Никодимово озеро
Евгений Максимович Титаренко








Остросюжетный роман. Десятиклассники Сергей и Алена едут на летние каникулы отдыхать в деревню, где они выросли. Сразу же по приезде они узнают, что в деревне сгорела полузаброшенная изба — излюбленное место их игр, в огне погибла хозяйка избы, убит еще один человек и в больнице без сознания лежит их друг Лёшка, загадочным образом связанный с этой историей. Ребята подозревают, что их друг стал жертвой какой-то жестокой игры, и предпринимают самостоятельное расследование.

Роман утверждает благородство, честь, верность, мужество, чистоту сердца и помыслов — лучшие черты морали советской молодежи.






Евгений Максимович Титаренко

Никодимово озеро






В черном спортивном костюме, бесшумная, гибкая, Алена появлялась и исчезала всегда так стремительно, что казалось: не ходит человек, а бегает, хотя в общем-то каждое движение ее было продуманным, точным; на взгляд Сергея, Алена была кокеткой, а люди такую вот быстроту, продуманность и точность движений, кажется, называют грацией.

Сергей уныло собирал чемодан. Раньше он всегда с большим удовольствием ехал на каникулы в Никодимовку. А тут нет-нет да и ворохнется в груди червячок предательского сомнения: в этой поездке, в самом себе, в жизни вообще.

— Готов? — от порога спросила Алена.

― А ты? — вопросом на вопрос ответил Сергей.

― Я еще не собиралась, — сообщила Алена и завышагивала по Сережкиной комнате из угла в угол…

― Д-да? — переспросил Сергей, с облегчением усаживаясь на чемодан.

― Да, — ответила Алена в пространство.

Что за странная манера у человека — разговаривать, не глядя на того, с кем разговариваешь?! Будто заранее уверена, что каждое ее слово подхватывают на лету.

― Может, мне назад все это? — с надеждой спросил Сергей, тронув чемодан под собой.

― Чего? — Алена даже остановилась и впервые глянула на хозяина дома. — Ты брось это… A! — вспомнила. Я вот зачем. Иди-ка сюда.

Повинуясь движению ее руки, Сергей встал и подошел к столу, где Алена уже развернула тетрадный листок, на котором ее стараниями было изображено дерево с гроздьями чьих-то имен, фамилий вместо листьев.

Волосы у Алены темно-русые и всегда распущенные. Красивые волосы, почти до пояса. Зато жесткие. Сергей протянул было руку, чтобы удостовериться в этом. Алена ткнула карандашом в свое творение.

― Генеалогическое дерево!

― Догадываюсь. — Сергей глянул через ее плечо и отставил до более подходящего момента намерение проверить жесткость Алениных волос.

― Догадываешься, так подходи сюда. Что ты стал за спиной?

Сергей остановился рядом с ней и, опершись подбородком о кулаки, склонился над пышным древом родства.

― А где же геральдический герб?

― Герб здесь будет — ослиные уши, — мрачно разъяснила Алена. — Я хочу узнать, кто мы друг другу: ты, Лешка, я.

― Ясно… — вздохнул Сергей.

Алена не обратила внимания на его эмоции.

― Твой дедушка Лешкиному дедушке сводный брат. Значит, твоя мама Лешкиной маме… — начала деловито разъяснять Алена, тыкая карандашом то в одну, то в другую ветвь генеалогического дерева. — Двоюродные… Нет, подожди, полуюродные? Или полудвоюродные? Бывает так?.. Ладно, кем ты приходишься Лешке?

― Третьеюродным, — ответил Сергей.

― Мой дедушка твоей бабушке… — продолжала Алена. — Кем они приходятся друг другу, если папа моего дедушки был шурином папы твоей бабушки?

― Знаешь, Алена… — грустно сказал Сергей. — Ты зря стараешься. Перельман математически доказал, что в четвертом поколении так и так все люди братья.

― Да? — строго переспросила Алена.

― Да, — подтвердил Сергей, давно сообразивший, что Алена ставит перед собой задачу доказать не наличие родственных связей между ним, Лешкой и ею, а совершеннейшее отсутствие какого-нибудь родства.

Алена медленно посмотрела сначала на него, потом на бумажку перед собой и бросила карандаш на стол.

― А! Я ж все равно подкидыш.

И, отойдя к окну, стала глядеть на тополь перед домом. Тонкие, взлетающие к вискам брови ее сошлись у переносицы. Приткнув указательный палец между бровей, она аж застонала от досады.

― Сережка! Ты следи за мной. Стукни по голове другой раз, если я брови сдвину. — Пояснила: — Так через год в старушку можно превратиться… — И, бережно расправляя ладонями абсолютно гладкую кожу лба, добавила: — У меня никогда не будет морщин. Понял? Ты думаешь, например, я неулыбчивая, а мне над вами хохотать хочется. Но я не хохочу, потому что это первое средство, чтобы сморщиться. Понял?

И, не дожидаясь ответа, Алена пошла к выходу.

Сергей уточнил:

― Значит, у одной тебя герб — не ослиные уши?

Алена от порога смерила его взглядом с головы до ног, в почти гимнастическом повороте развернулась на сто восемьдесят градусов, показала Сергею спину и, высоко подняв голову, молча удалилась.

* * *


Тайна собственного происхождения была идефиксом Алены. (Кстати, генеалогическое дерево не имело к этому никакого отношения — дерево появилось на совершенно другой основе.) Дело в том, что вся ее семья: отец, мать, две сестры и брат были светло-русыми. Родня — ближняя и дальняя — тоже. Одна Алена оказалась темной. И сколько помнил ее Сергей — а он отчетливо помнил ее с первого дня занятий в первом классе, когда они, общественным нормам вопреки (девчонка и мальчишка) решительно уселись вместе на последней парте, — по существу, уже девять лет Алена доказывала ему, что она неродная в своей семье, что ее подкинули.

― Покажи мне, где ты видел, чтобы все голубые, а один кто-то фиолетовый? Почему я черная?

― Ну выродок, — утешал Сергей.

― Где ты таких выродков видел?

Алена доказывала, что ее сердобольная мать Анастасия Владимировна любого идиотика на улице подберет, как подобрала однажды у хмельной бабы возле церкви мальчишку, переодела его, обмыла и, не прибеги та баба вовремя, наверное, оставила бы мальчишку у себя. А другой раз привела домой целую троицу разнокалиберных малолеток, которых пьяный отец выгнал из дому, и целую неделю малолетки визжали от удовольствия, растаскивая по углам Аленины тетради, учебники, лучшую в городе коллекцию шариковых ручек.

― Так же и меня она подцепила где-нибудь! — утверждала Алена.

Одно время она даже уговаривала Сергея звать ее Подкидышем, чтобы, когда это прозвище привьется, она могла подойти к матери и спросить: «Почему меня Подкидышем дразнят?» Потом отказалась от этой затеи: «Расстроится еще. Пожилые люди какие-то расстройчивые».

Она угадывала особое к себе отношение в самых, казалось бы, неожиданных вещах. Так, например, ее брат Аркаша, первенец родителей, время от времени поколачивал старшую Аленину сестру — Надю и младшую — Лизу, а ее, Алену, не трогал. Почему? Что она, прокаженная?

Весной, накануне экзаменов, Сергей как-то провожал Алену домой после консультаций. Провожались они долго, так как зашли по пути на речку, потом в кино, а потом болтали у Алениных ворот до половины первого ночи. Аркаша, выйдя на крыльцо и разглядев их силуэты, прикрикнул:

― Алена! Домой.

Алена дернула Сергея за рукав: «Молчи!» — и даже не обернулась.

― Але-на! — еще раз требовательно повторил Аркаша. И, не дождавшись ответа, молча ушел в дом.

― Вот видишь! — негодовала Алена. — Когда Надя прогуливает допоздна, он возьмет ее за шкирку да еще пенделя даст, чтобы не шлялась. А меня не берет за шкирку!

― Боится, — резюмировал Сергей.

― Чего ему бояться? Что я, с братом драться буду?

Месяцев пять назад Анастасии Владимировне оперировали опухоль. Сама врач, она понимала, чем это может кончиться для нее, и перед тем, как лечь на операционный стол, оставила знакомой медсестре перстень с рубином и золотые часики: «Если со мной что-нибудь… Передай Аленке».

Семь часов, пока длилась операция, Алена просидела на больничном крыльце, замкнутая, напряженная, никого не подпуская к себе и не разговаривая ни с кем. А когда узнала о материном поступке, возмущалась со слезами не то обиды, не то злости на глазах:

― Почему она мне оставила?! Почему не Надьке — она старшая? Почему не Лизе — младшей?.. Хотела доказать, что я родная ей? Что любит меня, да?

И тут уж Сергей не знал, что сказать в оправдание ее матери.

Футбольная команда класса не выходила на поле, если Алена по какой-нибудь причине отказывалась стать в ворота, за ней прибегали в случае малейшей заварухи: «Алена, наших бьют!» Девчонки жаловались ей на мальчишек, и Алена собственными средствами восстанавливала справедливость. Так, в шестом классе она колбой из-под раствора соляной кислоты чуть не выбила глаз Степке Болдыреву, и Анастасия Владимировна, грустная, долго ходила улаживать отношения то в школу, то к Степкиным родителям. Училась Алена на пятерки и двойки, не ведая золотой середины. Пятерки появлялись в журнале одна за другой примерно месяц-полтора, а потом наступала «разгрузочная» неделя, которую знаменовали, как правило, три-четыре безоговорочных двойки.

Веселая учительница английского языка Стелла Матвеевна имела обыкновение спрашивать:

― Уверова! (Это Аленина фамилия.) Вызывать вас к доске сегодня или не вызывать?

― Как хотите, — скромно отвечала Алена.

― Пятерку ставить или двойку? Говорите заранее.

― Если вызовете, тогда скажу….

А немножко психованный тонконогий и тонкорукий учитель истории грозил:

― Меня приглашают воспитателем в колонию правонарушителей. Работа не из легких, но я пойду! Чтобы от вас, Уверова, отдохнуть, пойду. Лучше сто малолетних правонарушителей, чем одна вы! — И что я им поперек горла стала? — искренне недоумевала Алена. — Никому не мешаю, сижу тише воды…

Такой до последнего времени была Алена, решившая вдруг докопаться до истинных степеней родства между нею, Сергеем и Лешкой.

Вообще говоря, в старой Никодимовке, какой она была еще до рождения Сергея и Алены, все так или иначе состояли в родстве между собой. Но даже Анастасия Владимировна и тетка Валентина Макаровна, Лешкина мать, не могли бы сказать, кем они приходятся друг другу. Старая Никодимовка была глухой таежной деревней, ближайшая железная дорога от которой находилась в трехстах семидесяти километрах. Но потом расползлись по тайге прииски, в каких-нибудь шестидесяти километрах от Никодимовки вырос большой город Сосновск, и в памяти Сережкиного поколения Никодимовка уже представляла собой разросшийся дачный поселок, куда выезжали отдыхать на лето наиболее предприимчивые жители Сосновска. Однако и местом отдыха Никодимовка до конца не смогла стать. Первое время этому препятствовало плохое сообщение, а два года назад всего в четырех-пяти километрах от Никодимовки заработал рудник, Никодимовка коим-то образом приобщилась к промышленности, и прихотливые горожане стали предпочитать ей более уютные уголки — благо озер и речек в округе столько, что хватило бы на несколько таких городов, как Сосновск.

Аленины и Сергеевы родители уехали из Никодимовки как раз в год перехода Алены и Сергея из благостного дошкольного возраста в полный труда и забот школьный. Но с тех пор летом, как правило, а иногда и зимой они проводили свои каникулы в Никодимовке, у Лешки, чья мать была «полуюродной» сестрой Сережкиной матери. С Никодимовкой, таким образом, было связано все, что касалось отдыха, веселья, полной свободы от какого бы то ни было контроля со стороны родителей. Иногда казалось даже, что год жизни состоит из трех богатых впечатлениями отрезков, где существует Лешка, где чернеет бездонной глубиной загадочное Никодимово озеро и шумят кедры, а между этими отрезками тянулось однообразное безвременье школьных звонков, от класса к классу все возрастающих по длине алгебраических функций — возрастающих под сладострастное мяуканье неправильных английских глаголов, которые отличаются от правильных только тем, что легче запоминаются.

Промежутки между каникулами заполняла активная переписка с Лешкой. В письмах обговаривались планы на будущее, и по крайней мере десятая часть их осуществлялась в ближайшие каникулы, девять десятых пропадали втуне лишь за недостатком времени. Раньше Сергей и Алена писали одинаково активно, потом как-то постепенно Сергей стал писать Лешке все реже и все короче. Лешка отвечал ему тем же. А последнюю зиму Алена переписывалась с Лешкой и за себя, и за Сергея, порой даже не считая нужным сообщить Сергею, о каких таких событиях она пишет или что написал ей Лешка.

После седьмого класса Лешка надумал зажить самостоятельной жизнью и подался в Ленинград, в мореходное училище. Но через полгода вернулся назад, в Никодимовку, с тем чтобы закончить обыкновенную десятилетку, после которой запланировали вместе ехать учиться либо в Свердловск, либо в Казань, на Волгу. Причины, по которым Лешка оставил мореходку, были не совсем ясными. Но дисциплина, распорядок дня и все прочие атрибуты морской службы явно противоречили свободолюбивой Лешкиной натуре, и понять его было можно. В память об училище у Лешки осталось лишь около пятидесяти собственных фотографий: в тельняшке и мичманке — то на фоне Исаакия, то на фоне Петропавловской крепости, то рядом с Петром. Четыре таких фотографии имел Сергей, десятка два вместе с толстой тетрадью флотских песен хранила Алена.

Лешку довольно хорошо знали в Сосновске, а Сергея и Алену — в Никодимовке. И всякий раз, когда они в одинаковых спортивных костюмах выходили из дому, чтобы фланирующей походкой — Алена посредине, Сергей и Лешка по бокам — пройтись по самым людным улицам, они обращали на себя внимание всех — от мала до велика. Старики, обратив внимание, неопределенно покачивали головами. Сверстники — определенно завидовали.

Нынешним летом все планы великого триумвирата едва не рухнули, причем дважды. Неделю назад Алену вызвали в райком комсомола и объявили, что ей надо хоть одну смену побыть вожатой в пионерлагере «Соколенок». Алена чистосердечно предупредила, что может утопить кого-либо из соколят, если тот ослушается ее. Но райкомовцы игнорировали эту вероятность. К счастью, Анастасия Владимировна после многомесячных хлопот раздобыла для своего подкидыша путевку в дом отдыха на сухумском побережье. Райком вынужден был освободить Алену от обязанностей пионерского вожака. Сергей накануне старательно упаковал маску, ласты и подводное ружье, купленные на паритетных началах с Аленой, и понес Алене, чтобы та наслаждалась благами Черного моря от поверхности до самого дна его.

Но был встречен презрением.

«А кто собирался обследовать озеро?.. Кто хотел поселиться на заимке?..» — Алена перечислила все основные и второстепенные пункты плана последних школьных каникул, после чего Сергей понял, что от путевки в дом отдыха она вынудила Анастасию Владимировну отказаться, а в заключение уяснил о себе, что он предатель, скверный товарищ и вообще ни рыба ни мясо… Негодование Алены по этому поводу было так велико, что лишь в результате крайней своей бесхарактерности она разрешила Сергею до отъезда в Никодимовку, то есть до сегодня, оставить ласты и ружье у нее — не тащить их назад, в сторону, противоположную от вокзала.

По поводу сухумского побережья Алена, вдруг вспомнив, что она сибирячка, заявила:

― А чо я там, однако, не видела?

Теперь матери обоих носились по магазинам в поисках диетических яиц, Аркадий, Надя и Лиза собирали чемодан и рюкзак Алены, Сергей свой чемодан собирал сам, а Алена занималась проблемами генеалогии.

* * *


Автобус на девятнадцать десять «по техническим причинам» отменили, пришлось ждать до двадцати двух.

Солнце ненадолго притаилось в жиденькой хвое соснового бора, что с трех сторон окружал автостанцию, потом нырнуло за крышу автовокзала, и у подножия сосен загустели сумерки.

― Оля (между прочим, настоящим именем Алены было Ольга), ты уж там поосторожней, гляди… — напутствовала Аленина мать, Анастасия Владимировна. — И зачем вам эти ласты понадобились!..

― Я, мам, буду осторожно, у самого бережка! ― обещала Алена, и серые, в крапинку глаза ее округлились в такой детской, такой непосредственной искренности, что Сергей невольно отвел свой взгляд в сторону.

― Ты, пожалуйста, смотри за ней, Сережа, чтоб не обидели…

Сергей пробормотал в ответ что-то невнятное.

Родители — народ определенно близорукий. Смотреть, чтобы не обидели Алену, которая сама любого может обидеть. Из мальчишек во всем классе один Сергей, пожалуй, и мог бы противостоять ей, потому что сам учил всему, что познавал в спортшколе: самбо, боксу. Правда, уже почти год, как они не мерялись силами. Может быть, повзрослели, поэтому? Но занятия их сами собой прекратились. А теперь казалось даже невероятным, чтобы, надев перчатки, стараться ударить Алену в солнечное сплетение или под диафрагму…

Подумав об этом, Сергей с любопытством покосился на Алену.

― Лиза! — в свою очередь, давала та указания сестренке. — Надя уедет поступать в институт, ты останешься одна, береги маму! — Потом она всех перецеловала, в том числе Сережкину мать, а когда автобус тронулся и провожающих стало не видно за поворотом, шумно вздохнула: — Наконец-то…

Сергей думал, она что-нибудь скажет, но проехали сосновый бор, затемнели по обочинам дороги ели, а она все молчала, глядя из-под опущенных ресниц на чью-то макушку перед собой.

― Затосковала? — мстительно полюбопытствовал Сергей.

― Будто ты знаешь даже, как люди тосковать умеют?.. — ответила Алена чьей-то лиловой макушке. — Для этого надо, чтоб душа была. — И, шевельнув уголками сомкнутых губ, она помолчала немного, потом неожиданно резко обернулась. — Ты почему Гришке и Левке ничего не сделал?

Что Гришка и Левка из параллельного девятого «Б» вертелись на автовокзале, Сергей видел, а что такое им надо было сделать — понятия не имел. Показал Алене на переносицу.

― Брови раздвинь…

Алена «раздвинула» их обеими руками.

― Гришка сказал про меня: «Полумужик-полудевка уезжает».

― Ведь я же не слышал…

Алена отвернулась от него.

― Другой на твоем месте услышал бы…

Зажгли свет в салоне, и чернота за окном поглотила ели, где-то в стороне за которыми на целых полтора месяца оставался Сосновск со всеми его сосновскими заботами.

Привыкший не обострять отношений с Аленой, Сергей сделал вид, что ничего не слышал о ком-то другом, вытащил из кармана вчерашнюю «Комсомолку» и — в надежде растянуть это занятие на полдороги — стал искать мат в три хода для черного короля в эндшпиле.

* * *


Ехали уже около часу. Молчали. После того как Сергей занялся газетой в автобусе, Алена вообще замкнулась. И Сергей подумал даже, что она спит. Но километров за пять до рудника Алена решительно поднялась, вытащила из рюкзака теплую шерстяную кофту, надела, двумя-тремя жесткими движениями гребня привела в порядок свои роскошные волосы, приказала:

― Надень и ты что-нибудь.

Сергей, подумав, старательно, до самого горла застегнул тужурку. Алена презрительно хмыкнула на это, подхватила рюкзак и загодя прошла к выходу, чтобы первой взять чемоданы из багажника.

Попутных машин до Никодимовки, как и следовало ожидать, в этот поздний час не предвиделось. В полукилометре от автостанции редко мерцали желтые огоньки рудника. Голубой тоненький серп луны, на нижнем роге которого могло бы висеть ведерко, что, как говорят, к сухой погоде, едва освещал верхушки елей. Было темно и до того тихо, что, когда умолк автомобильный мотор, в ушах заломило от тишины.

О том, чтобы ждать утра, не было речи.

Алена вручила оба чемодана Сергею, потом отняла.

Сергей возражать не стал. Ему нравилось наблюдать, как вышагивает Алена с рюкзаком и двумя чемоданами в руках своей привычной экстра-походкой: голова вверх, взгляд — куда-то перед собой, в пространство, туловище — прямо. Выносливость ее всегда удивляла. Десять раз можно выдохнуться, таща что-нибудь, а она подхватит рывком — и пошла: губ не разомкнет, чтобы пожаловаться, капельки пота со лба не смахнет. И если остановится вдруг — не от усталости, а из принципа: мол, понесла — хватит.

Вот и на этот раз она из рук в руки передала чемоданы Сергею, но, всегдашнему вопреки, проявила даже некоторую озабоченность, потрогав мимоходом рюкзак за его спиной.

А сказать ничего не сказала. И это ее молчание на пороге Никодимовки было непонятным для Сергея. Однако расспрашивать ее он не собирался, и тоже из принципа молчал.

Дорога, круто поворачивая то в одну, то в другую сторону, до самой Никодимовки шла лесом. Тайга вплотную подступала к обочинам ее, и днем, наверное, можно бы увидеть знакомый пенек, овраг или кедр, с которого год назад обивали шишки. А сейчас по бокам тянулись две одинаково черные стены, лишь кое-где посеребренные сверху неуверенными лунными бликами. Кеды неслышно ступали по хорошо наезженной колее, в воздухе не чувствовалось даже признаков ветра, и за всё время пути ни один шорох в лесу не нарушил безмолвия.

Дорога опять свернула, и месяц, который был до этого справа, оказался теперь впереди, над просекой.

Алена остановилась, тронув Сергея за руку.

― Так… Показалось мне, — объяснила она, словно бы отвечая на незаданный вопрос. Но какое-то время еще прислушивалась, потом сказала: — Перекурим?

Сергей опустил чемоданы на землю, сел. Алена пристроилась рядом.

― Почему ты не куришь, Сережка?

Сергей вспомнил, что Лешка курит, и сказал об этом. Алена долго молчала в ответ. Если бы Сергей попытался угадать, о чем она думает, он, даже зная Аленин характер, на йоту не приблизился бы к истине, поскольку будничным голосом она вдруг спросила:

― Ты лекцию профессора Смирнова читал?

― Какого еще Смирнова?.. — Рукописные тетради с этой загадочной лекцией, «прочитанной для выпускников Сосновского медицинского института», давно ходили в школе по рукам, и не было, наверное, мальчишки в городе, для которого «профессор» Смирнов не приоткрыл бы завесу над некоторыми тайными подробностями взаимоотношений между мужчинами и женщинами.

― Есть такая лекция… — сказала Алена. — А слушай, правда, что мужчина развивается дольше женщины?

Сергей глянул на тоненький серп луны, на дорогу, исчезающую в темноте. Алена потребовала:

― Ну-ка встань. — Сергей поднялся. Алена пристроилась рядом с ним и, положив ладонь себе на макушку, ткнула кончиками пальцев в его висок. — Вот видишь, — удовлетворенно заметила она, — в седьмом классе я почти с тебя была, а теперь ниже. Значит, я уже не расту, а ты еще куда-то тянешься.

― Я тянусь быстрей, а ты медленней — вот и все, — истины ради заметил Сергей.

― Ничего ты не понимаешь… — сказала Алена, когда они опять уселись на Сережкином чемодане. — Серьезно, не читал лекцию?.. А мы с Надькой читали. Мама потом нашла под подушкой — целый день слезы на папину голову: «Ах! Да чего же это такое они читают?! И чем же это интересуются дети наши?! В их-то годы!.. И какой же дурак сочиняет эти глупые лекции?!» Надька тоже хороша, — неожиданно добавила Алена, — сестра называется. Сама перечитывает в десятый раз, а тетрадь прячет под мою подушку. Потом цыпочкой ходит в стороне, а я такая-сякая, разэтакая… — Алена помедлила. — Между прочим, он правда немного дурак, этот Смирнов. Говорит, например: когда мужчина прикоснется рукой к ее коленке… — Алена для наглядности тронула ладошкой свое колено, — ее — женщину то есть — охватывает всякое там такое. А мы с Надькой представляли себе и хоть бы хны.

Сергею не нравилась тема разговора и, хотя он себе не признавался в этом, — не нравилась главным образом потому, что затронута была именно сегодня, здесь, на пороге Никодимовки…

― Что молчишь? — подозрительно спросила Алена.

