставник довел-таки раненого, а когда понял и поверил, то они уже были внутри. Все трое. А дверь, которой долго не давали закрыться, закрылась так плотно, что стало непонятно, где она, а где стена. Потом я посмотрел на наставника, на Медведей... и перестал думать о стене.

Трое, что лежали возле двери, были еще живыми, но жизнь едва держалась в них, а я не знал, как сделать, чтобы она не ушла, чтобы не прервалось слабое, едва слышное дыхание. Я не мог, как чарутти, поделиться с ними силой жизни, не умел – воинов не учат такому.

В глаза опять что-то попало, и я моргал и моргал, а все вокруг дрожало и расплывалось, словно я смотрел на воду, когда ее шевелит ветер перед дождем. И не увидишь в этой воде небо, камни на дне или себя – все дрожит и притворяется чем-то другим. Я вдруг вспомнил, как пахнет молодая трава, когда в ней запутается ветер, какая она мягкая и мокрая рано утром. Тут я вздрогнул, нащупав каменную плиту. Там, где я жил и куда заглянул мыслями, такого большого и гладкого камня не было.

Почему-то плита подо мной светилась слабее, чем под наставником и Медведями. Я еще удивлялся этому, а что-то уже заставило меня подняться и толкнуло к ним.

Даже не думал, что я такой сильный!.. Одно дело – перетащить наставника с места на место, и совсем другое – воинов из клана Медведей, особенно Старшего. Мне повезло, что плиты в убежище такие ровные и гладкие, а если бы пришлось тащить по траве или песку, то я бы не справился. Я быстро понял, что толкать или катить бесполезно, что труднее всего сдвинуть с места, а потом уже легче. Не знаю, как долго я занимался этим тяжелым делом, но остановился только тогда, когда плиты под всеми тремя светились не ярче, чем подо мной. Только тогда я понял, как устал. Я упал, где стоял, глаза начали закрываться, но перед сном захотелось еще раз посмотреть вокруг. Дыхание едва не застряло у меня в горле, когда я увидел пол убежища. Широкие светящиеся полосы тянулись от стены, что совсем недавно была дверью, к спящим Медведям и к моему наставнику. Я прислушался к их дыханию и понял, что не ошибся, что они всего лишь спят, что огонь жизни ровно горит в них и не собирается гаснуть. Я притащил всех к проходу, что выбрала Зовущая и где я оставил тело Охотника. Но его там больше не было. Копья я тоже не увидел. Может, оно откатилось к ступеням и осталось за дверью? А может, его забрал Охотник. Он уже брал его без разрешения, когда Медведь не мог помешать ему.

Я не жалел, что Охотник ушел, мне он не нужен, хотелось только знать, что он не спрятался, чтобы напасть сзади. Мне не нужно было так долго смотреть в темный проход, но я смотрел, а потом, не оборачиваясь к спящим, сел на пустую плиту. Так Охотник поймет, что я не забыл про осторожность, и напасть без предупреждения у него не получится.

Может, я и напрасно думаю плохо про Охотника, но лучше видеть врага там, где его нет, чем не видеть совсем. Мой старый наставник учил: неосторожный воин долго не живет. И я не хочу, чтобы меня убил какой-то Охотник, да еще копьем хостов.

Вожак проснулся, и я перестал думать о позорной смерти. Он шевелился, шуршал одеждой, но я не стал оборачиваться. Ему это не понравится. Мне бы тоже не понравилось, чтобы кто-то смотрел на меня, когда я слабый. А слабый вожак – уже не вожак. Но голокожий не только вожак, он еще и мой наставник, а наставник всегда может отдохнуть, если захочет. Невежливо мешать наставнику, пока он отдыхает.

– Твоя работа? – спросил он, когда подошел ко мне.

Не обернуться теперь было бы еще невежливей. Я поднялся и кивнул вожаку-наставнику. Сказать что-то не получилось, я опять увидел светящиеся следы на плитах. Было в них что-то такое, на что не хотелось долго смотреть, вот я и повернулся в другую сторону.

– Совсем неплохо, – отозвался наставник, и от его странной похвалы мне стало спокойнее. – И давно мы здесь?

– Давно. Сорок и еще девять раз по сто. Только я не сразу начал считать. Оттащил вас от входа, а уже потом...

– Понятно.

– Я мог бы и раньше начать, но... я забыл.

Это признание трудно выбиралось из моего горла, но вожаку нужно знать, с кем он делит тропу. И если воин ошибается, то вожак может наказать его или прогнать.

– Не бери в голову. Ты сделал все правильно и больше, чем я ожидал. Молодец, – улыбнулся наставник, и я перестал чувствовать себя глупым и неумелым. Не часто вожак или наставник хвалят молодых воинов. – А где остальные?

Я не сразу понял, о чем меня спросили. Потом стал так, чтобы видеть все темные входы.

– Кугары ушли туда, а Ипша... – Я опять почувствовал себя глупым. Наставник молча смотрел на меня. – Не знаю, какой путь она выбрала. Но я могу поискать...

– Не надо, – он покачал головой. – Сама найдется, если захочет. Не стоит надоедать ей, но... забывать тоже не стоит, – добавил он с едва заметной усмешкой.

– Я буду помнить, – пообещал я. – И об Охотнике тоже. – Мне очень не хотелось говорить это, но вожаку надо знать, какой глупец стоит возле него.

– Опять?.. – Наставник тут же перестал улыбаться.

Я молча кивнул, но его глаза требовали, чтобы я рассказал все.

– Он хотел закрыть большую дверь. Хотел, чтобы в убежище не было входа. Он хотел помешать Ме... Мерантосу. – Мне нелегко далось дорожное имя Медведя. Назвать кого-то по имени – все равно что разделить с ним еду, признать его равным себе или себя приравнять ему. Я никогда не смогу звать наставника по имени, даже мертвого наставника. – Я помешал Охотнику.

Серо-зеленые, как у воина-Кота, глаза смотрели на меня долго, очень долго – три вздоха и еще один полувздох, – я замерзал и умирал под этим взглядом. Потом вожак закончил четвертый вздох и улыбнулся. Улыбка не добралась до его глаз, в них остались холод и ожидание, но даже от такой улыбки мне стало чуть теплее. Вожак пригладил темную шерсть на голове, такую же темную, как у Зовущей, и тихо сказал:

– Малыш, тебе понадобятся глаза на затылке и надежная стена за спиной.

Я с благодарностью принял его совет и обращение.

Дыхание Старшего Медведя стало другим, и вожак заметил это:

– Похоже, наш большой друг просыпается. Пойду, поздороваюсь с ним.

Наставник хорошо говорил на всеобщем, лучше, чем хосты, но я не всегда понимал его. В его речах всегда прячется что-то, как вода под зеленой травой. Или как след на песке. И непонятно, какой зверь оставил его, можно ли съесть этого зверя или тот сам готов поохотиться.

Вожак быстро и легко поднялся. Он хорошо двигается, не так, как воины из клана Котов, но хорошо. Степные волки так двигаются или... Ипши.

Потом наставник сделал такое, что я забыл обо всем, забыл даже, что надо спокойно дышать и считать. Он лег на живот рядом с Медведем, их глаза оказались напротив, и... наставник поздоровался. Я долго смотрел на них, неприлично долго, потом Медведь повернул голову, и я увидел его глаза. Красные, налитые кровью. Что-то было в его взгляде такое, что мне опять захотелось повернуться к темному входу. Уже глядя в темноту, я понял, что заставило меня отвернуться: в глазах воина больше не было жизни. Только пустота и темнота смотрели из них. Темнота и пустота. И еще туда забралась безнадежность. Мне не нужно было слушать то, что я услышал, но я не мог не слушать, как не мог поверить... Еще тогда, когда я коснулся тела Мерантоса, я не хотел даже думать о... боялся, что тогда это станет истиной. Наверное, я все-таки подумал незаметно для себя, и мой страх сбылся: Мерантос не может больше двигаться, камень выпил все его силы.

Шагов наставника я не услышал и заметил его только тогда, когда он тронул мое плечо. Я вздрогнул от неожиданности, и он убрал ладонь.

– Извини, Малыш. Не хотел тебя пугать. – Наставник говорил тихим и каким-то усталым голосом. – Я хочу помочь Мерантосу...

Он замолчал, будто прислушиваясь к чему-то, но его молчание оказалось невыносимо долгим, и я сказал:

– Ты подаришь ему легкую смерть? – Это был ненужный вопрос, но я устал прислушиваться к дыханию Мерантоса. Знать, что большой и сильный воин стал беспомощней новорожденного котенка, и ничего не делать... это неправильно и бесчестно. – Спасибо, наставник. Думаю, он с радостью умрет от руки Вождя. Я бы радовался такому подарку. И соплеменник не станет мстить.

– Мстить? Мне?.. – Мысли наставника были где-то далеко.

– Нет – мне! Если бы я подарил ему смерть, то унизил бы его своей помощью. И соплеменнику пришлось бы мстить мне и моему клану. А когда его убьют, придет другой воин из клана Медведей, чтобы отомстить за убитых соплеменников. А сородичи убитых Котов тоже пойдут мстить...

– Начнется война? – спросил наставник.

– Начнется война, – согласился я, и голос убежища повторил мои слова.

– Я не хочу его убивать, но если массаж ему не поможет...

– Как ты хочешь ему помочь?..

Наставник еще раз сказал слово Хранителей, но я опять ничего не понял и молча извинился. Он принял мои извинения.

– Я попробую сделать так, чтобы наш большой друг опять смог ходить, – объяснил наставник. – Похоже, что он сильно перенапрягся, воюя с этой чертовой дверью.

Кажется, вожак пошутил, но я не понял шутки. А пока думал, почему я такой глупый, пропустил еще слова наставника.

– ...надеюсь, что у меня получится. Только мне нужна твоя помощь.

– Моя?! – Удивлению было тесно в моем теле, и оно стало вырываться жаром и словами. – Если я могу... я с радостью... что угодно...

Наставник-вожак наклонился и положил ладонь на мое плечо; он стал смотреть мне в глаза и говорить тихо и медленно:

– Я хочу, чтобы мне никто не мешал. Понятно? Когда я начну, меня не должны отвлекать. Ты сможешь это сделать?

– Тебе никто не будет мешать! Я убью любого... – и я потряс копьем.

Наставник покачал головой.

– Постарайся не убивать. Только останови. Можешь оглушить. Пусть поспит часок-другой, ему это не помешает. – Он посмотрел на раненого, который так и не проснулся. – Думаю, другие не станут вмешиваться, а там... – еще один взгляд, теперь уже в темноту входа, – решай сам.

– Я не стану убивать, если можно не убивать.

Вожак кивнул, еще раз пожал мое плечо и отошел.

Когда он запел, я оглянулся. Наставник ходил вокруг Мерантоса, иногда присаживался и водил над ним руками, опять ходил и пел. Потом он вспрыгнул на спину Медведя и начал танцевать. И пение вдруг стало другим Наставник запел голосом молодой самки. Я знал, что надо отвернуться, но не мог, а наставник пел и топтал босыми ногами спину большого воина. Если бы я лег на эту спину, то смог бы вытянуться от одного плеча до другого, и еще место осталось бы. Наверное, Мерантос и не заметил бы моего веса, как не замечает веса наставника. Я все-таки вспомнил, что надо следить, и отвернулся, но когда отворачивался, то увидел т'ангайю. Краем глаза только, но мне захотелось посмотреть на нее еще раз. Знаю, что здесь не может быть ее – не бывает т'ангай совсем без запаха, но оглянулся и... наставник танцует на спине Медведя, топчет бугры мускулов. Повернулся к темноте, опять мелькнуло тело т'ангайи. Она была и не была. Исчезала, когда я поворачивался к ней, и появлялась, когда не смотрел на нее. Играла, дразнилась, неуловимая, как тень, и оттого особо желанная добыча. Если уж не рукой, то хотя бы взглядом дотянуться до нее!

Коты-охотники могут выследить и принести живьем бородатую пирру. Это самая пугливая тварь, какую я знаю, а найти ее гнездо очень-очень трудно. Такое дело не для когтей охотников. Я не получил бы пояс воина, если бы не принес яйцо пирру. Дикую пирру не приручишь, она не хочет есть в клетке. Домашние пирру появляются из яиц, что находят воины, но домашние никогда не строят гнезд. Вот будущие воины и доказывают свое умение и отвагу: тихоня пирру становится опасным противником, когда защищает свое гнездо. Нужно выждать, когда самец оставит кладку и улетит кормиться. Только тогда можно забрать одно яйцо. Второе брать нельзя, пирру тогда оставит пустое гнездо и станет искать похитителя. Рассказывают о пирру и ученике воина, что разорил гнездо. Пирру догнал обидчика, когда тот вернулся в клан, и ослепил его. Глупый ученик убил пирру и был изгнан в болото, а перед изгнанием стало известно о его обмане. Утопив первое яйцо, обманщик не стал искать другое гнездо, а вернулся к тому, где уже был. Неосторожный и торопливый мостит дорогу в трясину.

Я не хотел быть похожим на этого глупца. Очень медленно и осторожно я повернул голову и краем глаза стал смотреть на удивительную т'ангайю. Она была не выше т'ангай моего клана, но совсем, совсем другая. Трудно рассказать о красоте утреннего цветка тому, кто видит его только ночью и закрытым.

Эта т'ангайя – самая необыкновенная и самая красивая из всех, кого я видел. Хоть она совсем и не т'ангайя. Но назвать ее самкой я не могу. К самке всегда рвется Зверь, а на эту т'ангайю хотелось смотреть и смотреть.

Ее блестящие и черные волосы похожи на волосы Кугаров, а гладкая, как у чужаков, кожа такая же желтоватая, как шкура Мерантоса. Не каждая Кошка может похвалиться таким гибким и стройным телом, а вот большие и приподнятые к ушам глаза у т'ангай Кошек иногда бывают. Это указывает на чистую древнюю кровь. Но ни одна Кошка не умеет так двигаться и так петь. Тело незнакомки то струилось и трепетало, как вода под ветром, то призывно изгибалось, соблазняло и манило. Ее голос звенел ручьем и радостью жизни. Если бы незнакомка захотела, я бы пошел за ней, как за Зовущей, ничего не спрашивая и не медля. И радовался бы тому, что она выбрала меня, а не кого-то другого. Яркие тонкие одежды укрывали ее тело, что делало ее еще желанней. Ни одну т'ангайю я не хотел так, как эту незнакомку. Она уже не танцевала, а порхала над спиной Мерантоса, а он... закрыл глаза, уложил голову на скрещенные руки и улыбался. Как я завидовал ему и... ненавидел! Это для него, а не для меня танцует прекрасная т'ангайя. Я приготовился убить его, если он коснется плясуньи.

Не знаю, что творилось со мной, как долго я был безумным, но, когда соплеменник Медведя зарычал, я опять стал собой. Незнакомка исчезла, едва я обернулся. Остались только дремлющий Мерантос и вожак, медленно переступающий по его спине.

«Меня не должны отвлекать», – вспомнились слова наставника, и я бросился раненому поперек пути.

«Постарайся не убивать». – Я будто услышал еще один приказ, и жало копья остановилось у горла воина.

Тот замер, так и не поднявшись, только рычание стало глуше. Вслушавшись в него, я понял, что у меня появился еще один враг.

Мерантос повернул голову к соплеменнику, что-то сказал на тайном наречии, и раненый медленно и неохотно лег. Я опустил копье, и он повернулся спиной, притворяясь, что меня рядом нет. Раненый лежал и не двигался, но не спал, спящие так не дышат. Воин будто приготовился к битве, но с кем он хотел сражаться, непонятно. Может, со мной или с вожаком? Но ведь Старший отказался от его помощи, зачем же тогда злиться и готовиться к битве?.. Непонятные они, эти Медведи.

Плясунья исчезла и больше не появлялась. Спасибо ей, что была, и спасибо, что ушла и перестала мешать мне. Жаль, если я больше не увижу ее, но водяные цветы живут только одно утро. Внутри меня что-то пело и болело. Никогда такого еще не было со мной.

За одно утро я стал старше на несколько сезонов.

Когда вожак закончил исцелять Мерантоса, тот смог подняться и ходить. Он шел медленно и осторожно, но шел сам!

Потом мы еще немного посидели, смотрели, как бледнеют полосы на плитах убежища. Только возле двери-стены оставались еще яркие пятна.

Мы вошли в тот ход, что выбрала Зовущая. Вошли все четверо. Плиты, по которым мы ступали, светились слабее, чем древняя Дорога. Темнота впереди неохотно уползала с нашего пути.


35


Мерантос. Воин из клана Медведей

Игратос был живой. Он шел рядом со мной, но словно не замечал меня, а о чем он думал, только Медведь-прародитель знает. Я ничего не слышал сквозь Дверь Тишины, будто Игратос совсем разучился думать. А все из-за того, что он увидел возле двери, которая почти убила меня. Вожак назвал это место приемное помещение. Дальше был коридор, не такой узкий и низкий, как в крепости хостов. Я так и не достал до потолка, а когда махнул руками, то даже выпущенными когтями не зацепился за стены. Я еще и еще раз тянулся то к стенам, то к потолку, и не потому, что очень хотел достать, – мне было приятно махать руками.

Коридор тянулся прямо и вниз, а по бокам темнели еще входы, поменьше. В один из них вожак заглянул, и я тоже зашел посмотреть. Вход был высоким, мне не пришлось нагибаться, но узким – я вошел боком. Маленькая каморка, с каменными лежанками вдоль стен, а над ними узкие полки. Мы все могли бы поместиться в этой каморке, но Игратос остановился перед входом, и молодой Кот не смог войти. Еще в каморке, как и в коридоре, светились плиты пола, когда по ним шли. И я радовался, что могу идти, что ноги опять несут меня. Но радовался я недолго – Игратос будто отгородился от меня ледяной стеной, и мои мысли замерзали, натыкаясь на нее.

Я не надеялся уже увидеть Игратоса, когда вожак пошел за ним; не надеялся дожить до их возвращения дверь могла убить меня раньше и почти убила. Когда вожак привел Игратоса, я уже не видел их. Удерживать дверь стало так тяжело, что моя кожа начала истекать кровью. И вдруг тяжесть исчезла. А вместо нее появились боль и запах вернувшихся. Я понял, что дождался, и вместе с болью ушел в темноту. Но темнота почему-то отпустила меня, не оставила в мире мертвых. Или это Медведь-прародитель захотел помочь мне? Не знаю, знают чарутти, а я могу только надеяться.

В мир живых я вернулся больным и слабым. Боли я не боюсь, каждый воин умеет терпеть ее. Не боюсь я и слабости, ведь она всегда рядом с силой. Уходит сила, приходят слабость и усталость, но приходят не навсегда, потом они тоже уходят, а сила возвращается. Но когда сила сгорает вся без остатка, то приходят бессилие и беспомощность и остаются до самой смерти.

Слышать о таком мне приходилось, но я никогда не думал, что сам могу стать бессильным и беспомощным.

Жизнь показалась мне ненужной и бесполезной, и я хотел просить вожака о быстрой смерти. Но он предложил мне другое, даже не надежду, только тень ее, и я согласился. И принял помощь из-за моей неисполненной клятвы. А еще я хотел увидеть, каким чарутти станет Игратос. Не знаю, принял бы я помощь, будь Крисс-Танн-Танн не вожаком, а воином, охотником или бродягой-ущербным?..

Вопросы, вопросы... За последние дни я задал их больше, чем за последний сезон. Много вопросов я задавал сам себе, и никто их не слышал, кроме меня, но все равно они были. Может, с этого и начинается старость, когда вместо силы приходят вопросы.

Вожак вернул силу моему телу, но не избавил от вопросов. И самым трудным вопросом было, что делать с Игратосом. Я хотел поговорить с ним, объяснить, как помог мне вожак, но Игратос притворился глухим. Не знаю, услышал он хоть что-то из того, что я без слов рассказал ему. Поговорить с ним словами я не мог, не хотелось при чужих ушах и не нашлось укромного места, решать свои тихие дела при всех я не привык.

– Ничего себе! Это же настоящий подземный город!

Голос вожака разогнал мои мрачные мысли.

Длинный коридор вывел нас к огромной пещере. Мы стояли в начале каменной лестницы, которая вилась до самого низа. Воин-Кот сказал, что она похожа на змею, свернувшуюся в большой перевернутой миске. Не знаю, может, и похожа, никогда не видел змею в миске. Одна сторона ступени прижималась к стене, а вторая обрывалась в пустоту. Издали лестница казалась очень узкой и ненадежной. Я скорее доверился бы ледяному карнизу, чем ей. Но под ногой она выглядела надежнее: широкие ровные ступени, на такой воин из клана Котов мог бы вытянуться во весь рост. Но если бы я предложил ему такое, то он решил бы, что Карающая наказала меня глупостью.

Сверху хорошо были видны стены без крыши, колонны, арки, и все это разделялось узкими проходами или широкими дорогами, такими же широкими, как та – заброшенная и проклятая. Подземная река делила пещеру на две части. Меньшая часть была совсем пустой. Несколько мостов соединяли ее с подземным городом.

– Зачем это все?

Воин из клана Котов спросил то, что и мне было интересно. И спрашивал он не у меня, а у вожака, будто тот мог знать.

Когда вожак заговорил, я понял, что напрасно сомневался. Этот вожак знает многое.

– Здесь собирались жители ближайших поселений и их животные. А также караваны, застигнутые в пути. Тут всем хватало места. Люди устраивались здесь. – Вожак подошел к краю ступени и махнул рукой. Я подошел и стал рядом. Воины-Медведи не боятся высоты. – А там, на просторе, бродили животные. Когда-то здесь было многолюдно и очень весело. Песни, танцы, состязания, разноцветные огни – жизнь праздновала победу над смертью! – Крисс-Танн-Танн говорил так, будто видел все это своими глазами. – За год до прихода Карающей в убежище начинали завозить все необходимое. Но боюсь, что к этому приходу его уже никто не готовил. – Он грустно улыбнулся. – Принять и уберечь оно нас сможет, а вот накормить... – Вожак развел руками и посмотрел на нас всех. – Ну что, пошли?

И мы начали спускаться.

– А откуда ты все это знаешь? – опять спросил молодой Кот.

– Что? – Вожак не стал оборачиваться и останавливаться.

И правильно. Хуже нет, когда ноги идут по тропе в одну сторону, а глаза смотрят в другую.

– Убежище... Праздник Жизни... Я думал, это легенды. – Кот говорил и прыгал по ступеням.

– Про убежище мне рассказал один знакомый. Он когда-то побывал здесь. И про праздник Жизни – тоже. – Вожак говорил негромко и на ходу, но я хорошо слышал его, хоть и шел последним. – А легенда – это то, что было, но давно уже нет и никогда не будет. – Крисс-Танн-Танн вдруг тихо засмеялся: – Или, как любил говорить мой друг, это то, что слепой рассказал глухому о восходе солнца.

Кот негромко фыркнул, я тоже улыбнулся, а Игратос... он словно стал глухим, слепым и немым сразу.

Я начал считать ступени. Десять по десять когтей – палец. Еще палец. И еще. Я насчитал семь пальцев ступеней, а потом мы остановились на площадке. Большой, в десять моих шагов. В стене площадки темнел высокий и широкий проход. Не меньше того коридора, по которому мы шли к пещере. Потом мы увидели другие подземные проходы, на других площадках, но этот был первым, и мы задержались, чтобы осмотреть его. В нем были те же плиты под ногами, те же ровные, гладкие стены, даже ширина хода была такой же, как в том, по какому мы шли. Только наклон пола был другим. В нашем коридоре он был едва заметным, а в этом немного большим.

– Тут все коридоры начинаются в приемном помещении и сходятся в подземном городе, – сказал вожак.

– А почему... – молодой Кот вдруг замолчал и потряс головой. Наверное, хотел выгнать из нее глупые вопросы. – А зачем столько коридоров? Что, одного мало?

– Мало. Вот именно, что мало. Тут ведь чем больше, тем лучше. – И я услышал, как вожак улыбается. – Чтобы не получилась пробка, как в час пик.

– Что? – не понял молодой воин. – Что не получилось?

Я, признаться, тоже не все понял.

– Пробка в... – начал вожак и тут же прервал себя. – Стоп. Ты же не знаешь этого выражения. Ладно, попробуем проще... – Он закрыл глаза и немного помолчал. – Вот представь себе десятки, нет – сотни людей в той первой комнате. Представил? – Кот задумчиво кивнул, хоть вожак и не мог его видеть. – А теперь представь еще больше людей снаружи. И еще несколько караванов, что спешат к убежищу. А до восхода Карающей осталось совсем немного, и все хотят спастись. А в подземный город ведет всего один коридор. И знаешь, что бы тогда началось?..

– Что? – испуганно выдохнул Кот.

– Пробка, – ответил вожак и открыл глаза. – А вот если бы те, что снаружи, захотели попасть внутрь, даже по головам тех, кто уже вошел, вот тогда началось бы кое-что другое. И не дай тебе бог увидеть обезумевшую толпу!

– Похоже на Чашу Крови, – прохрипел Игратос.

Это были его первые слова в убежище. Я все еще не слышал, о чем думает Игратос, но он хотя бы начал говорить. Кажется, вожак достучался и до него своим страшным рассказом.

– Вот именно, – кивнул Крисс-Танн. – Очень точное сравнение. И вот представь, что те, снаружи, ворвались внутрь, прошли по трупам до лестницы... А теперь подумай, что будет твориться на этой лестнице, если по ней побегут десятки и сотни испуганных людей. Представь тела, что падают с большой высоты и разбиваются внизу на камнях. Представь ступени, скользкие от крови или пролившегося масла. И над всей этой толпой стоит крик и плач, а обезумевшие от страха животные топчут и сталкивают людей...

Почему-то мы все замерли и почти не дышали, а вожак стоял у стены и смотрел на Игратоса. Кажется, он и говорил только для него. А молодого трясло от ужаса, хоть мы и прошли Чашу Крови, и повидали немало страшного. Но я чувствовал дрожь, когда Игратос прижался ко мне спиной. Слышал, как чьи-то когти скребут камень, и не сразу понял, что мы оба цепляемся за стену, будто нас тоже могут столкнуть с лестницы. Я хотел крикнуть вожаку: «Замолчи!» – но язык словно примерз к зубам.

– И все это могло бы случиться, если бы кто-то поленился проложить несколько дополнительных коридоров, – добавил Крисс-Танн и... улыбнулся.

Мы долго молчали, только дышали громко и часто. Вожак умел напугать, когда хотел. Ни когтей у него нет, ни клыков, ни грозного рыка, но от его тихого голоса и совсем недлинного рассказа почему-то дрожат ноги и ноет в животе. Я не сразу понял, что двумя руками прижимаю к себе Игратоса, а молодой и не пытается вырваться. Что-то произошло между нами, пока мы вместе боялись.

– Если бы мой прежний наставник так отвечал на мои вопросы, я бы не дожил до Испытания.

Голос у Кота был тихим и каким-то больным. Воин первым из нас вспомнил, что умеет говорить, но он не торопился подняться со ступени, где сидел, обхватив себя руками.

У меня все еще подгибались ноги, и, если бы не Игратос, я тоже сел бы на ступеньку.

Потом я спросил вожака, когда мы остались одни и в подходящем месте: «Зачем? Зачем надо было так отвечать Симорли? Пугать его... нас... Нельзя было объяснить по-другому?» Вожак тогда улыбнулся: «Можно было. Симорли – парень понятливый, но знаешь, пережитый вместе страх, он... объединяет. Это глупо, смешно, но это работает».

Я не все понял из того, что ответил Крисс-Танн, но его улыбка была похожа на ту, когда стена между мной и Игратосом дала первую трещину.

Но все это было потом, а тогда мы спускались от одной площадки до другой, от одного темного входа до другого, и этот спуск был очень долгим. Еще я думал о древних строителях, что нашли под землей огромную пещеру и построили в ней целый город. А может, Хранители сами создали эту пещеру? После того, что увидел, я поверю и в такое. То, что они строили наверху, даже сравнить нельзя с тем, что осталось после них под землей. С тайным городом, как назвал его Крисс-Танн. Там наверху были только обломки, а внизу все осталось таким, каким его создали древние мастера. Повелители не добрались до этого места, не разрушили его. На каждом привале я подолгу смотрел вниз и не мог насмотреться, и вожаку приходилось напоминать мне, и не только мне, что отдых закончен, что пора оставлять площадку и считать ногами ступеньки.

Если все в тайном городе построено из камня, то Хранители были самыми лучшими мастерами по нему. Они вдохнули в камень жизнь, они раскрасили его всеми красками, какие можно увидеть наверху, и даже теми, каких я никогда не видел.

Там были стены цвета молодой, едва пробившейся травы; были арки – зеленая, оранжевая, белая и... такая черная, что казалась одной большой тенью первых трех. Стая тонких бело-голубых колонн – таким бывает снег на рассвете – окружила высокую и толстую колонну, что была такой сине-светящейся, будто в ней застыло целое озеро, какое плещется над давней стоянкой нашего клана. Была еще одна арка, цвета загустевшей крови; были стены такого же цвета, как волосы у воина-Кота, а за ними стены цвета моих волос.

Я смотрел то на одно яркое пятно, то на другое, ни на чем долго не задерживаясь, и вдруг заметил какое-то движение внизу.

– Видишь? – невольно вырвалось у меня.

Не знаю, кому это я сказал и почему шепотом, но что-то опасное было в городе.

– Охотник... – выдохнул Кот и остановился.

Игратосу тоже пришлось остановиться и качнуться назад, чтобы не толкнуть маленького воина. Я почувствовал удивление Игратоса, когда тот слегка коснулся меня. Молодой и раньше едва замечал Охотника и уж точно не считал его опасным. А вот Кот опасался его. Да и мне не хотелось, чтобы у меня за спиной бродил этот Охотник. Не помню почему, но не хотел бы.

– А вот и женщина со своей пантерой.

Голос вожака отвлек меня, спугнул какую-то мысль, а ведь я почти вспомнил...

Внизу шла Зовущая, а рядом с ней Четырехлапый, и что-то не нравилось ему: черный хвост подергивался из стороны в сторону. Их хорошо было видно с площадки – и Охотника, и т'ангайю с сопровождающим, все трое шли к подземной реке, хоть и разными путями. Их манила вода.

Все большие дороги в городе вели к реке, и все заканчивались мостами. На другом берегу, за мостами, дорог не было. Там ничего не было, только камень внизу и камень высоко-высоко вверху. У меня даже голова закружилась, когда я посмотрел наверх. Камень заменит нам небо и землю на весь ДЕНЬ. А кто-то рождался под таким небом и на такой земле. Первый крик Зовущей, что шла по тайному городу, слышали камни убежища. Пусть не этого, но...

– Почему он крадется за ними? – спросил Кот.

– Он просто идет в ту же сторону, – ответил вожак.

– Не хотел бы, чтобы он так шел за мной.

– Я тоже не хотел бы.

Я молча слушал их разговор. Кажется, они что-то знали, что-то такое, чего я не знал или забыл. Спрашивать не стал, но понял, что вожак не забудет об Охотнике и постарается не поворачиваться к нему спиной. Интересно, что еще случилось, пока я бродил в темноте, где не было Прародителя Медведя?..

– Я не буду тебе говорить, что он просто хотел выжить. Ты и сам это знаешь.

– Знаю. – Кот махнул рукой, словно хвостом отмахнулся от надоедливой мухи, и упрямо вздернул голову, хоть вожак и не мог увидеть его. – Не только он хотел. Ты вот тоже хочешь, и я, и... – Он вдруг замолчал и едва сдержался, чтобы не обернуться. Похоже, воин разозлился и чуть не сказал лишнее. А он быстро учится! Еще несколько ночей назад Кот не стал бы молчать.

– Не хочу показаться тебе занудой... мм... приятель. – Вожак немного помолчал, и я почти увидел его улыбку. – Но каждый человек боится по-своему.

– Как это?

– А вот так: один с перепугу становится героем, другой... – еще немного молчания и еще одна невидимая улыбка, – а другой – нет. Есть еще третий, четвертый... двадцать пятый, сотый... Сколько людей, столько и способов реагировать на страх. Только не думай, что это я сам придумал – это говорил один умник из... – Вожак дернул плечом, будто сбросил с него что-то. – Ладно. Это было давно и далеко, ты его не знаешь и уже не узнаешь...

– Почему?

– Потому что его нет в живых. Человек умер, а его слова остались. – И вожак удивленно покачал головой.

А чему тут удивляться? Когда мастер уходит в пустоту, то после него всегда что-то остается, после мастера камня – обработанные камни, после мастера поясов – пояса, после мастера узоров – узоры, а еще каждый мастер оставляет после себя учеников.

– Получается, что я герой с перепугу? – Голос у Кота стал звонкий и ломкий, как лед под солнцем.

– Нет, Симорли, не с перепугу. – Вожак, не останавливаясь, покачал головой. – В твоем случае геройство – это осознанная необходимость. Но знаешь, лестница не самое лучшее место для такого разговора. Давай продолжим его, когда найдем более подходящее место.

Коту пришлось согласиться, он кивнул, а уже потом сообразил, что вожак его не видит.

– Да, поговорим потом, но эта лестница все никак не кончается. – Голос у воина был недовольным и немного усталым.

– Все когда-нибудь заканчивается, даже неприятности, – успокоил его вожак. – Думаю, эта лестница не является исключением. Хотя это было бы забавно...

– Чего же тут забавного? – отозвался вдруг Игратос. А мне стало стыдно. Учил этого молодого, учил, а он... никакого уважения к старшему! Если уж слышишь чужую беседу, так не вмешивайся в нее. Похоже, не только вожаку нужно подходящее место для тихой беседы. – Идти по бесконечной лестнице до конца своей жизни... ничего забавного я в этом не вижу.

– Так ты не туда смотришь! – весело ответил вожак. – Представь, что твоя жизнь тоже станет как бы бесконечной: ты не умрешь, пока будешь идти по этой лестнице. Разве это не забавно? А возможности Хранителей вполне позволяли отмочить такую шутку.

– Бесконечно идти по бесконечной лестнице? – пробормотал Игратос и надолго замолчал. – Да я ничего страшнее и придумать не могу!

Я уже перестал ждать ответа, когда он это сказал.

– Жизнь вообще довольно страшная штука и... довольно забавная, – усмехнулся наш вожак. – Похоже, Хранители знали это, когда строили подземный город и придумывали эту лестницу.

– И далась тебе эта лестница! – разозлился Игратос. (Мне будет о чем с ним поговорить в укромном месте, как только оно найдется.) – Вот уже последняя площадка – и всё!..

– А ведь ты прав, парень. Скоро будем топать по ровному. А я, признаться, так заболтался, что и не заметил. Молодец. Хвалю за наблюдательность.

Не верю, что вожак чего-то не заметил. Кажется, он нарочно дразнил молодого. И весь этот разговор и неожиданная похвала зачем-то понадобились. Когда я смогу понять, для чего это нужно, тогда стану таким же вожаком, как Крисс-Танн.

Лестница закончилась. Вожак правильно говорил, что все когда-нибудь заканчивается. Остались позади площадки с распахнутыми ртами коридоров, позади много и много ступеней, которые я давно перестал считать, а под нашими ногами лежали плиты тайного города. Если они и светились, то их свет терялся среди ярких стен и арок. Вблизи эти постройки оказались еще удивительнее, чем сверху. Камень уже не притворялся живым, он жил, дышал, в его глубине шевелились какие-то тени, мелькали искры...

Кот тронул одну колонну, и та вдруг зазвенела бегущим ручьем, заблестела, как вода под солнцем. Воин отдернул руку и зашипел. В ответ донесся обиженный шепот, и колонна затихла, погасла.

– Ты напугал ее, – сказал вожак, старательно пряча усмешку.

Я едва заметил ее, но это я, а молодой Кот мог принять эти слова за истину.

– Да?.. – недоверчиво пробормотал он, посматривая на колонну.

– Думаю, она не кусается. – Крисс-Танн погладил колонну и с улыбкой прислушался к голосу воды. Вокруг его ладони собрались маленькие огоньки, похожие на стайку рыбок. Они не сразу погасли, когда он убрал ладонь, а медленно исчезали один за другим, будто уплывали по своим делам, неведомым и непонятным нам. – Здорово! А эти парни умели работать с камнем, – задумчиво сказал вожак и тут же повернулся к Игратосу. – Ну и как тебе здесь?

– Мне здесь не нравится, – буркнул тот.

– Почему?

– Здесь все чужое... непонятное. – Молодой с трудом смог ответить. Будто я не учил его, как надо правильно разговаривать.

Но вожак только кивнул, словно другого ответа не ждал.

– Все незнакомое пугает, – сказал он и дернул уголком рта. – Сначала... а потом незнакомое становится привычным. А тебе как здесь? – спросил он воина-Кота, и тот перестал рассматривать гаснущие на камне искры.

– Непривычно... Но я походил бы, посмотрел, если бы... – Кот замолчал, дотянулся до колонны когтями и даже не вздрогнул, когда та зашелестела, как трава под ветром.

На колонне появились четыре новых ярких огонька.

– Я тоже побродил бы здесь, если бы кто-то присматривал за моей спиной, – сказал вожак и спокойно встретил удивленные взгляды молодых.

Для них эти слова были почти признанием в трусости. Ни один из них не стал бы говорить такого, даже додумать не захотел бы, а вот вожак взял и сказал. Загадал им нелегкую загадку: можно ли считать трусом того, кто смело признается, что ему страшно. Для себя я решил ее давным-давно: между трусостью и осторожностью такая же разница, как между жизнью и смертью. Я никогда не отказывался от осторожности, а вот те, кто путал ее с трусостью, давно уже покинули мир живых.

Так же спокойно вожак принял мой отказ:

– Я бы пошел с тобой, но у меня есть другое дело. И очень хочется пить.

– Мне тоже, – отозвался Кот и облизнулся. – А потом можно и побродить среди всего этого... – негромко добавил он, посмотрев на вожака. – Если ты не передумаешь.

Похоже, молодой воин первым разгадал старую загадку. Игратос... я мыслью коснулся его и обнаружил большие трещины в ледяной стене. Сквозь них сочились боль и усталость, он едва держался на ногах и только из гордости не показывал свою слабость. Я не мог оставить его и пойти за вожаком, когда тот решит «побродить». Надеюсь, вожак правильно понял мой отказ.

– Я тоже хочу пить, – усмехнулся он и посмотрел в сторону подземной реки, что затерялась среди стен и арок. – Все остальное может подождать: дольше стояло, постоит еще немного.

Путь к реке напомнил мне наш поход по пустыне. Только здесь не было песка и жары. А холмы сменились стенами, колоннами, арками и чем-то совсем уж непонятным. Когда несколько тонких колонн начинают скручиваться вместе, как змеи в сезон любви, связываться в узел, изгибаться аркой... смотреть на такое интересно но понять, что видишь и для чего это строили, – тут нужны мозги поумнее моих. Ни память, ни опыт тут не помощники.

– Хорошие парни эти Хранители, – вздохнул вожак, когда мы прошли мимо очередной каменной загадки. – Умные, талантливые... жаль, не додумались какой-нибудь транспорт здесь пустить. Нам бы это здорово помогло.

– До чего они не додумались? – спросил Кот.

И у него еще есть силы чем-то интересоваться! Конечно, ему не приходится нести Игратоса. Молодость тоже многое может. А я уже не такой молодой, чтобы тащить груз и поддерживать дружеский разговор. Но и не такой старый, чтобы ничего не видеть и не слышать. Иногда вожак говорит странное и необычное, но почти всегда интересное. Вот и на этот раз, что интересного он ответит?

– Ну придумали бы что-нибудь, чтобы облегчить нам жизнь. Можно бы лифт вместо лестницы или движущуюся дорожку по городу. Пустячок, а приятно.

– Ли... ифф... фф... – Кот зашипел и зафыркал, пытаясь выговорить незнакомое слово.

– Лифт, – повторил вожак.

Я почти заметил его улыбку и понял, что и сам улыбаюсь.

– Лиххф... – еще раз попробовал молодой воин, а потом махнул рукой, как ударил. – Нет! Язык узлом завязывается. А то, что ты сказал, это для чего нужно?

– Лифт? Ну это такой... такое подъемное устройство, чтобы поднимать... – начал вожак, а потом тоже махнул рукой, будто передразнивая Кота. – Знаешь, Симорли, лифт – это такая простая штука, что про нее трудно рассказать тому, кто ее не видел. Легче показать.

– Тогда покажи! – потребовал молодой воин.

– Обязательно. Как только найду что-нибудь похожее. Подождешь?

– Подожду, – угрюмо кивнул Кот.

Вожак оглянулся, но останавливаться не стал.

– Парень, не обязательно быть таким серьезным. Улыбнись, скажи «мяу!».

Воин из клана Котов вздрогнул, как от удара, а потом обежал вожака и остановился перед ним.

– Зачем ты это сказал? – грозно спросил он.

Вожак остановился, посмотрел вниз, на маленького воина, а потом сказал таким же усталым голосом, как говорил до этого о Хранителях:

– Извини, Симорли, я не хотел оскорбить тебя. Но иногда, когда я тебя вижу, мне хочется мяукнуть. Может, я чего-то недопонял или отупел от усталости. Извини, больше я так шутить не буду.

Пока Крисс-Танн говорил, я придерживал Игратоса за плечо. Он ведь тоже устал и мог забыть, как опасно подходить к воинам, готовым к поединку.

Кот долго молчал, а когда заговорил, в его голосе уже не было злости.

– Я принимаю и прощаю. Ты не обидел меня, – торжественно сказал он. – Только ты так больше не шути. Я родился в клане Котов и горжусь этим. Не все наши мужи имеют право на такой крик – только воины. Для других он запрещен. Только большая война может снять запрет, но... я не хочу жить в тот день, когда будут убивать мой клан.

– Я не знал этого.

Вот теперь вожак не улыбался.

– Я так и понял, – кивнул молодой воин. – Те, кто знает, так не шутят. А теперь, когда мы обо всем договорились, может быть, пойдем дальше? Я очень хочу пить.

Это так не вязалось с его недавним грозным видом, что я тихо фыркнул, а вожак засмеялся. Кот немного подумал и тоже стал смеяться.

В их смехе мне послышались облегчение и радость: обида прощена, извинение принято.

Мне нравилось смотреть на них, слушать, как они смеются. Хорошо, что все закончилось так. Не каждый день делаются опасные ошибки, и не все остаются живыми, чтобы исправить их.

Хорошо, что эти двое остались жить. Я уже привык к ним. Надеюсь, мне не придется выбирать между ними. Ведь это будет трудный выбор. Но если мне доведется выбирать: они или Игратос, то я отдам обе их жизни за жизнь его одного. Мне бы очень не хотелось делать такой выбор, но если придется...


36


Крис Тангер

«А ведь ты едва не вляпался, Крис», – сообщил я сам себе.

Мысленно, конечно, сообщил, но только так и можно с собой разговаривать, если не хочешь оказаться в психушке. В мире так много «добрых» людей, которые всегда готовы помочь ближнему попасть в психушку, а потом они еще и хвалятся своей добротой. Ненавижу таких добреньких! Отстреливал бы!

«Спокойно, Крис, спокойно. Все это от нервов. А нервы надо беречь и... стеречь, чтобы никого не покусать в таком состоянии. Лечение придется оплачивать за свой счет».

Я рассказывал себе старый анекдот, чтобы отвлечься от главного: я действительно едва не вляпался. Еще немного, и рыжий объявил бы мне войну.

«Оскорбитель чести всего клана! Солидно звучит? То-то же. Тебе смешно, Хранитель?»

«Нет, не смешно, – тут же отозвался мой сосед по черепушке. – Совсем не смешно. Между прочим, в нашем мире войны начинались и из-за меньших пустяков».

«Какое совпадение! В нашем – тоже».

«Тебе повезло, что удалось договориться с молодым воином. – Хранитель не принял моего легкомысленного тона. – Это надо же додуматься: сказать “мяу!”, и кому... Ты бы еще помурлыкал ему!»

«И что?..» – мне вдруг стало очень интересно.

Да и Хранитель никогда не был таким возмущенным. Обычно возмущаюсь я, а он общается со мной, как терпеливый и много повидавший мудрец.

«И то! – передразнил он меня. – Извинениями бы не отделался. Один из вас покинул бы мир живых».

Я не сразу сообразил, что он имел в виду.

«Как же ты любишь выспренно выражаться! Нет чтобы проще сказать: Малыш попытается тебя убить... а то “покинуть мир живых”! С ума сойти, какая тяжеловесная конструкция. И куда попадают в таком случае, в мир мертвых, что ли?»

«Вот видишь, ты все правильно понял и правильно сказал. Можешь ведь, когда захочешь».

«Да не хочу я, не хочу! – Похвала Хранителя меня почему-то разозлила. – Это я от тебя заразился».

«Заразиться можно только болезнью».

«Ну хорошо, тогда набрался».

«Набраться можно только плохого», – продолжал занудствовать Хранитель.

«Вот и я о том же. Разве от тебя можно набраться чего-то хорошего?»

На мой выпад ничего не ответили. Собеседник сделал вид, что ужасно обиделся. Похоже, я самую малость увлекся.

«Даже не представляю, что делал бы, если бы не договорился с Малышом». – Я стал нащупывать путь к примирению. Вспомнил, что у меня есть вопрос к Хранителю.

«Вот только притворяться не надо, – тут же отозвался он. – Сделал бы то же самое, что обычно делал с теми, кто тебе мешал в твоем мире. Или с теми, в Чаше Крови, кто стоял у тебя на пути к спасению».

А вот это уже удар ниже пояса. Неприятно, конечно, но я давно научился справляться с такими ударами. Вот только хорошее настроение при этом исчезает без следа.

«Может, ты и прав, но знаешь, я рад, что мне ничего не пришлось делать с Малышом. Хорошо, что все так получилось».

Когда я закончил свое мысленное выступление, не только хорошее настроение, но и нормальное ушло, не попрощавшись.

Хранитель, конечно, прав: не все шутки моего мира правильно воспринимаются в этом. Не стоило мне так глупить, надо было хоть подумать, сможет ли понять эту шутку кот-оборотень, а уж потом... Ведь Симорли только похож на человека, а внутри него сидит дикий зверь, хищник.

«Вот и не забывай об этом!»

Хранитель вмешался в мой мысленный монолог, но я сделал вид, что ничего не слышу, и продолжил разговор с собой:

«То же самое относится к старине Мерантосу и его сыночку. Не знаю, что за звери прячутся в них, но точно не ангорские хомячки».

«Медведи, – подсказал Хранитель. Похоже, он пытался извиниться за свою грубость. Как мог. – Они оба из клана Медведей».

«Вот как? Мне всегда везло на интересные компании. – Я тоже делаю шаг к сближению. – Кстати, об Игратосе. Кажется, у парня серьезная проблема с ногой, нужно как-то помочь... – Я оглянулся, чтобы Хранитель смог посмотреть на Мерантоса, который в очередной раз поднимал раненого. – Парень опять в обмороке, а он не похож на неженку. Можешь помочь? Советом, конечно. Руками я буду действовать сам».

Ну вот я и задал свой вопрос. Осталось только получить ответ и действовать. Не знаю, правда, сколько дерьма я прежде выслушаю. У Хранителя просто мания говорить всякие гадости, чтобы я не вздумал вдруг благодарить за какой-нибудь полезный совет.

«Помочь ему? И как ты себе это представляешь?»

Теперь мне придется отвечать на неудобный вопрос, и, боюсь, что на первый из многих.

«Ну мы же помогли Мерантосу. А ведь он был почти трупом».

«Не преувеличивай! Умирать он точно не собирался. Мог только остаться парализованным, но это...»

«Вот видишь! – Я решил, что немного восторга не помешает. – А Игратос передвигается самостоятельно, – напомнил я и тут же уточнил, пока Хранитель не сделал этого за меня. – По крайней мере, когда не валяется без сознания».

«Мерантос не умирал от яда тхархи».

«А Игратос умирает?!»

Паршивая новость. Мерантосу она точно не понравится. Мужик надеется на мою помощь, он ничего не говорит, но я же не слепой. А если он решит, что я могу помочь и не хочу... Думаю, тогда у меня будут несколько очень неприятных минут.

«И у тебя на одного врага станет больше», – подвел итог моим сумбурным размышлениям Хранитель.

«От этого яда есть противоядие?» – Я решил выяснить самое важное на данный момент и не отвлекаться на всякую ерунду.

«Есть».

Уф-ф. Кажется, одной проблемой меньше.

«Значит, парня можно вылечить?»

Я не люблю быть занудой, но от Хранителя всего можно ожидать. Скажет, например, что в убежище нет противоядия, а такое очень даже может быть. Или что для приготовления лекарства требуется столько времени, сколько Игратосу не прожить, даже будь он абсолютно здоров и происходи из рода оборотней-долгожителей. У моего гостя то еще чувство юмора.

«Вылечить можно. Нужно, чтобы он сам хотел вылечиться», – озадачил меня Хранитель.

«Как это?!»

Я даже не думал, что парень может не захотеть стать здоровым.

«Очень просто. Это как с пьянством. Избавиться от пристрастия можно, главное – захотеть расстаться с выпивкой. А то одному не нравится лекарь, другому – лечение, а третий вообще не хочет лечиться. Говорит, зачем избавляться от одной старой привычки, чтобы приобрести две новых...»

Хранитель повторил слова моего знакомого, давно уже мертвого.

«Замолчи!» – изо всех сил кричу в глубину сознания.

Даже круги перед закрытыми глазами замелькали.

И Хранитель замолчал. Вот только собственной памяти я не мог приказать того же. Не мог... А от моего крика распахнулась давно запертая дверца, и из нее посыпались воспоминания. Как старый хлам, который срочно запрятали в дальний ящик, а потом забыли.

Этого человека звали Николас Парстел. Один из лучших исполнителей Компании. Он выполнял самые сложные задания. Чисто. Аккуратно. Быстро. А после работы пил. Сначала немного, перед сном, а потом... Он был моим инструктором. От него я узнал то, чему не научит ни одна армия. А потом Ник забыл бутылку. Обычную полупустую бутылку с дешевым пойлом. К тому времени он пил не только перед сном. Все бы ничего, но забыл он ее на «рабочем месте». Ник успел вернуться до появления полиции и обнаружил рядом с бутылкой какого-то бродягу. Бутылку свою Ник вернул, и на одного несговорчивого бродягу стало меньше. Город и не заметил бы этой смерти, но Парстел открыл сезон охоты на бродяг. В то время я работал самостоятельно, виделся с ним не часто и узнал о новом хобби Ника, когда полиция уже вовсю искала маньяка, убивающего городских бездомных.

– И чего они подняли этот шум? – удивлялся Парстел, сидя у телевизора и слушая очередное сообщение о жестоком убийстве безработного.

