Без права на смерть
Елена Ворон








Вереница миров открывается перед нами на страницах романа Елены Ворон — миров пестрых, ярких, непохожих. В одном из них люди живут по законам авантюрного рыцарского романа, в другом космические странники колонизируют непокорную планету, в третьем обитают Летчики и Солдаты. До поры до времени никто из жителей этих связанных самым неожиданным образом миров и мирков и не подозревает, что над ними нависла смертельная опасность. Источник, дающий этим мирам жизнетворную энергию, вот-вот иссякнет. Остановить приближающуюся катастрофу может только Лоцман из мира Поющего Замка — но он еще не подозревает о том, какую миссию ему предстоит исполнить…






Елена ВОРОН

Без права на смерть, или Лоцман на продажу





Глава 1


Ветер упал, и Поющий Замок умолк. Две белые башни молчаливо пронзали небесную синеву, немо высились зубчатые стены, и сложенный из светлого камня внутренний дворец, с его нагромождением колонн, террас и лестниц, недобро затих. Ветер не посвистывал в его галереях, не шелестел в резьбе капителей и балюстрад, не позванивал стеклами витражей. Не осыпались цветы с печаль-деревьев, их ломкие лепестки не плакали хрустальным плачем. На Поющий Замок опустилось глухое молчание, окутав его плотным саваном, и в этой тугой тишине Серебряный Змей обрел вдвое большую ловкость и проворство.

Ингмар, пришелец с севера — крупный, светловолосый, неспешный в движениях, — мысленно восславил Богиню. Какое счастье, что сегодня она назначила жертвой не Эстеллу, а Лусию. Эстелла натерпелась от Змея вчера, да и позавчера тоже. Ингмар искоса глянул на Рафаэля, пленника Замка. Юный виконт — изящный, в шитом серебром бархатном костюме, в шляпе с плюмажем, чернокудрый и черноглазый — не отрывал напряженного взгляда от спускавшихся по лестнице дам. Пленницы Замка шествовали неторопливо, величаво: красавица Эстелла в золотой парче и очаровательная, трогательная Лусия в скромном платьице белого шелка. Ее темные волосы были перевиты алыми розами и собраны в узел на затылке; казалось, тяжелый узел тянет назад хорошенькую головку, заставляет вздернуться подбородок.

Рафаэль разжал впившиеся в перила пальцы, нервно поправил шляпу и с улыбкой, в которой сквозила тревога, зашагал по террасе к подножию лестницы. Ингмар двинулся следом, с беспокойством посматривая кругом. Ярко-зеленая степь за стенами Замка была пуста.

— Лоцмана нет, — вполголоса сообщил юный виконт, в смятении оглянувшись на северянина. — Опять где-то шляется, Змей его побери!

— Появится, — отозвался Ингмар. Еще не случалось, чтобы охранитель мира не явился вовремя. В чем в чем, а в безответственности Лоцмана не упрекнешь.

— Прекрасная погода нынче, господа! — прозвенел над террасой задорный голосок Лусии; чуткое ухо различило бы в нем толику фальши.

Рафаэль снял шляпу и склонился в низком, исполненном природной грации поклоне.

— Лоцмана нет, — выдохнул он и с изысканной вежливостью ответил на приветствие дамы.

Лусия побежала по ступеням, за спиной белой дымкой взвился шлейф. Алая роза, которую она выдернула из волос и бросила виконту, упала к его ногам. Просияв, Рафаэль наклонился поднять; и в это мгновение Серебряный Змей напал.

Краем глаза Ингмар заметил яркий проблеск слева между колонн. Северянин ринулся к задержавшейся на лестнице Эстелле, взлетел по ступеням, принял на себя тяжкий удар остроконечной головы чудовища. Задохнулся от боли; замшевая куртка с нашитыми бронзовыми бляхами никак не могла защитить. Схватившись за грудь, Ингмар рухнул на одно колено. Эстелла с криком метнулась прочь, путаясь в юбках; упала, вскочила и снова помчалась, как безумная, под ненадежную защиту увитого розами навеса. Рафаэль бросился к Лусии, схватил девушку в объятия, будто надеялся уберечь от предначертанного, но блестящая чешуйчатая морда тараном ударила его под ребра, швырнула на каменные плиты террасы. Лусия жестом отчаяния заломила руки. Длинная серебристая шея обвилась вокруг ее стройного стана, и Змей убрался с добычей.

Рафаэль со стоном приподнялся на локте; у него были разбиты губы. Из-под навеса выглянула напуганная Эстелла.

— Лусия! — вскрикнула она жалостно и бегом кинулась к Ингмару. — Надо освободить бедняжку. Мы можем рассчитывать на вашу помощь? — Она просительно заглянула ему в лицо; искренняя тревога в ее голосе не вязалась с глуповатыми, затасканными словами. Его покоробило.

— У нас на севере не принято оставлять друзей в беде. — От напыщенности собственного тона его покоробило еще больше.

Эстелла подбежала к Рафаэлю, вышитым платком промокнула кровь. Ингмар тоже подошел, оглядывая степь за стенами замка. «Видишь Лоцмана?» — спросили выразительные черные глаза виконта. Северянин качнул головой: нет.

— Змей его задери, — шепнул Рафаэль, и унизанная перстнями рука Эстеллы словно невзначай легла ему на лицо, прикрывая движение вспухших изуродованных губ.

Ингмар сдвинул брови: не след хулить охранителя мира — недолго накликать беду. Он прислушался. В их несуразном дворце, с его лестницами, галереями, пристройками и надстройками, Лусию не сыщешь, пока она не подаст голос. Однако над Замком висела глухая тишина.

Северянин поставил виконта на ноги:

— Идем на Львиную галерею.

Бессмысленно торчать на одном месте, талдычить ненужные слова, переливать из пустого в порожнее. Львиная галерея, украшенная скульптурами гривастых зверей, опоясывает верхнюю часть дворца, и оттуда легко заметить блеснувшую где-нибудь чешую Змея.

— Я с вами! — вскричала Эстелла, расслышала явственную наигранность в собственном тоне и смешалась, добавила поблекшим голосом: — Не отказывайтесь — вам понадобится моя помощь.

— Ни за что! — сверкнул глазами Рафаэль. — Мы не вправе подвергать вас опасности, донна Эстелла.

Северянин и виконт переглянулись, недовольные. Почему всё идет наперекосяк? Откуда эти неуклюжие слова, фальшивые интонации? Лоцман до сих пор не явился. Ингмар ощутил тоскливую пустоту и чувство заброшенности. Без Лоцмана всё разваливается, всё из рук вон плохо…

Оставив Эстеллу под увитым розами навесом — она кинется следом, чуть только мужчины отвернутся, — Ингмар с Рафаэлем поднялись на следующую террасу, где были укреплены на треножниках хрустальные чаши, в которых носились стайки золотых рыбок.

Виконт хрипло дышал, держась за бок, его тонкое аристократическое лицо кривилось.

— Больно? — участливо осведомился Ингмар, поддерживая юношу.

— Нет, — откликнулся Рафаэль, но глаза признались: «Зверски». Где-то закричала Лусия — протяжным мелодичным криком, который звенел и играл музыкальными переливами. Поющий Замок ожил, вздохнул плачущим эхом и умолк в ожидании новых песен.

Виконт рванулся было бежать, но пошатнулся и бессильно повис на руках друга.

Голубые, помнящие блеск северных льдов глаза Ингмара обежали террасу. Чем помочь? Ничего нет, кроме воды в чашах с рыбками. Рафаэлю не одолеть и лестничного марша, не то что взобраться на Львиную галерею, — однако Ингмар не может оставить его здесь и мчаться к Лусии, потому что наверх они должны подняться вместе. Потом северянин будет оглушен, а виконт станет биться со Змеем… Рафаэлю не дойти. На кой ляд трижды клятая тварь хватила бедолагу что есть мочи?!

Ингмар усадил юношу на каменную скамью, еще раз огляделся. Ровным счетом ничего: ни целебных растений не выросло, ни врачующего зелья не натекло. Взгляд поймал короткую вспышку — отблеск солнца на шлифованном стекле. Северянин в мыслях крепко выругался: ЭТИ ничем не помогут, что бы ни стряслось.

Снова прозвенел крик Лусии, на минуту оживил Замок. Змей мучает девушку, желая насладиться музыкальными звуками, заставляет кричать. Вчера он так же измывался над Эстеллой. Тупая тварь не догадывается, что проще заставить девушек петь…

Ингмар расстегнул бархатную куртку виконта, затем рубашку, обнажил грудь и правый бок. На месте нижних ребер лиловел большой, мягкий на вид бугор — след от удара Змеевой морды. С такими ранами не живут.

Рафаэль застонал, глянул на Ингмара с горестным удивлением. Происходящее было немыслимо, не предусмотрено, не предназначено. На глазах у всех умирал человек, который не должен умереть, которому положено выручать плененную Змеем возлюбленную.

— Лоцман! — крикнул Ингмар. — Ло-оцма-ан!

По Замку покатилось эхо, и, словно в ответ, опять закричала Лусия — призывно, жалобно. На террасу вихрем взлетела Эстелла, ахнула, увидев виконта.

— Лоцман, Змей тебя сожри! — рявкнул северянин, теряя последнюю надежду. Не может быть, чтобы их защитник отлынивал и прохлаждался в винных погребах, когда идет работа. Лоцмана в Замке нет.

Лусия завизжала, срывая голос, и Поющий Замок отозвался пронзительным эхом. Взревел обиженный Змей, и раздался истошный вопль девушки:

— Лоцман, миленький! Ло-оцман! А-а-а!

— Пой! — прорычал Ингмар, обращаясь к Эстелле. — Пой что хочешь!

Она вдруг нырнула в углубление под скамьей, на которой хрипел умирающий виконт, и выпрямилась с кувшином вина в руках. Ингмар выхватил кувшин, повернулся к Рафаэлю, а Эстелла сцепила руки, прижала к груди — и запела. Прозрачный звук высокого чистого тона поплыл над Замком, наполнил его переходы и закоулки, умножился и зазвенел ответным эхом, умиротворяя Серебряного Змея, отвлекая его от пленницы.

Придерживая Рафаэлю голову, Ингмар поил его целительным напитком. Лицу виконта возвращались краски, дыхание выравнивалось, лиловый бугор на боку опадал, восстанавливалась былая гладкость сильных мышц.

Кувшин с целебным вином мог сотворить только Лоцман, — значит, он всё-таки появился. Слава Богине.

Эстелла продолжала петь. В богатом наряде, с самоцветами в замысловатой прическе, она выглядела красавицей. Благородный лоб, темные прекрасные глаза, тонкий нос, словно выточенный рукой вдохновенного мастера; лицо неожиданно сужалось к маленькому острому подбородку. Рот над треугольничком подбородка казался непомерно большим, однако за нежную улыбку этих свежих губ Ингмар был готов отдать полжизни.

Рафаэль отвел от лица кувшин, выпрямился, ощупал бок.

— Где он шляется? — В агатовых глазах загорелся гнев. В колоннаде опять блеснуло солнце на стекле, затем от колонны отделилась светлая фигура и стала спускаться по боковой лестнице. Эстелла оборвала пение, а кругом зашевелились и начали удаляться еще несколько прежде незаметных фигур в маскировочных комбинезонах.

— Светлоликая, наконец-то! — вздохнула Эстелла, наблюдая их безмолвное движение. — Не знаю, кому как, а мне сегодня под объективами не по себе. — Лусия! — окликнула она. — Цела?

— Сейчас приду! — донесся ответ, и спустя минуту девушка в белом вынырнула из-под резной арки далеко наверху, пробежала по галерее и заторопилась вниз по лестнице. — Великая Богиня, что у вас стряслось?! Уж думала, Змей меня насмерть удавит! А потом Ингмар стал орать как оглашенный, да еще песни всякие, а в сценарии ничего подобного… — Лусия пересекла террасу, подошла к виконту, который возился с пуговицами на рубашке. — Рафаэль, как вы? Больно было? Дайте, помогу. — Она хотела помочь ему застегнуться, но поймала взгляд северянина и смутилась. Щеки залил неудержимый румянец, словно Лусию застигли за каким-то постыдным занятием.

Молоденькая девушка славилась крайней застенчивостью, и добивавшийся ее благосклонности виконт порой терял всякую надежду на успех. Ингмар усмехнулся, и его понимающая усмешка вывела вспыльчивого Рафаэля из себя. К тому же он вспомнил, что сгинувший Лоцман по сю пору не объявился, и взвился со скамьи.

— Где эта сволочь, я вас спрашиваю?! Всю съемку, к Змеевой матери, запороли; кто будет объясняться с Реж… — Он осекся.

Тяжело, чуть враскачку шагая, по лестнице подымался Режиссер. Глаза из-под нахмуренных бровей смотрели сурово, выражение оплывшего, давно не бритого лица не предвещало легкого разговора. Впрочем, за минувшие шесть дней съемок никто из актеров ни слова от него не услышал, и прицепленный к поясу мегафон ни разу не был пущен в ход. Северянин и пленники Замка обернулись к Режиссеру, сдвинулись плечом к плечу.

Угрюмо выдвинув нижнюю челюсть, не разжимая губ, Режиссер вытащил из кармана штанов свернутые в трубку листки сценария, встряхнул их, разворачивая, и сунул Ингмару под нос.

— Читал я это, мы все читали, — признал северянин. — Но Лоцман не явился вовремя, а Змей так саданул Рафаэля, что… Вы же видели — он чуть не умер.

Режиссер подался вперед и хлестнул его листками по щекам. Ингмар отшатнулся, сжал кулаки.

— Это вы бросьте, — проговорил он, сдерживаясь. — Я был вынужден звать Лоцмана, потому что Рафаэль умирал.

Режиссер скривился, показывая, что ему плевать на доводы сорвавшего съемку актера.

— А почему вы начали без Лоцмана? — вступилась за Ингмара Эстелла. — Вы не имели права.

Режиссер разодрал один из листков пополам и сунул обрывок текста актрисе: тот самый эпизод, где ей предписано хлопотать над оглушенным северянином, а вовсе не петь, облегчая участь Лусии.

— Ну и что? Мне пришлось…

Режиссер сплюнул ей под ноги. Плевок попал на край подола, скатился по золотому шитью. Закусив губу, шагнул вперед виконт, и надвинулся на Режиссера северянин.

— Вон отсюда! — прозвучал над террасой властный голос. — Убирайтесь.

Тяжеловесный Режиссер неторопливо обернулся. Из боковой галереи появился Лоцман: лет двадцати трех, ладно сложенный, в черных штанах и куртке, в высоких ботинках. От природы смоляные, но уже порядком поседелые волосы были взъерошены, лоб прорезали две строгие вертикальные складки, на скулах остывал взволнованный румянец.

Охранитель мира сбежал по ступеням, остановился перед Режиссером.

— Убирайтесь, — повторил он. — Не наша вина, что так получилось. В следующий раз постараемся сыграть лучше.

У него был тонкий, одухотворенный профиль; однако стоило Лоцману повернуть голову, как лицо поразительно менялось, приобретая суровую резкость каменного горельефа. На левой щеке и нижней челюсти белел застарелый шрам, обрываясь в жутковатой близости от сонной артерии. Большие серые глаза, казалось, имели мягкое дно: как будто талая вода залила седой пепел. Сейчас эти глаза смотрели очень жестко.

Раздраженный взгляд Режиссера исполнился холодного уважения. Оглядев Лоцмана с ног до головы, Режиссер повернулся и неспешной, развалистой походкой двинулся прочь. Пятеро оставшихся на террасе наблюдали, как он спускается по лестнице: с марша на марш, с площадки на площадку, к ожидавшему внизу вертолету.

Серая машина с бело-зеленой полосой на боку уже приняла в свое нутро операторов с кинокамерами и ждала только руководителя. Вот Режиссер забрался в салон, дверь закрылась, донесся шум двигателя, тронулись с места лопасти несущего винта. Рокот усилился, превратился в пульсирующий, сотрясающий стены рев — и вертолет оторвался от земли, набрал высоту и ушел в направлении солнца, исчез в его слепящем блеске. Поднятый винтом лютый ветер превратился в легкий бриз, от которого запел-зазвенел стосковавшийся по мелодиям Замок.

Когда общий противник скрылся из виду, актеры все как один обернулись к Лоцману. Красиво очерченные губы Эстеллы над крошечным подбородком гневно искривились, нежное личико Лусии зарделось как маков цвет.

— Рафаэль тут едва не погиб! — начала Эстелла. — Где тебя носило?

В душе темпераментного виконта тоже вскипел быстрый гнев. Рафаэль рванулся было вперед, но северянин положил ладонь ему на плечо:

— Стой.

Рафаэль остался на месте.

— Говори, — потребовал он. — Почему ты не явился к началу съемок?

— Не смог, — ответил Лоцман.

— Как это не смог?! — возмутилась Эстелла. — Подлетающий вертолет слыхать отовсюду! Рафаэль мучился ни за что ни про что.

Лоцман виновато глянул на виконта:

— Прости. Я задержался… потому что нашел туннель в другой мир.

— Что-о?! — взорвалась Лусия. — Паршивый туннель занимал тебя больше съемок? — Девушка запнулась, осознав слетевшее с языка рискованное слово. — Какой ты после этого Лоцман? — бросила она убийственно и отступила, словно ей было неприятно даже стоять рядом.

У охранителя мира шевельнулись брови, вертикальные сладки на лбу стали глубже.

— Я полагала, ты ответственней относишься к своему долгу, — безжалостно добавила Эстелла. — Бездельник.

— Полно вам, — вмешался Рафаэль, который обладал вспыльчивым, но отходчивым нравом. — Я с Лоцманом уже помирился.

— А я — нет. — Непростившая Эстелла продолжала гнуть свое. — Уму непостижимо…

Вместо ответа Лоцман повернулся на каблуках и зашагал прочь с террасы.

— Ишь, не тронь его. Мальчишка, — заметила актриса остывая

— Мальчишка, — согласился Ингмар. — Только поседевший лет на сорок раньше времени. — Северянин провожал взглядом гибкую фигуру в черном. — Сдается мне, он занимался вовсе не туннелем.

— Тем хуже! — фыркнула Лусия. — Еще и лжет в придачу.

— Разве можно попасть в другой мир? — полюбопытствовал Рафаэль.

— Можно, — не сразу ответил Ингмар. — Как я, например.

Пленники Замка уставились на него в изумлении.

— Ты?.. — выдохнула потрясенная Лусия.

За всё время существования Замка северянин впервые обмолвился о прошлом.

— Меня перенесла сюда Богиня. Раньше я путешествовал с военным отрядом… Я как-нибудь потом расскажу, — пообещал он, увидев, что у Эстеллы загорелись глаза. — Зря вы, друзья, напустились на Лоцмана. С ним стряслось нечто из ряда вон выходящее, — или я ни шиша не смыслю в Лоцманах.

— Пожалуй, — помолчав, откликнулся виконт. — Пойдемте, что ли. Лусия, прошу вас. — Он подал девушке руку.

Из-под ресниц блеснул стыдливо-испуганный взгляд. Темно-зеленые глаза Лусии обратились на Эстеллу, прося заступничества, однако старшая подруга притворилась, будто ей невдомек. Поколебавшись, Лусия положила кончики пальцев Рафаэлю на ладонь, и просиявший виконт бережно повел девушку к лестнице.

— Сущие дети, — улыбнулась Эстелла, и мужественное, исхлестанное ветрами лицо Ингмара тоже посветлело. — Пойдем и мы.

Вечером, когда не скатывающееся за горизонт, а попросту меркнущее на ночь солнце дарило последний золотистый свет, северянин разыскал Лоцмана в Большом Верхнем саду, который опоясывал восьмигранную пирамиду дворца на уровне пятого этажа. Охранитель мира сидел под каскадом остроконечных листьев, длинных, как боевые клинки. Он встретил Ингмара настороженным взглядом седых глаз; казалось, ему холодно и одиноко.

Северянин уселся рядом и вытащил из-за пазухи кусок пирога с рыбой, обернутый полотняной салфеткой:

— Угощайся — Эстелла прислала. Им с Лусией совестно, что сгоряча на тебя набросились.

Лоцман кивнул, запустил пальцы обеих рук в пронизанные тусклым серебром волосы. Есть он не стал. Ингмар выждал немного и снова заговорил:

— Я понимаю: ты не стал расписывать свои похождения перед всей оравой. Но мне можешь сказать, где застрял?

Охранитель мира не отозвался. Его резко очерченное лицо посуровело, и даже тонкий, изысканный профиль как будто потяжелел.

— Я пойму, — убежденно продолжал Ингмар. — Я видел больше, чем они, — он неопределенно мотнул головой, имея в виду остальных актеров, — и кое-что смыслю в съемках… и в наших мирах. Что с тобой приключилось?

— Я был здесь. В Замке, — ответил Лоцман медленно, словно колеблясь. И выпалил: — Инг, это было убийство! Она хотела, чтобы Рафаэль погиб.

— Кто хотел?

— Богиня. — У него расширились зрачки, и серые глаза казались черными.

Ингмар взвесил услышанное.

— Не может такого быть, — промолвил он рассудительно. — Богиня никогда не желает того, чего нет в сценарии. А по тексту, Раф должен был схватиться со Змеем.

— Но я говорил с ней. Во время съемок. Рафаэль умирал, а она… — Лоцмана передернуло, — она радовалась!




Глава 2


Лоцман сказал актерам правду: он нашел туннель в другой мир. Собственно говоря, там не висела табличка «ВХОД В ИНОМИРЬЕ», однако, если твой родной мир замкнут в кольцо неприступных гор и ты вдруг натыкаешься на округлую, размером с мотоциклетное колесо, подозрительную дыру у подножия, что первым делом приходит на ум? Лучше унести ноги — первое, что подумал Лоцман, но вместо этого слез с «дракона» и приблизился к отвесной каменной стене. Нижний край таинственной дыры пришелся ему на уровне лба, он поднялся на цыпочки и с любопытством заглянул.

Оттуда веяло сухим холодом. Внутри клубился туман — серый, седой, как глаза Лоцмана; в нем вспыхивали разноцветные искры, и в каждой чудился кадр яркой, влекущей, чужой жизни. Вспышки картин иного мира — чудесного, заманчивого, доброго. В груди защемило, и остро потянуло в этот неизвестный мир, будто на далекую родину. Ухватившись за край проема, Лоцман подтянулся и просунул в дыру голову и плечи. Мерцающий искрами туман отдалился, в лицо дохнули стылые камни. Лоцман подумал о том, как нелепо торчит оставшийся снаружи зад, и прополз глубже. Туман опять подался прочь. Искры замельтешили — точь-в-точь потревоженные пылинки в луче света; кадры так и завертелись, и в их кутерьме Лоцман уловил нечто мучительно знакомое и желанное. Томительная страсть овладела всем существом, он до головокружения желал попасть в клубящийся туман, в гущу кадров — и остановить их, выловить, разобрать по порядку, пожить в неведомом мире, который откатывается прочь и упрямо не дается в руки.

Чепуха, одернул он сам себя. Здесь — Поющий Замок, здесь — мои актеры; трое пленников Замка и забредший к ним по доброй воле северянин. Тут в разгаре киносъемки, на которых я обязан присутствовать и следить, чтобы всё шло как положено; мой долг — помогать актерам, выручать их, если что-нибудь не заладится. Нельзя мне в чужой мир. Глупость какая, дурная блажь.

Он выскользнул из дыры на землю и первым делом отыскал глазами мотоцикл: всё ли в порядке? Огромный «дракон» чинно стоял на подставке, на руле висел шлем.

Мотоцикл был замечательный — мощный, послушный, простой в обращении. Лоцман не сотворял его сознательно: мотоцикл народился сам собой и был воплощением затаенной мечты охранителя мира. «Дракон» никак не вписывался в мир Поющего Замка, не сочетался с его обитателями, однако оказался на удивление устойчивым образованием. Новорожденный мир еще не устоялся и обладал изрядным запасом пластичности, а потому допускал существование не свойственных ему предметов.

Обнаружив мотоцикл у ворот Замка и ошалев от неожиданного счастья, Лоцман с ходу нашел основные подробности — двигатель, аккумулятор, карбюратор и бензобак. Потом он отыскал стартер, а когда сообразил, что нужен ключ зажигания, сотворил и ключ.

Следующим шагом он придал мотоциклу фару, стоп-сигнал и поворотники, рукоять тормоза и даже зеркало заднего вида — хотя на что оно здесь, где по всему миру не сыщешь иного транспортного средства, кроме вертолета кино? Со сцеплением оказалось сложнее. Лоцман уяснил, что сцепление выжимают при переключении передач, но, как ни старался уловить разлитую в воздухе информацию, он так и не понял, что за звери эти передачи и как их надо переключать. Тогда он махнул на сцепление рукой и стал обходиться малым — просто-напросто газовал и ехал.

Бензобак тоже доставил немало хлопот. Выяснив, что после двухсот километров пробега надо заливать бензин — а счетчик вертелся как сумасшедший, — Лоцман вздумал сотворить заправочную станцию. И сотворил: под стеной Замка появилась одинокая красно-белая колонка со шлангом; но, хоть убей, бензин не желал из нее вытекать. Голь на выдумки хитра — охранитель мира начал творить пятилитровые канистры с бензином, и таким образом вопрос разрешился.

Лоцман любовно провел рукой по приборному щитку. Отличный мотоцикл. Жаль, что на нем нельзя сгонять в чужой мир и быстро-быстро вернуться…

С неба донесся тихий, на границе слышимости, звук. Он нарастал, приближаясь, и Лоцман прыгнул в седло — кино летит. Змей их загрызи, до чего некстати пожаловали! Эдак и в сценарий заглянуть не успеешь: пневмопочта приносит листки с текстом всего за несколько минут до появления вертолета. Да ладно, не беда. Либо Лоцман убедит Режиссера подождать, либо просмотрит текст во время съемки. Вполне успеет: по крайней мере, прежде сценарии были короткие, две-три жалкие странички.

«Дракон» ворвался в ворота Поющего Замка, когда серый вертолет с бело-зелеными полосами приземлялся у подножия главной лестницы. Замок содрогался и стонал от ветра, гремел от рокота винтов и двигателя. Над левой башней бился флаг, на белом полотнище сверкали под солнцем золотые буквы: «ПЛЕННИКИ ПОЮЩЕГО ЗАМКА», а ниже и мельче — «Se non e vero, e ben trovato» [1 - Если это и неправда, то хорошо придумано (ит.).].

Из салона вертолета неторопливо вылез Режиссер, горохом посыпались операторы в светлых, под цвет дворца, маскировочных костюмах. Бросив «дракон» у двери гаража, припоздавший охранитель мира кинулся к одной из боковых лестниц и стрелой понесся наверх, к своим актерам. Ветер упал, Поющий Замок умолк, и Серебряный Змей приготовился к нападению.

Лоцман выбежал на Шахматную Террасу. Она была вымощена квадратами розовых и коричневых плит, а столбики балюстрады выполнены в виде шахматных фигур. Если пересечь террасу и с перил махнуть на крышу оранжереи, оттуда можно рвануть вон по той лесенке…

— Лоцман, — шепнули у него за спиной.

Он оглянулся, никого не обнаружил и решил, что его зовет Эстелла либо Лусия — звуки в Поющем Замке доносятся издалека и распространяются не поймешь как. Надо торопиться.

— Лоцман! — окликнули настойчивей и громче. Он притормозил у края террасы.

— Кто здесь? — Ни Режиссер, ни тем более операторы с ним в жизни не заговаривали, а кроме четверых актеров и его самого, в Замке ни души. Уж не Змей ли обрел человеческий голос, да еще такой нежный? Он готов был броситься дальше: у Лоцмана нет дела важней, чем вести съемки.

— Да постой же, малыш. — Отделившись от деревца в каменной нише, она вышла на свет.

Ее красота потрясла его и пригвоздила к месту. Прозрачное кимоно из зеленого газа не скрывало дивного тела, вокруг головы распушилось облако схваченных диадемой светлых волос, а лицо дразняще прикрывала черная полумаска. На матовых щеках ни тени румянца, гордые губы сомкнуты, небольшой твердый подбородок упрямо вздернут. Незнакомка стояла свободно, самоуверенно, опустив руки вдоль тела; под прозрачным покровом чуть колыхалась от дыхания высокая налитая грудь. Завороженный, потерявший дар речи Лоцман был не в силах шелохнуться. Красавица насмешливо улыбнулась, и он опомнился.

— Открой лицо. — Он подумал и поправился: — Откройте лицо, пожалуйста.

Женщина засмеялась негромким бархатистым смехом.

— Всему свое время, малыш, всему свое время. — Она приблизилась и взяла его за руки горячими цепкими пальцами.

— Простите, я тороплюсь. — Он пытался собрать разбегающиеся мысли. Незнакомка умопомрачительно хороша собой, но посланное свыше знание говорит, что от подобной красотки легко дождешься какой-нибудь пакости. Лоцман хотел вежливо высвободиться, не тут-то было — ее пальцы держали крепко. — Пустите, пожалуйста. — Он напряг мускулы, давая понять, что в случае необходимости применит силу, и внушительно повторил: — Я в самом деле тороплюсь.

— Будь по-твоему, — согласилась незнакомка. — Я тоже пойду. — Не отпуская его руку, двинулась с Шахматной Террасы к большой лестнице.

Лоцман с удовольствием побежал бы напрямик, но не видел способа отделаться от неожиданной спутницы, не выставив себя безобразным грубияном. И откровенно говоря, расставаться с ней вовсе не хотелось. Ну и пусть задержусь на минуту. Не беда, коли не пролистаю сценарий: до сих пор настырный Змей из раза в раз похищал Лусию или Эстеллу, а Ингмар с Рафаэлем мужественно спасали прекрасных пленниц. Скорей всего, и сейчас ничего нового нас не ждет.

— Кто вы? — спросил он, искоса поглядывая на полускрытый черным шелком профиль красавицы, безуспешно стараясь не смотреть на облитую прозрачным газом грудь.

Незнакомка подарила ему манящую улыбку:

— Догадайся.

Он запнулся о ступеньку. Это же Богиня! Кто, если не она?

— Богиня, — вымолвил он ошеломленно. — Ясноликая Богиня.

Блестящие из-под полумаски глаза обратились на него с любопытством, затем красавица с задумчивым видом провела кончиком языка по губам.

— Ну допустим, малыш, ты угадал. Где же знаки поклонения? Целование руки, падение на колени?

— Не будем терять время. — Он прибавил шагу, решительно увлекая ее за собой. Богиня там или нет, а у Лоцмана есть свой долг.

Посмеиваясь, она быстро перебирала босыми ногами, бежала по лестницам и галереям вслед за ним.

Лоцман издалека углядел нисходивших по лестнице Эстеллу с Лусией и ожидавших на террасе мужчин. Кинооператоров не было видно — маскировочные костюмы сливались с обстановкой. Чтобы ненароком не попасть в объектив, Лоцман остановился, указал Богине место за скульптурой печальной полуобнаженной девушки, а сам укрылся за соседней — совсем обнаженной, но веселой. Каменная статуя не шла ни в какое сравнение с будоражащим кровь живым телом Богини. Досадуя на себя за неуместные мысли, охранитель мира сосредоточил внимание на актерах.

Рафаэль двинулся навстречу дамам, и прозвенел чистый голосок Лусии, долетевший сквозь тишину так же ясно, как если бы она говорила в двух шагах:

— Прекрасная погода нынче, господа! — Рафаэль склонился в низком поклоне.

— Какая чудная грация, — вполголоса заметила Богиня. Уколола неожиданная ревность: красавица наблюдала за виконтом, приоткрыв от восхищения рот. Лоцман раздраженно прикусил губу. Ему-то что за дело? Пусть себе восхищается — Рафаэль и впрямь строен и изящен, как… сам Лоцман. Тьфу, пропасть! Он сердито тряхнул головой, а Лусия тем временем вынула из прически красную розу и бросила к ногам виконта.

Меж колонн галереи сбоку от лестницы появился серебряный блеск. Лоцман вздрогнул. Который раз повторяется одно и то же — и всё равно ему стоит труда не закричать, предупреждая об опасности. Ингмар метнулся прикрыть Эстеллу. Лоцман вдохнул, сжал кулаки, напрягся всем телом — чтобы смягчить удар Змея, не позволить твари оглушить северянина, швырнуть головой о камни. Сшибленный с ног Ингмар рухнул на одно колено. Эстелла пустилась бежать, а Рафаэль бросился к Лусии, обнял девушку. Богиня вскрикнула.

Голова Змея дернулась назад, готовясь к новому удару, Лоцман тоже приготовился — и тут сильные руки обвили его за шею, сдавили горло, дернули вниз. От неожиданности он едва устоял на ногах, уцепился за угол каменного постамента. Змей саданул виконта под ребра, Рафаэль повалился на ступени. Ошеломленный Лоцман отбивался, а Богиня обнимала его, прильнув всем телом, стонала, точно от боли. Когда он высвободился, Змей уже унес Лусию, а над Рафаэлем хлопотала Эстелла.

— Лоцман… — Богиня задыхалась. — Лоцман!

Он готов был закатить ей оплеуху. Нет того, чтобы красотка кинулась на шею в иную, более подходящую минуту — не во время же съемок с ней миловаться! Из-за нее Лоцман проворонил самый важный миг, позволил чудовищу всерьез ранить человека.

— Уйдите, — велел он, сдерживая гнев. — Вы мешаете съемкам. — Богиня откинула голову, надменно усмехнулась. В ее диадеме переливались рубины, словно капли красного вина, и огнисто вспыхивали мелкие алмазы. Высокая грудь под зеленой паутиной кимоно успокаивалась.

— Это мои съемки, — проговорила Богиня. — И мои актеры. И ты — мой Лоцман! — Ее голос поднялся, но не разлетелся по Замку, а натолкнулся на скульптуры и вернулся слабым, мгновенно замершим эхом. — Здесь всё принадлежит и подчиняется мне. На колени, Лоцман. На колени!

Он не шелохнулся. Он всегда знал, что Богиня сотворила этот мир и четверых актеров — и его, Лоцмана, тоже; догадывался, что именно Богиня позволяет ему изменять мир, дает силы направлять в нужную сторону ход съемок, — но при этом не испытывал того благоговения и восторженной любви, что пленники Замка и северянин. Даже сейчас, имея возможность созерцать ее пьянящие формы, пережив огонь ее объятий, он ощущал лишь сладко волнующую власть ее тела — и ни тени должного почтения.

— Я прошу вас уйти. Вы не позволяете мне… — Он смолк, потому что Богиня расхохоталась. Заливистый смех забился в узкой клетке галереи, где они стояли.

— Но Лоцман, — вымолвила она с насмешливым укором, — это же МОИ съемки. Всё будет так, как хочу Я.

С этим не поспоришь, Богиня здесь — высшая власть. Лоцман обернулся к актерам. Северянин помог виконту подняться на ноги, и они побрели вверх по лестнице. Сжалось сердце: Рафаэлю плохо, он держится на одной силе воли! Погоди, дружище, я помогу, возьму на себя твою муку… Участилось дыхание, Лоцман невольно прижал к ребрам ладонь — чужая боль запустила когти в его тело, начала просачиваться внутрь. Я потерплю, лишь бы Рафаэлю стало легче — ведь ему досталось по моей вине, это я не доглядел, не уберег… Увы — юный виконт страдал по-прежнему.

Богиня негромко засмеялась, ниже маски заалели пятна жаркого румянца, раскрывшиеся губы подрагивали. Лоцман подавил стон — боль делалась всё мучительней. Страшно подумать, что испытывает Рафаэль. Он смирил гордость и учтиво промолвил:

— Светлоликая Богиня, прошу вас: пощадите своего актера. — Красавица придвинулась, обняла его за пояс, прижалась упругим бедром, губами коснулась щеки.

— Милый, трогательный мальчишка. Я избавлю тебя от страданий. — Она погладила Лоцмана по боку, и он вздохнул с облегчением: боль исчезла без следа, а прикосновение женской ладони осталось сладостно-томительным ощущением, теплой памятью об обещании.

Он не посмел обнять почти обнаженный стан Богини, а снова попросил, запинаясь от ее жаркой близости, но честно стремясь исполнить свой долг:

— Ясноликая… будьте милосердны. Рафаэль не заслужил… этих мук.

Актеры добрались до террасы, где на бронзовых треножниках поблескивали чаши-аквариумы. Протяжно закричала Лусия, Рафаэль рванулся бежать, однако ноги у него подкосились. Морщась, точно от новой боли, охранитель мира наблюдал, как Ингмар усадил юношу на каменную скамью, огляделся в безнадежных поисках целебного средства. Богиня хихикнула, положила ладонь Лоцману на грудь, на колотящееся сердце.

— Посмотри на меня!

Он повернул голову. Полускрытое черным шелком лицо женщины пылало откровенной страстью. Лоцмана передернуло: казалось, эту страсть подхлестывают мучения виконта.

На галерею долетел звук хриплого дыхания. Лоцман оттолкнул Богиню:

— Не мучайте его! Как вы смеете?

— Я-то смею. — Она косилась на Рафаэля. К прыгающей от частых вдохов груди прилила кровь, под прозрачным кимоно разлилось алое пятно. — Поди сюда. Мой чудный, волшебный седой мальчик, иди ко мне.

Прозвенел новый крик Лусии; Поющий Замок благодарно откликнулся и затих. Лоцман сжал кулаки. Он не должен перечить Богине… это немыслимо…

На террасе Ингмар расстегнул куртку и рубашку виконта, обнаружил лиловый бугор над сломанными ребрами. Богиня постанывала, тянулась к пятившемуся Лоцману.

— Пощадите! — крикнул он, и вернувшееся эхо пощечиной ударило в лицо.

— Пусть его… пусть умирает… Ну же! — Она рванула на груди невесомую ткань.

У него перехватило дыхание — и от вида ее ослепительного тела, и от чувства собственной беспомощности. Он предает Рафаэля. Он, охранитель мира, пренебрег своим долгом, позволил глумиться над беззащитным актером. Будь она проклята, эта Богиня…

— Лоцман! — вопреки законам киносъемок, крикнул Ингмар. — Ло-оцма-ан!

Завыло свирепое эхо, и жалобно закричала Лусия, мучаясь в объятиях Змея. Изящным, сводящим с ума движением Богиня опустилась перед Лоцманом на колени, прильнула к нему, уткнулась лицом ему в живот. Он сжал руками ее голову, обжег ладонь о сверкающую камнями диадему.

— Лоцман, Змей тебя сожри! — Это разъяренный Ингмар. Охранитель мира разрывался между чувством долга и желанием покориться Богине. Голова шла кругом, очертания дворцовых построек расплывались перед глазами, казалось, еще миг — и он повалится на каменные плиты, уступая мольбе ее рук.

Новый вопль Лусии пронзил ему сердце. Зашелся стократным эхом Замок, взревел разозленный Змей, и над дворцом понесся истошный призыв измученной девушки:

— Лоцман, миленький! Ло-оцман! А-а-а!

— Лоцман… — выгибаясь, призывно стонала Богиня. Он стряхнул наваждение. Она не должна, не имеет права, не смеет истязать Лусию и убивать Рафаэля.

«Скажи ей — пусть поет», — мысленно велел он Ингмару.

Северянин услышал его и приказал Эстелле петь, услаждая Змея. Лоцман глубоко вдохнул, сжал кулаки, напрягся всем телом, зажмурился от усилия. Надо сотворить им кувшин. Эстелла, найди целительное вино!

Актриса выхватила спасительный кувшин из углубления под каменной скамьей, вручила Ингмару. Лоцман перевел дух.

Соблазнительница поднялась с колен, запахнула на груди разорванное кимоно.

— Ты посмел противиться Богине?!

— Посмел. — Он приготовился понести заслуженную кару.

— Я тебя уничтожу, — прошипела она с яростью оскорбленной, отвергнутой женщины.

Лоцман пожал плечами. Он слишком устал, чтобы в чем-то ее убеждать. Она с минуту сверлила его взглядом горящих из-под полумаски глаз, затем усмехнулась.

— Однако ты храбр… юный седой Лоцман. Не убоялся прекословить Богине. — Красавица повернулась и, мягко ступая босыми ногами, заскользила прочь по галерее. Среди белых скульптур в последний раз мелькнуло зеленое кимоно, и Богиня исчезла.

Лоцман смятенно провел рукой по лицу. Стыд какой — он нарушил свой долг! Но до чего же она хороша… Жестокая. Кто бы мог подумать, что страсть в такой пленительной женщине подстегивается чужой болью. Внезапно он испугался. Богиня, которая не любит и не жалеет своих актеров, заставляет их мучиться и умирать, — сегодня она вмешалась в съемки, отвлекая и соблазняя Лоцмана, а завтра, скажем, наутро пневмопочта принесет сценарий, который предпишет Рафаэлю в страшных мучениях умереть от ран. А сценарий — это высший закон, и супротив него Лоцману не пойти. Он обязан следить, чтобы действие не отклонялось от текста, и даже если Богине вздумается казнить всех четверых, охранитель мира обязан подчиниться. Он стиснул зубы. Посмотрим, кто здесь будет подчиняться. Лоцман существует не для того, чтобы склоняться перед прихотями бессердечной извращенки; потребуется — он и на нее найдет управу.

А всё-таки она упоительна и бесподобна…

Не перебив ни словом, Ингмар выслушал рассказ. Помолчал, размышляя.

— Ты глупый самонадеянный мальчишка, — наконец вымолвил он добродушно. — С какой стати Великая Богиня явится к тебе заниматься любовью? Это была не она.

Лоцман в задумчивости расстегнул куртку, под которой оказался зеленый свитер, и его серые глаза приобрели зеленоватый оттенок.

— Но она сама так говорила.

— Это ты назвал ее Богиней, а она не отказалась. Ешь пирог. — Ингмар подвинул угощение на салфетке.

Лоцман покачал головой:

— В горло не полезет. Инг, а ну как она вздумает уморить вас всех? Заточить в подземелье, запытать до смерти?

— Пойми же: она не Богиня. Наша Богиня — Ясноликая, а твоя красотка — в маске.

— Тогда кто она такая? — Лоцман воспрял духом. Если таинственная красавица не Богиня, она не имеет абсолютной власти над миром Поющего Замка.

— Там, где я жил раньше, — северянин кашлянул, словно у него запершило в горле, — у нас был свой Лоцман. Неплохой парень, хоть и с ленцой… — Ингмар сглотнул и помотал головой, как будто в горле застряла болезненная кость. — Он рассказывал… — Актер задохнулся, схватился за грудь.

Лоцман вскочил, уложил его на спину, принялся расстегивать куртку, в спешке оборвал бронзовые застежки под горлом.

— Что с тобой?! — Он перепугался, вообразив, что загадочная красавица в гневе наслала на актеров мор.

— …Рассказывал про второе «я» нашего Бо… — северянин захрипел, забился, — Бога.

— Молчи! — Лоцман зажал ему рот рукой. Напружинился так, что перед глазами всё поплыло, и сотворил кислородную подушку.

— Его звали Хо… Хо…— Ингмара свело жестокой судорогой, глаза закатились.

— Милосердная Богиня! — Лоцман прижал маску ему ко рту, пустил кислород. Слова будто комьями застревают у северянина в горле, душат его и пытаются погубить. — Молчи, не хочу ничего слышать! — рявкнул он, едва актер ровно задышал и открыл глаза.

Ингмар отвел от лица маску и сел, опираясь на обе руки. Посмотрел на кислородную подушку, на Лоцмана и с виноватым видом растянул в усмешке посеревшие губы.

— Не положено потчевать тебя байками о других Лоцманах и Хоз… — Он поперхнулся. — Строго-настрого запрещено, сам видишь. Доброй ночи. — Северянин поднялся на ноги, миновал строй малахитовых чаш с цветущими розами и пропал из виду; шелест шагов потонул в нескончаемом пении Замка.

Лоцман был сбит с толку. Что за ерунда? С чего это актер не имеет права поведать о самом интересном? Надо же — у Ингмара прежде был другой Лоцман и даже не Богиня, а Бог. Кто бы мог подумать! Обидно: оказывается, я на удивление мало знаю о своих актерах — да и обо всём прочем тоже. И это называется охранитель мира…

— Лоцман, — вздохнул нежный голос.

Он вскинулся, заозирался. Красавица в черной полумаске выступила из-за усыпанного белыми цветами куста.

Взамен разорванного кимоно на ней было зеленое платье из плотной материи, однако ноги остались босыми, а на голове поблескивала самоцветами знакомая диадема. Слава Богине — она пришла!

— Слышала я, как ты расписывал меня Ингмару, — начала она. — Спасибо, что не приврал. — Женщина печально вздохнула. — Я не такая уж стерва, как тебе показалось. Мучить актеров — бесчеловечно, понимаю… но тяга к жестокому сидит во мне, она порой сильнее, чем… — красавица с трудом подыскала верные слова, — чем добрые инстинкты. А сегодня всё как-то не так, я сама не своя… Лоцман, — она протянула руку, пригладила его густые, черные с проседью, волосы, — мой бедный седой Лоцман. Прости, мне очень неловко за сегодняшнее.

Он поймал ее запястье и придержал, вглядываясь в загадочное, полускрытое черным шелком лицо:

— Зачем тебе маска?

— Прятаться.

— От кого?

— Дурацкий вопрос. — Она недовольно повела плечами, и Лоцман поспешил спросить о другом:

— Кто ты?

— Хозяйка.

— Второе «я» нашей Богини?

Женщина прищурилась; он уловил движение длинных ресниц в прорезях полумаски.

— Напрасно Ингмар наболтал тебе лишнего… — протянула она. — Согласна: второе «я».

— То есть тяга к жестокому сидит в самой Богине? — уточнил Лоцман, озабоченный будущим своих актеров.

— Ну-у… можно сказать и так, — неохотно признала Хозяйка. — Ведь мы с тобой — ее воплощения.

— Замечательно, — хмуро бросил он. — Великая честь — воплощать в себе такую злыдню.

— Не богохульствуй! — возмутилась женщина. Лоцман продолжил расспросы:

— А почему ты не появлялась раньше?

— Хозяйка всегда скрывается от обитателей мира, — отозвалась она холодно. — И от Лоцмана тоже.

— Отчего же сегодня вышла? Стало невтерпеж? — Она выдернула руку из его пальцев. Гордые губы сурово сжались, женщина отступила.

— Погоди обижаться, — попросил он. — Я пытаюсь понять, что к чему.

Хозяйка смягчилась.

— Я и сама не понимаю толком. Что-то изменилось в мире — я пока не разобралась, что именно. Но мне захотелось к тебе явиться, и я смогла. — Она потянулась к Лоцману, заставила его нагнуть голову и прохладными, как ночной ветерок, губами коснулась лба. — Я еще приду к тебе, хочешь? — Хозяйка неожиданно смутилась, переступила с ноги на ногу и попала босыми пальцами на край полотняной салфетки. — О-о, что тут лежит! — вскричала она обрадованно, словно только сейчас обнаружила принесенный Ингмаром пирог.

— Я съем кусочек?

— Сколько угодно. Постой, я сделаю ужин. — Лоцман оглянулся, прикидывая, где расставить посуду с яствами.

— Не трудись. — Красавица засмеялась. — Я хочу только пирога.

Он поднял угощение вместе с салфеткой, разломил пополам и поднес Хозяйке.

— Благодарю. — Она выбрала себе долю и съела, откусывая маленькими кусочками и смакуя. — Восхитительно. В наших кладовых довольно всяческих запасов, но клянусь Ясноликой, Эстеллина стряпня превосходит всё.

Хозяйка заметила, что не притронувшийся к пирогу Лоцман глядит на нее во все глаза, и улыбнулась с тихой нежностью, так не похожей на страсть, свидетелем которой он был несколько часов назад.

— Мир изменился, это правда — но пусть бы он изменился к лучшему. Доброй ночи.

Лоцмана неодолимо потянуло коснуться ее на прощание, сказать: «Как жаль, что ты уходишь». Он придвинулся, хотел было взять ее за руку — но Хозяйка неожиданно шарахнулась, точно от ядовитой змеи.

— Нет! — И еще раз, жалобно, со всхлипом: — Нет!

— Ты что? — обескураженный, он отступил.

— Я поняла… Не подходи! — выкрикнула Хозяйка с надрывом, хотя Лоцман и не думал трогаться с места. — Я всё поняла! О-о, Светлоликая, будь же милосердна!

— Великий Змей! Что ты раскричалась? — Он сосредоточился — и сотворил на ладони серебряный кубок с вином. — Глотни-ка.

Женщина отшатнулась.

— Это твоя кровь, — вымолвила она трагическим шепотом. — Побереги ее!

— Конечно, сберегу, — кротко согласился Лоцман, посчитав, что Хозяйка внезапно повредилась в уме. — Смотри: она будет храниться здесь. — Он поставил кубок на край малахитовой чаши. — А теперь пойдем…

У нее задрожали губы — казалось, гордая красотка вот-вот ударится в слезы. В голубых сумерках лицо в полумаске казалось призрачным и еще более прекрасным, чем при ярком солнце.

— Дурачок, — прошептала она, — не понимаешь…

Хозяйка вдруг повернулась, кинулась бежать и в мгновение ока растаяла в душистых зарослях вечернего сада. Стало тихо, только посвистывал и напевал ветерок да жалобно позванивали осыпающиеся с печаль-дерева цветы. И будто дальнее эхо, долетел рыдающий голос:

— Отныне ты — мертвый Лоцман!




Глава 3


Поутру Лоцман явился в столовую, по обыкновению, позже всех. Однако сегодня он не гонял по округе на мотоцикле, а прочесывал дворец и башни Замка в поисках Хозяйки. Не нашел.

— Всем доброго утра. — Он уселся во главе длинного стола. Бросил вопросительный взгляд на Ингмара: поведал ли ты про выходки Хозяйки? Северянин невозмутимо поглощал мясо, заедая моченой брусникой. Стало быть, новостями не делился — не в его характере трепать языком направо и налево. После вчерашней исповеди Лоцмана они не видались, и северянин еще не знал о втором явлении Хозяйки и ее странных криках о «мертвом Лоцмане». Об этом следовало потолковать с глазу на глаз.

Сквозь высокие витражи лился золотисто-розовый свет. Он отражался в зеркалах, плыл над белой скатертью и фарфоровой посудой, зажигал блестящие точки на серебряных приборах. Охранитель мира оглядел выложенную на блюдах богатую снедь и с изумлением обнаружил жареного зайца: как повелось, если он сам не сотворял горячее, на завтрак жаркого не бывало.

— Что за переполох в приличном доме? — Эстелла положила ему в тарелку изрядный кусок:

— Чего не сделаешь ради Лоцмана! Даже встанешь спозаранку и зажаришь дичь.

— Спасибо. Потрясающе. — Он принялся уплетать зайца за обе щеки, хотя по сравнению с тем, что подавал на стол охранитель мира, мясо оказалось жестковато.

Рафаэль не поленился подняться с места и налить ему вина, Лусия то и дело подкладывала Лоцману кусочки повкуснее — все трое стремились загладить вчерашнюю размолвку. Он был тронут. В сущности, он сам провинился перед актерами — сорвал съемку, а виноватыми себя чувствуют они.

— Эст, как по-твоему, зачем красивой женщине скрывать лицо под маской? — выдержав приличную паузу, заговорил Лоцман.

Льдистые глаза Ингмара блеснули, однако он промолчал и как ни в чем не бывало продолжал жевать. Эстелла отнеслась к вопросу серьезно: руки с ножом и вилкой опустились, брови сдвинулись — она усердно ловила разлитые в воздухе сведения. Лоцман и сам полночи ловил, что мог, процеживая информационное поле, но ему хотелось услышать мнение актрисы.

— По обычаю, — Эстелла перевела дух. — В некоторых странах женщине положено прятать лицо от чужих, и ее видят только домашние.

— Или, к примеру, лицо обезображено, — подсказала Лусия.

Все посмотрели на девушку, и от смущения у нее закраснелись мочки ушей.

— А если она носит полумаску? — продолжал Лоцман.

— Значит, обезображена середина лица. А что?

— Ничего, так просто…

Охранитель мира способен творить жареное мясо, канистры с бензином и целительное вино, но в силах ли он исправить лицо Хозяйки? Лоцман невольно провел пальцами по извилистому шраму на щеке. Вчера перед сном он попытался стереть след старой раны — и с досадой обнаружил, что собственное тело не подчиняется приказаниям. Оно находится выше уровня, на котором Лоцман может творить и изменять свой мир. А Хозяйка — она и есть Хозяйка, а не простая актриса; и большой вопрос, распространяется ли на нее власть охранителя мира.

— А может, у нее прыщ на носу, — продолжала Эстелла, размышляя.

— Или веснушки высыпали, — подхватила Лусия. — И бородавки.

— Светлоликая, оборони! — Эстелла в деланном ужасе всплеснула руками. — Не поминай лихо — заведется.

— Не буду, не буду… Я вчера прочла одну книжку. — Разговорившись, Лусия позабыла обычную стеснительность. — Называется «Последний дарханец»…

Лоцман выронил вилку.

— Как ты сказала? — Голос сел от внезапного волнения, пальцы задрожали, охранитель мира прижал ладони к столу. — Как называется?

— «Последний дарханец», — ответил за Лусию Рафаэль. — Я тоже прочел — здорово. Главное, я понял: вот настоящая книга, а всё наше — барахло для слабоумных.

Дворцовая библиотека и впрямь вызывала недоумение и обиду: на трех стеллажах теснились убогие книжонки с обрывочным, невнятным и путаным текстом. Несколько детских книг заметно выигрывали — истории про Красную Шапочку, Робин Гуда и капитана Гранта были изложены полно и хорошим языком — однако для целого мира этого, конечно, мало. А уж так называемый Большой Толковый словарь попросту вызывал смех: четыре томика с мизинец толщиной, статей в них кот наплакал, а объяснения таковы, что нет смысла читать. Проще сосредоточиться и выловить желаемые сведения из окружающего информационного поля.

— Одно плохо — повесть без конца, — добавил виконт.

— Погодите. — Лоцман вскочил из-за стола. — Где книга?

— У меня в спальне. — Лусия вгляделась. — Тебе нехорошо? Ты весь побелел.

— Я возьму ее — можно? — Он рванулся к двери.

— Возьми! — крикнула актриса вдогонку, когда Лоцман уже бежал по коридору.

«Последний дарханец»! Магические слова потрясли его, оглушили, взяли в плен. Книга, о существовании которой он пять минут назад даже не подозревал, неодолимо влекла к себе, и Лоцман откликнулся на зов, ринулся к ней со всех ног. Едва заставил себя сдержаться и не высадить дверь плечом, а повернул рукоять и вошел в комнату, как положено культурному человеку.

В спальне Лусии было опрятно, уютно и пахло благовониями; интуиция подсказала, что Рафаэля эти стены еще не видали. Это спальня юной целомудренной девушки, и Лоцману стало неловко от того, что ворвался сюда и нарушил покой не знающей мужчин девичьей комнаты. Он углядел на подоконнике томик в сером переплете, схватил его и выскользнул вон.

За дверью Лоцмана встретил Ингмар; глаза актера блестели, как осколки голубого льда.

— Что это ты всполошился?

— А ты что? — Прижимая «Последнего дарханца» к животу, Лоцман отступил, как будто северянину могло прийти на ум кинуться на охранителя мира в попытке отнять сокровище.

— Покажи-ка.

— Не здесь. Пошли, отыщем укромный закуток. — Они зашагали по широкому коридору, разделяющему дворец на две части — меньшую жилую и большую необитаемую. Коридор украшали классические скульптуры, морские пейзажи в резных рамах и бронзовые светильники — совершенно никчемные, поскольку их никогда не зажигали. Во всех внутренних, без окон, помещениях дворца светился самый воздух, к ночи угасающий одновременно с солнцем.

— С какой стати охранитель мира гоняется за дурной книжицей, точно веслоклюв — за пиявками? — заговорил Ингмар.

— Это же «Последний дарханец». — Лоцман поймал себя на том, что машинально гладит теплый на ощупь переплет, будто любимую кошку.

Актер поглядел на книгу довольно мрачно.

— Что тебе в ней?

— Сам не знаю. Она как живая — зовет, просит… Пощупай.

Северянин потрогал корешок.

— Меня не зовет. Давай сюда. — Он свернул в боковой коридор, который вел в никуда: в центральной части дворца тянулись анфилады одинаковых комнат с голыми унылыми стенами. Под потолком, будто слоистый дым, плавал сероватый свет, ненадежный пол скользил и проседал под ногами, а вездесущее замковое эхо здесь глухо молчало. Место, о котором Богиня не думает и не заботится, не живет.

Ингмар миновал пару холодных серых комнат, остановился.

— Хоть можно без опаски словом перемолвиться — эхо не пойдет гулять по закоулкам. Я вот что хотел сказать: не к добру все эти новшества. — Его обветренное лицо стало совсем хмурым.

— Какие новшества? — Охранитель мира прижал к груди «Дарханца», согреваясь исходящим от книги теплом.

— Во-первых, туннель в другой мир. — Северянин загнул палец на левой руке. — Где это видано, чтобы в горе возникал проход? Затем, — он загнул второй палец, — к тебе является Хозяйка… — Ингмар запнулся, удивленно уставился на Лоцмана: вчера актер чуть не погиб, пытаясь произнести воспрещенное имя, а сейчас оно свободно слетело с языка.

— Тебе не возбраняется говорить, что я и сам знаю, — предположил Лоцман.

— Похоже. Так вот, в мире что-то переменилось, и мне это не по душе.

Охранитель мира нахмурился; в ушах явственно прозвучал рыдающий крик: «Отныне ты — мертвый Лоцман!» Он спросил:

— А до тебя донеслось, что Хозяйка сказала на прощание? Уже после того, как мы с тобой разошлись?

— Нет.

То ли Ингмар был так занят своими делами, что не слышал, то ли непредсказуемое эхо затерялось в галереях. Скорее второе, потому как остальные актеры тоже ни словом не упомянули Хозяйкино откровение. А коли бы до них долетело «Ты — мертвый Лоцман!», разговорам не было б конца.

Северянин глядел выжидательно, однако Лоцман предпочел до времени помолчать и дослушать актера.

— Давай дальше: что там у нас третье?

— Да книга же. Сам говоришь — зовет и просит. И туман в туннеле манил и звал. По-твоему, это совпадение?

— По-моему, раз уж я не попал в туман, надо хоть «Дарханца» почитать.

Лоцман остро пожалел о том, что он, охранитель Поющего Замка, разбирается в законах своего мира куда хуже простого актера. Правда, Ингмар — не простой актер, а побывал где-то еще помимо Замка. А Лоцман? Шрам на щеке говорит: охранитель мира где-то был и что-то видел — однако память словно затянуло седым туманом.

— Инг, надо читать; я сдохну от любопытства. — Он раскрыл книгу на первой странице.

Северянин придвинулся и стал, глядя сбоку. Со страниц точно повеял свежий ветер, и в комнате как будто посветлело.

* * *


Милтон понял: с братом что-то стряслось, когда Стэнли еще не вошел в квартиру. Ключ скребся в замке, отказываясь поворачиваться, а Стэнли бессмысленно дергал дверь.

— Эй! — Милтон вышел в прихожую. — Погоди, я тебя впущу.

За дверью звякнуло — вроде бы металл о камень. Господи, что на нас опять свалилось? Что еще может случиться — после всего, что уже произошло?

Он открыл замок. Дверь распахнулась, и Стэнли ввалился в прихожую, царапнул стену, пытаясь зацепиться, и начал оседать.

— Стэн! — Милтон испугался, что он ранен. Схватил брата под мышки, развернул к себе лицом, оглядел. Вид безумный, но крови не видать. — Что с тобой?

Стэнли вывернулся у него из рук, отскочил. Дорогой белый костюм перемазан и порван; воспаленные глаза сухо блестят, углы губ подергиваются.

— Что такое? — строго спросил Милтон. — А ну давай в комнату.

Стэнли затряс головой, отмахнулся, когда старший брат попытался увести его из прихожей, сшиб с Милтона очки — тот едва поймал выскользнувшую из-за уха дужку.

— Отвяжись. — Стэнли задыхался. — Отвяжись, говорю!

— Ну и черт с тобой! — Пусть сам оклемается, решил Милтон. Бедняга Стэн — вот и на него наехал каток несчастий, которые уже больше двух недель преследуют семью Вайров.

Он запер входную дверь, прошел в кухню.

Сводные братья совсем не походили друг на друга; только глаза были одинаково серые — в мать. Да разве что сейчас, в черных брюках и свитере, Милтон казался таким же тонким и легким, как девятнадцатилетний Стэнли. Он начал одеваться в черное — неосознанный траур по своей надломленной жизни, — когда получил от уехавшей с дочкой на курорт Джулии прощальное письмо. Жена писала, что не намерена возвращаться и подает на развод, чтобы найти маленькой Лиз другого, более достойного отца. Впрочем, тогда Милтон не надел траур, а помчался к Джулии выяснить, в чем дело, отговорить ее, убедить… Она отказалась с ним встретиться, предполагаемый новый муж оказался миллионером из Канады, и у Милтона вышли неприятности с охраной.

Необъяснимый разрыв едва не свел его с ума. Спустя шесть лет после свадьбы они с Джулией всё еще были влюблены друг в друга, Милтон души не чаял в малышке Лиз. И миллионер тот поганый, лысая развалина, — на кой ляд он ей сдался? К деньгам Джулия относилась спокойно, купить ее старый хрен не мог. Непостижимо.

Одновременно сыпались беды и неприятности помельче. Издательство отказалось от второй книги Милтона, хотя первая — популярный труд о декоративных минералах — принесла изрядную прибыль. Затем в университете разгорелся скандал: Милтону приписали сожительство со студенткой. Чушь. Девица была страшна как смертный грех; однако нашлись свидетели, и кафедра отказалась от услуг молодого блестящего преподавателя. Мать, которая обожала старшего сына и всю жизнь им гордилась, прислала негодующее письмо, отрекаясь от «беспутного негодяя, который пошел по стопам отца, бросил жену с ребенком и ударился в бесстыдный блуд». И как венец всего этого, сгорела квартира, которую год назад Милтон купил для брата. Соседи обвинили Стэнли в поджоге; дело потихоньку рассосалось, однако страховку Милтон не получил.

А теперь вот Стэнли снова ударило. Что на этот раз?

— Братишка, — позвал Милтон, запустив кофеварку, — поди-ка сюда.

В прихожей слышалось какое-то движение. Милтон выглянул из кухни — и сердце оборвалось. Стэнли обеими руками вцепился в косяк ведущей в гостиную двери и бился виском о его край. Лицо застыло в болезненной гримасе, глаза остекленели, и от мерного, механического движения бьющейся о косяк головы Милтону стало жутко.

— Да ты… Черт!.. — Чтобы оторвать брата от косяка, пришлось ударить по предплечьям. Руки обвисли, Стэнли пошатнулся, потеряв опору. Милтон оттащил его в гостиную и уложил на диван.

Ободранный висок кровоточил, стеклянные глаза не мигали, голова моталась из стороны в сторону.

— Ну будет тебе, успокойся. — Отхлестать братишку по щекам рука не поднялась. Милтон присел рядом с ним на диван, надеясь, что Стэнли вот-вот придет в себя.

Из кухни донеслось бормотание кофеварки, поплыл аромат льющегося кофе.

Стэнли затих, невидящий взгляд уставился в потолок. Кофеварка в кухне зашипела и начала плеваться паром. Таймер не сработал; сгорит, подумал Милтон и поднялся на ноги.

Запекшиеся губы Стэнли шевельнулись.

— Милт…

— Сейчас приду. — Он вышел из комнаты, невольно пытаясь оттянуть миг, когда на него обрушится новая беда. — Кофеварка сгорит.

Я сумасшедший, мелькнуло в мыслях. Что мне кофеварка, если рухнул весь мир?

— Милт, я…

— Помолчи! — крикнул он из кухни.

Выдернул из розетки шнур, бросил на стол. Пронзенное вечерним солнцем окно вдруг расплылось перед глазами, задрожало ярким пятном.

— Милт, — снова позвал Стэнли глухим, мертвым голосом.

— Иду. — Он тряхнул головой, на лету поймал свалившиеся очки, нацепил и вернулся в гостиную. — Ну, что стряслось?

— Я убил человека, — вымолвил младший брат. Милтон внезапно перестал его различать — как будто упали очки и он со своей близорукостью оказался совершенно беспомощен. Он перевел дыхание, потер лоб и виски. Зрение понемногу возвращалось.

— Что ты городишь? — спросил он как мог хладнокровнее. Стэнли сел, привалился плечом к спинке дивана. Модно подстриженные темные волосы скрыли разбитый висок, но возле уха виднелась струйка натекшей крови. Девятнадцатилетний парнишка нехорошо повзрослел, осунувшееся лицо стало озлобленным и упрямым.

— Я убил человека, — повторил он.

Милтон скрестил руки на груди. Со стороны поглядеть — новость его как будто не взволновала. Надо держаться, хотя бы один из двоих должен сохранять самообладание и не терять головы.

— Ладно, убил так убил. Сейчас я тебе — кофе с бренди, а после расскажешь.

Он снова ушел на кухню, насыпал сахару, налил полчашки кофе и щедро плеснул бренди. Размешал, вернулся в гостиную, напоил брата. Стэнли отошел немного, глаза ожили.

— Ну, рассказывай. Что ты учинил? — Стэнли отвернул голову, его передернуло.

— В ресторане, — глухо сказал он и надолго умолк. Милтон уже думал, что не услышит продолжения, однако младший брат пересилил себя: — Тот тип сбесился. Полез на эстраду. Я пою, а он привалил…

Пару месяцев назад Стэнли начал выступать с оркестром в ресторане «Мажи Ориенталь», исполнял стилизованные под Восток песни, которые сам сочинял. Уже наклевывался первый успех: на него обратили внимание, пригласили сделать запись на студии. Недурной голос, привлекательная внешность, обаяние молодости, подкупающая, полная юношеского азарта манера исполнения; все надеялись, что из него выйдет толк. Вот и вышел.

— Тип полез на эстраду — а дальше? — спросил Милтон.

— Лапать начал! — огрызнулся Стэнли. — Зал ржет, оркестр наяривает… служба безопасности дрыхнет.

— Ты его оттолкнул?

— Ну… в общем, да. Поддал порядком. Чтоб не распускал клешни. — Стэнли нервно усмехнулся. — Он и сверзился вниз, да башкой об пол.

Милтон понурился. Угораздило же парня!

— Милт, — у Стэнли едва ворочался язык, — меня посадят?

— Не обязательно. Убийство по неосторожности…

— А если я спрыгнул за ним и добавил? Он дергался и вопил, а я ему вмазал ногой.

Милтон вскинул глаза:

— Ты рехнулся?

— Нет. — Слово упало, холодное и колючее, как осколок льда.

— Зачем ты ударил еще?

— Чтобы… чтобы… — Стэнли затрясло. Коротко взвыв, он прижал к лицу кулаки, повалился на бок, скатился с дивана. — Я не хотел! Это не я… — стонал он и бился головой о ковер. — Я не могу… ногой в лицо… В лицо — не могу!

Милтон придержал его за плечи. Мир сошёл с ума: сперва Джулия, за ней издательство, кафедра, мать. А теперь еще и Стэн в придачу. Что делать? Братишка вляпался по уши. О самообороне речи нет, это натуральное убийство с отягчающими… Адвокаты сожрут последние деньги; на счету осталось кот наплакал… Кругом все спятили — но кому это докажешь?

Стэнли утих, поднялся с пола, заполз обратно на диван. Поглядел на старшего брата, как бывало в детстве, когда нашкодит и попадется, — виновато и одновременно с надеждой.

— Чертушка, — вымученно улыбнулся Милтон. — Я позвоню в ресторан. — Он присел в кресло, снял трубку и набрал номер «Мажи Ориенталь». — Алло, Кэти? Привет, малыш. — Молоденькая секретарша директора была неравнодушна к обоим Вайрам, особенно к старшему. — Как там мой братец? Нельзя позвать?

Легкий тон был призван показать, что Милтон и слыхом не слыхал ни о каком убийстве. Девушка купилась.

— Ох, мистер Вайр, не знаю, как и сказать… У нас такая неприятность!.. Стэнли — с ним не всё ладно. Понимаете, он… он был трезвый, это все говорят. И ни с того ни с сего — такое!

— Какое? Что с ним?

— Он… сейчас объясню, — тянула Кэти, давая собеседнику возможность подготовиться к дурным вестям. — Девочки говорят — он как с ума сошел. Пел себе, пел — и вдруг прыг со сцены, с криком. Сгреб стул да как ахнет по столику! Стекло брызнуло на ползала — тарелки, бокалы. Он бросил стул — и бежать. Клиенты врассыпную. — Смешливая Кэти не удержалась и фыркнула. — Пару столиков свернул, даму опрокинул… Скандал! На выходе поймали, Ник думал его удержать. Ника знаете, да? Такой громила — Стэнли перед ним, как… мышонок. Короче, по всему вестибюлю прокатились, он Нику нос расквасил, вырвался — и ходу. Только его и видели. Хотели в полицию звонить — не ровен час, еще где набедокурит, да только, знаете… Пока с клиентами объяснялись, приносили извинения, компенсацию сразу… В общем, до полиции руки не дошли. Но, мистер Вайр, его надо искать.

— Спасибо, Кэти. — Милтон положил трубку. Посидел, не глядя на брата, затем поднялся и прошел в кухню — плеснуть себе бренди. Руки дрожали.

— Милт, — младший брат появился в дверном проеме, — что она сказала?

Милтон ощутил яростное желание схватить кофеварку и врезать ему по физиономии. Вместо этого хлебнул кофе с бренди, опустил чашку на столик. Значит, остаток денег сожрут психиатры. А если сумасшествие заразно, если бесчинствует какой-то неизвестный микроб — тогда и врачи не помогут. Сбежать бы куда подальше, где не водится эта бацилла безумия, где никто на тебя не окрысится или — как Стэн — не припишет себе убийство… А может, он всё-таки убил, а Кэти помешалась и наболтала вздор?

— Давай удерем? — безнадежно предложил младший брат. Точно мысли прочитал.

— Давай, — вздохнул Милтон. Сел к столику, подпер руками чугунную голову. — Сейчас. Посижу чуток — и удерем.

Стэнли вытянул из-под стола табуретку, устроился рядом.

— У меня всё путается, — признался он. — Я даже толком не помню, как чего…

Милтон промолчал. Стэнли расценил его молчание как враждебное. Запинаясь, попросил:

— Не сердись. Мне кажется… я словно рехнулся. В башке двоится. Точно всё приснилось — и тип этот, и как я его… И тут же — как будто просто драпанул из ресторана. Подрался с вышибалой… Я совсем сумасшедший, — закончил он тоскливо. — Ох!

Оба вздрогнули, от звонка в дверь. Милтон вскочил на ноги.

— Полиция, — обреченно вымолвил Стэнли. — Откроешь?

Милтон прикинул, не сиганет ли братишка в окно с восьмого этажа — пожалуй, нет, не тот настрой, — и вышел в прихожую. Глянул в глазок. На лестничной площадке стоял человек — и вовсе не в полицейской форме; он снова коротко позвонил.

Милтон открыл дверь. На незнакомце был дорогой спортивный костюм, светло-серый с зеленой отделкой; куртка расстегнута, под ней — песочного цвета свитер. Такие же песочные волосы падают на лоб, глаза прячутся за коричневыми стеклами очков. Прямой греческий нос, чисто выбритый твердый подбородок; лицо молодое, но утомленное, помятое. Пришелец неожиданно улыбнулся мягкой, слегка растерянной улыбкой.

— Простите, — сказал он с заметным акцентом. — У вас под дверью лежали ключи. — Он предъявил два ключа с брелком в виде эмблемы университета, в котором еще неделю назад Милтон преподавал минералогию.

— Спасибо. Это брат уронил. — Милтон вспомнил, как слышал звук брякнувшего по камню металла. Незнакомец вроде бы чего-то ждал. — Что-нибудь еще?

— Простите, — снова извинился тот. — Меня зовут Дау. Мне дали ваш адрес, в «Мажи Ориенталь». — Он тщательно выговаривал слова. — Я хотел побеседовать о вашем брате.

— Проходите. — Милтон отступил с порога, позволяя незваному гостю войти.

В прихожую выглянул Стэнли — лицо белое, самого трясет. Дау остановился посреди прихожей. Стэнли уставился на пришельца; губы запрыгали.

— Милт… это… это же он! Тот самый!..

— Я очень рад. — Милтон захлопнул дверь и пригласил: — Сюда, пожалуйста. — Он указал на открытую дверь гостиной.

Дау двинулся в комнату.

— Что за черт? — Стэнли смятенно обернулся к брату. — Я же… в ресторане… — Он задохнулся.

— Сейчас разберемся. — Милтон хлопнул его по плечу и прошел вслед за гостем. — Присаживайтесь.

Дау остановился у стеллажа с книгами. Стеллаж был во всю стену, от пола до потолка; книги по минералогии, геологии, географии, классика, художественные альбомы. На одной из полок фотография — Джулия с Лиз на руках. Джулия, яркая брюнетка, смеялась, а светловолосая, сероглазая Лиз — копия отца — смотрела серьезно, с недетским достоинством. Малышка была в маминой шляпе и оттого в свои три года выглядела на все шесть.

Дау поглядел на снимок, затем отвернулся, нервным движением снял очки. Без темных стекол глаза его оказались огромными; Милтона оторопь взяла. В жизни не видал подобных глаз — сплошь зеленовато-коричневых, нечеловеческих.

Гость смешался.

— Я… не совсем то, что вы думаете, — начал он. Дау явился сюда по делу, однако при виде фотографии оно вылетело у него из головы. Он собрался с мыслями, поглядел на застрявшего в дверях Стэнли и обратился к Милтону: — Мистер Вайр, ваш брат не вполне здоров…

— Милт, это пришелец, — заявил Стэнли. — Инопланетянин.

— В сущности, да, — подтвердил Дау, снова бросил взгляд на фото Джулии с дочкой. — Но я хотел поговорить не об этом. Мистер Вайр, я был в «Мажи Ориенталь», когда с вашим братом случился припадок. Видите ли, я, как у вас говорят, экстрасенс…

— Стоп. — Милтон опустился на диван, с силой сжал виски. Предметы в комнате раздвоились, стали шире, приобрели странную прозрачность по бокам. — Стэн, бренди. В кухне. Неси сюда. Пришелец?

— Ну да. Так вот, я могу ему помочь…

— ПРИШЕЛЕЦ? — повторил Милтон, явственно ощущая, как диван под ним отрывается от пола и начинает парить в воздухе. За последние дни произошло столько невозможных событий, что он готов был поверить даже в пришествие инопланетян. Тем более что Дау, с его громадными глазами, вполне тянул на гуманоида с иной планеты. — Безумие какое-то… — Милтону подумалось, что либо он спятил, вслед за своими близкими, либо это чей-то злой розыгрыш. Злой — не то слово…

Стэнли принес с кухни бутылку с бренди и три широких бокала, которые надел на пальцы. Он составил бокалы на кофейный столик, деловито разлил бренди. Лицо светилось.

— Милт, если Дау нас пригласит, мы улетим отсюда ко всем чертям!

— А если не пригласит? — отозвался Милтон, который вовсе не собирался в иные миры.

— Всё равно улетим. Правда? — Стэнли протянул гостю бокал с темно-желтой жидкостью.

Дау взял бокал, вновь оглянулся на стеллаж. Фотография неодолимо его притягивала.

— Вы возьмете нас с собой? — спросил Стэнли, ни минуты не сомневаясь, что ему не откажут.

«Нет», — хотел сказать Милтон, различив в Дау внутреннее напряжение, некую ложь. Однако слово застряло в глотке, и он промолчал.

— Если командир позволит — наш корабль к вашим услугам, — ответил пришелец.

И впрямь: послать бы всё к дьяволу и улететь на чужую планету…

* * *


Лоцман захлопнул книгу.

— Зло берет. Попались, как малые дети!

— О чем ты? — не понял Ингмар.

— Я говорю: все их беды — от Дау. Он же экстрасенс. Сводит людей с ума, заставляет творить Змей знает что. Хорош гусь! Совестливый, так его и растак: на фото оглядывается, хвост поджимает. У него, видите ли, приказ, но ему стыдно. И Милтон совсем не хотел с ним лететь, а Дау ему внушил, будто хочется.

— Н-да… — протянул Ингмар. — Однако Рафаэль прав: в нашем хозяйстве это единственная книга, которая сделана по-настоящему.

Лоцмана охватило желание немедля что-то предпринять. Он стиснул «Последнего дарханца» в ладонях.

— Твой туман, ведущий в иномирье, — северянин поглядел ему в глаза, — ощущение от него похоже на это?

— Ни капли. В нем разноцветные искры, кадры… Он — добрый, без убийства. — От волнения Лоцман говорил бессвязно. — Поехали — я тебе покажу! — Он метнулся было к дверному проему, но актер остановил его, крепко взяв за плечо; в потемневших глазах синела тревога.

— Так что тебе сказала Хозяйка?

Лоцман сбросил его руку. Беспокойство сделалось нестерпимым и требовало действия: промчаться по ступеням, оседлать «дракон», сломя голову куда-то понестись… не куда-то, а к туннелю в горе. Если мир сотворен Богиней — значит, она же создала ход в иномирье, а раз чужой мир зовет Лоцмана — значит, ей угодно, чтобы Лоцман там оказался.

Но разве охранитель мира имеет право оставить своих актеров? Съемки не могут идти без него, это закон жизни.

Он стоял, сжимая в руках непонятную, бередящую душу книгу, изнемогая от желания сорваться и бежать — и в то же время не в силах тронуться с места из боязни нарушить свой долг.

— Лоцман, — настойчиво окликнул Ингмар, — что она сказала?

— Что всё поняла. — Он пошатнулся: каменная плита под ногами неожиданно просела и накренилась. — И что отныне я — мертвый Лоцман.

Северянин поглядел непонимающе. Затем с лица вдруг сбежала краска.

— Вот оно что, — прошептал он потрясенно. — Тебя… — Ингмар поперхнулся. — Богиня… — Приступ раздирающего грудь кашля заставил его замолчать. — Не могу, — горько вымолвил актер, отдышавшись. — Прости, я не могу сказать, что… — Он схватился за горло, захрипел, пошатнулся.

Выронив книгу, Лоцман поддержал его.

— Да молчи ты, Змеево отродье!

— Молчу. — Северянин отер со лба испарину. — Ты поверишь без объяснений? Сделаешь, что я попрошу?

Лоцман не знал, что ответить. Ингмар намерен потребовать чего-то небывалого, не совместимого с именем охранителя мира и его долгом перед актерами, — однако северянину ведомо нечто важное, недоступное Лоцману.

— Поезжай к своему туннелю, — продолжал Ингмар. — И уходи в туман. Раз он тебя зовет — иди туда.

— Как это — иди? А наши съемки? — спросил он рассудительно, хотя сжигающее нутро беспокойство сводило с ума и стоило огромного труда держать себя в руках.

— НАШИХ съемок больше не будет! — выкрикнул актер сквозь скрутивший его жестокий кашель, перешедший в рвоту. — Ты меня угробишь, — вытирая рот платком, вымолвил Ингмар, когда его отпустило. Глаза слезились. — Я же просил поверить.

Лоцман сотворил стакан холодной воды.

— Пей. И поедем вместе. — Насланная на актера очередная кара сделала охранителя мира уступчивей.

Ингмар прополоскал рот, сплюнул на пол, затем в несколько глотков осушил стакан.

— Я останусь в Замке. А ты сию минуту двинешь к туннелю, не то будет поздно. Я уже видел, как это… — Он выронил стакан, по плитам брызнули осколки стекла. Северянин согнулся, обеими руками держась за живот. Простонал: — Уезжай…

Охранитель мира кинулся вон из комнаты. Должно быть, Ингмар знает, о чем просит, да и туннель взывает и необоримо влечет. Однако Лоцман не покинет свой мир навсегда — нет, Инг, этого от меня не требуй; я только взгляну, что там, в затуманье, и сейчас же вернусь. О Ясноликая, лишь бы добраться до туннеля…

Он пронесся по украшенным росписью и канделябрами коридорам, вниз по лестницам, мимо скульптур, зеркал и картин, через вестибюль, через двор к стене Замка. Распахнул дверь гаража, выкатил «дракон», нахлобучил шлем, прыгнул в седло, промчался под аркой распахнутых ворот, вылетел на мост и понесся в открытую степь, к синеющим на горизонте горам.

Лоцман гнал мотоцикл, пригнувшись к рулю, вцепившись в его рельефные рукояти. Стрелка спидометра прыгала у 170, «дракон» выл и ревел, встречный ветер упирался в плечи и норовил вышибить из седла. Туннель в другой мир — надо скорей до него доехать, пощупать руками туман с искрами кадров, исследовать таинственное затуманье. Только бы скорей туда домчаться. «Быстрее, — шептал он как заклинание, — быстрее…» Почему горы сегодня так далеки? Их зубчатая стена отступила от Замка, жизненное пространство расширилось. Отчего это? Богиня занята нашим миром, она думает о нем и о нас — пришло затребованное знание. Это хорошо.

Однако почему так зябко? Впопыхах забыл куртку. Досадно. Всё из-за Ингмара: глядя на него, с перепугу потерял голову. Что же Ингмар такое знает, о чем не может рассказать? Очевидно, мир, где северянин раньше обитал, был богат событиями. И актер их помнит. А у меня шрам и седина в волосах — напоминание о прежней жизни, след прошлого мира или миров — не исчезают, но где моя память? Светлоликая, за что ты меня наказала, отняв способность помнить? И отчего запрещаешь Ингмару говорить? Омерзительный холод вдруг облил его с ног до головы, скользким пальцем коснулся сердца. Лоцман сбросил скорость. С ним творилось неладное: в глазах мельтешили черные точки, затем окружающий мир потускнел и сжался до крошечного светлого пятнышка. Лоцман остановился, слез с мотоцикла, уронил его на траву. Без сил повалился рядом; в горле стоял тошнотный ком.

Что это?! Явилось знание: кто-то хочет его смерти. Светлоликая! Разве возможно убить Лоцмана? Можно погубить актера, если так предписывает сценарий, — но уморить самого охранителя мира? Немыслимо.

Однако же он умирает! Лоцман со стоном вытянулся на траве. Сердце будто сжимали стальные клещи. Как больно… Чем он не угодил своей Богине?

— Ясноликая, — шепнул он, — пощади.

Отклика не было. Тогда он мысленно позвал: «Хозяйка!»

В ответ донесся неслышный всхлип: «Прощай».

Страшная боль разорвала внутренности; Лоцман свился в клубок, вжался лицом в колени. Что я сделал? В чем провинился?

— Инг, — простонал он. — Ингмар…

Северянин услышал его: из Замка долетел безмолвный отклик. «За что меня так?» — спросил Лоцман, от боли позабыв о наложенном на актера заклятии. И задохнулся от тисков, сжавших северянину горло, когда тот попробовал нарушить запрет и хотя бы в мыслях произнести заказанное слово.

«Инг, не надо! — Лоцман перекатился по земле, выгнулся в попытке спастись от раздирающих нутро каленых крючьев. — Молчи!» — Он проклял себя за вопрос. «Бо…гиня… Ее заста…вил… И…т…тель». Лоцману чуть не разорвал горло крик, порожденный болью Ингмара, — карой за недозволенную речь.

Он смолк, распластался на траве, обессиленный, оглушенный. Сердце стучало неуверенно, редко, каждый удар отдавался в голове болезненным толчком. И всё-таки ему стало легче. Живой, думал он. Пока живой.

Какой-то Итель заставил Богиню покуситься на ее Лоцмана? Итель? Что еще за Итель? Это что за мерзавец, с какой стати он надо мной измывается?!

Охранитель мира поднялся на колени, оперся о колесо «дракона». Врешь, Лоцмана сгубить не так-то просто.

Он стащил с головы шлем, вытер мокрое лицо, огляделся. На горизонте белел Замок — на полотне синего неба две белые палочки башен и усеченный конус внутреннего дворца — а впереди, рукой подать, подымались темные, неприступные горы. Граница мира. Лоцман с горечью усмехнулся. Хоть и раздвинувшийся, но всё же крошечный мирок, охранителя которого едва не уморил некий гнусный Итель.

Он передохнул, прислушиваясь к съежившейся под сердцем боли, и двинулся дальше. Если в этом мире вознамерились сжить Лоцмана со свету, он отсидится в другом — пока не надумает, что делать.

Спустя четверть часа он дотащился до места, куда приезжал накануне. Дыра в каменной стене была на месте, снаружи дрожало облачко мерцающих искр — точь-в-точь радушные хозяева, которые выбежали на крыльцо встречать желанного гостя. Впрочем, отступившие от Замка горы стали как будто выше, и вместе с ними поднялась дыра. Оставив мотоцикл поодаль, Лоцман приблизился. Крошечные кадры вспыхивали и гасли, не давая увидеть, не позволяя понять. Он поймал себя на том, что бездумно шепчет вычитанные в книге имена: — Стэнли, Милтон, Дау…

Он тряхнул головой; к горлу тут же подступила тошнота. Ингмар намекал, что затуманье и «Последний дарханец» суть одно. Как так может быть? Он мысленно окликнул северянина. Молчание.

Лоцман встревожился. Что там, в Замке? «Инг, дружище! Что с тобой?» Не отзывается. Лоцмана прошиб холодный пот. Уж не сгубил ли он друга своими вопросами? «Ингмар, Рафаэль! Эстелла!» Молчат, все трое. «Лусия!»

Не откликнулась. Лоцман внезапно успокоился. Скорее всего они просто-напросто не слышат: проклятый Итель отнял у него способность общаться с актерами на расстоянии. Тем хуже для мерзавца — когда придет время, это я тоже поставлю ему в счет. А сейчас, по совету мудрого Ингмара, я ухожу.

Лоцман повернулся к туннелю, прикидывая, какую лестницу сотворить — стремянку или приставную. И замер: с неба долетел знакомый звук. Рокот летящего вертолета. Кино! Да что они, Змеевы дети, рехнулись? Куда их несет в такую рань? Он бросился было к мотоциклу — и остановился, задрав голову, следя за растущей на глазах машиной. Кино летело не в Замок — оно направлялось сюда.

Что за притча? Никогда прежде кино не занималось Лоцманом, Режиссер его как будто не замечал и не общался ни разу, кроме вчерашней стычки. Что им сегодня понадобилось?

«Ингмар! — снова попробовал он докричаться. — Рафаэль!»

В ответ пришло ощущение горечи, злости и гнева.

Тысяча Змеев, чего ради сюда явилось кино?

Серая машина наполнила небо гулом и воем, со скальной стены посыпались мелкие камешки. Вертолет опустился, вздымая ветер, от которого пласталась по земле трава. За стеклом кабины Лоцман различил пилота в форменной куртке и шлеме. Затем открылась дверь салона, наземь спрыгнули двое в желто-коричневых камуфляжных костюмах, с автоматами на груди, и с решительным видом зашагали к Лоцману. Мощное сложение, упругая походка, тяжелые туповатые морды. Это не кино.

Охранитель мира прижался спиной к гладкому камню. Автоматчики остановились рядом, один повел стволом к вертолету: мол, двигай в машину. Лоцман не тронулся с места. Ствол другого автомата ткнул его в бок, попытался отделить от стены; охранитель мира отодвинулся.

— Какого Змея вам надо?

— Упрямая сволочь, — пробурчал первый солдат.

У него когда-то был сломан и свернут на сторону нос, а шрам на лбу перекосил брови — одна оказалась выше другой. У второго брови срослись в линию, нависали над глазами мохнатым козырьком; глаза из-под этого козырька смотрели с гаденьким самодовольством.

— Что вам надо?

— Не понимает, — сообщил кривоносый напарнику.

— Двинь прикладом — сразу сообразит, — посоветовал мохнобровый. Голос оказался как будто не его — неожиданно мягкий и звучный, словно ему приделали чужой, отняв, к примеру, у пилота.

Лоцман глянул на фонарь кабины. Вертолетчик делал рукой загребающие движения: прекрати, мол, кочевряжиться и ступай куда велено. Охранитель мира помотал головой: не хочу, с какой стати? Пилот покрутил пальцем у виска. Лоцман развел руками — что поделаешь? — на что летчик закатил глаза и схватился за голову: ох, что бу-удет!

Разговор глухонемых уже начал его забавлять — и вдруг Лоцман получил оглушительную затрещину. Едва устоял на ногах; отпрянул, сжимая кулаки.

— Не доходит, — объявил кривоносый. — Невдомек, что сейчас еще огребет.

— А вот добавлю, — посулил второй своим мягким звучным голосом, — враз допрет, как миленький. — Глаза под козырьком бровей недобро уставились на охранителя мира. — Как думаешь, сам пойдет или волочить придется?

Солдаты упорно не желали обращаться к нему напрямую: ни команды «Руки за голову!», ни рыка «Пошел!». Только брошенные друг дружке реплики да мордобой.

Пилот в кабине изобразил, будто дубасит кого-то палкой, затем просительно прижал руку к сердцу, другой рукой указывая себе за спину, на салон вертолета. «Приятель, тебя изувечат, — расшифровал Лоцман, — подчинись». Голова гудела от оплеушины.

Его охватила ярость. Ну, берегитесь — я вам покажу, кто тут хозяин! Он выпрямился, глубоко вдохнул, до боли напряг мускулы. Горы за спиной дрогнули. Раздался ужасающий треск, тяжкий гул и грохот: камни рвались, сдвигались, обваливались, сотрясая землю под ногами, клубясь пылью, разбрызгивая осколки. Напружинясь всем телом, задержав дыхание до темноты в глазах, охранитель мира рушил стены собственного мира.

Автоматчики живо порскнули к вертолету, прыгнули в салон. Лоцман хотел прогнать их вовсе, заставить улететь, однако поднятый им смерч бессильно кружился, танцевал вокруг машины и не мог ее захватить.

Сил больше нет. Он расслабился, выдохнул. Земля норовила уйти из-под ног. Похоже, Лоцману с кино не совладать. Это сторонняя сила, над которой охранитель мира не властен.

Он бросил взгляд через плечо. Туннель стал шире, по стене разбежалось множество трещин, однако вход в иномирье по-прежнему был слишком высоко, чтобы забраться.

Автоматчики выскочили из салона и с непостижимой, противоестественной быстротой очутились рядом, отшвырнули от стены. Каменные обломки шевельнулись, с хрустом оседая; Лоцман оступился на них и упал, сильно ударившись коленом. Ногу от щиколотки до бедра пронзила зверская боль. Он опрокинулся на бок, сжал колено обеими руками.

— Змей!..

Кривоносый рывком поднял его, развернул лицом к вертолету и ткнул прикладом в спину: двигай, мол, куда велено.

Хромая, Лоцман заковылял по каменному месиву. Замешкался, выбирая, куда поставить больную ногу, — и от нового тычка между лопаток растянулся во весь рост, грудью напоровшись на острый обломок. Не сдержал стона.

— А ну отвали, вояки хреновы! — заорал пилот, выпрыгивая из кабины. — Это же ЛОЦМАН, вертлюг вам в задницу!

Он подбежал к охранителю мира, поднял его, обхватил за пояс и поволок к вертолету.

— Осатанели, дорвались! — цедил он сквозь зубы. — Лоцмана готовы пришибить… только дай волю…

— Что им надо? — спросил Лоцман, но дружелюбный, участливый парень продолжал честить солдат, точно не слышал вопроса.

Он подсадил охранителя мира в салон, следом ввалились автоматчики, загромоздили тесное помещение. Лоцмана бросили в кресло, пристегнули ремнями, затянули так, что он едва мог шевельнуться, и сами уселись: один рядом, другой позади — начеку, с автоматами на коленях. Взвыл двигатель, машина завибрировала.

На глаза попался мотоцикл: верный «дракон» беспомощно валялся на боку, придавленный каменным обломком.

Вертолет подпрыгнул в воздух, набрал высоту и пошел прямиком к Поющему Замку. Солдаты заворчали, зашевелились, но пилот прикрикнул на них по интеркому, и они утихли. Лоцман откинулся на жесткий подголовник, прикрыл глаза. Под веки будто песку насыпали, пересохшее горло саднило. Надо постараться прийти в себя, накопить силы.

Вертолет начал разворачиваться. Лоцман встрепенулся, глянул наружу. Рокочущая машина делала круг над Замком, внизу плыли многочисленные лестницы, террасы и висячие сады.

На Львиной галерее, среди неподвижных мраморных зверей, Лоцман увидел своих актеров. Они застыли, сами похожие на изваяния, и провожали взглядами вертолет. Лоцман прильнул к стеклу, хотя в тело впились ремни. Увидев его, актеры прянули назад, точно в испуге; Эстелла всплеснула руками и бросилась Ингмару на грудь, Лусия опустила голову, спрятала лицо в ладонях.

«Инг, Рафаэль!» — мысленно окликнул охранитель мира, но они больше не смотрели вверх: северянин гладил по спине плачущую Эстеллу, виконт обнимал за плечи Лусию.

Пилот продолжал облет Замка. У Лоцмана екнуло сердце: на крошечном потаенном балкончике он заметил зеленое платье Хозяйки. Женщина в полумаске вскинула к небу руки, словно желая оторваться от балкона и взлететь, затем прикрыла ладонью рот, как будто сдерживая крик или плач. Мне дали попрощаться, понял Лоцман и рванулся, думая вскочить и обрушиться на конвоиров. Ремни выдержали, а удар кулака припечатал его к спинке кресла. Он со стоном выругался.

Внизу, под стенами дворца, блеснуло серебро и зашевелилась, вспучиваясь, земля. Серебряный Змей! Чудовище выползало на свет, являло миру громаду своего тела. И где только он умещался, махина этакая, мелькнуло у Лоцмана в голове. Змей заполонил внутренний двор, вытянул шею, расправил крылья — они поднялись выше стен Замка, — раскрыл пасть, издавая рев, который охранитель мира расслышал даже сквозь шум двигателя и винта, и неторопливо, метр за метром, выпростал огромное туловище из плена замковых стен. Затем он устремился в погоню. Лоцман вывернул шею и изогнулся, наблюдая, как сверкающий исполин нагоняет вертолет.

Змей летит сражаться! Тупая тварь, только и знавшая что терзать Эстеллу и Лусию, желает вступиться за охранителя мира. Лоцман вцепился в подлокотники. Сейчас нам мало не покажется: Змей разнесет всё в клочья.

Солдаты заорали, проклиная чудовище; заодно досталось и пилоту. Огромные крылья заслонили солнце, их серебро потемнело и казалось тусклым алюминием. Затем будто сверкнула молния — длинная морда змея метнулась, целя в фонарь кабины. Вертолет клюнул носом и проскочил у Змея под брюхом. Ударили тяжелые крылья, машину швырнуло в воздухе, Лоцман повис на ремнях, взбешенные солдаты подавились бранью. Змей яростно взревел, вертолет отозвался дрожью, стремительно пошел вниз. Чудовище ринулось следом. Юркая машина круто повернула, а разогнавшийся Змей пролетел дальше. Не сразу понял, что к чему, завертел головой, теряя скорость. Внезапно камнем ухнулся вниз, замолотил крыльями, выправился над самой землей. Догонять вертолет было поздно — он уходил от преследования, уверенно набирая высоту.

Замок уменьшался, превращаясь в белую игрушку на зеленом ковре. Лоцман прикусил губу. Неужто ему больше не видать ни светлых лестниц и галерей дворца, ни актеров, ни красавицы в полумаске?

«Хозяйка!» — позвал он с надеждой. Услышать бы ее, проститься, сказать, что всегда будет помнить.

Молчание.

Близкое, нависающее над вертолетом солнце вливалось в салон, отражалось от стен, мучительно било в глаза.

Вертолет ощутимо тряхнуло, когда его лопасти ввинтились в пылающее светила Всё кругом залило лютое сияние; Лоцман зажмурился, но это не помогло; он согнулся в попытке дотянуться до лица схваченными ремнем руками, прикрыть глаза ладонями — и не сумел.

Рядом свирепо ругались автоматчики. Вдруг стало темно; проморгавшись, Лоцман сообразил, что стекла закрыты щитками, а внутри теплится аварийное освещение. Потом щитки убрались, в салон хлынул дневной свет — и это был свет совсем другого мира.




Глава 4


Шоссейные дороги делили вытянутый в длину город на шесть прямоугольников. Центром каждого прямоугольника была вертолетная площадка, где стояли серые машины с бело-зелеными полосами, вокруг плотно теснились ангары и россыпью лежали разноцветные одно— и двухэтажные дома. Вертолетные площадки были наполовину пусты, и виднелись оранжевые кресты разметки.

Прильнувший к окну Лоцман высмотрел фигурки людей: желто-коричневые, как сидящие рядом солдаты, синие, как пилот вертолета, и еще несколько других цветов. Свободные от съемок операторы, предположил он. То бишь это база кино, и отсюда оно разлетается по другим мирам. Но экая прорва тех миров — вон сколько вертолетов для них приготовлено. Лоцман пригляделся к близкой, находившейся за крайними домами, границе мира. Здесь не было гор, как вокруг Поющего Замка, а от земли до неба стоял стеной, клубился и сам в себя перетекал сизый туман.

Вертолет пролетел над двумя площадками, опустился на третью. Машин здесь было негусто. Летчик заглушил двигатель; на миг показалось, будто после непрерывного рокота настала полная тишина. Кривоносый автоматчик отстегнул стягивающие Лоцмана ремни, поднял его из кресла и толкнул к двери. Лоцман налетел расшибленным коленом на угол кресла, охнул.

Громила с мохнатым козырьком бровей первым спрыгнул на землю. Охранитель мира стал потихоньку спускаться, оберегая ногу и одновременно вслушиваясь в чрезвычайно насыщенное, плотное информационное поле. Это вам не скудные сведения, разлитые в атмосфере Поющего Замка, которые и выловишь-то с трудом. Здесь они роятся и сами лезут в голову.

— Наддай ему, чтоб пошевеливался, — буркнул мохнобровый, наблюдая за Лоцманом. Мягкий голос солдата обрел хрустящую хрипотцу.

Кривоносый охотно последовал совету, пнул пленника в спину, хотя Лоцман уже стоял на земле. Больная нога подломилась, охранитель мира уцепился за порожек двери. Выпрямился, с холодной яростью поглядел в угрюмые туповатые лица.

— Как думаешь, этого добра еще много осталось? — поинтересовался мохнобровый у напарника.

— На наш век хватит. — Кривоносый спрыгнул из салона наземь и захлопнул дверь. — Ловить их не переловить.

— Шакалы вы бешеные, — проворчал вылезший из кабины пилот. — Развелось нечисти — машину некуда сажать.

— Объясни этой падали, чтобы шел! — заорал летчику кривоносый и сам «объяснил» Лоцману прикладом по спине.

