Экспедиция в любовь
Елена Лагутина


Она была счастлива. Так, как только может быть счастлива женщина, у которой есть ВСЁ: интересная работа, ребенок и, главное, ЛЮБИМЫЙ МУЖ — не просто спутник жизни, но верный друг и пылкий возлюбленный, добрый и сильный защитник.

Так было еще совсем недавно.

Но теперь она — невольная жертва чьей-то злобной мести.

Что делать? Сдаться без боя? Беспомощно смотреть, как рушится вся ее жизнь?

Или — сражаться, бороться за свое счастье?!


Елена Лагутина

Экспедиция в любовь


Пролог


— Мама, а можно, я сегодня в школу не пойду?

Маша от неожиданности дернулась, и половина бело-синего червячка зубной пасты упала в раковину, а вторая — на карман ее голубого махрового халата. В зеркале отражалась мордашка дочери, просунувшаяся в приоткрытую дверь ванной. На Ксюшином лице было выражение лукавой невинности.

— Ксюха, нельзя же так пугать! А если б я зубную щетку проглотила? — притворно возмутилась Маша.

— Не-а! — уверенно заявило настырное дитя. — Мам, ну можно, можно, да?

— Погоди, я умоюсь, а потом поговорим. Хорошо?

— Хорошо, — уныло буркнула Ксюша и исчезла.

Маша принялась чистить зубы, размышляя о том, что ей предстоит сделать сегодня. Нужно обязательно еще раз просмотреть все материалы к участию в международном проекте. Это главное, потому что времени уже совсем не осталось. Вчера они в институте работали до позднего вечера, а сегодня — последний день подачи заявок, и нельзя упускать такой шанс. Год работы в Эдинбургском университете! Об этом любой ученый может только мечтать, не говоря уж о том, что за этот год она будет получать более чем солидную не только по российским меркам зарплату, да и потом, после возвращения, наверняка на ее тему будет выделен немалый грант.

Если, конечно, она попадет в число участников этого проекта. Впрочем, профессор Скворцов уверяет, что у нее есть все шансы. Все-таки Маша действительно проделала колоссальную работу по систематике древнейших земноводных, и это не может не заинтересовать зарубежных специалистов.

Очнувшись от своих мыслей, Маша поняла, что стоит перед зеркалом, бессмысленно всматриваясь в собственное отражение и держа в руке зубную щетку. «Совсем с ума сошла со своими заграничными планами», — сказала она себе и отправилась на кухню, готовить завтрак и заниматься Ксюшиными проблемами.

— Миш, ты что на завтрак будешь — омлет или вчерашнюю картошку? — крикнула она, обращаясь к мужу.

Ответом ей было молчание. Странно, неужели Мишка опять заснул, пока она умывалась? Обычно он уходил на работу позже, чем Маша, потому что идти ему было совсем близко. Да нет, не мог он снова спать завалиться, он же встал раньше, чем она сама, и умывался тоже раньше.

— Миша! — снова позвала она.

В кухне появилась Ксюха, все еще непричесанная и одетая в пижаму.

— А папа уже ушел, — сообщила она.

— Как ушел? — не поняла Маша. — Почему так рано? И почему не позавтракал?

— А он кофе выпил и пошел. Сказал, что сегодня ему пораньше нужно на работу и что меня в школу ты отведешь. Мам, а можно, я сегодня в школу не пойду? Я не пойду, можно? — снова заныла дочь.

— Погоди, Ксюша. Значит, папа сказал, что ему на работу нужно раньше? Странно, почему же он вчера меня не предупредил? Ладно, Бог с ним. Давай-ка, садись за стол. Завтракать пора.

Маша поставила перед дочкой тарелку с дымящимся омлетом, отрезала ей хлеба и села завтракать сама.

— Мам, а мам… Ну можно, я в школу не пойду? — вновь противным голосом спросила Ксюха.

— Ксения, я такого твоего голоса просто не слышу, — строго сказала ей Маша. Нытье в их семье строго преследовалось.

Дочь тут же повторила то же самое, но уже нормально.

— А, собственно говоря, почему вдруг ты решила не ходить в школу? — спросила Маша, зная, что простым «нельзя» от чада не отделаешься. — Ты что, заболела?

По Ксенькиной мордочке было видно, что она мучительно борется с искушением сказать «да». Но врать она не любила и честно помотала головой.

— А в чем тогда дело?

— Ни в чем. Просто так.

— Странно… Я почему-то считала, что ты вполне взрослый, серьезный человек, а ты, оказывается, совсем маленькая, — разочарованно отреагировала Маша.

— Почему это маленькая? — мгновенно ощетинилась Ксюша.

— Да потому что только маленькие дети не знают, почему они что-то делают или не делают. Так что случилось-то?

Ксюша немного помялась, а потом решилась:

— Мам, а если я что-то про кого-то скажу, это не будет считаться, что я ябедничаю?

— Не будет. Когда ябедничают, то обычно хотят, чтобы кого-нибудь наказали. Ты же этого не хочешь, правда?

— Нет.

— Ну тогда говори.

— Мам, у нас такой есть Темка Семенов, он мне просто проходу не дает. Он меня вчера толкнул, а потом еще ручку стащил и не отдавал, пока уроки не кончились. Вот.

Маша улыбнулась:

— Ксюха, а если ты сегодня в школу не пойдешь, то завтра, ты думаешь, этот Тема Семенов исчезнет? А если и завтра не идти, и послезавтра, то что же, ты из-за него неучем останешься? Получается, что ты из-за кого-то делаешь не то, что тебе самой нужно.

Дочь озадаченно посмотрела на Машу. Проблему в таком масштабе она себе не представляла. А Маша хотела выяснить окончательно, насколько серьезна проблема.

— Ну подумаешь, ручка. У тебя же всегда несколько запасных есть, правда?

— А он еще толкается!

— Возьми да сама его толкни. Только первая не начинай, а просто дай сдачи, если нужно. Кстати, Ксюш, а почему он к тебе пристает?

— Не знаю, — пожала плечами Ксения. — Он больше никого не трогает.

— По-моему, ты ему просто нравишься, а признаться в этом он стесняется. Просто он хочет, чтобы ты на него внимание обратила. Ты попробуй с ним подружиться, вот и драться не придется.

— Попробую, — по-взрослому вздохнула дочь. — Мам, я йогурт хочу.

За окном низко нависли осенние свинцовые тучи, и Маша поторопилась забросить дочку в школу до того, как начнется дождь. Ксюша могла дойти до школы и сама, благо она была совсем недалеко от их дома, но Маша предпочитала, когда у нее была такая возможность, идти с дочкой вместе. Да и Ксюше это нравилось.

Действительно, когда она вышла из трамвая возле своего института, небо прорвало, но пошел не дождь, а мокрый снег, тут же таявший под ногами прохожих и превращавшийся в грязную воду. Однако Маша почти не обращала внимания на то, что творится вокруг, торопясь поскорее оказаться в своем «кабинете», то есть в закутке, отгороженном от лаборатории профессора Скворцова.

Там с трудом умещались два стола — письменный и препараторский, несколько полок и шкаф, в котором, кроме бумаг, хранилась еще и бутыль с техническим спиртом, поэтому шкаф когда-то запирался на ключ. Раньше вся лаборатория оставалась без спирта, необходимого для некоторых препараторских работ, по вине то ли уборщицы, то ли вахтера, а потом его стали убирать в Машин шкаф — единственный, имеющий замок.

Правда, эта мера предосторожности довольно быстро потеряла смысл, поскольку любители крепкого напитка нашли способ добираться до него. И теперь получалось так, что все сотрудники лаборатории, кроме того, кто таскал спирт, были уверены в том, что шкаф запирается. Парадокс — получалось, что замки сделаны для защиты от честных людей, а не от воров.

— Доброе утро, Иннокентий Ильич! — поздоровалась Маша с бровастым пожилым мужчиной. Это был ее научный руководитель, профессор Скворцов.

— Доброе утро, Машенька, — приветливо отозвался профессор хрипловатым баском. — Вы хорошеете с каждым днем. Страшно подумать, что будет дальше!

— Я больше не буду, — весело пообещала Маша, пробираясь в свой «кабинет». Ей не терпелось поскорее составить окончательный текст заявки и отправить его.

Повернув ключ, она распахнула дверцу шкафа и, не глядя, протянула руку за папкой с подготовленными материалами. Рука ее пошарила по полке. Маша удивленно заглянула внутрь и увидела, что в шкафу, кроме пластиковой бутыли, нет ничего.


Глава 1


Монотонный стук дождя по туго натянутому над палаткой брезентовому тенту долго не давал Маше выйти из полудремы. Наконец с усилием она вынырнула из мягко обволакивающей ее темноты какого-то смутного сна и ужаснулась: «Господи, это сколько же времени?!» Но потом, поняв, что идет дождь, успокоилась — торопиться сегодня некуда.

Она попыталась дотянуться до стоящего рядом с ней радиоприемника, но что-то сковывало движения. Со сна она сразу не могла вспомнить, что вчера вечером замерзла и забралась в спальный мешок. Теперь ей стало жарко, несмотря на сырость. Высвободившись наполовину из мешка, она включила приемник. «На всей территории… небольшое понижение температуры… массивный циклон… продолжительные дожди…»

Так, стало быть, маршруты их геологической партии на ближайшие несколько дней отменяются. Пока уйдет циклон, пока просохнет немного, работать будет нельзя. Впрочем, это даже неплохо — за месяц непрерывных маршрутов накопилось много материала, требующего обработки и систематизации, так называемой камеральной работы.

Нужно будет Пашу попросить баньку протопить, что-нибудь вкусненькое приготовить, а то повариха не слишком их балует. И выпить, кстати, слишком уж любит. У нее постоянно под рукой заветная фляжка с какой-то неимоверной настойкой, и она то и дело пополняется из бидончика, бережно хранимого в палатке. Поддает она в основном с шоферами, которые охотно употребляют ее «таракановку» и считают ее «своим парнем». Поэтому и зовут эту пожилую толстую тетку Дядя Ваня. Не стоит ее в следующем сезоне брать, до конца этого-то дотерпеть бы с такой кормилицей!

Маша с хрустом потянулась, взглянула на часы и вылезла из мешка. В базовом лагере, который строился на весь полевой сезон, геологи жили с комфортом. Палатки стояли на деревянных настилах, немного приподнятых над землей, поэтому даже в дождь в них было сухо. Маша пользовалась этим и обходилась без раскладушки, подстелив пару лишних спальников. И мягко, и не провисает — очень удобно. Кроме того, над каждой палаткой был натянут дополнительный брезентовый тент, защищающий и от дождя, и от палящего солнца. В общем, полный комфорт.

В базовом лагере стараниями бессменного начальника партии Евгения Ивановича Рузаева был даже свой маленький бензиновый генератор, и по вечерам в палатках и в столовой загорались лампочки. Правда, всего на несколько часов, горючка нынче кусается, но светлыми летними вечерами электричество было нужно в основном для того, чтобы немного посмотреть перед сном переносной телевизор, который Иваныч неизменно возил с собой. И конечно, главной гордостью их партии была настоящая русская баня, сооруженная Рузаевым на крутом обрывистом берегу реки.

Маша на коленках подползла к выходу из палатки и потянула молнию противокомариной сетки. Она очень редко закрывала палатку наглухо, опуская переднее полотнище. Выглянув наружу, она повертела головой. Так, небо сейчас довольно темное, тучи висят плотно, но дождь вроде кончился, хотя, наверное, ненадолго. Но совсем не холодно, просто немного прохладно, это очень приятно после стоявшей весь месяц жуткой жары.

Немного подумав, она решила пойти умываться на реку, хотя можно было воспользоваться рукомойником, аккуратно прикрученным к сухому дереву. На речке умываться гораздо приятнее, да и искупаться можно, если возникнет такое желание. Маша любила купаться по утрам, но не всегда успевала. А в те недели, когда каждый день приходилось вставать ни свет ни заря и собираться в маршрут, каждая минута сна была драгоценной. Так что провести утро так, как ей нравилось, Маша могла далеко не всегда.

Натянув купальник, она прихватила все умывальные причиндалы, лежащие рядом с палаткой на краешке деревянного настила, и подобрала валяющееся в траве небольшое белое блюдце.

— Эй, Васька, опять ночью нахулиганил! Смотри, не буду больше кормить! — негромко сказала она, повернувшись к густым зарослям шиповника.

По вечерам оттуда частенько приходил симпатичный толстый ежик. Он был довольно общительным, быстро привык к Маше и совершенно ее не боялся. В лагере было еще три таких полуприрученных ежа — Анфиса, Жулик и Бармаглот. Их подкармливали другие геологи, хвастались друг перед другом подвигами своих питомцев и старались угостить чем-нибудь повкуснее.

Маша, прижав под мышкой полотенце и все прочее и размахивая другой рукой с сандалиями, легко сбежала по ступеням, вырытым в обрывистом берегу и выложенным ящиками из-под керна, чтобы не скользить и не пачкаться в дождливую погоду. После изнуряющей жары приятно было ощущать под босыми ногами сначала мокрую траву тропинки, а потом влажное дерево ступеней.

— Ногу занозишь! — крикнул ей Павел, возившийся возле поленницы.

— Не-а, доски уже гладенькие! Пашка, пошли купаться!

Бородатый Паша в притворном ужасе схватился за голову:

— Нет уж! Это только ты у нас такая закаленная. И вообще я уже умывался, а вместо зарядки лучше дров наколю.

— Что, баню топить будешь? Ура! — обрадовалась Маша.

Немного потоптавшись на дощатых мостках, выдвинутых далеко над водой и опирающихся на столбики, Маша помахала руками, присела несколько раз, разогреваясь, попрыгала на пружинящих досках, глубоко вдохнула и наконец решилась — подпрыгнув, ушла головой в воду, подняв за собой фонтан брызг. Вода была теплее, чем она ожидала.

Вынырнув, Маша оглянулась. Над обрывом виднелась коренастая фигура Паши и послышался его насмешливый голос:

— На троечку, не больше!

— Подумаешь! Зато ты меня в жизни в воде не догонишь! — крикнула Маша в ответ и размашисто поплыла к противоположному берегу, уже не слыша ответа Пашки: «И не собирался!»

Река была довольно широкой, течение — быстрым, и на другой, отлогий, берег Маша выбралась уже возле излучины, метров на сто ниже мостков. На песчаной косе любило загорать все население лагеря, но сейчас, в дождь, делать здесь было нечего, и Маша, отдышавшись, прошла повыше по течению и поплыла назад.

После купания все тело горело, по загорелой коже скатывались капли воды. Маша, вытирая свои светлые короткие волосы, резко повернула голову и успела заметить цепкий взгляд Павла.

— И что? — тут же спросила она.

— Загар у тебя, Машка, потрясающий! Ты кремом, что ли, мажешься каким-нибудь?

Маша недовольно пожала плечами:

— Ты, Паша, с утра глупости говоришь. Мы что, с тобой первый год вместе работаем? Прекрасно знаешь, как я загораю.

Действительно, несмотря на светлые волосы и очень белую зимой кожу, Машин загар всегда вызывал зависть ее подружек. За пару дней она становилась ровного золотистого цвета и не обгорала никогда.

Павел продолжал неотрывно смотреть на Машу. Она, хотя и не была неземной красавицей, привыкла ловить на себе мужские взгляды. Довольно высокого роста, стройная, крепкая, длинноногая, с привлекательным загорелым лицом, на котором особенно ярко сейчас выделялись большие серые глаза, Маша выглядела намного моложе своих двадцати девяти лет. Но такие вот откровенные взгляды в экспедиции, где люди месяцами живут бок о бок друг с другом, она отнюдь не приветствовала, хотя и давно подозревала, что Паша к ней неравнодушен.

— Ты вроде как дрова колол? Смотри, без ноги останешься, если не туда смотреть будешь.

— На ботинках экономить начну, — усмехнулся Паша. — Приходи в баню, спинку потру.

Такие шуточки были вполне в ходу, но Маша чувствовала, что сейчас Пашка не шутит. Она отнюдь не была ханжой, завязался у кого-то роман во время полевого сезона — ради Бога, это личное дело, но самой ей это совершенно ни к чему.

— Лучше ты в гости приходи, когда «поле» закончится. Вот тогда Мишке все расскажу, он тебе сам потрет что-нибудь.

— Ну уж нет, у нас с Мишкой весовые категории разные!

Маша представила рядом с Павлом своего мужа и невольно улыбнулась. Несмотря на то что Паша, коренастый мужик среднего роста, отнюдь не был задохликом, в спарринг-партнеры двухметровому широченному Мишке он явно не годился.

Решив не обращать внимания на Пашкины пристальные взгляды — мало ли, может, гормональный всплеск у мужика, вот и все, — Маша добежала до палатки, быстренько переоделась в шорты и хлопчатобумажную легкую толстовку с капюшоном и ринулась в столовую, откуда уже слышались призывные удары поварешки о кастрюлю. После утреннего купания есть хотелось жутко.

— Доброе утро! — Маша подошла к длинному столу, врытому в землю под огромной армейской палаткой, стенки которой были завернуты и заброшены наверх, когда не было сильного дождя или ветра. Перешагнув через одну из двух длинных лавок, тянущихся по обе стороны стола, она уселась на свое привычное место, между Рузаевым и своей подругой Татьяной.

— Здравствуй, здравствуй, красавица, — поприветствовал ее начальник экспедиции. Евгению Ивановичу было уже под шестьдесят, но он никак не хотел расставаться с кочевой жизнью. Правда, сейчас он преимущественно занимался научными вопросами, а весь груз хозяйственных и прочих забот тащила на себе Маша, которая вот уже три года была его заместителем.

— Мария Сергеевна, вот ваша чашка, — сунулась к ней студентка-второкурсница Леночка, поставив перед Машей ее темно-синюю, с золотым ободком, чашку. — Вам чаю налить?

— Спасибо, Леночка, я попозже сама налью, — отказалась Маша. Ей почему-то не слишком нравилась эта тоненькая девочка с острыми чертами лица и желанием всем угодить. Слишком уж явно она проявляла заботу о начальстве, причем строго дозированно. Львиная доля ее внимания доставалась поровну Евгению Ивановичу и Маше, геологи Павел, Татьяна, Дима и Игорь шли уже вторым сортом, со студентами Леночка вообще обращалась как-то свысока, делая исключение лишь для Леши — все-таки аспирант. А с поварихой и шоферами Леночка вообще практически не общалась, насколько это было возможно в небольшой экспедиции.

Маша приняла из рук поварихи миску с макаронами. Опять одно и то же!

— Спасибо, Антонина Петровна.

Макароны, несмотря на зверский аппетит, большого энтузиазма у нее не вызвали. Правда, опустошила миску Маша довольно быстро и, встав из-за стола, налила себе чаю из огромного закопченного чайника, ставшего уже почти живым членом их экспедиции. Студентам, попадавшим сюда на практику, приходилось привыкать к тому, что чай в партии Евгения Ивановича пьют крепчайший и заваривают его не как все люди, а наоборот. То есть в большой чайник сыпалась заварка, а для тех, кто не выдерживал напитка такой крепости, возле стола стоял маленький чайник с кипятком. Правда, к концу полевого сезона все уже, как правило, о нем забывали.

Осторожно держа чашку, полную до краев, Маша присела к дальнему концу стола, размешала сахар, отхлебнула ароматного чаю и, прислонившись спиной к столу, блаженно закурила первую за день сигарету.

— Господи, хорошо-то как! — тихонько сказала она сама себе.

— Ага, только вот макароны с тушенкой надоели, — тихонько буркнула пристроившаяся рядом Татьяна. — Дядя Ваня ими затравила уже.

— Это верно… Танька, давай проявим инициативу?

— Какую?

— Пирожков нажарим. Капусты навалом, рыбы ребята наловят, пока тесто подходит. Надо посмотреть, может, в погребе еще варенье есть, которое я из дома брала.

Татьяна просияла:

— Отлично! Только, Маш, всякая инициатива наказуема, и ты это прекрасно знаешь. Проявив инициативу, нам с тобой придется проявить и трудовой энтузиазм.

Маша весело улыбнулась:

— А организация труда на что? Сейчас я начальственной властью все организую.

Докурив, она на минутку подошла к Евгению Ивановичу и, посоветовавшись с ним, громко объявила:

— Так, народы! Два дня отдыха, три дня — камералка. Или дольше, как погода покажет. В общем, сегодня занимаемся генеральной уборкой, кухней и баней. Если Дима-большой с Игорем берутся обеспечить рыбу, то мы с Татьяной кормим вас пирожками. Как, мужики?

— А то! — с подъемом отозвался Игорь. — За пирожки, Машенька, я тебе не только рыбы, я тебе ихтиозавра поймаю!

— Зачем он мне — я ими не занимаюсь. Ладно, стало быть, вы на рыбе. Паша, баню обеспечишь?

— Ну больше-то все равно некому, без меня вы так немытые и будете ходить.

Паша был большим специалистом по топке бани. Это ведь не так просто — истопить баню. Нужно правильно подкладывать дрова, чтобы и печь, и котел с водой равномерно нагревались, и глина, которой они были обмазаны, не трескалась. И угли нужно выгрести из печи вовремя, когда все дрова уже прогорели, и вьюшку открыть-закрыть, чтобы и тепло не выходило, и угара не было. В общем, целая наука. У Павла пар получался на редкость жарким и легким, поэтому столь ответственное дело поручалось всегда ему. А под самый конец топки он кидал в печку охапку можжевеловых веток, и их аромат стоял в бане несколько дней.

— Отлично, — продолжала распоряжаться Маша. — А молодежь — на уборку. Все кастрюли, все баки с кухни отнести на бережок и с песочком отдраить. Ну, это Дядя Ваня проконтролирует. Помойку пора закопать и новую яму вырыть. Ну и мусор всякий по лагерю приберите. Сами решайте, кто чем заниматься будет, главное, чтобы все сделали.

После того как все начали разбредаться, Маша подошла к шоферу.

— Саша, в деревню сгоняй. На почте уже неделю не были, и у Дяди Вани спроси, что купить. Как ты думаешь, дорогу не очень развезло?

— Да нет, глины же нет нигде, да и дождь не сильный был. Надо прямо сейчас ехать, а то может снова полить. Проеду, Маша, не беспокойся.

К Маше обращались по-разному, чаще всего по имени, даже студенты — она отнюдь не стремилась к насильственному поддержанию авторитета, справедливо полагая, что создается он совершенно другими способами. В этом сезоне по имени-отчеству ее называли лишь старый шофер Петр Петрович, который вообще ни к кому иначе не обращался, повариха и Леночка.

Маше иногда казалось, что Лена старательно подчеркивает этим не только свое уважение к начальству, но и собственную молодость. Маша, конечно, далеко не старуха, но девятнадцатилетняя Леночка явно стремилась лишний раз напомнить об этой разнице в десять лет. Маша совершенно не понимала, зачем девочке это нужно, но и не переживала по этому поводу. Она вообще, обладая спокойным характером, не была склонна к ненужным переживаниям.

Маша прошлась по лагерю, чтобы посмотреть, начали ли ребята работать. Яркие палатки не стояли в один ряд, а были живописно разбросаны вдоль берега.

Поставлены они были с умом, так, чтобы деревья и густой кустарник прикрывали каждую от ветра и защищали от прямого солнца.

Кроме столовой, в центре лагеря возвышались еще три больших шатра — кухня, склад и камералка, то есть палатка, в которой геологи и студенты занимались всяческой бумажной работой, которой было немало.

Партия, в которой работала Маша, была съемочной, то есть занималась составлением геологической карты. Вся работа заключалась в том, что геологи в сопровождении студентов проходили по определенным маршрутам и собирали образцы пород в тех местах, где они выходили на поверхность — в оврагах, на берегах рек и ручьев. Работа была кропотливая: требовалось взять образец из каждого слоя и сделать подробное его описание.

А сама Маша была специалистом-палеонтологом. Работала в этой партии она потому, что маршруты ее проходили в тех местах, где был шанс обнаружить окаменелости для ее кандидатской — Маша изучала древних предков амфибий.

Ребята уже успели вытащить на берег большие кастрюли и теперь, брызгая друг в друга водой, старательно драили их песком. Так, здесь Леночка, Леша и Дима-маленький — студент, которого называли так, чтобы отличить от геолога Димы. Причем Дима-маленький был на полторы головы выше Димы-большого, зато вдвое худее.

Так, стало быть, Славик должен яму для мусора копать. А вот и он, с лопатой идет от склада к дальнему концу лагеря, за которым и была мусорная яма. Неплохие студенты в этом году, не слишком ленивые, работой интересуются и не пьют слишком много.

— Дима! — сложив ладони рупором, позвала сверху Маша. Высокий смуглый парень поднял голову. — Дим! Пойдем, на кухне нам с Татьяной поможешь, а то мы столько капусты до ночи не напашем!

Дима с удовольствием бросил сковороду на песок и большими прыжками направился вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки.

— А домывать кто будет? — скривилась Леночка, но парень не отреагировал.

Маша выдала ему несколько вилков капусты, и Дима, вытащив их на обеденный стол, принялся за дело. Сама она отправилась на поиски куда-то запропастившейся Татьяны. Подойдя к ее палатке, она позвала:

— Эй, кто-нибудь дома?

— Ага, — лениво отозвалась Таня. — Заползай!

— Здрасьте! Это ты давай выползай, кто тесто будет ставить?

— Ты.

— А пирожки есть?

— Пирожки есть вообще вредно для фигуры.

— А макароны — полезно? — парировала Маша.

Татьяна рассмеялась:

— Так их много не съешь, а пирожков — сколько угодно! Это тебе, Машка, хорошо — лопаешь что угодно и не толстеешь.

Маша сокрушенно заметила:

— Ну, Дюймовочкой меня тоже не назовешь.

— Не прибедняйся, у тебя восхитительная фигура — и не тощая, и лишнего нет ничего. Это ты нарочно меня пирожками хочешь закормить, чтобы я, не дай Бог, не похорошела и тебе конкуренцию не могла составить.

Маша решительно залезла внутрь палатки и потянула подругу с раскладушки за голую розовую пятку.

— Хватит болтать, тебе просто после завтрака лень шевелиться.

Таня сокрушенно вздохнула и отправилась вслед за Машей к кухне. Занимаясь кулинарными хлопотами, она поглядывала на сосредоточенно орудующего ножом Диму.

— Это ты, Машка, его с речки вытащила, или он сам вызвался?

— Я, конечно.

— Смотри, наживешь себе врага.

— Димку? Да почему?

— Да не Димку, а эту гадюку молодую, Леночку нашу. Ты что, не видишь, что она к нему неровно дышит?

— Серьезно? Ну и что?

— Да то, что Дима на тебя посматривает, вот Ленка ядом и брызжет.

— Глупости какие! — возмутилась Маша. — Тебе, Танька, безделье противопоказано. Вот начнутся маршруты, и перестанешь всякую ерунду городить.

Татьяна с легкой ехидцей произнесла:

— Ну конечно, где уж тебе заметить. И то, что Пашка с тебя глаз не сводит, ты, конечно, тоже не замечаешь? Ты, подруга, в этом сезоне пользуешься популярностью.

Маша смущенно ответила:

— Ну, про Пашку ты, похоже, права… Только не пойму, какой в него бес вселился — ведь тысячу лет друг друга знаем.

Их разговор прервал внезапно загородивший свет силуэт шофера. Саша протянул пачку писем:

— Вот, целых шесть штук.

— Спасибо, Саша.

Маша быстро просмотрела письма, выбрала адресованное ей, а остальные вернула.

— Положи в камералку и ребятам скажи, чтобы забрали свои.

Она сунула письмо в задний карман и продолжала колдовать над тестом. Татьяна с удивлением взглянула на нее:

— Маш, а ты письмо читать не собираешься?

— Руки вымою, тогда и прочитаю. Успеется, убежит оно, что ли?

Подруга все не унималась:

— А письмо от Мишки?

— Ага, — кивнула Маша. — А что?

— Да то, что ты письма от мужа не слишком-то читать торопишься.

— Вечно ты, Танька, выдумываешь черт знает что, — досадливо дернула плечом Маша. — Ну что мне, все бросить и кинуться руки мыть и письмо это читать?

— А почему бы и нет? Ох, Машка, говори что хочешь, но семейная жизнь чувства убивает, по себе знаю, — вздохнула Татьяна, которая два года назад развелась с мужем, прожив с ним всего около года.

Маша задумчиво присела на складной стул, стоящий в кухне.

— Может, ты отчасти и права. Тань, ну мы с Мишкой ведь восемь лет уже женаты, не может ведь сохраниться все то, что было. У нас нормальная семья, что еще нужно?

— А ты уверена, что тебе ничего больше не надо? — не отставала Таня. — Я, между прочим, читала, что мужики как-то чувствуют, когда женщина своей жизнью недовольна, даже раньше, чем она сама это поймет. Ну и ведут себя соответственно. А ты, Машка, действительно в этом сезоне просто секс-бомба какая-то стала, и Дима на тебя косится, и Пашка с ума сходит… Да ты вспомни, как к тебе в мае главный геолог этого института приставал… ну, где мы аэрофотоснимки брали…

— Напился, вот и приставал! — отрезала Маша.

— Угу! — скептически хмыкнула Танька. — Только что-то он ко мне не приставал? Завидую я тебе, Машка, — и умная, и кандидатская уже почти готова, и семья у тебя хорошая, и красивая ты вся такая. Даже пирожки без всякого вреда трескать можешь. А я, горемычная? Муж бросил, диссертацию мне писать лень, а от пирожков я толстею на глазах. В общем, никаких радостей у меня в этой жизни нет, а если и есть, то от них толстеют.

Татьяна действительно была не то чтобы толстухой, а аппетитной пышечкой небольшого роста и постоянно садилась на всякие чудодейственные диеты, чтобы через три-четыре дня, когда жгучие муки голода пересиливали угрызения совести, бросить эти самоистязания.

Пока тесто, заботливо накрытое белоснежной чистенькой марлей, подходило в большом тазу, а начинка для пирожков была уже готова, Маша решила немного передохнуть перед вахтой у плиты. Антонине Петровне она жарить пирожки не доверяла, у нее все получалось как-то не так. Если вообще получалось.

Воспользовавшись кратковременным затишьем, Маша отправилась в свою палатку. Хотелось немного поваляться, послушать приемник и прочитать наконец Мишкино письмо. Она сделала бы это и раньше, но хотела подразнить Татьяну, которая вот уже второй год упорно толкала ее на какую-нибудь любовную авантюру.

Таня давно уверяла Машу, что легкий, ни к чему не обязывающий роман оживляет семейные отношения. Маша даже как-то сказала Татьяне, что та, не имея возможности проверить это на собственном опыте, хочет поэкспериментировать на подруге. «Вот, Танька, давай-ка замуж снова быстренько выходи, а потом и оживляй отношения, а мне не хочется», — заявила она.

Татьяна не обиделась, она вообще не была обидчивой, а лишь сокрушенно сказала: «Ты мне жениха хорошего подгони, тогда и выйду». На самом деле симпатичная, обаятельная, обладающая легким живым характером Танька вовсе не испытывала недостатка в кавалерах, но любила демонстративно поплакаться на свою горькую долю.

С наслаждением вытянувшись на спальнике, аккуратно застеленном веселым одеялом в крупную желто-оранжевую клетку, Маша подсунула под голову небольшую подушку и несколько минут бездумно смотрела наружу, на куст шиповника, ветви которого шевелил легкий ветерок. Снова заморосил дождик, но в палатке все равно было довольно светло из-за ее солнечного желтого цвета.

Половину всего небольшого пространства занимала постель, на свободной половине разместились маленький складной столик, стопка книг и рюкзак с вещами. На столе — карманный фонарик, кипятильник, чашка, зажигалка, блок сигарет и букетик полевых цветов в банке.

Маша любила вечером, под хорошую книгу, выпить чашечку кофе, пусть даже растворимого, а тащиться за кипятком через весь лагерь, спотыкаясь в темноте о растяжки палаток, — удовольствие маленькое, вот она и держала под рукой все необходимое, как и большинство геологов.

Полежав минут пять, наслаждаясь отдыхом, Маша лениво приподнялась на локте и, изогнувшись, достала из кармана уже успевший помяться белый конверт, подписанный давным-давно знакомым крупным неровным Мишкиным почерком. Небрежно оторвав краешек конверта, Маша достала двойной листок в клеточку и начала читать.

Так, дома все в порядке… работает… на даче у родителей был аж четыре раза… В общем, ничего нового. А, вот: звонил в Геленджик, Ксюша здорова, из моря не вылезает, тетку не слушается, по родителям скучает, но домой пока не хочет. В общем-то и в этом ничего нового не было. Маша и сама старалась почаще звонить в тот пансионат в Геленджике, куда отправилась на лето ее двоюродная сестра Нина, прихватив вместе со своим Петькой и ее Ксюху.

С тех пор как дочери исполнилось четыре года, Маша хоть на месяц брала ее с собой в поле, а остаток лета она проводила на даче с Машиными родителями. Но в этом году Машина сестрица решила совместить отдых с работой и устроилась на лето врачом в хороший пансионат в Геленджике. Ее сын был ровесником Ксюше, и Нина взяла с собой обоих бандитов, чтобы надышались морским воздухом. Маша, правда, беспокоилась, не надоест ли ее непоседливой дочери торчать там почти три месяца, но, судя по всему, море ей не наскучило.

Маша улыбнулась, представив себе своего «вождя краснокожих». Ксюха росла настоящим атаманом, вечно бегала с разбитыми коленками и дралась с мальчишками. Ни Маша, ни ее муж не пытались этому воспрепятствовать. Да Маша, честно говоря, в детстве и сама была в точности такой же хулиганкой. Ксюша вообще была на нее очень похожа — и внешностью, и характером. Соскучилась она, конечно, по дочери, но побыть на море ребенку полезно, тем более раз уж ей там так понравилось.

Вздохнув, Маша вновь взялась за письмо, но оказалось, что дочитывать там практически нечего. «Скучаю, люблю, целую» — ничего нового. Она поймала себя на этой мысли и удивилась: а что, собственно говоря, она подразумевает под «новым»? Что ей не нравится — что муж ее любит и скучает? Что же ей еще нужно? Нет, глупости все это…

Однако при мысли о том, что придется писать ответ, Маше стало совсем скучно. Ну и что она Мишке напишет? Ну, новости у нее, конечно, есть. Например, в последнем маршруте она нашла дивную бедренную кость плагиозавра, прекрасно сохранившуюся. Но Мишка не палеонтолог, он геофизик, и Машин восторг он, конечно, разделит, но не оценит всей прелести ее находки.

А что еще? Работа, отдых, погода, маршруты. Что же получается — ей, стало быть, мужу не о чем написать, кроме работы? Маша постаралась припомнить, о чем они с Мишкой писали друг другу длиннейшие письма, с трудом влезавшие в конверт, и не смогла. А ведь получать их было так радостно и читать так интересно!

— С жиру ты, Машка, бесишься! — сказала она. Она хотела прочитать себе более длинную нотацию, но ее прервал раздавшийся вдали вопль Татьяны:

— Машка-а-а!

Она пулей вылетела из палатки. Возле кухни в нетерпении пританцовывала Таня.

— Что случилось? Ты вопишь, как будто тебя в кипятке живьем варят! Напугала до смерти!

— Во-первых, твое тесто уже на стол лезет, а во-вторых, иди посмотри, какое чудище мужики выловили.

Маша быстренько вывалила тесто на посыпанный мукой стол и отправилась к мосткам. Там возле легкой моторной лодки возились Игорь и Дима-большой. Маша осторожно заглянула в лодку. На дне лежал огромный сом — такого она в жизни не видела.

— Вот это да! Как вы такого монстра выловить умудрились? — восхитилась Маша.

Игорь самодовольно подбоченился:

— Я же обещал что-нибудь редкостное выловить. Дима, досадливо поморщившись, перебил его:

— Ты, Маша, этого болтуна не слушай. Перемет съездили проверить, а там этот красавец нас ждет. Правда, всю снасть запутал, придется заново налаживать.

— Ой, Димка, попадемся мы с твоими браконьерскими штучками.

— Да ладно тебе, — протянул Дима. — Какое там браконьерство — пару переметов поставить. Мы ж не динамитом рыбу глушим. А рыбнадзора тут отродясь не видали. Давай, Игорек, вытащим этого головастика.

Вдвоем они с трудом выволокли рыбину из лодки, перевалив через борт на мостки, и торжественно потащили наверх, на всеобщее обозрение. Маша пошла вслед за ними, но во всеобщем ликовании участие принимать ей было уже некогда.

Обед прошел на ура, и огромное количество вкуснейших пирожков растаяло в одно мгновение.

— Девочки, а как насчет добавочки? — умильно спросил пропахший дымом Паша, нежно поглаживая себя по животу.

— Обойдешься. Остальное — завтра. Так что, если не наелся, еще миску супа себе налей, — тоном, не терпящим возражений, распорядилась Татьяна. — Можешь утешаться тем, что на ужин будет жареная рыба в большом количестве.

— А кто жарить будет? — живо заинтересовался Павел.

За столом воцарилось заинтересованное молчание. Все уставились на Машу. В ответ она лишь тяжело вздохнула и с видом покорности судьбе развела руками.

Причина такого беспокойства была очевидна — никто еще не успел забыть об очередном подвиге Дяди Вани. Парни наловили в озере неподалеку от лагеря прекрасных крупных карасей, и весь личный состав экспедиции с нетерпением предвкушал вкуснейший обед. Татьяна оказалась наиболее недоверчивой и с легким сомнением в голосе спросила повариху:

— Антонина Петровна, а вы рыбу жарить умеете?

— Ой, что вы, Танечка, как же рыбку-то не суметь пожарить?

На этом все и успокоились, а Дядя Ваня, хлебнув из фляжки вишневой наливочки, принялась за стряпню. Народ разошелся по своим делам, а через некоторое время Евгений Иванович, приблизившись к кухне, узрел нечто странное. Повариха сосредоточенно нависала над сковородой, на которой высилось нечто странное, почти круглое. Вглядевшись, Рузаев понял, что это раздувшиеся до невероятных размеров караси.

— А… вы… как… — попытался он что-то сказать, но так растерялся, что почти утратил дар речи, во всяком случае, членораздельной. Выговорить имя поварихи он так и не смог и завопил: — Дядя Ваня! Это что же — вы их не потрошили, что ли?!

Повариха с искренним недоумением плавно повела полными плечами:

— А разве надо?

Естественно, после этой истории, когда всем пришлось вместо вожделенных жареных карасей с золотистой хрустящей корочкой довольствоваться гречкой с неизменной тушенкой, остатки доверия к Дяде Ване исчезли окончательно, и всю еду из мало-мальски приличных продуктов приходилось готовить кому-нибудь еще.

В результате в баню Маша до ужина попасть так и не сумела. Провозилась целый день у плиты, а перед самым ужином, устав от жарки рыбы, снова прилегла отдохнуть. Она терпеть не могла спешки в бане и решила пойти туда после ужина. Татьяна звала ее, но Маша отказалась:

— Нет, Танька, ты же знаешь, что я в парилке задержусь. Не хочу торопиться. Да и устала как черт, лучше поваляюсь минут двадцать. Так что иди без меня.

За ужином Евгений Иванович, страстный любитель рыбы, проникся настроением отдыха, усугубленного вкусной едой, и, когда все расселись по своим местам, с хитрым видом водрузил на стол заветную бутыль со спиртом.

— Ну-ка, детки, по сто граммов ради выходных! Паша, распоряжайся — кому разбавлять, кому запивать, словом, командуй.

В партии Рузаева не было никакого «сухого закона», однако во время периода маршрутов не пил никто.

Да и кому придет в голову такой идиотизм: набраться, а потом вставать в пять утра и целый день топать по оврагам с рюкзаком за спиной, становящимся все тяжелее от точки к точке. Во время камеральных работ ребята вполне могли позволить себе вечерком посидеть за бутылочкой, но меру знали все. И конечно, всегда торжественно отмечались дни рождения и геологов, и студентов.

Маша решила не слишком налегать на еду перед баней. Она выпила вместе со всеми глоток разведенного спирта, почувствовав, как обычно, неприятный вкус и приятное тепло, съела кусочек рыбы и встала из-за стола. Она прекрасно знала, что посиделки теперь затянутся надолго и она еще успеет и поесть как следует, и присоединиться к дружной компании.

В бане, как и во всех помещениях базового лагеря, был протянут провод и горели две лампочки — в предбаннике и в парилке. Евгений Иванович был большим специалистом по части банного дела, и при его деятельном участии банька в лагере возводилась небольшая, но очень уютная и аккуратная. Маша разделась, поеживаясь от вечерней прохлады.

Внезапно лампочка, освещавшая предбанник, ярко вспыхнула и погасла. Снаружи уже темнело. Летние дни длинные, но было уже часов девять, а небо затянуто плотными тучами. Тащиться назад, за новой лампочкой, Маше было лень, и она решила обойтись без света, тем более что в парной с освещением было все в порядке.

Подстелив сухое полотенце, Маша осторожно растянулась на гладком деревянном полке. Жар охватил ее тело, и она почувствовала, что просто растворяется в этом нагретом воздухе. Дотерпев до последнего, пока уже не начала хватать воздух ртом, Маша выскочила из парной, не забыв плотно прикрыть за собой дверь, и вниз головой сиганула с мостков в реку. Непередаваемое ощущение — холодная вода после парилки!

Плавать в черной реке ей не хотелось, было не то что страшно, но как-то тревожно, будто кто-нибудь мог неслышно подплыть к ней под темной водой, в которой отражались звезды. Маша, вынырнув, вернулась к мосткам и, ухватившись за их край, несколько раз окунулась с головой, чувствуя, как ее разгоряченное тело постепенно охлаждают холодные струи, мягко обнимая ее. Вылезая, она хихикнула про себя, вспомнив обычную присказку Таньки: «Эх, мужичка бы сейчас!»

После купания Маша не спеша направилась обратно, собираясь сделать еще один заход в парилку, на этот раз с дубовым веником. Войдя в предбанник, она уже собиралась было открыть дверь парной, но что-то удивило ее. Она огляделась по сторонам, стараясь рассмотреть в полутьме, что же ее насторожило. Долго вглядываться ей не пришлось — со скамьи к ней навстречу поднялась темная фигура, и до нее дошло, что насторожил ее запах спирта.

— Это кого сюда занесло? — недовольно спросила Маша. Бояться ей было нечего. Кого можно бояться среди людей, с которыми работаешь бок о бок? А чужой среди ночи здесь не появится, лагерь далеко от деревни. Да и вообще она была не из пугливых.

Таинственный незнакомец молча обхватил ее руками и прижался лицом к ее щеке. Маша поняла, что это Павел — других бородатых в партии не было.

— Пашка, ты что, сдурел?! — воскликнула она, пытаясь оттолкнуть полупьяного коллегу.

Однако сделать это было нелегко. Паша был крепким мужиком, и теперь его объятия были просто железными. Маша попыталась его урезонить:

— Паш, ну что ты в самом деле? Отпусти меня и иди проспись. Ну, выпил лишнего, с кем не бывает.

— Ни хрена не лишнего, — ответил ей Павел довольно трезвым голосом. — Ровно столько, чтобы наконец решиться. Машка, Машенька, я так тебя хочу! Ну ты же тоже хочешь, ну признайся честно. Я сразу понял, что ты нарочно сегодня в баню пошла одна, после всех. Ну скажи, дурочка, чего стесняться!

— Я тебе, Паша, только одно могу сказать — то, что ты полный идиот! — резко ответила ему Маша, поняв, что дело приобретает нешуточный оборот.

— Нет, Машенька, я тебе не верю. Ты просто притворяешься. Ну не ломайся же! Нельзя же по три месяца такой женщине без мужика. Маша, Машенька, тебе понравится, честное слово!

Павел попытался повалить Машу на скамью, она сопротивлялась, и оба они, наверное, напоминали сейчас танцующих медведей. Однако Маше было не до смеха — она почувствовала, что может и не справиться с Пашкой.

— Паша, тебе же самому стыдно будет, — сделала она еще одну попытку его урезонить.

— Мне хорошо будет, и тебе тоже, глупенькая! Я по тебе уже сколько времени с ума схожу. Ну же, не ломайся!

Он вновь резко дернул Машу вниз и в сторону, стараясь свалить с ног. При этом он прижался к Маше всем телом, и она почувствовала, что мужик действительно на взводе. Судя по его решительному настрою, отпускать ее он не собирался. Пашка отнюдь не был противен Маше, но это вовсе не значило, что она хотела его. Вся эта сцена показалась ей возмутительной и нелепой.

Изогнувшись, Маша нашарила на скамье пустой эмалированный таз, который приготовила для мытья. Схватив его покрепче, она внезапно подняла свое оружие повыше и со всей силы двинула им Пашку по голове. Раздался звон, который, казалось, должен был услышать весь лагерь, и сдавленный стон пострадавшего. Видимо, стукнула его Маша от души, потому что неудачливый насильник разжал руки и осел на пол.

Маша открыла дверь в освещенную баню и в свете, лившемся из нее, увидела, что Павел сидит привалившись к стене и прижимая руки к голове. Убедившись в том, что он жив, Маша быстренько ополоснулась, оделась и только после этого присела на корточки возле поверженного врага.

— Паш, ты жив?

— М-м-м, — раздалось в ответ жалобное мычание.

— Сам виноват! Ну посиди, я сейчас тебе что-нибудь холодненькое приложу.

— С-спасибо, приложила уже, — жалобно ответил Павел.

Сбегав к реке, Маша намочила полотенце и принесла его Паше.

— На… Мозги можешь не бояться простудить, их у тебя явно нет. Как ты думаешь, сотрясения нет?

— Ты же говоришь, что мозгов нет — откуда сотрясение? — с трудом проговорил несчастный.

— Тоже верно, — согласилась Маша. — Ну пошли, маньяк-неудачник. Тебе лечь нужно и поспать. Анальгин есть? Нет, конечно! Ну иди к себе, я принесу.

Павел, постанывая, отправился в свою палатку. А через пару минут туда прибежала Маша с таблетками.

— Вот, держи. И кстати, не думай, что я на тебя не обиделась. Просто нет у меня привычки раненых добивать.

— Лучше бы добила, — простонал Паша, держась за голову.

Убедившись в том, что ее жертва скорее всего выживет, Маша вернулась в столовую, где еще сидели все. Положив себе на тарелку несколько кусков рыбы, Маша принялась за нее с таким аппетитом, что Татьяна удивилась:

— Ты что это как с потравы?

— Не знаю. После бани есть захотелось, просто ужас. Татьяна не упустила случая спросить у Маши, куда подевался Павел.

— А я откуда знаю? — недоуменно посмотрела она на Таньку.

— А почему у тебя какой-то вид странный и глаза блестят?

Этот вопрос Маша просто оставила без ответа, и Татьяна отстала. За столом тем временем разворачивалась обычная для выходных дней картежная баталия. Машу тут же позвали к себе игроки в преферанс, и по палаткам все разошлись лишь часа через два.

Едва успела Маша залезть в свою палатку, как прекратилось негромкое тарахтение движка, и лагерь погрузился в темноту. Устроившись поудобнее, она, как обычно, тихонечко включила приемник и, закинув руки за голову, лежала и слушала ностальгическую мелодию «Отель «Калифорния»».

Из головы, конечно, не выходил сегодняшний дурацкий случай в бане. Неужели она сама дала Пашке повод? Нет, не может быть. Они работают вместе не первый год, и она общается с ним так же, как всегда. Это у него самого какая-то дурь взыграла. Интересно, а что было бы, если бы она его этим тазом не шарахнула? Маша представила, что Павел сжимает ее все крепче, вот он повалил ее на скамью, вот… Тьфу, дура ненормальная! Нет, Паша явно не ее герой. Она совершенно не могла представить его в роли своего партнера, пусть даже невольного. А кого могла бы представить? Нет, дважды дура!