Дальше следовали имя и фамилия убитого, затем появлялась фотография, сделанная в те времена, когда он еще не был бездомным. Как правило, между этим изображением и убитым сходства почти не было. И не потому, что Ник уродовал лицо клиента – он этого никогда не делал, – жизнь вполне справлялась сама.

– Им что, говорить больше не о чем? «Очередная жертва безжалостного маньяка...» – процитировав телеведущего, Ник опять приложился к стакану. («Запомни, Крис, прямо из горлышка пьют только алкоголики!») – «Город потрясен...» Тьфу, слушать противно! Да город только сейчас узнал о его существовании, а завтра и думать о нем забудет. Никто ведь не вопит из-за убийства крыс, а эти бродяги – те же крысы, только двуногие. Живут возле мусорных баков, жрут всякое дерьмо, еще и укусить могут... Да городские власти благодарить меня должны, что я избавляю город от этой мерзости! А они... Вот обижусь и перестану истреблять «крыс». Мне и на работе хватает клиентов.

Я тогда вздохнул с облегчением, но после очередного стакана Ник передумал:

– Нет, так не годится. Без меня этот паршивый город превратится в настоящую помойку. – Он вдруг засмеялся, не замечая, что по глубоким морщинам, прорезавшим его щеки, текут мутные слезы.

Слезы – это предпоследняя стадия опьянения. Еще один стакан – и Ник шел спать. И, что самое смешное, он действительно уходил на своих двоих, а перед сном еще мыл стакан и убирал пустую бутылку в пакет, чтобы утром избавиться от нее. Меня всегда поражали его предусмотрительность и аккуратность.

– Нет, так не годится... эти придурки не понимают... они не знают, с кем мне приходится... с кем я имею дело. «Плодитесь и размножайтесь» завещал Господь, а эти твари плодятся и пожирают своих детенышей. Ничего, я объясню, и все поймут... Я подпишусь «Крысодав». Хорошая мысль, правда? – Парстел уже задыхался от смеха.

А мне, признаться, было совсем не смешно. Я только надеялся, что наутро он забудет о своей «хорошей мысли» и решит прекратить эту охоту.

К сожалению, мои надежды не оправдались. Уже через день на трупе бездомного нашли карточку с надписью: «Одной крысой стало меньше». И карточка была подписана «Крысодав». Вторая тоже. И третья. Это стало для меня последней каплей. Нет, я не пошел в полицию, все-таки Ник был моим другом. Вот именно, был. Но Компания не нуждалась в такой рекламе. Уладить проблему поручили мне.

И я уладил.

Николас Парстел утонул в ванне. Просто несчастный случай. Выпил. Заснул в ванне. Утонул. Такое часто бывает с пьющими людьми. С ним тоже могло произойти. Рано или поздно. Я только чуть-чуть помог ему.

Потом была обычная поминальная служба, похороны сотрудника, много сделавшего для процветания Компании... и все другие, соответствующие ритуалу слова. И никто не связал имя Николаса Парстела с ужасным Крысодавом – грозой и кошмаром бродяг.

«Похоже, у тебя вошло в привычку доставлять друзьям неприятности. Сначала Алекс, потом Николас», – напомнил о себе Хранитель.

Только его комментариев мне не хватало для полного счастья!

«А ведь он догадался, зачем ты пришел. Парстел. Понял, что не доживет до утра».

«Заткнись», – попросил я Хранителя. И он на время «ушел в глубину» – выполнил мою просьбу.

А старик Парстел действительно все правильно понял. И не стал дергаться в тот вечер. Знал, что вместо меня пришлют еще кого-то, только и всего. Он даже обрадовался моему визиту и спокойно принял в подарок бутылку. Мы вместе приговорили ее, потом он прикончил свою, потом уже, перед моим уходом, сказал вдруг совершенно трезвым голосом:

– Хорошо, что ты зашел, малыш. И хорошо, что это ты... – Николас не называл меня малышом уже года три. – Прими совет, Крис, бросай пить. Ни до чего хорошего это не доводит.

Помню, тогда усмехнулся ему в ответ. Николас нашел, что посоветовать, будто это я не просыхал последние три года! Но чего не выслушаешь от человека, который не доживет до утра...

А потом... потом с ним произошел тот самый несчастный случай. Парстел был большим специалистом по ним, а я – его учеником. Лучшим учеником, что превзошел учителя.

«Вернее сказать, пережил его».

Опять Хранитель. Делаю вид, что не слышу его, занятый своими мыслями.

А совет учителя не пропал даром. Я решил-таки последовать ему и перестал пить. Совсем.

«Даже от пива отказался, чтобы и самому “случайно” не утонуть в ванной. Или не упасть с тротуара под автобус».

Хранитель! Опять этот ублюдок копается в моих воспоминаниях!

«Как его звали? Эд? Тэд? Не помнишь?..»

«Заткнись! Заткнись!! Заткнись!!!»

Тишина.

В голове звенит от тишины и непривычной пустоты. На этот раз Хранитель забился так далеко, что я перестал ощущать его присутствие. Это все равно что читать газету в толпе, когда кто-то стоит за спиной и заглядывает через плечо, хмыкает над смешными заметками и что-то комментирует... и вдруг вся толпа куда-то исчезает! А газета остается. И на листе большими буквами набрано только одно слово:

«ДЖЕКСОН».

Он был вторым сотрудником Компании, которого мне пришлось обслужить. Я едва знал его: невысокий, чуть полноватый, со светлой бородкой «а-ля недельная щетина», серый костюм, голубая рубашка, модные очки с прямоугольными стеклами. Так он выглядел в тот день. Не знаю, какой работой он занимался, но исполнителем он точно не был. Уже через полгода я мог отличить коллег от других сотрудников.

Джексон тоже пил. Я увидел его в баре, еще до того, как он стал моим клиентом. Он тогда много пил и много болтал. Кто-то сказал, что так он проводит все вечера после смерти жены.

– Ну и что? На его работу это не влияет.

– Пока не влияет...

Я поленился обернуться и посмотреть, кто обсуждает какого-то пьянчужку. Он ведь не мой друг, и мне не было до него никакого дела. Хочется человеку пить – пускай пьет, нравится болтать – лишь бы здоровью не мешало. Я и сам тогда зашел выпить и помянуть Парстела. Вот только болтать у меня не было настроения, как и прислушиваться к чужой болтовне.

А ведь я так и не выпил в тот вечер!

Посмотрел на раскрасневшегося, бурно жестикулирующего Джексона и... не стал пить. Почему-то вспомнились последние слова Ника, и рука не донесла стакан до рта.

И, что самое забавное, мне не пришлось убивать Джексона. Я уже приготовился толкнуть его с тротуара, но тот оглянулся, быстро сообразил, зачем я у него за спиной (кем же он все-таки работал?), и с улыбкой шагнул под автобус. Эта улыбка мне потом снилась. Я просыпался и долго разглядывал потолок при выключенном свете, а в то время у меня еще не было ночного зрения. Эти сны продолжались недели две-три, а потом мы с Мод сняли квартиру и стали жить вместе. До проклятой опоры оставалось почти два года.

И до встречи с Хранителем, будь он неладен.

Давно у меня не было таких глубоких пробоев в прошлое. Спасибо ему за интересно проведенное время. И как он умудряется выбирать такие неприятные воспоминания, которые я давным-давно похоронил и думать о них забыл?

«В них больше эмоциональных переживаний, они четче записываются. А хорошее быстрее забывается», – донесся шепот Хранителя, как осторожный стук в дверь.

А я уже начал привыкать к одиночеству!

Только-только почувствовал себя хозяином собственной черепушки, как гость вернулся.

Акт второй. Те же и Хранитель.

«К чему весь этот сарказм? – Удивление моего соседа было непритворным. – Я не вмешивался в твою жизнь, не отвлекал от работы или развлечений...»

«Пусть достанутся врагам такие развлечения!»

«И вообще все это ты делал со своей жизнью еще до встречи со мной».

«Спасибо за напоминание! – Меня переполняли злость и язвительность. – Все это я благополучно забыл еще до встречи с тобой. И, честно говоря, об этой встрече я тоже не мечтал».

«Мне жаль тебя разочаровывать, Крис, но не все наши мечты сбываются».

«Зато сбываются самые страшные кошмары!»

«Хочешь сказать, что я тебе снился?» – оживился Хранитель.

Он уже не вел себя как испуганная мышь.

«Не ты, к счастью. После такого кошмара я бы точно проснулся мертвым. А вот то, что в мое тело вселился инопланетянин, – такое мне снилось. С тех пор я перестал смотреть на ночь фантастику».

«А ты уверен, что это был только сон? Я бы мог...»

«Не надо! – быстро отказался я от “заманчивого” предложения. – Не надо никаких проверок. Предпочитаю думать, что это был только сон. Не я первый, не я последний, кому приснился кошмар. Если бы люди считали, что все, приснившееся им, происходило в действительности, то психушки оказались бы самым популярным местом в нашем мире».

«Выговорился? Теперь тебе легче?» – поинтересовался Хранитель, когда я устало вздохнул после продолжительной мысленной речи.

«Может быть», – огрызнулся я и тут же оглянулся, когда звук шагов за спиной изменился.

Игратос опять передвигался самостоятельно.

«Кажется, ты хотел помочь ему», – напомнил Хранитель.

«Хотел. И хочу».

«Тогда я могу показать место, где лечение возможно».

«Это что-то вроде наших лечебниц? А какая ему нужна: для людей или для зверей?»

«Ваших лечебниц?! – возмутился Хранитель, полностью проигнорировав мой второй вопрос – В ваших только и умеют кое-как латать тело и совершенно забывают о душе».

«Душой у нас занимаются священники и психотерапевты». – Мне вдруг стало обидно за родной мир.

«О ваших священниках я промолчу, а вот вашим психоврачам самое место в психолечебницах. В качестве пациентов, естественно».

«И кто же тогда их будет лечить?» – зачем-то спросил я, будто мне больше спрашивать было не о чем.

«А они неизлечимы. В вашем мире, с вашим уровнем медицины, лечить таких – напрасная трата времени. Убить из милосердия – вот моя рекомендация каждому из них».

«Значит, эвтаназией рекомендуешь лечить, ну-ну... Жаль, конечно, что ты не практикуешь в моем мире – в нем сразу бы стало намного просторнее. Твоя рекомендация к Игратосу тоже относится?»

«Не знаю. Пока не знаю. Нужно проверить. Вон там».

«Там?!»

«Да. А что тебя так удивляет?»

«Это лечебница?!»

«Нет. Но лечить там тоже можно».

«Ну и ну. – Мне только и оставалось, что покачать головой. Делать я этого, конечно, не стал. Зачем пугать попутчиков внезапной физической активностью. – Ладно, это твой мир, тебе лучше знать».

«Вот именно. Мне лучше знать. А тебе лучше бы поговорить не со мной, а с будущим пациентом. Или с его отцом». – Совет был дан самым непререкаемым тоном.

Но он немного запоздал. Я и сам уже решил поговорить с Мерантосом. Кажется, у него с сыном начали налаживаться отношения. А вот меня Игратос любит еще меньше, чем в начале нашей прогулки. И почему бы это?..

«Ты сам сделал все, чтобы он возненавидел тебя», – тут же отозвался Хранитель.

«Уж лучше меня, чем своего папу», – фыркнул я.

Надеюсь, что весело.

«Или себя».

«Что?!» – мне показалось, что я ослышался.

«Себя он ненавидит, себя, – повторил Хранитель. – И больше, чем всех остальных».

Еще одна «приятная» новость. Нет ничего хуже, чем спасать жизнь самоубийце. Так и самому навернуться недолго.

А вообще-то это не моя проблема – вот дам Мерантосу совет и отойду в сторонку, а он пускай сам разбирается. Как сможет.

Мысль, конечно, не самая оригинальная, но чем я хуже тех высокооплачиваемых консультантов, что с умным видом выдают фирмам рекомендации, получают свой гонорар и сваливают, а уж что потом делают с этими рекомендациями, это их мало волнует. Так же, как и меня, только мой совет будет бесплатным.

Никто ничего не сказал, когда я свернул к большому шарообразному сооружению; парни молча топали за мной. Такое безоговорочное доверие сначала льстит, а потом начинает раздражать: хочется иногда, чтобы впереди маячила чья-то широкая спина, в которую можно тупо пялиться и идти за ее хозяином, ни о чем не думая и не беспокоясь. Мечты, мечты... Как там говорил Хранитель: не все мечты сбываются? Боюсь, что эта как раз из тех, несбыточных.

То, что издали напоминало яблоко на тарелке, вблизи выглядело совсем иначе. «Тарелочкой» оказался забор метров этак до пяти в высоту, из крупнодырчатого материала. В дыру свободно вошел мой кулак. Мерантос молча посмотрел на свой, потом на освободившуюся дыру и... не стал экспериментировать. И, думаю, правильно сделал. Размеры его кулака были чуть больше моей головы, а свою голову я не стал бы совать куда попало. В заборе не нашлось ни ворот, ни проемов, только узкий карниз, что начинался от самого низа и заканчивался где-то за поворотом. По нему нам и пришлось подниматься. Ступеней строители почему-то не предусмотрели. «Все для удобства посетителей», – мелькнула язвительная мысль, а потом я полностью сосредоточился на подъеме. Не хотелось бы поскользнуться и свалиться вниз. В сущности, невысоко, но некоторые падали со стула и ломали ноги. Тут уж кому как повезет.

Я не сразу понял, что карниз закончился, и еще какое-то время пытался подниматься по горизонтальной поверхности. Наше восхождение длилось часа полтора, так что успел втянуться. Когда до меня дошло, что смотреть под ноги больше не надо, я поднял голову и остановился, да так внезапно, что Симорли врезался в меня. Не слушая его извинений, я разглядывал то, что издали напоминало яблоко, и пытался понять, что же такое я вижу.

«Забор» служил подставкой для огромной сферы. Мне бы пришлось лечь, чтобы увидеть ее вершину. Перламутровая поверхность, похожая на внутренность раковины, была такой же пористой, как и подставка, только с отверстиями меньшего размера. С ними экспериментировать я не стал. Что-то удержало меня от фамильярного обращения с этим... с этой... даже не знаю, как назвать такое сооружение. В полу, по которому мы должны были идти, тоже имелись отверстия, но совсем небольшие: палец туда бы прошел, вот только совать свой мне не хотелось, а других желающих почему-то не нашлось. Чем ближе мы подходили к Сфере – другого названия все равно не придумаешь, – тем грандиознее она выглядела. Потом я вдруг понял, что она не цельная, а состоит из частей, как апельсин из долек. Эти дольки не соединялись плотно друг с другом, а оставляли высокие и узкие щели для посетителей. Заметить их можно было только под определенным углом и с близкого расстояния. Мы с Симорли медленно направились дальше, а Мерантоса с сыном оставили стеречь найденный вход. Игратос совсем не годился для продолжительных прогулок.

Второй вход, третий... Каждая «долька» была слегка повернута, и один край выступал над предыдущим. Идти дальше мне не хотелось. Вряд ли мы увидим что-то интересное, только сделаем большой круг и вернемся к нашим Медведям с другой стороны. Но сколько им пришлось бы ждать нас?

– Ну что скажешь? – обернулся я к Симорли.

Тот показал мне три согнутых пальца.

– И еще двадцать один, – добавил он, стукнув себя кулаком по груди.

Пока я пытался понять, что бы это значило, вмешался Хранитель:

«И чему ты удивляешься? Ничего необычного он не показывает. Всего лишь триста двадцать один удар сердца. Так здесь привыкли измерять время и расстояние».

«Здорово! – Мне действительно понравился этот способ: очень экономичный и, главное, всегда все под рукой. – Только я привык пользоваться часами».

«У них часов нет и никогда не было. – Хранитель сказал это так, будто он сам надоумил весь этот мир обходиться без часов. – Да и ты последние два года их не носил».

«А как я мог их носить, если все они ломались на второй день?!»

«Но это же не мешало тебе жить...»

«Да уж, пришлось научиться обходиться без часов».

«Не понимаю, Крис, чего ты ворчишь? В тебе заработали внутренние часы, а такими может похвастаться один из десяти тысяч».

«А сколько человек может похвастаться раздвоением личности, знаешь?»

«У тебя нет раздвоения личности! – Хранитель начал злиться. – Сколько раз тебе нужно повторять...»

«Как меня это огорчает, – отшучиваюсь в ответ. – А я так надеялся, что меня можно вылечить».

«В твоем мире? И не надейся!»

«А в твоем?»

«В моем? – Кажется, Хранитель очень удивился. – А от чего ты собрался лечиться в моем мире? От меня? Так я не болезнь, я – гость».

«Угу. Гость. А тебе разве не говорили, что гостей обычно приглашают и в гостях не задерживаются слишком долго?»

«Ну что ж, зашел я без приглашения, но я обязательно уйду. Когда-нибудь».

«Как меня радует это обещание! Уйду когда-нибудь... Но только не сегодня?» – уточняю у незваного гостя.

«Не сегодня, – подтверждает он. – И не в этом месте».

«Тогда о чем я с тобой разговариваю? Меня вон рыжий заждался!»

– Пошли обратно, – предложил я Симорли, пока Хранитель не сказал что-нибудь в ответ.

Обычно «гость» замолкал, когда я начинал говорить с другими. Так мы договорились еще в моем мире и пока не отменяли этот договор.

Симорли молча кивнул и пошел за мной.

– А теперь смотри внимательно, – предложил я ему, когда до второго входа оставалось несколько шагов.

– Нет! – Изумленный выдох и широко распахнутые глаза. Удивительный парень: все эмоции можно прочесть по лицу. – Его больше нет! Вход закрылся! Как дверь убежища! Нам ведь не надо было входить сюда?

Беспокойство Симорли выглядело забавным. Рыжий так надеялся услышать «нет», что было больно его разочаровывать.

– Надо, – сказал я, как можно мягче. – И мы войдем сюда все вместе. А вход только кажется закрытым. Вернись и посмотри с другой стороны.

Мне пришлось ждать, пока Симорли проверял мои слова. Он с разных сторон подходил к щели и всякий раз удивлялся эффекту невидимости. Я смог оторвать его от общения с «чудом», только когда напомнил, что нас ждут. Точно так же Симорли проверил вход, который охранял Мерантос. Тот уже и сам обнаружил этот эффект, но не стал так бурно удивляться. Все-таки у мужика больше опыта, да и в горах увидишь не такие еще чудеса. По крайней мере, в горах моего мира.

– Неплохая маскировка, – только и сказал он на восторги Симорли.

Спокойствие Мерантоса оказалось заразительным. Симорли молча сел напротив входа и... застыл. Только поблескивающие глаза выдавали его волнение.

Мы с Мерантосом отошли в сторону и немного поговорили. Вернее, говорить в основном пришлось мне, а он только слушал и иногда кивал. Я пересказал ему, что услышал от Хранителя, и прибавил уже от себя то, что знал о лечении и психологии. Немногое, конечно, я ведь не спец, но, кажется, мне удалось втолковать Мерантосу, что его сын сам должен захотеть лечиться, что без желания Игратоса мы только потратим время и силы, но так и не получим должного результата. Я говорил и говорил, а когда умолк, чтобы вздохнуть, вдруг услышал:

– Я понял.

И это все, что сказал Мерантос после моего пятиминутного монолога.

Потом мужик вернулся к лежащему сыну, опустился перед ним на четвереньки и долго, очень долго... молчал, глядя ему в глаза.

Симорли только раз посмотрел в их сторону и больше не поворачивался. Медведи будто перестали для него существовать, а вход словно бы мог исчезнуть, если за ним не следить в оба глаза. Я подошел и сел рядом, скрестив ноги. Так мы и медитировали на пару, пока рука Мерантоса не коснулась моего плеча. Только этот мужик мог проделать такое, не нагибаясь.

– Мы готовы, – сообщил он настолько низким голосом, что у меня зубы завибрировали.

Когда мы прошли между «дольками», нас обнял мягкий полумрак, наполненный едва слышными звуками. Семь шагов вправо, еще столько же прямо – и мы внутри Сферы. Невольный вздох восхищения вырвался у всех: посреди свободного пространства располагалась еще одна подставка, только поменьше первой, а на ней широко раскинул лепестки прекрасный каменный цветок.

Или не каменный. Когда-то, еще в моем мире, я видел похожий материал: полупрозрачное, похожее на перламутр стекло; его гладкая и шелковистая поверхность казалась теплой, пронизанной солнечным светом. Кто знает, из чего местные мастера создали этот цветок, но смотрелся он, надо признать, здорово. Я попытался расспросить Хранителя, но у него случился очередной приступ глухоты. Очень вовремя и, главное, удобно: слышу только то, что хочу, и отвечаю только тогда, когда знаю ответ.

Хранитель так и не поддался на провокацию, но я не слишком-то надеялся, что он поделится тайнами своей расы. А потом мои попутчики обрели дар речи, и мне стало не до молчания Хранителя.

– Ильдивас, – прошептал Мерантос, и его шепот вплелся в симфонию полузвуков-полушорохов.

– Дарсал, – одновременно с ним выдохнул Симорли, и я заметил его сияющие глаза. – Цветок жизни.

– Лотос, – присоединил я свой голос к торжественной мелодии, что незаметно становилась все громче.

Мы удивленно посмотрели друг на друга, а потом опять обернулись к цветку. Он стал еще прекраснее за те несколько мгновений, что мы его не видели. Воздух начал дрожать и светиться вокруг него, словно золотые пылинки заиграли в солнечных лучах. А мы могли только стоять и молча смотреть на эту красоту.

Не помню, сколько все это продолжалось – что-то случилось с моими внутренними часами – и сколько бы мы еще так стояли, но Хранитель напомнил: «Пора», и я очнулся. Осторожно тронул Мерантоса, а когда тот заметил меня, быстро зашептал (громко говорить здесь не хотелось):

– Игратос должен идти туда. Сам. А мы останемся здесь. Ждать. – Слова выговаривались с трудом, будто я отходил от наркоза и едва мог шевелить языком.

– Что он должен там сделать? – спросил Мерантос после долгого молчания.

Я уже испугался, что он тоже перестал соображать.

– Подняться и войти внутрь. Там... – попытался вспомнить, что же показал мне Хранитель после короткого «пора». – Там есть особое место... он поймет, когда увидит. Ему надо будет там лечь и очень захотеть стать здоровым.

– Я передам ему, – пообещал Мерантос и... замолчал, надолго. Опять!

Состариться от ожидания я не успел, Игратос все-таки пошел к Цветку, а мы стояли и смотрели ему вслед.

Потом я удивлялся: почему это никто из нас не додумался, что ожидать можно сидя или лежа. Так нет же, мы простояли все время, пока Игратос хромал к Цветку, пока поднимался по карнизу, что спиралью охватывал подставку, пока забирался в сам Цветок, найдя какой-то вход между лепестками, и все то время, пока был внутри... И, что самое удивительное, ни один из нас не сказал, что у него болят ноги, мы словно бы забыли, что они у нас вообще есть.

– Он возвращается, – сообщил Мерантос, и только тогда я заметил Игратоса, выходящего из Цветка.

Игратос спускался по серпантину карниза еще медленнее, чем поднимался, и... он по-прежнему хромал. Я очень надеялся, что мне показалось, но, когда он начал пересекать площадь, последние сомнения исчезли: парень хромал, и сильно хромал. Значит, все наши старания напрасны? Если кто-то решил утонуть, можно беречь его от реки, а он утонет в стакане. Глупо? Не смешно? А как еще назвать поведение этого страдальца, которого притащили, можно сказать, к источнику исцеления, а он...

– Игратос изменился, – прошептал Мерантос, и все мое возмущение куда-то подевалось.

«Это правда?» – спросил я у Хранителя, и он – о чудо! – услышал.

«Правда. Что-то в нем изменилось...» – ответил задумчиво.

Я чувствовал любопытство Хранителя и легкую досаду, будто перед ним была довольно простая головоломка, а он никак не мог ее решить.

«И что же?»

«Не вижу. Ресурсов твоего организма не хватает для глубокого сканирования. – В ответе явно проскальзывало раздражение. – Я даже мыслей его прочитать не могу».

«Что, совсем не можешь?» – не поверил я.

«Ну почти...»

Старый хитрец.

Знаю я таких: считают себя нищими, если у них доллара до миллиона не хватает.

«И что там за этим “почти”?» – получить ответ мне было крайне необходимо.

Мало ли, что там сделали с парнем, вдруг он стал каким-нибудь чудовищем. Я еще не привык общаться с оборотнями, а тут, пожалуйста: оборотень-маньяк, да еще неизвестно с каким уклоном.

«Все не так страшно, как ты себе напридумывал, – успокоил Хранитель. Он конечно же в курсе всех моих мыслей. – Просто Игратос перестал себя ненавидеть».

«И все?!» – Признаться, такое объяснение меня не очень устраивало.

«А этого не мало. – И Хранитель решил обрадовать меня напоследок: – И он теперь умирает не от яда тхархи».

«А от чего же он умирает?!»

«От старости. Как и все вы», – засмеялся мой веселый сосед.

Нет, общение с ним пагубно влияет на мои мозги! Поговорить, что ли, с кем-нибудь другим? Хотя бы с Мерантосом...

И я быстро открыл рот, пока меня не отвлекли от дельной мысли:

– Мерантос, я не успел тебя спросить, – начал я, не слишком задумываясь, о чем буду говорить. – Как ты убедил Игратоса пойти лечиться? Просто приказал?

Мужик посмотрел на меня так, что мне стало неуютно под его долгим, внимательным взглядом. Может быть, это была и не такая уж хорошая идея, разговаривать с ним в этом месте и в это время. Но мысль немного запоздала – поздно ловить выпущенную пулю.

– Нет, не приказал. Я только сказал ему, почему его жизнь теперь важнее моей.

Я ничего не понял из этого ответа. Наверное, мое непонимание было очень заметным, если Мерантос шевельнул глыбой плеча и добавил еще несколько слов:

– Он узнал, что его жизнь уже не только его. И теперь Игратос постарается выжить.

– Выжить, и?.. – Я все еще ничего не понимал.

– Только выжить. Больше ничего. Это все, что я могу сказать. – Мерантос отвернулся, устало опустил плечи.

А ведь мужик здорово вымотался, дошло вдруг до меня. И он совсем не такой железный, каким хочет казаться. А я еще жалуюсь на груз ответственности, когда рядом человек или т'анг (делаю поправку специально для Хранителя), который реально и физически трудится. Ведь в этом хромоногом мальчике килограммов двести, не меньше – поднимал, помню. И кому из нас легче?

«Не хочешь поменяться?» – предложил Хранитель.

«Нет. У меня неподходящая для тяжелоатлета комплекция».

«Ты прав, Крис. Тогда не ной и молча неси свой груз. Тебя этому учили, и у тебя неплохо получается. Конечно, можешь пожалеть себя немного, если очень хочется, но только в свободное время, когда никто не увидит. Не надо позорить нас».

Вот так мы и общались с Хранителем, пока Игратос хромал в нашу сторону.

Цветок засыпал. Сияние медленно гасло, торжественная мелодия становилась все тише. Ухо уже не улавливало ее, остался только звук, похожий на дыхание спящего.

Осторожно, чтобы не потревожить покой этого места, мы вышли наружу и в полном молчании спустились по серпантину тропинки.

Странно, но ни разу за время спуска у меня не возникло мысли, что кто-то из нас может поскользнуться, упасть и увлечь за собой других. Мыслей не было вообще. Голова казалась звеняще пустой, как после очень тяжелой работы. Едва мы отошли от «заборчика», как ноги отказались мне служить. Кажется, я уснул раньше, чем успел лечь. Такого со мной давно уже не было. А может быть, никогда. Что-то я не помню, чтобы когда-нибудь так уставал.

Мне приснился сон. И в этом сне я был оборотнем. Охотился на улицах какого-то города. Удачно охотился: моей добычей стали двое. Кажется, обычные люди. Первый боялся меня и убегал. Второй тоже боялся. Я чувствовал это не только носом. Трудно объяснить, но я-оборотень понимал если не мысли, то уж точно настроение. Знал, что второй боится, но бежать не станет. Он охотник и попытается убить меня. Но ему не повезло: он меня ранил, легко, по касательной, а я его схарчил. Потом вернулся домой, лег спать. Как это странно – спать во сне. И не в каком-то логове, а в обычной квартире многоэтажного дома. Даже этаж запомнил – второй – и раскрытое окно. В него я всегда возвращался после ночных прогулок.

Во сне я лег спать, и мне приснилось, что я просыпаюсь. Но просыпаюсь человеком, который не знает, что он оборотень. Днем человек, а ночью зверь – такое вот разделение. Единственное неудобство: трудно просыпаться по утрам. И вдруг я-человек превратился в зверя! Днем превратился! Точнее, утром. И очень испугался. Вот-вот зайдет мама, а я в таком виде. Не знаю, чего я боялся больше: того, что я – зверь, или того, что мама увидит меня зверем. А потом дверь открылась, и я прыгнул. Прыгнул и проснулся.

На этот раз проснулся по-настоящему. Даже за щеку себя укусил изнутри. Чтобы убедиться. Глупая, конечно, проверка, но надежная. Вряд ли такое может присниться. А сон любопытный. Обычно я редко вижу сны, особенно такие подробные. Вот посмотрел на ночь фильм про оборотней, и приснилось, что сам такой же. Только люди в фильме превращались не в волков, а в медведей и в пантер. Но это уже на совести режиссера. Чем-то не угодили ему волки. А мне вот все равно: что волк, что большая кошка – зверь, он и есть зверь. Опасная, конечно, тварь, но человек куда опаснее.

И все-таки с моим сном было что-то не так. Сказать такое вслух язык не повернется, но, кажется, этот сон уже кто-то смотрел до меня. Понимаю, что глупость, что быть такого не может, но чувство такое... как с новой книгой. И корешок у нее крепкий, и страницы пахнут краской, а вот открывается она на самых интересных сценах, и всё тут. Но с книгой понятно: есть такие умельцы, что прочитают, а книга как новая. Был у меня такой знакомый, продавал эти самые книги. Даже брался за них в перчатках. А вот сон... тут логического объяснения нет, только чувство.

«Да зачем тебе нужно это объяснение?! Тоже мне, Крис Тангер – великий толкователь снов! Проснулся? Вставай! Тебя ждут!»

«Кто?»

«Оборотни тебя ждут, кто же еще?»

Хранитель, как всегда, шутит. Любит он пошутить по утрам. Вот уж кто просыпается с хорошим настроением, даже завидно! Открыл глаза. Заметил камни под рукой. Потрогал их пальцем. Холодные и твердые. Чуть дальше увидел ноги. Очень большие. Посмотрел на их хозяина – Мерантос. Оборотень. Вот и не верь после этого в сны.


Окончательно проснулся я от голоса Игратоса. Мои внутренние часы все еще не работали. В обычных я бы сменил батарейку или просто потряс их, прежде чем выбросить. А что делают при поломке внутренних часов? Спрашивать Хранителя не хотелось. Я догадывался, какой совет он может дать. Все-таки мы с ним немного похожи, а стучать головой в ближайшую стену мне совсем не хотелось. Да и где гарантия, что это поможет? Ничего, обойдусь как-нибудь без часов, жил же без них раньше.

Я был так озабочен своей маленькой проблемой, что пропустил почти все, о чем там говорил Игратос. Только широко распахнутые глаза Симорли заставили меня прислушаться.

– ...не помню. Потом камень проглотил мою ногу выше колена. Вместе с ногой он проглотил и мою боль. Потом боль вернулась, но ее стало меньше. И я смог вытащить ногу. Камень отпустил меня, и я ушел.

Голос у Игратоса усталый, монотонный, а бас не уступает папочкиному.

– И это все? – спросил Симорли.

– Все.

Слишком быстрый и категоричный ответ. Я не поверил ему, по глазам Симорли понял, что он тоже не верит. «Но если человек врет, значит, это ему для чего-то нужно». Не помню, какой умник сказал такое, но Игратос явно что-то скрывал. Каждый человек имеет право на свои маленькие тайны. И я не имею ничего против, пока эти «маленькие тайны» не начинают угрожать моей жизни.

«Из-за этого ты и ложишься спать спиной к стенке», – с насмешкой сказал Хранитель.

«Привычка», – машинально отозвался я и только тогда заметил, что действительно лежу, прижавшись спиной к «заборчику».

Не помню, когда возвращался к нему, и как укладывался – тоже не помню. Вот что значит сила привычки! Срабатывает даже тогда, когда других сил уже не осталось.

«Эти предосторожности здесь совсем не нужны. В этом месте вам ничего не угрожает».

Конечно, сообщение Хранителя немного запоздало, но и за это спасибо. Все-таки приятно, когда о тебе заботятся, хоть я никогда не надеюсь на других.

«Привычка, – машинально повторил я. – Когда перестану заботиться о своей безопасности...»

«Можешь не продолжать, – прервал меня Хранитель. – Я уже тысячу раз слышал, как заканчивается твоя присказка: “...то проснусь мертвым”. Надо же такое придумать... к твоему сведению, мертвые не спят».

«А откуда у тебя эти сведения? Мертвые сообщили или из собственного опыта?» – зло пошутил я.

Ненавижу, когда меня будят и не кормят завтраком. Хотя мой желудок не отказался бы от обеда и ужина в придачу. Но, похоже, эту проблему тоже придется решать мне. Не думаю, что кто-то другой сможет здесь найти что-нибудь съедобное, если не считать едой одного из нас.

«Иногда ты бываешь удивительно догадливым».

«И к чему эти комплименты?» – насторожился я.

«А почему ты решил, что это похвала?» – спросил Хранитель, в точности копируя мой тон, и я ничего не придумал в ответ.

Признаться, общение с таким собеседником здорово утомляет, особенно на пустой желудок. Единственное, что пришло в голову, – вода притупляет голод, и желательно быстрее добраться до нее.

Когда я поделился своей идеей с остальными, они без возражений выстроились в привычный походный порядок: Симорли, Игратос, а Мерантос прикрывает тылы.

Я скоро озверею от таких исполнительных парней!


37


Игратос. Воин из клана Медведей

Что я могу рассказать об этом месте? Почти ничего. Говорить, как песнопевец, я не умею.

Храм Жизни и Радости – одно из названий этого места. Многое я там увидел – не глазами, во сне, но понял мало, а рассказать могу еще меньше.

Это были странные сны. Чужаки – не т'анги – что-то делали, что-то строили. Очень большое, непонятное. Прокладывали дороги в разных местах, теперь эти дороги называют проклятыми; строили мост через реку и еще один мост в горах, над широким и глубоким провалом. Таких гор нет в наших местах, нет и такого разлома, с темно-красными и сверкающе-желтыми полосами камней. Еще был праздник – много огней, цветов, смеха и незнакомых мне танцев; огни на деревьях (таких деревьев я тоже не знаю) собирались в какие-то узоры, огни в руках и на одежде танцоров, высоко над головой тоже огни, но не звезды! На огни над головой смотрят, машут им руками... Еще одна стая чужаков. Они стоят на краю обрыва, а далеко внизу блестит вода... много воды... больше, чем в озере. Один чужак прыгает с обрыва (в воду?) и летит, раскинув руки. А те, что остались наверху, разговаривают, смеются, бьют ладонь об ладонь. (Зачем?) Чужак-летун вытянул руки впереди себя и падает в воду вниз головой. Но скоро его голова появляется из воды. А его лицо... Это какая-то неправильная вода! Она не выжгла ему глаза, не испортила шкуру на лице. Чужак улыбается. (Ему нравится в воде?) Он машет рукой тем, наверху, приближается к берегу, выходит... живой. Живой! Вода не убила его! Тело чужака блестит от воды и солнца. Он не похож на мужей нашего клана. У него короткие руки и безволосая кожа. (Тот чужак, что увел нас от хостов, немного похож на него, но у нашего хоть есть волосы на теле.) Еще один с обрыва прыгает в воду. Все повторяется – полет, улыбка, взмах руки, мокрое тело. Этот чужак – самка. Она похожа и непохожа на т'ангай нашего клана. Потом эти двое стали играть на берегу, как играют самец и самка, когда нравятся друг другу. Я и сам так играл, только не так долго, и моя самка не прыгала в воду.

Я видел еще сны, яркие, живые. Были в них другие места, другие чужаки, другие самцы и самки, что веселились и радовались жизни... Я смотрел на них и очень старался (очень!) не думать о смерти. Наставник сказал, что я должен жить, и сказал почему. У меня больше нет права на смерть. Моя жизнь теперь уже не моя. Я старался не думать о том, что опозорил себя и наставника, о позоре, который не смогу искупить; старался не думать о том, что наставник молча принял из-за меня и не стал мстить за неуважение. Тогда я еще не знал, что он делает это ради меня. Я думал, что наставник стал слабым и глупым, что он не достоин называться воином и больше не может требовать от меня подчинения. Я ошибся тогда. Очень сильно ошибся. И так трудно снова захотеть жить, когда внутри уже почти умер. Но я старался. Очень старался. И у меня получилось.

Камень подо мной вдруг стал теплым и прозрачным, а моя нога попала внутрь него, как рыбешка кири, что может вмерзнуть в лед и спать, пока лед снова не станет водой. Я смотрел на свою ногу так, будто ничего интереснее не видел. Нога провалилась в камень намного выше раны, что я получил где-то в пустыне. После ямы я потерял счет дням и ночам, все перепуталось, только боль оставалась со мной постоянно. И вдруг боль исчезла, впервые за много дней и ночей. Я мог спокойно лежать и думать. Никого не было рядом, никто не мешал, не отвлекал, все остались где-то далеко. Не помню, о чем были эти мысли, я все забыл, когда возвращался к тем, кто меня ждал. Наставник и отец, еще был воин из клана Котов, идущий со мной по одной тропе, еще был чужак, что вел нас этой тропой, остальные... их не было, они не ждали меня. Не знаю, куда они делись и когда.

Потом мы долго отдыхали. Я спал и не видел снов. Или забыл их. А когда я проснулся, ко мне вернулись силы и... боль. Не такая боль, как раньше, тень той прежней боли. Еще проснулся голод. Нет – ГОЛОД. Таким голодным я не был уже очень давно.

Едва я пошевелился, и воин-Кот открыл такие же голодные глаза. Но я не заметил в них злости и отвращения, какими обмениваются при встрече самцы разных кланов. Кот смотрел на меня спокойно и почти дружески, а еще... Наверное, я ошибся – ему не за что меня уважать. Когда он заговорил со мной, я стал отвечать. Отвечал, как мог. Вот только мог я совсем немного. Трудно рассказать о том, чего не понимаешь. Какой храм внутри? Красивый, но говорить о красоте храма должен песнопевец, а не я. С таким делом мне не справиться. Рассказать о своих снах? Почему-то мне кажется, что храм показал бы Коту что-нибудь другое или совсем ничего. Когда вожак приказал идти к воде, я охотно подчинился и прекратил разговор.

Вожак.

Я впервые так назвал чужака. Только теперь я поверил наставнику: мягкотелый больше всех нас достоин быть вожаком.

Когда слишком близко подходишь к миру мертвых, то начинаешь по-другому видеть мир живых.

Не ведаю, какие еще испытания пошлет мне Прародитель, но я знаю (или это храм шепнул мне), что наша жизнь похожа на бег по бесконечной дороге, что мы живы, пока движемся по ней. Вожак знает эту истину и когда-то давно пытался рассказать мне, только я не понял его, не захотел слушать. Я и теперь мало еще понимаю, но сходить с дороги больше не хочу, и пусть она ведет меня, куда ведет. Тот, кто остается на обочине, теряет право на жизнь. Один раз я уже свернул с дороги. И тогда прежний Игратос умер, а в храме Жизни родился новый.


38


Мерантос. Воин из клана Медведей

Игратос изменился.

Я сказал это вожаку тогда, в том странном месте, и говорю это себе теперь, пока Игратос разговаривает с воином-Котом. Я слушаю молодого и едва его узнаю. Я ждал, что он изменится, когда узнает о решении старейшин, но не думал, что изменится так сильно. Исчез нетерпеливый, упрямый и самоуверенный воин, а вместо него появился кто-то другой. И тот, кто появился, казался много старше моего Игратоса, спокойнее и молчаливее.

Игратос мало говорил в этом походе и с этими попутчиками, но я помню его по другим походам и с другой стаей. Там, где нельзя было говорить словами, он обходился пальцами или мыслями, а его Дверь Тишины не закрывалась даже во сне. В самом начале этот поход тоже был похож на те: я не знал покоя ни днем, ни ночью от беззвучной болтовни молодого. Походка Охотника, запах Зовущей, рост воина-Кота, речь вожака, жара и песок – все казалось ему подходящим для насмешки или осуждения. Потом между нами выросла стена из непонимания, злых слов, обиды и долгого молчания.

Обида и непонимание ушли, одни слова сменились другими, а молчание так и осталось. Это не было молчанием ледяной, промерзшей вершины, где нет ничего живого. И гнетущей тишиной, что появляется перед камнепадом, это тоже не было. Больше всего молчание Игратоса стало похоже на спокойное горное озеро, где глубоко в темной воде прячется что-то живое. Но что это – неведомо. Может быть, маленькая, не больше пальца кири, не умирающая во льду, или олистор, способный проглотить неосторожного охотника и тех, кто попытается его спасти.

Игратос изменился. Он так не похож на себя прежнего, как спелый арис не похож на зеленый. Зеленый арис едят совсем мелкие детеныши, когда его собирают едят воины и охотники, когда нет другой еды и питья. У зеленого ариса сочная мякоть с кисло-сладким вкусом и плотная кожица. Он легкий и небольшой – намного меньше моего кулака, долго хранится, и его берут с собой туда, где мало воды. Почему-то раньше, когда я собирал его на склонах, арис казался мне очень большим и вкусным.

И только в теплый сезон арис не опасен.

После первых холодов он становится совсем маленьким, как кири, и таким же желто-коричневым. Плотная жесткая мякоть уже не спасает от жажды, зимой этого и не надо, но воин, что держит во рту арис, не чувствует голода день, два, иногда больше. Спелый арис берут в дальний поход, он всегда выручит, если охота будет совсем плохой. Но после холодов арис становится опасным. Когда его мякоть отходит от косточки, та начинает трескаться. Косточку надо сразу же выплюнуть и только потом жевать мякоть. Из треснувшей косточки растет ариссар. А растет он очень быстро! Я видел, как умирали глупцы, уснувшие с арисом во рту. Не самая легкая смерть и не самая достойная. Но косточка ариса может развязать язык упрямому пленнику. Или росток ариссара. Утром он тоньше и ниже пальца, а на закате уже выше воина и толще его руки. Я больше нигде не видел такой травы. Думаю, она растет только в наших горах.

Ну вот, я опять думаю о горах! В последние дни я часто вспоминаю родные места. Они уже сниться мне начали. Вот и в этот раз, когда мы ушли из храма, мне снилось, что я ем арисы, сочные, недоспелые арисы, ем и не могу наесться.

Когда Игратос зашевелился, я тут же проснулся. Ни одного ариса возле меня не было, и пить хотелось еще сильнее, чем перед сном. Я лежал, думал о воде и слушал, как молодой разговаривает с воином-Котом. Но они тут же забыли о разговоре ради похода к воде. Я тоже присоединился к ним. Если вожак зовет в поход... да и съеденные во сне арисы не прогнали мою жажду.

Вожак шел уверенно, словно видел реку за стенами города. Или чуял воду. Я не чуял ее, но не все т'анги умеют это.

Мы шли мимо стен из цветного камня, мимо арок, мимо маленьких пустых площадей, мимо чего-то непонятного из камня. Так мы дошли до площади, где посреди квадратной ямы стоял ярко-красный столб. Яма была большой, почти на половину площади. Нам пришлось идти под стенами. Я не мастер камня, но даже я понял, что эти стены строили из какого-то редкого камня, такого в наших горах нет.

– Раньше это был фонтан Солнечной Воды. И все, кто хотел, могли пить или купаться здесь. Или просто смотреть на блики огня в воде. Огонь на воде – это очень красиво... было. – Вожак замолчал так же внезапно, как и заговорил.

А мне почему-то подумалось, что он видел этот фонтан, полный воды и огненных бликов, видел сам, своими глазами видел, а не пересказывал с чужих слов. Еще мне показалось, что вожаку больно из-за того, каким сделался тайный город.

Удивительно, что я стал думать о таком. Для меня все здесь было чужим, непонятным и... опасным, хотя город давно уже пустой. А может, из-за пустоты и тишины мне и не нравилось здесь. Все-таки мы последние живые в забытом и заброшенном городе. Его стены помнят многих и многое. Только Прародитель знает, кто бродил здесь до нас. Появись тут какая-нибудь тварь из пустыни, я бы обрадовался и ей. Четырех воинов мало, чтобы вернуть жизнь в такой большой город.

Но я поторопился, желая встречи с кем-нибудь живым. Радости не было совсем, когда я понял, что за нами следят. Кто-то прятался в сплетении арок и столбов, что непонятно как удерживались на краю большой круглой ямы. Кто-то следил за нами из засады, и от чужого взгляда мне хотелось рычать и сражаться. Я почти задохнулся и только тогда вспомнил, что не могу измениться в ошейнике. Игратос и воин-Кот тоже держались за свои ошейники, задыхаясь и дрожа всем телом. Только вожак спокойно шел вперед, будто не чуял опасности, а то, что мы отстали, не встревожило его.

– Привет, – сказал он, стоя возле ямы. – Ты здесь одна? Хочешь пойти с нами?

Я не сразу увидел, с кем он говорит. Слезы мешали смотреть. Вместе с болью и кашлем они пришли после неудавшегося изменения. Когда я снова смог видеть, рядом с вожаком уже стояла Ипша.

ИПША.

Вот уж без кого я не скучал. Прародитель подготовил нам еще одно испытание: Ипша стала Зовущей.

Плохо, когда в маленькой стае есть Зовущая. Воины быстро забывают про поход и порядок и становятся самцами, ожидающими Зова. Но когда в стае появляется еще одна Зовущая, то кто-то уходит в мир мертвых. Прародитель хранил меня от таких походов. До этого, последнего, но теперь... Даже думать не хочу, что будет, когда Ипша-Зовущая встретит Зовущую из клана Кугаров. Если нам повезет, мы с Игратосом будем далеко и не увидим этой встречи.

А вот вожак радовался Ипше. Еще с первой встречи она почему-то нравилась ему. И он разговаривал с Ипшей так, будто она была из его клана, будто они давно не виделись и вдруг встретились далеко от родных мест.

Ипша пошла с нами.

Нет! Не с нами! Ипша пошла рядом с вожаком, и воину-Коту очень не понравилась такая соседка. Он немного отстал, чтобы быть от нее подальше.

Раньше Игратос решил бы, что молодой Кот испугался, и не стал бы молчать об этом. Он сказал бы мне, Коту и всем в нашей стае. Но теперь молодой промолчал даже мыслями, будто не заметил, что Кот сильно отстал от вожака.

В последние дни Игратос много молчал: то закрывал свою боль от меня, хоть на меня и падала ее тень, то прятал обиду, то... После храма Жизни он по-прежнему много молчит. Тогда я еще не знал, что это стало его привычкой, что через несколько сезонов его так и назовут – Игратос Молчаливый. А еще он продолжает хромать; не так сильно, как раньше, но все же хромает. Внутренний огонь уже не сжигает его тело, и нога перестала казаться распухшей и неповоротливой. Пока он не отстает от остальных и после отдыха еще ни разу не подтягивал ногу рукой.

Но идти к реке долго...


39


Игратос. Воин из клана Медведей

Ипша!

Страх, потом желание стать четырехлапым и бежать обрушились на меня. Желание было таким сильным, что я чуть не задохнулся в ошейнике. И только потом, когда я ослеп от слез и ослабел от неудавшегося изменения, я вспомнил, что так и не увидел Ипшу. Это не я испугался и захотел измениться, это был кто-то другой. Ничего удивительного, если бы это было желание Мерантоса – между учеником и наставником всегда есть связь, как и между сыновьями одного отца, но измениться хотел коротышка из клана Котов! Я услышал желание т'анга из чужого клана, а наставник учил, что такого не бывает, что для связи нужна общая кровь. «Кровь откликается на зов родной крови» – так и чарутти говорят, а они никогда не ошибаются. Или?.. Странно, что я вдруг засомневался в их непогрешимости. Если бы наставник узнал, о чем я думаю, он устроил бы мне трепку. Удивительно, что он все еще не устроил ее – не знает или откладывает наказание? А я почему-то совсем не страшусь этого наказания и неправильных мыслей о чарутти тоже не страшусь, хотя раньше обмочился бы от ужаса, если бы мудрый только косо глянул на меня.

В этом походе много странного и удивительного. Некоторые за всю жизнь столько не испытают, и подземного города не увидят, и с таким вожаком не разделят тропу. А я вот почувствовал страх коротышки, ну и что? Одной странностью больше, только и всего. Еще я узнал, что он злится на себя за этот страх, но не может подойти к вожаку, пока Ипша рядом. Ну и пусть боится, если ему страшно, или смеется, если смешно, а мне вот все едино.

Почему-то вспомнилось большое темное озеро, к которому меня приводил наставник. Давно это было, я тогда еще не носил воинский пояс. В озере плавало солнце, сначала одно, потом два, а вода все равно была холодной. И цветами вода не пахла, хоть в нее и смотрели ветки цветущей лойты.

Это был один из первых уроков моего наставника.

– Запомни, – сказал он мне тогда. – Многое можно увидеть в воде, но вода всегда останется водой.

Но я не понял его.

– А как же лед?

– Лед может блестеть, как солнце, но только солнце согреет тебя, а лед останется льдом.

Я так и не понял тогда наставника.

А теперь...

...похоже, что я сам стал озером, в котором все отражается. И злость воина-Кота, и тревога наставника, жажда и голод вожака, желание Ипши... А сам я почти ничего не чувствую: ни страха, ни тревоги, ни удивления, – даже боль, моя боль, похожа на отражение чужой боли. Вода все отражает, но остается водой. Теперь я понимаю, что хотел сказать наставник, теперь, когда что-то во мне изменилось. Но почему-то понимание не радует меня. Мне все едино. Вода остается холодной, когда в ней купается солнце.

Никогда прежде я не думал о таком. Даже не знал, что бывают такие мысли. Или ученики чарутти и должны быть такими... странными?

Вожак устроит привал, и я отвлекся от необычных мыслей. Мои глаза наблюдали – наблюдали? А почему не следили? – а голова запоминала.

– Километров двадцать прошли, не меньше, – сказал вожак, радуясь чему-то, и тут же обернулся ко мне: – Как ты? Нога болит?

– Болит, – услышал я свой голос – Меньше болит.

– Молодец. Ты сегодня хорошо шел.

– Знаю.