― Молчу, потому что слушаю.

― Ну молчи дальше… — разрешила Алена и, глядя на посеребренные верхушки елей, неожиданно добавила. — Кстати… С сегодняшнего дня, Сережка, я в футбол больше не играю и драться ни с кем не буду… Понял? Никакой я не полумужик. Небось тоже так про меня думаешь?.. Все вы одинаковые! — заключила она, к счастью своему не ведая, что произносит самую сакраментальную из придуманных человеком фразу. — Идем!

Обо всех этих странностях в Алене, какие за последнее время заметно обогатили и без того странный ее характер, и Сергей, и сама Алена мгновенно позабудут, когда узнают новости, что заготовила для них Никодимовка. Они почувствовали неладное еще от околицы, увидев огоньки в окнах то там, то здесь, слишком поздние для тех, кто поздно ложится, слишком ранние для тех, кто должен рано вставать, и ощутив запах гари со стороны Никодимова озера.

* * *


Вроде бы только и успела сомкнуть глаза тетка Валентина Макаровна, когда что-то заставило ее проснуться. И сначала, она машинально глянула на подведенные фосфором стрелки ходиков: было уже около двенадцати ночи. Она проснулась не постепенно, как это бывало с ней раньше, когда в полудреме еще досматривались последние сны, а в одно мгновение — открыла глаза, глянула на часы, удивилась, подумав, что никогда не вскидывалась так не ко времени, да успела еще мысленно одобрить Лешкину рационализацию с фосфором, а о том, что за нелегкая вынудила ее спохватиться в такую рань, подумать не успела, потому что уже в следующее мгновение то ли до слуха ее, то ли до сознания дошло тревожное и явственное, как чей-то вскрик: «Пожар!» Одеяло полетело на пол.

Путаясь в длинной, до пят, ночной рубашке, тетка Валентина Макаровна метнулась к окну и только тогда заметила красноватые блики на стеклах. К первому испугу ее прибавилось чувство некоторого облегчения, потому что холодное, ровное зарево поднималось в противоположном конце деревни, у самого Никодимова озера.

«Господи боже мой…» — бормотнула тетка Валентина Макаровна и, выскакивая в прихожую, мелко перекрестилась под ключицей. Сорвала с вешалки телогрейку, набросила на плечи, потом спохватилась, что едва не побежала в рубашке и, сдергивая ее через голову, стукнула кулаком в Лешкину дверь.

― Лешка!.. Алексей! Слышь?! — «Никак убежал уж…» — подумала тетка Валентина Макаровна, решив, что именно Лешкин окрик и встряхнул ее ото сна. Разве станет он дожидаться мать, когда где-то что-то случилось?..

В одном сарафане на голом теле и в телогрейке, прихватив от крыльца пустое ведро, тетка Валентина Макаровна выбежала за калитку.

Прошло не больше трех-четырех минут с момента, когда она проснулась. И если бы тетка Валентина Макаровна была не жительницей Никодимовки, а каким-нибудь сторонним наблюдателем, и то она в каждом звуке растревоженной, деревни — в хлопанье дверей, в негромких возгласах, в звяке ведер — ощутила бы всеобщее движение по направлению к Никодимову озеру. Но тетка Валентина Макаровна до озера не добежала и на огнище, что сожрал усадьбу хромой Татьяны, не была. Она и сделала-то всего шагов двадцать — двадцать пять от калитки по мощенной камнем дорожке, когда налетела на что-то и, больно ушибив локоть, растянулась на земле. Помянув нелегкую, тетка Валентина Макаровна первым движением одернула подол на коленях, словно бы кто мог увидеть, что она совсем нагишом под сарафаном, а уж потом, сидя на камнях, разглядела в темноте, обо что споткнулась, и в голос, как подстреленная, завопила.

На дорожке, неловко подломив под себя правую руку и вытянув левую над головой, лежал на боку Лешка. Через лоб и висок его тянулась подсыхающая струйка крови…

Что тетка Валентина Макаровна разглядела раньше, что потом — она не помнила. Не помнила, как помогли ей втащить Лешку в дом и кто сказал, что он жив. Но после этого уже помнила, как вместе с фельдшерицей, за которой бегала соседская девчонка, обмывали кровь на Лешкином лице. Рана его казалась неопасной: кость уцелела, и лишь на два-три сантиметра была рассечена кожа у виска. Но опасались, что при ударе о камень Лешка получил сотрясение мозга. На рудник его привезли без сознания. Валентина Макаровна хотела остаться ночевать в больнице, но ее отправили назад, с тем чтобы утром она привезла чистое белье для Лешки, мыло, зубную щетку и все прочее, что может понадобиться больному…

* * *


Сергей перехватил настороженный взгляд Алены и неуютно, зябко повел плечами. Губы Алены были сомкнуты, между бровей залегло напряжение.

Пока тетка Валентина Макаровна рассказывала им о последних событиях, они как вошли, так и стояли посреди комнаты, нелепые и ненужные со своими чемоданами, рюкзаками у ног, испытывая состояние, какое, должно быть, испытывают участники веселого пикника, ворвавшись в похоронную процессию. Но естественную в подобных случаях неловкость вскоре вытеснила тревога, и, когда Сергей поймал настороженный взгляд Алены, оба они подумали об одном.

Тетка Валентина Макаровна была все в том же цветастом сарафане, в каком она собиралась бежать на пожар и ездила в рудничную больницу. Она не успела оправиться от случившегося и, рассказывая, то возвращалась опять к моменту, когда проснулась, то повторяла в десятый раз, что первым делом после падения оправила сарафан на коленях, вместо того чтобы сразу разглядеть Лешку, и без конца всхлипывала, утирая неслушными руками глаза, виски, щеки. Спохватилась:

― Что же это вы стоите?..

Сергей перенял у нее чемоданы, которые она бессознательно подхватила из-под ног у него, и поставил их к стенке у входа в Лешкину комнату. Алена сняла и бросила на рюкзак теплую кофту.

Лампочка под абажуром окрашивала горницу в уютный; голубой цвет, и чистота в комнате — белые занавески на окнах, белая скатерть, льняные портьеры с вышитой крестом каймой, недавно покрашенные полы — все это настраивало отнюдь не на тревожный лад. Но тем необъяснимей казалось произошедшее. И было непривычно видеть растерянной всегда собранную, уверенную в себе тетку Валентину Макаровну. В меру полная, статная, как истая сибирячка, к своим сорока трем годам, что исполнялись ей нынешней осенью, она выглядела еще очень молодо и слегка подкрашивала губы по утрам и наводила чернью тонкие, изогнутые дугами брови.

― Он уже спал, теть Валя, когда вы легли? — спросила Алена.

Тетка Валентина Макаровна поморгала, глядя на нее, осторожно высморкалась в белый, с кружевной каемкой платочек. Нет, конечно: Лешка всегда ложился позже матери и, может, бежал из дому, а может, домой, чтобы поднять ее… Но кто-то же крикнул про пожар, когда она проснулась?

Вообще-то, Лешкина мать была рада их приезду. Во-первых, ей теперь было с кем делить горе. А главное — само их присутствие как бы перечеркивало всякую возможность плохого исхода, как бы гарантировало, что все остается на своих местах, и не завтра-послезавтра Лешка вернется…

― Может, перекусите? Нет? Ну, ты, Ольга, располагайся здесь… — Тетка Валентина Макаровна кивнула на дверь Лешкиной комнаты, суетясь между шифоньером и сундуками в поисках простыней, наволочек, одеял. — А Серегу я в летник… Отдохнете…

Они устраивались так в каждый приезд: Алена занимала Лешкину комнату, а Лешка и Сергей спали во времянке за домом, где к середине августа полыхала тяжелыми гроздьями рябина, и с утра до вечера ошалело кричали дрозды.

Было, наверное, не совсем честно оставлять Алену одну рядом с Лешкиной матерью, но Сергею очень хотелось избавиться от причитаний тетки Валентины Макаровны…

― Кажись, все… — подытожила она, придерживая левой рукой стопку белья у груди и зачем-то оглядывая комнату. — Барахлишко твое пускай здесь пока…

Сергей машинально потрогал в кармане деньги, что матери дали ему и Алене на пропитание: выкладывать их сейчас было неуместно…

― Чуял ведь он! — воскликнула тетка Валентина Макаровна, не выдержав. — Со вчера как в воду опущенный! Есть не стал… Куда ты, спрашиваю, весла берешь?.. «На кудыкину…» Хлопнул дверью…

Алена выслушала ее, стоя перед большой репродукцией «Незнакомки» спиной к Сергею. Он думал — она разглядывает репродукцию, но заметил ее отражение в стекле и поймал на себе какой-то странный взгляд… Чтобы не исчезнуть молча, выходя вслед за теткой Валентиной Макаровной, сказал:

― Я потом приду…

Алена обернулась, кивнула.

Шел уже третий час ночи.

* * *


Света во времянке не было. Тетка Валентина Макаровна оставила Сергею керосиновую лампу и, приглушенно всхлипнув на прощанье, ушла. Шаги ее стихли сразу за порогом.

Оставшись один, Сергей, поддаваясь возросшему в одиночестве беспокойству, запер на крючок дверь, потом тщательно проверил шпингалеты на окнах. И поскольку никогда раньше не закрывался в летнике, сам устыдился своего поступка.

Пожар даже в Сосновске не редкость. А Лешка по-всегдашнему хотел попасть к месту событий первым… Но почему-то беспокоил непонятный взгляд Алены, каким она смотрела на него из рамки с репродукцией. Правда, у Алены есть собственные мотивы, чтобы тревожиться, — мотивы, которых ему, Сергею, касаться не следует, даже если он знает или догадывается о них.

Сергей снял крючок с двери, поднял шпингалеты и распахнул настежь раму. Темная, в слабых отсветах лампы рябиновая ветвь распрямилась при этом и заглянула в окно, слегка покачиваясь как живая.

Лампой давно не пользовались, фитиль отсырел и то чадил, покрывая копотью надколотое стекло, то неожиданно почти угасал, с легким треском разбрасывая желтые искры, за которыми тянулись ниточки дымчатого следа.

Приподняв стекло, Сергей кончиком автоматического карандаша счистил нагар с фитиля, потом убавил огонь до самого маленького и, не раздеваясь, лег, заложив руки за голову. Но не на кровать, которую приготовила ему тетка Валентина Макаровна, а на кушетку, уже лет десять назад выставленную сюда из дому по причине своей негодности. Когда он ложился, пружины, ослабевшие от времени, тихонько застонали.

Сергей подумал, что Алене тетка Валентина Макаровна не даст поспать. Но тут же понял, что и без того ни ему, ни Алене толком до утра не заснуть, и, глядя в потолок, признался себе, что вовсе не взгляд Алены заставил его почувствовать беспокойство — тревога явилась сразу, как только Валентина Макаровна стала рассказывать о случившемся, и даже раньше еще — когда они, войдя в Никодимовку, уловили запах гари, а потом увидели свет в Лешкиных окнах: Лешка не мог знать, что они приедут сегодня. А может, предчувствие никакая не выдумка и Сергею еще в Сосновске что-то упрямо подсказывало неладное, иначе с какой бы стати он так, без интересу ехал на этот раз в Никодимовку? Правда, все это можно было объяснить проще: чем откровеннее стремилась сюда Алена, тем меньше стремился он…

Световой круг от лампы на потолке то сужался, то чуть расширялся, в зависимости от того, слабее или ярче горел фитиль.

Дело в том, что Алена была влюблена в Лешку и однажды сама почти призналась в этом.

* * *


Что-то сухо щелкнуло за стеной. Сергей одним движением поднялся на ноги и, глядя в темный проем окна, потянулся к лампе, чтобы прибавить свету.

Рябиновая ветка, дрогнув, откачнулась в сторону.

― Это я! — шепотом предупредила Алена и, вскочив на подоконник, легко спрыгнула на пол. — Еле уложила, — объяснила она причину своей задержки, словно бы Сергей знал, что она явится, и, откинув за спину волосы, зашагала своей бесшумной, пружинистой походкой от стола к двери: три шага туда, три — обратно.

Сергей прибавил, затем убавил огонек в лампе. Он действительно ждал Алену, знал, зачем она пришла, и непроизвольно оттягивал разговор.

Подойдя к столу, Алена села на край постели. Передвинула ближе к себе лампу. В глазах ее замерцали два крохотных язычка пламени.

Сергей сел на единственный во времянке табурет и в ожидании уставился на Алену. Оба прислушались, когда со стороны Никодимова озера протяжно завыла собака. Сергей вспомнил, что старики говорят — это не к добру. И от мысли, что он становится суеверным, сделалось почему-то спокойней на душе.

― Ну? — спросила Алена.

― А! — Сергей хотел махнуть рукой, сказать, что ничего особенного не произошло, что они зря волнуются. Но, во-первых, Лешка в больнице, а усадьба хромой Татьяны сгорела — этих событий не перечеркнешь. Во-вторых, и он и Алена — оба уловили неувязку в рассказе тетки Валентины Макаровны, когда она заметила мимоходом, что кровь на Лешкином лице подсохла. Это свидетельствовало, что он лежал без сознания не три-четыре минуты, которые понадобились тетке Валентине Макаровне на сборы, а значительно дольше…

― Какой может быть разговор, — сказал Сергей. Но в голосе его не было желанной уверенности. — Ничего мы не знаем. Напридумываем только…

Алена встала и опять завышагивала по комнате взад-вперед. Руками она при этом почти не двигала, но все время шевелила тонкими белыми пальцами, то сжимая их в кулаки, то выпрямляя один за другим. Загар к ее коже приставал плохо, и в любое время года лицо и руки ее оставались белыми.

― Что ему там делать было ночью? — спросил Сергей.

― Писал, что подготовит усадьбу… — помедлив, сказала Алена.

― Ночью? — саркастически повторил Сергей.

Алена остановилась у двери.

― Не знаю.

Сергей неожиданно обозлился: то ли на себя, то ли на нее, то ли на Лешку.

― В конце концов, если даже это он запалил усадьбу — никто не догадается! Тем более — сам пострадал. — И злость его испарилась на этом. Было бы сомнительным спокойствие, основанное на формуле «все хорошо, потому что шито-крыто». А потом, Лешка в больнице, и еще неизвестно, чем это кончится для него.

Алена подошла к лампе, сняла стекло, дыхнула в него, как делала это тетка Валентина Макаровна, и, взяв со стула кусок газеты, стала протирать копоть.

― Догадается кто или не догадается, а нам с тобой, Сережка, нельзя ничего говорить об этом… Понял?

Огонек лампы едва мерцал без стекла, и за гущей рябины стало видно, что на востоке брезжит рассвет, небо посерело, отодвинув горизонт, и запахло росой.

Чтобы Алена не видела его лица, Сергей встал, подошел к окну.

― Ты, Алена, не сердись на меня… И не волнуйся зря… — Он хотел сказать что-нибудь существенное, а получилась явная ерунда: — Врачи же говорили, что все будет в порядке? А Татьяне хромой усадьба эта как мертвому припарки.

Алена увидела посветлевшее небо и, прежде чем надеть стекло на лампу, задула огонь. Подошла и остановилась рядом с Сергеем.

― Все-таки, Сережка, мужчины, правда, медленно развиваются… Серьезности у тебя не хватает. — Она покрутила рукой в воздухе и, оттолкнувшись от его плеча, вспрыгнула на подоконник.

Сергей не понял ее, огрызнулся на всякий случай:

― Хватит, что ты серьезная…

Алена пропустила его замечание мимо ушей, оглянулась:

― Часа через два приходи. Даже раньше. — И, спрыгнув наружу, неслышно скользнула между стеной и кустами рябины к дому.

* * *


В детстве бабка Татьяна попала под лиственницу, которую заваливал ее отец, и прихрамывала с тех пор на обе ноги. Жениха для калеки не нашлось, и потому, захоронив с годами всех близких, Татьяна коротала свой век одна. Работала сторожем: то на току, то при сельпо, а в свободное от дежурства время молилась богу, которого, помимо усадьбы, только и унаследовала от родителей. Были у нее иконы, писанные невесть в какие времена, потрескавшиеся, почерневшие, с едва проступающими ликами на них, да были еще «святые» книги, читать которые бабка не умела, но трепетной рукой открывала перед молитвой, веруя, что вся мудрость бытия перед ней — в этих загадочных крючочках прадедовского письма.

Дворы Никодимовки, посторонившись от колхозных полей, от ферм, ютились в кедровнике. Только на единственной, центральной улице в два-три десятка изб, которую так и называли — Улицей, кедры были вырублены, и под хозяйскими окнами шумели раскидистые, можно сказать — экзотические для здешних мест — тополя. Другие избы, свободно отступивши друг от друга, прятались под сенью кедров, и случалось, по осени прямо во двор с коротким, глухим ударом падали тяжелые шишки. Почему владение хромой Татьяны, в отличие от остальных, называли усадьбой, — неизвестно. И ворота у нее, как у всех, и калитка, и навес во дворе, и банька с предбанничком на огороде обыкновенная. А в два этажа домов, как Татьянин, было аж три в Никодимовке. Разве что запущенностью своей Татьянино хозяйство напоминало бывшую помещичью усадьбу на Лисьем хуторе. Тот же помещик и завез откуда-то эту не совсем обычную для деревни моду — дома в два этажа. К тому же, рассказывают, паводки в старые времена были не чета нынешним, и пусть раз в двадцать лет, но случалось, что Никодимово озеро, выйдя из берегов, затапливало половину деревни. А дальние предки Татьяны были, видать, завзятые рыбаки, если отстроились у самого что ни на есть озера. И в любой потоп верхний этаж дома, надо полагать, всегда оставался сухим.

Раньше Татьяна единолично занимала оба этажа своей огромной усадьбы. Но лет десять назад переселилась в небольшую пристройку во дворе, что служила ей летней кухней. Переселялась она, если верить слухам, на несколько дней, чтобы, выморозить тараканов в доме, а жить осталась навсегда. То ли в двухэтажном срубе вместе с тараканами вымерз и жилой дух, то ли нашла хромая Татьяна, что в тесной пристройке она стала ближе к своему таинственному богу, но с тех пор дом ее был предоставлен самому себе, чтобы, состарившись, умереть — не насильственной, как это случилось, а своей смертью. Окна этажей были наглухо заколочены, проржавевший замок на дверях открывался не чаще одного-двух раз в год, и постепенно тлели ступени высокого, прямо-таки боярского крыльца.

Теоретически дом у Никодимова озера принадлежал хромой Татьяне, а фактически владели им Алена, Сергей и Лешка.

Весной того года, когда Лешка заканчивал третий класс, умер от воспаления легких его отец Василий Андреевич, бывший председатель Никодимовского колхоза. Лешка, таким образом, в десять лет остался «главой семьи». Но заботы о семье унаследовала от мужа тетка Валентина Макаровна, а Лешке, как единственному мужчине, достались отцовы ружье, лодка и кавалерийское седло. Ружье мать до времени упрятала в сундук, седло за отсутствием лошади пылилось в кладовке, а добротная плоскодонка поступила в полное Лешкино распоряжение. И тот факт, что чалилась она у дома хромой Татьяны, имел немаловажное значение, подтолкнув Лешку на мысль обследовать пустой Дом. После безуспешных попыток проникнуть в него через первый этаж Лешка сосредоточил свое внимание на чердачном окне и скоро наловчился не только открывать, но и закрывать после себя внутренний засов.

Окно выходило на озеро, и если поблизости не было рыбаков, а с темнотой — в любом случае, трое друзей легко забирались по соседнему кедру на крышу, а оттуда уже на чердак. Лестница с чердака вела на первый этаж через холодные сени, где со стропил еще свисали обрывки шпагата, на котором подвешивали в зиму либо окорока, либо гроздья домашней колбасы и сушеные грибы, либо веники, мешочки с целебными травами, сушеной черемухой, кедровым орехом… Первый и второй этажи сообщались между собой внутренней капитальной лесенкой с перильцем. Было в доме несколько комнат, две кладовки, просторное, обшитое тесом подполье, вместительная, с широкой лежанкой печь… В глазах Сергея, Алены и Лешки каждая мелочь здесь, начиная с чердачного окна, была полна неразгаданных тайн и той особой многозначительности, которую ощущаешь при встречах с покинутыми жилищами. В чердачном хламе можно было отыскать проржавевшее кремневое ружье неизвестного столетия, похожие на орудия первобытных людей каменные грузила для невода с круглыми, отшлифованными веревкой отверстиями, деревянного чертика с отбитым носом, или сухой, ломкий обрывок какой-то дореволюционной газеты… Впрочем, за исключением самых пустяковых предметов вроде чертика, ни Сергей, ни Алена, ни Лешка ничего не брали с собой. Вещи, оставаясь в доме хромой Татьяны, принадлежали им в большей степени, нежели вынесенные отсюда, потому что здесь они принадлежали только им. И сладостно-жутковато было ходить с огарком свечи по полупустым, будто вымершим, комнатам, оглядывая дедовскую утварь: крепкие лавки вдоль стен, крюк над головой, на который подвешивали в старину люльки новорожденных и на котором висела, наверное, люлька и бабки Татьяны. А чего стоила круговая роспись потолка в горнице или нарисованная коричневой краской похожая на орла птица с распластанными крыльями в углу, где висели иконы, — по мнению верующих, должно быть, чья-то отлетающая душа…

С того первого лета, когда умер Лешкин отец дядя Василий, заброшенный дом хромой бабки Татьяны стал вторым домом Сергея, Алены и Лешки. Здесь в медленных сумерках вечеров рассказывались жуткие были о русалках, что творили свои козни в Горелом лесу, за Никодимовым озером, здесь Алена, Сергей и Лешка кровью клялись друг другу быть вместе до гробовой доски, здесь делились они своими первыми открытиями в хитросплетениях бытия, здесь оборудовали капитанский мостик и под грозовым небом вели свой корабль-усадьбу сквозь пелену дождя по мрачному Никодимову озеру, когда все трое мечтали стать моряками, капитанами дальнего плавания, здесь переоборудовали капитанский мостик в центральный отсек космического корабля, едва Юрий Гагарин перечеркнул земные представления о дальности человеческих путей, здесь, на чердаке Татьяниной усадьбы, в споре, недоступном для искушенного слуха взрослых, разрешались в свое время самые невероятные проблемы: скажем, откуда берутся грудные дети, и не ужасно ли то, что родители наши до определенного времени бывают совсем чужие друг другу, да и потом они, оказывается, не совсем родня; здесь однажды Сергей и Лешка по очереди поцеловали Алену в губы, о чем Алена старательно забыла теперь, но что она все-таки должна бы помнить… С чердаком хромой бабки Татьяны так или иначе была связана, по существу, вся сознательная жизнь Алены, Сергея и Лешки. На чердаке, разрушительному времени вопреки, сохранялись немые свидетели их самых ранних и более поздних, уже недавних увлечений. И по традиции в каждый свой приезд Сергей и Алена первой же ночью пробирались вместе с Лешкой на чердак Татьяниной усадьбы. Именно здесь, как нигде, ощутимыми становились те превращения, что постепенно совершались в них за время отсутствия, именно здесь происходила осознанная переоценка ценностей, что, независимо от нашей воли, является непреложным естеством нашим. И вдруг забавными припоминались вчерашние русалки, вдруг необязательными становились южные моря, год от года умирали, вызывая грусть, но не сожаление, какие-то прошлые интересы, прошлые желания, на смену им приходили новые, — как правило, все более масштабные, все более существенные, все более значимые. И всякий раз было необъяснимо тревожно почувствовать себя не тем, кем ты был еще так недавно.

Чердачное окно до новой встречи закрывалось, и в отсутствие сосновцев Лешка оберегал усадьбу хромой бабки Татьяны лучше, чем сама бабка, даже прикармливал там кота, чтобы гонял мышей, которых не терпела Алена.

Вот почему два события минувшей ночи, произошедшие в разных концах деревни, Сергеем и Аленой воспринялись как одно.