Глава 2


Маше приснилась дочка. Веселая, загорелая, она бежала по прибрежной гальке вдоль полосы прибоя, размахивая почему-то огромным подсолнухом. «Откуда на море подсолнухи?» — удивилась Маша во сне. Впрочем, в Геленджике она никогда не была и понятия не имела, что там растет. Впрочем, почему бы и нет — все-таки это не Шри-Ланка какая-нибудь, а Краснодарский край, вряд ли там какая-нибудь экзотическая флора произрастает.

Сама она на море была лишь два раза в жизни, причем один раз давно, а другой — очень давно. Первая поездка была в далеком детстве, с родителями, а вторая — во время каникул после первого курса. Практика у будущих второкурсников длится всего месяц, и не в полевых партиях, а в учебном лагере. Вот они большой компанией и отправились тогда бродяжничать между Судаком и Феодосией.

Славное было то лето! А после этого какие уж там летние отпуска… Лето — это самый разгар работы, полевой сезон. Поэтому отпуск Маша старалась раньше брать в феврале, когда было еще по средствам съездить в Домбай покататься на лыжах. Но и там в последний раз она была года четыре назад.

Мишка ездил, конечно, с ней, но толком кататься на горных лыжах так и не научился. Он вообще был не слишком-то ловким, ее добродушный увалень, Мишка-медведь. Дома постоянно билась посуда, ломались разные хрупкие предметы.

С самого рождения дочери Маша не переставала удивляться, как Михаил ухитряется быть таким осторожным и ловким в обращении с крошечным существом. Сначала она вообще боялась подпускать мужа к ребенку, опасаясь, что тот неосторожно возьмет малышку на руки и сделает ей больно. Однако уже через несколько дней после выписки из роддома ее опасения исчезли. Мишка так ловко пеленал и купал Ксюшу, что Маше было впору у него поучиться.

Впрочем, он был почти таким же нежным и с женой, которую трепетно обожал. Мишка учился на одном факультете с Машей, но на разных отделениях. Он был немного старше ее, потому что поступил в институт, уже успев отслужить в армии и поработать год на буровой установке. Первые два года учебы, как потом он сам признался, он просто не решался даже сделать попытку познакомиться с Машей поближе.

— Ты, Маруська, просто представить себе не можешь, как мне хотелось заговорить с тобой!

— Ну и почему же не заговаривал? — смеялась Маша.

Мишка сделал испуганное лицо и замахал руками:

— Ты что, с ума сошла? Я же боялся тебя как черт ладана! Нет, пересилить себя я, наверное, смог бы, но дело даже не в этом. Просто боялся, что ты меня отошлешь подальше, и что я тогда стал бы делать? А так хоть какая-то надежда была. И, как выяснилось, не зря я надеялся!

Мишка ласково притянул жену к себе — разговор происходил в постели, месяца через три после свадьбы. Маша с удовольствием прильнула к широченной груди мужа, ощущая себя полностью защищенной в его могучих руках. Было так приятно почувствовать себя маленькой и слабой.

Она удивлялась самой себе — всегда была такой независимой, самостоятельной, прекрасно могла о себе позаботиться. Более того, Маша никогда не терпела никаких посягательств на свою свободу с самого раннего детства и совершенно не выносила чрезмерной опеки. Мать и отчим много натерпелись от ее независимого характера.

В пять лет Маша решила, что не хочет больше ходить в детский сад. Она заявила матери, что уже достаточно большая и может побыть дома одна до возвращения с работы родителей. Это заявление, конечно, не было воспринято всерьез, однако уже через неделю Машу из садика пришлось забирать. Она не только учиняла драки со всеми подряд, не только не давала никому спать во время тихого часа, но и совершенно ничего не ела.

Конечно, родители не могли допустить, чтобы ребенок портил желудок, и Маша стала оставаться дома. Маме удалось договориться с пожилой соседкой, чтобы та несколько раз в день заходила проведать упрямицу и кормила ее обедом. В общем, Маша настояла на своем, как она и делала потом всегда. Правда, в силу уравновешенного характера и вполне здравого ума она никогда не проявляла самодурства, и упрямство ее всегда имело под собой серьезные основания.

В школьных, а потом в студенческих компаниях Маша тоже не терпела посягательств на свою самостоятельность. Она никогда не стремилась к роли лидера или души общества, однако и повлиять на нее было очень трудно. Общительная, компанейская — но отнюдь не открытая, такой она была всегда.

Теперь же она с недоумением понимала, что хочет заботы о собственной персоне, хочет, чтобы этот большой, сильный мужчина, который с легкостью носил ее на руках, опекал ее, беспокоился о каждом ее чихе.

Обхватив Мишку за шею обеими руками, как ребенок, она тихонько прошептала ему в самое ухо:

— Миш, какой ты большой, надежный! Ты всегда будешь со мной, правда?

Мишка дернул головой, захихикал и ответил:

— Щекотно же! Конечно, я всегда буду с тобой, глупенькая моя. Во всяком случае, пока ты сама этого хочешь…

Все подружки завидовали Маше. Такой серьезный, такой представительный парень и так любит ее. О таком муже приходится только мечтать. Маша и сама любила своего Мишку спокойной, нежной любовью. Он был ей и мужем, и другом, и старшим братом.

Она знала, как это бывает, когда перехватывает дыхание при одном только виде любимого человека. Когда, стоит лишь подумать о нем, к сердцу приливает жаркая волна. Когда хочется вынуть собственную душу и протянуть ее любимому — на, владей! Такой любви к Мишке она не испытывала никогда и, честно говоря, была только рада этому. Хватит с нее неземной страсти, хватит жизни на облаках, с них бывает очень больно падать. А рано или поздно, как считала теперь Маша, падаешь всегда, потому что облако — штука крайне непрочная.

Никаких больше воздушных замков, никакого эфемерного существования, когда рядом с любимым забываешь про еду, родителей, сессию, друзей. Нормальная жизнь с хорошим, надежным мужем, и не в воздушном замке, а в обычной двухкомнатной квартире, с еженедельными визитами к родителям, с возней у чистенькой кухонной плиты, с тихими зимними прогулками вдвоем с мужем под медленно падающими снежинками. И наконец, с ребенком (а может быть, и двумя).

Вот чего к началу пятого курса хотела Маша — весь предыдущий год у нее ушел на то, чтобы это понять. Она твердо решила, что лучше вообще останется одна, чем позволит какой-нибудь проклятой неземной любви вновь захватить себя. Да, пожалуй, она от этого уже застрахована, потому что такое в жизни не должно повторяться, такого накала выдержать несколько раз нельзя. Поэтому она и вышла замуж за Мишку, который был просто воплощением доброты и надежности.

На четвертом курсе, зимой, Миша Салмин наконец-то решился познакомиться с Машей поближе, а не просто кивать ей при встречах в институтских коридорах. Собственно говоря, не он решился, а все решил за него случай, как это нередко бывает. Выбегая после занятий из института, Маша поскользнулась на ступеньках и подвернула ногу, да так, что в глазах у нее потемнело. Несколько минут она сидела неподвижно, крепко прикусив губу, чтобы не заорать на весь двор, не видя и не слыша ничего. Постепенно сквозь пелену жуткой боли до нее начали доноситься встревоженные голоса студентов, окруживших ее и наперебой высказывавших свое мнение о том, что нужно делать:

— «Скорую» надо вызвать!

— Да погоди ты, может, пройдет сейчас.

— В травмпункт бы ее как-то…

— Как? Она же идти не сможет! Маш, ты встать можешь?

Постепенно восстановив способность воспринимать окружающих и немного соображать, Маша несколько раз глубоко вдохнула и постаралась, опираясь на руки, немного приподняться. Ногу немедленно пронзила такая же боль, и она вновь рухнула на припорошенную снегом ступеньку.

— Нет, не дойдет!

— А как быть? Она же простынет, если будет долго тут сидеть!

Маша нашла в себе силы слабо пробормотать:

— Ребята, я только посижу немножко, а потом попробую встать…

Тут она заметила в окружившей ее толпе геофизика Мишку Салмина, возвышавшегося над остальными. Он не принимал участия во всеобщем кудахтанье и, видимо, только что подошел, потому что стоял позади всех. Поняв, что происходит, Мишка молча раздвинул плечом ребят и осторожно поднял Машу на руки. Все так же молча он аккуратно спустился со злополучного крыльца и широкими шагами потопал на улицу в направлении ближайшей поликлиники, которая была в двух кварталах отсюда. Сзади, спотыкаясь, рысцой бежала Машина однокурсница, таща забытую на ступенях сумку подруги.

В поликлинике Мишка усадил Машу на стул перед кабинетом хирурга, предварительно согнав с него молодого парня, держащего перед собой загипсованный палец.

— Посиди, я сейчас, — буркнул он Маше и удалился в сторону регистратуры. Вскоре он приволок за собой пожилую женщину в белом халате, которая на ходу возмущенно говорила, что карточку заполняют в регистратуре, а не возле врачебного кабинета. Тем не менее, увидев беспомощную Машу, она смилостивилась.

В кабинет врача Мишка снова втащил Машу на руках. Так же она была доставлена и на рентген, и обратно. Когда выяснилось, что никакого перелома у нее нет, а есть просто сильный вывих, который тут же и был вправлен, молоденькая медсестра, оформляя Маше больничный, дружески улыбнулась ей:

— Какой муж у вас, просто обзавидоваться можно!

Маша, несмотря на боль, все же улыбнулась, а Мишка залился до ушей багровой краской и начал преувеличенно громко кашлять.

В коридоре мыкалась сокурсница, про которую оба успели благополучно забыть. Она помогла Маше надеть куртку, и Мишка вновь подхватил ее на руки. На улице он внезапно остановился:

— Маша, а ты вообще-то где живешь?

Маша, которой сделали обезболивающий укол, уже была в силах разговаривать. Она с усмешкой произнесла:

— Наконец-то спохватился! А то я уже думала, что ты так молча и понесешь меня в берлогу.

— Куда? — не понял ее Миша.

— В берлогу. Где же еще Мишке-медведю жить?

— А ты согласишься — в берлогу? — тихо спросил он, крепче прижав к себе драгоценную ношу.

— Я подумаю, — немного растерянно ответила Маша, не ожидая такой прыти от застенчивого Салмина, который, как ей казалось, никогда особенно ею не интересовался. — А пока мне домой надо. Миш, а тебе не тяжело? — спохватилась она.

— Вот еще!..

— Ну тогда надо на седьмом троллейбусе ехать, остановка тут в двух шагах. Миш, я, может, сама идти смогу, ты меня только поддерживай.

— Обойдешься, — ворчливо сказал он. — Я уже видел, как ты сама ходишь. Поехали!

Он поудобнее перехватил свою ношу и зашагал к троллейбусной остановке. Подружка вновь затрусила следом, но Миша, обернувшись к ней, ласково сказал:

— У тебя, наверное, своих дел полно? Ну, там курсовая какая-нибудь, лабораторная… Ты, Лена, иди себе, мы и сами доберемся.

— Действительно, Лен, — неожиданно для себя поддержала его Маша, — ну что ты со мной время теряешь? Мишка меня до дома доставит. Спасибо тебе.

Девушка немного обиженно передернула плечами (Мишка ей нравился давно), сунула Маше ее сумку и, сухо попрощавшись, независимой походкой удалилась.

— Обиделась… — задумчиво произнесла Маша. — На что?

— Не бери в голову, — равнодушно ответил Михаил. — Она раньше меня все время куда-то пригласить пыталась, потом перестала.

— А ты почему не соглашался?

— Она мне не нравится.

— А кто тебе нравится?

Мишка внимательно всмотрелся в подъехавший троллейбус.

— Наш! О-па! Посторонись!

Он внес Машу внутрь и спросил:

— Ехать далеко?

— Нет, две остановки. Я часто пешком в институт хожу.

— Ну тогда нет смысла тебя усаживать. Ну-ка, я вот сейчас на поручень локоть поставлю, и прекрасно доедем.

Пассажиры с любопытством глазели на странную парочку. Маша молчала, но, как только они вышли на улицу, тут же заинтересованно спросила у Мишки:

— А тебе вообще кто-нибудь нравится?

— Ты, — твердо ответил он и вновь густо покраснел.

Маша не нашлась, что ему сказать в ответ. Реагировать серьезно было бы странно, а на шутку этот странный парень мог и обидеться, а ссориться с ним она вовсе не хотела.

Была суббота, и Машины родители были дома. Конечно, при виде огромного амбала, держащего на руках их беспомощную дочь, мама с папой сначала впали в панику, а потом начали развивать бешеную деятельность. Машку попытались было водворить в ее комнату и немедленно уложить в постель, но она воспротивилась:

— Вы что, меня голодом уморить хотите? Я есть хочу, давайте обедать!

Мишка авторитетно подтвердил:

— Правильно! Пока обезболивающее действует, пусть поест как следует, а то потом у нее нога снова так разболится, что о еде и думать противно будет.

Конечно, Машиного спасителя оставили обедать. Он, правда, сначала смущенно отказывался, но потом Маша просто строго прикрикнула на него:

— Михаил, хватит ломаться! После таких физических нагрузок тебе нужно энергию пополнить.

— Правильно, дочка, — подхватил отчим, — ты у нас, конечно, красавица, но не пушинка, так что Миша, наверное, действительно устал тебя таскать.

Как выяснилось, этот странный Мишка Салмин обладал удивительной способностью внезапно брякать во всеуслышание совершенно неожиданные вещи, от которых он и сам конфузился чуть ли не до слез. Вот и сейчас он ляпнул:

— Да так всю жизнь на руках и носил бы!

Обалдели все — и Маша, и родители, и сам Мишка. К счастью, Ольгу Васильевну, ее маму, надолго обескуражить было трудно. Она сделала вид, что ничего не случилось, и спокойно осведомилась:

— Миша, вы что будете — борщ или уху?

— Буду, — решительно подтвердил Мишка, не понимая, о чем его спрашивают.

Маша рассмеялась:

— Мама, ты вот нас с отцом не спрашиваешь, а ему на выбор предлагаешь!

— Так он же гость. И кстати, спаситель моей горячо любимой дочери — как же мне о нем не заботиться?

После Мишкиного ухода родители наперебой стали им восторгаться.

— Господи, какой парень милый, — умилялась мама. — Вот сразу видно — надежный, хороший человек. Не то что…

— Мама! — резко прервала ее Маша. — Мы же, кажется, с тобой договорились.

— Молчу, молчу, — махнула рукой Ольга Васильевна. — Но парень все-таки прекрасный.

— Разве я спорю? — усмехнулась Маша. — Он мне и самой нравится. Такой большой, смешной.

На следующий день она с самого утра начала ждать Мишкиного звонка, сама себе удивляясь. Позвонил он только к вечеру.

— Ты куда пропал? — накинулась она на него. — Не мог пораньше позвонить?

Судя по обрадованному Мишкиному голосу, он никак не думал, что его звонка могут ждать с нетерпением.

— Я с утра думал, что ты еще спишь, а потом не знал, стоит ли вообще звонить, а потом не выдержал и позвонил.

Вот так и начался их нехитрый роман. Маше было приятно каждый день видеть своего Мишку-медведя, она скучала без него, но не думала о нем ежесекундно, и радость, граничащая с болью, не загоралась в ней, когда Мишка целовал ее.

Свадьбу сыграли на пятом курсе, сразу после Нового года. Маша ни на минуту не колебалась, выходить ли ей замуж за Салмина. И вовсе не потому, что боялась остаться старой девой или просто стремилась выскочить замуж за первого же более-менее подходящего жениха. Кандидатов на место ее мужа было бы вполне достаточно — красивая, неглупая, спокойная, обаятельная Маша всегда пользовалась мужским вниманием. Однако ее нежная, ровная привязанность к Мишке делала вопрос о браке решенным.

И в середине января Маша поменяла фамилию Красникова на Салмина, не удивив этим никого из однокурсников. С того самого времени, как она прошлой зимой подвернула ногу, Мишка не отходил от нее ни на шаг. Они действительно были эффектной парой — статная Маша с нежным лицом и густыми светлыми волосами и высоченный широкоплечий Михаил, рядом с которым его довольно высокая невеста казалась маленькой и хрупкой.

Ради свадьбы Мишку удалось даже обрядить в строгий костюм, которых он отродясь не носил, и выяснилось, что в темно-серой «двойке» с галстуком-бабочкой и белоснежной рубашке Мишка-медведь очень красив и солиден. Правда, сам он предпочитал джинсы и свободные свитера. Впрочем, Маша и сама была сторонницей этого вольного стиля в одежде и редко останавливала свой выбор на юбках или костюмах.

В общем, обычная студенческая семья — со своими заботами, с экзаменами, с проблемами предстоящего поиска работы, с веселыми посиделками вместе с однокурсниками Маши или Мишки. Правда, Салминым здорово повезло с самого начала их совместной жизни. У них не было той проблемы, которая отравляет жизнь многим и разбивает семьи, — у них была собственная квартира, подаренная Маше на свадьбу ее отчимом.

Геннадий Егорович отнюдь не был пожилым новым русским. В свое время он, работая заместителем директора крупного оборонного завода, получил хорошую двухкомнатную квартиру, в которой жить не собирался. Собственно, уже тогда планировалось отдать эту квартиру Машке, когда та подрастет и выйдет замуж.

Сама она о существовании этого жилья не то что не знала, но как-то никогда не думала. Поэтому, когда за пару дней до свадьбы Геннадий Егорович заявил ей: «Так, красавица моя. Одевайся и поехали к нотариусу, оформим квартиру на тебя», для Маши это было неожиданностью. Опомнившись, она кинулась отчиму на шею:

— Ой, папа! Спасибо! Нет, я сейчас даже слов не найду, чтобы тебя поблагодарить… Папа, ты самый-самый лучший! Только ты не подумай, я не из-за квартиры.

— Фу, какая глупая девочка! — шутливо нахмурился Геннадий Егорович. — Давай-ка, дочь, одевайся, а то у меня времени маловато.

Вот так молодые Салмины и стали обладателями отличной двухкомнатной квартиры. О большем Маша и не мечтала. Свой дом, уютный и чистый, любящий муж, приятели-студенты, которых, правда, нередко приходилось и выгонять, чтобы немного отдохнуть от них и побыть вдвоем. Маша, сама того не ожидая, оказалась прекрасной хозяйкой. Дом их блестел чистотой, да и Мишка ей помогал.

Теперь по воскресеньям уже было привычно то, что Мишка со всем возможным старанием гудел пылесосом, а Маша колдовала у плиты над пирожками или булочками, которые получались у нее вкуснейшими. Иногда, правда, она испытывала какое-то смутное беспокойство в своей тихой гавани. Она не могла понять, в чем дело, пока как-то вечером Мишка, сидя за кухонным столом и попивая чай с ватрушками, не сказал ей:

— Маруська, а ты знаешь, мне вот в такие минуты даже страшно становится.

— Почему? — не поняла жена.

— Да ты понимаешь, все до такой степени хорошо, что кажется, такое счастье может внезапно кончиться.

— Ага, ты откроешь глаза, и окажется, что ты сидишь не со мной на кухне и трескаешь плюшки, а где-нибудь на болоте с Ленкой Бусыгиной и жуешь мерзкого паука.

Мишка даже поперхнулся чаем.

— Смерти моей хочешь? — спросил он, прокашлявшись. — На болото я еще согласился бы, на паука — тоже. Но на Бусыгину — ни за что!

— А на кого? — поддразнила его Маша.

— Вот ведь какая вредная девчонка, так и ждет, что я скажу, что ни на кого, кроме нее, не соглашусь. Нет, Машка, без тебя я действительно жить просто не смогу, — добавил он уже серьезно.

Маша поняла, что на самом деле она испытывала те же чувства, что и Михаил. Все было так хорошо, что даже немного пугало — вдруг что-то случится, и все кончится. Правда, через несколько месяцев, когда их семейная жизнь из праздника тихо превратилась в приятные будни, оба они успокоились.

Еще до свадьбы они договорились подождать с годик с детьми. Нужно было закончить институт, устроиться на работу, а кто же примет в штат беременную женщину?.. Так что Ксюша родилась через полтора года после свадьбы. Маша мечтала о мальчике, а Мишка, как ни странно, безумно хотел девочку.

Они твердо решили ничего не узнавать заранее, и Маша предупредила врачей в женской консультации, чтобы они не говорили ей о результатах УЗИ, то есть о том, какого пола будет ребенок. Кроме того, она знала, что такое обследование может давать ошибки, поэтому не хотелось настраиваться заранее на мальчика или девочку. Кто родится, тот и родится, лишь бы был здоровым.

Ксюша родилась совершенно здоровенькой и на редкость горластой. Правда, кричала она нечасто и была очень спокойным ребенком, но уж если принималась вопить, то унять ее было трудно, а слышно ее было на три квартала вокруг.

— Правильный ребенок, — смеялся Мишка. — Все делает очень основательно. И вообще, Машка, она с каждым днем становится все больше и больше на тебя похожа. Подрастет немного, и вы вообще будете как две капли воды. Ты у меня молодец — как я заказывал дочку, чтоб на тебя похожа была, так и получилось.

Ксюха подрастала и действительно становилась очень похожей на мать — те же светлые густые волосы, широко распахнутые серые глаза, тот же овал лица и то же упрямство.

В садик ее решено было не отдавать. Машины родители взяли на себя попечение о любимой внучке, пока молодые родители были на работе. Геннадий Егорович к тому времени вышел на пенсию — его завод был настолько вредным, что на пенсию можно было уйти на пять лет раньше, а Ольга Васильевна, преподававшая в гуманитарном университете английский, вела не так уж много часов и могла нянчить Ксюшу. Впрочем, в ее отсутствие Геннадий Егорович прекрасно управлялся с маленькой разбойницей.

Вообще с отчимом Маше несказанно повезло. Своего отца она не помнила, он ушел от них, когда ей было всего годика два. Геннадий Егорович тоже был когда-то женат, но семья его распалась задолго до того, как он встретил молодую привлекательную блондинку Олю с ясными глазами, тихим спокойным голосом и маленькой дочкой Машей. Своих детей у Геннадия Егоровича не было, что-то с ним было не так, и Машу он полюбил сразу. Впоследствии он не раз, смеясь, говорил, что женился во второй раз во многом из-за того, что не смог бы отказаться от такого чудесного ребенка.

С Мишкой отчим подружился сразу. Михаил вообще признавался, что завидует Машиной семье — у него-то самого все было совершенно не так. Его мать тоже осталась с маленьким ребенком на руках, но замуж выйти ей как-то не удавалось, хотя она очень к этому стремилась. Постоянно оставляя маленького Мишку с бабушкой, она порхала по жизни от одного кандидата в мужья к другому, совершенно не заботясь о сыне.

А когда Мишка был в армии, умерла бабушка, и теперь он считал, что остался один. Мать его наконец-то вышла замуж после многолетних попыток и уехала с мужем-военным в гарнизон под Читой, не балуя сына ни письмами, ни звонками. Правда, через год они вернулись в родной город, но жить с ними вместе Михаилу не слишком-то нравилось. Поэтому он так дорожил этой атмосферой любящей, благополучной семьи, в которой оказался после того, как женился на Маше.

Он с удовольствием ездил с Машкиными родителями на дачу, по производительности вполне заменяя мини-трактор. Правда, это было только весной и осенью, потому что Мишка как-никак был геологом. Он очень переживал, что на лето ему приходится расставаться с любимой женой, но работать вместе они не могли — слишком разные были у них специальности, и в одной экспедиции делать им было нечего.

— Зря ты, Мишка, переживаешь, — старалась утешить его Маша. — Во всем плохом надо находить хорошие стороны. Ну не видимся мы с тобой летом, зато долго друг другу не надоедим. У нас с тобой, дурачок, каждый год медовый месяц, разве не здорово?

— Ага, — буркнул тогда Мишка, которого Маша провожала на вокзал. — Только вот я всегда боюсь, что с тобой что-то может случиться, если ты не у меня на глазах. Маруська, обещай, что будешь очень-очень осторожна. И пиши почаще, хорошо?


Глава 3


Дожди зарядили почти на целую неделю. Хорошо еще, что с перерывами и не слишком сильные. После месяца непрерывных маршрутов и изнуряющей жары было так хорошо засыпать в прохладе, натянув на себя одеяло, и не мучиться в раскалившейся за день под безжалостным солнцем палатке. Спасение давала только река, но нельзя же спать в воде.

Теперь, в дождливую погоду, каждый день после завтрака геологи и студенты собирались в камералке и, рассевшись за длинным столом, таким же как и в столовой, сосредоточенно занимались систематизацией и обработкой полевых записей. Студентам, конечно, особо доверять в этой работе не приходилось, все-таки по этим данным впоследствии должна была составляться геологическая карта региона, и никому не хотелось, чтобы, судя по данным этой карты, посреди степи обнаружилась какая-нибудь точка, по всем параметрам схожая с крупным нефтяным пластом или алмазным месторождением. А такое вполне могло случиться, если использовать при работе над картой ошибочные данные.

Казусы в работе молодых ребят случались постоянно. Вот и сейчас Татьяна, внимательно просматривая полевой дневник Леночки, неожиданно хихикнула, а потом подозвала ее довольно суровым тоном:

— Лена! Иди-ка сюда.

— Да?

— Это что за любопытное описание у тебя? Прочти, ты ничего странного не замечаешь? Вот отсюда, с этой строчки…

Леночка быстро пробежала глазами собственные записи и с ангельским личиком уставилась на Татьяну:

— Не знаю, Татьяна Юрьевна… Вроде все нормально.

Тут уже Танька начала сердиться не на шутку. Смешливая и легкомысленная, она любила свою работу и относилась к ней серьезно.

— Ну если ты сама не можешь понять, в чем дело, тогда читай вслух, пусть ребята тебе подскажут.

— Пожалуйста! — передернула плечиками Леночка и начала бубнить: — В нижней части обнажения находятся выходы песчаника…

— Нет, в конце страницы, — нетерпеливо перебила ее Татьяна.

— …наблюдаются тонкие прослойки глины цвета того платья, в котором я была вчера…

Тут голос Леночки совершенно утонул в дружном хохоте студентов. Геологи тоже смеялись, но сдержаннее — им приходилось за время своей работы читать и не такие вещи.

— Лена, ты, когда будешь отчет по практике сдавать, не забудь образец ткани приложить, — посоветовала раздраженной девушке Татьяна.

Леночка явно хотела ей нагрубить в ответ, но совладала с собой и молча потупила глазки, всем своим видом демонстрируя признание ошибки.

После обеда, когда все разбрелись по палаткам, Маша, удобно устроившись в Танькиной палатке на спальнике, сложенном на полу в виде кресла (для этого использовались хитрые деревянные подпорки, придуманные умельцем Пашей), спросила подругу:

— Тань, ну зачем ты так с этой дурочкой? Что, одна она у нас такая, мало ли студенты глупостей делают? Помнишь, как в прошлом году, когда этот… ну, как его… ушастенький такой, на Чебурашку похож… Ну, помнишь, как он при определении координат точки в качестве ориентира стадо коров указал? Чем, собственно говоря, наша Леночка его лучше или хуже? Кроме того, ты сама же говорила, что она вредная и обидчивая.

— Терпеть не могу таких недоумков! — отрезала Татьяна. — Она не первая у нас такая, прекрасно помнишь. Прется такая кукла в геологию только потому, что у нас мужиков много и мужа себе подцепить легче. И ведь работать потом будет, а кому-нибудь за ее ошибки отдуваться придется.

— Может, ей самой и придется.

— Вот уж нет! Такие всегда сухими из воды выходят. Она же скользкая, как намыленная. Ладно, черт с ней, практика закончится, и прощай, девочка. Ты вот лучше, Машка, скажи, как там твои поживают? Вроде как ты вчера от Михаила опять письмо получила?

— Получила, — нехотя ответила Маша.

— Ну и что?

— Да ничего… Все по-старому. А что может быть-то?

— Ну, не знаю. А ты на предыдущее письмо его ответила?

Маша недовольно прищурилась. Почему-то ее раздражали эти расспросы подруги.

— Татьяна, ты что, контролировать меня взялась? Таня не ответила. Взяв со столика пачку сигарет, она молча вылезла на «крыльцо» и уселась на досках настила, отгоняя дымом немногочисленных комариков. Посидев молча несколько минут, она серьезно произнесла:

— У тебя, Маш, явно кризис жанра наступил. Тебе нужно что-то в жизни менять. Или, во всяком случае, нужны какие-то новые впечатления.

Маша неожиданно для себя ответила:

— Ты знаешь, как ни странно, у меня такое же ощущение. Сама не пойму, что со мной творится. Вроде все в порядке, и работа по душе, и в семье все отлично, а я как будто пятый угол потеряла. Только, Танька, ты меня сейчас не тормоши и не лезь со своими дурацкими советами по поводу обзаведения любовником, да еще и не одним.

— Да, подруга… — неодобрительно протянула Татьяна, возвращаясь в палатку и плюхаясь на раскладушку так, что пружины не скрипнули, а взвизгнули. — Похоже, у тебя все еще серьезнее, чем мне казалось. Ну ладно, ладно, не хмурься, морщины будут. Не лезу я к тебе!

В общем, как Маша ни устала от маршрутов, неделя пребывания в базовом лагере показалась ей длинной, нудной и никчемной. Как только погода немного наладилась, она отправилась к Рузаеву. Тот, как обычно, восседал на складном стульчике возле своей палатки, почти полностью спрятавшейся в густых зарослях на самом краю лагеря, и сосредоточенно возился с какой-то заковыристой корягой. Таких же коряг, самого разного размера и формы, вокруг было сложено еще множество. Рузаев обожал возиться с ними, и было удивительно видеть, что его руки способны сотворить из ничем не примечательного куска дерева.

— Бог в помощь! — окликнула Маша начальника.

— А, Машенька! Вот посмотри-ка, какая интересная штуковина получается.

Он протянул ей «штуковину», и Маша увидела, что Рузаев создал новый шедевр — вдоль небольшого поленца изящно вытянул стебель и узкую головку деревянный тюльпан. Рузаев сумел разглядеть его в обычной веточке с утолщением, растущей из более солидного ствола.

— Ой, Евгений Иванович, я каждый раз удивляюсь, как вы умеете вот это разглядеть! — искренне восхитилась она.

— Да, сделать — это не так уж и сложно, если руки из правильного места растут. Увидеть — вот в чем хитрость, это ты права, — польщенно подтвердил начальник.

Маша еще немного полюбовалась деревянным цветком и, вспомнив, зачем пришла, спросила:

— Евгений Иванович, когда маршруты начинать будем?

— Да пора уже, погода вроде установилась. Я, Машенька, так полагаю: нужно с дальнего листа начинать, пока снова дожди не зарядили. Поставим выездной лагерь на пару недель, а потом ближние листы можно будет и отсюда отработать.

— Да, я тоже так думала.

— Вот и давай прикинем, где выездной лагерь поставить, и кое-какие маршруты наметим.

Они отправились в камеральную палатку и, расстелив на столе карту, принялись намечать планы предстоящей работы.

Через день обе экспедиционные машины уже катили в южном направлении — сначала по трассе, потом по грейдеру, а потом по проселочным дорогам, отчаянно пыля. Место, намеченное для выездного, временного, лагеря, было почти единственным зеленым уголком возле небольшого озерца со впадающим в него ручьем. Тот лист карты, на котором предстояло работать в ближайшие две недели, почти полностью находился в степной зоне, и даже небольшая рощица была там редкостью. Снова нависла жара, и работа предстояла тяжелая — самая тяжелая в этом полевом сезоне.

Рузаев ехал в идущем первым «уазике», Маша смотрела вокруг с высоты кабины грузового «ГАЗ-66». Передняя машина притормозила, мягко съехала по пологому спуску к озеру и замерла. Этот поросший невысокой травой бережок и был выбранным заранее местом для лагеря.

Из обеих машин посыпались студенты и геологи, разминая затекшие за долгую дорогу ноги и обмениваясь впечатлениями по поводу пригодности этого места для лагеря. Сошлись на том, что «бывает и лучше, но и здесь сойдет».

— Ну-ка, орлы, быстренько на разгрузку! Часа через три темнеть начнет, а вам еще палатки ставить и вообще обустраиваться! — хриплым от дорожной пыли голосом скомандовал Рузаев.

Сам он должен был сегодня же вернуться на «уазике» в базовый лагерь, где оставались Леночка и Дима. А сейчас пожилой геолог принялся деятельно руководить созданием временного пристанища для своих «ребятишек», как он называл всех без исключения — и опытных геологов, и желторотых студентов.

Через час его «уазик» поднялся по склону и исчез из виду, а работа продолжалась уже под руководством Маши и Павла. Первым делом занялись кухней, чтобы повариха могла начать готовить ужин. Такая поспешность отнюдь не была лишней, ибо Дядя Ваня была изрядной копушей. К тому же готовить ей теперь нужно было не на привычной всем газовой плите с баллонами, а на двух паяльных лампах, которые использовались вместо горелок.

Для этого Паша, обладавший умелыми руками и большим опытом в устройстве таких импровизированных очагов, аккуратно вырыл в земле две небольшие ямки, куда и нужно было ставить лампы, а от них пошли две мелкие канавки, на каждой из которых было по два расширения — для чайника, кастрюль и сковородок. Таким образом, в распоряжении поварихи оказалась своеобразная плита на четыре конфорки. Покончив с рытьем, Паша раскочегарил одну из паяльных ламп, осторожно установил ее в ямке, отрегулировал пламя и принялся обучать Антонину Петровну тонкостям обращения с такой «плитой».

Тем временем остальной народ занимался установкой палаток. Конечно, ради двух недель никто не собирался ставить их на щиты, да и электродвижок тащить сюда не было смысла. Обеспечивать каждого отдельной палаткой тоже было бы глупо. В результате маленький лагерь вырос на пустом месте как по волшебству, и Дима-маленький уже с шумом плескался в озерце, приглашая остальных последовать его примеру. Изрядно пропылившись за дорогу, все быстренько переоделись, и вскоре тихая до приезда геологов вода уже кипела брызгами.

Озерцо было мелким и совсем маленьким, так что долго сидеть в воде Маша, любившая поплавать, не стала. Выбравшись на берег и усевшись на травке, она потянулась было за полотенцем, но передумала и не стала вытираться — уж очень приятно было ощущать свое тело чистым, прохладным и влажным, а не пропыленным и сухим, как кожа ящерицы. Вскоре к ней присоединилась и Татьяна. Закинув руки за голову и потянувшись, она произнесла:

— Красотища! Ты посмотри, как тут здорово.

Действительно, после того как купальщики вылезли из озера, оно снова успокоилось, и вода застыла ровным зеркалом, отражающим начавшее темнеть небо и склонившиеся над ней старые ивы.

— Да, красиво, только как-то странно… — задумчиво проговорила Маша. — Ты знаешь, как-то все это так красиво, как будто ненастоящее. Представь, Танька, что это все — просто декорация, а на самом деле тут какое-нибудь тусклое серое болото… Или просто бетонные конструкции…

— Тьфу, придет же в голову! — возмутилась подруга. — Ты, Машка, мне все впечатление испортила. Теперь буду смотреть и представлять какую-нибудь гадость.

— А ты не смотри, — посоветовала Маша. — Тем более что долго тут не просидишь — уже комары кусаться начинают и есть хочется.

Татьяна, последние минуты три наблюдавшая вовсе не за озером, а за тем, что творится возле кухни, легонько толкнула Машу в плечо:

— Гляди, гляди!

Та посмотрела туда, куда показывала ей Танька, и не увидела ничего, кроме поспешающей вперевалку на коротких ножках Дядю Ваню. Вот она бросила в кастрюлю что-то, видимо, щепотку соли, помешала ложкой…

— Ну и что? — удивилась Маша. — На что смотреть?

— Ты смотри дальше!

Повариха, подув на ложку, попробовала свое варево и решительно направилась к палатке, выделенной для хранения продуктов и прочего имущества. Оттуда она вышла, неся перед собой сложенные щепотью пальцы. Подошла к кастрюле, бросила щепотку соли, помешала, попробовала и снова отправилась к палатке.

— Это она уже четвертый рейс делает! — с восторгом сообщила Татьяна. — Так что ужинать мы завтра будем.

Расхохотавшись, подруги поднялись и отправились на помощь бестолковой кормилице.


Работа шла своим чередом. С утра начиналась суета — студенты, закрепленные за каждым геологом, принимались собирать рюкзаки для маршрута. Матерчатые мешочки для образцов, пачка этикеток для них же, карандаши, ручки, раскопочные ножи, еда и вода на день. Потом все загружались в машину, которая двигалась по определенному пути, останавливаясь в намеченных заранее точках начала маршрутов, где высаживались, как правило, по два человека — геолог и его коллектор-студент.

Целый день эти пары неутомимо шагали по степи, перемежающейся с высокими пологими холмами, высматривая малейшие промоины, ручейки, овражки — словом, все те места, где на поверхность выходили более глубокие слои пород. Найдя такое обнажение, они принимались за работу. Внимательно осматривали слой за слоем, из каждого брали образцы, упаковывали в мешочек, туда же совали бумажную этикетку со всеми необходимыми сведениями, завязывали его и подписывали маленький белый ярлычок, вшитый возле тесемок каждого мешочка.

В общем, работы хватало. Непосвященному она показалась бы утомительной, однообразной и монотонной, однако геолог всегда мог найти что-то интересное в расположении слоев породы.

Вот тут-то и проявлялся характер студентов. Если, несмотря на усталость, жару, набирающий вес от точки к точке рюкзак, однообразие похожих друг на друга обнажений, от которых к вечеру начинало рябить в глазах, студент не терял интереса, значит, будет нормально работать и дальше. Геологическая съемка — хорошая проверка характера и интереса к своей профессии.

Топая по степи, белеющей сухим ковылем по гребням холмов, Маша тихо радовалась тому, что следом за ней сосредоточенно сопит Славик, а не Леночка, которую вообще решено было не брать в выездной лагерь, а оставить на базе помогать Евгению Ивановичу составлять реестр собранных образцов.

— Устал, Слава? — поинтересовалась она у парня, когда они взобрались на холм.

— Нет, не очень, — бодро отозвался Славик, симпатичный рыжеватый крепыш. — Маша, а что это?

Он ткнул рукой куда-то вдоль склона, где темнело большое пятно. Маша пригляделась:

— Гнездо.

— Чье? — изумился Слава. — Здоровенное такое!

— Орла. Тут живут какие-то степные орлы, я не помню их названия.

— А можно, я посмотрю поближе?

— Да ради Бога, — пожала плечами Маша. — Если, конечно, тебе охота.

— Я быстро! Ты, Маша, иди, я догоню, я быстро! Маша, посмеиваясь про себя, начала спускаться с другой стороны холма, внимательно вглядываясь в местность, расстилающуюся впереди. Километрах в двух маячило зеленоватое пятнышко. Туда-то она и направилась. Зелень — это вода и соответственно наверняка овражек, который эта вода промыла. Стало быть, там нужно взять образцы и, кстати, остановиться на обед, уже пора отдохнуть.

Внезапно за ее спиной раздался вопль Славы:

— Отстань! Пошел отсюда! Отстань, говорю!

Обернувшись, она увидела несущегося по склону парня, который закрывал голову руками. На него пикировал изрядных размеров орел, норовя долбануть клювом незваного гостя. С третьей попытки птице это удалось, и Славик завопил еще громче. Маша рванула назад, на ходу грозно размахивая выдернутым из-за ремня геологическим молотком на длинной ручке. Совместными усилиями им удалось отпугнуть агрессора, однако удаляться от врагов орел не собирался, кружа над их головами.

— Давай бегом отсюда! — скомандовала Маша парню, по лицу которого струилась кровь.

Славик и сам уже припустился вниз, опасливо оглядываясь на орла. А тот опустился рядом с гнездом, лишь когда увидел, что люди удалились на безопасное для него расстояние.

— Дай-ка я гляну, что там у тебя, — велела Маша. — Фу ты, черт, кровища льет, не видно ничего. Славик, ты как, до ручейка доползешь?

— Да ничего страшного, не беспокойся, — храбрился раненый.

Добравшись до ручья, Маша осторожно смыла кровь с лица Славы и с облегчением увидела, что птица действительно особого вреда ему не причинила. Однако по лбу, рядом с бровью, орел все же здорово долбанул бедолагу своим крепким клювом, и глаз начал уже заплывать.

— Вот гад! Тоже мне, орел называется, напал без предупреждения. Это же дятел какой-то, а не орел! — негодовал Славик.

— Тебе повезло еще, мог бы и без глаза остаться. Кстати, это, наверное, действительно не орел, а орлица. И между прочим, она тебя к себе в гнездо не приглашала, птенчик ты мой.

— Тоже верно, — согласился отходчивый Слава. — Ладно, заживет.

— Ага. Только глаз у тебя скоро совсем заплывет и болеть дня два будет зверски. Вот, на, приложи и держи, пока не нагреется. — Маша протянула ему свой носовой платок, намоченный холодной водой из ручья. — Посиди пока, отдохни, а я быстренько с обнажением закончу, и обедать будем.

— Маш, ну что я сидеть буду, я помогу! — упорствовал Славик, но Маша почти насильно усадила его в тень и принялась за работу.

Конечно, вечером, когда машина подбирала всех в конечных точках маршрутов, появление раненого Славы вызвало всеобщий ажиотаж. Еще большее веселье вызвал рассказ потерпевшего о том, что с ним приключилось.

— «При переходе Крестового перевала его укусил орел», — к месту процитировал Павел, большой поклонник Ильфа и Петрова.

Вечером, когда улеглись спать, Татьяна тихонько спросила у Маши:

— Признайся честно, это еще одна твоя жертва?

— Что-что? — не поняла Маша.

— Ну, Славка.

— Почему — моя? И почему — еще одна?

Татьяна засмеялась:

— Ты думаешь, я не догадалась, откуда у Пашки дней десять назад шишка на лбу появилась? Большая такая, радужная. А теперь, стало быть, Славик пострадал. Смотри, Машка, так ты всех мужиков изведешь.

— Догадалась про Пашу, и хорошо. Радуйся, что ты такая умная и проницательная. Только мальчик-то тут при чем? Нет, этот юный орнитолог действительно вступил в неравный бой с хищником, за что и пострадал — заметь, не от меня, а от птичьего клюва. И перестань утверждать, что на меня вешается весь мужской состав экспедиции. И вообще — давай спать.

Работы оставалось еще дней на пять, а продуктов — не больше чем на пару дней. Машу это уже начало беспокоить, и, возвращаясь в лагерь, она прикидывала, с кем бы завтра отправить в маршрут Славика, а самой вместе с шофером съездить в ближайший райцентр. Правда, «ближайший» — это километрах в пятидесяти, да и выбор продуктов там наверняка сомнительный, но придется довольствоваться тем, что могут предложить местные магазины.

Однако совершать этот вояж, к ее облегчению, не пришлось. На подъезде к лагерю шофер Петр Петрович сказал:

— Мария Сергеевна, к нам, похоже, гости. Вон пыль на дороге до сих пор не осела.

Гостей в геологическом лагере не очень любили — незваных, конечно. Нередко к геологам заруливали на отчаянно трещащих мотоциклах и мопедах любопытные деревенские подростки. Мог приехать и солидный председатель колхоза, кто-нибудь из местной милиции или егерь — словом, те, кто жаждал общения с новыми людьми. Да еще городскими, да вдобавок издалека. К гостям относились приветливо, тем более что ни один председатель никогда не приедет знакомиться с пустыми руками, да и можно воспользоваться случаем и договориться о том, чтобы покупать в его хозяйстве мясо и молоко. Но визиты эти отнимали много времени, а Евгений Иванович на следующий день маялся от головной боли и дурного настроения.

Однако все это вполне терпимо в базовом лагере, где полно народу и не так много работы, а в выездном, где целый день находится один из дежурных студентов с бестолковой поварихой, появление незнакомцев настораживает. Поэтому Маша с радостью разглядела знакомый «уазик» с выгоревшим, пропылившимся тентом, остановившийся поодаль от палаток.

Выпрыгнув из высокой кабины «ГАЗ-66», Маша радостно поприветствовала Рузаева:

— Здравствуйте, Евгений Иванович! Как вы там?

— Да мы-то отлично, что нам на реке горевать. А вы тут, в степи, наверное, испеклись совсем. Да и голодновато поди у вас, вот я и решил посмотреть, как тут дело движется и продуктов заодно подбросить.

— Это кстати! — согласился вылезший из кузова Павел. — А то завтра уже хотели все ремни по лагерю собирать и варить.

Маша тихонько отошла в сторону, сделав вид, что возится с полевой сумкой-планшетом. С момента идиотской выходки Пашки в бане она с ним толком так и не наладила отношения. Он, казалось, к этому не стремился, а сама Маша навязываться не собиралась — вдруг этот дурень снова не так поймет ее и истолкует ее попытку к примирению по-своему?..

А к Рузаеву уже спешила повариха, которая трепетно относилась к начальству.

— Евгений Иваныч, а Евгений Иваныч! А вы что будете — холодный кофе или горячий компот?

Геолог с недоумением посмотрел на Дядю Ваню и переспросил:

— Что-что? Я как-то не совсем понял.

— Ну, пить вы что будете — холодный кофе или горячий компот?

— Ох, погодите, голубушка!

Его недоумение разрешила подошедшая Татьяна:

— Господи, Евгений Иванович, ну чему вы удивляетесь? Это же Дядя Ваня! Называть кофе не «оно», а «он» мы ее с огромным трудом смогли приучить, но вот сделать так, чтобы кофе был горячим, а компот — холодным, никак не получается.

— Это еще почему? — продолжал удивляться Рузаев.

— Очень просто. Кофе она варит с утра, и заставить ее повторить этот подвиг еще раз в течение дня нет никакой возможности. А компот соответственно пытается варить к обеду, то есть к возвращению из маршрутов, но никогда не успевает. Ну и поскольку пить очень хочется, то этот компот так горячим и выпивается, до завтра он не доживает. А на следующий день все начинается по новому кругу, с тем же результатом. Так что: кофе или компот?

— Да уж, — с отвращением произнес Евгений Иванович голосом Кисы Воробьянинова в исполнении артиста Папанова. — Ну раз все так сложно, тогда кофе, пожалуй. Раз уж он холодный. Да, кстати, девочки, откройте мне тогда еще одну тайну: а почему в базовом лагере компот был холодным, а не кофе?

— А там мы его сами варим, — засмеялась Татьяна. Ребята помчались умываться, а Маша, решив отложить это на потом, быстренько ополоснула лицо и налив себе кофейку, уселась рядом с Евгением Ивановичем.

— Ну что, красавица, как дела? Рассказывай.

— Да неплохо. Работы осталось на несколько дней так что скоро ждите нас назад. Лист почти закончили.

— По твоей части есть что-нибудь интересное?

— Не-а. Да и откуда здесь костному материалу взяться? Нет, Евгений Иванович, я и не рассчитывала. Вот на шестнадцатом листе работать будем, там я наверняка душеньку отведу.

— Ясно. Ну молодец, Машенька. А в остальном как вы тут, без ЧП? Все здоровы?

— Как кони.

— Вот и хорошо. — Рузаев всегда волновался, что без его присмотра непременно может что-то случиться. Вот и сейчас он вполне мог бы послать с продуктами шофера Сашу, но предпочел приехать сам. Внезапно он, поставив на стол опустевшую кружку, хлопнул себя по лбу: — Ах я, старый склеротик! В лагере тебя сюрприз ждет.