Похвала вожака не радовала и не злила меня. А вот наставник удивился моему ответу.

Вожак негромко хмыкнул, сказал «отдыхай» и отошел.

Я не стал нарушать его приказ: сел у ближайшей стены, вытянул ноги и... стал отдыхать. Оказалось, наблюдать еще интереснее, чем учиться убивать.

Вот вожак: он ходит от одной стены к другой, трогает их руками, и вид у него такой, будто он вернулся в родные места, а они так изменились, что он едва узнает их. А иногда вожак вздрагивает, качает головой и смотрит вокруг, словно бы удивляется, как он сюда попал и что здесь делает.

Таким мыслям не место в голове вожака, да и в моей им нечего делать, а вот... бродят.

Воин-Кот тоже бродит как потерянный. Ипша заняла его место возле вожака, вот и приходится держаться в стороне, а подойти ближе... опасно.

Наставник сел спиной к стене и закрыл глаза. Со стороны кажется, что он спит и ни о чем не думает, а на самом деле в нем соединились тревога и уверенность Странная смесь, как огонь и лед. Я немного посмотрел и понял, что тревожился наставник из-за меня, а уверен он в себе.

Ипша...

С Четырехлапой мне труднее, чем со всеми остальными. Говорят, что чарутти умеют слышать то, о чем думают другие. Я не могу слышать Ипшу, как слышал Мерантоса, когда он говорил со мной не открывая рта. То, о чем думают другие, словно спрятано от меня за стеной. Я вижу цвет этой стены, форму ее камней, могу понять, согрета она солнцем или застыла от ледяного ветра. Такое у меня получается с вожаком и воином-Котом, а вот с Ипшей... с ней все по-другому: темнота и стена в темноте, даже не стена – преграда из... из чего-то... не камня, как у всех остальных.

Раньше я не замечал, что могу такое. Или это могут только те, чья нога попала в пасть к пустынной твари? Тогда мне еще повезло: тварь могла отгрызть всю ногу, до самой шеи. Отдать кусочек мяса за такое умение... да я сам больше съедаю за один раз!

А вот о еде лучше не думать – отвлекает.

Есть мысли, что похожи на ветер, который тревожит гладь озера и мешает воде отражать.

Почему-то я опять думаю об озере, хотя раньше мне не нравилось возле него. Мрачно там и слишком... красиво. Не только меня пугала мрачная красота озера, немногие ходили к нему. И только раз или два в сезон чарутти приводил нас на берег для совета. Теперь я понимаю, почему все советы там заканчивались быстро и именно так, как хотел мудрейший. Интересно, последний совет старейшин тоже собрали у озера? Надо бы спросить наставника... Потом, на следующем привале. Кажется, вожак решил идти дальше.

– Отдохнули? Подъем! Привал окончен, – услышал я голос вожака.

Все зашевелились, заняли привычные места.

«Когда твоя догадка сразу же подтверждается – это немного пугает, правда?»

Странная это была мысль, которая появилась неожиданно и тут же исчезла. Будто по ошибке пришла ко мне. Или это я услышал чужой голос внутри себя?

Такое может и напугать...


40


Крис Тангер

«А знаешь, Игратос может услышать меня, если я захочу», – сообщил Хранитель, как всегда очень вовремя. Я едва не подпрыгнул от неожиданности. Подхожу, понимаешь ли, к перекрестку, думаю, куда бы это повернуть, а тут он...

«И зачем ты мне это говоришь?» – старательно изображаю недовольство.

«Думал, тебе будет интересно».

«Интересно», что среди нас появился телепат? Ты не представляешь, как меня это радует!»

Хранитель сделал вид, что не заметил иронии.

«Конечно, это должно тебя радовать: у меня может появиться еще один собеседник», – заявил он.

«А тебе мало одного?»

Моя язвительность тоже не произвела на него впечатления.

«Конечно мало! С тобой я скоро стану настоящим занудой. А насчет телепата ты немного поторопился: Игратос пока ловит чужие эмоции. Конечно, и это немало, особенно для его расы, но...»

«...но это такой примитив, по сравнению с тем, чего достигла твоя», – закончил я его мысль.

«Точно, – радостно сообщил Хранитель. – Что-то в этом роде я и хотел сказать, только не успел подобрать нужных слов. Ты удивительно точно, хоть и достаточно примитивно выразил мою мысль. Ничего другого я и не ожидал от представителя твоей расы. – Хранитель не упустил возможности отомстить за мою язвительность. – Пожалуй, я не стану будить в Игратосе телепата: твои мысли слишком вредны для окружающих, особенно для т'ангов. Придется страдать мне одному».

«Страдалец!» – фыркнул я, пытаясь скрыть, как меня радует, что Игратос останется эмпатом. Одного телепата мне за глаза хватает. И так у меня нет ни одной мысли под грифом «Для личного пользования». А если мои мысли станут к тому же всеобщим достоянием, мне точно придется разучиться думать.

«Еще один вопрос...»

«Надеюсь, последний?» – недовольно ворчу я, перебив собеседника.

«Вопрос последний», – пообещал он подозрительно миролюбиво.

«Давай свой вопрос», – вздыхаю, зная, что еще пожалею о своем согласии.

Но если откажусь, то всю дорогу стану думать, о чем же хотел спросить Хранитель, словно у меня других дел не будет.

«Крис, ты заметил, как изменился в последнее время?»

«ЧТО?!»

Вот это спросил так спросил... И какой ответ он надеется получить?

«Ты изменился, – уверенно сказал Хранитель. – Стал легче, спокойнее, и... к тебе возвращается чувство юмора».

Оказывается, от меня и не ожидался ответ, Хранитель решил поговорить сам с собой, а от меня требуется только слушать и восторгаться. Ну уж нет! В эту игру можно играть и вдвоем.

«Я изменился? С чего бы это? У меня же совсем нет времени на такую ерунду: то одни маньяки меня похищают, то другие пытаются убить, то побег, то пустыня, то голодные твари, что хотят попробовать меня на зуб...»

«Это ты о тхархе?» – вклинивается в мой возмущенный монолог Хранитель.

«Так эту тварь звали тхарха? А я уже и забыл», – пытаюсь не потерять боевой настрой.

«Не отвлекайся, – посоветовал Хранитель. – А за этой аркой сверни направо. – Я свернул. – И продолжай, мне интересно, чего еще ты наговоришь, только бы не отвечать на один простой вопрос».

«Так, на чем я остановился? На тхархе? Точно! Тогда продолжу... Едва эта милая зверушка поняла, что я не в ее вкусе, как на меня сваливается генеральная репетиция местного конца света и целая толпа аборигенов, которые почему-то думают, что я знаю и могу больше всех и обязательно их спасу. Достало все до самой печенки! И ты считаешь, что у меня еще есть время на какие-то изменения?!» – возмущенно закончил я и тяжело вздохнул.

Спор – очень утомительное дело, даже если споришь с самим собой.

«Изложено почти верно, но хронология нарушена. – Хранитель начал разбор моей бурной речи. – Да еще много жалоб и повышен эмоциональный фон, а так... Стоп! – прервал он сам себя. – Вот сюда вам точно идти не надо. Сверни направо, потом прямо до первого поворота и налево».

Я без возражений выполнил совет Хранителя. Как правило, за его «не надо» скрывается «категорически запрещено». И только повернув, я сунулся с вопросом:

«А что там было?»

«Площадь Айры».

Такой короткий ответ меня совсем не устраивал.

«Интересно», – начал я, но Хранитель тут же прервал меня:

«Даже не думай возвращаться!»

«А я еще и не думал!» – пытаюсь возмутиться.

«Думал-думал, можешь мне поверить», – уверенно заявляет собеседник.

Ну мелькнула у меня такая мыслишка. Хотелось бы на эту площадь взглянуть, хоть мельком. Интересно же, что там от меня прячут? Промелькнула мыслишка и тут же исчезла, а меня во всех смертных грехах обвинили. Будто я в самом деле уже решил вернуться.

«Как же ты любишь все преувеличивать! “Что там от меня прячут?” – передразнил Хранитель, точно скопировав мою интонацию. – Это тебя прячут, а не от тебя!» – снизошел он до объяснения.

Меня задел его тон.

«Спасибо за заботу!»

«Пожалуйста, Крис. Всегда к твоим услугам. Ты уж извини, что помешал тебе растерять остатки разума, но я очень не люблю быть в обществе буйно помешанного. Утомляет, знаешь ли. Но, кажется, я уже говорил тебе это?..»

«Говорил», – пришлось подтвердить.

«А вот твои попутчики только сумасшествием не отделались бы. Их трупы остались бы на площади Айры. Хотя лично мне все равно, где и когда умрут эти т'анги. Меня интересует только мое благополучие, а облагодетельствовать кого-то насильно... Кажется, у вас есть поговорка на эту тему: “В чужой рубашке хорошо, когда своей нет”. Если я ничего не напутал», – задумчиво изрек Хранитель.

Мне показалось, что ему надоел разговор и он решил отключиться. Ну уж нет, так просто он от меня не отделается! Нечего было будить во мне любопытство.

«Когда-нибудь твое любопытство тебя погубит», – заявил Хранитель.

Тоже мне, предсказатель нашелся.

«Не надо заговаривать зубы, старик. Твоя интерпретация старой поговорки довольно забавна, но меня по-прежнему интересует та площадь. И тебе лучше рассказать, от какой такой опасности ты хочешь спрятать меня. А то ведь устроить для всех привал, а самому вернуться – это мне совсем не трудно».

«А я могу помешать тебе», – предупредил Хранитель.

Он очень не любил, когда ему угрожали. Я, кстати, тоже.

«Можешь попытаться, старичок. И мы оба знаем, чем все закончится. Представление для попутчиков решил устроить? Думаю, им оно понравится».

В нашем давнем и дальнем прошлом уже имелся похожий эпизод. Мы с Хранителем тогда только знакомились и изрядно попортили друг другу нервы, пока привыкли жить в одном теле. Вот после того случая мы и заключили соглашение: договорились, кто в «доме» хозяин, а кто только гость. Кажется, мой гость решил изменить договор в одностороннем порядке? Ну-ну, бог ему в помощь. Я ведь могу стать очень упрямым, если надо, и, в конце концов, это тело изначально было моим. Так что посмотрим, чья возьмет. Правда, двое бедолаг, видевших тогда наш спор, не пережили этого зрелища.

«Тебе надо повернуть налево, – напомнил Хранитель, не пытаясь управлять моим телом. – А на площади находится небольшое сооружение – храм Айры. Но его физические характеристики плохо влияют на представителей расы т'ангов, твоей и еще кое-кого».

Он надолго замолчал. Я шел и слушал это молчание. Первые пару минут оно меня даже радовало.

«Спасибо за заботу, старик», – сказал я совершенно серьезно, когда молчание мне стало надоедать.

«Пожалуйста. С тобой я вместо Хранителя Моста стал Хранителем тел. Вернее, одного очень беспокойного тела. И знаешь, эта работа не кажется мне легче прежней», – мрачно пошутил Хранитель.

Кажется, наш спор так и не перерастет в военный конфликт. Не могу сказать, что меня это огорчает. Похоже, Хранитель испытывает то же самое, а ворчание и мрачные шуточки – только маскировка. Ладно, замнем и пойдем дальше.

Попытка самоубийства никогда не казалась мне такой уж хорошей идеей. В нашем мире есть и другие способы расстаться с жизнью.

«Представь себе, в нашем они тоже есть. И храм Айры не единственный и не самый приятный в этом списке. Уж поверь на слово», – попросил Хранитель.

«Верю». – Желания вернуться и проверить у меня не было.

Мы с Хранителем оказались в забавной ситуации, как владелец автомобиля и угонщик, что попали в одну машину в одно и то же время. И пока они выясняли, у кого из них больше прав, автомобиль выехал на скоростное шоссе. Тут уж, пока машина не стала общим гробом, они быстро решают, кто держится за руль, а кто просто наслаждается поездкой. До встречи с Хранителем эта история казалась мне смешной, а потом что-то случилось с моим чувством юмора.

«А все-таки, Крис, ты очень изменился, – уже вполне серьезно повторил Хранитель. – С тобой теперь намного интереснее общаться. Ты становишься похожим на меня».

Вот это да! Похож я, видите ли, на него. И как это принимать: меня похвалили или оскорбили?

«Хорошо, если похож только немного. Долго общаться с самим собой я не смогу».

«Странно, – удивился Хранитель. – Почему же у других представителей твоей расы это получается?»

«Старик, а ты не обратил внимания, что все эти представители находятся, как правило, в психушке?»

«Я не обращаю внимания на такие пустяки! – У Хранителя был тон невероятно занятого человека, который отвечает за сохранность всего мира, а его вдруг отвлекают из-за сломанного стула. – Тем более что психлечебница – это самое нормальное место во всем вашем мире».

«Это наш мир безумный?! – Слова этого сноба меня здорово разозлили. – А ваш как тогда назвать? Слегка сдвинутым? И он, похоже, основательно изменился за те пару лет, пока ты “просто наслаждался поездкой”».

«Мне тоже кажется, что мир слегка изменился, – задумчиво изрек Хранитель, а потом запоздало возмутился: – И почему это он “сдвинутый”?! Мир как мир. Немного лучше других, только и всего».

«Всякий... как говорится, свое... хвалит, – насмешничаю я в ответ и поворачиваю голову к стене очередного квартала. Стена была самой психоделической окраски, еще и соединялась с соседней под самым немыслимым углом. Долго, конечно, на такую красоту я смотреть не мог, но Хранителю хватит и пары секунд, чтобы понять, о чем речь. – И в каком нормальном мире станут возводить такие шедевры?»

«Это жилые дома, – сообщил Хранитель. – Вполне нормальное жилье для...»

«А потом, – перебиваю его на полуслове, – выдают этот кошмар пьяного архитектора за нормальные жилые дома. Боюсь, что только в твоем мире такое возможно. И не надо долго рассказывать о его нормальности: считай, что я уже поверил. – Хранитель пытается что-то возразить, но я еще не выдохся и могу продолжать свое сольное выступление. – Кстати, о нормальности: я уже второй день иду по этому городу и не заметил нигде крыши на домах. Храмы обсуждать не будем – это особый разговор, а вот дома... Стены без крыши – это тоже нормально или просто дань моде?»

«Я могу отвечать? – очень вежливо интересуется Хранитель. Меня всегда настораживала такая вежливость, за ней обязательно скрывалась какая-нибудь гадость. Не думаю, что этот раз будет исключением. – Город строился для представителей разных рас. Это во-первых. Некоторые представители желают иногда побыть в одиночестве. Это во-вторых. Для одиночества им нужны стены, к ним они привыкли больше, чем к шатрам или шалашам, в которых ютятся аборигены твоего мира. А в-третьих, тебе известно, зачем дому нужна крыша?»

«Конечно, известно, – фыркаю в ответ. – На такой вопрос даже ребенок ответит. Крыша нужна для защиты от дождя, снега...» – начинаю перечислять и тут же замолкаю, уже зная, что скажет дорогой гость.

«А откуда под землей взяться дождю или снегу?» – вежливо интересуется он.

Мне нечего ответить, я и сам мог бы догадаться, если бы больше думал и меньше насмешничал.

«Это точно. – Хранитель, как всегда, в курсе моих мыслей. – Так что для защиты крыша здесь не требуется. Она даже мешает. Без нее легче дышать, можно смотреть цветную музыку и многое другое можно...»

«Понятно. И все подземные города так устроены? Этот же не единственный?»

«Не единственный. В других тоже не надо защищаться от дождя, снега или... соли».

«Чего?!» – Мне показалось, что я ослышался.

«Соли, – спокойно повторил Хранитель. – В этом мире есть места, где вместо привычного тебе града выпадает соль. Только “градины” покрупнее будут».

«Как это – соль?»

«А вот так. Там самые толстые и самые прочные крыши во всем этом мире. Перед закатом жители прячутся в домах, а сразу после заката начинается солепад. И заканчивается перед восходом второй луны».

«Думаю, у тех ребят нет проблем с солью».

«Ошибаешься. Есть проблема, и очень большая. Эту соль нельзя употреблять в пищу. Более того, она очень ядовита. Поэтому жители собирают ее и вывозят в море. Главное для них – очистить свой город до рассвета. Иначе он станет городом мертвых. Эта соль тает на солнце и убивает все живое».

«Ничего себе! – У меня дух захватило от такого рассказа. Кажется, я становлюсь все впечатлительнее и впечатлительнее. – Ну и жизнь у этих бедолаг!»

«Нормальная жизнь. Они привыкли к ней. И живут так поколение за поколением».

«“Нормальная”, пока не узнают другой».

«А зачем им другая?» – спросил Хранитель.

«Как это “зачем”?! – возмутился я. – Затем, чтобы...» – Дальше у меня не было ни слов, ни подходящих идей.

«Вот именно, – сказал Хранитель, так и не дождавшись продолжения. – Нам тоже не удалось убедить их, что для жизни есть места и получше. Кстати, это их жилища произвели на тебя такое впечатление. И если не можешь на них долго смотреть, то сверни на ближайшем повороте. Твои попутчики возражать не станут».

«Что, эта архитектура для них тоже вредна?» – поинтересовался я, ускоряя шаг.

Свернуть бы куда-нибудь, только бы не видеть этих сумасшедших стен. Нужно быть самым настоящим психом, чтобы жить среди них.

«Они такие же нормальные, каким ты и себя считаешь. – Хранитель вступился за любителей соли. – А их архитектура просто не совсем привычна для тебя и т'ангов, только и всего. Ни о каком вреде и речи быть не может».

«Да? – Меня эти доводы не убедили. – А то, что у меня болит голова и слезятся глаза при одном только взгляде на эти стены, – это тоже нормально?»

«Это временное неудобство. Скоро пройдет», – утешил Хранитель.

«Угу. На третий день после смерти».

Эта злая шутка немного подняла мне настроение, и я пошел еще быстрее. Был бы я один, то побежал бы, но не захотел пугать доверившихся мне людей. К тому же из Игратоса сейчас бегун, как из...

«Через три дня происходят не такие уж большие изменения в организме, чтобы принимать твое высказывание за аксиому».

А вот после таких изречений я иногда терялся и уже не мог понять, шутит Хранитель или говорит серьезно.

«С ума сойти, какой ты умный, – только и смог ему сказать. – Кстати, давно хотел спросить: ты вот у нас такой умный мужик, и как это плохие парни сумели до тебя добраться?»

Напряженно-звенящее молчание и тоска, ноющая, как старый перелом... и до меня дошло понимание:

«Что, до других тоже добрались?»

Молчание кажется бесконечным, и от этого молчания все цепенеет в душе. Я уже не ждал ответа, когда услышал:

«Хороший вопрос, Крис. Думаешь, если бы я знал на него ответ, то стал бы делить с тобой тело?»

«А кто тебя знает? – Я облегченно вздыхаю, а губы сами собой складываются в ухмылку. – Может, тебе хочется иногда пожить в стесненных условиях. Закаляет характер и все такое...»

«Только не в этом случае. Ты верно понял – я последний. Других Хранителей нет и, наверное, уже не будет. До них добрались еще раньше».

Я мог бы сказать «мне очень жаль», но на самом деле мне абсолютно все равно, живы соотечественники моего гостя или нет. Я никогда не видел их, никого не знал, а встреча с Хранителем не сделала меня самым счастливым человеком. Ни в этом мире, ни в том, где я родился. Я просто не знал, что сказать, и не представлял, нужны ли Хранителю мои соболезнования.

«Не знаешь, что сказать, тогда молчи», – посоветовал он.

И я молча согласился, тем более что это был не столько совет, сколько просьба. А я всегда выполняю чужие просьбы, если мне это ничего не стоит.

«Тебе не обязательно притворяться большим циником, чем ты есть на самом деле».

Мой собеседник просто обожает оставлять за собой последнее слово.


41


Игратос из клана Медведей

Стены, между которыми мы шли, заканчивались. Впереди уже виднелась площадь, когда вожак резко остановился, а потом повернул в сторону. Ипша и воин-Кот последовали за ним, а я немного задержался, чтобы погладить больную ногу. Вот тогда-то я и почувствовал ЭТО.

Там, на площади, что-то было. Голодное, похожее на хищного зверя, что поджидает в засаде добычу. И это что-то не было живым. Не таким живым, как я или вожак. Но мертвым, как песок, оно тоже не было. Оно было каким-то... другим.

Впереди притаилась опасность, может быть, смерть, и вожак учуял ее раньше, чем она смогла добраться до нас.

Все это я понял между вдохом и выдохом, а потом бессильный и от того особенно яркий огонь гнева ослепил меня. ЭТО, с площади, поняло, что добыча ускользнула. Я попятился и едва удержался на ногах. Ненависть ЭТОГО была сильнее, чем горный поток.

Наставник поддержал меня и что-то подумал об усталости и моей ноге. Я уже не злился, когда он помогал мне. Ведь не станешь злиться на падающий камень, просто подождешь, пока он упадет и откатится подальше. Главное, не дать ему подмять себя. Так и с Мерантосом: он не всегда будет возле меня, когда-нибудь я сам смогу заботиться о себе. И, может быть, это случится уже завтра. Сегодня вожак увел нас от опасного места, но оно не последнее в этом странном городе.

Древние оставили здесь много ловушек, и неосторожный путник может стать их легкой добычей. Но пугали не ловушки, а равнодушие этого города, даже не зло или гнев – такое я бы еще понял, но истинное равнодушие ко мне, ко всем нам... Умрем мы сегодня или доживем до завтра – город этого и не заметит. Даже если наши тела навсегда останутся среди его стен, город все едино будет стоять, пугающий и непонятный.

Я выбирался из этих странных и мрачных мыслей, как из снежного завала. Наставник все еще поддерживал меня. Мы брели между двумя рядами стен, и только когда вожак опять свернул, я понял, что очень старался не смотреть на них. Стены не были опасными, как ТО, с площади, ни злобы, ни голода я не чувствовал, но смотреть на них почему-то не хотелось. Только Прародитель ведает, для кого их строили, мой народ не стал бы жить среди них, ни одного дня не стал бы, даже полубезумные Ипши не устроили бы здесь логово.

Едва я подумал про Ипш, как Длиннозубая оглянулась. Она показала клыки – такими и руку можно перекусить! – и тихо, но грозно рыкнула.

Воин-Кот тут же замер, я тоже остановился и закрыл глаза.

– Все в порядке, малышка, – сказал вожак. – Я никому не дам тебя обидеть.

Это были странные и неправильные слова, но Ипша почему-то перестала рычать.

«Надо быть осторожнее с Зовущей», – услышал я тайный совет наставника.

«Еще одна Зовущая?..»

Но это предостережение недолго занимало меня. Со мной случилось такое, во что трудно поверить и невозможно забыть. Как только я закрыл глаза, возле Ипши появилась молодая т'ангайя. Темноволосая, темноглазая, с темной кожей и тощая, как воин-Кот. А еще смертельно опасная, как... как разгневанная Ипша. Я мало видел ее, а когда открыл глаза, т'ангайя исчезла. Осталась только Длиннозубая. Одна. Возле вожака. Но я же видел!.. Или зрил?

Мне хотелось проверить это, и побыстрее.

Вожак успокоил Ипшу. Я и не подозревал, что его голос может быть таким мягким. Мы пошли дальше, а ладонь вожака так и осталась на шее Ипши. И Длиннозубая почему-то не укусила его.

Я вздрогнул, представив, что случилось бы с моей рукой, прикоснись она к Ипше. Нет уж, Карающая еще не лишила меня разума, чтобы я повторял то, что делает вожак. Наставник часто говорил, что вожак может больше, чем воин, и я в который раз убедился в мудрости наставника. Не зря Мерантос был когда-то вожаком, и не зря он уступил место вожака в этом походе. Из чужака получился лучший вожак.

Когда я понял все это, то почему-то успокоился. А еще я удивился: почему не понимал этого раньше, как я мог быть таким глупым?

«Глупый не доживет до Испытания, а глупый воин никогда не станет вожаком. Когда-то это поучение наставника очень злило меня. Я так боялся оказаться глупым, что, наверное, был им. Теперь же, когда я знаю, что уже не стану вожаком и скоро сниму воинский пояс, мне почему-то все едино, какой я глупый, как мало я знаю и что об этом кто-то догадается. Многое стало неважным, и только одно занимало меня: понять, зрил я т'ангайю возле Ипши или болезнь еще не оставила моего тела?

Передо мной шел воин-Кот. Когда я смотрел вперед, то едва замечал его уши и шерсть на голове. Чтобы увидеть его всего, мне пришлось остановиться. Наставник ничего не спросил, он тоже остановился и стал ждать. А я целых четыре вдоха смотрел на воина-Кота, и тот недовольно дернул лопатками. Тогда я закрыл глаза...

...и опять стал зрящим!

Впереди, рядом с невысоким воином шел песчаный кот. Шерсть у Четырехлапого была короткой и рыжеватой, уши шевелились, кисточки на ушах смешно качались, и толстый, будто обрубленный, хвост слегка подрагивал. Оба – воин и кот – обернулись на ходу, посмотрели на меня одинаковыми зелеными глазами и отвернулись. Я еще успел почувствовать их досаду и удивление, а потом я открыл глаза.

Впереди шел воин-Кот. Опять один. Он переложил копье из левой руки в правую и убрал со лба растрепанные волосы, но те опять закрыли лицо. Через два шага воин опять пригладил волосы, но они снова упали на глаза.

Я смотрел, как он борется с непокорной гривой, и думал, на сколько же его хватит. А Кот то дергал головой, то отбрасывал волосы рукой и, кажется, не замечал, что делает. Наставник говорил, что ко всему можно привыкнуть. Может быть, это одна из привычек Кота?

– Свяжи их, – услышал я свой голос.

И удивился. У меня не было привычки раздавать советы.

Воин-Кот остановился так неожиданно, что я чуть не толкнул его.

– Что? – спросил он, задрав голову.

В его голосе и всей его позе угадывалось предупреждение: мы идем за одним вожаком и делим одну тропу, но если мне вздумалось понасмешничать...

– Свяжи их ремешком, – спокойно повторил я со всем дружелюбием и уважением, с каким бы я обратился к воину моего клана, что старше и опытнее меня.

Настороженность медленно уходила из тела Кота, даже пальцы уже не так сильно сжимали копье.

– У меня нет свободного шнура, – ответил воин-Кот.

– Он есть у меня. Если хочешь...

К этому ремешку я привешивал ножны с маленьким костяным ножом. Но где эти ножны и у кого теперь тот нож?..

Кот немного подумал и подвязал моим ремешком волосы. Только отошел подальше, чтобы я не смог дотянуться до него. При этом он следил за Ипшей и Мерантосом и не опасался вожака.

– А мне нравится, – одобрительно кивнул вожак. – С хвостом ты здорово смотришься. Спасибо, Игратос, от нас двоих спасибо. Всякий раз, когда Симорли возился со своей прической, я, честно говоря, начинал беспокоиться.

– Почему? – удивился воин-Кот.

Наставник за моей спиной тихонько хмыкнул. Вожак эхом повторил и усилил его веселье.

– Все ждал, когда же ты ткнешь мне в задницу копьем. А она мне дорога и нужна на каждом привале.

– Я бы никогда!.. – вскрикнул Кот, будто это его ткнули копьем, но стоило вожаку громко засмеяться, и обида воина куда-то подевалась.

– Не обижайся, Симорли, я пошутил. Кстати, ты стал таким красавчиком, что все девочки будут твои.

Воин шевельнул ушами, а потом опустил их вместе с копьем. Вид у т'анга стал очень удивленным. Будто Кот не играл еще ни с одной самкой.

– Отдохнули? – спросил вожак уже серьезным голосом. – Тогда вперед. Вода ждет нас!

Всего несколько слов, и мы опять готовы идти, забыв про усталость и жажду. Вот уж кто умеет смотреть и видеть. Совсем как чарутти. Еще никто не смог скрыть от них своего Зверя. Мудрейшие с первого взгляда могут понять, из какого клана заявился пришелец и с какими намерениями. Кажется, я узнал, как они это делают. Но я ведь не чарутти, и даже не ученик, тогда почему я могу зрить? Или уже не...

Я быстро закрыл глаза, страшась, что мое нежданное умение исчезло, и тихо выдохнул свой страх: рядом с невысоким воином опять шел короткохвостый кот. Я не стал оборачиваться, чтобы узнать, какой зверь идет рядом с наставником, – это я уже знал. Мы часто бродили по горам Четырехлапыми. А темнотелая т'ангайя так и осталась возле Ипши. Стены виднелись сквозь нее, как дно ручья сквозь тихую воду. И сквозь четырехлапого кота можно было заметить стены и плиты пола. Он, как и воин-Кот, не подходил близко к Ипшам.

А вот рядом с вожаком шел кто-то высокий, выше наставника, и очень худой. Его руки были короткими, как у вожака или Кота, а ноги длинными. Его тело тоже было прозрачным и светилось ярче остальных.

Несколько раз я открывал и закрывал глаза, чтобы поверить в то, что узрил. Высокий и прозрачный оставался возле вожака. Они разговаривали, даже спорили втайне от остальных, так и мы с наставником спорили иногда. Потом Высокий исчез.

Нет, я не разучился зрить, как вначале подумал: тех, кто шел с Ипшей и воином-Котом, я видел, а вот рядом с вожаком никого больше не было.

Усталость навалилась, как неподъемная глыба льда, и я сел на дорогу так быстро, что наставник не успел подхватить меня.

Вожак обернулся и посмотрел на нас. Я не чувствовал в нем злости или презрения. Точно так же наставник смотрел, бывало, на какой-нибудь камень, решая, пригодится тот мастерам по камню или им лучше сбить со скалы добычу.

– Пожалуй, мы устроим небольшой привал для осмотра достопримечательностей. Как скажешь, Мерантос? Эти стены тебе ничего не напоминают?

Мы стояли словно среди глыб льда. И эти глыбы были разного цвета: от бледно-голубого, почти белого, до темного, как снег в безлунную ночь. Солнце гладило ледяные стены, и по ним прыгали маленькие искорки. Дышать стало легко и вкусно, как рано утром в горах.

– Дом, – прошептал наставник.

То же самое сказал и я, только с закрытым ртом. Еще у меня хватило сил подняться и дойти до ближайшего входа. Идут за мной остальные или нет, об этом я даже не думал. В страшном и чужом городе нашелся кусок родных мест, и я хотел немного побыть почти как дома.

Я лег на каменную лежанку и заснул так хорошо, как не спал уже давно. Так же хорошо мне было в доме наставника, где он жил со своей т'ангайей. Я так и не узнал, почему он всегда возвращался к ней. Ведь были же т'ангайи моложе и дома больше...

Мне тут же расхотелось думать об этом, когда я открыл глаза и заглянул в глаза Ипше. Ее голова умостилась на животе вожака, а тот спокойно лежал и улыбался во сне.

Я быстро зажмурился и... узрил рядом с ним высокую светящуюся фигуру.


42


Крис и Хранитель

«Ты собираешься что-нибудь делать? – поинтересовался Хранитель, а мне, признаться, было лень отвечать, хоть для этого и не надо было открывать рот. – Только не делай вид, что устал и спишь. Я точно знаю, что ты не спишь».

Хранитель все не мог угомониться и дать мне спокойно отдохнуть. Ему не надо присматривать за четырьмя оборотнями, следить, чтобы они не вцепились в глотку мне или друг другу; он просто наслаждается поездкой и комментирует окрестные пейзажи, когда появляется настроение, или молчит, когда настроения нет. И вот, как только все успокоились, никто ни на кого не рычит и не пытается проткнуть копьем, когда все отдыхают, смертельно утомленный человек не может закрыть глаза без того, чтобы с ним тут же не начали общаться. Ну никакого тебе покоя! Ни во сне, ни наяву.

«Уставшему человеку лучше побыстрее ответить на мой вопрос, если он действительно так хочет покоя», – передразнил меня Хранитель.

«И чего тебе надобно, нарушитель-моего-покоя?» – мысленно стенаю, надеясь пристыдить нарушителя.

«Меня интересует только один вопрос: ты собираешься что-нибудь делать или нет?»

«Сейчас я собираюсь отдыхать, как все нормальные лю... то есть оборотни. А “что-нибудь делать” я буду потом, если ты не против».

«Против! Или ты собираешься отдыхать прямо вот так?! Между прочим, твоя грудь не подставка для головы Ипши», – напоминает Хранитель.

«Спасибо за совет, – искренне благодарю и сдвигаю тяжеленную голову себе на живот. – Так намного удобнее: и мне легче дышать, и девочке мягче».

«И никаких возражений?»

Легкая озадаченность мне, наверное, послышалась.

«Ну ты же видишь, девочка не возражает...»

«Я имел в виду тебя! – Потом я услышал несколько слов на незнакомом языке, сказанных очень эмоционально. – Ты, лично ты не собираешься возражать?» – спросил Хранитель после недолгого молчания.

Кажется, он уже почти успокоился. Жаль, что молчание было таким недолгим.

«Нет. А зачем?» – Я все еще не понимал, чего от меня хотят.

«Если ты помнишь, у нас одно тело на двоих, и я, естественно, волнуюсь за его сохранность».

«Как это мило с твоей стороны», – сонно пробормотал я.

«Не спи! – возмутился Хранитель. – Я тут беспокоюсь, что наше тело используют в особо извращенной форме, а ты не собираешься даже протестовать!»

«И зачем так шуметь? – зеваю я, чувствуя, что остатки сонливости медленно, но верно тают. Прощай, сон, а наша встреча была так возможна!.. – Из-за чего ты беспокоишься? Мне всегда нравились собаки, а я всегда нравился собакам моих знакомых. И чем больше была собака, тем больше мы нравились друг другу. Так что не надо волноваться, все в порядке. Просто когда собака таких размеров, как эта милашка, испытывает ко мне нежные чувства, у меня нет сил протестовать. Не хочу огорчать ее. Такое вот у меня доброе сердце».

Мне показалось, что Хранитель вздохнул с облегчением. Конечно, я понимал, что это невозможно, но ощущение было именно таким. Когда он опять заговорил его тревога куда-то подевалась, а вместо нее появилась веселая насмешка.

«Как же, как же, доброе сердце у него. Кто бы говорил! Счаз-з-з поверю и заплачу от умиления. – Хранитель использовал любимое словечко нашей общей знакомой, и я невольно фыркнул. – Сердце доброе? Как бы не так! Это в тебе сработал инстинкт самосохранения: лежи тихо, не дергайся, и тебя, может быть, не съедят на этот раз. “Не хочу огорчать”, ну-ну... – Он повторил мои слова так, будто каждое пробовал на зуб. – Я бы тоже не стал огорчать Ипшу, и совсем не по доброте душевной: народ т'анга – тот еще подарок, а Ипши – самые опасные среди них».

«Кто бы мог подумать?! А с виду такая милая... зверушка. Я только не могу понять, из собачьих она или из кошачьих. Какая-то помесь саблезубого тигра с пещерным медведем. И от доисторического волка что-то есть. А судя по шипам на спине, в ее роду и динозавры имелись. Не самый близкий предок, конечно, но все-таки были. Тебе случайно не известна ее родословная?»

«Не известна. Они пришли из другого мира. Как и ты».

«Вот как? Значит, они мои братья по несчастью... и сестры, конечно!» – быстро добавил я, когда тяжелая голова беспокойно зашевелилась на моем животе.

Голый бок слегка пощекотали длинные верхние клыки.

Не удивительно, что малышке потребовалась подставка под голову: с такими зубками лежать на ровном не очень-то просто.

«Ты все-таки поосторожней с ней, – предупредил Хранитель. – Она отличается от собак твоего мира. Даже от очень больших собак. Не забывай, она ИПША! Это во-первых. А во-вторых, она т'ангайя. Или, как ты говорил, оборотень. Так что внутри этой «зверушки» скрывается женщина. В-третьих, судя по моим наблюдениям, этой женщине нужен мужчина. А это уже большая проблема!»

«Почему? Она что, последняя в своем роду? Извини, старик, не хотел тебя обидеть, – с небольшим опозданием вспоминаю проблему собеседника. Он промолчал на мое извинение. – Ведь не единственная же она?..»

«Нет».

«Вот и хорошо! – изображаю бурную радость. – Найдет себе кого-нибудь и...»

«Здесь? В убежище? Сомневаюсь. И потом... она, похоже, уже нашла. Кажется, Ипша выбрала тебя».

«ЧТО?!»

Сообщение Хранителя окончательно избавило меня от сонливости. Если бы не тяжесть на животе, я бы вскочил, заорав дурным голосом, и перепугал бы спящих попутчиков. А так я только дернулся и тут же затих, услышав недовольное ворчание. У моей соседки не было ни малейшего желания подниматься.

«Ну и шуточки у тебя, старик! Так и до инфаркта довести можно».

«Я не шутил», – ответил Хранитель.

И как после таких слов оставаться спокойным? К счастью, у меня на животе лежало сильное и очень весомое успокоительное.

«Ты хочешь сказать, что я... что она... что мы... что я должен буду...»

Если бы я попытался говорить вслух, то, наверное, заикался бы. А так я замолчал, не найдя подходящих слов. Кажется, я даже покраснел от тех сценок, что вообразились как бы сами собой. «Спешите видеть! На экранах страны новый эротический фильм! “Влюбленный собачник”. В главной роли...»

Особенно стеснительным я никогда не был, и некоторые вещи если и не делал, то воспринимаю довольно спокойно. Но никогда еще мои сексуальные фантазии не добирались до такого. Вот уж не думал, что мне придется стать зоофилом. Или как там называют тех кто о-очень любит зверушек?..

Комментировать мои сумбурные мысли Хранитель не стал. И большое спасибо ему за это.

«Старик, послушай, мы же с ней, ну... разных пород, что ли. – Я с трудом связал несколько слов, все еще пребывая в растрепанных чувствах. – Как она себе это представляет?..»

«Ты действительно хочешь знать “как”?»

«Нет! Не хочу!» – И я опять покраснел. Жарко, почти до слез.

Как мальчишка, которого строгая тетушка застала за просмотром порножурнала. С тех пор утекло море времени, и я думал, что уже разучился краснеть, и вот...

«Некоторым вещам нельзя разучиться», – утешил Хранитель.

Я прекрасно бы обошелся и без его утешения, и без его общества. Как никогда захотелось побыть одному!

«Старик, есть вещи, которые люди предпочитают делать в одиночестве. Или для тебя это новость?»

Мое недовольство не произвело впечатления.

«Абсолютного одиночества все равно не существует, – уверенно заявил Хранитель. – Это я тебе как специалист говорю».

«Как меня это “радует”! А я-то, наивный, надеялся, что остаюсь один в особо интимные моменты своей жизни!»

«Если ты при этом никого не видел, это еще не значит, что ты был совсем один».

«Ладно, не будем углубляться в философские дебри. Они меня мало интересуют, пока не мешают жить. Так что будем делать с Ипшей? – перешел я к практической части вопроса. – Ты точно уверен, что у нее ко мне сексуальный интерес, а не гастрономический? А то знаешь, я очень не люблю решать проблему, которой еще нет и не скоро будет».

«Уверен. И, чтоб ты знал, Зовущие из народа т'анга пользуются особыми привилегиями. Они сами выбирают себе мужчин, и мужчины идут за ними без возражений»

«А как же другие женщины? Или они все... Зовущие?»

«Нет. Другие могут стать Зовущей, а могут и не стать, но только Зовущие дают клану новые жизни. У Зовущих есть право выбрать отца своим будущим детям».

«И все будущие отцы из шкуры лезут, чтобы их выбрали?» – Я сначала спросил, а потом вспомнил, о ком спрашиваю.

Нашел, над чем шутить.

«Ты прав, Крис, шутить над таким не стоит. Все люди стараются продлиться в детях. Кстати, это свойство есть и у твоего народа».

«Старик, не надо о моем народе! Давай лучше поговорим об оборотнях. Вернее, об их женщинах. Они что, жребий бросают: кто сегодня будет Зовущей, а кто завтра? Ведь любая женщина может родить...»

«Нет! Не любая, – перебил меня Хранитель. – У т'ангов – не любая. Любая и с кем попало – это проклятие вашего народа. Да и то я не уверен... А Зовущими становятся лучшие. И выбирают они лучших».

До меня не сразу дошла новая информация, пришлось немного подождать, пока она уляжется и переварится. Но кое-что в ней мне сразу показалось неправильным.

«Старик, а ведь получается что-то вроде неестественного отбора: в первом поколении выбирают лучших, во втором – лучших из лучших, в следующем – еще лучших... Худшие вымирают, а в лучших кровь застаивается. Или я чего-то не понимаю?»

«Все ты правильно понимаешь. Это проклятие народа т'ангов», – сказал Хранитель.

«Невесело люди живут. Но ты так и не ответил на мой вопрос».

«Ипша – Зовущая, если ты еще не понял. То, что она выбрала тебя, верно почти на сто процентов. Самца Ипши здесь нет, а из тех самцов, что есть, ты лучший. Элементарно, Крис».

«Я, конечно, польщен и все такое, но почему-то меня мало радуют твои рассуждения. И как, по-твоему, я должен решать эту проблему? – устало вздыхаю, слушая глубокое и спокойное дыхание Ипши. – Сбежать от нее вряд ли получится. От Ипши, я имею в виду».

«Я понял, – сообщил Хранитель. – Не получится – это я о побеге. Будь она без ошейника, исчезла бы половина проблемы».

«Ошейник? – Я потрогал легкую металлическую полоску на шее. Повернул так, чтобы зазор оказался впереди. Удовлетворенно хмыкнул: в таком виде полоска стала похожа на стильное украшение. – А знаешь, я ведь почти забыл об этой штуке. Она мне совсем не мешает».

«А вот т'ангам ошейник мешает. Не будь его, и у тебя на животе лежала бы голова молодой женщины, а не этой милой зверушки, которая тебе так нравится».

Я приоткрыл глаза, покосился на массивную голову с впечатляющими клыками и мысленно пробормотал:

«Как-то я себе это слабо представляю».

«Ты же видел Зовущую из клана Кугаров и ее избранника», – напомнил Хранитель.

«Видел. Но все равно не могу поверить. Я ведь вырос в таком мире, где давно уже не верят в колдунов, оборотней и вампиров».

«Странный мир, – возмутился собеседник. – Отрицать такие очевидные вещи... Между прочим, в компании так называемого вампира ты попал в этот мир. А в компании оборотней путешествуешь по нему».

«Не скажу, что меня это очень радует».

«А тебя и не должно это радовать. Ты ведь не путевку в турагентстве покупал. Но вписался ты среди т'ангов совсем неплохо. Я не припомню, чтобы такое удавалось еще кому-то. Поздравляю, ты стал вожаком уникальной стаи. И произвел впечатление на Зовущую самого опасного клана. Не понимаю, чем ты недоволен?! – искренне возмутился Хранитель. – Другой бы на твоем месте радовался такой удаче!»

Ну что ответишь этому умнику? «Радовался бы...» А я вот с большим удовольствием постоял бы в стороне и посмотрел, как тот, другой, радуется удаче. Но не скажешь же такое – не поймет. Или сделает вид, что не понял. «Радовался бы...» Как же, порадуешься тут. Скажешь парню, похожему на кота, «кис-кис», а он тебя поцарапать норовит.

«Хорошо, что напомнил, – тут же подключился Хранитель. – Не вздумай таким же образом шутить с Ипшей. Так легко ты не отделаешься».

Можно подумать, что мне в тот раз было легко. Теперь, прежде чем пошутить, придется предупреждать: «Сейчас будет шутка, прошу приготовить улыбки».

«Зря стараешься, – сообщил Хранитель. – У этой расы почти нет чувства юмора».

«В нашем мире тоже есть похожие “юмористы”. Взять хотя бы тот народ с Острова».

«А вот тут ты ошибаешься: британцы по сравнению с т'ангами очень веселая нация».

«Кто бы мог подумать! Получается, у меня еще большие проблемы, чем я надеялся. Всегда считал английский юмор настолько тонким, что его могут заметить только англичане, да и то не всегда. Что же тогда говорить о т'ангах? Даже не представляю...»

«Ну это очень просто, – успокоил Хранитель. – Сейчас объясню. Шутку понимает только тот, кто ее придумал. Если ее понял кто-то еще и засмеялся, он нанес оскорбление шутнику, выставив того глупцом. А за такое оскорбление, как сам понимаешь...»

«Смерть», – брякнул я наугад.

«Точно, – подтвердил Хранитель. – Или одного, или другого, или обоих сразу – в каждом клане свой закон».

«Серьезный народ», – уважительно подумал я.

«Очень серьезный. Постарайся не забывать этого. Но из любого правила есть исключения».

«Это ты к чему?» – не понял я глубокомысленных рассуждений.

«К тому, что в твоей стае собрались, кажется, одни исключения. О, кстати, одно из исключений проснулось и видит нас».

«Кто?» – Мне было лень открывать глаза.

«Игратос».

«Ну видит, ну и что? Он же не слепой. Остальные тоже увидят, когда проснутся».

«Ты не понял: остальные смотрят, а видеть может только он. Вот ты слушаешь, но не слышишь меня. Я же ясно сообщил, что Игратос видит нас. А “нас” – это всегда больше одного. Уловил разницу? – поинтересовался Хранитель. – Остальным я могу помахать рукой, и они ничего не заметят, а что сделает он, я не знаю. О, испугался...»

Похоже, Хранитель поставил-таки эксперимент и получил результат: напугал нашего больного. Или его теперь надо называть выздоравливающим? Мне все же пришлось открыть глаза и убедиться, как тот себя чувствует. Игратос занимал ближайшую от входа лежанку и смотрел на меня круглыми от изумления глазами. Когда он отвернулся к стене, я заметил, что глаза Ипши тоже открыты.

– Спи, – шепнул я ей.

Темные, мерцающие глаза на миг остановились на мне, а потом закрылись. Но этого мига хватило, чтобы понять: на меня смотрел не зверь. И я невольно вздрогнул – человеческие глаза на такой морде испугают кого угодно.

«Не знаю, почему он боится?..»

Я не сразу понял вопрос. Надо было прийти в себя после поразительного открытия: все, что Хранитель говорил об Ипше, – правда. Она только выглядит как зверь, а внутри осталась человеком. Значит, с моими двуногими попутчиками все наоборот? И как тогда вести себя с ними?

«Кто?» – машинально спросил я, едва слыша Хранителя.

«Как кто?! Игратос, конечно. Он испугался...»

Возмущение собеседника быстро привело меня в чувство.

«Ничего удивительного, – отреагировал я на последние слова. – Если бы мне помахало рукой привидение, я бы тоже испугался».

«Я не привидение!»

«Интересно, а Игратос об этом знает?» – спрашиваю самым невинным тоном.

«Конечно, знает! – Ответ уверенный и категоричный до невозможности. – И нечего надо мной насмехаться. Это в твоем мире не верят в призраков, а здесь...»

«А здесь призраки свободно шатаются, где надо и не надо», – решил пошутить я и с изумлением услышал:

«Точно! И ты не представляешь, как это иногда мешает!»

Мне осталось только молча хлопать глазами и делать вид, что интересуюсь спящими попутчиками. Но едва мой взгляд задерживался на ком-то из них дольше секунды, как спящий тут же открывал глаза.

«Ну вот ты всех и разбудил, – недовольно заметил Хранитель. – Ты уже устал отдыхать или надоело общение со мной? Тогда поднимайся и начинай командовать. Соскучился, наверное, по грузу власти, – язвительно фыркнул Хранитель. – Кстати, я пошутил насчет призраков: где не надо они не ходят. Понимают, что там опасно для них. Куда не надо обычно суются живые».

«Очень смешно», – мрачно подумал я.

«О, ты отреагировал на шутку, как настоящий т'анг. Запомни, потренируйся и начинай пользоваться».

«Спасибо за совет», – мысленно буркнул я, чувствуя мимолетные взгляды четырех пар глаз.

Никто из попутчиков не пялился на меня в упор. «Вожак, как же иначе», – услышал я смех Хранителя, уходящего на глубину. На меня не пялились, но и заснуть при таком повышенном внимании я не мог. Мне без слов намекали: ты нас разбудил, ты обещал нам воду, значит, веди и не отлынивай.

– Подъем! – скомандовал я и мысленно поблагодарил Хранителя за испорченный отдых. Его, видите ли, интересовал всего один вопрос. И когда я научусь не попадаться на такие подначки?

Дьявольщина, я ведь так и не узнал, можно ли снять этот дурацкий ошейник.

«В этом мире нет ничего невозможного», – пришла ко мне довольно банальная мысль.

Я так и не понял, был это ответ Хранителя на мой незаданный вопрос или мысль сама по себе забрела в мою голову.

«Ну ничего, жизнь покажет», – утешил я себя еще одной банальностью.


43


Симорли. Воин из клана Котов

Вожак устроил привал среди бледных стен такого неприятно-холодного цвета, что, когда я смотрел на них, у меня мерзли уши.

– Похоже на лед, – сказал Мерантос и погладил стену. – Только теплее. А лежанки такие же, как у меня дома, – добавил он, осмотрев каморку.

Игратос уже лег, а Старший все бродил, трогал стены, заглядывал в пустые ниши, мелкие и глубокие, вырубленные на разной высоте. Под нишами лепились полки, тоже на разной высоте. Одни были узкими, чуть шире моей ладони, другие – широкими. На такой широкой и улегся Игратос. Мерантос почему-то назвал эту полку лежанкой.

Я хотел сказать, что настоящая лежанка – это деревянная рама на ножках с натянутой на нее сеткой из сухой болотной травы, но посмотрел на спящего Игратоса и... промолчал. Какая разница, из чего сделано то, на чем можно спать. Важнее вещь, а не ее название. Почему-то эта каморка понравилась воинам-Медведям. Так понравилась, что один спокойно заснул, а другой не может усидеть на месте: ходит и трогает ниши, будто расставляет в них что-то и... улыбается. У Старшего был такой вид, словно он домой попал. Вот только улыбку на его лице лучше бы не видеть.

В каморке было три лежанки, и одну из них занял Игратос. Мы с Мерантосом переглянулись, посмотрели на вожака. Тот понял без слов и сказал:

– Можете занимать, а мы с Малышкой ляжем ближе к выходу. В гости я никого не жду, но... так будет спокойнее. И за Игратосом присмотрю, – кивнул он Мерантосу.

Тот без возражений лег и почти сразу заснул.

– Спит. – Вожак прислушался к его дыханию, потом повернулся ко мне. – Вот что значит старый солдат: команду «Спать!» способен выполнить в любом месте и в любое время. Учись, Малыш.

Я молча поклонился наставнику, принимая совет и обращение, потом занял оставшуюся лежанку, показывая, что и молодые воины умеют быстро выполнять такие приказы. Еще охотнее и быстрее я выполнил бы приказ «Пить!» или «Есть!», но сегодня я их не услышу.