* * *


На Южный рудник приехали, когда больница еще спала. В ожидании восьми тридцати Сергей и тетка Валентина Макаровна сидели на лавочке. Алена, расхаживая по траве мимо больничных окон, срывала метелки пырея и, продернув их между пальцев, без интереса разглядывала, что получится «петушок» или «курочка». Тетка Валентина Макаровна осунулась, постарела за ночь. Даже волосы ее, которые она всю жизнь подбирала валиком на голове, были скручены теперь узлом на затылке, пряди повыбивались дорогой, и вся она выглядела какой-то обреченной.

Следовало бы как-то успокоить ее, но Сергей так и не нашел, что сказать. Круглоголовый, лысый, низенького роста врач, с неизменной, какой-то мученической улыбкой на губах, разрешил всем пять-шесть минут посмотреть на Лешку от входа, не приближаясь к постели, сам, закурив сигарету, остался в коридоре.

Из четырех коек в палате три были свободными. Лешка лежал на угловой, возле окна. И если бы не повязка на голове — можно было подумать, что он спит. Но пахло каким-то ароматным лекарством, и чрезмерная стерильность белоснежный бинт, белоснежные простыни, полотенца, стены, вся эта подчеркнутая серьезность обстановки никак не соответствовали живой, предприимчивой Лешкиной натуре. Вдобавок сестра высвободила из-под одеяла его руку и стала считать пульс. Тетка Валентина Макаровна напряглась при этом, словно бы все зависело теперь от Лешкиного пульса.

Алена поглядела на нее и мимо Сергея выскользнула в коридор. Сергей шагнул следом. Щуплый, с неестественной улыбкой на лице врач, докуривая сигарету, ждал их.

― Сильно он, доктор?.. — шепотом спросила Алена.

Тот поморщился, изображая усмешку.

― Даже если бы я захотел — не сумею так врезаться.

― Доктор… — просительно сказала Алена не восприняв иронии.

Врач смял сигарету и бросил ее в плевательницу.

― К обеду будет специалист из области… А так — ничего опасного не вижу. — И, взглядом заставив Сергея освободить ему дорогу, он вошел в палату.

Домой тетка Валентина Макаровна отказалась возвращаться. Вспомнила, что неподалеку от больницы дом ее коллеги по работе в райпотребкооперации — то ли счетовода, то ли кассирши, и отправилась к ней, Сергей и Алена проводили ее, а сами, поскольку до трех-четырех часов дня им делать здесь было нечего, поспешили на автостанцию — ловить попутную машину до Никодимовки.

* * *


Еще по дороге на Южный они слышали, что хромая Татьяна куда-то пропала. И когда Никодимовка встретила их новым сообщением, Сергей и Алена словно бы ждали его. На пепелище усадьбы раскопали останки сгоревшего трупа. Так неожиданно смиренная душа бабки Татьяны сократила свою тропинку к богу.

Была суббота, и вокруг пепелища на берегу озера толпился народ. Приглушенно гудели женские голоса.

Если ночью воздух Никодимовки был пропитан запахом угасающего костра, теперь не покидало ощущение, будто к нему примешивается чадный запах жженого мяса.

Алена остановилась, немножко не доходя до толпы, чтобы только можно было рассмотреть, что осталось от бывшей Татьяниной усадьбы. Сергей прошел к самому пепелищу.

Кое-где над обуглившимися головнями еще курился дымок. От ближайших к усадьбе кедров остались горелые пни, а несколько черных стволов поодаль торчали в небо, как пики. На траве, возле раскиданных бревен, темнели грязные потеки воды. К счастью никодимовцев, пожар занялся в десяти шагах от берега, а ночь стояла безветренная.

Сергей бросил взгляд в сторону берега, где чалилась Лешкина плоскодонка, но поблизости ничьих лодок не было. Теперь Сергею ничего не оставалось, как пройти дальше, к центру пепелища, куда неуверенно один за другим приближались наиболее любопытные из никодимовцев, чтобы сразу после этого, отводя глаза в сторону, торопливо исчезнуть в толпе.

Там, у притягательного и вместе с тем отталкивающего центра, стоял милиционер. Рядом небольшими лопатками ворошили пепелище двое гражданских. Сергей без труда определил, что бабка сгорела не у себя в пристройке, а по какой-то причине оказалась в избе, поблизости от места, где лесенка с перильцем соединяла похожие, с росписью на потолках комнаты первого и второго этажей.

Вид у Сергея, когда он входил на пепелище, был, как и у других, виноватый, словно бы он шел к расчищенному клочку пожарища по необходимости, а не из любопытства. Мимоходом задел ногой полосу гнутого, в слоистой окалине железа под углем и сразу поспешил дальше, узнав штурвал корабля, что много лет назад выводили они из гавани хромой бабки Татьяны в грозовую тьму Никодимова озера. Штурвалом служило колесо конных граблей. Корабль их, давно поставленный на мертвые якоря, только сейчас потерпел настоящую катастрофу.

Взгляд Сергея лишь скользнул по останкам бабки Татьяны и вокруг нее, но от того, что запечатлел этот взгляд, избавиться было уже не просто. Круто повернув назад, Сергей, совсем как другие, заспешил в толпу, к Алене.

По одну сторону от трупа Сергей заметил обожженную связку ключей, а по другую лежал оплавленный комок железа, в котором, несмотря ни на что, угадывался мятый корпус большой керосиновой лампы.

Сергей вернулся быстро. Но тем временем Алена уже оказалась втянутой в довольно странную ситуацию.

Началось с того, что она вдруг почувствовала неловкость, какую испытываешь, ощутив на себе чье-то пристальное внимание. Алена перевела взгляд чуточку вправо и с трудом не выдала удивления, на секунду встретившись глазами с худенькой белокурой девушкой в хорошо пошитом, бледно-голубого цвета платье. Алена тут же переключила свое внимание на Сергея, но уже не выпускала из виду этой слишком аккуратненькой для Никодимовки, тем более для пожарища, посетительницы. Дело в том, что Алена заметила ее еще на автостанции Южного рудника и уже там поймала на себе ее взгляд. Но тогда это был один взгляд из многих, а теперь — единственный, обращенный на нее, откровенный и потому не случайный. И когда странная, будто изготовленная для открыток, незнакомка сделала первый шаг по направлению к ней, Алена уже не сомневалась, что все закончится этим.

― Можно вас на минутку?.. — Голос у девушки был приятный.

― Сережа! — окликнула Алена.

* * *


Хрупкая, беленькая, с чистыми, детской голубизны глазами, она была все же старше Алены. Года на два, на три. Это чувствовалось и по тому, как привычно вежливо обратилась она, и по тому, с каким непринужденным достоинством держалась. В меру укороченное платье без рукавов, плетеные босоножки на невысоком каблуке, естественного цвета волосы, но светлый маникюр и чуть тронутые кирпичной помадой губы. Эта помада шла к ее ровному, не слишком коричневому загару. О внешности своей она заботилась.

― Меня? — переспросила Алена в ответ на ее вопрос.

― Да… — сказала незнакомка, переводя взгляд на подошедшего Сергея, потом опять на Алену, как бы давая этим понять, что Сергей не стеснит ее: — Я хотела поговорить с вами.

Алена едва заметно шевельнула плечами. Сергей оглянулся на пепелище.

― Идемте отсюда… — сказала Алена и первой двинулась вдоль берега прочь от усадьбы. За ней, поводя слегка разведенными в стороны руками, пошла их нежданная спутница. Сергей замыкал шествие, разглядывая шелковистые, будто по линейке подрезанные, волосы незнакомки.

Когда запах пепелища, людской говор остались позади, Алена шевельнула кедом сухую траву, обернулась, испытующим взглядом окидывая платье незнакомки, хотела что-то сказать, но промолчала. Та поняла ее и первой, подобрав под себя ноги, села. Глянула на обоих, приглашая следовать ее примеру.

― Давайте здесь…

Они остановились в тени деревьев, неподалеку от камышей, в просветах между которыми сверкала оцепеневшая гладь озера.

Алена опустилась на траву в полуметре от девушки, которая с первой минуты вызвала у нее ничем не объяснимое чувство настороженности.

Сергей сел ближе к берегу, поодаль от девчат, недвусмысленно подчеркивая этим, что вмешиваться в их дела он не собирается. К тому же со своей выгодной позиции он мог видеть сразу и озеро, и синий лес на дальнем противоположном берегу, и Алену, и ее загадочную собеседницу.

Алена была выше ростом, чем незнакомка, и внешне строже ее во всех отношениях, но кеды, спортивный костюм, да еще поза, в какой она сидела, — крепко обхватив руками колени, — делали ее похожей на подростка рядом с дамой.

― Меня зовут Галей, — сказала белокурая.

― Оля, — коротко представилась Алена.

Сергей подумал, что ему это знакомство не обязательно, но все же сообщил в сторону Никодимова озера:

― Сергей.

От желтого солнца на воде лежал яркий переливчатый столб, и оттого озеро возле поросших кедрами берегов казалось еще чернее.

― Вы подходили?.. — адресуясь к Сергею, спросила непонятная Галя, показав головой назад — туда, где легкими дымками еще курилось пепелище. И неуверенно добавила: — Видели, да?

― Видел, — сказал Сергей.

― Какой ужас… — прошептала Галя. И теперь стало заметным то, что с самого начала можно было только предполагать: она была испугана. И в голубых детских глазах таился испуг, и в приоткрытых губах…

Эта непосредственность, с какой она воспринимала чужое несчастье, располагала. И Алене показалась нечестной ее безосновательная настороженность к девушке.

― Подвели бабку молитвы… — сказал Сергей.

― Ну зачем вы так… — упрекнула его Галина. Потом спохватилась, что до сих пор не объяснила причины своего вторжения в общество Сергея и Алены. Негромким, виноватым голосом сказала: — Извините, пожалуйста… — Это уже к Алене. — Я видела вас в Южном, вы ходили в больницу к Алеше — я не решилась подойти, вы были не одни…

— Мы были с Лешкиной мамой, — глядя в землю у ног Сергея, сказала Алена и сдвинула свои красивые, но предательски выразительные брови. Сергей ткнул себя пальцем в переносицу. Она не заметила или не обратила внимания на его жест.

― Я знаю, — сказала белокурая Галя. И улыбнулась, явно не заботясь о грядущих морщинах. — Но она меня не знает. — Поправилась: — То есть, может, и знает… Но мы не знакомы с ней.

― А откуда вы Лешку знаете? — без обиняков спросила Алена, поднимая на нее глаза.

― Мы… Как бы вам сказать… — Она немножко смешалась. — В общем, Алеша мой очень хороший друг.

Алена выжидающе промолчала в ответ.

Сергей изучал камыши вдоль берегов Никодимова озера.

― Мы давно дружим. Ну, как я приехала сюда работать. Я в прошлом году закончила техникум, — объяснила Галя, чтобы исключить неясности. — И о вас мне Алеша рассказывал. Я, как увидела, — сразу узнала вас. Простите… — опять спохватилась она. — Я все о другом, а о главном… Как Алеша?

― Без сознания, — сказала Алена, не изменив выражения лица.

― Это я слышала. От сестры, — уточнила Галя. — Ну а что врач сказал? Что с ним?

― Сотрясение.

― Очень плохо?

Алена шевельнула плечами:

― Врач говорит: «Надеюсь…»

― Вы, пожалуйста, извините меня, — в третий раз попросила Галина. — Но я пыталась пройти к нему — меня не пустили. Как я скажу — кто я?.. Где он разбился?

― На дорожке, у дома, — сказала Алена.

― А вы не могли бы попросить… Ну, не маму, конечно — маму неудобно, а врача, — чтобы он пускал меня? Особенно, как Алеша очнется. Правда, тогда он сам… Ну а вы скажете ему, что я все время около больницы? — с надеждой попросила она.

― Хорошо, — пообещала Алена.

― Спасибо! — обрадовалась Лешкина знакомая. Хотя к чему относилось Аленино «хорошо» — понять было трудно: хорошо — она поговорит с врачом, или хорошо — она скажет Лешке?

― Я ведь живу рядом с больницей, — продолжала Галя, — улица Космонавтов, шесть — запомните на всякий случай. Так неожиданно все получилось…

― Откуда вы узнали, что Лешка в больнице?

Галя опять чуть-чуть смутилась.

― Он должен был приехать к нам утром. А новости у нас всегда быстро. Пожар вдобавок, да еще это… Я сразу догадалась. Он обещал помочь нам с утра. У Кости сегодня день рождения. — Уточнила: — Это мой брат, я живу с братом. Потому и приехала сюда… Боже мой! — Страдальчески поморщилась. — Как некстати этот день рождения! И гостей пригласили. Я не буду, конечно… Вот если бы вы зашли на минуту… — вдруг неуверенно заключила она.

Сергей нашарил в траве плоский булыжник и бросил его в одно из окон между камышами. Все трое невольно пронаблюдали, как, взметнув брызги, булыжник шлепнулся в воду, а потом улеглись в камышах поднятые его падением волны.

― Мы после обеда идем в больницу, — сказала Алена.

― Я понимаю, — согласилась Галя. — Я постараюсь вас увидеть. Но если бы вы на одну секундочку зашли… Алешу там почти все знают. И вам было бы интересно познакомиться. Косте моему тоже…

― Нет, нам нельзя, — сказала Алена.

― Тогда, может, завтра? — просительно сказала Галя. — Я бы очень хотела. А лучше сегодня — и я и Костя были бы рады. На секундочку, а?! — Взгляд ее скользнул по часам на руке.

― Не знаю… — сказала Алена и, отогнув манжет куртки, тоже посмотрела на часы.

― Я задержала вас? — Галя торопливо встала. Опять без нужды извинилась: — Простите… Я думаю, что еще увижу вас. А меня обещали подвезти назад… Ох этот запах, просто… — Она оглянулась в сторону пепелища. — До свиданья!

Алена поднялась вслед за ней и подала руку.

Сергей руки не подал, но тоже встал и сказал «до свиданья».

Галя кивнула ему и, взволнованная, пошла той же тропинкой, по какой они шли сюда от усадьбы.

* * *


Сергей опустился на прежнее место, лицом к озеру, так что Алена, выждав, когда скроется за деревьями их новая знакомая, села за спиной у него. Помолчали.

Подтянув к себе сухую кедровую лапу, Сергей с треском переломил ее. Раз, потом еще раз. И стал попадать обломками дерева в шляпку мухомора на воде… Но это быстро надоело ему.

В тишине стал слышен говор со стороны усадьбы.

― Аленка, — не оборачиваясь, позвал Сергей, — помнишь, мы на чердаке капитанский мостик устраивали? Колесо от граблей стащили, помнишь?..

Алена не ответила. Сергей покрутил в руке последний кедровый обломок и неприметно вздохнул.

Колесо они потом собирались подбросить его прежним хозяевам — в кузницу, да так и не подбросили…

― Бабка Татьяна, выходит, сама спалила усадьбу, — подытожил он свои раздумья. — Зря мы головы ломали…

― Сережка… — помедлив, отозвалась Алена. — Почему он ни разу не написал о ней, а?

Сергей с удовольствием промолчал бы в ответ — по ее собственному примеру, но оглянулся.

Алена сидела, уткнувшись подбородком в сомкнутые на коленях руки, и была чем-то сильно не похожа на себя, как тогда, весной, после истории с зубным врачом, когда узнала, что тот ухаживает за ней, а не за Надькой…

― Знаешь что, Алена, — сказал Сергей. — Все это ерунда!

― Что ерунда?

― Да вот это все! — Сергей описал в воздухе неопределенную геометрическую фигуру. — Знаешь что… Уезжай ты домой, а? Может, еще на море удастся!.. А я останусь пока.

Алена будто не слышала его. Спросила, глядя на мухомор в воде:

― Зачем милиция приезжала?

― Милиция, милиция! — рассердился Сергей. — Это их работа — причину выяснить!

― А я слышала там — старушка одна говорила: чокнулась, говорит, Татьяна — мерещилось ей, будто ходят в доме по ночам… Табашники, говорит… Вроде призраков, — пояснила Алена.

― Ну и что, что померещилось?! — Сергей вскочил на ноги, демонстративно потянулся: руки вверх, в стороны. — От бабок наслушаешься… Лучше пойдем лодку поищем! Увел, что ли, кто?

Алена оттолкнулась от земли, встала.

― Ты иди, а я что-нибудь поесть приготовлю…

И она пошла, не дожидаясь ответа, но не по тропинке, а через кедровник, чтобы не проходить мимо бывшей Татьяниной усадьбы. А через несколько шагов задержалась и сказала с ударением на предпоследнем слове:

― Сережка, ведь она старше его.

Как будто это было самым главным.

* * *


На весенние каникулы Лешка приезжал в Сосновск. И впервые не только не задержался, но уехал за двое суток до конца каникул. Этому, правда, имелось объяснение. Лешке со скрипом натянули тройки за четверть как раз по тем предметам, оценки за которые входят в аттестат, и директор Никодимовской школы предупредил его, что на экзаменах «зарежет», если успехи его будут такие же…

Лешка уехал. А спустя две или три недели после его отъезда, когда сбежали с полей ручьи и лишь на южных склонах оврагов да кое-где по тайге еще лежал водянистый, под алмазной коркой снег, Алена вместе со своей старшей сестрой Надькой удостоилась внимания одного типа. За ними стал ухаживать новый заведующий стоматологическим отделением той самой поликлиники, где работала терапевтом Аленина мать, Анастасия Владимировна.

Заведующему было двадцать восемь лет, в Сосновск он приехал из Москвы, был не женат, костюмы и рубашки менял каждый день, не курил, не пил, а вдобавок имел собственную вишневого цвета «Волгу»… Все это важно лишь для того, чтобы понять, как относилась к новому заведующему Анастасия Владимировна. Она всю жизнь благоговела перед «серьезными, самостоятельными» людьми, считая их чуть ли не ангелами во плоти. А тут все признаки «самостоятельности» и «серьезности» были налицо. И когда двадцативосьмилетний заведующий собственной персоной на собственной машине однажды подкатил к их дому, Анастасия Владимировна переполошилась.

Стоматолог заехал «случайно». Он любит цветы и набрал за городом пол машины фиалок, а поскольку человек он одинокий и не успел обзавестись друзьями в Сосновске, ему буквально некому подарить эти цветы (хотя, казалось бы, если ты их любишь — держи при себе, любуйся!), и, проезжая мимо дома Анастасии Владимировны, он вспомнил, что знакомство с ней было одним из наиболее приятных в Сосновске, а кроме того, он видел ее чудесных дочек и решил, что именно здесь цветы будут как нельзя кстати…

Анастасия Владимировна засуетилась в поисках вазы, три ее дочери изобразили из себя «чудесных», а непьющий заведующий стал рассказывать им про всякие московские события, о которых не услышишь по радио и не прочитаешь в газете.

Чай заведующий все-таки пил и с того дня сделался частым гостем на Боровой улице, в доме Уверовых, то есть в Аленином доме. Несколько раз катал девчонок на машине. А когда наступил охотничий сезон — пригласил с собой на охоту. Бесхитростная Анастасия Владимировна сама подталкивала дочерей на знакомство с этим «серьезным» типом:

— Да что же, съездите: отдохнете, воздухом подыщете!.. — А Лизу все же ткнула в бок согнутым пальцем, что значило: ей отдыхать и дышать не обязательно — молода еще. Лиза от поездки отказалась.

Поехали втроем. Аркадий в то время на четыре месяца ушел что-то раскапывать с археологами, а Николай Гаврилович, отец Алены, появлялся домой лишь затем, чтобы поужинать, посидеть над книгами, поспать, и ничем, кроме своей работы на обогатительном, не интересовался, так что женщины сами устраивали свою жизнь, как им нравилось.

То ли у Надьки в тот день и правда было назначено свидание, то ли она придумала его, но между сестрами произошел конфликт. Кататься на машине обеим нравилось, а поддерживать умные разговоры с серьезным заведующим ни та, ни другая не желали. Во время охоты Надька слишком долго пропадала в лесу, оставив Алену мыкать одиночество с преуспевающим стоматологом, а когда явилась — в ответ на справедливое Аленино негодование заявила, что заведующий таскается к ним не ради нее, а ради Алены, и потому она вправе поступать, как ей хочется. А в завершение, вечером, когда заведующий пришел к ужину (сам он, видите ли, плохой кулинар, а потому всю дичь оставил Анастасии Владимировне), Надька удрала на свидание. Алена, застигнутая врасплох этим предательством, спряталась в своей комнате. А когда в ответ на вопрос гостя: «Где же девушки?» ― Анастасия Владимировна сказала: «Сейчас я позову их», — Алена закрылась изнутри на ключ.

― Оль-га!.. На-деж-да!.. — по слогам угрожающе шептала в замочную скважину мать. — От-крой-те си-ю мину-ту! Не по-зорь-те ме-ня! Бес-со-вест-ные-е! Это не-кра-си-во!.. — Потом сказала в горницу: — Сейчас, сейчас! — и побежала разыскивать запасные ключи.

Алена тем временем нашла плоскогубцы, внутреннюю раму выставила, наружную открыла и сбежала к Сергею.

Потребовала вести ее на вечер отдыха в Дом офицеров. Пять или шесть танцев протолкались в общей тесноте, без отдыха, после чего Алена решила, что лучше выйти, посидеть немного на лавочке.

И в танцевальный зал больше не вернулись. Сидели в гуще деревьев, слушали оркестр, наблюдали за проходящими парами.

― Ты почему не заходишь? — спросила Алена.

― А что, у вас багажник свободный? — съязвил Сергей.

― Свободный, — сказала Алена. И в злости рассказала про Надьку. Подытожила: — Нужен он кому, такой старик! Сидит, скрючился под кустами — охотник! А мы — торчи возле машины, и чтоб ни кашлянуть, ни слово сказать. Веселье, тоже мне! Ни побегать, ни поорать. Потом еще хвалится: это ради вас… Маленькую уточку из большого ружья убить — заслуга… Между прочим, сказал, когда Надьки не было: «Вы знаете, что вы красивая?» — это мне… Идиот.

― Влюбился, значит, — сказал Сергей.

― А мне-то что? — возмутилась Алена. — Может, я давно влюбленная. — Помедлила чуть-чуть. — Я по два раза не умею влюбляться…

И вот тогда она вдруг тоже стала очень непохожей на себя. Будто стер кто всегдашнее выражение ее лица и оно впервые стало беспомощным. И хоть взгляд ее был направлен в сторону огоньков, где танцы, — она не видела их, потому что смотрела куда-то внутрь себя. И смотрела с удивлением. Наверное, именно так, ничего не видя, и рассматривают влюбленные эту загадочную штуку в себе — любовь… Потому что Сергей поверил ей. Но не удержался, спросил:

― В меня?..

А она сказала:

― Почему Лешка так рано уехал?

Заведующий после этого был у них еще раза два. Потом стушевался.

* * *


Лодку Сергей нашел быстро. Почти до половины вытащенная на берег, она стояла в удобном, прикрытом от озерного ветра камышами заливчике, где обыкновенно чалил свою моторку Лешкин сосед по улице, одноклассник его, Антошка.

Он и теперь что-то ладил в моторе, мягко прислонив его к размытому весной берегу, несколько поодаль от воды. Антошка, кстати, был родным сыном директора школы, с которым у Лешки велась вражда.

В одних трусах, загорелый до черноты Антошка сидел на корточках перед мотором и в ответ на приветствие Сергея едва оглянулся:

― Здорово…

― Ты лодку сюда перегнал?

― Плавала возле камышей… — нехотя ответил Антошка, ткнув пальцем в сторону дальнего правого берега. — Я приволок.

Сергей подошел к лодке. Давным-давно еще, когда играли в пиратов, Лешка выкрасил свое судно в черный цвет и красной краской вывел с обоих бортов название: «Наяда». С тех пор «Наяда» не меняла своего пиратского облика.

― Весла тут были? — спросил Сергей.

― В уключинах были, — отозвался Антошка, — я вынул… — И, как бы понимая, что сейчас не время для всегдашних распрей, добавил: — Он вчера рыбачить собирался. Не где она была, а вон, — Антошка показал наискосок через озеро, — там у него теперь местечко. Около гари, в затоне. — И, не сдержавшись, как бы для самого себя, уточнил: — Подальше все… На ночь глядя…

Сергей, чтобы не вдаваться в подробности их отношений, спросил:

― Ладно, я пока здесь ее буду ставить?

― Ставь! — Антошка пожал плечами.