— Какой? — заинтересовалась Маша.

— Приедешь — увидишь, — улыбнулся ей Рузаев. — Гость к нам явился, тебя ждет не дождется.

— Какой гость? — немедленно влезла с вопросом вернувшаяся с озера Танька, опираясь на Машино плечо.

— Уйди, мокрая! — ущипнула ее за бок Маша. — Не к тебе приехали! Евгений Иванович, а какой гость, кто приехал? Неужели Мишка заявился? Ну я ему покажу — у него работы полно, нечего туристом разъезжать!

— Нет, не Михаил, — продолжал интриговать Рузаев. — Я бы, Машенька, сказал, но гость наш уж очень просил этого не делать. В общем, приедешь и сама увидишь.

Естественно, до самого возвращения в базовый лагерь Маша ломала голову в догадках. Кто же этот таинственный гость? Татьяна старательно подогревала ее любопытство. Ей и самой было страшно интересно, что это за визитер такой пожаловал. Рузаев сказал лишь, что человек этот приехал по работе, но подруги не могли представить себе, кто бы это мог быть.

Теперь Маше, конечно, хотелось поскорее попасть в лагерь. Маршруты закончились через три дня, и начались всеобщие сборы, которые казались ей страшно медленными. Ребята двигались как вареные, и Маша сама хваталась за все подряд.

— Мария Сергеевна, во сколько завтра выезжаем? — поинтересовался вечером шофер.

— Давай, Петр Петрович, пораньше, чтобы хоть несколько часов по холодку проехать. Дядя Ваня, завтрак в пять!

— Ой, батюшки мои! — всполошилась повариха. — Да как же это я в такую рань вставать-то буду!

— Ладно, я сама, — сжалилась Маша не столько над ней, сколько над своими ребятами, которым пришлось бы отправляться в дорогу голодными.

Однако выехать пораньше им не удалось. Ребята дольше обычного провозились с палатками, и отправились, можно сказать, уже в самое пекло.

Обратный путь показался ей вдвое длиннее, чем дорога сюда. Правда, все остальные тоже маялись, утомленные жарой и пылью, и мечтали о чистой реке, на которой стояла база. Предвкушали баньку, лесную прохладу, чистое белье, письма из дома.

Маша, подпрыгивая на сиденье в кабине, часа через два не выдержала рева мотора и молчания неразговорчивого Петра Петровича и, попросив его на минутку остановиться, перебралась к остальным в кузов. Все окна кунга были открыты, и сквозной ветер хотя и был горячим, как из фена, все же немного освежал. Да и под болтовню ни о чем время бежало быстрее.

До лагеря оставалось не больше часа езды, когда машина, странно дернувшись, заглохла и остановилась. Минуты через две Павел, забеспокоившись, решил посмотреть, в чем дело, и вскоре в проеме распахнутой двери появилась его встревоженная физиономия, украшенная пыльной бородой:

— Плохо дело, герои! Можете вылезать и гулять в собственное удовольствие.

— Что? Что такое? — забеспокоились все.

— Вроде карбюратор засорился, так что спокойно можно поразмяться.

«Спокойно поразмяться» вылилось часа в полтора. У Петра Петровича что-то не ладилось, и он, громко чертыхаясь и тихонько матерясь, копался возле беспомощно откинутой кабины с испачканными по локоть руками.

Приближался вечер, появились первые надоедливые комары, и ругаться вполголоса начали уже все. Так хотелось поскорее добраться до дома — базовый лагерь на несколько месяцев становился для всех родным домом.

Наконец Петр Петрович, обтерев тряпкой руки, с торжеством громыхнул фиксаторами кабины и радостно воскликнул:

— Ну, все! По местам!

В лагерь приехали уже затемно. Маше всегда нравилось возвращаться вечером после долгого отсутствия. В тихом вечернем воздухе, если прислушаться, даже сквозь шум мотора можно было издалека различить мирное постукивание электродвижка, а огоньки лампочек светились сквозь гущу леса таинственно и маняще. Хорошо возвращаться туда, где ждут — и не только тебя одну, а всю дружную команду, которая, усталая, запыленная и притихшая, возвращается домой после нелегкой работы.

Маша знала и то, как здорово ожидать в лагере друзей, прислушиваться к царящей вокруг тишине и стараться уловить в ней слабые, отдаленные звуки двигателя экспедиционной машины, знакомые, как тиканье домашнего будильника. Едут? Нет, это какой-то шальной мотоциклист торопится в деревню по лесной дороге. А теперь? Кажется, да… Или опять не они? Нет, теперь уже точно — едут! Шум мотора становится все громче, и нужно бежать ставить чайник и греть ужин для тех, кто возвращается в лагерь.

Сейчас, как обычно, после того как машина остановилась, первые несколько секунд царила тишина, которая моментально сменилась веселым гвалтом. Ребята посыпались из машины, спрыгивая на траву, уже влажную от росы, приехавшие радостно здоровались с остававшимися, выспрашивая о новостях. Затем все дружно повалили к столовой, ярко освещенной двумя лампочками, вокруг которых плотным кольцом вилась стая мошкары и с гудением били крыльями несколько крупных ночных бабочек.

Возле кастрюли и стопки мисок суетилась с половником Леночка, а за дальним концом стола видна была мужская фигура, явно не из постоянных обитателей лагеря. Маше почудилось что-то знакомое в наклоне головы и развороте плеч. Вглядевшись, она ахнула про себя и с трудом сдержалась, чтобы не отступить назад, в темноту. Она узнала в приезжем госте Вадима.


Глава 4


Когда Маша закончила школу (естественно, английскую) и выпускные экзамены остались позади, у ее родителей не было ни тени сомнения по поводу ее дальнейшей учебы. Конечно, факультет иностранных языков — куда же еще идти девочке, с детства свободно говорящей по-английски! Они были настолько уверены в этом, что вопрос о выборе института в семье просто не поднимался.

Маше это было на руку. Она еще классе в восьмом решила, что поступит на геологический, а пока с увлечением просиживала в библиотеке целые часы, рассматривая тяжеленные альбомы с изображением древних монстров, когда-то населявших сушу и океаны.

Однако сообщать дома о своем решении она не торопилась, предвидя бурную реакцию родителей на столь неожиданный выбор будущей профессии. Действительно, зачем терпеть несколько лет их приставания и уговоры, когда после окончания школы все встанет на свои места и скандал придется перенести лишь один.

Так оно и вышло. Прекрасным июльским утром Ольга Васильевна, сидя за завтраком, напомнила дочери:

— Машенька, пора уже тебе сходить сфотографироваться и отнести документы в приемную комиссию. Зачем тянуть до последнего?

— А я вчера уже отнесла, — спокойно ответила дочь, внутренне приготовившись к неминуемой буре.

— Вот умница! Гена, ну что за чудо-ребенок у нас вырос — самостоятельный, ни о чем напоминать не нужно.

Отчим одобрительно кивнул — ответить вслух он не мог, так как только что откусил большой кусок бутерброда с сыром. Впрочем, он вообще был человеком немногословным.

Маша сидела ни жива ни мертва, втайне надеясь на то, что этим разговор и закончится, а тем временем подойдут вступительные экзамены, она начнет их сдавать и будет уже поздно что-либо менять. Она понимала, что надежда эта глупая, детская, но ей так хотелось еще немного оттянуть время. Однако Ольга Васильевна не дала такой возможности, спросив:

— А в каком корпусе будут в этом году экзамены проводить? Я слышала, что в новом. Ты не узнавала, Маша?

Глубоко вдохнув, Маша решительно произнесла:

— Мама, я подала документы на геологический факультет.

Дальше произошло нечто подобное заключительной немой сцене из «Ревизора». Мама застыла с чашкой кофе в руке, отчим — с поднесенным ко рту остатком бутерброда. Потом он машинально откусил еще кусок и закашлялся, подавившись им. Маша кинулась колотить его по спине, и эта суматоха немного разрядила напряжение. Ольга Васильевна поставила чашку на стол так осторожно, словно та была сделана из яичной скорлупы, и тихо переспросила:

— Куда? Я ослышалась или просто не поняла?

— На геологический, мама, ты не ослышалась. Я хочу стать палеонтологом.

— Но почему? Маша, как же так можно? У тебя блестящие способности к языкам, ты можешь получить прекрасную профессию, стать переводчиком, перед тобой замечательные перспективы!

— Но я не хочу долбить грамматику несколько лет! Мне это неинтересно! Я знаю английский, мне этого вполне достаточно. Во всяком случае, если мне захочется или понадобится еще какой-нибудь язык, я прекрасно могу выучить его на курсах.

— Ну хорошо, ты не хочешь изучать языки. Но можно же выбрать что-то приемлемое, например, хотя бы факультет журналистики.

Маша отступать не собиралась. Заставить ее отказаться от принятого решения не могло ничто — так было с детства.

— Мамочка, я хочу стать палеонтологом. Это единственное, чем мне хочется заниматься.

Мать попыталась было продолжить бесполезные уговоры, но тут неожиданно в разговор вмешался отчим.

— Оленька, — мягко произнес он, кладя свою широкую ладонь на локоть жены. — По-моему, не стоит давить на Машку. Ты знаешь, что это совершенно без толку, характер у нашего чада еще тот. В конце концов, это ее выбор. Зачем заставлять человека заниматься тем, что ему совершенно не интересно, чтобы он потом всю жизнь мучился, занимаясь нелюбимой работой. Ты же видишь, она уже все решила. Скажи мне только, дочка, — это обдуманное решение или просто кто-то из твоих знакомых решил поступать на геологический и тебе тоже захотелось?

Маша решительно помотала головой:

— Нет, папа, это не прихоть. Я давно хотела туда поступить.

— Значит, так тому и быть, — с горестным вздохом подытожила мать.

Вступительные экзамены Маша сдала без труда, и надежды Ольги Васильевны на то, что дочь провалит математику, не сбылись. Маша стала студенткой геологического факультета. Это были последние годы, когда студентов-первокурсников, то есть вчерашних абитуриентов, отправляли перед началом занятий «на картошку». Собственно говоря, это была не картошка, а уборка помидоров, но новоиспеченным студентам это было решительно все равно.

Конечно, жизнь в довольно паршивых условиях, неважная кормежка, огромные комнаты на двадцать человек и нудная работа на полях родины не приводили ребят в восторг, однако это была прекрасная возможность познакомиться поближе еще до начала занятий. Молодость есть молодость, и в первые же дни после приезда начали сбиваться компании, почти в каждой комнате длинного двухэтажного барака зазвенели гитары, первокурсники до утра распевали песни Визбора и Кима звонкими девичьими и ломающимися мальчишескими голосами, то опускающимися до солидного баска, то дающими «петуха».

Маша, как всегда, пользовалась большой популярностью среди мужской части студенческого лагеря, однако не навлекла на себя ненависть девчонок — она не отвечала взаимностью на ухаживания своих однокурсников и, казалось, не замечала повышенного интереса к своей персоне. Она легко, по-дружески общалась со всеми, не делая (да и почти не видя) разницы между девчонками и парнями. Все свои ребята, все друзья — и не над чем ломать голову.

В общем, к началу занятий все вернулись уже достаточно хорошо зная друг друга. Кто-то подружился, кто-то, наоборот, начал испытывать к кому-нибудь неприязнь — обычная студенческая жизнь.

Маша была просто очарована факультетским музеем, где можно было увидеть редчайшие экземпляры всяческих геологических диковин. Не меньше понравилась ей и научная библиотека, в которой она просиживала до закрытия. Там-то она впервые и увидела Вадима.

В тот день она, как обычно, отправилась после лекций в библиотеку, где симпатичная сотрудница читального зала обещала ей редкую английскую книгу о протоамфибиях с великолепными иллюстрациями. Вообще-то книга эта выдавалась лишь в зале научных работников, но библиотекарша, видя Машин интерес, решила сделать исключение для увлеченной палеонтологией студентки-первокурсницы.

Маша подошла к стойке и тихонько поинтересовалась:

— Ну что?

— На, возьми, — протянула ей библиотекарша картонный номер взамен читательского билета и подвинула по стойке толстенный том в яркой суперобложке. — Только, Красникова, не забудь — до первого требования из шестого зала, поняла?

— Конечно! Спасибо огромное!

Прижимая к груди книгу, придерживая подбородком стопку тетрадей и пытаясь одновременно удержать прижатую локтем к боку сумочку, Маша коленкой открыла дверь, ведущую в читальный зал, и с кем-то столкнулась, уронив при этом тетради.

— Прошу извинить за неловкость, — раздался над присевшей на корточки Машей звучный баритон.

Не поднимая головы, она сдержанно ответила:

— Я сама виновата.

— Вы позволите помочь?

— Спасибо, я уже все собрала, — отказалась она, выпрямляясь. Подняв глаза, она увидела… В общем, она сама сперва не могла понять, кого ей напоминал этот высокий красавец с такими же, как у нее, светлыми густыми волосами и светло-голубыми холодными глазами. Только потом Маша догадалась, что именно таким она представляла себе в отрочестве любимого своего скандинавского героя — Харальда Храброго, того самого, который, чтобы жениться на дочери великого русского князя Ярослава Мудрого, совершил неимоверное количество подвигов, храня мечту о своей Анне Ярославне.

Мама тогда, смеясь, говорила, что скорее всего Харальд был типичным викингом — с нечесаной бородой цвета соломы, с рогами на шлеме и огромным мечом, в общем, дикарь дикарем. Но Маше все равно казалось, что Харальд должен быть высоким, сильным и стройным — и, конечно, красивым.

Вот теперь этот Харальд стоял перед Машей, внимательно рассматривая ее. Внезапно она пожалела, что не оделась сегодня понаряднее — она была в своих любимых голубых джинсах и бежевой водолазке. Впрочем, парень был одет в точности так же, только вместо водолазки на нем был легкий темно-синий свитер.

Опомнившись, она поняла, что стоит в дверях, загораживая дорогу и столкнувшемуся с ней красавчику, и всем остальным. Смутившись, она покраснела и, отходя в сторону, некстати пробормотала:

— Извините…

— Может быть, вам все-таки помочь?

Маша не успела ответить — к незнакомцу подлетела миниатюрная девушка с роскошной гривой темных волос, распущенных по плечам, и, схватив его за локоть, звонко прощебетала:

— Вадим, ты куда пропал? Я тебя внизу жду, жду, а ты тут застрял!

Окинув Машу равнодушным взглядом, она, постукивая каблучками изящных высоких ботинок, вместе с Вадимом направилась к лестнице. Маша посмотрела им вслед, отметив про себя, что девушка обладала точеной фигуркой, на которой великолепно смотрелась донельзя коротенькая кожаная юбочка. Ей почему-то стало грустно, и даже протоамфибии мало улучшили ее настроение. Однако книгу могли вот-вот отобрать, и Маша продолжала внимательно всматриваться в нее, сидя за длинным темным столом. Начало темнеть, пришлось включить настольную лампу, но в желтом круге света, падавшем на страницы, она постоянно видела не лабиринтодонтов или тулерпетонов, а шапку светлых волос и светло-голубые глаза.

Конечно, Маша, как и любая хорошенькая современная девушка, не была ни «синим чулком», ни наивным ребенком. И естественно, внимание на представителей противоположного пола она обращала. И в школе, и в спортивной секции, и на факультете были мальчишки, которые нравились ей больше остальных. Она вообще была далека от жеманства и излишнего кокетства, и общаться с ней было легко и приятно.

Маша могла принять приглашение понравившегося ей парня куда-нибудь на дискотеку или просто на прогулку, несколько раз даже целовалась со своими спутниками в темных уголках, однако, как она сама догадывалась, это не было никакой влюбленностью. Скорее, это было простое любопытство подростка, а как это все бывает, то, о чем люди говорят на протяжении веков? Но и заходить в своем любопытстве слишком далеко она не хотела, да и побаивалась. И дело было вовсе не в каких-то принципах или высоких моральных устоях. Просто подсознательно Маша чувствовала, что нужно дождаться того человека, рядом с которым все страхи и сомнения исчезнут сами собой.

Такое чувство, как при мимолетной встрече с этим высоким красавцем по имени Вадим, она испытала в первый раз. Уравновешенная, с бойким и достаточно язвительным язычком, общительная, Маша никогда не могла подумать, что может буквально потерять дар речи. Теперь она корила себя на все лады: «И что я привязалась к этим проклятым джинсам? Могла бы и в чем-нибудь другом ходить. Вон как та девчонка смотрелась в мини-юбке! Она красивая, наверняка она ему нравится… А я, дурища, даже сказать ничего вразумительного не могла, начала мычать и блеять. Он, наверное, меня за полную дебилку принял. Он с нашего факультета, это точно, иначе ему нечего было бы делать в нашем читальном зале. Вадим… А почему я его не видела раньше? На такого нельзя не обратить внимания! Наверное, он с четвертого или с пятого курса, у них почти все занятия в другом корпусе проходят, поэтому и не видела. Интересно, а она тоже с ним вместе учится?»

Наконец Маше надоели эти беспорядочные обрывки мыслей, и она постаралась урезонить себя. «Глупостями заниматься изволите, барышня, — по давней привычке строго сказала она самой себе. — Нельзя терять голову при виде первого попавшегося смазливого парня. Тем более что он, дорогая моя, не слишком-то на тебя и обратил внимание, а сразу же побежал за своей подружкой. В общем, нечего о нем и думать». Ей удалось сосредоточиться на книге, и, занявшись делом, Маша решительно отогнала от себя мысли о красивом незнакомце.

Но еще несколько дней он не выходил у нее из головы, а потом эта случайная встреча как-то забылась. Маша занялась своими делами, тем более что приближалась зачетная неделя. Маша занималась усердно, хотя те предметы, которые изучали на первом курсе, ее мало интересовали. Однако она прекрасно понимала, что без знания каких-то основ невозможно заниматься никакой специализацией, и учебу старалась не запускать. На первом курсе слово «сессия» звучит достаточно серьезно.

Незадолго до Нового года с Машей увязалась в библиотеку вездесущая Ленка Бусыгина, которая органически не переносила одиночества. В любом деле ей нужна была компания. Маша, наоборот, предпочитала, чтобы во время занятий ей никто не мешал, поэтому в библиотеку чаще всего ходила одна, но отвязаться от Бусыгиной было просто невозможно, не поссорившись с ней.

Поднимаясь по широкой старинной лестнице на третий этаж, Маша болтала с Ленкой ни о чем и вдруг замолчала на полуслове. Навстречу ей почти бегом спускался тот самый парень, который так поразил ее воображение месяц назад. Он вновь был в сопровождении девушки, на этот раз ярко накрашенной высокой худенькой шатенки.

— Маш, ты что? — дернула ее за рукав Бусыгина. Маша попыталась выдать какую-нибудь разумную причину своего внезапного молчания, но не успела. Вадим резко затормозил, шаркнув подошвой по плиткам лестничной площадки, и внимательно посмотрел на Машу:

— Привет! Вы больше ничего не роняете? — и улыбнулся ей ослепительной улыбкой, мгновенно осветившей его немного хмурое лицо.

Маша не успела ничего ответить — Вадим полетел дальше, совершенно не заботясь о том, успевает ли его спутница за ним. А шатенка одарила на бегу «конкурентку» таким выразительным взглядом, что казалось, еще немного накала — и на Маше вспыхнет одежда.

Парочка проследовала вниз по лестнице, а Маша так и осталась стоять, облокотившись на потемневшие от времени и множества рук массивные дубовые перила. Ленка вытаращила на нее глаза:

— Ты что, знаешь его?

— Кого? — не слишком убедительно удивилась Маша.

— Не валяй дурака! Вадима Шувалова с четвертого курса, кого же еще.

Маша продолжала слабо сопротивляться, поняв, что таким способом сможет узнать у Бусыгиной, кто такой этот ее «Харальд Храбрый».

— Не знаю я никакого Вадима Шувалова!

— Интересно, — прищурилась Лена. — Как это получается, что он тебя знает, а ты его — нет?

— Что ты выдумываешь!

— А почему он тогда с тобой поздоровался, если вы незнакомы?

Теперь Маша уже с чистой совестью могла говорить правду:

— Да ни он меня не знает, ни я его. Я даже понятия не имела, как его зовут. Просто я недавно его дверью чуть не убила, вот и все знакомство.

Бусыгина не отставала. Будучи большой любительницей факультетских сплетен, она не могла упустить ни одной мелочи.

— А за что ты его дверью убить хотела?

— Лена, Господь с тобой, я что, похожа на киллера? Зачем мне убивать совершенно не знакомого мне человека? Случайно просто так получилось, я его не заметила и наткнулась на него в дверях, вот и все.

— А-а-а… — разочарованно протянула Лена. — Только не понимаю, как можно было Шувалова не заметить? Ты, Машка, действительно заучилась совсем, если ты могла на Вадима Шувалова внимания не обратить.

Маша продолжала изображать полное непонимание:

— А, собственно говоря, почему нельзя не обратить на него внимания? Я в нем ничего необычного не заметила.

— Да ты что! По нему же весь факультет умирает, все девчонки. Такой красавчик… За ним вечно целый хвост баб таскается.

— Ну, я ни за кем таскаться не собираюсь! — отрезала Маша. — Пошли, что мы на лестнице стоим!

Больше Бусыгина о Вадиме не заговаривала, Маша тем более. После того, что ей сообщила Ленка, на душе у нее остался какой-то неприятный осадок. Маша понимала, что скорее всего это вызвано сообщением о том, что за ее Харальдом бегает табун девиц, но признаваться в этом даже самой себе не хотела. Она, во всяком случае, совершенно не собиралась присоединяться к числу поклонниц этого плейбоя. Да и он, кажется, не особенно рвется с ней познакомиться. Ну поздоровался при встрече, подумаешь! Просто хорошее воспитание, вот и все.

Новый год Маша встречала в веселой студенческой компании. Родители одного из ее однокурсников, Леши Соколова, предоставили на новогоднюю ночь в распоряжение сына частный домик, в котором жила семья, а сами ушли в гости до утра. Конечно, встречать Новый год в небольшом домике было гораздо интереснее и романтичнее, чем в обычной городской квартире. Лешкин отец был мастером на все руки, и в доме был даже небольшой камин. А во дворе росла высокая пушистая елка, которую вся команда дружно принялась украшать заранее приготовленными игрушками и гирляндами. И пить шампанское под бой курантов было гораздо приятнее среди заснеженного садика, чем где-нибудь в прокуренной, душной квартире.

Маша веселилась от души вместе со всеми. Однако в двенадцать, когда она держала в руке тонкий фужер с весело играющим пузырьками шампанским, ей в голову закралась неожиданная мысль: «Интересно, с кем встречает Новый год Вадим? Наверное, наедине с кем-нибудь из своих девиц, при свечах». Мысль эта слегка подпортила ей настроение, но Маша постаралась взять себя в руки. При чем тут вообще этот Вадим Шувалов? Он для нее ничего не значит, и глупо расстраиваться по поводу того, что он сейчас не с ней.

Леша Соколов прекрасно играл на гитаре. Часа в четыре, когда все устали от шумного веселья и танцев, вся компания собралась у камина, и Леша ласково провел рукой по струнам. У него был несильный, но очень приятный голос, а все остальные, рассевшись на ковре возле него, принялись негромко подпевать: родители Алексея тоже были геологами, и он с детства знал множество песен, любимых всевозможными «бродягами». Романтика необычной новогодней ночи, красноватые отблески пламени в камине, мягко освещающие лица ребят, перебор гитарных струн, песенная щемящая лирика — все это создавало совершенно особенную атмосферу, когда хотелось признаваться в любви ко всем собравшимся, хотелось, чтобы и тебя любили, хотелось искренности и нежности.

Леша передал гитару кому-то из ребят, музыка зазвучала вновь, а сам он ненадолго вышел. Вскоре Маша почувствовала, как сзади кто-то легонько тронул ее за плечо. Это был Алексей.

— Маша, — шепнул он, — пойдем воздухом подышим.

Ей и в самом деле захотелось постоять на легком морозце, подышать чистым холодным воздухом, посмотреть на яркие зимние звезды. Держась за протянутую Лешину руку, она легко поднялась с пола и вышла с ним на крыльцо, накинув на плечи свою короткую дубленку.

— Красота какая! — мечтательно произнесла Маша, запрокинув голову к небу.

— Ага, — подтвердил Леша, глядя ей в лицо. — Слушай, ты не простудишься? Застегнись.

— Да ничего со мной не будет, не холодно совсем, — отмахнулась от него Маша.

Однако Леша сам застегнул на ней дубленку и притянул девушку к себе.

— Маша… — выдохнул он ей в ухо.

Она мягко отстранилась, высвобождаясь из его рук.

— Не надо, Лешенька, — тихо попросила она.

Алексей уныло вздохнул и не стал настаивать.

— Ну, не надо так не надо. Но знаешь, Маш, если передумаешь — только позови.

— Хорошо, — ласково улыбнулась она разочарованному парню.

Постояв еще минутку, они вернулись в дом. Маша и сама не понимала, почему она не захотела, чтобы Лешка ее поцеловал. Ведь он раньше ей нравился, этот Леша Соколов. А что, собственно, произошло? Почему ей не хочется, чтобы кто-то обнял ее или поцеловал? Впрочем, почему же никто? Вот если бы Вадим захотел это сделать…

Стоп, при чем тут этот Вадим? С какой стати он захочет целоваться с ней? Ведь он даже не знает, как ее зовут, и совершенно не стремится с ней познакомиться. Нужно быть совершенно ненормальной, чтобы мечтать об этом Харальде, когда кругом столько отличных ребят, которые далеко не столь равнодушны к ней! Ну почему, почему она оттолкнула Лешку, который ей всегда нравился, и еще месяца два назад она скорее всего вряд ли поступила бы так.

Маша постаралась снова восстановить в своей душе то настроение, с которым она провела новогоднюю ночь, однако это не удалось. Теперь она злилась на все сразу: на дурака Соколова, который так некстати полез со своими нежностями, на саму себя, а больше всего на этого проклятого Вадима Шувалова, который упорно не хочет покинуть ее мысли.

Впрочем, Маша хорошо умела владеть собой и не подала виду, что ее настроение напрочь испорчено. Она все так же увлеченно подпевала ребятам, а позже, когда все снова захотели есть, принялась вместе с другими девчонками заново накрывать на стол. Однако больше всего теперь она ждала наступления утра, когда можно будет уйти домой. Ей не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать.

На Машино счастье, вскоре наступила сессия. Она всегда наступает неожиданно, совершенно не радуя этим студентов. Однако Маша действительно радовалась тому, что у нее совсем не остается времени на то, чтобы разобраться в собственных чувствах. Она с таким рвением готовилась к каждому экзамену, что родителей это даже слегка обеспокоило.

— Дочь, а ты не слишком ли усердствуешь? — спросил как-то ее Геннадий Егорович, наткнувшись в кухне поздно вечером на Машу, наливающую себе кофе.

— Почему? — рассеянно спросила она, сыпанув из пакета на тарелочку свои любимые сушки с маком.

— Машенька, учеба учебой, а здоровье все-таки поберечь надо. Ты посмотри на себя в зеркало — осунулась, румянец исчез, вся заморенная какая-то стала. И нельзя одними сушками питаться, желудок испортишь! Машка, ты как-нибудь организуй свои занятия, чтобы они во вред здоровью не шли, а то и мать тоже беспокоится.

— Хорошо, пап! — бодро ответила она и удалилась к себе в комнату, чтобы вновь засесть за учебники.

В результате Маша и сама почувствовала, что устала от умственного напряжения, и решила дать себе поблажку. Она умудрилась сдать один из экзаменов досрочно, и теперь до следующего у нее оставалось целых шесть дней. Маша решила, что она заслужила хотя бы однодневный отдых на свежем воздухе — то есть на лыжной базе. Этой зимой она ни разу не выбиралась покататься, хотя очень любила горные лыжи.

Конечно, в родном городе не было ни Альп, ни даже Кавказа, но одни только люди, не катающиеся на горных лыжах, уверены, что делать это можно лишь в высоченных горах, за которые цепляются облака. Высоких и крутых холмов для этого вполне достаточно, поэтому в городе и вокруг него было несколько неплохих склонов, подготовленных для катания.

Приняв решение, Маша стала готовиться к завтрашнему дню. Как она и думала, забытые в чулане лыжи и ботинки покрылись слоем пыли, а очки вообще пришлось искать минут двадцать — они почему-то оказались в чемодане со старыми вещами.

Вытащив снаряжение в коридор, Маша принялась приводить его в порядок. Стерла влажной тряпкой пыль, проверила крепления ботинок, не заедает ли механизм: если пружинка при падении не сработает и лыжи не отстегнутся, то запросто можно переломать ноги. Внезапно Маша поняла, что не помнит, на сколько шерстяных носков она обычно надевала ботинки. Ну надо же! Не каталась всего с прошлого сезона, ведь не несколько же лет прошло, а почему-то забыла. Наверное, просто голова занята была совсем другими заботами.

Пришлось примерить ботинки. Выяснилось, что нужна одна пара толстых носков. Маша нечаянно взглянула в зеркало и расхохоталась, увидев себя, стоящую в коротеньком домашнем халатике и в высоких массивных горнолыжных ботинках. Правда, ярко-желтый халатик вполне гармонировал по цвету с желто-черными ботинками.

А лыжи вообще были веселые, пестрящие яркими красками. Маша сама выбирала их несколько лет назад, когда родители решили сделать ей подарок. Отчим тогда получил большую премию, и решено было купить дочери хорошие лыжи и ботинки. Тогда Маша выбрала не самое дорогое, но хорошее снаряжение австрийской фирмы «Эрдманн». А очки со сменными фильтрами ей подарили на прошлый день рождения. Маша нацепила и их — теперь у нее стал, несмотря на нелепость, какой-то нарочито сексуальный вид, как будто она снималась для эротического журнала.

На следующее утро она встала пораньше. Маша специально выбрала будний день, чтобы не торчать в очереди на подъемник, когда на базе соберется множество народу. Да и вообще она не любила кататься по выходным — толчея, гомон, того и гляди налетишь на собаку, которых неумные хозяева тоже нередко берут с собой, рискуя, что неумелый лыжник изуродует животное. Если хочешь доставить удовольствие себе — катайся на лыжах, если собаке — выведи ее просто побегать в лесу, подальше от людей.

Сунув ботинки, очки, запасные носки в яркий рюкзачок, Маша подхватила лыжи и палки и отправилась на автобусную остановку. Ехать нужно было далеко, та лыжная база, где она всегда каталась, находилась на краю города, в живописном месте среди высоких холмов с крутыми склонами, кое-где поросшими островками темно-зеленых сосен.

Выйдя из подъезда, Маша оценила погоду: градусов пять мороза, ветра нет — словом, прекрасно! Бодрым шагом она направилась за угол, к остановке, однако через минуту остановилась и, чертыхнувшись, повернула назад. Вот уж действительно — голова не тем занята. Как же можно было, собираясь, забыть бугель!

Подъемник на базе был простеньким, без всяческих там сидений и прочих удобств. Всего-навсего два барабана, наверху и внизу, через которые проходит трос. И для того чтобы воспользоваться подъемником, необходим был небольшой специально изогнутый металлический крюк — бугель. Его накидывали внизу на трос и, держась за привязанную к бугелю веревку, ехали наверх. А там нужно было резко дернуть за веревку, и крюк отцеплялся. Веревку с бугелем удобно было обматывать вокруг пояса, под курткой, и она совершенно не мешала кататься.

Маша влетела в квартиру, схватила заранее приготовленный бугель и, не забыв посмотреться в зеркало, ринулась обратно — автобус ходил по расписанию, и она вполне могла еще на него успеть. «Не повезет теперь, раз вернулась, — суеверно подумала она. — Правда, я в зеркало посмотрелась, но все-таки…»

Неприятности начались уже на остановке. Автобуса поджидало столько народу, что Маша даже засомневалась, сумеет ли она втиснуться внутрь с лыжами в руках и рюкзаком за спиной. Однако ждать еще полчаса ей совершенно не хотелось, и она умудрилась все же влезть на заднюю площадку, вызвав при этом живейшее негодование пассажиров.

Автобус резво сорвался с места, но уже квартала через три начал продвигаться вперед какими-то рывками, постоянно останавливаясь и, проехав еще метров десять, застывал на месте. Такая нудная езда продолжалась довольно долго, пока водителю не удалось объехать еле плетущуюся впереди снегоуборочную машину, задерживавшую весь поток транспорта.

С горем пополам добравшись до места, Маша с облегчением покинула надоевший автобус и направилась вверх по склону холма к базе. Не пройдя и половины пути, она почувствовала, что рюкзак на ее спине как-то странно перекосился. Воткнув лыжи в снег, Маша стащила свою ношу и с сокрушением увидела, что одна лямка оторвалась. «Ну вот, так я и знала, — огорченно подумала она. — Вот вернулась с полпути, и все, понеслись теперь всякие невезушки. Нужно было дома оставаться, раз уж такая растяпа».

Однако больше никаких приключений с Машей не произошло. Она благополучно дошла до базы, придерживая рюкзак свободной от лыж рукой, и, с облегчением бросив свою ношу в раздевалке, отправилась на склон. К ее радости, народу сегодня действительно почти не было: семейная пара с ребенком лет десяти, седобородый мужчина весьма пожилого возраста, катавшийся так, что Маша только завидовала (она знала его, он тоже каждую зиму бывал здесь), пара грузных теток, которых пас инструктор на некрутом склоне, специально предназначавшемся для новичков, да высокий парень в красивом черно-синем костюме, который отправился наверх прямо перед Машей.

Она надела лыжи, еще раз проверила крепления, сделала, опираясь на палки, несколько движений лыжами по снегу взад-вперед и, привычным движением ловко накинув бугель на трос, покатила вверх вслед за черно-синим лыжником, который был уже на середине подъема.

Она машинально следила за его движениями по привычке, выработавшейся давным-давно — на склоне можно покалечиться или покалечить другого лыжника, если не следить за тем, что делают остальные. А кроме этого высокого парня и Маши, наверху никого не было. Вот он уверенно взмахнул рукой вверх и в сторону, сбрасывая бугель с троса, вот начал сворачивать веревку, чтобы убрать ее. Так, пора самой уже отцепиться от троса. Главное — выбрать нужный момент, не слишком поздно, чтобы бугель не попал в барабан, остановив весь подъемник, и не слишком рано, чтобы не покатиться назад.

«Черно-синий» встал на краю спуска, готовясь оттолкнуться палками и помчаться вниз, но, поправляя очки, кинул взгляд на Машу и замер. Она махнула ему рукой — езжай, мол, не задерживай, — но лыжник так и остался стоять неподвижно, явно поджидая, пока Маша подъедет к нему. Когда она приблизилась, парень снял очки, закрывающие пол-лица, и Маша мгновенно замерла, узнав эти светло-голубые глаза и неотразимую улыбку, которой Вадим Шувалов приветствовал ее.

— Вот так встреча! — заговорил он первым. — Ну теперь уж вы никуда не денетесь. Наверное, это судьба!

— Почему? — через силу выговорила Маша непослушными губами.

В отличие от нее парень совершенно не смущался и не замедлил с ответом:

— Как почему? Разве вы не читаете сказок? Число «три» — волшебное. Эта наша встреча — третья. Ну посудите сами: встретиться в третий раз, в большом городе, да еще и на отдаленной лыжной базе — это не может не быть судьбой. Итак, меня зовут Вадим.

— А я… — Девушка чуть не выдала свой интерес к нему, сказав, что знает его имя, но вовремя спохватилась: — А я — Маша.

— Не знаю прелестнее имени! — пришел в восторг Вадим. — Вы знаете, ваше имя подойдет далеко не каждой, нужно ему соответствовать.

— Ну и как, по-вашему, я соответствую? — Маша взяла себя в руки и немного успокоилась.

Вадим внимательно посмотрел ей в глаза и серьезно кивнул:

— Более того, вы его украшаете. Ну что, поехали?

Маша порадовалась тому, что хорошо каталась на горных лыжах и теперь не рисковала опозориться перед новым знакомым. Вадим опустил на лицо очки, оттолкнулся палками и первым полетел с крутого высокого склона, Маша — за ним. Ловкая сильная фигура мелькала перед ней на спуске, виляя из стороны в сторону и слегка подпрыгивая на бугорках, а Маша в точности повторяла его путь.

Резко затормозив в конце спуска и подняв при этом фонтан снежных брызг, Вадим подождал Машу и, отдышавшись, предложил:

— Я предлагаю еще пару раз спуститься и пойти выпить кофе. Хорошо?

Маша радостно кивнула. Сейчас она согласилась бы с любым предложением этого светловолосого красавца. Они еще немного покатались и отправились в приютившийся рядом с базой стеклянный павильончик, откуда доносился дразнящий запах кофе. Маша почувствовала, как ее переполняет огромная радость, от которой хотелось одновременно смеяться, прыгать, плакать…

Домой она вернулась уже ближе к вечеру, падая с ног от усталости. Вадим оказался превосходным лыжником, а Маше не хотелось с ним расставаться, и они, изредка отдыхая, катались еще долго. Вадим донес Машины лыжи до самого подъезда и, прощаясь, произнес:

— Машенька, сегодняшний день был таким замечательным, что, я думаю, нужно его повторить. Я не могу ждать твоего звонка — боюсь не дождаться. Лучше ты дай мне свой телефон.

Они обменялись номерами телефонов, и Вадим, чуть помедлив, на прощание по-дружески поцеловал ее в раскрасневшуюся от легкого морозца и усталости щеку. Маша в ответ ласково провела ладошкой по лицу Вадима.

— Ну, я пошла.

— Я позвоню завтра, — пообещал ее спутник.

Однако позвонил он уже в этот вечер. А на следующий день они встретились, погуляли по городу, посидели в маленьком уютном кафе, о котором Маша понятия не имела, хотя оно и было почти в самом центре города — у Вадима была удивительная способность находить такие милые тихие места.

Оставшиеся два экзамена Маша сдавала по инерции. Она, конечно, занималась, но уже далеко не с таким рвением, как раньше. А вечерами ее ждали встречи с Вадимом. Маша ждала их с нетерпением и страхом — вдруг он не сможет прийти или, еще хуже, передумает? При виде Вадима к ее лицу приливала горячая волна, а сердце начинало колотиться, как при быстром беге. Да и вообще Машино состояние напоминало ей самой спуск по горнолыжной трассе, когда кругом все мелькает, в лицо бьет ветер и захватывает дух.

Ее совершенно не заботило то, что будет дальше, — она вообще не думала об этом. Она влюбилась, что называется, без памяти, и все, что она способна была замечать, — это ее Вадим. К чему вообще задумываться, если все так здорово — она молода, красива, и ее любит такой замечательный, просто самый замечательный на свете человек! Конечно, все будет просто здорово, потому что иначе и быть не может.

Правда, Машиным родителям Вадим почему-то пришелся не совсем по душе. Как-то раз в сильный мороз она затащила его в гости — уж очень холодно было болтаться по улицам, а у всех друзей как на грех нашлись в тот вечер какие-то собственные дела. Вот она и пригласила Вадима на чай с маминым фирменным сладким пирогом.

Вадим был, как всегда, обворожителен и изысканно вежлив, галантно поцеловал при знакомстве ручку Ольге Васильевне и сумел поддержать с Геннадием Егоровичем разговор о последних событиях в стране, уловив его точку зрения, не противореча ему, но и не отказываясь от собственного мнения. В общем, более приятного гостя трудно было себе представить. Тем не менее после ухода Вадима, когда довольная Маша удалилась в свою комнату готовиться к предстоящему завтра последнему экзамену, Ольга Васильевна нерешительно спросила у мужа:

— Ну и как он тебе, Гена?

— Да черт его знает… — буркнул глава семьи, включая телевизор.

— Вот и я что-то… Ну, не знаю, сама не пойму. Вроде приятный парень, вежливый такой, интеллигентный…

— Ага, — подтвердил Геннадий Егорович. — Ты знаешь, Оля, он такой какой-то обтекаемый, такой правильный, как будто ненастоящий. Ну, не знаю, может, мы с тобой дурим просто? Ладно, в конце концов, Машке виднее.

— Да что там ей виднее, совсем ребенок еще! — не согласилась мать.

— Все равно ей что-то сейчас говорить без толку. Да и нечего в общем-то. Мы Вадима этого вообще не знаем, и, по-моему, все эти наши разговоры — обычная родительская подозрительность, только и всего. Маша у нас умница, нечего беспокоиться.

Однако вскоре родители поняли, что беспокоиться очень даже было о чем. Вадим с Машей сдавали последний экзамен в один и тот же день. Вечером он зашел к ней.

— Ну как? — поинтересовался Вадим.

— Пять. А ты?

— Тоже. Ну что, нужно это дело как-то отметить?

— Ох, Вадик, я что-то так устала, что никуда идти не хочется. Честно говоря, я спала сегодня часа два всего. Давай погуляем немного, а отмечать завтра будем.

Они вышли на заснеженную улицу, и Вадим, обняв девушку за плечи, загадочно проговорил:

— Вообще-то на завтра у меня были другие планы.

— Какие? — забеспокоилась Маша.

— Честно говоря, боюсь тебе сказать. Не знаю, как ты к этому отнесешься.

— Может, тогда лучше не надо? — шутливо прикрыла рукой ему рот Маша.

Вадим нежно отстранил ее руку.

— Вот уж не думал, что ты у меня такая трусиха.

— Ну тогда признавайся, что ты задумал, — вздохнула девушка.

— Маш, помнится, ты мне недавно говорила, что твои родители хотели тебе что-нибудь подарить к окончанию первой сессии и не знают что.

— Ну да. А что такое? — удивилась она.

— Ты понимаешь, у меня есть сейчас немного свободных денег… Если бы твои тебя в виде подарка тоже профинансировали, мы могли бы на недельку съездить в Домбай. Сейчас в одном турагентстве есть недорогие путевки в хороший альплагерь, там и горнолыжная база есть отличная. Я был там года три назад, мне понравилось.

Маша была немного смущена. Она прекрасно понимала, что означает это предложение. Там должно было произойти то, что до сих пор еще не произошло между ними, и она знала, что Вадим рассчитывал на то, что девушка поймет его. А в общем-то о чем тут раздумывать? Зачем? Ведь она любит Вадима, и он любит ее, так какие могут быть колебания!

Она подняла голову и заглянула в светло-голубые глаза Вадима. Сейчас они не были такими невозмутимо холодными, как обычно, — его взгляд был согрет нежностью. Маша твердо сказала только одно слово:

— Да.

Оба они знали, что это означает.

Долгое время после возвращения из Домбая Маша вспоминала об этой поездке как о волшебной сказке. Сказочные заснеженные вершины, уютная обстановка горного лагеря, веселая компания таких же молодых ребят, как и они сами, — все это было днем и вечером. А ночью… Уже несколько лет спустя Маша признавалась себе в том, что ей в чем-то повезло. Такой нежный, страстный, чуткий любовник, как Вадим, — это еще надо поискать. Ей не пришлось преодолевать никаких психологических барьеров, и Вадим научил ее получать полное наслаждение от близости. Им было очень хорошо вместе.

Постепенно все входило в свое русло. После возвращения в родной город оба продолжали учиться, встречаться каждый день, однако повседневные заботы вовсе не сделали их отношения обыденными, и наскучившими. Каждая встреча с Вадимом, пусть даже они расстались лишь накануне, была для Маши праздником, которого она начинала ждать с момента вчерашнего прощания.

Единственное, что Маше не понравилось в Вадиме, — это его мать. После первого визита к нему домой Маша старалась под благовидными предлогами отказываться от его приглашений, что было не слишком сложно, так как жил он на другом конце города.

Хрупкая, изящная, моложавая, Лидия Эдуардовна была самой любезностью, но от нее веяло каким-то холодком. Вадим был очень похож на мать тонкими чертами лица, светлыми волосами, цветом и формой глаз, и Маше неприятно было видеть, как сдержанность ее любимого отражается в холодности его матери.

Лидию Эдуардовну очень заинтересовала семья Маши, и она подробно расспрашивала девушку о ее родителях. Маше почему-то показалось, что услышанное не слишком удовлетворило ее — по совершенно непонятной причине. Впрочем, об этом она долго не размышляла, ей вполне достаточно было любви самого Вадима, чтобы еще заботиться о впечатлениях его матери.

Летом Маша отправилась в учебный лагерь вместе со всеми первокурсниками, а Вадим уехал на преддипломную практику под Архангельск. Эта длительная разлука стала для Маши настоящим горем, утешить которое на время могли лишь полные признаний в любви письма Вадима. Зато какой была встреча!

С сентября все снова пошло по-прежнему. Маша тихонько мечтала о том, что, когда Вадим окончит институт, они поженятся. Первым ребенком у них будет мальчик, светленький, голубоглазый… С Вадимом она об этом не заговаривала, считая, что все и так само собой разумеется.

Почти незаметно подошел к концу и этот учебный год, полный событий: были и лекции, и сессии, и февральский грипп, и лыжная база, и майские пикники на большом озере неподалеку от города — и, конечно, Вадим. Правда, в апреле у него стало гораздо меньше времени для встреч с Машей — нужно было вплотную заниматься дипломной работой.

Сначала она видела его раз в два дня, потом — в три. А потом наступил момент, когда он пропал на целую неделю, позвонив за это время всего два раза. Маша не понимала, что происходит. Ну хорошо, он занят, у него на носу защита диплома, но позвонить-то вечером хотя бы раз в день он ведь может, это не требует много времени.

При встрече она спросила об этом Вадима. Тот, отводя глаза в сторону, ответил что-то маловразумительное про усталость, запарку и все такое в этом роде. На следующей неделе повторилось то же самое. Маша, не выдержав, после долгих сомнений позвонила ему сама.

Трубку сняла Лидия Эдуардовна.

— Да? — послышался ее ледяной голос. — Кто? Ах, Маша… Вадик очень устал и уже спит. Вы, Маша, должны понимать, что сейчас ему необходимо заниматься только учебой. Да, я непременно передам ему, что вы звонили.

На следующий день в дверь Машиной комнаты постучал отчим:

— Вот, дочка, тебе письмо. Странное какое-то — лежало в почтовом ящике, а штемпеля никакого нет. На, возьми.

Маша взяла письмо и прикрыла дверь. Почему-то ей совершенно не хотелось вскрывать этот обычный белый конверт с изображенной в углу фиалкой. Честно говоря, ей стало просто страшно, как будто конверт этот таил в себе какую-то опасность или ужасную весть. А если не вскрывать его, может, и обойдется…

Сделав решительное усилие, Маша надорвала край конверта и вытряхнула из него листок, исписанный лишь с одной стороны. «Маша, милая моя Машенька! Впрочем, я больше не имею права тебя так называть. Маша, хочу признаться тебе в том, что я — законченный подлец и совершенно тебя не стою. Мы не должны больше встречаться — это все, что я могу тебе сказать. Прощай. Я не надеюсь на то, что когда-нибудь ты простишь меня, да я этого и не заслуживаю. Вадим».

Маша прочитала это короткое письмо, не поняв в нем ни слова. Перечитала вновь. Смысл написанного до нее дошел, но верить в это она отказывалась. Она не понимала ничего, кроме того, что на нее обрушилось такое горе, которого она не испытывала никогда в жизни. Казалось, что она была оглушена сильным ударом.

Держа в руке белый листок, она вышла из своей комнаты, прошла по квартире, не понимая, зачем она это делает, посмотрела на отчима невидящим взглядом и вернулась к себе. Геннадий Егорович, видя, что с дочерью творится что-то неладное, побежал за ней.

— Маша, Машенька, что с тобой, дочка?