Лежанка оказалась не такой уж холодной и жесткой, я ожидал худшего. Или, как говорил мой первый наставник: «Усталость делает из камня мягкую постель, а голод превращает в еду сухую кость».

Кости у меня не было, а вот усталостью я мог бы поделиться еще с кем-нибудь. Сон пришел сразу, словно он тоже подчинялся приказу вожака.

Привал получился не самым плохим, вместо песка спину согревал камень лежанки, но и не самым хорошим – легче спать сытым. Я обрадовался, когда вожак сказал, что пора уходить. И оглядываться, как воины-Медведи, я не стал. А вожак не стал их торопить, словно Медведи прощались со своим родным домом. Если у них в горах такие дома, то я лучше на земле посплю, под кустом.

И опять вожак идет впереди, а Ипша рядом с ним. Ступает она очень осторожно, словно плиты могут рассыпаться у нее под лапами. В Пустых Землях я почти не видел ее, а теперь Ипша не отходит от вожака.

А еще от нее пахнет чем-то знакомым, но я не могу вспомнить, что значит этот запах. Трудно сказать, приятный он или нет, запах просто есть, и все. Я дышал этим странным, едва уловимым запахом и задумался так, что чуть не погиб.

Длинный, изогнутый крючком хвост Ипши был почти неподвижным, только кончик хвоста, украшенный кисточкой, слегка покачивался. Я так привык к его покачиванию, что едва успел остановиться, когда хвост выпрямился и замер. В кисточке хвоста пряталось жало, и оно смотрело мне в живот!

О яде Ипши рассказывали много страшного, и я едва не проверил истинность рассказов на своей шкуре. Мне очень повезло, что Игратос не толкнул меня в спину.

Низкое, едва слышное рычание заставило всех насторожиться. Рычала Ипша.

– Тихо, девочка, тихо. – Вожак положил руку ей на голову, и рычание прекратилось. – Мне тоже не нравится это место.

Я выглянул из-за плеча вожака и не разглядел ничего опасного. Стены заканчивались, и впереди виднелась небольшая арка. Мы уже не раз проходили под такими арками и попадали на площадь. Эта арка была пятнистая и серо-зеленая, как шкура болотной гизли.

Водятся такие твари в наших местах, но есть их нельзя. Это гизли едят все живое и неживое. Охотятся на них из-за шкуры, что выдерживает прямой удар копья; или когда гизли расплодятся и становятся опасными. Тогда воины и охотники из нескольких родов собираются вместе, чтобы загнать тварей обратно в болота. Когда становится жарко и сухо, гизли сворачиваются клубком, похожим на серо-зеленый камень, и ждут, когда снова вернется вода. На каждой большой охоте клан теряет нескольких мужей. На последней погиб мой прежний наставник... из-за меня.

– Игратос!

Голос вожака вернул меня из далеких болот.

– Подойди ко мне.

Воин из клана Медведей подошел к вожаку с той стороны, где не было Ипши.

– Видишь?

– Да, – ответил Игратос каким-то скучным голосом. – Мы должны пройти под ней?

– А ты бы пошел туда?

Воину не понравился вопрос. Молча Игратос всмотрелся в приземистую арку и с отвращением дернул лопатками.

– Подожди, не отвечай, – остановил его вожак. – Если бы у тебя был выбор: идти прямо или свернуть, ты бы пошел туда?

– Нет!

Вожак не удивился такому ответу, казалось, он ждал его.

– Вот и я думаю, что нам лучше обойти.

– Ты решил это и без моих слов, – уверенно сказал Игратос.

– Решил, – не стал с ним спорить вожак.

– Тогда зачем меня спрашивал?

– Просто хотел убедиться, что я не единственный параноик среди нас.

– Ну и как, убедился?

– Убедился, – усмехнулся вожак уголком рта. Такая улыбка была у него и в Чаше Крови. Она напугала меня больше, чем грозное рычание или воинственный клич.

Кажется, Игратос тоже немного испугался. Он не сразу заговорил с вожаком, а когда заговорил, голос его был тихим и спокойным.

– Что такое па-ра-но-ик? – спросил он.

Незнакомое слово далось ему с большим трудом;

Игратос выговаривал его так, будто жевал засохший кусок старого мяса. Маленькими, очень маленькими кусочками. Только глупый станет глотать такое мясо целым куском.

– Параноик? – повторил вожак и пожал плечами. Он часто так делает, когда не хочет улыбаться. – Это человек, что боится своей тени.

Игратос покачал головой, к чему-то прислушался.

– Ты боишься не своей тени. – Он еще раз глянул в сторону арки и тут же отвернулся. – И та тень – не твоя. Твоя тень, может быть, темнее и голоднее, чем та... я не знаю... – Воин говорил все тише, он смотрел перед собой, но, кажется, ничего не видел, а потом и совсем замолчал.

– Спасибо тебе на добром слове, – усмехнулся вожак. Мне стало холодно от этой усмешки, а Игратос ничего не заметил. Уж слишком он задумался о чем-то. А ведь воинов учат меньше думать и больше замечать. Думать полагается старейшинам и чарутти.

– ...ты правильно решил, что надо обойти плохое место, – закончил Игратос и вернулся к соплеменнику.

Вожак задумчиво посмотрел ему вслед и повторил:

– Спасибо на добром слове.

На этот раз в его голосе не было насмешки.

– Ну что, девочка, пошли? Обойдем это «плохое место», как советует наш штатный эмпат. А знаешь, он стал говорить в точности как мой знакомый психиатр. И почему я так не любил этого парня? Такой вежливый, предупредительный, готов куда угодно залезть без мыла...

Вожак, как и Игратос до него, говорил о чем-то, понятном только ему. Ипша внимательно смотрела на него, склонив набок огромную голову, а когда вожак замолчал, слегка толкнула его плечом. От ее толчка он покачнулся и сделал несколько шагов, чтобы удержаться на ногах.

– Все, все, девочка, идем. – Вожак перестал говорить непонятное и пошел в ту сторону, куда толкнула его Ипша. – Хочешь налево, пойдем налево. Разницы никакой. Все равно потом поворачивать в другую сторону, чтобы выйти на финишную прямую. Только больше не толкайся, мне совсем не хочется валяться на этой дороге.

Ипша негромко рыкнула, будто согласилась с его просьбой, и осторожно потерлась о бок вожака.

– Пошли, пошли, – засмеялся он. – Осталось совсем немного.

Мы сворачивали еще несколько раз, пока оказались по другую сторону площади. И узнали, что пятнистая арка не одна: все входы на эту площадь начинались с такой же арки. И всякий раз Игратос передергивался при одном только взгляде на нее.

– Ну вот и все, обошли, – облегченно вздохнул вожак, повернувшись спиной к шестой по счету арке. – Теперь прямо по этому проспекту, а там уже и вода рядом.

Мы вышли на дорогу, что была еще шире той, по какой мы бежали от Карающей. Я почти не смотрел по сторонам, так устал от мерцающих стен, и вдруг что-то заставило меня поднять голову.

Справа виднелась группа желто-зеленых столбиков, чуть выше моего роста, а за ними начинались стены, что впитали в себя всю зелень, какую я видел в жизни. Там была бледная зелень молодой травы и ярко-зеленая – с болотных окон; и темная, тусклая зелень, какой бывает равнина в начале сухого сезона. Тогда трава уже умирает, но еще не рассыпается.

Я словно бы попал в родные места. Здесь даже дышалось по-другому! Я бродил среди трав олоны, трогал их и слушал, слушал...

– Надеюсь, теперь ты поймешь, чем было для меня и Мерантоса место последнего привала.

До меня медленно доходил спокойный голос Игратоса. И я возмутился его равнодушию – как можно не радоваться такой красоте?! – потом вспомнил холодные, мертвые цвета стен последнего привала и кое-что понял. Для воинов-Медведей они были родными и прекрасными, как для меня эти краски и запахи. И если Мерантосу не нравится мое место, а Игратосу все равно, так и я не радовался, когда попал в их дом. А потом я понял еще кое-что: я сошел с общей тропы и даже не заметил, когда это сделал. Не знаю, сколько я бродил по Равнинным Землям, пока Игратос не вернул меня обратно.

Так же плохо мне было, когда меня судили за смерть наставника. Тогда мне казалось, что глаза старейшин прожигают меня насквозь. Теперь же на меня смотрели те, с кем я делил тропу, и мне было очень стыдно за мою глупость. Я ошибся – даже в мыслях нельзя возвращаться туда, откуда изгнали.

– Мы все ошибаемся, – услышал я голос Игратоса, когда вернулся к тем, кого заставил ждать.

Подняв голову, я увидел его глаза, в них не было насмешки или презрения. Будто бы воин понял, что случилось со мной.

Глаза вожака смотрели с таким же пониманием.

– Становись на свое место... Симорли. – Он слегка запнулся перед моим именем, и я почти услышал уже привычное «Малыш».

Даже если бы это услышали остальные, я не стал бы его вызывать за оскорбление. Вожак не оскорбил меня, все так и есть, рядом с ним я все еще глупыш, только мечтающий о воинском поясе.

– Я думал, что это мой... – Мне едва удалось удержать болтливый язык. – Я ошибся.

– Игратос прав – мы все ошибаемся. – Вожак грустно улыбнулся и вдруг подмигнул. – Между прочим, живые тем и отличаются от мертвых, что могут ошибаться, а мертвые давно уже разучились этому, потому-то с ними так невероятно скучно. То ли дело живые – никогда не знаешь, что они сделают в следующую минуту. Это я тебе как специалист говорю. Так что не переживай: ошибся так ошибся, никто ведь не умер от этого. А небольшой незапланированный привал нам совсем не помешал.

Я не все понял из слов вожака, о чем и сказал ему, а он только фыркнул:

– Ничего страшного. Было бы хуже, если бы ты все не понял. А так... – Вожак пожал плечами. – Кажется, я говорил это больше для себя, чем для тебя. Захотелось, знаешь ли, послушать свой голос. Вдруг, думаю, скажу что-нибудь умное. Чего только не случается со мной в последние дни.

– Это смешно, – мрачно сказал Игратос.

Я с удивлением посмотрел на него. Мне и в голову не пришло, что наставник решил пошутить.

– Приятно слышать мнение настоящего ценителя. – Вожак зачем-то поклонился. – Но лучше бы нам отложить состязание в остроумии. А то с такими темпами мы сегодня к воде не доберемся.

Я занял свое место в стае и не смог удержаться – оглянулся. Мне показалось, что я еще раз прощаюсь с родным домом. Теперь уже навсегда.

– Симорли, не переживай так. – Наставник заметил мой прощальный взгляд. – Ты сможешь вернуться сюда, если не захочешь спать у канала. А возле него, если мне не изменяет память, нет ничего, кроме голых плит.

Память наставнику не изменила. Широкая дорога довела нас до края города и... исчезла. Стены остались за спиной, а впереди и с боков лежала равнина. По равнине текла река. Или канал, как называл реку наставник. Он и объяснил мне, чем река отличается от канала. Равнина и ближний от города берег были выложены плитами. За рекой, где простора было больше, плит я не заметил. Понять, что растет на том берегу, я не смог, но то, что там не надоевший уже камень, – на это моих глаз хватило. Если только подземный город опять не шутит с нами. Кажется, древние очень любили пошутить, совсем как наш вожак.

Последние шаги до реки он не прошел, а пробежал, потом упал на живот и свесил голову за край плиты. Никто не ожидал от него такой прыти, даже Ипша. Она первая опомнилась и бросилась за ним. Я смотрел, как она бежит, и вспомнил бабочку-кровохлебку. Такая же тихая, красивая и... опасная. Крови эта бабочка пьет совсем немного, но бабочки всегда летают стаей. Тот, кого окружала стая бабочек, становился похожим на цветущий куст, но очень скоро умирал. Спасти могли только быстрые ноги и зоркие глаза. Бабочки не гоняются за убегающей добычей – находят другую, не такую быструю и пугливую. В сезон воды еды хватает всем, даже бабочкам-кровохлебкам.

Бег воинов-Медведей спугнул мои воспоминания. Медведи бежали не так легко, как Ипша, но я ожидал от них больше шума, слышно же было лишь клацанье когтей по камню.

Ипша, что уже стояла над вожаком, оглянулась, недовольно зарычала, и Медведи остановились, немного не добежав до него. Я был возле них раньше, чем вожак поднялся и показал нам мокрую ладонь.

Вода пахла... жизнью.

– Далеко. Я едва дотянулся, – выдохнул вожак, не замечая, что с его пальцев капает, а Ипша подхватывает капли, не давая им упасть на плиты.

Мне даже в голову не пришло спорить с ней из-за этих капель.

И Медведи не стали с ней спорить. Наверное, они тоже подумали, что умереть от жажды лучше, чем от яда. Без воды можно умирать долго, но так и не умереть, а вот яд Ипши подействует сразу. И вдруг он стал еще сильнее, пока у нас не было воды?

Последнюю каплю Ипша слизнула уже с руки вожака и требовательно рыкнула. Когда вожак заметил ее, она посмотрела сначала на реку, потом опять на его руку. Вожак покачал головой.

– Слишком долго. Пока ты напьешься, остальные высохнут от жажды. А у меня еще и рука устанет. Пойдем вдоль канала. Думаю, берег где-нибудь понижается. – Ипша недовольно рыкнула. – А если ниже не будет, то придумаем что-то другое. Но пальцы облизывать я больше не дам! Они мне дороги как память о детстве, а ты их быстро сотрешь до костей.

– Смешно, – буркнул Игратос.

Пока вожак говорил, Ипша внимательно смотрела на него, но едва воин сказал одно слово, она быстро обернулась и оскалилась. Тот сложил пальцы в знак извинения. Кажется, прошел целый день, пока Ипша не отвернулась, обратив внимание на вожака.

– Тогда налево, если никто не против.

И мы молча пошли за вожаком.

Река не становилась шире, а вот перед Мостом она даже сужалась. Но, когда мы остановились возле Моста, я понял, что глаза меня обманули. Река оставалась такой же широкой, как и в начале нашего похода. Это была еще одна шутка древних, непонятная и смешная только для них, какой и должна быть хорошая шутка.

Если не поворачиваться к городу, то можно подумать, что мы никуда не ходили, что Мост сам подобрался к нам – незаметно, как голодный зверь.

– Что-то не хочется мне гулять по этому Мосту. А тебе, Игратос? – Вожак неожиданно остановился и повернулся. – Что бы ты выбрал, если бы хотел перебраться на тот берег: Мост или воду?

– Я бы умер на этом берегу, – не задумываясь, сказал Игратос.

– Ну каждый сам выбирает себе смерть. Кажется, так сказал один мудрец из моего... народа. Если, конечно, есть время для выбора и никто не торопит и не помогает выбирать. – Вожак криво улыбнулся, но его улыбка не была радостной или веселой.

– Как он умер? – спросил Игратос – Тот, кто сказал эту мудрость.

– Достойно.

– Он сам выбрал свою смерть?

– Нет, – покачал головой вожак, вспомнив что-то такое, от чего его лицо стало похожим на маску смерти.

Эту маску чарутти надевает в тот день, когда изгнанник должен уйти из клана. Я так и не смог забыть день изгнания.

– Да! – вскрикнул вожак, и его лицо перестало быть страшным. – Да. Он спокойно принял ту смерть, что уготовили для него другие. Получается, что чужое решение стало ЕГО выбором. Да, он сам выбрал свою смерть!

Кажется, мой наставник разгадал загадку, что не давалась ему много сезонов. Он улыбнулся и покачал головой, похоже еще не веря в удачу. Улыбка, радостная и удивленная, странно изменила его лицо. Я вдруг понял, что наш вожак не старше, а моложе Мерантоса. Но до сегодняшней ночи я думал, что мой наставник самый старый из нас.

Мы прошли мимо Моста, и я услышал, что за спиной кто-то облегченно вздохнул. Оборачиваться было бы глупо, я и так знал, из чьего горла вырвался вздох.

Не скажу, что меня Мост испугал так же, как Игратоса, только холодно было спине, пока я стоял перед ним. Я еще заметил туман в конце Моста и обрадовался, что не надо идти туда.

– Этот Мост закрыт для живых, – прошептал Игратос.

– Не совсем закрыт, – поправил его вожак. – Туда пройти еще можно, а вот обратно...

Мост давно остался позади, когда Игратос опять заговорил:

– Зачем они это сделали?

– Что сделали? – недовольно спросил вожак, словно мыслями он ушел далеко, а Игратос хочет его вернуть.

– Зачем строить Мост и ходить по нему только в одну сторону?

– Не знаю. – Наставник на ходу пожал плечами. – Построили, значит, нужно. Может, чтобы никто не пришел с той стороны, а может, и еще для чего-то. Откуда мне знать, о чем думали те, кто все это строил. Ваши Хранители – те еще умники!..

Он замолчал, а я мысленно повторил слова, что защищают от зла. Так смело говорить о проклятых Повелителями может только тот, у кого есть сильный амулет. У меня такого не было... И не будет. Чарутти не защищают изгнанников.

– А вот еще один Мост-полупроводник, – сказал вожак, и мне показалось, что он улыбается. – И тоже закрыт с той стороны. Видишь? – Он посмотрел через плечо, я тоже зачем-то оглянулся, но лучше бы я этого не делал! Перекошенное лицо Игратоса могло испугать любого.

– Вижу, – процедил сквозь зубы воин-Медведь. – Там... смерть.

– Может быть.

Вожак засмотрелся на Мост, что медленно приближался к нам (или мы к нему?), а Игратос, наверное, смотрел под ноги или в сторону города. Но оборачиваться и проверять я не стал – это не так важно, куда он там смотрит, лишь бы не споткнулся и не столкнул меня в воду.

– Похоже, ты прав, – задумчиво сказал вожак и отвернулся от Моста. – Защита с той стороны мощная. Тот, кто станет переходить на эту сторону, получит сильный удар. Может быть, смертельный. Интересно, чего это местные так опасались?..

– А мне это не интересно! – заявил Игратос.

– Предпочитаешь умереть неизвестно от чего?

– Иногда знание убивает быстрее, чем незнание.

– Тут ты прав, – усмехнулся вожак. – Я встречал людей, которые слишком много знали и... недолго жили.

– Не думаю, что они сами выбирали свою смерть.

Вожак хмыкнул, услышав догадку Игратоса.

– Не сами. – Он немного помолчал – шагов пять, не больше, а потом сказал уже без улыбки: – А ты умный парень, Игратос, очень умный. Тебе кто-нибудь говорил это?

– Нет.

– Значит, я первый. Кстати, хочешь загадку на сообразительность? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Как думаешь, что это такое?

Вожак остановился и топнул по плите.

Мы остановились, чтобы рассмотреть его находку. Только Ипша не стала смотреть. Она отошла к каналу и легла, свесив голову над водой. То, что было ей интересно, Ипша не могла достать.

Находкой вожака оказалась неширокая, всего в полшага, светлая полоса. Она лежала между двумя рядами плит и была такого же, как они, цвета. Нужны очень внимательные глаза, чтобы заметить ее. Полоса начиналась возле канала и исчезала где-то в городе.

– Что это? – повторил вожак, глядя на нас всех.

Любой, кто знал, мог ответить.

– Ошибка?.. – сказал Мерантос.

Он молчал от привала с холодными стенами до самой реки, чьей воды мы так и не напились. Пока не напились. Наставник что-нибудь придумает, и река перестанет нас дразнить своей недоступностью.

Почему-то Мерантос захотел первым ответить на загадку вожака. Вот только в голосе его было мало уверенности. Точно так же в сезон воды ищут тропу на болоте. Втыкают шест в колышущуюся зеленую шкуру и проверяют: рвется или держит, а уже потом ставят ногу.

– Ошибка строителей? – спросил вожак, подождал, пока Мерантос кивнет, и сказал: – Я тоже так подумал, когда увидел это в первый раз. – Он опять топнул по светящейся изнутри полосе. – Люди часто ошибаются. Даже боги ошибаются иногда...

После таких слов Мерантос закрыл глаза и прижал к животу кулак с отогнутым кверху пальцем. Есть еще кланы, в которых так защищаются от зла, разбуженного неосторожным словом. В нашем клане давно уже словом защищаются от слова: правильные слова лучше защищают, если говорить их в нужный срок. Я повторил их, не открывая рта, и успел закончить до того, как наставник опять заговорил, а Мерантос открыл глаза.

– Потом я увидел ее еще два раза, а до этого заметил в городе возле фонтана, где мы встретились с Ипша.

Вожак уже хорошо говорил на всеобщем, лучше, чем при нашей первой встрече (или это я привык?), но иногда он говорил так, что мне хотелось смеяться. Кулак Мерантоса разжался, рука поползла вверх и прикрыла нижнюю часть лица. Ладонь успела спрятать улыбку, а вот глаза скрыть ее не сумели.

– Не скажу, что ваше произношение кажется мне таким же смешным, но некоторые слова непривычно звучат для моего уха, – спокойно сказал вожак, и улыбка сама собой исчезла из глаз Мерантоса.

– Я не хотел тебя обидеть, – извинился он очень тихо.

Голосом извинился, не пальцами.

– А ты и не обидел меня. Просто мы немного отвлеклись. Тебе не кажется, что для одной ошибки четыре повторения – это слишком много?

И вожак опять засмотрелся на полосу среди плит.

– Даже глупец не повторяет четыре раза одну ошибку, – сказал Мерантос. Я так понял, что он согласился с вожаком. – Это не ошибка, – заявил воин-Медведь. – Это делали, чтобы сделать.

С первой попытки шест прорвал шкуру болота, со второй – нашел прочное место.

Я опять был мыслями дома, и опять голос Игратоса вернул меня к стае.

– Это похоже на замерзший ручей. Но здесь тепло и... – Он наклонился, провел когтем по блестящей полосе. Она громко заскрипела. Вожак поморщился, а Ипша дернула головой и уставилась на т'анга таким глазами, что даже мне стало страшно. Игратос быстро отдернул руку и разогнулся. – Это не лед, – тихо сказал он и настороженно посмотрел на Ипшу. Но та уже опустила голову над рекой, вывалив длинный черный язык. – Если бы здесь было холоднее, я бы сказал, что из города в реку тек ручей, а потом замерз. А так... – Воин вздохнул и пожал очень широкими плечами.

Только у Мерантоса они шире.

– Нет, ты точно гений! – обрадовался вожак. – Ты же угадал почти правильно! Это и в самом деле ручей, только не из города, а в город.

Мы недоверчиво посмотрели на него. Все трое. Потом Игратос медленно и неохотно качнул головой.

– Вода всегда бежит вниз, а не... – Он вдруг задумался, а потом старательно произнес незнакомое слово: – На-а-сс. Он поднимает воду.

Вожак тоже немного подумал, а потом показал все зубы:

– Насос? Ты имеешь в виду насос?

Игратос молча кивнул.

Я тоже вспомнил колодец, в котором наставник заставил воду подняться к самому краю. «Я просто включил насос... не спрашивай, как это сделал», – так он сказал мне тогда, но я забыл, а Игратос почему-то помнил.

– Здесь нет того, что поднимает воду? – услышал я свой голос и удивился.

– Может, и нет, – сказал наставник. – А может, мы не видим, потому что не искали. А если внимательно посмотреть, то... – Он прошелся вдоль полосы, лег рядом с Ипшей и так же, как она, свесил голову над водой. – Вот он! – обрадовался наставник и постучал чем-то за краем плиты. – Есть, нашли!..

– Он заставит воду подняться?

Мерантос спросил то, что нам всем было интересно.

– Не знаю. Проверим... – и рука наставника потянулась за кнутом.

Я тут же ухватился за ошейник, воины-Медведи сделали то же самое.

Не помню, душил ошейник возле колодца или нет, но в Чаше Крови, когда хост поднял такой же кнут, ошейник поставил меня на колени. И не только меня.

Я стоял и ждал. Ждал не только я: воины-Медведи шевельнулись и опять застыли, когда Ипша повернула к ним голову – она защищала спину вожака. Тот наклонился над рекой и разговаривал с кем-то невидимым. Или заклинал подъемник воды.

Когда вожак разогнулся и я посмотрел на его лицо, то сразу понял, что говорил он не заклинания.

– Не работает, – выдохнул он сквозь зубы.

– Почему? – спросил Мерантос.

А вот я забыл, что можно спрашивать, что мой рот умеет не только пить, но и разговаривать. Вода была так близко, что трудно думать о чем-то, кроме нее.

– Потому что насосы всегда включали до прихода Карающей. А когда в городе появлялись посетители, то в фонтанах и бассейнах уже была вода. Включать насос сейчас... – Вожак хлопнул кнутом по ладони и замолчал.

– Карающая лишила кнут колдовской силы?

В голосе Игратоса уверенности было больше, чем вопроса.

– Можно и так сказать, – усмехнулся вожак.

Я уже начал привыкать к усмешке, в которой нет радости, хотя вожак может улыбаться и по-другому.

– Можно и так... – задумчиво повторил он. – Мерантос, кажется, ты среди нас самый старший. Тебе уже приходилось встречаться с Карающей?

Воин-Медведь покачал головой.

– Встречу с Карающей никто не переживет.

– Ты хочешь сказать, что этот Приход для тебя первый?

Вожак не поверил Мерантосу и не скрывал этого.

– Не первый. Второй, – ответил воин, притворяясь, что не заметил оскорбления.

– Так что же ты мне голову морочишь?!

– Можно пережить приход Карающей, – спокойно сказал т'анг. – А вот встречу с ней...

– Ясно. Извини, что наорал на тебя. Вот так неправильно сформулируешь вопрос и получишь недостоверный ответ. Мерантос, а каким был для тебя первый Приход?

Мерантос пошевелил ушами, почесал голову и только потом глянул на вожака.

– Я не знаю, что ты хочешь услышать...

Похоже, он опять искал тропу на болоте.

– Про убежище расскажи. Как вы туда попали, как добывали воду и остальное. А еще расскажи то, что запомнилось больше всего.

– Это долго рассказывать...

– А ты сейчас чем-то занят? – спросил вожак.

Без зла или насмешки спросил, так спрашивают, когда хотят помочь.

– Нет. Но вода пахнет. Мешает вспоминать.

Вожак кивнул и молча увел нас от реки. Когда мы остановились, даже я не слышал запаха воды.

На привале Мерантос усаживался долго и старательно, а когда уселся, то говорить стал тихо и неторопливо, будто каждое его слово было травинкой, которую надо размять, а потом вплести в подстилку. И спешка в такой работе недопустима. Пальцы мастеров двигаются медленно и неутомимо, но подстилки, что выплетают эти пальцы, крепче трех или четырех, сделанных учениками.

– Тогда я был моложе, чем... – Мерантос посмотрел на меня, потом на соплеменника, – ...моложе, чем Игратос. Намного моложе. – Он задумался и долго смотрел над моей головой, но вряд ли видел там что-нибудь, его взгляд был темным и затягивающим, как разрыв в шкуре болота, а мысли бродили где-то далеко.

– ...намного моложе, – опять раздался тихий глухой голос.

Даже сидя Мерантос был больше всех нас, а от его голоса что-то дрожало и колыхалось у меня в груди.

– Перед Приходом мы ушли из привычных мест. Каждый нес с собой запас еды. Шли долго – несколько дней, пока дошли до запретной долины. Чарутти привел нас к пещере. Вход был узким и низким, мужи пригибались, чтобы не разбить голову о камни. Я тогда очень боялся, что кто-то впереди застрянет и я не смогу войти. Но эта щель была только входом в большой подземный коридор. Он вел нас все ниже и ниже. Отец сжег три факела, пока мы добрались до пещеры. Она была большой. Не такой, как эта, но тогда ничего больше я еще не видел. И в пещере была вода – подземное озеро с водопадом. Хоть водопада я так и не увидел, только слышал, как шумит вода. Все, что я потом видел и слышал, кажется мелким и слабым рядом с ним. А вода!.. Ничего вкуснее я в жизни не пробовал!

Мерантос опять помолчал, глядя перед собой.

– Там было красиво, – продолжил он свой рассказ. – Огни факелов играли на воде, на каменных сосульках, что свисали с потолка пещеры, и на тех, что росли из пола. Мы, детеныши, играли среди них, бродили, где хотели... Нам только запретили подходить к озеру, но мы нарушили запрет. Я и еще несколько мелких. Мы решили пробежаться возле самой воды. Двоим это удалось. Я не удержался на ногах – камни были мокрыми и скользкими. А тот, кто бежал за мной, упал в воду. Он умер до того, как его вытащили.

– Он не умел плавать? – удивился вожак.

– В нашем клане никто не умеет плавать, – ответил Мерантос. – В других, думаю, тоже.

– Почему? Ну в горах я еще могу понять: холодная вода, неглубокие и быстрые реки, но в других местах... – Вожак покачал головой. – Думаю, ты ошибаешься. Симорли, ты умеешь плавать? – повернулся он ко мне.

– Нет.

– Нет?! Почему? У вас что, воды там мало?..

– Бывает много, бывает совсем мало, когда жарко, – так я ответил вожаку, но он не успокоился.

– А реки, озера у вас есть? – заинтересовался он.

– Есть.

– И ты не научился плавать?!

– Нет. У нас никто не плавает, – сказал я, не дожидаясь еще одного вопроса.

– Но почему?! Кто-нибудь может мне это объяснить? Жить рядом с рекой и не научиться плавать!.. Это или глупость, или беспросветная лень.

Мы переглянулись с Мерантосом. Кажется, он удивился не меньше, чем я. Но прежде чем я понял, что удивило меня в словах вожака, заговорил Игратос. Он оказался сообразительней.

– Ты умеешь плавать, – сказал он.

Не спросил, а сказал так уверенно, будто видел вожака в воде.

– Конечно, умею. Что тут такого? А вот почему вы не умеете – этого я так и не понял. Или ты умеешь? – с какой-то надеждой спросил он.

И далось вожаку это плавание!

– Не умею, – ответил Игратос – Тот, кто попадает в воду, умирает.

Ответ короткий и понятный. И как вожак мог забыть такое?

– Что, сразу умирают? – спросил он.

– Часто – сразу. И очень редко – через несколько дней. И смерть эта очень плохая.

– Что же это за вода у вас такая? – удивился вожак. – Пить ее можно, а плавать в ней нельзя.

– И пить нельзя! – вскинул голову Мерантос – Чарутти запретили. Иначе – смерть!

– От кого смерть: от воды или от чарутти?

Никто не стал улыбаться над его произношением.

– От воды, конечно, – ответил Игратос

– Но мы же пили воду из колодцев, и никто пока не умер. Что-то намудрили ваши чарутти. – Вожак недоверчиво покачал головой.

– Мы пили воду, что пряталась от солнца и звезд, – напомнил Мерантос – В этой воде нет смерти.

Не знаю, откуда у него столько терпения, чтобы объяснять то, о чем знают даже детеныши, что едва научились ходить. Не понимаю, почему вожак все еще живой, если он не знает такого простого и необходимого.

– Можно пить только ту воду, что прячется глубоко в земле или в пещере. – Мерантос говорил так спокойно и внушительно, будто перед ним был его ученик. – Остальную воду пить нельзя, если не ищешь смерти.

– Что же вы сделали со своей водой, ребята?

Вожак это так спросил, что мне стало обидно.

– Мы ничего с ней не делали! – громко сказал я. – Она всегда такой была!

Потом я посмотрел на Мерантоса: пусть и он что-нибудь скажет. Он старый и умный, он найдет, что сказать.

Медведь сидел в привычной позе воина: ноги согнуты в коленях и прижаты к груди, одна рука обнимает колени, другая всегда – ВСЕГДА! – свободна, голова покоится на коленях. Эта поза обманула не одного врага, она только кажется неудобной, но из нее легко можно защищаться или нападать. Мне надо три вдоха, чтобы оказаться на ногах и ИЗМЕНИТЬСЯ. У старых воинов это получается еще быстрее. Мерантос только притворяется неповоротливым и медлительным, но я видел, как он двигался в Чаше Крови: там он был даже быстрее меня! Не думаю, что он притворяется, чтобы обмануть меня или вожака, но его так научили, что по-другому он уже не может. Вот и теперь Медведь медленно, очень медленно поднял голову, посмотрел на нас и сказал:

– Вода всегда была такой, сколько я себя помню. А помню я себя почти тридцать шесть лет.

Пятьдесят три сезона! Может быть, пятьдесят четыре – привычно подсчитал я и удивился. Такой старый! Я знал, что он старше нас, но даже не думал, что он такой старый. Немногие воины живут так долго. Моя мать моложе Мерантоса, а отец... его уже нет среди живых.

Но мысли о доме тут же исчезли, когда Мерантос заговорил.

– Детенышем я услышал один разговор... я тогда только научился ходить, и еще не все знали, что я могу выбираться из логова. Думаю, мои уши не должны были услышать этот разговор, но... – Медведь опять смотрел на меня, не мигая и не видя. Я заглянул в его глаза и испугался: еще немного, и я провалился бы в чужое прошлое и увидел бы его... Мне очень не хотелось отворачиваться и смотреть на город, но я отвернулся. – Я не стану вспоминать весь разговор, этого не надо, нужно только немногое... – Мерантос помолчал, а когда заговорил опять, его голос стал совсем другим, чужим: – Нам повезло, что у нас не идет дождь. У тех, внизу, люди умирают от падающей сверху воды.

– Это все запретное колдовство Хранителей. Повелители выпустили его, но не смогли справиться... – Опять чужой голос, только другой чужой голос, очень старый.

– А может, не захотели справляться? – спросил молодой голос – Что для них наша жизнь?

Я закрыл глаза, так было легче представлять, что рядом говорят двое: старый Медведь, что пережил Войну, и кто-то совсем молодой, может быть, такой же, как я. Далекое прошлое подошло совсем близко: я слышал его голос и дыхание на своем лице.

– Они тоже смертные, Серватос. Теперь их убивает не только солнце, но и вода. Они глупцы, возомнившие себя самыми умными!

Старик засмеялся коротко и хрипло, а мне стало страшно. Не хотел бы я заполучить врага, что умеет так смеяться.

– Твои дети станут бояться воды, а дети твоих детей научатся не доверять ей. Им будет трудно поверить, что в реках можно было купаться и пить из ручьев, не опасаясь умереть, что по воде плавали паромы и перевозили путников из города в город. Кстати, о реках: подтвердилось, что в них появились звери, жрущие все живое на берегу?

Мерантос опять немного помолчал, а заговорил он уже своим голосом:

– Он истину сказал: мне трудно поверить, что в воде можно было купаться и... плавать.

– Можно.

Вожак и Игратос сказали это вдвоем. Их голоса переплелись, как трава после ночного ветра.

– Я верю, что «можно». – Игратос шевельнул плечом и стал смотреть в сторону, на плиты пола. Мы все стали смотреть на Игратоса, и ему это не понравилось. – Если так говорит чарутти...

– Так вот чей это был голос! А я все не мог понять, кто говорил с отцом. – Мерантос покачал головой. – Давно это было. Еще до прихода Карающей. Только слова чарутти заставили тебя поверить? – неожиданно спросил он.

– Нет, – ответил Игратос и сразу же замолчал.

Он больше ничего не сказал, а Мерантос ничего не стал спрашивать. Думаю, Игратос все едино не ответил бы.

А вожак молчать не стал. И спросил он Старшего Медведя, а не притихшего Младшего.

– Ты что-то говорил о тварях в воде. Они все еще встречаются или уже вымерли?

– Не знаю, – Мерантос качнул головой. – В наших реках их нет.

А я не сдержался и фыркнул: слышал я про эти реки – переходят их от одного берега до другого по сухим камням.

Вожак и воин-Медведь тут же посмотрели на меня. Я не успел извиниться за свою несдержанность, когда вожак заговорил со мной. И я обрадовался его вопросу больше, чем внимательному и очень спокойному взгляду Мерантоса. Говорят, что у Медведей тяжелый нрав и хорошая память. Насколько тяжелый нрав у Мерантоса, я не знаю, а вот какая тяжелая у него лапа – видел.

– А какие твари водятся в ваших реках? – спросил меня вожак, и я стал рассказывать.

Вот уж кто умел слушать!

Он слушал меня так, будто я был известным песнопевцем и рассказывал самую интересную песнь последних лет. Вожак слушал и потом, когда я устал и замолчал.

– Если я правильно понял, – сказал он медленно и задумчиво, будто говорить его учил Медведь-наставник, – все эти твари водятся в болотах и сырых местах. – Он подождал, когда я кивну, и продолжил: – А что делается в реках, кто-нибудь слышал? «...что-то пожирает живое на берегу» – так, кажется, говорил Мерантос. Интересно, это «что-то» все еще плавает там или давно уже стало легендой?

– Плавает, – ответил Игратос, пока мы с Мерантосом качали головами. – Плавает, – повторил он намного тише и добавил, не дожидаясь вопросов: – Я слышал, как говорили хосты. Какая-то стая погибла возле разрушенного моста. Их сожрали почти всех. Те, кто выжили, видели длинные тонкие лапы с когтями-крючками. Лапы появились из реки и утащили многих под воду. Хосты так и не поняли, сколько тварей на них напало и какие это твари. Они запомнили только лапы и когти. И еще... – совсем тихо сказал Игратос, и вожак нагнулся к нему, чтобы лучше слышать. – Хосты очень испугались, когда поняли, что твари не боятся кнутов.

– Как интересно... – Голос у вожака сделался каким-то мурлыкающим, совсем как у воина-Кота перед вызовом на поединок. – У разрушенного моста, говоришь?.. Что-то я не встретил там ни одной твари, ни возле моста, ни у берега. Может, они спят по ночам, как думаешь?

Мне стало холодно от его усмешки, а когда я понял, о чем он говорит, то не смог вздохнуть. Игратос тоже испугался слов вожака

– Ты был возле моста ночью, когда все злое и голодное выбирается на охоту? – спросил он голосом сиплым и тихим. – Зачем?..

Дальше он говорить не смог: захрипел и стал кашлять, будто ему передавили шею.

– Так получилось. – Вожак отвечал спокойно, притворяясь, что не видит, как мы боимся. – И не возле моста, а под мостом, – добавил он и опять криво улыбнулся.

Послышался странный звук, от которого все, кроме вожака, прижали уши. А вожак посмотрел на меня и покачал головой. Только тогда я понял, что царапаю полосу между плитами. Я быстро убрал когти и попросил прощения за глупость. Никто не проявил недовольства, даже Ипша не зарычала, все молчали, удивляясь рассказу вожака.

– Ты был в воде? – зачем-то спросил Мерантос.

– Да.

– И ты не умер?!

– Как видишь. – Вожак раздвинул ладони и пошевелил плечами.

– И этот мост был над рекой? – продолжил спрашивать Мерантос.

Мне захотелось свернуться в комок и закрыть глаза, когда я услышал еще одно «да».

– А где еще может быть мост? – спросил вожак, начиная злиться на вопросы Медведя.

– Где угодно, – сказал тот и положил ладонь на плиту. – Между холмами. – Хлопок по плите. – Над трещиной на равнине. – Еще хлопок. – В горах над большим разломом. – Еще один хлопок. – Говорят, были и другие мосты, но я видел только эти. Нет, я видел то, что от них осталось – развалины мостов и башен.

Он вдруг замолчал, а я сидел и слушал дыхание – свое, других – и считал вдохи.

– Кстати, – сказал вожак, когда я досчитал до двадцати шести, – возле каждой башни есть убежище, похожее на это. Ваш клан прятался в нем?

Мерантос медленно покачал головой.

– Мы прятались в дикой пещере, только очень глубокой. А в этом убежище можно спрятать весь наш клан и соседний, и еще останется место...

– А почему?.. – начал спрашивать вожак, но замолчал, так и не спросив. – Или убежище хранителей для вас так же запретно, как и их дороги? – догадался он.

– Запретно, – подтвердил Медведь. – Дороги прокляли Повелители, а к развалинам запретили ходить чарутти. Там можно найти странные вещи. Еще до рождения Игратоса их приносили в дом, их продавали и меняли на другие нужные вещи, но потом погиб соседний клан. Из-за такой вещи. И пожара, где она сгорела. А кто не умер сразу, те заболели странной болезнью. Никто не дожил до следующего сезона.

– Эпидемия... – сказал вожак.

Мерантос повторил незнакомое слово так осторожно, будто пробовал его и еще не знал, можно это съесть или лучше выплюнуть.

– Нет, больше никто не заболел, – покачал он головой, когда вожак рассказал, что значит это слово Хранителей. – Заболели только те, кто видел пожар. Потом вернулись охотники и маленькая стая воинов. Только они и остались живыми из всего клана. Они похоронили мертвых и узнали от больных про большой костер, что разгорелся от вещи Хранителей. Огонь разгорелся сам и погас тоже сам, его тушили, но потушить не смогли. Чарутти сказал, что от колдовских вещей и огонь бывает колдовской, что ходить в развалины и брать вещи Хранителей нельзя. Тех, кто нарушали запрет, изгнали из клана.

– Жестоко, но разумно, – пробормотал вожак. – У вас тоже действует это правило? – спросил он у меня.

– Да.

Я не стал говорить, что меня изгнали не из-за запретных вещей.

– Значит, поэтому вы отказались от убежища?.. – Вожак пальцем рисовал какой-то знак на прозрачной полосе.

– Может быть...

Кажется, Мерантос не знал истинного ответа, и вожак поднял голову, ожидая, что Медведь скажет дальше.

– Может быть что?.. – спросил вожак, когда ему надоело ждать.

– Может, никто не смог открыть вход в убежище, – сказал Мерантос.

И опять в его ответе не слышалось истины.

– Не смог открыть вход? – удивился вожак. – Да это же очень просто! Главное, знать последовательность...

Он вдруг замолчал и начал тереть лоб, словно у него заболела голова.

– Знать... – повторил Мерантос. – После Войны осталось мало тех, кто знал секреты Хранителей. Не всю гору секретов, – грустно сказал он, – только песчинки секретов. Но даже эти песчинки хотели отнять у нас. Повелители устроили охоту на всех, кто учился у Хранителей. Потом стали охотиться за учениками тех, кто учился у Хранителей, а потом – за учениками учеников... Их осталось совсем мало – тех, кто видел Хранителей. Многие знания и умения утеряны, а те крохи, что остались... – Медведь тяжело вздохнул. – Говорят, что много живых стали мертвыми только потому, что не знали, когда придет Карающая. Они не успели найти убежище.

Вожак спросил что-то еще, но я не мог больше слушать. Слова Мерантоса остались в моей голове и шелестели, как мертвая трава под ветром: «...не знали, когда придет... не успели...»

Я тоже не знал, когда придет Карающая. Когда меня изгоняли, чарутти сказал: «Уходи. Вернешься через три сезона. Если доживешь до возвращения». Потом он повернулся ко мне спиной и ушел. Остальные пошли за ним. Они так удивились его решению, что забыли выразить изгнаннику презрение и отвращение. Никто из них не произнес ни слова, они молча уходили по тропе друг за другом. Последним уходил мой брат. Я видел, что он хотел обернуться и... не обернулся. А я так радовался, что мне разрешили вернуться – три сезона пролетят очень быстро! – что даже не услышал последних слов чарутти. «Если доживешь...» Он уже тогда знал о приходе Карающей! Знал, но ничего мне не сказал. «Если доживешь...» Я дожил! Три сезона сам, без клана, когда любой может убить или пленить... Еще немного, и мне можно будет вернуться. Мне посчастливилось: я свободен и не умираю под Очищающим огнем. Но если бы я не встретил вожака...

Я не сразу понял, что вожак говорит со мной. Он несколько раз повторил мое имя, и только тогда я услышал его.

– Что? – Прошлое не хотело отпускать меня.

– С тобой все в порядке? – спросил вожак.

Он наклонился и посмотрел мне в лицо, а я не знал, что ответить. Уже несколько дней я хотел пить, а рядом с подземной рекой – еще сильнее. Есть я тоже хотел – голод давно кусал меня за живот. Еще я далеко от дома и не скоро вернусь в клан, если вернусь... А еще я делю тропу с такими сопутчиками, что в другие дни и близко не подошел бы к ним. Я беглый пленник в ошейнике, и любой, кто поймает меня, получит награду от Повелителей. Я куда-то иду и не знаю куда, а смерть крадется за мной. Она так давно за мной крадется, что я скоро перестану ее бояться. А тот, кто не умеет бояться, тот быстро умирает. А еще я забрался в место, проклятое Повелителями, – прячусь от одной смерти в тени другой. Интересно, со мной все в порядке?..

– Я задумался. – У меня не нашлось ответа на вопрос вожака. – А зачем ты меня звал?

– Хотел узнать, как дела с убежищем в ваших местах. Или постройку Хранителей там тоже обходят стороной?

– Не знаю. Я никогда не был в Убежище и не знаю, где прятался клан в прошлый Приход. Тогда мою мать еще не приняли в клан. Не знаю, живет она или сгорела в Очищающем огне... не знаю.

Я старался не думать о таком, а тут вдруг взял и подумал. И сразу стало трудно дышать, и заболели глаза почему-то. Я моргал и моргал, а глаза болели и болели. Потом они стали мокрыми...

– Не надо так переживать. Все едино ты не сможешь помочь ей.

Я повернулся к Игратосу. Он удивил меня, и я спросил:

– А разве я переживаю?

– Переживаешь, – кивнул он головой.

– Это очень заметно?

Мне не понравилось, что мой голос вдруг задрожал, но не поймать ветер, не остановить слово.

– Не очень сильно.

Я вздохнул с облегчением, и это не укрылось от Игратоса.

– Я не заметил, я почувствовал, – сказал вдруг он. – Это получается у меня еще не очень хорошо, но я научусь...

Что-то противилось во мне его словам.

– Зачем ты мне это говоришь? – разозлился я. – Мне это не интересно!

– Хотел помочь тебе...

– Ты уже помог мне! – Я надеялся, что Медведь заметит насмешку и избавит меня от непрошеной помощи.

Или вызовет на поединок. Если удача не отвернется...

Игратос удивленно посмотрел на меня, в его глазах были удивление и обида. Значит, поединка не будет, а жаль. Я отвернулся и стал смотреть на воду. Она была так близко, но как дотянуться до нее? Это было так похоже на шутку старых воинов. Они любили прокладывать тропу до глубокой ямы, потом вернуться так, чтобы следы вели в одну сторону. Еще старики могли сделать петлю на тропе, и всегда – ВСЕГДА! – находился кто-то, кто попадал в яму или долго кружил по болоту. Когда от таких шуток умирали, то про мертвого говорили, что он был глупым и неосторожным. Ученики никогда не отвечали на такую шутку. У них нет столько хитрости и умения.

– Ладно, хватит сходить с ума, – сказал вожак, поднимаясь. – Вернемся к нашей воде.

Сколько раз вижу, как он садится, переплетая ноги, а потом встает, и всякий раз удивляюсь. Я тоже пробовал так сесть, и хорошо, что никто не видел, как я потом поднимался. Таким слабым и беспомощным я не чувствовал себя с молочных зубов.

– Пошли, Малышка? – Вожак провел пальцем между ушами Ипши.

И она пошла, а Медведи пошел за нами. Медведи шли так тихо, что я оглянулся посмотреть: вдруг они остались еще отдохнуть. Они не остались.

Едва вожак подошел к реке, Ипша тут же легла и свесила голову над водой. Тогда он по-хитрому присел рядом. Еще одна из его причуд, ее я тоже не могу повторить. Присесть, опираясь только на пальцы ног, вытянуть перед собой руки и сидеть так неподвижно. Из этой позы вожак тоже поднимается легко и быстро.

– Надо идти, девочка. – И вожак тронул ухо Длиннозубой.

Ипша повернула голову и молча оскалилась. Похоже, ей не хотелось вставать и куда-то идти. Потом она облизнулась и опять уставилась на воду.

– Я тоже хочу пить, Малышка. – И вожак стал смотреть в реку. – Но пока еще не придумал как.

Ипша лизнула его пальцы и тихонько рыкнула.

– Нет, девочка. – Вожак засмеялся и пошевелил рукой. – Так слишком долго и слишком опасно. Я тебя, конечно, люблю, но пальцы мне тоже нужны. Хотя... – Он вдруг засмеялся, подняв лицо к каменному небу. – Кажется, у меня есть идея. Сейчас попробуем... Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

Он быстро поднялся и стал снимать с себя странную одежду. Одежду вожак бросал под ноги, и только одна одежда осталась в его руках. «Майка» – так назвал он эту одежду.

Мы с интересом следили, что он делает. Я даже не заметил, когда подошел ближе, но Ипша тихо зарычала, и я остановился. Длиннозубая еще не злилась, только предупреждала, что я близко от тени ее Зверя. Шаг назад, и рычание стихло. За спиной слышалось дыхание воинов-Медведей; кажется, они тоже забыли про осторожность.

– Спокойно, ребята. – Вожак оглянулся и улыбнулся нам. – Я знаю, что вы хотите пить, но это еще не повод прыгать в канал.

Мерантос тут же попятился, сжав лапой плечо соплеменника. Игратосу пришлось отойти от опасного края. Мне такое напоминание не понадобилось, еще при первом рыке Ипши я вспомнил про осторожность.

Вожак растянулся на берегу реки, сильно перегнулся, одной рукой вцепившись в ошейник Длиннозубой, а другую опустил за край плиты. Мы услышали плеск воды.

– Ну вот и все. Вытаскивай!

Ипша легко поднялась на лапы. Вожак тоже поднялся, в его руках был мокрый комок ткани. Комок истекал водой. Настоящей водой! Я чувствовал ее запах, я почти пробовал ее языком!

Но первой попробовала воду Ипша.

Каждая капля, что падала мимо ее языка, разбивалась о каменную плиту, и звук ударов разносился по всему городу, отражался от стен и возвращался к нам. Капли собирались в тоненький ручеек, обтекали ногу вожака и исчезали за краем плиты. Бегущий в реку ручеек вплетал свой голос в песню падающих капель.

Язык Ипши мелькал все медленнее. Вожак держал комок ткани уже двумя руками, сильно сжимая его. Под гладкой, почти безволосой кожей вожака шевелились мускулы. У воинов-Котов не бывает такого сильного тела, но рядом с воинами-Медведями вожак не казался сильным. Я тоже не кажусь сильным, но те, кто думал, что я слабый, остались в Чаше Крови.

– Ну вот и все, – сказал вожак, выдавливая последние капли. Ипша поймала их на лету, облизнулась и требовательно рыкнула. – Сейчас достану еще, – успокоил ее вожак.

Длиннозубая удовлетворенно вздохнула и легла так, чтобы голова оказалась за краем плиты.

Все повторилось еще раз, и еще, а когда Ипша напилась, вожак посмотрел на нас.

– Ну кто следующий?