Охранитель мира сделал шажок, другой — и, развернувшись, что было сил сунул автоматчику в живот кулаком. Солдат хрюкнул и согнулся, затем распрямился, тягуче застонал, готовясь обрушить Лоцману на голову приклад автомата, — но в последний миг удержался, опустил руку. Мохнобровый стоял в стороне, задумчиво двигая нижней челюстью. Поразмыслив, дал дельный совет:

— Оставь его, от греха. Еще огребешь неприятностей…

— Вот точно, — подтвердил летчик. — Заделается офицером — ласку вам припомнит.

Лоцман только сейчас заметил, что парень оставил свой шлем в кабине; без шлема лицо оказалось совсем юным — словно подросток из озорства натянул летную форму старшего брата. Однако выражение этого лица было не по-юношески умудренным и горьким.

Летчик взял пленника под руку и повел между вертолетов, приноравливаясь к его хромающей походке. При каждом шаге колено Лоцмана простреливало болью, и ныла огретая автоматом спина.

— Вот еще выдумали — Лоцманов калечить, — зло пробурчал пилот. — И так скоро ни одного не останется.

— Чего от меня хотят? — осведомился охранитель мира, слыша солдатскую поступь за спиной.

Пилот не отрывал взгляда от асфальтового покрытия под ногами. Не положено разговаривать с пленными, и всё тут. Летчик сказал, Лоцман может сделаться армейским офицером. С чего бы это?

Он сосредоточился, желая поймать сведения о судьбе других отловленных Лоцманов, но информации о них не оказалось. Он доподлинно выяснил всё о специалистах по проводке судов и о морской рыбке, сопровождающей в плавании акул и корабли, — однако не сыскал ни малейшего намека на отвечающих за киносъемки охранителей миров. Можно подумать, Лоцманов нет в природе. Надо же, такое насыщенное поле — и ущербно… Проклятая нога донимает — оторвал бы ее да выбросил. И Змей его знает, сколько еще ковылять.

— У тебя есть что-нибудь унять боль? — обратился он к летчику.

Парень ошарашенно глянул, как будто охранитель мира сморозил невероятную чушь. Затем спохватился, что-то сообразил. Глазами указал на солнце, потом пленнику на ноги. Взглядом спросил: дошло?

Лоцман непонимающе качнул головой и попытался сотворить целительное снадобье. Сунул руку в карман, сосредоточил волю на кончиках пальцев. Ощутить круглую гладкую таблетку — одну таблетку, круглую, гладкую, твердую… ну же… ну!.. Не удалось — то ли не хватило сил, то ли в мире кино Лоцман не в состоянии творить.

По краю площадки брели двое в синей летной форме — такие же безусые юнцы, что и вертолетчик Лоцмана.

Вот они заметили пленника, остановились и стали ждать, когда он доплетется со своим конвоем. Пилоты оказались похожи не только молодостью — все трое на вид были отменного здоровья, кровь с молоком; темноволосые и темноглазые, с правильными чертами лица и чем-то неуловимо романтическим во всем облике, как будто их взяли из наивного и поэтического фильма о курсантах летного училища. А солдаты — из иной картины: из жесткого боевика. Да и киношные курсанты, изрядно побитые реальной жизнью, уже подрастеряли романтику и поэзию поднебесья.

— Очередного сцапали? — заговорил пилот, который не то чтобы казался старше, а как будто повидал на своем веку поболее товарища. Изучающий взгляд темных глаз обшарил двоих солдат и пилота, задержался на пленнике, сделался сочувственным. Лоцману подумалось, что, рванись он бежать, этот парень его прикрыл бы. Пускаться наутек не было сил, потому что зверски болела нога.

— Скоро всех подчистую изведут, — хмуро заметил второй летчик.

Охранитель мира остановился. Пилот дернул его, желая увести, но он уперся.

— Зачем сюда свозят Лоцманов? — Чувствительный удар прикладом по загривку.

— Полегче, ты! — рявкнул летчик, который открыто сочувствовал пленнику. И промолвил, глядя в сторону, ни к кому в отдельности не обращаясь: — Лоцманы здесь умирают.

Утешительно, нечего сказать. Всё же летчик заговорил с ним, нарушив запрет, и охранитель мира был ему благодарен. Он тронулся с места, подчиняясь своему пилоту, и услышал за спиной:

— Сволочи. Не успели привезти, а уже покалечили. — И затем — хрусткий звук удара и вскрик. Лоцман и его летчик обернулись. Кривоносый солдат опускал автомат, а нарушивший запрет пилот оседал на землю, держась за плечо.

— Нечего трепать языком!

Двое оставшихся вертолетчиков придвинулись — безоружные мальчишки против вооруженных громил. Солдаты ухмыльнулись, предвкушая забаву.

Лоцман позабыл про больную ногу — боль исчезла из сознания как не бывало. С холодной, расчетливой яростью он кинулся на кривоносого, подсек, пользуясь внезапностью атаки. Тренированный солдат перекатился, норовя зацепить за ногу, но Лоцман оказался проворней. Ударил по бицепсу сжимавшую автомат руку, выхватил оружие, увернулся от мохнобрового и пустился бежать, пригнувшись и ныряя из стороны в сторону.

Выстрелов в спину не было. Он на бегу оглянулся — летчики схватились с мохнобровым, обезоружили. Не такие уж мальчишки, отметил Лоцман и прибавил ходу — кривоносый летел за ним во весь дух.

Здорово, что разжился автоматом. В жизни не доводилось стрелять, но прикладом сподручно оглушить врага, да и примкнутый штык-нож — отличная штука. Лоцман метнулся в проход между ангарами, промчался по узкому коридору, вылетел на открытое место, сшиб кого-то — раздался вопль и брань пополам со смехом, — шмыгнул за составленные друг на дружку бочки, перемахнул через живую изгородь, опять нырнул в какой-то проход, пронесся по нему и с разгону уперся в стену. Тупик.

Стена была кирпичная, высокая — не перелезешь. Лоцман обернулся, сжимая в руках автомат, угрожая преследователю штыкножом. Однако проход был пуст, за беглецом никто не гнался; возможно, сбитый с ног незнакомец, добрая душа, задержал солдата.

Беззвучно ступая, Лоцман выскользнул из тупика, прокрался вдоль стены длинного строения с зашторенными окнами, завернул за угол — и нос к носу столкнулся с человеком, который как раз переступал порог открывшейся двери.

— Стоять! — Охранитель мира нацелил штык-нож ему в живот.

— Ах, вот вы где…— одновременно сказал незнакомец и с удивлением поглядел на трофейный автомат. — Ну что вы, право? Бросьте. — Он отстранился, и Лоцман ему позволил, доверясь ровному благожелательному тону.

Незнакомец был одет в мятый мундир, немолодое лицо тоже казалось измятым, даже изжеванным — под блеклыми глазами набрякли темные мешки, а желтоватые щеки и подбородок испещрили впадинки, словно какой-то зверь попробовал человека на зуб, но не соблазнился съесть.

— Господин Лоцмал, прошу вас. — Помятый незнакомец указал на дверь, из которой вышел.

На ней висела строгая табличка: «Посторонним вход воспрещен», а выше крупными буквами белело слово, смысл которого Лоцман никак не мог осознать — не удавалось сосредоточиться и выловить из роящейся в воздухе информации нужные сведения, — однако слово ему не нравилось. Пронзительной болью напомнило о себе колено; он скривился, перенес тяжесть тела на здоровую ногу.

— Что такое? — нахмурился незнакомец. — Вас били? Солдаты, конечно, — произнес он утвердительно, как человек, осведомленный об отношении автоматчиков к Лоцманам. — Я прослежу, чтобы виновные понесли наказание, — сухо пообещал он и наконец представился: — Комендант Кинолетного города. Пройдемте, — снова предложил он и добавил с ноткой терпеливой усталости: — У меня не так много времени.

АУКЦИОН — белело на двери загадочное слово. Комендант проследил взгляд Лоцмана.

— На это не смотрите — продажа осуществляется не здесь. Мы только выполняем необходимые формальности. Входите же. — Он открыл дверь.

Охранитель мира попятился, невольно положив палец на спусковой крючок. Длинный коридор с двумя рядами дверей, с матовыми лампами на потолке дышал неясной угрозой. Расшибленное колено подогнулось; охнув, Лоцман едва не выронил автомат и схватился за стену. Комендант с вежливой непреклонностью забрал оружие:

— Будьте любезны; это вам не понадобится.

Окаянная нога до того разболелась, что противиться дальше не было сил. Лоцман почувствовал себя побежденным.

— Здесь найдется врач?

— Вам не понадобится. — Комендант улыбнулся. Улыбка на изжеванном лице показалась натянутой и лишней. — Идите за мной.

Держа автомат вниз стволом, он зашагал по коридору. В тоне и походке было столько уверенности, что Лоцман беспрекословно двинулся следом — точней, заковылял, опираясь ладонью о стену.

Матовые лампы оказались забраны металлической сеткой; на дверях были набиты таблички. «Лестница в поднебесье», «Крадущийся мрак», «Любовь веселого демона», «Охотник с острова Ночи», — читал Лоцман. На многих дверях таблички крепились одна под другой, образуя изрядные скопления. Было тихо, как в очень серьезном учреждении, лишь из-за двери с единственной табличкой «Леди Звездного Дождя» доносился женский плач — негромкие жалостные всхлипы.

— Ну отдай, а? Отда-ай… — разобрал Лоцман. Комендант отворил соседнюю дверь и отступил, приглашая войти.

— Прошу вас, это не займет много времени.

«Пленники Поющего Замка» — гласила табличка, набитая под столбиком из четырех других. Лоцман скользнул взглядом по названиям: «Конвой глубокого космоса», «Двойник», «Космические волки», «Последний дарханец». Так и есть — когда-то «Дарханец» был его миром.

Стоя у порога комнаты — своей комнаты! — Лоцман чувствовал себя так, словно его собирались ввести в тюремную камеру. Или даже хуже — в мертвецкую.

— Будьте благоразумны. — Голос коменданта захолодел. — Входите, иначе вас заведут. Уверяю, вам нечего опасаться.

Стараясь поменьше хромать, Лоцман вошел. Комната оказалась странной, как будто в ней совместились частицы двух разных миров. Стены были оклеены обоями под мрамор, окно закрыто шторами с рисунком из верблюдов и пальм, у окна — стол с приборами в светло-серых корпусах, рабочее кресло. Стеллажи с книгами и с коллекцией безделушек: вазочки, фигурки животных, корзинки с сухими цветами; диван с покрывалом из искусственного рыже-черно-белого меха, середина комнаты застелена ковром. Возле дивана была дверь — но чувствовалось, что ее невозможно открыть, как будто в цельной стене вырезали рельеф и покрасили краской. Это был один мир — женская опрятная комната.

Завоевателями, вторгшимися в чужую жизнь, казались стоящий на середине комнаты чиновничий письменный стол с двумя креслами — одно для хозяина, другое для посетителя — и большой неуклюжий сейф. К сейфу была придвинута потертая банкетка, на которой сидел насупленный охранник в камуфляже;

— Садитесь. — Комендант приставил автомат к сейфу, обошел стол и уселся в кресло. И разительным образом переменился, приобретя солидный вид крупного военного чина: мундир сам собой разгладился, манжеты посвежели, жеваная кожа на щеках натянулась, впадинки на ней почти исчезли. — Садитесь же! — повторил он настойчиво. — Ноге сразу станет легче.

Солдат перевел на Лоцмана тусклые, как будто зачехленные, глаза и шевельнул кистью, указав на свободное кресло. Стоять было тяжело, однако сесть не позволял внутренний сторож, чуявший какую-то ловушку.

— Отдай. Ну пожалуйста! — скулили в соседней комнате.

— Усадите, — безразличным голосом распорядился комендант.

Молниеносный бросок — и Лоцман рухнул на пол, схватившись за разорванную в колене ногу, пытаясь приставить, приживить оторванную часть. Потом он расслышал собственный крик и замолчал. Нога оказалась на месте, но колено превратилось в раскаленный пульсирующий шар. Солдат постоял рядом, наблюдая, как дергается охранитель мира, затем ухватил его под мышки и перенес в кресло, а сам вернулся на банкетку. Плюхнулся на нее и застыл, полуприкрыв глаза.

Лоцман перевел дух. Сперва казалось, будто кресло обваливается в пропасть; затем возникло чувство парения, стало удивительно легко и свободно, захотелось чуть ли не петь. Боль исчезла. Он недоверчиво ощупал колено. Тут оно, родное, под штаниной, — однако утратило всякую чувствительность. А ниже нога как-то странно вывернута; этого раньше не было — значит, охранник постарался.

— Лучше? А вы не верили, — заметил комендант с наигранным укором. — Я ведь обещал, что будет легче. Но — к делу, — добавил он будничным тоном, вынул из стола и положил перед Лоцманом лист бумаги с плотным текстом. — Распишитесь.

— Ну отдай! — всхлипывала женщина за стеной. — Прошу же. А? Отдай…

Заметив, что Лоцман прислушивается, комендант сердито пожевал губами; кожа на лице вновь стала дряблой, со следами зубов неведомого зверя.

— Приношу извинения за шум, — процедил он с видом уязвленной гордости. Видимо, не в его власти было утихомирить плакальщицу. — Вот. — Он выложил на стол авторучку с золотым пером. — Расписывайтесь.

Лоцман стал читать документ. Сверху значилось: ОБЯЗАТЕЛЬСТВО, а дальше шло нечто вопиющее, невозможное.

«Я, Лоцман „Пленников Поющего Замка“, отказываюсь от прежней концепции съемок и считаю свое участие в них ненужным и нежелательным. Я отрекаюсь от права изменять мир и беру на себя обязательство не вмешиваться в ход событий, независимо от того, какой оборот они примут…»

Не дочитав, он поднял глаза. Комендант Кинолетного города со скучающим видом смотрел в потолок.

— Я это не подпишу.

Комендант вздохнул и свел кончики пальцев, готовясь к утомительной и неинтересной беседе. Заговорил, опустив отяжелевшие веки, повторяя наизусть затверженные фразы:

— Я объясню положение. Ваша Богиня от вас отказалась. Мы не в силах предоставить вам с ней встречу, так что не просите — бесполезно. Однако поверьте: она от вас отреклась, поэтому вы более не являетесь ее представителем в мире… э… Поющего Замка. — Он запнулся, так как Поющий Замок выпадал из ряда неоднократно повторенного. — Вы ей больше не нужны.

— Как это не нужен? — Лоцман не успел осознать услышанное. — На съемках необходим глаз да глаз… То Режиссер вздумает какую-нибудь глупость, то актеры ошибутся. Чего только не случается!

— Господин Лоцман, — комендант улыбнулся доброй, усталой и невыносимо фальшивой улыбкой, — отныне это не ваша забота. Богиня Поющего Замка сняла с вас ответственность по отношению к миру и актерам. Они будут играть без вас. Поставьте подпись, и закончим наш разговор.

— Это предательство, — решительно объявил охранитель мира. — Я на такое не пойду. — Сказал и сам ощутил, как неуместны в странной комнате со стальным сейфом и охранником на банкетке понятия предательства, верности, чести. — Заберите свою бумажку. — Он оттолкнул ОБЯЗАТЕЛЬСТВО.

— Это не бумажка, а серьезный документ, — возразил комендант скрипучим голосом. — Никто не выходит отсюда, не подписав.

— Я скорей сдохну! Это же мой смертный приговор. На кой ляд нужен отказавшийся от съемок Лоцман?!

— А на что годен Лоцман, от которого отказалась Богиня? У вас нет выбора, милейший: вы так и так не у дел.

Он остыл, пораскинул умом. Видать, не зря он, в отличие от актеров, не жаловал свою Богиню. Удумать же надо: съемки без охранителя мира! Да еще это паскудное ОБЯЗАТЕЛЬСТВО, которое и читать-то — себя не уважать, не то что подписывать.

— Я не нарушу свой долг, — сказал он, глядя коменданту в глаза.

Тот не выдержал взгляда, потупился.

— У вас больше нет долга перед Богиней. Создательница мира освобождает вас…

— А мои актеры, Замок?

— Бросьте. Отныне вы ни за что не отвечаете.

— Допустим. Тогда объясните, из каких соображений Богиня, как вы говорите, отреклась.

Комендант отрицательно покачал головой:

— Этого я вам не скажу. Не имею права.

Лоцман потер многострадальное колено, ощупал его сквозь ткань. Не болит, однако сильно распухло. Чудесное кресло унимает боль, но не занимается лечением. Комендант как будто прочел его мысли, услужливо подсказал:

— Уйти отсюда, не подписав документ, — верный способ остаться без ноги.

— Я хотел бы поговорить с Хозяйкой Поющего Замка, — учтиво попросил Лоцман.

В блеклых глазах коменданта мелькнуло удивление.

— Вы знакомы с Хозяйкой? — Он подумал; желание отказать боролось с желанием решить дело полюбовно и выполнить просьбу. В конце концов он кивнул, ткнул кнопку на переговорном устройстве: — Передатчик дальней связи.

— Ну миленький, ну отдай, а? — снова заныли за стеной. — А я тебе тогда — вот. Хочешь?

В ответ прогудел глубокий бас:

— На… ты мне сдалась? Вали к своим вшивым Лоцманам, под них и стелись.

Комендант покривился:

— Вот наказание!

— Я хочу выйти в туалет, — заявил охранитель мира, подымаясь из кресла. — Ох! — Он чуть не сунулся лицом в край столешницы — такая боль взорвалась в колене.

Вскочивший охранник поддержал его.

— Поставьте сначала подпись, — отечески посоветовал комендант.

— Хотите, чтоб у вас на глазах произошла неприятность? — Лоцман изобразил нахальную улыбку.

— Отведите, — махнул рукой комендант.

До двери добрались еле-еле — Лоцман хромал и стонал при каждом шаге. Перевалили порог. Дверь закрылась. Охранитель мира вывернулся из рук потерявшего бдительность охранника и метнулся к двери с табличкой «Леди Звездного Дождя», крутанул рукоять, толкнул. С обтерханной банкетки на него уставились сидевшие рядком солдат в камуфляже и нечесаная девица в замызганном платье, с покрасневшим опухшим лицом. Вокруг них стояла дорогая мебель светлого дерева, и стены были обиты бежевым атласом.

— Чего надо? — прогудел солдат своим неподражаемым басом.

— Что он должен отдать? — вцепившись в косяк, спросил Лоцман у девицы.

— А ну пошел! — Охранник пытался тащить его вон. Впрочем, старался больше для виду — приложи он всю свою силу и сноровку, Лоцман в два счета оказался бы в коридоре.

— Документ прошу, — объяснила замарашка. — ОБЯЗАТЕЛЬСТВО. В сейфе держат. — Она кивнула на шкаф, нелепо громоздящийся посреди изящно обставленной комнаты. — А ты подписал?

— Нет.

— Давай двигай. — Охранник оторвал Лоцмана от косяка и захлопнул дверь.

Девица тут же распахнула ее и высунула лохматую голову.

— Не подписывай! — заголосила она, в то время как охранник волок охранителя мира по коридору. — Миленький, резать будут — не подписывай! Я тоже Лоцманкой была; не подписывай! — Она еще долго вопила — он слышал захлебывающийся крик сквозь дверь туалета. Затем коротко прогудел солдатский бас, и бывшая Лоцманка утихла.

В кабинке Лоцман осмотрел больную ногу. От вида распухшего, сине-лилового колена и вывернутой голени становилось жутко. Он донельзя устал от боли, и хотелось плюнуть на всё, зажмуриться и подписать проклятый документ. Хоть нога перестанет донимать…

Ну уж нет. Пусть Богиня от него отреклась — но Лоцман не отречется от своих актеров: бесстрашного Ингмара, заботливой Эстеллы, великодушного Рафаэля, очаровательной стеснительной Лусии… и Хозяйки. Особенно Хозяйки. Разве можно отказаться от красавицы в полумаске, которая потрясла его и пробудила в душе нечто, чему он еще не нашел названия?

Он возвратился в комнату с табличкой «Пленники Поющего Замка». Сердце колотилось где-то в горле, на глазах выступили слезы. Благословенное кресло было развернуто боком, поджидало измученного хозяина. Хоть бы на минуту избавиться от боли, передохнуть… Лоцман обессиленно повалился на сиденье.

— А-у! — Словно кто намотал на пальцы обнаженные жилы и дернул. Анестезия не сработала — установку отключили.

Комендант цепким взглядом ощупал его лицо.

— Вижу, вам несладко. Еще не готовы подписать? Нет? Извольте, можете говорить с вашей Хозяйкой. — Он подвинул через стол прибор в черном пластмассовом корпусе.

Лоцман взял прибор в руки, постарался, чтобы голос звучал ровно и приветливо:

— Хозяюшка?

— Лоцман… — донесся шелест, в котором он едва признал ее нежный голос.

Екнуло сердце, боль в колене чуть отступила.

— Послушай, Ингмар говорил, будто ты — второе «я» нашей Богини. Я подумал: может, знаешь… Меня уверяют, будто Богиня от нас отказалась. Это правда?

Хозяйка помолчала, затем отозвалась еле слышно:

— Богиня продала тебя — не нас, а тебя. Не хотела, но он настоял.

— Кто — «он»? Итель?

— Итель? — переспросила она. — Ах, этот! Ну да. Платит пять тысяч долларов.

Лоцман сосредоточился и уловил знание о том, что такое доллары и как ими платят. И усмехнулся.

— Пять тысяч долларов — не маловато ли за Лоцмана?

— Мало, — всхлипнул передатчик. — Но она согласилась. Ей деньги нужнее, чем ты. — Хозяйка вдруг закричала: — Мальчик мой, чудесный, волшебный — прощай! Ты был очень хорошим Лоцманом… — Крик оборвался: комендант выхватил у охранителя мира и выключил прибор.

— Вы удовлетворены?

— Вполне. — «Был хорошим Лоцманом». Вот как: «Был». И вертолетчик, которому солдат раздробил плечо автоматом, говорил: «Лоцманы здесь умирают».

Он взял со стола ОБЯЗАТЕЛЬСТВО, глянул в конец текста. Строчки прыгали перед глазами. «Обязуюсь не чинить Богине препятствий в исполнении ее замыслов и сотворении еще не рожденных миров». Тысяча Змеев, провались треклятое колено! Я сейчас взвою.

— Ставьте подпись, и делу конец. — Комендант вновь протянул авторучку. Золотое перышко расплывалось, дрожало желтым огоньком.

Лоцман стиснул руками голову, проморгался. В конце концов боль его добьет, рано или поздно он сломается.

— Подписывайте, — утомленно повторил комендант. — Поймите: это пустая формальность, на самом деле всё решено без вас.

— Я не продаюсь за пять тысяч долларов. — Комендант раздраженно хлопнул дорогой авторучкой о стол.

— Ваше упрямство ничего не изменит. В любом случае вы — проданный Лоцман. Ставьте подпись! — заорал он и ахнул кулаком по столешнице. Ручка покатилась к краю.

Лоцман смахнул ее на пол и сам рявкнул:

— Не поставлю!

Комендант вскочил на ноги, перегнулся через стол, навис над охранителем мира и проорал:

— Ставь подпись, не то плясать заставлю!

Капли брызнувшей слюны попали на лицо, Лоцман брезгливо утерся.

— Падаль вонючая! Я тебя…

Лоцман взвился и почти вслепую толкнул коменданта, опрокинул в кресло.

Подсечка. Он вмазался лбом в столешницу, ухватился за угол стола, повис, спас колено от удара об пол. Сокрушительный удар в шею. Лоцман обмяк, свалился охраннику под ноги. Тяжелый башмак наступил на истекающее болью, сводящее с ума колено. Лоцман закусил губу, чтобы не закричать; в глазах чернело.

— Подпишите документ, — отчетливо выговаривая каждый слог, произнес комендант.

Охранитель мира мотнул головой, крепче стиснул зубы. Ощутил во рту кровь. Башмак сильней прижал ногу.

— Вы обязаны исполнить свой долг до конца и подписать ОБЯЗАТЕЛЬСТВО.

Он повернул голову, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь пелену в глазах. А ведь это не охранник жмет — сам комендант топчется на живом человеке. Лоцман приподнялся, упираясь в пол ладонями. Разжал зубы. Вытолкнул хриплые, непослушные звуки:

— Не подпишу. — Дальнейшее вырвалось само, чуть ли не помимо воли: — Клянусь «Последним дарханцем».

Он уронил голову и закрыл глаза. Делайте что хотите — моей подписи под ОБЯЗАТЕЛЬСТВОМ не будет.

Ботинок убрался с колена. Жесткий ворс ковра захрустел, отзываясь на шаги, — комендант повернулся к столу.

— Что там с «Последним дарханцем»? — Вопрос явно относился не к Лоцману. — Проверьте. — Пауза. — Так… Ах вот оно что… Спасибо. — Долгое молчание. — Поднимите.

Охранник усадил Лоцмана в кресло. Его тусклые глаза обрели блеск, точно с них сняли чехлы, и светились любопытством. Комендант возвышался у стола — внушительный, как подобает большому начальнику, — но кожа на щеках начала дрябнуть, обвисать, лицо изъели нездоровые рытвинки. Он глядел на Лоцмана так, словно тот был фургоном, везущим ценный груз, — фургоном, который сломался и застопорил движение на трассе: и не объедешь, и в кювет не столкнешь.

— Ладно, — решил он, — обойдемся без вашей подписи. Как я уже говорил, это пустая формальность. — Он подвинул к себе лист с ОБЯЗАТЕЛЬСТВОМ и сам подмахнул его вместо охранителя мира.

— Ваша бумажка не имеет силы. Здесь стоит «Лоцман Поющего Замка», а я еще и Лоцман Последнего Дарханца.

— Вы наглец, — обрезал комендант. — Учтите: при малейшем нарушении порядка я вас отправлю… — Он не договорил, куда отправит нарушителя, открыл сейф — пустой, разглядел Лоцман, — сунул на полку ОБЯЗАТЕЛЬСТВО и захлопнул дверцу. Щелкнул закрывшийся замок. — В армию я вас не допущу, стимулятор не получите. Свободны. Уведите, — бросил комендант охраннику и размашистым, сердитым шагом покинул кабинет.

— Ну, даешь, парень, — пробурчал солдат, поднимая Лоцмана с кресла. — Да не трепыхайся, колченогий, — донесу. — Он выволок охранителя мира из дома, поставил на крыльце. — Ишь, прикрылся старым фильмом! Додумался же… — Он исчез за дверью с надписью АУКЦИОН.

Лоцман привалился к стене. Боль простреливала ногу от колена до бедра. О каком нарушении порядка толковал комендант? Я шагу ступить не могу, не то что устроить дебош.

Охранник возвратился с обыкновенной, несколько облезлой шваброй. Щетку он сорвал и выбросил, а палку вручил Лоцману:

— Держи. Пойдешь прямо, до большака, потом направо. Там найдешь своих.

— Понял. Со мной теперь позволено разговаривать?

— Теперь — да, — ответил солдат. — ОБЯЗАТЕЛЬСТВО подписано, и ты — мертвый Лоцман. — Хлопнула дверь, и охранитель мира остался один.

Он долго не решался спуститься с крыльца. Затем кое-как сполз, неловко ступил — и плюхнулся на ступеньку, едва подавив крик. Уму непостижимо, как можно терпеть такую боль. Комендант сулил — коли не подмахну бумажонку, останусь без ноги. Ну и Змей с ним. Вспомнить только, как кричала несчастная замарашка, заклинала не подписывать, — мороз по коже. Видать, она-то в свое время покорилась, а теперь канючит бумажку, умоляет вернуть…

И все прочат мне смерть. Как долго умирает Лоцман, не подписавший ОБЯЗАТЕЛЬСТВО? Комендант, конечно, врал насчет пустой формальности — на деле это, должно быть, очень важно. Но он вроде бы не ожидал упорного сопротивления, а упоминание о «Последнем дарханце» его и вовсе обескуражило. Что-то у них не сошлось, и охранитель мира одержал верх не только из-за собственного упрямства — помог некий сбой в системе отлова Лоцманов и отстранения их от съемок.

Его спас «Последний дарханец»; тут есть закавыка, которую в Кинолетном городе не учли. А Ингмар говорил, что проход в иномирье возник неспроста и что такого прежде не бывало. Выходит, Богиня продала своего Лоцмана Ителю — мы еще разберемся, что это за фрукт такой, — и в то же время хотела, чтобы Лоцман укрылся в мире Последнего Дарханца. А два взаимоисключающих желания Кинолетный город выполнить не в силах. В результате охранитель мира оказался на ступенях АУКЦИОНА с искалеченной ногой и палкой от швабры вместо костыля.

Продать Лоцмана за пять тысяч долларов! Смехотворная цена. Да чтоб я стал помирать за такие деньги? Была охота.

Опираясь на скользкую палку, он поднялся и заковылял по асфальтированной, обсаженной кустами дорожке — прямо, как велел охранник. По сторонам за живой изгородью блестели чисто вымытыми стеклами разноцветные одноэтажные дома, чуть дальше раздували рифленые бока ангары. Впереди наблюдалось движение: дорожку пересекали люди, изредка проезжали машины. Большак, сказал охранник. Большая дорога.

— Ты что, еще не побывал у коменданта? — неожиданно раздался голос за спиной.




Глава 5


Лоцман остановился.

— Побывал. — Он неловко обернулся.

Перед ним стоял полуголый человек с огромным кровоподтеком на плече. Юношеская фигура, правильное лицо, темные волосы, темные глаза, нечто романтическое в облике — вертолетчик. Тот самый, что вопреки запрету заговорил с Лоцманом и схлопотал от солдата прикладом. Удивительно, почему у него гипс не наложен, — ключица-то, поди, раздроблена. Однако синяк казался старым — бледнеющий, изжелта-коричневый — и ни следа опухоли.

— Как это у тебя плечо?.. — начал удивленный Лоцман.

— Здешнее солнце исцеляет, — объяснил летчик. — А вот как ты был у коменданта, коли хромаешь?

— Да лечить не стали. И стимулятор дать пожадничали. — Лоцман вымученно улыбнулся. — Бумагу ихнюю не подписал, вот и…

Пилот вытаращил глаза.

— Не подписал?! — ахнул он. — Ничего себе! Не подписал! Да что ж ты с ногой маешься? Про солнце не объяснили? А ну пошли.

Он без церемоний ухватил Лоцмана за пояс и вломился в живую изгородь. За ней оказалась полоса газона и пешеходная дорожка, за которой стояла еще одна изгородь, а дальше виднелись веселые коттеджи: зеленые, голубые, кирпичные, лимонные, красные.

Вертолетчик отпустил Лоцмана, тот повалился на траву.

— Давай ногу, поглядим… Это надо же — не подписал! — твердил пилот восхищенно, пока Лоцман возился со штанами; затем увидел раздутое лиловое колено, вывернутую голень и помрачнел. — Это вывих; тут солнце не спасет. Ладно, сами сделаем. Можешь орать, только в морду не бей, — он взялся за ногу выше и ниже колена. — Отвернись.

Охранитель мира отвернул голову и стиснул зубы. Сжались железные тиски, колено разорвала свирепая боль. Лоцман дернулся, впился пальцами в землю, но смолчал. Ноге полегчало.

— Всё, — выдохнул летчик, выпрямляясь. — Молодец. — У Лоцмана по щекам текли слезы; он вытер их рукавом и пристыжен но глянул на пилота. Летчик устраивался на траве, подставляя солнечным лучам заживающее плечо.

— Погреешь кости — оно и наладится, — заверил он жизнерадостно. — А что стимулятор не дали, не горюй. Его только тем дают, кто идет в армию. Сволочам, иными словами. Ты чей Лоцман? — спросил летчик без перехода.

— Пленников Поющего Замка. А ты?..

— Пилот Шестнадцатого вертолета.

— Разве имени нет?

Вопрос позабавил летчика своей нелепостью. Он усмехнулся и добродушно пояснил:

— Имена у актеров, а мы — техническая служба. Нам не положено.

— Это неправильно, — заявил Лоцман.

— В наших мирах полно неправильностей, — философски заметил Шестнадцатый. — Ты бы лег — нога скорей выправится.

Лоцман растянулся на траве.

— Сколько их, этих миров?

— Прорва, — ответил летчик. — Здесь у нас — двести с мелочью, в других местах есть еще.

— Какие они? — лениво поинтересовался Лоцман, которого потянуло в сон. Теплое солнце оглаживало измученное тело, убаюкивало боль; глаза сами собой закрывались, и хотелось уткнуться лицом в мягкую траву и вздремнуть.

— Ну, какие… Много похожих, а есть совсем особенные. В одних скука смертная, другие повеселей. Множество крошечных, убогих, но попадаются прямо-таки роскошные — век бы там жил. Обширные, полнокровные; в какой угол ни загляни, всё на месте, всё надежно. Затем, полно умирающих.

— Как это? — встрепенулся Лоцман.

— Обыкновенно. Обитатели сходят на нет, а сам мир сжимается, схлопывается.

— Отчего же он умирает?

Вертолетчик нахмурился и не сразу ответил:

— Бог или Богиня отвергают свой мир, забывают. Он делается не нужен — и оттого погибает.

— А в скольких мирах ты бывал? — Шестнадцатый принялся считать, загибая пальцы. Двух рук не хватило, пальцы пришлось разгибать.

— В тридцати семи. К слову, в восемнадцати из них Лоцманов уже отловили.

— Продали?

— Именно, — буркнул летчик сердито. — Нынче только тем и занимаются. И этих молодцов с автоматами расплодилось. Раньше никогда столько не было; и место свое знали. А теперь чуть что — кулаком в морду тычут или прикладом охаживают. Скоро на улицах палить начнут.

— Отчего всё это?

— Я ж говорю: идет охота на Лоцманов. Кино теперь снимают без них. Правда, паршивое кино получается — с души воротит. Бедные актеры.

Несмотря на живительное солнце, у Лоцмана по спине пробежал холодок.

— А как попадают из мира в мир?

— На вертолете — летят через солнце.

— Скажи… — Лоцман замялся. Шестнадцатый ему ничем не обязан, кроме стычки с солдатами, и просить было неловко. — Ты мог бы отвезти меня обратно, в Поющий Замок?

Летчик клацнул зубами.

— Проданный Лоцман не возвращается.

— Но я не подписал ОБЯЗАТЕЛЬСТВО.

— Это ничего не значит.

— Нет, значит — иначе не заставляли бы. Это важно.

— Проданному Лоцману там нечего делать! — отрезал пилот с внезапной злостью. Видимо, была задета какая-то болезненная струна.

— Раз я не подписал, могу бороться.

— С кем бороться? С актерами?

— С кино, с Богиней, с Ителем.

— С кем? — недоуменно переспросил пилот.

— С Ителем, — повторил Лоцман.

— Не знаю такого. Чушь говоришь. — Летчик поднялся с земли, давая понять, что тема закрыта. — Как нога?

— Полегче.

— Вот и грей дальше. До встречи. — Шестнадцатый перемахнул через изгородь и зашагал прочь. Над линией подстриженных кустов несколько секунд виднелись его развернутые плечи и темный затылок, затем летчик пропал из виду.

Из кустов за пешеходной дорожкой высунулась нечесаная голова, и давешняя замурзанная девица, упираясь локтями, выползла к охранителю мира, растянулась на животе, заболтала в воздухе грязными пятками.

— Привет, Лоцман Поющего Замка.

— Привет, Леди Звездного Дождя.

Она кисло поморщилась, однако поправиться и назвать ее Лоцманом у него не повернулся язык: ведь деваха подписала свое ОБЯЗАТЕЛЬСТВО. Он глянул на сложенные рядом штаны — не приодеться ли ради дамы — и не стал. Эдакая замарашка переживет небрежность туалета; к тому же на Лоцмане вполне пристойные плавки.

Перехватив его взгляд, девица ухмыльнулась. Зубы оказались с желтым налетом. Вдобавок от нее несло чем-то, что Лоцман поначалу не опознал, и, только уловив разлитое кругом знание, сумел расшифровать запах: вонь грязного белья и давно не мытого тела. Он отодвинулся, притворившись, будто удобнее пристраивает больную ногу.

Девица поелозила животом по траве.

— Еще чуток погреешься — и двинем. Я тебе всё покажу и с нашими познакомлю. Нам всё можно, везде пускают. И разговаривают, как с людьми. С непроданным Лоцманом лясы точить нельзя, а с проданным — сколько угодно. И кино общается, и летчики, и даже солдаты. Со мной сегодня один говорил. Наподдал по заднице и рявкнул: «Пошла вон, дурища!»

— «Пошла вон» и по заднице — это человеческий разговор?

— Уж лучше так. Небось самому не по нраву, когда ты с вопросами, а в ответ ни шиша. А теперь отвечают уважительно.

Лоцман помолчал. Если девахе нравится думать, будто с ней обходятся почтительно, — пусть ее.

— Ты давно здесь? — осведомился он.

— Дней десять, считай. Ничего, жить можно. Но вот коль накатит — хоть криком кричи. Просишь, просишь ОБЯЗАТЕЛЬСТВО, им надоест, плюнут и отдадут. Порвешь, клочки побросаешь — вроде сердце отпустит. А назавтра бумага снова в сейфе лежит целехонькая. Как прижмет, опять выклянчишь, разорвешь. Я каждый день хожу. — Девица перевернулась на спину, закинула руки за голову, кося на Лоцмана сухо блестящими глазами. — Хорошо, что ты появился. Наши-то уже квелые все, снулые, на людей не похожи. Словом перемолвиться не с кем. Новеньких давно не привозили. А кого привезли, те в армию подались, за стимулятором. А нам стимулятора не дают; хоть на коленях моли — не выпросишь. Раз продали, значит, помирай, — вздохнула она сокрушенно. — Ты только вот что: творить не вздумай. У проданных мало у кого выходит, да всё равно… Ежели чего сотворишь — тут тебе и каюк.

— Неужели? — перебил он с недоверчивой усмешкой.

— Верно говорю! Делай что хочешь, но лоцманить не смей. Отдашь последние силы — и на месте помрешь. А так тебя еще надолго хватит.

— То есть советуешь растянуть удовольствие. Понял. А как там твои, в Звездном Дожде?

Чумазое лицо сморщилось и задрожало, девица перекатилась на бок, спиной к Лоцману.

— Разве кто скажет? Кино туда что ни день мотается, с утра до ночи пропадает! Пилот, пацан несчастный, вчера из кабины вылезает, я подбегаю спросить, как чего, — а он трясется весь, и глаза мокрые. Влепил оплеуху и ушел, ни словечка в ответ. Дура она, дура проклятая, Богиня эта! Зачем меня продала?! — Деваха подскочила, уселась в траве, негодующе фыркнула: — Шесть тыщ долларов, эка невидаль! — Она внезапно остыла и с любопытством подалась к Лоцману: — А тебя почем продали?

— За пять.

— Совсем задарма. — Она поскребла грязным ногтем пятно на подоле. — Пошли со мной, а? Я платье другое надену, в доме приберусь. Простыни поменяю — у меня есть какие почище, летчики подарили… — В глазах блеснули слезы. Девица заморгала, и слезы сползли по щекам. — Ну и пусть шлюха, что с того? Я и не спала почти ни с кем, только поначалу, с вертолетчиками. С ними хоть не противно. А с нашими — ни одного к себе не подпустила. Не люди уже, падаль ходячая… И ты таким будешь! — Она вскочила на ноги, стиснула ободранные кулачки. — Подумаешь, явился чистый, гордый! Я тоже была настоящим Лоцманом, а эта дура меня продала. А ко… комендант грозился… грозил, что отдаст солдатам, если не подпишу! — Она зашлась в злом плаче. — И не смей… не смей меня попрекать! — Деваха развернулась и пустилась бежать по газону.

Охранитель мира смотрел ей вслед, кривя губы от брезгливой жалости. Лоцман Звездного Дождя… Чумазая потаскушка, которая гордится «человеческим разговором».

Значит, проданный Лоцман превращается в ходячую падаль? На миг его охватил ужас. Что если и он — тоже? Но он ведь не подписал ОБЯЗАТЕЛЬСТВО. Может, не всё потеряно? Надо побольше разузнать, пока во что-нибудь не превратился. Он натянул штаны и ботинки, опробовал исцеленную ногу. Побаливает, но держит. Лоцман вышел на пешеходную дорожку, огляделся. Надо разыскать кого-нибудь из летчиков да потолковать без суеты; пилоты — свои парни…

— Стой, куда прешь?! — долетел вдруг бешеный рык. — Стоя-ать!

И вопль Леди Звездного Дождя:

— Не надо! Это же Лоцман!

— Задавлю жабу!

Взревел двигатель, и взвился пронзительный вопль.

Охранитель мира понесся к большаку. Там на холостом ходу рычала большая машина защитного цвета — БМП, пришло на ум название, — голосила чумазая девица, до неба стояла брань разъяренных мужчин. Лоцман вылетел на перекресток. Под колесами БМП что-то шевелилось, торчала голая рука, которая дергалась и словно ощупывала бетонку. Из машины вылезли угрюмые солдаты, сгрудились возле щеголеватого, нервно улыбающегося офицера. Двое вертолетчиков удерживали бешеный, рвущийся из рук клубок, в который превратилась Леди Звездного Дождя, еще два пилота стояли на коленях у машины, заглядывая под низ, и на чем свет стоит крыли армию и нынешние порядки. Слева из-под переднего колеса торчали босые ноги — коричневые и недвижные, как будто сработанные из дерева.

— Поднимите машину домкратом, — велел Лоцман. — Где домкрат?! — рявкнул он на солдата, который выползал с водительского места.

Солдат полез обратно, а лощеный офицер обернулся к охранителю мира, оглядел его и с издевательской вежливостью взял под козырек:

— Чем могу служить? — На плечах лежали погоны с причудливым звездным рисунком. Не поймешь, в каком он звании. Ругавшиеся летчики смолкли, и только чумазая деваха еще трепыхалась и всхлипывала.

— Ваш солдат задавил человека. — У Лоцмана сжались, кулаки. — Ставь живей! — подхлестнул он водителя, который появился с домкратом в руках, однако не торопился пустить его в дело, а выжидательно поглядывал на командира.

Вертолетчики забрали у солдата инструмент, установили и вдвоем начали поднимать БМП, дружно налегая на рычаг.

— Что за самоуправство, позвольте спросить? — осведомился офицер с холодной улыбкой. — Кто вам позволил распоряжаться? — Он не был похож на камуфляжно-пятнистых, тяжеловесных автоматчиков: на сухощавой фигуре ловко сидел зеленый плащ, на поясе висела кобура тисненой кожи, кремовый шарф оттенял ровный загар не по-военному тонкого, интеллигентного лица. Прозрачные синие глаза, длинная белокурая челка, фуражка с высоким околышем. Глаза недобро сощурились. — Я спрашиваю: кто позволил распоряжаться?

— Я — Лоцман. — С его точки зрения, это объясняло всё. Охранитель мира — везде охранитель мира, и калечить людей он не позволит нигде и никому.

— Проданный Лоцман, — поправил военный. — Мертвый Лоцман. И на дорогу, к вашему сведению, лез не человек, а падаль. Вам ясна разница? — К щекам внезапно прихлынула кровь. — Убирайтесь, чтоб духу не было! — заорал офицер на приподнявших БМП пилотов. Человек под колесом не шевелился, пальцы замершей руки походили на сдохших гусениц. Офицер мотнул головой, приказал солдатам: — Убрать!

Двое автоматчиков взялись за раздавленные ноги, выше колен плоские, как две чудовищные лепехи, и потащили. Новая боль вывела пострадавшего из шока, он взвизгнул, захлебнулся, смолк. У Лоцмана потемнело в глазах. Ну, я вам устрою! Тело пронизала дрожь, он напружинился, задохнулся, не успев набрать в легкие достаточно воздуха, — и ощутил в руке округлый увесистый металлический предмет.

— Я снесу город — следа не останется, — объявил он с ледяной ненавистью. Стоит швырнуть сотворенный шар — и он вспыхнет белым пламенем, в мгновение ока слизнет и людей, и дома, и вертолеты; очистит мир от города, в котором Лоцманов принуждают подписать ОБЯЗАТЕЛЬСТВО и давят машинами.

Всё замерло — даже рычащий двигатель заглох. Офицер дернулся было, желая подойти, но точно прирос к месту. Двое солдат скрючились над вытащенным из-под колес человеком, Леди Звездного Дождя повисла у летчиков на руках, как мертвая кукла.

— Ты это, парень… остынь, — негромко вымолвил пилот из тех, кто поднимал домкратом БМП.

— Не надо, — глядя испуганными глазищами, прошептала деваха. — Миленький, не бросай. Тут же люди.

Один из летчиков отпустил ее и медленно, плавно шагнул к охранителю мира.

— Не дури. — Лицо побледнело, но голос звучал добродушно, успокаивающе. — Лоцманов продают не здесь — это делается не в наших мирах.

Лоцман вывинтил взрыватель, сунул его в карман, а неприятно холодящий кожу шар в сердцах отбросил офицеру под ноги. Военный отскочил, бомба звонким мячиком запрыгала по бетонке и укатилась в кювет.

Солдаты шумно засопели, зашевелились. Четверо пилотов придвинулись к Лоцману, Леди Звездного Дождя осталась стоять одна. Откуда-то появились еще автоматчики — молчаливые, угрюмые, — обступили всех плотным кольцом. Лоцман мог бы поклясться, что они не подошли по дороге, а в прямом смысле слова зародились из воздуха, и вместе с ними зародился крепкий дух кожаных ремней. Все смотрели на него. Вертолетчики с суровыми лицами — хлебнувшие лиха юные романтики; чумазая деваха со вздрагивающей нижней губой — проданная, сломленная охранительница мира; синеглазый офицер, выпрямившийся с аристократической надменностью — так не похожий на автоматчиков, несомненный персонаж из иного фильма; подошедшие солдаты — все на одно лицо, с автоматами на груди. Два десятка человек глядели на Лоцмана и чего-то ждали. Его осенило. Девица предупреждала, чтобы не вздумал творить, — а он сотворил бомбу.

— Думаете, сдохну? Не дождетесь! — заявил охранитель мира.

Однако в ногах появилась слабость, свет в глазах начал меркнуть. Расплата? Он тряхнул головой, глубоко вдохнул, сжал кулаки. Я не подписал — и не должен умереть. Я пошел против коменданта, против Богини, против законов этих миров — и я найду силы выжить!

Из бесконечности, из неведомого затуманья к нему протянулась незримая нить, прильнула к щеке, скользнула по шее, по груди, улеглась на плечах. Оборвалась. Свободный конец подтянулся, обвил колени. Нить мгновение продержала охранителя мира в плену и исчезла, подарив ему крупицу жизни. Богиня сторговалась с Ителем, уступила Лоцмана за пять тысяч долларов — однако еще не забыла его, подпитала энергией памяти.

Он провел ладонью по лицу, оглянулся кругом. Вертолетчики смотрели недоверчиво, солдаты — равнодушно. Леди Звездного Дождя, распахнув глаза, тянула шею и даже поднялась на цыпочки.

— Ох, — пискнула она, — живой остался!

Офицер смахнул испарину со лба, поправил фуражку.

— Я вас арестую. — На раскрытой ладони внезапно очутились наручники.

Охранитель мира уставился на скрепленные цепочкой блестящие кольца. Вот почему офицер так не похож на солдат!

— Вы бывший Лоцман, я не ошибся? Хорош ли в армии стимулятор?

Офицер вздернул подбородок.

— Без стимулятора Лоцманы превращаются в падаль. — В голосе скрипнула злость. — Руки! — гаркнул он, сжимая наручники. — Три шага назад! — Это относилось к вертолетчикам.

Пилоты не шелохнулись.

— Отставить! — хлестнула новая команда. Солдаты расступились, и в их молчаливое кольцо вошел комендант. Он слегка запыхался, изжеванное лицо порозовело. — Что происходит? Доложите.

Тщательно подбирая слова, офицер принялся докладывать о происшествии. Лоцман глядел на распластанного на земле человека. Тот был мертв. Опасливо, бочком, приблизилась Леди Звездного Дождя, зашептала:

— Он сам сунулся под машину; хотел, чтоб задавили. Надоело быть падалью. Проданный Лоцман — не жилец, как ни крути. Разве вот в армию податься, стимулятор зарабатывать. — Деваха злобно глянула на офицера, обернулась к Лоцману и улыбнулась: — А здорово у тебя с бомбой вышло! Как у непроданного.

— Жаль, не бросил. — Он отвернулся, борясь с желанием опуститься на бетонку, скрючиться и уткнуться лицом в колени.

— Понял, спасибо, — громко сказал комендант, одарил Лоцмана долгим неприязненным взглядом. — Беспорядков в городе я не допущу. Проводите на третью площадку, — велел он офицеру. — Возьмете двоих людей. При попытке к бегству застрелите. — Комендант повернулся к солдатам из БМП. — Бомбу ликвидировать. Труп убрать — и следовать по прежнему маршруту. Остальным разойтись!

Один из летчиков хлопнул Лоцмана по плечу, и пилоты ушли, затем рассосалось кольцо автоматчиков. Солдаты будто таяли в воздухе, унося с собой запах кожаных ремней. Наконец побрела прочь чумазая деваха, то и дело оглядываясь через плечо.

— Слушай мою команду: пошел. — Офицер указал на дорожку, по которой Лоцман несколько минут назад выбежал на большак. — Зараза, столько хлопот из-за тебя! Вперед шагом марш! — Похоже, в армии он без году неделя — смесь военных команд и гражданских восклицаний выдает парня с головой.

Охранитель мира двинулся по дорожке. Офицер держался на полшага сзади, следом топали двое солдат. Что за третья площадка? Не в карцер ли ведут? Может, дать деру? Он прикинул свои возможности. Проданный, чуть живой Лоцман против накачанного стимуляторами, не утратившего способность творить и изменять мир офицера и автоматчиков, которые получили приказ стрелять на поражение, — шансы скудноваты. Ладно, решил он, сперва взглянем на эту самую третью площадку, а там определимся.

Они прошли мимо знакомой двери с надписью АУКЦИОН, миновали несколько разноцветных коттеджей, пару ангаров и оказались на краю вертолетной площадки. Лоцман повеселел: серые машины с бело-зелеными полосами радовали взгляд, точно лица друзей. Где вертолеты — там и летчики, и возможность попасть домой, в Поющий Замок. К тому же местное целительное солнце дарило тепло, а с ним — новые силы.

— Стой! — приказал офицер.

Охранитель мира остановился, оглянулся через плечо. И всем корпусом развернулся назад. Их нагонял знакомый пилот, который доставил пленника в Кинолетный город — взъерошенный, вне себя от изумления.

— Ну, ты даешь! — закричал он издали. — Проданный Лоцман любую мелочь сотворит — и тут же гибнет. А ты бомбу сварганил и жив остался! Чудеса.

Офицер открыл рот, намереваясь выкрикнуть: «Молчать!» — и захлопнул его, ничего не сказав. Прозрачные синие глаза под светлой челкой перебежали с пилота на Лоцмана. Взгляд сделался растерянным, смятенным; охранитель мира ясно ощутил моральное превосходство — свое и вертолетчика. Пилот прошел между солдатами, словно меж двух столбов, миновал офицера, который отодвинулся, уступив дорогу.

— Шагай. — Летчик махнул рукой в сторону вертолетов. — Домой полетишь. Да особо не радуйся, не с чего. Ишь, расцвел! Дома-то взвоешь, жизнь станет не мила.

— Почему?

— Сам увидишь, — пилот устремился через площадку к своей машине.

Лоцман направился следом. Не слыша солдатского топота за спиной, оглянулся. Армия осталась на месте, за краем асфальтового покрытия. Автоматчики глазели по сторонам, не интересуясь бывшим подконвойным, но офицер не спускал с него глаз. От ненависти во взгляде отступника у Лоцмана захолодели лоб и затылок. Видать, очень дорого было то, что предал бывший охранитель мира, раз он так ненавидит не пожелавшего предать. Дошли до вертолета.

— Тебя куда — сразу в Замок? — спросил пилот, сдвигая вбок дверь салона.

Лоцман обрадованно закивал, но спохватился:

— Сперва — откуда меня забрали: там мотоцикл пропадает.

— Как скажешь. Залазь, чудик. — Пилот— хлопнул его по спине.

— Ты — первый, кого после продажи везут домой.

Зарокотал двигатель, тронулись с места лопасти несущего винта. Лоцман устроился в кресле, пристегнул ремни. Что-то подсказывало: он не прощается с Кинолетным городом навсегда.

…Вертолет вынырнул из солнца, со стекол убрались щитки. Лоцман нетерпеливо привстал, разглядывая мир снаружи. Да, похоже на мир Поющего Замка: зеленая всхолмленная степь, кольцо синих гор. Лишь самого Замка не видно. Неужто исчез? Что тут стряслось за время, когда охранитель мира обретался на чужбине? Он прошел в кабину, тряхнул за плечо глядевшего вперед пилота. Тот подпрыгнул, вертолет клюнул носом.

— А, чтоб тебе! — парень выправил машину. — Чего вскочил?

— Где мой Замок?! — крикнул Лоцман, перекрывая рокот двигателя. — Ты куда завез, змееныш?!

Летчик заорал в ответ:

— Замок слева по курсу. Не видишь?

Лоцман вгляделся. От напряжения заболели глаза.

— Не вижу! Пустая степь. Разыгрываешь? — спросил он с надеждой.

— Вон там! — Пилот ткнул пальцем в стекло. Охранитель мира помотал головой и, расстроенный, вернулся в салон. Наверное, Поющий Замок на месте, но его стены и башни теряются в зеленоватой дымке, сливаясь со степью. Неужели проданный Лоцман первым делом теряет зрение?

Хотелось бы знать, где Богини продают своих Лоцманов. За пределами наших миров, утверждают пилоты. Ну, Итель, берегись: я тебя разыщу. Узнаешь, как скупать Лоцманов по дешевке.

С другой стороны, что значит — «купить Лоцмана»? «Продать» — понятно: Богиня избавилась от ненужного ей охранителя мира и получила деньги. А таинственный Итель? Он ничего не обрел взамен: Лоцманы умирают либо становятся офицерами, но реальной выгоды Ителю от этого нет. По крайней мере, отсюда ее не видно.

Вертолет приземлился возле скальной стены. Вот и «дракон» под обломком лежит — намяло бока бедолаге. А туннель в другой мир, смотрите-ка! После устроенного Лоцманом землетрясения он опустился почти к самой земле и вырос в размерах — хоть в полный рост шагай, только голову нагнуть. В ближайшее время надо будет его исследовать.

Вдвоем с пилотом они отвалили каменный обломок и освободили мотоцикл. У него оказался изрядно помят бензобак и поцарапано кожаное седло, но в остальном «дракон» не пострадал.

Летчик осмотрел приборный щиток:

— Компаса нет?

— Не завел.

— А Замка не видишь?

— Увы.

— Тогда держи прямо на солнце. Проедешь километров семьдесят, и чуть левее будет Замок. Бензина хватит?

Лоцман завел двигатель, глянул на бензомер.

— Дотяну. — Он поднял с земли и обтер от пыли шлем. — До встречи.

Летчик сунул руки в карманы, смущенно потоптался.

— Не знаю, свидимся ли. Ну, в общем… счастливо тебе. — Он полез в кабину.

«Проданный Лоцман — не жилец», — вспомнились слова чумазой девахи. Надо поспешать — вдруг начну превращаться в ходячую падаль? Садясь в седло, он усмехнулся.

Время у нас еще есть: не подписавший ОБЯЗАТЕЛЬСТВО Лоцман продан только наполовину.

Он гнал мотоцикл по степи курсом на солнце. Встречный ветер норовил скинуть с седла, привычно неслась под колеса ярко-зеленая степь, «дракон» шутя одолевал подъемы на углаженные, покладистые холмы. Всё превосходно — вот только Поющий Замок отчего-то не появляется, словно и нет в этом мире шестигранной пирамиды, которую всегда видать издалека.

Крепко ухватив рукояти руля, Лоцман окидывал тревожным взглядом горизонт, притормаживал на возвышенностях — тщетно. А ну как вовсе не сыщет? Будет дни напролет кружить по степи, безответно звать друзей, а к ним тем временем станет прилетать кино, вести съемки без Лоцмана…

«Ингмар! — позвал он. — Рафаэль! Хозяйка!»

Безмолвие.

Пилот сулил, что Замок покажется километров через семьдесят, — а по счетчику уже шестьдесят пять. Шестьдесят шесть; шестьдесят семь… Лоцман до рези в глазах всматривался в висящую над степью зеленоватую дымку. Шестьдесят восемь. Он сбросил скорость. Может, летчик ошибся и надо проехать не семьдесят, а восемьдесят километров? Пустое — Замок виден со всех концов мира. Точнее, был виден прежде. Шестьдесят девять. «Дракон» фыркал и тащился еле-еле. А если Замка здесь нет? Исчез, испарился, провалился под землю? Вздор: пилот его видел. Обожгла ужасная догадка — парень соврал. Пожалел проданного Лоцмана, думал оставить надежду… Нет, не может быть. Нельзя, чтобы летчик меня обманул, я не заслужил, я ведь не подписал…

Семьдесят. Он остановился, заглушил двигатель. Ну, где же? ГДЕ МОЙ ЗАМОК? Должен быть здесь; я знаю — летчик сказал правду. Замок тут, я хочу его видеть. Хочу его видеть, слышите?! Я обязан найти свой Замок, это мой долг, я же Лоцман!

Жмурясь, до боли стиснув пальцы в кулак, он выгнулся, как в жестокой судороге, всем своим существом повелевая миру явить взору Замок. Поющий Замок, ты здесь!

Лоцман медленно выдохнул, разжал ноющие кулаки. В глазах было темно. Огромный мотоцикл вдруг потерял равновесие и повалился набок, едва не сбив хозяина с ног. Охранитель мира отскочил и без сил опустился на корточки — он заставил-таки Замок появиться, он увидел его белые зубчатые стены, отливающие перламутровой голубизной башни, флаг над одной из них, золотые буквы на флаге: «ПЛЕННИКИ ПОЮЩЕГО ЗАМКА», а ниже и мельче — «Se non e vero, e bem troyalo». Это по-итальянски, уловил он обрывок разлитого в воздухе знания. Где она, эта Италия? Может статься, Богини продают своих Лоцманов именно там?

Он отдышался, набрался сил. Поставил на колеса мотоцикл, вскочил в седло и помчал к Замку. Всего-то ничего осталось — метров семьсот, не больше.

Однако едва он миновал мост и въехал в распахнутые ворота, окатило новое опасение: а не сотворил ли он Замок сам, лично, данной Лоцману силой? Не выросла ли посреди степи подмена, искусная обманка? Надо поскорей разыскать актеров и убедиться, что все четверо тут и он возвратился в свой прежний, настоящий Замок.

«Ингмар!» — окликнул он мысленно. Северянин молчал. Не слышит? Охранитель мира открыл рот, намереваясь позвать друга голосом, — но вдруг увидел своих актеров и лишь беззвучно выдохнул.

Потрясенный, Лоцман сполз с мотоцикла и, забыв о подставке, опустил «дракон» на траву. Неловкими пальцами расстегнул шлем, стащил его с головы, выронил, поднял и опять выронил. Великий Змей, что здесь творится?!




Глава 6


Замок напевал и посвистывал под дыханием мягкого ветерка. Главная лестница дворца была усыпана ветками печаль-дерева, бело-сиреневые цветы позванивали под ногами шагающих по ступеням людей. Навстречу Лоцману со скорбной торжественностью спускалась маленькая похоронная процессия. Ингмар и Рафаэль, в черных плащах и с обнаженными головами, несли на плечах завернутый в серебряную парчу гроб. За ними следовали Эстелла и Лусия — в черных мантильях, струящих кружево по распущенным волосам и белым платьям, с букетами в руках. Горели на солнце крупные головки цветов — красные, оранжевые, желтые; их обрамляло облако белых цветочков, которые обильно теряли лепестки, словно сеяли мелкий дождь. Процессия сошла со ступеней, повернула и направилась вдоль стены дворца. Медленно, размеренно, четко шагали мужчины, воплощением глубокой скорби скользили женщины, серебрился на солнце гроб, пылали разноцветьем букеты.

Кого они хоронят?

Актеры завернули за угол. Лоцман двинулся следом. Ослабевшие ноги плохо держали, внутри всё сжалось в полупредчувствии-полудогадке, он не мог выдавить ни звука и едва дышал.

Ингмар с Рафаэлем приблизились к рощице возле дворцовой стены — восемь деревьев, усыпанных спелыми персиками. Со стены им на кроны перекидывался дикий виноград, образуя плотный шатер. Мужчины поставили гроб на землю, на приготовленные широкие ремни, склонили головы. Эстелла с Лусией опустились на колени. Все четверо застыли в молчании; букеты в руках у женщин исходили ленивым белым дождем. Лоцман стал поодаль, завороженный.

Кого тут хоронят? Все актеры здесь, охранитель мира тоже; кто же остается? Смутная догадка внезапно обратилась в уверенность. Он в ужасе попятился и пятился, пока не уткнулся в стену Замка. Выходит, когда продают Лоцмана, умирает Хозяйка? Женщина в черной полумаске, такая прекрасная, что при воспоминании о ней сжимается горло. Он видел ее всего дважды — сперва сжигаемую страстью, едва не погубившую Рафаэля в приступе необъяснимой жестокости; и затем нежную, ласковую, казнящую себя за съемки. Он почти ощутил прикосновение ее губ, ее сильные объятия; почти услышал рыдающий крик: «Ты — мертвый Лоцман!» Ах, Хозяйка… Это не я мертв, а ты.

— Хозяйка, — прошептал он. — Хозяюшка… Явилась нежданно-негаданно, поразила его, увлекла — и исчезла. Обольстительная, пылкая, говорившая слова, которых он прежде ни от кого не слышал. И — умерла. Хозяйка, милая, как же так?

В окне третьего этажа мелькнуло зеленое пятно. Лоцман вскинулся, вгляделся. Вот опять — шевельнулась штора, отодвинутая осторожной рукой, и что-то почудилось: то ли вспыхнул и погас зеленый луч, то ли пролетела отливающая изумрудом пушинка.

Лоцман сорвался с места и ринулся ко входу во дворец. Это же она — Хозяйка!

Он сломя голову взлетел по лестнице, помчался по анфиладам комнат, с треском распахивая тяжелые резные двери.

— Хозяйка! — звал он. — Хозяюшка!

Не откликнулась. Только пару раз где-то хлопнули двери — похоже, красавица стремглав убегала. Лоцман бросил погоню: Хозяйке ничего не стоит выскочить на террасу или балкон, ускользнуть по одной из бесчисленных лестниц или скрыться в центральной, нежилой части дворца. Разве здесь отыщешь того, кто хочет остаться ненайденным?

Почему Хозяйка убегает? Может, им не след встречаться во время похорон? Да, но коли Хозяйка жива и здорова, кого в таком случае хоронят актеры?

Совсем сбитый с толку, он поспешил вниз. Наверное, пока он отсутствовал, Богиня поселила в Замке кого-то еще, и сейчас идут съемки… Вздор! Какие могут быть съемки, если во дворе не стоит вертолет кино?

Охранитель мира вернулся к рощице, невольно замедляя шаги. Ингмар с Рафаэлем уже зарыли могилу и выравнивали холмик. Женщины застыли рядом, прижимая к груди цветы. Перевитые лентами роскошные букеты не вязались со своеобразным трауром — белые платья, черные мантильи — и со скорбным выражением лиц, обрамленных распущенными волосами. Точь-в-точь кино снимают, подумалось Лоцману.

Он стал возле Эстеллы, вгляделся в ее нежный профиль. Поблекшие губы крепко сжаты, маленький треугольный подбородок дрожит. Актриса стоит не поднимая глаз, а Лусия — та и вовсе отвернулась. Северянин и виконт поглощены своим делом, углаживают могилу. Почему никто не замечает охранителя мира? Быть может, актеры не видят его точно так же, как он был не в силах разглядеть Замок? Проданный Лоцман для них не существует?

— Ингмар, — окликнул он, — я возвратился. — Северянин обернулся. Взгляд голубых льдистых глаз вонзился охранителю мира в лицо. Рафаэль тоже прекратил работу, отложил лопату. Лусия не шелохнулась, Эстелла глядела в сторону. Что с ними стряслось?

— Да вы не узнаете? Я ваш Лоцман. — Рафаэлю кровь бросилась в лицо.

— Наш Лоцман? — резко переспросил виконт. — Кто бы ты ни был, незнакомец, это дурная шутка.

— Как вам не совестно? — упрекнула Лусия.

«Вы что, издеваетесь?!» — чуть не рявкнул вдруг рассвирепевший Лоцман, однако сдержался. Что за безумие поразило его актеров?

— Инг, что вам взбрело в голову? — обратился он к северянину, как к самому рассудительному. — Я побывал в Кинолетном городе, повздорил с тамошней армией и вернулся, а вы…

— Проданный Лоцман не возвращается, — оборвала Эстелла. — Это известно всем.

— Послушай, незнакомец, — нехотя разомкнул губы Ингмар, — я не знаю, кто ты такой и каковы твои намерения, но не стоит выдавать себя за другого. Тем более сейчас. — Он кивнул на холмик свежей земли.

— Мы только что похоронили нашего Лоцмана, — отрывисто проговорил Рафаэль. — И я не позволю пришлому бродяге осквернять его память!

Лусия всхлипнула, прижала к лицу букет.

— Не насмехайся над нами, — промолвил Ингмар, отворачиваясь от потрясенного Лоцмана. — Уходи. Если тебе что-то нужно от нас — придешь позже. А сейчас ступай.

Повинуясь властному тону, охранитель мира двинулся прочь. Они дружно спятили — первое, что пришло ему в голову. Или я сам рехнулся, заехал не туда и чужих актеров принимаю за своих. Или, скажем, пребывание в Кинолетном городе изменило мне внешность, а я не догадываюсь. Видно, прав был пилот, предрекший, что дома я наплачусь.

Он добрел до брошенного наземь «дракона», поднял его и с замиранием сердца глянул в зеркало заднего вида. Вроде бы ничто не изменилось: тот же шрам на щеке, те же серые глаза, сейчас покрасневшие от усталости, та же черная с проседью шевелюра. Разве что седых волос прибавилось — вот и все новшества. Тогда с какой стати актеры от него отрекаются?

Да уж, положеньице — Хозяйка пустилась бежать как от огня, актеры отвергли… Неужто всё оттого, что проклятая Богиня продала его за пять тысяч долларов?

И всё-таки, кого они зарыли в роще?

Он не рискнул снова сунуться к могиле, а отвел мотоцикл в гараж и поднялся к себе. Открыл дверь, переступил порог и вздрогнул от неожиданности: в противоположной стене точно так же открылась дверь и кто-то шагнул в комнату навстречу хозяину.

— Ух, будь ты неладно! — Лоцман запоздало сообразил, в чем дело. Уж сколько раз его разыгрывало высоченное зеркало в серебряной раме — единственный предмет в комнате, напоминающий о роскоши остальных жилых помещений. Прочая обстановка была скромной: застланная серым пледом постель, дубовое бюро, столик черного дерева с инкрустированными перламутром драконами, одежный шкаф, из-под которого выглядывают задники домашних тапок, бронзовый светильник, пара картин на стенах — морской пейзаж и натюрморт с фазанами. Мертвые фазаны Лоцману не нравились, он всё собирался заменить их вторым пейзажем.

На постели лежала книга — темный переплет, тисненое название. «Последний дарханец». Ингмар подобрал «Дарханца» и принес из холодной комнаты, где они вдвоем читали отрывок. При взгляде на книгу заныло сердце, как будто увидел портрет погибшего друга, потом захотелось сорваться с места и куда-то помчаться. Прежний мир звал к себе.

Лоцман нагнулся, провел пальцем по теплому корешку и медленно, нараспев выговорил магические слова:

— Последний дарханец.

Эти слова спасли его, когда в здании АУКЦИОНА комендант пытался выбить подпись под ОБЯЗАТЕЛЬСТВОМ. Они имеют некую власть в Кинолетном городе, имеют власть и над самим Лоцманом. Как хочется попасть в затуманье… Однако сейчас он слишком устал, чтобы нестись обратно к туннелю. Охранитель мира скинул ботинки, завалился на постель и наугад раскрыл книгу. Она открылась на третьей главе.

* * *


На Дархане была ночь. Люк корабля открылся и впустил внутрь свежесть гуляющего над космодромом ветерка и теплый дух только что отключенных двигателей; с урчанием поехал вниз трап. Корабль стоял в фиолетовых сумерках, а над ним раскинулся целый мир. В небе парили выветренные, клыкастые скалы; в черном камне пламенели на закатном солнце вкрапления слюды. У подножия скал плескалось море; реяли белые птицы, и оперенье отблескивало красноватым золотом. Невидимое солнце подливало в небесную голубизну лимонной и зеленовато-жемчужной краски, щедро расцвечивало тянущиеся на закат облака. Этот многоцветный мир был невесом и прозрачен, и сквозь него с настоящего ночного неба проглядывали притушенные звезды.

— Миражи? — после долгого изумленного молчания спросил Милтон.

— Они самые, — откликнулся Дау. — Только у них иная природа, чем на Земле…

— Здорово, — сказал Стэнли. — А днем картинки бывают?

— Редко, — ответил ему Сайго. — Насмотрелись? Милтон, пошли собак принимать.

С мощным фонарем в руке, командир корабля первым спустился по трапу. Луч высветил клочкастую траву и плеши гладкой земли. Видимо, на строительство космодрома не стали тратить силы и время, а попросту воспользовались природной равниной.

Милтон сошел вниз, а Дау со Стэнли спустили в сетках всех трех псов, затем поехала клетка с орущими кошками.

Далеко в темноте замелькала белая точка.

— Рики бежит, — заметил Дау, поднимая тяжелую сумку, куда сложил всё, что посчитал нужным привезти домой в первую очередь. — Идем. — Он начал спускаться по трапу.

Стэнли двинулся следом. Едва они сошли, трап убрался внутрь, люк корабля закрылся. Овчарки подняли лай.

— Хорош галдеть. — Милтон попытался их утихомирить. — Тихо! Лежать!

— Пусть их, — сказал Дау. — Мехашей распугают.

— Кого распугают? — недослышал Стэнли.

— Звери тут такие — мехаши. — Дау вручил ему клетку с кошками. — Запомни: от мехашей держаться подальше. Ясно?

— Ничего не ясно. — Стэнли поправил на плече сумку с вещами, удобней перехватил клетку.

— Ловец Таи растолкует. — Пилот усмехнулся и вслед за командиром пошел навстречу мелькающей точке света.

Милтон повел собак, Стэнли шагал рядом. Головокружение от поспешных сборов и мучительного перелета с Земли на Дархан проходило, и его начинало сменять недоумение. Всё-таки, зачем их сюда привезли? Космическая благотворительность? Не похоже…

Яркая точка приблизилась и оказалась фонарем, который держал в руке шагавший навстречу Рики. Овчарки залились лаем пуще прежнего. Милтон остановился, удерживая псов.

— С прибытием! — закричал Рики. — Что за горластый ужас привезли?

Он повел лучом, рассматривая собак, затем яркий свет резанул по глазам землянам. Стэнли отвернул лицо — руки были заняты, он не мог прикрыть глаза ладонью.

Псы надрывались.

— Вот, значит, как… — тихо выговорил Рики; за лаем псов его никто не услышал. — Значит, такие… Они по-нашему говорят? — спросил он у Сайго.

— Еще как. Я бы сказал, даже слишком… Да утихнут эти твари или нет? — рявкнул командир, внезапно озлившись на собак. Тяжелый перелет с двумя поломками измотал его, и короткое терпение Сайго стало еще короче.

Рики присел перед псами на корточки, выключил фонарь. Его лицо с огромными глазами оказалось совсем близко от оскаленных собачьих морд; Милтон взялся за сворку обеими руками. Ну как не удержит — овчары парня вмиг порвут. Но псы, видно, раздумали лезть в драку. Под взглядом Рики они затихли, закрутили хвостами, Джой вытянул шею и попытался лизнуть чужака в лицо.

Рики потрепал Джоя по ушам, поднялся.

— Дай-ка мне. — Он забрал у Дау увесистый груз. — Подсоблю, пожалуй.

— И то правда, — благодарно улыбнулся пилот. Пошли дальше. Собаки поскуливали и тянули Милтона к Рики; в клетке мяукала одна из кошек. Через несколько шагов ушедший вперед командир оглянулся:

— Как в поселке?

— Хорошего мало. Шеви распорядился: всех погулявших с дарханками — в Долину Огней.

— Что? — поразился Дау. — В Долину?!

— Представь себе. Эйро третьего дня попался — прямиком и угодил.

— И что же? — напряженно спросил Сайго.

— Что, что… Все чуть не спятили; в поселке его слыхать было — как будто Долина под боком.

— А Эйро?

— Утром назад привезли. Говорят, лежит пластом. Еле жив.

— Что значит «погуляли с дарханками»? — подал голос Стэнли.

«Заткнись!» — прозвучал у него в мозгу раздраженный голос Сайго. Стэнли поразился: обычно командир терпеть не мог общаться мысленно.

— Дарханцы — это местные, — пояснил Рики. — А наша родина — Лайам.

— В Долину Огней — это через край, — заявил Дау.

— Ты об этом Шеви скажи. Или Ловцу — он Эйро туда отвозил.

— Кто такой Шеви? — опять встрял младший землянин.

— Начальник поселка, — ответил ему пилот.

— А Ловец Таи — это наша погибель, — подхватил Рики, и непонятно было, говорит он всерьез или горько шутит. — Кстати, Дау, ты ему обязан: Ловец из-за Кис кое-кому морду крепко бил…

Рики принялся рассказывать, какая заваруха случилась из-за жены Дау; в потоке незнакомых имен земляне быстро потеряли нить повествования. Ясно было только, что в поселке, о котором идет речь, живет всего одна женщина и десятка два не в меру азартных и крутых мужчин.

Впереди показалось строение: светлый шестигранник, опоясанный посередке черной полосой шириной в полметра. Луч света утонул в этой черноте, как в бездонном провале. Контур двери тускловато блеснул металлом; здесь не было видно ни рукоятей, ни кнопок.

— Это станция слежения, — сказал Рики землянам и посветил наверх. Над крышей оказались три гигантских, наклонно расположенных веера, каркас которых обтягивала металлическая сеть. — Она очень старая, — добавил Рики, словно застыдившись убогого вида станции.

— Какая есть, — отрезал командир корабля. — Ну надо же — в Долину! Что они — рехнулись?!

Он провел рукой по контуру двери, раздалось короткое низкое гудение, дверь уехала вбок. Внутри загорелся свет — золотистый, яркий, веселый — и длинным прямоугольником лег на притоптанную траву у входа. Опоясывающая станцию полоса тоже осветилась и стала дымчато-желтой, непрозрачной.

— Заходите, — велел Сайго землянам и спросил у Рики: — Даншел вызвал?

— Обязательно. Но он больше не летает — придется подождать.

— Как не летает?

— Правая раолика сдохла. Беа над ней мудрил, мудрил — да разве ее починишь? Так что даншел теперь только на колесах.

Дау и Сайго застонали.

Лайамцы зашли внутрь станции. Стэнли поставил на землю клетку с кошками и придвинулся к брату. Овчарки больше не стремились к Рики — они уселись рядком и настороженно нюхали ночной воздух.

— Милт, как по-твоему, куда нас занесло?

— По разговорам, похоже на перевалочную базу космических пиратов, — ответил старший брат полушутя. — Причем, я бы сказал, пиратов не слишком удачливых.

— Не болтай вздор! — крикнул Дау через дверь. — Заходите, вам было сказано.

Овчарки забеспокоились. Они поднялись с земли, переступали лапами на месте, поскуливали.

— Эй! — окликнул лайамцев Стэнли. — Собаки чуют зверя.

В дверном проеме появился Сайго.

— Быстро внутрь! Проклятье…

Кошки внезапно завыли и загудели, собаки с воем ринулись в дверь, Милтона дернуло за ними. Псы чуть не сшибли с ног командира корабля, нырнули под стоявшую в углу койку, тут же кинулись вон и скуля забились в противоположный угол, словно они были не взрослыми овчарками, а перепуганными щенками. Подхватив клетку, Стэнли бросился в дверь. Изнутри станция казалась разрезанной в горизонтальной плоскости, и верхняя ее часть висела в полуметре над нижней: идущее по периметру окно было совершенно прозрачным, в нем ничего не отражалось, и отчетливо виднелся мираж над космодромом.

Сайго достал из кобуры излучатель; хотя кобура была старой, потертой, само оружие блестело как новенькое. Стоя в дверях, командир повертел головой:

— Не вижу.

— Сейчас, — сказал Рики, — я их ракетой…

С шипением и свистом ракета ушла в небо, взорвалась маленьким белым солнцем. Космодром озарил мертвенный свет.

— Вон они!

Почти сливаясь с темным полем, вдалеке удирали две тени. Двуногие, отметил прильнувший к окну Стэнли. Командир не стал стрелять, убрал излучатель на место.

— И часто они тебя навещают? — спросил Дау у Рики и уселся на скрипнувший под ним складной стул.

Нехитрая мебель станции была изготовлена одинаково: выцветшая, но добротная ткань натянута на легкий металлический каркас. На столе стояли три небольших прибора, у одного на цветном табло выплясывали и крутились ярко-зеленые смерчики.

На койку была наброшена великолепная шкура: серебристо-серый, с черными подпалинами мех так и притягивал, приглашая погладить его или поваляться. Над койкой висел на шнурке портрет молодой женщины. Ее милые черты были с большим тщанием вырезаны из темно-желтого дерева; однако на взгляд землянина, лицо портили громадные лайамские глаза, казавшиеся слепыми.

— Это моя жена, — сухо сказал Рики, проследив, куда смотрит Стэнли. Затем он ответил на вопрос Дау: — Гоняю каждую ночь.

— В Долину Огней! — взорвался Сайго. Мысль о новых порядках не давала ему покоя, его серые, с шелковистым блеском глаза стали бешеными. — Ну, гады!

Милтон присел на койку, провел ладонью по шкуре.

— Дарханцы и мехаши — это одно?

— Угадал, — ответил ему пилот. — На дарханской шкуре ты как раз и сидишь.

— Так они звери или кто?

— По-своему дарханцы не глупее нас с тобой, разве что шерстяные.

— То есть они — разумные существа? — Милтон встал.

— Вполне. А тут из-за них — в Долину! — рыкнул Сайго.

— А что ты разволновался? — с обычной прямолинейностью брякнул Стэнли. — Много гулял с дарханками?

Сайго влепил ему оплеуху — видно, даже не успел подумать, рука сама рванулась.

— Не распускай язык!

— Не трожь Стэна. — Милтон плечом отодвинул брата, оказался лицом к лицу с командиром корабля.

— Отвяжись, — буркнул Сайго, отступил и плюхнулся на койку, на серебристый мех.

— Расскажите про Землю, — попросил Рики. Дау с готовностью расстегнул сумку:

— Иди смотреть.

Он достал несколько толстых каталогов. Милтон придвинулся, желая узнать, что в первую очередь интересует лайамцев на Земле. Оказалось — техника, транспорт, оружие.

Стэнли отошел к двери. Мираж над космодромом тускнел, пропадал яркий блеск отраженного солнца, черные клыкастые скалы суровели. Ночное небо глядело на землянина холодными глазами чужих звезд. Дарханцев было не видать. Лицо горело от пощечины и от обиды. Слова не скажи. Сами-то — наглые пришельцы, ввалились на планету, гуляют с дарханками напропалую… Он попытался обуздать неуместные мысли — но разве их сразу уймешь?

— Я тебе последний раз говорю: заткнись! — заорал Сайго.

Стэнли обернулся. Командир был в ярости, Дау кривил губы в усмешке; Рики отодвинул сумку пилота к стене — чтобы сокровища с Земли не пострадали, если начнется свара.

— Стэн, что еще? — сдержанно спросил Милтон. За этой сдержанностью могло таиться что угодно: и забота, и угроза.

— Ничего. — Его захлестнула новая обида. Уже и думать не моги о чем хочешь! Он шагнул из станции наружу.

— Никуда не ходи, — сказал ему вслед Дау. Землянин постоял, пытаясь успокоиться. Чертовы лайамцы. Ничего не скроешь. Сами-то, поди, умеют друг от друга таиться — иначе вслух бы не разговаривали, а напрямую читали бы мысли… Он вдруг остро ощутил свою полную беззащитность. Вот же угораздило их с Милтоном — и главное, сами полезли в эту петлю, никто не заставлял… Так-таки никто? — пришла новая мысль. Разве беды, которые обрушились на них с братом, не загнали их в угол, не довели до отчаяния? Кому было нужно, чтобы братьям загорелось тайком удрать с Земли? Уж не добреньким ли, готовым помочь лайамцам? Ах, проклятье!.. Закусив губу, Стэнли зашагал прочь от станции. Не хочу, чтобы они меня слышали, не желаю!

— А ну вернись! — крикнул за спиной Дау. Стэнли и ухом не повел. Буду я тебе подчиняться, как же… Взвыли и залаяли собаки, закричал Дау — а землянину что-то со страшной силой сдавило горло, и железная скоба прижала к телу руки. Его оторвало от земли и куда-то понесло. Руки были стиснуты ниже локтей, он дергался, не в силах даже нащупать то, что захватило его в плен.

— Стэнли! — как сквозь вату, донесся крик Милтона. Несколько мгновений задыхающийся землянин еще различал толчки, слышал топот бегущих ног, затем всё потонуло в глухой черноте.

Очнулся он на земле, а в лицо смотрели пронзительно-яркие звезды. Стэнли перевернулся со спины на живот, закашлялся. Кругом была непроглядная мгла, вдали слышался лай собак.

«Стэнли! — донесся едва различимый мысленный зов. — Не зли их!»

«Дау!!!» — мысленно заорал он в ответ — однако пилот не услышал. «Не зли их», — еще раз донеслось до землянина, и это было всё.

Чьи-то сильные пальцы взяли его за волосы, потянули вверх, заставили подняться на колени. Он вывернулся, оставив в чужой руке клок волос, и вскочил на ноги. Колени сейчас же сомкнуло металлической скобой. Стэнли схватился за скобу — и оказалось, что это рука сидящего у него за спиной дарханца: густой мех, а под ним литые мускулы. Эту руку не уберешь иначе, как разрубив ее мечом. Стэнли выпрямился — и уставился в лицо похитителю, который стоял перед ним.

Громадный, на голову выше землянина, дарханец держал в руке короткую светящуюся палку. Голубоватый свет двумя черточками отражался в круглых глазах, слабо блестел на шкуре. Невозможно было понять, глядит чужак с угрозой или, к примеру, с невинным любопытством, но вид у него был недружелюбный. Дау, конечно, прав — злить этих громил не стоит.

— Ты-ы? — протяжно выговорил незнакомец по-лайамски. Голос, в противовес могучему росту, оказался жидковат.

— Я, — не слишком уверенно отозвался Стэнли.

— Я. — Чужак стукнул себя светящейся палкой в грудь. — Ты. — Конец палки сунулся землянину в лицо.

Стэнли отшатнулся, и рука, державшая в плену его ноги, стиснула их так, что он вскрикнул.

— Ты! — повторил чужак пронзительно. — Жена?

— Нет, — твердо заявил Стэнли, вообразив, будто мехаш намерен взять его себе в жены, и рванулся.

Скованным ногам стало нестерпимо больно. Повернувшись в поясе, он сцепленными руками рубанул похитителя по загривку. Землю точно вышибли из-под ног, Стэнли упал; ударился плечом, но сберег голову. Ноги по-прежнему держало капканом.

— Жена! Жена! — завопил чужак, размахивая светящейся палкой. Стэнли осенило: лайамцы гуляют с дарханками; вот и ему предлагают местную красотку. Но как насчет Долины Огней? От одной мысли о Долине командира затрясло, да и Эйро, о котором толковал Рики, вернулся с нее чуть живой… Что же делать? «Не зли их»! Ничего не скажешь, замечательный совет.

— Жена! — визжал дарханец. — Жена!

— Заткнись! — гаркнул землянин каким только мог низким, страшным голосом — куда более внушительным, чем у противника. — Я, ты — не жена! Ты, я — не жена!

Дарханец умолк, поднес Стэнли к лицу свою палку и внимательно рассмотрел пленника. Что-то пробормотал, обращаясь к напарнику. Тот впервые раскрыл рот и коротко ответил. Отпустил Стэнли, потом взял его за подбородок и поставил на ноги. Землянин подавил стон. Челюсть вывихнут — и не поморщатся.

Дарханцы стояли в молчании; мощные торсы высились перед землянином.

«Дау! — мысленно закричал Стэнли. — Рики!» Не слышат. Наверное, дарханцы уволокли его слишком далеко.

— Не Лайам, — объявил мехаш.

Вдруг оба повернулись в одну сторону, вглядываясь в темноту. Обострившимся слухом Стэнли различил отдаленный топот — кто-то бежал ему на выручку.

— Рики! — заорал он во всё горло.

Дарханец сгреб его в охапку и с невообразимой быстротой помчал прочь.

Когда мехаши посчитали, что удрали от преследования, пленника поставили наземь. Поначалу он бежал, понукаемый своими похитителями, затем шел, а под конец уже едва тащился. Ноги заплетались в высокой траве, он то и дело спотыкался о притаившиеся в ней камни и никак не мог втолковать своим спутникам, что измученному перелетом Земля — Дархан человеку такой марш-бросок не по силам: мехаши то ли не понимали, то ли отказывались верить. Сами они отмахали километров тридцать — и хоть бы хны.

Горизонт с одного края налился румянцем, когда дарханцы привели Стэнли к замыкавшей равнину цепи лесистых холмов. В воздухе дрожал розоватый свет, а в небе плыл мираж: каменистая пустыня, залитая утренним солнцем. Изображение изгибалось, с одного края поднималось вверх; каменные россыпи занимали полнеба, и отчетливо были видны протянувшиеся от каждого бугорка тени.

В очередной раз запнувшись о скрытый в траве камень, Стэнли не удержался на ногах и шлепнулся врастяжку на землю. Приподнялся и сел, чтобы дать ногам хоть минутный роздых. Оглянулся по сторонам — и увидел брата.

Размытый дождями крутой склон ближнего холма обрушился, обнажив мягкую песчаную породу. Темно-желтый песок с коричневыми прослойками образовывал четырехметровое окно, в котором камешками был выложен портрет Милтона. В самом деле, очень похож: тот же нос с тонкими крыльями, рот, подбородок, тот же высокий лоб, наконец, та же челка, несолидно падающая на один глаз. Разве что очков нет — да глаза огромные, лайамские.

— Кто это?

— Стреляй.

— Что за Стреляй?

— Ты — стреляй. — Мехаш сделал движение, словно что-то кинул в портрет, и издал длинный свист и щелчок.

Стэнли всмотрелся. В плывущем над равниной розовом свете портрет казался нетронутым. Разве кто-нибудь в него раньше стрелял? Впрочем, да: в песке можно различить рытвины, а голыши, видимо, не раз вываливались, но были вложены на место. Иными словами, в портрет швыряют камни.

— Зачем стрелять?

— Лайам Дархан жена, — объяснил мехаш. — Лайам стреляй Лайам.

Ах вон что — чтобы произошло действие под названием «жена», лайамец должен символически отречься от своего народа и пульнуть в него булыжником.

— Я не лайамец. Мне жена не нужна. — Стэнли вдруг осознал, что порядком трусит. — Не Лайам. Не стреляй.

Дарханцы забормотали, совещаясь. Один из них подобрал с земли увесистый камень и, в чем-то убеждая собеседника, совал каменюку ему под нос. Спор разгорался, голоса поднимались, и в конце концов мехаши чуть не подрались. Затем опомнились и погнались за Стэнли, который под шумок дал тягу.

Не чуя под собой ног, землянин пронесся мимо портрета, нырнул в начинающийся у подножия холма редкий лесок и помчался, понемногу забирая вверх. Однако метров через сотню острая боль взрезала правый бок, дыхания не хватало, ноги едва слушались. Он спрыгнул в ложбинку, надеясь забиться в какое-нибудь укрытие, — и тут колени подломились, он рухнул наземь. Финиш. Сил больше нет. Хоть бы его оставили в покое…

— Иди к я! — Сильные руки подняли его, встряхнули, как кутенка.

Мехаш потащил землянина за собой вниз по склону, затем по лощине, огибая соседний холм. Второй дарханец шагал рядом. Стэнли бездумно разглядывал великолепные шкуры хозяев планеты, наблюдая, как переливается мех при каждом движении могучего тела. Внезапно ему стало жарко: он вспомнил шкуру, которой была застлана койка на станции слежения. Ну да, правильно — такой же серебристо-серый, с черными подпалинами мех. Лайамцы снимают шкуры с разумных существ и спят на них! Проклятье…

Он поглядел кругом. Здешний лес умирал. Земля была укрыта ковром пожелтелых, завитых в спирали листьев, а невысокие разлапистые деревья стояли нагие, и только блестели на ветках не то самоцветы, не то натеки смолы. Стекловидная масса бугрилась на коре, висела сосульками — и была она всех оттенков от темно-бордового до розоватого, словно лес украсил неведомый мастер — художник по цветному стеклу. Чуть позже Стэнли разглядел и «мастеров»: по ветвям шныряла живность вроде маленьких ящерок — видно, они-то и грызли кору, отчего деревья истекали смолой и засыхали.

Затем его провели через кустарник, как будто через полосу огня: ветки пылали красными, оранжевыми, желтыми листьями; от них исходило явственное тепло, и стоял густой дух, от которого защипало в носу. Стэнли расчихался, дарханцы зафыркали и прибавили ходу. За кустами опять стояли знакомые раскидистые деревья, но покрытые зеленой листвой — пожиратели коры не прошли сквозь полосу огненного кустарника.

Наконец мехаши добрались до цели. Укрытое в глубокой лощине, их поселение с виду напоминало стойбище первобытных людей. К деревьям были пристроены сплетенные из веток хижины, а в склоне холма вырыты две пещеры. Стэнли ни на миг не усомнился в их искусственном происхождении: одинаковые входы — узкие, высокие арки; перед ними выровненные площадки, по краю обложенные серыми; коричневыми и красными камнями. На пороге каждой пещеры чернели кострища. Головешки были убраны, пепел выметен.

Дарханец указал на пещеру и охотно объяснил:

— Лайам люби жена. Я! — Он звучно хлопнул себя ладонью по груди. — Я жена Лайам.

— Не надо. — Стэнли стало нехорошо. Неужто мехаш предлагает в жены себя?

Дарханец издал птичий клич, и из хижин высыпало население поселка: с десяток могучих мужчин — у троих шерсть на лицах и на груди была совсем белая, будто седая, — десятка полтора женщин и четверо дарханят: серые подвижные клубки, ясноглазые симпатяги.

Все они примчались толпой и стали полукругом, таращась на землянина и возбужденно переговариваясь высокими голосами.

— Здравствуйте, — громко сказал Стэнли по-лайамски, и гомон стих. — Я — не Лайам. Я — друг. Но нет жена. Не надо жена. — Кажется, объяснил вполне доходчиво?

Мужчины молчали, а дарханки пронзительно заголосили. Провожатые Стэнли с яростной жестикуляцией принялись что-то растолковывать сородичам — похоже, описывали сцену похищения с космодрома. Женщины подступили ближе, отчаянно вереща и указывая то на Стэнли, то на сбившихся в кучку детей. Стоял оглушительный гам.

Стэнли сел наземь, сжал руками голову. Хоть бы понять, что им от него надо. А еще лучше, дали бы поспать часок-другой. Сил никаких нет.

Встряхнувшись, он заставил себя присмотреться к дарханцам внимательней. Вернее, к дарханкам. Они были хороши, как молодые волчицы, — поджарые, сильные. Поросшие шерсткой лица не были человеческими, но и звериными не назовешь. Круглоглазые, славные мордахи. На груди тоже была шерсть, однако она не скрывала две мягкие округлости с большими коричневыми сосками, а ниже, на животе, виднелись еще две пары маленьких сосцов.

Один из седых дарханцев что-то сказал, и все разом умолкли. Мужчины повернулись и разошлись; кто-то дал шлепка дарханенку, и весь выводок порскнул в сторону, убежал в хижину на краю стойбища. С видимой неохотой стали расходиться женщины. Осталась только одна, которая не двигалась и глядела на землянина немигающими желто-карими глазами.

— Я! — объявил приведший пленника мехаш, указывая на оставшуюся дарханку.

— Твоя дочь? — спросил Стэнли.

— Я! — повторил дарханец и подвел ее к землянину. — Ты, — он ткнул в Стэнли пальцем, — жена, — подтолкнул к нему дарханочку. — Надо жена.

— Надо еда, — проворчал землянин, чувствуя, что его разбирает нервный смех. Он со стоном поднялся на ноги. — И дайте же человеку поспать.

— Не Лайам люби жена, — произнесла дарханка неожиданно мягким голосом, совсем не похожим на визг и вопли, которых Стэнли уже наслушался вдоволь. Она цепко взяла землянина за руку и повела ко входу в пещеру.

Перешагнув кострище, Стэнли оказался в прохладной, сухой комнате, где стены были завешаны циновками и такими же циновками застлан пол. У задней стены стояли три кувшина с букетами белых цветов, похожих на висячие собачьи уши. Цветы источали бодрящий запах, который смешивался с духом свежего сена. Справа от входа, в темном закутке, была оборудована постель: груда сухой травы, прикрытая сеткой, сплетенной из каких-то волокон. Над постелью была укреплена светящаяся палка.

Дарханка напряженно следила, как гость отнесется к убранству; ее круглые глаза влажно поблескивали в полумраке. Осмотревшись, Стэнли повернулся к ней.

— Дай мне воды. Пить. — Сложив руки в пригоршню, он сделал вид, будто пьет из ладоней. — Вода. Дай.

Коротко пискнув, она вышла. Стэнли опустился на ложе. От усталости кружилась голова, и он едва соображал. Дарханцы радушно предлагают жену и кров — прекрасно, если только забыть слова Рики про Долину Огней. Боже, как я вымотался…

К пещере подошли две молодухи с охапками дров и принялись складывать костер на пороге. Затем вернулась «жена» с кувшином в руках, перешагнула через подготовленные дрова, поставила кувшин перед землянином.

— Пить, — сказала она мягко, очевидно зная, как раздражают чужое ухо пронзительные звуки дарханского говора. Указала на костер, где по хворосту побежали первые желтые язычки: — Огонь — не иди. Лайам не иди, жена не иди, Дархан не иди.

Иными словами, пока на входе пылает костер, в пещеру никто не сунется. Стэнли понюхал содержимое кувшина, осторожно пригубил. Похоже на вино: кисло-сладкое, слабое. Лучше бы простая вода — черт знает, что станется с землянином от дарханского винища… Наплевать. До того хочется пить — спасу нет.

Он выхлебал полкувшина и повалился на постель. Вяло подумал, что надо бы разуться, да уж Бог с этим.

Внезапно его бросило в жар, сердце застучало сумасшедшим молотом, громом отдалось в голове. Господи, чем меня опоили?! Этак и не доживешь, пока тебя в Долину… Не додумав мысль, Стэнли заснул.

Кто-то тряс его, дергал, жалобно скулил. Не просыпаясь, он отмахивался, отворачивался, закрывал голову руками. Его оставляли в покое, потом снова начинали тормошить — и так без конца.

Внезапно пробудившись, Стэнли полежал с минуту, соображая, где он и как тут оказался. Затем повернулся на бок. Сел.

В проем в стене бил солнечный свет. Костер догорал, по головешкам пробегали бледные, почти невидимые язычки огня. Дарханка сидела на полу. Она встрепенулась, подалась к Стэнли — и вдруг заскулила, точно заплакала.

— Ты что? — Землянин слез с постели, уселся перед дарханкой на корточки, накрыл пальцами руку. Ее мягкая шерстка заканчивалась чуть ниже запястья.

— Ты я не люби. Нет огонь, — пожаловалась она. — Ты иди. Иди к Лайам.

Надо было любить друг друга, пока горел костер, сообразил Стэнли. А теперь время вышло, и пора убираться. Интересные дела. Зачем дарханцам это надо?

Он попытался выяснить у своей несостоявшейся «жены». Она долго не могла взять в толк, чего он добивается, но в конце концов указала себе на живот:

— Ты, я, Лайам, Дархан — мал Дархан.

— Дети? — опешил Стэнли. Им нужны дети от лайамцев?! На кой ляд им метисы, большеглазые безволосые уродцы? Ведь с точки зрения мехаша, гладкокожие лайамцы должны быть верхом безобразия.

И земляне, кстати, тоже. Да вообще от инопланетчиков никаких детей не получится.

Дарханка толкнула его в плечо.

— Иди! Время. Ловец Таи — у-у! — Она явно повторяла слова, услышанные от посещавших гостеприимный поселок лайамцев.

Стэнли в мыслях согласился, что самое время уносить ноги; однако бешено хотелось есть. Как сумел, он объяснил «жене», что голоден. Она пошарила в щели между стеной и кувшином с цветами и выудила кусок сухой лепешки и горсть орехов в сморщенной зеленой скорлупе.

— Спасибо, — сказал землянин.

Дарханка не знала такого слова. Стэнли погладил ее по руке. Она отпрянула.

— Не люби жена!

— Не буду. Я тебе спою.

Минутой раньше он уйдет или минутой позже — какая разница? Зато сделает приятное хозяйке.

Чистый, звонкий голос наполнил пещеру, отразился от стен. Стэнли пел одну из тех страстных, стремительных, стилизованных под восточные напевы песен, что он исполнял в ресторане «Мажи Ориенталь»; пел без слов, играя голосом, переливая мелодию, вкладывая в пение всю душу.

Дарханка стояла, точно окаменев, — никогда прежде не слыханные звуки потрясли ее и заворожили. Землянин давно уже смолк, а она всё стояла, прижимая к животу ладонь, приоткрыв рот, глядя прямо перед собой вытаращенными глазами.

Стэнли тронул «жену» за локоть.

— Я иди. Прощай.

Она очнулась, повернула голову. Пискнула едва слышно:

— Не Лайам спою жена. Спою — мал Дархан.

У нее подкосились ноги. Дарханка обхватила Стэнли колени, потерлась о них головой, как большая кошка.

— Мал Дархан. Спою, спою — мал Дархан. — Неужто она вообразила, будто у нее родится ребенок от того, что землянин пел песни? Стэнли и развеселился, и огорчился одновременно. Велико будет разочарование бедняжки, когда выяснится, что ребенка нет.