Маша молчала. В панике он бросился звонить матери, и, когда та тоже начала расспрашивать дочь о том, что с ней стряслось, молча протянула ей письмо.

С огромным трудом ее удалось хоть немного вывести из этого состояния. Родители позвонили хорошему другу семьи, доктору, который накачал девушку транквилизаторами, а потом объяснил родителям, что по-настоящему помочь в этом случае не может ничто, кроме времени.

Два дня Маша не говорила ни слова. Потом понемногу начала приходить в себя, но жила как сомнамбула — машинально ела, когда ее заставляли, односложно отвечала на вопросы, послушно, как ребенок, укладывалась спать, когда ей об этом напоминали. Словом, вела образ жизни зомби.

А через два дня, когда дома никого не было, она решительно сняла трубку и набрала номер Вадима. К телефону вновь подошла его мать.

— Лидия Эдуардовна, мне необходимо поговорить с Вадимом, — твердо произнесла Маша.

— В этом нет ни малейшего смысла, — безапелляционно отрезала та.

— А вот уж это совершенно не ваше дело! — вспылила, не сдержавшись, Маша.

На Лидию Эдуардовну это не произвело ни малейшего впечатления.

— Нет, милая моя, это именно мое дело. Мое, поскольку меня заботит судьба моего сына. Я в курсе того, что Вадик порвал с вами, и одобряю его решение. Мальчик заканчивает институт, ему нужно устраивать свою судьбу, а вы, милая моя, никак ему в этом помочь не в состоянии. Вместо помощи он получит обузу. И не звоните ему больше, он не будет с вами разговаривать.

Больше Маша действительно не звонила, поняв, что все кончено. А в июне, в самом конце сессии, она узнала, что Вадим женился на дочери директора крупного научно-исследовательского геологического института.


Глава 5


Стоя на темной тропинке, Маша раздумывала, уйти ли ей незаметно в свою палатку, обойдясь без ужина, чтобы дать себе время подготовиться к встрече с Вадимом, или же, собрав все мужество, пойти и поздороваться с ним прямо сейчас. Первый вариант был заманчивее, можно было спокойно привести в порядок разбегающиеся мысли и унять внутреннюю дрожь. Однако Маша понимала, что все равно не сможет спокойно заснуть и, по всей вероятности, взвинтит себя за ночь так, что наутро ей будет еще труднее взять себя в руки. Второй был труднее, но предпочтительнее. Маша всегда была сторонницей быстрого решения сложных проблем, однако сейчас ей не под силу было заставить себя вести себя как ни в чем не бывало, как будто она просто встретила давнего знакомого.

Ее сомнения разрешил чуть не сбивший ее с ног Дима-большой.

— Господи, кто тут в темноте на дороге торчит? — испуганно воскликнул он, поддерживая Машу под локоть. — Маш, ты, что ли?

— Ага, — подтвердила она.

— Ты решила засаду на кого-то тут устроить? Ты что тут притаилась?

— Зажигалку уронила, — быстро ответила Маша, делая вид, что разглядывает что-то под ногами. — Посвети, пожалуйста.

Дима развел руками:

— А мне нечем.

— Ну ладно, завтра найду. — Маша не стала настаивать на поисках зажигалки, которая и не думала теряться, и решительно шагнула по направлению к освещенной столовой.

Подойдя к Вадиму, она остановилась перед ним и удивленно воскликнула:

— Так вот какой сюрприз мне Евгений Иванович обещал! Вадим, это и правда ты?

— Собственной персоной, — радостно откликнулся Вадим. Постороннему могло бы показаться, что они действительно просто радуются встрече, однако и Маша, и Вадим знали друг друга настолько хорошо, что смогли уловить обоюдное замешательство.

Вадим привстал, приглашая Машу присесть рядом с ним на скамью, однако она спокойно сказала:

— Пойду умоюсь, поем — и спать. Устала, на ногах еле стою — ехали долго, с приключениями. Обмен новостями отложим до завтра, идет?

— Конечно, — немного растерянно ответил Вадим. Он, по всей вероятности, не ожидал от Маши такого спокойствия и теперь не знал, радоваться ему этому или обижаться.

А она тем временем, не оборачиваясь, исчезла в темноте, а минут через десять вновь появилась и уселась ужинать рядом с остальными. Вадим искоса наблюдал за ребятами, увлеченно работающими ложками, и, когда заметил, что Маша допивает чай, тихонько встал и отошел от стола.

Пробираясь по темной тропинке к своей палатке, Маша услышала позади себя тихие шаги и подумала, что это идет спать Рузаев, чье жилище было в той же стороне лагеря. Однако Евгений Иванович на полпути должен был бы свернуть в сторону, а идущий сзади Маши этого не сделал. Бояться в лагере ей было нечего, и она, уставшая от трудной дороги и взбудораженная нежданной встречей с Вадимом Шуваловым, почти не обращала внимания на то, что творилось сзади. Нужно кому-то в ту же сторону, что и ей, — ну и пусть идет.

Маша устало опустилась на выступающие перед палаткой доски настила, расшнуровала запыленные туристические ботинки и с наслаждением погрузила ноги в заранее приготовленный таз с прохладной водой.

Совсем рядом послышались чьи-то шаги. В темноте стал виден чей-то неясный силуэт, а затем раздался знакомый голос:

— Маша…

«Вот только этого мне сейчас и не хватало для абсолютного счастья…» — с досадой подумала она и не ответила.

— Маша, я хотел…

Тут Маша решительно прервала ночного гостя:

— Вадим, давай ты мне завтра скажешь все, что ты хотел. Я правда безумно устала и просто не соображаю сейчас, что говорю и делаю. Ты уж извини, но придется все разговоры отложить до завтра.

— Ну ладно. Отдыхай. Спокойной ночи, — несколько разочарованно ответил Вадим.

— Спокойной ночи, — приветливо и равнодушно отозвалась Маша и, не дожидаясь, пока он уйдет, выплеснула воду и полезла в палатку.

Она еще долго сидела на полу, обняв колени и не зажигая света. Потом, поняв, что успокоиться не сможет, щелкнула выключателем старенькой настольной лампы, достала из аптечки донормил и, вытряхнув в кружку с водой две большие таблетки, залпом выпила шипучую жидкость. Она прибегала к снотворному крайне редко, но от этого по крайней мере с утра не чувствуешь себя разбитым корытом. А иначе уснуть все равно не удалось бы, так что пришлось из двух зол выбрать меньшее.

Немного поворочавшись, она все же начала медленно проваливаться в темноту сна, в которой неожиданно вспыхнули яркие брызги белого снега и замелькал горный склон. Быстрее, еще быстрее! Она не может упасть, потому что не скользит по плотно укатанному снегу, а летит над ним, а фонтаны снежных искр поднимаются в воздух сами по себе. Поэтому Маше ничего не страшно, ей весело, но вдруг она понимает, что боится этого веселья, как никогда не боялась ничего в жизни.

Утром, под легкий шум предрассветного леса, Маша постаралась припомнить свой сон, но осталось лишь странное ощущение опасности, неразрывно связанной с радостью. Попробовав разобраться в собственных чувствах, Маша в конце концов сдалась, плюнула на бесплодное копание в себе и, быстро вскочив, понеслась на реку.

Она прекрасно выспалась и с удовольствием предвкушала, как будет в полном одиночестве плескаться в чистой воде, над которой только начинал рассеиваться предрассветный туман. Высокие деревья на другом берегу были окутаны этими седыми клочьями, медленно тающими вверху и густыми над травой, и все кругом было таинственным, необычным, не виданным никогда и никем.

Маша особенно любила купаться в эти ранние часы, когда давным-давно привычный пейзаж казался чуточку нереальным. Кроме того, она обожала плавать без купальника, ощущая, как струи воды скользят по ее обнаженному телу. В купальнике — совершенно не то ощущение, нет той расслабленности и полной слитности с водой. А позволить себе такое купание рядом с лагерем можно было лишь ранним утром.

Быстро скинув с себя одежду, Маша встала на мостках и, вытянувшись, замерла с руками за головой. Постояв так несколько секунд, она, сильно оттолкнувшись, нырнула. Наплававшись вволю, она принялась не спеша вытираться, стоя на прохладных гладких досках. Внезапно раздавшийся за спиной голос заставил ее вздрогнуть и уронить полотенце.

— А ты стала еще красивее.

Сказать это мог лишь один человек. Маша замерла на месте, а потом демонстративно медленно нагнулась за полотенцем, тщательно вытерла оставшиеся капли воды и не спеша оделась. Лишь после этого она соизволила ответить Вадиму:

— Я не ожидала зрителей.

— Ну что ты, Машенька. Такая красота заслуживает любования.

Маша подошла к нему поближе.

— Вадим, мне бы не хотелось тебя обидеть, но продолжать разговор в таком тоне я не собираюсь.

— Хорошо, давай поговорим так, как ты сама захочешь.

С этими словами Вадим подошел к Маше поближе и выжидательно посмотрел на нее. Она почувствовала, как против ее воли внутри ее поднимается уже почти забытая жаркая волна, однако виду Маша не подала и продолжала говорить все тем же ровным, невыразительным голосом:

— Мне кажется, Вадим, что нам с тобой вообще не о чем разговаривать. Ты наверняка приехал сюда по делу, вот и занимайся этим делом, а я буду заниматься своей работой.

Вадим сокрушенно развел руками:

— Маша! Ну я же просто хотел поговорить с тобой, узнать, как ты живешь… Машенька, очень тебя прошу, давай забудем обо всем и станем просто давними знакомыми, хотя бы на то время, пока я здесь.

Маша поняла, что в общем-то Вадим прав. Общаться как давние знакомые гораздо легче, чем помнить то, что она так старалась забыть. Если избегать Вадима, то невольно будешь тревожить старые раны. А разговаривать с ним вот так запросто, как она говорила бы с любым из тех, с кем когда-то вместе училась, означало, что помнить, собственно говоря, особенно и нечего. Конечно, она хотела продемонстрировать это Вадиму, но еще больше ей хотелось убедить в этом себя саму. Может быть, если вести себя предельно осторожно и ровно, то удастся не всколыхнуть собственную душу и не поднять в ней то, что успело осесть на дне.

— Хорошо, Вадим. Ты совершенно прав. Незачем посвящать всех в то, что наши с тобой взаимоотношения на самом деле когда-то были несколько сложнее, чем может показаться.

— Были? — выразительно переспросил Вадим.

Маша нашла в себе силы спокойно улыбнуться.

— Да, именно были. А то, что было, Вадим, то давно прошло и должно быть навсегда забыто. Так лучше для нас обоих.

Вадим давно уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу и наконец сказал:

— Может, уйдем куда-нибудь? Мне бы хотелось поговорить с тобой спокойно, а не на виду у всего лагеря.

— Нет, — решительно отказалась Маша. — Меня устраивает именно то, что мы с тобой у всех на виду. Если сейчас мы начнем рыскать по кустам, это может навести кого-нибудь на ненужные мысли, а вопросов по этому поводу мне никто не задаст. Мне не хотелось бы, чтобы между мной и моими друзьями была какая-то недоговоренность.

— А ты изменилась… — задумчиво проговорил Вадим. — Раньше ты не была такой рассудительной.

— Я повзрослела и, надеюсь, поумнела, — усмехнулась она.

— И кроме того, стала еще красивее.

— Ты уже это говорил.

— И не устану повторять, — сверкнул Вадим своей по-прежнему неотразимой улыбкой. — Ну давай хотя бы тут, на мостках, посидим.

Маша кивнула и уселась по-турецки, опираясь о загорелые коленки. Вадим пристроился рядом и принялся болтать в воде босыми ногами. Искоса взглянув на него, Маша не могла не признать, что выглядит он по-прежнему великолепно, даже в хлопчатобумажной футболке и простых серых шортах напоминая молодого миллионера на отдыхе.

Маше очень хотелось спросить, о чем же хотел с ней поговорить Вадим, но она сдерживала себя, предпочитая отдать ему инициативу. А он все молчал, покусывая длинную травинку и следя за полетом уже проснувшихся огромных стрекоз, трепещущих прозрачными крыльями над водой. Наконец он вздохнул и негромко произнес:

— Красота-то какая! А ты очень органично выглядишь на этом фоне.

— Это моя жизнь. Вернее, одна ее часть.

— А другая? Я ведь почти ничего о тебе не знаю.

— Другая — муж, дочка, институт. В общем, нормальная городская жизнь. Дочка вот в этом году в школу пойдет, так что забот прибавится.

Вадим внимательно взглянул на Машу:

— Да, я знаю, что ты замужем. Кто он, если не секрет?

— Какие секреты! Мишка Салмин, с моего курса, нефтяник.

— Не помню такого. А дочка на него похожа? — задал он неожиданный вопрос.

— Все говорят, что на меня.

— А могла бы быть похожа на меня… — неожиданно выдал он.

Маша просто онемела и лишь позже с нескрываемой неприязнью ответила:

— Ничего такого быть не могло.

— Могло бы, если бы я не оказался таким клиническим идиотом. Впрочем, тут во многом моя маман свою ручку приложила ко всему этому… Фактически это она сделала так, что я на Ирине женился. Она меня с ней познакомила, она и… да ладно, о чем тут говорить, больше всех, конечно, я сам виноват в том, что тебя потерял. Кстати, с Ириной я через год разошелся.

— Вот уж это меня совершенно не интересует, — сухо ответила Маша и с ужасом поняла, что она врет. Неужели ее может волновать, женат ли Вадим или нет? Впрочем, нет, не это ее интересует. Она призналась себе в том, что ей приятно было услышать: Вадим оставил ту, ради которой он в свое время бросил ее саму.

— Маш, я ведь сам напросился сюда приехать, когда узнал, что ты у Рузаева работаешь, — немного смущенно признался Вадим. — Должны были кого-то еще послать, а напросился я.

— Если ты так хотел меня видеть, то мог и раньше на это решиться, — недоверчиво ответила ему Маша.

— Да то-то и оно, что не мог! — с досадой воскликнул Вадим. — Сколько раз хотел и не мог решиться. Ну как я мог в глаза тебе посмотреть после всего? А ведь так хотелось… Хотелось прощения у тебя попросить, да и просто взглянуть на тебя. Не мог я решиться, понимаешь, не мог! А сюда я вроде как не специально, а в командировку приехал — ну как бы само собой так вышло. Глупо, правда?

Она пожала плечами. Может, это действительно было глупо, а может быть, и нет — откуда ей знать? В конце концов, это были совершенно не ее проблемы. Так она Вадиму и сказала. Вместо ответа он невесело рассмеялся:

— Ну конечно. Это было и остается моей проблемой.

— Как это прикажешь понимать?

— А как хочешь, так и понимай.

Маша хотела настоять на ответе, но позади них раздались топот и звонкие голоса бегущих к речке студентов.

— Не задавят, так утопят! — Она вскочила с места, едва успев увернуться от фонтана брызг, поднятых ребятами.

— Пожалуй, я тоже искупаюсь, — немного разочарованно произнес Вадим, недовольный тем, что их разговор прервали. — А то, похоже, сегодня купаться больше не придется — вон какая туча с запада ползет.

Маша подняла голову и увидела, что с противоположного берега действительно наползает край огромной черной тучи, медленно надвигающейся на лагерь. Она всегда любила грозу, а с запада, как правило, приходили именно грозовые облака.

До завтрака оставалось еще довольно много времени, и Маша решила немного пройтись. Совсем рядом с лагерем была небольшая полянка, на которой иногда после дождя в изобилии росли шампиньоны. Неплохо было бы набрать их к обеду и сварить грибной суп — немного отдохнуть от кулинарных чудес Дяди Вани.

Впрочем, грибы были лишь предлогом. Маше просто не сиделось на одном месте. Ее охватила какая-то беспричинная радость, как в детстве перед днем рождения. Странно, что такого радостного могло сегодня случиться? Впрочем, почему для хорошего настроения обязательно нужно выискивать серьезные причины? Замечательное летнее утро — разве не повод для радости?

Маша вприпрыжку добежала по неприметной тропке до поляны, пошарила в траве — грибов не было. Ну и не надо, можно и без них обойтись. Оглянувшись вокруг, Маша с удивлением заметила, что небо стремительно темнеет, а через минуту лилово-черная туча уже нависла прямо над ее головой. Налетел резкий порыв ветра, предвещавший бурю, потом еще один, еще. Зашумела потревоженная листва, на землю упали первые капли дождя.

Маша повернулась, чтобы бежать в лагерь, но тут небо над ее головой, казалось, с треском распорола огромная молния. Гроза была так близко, что удар грома почти совпал с разрядом молнии. Следующий удар был не сухим, а гулким, раскатистым, как будто прямо над ухом выстрелили из пушки. Ойкнув, Маша присела на корточки под густыми кустами давным-давно отцветшей сирени. И тут на нее, на кусты, на траву опрокинулся дождь, мощной стеной воды заливая все кругом. Прятаться от такого потопа было бесполезно, и Маша, встав во весь рост, ловила ладонями тугие струи. У нее мелькнула смутная неожиданная мысль: «Как бы ни было душно и страшно перед грозой, после нее все становится лучше, чище, свежее».


За завтраком Евгений Иванович, сидевший рядом с Машей, спросил у нее:

— Ну как, Машенька? Что надумала?

— Вы о чем? — удивилась она, совершенно не понимая, о чем идет речь.

— Как? Разве наш гость ничего еще тебе не сказал? Господи, что же ей должен был сказать Шувалов, да еще такое, о чем мог спрашивать Рузаев? Что за загадки?

Вадим вмешался в их разговор:

— Не успел еще, Евгений Иванович. Заболтались с Машей — все-таки старые знакомые, вот и не успел сказать. Маша, я сюда по своим делам приехал, кое-какие материалы посмотреть, по вашим точкам пройтись. Мы же с тобой почти над одной темой работаем, ты, наверное, и не знала?

Она отрицательно помотала головой, а Вадим продолжал:

— Так вот, и в наш, и в ваш институты пришло предложение от Эдинбургского университета поучаствовать в конкурсной программе, имеющей прямое отношение к нашим зверушкам. Англичане, вернее, шотландцы… ну, в общем, британцы эти много чего хорошего обещают, и тебе, если ты хочешь принять в этом участие, нужно срочно приехать в институт. Ну, материалы конкурса посмотреть, предварительную заявку на участие оформить и отослать. Я видел твоего руководителя, и он просил тебе передать, чтобы ты непременно приехала. Он хотел тебе телеграмму посылать, а вышло так, что я все равно сюда собирался.

Маша совсем растерялась. Эта новость была такой неожиданной, что она просто не знала, как на нее реагировать. Собственно, она не была бы в такой растерянности, если бы со вчерашнего дня всеми ее мыслями не завладело лишь одно — приезд Вадима.

Всю остальную информацию она сейчас воспринимала с трудом.

— Ну что, Маша, ты когда ехать собираешься? Лучше не тянуть, — вывел ее из задумчивости Рузаев.

— Да я что-то никак не соображу. Так неожиданно все это. А как же работа?

— Да ты с ума сошла, Мария! — расхохотался начальник. — Такой шанс, может, раз в жизни выпадает, а она, видите ли, не сообразит. Какая работа! О чем ты говоришь! Мы что, камералку без тебя не сделаем? Ты и уедешь-то от силы на неделю, вернешься, и маршруты продолжим. Да если даже и задержишься, тоже ничего страшного, и без тебя справимся.

— Ну… ну тогда я действительно поеду, Евгений Иванович, раз вы отпускаете. Да я все равно хотела у вас на недельку отпроситься, домой съездить — нужно Ксюхе к школе все купить, а из Мишки моего какой уж покупатель. Тогда я, если вы не против, сегодня же вечером и поеду. Поезд в десять вечера, а ехать до станции часа полтора, так что времени вполне достаточно.

— Давай, давай, Машенька, поезжай, нечего откладывать. Правильно ты решила — сегодня и езжай.

Ехать нужно было около суток. Соседи по купе, солидная и толстая семейная пара с такой же солидной и толстой дочкой лет пятнадцати, уже закончили основательный ужин и улеглись спать.

Маше не спалось, она вообще отвратительно засыпала в поезде, а делать было нечего — читать в дороге она тоже толком не могла. Лежа на верхней полке, Маша смотрела в окно на догоревший в западной стороне неба закат, от которого оставалась лишь узкая багровая полоса на черном фоне, и под классический стук колес пыталась разобраться в собственных мыслях, а главное, чувствах.

С тяжелым сердцем она призналась себе в том, что фактически удрала от Вадима. Ведь ее поспешный отъезд был не чем иным, как бегством, вполне можно было подождать хотя бы до завтра. Она просто боялась оставаться рядом с ним, и сама не понимала почему. Разве Вадим до сих пор так много значит для нее? Нет, этого не может быть. И дело даже не в том, что он так поступил с ней несколько лет назад, бросив ее ради карьеры, не заботясь о том, что с ней будет после того письма.

А ведь тогда Маша действительно была на грани помешательства, если не хуже. В те страшные дни у нее появилось странное ощущение. Ей казалось, что она может умереть так же легко, как гаснет огонь свечи, — просто жизнь потухнет в ней, и все; что можно умереть, просто перестав жить, перестав усилием воли удерживать себя в этом мире и провалиться в смерть как в избавление.

Вспомнив свое состояние после письма Вадима, Маша невольно содрогнулась. Неужели все это было с ней? Теперь ей казалось, что она читала об этом в каком-то романе.

Поняв, что заснуть ей не удастся, Маша бесшумно слезла с полки и, стараясь ни на что не наткнуться и не перебудить соседей, осторожно открыла дверь купе и отправилась в тамбур. Окна в коридоре вагона были открыты, и в лицо ей ударил упругий ветер, несущий свежесть ночного поля и гарь железной дороги.

Выкурив в тамбуре сигарету, на обратном пути Маша задержалась возле окна, с удовольствием подставив лицо ветру, треплющему ее светлые волосы. Теперь она немного успокоилась и окончательно решила, что внезапное появление Вадима в лагере экспедиции так подействовало на нее потому, что бессознательно она ассоциировала его с душевной болью, которую довелось из-за него испытать. Стало быть, теперь ей беспокоиться нечего. Даже если он еще будет торчать в лагере после ее возвращения из города, Маша уже может относиться к нему гораздо спокойнее, привыкнув к мысли о том, что он для нее не более чем давний знакомый.

Она вновь забралась на свою полку. Теперь ее мысли приняли куда более мирный, обыденный характер. «Надо было ведь Мишке телеграмму дать, а то свалюсь как снег на голову. Интересно, а ключи от квартиры я с собой взяла? Ну и Маша-растеряша! Ну ладно, приеду все равно вечером, Мишка дома будет. А если он на дачу на пару дней уехал? Вот смеху-то будет. Туда ведь после девяти вечера вообще не доберешься, никакие автобусы не ходят. Ну ничего — приеду, а там видно будет. В крайнем случае найду, у кого переночевать. А может, я и ключи все-таки взяла».

Весь следующий день Маша мучилась от вагонной духоты и соседской болтливости — впрочем, очень доброжелательной и приветливой. С нетерпением она смотрела в окно, радостно встречая знакомые названия на мелькающих платформах пригородных станций. Вот поезд замедлил ход и плавно въехал в пригород. Мимо окна потянулись сначала частные домишки, затем заводы, кольцевая автострада, снова частные дома. Поезд все так же плавно взлетел на эстакаду, и, наконец, рельсы расползлись множеством путей, показалось здание вокзала. Приехали! Ловить такси она не стала — с севшего в машину возле вокзала сдерут бешеные деньги, а платить их за пятнадцатиминутную поездку, да еще без багажа, было просто глупо. Правда, троллейбуса пришлось ждать минут пятнадцать, все время подъезжали не те маршруты, но торопиться ей было особенно некуда. Домой она всегда успеет.

При возвращении после длительной экспедиции Машу всегда охватывало странное чувство — как будто она приехала не в родной город, хоженый-перехоженый с самого детства, а в какой-то другой, хорошо знакомый, но все равно чужой. Кроме того, раздражал запах выхлопных газов, после чистого воздуха лесов и степей едкий и тяжелый, зато приятно было вдохнуть другой — запах свежеполитого асфальта, нагревшегося за день. Неприятной была необходимость толкаться в городском транспорте и вообще терпеть больше скопление людей, однако радовали удобства быта.

Правда, к Машиной досаде, одно из таких удобств оказалось ей недоступным: лифт в ее подъезде не работал, и пришлось тащиться пешком на восьмой этаж. Это был уже второй сюрприз: первый из них родной дом преподнес ей только что, когда она не смогла открыть кодовый замок подъезда. «Код я, что ли, перепутала? — удивилась Маша собственной забывчивости. — Надо же, никогда раньше такого со мной не было».

Она оглянулась вокруг. Народ во дворе, конечно, был: прекрасным летним вечером даже после наступления темноты люди не спешат домой, однако к ее подъезду не направлялся никто. Маша принялась внимательно осматривать стену и дверь в районе замка, надеясь на то, что какой-нибудь склеротик нацарапал там код. Действительно, она обнаружила несколько цифр, написанных фломастером, — они были теми же, которые она безуспешно набирала.

На ее счастье, в эту минуту к двери подошла пожилая соседка с седьмого этажа.

— Машенька! А я думала, ты опять на все лето уехала!

— Да я только на несколько дней, Евдокия Петровна.

— А-а-а, ну-ну. А дочка-то тоже на все лето уехала?

— Тоже, — лаконично подтвердила Маша, уже мечтавшая поскорее попасть домой.

— Ну-ну… А что, Мишенька в этом году не поехал никуда? — задала словоохотливая соседка очередной вопрос, ответ на который получила еще месяца два назад.

— Нет, этим летом он в городе работает.

— Да-да… А Мишенька-то дома, дома, вот только что перед тобой и пришел, минут десять назад.

— Вот и хорошо! — обрадовалась Маша, которая так и не выяснила, взяла ли она с собой ключи от квартиры. — Ну до свидания, я побежала. Ой, Евдокия Петровна, чуть не забыла: код на двери сменили, что ли?

Узнав новый код, Маша поспешно открыла проклятую дверь и юркнула в подъезд, опасаясь новых расспросов. «Странно, откуда это Мишка вернулся в одиннадцатом часу?» — мелькнула у нее мысль, которая тут же исчезла, вытесненная раздражением по поводу неработающего лифта.

Запыхавшись, Маша нажала кнопку звонка и довольно долго ждала, пока муж соизволит впустить ее домой. Наконец дверь распахнулась, и Маша невольно расхохоталась при виде того, как недовольство на лице Михаила сменяется изумлением, а потом — неподдельной радостью. Он подхватил ее на руки:

— Машка! Вот здорово! А предупредить ты не могла, чучело? Я бы тебя встретил.

— Вот еще! Я, может быть, хотела тебя врасплох застать. Кстати, ты почему так долго не открывал?

— Любовницу с балкона сбрасывал, — моментально ответил Миша. — А долго, потому что она за перила цеплялась.

— Вот я тебя на вранье и поймала! Мне Евдокия Петровна про тебя доложила, что ты недавно пришел. Если б ты не один был, она тебя сразу заложила бы.

Мишка озадаченно почесал затылок:

— Да, разведка у тебя хорошо поставлена.

— Ты долго собираешься меня в прихожей держать? — попыталась Маша сдвинуть мужа с места, но это было приблизительно то же самое, что стараться оттолкнуть с дороги бульдозер. — Так, я хочу поесть, принять душ, а потом еще раз поесть!

— Лопнешь, — озабоченно ответил Михаил, наконец освободив дорогу и отправляясь на кухню. Оттуда он крикнул: — Особых вкусностей не обещаю, но жареную картошку и салат из свежих помидоров гарантирую — только вчера на даче был.

— Что еще для счастья надо! — ответила Маша рекламным слоганом и отправилась в душ.


Наутро она довольно долго занималась собственной внешностью. Это тоже был, как они с Татьяной говорили, «синдром возвращения к цивилизации» — после нескольких месяцев одичания, когда можно было не вылезать из старых штанов, шорт, маек и разбитых кроссовок, приятно было сделать маникюр, слегка подкраситься (Маша всегда пользовалась косметикой очень умеренно), надеть что-то красивое.

Вот и сейчас, взглянув в зеркало, Маша с удовольствием увидела свое чуть-чуть подкрашенное, свежее загорелое лицо с блестящими глазами, подмигнула собственному отражению и открыла дверцу шкафа, чтобы выбрать что-нибудь подходящее. Собственно говоря, погода диктовала лишь самые облегченные варианты одежды, и Маша остановила свой выбор на длинном сарафане на тонких бретельках, из легкой ткани, с высокими разрезами по бокам, почти обнажающими бедра при ходьбе так, чтобы выглядеть нарядно и не получить при этом тепловой удар.

С сарафанчиком, конечно, невозможно было надеть на ноги что попало, и пришлось искать босоножки на тонком, не слишком высоком каблучке. Покрутившись еще раз перед зеркалом, Маша на всякий случай спросила у мужа, как она выглядит, и получила восторженный ответ:

— Так здорово, что просто жаль тебя отпускать!

— А у тебя какие планы?

— Маш, ну какие у меня могут быть планы? Сейчас тоже начну на работу собираться.

Этим летом Михаил не поехал в поле — было много работы в городе. Институт, в котором он трудился, года три назад перешел на хозрасчет и теперь делал различные разработки для нефтедобывающих компаний. Работа эта была менее интересной, чем научные исследования, зато зарплата у сотрудников стала намного выше той, которую получали в других геологических конторах, и Мишка трудился не покладая рук. Вот и сейчас он собирался в свой надоевший институт, мечтая о вольной экспедиционной жизни.

Маша шла по улице, весело постукивая каблучками и помахивая в такт сумочкой. Так же, почти пританцовывая, она вошла в лабораторию своего шефа, профессора Скворцова.

Иннокентий Ильич, Машин научный руководитель, очень хорошо относился к своей подопечной и болел всей душой за ее успехи. При виде Маши он обрадованно воскликнул:

— Машенька! Ну какая же ты умница, что так быстро приехала. Давай-давай, присаживайся к столу, я тебе сейчас все бумажки покажу.

Скворцов засуетился возле своего стола, отыскивая в груде бумаг нужные, поминутно роняя что-то и чертыхаясь при этом. Он вообще был очень колоритным человеком. Классическая «профессорская» наружность — тонкие черты лица, умные усталые глаза с прищуром, седая бородка клинышком и очки в тонкой металлической оправе — изумительным образом уживалась в нем с одеждой разболтанного студента — вытертыми добела джинсами, клетчатой рубашкой с закатанными рукавами и когда-то белыми кроссовками.

Наконец он нашел нужные бумаги и с торжеством вручил их Маше.

— Ну, Машенька, читай пока, а я своими делами займусь, чтобы тебе не мешать. Если что-то будет непонятно, позови.

Иннокентий Ильич бодро выбежал из своего закутка в помещение лаборатории (ходить медленно он за свои шестьдесят лет так и не научился), а Маша принялась изучать бумаги.

С трудом сосредоточившись на длинных фразах сухого текста, полного важной информации, она поняла, что такой шанс действительно выпадает нечасто, а может не выпасть и никогда. Она дочитала до конца несколько листов убористого текста, скрепленных за уголок, и вновь начала сначала, уже выискивая подробности.

Так, проект осуществляется в рамках организации под названием «Intas» и предполагает помощь в развитии науки странам бывшего Советского Союза и опять-таки бывшего соцлагеря Европы. Так… Конкурс исследовательских программ группы естественных наук… Где тут раздел «Геология»?.. Вот, на этой страничке. Ага, стало быть, необходимо отправить прямо сейчас заявку на участие в конкурсе, а к ноябрю подготовить весь конкурсный пакет. Что там дальше?.. Так, основное — это подробный доклад о результатах собственной научной деятельности, оцениваться будет новизна и масштабность…

Ну что ж, ее работа, касающаяся нового подхода к классификации протоамфибий, вполне соответствует этим требованиям. Вот только для полной убедительности хорошо бы включить в эту классификацию описание еще хотя бы одной зверушки, доселе очень мало изученной. По Машиным предположениям, водилась эта хвостатая живность и в том регионе, где сейчас работала ее геологическая партия, но ведь вряд ли можно надеяться на то, что именно Маше и именно сейчас повезет найти какой-то костный материал. Впрочем, палеонтология — такая вещь, что научный прогноз столь же актуален, как и простая случайность.

Так, что там дальше? Ох, ничего себе: предлагается открытый конкурс и множество тематических, и бюджет этой программы — пятнадцать миллионов евро! Стало быть, проектов, которые получат грант этой программы, будет немало, и шанс у Маши есть. Правда, не из одного же их города люди будут участвовать…

Евро — это сколько же в долларах? Ну, во всяком случае, каждый проект, заслуживший одобрение конкурсной комиссии, получит не меньше семи или даже десяти тысяч долларов, это уже понятно. Можно будет купить новый компьютер в лабораторию, хороший сканер и кучу другого оборудования! Ну и, кроме того, автору проекта полагаются немалые выплаты в течение трех лет, а самое главное — победитель по разделу «Палеонтология» получит годовой контракт с Эдинбургским университетом. Господи, об этом можно только мечтать — поработать в Великобритании, где трудятся сейчас самые маститые палеонтологи.

Вошедший Иннокентий Ильич хитро взглянул на Машу:

— Ну что, Марья-искусница? Поборемся?

— Честно говоря, страшновато, — откровенно ответила Маша. — Туда ведь столько заявок пришлют…

— Ну и что! — недовольно буркнул профессор. — Могу тебя заверить, Машенька, что посылают на такие конкурсы столько всякой ерунды, что просто диву даешься. А у тебя, красавица моя, настолько солидная работа, что непременно нужно попробовать, все шансы у тебя есть.

— Вы думаете? — с сомнением спросила Маша.

— Думаю, думаю. Скажу тебе по секрету, если бы конкурс был в рамках какого-нибудь российского проекта, то я тебе не посоветовал бы даже и заявку посылать, даром время тратить.

— А почему? — удивилась она. — Наверное, российский конкурс выиграть легче?

— Российский конкурс выиграть нельзя! — отрезал Скворцов. — По очень, кстати, простой причине. В России у каждого из организаторов этого конкурса непременно найдутся те люди, которым просто необходимо по той или иной причине помочь. Стало быть, для тех, кто подает заявки без всяких знакомств, «с улицы», ничего просто не остается. А англичане — народ серьезный, соображения конъюнктуры для них роли не играют. Так что, Машенька, давай-ка быстренько составляй заявку и отправляй ее. Что-то я адреса не вижу на этих листках…

— Да я по электронной почте отправлю, — успокоила его Маша. — Вон, вверху первого листа адрес есть.

— Ну-ну, занимайся. Я этих ваших новомодных штучек все равно не понимаю, так что отправляй хоть по компьютеру своему, хоть с почтовым голубем, но главное — вовремя.

— Не волнуйтесь, Иннокентий Ильич, сегодня все уйдет. Я прямо сейчас и займусь.


Домой Маша летела как на крыльях. Она была достаточно здравомыслящим человеком для того, чтобы ясно понимать: конкурс будет серьезным и выиграть его непросто. Однако сейчас она находилась в таком состоянии душевного подъема, что все казалось ей по плечу. В жизни изредка бывают такие моменты, когда человек берется за трудное дело и чувствует при этом, что у него получится абсолютно все. Главное — не упустить эту мощную волну, которая несет сама, и нужно лишь не отстать от нее, не соскочить с гребня, и тогда все получится как будто само собой. Вот сейчас Маша как раз и ощущала, как ее захватило этой волной.

Весело, чуть ли не вприпрыжку, она обошла длинные торговые ряды, тянущиеся вдоль здания рынка. Накупила мяса, зелени, прочей еды. И самой захотелось вкусненького после ужасающей стряпни Дяди Вани, а главное — хотелось Мишку побаловать и вообще устроить маленький праздник.

Пожалуй, нужно зайти еще и в магазин возле дома, купить бутылочку хорошего сухого вина. Праздник так праздник! Непонятно, правда, что праздновать — с конкурсом пока предвидятся лишь хлопоты и волнения, а радости еще под оч-чень большим вопросом. Ну не важно. Можно отпраздновать ее собственный приезд.

Михаил по случаю Машиного приезда явился с работы рано, часа в четыре. Маша открыла ему дверь со словами:

— Ну и нюх у тебя! Ты в своем институте запахи учуял, что ли?

— Нет, просто соскучился по любимой жене, которая к тому же скоро снова уедет.

— Ну, тогда на кухне тебя ждет награда за такие пылкие чувства.

— Только на кухне? — лукаво поинтересовался Михаил.

— Отстань, нахал! — скорчила гримаску Маша. — Давай-ка, мой руки — и обедать. Ты действительно вовремя, мне осталось только отбивные пожарить.

За обедом Маша рассказала мужу о своем участии в конкурсе. Конечно, Михаил порадовался за нее, но потом как-то притих, сник и тихо спросил:

— Маш, а если ты выиграешь этот конкурс, то ведь на целый год уедешь… Нет, ты меня не пойми неправильно, я действительно очень хочу, чтобы у тебя была возможность поработать в Эдинбурге. Просто мы с Ксюхой скучать будем.

— Ты знаешь, я тоже об этом подумала, — задумчиво ответила Маша. — Только ты не расстраивайся, там в условиях этого проекта сказано, что я смогу два раза за этот год на неделю съездить домой — кстати, за их счет. И потом, мне вот что в голову пришло: я ведь все равно по три-четыре месяца в экспедиции пропадаю, полевой сезон для меня никто не отменял. Вот и получается, что практически я просто отрабатываю три полевых сезона, а между ними смогу к вам приехать. И вообще, Мишка, нечего пока об этом рассуждать. Еще нужно, чтобы меня туда пригласили, а это весьма проблематично.

— Знаешь, а я в тебя верю, — заявил Михаил.


Поздно вечером, когда Мишка уже крепко спал, Маша вышла на балкон. Она действительно была очень рада возвращению домой и видела, что муж тоже соскучился. Но почему-то ее не оставляло ощущение, что в этот раз все как-то не так. Мишка не то чтобы холоднее с ней, чем обычно, вовсе нет, но было в нем сейчас что-то такое…

Маша задумалась, стараясь понять, что ее насторожило. Похоже было на то, что Мишка постоянно был чем-то озабочен, как будто все время думал о чем-то своем. В этом не было бы ничего странного, если бы Маша не знала своего Михаила насквозь. Он всегда был откровенен с ней, не хотел и не умел ничего скрывать.

А теперь казалось, как будто у него есть что-то, чем он не хочет делиться с Машей. Странно… А впрочем, скорее всего это просто ее собственные фантазии, о которых нужно поскорее забыть, вот и все.


Глава 6


Несмотря на то что Маша была рада повидать своего Мишку-медведя, и уж не говоря о том, что поездка эта получилась весьма многообещающей (еще бы, шанс поехать в Эдинбург!), она с удовольствием вернулась в экспедиционный лагерь. Летнюю городскую жизнь она переносила с трудом. Первые дни, конечно, было приятно походить по ровному асфальту в легких босоножках, а не по пересеченной местности в тяжелых ботинках да еще и с нагрузкой в виде рюкзака, геологического молотка и прочих прелестей.

Приятно было и принять душ, когда этого хотелось, а не ждать, пока истопят баню. Да и чистый удобный туалет без комаров — тоже серьезное преимущество цивилизованной жизни. Но уже через неделю Маша начинала ощущать, что ровный асфальт, по которому так легко ходить, пышет жаром, что в городе просто нечем дышать и невозможно спать в таком шуме и духоте, а главное — что ей совершенно нечего делать.

Люди летом после работы или в выходные ходят на пляж, а Маша терпеть не могла этого бессмысленного лежания под палящим солнцем на грязном песке городского пляжа, когда плавятся все мысли в голове и наступает состояние полного отупения.

А основной причиной, по которой она хотела поскорее вернуться в экспедицию, была пустая квартира. Делать Маше в институте было сейчас нечего, заявку на участие в конкурсе она составила и отправила в первый же день, а у Мишки было полно работы, и он пропадал до самого вечера. Без дочки дом казался опустевшим и немного чужим.

Маша отчаянно соскучилась по Ксюше. Конечно, и в экспедиции она скучала по ней, но там были постоянные дела, не дававшие впасть в уныние, а дома — совсем другое дело. Ксюхина комната, чисто прибранная, тихая, без постоянно включенного магнитофона или игровой приставки, без гвалта дочкиных подружек и приятелей, угнетала Машу.

Естественно, приехав в город, она в тот же вечер позвонила в тот пансионат в Геленджике, где проводила лето ее двоюродная сестра с двумя чадами, своим и Машиным. К телефону долго никто не подходил, но Маша терпеливо слушала доносящиеся из трубки длинные гудки. В тот самый момент, когда она решила положить трубку, решив, что ждать бесполезно, раздался прерывистый голос Нины:

— Алло! Я слушаю!

— Нинка, это я, Маша! У вас все в порядке? — тревожно спросила она.

— Да, конечно…

— А почему у тебя голос такой? — перебила ее Маша на полуслове.

Нина, продолжая тяжело дышать, все же засмеялась:

— Пробеги бегом до третьего этажа — у тебя какой голос будет? Я с улицы услышала, что у нас в комнате телефон звонит, да еще и междугородка, вот и припустилась. У нас все хорошо, можешь не беспокоиться. Погоди, я тебе твою бандитку позову, они с Петькой внизу остались — мы только что с моря пришли.

Было слышно, как Нина громко крикнула, по-видимому, в окно: «Ксюша! Беги скорее, мама звонит!»

Едва Нина принялась докладывать Маше о том, как они там живут, что-то хлопнуло, и прямо в ухо Маше зазвенел звонкий голосок дочери:

— Мамулечка, привет!

— Господи, Ксюшка, у меня барабанная перепонка так лопнет! Я тебя отлично слышу, можешь не кричать. Ну, здравствуй, маленькая, как ты там?

— Здорово! Мам, мы два раза в день на море ходим, а Петька вчера краба вот такого поймал, а я ему велела отпустить его, потому что нельзя же животных мучить, правда? — затараторила Ксюха, стараясь поскорее выложить все новости.

— Правда, правда, — улыбнулась Маша, представив возмущенную Ксюшкину физиономию и горящие праведным гневом глаза. — Ты там голодная не бегаешь, ешь хорошо?

— Хорошо, мам, меня тетя Нина заставляет.

— Правильно делает. Ты хоть не очень хулиганишь?

— Не очень, — несколько замявшись, ответило чадо. — Правда не очень.

— Ну, тогда ладно. Ксюшенька, ты там не соскучилась еще, домой не хочешь? А то можешь на даче у дедушки с бабушкой пожить. Если хочешь, папа за тобой приедет.

— Не-а! — моментально отказалась дочь. — Лучше вы с папой сюда приезжайте пожить, тут так здорово! Мам, я хочу всегда на море жить!

— Ну, это мы еще успеем обсудить. А приехать к тебе… Нет, дочка, у нас с папой работы много, никак не получится. Хотя и очень хотелось бы.

Потом трубку снова взяла Нина. Она сообщила, что Ксюха действительно ведет себя почти в границах приличия, целыми днями носится с Петькой, ест хорошо и прекрасно себя чувствует.

Звонок в Геленджик успокоил Машу, и она решила использовать с толком то время, которое собиралась провести в городе. Ксюхе необходимо было купить к школе кучу вещей, и Маша с удовольствием взялась за дело. Немного портила это удовольствие только страшная жара, которую она с трудом выносила после недавнего приволья. Однако погода не мешала ей тщательно выбирать всяческие мелочи по Ксюшиному вкусу — ранец, пенал, фломастеры, тетради, альбомы и прочее, и прочее.

Маша прекрасно знала, что ее Ксения с презрением отвергла бы пенал или тетрадь с какой-нибудь куклой Барби или аляповатыми цветами — дочь признавала только изображения зверей. На ранце, купленном Машей, красовался симпатичный енот с пушистым хвостом, на пенале — некто похожий то ли на хомяка, то ли на морскую свинку, а обложку дневника украшала пара ежиков.

Дома, рассматривая свои приобретения, Маша тихонько вздохнула: скорее всего ей не удастся первого сентября отвести дочку в школу, полевые работы явно к этому времени на закончатся. Так что придется эту почетную обязанность передоверить Мишке. Главное, чтобы он не забыл вовремя посмотреть в календарь, а то с его рассеянностью Ксюша вполне может отправиться учиться намного позже своих ровесников. Впрочем, она сама напомнит своему рассеянному папочке — Ксения весьма любопытная особа и начала школьной жизни ждет с нетерпением.


Все городские заботы быстро отошли на задний план, едва только Маша увидела приютившийся за облупленным, некогда выкрашенным в зеленый цвет небольшим зданием железнодорожной станции знакомый пропыленный «уазик» и развалившегося за рулем молодого водителя Сашу. Он дремал, прикрыв глаза бейсболкой, и не заметил, как Маша подошла к его окну.

— Привет, шеф! До Рогожино не подбросишь?

Саша подскочил и обрадованно воскликнул:

— О! Наконец-то! Полтора часа уже тут загораю, а недавно по радио объявили, что еще на час поезд опаздывает.

— Нагнали, — объяснила Маша, забрасывая сумку на заднее сиденье и забираясь рядом с водителем. — Я и сама думала, что испекусь в этом проклятом вагоне, чуть жива. Скорей бы в лагерь, в речку.

— Ничего, сейчас на трассе газанем, ветерком освежит.

— Как дела у вас? Что новенького?

Саша принялся выкладывать мелкие подробности экспедиционной жизни, а Маша слушала с большим интересом, чувствуя, что возвращается домой. «Век бы отсюда не уезжала, — мелькнула у нее мысль. — Вот если бы еще Ксюху сюда…»

В лагере все было по-прежнему. Маша с удовольствием прошлась по тропинке, выдержала натиск поджидавших ее ребят и, раздав письма и посылки, побежала купаться. Дорожную усталость как рукой сняло, и Маша вновь почувствовала себя бодрой и свежей. Правда, узнав о том, что Вадим еще не уехал, она внутренне напряглась.

Самого Вадима она еще не видела и встретила его лишь за ужином. К большому облегчению Маши, он поздоровался с ней приветливо и равнодушно, в глазах его не было и тени того выражения, с которым он разговаривал с ней накануне ее отъезда.

Как правило, после поездки кого-нибудь домой в лагере устраивался небольшой сабантуйчик. Чтобы не мешать остальным отдыхать, молодежь уходила подальше в лес, чтобы спокойно посидеть у костерка, попеть под гитару, съесть и выпить привезенные гостинцы. Так было и на этот раз. После ужина Маша отправилась к себе и, растянувшись на постели, принялась крутить ручку настройки приемника, стараясь поймать что-нибудь интересное. Вскоре к ней заглянул Дима-большой:

— Машка! Хватит валяться, мы тебя ждем. Вставай-вставай, лентяйка!

— Ну, Дима, неохота… Может, до завтра отложим? — взмолилась Маша, которой действительно не хотелось никуда идти. После суеты и шума большого города так приятно было вновь прислушаться к негромким звукам леса, шороху листьев, изредка доносившимся с реки тихим всплескам воды.

Однако Дима не собирался оставлять ее в покое.

— Давай-давай, в городе успела по диванам наваляться! Вставай, Маш, пойдем — народ ждет.

С тяжелым вздохом Маша покинула такое удобное ложе (гораздо лучше всех диванов!), пошарив в дорожной сумке, вытащила две бутылки грузинского вина и сунула их в руки Диме:

— Раз уж от тебя отделаться нельзя, то и неси сам. Димка не возражал, и они направились к давно всем знакомой поляне, которая была обычным местом сбора перед такими вечерними вылазками. Комары уже повылезали из своих дневных убежищ, и теперь над головами раздавалось непрерывное жужжание, к которому, впрочем, все давно привыкли и почти не замечали. Лишь изредка кто-нибудь хлопал ладонью по щеке или по лбу, чтобы избавиться от наиболее назойливого кровопийцы.