Сергей столкнул черную «Наяду» на воду и, вставив уключины, развернул ее носом от берега.

За камышами, откуда проглядывалось пепелище, остановился. Замка на лодочной цепи не было. Сергей открыл рундучок в корме. Заглядывал сюда Антошка или нет? При его всегдашней принципиальности, вполне возможно, что нет…

Ключ, замок, сухой перемет, банка с червями, сигареты, спички… Все это Лешка мог оставить лишь ненадолго.

Ключ Сергей положил в карман, сигареты и спички бросил за борт. Хотел отправить туда же банку с червями, передумал.

Куда Лешка ходил накануне пожара? Мать говорит: был не в духе, что-то «чуял»… Если верить Галине, обещал рано утром приехать в Южный. А сам собирался «на ночь глядя» ловить рыбу… Возле дома он упал без сознания, конечно, раньше, чем проснулась мать. И если побывал в усадьбе, то в самом начале пожара или до него… Но с какой бы стати он очутился там?! Куда бежал? И что случилось с ним возле дома? Наконец, каким образом лодка с веслами в уключинах оказалась далеко от деревни?..

Стараясь не выходить на открытую воду, Сергей поплыл вдоль камышей вокруг озера. Яркое солнце палило с высоты что было сил, и сначала пришлось расстегнуть, потом вовсе сбросить куртку.

Сергей знал затон у Горелого леса. В четырех-пяти километрах от него пряталась в тайге деревня Кирасировка, и потому Сергей не удивился, увидев на берегу мужика в охотничьих сапогах, в телогрейке, с котомкой у ног.

Между прочим, Горелым лес называли в связи с каким-то давним событием. На больших гарях, как правило, хозяйничает береза, тут же властвовал кедровник, потом тайга: пихта, ель. А небольшой, но глубокий затон, где на червя ловились даже сомята, был окружен густым тальником, и лишь в самый полдень солнце окуналось в его темную глубину, — все остальное время дня здесь царила приятная сумеречная прохлада.

Что его привело сюда — Сергей не задумывался. Он как бы повторял возможный Лешкин маршрут накануне.

Мужик ел, разложив на траве сало, хлеб, огурцы. Лицо его под широкополой соломенной шляпой разглядеть было трудно.

Сергея он заметил первым, потому что кивнул, не глядя, когда Сергей увидел его и поздоровался, меланхолично ответил:

― Здравствуй, голубь ясный… — И продолжил обед или завтрак, неторопливо, со вкусом работая челюстями. В нескольких шагах от него сушилась на кустах резиновая лодка.

― Хочу перемет поставить… — на всякий случай разъяснил Сергей и, подведя «Наяду» к выброшенному над водой корневищу, стал тщательно привязывать к нему свободный конец перемета.

Черви пригодились. Хотя зачем ему нужно было врать мужику, а теперь возиться с переметом — Сергей не знал.

― Твоя посудина? — спросил мужик про «Наяду».

― Нет… — сказал Сергей. — Чужая. — Уточнил: — Родственника.

― То-то я вроде другого на ней видел… Одолжил тебе, однако? — Мужик кивнул то ли на перемет, то ли на лодку.

― Не… — Сергей помедлил. — Он вчера голову разбил на дороге, в больнице лежит.

― Ну! — без удивления отозвался мужик. — Повезло, выходит. Никодимовский сам?.. У вас там вчера горело вроде?

― Горело… — неопределенно ответил Сергей в надежде, что мужик скажет еще что-нибудь.

Но тот, крякнув, тыльной стороной ладони утер губы и принялся не спеша укладывать в котомку остатки провианта, после чего, спустив воздух из лодки, молча скатал ее и только перед тем, как уйти, в последний раз оглянулся на Сергея.

― Ты, однако, сеточку мою не стревожь… — Он показал головой в сторону камышей, где на воде тянулась не замеченная Сергеем цепочка легких берестяных поплавков.

― Нет, я здесь… — успокоил его Сергей, показывая в глубину затона. Когда мужик скрылся, он размотал перемет и, больше не насаживая червей, опустил груз на дно.

Лишь пускаясь в обратный путь, с опозданием подумал, что в глазах мужика перемет — весьма сомнительная причина его появления здесь. Какой чудак ставит переметы в полдень?

* * *


Алена сидела за Лешкиным столом, положив руки ладонями вниз на толстую общую тетрадь в твердом коричневом переплете, и, когда вошел Сергей, не повернула к нему головы, а сначала убрала тетрадь в ящик стола, закрыла его на ключ.

― Сережка, я ничего не приготовила. Поедим что-нибудь так. Нашел лодку?

Есть Сергею не хотелось, голова гудела после бессонной ночи.

― Нашел… — сказал он про лодку и, бросив взгляд на часы, полуутвердительно спросил: — Поспим немножко?

Алена отошла к окну, слегка побарабанила пальцами по подоконнику. В движениях и во взгляде ее проскальзывало возбуждение. Поинтересоваться, что за тетрадь она спрятала от него, Сергей не успел. Алена сказала:

― Чуть-чуть отдохнем… А потом, Сережка… Принеси свою белую рубашку — я поглажу. Брюки, если надо, погладь сам — я не умею. — И, предупреждая неясности, растолковала: — Пойдем на день рождения.

Сергей усмехнулся, что получилось довольно неуклюже.

― Зря ты… Лично мне это совсем не нравится.

Алена вспылила:

― Ничего не зря! Зайдем к Лешке, потом — туда. А если тебе не нравится, я пойду одна.

Сергей вздохнул, пригладил волосы на затылке.

― Ладно, я принесу рубашку… — Но про то, что лодка болталась далеко от деревни с уключинами в гнездах, говорить раздумал.

― Я тебе потом объясню, почему так надо, — сказала Алена.

― А я и так понимаю. Что мне объяснять? ― ответил Сергей, выходя из комнаты.

Алена зло крикнула вдогонку:

― Ничего ты не знаешь!

Он покаялся, что задел ее.

К Лешке их на этот раз не пустили. «Специалист из области» заверил, что все обойдется благополучно.

Тетку Валентину Макаровну опять оставили у ее знакомой с намерением еще раз вместе заглянуть в больницу перед отъездом из Южного. Сказали ей, что часа два-три походят по руднику.

За окнами дома номер шесть по улице Космонавтов мелькнул силуэт Галины. Встречать гостей она выбежала на крыльцо. В том же небесно-голубом платье без рукавов, по-прежнему разволнованная, она была рада Алене и Сергею, хотя и не надеялась, что они придут.

― Как это замечательно, Оленька! Вы просто молодцы!

Теперь обе девчонки были одинаково возбуждены. Но Сергей, которому все это очень не нравилось, отметил с удовлетворением, что Алена уже не выглядит подростком рядом с белокурой Галиной. Скорее, даже наоборот. Алена умела держать себя. И в новом черном платье, которое всего один раз надевала в Сосновске, перетянутая белым кожаным поясом в талии, она выглядела еще стройнее и выше. А усталость, что залегла вокруг глаз и в уголках губ, делала ее строже, старше Галины.

― Как тебе идет это платье, Оля! Можно, я буду называть вас на «ты»? Идемте, идемте! — торопила Галина, с одного взгляда оценивая превращение Алены.

Дом, как большинство на руднике, был щитосборный, с двумя изолированными комнатами, кухней, просторным коридором.

― Это моя! — сообщила Галина относительно комнаты слева.

Из открытой правой двери негромко лилась песня: «Гори, гори, моя звезда…» Радиолу только включили.

В комнате вопреки ожидаемой шумной компании было всего трое. На круглом обеденном столе, отодвинутом к простенку между окнами, стояли бутылки с шампанским, бутылка коньяка и какое-то темное вино. В большой вазе с продуманной небрежностью были перемешаны разных сортов конфеты, печенье, розовые яблоки. На окнах колыхался невесомый, в золотых лепестках тюль.

Мужской голос пел вкрадчиво, с отработанной проникновенностью: «Ты у меня одна заветная…»

― Костя! — представила Галина своего брата. — Я не хотела устраивать сегодня день рождения, но Анатолий Леонидович специально приехал с прииска! (Анатолий Леонидович, второй из присутствующих в комнате, со снисходительной улыбкой чуть поклонился при этом). А это Николай наш давнишний знакомый, сосед! Мы уже решили потихоньку, без веселья: немножко выпить, послушать музыку. Я с ними одна. Это замечательно, что вы пришли!

Галина начала говорить на крыльце, а продолжала в комнате, не давая почувствовать натянутость первых минут знакомства.

― Давайте к столу! Костя, приглашай! Анатолий Леонидович, Николай, Сережа!.. — Она подхватила Сергея под руку и усадила на стул рядом с собой. — Мы будем здесь!

Сергею было все равно где, потому что Алена оказалась напротив, через стол от него, и он мог не выпускать ее из виду, а это считал обязательным, не понимая, зачем понадобились ей эта пирушка и это знакомство… Пощекотать себе нервы? Противно и глупо. Самообладание у нее вовсе не железное…

Уселись.

Справа от Алены оказался тот, кого Галина назвала Николаем, — их давнишний знакомый, сосед, с внешне невыразительной, но какой-то подчеркнуто интеллигентской физиономией: светло-русые волосы причесаны гладко — волосок к волоску, взгляд неторопливый, на губах, немножко излишне ярких для парня, предупредительная вежливость… Как выяснилось позже, было ему двадцать четыре года, и работал он мастером в том автопарке, где чем-то заведовал Костя, Галинин брат.

На всех мужчинах были, в соответствии с торжеством, белые нейлоновые рубашки. Пиджаки висели на спинках стульев. Один Сергей оказался без пиджака, но зато при галстуке и в новомодном вельветовом жилете, который надел по требованию Алены.

Анатолий Леонидович, человек лет тридцати — тридцати двух, сел по левую руку от Алены. Он был старше всех и, может быть, поэтому производил впечатление сдержанного человека, или «самостоятельного», «серьезного», какие нравились Анастасии Владимировне, Алениной матери. Если верить, что характер человека накладывает отпечаток на его лицо, сильная натура была дана Анатолию Леонидовичу от природы: ястребиный нос, крепкий подбородок, жесткие морщины у бровей.

У Николая и Анатолия Леонидовича рубашки были с запонками, один Костя на правах именинника сидел с небрежно закатанными рукавами и почти до пояса расстегнутым воротом. Был он во всем похож на Галину, только чуть выше ее: светловолосый, как сестра, с такими же голубыми глазами и даже хрупкий, как Галина, — с тонкими, девчоночьими руками, узкогрудый. Но это о женщинах так говорят: «хрупкие» — Костя был просто хилым.

За столом собрались во всех отношениях разные люди. Но вот что сразу неприятно удивило Сергея: словно бы что-то с первой минуты объединило всех за столом и насторожило по отношению друг к другу… С определенной точки зрения можно было понять в этом девчат: Алену и Галю. Можно было понять его, Сергея. Но с той же пристальностью, как он, исподтишка наблюдали каждый за каждым и остальные…

Что общего у него и Алены с этой компанией?.. Впрочем, на раздумья у Сергея не было времени. Внешность хозяев, к которым он относил всех, кроме себя и Алены, Сергей разглядел постепенно, выводы делал потом, поскольку Галина, едва усадив своих «давних» и «новых» друзей за стол, уже командовала:

― Давайте выпьем! Костя, нам с Олей шампанского, себе коньяку. Берите конфеты, яблоки! Будьте как дома, тут все свои. Николай, ухаживай за Олей!

Кажется, она успела выпить до их прихода и говорила без умолку, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую.

На столе появились дополнительные рюмки, фужеры. Костя взялся разливать шампанское, Николай завладел бутылкой коньяка. Я не пью, — сказал Сергей, отстраняя придвинутую к нему рюмку, и это были первые его слова после того, как он назвал себя.

― Такую капельку! — изумилась Галина. — Нет, это не по-мужски! — И воззвала к Алене: — Оля, повоздействуйте! То есть повоздействуй. Боже! Сама напросилась — опять выкаю!

Алена, не разомкнув губ, решительно, словно занималась этим чуть ли не каждый день, подняла свой бокал с шампанским и уставилась на Сергея взглядом, который ничего не объяснял.

― Вот это правильно, без капризов, — комментировала Галина. Остальные тоже наперебой высказали какие-то одобрительные пошлости.

Сергей мрачно взял рюмку. Захотелось даже посмотреть на себя, на пьяного, со стороны. Как это понравится Алене?

― Ну, за Константина? — сказал Анатолий Леонидович. Голос у него был тоже внушительный, как и лицо, а густые, почти сросшиеся брови приподнимались, когда он говорил, и опускались вместе с последним словом. Это было интересно: Анатолий Леонидович как бы открывал и закрывал ими шлагбаум своих высказываний.

― За Костю, потом за Алешу! — вызывающе потребовала Галина.

― Да уж за Алешку твоего обязательно выпьем. — Костя усмехнулся и потрепал ее по плечу.

― Не вовремя он споткнулся, — в тон Галиному брату сказал приглаженный, с девичьими губами Николай. Прозвучало это не без иронии.

Несколько капель из бокала Галины выплеснулось на скатерть, когда она поставила его на стол.

― Не смей! — крикнула она Николаю. — Не имеешь права шутить! Нашли над чем смеяться! — И глянула на Алену. В этой вспышке ее опять было что-то непонятное. Все вокруг Сергея говорилось и делалось как бы сразу в двух смыслах.

― Бросьте вы схватываться из-за пустяков, — усмехнулся Костя. ― Не вынуждайте нас вмешиваться.

― Вы у меня в гостях, — сказала Алене его сестра, — не обращайте на них внимания! — И привычным движением, но достаточно осторожно, чтобы не размазать кирпичную помаду, приложилась к бокалу.

Глубоко затаив напряжение, Алена своими незащищенными глазами — зеленоватыми издалека, серыми, в крапинах, если увидеть близко, — смотрела на всех, как сторонний зритель, и не реагировала на происходящее. Взяла бокал и стала медленно тянуть шампанское.

Сергей опрокинул свою рюмку одним глотком, поблагодарить Галину за яблоко не смог, но кивнул и решил, что, если Алене так нравится, он через два-три тоста будет пьян. Рюмку его тут же опять наполнили. Сделал это Николай, а Костя сказал:

― Друзья у Алешки правильные!

― За Алешу! — потребовала Галина, нетерпеливо встряхивая пустым бокалом. Ее с готовностью поддержали.

― Сережа, тебе больше нельзя, — предупредила Алена таким буднично-ровным голосом, что можно было подумать, будто следить за самочувствием Сергея ее всегдашняя обязанность.

За Сергея, приоткрыв брови-шлагбаум, вступился Анатолий Леонидович:

― Сережа — парень самостоятельный, а не выпить за друга — просто грех.

Алена бровью не повела в его сторону.

После непродолжительных дебатов Сергею плеснули вина из большой бутылки.

Выпили за то, чтобы Лешка поскорее оказался в общей компании. Предупредительный Николай опять взялся разливать коньяк. А Сергей ни с того ни с сего подумал, что если придется драться — ему несдобровать. Разве что Алена ошарашит всех своими талантами…

― Я хочу танцевать! Давайте танцевать! — провозгласила Галина, с грохотом отодвигая свой стул. — Сережа, вы танцуете со мной! — Теперь она была определенно пьяна.

Костя бросил на диск проигрывателя какие-то отчаянные ритмы.

Николай, как марионетка, встал и, протянув руку, наклонился к Алене.

― Разрешите пригласить…

― У меня сегодня нет настроения веселиться. Я не могу, пока Лешка в больнице, — ответила Алена.

Это сверхрассудочное замечание ее в момент общего оживления подействовало настолько отрезвляюще, что Костя машинально убавил громкость проигрывателя, Николай виновато улыбнулся, а Анатолий Леонидович поднял и опустил брови почти мгновенно, так что между двумя этими движениями не уместилось ни одного слова.

― Оленька, врачи же сказали, что Алеша выздоровеет! — почти умоляюще воскликнула Галина.

Леша бы сам с удовольствием присоединился к нашей компании, Оленька, — поддержал сестру Костя. И что-то — насмешка или скрытая неприязнь — проскользнуло в его ласковом «Оленька».

― Пожалуйста, танцуйте, но я не в настроении, — повторила Алена.

― Дернуло его бежать на этот пожар! — опять усаживаясь и опрокинув с досады рюмку, высказался Николай.

― Молодежь! — приподняв брови, потребовал к себе внимания Анатолий Леонидович. — Что там случилось ― ведь вам не исправить? А что Алексей поторопился — факт, сам виноват.

― Спал бы себе, пока там горит что-то… — сказал Костя и, склонившись над радиолой, опять усилил звук.

― Костя! — возмущенно прикрикнула на него Галина.

― Он вчера вечером рыбачить собирался, — неожиданно для себя сказал Сергей.

И все сразу обернулись в его сторону, выжидающе замолчали.

― В затоне, на той стороне, — добавил Сергей, чтобы оправдать ожидание. — Мне их сосед рассказал.

― Ну да! — спохватилась Галина, обращаясь к брату. — Он же обещал сегодня рыбу принести!

Сергею не понравилось это навязчивое подчеркивание, что Лешка у них свой человек. Но все опять оживились.

― Мы все-таки танцуем с вами, Оля, — решил Костя. — Что-нибудь не такое веселое. Алексей нам простит.

― А я с вами! — Галина шагнула к Сергею. Тот невольно поднялся.

Николай, когда Алена глянула на него, поднял руки:

― Раз уж у меня не получилось, пусть повезет Косте!

Костя поставил танго «Звездный свет», походя тронул за локоть Галину, у Сергея спросил:

― Порыбачить-то Алешка успел?

― Нет, — ответил Сергей. — Даже перемета не намочил.

― Как же так?

― Не знаю, — сказал Сергей.

Костя протянул руку Алене. Она подала свою. Они оказались одного роста, потому что узкоплечий, узкогрудый Костя вдобавок еще сутулился. Это было модно: «приблатняться» немножко…

― Как вы танцуете? — спросила Галина. И сама предложила: — Давайте медленно.

Сергею было все равно как.

Николай и Анатолий Леонидович, держа в руках фужеры, о чем-то говорили между собой.

Во время танца Галина смотрела в лицо Сергею, и затуманенные вином глаза ее таили испуг, что проглянул однажды в Никодимовке, когда она сказала про бабку Татьяну: «Какой ужас!..» Да и вся она время от времени казалась такой несчастной, что хотелось погладить ее по шелковистым волосам, успокоить.

― Мама его сильно переживает? — спросила Галина.

― Сильно… — сказал Сергей.

Она подавила вздох.

― Напасть какая-то… Тушить он хотел, что ли?

― Не знаю, — ответил Сергей.

― У него что-нибудь было с собой? Ну удочка, если рыбачить…

― Нет… Все было в лодке. Хотя — не знаю. — Сергей помедлил. — Матери было не до этого. А там кто его…

Галина вдруг сказала:

― Вы не обижаете Олю?.. Не обижайте. Она хорошая.

Значит, Лешка не посвящал ее в подробности их отношений…

Танец кончился. И наверно, все мало-помалу завершилось бы тихо-мирно. Но интеллигентный Николай объявил:

― Именинника здоровье пили, Лешкино тоже, я хочу выпить за Олю!

― За женщин, — уточнил, приподняв брови, Анатолий Леонидович, — за обеих.

А Костя, усаживая Алену, решил снизойти до шутки:

― Оля интересуется, где мы познакомились с Алешкой. Я говорю: об этом надо спросить мою сестрицу! — Он повел рукой в сторону Галины.

И та неожиданно взорвалась:

― Хватит вам! Хва-тит! Не трогайте меня! — Голос ее сорвался, на щеках выступили красные пятна. — Все вы здесь… дрянь такая!

Она бы сказала еще что-нибудь. Ее остановил решительный, резкий голос брата:

― Галина! — В лице его не было теперь и намека на иронию. — Возьми себя в руки! Дурочка…

Сергей наблюдал за Аленой. Утратив свою недавнюю чопорность, она быстренько взглянула на Анатолия Леонидовича, на Николая… Сквозь прежнее спокойствие в их лицах проступила на мгновение жесткость. А так как смотрели они при этом на Галину, можно было понять, что жесткость вызвана не пьяной грубостью брата, а неожиданной вспышкой сестры.

Галина, всхлипнув, заплакала.

― А вы не трогайте меня! — крикнула она. И, не присаживаясь, взяла бокал, ― Дайте мне коньяку! Могли бы говорить о чем-нибудь другом, не обо мне! Оля, Сережа, извините! Я сама не знаю, что говорю. Я расстроена, и мне нельзя было пить!

Костя потрепал ее ладонью по волосам.

― Глупышка… — Велел Николаю: — Коньяка не наливай, а вина — всем: на посошок!

― Оля, я провожу вас! — сказала Галина, утирая свободной рукой щеки.

― Хорошо, недалеко… — подчеркнуто ласково сказала Алена. — Мы пойдем за Валентиной Макаровной.

Выпили «посошок» на дорогу, произнесли несколько нудных любезностей по поводу Алениных волос, ее молодости и платья. В адрес Галины дружно пошутили: нельзя принимать все так близко к сердцу.

Но Галина так и не успокоилась. Провожая Сергея и Алену до дома, где остановилась тетка Валентина Макаровна, несколько раз подавляла всхлип и с хмельной жалостностью уговаривала:

― Вы не сердитесь, пожалуйста! Они ни при чем. Это все я виновата — психованная какая-то! Не сердишься, Оля?

― Нет, что вы! — ответила Алена, называя ее на «вы». Сергей заметил это, Галина нет.

― Не сердись! Это я выпила лишнего. А вообще я редко пью. — И в порыве великодушия она сдернула с пальца тоненький, с двумя розовыми камушками перстенек. — Оля, дай я тебе подарю на память, а?

Алена отстранилась.

― Спасибо! У меня дома такой же, с рубином…

― Ну и что?.. — разочарованно проговорила Галина, крутнув перед собой отвергнутый перстенек. — А если я что-нибудь другое подарю? Мне хочется, чтобы мы стали друзьями. Ты не будешь сторониться меня за сегодняшнее?

― Нет, конечно! — ответила Алена.

Они шли впереди, а Сергей — в двух-трех шагах за ними, считая себя вообще, лишней фигурой в этом непонятном спектакле. И когда Галина, протянув на прощание руку, просительно сказала обоим: «До завтра? Ведь мы увидимся?..» — Сергей лишь неопределенно мыкнул в ответ, предоставляя решать эту проблему Алене.

― Хорошо, — сказала Алена. Не зря она заводила ночью разговор о том, как быстро развиваются женщины, — она выглядела сейчас по меньшей мере года на два старше себя.

* * *


Лешке сделали какие-то уколы, сказали, что пускать к нему до определенного времени не будут.

Тетка Валентина Макаровна взяла у своей знакомой выцветший, с прорехами на локтях джемпер, повязала платок до бровей и в этом одеянии, с безвольно опущенными руками выглядела еще более несчастной, чем утром.

И если на Алене уместной казалась любая одежда: и это черное платье, и белые, с квадратными носами босоножки, — собственная рубашка и ультрамодный жилет стесняли Сергея при взгляде на «сиротскую» одежду тетки Валентины Макаровны.

Ехали втроем на удобной скамейке возле кабины, в обтянутом парусиной кузове. Вечерело. И на поворотах, через открытую заднюю стенку вспыхивало разбитое хвойными лапами на множество переливчатых, быстрых лучей закатное солнце. А посвежевший воздух еще сохранял дневные запахи — пряную смесь из разомлевших от влаги и зноя трав, хвои, янтарной, в клейких потеках, смолы.

― Погуляли? — спросила, не поднимая головы, тетка Валентина Макаровна.

― Погуляли… — ответил Сергей. И словно в оправдание добавил: — Мы тут недалеко были…

Алена промолчала. У нее все получалось естественно: могла говорить, могла молчать. А Сергей заранее тяготился необходимостью о чем-то разговаривать с Лешкиной матерью по приезде в Никодимовку. И откровенно обрадовался, когда увидел возле дома трех соседок тетки Валентины Макаровны. За отсутствием хозяйки они обсуждали ее несчастье между собой.

В дом вошли вместе. Соседок тетка Валентина Макаровна повела к себе в комнату, что служила ей спальней и горницей. Сергей прошел следом за Аленой в Лешкину комнату.