Дарханка вскочила и с видом триумфатора вышла из пещеры, прошагав босыми ногами прямо по горячим угольям. Землянина передернуло, он перескочил через жар. «Жена» прошествовала через площадку перед входом в пещеру, остановилась у линии разноцветных камней. Победно вскинула руку, не отрывая другую от живота, и издала клич, на который сейчас же откликнулись все от мала до велика. Поселковый народец с воплями ринулся к ней: мужчины — с пустыми руками, женщины — с циновками и букетами цветов, похожих на лохматые уши спаниэля. Гомонящая толпа окружила счастливую «жену»: цветы были брошены ей под ноги, циновки укутали плечи и стан. Завернув ее, будто мумию, дарханцы подняли «жену» и понесли к костру, где на вертеле благоухала тушка зверя размером с козленка. Женщины приплясывали и галдели как сумасшедшие, и пронзительно вопили дети, изрядно напуганные гамом и суетой.

Стэнли проводил взглядом веселое шествие. Обманутую дарханку было жаль. Сейчас сородичи закатят пир в ее честь по поводу зачатия ребенка, но что будет потом, когда никакого детеныша не окажется и в помине? Принюхавшись к восхитительному запаху жареного мяса, к которому его не пригласили, землянин откусил от сухой лепешки и двинулся в обратный путь по лощине между холмов.

Он с легкостью отыскал портрет лайамца на песке, по странной случайности похожий на Милтона, — однако куда двигаться дальше? Не видать никакой тропы: лайамцы являются сюда тайком и стараются поменьше следить. Он попытался определить направление, откуда его привели мехаши: на худой конец, можно по своим следам добраться до космодрома. По влажной ночной траве прошли двое дюжих мужиков и он сам — должна была остаться заметная дорога. Однако, как ни искал, ничего он не нашел: упругая трава поднялась и стояла точно нетронутая.

Надо сидеть тут, решил землянин. Лайамцы не дадут мне пропасть и будут прочесывать равнину, пока не разыщут. Даже если какой-то там даншел у них больше не летает, они запросто могут объехать окрестности на колесах.

Очистив дареные орехи от скорлупы, Стэнли прожевал их сочные, молочной спелости ядра и двинулся вверх по склону холма, украшенного портретом. Наверху можно занять наблюдательную позицию и спокойно выжидать.

Внезапно он вспомнил дарханскую шкуру у Рики на постели и разозлился. Надо же — пускать разумных существ под нож, будто скотину! Уму непостижимо. С другой стороны, подумалось ему, еще неизвестно, как намерены поступить мехаши с ожидаемыми детьми-метисами. Может, готовятся принести их в жертву своим богам при многочисленном скоплении народа. Стэнли выбрался на гребень холма и осмотрелся. Простор. В небесной голубизне сияло солнце и плыли редкие, словно чем-то смущенные, облачка. Справа и слева тянулась цепь лесистых холмов с пятнами огненного кустарника. Впереди лежала равнина — травянистая, с купами высоких деревьев. Там-то мы и шли с космодрома, сказал себе землянин. Оттуда за мной и должны бы приехать… А это что? Далеко справа из-за рощи показалось темное пятно. Стэнли поднялся на цыпочки, всматриваясь. Местный зверь? Ну и здоровенный. Пятно росло, вытягиваясь в длину. Нет, пожалуй, оно неживое. Может, это даншел? Может, за мной? Землянина охватило беспокойство. А если не даншел — и не за ним? Черт знает, на что тут напорешься, на этом Дархане. Он отступил за дерево. Не бог весть какое укрытие, но всё же лучше, чем торчать на виду. Взгляд скользнул вниз — и у Стэнли екнуло сердце. По склону, где стоял землянин, карабкался дарханский зверь. Ростом с крупную собаку, но на коротких лапах, очень толстый — словно бочонок, обтянутый бурым мехом, — с длинной мордой, которая заканчивалась голым хоботом. Конец хобота шевелился, то ощупывая траву, то поднимаясь вверх и поворачиваясь наподобие перископа. Стэнли пустился наутек. Не приведи Господь связываться с неведомым зверьем.

Долетел сильный, приторно-сладкий запах — точно раскрылась гигантская коробка с конфетами. «Иди ты со своими сластями…» — подумал землянин и хотел наддать, но от конфетного запаха перехватило дыхание. Стэнли пробежал с десяток шагов по гребню холма, наткнулся на дерево, стал. Кружилась голова. Он оглянулся. Зверь резво ковылял за ним, вытянув хобот.

Стэнли сломил ветку и хлестнул догнавшего зверя по морде. Тварь зашипела, новая волна приторного, дурманящего запаха ударила землянину в нос. Его замутило. Еще минута — и он свалится без памяти, а зверюга своим хоботом влезет ему в брюхо… или в рот… высосет внутренности…

Шатаясь, он сделал несколько шагов к склону холма. Перед глазами всё плыло. Подбиравшийся зверь колебался, сжимался и растягивался, его хобот тянулся всё ближе и ближе, поднимался к лицу.

— Пошел вон! — задыхаясь, выкрикнул землянин. Тварь опять зашипела. От убийственной сладости горло сжалось, не пропуская воздух. Стэнли рванулся — и покатился вниз по склону.

Ударился обо что-то, зацепился. Помогите! Горло чуть отпустило, он вдохнул глоток чистого воздуха. Поднялся на карачки, обогнул ствол дерева, на который наткнулся, и вслепую пополз дальше. А бочонок на лапах ковыляет куда быстрее… Дышать! Дышать, пока можно. Сзади что-то шипит. Тварюга нагоняет… Что там было — то темное, на равнине? Даншел? Они успеют сюда?

Новое облако одуряющей вони. Стэнли ткнулся лицом в траву. Я сдохну, и он меня сожрет!..

Что-то прохладное, хваткое ощупало кожу на шее, защемило ее, точно пальцами. Землянин перекатился на бок, толкнул тварь руками. Зверь подался, но тут же надвинулся снова, ущипнул под ухом. Стэнли ничего не видел, только слышал посвистывающее дыхание. В смертном ужасе он поймал присосавшийся хобот — жесткий, как одетый в резину электрический кабель, — дернул, желая отодрать от себя. Хобот с чмоканьем оторвался. Землянин ухватил его другой рукой, крутанул. Зверь взвизгнул и вырвался.

Стэнли поднялся на колени, потерял равновесие и снова повалился в траву. Опять шипит. Задыхаюсь… Помогите!..

— …Здесь я, здесь, — дошел до сознания чей-то голос. Потом Стэнли услышал себя: полушепотом, как заведенный, он повторял:

— Ловец… Ловец… Ловец…

Он смолк. Разлепил веки, зажмурился от ударившего в глаза солнца. Снова осторожно поглядел.

Он лежал в траве у подножия холма, а рядом стояла длинная темная машина. Привалившись к ней спиной, прямо на земле сидел лайамец, крутил в пальцах сорванную травинку. Стэнли испугался — таким черным показался ему незнакомец. Его черная куртка была порезана на груди и зашита металлической нитью, словно однажды лайамцу исполосовали грудь ножом. Смоляные волосы закрывали лоб и скулы, взгляд антрацитовых глаз буравил землянина. Мужественное, жесткое лицо; четко очерченные, крепко сжатые губы. Он казался постарше Милтона — тридцать с чем-то — и несомненно представлял здесь власть.

Стэнли сел. Его замутило.

— Ловец Таи? — выговорил он. Твердые губы лайамца дрогнули в усмешке.

— Ты меня удивляешь. Нашел, кого звать в бреду! — Голос у него был звучный, энергичный и после воплей и визга мехашей радовал слух.

— А что — ты меня в Долину Огней повезешь? Я дарханскую «жену» не любил.

Казалось, из глаз Ловца Таи пролилась и потекла по лицу чернота.

— Я больше никого туда не повезу. — В тоне слышалась угроза — в адрес тех, кто выдумал такое наказание и заставил Ловца привести в исполнение приговор. Стэнли приободрился, даже тошнота отпустила.

— Ты кто? — спросил он. — По должности.

— Сейчас — начальник службы безопасности поселка.

— А вообще?

— Разведчик.

— Тогда ты должен знать. Зачем дарханцам дети-уроды? — Суровый Ловец неожиданно засмеялся — коротким, искренним смехом.

— Дети! С тем же успехом ваши кошки могут ждать щенков от овчарок. — Слова «кошки», «щенки» и «овчарки» Таи произнес по-английски. — Я пытался втолковать, что никакой «мал Дархан» у них не выйдет, но кто меня слушает? — Он посерьезнел. — Насколько я понимаю, мехаши хотят иметь заложников. Они убеждены, что если у них будут наши дети, мы не причиним вреда всему их племени.

— Но ведь никаких детей не народится?

— Конечно нет. Я жду не дождусь, когда они это себе уяснят и оставят нас в покое.

— Погоди. Я не совсем улавливаю…

— Объясняю. На Дархане находится маленький поселок, где живут исследователи. На Лайаме — тоже невеликое поселение. Скажем так, городок. Наши деды прибыли туда на трех кораблях с Шейвиера. Шейвиер в то время — не знаю, как сейчас, — был препоганым местом, и милроям слабой защиты приходилось туго. Опять непонятно? Ну, знаешь, всё с самого начала объяснять — эдак мы до ночи проваландаемся.

— А куда торопиться? Я слушаю.

— Милрой — это по-вашему экстрасенс, — Ловец тщательно выговорил чужое слово. — Милрой слабой защиты — тот, который не может противостоять, когда на него нападают. Он не в состоянии защитить свою память — в ней может копаться любой наглец, обладающий сильным ударом. С одной стороны, на Шейвиере это считалось преступлением, с другой — захватывающей охотой для избранных. Охота за чужими воспоминаниями, за чувствами. Гнусно это всё было, и в конце концов около трехсот милроев слабой защиты сговорились и удрали. На Лайам.

— И не понравилось, — продолжил Стэнли.

— Угадал. Со временем выяснилось, что Лайам — не лучшее место для жилья. Там есть фон — излучение, которое открыл Шао-Ри… Короче, спустя несколько поколений люди начнут вырождаться. Мы стали искать новое место, исследовать Дархан. А наши семьи остались на Лайаме.

— Понял! Жены — там, дарханки — тут. Гостеприимные и ласковые.

— На твоем месте я бы тоже посмеялся. Мехаши на удивление быстро смекнули, что к чему, и поперли к нам толпой. Оглянуться не успеешь — а дарханка уже у тебя в доме. Шерстяная лапа торчит из постели. Мы с Лайо дни и ночи не спали, рыскали по поселку, выметали эту напасть. А кое-кто дарханку защищает, еще и тебя подстрелить норовит. Двое человек погибли, пока мы вокруг поселка ограду не поставили. Да и тогда… Ума не приложу, как мы всё это пережили.

— То есть поначалу в Долину Огней не возили? — уточнил Стэнли. — А зачем теперь эти строгости?

— Потому что народ не остановить. В постели дарханки необыкновенно хороши. Кто пробовали, говорят… Эх… Много чего говорят. А у тебя жена, дети. Как ни закрывайся, рано или поздно выплывет, что любил мехашку. Позор. Семья рушится, к детям тебя не подпустят…

— Нас так мало, мы должны выжить — а это возможно только в семьях. — Так привезли бы жен сюда, — рассудительно предложил землянин. — Дау ведь привез.

— Правильно. Только Кис не может иметь детей, потому она здесь. Ты помнишь, как летели сюда с Земли?

— Чуть не сдохли.

— Вот именно. Перелеты калечат женщин; когда перебрались с Шейвиера на Лайам, четверть больше не смогли рожать. Я совсем не уверен, что мы приживемся на Дархане; и попусту возить женщин туда-сюда не будем. Собственно говоря, поэтому и Сайго с Дау привезли сюда Милтона не с женой, а… — Лайамец осекся.

— Что?

Ловец Таи поглядел вдаль, на испещренную зелеными рощами равнину, и бесстрастно проговорил:

— Они привезли четырех кошек, трех собак и двоих землян. Для исследовательских целей.

— Ну вы и сволочи!

Черные глаза Ловца уставились на Стэнли. Таи не шелохнулся, не произнес ни слова, но землянину сделалось не по себе.

— А шкуры с дарханцев вы снимаете тоже ради науки?

— Поначалу я дарханок ловил и выбрасывал вон; за то меня и прозвали Ловцом. Затем я получил приказ убивать. А шкуры оставлять нашим для устрашения — чтобы помнили. Меньше мечтали бы о дарханках. — Таи помолчал. — Не злись. Теперь уже ничего не изменишь. Тебе с братом придется жить с нами, с этим надо смириться.

— Смириться? — повторил Стэнли. — Как ты сказал — милрои слабой защиты? Вы драпанули на Лайам, поскольку дома вас заедали, — а теперь такими же милроями оказываемся мы с Милтом. Мы тоже не умеем защищаться. С этим как быть?

Ловец сунул пальцы в нагрудный карман и выудил металлическую пластинку в полсантиметра шириной и длиной сантиметра два.

— Я подарю тебе вещь. Сам сделал; такой металл есть только на Дархане. — Он согнул пластинку пополам. — Это молчунок. Цепляется на ухо; убери волосы, и я прилажу. Милтону уже дал… Вот так. — Таи защемил пластинкой землянину верхний край уха, больно сжал. — Твоих мыслей больше не слыхать.

— Спасибо, — мрачно буркнул Стэнли. — Что теперь — домой?

Ловец гибко поднялся на ноги, открыл дверь своей длинной темной машины.

— Сначала мы разнесем в клочья дарханский поселок. А затем — домой.

* * *


Лоцман захлопнул книгу. Руки дрожали. Он с упоением проглотил первые страниц пятнадцать, но всё, что касалось Ловца Таи, доставило ему почти физическую боль. С ним что-то неладно, с этим черноглазым лайамцем. Начальник службы безопасности. Вынужден подчиниться приказу и везти согрешившего парня в Долину Огней, от которой всех бросает в дрожь, — для него это драма. Он желает добра землянам, да и поселок мехашей сметет не со зла, а чтобы у лайамцев не было искуса туда бегать. Куда разумнее изгнать окопавшихся под боком дарханцев, чем потом возить своих в Долину Огней, это верно. И всё-таки… С Таи связано что-то страшное, Лоцман мог бы поклясться. Он не вычитал это в книге, знание выплыло из потаенных глубин памяти.

— Ладно, полежи пока, — сказал он «Последнему дарханцу», засовывая книгу под подушку. — Завтра разберемся.

Охранитель мира думал поваляться еще пять минут, но мгновенно уснул, сморенный усталостью. А когда открыл глаза, взвился и кинулся обуваться: солнце готовилось погаснуть на ночь, верхушки башен горели золотом в его вечерних лучах. Проспал всё на свете!




Глава 7


Лоцман выскочил из комнаты и бросился на поиски Ингмара. Актеры приняли охранителя мира хуже некуда, но если поговорить с людьми по-хорошему, объяснить… Начинать, конечно, надо с северянина.

«Ингмар! — мысленно позвал он, пробегая по коридору. — Инг, ты мне нужен!» Никакого отклика. Северянин не желает отвечать? Или проданный Лоцман не в силах до него докричаться?

Он поднялся на Львиную галерею, осмотрелся; никого не видать.

— Ингмар! — Крик смешался с пением ветерка, зазвенел многократным эхом. — Инг-ма-ар!

Лоцман пробежался кругом по короткой галерее. Мраморные львы лежали, безразлично отвернувшись от охранителя мира. Где же северянин?

— Инг-ма-а-ар!

Актер показался далеко внизу, на Сиреневой лестнице, которую украшали вазы из сирень-камня. Ингмар отыскал взглядом махавшего ему Лоцмана и стал неторопливо подыматься. Охранитель мира со всех ног пустился вниз.

Они встретились на площадке третьего этажа. Северянин свернул на Молчаливую террасу, на которой, как все знали, отсутствовало эхо, и направился к каменной беседке в дальнем ее конце. С одной стороны беседку прикрывали цветущие сон-деревья, с другой — глухая стена какой-то постройки, и можно было не опасаться, что голоса разнесутся отсюда по дворцу.

Лиловые лепестки сон-цветов устилали подножие деревьев и беседки, скрадывали звук шагов. Лоцман впервые обратил внимание, что лепестки не сохнут и день за днем лежат свежие, будто осыпались только что. Удивительно: здешний мир не меняется, а проданные Лоцманы за несколько дней превращаются в полутрупы.

Северянин вошел в беседку, уселся на скамью и указал охранителю мира место напротив. Сквозь кружево каменной резьбы внутрь втекал теплый свет вечернего неба, расцвечивал стены и пол золотисто-розовыми пятнами.

— Я слушаю тебя, незнакомец.

Сухой тон порядком задел Лоцмана; охранитель мира рассчитывал, что Ингмар одумался. Он постарался скрыть досаду.

— Инг, я не возьму в толк, что на вас накатило. Почему вы… почему ты меня не узнаешь? — Дурацкий вопрос: если на актеров нашло затмение, они не смогут это объяснить.

В голубых глазах Ингмара стоял холод северных льдов.

— На внешность я тебя прекрасно знаю. Ты как две капли воды похож на нашего Лоцмана.

Выходит, его принимают за двойника-самозванца?

— Инг, послушай. Мне целый день твердили, что проданный Лоцман не возвращается домой и умирает в Кинолетном городе. Я видел, как это бывает. Лоцманы опускаются, теряют человеческий облик и в конце концов гибнут. Их продают за какие-то нелепые суммы и заставляют подписывать гнусную бумажку — обязательство ни во что не вмешиваться и не вредить Богине. Комендант города меня долго убеждал… Но я не подписал, понимаешь? И не потерял возможности творить. Я им сделал бомбу и посулил взорвать город; комендант перетрусил и выставил меня из Кинолетного. А летчик сказал, я первый Лоцман, который возвращается.

— Зачем ты лжешь?

Он вздрогнул от неожиданности.

— Это правда.

— За кого ты меня принимаешь? Актер всегда знает своего Лоцмана, ощущает его нутром. А от тебя нет такого ощущения.

— Не забудь: я — проданный Лоцман. Всё изменилось, и твое ощущение тоже. Ну скажи: с кем ты поутру читал «Последнего дарханца»? И кого уговаривал убраться в затуманье, пока не поздно? Для кого молол языком и чуть не сдох, нарушая запрет? Разве ты был в пустых комнатах не со мной?

— Ну, допустим. — Недоверие Ингмара поколебалось. — Говоришь, не утратил способность творить? Тогда сделай вертолет кино.

— Как это — вертолет? Кино само прилетает.

— Маленький, чтоб умещался на ладони.

— Ты просишь модель? — Охранитель мира выудил нужное слово из толпящихся кругом слов и понятий.

— Да, прошу модель. Итак?

Лоцман встал на ноги. У него получится — ведь он, уже проданный, сотворил бомбу и заставил себя увидеть Замок. Непременно получится… Однако ощущение власти над миром не приходило, мускулы отказывались застыть в напряжении, легкие просили воздуха, и он не мог задержать дыхание. Не удалось. Он опустился на скамью.

— Не могу постичь, незнакомец, зачем ты лжешь, — печально, без тени упрека, промолвил Ингмар.

— Я не смог сотворить, потому что ты не веришь. Вы все не верите.

— Вот как? И в голосе звучит неподдельная обида. Ладно, оставим это. Как твое настоящее имя?

— Лоцман Поющего Замка.

Северянин понурил голову, сплел пальцы. Охранитель мира подался к нему:

— Инг, я не знаю, как тебя убедить. Если хочешь, попробую сотворить модель завтра — когда приду в себя после всех приключений.

— Лучше скажи свое имя.

— Что изменится? Я же солгу.

— Назовись.

— Стэнли.

— Пусть будет Стэнли. Теперь объясни, зачем пытаешься выдать себя за Лоцмана. — Он потер шрам на щеке. Может, сочинить подходящую причину и на том успокоиться? Пусть себе думают что хотят.

Но как отречься от своего имени, от долга? Он и без того проданный Лоцман — а без имени прямиком обратится в ходячую падаль.

Он поднялся с места и подсел к северянину; Ингмар отодвинулся.

— Инг, кем ты меня считаешь?

— Актером Стэнли, разумеется. Богиня зачем-то сделала тебя похожим на нашего Лоцмана. Вполне возможно, ты виделся с ним и знаешь кой-какие подробности. Я готов поверить, что он не подписал тот документ, — но что с того? Проданному Лоцману назад хода нет.

— Инг, а если бы… Давай допустим на минуту… Если бы я и впрямь оказался вашим Лоцманом? Что тогда?

— Оставалось бы только тебя пожалеть, — отрезал северянин и шевельнулся, намереваясь встать.

— Погоди! — Лоцман вцепился в рукав его замшевой куртки. — Инг, дружище…

— Когда скажешь, зачем пытаешься обмануть, — Ингмар высвободил руку, — возможно, я назову тебя другом. Но не раньше. — Он встал со скамьи, и охранитель мира тоже поднялся на ноги. — Я жду.

Лоцмана бросило в жар. Солгать — и его признают за своего; держаться правды — и от него с презрением отвернутся.

— Я мог бы наврать с три короба, — начал он. — Сказал бы: Богиня прислала меня, думая смягчить вашу утрату, дать надежду, что Лоцман остался с вами. Но я не стану лгать…

— Да я бы такому и не поверил. Сочини что-нибудь более правдоподобное, пришелец Стэнли. Доброй ночи. — Ингмар двинулся к выходу из беседки.

— Постой, — охранитель мира заступил ему дорогу. — Ответь на два вопроса. Как по-твоему, коли я не Лоцман, зачем обретаюсь тут?

— Это мы узнаем из сценария. Что еще?

— Ты говоришь, проданный Лоцман не возвращается. Но раз его забрали в Кинолетный город и он остался там, кого вы сегодня схоронили?

Северянин помолчал, затем со внезапной усталостью махнул рукой:

— Тебе-то что за дело? Лоцмана схоронили, вот и весь сказ. — Он ушел.

Змей сожри этого Ингмара! Издевается он, что ли? Охранитель мира не оставил попыток дознаться правды. Он разыскал Рафаэля, который в библиотеке листал какие-то худосочные книжицы, однако вспыльчивый виконт схватился за кинжал, едва услышал первый осторожный вопрос. Тут в библиотеку явилась Лусия и подняла крик, заклиная «пришельца» уйти и не бередить их душевные раны. Оставалась Эстелла, которую Лоцман надеялся уговорить или разжалобить, но когда он к ней постучался, дверь отворил Ингмар. Пришлось убраться восвояси.

Солнце погасло. Удрученный охранитель мира бродил в темноте по галереям и лестницам, слушал нескончаемое пение Замка. Этой ночью особенно громко звенели печаль-деревья, осыпая ломкие цветы, и тоскливый звон нагонял еще большее уныние.

Змей загрызи этих актеров; подай им нужное ощущение Лоцмана. Какое может быть от него особое ощущение? Он такой же человек, как они: если сломать ногу, ему будет больно, если пырнуть ножом, потечет кровь, наговорить гадостей — ему обидно, как любому из них. Вот выдумали ерунду — ощущение это самое.

Однако же Богиня его продала. Может, он и впрямь стал чужим в Замке? Больше не охранитель этого мира, не защитник? Что ж, прилетит кино — посмотрим.

Но кого же всё-таки зарыли под персиками? И зачем твердить, будто схоронили Лоцмана?

Сейчас узнаем. Охранитель мира спустился к гаражу, отыскал в кладовой при нем лопату, затем вывел на двор мотоцикл и покатил его, не заводя двигатель, к рощице со свежей могилой. Здесь он установил «дракон» на подставку, направил свет фары на укрытый цветами холмик, собрал и отложил цветы в сторону, и принялся раскапывать могилу. Пусть он совершает кощунство — зато дознается, кто лежит в земле вместо него.

Он быстро рыл, выбрасывая мягкую землю на то же место, куда насыпали ее копавшие могилу актеры. Потом он закопает гроб обратно, всё останется как было, и никто ничего не заметит.

Лоцман стоял в яме по колено, когда лопата наткнулась на твердое. Крышка гроба. С бьющимся сердцем он счистил землю и взялся за крышку, намереваясь поднять. Не тут-то было. Он и забыл, что гроб завернут в ткань. Придется вынимать из могилы. Употребив черенок лопаты как рычаг, Лоцман с неожиданной легкостью поднял длинный ящик с одного конца, ухватился и вытащил его наверх. Уж больно легок. Из чего он сделан? Или… Лоцман охнул, догадавшись. Ворочая гроб безо всякого почтения, он размотал поблескивающую в свете фары серебряную парчу и поднял крышку.

Так и есть. Ну, милые друзья, чтоб вам неладно было!

На дне лежала черная куртка — та самая, в которой охранитель мира гонял на мотоцикле и которую позабыл, когда накануне умчался исследовать туннель в другой мир. А разговоров-то было! «Лоцмана хороним, нашего бесценного Лоцмана». Тьфу ты!

Он остыл. Если вдуматься, что актерам еще оставалось? Проданный Лоцман — мертвый Лоцман, и они устроили символическое погребение. Он приготовился закрыть крышку гроба.

— Возьми куртку себе, — раздался за спиной неожиданный голос.

Лоцман вздрогнул, уронил крышку; она упала с резким стуком.

— Хозяйка!

Она стояла, держа за кольцо стеклянный фонарь, в котором светилось яркое облачко. Женщина была в длинном платье и в плаще, накинутый капюшон скрывал ее светлые волосы, на лице по-прежнему чернела полумаска.

— Хозяюшка! — Охранитель мира шагнул к ней; она отступила, подняла фонарь, точно желая защититься. — Я вернулся.

— Вижу, — прозвучал негромкий ответ. — Здравствуй. — Прохладный тон смутил его, и радость поутихла.

— Почему ты… такая? Ты меня узнаешь?

Она повела плечами, фонарь в руке покачнулся.

— Я слышала твой разговор с Ингмаром. Забери куртку — пригодится.

— Не возьму. Сделаю себе новую. — Разочарованный холодностью своей красавицы, Лоцман установил крышку, стащил гроб в яму, кинул туда же парчу и принялся забрасывать землей. Час от часу не легче: друзья не желают его признавать, поскольку принимают за другого, — но чем он не угодил Хозяйке?

Он выровнял холмик, положил на место цветы и обернулся к безмолвно наблюдавшей женщине. Фонарь покачивался в нетвердой руке. Она волнуется! Значит, вовсе не так холодна, какой хочет казаться. Лоцман забрал у нее фонарь, поставил его на землю и взял в руки странно безвольные, ледяные пальцы. Хозяйка не пыталась освободиться, однако меж ними точно выросла незримая стена.

— Что с тобой?

Женщина не ответила. В сумраке, разбавленном светом мотоциклетной фары и фонаря, лицо в полумаске выглядело жутковато.

— Я не подписал ОБЯЗАТЕЛЬСТВО, я вас не предал.

— Я верю, малыш. — Она вздохнула. — Но тебя продали. Мне будет больно видеть, как ты погибнешь.

— А я не собираюсь. — Лоцман возрадовался: он Хозяйке по-прежнему мил, она просто слишком тревожится и оттого ей не до нежностей.

— Кто тебя спросит? — Красавица подняла руку, которую он всё еще держал в своей, и свободным мизинцем коснулась шрама на его щеке. — Богиня сильней тебя.

— Ерунда. — Осмелев, он положил руки ей на плечи и привлек к себе. С тем же успехом можно было обнимать дерево в роще — Хозяйка не отпрянула, но осталась отчужденно-неподвижна. Он отпустил женщину, ощутив ее нарастающую неприязнь. — Коли так, объясни мне: раз Богиня меня продала, я уже не человек?

— Ты не Лоцман.

— А кто я, по-твоему?

— Никто.

Лоцман ошеломленно молчал. Женщина продолжала:

— Ты не нужен этому миру, впредь он обойдется без тебя.

— Ты тоже обойдешься без меня?

Она улыбнулась с чувством превосходства:

— Я — Хозяйка. Мне никто не нужен.

— Тебе не нужен господин Никто, — заявил он с вызовом, хотя внутри всё сжалось от боли.

— Не упрекай меня. — Поднявшись на цыпочки, она прохладными губами коснулась его подбородка. — Прощай.

Подхватив с земли фонарь, красавица растаяла в темноте. Несколько мгновений охранитель мира прислушивался, надеясь различить в пении Замка шелест ее шагов, затем обернулся к мотоциклу. Верный «дракон» легко покатился, когда Лоцман повел его к гаражу; впереди поплыл конус яркого света.

Все от него отказались, все до единого — и Ингмар, и Рафаэль, и Эстелла с Лусией. И даже Хозяйка. Он теперь, видите ли, никто. Надо же такое сказать — «никто»! Подавившись обидой, он остановился и приласкал последнего оставшегося друга: погладил «дракону» руль и седло, провел пальцами по рифленому кожуху двигателя. Затем Лоцман закатил мотоцикл в гараж, выключил фару и закрыл дверь.

Наступила полная темнота, только небо было чуть светлее земли — беззвездное, как будто затянутое тучами, — да во дворце тускло светилось одно окно.

— Доброй ночи, — шепнул охранитель мира оставленному «дракону» и сосредоточился, желая сотворить свечу. Опять ничего не вышло. Да разве получится что-нибудь путное, когда все кругом твердят, будто ты — не Лоцман, ты — никто?

«Я вам покажу „никто“, — думал он, пробираясь к себе в чернильной мгле дворцовых коридоров. — Я — Лоцман и докажу это».

…А наутро прилетело кино.

Актеры стояли на площадке главной лестницы и не торопились занимать предписанные сценарием места. Хорошенькое личико Эстеллы казалось почти прозрачным; как испуганная девочка, она обеими руками держалась за руку Ингмара. Лусия прижалась к виконту и беззвучно вздрагивала, не смея плакать в голос; у Рафаэля нервно подергивались губы. Один северянин выглядел спокойным, но могучая грудь под замшевой курткой вздымалась от быстрого дыхания. Сценарий, который принесла пневмопочта, предписывал актерам новые роли; играть их было невозможно, но и не подчиниться воле Богини актеры не могли.

Поющий Замок гремел от рокота севшего во дворе вертолета, содрогался от поднятого винтом ветра. Операторы в маскировочных костюмах разбредались по этажам дворца, устраивались на выгодных для съемок позициях, исчезали из виду, сливаясь со светлым камнем построек. Режиссер задержался у вертолета, о чем-то толкуя с пилотом через открытую дверцу кабины. Лоцман притаился в зарослях жасмина неподалеку в ожидании, когда враг уйдет. Он тоже хотел перекинуться с летчиком парой слов, и надо было успеть до начала съемок.

Что-то недовольно буркнув напоследок, Режиссер развалистой походкой направился к стене Замка, чтобы подняться на башню с флагом, откуда всегда вел наблюдение. Охранитель мира выскочил из жасмина и кинулся к вертолету. Летчик в тревоге высунулся из кабины:

— Ты чего? — Он взмахнул руками, запрещая прыгать внутрь; Лоцман остановился, взялся за порожек двери.

— Слушай, будь другом, — быстро заговорил он, помня, что в запасе от силы пара минут, — привези мне модель вертолета.

Летчик вытаращил глаза.

— Маленькую, чтоб умещалась на ладони, — продолжал Лоцман. — Позарез нужно.

— Ты рехнулся.

— Да нет же! Раз есть слово «модель», значит, они где-то существуют. — Охранитель мира решил, что летчик не знаком с таким понятием. — Разыщи, а? Я в долгу не останусь. — Он не знал, что можно предложить пилоту за услугу, но надеялся без труда столковаться. Летчики — народ дружелюбный и много не попросят.

Пилот нагнулся, выудил из-под кресла белую коробочку, открыл и предъявил содержимое:

— Такую, что ль?

— Отдай. — Не успев сообразить, что делает, Лоцман схватил хрупкую игрушку — серую, с бело-зеленой полосой, как у настоящего кино. — Я верну.

— Стой! — Летчик вылетел из кабины, точно катапультированный. — Не смей! Это нельзя!

Охранитель мира уже несся вверх по лестнице, крича на бегу:

— Честно, я верну! После съемок!

Сейчас он покажет модель Ингмару, и северянин поверит, что перед ним настоящий Лоцман — проданный и оплаканный, но живой; и тогда можно будет творить нужные вещи и бороться с кино. Когда пневмопочта принесла новый сценарий, его текст привел актеров в такой ужас, что никто не усмотрел существенную деталь: в списке действующих лиц актера Стэнли нет и в помине. А коли так, почему бы сомнительному пришельцу не быть Лоцманом?

Он промчался по боковой галерее, вылетел на главную лестницу, к актерам. Ветер упал, и Поющий Замок замер в молчании, в предчувствии беды.

— Инг! Смотри. — Лоцман протянул на ладони заветную модель.

Северянин едва взглянул:

— Уходи. Тебя нет в сценарии.

— Зато я принес модель. Обещал, что сотворю, — и сотворил. — Он лгал без зазрения совести: главное — чтобы в него поверили, чтобы вернулись его лоцманские способности и власть над миром.

— Убирайся вон, я сказал! — Ингмар двинулся на охранителя мира.

Лоцман попятился, не понимая, отчего его гонят.

— Но ты сам велел доказать, что я Лоцман, — попробовал он уговорить северянина.

— Поди прочь. Ты опять лжешь! — Ингмар схватил модель у него с ладони и швырнул далеко в сторону.

Вздохнул упавший было ветер, Замок отозвался стоном. Крошечный пропеллер завертелся, игрушка полетела, скользя по наклонной вниз. Лоцман кинулся за ней, подбежал к краю террасы — ведь он обещал летчику вернуть похищенное; будь прокляты зоркие глаза северянина, который различил сцену у вертолета и разоблачил обман, и с разгону затормозил, схватился за перила. За спиной охнула Эстелла и выругался Ингмар. Они тоже увидели.

По лестнице, вразвалку шагая, подымался Режиссер. Давно не бритое, оплывшее лицо было грозно нахмурено, на поясе болтался прицепленный мегафон. За Режиссером, приотстав на пару ступеней, двигались четверо автоматчиков.

Улетевшая модель исчезла из виду, затерялась в саду двумя этажами ниже. Режиссер и солдаты приближались.

— Милосердная Богиня…— выдохнула Эстелла, а Лусия вдруг бросилась к Лоцману, пала к его ногам, обхватила колени.

— Помоги же! Если ты Лоцман… Я не хочу таких съемок!

Он поднял девушку и подошел к повернувшимся навстречу Режиссеру мужчинам, встал с ними плечом к плечу. Их трое против этой молчаливой скалы и четверых вооруженных убийц, однако один из них — Лоцман. Мятежный Лоцман, взбунтовавшийся против своей Богини. Он не позволит, чтобы кино глумилось над актерами; он не допустит этих съемок. Проданный или нет, но он сию минуту сотворит пулемет и расстреляет этих подонков. Он глубоко вздохнул, напружинился всем телом…

— Уйди, я прошу, — сказал Ингмар.

Пулемет не получился. Зато Лоцмана больно ударило в спину и одновременно по ногам; он упал, успев заметить желто-коричневый камуфляж. Солдаты; еще несколько человек подкрались с тыла. Два автомата уткнулись в спины Ингмару и Рафаэлю.

Режиссер отцепил подвешенный к поясу мегафон, поднес ко рту.

— Великая Богиня желает, чтобы съемки шли согласно сценарию! — грянул металлический, отдающийся дрожью в груди голос. — Никто не смеет ей противиться!

— Я смею. — Лоцман поднялся на ноги. Лицо запылало, он с ненавистью уставился в неподвижные, как будто слепые глаза Режиссера. Я тебя уничтожу, кино проклятое. И солдат твоих раздавлю, как букашек…

— Не вмешивайся. — Рафаэль коснулся его руки, и от этого прикосновения рухнула готовая вернуться власть над миром. — Всё будет, как пожелает Богиня, — продолжал виконт. — Это ее сценарий и ее съемки — ты ничего не изменишь.

— Слава милосердной Богине! — зло бросил Лоцман. Они сами не дают ему действовать, нарочно не позволяют себя защитить… В затылке что-то хрустнуло, и каменные плиты террасы метнулись в лицо.

Он очнулся в зеленоватой прохладе сада, под цепляющимися за шпалеры лозами. Голова разламывалась, во рту было горячо и сухо. Чьи-то руки положили ему на лоб влажную тряпку. Смахнув ее, он сел и стал озираться.

Съемки были в разгаре. Ингмар с Рафаэлем стояли на террасе, по лестнице сходили женщины. Вот Лусия вынула из прически красную розу и швырнула Рафаэлю в лицо; виконт схватился за пораненную шипами щеку.

Холодный компресс лег на затылок; боль в голове стала утихать, как от волшебного снадобья. Лоцман обернулся и встретил взгляд Хозяйкиных глаз, блестевших из прорезей полумаски.

— Тебя оглушили прикладом и выбросили с террасы, — объяснила Хозяйка, прижимая ему ко лбу мокрое полотенце. — Ты упал на камни… Ингмар прыгнул следом и оттащил сюда, поэтому я смогла прийти. Малыш, послушай доброго совета: не вмешивайся. — Она с нежной настойчивостью попыталась уложить его на место.

Лоцман отмахнулся и поднялся на колени. По ребрам пробежала боль — порядком расшибся. Хозяйка говорит, Ингмар прыгнул следом? Да ведь актеры просто-напросто морочат ему голову! Отлично понимают, кто он такой, но пытаются его прогнать, оградить от схватки с кино. По-прежнему любят и берегут своего проданного, но не сдавшегося Лоцмана. Он вскочил, позабыв про больную голову.

— Не ходи! — Хозяйка схватила его за руку. — Неужто мало досталось? Отлежись. Я целебное вино приготовлю.

— Не надо. Сейчас словлю нить жизни от Богини… да побегу в Оружейный зал. Надо хоть мечом разжиться.

Серебряный Змей, раздраженный молчанием Замка, напал. На этот раз он метил не в Эстеллу, а в Ингмара — однако северянин метнулся вбок, и между ним и Змеем оказался виконт. Рафаэль не успел уклониться, остроконечная морда ударила его под ребра, сбила с ног. Эстелла с Лусией кинулись в разные стороны, но Змею не было до них дела. Блестящая шея тянулась за пустившимся бежать Ингмаром. Северянин метался по широкой лестнице — и неожиданно бросился к Лусии, которая прижалась к перилам, оцепенев от страха. Ингмар схватил ее, приподнял сильными руками и сунул в морду Змею. Поющий Замок завыл и зарыдал от ее вопля. Змей обернулся вокруг тела девушки и поволок добычу вверх по лестнице — голова Лусии билась о камень ступеней. Тварь скрылась в боковой галерее.

Ингмар провел рукой по лицу. Низость, которую он совершил, была навязана Богиней, ее сценарием; актер не в силах противиться тому, что предписано создательницей мира.

На подгибающихся ногах Эстелла добрела до Ингмара. Потянулась к нему, что-то шепча в утешение — в сценарии такого не значилось, — и отвесила оплеуху. Это уже точно по тексту.

Застонал лежащий на ступенях раненый Рафаэль. Дуновение ветра подхватило стон, понесло по галереям и закоулкам, порождая жалобное эхо. В ответ раздалось довольное урчание Змея, и тут же — короткий рев: чудовище требовало новых песен. Замок хрипло откликнулся и умолк. Затем донесся скрежет трущейся о камень чешуи: Змей давил Лусию, пытаясь выжать из нее крики и стоны.

Девушка была без сознания и молчала. Отчетливо хрустнула одна кость, другая… Лусия молчала.

Закричала Эстелла, забилась, точно в припадке, выдирая свои чудесные волосы, теряя драгоценные заколки. Этого не было в сценарии — непозволительный срыв, за который, возможно, придется расплачиваться дублем. Ингмар кинулся к ней, грубо зажал рот, заставил умолкнуть. Тоже отсебятина, однако в духе сценария нового типа.

Разочарованный, обиженный неблагозвучными воплями, Змей снова ринулся к не угодившим ему людям. Из галереи показалась голова на длинной-предлинной шее, скользнула вниз. Эстелла упала на колени, Ингмар застыл в ожидании удара.

Рафаэль застонал долгим стоном, застенало безотказное эхо. Блестящая морда остановилась, покачиваясь в полуметре от Ингмара, — Змей слушал. Северянин опустился на карачки, отодвинулся боком.

Голова качнулась следом, однако Змей еще ждал продолжения песен.

Ингмар отползал, подбираясь к Рафаэлю; чешуйчатая морда тянулась за ним.

За миг до того, как Змей потерял терпение, Ингмар метнулся к виконту и ударил ладонью по раненой груди.

Раздался крик — слишком громкий, резкий. Змей рявкнул: пришлось не по нраву. Ингмар надавил полегче, и виконт застонал достаточно музыкально, чтобы ублаготворить чудовище. Змей прикрыл глаза, наслаждаясь плачущим эхом. Последовал новый стон, мелодичный, под стать предыдущему. Змей разомлел, уронил голову на ступени. Широкая ладонь северянина лежала на груди Рафаэля, превращенной в музыкальный инструмент, и к стонам юноши начали примешиваться посторонние глухие звуки — стоны униженного, ненавидящего себя Ингмара.

Текст сценария был исчерпан, эпизод затягивался. Подоспевший Лоцман вскинул меч, который он вынес из Оружейного зала, и со всей силы рубанул по тянувшейся вдоль галереи шее чудовища. Клинок звякнул по серебру чешуи и отскочил, однако удар был чувствительный: Змей возмущенно взревел и задвигался, по шее забегали мелкие волны. Охранитель мира с бешеной яростью рубил мечом, как будто Змей разом воплощал в себе и кино, и солдат, и продажную Богиню. Блестящая шея начала сокращаться, потянула с лестницы голову. Лоцман юркнул между колонн галереи и обходным путем помчался к актерам.

Там и сям зашевелились операторы, покидая свои укрытия, и задул бриз, наполнил Замок привычным пением и звоном. Змей убрался в свое логово, на лестнице остались Ингмар с Эстеллой да изувеченный виконт.

Лоцман кинулся на террасу, где в стеклянных чашах плавали рыбки, — здесь закончились прошлые съемки, и стоял кувшин с остатками волшебного вина. Только бы оно не выдохлось и не утратило целебных свойств. Обидно, что вовремя не сообразил, от Хозяйкиного вина отказался — оно пришлось бы кстати.

Схватив кувшин, охранитель мира понесся к Лусии. Девушка умирала у входа в боковую галерею, по которой Змей являлся на съемки. Белое платье было изорвано, испятнано кровью.

— Лу, милая. — Лоцман опустился на колени.

Актриса не шелохнулась, сомкнутые веки не дрогнули. Охранитель мира разжал ей стиснутые челюсти и влил в рот несколько глотков вина. Оно потекло красными струйками по лицу, точно кровь, но Лоцман придержал Лусии голову, и большая часть попала куда надо. Девушка едва дышала и не открывала глаз. С замиранием сердца он влил ей в рот еще вина. Помогло. Лусия глубоко вздохнула, подняла густые ресницы. Слава Богине… Нет, слава Хозяйке.

— Ты? Зачем?..

— Лежи тихонько. Уже не так больно, правда? — Охранитель мира хотел дать еще вина, но актриса внезапно оттолкнула кувшин. Целительный напиток плеснулся, капли расцвели алым на плитах светлого камня. Лоцман отставил кувшин подальше — вина осталось на донышке, а ведь еще и Рафаэль лежит раненый. — Лу, что ты? Успокойся — это лекарство.

— Зачем ты меня оживил?! — вскрикнула она и села, морщась от боли. Нежное личико сделалось очень несчастным. — Кто тебя просил? Пусть бы умерла, пусть! А так? О, Богиня!.. — Лусия снова повалилась на пол.

Лоцман внимательно оглядел ее — вроде бы всё идет как надо, актриса быстро исцеляется, — схватил кувшин и помчался к Рафаэлю.

Виконт лежал на ступенях, рядом с потерянным видом сидел Ингмар. Эстеллы не было видно — наверное, ушла к себе.

Рафаэль был в сознании. Влажные глаза обратились на Лоцмана, затем — на кувшин с вином.

— Не надо. — Он отвернулся, когда охранитель мира поднес сосуд к его губам.

— Да вы рехнулись — ты и Лусия! — Лоцман поставил кувшин, расстегнул Рафаэлю куртку, задрал рубашку и осмотрел рану. Ему сделалось дурно. — Пей сейчас же.

— Не буду.

— Дай ему умереть, — глухо сказал Ингмар.

— Какого Змея?! — вспылил охранитель мира. — Нечего было пытать! Ты что, сам постонать не мог?

— Не мог. Они снимали крупный план.

— Отговорки! — Лоцман снова наклонился к Рафаэлю с кувшином. — Нечего выделываться, пей.

Сильные пальцы Ингмара сжали ему локти.

— Сказано: дай человеку умереть.

Охранитель мира поставил кувшин на ступеньку. Северянин не отпускал его.

— Раф, а кто будет сниматься вместо тебя? — Виконт промолчал.

— Он самый и будет, — угрюмо ответил Ингмар. — Только немного другой. Более подходящий для съемок без Лоцмана.

— Вот как. Ты тоже хочешь стать более подходящим? Чтобы прикрываться женщиной и мучить людей без угрызения совести. Верно?

В голове у охранителя мира вихрем закрутились мысли. Продав Лоцмана, Богиня прислала сценарий нового типа — столь же бездарный, как прошлые, но куда более омерзительный. Возможно, последующие съемки окажутся еще гаже. При этом актеры вынуждены играть предписанное, они — люди подневольные. Так что же — всем смириться и от раза к разу, умирая и возвращаясь к жизни, всё больше приспосабливаться к роли, ожесточаться и озверевать?

— Я не позволю, — объявил Лоцман. — Пока я жив, вы останетесь прежними.

Ингмар выпустил его локти.

— Что ты можешь? Тебе не устоять против кино, не сладить с Богиней.

— Плевать на Богиню! — взорвался охранитель мира. — Я не дам калечить моих актеров. Будь у нее хоть три кино и десять Ителей — не позволю. Пей вино! — рявкнул он на виконта.

Рафаэль долго глядел на него, затем слабо улыбнулся:

— Дай сюда свой проклятый кувшин и не ори. — Лоцман споил ему вино без остатка и от полноты чувств швырнул кувшин через перила лестницы. Кувшин упал на камни и разбился.

— Сбесились?! — донесся снизу возмущенный вопль. — Убьете же!

Лоцман помчался на голос, прыгая по крышам пристроек и иных архитектурных излишеств дворца.

— Эй! — Охранитель мира прибежал в сад, в котором его недавно выхаживала Хозяйка. — Пришлый, ты где?

Из-за увитых зеленью шпалер показался вертолетчик. Лицо парня шло красными пятнами, был он взъерошенный и злой.

— Где модель? — потребовал пилот. — Модель где?! — Лоцман огляделся в напрасной попытке отыскать упорхнувшую игрушку.

— Ингмар выбил ее у меня из рук.

— А мне как отчитываться? Зачем лапал?

— Я поищу.

— «Поищу»! — передразнил вконец расстроенный летчик.

С точки зрения Лоцмана, потеря была слишком мелкой, чтобы так огорчаться. Из-за какой-то игрушки парень оставил вертолет, чего прежде никогда не случалось, и шастает по дворцу!

— Ты поищешь, а меня от полетов отстранят?!

— Прости, я не хотел. — Охранитель мира забеспокоился. Что за модель такая особенная, из-за которой столько расстройств? — Я постараюсь найти. — Он не обещал сотворить новую: кто знает, какие у нее тайные свойства?

— Найдешь ее, как же! Лететь пора. — Безнадежно махнув рукой, пилот поплелся к выходу из сада. — Отвяжись! — заорал он на Лоцмана, который вздумал двинуться следом, чтобы дорогой расспросить про модель. — Из-за тебя все, гад недопроданный! Пшел вон!

Охранитель мира повернул обратно.

Модель надо непременно сыскать. Он обвел взглядом шпалеры, вазы с шапками цветов, раскинувшие ветви кружев-деревья, искусственный водопадик. Не видать. Ладно, поищем со всем усердием — в конце концов, это дело чести. Игрушка улетела сюда, и здесь она должна отыскаться. Охранитель мира принялся за поиски, заглядывая под каждую веточку и прощупывая стебли цветов в каждой вазе. Куда же эта погань запропастилась, а?

И съемки поганые. Ума не приложу, как теперь будем жить. Бедные актеры — надо же заставить людей играть такое! Как бы дальше хуже не было. Рафаэль с Лусией хотели умереть. Они готовы сдаться? Ну уж нет. Богиня сильней актеров, но ее Лоцман остался непроданным. Еще посмотрим, кто кого.

А что этот Лоцман может? Даже модель найти не в состоянии. Порядком обескураженный, он спустился по лестнице и продолжил поиски этажом ниже. Наверно, юркий вертолетик не задержался в саду, а упорхнул дальше. Надо искать.

Он ходил часа два, излазил все закоулки, заглянул в каждую щель и углубление. Модели нет как нет. Может, ее прихватил какой-нибудь оператор? Давным-давно возвратил пилоту, а Лоцман тут уродуется?

Он сходил в столовую, перекусил оставшимся от завтрака сыром и пришел к себе.

Взгляд упал на постель — верней, на подушку. Точно притянутый магнитом, охранитель мира приблизился и извлек на свет «Последнего дарханца». Казалось, книга дрожит в руках и требует, чтобы ее читали. Подчинившись, он наугад открыл «Дарханца» — и позабыл обо всём на свете.




Глава 8


Амиара пошла на подъем; из застекленной кабины стало видно полнеба с вечерним миражом. Брызжущий искрами водопад сбегал по высоченным уступам призрачной скалы и терялся над темной полосой дальнего, настоящего леса. Бегущая ниоткуда вода бурно пенилась, хлестала бешеным серебром, и чудилось, будто мираж вот-вот зальет всю округу и начнется взаправдашнее наводнение.

На сиденье между Лэри и младшим землянином лежал магнитофон «Сони», крутилась кассета с записью Фрэнка Синатры. Стэнли не любил Синатру, но лайамцу он нравился. Возле магнитофона были разложены добытые сегодня друзы с кристаллами. В вечернем освещении кристаллы теряли синеву, больше ударяли в зелень.

Налюбовавшись, Стэнли начал складывать их в мешок. Ну вот, можно считать, всё обошлось. Зря Таи боялся отпускать его в эту поездку, Ловца послушать — так вообще землянам носа нельзя высовывать из поселка. Со скуки сдохнешь…

— Милт завистью изойдет, что с нами не поехал, — заявил он, убрав друзы. — А батарейки садятся, надо поберечь. — Он выключил осточертевшего за день Синатру.

— Тогда сам спой, — предложил Лэри. — Без молчунка.

— Чего захотел! Ловец запретил без молчунка петь.

— Спой, — настойчиво попросил лайамец. Он не отрывал взгляд от проложенной в траве колеи, по которой они возвращались; казалось удивительным, что легкая амиара оставляет за собой такой след. — Тебе ничего не стоит.

— С молчунком — сколько угодно. А так — нет. — Стэнли не на шутку обеспокоился. Вот оно — о чем Таи говорил. До дома — с полсотни километров, кругом ни души. В поселке никто не смеет покуситься на землян, а тут… Наверняка эти милрои слабой защиты так же падки на чужие чувства и воспоминания, как и мерзавцы на Шейвиере, от которых они удрали.

Таи опасается, что рано или поздно на землян начнется охота. А Стэнли уже столько раз пел без молчунка, раззадорил. Всё думалось: обойдется. Да и Лэри — обычно такой сдержанный, невозмутимый; с ним было не страшно ехать…

Лайамец остановил амиару:

— Никто не узнает. Ты споешь, а я помогу забыть.

— Нет. — Эк приперло! Вынь да положь. Стэнли отодвинулся, нащупал запирающую рукоять на дверце.

Лэри повернулся к нему всем корпусом. Его разозлило, что землянин отказывает в таком пустяке, к тому же он был уверен в своей безнаказанности.

— Давай без разговоров. Снимай молчунок; можешь не петь, а просто посидишь.

— Про Ловца не забыл? Он тебе этого не спустит.

— А ты не нажалуешься. Снимай!

Стэнли рванул дверцу и выпрыгнул из качнувшейся амиары. Бросился бежать, прорываясь сквозь цепкую траву. Серебряный водопад-мираж остался справа, небо впереди было темным, с первыми точками звезд.

— Стой! — заорал Лэри, кидаясь вдогон.

Не схватился бы за излучатель, думал Стэнли, удирая. «Стой!» — ударил в мозг мысленный приказ. Землянин мчался со всех ног. Он слышал Лэри — но его тело не подчинялось велению лайамца.

«Стоять!» Не действует. Молчунок! Он не только скрывает мысли, но и бережет от удара извне.

Слева куполом выгибалась роща. Стэнли узнал: заросли обжигалы, это она так растет. Он бросился к роще.

Сломлю ветку — и в морду суну. Обжигала его мигом в чувство приведет…

Он не успел: догнавший Лэри рванул за плечо, повалил наземь.

— Лежать! — зарычал он, в руке блеснул излучатель. Стэнли сжался. Чертов милрой — он же сотворит со мной что угодно. А напоследок память сотрет, чтоб не выплыло.

— Слушай, Таи с тебя спросит…

— Заткнись! — Лэри был обозлен и одновременно напуган. Нетрудно представить, что сделает Ловец, если узнает о его выходке.

— Отвяжись по-хорошему, и я никому не скажу.

— Конечно! — лайамец перебросил излучатель в другую руку. Нагнулся над Стэнли, нащупал металлическую пластинку на ухе землянина. — Нечего будет сказать.

— Ах ты!.. — В тот миг, когда Лэри сдернул с него молчунок, Стэнли взорвался ментальной бомбой, хлестнув своей яростью восприимчивого милроя. — Чтоб ты сдох!

Лайамец вскрикнул и повалился в траву. Стэнли прянул в сторону, вскочил, готовый пуститься наутек. Лэри лежал ничком.

— Ты чего? — Землянин вгляделся. Шагнул ближе, подобрал выпавший излучатель. — Лэри!

Лайамец не шевельнулся, не застонал. Стэнли присел на корточки, с опаской пощупал пульс. Пульса не было.

— Ч-черт…

Что теперь будет? Что скажет Ловец? А Шеви? Лэри сам напросился, он напал первым. Но он лайамец, он свой — а с меня шкуру спустят. Господи, что же делать?

Стэнли сунул излучатель в карман, отыскал в траве свой молчунок и потащил тяжелого лайамца к амиаре. Вот влип. Опять влип, да еще как!

* * *


Лоцман пролистнул несколько страниц, торопясь узнать, что станет делать Ловец Таи.

* * *


За прозрачной полосой окна чернела ночь, разжиженная светом фонарей. Свет пронизывал кроны деревьев и кусты, не оставляя в поселке укромных уголков.

— Я не позволю! — Таи обернулся от окна.

— В Долину, — повторил начальник поселка своим глуховатым, безжизненным голосом. Он прошелся по комнате. Шестигранный дом Шеви был разгорожен пополам стеной, на которой была растянута муаровая шкура черного поцелуйки. Еще одна шкура — серебристо-серая, с подпалинами, дарханская — свешивалась с койки. — Обоих.

— Ты с ума сошел. Милтона за что?

Шеви остановился перед Ловцом. Складки у рта сделались глубже, и он казался чуть ли не стариком. Серые глаза были неподвижны, точно вставленные в глазницы полированные камни.

— Я должен перед тобой отчитываться, Таи-Вэй? — проговорил он холодно, подчеркнуто называя Ловца полным именем.

— Когда речь идет о землянах — да. — Шеви чуть приметно усмехнулся:

— Лэри до сих пор не очухался. Мы даже не знаем, правду ли говорит поющий землянин, что Лэри первый на него набросился, и не было ли всё наоборот. Ты отлично сознаешь, что земляне — тоже в какой-то степени милрои. Сегодня один чуть не угробил Лэри, что выкинет завтра другой? Ты — начальник службы безопасности, ты можешь ответить на мой вопрос?

— Если наши обормоты вздумают к ним цепляться, земляне дадут отпор. Но это не причина, чтобы везти их в Долину Огней.

— Ты прав. Это — повод.

Таи отошел к шкуре на стене, провел ладонью по жесткому меху. За стеной — он знал наверняка — притаился и ловит каждое их слово Ники. Сын Шеви — славный парнишка и души не чает в обоих землянах; он отцу не простит, если Стэнли с Милтоном окажутся в Долине. Но Шеви это как будто не волнует? Он вроде бы не намерен объяснять свое решение.

— Шеви-Най, я хотел бы услышать, за что ты хочешь наказать землян.

— У них сильный удар. Еще чуть-чуть — и они научатся убивать. Долина пришибет их немножко, притушит пыл. — Глуховатый голос Шеви звучал безразлично. — И я не вижу дурного в том, если наши парни будут иметь доступ к их памяти. Это занятно и немного отвлечет их от дарханок.

— Я не позволю.

— Таи-Вэй, опомнись. Старший в поселке я, а не ты. И ты выполнишь мой приказ. Молча.

— Хорошо! Я выполняю твои приказы. Все. И отвожу в Долину тех, кто бегает к дарханкам.

— Разумеется. Это жестокая, но необходимая мера.

— Ники! — Таи ахнул ладонью по стене, которая перегораживала дом. — Поди сюда! — Ловец обернулся к Шеви. — У меня тоже сильный удар. И я заставлю Ники сознаться при всех, что он был у дарханцев. Уже после того, как я возил в Долину Эйро. Они поедут туда втроем — земляне и твой сын. Согласен?

— Он не был у дарханцев. Ты заблуждаешься, — возразил Шеви спокойно; однако застывшие, каменные глаза на мгновение ожили, взгляд метнулся к окну, к двери.

— Если я заблуждаюсь, то и ты ошибаешься, полагая, будто есть смысл везти землян куда бы то ни было, — проговорил Таи с нажимом. — Давай вместе признаем наши ошибки.

Шеви откинул голову, потер виски. Прошелся по комнате, задумчиво поглядывая в окно, на пронизанную голубоватым светом ночь.

— Почему-то нет миражей, — заметил он. — После заката ни одного не появилось. Удивительно, ты не находишь?

Ловец молчал.

— Я тут прикинул, — продолжал начальник поселка, — не взять ли нам пробы грунта со Свистящей Возвышенности? Мне думается, старший землянин кое-что смыслит в грунтах. Пошлем его туда вместе с Каэно и Дейа. Как ты считаешь?

— Разумно. — Таи испытующе поглядел на своего начальника. Шеви не сдался — он лишь предложил временное перемирие. — Доброй ночи. — Ловец вышел из дома, оглянулся на дымчато-желтое окно, опоясывающее шестигранник. Интересно, что Шеви скажет сыну? Чтобы думать забыл про дарханок — или чтобы впредь не попадался?

Он двинулся по тропке меж кустов к дороге, вдоль которой тут и там стояли перечеркнутые желтыми полосками дома. В поселке было непривычно тихо, словно все затаив дыхание ожидали приговора поющему землянину. Таи остановился, услыхав за спиной легкие шаги.

— Таи-Вэй, — шепотом окликнул Ники, догоняя Ловца. Он был напуган, но старался держать себя в руках. — Откуда вы знаете?..

Таи усмехнулся и ответил вопросом на вопрос:

— Как у тебя хватило глупости к ним полезть? После ночи Эйро в Долине. Ты что, не слышал, каково ему было там?

Ники опустил голову. Невысокий, по-мальчишески хрупкий, он вызвал у Ловца неожиданную жалость. Зачем Шеви приволок парня на Дархан? Ники путается с мехашками — а что будет, когда вернется к своим? И жениться-то не сумеет с такими воспоминаниями.

— Таи-Вэй… Наверно, это единственное… — Ники в смятении запинался, — единственное, чего вы не знаете. Отец… он сказал, ни одна девушка за меня замуж не пойдет.

— После дарханок — конечно.

— Нет, не поэтому. Таи-Вэй… вы… не будете смеяться?

— Над чем бы это? — Ловец подумал, не увести ли мальчишку к себе, чтобы потолковать в стенах дома, но Ники уже выпалил:

— Я — не милрой! — Он перевел дух и покаянно добавил: — Я не слышал Эйро, когда он был в Долине. Вправду не слышал. И меня никто не слышит. А отец говорит, что раз так, то кому я нужен, — и пусть лучше я с дарханкой, чем вовсе никак.

— Иными словами, он сам тебя к ним послал?

— Н-нет, — ответил Ники не слишком уверенно. — Но я так понял. Мы однажды повздорили, а он и скажи… И потом, — заторопился он объяснить, — поющий землянин говорил, что вы обещали в Долину больше никого не возить.

— Обещал, — хмуро признал Ловец. — Но будь я твоим отцом…

— …Вы загнали бы меня в куст обжигалы и продержали там с утра до ночи, — с великим облегчением подхватил Ники.

— Ошибаешься, — отрезал Таи. — Я бы меньше трепал языком.

* * *


Ничего не возразишь, думал Лоцман, озабоченно перелистывая страницы. Таи держит себя как нормальный человек, что же с ним не то? Ведь я знаю — или помню: кончится все это паскудней некуда, и виноват окажется Ловец…

* * *


Солнце едва поднялось, его прохладные лучи сквозили между деревьев, окрашивали розовым стены домов. В дальнем конце поселка, у склада, лаяли собаки и слышался смех: кто-то затеял возню с овчарками. Таи про себя улыбнулся: хорошо, что есть псы, с которыми можно побегать и поиграть, и кошки, которых можно подержать на коленях и погладить. Дарханское зверье не больно-то идет к чужакам, на ласку не покупается; отпугнуть зверя — это запросто, а вот приманить… Ловец прошел между сырых от утренней росы кустов и свернул на дорогу, пересеченную тенями стволов и полосами солнечного света.

— Эй, Таи! — издали замахала ему Кис. Она шла по дороге Ловцу навстречу.

Он остановился, чтобы подольше смотреть, как она идет. Жена Дау была в платье, которое пилот привез ей с Земли: зеленая ткань струилась вдоль тела, ласкала то бедро, то колено; серое кружево паутинкой оплетало грудь и рукава. Кис собрала на затылке свои песочные волосы и оттого стала немного другой, новой. Она подошла к Ловцу с шальной улыбкой на губах, глаза сияли. Солнце блеснуло на ее золотистых бровях, сделав их похожими на украшения из драгоценного металла.

— Ты разрешишь?.. — начала Кис.

— Нет.

— Сразу «нет»! Ты даже не выслушал.

— Когда ты приходишь с такой улыбкой и чего-то просишь, всегда оказывается что-нибудь несуразное, — объяснил он.

Кис засмеялась. Она светилась от счастья с той ночи, когда муж возвратился на Дархан.

— Разрешишь взять даншел? Он стоит свободный. А я хочу съездить к Средним Скалам.

— Даншел гонять — слишком жирно; возьми амиару. Дау, как я понимаю, с тобой?

— И земляне, — радостно сообщила Кис. — В амиару вчетвером не поместимся, нужен даншел.

— С землянами не поедете.

— Почему?

— Потому что твой муж лишил Милтона его семьи, — жестко проговорил Ловец. — Потому что не известно, отправится ли звездолет еще раз на Землю — и не останутся ли земляне тут навсегда. И простят ли они это нам. А если дойдет до драки…

— До драки не дойдет, — перебила Кис, просительно взяв его пальцы в свои. — Они понимают, что Дау не со зла, — у него был приказ.

Взгляд Ловца потеплел. Высвободив руку, он провел ладонью Кис по макушке, по тугому узлу волос:

— Я не могу тобой рисковать. — Она отстранилась:

— Это моя работа! Средние Скалы надо наблюдать.

— Вот и поезжай с Дау.

— Но Милтону тоже интересно. Это и его работа, он тоже изучает камни. Таи, — Кис положила ладони ему на грудь, — мне в поселке в десять раз страшнее, чем с землянами.

— Знаю. Но их с тобой не пущу.

— Ты перестал им доверять после выходки Лэри. — Кис вгляделась в его непроницаемое лицо. — Но пойми: чтобы землянин нанес удар такой силы, его надо довести. Мы же не будем…

— Земляне останутся в поселке. — Таи отвел ее руки. — Извини. — Он повернулся и зашагал по дороге.

Кис с обидой поглядела ему вслед.

— Вот выдумал ерунду! — прошептала она и пошла в ту же сторону, сдерживая шаг, чтобы никто не подумал, будто она бегает за Ловцом.

Таи свернул к дому своего помощника, а Кис прошла дальше, на площадку, где у белого куба энергостанции стоял в кои-то веки оказавшийся свободным даншел. Возле его длинного бока, с солнечной стороны, сидели на земле Дау, Стэнли и Милтон. При виде Кис они поднялись на ноги.

— Не вышло, — огорченно сообщила она. — Ловец заупрямился и разрешил ехать только нам с Дау. К тому же велел брать амиару, а я их терпеть не могу. Прямо не знаю, что делать. К Шеви пойти? Так он, по-моему, уже уехал…

Земляне переглянулись.

— Милт, мы вправду хотим в эти Скалы? Может, плюнем? Беа звал в Высокую Пустошь, тоже обещал что-то интересное. Хотя это займет дней пять.

Милтон поправил очки.

— О пяти днях не может быть и речи. Кто нас пустит? Это во-первых, а во-вторых… Плохо, что Ловец нам не доверяет.

— Работа у него такая, — заметил Дау.

— А нам надо, чтобы Ловец доверял? — Стэнли невольно напрягся.

— Надо, — после краткого раздумья произнес Милтон. — Пойду потолкую. — Он двинулся через площадку.

— Он у Лайо, — сказала Кис ему в спину.

Братья не случайно лишились доверия Таи. Стэнли оставил у себя излучатель, который он подобрал после стычки с Лэри, когда лайамец лежал без чувств. Ловец настойчиво спрашивал его снова и снова, но младший землянин так отпирался и глядел такими ясными глазами, что Таи в конце концов махнул рукой и отступился.

Милтон зашел домой, выудил оружие со дна своей сумки, сунул в карман и направился к дому помощника Таи.

Ловец стоял на тропке у дороги и, казалось, чего-то ждал. Или кого-то. Наверное, землянина.

— С добрым утром. — Милтон вынул излучатель. — Я принес тебе кое-что.

Таи забрал оружие и положил за пазуху.

— Так ты не возражаешь, если мы вчетвером съездим к Средним Скалам? — продолжал Милтон.

— Поезжайте. Но возьмите не даншел, а то уродство, которое зовется «лендровером». Сайго вчера пригнал его с корабля, и там лежит запас этих… емкостей… как их?

— Канистры с дизельным топливом, — подсказал Милтон по-английски. — Но в «лендровере» Кис с непривычки станет плохо.

— Даншелу тоже будет плохо, если на нем катать в такую даль.

— Как скажешь. Ну, я пошел.

— Постой.

— Да?

— Я знал, что излучатель у вас, — сказал Таи.

— Вот как? И не побоялся оставить, где лежал?

— Я его отключил. Вы не смогли бы стрелять.

— Предусмотрительный ты наш. Счастливо! — Усмехаясь, Милтон зашагал к энергостанции, где ждали его брат, Дау и Кис.

* * *


Лоцман скептически хмыкнул. Вранье! Не будет Таи мариновать оружие под кроватью — не такой он человек.

Уж коли он сыскал утаенный излучатель, то забрал без разговоров, и дело с концом.

Ладно, поглядим, что там дальше.

* * *


Кис выползла из «лендровера»; пошатываясь, сделала несколько шагов. После долгого пути по бездорожью ей было тошно, однако лайамка храбрилась.

— По-моему, вы все порядком бледны, — улыбнулась она, наблюдая, с каким мученическим видом выбираются с заднего сиденья земляне.

— Жаль, хорошей колдобины не попалось в этой гонке, — проворчал Стэнли. — Не все попробовали. Дау, как нарочно, старался нас угробить.

— Это не опасней, чем полет на Землю, — ответил лайамец.

— Неправда, — возразил Милтон, протирая очки. — Полет в машине вверх тормашками куда хреновей, чем любое звездоплавание.

— Дау, я с тобой больше не езжу, — добавил младший брат.

— Так ведь Кис велела торопиться, сегодня она — начальник. Но обратно в темноте поедем, не спеша.

— Слабое утешение. — Стэнли вытащил из машины сумку с припасами. — Ну, пошли? Куда нам?

— За мной. — Кис зашагала на подъем. Она оставила свое красивое платье в поселке, и теперь была в джинсах, красно-синей ковбойке и высоких сапогах. В джинсах она была тоже очень хороша.

На взгляд младшего землянина, в Средних Скалах не было ничего потрясающего. Камни и камни: серые, с бордовыми прожилами, изрядно покрошенные. Повсюду лежали россыпи зерен, серых и красных. Кис собирала образцы, делала снимки маленькой камерой, то и дело с восторгом протягивала мужу камешки, которые, с точки зрения стороннего человека, ничем не отличались от прочих. Лайамцы быстро перебирались с места на место, яркая ковбойка Кис и бежевый костюм Дау мелькали уже далеко. Стэнли держался подле брата. Милтон тоже кое-что собирал, иногда разбивал камни и рассматривал места разломов.

— Что они говорят твоей минералогической душе? — осведомился Стэнли, которому надоело ползать по осыпям и уступам.

— Что таких пород на Земле нет. Ничего похожего.

Уважения к Скалам у Стэнли не прибавилось. Он молча терпел, ожидая, когда старший брат натешится. На кой ляд собирать каменюки, которые некуда и незачем везти? На Землю они уж никак не попадут; скорее всего туда никто не попадет…

Завечерело. Солнце катилось вниз, цепляясь за макушки скал.

— Вот что я тебе скажу: самое время обедать и ужинать, — объявил Стэнли брату. — Брюхо подвело — сил нет! Надо Кис звать. Дау ей слова поперек не скажет, так и будет с ней таскаться, пока ночь не накроет.

— Давай звать. — Милтон отряхнул колени и присел на большой плоский камень. Камень был теплый, нагретый солнцем за день. — Знаешь, я всё задаюсь вопросом: вернемся мы на Землю или нет?

Стэнли пристроился подле брата. Звать лайамцев расхотелось.

— Я спросил у Таи, побеседовал с Шеви, — продолжал Милтон.

— И судя по их кислым мордам, нас тут собираются держать до смерти.

— Похоже на то… Звездолет у них на ладан дышит. И топлива кот наплакал, вырабатывают его на Лайаме по чайной ложке.

— Понимаю: они экономят. Но мы с тобой чем виноваты?

— Ничем, — вздохнул Милтон. — Мне сегодня Джулия снилась. Будто бы она уехала от того миллионера, вернулась в квартиру — а нас нет. Нигде. Полиция ищет…

Стэнли потер подбородок. Он не сомневался, что внушенные лайамцами мысли давно выветрились у Джулии из головы и она примчалась с малышкой домой. Стэнли искренне любил свою невестку — пожалуй, даже слишком, — и ему делалось не по себе, когда он представлял себе отчаяние, которое она испытывает.

— Давай удерем, — предложил он.

— Коли поведешь корабль — хоть сейчас, — улыбнулся Милтон. Улыбка вышла невеселой.

— Домой хочется — страсть…

Вскоре подошли лайамцы. Кис держалась за руку Дау; он тащил за спиной увесистый мешок с образцами и улыбался.

— Здорово поработали! — радовалась Кис. — Сейчас к машине, перекусим, возьмем теплые вещи — и к плешинке.

— У машины перекус? — возмутился Стэнли. — А я полдня еду с собой таскал! Нюхал ее, ронял слюни…

Кис захохотала:

— Все что-нибудь таскали! Пошли, мальчики, есть охота… — Она остановилась, задрав голову. — Смотрите! Где это?

На небе проступал бледный мираж: голая равнина, а за ней — низкие, углаженные холмы. Дау тоже поглядел, сдвинул брови.

— Станет поярче — может, узнаем. Идемте ужинать. — Двинулись. Нарождающийся мираж испортил пилоту настроение: он посматривал на небо и хмурился. Кис молча шагала рядом с мужем, держала за руку, то опираясь на его ладонь, то, наоборот, поддерживая Дау на крутом спуске. Вечерние тени накрыли «лендровер»; при виде машины — такой привычной, земной — у братьев одинаково защемило сердце.

— У, чудовище, — передернула плечами Кис. Милтон вытащил из багажника запасную канистру, долил топлива в бак.

— Чтобы потом в темноте не возиться, — пояснил он. Кис зажала нос и шарахнулась:

— Пакость! Как только вы на них ездите, на эдаких вонючках?

— У вас скоро и его не будет, пехом станете ходить, — обиделся за «лендровер» Стэнли.

— Ничего не будет, это точно, — подтвердил Дау, наблюдая за небом.

Солнце садилось, и мираж обретал насыщенность красок. Призрачная равнина была плоская, как стол, ветер гнал поземкой сероватый песок, присыпал и вновь обнажал небольшие камни. Холмы за равниной были голые, без единого деревца или травинки.

— Что это? Узнаешь? — спросила Кис у мужа.

— Это Долина Огней. — В небо уставились все.

— А где огни? — после долгой паузы осведомился Стэнли.

— Будут ночью.

— О-о-х, — выдохнула Кис. — Может, обойдется?

— Настоящая Долина далеко, а призрак на нас не подействует, — резонно заметил Дау.

— Хорошо бы. — С опаской поглядывая на небо, Кис расстелила пластиковую скатерку, разложила на ней еду, выставила четыре стаканчика, разлила воду из заслуженной, видавшей виды фляги. — Ешьте скорей. Не то плешинка засветится, а мы к ней не успеем.

— Что засветится? — Стэнли взял себе кусок мяса и ломоть тестянки, заменявшей лайамцам хлеб.

— Ну… плешинки — это вроде Долины Огней, — объяснила Кис, подвигая нарезанное мясо к мужу. — Только крошечные. Я их тут насчитала шесть; у трех уже была, сегодня исследуем четвертую.

— Так с кем ты ездила к тем трем? — поинтересовался Дау, уплетая мясо, положенное меж двух ломтей тестянки. Свой вопрос пилот явно задавал не впервые.

— С Таи, — нехотя ответила жена.

Дау поглядел на нее, и, хотя ничего не сказал, Кис почуяла немой упрек.

— С Таи надежней всего. Вот уж кто ни разу на меня не посмотрел как не положено!

— Верю.

— Ничуть не веришь. Но я тебе скажу: когда он свою жену вспоминает, у него глаза светятся…

— Так-таки светятся? — усомнился Стэнли. — Черные?

— Глупый ты! — Кис не на шутку взволновалась. — У Таи жена — самая красивая в городе, и трех дочек ему родила. И что — он станет за мной ухлестывать?

— Остынь, раскипятилась. — Дау с улыбкой коснулся ее руки. — Я который день только и слышу, какой Ловец замечательный да расчудесный. А Эйро в Долину повез, — добавил он, бросив взгляд на висящий над скалами призрак.

— Повез! — вскинулась Кис. — Но когда вернулся ночью, на нем лица не было. Мы слышали Эйро, ощущали весь его ужас; я чуть не умерла, и Таи пришел меня утешать. А на самого смотреть страшно. А уж когда привез Эйро обратно… — Кис не договорила, махнула рукой. Отпила воды из стакана. — Да ну вас, завели разговоры к ночи! — закончила она, бодрясь, хотя ее всю передернуло.

— Что было на плешинках, которые вы исследовали? — спросил Милтон.

— Разное. На одной было весело. Мы как дурачки сидели друг против друга и хохотали до упаду. На другой стали раздраженные и злые. Даже поссорились на обратном пути; я ему глупостей наговорила, и он тоже хорош был. А на третьей… — Кис запнулась. — Та плешинка очень сильная — так в плен забрала, что мы до утра просидели, пока не погасло.

— И что же? — Дау позабыл о еде, держал в обеих руках по надкусанному ломтю.

— Закаялась я к ней ездить. — Кис смущенно улыбнулась. — Плешинка языки развязала, мы самое сокровенное выложили. Потом в глаза смотреть было неловко.

— Вот что я скажу, друг мой Дау, — заговорил Стэнли, — не оставлял бы ты жену одну в поселке. Не ровен час, она с Ловцом еще куда съездит…

— А по ушам? — спросил пилот.

Землянин пожал плечами и взял себе еще мяса.

— Что ожидается на сегодняшней плешинке? — Милтон разорвал упаковку с печеньем, привезенную с Земли.

— Кто ж загодя знает? — отозвалась Кис. — Главное — вовремя удрать, пока она не зацапала…

…Призрачная Долина Огней растянулась на полнеба — близкая, отчетливая. Солнце село, на верхушках Скал затухали последние красноватые пятна, внизу было сумеречно и прохладно. Кис шагала по узкой расщелине, через каменные завалы, вела за собой мужчин. После ужина она надела куртку из меха желтой сплюшки; в таких же куртках были и остальные.

— Пришли. — Кис забралась на угловатую глыбу, которая перегородила расщелину. — Дальше хода нет.

За глыбой лежала небольшая впадина, с трех сторон замкнутая крутыми склонами. Ее наполняли густые сумерки, осязаемым темным потоком изливались навстречу пришедшим; на дне теплились редкие зеленоватые огоньки.

— Опоздали! — Кис схватилась за камеру. — Я-то хотела — с самого начала… — Она сделала пару снимков. — Присаживайтесь.

Они с Дау уселись поближе к плешинке, на краю глыбы; Милтон устроился поодаль, прислонился к каменной стене. Младший землянин потоптался на месте, озираясь.

— Если придется драпать, во тьме ноги переломаем. — Дау вынул из-за пазухи фонарик, подал его Стэнли:

— Первым пойдешь — посветишь.

— С молчунками вы ничего не услышите, — предупредила Кис. — Чтобы слушать плешинку, их надо снять.

— Мы сперва на вас поглядим, — отозвался Стэнли, которому ее затея вдруг разонравилась. — Может, плешь такое вещает, что и слушать ни к чему.

Огоньки внизу разгорались. Казалось, с плешинки смотрят отсвечивающие желто-зеленым глаза диких зверей. Кис сделала новый снимок, прижалась к плечу Дау. Он обнял жену, она тихонько спросила:

— Слышишь?

— Да.

Милтон потянул с уха молчунок. Стэнли присел возле брата на корточки, шепнул:

— Милт, не надо, а?

Тот потряс головой, не отрывая взгляд от россыпи огоньков. Стэнли поглядел на лайамцев: они подались вперед, вслушиваясь в голос плешинки.

— Что там? — Ему было и боязно, и разбирало любопытство.

— Помолчи.

Плешинка сияла; огней становилось всё больше, они начинали сливаться в озерцо яркого света. Блистающее озерцо глядело из черного провала, переливало оттенки желтого и зеленого: янтарный, золотистый, лимонный, изумрудный. Кругом стояла тишина, и лишь изредка потрескивали, похрустывали остывающие камни, да осыпались зерна крошившейся породы.

Стэнли приблизился к краю глыбы, сбоку посмотрел на Кис и Дау. Ничего не видят, не слышат, кроме своей плешинки. Он вернулся к брату.

— Милт?

— Да помолчи же!

Громко вздохнула Кис, вздох перешел в стон. Стэнли обернулся. Лайамка уткнулась лицом мужу в плечо, Дау гладил ее по спине.

— Родной мой, — выговорила она. — Не могу без тебя, жить не могу! Ты опять улетишь…

Стэнли прижался к каменной стене, сердце колотилось. Надо уйти. Нечего торчать тут с молчунком на ухе и подслушивать крики чужого сердца. Эти милрои, черт бы их побрал, из-за плеши сами не свои…

— Милт! Пойдем отсюда.

Старший брат не отозвался. Окаменев, он глядел на блистающую плешинку, пальцы впились в поднятые к груди колени.

«Еще две минуты — и я его уведу», — сказал себе Стэнли. Он поглядел в небо. Долина Огней нависала совсем близко, мираж тускнел: над настоящей Долиной село солнце.

Землянин прошелся по камню, глянул вниз, откуда они пришли. Там горели желто-зеленые бисеринки.

«Родной мой! — прозвучал у него в мозгу голос Кис — ослабленный молчунком, но внятный, исполненный любви и виноватой нежности. — Единственный мой, чудесный…» Стэнли дернулся. Что такое?! Ах, это не про него — про Дау. Ну, приехали; они будут друг с другом телепаться, а я слушай?

— Милт! — Он вернулся к брату, тряхнул его за плечо. — Вставай сейчас же! Где твой молчунок?

От внезапной волны сумасшедшей радости захватило дух. Кис! Счастье мое. Златоглазое солнышко…

К черту! Стэнли потряс головой. Это не его мысли. Это — Дау.

— Милт! А ну пошли! — Схватив брата за руку, он потащил его за собой, спрыгнул с глыбы в горящий бисер.

Мучительное желание быть возле Кис тянуло обратно, ноги едва слушались. Прорвавшаяся наружу чужая обнаженная любовь оглушала, пьянила, застилала глаза жаркой пеленой…

Земляне пробежали по хрустящему под ногами крошеву, перебрались через каменный завал, еще пробежали, натыкаясь в темноте на камни. Наконец Стэнли остановился, перевел дух.

— Ф-фуу. Удрали. Вроде нашу парочку не слыхать и никакая дрянь не светится?

Милтон пошарил в кармане, достал молчунок, приладил на ухо.

— Надо вернуться домой, — проговорил он, тяжело дыша. — Там Джулия с ума сходит. — Он помолчал. — Плешь проклятая…

Стэнли усмехнулся:

— Плешь — то, что надо. Только на нее не толпой вваливаются, а вдвоем.

— Вдвоем, — с горечью повторил Милтон. — А если у тебя жена на другом конце света?

Стэнли вынул фонарик, который отдал ему пилот, включил, посветил себе под ноги. Камни отсвечивали красными блестками. Там, на плешинке, он несколько мгновений любил Кис — а Милтон вспоминал Джулию.

— Милт, — шепотом сказал младший брат, — хочешь, увезем их на корабль?

— Чего?

— Их сейчас голыми руками бери. Отнять у Дау излучатель — раз плюнуть. Возьмем Кис в заложницы — и Дау свезет нас на Землю и не рыпнется.

— Что ты несешь?

— Тебя ждет Джулия, Лиз. Когда еще выпадет случай смотаться?

— Уймись! — отрезал Милтон.

Стэнли обиженно смолк. Можно подумать, это ему на Землю надо. Как будто это он во сне стонет, зовет жену и дочь.

— У них топлива не хватит вернуться, — помолчав, сказал Милтон. — Домой недотянут.

Стэнли постарался отогнать подступившую тоску, ответил легкомысленным тоном:

— Ну и черт с ними; мы и здесь неплохо устроились… Эй! — Он вскинул голову, прислушиваясь.

— Милтон! — донесся едва слышный зов Дау.

Братья рванулись к плешинке. Перемахнули через завал, промчались по каменной крошке, взлетели на глыбу. Камень был пуст.

— Милтон…

Они подскочили к краю глыбы. Внизу, в пылающем озерце, чернели два силуэта: Кис стояла на коленях, сгребала сияющие камни, а Дау пытался поставить жену на ноги. Движения его были вялые, неверные. Милтон спрыгнул вниз, отстранил пилота, ухватил Кис под мышки.

Лайамка завизжала, бешено отбиваясь.

— Стэн, принимай. — Милтон приподнял ее.

Младший брат лег на живот, схватил извивающуюся Кис за руки:

— Взял.

Он выволок ее на камень; лайамка вырывалась, но без прежней ярости. Милтон махнул наверх, помог выползти Дау.

— Уносим ноги. — Он спрыгнул с камня на желто-зеленый бисер, принял Кис, которая внезапно ослабела и затихла. — Помоги Дау.

С глыбы пилот кое-как спустился, но дальше Стэнли пришлось тащить его на себе: у лайамца заплетались ноги, он оступался и падал.

Спустя минут двадцать вышли к «лендроверу». В небе пылала Долина Огней — голубым, синим и фиолетовым пламенем. Милтон опустил Кис наземь, она села и беспомощно заплакала.

Дау обеими руками оперся на капот машины.

— Она не упала, — проговорил он. — Она прыгнула. Плешинка ее позвала…

Стэнли вдруг разозлился.

— Милт! Можно сказать, что я думаю об этих идиотах?

— Завтра скажешь. Сейчас едем домой.

Обратно машину вел Милтон. Дау сидел рядом, указывал дорогу, на заднем сиденье изредка всхлипывала Кис, Стэнли дремал. Призрачная Долина Огней затухала, сквозь нее глядели звезды.

«Лендровер» долго трясся по высохшему руслу реки — ее каменистое дно оказалось на удивление паскудным — потом Дау велел обогнуть Веселый Лес, и зловещие переливы его ледяного света остались далеко в стороне. Затем выехали на знакомую, вдоль и поперек изъезженную равнину с высокой травой и купами деревьев. На горизонте наметилась предвещавшая рассвет светлая полоска.

— Можно сказать, мы уже дома, — заметил Дау. — Отоспимся… Стой! Туши фары.

Милтон затормозил, выключил свет. Впереди виднелась синяя точка.

— Синий фонарь! Там должен быть поселок…

— Что означает синий фонарь? — поинтересовался проснувшийся Стэнли.

— Опасность, — напряженно ответила Кис. — Запрет приближаться. Что у них там?

Дау посидел, размышляя. Все молчали, разглядывая яркую точку вдали.

— Двигай помаленьку, — сказал пилот в конце концов. — Фары не включай.

Милтон тронул с места, «лендровер» покатил с черепашьей скоростью.

— Раз нам запрещают подъезжать, стоит ли соваться? — усомнился младший землянин.

— Посмотрим… Впереди камень.

— Вижу, — отозвался Милтон, всматриваясь в едва рассеянную звездами темноту.

— Дау! Что это может быть? — не выдержала Кис.

— Например, шуточки Ники. Повесил фонарь на мачту — и на боковую, а мы тут ломай голову, не спавши.

Под синей точкой показалась цепочка белых — обычные фонари, светящие в поселке. Милтон остановил «лендровер», высунулся наружу.

— Собака воет, — сообщил он. — Едем дальше?

— Нет. — Дау вынул излучатель. — Мы со Стэнли сходим на разведку. Если застрянем… короче, если до восхода солнца не вернемся, отвезешь Кис на космодром.

— Никуда я… — начала было лайамка.

— На космодром, — повторил пилот и выскользнул из машины, осторожно прикрыл дверцу, чтобы не хлопнула.

Стэнли тоже вылез, с тревогой поглядел на светлеющий горизонт. Если из поселка наблюдают за округой, их с Дау в два счета обнаружат. Только возле домов — деревья, а дальше-то — вырубка, трава да пни, и всё как на ладони.

Собачий вой смолк. До поселка оставалось метров пятьдесят. Ни звука, ни движения; лишь светит гирлянда фонарей, и желтеют несколько черточек-окон. Свет в домах, когда его быть не должно, — в это время обычно все спят.

— Ложись, — шепнул Дау. — Давай ползком.

Они подобрались к окружавшей поселок ограде. Толстые жерди надежно оберегали его от крупных зверей и дарханцев, но сейчас их защита казалась хрупкой и даже бессмысленной.

Полежали, прислушиваясь. Где-то мяукнула кошка, раздался глухой кашель. На фоне белого куба энергостанции вспыхнул золотистый огонек, растекся в стороны и вверх, запылал костром. Возле костра Стэнли различил четыре силуэта. Лайамцы стояли у огня — безмолвные, неподвижные.

Землянин придвинулся к Дау:

— Почему жгут костер?

— Кто-то умер.

«Передрались, что ли? Стрельбу подняли?» — подумал Стэнли и снова шепнул:

— К Ловцу?

— Давай.

Скрываясь в траве, они обогнули поселок, отсчитали пятый дом. У Таи горел свет. Дау тихонько свистнул — замысловатым, похожим на отдаленный крик «ночного сторожа» свистом. Землянин с дрожью припомнил, как они с Ловцом отбивали у проклятой твари Милтона. Страсть какая; от этого свиста сейчас весь поселок всполошится… В дымчатом окне появилась тень. Стэнли с Дау на всякий случай прильнули к земле.

Стэнли выждал и приподнял голову над травой. Тени в окне уже не было.

Из-за дома появился черный силуэт. Землянин узнал высокую фигуру Ловца; в руке был излучатель.

— Таи! — позвал Стэнли негромко. — Это не «ночной сторож», это мы. Что тут у вас?

Ловец кинулся к ограде.

— Почему вы здесь? Фонаря не видели?! Где Кис?

— В «лендровере», с Милтоном. — Дау поднялся с земли. — Что стряслось?

Стэнли тоже встал. Раздалось мяуканье, из травы вышла белая кошка и стала тереться о ноги Ловца. Он поднял ее, прижал к груди.

— Уезжайте, — выговорил он. — Не стоит… землянам и Кис тут показываться. Дау, я прошу: увези их. Вернетесь через два дня. — Он повернулся, намереваясь уйти.

— Погоди! — велел Дау. — Объясни толком. Кошка с громким мурлыканьем терлась головой о подбородок Ловца.

— Таи! В чем дело?

Он постоял, собираясь с силами, и глухо вымолвил:

— Вернулся корабль. С Лайама. Города больше нет. — Стэнли и Дау застыли.

— Его сожгли, — продолжал Таи полушепотом. — Весь. Никого не осталось.

— Кто сжег? — выдохнул пилот.

— Откуда мне знать? Может, Шейвиер. Они были вооружены лучше нас.

Дау попятился от ограды:

— Шейвиер?

— У тебя хоть детей нет. И жена здесь. А мои там. Три дочки… — Ловец задохнулся, помолчал, пересилил себя. — Увози Кис. И землян. Мало ли что. Как бы наши не свихнулись.

Стэнли перехватила горло жалость. А потом он испугался. Стоит Ловцу или еще кому-нибудь сломаться, открыться — и его чувства хлынут на поселок, покатятся волной от человека к человеку, вдвое, впятеро усиливая горе остальных. Милрон легко могут делиться радостью, нежностью, счастьем — но в горе им приходится закрываться, не давать выхода чувствам, они вынуждены щадить друг друга. У них хватит сил пережить несчастье поодиночке, запершись в своих непроницаемых домах, но против общего шквала им не выстоять.

— Иди! — Стэнли тряхнул пилота. — К машине, быстро. Дау, я останусь тут — а ты беги к машине. Быстрей! — Он толкнул лайамца в спину.

Оглушенный, не успевший до конца осознать катастрофу Дау подчинился, двинулся вдоль ограды. Ловец стоял, прижимая к груди кошку, а она исходила мурлыканьем, терлась о его лицо.

— Открой ворота, — сказал ему Стэнли.

— Уходи, — прошептал Таи.

— Не пойду. — Землянин глубоко вздохнул и стянул с уха молчунок.

Казалось, на него надвинулось плотное черное облако. Оно дрожало, как натянутая резина, и грозило порваться, пролиться потоком боли и ужаса.

— Уходи, — снова прошептал Ловец.

Черное облако колыхнулось; еще миг — и в разрыв хлынет лава боли, сжигающая все и всех, затопит мир, усиливаясь от милроя к милрою, и мир взорвется, и в нем останется только безумие или смерть.

У Стэнли внутри будто дунул короткий ветер, и он поставил заслон страшному облаку, потеснил его ледяной стеной, заморозил собственным спокойствием, заставил сжаться, упрочивая стенки. Он давил на черноту, как на съеживающийся воздушный шар, который уступал его натиску, делался все меньше и плотнее, пока не сжался в клубок, с которым уже ничего нельзя было поделать — ни раздавить, ни отбросить прочь. Непобежденная чернота сопротивлялась, выпрыгивала из-под пресса, точно скользкий мяч, в ней еще жила несломленная сила. Преодолевая сопротивление, Стэнли давил и давил, пока вдруг не рухнул в новую бездонную мглу, где уже ничего не было, и эту пустоту он смог заполнить уверенным, несокрушимым спокойствием. Оно тушило тоску, гасило любовь, давило ярость, унимало страдание; и когда Стэнли, задыхаясь, вынырнул из застывшей, замороженной тьмы чужого сознания, Ловец стоял по ту сторону ограды, выпрямившись и настороженно озираясь.

У энергостанции по-прежнему пылал костер, возле него собрались уже шесть или семь человек.

— Я раздам молчунки, — сказал Таи и спустил на землю кошку. — Ах, чтоб им! Огонь развели под самой стеной… — Он бросился бежать к станции.

Стэнли привалился к сырым от ночной росы жердям. Он чувствовал себя опустошенным, выжатым до последней капли. Быть может, потом удастся помочь еще кому-нибудь, но сейчас он выложился весь…

* * *


Лоцман пропустил следующую главу: пусть горе останется неподсмотренным, страницы — нечитаными. Бедолаги. Врагу такого не пожелаешь…

* * *


В дом Каэно набился весь поселок. Притащили дарханские шкуры, постелили на полу и расселись — осунувшиеся, измученные, но снова деятельные, как прежде, готовые к выполнению приказов. Не было только Шеви с сыном, да Ловец со своим помощником куда-то укатил еще с утра. Стэнли впервые за последние дни пел свои песни с молчунком — Таи советовал не рисковать. Стояла глубокая ночь, однако лайамцы и с молчунком готовы были слушать Стэнли до утра.

Открылась дверь, и землянин оборвал песню: вошли Ловец и Лайо. У помощника Таи в нервной усмешке кривились губы, у Ловца на щеках, казалось, лежали несмываемые черные натеки.

— Мы вам новости привезли, — объявил Лайо.

Таи охватил цепким взглядом присутствующих, дважды поглядел на Кис и землян. Удостоверился, что с ними всё в порядке.

— Присаживайтесь. — Каэно поднялся с краешка шкуры. Его рассеченный лоб подживал, но вид у хозяина дома всё еще был жутковатый.

Таи уселся у двери на корточки, Лайо остался на ногах.

— Новости такие, что прямо не знаю, как и сказать, — начал он.

— Наверно, все слышали: когда мы разгромили поселение дарханцев у Плачущих Холмов, они осели у Горячего Ручья, — продолжил Ловец. — Мы с Лайо ездили их навестить.

Все оживились.

— Как там наши дарханочки? Скучают, поди?

Лайо рассмеялся коротким, стонущим смехом:

— Тю-тю ваши дарханочки! Сообразили наконец, что «мал Лайам Дархан» у них не выйдет. Снялись с места и ушли. Все до одной. Ловите их теперь в лесах, если сумеете.

Несколько мгновений стояла тишина, а затем грянул долгий, надрывный хохот. После катастрофы на Лайаме все прочие неприятности вызывали только смех.

В дверь заглянул озабоченный Ники, тронул Ловца за плечо:

— Таи-Вэй, отец просит, чтоб вы к нему зашли. — Таи ушел, а Ники проскользнул мимо Лайо в дом, протиснулся к Милтону.

— Отец сказал, что повезет тебя со Стэнли на Землю, — тихо сказал он под несмолкающий хохот. — Пойдем послушаем.

Милтон глянул на брата. Пусть остается здесь и поет — никто не будет бродить по поселку. Он выбрался вслед за Ники из дома, пробежал по тропке к дороге.

В небе, заглушаемый светом фонарей, висел мираж: фиолетово-зеленые горы с пылающими на закатном солнце снежными шапками. У подножия одной из них прокатывалась полоса синеватого света, словно кто-то водил громадным прожектором.

— Послушаем из моей комнаты, — шепотом сказал Ники, сворачивая к своему дому. — Но тихо-тихо — у Таи-Вэй такой слух, что… — Он осекся.

Из-за дома вынырнула серая тень, и невысокая круглоглазая дарханка бросилась к Ники. Он замер, словно пригвожденный к месту, бросил отчаянный взгляд на землянина, оттолкнул дарханку.

— Иди отсюда!

— Жена, — пискнула она, схватив его за руки. — Жена, жена. — Дарханка потянула Ники за собой, отступая в просвеченные фонарями кусты. — Ловец вези жена. Ники жена.

— Таи привез ее с собой? — подивился Милтон. Как быстро всё меняется.

— Уходи, ну пожалуйста, — просил Ники. — Тебя увидят!

— Дархан уходи. Ники жена не уходи. Ники жена люби Ники.

— Уведи ее из поселка; за оградой потолкуете, — посоветовал Милтон.

Потащив за собой «жену», Ники пустился бежать к воротам. Землянин прокрался кругом дома Шеви и зашел с обратной стороны. Дверь в комнату Ники была закрыта, чернела полоса погашенного окна.

Милтон нажал на дверь ладонью. Ее уже починили, однако автоматика не работала, и дверь свободно отъехала вбок. Милтон шагнул в темноту, навстречу раздавшемуся за стеной звучному голосу Ловца:

— Этого не будет.

— Не торопись, — глуховато ответил начальник поселка. — Подумай.

— Нам нечего делать на Земле.

— Ошибаешься. Мы можем там жить. — Шеви сделал долгую паузу и продолжил: — Насколько я понимаю, земляне ждут не дождутся каких-нибудь инопланетчиков и примут нас с великой радостью. И женщины с восторгом станут нам женами. Их много, и они разные. Каждый сможет выбрать себе любую по вкусу… и забыть свое горе.

— Забыть наших погибших дочерей?

— Детей у нас не родится; ну и что? Нам будет подчиняться целая планета. Мы поведем себя с осторожностью, чтобы землянам не пришло в голову применять свой сильный удар, — и легко поставим их себе на службу.

— Шеви, ты не понимаешь главного. Наши деды бежали с Шейвиера, спасая свою честь и достоинство. Что же теперь — нам это забыть и самим повелевать слабыми милроями?

— Безусловно.

— Это означает предать всё, что у нас было…

— Таи-Вэй, мне стыдно слышать от тебя такую чушь. Предать — не предать… Какое это имеет значение? Надо жить, вот и всё.

— Мы явимся на Землю, подчиним себе пару самых сильных правительств, пять сотен женщин — а дальше? Будем жить-поживать, упиваясь чужой памятью и чувствами?

— Ты верно уловил мою мысль.

— Мы станем последними подонками.

— А как ты представляешь жизнь здесь? Лайама нет, работать не для чего, с дарханками нам не жить. Ты знаешь наших парней — они сидеть сложа руки не могут, скоро такая кутерьма начнется… Сперва набросятся на Кис, затем начнут потрошить память землян. И можешь быть уверен: ни ты их не защитишь, ни я, никто другой.

— По-твоему, надо потрошить Землю?

— Она этого не заметит.

Затаивший дыхание Милтон слышал, как Ловец прошелся по комнате.

— Я убью любого, кто сунется к Кис или к землянам. И я против того, чтобы завоевывать Землю.

В ответ раздался дробный, сухой, неприятный звук — Шеви смеялся.

— Ты мне не нравишься, Таи-Вэй. Очень не нравишься.

— Грозишь?

— Ни в коем случае. Но имей в виду: наши ребята тебя не поддержат и на Землю отправятся с большой охотой. Подумай о том, что я сказал. Ты свободен.

* * *


Охранитель мира прикрыл книгу, заложив ее пальцем. Казалось, воздух кругом сгустился и потемнел, как будто наступали преждевременные сумерки; от волнения по коже бежали мурашки. Лоцман посидел с минуту, изнывая от желания выяснить, что было дальше, — и в то же время читать не хотелось. Он чувствовал: книга вот-вот откроет ему какую-то постыдную тайну, которой лучше не знать. Но и бросить «Дарханца» не дочитав он не мог. Была не была: читаем последнюю главу.