Впереди слышались голоса, чей-то басовитый смех (наверное, Пашкин) и треск сучьев, которые предназначались для костра. Пока Маша со своим спутником осторожно пробирались по узкой тропке сквозь густые заросли боярышника, цепляющегося за одежду своими колючими ветками, потянуло и дымом разгорающегося костерка.

— Ну, наконец-то! Мы уж думали, что ты дрыхнешь без задних ног, — заявила Татьяна, ловко нарезающая копченую колбасу.

Маша взглянула на тех, кто собрался у костра, и, усмехнувшись, отметила, что Леночка постаралась усесться поближе к Вадиму и не отрываясь смотрит на него преданным взглядом. Ну как же — такой красавец, да еще и солидный мужчина, кандидат наук и все прочее. Мечта студентки, да и только! Сам же Вадим, небрежно развалившись на расстеленном возле костра брезенте и опираясь на локоть, мечтательно смотрел в потемневшее небо. При появлении Маши он приветственно помахал ей рукой. Леночка тут же попыталась обратить его внимание на собственную персону:

— Вадим Сергеевич, вам не холодно будет? Вы не простудитесь — от земли-то сырость идет. Вот, подстелите еще мою штормовку.

— Господь с тобой, Леночка! — шутливо возмутился Вадим. — Ну что ж ты меня позоришь! Я что же, с твоей точки зрения, так стар и дряхл, что ты меня уже за мужчину не считаешь?

— Ой, что вы, Вадим Сергеевич! Совсем даже наоборот, — глупо хихикнула Леночка, прикрывая рот рукой.

Татьяна с возмущением хрюкнула, но промолчала, продолжая заниматься своими делами. Павел скомандовал:

— Ну что, теперь все в сборе. Наливай!

Дальше все шло по обычному сценарию таких пикников. Слопав городские гостинцы и слегка подвыпив, ребята сунули гитару в руки аспиранту Леше и принялись подпевать ему. Леночка не отрываясь продолжала глазеть на Вадима, а тот, заметив такое внимание молоденькой девушки, лишь изредка поощрительно улыбался ей.

Маша всегда любила эти ночные посиделки у костра, однако сегодня ей почему-то стало немного скучно. Одни и те же люди, одни и те же песни — все то же самое, что и в прошлом году, и в позапрошлом. Ну, студенты были другими, но какая в общем-то разница?

От нечего делать она исподтишка наблюдала за маневрами Лены. Это действительно было довольно забавно. В те моменты, когда девица была уверена, что на нее никто не смотрит, она потихоньку двигалась все ближе и ближе к Вадиму и в конце концов оказалась почти вплотную к нему.

— Вадим Сергеевич, а научите меня курить, — неожиданно попросила она, видя, как Шувалов достает пачку сигарет.

— Что за глупости? — удивился он. — Совершенно ни к чему это такой молоденькой и симпатичной девушке, как ты. Нет у тебя этой привычки, и слава Богу.

— А я думала, вам нравится, когда женщина курит, — протянула Леночка и многозначительно посмотрела на Машу. — Ну научите, Вадим Сергеевич, пожалуйста… Ну дайте мне сигарету!

В это время Вадим потянулся к костру за головешкой и, прикурив, бросил ее обратно. Леночка с кокетливыми ужимками протянула руку и выхватила сигарету из губ Вадима. Сделав затяжку, она закашлялась так, что буквально упала ему на колени, согнувшись чуть ли не пополам. Вадим, растерявшись, неуверенно похлопывал ее по спине, пока Паша не догадался сунуть Лене кружку с водой.

Прокашлявшись и отдышавшись, она виновато взглянула на Вадима, не меняя, впрочем, позы и продолжая полулежать у него на коленях:

— Ой, простите… Я не думала, что так закашляюсь…

— Ничего, Леночка, ничего, — покровительственно успокаивал ее Вадим. — Вот тебе и наука на будущее.

Леночка вновь захихикала:

— Вы, Вадим Сергеевич, сами как столетний дед говорите — все поучаете и поучаете.

Вадим широко улыбнулся:

— Так ведь я, наверное, и в самом деле тебе столетним дедом кажусь! Тебе сколько лет? Восемнадцать?

— Девятнадцать, — потупилась Лена, польщенная таким интересом к себе. — Только вы, Вадим Сергеевич, зря на себя наговариваете.

— Ну-ну, — усмехнулся он.

Леночка, явно обрадованная таким поворотом разговора, постаралась придвинуться еще ближе к Вадиму и что-то тихо сказала ему на ухо. Тот кинул быстрый взгляд на Машу и понял, что она наблюдает за этой сценой. Выждав несколько секунд, он осторожно, но решительно отодвинулся от прилипчивой девочки и произнес, обращаясь к Маше:

— Что-то ты тихая сегодня. Устала с дороги?

— Да нет, — пожала она плечами.

Вадим поднялся с места, пересек освещенный пламенем костра круг посреди поляны и устроился рядом с Машей, заботливо смахнув с ее щеки голодного комара, не побоявшегося дыма. Дружески положив ей руку на плечо, он тихонько спросил:

— Машка, ты что, в самом деле, какая-то смурная?

— Да я и сама не знаю, — призналась Маша. — Вроде все в порядке… Наверное, действительно просто устала.

— Ну что там у тебя в институте? Заявку подала?

— Ага, — оживилась она. — Правда, здорово — такой конкурс, такие перспективы!

Вадим серьезно произнес:

— У тебя действительно есть все перспективы, Маша. Уж поверь мне, я достаточно хорошо информирован о предпочтениях, которые будут отдаваться определенным разработкам. Так вот, твоя — одна из самых интересных.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Маша.

— Знаю, знаю… Мой шеф — большой дока в этих делах, и информирован он — будь здоров. Я ведь, в сущности, занимаюсь похожей темой, поэтому интересуюсь всем, что в этой области делается.

— Да? Ну надо же! А скажи, как ты оцениваешь…

Тут у них завязался долгий профессиональный разговор. Беседовали они негромко, сидя совсем рядышком, и рука Вадима так и осталась лежать на Машином плече. За беседой они не заметили, как внимательно и недобро смотрит на них издали Леночка, стараясь расслышать хоть что-то из их разговора.

Вскоре вся компания засобиралась в лагерь, хотя и было еще не очень поздно. Но завтра предстояли маршруты, и, несмотря на молодость, организм все же требовал хотя бы минимального отдыха. Как-то так получилось, что Маша и Вадим шли последними, немного отстав от всех остальных. Оберегая ее от хлещущих со всех сторон веток, Вадим приобнял Машу за плечи и слегка прижал к себе. Она высвободилась, недовольно поведя плечами:

— Вадим, давай без глупостей, ладно?

— Машка, да ты что? И в уме не держал! Мы же с тобой решили: мы — давние друзья, правда?

Если бы Маше еще месяц назад сказали, что она может назвать Вадима Шувалова своим другом, она бы очень сильно удивилась. А теперь как-то само собой вышло, что возразить ему было бы просто неприлично грубо и неловко. Да и в самом деле, зачем держать на него зло? Ну, влюбился он в нее когда-то, потом разлюбил, и ему понравилась другая. Что ж, казнить его за это? Дело житейское, такое сплошь и рядом бывает. А теперь действительно нечего поминать старое и гораздо лучше поддерживать с ним нормальные приятельские отношения.

Перед самым лагерем тропинка круто сворачивала, и Вадим, пропустив поворот на почти незнакомом ему пути, чуть не сбил Машу с ног, обхватил ее, чтобы она не свалилась на сырую траву, и оба рассмеялись. Внезапно они увидели стоящую метрах в трех от них тоненькую фигурку и услышали недовольный высокий голосок:

— Ну на-адо же! А я думала, что вы заблудились…

Леночка не собиралась быстро отказываться от борьбы за Вадима и решила подождать его на повороте. Ей показалось, что Маша шла впереди и уже вернулась в лагерь, и девушка хотела использовать возможность остаться с Вадимом наедине в темном лесу. Однако появление Маши очень расстроило юную интриганку.

— А ты-то что тут стоишь? — недовольно осведомился Вадим у Леночки, которую явно не слишком хотел сейчас видеть.

— Ну я же и говорю: думала, что вы заблудились, Вадим Сергеевич, — обиженно пояснила Лена, совершенно игнорируя при этом присутствие Маши. — Вы же здешних мест не знаете, вполне могли и заплутать в темноте.

— Спасибо за заботу, — сухо ответил Вадим и язвительно продолжил, — только, как видишь, проводник у меня есть, так что беспокоиться тебе совершенно не о чем. И вообще, Лена, я вполне самостоятелен.

— Да уж я вижу, — фыркнула студентка и растворилась в темноте, слегка хрустнув попавшей под ноги сухой веточкой.

— Фу, какая девчонка прилипчивая. Все они, что ли, такие сейчас — с ней разговариваешь нормально, по-хорошему, а она это принимает чуть ли не за предложение руки и сердца.

— Скорее, постели, — засмеялась Маша. — Что ж, Вадим, это просто издержки твоей плейбойской внешности.

— Ты полагаешь? Что, от нее еще, по-твоему, что-то сохранилось?

— Не кокетничай. Во-первых, тебе едва тридцать исполнилось, а во-вторых, ты с возрастом становишься все импозантнее.

— Только не говори, что ты в свое время тоже лишь на внешность польстилась.

— Не скажу. — Голос Маши стал заметно холоднее. — Потому что вообще не собираюсь об этом говорить — мы же с тобой, кажется, договорились.

Вадим вновь обнял ее за плечи:

— Не буду, не буду. Нарушителей конвенции жестоко карают, так что лучше не рисковать.

— Тогда спокойной ночи, — смягчилась Маша. — Мы уже пришли в лагерь, так что теперь ты и вправду не заблудишься.


На следующий день вновь начались обычные рабочие будни, с маршрутами, с усталостью после пройденных нелегких километров, с мелькающими перед закрытыми глазами разноцветными стенами оврагов — глинистые отложения, песчаник, алевролит… А с утра пораньше — подъем, завтрак, сборы, и снова маршруты, маршруты…

Правда, теперь стало полегче. Маша с Рузаевым всегда планировали полевой сезон так, чтобы самые отдаленные и тяжелые листы карты отработать в первой половине лета. Вот и этим летом все самое трудное осталось уже позади, не нужно было тратить так много времени на дорогу, как раньше, да и погода, сжалившись над одуревшими от жары геологами и местными жителями, позволила синоптикам называть не столь устрашающие градусы жары. Адское пекло постепенно превратилось в нормальное жаркое лето.

В тот день Маша, как говорится, встала не с той ноги, и все пошло наперекосяк. Дядя Ваня сварила в это утро на завтрак какие-то особенно невкусные макароны, и Маша, с трудом проглотив немного, с досадой отставила миску и решила обойтись чаем с хлебом. Залезая в машину, она ушибла ногу и поняла, что здоровенный синяк ей обеспечен. Потом, уже пройдя несколько километров по своему маршруту вместе с коллектором, Димой-маленьким, и остановившись на первой точке, она обнаружила, что забыла в лагере свой молоток, и пришлось им с Димкой обходиться одним на двоих.

У чужого молотка была неудобная, слишком длинная ручка, и Маша продолжала тихо злиться до полудня. Димка, увидев, что она не в духе, предпочитал отмалчиваться и не надоедать Маше вопросами, которые обычно задавал в огромном количестве. Наконец, устав от собственной злости и долгого молчания, Маша сказала:

— Вон до того овражка дойдем и пообедаем. Приободрившийся парень зашагал быстрее, и вскоре они уже расположились в жидкой тени кустов на краю неглубокого оврага. Однако на этом мелкие неприятности вовсе не закончились.

Не успел Димка развязать рюкзак и достать оттуда кружки, термос и сверток с едой, а Маша — расстелить на пыльной траве кусок полиэтилена, как до них донесся характерный запах. Дима, вскочив, быстро взбежал наверх и огорченно сообщил:

— Так и есть! Стадо на водопой гонят!

В этой местности коров пасли вместе с овцами, и сейчас пастух гнал свое небольшое стадо именно к тому овражку, в котором решили расположиться на отдых геологи.

— Может, они ниже по ручью уйдут? — с надеждой спросила Маша. Уж очень не хотелось подниматься с места, запихивать припасы обратно в рюкзак и топать по степи до следующего тенистого овражка, который, судя по карте, был километрах в трех отсюда.

Димка козырьком приложил руку к глазам, стараясь рассмотреть, куда движется стадо. Бегом спустившись по склону, он доложил:

— Вроде чуть пониже направляются. Ну что, уходим или остаемся?

— Давай подождем, посмотрим.

Первые невзрачные коровенки появились метрах в ста от ручья. За ними потянулись остальные, а следом, толкаясь боками, заспешили непрерывно блеющие овцы.

— Пожалуй, можно и остаться, — рассудила Маша, — вроде в нашу сторону ветра нет, не сильно воняет. Как, Дим?

— Да, уж очень снова все собирать неохота, — согласился студент.

Не тут-то было! В голое плечо Маши, одетой в майку без рукавов, кто-то яростно вцепился, и в ту же минуту Дима с силой хлопнул себя по уху.

— Оводы, будь они неладны! Ну все, Димка, нам тут не отдохнуть. Давай-ка быстренько уносить ноги, нас тут сожрут.

Действительно, в воздухе над ними уже с жужжанием кружило множество крылатых извергов, жаждущих поживы. То один, то другой пикировал на выбранную жертву, и Маша с Димой едва успевали отмахиваться от проклятых насекомых.

Ретироваться пришлось бегом, причем Димка чуть не растерял половину содержимого незавязанного рюкзака. Отдышавшись в приличном отдалении от стада, они поплелись в сторону второго оврага, щедро чертыхаясь по поводу неудавшегося отдыха.

Наконец они дошагали до места, где можно было остановиться на отдых. Правда, Маша признала, что оно было лучше первого: глубокий овраг гораздо гуще зарос зеленью, чем первый, а в нескольких сотнях метров от того места, где Дима устало сбросил свой рюкзак, голый склон пестрел красноватыми пятнами выходов коренной породы, что сулило еще одну точку для исследования.

— Смотри, Дима, как повезло, — махнула Маша головой в ту сторону. — Обнажение какое здоровенное. А то у нас по этому маршруту материала кот наплакал. Сейчас поедим, отдохнем и займемся этой точкой. Похоже, что по сегодняшнему маршруту больше ничего хорошего не будет.

Перекусив, они растянулись на траве под старой корявой ивой, причем Маше снова не повезло — под спину попался острый сучок. Повертевшись немного, она так и не смогла устроиться удобно, даже избавившись от сучка, и в результате, раздраженно вскочив, она решительно подхватила молоток. Дима жалобно посмотрел на нее:

— Что, уже идем?

— Нет, отдыхай пока. Я сама схожу посмотрю сначала, опишу обнажение, а потом с тобой вместе образцы возьмем.

Пройдя по сырому дну оврага, по которому тек такой хилый ручеек, что никак не верилось, что весной он превращается в бурный поток, достигающий верхнего края склонов и нередко переливающийся через них, Маша подошла к намеченному издали месту.

Задрав голову, она принялась рассматривать склон, образующий здесь крутую стену, лишенную растительности и представляющую собой своеобразный «слоеный пирог», который слагался из пород разного геологического времени. Такие вот склоны, очищенные оползнями от позднейших наслоений, нередко дают богатый материал для геолога.

Равнодушно Маша скользила глазами по серому слою современных отложений, сквозь который пробились когда-то корни растений, теперь уже отмершие, неживые. Чуть ниже цвет породы становился немного темнее, а корни — светлее, они покрылись слоем кальцитового налета. Все это Машу не интересовало. А вот ниже был нависающий козырек, образованный глыбой песчаника, который относился уже к тому периоду, который представлял геологический интерес. Под этим козырьком виднелись слои красной глины самых разных оттенков — от светло-розового до темно-бордового, а в этой глине…

Взгляд Маши уперся в небольшое с первого взгляда вкрапление гравия — так называемую линзу. Она подошла поближе и наклонилась, чтобы рассмотреть ее получше. Нет, на самом деле линза эта была значительно больших размеров, чем ей показалось, просто она была немного занесена глинистыми отложениями, Маша слегка ковырнула гравий раскопочным ножом, опасаясь, как бы козырек песчаника не обрушился всей тяжестью ей на голову.

Вот это ничего себе… Маша не поверила своим глазам. Перед ней, на уровне ее колена, из стены торчала кость — вернее, то, что называется костными останками. Судя по очертаниям, это был череп небольшого животного, обитавшего в здешних местах около шестидесяти миллионов лет назад. Ну надо же — такая удача!

Маша принялась осторожно расчищать пространство возле найденной кости. Так и есть, это череп, и скорее всего он принадлежит кому-то из протоамфибий, которых изучала Маша. Нужно быть как можно осторожнее, чтобы не повредить косточки, пролежавшие здесь немыслимую уйму времени, чтобы дождаться ее, Машу. Шестьдесят миллионов лет… Такая цифра кажется не имеющей ничего общего с реальным исчислением времени. Сто лет, двести, пятьсот — это так давно. А шестьдесят миллионов — совершенно абстрактное понятие, представить его просто невозможно. Вот что интересно: если утверждать, что какое-то событие было шестьдесят лет назад, а другое — сто шестьдесят, то про второе скажут «давно». А вот шестьдесят миллионов или, к примеру, сорок — особенной разницы для неспециалиста практически нет.

— Маша! — позвал издали Дима.

Очнувшись, она поняла, что стоит, склонившись над своей находкой, уже довольно долго — спина затекла, и Маша едва разогнулась. Упершись рукой в поясницу, она позвала:

— Димка, иди сюда! Нож раскопочный захвати и лупу. Она в моей полевой сумке. Нет, всю сумку тащи!

Долго еще Маша с Димой возились около драгоценной находки, буквально по камешку, осторожно высвобождая пространство вокруг нее в толще слежавшегося гравия. Маша не ошиблась, это действительно был череп небольшого — не больше кошки — древнего животного, принадлежащего к протоамфибиям. И похоже, ей повезло еще больше, чем она думала. Перед ней был не один череп, а целый скелет или, во всяком случае, большой его фрагмент.

Сразу определить видовую принадлежность этой зверушки она не могла, для этого необходимо было внимательно изучать найденные костные останки. А извлекать их сейчас не было никакой возможности, идти на неоправданный риск Маша не собиралась. Такие вещи необходимо тщательно вырубать вместе с окружающей их породой, заливать гипсом и везти в город, в лабораторию.

Но уйти просто так, бросив свою драгоценность, Маша тоже была не в силах. Конечно, она вовсе не в первый раз находила костный материал древнейших обитателей планеты, но все же каждый раз ее охватывало волнение исследователя. А сейчас прекрасная сохранность черепа просто привела ее в восторг.

Однако необходимо было заканчивать маршрут. Никакого желания копаться на других точках, занимаясь довольно скучной рутинной работой, ни у Маши, ни у ее коллектора, конечно, уже не было, но отработать маршрут было необходимо, никто за них этого делать не станет. И кроме того, машина должна подобрать их в строго определенном месте, до которого еще идти и идти.

Конечно, в лагере известие о находке вызвало настоящий ажиотаж. Рузаев замучил Машу расспросами обо всех подробностях залегания того слоя, в котором были обнаружены эти кости, заставлял ее несколько раз подробно все описывать. Не отставали от него и остальные, хотя, конечно, самый большой интерес это событие представляло для самой Маши и Вадима, которые занимались изучением протоамфибий и в полной мере могли оценить все значение находки.

План маршрутов пришлось срочно менять, потому что необходимо было немедленно, пока не прошел сильный дождь, заняться работой в балке Мокрой (так назывался тот овраг, в котором были обнаружены кости). Решено было на следующий день съездить туда почти всей партией — студентам необходимо было посмотреть, как выглядят такие находки, и поучиться работам по их извлечению. А потом Маша, Дима и аспирант Леша планировали продолжать работу в Мокрой балке — не исключено было, что там можно обнаружить что-то еще, а остальные — заниматься обычными маршрутами.

Выезжали утром, как на пикник. Сборы были веселыми и шумными, студенты тормошили Дядю Ваню, стараясь захватить с собой побольше еды, а потом, весело толкаясь, полезли в кузов «ГАЗ-66».

— Ну-ка тихо! — прикрикнула Маша на расшумевшихся ребят. — Ехать не так уж долго, я вас еще раз проинструктировать хочу. А то знаю я вас, бандитов, — сейчас приедем, вы всей ордой на бедные косточки накинетесь, начнете стенку подкапывать, и прощай, несчастная зверушка. Сорок миллионов лет она еще кое-как выдержала, а вот нашествия студентов точно не переживет. В общем, так: если кто-то что-то там будет трогать или ковырять без моего разрешения, то там же рядышком и будет захоронен. На радость будущим поколениям, которые вас когда-нибудь откопают. Ясно?

Дружный, но нестройный хор молодых голосов подтвердил, что все ясно, а Вадим, улыбаясь, тихонько сказал Маше:

— Совсем молодежь запугала! Я смотрю, слушаются они тебя.

— А как же! Попробовали бы только не послушаться. А ты что, со студентами не работаешь разве?

— Нет, почти не работаю. Я ведь, честно говоря, и в поле-то практически не езжу. Совсем в городе зачах, вот и решил сюда выбраться.

Все произошло почти так, как и предсказывала Маша. Машина остановилась, народ посыпался из нее и тут же ринулся вслед за Димой в сторону обнажения с пресловутой линзой гравия. Правда, помня о страшных предостережениях, студенты столпились вокруг торчащего из стены небольшого черепа и с благоговением разглядывали его, обмениваясь мнениями, но не прикасаясь к нему.

После того как находка была внимательно рассмотрена, пора было приступать к расчистке породы вокруг нее, чтобы аккуратно можно было залить кости гипсом, а потом довезти их до лагеря. Расчистка — дело тонкое, долгое и нелегкое. Незаметно пролетело полдня, и Рузаев позвал всех обедать. «Стол» был накрыт немного поодаль, за поворотом балки, где тень была погуще, трава — позеленее, а ручеек — пошире.

После обеда Евгений Иванович скомандовал:

— Час отдыха, а потом — за работу. Нам нужно сегодня закончить.

Ребята разбрелись кто куда, стараясь найти удобное место и развалиться на травке. Маша, полежав минут десять, не выдержала и направилась к месту раскопок. Она хотела проверить свое предположение о том, что в толще породы скрывается целый скелет, что было бы неслыханной удачей для любого палеонтолога. Кроме того, ее изрядно беспокоил тот козырек, который нависал над раскопками. Стена была хоть и крутой, но все же не отвесной, и то место возле ее подножия, в котором и находились кости, вполне могло быть накрыто обвалом. Если такое произойдет, можно, конечно, вновь все расчистить, однако кости могут превратиться при этом в кучку мелких обломков. Поэтому Маша хотела внимательно осмотреть нависающую глыбу песчаника и выяснить, насколько прочно она держится на своем месте.

Приближаясь к обрыву, Маша увидела, как наверху внезапно появилась тонкая фигурка, чернеющая на фоне неба, почти белого в этот жаркий день. Против солнца невозможно было рассмотреть, кто это был, но Маша ускорила шаг, боясь, что тот дурак, который забрался наверх, сделает еще несколько шагов к краю. Фигура темнела как раз рядом с нависающим козырьком. Теперь Маша уже бежала по дну балки, спотыкаясь о камни, скатившиеся сюда с осыпи. Вот человек, стоящий наверху, подошел к краю…

— Эй ты, уйди оттуда! — что было сил завопила Маша, не замедляя бега.

Человек явно ее услышал, дернулся, но остановить движения ноги уже не успел и с размаху ударил по глыбе песчаника. Она не рухнула вниз и даже не пошатнулась, плотно сидя в своем гнезде, но удар вызвал целый обвал более мелких камней, лавиной посыпавшихся вниз, прямо на место раскопки.

Маша уже не видела этого. Ей некогда было смотреть вверх. Непроизвольно она кинулась к своей драгоценной находке и, упав на колени, закрыла ее своим телом, плотно прижавшись к стене обрыва и прикрыв голову руками. По ее спине забарабанили камни, несколько ударов были довольно сильными, но ничего страшного не произошло. Почувствовав, что обвал прекратился, Маша медленно поднялась на ноги.

Сверху послышался шорох. Подняв голову, Маша увидела того, кто стал причиной обвала. Леночка, не удержавшись на осыпи, съезжала на пятой точке вниз в паре метров от Маши.

Теперь они стояли друг против друга.

— Я нечаянно, Мария Сергеевна. Хотела сверху посмотреть и чуть не упала, — быстро проговорила Леночка.

— Я все видела, — глухо отозвалась Маша, у которой уже начинали ныть ушибленные места.

Девчонка, поняв, что отвертеться не удастся, мгновенно перестроила свою тактику. Нагло глядя Маше в глаза, она заявила своим звонким голоском:

— Подумаешь! Все равно ничего не докажете, никто ничего не видел. Это случайность, я тут ни при чем. Копали неосторожно, вот и обвалилось. И ничего вы мне не сделаете!

Продолжая прямо смотреть Маше в глаза, Леночка слегка улыбнулась. Улыбка эта оказалась последней каплей. Быстро размахнувшись, Маша изо всех сил ударила Лену по этому нагло улыбающемуся лицу. Удар оказался сильным, девушка отлетела назад и упала на груду камней.

— Ничего не докажешь, — спокойно произнесла Маша, удивляясь самой себе. — Ты сама сверху свалилась, когда полезла, куда не просили.


Глава 7


Вадим долго ворочался в своей палатке. Спать хотелось ужасно, но уснуть он никак не мог. Да и вообще на этой проклятой раскладушке он еще ни разу не высыпался как следует. Отвык он от этой жизни — без удобной постели, без ванной, без прочих маленьких радостей жизни. Да еще эти проклятые комары — вон, жужжит под ухом, видать, все-таки запустил он в палатку несколько штук, пока залезал.

Нет, все эти экспедиции явно не для него. Хватит, отмучился, пока был студентом. И черт же его дернул пойти в этот проклятый институт! Впрочем, конкурс там был небольшой, а особыми успехами в школе он не блистал. Вот и решили они с матерью, что Вадик подаст документы туда, где конкурс поменьше и есть военная кафедра. Не в армию же ему в самом деле идти! В армии плохо и очень опасно. И вообще — это совершенно не для такого мальчика из хорошей семьи, как Вадик.

Правда, сначала он собирался стать нефтяником — там деньги побольше. Однако мать его быстро отговорила, красочно расписав все прелести жизни где-нибудь в вахтовом вагончике под Нижневартовском или Сургутом. А без этого обойтись никак невозможно — пришлось бы и практику отрабатывать, и после окончания института пахать несколько лет на скважине, пока не удалось бы пристроиться где-нибудь в городе, на административной должности. Вадик никак не мог выдержать всех тягот и грязи подобной жизни.

Вот так Вадик Шувалов и выбрал свою профессию. Он быстро понял, что, аккуратно посещая занятия и постоянно мозоля глаза преподавателям, быстро можно попасть в число лучших студентов — если, конечно, при этом еще прилично сдавать сессии, но ведь это дело усидчивости и терпения, не более того. Стало быть, есть шанс получить место в аспирантуре, что, собственно, и требовалось.

— Учти, Вадик, что помочь тебе я могу только хорошим советом, — нередко повторяла ему мама. — Ты знаешь, что после того, как твой подлец папочка нас бросил, я тяну все на себе. Тебе нужно уже сейчас серьезно думать о своем будущем.

Это она твердила ему еще со школы, когда сама выбирала ему приятелей, разрешала пойти к Славику поиграть в компьютерные игры, но ни под каким видом не отпускала на рыбалку с семьей Толика. Что ж, отец Славика был генералом, а папаша Толика — водителем грузовика. А это, как понятно всем, «две большие разницы». Вадиму, во всяком случае, это стало понятно достаточно рано, и он сам начал стараться дружить со Славиками, а не с Толиками. Лидии Эдуардовне оставалось только радоваться разумности и разборчивости своего мальчика.

Когда Вадим учился в старших классах, Лидию Эдуардовну не на шутку стало беспокоить повышенное внимание девочек к ее сыну. Конечно, она радовалась, что мальчик растет красавцем, и гордилась этим, однако не без оснований опасалась, что такая популярность может довести если не до беды, то, во всяком случае, до неприятностей.

Как правило, прогнозы Лидии Эдуардовны в отношении сына сбывались. Он не обратил внимания на ее предостережения, и результат не замедлил себя ждать. Вадик, такой осмотрительный в дружбе с мальчиками, не проявил столь похвального качества в своих любовных похождениях.

Неделю он ходил мрачнее тучи, не решаясь признаться во всем матери и одновременно понимая, что это неизбежно. Сам он со свалившейся на него проблемой просто не справится. Мать не раз, замечая подавленность Вадика, старалась допытаться у него, в чем дело, но тот предпочитал отмалчиваться. Но в конце концов, собравшись с духом, решил поговорить с ней.

Произошло это во время ужина. Лидия Эдуардовна, разложив по тарелкам картофельное пюре с приготовленной на пару рыбой (еда должна быть питательной, но легкой), как всегда, изящно взяла в тонкие пальцы вилку, и тут Вадим заявил:

— Мамуля, я… В общем, у меня серьезная проблема. С Катей.

В первый раз в жизни его мать нарушила правила поведения за столом, со шлепком уронив вилку в пюре.

— Что такое? — встревоженно спросила она, не изменив при этом, однако, своего обычного холодноватого тона, каким она всегда говорила с Вадимом о его подружках или друзьях, которые ей не нравились.

— Мама, ты только не волнуйся… — неуверенно произнес Вадим.

Однако мать не была склонна выслушивать длительную преамбулу и довольно резко оборвала его:

— Вадик, не старайся меня успокоить. Быстро признавайся: что случилось?

— Катька беременна, — бухнул Вадим, с трудом преодолев желание зажмуриться.

— Так… — произнесла Лидия Эдуардовна и надолго замолчала.

Молчал и Вадим, не решаясь нарушить зловещую тишину хоть словом.

Наконец мать тряхнула головой и начала допрос:

— Это что за Катя? Где ты ее нашел?

— Да это подружка одной моей знакомой…

— Я тебя не об этом спрашиваю! — прикрикнула Лидия Эдуардовна. — Где она учится, кто родители?

— В училище в каком-то… В швейном… Отца у нее нет, мать — уборщица.

— Стало быть, она не из твоей школы. Это уже полегче. А то, что и она, и ее мамаша — вообще никто, еще более облегчает положение. Что ты улыбаешься? Полагаю, у тебя сейчас нет поводов для глупых улыбок! Какой срок у твоей… девки? — с трудом выбрала она подходящее наименование для неизвестной ей девушки Кати.

Вадим немного раздраженно дернул плечом:

— Что мне теперь, рыдать навзрыд, что ли? И при чем тут вообще Катькины родители?

— Подумай сам. Или послушай мать, если головы нет. Спрашиваю — какой срок у нее?

— Да откуда я знаю! — вспылил Вадим. — Я что, разбираюсь в этом, что ли?!

— Я вижу, что в том, от чего дети берутся, ты разбираешься. Мать твоей девки в курсе ее беременности? И от кого, кстати, она беременна?

— Ну не знаю, не знаю я! — повысил голос Вадим и тут же получил затрещину.

— Не кричи на мать! В общем, иди звони своей… иди звони этой Кате, и чтобы через полчаса она была здесь. Ясно?

— Не совсем, — озадаченно ответил сыночек, тем не менее послушно встав с места.

— Зато мне ясно. Иди звони.

Из коридора вскоре донесся его неуверенный, запинающийся голос:

— Катя? Привет. Слушай, Кать, давай-ка приходи ко мне. Да, прямо сейчас. Ну так надо, придешь — увидишь. Нет, я по телефону не буду объяснять. В общем, я тебя жду, и побыстрее. Ах, да — адрес…

Вадик продиктовал девушке адрес и повесил трубку. Вернувшись в кухню, он уставился на мать непонимающими глазами.

— Ну, позвонил. Скоро она явится. Что теперь?

— Что теперь — это уже мое дело. А твое — помалкивать и не говорить глупостей. Сядь пока и доешь свой ужин.

Вадик вяло поковырял вилкой остывшее пюре, съел рыбу и только было хотел налить себе чаю, как раздался короткий отрывистый звонок в дверь, как будто звонивший сам не был уверен в том, что ему следует войти.

Он вскочил с места, грохнув стулом, однако Лидия Эдуардовна, опередив сына, властно отстранила его:

— Иди в комнату. Я сама открою.

Он послушно поплелся в комнату и напряженно застыл на краешке глубокого кресла, прислушиваясь к тому, что делалось в коридоре.

— Я… здравствуйте… а Вадик дома? — пролепетал робкий девичий голосок. Катя явно не ожидала, что дверь ей откроет не Вадим, а элегантная дама с безупречной прической и неприязненным выражением холеного лица.

— Вадим дома. Но, собственно говоря, вас хотел видеть не он, а я. Проходите.

Лидия Эдуардовна ввела в комнату испуганную, ничего не понимающую тоненькую невысокую девочку. Своей хрупкой полудетской фигуркой, огромными глазами и тонким личиком, нежным, как будто фарфоровым, Катя всегда напоминала Вадику сказочного эльфа. Сейчас в этих широко распахнутых глазах стояли слезы — Катя была очень застенчива со старшими, а Лидия Эдуардовна способна была привести в замешательство своим ледяным взглядом и не такую девчушку.

Вадим молча кивнул своей подружке, не сделав ни малейшей попытки помочь ей успокоиться и освоиться в незнакомой обстановке. Лидия Эдуардовна величественным кивком указала Кате, куда ей следует сесть, и девочка примостилась в кресле в точно такой же неудобной позе, как и Вадик. Казалось, что она готова вспорхнуть с места и убежать.

— Меня зовут Лидия Эдуардовна, — холодно произнесла хозяйка, продолжая стоять. — А вы, насколько я понимаю, Катя?..

Девушка попыталась ответить, но лишь что-то пискнула и замолчала. Собственно говоря, никакого ответа от нее и не требовалось. Сначала, как только она вошла, Вадику было жаль ее. Он прекрасно знал, на что способна его мать и как трудно выдерживать ее натиск. Однако теперь он лишь хотел, чтобы вся эта сцена поскорее закончилась, а Катя вызывала у него сейчас только чувство неловкости и какой-то брезгливости. Рядом с изысканной, уверенной в себе матерью она показалась ему просто какой-то дурочкой.

— Так вот, Катя. Я не собираюсь вступать с вами в длительные беседы, поэтому сразу перейдем к делу. Какой у вас срок?

Катя вспыхнула и опустила голову. Однако Лидия Эдуардовна продолжала настаивать на ответе, пока не добилась едва слышного, дрожащего:

— Около четырех недель.

— И что, вы были у гинеколога, который подтвердил это, или просто полагаетесь на результаты теста?

— Бы… была, — всхлипнула Катя.

— Ну что ж, четыре недели — срок небольшой. Я дам вам денег на аборт, и мы все забудем об этой неприглядной истории.

Неожиданно Катя сумела собрать остатки самообладания и тихо, но твердо заявить:

— Я не буду делать аборт. Я не хочу.

— Вот как? — с презрением взглянула на нее Лидия Эдуардовна. — Вы что же, милая моя, полагаете, что мой сын на вас женится? И вообще, откуда мы можем знать, что это его ребенок?

— Вадим! — почти закричала Катя, умоляюще глядя на того, кто казался ей таким уверенным в себе, сильным и независимым. — Вадик, ну скажи! Скажи сам!

Вадим молча отвернулся от нее, внимательно разглядывая давно знакомый узор ковра. Катя, поняв, что поддержки от него она не добьется, сникла и тихо заплакала, закрывая лицо руками. Сквозь всхлипывания она продолжала повторять:

— Я все равно рожу этого ребенка! И не нужен мне никто, я сама его выращу, сама!

— В общем, так. Разговаривать с вами я не собираюсь, вы слишком истеричны и неразумны. Сейчас мы все соберемся и пойдем поговорим с вашей матерью. Она, кстати, в курсе событий?

Катя лишь помотала головой.

— Так я и думала. Посидите тут минутку.

Лидия Эдуардовна удалилась к себе в комнату, а Вадим отправился за ней, чтобы не оставаться наедине с плачущей девушкой.

— Мать, ну зачем ты так с ней?

— Вот ты бы лучше помолчал — сам во всем виноват. И вообще, иначе нельзя. Она присосется к нам, и это будет продолжаться до бесконечности. Нет, такие вопросы нужно решать быстро и радикально.

— А может, пусть она этого ребенка рожает, раз ей уж так хочется? Она же говорит, что ей никакой помощи не нужно.

— Это она сейчас так говорит, а потом поймет, какую прорву денег и заботы требует ребенок. Кстати, родив его, она вполне может установить отцовство, и ты окажешься в таком возрасте связанным по рукам и ногам. Все, я не собираюсь больше толочь воду в ступе. Выйди, мне нужно переодеться.

Вадик вышел в кухню. Он понял, что мать действительно не собирается принимать во внимание его мнение. Ему стало обидно — что он, в самом деле, совсем сопляк или дебил какой-то? Потом, немного подумав, понял, что маман во многом права. Ну в самом деле, как можно говорить сейчас о том, чтобы оставить этого ребенка? При одной мысли о том, что Катя беременна и в ней теперь растет нечто, зародившееся при его собственном участии, Вадима затошнило. Ему было неприятно думать об этом, просто противно. Нет, Катька решительно дура! И он не собирается поддерживать эту глупость.

И вообще, может, он тут и вовсе ни при чем. Откуда ему знать, с кем еще она могла переспать. С виду и на словах все они ангелочки, а на самом деле прекрасно известно, что уговорить можно практически любую девчонку. Если ему это легко удается, то почему не удастся кому-то еще? В общем, мать — умная баба, она, как всегда, права и уж точно своему сыну желает только добра. Она эту ситуацию сама разрулит, и нечего ему действительно лезть. Сам дураком был, это точно. Катьку ему, конечно, жалко, но это вовсе не означает, что он должен забывать про себя самого.

Кстати, не только про себя — мать просто не переживет, если Вадим испортит свое будущее. На него у нее вся надежда, она делает для него все, что может, и Вадим просто обязан поступить так, как советует мать. Да и вообще Катька, если бы не была такой дурой, сама бы поняла, что это — единственный выход и для нее самой. Пусть еще спасибо скажет, что ей помощь предлагают, а не посылают куда подальше, хотя могли бы.

Задумавшись, Вадик не заметил, что перед ним стоит Лидия Эдуардовна.

— Я готова, — коротко сообщила она.

Вадик встал и обнял мать за плечи, заглянув ей в глаза:

— Мать, я тут подумал… Может, мне туда лучше вообще не ходить, а?

Глаза матери потеплели, и она, ласково потрепав сына по щеке, сдержанно, но одобрительно произнесла:

— Я вижу, что ты сам уже все понял. Я скоро вернусь.

Она вернулась домой часа через полтора и сказала сыну, что все в порядке. Вадик ни о чем не спрашивал, и никаких разговоров на эту тему в их семье больше не было. Вопрос был закрыт. А он извлек из этой неприятной истории хороший урок и впоследствии стал гораздо умнее вести себя с девушками. Это отнюдь не означало, что он перестал пользоваться их вниманием — нет, просто стал неукоснительно соблюдать все меры предосторожности.

В институт, как и была уверена заранее Лидия Эдуардовна, он поступил без особых проблем — конкурс действительно был невелик. Учиться было не так уж трудно. Вадим быстро понял, какие преподаватели строго следят за посещаемостью, а какие — смотрят на это сквозь пальцы.

Девчонки-однокурсницы в большинстве своем были без ума от Вадима Шувалова — такого красивого, всегда хорошо одетого, обаятельного, с мягким юмором, с прекрасными манерами. Они охотно ссужали его конспектами тех лекций, которые он прогуливал, и даже писали за него курсовые и делали лабораторные по тем предметам, в которых он не был силен. В общем, учиться было легко и довольно приятно.

Правда, ко второму курсу кое-кто из его пассий начал обижаться на непостоянство Вадима, однако косые взгляды бывших подружек совершенно его не волновали. Какой смысл переживать — ведь всегда найдется хорошенькая девушка, которая с радостью проведет с ним время. А что касается его ветрености — так ведь не может же он заставить себя оставаться с той, которая ему уже надоела! Зачем себя насиловать?

К девчонкам он относился так же, как относятся к прочим радостям жизни. Весело и приятно провести время с девушкой, воспользоваться ее помощью, если уж очень не хочется корпеть над курсовой, — вот, собственно, и все, что ему от них нужно. А если кто-то из девиц мечтает о большем, что ж, это ее собственные проблемы. Вадим Шувалов никогда никому и ничего не обещал. Он с легкостью говорил каждой из своих подруг о своих нежных чувствах, шептал на ухо, что она — единственная и неповторимая, но жениться не обещал и не терпел разговоров о длительности отношений.

Однако при всей своей пресыщенности в один прекрасный день Вадим просто не смог не обратить внимания на высокую светловолосую девушку, одетую в облегающие светлые джинсы и водолазку. Она буквально столкнулась с ним в дверях читального зала, когда Вадим пришел в библиотеку с симпатичной миниатюрной Лилечкой, своей очередной подружкой.

Незнакомка, чуть не сбив его с ног, так растерялась, что уронила свои книжки и тетрадки. Конечно, Вадим не мог не помочь ей собрать имущество. Однако в самый неподходящий момент, когда он собирался было уже завязать знакомство, некстати появилась Лилька, и возможность была упущена.

Сидя над книгами, Вадим постоянно вспоминал встреченную им девчонку. В общем-то ничего особенного в ней не было. Ну, хорошая фигура, густые светлые волосы, красивые серые глаза… Да мало ли таких! У него были девочки и покрасивее. Но в незнакомке было что-то такое, что не позволяло Вадиму выбросить ее из головы. Во всем ее облике была такая неподдельная свежесть и, кроме этого, нечто необъяснимое. Рядом с ней все подружки Вадима показались бы просто куклами, а она была такая… такая настоящая, живая.

Ему почему-то совершенно расхотелось идти с Лилькой на вечеринку к знакомым. Однако все же пошел. Молча он шагал рядом с неумолчно щебечущей подружкой по улице, продуваемой холодным ветром, вяло посидел за столом, так же неохотно поддался на Лилькины уговоры, когда она потащила его танцевать. Все это было так давно знакомо, так надоело. Он прекрасно знал, что будет дальше. Вот сейчас Лилька прижмется к нему всем маленьким стройным телом, поддразнивая и заводя его, потом она потянется к его губам, и Вадиму придется наклониться и поцеловать ее. Они еще немного выпьют, а потом еще потанцуют.

А позже, когда большинство гостей разойдется, Лилька с обольстительной, по ее мнению, улыбкой потащит его во вторую комнату. Хозяйка квартиры была ее лучшей подругой и предоставляла комнату в ее полное распоряжение до утра. Может, плюнуть на все и уйти отсюда к чертовой матери?

Вадим уже всерьез начал обдумывать, под каким бы предлогом ему смыться, пока еще не слишком поздно, но вдруг опомнился. С чего это он так раскис? И чем ему Лилька не угодила? Почему он, собственно говоря, собирается совершить совершенно дурацкий, нелогичный поступок и уйти в холод и темноту от привлекательной девчонки, которая только и мечтает остаться с ним наедине? А ведь в постели она — просто ураган, и глупо отказываться от такого удовольствия. Нет, нельзя поддаваться идиотской хандре, так недолго и о смысле жизни начать задумываться.

Он остался. Покорно переступал в такт музыке, когда подруга вновь вытащила его танцевать. А потом, конечно, отправился с ней в дальнюю комнату, слабо освещенную горящим над диваном крошечным ночником, бездумно отвечал на ее поцелуи, умело и равнодушно раздел ее… Все, как всегда…

Позже Лилька внимательно посмотрела ему в лицо:

— Вадимчик, что с тобой сегодня?

— А что?

— Ты сегодня какой-то не такой, — продолжала допытываться она.

— Глупости! — отмахнулся он, не желая продолжать этот разговор.

— Нет, не глупости, — настаивала девушка. — Ты как будто не со мной, хотя и рядом. Признавайся, о чем ты думаешь? Или о ком?

Слово за слово, и они поссорились. Вадим вспылил, заявил, что не собирается выслушивать эту чушь и отвечать на идиотские вопросы. Поссорившись с Лилькой, он испытал какое-то странное облегчение. Быстро натянув одежду, Вадим взглянул на часы. Да, в два часа ночи домой добираться не очень легко. Однако, проверив в карманах наличность, он решил все-таки уйти. На такси ему вполне хватало, а оставаться здесь он больше не хотел.

С Лилькой он так и не помирился, но вскоре мысли о незнакомой блондинке с серыми глазами ушли если не совсем, то, во всяком случае, куда-то вглубь. У Вадима быстро появилась новая пассия, Оксана, с которой он и проводил все свободное время. Правда, как-то он вновь столкнулся с той самой высокой девчонкой в джинсах, которая чем-то зацепила его, но решил пока не предпринимать никаких шагов к сближению.

Он понял, что она тоже обратила на него внимание. Стало быть, нужно немного выждать. Эта девчонка наверняка учится на его факультете, раз она ходит в этот читальный зал библиотеки, а раз он не видит ее на занятиях, она с младших курсов, которые занимаются в другом корпусе. В общем, раз она так на него глазела, пусть подождет — легче будет войти в контакт. Да и не до нее пока — сессия на носу, дел полно.

Однако, столкнувшись с этой девчонкой на лыжной базе нос к носу, Вадим не устоял. Просто глупо было бы не воспользоваться такой отличной возможностью познакомиться.

Маша очень понравилась ему. Он не оценивал ее как очередную кандидатуру для проведения времени и для постели, он не присматривался специально к ее лицу или фигуре. Она просто нравилась Вадиму, очень нравилась.

Оказалось, что девушка очень неглупа, а общаться с ней легко и весело. Кроме того, она прекрасно каталась на горных лыжах. Вадим, наученный несколькими экспериментами, давно прекратил попытки выбираться на базу с кем-нибудь из своих приятельниц. Ничего, кроме раздражения у него и обиды у них, это не вызывало. А Маша была совершенно другой.

Она вовсе не была ни слабой, ни изнеженной, оставаясь при этом очень женственной. В каждом ее ловком движении была видна эта женственность, тем более привлекательная, что Маша явно не сознавала этого и была естественной.

Словом, Вадим, к собственному изумлению, был совершенно очарован этой девушкой, такой простой и одновременно загадочной. Он видел, что Маше он тоже очень нравится, однако в первый раз в жизни испытал легкое беспокойство: а вдруг она не захочет продолжить знакомство с ним? Эта мысль закралась еще на базе, когда они решили в последний разок прокатиться с горы.

Провожая ее до дома, Вадим чувствовал себя неуверенно. Вопреки всем доводам разума, подспудно он побаивался, что вот сейчас она скажет ему: «Ну, прощай» — и навсегда исчезнет из его жизни. Поэтому, нарушая все свои правила, он в первый же день знакомства попросил у Маши ее номер телефона.

И уж полным нарушением этих правил был его звонок в тот же вечер. Шувалов, опытный в любовных делах, никогда так не поступал, считая, что слишком явный интерес к девушке понижает его акции в ее глазах. Но сейчас он не выдержал. Крепился весь день, твердо решив дождаться ее звонка или по крайней мере выждать хотя бы неделю. А к вечеру его рука сама собой потянулась к трубке, и Вадим с удивлением понял, что номер Машиного телефона ему не нужно искать в записной книжке. Он запомнил эти цифры наизусть, хотя никогда не отличался хорошей памятью на телефонные номера.