Алена сбросила у дверей босоножки, нацепила войлочные шлепанцы тетки Валентины Макаровны, убрала с кровати спортивный костюм, уложила его на стуле.

И, когда укладывала, спросила:

― Чего ты смотришь на меня, Сережка?

― Зачем мы туда ходили? — спросил Сергей, которому эта глупая вечеринка не давала покоя. Тем более что хмель дорогой прошел, а горечь во рту и муть в мозгах остались.

― Просто так, — ответила Алена. И, взглянув на него честными глазами, еще раз соврала для большей убедительности: — Просто так, Сережка… А тебе там ничего не показалось?

Сергей хотел прикрыть дверь, через которую доносились голоса женщин, Алена упредила его:

― Ты побудь с ними, Сережка, ладно? А я хоть чай разогрею. — И она тронула рукой пряжку своего белого пояса, давая понять, что ей надо переодеться.

― Ладно… — меланхолично сказал Сергей. — Только ты другой раз хоть предупреждай: может, придется где драться?

― А ты что, драться не умеешь? — поинтересовалась Алена.

Сергей кашлянул, потому что першило в горле, пригладил волосы на затылке и демонстративно вышел.

Бабки тем временем (или тетки? Кто их знает, когда взрослые люди бывают еще пожилыми, а когда наконец стариками) комментировали события.

Лешкина мать выглядела моложе других даже сейчас, потому что не работала при муже и устроилась после его смерти в потребкооперацию, на дворе ни свиней, ни коровы не держала. А гости ее, в одинаково белых косынках, в широких юбках ниже колен, с иссеченными ветром лицами и жесткими, коричневыми руками, казались намного старше, хотя были скорее всего ровесницами ей.

Сергей устроился в сторонке, возле накрытого плюшевой накидкой телевизора, и в суть разговора не вникал. Но потом, когда одна из женщин заговорила о Лешке, он прислушался.

Тетка Валентина Макаровна сидела на кровати, лицом к Сергею, женщины на табуретах, — против нее, и Сергей видел их со спины.

― Я же и то… — сказала тетке Валентине Макаровне ближняя к двери, на чьей косынке еще угадывались выцветшие лепестки голубых незабудок. — Как Ванюшка толкнул меня: сходи, мол, чтой-то корова забеспокоилась… Поднялась, выхожу на крыльцо… Около дома твоего, гляжу, блысь огонек — вроде спички… Теперь-то, как Федоровна сказала, что Лешка твой аккурат там, на тропинке был, — это он, значит… А тады мне и в голову ничего… Зашла к коровенке, вернулась в избу… И тут пожар…

Федоровна, которую говорившая подтолкнула локтем, ссылаясь на ее осведомленность, горестно покачивая головой, перевела разговор на другое:

― К Татьяне ить одноверцы ее захаживали: про страшный суд, про знамения — это от них она. Я аккурат одного видела… Как стемнеет — они к ней… То ж чего б она в хоромину свою в теми-то заглядывала?.. Мож, кто был, однако?.. А по мне эти знамения, раз бога нету, — к чему теперь?

― Ой, попомните меня, — звонким голосом вмешалась третья, что сидела ближе к окну, — одна беда не ходит! Гришь, врет святое писание? А вот одно к одному: чует мое сердце — ищщо чевой-то, однако, будет!

В этом обилии вздохов и предположений Сергей обратил внимание лишь на рассказ первой бабки: сослепу ей огонек увиделся на дорожке или спросонья?.. Только огонька и не хватало Сергею в общей путанице его представлений о вчерашних событиях.

Хотел вмешаться в разговор женщин — Алена позвала из-за двери:

― Сережа!.. — Она снова переоделась в свой традиционный черный костюм. Спросила: — Ты правда есть хочешь?

― Может, похмелиться?..

Алена смерила его холодным взглядом и шутки не приняла.

― Вот… — Взяла со стола газетный сверток. — Я тут положила тебе: огурцы, мяско, соль. Ты иди — пожуешь, если захочется. А я сейчас как-нибудь гостей выпровожу. Нам всем надо поспать, — сказала она. И добавила. — Ты будь, Сережка, серьезней. Как маленький… Об остальном — завтра. Понял?

― Понял, — сказал Сергей и, воспользовавшись тем, что Алена отвернулась, одним движением сгреб с этажерки и опустил в карман маленький будильник «Севани».

— Иди, — нетерпеливо повторила Алена. И как бы в свое оправдание, добавила: — Я устала, Сережка.

* * *


Дома, как правило, будила мать. И когда негромко, ласковым звоном зашелся будильник, Сергей не сразу понял, что это. Но выскочил из-под одеяла и на мгновение съежился, когда от лопаток пробежала по телу зябкая дрожь.

Надернул заготовленные с вечера куртку, брюки, нашарил под кроватью кеды и затянул шнурки. Было всего без десяти одиннадцать, а темнота за окном казалась непроглядной.

Сергей высунулся наружу. Тучи, что с вечера теснились у кромки горизонта, теперь заволокли небо и, влекомые глубинным течением, плыли в безветрии почти над самыми верхушками кедров. И плыл против течения, поглядывая то как матовое пятно, то грязноватым, едва уловимым сиянием, лунный серп.

Весла еще днем были спрятаны под кроватью.

Когда доставал их, загремела уключина. Этот звук напомнил Сергею, что он забыл приготовить масло. И после минуты колебаний оставил на полу весла, тихонько вышел наружу.

Не скрипнув ни единой ступенькой, поднялся на крыльцо. Разыскал за верхним плинтусом двери конец шпагата, потянув за который открыл крючок в сенях. Лешкин велосипед стоял как раз против двери. Сергей нашарил в кармане для ключей масленку.

А когда, очень довольный собственной ловкостью, вернулся во времянку, на секунду оцепенел, услышав голос: «Зажги лампу», — и не вдруг сообразил, что это Алена.

Спрятал в карман масленку и, подойдя к столу, нашарил спички. Фитиль зачадил, но под стеклом огонь его сделался ровным, ярким.

― Где ты был? — спросила Алена. Она сидела на кушетке, прислонившись к стене, безвольная и очень усталая.

― Нигде, — сказал Сергей. — Так, вышел.

― Куда собрался?

― Никуда. — Сергей недоуменно шевельнул плечами, потом глянул на весла. — В общем, перемет хочу проверить.

― Зачем ты врешь, Сережка? Ведь я сразу вижу, что ты врешь.

― Ну правда перемет проверю! Что здесь такого? Спала бы ты и спала. Зачем встала?

― Зачем ты будильник взял?

― Ты что же… — Он остановился напротив. — Не ложилась?

― Ложилась… Я догадалась, что ты куда-то собираешься, как стемнеет. Взяла у тети Вали другой будильник.

― «Севани»? — уточнил Сергей, присаживаясь на кромку постели. — «Мэйд ин юэсэса»?

— Не остроумно, — сказала Алена. — Куда ты собрался?

Сергей вынужден был в общих чертах рассказать ей про лодку, которая нашлась утром в районе урмана. Что ее занесло туда, если накануне пожара Лешка собирался в противоположный конец озера, к затону, а во время пожара оказался на тропинке у дома. Рассказал про мужика на берегу, который мог неспроста любопытствовать, откуда у Сергея «Наяда», а затем обратил его внимание на сетку, хотя та была аж возле камышей, и «стревожить» ее Сергей никак не мог… Впрочем, эти мелкие наблюдения припомнились ему уже здесь, во времянке, а когда он брал будильник, мыслями его владело иное: «А что, если огонек на тропинке, о котором судачили женщины, действительно был?» Тогда к изобилию неясностей прибавлялась еще одна: кто засветил огонек?.. Уж никак не мог сделать это сам Лешка — ни до, ни после падения. И Сергей многое бы отдал за возможность узнать, что влекло Лешку в затон у Горелого леса или кто помешал ему оснастить перемет, ибо отсюда начинались вчерашние события. Но подозрительных неясностей было слишком много, и Алене он рассказал теперь лишь про лодку, про мужика…

― Ну и что? — спросила Алена. — Что ты такое думаешь?

― Ничего я не думаю! — Сергей встал и, подойдя к веслам, глянул в ночь за окном. — Пойду посмотрю… Сетку его посмотрю! ― Из-за вмешательства Алены собственная затея уже казалась ему наивной, бессмысленной. Кроме случайных подозрений, догадок, не было у него оснований предполагать какую-то связь между событиями прошлой ночи и затоном, что у Горелого леса. Были еще предчувствия. Но в предчувствия даже бабка Федоровна не верила при современном безбожии. Вот если только огонек не выдумка… Если он действительно был?.. Тогда что?

Хотел сказать резко, категорически, но взял весла и сказал миролюбиво, почти упрашивая:

― Иди, Алена, спи… Ладно?

― Ты что, Сережка, думаешь, если с тобой что случится, я буду ходить, как ничего не знаю, да?.. Я считала тебя человеком.

― Я же не знал, кем ты меня считаешь… — слабо отпарировал Сергей в то время, как Алена задувала лампу.

* * *


Было начало двенадцатого, когда Сергей спустил лодку на воду, Алена шагнула через борт и прошла на корму. Близость ее волос при этом напомнила Сергею его вчерашнее намерение убедиться, что роскошные темные пряди «подкидыша» по-прежнему жестки, как в детстве или как год назад, и он пощупал их, а она провела рукой по волосам и оглянулась, думая, что зацепилась за что-нибудь. Потом догадалась, спросила шепотом:

― Ты чего, Сережка?

― Нечаянно, — объяснил Сергей.

В лодке надолго замолчали оба. Сергей протер ветошью уключины, обильно смазал и, прежде чем отойти от берега, удостоверился, что ни один звук теперь не выдает их присутствия.

Велел Алене пройти в нос лодки, наблюдать за камышами, хотя плыть с перегрузкой на нос было труднее.

В мертвой тишине он скорее угадывал, чем слышал, как, вкрадчиво шелестя, обтекает борт «Наяды» сонная вода Никодимова озера, как срываются время от времени с низко занесенных весел капли. И Сергей, словно для того, чтобы возместить ночное безмолвие, задерживал дыхание…

Было непривычно тревожно плыть крадучись по знакомому Никодимову озеру, где каждый всплеск раньше казался приветливым, каждое дерево на берегу — своим.

Правда, что-то подобное Сергей уже испытал здесь однажды. Но тогда это было совсем по иной причине…

Сначала то была игра. Да и потом… До последних летних каникул. В глухие, еще более темные, чем эта, ночи, удрав от не слишком бдительного ока тетки Валентины Макаровны, они брали лодку и по очереди уплывали как можно дальше от берега. Один уплывал, а двое оставались на берегу, или уплывали двое — оставался один. В ночи было не угадать направлений, возвращались, ориентируясь на редкие вспышки карманного фонаря, которыми сигналили оставшиеся на берегу. И это было главное — прийти издалека на единственный маяк. А еще можно было, уплыв дальше середины, наклониться к воде и негромко крикнуть что-нибудь: «Ба-кен-щик!», или просто: «Э-э-эй!» — ночь доносила голос до берегов.

Это случилось в прошлые летние каникулы, ночью перед отъездом из Никодимовки. Уже подступала осень, и прощание с озером знаменовало собой еще один отошедший в прошлое год. Темно и тихо было, как никогда. Они по очереди сходили к неведомому дальнему берегу, оставалось причалить «Наяду», когда Лешка захотел поплавать еще раз. И Алена пошла с Лешкой. А Сергей остался на берегу. Трудно сказать, что тогда произошло с ним. Но через какое-то время, окутанный со всех сторон вязкой темнотой, не слыша ни всплеска, ни шороха вокруг, он вдруг почувствовал себя затерянным и беспомощным в этой неуютной темноте. И показалось — долго не возвращается «Наяда». И показалось, что все, как есть сейчас, останется навсегда… Один среди ночного озера он никогда не бывал таким одиноким, каким одиноким сделался в тот раз на берегу. Даже забыл сигналить. А до слуха вдруг долетело: «Се-реж-ка-а!..» — протяжно, едва уловимо. Он стал быстро-быстро нажимать на кнопку фонаря, поводя им из стороны в сторону, и уже хотел кричать, когда совсем рядом у берега послышался смех и голос Алены: «Уснул, Сережка?!» Оказывается, она почти шептала его имя над водой, когда он подумал, что зовет из невероятного далека… Все обошлось, как всегда, благополучно. Однако вплоть до отъезда Сергея не покидало ощущение какой-то важной утраты, что случилась в минуту его странного малодушия на берегу.

Стена камышей на фоне затянутого тучами неба просматривалась довольно отчетливо, и Сергей плыл, держа лодку вплотную к камышам. Это удлиняло путь, зато исключало всякие неожиданности (если, конечно, таковые могли быть, в чем Сергей уже сомневался).

Среди множества плесов в камышах он безошибочно угадал неширокую горловину затона и, подойдя вплотную к берегу, под низко нависшие ветви тальника, осторожно убрал весла. Теперь удобней было направлять лодку, подтягивая ее от корневища к корневищу, что при свете дня, как змеи, переплетались у подмытого весной берега.

Алена приподнимала ветви там, где они почти ложились на воду.

Оба замерли, когда выглянул из-за туч месяц и, подвижный, заколыхался на бегущей от «Наяды» волне. Он скрылся вместе с тем, как улеглось волнение.

Продвинув лодку еще немного вперед, Сергей нащупал шнур перемета. Пальцы уловили легкое подергивание откуда-то из глубины; окунь или соменок в ладонь… Но выбирать снасть не входило в планы Сергея: от перемета он мог безошибочно определить расположение сетки, и, подгребая веслом, пересек затон по направлению, где днем лежала на воде цепочка берестяных поплавков.

Сети не было. Удостоверившись в этом, Сергей с опозданием подумал, каким заведомо безнадежным было все его предприятие. Даже если бы сеть оказалась на месте — что он ждал от нее? Даже если бы на берегу затона его подстерегал тот самый, в телогрейке и соломенной шляпе мужик — внесло бы это какую-нибудь ясность во вчерашние события?

Впрочем, затея эта имела одно оправдание… Если бы Сергей не побывал в затоне с наступлением темноты, то есть в то время, когда здесь, возможно, был Лешка, — он завтра целый день каялся бы, что упустил, быть может, единственную ниточку, которая вела его к разгадке вчерашних неожиданностей.

― Нету?.. — тихо спросила Алена.

Сергей, забыв, что она не видит его, тряхнул головой: «Нет…».

Бесшумно, хотя уже и не с теми предосторожностями, как раньше, вставил уключины и, развернув лодку носом к выходу, подвинулся на скамейке, чтобы Алена прошла на корму. Она сама спросила:

― Пересесть? — И ничего не сказала по поводу бессмысленного путешествия. Молчала, пока выбирались через проход между камышами на темную гладь озера, молчала потом. Согнувшись и обхватив колени руками, она сидела, не двигаясь, и, в черном костюме, темноволосая, почти сливалась с окружающей темнотой. Сергей различал ее лицо, но куда она смотрит, было не угадать. Широко загребая веслами, он погнал «Наяду» не вплотную к камышам, как шел раньше, а чтобы сократить дорогу — несколько поодаль от извилистой кромки зарослей. Вода теперь струилась по бортам ровно и мелодично. Ходкая «Наяда» словно бы истомилась по движению и, раздвигая форштевнем сонную воду, легко, свободно скользила по озеру.

На какое-то время Сергей забыл об осторожности, и когда они были уже недалеко от заливчика, где ставил свою моторку сын директора школы Антошка, — впереди, со стороны берега, раздалось отчетливое, неожиданное в тишине лягушечье бормотание: «Кв-р…» В ответ на первый, ленивый спросонья зов где-то дальше по ходу лодки бормотнула другая лягушка…

Потом все умолкло. Но, возвращенный к действительности, Сергей уже поднял над водой весла и затаился, прислушиваясь.

Алена выпрямилась, вперив глаза в темноту.

Теперь лишь вода журчала едва уловимым хрустальным журчанием вдоль бортов идущей по инерции «Наяды». А в тучах над озером появилось неровное желтоватое пятно и стало быстро светлеть.

Сергей опустил правое весло в воду, шевельнул им против движения. Лодка развернулась и бесшумно скользнула в камыши.

Инерция иссякла почти у входа в заливчик, где стояла со снятым на ночь мотором лодка Антошки.

Сергей уложил весла на скамейку, рядом с собой.

Алена, обхватив колени руками, слушала.

В желто-фиолетовом ореоле выплыл над Никодимовым озером лунный серп.

Бормочут или не бормочут в эту пору лягушки?..

Сергей обмотал тряпкой одну из уключин, чтобы использовать весло как шест, и долго медлил в надежде еще раз услышать сонное лягушечье бормотание. Но в тишине едва, угадывалось лишь далекое гудение мотора откуда-нибудь аж из-за озера или с рудника…

Пока вытаскивали лодку на траву, пока Сергей убирал весла и торопливо протирал гнезда уключин от следов смазки, Алена молчала. А когда он подхватил весла, она, тронув за локоть, удержала его:

― Ты слышал?

― Что?.. — переспросил Сергей, хотя и знал, что она имеет в виду все то же странное бормотание.

― Я должна тебе что-то показать… — сказала Алена после паузы и, вглядываясь в тропинку под ногами, первой зашагала через кедровник в сторону Лешкиного дома.

Сергей вовсе не хотел что-нибудь узнавать сейчас — у него были новые планы, и не стоило терять время, но возражать он не стал.

* * *


― Подождешь меня. Ладно? — шепотом предупредила Алена, когда они вернулись во двор. — Я сейчас… — И нырнула за угол, к открытому окну Лешкиной комнаты, которое постоянно служило входом и выходом как для нее — на время каникул, так и для Лешки, когда он оставался в Никодимовке один.

Сергей прошел во времянку, зажег лампу. На руках, отвыкших от весел, появились мозоли, кожа ладоней горела. Сергей подул в негнущиеся пальцы и глянул на будильник. Было уже две минуты второго. Ночь предполагалась опять бессонной, если даже и не такой богатой событиями, как предыдущая.

Он лицемерил, когда думал, что не хочет знать, что покажет или скажет ему Алена. Он хотел знать это. Но, может быть, не теперь, а потом… Ну хотя бы после того, как он убедился бы, что совершенно случайно лягушки проквакали со стороны бывшей Татьяниной усадьбы… Подозрительность его стала навязчивой, как это «Made in USSR», которое он читал при каждом взгляде на будильник. Повернул часы циферблатом к стене, потом сунул под одеяло, чтобы с глаз долой. Проще всего было бы сразу пройтись по берегу на звуки лягушек. Но впервые в жизни Сергею почему-то не хотелось вмешивать в свои дела Алену.

Войдя во времянку, Алена прикрыла за собой дверь и убавила свет лампы, держа в руке за спиной ту самую тетрадь, что Сергей видел, когда Алена решила идти в гости к Галине.

Остановилась и положила ее на стол перед Сергеем.

― Почитай. — Глаза Алены с лепестками огня в зрачках ничего не объясняли. — Вот досюда. — Она показала на синюю промокашку между страницами. — Дальше нельзя. Дальше я тоже не читала.

Он взял и машинально открыл тетрадь на первой странице.

«Хорошо море с берега, а берег — с моря. Адмирал Макаров». Сергей узнал Лешкин почерк.

― Что это?

Не знаю, — сказала Алена, продолжая стоять напротив. — Дневник. Или заметки. Мне нельзя было смотреть. Но я прочитала первую страницу и стала читать дальше. Дотуда, где уже нельзя читать. Посмотри и ты.

Сергей неуверенно шелестнул страницами. Хотел застраховать свою совесть каким-нибудь мало-мальски обоснованным возражением. Алена упредила его:

― Садись и читай. Пока ничего не говори. — Она взяла его за локоть и, слегка подтолкнув, усадила на табурет. — Сам увидишь, что это нужно. Читай, а я буду здесь. Только на меня не смотри.

Кушетка тихонько застонала под ней своими расслабленными пружинами. Сергей не ошибся, глядя в тетрадь, когда подумал, что Алена опять прислонилась к стене и глядит безучастно.

* * *


«Хорошо море с берега…» — это было написано крупными буквами в правом верхнем углу титульного листа и служило вроде эпиграфа к тетради. А собственно Лешкины заметки начинались со следующей страницы. И вот что гласила запись первая:

«Сегодня понял, зачем людям дневники. Живу всеми фибрами, как никто не живет. Но иногда хочется вдруг, чтобы все провалилось. Или проснуться бы и узнать, что все почудилось во сне. Сегодня так в какой уже раз. Завтра, конечно, пройдет. Только увижу ее — и пройдет. А когда не с кем поделиться — приходится с самим собой. Так, наверно, у всех, кто ведет дневники. Скорее бы завтра. А то все противно».

Именно эта запись насторожила Алену. Хотя если бы первым ее прочитал Сергей — он, пожалуй, не стал бы смотреть дальше. Но безотносительно к загадочной «ей» — загадочной раньше, не теперь — эти несколько строк были достойны внимания. Лешка не умел жить частью своих фибр — он всегда жил «всеми фибрами», с душой нараспашку. И то, что ему захотелось вдруг, чтобы «все провалилось», все оказалось бы сном, что ему, кроме тетради, не с кем поделиться — было настолько не в Лешкиной натуре, что само по себе удивило бы — даже не случись прошлой ночью событий, которые теперь невольно увязывались с отчаянным Лешкиным пессимизмом.










Но тетрадь его вопреки замыслу так и не стала дневником. Прежде всего, нигде не было ни одной даты. Затем: дневник подразумевает какую-то последовательность, а Лешка делал записи от случая к случаю — под влиянием какого-то определенного события; и для себя, а говорил недомолвками, то ли не решаясь высказаться до конца, то ли считая, что одного-двух слов ему достаточно — запротоколировать собственные мысли. На страничке он делал, как правило, всего одну заметку, иногда пропустив сразу несколько чистых листов. Наконец рядом с туманными рассуждениями о чем-то личном, попадались вперемешку цитаты из книг, телеграфные записи анекдотов, обыкновенные пометки, вроде: «Перехватить у К. пленку Леща». Это значило: выпросить у К. раньше кого-то магнитофонную пленку с записью Лещенко. Опуская заметки такого рода, а также записи, касающиеся Лешкиных взаимоотношений с учителями, вот что нашел в коричневой тетради Сергей, просмотрев ее до промокашки:

«Не живу дома. Ну и что? Я не салажонок. Взрослые забывают или прикидываются, что они в молодости были другими. А если так — они многое потеряли в жизни».

«Драмкружок, самодеятельность. Смешно все это. Я просто опередил вас. Мне с вами скучно, дети!»

«С самого начала не доверяю Н. Если-бы не это — все было бы прекрасно. Я и Г. Как в сказке! Но так будет. Это я решил твердо».

«Целый вечер вдвоем. Она ребенок. Умница, а иногда беззащитна. Одной ей дважды два погибнуть. Думаю о тебе, мой малыш!»

«Законы придумывают те, кому их не надо выполнять. Может быть, я осторожный, но не трус! Как удивились бы А. и С. Пусть будут в неведении».

«Только последняя любовь женщины может удовлетворить первую любовь мужчины. Истина!!!»

«Неужели тебе бывает хорошо одной? Или как я? Почему невозможно всегда вдвоем?!»

«Я начинаю бояться?! Черта с два! Все вы у меня в руках. Не я у вас, а вы!.. Галчонок, Галчонок… Видно, моряку не миновать… Завтра рву к ней, плевал я на химию!»

«Когда тает, когда весна, зачем надо думать еще о чем-то? Несправедливо!»

Все записки поначалу были приблизительно такого рода. Но затем они стали все более распространенными, хотя в большинстве случаев такими же сумбурными. Однако иногда Лешка, словно бы очнувшись, начинал писать внятно. Вот две последние записи.

«Я изменил А. и С.? То все было не серьезно, игра, смешно вспомнить. Если бы можно обойтись, конечно, обошелся бы лирики ради. Но когда не нужно, кажется, где угодно можно притырить: дома, в огороде, в лесу. А когда по-настоящему — мать дома каждый уголок вышаривает, там — ненадежно, там — могут увидеть, там — не доберешься потом. Все ерунда. Зря уговорил слазить Г. Не понравилось. Пыль! Но все же послушалась. Больше не буду. Это так — из принципа. Самому стало жалко».