* * *


Поселок спал, даже у Шеви наконец погасло окно. Тенью проскользнув вдоль ограды, Ловец вышел к дому Эйро. Прислушавшись, Таи провел ладонью по контуру двери, вздрогнул от прозвучавшего в тишине короткого гудения. Дверь отъехала в сторону, и он ступил в темную комнату, пересеченную полосой света от фонаря за окном. Эйро спал, завернувшись с головой в одеяло.

Ловец прикрыл дверь, шагнул к спящему, опустился рядом на колени. Положил на пол возле койки запасной излучатель. За стенами дома его никто не услышит, даже при самом сильном ударе. Он сосредоточился, посылая в измученный Долиной Огней мозг Эйро свой приказ. Бедняга так и не оправился после Долины, в сущности, ему уже всё равно…

Эйро пошевелился на постели. Таи отпрянул. Выскочил из дома, прижался к стволу дерева, укрылся в тени.

Вскоре Эйро появился на пороге — одетый, собранный, целеустремленный. Он прошел мимо притаившегося Ловца и направился вдоль ограды к центру поселка. Таи заскользил следом.

Напротив дома Шеви Эйро повернул, пересек дорогу, прошел несколько шагов по тропе, остановился. Таи хотел дослать ему мысленный приказ, подтолкнуть ближе к дому — но нельзя, на открытом месте его услышит весь поселок. Медленным, сводящим с ума своей тягучестью движением Эйро достал из кармана оставленный Ловцом излучатель, направил на дом. Металл ярко блеснул в свете фонаря; казалось, эта вспышка разбудит всех.

В стене под полосой окна появился выжженный излучателем черный проем. Эйро повел рукой, и проем вырос во вторую черную полосу. Стена захрустела, начала заваливаться — и раздался исступленный крик. Ловца ударила чужая нестерпимая боль. Эйро повернулся и с застывшим, безразличным лицом двинулся обратно.

Из ближнего дома выскочил полуголый Дейа:

— Эйро?! Ты что тут?!

Сквозь крик раненого слов энергетика было не разобрать, однако Эйро обернулся. Поднял руку с излучателем. Дейа кинулся наземь, перекатился. Он и Ловец одновременно нанесли мысленный удар. Эйро выронил излучатель и повалился на дорогу.

Таи выждал несколько мгновений — ведь он не стоял в тени дерева, он прибежал со стороны — и вслед за подобравшим оружие Дейа кинулся к дому начальника поселка. Шеви не может кричать, Шеви уже нет. Неужто задело Ники? Эйро стрелял с тропы и лупил куда ни попадя — а должен был зайти сбоку и целить в угол, как требовал от него Ловец. Не дошел. Не выполнил приказ.

Истошный крик смолк, и пропало ощущение чужой боли. Ники, прости. Твой отец натворил бы бед, его надо было остановить…

* * *


Зачем?! Какого рожна Ловец подставил Эйро?! Коли надо было убить, Таи мог бы покончить с Шеви сам. Разозленный, Лоцман листал страницы дальше.

* * *


Желтое солнце готовилось поцеловать горизонт. Перед даншелом бежала длинная тень, как будто вела его к низким холмам впереди. Солнце золотило коричневые углаженные холмы, синело глубокое вечернее небо, и зеленоватым облаком висел ранний мираж — смутный, прозрачный. За холмами лежала Долина Огней.

Таи вел даншел небыстро, осторожно, берег старую машину. На заднем сиденье сидел Эйро со связанными руками. Ловец хотел один везти его в Долину, но, когда всё уже было готово и оставалось лишь открыть ворота, пришел Лайо, забрался в даншел, и выгнать его не удалось. Помощник Таи молчал всю дорогу, сумрачно посматривал на своего начальника.

Даншел проехал у подножия первого холма, повернул и попал в тень. Сразу сделалось жутко: почувствовалось дыхание Долины. Ловец нарочно не надевал молчунок — мало ли, потребуется мгновенный удар; а в том, что его мысли надежно скрыты, Таи был уверен. Он глянул на подобравшегося Лайо, хотел предложить помощнику молчунок, но не предложил. Не ровен час, Лайо возьмет себе в ум что-нибудь не то, опять же понадобится удар… Миновали несколько холмов, и впереди открылась Долина. Мертвая, ровная, как космодром, с ползущими меж камней струйками песка, которые гнал ветерок. Далеко протянулись тени холмов, в них теплились первые огоньки.

Таи прибавил скорость; даншел выкатился на россыпь камней, словно покрытых светящейся плесенью. Ловца пронзил страх — наведенный, порожденный Долиной. Выехали из тени, и там, где солнечные лучи ложились на землю, стало легче.

— Останови, — сказал Лайо. Таи молча ехал дальше.

— Не мне тебя учить, — продолжал помощник, — но ты должен понимать, что Эйро не сам это придумал. У него не было излучателя, оружие ему подбросили.

— Я это уже слышал, — нехотя отозвался Ловец.

— Да объясни хоть: зачем его сюда?! — взорвался Лайо. — Парень не в себе, его заставили. В поселке гуляет настоящий убийца, а мы…

— Мы будем его искать, — прервал Таи. — Но Эйро убил двух человек и должен быть наказан.

Лайо с досадой хлопнул себя по коленям.

— Да куда ж ты его в самое пекло везешь? Он тут сдохнет!

Таи крепче сжал губы. Эйро жаль, но что делать? Покойный Шеви был прав: два десятка парней вот-вот превратятся в шайку головорезов, с которыми никто не сладит. И следует нанести удар загодя, заранее встряхнуть их и вывернуть наизнанку, чтобы всех разом укротить, сделать более-менее послушными, готовыми подчиняться не силе, а слову. Это необходимо. Ловец вынужден принести в жертву Эйро; и если вдуматься, жертва не так уж велика…

— Таи! Опомнись. Нельзя его вглубь. Ты весь поселок с ума сведешь.

Того нам и надо, думал Ловец. Чем глубже в Долину, тем сильнее удар, тем спокойней завтра будет в поселке.

— Останови! — рявкнул Лайо.

— Зачем? — неожиданно подал голос Эйро. — Он знает, что делает. Вы едете в Долину вместе со мной. Таи, ты ведь не оставишь меня одного?

Даншел стал, Ловец обернулся. Эйро смотрел на него с доброжелательной улыбкой. Он заговорил впервые с тех пор, как Таи возил его в Долину по приказу Шеви. Неужто новый удар Долины привел его в чувство?

— Втроем-то мы ночь перебедуем, — с уверенностью заявил Эйро. — А утром вернемся домой.

— Кто тебе дал излучатель? — спросил Лайо.

— Таи, конечно, — ответил Эйро, и в то же мгновение Ловец ударил помощника под дых.

Лайо согнулся пополам, Таи добавил ребром ладони под ухом.

— Зачем ты его? — недоуменно спросил Эйро. Испугался и поднял к лицу связанные руки. — Не бей, не надо.

Таи выскочил из даншела, обогнул машину, рванул дверь со стороны Лайо. Помощник тюком вывалился на камни. Скоро камни остынут, и Долина разгорится во всю силу. Ловец дернул вторую дверь, выволок наружу Эйро, содрал с него молчунок.

— Он без сознания? Это хорошо, Долину не услышит, — проговорил Эйро, разглядывая помощника Таи. — А с нами она поговорит по-свойски. Может, пересидим в даншеле? А, Ловец?

Таи приладил молчунок себе на ухо. Надо убираться, да поживей.

— Развяжи, — Эйро протянул к нему стянутые руки. — А то как я буду? И надо Лайо поднять, не след ему на камнях лежать-то. Мне в прошлый раз так худо было, я по земле катался — все бока в синяках… Что, не хочешь? Нельзя?

Ловец попятился. Эйро глядел на него с печальной покорностью:

— Вернись за мной утром. Вернешься?

— Да, — сказал Ловец, зная, что в сердце Долины до утра никому не прожить.

На земле со стоном шевельнулся Лайо. Эйро вдруг всё понял, жуть добралась до сознания. Он кинулся к Таи:

— Не оставляй нас!

Ловец прыгнул на свое место, захлопнул дверь. Бросил даншел вперед, развернулся, рванул прочь. Эйро бежал за ним. Несмотря на молчунок, Ловец слышал его мысленный крик: «Таи, вернись! Я прошу тебя! Вернись!»

Он гнал даншел к краю Долины, навстречу холодной тени и разгорающимся синеватым глазам ночного ужаса. Призывы Эйро смолкли, своего помощника Ловец так и не услышал.

Значит, они проведут ночь в Долине вдвоем. Часть ночи… А в поселке будут слушать их, стиснув зубы, и стонать, и плакать. И утром это уже будут другие люди, послушные, смирные…

Солнце село, и Таи включил свет. Луч разорвал сумерки, побежал по голой земле у подножия холмов, отрезающих Долину от прочего мира. Капли голубого, синего и фиолетового пламени остались позади, там, где были Эйро и Лайо. Темные, как будто выросшие холмы уползали назад, отгораживали Ловца от Долины. Тут бы и заночевать: у самых холмов ничего не слышно, не то что в поселке. Таи сбавил скорость, размышляя, не остаться ли и впрямь до утра. Внезапно хлестнула ужасная мысль. А ну как все удерут из поселка?! Уедут на «лендровере» и амиарах, чтобы спастись от надрывающих сердце криков с Долины. Тогда всё окажется зря — и смерть Шеви, и гибель Ники, и мучения тех двоих, и предательство самого Ловца… Нет. Не пущу! Я заставлю их слушать!

Даншел рванулся вперед на усиленном режиме. Только бы не захлебнулся движок. Старый, верный даншел, он столько прослужил — не подведет и сейчас…

А это что? Таи остановил машину, выключил свет. Почудилось? Вот опять — яркая точка в небе над горизонтом. Пошла влево, пропала, снова загорелась. Она ближе, чем кажется, она совсем рядом.

Что может летать над Дарханом? Только катер. Но никто не выведет катер из порта стоящего на космодроме корабля, чтобы порезвиться, полетать в свое удовольствие. Это чужак.

Кто мог сжечь город на Лайаме и затем явиться на Дархан? Шейвиер, кто же еще. Желто-белая точка приближалась, делалась ярче. Таи потянул из кобуры излучатель.

* * *


Повесть оборвалась. Лоцман захлопнул книгу. Сплошное вранье! Не пойдет Ловец на такую подлость, не верю!

Не диво, что автор не сумел дописать до конца, — нечего завираться, наступать на горло герою, принуждать к тому, что он не может делать и не хочет.

Охранитель мира положил «Дарханца» на колени, покусал губу. Неоконченная повесть растравила душу, было обидно за оболганного Таи. И одновременно разбирала злость, хотелось выбросить Ловца из головы, запереть память на замок. А еще тянуло вскочить на «дракон» и помчаться куда-то, выветривая в стремительной гонке неприятное чувство. Это желание стало почти болезненным, заныло сердце. Еду, сказал себе Лоцман; мир затуманья требует меня. Еду! Откликаясь на зов, он вскочил, накинул куртку и помчался из дворца.




Глава 9


В кладовой Лоцман разыскал мощный фонарь, потом доверху залил бензин в бак «дракона». Канистры, которые он пустил в ход, стояли в гараже с тех времен, когда охранитель мира шутя творил все, что заблагорассудится. Богиня тогда ценила своего Лоцмана, щедро дарила ему жизненную энергию. Иное дело — нынче; он не чувствовал в себе созидающей силы, и власть над миром казалась утраченной навсегда. Нужна сильнейшая встряска — к примеру, схватка с кино, — чтобы проданный Лоцман обрел часть своих прежних возможностей.

«Дракон» выкатился за ворота. Лоцман тут же затормозил и даже привстал с седла, удивленный. Синеющие на горизонте горы заметно придвинулись, сократив видимое пространство чуть ли не вдвое. Вспомнились слова Шестнадцатого пилота об умирающих мирах: обитатели сходят на нет, а мир уменьшается, схлопывается. Получается, и мы тоже? Порядком встревоженный Лоцман газанул и двинулся дальше.

Туннель в другой мир встретил его широко распахнутым зевом. Проем начинался у самой земли, и когда Лоцман развел руки в стороны, он не сумел коснуться обоих краев сразу. В проеме клубился туман с разноцветными искрами, и стоило вглядеться в эти мерцающие кадры, как защемило сердце. Затуманье звало к себе, словно попавший в беду друг.

Стоя у входа в туннель, Лоцман сунул внутрь голову. Туман откатился прочь, как и в прошлый раз. Лоцман посветил фонарем. Стены и потолок оказались гладкие, точно отполированные водой; в тумане луч терялся, зато переливы искр в потоке света сделались ярче.

Оставлять мотоцикл без присмотра не хотелось. Охранитель мира включил фару, затащил «дракон» в туннель и повел его, следуя за отступающей стеной тумана. Метров через десять он оглянулся: вход затянуло плотной дымкой, едва виднелось светлое пятно.

Тихо, только шины шелестят; тепло. Слишком тепло для туннеля, прорубленного в каменных недрах. Интересно, почему в иные миры все проникают на вертолетах, летящих сквозь солнце, а я иду по туннелю в горе? Едва ли Богиня нарочно обо мне позаботилась, создав запасный выход. Может, ее саму не устраивает мир Поющего Замка и тянет к Последнему Дарханцу? А туннель рожден желанием снова поиграться с тем миром, вернуться к съемкам с теми актерами. Это больше похоже на правду… Лоцман остановился, ощутив на лице прохладное прикосновение. Сообразил, что это повеяло сырым холодным воздухом, и двинулся дальше, вглядываясь в пронизанную светом фары отступающую стену тумана.

Внезапно луч свободно убежал вперед, вытянулся по траве, замерцал на черных, пониклых листьях кустов. Лоцман замер на выходе из туннеля, погасил фару.

Мир затуманья был темен, холоден и молчалив. Вокруг угадывались кусты, похожие на молодую поросль от корней срубленных деревьев, а дальше на фоне темно-серого, беззвездного неба чернела большая роща. Посреди этой рощи виднелся одинокий огонек — тусклая желтая полоска.

Лоцман выкатил мотоцикл из туннеля и двинулся на огонек, лавируя меж кустов. Трава опадала под ногами, словно побитая морозом. Переднее колесо вдруг уперлось во что-то, не видимое на фоне близких стволов. Лоцман провел рукой и обнаружил деревянную ограду из толстых жердей. Жерди оказались на ощупь сырые и скользкие.

В царящем кругом безмолвии Лоцману сделалось жутковато. Куда его занесло? Разве это мир Последнего Дарханца? Где ночные миражи, гирлянда фонарей в поселке? Он оставил «дракон» на месте и направился вдоль ограды налево, к краю рощи. Добрался до угла ограждения, завернул и вскоре очутился у приоткрытых ворот.

Охранитель мира проскользнул в щель и неслышно зашагал по дороге. По обе стороны стояли раскидистые деревья, в глухой тьме под ними едва виднелись светлые домишки, опоясанные черными полосами окон. Одно из них теплилось скудным розоватым светом, похожим на свет ночника; Лоцман и не разглядел его издали. Здесь, наверное, спят. Он миновал этот дом и двинулся туда, где свет был гораздо ярче.

Вот и тропа, ведущая от дороги к дому. Охранитель мира остановился, вслушиваясь и вглядываясь. Было очень тихо; на фоне дымчато-желтого окна чернели неподвижные ветки. Однако Лоцман вдруг понял, что здесь, в стылой молчаливой тьме, он не один.

Ничто не шелохнулось, не зашелестела трава, не хрустнул под ногой мелкий камешек — и всё же Лоцман ощутил чье-то присутствие, чей-то испытующий взгляд. Затем он различил запах — слабый, приятный и вместе с тем настораживающий. С этим запахом было связано некое воспоминание, смутное, таившееся на задворках памяти, — воспоминание о чем-то горьком, страшном.

Подать голос? Окликнуть неизвестного, притаившегося в темноте? Слова застряли в горле, как будто некто шепнул на ухо: «Молчи».

Лоцман почувствовал себя глупо. Его не звали в этот мир, он сам явился — и должен первым представиться хозяевам. Однако слабый, не по-доброму знакомый запах пережимал горло, не давал говорить. Не тронь лихо, пока спит тихо, рассудил он. Раз обладатель запаха не желает себя проявлять, Лоцман сделает вид, будто не заметил его присутствия. Он направился к дому; под ногами поскрипывал тонкий гравий. Странно: в книге гравия на тропе не было.

В окне мелькнул темный силуэт, и отъехала в сторону дверь. На пороге встала женщина в брюках и светлой блузке без рукавов. Кис? Наверное, она. Светлые волосы были распущены и крупными кольцами лежали на обнаженных плечах. В руке Кис сжимала гребень, который забыла отложить, выбегая на звук шагов.

— Кто там? — Она вгляделась в темноту.

— Свои, — отозвался Лоцман, выходя на свет. — Здравствуй.

Она прянула назад, готовая захлопнуть дверь. Лоцман пожалел, что его угораздило ввалиться в поселок среди ночи, когда порядочные люди спят и никаких гостей не ожидают.

— Извини. Я не хотел тебя напугать.

За спиной хрустнул гравий, источник тревожного запаха приблизился. Лоцман не шелохнулся, не спуская глаз с лайамки. Какие у нее красивые руки… А лицо бледное и усталое. Кис поглядела ему за спину, облегченно вздохнула:

— Это ты… — Она перевела взгляд обратно на Лоцмана. Гребень выпал из пальцев. На лице по очереди отразились озадаченность, недоверие, надежда и, наконец, восторг. — Лоцман! — Она выскочила из дома и кинулась охранителю мира на шею. — Вернулся! Радость моя, вернулся же! — Кис отстранилась, схватила его за плечи, оглядела с головы до ног. — Мы уж и думать не смели… А он — вот он, наш Лоцман!.. Ушел, — перебила она сама себя, глянув Лоцману через плечо. — Ну и пусть. Пойдем, родной мой, хороший, пошли — все расскажешь! — Схватив его за руку, она кинулась в ярко освещенную комнату.

Охранитель мира был порядком смущен. Он ничегошеньки не помнит из прошлой жизни, и, хотя только что прочел «Последнего дарханца», этого мало. Вспомнить — немедленно вспомнить всё как было. Он жил здесь, в поселке, тут шли съемки, и эта ликующая женщина с огромными глазами в опушке золотистых ресниц и густыми, тоже золотистыми бровями — его актриса. Вспоминай же, Лоцман! Ты вернулся в свой мир.

Он высвободил руку из пальцев Кис, остановился посреди шестигранной комнаты, огляделся. Мебели не густо. Койка с наброшенной шкурой, четыре складных стула, стол, на котором поставлен кувшин с какими-то ветками. Листья на ветках вялые, едва живые, а единственный цветок и вовсе засох. Снаружи, сквозь полосу окна сумрачно глядела ночь.

Загнанные вглубь, содержавшиеся под замком воспоминания начали просачиваться на свободу. Лоцман внезапно сообразил, что за аромат выдал присутствие молчаливого незнакомца, который исчез, едва Кис признала ночного гостя: запах дорогой мужской парфюмерии. В Поющем Замке подобной роскоши не знают; ключевая вода и душистое мыло — вот и всё, что имеют в своем распоряжении обитатели соседнего мира.

— Садись же! — Актриса сновала по комнате и трясла стулья, проверяя их на прочность. — На этот садись, он понадежней. Рассказывай скорее! Когда начнутся съемки? Великая Богиня, да ты ж седой! — всплеснула она руками. — А у нас горы, что ни день, сдвигаются, того и гляди раздавят. Ты чуть не опоздал, мой милый, — заявила Кис, лучась от радости. Глаза у нее оказались золотисто-карие. — Ты онемел или как? — Она засмеялась ликующим смехом. — Когда съемки?

— Съемок не будет, — ответил ей чужой звучный голос. — Он пожаловал к нам не за этим.

Вздрогнув, Лоцман обернулся. На пороге стоял высокий, черный, как ночь за окном, человек. Его изрезанная на груди куртка была зашита металлической нитью; иссиня-черные волосы падали на лоб, до самых глаз. Мужественное, жесткое лицо на миг смягчилось улыбкой.

— Ну, здравствуй… Лоцман.

— Здравствуй, Ловец. — У охранителя мира похолодело в груди. Только Таи способен тенью красться за пришельцем, тихо, как смерть, стоять за спиной, затем исчезнуть и так же беззвучно появиться вновь. Автор «Последнего дарханца», конечно, оболгал Ловца, приписав ему четыре погубленные жизни. Однако Таи почему-то вспоминается врагом, а не другом. И смотрит он на охранителя мира не больно приветливо, изучает его, как опасного зверя.

— Кис, — Лоцман повернулся к актрисе, — я пришел к вам сам по себе, без кино.

— Вот оно как…— протянула она упавшим голосом. — А я подумала… Да садитесь же, что стоять? — Она уселась прямо на пол, подобрав ноги, прижалась спиной к стене, сложила тонкие руки на коленях и застыла, напряженно выпрямившись. Сияние золотых бровей и ресниц как будто потускнело, но глаза блестели лихорадочным, острым блеском. — Садитесь, — повторила она устало.

Лоцман осторожно опустился на стул — расшатанный, ненадежный; казалось, неловко повернешься — и стул рассыплется. Таи пригляделся к фонарю, который охранитель мира сжимал в руке.

— Какая вещь! Подаришь?

— Подарю Кис, — отрубил Лоцман.

Дерзить Ловцу Таи — себе дороже, но и отнестись к нему по-дружески Лоцман не смог. Бывший начальник службы безопасности вызвал тревожные воспоминания, неприятные сами по себе, а их неуловимость раздражала еще больше. Из-за чего не поладили актер и охранитель мира?

— А я сперва подумала — Дау пришел, — вздохнула Кис. — Он иногда возвращается, — пояснила она, глядя в пол. — Мы так давно его похоронили — а он всё равно возвращается. Богиня его не забыла.

В лице Таи промелькнуло выражение горечи — то ли Ловец быстро моргнул, то ли губы сжались чуть крепче.

Дау. Ну конечно — Дау, муж Кис, красавец космолетчик. Он возвращается, а у Таи из-за этого сердце болит. То есть… До Лоцмана окончательно дошло: Дау умер, как умирает мир Дархана, который душат сдвигающиеся горы.

— Сколько людей осталось в поселке?

Кис отвернула голову, потерла лоб. Таи прислонился к стене и скрестил руки на груди — воплощение силы и непреклонности.

— Остались четверо: мы с Кис да земляне. Стэнли при смерти, — сообщил он бесстрастно.

Стэнли умирает! Лоцман вскочил, шаткий стул застонал и вдруг начал оседать: ножки разъехались, спинка скособочилась и отвалилась, натянутая на металлический каркас ткань порвалась. Кис сокрушенно покачала головой:

— В других домах то же самое. Я к себе ношу мебель, ношу — а скоро уже нечего будет брать.

— Я хочу повидать Стэнли. — Лоцман оторвал взгляд от поверженного стула.

— Лучше бы уговорил Богиню возобновить съемки, — хмуро заметил Таи.

— Я? Уговорил ее? — Неужто, по мнению Ловца, охранитель мира способен общаться с Богиней?

Поднимающиеся со дна памяти обрывочные сведения вдруг вскипели и плеснули гейзером — он вспомнил. Съемки оборвались из-за Ловца Таи! Из-за него Лоцман покинул поселок на Дархане, в нем — источник трагедии этого мира. Мир гибнет, когда приходит конец съемкам, и Дархан погубил не кто-нибудь, а Таи. Лоцмана разобрала злость.

Бывший начальник службы безопасности как будто прочел эти мысли, жесткое лицо потемнело, словно по нему растеклась пролившаяся из глаз чернота. Однако он заговорил на удивление мягко:

— Давай не будем ссориться. Выслушай спокойно. Покинувший мир Лоцман забывает его — это неизбежно. — Таи помолчал, проверяя, не перехватит ли горло запрет говорить лишнее. — Я не знаю, когда ты вспомнишь, что было, и не перепутаешь ли всё на свете. — Ловец тщательно подбирал слова. — Поэтому я расскажу тебе сам.

— Не надо. — Кис поднялась на ноги, просительно заглянула ему в лицо. — Не начинай это снова. Пожалуйста.

Он посмотрел на нее сверху вниз, и актриса потупилась, с горьким вздохом поправила волосы. Таи поверх ее головы глянул на Лоцмана, и в лице мелькнуло нечто такое, отчего охранитель мира испытал острое чувство неловкости и испуг, как если бы начальник службы безопасности стал перед ним на колени.

— Уговори Богиню вернуть сюда кино, — сказал Таи. У Лоцмана пересохло в горле.

— Я…

— Ты сам вынудил ее прекратить съемки. Она отозвала кино по твоей воле.

— Это право всякого Лоцмана, — вставила Кис. — Мы все знаем, что кино не удавалось.

Пол под ногами качнулся. ТАИ СКАЗАЛ ПРАВДУ. Лоцман с пронзительной ясностью вспомнил: когда пневмопочта стала приносить неправильные сценарии, коверкающие образ Ловца, когда начался разлад между логикой событий и логикой его характера, охранитель мира взбунтовался. Сценарии больше не были для него законом, слово Богини уже не имело веса, и он отправлял ей той же пневмопочтой письма, убеждая, что съемки идут неправильно, что всё это — ложь.

Выходит, ему удалось убедить Богиню? Она послушалась Лоцмана и отозвала кино. Охранитель мира когда-то имел на нее влияние — замечательно. Однако теперь из-за этого всё гибнет — похоронен Дау, умирает Стэнли, с которым Лоцман был особенно дружен… да все погибли, все, все! И Кис обречена, и Милтон, и Таи. Горы вот-вот надвинутся на поселок и сомкнутся.

Актеры ждали ответа: Кис — озаренная золотистым сиянием, Таи — точно затененный черным облаком.

— Я не могу заставить Богиню. — Лоцман с трудом принудил себя говорить. — Она отреклась от меня и больше знать ничего не желает. Она не услышит наших призывов.

— Как это — «отреклась»? — спросила Кис. — Ну что ж… Нет — значит, нет.

Жгучие глаза бывшего начальника службы безопасности буравили Лоцмана. Он не поверил.

— Ладно. — Таи что-то решил. — Если хочешь повидать Стэнли, пошли. — Он вышел из комнаты и растворился во мгле.

Лоцман двинулся следом, включил фонарь.

— В поселке давно нет света, — сообщила Кис, закрывая дверь. Актриса закуталась в длинную, отделанную мехом куртку. — И звезды погасли. Ночью тут как в подземелье.

— Мы поставили генератор, — добавил Таи из темноты. — Поначалу он питал три дома и два наружных фонаря, а теперь хватает только на дом Кис. Скоро вовсе сдохнет.

Лоцман приостановился и вложил фонарь в руку нагнавшей его женщины:

— Держи.

Кис прижала фонарь к груди, как бесценное сокровище.

— Спасибо. Вот уж спасибо… — У нее сломался голос.

— Погоди-ка. — Он оглядел беззвездное небо, сосредоточился. На что способен проданный Лоцман в забытом, погибающем мире? Вряд ли на многое. Однако здесь не знают, что он продан; он обмолвился, что Богиня от него отреклась, но это ничего не значит. Верный своему долгу Лоцман может всё!

Чернильное небо вдруг вызвездило — черная глубина заиграла алмазными блестками, засветилась серебряной пылью, прямо над головой зажглась игольчатая звезда — солнце далекого Лайама. Кис выключила фонарь, и звезды засияли ярче, серебристый свет лег на макушки деревьев.

Клочок звездного неба был окружен зубчатым кольцом глухого мрака — горы по-прежнему нависали над поселком, готовые задушить его в каменных объятиях.

Лоцман обогнул Таи, стоявшего с запрокинутой головой, и побрел к дороге. Он задыхался, ноги едва держали. Тяжко творить в умирающем мире. Он остановился, привалился к древесному стволу. Достало бы сил сделать хоть один фонарь над дорогой; прежде их висело десятка два — длинная гирлянда… Лоцман напружинился, стиснул кулаки, зажмурился. Фонарь — мне нужен фонарь! Сплошная темнота. Что, не получилось? Досадно. Почему?..

Вдруг оказалось, что он лежит на земле, глаза сквозь сомкнутые веки режет нестерпимый свет, а чьи-то руки — руки Ловца Таи, он узнал запах лосьона — причиняют ему боль. Как он смеет?! Не успев толком очнуться, Лоцман вслепую ударил, отшвырнул Таи — и сел на земле, тяжело дыша, держась за грудь. Такое уже было однажды, начальник службы безопасности чуть не прикончил его, охранитель мира помнил его сильные руки, запах лосьона и связанную с ними боль.

Таи поднялся. Зажженный Лоцманом фонарь над дорогой освещал лицо, дрогнувшее в усмешке.

— Драться ты по-прежнему горазд.

Лоцману было худо — туман в голове и мерзкая слабость. Он поискал глазами Кис. Стоявшая рядом актриса опустилась на колени, обняла его за шею.

— У тебя сердце остановилось, — сообщила она, вздрагивая. — Таи долго бился, делал массаж…

Охранитель мира промолчал. Он не хотел от Таи никакой помощи, не принял бы ее, будь в сознании.

— Милтон приходил, — сказал Ловец. — Посмотрел на тебя и ушел — брат совсем плох. Схожу к ним, порадую, что ты оклемался. Сиди, — предупредил он движение Лоцмана. — Нечего там ошиваться; опять вздумаешь что-нибудь сотворить, а мы расхлебывай.

Лоцман проводил его неприязненным взглядом. Полусонная, но готовая окончательно пробудиться память говорит: когда-то давно, в прежней жизни, Таи сделал нечто ужасное. Что это было? Не вспомнить…

Он погладил по волосам обнимавшую его Кис. Волосы были прохладные, но когда пальцы скользнули под их шелковистый полог, к шее, руке стало почти горячо.

— Кис. Хорошая моя…

Как всякий Лоцман, он любил своих актрис; любил Эстеллу, Лусию. То была дружеская привязанность, лишенная мужского интереса и совсем не похожая на чувство, которое в нем пробудила Хозяйка. Охранитель мира, который способен переходить из мира в мир, умеет творить и изменять, участвовать в съемках, который может запретить неугодный ему сценарий, — и простая актриса. Разумеется, между ними не может быть любви, как, скажем, между Ингмаром и Эстеллой. Однако Кис напомнила Лоцману таинственную красавицу в полумаске, и он со смущением поймал себя на том, что ищет в актрисе другую, поразившую его женщину.

— А я всё жду, что Дау вернется. — Лайамка коснулась его прочерченной шрамом щеки. — Знаю, что этого не будет, а жду. И всем говорю, будто он приходит…

Он отстранился. Не о женщинах надо мечтать, а о себе позаботиться. Сердце отказывает — допрыгался с творением того-сего. Ну что ж, моя Богиня, ты еще не забыла своего Лоцмана? Подаришь крупицу жизни? Я прошу не для себя: мир, который ты создала и отвергла, — мир Дархана нуждается в помощи. Я должен жить. Жить!

Из далекого затуманья протянулась ниточка жизненной силы, легла на лоб. Она обвилась вокруг головы, и от едва уловимого прикосновения стало легче думать. Нить натянулась и оборвалась, ее конец прильнул к шее, скользнул под ворот свитера, на грудь. Согрел сердце, заставил его биться уверенней и четче. Получилось.

— Что я могу для вас сделать?

Кис улыбнулась, с нежностью заглянула ему в глаза:

— Ты сотворил звезды и фонарь и чуть не умер. Это больше, чем я могла бы попросить.

— Таи толковал, дескать, можно уговорить Богиню…

— Пустое. Она нас забыла, и тут ничего не изменишь.

Разве? Лоцман только что подпитался жизненной силой — выходит, некая слабая связь между ним и Богиней сохранилась.

— Кис, послушай. В самом деле: если я заставил ее прекратить съемки, то…

Актриса отрицательно качнула головой:

— Вернуть кино — на то нужна воля самой Богини, а не Лоцмана.

Таи ляпнул это со злости. Верней, от отчаяния.

— Но я не пойму, — настаивал он, видя, что в умирающем мире не запрещается обсуждать щекотливые темы. — Почему прекратить съемки я могу, а возобновить — нет?

— Пневмопочта не действует. Писем Богине не пошлешь.

— Почта не причина, а следствие. Отчего она сдохла?

— Таков закон нашей жизни. Я не умею объяснить, — промолвила Кис. — Попробуй спросить у Таи.

— А без него не обойтись? — внезапно ощетинился Лоцман. — Не хочу я с ним разговаривать!

— Ох, какой ты… Не держи на него зла. Он очень страдал после всего, что вышло.

— Да неужели? Страдалец! — Лоцман примолк, сообразив, что ведет себя недостойно. — Извини.

В глазах Кис белыми точками отражался свежесотворенный фонарь. Точки вдруг сделались ярче, поплыли; актриса сморгнула набежавшие слезы.

— Ты ничего не помнишь, — прошептала она.

— Не помню, — признался он. — Расскажи.

Кис стала застегивать ему куртку; Лоцман и не заметил, что куртка нараспашку. А на землю, оказывается, постелены одеяла, и он на них сидит и елозит ботинками. Он подвинулся, поставил ноги на траву. Кис подсела к нему, отвернувшись от света. Теперь Лоцману был виден ее темный профиль.

— Когда ты прекратил съемки, мы поначалу жили неплохо, — заговорила актриса. — Мир долго держался без изменений; мы и не думали, что он погибнет. И вдруг всё пошло вразнос: энергостанция, корабли, амиары. «Лендровер» перестал заводиться. Ты каждый день подправлял то одно, то другое. — Кис повернулась к нему, взъерошила волосы. — Ты — очень добросовестный Лоцман, мы с тобой горя не знали… Но мир начал сужаться: исчез космодром, затем Средние Скалы, погасла Долина Огней. С людьми начало твориться неладное. Без конца ссоры, драки… я боялась выходить из дома. Вы с Таи наводили порядок, да ненадолго… А однажды прилетел вертолет. — Актрису пробрала дрожь. — Кино объявило, что забирает тебя на новые съемки. То есть навсегда.

— Я отказался?

— Еще бы! Сбежал из поселка. Тебя разыскивали по всему Дархану — что там от него оставалось. Вызвали с десяток вертолетов, прочесывали каждый клочок земли.

— С солдатами?

— Что? — Кис не поняла вопрос, долго вслушивалась, пытаясь уловить нужные сведения. Сдалась. — Что такое солдаты?

Лоцман объяснил.

— Нет, этих не было — одни вертолетчики. Мы не знали, что делать. Было ясно как день, что без тебя мир рухнет, однако Богиня требовала тебя на съемки. В таком случае Лоцман должен уйти, это закон всех миров. Нельзя было, чтобы ты оставался, — а ты отказывался покидать Дархан.

— И что же?

Кис прерывисто вздохнула. У Лоцмана сжалось сердце — беззащитная, обреченная женщина. Он хотел ее обнять, но актриса уклонилась от его руки.

— Таи взял даншел — только он еще и оставался на ходу — и двинулся на поиски. Надеялся убедить по-хорошему. Не удалось. Привез связанного, без чувств, с рассеченным лицом. Кровь лила не переставая… Пойми: Таи был вынужден это сделать. Ты ОБЯЗАН был отправиться на съемки. Долг перед новыми актерами всегда важней.

— То бишь Богине взбрендило перекинуться на новый сюжет, — сердито заметил Лоцман, — и мой долг перед вами исчерпался.

Кис отшатнулась:

— Да ты… Как у тебя язык повернулся?!

— А вот повернулся. Ты плохо ее знаешь, свою Богиню. Ладно, что было дальше?

Подавившись негодованием, она помолчала немного, затем сухо заговорила:

— Дальше тебя сунули в вертолет и увезли. Наши кинулись на Таи, чуть не забили насмерть. Он несколько дней пролежал без памяти, и надолго отнялась левая рука. Еле выкарабкался. В бреду всё твердил: «Остановите кровь», — твою, значит. И просил прощения у тебя, у нас. У меня. Сердце разрывалось. А Дархан умирал. Сперва быстро, потом медленней. И начали умирать люди. Сначала те, кто был меньше занят в съемках, затем остальные. Дау тоже… Он всё держался, делал вид, будто здоров. Его мучило, что я останусь одна и без его защиты мне придется несладко. А я надеялась, что умру вместе с ним, но пережила. Почему? Богиня больше всех любила землян и Таи — и вот Стэн умирает, а я… живу… — У Кис дрогнул голос.

Лоцман притянул ее к себе. Актриса уткнулась лбом ему в плечо и зашептала:

— Горы подступят вплотную, и мы окажемся в каменном колодце. Самое страшное — последние дни в колодце. Да какие дни — у нас почти всё время ночь. Солнце погасло; на час-другой проступит на небе нечто тусклое, вот и день. А там то ли умрем сами, то ли стены задавят… Уж лучше остаться совсем одной, успеть похоронить всех. Не видеть, как задыхается твой последний друг, как пытается руками удержать камни… Великая Богиня! — Кис всхлипнула. — Прости, что жалуюсь, но мне больше некому… Не могу же я им — Милтону, Таи…

— И напрасно. Я бы сказал, что хорошо тебя понимаю. — Из тьмы под деревьями вышел Ловец. Видимо, он простоял там не одну минуту, позволяя Кис выговориться.

Лоцман поднялся на ноги, помог встать актрисе.

— Как Стэнли?

— Жив пока. — Губы Таи скривились в мрачной усмешке. — Тебя к нему не пущу. Кис, иди отдыхать. — Она глянула на него с упреком, и властный тон смягчился: — Иди, родная моя.

Актриса двинулась по тропе к дому, оглянулась на Лоцмана:

— Всего доброго.

— Я не прощаюсь.

— Ты именно прощаешься, — непреклонно объявил Таи. — Я провожу. Пошли.

Лоцман подчинился, ощутив, что Дархан для него — чужой и не охранителю чужого мира диктовать тут свою волю.

Они миновали дом, где в пояске окна виднелся розоватый свет. Жилище землян. Вроде бы свет потускнел с тех пор, как Лоцман проник в поселок. Слабенький ночник выдыхается, умирает вместе со Стэнли.

— Последняя батарейка садится, — сообщил Ловец и с грустью добавил: — Твои фонари пришлись очень кстати. И звезды тоже — тьма проклятущая уже вот где…

Под сердцем кольнуло: отчего-то не радуют Таи зажженные Лоцманом звезды. Он посмотрел вверх. Небо уставилось на поселок сотнями глаз, и раскинувшие ветви деревья были ему не помеха. Льющийся сверху серебряный свет стекал с листа на лист и добирался до самого низу, плыл над дорогой, окутывал белые стены домов. Что здесь неправильного?

Ушедший вперед Таи остановился за воротами. Лоцман проскользнул меж приоткрытых створок, уперся взглядом в черноту, у подножия которой обрывалась дорога. Помнится, раньше в той стороне был космодром…

— Дай-ка, глянем. — Таи полез в карман и вытащил нечто, показавшееся охранителю мира толстым кольцом. Лайамец вынул из него металлически блеснувший крючок, зацепил за ограду у земли, и тут Лоцман рассмотрел, что в руках у Таи обыкновенный моток веревки, почему-то усеянной узелками. Таи двинулся по дороге к границе мира; моток разматывался и тянул за собой длинное ожерелье узелков.

Лоцман завороженно следил за дрожащей на дороге веревкой, пока она не замерла, натянувшись.

— Иди сюда, — позвал слившийся с каменной стеной Ловец. Охранитель мира подошел и остановился в замешательстве: Ловец пропал. Вытянутая рука наткнулась на скалу.

— Сюда. — Жесткие пальцы поймали его запястье, потянули вниз. Оказалось, Таи сидит на корточках. — Вот, пощупай. — Он наложил руку Лоцмана на конец лежащей на земле веревки.

Тугая нить тянулась до скальной стены, к которой ее прижимал Таи, и оканчивалась свободным концом. Лоцман пропустил веревку между пальцев, машинально сосчитал узелки. Четырнадцать штук.

— Шестнадцать сантиметров на свободном конце, — сообщил Таи. — Это с прошлой ночи. Держи, не отпускай. — Он достал нож и отрезал конец веревки, поднялся на ноги. — Горы подходят, а я измеряю; так и развлекаемся.

Лоцман сухо сглотнул.

— Каждую ночь — по столько?

— Нет, конечно. — Таи двинулся назад по дороге, сматывая веревку. — Это цена фонаря и звезд на небе. Мир больше не питается извне: где прибавилось света, там убыло жизненного пространства. Всё равно тебе спасибо — чем подыхать в темноте, уж лучше со светом.

Выходит, когда Лоцман берется творить в отвергнутом Богиней мире, он приближает его конец?

— Так вот зачем ты выставил меня с Дархана — чтоб не рушить его почем зря.

Ловец промолчал. Сквозь деревья за ограду просачивались бледные пятна света. Таи отцепил крючок, сунул моток с узелками в карман и направился вдоль ограды, по оставшимся в траве следам Лоцмана.

— Я всем твердил, что ты не хотел покидать Дархан из чувства долга перед нами, — промолвил он тихо. — В конце концов народ поверил.

Под горлом сжался болезненный ком. Лоцман перевел дыхание, но ком не рассасывался. Таи продолжал не оглядываясь:

— Ты вбил себе в голову, будто тебя призывает на съемки другая Богиня, и отказался к ней переходить. Помнишь?

— Нет.

— Я так и не сумел тебя убедить, что Богини не могут пользоваться чужими Лоцманами.

— Почему?

— Лоцман — порождение души Богини, а душу не передают.

— Нет — почему вбил себе в голову?

— О Ясноликая! Кабы я знал! — Таи с ожесточением сломал ветку росшего у ограды куста. Ветка отвалилась, будто сделанная из размокшей бумаги. Ловец бросил ее наземь и вытер руку о штаны: — Всё мерзостное, сил нет… А это что?

В свете звезд поблескивал прислоненный к ограде мотоцикл.

— Это мой «дракон».

— Какая машина! — Таи присел на корточки, погладил руль, раму, крылья, кожух двигателя.

Лоцман щелкнул переключателем на щитке, включил фару. Таи ощупал ее и сжал в ладонях, точно живое существо.

— Великая Богиня, настоящий свет…

— Оставить тебе?

— Не надо. Где тут ездить? Да и сожрет массу кислорода — а у нас без солнца растения гибнут. Скоро дышать будет нечем. Как ты попал к нам? — спросил Таи без перехода и уселся сбоку на седло.

Лоцман остался стоять перед ним, как на допросе.

— Прошел сквозь гору. По туннелю.

— Зачем?

— Не знаю. Мир меня позвал.

Он буквально услышал готовое сорваться у Таи с языка убежденное «Вздор!», но Ловец вгляделся ему в лицо и сказал:

— Никто не путешествует из мира в мир по своей воле. Тебя прислала Богиня.

— Нет. Она… — Лоцмана внезапно охватил стыд, как будто он сам был кругом виноват. — Она меня продала.

Таи изумленно подался вперед:

— Как можно продать Лоцмана?

— Нынче продают.

Он поведал о Кинолетном городе, неподписанном ОБЯЗАТЕЛЬСТВЕ и последних съемках в Поющем Замке.

Таи долго молчал, одной рукой поглаживая руль «дракона».

— По Лоцману судят о Богине, — заговорил он раздумчиво. — Мы всегда любили ее, потому что ты был очень хороший Лоцман — добросовестный и усердный. Таких не продают безнаказанно. Богиня умрет, — закончил Таи, и от его звучного голоса, казалось, встрепенулись полумертвые листья на ветках кустов.

«БОГИНЯ УМРЕТ!» — отозвалось неожиданное эхо у Лоцмана в мозгу, и вспыхнул кадр-воспоминание: яростный оскал, жгучие глаза, металлическая нить на черной куртке, нож, который то приближается к горлу, то уплывает прочь, а руки Лоцману выворачивают безжалостные пальцы — и вдруг острие втыкается в щеку, вспарывает ее горячей болью. «Она же умрет!» — бешено кричит Таи, и Лоцман стонет от боли, вырывается, но Таи бьет его в живот и в голову, и после этого Лоцман уже ничего не помнит.

Актер посмел поднять руку на охранителя мира?! Лоцман задохнулся. Сжал кулаки, опустил голову. Не пори горячку — что бы там ни было, сейчас всё непоправимо изменилось.

Он коснулся шрама на щеке, ощутил знакомую неровность кожи.

— На кой Змей ты меня изувечил?

— Я?

Гулко заухало сердце. Как это было? Клинок прыгал у лица, а Таи обеими руками стискивал Лоцману запястья… Иными словами, он не мог держать оружие. Выходит, нож сжимал Лоцман, а Таи пытался его отобрать? То бишь именно Лоцман намеревался зарезать противника. Вот это новость!

— Да растолкуй же, наконец! Что мы с тобой не поделили и отчего Богиня должна была умереть?

— Они не живут, если погибает их Лоцман. А ты уперся и не желал отправляться на новые съемки. Дескать, Богиня там другая и ты скорей сдохнешь, чем она тебя заполучит.

— Ну и что?

— И вздумал полоснуть ножом по горлу. Ладно, я руки держал — по щеке пришлось, не под ухом.

Неужто Лоцман и впрямь такое учудил? Стыд какой… Внезапно его осенило.

— Значит, так было надо. Смотри: заявилась чужая стерва, потребовала меня на съемки, а чуть только надоел, сейчас же продала. И правильно я к ней не хотел.

— Пойми: мир так устроен, что забрать себе чужого Лоцмана нельзя. Невозможно.

— Змей тебя побери! Откуда ты знаешь?

— Любому актеру известно о вселенной больше, чем Лоцману. Подумай: ты мог бы нормально вести съемки, зная, что после ухода кино мир рухнет? Нет. И нам запрещено об этом говорить. А сейчас ты продан и съемок не ведешь, и только поэтому я могу молоть языком. — В голосе Таи внезапно прорвалась злость. — Что тебе от нас надо? Зачем ты явился?

— Ухожу. — Лоцман взялся за руль «дракона», и Таи соскользнул с седла. — Извини, если помешал.

Мотоцикл легко катился по примятому следу в траве. Бывший начальник службы безопасности шагал рядом.

Молча дошли до туннеля. Серый туман в проеме стоял плотной завесой, не вспыхивало ни единой искры.

— Здесь? — Таи коснулся тумана — и отшатнулся, зашипев от боли. — Для актера это — смерть. Тут только Лоцманам путешествовать. Послушай, — он тяжело оперся на седло, и стало видно, что он до смерти устал и едва держится на ногах, — как ты считаешь — в мире Поющего Замка нашлось бы место для Кис? Если надоумить Богиню подправить сюжет?

У Лоцмана сжалось горло. Что делать инопланетянке в тех отрывочных, бессюжетных историях? Как ее туда перетащить? Да и сценарии теперь пойдут один другого гаже.

— Ладно, не обещай. Всё равно в съемках без Лоцмана нет ничего стоящего.

— Я постараюсь что-нибудь сделать.

— Не обещай, — повторил Таи, коротко обнял его и двинулся к поселку; черная форма растворилась в темноте.

Лоцман потер изуродованную шрамом щеку. Что, если Таи ошибается и одна Богиня украла Лоцмана у другой, заставила обслуживать свои съемки? Не зря же охранитель мира закатил истерику и готов был покончить с собой. С другой стороны, в Кинолетном городе «Последний дарханец» значится в том же списке, что и «Пленники Поющего Замка». Выходит, Богиня на всех одна. Но отчего тогда Лоцман взбунтовался и отказался покидать мир Дархана? Возможно, Богиня присвоила себе чужого Лоцмана и заодно «Последнего дарханца»? Надо вернуться домой и посоветоваться с Ингмаром, с Хозяйкой.

Конечно же, надо спросить мнение Хозяйки! Если ее не было на здешних съемках, значит, Лоцман и впрямь сменил Богиню, и есть надежда что-то изменить — отыскать настоящую создательницу Дархана, заставить ее возобновить съемки, оживить мир…

Лоцман толкнул мотоцикл, чтобы завести его в туннель. Переднее колесо уперлось в туман, точно в стену. Озадаченный, Лоцман с опаской коснулся тумана, затем провел по нему ладонью. Серый камень, непроницаемый и холодный. Проход в мир Поющего Замка закрылся.




Глава 10


— Какого Змея? — спросил Лоцман у застывшего в камень тумана. — Почему? — обратился он к безмолвным горам. — За что? — Третий вопрос был адресован звездному небу и одновременно Богине — то ли нынешней, то ли прошлой.

Лоцман не путешествует из мира в мир без ведома своей повелительницы. Что же, она его сюда заманила, чтобы запереть и сгубить? Скажем, за то, он что не подписал ОБЯЗАТЕЛЬСТВО не мешать ее планам, не срывать дальнейшие съемки. А может, это происки Ителя? Лоцман обозлился, и злость задавила испуг.

Он простучал бывший вход в туннель и стену рядом. Звук везде одинаков, никаких внутренних пустот. Охлопал себя по карманам, вытащил складной нож и ковырнул бывший туман концом лезвия. Камень и камень, хоть тресни. Что же делать?

Он присел на корточки рядом с «драконом» и задумался. После того как отыскал нож, осталось смутное ощущение непорядка, некоего лишнего предмета на теле. Лоцман проверил набитые всякой всячиной карманы — четыре на штанах и пять в куртке, которую взял из запасов взамен похороненной актерами. Есть! Он выудил из внутреннего кармашка заведшееся излишество, поднес к свету и присвистнул от изумления: похищенная у вертолетчика модель. Ну и ну. Чудеса!

Возможно, модель признала Лоцмана за хозяина и последовала за ним в другой мир? Чушь. И почему Таи, когда делал массаж сердца, не раздавил хрупкий вертолетик всмятку?

Допустим, модель появилась в кармане позже. Кис подложила, когда они обнимались под деревьями. Опять вздор. Таи просто-напросто расстегнул куртку, и моделька осталась цела; а принес ее Лоцман, конечно же, из мира Поющего Замка. Но каким манером она попала в карман?

Он рассмотрел игрушку. Натуральное кино, только крошечное. Лопасти винта прочные, гибкие. Лоцман поддел одну лопасть ногтем и отпустил — металл спружинил и тонко зазвенел.

— Хозяйка, — прошептал он, — Хозяюшка.

Покуда он, сбежав от красавицы в полумаске, исцелял Лусию и пререкался с Рафаэлем, Хозяйка отыскала в саду упавшую модель, принесла ее Лоцману в комнату и сунула в карман куртки. Похоже на правду? Весьма.

Положим, с этим разобрались; а на что вертолетчикам модели? Ограбленный пилот расстроился донельзя. Может, из игрушек получаются запасные вертолеты? Лоцман поставил ее на примятую траву.

— Раз, два, три — расти!

Модель, разумеется, нисколько не выросла. Он перевернул ее кверху брюшком, осмотрел тонюсенькие полозья. Между полозьями на брюшке краснел рычажок выключателя.

— Ну, что у тебя? Почему домой не идешь? — Увлекшись, Лоцман не заметил, как вернулся Таи.

— Игрушками балуюсь. Будешь участвовать в испытаниях?

Суровый Ловец невольно улыбнулся. Известное дело: его хлебом не корми, дай потешиться с какой-нибудь техникой, пусть даже умещающейся на ладони.

— Это для чего? — Он нагнулся, рассматривая модель.

— Для нашего с тобой удовольствия. — У Лоцмана родилась надежда. — Запускаем. — Придерживая игрушку за бока, он передвинул рычажок.

Зажужжал моторчик, тронулись лопасти обоих винтов — несущего и рулевого.

Жесткое лицо Таи смягчилось, глаза загорелись, как у мальчишки.

— Мир поселка на Дархане: срочно нужна помощь, — выговорил Лоцман на случай, если внутри находится записывающее устройство или передатчик, и поставил вертолетик на ладонь, как на взлетную площадку.

С легким стрекотом модель взмыла в небо. Они стояли, задрав головы, пытаясь проследить ее полет. Стрекот затих, в звездном небе мелькнула искра — то ли сгорел метеорит, то ли модель взорвалась, наткнувшись на купол мира, то ли, наоборот, пролетела сквозь осколок солнца.

— Думаешь, прилетят?

— Почему бы нет? — отозвался Лоцман с напускным спокойствием.

Таи установил «дракон» на подставку, уселся сбоку на седло.

— Расскажи-ка мне поподробней о Кинолетном городе.

Лоцман угнездился в траве, прислонился к скальной стене — главное, не досидеться до того, что холод камня проберется сквозь куртку к живому телу — и принялся повествовать о коменданте, о Леди Звездного Дождя, о проданных Лоцманах, которые поступают на службу в армию либо превращаются в падаль, о дружелюбных пилотах. Ловец не отрываясь глядел на него своими громадными лайамскими глазами.

— Проход закрылся? — перебил он на полуслове, и охранитель мира осознал, что ненароком привалился как раз к бывшему туману.

— Там перерыв на обед, — заявил он с усмешкой, скрывая тревогу.

— Замечательно. Ты останешься здесь и будешь творить нам жратву и фейерверки, — с такой же усмешкой подхватил Таи, затем понурил голову, провел рукой по лицу. — Этого еще недоставало… Если Богиня не пускает тебя в тот мир, стало быть, он ей не нужен.

Таи прав: Лоцман свидетель, горы вокруг Поющего Замка тоже начали сдвигаться. Да что ж такое творится на белом свете?

Он досказал историю про Кинолетный город и уведенную у летчика модель, ободряюще заключил:

— Пилоты — свои парни и обязательно помогут.

— Если прилетят, — добавил Ловец. — И если сюда не ввалится рота солдат.

Небо разорвала белая вспышка, и обрушился рев вертолета. Вспыхнул прожектор, круг яркого света лег на землю, и следом приземлился вертолет кино, стал среди бушующего ветра и рвущихся улететь кустов. Прожектор повернулся, повел слепящим лучом, высветил Лоцмана и Таи, буквально пригвоздил к стене.

— Змей их сожри! — Лоцман прикрыл ладонью глаза, отвернулся. Прожектор сдвинулся, луч убежал в сторону, ветер начал стихать. От вертолета через вырубку мчался человек.

— Эй! Что стряслось? А-а, мой хромоногий приятель! — Лоцман радостно бросился навстречу. Шестнадцатый пилот, который вправлял ему вывихнутую ногу. Друг! От поселка стремглав неслись Кис и Милтон.

— Кино! Он вызвал кино! — в восторге кричала актриса.

Она с разгону повисла у летчика на шее, звонко расцеловала. Милтон поймал в объятия подбежавшего Лоцмана, хлопнул по спине:

— Привет, воскресший.

— А наши-то где? — Пилот с явным сожалением отстранил актрису и огляделся. — Кто на помощь звал?

— Я звал, — ответил охранитель мира, наблюдая, как проскользнувший за спиной у летчика Ловец через открытую дверь осматривает кабину вертолета; вот он залез внутрь. — У нас умирает человек. И мне не попасть домой.

— Та-ак. — Шестнадцатый помрачнел. — Ты спер вертолет связи и имеешь наглость… — Он не докончил, повернулся и зашагал к своей машине.

— Вы поможете? — Милтон остановил его, взяв за локоть.

— Посмотрим, — буркнул летчик, высвобождаясь. — Я-то думал — наших занесло, а тут вон что — чудит недопроданный Лоцман. — Он слазил в кабину (Таи успел перебраться оттуда в салон) и спрыгнул на землю с объемистой сумкой в руках. — Ну, где ваш хворый?

Кис обернулась к Лоцману:

— Так это не кино?

— Нет. Это мой друг; он поможет, вот увидишь.

В доме землян чуть брезжил подвешенный в углу светильник. Стэнли лежал на разостланных на полу одеялах. Ноги были укутаны шкурой, зато рукава свитера закатаны до локтей, точно ноги мерзли, а руки, наоборот, горели; глаза на исхудавшем лице казались огромными, как у лайамца.

— Лоцман… — Правая рука Стэнли дернулась — он хотел приподняться и не смог. — Молодец, что заглянул.

— Привет, дружище. Глянь, кого я привел, — Лоцман подтолкнул замешкавшегося на пороге пилота.

Шестнадцатый обернулся и постучал себя пальцем по лбу. На физиономии ясно читалось: «Вы рехнулись все поголовно!»

— Я прошу вас помочь. — Милтон встал в дверях: мол, не выйдешь отсюда, пока не сделаешь что-нибудь полезное.

— Пожалуйста. — Кис протиснулась в комнату у Милтона под локтем, умоляюще взяла летчика за руки. — Помогите, ему очень плохо.

— Ох, будь я проклят! Вы соображаете или как?! Кто же актеру… — Пилот прикусил язык и подошел к Стэнли, раскрыл свою сумку, буркнул досадливо: — А посветлей нельзя сделать?

— Сейчас, — откликнулась Кис и кинулась вон. Милтон стал у Шестнадцатого за спиной, следя за каждым его движением. Лоцман отошел к стене, глянул за окно; тут и там лежали пятна света. Видимо, летчик хотел сказать, что позабытому Богиней актеру не в силах помочь даже кино. Не верю, сказал себе Лоцман; не может такого быть.

Шестнадцатый вынул портативный медицинский диагностер, раскрыл. В комнату вбежала Кис с фонарем, который подарил ей охранитель мира; по стенам загуляли тени.

— Положите здесь и выйдите за дверь, — распорядился пилот.

Актриса безропотно вышла. Шестнадцатый сунул руку Стэнли под спину, приподнял его и задрал свитер. Землянин вскрикнул и прикусил губу, зажмурился от боли.

— Ах, даже так… — Летчик сердито нахмурился. Вытянул заправленную в брюки футболку, тоже поднял наверх.

От вида смертной худобы погибающего актера у Лоцмана захватило дух.

Шестнадцатый наложил щуп Стэнли на грудь, потыкал клавиши, проглядел высветившиеся зеленым строчки на экране. Поводил щупом по обтянутым кожей ребрам, по провалившемуся животу. Отложил диагностер и опустил на Стэнли одежду.

— Теперь посмотри на меня. — Он посветил землянину в лицо, прикрыв фонарь ладонью, не позволяя лучу бить прямо в глаза; Стэнли всё равно заморгал, мучительно морщась. — Молодец. — Шестнадцатый отложил фонарь, упаковал диагностер. — Что вам сказать… Проживет он еще долго.

— Промается, — поправил старший брат.

— Очень больно? — спросил летчик у Стэнли.

— Терплю. — У измученного землянина дрогнули углы губ: можно было догадаться, что это принужденная улыбка.

— Часто в сознании? — Шестнадцатый оглянулся на Милтона.

— Всё время.

— Хреновы ваши дела. — Он имел в виду, что лучше бы актер лежал в коме и не мучился.

Шестнадцатый принялся рыться в сумке. Долго перебирал содержимое, словно никак не мог нащупать нужную вещь; не хочется доставать, с тоскливым чувством понял Лоцман. Пилот выудил газовую маску с массивной рукоятью, положил возле Стэнли.

— Как надоест эта канитель, вдохнешь пять-шесть раз — и конец. Клапан мягкий, работает безотказно. Даже при слабом дыхании.

Милтон подался вперед.

— Мое, — младший брат подвинул маску себе под бок.

— Не жадничай. — Шестнадцатый поднялся на ноги. — Этого добра на всех хватит.

— Не знаю. — Стэнли прижал к себе маску со смертельным газом, точно ребенок — любимую игрушку. — Чуть только отвернетесь, всё слышу. — Он оживился, и новая улыбка оказалась похожей на настоящую.

— Отберу и выброшу, а тебе надеру уши, — пообещал Милтон.

Черный юмор завтрашних покойников. Стэнли взял маску обеими руками и заглянул в резиновый раструб.

— Ничего особенного, — доложил он брату и сунул маску под одеяло к стенке. — Полежит тут, ничего не сделается.

— Стэн, отдал бы ты ее мне на хранение. Надежней будет.

Летчик похлопал старшего землянина по плечу:

— Оставь парня в покое. Он сам соображает.

— Вот именно! — Стэнли блеснул зубами в ухмылке. — Милт, не переживай: я одолжу, когда попросишь.

Шестнадцатый и Лоцман переглянулись. Они хорошо держатся, эти приговоренные; однако никто не знает, чего им стоит бодрость и веселье.

— У вас есть что на зуб положить? — осведомился пилот.

Настала неловкая тишина. Лоцман проклял себя за то, что не догадался прихватить харчей из Поющего Замка — там-то всего навалом, а здесь… Летчик полез в сумку, долго шарил; в конце концов выругался и с ожесточением клацнул застежками.

— С этой охотой на Лоцманов нам теперь ни хрена не дают. Всё — армии! Пошли, — кивнул он Милтону, — возьмешь НЗ — хоть женщину шоколадом побалуете. — Летчик шагнул к двери.

Она раскрылась, и на пороге встал бывший начальник службы безопасности.

— Ну что, мы летим? — заговорил он приветливо.

— Куда бы это?

— В Кинолетный город, — пояснил Таи с любезной улыбкой.

— Так и знал, что этим кончится, — проворчал Шестнадцатый. — Уйди с глаз. Лоцман, ты со мной или остаешься?

— Мы все с тобой. — Таи загораживал проход.

— Я беру только Лоцмана.

— Не надо со мной спорить, — увещевал Ловец. — Ты возьмешь нас на борт, а с комендантом города я объяснюсь сам. — Его рука красноречиво легла на боевой излучатель на поясе.

— Сказано: нет. Ты своей головой-то подумай…

— Я думал, — перебил Таи. — В городе медом не намазано, но мы устроимся.

Наверно, подобное пилоту не в диковинку, думал Лоцман, придвигаясь. Если гибнущих миров пруд пруди и в каждом актеры просят о спасении — разве кино станет ими заниматься? Однако у Шестнадцатого свое понятие о служебном долге и человечности; может быть, в виде исключения он увезет хотя бы Кис…

— Актеры не могут пересечь границу своего мира, — сказал летчик.

— Могут, — заявил Ловец.

Пилот досадливо покрутил головой:

— Слушайте, ребята, я всё понимаю. Вы не первые и не последние…

— Могут! — рявкнул Таи, вцепившись в кобуру излучателя. — Актеры уходят в Большой мир…

Сейчас нервы у Таи сдадут, оружие окажется в руках. Лоцман метнулся к нему.

— Уйди! — Ловец отшвырнул его, как щенка, и надвинулся на пилота.

Шестнадцатый, пониже ростом и полегче сложением, не шелохнулся, только напряглись мышцы шеи и подбородка.

— Прекрати! — У Таи на руке повисла Кис. — Прекрати сейчас же!

Он уступил, смирился. Отошел и привалился к стене, глухо вымолвил:

— Делайте что хотите.

Ахнувшийся затылком о стену охранитель мира потер гудящую голову. Шестнадцатый тяжелым взглядом смерил Ловца:

— Из него тоже вышел бы отличный офицер. — Актеры не поняли, о чем речь, а Лоцман поспешил увести разговор в сторону и напомнил пилоту:

— Ты обещал НЗ.

— Отдам, не зажму. — Шестнадцатый шагнул к Таи. — Послушай меня. Если я посажу вас в салон, вы сгорите в креслах, едва пересечем границу мира. Я могу забрать в город одного Лоцмана.

— Не надо объяснять. — Кис обняла Таи за пояс. — Мы всё понимаем.

Ловец вывернулся у нее из рук, впился глазами пилоту в лицо:

— Но бывает же, что актеры уходят в Большой мир!

— Возможно, — согласился Шестнадцатый. — Однако не из умирающих миров. — Он оглянулся на Стэнли. — Держись, приятель. Если б мог, я бы увез вас всех… Кто-нибудь идет брать жратву?

— Я иду. — Милтон двинулся к двери.

— Лоцман, если через пять минут тебя нет, я взлетаю. — Вертолетчик с землянином вышли.

— Иди, — тихо промолвила Кис. — Спасибо за всё. — Лоцман почувствовал себя предателем — он улетает, а они остаются умирать.

— Стэн, не наглупи с маской. Подожди чуток. Четыре дня. Я вернусь.

— Уговорил. — Стэнли хотел улыбнуться, но губы дрогнули в гримасе боли. — Если солнце вовсе погаснет… — он перевел дыхание, — я буду думать, что ночь… одна ночь долго тянется. И подожду.

Лоцман сжал кулаки, ногти впились в ладонь. Достало бы сил не расклеиться.

— Таи, что там про Большой мир?

— Ничего. Вздор.

— Таи! — Лоцман тряхнул его. Актер отшатнулся:

— Катись. Не то я тебя убью.

— Пять минут кончаются. — Кис потянула Лоцмана к порогу.

Он отмахнулся от нее.

— Что за Большой мир? Говори!

— Это легенда… Легенда умирающих миров. — С тем Лоцман и ушел.

— Я вернусь, — беззвучно повторял он, пробегая по дороге, наступая на пятки своей летящей впереди, удлиняющейся тени. — Я вернусь сюда. — Выскочил за ворота, повернул, понессся мимо ограды. — Вернусь!

Он выбежал на освещенную прожектором вырубку, где вместо кустов торчали жалкие пучки ломаных прутьев: от поднятого винтом ветра мертвые листья облетели, ветки обломались.

Навстречу шагал Милтон с объемистой коробкой.

— Эк нам повезло! — закричал он издали. — Тут шоколаду — на всю жизнь хватит! Пока, дружище. — Он мотнул головой, прощаясь.

— Я вернусь к вам, — сказал Лоцман — и пожалел, что не придержал язык. У землянина внутри словно что-то сломалось: лицо дернулось, из горла вырвался хриплый кашель.

— Не уверен, что тебе стоит возвращаться, — пересилив себя, ровным голосом ответил Милтон, ловчей перехватил коробку и прошел мимо Лоцмана к поселку.

Зарокотал двигатель, тронулись с места лопасти винта. Прожектор погас, остались звезды над головой да пятно света на каменной стене, и красный огонек под ним.

— Эй, стой! — Лоцман кинулся к вертолету, рванул дверцу кабины. — Мотоцикл надо взять!

— Ну так бери! — заорал пилот сквозь нарастающий рев.

«Дракон» светил фарой в скальную стену. Свет бил в ровный, без единой трещины камень, блестел, отражаясь на гладких поверхностях руля, рамы и крыльев. Лоцман уставился на мотоцикл, не веря собственным глазам: переднее колесо на четверть утонуло в камне. Ухватившись за руль, он поднатужился и дернул, надеясь освободить друга из плена, но «дракон» в прямом смысле слова сросся с горой.

— Великий Змей… — выдохнул потрясенный Лоцман. Горы накатывают, как морской прилив; получаса не прошло — а каменная смерть подобралась к «дракону».

Он со всех ног пустился к вертолету, дернул дверь кабины, прыгнул на место второго пилота. Красными, синими, желтыми, зелеными глазами таращился пульт управления, желтела подсветка на шкалах. Пол под ногами ходил ходуном, всё грохотало и ревело. Лоцман захлопнул дверь, стало потише.

— Куда летим?! — Шестнадцатый обернулся:

— В Поющий Замок! Шагай в салон!

— В Кинолетный город давай!

— Чего?!

— В Кинолетный!

— Ты спятил! В город нельзя!

— Мне надо! — Замок, рассудил Лоцман, может подождать — а для гибнущего Дархана надо расстараться немедля. И начинать, само собой, нужно с города — выяснить, сколько у Лоцмана Богинь, нельзя ли добраться До той, которая сотворила Дархан, и как уходят в Большой мир. Дураку ясно, что эти сведения можно добыть только в Кинолетном.

— Комендант запретил! — рявкнул Шестнадцатый. — Тебе нельзя там появляться!

— Плевать на коменданта! У меня тут люди гибнут! — От крика саднило горло. — Выключи ты его, сил нет!

Летчик перебросил рычаг, заглушил двигатель; разноцветные огоньки и подсветка на пульте погасли. Вертолет продолжал вибрировать от вращения винта.

— Про Кинолетный забудь, — сказал пилот; охранитель мира едва разобрал слова сквозь рокот лопастей.

— Я должен. Надо понять, кто объявил охоту на Лоцманов. Скорее всего Итель; я выясню, как до него добраться.

Летчик отрицательно покачал головой.

— Я не подписал ОБЯЗАТЕЛЬСТВО. Значит, что-то могу против Богини, коменданта, Ителя… Если не я, больше некому, пойми.

Пилот обеими руками потер глаза; Лоцман с трудом различал его в темноте кабины.

— Ты сам говорил, что солдат расплодилось немерено. Еще чуть подождать — и они заполонят город, выживут вас. С кино станут летать военные пилоты.

— Уймись ты, пророк! Марш в салон, и летим в Замок.

— Хорошо. — Охранитель мира повысил голос: — Тогда я останусь — потому что здесь остаются мои актеры, — он взялся за дверную рукоять, — а на твоей совести будет гибель Лоцмана. Единственного, который не струсил и не поставил подпись — и который мог что-то сделать, а ты не дал. — Он сдвинул дверь в сторону. В кабину ворвался ветер, и усилился шум винта.

Летчик отвернулся.

— Двигай в салон и летим в Замок — или вылезай и закрой дверь.

Лоцман спрыгнул наземь, отступил на пару шагов, щурясь от режущего глаза ветра. Шестнадцатый намерен выполнить приказ коменданта, но он сдастся, потому что охранитель мира сказал правду: речь идет не только о жизни обитателей Дархана, но и обо всей системе здешних миров; и кто, как не летчик-спасатель, видевший такое, что другим и не снилось, — кто, как не он, поддержит мятежного Лоцмана?

Дверь кабины захлопнулась, взревел двигатель, лопасти снова пошли в разгон. Впившийся в лицо ветер пытался смести, отогнать прочь. Ну, кто кого переупрямит — Лоцман пилота или пилот его?

Вертолет оторвался от земли. Неужто улетает?!

Улетает! Метнувшись под брюхо уходящей в небо машины, Лоцман уцепился за полоз, подтянулся, перебросил тело наверх, укрепился, обхватив широкую «лыжу» руками и ногами. Вертолет поднимался и одновременно разворачивался. Перед глазами проплыл поселок с одиноким фонарем, мелькнула фара «дракона».

Лоцман вжался щекой в жесткую, внезапно ставшую родной поверхность «лыжи». Если отцепиться и упасть — потом костей не соберешь… Великий Змей, а как лететь сквозь солнце вживую, без защиты корпуса? Что ж со мной будет-то?!

Внизу опять пробежала по дуге звездочка фонаря, затем двинулась обратно — вертолет рыскал вправо-влево. Вспыхнул прожектор, столб белого света уперся в землю, наклонился, вытягиваясь, погнал по вырубке светлое пятно. Пилот меня ищет! Лоцман стиснул зубы, подавляя желание заорать во всё горло: «Я здесь!»

Вертолет пошел вниз. Сядет — раздавит мне руки-ноги, сообразил охранитель мира. Он дернулся, готовясь соскочить с полоза где-нибудь метрах в двух над землей — и с ужасом обнаружил, что руками не шевельнуть. Судорогой свело? Похоже. Он сумел расплести ноги и зажать полоз коленями с боков, однако с руками ничего не смог поделать. Скособочился, вытянул шею и с отчаяния попытался укусить бицепс, побороть судорогу — да ведь Лоцман не Змей, куртку и свитер человечьими зубами не прокусишь.

Столб света внизу укорачивался, мертвая вырубка летела в лицо. Ну и пусть, мелькнуло в голове. Покалечит — не бросит же подыхать — заберет в Кинолетный лечиться.

Лоцман зажмурился, готовясь к удару и лютой боли, передвинул ноги повыше, чтобы не ахнуться оземь коленями.

Вертолет содрогнулся, Лоцмана подбросило на «лыже», боль прошила руки, плечи, ребра. Он вскрикнул, сам себя не слыша за грохотом двигателя и винта, ударился скулой о полоз, свалился с высоты, ударился бедром и оказался на земле лежмя, по-прежнему прицепленный к «лыже» кольцом рук. Ух! Живой.

С трудом соображая, он осмотрелся. В землю лупил прожектор, под корпусом стояло облако отраженного света. В нем виднелись стойки висящих над землей полозьев, а рядом — стойки дополнительно выпущенных поплавков, на которые и встал вертолет. Шестнадцатый догадался, где Лоцман, и спас его от увечья.

Судорога отпустила, руки упали вниз. Охранитель мира сел, потирая пронизанные сотнями болезненных иголок ладони. Рокотал крутящийся винт, гнал ветер.

Шестнадцатый не появлялся. Лоцман вылез из-под вертолета, неловко встал; ветер едва не сшиб его с ног. Дверь салона сдвинулась, и в проеме показался летчик. Он протянул Лоцману руку и затащил его внутрь. Свет прожектора отражался от земли, и в салоне было очень светло.

У Шестнадцатого был расстегнут шлем. Пилот молча глядел на Лоцмана, и от этого темного взгляда охранителю мира стало неуютно, точно нашкодил из глупой блажи, словно из бездумного ухарства ему взбрендило прокатиться на полозьях. Он покаянно вымолвил:

— Извини. Мне надо в Кинолетный. Правда, надо.

— Сигнализация не сработала, — неживым, деревянным голосом сообщил летчик. — Не сообщила, что ты прицепился. Я сам догадался проверить, внизу поискать. А тебя там нет… Сейчас многие пытаются удрать — кто куда. — Он застегнул шлем. — Ладно, летим в Кинолетный. Может, выйдет какой толк. — Он стоял перед Лоцманом и, казалось, не находил в себе сил пройти в кабину. — Ты… — мертвый голос дрогнул, обрел нотки душевной боли, — я уже убил одного Лоцмана. Ты стал бы вторым.

Охранитель мира молчал.

— Она… та Лоцманка… напросилась. «Не хочу в Кинолетном помирать, найди мне мир без Лоцмана». Надеялась выжить в чужом мире. Я тоже понадеялся. Повез. Прошли сквозь солнце. А как на посадку — она и сгорела. Кричала — жуть. И запах паленого — страшный. Потом кресла, обшивку меняли. В чужой мир Лоцману нельзя… Мы с ней четыре дня жили. Четыре ночи. И — сгорела. Сам ее сжег. А тут ты — на полозьях затеял. Сквозь солнце… — Шестнадцатый повернулся, рванул дверь и скрылся в кабине. Свет прожектора погас, вертолет дернулся и пошел вверх.




Глава 11


В Кинолетном городе был ослепительный день, солнце с бездумной щедростью проливало потоки лучей. На вертолетных площадках стояло меньше половины машин, под брюхом у них съежились тени, а на пустых местах пылали пронзительно-оранжевые кресты.

У края площадки, где сел Шестнадцатый вертолет, стояли два фургона защитного цвета, и бродили солдаты, скучали, глазели по сторонам.

— Надо тебе где-нибудь схорониться. — Вышедший из кабины в салон летчик неодобрительно поцокал языком. — Не ровен час, попадешь в переплет… Не по душе мне это сволочье.

— И мне. — Лоцман оторвался от окна. — Раздобудь летную форму — я и прошмыгну незамеченным.

— Форма на дороге не валяется. Свою тебе отдать, а самому щеголять без штанов?

— Есть же запасные. На складе…

— Запасных нет, — отрезал летчик. Форма — не вертолет, чтобы пошел, взял. Ишь, удумал! — Он с беспокойством озирался: к площадке подтягивались две БМП. — Однако и тут не посидишь. Ума не приложу, как тебя мимо них провести.

— Стань-ка прямо и не вертись. — Лоцман всмотрелся, чтобы до мельчайших подробностей запомнить, как выглядит летная форма. Сосредоточился, зажмурился, сжал кулаки. Ну же… ну! Получилось. Кривясь от режущей боли в груди, он обессиленно плюхнулся в кресло.

— Бить тебя некому, чудила, — заворчал пилот, стаскивая новую куртку, народившуюся поверх его собственной. — И радуется! Нашел развлекуху.

Лоцман смеялся, позабыв о боли. Пилот вылез из вторых брюк, бросил форму ему на колени:

— Наряжайся. Да свое смотри не позабудь. — Лоцман переоделся. Голубой рубашки, как у летчика, в наборе не оказалось: отдельный воротничок был пристегнут к куртке изнутри, но снаружи была видимость порядка. Свертывая собственные пожитки, он полюбопытствовал:

— Откуда же берут форму, коли не со склада? — Летчик задумался — простейший вопрос поставил его в тупик.

— Ее Лоцманы делают? — подсказал охранитель мира с участливым видом, забавляясь недоумением приятеля.

— Каждый является со своей формой — и мы, и солдаты.

— А откуда вы приходите?

— Н-не знаю… Отвяжись с дурацкими вопросами! — рассердился Шестнадцатый. — Давай на выход.

Держа под мышкой тугой сверток, Лоцман шагал за своим провожатым. Кому какое дело, почему из вертолета вылезли два летчика? Может, у них был тренировочный полет. Нет, не так: Шестнадцатый летал по вызову, взял на борт потерпевшего аварию собрата.

— Если спросят имя, скажешь — Двадцать Седьмой, — велел пилот.

— Почему именно Двадцать Семь?

— Вид у тебя больно потрепанный. Двадцать Седьмой давным-давно сгинул где-то в умирающих мирах — вот и скажем, что я его вытащил. В таком разе про шрам можешь врать не стесняясь, и про седину тоже.

Охранитель мира довольно ухмыльнулся. Он всегда знал, что вертолетчики Лоцманам лучшие друзья.

Прибывшие БМП вырулили на площадку, проехали краем и стали в отдалении. Из них никто не вышел, однако фургоны со взводом солдат находились как раз на пути у Лоцмана и Шестнадцатого. Пилот забрал левее, чтобы пройти не между машинами, а сбоку.

— Скажи, — спросил охранитель мира, — это всё-таки правда, что актеры уходят в Большой мир?

Летчика передернуло.

— Я рад, что твой черноглазый стервец туда не попадет, — угрюмо бросил он. — Убийца. Нечего ему там делать.

Лоцман обиделся за Таи.

— Если хочешь знать, он спас мне жизнь.

— Экий подвиг!

— Дважды спас: один раз давно и еще сегодня. Он меня вытащил, когда я сотворил фонарь и звезды и остановилось сердце.

— Оберегать Лоцмана — долг любого актера, — заявил пилот. — И заруби себе на носу: из гибнущих миров в Большой мир не попасть. Лишь из самых больших и живучих, которые не умирают после окончания съемок.

— А ты был в Большом?

Шестнадцатый глянул, как на сумасшедшего, и промолчал.

Они миновали четверых привалившихся к фургону солдат; разморенные теплом автоматчики проводили их ленивыми взглядами. Никто не окликнул и не поинтересовался номером непривычно седого пилота. Опять пронесло!

Прошли между ангарами, затем по улочке, куда выходили глухие задние стены разноцветных коттеджей, и наконец летчик свернул к зеленовато-желтому, как недоспелый лимон, домику.

— Тут отсидишься — жилье пустует. Если только эти не вселились.

— Кто?

— Проданные Лоцманы. Поселятся, дом изгадят, а потом сдохнут. И лежат, пока спецкоманда не подберет. Скоро весь город провоняет тухлятиной. — В тоне пилота звучала горькая злость.

Шестнадцатый прошел вдоль лимонной стены, заглянул в окно и с гадливой гримасой отступил.

— Так и есть. Полюбуйся на красавца.

Внутренне сжавшись, Лоцман приблизился и посмотрел. В комнате, где стулья валялись кверху ножками, постель была выпотрошена, а из буфета выметена на пол нехитрая посуда, среди битых тарелок сидел голый, обтянутый изъязвленной кожей скелет. Понурив голову, он выдергивал у себя прядку за прядкой слипшихся в сосульки волос и задумчиво раскладывал их вокруг себя.

Шестнадцатый сердито сплюнул и двинулся обратно к дороге.

— Самое ценное в наших мирах — это Лоцманы. А их продают без жалости. Ты б знал, что творится в мирах, которые осиротели! Туда летать страшно. — Он вышел на улочку, поглядел вправо-влево. — Куда ж тебя вести, а?

— Туда, где можно узнать про Большой мир.

— Вот заладил! Это место, где продают Лоцманов. — Шестнадцатый двинулся по улице — не потому, что придумал, куда идти, а чтобы не стоять на месте.

— То есть Богиня, которая создала и затем позабыла Дархан, живет в Большом мире?

— Да. Но тебе к ней ходу нет — Лоцманы туда не попадают. И уж тем более проданные.

— Скажи, а могло случиться так, что одна Богиня отняла меня у другой и заставила работать на себя?

— В жизни не слыхал ничего подобного. Странные у тебя мысли, право слово. С другой стороны, ты вообще не как все. ОБЯЗАТЕЛЬСТВО не подписал, способность творить сохранил… Я уж молчу о том, что ты парень, а по обыкновению, у Богинь, в Лоцманах девчонки. У тебя должен быть Бог, а не Богиня.

Охранитель мира загорелся новой надеждой:

— А если необычное будет продолжаться — и мы сумеем вытащить актеров с Дархана? Ты поможешь?

Пилот покачал головой:

— Они обречены. Смирись.

Болезненно сжалось сердце. Летчик знает, что говорит, и повидал немало — не зря у него такие усталые и печальные глаза, неспроста врезались в кожу складки у рта. Шестнадцатый говорит правду… Так что же, Лоцман не спасет своих актеров? Они погибнут там, в дарханском поселке?

А обитатели Поющего Замка? Их мир тоже начал сужаться. Сперва их замучает кино, потом раздавят горы. А он, охранитель мира, будет заживо гнить в Кинолетном городе.

Ну уж нет. Не будет этого. Не позволю.

— Послушай, дружище, — начал он, — что любит ваш комендант?

— В смысле?

— Ну, что ему можно предложить? В обмен на информацию и помощь.

— Смеешься? У коменданта всё есть.

— Так уж и все?

— Коменданта окружает орава твоих бывших собратьев, которые творят, что ему вздумается. Для них-то стимуляторов не жалеют.

— Досадно. Я бы с ним побеседовал. Подняли бы эти… как их… — сосредоточась, он уловил нужное слово, — архивы и узнали б, сколько у меня Богинь. Вдруг и впрямь две?

— На кой тебе две? Тут и с одной морока. — Лоцман улыбнулся:

— В том-то и суть — нынешняя соблазнилась на деньгу, а что себе думает прежняя, еще не известно.

— Фантазер. Соваться к коменданту нельзя: ты самый опасный из проданных Лоцманов, и он это помнит.

Летчик остановился на перекрестке. Впереди над крышами блестели крутые бока двух ангаров, вправо и влево тянулись опрятные улочки, обсаженные кустами, полные безмятежной тишины. Дорогу перебежала огненно-рыжая кошка — точно сгусток пламени прокатился, — взмыла на крыльцо, нырнула в дыру, выпиленную в двери дома.

— Видал котяру? Лоцманская, — сказал Шестнадцатый и пояснил: — Одна из Лоцманок сделала. И вот зверюга живет, как видишь. Уж давно.

— А та Лоцманка? — Пилот нахмурился:

— Сотворила кошку и умерла. Так бывает: проданного Лоцмана привезут в город, он подпишет ОБЯЗАТЕЛЬСТВО, сотворит что-нибудь ценное — ящик хорошего вина, к примеру, или клумбу с цветами, скульптуру — и помрет достойно, как человек. Не превращаясь в падаль.

— Я тоже не хочу стать падалью, — сказал охранитель мира. — Но я здесь никого не знаю. Поэтому я спрашиваю твоего совета: куда мне податься и с кем говорить?

— Да познакомлю я тебя с кем надо, не дергайся, — Летчик перешел дорогу и запетлял между домов с палисадниками, прыгая через клумбы и продираясь сквозь живые изгороди.

Лоцман спешил за ним. Похоже, Шестнадцатый надумал нечто дельное, однако поди угадай, что выйдет из его затеи. Лучше бы поделился планом, а не таил в себе.

Они просквозили под окнами длинного дома, где растущие рядом кусты цеплялись колючками за одежду, и вынырнули на небольшую площадь. Лоцману бросилось в глаза строение, формой напоминающее вертолет: одноэтажное, вытянутое, с торца — полукруглый вестибюль, как фонарь кабины. Похоже, сюда-то они и торопились.

— Отдай, а? — внезапно донесся знакомый жалостный голос. Чумазая деваха, Леди Звездного Дождя, опять что-то канючила. — Миленький, дай, ты ж обещал! Обещал ведь…

Охранитель мира отыскал ее взглядом. Возле здания-вертолета с мрачным видом топтался пилот, а бывшая Лоцманка заглядывала ему в лицо, пыталась взять за руки.

— Отда-ай, — жалобно тянула она. — Ну прошу же…

— Отвяжись, — огрызнулся летчик.

— Пошли, — Шестнадцатый потянул за собой остановившегося Лоцмана. — С командиром отряда потолкуем.

— Погоди. — Он направился к девахе с пилотом. — Что ты ей обещал?

— Кадры со съемок, — буркнул тот и вдруг подался к охранителю мира, как к нежданному спасителю. — Да скажи ты ей, чтоб отвязалась! Сил нет.

— А ты отдай! — заголосила Леди. Признала Лоцмана и тоже бросилась к нему за поддержкой. — Скажи, пусть отдаст! Я хочу их видеть! Мои, родные… Хоть глазком взглянуть… — Она хлюпала носом, утиралась рукавом, оставляя на лице коричневые разводы.

Лоцман поморщился, как от зубной боли. До чего довели девку! А ведь когда-то была гордая, красивая. Охранительница мира, Лоцман Звездного Дождя.

— Отдай ей — и все дела, — посоветовал Шестнадцатый. Вертолетчик, ругаясь, полез в нагрудный карман. Лоцман напружинился, стиснул кулаки, задержал дыхание, не сводя глаз с замарашки.

Пилоты невольно прянули назад. Деваха вмиг преобразилась: лицо засияло чистотой, пушистые кудри осыпали плечи, богатое черное платье заиграло звездной пылью.

— Будь я проклят! — вырвалось у Шестнадцатого. Он поддержал пошатнувшегося Лоцмана. — Экая красотка, — проговорил он без особой уверенности.

Ее мокрые опухшие глаза остались прежними, дрожащие руки униженно тянулись к юному летчику.

— Миленький, я только взгляну… не могу без них, правда, невмочь… — Даже не заметила, что с ней произошло.

— Возьми, — пилот протянул ей стопку отпечатанных кадров.

Она вцепилась в заветные снимки, развернула веером, вгляделась — и с воем повалилась на колени, впилась ногтями в лицо. Снимки рассыпались.

Лоцман нагнулся посмотреть. Пытки в подземных казематах. Горящие факелы на стенах, красноватые отсветы на обнаженных телах. Обугленные пальцы, прижатое к груди каленое железо, чулком спущенная с рук кожа, срезанные шматки кровавого мяса… Он выпрямился и поглядел в белое лицо девахиного пилота.

— Звездный Дождь кончился, — вымолвил летчик хрипло и побрел прочь.

Леди выла и билась на земле. Черное, сиявшее звездами платье покрывалось пылью. Лоцман сел на корточки, хотел взять ее за плечи, утешить. Руки замерли в воздухе: от нее несло падалью.

— Оставь, — хмуро сказал Шестнадцатый. — Лучше о себе печалься. — Он собрал снимки, сложил на земле изображением вниз. Подобрал сверток с одеждой Лоцмана. — Держи. Идем, у нас свои заботы.

Итель! Это его происки. Я убью его, думал охранитель мира, подымаясь на крыльцо похожего на вертолет здания. Найду к нему дорогу и убью…

Они вошли в вестибюль — светлый, просторный, с растениями в кадках, с креслами цвета кофе с молоком, с дежурным за столом у телефона. Лоцман обеспокоился: дежурный, без сомнения, видел сцену на площади и понимает, откуда взялся роскошный наряд Леди Звездного Дождя. Недоставало, чтобы в потрепанном лжепилоте опознали высланного из города Лоцмана Поющего Замка.

— Привет. — Парень дружелюбно кивнул Шестнадцатому, окинул заинтересованным взглядом охранителя мира. — С чем пожаловали?

— Командир у себя?

— А как же! Тебя дожидается, — усмехнулся дежурный. — Доложить? — Он потянулся к телефону.

— Не надо. Я сперва с адъютантом перемолвлюсь.

— Как скажешь. — Дежурный снова поглядел на Лоцмана. — С каких пор у нас пилоты овладели лоцманскими штучками?

— С сегодняшнего дня. — Шестнадцатый хлопнул парня по плечу. — Но об этом — молчок.

— Понял, могила. — Дежурный покивал и как бы про себя добавил: — А таблетка стимулятора пришлась бы кстати — еле на ногах стоит.

— Сам вижу. — Шестнадцатый увлек Лоцмана в коридор, пронизывающий длинное здание; в дальнем конце светилось окно. — Стимулятор достанем позже, — сообщил он вполголоса. — Так просто его не раздают — только по приказу командира летного отряда или коменданта.

— Тем Лоцманам, которые переходят на службу в армию?

— Ну да.

— Мне ж не дадут.

— Хитростью возьмем.

Лоцману понравилась уверенность приятеля. И впрямь надо стимульнуться, пока не сдох, — силы уходят с каждой минутой.

Летчик толкнул дверь с надписью «Приемная» и провел Лоцмана в комнатушку, половину которой занимал диван для посетителей, а половину — монументальный стол, за которым высилось столь же монументальное, но пустое кресло. Адъютант с растерянным и тревожным видом сидел на краю стола, держал перед собой красный телефонный аппарат. Он дернулся, когда вошли Шестнадцатый и Лоцман, встал прямо, положил телефон на стол.

Шестнадцатый отдал честь.

— К командиру… — начал он.

Адъютант замотал головой, но тут распахнулась ведущая в кабинет начальства дверь, и комотряда смерчем вылетел в приемную. Адъютант, пилот и Лоцман стали по струнке.

У начальства оказались горящие золотом погоны и щегольские черные усы. Видно было, что усам достается не меньше заботы, чем безупречному мундиру и сияющим ботинкам. Сейчас эти усы яростно топорщились, глаза метали молнии. Комотряда наткнулся взглядом на Шестнадцатого.

— Что такое?

— Сэр, разрешите доложить…

— Не разрешаю! — рявкнул комотряда и повернулся к Лоцману.

— А вы кто? Номер!

— Двадцать Семь, — ляпнул Лоцман, как учили.

— Расстрелять!

В приемной как по волшебству появились двое молодцов в летной форме, при оружии, загромоздили и без того тесную комнатушку.

— Сэр, — вступился Шестнадцатый, который первым опомнился и обрел дар речи, — это недоразумение.

— И второго расстрелять. Уведите! — Рассвирепев пуще прежнего, комотряда пронесся через порог в коридор и грохнул дверью.

Они оглянуться не успели, как очутились в камере, среди голого бетона, где была только крашеная синяя дверь да оконце под потолком чуть шире летка в скворечнике. Оба сопротивлялись при аресте, и теперь Шестнадцатый шипел от боли и ругался, а Лоцман приходил в себя после болевого шока, медленно выплывая из глубин беспамятства. Чем провинился сгинувший Двадцать Седьмой, что его в мгновение ока — в каталажку? Хорошо хоть, сразу на расстрел не повели. Однако холод тут собачий…

Вертолетчик поднялся, добрел до двери и ахнул по железу башмаком. Камеру наполнил тяжкий гул. Еще раз, и еще.

— Сволочи, гады нелетные!..

Он охаживал дверь, пока Лоцман не закрыл уши ладонями и не заорал:

— Прекрати!

Отведя душу, пилот уселся на полу, проговорил сокрушенно:

— Ума не приложу, что это на хрыча накатило… Хоть бы воды принесли, что ли.

— А свадебного пирога тебе не надо? — огрызнулся Лоцман.

— И угощенье бы не помешало, — миролюбиво отозвался летчик. — Не рычи на меня. Что я, виноват, что командир с ума спятил?

— Виноват, — заявил охранитель мира. — Кто, как не ты? И вообще, заткнись и дай подумать.

Шестнадцатый примолк. Лоцман подтянул к груди колени, опустил на них голову. Нет смысла торчать в камере, дожидаясь, пока командир отряда одумается и велит разобраться с арестованными. Неизвестно, когда до них дойдет дело — а горы не ждут, подтягиваются к дарханскому поселку. Да и Поющий Замок… Лоцман поежился, вспомнив кадры Звездного Дождя. Не ровен час, подобное и у нас разразится. Надо срочно возвращаться, но прежде выполнить то, ради чего прибыл в город.

— Эй, — окликнул Шестнадцатый, угадав его мысли, — не вздумай лоцманить! Загнешься — что я с тобой делать буду?

— Я немножко.

— Брось ерунду. — Летчик перешел к охранителю мира, уселся рядом. — Погоди чуток, нас скоро вытащат.

— Пока я буду годить, в Замок явится кино.

— Оно всяко явится, а ты сдохнешь.

— Я так и так здесь сдохну. От холода околеем. Что лучше для двери — плазменный резак или кислота?

— Ох, где мне взять терпенья? — вздохнул летчик. — Резак потребует слишком много энергии — поэтому если делать, то кислоту. Но толку в ней нет, потому как за нашей дверью — другая дверь, а за той еще одна. Ты был в отрубе, когда нас сюда волокли, а я видел.

— Где сидит охрана?

— За дверью коридор, куда выходят камеры, затем решетка, в которой решетчатая же дверь, а за ней пост. То есть когда вылезаешь из камеры, оказываешься как на ладони.

— Это не подойдет, — задумчиво промолвил охранитель мира. — Сочиним что-нибудь иное.

— Слушай, я по-дружески прошу: давай обойдемся без твоих штучек. Куда тебе творить, сам подумай!

— Но я не могу сидеть и ждать. Я — ЛОЦМАН. — Шестнадцатый махнул рукой — дескать, спорить с тобой себе дороже.

— Скажи, — продолжал охранитель мира, — адъютант комотряда где-то шастает, пока начальства нет, или прирастает к месту?

— Прирастает. Особенно когда что-то стряслось, как сегодня.

— Отлично. С него и начнем.

Охранитель мира несколько раз глубоко вздохнул. Если будет совсем худо, летная служба предоставит врача, пресловутые стимуляторы… А коли это не спасет, то грош цена такому Лоцману, и не всё ли равно, когда помирать — днем раньше или днем позже. Дышать — глубоко, спокойно, насыщая кровь кислородом. Но не передышать, чтобы голова не поплыла.

А теперь сотворяем письмо. Кладем лист бумаги на стол в приемной и выводим строчки: «Господин адъютант, по недоразумению арестован Лоцман…» Он чуть было не написал «Поющего Замка», но вовремя спохватился: «…Лоцман Последнего Дарханца, которому срочно нужна помощь». Замечательно вышло; без особых затрат сил и энергии. А Шестнадцатый боялся…

Его потянуло в сон. Не мудрено — столько приключений с тех пор, как последний раз давил подушку. Он повозился, пристроил голову у Шестнадцатого на плече. Хоть минутку вздремнуть… Благодать какая… Что ему надо, пилоту неугомонному? Вскочил зачем-то. Ну, что разорался? Оставил бы в покое, хватит меня трясти, я спать хочу…

Сладкий, восхитительный сон забирал в плен, туманил сознание. Лоцман съежился на полу. Ничего не хочу, только спать. С чего это Шестнадцатый крик поднял? По железу зачем-то грохочет.

Никакого сочувствия к измотанному Лоцману, всякого соображения лишился. Разве можно отдыхать в таких условиях? Спать, спать…

Больше он ничего не слышал: ни криков звавшего на помощь летчика, ни грохота его кулаков, ни лязга распахнувшейся двери.




Глава 12


— Итак, вы подтверждаете свое решение?

Окно было на две трети задернуто шторой. В открытую треть бил солнечный свет, вспыхивал бликами на белом рукаве сидевшего на стуле человека. Поза терпеливого ожидания: нога на ногу, начищенный ботинок ритмично покачивается, левая рука закинута за спинку стула. Из-под белого халата видны камуфляжные штаны. Военврач.

— Я спрашиваю: вы готовы подтвердить свое решение? — Голос бесстрастный, неприязни в нем не слыхать, но и симпатии тоже. Против солнца на месте лица видно темное пятно. Врач пошевелился, свет брызнул с плеч, заставил зажмуриться.

Лоцман, прикрытый простыней, лежал на больничной каталке; рядом стояла пустая капельница. «Сотворила кошку и умерла», — вспомнились слова Шестнадцатого о Лоцманке, которая подарила городу рыжую красавицу. Выходит, Лоцман Поющего Замка тоже выработал свой ресурс? Сотворил письмо и чуть не дал дуба. Он скосил глаза на врача. Почему меня из каталажки перекинули в военный госпиталь? Что с Шестнадцатым пилотом? И о каком решении идет речь?

Врач поднялся, загородив открытую часть окна:

— Вы не в состоянии говорить?

Врач шагнул к каталке, и охранитель мира смог рассмотреть лицо. Черты были правильные, тонкие, но Лоцману эта физиономия не понравилась: слишком женственный абрис скул и щек, который к тому же подчеркивает стрижка — короткие светлые волосы с дурацкими мысиками; мягкости линий противоречат жесткая складка губ и металлический блеск зеленовато-коричневых глаз — словно в глазницы вогнано по гильзе без капсюля и эти гильзы уставились на мир черными дырками в донце.

— Помните свое имя? — проговорил врач. — Если да, моргните. Вы — Лоцман Последнего Дарханца.

Он моргнул, затаив мгновенную радость. Настоящее имя — пока — не раскрыто, и это обнадеживает.

— Подтверждаете свое решение? Моргните.

Не мигая, Лоцман впился взглядом в донца гильз. Кружки зеленовато-коричневого металла дрогнули, веки опустились. Затем губы скривились в сердитой гримасе, глаза глянули пронзительно и зло.

— Вы желаете поступить на службу в армию? — отчеканил врач.

Лоцман похолодел. Когда он изъявлял подобное желание?

Он сел на каталке и огляделся. Комната пуста: кроме каталки и стула, другой мебели нет. Стул, окно с зеленой шторой, стены вдруг покачнулись и поплыли. Лоцман откинулся на спину.

— Лежите спокойно, — сухо посоветовал врач. — Вы получили такую дозу стимулятора, чтобы иметь возможность ответить на вопросы. Если согласны служить в армии, получите еще. Если нет — извините.

— Я выживу без стимулятора?

— Ага! С голосом у вас порядок. Учтите: из проданных выживают только армейские офицеры.

— А вы? — брякнул Лоцман, которого внезапно озарило.

— А я военврач. — Негромкий голос сделался совсем бесцветным, опустившиеся веки прикрыли злой блеск в глазах. — Решайте — либо умереть, либо жить с армией.

Лоцман прикинул возможные ходы. Прямо с каталки не удерешь: ноги не удержат, вдобавок — он под простыней провел пальцами по голому бедру — одежду забрали.

Как бы обдурить врача, выцыганить лекарство и одежку и лишь потом дать тягу?

— У меня стимуляторов больше нет. — Врач отвернулся к окну. — Вы получите всё, что надо, только подтвердив готовность стать офицером.