Так вот и завязался этот роман, столь не похожий на все, что было в жизни Вадима Шувалова до этого. Он был так по-дурацки счастлив, что мать моментально заметила это и не упустила случая поинтересоваться:

— Что с тобой? Ты стал совершенно рассеянным, и взгляд у тебя какой-то странный…

— Все отлично, мать! — засмеялся Вадим.

— Н-да? — скептически отозвалась Лидия Эдуардовна. — Что ж, ты уже взрослый, так что вмешиваться в твои личные дела я не могу. Только, Вадим, убедительно тебя прошу: чтобы не было никаких проблем. Надеюсь, ты меня понимаешь?

Вадим понял, что мать намекала на ту давнюю историю, о которой ни она, ни он сам предпочитали никогда не вспоминать. Теперь это напоминание вызвало в нем не только смущение, но и злость:

— Мама, мне уже не шестнадцать лет. Я вправе сам решить, что мне делать. Кстати, в моем возрасте пора уже обзаводиться семьей.

— Все так серьезно? — удивилась Лидия Эдуардовна. — Может быть, познакомишь меня с будущей… родственницей, раз ты намерен жениться? Только, умоляю тебя, повремени со свадьбой до окончания института. Содержать тебя вместе с твоей женой я не собираюсь и не смогу, да и ее родители — если они у нее есть — тоже вряд ли будут в восторге от этой перспективы. Надеюсь, на этот раз ты выбрал не дочь уборщицы?

— Это мое личное дело! — огрызнулся Вадим и ушел. Однако про себя он решил при первом же удобном случае привести Машу домой, чтобы мать убедилась: Вадим сделал правильный выбор. Правда, о том, чтобы жениться на Маше, он пока еще всерьез не думал — слишком мало они были знакомы.

Вопреки утверждениям Лидии Эдуардовны о том, что она растила сына без всякой помощи, отец Вадима, после развода живший в другом городе, никогда не забывал про сына и время от времени, кроме положенных алиментов, присылал ему подарки, или деньги на них (хотя и не приезжал никогда). Сначала это были те вещи, которые хотелось иметь каждому мальчишке — велосипед, магнитофон, новый скейт. А позже, когда Вадим подрос и отец уже не обязан был присылать алименты, он продолжал подбрасывать изредка денежные переводы.

Вот и сейчас он прислал сумму, достаточную для того, чтобы на недельку куда-нибудь съездить после сессии. Сходив на почту и получив деньги, Вадим начал прикидывать, как бы ими получше распорядиться, и неожиданно подумал, что было бы просто замечательно провести каникулы вместе с Машей. Вот только денег на двоих не хватит… А собственно говоря, она ему не жена. Если хочет поехать с ним, пусть сама побеспокоится о том, чтобы найти денег на эту поездку. Ее родители хоть и не новые русские, но, как Вадим уже понял, не нищенствуют и подкинуть некоторую сумму дочке на отдых смогут, если поднапрягутся.

Поездка в Домбай оказалась совершенно волшебной. Ну, горы и лыжи — это само по себе здорово, а побывать там с Машей — вдвойне. А самое главное — это те замечательные ночи, которые они проводили вдвоем. В первую же ночь Вадим понял, что был у Маши первым. Это немного испугало его, но и тронуло до глубины души, и он был так нежен и бережен с ней, как ни с кем раньше.

Да и Маша была не похожа на прежних подруг Вадима. Ее неопытность была забавной и очень трогательной, и Вадиму доставляло неизъяснимое удовольствие шаг за шагом, не торопясь, обучать ее искусству «страсти нежной». Ученица оказалась способной, и вскоре Вадим понял, что до сих пор понятия не имел, что такое полная гармония в любви.

Вскоре после возвращения Вадим Шувалов всерьез начал подумывать о том, что лучшей жены, чем эта красивая, нежная, спокойная, веселая девушка, он не найдет. Собственно говоря, жениться ему рано или поздно все равно придется — неженатый красивый мужчина с возрастом начинает вызывать подозрения, что с ним не все в порядке. Так почему бы и не жениться на Маше? Конечно, не сейчас, мать в этом права, а после окончания института.

Казалось, все шло как нельзя лучше. Вадим каждый вечер проводил с Машей, которая сама с нетерпением ждала их встреч. Ему никогда не становилось с ней скучно, она никогда не надоедала ему, как это обычно бывало через месяц-два его знакомства с другими девушками. В институте его дела тоже шли неплохо, с темой диплома он определился еще в начале четвертого курса и уже теперь понемногу начал набирать материал.

Беспокоило его только одно — Маша и Лидия Эдуардовна явно друг другу не понравились. Собственно, он и не ждал, что Маше понравится его мать, а уж после того, как знакомство состоялось, питать иллюзии было просто невозможно. Лидия Эдуардовна вела себя как нельзя более холодно, хотя внешне вполне приветливо и радушно. Однако за общепринятыми фразами сквозило ледяное любопытство и неприязнь.

Вадим боялся, что Маша не выдержит такого приема, однако та оказалась на высоте и мужественно высидела в гостях положенное время, оживленно беседуя с хозяйкой на нейтральные темы. Но Вадим знал, что ей это давалось нелегко. Позже, когда он пошел ее провожать, Маша осторожно поинтересовалась:

— Вадим, по-моему, я твоей маме не очень понравилась, да?

— Глупости, малыш. Тебе просто показалось. У маман такая манера, она со всеми новыми знакомыми так держится. Не бери в голову.

Однако он чувствовал, что не сумел убедить Машу своей ложью и она просто тактично не хочет продолжать этот разговор.

Проводив девушку и вернувшись домой, Вадим с ходу, напустился на Лидию Эдуардовну:

— Мать, чем тебе Маша не угодила?

— Почему ты так решил? — равнодушно пожала она плечами. — Тебе просто показалось.

— Да что я тебя не знаю, что ли? — продолжал настаивать Вадим.

— Я же говорю: тебе показалось. Ты становишься мнительным. Интересно почему?

Вадим счел за лучшее не поднимать больше эту скользкую тему, однако в его душе остался какой-то неприятный осадок. Лидия Эдуардовна тоже молчала, избегая обсуждать внезапное постоянство сына в отношениях с девушкой, и постепенно Вадим с облегчением решил, что она просто примирилась с тем, что он вскоре женится на Маше. А холодность по отношению к избраннице сына объяснялась скорее всего обычной материнской ревностью.

Близился срок защиты диплома. Сразу после этого события Вадим с Машей собирались подавать заявление в загс. А теперь они стали встречаться реже, чем раньше, у обоих было много дел в институте. Однако Вадим старался хотя бы раз в два-три дня хоть на полчасика вырваться на свидание.

Лидия Эдуардовна смотрела на это весьма неодобрительно. Она пыталась было несколько раз намекнуть сыну на то, что защита диплома уже на носу и неплохо было бы все внимание и время отдавать учебе, однако Вадим сделал вид, что намеков этих просто не понимает. Правда, на свидания стал бегать реже.

В конце концов, Маша должна понять, что сейчас на первом месте у него должна быть учеба. Да и вовсе не обязательно видеться каждый день по полчаса. Уж лучше провести вместе ночь раз в пару недель где-нибудь у друзей или на даче — по крайней мере хоть удовольствие от такой встречи получить можно. Они уже не дети, чтобы бесконечно по улицам бродить, и неплохо бы Маше это осознать.

Его нередко стали раздражать попытки Маши вытащить его на внеочередную прогулку, однако до серьезной ссоры дело еще ни разу не доходило. Вадим даже не осознавал своего раздражения. Точнее, он считал, что это раздражение не относится к Маше — просто он устал, и она тут ни при чем. Тем не менее длительные перерывы между свиданиями не тяготили его так, как Машу — может быть, у нее просто было больше свободного времени.

В конце апреля, когда Вадим, отложив книги, растянулся на диване, наслаждаясь коротким отдыхом, к нему в комнату вошла мать.

— Устал, сынок? — спросила она. — Ну, немного еще осталось. Защитишь диплом и сможешь отдохнуть как следует. Надеюсь, ты сегодня никуда не помчишься?

— А что? — неприязненно спросил он.

— Да так… Просто мне казалось, что если любишь человека, то заботишься о нем.

— Я что-то тебя не пойму, — заявил Вадим, хотя уже догадывался, что именно скажет сейчас Лидия Эдуардовна. Может быть, он просто ждал, что она вслух выскажет то, что бродило в голове у него самого.

— Странно, что ни ты, ни твоя пассия не понимаете элементарных вещей. Ты очень много занимаешься, и неплохо было бы дать тебе отдохнуть, вместо того чтобы названивать сюда каждый вечер. Кстати, она сегодня звонила, и я сказала ей, что ты отдыхаешь.

— Мать, ну зачем ты? — возмутился Вадим, но как-то неискренне.

— Честно говоря, я давно хотела с тобой поговорить, но откладывала эту беседу до твоей защиты. Но раз уж ты сам хочешь…

Вадим почувствовал себя провинившимся школьником. Мать умела поставить его в такое положение одной своей интонацией. Он подсознательно чувствовал, что она гораздо сильнее его, и в глубине души был рад ей подчиняться, снимая с себя ответственность за серьезные решения — конечно, при условии того, что в мелочах он не терпел контроля над собой или давления.

А Лидия Эдуардовна, присев на диван рядом с сыном, тихо, но твердо заговорила:

— Вадик, пойми меня — я мать, я имею право сказать тебе это. Я, в конце концов, отдала тебе всю свою жизнь и могу ждать от тебя хотя бы того, чтобы ты прислушивался к моим словам. Я же не могу посоветовать тебе ничего плохого.

— Ну что ты, мамуля! — как в детстве, воскликнул Вадим, на мгновение прижавшись щекой к ее ухоженной руке.

— Мальчик мой, я очень обеспокоена твоим будущим. Ты ни слова не говоришь о том, какие у тебя планы.

— Ты же знаешь. После защиты буду добиваться места в аспирантуре.

— А если не добьешься? Учти, что у меня нет никаких связей в этом институте. Предположим, что места в аспирантуре ты не получил, и что тогда? Идти работать вечным лаборантом на мизерную зарплату? А ты ведь еще и собираешься, насколько я в курсе, обзаводиться семьей?

— А при чем тут семья? — не удержался Вадим.

— Да при том, милый мой, что жена должна быть поддержкой мужу, особенно такому, как ты, а не обузой на его шее. Вадик, ты прекрасно понимаешь, что женитьба — очень важный шаг, который может или помочь тебе в дальнейшей жизни, или безнадежно ее испортить. А я вижу, что твоя Маша совершенно не считается ни с тем, что тебе необходимо заниматься и полноценно отдыхать, ни с моими чувствами. Почему она, кстати, у нас не появляется?

— Не знаю, — ответил Вадим.

— Избегают тех людей, перед которыми виноваты, или тех, кто неприятен. Выводы можешь делать сам. Только, сынок, я хочу тебя предупредить, что Маша тебе совершенно не пара. Помочь в карьере тебе она не сможет, а в результате в первый же год после замужества она родит ребенка, и ты погрязнешь в пеленках и финансовых проблемах.

Вадим подумал, что мать не так уж и не права. Скорее всего Маша действительно захочет сразу завести ребенка, а ему это сейчас совершенно ни к чему. И потом действительно, что будет, если он не получит этого места в аспирантуре? На карьере сразу можно будет поставить жирный крест…

А Лидия Эдуардовна вкрадчиво продолжала:

— Вадик, милый, может быть, ты все же подождал бы еще немного с женитьбой? Ты знаешь, что чувства часто бывают непостоянными, и все может случиться… В конце концов, не один свет в окошке — твоя Маша. Кстати, Ирочка Дерябина — весьма привлекательная девушка, и ты ей очень нравишься…

Ирина была дочерью директора крупного НИИ, попасть в который и получить там хорошую тему было заветной мечтой Вадима. Однако он возмутился:

— Ты что, продаться за место в институте мне предлагаешь, что ли?

— Ну зачем все воспринимать с такой точки зрения? Я просто хочу тебе добра. Вадим, умоляю тебя — повремени с женитьбой, больше я ничего не прошу. Просто подожди. Если ты сломаешь себе жизнь, я не смогу этого пережить. — И Лидия Эдуардовна поникла головой, скомканным платочком осторожно вытирая глаза.

На этом разговор закончился, однако мать возобновляла его еще несколько раз, и Вадим прислушивался к ней все более внимательно. Кроме того, у Лидии Эдуардовны неожиданно стало пошаливать сердце. Сначала Вадим считал это притворством, однако как-то раз застал дома человека в белом халате, собирающегося уже уходить. Врач с осуждением посмотрел на Вадима и укоризненно покачал головой:

— Ай-ай-ай, молодой человек. Совсем вы, видимо, свою маму не бережете. Сердечко у нее в очень неважном состоянии, и, между прочим, причиной всему — нервы. Ах, молодежь, молодежь…

Вадим не на шутку перепугался. Неужели мать действительно так близко к сердцу принимает все его дела? Она так заботится о нем… Вряд ли Маша будет так расстраиваться из-за каких-то его проблем или неудач. Да и станет ли она так поддерживать его в жизни, как это делает мать? Вряд ли она на это способна. Не лучше ли действительно подождать со свадьбой, пока он не определится с работой и пока здоровье матери не станет хоть немного получше?

А здоровье Лидии Эдуардовны улучшалось лишь тогда, когда Вадим проводил с ней все свободное время, а сердечные приступы были неизбежны при его свиданиях с Машей, которые становились все более редкими. Нельзя же, в конце концов, из-за собственного удовольствия и эгоизма девчонки, которая вешается ему на шею, вгонять в гроб родную мать!

В один не слишком-то прекрасный вечер Вадим, который окончательно устал от безысходности ситуации, решил покончить с ней разом. Письмо Маше он написал в каком-то полубессознательном состоянии и немедленно вышел из дома, чтобы отнести его. Самому сказать Маше все то, что было написано, и посмотреть при этом ей в глаза, он так и не смог решиться.

Как только конверт с глухим стуком упал на дно почтового ящика с номером Машиной квартиры, Вадим, повернувшись, бросился бежать, не разбирая дороги. Он бежал так, как будто его кто-то преследовал, бежал, стараясь убежать от самого себя. Квартала через два он опомнился и остановился, стараясь хоть немного отдышаться. Оглянувшись, он сделал несколько неуверенных шагов по направлению к Машиному дому, но, махнув рукой, вновь остановился, постоял пару минут и решительно повернул прочь.

Домой он в этот вечер так и не попал. Позвонил приятелю, напросился к нему в гости, купив по дороге водки, и в этот вечер напился так, как никогда в жизни. На следующее утро, с больной головой, небритый, с красными глазами он появился дома, ожидая града упреков от матери — он так и не позвонил ей, не предупредил, что не придет ночевать. Вопреки его ожиданиям Лидия Эдуардовна лишь пристально посмотрела на него, улыбнулась и сказала:

— Умойся и ложись поспи.


Глава 8


— Господи, кого это там принесло?! — пробормотала Маша, услышав шаги возле палатки. Было уже совершенно темно, а в палатке горела лампочка. Маша не могла рассмотреть позднего гостя, пока тот, дернув застежку сетки, не просунул голову внутрь.

— Не прогонишь? — с неотразимой улыбкой спросил Вадим. — Твоя палатка светится, как сказочный фонарик. Такой теплый свет, что просто невозможно не прийти на огонек.

— Вообще-то свет горит не только в моей палатке, я думаю. Честно говоря, я уже спать собиралась… Ну что же с тобой сделаешь, залезай. Только быстро, быстро, и закрывай за собой как следует — комаров напустишь. Эй, куда пополз — разуйся снаружи!

Вадим, послушно сбросив кроссовки, проскользнул внутрь и застегнул за собой сетку. Маша, отложив книжку, уселась по-турецки, а он полулежа пристроился возле ее ног.

— Что читаешь? — непринужденно поинтересовался он, переворачивая книгу, чтобы рассмотреть обложку. — Набоков? У тебя всегда был прекрасный вкус.

— И ты пришел сюда среди ночи для того, чтобы мне об этом сообщить? — с легкой издевкой поинтересовалась Маша.

— А вот такой злой ты никогда не была, — укоризненно сообщил гость. — Машка, ну прости меня, дурака! Я так рад был тебя снова увидеть через столько лет, что до сих пор как-то теряюсь и говорю глупости, как школьник.

— Я тоже рада тебя видеть, — преувеличенно спокойно произнесла Маша.

Однако Вадим не собирался поддаваться на ее попытку вновь перевести беседу в рамки приятельских, ничего не значащих отношений. Запрокинув голову так, чтобы лучше рассмотреть Машино лицо, он тихо проговорил:

— Ты знаешь, мне почему-то вовсе не кажется, что ты меня рада видеть.

— Это еще почему?

— Ну… не знаю. Показалось, и все тут. И вообще, по-моему, ты просто меня боишься.

Маша рассмеялась:

— Тоже мне, Бармалей нашелся! Ты, Вадим, совсем не страшный, да и я вышла из того возраста, когда боятся буки.

— Ну вот, ты опять издеваешься. А я, между прочим, уверен, что я прав. Только я не совсем точно выразился. Ты не меня боишься. Ты, Машка, себя боишься.

— Это что-то новенькое, — насмешливо отозвалась Маша, но голос ее уже звучал не так уверенно.

— Да ничего новенького, — устало махнул рукой Вадим, не отрывая взгляда от ее лица. — Ничего новенького… Все то же самое, что и несколько лет назад. И с тобой, и со мной… А ты этого боишься, вот и все.

Маша молчала, пораженная тем, что Вадим так просто и спокойно сказал вслух то, о чем она сама боялась даже думать и что было несомненной правдой.

— Ну что, Машенька? Разве я не прав? — настаивал он на ответе.

Маша, помолчав еще немного, задумчиво произнесла:

— Прав-то ты, может быть, и прав… Только зачем мне твоя правота нужна? Нет, Вадим, не нужно об этом больше говорить. Лишнее это.

— Для кого лишнее? — не сдавался Вадим. — Для кого? Для меня? Нет, для меня это — не лишнее, это самое необходимое, как я теперь начинаю понимать.

— А, я был полным идиотом, я был мерзавцем, но ведь все это было — и ушло. А осталось главное, и ты называешь это лишним?! Машка, я не могу поверить, что это сказала ты. Ты ведь никогда ничего не боялась, а теперь просто струсила. Если бы тебе было до такой степени все равно, как ты пытаешься мне показать, ты не избегала бы этого разговора.

— Вадим, я не понимаю, для чего ты все это мне говоришь и для чего ты вообще явился сейчас сюда.

— Да для того, чтобы поговорить с тобой, я и пришел. Скажу честно — сам боялся, а теперь — как головой в воду. Машка, для тебя ведь все то, что было, так же живо и так же много значит, как и для меня. Признайся в этом если не мне, то хотя бы самой себе!

В это время смолкло тарахтение движка, и лампочка, несколько раз мигнув, погасла. Оба несколько минут сидели в темноте молча и совершенно неподвижно. Потом Маша нерешительно произнесла шепотом:

— Мы с тобой так притаились, как будто и в самом деле прячемся от кого-то.

— Да, от себя мы прятались очень долго, — так же тихо ответил ей Вадим. — Только пора уже перестать это делать.

Он подвинулся чуть ближе к Маше и положил ей руку на колено. Она никак не отреагировала на это прикосновение, хотя рука Вадима показалась ей просто обжигающе горячей. Он придвинулся еще ближе. Маша хотела что-то шепнуть ему, но не успела — сильные руки Вадима обхватили ее, и поцелуй закрыл ей рот.


Ночная темнота понемногу рассеивалась, превращаясь в серенькое предрассветное время, когда Маша нехотя сказала:

— Пора тебе уходить, а то скоро народ проснется.

— Да нет, еще часов пять только. Погоди!

Он приложил палец к губам, прислушиваясь к шороху снаружи.

Маша хихикнула:

— Да не бойся ты! Кто тут в пять утра станет вокруг моей палатки бродить? Это же наверняка Васька!

— Какой Васька? — не понял Вадим. — Вроде в лагере никакого Василия нет?

— Ежик, — тихонько смеясь, пояснила Маша. — Он почти ручной и ко мне часто в гости приходит. Ну ладно, ты действительно иди, а то светло уже совсем.

Вадим тихонько выскользнул из палатки и, осторожно пробираясь между кустами, отправился к себе в обход лагеря, чтобы не попасться на глаза какому-нибудь любителю ранних прогулок.


Оставшись одна, Маша уселась на настиле палатки и закурила, поеживаясь от утреннего холодка — ночи уже стали прохладными, и в этот ранний час чувствовалось неотвратимое приближение осени, пока еще незаметное в дневные часы. Теперь, когда Вадим ушел, радостное возбуждение быстро покинуло ее, и Маша чувствовала полную опустошенность.

Она не могла сейчас думать ни о чем, и в ее сознании ясно присутствовала только лишь одна мысль: «Пусть он уедет… Я не могу сейчас его видеть… Пусть он уедет…» Вадим действительно должен был скоро уехать. Он сам сказал ей об этом ночью. А сейчас Маше хотелось, чтобы он уехал как можно скорее, чтобы не видеть его и не думать о том, что ей делать дальше.

Она сидела, не замечая того, что замерзла, не видя, как посветлевшее небо, уже золотисто-розовое на востоке, внезапно вновь быстро потемнело, и сильный порыв ветра зашумел листьями деревьев. Очнулась от своего оцепенения Маша лишь в тот момент, когда на нее упали первые крупные холодные капли. Пришлось подвинуться подальше от края настила, под прикрытие тента.

В кустах что-то зашуршало и хрюкнуло.

— Васька, Васька, — тихонько позвала Маша и побарабанила пальцами по доскам рядом с блюдечком.

Василий прекрасно знал этот условный знак и, приветственно пофыркивая, деловито засеменил своими короткими ножками к блюдцу. Маша потянулась к стоящей у входа в палатку сумке, достала оттуда яблоко и, откусив кусочек, положила его в миску.

Еж придирчиво обнюхал угощение, решил, что оно ему вполне подходит и вреда ежиному здоровью явно не причинит, и принялся за еду. Постепенно, по кусочку, он слопал все яблоко, хрюкнул на прощание и удалился в кусты, смешно повиливая толстеньким задом.

— Васька, посидел бы со мной, — позвала его Маша, однако ежик скрылся в густой траве. Очевидно, его ждали более важные дела.

Маша вновь погрузилась в собственные переживания, отключившись от всего на свете. Но усилившийся ветер начал захлестывать ее дождем.

Тряхнув головой, она постаралась вернуться к обычной, повседневной жизни и с облегчением поняла, что это не так уж и трудно. «Дождь начался, да сильный какой… Стало быть, на сегодня никаких маршрутов не предвидится. Нужно будет заставить Дядю Ваню порядок на кухне навести».

Старательно удерживая в голове эти обыденные, такие привычные и безопасные мысли, Маша вернулась в палатку, решив еще поспать. В изнеможении растянувшись поверх спального мешка и закутавшись в одеяло, она закрыла глаза и поняла, что сделала ошибку. Нужно было чем-то заняться, чтобы не дать себе возможности задуматься над тем, что произошло сегодня ночью. А теперь у нее просто не было сил выйти наружу и погрузиться в обычные заботы. Маша лежала неподвижно, а в мыслях ее бушевала буря.

«Господи, зачем я это сделала?! Что со мной случилось? Мне ведь он совсем не нужен, зачем, зачем я это сделала, почему не выгнала его? Я же люблю Мишку, и никто мне больше не нужен…» Однако в это же время ехидный голосок нашептывал ей откуда-то издалека: «Дурочка, что ты переживаешь? Переспала с восхитительным мужиком и расстраиваешься по этому поводу — ну не глупо ли? Ничего от твоего Мишки не убудет из-за этого. И в конце концов, не так уж ты его и любишь. Ты же сама знаешь, что он тебе уже надоел. Семья? А что семья? Что с ней случится оттого, что ты переспала с Вадимом? Нужно пользоваться моментом, живем ведь один раз. А дома никто ничего не узнает, и хуже от этого никому не будет. А вот лучше — очень может быть! Тебе же от этого лучше, правда?»

Так и не справившись с маленьким ехидным существом, Маша не выдержала той сумятицы мыслей, которая охватила ее, и тихо заплакала, что она вообще-то делала крайне редко. Незаметно она уснула, но внутренняя буря продолжалась и во сне. А ветер, рвущий тент над палаткой и упруго бьющий в ее стенки, лишь усиливал это ощущение.


Вадим в своей палатке, расположенной на противоположном конце лагеря, не видел и не слышал, как начался дождь. Устав от бурно проведенной ночи, он уснул, едва успев улечься поудобнее. Однако через час резкий порыв ветра бросил на крыльцо его палатки здоровенную сухую ветку. От этого стука Вадим проснулся и уснуть больше уже не смог. Его тоже одолели невеселые мысли, правда, вовсе не такие бурные, как Машу.

Еще до приезда сюда он испытывал к ней непреодолимую зависть — с того момента, когда его руководитель поведал ему о предстоящем конкурсе и упомянул о Маше Салминой как об одном из самых вероятных претендентов на грант. Вадим постарался вспомнить, где он мог раньше слышать эту фамилию, и в конце концов из глубины памяти всплыло воспоминание о Маше. Да, точно — он слышал, что она вышла замуж и, кажется, за своего однокурсника по фамилии Салмин. Кто-то давным-давно говорил ему об этом.

На Вадима накатил приступ зависти и злобы. Как же так! Эта девчонка, которую он бросил, обскакала его и теперь получит то, что должно принадлежать ему! Что же получается? Выходит, что он совершенно напрасно расстался с красавицей и умницей Машей ради не слишком привлекательной Ирины, обладавшей к тому же довольно скверным характером? Конечно, если уж быть честным, то Машу он бросил вовсе не ради Ирины, а ради ее отца, директора крупного научно-исследовательского института.

В принципе это был достаточно верный шаг. Вадим получил в этом институте хорошую научную тему, место в заочной аспирантуре и возможность пользоваться массой ценного материала (который, кстати, собирали в экспедициях менее сообразительные и расторопные ребята). Вадим не собирался терять время в поездках по всяким диким местам. Он оставался в городе и спокойно писал кандидатскую, которую защитил буквально через месяц после окончания аспирантуры.

Его научная карьера казалась несомненной, но через год после свадьбы, сразу же после того, как он защитился, финансовая проверка в институте обнаружила, что некоторая сумма денег, предназначенная для закупки оборудования, исчезла невесть куда. Конечно, Ирочкин папаша немедленно лишился своего директорского места.

Вадима совершенно не интересовало, положил этот старый козел себе в карман проклятые деньги или нет (скорее всего это было просто разгильдяйство, а не воровство). Главная беда заключалась в том, что теперь у него не было никакой поддержки на тернистом пути научного карьериста.

Терпеть истеричные выходки и неумеренные амбиции супруги Вадиму смысла уже не было. Его выводила из себя одна лишь манера говорить, капризно растягивая слова: «Ва-а-ди-им! Что ты себе по-озволяяешь?!» Повод для этого капризного визга мог быть абсолютно любым — от не вытряхнутой им за собой пепельницы до отказа купить жене новую шубу. А, спрашивается, на что он мог покупать ей бесконечные обновки?

Ну, правда, в последние годы с деньгами стало получше. Вадим всегда умел общаться с нужными людьми и, используя свои связи, начал изредка делать расчеты всяческих артезианских скважин и колодцев для участков новых русских, хотя и специализировался в институте совершенно не по этой части. Платили за это хорошо, но заказы были нерегулярными и не слишком частыми. Да и начал он этим заниматься уже намного позже своего развода с Ириной. Ну что греха таить, позволял он себе на стороне довольно много во времена своего брака, но вряд ли его можно было упрекнуть. Жизнь с такой мегерой требовала хоть какой-то компенсации в виде маленьких, тщательно скрываемых мужских радостей.

Похвалив себя за то, что сумел уговорить Ирину не обзаводиться ребенком в первый же год супружества, Вадим с досадой, смешанной с облегчением, подал на развод. В конце концов, своя польза от этого брака все же была. Он пристроился на неплохое место и быстро защитился, а теперь, наверное, сумеет справиться и сам. Во всяком случае, выбора у него нет, и помогать ему больше никто не будет.

А теперь выяснилось, что Машка без всякой поддержки, без хитрых комбинаций добилась того, что сможет обойти Вадима на первом же повороте! И дело вовсе не в самолюбии, хотя и этого у него было хоть отбавляй. Дело было в деньгах и карьере.

Год в Эдинбурге — да после этого можно здесь так пойти в гору! Да и не обязательно здесь, это глупо — нужно всеми правдами и неправдами зацепиться за тамошние институты, чтобы остаться работать у них. При том, что этот конкурс сулит еще и солидный грант, задача, можно считать, решается довольно просто — для проклятых буржуев это очень солидная рекомендация. Они же там наивные ребята и думают, что раз уж ты получил грант, то действительно заслуживаешь его, а не просто имеешь хорошие связи. А перспективных ученых они ценят и охотно приглашают на работу.

В общем, все бы было хорошо, если бы не одно маленькое обстоятельство — у Маши Салминой было куда больше шансов выиграть этот конкурс, оставив Вадима ни с чем. Обидно просто до смерти. Вадим, получается, совершенно зря мучился со своей Ириной и подлаживался к ее папаше, а Машка, которую он бросил как совершенно бесперспективный кадр, оказывается, весьма преуспела. Конечно, у самого Вадима сейчас и должность гораздо солиднее, и зарплата больше, но что стоит эта паршивая зарплата по сравнению с теми перспективами, которые открываются перед счастливчиком, который выиграет конкурс! Ах, обидно, обидно…

Впрочем, что же тут теперь поделаешь? Конечно, он постарался как можно больше выведать у Маши о подробностях ее работы по новейшей классификации протоамфибий. Да, она, безусловно, молодец… Вадим честно признавал, что не обладает ни такой работоспособностью, ни особым складом научного мышления, позволяющим делать такие интересные выводы из множества мелких фактов.

А Машка как была простодушной, открытой девочкой, так ею и осталась. С горящими глазами она, увлеченная разговором о своих любимых протоамфибиях, излагала ему подробности своей теории. Беда вот только в том, что использовать эту информацию Вадим никак не мог — не хватало фактического материала, и взять его за короткий срок, остающийся до подачи документов на конкурс, было негде.

Вадим вполне отдавал себе отчет в том, что и без всяких задних мыслей ему приятно было видеть Машу, разговаривать с ней. Сначала он чувствовал себя довольно неловко, приехав в лагерь экспедиции, где она работала. Готовился всю дорогу, в поезде, стоя в тамбуре, чуть ли не вслух репетировал все то, что может сказать ей при первой встрече.

Чем ближе машина, встретившая его, подъезжала к лагерю, тем спокойнее и безразличнее становился Вадим с виду и тем больше напрягался внутренне. В конце концов он достиг стадии какого-то безразличия, и это было хорошо. Значит, он сможет поздороваться с Машей спокойно. Да, собственно говоря, о чем вообще ему нужно беспокоиться? Они с ней — старые знакомые, вот и все. Ни один человек в лагере не подозревает об их былых отношениях, поэтому можно не бояться, что поведение Вадима покажется кому-то неестественным, натянутым.

Однако весь его настрой пропал даром. Он даже расстроился, когда узнал, что Маша с остальными ребятами еще не вернулась из дальнего маршрута. А потом он, сидя у стола, напряженно прислушивался, не прозвучит ли поблизости знакомый голос. Старался делать равнодушное, скучающее лицо и притворялся, что внимательно следит за тем, как огромные толстые ночные бабочки-бражники с бархатистым гудением летают вокруг лампочки, настойчиво стучась в горячее стекло.

И, несмотря на то что прислушивался и вглядывался в темноту, обступившую освещенный круг столовой, появление Маши все-таки пропустил. Растерялся как последний дурак, как мальчишка. Правда, заметив в ту же секунду, что Маша растеряна еще больше, чем он сам, Вадим смог взять себя в руки. Похоже, что секундное замешательство обоих никто так и не заметил. Да и кто стал бы приглядываться к тому, как именно встретились двое людей, когда-то учившихся в одном институте!

Он не кривил душой, когда сказал, что Маша стала еще красивее. Уж кто-кто, а Вадим был большим знатоком женщин. Казалось бы, в теперешней Маше не должно было бы остаться той прелести юности, которая так привлекала когда-то. Однако сейчас неподдельное обаяние, которое было присуще ей в студенческие годы, еще более усилилось. Маша стала уверенной в себе женщиной, которая хотя и отдает себе отчет в собственной привлекательности, но не старается использовать ее и не хочет настойчиво демонстрировать ее всем и каждому. В ней были цельность и естественность, что удачно сочеталось с привлекательной внешностью.

Она чем-то одновременно и притягивала его к себе, и отталкивала. Ну, притягивала, понятное дело, тем, что она — молодая красивая женщина. А отталкивала… Вадим и сам не мог понять, в чем же дело. В конце концов он решил, что Маша просто связана в его подсознании с теми переживаниями, которые он испытал при разрыве с ней, и теперь его мозг просто старается избегать того, что может причинить боль, как раньше.

Правда, временами ему в голову закрадывалась неприятная мысль: ему начинало казаться, что он слегка побаивается Машу. Она казалась ему сильнее, удачливее, спокойнее, чем он сам, и Вадим начинал ощущать себя все тем же студентом-дипломником, который в нерешительности топтался возле чужого почтового ящика.

Или, что еще хуже, почему-то некстати всплывали воспоминания о том, как он школьником-сопляком, ранним не по годам, выслушивал нотацию матери из-за его забеременевшей подружки, и смутно видел перед собой заплаканное лицо этой… как ее звали-то… Кати.

Впрочем, Вадим не слишком любил долго задумываться над своими отношениями с женщинами. Они существуют — значит, это нужно использовать для того, чтобы получать выгоду или удовольствие. Лучше, если и то и другое вместе. А уж тому, как воспользоваться их вниманием, его учить не приходилось. Слава Богу, природа не обидела его ни внешностью, ни сообразительностью.

А Маша… Что Маша? Красивая баба, с которой неплохо было бы переспать, — вот и все. Хотя нет, не все! Не исключено, что она со своим простодушием может наболтать Вадиму что-нибудь достаточно ценное о своей работе. Так что это как раз именно тот вариант, в котором приятное соединяется с полезным. И, надо признаться, очень приятное. Вадим прекрасно помнил то время, которое проводил с Машей, и до сих пор его тянуло к ней очень сильно. Пожалуй, намного сильнее, чем нужно бы. Он не привык так зацикливаться на одной женщине.

Вадим старался не вспоминать о Маше все эти годы. Он действительно тяжело переживал разрыв с ней, но искренне был уверен, что иначе он поступить не мог. В конце концов, если выбирать между обыкновенной симпатичной девчонкой и собственными эмоциями и гораздо более серьезными вещами — карьерой и здоровьем матери, — то глупо отдавать предпочтение девчонке.

Но вот теперь, когда он вновь встретил эту «обыкновенную девчонку», ему с непреодолимой силой захотелось вновь почувствовать ее послушное тело, ее нежную кожу, ласковые руки… Правда, теперь Вадим не был так влюблен в Машу, как раньше, — для него, как он сам считал, она была просто красивой женщиной, которую он хотел. Однако его желания не были столь простыми, как он сам старался это себе представить.

Брошенная им девочка не только ничуть не страдала без него, но и довольно удачно вышла замуж, у нее была хорошая семья — любящий муж и дочка; а самое главное — она успешно делала научную карьеру, обогнав Вадима, и отнюдь не собиралась останавливаться. Это и было основной причиной повышенного его интереса к Маше. Подчинить ее себе, насладиться своей властью над ней — вот чего ему подсознательно хотелось больше всего. Любовь? Чувства? Какие могут быть чувства, кроме нормального физиологического мужского влечения к привлекательной женщине?

Теперь ему было непонятно, как он мог так влюбиться несколько лет назад. Да, ему было очень хорошо с молоденькой студенточкой Машей Красниковой, но мало ли таких Маш было в его жизни! Странно, как он мог так переживать из-за разрыва с ней? Теперь эти переживания казались ему смешными и глупыми, недостойными настоящего мужчины, каким он себя считал.

Вадим усмехнулся, глядя сквозь сетку палатки на уже посветлевшее небо. Надо же, каким он был идиотом, даже вспоминать неловко. А Маша очень даже ничего… Сейчас с ней, пожалуй, даже лучше, чем раньше… Еще вчера Вадим решил ограничиться «полевым романом» и резко прервать все отношения после своего возвращения в город, но теперь передумал. Постоянной любовницы у него сейчас не было, и Маша очень неплохо подойдет для этой роли. Мысль о том, захочет ли этого Маша, даже не приходила ему в голову.

Да и с какой стати? Наверняка ее муж — тупой мужлан, который в постели ведет себя как племенной бык. А Маша успела с ним, с Вадимом, вкусить иного и теперь вряд ли сможет отказаться от этого, особенно после того, как только что он напомнил ей, каким отличным может быть любовником. Удовлетворенно вздохнув, Вадим наконец устроился более-менее удобно и заснул, твердо решив не идти завтракать и поспать подольше, пользуясь своим правом гостя в лагере.

Маше тоже ужасно не хотелось просыпаться. Сказалась бессонная ночь и утренние переживания. Так хотелось остаться в теплой пелене сна, не выходить из нее на безжалостный утренний свет, не думать ни о чем… Однако, сквозь полузабытье слыша звуки проснувшегося лагеря, Маша, сделав над собой усилие, открыла глаза.

Сначала она решила дать себе поблажку и не ходить на завтрак. Очень уж ей не хотелось встречаться сейчас с Вадимом. Честно говоря, она вообще не представляла себе, как она сейчас его увидит, как сможет поздороваться с ним, как со всеми остальными, как сможет не подать виду, что между ними этой ночью что-то произошло.

Однако она все же мужественно решила появиться в столовой. Маша прекрасно помнила сибаритские замашки Вадима и боялась, что тот тоже, не выспавшись, пропустит завтрак. А их одновременное отсутствие может кому-нибудь показаться странным — например, хотя бы той же Леночке.

К ее облегчению, среди сидящих за длинным столом она не увидела Вадима. Значит, он действительно еще отдыхает после весьма бурно проведенной ночи. Что ж, очень хорошо. У нее будет хоть немного времени для того, чтобы собраться с мыслями и подготовиться к встрече с ним.

Маша сидела на своем обычном месте, рядом с Татьяной, и равнодушно водила вилкой по миске, не обращая внимания на то, что творилось вокруг. А шум поднялся нешуточный. Дядя Ваня сегодня умудрилась положить в гречневую кашу комбижир вместо масла, и гречка теперь прилипала к языку и губам тех, кто стал первыми жертвами ее стряпни. Ребята громко выражали свое возмущение, а повариха, пользуясь тем, что Евгений Иванович запаздывал, возмущенно отругивалась:

— Да и какая вам разница-то? Было бы жирно, да и ладно! Ишь, набаловали вас дома. Подумаешь, масла им не положили. Экономить надо, масло все равно скоро кончится. Разборчивые больно все стали!

Тут уже Татьяна, не выдержав, толкнула локтем Машу:

— Машка, ты что же молчишь? Этак она скоро на солидоле готовить начнет из экономии или по ошибке вместо соли в суп какого-нибудь крысомора насыплет. Эй, подруга, да ты не проснулась, что ли?

— Да, что-то у вас, Мария Сергеевна, вид какой-то усталый, как будто всю ночь не спали! — ехидно проговорила Леночка, многозначительно посматривая на Машу. «Господи, откуда она знает?! Нет, не может быть. Это она просто из вредности, вот и все», — пронеслось в голове у Маши. Не ответив Леночке и сделав озабоченное лицо, она повернулась к подруге, сумев краем уха уловить, о чем шумят за столом.

— Да я уже устала с Дядей Ваней воевать. Вот Рузаев сейчас завтракать явится, пусть и попробует эту отраву.

Евгений Иванович действительно не заставил себя ждать, и через пару минут за столом уже гомонили:

— Евгений Иванович! Ну вы вот сами попробуйте, разве это есть можно?

Перед начальником поставили миску с пресловутой кашей. Она уже успела немного остыть, и пленка жира на поверхности придавала ей и вовсе отталкивающий вид. Мрачно взглянув на предложенную ему еду, Рузаев даже не прикоснулся к вилке, скорбно спросив:

— Вы что же это, смерти моей хотите? Антонина Петровна, голубушка вы моя, ангел вы мой неземной, за что же вы так всех нас ненавидите?

Тут история с кашей перешла на новый виток своего развития, а Маша получила возможность вновь отключиться, погрузившись в собственные бессвязные мысли.

С трудом досидев до конца завтрака, Маша залпом выпила полкружки чаю, забыв даже положить туда сахар, и, немного подумав, отправилась на берег, стараясь уйти от людей. Посидев минут пять на мостках, она поняла, что не может сосредоточиться ни на чем — ее отвлекали и раздражали веселые голоса и смех, доносящиеся сверху, из лагеря.

Было похоже, что Паша опять затеял какую-то замысловатую каверзу, на которые он был мастер, а все остальные с энтузиазмом ему помогают. В другое время Маша и сама бы с удовольствием к ним присоединилась, но только не сейчас. Она просто не могла никого видеть, а уж веселиться — тем более.

Решительно поднявшись, она прошла вперед по деревянным мосткам и принялась отвязывать лодку от вбитого в дно колышка. Самое лучшее — это уплыть куда-нибудь за поворот, причалить к берегу и спокойно разобраться в том, что произошло ночью, и в том, что творится в ее душе. Тихое место где-нибудь возле бегущей воды — это именно то, что ей сейчас нужно.

Отвязав лодку и поставив в нее одну ногу, Маша уже собиралась оттолкнуться другой ногой от мостков и запрыгнуть на скамью, но тут сзади послышался какой-то шорох, и она чуть не упала от неожиданности. С трудом сохранив равновесие и придерживая лодку за веревку, Маша обернулась и увидела стоящую рядом с ней Татьяну.

— Танька, ты с ума сошла — так подкрадываться? Я же чуть-чуть в воду не свалилась, да еще и заикой сделаться запросто могла бы!

— Я не подкрадывалась, — спокойно возразила подруга. — Я подкрадываться вообще не умею и топаю всегда, как слон. И ты, кстати, прекрасно об этом знаешь. А если ты стала вдруг такой рассеянной, что ничего вокруг себя не замечаешь, то я тут не виновата. Кстати, ты куда это собралась?

— Никуда, — неохотно ответила Маша, собираясь оставить подругу на мостках и отчалить.

— Ну, в таком случае и я тоже хочу никуда, — заявила Татьяна. — Машка, признавайся: что с тобой творится? Ты сама не своя, и не вздумай мне врать, что у тебя все в порядке. Что случилось?

— Таня… — Маша хотела было сказать, что хочет побыть одна, но внезапно передумала. — Танька, давай-ка садись в лодку, мне с тобой посоветоваться надо.

— А в лагере это сделать никак нельзя? — недовольно поинтересовалась Татьяна, усаживаясь на корме. — Или тебе обязательно романтическая обстановка для этого нужна? Учти, я грести не собираюсь, даже не проси.

— Да ты все равно толком грести не умеешь, — слабо улыбнулась Маша, садясь на весла.

Минут через пятнадцать они добрались до хорошо знакомой Маше излучины. Река в этом месте делала крутой поворот, образуя возле берега тихую глубокую заводь с невысоким обрывистым берегом. Туда-то Маша и направила лодку.

Из лодки подруги выходить не стали — после ночного дождя высокая трава была еще мокрой. Татьяна осталась сидеть на корме, развалясь и облокотившись о борт, Маша уселась в такой же позе на носу, закинув ногу на ногу.

— Машка, ну почему у меня ноги не такие длинные, как у тебя? — завистливо спросила Татьяна.

— Не в ногах счастье, — вздохнула в ответ Маша.

— Тебе-то, конечно, хорошо так говорить. Да ладно, что уж там, — махнула рукой Таня. — Давай, Машка, выкладывай, что у тебя стряслось.

— Да ничего особенного, — пожала плечами Маша, которая вопреки своему нежеланию никого видеть почувствовала облегчение оттого, что рядом Танька, с которой можно поговорить. — Просто я решила с максимальной точностью выполнять твои инструкции по поводу смены образа жизни.

— Какие инструкции? — не поняла ее сначала Татьяна.

— Ну о чем ты мне твердишь уже давным-давно? По поводу моего не в меру скромного образа жизни.

— Так вот оно что… — ошарашенно протянула Таня. — Так, стало быть, это Вадим, правильно? Просто других кандидатур у меня нет. Я права?

— К сожалению, — кивнула Маша.

— И когда ты только успела? Смотри-ка ты, тихоня тихоней, а мужика за несколько дней обаяла с ног до головы. Стой, а почему — к сожалению? Такой мужик… Я, честно говоря, и сама не отказалась бы. Что тебя не устраивает? Радоваться нужно, а у тебя мировая скорбь на лице написана заглавными буквами.

— Да не все так просто, Танька… Если бы это был кто-нибудь еще, а не Шувалов, мне бы все-таки, наверное, было бы легче. В общем, повышенная сексуальная активность на стороне — это, похоже, не для меня.

— Тебе что, не понравилось? — полюбопытствовала подруга.

— Сама попробуй, — парировала Маша. — Да не в этом дело. Просто я сейчас себя чувствую такой сволочью…

— Да успокойся ты, ничего твой Мишка не узнает. Раз уж ты такая совестливая оказалась, с такими моральными устоями, ну не повторяй больше этого опыта, только и всего. Или ты в своего Вадима влюбиться уже успела? И почему, кстати, ты предпочла бы видеть на его месте кого-нибудь еще?

— Татьяна, ты упускаешь из виду, что я-то Шувалова знаю очень давно, еще по институту. Этого плейбоя тогда весь институт знал, мне все девчонки завидовали до обмороков. Ну как же, сам Вадим Шувалов на меня внимание обратил. А я тогда, глупенькая, влюблена была в него без памяти. Ты-то этого не знаешь, ты не у нас училась…

Татьяна внимательно слушала, изменив свою расслабленную позу, подавшись вперед и уперев локти в колени. А Маша, сделав небольшую паузу, продолжала:

— Ну вот… Это была такая «лав стори», что впору дамский роман писать. Все читательницы просто слезами бы изошли от восторга. Ну а потом — от сочувствия. Вадим к окончанию пятого курса нашел себе выгодную невесту. Ее папочка тогда был директором того самого института, в котором он сейчас работает. Вернее, не он сам ее нашел, а его мамочка подсуетилась. А он без мамочки — никуда, вот и женила она его.

— Ну ничего себе, — прокомментировала Таня слова подруги. — И что, он вот так запросто с тобой и расстался?

— Ну, запросто или не запросто, этого я уж не знаю, — усмехнулась Маша, — только объявил он мне в письменном виде, что вся любовь у нас с ним закончилась.

— Нормально! А что же, он тебе лично не мог этого сказать?

— Танька, да откуда я знаю! Теперь-то он уверяет, что чуть не умер с горя, но иначе было нельзя. Впрочем, сейчас мне уже все равно.

Татьяна помолчала и задала следующий вопрос:

— А ты как же?

— Что — я? Переживала, конечно, сильно. Долго потом как полумертвая ходила. Потом отошла, конечно, но было погано.

— А Мишка обо всей этой истории знал? Вы же с ним вместе учились, да?