Я хотел открыть рот, но вспомнил, что за мной стоят воины-Медведи, и промолчал. Глупо отнимать у них добычу, да и не так сильно мне хотелось пить. Терпел дольше, потерплю еще немного.

– Мерантос? – спросил вожак.

– Мы потерпим, – ответил тот за двоих

Не знаю, осторожничал он или отказался из вежливости, но я тоже отказался, когда вожак обратился ко мне.

– Спасибо за заботу, ребята, – криво усмехнулся он. – Надеюсь, что это забота, а не проверка на живца. – И без клыков оскал вожака был страшным. – Скажи, что я ошибся, Мерантос. Что у меня очередной приступ паранойи. Скажи, и я поверю тебе.

Воин-Медведь покачал головой.

– Ты не ошибся, – очень тихо сказал он. – Ты понял истину: я не хочу пить эту воду первым, но если ты прикажешь...

– Почему? Она же пила. – Вожак качнул головой в сторону Длиннозубой. Даже он не махал руками рядом с ней! У осторожного вожака шкура целее. – И с девочкой все в порядке.

– Она Четырехлапая.

– Ну и что?

Мерантос вздохнул и посмотрел на меня, но я промолчал. Если Медведь сказал коротко и непонятно, пусть теперь говорит понятно и долго. Чужаки могут и не знать, что Четырехлапые сильнее двуногих, что мой Зверь может съесть и выпить то, от чего я-не-зверь могу оставить мир живых. Но рассказать это вожаку так, чтобы он понял, я не сумею. Медведь большой и старый, пусть он рассказывает.

– Вот, значит, как, – задумчиво сказал вожак, когда Мерантос перестал говорить. – А болезни и раны... на вас они действуют так же?

– Да.

– Ладно, стану подопытным кроликом, – вздохнул вожак и повернулся к воде.

– Кем?.. – не понял Мерантос, но вожак махнул свободной рукой и засмеялся.

Потом он смеяться перестал.

Вода лилась по его лицу, груди и животу, а он пил ее и... улыбался. Второй раз он вылил воду себе на голову и радовался так, будто избавился от ошейника.

Игратос с большим интересом смотрел, что делает вожак, иногда к чему-то прислушивался и закрывал глаза. Когда вожак еще раз достал воды, он спросил:

– А это не опасно?

– Что?..

– Обливать себя водой, – пояснил Игратос.

– Не опасно, – засмеялся вожак. – Хочешь попробовать? – и он протянул мокрый комок Медведю.

– Нет!

Оба воина сказали это быстро и громко. Мерантос даже качнулся назад, но потом передумал.

– Ну нет так нет, – пожал плечами вожак. – А пить вы будете или подождете до завтра?

Медведи посмотрели на меня. Взгляд у Мерантоса был таким же тяжелым, как и лапа.

А я-то надеялся, что Медведи первыми попробуют воду в этом странном месте. Вдруг плохая вода не опасна для чужаков.

– Всего одно слово, Симорли, – сказал вожак, глядя мне в лицо. – «Да» – и я достаю тебе свежей воды, «нет» – одеваюсь, и мы идем дальше. Только одно слово...

Я смотрел, как ткань в руке вожака истекает влагой, и думал. Мне очень хотелось сказать «нет», очень хотелось... Но я сказал «да». Смерть уже давно идет по моему следу. Может, сегодня она поймает меня.

Я сказал «да».

Вода не убила меня. Проклятие Повелителей не смогло добраться до этого города. Или Хранители знали, как защищаться от их проклятий.

– Теперь я. – Мерантос шагнул вперед, оттеснив Игратоса.

Не верю, что он так сильно хотел пить, старый воин берег жизнь молодого.

Огромные ладони сложились ковшом под струйкой воды, вобрали ее всю, до последней капли, а потом осторожно поднесли ко рту. Мерантос понюхал ее, долго держал во рту первый глоток... Я не стал говорить, что у воды запах вожака и какой-то странный вкус. Медведи и сами это узнают, когда станут пить. Второй глоток Мерантос сделал не скоро. Он прислушивался к себе, а вода ровно лежала в его ладонях. Я смотрел на эти ладони, а видел моховую кочку, на которой остался чей-то след, что уже наполнился водой. И опять у меня начали болеть глаза. Я быстро заморгал и посмотрел на Игратоса. Тот стоял с закрытыми глазами и тоже к чему-то прислушивался. Когда я снова повернулся к Мерантосу, воды в его ладонях уже не было. Но и тогда он не сразу разрешил пить Игратосу.

– Похоже, у нас появилась компания, – сказал вожак, когда мы все напились, отдохнули и напились еще раз.


44


Толилан. Зовущая из клана Кугаров

Голос воды. Он звал вперед, манил, обещал жизнь. Я не верила этому обещанию: вода в ручье убивает быстрее, чем укус арусги. И все-таки шла вперед. Мы шли – я и Адри.

Голос воды изменился: журчание ручья стало тише, пока не утихло совсем, а вместо него донесся мерный стук капель. Так редкий дождь стучит по листьям куавы. Дождь то прекращался, то шуршал опять. Ствол куавы, покрытый мягкими волосками, приятно грел спину. Глаза закрывались сами собой. Хотелось сидеть и слушать дождь. Зачем куда-то идти, искать какую-то воду, когда вот она – падает сверху, только подставь руку и пей.

Ну и пусть это будет последним глотком в жизни, разве жизнь нужна для того, чтобы за нее цепляться? И кто сказал, что я истинно умру, если выпью этой воды? Чарутти?.. А где она теперь? Сидит в норе и ждет, когда закончится дождь? Наверное, и всем остальным приказала спрятаться. Почему же тогда мне с Адри она не приказала? Или нам больше не надо бояться дождя? Не помню. Почему-то я не помню даже, как мы оказались так далеко. Ближайшая куава в трех днях пути от логова. Зачем нас послали сюда? Что нам надо сделать, когда прекратится дождь? И почему мне так хочется пить, будто я несколько дней брела по пустыне?

Пустыня!

Ствол куавы выгнулся, зашевелился и... стал спиной Адри. Только Адри был четырехлапым, а не двуногим, как в моем сне. И его шею сжимал ошейник, так же как и мою.

Я потрясла головой и отогнала сон-обманщик. Он опять дразнил меня водой. Уже несколько дней. И ночей, если я спала ночью. Мы ложились и засыпали, когда уставали идти по странному месту, к которому нас привел безумный вожак перед тем, как окончательно обезумел и бросился в объятия Карающей. И в каждом моем сне была вода. Много воды. Но ни один из снов не напоил меня.

Странное место играло с нами, как детеныш играет с еще живой добычей, что принесла ему мать. Нам обещали воду за ближайшим поворотом, а потом... то синий ствол без листьев, то стена темной зелени, то... Несколько раз мы видели колодцы. Широкие, много шире, чем делают в землях клана. Колодцы были открытые и... пустые. Давно пустые. Когда-то вода была в них, камни колодцев помнили о ней, но памятью о воде не напьешься.

Адри требовательно рыкнул и пошел вперед. Остановился, оглянулся. Я пошла за ним и только тогда поняла, что все еще слышу шум воды. Он доносился со всех сторон, но Адри упрямо бежал вперед, все быстрее и быстрее. Его лапы бесшумно опускались на плиты, но ни разу не коснулись светлой полосы, что появилась из-за стены и прямо тянулась между плит. Мы побежали вдоль полосы.

Звук падающих капель прекратился, но не успела я остановиться, как он раздался опять. Еще один поворот, и я почуяла воду. Живую, настоящую, а не обманку из сна. Вода была где-то рядом, недалеко.

...Впереди виднелась вода, много открытой воды, а рядом с ней были они...

Не думала, что увижу их еще раз.

Адри резко остановился, будто ткнулся носом в колючий куст. Потом прижался боком к моим ногам. Его тело то дрожало, то напрягалось, готовое броситься вперед... на Зов или спасаться бегством. И, может быть, спастись. Адри хорошо бегает, лучше всех в клане, но убежать от Зовущей Ипши...

Когда я видела ее в последний раз, она только собиралась стать Зовущей. Но собираться можно день, а можно и половину сезона. Ипша стала Зовущей за несколько дней. Если я чуяла ее запах на таком расстоянии, то нос Адри учуял его еще раньше. Я слышала о безумных Зовущих, что приманивали самцов из других кланов, чтобы убивать их. Если эта красноглазая решит поиграть с Адри, то мне придется помешать ей. А кто еще защитит его от другой Зовущей? Только я. И, может быть, у меня получится. Разве что вожак захочет вмешаться. Но он не вмешается – зачем ему?

Будто услышав, что я думаю о нем, вожак обернулся и посмотрел в нашу сторону.

– У нас появилась компания, – услышала я его голос.

Оглянулись и все остальные, все, кроме охотника-Кугара – его с ними не было. И его отсутствие меня совсем не огорчило.

Вода манила и звала к себе.

Пятеро стояли на мокрых плитах и выглядели вполне довольными. Похоже, ни один из них уже не хотел пить. Только мы с Адри... Больше всего воды пролилось возле вожака, и он был самым счастливым в стае и... самым мокрым. Странное сочетание – мокрый и счастливый, никогда не слышала о таком.

– Рад вас видеть, потеряшки. Хорошо, что вы выбрались живыми. Город не самое безопасное место в этом мире...

Вожак говорил еще что-то, а я вдруг поняла, что он говорит истину. Он истинно рад видеть нас, только он из всей стаи. Не знаю, нам он обрадовался или только мне, но это не важно. Самое важное – это вода, и он предлагал ее нам!

А все остальное подождет: и озабоченные Медведи, и напуганный Кот, и недовольная моим появлением Ипша. Все подождут. Самое важное – это пить. ПИТЬ. Адри был со мной согласен. Даже ворчание Ипши не остановило его надолго. Он вздрагивал, прижимал уши, но медленно, шажок за шажком подходил к воде. И к вожаку, стараясь держаться подальше от Ипши. Когда эта тварь угрожающе зарычала и вскочила, я стала между ней и Адри. Вожак вмешался.

Он опустил руку на голову красноглазой, совсем рядом с первым шипом, и погладил ее – я слышала, как скрипит вздыбленная шерсть.

– Спокойно, Малышка, спокойно. Никто не обидит тебя. Они просто хотят пить...

«Не обидит?!»

Адри еще не стал безумным, чтобы драться с Ипшей, да еще с Зовущей. Я тоже не буду обижать эту «малышку», если она не вцепится в мою глотку. Или в глотку Адри.

Ипша наклонила голову и одним глазом посмотрела на самца, чью руку она не отгрызла, когда та коснулась ее. Похоже, красноглазую забавляли слова самца – на ее морде я заметила усмешку.

Было в ее позе еще кое-что, и это мне очень не понравилось: кажется, эта тварь надумала позвать вожака.

Мне бы радоваться, что Зовущая из чужого клана уже не опасна для Адри, но... что-то мешало мне радоваться.

Все-таки у Длиннозубой есть мозги в ее уродливой голове, если она додумалась до того же, до чего и я, если она сделала такой же выбор...

«Р-р-р!..» – где-то в груди собиралось рычание, поднималось к глотке, и я с трудом сдержала его.

Глупо рычать рядом с Ипшей, если не собираешься задать ей трепку, а я пока не собираюсь. Знать, что кто-то сообразительнее и быстрее, очень обидно. А когда к обиде примешивается еще и желание попить...

Адри потерся плечом о мой бок. Он чуял мою злость и, как мог, успокаивал меня.

Я запустила пальцы в густой мех, сжала складку на загривке и слегка подергала ее. Адри блаженно вздохнул: давно ему не доставалось столько ласки.

«Я больше похожа на привычных ему самок, чем эта длиннозубая нахалка. И мы еще посмотрим, чей Зов он услышит и за кем пойдет!» – так сказала я своему Зверю, глядя на вожака.

Красноглазую тварь, что нагло обнимала хвостом его колени, я старалась не замечать.

Адри нетерпеливо шевельнулся под рукой, и я толкнула его вперед: иди, пей.

– Он пьет первым, – сказала я, если вожак вдруг не понял моего жеста.

Тот молча кивнул, шепнул что-то Ипше на ухо, так тихо, что я не услышала, и погладил ее между глазами.

Та слегка прикрыла их, щурясь от удовольствия, потом повернулась к воде, легла...

Я уже видела, как достают воду из закрытых колодцев или из ручьев в пещерах, но способ вожака был непривычным. Такой же непривычный вкус был и у воды, что текла в мои ладони из комка ткани. А еще вода пахла... вожаком! Мне понравилась эта вода. И захотелось вдруг слизнуть этот запах с кожи, теплой и живой, захотелось почувствовать его вкус...

– Еще? – спросил вожак, и только тогда я заметила, что уже выпила всю воду и продолжаю стоять и смотреть на вожака.

Молча кивнула ему – разговаривать мне не хотелось, и тут же заметила настороженный взгляд Ипши. Она только притворялась спокойной, но в ее глазах тоже был яд, как и в шипах. Хорошо, что она не убивает глазами, а только обещает убить. Хорошо... Потому что я позвала вожака, и он услышал мой Зов. Когда вожак пошел за мной...

Но это было потом, а до того мы с Адри пили воду, за нами – Лохматый с сыном, потом Кот, вожак, опять мы... Когда наша стая ушла от мокрых плит, у каждого в животе булькала вода.

Почему мы шли вдоль реки и куда, я не знаю. Мне было все едино. Я шла и радовалась выпитой воде. Потом радость стала поменьше, а от лишней воды захотелось избавиться.

Когда стая устроилась отдыхать, вожак посмотрел в сторону города, а потом сказал, что хочет пойти туда, кое-что выяснить. Кот тут же вскочил, готовый идти за ним. Остальные не двинулись с места.

Вожак и Кот пошли вдвоем.

Я не сразу пошла за ними. Сначала приказала Адри не ходить за мной, а потом пошла. Он не посмел ослушаться. Даже если понял, зачем я ухожу. Это мое право: выбрать и позвать. Он только закрыл глаза и тяжело вздохнул.

В сторону Ипши я не обернулась, ее взгляд чувствовался спиной. Почему она не пошла с вожаком, не знаю. Надеялась, что коротышка из клана Котов помешает мне? А может, он еще и защищать вожака станет?..

Красноглазая могла быть и поумнее. Я легко нашла их. Город не спешил растворить запах вожака среди своих запахов. Двое стояли возле столбов бледного, почти больного зеленого цвета, и Кот смотрел на них с таким видом, будто нанюхался цветов куавы. Когда я опять позвала вожака и он подошел ко мне, Кот даже не обернулся.

Мне было все едино, где мы поиграем, но вожаку захотелось уйти под защиту стен, и я позволила ему это. Но когда мы остановились среди ярко-желтых, как цветы куавы, стен, мне надоело ждать. Вожак даже не сопротивлялся, когда я набросилась на него. Я не успела разорвать его одежду, он быстро избавился от нее. Его кожа пахла еще вкуснее, чем там, у воды, а вкус оказался еще лучше, чем я представляла. А как он рычал, когда мы катались по плитам, покусывая друг друга! Этот самец знал, как надо играть, чтобы самка осталась довольна. Еще мне понравилось, что он не стал сразу же уходить, когда все закончилось и когда я отпустила его. Он лежал рядом со мной и смотрел вверх, его сердце уже не колотилось так быстро, и дышал он медленнее и спокойнее. Когда мне показалось, что он отдохнул и хочет уйти, вожак повернулся ко мне и спросил:

– Повторим?

Я не сразу поняла, о чем он спросил, но, когда пальцы самца стали бродить по моей коже, отвечать уже не хотелось. Но он и без ответа понял, что я не прогоню его. Потом его пальцы добрались до моего живота, до груди, а его язык опять пробовал на вкус мое тело...

Теперь мы играли совсем не так, как в первый раз, но эта игра мне тоже понравилась. Так понравилась, что я почти уснула. Только какие-то звуки мешали мне заснуть совсем.

Я не сразу поняла, что это такое. Мне уже приходилось слышать их, вот только где?.. Потом вспомнился вечер: одна из Зовущих, что уже стала Дарительницей Жизни, держит у груди детеныша. Маленькая пушистая головка двигается, малыш жадно насыщается, причмокивает, а Дарительница удовлетворенно мурлыкает.

А здесь я – я! – мурлыкала от удовольствия.

Когда он спросил еще раз, мне было лень открыть глаза, ответить... Вожак опять обошелся без моего ответа. И прекрасно обошелся! Я и не знала, как много приятного может сделать самец, у которого нет когтей. В этот раз мне ничего не хотелось делать, и он делал все сам, а я позволила ему быть смелым и ласковым. Эта игра мне понравилась больше всего. Будто три разных самца играли со мной.

Я оставила свой укус на плече вожака, рядом с укусом другой Зовущей – вожак достоин этого знака.

Потом мы лежали рядом, даря друг другу тепло и защиту, пока какой-то шум не прогнал мою дрему. Я посмотрела на вожака, он тоже не спал и прислушивался к чему-то. Мы переглянулись и тут же, не сказав ни слова, поняли: пора игр прошла, надо возвращаться.


45


Симорли. Воин из клана Котов

Я шел едва заметной тропкой, и созревшие кисточки олоны шелестели над головой. Скоро за ними придут, срежут, выбьют семена, чтобы в сухой сезон...

Что-то отвлекло меня – чей-то голос или стон, – и я остановился, чувствуя привычную тяжесть копья, вгляделся в стебли болотной травы, надеясь первым заметить опасность, и увидел... тонкие колонны цвета спелой олоны.

Наваждение исчезло, память вернулась – я был в тайном городе, в месте, проклятом Повелителями. Рядом со мной был вожак, но его почему-то уже не было рядом, и я не знаю, когда и куда он делся.

Я хотел поискать его, но опять послышался голос-стон, тот же самый, что я услышал среди стеблей олоны или между колонн. Я пошел на голос и увидел их – вожака и Зовущую. Они... им было не до меня. Я не смог уйти, все стоял и смотрел, как шевелятся их сплетенные тела. Я даже не знал, что такое можно сделать с самкой – это было совсем не похоже на то, что я видел раньше. А еще это было... долго. Не знаю, сколько они играли до моего прихода, но... я устал стоять, пока дождался, когда им надоест. Только тогда я смог повернуться и уйти. Почему-то меня качало, и я цеплялся копьем за стены. Надеюсь, я не помешал отдыху тех двоих.

Я старался идти бесшумно, но плиты шевелились у меня под ногами, как еще не проверенная тропа. Все тело почему-то дрожало, а сердце стучало так громко, что я не слышал своего дыхания. Тогда я остановился возле стены и стал смотреть под ноги. Не знаю, что заставило меня поднять голову...

Я увидел Охотника из клана Кугаров. Вдруг вспомнился совет вожака про глаза на затылке, и... я порадовался копью в руке, когда заметил лицо Охотника. И еще одно копье в его руке. Это было не копье хостов, а старое оружие. Так мы стояли и смотрели, и никто не хотел повернуться к другому спиной.

Когда Охотник зарычал и убежал, я знал, что он увидел, но все едино оглянулся. За мной стоял вожак, а рядом с ним была Зовущая. Даже если бы я не видел их в том месте, то все едино понял бы, что они совсем недавно играли: их запах стал другим и... перемешался. А еще от них пахло кровью.

– Охотник...

– Я видел, – отозвался вожак, и я обрадовался, что мне не надо ничего объяснять.

Зовущая только молча кивнула и пошла к стоянке. Вожак так же молча пристроился за ней, а я пошел за ним. Мы двигались осторожно, как разведчики в землях чужого клана, вслушиваясь в каждый шорох. Где-то рядом крался Охотник. Похоже, он сделался нашим врагом.

Мы увидели нашу стоянку возле реки, и я еще не успел порадоваться, что мы добрались до нее живыми...

...это случилось быстро и неожиданно.

Ипша зарычала, скорее даже завопила – и прыгнула. Вожак смог уклониться от ее тела, оттолкнуть Зовущую и схватить Длиннозубую за ошейник. Зовущая еще катилась по плитам, когда Четырехлапый бросился ее защищать. Но напал он почему-то на Ипшу.

Может, он искал смерти?

Тяжелая лапа сбила его с ног, оставив на плече кровавые отметины. Кугар вскочил и опять бросился на Ипшу. Тогда вожак ударил его ногой по ране. Четырехлапый упал, но долго лежать не стал. Он двигался медленнее, припадал на переднюю лапу, но кружил возле вожака, что все еще держал разъяренную Ипшу.

Такого я никогда не видел и смотрел во все глаза...

Кровь на плитах, рычание Кугара, придушенное сипение Ипши и голос вожака, что выталкивает сквозь зубы совсем уж непонятные слова. Ошейник все глубже впивался в шею Длиннозубой, а она будто не замечала этого, пытаясь дотянуться до Кугара.

– Держи свою тварь! – рявкнул вожак.

Он стоял, откинувшись назад, чтобы не дать Ипше ввязаться в драку.

Вены змеями переплелись на его руках, мускулы хотели прорваться сквозь кожу, лицо стало красным и страшным, а глаза – узкими и злыми.

Зовущая вскочила с плиты и бросилась к Кугару. Она успела перехватить его в прыжке, схватила за ошейник. Кугар захрипел, встал на задние лапы. Оба развернулись – и Кугар, и Зовущая, – и Длиннозубая почти достала их. Почти... Вожак рванулся в сторону, и когти не дотянулись до спины Зовущей, что выгнулась, удерживая Кугара.

Копье...

Оно пролетело между ними и ударило Ипшу в бок, свалив ее и вожака.

Не знаю, кто закричал громче, раненая или разъяренный вожак. Крик еще звенел в моих ушах, а вожак уже бежал, оставив полузадушенную Ипшу, чтобы добраться до того, кто бросил копье. Я даже не успел испугаться, когда взгляд вожака оцарапал меня, задержавшись на моей руке. Когда он скользнул дальше, я вспомнил, что все еще держу копье.

Каким медлительным я был, когда оборачивался, зная, что враг у меня за спиной. Я поворачивался и не успевал... не успевал... не...

Успел вожак.

Он сбил летящее копье, и оно упало мне под ноги, он сцепился с врагом и бросил его на плиты, а я все еще поворачивался.

Два тела катались по берегу, рыча и извиваясь, а потом упали в воду.

И только тогда я узнал врага.

Охотник.

Охотник из клана Кугаров.

Не знаю, кого он хотел убить первым, но второе копье предназначалось мне. И я знал, почему оно летело мне в спину.

Я еще наклонялся за копьем, когда Мерантос подошел в краю плиты и посмотрел в воду.

– Что смотришь? Тащи! – услышал я голос вожака и выронил оба копья.

Медведь присел, опустив руки над водой, а потом быстро поднялся, выдернув вожака из реки. Потом они стояли у самого края, в луже воды, что натекла с вожака, и... дышали. Скоро их дыхание стало тихим и спокойным. Вожак улыбнулся и хотел уже что-то сказать, но ему помешал крик. Вожак посмотрел в реку.

– Живучий, сукин кот... – сказал он сквозь зубы. Мерантос тоже посмотрел вниз, потом повернулся ко мне. Кажется, Медведь удивлялся чему-то.

– Ну чего кричишь? Хватайся. – Вожак склонился к воде и протянул руку. – Держи, Мер...

Медведь обернулся очень быстро, но вожака уже не было рядом.

Может, Охотник так сильно хотел убить его, что не пожалел своей жизни. Или так спешил выбраться, что стал неосторожным. Не знаю и вряд ли узнаю, почему он стащил вожака в реку.

Пальцы Мерантоса сжались и поймали... пустоту. Он зло рыкнул и так глянул на меня, словно это я виноват, что он промахнулся.

А потом стало очень тихо. Словно и не было ничего: ни нападения, ни драки, ни убийства – ничего. Тишина. Все замерли и дышали так тихо, будто на каменных плитах стояли каменные фигуры.

Всплеск воды оглушил меня. Потом был еще один всплеск, и еще.

– Что там? – спросил я и не узнал своего голоса.

– Дерутся, – ответил Игратос шепотом. – Под водой.

Мерантос словно и не заметил, что Младший воин подошел к нему и стоит на краю плиты, что он наклонился и заглядывает в реку. Ничего этого Мерантос не замечал, будто Игратоса не было рядом. Оба Медведя засмотрелись на то, что делалось в воде.

Мне тоже стало интересно, так интересно, что я почти наступил Ипше на хвост и только тогда заметил, куда иду.

– Ты живой, – выдохнул Мерантос.

Я быстро обошел Длиннозубую и заглянул в реку. Из воды на меня смотрел вожак.

– Живой, – сказал он и закашлял. Выплюнув воду, вожак приказал: – Можешь вытаскивать.

Пока я думал, как мне выполнить приказ, Мерантос присел и протянул руки к воде.

– Но сначала поднимем это... – Вожак криво усмехнулся и сказал какое-то незнакомое слово.

Повторять он его не стал и говорить, что оно означает, тоже не захотел. Наверное, так в его клане называют утопленных охотников.

– Зачем тебе мертвый? – спросил Игратос.

– А я не люблю пить воду, в которой плавают мертвые. Мне говорили, что это не полезно для здоровья, – объяснил вожак, помогая Мерантосу поднять обмякшее тело. – А еще... – от усмешки вожака мне стало жутко. – Вдруг я проголодаюсь, а рыбалка будет неудачной...

Мерантос кивнул, принимая такой ответ, будто съесть врага было для него таким же обычным делом, как спать или дышать. Или вытаскивать вожака из реки.

Хотел бы я быть спокойным, как Мерантос, но я так еще не умею. Даже притвориться пока не могу. Вожак только раз посмотрел на меня, а потом отвернулся и начал снимать и выкручивать одежду.

Таким и увидел его Охотник, когда очнулся, – голым, мокрым и в луже воды.

– С возвращением, – сказал вожак, не оборачиваясь и не прекращая возиться с одеждой.

Охотник не ответил. Он кашлял, его тошнило, и у него не было сил подняться. Он только отполз от лужи и остановился, тяжело дыша.

– Мерантос, как думаешь, он скоро захочет пить? – И вожак подмигнул Медведю.

Тот качнул головой.

– Не скоро.

Охотник смотрел в спину вожака – голая, беззащитная – такая близкая и удобная мишень.

– Ну давай, попробуй еще раз, – предложил вожак, но так и не повернулся, словно у него был глаз на спине.

– Тебе надо было убить меня, пока мог.

Подняться у Охотника еще не было сил, но сидеть, опираясь рукой о плиту, он уже мог. И говорить он мог, хоть голос его сипел и прерывался.

– Может, я так и сделаю, когда по-настоящему проголодаюсь. – На этот раз вожак обернулся. Он обшарил тело Охотника голодным взглядом и громко клацнул зубами. – А тем, что останется, я поделюсь с кем-нибудь. – Вожак глянул на меня, потом на Медведей. – Мерантос, ты хочешь есть?

– Да, – кивнул старый воин.

Охотник побледнел и затаил дыхание.

– Вот видишь, у меня и компания уже есть, не надо будет жевать в одиночку. Так что не искушай меня, я ведь и передумать могу.

Потом вожак занялся своей одеждой и перестал замечать Охотника. Мокрая одежда плохо надевалась на мокрое тело.

Через день я случайно услышал, как Игратос спрашивает вожака, и не смог уйти, не услышав ответ.

– Ты стал бы есть этого... Охотника? – спросил Игратос.

– Мне приходилось жевать и не такое, когда не из чего было выбирать. Есть вещи намного хуже человеческого мяса. Уж поверь мне.

– Верю, – прошептал молодой Медведь. – Ты сказал истину. Я знаю. А о тех вещах, похуже, я знать не хочу.

– Я тоже, Малыш. Я тоже не хотел бы знать, – вздохнул вожак.

Вот тогда я и перестал слушать. Мне не понравилось, что он так назвал Медведя – это было мое прозвище, только мое! Я ушел от них так тихо, как только мог.

Но это было потом, когда все закончилось. А в день, когда ранили Ипшу, вожак долго сидел рядом с ней, гладил ее голову и слушал хриплое, прерывистое дыхание. Мы не подходили к ним. Только перенесли стоянку на десять шагов от реки. Охотник отошел еще дальше. Оружия у него не было, и я не смотрел больше в его сторону, но садиться к нему спиной не стал. Потом я увидел, что вожак поднял голову. Он только тронул взглядом Мерантоса, и тот сразу же обернулся, словно давно ждал приказа.

– Уводи их, – приказал вожак.

Он говорил негромко, но почему-то мы все услышали. Даже Охотник зашевелился.

– Куда нам идти? – спросил Мерантос.

– Отсюда... уходите все.

Казалось, вожак с трудом выталкивал из себя слова. И мы ушли. Все. Шестеро.


46


Игратос из клана Медведей

Наставник увел нас от вожака и раненой Ипши, и мне сразу стало легче. Я старался не вслушиваться в ее боль, но все едино слышал. А был еще и вожак... Ему тоже было плохо, ведь т'ангайю ранили из-за него. Никто не сказал, что он виноват, но вожак сам отмерил свою вину.

А для меня их боль была почти моей болью, и только расстояние немного уменьшило ее.

На привале мне стало еще легче. Я был уже далеко, а стены города спрятали меня. Они сбивали боль со следа, мешали ей отыскать меня.

Крик был невероятно громким и неожиданным. Я вскочил с места, завертел головой, но не увидел, кто кричал. Потом боль хлестнула, как кнут хостов, в глазах потемнело, и мои ноги подогнулись. Кажется, я тоже кричал, пока падал в темноту.

– Игратос?.. – услышал я голос наставника. Открыть глаза мне было очень трудно. Наставник сидел рядом и гладил меня по спине. А я все еще был в городе-убежище, и остальные притворялись, что не смотрят на нас. Только вожака не было с нами. Ипши тоже не было.

А еще я видел наставника только глазами.

– Это был вожак? – спросил он, когда я смог сидеть.

– Вожак.

Мы посмотрели на наших попутчиков, что сидели или лежали неподалеку, но все же каждый сам по себе. Стая почти перестала быть стаей. Остались только сопутчики, что едва терпят друг друга. Исчез вожак, и пропало то, что соединяло нас.

Наставник кивнул, соглашаясь с моими мыслями, и спросил, не открывая рта:

«Он живой?»

«Не знаю».

«А ты не можешь...»

Я знал, о чем он хочет узнать, и покачал головой, пока он не спросил.

«Не могу. Я больше не слышу его».

И это было истиной. Меня окружала непривычная тишина. Не та тишина, что бывает от молчания. Я перестал слышать ненависть и страх Охотника, тревогу и беспокойство Кота, боль и обиду Кугара... Я больше не слышал никого из них. И не видел. Я не сразу поверил этому. Так странно и страшно стало. Я уже начал привыкать все видеть и слышать по-другому, и вот это исчезло, сразу и вдруг. Это оказалось так же страшно, как сломанная нога у лучшего бегуна клана. Нет – это было еще страшнее, словно бегун остался совсем без ног!

«Он покинул мир живых? Или он ушел в пустоту?» – вопросы наставника поскреблись в мою Дверь Тишины.

«Не знаю».

Глаза наставника требовали другого ответа.

«Я теперь не слышу его. Совсем! И тебя не слышу. И не вижу».

«Не видишь?! У тебя же глаза закрыты! Открой их и...»

Наставник не понимает или не хочет понимать.

«Мерантос, ты умеешь говорить, не открывая рта, а я мог видеть с закрытыми глазами. Так, как видят чарутти. Мог видеть... больше не могу. Теперь я вижу как... как ты! Понятно?»

Вот я и сказал все, что мне очень не хотелось говорить. Теперь наставник знает, что из меня не получится ученика чарутти. И кем же я остался?

«Не слышишь? Тогда он может быть живым! Вожак».

Наставнику нужен только вожак...

«Может быть. – Я не смог сдержать разочарованный вздох. – А может, она тоже живая».

Наставник вздрогнул и прикоснулся к шее.

«Думаешь, он сделал это?»

Я мог только пожать плечами. Но вожак ведь зачем-то расспрашивал об ошейнике и изменениях, когда они с наставником смотрели рану Ипши. Рана была такая, что наставник не стал тащить из нее копье. Вожак тоже не захотел его трогать.

Если бы не этот ошейник!..

Получилось ли что-то у вожака, я не ведаю, но попробовать он решился. Это его боль отправила меня в пустоту. Это из-за него я стал калекой. Я потерял тот слух и зрение, какие бывают только у чарутти.

«Как-то я тоже ослеп, – вдруг начал рассказывать наставник. – Тогда я был очень молодой и совсем глупый. А лед и зимнее солнце легко могут ослепить неосторожного. Весь холодный сезон я был слепым. Потом, когда снег стал водой, я опять начал видеть. Это случилось очень давно. Я был тогда еще меньше тебя. А твоя мать... Только через пять сезонов она стала Зовущей».

Я не сразу понял, зачем наставник рассказал мне это, а когда понял...

– Думаешь, я тоже смогу?..

– Может быть, – перебил меня наставник и опустил голову на колени.

Он притворился, что устал и хочет спать, и я поверил ему. А потом заметил, что попутчики стали смотреть на нас, когда мы заговорили голосом, и понял, что наставник притворяется. Наш разговор не для чужих ушей.

«Может быть» – это очень хороший ответ. Он лучше, чем «Не знаю», и намного лучше, чем «Нет. Никогда».

Но радовался я недолго. Как только понял, что наставник хочет пойти посмотреть, как там вожак, так сразу и перестал радоваться.

«Нет!» – закричал я, не открывая рта, и наставник поднял голову, зевнул.

«Почему?»

Он опять притворялся сонным, лениво смотрел на всех остальных, почти не замечая их, а сам ожидал, что я отвечу.

«Нельзя... Не надо, это ему не понравится...»

У меня не было нужных слов, я только знал, что идти к вожаку, мешать ему было бы неправильно. И опасно. Но сказать такое наставнику я не мог.

Он поверил мне! Не словам, которых не было у меня, а мне! Тому, что я знал и чувствовал. Поверил впервые за все годы, что мы вместе.

«Ладно, – наставник еще раз зевнул, во всю пасть, с подвыванием и лязганьем зубов. – Подождем немного. Он и сам может найти нас».

Наставник лег как всегда: спиною кверху, подобрав ноги под живот и уложив голову на руки. Я тоже часто так засыпал, а просыпался уже Четырехлапым. Пусть теперь я не могу измениться, но лечь так придется. В походе это самая удобная поза для сна. И самая безопасная. Если спящих двое и они повернуты головами в разные стороны. Перед тем как лечь, я тоже зевнул, изо всех сил стараясь показать, что моя пасть не меньше, чем у наставника. Пока с нами был вожак, ни я, ни наставник не делали такого. Но тогда на нас и не смотрели как на чужаков.

Я заснул. Не думал, что смогу, но неожиданно для себя заснул. Разбудила меня боль в плече.

Я пощупал его: раны не было, но боль не унималась. Плечо ныло и дергало, будто в нем торчала огромная колючка. Торчала давно и так глубоко, что не могла выбраться наружу. А я не мог дотянуться до нее, чтобы выгрызть, и не мог измениться, чтобы вытолкнуть ее из тела.

Я не сразу понял, что эта боль не моя. Потом я так обрадовался чужой боли, что разбудил наставника.

Он проснулся, потер плечо, поморщился и удивленно посмотрел на меня:

«Ты ранен?»

Я почувствовал его тревогу и заботу обо мне. Я чувствовал... я опять мог слышать!

«Это не я! Это Четырехлапый. Это его боль», – сообщил я, не пряча радость за Дверью Тишины.

Наставник не захотел делить со мной эту радость, он закрыл свою Дверь и взглянул на раненого. Коротко и мельком, но Кугар все едино заметил и оскалился. Даже разодранное плечо вылизывать перестал. Т'ангайя проснулась, что-то сказала соплеменнику, и тот перестал скалиться. А мой наставник повернулся ко мне.

«Слышать как чарутти ты уже можешь, а видеть?»

Сразу ответить я не мог – я проверял.

Зрить я тоже мог. Я опять зрил Медведя рядом с наставником и еще трех зверей возле наших попутчиков. Смотреть на Четырехлапого я не стал. Зачем дразнить раненого, если и без него все понятно.

«Хорошо, – сказал наставник, услышав мое счастливое молчание. – А теперь попробуй услышать вожака», – попросил он.

Я попробовал. И чуть снова не ушел в пустоту.

«Руки... у него болят руки», – сообщил я, дуя на ладони.

Чужая боль уже не радовала меня. Плечо ныло все сильнее, ладони жгло и саднило, будто я цеплялся ими за камни и сильно ободрал. Чужое плечо и чужие ладони! Мне очень хотелось встать и уйти дальше в город, затеряться среди стен, чтобы боль не нашла мой след. Ладони болели так сильно, что боль Кугара почти не чувствовалась. Мне хотелось рычать или отгрызть ладони, оставить их на плитах и уйти. Я не сразу понял, что со мной творится.

«Он идет к нам. Вожак», – сказал я наставнику и закрыл Дверь Тишины.

Потом я стал строить стену из ледяных кирпичей. Толстую и высокую. Чтобы боль не смогла перебраться через нее. Я сидел, уткнувшись лбом в колени, тихонько покачивался и строил стену. Каждый ледяной кирпич, которым я укреплял ее, делал боль слабее. Скоро она стала такой далекой, что я едва слышал ее. Радость, обида, ненависть, отвращение – их я тоже почти не слышал. Я снова стал холодным озером, что отражает солнце. Мне даже удалось опять заснуть.

Я проснулся от голоса вожака.

Вожак сидел рядом с наставником. Они разговаривали очень тихо. Тише можно только с закрытым ртом.


47


Мерантос, Воин из клана Медведей

– Рад видеть тебя.

Я не стал говорить, что рад видеть вожака живым, что рад его возвращению. Зачем говорить такое? Тогда и другие узнают, что я уже не надеялся встретить его в мире живых. Хорошо, что он нашел нас так быстро. Мне оставалось уступить ему первое место в стае и молча радоваться его возвращению.

– Мы ждали тебя.

Я склонил голову, как и полагается перед вожаком, и тут же сел, чтобы ему не пришлось смотреть на меня снизу.

Всякой стае нужен вожак, тогда она будет стаей, а не стадом перепуганных беглецов. Нашей стае нужен этот вожак – Крисс-Танн. Игратос правильно понял: я не могу быть вожаком для такой стаи. Три Кугара, Кот, Ипша, два Медведя и... гладкокожий чужак. Еще в прошлом сезоне я бы не поверил, что из такого может получиться стая. Хотя бы на несколько дней. Тогда я во многое еще не верил, а вот теперь радуюсь, что рядом сидит гладкокожий и мне не надо притворяться главным в этой стае.

– Ты выбрал хорошее место, – сказал вожак, устраиваясь недалеко от меня.

Он сел спиной к стене, согнул ногу и осторожно положил руку на колено. Вторая рука лежала на вытянутой ноге. Ладони вожака перечеркивал узкий багровый след. А запах... Так же пахли мои ноги, когда я не смог перепрыгнуть костер. Вожак сидел с закрытыми глазами, и я едва слышал его дыхание, он казался спящим или очень уставшим.

– Зовущей тоже понравилось это место, – сказал я, вспомнив его похвалу.

– Как он? – спросил вожак.

«Он?» Не сразу, но я понял.

– Он хромает. Теперь его можно называть Трехлапым. А... как она?

Я знал, что не надо спрашивать, но язык оказался быстрее.

Вожак открыл глаза, посмотрел на меня и... ответил, хотя я и не ожидал ответа.

– Она... когда я видел ее в последний раз, она стояла на двух ногах. А как она теперь... – он пожал плечами и чему-то улыбнулся. – Знаешь, она очень красивая без... своей шкурки.

Я едва расслышал шепот вожака. Он опять закрыл глаза и, кажется, заснул. Его дыхание стало совсем тихим и спокойным. Сквозь разорванную одежду я увидел три укуса на его плече. Один был еще свежим, и от него пахло кровью.

На этот раз я не дал языку прогуляться за зубы: мне не надо рассказывать, откуда взялись эти укусы и что они значат. На моем теле Зовущие тоже оставляли укусы.

Когда в стае появляется Зовущая, то всем бывает трудно. Когда Зовущих двое – трудно бывает очень. А когда обе Зовущие выбирают одного самца – это очень утомительно для него и очень опасно для всех остальных.

Вожак спал недолго, а когда проснулся, то удивил меня вопросом:

– Ты хочешь есть?

Конечно, я хотел есть! Есть я хотел давно и сжевать мог бы очень много, но я не стал говорить этого.

– А ты? – спросил я вожака.

– А я уже не хочу, – ответил он и негромко фыркнул. – Не надо на меня так смотреть. И не надо искать глазами наших попутчиков – все живы, даже Ипша. – Вожак опять мечтательно улыбнулся. – Не такой уж я любитель человечины, как ты думаешь. Просто мне повезло с рыбалкой.

– С чем?!

Вожак повторил. Слово оказалось незнакомым и непонятным.

– В воде обычно водится живность, которую можно есть. Если очень приспичит. Ты этого не знал?

– Знал.

Конечно, я знал, что в воде живут всякие твари, иногда очень большие, но никогда не питался ими. Многое приходится делать впервые. Если вожак нашел пищу и готов поделиться со мной, то я не стану отказываться. Не в этот раз.

– У тебя есть с собой еда? – Я принюхался к едва заметному, незнакомому запаху. От вожака пахло разными запахами, но только один был мне незнакомым.

– Нет, – он покачал головой. – Но я знаю, где ее можно достать.

– Тогда пошли.

И я сразу же поднялся. Больше ждать я не мог. Нет, это не истина! Конечно, я мог ждать и терпеть еще долго, но не хотел.

– А как же они? – Вожак кивнул на спящих попутчиков.

– Когда я начну жевать, они придут.

И мы тихо ушли, никого не потревожив. Но я мог бы поспорить на свое ухо, что Игратос уже не спит и слышал если не все, то многое из того, о чем мы говорили. Но звать его за собой я не стал. Попробую, чем вожак меня хочет накормить, а потом и позову... если еда останется.

Они пришли еще раньше, чем я ожидал. Пришли все пятеро. Я не стал оборачиваться и говорить с ними, я был очень занят. Я добывал пищу! Я и вожак.

Вожак выбросил еще одну тварь на берег: длинную, мокрую, с белой гладкой кожей. Я едва смог удержать ее. Она извивалась и разевала узкую зубастую пасть. Я оторвал у твари голову, бросил тело подальше от берега, а голову швырнул в воду. Так велел вожак перед тем, как полез в реку. Потом была еще одна тварь, и еще... Я наловчился хватать их на лету. Безголовые твари извивались и ползли к воде, а я отпихивал их, стараясь не поскользнуться в крови.

Тело вожака виднелось среди тонких светлых тел, и мне не нравилось, что он оказался в самой гуще тварей.

– Вытаскивай! Быстро! – услышал я долгожданный приказ.

Твари, такие медлительные и спокойные в начале охоты, стали быстрее и опаснее, когда попробовали крови мертвых соплеменниц. Я успел заметить, как одна из тварей вцепилась в бок проплывающей соседки и вырвала большой кусок. Они быстро затерялись в клубке извивающихся тел. Вода забурлила и стала мутной.

– Хорошие рыбки, – сказал вожак, когда я вытащил его на берег. – Только очень любят свежую кровь.

Мы стояли в луже воды, смешанной с кровью тварей, и тоненький ручеек стекал в реку, а в воде творилось что-то... что-то знакомое. Я смотрел вниз и не мог вспомнить, где видел похожее безумие.

– Напоминает то, что творилось в Чаше Крови, помнишь? – спросил вожак, и я вздрогнул, когда понял, на что похожа грызня в воде. – Забирай добычу, и пойдем отсюда.

Я молча выполнил приказ вожака. Мне не хотелось оставаться на берегу. Не стану притворяться, что мне очень хотелось съесть добытых тварей, но сказать, что мне совсем не хотелось есть... голод все еще был со мной. И он не собирался уходить только потому, что мне не понравилась охота.

Я ел свою часть добычи и старался не думать, что я жую. Остальные тоже жевали и глотали, никто не стал отказываться. Игратос тронул мою Дверь Тишины, но я не открыл ее: не захотел, чтобы он узнал, о чем я думаю. Он обиделся и удивился, но продолжал рвать и глотать свою долю из добычи вожака.


48


Мирр-Ралла. Зовущая из клана Ипш

Они жадно глотали то, что добыл для них вожак. Такие чужие и непривычные для моих глаз. Я смотрела на них и удивлялась, будто видела их впервые. А потом вспомнила, что раньше их видела другая Я, и перестала удивляться. Они тоже удивились бы, если бы увидели меня, может, и не поняли бы, кого видят. Я стала другой: ни шерсти, ни клыков, ни ошейника. Как чужак снял его, не знаю и не хочу знать. У него получилось – и это главное. И я стала свободной. Я изменилась, чтобы залечить рану, как только копье вытащили из моего тела. Вот еще одна причина, чтобы не убивать чужака.

Были и другие причины: клетка, из которой он выпустил меня, стена, что стояла между мной и свободой, колодец, о котором наш клан знал десятки сезонов, но не мог открыть его, был еще запретный город и... след на теле чужака. Я не жалею, что отметила его, чужак заслужил мой укус. Не жалею, что позвала его, хоть могла позвать любого самца, как и та, другая Зовущая. Но мы обе выбрали его, выбрали потому, что он не т'анг.

Но все эти причины не отменят того, что чужой знает об Ипшах больше, чем знают о нас в других кланах. И мне надо решить, опасен он для нас или нет, оставить ему жизнь или убить, пока он в городе.

Вожак – непривычное звание для чужака – съел совсем немного и уселся в стороне от других. Скрестив ноги, выпрямив спину и положив ладони на колени. Так же он сидел и тогда, когда я залечивала свою рану. И тогда, когда я впервые посмотрела на него глазами двуногой. И тогда, когда я ела то, что он вытащил из воды. И когда я позвала его, он тоже сидел и спокойно смотрел на меня. Он откликнулся на мой Зов без страха, а ведь я могла убить его во время игры, измениться и убить. Он дал мне больше, чем я ожидала от самца другой расы, и я узнала, почему та, другая, отметила его.

Я ушла от чужака, пока он спал. Мне нужно было подумать.

Город принял меня, как всегда принимал, когда наставник брал меня с собой. Врата, открытые чужаком, были одними из многих, что вели в убежище. Но никто, кроме наставника, не умел открывать их. Теперь я узнала о еще одном живом, для кого тайна нашего убежища совсем даже не тайна. По закону ослушника и осквернителя тайны полагается убить, если бы... если бы наставник остался в мире живых. Но его больше нет с нами, а чужак единственный, кто умеет открывать Врата и колодцы. Я не могу убить последнего посвященного, пока не узнаю... И мне придется хранить его жизнь как самое большое сокровище клана.

Нашим самым большим сокровищем была жизнь. Нас осталось так мало, что каждый погибший воин, каждая убитая т'ангайя, что так и не стала Зовущей, были для клана тяжелейшей потерей. Когда-то наша жизнь была легче и безопаснее, а смерть одной или двух т'ангай не грозила гибелью всему народу. Тогда Повелители еще не взялись за нас всерьез. И никто из Зовущих даже подумать не мог, что им придется рожать полукровок. Когда узнают, что мы подзываем самцов из других кланов, на нас станут охотиться не только Повелители.

Повелители Врат – они назвали себя Повелителями, а сами всего лишь жалкие и неблагодарные ученики настоящих повелителей мира. Хранители владели миром, а не разрушали его.

Они многому научили нас. Мы были первыми среди т'ангов, что пришли в новый мир. Мы научились жить в этом мире, и мир принял нас. Мы были хорошими учениками и успели многое узнать. Больше, чем т'анги из молодых кланов, даже больше, чем сами Повелители. Из-за этого они и охотятся на всех Ипш. Я слышала, что в остальных кланах убивают только чарутти.

Мы знаем то, чего Повелители не знают: им не вернуться в свой мир. Уничтожив Мосты, они уничтожили выход из этого мира. Но оставили вход, много входов, и эти входы они назвали Вратами. Они держат Врата закрытыми, но если их не открывать, то Врата выломают и все едино войдут. Врата потом опять закроют, но раз выбитое выбьют еще и еще, а потом на месте Врат появится огромная открытая рана, и всякие твари станут заходить в наш мир, как к себе в нору.

Так учил меня наставник, так учил его Хранитель Моста. Он говорил, что можно жить возле реки, кормиться от нее, встречать ее гостей и укреплять ее берега, а можно сражаться с рекой, перегораживать ее, и однажды вода придет в твой дом.

Наставник многое знал, многое видел, когда путешествовал со своим наставником. Не все Хранители брали Учеников из норторов. Наставник моего наставника тоже не хотел учить гордых глупцов. Он говорил, что опасно давать много силы в руки глупого. Но ему не поверили. И тогда он перестал появляться на Совете. У наставника моего наставника было много учеников, и не только из клана Ипш. Даже когда началась Война, он продолжал учить. Жаль, что я не успела узнать все, чему он научил моего наставника...

Была большая облава, были смерти и убийства, был плен... потом было бегство из плена. Я справилась и без воинов клана. Я знала, что если они не уйдут из мира живых, то будут защищать то, что останется от клана. Если не уйдут... и если от клана что-то останется. А если не осталось ничего? А если я – последняя?..

Я постаралась избавиться от страшных мыслей и решила посмотреть на тех, кто незваными пришел в убежище. Пока Карающая – это проклятие нашего мира – убивает все живое наверху, здесь, в убежище клана Ипш, прячутся чужаки.

После смерти наставника я должна защищать и оберегать клан. И если для защиты надо будет забрать жизнь у чужаков, ни один из них не выйдет из убежища. Они сидели у реки, ели речных тварей, а кое-кто съел свое и поглядывал на чужое. Они были такие разные и... такие одинаковые, уверенные в своей силе и безопасности, и никто из них не знал, как легко я могу забрать их жизнь, как просто мне...

И тут я УВИДЕЛА.

Наставник говорил, что придет день, когда я смогу видеть звериную сущность человека и человеческую – зверя. Я уже видела эту сущность, но недолго, и один только раз. Это была совсем еще молоденькая Ипша. Ее убил живущий-в-песке, а я... я только смотрела, но ничем не помогла ей. Даже шевельнуться тогда я не смогла. Четыре сезона минуло с того дня, но я больше не видела. И вот теперь, здесь...

Они сидели, все семеро, а возле каждого из них я видела их сущности, незримые для простых т'ангов. Рядом с каждым человеком сидела его звериная половина, рядом с лежащим Кугаром – его человеческая.

Я не сразу поверила, что снова могу ВИДЕТЬ, а потом, когда немного привыкла и успокоилась, заметила возле вожака этой странной стаи...

Поверить в такое было еще труднее. Я несколько раз отворачивалась, смотрела на других, потом опять на него, но его сущность, его тайная половина оставалась той же самой.

Вожак был Люуй-я.