Лоцман всмотрелся в высокую фигуру, облаченную в халат и по контуру охваченную белым пламенем отраженного света. Что-то не так. Хорошо бы взглянуть в окно и за дверь — может, положение станет яснее.

— Армия нуждается в бывших Лоцманах. — Не оборачиваясь, врач мотнул головой, как человек, принужденный говорить то, во что сам не верит. — Армия нуждается в вас.

Обман, возникло ясное ощущение, — где-то таится обман. Что если я угодил в тайную организацию проданных Лоцманов и меня проверяют на благонадежность? Охранитель мира медленно сел, стараясь, чтобы не закружилась голова. Закутался в простыню.

— Нельзя ли мне получить одежду?

Врач оглянулся через плечо; солнечное сияние скрыло профиль, огнем полыхнуло на светлых волосах. У Лоцмана неприятно екнуло сердце; внутренний голос шепнул: «Не доверяй».

— Вам камуфляж или офицерский мундир?

— Штатское.

Врач отступил от окна, сверкающий белый халат потух. Лицо внезапно переменилось: глаза округлились, зеленовато-коричневый металл в них смягчился, губы утратили жесткость и приоткрылись в улыбке.

— Мальчик мой… Поверь: я хочу, чтобы ты жил.

Да это женщина, наконец сообразил Лоцман. Она шагнула к нему, коснулась щеки. Пальцы оказались холодными и влажными, как подтаявшие ледышки.

— Соглашайся — останешься в живых. — Наклонившись, она заглянула ему в лицо. — Не отказывайся. Офицером станешь не сразу. Я устрою, чтобы получил стимуляторы и несколько дней пожил так просто, восстанавливая силы.

Кажется, ей хотелось его поцеловать. Заалевшие губы были совсем рядом — приоткрытые, зовущие; от них припахивало гнильцой. Лоцман отстранился.

Женщина выпрямилась, нервно провела рукой по волосам:

— Зря постриглась, да? Сдуру обкорнала всю красу. Кто не знает, принимает за мужика. Но косы отрастут, вот увидишь… Пока тебя тут выхаживала, чуть не ревела. Честное слово, я женщина. Что молчишь? Груди не видно? Так она под халатом.

Лоцман обвел взглядом ее сильную, неженскую фигуру. Может, и впрямь грудь есть? Не видать. Перед ним стояло бесполое существо с низким голосом, жестким лицом и металлическими глазами. Надо думать, сама не рада, что пошла в армию: больно высока оказалась плата за отречение от себя и своего долга. Чумазую деваху, Леди Звездного Дождя, было жаль — она разделила судьбу большинства проданных Лоцманов; но к военврачу он не испытывал даже сочувствия.

Она поняла:

— Брезгуешь. Гордый. В таком случае ты — мертвый Лоцман. А об одежде и не мечтай — не дам.

— Я согласен служить офицером, — объявил он. — Будьте любезны выдать одежду и принести обещанные стимуляторы.

— Струсил?

— Я намерен служить, — повторил Лоцман с нажимом. — И командовать эскадрильей, будем создавать военную авиацию. А сейчас я требую летную форму с погонами! — Он повысил тон.

Она глядела недоверчиво, донца гильз в глазах потемнели.

— Вот как ты заговорил… Тогда почему отказываешься от меня? Пока что я — единственная женщина в армии.

— Одежду! — велел он. — Тогда отвечу.

Она зло сощурилась. Губы сжались в нитку, подбородок и шея над воротником халата напряглись, пальцы скрючились — она творила. Простыня, в которую был закутан Лоцман, внезапно потемнела, истончилась, осыпалась истлевшей трухой — и он остался на каталке голый. Военврач захохотала:

— Ой, не получилось! Хотела одежду сотворить… — Она оборвала смех.

Лоцман не шелохнулся — не съежился, не прикрылся руками. Так и сидел, подобрав под себя ноги и опираясь ладонями о каталку. Если она думает вогнать его в краску, ничего не выйдет. Они сверлили друг друга взглядами, у врача на скулах проступил румянец.

— Что ж, из тебя выйдет недурной офицер. — Лоцман глубоко вздохнул, сосредоточился, глядя на свободный конец каталки. Я и сам форму сделаю, не развалюсь. Перво-наперво обзаведусь пристойными штанами — а дальше как-нибудь выкрутимся.

На каталку легли отглаженные синие брюки. Получилось! Он прислушался к внутренним ощущениям. Вроде бы голова не плывет, и в глазах не темнеет.

— Перестань, — с усталым раздражением бросила врач. — Еще творить вздумал! Сама сделаю.

Сосредоточась, она выложила на каталку форменную куртку с золотыми погонами, голубую рубашку и комплект нижнего белья. До блеска начищенные ботинки встали на полу, на них легла пара носок. Лоцман оделся, сунул в ботинки ноги. К его изумлению, врач опустилась на корточки, щелкнула застежками ботинок, положила ладони ему на щиколотки. Сквозь носки он ощутил влажный холодок ее рук.

— А теперь скажи, — она подняла лицо, вдруг ставшее несчастным и очень женственным, — чем я тебе не пара?

— Некогда молоть языком, — отрезал он, подавляя мимолетную жалость. Ей плохо — горек удел поступившего в армию Лоцмана; ей одиноко, и, предав сама, она пытается втянуть в предательство другого.

— Скажи, — прошептала она, глаза сухо блестели. — Пожалуйста!

— Ты сама — мертвый Лоцман. — Он отступил, и ее руки соскользнули на пол.

Женщина горько вымолвила:

— Жаль. Значит, пованивает, несмотря на стимуляторы. А я и не чувствую…

— Пошли, — велел он. — Я готов приступить к обязанностям.

Душещипательные беседы до добра не доведут — палата наверняка прослушивается. Того и гляди, раскиснешь и сболтнешь лишнее, а отсюда надо выбраться прежде, чем армейские власти раскусят обман и вышвырнут недопроданного Лоцмана из города.

Врач поднялась на ноги, по-мужски резко одернула халат.

— Ну что ж, идемте… Лоцман Поющего Дарханца. — Она знает! Вертолетчик ей сказал или сам Лоцман в бреду проболтался? Вот беда… Врач в два счета его выдаст. А может, и не выдаст, пока есть надежда сохранить понравившегося ей мужчину для себя.

— Вы обещали стимулятор. Ведь я подтвердил решение служить.

— Это еще предстоит доказать. — Врач взялась за ручку двери. — Хотя… ладно. — Она выудила из-за пазухи коробочку из прозрачной оранжевой пластмассы. Внутри лежали две таблетки. — Дам из своих. — Врач вытряхнула одну таблетку на ладонь и спрятала коробочку обратно. — Прошу. — Она протянула стимулятор охранителю мира.

Он медлил взять. Не годится обирать бывшую Лоцманку.

— Да ешь же, кретин! — закричала она, — Другие за таблетку горло перегрызут, а он кочевряжится! Ешь!

Он положил таблетку на язык. Горьковато.

— Пошли стрелять мишени.

Врач вышла из комнаты, Лоцман последовал за ней. Огляделся. Длинный коридор с окном в торце, множество дверей. На каждой свой номер: 17, 15, 13… Под ними — остатки каких-то надписей, где соскобленных, а где замазанных коричневой краской.

Врач размашисто шагала по коридору.

— Что здесь? — спросил Лоцман, поспевая за ней.

— Офицеры живут. Пока. Для нас уже строят отдельный квартал — там и дома будут хорошие, и всё остальное…

— А что за надписи были на дверях?

— Кому-то взбрело на ум написать прежние имена. Как вспомнили, намалевали — не офицеры сделались, а сплошь дерьмо. Лоцманы они, понимаешь ли. Со своими принципами и долгом. Спохватились! Полковник приказал имена убрать, да толку чуть. Снова-то забыть непросто. Кому пришлось опять стрелять мишени, кто вообще стал непригоден.

— К чему непригоден?

— К службе в армии.

— То есть прежнее имя выбрасывает человека в прошлое? Заставляет вспомнить, что ты не офицер, а Лоцман?

— Ну да.

— Постой. — Охранитель мира заступил женщине дорогу. — А тебя как звали?

— Заткнись. — У нее стали злые глаза.

— Как — тебя — звали? — проговорил он с расстановкой.

— Отвяжись! — Врач попятилась. Он поймал ее за руки.

— Имя! Как твое имя? Говори! Ну?

У нее расширились зрачки, лицо побледнело.

— Лоцман Эльдорадо. — Он отпустил ее.

— Будь ты проклят… — Врач отвернулась.

— Эльдорадо, — позвал он, — Эльдорадо, послушай меня.

Она затрясла головой.

— Отцепись! И так тошно… Зачем? — Она обернулась — огорошенная, смятенная. — На что тебе мое имя?

Охранитель мира вгляделся. Врач изменилась. Лицо стало другим — моложе, тоньше и женственней. Стало быть, имя и впрямь творит чудеса? Так просто? Всего-навсего произнести его — и в офицере проснется бывший Лоцман? Или память просыпается только в тех, в ком спит не слишком крепко?

— Что тебе от меня надо? — тихо спросила врач.

— Я хочу уйти отсюда.

— Что-о?

— Без шума унести ноги. Ты поможешь?

— Но… Ах ты лжец! «Будем создавать военную авиацию»! — передразнила женщина. — А я-то поверила, дурища. Но ты не можешь уйти, пока не расстрелял мишени. А расстрелять не сумеешь, это ясно. Вчера одна Лоцманка попыталась; не вышло, и ее отправили на потеху солдатам. Даже не офицерам отдали — отослали в казарму. А Лоцмана Дороги В Завтрашний День, наоборот, предоставили офицерам — чтобы рукопашный бой отрабатывали. Лоцманам, которые провалят испытание, никакой жизни нет… Что же делать? Стрелять слишком рискованно. Надо кого-то вместо тебя поставить. — Эльдорадо оглядела себя и сокрушенно покачала головой. — Не знаю, как нам удастся кого-нибудь соблазнить.

— В каком смысле — соблазнить?

— В прямом. Для тебя стрелять не станут, а ради меня, может, кто и расстарался бы… Да кому я нужна, чтоб автомат в руки брать?

— Офицеры тебя не любят?

— Не очень.

— Ну и дурачье. Снимай халат.

Эльдорадо вскинула брови, но послушалась и начала расстегивать пуговицы. Стянула халат и подала Лоцману, оставшись в военном камуфляже.

— Остальное тоже снимать?

— Не надо. — Он сосредоточился, вспомнил зеленое платье своей Хозяйки.

— Ты спятил! — вскрикнула врач и поперхнулась. Она пощупала складки темно-зеленого атласа, потрогала изумрудное колье на шее, подвески в ушах. Перевела взгляд на Лоцмана. — Мне никто… ни разу… не делал подарков. Это же кусок твоей жизни. Ты наелся стимулятора — но его нельзя так расходовать.

— Кажется, нам нужна неотразимая красотка, которая способна соблазнить офицера.

Эльдорадо вздрогнула — прямота Лоцмана ее уязвила. Затем женщина улыбнулась:

— Я бы предпочла соблазнить Поющего Дарханца. Ладно, для начала займемся мишенями. Дай халат. — Она свернула его, открыла одну из дверей и не глядя бросила внутрь. — Идем в клуб, а там посмотрим.

Они дошли до конца коридора и повернули направо. Здесь в одной стене были окна, за которыми солнце сверкало на зеленой листве, в другой — снова двери. СТОЛОВАЯ, прочитал Лоцман, ОФИЦЕРСКИЙ КЛУБ. Следующая была — ГИМНАСТИЧЕСКИЙ ЗАЛ.

— Тир внизу, в подвале, — сообщила врач. — Ты выманишь кого-нибудь в коридор, а здесь разговаривать буду я.

Лоцман подумал, кивнул:

— Готов.

Эльдорадо толкнула дверь клуба. Расправив плечи и вздернув подбородок, охранитель мира вошел вслед за ней.

— Здравия желаю, господа офицеры!

Посреди комнаты находился бильярд. Играли двое: один офицер стоял, поглаживая свой кий, другой прицеливался, чтобы ударить по шару. У дальней стены, перед камином, стояло несколько кресел; в одном дремал человек, остальные кресла были пусты. Пятеро офицеров собрались у открытого бара, где в зеркале отражались бутылки, и из-за этих отражений бутылок казалось много.

Игравшие в бильярд обернулись, дремавший в кресле подскочил, очумело уставился на вошедших. Двое из тех, кто пил у бара, поставили бокалы.

— День добрый, — отозвался кто-то.

Они рассмотрели охранителя мира, затем взгляды стали перебегать с Лоцмана на Эльдорадо. Лишь одна пара глаз — прозрачных, синих, под белокурой челкой — не отрывалась от него. Лоцман узнал красивое, не по-военному интеллигентное лицо: офицер, с которым охранитель мира столкнулся на шоссе в тот день, когда его вынуждали подписать ОБЯЗАТЕЛЬСТВО, — тот самый офицер, который под конвоем вел Лоцмана Поющего Замка к вертолетной площадке; тот, кто знает, что недопроданный Лоцман выслан из города.

— Какими судьбами? — Синеглазый офицер шагнул навстречу охранителю мира.

Лоцман вспомнил ненавидящий взгляд, которым провожал его военный, и, как тогда, у него захолодели лоб и затылок. Впрочем, сейчас во взгляде было одно удивление.

— Господа офицеры, — заговорил охранитель мира, чеканя слова, — настало время создавать военную авиацию. Это наша общая забота, и я рассчитываю на вашу помощь.

Они слушали вполуха, пожирая глазами Эльдорадо в роскошном платье и сиянии камней. Она стояла, зарумянившись, и улыбалась.

— Гражданские пилоты плохо справляются с обслуживанием съемок нового типа, — продолжал Лоцман. — Они недостаточно подготовлены и не выдерживают психологических нагрузок. Наша с вами задача — подготовить летчиков, которые отвечают требованиям сегодняшнего дня. Найдутся ли среди вас желающие заняться новым, требующим смекалки и воображения делом?

— Желающие найдутся — но на другое. — Офицер, игравший в бильярд, отложил кий и шагнул к Эльдорадо. Мундир на нем был помятый, и таким же помятым было лицо.

— Ну, нет. — Врач придвинулась к Лоцману. — Я с авиацией.

— С этим выскочкой? Он еще курс обучения не прошел — а уже с идеями носится.

Эльдорадо обидно засмеялась:

— Да с тобой, что ли, я пойду? Он же вот — всё, что на мне, — подарил, столько жизни от себя отнял. Это мужчина — я понимаю. А вы? Ни один не потратился.

В клубе повисла враждебная тишина, офицеры посматривали друг на друга мутноватыми взглядами.

— Военная авиация — дело для людей предприимчивых. — Лоцман уставился в прозрачные синие глаза, глядящие из-под ровной челки. — Если кто-то из вас чувствует в себе довольно сил, чтобы этим заняться, — милости прошу со мной. Если нет — я найду поддержку в другом месте.

— Что же, никто не идет? — Эльдорадо презрительно скривила губы. — Как хотите. Тогда мы всё сделаем сами. — Она потянула Лоцмана к двери.

— Я с вами. — Синеглазый офицер снялся с места. — Идемте. — Они с Лоцманом поглядели друг другу в лицо — точно заглянули в души.

Дверь клуба захлопнулась. Врач улыбнулась офицеру.

— Что за маскарад? — спросил он резко.

— Это он мне подарил.

— С чего ты расщедрился? — повернулся офицер к Лоцману.

— Он — живой, — заявила Эльдорадо. — Единственный из всех.

— Псих недопроданный. Авиацию выдумал! Что тебе тут надо?

— Тут — ничего. Я хочу убраться подобру-поздорову.

— Мишени стрелял?

— Нет.

— Так как же ты хочешь уйти?

— Постреляй за него, — попросила врач.

— Че-го-о?!

— Правда, постреляй. Ему надо помочь, он — ЖИВОЙ.

— Да ты… соображаешь?!

— Как тебя звали? — вмешался охранитель мира.

— Лоцман Отверженного Завтра, — ответила за офицера врач.

Он глянул на нее с недоумением, затем лицо дрогнуло от боли.

— Проклятье! — Он отшатнулся. — Что ты натворила?! — Женщина положила руки ему на плечи:

— Я тоже помню свое имя. Я Лоцман Эльдорадо. Поющий Дарханец уйдет, а я останусь с тобой. Понимаешь? Постреляй за него.

— Никто не стреляет чужие мишени.

— А ты попробуй. Мы ведь не знаем — вдруг получится?

— Как это — не знаете? — вмешался Лоцман. Эльдорадо повела плечами:

— Их вообще начали стрелять совсем недавно. Тут можно ожидать чего угодно.

— Понятия не имею, на что ты надеешься, — раздраженно бросил бывший Лоцман Отверженного Завтра. И другим тоном спросил: — Ты правда останешься со мной?

— Я обещала.

В конце коридора они спустились по лестнице и оказались перед металлической дверью с надписью ТИР. Рядом на стуле сидел солдат с автоматом на коленях. Увидев двоих офицеров и Эльдорадо, он поднялся и стал у двери, загораживая путь.

— Посторонним — запрещено.

— Это кто посторонний? — сдвинул брови Лоцман Отверженного Завтра. — И почему ты здесь, а не в казарме?

— Вот посторонние, — солдат указал на Эльдорадо. Ее платье и драгоценности и впрямь не вязались с армейской службой. — А на пост заступил, потому что господин полковник распорядился.

Лоцман присмотрелся к автоматчику. Физиономия у него была человеческая, симпатичная, не то что тупые морды прочей солдатни.

Офицер оглянулся на Эльдорадо:

— Останешься здесь — это кино не для тебя. Пропусти, — велел он солдату.

Автоматчик отступил, и Лоцман Отверженного Завтра отворил гулкую металлическую дверь. За ней было темно.

— Пока не выйдем, никого не впускать.

— Слушаюсь, командир.

Лоцман следом за офицером вошел в неосвещенный тир. Дверь захлопнулась, и они очутились в полной темноте.

— Что это за странный солдат? — спросил охранитель мира.

— Моя мишень, — отозвался офицер.

Лоцман открыл рот, чтобы спрашивать дальше, но тут на стене засветились пять матово-белых овалов. В них были изображены люди в штатском — верней, один и тот же человек: стоящий, сидящий, лежащий, бегущий и над чем-то нагнувшийся, протянувший руки к мутно-серому клубку. Изображения были на редкость реалистичны, словно художественные фотографии. Казалось, настороженные взгляды всех пятерых устремлены на Лоцмана.

— Это и есть мишени, — пояснил офицер. — Сама не стреляла — и воображает, будто легко, — проворчал он, имея в виду Эльдорадо. — Ты не понимаешь! Когда у тебя есть женщина — или, как у нее, мужчина, — живешь дольше. — Офицер с вызывающим видом повернулся к охранителю мира, будто ожидал, что его осудят за сделку с врачом.

— У меня тоже есть своя женщина. — Лоцман подумал о Хозяйке. — Мы будем стрелять или как?

Офицер вынул из ниши в стене автомат, протянул руку к щитку с красной и белой кнопками.

— Тебя как заявить — Лоцманом Поющего Замка?

— Последнего Дарханца. Что я должен делать?

— Ничего. Думай о том, что тебе нужны военные летчики.

Офицер утопил белую кнопку. Белые овалы мишеней расцветились желтым, зеленым, голубым, серым, розовым — цветами солнца, весенней зелени, неба, облаков.

— Лоцман Последнего Дарханца, — громко объявил военный и поднял автомат, щелкнул предохранителем.

Картинки на стене моргнули и сменились: теперь на Лоцмана смотрели его актеры. Улыбался космолетчик Дау, близоруко щурился Милтон, Стэнли валялся в траве, подпирая голову руками и заговорщицки подмигивая. Ловец Таи сидел в кабине даншела, держа на ладони излучатель; юный Ники нагнулся над своей дарханкой, удивленно рассматривая непрошеных свидетелей.

Загрохотала автоматная очередь, на конце ствола заплясал огонек. Дау дернулся, взмахнул руками — и вывалился из стены на дощатый пол. Схватился за живот Милтон и тоже рухнул лицом вниз, замер на некрашеных досках. Ткнулся лицом в траву Стэнли, его руки повисли, не дотянувшись до пола. Ловец выронил излучатель, сполз с сиденья машины. Ники сложился пополам, перекатился через застреленную дарханку, выпал из овала. Автомат смолк.

Лоцман стоял, оцепенев. Он должен был стрелять в своих актеров? Мишенями были — живые люди?!

Не может такого быть. Имитация, куклы, голограммы — что угодно, только не люди.

Вспыхнула скрытая подсветка. Охранитель мира ясно различал кровь на пальцах, дрожание жилки под кожей, отчетливо видел каждую прядь взъерошенных волос и темные дыры на одежде.

— Лоцман! — первым очнулся Таи. — Что ж ты?.. — Прошитый очередью от плеча до плеча, он с трудом поднял голову; темно-красные пятна на куртке влажно отсвечивали.

— И это — наш Лоцман? — заговорил Дау. В горле у него клокотало. — Не ожидал от тебя.

Зашевелился Стэнли. Цепляясь за стену, подтягиваясь на руках, он пополз из светящейся ниши наружу.

Офицер рванул спусковой крючок, повел стволом. Ожившие мишени замерли, расстрелянные по второму разу.

Очередь смолкла. Лоцман Отверженного Завтра тяжело дышал.

— Что дальше? — хрипло спросил охранитель мира. У офицера кривились губы.

— Не хотят… умирать.

Мишени снова ожили. Стонал Милтон, силясь приподняться на локтях. Ругался сквозь зубы Ловец Таи, голова его подымалась и падала обратно.

— Что ты наделал? — упрекнул Ники, провел по лицу окровавленной рукой, оставив красные полосы. — Ну помоги же!

Офицер в третий раз поднял ствол.

— Хватит. — Лоцман ткнул красную кнопку на щитке.

Мигнул свет, и фигуры на полу исчезли. В белых овалах на стене снова были одинаковые люди с темными лицами, настороженно глядящие на стрелка.

— Всё сначала начинать? О мой Бог… — Офицер поставил автомат в нишу. — Ничего не выйдет. Ты от своих не отречешься, а я за тебя не могу.

Лоцман перевел дух, сглотнул вставший в горле ком.

— Что должно было получиться? В итоге? — Офицер потирал руки, словно металл нажег кожу.

— Все должны умереть и превратиться в солдат. То есть… Изображения солдатами не становятся, но когда бывший Лоцман их расстреливает, он творит солдат нового типа — лучше тех, которые сейчас пачками нарождаются на улицах и везде. Те появятся и тут же могут исчезнуть — энергетический сгусток оказывается нестойким. Мишени более устойчивы и боеспособны. Собственно, ради них и кормят стимуляторами Лоцманов-офицеров — когда офицер погибает, его мишени тоже начинают распадаться. — Отверженное Завтра помолчал. — Эльдорадо предупредила? Новичков отсюда выпускают только с собственным отделением. А неудачников вроде тебя используют для отработки рукопашного боя.

— Я слышал, — сумрачно отозвался Лоцман. — Сказал бы сразу, что нужно свое отделение, — я бы сделал.

— Помрешь.

— На спор.

Охранитель мира набрал в грудь воздух, окликнул свою далекую Богиню. Поможешь? Та, другая, у которой меня украли, — дашь сил? Я твой Лоцман, и ты мне нужна.

Он поймал конец невидимой ниточки, потянул на себя. Шелковистая нить пощекотала лицо, оборвалась, прильнула к щеке и растаяла, отдав хранящуюся в ней крупицу жизни. Лоцман открыл глаза, посмотрел на своего бывшего собрата:

— Я живучий.

Он сделал новый глубокий вдох, зажмурился, сжал кулаки, напружинил тело. Военные летчики. Обученные, вышколенные парни, готовые сражаться и в небе, и на земле. Пять человек в синей форме, с погонами на плечах, вооруженные пистолетами. Великолепные бойцы.

— Ничего себе! — донеслось до него сквозь шум в ушах. Лоцман потряс головой, обессиленно выдохнул. На потолке горели яркие лампы, а Отверженное Завтра ошеломленно глядел на военных пилотов: молодцы как на подбор, дюжие, подтянутые, с серьезными лицами и ухмылками в темных глазах. И впрямь получилось. Вот это да!

Офицер не сдержал восхищенное:

— Здорово! — Озабоченно повернулся к Лоцману. — Как ты?

— Жив немного. Сойдут за мишени?

— Вполне. — Отверженное Завтра опомнился от изумления. — Им нужно дать имена. Особое отделение! По порядку номеров — рассчитайсь!

— Особый Первый.

— Особый Второй.

— Особый Третий.

— Особый Четвертый.

— Особый Пятый.

— Отлично. Хотя это не отделение, а эскадрилья. За мной, ребята. — Лоцман озадаченно подумал, как же он станет различать своих орлов, когда все пятеро на одно лицо и чертами удивительно напоминают Шестнадцатого пилота.

Эльдорадо ахнула, когда они всей толпой вышли из тира.

— Получилось?! — Она с восхищением подалась к офицеру.

— Еще бы, — ответил ей Лоцман. Вовсе незачем объяснять, каким образом появились на свет пилоты.

Екнуло сердце — дежурный! Он обернулся к солдату. Мишень Отверженного Завтра стоял у стены, сжимая автомат, вглядывался в офицеров.

— Командир, разреши задать вопрос командиру особой эскадрильи.

— Разрешаю.

— Господин офицер, вы не сумели расстрелять мишени. Откуда взялись эти летчики?

Отверженное Завтра шагнул к солдату:

— Ты сообщил эти сведения в штаб?

— Нет. — Дежурный помолчал и доверительно добавил: — Но я должен.

— Ты сообщишь в штаб, — отчетливо проговорил офицер, — что бывший Лоцман Последнего Дарханца успешно расстрелял свои мишени и получил военных пилотов. Это приказ. Повторить!

Пятеро летчиков придвинулись, замкнули офицера и его мишень в кольцо, готовые обезвредить дежурного.

— Я сообщу в штаб, что бывший Лоцман Последнего Дарханца расстрелял мишени и получил военных пилотов, — отрапортовал солдат.

Отверженное Завтра кивнул, летчики отодвинулись.

— Продолжай нести дежурство, — сказал офицер.

— Слушаюсь, командир.

Эльдорадо первая двинулась к ведущей наверх лестнице. Лоцман оглянулся со ступенек: прислонив к стулу автомат, солдат снял трубку с телефона на стене и принялся набирать номер.

— Мишень есть мишень, — заметил Отверженное Завтра, когда они поднялись в коридор. — Он выполнит мой приказ.

— Наше счастье, — отозвалась Эльдорадо. — Мне эти нововведения вовсе не нравятся — дежурные появляются там, где их испокон веку не было, чуть что — связываются со штабом…

— То ли еще будет, — заметил Лоцман и со злой насмешкой изрек: — Армия растет, укрепляется и упорядочивает свою структуру и деятельность.

— Ты прав, — вздохнула Эльдорадо.

Дверь из здания вела в будку КПП. Отверженное Завтра, за ним Лоцман, следом летчики и, наконец, Эльдорадо вошли туда. Двое вооруженных солдат поднялись с табуретов.

— Это кто?

— Пропустить! — рявкнул офицер. — Не видите — армейская авиация?

— Предъявите разрешение покинуть территорию.

Офицер с Лоцманом переглянулись. Отверженное Завтра пожал плечами — ни о каком разрешении он и слыхом не слыхал.

— Что за новости? — резко спросила врач. — Чье разрешение вам надо?

— Господина полковника, — ответил один солдат, а другой пробубнил, глядя на зеленый атлас и изумруды:

— Посторонние на территории.

— Я тебе дам «посторонние»! — Эльдорадо распустила пояс и через голову стащила платье, осталась в камуфляже с нашитыми погонами.

— Нет разрешения от господина полковника, — упорствовал первый автоматчик, преграждая Лоцману путь.

— Взять, — скомандовал он своим летчикам.

В будке произошло быстрое движение, и в мгновение ока охранники были обезоружены и поставлены лицом к стене.

— Полковник, — предупредил Пятый, глянув в окно.

Во двор, обнесенный оградой, въехала штабная машина — черный лимузин с флажками над капотом. Из нее вылез некто начальственного вида и зашагал к КПП. Лицо у него было красное, вид — рассерженный. «Отчего всё руководство сегодня разъярилось?» — мельком подумал Лоцман и бросился вон из будки, навстречу полковнику.

— За мной! Ребята, стройся.

Летчики маленькой шеренгой замерли у крыльца.

— Господин полковник, разрешите доложить, — вытянувшись в струнку, звонким голосом начал охранитель мира. — Эскадрилья армейской авиации в составе пяти человек прибыла в ваше распоряжение. Командир эскадрильи… — Он запнулся, не успев сообразить, в каком звании и под каким именем доложить о себе.

— Пшел вон, — процедил полковник, поглядев на летчиков с отвращением. — Эта авиация уже вот где! — Рубанув себя по горлу, он обогнул безмолвное отделение и скрылся в дверях КПП.

— За мной. Бегом! — Лоцман ринулся к воротам, в которые въехала штабная машина.

Ворота и не думали закрываться, часовой возле них зевал по сторонам. Все шестеро пронеслись мимо и помчались вдоль крашенных тусклой зеленой краской бараков — очевидно, казарм.

Миновав унылые казармы, Лоцман перемахнул через живую изгородь, пробежал насквозь жилой квартал и перешел на шаг, углядев знакомо блеснувшие стекла — фонарь в торце похожего на вертолет здания. Резиденция командира авиации. Лоцман посмотрел на своих пилотов. Отлично бежали: он запыхался, а эти — ни вот столечко; физиономии серьезные, однако усмешки в глазах не погасли. Он направился к зданию-вертолету. Вышел на площадь и уперся взглядом в еще одну подъехавшую штабную машину: большой лимузин, на этот раз темно-синий, и тоже с флажками. «Везет мне», — думал охранитель мира, двигаясь прямиком к вылезшему из машины командиру летного отряда.

Комотряда был по-прежнему мрачнее тучи, и черные усы злобно шевелились, когда он выслушивал доклад. Лоцман на ходу слегка перестроил легенду.

— …Военные летчики, которые уже доказали свою исполнительность и боеспособность, готовы поступить в ваше распоряжение. Командир эскадрильи Лоцман Последнего Дарханца. — Он поразился тому, насколько нелепо звучит это сочетание.

— Военных держите при себе, — бросил комотряда в ответ. — Отставить! — гаркнул он, не дав Лоцману задать вопрос. — Уведите их в казарму. — Он повернулся, намереваясь уйти.

— Сэр!

— Что еще? — Командир отряда оглянулся — и тут только признал Лоцмана, которого велел расстрелять. — Ах, это вы… — Встопорщенные усы опустились, во взгляде пробудился интерес.

— Сэр, прикажите освободить из-под ареста Шестнадцатого пилота.

— Распоряжусь. — Командир отряда поднялся по ступеням и вошел в застекленный вестибюль. Перебросился несколькими фразами с дежурным и скрылся в темноте коридора.

Охранитель мира махнул своим орлам:

— Пошли. — Он взошел на крыльцо, уверенно распахнул дверь и поприветствовал знакомого дежурного за столом: — День добрый. Смотри, каких чудных ребят я привел — а все от них почему-то отказываются. — Поскольку авиация принимает военных в штыки, рассудил он, надо сменить линию поведения и придерживаться гражданки.

— Вояки хреновы, — неприязненно сказал дежурный. — Чего ты их сюда притащил?

— Ребята, садитесь. — Лоцман указал на кресла и сам уселся возле дежурного. — В сущности, они не военные. Это особая эскадрилья…

— Шел бы ты отсюда, командир. — Дружелюбия у летчика не прибавилось. — И этих уводи. Нечего им тут делать.

— Напрасно гонишь, — миролюбиво улыбнулся Лоцман. — Скажи: что стряслось? Оба начальника глотки грызть готовы, армейский полковник от одного слова «авиация» — на дыбы. Чем вы ему досадили?

— ЧП у нас, — мрачно уронил дежурный. — Парня одного — Тридцать Пятый номер — солдаты забили насмерть. Ни солнце не спасло, ни стимулятор.

— Змеевы дети!

— Ублюдки совсем распоясались. А хуже всего, что средь них один наш затесался. Мы думали — шлялся по Умирающим мирам да и сгинул, а этот гад в армию подался. Заимел автомат и на своих попер. Выслужиться думал… — Дежурный выразился непечатно.

— Двадцать Седьмой?

— Он самый.

Теперь ясно, отчего назвавшегося Двадцать Седьмым Лоцмана сгоряча упекли в кутузку. Начальники разбирались с происшествием — и оттого злы на весь белый свет.

— Командир, разреши задать вопрос дежурному, — подал голос Особый Первый пилот.

— Давай.

— Зачем летчику идти в армию?

Дежурный покривился и ответил не ему, а охранителю мира:

— Тянет их туда. Уже четверо переметнулись. Армия растет, и наши там становятся офицерами.

— Вот как? И бывшие Лоцманы тоже…

— Да какие из вас офицеры?! — взорвался дежурный. — Гнилье одно — только ради мишеней и держат. Уводи их отсюда, кому сказано!

На столе тренькнул телефон.

— Дежурный. Кто? Понял. Да, здесь. — Летчик отнял трубку от уха. — Тебя. Лоцман Отверженного Завтра.

Охранитель мира взял трубку, придержал на столе поехавший за ней аппарат:

— Слушаю.

— Полковник приказал отправить Эльдорадо в казарму, — раздался голос синеглазого офицера. — Мы долго отстреливались, я вот улучил минуту…

Слышались отдаленные удары — словно кто-то пытался вышибить дверь.

— Нужна помощь? — Лоцман бросил взгляд на свою эскадрилью. Темные усмешливые глаза пилотов были устремлены на него.

— Не надо. Летчиков своих береги.

— Где вы?

— Не важно. Эльдорадо благодарит — за то, что заставил вспомнить имя. Всё!

В трубке раздался грохот выбитой двери и затрещали автоматные очереди. Затем — внезапная тишина и далекий, чужой голос:

— Какого хрена?! Не было приказа наповал… Ну ладно, глянь хоть, нет ли у них стимуляторов.

Охранитель мира медленно положил трубку. Убиты. Он удрал со своими парнями, а бывшие Лоцманы остались на КПП. И — убиты. Женщина, которая хотела его поцеловать и подарила таблетку стимулятора, и офицер, взявшийся расстрелять за него мишени. Убиты…

— Лоцман! — В вестибюль ворвался Шестнадцатый пилот, запнулся у порога и со звоном захлопнул стеклянную дверь. — Это еще что? Та-ак… — Он обвел взглядом военных летчиков и с побелевшим лицом шагнул к охранителю мира. — Ты, вонючка нелетная!

— Что такое?

— Падаль! Расстрелял мишени и приволок их сюда?!

— Сам ты мишень. У меня друзей убили… — Затрещина. Лоцман вскочил на ноги.

— Какие тут у тебя друзья?! — Шестнадцатый почти кричал. — Это у нас Тридцать Пятого убили. Армия!

Лоцман сжал кулаки. Несколько мгновений они с пилотом смотрели друг на друга, готовые вцепиться в горло. Охранитель мира подавил гнев. Сегодня здесь все сумасшедшие.

Двое военных летчиков стояли у Шестнадцатого за спиной — готовые повиноваться взгляду своего командира, движению брови.

— Это не мишени, — сказал Лоцман. — Спроси у них сам… Особый Первый!

Летчик вышел вперед — копия Шестнадцатого, но покрупней и выше ростом.

— Они повторят твои слова — вот и весь разговор. — Шестнадцатый начинал остывать.

— Командир, в чем разница между человеком и мишенью? — осведомился военный летчик.

— Человек — это ты, а мишени у нас не получились.

— Как доказать, что Лоцман не расстрелял своих актеров и не предал ни себя, ни вертолетчиков?

— Я знаю, — ответил Особому Первому дежурный. — Когда стреляют по мишени и убивают ее наповал, солдат исчезает. Растворяется в воздухе, А человек умирает как положено.

— Проверим? — предложил Шестнадцатый, указав на кобуру с пистолетом у Особого Первого на поясе.

Усмешливые глаза посерьезнели, впились в командира. Военный летчик ждал приказа, готовый выполнить его и умереть. Боевая машина, лишенная страха смерти, созданная для того, чтобы сражаться? Нет! Остальные четверо окаменели в тревожном ожидании, лишь ходили желваки на скулах.

— Пошел ты со своими проверками! Не дам человека угрохать. Если мы здесь не нужны, мы уходим.

— Катись.

— Идемте, ребята, — сказал Лоцман своим, а затем обратился к Шестнадцатому: — Подумай: разве могут получиться мишени, все похожие на тебя?

Летчик промолчал. За него ответил дежурный:

— В армии не дают стимулятор без расстрела актеров. — Ничего не докажешь. Лоцман повернулся к выходу. На площадь вдруг выкатился желто-коричневый БТР — злобно рыча двигателем, скрежеща гусеницами по асфальту. Зенитный пулемет на крыше смотрел в небо, как будто выискивал какой-нибудь вертолет; впереди торчал перископ с камерой ночного видения. Откинулась кормовая аппарель, по ней из машины выбежали восемь автоматчиков в камуфляже и бросились к крыльцу.




Глава 13


— Руки вверх! Не двигаться!

Двое с автоматами на изготовку ворвались в вестибюль, стали по обе стороны двери. Следом ввалились еще шестеро и — последним — офицер. Лоцман узнал его — он в клубе играл в бильярд и облизывался на Эльдорадо. Его мундир оставался таким же помятым, а лицо изменилось — стало жестче, угрюмей.

— Руки вверх! — приказал он, потому что ни Лоцман, ни Шестнадцатый, ни военные летчики не потрудились выполнить первую команду. Один дежурный дернулся было, но и он, глядя на остальных, опустил руки.

Автоматчики рассредоточились вдоль стеклянной стены. На взгляд охранителя мира, пятеро из них были мишени, а трое — обычные солдаты, похуже сортом.

— В чем дело? — вежливо осведомился Лоцман. — По какому праву вы тут распоряжаетесь?

— Приказ господина полковника. В течение четверти часа освободить помещение — оно отходит на нужды армии. Предупреждаю: при попытке оказать сопротивление мы открываем огонь.

— Помещение занято военной авиацией. — Лоцман соображал, что предпринять. Восемь стволов смотрят на его людей. Их тоже восемь, но вооружены только пятеро; пистолеты против автоматического оружия слабоваты — да и те в кобурах. Сюда бы излучатель, как у Ловца Таи, однако если нечто эдакое появится у Лоцмана в руке, солдаты немедля начнут палить.

— Мне плевать на военную авиацию! — рявкнул офицер. — Очистить помещение!

Командир из него никудышный: не добивается выполнения приказа, перескакивает с одного на другое. К тому же недооценивает противника, полагаясь на восемь автоматов. Лоцман набрал полную грудь воздуха.

— Как вы смеете разговаривать в таком тоне?! — Второй глубокий вдох. — Я офицер, как и вы. — Еще раз вдохнул — теперь можно. Он зажмурился, задержал дыхание, напрягая все мускулы.

Скорей. Скорей же, ну! И перчатки — не забыть перчатки. Слава Богине — получилось.

Он выдохнул, сотворив для каждого автомата по впаянной в ствол заглушке — пусть-ка попробуют стрелять. Одновременно стянул с руки народившуюся белую перчатку и швырнул офицеру в лицо.

— Я вызываю вас на дуэль! — Тот уставился с недоумением.

— Взять! — скомандовал Лоцман, кидаясь на офицера.

Он услышал громкие хлопки: у автоматов разорвало стволы. Охранитель мира сшиб офицера с ног, опрокинул на брюхо, заламывая руки за спину. Неожиданно охватила слабость — аукнулось сотворение заглушек. Он навалился на противника, прижимая к полу; офицер извивался, вырвал из захвата руку; она скользнула к кобуре, офицер дернул застежку. Лоцман саданул его по запястью.

— Гад!.. — Офицер рванулся, едва не сбросил охранителя мира с себя.

Лоцман ударил в шею, под ухом, и враг затих.

Проклятая слабость! Он лежал, уткнувшись лицом в чужой китель, и не было сил приподняться и поглядеть кругом. Зато он слышал: рычание, стук, звон стекла. Крик: «Берегись!» Удар, стон. Удар, глухое проклятие, звук падения. Брякнулся на пол автомат, опрокинулось кресло. Тяжелое дыхание, стон. Всё.

— Командир? — Кто-то взял его за плечи, приподнял; офицера оттащили в сторону.

Шестеро солдат лежали на полу без сознания. Двое исчезли, растворясь в воздухе: чьи-то удары оказались смертельны. Офицер зашевелился на полу, однако вставать не спешил — то ли сил недоставало, то ли решимости.

Шестнадцатый потирал правую руку, дежурный нервными движениями пытался застегнуть воротничок, у которого отлетела пуговица. Особый Первый собирал раскиданные автоматы.

— Что происходит? — В вестибюль торопливо вышел комотряда. — Дежурный, доложите.

— Военные летчики обезвредили отделение противника, пытавшееся захватить помещение, — отбарабанил дежурный, встав во фрунт.

Лоцман стянул с руки оставшуюся перчатку.

— Сэр, — заговорил он, — вы убедились, что в нынешних условиях особая эскадрилья незаменима?

Командир отряда не удостоил его ответом и повернулся к армейскому офицеру.

— Встать! По чьему приказу вы действовали?

— Господина полковника, — отозвался военный, подымаясь. На ногах он держался нетвердо.

Черные усы командира грозно зашевелились.

— Падаль, — процедил он. — Кто вас послал? Отвечать!

— Господин полковник, — повторил офицер.

— Вранье! Дежурный, соедините меня со штабом армии.

Дежурный взялся за телефон. Военные летчики стояли над солдатами; Шестнадцатый стал за спиной офицера. Охранителя мира тянуло повалиться в кресло. Может, и впрямь передохнуть? Ему позволительно — он выиграл этот бой, он и его летчики. Лоцман опустился на сиденье, закрыл глаза…

И вздрогнул, очнувшись. Вскочил.

— Сволочь! — рычал комотряда. — Выслужиться вздумал?! Самодеятельность разводишь?

Офицер стоял бледный, ошеломленный. Начальство от него отказалось, сообразил Лоцман. Узнали, что операция провалена, и отреклись, — дескать, офицер самочинно вздумал захватить здание. Но почему эта простая мысль не очевидна командиру вертолетчиков? Армия объявила войну, а он наивен как дитя.

Комотряда вызвал конвой, явились четверо вооруженных пилотов. Бывалые парни, матерые, старше, чем Шестнадцатый. Лоцман решил, что они из самых первых летчиков, какие только были в Кинолетном.

Офицера с автоматчиками увели; посадили в БТР, и машина отъехала. Командир отряда повернулся к военным пилотам. Они стояли мрачные, вид у них был странно утомленный.

— Сэр, — заговорил дежурный, — их нужно накормить. Мишени не могут долго существовать без…

— Не учи ученого, — перебил комотряда, внезапно утратив всякую начальственность. — Спасибо, ребята. — Он печально вздохнул, покачал головой и вернулся к командирскому тону: — Дежурный, в помещении навести порядок, на площади выставить часовых. Особую эскадрилью поставить на довольствие. Командира — тоже. Шестнадцатый, проводите их в столовую.

— Сэр, — не удержался охранитель мира, — вы уверены, что офицер с солдатами явился сюда на свой страх и риск, а не был послан?

— Господин проданный Лоцман, — начал комотряда едко, однако передумал и закончил серьезно: — В своих мирах вы можете творить что вздумается. Мы здесь тоже умеем творить помаленьку — если я говорю, что не командование направило сюда солдат, а имела место самовольная выходка армейского офицера, — значит, так оно и есть. И тогда еще хоть на день, хоть на два мы продлим состояние мира.

— А потом?

Комотряда сердито блеснул глазами:

— Господин офицер, когда ваших людей накормят, вернетесь с ними сюда. Приказ ясен?

— Да.

«Натуральная война, в которой нам не победить, пока идет охота на Лоцманов, — думал охранитель мира, шагая по улице рядом с Шестнадцатым. Военные летчики молча двигались следом. — Надо создать боеспособный отряд, который в случае чего даст отпор солдатне. Но этого мало. Двадцать Седьмой переметнулся в армию, а сколько еще перебежит? Солдат становится всё больше, пилотов — всё меньше. Что же — дойдет до уличных боев? Пока в Большом мире заправляет Итель и Богини с Богами продают своих Лоцманов, хорошего не жди. Как же добраться до Ителя? Начнем с архива, а там посмотрим».

Впереди показалось круглое здание желтого цвета с высокими окнами. На крыше покачивался пропеллер, а над дверью красовалась яркая вывеска КЛУБ и был изображен веселый вертолет. Вертолет изогнул хвост крючком и показывал язык выпавшему из кабины пилоту, который вверх тормашками летел к земле. «Осталось от прежних спокойных времен», — подумал Лоцман; сейчас у крыльца стояли несколько понурых летчиков, а на другой стороне улицы галдели и хохотали солдаты. Пятнистый камуфляж, автоматы, запах кожаных сапог. Охранитель мира присмотрелся: мишеней среди них нет. Он оглянулся на своих летчиков. Вид у них заморенный — от голода, наверное, — но всё равно парни хоть куда. Как бойцы они любому солдату дадут сто очков вперед.

— Шестнадцатый! Лопни мои глаза! У тебя что, пять дублей? — Незнакомые пилоты уставились на военных летчиков.

— Пропади, — раздраженно бросил Шестнадцатый, поднимаясь по ступеням к двери клуба. — Про Тридцать Пятого слыхали?

— Наслышаны, — со злостью ответил кто-то.

— А ты кто? — спросили Лоцмана.

— Командир особой эскадрильи, — отозвался он, тоже подымаясь на крыльцо.

— Тогда понятно, — услышал он за спиной. — Лоцманские. Мишени. — Точно плюнули под ноги.

Они очутились в вестибюле: деревянные панели и зеленая обивка на стенах, белые круглые светильники. Несколько дверей; на одной из них — очередной живописный шедевр: пузатый вертолет сидит за столом и двумя ложками уплетает из миски салат.

— Командир, — Особый Первый обогнал Лоцмана и оказался рядом с Шестнадцатым, — разреши задать вопрос Шестнадцатому пилоту.

— Валяй.

— Что такое дубль?

Летчику краска бросилась в лицо.

— Отцепись. По улице с вами не пройти — срамота одна.

— Так что такое дубль? — заинтересовался Лоцман. — Ну-ка говори.

— Это пилот, который возит за тебя кино, пока ты шастаешь по мирам и развлекаешься с актрисами.

— Святой человек, — усмехнулся Лоцман. — Что же здесь постыдного?

Шестнадцатый с крайней неприязнью поглядел на военных летчиков.

— Так не пятеро же! Что люди скажут? Откуда я их взял — такую толпу? Сочтут ворюгой…

Парни покатились со смеху, Лоцман тоже. Хлопнул Шестнадцатого по плечу.

— Не злись. В следующий раз… — Он осекся — летчик дернул плечом и отступил, на лице читалось: «Не трожь меня!»

В столовой — довольно большой, но безлюдной — безобразная толстуха за стойкой выдала семь обедов, и они расселись: четверо военных пилотов — за своим столиком, а Особый Первый, Шестнадцатый и Лоцман — за своим. Голодный Лоцман быстро подмел суп-пюре и мясо с тушеными овощами, придвинул к себе десерт и обратился к Шестнадцатому:

— Ты покажешь, где архив?

— Сам найдешь.

— Слушай, чего ты взъелся? Что я сделал не так?

— На погоны свои посмотри. Офицер.

— Погоны человека не делают. Кто меня отправил в армейский госпиталь? Я выкрутился как сумел.

Шестнадцатый отложил вилку. Особый Первый продолжал увлеченно жевать, не отрывая глаз от тарелки; толстуха за стойкой вся обратилась в слух.

— Тридцать Пятый был моим другом, — проговорил вертолетчик. — А мне теперь — с офицером по улицам ходить, с мишенями за столом сидеть.

— Сказано тебе: это не мишени. Они — мои бойцы.

— Не верю.

— Ты поверишь, когда дело дойдет до перестрелки — и они будут хрипеть и умирать? С пулями в груди.

— Когда умрут — поверю.

Особый Первый прекратил есть, расстегнул кобуру и выложил на стол пистолет.

— Командир, если это так важно…

— Отставить, — сказал Лоцман. — Убери. — Шестнадцатый сидел расстроенный и злой.

— Они ведут себя как настоящие мишени.

— Или мишени ведут себя как люди, — с достоинством возразил Особый Первый.

Шестнадцатый помотал головой:

— Ты привел их с армейской территории. И никогда никому не докажешь…

В зал вошли трое летчиков из тех, что недавно стояли у крыльца. Кто-то снова отпустил замечание по поводу множества дублей. Лоцман поднялся на ноги.

— Господа, — громко сказал он, — беру вас в свидетели. Я, Лоцман Последнего Дарханца, сотворил особую эскадрилью. — Он указал на своих парней. — И я при вас сотворю еще.

Надо совместить полезное с необходимым. Кинолетному позарез нужны военные летчики, способные противостоять солдатам, а мятежному охранителю мира не обойтись без поддержки Шестнадцатого пилота. Шестнадцатый должен ему поверить! Он прикрыл глаза, вспоминая бывшего Лоцмана Отверженного Завтра. Прозрачные синие глаза под светлой челкой, безупречный мундир… Грохочущий автомат в руках и болезненная гримаса, с которой Отверженное Завтра расстреливал чужие мишени… Он не был конченым человеком, этот щеголеватый офицер…

Получилось. Лоцман тяжело оперся о стол, сморгнул с глаз пелену. За спиной у Особого Первого стояли пятеро синеглазых светловолосых парней. Та же летная форма, те же погоны на плечах, у каждого на поясе — кобура.

Лоцман выпрямился. Вспомнил Эльдорадо. Вести воздушный бой его женщины смогут не хуже мужчин. И они будут походить на Эльдорадо…

Получилось? Кажется, да.

— Мало, — в мертвой тишине заявил Особый Первый. — Почему только пять?.. Командир! — Он кинулся подхватить теряющего сознание охранителя мира, усадил на стул.

Лоцман ничего кругом не видел. Он пытался дозваться свою Богиню, поймать ниточку жизни — однако невидимая нить не тянулась, далекое затуманье молчало. Ох, до чего надоело умирать…

— Командир! Ты слышишь меня? Командир! — с отчаянием повторял Особый Первый, о чем-то просил.

Что от меня хотят? Оставили бы в покое, дали прийти в себя.

Ему запрокинули голову, ножом разжали зубы:

— Пей.

По зубам стукнул край стакана, Лоцман ощутил прохладу и горьковатый вкус. Глотнул.

— Еще пей.

Еще два глотка. Он посидел покачиваясь. Туман в глазах начал рассасываться, и потихоньку возвращались силы.

Чья-то голова ткнулась ему в грудь, руки кольцом сомкнулись на шее. Эльдорадо — одна из пяти. Она сидела на корточках на полу, крепко обнимая своего командира. Он погладил ее по затылку и с неожиданной остротой ощутил, какие у нее мягкие, шелковистые волосы. Наслаждение — их касаться…

— С ума сойти, — ошарашенно вымолвил один из летчиков, которых Лоцман призывал в свидетели.

— Сотворил живых людей — и не сдох! — с восхищением воскликнул другой. — Ну, молодец парень.

— На то он и есть — недопроданный, — заметил Шестнадцатый.

— Недосдохший, — добавил Лоцман и отыскал взглядом приятеля.

Летчик держал в руке пустой стакан, кусал губу.

— Извини, — произнес он неловко. — Я не думал, что ты…

— Вы идиоты, — перебил охранитель мира. — Почему проданных Лоцманов кормит стимуляторами армия, а не авиация? Люди были бы при деле, и у вас уже накопился бы десяток эскадрилий. А так получается, что сами вынуждаете Лоцманов солдатней командовать. Очень им это надо! — Он снова погладил Эльдорадо по волосам, отстранил девушку, поднялся. — Итак: имеем три особых эскадрильи. Первая, — он указал на двойников Шестнадцатого пилота, — Лоцманская, — кивнул на пятерку синеглазых парней, — и Эльдорадо. Я ухожу, остаешься за старшего. — Он прощально сжал руку Особому Первому.

— Командир, ты вернешься?

— Не знаю. Покормишь людей — и в распоряжение командира летного отряда. Удачи, ребята. Пошли, — махнул Лоцман Шестнадцатому и двинулся к двери.

— Счастливо! — У пилотов-старожилов сияли глаза.

— Нам в архив, — напомнил охранитель мира Шестнадцатому, когда они вышли из здания клуба.

Толпа в камуфляже на другой стороне улицы разрослась, солдаты галдели и хохотали пуще прежнего.

— Что у них за веселье? — спросил Лоцман. Вертолетчик пожал плечами.

— А что им делать, когда нет драки? Солдат должен быть бодр и весел — вот и гогочут… — Он направился прочь от шумной толпы. — Думаешь, ты один такой умный, чтобы в Большой мир попасть? Как началась эта заваруха, многие взвились, пытались докричаться. Не продавайте, мол, Лоцманов, нельзя. Пустое — Большой мир сам по себе и на наши вопли не отзывается.

Они шли вдоль живой изгороди, лохматившейся неподстриженными молодыми побегами. Впереди слева, на фоне синего неба, блестел огромный ангар.

Лоцману вспомнился горьковатый вкус воды, которой его отпаивали в столовой.

— Кто мне скормил стимулятор? Ты?

— Я. Заработал его честным враньем, — мол, для себя надо, не для друга.

— Зачем он летчикам?

— Э-э… Ты когда-нибудь присматривался к операторам?

— Нет, особо не смотрел. — Лоцман вспомнил безликие фигуры в маскировочных костюмах. Операторы занимают свои места и пропадают из виду на все время съемок. — А что с ними?

— При случае приглядись. Люди без лица — бледные, тусклые, будто слепые. А скормишь стимулятор — в операторе пробуждается человек.

— Какой?

— Разные бывают. Раздатчица в столовой, Кризабелла, — из них. С виду, правда, неказиста…

— Прямо сказать, безобразна, — подтвердил Лоцман.

— Мужики, кретины, стимулятором перекормили — не то две таблетки дали, не то три. Эксперимент ставили — что выйдет?.. Так вот, вероятнее всего, из оператора получится твой дубль. Но если очень повезет, выйдет женщина.

— Подруга доблестного авиатора, — улыбнулся Лоцман. — Но ведь это люди Режиссеров — разве можно отнимать их у кино?

— А мы понемногу. Когда возникает нужда, у кино появляются новые. Однако стимулятор начальство нам дает только раз, чтобы операторов не расхитили всех до единого.

— Так ты и без дубля остался, и без красотки? И стимулятор тебе больше не светит?

— Нет.

— Коли не сдохну, сделаю девушку краше моих Эльдорадо. Лично для тебя.

— Никого мне не надо.

— Что так?

Шестнадцатый стиснул зубы, потом глухо вымолвил:

— Знаешь… После той Лоцманки, которую сам сжег…

Охранитель мира примолк, размышляя. Как бы разжиться парой таблеток стимулятора про запас? Надо объяснить командиру летного отряда, что мятежный Лоцман его летчикам сейчас куда нужней, чем дубли… А если . комотряда не поймет, стимулятор придется украсть. Знать бы только, где он хранится.

Довольный своим решением, Лоцман указал на приблизившийся, нестерпимо сияющий ангар:

— Что там?

— Кино монтируют. Вылизывают эпизоды, режут, клеят. Таких павильонов шесть, каждый приписан к своей площадке.

— Можно взглянуть?

— Пожалуйста. Если солдаты туда не набились.

Шестнадцатый провел Лоцмана в торец ангара и толкнул дверь. Внутри был полумрак, который после яркого солнца показался темнотой. Неслышно ступая по ковровой дорожке, охранитель мира и пилот зашагали по коридору вдоль высоких, до потолка, темных стен и дверей с круглыми оконцами. Лоцман заглянул в одно оконце.

В кабинке перед мониторами сидел человек в светлом костюме и увлеченно работал.

Кинодействие происходило на парусной яхте. Красивые герой и героиня; она в длинном голубом платье и в шляпе с откинутой вуалью, он в белом костюме с золотым шитьем. И — злые глаза, кривящиеся лица, резкие угрожающие жесты. Герой вдруг дает красавице пощечину. Она швыряет ему в лицо деньги — скомканные бумажки, он гоняется за ними по всей палубе.

Изображение было на трех экранах: крупный план, дальний план и средний план сбоку. Монтажник смотрел кинокадры, останавливал ленту, прокручивал назад, сравнивал. Стучал по клавишам на пульте, комбинировал и просматривал получившееся на четвертом экране. Внезапно, будто ощутив чужой взгляд, он обернулся; Лоцман отпрянул и направился дальше по коридору.

Одни кабинки были темны, в других шла работа. Кино, которое снимали без Лоцманов, было нетрудно узнать: его наполняла жестокость и нарочитое, настырное противоречие моральным нормам. Казалось, идет игра, в которой жизни и души актеров ничего не стоят.

У очередного оконца у охранителя мира оборвалось сердце: на экране Серебряный Змей тянулся мордой к Ингмару. Северянин бежал по лестнице, пытался спастись, потом кинулся к оцепеневшей от ужаса Лусии, сгреб девушку и сунул в морду Змею. Крупным планом возникло серое лицо Ингмара и зажмуренные глаза Лусии, ее разинутый в крике рот. Змей поволок добычу вверх по лестнице, Лусия билась головой о ступени. Мертвый взгляд, подпрыгивающий подбородок, закинутые за голову руки… Змей возвратился, желая продолжить потеху. Ингмар подобрался к раненому Рафаэлю, принялся жать ладонью на грудь, чтобы стонами друга отвести от себя беду. Крупный план: искаженное лицо умирающего, выступивший на лбу смертный пот…

Солнце за дверью ангара ослепило.

— Я убью его, — объявил Лоцман.

— Кого?

— Эту мразь. Ителя.

Шестнадцатый направился обратно к дороге, по которой они пришли сюда.

— Ничего не разберу. Что за Итель? Ты про него уж который раз…

— Ну… Итель. Который заставил Богиню меня продать. И других заставляет.

— Что ты несешь? Я ни о каком Ителе слыхом не слыхал.

— Мало ли что. — Лоцман смешался. Об Ителе ему рассказывал Ингмар; допустим, северянин мог ошибиться. Но ведь и Хозяйка говорила — уж, верно, она-то знает. Однако пилоту про Ителя не известно… Впрочем, это ничего не доказывает: вертолеты в Большой мир не летают, Шестнадцатому позволительно не знать. Что же до самого Ителя… Непременно его убью, сказал себе Лоцман, как только увижу. — Так где тот архив, который нам нужен?

— На краю города. Скоро придем.

Они добрались до самой границы мира. Здесь стояла подвижная, колеблющаяся стена тумана — плотный, сизый туман клубился, перетекал сам в себя, закручивался в тугие воронки.

— Не вздумай сунуться, — предупредил Шестнадцатый, кивнув на стену. — Это смерть. А вот тебе архив.

Невысокое здание без окон — белая коробка. Стены сложены из каменных плит, вогнутых, точно линзы. Возможно, они пропускают свет, и потому архив не нуждается в окнах? Летчик откатил в сторону белую, теряющуюся на фоне стены дверь. Внутри всё было освещено рассеянным молочным светом — Лоцман угадал насчет полупрозрачных стен.

— Ты здесь раньше бывал? — спросил он.

— С той Лоцманкой.

Шестнадцатый вошел в здание, Лоцман — за ним.

В нос ударил густой дух сена и свежей зелени. Затем раздалось ворчание, послышались какая-то возня и скрежет. Охранитель мира застыл. Змей!

На полу распростерло кожистые крылья чудовище: на голове — золотисто-красный гребень, на зеленой спине — черный узор, изжелта-зеленый хвост свит кольцами, на коротких лапах — мощные когти, будто выточенные из черного дерева. Змей поглядел на пришельцев огненным глазом и принялся пожирать сено из стоящей перед ним корзины. Рядом лежала охапка зеленых веток.

— Дракошка, — удивленно сказал Шестнадцатый и потрепал чудовище по твердому гребню на голове, — кто тебя сюда засадил?

Дракон скребнул по полу устрашающей лапой, что-то вякнул и ткнулся летчику мордой в колени.

— Старый совсем, — пояснил пилот Лоцману. — Видишь, даже крылья подобрать нет сил. Умница. — Шестнадцатый погладил морду, словно выложенную позеленевшими от старости монетами. — Э, смотри-ка: его поранили. Дракошка, кто это тебя уделал?

Лоцман приблизился, с любопытством рассматривая дракона. Серебряный Змей с виду не такой страшный, но в зловредности Дракошку переплюнет.

— Где рана-то?

— Вот, над глазом. — Шестнадцатый обеими руками повернул дракону голову.

Лоцман увидел сгусток запекшейся крови.

— Штыком ткнули? — предположил он.

— Похоже. — Летчик нахмурился. — Очень похоже… Вот гады — уже Дракошка им помешал! То-то его сюда спрятали.

— Зачем он в городе?

— Остался с прежних времен. Последний. Раньше вертолетов не было — на драконах летали.

— А до того что было? Кино-то изобрели не намного раньше вертолетов.

Шестнадцатый задумался, отошел от Дракошки.

— По-моему… Точно, кино не было. В каждом мире жили художники, рисовали картины. Огромные галереи. В некоторых древних мирах, говорят, сохранились — красотища. Кино гораздо хуже, особенно нынешнее. Ладно, пошли искать.

Они поднялись на третий, самый верхний, этаж. Без летчика Лоцман в жизни бы не разобрался в бесчисленных стеллажах с нумерованными ячейками, где хранились коробки с микрофильмами.

— Ты говорил, у вас около двухсот миров, а тут материалы на десятки тысяч, — заметил он, оглядывая ряды стеллажей.

— Потому что полно умирающих миров, да и умерших тоже — архив ведь. Нам туда. — Шестнадцатый двинулся между стеллажей, руководствуясь ему одному понятными признаками. — Вот. — Остановившись, он достал из ячейки в нижнем ряду плоскую коробку, подал Лоцману. — Твое?

На черном картоне белели названия: «Пленники Поющего Замка», «Двойник», «Космические волки», «Конвой глубокого космоса». То же самое, что значилось на двери комнаты АУКЦИОНА, где Лоцмана принуждали подписать ОБЯЗАТЕЛЬСТВО.

— «Последнего дарханца» нет.

— Не может быть. — Летчик открыл коробку: в четырех из десяти отделений лежали маленькие пластиковые упаковки, на каждой значилось свое название. — И впрямь. Нет как нет.

— Потеряли?

— Так не бывает. Очень странно. Давай-ка глянем на твою Богиню.

Шестнадцатый закрыл коробку, перевернул кверху дном. Потер середину донца, подышал на проступивший серый квадрат. Появилось изображение женщины: не первой молодости, с поблекшим лицом, с тонким суховатым носом. Серые, как пыль, глаза с рыжими лучиками, темные волосы до плеч.

Изображение стало меркнуть и пропало.

— А я думал — Богиня молодая и красивая, — сказал разочарованный охранитель мира.

— Когда-то была молодая. — Летчик положил коробку на место. — Но где твой «Дарханец», хочу я спросить. Это, что ли? — Он вынул такую же коробку из соседней ячейки, глянул на единственную надпись. — Точно.

Лоцмана озарило:

— Она лежит отдельно, потому как тогда у меня была другая Богиня. Верно?

— Посмотрим.

Шестнадцатый потер донце коробки, подышал. От тепла возникло изображение — смутное, расплывшееся, неприятное. И эта уродина — настоящая Богиня? Та, у которой украли Лоцмана и которая изредка дарит ему крупицу жизни? Великий Змей, до чего удручающее зрелище!

Портрет Богини погас.

— Наконец-то я понял. — Шестнадцатый убрал коробку на стеллаж.

— Что ты понял?

— Отчего у Богини, вопреки здравому смыслу, Лоцман, а не Лоцманка.

— Оттого, что она такой урод? — Пилот засмеялся, зашагал к лестнице:

— Да ты, оказывается, смотрел и не видел. Было три создателя Дархана: две Богини и Бог. Вот ты в кого — а вовсе не в тетку, которая тебя продала.

Лоцман повеселел. Значит, у него еще и Бог имеется? Отлично.

Они миновали дремлющего в холле дракона и вышли из здания. Охранитель мира, прижмурясь, подставил лицо солнечным лучам. И внезапно ощутил, что совершенно выдохся — бесконечно устал от своих приключений, творений и смертей. Он в изнеможении присел на край ухоженного, душистого газона.

— Ты что? — обеспокоился Шестнадцатый.

— Сил нет, посижу чуток. Слушай, друг, мне домой надо. И в Большой мир попасть. И на Дархан обещал вернуться — там Стэнли умирает.

Летчик уселся на траву рядом с ним.

— Слишком много берешь на себя, недопроданный Лоцман.

— А что делать? Иначе нельзя… Дай, что ли, совет какой-нибудь.

— Снимай куртку, рубашку — полежи на солнце. Оно подбодрит.

— Я не про то. Как мне проникнуть в Большой мир?

— Неугомонный! Возвращайся в Замок, потому что тот мир еще живой. Только из него ты можешь попытаться — слышишь? всего лишь попытаться — связаться с Большим.

— Пневмопочтой?

— Ты продан — почта твоих писем не донесет. — Шестнадцатый помолчал, накручивая на палец травинку. Оборвал ее. Заговорил:

— Я спросил адъютанта… Он под большим секретом сказал вот что. Никто не знает, как это делается, но если Лоцман в силах разорвать границу между своим миром и Большим, он ее разорвет.

— Я смогу, — тихо вымолвил охранитель мира.

— Лоцман Последнего Дарханца — к командиру летного отряда! — громом пронеслось над городом.

Шестнадцатый вскочил было — и сел обратно.

— Комотряда тебя в Замок не отпустит. Твои летчики ему вот так нужны — он и тебя под рукой держать будет.

Охранитель мира тревожно огляделся. Как бы за ним не прислали машину. Запихнут в салон без разговоров — препирайся потом с командиром, доказывай, что тебе позарез нужно домой.

— Отвези меня в Замок.

— Ты что, воображаешь: захотел — полетел? Нужен приказ. Либо чтоб кто-нибудь попросил помощи, как ты с Дархана.

Над Кинолетным снова громыхнуло:

— Лоцман Последнего Дарханца — срочно к командиру летного отряда!

Охранитель мира встал. Чувство опасности прибавило сил.

— Идем к твоей площадке. И расскажи про модель… про вертолет связи.

Шестнадцатый вел его задворками и по дороге объяснял, как налажена связь терпящих бедствие вертолетов с базой, как работают связисты, кто и в каком порядке летает по вызовам. Лоцмана удивило, что вертолетов экстренной помощи всего двадцать; впрочем, по утверждению Шестнадцатого, ЧП в мирах случаются довольно редко.

— Только в последнее время, с этой охотой на Лоцманов, мы стали летать почаще, — сказал пилот. — Сейчас всё пошло наперекосяк; а прежде, бывало, тишина и покой. Кино себе летает, всё отлажено…

Они вышли к площадке, где стояли номера с первого по двадцатый. Рядом по-прежнему находились два военных фургона, а БМП уехали, и солдат поубавилось.

— Нашли забаву в другом месте, — проворчал Шестнадцатый. — Та-ак, — он обвел взглядом два неполных десятка вертолетов, — Семнадцатый улетел, Восемнадцатый отстранен. Выходит, на очереди Девятнадцатый. Отлично. Да он еще и в кабине сидит! Эк нам повезло. — Летчик зашагал через площадку.

Девятнадцатый заприметил их издалека, высунулся из двери. Узнав, обрадованно махнул Шестнадцатому:

— Привет, друг! Кого ведешь? — Шестнадцатый подошел ближе и представил:

— Лоцман Поющего Замка. Он же — Лоцман Последнего Дарханца, командир особой эскадрильи.

У Девятнадцатого округлились глаза.

— Здравия желаю, господин Лоцман.

— Этот «господин» сейчас прочно сядет тебе на шею, — продолжал Шестнадцатый. — Доставишь его в Поющий Замок.

— Понял. А приказ на вылет?

— Будет, — пообещал охранитель мира.

— Приготовь кислородную подушку, — велел Шестнадцатый, — и сердечные стимуляторы. Как бы он у нас не сдох ненароком.

— Лучше дай кислород загодя, — сказал Лоцман.

Девятнадцатый поднялся из кресла и прошел в салон, открыл дверь и протянул подушку. Охранитель мира прижал маску к лицу, сделал несколько глубоких сладких вдохов. Жаль, что чистым кислородом долго не подышишь. Он отдал подушку, улыбнулся Шестнадцатому:

— Спасибо за всё.

Глянул в небо, на слепящее солнце. Вытянулся, закинул голову, собирая силы для очередного опасного чуда. Если бы не радетели-пилоты, он бы уж давным-давно окочурился… Не думать об этом. Его ждут пленники Замка, на него надеется умирающий в дарханском поселке землянин; он должен отыскать продажную Богиню и рассчитаться с Ителем. Он — Лоцман, не подписавший ОБЯЗАТЕЛЬСТВО и не предавший своих актеров, Лоцман, прошедший из мира в мир. Такой Лоцман может всё!

Зажмурясь, до рези в груди задерживая дыхание, впившись ногтями в ладони, он вызвал к жизни спасительную модель — вертолет экстренной связи. Получилось!

Он открыл глаза, с облегчением выдохнул. Шестнадцатый стоял, задрав голову, выискивая взглядом крошечный вертолет. Да кто ж различит его на фоне солнца?

— Лезь в салон, — сказал летчик и велел Девятнадцатому: — Помоги.

Сильные руки втянули Лоцмана внутрь, усадили в кресло. Дверь захлопнулась. Пилот вернулся в кабину, и его сейчас же вызвал диспетчер: мир Поющего Замка звал на помощь. Лоцман прощально махнул Шестнадцатому и откинулся на подголовник. Теперь надо придумать, как из Замка вырваться в Большой мир.




Глава 14


В Замке были солдаты. Желто-коричневыми жучками они шныряли по этажам, перебегали по лестницам. Опоздал, думал Лоцман, прильнув к стеклу, пытаясь взглядом отыскать актеров. Опоздал!

Кажется, летчик намеренно не торопился с посадкой. Вертолет приближался к Поющему Замку еле-еле, снижался едва заметно. Вот он развернулся и начал облет дворца. Лоцману хотелось кинуться в кабину, заорать на пилота, даже ударить… В этот миг он их увидел: Ингмар и Рафаэль — два мертвых тела на террасе. Куртка виконта разорвана, видна шелковая рубашка — прежде белая, а теперь в красных пятнах. Могучий северянин лежит с запрокинутым лицом, щека и шея в крови; рядом валяется кинжал.

На галерее сверкнуло золото — Эстеллино роскошное платье с золотым шитьем. Солдат тащил Эстеллу на плече, и выпавшие из прически локоны мели пол. Автоматчик вынес ее на террасу, бросил возле Ингмара.

Лусия! Последняя. Б белом платье, легкая как мотылек, она выпорхнула из увитой лозами ниши и пустилась бежать вверх по боковой лестнице. Ей наперерез помчались двое солдат — пятнистая смерть.

Вертолет завис в стороне, над Шахматной Террасой. Лоцман прыгнул, поднятый лопастями ветер подхватил его, швырнул на клетчатый пол. Перекатившись, Лоцман вскочил и ринулся через балюстраду вниз, наискосок по крышам и балконам, навстречу Лусии; краем глаза заметил, что вертолет опускается на землю.

Лусия увидела охранителя мира, узнала, нежное личико исказилось.

— Лоцман?!

У нее подкосились ноги, актриса упала, поползла по ступеням. Последним длинным прыжком он перемахнул через перила, встал над девушкой лицом к солдатам.

— Стоять!

В руках появился автомат, палец лег на спусковой крючок. Лоцман давил со всей силы, но автомат молчал. Предохранитель, мелькнуло в голове. Великий Змей, его-то зачем сотворил?!

— Стоять! — снова крикнул Лоцман, теряя драгоценную секунду на поиски треклятой железки. Сбросил предохранитель и открыл огонь.

Очередь прошила один камуфляж, прострочила другой. Солдаты замерли на бегу, застыли в воздухе, точно в стоп-кадре, и исчезли.

Лоцман огляделся. Как по волшебству, дворец очистился от желто-коричневой грязи, перламутровые тона его террас и лестниц вновь были чисты. Отгрохотало эхо выстрелов, над Замком повисла тишина.

— Лу, — охранитель мира поставил девушку на ноги, обнял за талию, — идем. — Проще было бы,ее унести, но он не решился бросить автомат, у которого не оказалось ремня, и держал его в правой руке.

Лусия отбивалась, словно ей были неприятны объятия Лоцмана. Всей кожей ощущая затаившуюся опасность, он повлек актрису на площадку, к выходу на галерею. Увести ее, спрятать — а потом бежать к остальным, которых он еще, быть может, успеет оживить.

Выстрел. Негромкий, на слух безобидный, он стихающими хлопками запрыгал по закоулкам дворца. Лусия вздрогнула, со стоном обмякла. Лоцман выронил автомат, подхватил девушку обеими руками, уставился на черное, заплывающее алым пятно на груди.

Опустил актрису на ступени. Поднял автомат — палец на спусковом крючке, — повел стволом. Где вы?

Никого. Только внизу стоят два вертолета.

Лоцман сотворил серебряный кубок с чудотворной водой. В глазах потемнело, рука дрогнула, вода пролилась. Охранитель мира передохнул, наклонился, готовясь сбрызнуть актрисе грудь. Кубок вышибло из пальцев, защелкало эхо нового выстрела. Лоцман схватился за руку.

— Змей!

Спасти актеров ему не дадут. Ну что ж… Тяжело дыша, он снова подобрал автомат. Ужо покажитесь. Всех перестреляю. Всех!

Охранитель мира шагал вниз по лестнице. С площадки на площадку, марш за маршем.

Кругом никакого движения. Не шелохнется оператор в маскировочном костюме, не блеснет линза объектива, не брякнет по камню оружие.

Он шагал по ступеням, мерно ударяя себя прикладом по бедру, отвлекаясь на физическую боль. Надо задавить слепую ярость, задушить жажду мести. Кино и солдаты — всего лишь орудия, они действуют не по своей воле. Бесчинства солдатни в Кинолетном — другое дело; на съемках же они подвластны Богине. Это она их руками убила актеров. Она, в сговоре с Ителем.

Но Лусию застрелили не солдаты, Лоцман мог бы поклясться.

Убью.

Он прошел мимо обоих вертолетов — пилоты на своих местах, в салонах пусто. Кино еще здесь, в полном составе. И само собой, Режиссер, особенно Режиссер.

Лоцман пересек двор и толкнул дверь на лестницу, ведущую к площадке башни. Там, наверху, под белым флагом с золотыми буквами, Режиссер находится во время съемок. Оттуда же он руководит убийством актеров. И не иначе как из башни сделаны два последних выстрела. Сейчас рассчитаюсь сполна…

Лестница спиралью вилась вверх, оконца скупо цедили свет. Было холодно. Холод облизал пылавшее лицо, утихомирил стучавшую в висках кровь. Поднявшийся до середины башни Лоцман остановился в пятне света, опустил автомат.

Хочется убивать? Но к следующим съемкам актеры возродятся и будут играть снова. Они станут другими — однако это твоя вина, охранитель мира, это ты их не уберег. Всё равно хочется убивать? Тогда чем ты лучше Богини, заставляющей кино истязать неповинных людей; чем ты лучше всех Богинь и Богов, что продали Ителю своих Лоцманов и теперь мучают актеров? Тебе всё еще хочется убивать?

Он сел на ступеньку, поставил автомат между колен. Кино выполняет волю Богини. Над кино, над актерами, надо всем миром есть высшая сила, которая повинна в смертях и страданиях и которая должна отвечать за все.

Он вскинул голову: сверху донесся звук шагов. Кто-то неспешный, грузный, спускался по ступеням. Лоцман поднялся и прислонился к стене. Автомат внезапно стал очень тяжел и не нужен, и его пришлось удерживать двумя руками.

На пару секунд потускнело пятно света, падавшего из верхнего оконца, из-за поворота лестницы показалась нога в ботинке, затем появился весь Режиссер: крупный, оплывший, давно не бритый; к поясу были пристегнуты мегафон и кобура с пистолетом — тем самым, из которого он застрелил Лусию.

Режиссер остановился: ноги широко расставлены, руки в карманах куртки. Наверно, в правом кармане у него второй пистолет, дуло которого смотрит Лоцману в живот. Эта мысль ничуть не обеспокоила.

— Проходите, — сказал охранитель мира. — Я не буду стрелять вам в спину.

Режиссер вытащил руки из карманов — правый оказался пуст, — потер небритый подбородок, глянул на ладонь, точно ожидая увидеть царапины от щетины, перевел взгляд на Лоцмана.

— Проходите же! И убирайтесь из Замка.

Губы скривились, точно не умея сложиться в улыбку, и разомкнулись.

— Скачешь, как будто не продавали, — уронил Режиссер и двинулся дальше — неторопливо, враскачку, не обращая внимания на автомат у Лоцмана в руках.

Охранитель мира стоял неподвижно, пока шаги не стихли внизу. Не отомстил. Почему? Не смог или не посмел? Не пожелал. Кино — оно и есть кино, а виновных надо искать не здесь.

Выйдя из башни, он наблюдал, как садятся в вертолет операторы. Режиссер стоял возле машины, ждал, пока погрузится его команда. Солдат не было видно — похоже, сгинули совсем, чтобы вновь народиться в другом месте. Из кабины вылез Девятнадцатый пилот, подошел к Лоцману.

— Улетаешь? — спросил охранитель мира.

Пилот кивнул. Повернувшись спиной к кино, он вынул из-за пазухи и сунул Лоцману белый коробок.

— Спасибо. — Охранитель мира с благодарностью принял вертолет связи. — Всего хорошего, — он протянул руку.

Летчик пожал ее и заторопился к своей машине. Вертолет кино зарокотал двигателем, начал раскручивать винт. Взлетел, за ним поднялся и Девятнадцатый.

Лоцман пустился бежать наверх, к Лусии. Ее убили последней — может, еще не поздно? Он упал на колени возле актрисы, коснулся ладонями прохладных щек.

Опоздал. Жизнь в ней погасла совсем — не оживишь. Великий Змей, отчего так скоро? Как будто Лусия желала умереть — и по собственной воле рассталась с прежней ролью.

Замок тихонько запел — чуть жалобней, чем всегда. Лоцман вспомнил про автомат. Добрая вещь, может еще пригодиться — если не исчезнет, распавшись. Он занес оружие в осиротевший без «дракона» гараж, завернул автомат в тряпку, которая показалась промасленной, и затолкал за пустые канистры. Осмотрел руки. Надо бы помыть, прежде чем браться за следующее дело. Он поймал себя на том, что попросту оттягивает горькую минуту, собрал волю в кулак и направился к главной лестнице.

Актеры по-прежнему лежали на террасе мертвые. Лоцман втайне надеялся, что они успеют ожить, но увы — на это требуется время. Он поглядел в темное от прилива крови лицо Эстеллы, которую солдат тащил на плече. Мучительно сжалось сердце. Ингмар с Рафаэлем изранены; они сражались, не желая тех съемок и ролей, к которым их принуждали. А он, Лоцман, — чем бы он помог, окажись рядом с ними? Что сделал бы он для своих актеров? Скорее всего погиб бы, сотворив кучу оружия и в пылу схватки полностью израсходовав силы.

Он вдруг ощутил валящую с ног усталость — словно ее вызвали невеселые мысли. Сколько можно умирать и возвращаться к жизни? Трижды за день — в поселке на Дархане и два раза в Кинолетном; многовато для одного человека.

Всё же он рьяно взялся за дело: унес с террасы Эстеллу и Рафаэля, уложил на постель в спальнях. Потом взялся за Ингмара. Северянин оказался так тяжел, что выбившийся из сил Лоцман чуть не уронил его на полдороге. Еле-еле заставил себя дотащить Ингмара до его комнаты, но взвалить на постель уже было невмочь. Так и оставил на полу, посчитав, что друг ему простит.

Великий Змей, а ведь еще Лусия. Лоцман добрел до боковой лестницы, постоял на площадке. Поначалу он вздумал было, что позабыл, где оставил девушку, и забрался не туда. Потом обрадовался на мгновение, вообразив, будто Лусия очнулась и ушла сама. И лишь затем дошло: актрису унес кто-то другой.

Хозяйка. Конечно же, это она помогла.

Он потащился в столовую. Вот бы Хозяйка пришла к нему — он бы попросил ее принести еды и вина…

Как завтра смотреть в глаза актерам? Ведь клялся, что не позволит им переродиться. Не сдержал клятвы. Но что взыщешь с проданного Лоцмана? Разве кто-нибудь ждет, что он будет держать свое слово? В него не верят. Вон Хозяйка — назвала никем и отвергла. В душе ворохнулась живая, непережженная обида. Охранитель мира зашагал быстрее. Ну и пусть он для Хозяйки никто, зато весь Кинолетный город знает, что он — настоящий Лоцман, и лайамка Кис его ждет с надеждой, и Таи, и земляне.

В столовую он вошел твердым шагом хозяина, разгневанного непорядками в доме. Посуда не убрана, на блюдах обветривается еда. Лоцман углядел кувшин с вином, присел было отведать напитка, но заметил на полу скомканные листки. Не иначе как сценарий. Он поднялся, подобрал их. Снова уселся, налил себе вина и разгладил листки на скатерти. Он не ошибся: очередное предписание Богини.

1. Лусия с Эстеллой: спускаются по лестнице.

2. Рафаэль с Ингмаром: ожидают на террасе.

3. Лусия: бросает Рафаэлю цветок, бежит навстречу.

4. Рафаэль: пылко признается в любви.

5. Лусия: шепчет, что отвечает на его чувства.

6. Ингмар: предлагает руку и сердце Эстелле, обещает похитить ее из Замка, увезти на север.

7. Эстелла: счастлива при мысли о скором избавлении из плена. Однако не уверена в своей любви к Ингмару.

8. Ингмар: клянется, что будет ее достоин. (Он — мужественный, но одновременно трогательный в выражении своих чувств.)

9. Серебряный Змей: появляется на галерее, бросается вниз.

10. Ингмар, Рафаэль: хватаются за оружие, сражаются со Змеем и заставляют отступить.

11. Серебряный Змей: успевает ранить того и другого, ядовитая слюна попадает в раны.

12. Ингмар, Рафаэль: уподобляются Змею. Преследуют Эстеллу и мучают ее, пока она может кричать. Ингмар режет ее кинжалом, Рафаэль колет шпагой.

13. Лусия: убегает, прячется в беседке. Наблюдает за происходящим, затем не выдерживает и с криком пускается бежать.

14. Ингмар, Рафаэль: оставляют Эстеллу, бросаются в погоню за Лусией.

Лоцман не стал читать дальше. Будь она проклята, эта Богиня! Как она смеет издеваться над людьми?!

Он сделал глоток, не почувствовав вкуса вина, подпер рукой чугунную голову. Почему Богиня застопорилась на одной сцене? Уже который раз кино снимает одно и то же: женщины сходят по лестнице, Змей нападает, мужчины сражаются. В эпизод вкладывается разный смысл, но канва действия не меняется. Не сравнить со съемками на Дархане: каждый день что-нибудь свеженькое, и сценарий имел связный сюжет, не в пример нынешнему топтанию на месте.

Лоцман поднял голову. И увидел Хозяйку: глухое зеленое платье, диадема в облаке светлых волос, черная полумаска. Женщина сидела за столом напротив охранителя мира, и золотисто-розовый свет витражей ложился на ее побледневшее усталое лицо.

— Привет, бродяга.

— Здравствуй. — Охранитель мира протянул к ней руки через стол.

Она холодно заговорила:

— Ты столько обещал — и ничего не сделал. Они тебя звали, просили кино подождать со съемками. Где ты шлялся, ты — Лоцман Поющего Замка?

Он не ответил. Из-под черного шелка гневно сверкнули глаза.

— Что молчишь? Они сражались до последнего — Ингмар, Рафаэль, Эстелла. Хотели остаться прежними, как ты велел, — но их перестреляли, а ты ничем не помог. Одну девчонку бросился спасать, а ей вовсе и не нужно было!

— Что? Лусия?..

— Да, да! Всей душой желала переродиться, чтоб поменьше страдать, — а тут не вышло, убить ее было некому. И с солдатами боялась схватиться, отсиживалась в беседке. Наконец выскочила, они погнались — и вдруг ты как снег на голову. Чуть всю песню не испортил. — Хозяйка помолчала и с неожиданной мягкостью добавила: — Да ты хоть поешь немного.

— Я обедал. — Лоцман поставил локти на стол, сплел пальцы и опустил на них подбородок. — Я был в дарханском поселке и в Кинолетном городе.

Глаза в прорезях полумаски недоуменно моргнули. Лоцман никак не мог разглядеть, какого они цвета.

— В каком поселке ты был?

— На Дархане. В другом мире, куда ведет туннель. — Хозяйка не поверила. Поджала губы, и по лицу было видно — не верит.

— Тот мир меня позвал, — продолжал он. — Если верить, что Лоцману не попасть в другой мир без ведома Богини, — значит, ей так захотелось. Тот мир влечет ее, а этот не нужен. Ты знаешь, что он уменьшается? Я видел — горы подступают всё ближе. И эти съемки, которые не идут дальше одного эпизода. Ясно же, они ей не по нраву. История не выстраивается, не выходит. — Он глотнул вина, заел ломтиком мяса, чтобы не захмелеть. — Наш мир умрет.

— Боюсь, что ты прав. — Хозяйка забрала в горсть прядь волос. — Я думала, не попробовать ли тебе послать ей письмо… однако продавшую Лоцмана уговаривать бесполезно.

Он улыбнулся своей быстрой улыбкой. Безумно хотелось спать, но еще больше хотелось сидеть напротив Хозяйки, смотреть на нее, слушать голос.

— Таи говорит, что раз Богиня продала Лоцмана, она умрет.

Красавица озадаченно переспросила:

— Таи?

— Мой актер из дарханского поселка. — Она повела плечом:

— Ах, тот Таи… Ну, актер может говорить что угодно.

— Я склонен ему верить. Хотя если всё будет идти, как идет, Поющий Замок погибнет намного раньше Богини… Я придумал, как до нее добраться.

Хозяйкины глаза широко распахнулись. Она чуть повернула голову, и золотистый свет витражей проник в прорези полумаски, озарил эти изумленные глаза. Светлые, разглядел Лоцман.

— И как ты доберешься?

Наслаждаясь ее интересом, он решил выгадать кое-что для себя:

— Сними маску — тогда скажу.

— Так и знала, что попросишь. Не сниму.

Лоцман поднялся, обошел стол. Склонился над Хозяйкой, обнял ее за плечи, вдохнул свежий, странноватый запах волос.

— У тебя что-то с лицом?

Она отрицательно качнула головой, ответила печально:

— Не спрашивай. И не проси снять маску.

Он почувствовал себя виноватым: расстроил единственную по-настоящему близкую ему женщину. Актрисы не для него, Лоцманки либо проданы, либо находятся в собственных мирах, а Богини… Разве может нормальный человек любить Богиню? Однако должно быть разумное объяснение, почему Хозяйка является ему только в маске. Не придумав, как дознаться, он поцеловал ее в волосы. Поцелуй оказался упоителен.

Красавица оттолкнула охранителя мира и вскочила на ноги:

— Не трожь меня! Как ты собираешься добраться до Богини?

Опять не угодил.

— Не скажу.

— О, Змей тебя забери! Что за дурацкое упрямство? Я — Хозяйка этого мира и должна знать…

— Господин Никто не обязан отчитываться. — Он обиделся.

— Ты просто хвастаешь, как глупый мальчишка! Актерам наобещал — мол, не дам переродиться — и думаешь задурить голову мне. Никто не может проникнуть отсюда в Большой мир — зачем болтать зря?

— Я ничего не говорю зря.

— Не верю! — запальчиво объявила Хозяйка. — Как ты выйдешь из нашего мира? Границу пересечь невозможно!

Лоцман утратил к спору интерес и опустился на стул, потянулся за своим бокалом. Ничего не скажу. Не верит — ну и на здоровье. Не буду откровенничать направо и налево. Расскажешь — и в самую ответственную минуту кто-нибудь заорет над ухом: «Не верю! Не сможешь!»

Хозяйка стояла, сложив руки под грудью, глядела на него в упор. Затем презрительно усмехнулась.

— Молчишь, потому что сказать нечего. Правильно: еще и напейся пьян — совсем будешь хорош. Желаю приятного вечера, Лоцман. — Имя прозвучало как оскорбление. Хозяйка направилась к двери.

— Постой.

Она остановилась, не оборачиваясь.

— Если я… — охранитель мира запнулся и поправился: — Когда я встречусь с Богиней, ты расскажешь, почему носишь маску?

— Нет. И оставь меня в покое! — Хозяйка выбежала из столовой.

Огорошенный Лоцман допил вино и побрел в свою комнату.

Когда он проснулся, утреннее солнце гуляло по стене, купало луч в зеркале. Нежась на пуховой перине, Лоцман свернулся в клубок, развернулся, несколько раз сжал пальцы в кулак. Сегодня, после съемок, он свидится с Богиней. Если только достанет сил, если хватит запала. Ничего не поделаешь — придется переждать новые съемки, пережить их, не вмешиваясь. Лишь бы не подвело сердце или дыхание — Шестнадцатого рядом нет, выхаживать Лоцмана будет некому.

Он вытащил из-под подушки «Последнего дарханца», полистал. Отличные были съемки — и чудесное было время. И был замечательный мир, в котором четко определялись добро и зло. И добро было сильней и привлекательней зла, и одно не подменялось другим. И едва зазвучали фальшивые ноты, всё оборвалось, как должно сгинуть всё неправильное и нежизнеспособное. Создатели мира — две Богини и Бог — были мудры и прислушались к своему Лоцману. Что же случилось, отчего Богиня осталась одна?

Охранитель мира нехотя вылез из постели. Жутковато начинать день, который может оказаться последним. Хотя недопроданный Лоцман уже столько дней пережил — счет потерял, а ничего, жив по-прежнему.

Он глянул в окно. Горы опять придвинулись. Мир Поющего Замка обречен.

К завтраку он явился, как обычно, позже всех. Еще издали услышал несущиеся из столовой голоса: выкрики, визг, раскатистый хохот. Ожили, друзья мои, подумал Лоцман с горькой усмешкой. Ну же, поглядим, каковы из себя вы стали. Он толкнул высокую дверь и вошел.

В столовой уже ссорились.

— Не видишь, всё засохло?! — рявкнул Ингмар на подавшую ему блюдо Эстеллу. — Чего ты пихаешь эту дрянь?

— Будешь есть, что дают! — отрезала актриса. — Не то сам себе готовь. Ишь, выискался привередник!

— Придержи язык, стерва. — Северянин приподнялся, занося руку.

— Ха! Больно испугалась!

Ингмар грохнул кулаком по столу. Посуда брякнула, из вазы посыпались персики.

— Да надоели уже! — выкрикнула Лусия.

Задрав юбки, она расселась на коленях у виконта; его руки шарили по голым, без чулок, ногам.

— Смотрите-ка: явился, — приветствовала Лусия охранителя мира, затем скривила личико в просительной гримасе и проныла, кривляясь: — А сотвори мне, душенька, постельку — широ-оконькую. Я и тебя на нее позову. Хотя с Лоцмана что возьмешь? Лоцманы для актрис непригодные.

— Ты что болтаешь? — окрысился Рафаэль. — Тебе мало? Так я добавлю. — Он с размаху влепил ей по предложенному для обозрения упругому бедру.

— Ах ты гад! — Лусия вцепилась ему в волосы. — Гад паршивый!

— Прекратите, — велел Лоцман.

— Чего? — возмутилась Эстелла. — Командовать?! Сядь к столу или поди вон.

Лусия с визгом и бранью — уму непостижимо, где только набралась — пыталась оттаскать виконта за волосы. Он огрызался, бил по рукам.

— Прекратите, — повторил Лоцман и шагнул к ним. Из-за стола поднялся Ингмар, заступил дорогу.

— Иди отсюда. Ты — чужой. — Взгляд льдистых глаз убегал, не желая встречать взгляд охранителя мира.

Вот итог перерождения. Вместо добродушных, славных людей — сварливые, грубые, бесстыжие. И Лоцман, которого прежде любили, стал всем чужой.

Он оглядел актеров. Ингмар держит руку за пазухой, готовый вытащить кинжал; Эстелла тянется к кувшину — того и гляди, швырнет в лицо доброхоту, который явился наводить порядок. Лусия перестала сражаться с виконтом, сидит с нахальной улыбочкой, раздвигая и сдвигая коленки; Рафаэль недобро кривит губы. Лоцман поднял руку, точно произнося клятву.

— Я разрушу Замок и уничтожу этот мир, если его обитатели не начнут вести себя достойно. Встань, — приказал он Лусии; она неохотно поднялась с колен виконта, одернула юбки.

— Как ты смеешь?! — Рафаэль вскочил, опрокинув стул.

— Стоять, — осадил его Лоцман. Виконт замер.

— Убирайся! — рявкнул Ингмар, выхватывая кинжал. Занес руку, лезвие чуть приметно дрожало.

Этот убегающий взгляд… Ингмар не смеет посмотреть Лоцману в глаза?

— Прекрати балаган, — строго сказал охранитель мира. — Постыдился бы женщин.

Актер вскинулся, точно на него плеснули кипятком; к обветренным щекам прилила кровь. Северянин убрал кинжал, плюхнулся на стул и отвернулся, ссутулясь. У Эстеллы навернулись слезы.

— Зачем ты всё портишь? — упрекнула актриса. — Ведь так легче справляться с ролью.

Рафаэль потупился, теребя застежки на куртке.

— Не трогал бы ты нас, — промолвил он тихо. — Раз не можешь обуздать Богиню.

Двумя простыми фразами Лоцман разрушил наваждение, вырвал актеров из скорлупы новых ролей. Одна Лусия еще не очнулась, по лицу блуждает всё та же нахальная улыбка, платье разошлось на груди, однако актрису это не смущает. С ней надо поговорить отдельно, пристыдить, привести в человеческий вид.

Впрочем, стоит ли? По словам Хозяйки, Лусия этого хотела, сама лезла под пулю. Надо ли отнимать то, к чему она стремилась? Не лучше ли позволить окончательно войти в роль?

Нет, в любых съемках люди должны оставаться людьми. Иначе грош им цена, и грош цена их Лоцману.

— Лу, — охранитель мира коснулся ее тонких пальцев, — пойдем, я хочу с тобой потолковать.

Она отскочила, как от жабы:

— Уйди! Не о чем нам говорить!

— Лусия! — Рафаэль попытался ее утихомирить. Актриса со злобой его оттолкнула:

— Отстань от меня! Вы что, не понимаете? Если не будем играть, мир умрет! Горы подступают — в окно видно! Я буду играть свою роль, и вы не увиливайте! А ты убирайся, — зашипела Лусия на охранителя мира. — Продали — вот и помалкивай, нечего нас мучить.

— Эти роли — хуже смерти, — ответил он. — Я не позволю вам в них вживаться.

Ингмар повернулся к Лоцману:

— Оставь нас.

— Ты здесь больше не нужен, — добавил Рафаэль. Опять все против него. По лицам видно, что безумие снова наплывает, роли становятся сильнее людей. Уговаривать бесполезно.

— Ладно. — Он припечатал ладонями стол. — Раз так, дождемся кино. Всем приятного аппетита.

Развернувшись, он двинулся вон из столовой. За спиной стояла тишина. И вдруг — Лоцман затылком почуял опасность, заметил движение тени на полу, метнулся в сторону, обернулся — в том месте, где он только что был, мелькнул кинжал северянина, воткнулся в дверь. Кинжал продержался мгновение, затем рукоять стала клониться, и клинок выпал, звякнул об пол. Ингмар уставился на него с ужасом, затем поглядел на бросившую оружие руку.

— Это… это не я… Уходи! — выкрикнул северянин, на миг одолев свою роль. — Уходи, пока цел!

Лоцман выскочил в коридор. Сердце неистово колотилось, билось о ребра. В душе клокотала ярость, грозила вырваться на свободу и снести всё, что связано с Замком, с кино и с Богиней. Та ярость, которой он ожидал от новых съемок, которая нужна для встречи с создательницей мира. Которая позволит проданному Лоцману добраться до Богини.

Он едва сдерживался, чтобы не побежать, не растратить в движении запал. Вошел к себе, прикрыл дверь и сотворил засов — теперь никто не ворвется и не помешает. Затем он встал перед зеркалом, посмотрел в глаза своему отражению. Взгляд утонул в серых, от зеленого свитера казавшихся зеленоватыми, глазах. В их прозрачной, влекущей в Зазеркалье глубине задвигались далекие, едва различимые силуэты — не тени, а призраки теней. Лоцман высмотрел одну, самую живую, и позвал. Тень послушалась, поплыла к нему, затем побежала, вырастая, делаясь отчетливей. Зеркало затянулось серым туманом, в котором мельтешили разноцветные сполохи; и, разгоняя их, разметая в стороны, из затуманья со всех ног мчался второй, иной Лоцман — полный озорства и юного азарта, не знающий иной жизни, кроме съемок в дарханском поселке. Жизнерадостный мальчишка, охранитель уходящего в небытие мира, по которому нынче затосковала Богиня.

Как просто: подойди к зеркалу, загляни в глаза отражению — и вызови к жизни себя прошлого, моложе и лучше, если тебе понадобилась помощь…

— Ты мне нужен, — сказал Лоцман своему черноволосому, без единой седой нити в шевелюре, двойнику.

Тот серьезно кивнул.

— И нужен Богине, — добавил охранитель мира, стараясь не усомниться, потому что сомнение, слабость и смерть стояли рядом.

Младший, дарханский, Лоцман снова кивнул, соглашаясь.

— Один я не справлюсь, — закончил Лоцман Поющего Замка; эти слова были лишние, потому что другой его уже понял.

Он улыбнулся быстрой, осветившей лицо улыбкой, одинаковой у обоих, провел ладонями по своей стороне зеркала, очертил круг, занес ногу, намереваясь шагнуть из блещущего искрами проема, шагнул — и пропал, слившись с охранителем мира Поющего Замка.

Если верить, что в мире ничто не делается без желания Богини, то он ответил на ее подспудное устремление — вернуться в мир дарханского поселка, соединиться с прежним, полным юного огня, не успевшим поседеть Лоцманом. Он стал сильнее. Теперь ему подвластны не только миры Поющего Замка и Дархана — он готов заявить права и на Большой мир.

Он вспомнил звук, с которым брошенный кинжал северянина воткнулся в дверь, припомнил вопли Лусии, сварливые упреки Эстеллы. Богиня! Это она натворила.