«Письмо от А. Раньше ждал. А теперь… У каждого из нас своя жизнь. Я спешу, а они — наоборот. Алена — хороший парень. Но парней много, а женщина должна быть одна. Женщина! Чтобы сам был около нее мужчиной. Было бы честнее написать ей обо всем. Но ведь я ничего не обещал, и никакие обязательства нас не связывают. Сереге надо бы стать поживее. Зря я финтил. Казалось, приятно — скажу: А, идем — А. слушает. Не хватает ей женственности. (В тетради подчеркнуто!!) Даже вместо того, чтобы сказать прямо, пишет: «Соскучилась по озеру… Как там усадьба… Будем вместе выбирать, где учиться…» Читаю, а думаю о Г. Через пятнадцать месяцев совершеннолетие. И все концы отрезаны! Позвольте! Я человек самостоятельный! Что-то финтят они все, меня на мушку не поймаешь. Напишу А. как всегда. Так и так, в Сосновск надо. Черт с ним. Последний раз. Будто я нанятый. Завтра скажу: хватит. Потом отвечу А. Как приедет — что-нибудь придумаю. Г. в отпуск не отпущу. (В тетради подчеркнуто). Черт возьми, лучше бы все-таки не связываться мне. Теперь было бы спокойней. Алене скажу…»

Что скажет Лешка, Сергей не узнал. Видимо, побоялась узнать это и Алена — между страницами лежала промокашка.

* * *


Она встала, когда он дочитал до намеченного, прошлась к двери, потом обратно, постояла за спиной Сергея, глядя в тетрадь перед ним. А Сергей, чьи мысли в эту минуту были предельно вязкими, как тесто, заметил, что делает из промокашки голубя. Покосился на Алену через плечо, но занятия своего не бросил.

Алена прошла и села на угол кровати. Подперев голову кулаками, облокотилась на стол.

Они оказались теперь лицом друг к другу, и в свете лампы, что была между ними, глаза Алены заблестели. Сергей подумал ― она что-нибудь скажет. Но Алена передвинула лампу на край стола, и глаза ее потускнели, а когда она убавила огонь до крошечного — потухли вовсе.

Доделав голубя, Сергей расправил промокашку. Заметил, что ею не пользовались, спросил:

― Из чистой тетради?..

― Из чистой, — ответила Алена, глядя ему в лицо и не обращая внимания на то, чем занимаются его руки.

Сергей смял промокашку и щелчком отправил ее в угол, за тахту.

― Зачем соришь? — сказала Алена.

― Хочу быть живее… — натянуто сострил Сергей.

― У тебя не получится, — сказала Алена.

Говорила она вызывающе, а лицо было беспомощным. Уголки сомкнутых губ опустились и время от времени напряженно вздрагивали.

И Сергей почему-то вспомнил складной охотничий нож, что Алена везла в подарок Лешке.

― Ничего не поймешь, — сказал Сергей про тетрадь. — Дневники у всех глупые. Я читал у некоторых…

― Глупые — если для кого-то. А для себя — нет. У меня тоже есть дневник, — сказала Алена, и голос ее дрогнул. — Я тоже глупая?

Перегнув тетрадь пополам, Сергей зачем-то пошелестел страницами, отпуская их одну за другой. Взгляд его задержался на первом афоризме: «Хорошо море с берега…» И Сергей стал перечитывать его, потому что не хотел смотреть в глаза Алене, потому что знал ее другой — уверенной в себе, дерзкой, «хуже сотни правонарушителей», а не такой пришибленной, и подумал, что это останется у нее навсегда… Лешка свинья, конечно. Это у него с училища всякие штучки начались: «Хорошо море с берега…»

Алена захлопнула тетрадь перед ним, резко поднялась и отошла к окну. Волосы тяжело переместились на спине, когда она взялась рукой за верхнюю перекладину рамы и, глядя в окно, склонилась головой к плечу.

Минуту или две она молчала, потом спросила в темноту:

― Почему ты ничего не скажешь, Сережка?

― А что говорить?.. — вопросом на вопрос ответил Сергей.

Когда она оглянулась, ему показалось, что глаза у нее влажные.

― Это правда, Сережка, что только последняя любовь женщины может удовлетворить первую любовь мужчины?..

― Откуда я знаю! — Сергей отпихнул от себя тетрадь. — Когда узнаю — скажу.

Алена подошла к нему, взяла тетрадь и аккуратно выправила ее ладошками.

Ты же все читал, а молчишь… — упрекнула она. И добавила движением головы подчеркивая каждое слово: — Его, Сережка, запутали.

Сергей хмыкнул, не совсем уверенный в том, кто кого запутал, и что Алена имеет в виду.

― Смотри! — наугад открыв тетрадь, Алена перевернула несколько страниц! — Ведь он что-то скрывает! Его кругом обманывают! Чего он боится? Что такое «притырить надо»? С кем он хочет порвать? Здесь все очень запутано!.. Теперь понимаешь, Сережка; зачем мы ходили к ним?

Он понял это, прочитав несколько первых заметок в тетради, и как раз думал о своих новых открытиях. Но ему был чуточку неприятен этот слишком рациональный со стороны Алены подход к делу. Хотя, если вопрос стоял лишь таким, образом, если углубляться в иную тонкость Лешкиных записей не вменялось, ему в обязанность, задача Сергея значительно упрощались…

― Иди спать, Алена! Утро вечера, мудренее.

Алена в упор смотрела на него, и по лицу ее было видно, что уходить она не собирается.

― Ты не замечал, Сережка, что, когда хочешь схитрить, у тебя плаза бегают? Вот так. — Алена показала: из стороны в сторону. — Если ты задумал что нибудь — я с тобой. Понял?

Это Сергей понял без объяснений. Но возразил:

― Не твое это дело, Алена… — И с досадой заметил, что действительно глянул при этом, чуть-чуть в сторону от нее. Пересилил себя. — Я ведь отлично все понимаю.

Ничего ты не понимаешь, Сережка, — строго, как бы даже с укором, сказала Алена. — Ведь он же нам друг? ― Значит, это наше дело: твое и мое. Ты думаешь, что он обидел меня? Пусть… Думай! — она вдруг повысила голос. — Сейчас, Сережка, не это главное; и ты не имеешь права думать об этом! — Губы ее задрожали. Но Алена все же умела владеть собой. — Совсем не имеешь права!.. Понял?..

Теперь она могла бы заплакать. Не заплакала. Сергей покаялся, что затронул: эту скользкую тему. Но следить за изломами настроения Алены ― ни на что другое в жизни времени не останется.

* * *


Чем ближе подходили к усадьбе, тем осторожнее ступали кедами по влажной хвое. Разглядеть тропинку было невозможно. Шли, ориентируясь по памяти, от ствола к стволу, что еще угадывались в темноте. Луна теперь вовсе не показывалась; тучи проплывали где-то ощутимо низко над землей, а в кронах кедров шуршал ветер; и пахло близким дождем.

Сергей шел впереди и время от времени оглядывался, не слыша Алениных шагов за собой. Но Алена не отставала, пригибаясь и ускоряя шаг там, где пригибался и шел быстрее Сергей, останавливалась, когда останавливался он.

Тело хромой бабки Татьяны куда-то увезли накануне в черной машине. И все же они пробирались к пепелищу с той непроизвольной кошачьей собранностью, какая появляется на пороге опасности. Так, лет шесть-семь назад они пробирались вместе с Лешкой на деревенское кладбище, заранее готовые к встрече со всей кладбищенской нечистью: от вурдалаков до неприкаянных, существование которых так по-современному категорически отрицали днем.

Но то, что ожидало их на пепелище, превзошло самые невероятные предположения. Не зря, видимо, «чуяло» сердце вчерашней бабушки, которая говорила, что одна беда не ходит.

Они приближались к пепелищу вдоль озера и были уже неподалеку от границы кедровника, где начинался огород бабки Татьяны и где недавно еще вольготно кряжились, а сегодня торчали горелыми пиками несколько одиноких кедров.

Они застыли на полушаге, когда к шороху ветвей над головой и легкому поскрипыванию кедровых стволов примешался новый звук, не принадлежащий лесу…

Алена схватила Сергея за руку и так, не размыкая своих цепких пальцев, какое-то время вслушивалась в темноту, потом дернула его, как бы спрашивая: «Ты понял?!»

Сергей понял. Свободной рукой из-за спины перенял крепкую Аленину ладонь в свою и увлек ее ближе к озеру, где кустарник. Сомнений у обоих не оставалось: кто-то на пепелище работал лопатой.

Но когда затаились у границы Татьяниных владений, в спасительной черноте леса, не вдруг разглядели, что творится на пепелище.

Они остановились за кедровым стволом, не размыкая рук, чтобы при необходимости без слов предупредить друг друга. Слева Сергей слышал удары своего сердца, справа биение сердца Алены.

Сергей ненадолго закрыл глаза, чтобы отдохнули, потом открыл их и стал смотреть не на пепелище, а мимо него, как учил «мореход» Лешка, и тогда слева от черного остова большой русской печи, ближе к берегу, рассмотрел два силуэта. Шевельнул руку Алены («Видишь?»); она в ответ еще крепче стиснула пальцы. Алена видела неизвестных на; пепелище.

Только по их движениям удалось определить, что лопатой работает один ― который справа, другой выкорчевывал обуглившиеся, ломкие; бревна и неслышно отволакивал их в сторону. Оба работали, как механизмы, — быстро и слаженно, не отвлекаясь на объяснения друг с другом. Лишь иногда тот, что действовал руками, вдруг выпрямлялся и, чутко вслушиваясь в темноту, оглядывался по сторонам. Его силуэт был различим несколько лучше, так как напарник его стоял в яме и периодически наклоняясь, вовсе исчезал.

Прошло пять или десять минут, одинаково напряженных для всех участников происходящей сцены, когда неизвестный, что действовал вручную, спустился к воде и по-над камышами быстрой, настороженной походкой прошелся в одну сторону, потом в другую: сначала удаляясь от Лешкиных друзей, потом к ним… Возможно, это он предупреждал напарника лягушачьим бормотанием?..

Прижав к себе Аленину руку, Сергей надеялся разглядеть человека на берегу. Но фигуру неизвестного скрадывала мешковатая одежда. И он сделал всего несколько шагов по направлению к Сергею. Потом вернулся и еще более торопливо, чем раньше, стал отгребать от ямы выброшенные из нее куски дерева…

Человек, работающий в яме, что-то сказал другому. Тот спрыгнул к нему, и оба наклонились, чтобы вытащить на поверхность какую-то тяжесть.

Ни Алена, ни Сергей не поняли, что, случилось, когда раздался приглушенный вскрик (что-то похожее на сдавленное «Ук!») и неизвестные, выскочив из ямы, бросились в темноту, прочь от озера.

Это было так внезапно, что Сергей растерялся и упустил мгновение, когда еще — можно было последовать за ними. Мысль о том, что кто-то вспугнул копальщиков, вскоре отпала. Легонько поскрипывая лапами, шуршали над головой кедры, и сколько ни таращили они глаза в темноту — ни тени, ни движения вокруг…

Сергей высвободил свою руку из Алениных пальцев в надежде, что она останется под деревом, и, пригнувшись, чтобы сделаться незаметным, устремился к усадьбе.

На краю неглубокой ямы, откуда высовывались черенки двух лопат, он задержался, а Алена сразу скользнула вниз. Наклонилась, шаря обеими руками. Потом, когда Сергей уже был рядом с ней в яме, коротко вскрикнула, выпрямилась как пружина и, закусив руку у предплечья, другую выставила перед собой, словно защищаясь.

Алена видела в темноте лучше, и Сергею понадобилось еще несколько секунд, чтобы понять, какую находку оставили им неизвестные. Он не вскрикнул, но одним толчком выбросил свое тело из ямы, буквально силой выхватил на поверхность Алену, и, как недавно те двое, — они бросились прочь от усадьбы. Но не по следам неизвестных, а через кедровник, в противоположный конец поселка. Домой.

В яме, заваленной обломками гари, плечом и рукой наружу, лежал труп.

* * *


Уже во дворе дома, когда все опасности были позади, Алену летала бить лихорадка.

― Воды, Сережка! Воды! — повторяла она, встряхивая кистями рук перед собой.

Сергей хотел взбежать на крыльцо — она остановила его: «Разбудишь!» Тогда Сергей подхватил миску, в которой тетка Валентина Макаровна ставила воду курам, и увлек Алену за дом, где мокла бочка под соленые огурцы.

Алена до боли терла руки землей, потом споласкивала, снова терла и снова споласкивала. Заставила Сергея проделать то же «самое.

Лихорадка не отпускала ее. Поминутно оглядываясь в темноту, она замешкалась перед своим окном.

― Сережка… Залезь, включи свет.

Сергей включил, пока Алена, стоя на завалинке, все прислушивалась и присматривалась к чему-то.

В комнате поглядели друг на друга.

Глаза Алены из-под сомкнутых к переносице бровей смотрели испуганно и вопрошающе. Не в силах сдержать дрожь, она прошлась по комнате мимо Сергея. Куснула губы.

― Сережка… может, ты останешься здесь?.. Но тут же сама отвергла свое предложение: — Нет… Знаешь что. — Проверила крючок на двери. — Подойди, отвернись к окну, я лягу, а тогда ты уйдешь. Только проверь, чтоб защелкнулось. Ладно?

Сергей отошел к окну.

Алена двумя пальцами сдернула с себя куртку, достала из чемодана одеколон («Не поворачивайся, Сережка!») и протерла сначала руки до плеч, потом лицо, шею, грудь. Когда нырнула под одеяло, сказала:

― Все…

Собираясь уйти, Сергей присел на подоконник.

Алена отвернулась, к стене.

― Свет пусть горит… — глухо, в пододеяльник сказала она. — Я потом выключу. — Волосы ее накрывали половину подушки.

Сергей помедлил.

― Аленка… Ты плачешь?

Она сразу нырнула лицом куда-то вниз, потом повернулась, выглянула из-под одеяла.

― Иди, Сережка, Ладно? — Глаза ее не были мокрыми.

Сергей перенес ноги наружу, хотел, сказать «не бойся…», но и сам понял нелепость этих слов, сказал:

― Спи, Алена… Ничего не случится.

Она кивнула.

― Брови раздвинь… — уже не глядя, буркнул Сергей и спрыгнул на завалинку.

Шпингалет закрылся с первого нажима, и Алена исчезла за белыми занавесками, что изнутри прикрывали створы окна.

Сергей бросил взгляд, по направлению времянки. Заскочить в нее было некогда. И все же он чуть помедлил у завалинки, прежде чем шагнуть, от дома, потому что нехорошо вдруг, как-то неуютно и тяжко показалась жить на земле.

* * *


Опять в кронах кедров шумел ветер, но в дуновении его не было свежести. А разреженный воздух предвещал неминуемый ливень. И где-то на полдороге между Никодимовкой и Южным сверкнула первая молния.

Двигая согнутыми в локтях руками, Сергей шел тем быстрым, спортивным шагом, который лишь специалисты почему-то называют ходьбой. Важно было сохранить дыхание и, чтобы не утратить взятый с самого начала темп, он сдерживал себя, когда срывался на бег.

Двое, те, что бежали от пепелища, имели значительную фору во времени. Но они были одеты в какие-то неуклюжие робы и, кажется, в сапогах. Если вдобавок они решили двигаться не по дороге, а лесом, без хорошей тренировки им не одолеть и четвертой части пути до рудника в том темпе, в каком шел Сергей. Он был в свободном костюме, в кедах, а ко всему еще — знал, что должен быть в Южном раньше своих соперников.

Он уже видел огоньки, что переливались в центре поселка, когда застучали первые капли, а когда осталось не более пяти минут ходьбы до дома № 6 по улице Космонавтов, хлынул дождь, и кругосветную тьму разорвала молния.

В окнах шестого дома было темно. Мокрый до нитки Сергей обогнул через внутренний двор больницу и прижался к шершавой, оштукатуренной стене с таким расчетом, чтобы видеть подходы к дому № 6. На грязь и потоки воды, что хлестала по его разгоряченному телу, он уже не обращал внимания. Но в сполохах грозы ловил признаки движения около дома Галины.

Улица вспузырилась лужами, под ногами заструился ручей от водостока с крыши, а окна дома напротив оставались безжизненными. Третий раз в эту ночь Сергей действовал, подчиняясь главным образом интуиции, и однажды она его не подвела…

Приблизив часы, с трудом разглядел время. Шел пятый час. В другую погоду уже начало бы светать. Теперь утро отодвигалось.

…Громы и молнии постепенно удалились от Южного, до слуха Сергея докатывался лишь слабый рокот да вспыхивали на горизонте голубоватые зарницы, а дождь лил по-прежнему, не иссякая. И ко всем другим ощущениям, Сергея прибавилась усталость.

Положение было противоестественным: почти рядом с ним, за стеной, лежал на белых простынях Лешка, чья жизнь могла еще оказаться на волоске, Сергей жался к шершавой стене в каком-нибудь шаге от него, но был при этом далеко-далеко, открытый всем стихиям: холоду, ветру, дождю; а в доме напротив… Нет, этого он не знал — что там было, в доме напротив.

Он бы неминуемо простудился, доведись ему проторчать на углу еще часа два… Но стоило Сергею подумать об этом, как в доме загадочной Лешкиной подруги разом вспыхнули окна комнаты, где накануне чествовали именинника.

На улице, в кромешной гущине дождя; не было ни души. Сергей перебежал через дорогу…

В комнате царил беспорядок, какой всегда бывает после празднеств. Неубранный стол, заваленный грязными тарелками; рюмки; фужеры, кое-где поваленные, опрокинутые вверх дном, пустые бутылки, горы окурков в пепельницах. Впечатление тесноты и беспорядка довершали как попало раздвинутые стулья со штабелями граммофонных пластинок на сиденьях.

Возле стола, помятые после сна, в одних белых майках, приводили в порядок свои прически Анатолий Леонидович и Костя. Реплики, которыми они обменивались, судя по их лицам, были довольно резкими. Но разобрать их сквозь оконные стекла, да еще под аккомпанемент ливня Сергей не мог.

Потом двое в комнате закурили…

Сергей почувствовал себя смешным и жалким. У него не было оснований подозревать людей за окном. Те, с кем он так настойчиво состязался в беге, безмятежно спали, когда он мысленно обгонял их…

Анатолий Леонидович надел рубашку, пиджак и белым носовым платком стал затирать какое-то пятнышко на рукаве. Костя шагнул к окну.

Сергей отодвинулся вдоль стены. Слышал, как щелкнула задвижка. Через открытую форточку вырвалась растрепанная дождем струйка папиросного дыма.

― Льет как из пушки… — сказал Костя.

― Пусть льет, — неопределённо отозвался Анатолий Леонидович.

― На весь день, а?

― Давай похмеляться, ― вместо ответа потребовал Анатолий Леонидович. Костя выбросил окурок на улицу.

― Надо позвать Кольшу.

Сергей услышал, как заскрипела комнатная дверь, и, пригнувшись, опять нырнул в дождь, бросился по направлению к Никодимовке.

* * *


Когда он проснулся, дождь за окном хлестал по-прежнему.

На табурете у стола сидела Алена и, кутаясь в пуховую шаль тетки Валентины Макаровны, смотрела на него долгим, непривычно взрослым взглядом. Этот взгляд и разбудил Сергея.

Он сообразил наконец, что лежит не на кровати, а на диване. Припомнил, как снимал мокрый костюм и кеды, а вот как догадался набросить на себя ватное одеяло (или это сделала за него Алена?), вспомнить не мог.

― Проспал немного… — полувопросительно, полуутверждающе пробормотал Сергей.

Алена повернулась к столу, что-то переставила с места на место.

― Поешь, а то все остыло…

Сергей увидел за ее спиной чайник, закрытый льняным, вышитым по краям полотенцем, горку поджаренного хлеба на тарелке, чашку, сахарницу. Попросил:

― Отвернись, я встану…

Алена повернулась на табурете лицом к столу. Волосы ее лежали поверх шали и, смоченные дождей, еще хранили следы гребня.

Она успела прополоскать его заляпанный грязью костюм. Брюки, куртка сушились на веревке у входа, кеды — подошвами вверх — торчали на спинке кровати вместо утерянных когда-то медных шаров.

― Тетя Валя звонила на почту, все по-старому… — сказала Алена в угол.

― Она уже там?

― Да. Каялась, что не заночевала у знакомой…

Сергей достал из чемодана сухой свитер, джинсы, плетеные босоножки… Потом, захватив лохматое полотенце, вышел в прихожую.

У самой двери падала с водостока и разбивалась о кирпичи дождевая струя, по крыльцу метались живые прозрачные чертики.

Не высовываясь наружу, Сергей двумя пригоршнями сполоснул лицо, шею. А когда вернулся во времянку, в лице Алены, обращенном к окну, уже не было усталости.

― Сережка, смотри — солнце! Сейчас дождь кончится!

Дождь лил все так же. Но струи за окном неожиданно посветлели, потом заискрились.

Шаль соскользнула с Алениных плеч на табурет, когда солнечный квадрат высветил праздничным светом времянку, коснулся краешком лица Алены и отразился в ее зрачках.

― Сейчас бы по лужам, Сережка, босиком, а?.. — вдруг спросила она.

И это вернуло Сергея ко вчерашнему.

Алена глядела в окно, а Сергей на нее. И радость, что засветилась в лице Алены, путем неведомых ассоциаций натолкнула его на мысль, которая недавно еще казалась бы невероятной и потому не могла прийти в голову.

Он вспомнил последние Костины слова: «Надо позвать Кольшу». Сразу вслед за этим скрипнула дверь. Кто-то — Костя или Анатолий Леонидович — сразу же вышел в коридор. И Сергей, чтобы его не застали под окнами, бросился бежать. А Костя (или Анатолий Леонидович) мог вовсе не выходить на улицу, в дождь, потому что из коридора была еще одна дверь — дверь в комнату Галины, и Кольша мог находиться там. Чего уж проще было позвать его?

― Ты что? — вдруг спросила Алена.

Наверное, у него был испуганный вид, потому что лицо Алены стало тревожным и строгим. Он не заметил, в какую минуту она отвернулась от окна и стала глядеть на него.

― Так. Ничего… — сказал Сергей и тряхнул головой, отгоняя неприятную, малообоснованную догадку. Но спокойствия от этого не обрел. На душе остался какой-то мерзкий осадок.

Было ощущение, словно бы он сделался соучастником предательства. И не столько по отношению к Лешке, сколько по отношению к Алене. Словно бы не Лешка, а Алена оказалась преданной. И преданной дважды за день.

― Ешь, Сережка! — нетерпеливо, с тревогой в глазах потребовала она, будто читая мысли Сергея на его лице.

Он сел на кушетку и механическим движением взял кусочек подрумяненного хлеба. Повертел его в руке.

― Ты ходил в Южный?

Сергей кивнул.

― Hy?.. ― спросила она.

― Они были дома…

Наклонив тяжелый пятилитровый чайник, Алена молча налила ему кипятку, плеснула через латунное ситечко заварки, придвинула ближе сахарницу и, выпрямившись и слегка запрокинув голову, долго смотрела в искрящийся дождь за окном. Потом сказала:

― Я уверена, что Лешка тут ни при чем.

Кого она хотела убедить, его или себя?

― Не знаю! Ответил Сергей. ― Не знаю… ― и добавил: — Тебе бы, Алена, лучше не вмешиваться во всё это!

Она сразу поднялась, отошла к окну. Сказала в дождь:

― Эх ты…

― Не сердись, — спокойно попросил Сергей.

Она вернулась к столу и облокотилась на него, подперев голову кулаками.

― Я не сержусь, Сережка… Но как я сразу не догадалась, что ты пойдешь туда?

― Хорошо, что не догадалась… — Сергей глянул на мокрый костюм у входа.

Алена хотела улыбнуться ему, но, может быть, вспомнила, что от этого появляются морщины, — сдержала улыбку и опять, грустная, посмотрела в окно.

* * *


Дождь кончился, постепенно иссякая на глазах. Струи, что хлестали сплошным потоком, вдруг стали реже, слабее… Потом ударила о листву последняя капля. И ошалело загомонили воробьи.