«Приносящий Удачу, Отмеченный Дорогой, Гонимый Ветром, Не Знающий Покоя... У него много имен – каждый клан, каждый народ называет его по-своему.

Его боятся и ненавидят, изгоняют и проклинают. Им восхищаются, его благодарят, о нем помнят, его ждут и зовут. Одно из его имен – Странник, другое – Путник.

У него много врагов – и живых, и уже покинувших мир живых. У него мало друзей – еще живых и много уже покинувших мир живых. Кого-то он убил сам, кого-то предал, кого-то оставил умирать позади, когда Дорога опять позвала его.

Его враги счастливее его друзей – враги обретают покой после встречи с ним, а друзей ждет все, что угодно, но только не покой, а в конце те и другие покидают мир живых.

Люуй-я редко рождается в нашем мире. И в этом наше счастье. Те, кто искали встречи с Люуй-я, никогда не находили его.

«Если ты когда-нибудь встретишь Люуй-я...»

Помню, наставник тогда долго молчал. Просто сидел, смотрел прямо перед собой и молчал. В тот последний сезон он часто стал так замолкать. Он был старым, мой наставник, он быстро уставал и много отдыхал, но он был лучшим из всех чарутти! Мне, как всегда, не хватило терпения дождаться, когда он опять заговорит со мной, и я спросила, зная, что могу и не получить ответа:

– Что тогда делать?

– У меня нет для тебя совета. Если ты встретишь Люуй-я... ты сама решишь, кем стать для него: другом, врагом или отойти в сторону с его тропы.

Тогда я еще не входила в убежище и даже не слышала о тайном городе Хранителей. Прежде был Ритуал.


– Город позовет вас, выберет одного или двух, позволит войти вашему духу и только потом примет ваше тело. Или не примет...

Так говорил наставник, постукивая пальцами по натянутой коже томта.

– Я пойду впереди – мой дух, а тело останется здесь. Кто сможет, тот пойдет за мной. Кто не сможет, не хочет или боится... Таким лучше не идти.

Спокойный, негромкий голос наставника и шепот томта. Их все труднее различать, они сплетаются друг с другом, как змеи в сезон зова. Все чаще мне казалось, что наставник давно уже молчит, а томта говорит с нами его голосом. Или это ветер говорит. Или песок. Или древний город под песком.

Нас было четверо. Четыре ученика чарутти. Надежда клана и... его проклятие. Мы сидели лицом к наставнику, слушали голос-рокот – наставника? Томта? Ночи, что подкралась незаметно? – и ждали, когда город древних позовет нас.

Я не заметила, когда это началось.

«Слушайте свое дыхание... слушайте, как бьется ваше сердце... найдите самый спокойный уголок внутри себя... войдите в спокойный уголок... идите... идите... ищите-ищите вход... входите... идите вниз... вниз... вниз...»

Я все еще слышала слова, голос наставника, но темноты под веками уже не было. Я куда-то быстро бежала. Или падала?

Ударил томта...

Песок под ногами.

Яркий свет.

Нет теней.

Склон холма и что-то большое на склоне.

Темно. Опять темно! Чей-то сдавленный стон справа, тяжелое дыхание. Удар томта. Стараюсь вернуться туда, к холму, дышу ровно и спокойно, как меня учили.

Удар томта. Еще раз...

Склон холма.

Ворота. Лежат на склоне.

...две створки больших ворот. Запертые. На створках рисунок. Странный. Непривычный. Два больших треугольника – по одному на каждой створке – вместе образуют большой квадрат. Каждый треугольник – это ажурное плетение из тонких светлых нитей. Широкая кайма из мелкого ажурного узора и большое треугольное поле, где переплелись цветы, листья, фигурки людей и животных. Все это располагалось на темных воротах и было таким... сияющим, таким... красивым. Самым красивым, что я видела в жизни. В этих рисунках был какой-то смысл, но я не могла понять его. Я очень старалась, но понять не сумела.

Кашель. Слева от меня кто-то прочищал горло.

Тяжелое дыхание.

...ворота уменьшаются. Меня уносит от них.

Нет! Не отвлекаться. Дышать ровно и спокойно... ровно и спокойно... ровно... спокойно... спокойно...

Удар томта.

Ворота приближаются... увеличиваются... становятся прежнего размера. Но они изменились: рисунок на створках затерт, почти неразличим, видны только два треугольника, разделенные двумя широкими (в мою ладонь) светлыми полосами. Створки вздрагивают и... не открываются. На них песок, груда камней. Как же мне попасть внутрь?

Темнота.

Удар томта. Дыхание.

Частые удары. Сердца? Томта?

«Дышать ровно и спокойно, – напоминаю себе. – Ровно и спокойно... спокойно...»

Створки ворот вздрагивают. Еще раз. И еще. Песок осыпается с них, камни скатываются. Что-то толкает ворота изнутри, распахивает их. За воротами темнота.

Темно.

Шаги.

Удар томта.

Ступеньки ведут в темноту. Много ступенек вниз. Истертые посредине. По ним прошли сотни, а может, и сотни сотен ног. Впереди просторная каменная комната. Я вижу ее. Я иду к ней. В комнате темно. Но это темнота вечера, а не ночи. Где-то должна быть еще дверь или ворота, чтобы уйти из пустой комнаты еще ниже. Мне не надо оставаться в ней. Откуда пришло это знание, почему я верю ему, мне неведомо. Я не останавливаюсь, я иду вперед...

Стон.

Тяжелое дыхание.

Шаги.

Удар томта.

Коридор. Вниз. Вниз и еще вниз. Поворот вправо, потом влево. Я иду по коридору вниз. Он темный впереди и... светлый возле меня. И вот он – выход. Простор! Вокруг меня ночь и простор. А я могу лететь, если захочу. И ночь примет меня и даст крылья. Нет, это не ночь, это вход в большую пещеру. Надо мной нет неба, надо мной только камень. И внизу тоже камень. Много камня. И мне нужно вниз! Идти, а не лететь. Широкий карниз выступает из стены пещеры, и я спускаюсь по нему. Там, внизу, город древних.

Я знаю, что там должен быть Город, но вместо него вижу узор из спутанных ярких нитей: синих, зеленых, желтых, оранжевых, красных, фиолетовых. Узор часто меняется, не остается долго прежним: то растягивается в ширину и становится плоским, как вышивка мастеров нити, то становится глубоким, будто вырезан на камне. Нити шевелятся, извиваются... Нити сплетаются в узлы и узоры. На них больно смотреть, но и не смотреть не получается. И все это разноцветное безумие творится в оглушительной тишине и в обжигающе холодной темноте. Яркие, очень яркие краски! От них болят глаза. Нужно закрыть их...

Темнота.

Шаги. Справа.

За спиной тоже шаги.

Удар томта.

Дыхание. Ровное... спокойное...

Холм. Зеленый. Это не песок! Из тела холма появляются короткие зеленые пальцы. На каждом пальце тонкие желтоватые когти-крючки. Среди пальцев появляется что-то еще: светлое, острое, как копье, оно пробивает себе путь наверх, раздвигая в стороны когти-крючки. Вот оно стало выше пальцев с когтями... в два, в три раза выше. Копье светлеет и растет, трескается на верхушке. Трещин все больше, они ползут от верхушки до середины копья, и... открывается цветок! Огромный прекрасный цветок. Светло-желтый, как солнце в середине дня. Лепестки блестят, так же песок блестит под белой луной. Смотреть на цветок хочется еще и еще. Это чудо жизни. Это как рождение детеныша.

Но долго смотреть на цветок я не смогла. Он исчез. Исчез и зеленый холм. Он превратился в овал.

Черный овал.

Маска.

На черной маске ярко-белым и ярко-красным нарисован рот. Красные полные губы чуть приоткрыты, а между ними полоска белых зубов. Но вот рот широко открывается и проглатывает крошечную фигурку Ипши.

Наставник! Нет!..

Чей-то испуганный вопль – губы складываются в удовлетворенную улыбку. Не сразу узнаю свой голос. Зачем я кричала, не ведаю. Ушедший из мира живых редко возвращается. Только чарутти может его вернуть. Ненадолго. А я не чарутти. У меня не получится.

«Вперед!»

Слышу приказ наставника и радостно спешу на всех четырех. Скорее, еще быстрее! Губы все ближе. Размыкаются... И я вдруг понимаю, что губы не в краске, а в крови. Мне стало страшно, захотелось остановиться, но меня несет, будто в спину дует сильный ветер.

«Вперед!» – приказывает наставник.

Бегу. Выкладываюсь в отчаянном прыжке и...

Зубы сомкнулись, не задев мои задние лапы.

Я успела. Моя кровь не окрасила губы Стража, что перекусил многих неосторожных и нерешительных.

Это наставник поделился со мной воспоминаниями, и я увидела неосторожного и даже узнала его – один из старших учеников.

А впереди появился бело-голубой овал.

Еще одна маска.

Полоса сверху вниз – обозначила нос. Маска приближается, полоса становится выпуклой, дает тени. Выше носа появились еще две черты – будущие глаза.

«Скорее, пока они не открылись!»

Спешу! Пластаюсь в прыжках! Лапы скользят, теряют опору. Краем глаза замечаю, как дрогнули веки...

Прыжок! Отчаянный и невозможный. Как от ямы живущего-в-песке.

Холод.

Лапы подгибаются. Ледяные зубы вцепились в кончик хвоста...

Прыжок!

...не удержали.

Я свободна.

Хочется остановиться и посмотреть, от чего я убегала.

«Не оборачивайся! Вперед!»

Не оборачиваюсь.

Передо мной простор, светло-оранжевое поле. На поле растет низкая трава. Кустики желто-оранжевой травы с колосками, похожими на язычки огня. Ветер колышет их, и они легко сминаются под лапами, гладят мое брюхо. Тепло и приятно. Бегу дальше. Трава становится выше. Трогает за плечи, тянется к глазам...

Огонь!

Это поле огня, и каждая травинка – это язык пламени!

Я хочу остановиться, повернуть...

«Вперед!»

Приказ наставника хлестнул испуганную Ипшу внутри меня, обжег сильнее, чем огненная трава.

И я побежала. Уже на двух.

Быстрее!

Огонь поднимается.

...от колена и выше...

Быстрее!!

...подбирается к груди.

Еще быстрее!!!

...тянется к плечам.

Вперед!

...плещется у горла.

«Беги! Не дыши!»

Бегу, сжав зубы, а где-то впереди мелькает фигура наставника.

...огонь почти у глаз.

Закрываю их и бегу. Бегу!..

Прохлада.

Тишина.

Огонь что-то пел, но понимаю я это, когда остаюсь далеко от него.

КРИК. Справа от меня.

Удар томта.

Еще и еще раз.

Частые удары. Сердца? Томта?

А впереди уже что-то белело. Это была женщина в просторном длинном одеянии, каких не носят т'ангайи. Женщина танцевала, медленно и плавно шла по кругу, раскинув руки в широких рукавах. А еще она поворачивалась вокруг себя. Похоже, плясунья не касалась ногами земли.

Я была почти рядом с ней, когда плясунья остановилась, а потом начала кружиться в другую сторону. Ее длинные волосы летали, закрывая лицо, а мне так хотелось увидеть его!

Плясунья исчезла.

И опять замелькал узор из цветных спутанных нитей. Но был он уже не такой яркий и занимал не все пространство, а только часть. Большую часть слева. А правая часть оставалась пустой. Без рисунков. Гладкая желтовато-серая поверхность. Между узором и пустотой вытянулась широкая светлая лента.

Мне было интересно, что же это такое, и я мыслями потянулась к наставнику.

«Это так ты видишь город, канал и незастроенное место за каналом. Я тоже так видел все в первый раз».

Каким наставник стал видеть город, я так и не узнала.

Не успела.

«Пора возвращаться», – позвал наставник.

Но возвращаться мне не хотелось. Что-то манило меня, притягивало, и я начала спускаться. Город обещал мне силу, звал меня, и я пошла на зов.

«Нет! Тебе рано! Назад!»

И в глазах сразу потемнело от мысленного крика наставника.

Темно.

Удары томта. Частые...

Шаги. Сдавленный кашель.

Темно. Спираль лестницы пронизывает темноту. Узкая красно-оранжевая лестница. Узкие треугольные ступени. Нога едва помещается на ней.

Наверх! Скорее наверх!

Кажется, лестнице не будет конца.

Удар томта.

Тоннель. Узкий и длинный.

Скорее вперед!

Удар томта.

Тоннель поворачивает.

Еще быстрее!

Удар томта.

Шаги. Сдавленный кашель.

Тоннель опять меняет направление. Я бегу прямо на красный огонь. Глаз Карающей подмигивает мне и... светлеет.

Удар томта.

Кашель. Слева.

Стон. Справа.

Серая стена. В ней темные арки.

«Скорее! В одну из них!»

Спешу на голос наставника, и... шипы цепляются за свод арки.

«Вперед!»

Бегу на полусогнутых лапах. А лаз становится все ниже и теснее. Страшно застрять в такой норе.

Я выползла из нее, обдирая шкуру на плечах, и опять увидела тоннель. Сбоку он пересекался еще с одним. Увидела я и широкие пологие ступени, что поднимались куда-то из моего тоннеля. У каждой ступени выгрызли середину – кусок, похожий на половинку луны. Укусы были совсем свежими: острые и блестящие. Я бы не смогла подняться по такой лестнице. Не хотелось идти за тем, кто сделал такое с камнем. Не нужен мне такой попутчик. И ступени мне эти не нравились.

Я пробежала мимо них, будто за мной гналась та маска, с зубами.

Впереди был выход. Я знала это... откуда-то. И мне надо было успеть, пока его дверь не задвинулась.

«Скорее! Беги!!»

Кажется, никогда я не бегала так быстро.

Я почти успела.

Дверь еще не закрылась. Осталась узкая, совсем узкая щель. Четырехлапая в ней застряла бы. Двуногая – тоже. И я в прыжке начинаю изменяться.

Мне тесно. Мне нечем дышать. Шерсть сползает и остается на камне. Выдыхаю и, ломая ногти, вытаскиваю себя из щели. Обдираю кожу на боках и коленях, но выбираюсь на волю. Кости занимают свои места, ребра распрямляются. Вдыхаю свежий, вкусный воздух. Каждая мышца дрожит от напряжения. Но я свободна!

СВЕТ.

Взошло солнце.

Солнце?! Но ведь только что ушла третья луна... Белая... Куда делась ночь?!

Стон. Справа.

Поворачиваюсь. Теперь уже можно.

Тхалт-Ту.

Я увидела, что он сидит, смотрит на солнце широко открытыми глазами. И не моргает.

С той ночи, с ночи первого ритуала, глаза Тхалт-Ту больше не видели солнца. Город забрал его зрение и дал Силу его рукам. Руки Тхалт-Ту стали видеть болезнь в теле других, усыпляли боль и изгоняли ее. Только себе он не смог помочь...

«Третий Страж коснулся его», – сказал тогда наставник.

Я обернулась на его голос и увидела... Один из нашей четверки. Самый сильный, самый быстрый, самый нетерпеливый. Его слова всегда злили меня, а насмешки задевали...

...он лежал на спине, широко раскинув руки, а из-под закрытых век текли кровавые слезы. Из его носа тоже текла кровь, и из ушей, и изо рта. Кровь впитывалась в песок, и текла она давно – песок вокруг него стал темным.

«Первый Страж взял его. Он был... неосторожным», – вздохнул наставник.

А четвертый из нас застонал. Когда я увидела его после Ритуала, он лежал на песке и спал. А когда наставник послал нам свою мысль, он проснулся и увидел мертвого друга. Потом он увидел Тхалт-Ту, глядящего на солнце, потом меня...

Нет, у Тхалт-Ту тогда не было имени. И у меня еще не было. Мы все тогда были учениками, и наставник, если хотел позвать меня, говорил: «Эй, ты!..» Для учеников я была Третьей, а они для меня – Первым, Вторым и Четвертым. Когда наставник призвал меня, у него уже было два ученика. Первый и Тхалт-Ту.

Он стал потом целителем. А Четвертого стали называть Мартик-То – Глаза Целителя. Но для нас он так и остался «Эй ты!».

– Я видел ворота. Но я не смог открыть их. А потом он... – Четвертый отводит глаза, а взгляд упорно возвращается к лежащему на песке, – ...он застонал, и я посмотрел на него. Потом я не смог найти ворота.

«Или не захотел».

Кто еще это подумал – наставник или Тхулт-Ту, – я не ведаю. Но я не поверила в «не смог», наставник хорошо нас учил.

Потом были и другие ночи Ритуала, но Четвертый так и не вошел в Город древних. А я... я давно уже прохожу мимо Стражей так, будто их нет совсем.

Мирр-Ралла – Хранитель убежища. Я должна была стать им после смерти наставника. Город принял мой дух, а потом принял мое тело. Осталось научиться открывать врата...

Не стала. Не успела. Не доучилась.

Наставник не торопил меня, а я... я готовилась стать Зовущей. Среди чарутти нет Зовущих, но ученица Зовущей может стать. Если успеет до посвящения. Пока наставник ждал, а я готовилась, Повелители устроили большую облаву.

Зовущие не сражаются. Те, кто скоро станут Зовущей, не сражаются. Дающие жизнь тоже не сражаются. И я ждала, когда воины закончат битву. Но битва все не заканчивалась. Нападающих было очень много. И они убивали всех: воинов и охотников, т'ангай и детенышей, Дающих жизнь и чарутти.

Я видела, как упал наставник, когда все воины возле него погибли. Наставник упал, и даже руки Тхалт-Ту не помогли бы ему – Целитель не умеет воскрешать мертвых. Таких мертвых.

И тогда я стала убивать. И убивала. Убивала! За наставника. За мертвых воинов. За убитых детенышей и т'ангай, что уже не станут Зовущими. За всех, кто своей кровью напоил пески в ту ночь. Убивала так, как меня учили. И так, как не учили... я даже не знала, что умею так. Убивала, а потом тьма сомкнулась надо мной...

...и ошейник сдавил мое горло.

Не ведаю, почему меня не убили там же. Почему оставили мне жизнь и заперли в клетку?

Ошейника больше нет.

Нет тесной клетки.

Нет плена.

И нет клана Ипш в убежище.

Куда увел их Тхалт-Ту? Где спрятал?

Я узнаю. Найду их. Потом. Когда Карающая закроет свой глаз. И уйдет еще на пятьдесят сезонов. Я подожду. Остался еще один день.

За этот день мне надо решить, что делать с непрошеными гостями и их вожаком.

«Он не только вожак – он Люуй-я», – напомнил Город голосом наставника.

«Я знаю».

«А ты Зовущая...»

«Нет! Я – Мирр-Ралла!» – яростно возражаю, но вся моя ярость разбивается о холодный голос наставника.

«Ты – Зовущая. Клан потерял много жизней. Не лишай его еще этих».

«Этих?!»

Наставник хочет, чтобы у меня было больше одного детеныша?! Они же выпьют из меня всю Силу! И какой же чарутти я тогда стану?

«Сила вернется. Потом. А клану понадобится воин и чарутти, что придет тебе на смену. Ты научишь ее всему, что успела узнать от меня. И тому, что узнаешь сама, тоже научишь».

«Ее?! Мужчина тоже может быть чарутти... Хранителем убежища...»

«Но мужчина не сможет стать Зовущей», – шепнул легкий ветерок и полетел вперед.

Ветерок взъерошил волосы на голове чужака.

Я знала, что таким будет совет наставника. Знала прежде, чем услышала его. Я знала, что чужак обернется, а потом придет ко мне. Знала прежде, чем он обернулся...

Он обернулся.

«Клану нужен воин и нужна чарутти», – напомнила я себе, пока мужчина шел от стоянки к городу. Он остановился на границе, у первых стен, и я позвала его, совсем чуть-чуть, чтобы он нашел меня.

Он нашел.

Я взяла все, что он смог мне дать.

«Клану нужны...»


Он будет жить, наставник! Я так решила. И не потому, что он Люуй-я, а моя жизнь нужна клану. И не потому, что он открыл мою клетку и снял с меня ошейник. Чужак будет жить. И я позволю ему увести тех, кто пришел с ним. Я не стану ему мешать. А Город... с Городом он договорится сам. Он сможет.

Чужак спит. И тот, второй в нем, спит тоже. Или не спит, но хорошо прячется.

Чужак спит, а я смотрю на него.

Я оставила еще один укус на его плече. Не думала, что стану отмечать его еще раз, но... я даже не заметила, когда это сделала. Будут и другие Зовущие, что отметят его после меня. Надеюсь, Ипши тоже будут среди них.

«Клану нужны...» Да, клану нужны!.. И теперь у клана будут чарутти и воин. Ты доволен, наставник? Тогда оставь нас. Мужчина просыпается, и я хочу... Я хочу попрощаться с ним... без тебя...

Наставник выполнил мою просьбу. Я перестала ощущать его присутствие. Мы остались вдвоем – я и чужак. Тот, второй, внутри чужака, тоже затаился. Я не чувствовала и не видела его, и если бы я не заметила его тогда, возле канала, то решила бы, что чужак – обычная пустышка, как многие ущербные.

Мужчина открыл глаза и улыбнулся. Его пальцы коснулись моей спины, начали выписывать спирали и круги, волоски на спине зашевелились, пальцы добрались до шеи, тронули ухо...

«Я попрощаюсь с ним потом, – пообещала я себе, склоняясь над мужчиной. – Потом. Клану нужно... Нет! Мне... мне нужно, мне нравится...»


– Ты придешь к нам? – спросил он перед уходом.

– Нет.

– Ты хочешь остаться здесь? – удивился он. – В этом месте?..

– Да. Это мое место. Мое и моего клана.

Он молча склонил голову.

– Значит, мы пришли к тебе незваными. – Едва заметная виноватая улыбка. – Прости.

Он умен, умнее других.

– Я не стану мешать, когда вы будете уходить, – сказала я ему.

– А помогать?..

Я молчу.

– Спасибо и за это.

В его голосе нет обиды и нет насмешки. Он еще умнее, чем я думала, – это хорошо. Им повезло с вожаком. И мне... повезло.

– Я могу что-нибудь для тебя сделать: еда или еще что-то?..

Вожак. Он думает о тех, кто пошел за ним. И даже о тех, кто за ним уже не идет.

– Нет. Еда мне не нужна, – качаю головой и... улыбаюсь. «А то, что ты мог дать, я уже взяла. Все, кроме одного...»

– Если не еда, то что? Скажи. Если я смогу...

– Сможешь. Если захочешь. – Я больше не улыбаюсь. – Вход в убежище. В подземный город. Я не умею открывать его. Наставник умел, но наставник унес эту тайну с собой. Научи, если можешь.

Чужак молча сидел, скрестив ноги в лодыжках и положив локти на колени. Точно так же мы сидели перед Ритуалом. Он к чему-то прислушивался, а я увидела, как тот, второй, подходит все ближе, садится рядом с ним... за ним...

– Научу, – сказал вожак. – Возьми меня за руки.

Он протягивает мне руки – они оба протягивают – и я принимаю его ладони, чувствуя его тепло и... тепло поверх своих ладоней.

Тело нового наставника стало скрываться в теле того, другого, как камешек в миске с водой. На меня смотрели две пары глаз, и я смотрела в них. Я видела два лица – одно под другим – и проваливалась в эти странные глаза, уходила... уходила от Города...

Я прошла мимо тех, кто сидел у канала, перегнулась через край плиты, спустилась к самой воде и пошла... пошла по воде! Нет, не по воде. Там, под водой, был выступ. Он был уже, чем тропа вдоль стен пещеры, но все-таки был, и по нему можно было идти. Так я дошла до края пещеры, подземный город закончился, а тропа ведет в низкую арку, под стену, все дальше от города. И я иду по тропе в темноту. Но мои глаза видят. Видят воду и другой берег подземной реки. «Там тоже есть тропа», – беззвучно шепчет мне тот, другой. Я благодарно принимаю его знание. Узкая щель слева. «Нам туда». Поворачиваю. Поднимаюсь по ступеням. Под ногами становится сухо. Узкий коридор ведет меня наверх. Подъем едва заметный, но я чувствую, что это подъем, а не спуск. «Скоро мы выйдем наружу. Там опасно для всех, кроме меня и тебя». Я знаю, что это тот, другой, говорит со мной. А вожак... теперь он прячется в другом, как тот прежде прятался внутри вожака. «Я поняла тебя, Люуй-я», – говорю и слышу смех того, другого. «Можешь звать меня так, если хочешь», – разрешает он. Камень на границе наших земель. Мы выходим из него и бежим, бежим по пескам, не оставляя следов и не отбрасывая тени. Бежать легко и приятно! Сбоку прыгает красный шарик – Карающая, а мне не страшно, мне смешно. Я повторяю путь, что уже прошла с вожаком и теми, остальными. Я прохожу-пробегаю его снова с единственным попутчиком. Быстро, очень быстро. Тело не знает усталости, не просит пищи и воды. «Тела нет, – напоминает мне Люуй-я. – Оно осталось в городе». Я радостно смеюсь в ответ: пусть оно подольше побудет там. Я хочу бежать так вместе с ветром, растворяться в ночи, скользить над багровыми песками, не зная страха и усталости.

А вот и ворота с замысловатым рисунком на створках, что я увидела при первом Ритуале. Только на них больше нет груды камней. Камни отброшены в сторону. Это работа моих попутчиков, дань Городу за то, что он принял их, укрыл от огня Карающей.

«А моего клана в нем нет», – опять подумалось мне, и радостная легкость тут же исчезла.

Все вокруг потемнело, ворота задрожали и стали уменьшаться.

«Смотри!» – приказал Люуй-я.

Еще один камень на границе наших земель. За ним соленая пустыня, где совсем нет жизни.

Я только слышала о ней и камень этот видела только раз, издалека.

«Что там?»

Камень стал приближаться. Он весь в трещинах, песок и ветер сильно исхлестали его. Трещины на нем складываются в какие-то знаки, незнакомые мне.

«Под ним небольшое помещение, – шепнул Люуй-я. – Там можно спрятать нескольких человек».

Я никогда не слышала о нем. А ведь я Мирр-Ралла! Кто больше меня может знать об убежище?

«Это особое место. Оно лечит раненых, восстанавливает силы уставших – ты могла и не знать о нем».

«Место Целителей? Тогда я слышала о нем, но никогда не была там. Тхалт-Ту знает его. Если он увел половину клана с собой... Там можно спрятать пять когтей?»

Молчание.

Мне холодно от этого молчания, но я надеюсь, что Люуй-я не понял меня, что он просто не знает, сколько людей надо, чтобы получился один коготь.

«Я знаю, что такое один коготь. Нет, пять когтей там не поместится».

«А четыре?.. Или хотя бы три?..»

«Боюсь, там меньше, чем ты надеешься».

В словах Люуй-я слышу грусть и жалость.

Жалость?! Мне не нужна жалость – мне нужна месть! Я хочу смерти тех, кто уничтожил мой клан!

«Как знаешь. Ты можешь превратить свою землю в зону смерти, можешь мстить всем, кто переступит ее границу, но тогда тебе придется забыть о своих людях. А еще ты можешь собрать осколки своего клана и создать новый клан. Но это долгая и трудная работа, и не на одну жизнь, отомстить убийцам ты уже не успеешь. Или ты можешь уйти со своим избранником, создать новый дом для своих детей и для тех, кто захочет пойти с тобой».

А те, кто не захочет?.. Бросить и забыть?

«И так можно. А те, кто не захочет, останутся здесь. Доживать. Но это место стало опасным для жизни».

«Что ты мне советуешь, Люуй-я?! Мой клан уже почти мертв, а я должна всех бросить и забыть о мести?»

«Я не советую. Я только показываю тебе три пути, а ты можешь выбрать любой из них или найти свой собственный».

Я молчу. Мне пока нечего ответить. Я хочу вернуться в Город и подумать. Но сначала вход в убежище: я должна научиться открывать его!

«Тогда возвращаемся к воротам», – предлагает Люуй-я.

У меня только один вопрос:

«Там, в убежище Целителей, там есть живые? Ты можешь узнать это?»

«Есть, – уверенно отвечает Люуй-я. – Меньше двух когтей мелких искорок и четыре двойных огонька».

Я не понимаю, что это значит.

«Похоже, ваш Целитель собрал там всех детей, до кого смог дотянуться, и беременных. Разумный подход: сохранить жизнь тем, кто сможет потом возродить клан».

Если доживут. Кто будет защищать их, если все воины ушли из мира живых? Кто станет охотиться...

«У них есть ты. И есть убежище», – напомнил Люуй-я.

И вот я снова стою перед воротами, и мои руки трогают и нажимают выступы на камне, повторяя движения нового наставника. Створки вздрагивают, песок осыпается с них... Истертые множеством ног ступени. Я спускаюсь по ним. Еще одна дверь. Она похожа на каменную плиту, но я знаю, что это дверь. Ворота за спиной закрываются, и дверь передо мной сдвигается в стену. Совсем немного, но мне хватает и узкой щели. Вторая дверь тоже закрывается. Я сумею открыть ее, когда понадобится, и с одной, и с другой стороны открою. Быстрый спуск по коридорам, по карнизу вдоль стен пещеры, бег по улицам Города – я возвращаюсь в свое тело.


Чужак уходит.

Он дал мне все, что мог дать, и теперь идет к тем, кто ждет его у канала.

Я остаюсь на нашем месте и слушаю его шаги. Так я прощаюсь с ним.

Чужак уходит к каналу. А я слышу еще шаги. И голоса.

Зовущая из клана Кугаров... нет, уже не Зовущая. Возле нее еще один Кугар.

Эти двое далеко, и говорят они тихо, но Город, мой Город, доносит до меня не только их запах, но каждое слово, сказанное ими. Даже их дыхание мне слышно так, будто они стоят в шаге от меня.

Я не хочу их слушать, мне надо подумать и выбрать путь из подсказанных Люуй-я. Мне нужна тишина, а я слышу их...

– ...ты могла позвать меня. Могла выбрать своего, а ты позвала чужака. Зачем ты выбрала ущербного? Ведь я лучше, и я – Кугар!

– Да, ты – Кугар. И только. А он – чужак. Потому я и позвала его, а не Адри.

– Не понимаю...

«Не удивительно...» Я уже не пытаюсь думать, и я не злюсь, я слушаю.

– Конечно, не понимаешь. – Голос т'ангайи. Ни злости в нем, ни насмешки. Только усталость и уверенность: она сделала то, что надо. – Не понимаешь, что, призови я Кугара, и уже к концу сезона мне понадобится спокойное место. Мне и моему детенышу. А до этого я буду тяжелой, медлительной и голодной. А про ошейник ты помнишь? Или запах Зовущей отшиб тебе память? Любой хост с кнутом может заставить нас ползать на брюхе. Или ты хочешь, чтобы мой детеныш родился в клетке? На потеху Повелителям? И бегал в ошейнике, проклиная ту, что дала ему жизнь. Ты этого хотел, Охотник?!

– Я не...

– Или ты хотел, чтобы я позвала не ущербного? Так Медведи и Кот тоже т'анги, а это место... я не знаю, что может случиться в нем. Если в твоем клане и бегают полукровки, то я не хочу родить непонятно кого.

– Не бегают, и я не думал...

– Конечно, ты не думал, – т'ангайя не дала самцу договорить. – Думала я... Они никогда не думают. Они бегут на Зов, когда их зовут, они обижаются и злятся, если выбирают не их, они... А думать приходится Зовущим. Думать о жизни, о спасении, о том, что будет через сезон, через пятьдесят сезонов...

– А та, другая... – Голос у самца стал другим. Он больше не злится, он смеется. – Он снял с нее ошейник, и она успела отблагодарить чужака.

– Она тоже Зовущая и... тоже умеет правильно выбирать. А он – чужак. Не т'анг...

Спасибо, т'ангайя. Ты права и... не права. На мне нет ошейника, и у меня есть убежище. Спокойное место, какого нет у тебя. А еще моему клану нужны полукровки. Ты права, т'ангайя, что боишься полукровок. Только Ипши умеют смешивать свою кровь с чужой и не давать жизнь выродкам, опасным для себя и для клана. У наших наставников были хорошие учителя, и, если придется, наши Зовущие найдут нужных самцов и среди ущербных...

Кугар ушел. Т'ангайя осталась. Я слушала ее дыхание и ожидала. Мы обе ожидали одного.

Он пришел. Чужак.

Т'ангайя зашипела, увидев свежую отметину на его теле, и... пошла рядом с ним. Я слушала их шаги, потом слова, ее слова:

– Я прошу твоей помощи, вожак. Ты снял ошейник с Ипши, помоги моему... помоги Четырехлапому. Он ранен. Нет, я говорю не о царапинах, что оставила ему твоя Ипша. Они заживут через несколько дней... если его не убьют раньше. Ты или Медведь. Или Ловчие. В Четырехлапом сидит дротик из белого металла. Если он останется, то Четырехлапый сойдет с ума и станет убивать всех, кого увидит. Потом он тоже умрет. Безумцы не пьют и не едят, они только убивают. Скоро придет белая луна, и тогда... Подумай, чем ты можешь помочь нам. Не отвечай пока ничего, подумай...

– А кто еще может помочь? – спросил чужак.

– Чарутти может, но где здесь найти чарутти?

Т'ангайя ушла. Я слушала ее шаги до самого канала.

Чужак долго оставался на месте.

– Расскажи мне о белом металле, – попросил он, когда вернулся. – О раненных белым металлом.

Я рассказала. Все, что узнала от других и что видела сама.

Он слушал, молчал. Другой прятался в нем.

Я замолчала, а чужак все сидел и смотрел на свои ладони.

Я показала ему несколько путей, но не стала советовать, какой из них выбрать. Пускай выбирает сам или отыщет свой собственный.

А потом чужак ушел. Его тайную половину я так и не увидела.


49


Тирэлл. Охотник из клана Кугаров

Я не стал спорить с Зовущей. Повернулся и пошел к прежней стоянке.

Все последние дни я ждал, когда меня позовут – я знал, что меня позовут! А кого же еще? И тогда я услышу, как она рычит и стонет подо мной. Они все рычат и стонут... Но... ошейник и чужак. Проклятый чужак и ошейник... Если бы не они, она бы меня позвала.

Четверо сидели у реки: трое ждали своего вожака, а четвертый – Зовущую. Бывший избранник... А он знает, что он уже «бывший»? Думаю, знает, если ошейник не лишил его нюха. Даже я чую запах чужака на ее теле.

Чужак... Этот выродок бесхвостой кошки едва не убил нас. Из-за него Карающая почти забралась в убежище, пока он ходил за хромоногим. И после этого они называют его вожаком! Чужака, ущербного... Глупо! А мелкий из клана Котов даже ударил меня, чтобы я не мешал старику. Я думал, старик умнее, а он дал камню давить себя, чтобы чужак и хромой смогли войти. Только глупец делает такое. И как Лохматый только выжил? Ведь старик уже. Хотя Медведи – они живучие, как и все дикари.

А, раздери их всех Кугар и сожри! Не хочу видеть этих глупцов и думать о них не хочу. Спать, спать и спать, пока чужак с этой где-то бродят. Пусть делают, что хотят, а я буду спать.

Проснулся я, когда она вернулась. И на ней не было запаха чужака. Это было приятно. Я всегда знал, что ущербные совсем слабые самцы. Их на один раз только и хватает.

Зовущая долго сидела рядом с Четырехлапым, о чем-то молчала.

А потом вернулся чужак.

Один.

Длиннозубой больше не было с ним.

Это тоже приятно.

Когда-нибудь, когда он останется один, совсем один... Но это потом. Вот выберемся из проклятого города. С местью придется подождать. Но чем дольше выслеживаешь добычу, тем она вкуснее.

И совсем не похожа на ту гадость, что чужак вытащил из воды. Не знаю, как такое можно есть, но остальные жрали и облизывались, будто ничего вкуснее не пробовали. Вот выберусь наверх, устрою настоящую охоту. И забуду о подачке чужака.

О, кажется, тот опять проголодался.

Ну и ненасытное же у него брюхо! Или все силы потратил на Длиннозубую? Храни Кугар от такой самки – заиграется и сожрет, не заметит. Только безумный глупец станет крутиться возле такой. Хорошо, что меня не было рядом, когда эта уродка стала Зовущей. Выбрала бы лучшего самца и как бы я ей отказал? Обиделась бы и загрызла на месте. Хорошо, что меня не было и она позвала этого бесхвостого чужака.

Вон он, свесился над водой и что-то высматривает. Добычу, что ли? Даже старику стало интересно, притопал на берег и пялится то на воду, то на своего занюханного вожака.

Ну а теперь-то что? Похоже, чужаку захотелось в воду. Безумец – он и есть безумец. Начал стягивать одежду, бросать ее под ноги. Какое все-таки отвратительное у него тело... И хвоста совсем нет. А то, что болтается под брюхом... У меня больше будет. И как только Зовущим хватило этого заморыша? Такой и показать стыдно, а он самку им пользовал. Теперь понятно, почему у чужака свежие укусы на плече. Хорошо хоть, что не на шее. Нужен мне мертвый враг, как Зовущей сморщенный стручок чужака.

Этот безумец таки полез в воду. А старику это не нравится. Что-то недовольно ворчит и с опаской поглядывает в реку. Да пусть себе лезет! Может, водные твари откусят что-нибудь бесхвостому, и он станет дважды бесхвостым.

Подходить к воде не хочется, но другие-то подошли. Стоят, смотрят. Подойти, что ли, и мне?

Не успел. Ну и ладно, обойдусь. Мне и сидя всех видно.

Старик присел, опустил лапы над водой, поднялся. Сжал пальцы на запястьях чужака, а тот висит себе и не трепыхается, совсем как дохлый. Потом старик отошел от края, поставил чужака на плиты, и тот начал одеваться. Но прежде руками по себе повозил – проверял, ничего ему не отъели?

– Что ты искал там?

А это другой Медведь открыл рот. Интересно хромоногому стало, зачем глупец делает глупости. Будто этому есть объяснение.

– Искал дорогу.

Ну и как тебе ответ, Лохматый? Нравится? Один глупец спросил другого. Дорогу он искал, в воде! И было-то ума у них мало, да и тот Карающая сожгла. Лучше бы вы там с ней и остались!

– А по воде можно ходить?

Вот ведь настырный...

– Говорят, можно. Я сам не видел, но кое-кто утверждал, что был такой... у нас, кто ходил по воде.

– А ты умеешь?

Чужак оскалился.

– Только там, где есть дорога.

– А здесь она есть?

Лохматый все не уймется.

– Нет. – Чужак уже совсем оделся. – Пойдем дальше, поищем.

Ну вот, два глупца поговорили, а я должен куда-то идти. Да какое мне дело до какой-то дороги?!

А калека не унимается, любопытно ему, зачем чужаку нужна дорога.

– Это дорога наружу.

А что, по прежней пройтись нельзя? Возвращаться придется, но дорога-то цела.

Я только подумал, а хромой уже спрашивает. Глупец, он и есть глупец: не может держать пасть закрытой.

Чужак посмотрел на город проклятых, пожал плечами.

Еще одна глупая привычка.

– Или твой Прародитель запрещает тебе возвращаться?

Старик молчит, как все остальные, и только переминается с ноги на ногу. Будь я старшим, приказал бы хромому заткнуться, а то треплет языком, как вонючий хост. Было лучше, когда мы шли по пескам: хромой тогда молчал.

– Прародитель? – Чужак опять скалится. – Мой прародитель позволяет мне делать все, что нужно, чтобы выжить.

Хороший прародитель... я о таком еще не слышал. И никакого долга перед кланом, и никакого уважения старейшим и вожаку, никакой заботы о...

– ...если бы здесь был один выход, я бы уже шел к нему, – говорит чужак, пока я думаю о его прародителе.

– А здесь есть еще один выход?

Это уже Кот сует свои усы в болтовню двух глупцов.

– Есть. И не один.

– Тогда зачем ты полез в воду? Выбери какой-нибудь другой...

Советчик выискался. Уж не умнее ли Повелителей ты себя считаешь, мелкий?..

– ...чтобы вам не пришлось лезть в воду? Не получится. Все другие дороги начинаются в воде.

– А в воду лезть надо всем?

Это уже Зовущей интересно. Или не-Зовущей – я пока не пойму. Кот молчит, смотрит под ноги. Оба Лохматых тоже не рычат от радости, узнав, какую тропу ищет их любимейший вожак. Еще один калека – Трехлапый – дохромал до т'ангайи, вопросительно рыкнул.

Чужак посмотрел на него, потом на старика.

– Мерантос, сколько ночей до белой луны?

– Четыре.

– Ладно. Успеем.

– Успеем, – повторила т'ангайя.

Какие тайны завелись между ними!

Ну и ладно. Не очень-то и хочется знать.

– А лезть в воду всем не обязательно. – Чужак пошевелил пальцами, и завоняло паленой шкурой. – Не хочешь, не надо. Подниметесь, выйдете там, где мы входили, и топайте себе, куда хотите.

– А ты?

– А я – туда, – чужак кивнул на реку.

– Почему? – не унималась т'ангайя, будто на этом чужаке сошелся свет трех лун.

– Не люблю ходить одной и той же дорогой. Да и к горам так ближе.

Лохматые переглянулись.

– А мы по этой тропе пройдем? – спросил старик.

– Если захотите, то пройдете.

– Тогда мы с тобой, – сказал хромоногий.

Ну конечно, ты и в воду полезешь, только бы быстрее до своих гор добраться.

В воду... мокрую, противную, где обитают какие-то твари, что так мерзко прикасаются к телу. А вода заливается в нос и уши... Нет! Не хочу в воду!

– Не хочешь – не надо. Я никого не зову с собой. И силой не тащу.

Чужак смотрит на меня. Похоже, это «не хочу» я сказал громко. «Ладно, подождем» – так всегда говорил мой наставник, когда видел тучу над головой. А после охоты он любил говорить: «Попробуешь, когда сам поймаешь», – и в одиночку сжирал добычу. С таким наставником я быстро научился не промахиваться и... не торопиться. Подождем...

– А я не знаю, – сказал мелкий, с опаской посматривая на реку. – Не знаю...

Еще вчера я посмеялся бы над этим трусом. Сегодня – не стал.

– А я... – т'ангайя погладила бывшего избранника по голове. – Мы подумаем. Ты ведь не теперь собрался выходить наружу?

– Нет. Наверху сейчас очень жарко. – Чужак к чему-то прислушался, оскалился. И кого он хочет напугать своими зубами? Там же бояться нечего! – И для здоровья наверху пока очень вредно.

– А здесь?

Не напрасно говорят, что любопытнее кота бывает только кошка.

– А здесь – не очень. Но я не собираюсь здесь долго оставаться. Пошли, что ли?

– А-а?.. – и мелкий завертел головой.

– Ты кого-то ищешь?

– Да так...

– Она в городе. Догонит, если захочет, – сказал чужак и пошел вдоль реки.

Остальные послушно потянулись за ним.

Лохматые, мелкий, двое Кугаров. Четырехлапый сильно хромал на переднюю лапу и часто становился трехлапым.

А я пошел сам. За ними.

Пока я шел, кто-то смотрел на мою спину. Тогда я останавливался и оборачивался, ожидая увидеть Длиннозубую. Но никого не видел. Тогда я опять начинал идти, и... все повторялось: на меня опять пялились, я оборачивался...

Путь вдоль реки оказался не близким. Только после второго привала они подошли к стене, под которую пряталась река. Высоко над головой виднелся выступ, что тянулся по всей стене пещеры. Такой снизу была лестница-дорога, по которой я спустился в город.

А река затекала в арку. Арка была совсем низкой. Лохматым придется идти на четырех, чтобы забраться под нее. Только идти некуда – плиты закончились.

Похоже, чужак опять решил полезть в воду. Он стал снимать одежду. И все-таки у него самое уродливое тело, какое я только видел. Сколько раз смотрю на него – и все не могу привыкнуть. А когда он мокрый стоит в луже воды... на такую мерзость и смотреть противно. Теперь я понял, почему ущербные носят одежду. На каждом привале чужак забирался в реку, искал свою тропу, потом охотился, выбрасывал добычу на берег, где она трепыхалась, пытаясь вернуться в воду.

Белые длинные твари, на которых смотреть так же противно, как на голого и мокрого чужака. Одну из них я упустил, и она упала в реку. А старик ловко перехватывал скользкие тела, отрывал головы и швырял тушки подальше от воды. Он так посмотрел на меня, будто укусить хотел.

– Уронишь еще одну – останешься без жратвы.

Я не стал рычать на него, хоть не он охотился и не ему мне грозить. Умный не станет спорить с Медведем. А если Медведь – воин, то и смотреть на него лишний раз не станет. Эти воины совсем безумные. Лучше промолчать и отойти, пока Лохматый не отправил меня помогать чужаку охотиться в воде.

Ну уж нет, охотиться я буду потом, когда Лохматые уберутся куда подальше и даже следы их остынут.

Я отловил и оторвал головы еще трем рыбины – кажется, так чужак назвал свою добычу. И съел две из них. После еды мы пили. Мне даже вспомнить противно, как добывалась вода. Я пил последним, когда все уже напились и легли отдыхать.

А чужак... ему не лежалось. Он ходил вдоль берега, высматривал свою тропу. Потом разделся и полез в воду. Старик тоже не спал, ждал, когда его позовут. Не дождался – чужак сам выбрался на берег. Интересно, как у него получилось? Раньше не получалось, а в этот раз...

Оказалось, что все смотрели на чужака, не только я. Всем хотелось узнать, найдет он свою тропу или нет и что это за тропа такая.

Нашел.

Мелкий с хромым склонились над рекой: посмотреть на тропу. А чужак пошел в город, к стенам, и т'ангайю с Четырехлапым позвал. Те пошли.

Интересно, почему только Кугары? А если Кугары, то почему не позвали меня? Я ведь тоже...

Пошел за ними.

Чужак оглянулся, заметил меня, но ничего не сказал. Почему?

Я пошел, и те, что сидели на берегу, тоже не стали останавливать меня.

Возвращаться в город мне очень не хотелось, но они-то пошли. Что они там будут делать? Почему прячутся от меня?

Стены все ближе, вот они уже вокруг, и... это был не тот город, в который я попал, спасаясь от Карающей. Этот Город не давил на меня холодными стенами, его плиты не обжигали мои ноги, а его воздух не застревал у меня в горле. Я не бежал по мертвому, почерневшему от дождя лесу и не уворачивался от капель, что до костей прожигали тело. И колючий ветер больше не сдирал с меня кожу, а страх не гнал меня по улицам, как вонючего дрожащего хоста. Этот Город не охотился на меня, не забирался в мою голову, не выедал мой мозг, не кусал за сердце. Это был другой Город, совсем другой.

Когда я закрывал глаза, то нос и уши твердили мне, что я в лесу, среди молодых деревьев, что легкий и теплый ветер трогает их, что все вокруг пахнет цветами и листьями. Среди этих запахов я уловил запах т'ангайи, Четырехлапого и чужака. Потом, когда я открыл глаза, лес исчез, остались стены, колонны, мимо которых я шел, и плиты под ногами. Город играл со мной, и я не знал, чему верить: глазам или своему нюху. Это было так странно и неправильно, что я опять закрыл глаза и потряс головой. Но запах остался, и я пошел по следу, доверясь нюху.

След вывел меня к полянке, окруженной молодой куавой. Трое долго петляли среди тонких стволов, а потом ушли по тропе в чащу. Я направился напрямик, через полянку, и быстро потерял след. Тогда я открыл глаза и... увидел площадь. По краю ее стояли тонкие колонны разной высоты. Я осмотрелся, принюхался – ничего. Вокруг было тихо, спокойно и не было тех, за кем я шел. Тишина и покой были такими, что мне захотелось сесть и отдохнуть, а еще лучше лечь и заснуть до следующей ночи.

Отдохнуть, уснуть, видеть сны... сны...

Нет!

Я сюда не спать пришел! Опять Город дразнит меня!

Злость помогла мне проснуться.

С трудом добрался до ближайшей колонны, заставляя себя не закрывать глаза. Но пока я думал о глазах, ноги забывали, как надо ходить; когда я думал о ногах, глаза начинали закрываться. Кажется, я заснул на ходу и упал.

Проснулся я, стоя на коленях и обнимая ствол куавы. Сон сбежал от меня, гладкий ствол согревал щеку, было так хорошо, что не хотелось открывать глаза. Так, с закрытыми глазами, я и нашел утерянный след. И я пошел по нему медленно и осторожно, чувствуя рядом – протяни руку и дотронешься – стволы других деревьев. Обошел поляну, россыпь мелких камней с колючим запахом. Они иногда попадаются в лесу, и никто не знает, откуда они взялись и чем были раньше. Камни обходят и не трогают. Я как-то тронул из глупого любопытства... наставник сильно побил меня. Потом, когда я смог уползти от камней. А еще у меня пропал нюх тогда. И несколько дней я жрал корни и червей.

Эти камни я обошел очень осторожно, по следу тех, кто прошел впереди. След вывел меня на узкую старую тропу, по которой давно уже не ходили ни звери, ни т'анги. Она довела меня до высоких узких плит, что соединялись верхушками. Это было похоже на огромный шалаш. Таких я раньше не видел и ничего не слышал о них. След троих вел в большую щель, между двух ближних плит. Я не хотел идти туда, те трое могли устроить засаду. А когда я подумал про другую щель, то почему-то вспомнил сонную поляну. Похоже, у меня не было выбора, придется идти по следу. И я пошел, а возле самой щели открыл глаза.

Тяжелые плиты исчезли, как не бывало.

Тогда я оглянулся.

Исчез лес и заброшенная тропа. Ничего этого не видели мои глаза. Только короткий проход между стенами и площадь, где я потерял след.

А между плитами было что-то непонятное.

Две круглые широкие ступени вели к небольшому колодцу. Похожий торчал среди песка, и это из него мы пили в первый раз.

Чужак ходил и вокруг этого колодца, но не открывал его, а наверху лежал Кугар, свесив лапы с выпущенными когтями. Чужак почти цеплялся за них, когда проходил мимо. Т'ангайя держала хвостатого за ошейник и что-то шептала ему на ухо.

Подходить ближе я не стал. Остановился перед первой, самой широкой ступенькой и смотрел. Те, возле колодца, меня словно не замечали. А я больше не видел высоких плит, что склонились друг к другу. Я открывал и закрывал глаза, но плит не было. Может, они мне приснились?.. Вместо них из первой ступени торчали тонкие, не толще руки, столбики. Даже не столбики, а пенечки мне по колено. На второй ступени, той, что ближе к колодцу, пенечки были разной высоты: от колена и до локтя. И стояли они часто – боком протискиваться не надо, но вдвоем не пройти.

Да и зачем идти куда-то, если и снизу всех хорошо видно?