Он впился пальцами в чеканную раму зеркала, сосредоточился, весь ушел во взгляд, которым стремился пронзить туманную пелену Зазеркалья, разогнать серые космы тумана. Богиня, ты слышишь меня? Ты желала встречи с дарханским Лоцманом — он тебя зовет. Услышь меня, Богиня! Это твоя воля, ты хотела встречи со мной — и я, твой Лоцман, открываю тебе дорогу. Приди!

Дозвался. Зеркало прояснилось, и охранитель мира увидел небольшую опрятную комнату. Он узнал ее: он уже бывал в ней. Стены, оклеенные обоями под мрамор, стол с приборами в светло-серых корпусах, стеллажи с книгами и множеством безделушек, диван с рыже-черно-белым покрывалом из искусственного меха, на полу ковер в тон. Возле дивана была приоткрытая дверь, за которой виднелся угол застекленного серванта с посудой. Комната в здании АУКЦИОНА; такая же и одновременно не такая. Не было ни чиновничьего стола, за которым сидел бы комендант, ни сейфа для ОБЯЗАТЕЛЬСТВА, ни банкетки с охранником. За окном синело небо и переливалось серебром взбудораженное бризом море, рабочее кресло у стола валялось опрокинутое, а перед Лоцманом стояла встрепанная женщина, чем-то похожая на Хозяйку. Может быть, зеленой блузой навыпуск, напомнившей ему Хозяйкино платье?

— Боже мой, кто вы? — пролепетала женщина, отступая.

— Ваш Лоцман. Прошу вас. — Он повел рукой, приглашая войти в Замок.

Она отпрянула, прижала ладони к щекам. У нее было худощавое поблекшее лицо, не чета яркой и свежей красоте ее актрис и Хозяйки, испуганные глаза блестели, как круглые пуговицы.

— Подите сюда, — велел Лоцман. — Мир Поющего Замка позвал вас.

Она несмело улыбнулась:

— Понимаю. Кажется, доработалась. Слетела с катушек и наяву вижу сны.

— Да, — не моргнув глазом, подтвердил он. — Идите же!

Она двинулась к нему, завороженная. Щурясь от напряжения, он взглядом притягивал ее к себе, повелевая сделать шаг, другой, третий. Богиня подошла совсем близко, он различил рыжие лучики и темные крапины в ее серых, как пыль, глазах. Лоцман отступил, силой собственной воли увлекая ее из Зазеркалья в свой мир.

— Добро пожаловать в Поющий Замок, Богиня.

— Меня зовут Анна. — Она улыбнулась робкой, извиняющейся улыбкой. — А вы, простите, еще раз?..

— Лоцман.

Она была убеждена, что происходящее ей всего-навсего чудится, но не решалась переступить границу миров.

— Заходите, — поторопил Лоцман, боясь, что у него не хватит сил долго удерживать проход.

С ошарашенными глазами, с пугливой улыбкой, Богиня вызывала у него смешанное чувство разочарования и жалости — и ни искры гнева, которым он замкнул цепь, протянувшуюся от одного мира к другому. Еще немного — и гнев угаснет, цепь разорвется, проход исчезнет, и зеркало-дверь вновь станет просто зеркалом.

— Я не могу, — мямлила она, стоя у границы миров. — У меня гости…

— С кем ты разговариваешь? — Дверь в комнату Богини распахнулась, и вошел невысокий мужчина — лет сорока, коротко стриженный, с пышной курчавой бородой. — Кто вы? — резко спросил он охранителя мира, приняв его то ли за проникшего в дом грабителя, то ли за незадачливого ухажера.

— Лоцман Поющего Замка. — Он содрогнулся от вздыбившейся волны ледяной ярости. — Вы — Итель. — Он узнал своего врага, почуял его всем существом. — Приглашаю и вас тоже. Войдите!




Глава 15


— Анна, что за бред? — обратился Итель к Богине. — Ты знаешь этого типа?

— Он приглашает нас в Поющий Замок, — отозвалась она нараспев, точно в полусне.

— Чертовщина… Чем вы ее опоили? — Итель сердился и не знал, что предпринять. — Как вы попали в дом?

— Идите оба сюда! — приказал Лоцман. — Смелее, господин Итель.

— Какой Итель? — удивилась Богиня. — Это Пауль Мейер. Идем, раз зовут. Такие сны бывают не каждый день. — Она с шальной улыбкой кинулась в проход из мира в мир. На пороге споткнулась, ахнула — и вывалилась из Зазеркалья Лоцману на руки.

Бородач насупясь прошел следом.

— Я не понимаю, — начал он брюзгливо, — ты что, затеяла пристройку?.. — Он осекся, оглядев комнату, слишком непохожую на ту, которую он покинул, чтобы оказаться легко объяснимой пристройкой: огромное окно, резная дверь с росписью в медальоне и тяжелым засовом, непривычная глазу мебель — не то старинная, не то выполненная на заказ и стоящая кучу денег. — Что это значит? — Итель с глупым видом повернулся к Лоцману.

— Какой простор… — Богиня рассматривала высокий лепной потолок. — Пауль, здесь как в королевском дворце! Просто чудо.

— Это Поющий Замок, — хмуро сообщил Лоцман, поскольку до гостей никак не доходило. Победа не радовала: Великая Богиня оказалась стареющей, поблекшей женщиной, а грозный Итель едва доставал ему до подбородка. Впрочем, не во внешности дело, а в том, что эти двое изрядно попортили жизнь Лоцману и его актерам.

Богиня прилипла к окну:

— Пауль! Да глянь же! Точь-в-точь мой замок. И башни такие же…

Как по заказу, ветер развернул над башней флаг с золотыми буквами: «ПЛЕННИКИ ПОЮЩЕГО ЗАМКА». Богиня близоруко сощурилась:

— А что там по-латыни?

— «Se non e vero, e ben trovato», — прочел более зоркий Итель. — Я всегда говорил, что твой подзаголовок никуда не годится… Я не понял — это кино? Ты что, продалась на студию? — В маленьких, окруженных сеткой морщин глазках загорелось недоброе любопытство. — Анна, я этого не понимаю. — Он повысил голос.

Лоцман отметил, что сбитый с толку враг твердит о своем непонимании, однако в нем чувствуется сила и уверенность в себе, которые скоро возьмут верх над растерянностью.

— Пойдем же, поглядим! — Богиня не слушала Ителя. — Это чудесно — всё в точности как я представляла… Совсем моя книга! Господин Лоцман, здесь можно походить? Нас не погонят?

— Думаю, нет. — Он поднял засов на двери. — Прошу.

— Я не понимаю! — возопил Итель. — Анна, куда ты меня завела?

— Потом узнаем. — Она устремилась в коридор. — Ох какая красота! — донесся ее голос. — И всё как настоящее… Ой, ну слов нет! Какое можно снять кино…

Итель смерил охранителя мира настороженным взглядом.

— Странные сюрпризы, — протянул он. — Я не понимаю такой самодеятельности.

— Я тоже попросил бы вас кое-что объяснить. Позже, — отозвался Лоцман. — Идемте.

— Пауль! — призывала Богиня. — Ну, скорей!

Охранитель мира проводил их к главной лестнице, вывел на ту террасу, где начинались съемки. Итель был мрачен и, кажется, слегка напуган, Богиня ошалела от изумления и восторга.

— Мы сделаем фильм, непременно сделаем фильм, — повторяла она; лицо разгорелось и помолодело, глаза сияли. — Ведь вы позволите, правда? — Она в порыве чувств схватила Лоцмана за руки. — Это всё — ваше, верно? У нас достанет денег заплатить, так ведь, Пауль?

Богиня явно считала, что попала в продолжение собственного мира и в нем действуют привычные законы. Лоцман не стал разубеждать, наблюдая за ней и еще пристальней — за Ителем. Враг мрачнел всё больше, жевал нижнюю губу.

— Я всё равно не понимаю, — объявил он в конце концов. — Это студия или что?

— Конечно нет! — Богиня залилась счастливым смехом. — Разве не видишь — всё натуральное. И слышишь, как поет? Это ж тебе не запись гонят через динамики. Чудо, просто чудо! — Она перебежала к краю террасы, свесилась через перила, пощупала вьющиеся по камню цветущие лозы. — Господин Лоцман, а можно пройти на галерею? — Задрав голову, Богиня уставилась на колоннаду, откуда появлялся рассвирепевший от молчания Замка Серебряный Змей.

— Милости прошу.

Он всё еще не мог определиться, как воспринимать Богиню: то ли просто как женщину, малость несуразную и чуточку жалкую, но безобидную, то ли как всемогущую создательницу миров, повинную во всех их бедствиях, — а это уже совсем другое дело. А ведь она понятия не имеет о том, что творится в Поющем Замке, пришло ему в голову. Если она и создала этот мир, то помимо своего желания — он зародился сам собой и живет по собственным, неведомым ей законам. Что же, она вовсе ни при чем — не повинна в измывательствах кино над актерами, не виновна в их перерождении? Раз она не знала, что книга, которую пишет, отражается в иномирье и порождает нечто живое, способное радоваться и страдать?

Он глядел на взбирающуюся по ступеням Анну. Допустим, она не знала, что делается в мире, зародившемся в параллель ее книге, — однако Лоцмана-то она продала; и, к слову, не она одна. Что это значит, еще предстоит разобраться.

Отчего-то кругом было очень тихо. Охранитель мира вдруг осознал, что упал вечно дующий над Замком ветер.

— А Серебряный Змей у вас водится? — Итель попытался за усмешкой скрыть нервозность.

— Как же без него?.. Анна, назад! — заорал Лоцман, срываясь с места. Не хватало, чтобы чудовище самолично пожаловало приветствовать свою Богиню. Что там согласно последнему сценарию? Ядовитая слюна попадает в раны, и люди уподобляются Змею — проще говоря, становятся садистами. Надо думать, Итель переродится с легкостью… — Анна, стойте! Назад!

По галерее уже текло серебро чешуи, торопилось навстречу Богине. Она застыла, испуганно оглянулась на Лоцмана. Не соображает, что попала во всамделишный Замок!

Звонкое эхо надрывалось, захлебывалось, звало. Из галереи показалась остроконечная морда, и Змей заструился вниз по ступеням. Анна взмахнула руками и села; ее зеленая блуза поднялась пузырем и опала, прильнув к спине. Богиня беспомощно сидела, вцепившись в край ступеньки, вывернув шею. Тварь скользила к ней. Внизу что-то вопил Итель, а на боковой галерее справа Лоцман скорее почувствовал, чем увидел, несшихся со всех ног северянина и виконта.

Последний рывок — и охранитель мира встал над Богиней. Заслонил ее, напружинился — и сотворил огнемет. Чуть не выронил тяжелую емкость, поставил у ног, обеими руками схватил черный шланг с раструбом на конце, направил в блестящую морду. Не успев подумать о существовании какой-нибудь кнопки или рычажка, Лоцман усилием воли послал навстречу Змею струю жидкого пламени. Оранжевые, неяркие на солнце языки пронеслись в воздухе и растаяли, оставив после себя неприятный запах. Змей зашипел, заморгал быстро и обиженно.

— Пошел вон! — рявкнул охранитель мира. Из раструба с шелестом вылетела новая порция огня, прочертила воздух и угасла.

— Пошел!

Анна завизжала, Замок откликнулся вдесятеро. Змей с укоризной — Лоцман мог бы поклясться — качнул мордой и начал не спеша втягивать шею за колоннаду. Видать, и впрямь желал всего лишь выразить почтение — а его так неласково встретили.

Лоцман обернул шланг вокруг стоящего на ступеньке резервуара с напалмом — или чем там заряжают огнеметы — и улыбнулся синевато-бледной Анне.

— Сегодня обошлось малой кровью. Это потому, что нет кино. Познакомьтесь: это Ингмар, — он взял за локоть подбежавшего северянина, поставил его перед Богиней, — и Рафаэль, — поставил виконта рядом. — Вы их хорошо знаете. А это наша Богиня.

Она продолжала сидеть, подняв перепуганное лицо. Дрожащие губы шевельнулись.

— Здравствуйте. Очень приятно, — выдохнула она. — Анна.

Актеры опустились на колени, склонили головы в торжественном приветствии.

— Боже. — Анна пораженно на них уставилась. Охранитель мира был оскорблен. Его актеры — на коленях! После всего, что она с ними учинила.

— Встаньте, — велел он, краем глаза следя за торопящимся вверх по лестнице Ителем. Не пришло бы им на ум грохнуться еще и перед этим мерзавцем. — Встать, кому сказано.

Ингмар повиновался первым. Он был бледен и весь дрожал. Затем поднялся Рафаэль. С низким поклоном он подал Богине руку и помог встать со ступеньки.

Анна всхлипнула.

— Я уже ничего не понимаю, — пожаловалась она. Снизу наконец добрался Итель: на лбу испарина, курчавая борода шевелится — нижняя челюсть так и ходит.

— Пауль! — потянулась к нему Богиня. — Что тут творится?

— Как вы смеете нас пугать? — накинулся Итель на охранителя мира. — Ваша тварь слишком похожа на настоящую! У меня… у Анны слабое сердце — а ей из-за вас сделалось дурно. — Он на глазах раздувался — пережитый страх вырождался в злобу. Взгляд упал на огнемет. — Немедля уберите эту хреновину, чтоб духу не было.

— Не хамите Лоцману, — надвинулся на коротышку Ингмар. — С вами я потолкую отдельно, господин Итель.

Плечом к плечу с Ингмаром стал виконт. Точно так же они встречали Режиссера, мелькнуло у Лоцмана в мыслях. Он придвинулся и встал сбоку от Ителя. Враг у них в руках, они в два счета заставят его пойти на попятный. Пусть он отступится от Богини, прекратит навязывать ей свою волю, а уж с ней одной Лоцман столкуется, убедит навести порядок в мирах.

— Эй, парни, — занервничал Итель, — вы чего?

— В Замке всё настоящее, — чужим, глуховатым голосом проговорил Рафаэль. — И Серебряный Змей, и боль, и смерть. — Голос подымался, обретал звучность. — Вы заставили нашу Богиню продать Лоцмана, из-за вас тут…

— Перестаньте! — взвизгнула Анна. — Я сойду с ума! Подите прочь, прочь! — Она протиснулась к Ителю, толкнула виконта в грудь. Он отступил. — И вы отойдите! — Ингмар подчинился ее натику. — Не сметь! — бушевала она. — Не трогайте Пауля! Что за сумасшедший дом?!

— Это Поющий Замок, — напомнил Лоцман в который уже раз.

— Тем более. Я не позволю. На колени! — крикнула Богиня, внезапно став как будто выше ростом. — На колени, кому говорю!

Северянин с виконтом подчинились. Рабы, с негодованием думал Лоцман, делая шаг к огнемету; подобрал конец шланга и потянул его, разворачивая черную кишку. Он не собирался пускать оружие в ход, но огнемет был знаком его власти. Он, Лоцман, — охранитель и защитник этого мира.

Итель вытаращил глаза на усмиренных актеров. Затем осознал движение Лоцмана.

— А ну отойди! — заорал он, ощутив силу Анны в Поющем Замке.

— Отойдите! — вслед за ним приказала Анна. Лоцман не шелохнулся. Веления Богини для него — пустой звук, и уж тем более он не подчинится воплям Ителя. Его неповиновение испугало Богиню. Анна в один миг успела уверовать, что Поющий Замок — ее собственный замок и она в нем всесильна. Персонажи книги ей покорялись, но этот непонятный Лоцман… А, собственно говоря, кто такой Лоцман?

— Кто вы такой? — спросил Итель, которому пришел в голову тот же вопрос.

По лестнице скользнули Эстелла и Лусия — со склоненными головами, воплощение покорности. Тоже опустились на колени: Эстелла возле Ингмара, Лусия рядом с Рафаэлем. Застыли, не поднимая глаз. Лоцман был готов их убить.

— Инг, встань. У вас на севере не принято валяться в ногах у первых встречных.

Новая роль одолевала Ингмара труднее всего, и в прошлый раз он скорее других вырвался из ее тисков. Однако сейчас он не двинулся, хотя Лоцман поймал брошенный исподлобья взгляд. Богиня не совсем забрала над ним власть, до северянина еще можно докричаться.

— Инг, — охранитель мира рванулся к нему, встряхнул за плечи, — опомнись. Как ты можешь? Вставай, Ингмар!

Безнадежно. Мускулы северянина точно свело судорогой, и ни тело его, ни воля ему не принадлежали. Лоцман заглянул в лицо Эстелле, Рафаэлю, на Лусию не стал и смотреть. Безнадежно. Впору хоронить актеров в той же роще, где они хоронили Лоцмана.

— Итак? — Итель приосанился. — Не слышу ответа. Это — герои Анниной книги, а вы кто?

Лоцман промолчал. Нетрудно объяснить, чем занят и за что отвечает охранитель мира; но если актеры появились в параллель литературным персонажам, то в параллель чему возник Лоцман? И если он неподвластен Богине, как она могла его продать? Над этим следует поразмыслить отдельно. Он повернулся к Анне, указал на коленопреклоненных, словно выставленных на продажу актеров.

— Эти люди — не ваши рабы. Они не должны стоять на коленях. — Спокойно говорить было нелегко: до смерти хотелось рявкнуть, а еще лучше отхлестать Богиню по щекам.

Анна смутилась.

— Встаньте, пожалуйста, — она протянула руку к Ингмару. — И вы тоже, — указала на Рафаэля. — Девочки, вставайте, не надо так. Только не нападайте на Пауля, ладно? Это мой издатель.

На лицах актеров появилось сосредоточенное выражение: они улавливали информацию о том, кто такой издатель и чем он занимается. Охранитель мира сообразил первый, от досады прикусил губу. Ну, еще бы! Ингмар с. такими муками пытался сообщить, кто хочет смерти Лоцмана, заикался: «И…т-тель». Издатель, кто же еще.

— Анна, — Итель схватил Богиню за руку, — скажи им, пусть слушаются меня так же, как тебя.

— Не вздумайте. — Лоцман подобрал шланг огнемета, раструб словно невзначай уставился на Ителя. — Я не позволю ему командовать.

Он поймал молящий взгляд Эстеллы, северянин и виконт тоже с тревогой глядели на охранителя мира. Они не желали подчиняться Ителю и просили о защите, одна Лусия лукаво улыбалась, как будто замыслив собственную игру. Лоцмана передернуло от внезапного озарения: девчонка намерена соблазнить издателя и вертеть им как заблагорассудится.

— Лусия, — он хотел дружески назвать ее «Лу», но язык не повернулся, — проводи господина Ителя в столовую. Анна, прошу вас. — Он взял Богиню под руку, пока она не успела воспротивиться.

— Инг, будь другом, занеси огнемет в гараж. Если нам что-нибудь не понравится, я сотворю парочку новых, — добавил Лоцман с улыбкой, как бы желая сказать: «Если потребуется, я сумею защитить нашу Богиню». Или же: «Я смогу защитить своих актеров и Замок». Кому что больше нравится.

Лусия сделалась само очарование. От обещающего взгляда ее зеленых глаз Итель растаял, как поднесенное к жару масло. Необъявленная война между ним и Лоцманом была отложена, он заулыбался, подал девушке руку, и они направились вниз по лестнице на второй этаж, к столовой.

Ингмар подхватил огнемет, подбросил на руках. Шланг болтался, чиркал раструбом по ступеньке.

— Помоги, — обратился северянин к виконту. Рафаэль потрясенно смотрел вслед уходящей с Ителем Лусии. Она прижималась к спутнику бедром, заливалась смехом — очевидно, в ответ на его любезности.

— Помоги, слышишь? — Ингмар готов был уронить тяжесть другу на ноги, чтобы отвлечь его, прогнать из глаз выражение брошенной хозяином собаки.

— Рафаэль, вы слышите, о чем вас просят? — резко проговорила Анна, уязвленная тем, что Пауль позабыл о ней.

Виконт очнулся.

— Это всё из-за сценария, — промолвил он, ни на кого не глядя. — Раньше она бы никогда… — Он умолк, махнул рукой.

Лоцман повел раздосадованную Богиню за беспечной парой. Надо полагать, северянину достанет сообразительности вручить тяжеленную штуковину Рафаэлю и прогнать его с ней до самого гаража, чтобы виконт немного успокоился.

— О каком сценарии шла речь? — осведомилась Анна равнодушно, из желания поддержать светскую беседу.

— О вашем.

— Вы шутите? Я не пишу сценариев. Пауль предполагает договориться со студией, но пока еще ничего…

— А мы их получаем.

Лоцман оглянулся. Ингмар нагрузил-таки Рафаэля огнеметом, и они оба спускались по ступеням, а Эстелла двинулась за охранителем мира и Богиней. Заботливая: кому же подавать на стол, как не ей? Он продолжал:

— Пневмопочта приносит сценарий, затем прилетает киношный вертолет и начинаются съемки. Я бы сказал, очень натуральные, жизненные. Серебряный Змей крушит кости всерьез, и у Ингмара с Рафаэлем клинки — настоящая сталь. А действо идет точно по сценарию, отклониться в сторону нельзя. Вы не представляете, какие страшные раны наносит Змей Рафаэлю, как он терзает Лусию. А последнее, что вы придумали? Ингмар с Рафаэлем уподобляются Змею, преследуют Эстеллу и мучают ее, пока она может кричать. — Лоцман цитировал по памяти. — Ингмар режет ее кинжалом, Рафаэль колет шпагой. Поглядите на Эстеллу. — Охранитель мира остановился, заставил Богиню обернуться. — Вы можете вообразить, как двое мужчин станут истязать такую женщину? Каково ей, каково им?

Анна повесила голову. Двинулась дальше, тяжело опираясь на руку Лоцмана.

— Не возьму в толк, как это может быть, — призналась она шепотом. — Я ничего такого не хотела… не знала… Да если б… — Она подавилась, шмыгнула носом. — Господи, ужас какой! Да я бы к компьютеру не подошла. А то я набираю текст, а у вас творится Бог весть что.

Она набирает текст, а у нас появляется сценарий — итог ее работы, размышлял Лоцман. Компьютер… Что еще за компьютер? Он сосредоточился, улавливая информацию. Ясно: это вроде пишущей машинки. Хотя нет, компьютер малость посложнее… Змей с ним, сейчас не до этого.

— Последний эпизод у вас получился? Где режут на куски Эстеллу, а потом гоняются за Лусией?

— Нет. Не пошло. Текст взбунтовался, я двух слов связать не могла. Сидела над клавиатурой, сидела… Господин Лоцман, — Анна подняла бледное лицо, — поверьте: я ничего не знала.

— Верю.

— Простите, — шепнула она.

— Прощенья надо просить не у меня. Скажите: вам нравится сочинять эту историю?

— Какое «нравится»!.. Всё это не мое — и герои, и дворцы-замки, и бои с чудовищами. Самой неинтересно. Тем более когда надо мучить людей. Мне гораздо ближе другое — что-нибудь космическое. Инопланетные цивилизации, звездолеты…

— Ловец Таи, — подсказал Лоцман.

— Простите?

— Ловец Таи. Начальник службы безопасности в дарханском поселке.

— А-а, вот вы о чем… «Последний дарханец». Это моя самая первая повестушка. Кроха, на один блокнот рукописного текста. К тому же брошенная на полдороги.

— Повестушка? Я читал полновесную повесть, хоть и недописанную.

Анна хмыкнула:

— Даже нет сил удивиться, откуда вы ее взяли. Может, вы читали чью-то чужую книгу? С той поры столько воды утекло — кто-нибудь мог и написать. Случайно совпало название, имя героя…

Не верю я в такие совпадения, сказал себе Лоцман. Однако и впрямь странно: у нее — кургузая повестушка, а у нас — две трети полноценной книги. Неужто авторские произведения Большого мира так сильно меняются, когда появляются в наших мирах?

— Ну вот, — продолжала Богиня. — За последние годы я опубликовала несколько космических повестей — и с удовольствием писала бы и дальше. Но Пауль уверяет, что на рынке такое сейчас не раскупается. Читателю приелось, спрос упал.

Охранитель мира остановился на террасе. Лусия с Ителем скрылись за дверью, ведущей во внутренние покои второго этажа.

— Иди в столовую, — попросил Лоцман нагнавшую его с Анной Эстеллу.

Она тревожно глянула на Богиню, однако беспрекословно прошла мимо.

— Какая красавица. — Анна залюбовалась ее драгоценностями и платьем с золотым шитьем. — Поразительно: как оно всё так получилось?

— Значит, вы отказались от космической темы, — охранитель мира вернулся к прерванному разговору. — А приключения в замках идут нарасхват?

— Пауль утверждает, что да. Сейчас все только о том и пишут.

— Что вы продали ему за пять тысяч долларов? — Богиня глянула недоуменно:

— Ничего. Я ничем не торгую. Откуда у вас такая мысль?

— Здесь, в наших мирах, бытует выражение — «продать своего Лоцмана». Меня уверяли, будто вы продали Лоцмана Ителю… господину издателю за пять тысяч долларов.

С выражением величайшей озадаченности Анна потерла нос. Нос у нее был тонкий, ровный, суховатый — лучшее, что можно было отыскать на отцветающем лице.

— Я считала, Лоцман — ваша фамилия… Я вас продала? Ерунда какая-то, ей-богу. Пять тысяч… А-а! — Она хлопнула себя по лбу и засмеялась. — Ну конечно! Мы с Паулем подписали контракт: я сдаю книгу про Поющий Замок, а он платит гонорар. Пять тысяч. Это деньги, плата за работу, — пояснила она, видя, как у Лоцмана сосредоточенно сдвинулись брови.

— Я понимаю, спасибо. — Он старался осмыслить новые сведения. Богиня подписала договор с издательством — святое дело, писателям без этого не жизнь. А в здешних мирах в разгаре охота на Лоцманов, их продажа и вымирание. Нет, не складывается: съемки без Лоцманов не могут быть результатом подписания договоров. Надо будет потрясти Ителя, вызнать еще что-нибудь. — Анна, зачем вы мучаете своих героев? — Охранитель мира толкнул дверь и придержал ее, пропуская Богиню вперед.

Она с виноватым видом прошмыгнула внутрь.

— Если б я знала, что у вас это происходит взаправду… Самой тошно, поверьте. Книга не идет, не пишется. Не сдвинуться с первого эпизода. — Анна подняла на Лоцмана свои серые, с рыжими лучиками, глаза. — Простите меня.

— Вы не ответили: зачем вы это делаете?

Она прикусила губу, отвернулась. Выговорила невнятно:

— Сейчас все… так пишут. — Казалось, она вот-вот заплачет.

— Ладно, — сказал Лоцман. — Идемте в столовую. В погребах Поющего Замка отличные вина — советую попробовать.

Анна двинулась по коридору. Однако шла она неохотно, и роскошь убранства ее больше не трогала.

— Господин Лоцман… — На ее губах появилась дрожащая улыбка. — Как по-вашему, эти люди — они могут на меня обидеться? Посчитают, будто я нарочно им пакостила, сочиняла садистские истории. Я имею в виду… Мне никто не подсыплет в вино яду? — Анна вроде бы шутила, но обеспокоена была всерьез.

— Вряд ли. До сих пор в Поющем Замке яды не водились.

Слова Лоцмана произвели впечатление, Анна приободрилась. Он же втайне обеспокоился, Кто знает, не всплывут ли навязанные Богиней роли, не подомнут ли актеров. Впрочем, все четверо ей послушны, да и охранитель мира начеку. Глядишь, обойдется.

— Ах! — У двери в столовую Анна подскочила, точно наступила на что-то живое. — Смотрите. Какая прелесть! — Она проворно нагнулась и подобрала с пола диадему.

Кровавыми каплями переливались рубины, пересверкивали усыпавшие золотой ободок алмазы. Лоцман узнал диадему Хозяйки. Екнуло сердце. Обронила, выбросила? Напоминает ему о себе?

Анна крутила украшение в пальцах, упиваясь игрой камней:

— Наверное, Эстелла потеряла. Какая красота, с ума сойти… Это всё тоже настоящее? Ах, Боже мой…

Она никак не могла расстаться с сокровищем. Лоцман сжалился.

— Я сделаю вам похожую. — Он забрал переливающийся ободок, поискал, куда бы спрятать, не нашел подходящего кармана и сунул диадему на живот, под свитер и рубашку, затянул потуже ремень на штанах. Богиню шокировала его непосредственность, но он решил не смущаться. — Вы предпочитаете синий цвет или зеленый?

— Зеленый, — машинально ответила Анна, глядя на его свитер.

— Тогда делаем изумруды. — Он вдохнул, задержал дыхание, напружинился, до боли сжимая кулаки, — и понял, что не сможет. Творить на взлете чувств, при острой необходимости — еще куда ни шло, а так баловаться — нет. — Извините. Не выходит.

Анна не сразу сообразила, о чем речь.

— Вы… хотели сделать мне диадему? Вот прямо из воздуха?!

— Все Лоцманы это умеют. Кроме проданных, конечно. Прошу вас. — Он открыл дверь в столовую.

Здесь было пусто, одна Эстелла хлопотала, убирая посуду и обветрившуюся с вечера еду.

— Господин Итель с Лусией будут позже, — объявила она. — Помоги, а? — попросила она Лоцмана, имея в виду, чтобы он сотворил роскошный сервиз и королевское угощение.

— Прости, не сейчас.

— Я помогу, — вызвалась Богиня, взялась за блюдо с кусками рыбы. — Эстелла, у вас украшения умопомрачительной красоты, — проговорила она с завистью. — Господин Лоцман хотел подарить мне диадему, но почему-то не вышло.

— Если позволите, я подарю. Можно? — Эстелла торопливо расстегнула сапфировый браслет, взялась за ожерелье.

— Что вы, что вы! — Глаза у Анны так и загорелись.

Актриса вынула из волос переливающиеся самоцветами заколки. Хитро уложенные локоны рассыпались, заструились по открытой груди и плечам, прикрыли нежную кожу, которая без украшений казалась совсем беззащитной.

— Ну что вы, право? — Богиня не осмеливалась коснуться драгоценной россыпи на столе, хотя пальцы так и тянулись.

— Ты еще платье предложи, — посоветовал Лоцман. Взволнованные женщины не уловили яд в его словах.

— Конечно же! — спохватилась Эстелла. — Ах я глупая… Пойдемте, я вам самое лучшее… Ведь вы не откажетесь, правда? Идемте, пожалуйста. Выберем, примерите. Ну пожалуйста! Вы не побрезгуете?

Анна сконфуженно повернулась к Лоцману:

— Ничего, если я схожу посмотреть?

— Идите, кто вам запретит?

— Я умру, если не померяю, — жарким шепотом призналась Богиня, сгребая драгоценности в горсть.

Ушли. Лоцман невесело рассмеялся. Да уж, создательница мира. Пожалуй, пять тысяч долларов казались ей сказочным богатством.

Он собрал грязную посуду в корзину, которую выставил за дверь; к завтрашнему дню посуда исчезнет вместе с остатками еды, а в буфетах образуется новый сервиз. Затем он снял со стола тканную серебром и лиловым шелком скатерть, встряхнул, избавляясь от крошек, и постелил обратно левой, чистой стороной наверх. Кто из гостей разоблачит его маленькую хитрость? Разве что Анна обратит внимание на подрубочный шов. Ну и пускай.

Он поймал себя на том, что ему жалко расходовать на гостей запасы Поющего Замка, и рассердился. Что им тут — королевский прием? Президентский банкет? Перебьются. Лоцман решил, что не подаст на стол ничего, кроме сыра, вина и фруктов. Не кормиться сюда пожаловали. Он водрузил на стол вазу со вчерашними персиками. Их нежные бока помялись, кожица над «синяками» сморщилась. Негоже. Лоцман выбрал два самых пострадавших персика и съел, остальные повернул поврежденными боками вниз и отправился в кладовую. Принес, нарезал и разложил по тарелкам пять сортов сыра, заодно и сам наелся, после чего с двумя кувшинами двинулся в винный погреб.

Дверь в погреб была открыта настежь, из проема тянуло холодом и винным запашком. Лоцмана всегда удивляло: если бочонки не подтекают, откуда берется винный дух? Он шагнул на ведущую вниз лестничку.

— Ха! Они уже здесь, вперед меня поспели.

На полу светился фонарь, а на нижней ступеньке сидели северянин и виконт. Возле Ингмара стоял кувшин и кружка, Рафаэль держал кружку в руках. В его понурой позе читалось такое горе, что у Лоцмана защемило сердце. Он спустился, поставил на земляной пол свои кувшины.

— Что пьем?

— Что покрепче, — ответил Ингмар.

Виконт не сводил взгляда со сцепленных вокруг пустой кружки пальцев. Северянин поднял кувшин, налил кружку доверху:

— Хлебни-ка еще.

Рафаэль поднес кружку к губам, но не сделал ни глотка. Охранитель мира присел перед ним на корточки, заглянул в лицо, освещенное снизу желтым фонарем. Черные глаза казались слепы и как будто затянуты льдом. Бедняга.

— Пей, — Лоцман коснулся его руки. Пусть уж напьется до беспамятства — глядишь, полегчает.

Лед в глазах Рафаэля подтаял. Виконт глотнул вина и опустил кружку. Вымолвил глухо:

— Это всё сценарий. Сама Лусия не стала бы… так бесстыдно…

— Не сценарий, а Богиня, — поправил Лоцман. — Издевается над героями книги, калечит вас…

Вино плеснулось ему в лицо. Рафаэль взвился, пнул его в грудь. Лоцман опрокинулся на земляной пол, задыхаясь, смаргивая щиплющее глаза вино.

— Не смей! — Новый удар, под ребра. — Не смей порочить Богиню!

Лоцман вскочил. Разъяренный актер наступал, целя в живот кинжалом. Бронежилет! Не сотворить. Лоцман метнулся под левую руку противника, сделал подсечку и оказался у него за спиной, заламывая и выворачивая руку с кинжалом. Счастье, что виконт успел уговорить кружку доброго вина — иначе бы с ним так легко не справиться. Северянин! Лоцман кожей ощутил, что Ингмар придвигается, что роль берет над ним верх.

— Рехнулись оба! Не сметь бить Лоцмана! — рявкнул охранитель мира.

Ингмар остановился, опустил занесенный кулак. Однако виконт Лоцмана будто не слышал: он вывернулся и с рычанием снова кинулся в драку. В сумраке погреба Лоцман не различал его лица, зато отлично разглядел кинжал: острие метило в горло. Бросок, подсечка, рывок — виконт летит через голову. Охранитель мира содрогнулся от хруста, с которым шарахнул Рафаэля о днище бочки с вином. Он невольно замер, глядя, как актер сползает на пол. Затем Лоцмана подбросил в воздух могучий кулак северянина, и в то же мгновение раздался истошный крик:

— Пощади Лоцмана! Пощади-и-и! — Так может кричать женщина, у которой убивают любимого или ребенка.

…Лежа в смутной мгле на холодном полу, вдыхая земляной запах — свидетельство того, что он еще жив, — охранитель мира мысленно перебирал имена: Эстелла, Лусия, Анна. Еще раз: Анна, Эстелла… Лусию отбросим. Анна… Она занята с Эстеллой. Хозяйка. Это она его спасла — больше некому. Он ощупал живот — проверил, цела ли диадема. Драгоценный ободок был на месте.

Ему приподняли голову, край кружки коснулся губ. Раздался голос Ингмара:

— Глотни.

Он глотнул. Крепкое вино побежало внутри, окончательно приводя в чувство. Лоцман открыл глаза, заморгал от ударившего в лицо сгустка света. Северянин отставил фонарь.

— Ты оскорбил Богиню, — бросил он обвиняюще, когда Лоцман кое-как сел, привалившись спиной к винной бочке.

— Вздор. — Охранитель мира пытался взглядом отыскать Хозяйку. Красавицы в погребе не оказалось, зато он увидел недвижное лицо Рафаэля со вздернутым к потолку подбородком и перепугался до смертного пота. Что с ним?! — Рафаэль! — позвал он. — Раф, дружище! — Он с трудом повернулся на бок, стал на карачки и пополз к светлеющему в сумраке лицу, обрамленному черными кудрями. — Рафаэль! — Что-то очень мешало ползти; Лоцман не сразу сообразил, что это резкая боль в животе и в ребрах.

Взяв за плечо, Ингмар отбросил его назад.

— Ты оскорбил Богиню! — рыкнул он, и Лоцман ужаснулся, осознав, что для актера сейчас нет ничего важнее. Не одно, так другое: если не отнимающая разум роль, то фанатичное поклонение создательнице мира, которая до сегодняшнего дня и знать про этот мир не знала. — Ты ответишь за свои слова.

Лоцман тяжело дышал, и с каждым вздохом боль ножами взрезала тело. Досталось от друзей — дальше ехать некуда…

Какими словами Хозяйке удалось обуздать северянина? Неужто одним-единственным воплем «Пощади Лоцмана»? Он пригляделся. Нет, тут не в воплях дело: физиономия у Ингмара располосована, точно он схватился с бешеной тигрицей.

Посторонние мысли, как часто бывает, помогли — под их вроде бы ненужным течением зародился ответ на вопрос «Как выпутаться?».

— Пощади Богиню, — велел Лоцман, наблюдая, как Ингмар заносит руку, чтобы вмазать ему в лицо. Рука актера замерла в воздухе. — Если ты вышибешь из меня дух, я не смогу выпустить Анну в Большой мир. Наш мир схлопнется и погибнет, и она умрет вместе с ним.

Проняло. Северянин отдернул руку и спрятал за спину, словно испугавшись, что она может ударить помимо его воли. Подался к Лоцману:

— Я тебя не зашиб? Ты сумеешь выпустить отсюда Богиню?

Охранитель мира мысленно выругался — и от облегчения, и от гнева на Богиню, которая превратила нормальных людей Змей знает во что. Он провел ладонью по левому боку, здесь болело всё сильней.

— Помоги добраться до Рафаэля.

Ингмар шагнул к виконту, подсунул под тело руки и перенес его, как ребенка, положил возле Лоцмана. Тихо промолвил:

— Он мертв. Ты убил его. — Ни тени упрека, негодования, печали — только смирение и покорность судьбе, которой повелевает Ясноликая и Непогрешимая Богиня. Северянин с трепетом добавил: — А теперь ты отпустишь ее в Большой мир?

Лоцман едва сдержал проклятие:

— Если сумею оживить Рафаэля, выпущу и ее. — Молоть что угодно, лишь бы актер оставался союзником. — Сними с него куртку и рубашку. — Собственная боль делала неповоротливым язык, стесняла дыхание, сковывала всякое движение.

Ингмар повиновался. Когда он раздел виконта и по указанию Лоцмана перевернул спиной вверх, в лице проступило нечто не связанное с Богиней — беспокойство за друга.

— Ты поможешь ему?

— Постараюсь. — Охранитель мира прощупал Рафаэлю позвоночник. Так и есть: раздроблен позвонок выше лопаток. — Принеси кувшин… нет, кружку. — Надо сотворить целебное зелье; на большой кувшин Лоцмана не хватит, хоть бы в кружке на донышке получилось. — Ставь сюда. — Он поднялся на колени, Ингмар поддержал его.

— Сам еле дышишь. Дать вина?

— Не надо. — Лоцман глубоко вдохнул, и воздух сейчас же вырвался обратно со стоном. — Приподыми меня. Возьми под мышки.

Бесполезно: боль малость притихла, но едва он напружинился, боль взорвалась вдесятеро, сокрушила и подчинила себе. Лоцман обвис на руках северянина, актер опустил его на пол.

— Инг, беги в мою комнату… найдешь куртку. В кармане белый коробок. Принеси его. Скорей.

Ингмар сорвался с места, взлетел по лестничке и исчез. Лоцман свернулся в клубок, пытаясь унять боль. Если им не помогут, Богиня погубит всех.

Лишь бы северянин сыскал заветный коробок да не повредил по пути обратно. Только бы вовремя подоспела помощь. Не опоздать бы с Рафаэлем. Если актер пролежит мертвым слишком долго, охранитель мира уже ничем не поможет — виконт возродится к новым съемкам, но это будет другой виконт. И никто не скажет заранее, сколько в нем сохранится от прежнего Рафаэля, как много он будет помнить.

Где застрял северянин, почему не идет? Давно пора возвратиться. Неужто наткнулся на Богиню и от лицезрения божественной особы позабыл обо всём на свете? «Ингмар! — позвал Лоцман мысленно. — Где ты?»

— Иду. — Актер вихрем скатился по ступенькам, протянул белый коробок. — Это?

— Открой. Достань вертолет — осторожней! Дай сюда. — Охранитель мира взял игрушку, передвинул красный рычажок на брюшке.

— Мир Поющего Замка; Лоцману нужна помощь.

Подаренный Девятнадцатым пилотом вертолет связи застрекотал, закрутились винты. Ингмар завороженно глядел на крошечное чудо. Модель вспорхнула с ладони и унеслась в сияющий ярким светом дверной проем. Охранитель мира со стоном опустил голову, прижался щекой к твердой земле. Зачем наболтал лишнего? Нет чтобы просто сказать: «Срочно нужна помощь», дернуло его назваться. Никто не поручится, что диспетчер в Кинолетном вышлет помощь сбежавшему от командира летного отряда, проданному Лоцману. Впрочем, теперь ничего не изменишь, вертолет связи не вернешь.

— Лоцман, — над ним наклонился Ингмар, — прости, я тебя чуть не убил.

— Не беда.

Он вяло обрадовался. Северянин становится прежним Ингмаром, Богиня выпускает его из лап.

Боль затихала, но вместе с ней угасала и жизнь. Как же так? Всего-навсего удар кулаком — и Лоцман погибает? До чего хрупок и уязвим мир, возникающий в параллель сочиняемой книге, как легко его разрушить…

— Не умирай, — тревожно сказал Ингмар. — Ты уж держись, ладно?

— Держусь, — отозвался Лоцман, а про себя подумал, что смерти зубы не заговоришь. Хоть бы вертолет скорей прилетел — не то концы отдашь, не дождавшись. — Инг…— Язык не желал повиноваться, засыпал во рту.

Охранитель мира перешел на мысленный разговор: «Давай попросим Богиню сочинить врача. Эту… как ее… реанимационную бригаду?»

Северянин подумал и отрицательно покачал головой: «Она же не Лоцман — чтоб здесь творить. Только из Большого мира».

Вот как. Командовать актерами, ставить их на колени — пожалуйста, а породить врача ей не под силу. Эх, Ингмар, Ингмар… Было бы кому поклоняться. И чего ради ты так отметелил своего Лоцмана?

Он вздрогнул и весь обратился в слух. В погреб вползло еле слышное гудение. Летит! «Встречай!» — мысленно велел Лоцман. Ингмар выбежал вон. Гудение превратилось в рокот, однако он приближался невыносимо медленно. Ну вот, еще чуть ближе, еще толику громче. Что они тянут?! Сдохну ведь, пока расшевелятся. Или же… Ему пришло на ум измерить скорость приближения вертолета количеством вздохов, и тогда оказалось, что не помощь ползет еле-еле, а секунды растягиваются в минуты, один удар сердца следует за другим через год, а вдох-выдох длятся целую вечность.

Рев вертолета ворвался в открытую дверь, обрушился со всех сторон, прижал Лоцмана к полу. От вибрации зашлось сердце, а винные бочки, казалось, вот-вот спрыгнут с подставок и раскатятся по полу. Затем стало чуть тише, и сквозь грохот всегдашнего эха охранитель мира различил голос:

— Привет, недопроданный!

Шестнадцатый пилот вытащил из сумки диагностер. Щуп с датчиками лег Лоцману на запястье, затем на шею, под ворот свитера. Лоцман повернул голову, чтобы видеть выражение лица приятеля. Шестнадцатый хмурился, глядя на экран прибора. Видать, дело дрянь. Летчик отложил щуп, задрал Лоцману свитер и взялся расстегивать рубашку.

— А это еще что? — Он наткнулся на диадему. — Это что, я тебя спрашиваю! — заорал он, словно уличил охранителя мира в преступлении.

Стоявший возле пилота Ингмар положил руку ему на плечо:

— Не кричи на Лоцмана.

— Где ты ее взял?

— Подобрал. Хозяйка потеряла, — пробормотал охранитель мира заплетающимся языком.

За шумом еще гулявшего по Замку ветра Шестнадцатый ничего, не разобрал и сердито тряхнул головой. Держа диадему двумя пальцами, он поднес к ней щуп, глянул на экран диагностера и забросил украшение в щель между бочками.

— Слов нет… — Пилот провел щупом Лоцману по бокам, по груди. — Рано на тот свет собрался, распаковывай вещички.

Охранитель мира нежился во внезапном блаженстве. Боль стягивала ослабевшие щупальца, свертывалась в клубок, засыпала. Шестнадцатый тем временем колдовал над Лоцманом: полил кожу аэрозолем, затем нанес мазь и принялся сноровисто ее втирать.

— Достань лампу в сером футляре, — сказал он северянину. — Такая продолговато-округлая штука.

Ингмар выудил из сумки футляр-овоид, раскрыл, и обе половины засветились нестерпимо ярким светом.

— Это наше целебное солнышко, — пояснил Шестнадцатый, продолжая энергично втирать мазь. — Свети — сюда, на сердце. Пониже держи, вот так. Сейчас он у нас станет как огурчик.

Охранитель мира лежал смирно, отдавшись во власть умелых рук. А оживить Рафаэля летчик, наверное, не сможет — такие чудеса под силу только Лоцману. Скорей бы закончил, не то спасти виконта не удастся.

— Где побрякушку-то взял? — полюбопытствовал пилот. — Она тебя чуть не уморила.

Охранитель мира вздрогнул. Диадема излучает смерть? Если Хозяйка ее не обронила, а нарочно подбросила… Он ведь до сих пор не знает, умеет ли красавица в маске творить, как Лоцман. Похоже, умеет. Если она подбросила украшение, зная, что у Анны разгорятся глаза… Выходит, она желала уморить Богиню? Однако Лоцман диадему не отдал. Что же — Хозяйка, которой ведомо всё, что творится в Замке, не заметила, как он спрятал украшение на теле? Не верю. Значит, заметила и позволила ему умирать? На Ингмара обрушилась, выручила — а от диадемы пусть пропадет?

С какой стати Хозяйка вздумала извести Анну? Коварная красотка — она хуже Богини! Та всего лишь писала книгу, не подозревая о мучениях актеров, а Хозяйка замыслила прямое убийство. Непостижимо. А он-то, дуралей, увлекся, да еще как… От этих мыслей Лоцману сделалось больно. Ноющая боль зародилась в груди под горлом, поползла вширь.

— Эй! — Шестнадцатый чувствительно шлепнул его по щеке. — О чем задумался, недопроданный? Прекрати — не то помрешь. Ишь, мыслями вредными тешится — мотор так и затрепыхался. Никаких черных мыслей, — велел он, застегивая Лоцману рубашку. — Лежать и спать, больше ничего. Вот в спальню отнесу… Покажешь, где его комната? — обратился летчик к Ингмару.

— У нас Рафаэль погиб. — Охранитель мира одернул свитер и сел. Голова закружилась. — Посмотришь? У него позвоночник сломан.

— Да уж вижу твоего Рафаэля. — Шестнадцатый придвинулся с диагностером к виконту, посмотрел показания датчиков. — Нет, парни. Актеры не по нашей части, с этим надо к Лоцману… Да не к тебе — сам еле жив. Не тужи, к следующим съемкам Богиня вам сделает нового.

— Не сделает, — отозвался Ингмар. — Богиня у нас в Замке.

— В За… Ты смог?! — Лоцман кивнул.

— Нам нужен этот Рафаэль, наш. Это я его убил, — признался он, глядя в пол.

Шестнадцатый вскочил на ноги.

— Лоцман! — Голос пилота гулко отдался от стен. — Ты хотел добраться до Большого мира? Ты добрался. Ты хотел говорить с Богиней? Она здесь, у тебя. Ты много чего хотел сделать. Почему вместо этого затеял свару с актерами, ты, Лоцман Последнего Дарханца? А ну пошли к Богине. — Летчик поставил его на ноги.

Лоцман вырвался:

— Богиня подождет. — Он нагнулся над Рафаэлем, проверяя, не поздно ли его оживлять. Еще не опоздал — от актера исходит ощущение живого тепла. — Я должен…

— Ты должен заняться Большим миром. Тебя силой увести? Я уведу.

— Иди, — глухо сказал Ингмар. Он стоял — большой, сильный, — беспомощно уронив руки. — Пусть уж…

— Я не могу. Рафаэль — мой актер. Стоит хоть раз предать себя — и ты больше не Лоцман. Я ничего не сделаю для Большого мира, если сейчас… — Он бросил объяснять. И Шестнадцатый, и Ингмар понимают.

Лоцман отыскал глазами кружку.

— Инг, я сотворю зелье; вотрешь ему в кожу, и позвонок срастется.

Ингмар кивнул, облизнул пересохшие губы. Шестнадцатый мрачно ждал.

Охранитель мира сделал несколько медленных вдохов.

Напружинился, вложил все силы в ложку заветного зелья. И провалился в бездонную черноту…

Открыв глаза, он в окно увидел вызолоченные вечерним светом верхушки башен. Белый флаг обвис, тускло блестели несколько видимых букв.

— Ожил-таки! Я уж и не надеялся. — Шестнадцатый со щелчком закрыл сиявшую целительным светом лампу-овоид.

Лоцман обвел взглядом потолок и стены. Это не его комната — ни знакомых картин на стенах, ни росписи в медальоне на двери. Лепнина на потолке едва намечена, и это серый гипс, не покрытый слоем штукатурки.

Летчик устало потер глаза.

— Тот актер занялся Рафаэлем, я тебя занес в первую попавшуюся дверь… Ва-ах, — он зевнул. — Умаялся. Уж не знал, что и делать. Сколько раз говорил: не надо лоцманить, не то хуже будет. Как в воду глядел.

— А где все? — охранитель мира приподнял голову. Он лежал на постели в одних трусах, и кожу пощипывало от воздействия чудесной лампы.

Шестнадцатый прикрыл его одеялом.

— Ушли они. В Большой мир. Рафаэль ожил, и Богиня увела всех четверых. А в Замке без конца кто-то плачет.




Глава 16


— Прости. Я не хотела тебе всё испортить. — Хозяйка машинально двигала подсвечник с тремя свечами. В свете трепещущих язычков рубины в ее диадеме казались черными, и лишь изредка посверкивали алмазы. Вторая такая же диадема лежала на столе, среди тарелок с остатками недоеденного гостями сыра, между Хозяйкой и Лоцманом.

Шестнадцатый пилот улетел, не забыв на прощание выбранить охранителя мира за упрямство и оставить ему новый вертолет связи. Лоцман по отголоскам плача отыскал в ночном Замке Хозяйку и привел в столовую. Теперь они сидели у стола, друг против друга, и молчали — долго, враждебно. Красавица заговорила первой.

— Прости, — повторила она. — Я не думала, что диадема принесет тебе вред.

— Ты хотела смерти Анны?

— Да нет же! У нее разболелась бы голова, только и всего.

— Я намеревался с ней поговорить. С ней и с Ителем.

— А я не желала, чтоб ты с ней разговаривал. — Хозяйка поглядела исподлобья. В прорезях полумаски глаз не было видно — там было темно, словно черный шелк прикрывал ход в подземелье. — Ты… как взял ее под руку, как повел… — Щеки красавицы потемнели от внезапного румянца.

— Повел — ну и что?

— Я подумала: еще минута — и она его разглядит, увлечется… — Ее голос от слова к слову делался тише. — Мне не хотелось… — Она совсем умолкла, смущенно разглаживая складку на скатерти.

Хозяйка приревновала его к Анне! Вот уж нелепица.

— По-твоему, я бы прельстился нашей Богиней?

— Ну…

— Я что, спятил?

— Откуда мне знать? — Красавица рассердилась. — Наверно, спятил, раз взялся оживлять актера, когда сам еле дышишь. И вообще, какого Змея тут расселся? Они давным-давно в Большом мире; ступай, приведи их обратно.

Злится, оттого что проговорилась и дала понять, что Лоцман ей небезразличен? О том и раньше можно было догадаться. Он улыбнулся и протянул руку, коснулся ее нежных пальцев. Хозяйка отпрянула и встала из-за стола:

— Лоцман Поющего Замка! Твои актеры вырвались в Большой мир. Ступай за ними!

— Не указывай, что мне делать.

— Глупый мальчишка, — бросила красавица и исчезла. Не отступила, растворясь в сумраке комнаты, — попросту исчезла, словно ее и не было.

Обескураженный, охранитель мира пожевал сыр, съел побитый, потекший персик, глотнул вина. Надо немедля двигаться вслед за актерами, в этом Хозяйка права. Но Змей их всех задери, должен ведь человек поесть. На голодное брюхо границы не перейдешь; перед глазами то и дело всё начинает дрожать и плыть.

Внезапно он вскинул голову, прислушался. Как будто зовут? Далекий плачущий крик: «Лоцман! Лоцман!» Хозяйка?! Он рванулся бежать.

В Замке было темно. Натыкаясь на скульптуры и бесполезные, никогда не загорающиеся светильники, охранитель мира промчался по коридору, ощупью нашел лестницу, взлетел на свой третий этаж.

— Ло-оцман!

Зовут из его комнаты.

— Хозяйка! — крикнул он, подбегая к двери. Толкнул. Снова толкнул, со всей силы. Дверь не дрогнула — изнутри закрыто на засов, который он сам сотворил.

— Лоцман! — прозвучал новый, совсем близкий, призыв.

— Эстелла! — узнал он. — Что там у вас?

— Иди скорей! Здесь ужас что… — Актриса за дверью шмыгнула носом. И вдруг завизжала на отчаянно высокой ноте; визг оборвался, перешел в крик, с которым она, видно, побежала прочь: — Инг, стой! Не надо! Ингмар, стой!

Топор — Лоцман и сам не заметил, как инструмент появился в руках. Он с остервенением рубил тяжелую дверь, пока лезвие не зазвенело по металлу. Проклятый засов! На кой ляд они его заложили?! Лоцман сунул лезвие в щель, нажал на топорище, выломал доску, за ней другую. Пролез в дыру, кинулся к зеркалу.

В Зазеркалье тоже была темнота, но иная, чем в Замке, — коричневая, прозрачная. На полу лежал прямоугольник света: дверь в соседнюю комнату была открыта. Вытянув перед собой руки и не ощутив сопротивления, охранитель мира шагнул в Большой мир, в рабочий кабинет Богини.

Окно было задернуто шторами, за ним плескалось и шуршало галькой море. Открытая дверь вела в гостиную. Там с недовольным видом сидел в кресле Итель, пропускал сквозь пальцы свою курчавую бороду. У стены находился стол, на котором были выставлены бутылки, бокалы, блюда с бутербродами и ваза с грушами. Анна, в лучшем из Эстеллиных платьев и в сапфировом ожерелье, бессмысленно перебирала эти груши, передвигала бокалы. Вид у нее был невеселый, губы сжаты и вытянуты вперед, что делало Богиню старой и некрасивой. Эстеллы с Ингмаром не было видно.

Лоцман почувствовал себя неуютно. В Большом мире оказалось чрезвычайно плотное, насыщенное информационное поле; насыщенней, чем в Кинолетном городе, — буквально голова кругом. Он постучал костяшками пальцев по дверному косяку:

— Добрый вечер.

Вздрогнув, Анна обернулась. Итель в кресле вздернул голову:

— А, вот и вы. Проходите, господин Лоцман. — Богиня набрала в грудь воздуху:

— Должна сказать, ваши люди совершенно не умеют себя вести. Просто удивительно! Такие милые, приветливые в Замке — и чуть только попали сюда, распоясались беспредельно. Эстелла скандалит, Ингмар хамит, Рафаэль с Лусией ведут себя в высшей степени непристойно. Кто бы мог подумать — с виду такая юная, целомудренная девушка… Господин Лоцман, приведите их в чувство, иначе…

— Это ВАШИ люди, Анна, — прервал он словоизвержение Богини. — Почему вы увели их, не спросив у меня?

— Во-первых, вам было плохо. Лежали пластом после визита в винный погреб, — ответила она ядовито. — Затем, тот летчик повел себя возмутительно! Позволил себе оскорбительные выражения в мой адрес, в адрес Пауля… Он меня попросту выставил вон!

Кажется, пока не стряслось ничего страшного. Однако Эстелла так кричала, так звала…

— Где они сейчас?

— Пошли к морю. Взгляните, — Итель кивком указал на открытое, не задернутое шторой окно. И добавил, пряча в бороде улыбку: — Ингмар отнял у Анны драгоценности, которые ей дали поносить. Она отвоевала только ожерелье.

— Эстелла их подарила! — ощетинилась Богиня. — Положим, заколки мне ни к чему, я волосы не закалываю — и всё равно, как он посмел?

Лоцман подошел к окну. Закатившееся солнце оставило на небе розовые, лиловые, белые, золотистые разводы. Высокие кучевые облака громоздили в небе разноцветные замки, верхушки которых сияли золотом и белизной, а основания казались высечены из серого камня. Под замками лежало укутанное сумерками море — тихое, с едва волнующимися отражениями. Засыпанная галькой прибрежная полоса выгибалась подковой, справа и слева от дома в море уходили два пологих мыска.

На сером фоне галечника двигались четыре ярко освещенные фигуры: Эстелла в платье из серебряной парчи, Лусия в белом, с накинутым на плечи алым шарфом, Ингмар в костюме из коричневой замши, на которой поблескивали бронзовые бляшки, Рафаэль в черном бархате, в шляпе с белым плюмажем. Охранитель мира невольно поискал взглядом прожектора, которые столь эффектно освещают актеров. Да нет же — это их собственный свет. Как у мишеней, по которым стрелял бывший Лоцман Отверженного Завтра.

— Какая красота, — вздохнула ставшая рядом Анна. — Они ошалели от того, что попали в настоящий мир. Думаю, их поведение извинительно; правда, Пауль?

— Наверное, — буркнул издатель. — Господин Лоцман, вам загонять их… созывать обратно. Анна на радостях пригласила гостей, желая похвастаться… то есть познакомить их… кхм… Короче, сейчас здесь будет вся ее писательская шатия.

Лоцман насторожился.

— Анна, вы позвали тех, с кем писали «Последнего дарханца»?

— «Дарханца»? М-м… Но я писала его сама, — отозвалась она неуверенно.

— Неправда. Вас было трое.

Богиня сочла нужным не заметить его резкость.

— По правде говоря, мы сочиняли вместе с Марией. Но это было так давно…

— А кто был третий?

Охранитель мира поймал испытующий взгляд Ителя. Враг силился постичь, кто такой Лоцман, что ему известно и откуда.

— Третий — лишний, — примирительно улыбнулась Анна. — Не было такого, уж поверьте. — Она стремилась выдержать роль приветливой хозяйки дома.

— Это был мужчина.

— Бог с вами! Мы были девчонки — восемнадцать лет…

Лоцман посчитал, что проще расспросить Марию.

— Она придет сюда?

— Нет. Мы… не общаемся. Но вы увидите всех прочих. Занимательный народ — вам будет интересно.

— Позовите своих людей, — добавил издатель. — Только предупредите их, чтобы без эксцессов. Писатели, конечно, многое простят, но всё же пусть ваши люди будут поскромнее.

— За этим обратитесь к Анне. Она им навязала такие роли. — Лоцман оторвал взгляд от берега, где резвились выхваченные из сумерек лучами несуществующих софитов актеры: Ингмар с Рафаэлем гонялись за Лусией и пытались бросить ее в воду; Эстелла сидела на берегу, подбирала гальку и швыряла ею в мужчин. — И пожалуйста, пригласите Марию.

— Но мы в ссоре, — запротестовала Анна. — К тому же… — быстрый взгляд на Ителя, — они с Паулем друг дружку не переваривают.

— Тем лучше. То есть сейчас это не имеет значения. Анна, речь идет о жизни людей.

— Актеров? — уточнил издатель.

— Да. Анна, телефон. — Лоцман повернул ее к стоящему на столике в углу аппарату. Телефон был светло-сиреневого цвета, и эта нежная сирень внезапно связалась в его сознании с незнакомой пока Марией, и защемило сердце, как от чтения «Последнего дарханца». — Если хотите, я сам поговорю.

— Нет уж. — Богиня взялась за трубку. — Мария испугается, что ее преследует маньяк.

На звонки долго не отвечали. Лоцман стоял рядом с Анной и слушал тягучие гудки в трубке.

— Алло? Наконец-то!

— Мария? Привет, дорогая, — защебетала Анна. — Слушай, давай забудем ссоры. У нас такие чудеса!

— Ты расплевалась с Паулем? — перебила Мария. Лоцман отчетливо слышал ее насмешливый голос. — Какие еще чудеса могут случиться в наше время?

— Не угадала. С тобой хочет познакомиться интересный молодой человек. Приезжай ко мне.

— У меня есть муж.

— Брось шуточки. Речь идет о жизни людей, — проговорила Богиня таинственным шепотом.

— Ты пьяна?

Охранитель мира забрал у Анны трубку.

— Мария, здравствуйте. — Заколотилось сердце. — Я — Лоцман Последнего Дарханца… Простите, это не объяснишь в двух словах, по телефону. Если можно, пожалуйста, приезжайте сюда.

— Кто это? Вы все там нарезались?

— Мария, вспомните «Последнего дарханца». Вам с Анной было по восемнадцать лет.

— Да, в самом деле. А-а! — Мария вообразила, будто до нее дошло. — Вы хотите издать «Дарханца»?

— Хочу! — заявил Лоцман, готовый любой ценой завлечь ее в дом Анны.

— Но он же, простите, в безобразном виде. Детское баловство.

— Об этом мы поговорим. Приедете?

— Ладно, — весело согласилась Мария. — Если вам вздумалось издать что-то наперекор Паулю, одно это заслуживает аплодисментов.

Через несколько минут пожаловали гости. Они подкатили на трех машинах, втиснули их на маленькую площадку перед домом. На Лоцмана и — в окно — на актеров глядели с любопытством, однако правдивому рассказу Анны никто не поверил. Посчитали, что она пригласила актеров с киностудии, что платье ее оттуда же, из костюмерной, а сапфировое ожерелье — цветное стекло. Впрочем, выдумку сочли остроумной, имитацию сапфиров — великолепной, а предложенные вина — выше всяких похвал. Только к охранителю мира гости отнеслись с подозрением, чувствуя, что он — чужой.

Лоцман стоял у окна, одновременно наблюдая и за актерами, и за писателями. Светящиеся фигуры на берегу, видно, притомились, уселись рядком на гальке. Оттуда долетал то смех, то визг, то крики. Итель больше не настаивал, чтобы актеров привели в дом; наверное, опасался скандала. Гости много пили и громко разговаривали.

— Так вот: я хочу тост произнести! За благополучное окончание моей повестухи. И, так уж и быть, твоей тоже. — Тост предложил самый молодой из гостей, полный белобрысый юноша с голубыми глазками, которые маслено глядели на поджарую черноволосую красотку в алых брюках. Красотка и толстячок звонко чокнулись, выпили. — Недурственно, — подвел он итог. — Повторим?

Некая бледная личность в очках что-то бубнила, обращаясь к их спинам, посмеивалась собственным остротам, которых никто не слышал. Анна обнимала за пояс яркую блондинку с распущенными волосами и в платье, которое было слишком тесно для ее пышных форм. Девица с жаром толковала про концепцию нового романа; судя по лицу хозяйки дома, Анна едва улавливала, о чем речь. Двое бородатых парней подсели к издателю и с заискивающими интонациями что-то с ним обсуждали. Лоцмана вдруг словно толкнули, и он стал прислушиваться.

— Я вам еще раз повторю: читателю это не нужно, — с терпеливым видом объяснял Итель. — Мы знаем требования рынка, и мы должны им отвечать. Ваш роман покупать не будут.

— Но, Пауль, — возражал один из бородатых, — люди во все времена любили посмеяться. Это веселые приключения затерявшегося в джунглях взвода…

— Вот, — поднял палец издатель. — Вы сами вынесли себе приговор. На веселые приключения спроса нынче нет! Появится завтра — милости прошу ко мне, обеими руками подпишу договор. А сегодня — увы. Если б вы предложили роман, где ваш взвод, человек за человеком, гибнет в этих самых джунглях; где на них охотятся туземцы и тигры-людоеды; где они сами звереют от укусов змей и москитов, и начинается поножовщина — вот когда вы всё это опишете в подробностях, тогда будет роман, и будем издавать. И главное, читатель его купит. — Лоцман шагнул к ним:

— По-вашему, сейчас время извращенных чувств? Время перевернутой нравственности? Насколько я понимаю — за подвиг почитается то, что раньше считалось постыдным?

В комнате стало тихо. Все головы повернулись к охранителю мира, поднятые бокалы опустились.

Издатель усмехнулся:

— Не драматизируйте. Есть литература, и есть жизнь. Одно — само по себе, другое — само по себе.

— Книги формируют нравы, — заметил один из отвергнутых бородатых авторов.

— Ерунда. Это чтиво, которым заполняют безделье. Мое дело как издателя — угадать, чем наш читатель с наибольшим удовольствием займет свой досуг. Порнографией — я дам ему порно, романтическими страстями — я дам ему страсти, душегубством и кровищей — я дам резаные головы и вывалившиеся кишки. И вы это напишете. Не хотите писать — разговору нет. И контрактов нет — пишите в стол. Ждите, когда на вас появится спрос.

— Пауль, как всегда, проповедует? — раздался в дверях новый голос.

Издатель кисло поморщился.

— Мария! — ненатурально обрадовалась Анна. — Проходи, мы давно тебя ждем.

Она была седа. С короткой стрижкой, высокая, спортивная, в цветастой юбке и белых сандалиях. Умное волевое лицо, прямой взгляд подведенных зеленоватых глаз, такой же тонкий, суховатый нос, как у Анны.

— Это Мария, — обратилась к Лоцману хозяйка дома. — Моя кузина. Мы с детства с ней очень дружны. А этот молодой человек представится тебе сам, — сказала она кузине.

Мария насмешливо улыбнулась; насмешка была адресована Анне.

— Были дружны, пока не разругались из-за… — она запнулась и медленно закончила, разглядывая Лоцмана: — разных подходов к жизни. Это вы говорили о «Последнем дарханце»?

— Я. — Ноги неудержимо понесли его ей навстречу. Богиня — вот она, настоящая Богиня! Та, что не предала и не продала своего Лоцмана, та, что дарила ему крупицы жизни. Он поглядел в глубину ее зеленоватых глаз — в них было удивление. — Мария…

— Бог мой, кто вы? Верь я в инопланетян, сказала бы, что вы — пришелец.

— Он и есть пришелец, — сообщила Анна. — Только они все, — она имела в виду гостей, — не верят и смеются. Это Лоцман Поющего Замка.

— И Последнего Дарханца, — добавил он.

Мария потрясла седой головой. Как и Лоцман, она поседела намного раньше назначенного природой срока.

— Разыгрываете?

Издатель поднялся из кресла, отвергнутые авторы поднялись вслед за ним.

— Самое скандальное во всей истории, — заявил Итель, — что Анна рассказывает правду. И этот господин — на деле Лоцман не пойми чего. Мы с Анной были в Поющем Замке и привели оттуда десант. Полюбуйся, — он указал на окно, за которым лиловело угасающее небо. — А господин Лоцман, я думаю, расскажет тебе подробности.

— Лоцман Последнего Дарханца? — переспросила Мария, не отводя глаз от охранителя мира и придвигаясь к окну. — Вы не похожи на идиотического фэна.

— Разумеется, нет. Вы знакомы с Анниным Поющим Замком?

— Пойду-ка и я послушаю, как он будет морочить ей голову. — Эффектная брюнетка в алых брюках, прихватив стакан и белобрысого толстячка, двинулась через комнату.

Лоцман поглядел в лицо красотке, в голубые глазки юноши… Сердце екнуло.

— «Леди Звездного Дождя», — заявил он. — И «Отверженное Завтра».

Красотка вскинула брови, белобрысый подскочил на месте, как мячик.

— Ничего себе разведка! Как вы узнали? Я ж ни единой живой душе… Только в набросках. — Толстяк уставился на Лоцмана с растущим изумлением.

— Кто писал «Эльдорадо»? — негромко спросил охранитель мира, оглядел присутствующих, остановил взгляд на пышнотелой блондинке.

— Я. — Девица смутилась, точно ее уличили в чем-то непристойном, одернула тесное платье.

— Ясно. И все четверо — с Анной вместе — продались Ит… Паулю. Подписали контракт на романы, которых требует сегодняшний читатель.

— Так и есть, — подтвердила Мария. — Молодой человек, я вижу, вам не по нраву издательские идеи Пауля? Тогда я с вами. Вот моя рука. — Мария шутливым и одновременно искренним жестом протянула руку. Он сжал ей пальцы.

— Идемте к морю. — Потянув Марию за собой, охранитель мира махнул в открытое окно, с хрустом приземлился на гальку.

Мария не подвела: опершись одной рукой на его ладонь, другой — на подоконник, она гибким движением спрыгнула вниз.

— Вот это да! — Она засмеялась — видно, сама не ожидала от себя такой прыти.

Из окна высунулись три головы: брюнетка, белобрысый и пышнотелая.

— Эй, куда пошли? Мария, тут отличные вина!

— Я за рулем, как и вы… Господи, какая красота! — ахнула Мария, разглядев актеров метрах в тридцати от дома.

Актеры неспешно удалялись по прибрежной полосе. Эстеллино платье сияло серебром, Лусия в белом плыла, как неземное видение, ее алый шарф пламенел. Рафаэль обернулся, заметил Лоцмана, однако актеры продолжали уходить.

— Идемте к ним, — сказал обеспокоенный охранитель мира. Куда это они направляются, хотелось бы знать. — Мария, постарайтесь мне поверить.

Он ей всё рассказал: о Поющем Замке, об умирающем Дархане, о Кинолетном городе, о том, как разорвал границу и вызвал Анну в свой мир. Услышав историю про Эстеллины заколки, Мария засмеялась:

— Так похоже на Анну! Она всю жизнь была без ума от побрякушек. Никогда их, впрочем, не имела — дорогих. Я вам уже на четверть верю. А как погляжу на это чудо — на актеров, — верю почти совсем. Хотя «почти совсем» не говорят. Господин Лоцман… А можно по-простому, без «господина»? Спасибо. Скажите: как вы чувствуете себя в нашем мире?

— Скверно. Я здесь чужой. А вот актерам, кажется, хорошо. Дорвались до желанного.

— Когда вы говорите, что литературные персонажи уходят в Большой мир, — раздумчиво промолвила Мария, — это, знаете ли, фигурально. Они живут среди нас — в сознании людей, воздействуя на умы и сердца. Пауль со мной не согласен. Он полагает, будто книги людей не воспитывают — и он, издатель, вместе с авторами никакой ответственности не несет. Опасное заблуждение.

— Еще бы, — мрачно заметил Лоцман, вспоминая разгорающуюся войну в Кинолетном. Он поклялся убить Ителя — но разве можно карать смертью самоуверенного коротышку, который понятия не имеет о том, что из-за него творится в иномирье? Надо ему объяснить. Положим, Итель поверит, однако остановит ли его это знание — большой вопрос. — Мария, как вы писали «Дарханца»?

Она улыбнулась.

— Писала Анна, а сочиняли мы вместе. Идеи были в основном мои, исполнение — ее. Вы бы знали, что это было за время! — вздохнула она с теплой грустью. — Такой радости жизни, такого восторга я не знала уже никогда. Ну, только если перед свадьбой и в медовый месяц, но то — другое… Мы с Анной упивались своими выдумками, всей этой игрой. Мы буквально жили там, на Дархане; и он был здесь, вокруг нас. Наши герои были живые, стояли перед глазами; у нас было столько друзей! Мы были в них чуть ли не всерьез влюблены.

— Вы не дописали вещь.

— А не пошло. Придумали до конца — конец, помнится, там трагический, в духе нашего развеселого девчоночьего удальства. Ведь мы еще ничего не знали о горе и смерти. А написать не получилось. Мы с Анной — пока не рассорились из-за Пауля — много раз вспоминали. Даже не повесть, а то время, когда были мы молодые и беспечные. Знаете, так хочется туда вернуться…

Анне тоже хочется, подумал Лоцман — не зря образовался туннель в горах. Мария продолжала:

— Пауль уверовал, будто понимает требования момента. Что, если раньше книги учили светлому и доброму, теперь должно быть всё наоборот. Зло непременно должно побеждать и ни в коем случае не осуждаться.

— Простите, — учтиво прервал Лоцман, — давайте вернемся к «Дарханцу». Мир питается вашей памятью, если вы вспомните его, он оживет.

Мария прошла несколько шагов молча. Под ногами похрустывала галька.

— Я почти готова допустить, что вы говорите правду. Да и Пауль уверял, что так, а уж он — человек трезвомыслящий. Скажите честно: вы напоили его и Анну каким-то галлюциногеном?

Лоцман указал на движущиеся впереди фигуры:

— Это — тоже галлюцинация? Когда я успел опоить вас?

— Ох, не знаю, — промолвила она с внезапным отчаянием. — Если всё это правда — оно подрывает основы мироздания. Весь мир оказывается не таким, как нам представлялось. И мы, писатели, — какая на нас сваливается ответственность! Не только за качество книги, но и за актеров, кино и Лоцманов. Счастье, что я не подписывала контракта с Паулем, не марала рук. А то продашься — и неожиданно узнаешь, что из-за этого умирает твой Лоцман… Застрелиться можно. Я поняла: продажа Лоцмана — это когда предаешь собственное нравственное чувство. Вы правы — писатель после этого погибает, остается в лучшем случае ремесленник. Или халтурщик. Бог мой! Как была права мудрая Мария, когда не подписала ОБЯЗАТЕЛЬСТВО… ой, заговорилась! Не подписалась пахать на Пауля.

— «Последний дарханец», — напомнил Лоцман. — Мария, поймите: там Стэнли умирает.

Она взглянула на него — он угадал — с упреком:

— Думаете, я помню что-нибудь, кроме названия?

— Я расскажу. Или нет — принесу книгу.

— Во-первых, то был блокнот. Во-вторых, он валяется где-то у меня в гараже, среди прочего хлама.

— А у меня есть книга. Мария, обождите здесь; я позову актеров, и мы вернемся в дом.

Оставив Марию, охранитель мира ускорил шаги, нагнал своих.

— Меня удивляет: отчего никто не поинтересуется, чем заняты их Лоцман и Богиня. Идемте обратно.

Актеры остановились. Отрешенные, чужие лица, призрачный свет.

— Инг, пойдем — Богиня зовет. И вообще, пора возвращаться.

— Куда возвращаться? В Замок?

В голосе Ингмара слышалась враждебность. Рафаэль, прищурясь, покусывал губу, Эстелла смотрела исподлобья, Лусия — с вызовом. Лоцман ощутил острую тревогу. Их надо немедленно отправить домой.

— Эст, ты меня звала. Ты кричала: «Приходи, здесь ужас что!» И теперь я, твой Лоцман, говорю: пойдем со мной в Замок. Я не позволю Анне глумиться над вами дальше.

— Это ты над нами издеваешься. — Лусия передернула плечами, охваченными алым шарфом. — Цель актера — попасть в Большой мир. Мы попали. Что нам еще?

— И ты здесь больше не Лоцман, — добавил виконт. — По крайней мере нам не Лоцман.

— Ребята, родные, — тихо сказал охранитель мира. — Мы не можем остаться здесь. Вы не должны — не имеете права. Не в этих ролях. Вспомните последний сценарий: Анна сделала из вас чудовищ.

— То есть мы не должны поганить собой Большой мир? — подхватила Эстелла с сарказмом; мимолетное просветление, когда она призывала Лоцмана на помощь, исчезло без следа. — Этот мир для нас слишком хорош?

— Если хочешь — да! Вы честные, добрые люди…

— Были, — перебил Ингмар. — А стали такие, как нужно. Ты слышал, что сказал Итель? На нас есть спрос. Мы — то, что надо.

Лоцман оглянулся, услышав топот за спиной. Подобрав юбку, Мария со всех ног неслась к дому.

— Анна! — закричала она, пробежав полпути. — Анна!

— Инг, неужто ты уйдешь от своей Богини? — Остановить их, удержать, любой ценой. — Эст, ты умоляла ее принять от тебя подарки, неужели ты ее покинешь? Рафаэль, ты откажешься от той, перед кем с благоговением стоял на коленях? Немного же вы тогда будете стоить! Лу, хорошая моя, пойдем. — Лоцман взял девушку под руку. Она не попыталась вырваться, но и не тронулась с места.

От дома навстречу Марии спешила Анна, на крыльцо высыпали гости, последним вышел Итель. Мария бросила кузине несколько взволнованных фраз.

— Нет, нет, нет! — заголосила Богиня и ринулась к актерам, оступаясь в гальке на высоких каблуках. — Никаких «уходим»! Вы — почетные гости в доме!

Они сразу поникли, и даже призрачный свет, казалось, потускнел.

— Будь ты проклят! — бросил Рафаэль охранителю мира и первым двинулся навстречу Анне.

За ним потянулись остальные, покорные своей Богине.

— Анна, они должны сейчас же вернуться в Замок, — сказал Лоцман, когда и актеры, и гости возвратились в дом.

— Что вы! Наш праздник только начался. — Богиня смотрела глупыми глазами — словно нарочно не желала понимать, во что ввязалась.

— Я вам обещаю праздник. Едва их роли — ваши роли, Анна, — полностью возьмут над ними верх. Вы уже жаловались мне, вам мало?

— Бросьте, — отмахнулась она. — Вы видите: я крепко держу их в руках.

— Пауль, объясни Анне… — с жаром начала Мария, окончательно принявшая сторону Лоцмана.

— Уволь, — перебил он, усмехаясь в бороду. — Специалисты по неведомому здесь вы, писатели. Пусть всё идет, как идет.

— Что будем делать? — обернулась Мария к охранителю мира.

— Займемся «Последним дарханцем». — Он увел ее из шумной гостиной в кабинет, нашарил у двери выключатель, щелкнул.

— Что это?! — Мария уставилась на высоченное, до потолка, зеркало в чеканной серебряной раме — такое же, как стояло у Лоцмана в спальне. — Этого раньше не было. Почему оно черное?

— Там темно, — ответил охранитель мира, удивляясь. Лично он видел в зеркале три свечи на столе и освещенную их пламенем Хозяйку.

Красавица поднялась со стула, лицо в полумаске обратилось к Марии. Богиня Последнего Дарханца с опаской потрогала стекло, отдернула руку.

— Холодное — жуть.

— Я сейчас вернусь.

Лоцман беспрепятственно шагнул в Зазеркалье, Оглянулся на Марию: у нее округлились глаза, и от изумления открылся рот. Очевидно, с ее точки зрения, Лоцман ступил в черноту и пропал.

— Я подумала: когда ты вернешься, тебе понадобится свет, — сухо заговорила Хозяйка. — Как повеселился в Большом мире?

— Веселье там никуда не годится. Я потом расскажу. — Охранитель мира шарил под подушками. — Да где же он?

— Кто? — спросила красавица невинным тоном, который выдал ее с головой.

— «Последний дарханец». Ты забрала?

— Я. Взяла почитать.

— Великий Змей, нашла время! Его нужно отдать Марии.

— Попроси. — Она надменно усмехнулась, давая понять, что так просто книгу не отдаст.

— Слушай, кокетство и шутки оставь на потом. Мария ждет, а Дархан умирает.

— А на Хозяйку тебе наплевать.

— Пошли со мной. Возьмем книгу — и вместе сходим в Большой мир.

— Хозяйка не покинет свой Замок. Не в пример некоторым.

— Некогда мне с тобой пререкаться! — вскипел Лоцман. — То диадему подбросишь, то книгу украдешь. Оставь эти игры…

— Ты ни о чем меня не попросишь?

Он промолчал, удержав грубость. Хозяйка добивается капли внимания — но Змей ее побери, не сейчас же! Он сосредоточился, вспомнил картины, порожденные в мозгу прочитанными главами «Дарханца». Глубоко вздохнул. Зажмурился, сжал кулаки, напрягся…

— Ей плохо, — раздался голос Хозяйки.

Он схватил с постели появившуюся книгу, обернулся. Мария в Зазеркалье побледнела и, держась за грудь, на неверных ногах брела к дивану. Проскочив зеркало, Лоцман метнулся к ней.

— Мария!

— Ничего, ничего… сердце что-то схватило.

Он поддержал свою Богиню, усадил на диван. Выроненная книга шлепнулась на пол.

— Вызвать врача?

— Не надо. — Мария слабо улыбнулась. — Отпускает понемногу. Никогда такого не случалось. Как ножом взрезали.

Лоцман глянул в зеркало. Хозяйка стояла, надменно выпрямившись. Поймав его взгляд, она скривила губы, указала на «Последнего дарханца» на полу, затем на Марию. Мотнула головой и загасила свечи, пальцами прижав фитили. Охранитель мира нагнулся поднять сотворенную книгу.

— Вам лучше? Смотрите: я принес.

— Дайте. — Мария, еще очень бледная, взяла у него из рук томик в сером переплете, провела пальцем по тисненому названию.

— Чудеса. Наверное, это не наш «Дарханец». — Она раскрыла наугад. — Хм. Странно и, я бы сказала, удивительно. Анна! Не слышит. — Мария листала страницы, прочитывая понемногу там и тут. — Знаете что? Мы этого, конечно, не писали. Здесь нормальный, человеческий текст — а мы были совсем желторотые и так не умели. И в то же время это всё наше, я узнаю…

— Может, книга отражает не то, что вы написали, а что придумали? — предположил Лоцман.

Мария открыла последнюю главу — там, где повествование обрывалось.

— Смотрите: мы сочинили до конца, а здесь Таи еще только встречает пришельцев. Это место, где мы бросили писать. Ну да, вы почти правы: мы нацарапали то, что сумели положить на бумагу, а здесь, — она постучала ногтем по переплету, — содержится всё, что мы знали, но не смогли отразить. Поразительно. Кто бы подумал… Давайте так: я почитаю, а вы идите, приглядите за своими.

Лоцман вышел в гостиную. Где актеры? Всего-то отсутствовал несколько минут. Анна здесь, Итель, двое бородатых, бледная личность и пышнотелая с распущенными волосами; красотка в алых брюках пьет одна. Недостает белобрысого толстячка — и четверых актеров. Анна что-то азартно доказывает Ителю и бородатикам. Куда ж ты смотрела, глупая курица?!

Охранитель мира высунулся в окно. На побережье пусто, на подкове прибрежной полосы ни искры света. В сильной тревоге он выскочил на крыльцо. Опять никого? Ах нет — как будто слабый стон.

Лоцман слетел по ступеням:

— Где вы?!

Стон повторился — за кустами, увитыми хмелем с висящими шишечками. Лоцман нырнул за кусты. Сюда добирался слабый свет двух фонарей, установленных на площадке. И в этом свете охранитель мира увидел толстое коротконогое тело, навзничь лежащее на траве. Казалось, голова была отсечена — однако она просто оказалась в глубокой тени под ветками. Рубашка толстяка была изрезана, и на краях каждого пореза темнела кровь.




Глава 17


Порезы были неглубоки, и белобрысый автор пострадал в основном морально. Лоцман вдвоем с Ителем затащил его в спальню, затем издатель, брезгливо морщась, вышел. Лоцман снял с толстяка рубашку, обработал порезы и, как умел, закрыл: вата, кусок ткани, лейкопластырь. Бинтов в доме не оказалось, и вместо них в дело пошла наволочка — Мария стояла с ножницами и кроила из нее куски. Писатель в полуобмороке лежал на Анниной тахте и слабым голосом стонал. Пышнотелая девица сидела возле него с бокалом вина, уговаривала выпить:

— Бенедикт, а, Бенедикт? Ну, давай глоточек. А?

Анна и красотка в алых брюках боязливо жались к стенке, бородатикам от вида крови стало худо, и они удалились в гостиную к недопитым бутылкам.

— Надо звонить в полицию, — сказала Мария, когда Лоцман оставил стонущего автора с семью нашлепками на теле и отошел.

— Ты что, с ума спятила? — откликнулась Анна, и одновременно донесся голос Ителя из гостиной:

— Не стоит торопиться. Господин Лоцман, — коротышка появился на пороге, — ваши люди отделали Бенедикта и скрылись. Что ими двигало?

— Ваши идеи о том, какими должны быть книги, — ответил охранитель мира, сдерживаясь. — Они актеры. И поступают согласно сценарию… так, как пишет про них автор. Анна, будьте добры переодеться — мы отправляемся их искать.

Богиня испуганно схватилась за ожерелье, провела пальцами по декольте:

— А ну как они мне горло перережут?

— Тогда вызывайте полицию. Делайте что хотите, но их нужно немедля найти! Говорил я вам…

— Никакой полиции, — встряла брюнетка. — Это же чудо, поймите! Люди явились из иного мира — а их будут ловить, как преступников, скуют наручниками. Разве к ним можно подпускать полицейских?

— Анна, переодевайтесь, — велел Лоцман и вышел из спальни — одежный шкаф стоял именно там. — У вас две минуты на сборы.

— Я бы не впутывал ни полицию, ни журналистов. — Издатель плеснул себе вина в бокал. — Представляете, какой подымется шум? Я всегда молил Бога, чтобы всяческие инопланетяне не появились во плоти. Иначе литература, которой мы занимаемся, умрет.

— Анна! — рявкнул Лоцман, поскольку дверь в спальню не закрывалась и никаких подвижек не происходило.

— Успокойтесь. — Итель взял из вазы грушу и принялся смачно жевать. — Анна сейчас сядет к компьютеру и нашлепает что-нибудь… веселенькое, не драчливое. Где все друг дружку нежно любят.

— Не поможет. — Охранитель мира стал у окна, оглядел сереющий возле темного моря берег. Пока здесь мелют языками, одержимые ролями актеры могут натворить бед.

Из спальни вышла пышнотелая девица, за ней выскочила брюнетка, хлопнула дверью.

— Ну и ничего страшного, — заявила красотка. — Подумаешь, несколько дохлых порезов.

Пышнотелая одернула свое туго сидящее платье. Поддержала брюнетку:

— Когда таких толстых режут, им не больно. Жир — он нечувствительный.

— Я вообще не понял, из-за чего весь шум, — подала голос невнятная личность в очках. Впервые за вечер слова личности оказались различимы. — Озорная шутка, только и всего.

— Не так много и досталось, — продолжила брюнетка. — Я бы добавила, пожалуй.

— Ничего себе! — подскочил один из бородатиков. — Тебя саму бы ножом… — Он поперхнулся, умолк. В лице что-то переменилось. — Хотя… оно, наверно, да. Стоило бы жирок-то посрезать — лишку Бенедикт на себе носит.

Они принялись полушутя обсуждать, откуда и по скольку граммов жира срезать с толстяка. Издатель поначалу вытаращил глаза, затем усмехнулся:

— Одно слово — писатели. Врали и балаболы.

Лоцману стало нехорошо. Шутливость в разговоре испарялась, уступая место серьезности намерений. Что с ними стряслось, отчего они сделались такие? Похожие на сбежавших актеров.

Он постучал в дверь спальни.

— Анна! Вы готовы? — Ему открыла Мария.

— Я готова. — Ее цветастая юбка висела на спинке стула, а одета она была в потертые джинсы. Джинсы были ей коротковаты и широки в поясе. — У Анны взяла, — объяснила Богиня Последнего Дарханца. — Идемте. Анна трусит.

— Минуту. — Лоцман прошел мимо нее в комнату, захлопнул дверь, тряхнул стонущего автора за плечо. — Бенедикт, вставайте.

В ответ послышались новые стоны, выразительней и жалостнее прежних.

— Бенедикт! Анна, вы сможете отвезти его домой?

— Зачем? Оставить гостей?

— Ваши гости сейчас сговариваются его прирезать. Бене…

Толстяк подпрыгнул и сел на тахте, спустив ноги. Голубые глазки уставились на охранителя мира.

— Что такое?

Всей кожей ощущая отчетливую угрозу, Лоцман повернул ключ в двери. Распорядился:

— Анна, откройте окно. Вылезайте, быстро. Бенедикт, втяните живот и лезьте.

Толстяк с удивительным проворством выскочил из дома, за ним — спортивная Мария. Лоцман выпрыгнул третьим и принял на руки запутавшуюся в юбках Анну.

— Как я объясню гостям? — мямлила она. — И Пауль там остался…

Мария повлекла ее за угол дома к автомобилям на площадке. Бенедикт резво припустил следом.

— Если что, я и сам могу за руль, — сообщил он Лоцману, на глазах наполняясь жизнью.

Мария затолкала в машину Анну и была готова упаковать туда же толстяка.

— Вы сами вышли из дома, или актеры вас увели? — спросил его охранитель мира, прислушиваясь к выкрикам в гостиной.

Там шло жаркое обсуждение плана действий.

— Затрудняюсь сказать. — Бенедикт почесал голый бок с белыми нашлепками. — Я как бы выключился на минуту. Только что был в доме — и вдруг уже спустился с крыльца, а рядом эта девушка в белом. Такая, знаете ли, привлекательная особа. Стройные брюнетки — мой тип.

— Что было дальше?

— Кто-то ухватил меня сзади за шею и поволок. Я всего-то и увидел, как перед глазами мелькнул и опрокинулся фонарь.

— Дальше.

— Мне зажали рот, — с оскорбленным видом поведал Бенедикт. — Я даже не мог закричать. И, по правде говоря, зажмурился. Было чертовски больно.

— Они говорили что-нибудь, когда резали вас?

— Ну… да. Они, знаете ли, клялись на крови. Что не нарушат заповедей, что будут верны идеям и духу и так далее.

— Клялись на крови? — переспросила Мария. — На твоей?

— А то на чьей же? — буркнул автор. — На своей клянутся люди порядочные, а не черт-те кто. А еще они толковали про какую-то богиню и произносили слово «итель». И «сценарий».

— Поезжайте.

Бенедикт с готовностью нырнул в машину, и жадно слушавшая Анна тоже захлопнула дверцу. Темный «фольксваген» не очень ловко развернулся и уехал.

— Как будем искать? — Мария повернулась к Лоцману.

— Вы останетесь здесь.

— Засяду под окнами в кустах и буду кормить комаров?

— Примерно. Я боюсь, как бы Аннина шатия не принялась громить дом. В случае чего от соседей вызовете полицию.

— Лоцман, я не пущу вас к актерам одного.

— Следите за домом. — Он отвернулся от света фонарей. Вгляделся и вслушался в темноту. Мысленно позвал, как в мире Поющего Замка: «Ингмар! Эстелла!»

— Вы их зовете? — спросила Мария шепотом. — Я слышу, как вы их зовете!

«Мария?» — окликнул он молча.

— Я вас слышу! — Ее изумлению не было предела. — Лоцман!

Он указал на кусты, и она забралась под ветки, тихонько кляня цепкий плющ. «Отзовитесь! — приказал охранитель мира. — Ингмар, Рафаэль!» Они находились где-то неподалеку — он ясно ощущал их присутствие.

«Ох, Лоцман!» — всхлипнула-откликнулась Эстелла.

Он двинулся по связывающей его с актерами невидимой нити. Пересек площадку, прошел несколько метров по подъездной дорожке. Вокруг чернели скульптурно подстриженные кусты: домик, жираф, заяц…

«Не ходите!» — всполошилась Мария.

«Ингмар, нам надо поговорить».

«Нам не о чем разговаривать», — черной тенью долетел ответ.

«Инг, дружище, неужто тебя радует эта роль? Эст, а ты? Разве тебе по душе роль злобной стервы? Вам же это не надо».

Впереди виднелось шоссе, обсаженное деревьями; сквозь них желтыми звездами проглядывали фонари. На фоне деревьев мелькнуло что-то белое. Лусия! Темнота — враг актеров, во тьме их высвечивают незримые софиты. Лоцман по-прежнему надеялся уговорить их добром. «Ребята, мы не можем жить в Большом мире. Мы здесь чужие, и мы здесь не нужны. Богиня увела вас сюда, не подумав, и теперь сама сожалеет».

Опасность. В доме за спиной растет напряжение. У шоссе снова показалась Лусия: белое видение, плечи как будто залиты кровью. Исчезла. Опасность!

Он метнулся вбок, упал во влажную газонную траву. Декоративный куст прошило нечто светящееся, стукнулось о землю. Перекатившись, Лоцман глянул. Кинжал. Источающая свет рукоять сама просилась в руку. Скользнув по траве, он хотел подобрать оружие. Опасность!

Он вскочил на ноги. В метре от него стоял Ингмар. Еще мгновение назад северянина здесь не было, Лоцман мог бы поклясться. Так же вдруг, из ниоткуда, левее Ингмара возник Рафаэль. Руки у обоих были пусты.

— Уходи в Поющий Замок, — сказал северянин. — Или к Последнему Дарханцу — куда хочешь. Но уходи.

— Мы уйдем вместе. — Почуяв присутствие за спиной, Лоцман оглянулся. Позади него стояла Лусия, глядела бесстрашно и безжалостно. В руке светился кинжал — похоже, тот самый, который он не успел подобрать. Лоцману стало зябко. Лусия скорее пустит клинок в ход, чем любой из мужчин.

— Уходи, не то будет поздно. — Рафаэль по-своему желал охранителю мира добра, надеялся убрать его с дороги, не проливая крови.

Лоцман сосредоточился. По-хорошему не хотите — я заставлю. Раз! Два! Три! Актеров опутали прочнейшие нейлоновые сети. Сотворить их оказалось проще, чем он привык в последнее время. «Лоцман!» — долетел испуганный вскрик Марии. Охранитель мира кинулся к Ингмару, намереваясь первым тащить его обратно в Замок, — однако светящиеся фигуры северянина и виконта внезапно исчезли, белые сети опали наземь. Лоцман обернулся. Там, где стояла Лусия, лужицей светлел пустой нейлон, и звучал тонкий серебристый смех.

«Лоцман!» — снова позвала Мария. Слабый, едва ощутимый призыв.

Могучие руки Ингмара завели ему локти за спину, и над ухом раздался насмешливый голос:

— Ты погубишь свою Богиню.

«Отпусти!» — мысленно приказал Лоцман. Сосредоточился, вложил всю волю в требование подчиниться. «Отпусти!»

Хватка северянина ослабла. Лоцман высвободился. «Пошли со мной!» Его воля сильнее воли актера, она сломит сопротивление, разрушит навязанную роль. Пусть он — охранитель мира нездешнего, но всё-таки охранитель, и актер должен ему подчиниться. «Пошли!» Северянин покорился. Первый замедленный шаг, второй. Роль отпускала его неохотно — но всё-таки отпускала. «Инг, идем со мной!» Третий шаг, шире. Актер должен повиноваться Лоцману, он иначе не может. «Дружище, идем же, скорей!»

Удар в спину. Из легких вышибло воздух. Ингмар в тревоге повернулся к своему охранителю — и неуловимым скачком оказался метрах в пяти. Роль снова держала его в своей власти.

Лоцман обернулся.

— Не смей тут командовать! — Эстелла держала большой камень.

Лоцман ударил актрису по руке; камень со стуком упал ей под ноги. Охваченный внезапным бешенством, охранитель мира ощутил в пальцах баллончик с кислотой, чуть не сунул в злобное, искаженное личико Эстеллы. Вовремя удержал руку. Да что он — ума лишился?! Распылить кислоту, изуродовать это когда-то милое лицо? Нет!

«Лоцман… Лоц…ман…» — долетел зов Марии.

Эстелла опомнилась. Испуганно шарахнулась к Ингмару, затем вовсе исчезла из виду. Над темным газоном, среди чернеющих диковинными скульптурами кустов, раскатился звонкий и жестокий смех Лусии.

— Ты убьешь свою Богиню, Лоцман. И умрешь сам. — Актриса мгновение помолчала и добавила нежным голоском: — Умирай же скорее.

Охранитель мира машинально сунул баллончик с кислотой в карман. Вокруг никого не осталось. Он прислушался. Уходят.

«Мария?»

Молчание.

Он бросился назад к дому. «Мария!»

Она лежала без чувств. Здесь, в Большом мире, Лоцман творил, напрямую забирая энергию у своей Богини, и это обходилось ей слишком дорого. Он взлетел на крыльцо, кинулся в гостиную. Здесь стоял шум и крики. Раздался треск — двое бородатиков высадили дверь в спальню. Толкая их в спины, брюнетка и пышнотелая с визгом протиснулись в комнату.

— Никого нет!

— Ушли!

— Вот гады!

Бледная личность в очках со звоном швырнула на пол фруктовые ножи, которые только что собрала со стола; они серебряными рыбками разлетелись по паркету. Итель стоял, прислонясь к стене, запустив пальцы в курчавую бороду, и беззвучно смеялся.

— Ну, писатели! Юмористы! — воскликнул он, заметив Лоцмана.

Охранитель мира схватил телефонную трубку, застыл, улавливая нужный номер, потыкал кнопки. «Скорая помощь» отозвалась тут же.

— Врача! — крикнул он, боясь, что его не услышат сквозь вопли, которые неслись из спальни. — Женщине плохо с сердцем. Пауль, адрес! — Издатель смеялся. — Минуту! — бросил Лоцман в трубку, замер, процеживая информационное поле. — Приморское шоссе, сто семьдесят четыре. Пожалуйста, скорее. Она без сознания.

— Приморское, сто семьдесят четыре, — повторил в трубке женский голос.

Беззвучный смех издателя перешел в лающий хохот. В спальне что-то загрохотало, зазвенело стекло. Раздался визг:

— Пусти, сволочь! Пу-усти-и!

— Полиция! — рявкнул Лоцман, едва дождавшись, когда ему ответят на второй вызов. — Приморское шоссе, сто семьдесят четыре. Драка. Скорей приезжайте! — Он бросил трубку и метнулся в спальню.

— А-а-а! — вопила брюнетка и бешено лягалась. Схватив ее за волосы, намотав на руки черные пряди, красотку удерживала пышнотелая. Мягкие туфельки брюнетки били ее по голеням, топтали пальцы — пышнотелая не замечала, словно то был легкий пух. Один из бородатиков тщетно пытался поймать руки пленницы. Это не удавалось, поскольку он старательно берегся от ударов ее крепких кулачков. Второй бородатик топтался рядом; порой ему удавалось изловчиться и рвануть на брюнетке черную блузку. Ворот трещал, но плотная ткань подавалась с трудом. Бледная личность подступила к красотке с двумя осколками стекла — оставаясь, впрочем, на безопасном расстоянии.

Лоцман ударил под колено личность и в бок, под селезенку, — бородатого. Личность с воем повалилась на пол, бородатый проскакал нелепым приставным шагом, наткнулся на постель и тоже рухнул. Второму бородатику, который рвал блузку, досталось в челюсть. Пышнотелая рванулась, опрокинула брюнетку навзничь — не сумела освободить руки от намотанных на них волос. Пока выпутывалась, Лоцман дал ей пощечину — хлесткую, отрезвляющую.