Маша утвердительно кивнула:

— Ага. На одном курсе, только на разных отделениях. А знать он, конечно, знал. Об этом вообще весь институт знал. Правда, о финале можно было только догадываться, потому что Вадим-то институт закончил, и о нем мало кто что потом вообще знал.

Татьяна внимательно смотрела на Машу, как будто стараясь что-то понять. Наконец она задумчиво проговорила:

— Слушай, я вот что-то не понимаю… Как же ты с ним сейчас могла… после всего этого, после того, как он с тобой поступил?

— А я и сама не понимаю! — засмеялась Маша. — Честное слово, не понимаю. Как затмение какое-то нашло. Знаешь, Танька, так здорово, что ты ко мне привязалась, как банный лист, хотя я на тебя и злилась сначала. А вот сейчас с тобой поговорила, и у меня все встало на свои места. Я теперь точно знаю, что мне с Вадимом делать.

— И что же, если не секрет?

— Послать его подальше и забыть о нем, вот что. И вообще я намерена забыть о том, что сегодня было, раз и навсегда. Не было ничего, мне дурной сон приснился.

— А сможешь? — сочувственно спросила Таня. Маша задумалась, как бы прислушиваясь к себе, а потом твердо ответила:

— Смогу!


Вернувшись в лагерь, Маша занялась своими обычными делами — постирала, навела порядок в палатке и вокруг нее, немного повалялась с книжкой. К обеду она вышла уже совершенно в другом настроении и, когда увидела наконец-то соизволившего выползти в столовую Вадима, встретила его пристальный взгляд без малейшего смущения или неуверенности.

— Долго спишь! — мимоходом сказала она ему, проходя мимо. Вадим ничего не ответил. Весь день он старался подловить момент, чтобы поговорить с Машей наедине, но она не давала ему такой возможности. А вечером она вновь услышала тихие шаги возле своей палатки и вышла навстречу незваному гостю.

— Машка, как я соскучился за целый день! А ты на меня даже не взглянула… — шепнул Вадим, протянув руки, чтобы обнять Машу. Но она отпрянула в сторону, сделав предупреждающий жест.

— Вадим, у меня к тебе есть очень большая просьба, — тоже шепотом произнесла она.

— Говори! Заранее обещаю тебе все, что угодно! — весело откликнулся он.

Маша серьезно сказала:

— Вадим, ты, по-моему, свои дела здесь закончил. Если нет, то заканчивай их и поскорее уезжай. И забудь, пожалуйста, навсегда о моем существовании.

Вадим ожидал чего угодно, только не этого. Он предполагал, что Маша, зная о его близком отъезде, попросит о встрече в городе, о том, чтобы их возобновившиеся отношения не прервались бы слишком быстро. Но услышать от нее такую просьбу, да еще высказанную непреклонным тоном — это было для него просто оскорбительно. Его, Вадима Шувалова, любимца женщин, просят исчезнуть и больше не появляться! Да что она о себе возомнила?! Нет, нельзя это так оставить, нужно разобраться в этих странностях. Что она задумала?

— Машенька, — ласково сказал Вадим, вновь пытаясь к ней приблизиться, — Машенька, что с тобой, моя девочка? Я тебя чем-то обидел или напугал? Ну давай мы с тобой поговорим, ты мне расскажешь, в чем дело, и все будет хорошо. Ну иди сюда, моя маленькая…

Однако Маша не сделала ни малейшей попытки приблизиться к нему. Она все тем же холодным, вежливым тоном ответила:

— Вадим, нам с тобой совершенно не о чем разговаривать. Считай все, что было вчера ночью, моей ошибкой. И обсуждать эту ошибку я с тобой не намерена. У меня к тебе лишь одна просьба: уезжай, оставь меня в покое.

Вадим скрипнул зубами. Больше всего ему сейчас хотелось ударить Машу или сказать ей что-то такое, чтобы она заплакала, чтобы ей стало больно и она потеряла бы это свое омерзительное ледяное спокойствие… Однако он сумел сдержаться и все так же ласково, а теперь еще и грустно сказать, укоризненно покачивая головой:

— Ах, Машка, Машка… Какой же ты все-таки еще ребенок! Хорошо, завтра или послезавтра я уеду. Ты за что-то сердишься на меня, но я все равно буду считать себя твоим другом. Когда ты передумаешь — позвони. Я буду ждать.


Глава 9


Вадим действительно уехал на следующий день, и Маша вздохнула с облегчением. Она была уверена, что больше этот человек не появится в ее жизни. После того как «уазик» отъехал от лагеря по лесной дороге и Вадим, высунувшись из окна, помахал рукой всем обитателям лагеря, вышедшим проводить его (так уж было заведено), с души у Маши свалился огромный камень. Правда, совсем спокойной она не была, ее продолжали мучить мысли о Мишке, доверчивом Мишке, который так всегда верил ей.

Вечером она явилась в палатку к Татьяне и молча уселась в импровизированное кресло из спального мешка. Татьяна тоже не торопилась начинать разговор, предоставив Маше всю инициативу, но в конце концов не выдержала.

— Ну и что киснем? — воинственно спросила она. — Что, жалеешь, что Вадим уехал? Может, ты, Машка, зря так с ним, если он тебе нравится?

— Дура ты, Татьяна, во всю спину. Я часы считала до его отъезда, чтобы только не видеть его больше никогда, а ты говоришь — жалею. Вот, последовала твоему совету, «освежила отношения». Спасибочки, только что-то больше не хочется. Одного эксперимента было вполне достаточно. Да и этот один, на мой взгляд, был совершенно лишним.

— Вовсе нет! Тебя что, не учили в институте, что отрицательный результат — тоже результат, — авторитетно заявила Таня. — Вот ты попробовала, тебе не понравилось, стало быть, больше пробовать не будешь. Нет необходимости. А то так всю жизнь и мучилась бы, думала, что, может, и стоило бы. Разве не так?

Маша взглянула на лукавое лицо подруги и рассмеялась.

— Ты знаешь, Танька, честно говоря, ты права. Теперь я точно знаю, что мне этого не нужно, и дело вовсе не в том, что объект эксперимента был неподходящим.

— Ну, насчет неподходящего — это ты брось, — хихикнула Татьяна. — На мой взгляд, очень даже ничего. Я бы и сама не отказалась; нет, конечно, если этот Вадим такая гадина, как ты говоришь, тогда действительно — ну его совсем.

— Именно такая, — кивнула Маша.

— Ну и черт с ним! — весело заключила Татьяна. — Забудь про него совсем. Не было вообще ничего. Тебе эротический сон приснился. После плохого ужина. А уж после ужина «от Дяди Вани» вообще кошмары должны сниться без перерыва. Кстати, я есть хочу, а ты?

— Я тоже, — призналась Маша.

— А у тебя кофе растворимый еще остался?

— Ага.

— Тогда тащи его сюда, а я кипятильник включу, пока свет не вырубили. У меня печенье есть и сушки.


Спустя неделю Маша получила письмо из дома. Теперь она по-настоящему обрадовалась, когда шофер отдал ей белый конверт с адресом, написанным знакомым Мишкиным почерком. И почему она была такой дурой в начале этого сезона, нехотя читала Мишкины письма и еще более неохотно на них отвечала? Неужели она действительно могла полдня протаскать его письмо в кармане, так и не удосужившись вскрыть и прочитать его? Господи, какой же она была дурой!

Маша убежала с письмом в палатку, чтобы никто ей не мешал, и, аккуратно оторвав краешек конверта, достала оттуда листок. Странно… Мишка обычно пишет подробно, на двух-трех листах, а тут один-единственный, да и то исписан не до конца… Сердце Маши похолодело. Неужели что-то случилось? Наверное, судьба наказывает ее за эту проклятую ночь с Вадимом, и дома что-то случилось. Нет, если бы что-то произошло, то была бы телеграмма, а не письмо. Хватит трусить, нужно просто прочитать его.

С волнением принялась она всматриваться в строчки письма, которые прыгали у нее перед глазами так, что Маша не могла прочесть ни слова. Сообразив, что у нее трясутся руки, она положила листок на столик и вновь принялась читать, перескакивая со строки на строку.

А в письме не было ровным счетом ничего страшного, и сначала, быстро закончив чтение, Маша с облегчением вздохнула. Однако что-то ее продолжало беспокоить. Тогда она начала читать с самого начала. Что же оставило в ней этот смутный налет беспокойства, который трудно объяснить? Ведь в письме не было сказано ровным счетом ничего тревожного.

У Мишки все было в порядке, он продолжал свою работу, вот и все новости. Звонил Ксюше в Геленджик, она еще больше загорела, здорова и весела; Машина сестра Нина и ее Петька тоже прекрасно себя чувствуют и наслаждаются последними неделями на море. И у родителей все в полном порядке.

Отчим нашел какого-то фанатика-садовода и строит грандиозные планы по поводу покупки у него осенью саженцев какой-то сверхъестественной груши и ореха.

Мама взяла наконец отпуск и тоже живет на даче. Всем довольна, если не считать неуемной деятельности своего мужа по превращению их скромного дачного участка в филиал райского сада.

Так что же насторожило Машу, что беспокоит ее? Она еще и еще раз перечитывала письмо, пока не догадалась, что все дело не в том, что там написано. Ее беспокоил совершенно незнакомый тон этого послания. Никогда Мишка не писал ей так сухо, никогда не обходился без кучи нежных слов и в начале, и в конце письма. А вот эти «Здравствуй, Маша» и «Целую, Михаил» были ей непривычными, как будто и не Мишка вовсе писал. Что еще за странности такие? Почему он так пишет? Может быть, что-то все же случилось? Нет, глупости — что-то случилось, а он не сообщил ей об этом? Не может такого быть.

Да и вообще все это глупости. Ну в самом деле, почему она так переполошилась? Ну, устал Мишка, закрутился на своей работе, провел лето в городе, чего терпеть не может. В конце концов, настроение плохое или приболел, перегрелся, переутомился на даче. Да мало ли почему он не так ей написал, как обычно? Живот болел или голова, вот и все. Это просто у нее самой совесть нечиста, вот и выискивает между строк что-то подозрительное, пугает сама себя.

Маше вдруг захотелось поскорее вернуться домой, прижаться к Мишке, посидеть с ним молча, обнявшись… Да и Ксюшка скоро должна уже вернуться, ее же вот-вот в школу вести. Вообще-то безобразие, конечно, — она не проводит дочку в первый класс. Хорошо еще, что Мишка в этом году не поехал в поле, а то с кем бы она пошла в первый раз в школу? Опять с бабушкой и дедушкой? Она и так слишком много времени проводит с ними и слишком мало — с родителями.

Издержки профессии, это все понятно, но ребенок-то тут при чем? Нет, на следующий год нужно брать ее с собой в поле. Если, конечно, Маша не уедет ни в какой Эдинбург. А жалко, если она конкурс не выиграет! Так хочется поработать в тамошнем университете, да и деньги совсем не помешают. Конечно, львиная доля этого гранта выделяется на научные исследования, оборудование и так далее, но и на зарплату остается столько, что нашим нищим ученым и не снилось.

Вот только как своих — Мишку с Ксюхой — бросать? Впрочем, ведь в поле-то она уезжает тоже надолго, разница не очень большая.

Неожиданно Маша вспомнила свой разговор с мужем в конце мая, за день до отъезда в экспедицию. Они обсуждали, что нужно купить дочке к школе, и Мишка неожиданно тихо сказал:

— Маш, а может, мы ей заодно братика или сестричку подарим? Ну, не к первому сентября, конечно, но хоть попозже? Скажем, на Восьмое марта?

— Ты что, серьезно? — удивилась Маша.

Самой ей мысль о втором ребенке никогда не приходила в голову. Подумав, она решительно запротестовала:

— Мишка, ну ты подумай сам: нам с одной Ксюхой заниматься толком некогда, а что со вторым делать? Опять на маму с папой сваливать? Так им и с Ксенией возни хватает, они уже не молоденькие. Ну хорошо, зимой-то мы справимся, это не такая уж проблема. А вот летом что делать?

Мишка, помолчав, нерешительно произнес:

— А может, ты с полем повременишь несколько лет? У тебя материала — на три докторских хватит. Поработала бы в городе, пока детишки подрастут…

— Ага, а потом причесала бы седые волосы, уложила в рюкзак запасную вставную челюсть и потопала по оврагам с палочкой?

— Ну что ты преувеличиваешь! — с досадой откликнулся муж. — В конце концов, при желании всегда можно что-то придумать. Могу и я летом в городе оставаться, все равно мне поле, похоже, уже не светит, специфика стала не та.

Маша подумала еще немного и жалобно взмолилась:

— Мишенька, по-моему, ты слишком торопишься!

— Почему это? — не сдавался Мишка, который никогда не был таким упрямым и всегда проявлял покладистость.

— Давай отложим этот разговор.

— На сколько? Мы уже откладываем его шесть лет, с тех пор как Ксюшке годик исполнился. Представляешь, как здорово было бы, если бы двое ребятишек вместе росли! Сколько еще откладывать? Год, два? Или просто отложить и забыть?

— Ну, не знаю, — пожала плечами Маша. — У меня следующий полевой сезон намечается очень интересный, и я не могу вот так все бросить. Миш, ты…

Однако Мишка не дал ей договорить. Встал и вышел из комнаты. Тогда они чуть-чуть не поссорились, однако перед самым ее отъездом все же помирились. Маша быстро забыла, об этом разговоре, а вот теперь почему-то вспомнила. Ей так захотелось домой, к Ксюше, к Мишке…

А отъезд был не за горами. Недели через три нужно было уже постепенно сворачивать полевые работы и готовиться к отъезду. Стало заметно холоднее, особенно по ночам, и теперь вечерами в столовой не было никого. Все собирались в камеральной палатке, которая если и не давала тепла, то хотя бы защищала от неприятного ветра. Спать приходилось в спальном мешке да еще и укрывшись одеялом — Маша терпеть этого не могла, но деваться было некуда, не мерзнуть же всю ночь.

Баню топили чаще, чем раньше, и можно было согреться в парилке. Правда, как-то раз, когда все сидели за ужином, из бани раздался душераздирающий женский вопль. Маша сразу сообразила, что так орать могла только Татьяна — ее не было на обычном месте за столом. Вся толпа, едва не вырвав с корнем лавки, понеслась в баню спасать Таню от неведомой опасности. «Господи, кипятком она, что ли, обварилась?» — в ужасе думала Маша, летя вслед за всеми к берегу.

Дверь в предбанник оказалась запертой изнутри. По крайней мере было ясно, что на Татьяну никакой злоумышленник не напал. Ребята неуверенно топтались возле двери, когда изнутри донесся новый вопль, по силе едва ли не превосходящий первый.

Не раздумывая, Павел с разбегу ударил плечом в дверь и ввалился внутрь. Остальные начали тесниться в дверном проеме за его спиной, и глазам всей экспедиции предстало дивное зрелище. Татьяна стояла в дальнем углу предбанника совершенно голая, с открытым ртом, собираясь вновь испустить свой знаменитый крик. А с потолка, прямо возле входной двери, свешивался клубок змей, заползших погреться. Можно было бы спрятаться в парилке, но над ее дверью тоже маячила одинокая змеиная голова. Присмотревшись, Маша увидела на ней ярко-оранжевые пятна. Те, что свисали у входа, были испещрены в точности такими же.

— Да уберите же их! — заорала Таня, совершенно не обращая внимания на свой костюм Евы.

Пашка, сгибаясь пополам от смеха, притащил палку и аккуратно подцепил ею извивающийся клубок. Отбросив его подальше, он вернулся в предбанник, однако Таня уже немного опомнилась:

— Ну что уставились? Бабу голую не видали? Идите все отсюда! Нет, стойте снаружи, не уходите — вдруг вон та на меня кинется.

— Танечка, да это ужи, — попытался успокоить ее Дима, однако это не возымело действия.

— Да по мне все равно — что ужи, что анаконды! Все равно гадость!

С тех пор, заходя в баню, и Маша, и Татьяна тщательно обшаривали все углы, а Татьяна одна ходить туда вообще отказывалась. А отказаться от удовольствия погреться в парилке она не могла — уж очень сыро и прохладно было в палатках. Геологи и студенты потребляли теперь огромное количество не холодного компота, а горячего чая. Да и аппетит их заметно вырос — Дядя Ваня без устали жаловалась на тяжкий труд и на то, что такую ораву обжор прокормить ей не под силу.

Дожди шли чаще, а маршруты из-за этого стали реже, и народ почти не роптал на невкусную еду — у Маши и Татьяны теперь было время самим повозиться на кухне, в которой, кстати, было теплее, чем во всех остальных местах.

Уже все, и не только Маша, с нетерпением поджидали того момента, когда Рузаев, поправив вечно сползающие ему на самый кончик носа очки, скажет за ужином или за завтраком:

— Ну что, ребятишки? Зажились мы здесь, пора и честь знать. Завтра начинаем собираться!

Маше тем более хотелось поскорее попасть в город, что за это время она получила всего лишь еще одно письмо от Мишки, который всегда аккуратно писал ей каждую неделю. И это письмо начиналось сухим, безликим «Здравствуй, Маша», как будто писал ей совершенно посторонний человек, а не ее Мишка-медведь. Значит, все-таки что-то не так, и ей хотелось выяснить, что именно. Одно письмо в таком духе вполне можно было списать на плохое настроение или самочувствие, а два подряд — вряд ли. Тем более что писать Мишка стал гораздо реже, не объясняя почему.

Она больше всех радовалась в тот день, когда Евгений Иванович наконец произнес долгожданные слова и добавил:

— Значит, поступим таким образом. Маша, Игорь и Павел займутся сортировкой, упаковкой и укладкой образцов. Все студенты под командой Димы-большого — хозяйственной палаткой, инструментами и прочими железками. На Татьяне, Леночке и Леше — кухня. Остальные дела — по мере надобности. Да, Петр Петрович и Саша, на вас, конечно, транспорт. Не хотелось бы застрять где-нибудь в пятидесяти километрах от дома. Ну все, ребятки, за работу. Хотелось бы выехать не позже чем дней через пять-шесть.

Народ с большим энтузиазмом кинулся собираться и укладываться. Всем уже грезились теплые городские квартиры, вкусный борщ, сваренный женой или мамой, встречи с семьей или подружками и друзьями.

— Так, первым делом я залезу в ванну и буду лежать там часа два, это как минимум. А с собой я, друзья мои, возьму какой-нибудь журнал и пару бутылочек пива. А потом я вылезу из ванны и пойду обедать — свеженький, благоухающий и чисто выбритый, — вслух мечтал кудрявый Игорек, в задумчивости присаживаясь на один из ящиков в большой палатке, в которой были сложены накопившиеся за лето образцы.

— Слезь, урод! — завопил Павел, сталкивая Игоря с ящика. — Не видишь, он же без крышки! Ты своим задним местом какую-нибудь кость раздавишь!

— Не раздавлю, — флегматично ответил Игорь, внимательно рассматривая надпись на ящике. — Тут нет никаких костей, тут образцы с пятого листа. Так что ты, Паша, совершенно напрасно шумишь и нервничаешь. Это, Паша, ты просто устал за полевой сезон. Вот вернемся домой, приходи ко мне в гости. Отведаешь фирменных Галькиных отбивных, примем мы с тобой граммов по триста лекарства — красота! Под ногами ковер, диван мягкий, ветер ниоткуда не дует, тепло, хорошо…

— Не ври, — перебил его скептически настроенный Павел. — Отопительный сезон еще черт знает когда начнется, а сильное похолодание у нас уже через две недели обещают, прогноз на месяц вчера слышал. И воды горячей как пить дать нет в половине города. Так что, Игорек, можешь и не мечтать о тепле да о горячей ванне.

— Жениться тебе надо, — неожиданно, но убедительно сказал Игорь. — Вот женишься, тогда и сам будешь домой бежать впереди машины. А ты живешь как бирюк, в одиночестве. Честное слово, Пашка, даже если дома и батареи не греют, и воды горячей нет — все равно уютно, когда женщина порядок наводит. Тебе этого пока не понять. Вот приходи в гости, тебе Галина моя быстренько все популярно растолкует, недаром она у меня психолог.

— Не пойду, — буркнул Паша. — Меня твоя Галина недолюбливает. Считает, что я тебя сбиваю с пути истинного.

— Глупости! — возмутился Игорь. — Она к тебе прекрасно относится. Просто считает, что ты немного легкомысленный, но все равно она тебя любит.

— Ну ладно, — смилостивился Паша. — На отбивные обязательно зайду, раз приглашаешь. Таких, как твоя Галина готовит, я вообще нигде не пробовал.

Эту неспешную беседу прервала Маша:

— Мужики, если мы будем тут сидеть и предаваться гастрономическим мечтаниям, то домой попадем, дай Бог, к Новому году! Ну-ка, быстренько вставайте и вытаскивайте ящики к входу.

— Злая ты, Машка, — пожаловался Павел. — Весь кайф сломала. Я уж, можно сказать, ощущал неземной вкус, а тут… Эх, ты!

Игорь поддержал его:

— Действительно, Маш, нельзя же сразу после завтрака заниматься тяжелым физическим трудом. Можно даже сказать, непосильным. Это вредно. Ты лучше сама присядь, отдохни, а там, глядишь, и до обеда недалеко.

Маша с шутливым негодованием запустила пальцы в густую шевелюру Игорька:

— Давайте, лентяи, поднимайтесь! А то питаться тебе, Игорь, стряпней Дяди Вани еще месяц!

— Только не это! — в ужасе завопил Игорь и, соскочив с ящика, бодро поволок его поближе к свету.

Они возились без отдыха почти до самого вечера, прервавшись лишь на полчаса, чтобы пообедать. Зато в результате успели перелопатить практически все ящики и прочные мешки из плотной многослойной бумаги, в которых были сложены как попало мешочки и свертки с образцами.

Некоторые свертки из ящиков Маша бережно откладывала в сторону. Их она собиралась уложить отдельно, чтобы после приезда не отыскивать в общей куче свои материалы.

— Ну что, орлы, сегодня опись сделаем или на завтра оставим? — спросила она, сжалившись над Пашей и Игорем, уставшими от перетаскивания с места на место тяжелых ящиков.

Мужики переглянулись, и Паша грустно ответил:

— Нет уж, давай заканчивать. А завтра мы с Игорьком лучше камералку упакуем.

— Так темно ведь уже, — нерешительно возразила Маша, которой и самой хотелось сегодня отделаться от нудной работы.

— Пойду движок запущу, — нашел Павел выход из положения. — Все равно уже смеркается, через полчаса запускать пришлось бы.

Он ушел, и через пять минут движок, предварительно чихнув несколько раз, бойко и старательно затарахтел, а еще через несколько минут в освещенной палатке возник и Паша.

— Ну, поехали! Машка, ты опись составляй, Игорек тебе подиктует, а я начну ящики заколачивать.

Процедура эта была давным-давно отработана, и никому не приходилось объяснять, что нужно делать. Игорь монотонно и громко бубнил, стараясь перекричать стук Пашкиного молотка, а Маша записывала:

— Третий лист… Балка Родимая… Образцы с первого по семнадцатый… Ручей Карагалинский… Образцы с восемнадцатого по двадцать шестой…

После получаса непрерывной бубнежки Игоря она взмолилась:

— Ох, Игорек, не могу больше, давай перерыв сделаем минут на пять. Много там еще осталось?

— Да нет, мы две трети уже сделали.

— Ну давай передохнем.

В качестве отдыха Маша, чтобы не терять времени, принялась укладывать в отдельный ящик собственные образцы. Она перебирала пухлые пакеты, в которых, завернутые в бумагу и несколько слоев ваты, лежали драгоценные образцы с костным материалом. Конечно, она сразу же после того, как кости были извлечены и привезены в лагерь, попыталась определить их видовую принадлежность, но не смогла. Скорее всего это была какая-то разновидность лепоспондиллы, однако Маша с замиранием сердца думала, что вид этот пока неизвестен.

Все говорило именно об этом, но с окончательными выводами она решила не спешить до возвращения в город. Там, в лаборатории, после тщательного препарирования, она могла при помощи справочников и компьютера сравнить все параметры найденных костных останков с уже известными.

В ее распоряжении было всего два черепа — третий Леночка успела все-таки загубить. Маша прикрыла тогда часть раскопа, но третий череп находился немного в стороне, и Маша обнаружила его только на следующий день, почти полностью раздробленный свалившимися сверху камнями.

Один из оставшихся черепов был почти целеньким, прекрасно сохранившимся, второй — поврежденным. Он, конечно, тоже мог послужить неплохим материалом для исследования, но данные, основанные на изучении лишь его одного, были бы спорными. Ну да Бог с ним, со вторым, — послужит вспомогательным материалом.

Маша с нежностью уложила в ящик сверток, помеченный как «образец номер один из балки Мокрая. Кости!». Так, хорошо, а где «образец номер два»? Его нужно укладывать с особой осторожностью. Лучше, наверное, на всякий случай завернуть его еще в один толстый слой ваты, а сверху — в бумагу.

Найдя в глубине палатки моток серой технической ваты, Маша отхватила от него здоровенный кусок, отрезала лист плотной оберточной бумаги от стоящего в углу рулона и направилась к своему ящику. Так, вот, судя по надписям на свертках с образцами, фрагменты скелета, вот позвонки, вот стопа задней ноги… Черт, а где же череп?

Маша начала перекладывать все лежащие в ящике свертки, внимательно просматривая надписи на них. Она не беспокоилась, а досадовала на собственную невнимательность. Пропустила нужный образец, вот и приходится теперь все перерывать, и ребят задерживает. Они, конечно, на нее не рассердятся, но устали ведь за целый день, да и сама она не прочь отдохнуть. Вот сейчас найдет этот образец, и можно будет заканчивать с описью. Через полчаса ужин, они как раз успеют.

Она протянула руку за последним образцом, лежавшим на дне ящика, в какой-то призрачной надежде. Правда, это было совершеннейшей глупостью: сверток был куда меньшего размера, чем тот, в котором находился череп. Маша вгляделась в надпись. Конечно, не то. Странно, где же он может быть?

— Ребята, я голову потеряла! — жалобно позвала она Пашу с Игорем.

— Причем довольно давно, — моментально отозвался Паша. — Я всегда утверждал, что женщине голова совершенно ни к чему. Ну разве что кулинарные рецепты запоминать.

— Спасибо тебе, Пашенька, на добром слове, — поклонилась ему Маша. — Чем издеваться, помог бы лучше черепушку найти! Она, похоже, не в тот ящик попала, и мы ее пропустили.

— Это какая? — поинтересовался Игорь. — Из Мокрой балки?

— Она самая!

— Ох ты! Ну, не переживай. Сейчас опись закончим, и она наверняка найдется. Скорее всего она в тех ящиках, которые мы еще не описывали, иначе на глаза уже попалась бы.

— Хочется надеяться, — вздохнула Маша. — Ну ладно, поехали.

Вновь забубнил Игорь и застучал Пашкин молоток. Маша механически заносила в длинный лист номер очередного ящика и список находившихся в нем образцов, напряженно ожидая, когда же наконец Игорь радостно воскликнет: «Вот твоя пропажа, растяпа!»

Однако Игорь неожиданно замолчал. Маша вопросительно посмотрела на него.

— Все, — коротко ответил он на незаданный вопрос.

— Как все? — от неожиданности она уронила ручку.

— Вот так и все. Это был последний ящик. И твоего образца там нет. Знаешь что, Машка, давай-ка завтра с самого утра еще раз все пересмотрим.

— Так это же снова все ящики вскрывать, а потом упаковывать… — нерешительно возразила Маша.

— Да черт с ним, вскроем и забьем, всех дел-то на час, — решительно вмешался Павел. — Нам же не нужно будет заново образцы по ящикам распределять и опись составлять. Откроем, посмотрим, что внутри, и обратно уложим. Это недолго. Не переживай, Машка, найдем мы завтра твою голову!

— А я и не переживаю, — пожала она плечами. — Куда она может деться? Обидно только, что придется лишнюю работу делать.

— Ничего, — махнул рукой Игорек. — Зато кто-нибудь наверняка без нас камералку уложит.

Но на следующее утро образец так и не нашли. Перелопатили все ящики, выкладывая их содержимое на пол, внимательно пересматривая все надписи и укладывая обратно. Наконец, когда был просмотрен последний, Павел спросил:

— Машка, а не могли его просто неправильно подписать?

— Нет, — покачала головой Маша. — Я сама его упаковывала и подписывала, и отнесла сюда после маршрута тоже сама.

— Так ты же его потом вытаскивала, в камералке смотрела и всем показывала! Он наверняка где-нибудь там и лежит.

— Да смотрела я там уже с утра, — с досадой отозвалась Маша. — Кроме того, я прекрасно помню, как я его потом назад отнесла.

— Странно… Куда ж он мог подеваться?

— Не знаю, Пашенька, не знаю, — медленно проговорила она.

Павел растерянно развел руками:

— Маш, да не волнуйся ты… Он ведь из лагеря не мог никуда деться, правда? Ну вот! Значит, пока будем собираться, он обязательно найдется.

Маше очень хотелось верить в его слова, и она почти поверила в них. Почти — потому что ясно помнила, как она на столе в камеральной палатке осторожно упаковала череп в вату и бумагу, следя за тем, чтобы подпись на образце была видна; как отнесла его в темноватую палатку, где хранились образцы; как бережно уложила в ящик…

А верить Паше ей очень хотелось. Поэтому она и начала придумывать всяческие объяснения: мол, захотел кто-то еще разок взглянуть на ее находку, а на место положить забыл. Правда, теперь уже весь лагерь знал про пропажу — это уж Игорек постарался, но никто не признавался в том, что видел драгоценный сверток. Но с другой стороны, вполне можно было предположить, что этим любопытным был кто-то из студентов, и теперь он просто-напросто боится признаться в собственной небрежности.

Она согласилась с ребятами — мол, да, найдется этот образец, никуда он из лагеря не денется, но и верила в это, и не верила. До конца дня она работала старательно, но машинально, с трудом замечая окружающих. А вечером принялась клясть себя почем зря. Нужно ведь было убрать этот череп с глаз долой, в свою палатку! Или отдать его на хранение Рузаеву. Или… Впрочем, кто же мог предположить такую идиотскую ситуацию, как пропажа образца.

Что, кто-то захотел вывезти его за границу и продать за бешеные деньги? Что ж, он действительно стоит дорого, но надо ведь еще найти того, кто его купит. Для непосвященных это — всего лишь кусок породы с торчащей из него старой костью, то ли кошачьим, то ли собачьим черепом. Господи, да что же это она, с ума совсем сошла, что ли? Кто ж этот череп через границу провезет? Его первый же таможенник задержит. Нет, опять ерунда. Кто вообще станет этим заниматься, кому такое может прийти в голову? Кому, черт побери, нужен этот проклятый череп?! Лучше бы она его вообще не находила, теперь спокойнее было бы всем.

Пришла верная подруга Татьяна, заставила Машу выпить горячего кофе. Понемногу она успокоилась и теперь излагала Таньке — а больше самой себе — все разумные доводы.

— Тань, но ведь у меня еще один образец остался, правда же?

— Ага, — подтверждала Татьяна, прихлебывая кофе.

— Ну вот… Можно и с ним поработать в крайнем случае… Если тот не найдется. Правда, я уверена, что он найдется, он просто не может не найтись, но так, на всякий случай… Я ведь могу попытаться и по второму черепу определить вид. Конечно, это займет гораздо больше времени, да и результат не будет таким бесспорным, как по первому, но все-таки, если постараться… Да, Тань?

— Ну конечно. Только он найдется, ты не переживай.

Однако Маша уже была твердо уверена в том, что свой образец она больше не увидит. Она понятия не имела, куда он мог подеваться, и никаких предположений по этому поводу у нее не было. Просто откуда-то к ней пришла эта уверенность. А раз так — значит, нечего и волосы на себе рвать. Нет, значит, нет. Придется работать с тем, что есть, а это тоже немало.


Глава 10


Дорога домой заняла двое суток, как и было рассчитано. Собственно говоря, можно было бы доехать и быстрее, но не было смысла. Уставший водитель — это довольно опасно, и Рузаев решил дать Петру Петровичу и Саше возможность отдохнуть. На ночлег останавливались часов в шесть вечера, чтобы успеть до темноты приготовить еду и поставить несколько палаток. Народу ехало не так уж и много — всех студентов и Дядю Ваню Рузаев накануне отъезда отправил домой поездом. Остались лишь геологи и водители, и трех палаток хватало на всех. Сам он и Петр Петрович ночевали в кунге, где было потеплее, чем на улице. Правда, галантный Рузаев предложил теплые места Маше с Татьяной, но они отказались.

Можно было и на следующий день ехать до темноты — тогда уже ночью приехали бы домой. Но развозить ребят среди ночи по домам не хотелось, да и лучше всего было бы сразу после приезда разгрузить машины. Вот поэтому в город приехали утром, часов в девять. Машу с Татьяной от разгрузки, естественно, освободили. При въезде в город Танька ворчала: мол, Маше и тут повезло, ее дом находится как раз рядом с той улицей, по которой нужно ехать к институту, а ей самой придется добираться на трамвае в другой конец города.

— Насчет обмена квартирами поговорим потом. Пока! — попрощалась Маша с подругой.

Машина затормозила, и Маша, схватив здоровенный рюкзак и большую спортивную сумку, спрыгнула с высокой подножки.

— Ну все, ребята! Пока! До послезавтра! — помахала она рукой коллегам, с которыми провела несколько месяцев, и, ловко вскинув рюкзак на одно плечо и подхватив сумку свободной рукой, зашагала к дому по асфальтированной дорожке.

Она все время ускоряла шаг и, приближаясь к своему подъезду, почти перешла на бег. Дорожка, которую она почти не замечала, почему-то стала невероятно длинной. Ну если они снова сменили код замка, то она начнет грохотать в металлическую дверь ногами!

Однако код оказался прежним, и Маша беспрепятственно проникла в свой подъезд. Все было как всегда. Та же надпись на двери лифта «Колька дурак», те же почтовые ящики, тот же давно знакомый запах. Как обычно, пахло пирогами (Любовь Федоровна с первого этажа пекла их чуть ли не каждый день) и немножко — кошками. Ну надо же, даже лифт работает! Не придется тащиться наверх с тяжелой ношей. И как хорошо, что сегодня воскресенье — и Ксюша, и Мишка будут дома.

Маша позвонила, как всегда, два раза. Дверь распахнулась, и она, сбросив на пол поклажу, повисла на шее у мужа.

— Мишка! Мишенька! Как я соскучилась! А где Ксюха?

— Еще спит, — коротко сообщил Михаил, осторожно отстраняясь от жены и не делая ни малейшей попытки ее поцеловать.

— Миш, ты что, не рад мне, что ли? — удивилась Маша, привыкшая к тому, что Мишка всегда встречает ее с бурным восторгом.

— Рад, — все так же лаконично ответил Миша и, подумав немного, добавил: — Ксюха обрадуется, она по тебе очень соскучилась.

— А ты?

На этот вопрос он не ответил, сказав:

— Ну что же мы в дверях стоим? Дай-ка я твои вещи возьму.

Закрыв дверь, Маша остановилась в коридоре, ничего не понимая. Что случилось? Почему Мишка так странно ее встретил? И почему его последние письма были такими странными? Нет, тут что-то не так, и нужно немедленно это выяснить. Маша не привыкла к недоговоренности в собственной семье.

Она заглянула на минутку в комнату дочери, полюбовалась на сладко спящую загорелую Ксюшу, осторожно прикрыла дверь и прошла вслед за мужем на кухню. Мишка уже сосредоточенно возился возле плиты.

— Ты голодная? Что сначала будешь — завтракать или купаться? Давай я тебе чай сделаю с бутербродами, а потом уже что-нибудь горячее приготовлю, пока ты в ванной будешь, — спокойно предложил он таким тоном, как будто Маша выходила из дома на час-другой и они виделись совсем недавно.

— Мишка, что случилось? — взволнованно спросила она.

— А в чем дело? — пожал он широкими плечами. — Почему ты спрашиваешь?

— Да ты какой-то странный, как будто и не рад, что я вернулась.

— Ну почему же? Если ты рада возвращению, то и я тоже, — как-то туманно ответил он. — Вот чай, сыр, колбаса. Ешь, а то Ксюша встанет, не даст тебе спокойно перекусить и помыться.

— Как она? Как ей в школе?

— Нравится, — в первый раз улыбнулся Михаил, и глаза его потеплели. Потом он перевел взгляд на Машу и сразу же снова стал каким-то отрешенным. — Она тебе сама расскажет. Не буду портить ей удовольствие, да и тебе тоже.

Продолжая недоумевать, Маша отправилась в ванную. В конце концов, она вернулась домой, а все вопросы можно отложить на потом.

А потом, когда она, чистенькая и розовая от горячей воды, вышла в любимом халате из ванной, на нее моментально налетела Ксюша. Она уже успела проснуться, выяснить, что приехала мама, и караулила ее под дверью.

— Мамочка! Мамуля приехала! Ну что ты так долго в своем поле была, я так соскучилась! — верещала она прямо в ухо Маше, которая едва устояла на ногах от такого бурного натиска.

— Господи, как ты выросла за лето! И загорела, просто негритенок! А почему у тебя коленка разбита? — разглядывала она дочь после того, как первый восторг встречи немного улегся и они переместились на кухню.

— Да это ерунда, мы вчера на перемене в крысы играли, за мной Светка Потапенко погналась, а я споткнулась и как об асфальт треснусь! Я еще и локоть разбила! — гордо сообщила новоиспеченная первоклассница.

— Ну, Ксения, ты, я вижу, как была бандиткой, так и осталась. Как тебе в школе, нравится?

— Да как тебе сказать, — с непередаваемо взрослой интонацией задумчиво ответствовало чадо. — В общем-то ничего… Только вот я думаю, что несправедливо это…

— Что? — не смогла сдержать улыбку Маша.

— Да вот, мам, смотри: урок сорок пять минут идет, правильно? А перемена — всего десять. Ну если большая, то пятнадцать. А ведь должно-то быть поровну? — Она уставилась на Машу с сознанием своей полной правоты.

Маше ничего не оставалось делать, как расхохотаться. Отсмеявшись, она продолжала свои расспросы:

— Ну, к сожалению, этот вопрос не нам с тобой решать. А как ребята в твоем классе? Как учительница? Нравятся они тебе?

— Нравятся! — радостно ответила Ксюша. — Людмила Павловна — она хорошая, добрая. И молодая совсем, и красивая. Почти такая же, как ты, только ты все равно красивее всех.

— А с ребятами ты подружилась? — обняла Маша дочку.

— Ага! Со Светкой Потапенко, и с Сережей Ветровым, и с Катей Останиной, и с Дениской Кузнецовым…

Перечисление новых друзей заняло довольно много времени, и Маша с удовольствием отметила, что ребенок у нее растет общительный и незакомплексованный. Ксения излагала свои новости с пулеметной скоростью, пока не выдохлась. После этого она с завидным аппетитом позавтракала, изредка выдавая новые короткие очереди сногсшибательных новостей, и, удовлетворенная общением с матерью, понеслась сломя голову гулять во двор.

— Только на два часа — потом к бабушке с дедушкой пойдем! — крикнула ей вслед мать, но, похоже, Ксюша ее уже не услышала.

Маша осталась наедине с мужем и решила воспользоваться этим, чтобы выяснить, что именно, в конце концов, происходит. Она прошла в комнату и увидела, что Михаил сидит на диване, внимательно уставившись в одну точку.

— Мишка, что с тобой происходит? — ласково спросила она, устраиваясь, как всегда, рядышком с ним и прижимаясь к его теплому боку.

— Абсолютно ничего, — ответил Мишка, не повернув головы и не делая ни малейшей попытки обнять жену.

Однако Маша решила проявить настойчивость:

— Миш, ну я же вижу, что ты совершенно не такой, как всегда. Что случилось? Ты действительно не рад меня видеть?

— Маша, все в полном порядке, — ровным голосом ответил Михаил, все так же не поворачиваясь к ней. — Ничего не случилось, и все дома, как обычно. И давай эту тему вообще оставим — она превращается у тебя в навязчивую идею.

— Ну и пожалуйста! — фыркнула Маша. — Оставим так оставим. Если ты на меня за что-то обижен, то лучше, по-моему, сказать за что. А раз не хочешь можешь дуться, пока не лопнешь. Я пошла обед готовить.

Маша действительно с удовольствием принялась возиться на чистенькой кухне. Пожарив баклажаны и залив их майонезом с толченым чесноком, она принялась варить борщ. За возней она не переставала думать о том, что же такое случилось с мужем. Сам он уверяет, что ничего не произошло, но Маша слишком хорошо его знала, для того чтобы поверить в это.

Никогда Мишка не был таким сдержанным и холодным, как сейчас. Странно, если он действительно сердился на нее, то всегда говорил за что. У них не принято было долго таить обиды или скрывать свое недовольство чем-нибудь. Поэтому и Ксения росла у них открытой и правдивой, предпочитая сразу признаваться во всех своих проделках. Мама с папой очень рано сумели убедить ее в том, что гораздо легче сразу рассказать все, чем ходить несколько дней с тяжестью на душе. «А я-то сама что делаю? — внезапно подумала Маша. — Я-то ведь тоже от Мишки скрываю, что в поле произошло. Но не могу же я ему об этом рассказывать! Пользы от этого не будет никакой, если он узнает, ему будет гораздо тяжелее. Лучше уж промолчать, и все забудется само собой».

Маша вновь принялась резать капусту для борща, но вдруг опустила нож на стол. Ей в голову пришла еще одна неожиданная мысль: «А может быть, Мишка молчит по той же причине, что и я? Ведь он же не говорит, что на меня обиделся, стало быть, вполне может быть таким странным из-за того, что у него у самого на душе неладно. В конце концов, меня по нескольку месяцев дома не бывает, а он — здоровый молодой мужик, легко ли это ему? Ну если так, тогда мы с ним оба хороши!»

Правда, Маше все-таки не верилось в то, что ее Мишка мог отправиться искать приключения на стороне, но мало ли… В жизни всякое может случиться… А ведь, пожалуй, он прав — лучше вообще об этом не думать и продолжать жить, как будто ничего не случилось. Не нужно обращать внимания на его странное настроение, чем бы оно ни было вызвано. Может, у него на работе какие-то проблемы, о которых он не хочет говорить. Хотя, впрочем, он всегда делился с ней тем, что происходит у него на работе. Ну не обязательно работа — может быть, его мамочка вновь что-нибудь отчудила. А про нее он действительно говорить не любит. Ну, как бы там ни было, нужно просто жить как всегда — вот и все.

— Миш, пойдем обедать! — позвала она.

С удовольствием она уселась за стол и налила себе и мужу по тарелке темно-красного, восхитительно пахнущего борща. Бросила ложку сметаны и попробовала — замечательно!

— Мишка, как приятно есть из тарелки, а не из миски, красивой ложкой, да еще и вкусную еду. Нам в этом сезоне такая повариха попалась, что ей только в санэпидстанции работать, крыс травить, — оживленно болтала Маша.

Михаил молча слушал ее, лишь изредка отвечая «ага» или «надо же». Понемногу это начало раздражать Машу, но она твердо решила не подавать виду и никак не реагировать на такую реакцию мужа.

Маша была уверена, что вскоре Мишка станет таким же, как всегда, но он упорно продолжал отделываться от нее односложными ответами, не заговаривал первым без крайней необходимости и оживленным бывал лишь с Ксюшей. Однако сдаваться она не собиралась. Что ж, она сделала попытку выяснить, в чем дело, Мишка ей навстречу не пошел. Теперь, если он хочет, пусть дуется и дальше.

Да и, честно говоря, ей было просто некогда обращать внимание на настроение мужа. Маша была полностью поглощена своей работой. Близился срок отправки научных материалов на конкурс, а работы оставалось невпроворот.

Профессор Скворцов, как только увидел Машину находку, пришел в неописуемый восторг. Правда, как только он узнал о том, что второй образец, гораздо лучшей сохранности, исчез, ярость его была еще сильнее восторга.

— Маша, мы должны немедленно заняться поисками пропавшего образца. Я дам вам лаборантов… Я сам помогу вам в поисках! Нужно развернуть все привезенные экспедицией Рузаева образцы и самым тщательным образом проверить содержимое каждого свертка и мешочка!

— Иннокентий Ильич, — пыталась протестовать Маша, — да ведь это совершенно нелепо. Не мог он попасть в другую упаковку!

Правда, сопротивлялась она недолго. Слабая надежда на то, что удастся вновь обрести драгоценную находку, вновь зажглась под влиянием энтузиазма ее руководителя.

— Идемте в хранилище! И немедленно, немедленно! — вскричал Скворцов, хватая Машу за руку и увлекая ее за собой.

Однако двухдневные поиски, как и следовало ожидать, не дали никакого результата. Сидя за своим поцарапанным столом, Скворцов, по старой экспедиционной привычке отхлебывая крепчайший горячий чай из старенькой кружки, настойчиво убеждал Машу:

— Дорогая моя, вы не должны опускать руки. Предположим, что находка была всего одна — та, которую вы привезли. Так ведь и этого вполне достаточно! Ну конечно, работа будет более трудоемкой, препарировать этот череп будет весьма затруднительно, да и восстановить его полностью вряд ли удастся. Но и это не беда. Я твердо убежден в том, что это — новый вид, и вам придется просто потратить больше времени на доказательство этого.

Маша была полностью согласна с профессором и утвердительно кивала. А тот продолжал кипятиться:

— Ведь это прекрасно вписывается в вашу классификацию! Машенька, убежден, что при наличии такого подтверждения, такого уникального материала победа в конкурсе вам обеспечена! А какое это приобретение для науки! Немедленно, немедленно начинайте работу!

Маша и сама хотела поскорее приступить к изучению своей находки. Она, как и Скворцов, была уверена в том, что ей посчастливилось обнаружить доселе неизвестный вид древней амфибии, и, если ей удастся это доказать, ее классификация станет гораздо более убедительной и веской.

В самом начале, когда только стало известно о конкурсе, Машу захватила сама идея, научные перспективы, возможность поработать с лучшими зарубежными специалистами и приобрести кое-какое необходимое оборудование для лаборатории. Но верилось в это с трудом. Теперь, когда шансы на победу в конкурсе, и без того немалые, еще возросли, она уже целенаправленно стала стремиться к тому, чтобы выиграть его.

Маша сама себе не признавалась в этом, но, кроме научного, ею двигали и личные интересы. Обстановка дома оставалась довольно напряженной и, хотя она старалась не обращать на это внимания, все равно давила на нее. Теперь ей уже хотелось уехать на год в Эдинбург — попросту говоря, сбежать от непонятных семейных проблем.

Она целыми днями пропадала в институте, возвращалась домой уставшая, а Мишка даже не пытался выяснить, как идут ее дела. А возня с исследуемым образцом оказалась более долгой, чем сначала представлялось и Маше, и профессору Скворцову, и она уже начинала бояться, что не успеет завершить ее до последнего срока отправки материалов на конкурс.

Ей хотелось поделиться с мужем своими проблемами и опасениями, однако после первых же попыток прекратила эти разговоры. Он реагировал на ее слова так же равнодушно, как и в первый день после ее возвращения. Точнее сказать, никак не реагировал. А по выходным, когда Маша оставалась дома с дочкой, постоянно куда-то уходил. Конечно, любопытная Ксения каждый раз спрашивала отца:

— Пап, а ты куда?

— На работу, котенок.

— Так сегодня же воскресенье!

— Что ж поделаешь, работы много.

Ксюша отставать не собиралась:

— Пап, а я хочу в парке на карусели покататься. Пойдем, а?

— Не могу, котенок. Сходишь с мамой.