Вот чужак нагнулся над Четырехпалым и так удобно подставил спину!.. Будь у меня копье – не промахнулся бы!

Я представил, как это копье пробивает кожу чужака, пробует кровь, высовывает жало с другой стороны... Только у хостов такие копья: с длинным, зазубренным жалом, способные насквозь пробить тело. И дротики у них такие же – зазубренные, такой не выдернуть из раны, только выгрызать или вырезать надо.

Хвостатый рявкнул и заворчал, но совсем не злобно. И кусать чужака он не стал, только задвигал лапами и убрал когти. А чужак дернулся так, будто в него попало копье, затряс рукой, как сурам лапой, что залезла в гнездо за сладкими личинками и напоролась на острые колючки – их всегда таскают взрослые луукти, чтобы защититься от таких вот обжор.

Потом возле меня что-то упало, звякнуло об камень, и я забыл про луукти с сурамом и про чужака с Четырехлапым... Мне захотелось посмотреть, что там упало, и я обернулся.

Увидел я, как же!

Глаза сразу залило слезами, в носу закрутило, будто я сунулся в гнездо луукти. Это только сурам их жрать может, а Кугар чихает от их запаха, а потом еще нюх теряет на день. И даже изменение не помогает. Мне не помогло. А наставник скучать в тот день мне не дал.

Вот и теперь я чихал и ничего не видел – из глаз текло, из носа текло, я тер его лапами... Нет, на этот раз руками, но ничего не помогало. Проклятый чужак! Что ты со мной сделал?!

– Растопчи! Быстро!

И не надо так кричать! Вот прочихаюсь, увижу, что топтать, тогда и... А кто ты такая, чтобы приказывать мне?!

Послышались шаги. Совсем близко.

Открыл глаза – болят и плохо видят – может, Кот, а может, и Медведь, не разглядеть. Принюхался и чуть не зарычал от злости – нюх тоже пропал.

Чужак, что же ты со мной сделал? Выживу – не забуду.

Кто-то протопал мимо, а я ни увидеть, ни унюхать не могу. Потом я услышал голос чужака:

– Готово! А с ним что?

– Жить будет. Перестань тереть глаза!

Опять мне приказывает какая-то т'ангайя.

– Кому сказала? Убери лапы от глаз! Поотбиваю!

Злюсь, но убираю. Вот смогу видеть, тогда и...

Поморгал. Глаза слезятся меньше, с носа тоже почти не течет, а вот нюха как не было, так и нет.

Увидел чужака. Это он выполнил приказ незнакомой т'ангайи. Может, это ему она и приказывала, а не мне. Этого я не знаю и знать не хочу. А вот что меня искалечило – это я хочу узнать.

Посмотрел на место, где топтался чужак, и... ничего не увидел. Только маленькое светлое пятно на плите. Пыль или песок. Но долго смотреть мне не дали – дунул ветер, и пятно исчезло.

– Не хочу, чтобы эта дрянь оставалась в моем Городе.

Смотрю на ту, что это сказала, да еще таким тоном, будто она сама призвала ветер.

Незнакомка была выше т'ангай из клана Кугаров, но не намного. А еще она была темной. ВСЯ. И кожа, и волосы, и глаза, и губы. Не такая темная, как шерсть Четырехлапого или мои волосы, но я еще ни у кого не видел такой темной кожи. А как пахла эта самка! И как я хотел ее! Позови она меня, чуть-чуть только позови, и я забыл бы, что рядом чужак и двое Кугаров. Что мне до них? Они никто, они мне не мешают. У меня шумело в голове, высохло во рту, задрожали ноги, а сердце едва не выломало ребра...

Не позвала. Даже не посмотрела на меня больше.

Я не сразу понял, что мой нос уже может нюхать.

– Что это было? – спросил я, когда смог заговорить.

– Синда-Ро.

– Что?

Я не знал слова, что сказала незнакомая самка.

– Белый металл.

Это мне понятнее. Но откуда он взялся здесь? Кто принес его и зачем?

Спрашивать я не стал. Только посмотрел на каждого из этих четверых и понял: Четырехлапый. Больше некому. Вон как старательно он вылизывает бок! Так от грязи не отмываются. Непонятно только, зачем чужак привел всех сюда, зачем надо было идти так далеко?

– Ты выбрал хорошее место для лечения. Правильное, – сказала темная чужаку.

– А я не выбирал. Оно само...

Чужак замолчал, посмотрел на самку, будто впервые увидел ее, и сказал:

– Мы скоро уйдем.

Будто тайну какую открыл.

– Я знаю.

– А ты?

Темная пожала плечами. Молча.

– Ты останешься здесь? Сама?

Чужак посмотрел по сторонам с таким видом, будто ожидал, что из-за угла появится еще десяток-другой темношкурых самок. Не дождался. Темная заговорила:

– Не забывай – это мой Город. И это моя земля. И скоро я буду не одна.

Она стояла, сложив руки на животе, и чему-то улыбалась. А я не сразу разглядел, что на ней нет ошейника. И что это земля Ипш, не сразу вспомнил. Так вот какими бывают их самки, когда становятся двуногими!..

– Значит, ты никуда не уйдешь отсюда? – спросил чужак.

А чего спрашивать-то? Она уже сказала... или кто-то слышать плохо стал?

– Никуда. Будешь проходить мимо, захочешь меня увидеть... – самка улыбнулась, не показывая зубов. – Поищи. Может, и найдешь.

Долго молчат. Смотрят друг на друга. Меня нет для них. Остальных тоже нет. И Города нет... Молчат. Смотрят. А чего молчат? Мне уже и стоять надоело на одном месте, а они молчат.

Потом подошли двое из клана Кугаров, Хвостатый все еще хромал, но уже меньше. Чужак посмотрел на них, потом на меня – заметил-таки!.. Сказал им, не мне:

– Я возвращаюсь. А вы как хотите.

Не зовет и не гонит. Хорошего же вожака они себе выбрали!

– По воде пойдешь? – спросила та, что меня не позвала.

– По воде.

Кугары переглянулись. А может, и поговорили, не открывая рта.

– Мы с тобой, – сказала т'ангайя, а хвостатый что-то проворчал и посмотрел на чужака, ожидая, что тот ответит.

Чужак пожимает плечами:

– Это ваш выбор.

– Хороший выбор, – говорит вдруг темная.

Т'ангайя фыркнула и ничего не ответила. А чужак кивнул в мою сторону:

– А что с ним? Выведешь наверх или мне самому...

Даже не спросил у меня ничего! Будто я без языка совсем.

– Выведу, – кивнула темная. – Чтоб даже часть его не осталась в городе. Наверху много места...

Она замолчала, а я словно услышал ее мысли:

«...чтобы сдохнуть!»

И понимаю, что это истина: если мне улыбнется удача, то сдохну я быстро. Раньше, чем до меня доберутся Ловчие. Наверху хватает голодных тварей, о которых я и не слышал. А не сожрут твари, сдохну без еды и воды. Это в лесу я смог бы выжить даже в ошейнике.

А здесь...

И вдруг я понял, что мне совсем не хочется идти наверх самому. И быстро сказал, пока злость на чужака не пересилила желание жить:

– Я иду с ними!

Они оба – чужак и темная – посмотрели на меня. Она тут же отвернулась, а он сказал:

– Как хочешь. Но сразу предупреждаю, – он опять оскалился, – легко не будет. Никому. – Глянул на кугаров так, что хвостатый зарычал. Т'ангайя погладила того за ухом, и рычание прекратилось. – Это я могу обещать.

Т'ангайя упрямо склонила голову:

– Мы пойдем.

«Никому... так и будет», – подумал я, но говорить не стал. Не убила же вода меня в первый раз...

А наверху посмотрим. Выберемся – и посмотрим... поохотимся.


50


Крис и Хранитель

«А он очень тебя не любит», – сообщил мой невидимый приятель.

«Кто?»

Я еще думал об одинокой темнокожей женщине, что осталась в пустом Городе, и совсем не горел желанием общаться. Но Хранителю до моего желания не было никакого дела. Похоже, он решил, что сейчас самое подходящее время для разговора, и не собирался закрывать рот. Вернее, не рот, а... что-то другое. Иногда я забываю, что у Хранителя нет тела, и думаю о нем как о реальном человеке. Черт, чуть не сказал как о нормальном человеке. Вот уж точно, между нормальностью и Хранителем нет ничего общего.

«Кто-кто... Кугар, кто же еще? Тот, которого тебе приспичило искупать в канале».

«Мне приспичило?! Это еще надо разобраться...»

Я опять разозлился по совершенно дурацкому поводу. И понимаю, что глупо, а ничего не могу поделать. Не первый же день знаю Хранителя, а всегда попадаюсь на его удочку. Можно подумать, он вышел погулять, когда этот психованный Кот напал на меня.

«Не Кот, а Кугар», – поправил меня невидимый собеседник.

«Один пес! – отмахиваюсь от слов зануды. – Пусть уж не очень любит, чем наоборот. Ты же знаешь, что я не поклонник однополой любви».

«Это когда на одном полу, без ковра? Знаю, видел...»

«Вот ведь извращенец! Нет, чтобы убраться подальше и не мешать, – так ты подглядываешь и подслушиваешь!»

И зачем я все это говорю? Вернее, думаю. Пристыдить Хранителя надеюсь, что ли? Как же, пристыдишь его!..

«Во-первых, тебе никто не мешал. Ни разу. Скорее, наоборот. А во-вторых, тебе никто не запрещал закрывать глаза. Если секретничать надумал».

«Ты еще посоветуй свет выключать!» – опять завелся я.

Если бы мог, то набил бы морду этому умнику за его «скорее, наоборот». Помощничек выискался. Я и сам со всем прекрасно справлялся, и ни одна не жаловалась. Или он намекает, что мы ему мешали?.. Конечно, после смерти Амады я не превратился в целомудренного монашка, но и за каждой юбкой не бегал. Ну пару раз в неделю... Так это вполне нормально. Есть энтузиасты, что по три раза на день... для улучшения цвета лица и продления жизни.

«Бесполезно», – вклинился в мои мысли Хранитель.

«Что бесполезно?» – не понял я. И совсем не качество мозгов тут виновато, а туманные высказывания собеседника.

«Бесполезно свет выключать. Я в темноте вижу».

«А я не вижу».

«Да? – почти искренне удивился сосед по черепушке. – И кто тебе это сказал?»

Ну и что на такое можно ответить? Что нормальные люди обычно в темноте не видят, а я, мол, считаю себя нормальным? Слышу язвительное хихиканье Хранителя и соглашаюсь: да уж, половина таких «нормальных» отдыхает в психушке, а вторая половина ждет, когда освободится место. А то, что мне долго не приходило в голову проверить, почему так легко стал ориентироваться ночью, пожалуй, основной показатель моей «нормальности». И скромности.

«А Кугар тебя действительно не любит, – возвращаемся к началу разговора. – Просто спит и видит тебя мертвым...»

«Пусть видит. Мне тоже снятся иногда приятные сны».

«Какие мы смелые! Или на мою помощь рассчитываешь?»

«Не рассчитываю».

Когда я стану надеяться на чью-то помощь, значит, мне самое время ползти на свалку. Может, тогда я первым скажу спасибо кому-то вроде этого Кугара, когда он будет отправлять меня на тот свет. А может, этот «кто-то» так понравится мне, что я прихвачу его с собой... Чего сейчас загадывать, доживем, увидим.

Хранитель не стал комментировать мои рассуждения, и спасибо ему за это. А я вдруг понял, что вышел из Города и большую часть пути потратил на пререкания и что грусть от расставания с Миррой куда-то подевалась. Может, я и не раз еще вспомню эту женщину, все-таки она первая из породы оборотней, с кем я переспал. Говорят, что первую женщину, как и первого мужчину, помнят всю жизнь. Та, другая, что идет с ручной пантерой, не воспринимается как существо другой породы. Больше всего она похожа на укротительницу тигров или леопардов. В свое время я и с такими женщинами общался, и ничего – живой, и все части тела на месте.

Это я уже специально для Хранителя говорю, вернее, думаю, а он молчит. Ну и пускай себе молчит – мне уже некогда болтать: трое ждут у воды, трое топают за спиной. Отдых от командирских обязанностей закончен – пора форсировать подземную реку.

Трое по-прежнему сидели на берегу. Два крупных мужика по одну сторону костра, а мелкий, но жилистый паренек – по другую. Молчали. Смотрели на...

Стоп!

Какой костер?! Откуда?

Я удивленно моргнул, только что не потер глаза, и костер исчез. А ведь еще немного, и я унюхал бы запах жареного мяса, увидел бы сосны вокруг этой милой компании, а возле костра – Алекса, который, размахивая левой рукой, читает кусок из своего «бессмертного и гениального произведения». В правой руке Алекс обычно зажимал блокнот с этим самым «бессмертным и гениальным». А где-то в полумраке, за спиной Алекса, сидит Амада и...

Стоп, Тангер, стоп!

Не стоит ворошить прошлое и выпускать призраков на волю. Пусть они остаются в прошлом. Там для них самое место. А нам самое время брать ноги в руки и убираться отсюда. Кажется, Город устал от нас, вот и подсовывает миражи. Или это я устал. А моя так называемая команда... даже слепому видно, что им страшно и они ждут не дождутся выхода наружу. Убежище уберегло нас от красного солнышка, спасибо ему за это, но пора и честь знать. Может, этот костерок у канала – первое и последнее предупреждение? А потом назойливых гостей выставят прочь, придав им ускорение пинком под зад.

Ну мы люди понятливые – и плевать, что не все мы люди! – дожидаться ускорения не станем, сами уберемся. Прямо сейчас и...

Вот поговорил с умным человеком, и на душе полегчало. Самое приятное в таком разговоре – обоюдное согласие. Кивнул сидящим на берегу, и те тут же зашевелились, начали подниматься. Умные парни, все без слов понимают, но я все-таки говорю, не им – Городу:

– Мы уходим. Прямо сейчас.

Оглядываюсь, прощаясь с Городом и женщиной, что осталась в нем. А потом подхожу к краю канала, сажусь у стены, свесив ноги над водой, и говорю уже попутчикам:

– Тропа здесь. Недалеко.

Хотел сказать еще, что не надо бояться, а потом передумал. Зачем им такое говорить? Это мне не страшно в воде, а им с детства вбивали в голову, что каждый открытый водоем смертельно опасен, что только безумец полезет в воду, что вода нужна для того, чтобы пить... Так что самостоятельно забраться в канал для любого из них такой же подвиг, как... Я даже не подберу сравнения. Да и не собираюсь заниматься этой ерундой. Как не собираюсь раздеваться перед купанием – на этот раз стриптиза не будет. Не в зубах же нести потом одежду! А свободные руки мне понадобятся очень скоро. Спускаюсь вдоль стенки канала, нащупываю ногой выступ под водой. Ширины в нем около метра, не больше, но спасибо и за это. Могло ведь быть в три раза меньше, и как вести по такой жердочке Мерантоса?

Ну вот, утвердился обеими ногами, вышел на середину тропы и повернулся к ожидающим. Все шестеро стоят и смотрят на меня. А пантера дергает хвостом и поглядывает то на хозяйку, то на меня. Вот о нем я совсем не подумал. Мне-то вода по пояс, а как быть с хвостатым? Ему, пожалуй, вода до самых усов поднимется. Тут не идти, тут плыть придется. Но это в моем мире тигры и леопарды плавать умеют, даже кошка у нас поплывет, если окажется в воде, а здесь... Не завидую я тому парню, что сидит в шкуре черной киски, да и всем остальным тоже не завидую. Убедить их спуститься в воду – та еще задачка... И зачем мне эти проблемы? И зачем я придумываю трудности на ровном месте, а потом пытаюсь их преодолеть? Прекрасно ведь мог вывести всех прежним путем, помахать им ручкой и уйти по каналу... И, как говорится, каждый сам за себя, и только Господь за всех.

Смотрю на шестерых, что переминаются на берегу канала. Смешно они выглядят, если снизу на них смотреть. И ведь никто не спешит присоединиться ко мне. Никто не рвется в герои. Но самое смешное – никто не бежит от канала с воплем: «Нет! Никогда! Ни за что на свете!» Упрямые ребята... с такими, пожалуй, получится. Смотрят на меня и чего-то ждут. Моей команды или особого приглашения? Ладно, вы сами напросились...

– Симорли, смотри на меня!..

Можно подумать, он и так не смотрит. Смотрит! А видит... и меня, и воду, и тысячу страхов, что ему наговорили и что он сам себе напридумывал. Смотрит... а мне надо, чтобы он видел только меня одного, и только обо мне одном думал, и только меня слышал, меня, а не свои страхи... и сам спустился ко мне. А остальные уже за ним. Остальным будет легче. Надеюсь.

– Смотри на меня, Симорли! Видишь, стою. И ничего мне вода не делает. И не сделает. А знаешь почему?

Рыжий качает головой. Замечаю, что остальные тоже качают, но мне сейчас не до них. Главное – Симорли, с остальными я разговаривать потом буду. С каждым в отдельности, если понадобится, а пока...

– Потому, что эта вода не видела солнечного света. И света звезд она не видела. В ней нет яда, о котором говорили ваши... чарутти. – На миг испугался, что не вспомню нужного слова. Вспомнил. – Эта вода не сможет тебя убить. Она убивает только трусов и дураков. А ты не трус и не дурак. Ты умный и сильный. Ты сможешь, ты справишься! Садись, как я, и спокойно спускайся. Я встречу тебя. Давай, я жду!

Такую речь произнес, что даже устал немного. Но рыжего вдохновил на подвиг. Он свесил ноги за край плиты и стал сползать по стеночке. И смотрел при этом только на меня. Вдохновителя и провокатора.

Спустился.

Тянет ко мне руки.

Поддерживаю героя, разговариваю с ним, не спешу разжимать пальцы, что вцепились в меня мертвой хваткой. И плевать, что завтра будут синяки. До завтра надо дожить. Мне ведь Мерантоса еще страховать придется! Господи, спаси и сохрани. Ладно, о Мерантосе подумаем потом. Будем решать проблемы по мере их намокания. Главное сейчас – успокоить Симорли, сделать так, чтобы из его глаз исчез ужас. Хорошо уже то, что он стоит и слушает, а не пытается забраться по мне, как по дереву, выскочить на набережную и рвануть, куда глаза глядят. Вода ему доходит до груди, но парень держится... пока за меня, правда.

Симорли начал привыкать к воде. Осматриваться, принюхиваться. Отпустил правую руку и смотрит на нее так, будто там не хватает одного или двух пальцев. Самое время вложить в нее копье и прислонить парня к стеночке. Хоть какая-то опора за спиной. И знакомое оружие должно прибавить уверенности.

– Мерантос, – зову тем же спокойным и ровным голосом, каким только что говорил с Симорли, и осторожно поднимаю левую руку.

В ладонь тут же ложится древко копья.

Спасибо за сообразительность, мужик. И за помощь спасибо. Будет время, скажу это вслух. И лапу твою пожму. Нет, лучше по плечу хлопну. Так оно полезнее будет... для моего здоровья.

Симорли обеими руками схватился за копье. Как минуту назад цеплялся за меня. И дышал он так, будто только что сорвал финишную ленточку. Но сознание в глазах уже появилось, еще минута-другая, и можно будет заняться вторым кандидатом в герои.

– А мне первому надо будет идти?

Ура, уже и вопросы начались. Хорошо, пациент пропотел и выздоравливает.

– Нет, Симорли, первым пойду я.

Слышу вздох облегчения и еще один вопрос:

– А тут хватит места всех... обойти?

Хороший вопрос, Малыш, очень хороший. Пожалуй, Мерантоса обойти мне не удастся, да и с Игратосом на узкой тропинке не разойдешься. И мимо пантера бродить не хотелось бы: мало ли в каком тот будет настроении, когда подмочит шарики для мяуканья. Ладно, где нельзя обойти – можно обогнуть вплавь. Самое лучшее решение проблемы. Чем и спешу порадовать Симорли. Тот задумчиво кивает. Вот теперь его действительно можно оставить наедине с водой и заняться другими.

Мы переглянулись с Мерантосом, и я позвал Толилан. Не скажу, что с женщиной было легче, чем с Симорли, но... один раз я это уже пережил – справился и во второй раз. И обнимать ее было куда приятнее. И на ушко я ей шептал совсем другие слова. И обнимал ее дольше, чем рыжего. И отпускать ее не хотелось – секс в воде, конечно, здорово, но зрители... но дела... но время... Зверя по имени Адри она позвала сама. И он прыгнул, вернее, стёк вдоль стены и вошел в воду почти без всплеска. Удерживали и успокаивали его мы уже вдвоем. Ну столкнул он меня с карниза, царапнул разок, но сильной паники у зверя не было – и за то спасибо. А лапка у хвостатого не из мелких.

Потом пришла очередь Мерантоса. Мне его и приглашать не пришлось: сам все понял и спустился. Ему вода вообще чуть выше колена была. Постоял он немного, подержался за край плиты и за мое плечо. О чем думал Мерантос, не знаю, а я думал только об одном: еще чуть-чуть этот мужик сожмет пальцы, и мои кости не выдержат. Потом он разжал правую руку и отпустил... плиту. Мужик постоял еще немного – я не торопил его – и начал поворачиваться к набережной. Медленно и осторожно. Я обнял его за талию – длины руки едва хватило, чтобы дотянуться до правого бока, – и страховал от лишнего шага. Не хотелось бы мне вылавливать такую тушку из канала. А если учесть, что это первое близкое знакомство с водой, то просто чудо, что у меня ничего еще не сломано.

Так, в обнимку, мы и простояли какое-то время. Я ждал и слушал, как бухает сердце Мерантоса. Вот только билось оно почему-то с правой стороны. Или мне показалось?

Следующим спускался Игратос. С ним Мерантос справился сам. Просто обнял, прижал к стене и держал.

Не хотел бы я оказаться в таких объятиях. Очень бы не хотел. И чтоб такие лапы тискали мои плечи, тоже не хотел бы.

Родственники обнимались недолго. Минуту, может, две. Не больше.

Затем Мерантос пропустил парня вперед, а сам забрал оружие с набережной. Просто протянул руку и взял! Мне бы пришлось подтягиваться, да и потом тянуться... Последний любитель воды даже не попытался вооружиться, пока мы были заняты. А я-то ждал и надеялся, что он попробует. Испугался, наверное. Вот только кого?

Я до последней минуты не был уверен, что этот оборотень пойдет с нами. Кажется, он и сам в этом не был уверен. Переминался там у стены, поглядывал то вниз, то в сторону Города, а по роже было видно, что лезть в воду ему смерть как не хочется. Я не стал его уговаривать, только спросил:

– Ты как, не передумал?

Тот зыркнул на меня круглыми злыми глазищами, потом встал на четвереньки и начал сползать... спиной ко мне. «Ну если тебе хочется в такой позе, то я не против». Придержал его немного, пока он висел на вытянутых руках, подождал, когда же он спустит ноги в воду, не дождался. Этот прижал ноги к животу и застыл так. Тело стало твердым, как окаменело. Кажется, он даже не дышал. В конце концов мне все это надоело, и я спросил:

– И сколько еще ты собираешься висеть? Может, тебя наверх подбросить?

А в ответ – тишина.

И только тогда я заметил, что у парня закрыты глаза.

Вот здорово! И что с ним теперь делать? Отдирать его пальцы от плиты? Мерантос, конечно, с радостью поможет, да только плиту жалко. Кугар в таком состоянии, что камень порвет и не заметит. Оставить его висеть и пусть делает, что хочет? Мысль очень соблазнительная, но как же я люблю преодолевать трудности!

Я все-таки отцепил его от плиты. Устроил парню расслабляющий массаж и... смог освободить берег от живого украшения. Никогда не думал, что придется обниматься с испуганным оборотнем, который мне совсем не нравится, но пришлось. А вместо благодарности этот зверь посмотрел на меня так, будто я изнасиловал его особо извращенным способом. И хотелось ему сказать, чтоб не льстил себе, но пришлось промолчать. Я еще плохо знаю этот мир, чтобы так шутить.

Оборотень прижался к стене и не двигался с места. Но наверх, похоже, выбираться не собирался. Я решил не стоять у него над душой. Пусть отдышится, успокоится. Вода ему чуть выше пояса – не утонет. Если, конечно, в обморок падать не станет. Но нести его на себе что-то не хочется. Пожелал ему всего доброго и шагнул в воду.

Я доплыл до Симорли и перед ним выбрался на карниз. Хотел раньше, но увлекся. Заодно оценил настроение попутчиков. Счастливых и радостных среди них не заметил, но и в истерике никто не бился. Для начала очень даже хорошо. И я решил немного приободрить их:

– Вперед, за мной, моя мокрая команда. Идти нам долго, привыкнете. Может, еще и понравится.

Ну насчет «понравится» я, пожалуй, загнул, но часа полтора все шли нормально: крика за спиной не было, и в воду никто не падал. А потом я сам чуть не упал. Отвлекся и не заметил провала в стене. Привык, что слева есть стена, что на нее всегда можно опереться, и вдруг... темно и пусто, а мне в очередной раз захотелось почувствовать опору. Слава богу, равновесие удалось сохранить, а то хорош бы я был – поводырь, что сам на ногах не держится. Два костыля такому поводырю – один в руку, а вторым по спине. Чтоб не спотыкался и других не пугал.

Отдышался. В очередной раз поздравил себя с тем, что мне повезло: идти в воде приходится медленно, и остановиться я успел вовремя. Кто не знает из-за чего, тот решит, что так и надо. И я занялся внимательным осмотром дыры в стене.

Глаза довольно быстро приспособились, я различил неширокий – метра в три – коридор, что уводил куда-то вверх и вправо.

«Нам не туда», – подсказал Хранитель.

«Знаю».

Я и без подсказок догадался. Мы совсем недалеко от Города, и этот ход выведет нас где-то в землях Ипши. Так что идти этим коридором мы не будем, а вот отдохнуть и прийти в себя на сухом месте очень даже можем. И чем скорее, тем лучше. Уж слишком напряженная тишина установилась у меня за спиной. Последние полчаса никто и слова не сказал, слышалось только тяжелое дыхание и шлепанье. Нас, наверное, далеко слышно. Хорошо, что ни от кого прятаться не надо. Подустала моя команда; похоже, самое время устроить привал. О чем я и сообщил попутчикам. Возражений не последовало. Отошли немного от воды, отряхнулись, еще прошли немного и расположились на полу. Я отжимать одежду не стал, все равно скоро в воду, а вот остальные отряхивались очень даже основательно. На четвереньках, с отфыркиванием и брызгами, как собаки после купания. Больше всего брызг получилось от Мерантоса и его парня. Не понимаю, как они умудрились так вымокнуть, ведь вода им даже до пояса не доходила.

Спросить не успел – засмотрелся на пол коридора, а потом как-то к слову не пришлось. Пол оказался выложен плитами, и они начинали слабо светиться под нами.

«А ты как хотел? Мы все основательно строим... строили», – сам себя поправил Хранитель и... загрустил.

А вот мне плохое настроение было совсем ни к чему. Мне нужны бодрость духа и непоколебимая уверенность в успехе. Коридор не широкий, мы сидим так близко, что можем, кажется, услышать мысли друг друга.

«Не преувеличивай, – возразил Хранитель. – Только Игратос способен уловить твое настроение...»

«А потом он поделится своими наблюдениями с Мерантосом, – продолжил я его мысль. – А Мерантос такой крупный мужик, что его настроение без труда отловят все остальные. А настроение у всех и без того не самое радостное».

«А тебе откуда это знать?»

«Что значит “откуда”? Мозги-то у меня соображают».

«Иногда», – согласился Хранитель.

Обращать внимание на его язвительность я не стал. И сам бы не прыгал от радости на месте Хранителя. И на месте своих попутчиков тоже не прыгал бы. А чего им радоваться? Тому, что живы остались и убрались из страшного Города? Так их завели в такую дыру... Канализационная труба, пожалуй, чуть уже будет и чуть грязнее, но и здесь комфорт самый минимальный. А после отдыха опять лезть в воду придется. И неизвестно, сколько идти. Кстати, вот и вопрос к Хранителю: это мне неизвестно, а он-то должен знать! Не у попутчиков же спрашивать...

«Шесть или семь поворотов. Скажу, когда подойдем ближе».

И Хранитель отказался общаться. Чтобы не отвлекать меня. Предложил следить за попутчиками в оба и отключился. А я мысленно прикинул время «прогулки» и вздрогнул: часов пятнадцать получалось. А если устраивать привалы, то... Боюсь, что за это время мои попутчики проникнутся «горячей любовью» к воде, к подземной реке и, естественно, ко мне. Ладно, справимся как-нибудь. Главное, чтобы не сожрали, а без их горячей любви я обойдусь. Знать бы еще, куда выводит каждый коридор. Вдруг кто-то сможет воспользоваться им. Надо будет спросить на следующем привале. Вряд ли найдется желающий выйти в пустыне, но... чем черт не шутит! Вдруг кому-то надоело. Задал вопрос всем по очереди. Желающих не нашлось.

Через полчаса, когда отдыхающие начали нетерпеливо шевелиться и поглядывать в мою сторону, мы вернулись в воду.

Странно, но мои внутренние часы опять заработали. А я даже не заметил, когда это случилось. Хотел поделиться своей радостью с Хранителем, а потом передумал: ему сейчас не до того, да он и сам узнает, если захочет. Он ведь большой специалист по моему внутреннему состоянию.

До второго коридора шли почти два часа. Последний час опять в полной тишине. Я, сколько мог, подбадривал попутчиков, но работа весельчака-затейника – это не мое призвание. С нетерпением высматривал второй коридор. Высмотрел. Он тоже поднимался и поворачивал направо.

«Ну вверх – понятно, а почему направо?..»

Хранитель не стал отвечать. Сам я додумаюсь, может быть, завтра, а может, и через год. Если он будет у меня, этот год.

Не уверен, что последняя мысль была полностью моей – и Хранитель мог яду подпустить. Или я заразился от него плохим настроением и пессимизмом. Но в эти сомнения я не стал углубляться – это работа для профессионалов совсем другого профиля. А у меня назревала небольшая проблемка. Я бы и внимания на нее не обратил, но к третьему привалу проблема перестала быть небольшой: проголодались и все остальные. Еще и сообщили мне таким тоном, будто я обязан был обеспечить им обед из трех блюд. Я что, похож на отца-кормильца? Но возмущаться вслух не стал – зачем дразнить голодных зверей? Если уж у меня портится настроение, когда пусто в животе, то что говорить о Мерантосе? Он из них самый большой, но и самый спокойный. Такой сначала прибьет, а потом уже съест, а вот насчет остальных я не так уверен. Да я и сам не отказался бы от хорошего обеда. Почему-то в пустыне о еде думалось в самую последнюю очередь, а здесь... С едой, как и с водой, всегда так – стоит только начать, и невозможно остановиться, пока не опустеет фляга или не закончатся попутчики.

Шутка. Насчет попутчиков. Кто-нибудь всегда встретится по пути.

Что-то меня совсем уж на черный юмор потянуло.

А еще мне подумалось, что темнота по-разному действует на людей, да и на нелюдей тоже. Одни становятся молчаливыми, другие – наглыми, третьи болтают о чем надо и не надо, четвертые смотрят на первых, вторых, третьих и тихо удивляются – это я о себе, а есть еще пятые, что боятся всех и вся... Это мне любитель бросаться копьями вспомнился, которого я с трудом отлепил от набережной. На каждом привале он устраивался за спиной Мерантоса и только зыркал на меня иногда. За все это время я не услышал от него ни звука. Интересно, чем таким я смог его напугать, что к воде он спиной поворачивается, а ко мне и близко не подходит...

Ну и черт с ним! Все равно он не похож на мою любимую девушку.

Чем дольше я сидел, тем больше хотел жрать. Пузо уже не просило, а нагло требовало, а дать ему я ничего не мог. Еще немного, и я стану посматривать на попутчиков с гастрономическим интересом. И не только я – жор у всей команды проснулся. Наверх мы выберемся не скоро. А там охотиться придется, да еще среди ночи. Это вам не в супермаркет заглянуть.

Сначала подумал, а потом удивился: с чего это я решил, что наверху будет ночь? Прислушался к внутренним часам и понял, что не ошибся: время обеда миновало еще на первом привале, а сейчас самое время поужинать. Да только ни одной захудалой рыбешки не проплыло мимо, пока мы шли по карнизу. Похоже, мы своим шлепаньем всю живность распугали.

В конце концов я решил последовать совету Хранителя – выбора-то все равно не было. Вернее, был – остаться голодным, но он меня не устраивал. Взял копье и полез в воду, сказав остальным, что иду на охоту. Отговаривать и останавливать меня никто не стал. Помогать тоже никто не вызвался. А чего им дергаться? Если я вернусь, то принесу еду, а если не вернусь, то они здесь не останутся – сами по коридору выйдут наружу. Пусть не к горам, пусть куда-нибудь, но выйдут. Это мне надо держать ушки на макушке, чтобы какая-нибудь рыба мной не поужинала. Не скажу, что я такой уж любитель подводной охоты, но... как говорил когда-то мой знакомый: если на суше ничего не ловится, приходится лезть в воду. Он, кстати, и приобщил меня к подводной охоте. Еще и шутил, что под водой спокойно можно стрелять, не опасаясь оставить отпечатки пальцев. А другой знакомый говорил, что под водой так тихо и спокойно – спокойнее только в могиле. Еще этот любитель спокойствия утверждал, что, пока ныряет, успевает обдумать свои статьи. Однажды он так задумался, что забыл вынырнуть.

Я и не ожидал, что под водой окажется так красиво. Поднырнул под тропу, а там...

Весь карниз снизу и примыкающая к нему стена заросли подводным мхом и слабо светились. А рядом плавала какая-то мелюзга, что и рыбой назвать трудно. Скорее уж рыбий корм или мальки. А то, что лепилось среди растительности, к рыбам никакого отношения не имело. А вот мидий оно очень даже напоминало. Но можно ли их есть?..

«Можно», – недовольно сообщил Хранитель, будто я оторвал его от важного дела.

«Спасибо. Не найду ничего другого, их наберу. А здесь есть что-нибудь крупнее этой мелюзги? Или я зря взял остроту?»

«Это копье, а не острога», – решил позанудствовать Хранитель.

«Копьем оно было на суше, а под водой – острога, – занудствую уже я. – Не самая удобная, конечно, но все же зазубренная».

«Я тебе советовал укоротить копье...»

«И испортить хорошее оружие? Ты бы мне еще нож посоветовал из него сделать!» – Шучу, но меня принимают всерьез.

«С ножом тебе было бы удобнее».

«Ножом ракушки удобно открывать, а для крупной рыбы нужна острога. Или самая крупная крутится возле ракушек?»

«Внизу есть и крупнее. Только...»

Пока Хранитель молчит, я выныриваю, вентилирую легкие и с новым запасом кислорода ухожу на глубину. Слава богу, есть опыт подводной охоты и ныряния без маски.

Быстро пропустил светящийся мох и стал опускаться ниже.

А уже потом Хранитель соизволил закончить свою мысль:

«...Только с копьем на них не охотятся».

Не мог раньше сказать! Но не поворачивать же из-за такой ерунды. Решил взглянуть, на что там охотятся не с копьем. А потом ракушками заняться.

Так я пообещал себе и еще быстрее заработал ногами

«Тогда кнут достань. Он вряд ли поможет, но хоть что-то...»

Кажется, у моего собеседника настроение – хуже некуда. Но совету я последовал. Продел руку в петлю кнута, сжал рифленую рукоять. Похоже, ее приспосабливали под четырехпалую руку. Не помню, сколько пальцев было у прежнего хозяина кнута. Не рассмотрел как-то. Не успел. Все-таки мы с ним не на дружеской вечеринке познакомились. И расстались совсем не друзьями. Хотя друзей тоже иногда убивают. Случайно или по приказу. А потом носят на кладбище цветочки и говорят: «Извини, так получилось, ничего личного...»

Такими мыслями я развлекал себя, совмещая подводный поиск с погружением.

Ну и где добыча? Ни рыбешек, ни ракушек – ничего. Очень скоро это «ничего» стало темнее с одной стороны.

«Что это?»

«Еще один проход. Только подводный».

Я ощупываю вход в подводный коридор. Кажется, я немного сглупил, собираясь охотиться невесть на кого в темноте и под водой. Можно подумать, мне кто-то что-то скажет, если я развернусь и поплыву обратно. Можно подумать, мне перед кем-то свою смелость доказывать надо. И, чтобы доказать себе, что я не только глупый, но еще и упрямый, плыву вперед по коридору. Пока воздуха хватит. Тем более что там оказалось не так уж и темно: на потолке рос светящийся мох. Ракушки в нем тоже имелись.

Света, конечно, не много, но опасность врезаться в стену или потолок становилась меньше.

«Там должна быть решетка», – предупредил Хранитель и умолк.

Обычно он куда более разговорчивый. Особенно если что-то угрожает моему телу. А сегодня – мрачное молчание и равнодушие. Или впереди нет ничего опасного, или Хранителю надо, чтобы я так подумал. Вот утону я в этом коридоре, и тело достанется ему. А что, очень удобно, и ждать долго не надо, да и никто из попутчиков возражать не будет. Всем все равно, у каждого свои проблемы.

Хранитель ничего не ответил на мои параноидальные мысли. Или был очень занят своими, или не захотел оправдываться. Обычно чем больше перед кем-то оправдываешься, тем меньше тебе верят. Вот он и промолчал.

«Спасибо за предупреждение, старик».

Это я о вежливости вспомнил. Пусть не сразу, но все-таки вспомнил. Ответа я не ожидал. И не получил.

Подводный коридор оказался не уже тех, что наверху. Держался я ближе к левой стене и касался ее иногда ладонью. Еще и заросший потолок ощупывал иногда – гарантий, что он не будет понижаться, мне никто не давал. Пару раз зацепился за длинные водоросли. Не очень приятные ощущения. Особенно когда пальцы запутываются. Хорошо хоть на ракушки не наткнулся. Их вообще было мало. Да и те обитали ближе к входу. И водоросли располагались неравномерно, чем дальше по коридору, тем их меньше. И светились они слабее.

Правая рука у меня занята – в ней копье. Хоть какое-то, а оружие. Левая тоже, вроде бы, вооружена – кнут болтается на запястье, но... я его не воспринимаю как опасное оружие. Конечно, в руках профессионала и скрепка может стать оружием, а уж тем более жезл сантиметров сорока, но доверяю я больше той же самой скрепке. Что с ней делать, я знаю, а с этим кнутом, без подсказки Хранителя...

«А почему, собственно, кнут?! – доходит вдруг до меня. – Ему ведь еще что-то полагается, кроме рукояти. Или я ошибаюсь?»

Отвечать Хранитель не стал или не успел – я нашел решетку. И не рукой или копьем, а собственной головой. И угораздило меня! Решетка толстенная, крупная – голова свободно бы прошла, а я врезался. И не в один прут, а сразу в два. Соединялись они в форме буквы «X», вот я лбом к этому соединению и приложился. Как не заметил, не знаю. Лучше бы вообще света не было, чем такой... Хорошо, что я двигался не быстро и приложился вроде бы слабо, но ориентацию сразу потерял. Пришлось вцепиться в решетку, чтобы прийти в себя. Чудо, что не наглотался воды. Но звездочки перед глазами завертелись. Они мерцали и становились больше, пока я висел на решетке и выдыхал один пузырек воздуха за другим. Отпускать решетку мне не хотелось. Хватит и того, что я выпустил копье и оно медленно, острием книзу, опускалось на дно. Или на пол, если у этого коридора он есть.

Не сразу понял, что света стало больше – я видел и решетку, и копье, и пузырьки воздуха, и звездочки... И все это было окрашено в зеленовато-желтые тона. Звездочки увеличивались, приближались, и я понял, что пора прощаться с решеткой.

«Беги!» – опомнился Хранитель.

То же самое завопил инстинкт самосохранения.

Я рванулся прочь, не желая знакомиться с хозяином «звездочек». Но их хозяин очень даже захотел со мной пообщаться. Так что далеко я не уплыл.

Сколько щупалец было у подводной твари, я не успел разглядеть, но на теле насчитал потом одиннадцать длинных ран, как после удара толстым проводом. И я еще легко отделался, ведь каждое щупальце оканчивалось крючком. Можно сказать, что мне повезло. Или дело не в везении? Просто я не стал дергаться, когда меня схватили, стиснули, а потом с размаху стукнули об решетку. И не успел я опомниться, как меня во второй раз приложили к решетке, а потом потащили в пасть.

Не уверен, что я видел ее, как не уверен, что смог рассмотреть чудовище, но понять, что они оба – и пасть, и чудовище – там, за решеткой, очень даже смог. И, похоже, чудовищу решетка совсем не мешала: ему было все равно, целым куском он меня получит или нет.

Я был в сознании, когда меня пытались сожрать без моего на то согласия, просто я катастрофически не успевал. Последние несколько секунд я только и делал, что везде опаздывал: опоздал удрать, опоздал увернуться, даже сообразить, что к чему, не успел... В голове звенело, ребра трещали, и очень хотелось вздохнуть или закричать.

«Бей!» – услышал я сквозь звон и красно-черную муть.

И пальцы сами сжали кнут.

А может, и не было никакого приказа, может, Хранитель занял мое место и перехватил управление телом. Иногда мне кажется, что я наблюдал за этой «великой битвой» со стороны. И почему-то я запомнил ее фрагментами.

Помню жар в животе и под ребрами, будто выпил стакан рома без закуски. Помню, как жар тек по руке, и я очень четко ощущал в ней рукоять жезла. Помню, как жезл превратился в настоящий кнут, как белые и ярко-красные плети заплыли в пасть чудовища. Помню, как оно вдруг засветилось. ВСЁ. Но свет был тусклым, как от настольной лампы под темным платком.

Дальше воспоминания не так отрывочны, но все равно их трудно назвать только моими.

Чудовище тускло засветилось, а его щупальца резко дернулись и швырнули меня от решетки. Сила броска была такая, что я пролетел несколько метров раскорякой. Я знал, что ко мне опять тянутся длинные щупальца, но ускорить свой странный полет все равно не мог. Знал, что чудовище не убито – одним ударом его даже ранить нельзя, но на большее тело уже не способно. Знал... и мне все равно, откуда я это знал и почему я все еще жив.

...Я ничего не делал, кажется, даже не думал, только наблюдал, как расслабленное тело быстро двигается спиной вперед, а за ним тянутся и не дотягиваются когти на тонких щупальцах-отростках. Их много, больше, чем было в первый раз, а огромная устара прижимается к решетке. Довольно зрелая особь, готовая к воспроизводству. Мелкие особи смогут проникнуть сквозь решетку...

...широкая светящаяся полоса мелькнула над головой, и я вдруг понял, что если немедленно не начну действовать, то так и останусь наблюдателем местной подводной жизни.

И вместе с пониманием пришла сценка из старого, полузабытого боевика, где водителя грузовика выталкивают из кабины, а его место занимает наглый угонщик. Но упрямый водила не захотел размазаться по трассе и забрался в кабину через другую дверь. Цепляясь за свой грузовик, рискуя жизнью, но все-таки забрался. И уже он выталкивает угонщика на дорогу.

Может, эта сценка так на меня подействовала или я сам немного пришел в себя, но мне надоело наблюдать за своим телом со стороны. Я разозлился и на «грузовик», и на того, кто хотел угнать его. Я разозлился, и будто сил прибавилось.

Но мне не пришлось сражаться за свое место у руля. Оно оказалось свободным. Может, и не было никакого «угона», может, я сам, по глупости, вывалился из кабины? А может, «угонщик» потерял сознание и лежал на полу, у меня под ногами? Вот только скорость у грузовика такая, что некогда глазеть под ноги!

Из последних сил выгреб на поверхность и вдохнул самый первый, самый вкусный глоток воздуха за целую вечность недышания.

Дышу! Живу! Я!

Хотелось закричать, шумно вздохнуть, но... инстинкт самосохранения советовал быть тихим и незаметным.

Отдышался. Быстро успокоил дыхание. Сердце уже не расшибалось о ребра, а тело не содрогалось от его ударов.

Опять погрузился в воду. До самых глаз. Огляделся.

Четверо на берегу, а двое вошли в воду. Пока еще недалеко. Судя по габаритам – Симорли и Мерантос. У четверых глаза светятся, а у двоих слегка мерцают. И один из этих двоих стоит в воде.

«Это сколько же меня не было, что они так всполошились?..»

Махнул им правой рукой, и с удивлением заметил, что в ней нет копья. Не сразу, но вспомнил, где его оставил. Вот только возвращаться за ним очень не хотелось. Как-нибудь в другой раз, а еще лучше, если кто-нибудь другой...

Доплыл до карниза и вдруг сообразил, что дико хочу есть.

«Ничего себе поохотился!.. А где моя добыча?»

Несколько вдохов-выдохов, и опять нырнул под карниз. Где там мои ракушечки? Не понимаю, за каким чертом меня понесло искать что-то еще?! Давно был бы сыт и доволен, и шкура осталась бы целой. А так... мозги работают с перебоями, и все движения какие-то неловкие: несколько раз ракушки вываливались из пальцев, и не все я успел подхватить. Отцарапал десятка два от стены и решил, что пора наверх. Засунул под майку, прижал рукой, чтобы добыча не вывалилась, и начал всплывать.

Но края у карниза больше не было.

Да где же он? Где край?! Куда делся?..

И я поплыл еще быстрее.

Края не было. А воздух почти закончился.

«Стоп, Тангер, без паники. Остановись и спокойно осмотрись. Карниз никуда не делся – найдется!»

Остановился, огляделся и сразу же нашел пропажу. Карниз оказался над головой. А я все это время плыл вдоль стены и ждал, когда закончится карниз. Он, конечно, закончится, часов через семь-восемь, но оно мне надо?..

Оттолкнулся ногой от стены и выбрался из-под карниза... метрах в четырех от нашей стоянки. Хорошо, что там плиты светятся, а то мог бы и заблудиться.

Вот отдышусь и вернусь...

Мерантос не дал. Ни отдышаться, ни вернуться не дал.

Дошлепал до меня, держась за стену, и вытащил из воды, как щенка из лужи. Я только и успел сказать:

– Стой! Край!

А потом я как-то неожиданно уснул у него на руках. Пробормотал только Симорли:

– Тут еда, Сим. Возьмешь...

И отключился.


51


Толилан. Охотница из клана Кугаров

Вожак ушел на охоту. Не самое лучшее место он выбрал, но... Где его найти, это лучшее место? Кругом камень, а впереди вода. В воду вожак и пошел охотиться.

Вода... Не думала, что когда-нибудь попаду в воду, а если попаду, то останусь живой. Попала и осталась. Да еще Адри за собой позвала. И он пошел. Я уже не Зовущая, а он все едино пошел. Сначала в Город, где избавился от дротика, потом в воду. Мог ведь не идти, а пошел. Когда-то я позвала его – Я-Зовущая, – тогда я хотела, чтобы он стал отцом моего детеныша. Давно это было, еще в другой жизни, и давно все изменилось. Но Адри все еще рядом. Будто не было Ловчих с их сетями, не было хоста с его наглыми лапами, не было тесной клетки и побега, не было пустыни и города под пустыней, и чужака в этом городе тоже не было. Ничего этого не было. А был только лес, запахи и звуки просыпающейся жизни, и огонь в крови, и бег-полет сквозь ночь. Это была наша ночь. Она должна была стать нашей ночью. И мы бежали, радуясь ей и друг другу. А когда лес закончился, мы увидели поляну. Широкую. Насколько хватало глаз. На поляне была трава. Много травы. И цветы. Спящие и те, что цветут ночью. И были ночные запахи и ночные звуки. И мы вышли из леса и побежали по траве. Нам и на поляне было хорошо. Потом появились Ловчие. Они отрезали нас от Леса. И мы побежали. Но это был уже другой бег, совсем другой...

Давно это было, в другой жизни. Я-Зовущая ушла так далеко, что уже не вернется, а Я-Охотница так и не вернулась. Или вернулась не-Я.

Прежняя охотница-Толилан не умела так думать, а нынешняя...

Нынешняя залезла в воду – САМА! – и не торопилась вылезать из нее. Нынешняя шла по тайной водной тропе и не пугалась, что тропа может исчезнуть. Нынешняя верила чужаку, что шел впереди и вел. А еще нынешняя Толилан думала о том, что знает, почему чужак снял с Ипши ошейник, а с Адри нет. О том, почему Ипша-Зовущая выбрала чужака и почему ее нет рядом. О разном думалось нынешней Толилан, а потом об одном. Только об одном. Она знала, что другие тоже думают об этом, но молчат. А она молчать не стала.

– Я хочу есть, – сказала она, когда вожак в третий раз сошел с водной тропы.

И когда все выбрались за ним и уселись на сухом месте, Младший из Лохматых вдруг сказал:

– Я тоже хочу есть.

– И я, – сказал Кот.

Адри покрутил головой, рыкнул и облизнулся. Я знала, что он голодный, теперь об этом узнали все остальные.

А другой Лохматый негромко фыркнул, совсем как Кот, и... промолчал. Охотник тоже промолчал. Только глянул на чужака, царапнул его взглядом и тут же стал смотреть на плиты у своих ног. Я давно уже не слышала голоса Охотника. Сколько идем, а он молчит. Остальные тоже говорят мало, но говорят-таки, а этот будто язык откусил. Идем – молчит. Отдыхаем – опять молчит. Может, он говорить разучился? От страха. Но спросить я не успела: вожак посмотрел на нас всех, оскалился и пошел в воду, охотиться. Взял копье у Лохматого и пошел.

Адри устроился подальше от воды, начал вылизываться. Вылизывался он долго и старательно. Я пришла к нему, когда он удовлетворенно вытянулся и затих. Его мех начал подсыхать, а на голове и за ушами был совсем сухой. Я села рядом и уже протянула руку, чтобы погладить, когда это началось...

Они вскочили – Адри и младший из Лохматых, – оба посмотрели на меня и оба зарычали. Адри выгнул спину, распушил шерсть, прижал уши, а еще он завыл-зарычал так низко и протяжно, будто хотел напугать врага. Но смотрел он на меня! А потом он стал отступать к воде. Очень медленно и осторожно, чтобы не подумали, будто он убегает. Остальные уже не сидели. Как и я, они вскочили, едва Адри завыл. Еще громче Адри выл-рычал молодой Медведь. Он стоял и выл, только спину не выгибал. Все, кто были рядом с ним, прижались к стенам. Я тоже прижалась к стене, а эти двое продолжали рычать и смотреть туда, где меня уже не было. И только тогда я поняла, что они рычали не на меня. То, что их испугало, было дальше по коридору. А еще оно лежало на плитах. Адри так смотрел на него...