Они все взбесились!

Заходился хохотом, хрипел и стонал Итель.

Громко, со всхлипами дыша, с пола поднялась брюнетка. Лоцман выволок ее в гостиную, взял со стола бокал, налил вина и протянул девице:

— Пей.

Она глотала, всхлипывая и давясь. На глазах выступили слезы. Красотка придвинулась к Лоцману, привалилась к нему, вцепилась в руку.

— Не уходи!

Он повел ее с собой из дома. У девицы подгибались ноги.

— Леди Звездного Дождя предъявила тебе счет, — сказал охранитель мира, спускаясь с крыльца. Брюнетка якорем висела на руке. — Помнишь пытки в подземелье?

— Не помню, — пискнула она.

Он стряхнул ее и усадил на ступеньку. Окликнул:

— Мария? — И затем мысленно: «Мария!»

Она отозвалась. Лоцман сунулся под куст — плющ тут же вцепился в волосы — и вытащил на свет свою Богиню. Она слабо улыбнулась, шепнула:

— Вот не думала, что я такая развалина… Холодно. — Стоя на коленях, Лоцман приподнял ее, прижал к груди, пытаясь согреть.

— Сейчас «скорая» приедет.

На шоссе коротко провыла сирена. В доме лаял и кашлял Итель, истерически зарыдала пышнотелая.

— Не уходите, — прошептала Мария, оперлась о землю коленом.

Наверно, я неудобно ее держу, подумал Лоцман, но не выпустил Богиню из рук.

— Я буду всё время думать о Стэнли, — продолжала Мария. — И о Ловце Таи, и о поселке. Только не уходите.

На подъездной дорожке появились две фары с красно-синей мигалкой над ними. Полиция прибыла первой. Сразу за ней с шоссе завернула «скорая».

Полицейская машина остановилась, не доехав до площадки. «Скорая» тоже остановилась, посигналила. Из нее выскочил врач, заспешил к дому. Охранитель мира дожидался, не отпуская Марию; ее бил озноб.

— Сюда, пожалуйста, — позвал он врача.

— Сердце барахлит, — виновато сказала Мария. И добавила, охваченная внезапной тревогой за Лоцмана: — Это мой сын.

Из салона «скорой помощи» вылезли двое санитаров, стали, ожидая указаний. Из полицейской машины никто не выходил. Автомобиль стоял между скульптурных кустов, на крыше мигали красный и синий огни.

— Извините. — Лоцман отпустил Марию.

Подошедший врач кликнул санитаров. Прикрыв ладонью глаза от света фар, охранитель мира вгляделся. За кустом возле дорожки почудилось белое свечение. Лусия! Он бросился туда.

Актриса стояла метрах в двух от полицейской машины, протянув к ней руки. Тонкие пальцы шевелились, нежное личико светилось вдохновением и восторгом, зеленые глаза сияли. Салон автомобиля наполнял свет фар от стоящей впритык к нему «скорой», и Лоцман четко различил три фигуры в форме. Ни малейшего движения, отрешенные лица. Тихо урчал незаглушенный двигатель.

— Лусия! — Охранитель мира схватил ее за руки, рванул. — Пошли со мной. — Он едва не упал, не ощутив сопротивления: актриса исчезла, испарилась, прошла сквозь пальцы. Белое свечение мелькнуло вдалеке, серебряным бубенцом прозвучал короткий смешок.

Патрульная машина тронулась с места, подрулила к крыльцу. Трое полицейских вылезли. Лоцман пошел к ним; навстречу ему санитары несли на носилках Марию. «Не уходите», — попросили ее глаза.

Один из полицейских поставил на ноги сидящую на ступеньке брюнетку, вместе с ней поднялся на крыльцо. Второй двинулся в дом вслед за ними, третий прошел вдоль стены, остановился на углу, неподалеку от разбитого окна спальни.

«Я найду вас», — мысленно пообещал Лоцман Марии. «Скорая помощь» отъехала. Охранитель мира вернулся в дом.

В гостиной лежал в кресле обессиленный Итель, тяжко дышал, потирая слезящиеся от хохота глаза. Бородатик, которого Лоцман двинул в челюсть, покачивался, обеими руками опираясь на стол. Пышнотелая рыдала в спальне, сидя на полу; ее платье лопнуло по шву на бедре. Бледная личность ползала на коленках, собирала осколки стекла. Второй бородатый сидел на постели, морщился и держался за бок.

Брюнетка, которую привел полицейский, беспомощно оглянулась на вошедшего Лоцмана, поправила надорванный ворот блузки. Ломающимся голосом заговорила, обращаясь к представителям закона:

— Они… вздумали рисовать на мне… стеклом. За волосы держали. — Она хлюпнула носом. Выкрикнула, ткнув пальцем в сторону бородатого: — Он блузку стаскивал! А тот гад со стеклом подбирался! — Она указала на бледную личность.

Полицейские переглянулись. Оба плотные, сытые. Добродушные. Добродушие так и сочилось изо всех пор.

— А вы кто? — спросил один у Лоцмана.

— Он меня защитил, — сообщила брюнетка. — Всем надавал — они так и летели вверх тормашками!

— Драться нехорошо, — с укоризной протянул полицейский. — Что ж это получается? Ребята молодые, кровь горячая. Повеселиться хотели, расшалились. А вы — сразу драться. Некрасиво. Девушку до слез довели. — Он имел в виду пышнотелую.

Ее рыдания стали стихать.

— Они меня стеклом хотели резать! — крикнула красотка.

— Ну так что же? Обычное дело… — Он с укором покачал головой. — А вы — драться, полицию вызывать. Зачем? Обычное дело, — повторил он и повернулся к выходу. — Пошли, Берт.

Берт похлопал по плечу нависшего над столом бородатого автора:

— Ну, ну, ничего. Всяко бывает. — Бородатый клюнул носом. Берт его поддержал:

— До свадьбы заживет. — Благодушие полиции было бесконечным. — Вы уж ребят не обижайте. — Последнее относилось к Лоцману. — Всего доброго, до свиданья.

Полицейские удалились, машина уехала.

— Они что — рехнулись?! — Брюнетка кинулась к охранителю мира.

— Вам не нравится жить по законам ваших книг? — спросил он горько. — А как же пытки в подземелье «Звездного Дождя»?

— Это совсем другое.

— Теперь это станет одно и то же.

Лоцман отошел к окну, вдохнул прохладный морской воздух. Надо срочно что-то придумать. Он бы переловил своих актеров поодиночке, у него достанет сил переправить их в Поющий Замок — однако они держатся вместе. А с четверыми ему не сладить.

— Лоцман, — окликнул лежащий в кресле Итель, — что-то вы пригорюнились.

— Я хочу домой, — прохныкала брюнетка. — Кто меня отвезет? — Она с надеждой поглядела на охранителя мира.

— Я жду Анну, — отозвался он сухо.

— Пауль, отвези меня.

— Не могу. Устал.

— Я вызову такси, — Лоцман двинулся к телефону.

— Ладно уж, сама доеду. Не утруждайтесь. — Голос красотки сделался холодней льда. — Тоже мне, защитники! — ворчала она по пути к двери.

— Я вам сказал: отныне всё будет как в ваших книгах. — Охранитель мира обернулся к Ителю. — Вы довольны?

Издатель усмехнулся, расслабленно шевельнул рукой.

— Если бы вам, господин Лоцман, — заговорил он с паузами, — довелось наблюдать, как ваши собственные идеи нежданно-негаданно воплощаются в жизнь… вы были бы по меньшей мере изумлены.

Из спальни, утирая зареванное лицо, выбралась пышнотелая.

— Вы ударили женщину! — обличающе бросила она Лоцману.

— И напали на того, кто слабее вас. — Следом за девицей показался второй бородатик, демонстративно держась за бок.

Бледная личность в очках прошмыгнула через гостиную молча, лишь с порога бросила на охранителя мира злобный взгляд.

— Уехали.

— Анне пора бы возвратиться. — Итель с хрустом потянулся. — Долгонько ее нет, вы не находите? — Он лениво поднялся, прошел к телефону, набрал номер. — Алло, Бенедикт? Это Пауль. Анна еще у тебя? Ага, уехала. Тогда ждем. — Он положил трубку, искоса глянул на Лоцмана. — У вас что-то вертится на языке?

— Почему вы не боитесь, что я вас убью?

— За каким, позвольте спросить, чертом?

— Вы что, не видели, что натворили ваши хваленые идеи, воплощенные в жизнь? Люди сошли с ума!

— Во-первых, немного посходить с ума невредно, — возразил издатель. — Во-вторых, господин Лоцман, заметьте: джинна из бутылки выпустили вы. Кто вас просил открывать дорогу в Поющий Замок? Я не приглашал сюда актеров. Это ваши люди — и с вашей легкой руки они зачаровали этих дурачков и натравили на Эльвиру. Ну, не зачаровали, а… скажем, запрограммировали. Да. Назовем наукообразно, нейроэнергетическим программированием.

— И полицию обработали, — добавил Лоцман. — Опять виноват я?

— А кто же? — Итель хмыкнул, посмотрел невинно. — Вы заварили кашу — вам и расхлебывать.

— Пауль, запомните: я поклялся вас уничтожить. — Коротышка усмехнулся в густую бороду:

— Не много ли берете на себя, уважаемый Лоцман?

Охранитель мира отвернулся, мысленно позвал: «Мария! Как вы?» «Мне лучше. Спасибо», — донесся отклик. Лоцман вслушался в окружающий мир. Актеры где-то здесь, неподалеку. Великий Змей, скорей бы Анна возвратилась. Может, она сохранила на них влияние, сумеет загнать их в Замок? Где же она? «Анна!» — попробовал он дозваться. Безнадежно. Продавшая Лоцмана Богиня его не услышит.

Издатель поглядел на часы:

— Пора бы ей и приехать. Хотя она всегда еле тащится.

Охранитель мира сделал круг по гостиной, вышел на крыльцо. На подъездной дорожке темнота, шоссе за высокими деревьями не видно, только свет фонарей простреливает кроны.

Слева замелькала бегущая звездочка — свет фар, пробившийся сквозь листву. Звездочка остановилась, недотянув до поворота на подъездную дорожку. Анна? Лоцман спустился на одну ступеньку. Звездочка тронулась и побежала дальше. Миновала дорожку.

В висках застучало. Зачем останавливалась машина? Подобрать и куда-то увезти актеров? Но они сами умеют перемещаться. Он вслушался в мир. Актеры здесь, никуда не делись. Ему почудилось, будто донесся тонкий смешок Лусии.

Растущее беспокойство погнало его к шоссе. Где Анна?

Прямая, освещенная дорога была пустынна. Лишь справа, куда уехал тот автомобиль, виднелись красные точки габаритных огней и белые фары встречной машины. Лоцман вышел на середину шоссе, присмотрелся. Огни не двигались.

Он пустился бежать. Досадно: актеры могут перепрыгивать через пространство, а он — нет. Не зря машина тут притормаживала…

Он мчался, не чуя под собой ног. Приблизившиеся красные точки вдруг стали удаляться. Глядящие на Лоцмана фары оставались на месте.

— Анна! — закричал он. — Анна!

Подбежал, дернул дверцу. Богиня повалилась из-за руля ему на руки. Шитое золотом Эстеллино платье было разорвано и сползло с плеч, сапфировое ожерелье пропало. На спине и плечах кровоточили порезы.

— Лоцман! — Анна вцепилась ему в рукава. — Меня остановили… ограбили… изувечили!

Он с трудом оторвал ее пальцы, усадил Богиню на сиденье. Обошел машину, сел рядом. Анну трясло, она безуспешно пыталась натянуть платье обратно на плечи.

— Это ваша книга, Анна. Ваши роли. Если актеры, по выражению вашего издателя, запрограммируют весь мир — что мы станем делать?

— Не знаю, — жалобно отозвалась Богиня. Вряд ли она поняла, о чем речь. — Поедем домой. Позвоните в полицию.

— Полиция вас не спасет. Поймите: актеры программируют людей, насылают на них безумие. Они остановили машину, с которой вы только что имели дело. Они заставили тех людей вас ограбить.

Анна помолчала, осмысляя услышанное. И вдруг повалилась грудью на руль, зарыдала в голос. Рыдания показались Лоцману несколько наигранными, однако страх ее был неподдельным.

— Я боюсь! — вопила Богиня. — Спрячьте меня! Спрячьте в Поющем Замке!




Глава 18


Совладать с Богиней оказалось невозможно. Сколько Лоцман ни уговаривал ее, как ни просил, под конец даже рявкнул — она твердила, что желает укрыться в Поющем Замке. Уяснив, что в Замке актеры в ее власти, а в Большом мире всё наоборот, Анна билась в истерике, пока охранитель мира не сдался.

— Хорошо, я отведу вас, — промолвил он устало, и Анна сейчас же утихла.

Он решил, что даст ей время прийти в себя и образумиться, а затем, если до той поры сам не управится с актерами, потребует ее участия. Богиня быстро собралась: натянула брюки и любимую зеленую блузу, уложила зубную щетку, пасту и полотенце, прихватила домашние тапки.

— Нельзя ли забрать туда компьютер? — осведомилась она, обводя последним взглядом разгромленный гостями дом.

— В Замке нет электричества, — напомнил Лоцман.

— И правда. Тогда я возьму ручку и бумагу. Может, что-нибудь напишу. — Анна успокоилась и повеселела. — Пауль, тебе тут прибираться и смотреть за домом. Вызови стекольщика и этого… который починит дверь.

— Ты вознамерилась осесть там надолго?

— Как получится, — улыбнулась Богиня. — Вы уж постарайтесь всё поскорее уладить. Идемте, господин Лоцман, Я готова.

Повесив сумку с пожитками на локоть, она думала первой войти в Зазеркалье — и с воплем отскочила, ударившись в непроницаемое черное стекло.

— Жуть какая! Жжется! Ах, пакость… — Она трясла руками, словно пытаясь освободиться от липкой грязи.

— А не лезьте. — Лоцман опробовал ладонью ход в иномирье, переступил через раму, обернулся на границе двух миров. — Дайте руку.

— Ты подумала, как вернешься? — спросил у Анны издатель.

— Ну-у… я же один раз ушла. Господин Лоцман меня в беде не оставит, — сказала Богиня с надеждой и, преодолев робость, взяла охранителя мира за руку. Зажмурилась и проскочила в Замок.

— Ох, темнотища! Тоже ночь, да? Надо ложиться спать?

Сквозь зеркало в комнату падал свет из кабинета. Итель с задумчивым видом поглядел вслед исчезнувшей в зазеркалье Анне, расчесал пятерней бороду и ушел, выключив в кабинете свет. Оказавшись в полной темноте, Богиня испуганно охнула.

Лоцман сотворил язычки пламени на свечах, которые оставила Хозяйка. Анну это не коснулось — она не схватилась за сердце, как Мария. Лоцман взял подсвечник и двинулся к разломанной двери, которую недавно рубил топором, чтобы попасть в свою комнату.

— Странно, — заметила Богиня. — Везде двери изуродованы: и у меня, и у вас.

Охранитель мира вышел в коридор, толкнул соседнюю дверь и первым переступил порог.

— Прошу вас. — Он опустил подсвечник на столик в изголовье кровати.

Анна с любопытством огляделась. В этой комнате деревянные панели доходили до потолка и были покрыты резьбой на охотничью тему: луки, ружья, охотничьи ножи, добытая дичь — утки с бессильно висящими головками, вытянутые тушки зайцев. На спинке кровати замерла, изготовясь к прыжку, деревянная рысь; на полу лежала тигровая шкура. Слабо отсвечивал голубой атлас покрывала, которое свешивалось до пола.

Богиня сделала несколько осторожных шагов:

— Ох, высплюсь…

Покрывало всколыхнулось, словно под кроватью прошел ветер. Дрогнуло и пригасло пламя на свечах. Рысь на спинке кровати с деревянным хрустом потянулась и зевнула, показав внушительные клыки и длинный язык. Зашевелились, поднимая головки, утки на стенах, насторожили уши убитые зайцы, тигриная шкура на полу вздыбила шерсть. Со скрипом распахнулись дверцы шкафа в углу, открыв коллекцию звериных черепов.

Анна кинулась к Лоцману за защитой.

— Это… это нечестно! — пролепетала она. — Сколько можно меня пугать?!

«Хозяйка!» — позвал охранитель мира.

«Слушаю тебя, мой Лоцман».

«Прекрати, пожалуйста».

Красавица не отозвалась, однако дверцы шкафа закрылись, вздыбленная тигриная шерсть опустилась, дичь на стенах утихомирилась.

— Господи! — Анна прижималась к Лоцману, боязливо озираясь. — Что это было?

— Хозяйка шалит.

— А… разве не я в Замке хозяйка?

— Вы — его Богиня. Устраивайтесь. — Лоцман проверил, свежее ли на постели белье. В этой комнате прежде никто не жил, но мало ли что. — Спокойной ночи. Завтра увидимся. — Он приготовился уйти.

Анна вцепилась в него обеими руками:

— Стойте! А если Хозяйка снова?.. Я боюсь одна.

— Великий Змей! Я тоже боюсь — за ваш мир, в котором шастают актеры. Анна, ложитесь спать, мне скоро понадобится ваша помощь.

Повинуясь его резкому тону, Богиня с опаской присела на постель. Деревянная рысь шевельнула лапой, скребнула когтями по спинке кровати. Анна выронила сумку с пожитками, с мольбой уставилась на Лоцмана.

— Скажите ей… чтоб не шутила… Я прошу вас!

— Скажу. Но вам не будет покоя ни в том мире, ни в этом — пока ваши актеры бродят на свободе.

Он вышел, в сердцах захлопнул дверь. Ощупью выбрался на главную лестницу дворца, позвал:

«Хозяйка! Приди, пожалуйста».

Замок звенел и посвистывал, и его пение заглушило шаги красавицы. Охранитель мира заметил ее присутствие, когда на ступени упал свет фонаря, который Хозяйка принесла с собой. Лоцман обернулся:

— Здравствуй.

Хозяйка остановилась двумя ступеньками выше, поставила фонарь, отгородившись им от Лоцмана. Всё то же длинное платье, плащ с откинутым капюшоном, полумаска. Вздернутый подбородок, твердо сжатые губы, руки скрещены на груди.

— Здравствуй, — мягко повторил Лоцман.

— Зачем ты притащил ее в Замок?

— Спать.

— Вот еще! Спать, видишь ли, она желает! В моем Замке — не позволю. — Лоцман улыбнулся:

— Пойми: мне надо, чтобы Анна помогла вернуть актеров.

— Ага! Уже помогает! Продала тебя, дрянь эдакая, а ты на нее надеешься?

— Честно сказать, не очень. — Охранитель мира поднялся ступенькой выше, переступил через фонарь. — Ты не будешь над ней издеваться и пугать?

— Буду. Всю ночь до утра.

— Хозяюшка, я тебя прошу.

Ее скрещенные на груди руки разошлись и медленно опустились. Красавица отвернула лицо, однако не отступила, когда Лоцман взял ее за плечи.

— Хозяюшка. — Он привлек ее к себе, провел по спине ладонью. — У меня никого нет — только ты да Мария.

— Да твой пилот, — подсказала она. — Да еще эти дарханцы. И половина Кинолетного города, и Большой мир в придачу. Это у меня никого нет, кроме тебя. — Она прижалась виском к его щеке и шепотом призналась: — Я до смерти боюсь тебя потерять.

— Родная моя. — Он смаковал свежий, странноватый запах ее волос. — Ты бы знала, как я устал быть проданным. Господином Никто.

— Это неправда. — Хозяйкины руки несмело обняли его за пояс. — Ты — настоящий Лоцман, ты справишься. К тому же нашел свою другую Богиню, — промолвила красавица с удивившей его горечью.

— Тебе не нравится Мария?

— Нет, почему же? Но… она потребует тебя на съемки… и отнимет у меня.

Лоцман еще не обдумывал такой поворот событий.

— До новых съемок надо дожить. — Он с нежностью погладил Хозяйку по волосам.

Она вдруг отпрянула, отвела его руки.

— Не трогай меня! — Хозяйка подхватила фонарь и пустилась бежать; свет погас.

Что у нее такое с волосами, отчего их нельзя трогать? И лицо нельзя видеть — так и не снимает свою полумаску. Что если лицо обезображено, а на лысой голове парик? Драгоценная диадема, которую носит Хозяйка, — вполне возможно, что она как раз парик и держит. Скажем, проданные Лоцманы превращаются в падаль, а Хозяйки дурнеют и лысеют… Вздор.

А если не так, то что? Его неожиданно осенило. Ну конечно! Как же я раньше-то не додумался? Он затрясся от беззвучного смеха. Хозяюшка, глупыха моя, я тебя разгадал!

«Хозяйка, — окликнул он, держа про себя догадку, которая одновременно и насмешила его, и умилила. — Ты не обидишь Анну? Я на тебя рассчитываю».

Она промолчала.

«Я принесу тебе что-нибудь из Большого мира. В подарок».

«Лучше сам поскорей возвращайся». Охранитель мира улыбнулся: в кои-то веки расстались по-хорошему. Впрочем, некогда разводить антимонии, дела зовут. Он придвинулся к перилам, положил руку на каменный поручень. Для пущей устойчивости прислонился к перилам бедром, сосредоточился, напружинился… Получилось!

Лоцман схватился за поручень обеими руками; его повело в сторону, он с трудом устоял. Кажется, с творением придется завязать: в Большом мире едва не угробил Марию, здесь, того и гляди, отдашь концы сам.

Он отдышался, ощупью нашел то, что сотворил. На ступеньке лежали пять цветков с длинными стеблями, четыре пары наручников, моток веревки, стилет и револьвер. Револьвер никак не вписывался в концепцию здешнего мира и, возможно, не обладал должной энергетической стабильностью, поэтому пришлось сосредоточиться еще раз, добавить ему надежности. Оружие, принесенное из Поющего Замка, в Большом мире должно действовать безотказно; будем надеяться, что оно не пригодится…

Лоцман посидел на ступеньке, малость пришел в себя. Вымотался — еле жив. Сейчас бы завалиться спать, как Анна, — так нет же, какой тут сон?

Пробравшись во мгле по коридору, он постучался к Богине:

— Анна? Как вы?

За дверью безмолвствовали. Он неслышно повернул рукоять и заглянул. На столике горели три свечи, а на постели лежал длинный рулон, в который превратилась завернувшаяся в покрывало Богиня. Похоже, Анна даже уши заткнула — не услышала стук и зов. А может быть, ей удалось заснуть. Лоцман ушел.

Через четверть часа, наскоро перекусив и упаковав вещи, он вышел из зеркала в кабинет Анны. Принесенные из иномирья цветы засветились. Изумрудом отсвечивали стебли и резные листья, а пышные головки источали такое же золотисто-розовое сияние, как витражи в столовой дворца. Лоцману это великолепие не слишком понравилось, однако Марии оно покажется экзотикой.

Итель и не подумал прибраться ни в столовой, ни в спальне.. При свете бра он в одежде лежал на Анниной постели, запустив руку в бороду, и задумчиво мурлыкал себе под нос:

— Ту-ту-ту… дю-дю-дю… ту-ту-дю…

Лоцман неслышными шагами пересек гостиную, где был потушен свет, и, не привлекая к себе внимания, выскользнул из дома. На Анну надежды мало, надо обратиться за помощью к Марии. Он спустился с крыльца и, чутко прислушиваясь, позвал свою Богиню. Она молчала. Он перепугался было, но тут же сообразил, что Мария скорее всего спит. Еще не знает, что это собственный Лоцман подсуропил ей сердечный приступ. Нет, будить ее сейчас он не станет. Подождет до утра.

А где наши актеры? Он вслушался. Кто-то из них здесь. Как будто один. Неужто и впрямь один? Ах нет, с ним женщина. Либо Ингмар с Эстеллой, либо Рафаэль с Лусией. Ну, голубчики, недолго вам осталось бегать на свободе.

Лоцман открыл дверцу оставшегося на площадке автомобиля Марии, сел за руль, положил рядом цветы и сверток с оружием и наручниками. Скрестил руки на руле, опустил на них подбородок и стал прослушивать информационное поле — чтобы освоить приемы вождения и правила дорожного движения. И сам не заметил, как от усталости задремал.

А проснулся в огне. Желто-красное пламя плясало на обоих капотах, на крыльях, лизало стекла; в салон просачивался едкий дым. Лоцман взметнулся, распахнул дверцу и вылетел из машины, кинулся за угол дома, упал плашмя в траву. На площадке оглушительно рванул бензобак, дохнуло горячим воздухом. Охранитель мира приподнялся и обнаружил, что в левой руке сжимает увесистый сверток с металлом. Надо же — прихватил… Великий Змей, что это было?! Отчего загорелась машина? Неужто актеры?

Ни один актер не подымет руку на охранителя мира. Однако же Ингмар… да и Рафаэль тоже. Они уже напали раз — в винном погребе. Почему бы и здесь не попытаться? Его прошиб холодный пот. Актеры думали прикончить своего Лоцмана! Лоцмана, оберегать которого — их святая обязанность. До чего докатился мир…

Он вышел из-за угла дома. На крыльце стоял Итель, очумело таращился на пылавшую машину. Заметил Лоцмана:

— Это ваши штучки?!

— Ваши, господин издатель. Ваши.

Лоцман вслушался. Актеры удирают. Подумать только — подкрались, облили машину бензином и подожгли. Он с горечью смотрел на яркое, по-киношному эффектное пламя. Анну бы сюда. И всех ее собратьев по перу, которые продались Ителю.

Автомобиль догорел, остался один почернелый раскуроченный остов с высыпавшимися стеклами. Ни в полицию, ни пожарным никто не позвонил, и те не приехали.

Внутри машины что-то слабо светилось. Охранитель мира подошел. На месте сгоревшего сиденья лежали присыпанные копотью цветы — неповрежденные, неувядшие. Огонь Большого мира был им нипочем — однако их сотворил Лоцман; а окажись он сам в бензиновом пламени? Жар горячего металла охватил пальцы, когда он сунул руку в окно. Не достанешь. Придется ждать, пока остынет.

«Лоцман!» — донесся неожиданный зов Эстеллы.

Он вздрогнул, выпрямился.

«Эст, я слушаю тебя».

«Лоцман, прости! Это не мы! Это роли!»

«Я понимаю».

Эстелла умолкла. Бедняги — они борются как могут, порой им удается ненадолго вырваться из плена ролей. Лоцман стиснул зубы. Он принес стилет и револьвер, он не задумываясь заколет или пристрелит своих актеров — но только если не останется иного выхода.

На рассвете он на Анниной машине въехал в растянувшийся на морском побережье город. Не имея никаких документов, Лоцман уповал лишь на то, что полиция не проявит интереса ни к нему, ни к автомобилю. Машина была крохотной, как игрушка, не в пример могучему «дракону», и охранитель мира чувствовал себя за рулем неуютно.

Вслушиваясь в информационное поле и тщательно соблюдая правила движения, он разыскал больницу, куда «скорая» привезла Марию. Поставил машину на парковочной площадке и долго сидел на каменном основании ограды, за которой зеленел большой парк.

Было еще слишком рано для впуска посетителей, когда Мария проснулась и откликнулась на зов, поэтому Лоцман попросту перемахнул через ограду и двинулся не к самому зданию больницы, а остановился на аллее, не дойдя до белого корпуса метров тридцать. Он огляделся, высмотрел скамью и объяснил Марии, куда приходить.

Она явилась через три минуты — оживленная, бодрая, не в больничном халате, а в Анниных джинсах, которые не доходили ей до щиколоток и были широки в поясе. Сегодня Богиня была без косметики, но понравилась Лоцману еще больше. Она весело приветствовала его издалека:

— С добрым утром! Видите? Я уже на ногах. Еще вчера домой, просилась, но врач уперся… Боже! — Мария заметила цветы на скамье. В тени деревьев они чуть приметно светились. — Какое чудо!

— Это вам. Простите, они запылились немного. — Лоцман пытался сдуть с цветов копоть и даже полоскал их в воде, однако черный порошок намертво прилип к лепесткам. А может, их всё же повредило огнем.

Мария зарылась носом в головку цветка, чихнула и подняла на Лоцмана удивленные глаза.

— Почему они пахнут горелым?

Он почувствовал себя кругом виноватым.

— Простите. Недоглядел. Они горели вместе с вашей машиной. И со мной.

— Вы шутите?

Лоцман рассказал о ночном приключении. Мария пришла в ужас:

— А что они сделают с вами дальше? Бомбу бросят?!

— Не успеют. Мне нужна ваша помощь, вы должны как можно скорее вернуться к себе. Где вы живете — в доме, в квартире?

— У нас с мужем дом, как у Анны. Но дальше от моря, там не слышно прибоя.

— А где ваш муж?

— В Германии, на конференции. Научной. Мне лезть с вами через ограду или дождаться, когда врач выпишет?

— Лучше полезем. — Лоцман повел свою Богиню через парк. — Мария, вы пишете сейчас что-нибудь?

— Нет.

Она ответила так резко, что он лишь после долгой паузы осторожно спросил:

— Почему?

Она провела пальцами по губам. Лоцман почувствовал, что невольно причинил ей боль.

— Я, что называется, вращаюсь в кругах, — заговорила Богиня отрывисто. — На короткой ноге с нашей писательской братией, дружу… дружила с Анной. Давала ей советы, редактировала. Поэтому тоже считаюсь за писательницу. Но… — Она передернула плечами. — У меня был сын. Сейчас был бы вам ровесник, чуть младше. Он утонул. В море. Это я была виновата — мое писательство. Он был совсем малютка. А я — на пляже — увлеклась, строчила страницу за страницей. Даже не слышала, как… И вдруг смотрю — его нет. Бегу — а из волн только ножки показываются. Чистенькие, загорелые.

Мария помолчала, опустив голову, обеими руками прижимая к груди закопченные цветы.

— И я сказала себе: раз писательство принесло такое несчастье, я больше за перо не возьмусь. Значит, не нужно это, не угодно… не знаю кому. Богу, каким-то высшим силам. Поэтому я преподаю стилистику. В колледже. — Она взяла Лоцмана под руку, сменила тему: — Я всё сделала, как вы просили: полночи думала о «Последнем дарханце».

— И продолжайте думать. Милтон, Стэнли, Ловец Таи, Кис — нам нужны эти четверо. Чтоб были живы-здоровы и чтобы мир у них не хирел, а расцветал с каждой минутой.

— Распустится во всей красе — это я вам обещаю… Но, знаете ли, я не понимаю механики ваших миров. Допустим, писатель сочиняет книгу. И как только он довольно напридумывал, в некоем затуманье оформляется параллельный мир. Так?

— Видимо, да.

— А зачем нужно кино? Какой процесс или явление нашего мира оно отражает?

— Я могу только предполагать. Параллельный мир шире и объемней того конкретного текста, который порождает автор. Этот мир живет своей жизнью, его обитатели в свободное от съемок время занимаются личными делами…

— Поняла! Кино прилетает отснять то, что написано от руки или нашлепано на клавиатуре, а всё прочее существует само по себе.

— Вероятно, да. Чем лучше книга, чем увесистей ее текст, тем больше приближена жизнь мира к событиям в книге. Скажем так: жизнь течет в русле текста, развивает его, но не отклоняется в сторону. Если же идет сплошная бестолковщина — как в Анниных «Пленниках Поющего Замка», — мир живет как может, мало оглядываясь на задумки своей Богини или Бога. Поэтому когда прилетает кино, оно оказывается лишним, чуждым. Неприятным и даже враждебным миру.

— Поразительно, — вздохнула Мария. — Так и не могу со всем этим свыкнуться…

Они подошли к ограде. Мария поглядела на нее с сомнением:

— Оно, конечно, вроде и не слишком высоко — так ведь и мне уже не семнадцать.

— Я вам помогу.

— Будете подталкивать сзади? — Богиня усмехнулась. — Лучше принимайте с той стороны. — Она просунула цветы сквозь решетку.

Лоцман легко перебрался, поставил ногу на каменное основание.

— Станете мне на колено, заберетесь наверх — а здесь я вас поймаю… Берегитесь! — вскрикнул он, хотя беречься было уже поздно: позади Марии вырос Рафаэль, а Лоцман ощутил за спиной присутствие Лусии.

Великий Змей, откуда они взялись?! Он же слушал — актеров только что не было.

Она побледнела.

— Три шага назад, — повторил Рафаэль, и она подчинилась, отступила от ограды.

— Что тебе нужно? — спросил Лоцман. Его револьвер лежал в заднем кармане штанов, под свитером, а стилет и наручники — те и вовсе остались в машине.

— Уходи из Большого мира. — Большие, прежде такие выразительные глаза виконта смотрели темно и нелепо. — Тебе здесь не место.

— Это всё?

— И поклянись, что не вернешься.

Лоцману между лопаток уперлось острие кинжала. Лусия шутки шутить не будет. Мария хотела закричать, однако голос ей изменил, и она беспомощно прошептала:

— Не смейте. Не трогайте его. — Она рванулась было с места, но Рафаэль остановил ее, обхватив рукой под грудью. Пальцы другой руки легли ей на горло, надавили.

— Оставь Марию, — сказал Лоцман. — Ты пришел разбираться со мной, а не с ней.

— Поклянись, что не вернешься. Иначе я запрограммирую ее — и она от тебя отречется. Сегодня же подпишет договор с Ителем и сядет за книгу.

Мария замотала головой:

— Не отрекусь!

— Увидим. — Рафаэль жестко усмехнулся. Аристократическое лицо стало отталкивающе надменным, глаза оставались слепыми. — Лоцман, я жду от тебя клятвы — иначе твоей Марии не станет.

— Кто сказал, что ты не запрограммируешь ее так и так? Ты, либо Лусия, либо Ингмар.

— Без нее ты погибнешь — а мы не хотим твоей смерти. Клянись.

Актеры не хотят смерти Лоцмана — значит, в них еще что-то осталось от прежних ролей.

— Хорошо, я уйду. Но вы оба поклянитесь, что не тронете Марию.

Виконт отнял руку от горла Богини, вытянул вперед:

— Клянусь. Лусия?

— Клянусь, — промолвила актриса. Острие кинжала воткнулось Лоцману в спину чуть глубже.

— Клянусь, что не вернусь в Большой мир, пока актеры Поющего Замка находятся здесь, — отчеканил охранитель мира.

Рафаэль склонил голову:

— Прощай.

Он и Лусия исчезли. Мария потерла горло, перевела дух.

— Чертовщина какая-то. Эти клятвы… Как будто их нельзя нарушить.

— Клятва Лоцмана и дворянина — дело серьезное. Но считайте, что мы с вами легко отделались. Лезьте сюда.

Мария перебралась через ограду, подобрала цветы.

— Да вы как будто не огорчены? — удивилась она. — Вас прогнали, а вы улыбаетесь?

— Мария, — сказал он проникновенно, — я только что избавил вас от позора, а себя — от смерти. Стоило Рафаэлю вас запрограммировать — и всё погибло. Я имею право улыбаться.

— Но вы уйдете из нашего мира?

— Безусловно. Однако сначала отвезу вас домой.

— Господи, — сокрушенно вздохнула Богиня, — кто бы подумал, во что я ввяжусь на старости лет!

Ее дом стоял на участке, засаженном низкорослыми, жалкого вида, корявыми яблонями. Больше здесь ничего не росло: только трава да яблони, да мелкие георгины у крыльца. Мария осмотрела участок, словно увидела его новыми глазами.

— Странно выглядит, правда? Муж посадил яблоньки в тот год, когда родился наш малыш. А потом… ну, когда… мы поменяли дом, переехали подальше от моря Я не могла слышать плеска волн. Яблони решили забрать с собой. Выкопали, перевезли — а они плохо прижились на новом месте. Видите какие? И яблок почти не дают.

Лоцман остановил машину у крыльца.

— Можно, я зайду к вам на пару минут?

— Со всем моим удовольствием. — Мария оживилась. — Если хотите, я вас и кофе напою.

Он занес в дом сверток с наручниками и стилетом, отдал Богине револьвер. У нее расширились глаза.

— Это называется незаконным хранением оружия. И карается по закону.

— Спрячьте пока. Пусть полежит.

Мария сунула всё в бельевой шкаф, под стопку простыней.

— Что еще? Кофе?

— Спасибо, нет. — Лоцман оглядывал стеллажи с массой книг, рабочий стол с компьютером. — У вас есть фотографии мужа? Покажите.

Мария достала с полки дорогой альбом, раскрыла.

— Вот наш сын — здесь ему четыре дня. А это я с ним в то лето… Мой котище — он умер в прошлом году. Вот: муж во Франции. Париж, позапрошлая весна.

С фотографии глядел мужчина лет под пятьдесят: высокий лоб с залысинами, очки в золотой оправе, бородка. Умные глаза и легкая, с лукавинкой, улыбка. Строгий костюм, галстук, на груди значок с именем.

— Это очередная конференция, — объяснила Мария. — Томас занимается чем-то запредельным: бес-знает-какими энергетическими полями. Страшно умная штука.

— А можно фото, где он помоложе? — попросил Лоцман.

Богиня полистала альбом. Карточек в нем было мало: видно, фотографированием в этой семье не увлекались, а собирали случайные снимки.

— Вот мы с ним накануне свадьбы. Видите, какая я была молодая и красивая?

Она и впрямь была хороша: в коротком полосатом платье на корме причаленного катера. Ее муж стоял рядом, надев на шею спасательный круг, в шортах, в кепке с козырьком, в черных очках. Как Лоцман ни вглядывался, он не мог толком рассмотреть лицо. Одно понятно: муж старше Марии лет на десять.

— Других фотографий у вас нет?

— Моложе — нет. — Она поглядела на охранителя мира с любопытством, но сдержалась и не спросила, что он ищет.

Лоцман с сожалением закрыл бесполезный альбом:

— Мария, вы знали его в восемнадцать лет? Когда сочиняли с Анной «Последнего дарханца»?

Она улыбнулась:

— Мало. Что называется, встречались в компании. Но… признаться, очень глупая история. Мы с Анной выдумали, будто влюблены в него. Как идиотки. Мы сочиняли, будто нас сжигает страсть, будто мы за ним охотимся, страшно ревнуем — к другим девицам, конечно, не друг к дружке. И всем вокруг дурили головы, расписывая свои похождения; народ ужасался или восторгался, а мы помирали со смеху. В сущности, мы и его сочинили. Самый лучший, самый сильный, мужественный, справедливый. Какой там еще? Честный, порядочный, великодушный. О-о, что вы! Мы равнялись на него, разработали Томасов кодекс чести. Он и знать ничего не знал, а мы им поверяли наши дела и мысли. Что бы Томас сказал про это, как бы оценил и одобрил то… Или не одобрил, потому что мы были две хулиганки и развлекались вовсю.

— А к «Дарханцу» он имел отношение?

— Прямое. — Мария снова улыбнулась; ее лицо посветлело и стало моложе. — Томас однажды привел на вечеринку знакомого англичанина. Его звали Милтон Вайр. Умница, интеллигентный, обаятельный; он преподавал минералогию в университете. В Бате, что ли… И рассказчик оказался редкостный. Я рот разинула, уши развесила. А Томас это дело засек и увел меня танцевать, и сам стал байки травить. Про Милтона. У него, дескать, есть младший брат, их обоих похитили некие пришельцы и увезли на Дархан, и вот он только что сбежал и возвратился, но юным девушкам дела с ним иметь нельзя, потому что те пришельцы каким-то образом воздействовали ему на мозги… В общем, весь скелет повести мне рассказал. Мы с Анной и ухватились; додумали остальное, разработали детали — и давай писать. А почему вы спрашиваете?

— Если мы с вами считаем, что Лоцман — это отражение кодекса чести, который присущ автору сценария… то есть повести или романа, тогда ваш муж, получается, — мой Бог.

Мария не успела осмыслить сказанное. Лоцман крутанулся на месте.

— Инг, я уже ухожу!

Северянин стоял в дверях гостиной. У окна, сияя серебряной парчой, появилась Эстелла.

— Господа, это игра не по правилам! — возмутилась Мария. — Мы только что имели разговор с Рафаэлем…

— Знаю, — перебил Ингмар. — Рафаэль сделал глупость, мы ее исправим.

Лоцман похолодел. Актеров опять двое — а против двоих, неуловимых и неуязвимых, его одного маловато. Он остро пожалел, что Мария уже спрятала револьвер и стилет.

— Инг, ты помнишь, что был мне другом?

— Нет. — Северянин покачал головой.

— Во имя Богини, стоять! — крикнул охранитель мира и прыгнул; в броске сотворил кинжал и вонзил северянину в грудь. Выдернул, пока тяжелое тело актера еще стояло на ногах, и метнулся к не успевшей опомниться Эстелле. Удар; лезвие осталось в груди. Эстелла опустилась на колени, потом завалилась на бок. Лоцман оглянулся — Ингмар лежал у двери, вытянув руки.

Побелевшая Мария цеплялась за стол, оседала на пол.

— Зачем вы?..

— Это актеры, — сказал охранитель мира — и почувствовал, как сжимается горло, как собирается в груди мучительный ком. — Они оживут… в Поющем Замке… — Голос ломался. — Как вы?

Мария одной рукой держалась за сердце, другой цеплялась за ножку стола.

— Уходите! Господи, нет, не то… Их надо увезти в Поющий Замок… Я помогу вам. — Тяжело дыша, она силилась подняться на ноги.

Охранитель мира выдернул кинжал из груди Эстеллы; лезвие было чистым, из раны не вытекло ни капли крови. Лоцман взял актрису на руки и понес из комнаты. Он убил дорогих ему людей. Искалеченных, обезумевших, одержимых навязанными ролями — но всё равно дорогих и близких. Во имя спасения Большого мира…

Эстелла шевельнулась. Дрогнули длинные ресницы.

— Иди выручай… свою Богиню…

Лоцман сходил с крыльца — и едва не покатился по ступеням вместе с актрисой. В доме дико закричала Мария:

— Беги! Беги!

Эстелла вывернулась у него из рук и пропала. Крик в доме оборвался, словно Марии зажали рот. Охранитель мира ворвался в гостиную.

— Стой! — приказал Ингмар.

Оживший северянин стоял возле Марии, держал сотворенный Лоцманом кинжал. Кончик лезвия упирался Богине в шею под ухом.

— Убивать нас без толку. — Глаза Ингмара были слепые, как у Рафаэля. — У нас есть своя Богиня и все остальные, которых купил Итель. А у тебя сейчас не станет никого.

— Пощади ее.

Эстелла уже стояла у Лоцмана за спиной.

— Я не убиваю, как ты. — Северянин положил руку Марии на затылок.

— Пощади, — повторил Лоцман в бессильной ярости. Охранитель мира, он не может помешать актерам надругаться над его Богиней!

Мария пошатнулась. С помертвелым от ужаса лицом выдавила дрожащим голосом:

— Что они хотят?

На лице у Ингмара появилось такое же вдохновенное выражение, что Лоцман уже видел у Лусии, когда она стояла возле полицейской машины.

— Я вас запрограммирую, — проговорил северянин.

— Не двигаться, — прошипела Эстелла, и охранитель мира не шелохнулся.

У Марии менялось лицо: с него ушел ужас, который сменило изумление, смешанное с недоверием. Затем Богиня упрямо сжала губы и потрясла головой. Лоцман затаил дыхание. Может, она устоит, Ингмар с ней не совладает? Нет: Мария сдалась, устало прикрыла глаза. А когда вновь подняла веки, это уже была другая Мария: знающая свою выгоду, бойкая и бездарная авторесса. Ингмар отступил от нее.

— Можете прямо сейчас позвонить господину издателю. Он будет рад иметь вас в числе своих авторов.

— Пауль не дурак поспать с утра. — Мария прошла к столу и включила компьютер. — Пока он пробудится, я успею сделать несколько страниц… или составить план. Я же не могу писать без плана, вы согласны? — Она повернулась, с брезгливой гримасой посмотрела на Ингмара и Эстеллу; ее зеленоватые глаза избегали взгляда Лоцмана. — Убирайтесь все — мешаете работать. Вон пошли, я сказала!

Актеры исчезли. Лоцман медлил.

— Вы не нужны мне здесь, — проговорила Мария. — Уходите. И заберите ваши цветы!

Он прихватил цветы, которые лежали на столе возле фотоальбома, однако оставил в шкафу сверток с оружием и наручниками.

Если Мария не вышвырнет всё на помойку… или не сдаст в полицию… Он прикусил губу, открыл дверцу машины. Руки едва слушались, и было очень больно. Мария подпишет договор с Ителем, продаст своего Лоцмана. А тогда опять в Кинолетный город, на АУКЦИОН? Пожалуй, нет — ведь книги писала Анна… Как же теперь — жить на стимуляторах? Превращаться в падаль?

Лоцман встряхнулся. Пока он жив, пока жива Хозяйка Поющего Замка, пока жив Дархан, еще не всё потеряно.

Мария выглянула на крыльцо:

— Оставьте-ка лучше цветы здесь.

Он бросил свой подарок на асфальт, хлопнул дверцей и уехал. Назад, в Поющий Замок, как поклялся.




Глава 19


Вопреки словам Марии о том, что Итель — любитель поспать, издатель уже поднялся и, судя по шуму воды в ванной, принимал душ, когда Лоцман вошел в Аннин дом. Ни в гостиной, ни в спальне Итель так и не прибрался. На столике звякнул телефон. Неужто Мария? Уже звонит сговариваться о новой книге? Лоцман снял трубку:

— Алло.

— Господин Пауль Мейер? — раздался громкий уверенный голос. — Я звонил вам домой, мне дали этот номер. Вас беспокоят из Бритонвилля. Вы знаете меня под именем Вильгельма Шварцберга.

— Простите, я не Пауль.

— Вы секретарь? Хорошо. Будьте добры, передайте господину Мейеру: Вильгельм Шварцберг намерен подписать контракт на роман нового типа. Пора, знаете ли, сменить профиль, — добавил Шварцберг с неожиданным смущением.

Лоцман крепче сжал трубку:

— Вы отдаете себе отчет, сколько бед принесут эти книги нового типа?

— Каких таких бед?

— В вашем Бритонвилле, я вижу, ничего не известно. Мой вам совет: повремените с подписанием контракта. Тем более что господин Мейер сейчас не может вами заняться.

— А когда сможет?

— Дня через три-четыре.

— Ну, знаете ли! За четыре дня я могу передумать. — Судя по тону, Шварцберг был автор известный и цену себе знал.

— Передумаете — и ладно. Будьте здоровы. — Охранитель мира положил трубку на рычаг. Одного Лоцмана спас от продажи — хотя бы на время, а если повезет, то и навсегда.

Он только двинулся в кабинет, как телефон снова зазвонил.

— Алло.

— Пауль? Тебя и не узнать, приятель. Слушай, я тут пораскинул мозгами… Давай, что ли, и впрямь контракт подмахнем. Я тебе знатную книгу сбацаю.

— Пауля нет и не будет четыре дня. Если вас не затруднит, позвоните еще раз попозже.

Автор опешил:

— Эй, стой! А вы-то кто?

— Секретарь. Позвоните через четыре дня. — Третий звонок. Хоть от телефона не отходи. Что за половодье такое? Никак актеры их всех запрограммировали?

Лоцман отшил пятого автора, когда в гостиную вошел Итель. Его коротко стриженные волосы уже высохли после душа, но курчавая борода была влажной.

— Какого черта вы распоряжаетесь? Кто сказал, что меня не будет четыре дня?

Охранитель мира выдернул телефонный шнур из розетки. Итель сунул руки в карманы брюк и прислонился к стене.

— Я слушаю, господин Лоцман. — Глаза в сеточке морщин прищурились, в голосе прошелестела издевка. — Вы, кажется, хотели мне что-то объяснить?

— Господин Итель, я вам выставляю счет. Во-первых, Аннины актеры бродят по миру и калечат людей. Во-вторых, у завербованных вами авторов умирают Лоцманы. В-третьих, ваши авторы мучают своих персонажей и, соответственно, обрекают на муки актеров — живых людей иномирья. В-четвертых, из-за вас в Кинолетном городе началась война между солдатами и летчиками кино…

— Я ни хрена не разберу, что вы несете, — перебил издатель. — Я не знаю никакого Кинолетного города, не знаю ни летчиков, ни солдат. Я понятия не имею, что там у вас творится в иномирье, — и, поверьте, ЗНАТЬ НЕ ХОЧУ. Меня, господин Лоцман, это не касается. Какого рожна вас принесло сюда сеять проблемы, когда у нас своих до черта? Мы здесь занимаемся бизнесом. Если на товар есть спрос, мы даем товар и честно получаем деньги. А на вас, господин Лоцман, спроса нет, учтите!

— Вы заблуждаетесь, — ответил охранитель мира. — И я найду способ это доказать. — Он прошел в кабинет, к высоченному зеркалу; в зеркале была видна его комната, залитая утренним солнцем. Лоцман открыл границу, намереваясь уйти.

Итель, не считая спор оконченным, тоже вошел в кабинет.

— Не грозите, милейший. Существуют реальности объективного мира, в которые вам необходимо вписаться. И не воображайте, будто…

Он не закончил мысль. В зеркале мелькнуло стремительное серебро, и из рамы высунулась остроконечная морда Змея. Угадавший его чувства Лоцман погладил Змея по голове, как верную собаку:

— Привет, дружище.

Итель попятился. Чешуйчатая морда потянулась за ним.

— Пошла вон, тварь!

Змей мордой ткнул издателя в живот, так что Итель крякнул и опрокинулся. Змей поглядел на него, с явным удовольствием оценивая результат, и пропал.

— Напрасно смеетесь. — Коротышка поднялся на ноги. Он был бледен и зол.

— Я не смеюсь. Мы еще побеседуем с вами, господин Итель. Будьте здоровы. — Лоцман ушел в Зазеркалье.

Анна в одиночестве пировала в столовой. На белоснежной скатерти искрился хрусталь, сияли серебряные приборы и расписанный золотом фарфор. В перламутровых вазах высились горы фруктов, в графинах светилось на солнце вино, а от изобилия блюд со снедью у Лоцмана зарябило в глазах. Не иначе как Хозяйка расстаралась для гостьи. «Хозяюшка!» — позвал он.

«Эта дрянь сейчас всё сожрет, — откликнулась красавица. — Садись скорей к столу».

— С добрым утром! — вскричала Анна. — Господин Лоцман, всё так замечательно! Я выспалась, как только в детстве бывало. А еда — м-м-м! Расчудесная.

«Ешь быстрей, — поторопила Хозяйка. — Она уже умяла лучший паштет и жареных рябчиков!»

Лоцман подсел к столу. Еда и впрямь была восхитительна. Однако Анна расселась на Эстеллином месте — за столом могли бы разместиться шестнадцать человек, а ее угораздило выбрать именно этот стул, — и было неприятно видеть Богиню на месте актрисы. Анна оживленно болтала, проворно работая ножом и вилкой.

— После завтрака прогуляюсь — и за работу. Глядишь, что-нибудь накропаю. Правда, я уж отвыкла пером по бумаге водить; ну да не беда.

— Что вы намерены писать? — забеспокоился Лоцман. Не наплодила бы Анна новых чудовищных миров, в развитие идей своего издателя.

— Пока не знаю, — призналась она простодушно. — Свежих задумок нет. Но я начну — а там соображу по ходу дела.

— Анна, — сурово сказал охранитель мира, — смотрите у меня. Станете сочинять ужасы и пытки — вам на голову рухнет потолок.

Как бы в подтверждение его слов, с простенка между окон отвалился изрядный кусок лепнины и грохнулся на паркет. Брызнули осколки.

— Ох! Ну, зачем вы так? — упрекнула Анна. — Я напишу что-нибудь любовное — не для Пауля, а для души.

«Хозяйка, это ты Замок рушишь?» — спросил Лоцман.

«Сам обваливается. И на границу мира посмотри».

Лоцман подошел к окну, сияющему мозаикой золотых и розовых стекол, поднял задвижку и открыл створку. Горы стояли едва ли не у стен Замка, белые башни рядом с темным камнем казались хрупкими и жалкими. Мир погибал — Богиня утратила к нему писательский интерес, и его больше ничто не поддерживало.

— Анна, я вас оставляю.

— До свидания, господин Лоцман. Желаю приятно провести время.

Даже не осведомилась, как обстоят дела в Большом мире и чем заняты ее сорвавшиеся с цепи актеры.

«Хозяюшка!» — позвал Лоцман, сбегая по ступенькам во внутренний двор.

Она выступила из кустов сирени. Платье только что сливалось с сочной зеленью — и вот красавица уже стоит рядом. Хозяйка улыбалась, глаза блестели из-под полумаски.

— Что случилось? — Ее улыбка погасла, едва Лоцман подошел ближе.

Он махнул рукой.

— Пройдись со мной до туннеля.

Хозяйка зашагала рядом. Они вышли за ворота Замка; Лоцман обвел взглядом темно-синюю, сереющую книзу каменную стену. Повернул направо, быстрым шагом двинулся, огибая Замок. Хозяйка бросилась за ним бегом.

— Малыш, что с тобой? Ох, Ясноликая, ты уж давно не малыш… Постой! Что произошло? Я же вижу: ты не в себе.

— У меня больше нет своей Богини, — ответил он резко. — Мария продалась Ителю. Ингмар ее запрограммировал.

Хозяйка издала тихий стон, остановилась. Лоцман тоже остановился через десяток метров, повернул назад.

— И туннеля на Дархан нет. Похоже, Анна в таком упоении от всего, что в молодость ей больше неохота.

— Ты хотел на Дархан? — промолвила Хозяйка убито.

— Да. Ладно, придется лететь. — Лоцман вынул из нагрудного кармана вертолет связи, которым в прошлый раз снабдил его Шестнадцатый пилот, передвинул рычажок на брюшке. — Мир Поющего Замка. Лоцман Последнего Дарханца просит помощи, вызывает Шестнадцатого пилота. — Он отпустил модельку в небо.

Хозяйка проводила ее взглядом и придвинулась к Лоцману:

— Как же мы теперь будем?

— Я выпущу в Большой мир актеров с Дархана. Пусть они перепрограммируют Марию и отловят наших.

— А ты?

— А я буду принимать их в Замке. Толку от меня в Большом мире всё равно нет.

Лоцман вернулся во двор, прошелся по нему туда-обратно, поглядывая на небо. Звенел и посвистывал Поющий Замок, но пение его стало глуше.

Хозяйка сидела на нижней ступеньке главной лестницы, поставив босые ноги в траву. Бросив кружить по двору, Лоцман уселся с ней рядом:

— Извини, я не принес из Большого мира подарок. Там есть на что посмотреть, но я не нашел ничего, достойного тебя.

— А если твой Шестнадцатый не прилетит? — промолвила Хозяйка.

— Тогда будем обрабатывать Анну.

— Она не захочет помогать.

— Посмотрим.

— Увидишь. Она будет строить из себя дурочку, вопить от ужаса и хлопаться в обмороки, но ничего дельного от нее не дождешься.

— Я заставлю. — Лоцман сдвинул брови.

— Станешь пытать огнем?

— Когда другое не подействует, — ответил он сердито.

— О чем это вы сговариваетесь? — прозвучал близкий голос Анны.

Они обернулись. Богиня спускалась с четвертого этажа — однако в Замке, как обычно, всё было великолепно слышно.

— Господин Лоцман! Кто эта дама? — Хозяйка поднялась.

— Я ей сейчас глаза выцарапаю, — проговорила она громко, изображая непреклонную решимость.

— Что такое? — Анна прибавила ходу. — Господин Лоцман, я требую объяснений!

— Вот я сейчас объясню. — Хозяйка с грозным видом двинулась ей навстречу.

— Стой. Не надо.

Красавица взбегала по ступеням.

— Хозяйка! — Охранитель мира обнаружил, что его разбирает неудержимый смех. — Я прошу тебя!

Тут и Анна осознала угрозу, завизжала:

— Лоцман, помогите! — Она остановилась, не зная, куда податься: то ли бежать вверх, от Хозяйки, то ли прорываться вниз, под защиту охранителя мира.

Красавица добралась до Богини, встала перед ней — точь-в-точь разъяренная пантера. Недоставало хвоста, которым она хлестала бы себя по бокам. Лоцман мчался к ним, безуспешно пытаясь подавить смех; Замок грохотал раскатистым эхом.

— Не трожьте меня! — Анна прижалась к каменным перилам.

— Убирайся на Дархан! Слышишь? — Хозяйка вцепилась Богине в волосы и принялась трепать ее, восклицая: — На Дархан, на Дархан, на Дархан!

— Оттащите ее! — взмолилась Анна.

— Не подходи! — крикнула Хозяйка подбежавшему Лоцману. — Где твой Дархан?! Ищи дорогу! Пусть тебя защитит Ловец Таи! Где Дархан?!

Охранитель мира больше не смеялся. Анна пыталась отбиться, бестолково размахивала руками, всхлипывала:

— Отвяжись! Не знаю я! Я хочу домой…

— Оставь ее, — приказал Лоцман.

— Пусти-и! — завизжала Богиня — и вдруг скребнула пальцами по лицу Хозяйки, сорвала полумаску. — Пусти, проклятая! — вопила она, хотя красавица уже отскочила, закрыв лицо ладонями.

Лоцман отнял у Анны черный лоскуток и протянул Хозяйке:

— Возьми. — Анна скулила:

— Ни минуты здесь не останусь. Сейчас же домой…

— Я вас не отпущу, — жестко сказал охранитель мира. — Либо на Дархан, либо…

— Да что вы за люди безжалостные?! — возопила Богиня. — Вас двое — на меня одну! Я — женщина…

— Вот как ты заговорила? — Низко опустив голову, скрывая лицо, Хозяйка надела полумаску. — А когда Ингмар с Рафаэлем мучали твоих актрис?

— Это совеем другое! — возразила Богиня запальчиво. И осеклась. — Совсем… другое… — У нее мелькнула новая мысль. — Ну и уйду от вас на Дархан! Там хоть порядочные мужчины, которые не обижают женщин. Да, вот прямо сейчас и уйду. Раз есть Поющий Замок, то и Дархан должен быть рядом.

— Вот за этой горой, — подсказал Лоцман.

— Не указывайте мне! Сама знаю. — У Анны блеснули глаза. Она выпрямилась, вытянула шею, поднялась на цыпочки. С лица сбежала краска; бледная кожа натянулась на щеках, напряглась. Казалось, горы тянут ее к себе, выпивая из Богини жизнь. — Ах! — Она покачнулась и шлепнулась бы на ступеньку, не успей Лоцман ее поддержать.

— Есть, — сказала Хозяйка.

Лоцман всмотрелся в затянутую туманом дыру в каменной стене. Дыра была хорошо видна выше белой стены Замка.

— Это? — Анна удивленно заморгала. — Это дорога на Дархан?

— Да. Вы сами ее открыли. — Охранитель мира на радостях готов был принести извинения, что они обошлись с Богиней так круто.

— Это же чертовски высоко, — сообразила она. — Как хотите, но я туда не полезу. Господин Лоцман, я немедленно возвращаюсь домой.

— Я вас не отпускаю.

— Что-о?

— Я закрыла вход в твою комнату, — безразличным голосом сообщила Хозяйка. — Великая Богиня может попадать домой как хочет, но только не через твое зеркало. Пойдем.

— Не беспокойтесь, — сказал Лоцман Анне. — В сущности, мы люди незлые и вреда вам не причиним.

Она передернула плечами и с оскорбленным видом направилась вверх по лестнице. Охранитель мира и Хозяйка побежали вниз.

В кладовке при гараже Лоцман отыскал две длинные прочные веревки, однако подходящих крючьев не нашел.

— Сделай мне кошки, — попросил он Хозяйку. — Такие, чтоб я зацепил за край туннеля и не оборвался. С тремя крючьями.

— Может, еще подождем? Вдруг твой пилот прилетит.

— В Кинолетном война. — Сердце у него защемило. Жив ли Шестнадцатый? Был бы жив — давно бы прилетел.

— Я сделаю лестницу, — решила Хозяйка. — Надежную, не выдвижную.

— А я поволоку ее с собой? Спускаться ведь тоже придется.

— Без лестницы нельзя. Ты — дважды проданный, трижды — или сколько там? — умерший. А ну как оборвешься с веревками? Кто будет тебя воскрешать?

— Сделай, пожалуйста, крючья, — тихо попросил он, и она сотворила.

Две большие, устрашающего вида кошки легли у его ног.

— Спасибо. — Лоцман привязал к ним веревки.

«Я боюсь за тебя», — услышал он мысленное признание Хозяйки. А вслух она сказала:

— У тебя всё получится.

Он посмотрел на нее. Даже с полумаской было видно, как осунулось и подурнело Хозяйкино лицо. Она усмехнулась запекшимися губами, пояснила:

— Хозяйке не положено много творить. Это дело Лоцмана.

— Я больше не попрошу.

Встав на цыпочки, она поцеловала его в подбородок.

— Когда ты вернешься с Дархана, я сотворю такое…

— Когда наши актеры вернутся из Большого мира, мы с тобой учиним такое…

— Правильно-правильно. — Хозяйка улыбнулась и, прижав пальцы к шелку на лице, промокнула набежавшие слезы. — Обязательно учиним.

— Надо же еще узлы навязать! — спохватился Лоцман. Они уселись на пороге гаража и стали вязать узлы на веревках. Потом оказалось, что веревки стали коротки, и пришлось их связывать вместе.

— И то правда, — заметил Лоцман, стараясь не показать, как он досадует на проволочки, — зачем мне две?

— И я тоже дивлюсь, — подхватила Хозяйка. — Одной хватит…

— …Чтобы угробиться, — докончил охранитель мира. — Не болтай ерунды, милая. Теперь вот что: если мои дарханские орлы доставят кого-нибудь в Замок без меня, принимать будешь ты.

— А я сумею открыть границу?

— Н-не знаю… Ну, рано или поздно я сам появлюсь.

— Я буду ждать, — сказала Хозяйка печально.

Он наклонился и осторожно, не касаясь полумаски и волос, поцеловал ее запекшиеся губы.

— Я побежал.

Брошенная кошка дважды соскальзывала, но на третий раз зацепилась за край туннеля. С силой подергав конец веревки, Лоцман полез наверх. Рассудив, что упираться в стену подошвами не стоит — не ровен час, крючья сорвутся, — он подтягивался на руках, хватаясь за узлы. Захватить бы веревку ногами и опереться на узел, облегчить работу рукам, однако узлы были некрупные и ноги скользили. Запретив себе смотреть по сторонам и видеть что-нибудь, кроме очередного отрезка пути, не разрешая думать о высоте, на какую забрался, воспретив чувствовать боль в усталых кистях, он лез и лез, пока не увидел торчащий в пустоте свободный крюк зацепленной кошки.

От блеска металла на фоне синевато-серого камня внезапно стало страшно. Пол у туннеля гладкий, крючья скребут по нему, сдвигаясь к краю… Заткнись! — велел он себе. Всю дорогу карабкался — и ничего, а под конец перетрусил. А ну давай вверх.

Он передохнул. Подтянулся от узла до узла. Еще. Теперь надо разжать пальцы правой руки. Пальцы не желали отпускать веревку, Лоцману пришлось усилием воли разжимать их по одному. Вытянуть руку — оп! Он ухватился за что-то. Пальцы взрезала боль. Там вовсе не гладкий камень, обрывающийся в пустоту. Лоцман рванулся, бросил тело вверх и вперед, упал грудью на пол перед стеной откатившегося тумана. Проскользнул внутрь целиком, оглянулся.

Крючья кошки цеплялись за металлическую пластину, укрепленную на полу туннеля. Хозяюшка, милая, спасибо! Это она сотворила — оттого-то и было ее лицо таким осунувшимся и усталым.

Лоцман выбрал веревку и с мотком в руке пополз в темноту, вслед за отступающим туманом с мельтешащими искрами. Искр-кадров было немного. Туннель был узкий, Лоцман то и дело задевал стенки плечами, потом ударился головой о потолок. Ужалил страх: Анне совсем не хочется в мир Дархана, туннель сужается и сейчас зарастет. Лоцман рванулся вперед изо всех сил. Хозяйка, сделай с ней что-нибудь, заставь поддержать проход. Хозяюшка, ты слышишь меня?

Стенки неумолимо смыкались. Толкая перед собой кошку с мотком веревки, Лоцман протискивался во мраке, где в крошечном пространстве на миг показывалась искра-другая. Сколько еще ползти? Я не хочу, чтобы меня раздавило! Хозяйка, что ж ты? Разве не видишь, как дыра в стене съеживается? Анна! Вы погубите меня — и погубите свой Большой мир. Анна, задержите туннель хоть на минуту, я успею…

На плечах трещала куртка. В свитере скользил бы легче… Анна, пожалуйста, я же ваш Лоцман, удержите туннель. Это не мне надо — вам, вашему миру.

Объятия камня становились всё туже — однако впереди забрезжило пятнышко света. Извиваясь, ругаясь от боли, Лоцман протискивался туда. Свет всё ближе. Еще десяток сантиметров. Еще. Застрял. Ох! Кошка, которую он толкал перед собой, исчезла в пустоте. Пальцы вцепились в моток, ощутили тяжесть повисшей кошки. Лоцман выдохнул, сжался как мог, продвинулся, превозмогая боль. Еще чуть-чуть. Еще. Проклятие — как больно!

Наконец-то. Голова и плечи оказались снаружи. Освобожденно вздохнув, он поглядел вниз. Разжал пальцы и отпустил веревку с кошкой, проследил взглядом долгое падение блестящих крючьев. Цеплять их здесь всё равно не за что — места для них нет.

У подножия гор расстилалась травянистая, в рощах равнина. Синим куполом выгнулось небо, в нем плыли белые, сложно слепленные облака; над Поющим Замком таких никогда не бывало. И сияло жаркое послеполуденное солнце. Лоцман поглядел вниз. Дернулся, выполз еще немного. Точно червяк из яблока, пришло на ум сравнение. Надо сотворить внизу что-нибудь такое, чтобы не убиться. Он разозлился. Как творить, когда Мария от него отреклась? Сейчас он вывалится из туннеля без чувств, а коли задуманное не сотворится… Он оборвал эту мысль. Несколько размеренных вздохов. Сосредоточиться. Плохо сосредоточился, еще раз. Дышать. Сосредоточиться. Напрячься. Ну!

Обмякнув, он рухнул вниз головой. В воздухе собрался в комок. Врезался в тугую сеть, взлетел. Упал. Снова взлетел. Да что я вам — мячик?!

При следующем падении Лоцман вцепился в сеть обеими руками. Его подбросило, но он удержался, еще несколько раз подпрыгнул на затихающей сети и остался лежать. Разжал саднящие пальцы, поглядел. Удивительно, как не содрал с них кожу.

Великий Змей, ловко вышло! Сотворил такую штуку — и хоть бы хны, даже сознание не потерял. Как будто Мария и не отрекалась. Отчего это так? Может, Лоцман перекинулся на своего Бога и питается энергией от него?

Он перевернулся на спину, с минуту полежал, приходя в себя. Надо двигаться. В Кинолетном война, и Большой мир во власти взбесившихся актеров.

Он сел на батуте, осмотрелся. Горы стоят внушительным напоминанием о самих себе. Мир по-прежнему невелик — хотя в сравнении с тем, что было, сильно разросся. Поселок должен находиться где-то в центре равнины; отсюда его не разглядишь, однако найти будет нетрудно. Лоцман спрыгнул наземь, взглядом поискал брошенную кошку. Не видно в траве — ну и ладно. Вряд ли еще где пригодится. Сюда бы даншел, на котором раскатывал Ловец Таи, или «лендровер»… Лоцман прикинул свои возможности. Змей его знает — а ну как сотворишь, да и свалишься у колес бездыханный? Не стоит рисковать. Охранитель мира двинулся через равнину пешком.

Поселок окружала вырубка, где только-только поднялись молодые побеги. Чутко прислушиваясь, Лоцман вошел в распахнутые ворота. Он не решился мысленно окликнуть актеров и обнаружить свое присутствие: ведь после того, как Ингмар запрограммировал Марию, никто заранее не скажет, каковы стали обитатели здешнего мира. Для начала следует понаблюдать за ними издалека, сориентироваться.

Однако поселок был пуст. Лоцман заглянул в домик землян — здесь на столе, как память, лежала маска со смертельным газом, которую Шестнадцатый пилот оставил умирающему Стэнли; затем Лоцман постучался в дом Кис. Где живет Таи, он не помнил, но опознать жилище Ловца оказалось нетрудно: возле дома стоял приведенный в поселок и заботливо вымытый мотоцикл. Охранитель мира погладил руль и седло.

— Дождался, дружище? А где Ловец? — «Дракон», разумеется, молчал. И молчал весь поселок — двадцать шестигранных домов, опоясанных окнами. Лоцман подавил желание немедленно позвать своих актеров, убедиться, что они здесь.

Он прошел по дороге мимо белого куба энергостанции, в дальний конец поселка. И Мария обмолвилась, что конец у повести был задуман трагический; надо полагать, всех сгубили пришельцы с Шейвиера, старой родины переселенцев. Ну, не разыграла же Мария этот сценарий до конца, не могло такое случиться наяву.

Вторые ворота тоже были открыты. Если бы Мария успела заселить мир исконными жителями Дархана, мехаши уже вовсю хозяйничали бы в поселке.

Метрах в двухстах от него находилась светлая, даже издалека казавшаяся веселой и солнечной, роща. Если актеров нет и здесь, думал Лоцман, шагая по накатанной дороге, тогда я уж не знаю, где искать. Придется кликать. Актеры были в роще. Он понял это еще на подходе, услышав пение Стэнли. Младший землянин исполнял что-то стремительное, залихватское, не похожее на стилизованные восточные напевы из ресторана «Мажи Ориенталь». Лоцман улыбнулся. В возрожденном мире только и дел что веселиться. Потом он различил голос Кис. Мягкий, переливчатый, ее голос был слабее, чем у Стэнли, но лайамка вдохновенно подпевала, и это было так красиво, что охранитель мира заслушался. Шагая по траве, он вошел в рощу, где с сизоватых острых листьев смотрели желтые пятна-глаза. Листья шелестели, словно деревья аплодировали пению актеров.

Лоцман прошел с десяток метров и увидел поляну. Остановился, наблюдая народный праздник. Возле родничка размером с блюдце стояли на коленях Стэнли и Кис, раскачивались, танцуя вскинутыми к небу руками, и самозабвенно пели. Милтон, позабыв свою серьезную сдержанность, приплясывал перед ними, выделывал потешные коленца, взмахивал руками. В кулаке был зажат какой-то поблескивающий предмет; Лоцман присмотрелся — не иначе как очки. А где Ловец Таи?

Запах дорогого лосьона выдал Ловца за мгновение до того, как он напал. Охранитель мира крутанулся на месте, однако горло непостижимым образом оказалось перехвачено, а руки намертво прижаты к телу. Он рванулся, хотел сделать подсечку — подсечка не удалась, он сам очутился в воздухе. Таи перебросил его через плечо и потащил. Лоцман испытал неожиданное ощущение покоя и полной защищенности — он находился в надежных руках, и уверенный в своих силах человек точно знал, что надо делать. Ощущение промелькнуло и исчезло, Таи поставил Лоцмана на землю.

— Кто знает этого человека? — Застывшие, ошарашенные лица актеров.

— Кто скажет слово в его защиту?

— Я скажу. — Стэнли опомнился первым. — Это наш Лоцман. — Он взвился с земли и с диким воплем ринулся к охранителю мира: — Ур-ра! Лоцман пришел!

Дальше началось сущее безобразие: с хохотом и криками, актеры насели на него вчетвером; они душили его в объятиях, подбрасывали, ловили, катали по траве, окунули лицом в родник. Пока хватало терпения, он отбивался в шутку, потом влепил Стэнли увесистую затрещину и крепко дал по рукам Милтону. Таи отпрянул, и лишь тогда Лоцману удалось встать на ноги.

— Ну, дайте же его мне! — вскричала Кис, обняла за шею, припала к груди. — Ты пришел… радость моя…

Лоцман задыхался:

— Змеевы дети. Насмерть задавят — и не поморщатся. — Веселье разом оборвалось — актеры ощутили неладное.

— Ты с дурными вестями? — спросила Кис.

— Случилось что? — в один голос с актрисой спросил Милтон.

Усевшись в траву, по-прежнему в объятиях Кис, Лоцман рассказал об Анне, о похождениях актеров Поющего Замка в Большом мире, о войне в Кинолетном городе, об Ителе, о Марии.

За рассказом последовало молчание. Стэнли сидел, поставив локти на колени и сцепив пальцы, низко опустив голову; старший брат машинально вертел в руках очки, у которых в общей свалке отломилась дужка; Таи задумчиво покусывал травинку. Кис заговорила первой:

— Но если Мария не пишет сценариев, она не настоящая Богиня.

— И всё вокруг тоже не настоящее? — возразил Лоцман. — Она думает о вашем мире и поддерживает его.

— Это другое, — сказал Милтон. — Если бы «Последнего дарханца» прочли и запомнили десять тысяч человек в Большом мире, они бы его тоже поддерживали.

— Она станет настоящей Богиней, когда возьмется писать роман для Ителя, — заявил Стэнли. — Тогда-то мы все и попляшем.

— Едва ли роман будет про нас, — заметил Таи. — Нынче в моде чудовища и прочие замки, а не инопланетные похождения. Я прав?

— Когда и если на нас обрушится корабль под командованием Инго-Лао — тут тебе будут и чудовища, и всё, что хочешь. — Милтон перестал вертеть в пальцах очки: вместо отломанной дужки незаметно появилась новая. Землянин нацепил очки, отвел от глаз длинную челку. — Нет, ребята, мне такой расклад не по нраву.

Таи обратился к Лоцману:

— Ты хочешь, чтобы я отправился в Большой мир и переловил тех поганцев?

— Один не пойдешь, — объявила Кис и даже привстала с земли.

Лоцман подивился ее горячности. Он в любом случае собирался просить землян идти с Таи, но почему в лице актрисы мелькнула такая тревога?

— С ним отправятся Стэнли и Милтон. Однако мало отловить актеров. — Охранитель мира хотел вслед за Таи сказать «поганцев», но не повернулся язык. — Надо что-то сделать с Марией — перепрограммировать ее и тех людей, которых актеры покалечили.

— Ну и заданьица ты даешь, — проворчал Стэнли. По заблестевшим глазам было видно, что возможность попасть в Большой мир привела его в восторг. — А с Ителем что делать?

— С ним я сам разберусь.

— Тогда двинулись. — Милтон поднялся на ноги. — Поглядим, каков из себя Большой мир.

Кис вскочила.

— Я тоже пойду! — Она повернулась к Лоцману. — Им нельзя идти без меня. Тех актеров тоже четверо, и там две женщины… — Лайамка на ходу сочиняла дополнительные причины, почему ей нужно проникнуть в Большой мир, не желая говорить о главной.

Охранитель мира вгляделся в своих людей. Не совершает ли он новой ошибки, которая обойдется дороже прежних?

— Всё провернем в лучшем виде, — успокаивающе сказал Таи. — Ловить актерскую братию — моя забота, а учить писателей уму-разуму станет Милтон. Где будем открывать границу? В поселке?

Ловец и земляне направились туда, а Кис придержала Лоцмана, заглянула ему в лицо своими огромными золотисто-карими глазами.

— Ты разрешишь мне пойти?

— Чего ты боишься? — ответил он вопросом на вопрос.

— Я хочу идти с Таи, — промолвила актриса неохотно. — Ты помнишь… роль у него была такая… за ним надо приглядеть.

Охранитель мира сам не был полностью уверен в Ловце — но как же актеры без него справятся? Милтон и Стэнли — против взбесившихся Ингмара с Рафаэлем? Да с ними еще Эстелла с Лусией, а эти красотки тоже не промах. Без Таи никак нельзя.

— Он свою роль давным-давно пережил, — сказал Лоцман, пытаясь успокоить то ли Кис, то ли себя самого. — Но ты всё же пригляди.

Открывать границу он решил из дома землян. В поселке не было зеркал, как в Поющем Замке, поэтому Лоцман стал перед окном.

Лучше бы снаружи была ночь — зеленая листва и солнечные блики сильно отвлекали; однако пришлось довольствоваться тем, что есть. Он выгнал актеров за порог, сосредоточился, глядя в окно и одновременно как бы вовнутрь себя.

Мария, где вы? Мария! Богиня, которую я не сумел защитить. Вы нужны мне. Где вы? Мария, вы слышите?

Я зову вас. Я требую, чтоб вы были здесь! Здесь и сейчас. Ну же!.. Ну!

В первое мгновение Лоцману показалось, будто он ее сотворил, — знакомо потемнело в глазах, тело охватила слабость. Одна из граней дома исчезла, и из проема глядела Мария, сидевшая перед компьютером; голубовато светился экран монитора с несколькими набранными строчками.

— Лоцман? — Она поднялась из кресла. — Откуда вы? Что это значит? Вы вломились в дом…

— Извините за беспокойство, — оборвал он и позвал: — Ребята, идите сюда.

Актеры вошли — собранные, деловые. Лоцман представил их ошарашенной Богине:

— Мария, познакомьтесь: Кис, Милтон, Стэнли, Таи… — Его взгляд остановился на ремне у Ловца на поясе. — Излучатель ты не возьмешь.

Бывший начальник службы безопасности с сожалением отстегнул оружие, протянул охранителю мира.

— Мало ли, пригодился бы.

— Мне полагается завизжать? — спросила Мария. — Я их боюсь. — Судя по тону, она нисколько не боялась и даже успела опомниться от первоначального изумления.

Всё же Лоцман сказал:

— Это ваши актеры — положительные персонажи, Они не сделают вам ничего дурного. Проходите, быстро. Кис!

Лайамка первая ступила в комнату к Марии, кинула взгляд по сторонам.

— Так вот он какой — Большой мир…

— Кто вам позволил приводить в дом толпу людей? — холодно проговорила Мария. — Надеюсь, они тут не задержатся?

— Ни одной лишней минуты, — улыбнулся шагнувший в комнату Милтон. — Мадам, разрешите? — Он одной рукой обнял Марию за плечи, другую положил на ее седую голову.

Лоцман впился глазами. Только бы актеру удалось… Богиня рванулась.

— Пустите меня!

На помощь кинулась лайамка, замерла со вскинутыми руками. Ее глаза вспыхнули, лицо залил горячий румянец. Милтон и Кис программировали так же, как актеры Поющего Замка, однако Мария не поддалась. Вывернувшись из рук землянина, она отскочила, сердито сдвинула брови.

— Ишь, что придумали! А ну пошли все вон!

— Не губите Лоцмана, — взмолилась Кис. — Поймите: Ингмар вас запрограммировал, и это надо исправить.

Богиня повернулась к ней, надменно вздернув подбородок:

— Послушай, актриса. Тебе ли программировать Богиню против ее воли? Всё поняла? Что вам тут еще надо?

Сраженный, Лоцман провел рукой по лицу. Он так надеялся… Что ж, выходит, продан дважды.

— Отдайте актерам тот сверток, который в бельевом шкафу.

Мария возмущенно фыркнула.

— Забирайте эту гадость! — Она вынула из-под простыней и вручила Ловцу сверток с револьвером, стилетом и наручниками. — А теперь выметайтесь.

Стэнли обернулся с порога, махнул Лоцману:

— Пока! Встречай нас в Замке.

Милтон ушел, не оглядываясь, расстроенный тем, что провалил задание.

— Мы попробуем еще раз, — шепнула Кис, потянулась к Лоцману через границу мира.

— Я кому сказала — вон! — прикрикнула Мария, и актриса исчезла за дверью.

Один Ловец остался в комнате, сверлил Богиню взглядом.

— А вы? — Она малость оробела.

— Ухожу. — Таи вернулся к Лоцману. — Ты слышал, что она сказала? Никто не в силах перепрограммировать Богиню против ее воли. Удачи тебе. — Ловец снова пересек границу мира, вежливо улыбнулся: — Боюсь, нам придется еще несколько раз вас побеспокоить. — И вышел.

— Это окно так и будет торчать в моей комнате? — спросила Мария.

— Будет.

— А они будут шнырять туда-сюда? Ну, знаете ли! В собственном доме покоя не найдешь.

Лоцман повернулся и вышел из дома. Сел на траву. Против воли не перепрограммируешь… А кто заставит ее захотеть? Она не желала продаваться Ителю, губить своего Лоцмана. Ингмар принудил. Искалеченный другой Богиней актер оказался сильнее охранителя мира, могущественней пришедших из иного мира актеров. Отчего? Неужто настолько всевластен Итель, подчинивший себе всё и вся?

Он сидел в густой траве, под теплым солнцем возрожденного мира — и не видел ни блесток света на ведущей к дому гравийной дорожке, ни буйной зелени кустов и деревьев. Всё чудилось — раздадутся шаги, отъедет в сторону дверь, и придет Мария, сядет рядом и скажет:

— Знаете, я поразмыслила немного. Пошел он, этот Пауль, к черту — не буду на него работать.

Однако в доме было тихо, и Богиня не появилась.

Зато в небе родился знакомый, родной и одновременно пугающий звук — рокот вертолета кино. Лоцман поднялся. Ноги были как деревянные и не желали идти. Он заставил их двигаться и вышел за ворота, остановился, глядя в небо. Вертолет снижался. Что если Мария с ходу принялась за книгу, и это летит Режиссер с командой операторов? Актеры ушли в Большой мир — кто здесь станет сниматься?

Другие актеры, осознал он. Сердце ухнулось вниз. Если Богиня не сможет навязать старым персонажам новые роли, она создаст новых актеров — и что тогда станет с его друзьями, когда они возвратятся сюда?

Вертолет опустился в стороне от дороги, заглушил двигатель. Лопасти швыряли в лицо яростный ветер; Лоцмана била дрожь. Если прилетело кино, он сейчас же вызовет актеров назад… Нет, он пожертвует ими и оставит в иномирье — потому что спасти Большой мир и Кинолетный город важнее, чем сохранить жизни четырех людей, как бы дороги ему они ни были.

Он ждал. Кажется, в салоне никого нет? Это не кино?

Из кабины неловко спустился наземь летчик, пошел, подгоняемый ветром. Стянул с головы шлем, выронил. Шестнадцатый. Живой! Лоцман рванулся ему навстречу:

— Привет, дружище! — Летчик повис у него на руках.

— Сумку из кабины… достань… Там лампа-солнце. Ранили меня немножко.

Лоцман усадил пилота на траву, хотел бежать к вертолету, однако Шестнадцатый поймал его за рукав.

— Стой. Потом принесешь. В кармане для тебя стимулятор. В городе бои. Отменены все полеты. Я угнал вертолет, — выговорил он слабеющим голосом — и вдруг повалился на землю. — Беги за лампой…




Глава 20


У Лоцмана занемели кончики пальцев, когда он расстегнул Шестнадцатому куртку и снял напитавшуюся кровью повязку. У летчика был разворочен левый бок, и кровь сочилась не переставая. Под лампой она запекалась, рана подсыхала, но Шестнадцатому становилось все хуже. «Не умирай», — мысленно просил Лоцман, проводя целительной лампой над раной, над животом, над сердцем друга, едва слушая, что летчик торопился ему рассказать.

— Стимулятор дала Лоцманка Звездного Дождя. Та, чумазая, помнишь? Кто-то из наших подарил… а она тебе принесла. Ребята твои, которых сотворил, сражались отлично. Из Первой эскадрильи один остался. Лоцманские все убиты. И Эльдорадо… уж их берегли, берегли… Они роту солдат положили. Последняя умерла уже в госпитале — от ран. Солдаты сожгли несколько домов. Операторов расстреляли человек десять. Наши захватили две БМП, казарму разнесли. Однако уже четверо стали солдатами. Нам нужны люди и оружие. Послушай меня. Стимулятор в кармане — здесь, в правом. Ешь скорей. Они овладеют Кинолетным — что будем делать? Бери стимулятор. Пойми: без людей и оружия мы никуда. Военные Лоцманов перебили. Чтоб мы не воспользовались. Звездный Дождь штыком закололи. Ешь, говорю. Пока не поздно.

— Не умирай, — сказал Лоцман. — Я сотворю отряд коммандос и склад оружия. Но ты не умирай.

— Отлетал я свое… Наплевать. Город гибнет. Стим… — Летчик поперхнулся и неловкими, костенеющими пальцами полез в карман. — Ну ешь, прошу же.

Лоцман бережно принял продолговатую, измазанную чем-то коричневым таблетку. Кровь? Или просто грязь с рук Леди Звездного Дождя?

— Не умирай, — повторил он, как заклинание.

Охранитель мира может сотворить кувшин с целительным вином для актера, может сделать подвеску для вертолета с ракетами класса «воздух — воздух», но он не умеет творить лекарство для пилотов.

— Не умирай, пожалуйста.

Летчик посмотрел на Лоцмана, на его руку с таблеткой стимулятора. Взгляд убежал, словно Шестнадцатый чего-то испугался.

— Оставь лампу. Видно, не поможет… Дай хоть воды глоток.

Охранитель мира отложил целительную лампу. Сосредоточился, намереваясь сотворить стакан воды. Дружище, взгляд тебя выдал — теперь я знаю, что может тебя спасти. Таблетка у нас одна на двоих, но Лоцман не станет обжираться стимуляторами, когда его друг умирает. Тем более что… Его обожгла давно зревшая и наконец оформившаяся мысль. Не зря Ловец Таи возвращался через границу мира, не зря повторял слова Марии.

Он приподнял Шестнадцатому голову, поднес к губам стакан. Летчик глотнул.

— Что за мерзость?

— Вода с лимонным сиропом. Пей. — Пилот пригляделся:

— Где стимулятор?

— Вот, — Лоцман показал ему грязно-белое зернышко-имитацию.

Шестнадцатому было легче поверить, чем допытываться. Он послушно глотал воду с лимонным сиропом и растворенным стимулятором. Лоцман споил ему всё до капли, отставил стакан, стянул с себя куртку, подсунул летчику под голову.

Сказала же Мария, повторил ведь за ней Ловец: против воли Богиню не перепрограммируешь. Но и не запрограммируешь тоже, вот в чем фокус. Ну, Мария, ну, актриса! Разыграла роль — все попались. И Ингмар с Эстеллой, и Кис с Милтоном. А уж Лоцман-то как поверил — чуть творить не разучился. Ей надо было себя обезопасить, притвориться запрограммированной, чтобы актеры больше не преследовали, — она и притворилась…

— Я тебя о чем просил?! — Шестнадцатый рывком сел. Он был бледен, но глазам вернулся живой блеск: стимулятор несомненно подействовал. — Я тебя… о чем… — Он закипал яростью.

— Не шуми. Ты мне нужен живой и здоровый.

— Гаденыш нелетный. Последний Лоцман, который у нас остался! Звездный Дождь для него стимулятор… а он!.. — Шестнадцатый хотел встать на ноги, но сил не хватило, он снова осел на землю. — Убить тебя мало.

— Выговорился? Теперь давай считать. Сколько единиц боевой техники нам нужно?

— Хоть бы один гранатомет сотворил — и то ладно. Даже со стимулятором толку мало, а он разбрасывается…

— Хорош ворчать, скажи: сколько людей и какую технику надо делать?

— Чем больше, тем лучше.

Лоцман прикинул: Кинолетному требуется отряд хорошо вооруженных бойцов, которые в состоянии удержать город день-два, — а после, если актеры-дарханцы не подведут, всё уладится, можно сказать, само собой. Поскольку творить приходится в мире, созданном для киносъемок, наше воинство должно в него вписаться. Что там было у Марии в задумках? Воинственные космолетчики с Шейвиера прибыли на Дархан добивать остатки переселенцев. Они-то нам и сгодятся в качестве отряда специального назначения. И транспорт у них будет свой — какой-нибудь космокатер с противометеоритными пушками.

— Эй! — Шестнадцатый тряхнул охранителя мира за плечо. — Ты где лоцманить собрался? Забыл, что актерам нельзя в Кинолетный? Твои коммандос сгорят в небе над городом, их надо творить там. Я же не зря за тобой прилетел.

Как бы летчик доставил Лоцмана в город, если бы умер здесь? Наверное, вертолет возвратился бы на автопилоте… или еще каким-нибудь хитрым способом.

— В Кинолетный не полечу. Я караулю у входа в Большой мир.

— Зачем тебе? — Лоцман объяснил.

— Но в городе столько наших гибнет… А актеры твои еще незнамо когда управятся. Давай так: прилетим, ты сотворишь — и сразу назад.

— А ты можешь поручиться, что нас не собьют зенитки, едва мы появимся?

— То-то и оно. Если я погибну, Большой мир и Кинолетный уже никто не спасет.

Они помолчали, размышляя.

— А если сотворить на высоте, пока мы не видны на фоне солнца? — предложил охранитель мира.

— Близко к солнцу нельзя. Там своя энергетика, возьмешься творить — и вызовешь взрыв… Слушай, плюнь на дурацкую клятву, иди в Большой мир сейчас. Уладишь с Ителем…

— Смеешься? Клятва Лоцмана не пустой звук, а заклятье. Пока актеры там, мне не пересечь границу мира.

— Вот попались… — Шестнадцатый сжал виски. — Ума не приложу, что делать.

Из поселка донесся крик:

— Эй-ей! Лоцман! — Он взвился:

— Мария зовет!

Он влетел в ворота, кинулся к дому землян. Мария стояла в дверном проеме, вид у нее был испуганный.

— Сама не знаю, как сюда попала, — пожаловалась она. — Вас было не дозваться. Звонит Пауль, говорит, какие-то люди — ваши, наверно, — приволокли к Анне в дом Эстеллу. Но в зеркале их никто не встречает, в Поющий Замок им не попасть. Пауль чертовски сердит… то есть, по-моему, отчаянно трусит.

— Ты слышал? — крикнул Лоцман Шестнадцатому — летчик, по-прежнему очень бледный, показался на ведущей к дому дорожке. — Они поймали Эстеллу. Мария, мы сейчас будем там. В Замке. Передайте Паулю, что ему придется потерпеть. — В порыве благодарности он взял Богиню за руки. — Спасибо вам огромное. Вернетесь сами или перевести через границу?

— Вернусь. — Она улыбнулась ему одними глазами. И, демонстративно возвращаясь в роль запрограммированной Ингмаром, выпалила: — И чтоб ноги вашей в моем доме не было!

Пока Лоцман с Шестнадцатым шагали к вертолету, обоим пришло в голову одно и то же.

— Ты подумал, как станем выкручиваться, если в Замке солдаты? — осведомился пилот.

— Думаю. Не по душе мне, что Эстеллу никто не встречает. Даже если Хозяйка не сумела открыть границу, видеть-то ее они должны. Актеры, я имею в виду.

— Слушай, давай одежей поменяемся. Если что, у тебя будет лишняя минута сориентироваться. Ты свою шевелюру под шлем спрячешь — уж больно приметна — и сотворишь мне парик. Я сяду в кресло второго пилота, машину доведу; а в Замке ты вылезешь летчик летчиком.

— А ты вылезешь Лоцман Лоцманом? Тут-то они тебя и прикончат.

— Хоть бы тебе живым остаться, — хмуро отозвался Шестнадцатый.

— Нет, погоди, дай еще подумать…

Вылетев из солнца, Шестнадцатый завис над Поющим Замком.

— Вертолета не видать. Если они тут, притаились в засаде.

Он посадил машину перед главной лестницей, выпрыгнул из кабины и, не оглядываясь, с видом хозяина Замка устремился вверх по ступеням. Лжепилот выбрался чуть позже и не столь уверенно — вертолетчикам не полагается шастать по миру без дела — двинулся следом. Поющий Замок мертво молчал. Они поднялись на первую террасу.

— Остановитесь, — прокатился по дворцу усиленный мегафоном голос— Не двигаться и не творить. Ваши женщины у нас в руках, не советую оказывать сопротивление.

В Замке загремело эхо. Шестнадцатый и лжепилот застыли.

— Лоцман! — душераздирающе закричала Анна. — Помогите!

Эхо зарыдало. Шестнадцатый дождался, пока оно стихнет, и громко спросил:

— Кто вы и что вам надо?

На террасе из ниоткуда возникли шестеро автоматчиков, взяли его в кольцо. Сбоку по галерее прошел офицер — подтянутый, с золотыми погонами — и стал неспешно спускаться по лестнице. Шестнадцатый подождал, пока он приблизится, и требовательно спросил:

— В чем дело?

— Нам нужен Лоцман Поющего Замка.

— К вашим услугам.

— Лоцман, беги! — пронзительно выкрикнула Хозяйка. Сквозь завизжавшее эхо пробился звук пощечины, которую ей кто-то дал.

Офицер оглядел Шестнадцатого с головы до ног:

— Вы, конечно, употребляли стимуляторы?

— Да.

— Я привез вам еще. — С неопределенной улыбкой офицер полез за пазуху.

Летчик невольно отшатнулся. Офицер выхватил пистолет и трижды выстрелил. Эхо отозвалось затихающей автоматной очередью. Лжепилот схватился за грудь, медленно повернулся — и повалился на светлый камень террасы.

— Ло-оцма-ан! — Рыдающий крик Хозяйки наполнил Замок.

— Я в состоянии отличить пилота от Лоцмана, — самодовольно бросил офицер. — Ваш маскарад никуда не годится. — Он сунул пистолет в кобуру, обошел летчика стороной, пнул мертвое тело. — Готов. Пошли!

Прикрывая его полукольцом, автоматчики затопали вниз. Замок рыдал от криков Хозяйки.

Из солнца вынырнул вертолет, упал вниз за белыми стенами. По боковой лестнице спустились еще четверо солдат, один из которых тащил какой-то большой и явно тяжелый прибор; все вместе они вышли за ворота, погрузились в салон. Вертолет взлетел и исчез в слепящем свете. На полминуты воцарилась тишина, потом Замок робко запел.

Шестнадцатый вихрем скатился по ступеням, ворвался в салон своего вертолета.

— Живой?!

— На четверть. — Охранитель мира выполз из-под кресел в проход. — Чуть не сдох. — Он со стоном уронил голову.

Шестнадцатый прислушался к неровному дыханию, принес кислородную подушку, наложил маску Лоцману на лицо.

— По правде, я тоже с жизнью успел попрощаться… А фантом твой вышел что надо. Я бы и сам купился, не то что дурной офицеришка.

Лоцман отвел от лица маску, тревожно спросил:

— Точно фантом? Я боялся, что живой человек.

— Натуральный фантом, — успокоил летчик, — нежизнеспособный и нестойкий. Его уже нет, на лестнице пусто. Спасибо, хоть продержался, пока эти не улетели.

— Я очень боялся, — повторил охранитель мира. — Вообще едва мог творить — какая-то сила мешала.

— Потому что они стабилизатор приволокли, я видел, как его назад перли. Оттого и Хозяйку твою отловили — без стабилизатора шиш бы с ней справились.

Лоцман снова взял у Шестнадцатого кислородную подушку, несколько раз глубоко вдохнул.

— Сейчас встану, и пойдем Эстеллу принимать.

— Иными словами, мне тебя тащить на своем горбу? — Лоцман вымученно улыбнулся:

— Сам дотащусь.

— Сделай милость.

Он хотел поймать нить жизни от Марии; с большим трудом уловил жалкий обрывок, который и нитью было не назвать. Окликнул Хозяйку; она не пожелала разговаривать — видно, обиделась, что он сотворил лжепилота и не сообщил ей, и Хозяйка поверила, будто офицер застрелил охранителя мира. Собравшись с силами, он вылез из вертолета.

— Мои орлы, поди, уж заждались.

— Наверное, — согласился Шестнадцатый, который успел скинуть сотворенные для маскарада куртку и штаны и переоделся в летную форму. — Клянут тебя последними словами.

На террасе третьего этажа их встретила Анна — встрепанная, красная от злости.

— Это уже ни в какие ворота не лезет! Сперва меня запирают в Замке, не пускают домой, потом приваливает какая-то солдатня… Тащат, понимаете ли, бьют!

Лоцман хотел пройти мимо, но при этих словах остановился:

— Вас били?

— Меня, слава богу, — нет. Но эту вашу даму… Представьте, мерзавец ударил ее по лицу! Сущий громила, а посмел поднять руку на женщину. Возмутительно.

— Анна, я вам еще раз напомню охоту ваших актеров за Эстеллой.

— Не вижу связи, — ощетинилась Богиня.

— Идем. — Шестнадцатый потянул охранителя мира к дверям. — Нечего тут препираться… Было б с кем.

— Не хамите! — крикнула ему вслед окончательно разозленная Анна.

Дверь в комнату Лоцмана была замурована — Хозяйка, как обещала, закрыла Богине выход в Большой мир. Лоцман приподнял гобелен, повешенный на месте бывшего дверного проема, постучал кулаком по кирпичной кладке.

— Сделано на совесть.

— Будешь растворять? — с сомнением в голосе осведомился летчик.

— Надо бы — да сил нет. В окно полезем.

С балкона четвертого этажа они разбили в окне стекло и классическим способом, по связанным простыням, спустились. Лоцман первым спрыгнул с подоконника в комнату и, хрустя подошвами по осколкам, подошел к зеркалу.

Кабинет Анны в Зазеркалье был полон солнечного света. Едва глянув, что там творится, Лоцман открыл границу и рванулся, позабыв о собственном заклятии, думая проскочить в иномирье. Ударился в обжигающее лютым холодом стекло, отшатнулся, молясь своим Богиням, чтобы ЭТОГО не было, чтобы мерещилось, чудилось, чтобы не актер, а Лоцман сошел с ума, — потому что у Стэнли ТАКОЙ роли не было.

В Зазеркалье Эстелла с посиневшим лицом билась в рабочем кресле Анны. Ее обнаженные руки были в кровавых царапинах, запястья схвачены наручниками. На столе, упершись ногой в подлокотник кресла, сидел Стэнли и с озверелым лицом душил актрису свернутым в жгут полотенцем.

— Стэнли! — рявкнул Лоцман, грохнул ногой по зеркалу. Граница мира отбросила его назад.

Землянин взвился со стола; откуда-то — видно, из угла комнаты — к зеркалу бросилась Кис.

— Черт бы тебя побрал! Наконец-то! — заорали актеры в один голос.

Эстелла тоже вскочила, опрокинула кресло и едва не вырвалась у Стэнли из рук. Он дернул жгут — с такой силой, что, казалось, должен был сломать ей шею, — сгреб брыкающуюся актрису под мышки, подтащил к зеркалу и швырнул:

— Забирай ее к чертовой матери! — Он отступил, перевел дух, лицо из зверского сделалось измученным и несчастным. — Бог мой…

— Ты не представляешь, что это было! — Кис вцепилась в раму. — Поймать нетрудно, но удержать… — Она всхлипнула.