Влажная хвоя стала густо-зеленой, сочной. А солнце над Никодимовым озером светило озорно и самовлюблённо, вдруг ярко вспыхивая то там, то здесь: мол, вот оно, я, солнце!

Народ потянулся на пепелище вместе с окончанием дождя. Разбившись на группы, женщины обсуждали пожар, а заодно и другие события ―более будничные, но не менее важные из жизни чужой и личной!

Веселые мальчишки, шныряя между ними, играли в «пятнашки». Подошедший вскоре милиционер от нечего делать попугивал их.

Дождь ослабил следы ночной работы: намыл черные угольные потеки от пожарища к озеру, прибил и замесил в кашицу пыльную золу, так что даже запах пожарища, вчера сухой, острый, — загустев, стал тяжелым, удушающе пряным. От ямы, по странной прихоти непогоды, осталось лишь углубление, заметное для Сергея и Алены, но не для посторонних глаз.

Сначала они подошли вплотную к пепелищу, но обоих преследовало ощущение, что по их лицам, по напряжению, что сказывалось в каждом их шаге, можно угадать, о чем они думают. И, не сговариваясь, оба отошли назад, за спины женщин.

Алена схватила Сергея за руку, когда со стороны деревни к месту пожарища приблизились двое местных с лопатами и один — в темно-сером костюме — из тех, что ковырялись на пепелище вчера, — должно быть, следователь.

И неприятно, и боязно было представить себе, как разом утихнут голоса, как переменятся глаза, лица, в испуге приоткроются пересохшие губы, когда тайна бывшей Татьяниной усадьбы перестанет быть тайной… И лишь Сергей да Алена знали об этом.

Но мужики сбросили с плеч лопаты, не спеша перекурили и только после этого — один с одного конца, другой с другого — продолжили вчерашние раскопки. Следователь отдал милиционеру пиджак и тоже включился в работу.

Крепкая Аленина ладонь все сильней и сильней сжимала пальцы Сергея по мере того, как двое начали углубляться в развалины пепелища на месте, где ночью была яма.

Сергей хотел высвободить руку, но, глянув на бледное, со сдвинутыми бровями лицо Алены, сдержался.

То, что произошло дальше, было необъяснимо.

Алена почти впилась ногтями в руку Сергея. Потом пальцы ее стали медленно ослабевать… И нервная дрожь передалась от нее Сергею.

Они ошеломленно уставились, друг на друга когда мужчины на пепелище — теперь уже втроем ― почти по грудь углубились в подвал дома бабки Татьяны.

Трупа в развалинах пожарища не было.

* * *


Через час на территории бывшей усадьбы не осталось нетронутой головешки. Но, кроме жалких останков металлической утвари: самовара, кастрюль, ведер, — ничего достойного внимания на пепелище не обнаружилось. Женщины дружно ахали, вдруг узнав тяжелый чугунный ковш, из которого бабка Татьяна когда-то кому-то давала напиться, или медную гирю от старинных часов с кукушкой. Все это сбрасывалось в одну общую кучу, куда легли и проржавелые тазики, и обручи от кадушек из расчищенного подполья, трухлявая обшивка которого сверху выгорела, а внизу, казалось, даже не просохла, и, наверное, пахла гнилью.

Окончательно сбитые с толку, Сергей и Алена долго стояли над распахнутым зевом двухметровой ямы, куда совсем еще недавно они забирались вместе с Лешкой, и луч фонаря метался от стены к стене, сгущая черноту над люком…

Тех загадок, которыми они населяли усадьбу бабки Татьяны в детстве, теперь уже не было. Но появилась другая, более необъяснимая… Сергей оглянулся. Он забыл про лопаты! Они тоже исчезли! И тоже были.

Алена потянула его за руку:

― Идем… — А когда отошли за кольцо любопытных, спросила, кивнув для большей убедительности головой: — Может показалось?..

Сергей куснул губу.

― Нет, Алена… Ты сама знаешь, что нет.

Ночью он должен был хоть где-нибудь оставаться до конца: здесь или в Южном. И там, и тут он просмотрел что-то важное.

― Теперь случится еще что-нибудь… — с непонятной убежденностью проговорила Алена, зачем-то удерживая на себе взгляд Сергея.

― Я, Аленка, пойду… перемет выберу. Ладно? А ты побудь здесь или дома. А? Лучше здесь. — Сергей помялся, выбирая фразу пообтекаемей. — Может, подойдет кто-нибудь… Хорошо?

Алена поняла его, кивнула:

― Хорошо… — За всю свою жизнь Сергей видел её такой сосредоточенной и такой смирной, пожалуй, всего три раза: нынешней ночью, когда она просила его побыть у окна, пока она разденется и ляжет, теперь, да еще накануне, когда сказала про Галину: «Сережка, ведь она старше его…»

― Только ты не задерживайся… — попросила Алена. — Мы еще в больницу, должны попасть…

― Попадем… — заверил Сергей, делая шаг по направлению заливчика, где стояла «Наяда».

Алена хотела сказать еще что-то, но смолчала, провожая глазами его спину.

* * *


Путаницей или началом какой-то пока неуловимой ясности можно было назвать все те новые факты, что прямо шли косвенно примыкали к событиям в Татьяниной усадьбе?

Первое беспокойство основывалось лишь на подсознательном убеждении, что между несчастным случаем с Лешкой и пожаром на берегу Никодимова озера есть какая-то связь.

Огонек, увиденный бабкой на дорожке близ дома или почудившийся ей, вызвал у Сергея мысль об участии в событиях кого-то еще, второго, помимо Лешки…

И сразу важным сделалось понять, ходил или не ходил он к затону, а если ходил, то зачем, где и с кем увиделся или столкнулся, почему не оснастил перемет, кому отдал или вынужден был отдать «Наяду», ибо, оставив ее в районе урмана, Лешка не успел бы пешком возвратиться в Никодимовку к началу пожара.

Дневник, необходимость что-то припрятать и Лешкино отречение в связи с этим от детской романтики прямо указывали на то, что усадьба стала для него чем-то большим (или меньшим?), нежели она была для них всегда… Но запись эта сделана не теперь, а может быть, месяц или два назад… Изменилось ли что-нибудь за истекшее время?

Наконец, Лешка не скрывал в дневнике своей привязанности к Галине, а значит — и к ее окружению. Можно бы построить на этом хоть поверхностные догадки…

Но в развалинах пожарища обнаруживается труп и оказывается столь же внезапным, для двух неизвестных, как для Сергея и Алены. Искали они явно не то… А что они искали?

Брат Галины со своим гостем оказываются ночью дома. Если на минутку допустить, что они каким-то чудом все-таки обогнали Сергея, — вернуться и прибрать труп они уже никак не могли. Остается невыясненным, где в то время находился Кольша…

А если и Николай тоже был дома: у себя или в соседней комнате — неважно… Кому понадобилось тогда замести следы раскопок на пепелище? Тем неизвестным, что отыскали труп, когда прошел страх и вернулось благоразумие? Или кому-то еще, для кого этот новый труп не был неожиданным в развалинах? И знает ли что-нибудь обо всем этом Лешка?..

* * *


В затоне царила та же оцепенелая тишина, что и вчера, что ночью. Лишь время от времени с веток тальника падали на воду тяжелые капли, и тогда слышался короткий, не раздражающий слуха звук: «Клок… клок…» Звук этот не нарушал тишины, а словно бы дополнял ее.

Незаметно оглядывая берег, Сергей отвязал напряженно вздрагивающий перемет. При любых других обстоятельствах это биение в глубине затона вызвало бы прилив необъяснимого, но всегда радостного волнения… Этим летом с самого начала все складывалось не как всегда.

Берег около затона был пуст.

Выбрав перемет, Сергей снял трех вполне приличных сазанов, на пятьсот-шестьсот граммов каждый, бросил их в лужицу на дне лодки. Оставил «Наяду» возле тальников и сошел на берег без какой-нибудь определенной цели. Мох под ногами пружинил неслышно, мягко. Но от воды, проступавшей под ним, и от росных после дождя кустов джинсы сразу стали мокрыми выше колен.

До Кирасировки от затона не больше часа ходьбы, и никому из местных жителей не пришло бы в голову тащить с собой котомку с провизией, чтобы поставить сетку в затоне. Мужик в соломенной шляпе был скорее всего приезжим. А приезжие: студенты, охотники, рыбаки — устраивались, как правило, на заимке, в стороне от деревни, полагая, наверно, что забираются в глухомань, в самые что ни на есть дебри тайги. А от глухомани этой до деревенского молока и сельпо не так уж далеко при необходимости…

Заимкой Алена, Сергей и Лешка называли охотничью избушку, что невесть когда и невесть кем была срублена у Желтого ключа, в двух-трех километрах от озера. Делалась избушка надолго, прочно, и время щадило ее. Единственное оконце можно было в непогоду заткнуть соломой, дверь снаружи подпиралась колом, а если где начинала протекать крыша — береста и несколько еловых веток были всегда под рукой. Поэтому в просторной рубленке иногда целыми месяцами жили по шесть, а то и восемь человек. Главным образом студенты. Рыбаки и охотники многолюдья, гитар, транзисторов не любили и, оккупировав избушку, давали понять это веселым студентам, если те не удосуживались оказаться первыми.

Близ Желтого ключа, или Желтого родника, на кедрач наступала смешанная тайга, и аккуратную, в анютиных глазках плешинку, что одним краем упиралась в родниковый ручей, а другим — в порожек старой, избушки, окружали высоченные ели, пихта, лиственница.

Раньше, когда Сергею, Алене и Лешке тоже казалось, что глухомань и дебри начинаются в трех километрах от дома, они часто бывали здесь: пекли кедровые шишки на костре, картофель и обязательно, как того требуют законы тайги, оставляли после себя кучку хвороста, сухой бересты, несколько спичек, соль… Потом в район Никодимова озера зачастили туристы, а для туземцев-друзей вчерашняя глухомань стала привычным, давно обжитым углом, и утратила былую привлекательность ничейная, у Желтого ручья, заимка…

Сергей не ошибся в своих предположениях. Еще издалека он почувствовал запах костра со стороны Желтого ключа и приближался к избушке осторожно, стараясь не быть замеченным раньше времени. Над самым ручьем, журчливым, истемна-светлым, при одном взгляде на который уже ломило зубы, остановился за елью.

В нескольких шагах перед избушкой энергично потрескивал небольшой костерок. Пламя его было почти невидимо в солнечном свете. А легкий голубоватый дымок зачинался будто бы независимо от костра, выше него, и неторопливо, свободно растекался в лапах темно-зеленой пихты.

Над костром, подвешенный на трех березовых рогатулинах, булькотил прокопченный котелок.

На поляне расположились трое. Сергей обратил внимание прежде всего на мужика в соломенной шляпе. Он сидел на корточках у самого огня, боком к Сергею, и, пользуясь, как дуршлагом, изрешеченной консервной банкой, протирал сквозь нее в кипящий над огнем котелок рыбу. Запах двойной, а может быть, даже тройной ухи чувствовался на расстоянии.

Друзья или случайные знакомые мужика устроились несколько поодаль от костра. Один, заложив руки за голову, отдыхал, вытянувшись на; спине, другой, раскинув босые, нети, сидел перед, елью спиной к Сергею и, слегка наклонившись вперед, непонятно манипулировал руками у своего лица. Сначала Сергей подумал — он бреется, чуть позже убедился, что тот крохотными маникюрными ножницами подстригал аккуратную шотландскую бородку — узкую, будто приклеенную, рыжеватого цвета. На земле, перед ним, приткнутое к ели стояло зеркальце, а чуть в стороне лежала на траве двустволка. Ружья были и у его товарищей. Охотничий сезон еще не начинался, но посетители заимки в любое время года являлись в тайгу с ружьями. По их словам, на всякий случай, предосторожности ради… А в действительности ради, любого шального зайца или глупого чирка, вдруг, вынырнувшего из камышей на плес.

Сергей отряхнул джинсы от налипшей к ним хвои, одернул свитер, взял из кучи-валежника под елью, первый попавшийся сук, чтобы выглядеть более или менее непринужденно, и шагнул через ручей.

Трое, что расположились перед избушкой, один за другим обернулись к нему.

Мужик в соломенной шляпе, еще раз встряхнув консервную банку, отставил ее в сторону и сел, обхватив колени руками. Тот, что лежал, ― приподнялся на локтях и тоже сел, вприщур, весело уставившись на Сергея: мол, что скажешь? — На траве: под ним лежал плащ «болонья». Третий, с шотландкой, оглянулся через плечо, щелкнул в воздухе ножничками, как бы раздумывая, охорашиваться ему еще или достаточно, тронул кончиками, пальцев подбородок, скулу и повернулся лицом к Сергею.

― Здравствуйте! — сказал Сергей, подходя к костру.

― Здоров, — отозвался мужик в шляпе. При близком рассмотрении он оказался совсем не старым, а лет двадцати пяти — двадцати шести. Возрасту ему прибавляла, вкупе со стариковской медлительностью движений какая-то общая неряшливость: щетина пяти-семидневной давности, припухшие веки, тяжелый, исподлобья взгляд, замызганная фуфайка, стоптанные кирзовые сапоги.










Сотоварищи его были примерно тех же лет, но, одетые со всей возможной аккуратностью, выглядели значительно моложе. На том, что носил пижонскую бородку, был толстый, домашней вязки пуловер поверх черного, с высоким воротником, свитера. Грудь другого под распахнутой кожаной тужуркой обтягивала ворсистая фланелевая рубаха в темно-коричневую клетку.

На приветствие. Сергея эти двое ответили кивками, лишь мыкнув что-то похожее, на «здравствуй», поскольку Сергей адресовался не к ним, а, к третьему, в шляпе.

― Промок… — неуверенно проговорил Сергей, чтобы как-то объяснить свое появление на заимке. — Слышу дымком тянет.

― Давай грейся… — буркнул небритый и, разломив надвое сухую хворостину, подбросил в огонь.

― Я и думаю: подсушусь малость. — Не дожидаясь второго приглашения, Сергей сел на подсохшую возле костра землю, скинул босоножки и стал деловито пристраивать их ближе к огню. От мокрых джинсов сразу повалил пар.

― Откуда, старик? Не здешний? Из какой волости? — окликнул его тот, что в кожанке.

― Я? На лодке… Родственники у меня тут. А так — сосновский.

― В Кирасировке родственники или в Никодимовке? — заинтересованно вмешался бородатый.

Сергей показал через плечо:

― В Никодимовке.

Бородатый легко, пружинисто поднялся и, широко ступая мертвенно-белыми от влажной травы ногами, подошел к костру.

За ним, оставив на земле мятую «болонью», приблизился третий. Лицо его казалось напряженным от едва сдерживаемой насмешки. Но что таилось за рыжеватыми искорками в прищуренных глазах, угадать было невозможно. Он первым с ходу протянул руку Сергею.

― Информация с доставкой на дом! Давай знакомиться.

Сергей назвал себя.

― А меня зовут Павлом! Это Владислав, это наш Гена, — ткнул он поочередно сначала на бородатого, потом на парня в шляпе.

Бородатый присел на корточки и, ковырнув хворостиной золу, покосился на Сергея из-под аккуратной челочки.

― Что там у вас стряслось, поподробней, а?

― Да ничего… — Сергей скользнул глазами по лицам своих новых знакомых. — Бабка Татьяна сгорела в своем доме. Вот и все… Я уж говорил вчера! — Он показал головой на Гену в шляпе.

Тот взял с травы ложку и повернулся к огню, чтобы помешать уху в котелке. А может, для того, чтобы отвернуться от собеседников. Сергею показалось, будто тень скользнула по его лицу.

Владислав и Павел тоже глянули на своего компаньона.

― А вы, оказывается, приятели! — удивился Павел, насмешливо щурясь, и заложил руки в карманы тужурки. На голове его был модный, с лакированным козырьком картуз, на ногах толстокожие, с высокой шнуровкой ботинки. Стоять без движения он не мог и, давая выход энергии, неторопливо покачивался, перенося тяжесть тела с пяток на носки, с носков на пятки.

Гена пропустил его реплику мимо ушей и, продолжая шевелить уху, спросил, не глядя на Сергея:

― Поймал что-нибудь? — Глухой голос его звучал как-то буднично, по-домашнему уютно.

― Поймал, — с нарочитой небрежностью отозвался Сергей, чтобы поддержать разговор. Гена обернулся. В глазах его мелькнуло что-то похожее на заинтересованность.

― Много, однако?

― Трех, — сказал Сергей. — Килограмма на полтора…

― Каждый?.. — уточнил Гена, опять поворачиваясь к огню. Но заинтересованность в его глазах уже пропала, уступив место прежнему невеселому безразличию.

― Не!.. — сказал Сергей. — Всего.

Бородатый Владислав, раскуривая сигарету, презрительно хмыкнул:

― По здешним местам это кошке на завтрак!

― Ты вон Геннадия попроси! — Тронув Сергея за плечо, Павел кивнул на Гену, который, отстраняясь от разговора, пробовал с кончика ложки уху, осторожно, со свистом втягивая ее через вытянутые губы. — Он всю вашу Никодимовку рыбой обеспечит!

― Так он сеткой, — сказал Сергей. — Сеткой — конечно…

Павел опустился рядом на корточки, сверкнул глазами.

― А у тебя что: батька или брат в рыбнадзоре?

― Сознательность губит, — ответил за него Владислав.

Сергей натянуто рассмеялся.

― Да нет!.. Просто не интересно сеткой. Да и зачем мне ее много, рыбы?

Он старался увидеть себя, и этих людей со стороны — взглядом беспристрастного человека: есть в его новых знакомых что-нибудь неестественное, фальшивое или эту фальшь он придумал в своей теперешней подозрительности? Но за беспредметным, по сути, разговором, за случайными взглядами, которыми обменивались эти трое между собой, какими смотрели на него, чудилась ему та же непонятная настороженность, какую он испытал по отношению к себе на вчерашних именинах. То ли выражение туповатого равнодушия на лице Гены было причиной этого, то ли скользкая ирония Павла, — то ли продуманность, с какой пристроился у огня бородатый Владислав, все свое внимание сосредоточив на кончике сигареты… Он и покосился-то, когда опрашивал: «Что там у вас стряслось?» — можно сказать, не в сторону Сергея, а в сторону его мокрых джинсов.

― Как там, ложки не пора тащить? — явно чуточку издеваясь над Геннадием, окликнул его Павел. И подмигнул Владиславу: — На счастье нам бог послал хозяина, а то бы загнулись уже с голодухи!

― А вы что, разве не вместе приехали? — воспользовавшись моментом, спросил Сергей.

Пыхнув сигаретой, Владислав хотел что-то сказать ему, Гена потребовал:

― Давай ложки…

Пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку, Владислав с неожиданной для него энергией метнулся в избушку. Ответил Павел:

― Мы тут, старик, с бору по сосенке, каждый сам по себе! Хоть и компанейский народ. Гена вон… Откуда ты, Гена? А! Из этих — Свинуш. Слыхал такой поселок? — Сергей слышал. — Вы бы его, Гена, в Лебедянск или Павлинск переименовали! А?.. Владик — ваш, из-под Сосновика где-то, а я, брат, москвич. Понял?

Сергей понял, оправдался:

― Я думал — студенты. Тут всегда студенты останавливаются.

Павел беззвучно рассмеялся. Настроение у него было наичудесное.

― Я, старик, в молодости целых два семестра был студентом! Но чести много, а денег мало. Народ здесь собрался самостоятельный. Разве что Гена еще подастся куда-нибудь грызть науки. Сколько у тебя классов, Гена?

Гена снял котелок с рогатулин, ложкой выплеснул из него клочья пепла, не ответил.

― Извиняюсь. — Двумя пальцами, указательным и средним, Павел чуть прикоснулся к лакированному козырьку. Объяснил Сергею: — Не в духе. У него тут до нас еще кореш был. Так, говорит, рванул позавчера. Что рванул — ерунда. А вот что по ошибке Генин плащ прихватил с собой и адреса не оставил — это уже свинство. Так, Гена?

Сергей напрягся, ожидая, что скажет Гена. А тот помедлил как бы в раздумье — отвечать или не отвечать, пробасил:

― Чо адрес… Наш он, белогорский, соседи… Вернусь — встречу, однако.

― А зачем он сбежал? — некстати и глупо спросил Сергей, слишком глупо, чтобы заподозрить его в чем-нибудь.

Гена посмотрел на него, как на неодушевленный предмет, и, взяв котелок, молча направился к середине поляны, где бородатый Владислав прямо поверх развернутой «болоньи» Павла уже настлал газет, выложил хлеб, ложки, лук, еще какие-то свертки. Надо отдать ему должное — с этой работой справлялся он ловко. И чрезмерную осторожность в нем Сергей предполагал напрасно, потому что на его нелепый вопрос Владислав, нарезая толстыми ломтями краковскую колбасу, среагировал первым:

― Я так думаю, что это он бабку вашу спалить надумал! Красивая была бабка, а? Хромые тоже бывают красивыми! Может, влюбился парень!

Павел по-своему беззвучно рассмеялся. Даже Генины губы на секунду скривила улыбка.

Сергей всеми силами хотел и не мог уловить в лицах что-нибудь похожее на откровение. Каким-то десятым чувством он угадывал фальшь, а разглядеть ее не мог. Но теперь хоть одно оправдывало его подозрительность: позавчера, то есть накануне пожара, здесь был четвертый. Теперь его нет.

― Вот у кого учись, Гена, — съязвил Павел, — прическа модерн, а голова под прической — палата лордов. Ты бы сварил так на голодный желудок?

― А что? — вдохновился Владислав. — Я эту идею еще мильтам продам! Как думаешь, заплатят, старик? — адресовался он к Сергею.

― Их там и так полно… — будто, между прочим отозвался Сергей, переставляя у огня подсохшие с одного боку босоножки.

― Или правда спалил кто? — удивился Владислав. Гена поднял голову, посмотрел на Сергея выжидающе.

Сергей пожал плечами.

― Кто его знает… Перерыли там все. Они же не отчитываются! Каждое бревешко прошарили.

Павел присвистнул.

― Да у вас там события! А мы от скуки тут умираем. — Он хлопнул Сергея по плечу. — Слушай, старик, ты нас на своей каравелле перекинешь, а?.. Плоскодонка? Выдюжит!

От ухи Сергей отказался, хотя запах у нее был отменный. Почему-то не хотелось глотать варево, которое готовил небритый Гена. Да и ничего другого Сергей не хотел трогать в этой компании. А что бы он съел теперь — так это кусочек хлеба, который поджаривала Алена… Уж лучше ехала бы она в этот раз к Черному морю!..

Гена откупорил четвертинку водки, выпил ее один, никого не приглашая, — видно, разговор по этому поводу уже был, и Владислав с Павлом пить отказались.

В газетных свертках были сыр, буженина, кофе в брикетах, яйца.

По очереди зачерпывая из котелка и с аппетитом обсасывая рыбьи головы, новые приятели Сергея от ложки к ложке приобретали все более благодушное настроение, и кое-что из их болтовни помогло Сергею уточнить немаловажные для него подробности о каждом.

Небритый и слегка пришибленный Гена работал шофером РТС в Свинуше. В Кирасировке у него раньше жил дядька, теперь помер. (Комментарий Павла: «Все помрем, старик!») Других родственников у Гены нет. Ездит сюда каждый отпуск по привычке. Отпуск берет весной или осенью, когда самая охота. («Сохатых, Гена, как пить дать, заваливал? Пульки твои я видел, старик!») Отпуск его еще впереди. Накопилось шесть дней отгула, поселился на заимке утром в пятницу, когда здесь был четвертый.

Четвертый исчез между семью-десятью часами вечера, пока Гена выбирал место для сетки, пока ставил…

У Павла отпуск: Работает в Метрострое. Повстречал знакомого геолога — тот ему и посоветовал местечко, где еще лесом пахнет. А с геологами он достаточно походил на своём веку. («Вот где заработки, старик!») Надумал еще раз подышать хвоей — и «Москва — Сосновск», на ТУ-104. Если надоест — махнет к морю. В заимку направили кирасировские мужики. Приехал вчера, немногим раньше Владислава.