Я стала осторожно подходить к остальным. Обтирала спиной камень и смотрела – смотрела! – на то место, где должен быть враг. Но я не увидела врага. И добычи не увидела. Ничего там не было, только темные плиты.

Я отступала вдоль стены, отступала и смотрела в другую сторону, а потом столкнулась с кем-то боком. Я быстро повернулась, готовая рвать зубами, убивать, и... увидела Кота.

Кот держал копье так, чтобы я не поранилась, и смотрел то на Адри, то на пустое место, где я не увидела врага. Потом он посмотрел на меня и зашептал очень тихо:

– Я ничего не вижу... там.

Я не успела ему ответить, заговорил младший из Лохматых:

– Вожак там, внизу... и еще что-то... голодное... дерутся...

Голос у Лохматого был тихий и хриплый, будто ему придавили горло. Мне захотелось бежать далеко и долго, чтобы не слышать его. Я вжималась спиной в стену, а пальцами вцепилась в мех – когда Адри подошел ко мне, я даже не заметила.

Потом Лохматый задрожал. Весь. Потом он стек на пол, будто в его теле не осталось костей. Он лежал на спине, дрожал и медленно сползал к воде. Не знаю, как он это делал. И зачем он это делал, не знаю. Если хотел напугать, то я и так боялась, как никогда раньше. Даже возле ямы песчаной твари мне не было так страшно. Хорошо, что я не успела напиться, а то бы обмочилась. Остальным тоже было страшно. Даже Старшему из Лохматых. Хотя он первым из нас отлепился от стены и присел возле лежащего.

– Что с вожаком? – спросил он, но Младший даже глаза не открыл.

Я не смогла бы отойти от стены, и спрашивать не смогла бы – ноги подгибались, а во рту было сухо, как тогда в песках.

– Игратос, что с вожаком? – повторил Лохматый, а потом тряхнул Младшего.

Тот не ответил, а Старший быстро отдернул руку, будто укололся. Он немного постоял над лежащим, посмотрел на него сверху. Младший перестал сползать к воде, его уже не трясло, но он лежал с закрытыми глазами и молчал. Старший опять прикоснулся к нему, вздрогнул, но руку уже не отдернул. Так он посидел немного, а потом сказал, не оборачиваясь:

– Вожак под нами... в воде.

– Живой?! – Кот отпрыгнул от стены и оказался рядом с Лохматыми.

Старший посмотрел на него, но подниматься не стал.

– Не мертвый. Игратос зовет его. Вожак поднимется, если услышит.

– Идем к тропе! За ним!..

Кот схватил Лохматого за плечо, потянул... Но куда ему сдвинуть с места такую громадину! Старший посмотрел на Кота, потом на его руку, и рука тут же убралась с плеча. Тогда Лохматый поднялся и кивнул в сторону воды: пойдем. Пропустил Кота и пошел за ним. В воду Кот тоже вошел первым, постоял немного и вошел, а потом уже Лохматый, медленно и неохотно. Но прежде посмотрел на Младшего: как он там?..

Тогда и я отлепилась от стены, поковыляла к воде. Ноги почему-то дрожали и подгибались. Мы с Адри только подошли к лежащему, как он вдруг открыл глаза и сказал:

– Поднимается.

Старший только-только вошел в воду. Выходить он не стал. Так и стоял на одном месте, прислушиваясь и громко принюхиваясь. Если бы я на охоте так сопела, то осталась бы без добычи.

Мы с Адри в воду не полезли. Нам и с берега было видно, что вожака еще нет. Когда за спиной зашуршало, мы все оглянулись – это поднимался Младший. Старший рыкнул что-то ему и опять повернулся к реке. Я тоже повернулась и увидела голову вожака. Она была недалеко от берега, я бы допрыгнула до нее, если бы вместо воды была трава. Вожак помахал нам рукой и спрятал голову в воду.

А мы стояли и снова ждали.

Потом Старший зашлепал по водной тропе туда, откуда мы пришли. Я не успела спросить, что он там забыл, – Лохматый вернулся и принес вожака.

Вожак не двигался. Он спал.

Кот шел рядом и поглядывал на спящего вожака.

Когда вожака положили у стены, он не проснулся. Когда Кот взял его добычу и разделил на всех так, как вожак делил раньше, тоже не проснулся. Странный это был сон, и добыча была странная – камни, что пахли водой. Младший придумал, как расколоть этот камень и добраться до мягкой середины. Она тоже пахла водой, но ее можно было жевать. Лохматые начали жевать, Охотник – тоже, а вожак все спал. Я когтем раскрыла один камень, но Адри не стал есть. Он принюхивался то к вожаку, то к его добыче. Я тоже не стала бросаться на еду, смотрела, что делает Кот.

А Кот трогал вожака!

Кот сидел рядом с вожаком, нюхал его и трогал. Неправильно он это делал: тронет, отдернет лапку, тронет, отдернет... Как молодая глупышка, которой захотелось поиграть.

Отворачиваться я не стала, когда Кот посмотрел на меня, и притворяться, что ничего не видела, тоже не стала. Если кому-то захотелось побыть самкой и чтобы все это видели... почему я должна отворачиваться?

Кот попросил меня подойти, сказал, что это очень важно, и я подошла.

Подошла, устроилась рядом, спрятала свою долю под коленом и только потом посмотрела на Кота: говори, зачем звал.

А Кот опять стал трогать вожака – руку, плечо, живот... лицо трогать не стал. Потрогал бы меня кто-то за лицо – без пальцев бы остался! Потом Кот опять на меня посмотрел, будто хотел чего-то.

Чтобы и я потрогала вожака?.. Здесь и при всех?!

Я помотала головой: не хочу. Начала подниматься, чтобы вернуться к Адри. Я знала, что он смотрит на мою спину, и не хотела сидеть долго возле Кота.

– Подожди. – Кот дернул рукой, но так и не прикоснулся ко мне.

Понял, что я не позволю, чтобы всякие меня трогали.

– Не уходи. Он горячий. Очень горячий. Он и тогда таким был? Тогда?

Хотела уже спросить и вдруг поняла, о каком «тогда» он говорит.

Ладно уж, раздери тебя Кугар! Я решила проверить, такой же горячий вожак, каким я его помню, или не такой. А эти четверо могут пялиться, пока им не надоест: ничего другого они не дождутся – я только проверю...

Проверила.

Горячий. Очень горячий.

Таким горячим вожак не был. Ни до игры, ни после нее. Больше я не трогала его тело... потом. А каким он был с Ипшей, надо спрашивать у Ипши. И пахло от него совсем не так, как я помню. Мне не понравился этот запах. Раньше нравился, а теперь – нет. И то, что вожак такой горячий, мне тоже не понравилось. Я чувствовала тепло, даже не прикасаясь к телу. А раньше такого не было. Я бы заметила.

Кот все понял по моему молчанию. Он показал мне рану на руке вожака. Я опять не сразу поняла, чего он от меня хочет. Потом покачала головой: не было такой царапины у вожака. Не видела. Не помню.

Я помню руки вожака, когда только ступила в воду, а он держал меня. Но царапины на ней не помню. Может, я сама оставила ее? Или Адри? И был вожак таким же горячим в воде или нет, я тоже не помню. Будто вода украла мою память. Украла то, о чем мне и помнить не хотелось. А вот надо вспомнить и... не могу.

Пока я думала-вспоминала, Кот последний ум растерял: он стал вылизывать вожака. И начал с царапины на руке. Я уставилась на него во все глаза. Так же я смотрела на пару Кугаров, что валялись в траве, играли и не замечали никого вокруг. Давно это случилось, у меня еще имени взрослого не было. Я тогда в первый раз убежала далеко в лес и так засмотрелась на них, что не скоро вспомнила, что у меня есть лапы.

Кот закончил с царапиной и пошел к воде. Там он пил, а его тошнило. А он опять пил, и его опять...

Вернулся, держась за стенку, сел-упал рядом с вожаком и... занялся второй царапиной, на животе. Этой царапины я тоже не помнила. Я внимательно посмотрела на вожака и заметила еще две царапины, на ноге, сквозь дыру в одежде. Осторожно тронула – горячие и вспухшие. Хотела показать их Коту, но он опять пошел к воде. И его опять тошнило. Тогда я понюхала свои пальцы, что трогали рану, и меня тоже чуть не стошнило. Как же Кот справляется?!

Он вернулся. И не стал просить помощи, когда я показала рану на ноге вожака. Я сидела, пока Кот возился с ней, и думала, что надо бы посмотреть на вожака без одежды. Чтобы из-за четырех царапин он стал таким горячим... не верю! Т'анг и не заметит их, залижет и побежит дальше, даже изменяться не станет.

Пока я думала, руки делали. Когда Кот опять вернулся от реки, я закончила возиться с мокрой одеждой вожака. И зачем она ему нужна?

Кот недовольно заворчал, когда увидел, что я сделала с вожаком, но на большее его не хватило. Даже говорить он не смог. Только посмотрел на меня сверху вниз и сполз по стенке.

Переворачивали и осматривали вожака мы уже вдвоем. Он так и не проснулся. Его тело было вялым и плохо переворачивалось. Словно вода текла в его жилах, а вместо мускулов слой жира дрожал под горячей кожей и плавился от жары.

На спине мы увидели еще царапины. Они были длиннее тех, что вылизал Кот. И они были уже в палец толщиной. Царапины заканчивались бугром, не меньше яйца луйры, и из него сочилось что-то вонючее.

Мы переглянулись, и Кот склонился над самой длинной царапиной. Лизнул ее раза два, и его начало тошнить, сначала рядом с нами, а потом возле воды.

Кот вернулся, сел рядом, сжался в комок и начал дрожать. И смотреть на меня не стал. И говорить не стал. Только дышал, как стонал. Тогда я перетащила вожака на другое место, почище, и сама занялась этой царапиной. Потом едва успела дойти до воды.

Так мы и бродили с Котом: от воды к вожаку, от вожака к воде, потом к нам присоединился Адри.

Когда все царапины были вылизаны, у меня еще хватило сил порадоваться, что я не попробовала свою часть добычи. Но как только я подумала о еде, меня опять начало тошнить. А потом мне захотелось спать.

Так бы я и заснула возле воды, если бы не Лохматый. Он перенес и положил меня возле стены. Рядом спали Кот и вожак. Адри лежал с другой стороны. Он только открыл глаза и... не стал рычать. А Лохматый еще поблагодарил перед уходом. Не знаю кого и не знаю за что... Я заснула. И сколько спала, тоже не знаю.

А разбудили меня голоса.

Охотник вспомнил, что умеет разговаривать. А я так надеялась, что больше не услышу его!

Услышала.

И не сразу поняла, о чем он болтает.

А ему в лес захотелось! Надоело сидеть на месте, захотелось на охоту, захотелось поймать настоящую добычу и сожрать ее, надоела дрянь, добытая ущербным. Мол, какой охотник, такая и добыча, что ничего другого от ущербного и ждать не стоит. И его самого не стоит ждать...

Я уже хотела рявкнуть, что никто ему в пасть ничего не совал и жрать не заставлял. А он ни разу не отказался от того, что вожак приносил. Жрал, еще и по сторонам поглядывал: у кого бы кусок утащить. Сюда его тоже никто не тянул. Сам пошел. И молчал, пока вожак не спал, а теперь...

Не рявкнула.

Голос куда-то подевался. И во рту было так гадко, будто там хосты ночевали.

Села. Осмотрелась.

Адри стоял в воде по брюхо и жадно лакал, Кот уже шел от реки. Оба Лохматых и Охотник на тех же местах, где я их видела перед сном. А я... вспомнила, как попала на свое место, и покосилась на Старшего. Попробовал бы теперь он меня поносить!

А потом я увидела вожака.

Рядом.

И кто это уложил мне его под бок? Или меня к нему?..

У глупого и шутки глупые.

Хотела уже идти к воде, но не удержалась: потрогала спящего вожака. Он был живой и не очень горячий. Не зря, значит, мы его вылизывали. Как больного детеныша. А он даже не шевельнулся. Ни тогда, ни теперь. Спит. И просыпаться не собирается.

Я пошла к воде. Адри посторонился, но далеко отходить не стал. Не напился, что ли, еще? И в глаза мне смотреть не стал, будто мне хотелось смотреть на него после того, что было... Или вспоминать, как мы втроем трудились над вожаком.

Брюхо воду приняло. И от живого камня не отказалось. Не самая вкусная еда, но... глотать можно, если ничего другого нет.

Теперь и с Охотником поговорить можно, что болтал и спать мешал. Мне мешал, а может, и другим. Один только вожак спит. А пока не спал, Охотник пасть открывал, только чтобы положить в нее что-нибудь. Да и то не свою добычу. А теперь рычать надумал! Рычать будешь, когда вожак проснется.

Поговорили...

Охотник на меня рычать начал. Но на меня и не такие рычали – справлялась. И с Охотником я справилась. После пары оплеух рычать он перестал. Адри в наш разговор не вмешивался. Лежал только и сыто жмурился.

– Не нравится тебе здесь – уноси лапы наверх! Никто тебя за хвост держать не будет! – сказала я Охотнику напоследок.

– А что там, наверху, что?! Ты знаешь? – завопил он так, будто ему хвост прищемили.

От крика вожак зашевелился, что-то сказал, но глаза так и не открыл.

Я забыла про Охотника и про свою злость забыла, склонилась к вожаку, а он уже заснул.

– Что он сказал? – спросила я Кота.

Тот сидел рядом с вожаком и мог услышать. Охотник спросил раньше меня, но Кот ему не ответил. Мне Кот ответил, только странно и непонятно:

– Я не стану повторять это слово. Живым не надо знать его и ходить туда не надо. Это место мертвых. Даже птицы не летают над ним.

Кот замолчал. Мы не скоро узнали, что это за место, чье имя он так и не сказал.

– Потом, когда мы будем далеко, я скажу, – пообещал Кот.

Но я не поверила обещанию. Самцы всегда обещают, а потом забывают, что обещали. Так я сказала Коту, когда попила и легла рядом с Адри. Тогда Кот начал говорить...

Место это было рядом с землями Песчаных Котов. Но почему они песчаные, если живут на болотах, этого я не знаю. Спрашивать не стала, а Кот сам не рассказал. Он мало говорил после возвращения вожака, но глаза не прятал, когда кто-то смотрел на него. Может, в клане Котов воины часто вылизывают вожака и не стыдятся этого?.. В нашем клане я такого не замечала.

Место, чье имя я так и не узнала, оказалось странным и опасным. Когда-то оно было озером. Но после войны воды в нем не стало. А дно покрылось трещинами. Из трещин поднимался дрожащий туман, а по ночам он светился. Зверь или т'анг, что попадал в этот туман, не возвращался. И птицы не могли летать над ним: они падали и умирали. Трава и кусты на берегу высохшего озера тоже высохли, а новые не выросли. Кот приходил к этому месту с наставником, и ветер дул им в спину. Они видели трещины и кости среди трещин. А потом быстро ушли, когда ветер начал меняться.

Я закрыла глаза, и вдруг увидела огромную ямину, покрытую трещинами и каменными глыбами, а на высоком берегу, среди мертвых кустов, два Кота со всех лап бежали прочь.

Открыла глаза и ничего говорить не стала. Мне все едино, быстро они ушли с наставником или очень быстро. Главное, они спасли свои рыжие шкуры. А теперь Кот спас наши.

Адри зафыркал и затряс головой, словно видел то же, что и я. Старший смотрел в глубь прохода такими глазами будто чуял там врага. А Младший сидел, опустив голову на колени. Только Охотник был уже на ногах. Он стоял возле самой воды и, похоже, передумал выходить наружу. А еще он молчал! Я узнала, как заставить его молчать. Когда Охотник опять начнет болтать, попрошу Кота еще раз рассказать про сухое озеро или про что-нибудь другое, но тоже страшное... мало ли таких мест? Старики говорят, что до войны их было меньше. Но кто им верит, этим старикам? Их послушаешь, так и жить не захочешь.

– Мы туда не пойдем, – сказал Лохматый за себя и за Младшего. – Нам в горы надо. Как пройти туда, знаешь?

Он спросил это громко. Так же громко, как говорил Охотник, когда разбудил вожака. А может, еще громче. Кот даже присел от рыка, что прокатился по коридору. А я... я и так сидела. Прижалась только к стене и глаза закрыла. Адри недовольно зашипел и задергал ушами.

Вожак снова зашевелился и что-то прошептал.

– Что он сказал? – спросил Лохматый и требовательно посмотрел на Кота.

Тот сидел рядом с вожаком и тряс головой. Заговорил Кот не сразу. Он еще немного подергал ушами, а потом ответил:

– Восьмой коридор выводит к горам. Кажется...

– Ты не уверен? Зачем тогда говоришь?

Кот поднял голову и фыркнул.

– Хочешь, спроси еще раз. И слушай сам. Но сначала я отойду подальше. До четвертого прохода. И оттуда уже буду слушать, как ты спрашиваешь.

Лохматый ничего не сказал, только глаза прищурил. А Младший заворчал, не поднимая головы:

– Смешно.

Тут и Охотник вспомнил, что у него есть язык.

– Смешно вам? А мне вот нет! Сидеть здесь. Ждать. А если он никогда не проснется?

– Проснется!

Кот это так сказал, что Охотник замолчал. А я вдруг поверила. Самцу поверила. И посмотрела на вожака. Но он лежал и не собирался просыпаться.

– А ждать не надо. – Кот встал. – Можно сразу уходить.

Оба Лохматых посмотрели на него очень внимательно. А Охотник только фыркнул:

– И кто же нас поведет? Может быть, ты?

И вдруг стало так тихо, что я услышала, как дышит вожак. Думаю, не только я его услышала. И не только я посмотрела на спящего, чей сон не могли прогнать наши голоса.

Потом я услышала тяжелый вздох и поняла, что Кот ответит. И не ошиблась.

– Могу и я, – ответил он.

– Еще один вожак нашелся! Мало мне одного чужака, так еще и другой... – заворчал Охотник.

– Нет, я не хочу быть вожаком... Но я могу идти первым, пока он спит.

Голос Кота был тихим, но почему-то все его услышали. И слушали. А еще ему хотелось верить.

– Первым куда? – спросил Лохматый.

– К горам.

– А зачем тебе туда?

– А я не знаю, куда ведут остальные проходы.

Я молча слушала разговор двух воинов – Кота и Медведя, – и даже Охотнику не пришло в голову перебивать их.

– Ты сможешь идти первым?

– Я видел, как шел вожак.

Похоже, Кот учился у вожака. Даже мне понятно, что рыжий рано остался без наставника.

Лохматый кивнул:

– Тогда мы пойдем за тобой.

– Я бы и вожака с собой взял, если бы мог унести его, – добавил Кот. – А когда он проснется, то сам выведет вас к горам.

Лохматый посмотрел на спящего, потом на Кота, помолчал немного, а может, он говорил с другим Лохматым, не открывая рта. И вот уже оба на ногах.

– Его понесу я, – сказал Старший. – А ты так иди. Первым.

И Лохматый поднял вожака и направился к воде. Двигался он легко и красиво, не каждый молодой так сумеет. Его соплеменник пошел за ним.

Кот внимательно наблюдал за Лохматыми. Убедился, что вожак готов в дорогу, и вошел в воду, держась за стену.

– Не отходите далеко от стены, – напомнил он, как всегда напоминал вожак.

Тело Кота исчезло за Лохматым. Вожака тоже не было видно. А если бы я шла сразу за Котом, то и меня не было бы видно другому Лохматому. Он как раз собирался ступить на водную тропу.

Я быстро собрала вещи вожака, завернула в них его и нашу с Адри еду и поспешила к водной тропе. Оба Лохматых уже ступили на нее. Адри пошел за мной.

Охотник все еще стоял возле реки и только моргал.

– Ты тоже уходишь? – спросил он меня.

Не знаю, чему он удивился.

– А чего я здесь могу дождаться?

Ответила и вошла в воду.

Скоро я поняла, что за Адри кто-то идет.


52


Крис и Хранитель

Я проснулся от голода. И от чьего-то присутствия. В животе урчало, а все тело болело, словно меня долго и методично били. А может, и били, не помню. Ну и настроение было под стать состоянию.

Кто-то подошел ко мне. Я ожидал тычка в бок – не дождался. Уже хорошо. Но отходить этот кто-то не торопился. Заметил, что я проснулся? А вот это не очень хорошо: опять начнется допрос с побоями. Вспомнить бы еще, где я и за что меня взяли...

Кто-то тряхнул меня за плечо. С детства ненавижу такой вид побудки. И другой ненавижу, когда настырный звонок разрывает сон в клочья. Есть еще способ пробуждения: спящего выбрасывают из кровати и начинают пинать, пронзительно вопя: «Подъем!» После такого «доброго утра», когда сердце колотится в глотке, а перед глазами плавают багровые пятна, зубы сами собой начинают скрипеть, пальцы сжиматься в кулаки, а в голове появляется одна-единственная мысль: убить придурка!

Я не стал дожидаться, что этот придурок сделает еще, а рванул его на себя. Тело начало выполнять привычную связку «рука-горло»: руку на болевой, и враг сам догнется, подставит шею, тогда ладонью в горло и... завершающий мазок – ногой отбросить труп. Вот только рука у врага оказалась непривычно тонкой и гибкой, и всхлипнул он детским или женским голосом. И замер, когда моя ладонь ткнулась ему в горло. Вполсилы ткнулась. И тонкое тело опустилось на меня, легко и доверчиво.

Господи, Амада! Девочка моя, только бы не насмерть... только бы...

Я забыл, как надо дышать, забыл, что можно открыть глаза и посмотреть... а потом пульс слабенько дернулся под моими пальцами... еще и еще раз.

Жива! Слава богу, живая!

Девочка моя, сколько раз я тебя предупреждал: не входить ко мне, когда я сплю, не будить меня... Почему тебе так нравится играть со смертью? Почему ты не слушаешь меня, почему не веришь?

Я окончательно проснулся. Но лежал неподвижно. Слушал, как ее сердце бьется тихо и ровно. Кажется, девочка заснула. Прости меня, Амада, я не хотел тебя пугать. Прости...

Давно со мной такого не было. С армии, пожалуй. Все эти годы я держал себя в руках, научился обманывать будильник – просыпался раньше его сигнала и запирался в ванной прежде, чем он сработает. Потом зарядка, душ, завтрак – и я превращался в человека, с которым окружающие могут общаться без особого риска для здоровья.

А сегодня все было не так. Мало того, что вчера я здорово перебрал и не помню, как добрался домой, чего со мной не случалось уже... так еще и проснуться мне помогли.

«Помощнице» повезло, что я не успел ее как следует обработать – проснулся. И вовремя вспомнил, где я и кто рядом со мной. Вернее, на мне.

Осторожно коснулся спины Амады и... отдернул руку. Никогда на спине Амады не было шерсти. Я открыл глаза.

Надо мной оказался тонкий жилистый парень. Его почки очень удобно подставлялись под удар. Вот только бить мне не хотелось – хотелось ругаться. Еще один идиот, которому жить надоело...

Как-то удивительно быстро я вспомнил: кто он, как его зовут и где я нахожусь. А еще я вспомнил, что рядом должны быть другие.

И они были, эти другие. И во все глаза смотрели, как я обнимаюсь с Симорли. А те, кто не смотрел, очень старательно притворялись, что занимаются своими собственными делами.

Симорли шевельнулся, и я отпустил его. Он осторожно убрался и уже с безопасного расстояния сверкнул на меня кошачьими гляделками.

Я вполне мог понять его: вряд ли с парнем часто общались подобным образом. Да и досталось ему больше, чем я думал. Как-то неправильно он держал правую руку. Я пообещал себе посмотреть ее, как только оденусь.

Для полного счастья я еще и спал голым! А вот когда раздевался, вспомнить не смог. И как из воды выбирался и под стеночкой укладывался, тоже не вспомнил. Привет, склероз! Ты добрался до меня...

Одежда нашлась рядом. Обычно я складываю ее аккуратней, а тут побросал в кучу, будто спешил куда-то. Так же она сутки сохнуть будет. Но одежда оказалась слегка влажной. И когда только высохнуть успела? А если успела, то сколько же я спал?

Оделся.

Зачем-то натянул остатки куртки. Но не бросать же ее здесь. Все-таки память о доме... Последний подарок Амады.

Под курткой нашлись ракушки. Те самые, что я так и не попробовал перед сном. Интересно, другие уже расправились со своей долей? Может, кто-нибудь составит мне компанию?..

Не составили.

Даже старались не смотреть в мою сторону, пока я ел. С чего бы это? Ведь прошло всего...

Прислушался к внутренним часам и... не поверил. Были бы они обычными наручными – потряс бы, а потом выбросил. По всему выходило, что продрых я почти сутки. Немало. И удивительно.

– Симорли, сколько я спал?

Парень зыркнул на Мерантоса, потом ответил:

– Долго. Я считал, пока мог. Но так долго я не могу.

Так. Ясно. Похоже, часы не врут.

– А вы вот так здесь и сидели?

Сначала спросил, а потом подумал.

Да, Тангер, вредно тебе спать так долго. Зачем спрашивать, если и так понятно, что сидели и ждали. И как тебя, соню, за это время не съели?

«Ошибаешься, Крис. Они не сидели и не ждали, пока ты соизволишь проснуться. Симорли привел их туда, куда я... то есть ты обещал их привести. Да еще тебя с собой прихватили».

Хранитель... Вовремя он, что ни говори. Но появись он минут на пятнадцать раньше, и было бы еще лучше.

«Тебя, кстати, тоже несли», – огрызнулся я, но он сделал вид, будто не слышит.

«Хорошо устроился, Крис, с комфортом. А вместо благодарности ты чуть не убил того, кто уговорил Мерантоса нести твое тело. И тебе не стыдно?»

Нет, стыдно мне не было. Мне было противно. И тошно. Не так тошно, чтобы расстаться с завтраком или ужином, просто на душе было гадко.

Будто не Симорли я ударил, а Мод. И не по ошибке, а чтобы сорвать злость и развеять плохое настроение после рабочего дня.

– Симорли, подойди. Посмотрю, что с твоей рукой.

Позвал и не слишком бы удивился, если бы меня послали куда подальше.

Не послали.

И помощь приняли... молча. Вот только молчание это было каким-то напряженным. Будто от меня не лечения, а пыток ожидали.

Быстро прощупал кости и связки. Парень и дернуться не успел. Только выдохнул чуть громче и опять затих. Кажется, он и не дышал рядом со мной.

Извини, малыш, не хотел тебя пугать. И калечить тебя не хотел. Так получилось. А тебе здорово повезло, что ты не совсем человек: даже половинный удар – это не подарок ко дню рождения. А ты отделался легким испугом и небольшим растяжением. Может, горло немного поболит, и глотать будет трудно какое-то время, а так... Ничего опасного для жизни. Можно извиниться и забыть. Вот только извиняться не хочется. Кто знает, как это воспримут другие. Мне-то, по большому счету, плевать, а Симорли... Черт! Как же я мало знаю о них! Трудно играть в чужую игру, если правила не известны.

«Молодец. Хорошо, хоть это сообразил, – подал “голос” Хранитель. – Начни ты извиняться перед т'ангом, ему только утопиться останется».

«Ну и откуда мне все эти правила знать?! – мысленно заорал в ответ. – Ты же молчишь, как рыба, а потом критикуешь...»

«Может, мне тебе лекции читать? По этике и истории?»

«Хорошо бы!»

«Тогда слушай...»

«Но не сейчас же, старик! Ты что, с ума сошел? Мне с рыжим поговорить надо, а ты со своими лекциями!»

– Симорли, – начал я, не дожидаясь ответа Хранителя. – Ты понял, почему я тебя ударил?

– Я помешал тебе отдыхать? – предположил парень.

– Помешал, – подтвердил я с важным видом. Главное, первому назначить виноватого, тогда никто не назначит виноватым тебя. – Тебе повезло, что ты так легко отделался. Хорошо, что я узнал тебя и не стал убивать.

– Хорошо, – согласился Симорли.

– Надеюсь, в следующий раз ты будешь умнее?..

Спросил и чуть не засмеялся. Точно такой же вопрос богатый папа задал своему сыночку, когда тот попытался забраться в его сейф, на что сын ответил: «Конечно, буду. В следующий раз я получу все по наследству!»

– Я не буду тебя будить, – ответил мне Симорли.

«Даже если начнется пожар или потоп», – додумал я за него. Умный парень. Такого и похвалить не мешает. Если уж отругал ни за что, то похвалить можно за дело. Самую малость, чтобы не испортить.

– Молодец, Симорли. Молодец, что привел всех сюда. А наверх почему не вышли? Уже можно выходить...

– Я не хотел. А другие... – Парень не сразу поднял голову и ответил мне не сразу. – Другие не смогли.

«Другие?..» Это Мерантос с сыном, что ли? Да они сквозь бетонную стену пройдут и не заметят. Но Симорли смотрел не на них, а на темноволосого, что не сразу расстался с набережной.

Я вспомнил эту сценку и позволил себе легкую усмешку. И только потом до меня дошло.

– Как это «не смогли»?

– Там нет выхода. – И Симорли потрогал руку. Ту самую, что я чуть не сломал. Очень бережно и осторожно потрогал.

– Как это «нет»? А что там – завал?

В ответ тишина. Никто не спешит делиться информацией.

– Мерантос, ты ходил туда, смотрел?

Мужик поворачивается ко мне всем телом. Медленно и мощно. Даже дух захватывает от этой мощи.

– Ходил. Смотрел. Там камень. Не сдвинуть.

Отчитался за невыполненную работу. Коротко и не ясно. Мужику только военной формы не хватает, чтобы соответствовать. Помню, сержант наш так же отвечал:

– Ваш джип не починили. Запчастей нет.

– Почему сразу не доложили! – выскакивает из штанов проверяющий.

– Был приказ: «Чинить». Докладывать – приказа не было.

Надо быть очень умным мужиком, чтобы знать, когда нужно прикинуться дураком.

Не сразу, расспрашивая то одного, то другого, я выяснил, что произошло. Наша стая – почему «стая», а не команда? – выбралась из воды в этом коридоре. Я сказал, что здесь ближе всего к горам. Интересно, когда это я такое говорил? После того как все немного отдохнули, Охотнику захотелось наверх. Он устал от воды, голода, тесноты и темноты. Сразу же, после его слов о темноте, плиты пола начали светиться. Охотник бегом бросился к выходу. Остальные не пошли за ним, ждали, пока я проснусь. Охотник скоро вернулся и стал кричать, что выхода наверх нет.

Тут Симорли прервался, чтобы посмотреть на героя рассказа.

Охотник делал вид, что спит. Но спал он сидя и с открытыми глазами.

А я почему-то подумал, что одним только сообщением о непроходимости коридора дело не закончилось. Вряд ли обошлось без крика о моем коварстве и предательстве. А может, и еще какие-то обвинения были, пострашнее. Интересно, чего больше всего боятся и ненавидят в этом мире? Думаю, заснуть так внезапно и надолго было не очень хорошей идеей. И вряд ли я проснулся бы живым, если бы кто-то не позаботился о моей безопасности.

– А дальше? – прерываю я свои догадки.

И Симорли опять смотрит на меня.

– А дальше... остальные пошли и убедились, что выхода нет.

– Ты тоже ходил?

– Нет. Я остался.

Парень вдруг заинтересовался плитой, на которой сидит.

Будешь еще спрашивать, Тангер? Может, тебе любопытно, почему рыжий остался, когда все ушли? Не будешь? Ладно. Сделай вид, что тебе не интересно, как до этого прикинулся нелюбопытным молодой кот, чтобы сохранить твою шкуру. Кстати, насчет шкуры... интересно бы узнать, почему она оказалась без одежды.

Узнал.

Ну и как, Тангер, полегчало тебе от этого знания?

Вряд ли одним спасибо можно отделаться за такое. И двумя не отделаешься. Но благодарность все равно не будет лишней.

– Спасибо...

Симорли поднял голову. В глазах удивление и настороженность. И я неожиданно для себя добавил:

– За рассказ.

И удивление исчезло. А настороженность стала медленно таять. Но очень медленно. Не торопилась она исчезать, эта настороженность. И не только в глазах рыжего она была. Было еще ожидание. Это место буквально пропиталось ожиданием.

Я поднялся. И все взгляды тут же обратились ко мне. Ждали, когда я пойду к выходу? Пойду. Но не сразу. Перед дальней дорогой поесть и попить надо, а у меня команда проголодалась. А что ждет нас наверху? Лучше сытого оборотня может быть только сытый и спящий. А с выходом мы справимся. Потом. После охоты.

Идею подкормиться встретили с энтузиазмом. Даже помощь предложили. Но когда узнали, что охотиться придется под водой, помощников поубавилось. Только два экстремала – Симорли и Мерантос – остались. Предложили добычу на берег переносить, чтобы я не перетрудился и добыл побольше.

Поохотился. Если можно назвать охотой сбор ракушек среди водорослей. Исследовать подводный тоннель меня не потянуло. Ну чего я там не видел? Такой же коридор, как наверху, только затопленный. И решеткой перегороженный. А за решеткой... может быть, никого нет. Может быть.

Поели. Те же ракушки, что и в прошлый раз, но никто отказываться не стал. Часть своей доли я рассовал по карманам. Из пояса и сандалий, что нес на себе пантер, женщина сплела небольшой садок и сложила туда недоеденные ракушки. Свои и те, что не съел хвостатый. Остальные мужики свою еду понесли в животе. Удобно: и руки свободные, и не надо беспокоиться, что еда испортится. Я бы тоже так сделал, но в меня больше не влезло. Даже любимая еда надоедает, а уж нелюбимая...

К выходу пошли все сразу. Выстроились привычной походной колонной и пошли.

Хорошая там плита была. Надежная. Не тоньше, чем на входе. Так просто ее не сдвинешь. Но было там особое местечко: нажал, и плита ушла в стену. В полной тишине ушла. Умели строить Хранители, что умели, то умели. Так же бесшумно плита задвинулась, когда мы вышли. А в лицо пахнуло свежим воздухом – это открылась наружная дверь убежища. Даже не дверь, а лаз, но нам хватило. Мерантос выбирался последним: вдохнул-выдохнул и боком протиснулся.

А наверху была ночь. Теплая летняя ночь. Звездная. С двумя лунами – оранжевой и бледно-зеленой. Нет, с тремя... Была еще одна, насыщенного красного цвета и поменьше первых двух. Намного меньше.

Мы выбрались среди каких-то развалин. И впереди, куда ни глянь, тоже были развалины: огромные колонны и покосившиеся столбы. Чем-то этот пейзаж напоминал стройплощадку торгового комплекса, когда сваи уже вбили, а перекрытия еще не положили.

В лунном свете все это выглядело фантастически. Как декорации к фильму. Воздух тоже был фантастически вкусным. Совсем не таким, как в подземелье. Просто чудо, что мы не задохнулись там. Даже не замечали, какой гадостью дышим, пока не сравнили.

А над головой было такое великолепие, такой пир для глаз, что смотреть вниз совсем не хотелось.

– Красиво, – выдохнул Мерантос.

– Да, – шепнул Симорли. – Как в ночь белой луны, только еще красивее.

– А когда она будет? – вырвалось у меня.

– Скоро. А ты что, не знаешь? – Симорли удивленно посмотрел на меня.

Откусывать себе язык было поздно.

– У меня после плена все дни перепутались, – зачем-то солгал я.

– Через две ночи, – сказал Игратос.

Я и не заметил, когда он подошел.

– Спасибо, – только и сказал.

– А следующая белая луна будет еще через двадцать ночей.

Мне показалось, что Игратос улыбнулся. Вряд ли моя хитрость могла обмануть его, но признаваться, что этот мир чужой для меня, не хотелось. Вот узнаю, как здесь относятся к пришельцам, тогда и...

И вообще, чего это Игратос возле меня трется? Ему что-то надо от меня или место понравилось, на котором я стою?

Спросил.

– Я хотел сказать, что горами здесь не пахнет, – сообщил этот большой и волосатый.

– Да что ты говоришь?..

Я съязвил, а он всерьез принял, и старательно повторил, погромче – вдруг у меня слух ослаб на свежем воздухе. Тут уж и Мерантос подключился.

– Я помню, как пахнут горы. Здесь не так...

– Мужики, вы меня удивляете! Вы что же думали, я вас прямо к родному порогу доставлю?

Очень красноречивое молчание в ответ.

– Не хочу вас разочаровывать, но я искал путь поближе к горам. Прямо в горы речка не течет. Отсюда мы пойдем поверху. Кому куда надо. Можно сейчас, а можно подождать до рассвета.

Решили ждать рассвета. Хотя в нашей команде только Медведи плохо видят в темноте. Но почему-то никому не захотелось вот так сразу куда-то идти, даже тому торопыге, что жаловался внизу на темноту и тесноту. И от знакомых развалин мы отходить не стали. Все-таки почти родные. Если что, не поздно еще вернуться. Уселись и улеглись кто где хотел и стали ждать рассвета. Земля оказалась теплой и твердой.

Ночь светлела, маленький красный шарик на горизонте уже не выглядел таким опасным.

«Пройдет немного времени, и он опять станет опасным», – сообщил Хранитель.

«Немного?..» – поддержал я разговор.

Спать не хотелось. Кажется, я выспался на несколько суток вперед. Только закрыл глаза, чтобы пейзаж не отвлекал.

«Всего один эролл. Двадцать пять местных лет», – перевел для меня Хранитель.

Думаю, для него что двадцать пять, что пятьдесят лет – такая малость!

«А эта штука, наверное, сильно осложняет жизнь людям», – дошло вдруг до меня.

«На этой “штуке”, как ты выразился, тоже когда-то жили люди».

«Планета?! С такой орбитой?..»

Это что же надо сотворить с планетой, чтобы она регулярно доставляла такие неприятности?

«Нет, не планета. Это создали люди».

«Люди?!»

Я открыл глаза и еще раз посмотрел на красный шарик. Он уже цеплялся за горизонт. Окрестности пред рассветом выглядели как инопланетный пейзаж.

«Да, люди, – подтвердил Хранитель. – А чему ты удивляешься?»

«Обычно люди не создают планет. Все как раз наоборот...»

«Во-первых, это не планета, – напомнил Хранитель. – Во-вторых... даже ваша раса умеет делать что-то похожее. На примитивном уровне, конечно, но все-таки делает. А потом запускает вокруг вашей планеты».

«Мы называем это спутниками или космическими кораблями», – сообщил я, проигнорировав его высокомерный тон.

«Какая разница, как называть! Главное, что оно действует похоже. И что его тоже создали люди. Не такие, как идут с тобой. И не такие, что живут в твоем мире...»

Хранитель внезапно замолчал и начал уходить на глубину.

«Подожди! – заторопился я. – Это были твои соотечественники? Это они создали?..»

«Может быть. Это было давно».

Казалось, что собеседник стоит у двери, решая, захлопнуть ее за собой или вернуться и продолжить беседу.

«Подожди, – попросил я еще раз. – Давно для меня или... для тебя?»

Мне показалось, что такое уточнение будет совсем не лишним: все-таки мы с Хранителем живем в разных временных координатах. Все равно что баобаб и бабочка-однодневка.

«Для меня давно».

Так. Здорово. Значит, для меня это такая древность, что человечество в то время, пожалуй, еще сидело на деревьях.

«Может быть», – согласился собеседник, хотя мои мысли предназначались для внутреннего пользования, а совсем не для него.

«Ты все время забываешь, что я тоже внутри».

Кажется, собеседник «отошел от двери» и решил немного поболтать. Хорошо, поболтаем. За интересным разговором время быстрее летит. И узнать можно что-нибудь новенькое. Кто-то мне лекцию обещал...

«Могу и лекцию. На какую тему?»

«Только не про оборотней! Сначала расскажи, зачем строили эту... этот корабль?»

«Создали, – поправил меня Хранитель. – То, что ты называешь кораблем, было создано».

«А что, есть разница?»

«Есть».

«Ну, хорошо, создали. Зачем создали этот корабль или как это назвать?..»

«Это слишком долго объяснять. Слишком сложно... для тебя».

«Сложно для меня или для объясняющего?» – решил я уточнить.

«Для тебя», – повторил Хранитель.

«Тогда объясни это так просто, чтобы даже я понял. Ведь для тебя же это не сложно».

А то «слишком сложно для меня», видишь ли. Будто я только вчера слез с пальмы.

«Не вчера. И не с пальмы. Но суть ты уловил верно».

Хранителю было наплевать на все мои обиды. Сколько бабочка ни машет крылышками, баобаб ей не раскачать.

А потом я понял! Или увидел. Не знаю, как точнее это объяснить. Просто теперь я знаю, что создатели «корабля» искали новое место для жизни. Старое... Нет, они не загадили его, как мы, превращая в свалку свою родную планету. Просто что-то приближалось к ним – я видел широкую полосу или реку, что гасила одну искорку-звезду за другой. Эта река приближалась медленно и неотвратимо. И случилось бы это не скоро, не при жизни создателей «корабля» и даже не при жизни их детей, но... Это все равно случилось бы, и очень скоро. Двадцать-тридцать тысяч лет – это такая малость для Вселенной. И они искали место, что станет домом для их потомков.

«Понял?» – спросил Хранитель.

Мог бы и не спрашивать. И так ведь знал. Или ему хотелось поговорить? Не знаю. Я еще плохо соображал после такой информации. Но главное я понял! Без всяких технических терминов и заумных расчетов – только суть. Единственное, чего я не узнал, что же случилось с «кораблем»? На самом деле это было не кораблем, а чем-то почти живым и почти разумным. Но как назвать такое создание, я не знал.

«Я тоже не знаю, – ответил Хранитель. – Мой учитель называл это Корг, но было оно именем или названием вида, он тоже не знал. И что случилось с этим... созданием, он не знал. Те, Первые, смогли найти подходящую планету. Обитаемую планету. И не взорвали местное светило, когда поняли, что пора прекращать поиски. Корг... что-то случилось с ним. Он стал опасным для своих создателей. Они не стали убивать его – больного ребенка не убивают. Но вылечить его они тоже не смогли... или не успели. Его успокоили, усыпили на время. Потом Первые начали создавать Переходы. Их теперь называют еще Мостами. Эти Переходы вели в разные миры: гибнущие и только зарождающиеся, в стабильные и в те, что медленно угасают сами по себе. Как Первые собирались справиться с больным кораблем, этого уже никто не знает. Их жизнь была короткой, они не жили, а сгорали на этой планете. Этот мир подходил им меньше, чем нам. Нас-то готовили для этого мира, а они вошли в него так... Еще и Корг передал им свою болезнь. Они успели только отодвинуть корабль на безопасную орбиту и послать сигнал домой. Когда мы перешли в этот мир, тех, Первых, уже не было. А теперь нет и нас...»

Слушать такое было тяжело, сидеть молча – тоже. И я спросил:

«А как же аборигены? Ты говорил, что планета была обитаема»

«А что аборигены?..»

«Может, они прикончили тех, Первых, когда те стали зачищать планету...»

«Крис, не равняй нас по себе. Аборигенов никто не трогал, и планету никто не зачищал».

«А как же?..»

«Очень просто: с ними договорились. Планета большая, места всем хватило... хватало. И тиу, и нам, и т'ангам, и хостам... только норторам показалось здесь тесно».

Еще один горестный вздох, от которого кошки скребут в душе. В моей, кстати, душе.

«А ты не пытался вернуться туда?»

Я не стал уточнять, куда это «туда» – Хранитель и сам все понял.

«Нет, не пытался. Я – не пытался. А вот мой учитель... Война тогда уже началась, и он... “Туда” нельзя вернуться. Больше нельзя. Просто некуда возвращаться».

Значит, та мерцающая река захлестнула еще одно солнце.

«Да, – подтвердил Хранитель, хоть я и не спрашивал. – Там больше ничего нет. Холод. Пустота. Смерть».

«А другие миры? Пока еще можно было уйти...»

«Немногие миры подходят нам. И не все из нас верили, что Война – это серьезно. А когда поверили... Мостов тогда осталось очень мало, и по ним всё шли и шли беженцы в наш мир. И Хранители оставались возле Мостов. Я не слышал, чтобы кто-то из нас ушел. Те миры, куда еще можно было попасть... жить там нельзя, там можно было только доживать».

«Ну а ты? Зачем ты так рвался сюда?»

«Как зачем? – удивился Хранитель. – Это же мой дом!»

Признаться, я не ожидал такого ответа. Он был настоящим, без игры. Но у меня нашлось что возразить:

«Ну если бы над моей головой летал неуправляемый космический корабль, да еще с нестабильным реактором, я бы построил себе другой дом, в другом городе и в другой стране. Как можно дальше от этой штуки».

«Эта штука, как ты выражаешься, летала здесь очень долго и пролетает еще дольше. Возможно, она переживет местное светило. Или прекратит свое существование вместе с ним. Это во-первых. А во-вторых, твой мир не кажется мне таким уж подходящим местом для постройки дома. Скорее наоборот...»

Мне пришлось согласиться: мой мир, конечно, тот еще подарочек, но и здесь как-то не очень спокойно. Похоже, новые хозяева мира стараются даже память о побежденных стереть. И я предложил:

«Может, пока не поздно, заглянем в другой мир? Вдруг там лучше, чем здесь?»

«Поздно заглядывать. Ты воспользовался последним и единственным Мостом. Все остальные уничтожены нашими нерадивыми Учениками».

«Учениками?..»

Честно говоря, я не сразу понял Хранителя.

«Ну да, Учениками. Норторы были нашими Учениками. А чему ты удивляешься? Могу удивить тебя еще, если тебе так нравится удивляться: они наши дальние потомки».

«Они?!»

«Ну да. Кстати, одного из них ты видел. Красавчик, правда?»

И мне вспомнилось лицо случайного попутчика, похожего на японца, но с невероятно белой кожей. Прекрасное лицо, будто вырезанное из белоснежного мрамора или глыбы льда. И тепла в нем было столько же, сколько в этой глыбе. Стоило о нем подумать, и заныли шрамы на груди. Давно они меня не беспокоили, и вдруг... К дождю, наверное. А почему тогда остальные шрамы не беспокоят?

«Норторы наши потомки, – повторил Хранитель уже без насмешки. – Вернее, потомки тех, кто задержался на прародине. Я ушел с первой волной, но нас называют... называли Вторыми. Нас готовили к этому миру, и мы готовились, прощались с родиной. А была еще одна волна... последняя. Не все сразу воспользовались Переходом: кто-то не захотел, кто-то не смог. Потом, когда гибель вплотную подошла к их миру – я давно уже не считаю тот мир своим, – по Мосту пришли отставшие. Те, что выжили там. И их потомки. Мутанты. Выродки. Они пришли... больные душой, искалеченные телом. Мы их приняли, стали учить жить в этом мире, но кто-то не захотел, кто-то не смог. Этот мир совсем не такой, каким стала моя прародина перед Исходом. А они так и не поняли этого. Мы старались облегчить им участь, многие брали их в Ученики и учили их многому, такому, что открылось нам здесь, в спокойном мире. Может, мы поторопились и слишком рано дали им много силы. Но мы долго жили в этом мире и не знали, что значит сражаться за каждый день, за каждый кусок... У меня был ученик-нортор. Он рассказал мне кое-что... потом. Даже Ипшам я дал меньше, чем ему. Все-таки потомок и родная кровь. Или чувство вины проснулось? Я мог бы стать таким же, если бы остался. Я ошибся. Мы все ошиблись и дорого заплатили за это. Но они... они тоже ошиблись! Представляешь, эти выродки... они заперли себя в этом мире. Навсегда!» – с радостной злостью закончил Хранитель.

«А как же Врата? – Кто-то из оборотней говорил мне о них. – Разве они никуда не ведут?»

Хранитель засмеялся. Хорошо, что я не услышал этого смеха, только почувствовал. Так мог бы смеяться умирающий, зная, что его убийца умрет вместе с ним. А может быть, и раньше.

«Ведут. Врата ведут сюда! – опять почувствовал я злорадный смех. – Ученик не только не превзошел учителя, он даже не дотянулся до его уровня. Все Врата открываются только в одну сторону. Эти выродки... они соединили мир с такими местами, куда их учителя не спешили соваться. Теперь сюда лезет всякая дрянь. Этим выродкам приходится убивать ее, чтобы самим хоть как-то жить. Думаю, они не сразу поняли, что натворили, а потом... потом стало слишком поздно что-то менять. Разрушить легче, чем построить на обломках. Часто построенное оказывается хуже разрушенного. Но еще чаще на обломках так ничего и не строится, остаются только руины...»

Кажется, Хранителю давно хотелось выговориться. И чтобы слушатель не только слушал, но еще и понимал, о чем с ним говорят. Я почти дорос до идеального слушателя – идеальный молчит, а я спросил:

«И ничего нельзя исправить, совсем ничего?»

«А зачем? Думаешь, меня это волнует?»

«Волнует. Не волновало бы – ты и думать бы о них забыл».

«А я и забыл, – заявил Хранитель. – Ты вот спросил – я ответил и... забыл».

Я вдруг мысленно увидел, как собеседник быстро приближается к двери, распахивает ее...

«Не верю! – бросаю ему в спину. Как нож в затылок. Чтобы только оглушить. – Не верю, что ты никак не можешь помочь!»

«Им?! Не смеши меня!..»

«Не им – этому миру!»

«А меня здесь больше нет. Мое тело убили. Здесь. В этом мире. И всех, кто мне был дорог, – их тоже больше нет. А моя сущность... Всего лишь случайный гость, турист, как говорят у вас. Так что мне нет дела до всего, что тут происходит. Пускай выродки сами разбираются. – Язвительный тон вдруг сменился всхлипом: – Ты бы видел, что они сотворили с временными потоками!»

И дверь захлопнулась. Очень быстро и громко.

Я остался один. Сидел, смотрел вдаль и ничего не видел. Слишком насыщенной оказалась лекция, слишком много информации вывалилось на меня. Я сидел, смотрел и не заметил, куда подевалась ночь. Вокруг было тихо и пусто. В душе тоже была пустота и боль. Двигаться не хотелось. Жить тоже не хотелось. То, что ночью казалось фантастически красивым, утром выглядело омерзительно.

Грязно-желтая земля, вся в трещинах и ожогах. Желтые обветренные скалы, похожие на обглоданные кости. Больное желто-серое небо прикрывало сверху всю эту мерзость. Солнца не было. Какое-то белесое пятно бельмом глядело на меня. Чем больше я смотрел на все это, тем сильнее мне хотелось зажмуриться, натянуть на голову одеяло, заснуть и не проснуться. В идеале – напиться и застрелиться. Давно мне не было так дерьмово.

Красота – страшная сила. Уродство, оказывается, тоже. Похоже, мне нельзя долго быть наедине с такой красотой.

– А где горы? – вдруг услышал я.

Повернул голову на голос и понял, что ошибся: я был не один.