— Я с ней чуть не свихнулся. — Стэнли потирал руки, словно от жгута, которым он душил актрису, на пальцах осталась слизь. — Сущий дьявол. Даже убить ее невозможно! Задушишь — а она тут же снова…

Удерживая Эстеллу одной рукой, Лоцман освободил ее шею от полотенца. Эстелла хрипло дышала и пыталась его оттолкнуть — разом ослабевшая, потерявшая способность бороться. Он усадил ее на постель.

— Лоцман, это черт знает что! — В зеркале показался Итель со взъерошенной бородой. Он был порядком напуган, но пытался скрыть страх за шумным возмущением. — Ваши бандиты захватили женщину, истязали ее тут целый час!

— Вы не пробовали ее освободить? — К зеркалу подошел Шестнадцатый.

Итель сердито ощерился.

— Я не имею дела с бандитами. Но я требую — слышите, Лоцман? — я требую, чтобы они убрались из этого дома. Немедля.

— Стэнли, будь другом, протолкни его сюда, — попросил летчик.

Итель отпрыгнул; прыжок сделал бы честь кенгуру.

— Никакого насилия! Лоцман, вы им не позволите.

— Разумеется. — Он стоял возле Эстеллы, прижимая к себе ее голову, поглаживая теплый затылок. — Насилия будет не больше, чем в книгах, которые вы издаете.

— Вот заладили! Опять за свое. — Ощутив, что расправа ему не угрожает, Итель приободрился. — Долго еще ваши бан… люди будут толочься здесь?

— Спасибо, — сказал охранитель мира актерам. Они стояли со строгими лицами, будто на похоронах.

— Идите. — Актеры исчезли.

Шестнадцатый не отрывал от Ителя тяжелого взгляда:

— И из-за этой мрази гибнет Кинолетный? Лоцман, я тебе не прощу, если ты с ним не разделаешься.

— Помолчи.

Лоцман закрыл границу, отвернулся от зеркала; со стороны Большого мира оно затянулось чернотой.

— Эст, как ты? Ну, милая, конец твоим приключениям. — Он снял с актрисы наручники. — Эст. Хорошая моя.

— Ей бы вина глоток, — посоветовал летчик.

Эстелла коснулась покрытой синяками шеи, поглядела на пальцы, словно ожидая увидеть на них кровь. Подняла свои темные глаза на Лоцмана. Хорошенькое личико побелело, маленький острый подбородок задрожал.

— Прости нас. Ингмар… не хотел…

— Об этом мы после потолкуем.

— Не сердись на него. Пожалуйста.

— Не сержусь. — Лоцман поставил актрису на ноги. — Эст, комната у меня сейчас без двери. Мы полезем в окно: я спрыгну на крышу галереи и поймаю тебя.

Эстелле кровь бросилась в лицо. Она выпрямилась, подошла к окну.

— Я сама спущусь. Нет, отойди. — Она отстранила Шестнадцатого, который собрался помочь. — Лоцман! Ты не знаешь, как страшно… то, что мы в Большом мире… Мы… виноваты, но…

— Я понимаю, — мягко сказал он. — Не казнись.

Эстелла провела рукой по лбу, откинула за спину локоны. Прошептала горько:

— Змей меня задави.

Подобрав юбки, она забралась на подоконник.

— Осторожно. — Лоцман тоже вспрыгнул, чтобы соскочить вниз и принять актрису на руки, — не скакать же ей, в самом деле, в длинном платье и туфельках…

— Змей меня задави! — истошно выкрикнула Эстелла и прыгнула.

Серебряным огнем вспыхнула на солнце парча. Навстречу ей метнулась серебристая молния, поймала актрису в полете, не дала упасть на крышу галереи. Раздался короткий вскрик. Обвившийся вокруг тела актрисы Змей покачался со своей ношей — и распустил кольца. Эстелла полетела вниз, мимо галереи второго этажа, упала на увитую розами терраску. Выполнивший просьбу актрисы Змей с шелестом, который отчетливо слышался среди внезапного молчания Замка, уполз восвояси.

Лоцман добежал до Эстеллы, стал на колени. Актриса лежала на расползшихся плетях с мелкими красными розами, похожими на разбрызганную кровь. Под горлом из кожи торчал обломок ключицы, грудная клетка была смята, точно платье не облегало человеческое тело, а было кое-как набито тряпками.

— Эст! Что ж ты наделала?

Шестнадцатый примчался вслед за Лоцманом.

— Будь я проклят… — расстроенно пробормотал он.

Охранитель мира попытался сотворить бокал целительного вина, однако сердце сумасшедше колотилось, сбивалось дыхание, и власть над миром никак не давалась. Он стиснул голову руками. Если актрису сейчас не оживить, она погибнет совсем. Не будет больше той Эстеллы, которую он знал с начала съемок, — ласковой, заботливой, любящей… прошедшей через Большой мир и пытавшейся вместе с Ингмаром сжечь в машине своего Лоцмана. Но ведь она сама звала свою смерть, не желая оставаться прежней Эстеллой.

Охранитель мира поднялся с колен:

— Что ж… раз хотела умереть — пускай… — Шестнадцатый взял актрису на руки:

— Куда ее?

— В спальню.

Лоцман повел пилота к лестнице. Эстелла сама так решила. Это уже третья ее смерть: первый раз во время съемок, второй — от руки Лоцмана. Нам всем не впервой умирать. Эст, родная. Я заставлю Анну написать роман по-человечески, и ты будешь сама собой, и все будут нормальными людьми…

Анна пряталась. Вроде бы мелькнуло в окне ее испуганное лицо — однако Богиня не вышла, не поглядела вблизи на погибшую актрису. Хозяйка тоже не показывалась.

Лоцман с Шестнадцатым пообедали за роскошным столом, который Хозяйка несколько часов назад накрыла для охранителя мира. Еда казалась безвкусной, вина — кислыми.

«Хозяюшка, — позвал Лоцман, закончив есть, — спасибо тебе».

«Отвяжись», — отозвалась красавица.

«Извини, если что не так».

«Я убрала кирпичи, — неприветливо сообщила Хозяйка. — Можешь идти караулить».

Темный, древний на вид гобелен по-прежнему висел на месте двери. Лоцман поднял его и беспрепятственно проник в свою разгромленную комнату.

— Иди-ка ты передохни, — сказал он Шестнадцатому, который нырнул под гобелен следом. Лоцман прямо в ботинках завалился на постель. — Лично я уморился до предела. Комната справа свободна.

Летчик прошел к зеркалу, посмотрел в Аннин кабинет. Солнечный свет там как будто сгустился и приобрел вечерний красноватый оттенок. За окном поблескивало море — вспыхивали тонкие блики, точно показывали бока серебристые рыбки.

— Если не возражаешь, я бы остался здесь. Тебя не стесню. — Летчик всматривался в Зазеркалье. — У той Богини в окно виден сад, вроде как у нас в Кинолетном. А здесь море. Совсем не такое, как я видел в наших мирах.

Лоцман перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку:

— А я не хочу моря. Мне надо, чтобы актеры вернулись в Замок. Если кто появится — разбудишь.

Казалось, не прошло и минуты, как Шестнадцатый тронул его за плечо:

— Подъем.

Лоцман сел. Кругом было темно, на столе горела свеча. В Зазеркалье было черным-черно, лишь серело не задернутое шторой окно.

— Что такое?

— Итель с кем-то ругается, — объяснил летчик. — Похоже, твои пришли.

Лоцман прислушался. И впрямь доносится сварливый голос. Затем дверь в комнату распахнулась, хлынул поток света из гостиной и зажглась люстра в кабинете.

Полуодетый Итель ринулся к зеркалу со своей стороны и забарабанил кулаком по раме.

— Лоцман! Лоцман, черт вас дери!

— Я слушаю.

Зеркало у Ителя прояснилось, он разглядел вставшего с постели охранителя мира.

— Ваши мерзавцы опять тут! Сколько можно терпеть это нашествие? Уймите их, наконец. Теперь уже и среди ночи… — Он умолк — в дверях показался Ловец Таи.

В руке у Ловца был стилет. Таи был мрачен, под глазами — темные полукружья усталости. Он бросил взгляд в зеркало.

— А, Лоцман. Ждешь. — Он отступил обратно за дверь. Итель повернулся и глядел, вытянув шею. Лоцману не было видно, что делается в гостиной, однако по сердцу прошелся холодок недоброго предчувствия. Кто у них там? Ловец и Милтон втащили Ингмара. Они держали его за руки так, что тело северянина находилось в воздухе, а ноги волочились по полу; голова бессильно болталась. Мертв? Нет, живой. Глаза приоткрылись, тело напряглось, Ингмар рванулся. Таи всадил ему в грудь стилет. Выдернул. Северянин обмяк. Холодея всем телом, Лоцман разглядел несколько одинаковых дыр в его замшевой куртке — все напротив сердца. Одна, две, три, четыре… Да сколько же их?! Пять, шесть… Таи убивал его всю дорогу, пока волок сюда.

— Получай, — процедил Ловец.

Они с Милтоном сунули Ингмара в зеркало головой вперед. Охранитель мира подхватил северянина, втащил в комнату. Милтон снял очки, вытер рукавом лицо.

— Проще самому умереть, чем переловить этих, — вымолвил он, не глядя на Лоцмана.

Таи потрогал кончик клинка, нервно сжал рукоять. Казалось, у него рука чешется вонзить стилет во что-нибудь, он только не найдет во что. Итель попятился от актера.

— Лоцман, — Таи посмотрел в Зазеркалье, — я для тебя готов сделать что хочешь. Ловить, кого скажешь. Убить, кого надо. Но не заставляй меня вылавливать актеров.

— Осталось всего двое. Я бы не поручал тебе, если б мог управиться сам. Идите, ребята. Спасибо.

— Лоцман, доколе?! — взорвался Итель. Лицо коротышки пошло красными пятнами. — С какой стати я должен терпеть тут ваших душегубов?

Актеры повернулись к нему. Издатель замер с приоткрытым ртом.

— Лоцман, — с тоской проговорил Таи, — позволь, я его убью.

— Не позволю. Идите.

— Жаль, — вздохнул Ловец.

Ушли. Отдуваясь, Итель добрел до кресла и повалился в него.

— Лоцман, — заговорил он возмущенно, — это вмешательство в личную жизнь! Мы с Анной решили, что я пока живу у нее; у нас, можно сказать, медовый месяц…

Не дослушав, охранитель мира закрыл границу и нагнулся над Ингмаром. Северянин лежал на полу бездыханный.

— Актеры запросто оживают в Большом мире, — сказал Лоцман Шестнадцатому. — А здесь он сам не воскреснет. Надо оживлять.

Летчик взял со стола свечу, рассмотрел крупные, мужественные черты мертвого лица.

— Тебе мало одного самоубийства?

— Ингмар не Эстелла. Он выдержит.

— Зачем?

Лоцман провел рукой по влажным волосам северянина:

— Инг был мне другом. Я хочу, чтобы он всё помнил.

— Если ты со мной советуешься, я против.

— Я сделаю волшебный свет.

Охранитель мира сосредоточился. Кристалл, испускающий волшебный свет. Чудодейственный кристалл… Я хочу, чтобы Ингмар ожил. Мой друг должен жить! Ему необходим чудесный кристалл… Ну же, ну!

Получилось. Источавший синеватый свет камень обжег ладонь. От неожиданности Лоцман выронил его, снова подобрал. Удерживая кончиками пальцев, морщась от боли, провел кристаллом надо лбом северянина, над висками, возле шеи. Пятнышко света бежало по коже.

— Расстегни ему куртку, — велел Лоцман пилоту.

Шестнадцатый разнял застежки, издырявленную полотняную рубаху просто-напросто разорвал. Кристалл осветил несколько шрамов и одну темную, бескровную ранку. Лоцман взял камень в другую руку: пальцы отчаянно жгло.

Широкая грудь северянина приподнялась и опала. Снова поднялась — Ингмар задышал. Начало биться сердце; поначалу робко трепыхнулось, затем застучало ровно и мощно, как положено сердцу северного воина. Ингмар открыл глаза.

— Великий Змей… — Лоцман выбросил погасший, израсходовавший чудотворную силу кристалл, подул на пальцы. — Ну, Инг, и хлопот ты нам задал!

— Влей в него полбочонка вина, — посоветовал Шестнадцатый. — Веди в столовую, я тут постерегу. Свечу возьми.

Ингмар тяжело поднялся, пошатнулся на нетвердых ногах.

— Лоцман…

— Пошли скорей. — Охранитель мира схватил свечу со стола. — Подними гобелен.

Ингмар стоял, точно не мог сообразить, о чем его просят. Шестнадцатый приподнял тяжелую ткань, выпуская их из комнаты. Северянин шагнул неуверенно, согнулся неловко. Лоцман схватил его под руку и повлек по коридору.

— Нас ждет чудный ужин. Хозяйка такие вина выставила — закачаешься; мы с Шестнадцатым еще не всё вылакали, тебе тоже осталось. Даже не знаю, в каких бочонках они хранятся. Наверно, Хозяйка сама сотворила… — Он болтал без умолку, заговаривая Ингмару зубы, не давая вставить ни слова. Только бы северянин не успел опомниться и что-нибудь учудить, лишь бы не сломался под грузом вины — действительной и мнимой.

«Хозяйка! — позвал Лоцман, открывая перед Ингмаром дверь в столовую — Приходи, поможешь мне его отвлечь».

«Хозяйка не показывается актерам», — откликнулась она.

«У нас особый случай».

«Прости, не могу. Напои его допьяна и уложи спать. Утром ему полегчает».

Спасибо за совет, обиженно подумал Лоцман. Это я и сам понимаю.

Он поставил свечу; пролившийся расплавленный воск закапал на белоснежную скатерть. Ингмар рухнул на стул, как будто внезапно отнялись ноги. Вслепую повел рукой, опрокинул графин с остатками вина, которое пили Лоцман с Шестнадцатым. Охранитель мира уселся рядом, придвинул чистый бокал и непочатый графин.

— Лоцман… — начал было северянин.

— Никаких разговоров. Сперва выпьем.

Он налил себе и Ингмару. Сам едва пригубил, а северянин осушил бокал, точно в нем была простая вода. Вино оказалось крепким — крепче всего, что Лоцману прежде доводилось пробовать в Замке. Он положил в рот кусок холодного мяса и вновь наполнил бокал Ингмара.

— Пей.

Северянин снова выпил до дна. Охранитель мира тоже глотнул и отправил в рот второй кусок мяса. Ингмар потянулся налить себе еще.

— Что Эстелла?

— Мертва.

Темное вино пролилось через край. Ингмар поставил графин, одним глотком опорожнил бокал. Положил руки на стол. На белой скатерти они казались выточенными из дерева.

— Лоцман. — Северянин мотнул опущенной головой, светлые пряди почти скрыли профиль. — Спасибо, что оживил. Я… всё помню. И Большой мир. И наши съемки. — Слова давались ему с трудом — медленно, нехотя отрывались от губ. — Даже свой прежний мир помню.

— Всё утрясется, — сказал Лоцман, подливая ему вина. — И съемки у нас еще будут. Человеческие, а не эти, Ителевы.

Ингмар приговорил четвертый бокал. Согнулся над столом еще ниже.

— Ты был моим другом. А я… тебя чуть не убил. Ты спал в машине… беззащитный… — Он заплакал, стыдясь и закрывая лицо руками.

Лоцман глотнул вина. Мы останемся друзьями, как же иначе. Инг больше не будет играть идиотских ролей, пусть Анна только попробует…

Северянин отнял руки от лица, вытер их о скатерть.

— Разреши, я пойду к себе.

Лоцман взял свечу. Расплавленный воск покатился мутными каплями, обжег и без того ноющие пальцы.

— Я провожу. Инг, начнутся новые съемки — и всё будет хорошо.

Он довел северянина до его комнаты; посветил, стоя в дверях, пока Ингмар добрался до постели.

— Доброй ночи. — Актер не ответил.

Держа зловредную свечу наклонно, чтобы воск не тек на пальцы, охранитель мира шагал по коридорам дворца. Надо бы Шестнадцатого отпустить — пусть вздремнет чуток.

От стены отделилась темная тень, обратилась Хозяйкой. Капюшон плаща скрывал ее волосы.

— Я принесла лечебную мазь.

Лоцман поставил свечу на пол. Хозяйка извлекла из-под плаща салфетку, пропитанную мазью, обтерла ему руки. Свежо запахло хвоей, боль стала униматься.

— Вот кого мне не хватало, — Лоцман осторожно, без излишнего нахальства, обнял свою красавицу.

— Мне тебя тоже. — Она прижалась к нему, провела ладонью ему по груди. — Ох, Ясноликая… Что с нами будет?

— Мы с тобой — самые счастливые на свете. Понимаешь? У каждого Бога — свой Хозяин и Лоцман, у Богини — Хозяйка и Лоцманка. И только мы с тобой…

— Да. — Она положила прохладные пальцы ему на губы. — До поры до времени.

— О чем ты? — Он отвел ее руку от лица. Хозяйка промолчала, и тогда Лоцман поцеловал ей пальцы — сначала с внутренней стороны, потом с тыльной. Она не отняла руку, и он поцеловал запястье и ладонь, снова перебрал губами пальцы.

— Оставь. Не надо, — попросила Хозяйка с изумившей его горечью.

— Почему?

— Скоро узнаешь. — Она отпрянула от него и мгновенно растаяла в сумраке коридора. Из темноты долетел ее голос: — Твой летчик зовет.

Лоцман ничего не слышал, однако подхватил свечу и поспешил к себе. Хоть бы понять, что так тревожит Хозяйку, чего она ждет, какой напасти. Ее пугают грядущие съемки? Она обмолвилась, что Мария заберет Лоцмана себе. Да, это проблема, над этим требуется поразмыслить.

Он нырнул под гобелен в свою комнату.

— Хорошо, что пришел. — Шестнадцатый стоял перед зеркалом.

— Ты меня звал?

— Нет. Но этот гад что-то задумал.

В Зазеркалье горел яркий свет. В кабинет вошел Итель — с видом решительным и непреклонным, с длинной железякой в руках.

Встав перед ходом в иномирье, он размахнулся и с кряканьем обрушил свое орудие на зеркало. Отброшенная границей двух миров, железяка чуть не вырвалась из рук. Итель отложил ее, потер ладони, подул на них. Заново размахнулся, саданул зеркало со всей силы. Едва устоял на ногах.

— Открой границу, — сказал Шестнадцатый. — Открой, а? Я его самого этой железкой…

Лоцман обнял пилота за плечи и увел из комнаты.

— Ляг, отдохни. — Он отворил перед летчиком соседнюю дверь. — Мои дарханцы скоро всех переловят, и нам с тобой дело найдется.

Шестнадцатый ощупью отыскал постель.

— Как я надеюсь, что ты прав…

Утром актеры привели Рафаэля. Не сумевший одолеть зеркало Итель бросил Аннин дом на произвол судьбы и уехал, поэтому четверо актеров вошли тихо, без скандала. Лоцман их не услышал бы, если бы спал. Он открыл границу. Шестнадцатый, который уже выспался и пару минут назад взялся собирать на подоконнике осколки разбитого стекла, оставил свое занятие и подошел к зеркалу.

— А тде ваш черноглазый? — спросил он.

— Никто не знает, — отозвался Милтон и подтолкнул виконта.

— Иди.

Рафаэль, с руками в наручниках за спиной, шагнул к зеркалу, глянул в лицо охранителю мира.

— Здравствуй, Лоцман.

— Проходи.

Виконт шагнул в серебряную раму.

— Прими мои извинения. И я избавлю тебя от необходимости находиться со мной в одном Замке.

Лоцман снял с него наручники, бросил на стол. Взял Рафаэля за плечи, сказал:

— Мне очень жаль, что всё так получилось.

— Он сам к нам пришел, — промолвила Кис. Лайамка была измучена и, кажется, недавно плакала. — А Таи надел ему наручники; это было оскорбительно.

Юный виконт смотрел сквозь охранителя мира, его тонкое лицо было отрешенным, нездешним. Этого вином не отпоишь, понял Лоцман. Здесь нужно участие Богини… Да разве от Анны доброго дождешься?

— Если позволишь, я пойду, — сказал Рафаэль.

— Я провожу.

— Не стоит.

— Я сказал: пойдем вместе. — Лоцман вгляделся в осунувшиеся, погасшие лица актеров в Зазеркалье. — Так где же Таи?

— Ушел, — хмуро сообщил Стэнли. — Как только Рафаэль оказался у нас, он исчез. По своей привычке, без объяснений.

Шестнадцатый обеспокоенно сдвинул брови.

— Ребята, ищите. Сперва его, потом уж Лусию.

— Не учи, — огрызнулся Стэнли. — Без тебя тошно. — Лоцман вдруг озяб, как от порыва зимнего ветра.

— Ищите, — повторил он за летчиком. — Скорей.

— Говорил я: нельзя выпускать его в Большой мир. — Шестнадцатый проводил актеров глазами.

Рафаэль рванулся.

— Пусти. Я пойду к себе.

Придерживая за локоть, Лоцман вывел его из комнаты. Виконт торопился, почти бежал и едва ли видел что-нибудь перед собой. Если бы не Лоцман, Рафаэль промчался бы мимо лестницы, по которой ему надо было подняться. На крутых ступеньках ноги у него стали отказывать. Он споткнулся раз, другой — и повалился на колени.

— Раф! — Охранитель мира удержал его, не дал упасть лицом о камень. — Раф, дружище… Да что ты?! Ох-х, — выдохнул он, всё поняв.

Лоцман положил безжизненного виконта на ступеньку и сел рядом. Кончено. Рафаэль не хотел жить с такой памятью — и не стал. Прощай же… до новых съемок.

— Лоцман? — набрел на него Ингмар. — Что это?

— Видишь, как обернулось…

— Что он с собой сделал?

— Ничего. Просто не захотел жить — и сердце остановилось. Приведи Анну, пусть поглядит.

Могучие плечи северянина опустились.

— По-моему, она не поймет. Дай отнесу его.

Лоцман не отозвался, не поднял головы. В живом мире актеры умирают не навсегда; и всё-таки, до чего больно их терять…

Хоть бы поскорей Лусию отловили — он сам сможет вырваться в Большой мир. Да еще Таи пропал, будь он неладен. Как бы чего не случилось — с ним или еще с кем-нибудь.

Лоцман не находил себе места. В Аннином доме никто не показывался, сама Богиня где-то притаилась. Он не хотел ее видеть. Он поговорит с ней — жестко, круто, — но не сейчас. Сейчас он на взводе и может сорваться, наорать или даже ударить. Потом, потом… Он беспокойно бродил по дворцу. Неумолчное пение и посвист делались всё глуше, сменялись вздохами и шелестом. Печаль-деревья роняли цветы без звона, с мягким звуком, словно падали крошечные тельца каких-то зверьков; каменные плиты шатались и проседали под ногами. Сине-серые горы стояли совсем рядом; казалось, заберись на зубчатую стену Замка — и достанешь рукой. Белый флаг с золотыми буквами уныло обвис, замирающий бриз чуть шевелил полотнище. В комнате возле зеркала дежурил безотказный Шестнадцатый, и Лоцман лишь раз сменил его ненадолго, чтобы летчик сходил пообедать.

Вечерело. Охранитель мира стоял на Львиной галерее, когда пилот вдруг показался на третьем этаже.

— Лоцман!

— Здесь я. — Он сбежал вниз.

— Грузимся в вертолет — летим на Дархан.

Они скатились вниз, к стоящей во дворе машине. Охранитель мира залез в кабину, в кресло второго пилота.

— Что такое? Почему на Дархан?

— Не знаю. — Летчик нахлобучил шлем, застегнул. — Явилась твоя большеглазиха, вся зареванная. Сказала, чтоб ты встречал ее с Таи в поселке.

— Что еще? Да говори же! — Лоцман удержал Шестнадцатого за руку, не дал запустить двигатель, который взревел бы и заглушил слова.

— Таи запрограммировал кого-то из писателей, чтоб они прикончили Ителя.




Глава 21


— Ты не мог свой драндулет поближе посадить?

Шестнадцатый приземлился метрах в пятистах от поселка. Высокая трава хватала за ноги, не давала бежать.

— Я нарочно. Чтоб ты остыл, пока доберешься, а то уж больно сердит.

Лоцман закусил губу. Трава проклятая — как на заказ, ведь вон рядом, по ту сторону дороги, такая не растет… Ах, Ловец, чтоб ему неладно было, — что отколол! Прав был Шестнадцатый, ох как прав…

— Послушай, — летчик придержал его, заставил умерить шаг, — торопиться мы всё равно опоздали. Ты ему морду-то не бей. Итель получил по заслугам, правду тебе говорю. Ты видел, что в Кинолетном творится. Лоцманов умирающих помнишь? А летчиков, которых сотворил? Девушек своих, Эльдорадо. По чьей милости их перестреляли? Честно сказать, я бы сам Ителя с удовольствием порешил.

— Вот именно. Если бы Таи сам — я бы понял.

— Ты ж ему запретил.

— Великий Змей! На других убийство повесил — еще хуже. Мы с тобой были в Кинолетном, мы можем прийти и сказать: ты виноват, ты умрешь. А эти — писатели хреновы? Они ж не соображают, что пишут и зачем! За что они убили издателя? Ты можешь мне объяснить — за что? С точки зрения Большого мира.

— Логику Большого мира надо было блюсти раньше. Нечего выпускать туда таких актеров.

Лоцман промолчал. Шестнадцатый опять прав. Но это было так естественно — отправить решительного, толкового Ловца гоняться за беглецами; без него дарханские актеры едва ли справились бы с задачей. Охранитель мира был уверен, что недоигранная роль над Таи не властна — не затмит ему рассудок, не заставит нарушить запрет… Выходит, Лоцман ошибся.

Он вошел в дом землян, перегорев.

В иномирье, в комнате Марии, были распахнуты окна. На столе работал компьютер, светился экран монитора; однако рабочее кресло пустовало. На полу, у стеллажа, спиной к внушительным корешкам Британской энциклопедии, сидела Кис, поставив локти на колени и сжав руками голову; пряди волос завесили ей лицо. Таи стоял, непринужденно прислонясь к стене, скрестив на груди руки, и смотрел в окно. Видно было, что Ловец совершенно измотан, однако держался он с холодным достоинством.

Лоцман открыл границу. Таи повернул голову, огромные лайамские глаза уставились на Лоцмана и пилота. Охранитель мира мог бы поклясться, что из этих жутковатых глаз по лицу растекается чернота.

— Здравствуй, мой Лоцман, — промолвил актер. Кис вскочила на ноги, шагнула к границе двух миров.

Ее золотые брови страдальчески изогнулись.

— Не сердись на Таи, — начала она умоляюще. — Он… — Актриса осеклась, повернулась к Ловцу.

Его четко очерченные, твердые губы сжались.

— Где земляне? — спросил охранитель мира.

— Там, — ответила Кис с убитым видом. — С писателями, которых… Они их программируют, чтобы снова стали нормальными людьми. Лоцман, ну пожалуйста, не сердись.

Ему стало тошно — гордая Кис так униженно просит…

— Поди сюда, — велел он Ловцу.

Таи отделился от стены. Долгим взглядом посмотрел на актрису, словно прощаясь, затем переступил границу мира. Обернулся и с тоской поглядел обратно в Большой мир, в распахнутые окна, на виднеющиеся за ними корявые яблоньки.

— Проходи, проходи. — Шестнадцатый увел Ловца в глубь комнаты. — Когда последний раз обедал? Не помнишь? Отощал — смотреть не на что. Сейчас перекус соорудим. Лоцман! Изволь сотворить нам харчей.

Охранитель мира всматривался в лицо Кис. Плохо ей, совсем плохо. Под глазами синяки, губы бледные. Нет, не от голода это; уж не Большой ли мир постепенно убивает дарханских актеров?

— Мы скоро приведем Лусию, — шепнула Кис. — Но только… я тебя прошу… ты помягче с Таи. Ведь всё кончилось… — Она оборвала фразу, словно испугавшись, — и пропала.

Открылась дверь, и вошла Мария с подносом в руках. На нем стояла джезва с дымящимся кофе, чашка, сахарница и сливочник. Мария вздрогнула, увидев открытую границу мира.

— Кого я вижу! Лоцман, вы переловили своих бродяг?

— Почти. Одна Лусия осталась.

— Это не самое страшное. — Мария поглядела на поднос. — Может, кто кофе хочет?

— Таи не прочь, — заявил летчик, который взял под свою опеку провинившегося Ловца. — Заходите сюда, пожалуйста.

Мария с опаской приблизилась к границе мира — и прошла ее, не заметив; опустила поднос на стол, где лежала маска с ядовитым газом. Осведомилась с любезной улыбкой:

— Вы правда любите кофе?

— Понятия не имею. Возможно. — Замкнутое, отчужденное лицо Таи смягчилось: перед ним стояла его собственная Богиня.

Охранитель мира порадовался, что Ловцу не пришло на ум пасть перед Марией на колени, как это сделали актеры Поющего Замка при виде Анны. Он придвинул к столу пару имеющихся складных стульев; Шестнадцатый сходил в соседний дом и принес еще два.

— Присаживайтесь. — Мария села к столу, налила в чашку кофе. — Таи, вам с сахаром? И со сливками, конечно. — Богиня подала Ловцу чашку. Ее зеленоватые глаза блестели. — Ах! Вы не представляете, до чего приятно оказаться в компании молодых интересных мужчин. Ну, вы мне в сыновья годитесь, — она с шутливым пренебрежением махнула рукой на Лоцмана с пилотом, — а Таи для меня — в самый раз. — Она с шальной улыбкой обняла Ловца за плечи.

Он молча цедил кофе. Не похоже было, чтобы угощение ему нравилось. Мария обвела всех искрящимся взглядом:

— Что-то вы, друзья мои, приуныли?

— Мы господина Мейера вспоминали, — уклончиво отозвался Лоцман.

— Нашли чем голову забивать! Чепуха это всё.

— Не скажите, — возразил Шестнадцатый. — Издатель — страшная сила.

— Ну… Пауль как издатель не вечен. Он ведь что хочет? Скармливать читателю книги, которые идут вразрез с нравственными законами. А это, дорогие мои, законы природы — и против них не попрешь. Мораль формировалась на протяжении сотен тысяч лет, она сидит у нас в генах. Это называется инстинктивными, или генетическими, программами и запретами, которые создал естественный отбор. Например, материнский инстинкт, любовь ко всем маленьким — детям, щенкам, котятам; это запрет бить женщин и детей, запрет убивать себе подобных… Таи, я вам налью еще чашечку?

— Будьте добры. Но без сахара.

— По-моему, люди только и делают, что убивают друг друга, — заметил Шестнадцатый. — А генетическая программа молчит.

— Молчит, — согласилась Мария. — Я вам поясню отчего. Начнем с животных — с тех, кто от природы сильно вооружен. Скажем, волк. Он одним ударом разорвет горло или брюхо оленю, но в драке с другим волком этот прием не применит. Знаете, как дерутся волки? Бьют зубами по губам. Дерущиеся львы бьют, представьте себе, по ушам. Больно — жуть, но ни один лев от этого не умер. Я повторю: это касается сильновооруженных видов.

— Сдается мне, что человек вооружен сильнее прочих, — сказал Шестнадцатый.

— Ошибаетесь, друг мой: мы говорим не об оружии вообще, а о том, что дано от природы. У нас нет когтей, рогов и клыков. Если двое людей дерутся голыми руками, один из них устанет и отступит прежде, чем другой его убьет. Поэтому у человека почти нет врожденных ограничений для действий в драке, а наши запреты «не убий» и «не бей лежачего» слабы, их легко перебивают природная агрессивность, мстительность. И когда человек изобрел оружие, он оказался редчайшим существом на Земле — убивающим себе подобных.

Мария помолчала, всматриваясь в хмурые лица Лоцмана и пилота.

— Когда говорят об упадке нравственности, я сохраняю известный оптимизм, — продолжала она. — Мне верится, что наши генетические программы выстоят и нравственность возродится. Как уже не однажды бывало. Но поскольку наши инстинкты от природы слабы, их необходимо поддерживать воспитанием. Литературой, искусством… религией в том числе, поскольку нравственные заповеди пророков — это и есть вынесенные из подсознания и словесно оформленные инстинкты.

— Иначе говоря, — произнес Лоцман, — господин Мейер с романами нового типа топчет и без того хилые программы.

Мария кивнула.

— Так, мальчики. — Она приподняла тяжелую джезву и стукнула ею по столу, точно судейским молотком. — Я читаю вам лекции, а вы сидите с похоронным видом и стараетесь быть вежливыми. Что стряслось?

Лоцман и пилот переглянулись. Таи вертел в руках пустую чашку, рассматривал разводы гущи на дне.

— Кажется, дело серьезное. Лоцман, я имею право знать?

— Это к вопросу о программах. Таи запрограммировал кого-то из писателей, чтобы они убили Ителя.

Ловец поднял на охранителя мира глаза. Мария растерялась.

— Что? Когда?..

— Сегодня, — сказал Таи.

— Вы с… с ума сошли? Господи! Запрограммировал? Кого?

— Троих, которые живут к нему поближе, — ответил Ловец.

— То есть… — Мария соображала, — Бенедикт, Элеонора… Кто там еще? Бог мой, не вспомнить. Их же посадят в тюрьму! Таи, как вы могли?!

— Роль у него такая, — зло бросил Лоцман. — Убивать людей чужими руками.

— А отчего никто не поинтересуется здоровьем драгоценного Ителя? — спросил Таи. — По-вашему, если этих олухов запрограммировать, они тут же побегут и выполнят что надо?

Лоцман откинулся на спинку кресла.

— И ты, тварь нелетная, столько времени морочил нам башку! — возмутился Шестнадцатый.

— Я не морочил. Меня не спрашивали.

«Кис намеревалась рассказать, да не успела — удрала от Богини», — подумал Лоцман. Она же начала: «Ведь всё кончилось…» Подразумевалось, что благополучно. Ну, Ловец, Змеев сын! И всё это время молчал.

— Милтон со Стэнли перепрограммировали тех писак. — Таи налил себе в чашку чистых сливок. — Бесценный Итель может спать спокойно.

— Поседеешь с вами, — выдохнула Мария. — То есть уже не поседеешь, а полысеешь… Таи, попробуйте сахар — там внутри, под песком, лежат кусочки. Да-да, ройте ложкой. Ну, знал бы Пауль! Призадумался бы. — Она вскочила со стула, склонилась над Ловцом и, в приливе чувств, прижала его голову к груди. — Таи, я при свидетелях обещаю: когда стану писать «Последнего дарханца», роль у вас будет самая благородная.

— Спасибо. — Таи вежливо высвободился. — С ролью я как-нибудь управлюсь, а вот что на весь поселок, простите, одна женщина — так это сущее издевательство.

Мария пару секунд соображала, потом засмеялась:

— Таковы были условия игры.

— Это для вас игра. А для нас — жизнь. Благодарю за кофе. — Он поставил чашку на поднос, давая понять, что разговор окончен.

Мария улыбнулась и провела рукой Таи по волосам — с таким выражением лица, словно гладила черного ягуара.

— Суровый какой. Лоцман, я хочу вас попросить. Раз с Паулем всё обошлось, можно, я приглашу Таи к себе? Я бы показала ему город, море. Наши книги.

Ловец вскинул глаза; в них читалась немая просьба.

— Нет, — ответил охранитель мира им обоим.

— Ну что ж… Тогда мне, пожалуй, пора. — Мария взяла со стола поднос с посудой. — Очень жаль.

— Мне тоже, — сказал Лоцман. — Мы с вами еще увидимся.

— Надеюсь. — Мария улыбнулась ему и ушла в иномирье.

Лоцман закрыл границу, подтолкнул Шестнадцатого:

— Вставай. Надо в Замок лететь, встречать Лусию. — Таи тоже поднялся:

— Обожди. Послушай меня.

Лоцман приготовился повторить, что не отпустит его в Большой мир, а летчик вышел из дома, чтобы не слышать, как Таи будет унижаться и просить.

— Надеюсь, ты мне поверишь. — Прежде ясный, энергичный голос Ловца звучал устало, глухо. — Я запрограммировал тех идиотов для пробы. Мария свидетель — невозможно программировать человека против его воли. Она не хотела, и Ингмар не сумел ее подчинить. А эти, продавшие своих Лоцманов, — они в мгновение ока смирились.

— Тебе не пришло в голову, что похожий опыт уже проделали актеры из Замка?

— Пришло — позже. Я о другом. Я не собирался заставлять их по-настоящему убивать. Я не пытаюсь оправдаться, но я не хотел делать из них убийц. Роль, о которой ты говорил, — она не взяла верх совершенно, не лишила меня ума. Молчишь? Считаешь, это не имеет значения?

Наверное, он не простил себе, думал Лоцман. Он готов уйти и умереть, чтобы в будущих съемках участвовал новый актер, не запятнанный ни прежней ролью, ни бесчинствами в Большом мире. Но как объяснить, что Лоцману он дорог такой, как есть, и что Кис тоже его любит, хотя и не совсем так, как Ловцу того хочется?..

— Выбрось дурь из головы и послушай меня, — сказал охранитель мира. — Как только Лусия вернется в Замок, мне понадобится твоя помощь. Поэтому иди-ка ты, отдохни хорошенько.

— Моя помощь? В Большом мире?

— В нем. Так что по-быстрому перекуси — и спать. — Лоцман повернулся, намереваясь бежать к вертолету.

— Постой. Ты знаешь, что Большой мир нас убивает?

— Знаю, — солгал Лоцман. Он подозревал это, глядя на дарханских актеров, но откуда же быть уверенным? Пленникам Замка ничего не делалось — они активно подпитывались энергией от продавшихся Ителю писателей. Дарханцам же силы брать неоткуда, кроме как от Марии, они чахнут на глазах. — Знаю, — повторил он. — Именно поэтому я прошу о помощи тебя, а не Милтона или Стэнли.

Он умчался. У Таи достанет сил не скиснуть — однако всё равно лучше его поддержать. Нельзя потерять Ловца, ни в коем случае…

…Лусию привел Стэнли. Актриса строила ему глазки и призывно улыбалась, землянин с нежностью обнимал ее за талию.

— Какая пара! — воскликнул Шестнадцатый, который вперед Лоцмана подошел к зеркалу. — Я готов прослезиться.

— Я тоже. — Охранитель мира не спешил открывать границу, с невольной улыбкой наблюдая за актерами. Стэнли его не видел; Лусия видела, но притворялась, будто не замечает. — Придется втолковать Марии, что сочиненный ею мир — для мужиков сущее мученье.

— Да таких миров сколько угодно. Это же прямо беда! — Они посмеялись.

— Лусия! — окликнул охранитель мира; граница открылась.

— Ну вот! — актриса обиженно надулась. — Как некстати!

— Иди сюда.

— А вот не пойду. Мне и здесь хорошо. Правда, Стэн? — Лусия сцепила кольцо рук у него на шее, с насмешкой поглядывая на Лоцмана.

— Дай нам еще пять минут, — попросил Стэнли.

— Никаких минут. Лу, поди сюда немедленно.

— Вот вредный! Стэн, моя радость. — Она поднялась на цыпочки, потянулась к нему губами.

Они звонко поцеловались. Закинув за спину концы своего алого шарфа, актриса с решительным видом прошагала через комнату и ступила в мир Замка. Обольстительно улыбнулась Шестнадцатому:

— Привет бравой авиации! Надеюсь, хоть сейчас Лоцман соваться не будет?

Чтоб тебя Змей задавил, мысленно пожелал ей охранитель мира.

— Где остальные? — обратился он к Стэнли.

— А? У Марии сидят. — Землянин растерянно глядел на переметнувшуюся к летчику актрису и не сразу осознал, о чем его спрашивают.

— Отлично. Двигай туда, я сейчас тоже там буду. — Лоцман закрыл границу, кивнул пилоту. — Летим.

— Что-о? — возмутилась Лусия. — Ты и пешком через Большой мир дойдешь, а этот лапочка пусть со мной останется.

— Лапочка в ваши игры не играет и немедля отправляется в Кинолетный, — заявил Шестнадцатый.

— Ну и дурак. — Вздернув голову, Лусия удалилась.

— Ты что — серьезно? — не поверил Лоцман.

— Я тебе больше не нужен. Беги. Недопроданный ты наш. — Летчик крепко обнял охранителя мира. — Живы будем — свидимся.

— Война скоро закончится, — сказал Лоцман.

— Почем ты знаешь?

— Поверь на слово. — Шестнадцатый вгляделся ему в лицо:

— Верю.

Он ушел вслед за актрисой.

Увидимся ли еще? Навряд ли… Задавив грустные мысли, Лоцман проскочил в иномирье.

Вслушался в Большой мир, в его тугое информационное поле. Взял направление на дом своей Богини, на актеров. И побежал.

Плохо, что Шестнадцатый улетел, думал он, пробегая мимо изгородей и домов. Сейчас я уже был бы на Дархане, а не носился тут безо всякого толку.

Впрочем, некоторый толк был. Лоцман усиленно вслушивался, улавливал интересующие его сведения. И с горечью осознавал, как сильно он запоздал, как много успели здесь пленники Поющего Замка, насколько враждебен стал Большой мир ему и актерам-дарханцам.

Ну, господин Итель, берегитесь. Я поклялся вас уничтожить, и ваш час пробил.

В вечерних сумерках дом Марии гостеприимно светился окнами. Лоцман поднялся на крыльцо, вошел, как к себе домой. Милтон, Стэнли и Кис чинно сидели в гостиной на диване. Перед ними стоял человек в дорогом, но слегка помятом костюме, что-то говорил негромким, уютным голосом.

— Лоцман пришел! А у меня муж приехал! — раздался веселый крик Марии, когда Лоцман появился на пороге.

Незнакомец обернулся. Бог!

— Здравствуйте, — Бог шагнул навстречу охранителю мира. Немолодой, симпатичный, с интеллигентным лицом и улыбающимися глазами. — Томас Бельгай.

— Здравствуйте. Я ваш Лоцман. — Они пожали друг другу руки.

— Я, знаете ли, до конца не разобрался, — продолжал Бог. — Зачем в моем доме новое окно, в которое ничего не видно, и кто эти люди? Мария объясняет в высшей степени невнятно. Может, хоть вы растолкуете?

Лоцман поглядел на Марию. Ее распирало от сдерживаемого смеха. Томас Бельгай тоже усмехнулся — светло и добродушно.

— Она что-то лопочет о своих детях, но я не верю. Моя жена не могла быть в юности столь ветрена. — Он обвел рукой троих актеров.

Мария расхохоталась:

— Дети, конечно, дети! Вот погляди: Милтон — вылитый твой приятель Вайр в молодости…

— А Лоцман похож на Марию, — вставила Кис. Она была измучена, но глаза сияли. — И на Томаса. Вы согласны?

— Еще бы, — подтвердила Богиня. — Господа, я могу предложить вам ужин… Лоцман, вы не откажетесь? И будьте добры, пригласите Таи.

Он оглядел актеров. Большой мир убивает в них жизнь — однако на лицах у всех троих читалась такая горячая просьба, что у него не хватило духу прогнать их на Дархан.

— Я оставлю границу открытой. Если кому-нибудь станет плохо, сейчас же возвращайтесь домой. Мария, Томас, извините: нас с Таи не будет. К тому же, — он открыл границу двух миров, и черная стена сделалась прозрачной, за ней появилась комната, куда затекал свет ночных фонарей, — боюсь, что мне придется доставить вам изрядные неудобства.

— Сколько угодно, — отозвался Томас; его глаза перестали улыбаться. — Это и есть ваше иномирье? Можно, я туда войду?

— Пожалуйста. Только здесь нет ничего интересного. — Лоцман прошел в дом землян, Бог шагнул следом. — Мир без актеров пуст и непривлекателен.

— Это на ваш взгляд. Если позволите, я побуду здесь минут десять.

Охранитель мира не задерживаясь помчался к Таи. Вернувшийся с научной конференции Бог — это, конечно, Бог, однако война в Кинолетном куда важнее.

Он выскочил из дома, кинулся бежать по хрустящей гравийной дорожке. И вдруг стал, не добравшись до большой дороги. Что-то было неладно.




Глава 22


Пронизанный светом фонарей поселок молчал — молчал недобро, как Поющий Замок перед началом съемок. Он пуст? Лоцман неслышно шагнул в сторону, в жидкую тень кустов. Откуда это ощущение опасности? Как будто тянет гарью. Да, точно. Великий Змей, кем Мария успела населить мир?! Неужто убийцами с Шейвиера, которые сожгли город на Лайаме и добрались до дарханской колонии?

Впрочем, они не посмеют причинить вред охранителю мира. А если они что-нибудь сотворили с Таи — он сейчас голову снимет с командира группы.

За спиной стукнула дверь. Томас! Ах как не вовремя… Лоцман повернул голову и вполголоса произнес:

— Томас, немедленно возвращайтесь.

Бог не откликнулся, зато Лоцман расслышал звук, от которого по спине пробежали мурашки, — задушенный вскрик человека, даже не успевшего открыть рот.

«Таи!» — крикнул он мысленно. Услышит Шейвиер — пускай, это всего-навсего актеры. Если же на Дархане орудует кто-то другой…

«Назад! — донесся немой вопль лайамца. — Здесь…» Вопль оборвался.

Затылком ощутив опасность, Лоцман упал наземь, перекатился, хотел метнуться прочь — но что-то плотное, душное пало ему на голову. Ядовитая жгучая дрянь полезла в рот и в ноздри, обожгла горло, грудь. Задыхаясь, он отбивался, стремительно слабея, пока не перестали подчиняться руки. Тогда его куда-то поволокли; он потерял сознание, а очнулся уже на дороге, под фонарем.

Внутри жгло, каждый вдох пронзал новой болью. Эта боль не давала сосредоточиться, сотворить какое-нибудь средство защиты.

«Таи! Томас!»

Молчание.

Над Лоцманом нагнулась темная фигура. На плечах лежали погоны. Офицер.

— Отлично. А теперь поговорим по душам. — Кажется, охранитель мира уже слышал этот голос. Да, конечно. «Я еще в состоянии отличить пилота от Лоцмана». Офицер был в Поющем Замке, застрелил подсунутого ему лжепилота. Это же бывший летчик — кто еще может безнаказанно шнырять из мира в мир?

— Ты слышишь меня?

— Слышит, — отозвался голос со стороны. — Эти твари живучие.

Автоматчик. А вот еще один. Что с Томасом?

Стон. Лоцман повернул голову на звук; соприкоснулись обожженные стенки гортани. Великий Змей, как больно! Вон Томас, стоит согнувшись. Автоматчики держат его с двух сторон.

— Я чувствовал, что стрельбой в Замке дело не ограничится, — проговорил офицер.

Ясно: он прокололся — и прибыл довести свою миссию до конца, добить мятежного Лоцмана. Но как он узнал?

Офицер сел на корточки, рассматривая охранителя мира. Его лицо скрывала тень от козырька фуражки.

— Шестнадцатый уверяет, будто войне скоро конец. Почему?

Лоцман вздрогнул. Шестнадцатый, друг! Его заставили говорить…

— Что ты затеял? — Офицер повысил голос. — Отвечай!

Лоцман дышал с хрипом и присвистом. Даже не знаю, есть ли голос, чтобы ответить. Помолчу.

Офицер сыпанул ему в лицо жгучего порошка. Захлебываясь болью, Лоцман замотал головой, задерживая дыхание, пытаясь избежать хоть частицы этой отравы. Ужасно жгло глаза — казалось, в них сунули по горящей спичке. Сквозь потекшие слезы он перестал что-либо различать.

«Милтон, Стэнли!» Граница осталась открытой — может, они услышат?

— Я переломаю тебе палец за пальцем, ребро за ребром. Отвечай!

«Милтон! Стэн!» Лишь бы дозваться. Они смышленые парни, сообразят, что делать.

Носок ботинка наступил на горло. Внутри полыхнул огонь. Ботинок убрался.

— Отвечай! Как — ты — собираешься — прекратить — войну?

Лоцман молчал.

— Говори!

«Стэнли! Милтон!» А-ах как больно! Зверь!..

— Оставьте парня, — простонал Томас. Охранитель мира не узнал его голоса. Неужто Бога тоже истязали, пока Лоцман был без сознания?

— Говори!!!

Не скажу. У армии найдется проданный Лоцман, который, в свою очередь, откроет границу, вышлет в Большой мир актеров… Будь ты проклят, НЕ СКАЖУ!

Он стонал и бился на земле, уже не сознавая, что с ним творят.

— Оставьте его! — просил Бог. — Прекратите!

— Сдохнешь, — прошипел выведенный из себя офицер. — Всё равно сдохнешь! Но прежде скажешь. Сейчас язык развяжется…

Удар. Томас хрипло вскрикнул.

— Слыхал? Отвечай, или… — Еще удар. Новый хрип.

— Говори: как ты намерен прекратить войну? Молчишь? Ладно. Положите этого рядом. Лоцман, это твой Бог. Его жизнь в твоих руках. Он умрет в страшных мучениях, если ты не скажешь. Ты ведь не предашь своего Бога, а, Лоцман?

Охранитель мира стиснул зубы. Пусть нас убьют — но я не дам сгубить Большой мир. Только бы Милтон со Стэнли догадались, что делать дальше, — прежде, чем в Кинолетном сообразят, что к чему, и бросят в Большой свои силы. Сейчас еще можно всё изменить, повернуть назад. Завтра уже может быть поздно…

Выстрел, за ним другой, третий. Крик, затем предсмертный хрип. На дорогу падает тело. Слышен топот убегающего человека, новый выстрел. Тишина.

— Лоцман! — Это Стэнли. — Черт возьми… Жив? — Голос Милтона:

— Не трогай его. Томас? Как вы?

Чувствуя, что сознание уплывает, Лоцман из последних сил вслушивался в окружающий мир. Бывший пилот и автоматчики мертвы, чужих нет, Дархан чист.

— Таи, — вымолвил он. Неужели этот шелест — его голос? И в горле будто огонь горит. Он продолжил мысленно: «Найдите Таи. Унесите его в иномирье».

Возле дома вскрикнула Мария:

— Томас! Где ты?!

— Не ходите сюда, — велел Милтон. — Томас, у вас кости целы?

— Да… наверное.

— Стэн, берись. Осторожней! Вот так. Понесли. — Лоцман остался один. У старшего землянина светлая голова, он понимает, что актер не излечит охранителя мира, а вот нить жизни от своего Бога — или Богини — Лоцман поймает. Надо только дать Богам время опомниться. Великий Змей, до чего жжет внутри…

Прибежала Кис с плошкой воды и салфеткой, обтерла ему лицо, промокнула слезящиеся глаза.

— Ох, Ясноликая! Как они тебя…

«Вы меня услышали?» — спросил Лоцман мысленно, чтобы не напрягать измученное горло.

— Милтон забеспокоился. Ты обещал доставить какие-то неудобства — а вас с Таи всё нет и нет. Где он?

«Надо найти».

Не зря Лоцман вооружил своих актеров — они расстреляли автоматчиков и закололи стилетом офицера… Почему с офицером было всего двое солдат?

«Лоцман! — окликнул Стэнли. — Где искать Таи?» «Откуда гарью несет. За поселком».

— Я пойду? Можно? — Не дожидаясь ответа, Кис рванулась к воротам.

Минуты полторы спустя долетел ее звенящий крик. Нашли, понял Лоцман. Слава Богине. Актриса стремглав прибежала обратно:

— Лоцман! Таи… Он мертв! Оживи его, скорей!

«Я сказал: несите его в Большой мир».

— Он мертв! — вне себя крикнула Кис. — Оживи его, он же погибнет!

— Оставь Лоцмана, — приказал Милтон. — Иди сюда.

Охранитель мира провалился в забытье. А когда очнулся, рядом был Стэнли. Он мочил водой из плошки салфетку и промывал Лоцману глаза.

«Что Таи?»

— Встретил солдат с излучателем. Кучу народу положил. Но его изрешетили из автоматов.

«Как он сейчас?»

— Мертв.

По-прежнему мертв. Ингмар оживал в считанные мгновения, а Таи — нет. Ну почему?! Ведь и его роль была не из лучших; отчего же Большой мир, эти продавшиеся писаки — отчего они его не поддерживают? Несмотря на все свои раны, он дождался Лоцмана, заставил себя дожить и предупредил об опасности; неужто наш Таи умрет и его место займет другой? Никто не знает, сколько прежней памяти в нем сохранится. А в наших мирах человек — это его накопленная память…

— Ты поможешь ему? — спросил Стэнли.

«Нет». Разве можно что-нибудь сотворить, когда внутри такая боль?

— Мы столько времени прожили в умирающем мире вместе, — прошептал землянин.

«Попроси Марию».

— Она занята с Томасом.

«Попроси — пока не поздно».

— Не могу! — с отчаянием выкрикнул Стэнли. — Она — Богиня. И она занята!

«Змей тебя задави. Томас жив — а Таи умрет. Давай бегом».

Стэнли ушел. Лоцман осторожно перевернулся на бок, потом на живот. Казалось, сердце вот-вот остановится — так оно замирало от боли. Он подвинул к себе плошку с водой, окунул в нее лицо, вдохнул. Не удержал голову — уронил, опрокинув миску. Полежал, отфыркиваясь. Чуток полегчало.

Вместо Стэнли вернулся Милтон.

— Томасу худо, — сообщил он. — Мария от него ни на шаг.

Дергаясь в приступе кашля, Лоцман поднялся на карачки, затем выпрямился на коленях. От актеров толку не добьешься — Таи погибнет, а они будут ходить кругами около Богини в ожидании, когда она до них снизойдет. Ничего не попишешь, так они устроены.

«Пошли к ней».

Милтон хотел поставить Лоцмана на ноги — и не смог поднять, сил не хватило. Скоро Большой мир совсем его доконает. Шепотом ругаясь, охранитель мира встал сам, уцепился за актера. «Пошли!»

Таи лежал в комнате Марии, у самой границы двух миров — Лоцману с Милтоном пришлось через него переступить. Черная куртка Ловца была издырявлена, лица под засохшей кровью не узнать. Рядом на полу сидела Кис, кончиками пальцев гладила его вымазанные кровью руки. Как заведенная: левую руку — правую, левую — правую. Младший землянин стоял в дверном проеме, глядел в соседнюю комнату. Оттуда доносился слабый, но сердитый голос Бога:

— Говорят тебе, не надо врача. Вот выдумала! Как я объясню, что случилось?

— Ничего не будем объяснять, — спорила Богиня. — Я хочу быть спокойна… Стэнли, детка, не тревожьтесь, у нас уже всё хорошо. Томас! Пусти, я вызову врача.

«МАРИЯ!» — яростно заорал Лоцман — не то что мысленно, а всем своим существом призывая Богиню на помощь.

Она проскочила из гостиной в кабинет, мимо отшатнувшегося Стэнли.

— Господи! Таи?! — Она метнулась к актеру, упала на колени, прижалась ухом к окровавленной груди. Выпрямилась. — Он же мертвый… Лоцман, сделайте что-нибудь!

«Стэн, тащи его обратно на Дархан. Кис, помоги. Мария, у него пулевые ранения. Часть навылет, и с десяток пуль сидит в теле. Придумайте, как его вылечить. Быстрей». Лоцман без сил привалился к стеллажу с книгами.

Перетащив Ловца в иномирье, Стэнли и Кис возвратились, в тревожном ожидании уставились на Богиню.

— Можно сделать так, чтобы пули сами вышли, а раны заросли? — спросила Мария.

— Ваш мир — научно-фантастический, — возразил Милтон, — он этого не позволяет. Выдумка должна вписаться в обстановку.

— Шейвиер, — подсказал Стэнли. — Завоеватели. У них медицина — за гранью фантастики. Сочините врача группы и кого-нибудь ему в помощь.

Мария сжала пальцами виски. Из соседней комнаты, с трудом передвигая ноги, притащился Томас. Вид мертвого Ловца, лежащего на полу в темной комнате, потряс его — и одновременно придал сил. Томас выпрямился и крепче стал на ногах.

— Так. Сочиняем все вместе. Мария, соберись с мыслями и представляй; а вы отвечайте на вопросы. Как зовут врача?

— Лио-Кэй, — быстро ответил Стэнли.

— Каков из себя?

— Пониже Милта, такой же худой, светловолосый. Большеглазый.

— Форма?

— Черная с фиолетовым.

— Склад характера?

Стэнли запнулся, глянул на брата.

— Упрямый, великодушный, — сказал Милтон. — Не одобряет убийства лайамцев.

— Мария, ты слушаешь? Дальше. Где его медицинское оборудование?

— В большой сумке — там плотно уложены всякие нужные вещи. Лио-Кэй — очень хороший врач.

— Кто будет с ним?

— Помощник командира группы, — ответила Кис. — Его зовут Бики. Он не лайамец… то есть не Шейвиер.

Актеры не сочиняют на ходу, подумалось Лоцману; они явно всё это помнят.

— Инопланетчик, которого подобрали во время одной из экспедиций, похож на землянина, — подхватил Стэнли и принялся развивать мысль: — Здоровенный, лохматый, темноволосый. Веселый, бесстрашный.

— Больно хорош для завоевателя, — заметил Томас. — Хотя пусть его. Мария, что еще надо? Сочиняй!

Богиня стояла закинув голову, прикрыв глаза. Заговорила, словно в трансе:

— Командир группы — Инго-Лао, молодой и решительный…

— Не надо командира! — в один голос закричали братья.

— Он садист, — добавил Стэнли. — Уж мы-то знаем. — Она встряхнулась.

— Хорошо… Бегут!

У охранителя мира всё еще мучительно саднило глаза и горло, но он заставил себя отвлечься от боли. Не годится, чтобы сотворенные Марией новые актеры первым делом узрели свою Богиню и кусок Большого мира. Сосредоточась, Лоцман пожелал, чтобы со стороны Дархана граница миров сделалась непрозрачной. Сейчас станет ясно, удалась ли его затея.

В комнате зажегся свет, дверь отъехала в сторону. Первым влетел Бики — могучий, в черном костюме с фиолетовой отделкой, с темной взъерошенной шевелюрой, с ясными глазами и открытым привлекательным лицом. В руке Бики держал громадный, под стать ему, излучатель. Помощник командира глянул по сторонам, увидел Ловца, постоял, всматриваясь, затем крикнул через плечо:

— Лио!

Вошел врач — несомненно, списанный с Милтона, но с огромными, без белков, глазами, как положено представителю его расы, и с более тонкими, чем у землянина, чертами лица. Рядом с Бики он смотрелся мальчишкой и, очевидно, вызывал у помощника командира одно желание — прикрыть и защитить.

— Вот как? Досадно, — сказал он, увидев Таи.

— Очень досадно, — согласился Бики. — И что теперь? — Пришельцы не видели находящихся по ту сторону границы людей — иномирье для них не существовало.

Врач Лио-Кэй присел рядом с Таи на корточки, расстегнул ему куртку. Бики нагнулся; на его физиономии читалось искреннее беспокойство.

— Слетай-ка за моими вещами, — сказал врач. — Попробуем его вытащить.

— Мигом!

Бики умчался, как тайфун. Таким же тайфуном он принесся назад, поставил на пол сумку, похожую на обыкновенный чемодан без застежек, разнял ее на две половины и придвинул к Лио-Кэй.

Врач принялся за работу. Стоя на коленях, он тонкими инструментами извлекал пулю за пулей — ловко, точно лущил горох, — и складывал их на полу. Затем залил раны белой тягучей жидкостью; Бики по его указанию приподнимал и переворачивал безжизненного Ловца.

— Крови много потерял, — заметил врач, укладывая Таи на грудь небольшой прибор в светло-сером корпусе. Включил прибор; сбоку корпуса загорелся желтый огонек, затрепетал, помаргивая. — Ах ты… Скверно.

— Не выживет?

— Кто его знает.

Врач разнял верхнюю застежку у себя на куртке и стащил через голову шнурок с висящим на нем кристаллом ярко-голубого цвета. Положил кристалл лайамцу на грудь. Огонек прибора засветился ровно, затем поменял свет и стал зеленым.

— Так-то лучше.

Бики обрадованно ухмыльнулся.

— Я всегда знал, что Лио-Кэй — лучший врач на всем флоте, — провозгласил он.

— Да что ты говоришь? — раздался насмешливый голос. В открытую дверь шагнул третий пришелец: в черной с фиолетовым форме, с таким же излучателем, как у Бики. Глаза у него были пронзительно-синие — синей, чем лежащий на груди у Таи кристалл; лицо молодое, очень красивое и жестокое.

Бики выпрямился, подтянулся, пригладил взлохмаченные волосы. Лио-Кэй остался на полу возле Таи. Будто не замечая вошедшего, он передвинул на пару сантиметров прибор с огоньком индикации и кристалл у Ловца на груди.

— Это что за полевой госпиталь? Всё убрать. — Лио-Кэй поднял на командира спокойные глаза.

— Это мой пленник.

— Лио-Кэй, я сказал: убрать! Не хватало расходовать камни на что ни попадя.

Бики заслонил собой врача и мертвого лайамца.

— Инго, что ты взъелся? Их больше никого не осталось. Одного-единственного можно сохранить?

— Нельзя, — обрезал Инго-Лао.

— Почему?

— Приказано уничтожить всех. — Инопланетчика Бики не слишком волновал приказ руководства.

— Я дам за него выкуп, — посулил он, снял с шеи такой же шнурок с кристаллом, как у врача, и протянул командиру. — Неплохая цена за последнего дарханца, ты не находишь?

Инго-Лао глянул так, словно Бики вздумалось сунуть ему за шиворот жабу. Затем его синие глаза, как на заклятого врага, уставились на Лио-Кэй: видно, у него с врачом были давние счеты. Ствол излучателя приподнялся.

— Инго, брось, — снова вмешался Бики. — Лио приспичило заиметь новую игрушку, только и всего. Какая тебе разница?

— Я последний раз говорю: немедленно всё убрать.

Врач поглядел на командира снизу вверх; на лице появилось упрямое выражение. Он снял у Ловца с груди прибор с огоньком, который постепенно наливался синевой, неторопливо сложил прибор в сумку, закрыл ее. На измазанной засохшей кровью и гелем коже лайамца остался голубеть кристалл.

— Бики. — Лио-Кэй протянул руку, и помощник командира опустил ему на ладонь свой камень. Лио-Кэй и его положил рядом с первым.

Терпение у Инго-Лао лопнуло. Взмахнув излучателем, он ударил им врача сбоку по голове; Лио-Кэй покачнулся. Командир пнул Таи в бок; кристаллы соскользнули на пол.

— Мария, какого черта? — прошипел Томас, до сих пор наблюдавший спектакль в пораженном молчании.

— Я не могу его заставить, — отозвалась Богиня растерянно. — Он не подчиняется.

— Инго, — Бики сжал командиру руку выше запястья; он был выше и шире в плечах, — не надо с нами ссориться. Я прошу…

Инго-Лао врезал ему излучателем в челюсть — Бики отшатнулся. Врач подобрал кристаллы, снова сложил их Таи на грудь и повернулся к Инго-Лао.

— Инго, — сказал он негромко, — пока я жив, этот парень тоже будет жить.

Командира перекосило.

— Мне обрыдло, что ты вечно споришь. — Он наставил излучатель врачу в колени — и на лежащего за ним лайамца. — Отойди!

— Нет.

— Инго! — крикнул Бики. — Лио, уйди!

— Прекратите! — завизжала Мария. В иномирье ее не слышали.

Не дожидаясь развязки, Лоцман шагнул за границу мира.

— Брось оружие.

— Это еще кто? — Инго-Лао вскинул излучатель.

— Я твой Лоцман, если ты не узнал. Брось оружие, сказано.

По лицу командира пробежала тень узнавания. И исчезла. Бики тоже стоял со стволом на изготовку. Лио-Кэй повел плечами, как бы говоря: «Не мешали бы вы мне», вернулся к Таи и передвинул кристаллы, руководствуясь одному ему ведомым знанием.

— Кто ты такой? — спросил Бики, как будто не слышал слов охранителя мира. Пришельцы явно не желали выходить из ролей и продолжали отыгрывать сцену.

Инго-Лао принял решение: всё непонятное уничтожать. Лоцман почуял свой приговор; отчаянным усилием он сотворил раскаленное кольцо на пальце, готовом надавить на спуск. Командир группы замешкался, тряхнул рукой — а в следующее мгновение его пальцы разжались, излучатель грохнулся на пол. Инго-Лао попятился — шаг, другой, запрокинулся и повалился на спину. Лоцман осознал, что слышал звук выстрела из пистолета.

— Не стрелять! — рявкнул врач. Этот низкий, страшный рык никак не вязался с его легкой, сухощавой фигурой и тонкими чертами лица.

Целившийся в охранителя мира Бики не выстрелил. Лоцман вышиб у него излучатель; помощник командира даже не пытался уклониться. Он поглядел кругом себя с величайшим изумлением и нагнулся над Инго-Лао.

— Инго? Что это с тобой?

Командир дернулся на полу; из раны в животе вытекала кровь.

К нему бросился врач.

Охранитель мира отступил, подобрал оба излучателя. Пускай пришельцы занимаются своим командиром, лишь бы Таи тем временем ожил. Он пощупал у Ловца пульс. Едва заметный — но есть. Слава Богине! Камни по-прежнему лежали у Таи на груди — на вид простые стекляшки, а вот поди ж ты, мощные стимуляторы.

— Лоцман, — рядом появился Милтон — с револьвером в руке, очень бледный, но внешне спокойный, — уходи. Они опасны.

— Лоцман? — обернулся Бики. На подбородке у него наливался синяк, а добродушная физиономия выражала смятение. — Где Лоцман?

— Вот, — сказал землянин.

Бики расплылся в радостной ухмылке, лишь сейчас признав охранителя мира.

Лио-Кэй оглянулся через плечо, сдержанно улыбнулся:

— Хорошо, что пришел: уж больно наш командир скор на расправу. Сдвинь кристаллы на два пальца вниз. — Он успел расстегнуть Инго-Лао куртку и теперь колдовал со своими инструментами.

— Это черт знает что! — В дом ворвалась перепуганная и оттого сердитая Мария. — Совсем распоясались. Он чуть не прикончил моего Лоцмана! Почему он меня не слушался?

Поглощенный делом Лио-Кэй не поднял головы. Бики внимательно посмотрел на Богиню.

— С какой стати Инго будет вам повиноваться?

— Он мой актер или не мой?

Врач залил рану регенерирующим средством и ответил:

— Разумеется, не ваш.

— Что?!

— Ну, если и ваш, то лишь отчасти… Такие, как он, не то что Богиню — Лоцмана слушают едва-едва. Представляете, как с ним трудно на съемках?

— Не представляю, — честно созналась Мария. — Томас, это всё взаправду или я уже ку-ку?

— На твое усмотрение. — Бог стоял у границы мира, не переступая ее: народу в дом землян и без него набилось предостаточно. — Только… м-м… не совсем здоровая особа сочинит такого убийцу, когда от нее требуется врач.

— Он сам прибежал, — заняла оборону Мария. — Я его не звала.

— Что похуже — всегда само, — заметил Томас. — А над хорошим тужишься.

Марию осенило:

— Ты слышал, что сказал Лио-Кэй? Инго — не мой герой. Он Аннин, это она его таким сочинила. А мне, по глупости, тогда понравилось. Молодой, красивый. Что называется, обаятельный мерзавец…

Сунув под мышку увесистые излучатели, Лоцман придвинулся к Бики:

— Выйди из дома и пройди по дороге направо. На другой стороне у одного из домов найдешь мотоцикл. Приведи сюда, будь другом.

— Что я найду? — озадаченно переспросил Бики.

— Мотоцикл, — повторил Милтон и пояснил: — Такая хреновина на двух колесах и с рогами.

Бики ушел. Лио-Кэй закончил лечить командира и вернулся к Таи.

— Замечательно. Молодец. — Он хлопнул Ловца по щеке, и тот открыл глаза.

И взвился на ноги; отлетевшие кристаллы-стимуляторы застучали по полу.

— Ты мой пленник, — сказал ему врач с улыбкой. Казалось, в комнате мелькнула молния. Миг — и Таи уже стоял с излучателями в обеих руках.

— Осторожней, — тихо сказал Милтон, и Таи опомнился, опустил оружие.

— Лоцман! — взмолилась Мария. — Они утихомирятся наконец?

— Это зависит от вас, госпожа, — отозвался Лио-Кэй. — Не мы создаем таких актеров.

Богиня безнадежно махнула рукой.

— Всё, — объявила она, — я окончательно спятила. Бедная старая Мария! Собственные фантазии загнали ее в психушку. — Печально качая головой, она ушла к себе в дом. А там приободрилась. — Томас, давай хлопнем коньячку. Или чего послаще — ликерчику, к примеру.

Лио-Кэй подобрал кристаллы, повернулся к Таи:

— Отдай-ка наше добро.

Ловец вернул излучатели. Инго-Лао поднялся на ноги, подхватил медицинскую сумку. Он был бледен, однако на ногах стоял твердо.

— Пошли отсюда, — сказал он врачу. — Нас тут не жалуют.

— Смотри у меня, — напутствовал его Лоцман. — Учудишь что — голову сниму.

Командир группы бросил на него сумрачный взгляд и не прощаясь вышел из дома.

— Ну, удружила нам Богиня, — проворчал Милтон. Обнаружил у себя в руке револьвер, спохватился и сунул его в карман. — Лоцман, тебе глаз с него не спускать.

— Эй, народ! — зычно крикнул снаружи Бики. — Кто поможет?

Лио-Кэй двинулся на зов, отворил дверь. Бики приподнял мотоцикл и закатил в дом. Перегородивший комнату «дракон» казался еще огромней, чем всегда. Помощник командира отдувался.

— Лоцман, надеюсь, это не пустой каприз? Он тебе зачем-то нужен?

— Кати дальше. — Лоцман махнул рукой в сторону границы мира.

— Куда катить? В стену?

Таи забрал у Бики руль и повел мотоцикл в иномирье.

— Посторонитесь, пожалуйста, — сказал он Марии и Томасу. — Извините. Ох!..

«Дракон» с лязгом грянулся на пол. Кис повисла у Ловца на шее.

— Куда он делся? — обескураженно спросил Бики, щупая границу мира, — она казалась ему обыкновенной стеной.

— Ушел в Большой мир, — объяснил Лоцман. — Я тоже двинулся. Милт, остаешься здесь, Стэнли, давай домой.

— Мария нам ужин обещала, — напомнил младший брат, всё еще бывший в доме Богини.

— Придется обойтись. Я не оставлю границу открытой, раз тут Инго.

Стэнли с сожалением подчинился.

— Привет, — сказал он врачу, появившись в комнате. — Рад тебя снова видеть.

Лио-Кэй глянул на землянина с недоумением, затем его лицо прояснилось. То ли он вспомнил что-то из прежней жизни, то ли уловил роящиеся в голове у Богини воспоминания и свежие задумки.

— Пока, ребята. — Лоцман ушел вслед за Таи и «драконом». — Кис, пора домой.

Актриса высвободилась из объятий Ловца.

— Ухожу. Мария, — она порывисто обернулась к Богине, — лучше б вы возвратили моего мужа, а не Инго-Лао! — Возмущенно тряхнув волосами, она вернулась на Дархан.

Лоцман закрыл границу, поставил на колеса мотоцикл.

— Таи, нам с тобой тащить «дракон» наружу. Не своротить бы косяки.

Мария кинулась открывать двери. Ловец оглядел себя, поморщился.

— Томас, разрешите, я пойду в душ. И если можно — не найдется ли у вас какой-нибудь одежки? Рубашки, свитера.

— О чем речь? — Бог поглядел на мелькнувшее в дверях заднее крыло «дракона». — Куда Лоцман собрался ехать на этом ужасе? На первом же перекрестке его остановит дорожная полиция.

— Полагаю, мы с ним едем программировать. По адресам — ко всем, кто продался Ителю,

— Удачи вам. — Бог коснулся плеча Ловца, провел пальцами по измазанной кровью коже. — Черт возьми… кто бы подумал, что кровь в этих книгах льется по-настоящему.




Глава 23


Светлые глаза смотрели из прорезей полумаски печально и строго. Лоцман со вкусом живописал Хозяйке все подробности — и как они с Таи отделывались от привлеченной необычным видом «дракона» дорожной полиции; и как гонялись от писателя к писателю по всему побережью и в глубь страны, и даже за рубеж; и то, как замечательно Таи программировал; и как в конце концов на Ителя обрушился шквал звонков и телеграмм: авторы отказывались от подписанных с ним контрактов и готовы были платить неустойку. Лоцман изображал всё это в красках и лицах, однако Хозяйка ни разу не улыбнулась.

Они сидели на Львиной галерее, за столиком, который Лоцман сотворил вместе с угощением: вино, фрукты и сласти. За всё время, что он развлекал Хозяйку рассказами, она лишь раз пригубила вино и больше ни к чему не притронулась.

— Итель был в шоке, — повествовал Лоцман. — Поначалу злился, ругался, потом визжал и крушил мебель — и вдруг стал тихий, вежливый. «Спасибо вам» да «Будьте добры», да «Не сочтете ли возможным позвонить»… Я, конечно, понимаю: издатель — существо непотопляемое. Не романы, так справочники — но издавать он будет, и будет грести свои деньги.. Поэтому мы с Таи прикинули… короче, Таи запрограммировал Ителя так, чтобы вызвать отвращение к издательской деятельности. Пусть теперь поскачет и покрутится, найдет себя в ином деле.

— Он-то найдет, — задумчиво промолвила Хозяйка. — А Анну вы не программировали.

— После всех потрясений она и так чувствует свою вину и испытывает угрызения совести. Но ты-то отчего грустишь?

— Анна примется писать своих «Пленников», а Мария засядет за «Дарханца».

— Правильно. Я взял с них слово, что Анна станет работать по утрам, а Мария — вечерами. Чтобы мне туда-сюда поспеть.

В глазах у Хозяйки неожиданно блеснули слезы.

— Ты как был наивным мальчишкой, так и остался. Несмотря на все свои подвиги. — Красавица вымученно улыбнулась и накрыла ладошками его пальцы. — Мой Лоцман… мой бывший Лоцман.

— Что такое? Опять «бывший»?

Она резко поднялась, опрокинув легкий стул:

— Представь себе. — Он тоже вскочил:

— Хозяйка!

Она исчезла. Вот только что стояла здесь — и уже нет ее, лежат одни каменные львы, приподняв встревоженные морды. Лоцман обвел взглядом свой мир. Замок бодро пел, переливал веселые трели; солнце светило из ореола новорожденных облачков, каких раньше здесь и не видывали; горы стояли далеко на горизонте, сливались с небом. Да что Хозяйка — умом тронулась? Отчего это он — «бывший»?

Лоцман сотворил два полотняных мешка и сложил туда фрукты и сласти — не пропадать же добру, пусть Эстелла с Лусией порадуются. Затем он убрал с галереи столик и стулья. Получилось необыкновенно легко: всего лишь прищурился, и их не стало. С мешками в руках Лоцман двинулся в столовую. Наверняка у актеров уже брюхо от голода подвело, пока они дожидаются охранителя мира к завтраку.

— С добрым утром. — Он вошел в столовую. Привычного золотисто-розового света витражей не было. Высокие окна были распахнуты настежь, в них с любопытством заглядывала белая башня. Стол был накрыт не по обычаю скромно, на простой льняной скатерти сиротливо ютились стоящие перед актерами тарелки и два блюда с не слишком аппетитной едой. В кувшине прозрачного стекла содержалось нечто розовое, видом своим говорившее, что оно не благородное вино, а какой-нибудь клюквенный морс. Ингмар, Эстелла, Рафаэль и Лусия жевали в гробовом молчании, не подымая глаз. А во главе стола, на месте охранителя мира, сидела какая-то новая актриса с высокомерным и колючим лицом. Нахалка, однако.

— Доброе утро, — повторил Лоцман и положил на стол свои мешки. — Кого хороним?

Ответом было молчание и неловкие, убегающие взгляды. Только новая актриса смотрела на него прямо, и он не мог понять выражения ее лица. Затем понял.

— Не больно-то вы сегодня приветливы. — Лоцман постарался, чтобы голос не выдал внутреннюю дрожь. — Угощайтесь. — Он сотворил фруктовую вазу, в которую переложил персики и янтарный виноград, и золоченое блюдо, куда пересыпал сласти. Фрукты поставил перед Эстеллой — она соблюдает фигуру, а сладкое подвинул к Лусии — она известная сластена.

— Вы опоздали, — сказала незнакомка.

«К завтраку или вообще?» — хотел спросить Лоцман, но смолчал.

— Свое угощение можете есть сами, — добавила она. Охранитель мира уселся в торце стола напротив нее.

Сотворил графин с рубиново-красным вином, бросившим на скатерть кровавые блики, и шесть хрустальных бокалов.

— Ну что ж. Давайте выпьем за перемены в мире. — Он налил вино в первый бокал. Остальные внезапно исчезли, и он едва не плеснул вино на скатерть.

— Нечего спаивать моих актеров, — непререкаемо объявила девица, похожая — теперь он ее рассмотрел — на Анну. — Я не позволю пить с утра всякую дрянь.

— Не груби Лоцману. — Ингмар поднял свои льдистые глаза

Девица обидно расхохоталась.

— Может, этот господин и Лоцман — но только не в Поющем Замке.

Он подавил желание сотворить что-нибудь такое, от чего обвалится потолок, рухнут стены или провалится пол под этой хамкой. Пригубил вино — оно было кисло-сладким и нежным. Сейчас бы хлебнуть чего покрепче…

— Мне очень жаль, — охранитель мира в упор посмотрел на девицу, — что вы начинаете свою жизнь здесь… так. Прощайте, Лоцман Поющего Замка. — Он поднялся, оглядел потупившихся актеров. — Право же, мне очень жаль. Прощайте.

Северянин встал, с грохотом отодвинув стул.

— Я провожу тебя… мой Лоцман, — выговорил он отчетливо.

Сорвался с места Рафаэль, и вскочила Эстелла. Одна Лусия осталась сидеть, взяла с блюда и задумчиво положила в рот горстку засахаренного миндаля.

— Лу, — окликнул виконт. Актриса как будто не слышала.

За дверью Эстелла потянулась к Лоцману, положила руки ему на грудь.

— Спасибо за всё. — Ее свежие губы побледнели и вздрагивали. — Ты был… ты самый лучший Лоцман… о каком могут мечтать актеры.

Он поцеловал ее в волосы, улыбнулся:

— Вашу новую Лоцманку надо воспитывать. Спуску ей не давай.

— Прости нас, — горько вымолвил Рафаэль. — За всё.

Охранитель мира снова через силу улыбнулся:

— Кто прошлое помянет — тому глаз вон. Инг, — он повернулся к другу, — честное слово, я не ожидал, что так выйдет.

— Могло быть и хуже. Ах, Великий Змей… — Северянин притиснул Лоцмана к груди. — Скверно, что Лоцман забывает свои прежние миры.

— Ну, вас-то я не забуду. — Ингмар выпустил его из объятий:

— Беги. Мария заберет тебя к себе. Беги скорей.

Охранитель мира пустился бежать. По коридорам дворца, мимо скульптур и бронзовых канделябров, которые, наверно, так никогда и не зажгутся к ночи, сквозь резные двустворчатые двери, которые захлопывались за спиной и словно отсекали прежнюю жизнь. Страшно оставлять свой мир в чужих руках. Как-то актеры здесь будут без него?..

Он выбежал на главную лестницу дворца, остановился на террасе. А теперь куда? Было обещано, что Мария востребует его в мир Последнего Дарханца. И когда это будет, позвольте спросить?

Из солнца вынырнул вертолет, скрылся в пушистом, словно из раздерганной ваты, облаке, снова появился, ближе. Снизился, наполняя Замок гулом и рокотом, приземлился у нижних ступеней главной лестницы. Из кабины выпрыгнули двое. Охранитель мира не поверил своим глазам — два Шестнадцатых пилота, только один из них почему-то не в летной форме, а в зеленом свитере и черных штанах, и в черной же расстегнутой куртке, точно второй здешний Лоцман.

Не чуя под собой ног, он помчался вниз. Пилоты радостно заорали и замахали руками.

— Привет, командир. — Летчик в форме — Особый Первый, из эскадрильи военной авиации, — улыбаясь, отдал честь.

Шестнадцатый в штатской одежде, когда-то сотворенной, чтобы обмануть засевшего в Замке армейского офицера, сгреб Лоцмана в объятия, сжал, приподнял над землей и, полузадушенного, поставил.

— Весь Кинолетный кричит тебе «ура». Война закончилась, солдат осталось — какой-нибудь жалкий взвод. Ведут себя тише воды ниже травы, — отчитался летчик.

— А ты что? Где форму потерял?

— Меня от полетов отстранили. Можно сказать, уволили без права ношения.

— Что-о?! После всего, что мы с тобой сделали для Кинолетного? Я спрашиваю: где справедливость?

— Вот именно: где ты ее видал, ту справедливость? — Шестнадцатый усмехнулся, однако усмешка вышла невеселой. — Короче, я решил у тебя жить. Глядишь, еще и роль сыграю где-нибудь в массовке.

— А я буду к вам возить кино, — подхватил Особый Первый. — Раз военная авиация сидит без дела. Я уж договорился.

— А сейчас летим на Дархан. — Шестнадцатый открыл дверь салона. — Залазь.

— Нет, погоди. — Лоцман отступил от вертолета.

— Давай, лезь без разговоров. Новая Лоцманка уже тут? Вот видишь. Мир становится не твоим, и чем дальше, тем больше. Проканителимся тут — и сгоришь.

Лоцман обвел взглядом возвышающийся над ним дворец и зубчатые Замковые стены. «Хозяйка!» Молчание.

— Хозя-айка-а!

Эхо закричало вместе с ним. Красавица не могла не услышать.

— Я сейчас. — Он метнулся на лестницу.

— Скорей! — крикнул вдогонку Шестнадцатый. Лоцман взбежал на два марша, свернул на боковую галерею, промчался мимо скульптур каких-то диковинных зверей, которых раньше не было. Наверное, тут летчикам ее не увидать.

— Хозяйка!

— Слушаю тебя, малыш. — Красавица появилась у него за спиной. Облако светлых волос было схвачено новой диадемой: на этот раз в ней переливались не кровавые рубины, а небесно-голубые топазы с бриллиантами.

— Мы улетаем на Дархан.

— Кто это — «мы»?

— Ты и я. Пошли в вертолет. — Красавица отодвинулась:

— Ты сошел с ума. Я — Хозяйка Замка.

— Будешь Хозяйкой Дархана. Идем!

— Это безумие.

— Ты моя Хозяйка и будешь со мной. С этой дурехой, — он бы выразился и покрепче, да пощадил Хозяйкины уши, — я тебя не оставлю. — Лоцман взял ее за руку и потянул за собой.

Красавица сделала два шага и остановилась.

— Я не могу. — Ее голос упал до шепота. — Хозяйки не летают на вертолетах…

— Лоцманы раньше тоже в Большой мир не ходили. Идем же!

Хозяйкина рука внезапно выскользнула у него из пальцев, и красавица оказалась в трех метрах от охранителя мира, возле изваяния кошки с совиной головой.

— Беги, малыш. Тебя зовут.

— Лоцман! — донесся крик Шестнадцатого. — Время!

Он вдруг ощутил, как пощипывает кожу, — мир стремительно становился чужим, отторгал его.

— Командир, сгоришь! — тревожился Особый Первый.

— Пойдем со мной, — сказал Лоцман. Хозяйка не двинулась.

— Ты не можешь или не хочешь? Если не хочешь, если я тебе не нужен — так и скажи. Ну?

— Я не хочу… чтоб ты сгорел. Улетай.

— Лоцман! — заорал Шестнадцатый. — Нам твой труп горелый увозить или как? Давай бегом!

Он повернулся и медленно пошел по галерее. Ноги едва слушались. Кожу рук и лица больно жгло, но еще больнее было внутри, в груди под горлом. Не любит… не нужен…

У лестницы он оглянулся. Хозяйка стояла, обняв фигуру каменной полусовы-полукошки, и смотрела на него.

— Я знаю, кто ты! — крикнул Лоцман. — И я люблю тебя!

«Люблю тебя! — подхватило услужливое эхо. — Тебя, тебя, тебя!..»

Он стал спускаться по лестнице. Кожа горела огнем, казалось, ее натерли ядом.

— Да шевелись же! — Взбежавший по ступеням Шестнадцатый поволок его вниз. — Сдохнешь!

Особый Первый сидел в кабине, вертолет разгонял сверкающий на солнце винт. Дверь салона была открыта.

— Давай внутрь. — Шестнадцатый думал подсадить Лоцмана в салон, однако тот уперся в порожек руками, в последний раз оглянулся на Замок.

В глазах темнело, и он почти ничего не увидел — одно только размытое зеленое пятно за спиной у летчика. Охранитель мира рванулся, схватил ее за руки.

— Хозяйка!

— Я с тобой, — вымолвила она дрожащим голосом, и сквозь рокот винта он не услышал ее слов — угадал.

Шестнадцатый на мгновение опешил, оттолкнул Хозяйку от Лоцмана.

— Рехнулись?! Она ж сгорит!

Лоцман отчаянно замотал головой. Хозяйка прижала к щекам ладони, испуганно попятилась. Объяснять, что пилот ошибается, было некогда: мир сжигал его, не давая лишней секунды. Охранитель мира прыгнул к Хозяйке, сорвал ее полумаску, схватил за волосы — и сдернул светлый парик вместе с державшей его диадемой. По плечам красавицы рассыпались смоляные кудри.

— Видишь?! — крикнул он Шестнадцатому. — Она мне сестра!..

Очнулся он в вертолете, при скудном аварийном освещении. Затем открылись щитки на стеклах и впустили в салон ясную синь неба, белизну облаков с жемчужно-серой бахромой. Собственного тела Лоцман не чувствовал, словно в кресле поместилась одна его упрямая душа, не пожелавшая распрощаться со своими мирами. Рядом ворчал и беззлобно бранился Шестнадцатый — кажется, уговаривал кого-то остаться. Лоцман вслушался: так и есть.

— Да ты прикинь: он очухается, а тебя нет. Что я ему скажу?

— Хозяйка, — позвал Лоцман. Сам себя едва услышал, однако дозвался.

Перед ним появилось ее лицо. Почти его собственное, но женственней и нежнее. Те же, будто вырезанные из камня, черты, те же глаза — серые, мягкие, словно залитый талой водой седой пепел; а длинная густая грива — совсем черная, без проседи. Хозяйка несмело улыбнулась:

— Как ты?

— Замечательно, — соврал он. Не было сил даже обрадоваться, что она здесь.

Хозяйка коснулась его руки. Онемевшая кожа не ощутила ни тепла ее пальцев, ни прохлады.

— Я боялась. Думала, ты не захочешь… со мной знаться, когда поймешь.

— Что пойму?

— Что мы — брат и сестра.

«Я не видел женщины глупее, — сказал он мысленно, чтобы не услышал Шестнадцатый. — Лусия — и та сообразительней». И договорил вслух:

— Рожденные одной матерью дети — совсем не то, что порожденные двумя Богинями и Богом Лоцман и Хозяйка.

У нее порозовели щеки.

— Тогда скажи, мой умный и догадливый Лоцман: кто такая Хозяйка? А? Не знаешь?

— Это авторское подсознание. Которое старается укрыться от актеров и страшится подойти к Лоцману — однако присутствует везде и выглядывает изо всех щелей.

Красавица отодвинулась, села в кресло через проход и отвернулась. Вертолет заходил на посадку, бахромистые облака хороводом уплывали назад и вверх.

Подошел Шестнадцатый, пощупал Лоцману пульс.

— Твое счастье, что успел управиться. Еще бы чуть-чуть — и каюк. — Он бросил озабоченный взгляд на Хозяйку. — И всё-таки те, прошлые, книги писала Анна. Это ее подсознание, а не Марии.

— Удивляешься, почему она не сгорает в этом мире? — Красавица повернула голову. В серых глазах, таких непривычных без полумаски, читался тот же вопрос.

— Хозяйка будет жить здесь, потому что я так хочу. Я — охранитель мира или кто?

— Охранитель, — согласился летчик. — Но это не объясняет, отчего тебе позволено нарушать законы мироздания.

— Оттого, что мы о них слишком мало знаем. Наши миры созданы Богами и Богинями — но не без нашего участия. Мы тоже их создаем, изменяем и поддерживаем. Если б ты не сказал, что мир меня сожжет, — может, ничего бы и не было… Хозяйка!

Она исчезла — кресло было пусто. Вертолет сел на дорогу метрах в ста от поселка.

— Хоть тресни, она актерам не покажется, — сказал Шестнадцатый, успокаивая вскинувшегося охранителя мира. — Потом придет. Ну и где твои дарханские орлы? Встречать бы надо своего Лоцмана.

Из ворот поселка выбежала одна Кис. Лоцман смотрел на ее приближающуюся фигурку и собирался с силами, чтобы подняться из кресла. В душе шевельнулась тревога. Что тут стряслось? Почему Кис одна?

— Помоги-ка встать, — попросил он летчика.

Шестнадцатый подтащил его к двери и сдал на руки Особому Первому, который уже ждал на земле. На свежем воздухе Лоцман почувствовал себя лучше и стоял на ногах довольно крепко, ожидая подбегавшую актрису. На последних десятках метров она, похоже, выдохлась, перешла на шаг — и подходила всё медленней. По ее убитому лицу охранитель мира видел: что-то и впрямь неладно.

— Что тут у вас? Где все?

— Здравствуй, — сказала Кис. — Здравствуйте, — шепнула она пилотам. — Всё хорошо. Они уехали поглядеть мир. А я осталась. — Она стояла перед Лоцманом с несчастным видом.

— Кто тебя обидел?

— Светлоликая… — Кис качнулась к нему, обняла за шею, прижалась лицом к плечу.

— Что стряслось? — Охранитель мира гладил ее теплые волосы, мысленно перебирая немногочисленное население Дархана. Кто посмел обидеть актрису? Неужто мерзавец Инго? Но не настолько же он безголовый. Или… — Таи? — жестко выговорил Лоцман.

— Да. Ты не представляешь! Она… не скажу дурного про Богиню. Но… Почему она меня не спросила?! — горестно вскричала лайамка.

Летчики озадаченно глядели на охранителя мира. До него начинало доходить, и непрошеная, совсем не уместная усмешка кривила губы. Актриса вздрагивала у него в руках.

— Она сделала тебя женой Таи?

— Да… вместо Дау. А я… я буду ему хорошей женой… и он чудный, замечательный… Но почему она меня не спросила?!

Охранитель мира молчал, стараясь не показать, как он рад за Ловца. С его точки зрения, Таи получил награду по заслугам.

— Ну почему она так? — всхлипнула Кис.

— Видишь ли… Даже самые лучшие Богини редко интересуются мнением своих актеров.




1997-1999 гг.




БОГИ, ПИЛОТЫ, СОЛДАТЫ


Не продается вдохновенье,

Но можно рукопись продать…

    

А. С. Пушкин






Открывая любую книгу, мы видим сразу множество книг. Всякое произведение, независимо от воли автора, вызывает в памяти массу сюжетов, порождает почти бесконечную цепочку ассоциаций, в первую очередь — ассоциаций литературных. Вольно или невольно мы сравниваем, выискиваем параллели и противоречия, скрытые и явные цитаты, аллюзии… Невозможно объективно судить о произведении в отрыве от всего корпуса прочитанного, увиденного, услышанного. Идеальным читателем, вероятно, мог бы стать клон, выращенный в абсолютном культурном вакууме специально для этой цели и незамедлительно списываемый в расход после прочтения первой — и единственной — книги. Собственно, рефлексия, осмысление творческого процесса — один из основных мотивов, во все времена побуждавших художника браться за краски, а человека пишущего тянуться к перу и бумаге (в наше время — садиться за клавиатуру компьютера). К сожалению, в литературе существует не так уж много прямых путей, ведущих к этой цели. Ввести в действие собственное альтер эго или взглянуть на ситуацию глазами литературного героя, страдающего от произвола сочинителя, — выбор, скажем прямо, невелик.

Взаимодействие автора и героя гениально описал в «Мастере и Маргарите» Михаил Булгаков, закольцевав сюжет таким образом, что судьба писателя (Мастера) в конечном итоге зависит от решения центрального персонажа его романа (Иешуа). Мало кто рискнет сегодня состязаться с Михаилом Афанасьевичем на его поле: даже бесспорные классики советской НФ, Аркадий и Борис Стругацкие, позволившие в «Отягощенных злом» (1988) такой рискованный эксперимент, в итоге потерпели поражение. Чуть раньше та же судьба постигла Аркадия Арканова с романом «Рукописи не возвращаются» (1983): популярному сатирику, как часто случается с людьми его профессии, не хватило масштабности мышления и глубины проникновения в суть проблемы.

Нередко наши литераторы, в том числе писатели-фантасты, пытаются взглянуть на процесс творчества, так сказать, изнутри — с точки зрения литературного героя, более-менее осознающего свое уникальное положение. В отечественной фантастике последних десятилетий хватает примеров произведений такого рода: от психологической драмы Ольги Ларионовой «Вернись за своим Стором» до пародии Александра Громова на «космическую оперу» «Всяк сверчок…». В романе-трилогии Сергея Лукьяненко и Юлия Буркина «Остров Русь» в одном из эпизодов и вовсе общаются на равных персонажи сразу нескольких классических произведений, что позволяет авторам создать мощный комический эффект. Однако оригинальным этот ход, при всем желании, не назовешь: можно припомнить хотя бы знаменитое путешествие Александра Привалова в Описываемое Будущее, где мирно сосуществуют полупрозрачные герои из утопий и антиутопий всех времен и народов.

Ограниченность набора приемов не мешает создательнице романа «Без права на смерть» виртуозно использовать весь арсенал имеющихся в наличии средств. Центральная интрига романа проявляется далеко не сразу: Елена Ворон умело использует отвлекающие ходы и лихие повороты сюжета, раз за разом сбивая читателя со следа. Непросто угадать, который из «вечных вопросов» сильнее всего беспокоит автора: причудливо переплетающиеся сюжетные линии, на первый взгляд, совершенно не связаны друг с другом; обитатели Поющего Замка, и космолетчики-дарханцы живут в совершенно разных эстетических пространствах, в разных, почти не пересекающихся плоскостях. То, с какой виртуозностью Елене удалось свести их вместе и заставить действовать сообща, можно назвать несомненной удачей писательницы.

Вселенная, в которой происходит действие романа, построена на метафорах: Актеры и Режиссеры, Лоцманы и Боги, Пилоты и Солдаты — все они символизируют собой ту или иную сторону человеческой личности. Однако Елена сумела избежать превращения книги в растянутую до безобразия нравоучительную притчу, чем грешит порою женская проза. Роман, правда, не лишен некоторого романтического флера — по крайней мере, мотив любви-ненависти отчетливо звучит на его страницах. Однако главной движущей силой, главным мотивом, заставляющим героев действовать, остается острая, почти физиологическая потребность творить. Причем не только у писателей, у этих богов придуманных миров, — к свободе самовыражения стремятся и герои-актеры, и даже Летчики, выполняющие в сложившейся системе чисто служебную функцию, Впрочем, искушения полностью вырваться из-под авторского контроля у них не возникает — так далеко их мысли не заходят. Помочь Автору избавиться от диктата неумного издателя, принуждающего раз за разом переписывать книгу в угоду обывательскому вкусу, — это пожалуйста, это сколько угодно. Но сделать еще один логический шаг и полностью выйти из-под власти фатума, начать жить своей собственной жизнью — такое желание у них почему-то не появляется…

Петербургская фантастика последнего десятилетия вообще богата женскими именами. К поколению легендарных шестидесятников принадлежит Ольга Николаевна Ларионова, одна из трех «гранд-дам советской НФ» (в тройку помимо нее входили Валентина Журавлева и Ариадна Громова). Ее герои не стеснялись проявлять чувства, не боялись показаться сентиментальными, порою наивными. Так уж сложилось, что в семидесятых у писательницы, находящейся на пике творческой активности, не вышло ни одной авторской книги. Однако в восьмидесятых—девяностых Ольга Николаевна взяла свое, став единственной женщиной, получившей «Аэлиту» (за повесть «Соната моря»), и создав оригинальный цикл о разумных птицах-крэгах.

Девяностые годы стали эпохой не только новых героев, но и новых авторов. К числу ярчайших звезд принадлежит Мария Семёнова — самая знаменитая из петербургских писательниц, отдавших должное фантастике. Мало какой другой литературный персонаж сравнится с ее Волкодавом по популярности и читательскому интересу. И не удивительно: так ли много в нашей литературе героев, запоминающихся раз и навсегда, способных влюбить в себя десятки тысяч читателей? Правда, успех этот пришел к Семёновой далеко не сразу: немногие сегодня помнят, что к моменту выхода «Волкодава» она писала и публиковалась уже много лет…

Активно пишут фантастику — точнее, литературу, которую уместнее всего отнести к области «магического реализма», — представительницы среднего поколения: Наталия Галкина («Ночные любимцы», «Архипелаг Святого Петра»), Марианна Алферова (циклы «Мечта Империи», «Беловодье»), Елена Хаецкая («Вавилонские хроники», «Анахрон», «Дама Тулуза»). Хотя роботы и звездолеты нечастые гости в их произведениях, представить пейзаж современной российской фантастики без той же Хаецкой, на мой взгляд, совершенно немыслимо. Вместе с мужем, Андреем Лазачуком, продолжает работу над циклом «Космополиты» Ирина Андронати. Стараются не отставать от старших коллег и представительницы «поколения двадцатилетних». Выпустили свои первые книги Наталия Мазова («Исповедь Зеленого Пламени»), Екатерина Некрасова («Богиня бед»), Елена Первушина («Вертикально вниз», «Короли побежденных»). Заметных успехов в создании повестей по мотивам телесериала «Секретные материалы» достигла Наталья Алунан. Таким образом, наступление идет по всем фронтам, от «высокой» литературы до сугубо коммерческой, и женщины по-прежнему играют не последнюю скрипку в литературной жизни Санкт-Петербурга.

Что же касается нашей героини, то «в столе» у Е. Ворон ждет своего часа солидная подборка рассказов, повестей и романов, причем не только фантастических. Должен сказать, что Елена не раз пробовала свои силы в «смешанном» жанре. Была она замечена и на территориях, далеких от берегов Страны Фантазии. Не только традиционные авантюрно-фантастические романы «Ангелы-хранители работают без выходных» и «Добро пожаловать в отель „Империал"» вышли из-под ее пера, но и целый ряд иронических детективов. Активное участие приняла писательница и в подготовке одного из самых капитальных фантастиковедческих трудов последних лет — знаменитой монографии Анатолия Федоровича Бритикова «Отечественная научно-фантастическая литература. Некоторые проблемы истории и теории жанра» (2000). Так что ее имя, смею надеяться, мы услышим еще не раз. Причем, возможно, в самом неожиданном контексте.




Василий Владимирский


notes



Примечания





1


Если это и неправда, то хорошо придумано (ит.).