Маша не спрашивала мужа о его работе и о том, почему ему так необходимо все выходные проводить у себя в институте. Она знала, что он ответит ей так же, как и дочке, только совершенно отстраненным, равнодушным тоном.

В конце концов Маша не выдержала первой. В субботу утром, когда Ксюша убежала в школу (ее вполне можно было отпускать одну, так как идти ей нужно было всего квартал), Маша, поставив на стол завтрак, пристально посмотрела на мужа и спокойно спросила:

— Ну что, Миша, так и будем жить?

— А в чем дело? — осведомился он, намазывая на тост плавленый сыр.

— Слушай, хватит прикидываться! Скажешь ты мне в конце концов, что случилось?

— Скажу, — с готовностью кивнул Михаил. — Ничего не случилось.

— Ты что, издеваешься надо мной? — не выдержала Маша.

— Да нет… Ведь и на самом деле ничего не случилось.

— И что, мы вот так и будем жить, как сейчас?

Мишка отставил тарелку и внимательно посмотрел Маше в глаза.

— А это как тебе самой захочется.

— Как тебя прикажешь понимать?

— Как хочешь.

Он встал из-за стола и все так же ровно произнес:

— Спасибо за завтрак. Извини, мне на работу пора. Маша подождала, пока за ним закроется дверь, и только потом в сердцах грохнула в раковину сковородку. Она никогда не была сторонницей громкого выяснения отношений и уж тем более, упаси Бог, семейных скандалов с криками, взаимными обвинениями во всех смертных грехах и битьем посуды. Но сейчас она просто не выдержала.

Присев на подоконник, она подумала немного и решила тоже пойти на работу, хотя бы на несколько часов, до Ксюшиного прихода из школы. Правда, ребенок у них был вполне самостоятельным, и открывать дверь Ксения умела прекрасно, так же как и вскипятить чайник, подогреть обед или пожарить себе яичницу. Но нельзя же, в самом деле, даже по выходным оставлять девочку одну. В конце концов, ей нужно общаться с родителями, а не видеть их по полчаса в день — по утрам и перед сном.

Конечно, за неделю дел немало накопилось и дома, а на работе она мало что успеет сделать за те три-четыре часа, которые у нее оставались. Однако пустая квартира наводила сейчас на нее такое уныние, что, несмотря на отвратительную погоду, Маша все же начала собираться на работу.

Было уже довольно холодно — как-никак октябрь на дворе, хотя и начало. Однако осень в этом году была ранней и прохладной. Маша надела любимые джинсы, свитер, натянула короткую замшевую куртку на молнии и, обувшись, со вздохом сняла с крючка висевший на вешалке зонт. Она терпеть не могла это ужасное приспособление и совершенно не умела с ним управляться. Когда она раскрывала его над головой, то немедленно роняла сумку, задевала зонтом ветки деревьев или держала его так, что дождь все равно заливал ее с головы до ног. Поэтому пришлось брать сейчас сумку на длинном ремне, чтобы можно было повесить ее на плечо и по крайней мере не рисковать уронить ее в грязную лужу.

Выходя из трамвая возле самого института, Маша вновь раскрыла зонт и нечаянно столкнулась распахнувшимся над головой куполом с ярко-желтым зонтиком шедшей рядом по тротуару девушки.

— Извините, пожалуйста, — вежливо произнесла она.

— Да ничего, — ответила та.

Высокий голосок показался Маше знакомым, и она заглянула под желтый зонтик:

— Лена? Какими судьбами?

Это действительно была Леночка — та самая, что проходила в этом году практику в экспедиции Рузаева. Маше стало немного неловко от этой встречи — она вспомнила сцену, разыгравшуюся возле того обнажения, где были найдены кости древней амфибии. Впрочем, это пусть Леночке будет стыдно, а не ей. Как еще она могла отреагировать на то, что эта паршивка чуть не загубила ценнейшие находки? Впрочем, все это уже успело забыться, голова у Маши была теперь занята совершенно иными проблемами. Собственно, сейчас она спросила Лену, как она здесь оказалась, совершенно машинально, просто для того, чтобы хоть что-нибудь сказать. Однако Леночка живо откликнулась:

— Я теперь тут работаю! В лаборатории у Анисимова.

— Как же ты будешь и работать, и учиться?

— А я на полставки. По вечерам прихожу три раза в неделю и в субботу на целый день. И заработать могу хоть немножко, и практика будет. Мне трудовую книжку оформили, и после окончания института у меня уже стаж будет.

— Да-да, это хорошо, — почти не слушая ее, пробормотала в ответ Маша, занятая собственными мыслями. — У Анисимова, говоришь? Он хороший специалист, да и вообще дядька неплохой, добрый. Повезло тебе.

Войдя в просторный вестибюль научно-исследовательского института, Маша поднялась на второй этаж, в лабораторию Скворцова, а Леночка свернула направо, в другое крыло, и Маша моментально забыла о ее существовании.

Напряженная работа приближалась к концу. Еще быстрее, казалось, приближались сроки отправки материалов, но Маша все же надеялась успеть завершить свой труд. А дома все было по-прежнему — равнодушное молчание Мишки, оживленный щебет дочки, каждый день непременно делившейся с родителями школьными новостями.

В понедельник Маша собиралась на работу с особым чувством. Ей казалось, что остается еще масса недоделанных вещей, а выяснилось, что все уже готово к конкурсу и пора отправлять материалы — тем более что вторник был последним днем отправки. Сегодня нужно было распечатывать все, что Маша с деятельной помощью профессора Скворцова успела сделать, и отправлять в Англию.

Она с каким-то странным любопытством держала в руках все эти бумаги с ровными черными строчками текста, разноцветные карты и таблицы — как будто она видела все это в первый раз, а не составляла сама.

— Иннокентий Ильич, — сказала она под вечер своему руководителю, — мне кажется, что ничего еще не сделано, все в совершенно сыром виде и отправлять это на конкурс — верх наглости.

— Это, Машенька, в порядке вещей, — отозвался профессор, глядя на нее поверх очков. — Вот поучаствуете во всей этой научной возне подольше, поездите по конференциям да симпозиумам, тогда и поймете, что любой материал всегда кажется недоработанным. Я, конечно, не хочу сказать, что эту тему мы с вами полностью освоили, над ней еще трудиться и трудиться несколько лет как минимум. Но вот для конкурса все это прекрасно подходит, и не сомневайтесь.

— Ну, в любом случае отступать я не собираюсь, — устало улыбнулась Маша.

— И правильно, Машенька, правильно! Кстати, должен вас предупредить: у вас объявился серьезный конкурент, судя по тем слухам, которые до меня дошли.

— А я почему ничего не слышала?

— Ну, Машенька, согласитесь: мои связи в научных кругах несколько более обширны. А конкурента вашего, если не ошибаюсь, вы должны знать. Он, по-моему, вместе с вами учился и сейчас достиг, говорят, немалых успехов.

— Кто же это?

— Некто Шувалов. Вадим, кажется, если я имя не перепутал.

Маша махнула зажатой в руке таблицей:

— А, да, я в курсе, что он приблизительно той же темой занимается, что и я. Ну, мы еще посмотрим, кто достиг большего — я или он.

Маша с профессором засиделись в лаборатории до позднего вечера. За окнами давно уже было темно, а они совершенно забыли о времени, вновь и вновь перечитывая текст Машиной конкурсной работы и сверяя многочисленные таблицы. Оба полностью погрузились в чтение, и в наступившей тишине особенно резко прозвучал телефонный звонок.

— Маша, ты? — услышала она в трубке голос мужа. — Ты еще на работе? Меня Ксюша просила позвонить, она беспокоится, что тебя так долго нет.

«Ксюша беспокоится, — с неудовольствием подумала Маша. — А он сам, стало быть, не беспокоится. Ну, спасибо за такую заботу, дорогой муженек».

Вслух же она произнесла:

— Мы уже скоро заканчиваем. Скажи Ксюхе, что я через час буду дома.

— Ты не хочешь, чтобы я тебя встретил? Уже темно, — сухо предложил Михаил.

Маша столь же сухо ответила:

— Спасибо, не хочу. Доберусь сама.

— Как хочешь, — последовал равнодушный ответ.

«Действительно, что ли, он себе любовницу завел? — пронзила Машу неожиданная мысль. — Наверное, правда. Иначе почему это он вдруг стал таким странным, да и из дома бежит каждый выходной? Ох, только этого мне сейчас еще и не хватало… Нет, все это нужно выяснить, нужно поговорить с ним еще раз… Только не сейчас. Потом, чуть попозже».

— Бегите, Машенька, домой, — заботливо посоветовал ей Иннокентий Ильич.

— Нет, ну как же — нужно же все еще раз просмотреть.

— Деточка, ну пощадите старика, — шутливо взмолился профессор. — Я уже ничего просто не соображаю, да и вы, наверное, тоже.

— Честно говоря, да, — смущенно кивнула Маша, которая только теперь, оторвавшись на минуту от работы, поняла, как она устала.

— Так лучше мы с вами завтра с утра, на свежую голову, все просмотрим, да сразу и отправите свои материалы. Идите, Машенька, идите домой, вас там уже заждались. Да и на меня жена ворчать будет — мол, опять до ночи в лаборатории просиживаю. Все, все, собирайтесь!


А на следующее утро Маша, первой придя в лабораторию, обнаружила пропажу всех документов, подготовленных к отправке. Не найдя их на полке в шкафу, куда положила их накануне, она испытала странное чувство дежа вю, как будто все это уже было и теперь просто повторялось. Ночью в лаборатории делать было нечего, и никто не мог случайно переложить папку с документами в другое место. Не говоря уж о том, что рыться в Машином шкафу никто и не должен был. Нет, документы пропали, пропали безвозвратно — в этом Маша была совершенно уверена, однако бросилась на поиски.

Войдя в лабораторию, Иннокентий Ильич наткнулся на нее, сидящую на корточках и с безумными глазами роющуюся в вываленном на пол содержимом всех ящиков стола и полок шкафчика.

— Машенька, что с вами? Что случилось? — воскликнул он.

— Иннокентий Ильич, документы пропали!

— Как это — пропали? Не может этого быть. Вы, Машенька, просто что-то перепутали или забыли, куда положили папку, — растерянно ответил Скворцов.

— Да не могла я забыть. При вас же я эту папку в шкаф убирала, верно?

— Да-да, несомненно… Но ведь шкаф ваш запирается на ключ!

— Да какой там ключ, — махнула рукой Маша. — Я уж давно его запирать бросила, все равно любители спирта свой подобрали. А мой — вон он, на столе валяется, я им уж с приезда из экспедиции не пользуюсь.

— Н-да, история, — задумчиво подергал себя за седую бородку профессор и вдруг просиял: — Маша! Да что же мы с вами такие, прошу прощения, бестолковые! Ведь пропали только бумаги, а вся работа находится в вашем адском агрегате.

Он выразительно ткнул пальцем в сторону компьютера, которого явно побаивался, хотя и признавал его бесспорную пользу.

Маша вскочила и поспешно включила компьютер, радостно воскликнув:

— Я совсем с ума сошла! Ну конечно. Сейчас все заново распечатаю, да и дело с концом. Отправим документы, а потом уже будем выяснять, куда могла папка подеваться.

Монитор засветился, и она присела на краешек стула, положив руку на «мышь». Несколько щелчков — и Маша открыла ту папку на компьютере, в которой было несколько файлов с ее работой.

Она несколько секунд напряженно, не веря своим глазам, всматривалась в экран, а потом, отодвинувшись от стола, бессильно уронила руки. Файлы были стерты.

Маша почти не помнила, что было после этого. Она была как во сне. Призрачный, какой-то ненастоящий Иннокентий Ильич уговаривал ее успокоиться, убеждал, что этот конкурс на самом деле не так уж много значит и что у Маши все еще впереди. Появившийся невесть откуда молоденький программист Сережа долго пытался найти на компьютере пропавшие файлы, надеясь на то, что они просто перемещены, а не уничтожены. Маша ни на что не реагировала, смирно сидела на стуле, отвечала на какие-то вопросы, послушно поддакивая Скворцову, объясняя Сереже, где именно находились ее файлы.

Наконец она поднялась и тихо сказала:

— Я пойду домой.

— Да-да, конечно, голубушка! — моментально спохватился профессор. — Только, может быть, вас проводить? Машенька, вы как себя чувствуете?

— Не надо провожать. Я в порядке, — с трудом произнесла она онемевшими губами и двинулась к выходу.

— Маша! Машенька, постойте! — догнал ее Скворцов. — Вы же одеться забыли!

Маша равнодушно нацепила поданную ей куртку, совершенно не соображая, ее ли это одежда и какое вообще время года стоит на улице, и, спустившись по лестнице, толкнула тяжелую дверь и вышла наружу.

Снег прекратился, и в разрывах темно-серых облаков виднелись лоскутки ярко-синего осеннего неба. Маша побрела вдоль трамвайной линии, не догадываясь, что нужно встать на остановке и дождаться трамвая. «Интересно, помирилась Ксюша с Темкой Семеновым или нет?» — с неожиданным интересом подумала она, и вдруг кто-то резко дернул ее за руку. Маша чуть не упала, но ничуть не испугалась и не возмутилась. Ей даже не хотелось узнать, кто это так невежливо с ней обошелся. Над самым ухом раздался раздраженный мужской голос, а мимо пронесся трамвай, грохоча колесами и отчаянно звеня.

— Ты что, с ума спятила? — орал небритый мужчина в военной куртке. — Чуть под трамвай не угодила, дура набитая!

— Извините, пожалуйста, — очень вежливым тоном ответила Маша, как будто просто наступила кому-то на ногу, и, не оборачиваясь и не благодаря своего спасителя, пошла дальше. Вслед ей донеслось удивленное: «Похоже, и вправду тронутая…»

Через пару остановок она увидела, как люди садятся в подошедший трамвай, и сообразила, что ей нужно сделать то же самое. Стоя на задней площадке, она машинально протянула кондукторше деньги за проезд при оклике: «Девушка, проезд оплачивайте или выходите!» — и даже не вспомнила о том, что в кармане куртки у нее лежит проездной на месяц.

Случайно взглянув в окно, Маша увидела, как трамвай проезжает мимо знакомого сквера, и поняла, что ей пора выходить. Доплелась до подъезда, приветливо поздоровалась с соседкой, поднялась на свой этаж, открыла дверь… Ей казалось, что она — марионетка и управляет собой сама, заставляя передвигать ноги, шевелить руками, делать что-то еще.

Не раздеваясь, сняв лишь грязные ботинки, Маша упала лицом вниз на диван. Сколько она так пролежала, она не могла понять, но внезапно она подскочила, подброшенная мыслью: «Ксюха должна скоро вернуться из школы! Я же не смогу сейчас с ней разговаривать. Нельзя, чтобы она увидела меня в таком состоянии, ребенок может испугаться…»

С трудом поднявшись, Маша подошла к телефону и набрала номер родителей:

— Папа, привет, это я… Слушай, я что-то приболела, грипп, похоже. Зайди, пожалуйста, за Ксюхой, пусть у вас несколько дней поживет, а то заразится еще. Хорошо?

— Ну конечно, дочка. Ты как себя чувствуешь? Температура есть?

— Тридцать семь и восемь, — без запинки соврала Маша.

— А врача вызывала?

— Да ну его. Зачем он нужен, все равно я знаю, что он скажет: интерферон, чай с малиной, мед на ночь, горчичники и все такое прочее. Пап, у вас Ксюшина одежка ведь есть кое-какая?

— Полно.

— Ну тогда я сегодня Мишку напрягать не буду, он завтра или послезавтра ей шмотки принесет. Если я, конечно, не поднимусь к тому времени.

— Нет уж, заразишь ребенка. Пусть у нас пока поживет. Выздоравливай!

Повесив трубку, Маша сама удивилась, как легко ей дался разговор с отцом. Теперь, раз уж она встала, нужно было переодеться или по крайней мере снять и повесить куртку.

Пол в прихожей оказался грязным. Да и в комнате порядка тоже не было. Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, Маша принялась за уборку. Привычные действия успокаивали ее, внушали, что жизнь еще не кончается с потерей каких-то бумажек.

Ящик письменного стола, который в семье считался их общим, но пользовался им только Михаил, был немного приоткрыт. Маша хотела задвинуть его, но увидала, что в ящике царит обычный для ее мужа хаос. Выдвинув его подальше, она принялась разбирать перемешанные в одну кучу Мишкины рабочие бумаги, какие-то графики, Ксюшины рисунки, выбрасывать пачки из-под сигарет, пустые спичечные коробки и другую невесть как попавшую сюда дрянь.

В самом низу мелькнул уголок знакомого конверта. Такие конверты со смешным Буратино продавались в крошечном почтовом отделении в Рогожино — той деревне, рядом с которой этим летом работала экспедиция Рузаева. Маша прекрасно помнила эти конверты, других на почте просто не было. Надо же, Мишка не оставил своей привычки хранить ее письма!

Она потянула за торчащий угол и с удивлением увидела, что почерк на конверте — не ее. А вот адресовано оно было Мишке. Странно — кто бы это мог писать ему из их экспедиции?

Достав конверт, Маша убедилась, что обратного адреса на нем не было. Не колеблясь она вытащила небольшой листок в клеточку и принялась читать. Времени у нее это заняло немного — в письме было всего несколько строчек. Смысл его сводился к тому, что жена адресата, то есть она сама, вовсю крутит роман с посторонним мужчиной и вообще в скором времени собирается за него замуж.

Что самое интересное, дата на конверте была более ранняя, чем ночное приключение с Вадимом. Стало быть, писавший не знал истинного положения вещей и просто высказывал свои предположения, выдавая их за действительность. По меньшей мере непорядочно, не говоря уж о том, что приличные люди имеют привычку письма свои подписывать.

От прочитанного Маша остолбенела. На минуту даже происшествие с документами отошло на второй план. Не слишком ли много событий для одного дня?

Когда до нее наконец дошел смысл того, что она только что прочла, Маша задала себе естественный вопрос: кто же мог написать все это? Что-то знакомое мерещилось ей и в почерке, и в самом листке. Присев в кресло, она смотрела на листок, как будто ждала от него подсказки. Потом до нее дошло: раз письмо прислано из экспедиции, значит, нужно, чтобы у нее возникли какие-то ассоциации с обстановкой лагеря, с людьми, которые в нем жили.

И почти сразу же ее озарило. Это же был листок из обычной полевой книжки — такие ведут все геологи и студенты, записывая в них все данные по текущим маршрутам. Узнать его было несложно по небольшому формату и более мелким, чем обычно, клеточкам. А узнав листок, Маша тут же вспомнила и почерк. Не раз этим летом во время камеральных работ, проверяя полевые книжки студентов, она видела записи, сделанные этим мелким, остреньким, аккуратным почерком, так похожим на ту, которая выводила эти ровненькие строчки. Но зачем же Леночке это понадобилось?!

Маша вложила листок в конверт и, брезгливо держа его двумя пальцами, отнесла на кухню, положила в огромную пепельницу и подожгла. Наверное, не следовало бы этого делать, нужно было просто положить его на место, но она не смогла пересилить свои эмоции.

Бумага сначала горела неохотно, а потом занялась разом, выбросив вверх легкое голубоватое пламя и медленно сворачиваясь, как будто корчась. Когда от письма осталась только трубочка легкого пепла, Маша вытряхнула ее в унитаз и несколько раз подряд вымыла руки, тщательно их намыливая.

Закончив уборку, Маша вновь опустилась в кресло, вспоминая сегодняшнее кошмарное утро. Как же теперь быть? Хотя, собственно, о чем тут думать? Ни в каком конкурсе она участвовать не сможет, это ясно.

Обидно до ужаса, но не это самое страшное. Главное — то, что пропал ее трехлетний труд, ведь тот, кто стер файлы, уничтожил все, что было создано ею за это время. Господи, какой ужас! Может, вообще бросить к черту эту науку, податься еще куда-нибудь? Например, переводами заняться или репетиторством, язык она знает намного лучше, чем многие выпускники филфака.

Звук поворачивающегося в замке ключа прервал ее мысли. Оказалось, что Маша не заметила, как прошел весь день. С работы вернулся Михаил. Он с удивленным видом заглянул в комнату, однако тон его был все таким же равнодушным:

— Ты уже дома? Так рано?

Но, увидев лицо жены, он моментально подбежал к ней, присел на корточки рядом с ее креслом и встревоженно спросил:

— Машенька, что с тобой? Что случилось?

Вот тут-то Маша не выдержала и, уткнувшись ему в плечо, громко, навзрыд разревелась, так, как иногда плакала, громко всхлипывая и хлюпая носом, их обиженная чем-нибудь дочка.

Наконец, наревевшись, умывшись и успокоившись, она принялась рассказывать Мишке о том, что случилось сегодня утром в институте. Он сидел на ковре рядом с ее креслом и держал ее холодные руки в своих огромных теплых ладонях, и от этого Маше начало казаться, что все не так уж плохо. Так она и сказала мужу:

— Мишка, ну, в конце концов, наверное, не такая уж это и большая трагедия. Ты вот сейчас рядом, и мне как-то легче становится. Только вот, конечно, жалко… Все-таки столько лет работала…

Лицо Мишки помрачнело. Подумав, он спросил:

— Маша, а у тебя самой есть какие-то предположения — кто мог это сделать?

— Понятия не имею, — пожала плечами Маша. — Ну кому это может быть нужно?

— Тому, кому это выгодно. Скажи-ка, ты не в курсе, случайно, кто у нас еще над похожей темой работает? Есть тут у меня одна мыслишка…

— Какая?

— Потом скажу. Глупость, наверное. Так кто работает в этой теме?

Маша добросовестно постаралась припомнить все, что знала, и назвала Мишке несколько имен, среди которых было и имя Вадима Шувалова.

— Шувалов, говоришь? — задумчиво произнес Михаил. — И что, насколько всерьез он этим занимается? Каковы, так сказать, успехи?

— Миш, ну я не знаю. Он был у нас в поле этим летом, но как-то о своей работе не распространялся.

— Не распространялся, говоришь? — произнес Миша еще более задумчиво. — Ну что ж. Ты побудь дома часок, мне тут по одному делу срочно сходить нужно.

— Мишка, ты куда собрался? Ты что выдумал? — воспротивилась Маша, однако муж слушать ее не стал. Нацепил куртку и, пригнув по привычке голову, вышел из квартиры.

Маша вновь осталась дома одна. Сжавшись в комок в глубине кресла, она сидела, не включая света, и почему-то боялась даже пошевелиться. Ей было очень страшно, и она сама не могла понять причину этого страха. В ее мозгу проносился какой-то невероятный калейдоскоп обрывочных мыслей, ни одну из которых она не могла остановить. Она не знала, сколько времени прошло после ухода Мишки, и с облегчением услышала, как открылась входная дверь. В коридоре раздался какой-то странный грохот и чей-то невнятный голос.

Странно, с кем мог прийти Михаил? Да вообще он ли это? В таком состоянии, как сейчас, Маше мерещились всяческие ужасы. Вдруг это кто-то открыл дверь Мишкиными ключами?!

Трусливой она никогда не была и теперь, собрав все мужество, вскочила с кресла и ринулась навстречу неведомой опасности.

В прихожей тем временем зажегся свет, и Маша с изумлением увидела собственного мужа, который держал за шиворот Вадима Шувалова. Она замерла на пороге комнаты, а Мишка, возвышаясь на целую голову над довольно рослым Вадимом, нежным голосом уговаривал его:

— Ну иди, иди! Что ж ты боишься, дурашка? Бить я тебя не собираюсь. Пока.

Вид у Вадима был довольно растерзанный — волосы взлохмачены, куртка расстегнута, безумные глаза бегают по сторонам. Увидев Машу, он дернулся, как будто собирался спрятаться за Мишкину широкую спину, но тот не дал своей жертве такой возможности и втолкнул его в кухню.

— Ботиночки, так и быть, можешь не снимать, как почетный гость. Маша, тут к нам пришли, — обратился он к жене.

Она неуверенно вошла в кухню, совершенно растерянная от всего происходящего. Такого от своего тихого, спокойного Мишки она никак не ожидала. А он, прислонившись к стене, негромко сказал Вадиму, как-то нелепо, боком сидящему на табуретке:

— Ну, зайка моя, расскажи-ка Маше все то, что ты мне успел выложить. Давай, давай, не стесняйся — она тут самое заинтересованное лицо.

Вадим продолжал молчать, опустив голову и глядя в пол. Потом каким-то не своим, тонким и визгливым голосом он почти прокричал:

— Это бандитизм какой-то! Я заявление в милицию напишу!

— Ну и пиши, — равнодушно отозвался Мишка и деловито сообщил: — А я тебя просто убью.

Вадим, видимо, понял, что это никакая не угроза, а совершенно реальное предупреждение. Так предупреждают детей о том, что если они дотронутся до горячего утюга, то непременно обожгутся. Вот и этот ненормальный амбал — он ведь непременно убьет.

Маша смотрела на собственного мужа с ужасом, смешанным с восторгом. Вот этот здоровенный волевой мужик с твердым тихим голосом и безжалостными холодными глазами, способный, кажется, не моргнув сделать все, что угодно, — это и есть ее Мишка, всегда такой заботливый, спокойный, ласковый?! Да это же просто не он! Или, скорее, она такая идиотка, что до сих пор как следует не узнала человека, с которым прожила столько лет.

А Михаил тем временем своей могучей рукой похлопал Вадима по плечу и подбодрил его:

— Ну-ну, не стесняйся!

— Я… Маша, останови этот беспредел, ты же разумный человек!

Маша открыла рот, чтобы попросить Мишку отпустить Вадима, но вместо этого неожиданно произнесла:

— Тебе же велели рассказывать, так и рассказывай, не тяни.

Шувалов понял, что спасения ему ждать неоткуда. Собственно говоря, он вполне мог бы просто плюнуть на Мишкины требования, еще когда тот ворвался в его квартиру и велел рассказать все о пропавших конкурсных документах. Однако страх просто парализовал его волю. Вадим никогда не отличался большой смелостью, а в минуты опасности, как выяснилось, просто терял голову.

Он действительно страшно испугался этого непонятного человека, испугался больше, чем чего-нибудь еще в своей жизни. Лучше сейчас исполнить все его требования, а потом уже как-нибудь выкручиваться. Главное, сейчас отделаться от него, чтобы он отпустил, оставил наконец в покое. А потом… потом он что-нибудь придумает, как-нибудь выкрутится, он умный. Не важно, что сейчас он расскажет о себе достаточно нелицеприятные вещи — все равно этого никто не сможет доказать. Пусть даже запишут все на диктофон — это не доказательство.

У него мелькнула было мысль соврать, сказать, что он тут ни при чем, или хотя бы изложить всю эту дурацкую историю в более выгодном для себя свете, но амбал поднес к его носу огромный кулак и внушительно предупредил:

— Учти, гаденыш: я в курсе многих деталей. Попробуешь соврать — хуже будет.

Ну, Вадим и рассказал ему все, как было. Ведь, в конце концов, он сам не так уж и виноват. Но он никак не мог предположить, что этот полоумный заставит его одеться и потащит к Маше. А уж этого ему никак не хотелось. Не мог он смотреть Маше в глаза.

Однако теперь, когда он уже сидел здесь, и Маша, пристально глядя на него, велела рассказывать все, он сломался окончательно. Теперь он испугался по-настоящему, еще больше, чем когда Михаил ввалился к нему домой. Они же оба ненормальные, они с ним что угодно могут сделать! Нет, молчать — себе дороже.

И Вадим принялся рассказывать… Слушать его Маше было нестерпимо противно. Из его бессвязной речи она поняла все, что творилось вокруг нее еще с лета.

Оказалось, что девочка Леночка, увидев тридцатилетнего красавца Вадима, к тому же многообещающего и перспективного молодого ученого, что называется, «запала» на него мгновенно. Она не отлипала от него ни на минуту, радуясь тому, что единственная во всем лагере давняя знакомая Вадима, Маша, уехала на некоторое время домой. А потом Маша вернулась, и Леночка с негодованием поняла, что Вадим к ней очень и очень неравнодушен. Она и без того терпеть не могла Машу, а тут совсем рассвирепела и стала следить за ней и Вадимом.

— Я не давал ей ни малейшего повода! — выкрикивал Вадим, шмыгая носом. — Она просто пыталась меня захомутать, но зачем мне нужна эта соплячка!

— Давай без лирики, — перебил его Мишка, и Вадим продолжал рассказывать.

Когда он садился в поезд, ему показалось, что его сумка заметно потяжелела, но он не придал этому особого значения. Только дома, разбирая свои вещи, он обнаружил в сумке сверток с надписью: «Образец номер два из балки Мокрая». Он сразу понял, чья это проделка, однако писать Маше или Рузаеву вовсе не торопился. Поразмыслив спокойно, он решил, что такая удача выпадает нечасто. Если использовать этот образец в своей работе, можно попытаться обскакать Машу и выиграть конкурс.

Тут он остановился и попросил воды. Михаил сунул ему в руки чашку:

— На, не расплескай. Ишь, ручонки-то у тебя как прыгают. Волнуешься, наверное? Ну, давай-ка дальше.

В глазах Вадима промелькнула бессильная злоба, но ничего сказать он не посмел. Вдруг возьмет да и двинет его кулачищем по голове? Да черт с ними, он перетерпит эту дурацкую ситуацию, он расскажет сейчас все, что эти идиоты хотят от него услышать, зато потом он свое возьмет. И он принялся рассказывать дальше.

А дальше было вот что. Леночка, вернувшись из экспедиции, подкараулила Вадима у дверей того института, в котором он работал, и прилипла к нему как банный лист.

Дивным сентябрьским днем Вадим Шувалов вышел с работы и остановился, соображая, куда бы ему пойти обедать. Можно было отправиться в столовую ближайшего завода, где кормили недорого, сытно и не слишком вкусно. Более дорогим и, естественно, более вкусным вариантом было небольшое бистро в двух кварталах отсюда. Был, правда, еще и третий — купить пакет какой-нибудь быстрорастворимой овсянки, вернуться в отдел, залить его кипятком и съесть, запив чашкой растворимого кофе. Однако он Вадима не прельщал совершенно. Так он поступал лишь в тех случаях, когда у него было много работы и не хотелось надолго отрываться от дел.

А сейчас ему как раз хотелось уйти из института хоть на час, чтобы не мучить себя мыслями о том, что он не сможет составить достойную конкуренцию Маше Салминой. Даже при том, что у него в руках был великолепный образец, тайно подсунутый ему этой девчонкой-студенткой, должной теоретической базы-то все равно не было. Нет, конечно, определенные наработки у него были, и даром он времени все эти годы не терял. Однако, судя по тому, что ему говорил его шеф о работе Салминой, и по тем обрывочным сведениям, которые проронила летом она сама, все кропотливые труды Вадима ничего не стоили рядом с ее разработками.

Пересчитав деньги и с удовольствием убедившись, что их вполне достаточно даже в том случае, если ближайший заказ на проект очередной скважины поступит не скоро, Вадим решительно повернул направо и зашагал в сторону бистро. Сегодня он возьмет равиоли и салат — вполне сытно и не очень дорого, да и готовят в бистро отлично.

Сзади раздался легкий перестук каблучков, и Вадима тронули за рукав легкого плаща. Одновременно с этим прикосновением он услышал высокий голосок:

— Вадим Сергеевич? Здравствуйте!

Обернувшись, он увидел сияющую Леночку. Тоненькая, в коротенькой мини-юбочке и обтягивающей ярко-красной курточке по пояс, она выглядела нарядно и празднично, да и макияж ее был явно тщательно продуман и потребовал массу времени. Похоже, девочка здесь не случайно… Вадима в таких делах провести было почти невозможно, и в эти случайные встречи с женщинами, которым он нравился, он давным-давно перестал верить.

Теперь он молча стоял и смотрел на Лену, стараясь понять, что ей нужно. Пришла получить благодарность за тайком подсунутый ему образец? Ну, этого она не дождется. Или еще что-то хочет? В общем, пусть сама об этом скажет. Вадим не собирался облегчать девушке задачу. В конце концов, это не она ему нужна, а совершенно наоборот, и раз уж она разыскала и подкараулила его, то пусть и выкладывает, с какой целью.

А Леночка продолжала рассматривать его восторженными глазами и наконец выпалила:

— Ой, Вадим Сергеевич, вы сейчас еще красивее, чем летом!

Шувалов усмехнулся: он и сам знал, что прекрасно выглядит в своем длинном светлом плаще, синей водолазке, так идущей к его глазам, и безупречно отглаженных брюках. Денди, да и только. Однако, несмотря на всю глупость Леночкиных слов, он счел нужным приветливо ответить:

— Возвращаю тебе комплимент, Лена. Ты просто ослепительна.

Леночка потупилась и зарделась от удовольствия, а потом несмело спросила:

— Вадим Сергеевич, а вы на обед, наверное, собрались? Я вас не задерживаю?

— Честно говоря, действительно хотел перекусить.

— Ой, а я тут случайно оказалась, в институт заходила, у меня там подружка работает лаборанткой. Вы ведь тоже там работаете, правда? Ну вот и решила теперь зайти пообедать в бистро, тут недалеко — там так вкусно, кормят. Хотите, покажу, где оно?

— Я, собственно, туда и направлялся. Ну что ж, пойдем вместе.

Вадиму хотелось немного отвлечься от своих невеселых мыслей, и молоденькая болтливая девчонка оказалась как раз кстати. Она вприпрыжку шла рядом с ним по тротуару, изредка касаясь его плеча, а потом, совсем осмелев, подхватила его под руку. Вадим никак не отреагировал на этот жест.

Они пообедали, а за кофе Леночка, до этого оживленно щебетавшая на посторонние темы, внезапно спросила, интимно понизив голос:

— Вадим Сергеевич, а тот образец вам пригодился?

Шувалов изобразил на лице недоумение, но девушка не поняла его нежелания говорить на эту тему и продолжала расспросы:

— Ну, из нашей экспедиции образец с костными останками. Тот, который…

Она замялась, а Вадим сурово произнес:

— Ты имеешь в виду найденный мной череп протоамфибии?

Слова «найденный мной» он выразительно подчеркнул голосом, строго глядя при этом в глаза бестолковой девчонке. Та моментально стушевалась и начала лепетать какую-то ерунду. Вадим остался вполне доволен произведенным эффектом. Похоже, ему удалось отбить у девочки охоту болтать о чем не следовало.

Однако неловкость Леночка преодолела быстро и вскоре уже вновь весело болтала о том о сем. А когда они вышли из бистро и пора уже было прощаться, она, преданно глядя на Вадима снизу вверх, спросила:

— Вадим Сергеевич, а можно к вам зайти, когда я в следующий раз у своей подружки буду?

Ему стало смешно. Конечно, никакой подруги скорее всего у этой настырной девицы в его институте нет и в помине, а если и есть, то к ней она явится только ради того, чтобы увидеть Вадима. Склонившись к Леночке, он весело спросил:

— А зачем?

— Ну… мне хочется вас еще увидеть.

— И что, для этого обязательно идти к подруге? Я же не министр и не большой начальник, чтобы меня нельзя было просто так увидеть, а обязательно по какому-нибудь поводу.

— Ой, правда? — обрадовалась девушка. — Вадим Сергеевич, а может, я тогда могу вас в гости пригласить? Мы с моей однокурсницей квартиру снимаем вместе — я же не из этого города, — а у нее день рождения в эту пятницу. Вы придете?

Шувалов подумал, что девочка, похоже, из молодых, но весьма ранних, и вся ее застенчивость напускная. На самом деле она очень точно знает, чего хочет, и к цели своей идет напролом. А сейчас ее цель — он сам. Что ж, почему бы и нет? Постоянной любовницы у него сейчас нет, и почему бы не воспользоваться случаем? Он согласился!

Леночкина однокурсница оказалась кротким, покладистым существом, которое при каждом появлении Вадима в их крошечной квартирке убегало ночевать к другой подружке. В общем, он вполне мог бы быть доволен сложившейся ситуацией, если бы через некоторое время Лена не начала надоедать ему. Сама она расставаться с ним никак не хотела и придумывала новые и новые предлоги для встреч.

Вадиму было совершенно не до нее. Лена попыталась узнать причину его хронически плохого настроения, которое он не считал нужным скрывать, и он рассказал ей о ситуации с конкурсом.

— Понимаешь, я мог бы его выиграть, направление в этой области я взял интересное, но при том, что успела сделать Салмина, я выпадаю из обоймы. Вот если бы не она, то все шансы у меня были бы…

Леночка промолчала в тот вечер, а через несколько дней позвонила Вадиму на работу с утра пораньше. Он ответил ей весьма неприветливо:

— Я же просил мне сюда не звонить!

— Вадим, у меня к тебе дело. Очень срочное.

— Мне некогда, и настроения нет.

У него действительно было отвратительное настроение: вчера он отослал на конкурс свои документы без всякой надежды — так, на всякий случай. Вдруг Салмина по дороге на работу ногу сломала или чумой заболела?.. Впрочем, и это не помогло бы, ее шеф наверняка все отправил бы сам. Эх, если бы не эта настырная Машка со своей работой, можно было бы надеяться на получение гранта…

Но Лена сказала в трубку такое, что Вадим немедленно собрался и пулей вылетел из института, торопясь к тому самому бистро, в котором завязывались их отношения.

Леночка уже сидела за столиком, внимательно разглядывая в зеркало пудреницы крошечный прыщик на лбу. Шувалов подлетел к ней и, плюхнувшись на стул, тихо прошипел:

— Ну, что там у тебя насчет конкурса? Почему ты ляпнула, что Салминой его не выиграть?

— Да просто потому, что она не отослала документы, — так же тихо ответила девушка и сунула Вадиму пластиковую папку. — На, не урони. Здесь бумаги и дискеты.

— Ты что наделала, дура? — чуть не заорал Вадим, но вовремя спохватился и вновь понизил голос до зловещего шепота.

— Ничего, — обиженно поджала губки Леночка. — Ты же сам говорил…

— Что я говорил, идиотка? Что?! Я говорил, что, если бы не Салмина, у меня были бы шансы… Я что, просил тебя красть эти документы?

— Нет, конечно, — уже более спокойно ответила Лена, — но я же ради тебя старалась.

— Немедленно отвези всю эту дрянь в институт и отдай… Нет, попроси кого-нибудь… Прохожего попроси, пусть вахтеру отдаст для Салминой.

— А зачем? — возразила Лена. — Все равно никто не узнает, кто их взял.

— Говорю тебе, отнеси назад! Зачем ты мне их принесла? Я не возьму это!

Вадим не на шутку перепугался. Ведь не понимает, дура, что использовать эти разработки ему никак нельзя — слишком очевидным было бы их авторство. Правда, когда пройдет немного времени, их можно будет переработать, использовать…

А Лену его реакция ничуть не смутила. Убрав папку в пакет и небрежно повесив его на спинку своего стула, она равнодушным тоном сказала:

— Не хочешь — не надо. Только я эти документы назад нести не собираюсь.

— Давай сюда, я сам найду способ их вернуть.

— Не дам. Это вообще мое личное дело, у меня с Салминой твоей личные счеты. Все, Вадим, я пошла. Приходи вечером.

Она ушла, постукивая, как всегда, каблучками. А пакет с изображенной на нем огромной банкой витаминов «Витрум» остался висеть на спинке стула.

Конечно, Вадим не стал рассказывать об этом Салминым целиком и полностью. Он просто мялся и путался:

— Она сама… я не просил ее, она сама принесла мне эти бумаги!

— Да? А что ж ты их не вернул? — поинтересовался Михаил, но Вадим продолжал оправдываться, как будто не слышал этого вопроса.

— Я же не знал, что эта дура еще и файлы с компьютера стерла! Я не знал, не знал…

Он совсем запутался и наконец замолчал. Маша с отвращением смотрела на человека, от одного прикосновения которого когда-то ее сердце холодело и начинало бешено стучать, без которого, как ей казалось, она просто не могла жить. А на поверку он оказался не только вором и мерзавцем, но и просто не мужчиной, а каким-то отвратительным слизняком, моментально спасовавшим перед силой. Ей было невыносимо стыдно — не за него, за себя. Скорее бы все это кончилось!

Наконец Вадим замолчал. Мишка, с презрением глядя на него, сурово сказал:

— Послушай меня, недоносок. Завтра ты отзовешь свои документы с конкурса. Ты хорошо меня понял?

Вадим мелко, как дряхлый старик, закивал головой, а Михаил продолжал:

— Я не собираюсь предупреждать тебя, чтобы ты не рассказывал никому о том, что сегодня произошло. Наоборот, завтра я сам расскажу об этом всем, кого это может заинтересовать. Если ты сможешь после этого остаться работать в своем институте — флаг тебе в руки. Все, убирайся отсюда! После тебя еще час нужно будет квартиру проветривать!

Вадим недоверчиво покосился на него и, вдруг поверив в то, что его действительно отпускают, сорвался с места и помчался прочь.


Салмины остались одни. Заперев за Вадимом дверь, Михаил вернулся в кухню и как ни в чем не бывало спросил у Маши:

— Ты кофе не хочешь? Уснуть все равно в ближайшее время вряд ли удастся, так давай кофейку попьем. Я как раз сегодня новый сорт купил на пробу, давай продегустируем.

Он утопил кнопку электрического чайника и деловито принялся ставить на стол чашки, блюдца, сахарницу, вазочку с конфетами и печеньем. Между делом, хитро взглянув на Машу, он поинтересовался:

— Кстати, а почему ты не спросила этого гада, что с твоими документами?

— Действительно! — спохватилась Маша. — Правда, никакой конкурс мне уже не светит, я опоздала, но ведь это не главное. Самое страшное, что вся работа пошла псу под хвост!

— Фигушки, — улыбнулся Мишка. — Иди посмотри, что у меня во внутреннем кармане куртки.

Маша отправилась в коридор и, через полминуты с визгом выбежав оттуда, кинулась на шею мужу, не выпуская из рук свернутых в рулон бумаг и двух дискет.

— Я так и подумал, что эта умница… как там ее зовут? Лена? Так вот, я подумал, что Лена эта вряд ли файлы просто стерла. И действительно, она их предварительно переписала на дискеты и принесла в зубах Шувалову.

— Да, Миш, кстати, — спохватилась Маша. — А как ты вообще про Шувалова догадался?

— А тебе это знать обязательно?

— Ага.

Мишка поднялся с места и протопал в комнату. Погремел ящиком стола, пошуршал бумажками и вышел с немного обескураженным лицом:

— Машка, хитрая девчонка, зачем мне тебе объяснять, если ты сама уже все знаешь? Куда письмо дела?

— Выбросила, — улыбнулась Маша. — Только я все равно ничего не понимаю.

— Ну чего тут непонятного? Обыкновенная ревность, и больше ничего.

— Вот, стало быть, почему ты такой странный был все это время!

— Ну да, — смущенно подтвердил Михаил. — Понимаешь, я как письмо это проклятое получил, то решил вычислить, кто же это мой соперник. Ну, в то, что это кто-то из ваших ребят, я поверить не мог. Столько лет вы вместе работали, и тут на тебе — нет, это вряд ли. Я поспрашивал, навел справки и выяснил, что к вам Шувалов поехал. Вот я и подумал, что…

— Ладно, можешь не объяснять, что ты подумал, — великодушно разрешила Маша, стараясь уйти от скользкой темы.

— Я потому так по-дурацки и вел себя, что уже решил: ты действительно меня бросить хочешь. Ну вот я и подумал, что так тебе легче будет от меня уйти, если я дам понять, что ты мне не очень нужна.

— Господи, дурак какой! — изумилась Маша. — А ты со мной не хотел поговорить?

— Хотел, — признался Мишка. — Но подумал, что ты сама должна этот разговор начать. Вот и молчал.

— Ну хорошо, а почему ты все-таки догадался, что это у Шувалова мои документы?

— Так я же за ним присматривал понемногу. Не следил, конечно, а так… справочки наводил. Интересовался, одним словом. И узнал среди всего прочего, что Вадим Шувалов привез из экспедиции необыкновенно интересный образец, якобы им самим и найденный. А сопоставить это и пропажу твоих документов смог бы уже и полный дурак.

— Мишка… Мы с тобой оба полные дураки! — заявила Маша, обнимая мужа. — Ну зачем мы столько времени потратили на то, чтобы жить рядом и молчать, как чужие люди? Ох, Мишка, я за это время поняла, что ты самый лучший, самый замечательный, и никого другого мне не надо никогда! Миш, у меня такое ощущение, что я только что приехала откуда-то издалека и сто лет тебя не видела…

— Ты знаешь, у меня тоже, — шепнул Мишка, привлекая ее к себе. — Слушай, а ну его, этот кофе?


Через два месяца начиналась межинститутская научная конференция, на которой должны были объявить результаты конкурса.

— Маш, ты пойдешь? — поинтересовался накануне Михаил.

— Не знаю… Что-то не хочется.

— А мне надо. Там мой аспирант будет с докладом выступать.

— Черт, мне ведь тоже придется, — вспомнила Маша. — Иннокентий Ильич обидится, если я не явлюсь — у ребят из нашей лаборатории тоже доклад.

— Тогда пойдем вместе.

— Нет. Начало в двенадцать, а мне еще в одно место с утра завтра забежать надо.

— Куда это? — шутливо нахмурился Мишка.

— В поликлинику.

— Что с тобой?

— Что ты переполошился? Хочу узнать, когда флюорографический кабинет работает, а по телефону к ним не дозвонишься, — как-то рассеянно ответила Маша, не глядя на мужа.

К началу конференции она немного опоздала и, найдя нужную аудиторию, проскользнула в дверь и с трудом нашла глазами сидящего в третьем ряду мужа. Протиснувшись к нему, она уселась на заботливо оставленное для нее место.

— Сейчас результаты конкурса объявят, — шепнул ей Михаил.

Ректор того института, в котором училась Маша, с громким шелестом торжественно развернул белоснежный лист бумаги и после длинного предисловия по поводу научного значения этого международного конкурса объявил:

— Первое место и соответственно приглашение на годовую стажировку в Эдинбурге и грант на научную работу присуждены Вадиму Сергеевичу Шувалову! Вадим Сергеевич, пожалуйте сюда!

Шувалов вышел к кафедре, за которой стоял ректор, и как-то нервно оглядел молчащий зал. Поблагодарив, он принял бумаги. Зал продолжал недобро молчать, лишь легкий шепот пробегал среди сидящих. Почти все уже знали грязную историю с конкурсными документами Маши Салминой.

В этой тишине Вадим пошел к своему месту, но путь ему преградила высокая широкоплечая фигура Салмина. Посмотрев ему в лицо, Вадим внезапно вскрикнул и побежал к выходу из аудитории. Молча Михаил вернулся на свое место рядом с Машей. Вот тут-то зал и взорвался аплодисментами.

По дороге домой Мишка угрюмо молчал. Маша, напротив, была оживлена и старалась разговорить его. В конце концов Михаил не выдержал:

— Маш, но ведь какая дрянь! Все-таки воспользовался твоей работой! Ну ты только подумай, ведь он занял твое место!

— Миша, мое место возле тебя и Ксюши, — твердо ответила ему Маша, а потом, приблизив губы к уху мужа, шепнула: — Миш, как ты думаешь, Ксюхе больше братика или сестричку захочется?

— Да не знаю я, у нее спроси, — отмахнулся от нее Мишка, все еще кипевший праведным негодованием, и вдруг осекся на полуслове. — Машка! Это что — правда? Так вот к какому врачу ты с утра бегала!

— Ага! — с сияющим лицом кивнула Маша. — Надеюсь, ты не против?

Вместо ответа муж подхватил ее на руки и закружил на виду у удивленных прохожих, которые не понимали, чему в хмурый неприветливый день так радуется эта пара.