Владислав сбежал от возлюбленной. («А у тебя еще нет девки, старик?») Работает мастером на заводе арматуры, она преподает в школе музыку, пение. Два года назад были здесь вместе, на этот раз она закапризничала. («Никогда не связывайся, старик!») Владислав решил проучить. Собрал чемодан — и на автобус…

Гена, судя по всему, колебался, идти ему в Никодимовку или остаться на заимке. Долго, тщательно мыл котелок, маскировал хворостом свою надувную лодку, потом трижды заново подпирал еловым комельком дверь избушки, словно бы она становилась менее доступной от этого…

Владислав первым добровольно сел на весла.

Павел привычно острил, подгоняя медлительного Гену. Пристраивая около себя ружье, спохватился:

― А ведь ружье-то нам лучше бы операм не показывать, а? — И сам же нашел выход: — Мы их в твоей лодке, старик, оставим!.. — Потом вспомнил: — Я же собирался на зорьке посидеть опять! Ты мне, старик, одолжи лодку, а?.. Или на твоей невыливашке, Гена?

Когда вышли на чистую, сверкающую гладь озера, все приумолкли.

Павел опустил в воду кончики пальцев и смотрел, как разбегаются от них искристые, солнечные струи. Владислав греб и смотрел на весла. Гена, ссутулившись за его спиной, утопал взглядом где-то в синей полоске леса по правому берегу Никодимова озера.

Сергей сидел на корме рядом с Павлом. И в этом недолгом молчании ощутил он себя тоскливо-беспомощным лицом к лицу или рядом с кем-то из этих трех, кто знал, где теперь четвертый, — тот самый четвертый, что еще нынешней ночью, возможно, был под обломками пожарища. Ведь какая-то логика должка существовать в событиях?! И в том, что четвертый целый день жил рядом с Геной, и в том, что Павел собирается ОПЯТЬ позоревать в камышах, то есть еще раз, как и прошлой ночью, когда исчез труп, и в том, что пижонистый Владислав побежал от своей музыкантши не туда, куда обыкновенно стремятся пижоны, а в глушь, в тайгу, где пижонить не перед кем…

Сергей не отваживался называть своих спутников по именам и, уловив наконец обращенный в его сторону взгляд Гены, безадресно спросил:

― А Лешку вы давно знаете? — спросил в лоб, так что уйти от вопроса было некуда.

Гена в каком-то медленном удивлении поморгал на него из-под грязновато-желтых соломенных полей.

― Какого Лешку?

― Ну — чья это лодка… Вы говорили — видели.

― Видел, а знать — откуда знаю? — Гена нахмурился, досадливо передернув плечами, и опять отрешился, глядя в синеву по правому берегу озера. — Может, в этот раз видел, а может, раньше…

― Я думал, знаете… — пробормотал Сергей.

Павел и Владислав прислушивались к ним, когда они заговорили. Потом ни к селу ни к городу Владислав сказал:

― Я на Байкале был — вот озеро!..

― Мне экзотики скоро уже хватит, сыт по горло — в Сочи она удобней, — без обычной усмешки ответил Павел.

Что-то объединяло этих людей и вместе с тем разобщало, усложняя отношения, которые держались в рамках непринужденности лишь благодаря какой-то удобной, молчаливо принятой всеми форме… И это, в свою очередь, тоже напоминало атмосферу дома Галины.

Сергей оказался в замкнутом кругу, по одну сторону которого были гости и брат Галины, может быть — она сама, по другую сторону — эти трое. И там и здесь мог каким-то образом присутствовать Лешка. Он бы разомкнул цепь загадок, а Сергею было не проникнуть в них!

* * *


Алена в одиночестве сидела у озера.

Толпа около пепелища хромой бабки Татьяны все не убавлялась, а даже росла. Бывшая усадьба стала местом сбора для никодимовских женщин. А за ними сюда тянулись и мужнины. Эти, правда, останавливались поодаль, за кольцом женщин, оставляя между собой и пожарищем расстояние, якобы пропорциональное достоинству пола.

Переворошив черные головешки на месте бабкиных сараев, участковый и следователь ушли, предоставив мальчишкам хозяйничать на пепелище как им вздумается. Мальчишки, однако, сразу утратили интерес к бабкиным владениям. Попробовали есть картофель из чугунка, что остался на плите флигеля, картофелины прогорели насквозь и легко разламывались в руках, как обыкновенный уголь.

Некоторое время Алена ходила между группами женщин. Но ее спортивный костюм и непокрытые, вызывающе роскошные волосы бросались в глаза. Мужчины обменивались репликами в ее адрес, женщины косились. Может быть, они косились на нее и раньше. Но раньше она никогда не бывала одна. А кто и как посмотрит в их сторону, когда рядом Сергей и Лешка, ее не трогало. На этот раз обращать на себя внимание впервые было и неловко и неприятно. Алена ушла к озеру, за кусты вереска.

Солнце лилось непрерывно, щедро, и во влажном воздухе начал скапливаться зной.

Алена разыскала сухой пенек и, подперев голову руками, стала глядеть на воду.

Слева от нее по мелководью время от времени хрустел камыш, а прямо и в обе стороны за камышом в покойном окружении распластанных по воде листьев белели кувшинки. Еще дальше от берега, пронизав гибкими, скользкими стеблями темную глубину, цвели желтые кубышки.

Алена смотрела и думала, что хорошо бы сесть в лодку, нарвать кувшинок — полную охапку! — и принести домой, поставить в летнике у Сережки…

Она знала, что не придется ей рвать кувшинки, не придется относить их в большой стеклянной вазе во времянку, но сидела и, сдерживая горечь, подступающую откуда-то из глубины груди, упрямо думала, как хорошо бы нарвать из лодки цветов и подарить Сережке… Назло, чтобы он хоть что-нибудь в жизни понял.

Это началось у нее весной, когда вскрывался лед на реке Сосновке. Алена стояла на берегу у обрыва, откуда были видны волнорезы железнодорожного моста, и на нее — прямо в лицо, в грудь — набрасывался ветер, тот прожорливый апрельский ветер, о котором говорят, что он ест снег, влагу. Река грохотнула с перекатами, будто взорвалась от истоков до поймы, лед разом вспучился и обрушил на барабанные перепонки оглушающий треск, скрежет… Вот тогда-то вдруг, ощутив сначала тесноту, а потом беспредельную, душную пустоту в груди, она поняла, что с нею ЭТО случилось. И вдруг очень захотелось плакать.

Нынешнее лето должно было стать для нее особым, единственным. Но не по той причине, по какой оно становилось особым теперь.

Времени прошло уже довольно много, а Сергея все не было. Алена не представляла, где он мог задержаться, и хотела вернуться к пепелищу, чтобы честно выполнять обязанности, ради которых, собственно говоря, и осталась она в Никодимовке. Но лишь поднялась на ноги, как оказалась лицом к лицу с Галиной, торопливо семенившей к ее убежищу со стороны усадьбы.

― Я так и знала, что ты где-то здесь! Уже и на том месте побывала, где мы вчера сидели. Здравствуй! — немножко радостным, немножко виноватым тоном проговорила она, уже с нескольких шагов протягивая руку.

― Здравствуйте… — ответила Алена, пожимая хрупкую, приятно сухую ладонь. Конец приветствия она проглотила, так что разобрать, на «ты» или на «вы» ее «здравствуйте», было невозможно.

― Мы и домой к вам стучали. Я с Николаем! — предупредила Галина. — Он там! — Показала в сторону пепелища. — Встретил кого-то, разговаривают. Костя заболел после выпивки! А где Сережа?

Она была в светло-сером костюмчик с узким, в три четверти рукавом. И светло-серый цвет делал еще приятнее для глаз ее ровный, в меру коричневый загар. Костюмчик на первый взгляд слишком плотно облегал грудь, талию, бедра, но, не стесняя движений, он лишь подчеркивал всю естественную миниатюрность ее тела.

― Сергей перемет выбирает, — ответила Алена, умышленно называя Сережку полным именем. С какой стати на второй день знакомства Галина вздумала фамильярничать?

― Пере… — Галина споткнулась. — Кого?

―…мет, — добавила Алена. — Удочка такая. Рыбу ловит.

Галина приподняла брови.

― Рыбу?.. Ой… Как же это он, когда Леша… Еще неизвестно, чем все кончится… — И она слегка закусила указательный, палец, сама напуганная своим предположением.

― Он такой, — соврала Алена про Сергея, — хладнокровный… — И глянула в сторону кувшинок за камышами. — Говорит: «Танцевать можно, а рыбу ловить нельзя?..» — Взял лодку и уплыл.

Галина заметно смутилась. Пригладила шелковистые пряди на висках, чтобы скрыть проступивший под коричневым загаром румянец.

― Я вчера пьяна была, Оленька! С самого утра. Нормальная я разве смогла бы танцевать?

― Все танцевали, — истины ради заметила Алена. — Не плакать же всем? — Она сдвинула брови.

― Нет-нет, — перебила ее Галина, — нормальная я ни за что не могу взяться — из рук валится…

― А я сегодня завтрак готовила… — сказала Алена.

Галина внимательно посмотрела на нее, вздохнула, отщипнув иголку от молодой елочки возле пня.

― А я даже на работу завтра не пойду, в больнице буду…

― В больнице? — переспросила Алена.

― Сегодня там Лешина мама, — как ни в чем не бывало разъяснила Галина, — а завтра она пойдет на работу — я буду. Уговорила начальство! Все-таки когда начальство мужчина, нам дороги везде открыты! — кокетливо, но осторожно пошутила она.

Алена шевельнула сомкнутыми губами.

― А если я попрошу начальство — мне разрешат?

― Что?.. — согнав улыбку, переспросила Галина.

― Ну, быть в больнице.

Галина смешалась.

― У Алеши?..

― Ну да! — подтвердила Алена. — Ведь некрасиво, правда, что мы приехали, отдыхаем…

― Ой, да зачем же вам! — обрадовалась Галина. — Я буду предупреждать вас, как там, что… Нескольким все равно нельзя!

Алена отвела за спину левую руку, пошевелила пальцами: сомкнула в кулак, потом медленно развела. Посмотрела на дальний берег у Горелого леса, чтобы скрыть неприязнь.

― Сережка вернется — мы собирались в Южный…

― Значит, поедем вместе! — с готовностью поддержала Галина. Ни в словах ее, ни в лице: за все время разговора не мелькнуло ничего предосудительного, что оправдало бы Аленину злость. Но ответила она не слишком приветливо:

― Нам надо переодеться. Да Сережа и пообедать должен…

― Мы подождем! — согласилась Галина. — Посмотрим пока: Тут что-то опять рылись. Искали что-нибудь?

― Не знаю, — сказала Алена. — Может, искали… А что там искать?

Галина засмеялась.

― Кто их знает! Идем. — Взяла Алену под руку. Красивая ты, Оля, честное слово! Счастливой, наверно, будешь. Я бы на месте Сергея шагу от тебя не ступила!

Поняла она Аленин намек или случайно назвала Сергея как положено?

* * *


Лодку Сергей оставил на прежнем месте и, наблюдая со стороны, умышленно не помог своим новым приятелям оттащить «Наяду» ближе к тростнику, замаскировать камышом и осокой патронташи, ружья, втиснутые прикладами под кормовое сиденье.

― Не уведут? — поинтересовался Павел.

Сергей шевельнул плечами.

― Весла не уводят…

Они распоряжалась Лешкиной лодкой как собственной.

Сергея это новое знакомство тяготило не меньше вчерашнего. К тому же ему надо было разыскать Алену.

А попутчики его не очень торопились. Гена, засунув кулаки в карманы брюк, изучал камыши. Павел отмывал рукава своей кожанки. Владислав, сидя на борту лодки, сушил ноги, чтобы натянуть сначала полосатые желто-коричневые носки, лотом альпинистские, на рубчатой подошве, ботинки.

Подобрав гибкую тальниковую хворостину, чтобы насадить на нее язей, Сергей подошел к лодке. Туманно объяснил:

― Я побегу. Мне надо еще увидеться…

― А бабку поминать как? — оглянулся Павел. — Мы не заблудимся?

Сергей ткнул хворостиной с язями по направлению бывшей усадьбы.

― Вдоль берега. Я тоже туда…

К пепелищу подходил, держась прибрежных кустов, чтобы увидеть Алену, если она не одна, раньше, чем его заметят. И в своем новом качестве соглядатая оказался свидетелем еще одной — по многим причинам несимпатичной для него — сцены.

Тропинка вывела его к тому откосу на берегу, где до вчерашнего дня Лешка чалил свою «Наяду».

Алена стояла у самой воды, высматривая за камышами противоположный берег. А Николай и Галина поджидали ее возле кустов, буквально в нескольких метрах от Сергея. Он не видел, когда Николай положил руку на талию Галины, но видел, с какой осторожностью она убрала эту руку и тихонько отвела за спину…

Если бы она отстранилась при этом, оттолкнула его — это было бы еще можно понять. Но она задержала его руку в своей руке, когда отвела за спину.

― Не видно, Оля?

И уже в который раз Сергей почувствовал злость — глухую, обидную злость на Лешку, словно он один был виноват во всем.

Алена увидела его первой, когда Сергей хрустнул тальниковой хворостиной в руке, чтобы предупредить о своем появлении. Шагнул из-за кустов.

― Здравствуйте!

Они повернулись к нему, расступясь в очень естественном движении. Галина обрадовалась:

― Здравствуй, Сережа!

― Ты что так долго?! — упрекнула от воды Алена.

Яркие девчоночьи губы Николая тронула улыбка.

― Оля все глаза проглядела.

― Часа два всего-навсего, — не слишком удачно ответил Сергей, пытаясь угадать, как отнеслись к его появлению. Но физиономия Николая была замкнута для эмоций. А вот прозрачные, с поволокой глаза Галины задержались на его лице чуть дольше, чем того требовало обыкновенное любопытство, и были настороженны…

― Два часа из-за этих рыбок? — упрекнула Алена, подходя ближе.

Галина только теперь заметила его добычу.

― Ой какие большущие! — Ткнула пальцем в мягкое рыбье брюхо. — На целую сковородку!

Сергей протянул снизку Алене:

― Будешь жарить?..

Алена взяла согнутую пополам хворостину и передала Галине.

― Возьмите себе. Нам сегодня все равно некогда. А завтра, — мотнула головой в сторону Сергея, — он еще наловит.

Галина непроизвольным движением переняла хворостину и, подняв язей на уровень глаз, должно быть, раскаялась в своем восторге.

― Господи! Они ж испортятся! Если бы мы хоть на велосипедах.

― Ничего им не сделается, — утешила Алена, — даже если пешком.

― А у вас гоночный? — поинтересовался Сергей.

― У Николая гоночный, а у нас с Костей обыкновенные, харьковские, — ответила Галина, дважды перенимая хворостину с язями из руки в руку, чтобы Николай догадался взять у нее.

О велосипедах Сергей как-то не подумал ночью. Прикидывал, что шум мотора — будь то машина или мотоцикл — они с Аленой услышали бы. А о самом надежном, бесшумном транспорте не вспомнил! Ведь что-то привело их сегодня на пепелище? И он был почти уверен, что они придут. Алена тоже была уверена в этом, иначе ни за что б не отстала от него.

Таскать рыбу явно не хотелось Николаю, но снизку он взял у Галины. Саркастической улыбки, какую он хотел изобразить при этом, не получилось у него.

Сергей позлорадствовал про себя. Это он давно заметил: чтобы выставить какого-нибудь самовлюбленного хмыря в жалком виде, достаточно подсунуть ему самую элементарную работу — например, дать в руки хозяйственную сумку, с какими женщины бегают за картошкой, — спесь будто корова языком слизывает.

Тряхнув снизку так, что стало жалко язей, Николай спросил относительно велосипеда:

― А ты что, увлекаешься?

― Немножко, — сказал Сергей.

― Трек?

― Трека в Сосновске нет. Так. Для себя. Алена вон лучше меня гоняет! — добавил он, чтобы переключить внимание гостей на Алену.

― Оля у нас, кажется, ни одному парню ни в чем не уступит! — воскликнула Галина.

― А меня так и зовут: полумужик, — объявила Алена.

Галина немножко растерялась.

― Ну что ты… Какая глупость! Тебе любая девчонка позавидует. Спроси у них, — кивнула на Сергея и Николая.

― Они правды не скажут, — отпарировала Алена.

― Если приглядеться, по ним и так заметно! — скокетничала Галина, поведя узким плечиком.

Алена ответила без улыбки, не принимая ее игривого она:

― Я не приглядываюсь.

― Какая ты… — обиделась Галина. И, насупившись, глянула исподлобья. — Строгая очень!

Наблюдая за девчонками, Сергей невольно припомнил их первую встречу. Если тогда инициативой полностью владела Галина — теперь они поменялись местами, и Алена ни в чем не уступала собеседнице, держа себя несколько даже свысока по отношению к ней.

― Не строгая, а серьезная, — поправил Николай.

Галина фыркнула.

― Ну да, я одна легкомысленная! — покосилась на Сергея. Белки у нее были чистые-чистые…

Сергей подумал ни с того, ни с сего, что у многих девчонок такие. А у Алены — аж в просинь. И он посмотрел на Алену, чтобы удостовериться в этом.

Опровергнуть Галину никто не успел.

― Вот у него какие свидания, оказывается!..

Сергей оглянулся, узнав голос Павла.

Галина и Алена сразу объединились перед лицом вновь прибывших, отступили на шаг в сторону. Этого у девчонок не отнимешь: могут ненавидеть друг друга до белой горячки, но перед лицом общего противника (то бишь мужчины) изобразят, будто они сестры родные, водой не разольешь.

― Понятно, из-за кого он нас бросил! — насмешливо заключил Павел, одним быстрым взглядом с головы до ног окидывая девчонок, а заодно и Николая.

Владислав откашлялся, с ухмылкой пощипывая бородку. На Гену собеседницы Сергея не произвели оживляющего впечатления.

― Здравствуйте! — небрежно кивнул всем Павел. Владислав, здороваясь, поклонился, то есть слегка подал свой корпус вперед. Один Гена, бормотнув что-то неопределенное, остался недвижен как изваяние.

Николай ответил на приветствие со всегдашней интеллигентностью в лице, девчонки сказали «здравствуйте» и отступили еще на шаг. Секунд двадцать-тридцать происходил быстрый обмен взглядами: то ли взаимное прощупывание, то ли своеобразная дуэль. И опять Сергею в его теперешней подозрительности показалось, что все чего-то ждут: Николай — от подошедших, те — от него.

Возле бывшей усадьбы не хватало теперь лишь Кости да Анатолия Леонидовича.

Да еще Лешки, близ которого остался в Южном Костя…

Владислав подмигнул Сергею:

― Геннадию до тебя в смысле рыбалки, конечно; далеко! — Ему определенно хотелось перещеголять Павла в двусмысленностях.

А тот опять уставился на девчонок.

― Может, ты познакомишь нас?

И сразу в кольце присутствующих наметилось движение: Николай протянул руку Павлу, они назвали себя; Геннадий с неожиданной для него реакцией сделал шаг вперед и вытащил из кармана правую руку, словно приглашение к знакомству было адресовано главным образом ему; Алена требовательно воскликнула: «Сережа, пошли обедать! — и, сдвинув брови, категорически повторила для Павла: — Нам пора обедать»; Галя не очень настойчиво попыталась удержать ее.

Мы не собираемся вас задерживать! — насмешливо удивился Павел. — Мы хотели только представиться!

Владислав, ущипнув бородку, изрек в пространство:

― Друзья нашего друга — наши друзья…

Но Алена уже взяла Сергея под руку.

― Меня зовут Ольгой, — через плечо сообщила она. — Сережа не завтракал, а мне мама велела следить за ним. — И добавила уже для Сергея: — Нам, забыл, ехать еще?

Алена вела себя правильно. Однако Сергею в данной ситуации лучше было остаться здесь, не уходить. И краем глаза он продолжал регистрировать происходящее вокруг него.

Чуточку поспешивший Гена уже готов был спрятать заготовленную для пожатья руку, но вежливый Николай, едва освободясь от Павла, шатнул к нему и привычно, с той же приятностью в лице назвался, а уж затем дал подержать свою безвольную руку Владиславу.

― Меня зовут Галя! — предупредила Галина какую-то новую реплику Павла и даже слегка присела на одну ножку. — Мы тоже уходим!

― А вам зачем торопиться? — вмешалась Алена.

Сергей чуть не подтолкнул ее. Выручил Николай:

― Мы договорились ехать вместе. — То ли ему не хотелось оставаться рядом с пришедшими, то ли он демонстрировал свою непричастность к ним…

Сергея это в любом случае устраивало, тем более что Алена уже тянула его от бывшей усадьбы.

― Вернетесь — ждите нас в гости! — пообещал Владислав.

А Павел вспомнил про лодку:

― Ты хоть вечером нас домой перебрось! Не забудешь?

Сергей понял, что лодку он сегодня не увидит.

Когда отошли шагов на двадцать, Алена, пользуясь тем, что Николай и Галина поотстали, предупредила:

― Один ты больше никуда не пойдешь. Понял? То ли утонул, то ли еще что…

Сергей хмыкнул, не найдя другого ответа.

― Где вы их подобрали, Сережа? — испуганно затараторила Галина, пристраиваясь по левую руку от Сергея. — Шайка какая-то! Один другого нахальней!

Николай со злополучными язями на хворостине шел сзади. Язи приобрели на солнце какой-то отечный, малосъедобный вид.

* * *


Николай и Галина обосновались на лавочке у дома, от предложения Алены пообедать отказались, предоставив Алене и Сергею возможность побыть вдвоем, тем более что под этим удобным предлогом они сами оставались наедине.

Пока шли через кедровник, Сергей, отвечая Галине, рассказывал про заимку, где побывал из любопытства, о каждом из трех ее теперешних постояльцев: как познакомились, как оказалось, что следом за ним пришли на пепелище. Врать ему не было нужды.

Дома Алена сообщила в пространство, что Галина теперь все время будет около Лешки…

Сергей сидел у стола, переводя взгляд за Аленой, шагавшей из одного угла комнаты в другой, и никак не среагировал на ее сообщение.

― Что их тянет туда? — спросила Алена.

А он вспомнил недавний эпизод, свидетелем которого случайно оказался, и невольно съязвил в ответ:

― Любовь…

Алена остановилась напротив и долго откуда-то издалека смотрела на него.

― Любовь тянет… — мрачно повторил Сергей, раскаиваясь, что задел эту тему.

Алена отошла к окну, через которое Сергей уходил ночью в Южный, и стала глядеть на улицу.

В ожидании, пока это надоест ей, Сергей подумал, что с Аленой ему всегда проще на людях — там она хоть прикидывается тихоней, а с глазу на глаз он никогда не может предугадать, что ждать от нее в следующую минуту…

― Будешь обедать, Алена? (Она кивнула, не оборачиваясь.) Запсихуют… — напомнил Сергей.

Алена ответила тусклым голосом:

― Ничего с ними не случится…

Сергею стало жалко ее.

― Там, на заимке, Алена, был еще один человек… — Она медленно обернулась. — Они говорят, что он приехал раньше всех, раньше Гены. А в пятницу вечером исчез. Вроде захватил чужой плащ — и больше его не видели. А работает в двух шагах от Гены, в Белогорске. Зачем ему воровать у соседа? И я тебе скажу: все они что-то знают. Все! Галька тоже.

Алена отошла от окна к двери, у порога остановилась.

― Сейчас, когда я смотрела, из-за угла выходил Николай. Глянул во двор и на окошки.

Сергей прыгнул к окну.

― Вот гад!

― Давай обедать, Сережка… — сказала Алена и ушла в кухню.

Принесла в Лешкину комнату холодный борщ, пахнущую чесноком колбасу, банку малинового варенья.

И, пока ели, не глядя друг на друга, думали каждый о своем.

К борщу Алена едва притронулась, нехотя, без аппетита прожевала кусочек колбасы, потом намешала варенья в холодный чай и стала наблюдать за Сергеем. Хот не выдержал:

― Чего ты смотришь?

― Наелась. Талию берегу, — ответила Алена.

― Ну береги…

Она промолчала. Не спросясь, подлила ему борща. А потом, когда он взялся за бутерброд, сказала:

― Можно тебе один вопрос?

― Смотря какой.

― Тебе Галина нравится?

Сергей поперхнулся.

― Как женщина, — уточнила Алена.

― Вот еще! — фыркнул Сергей. — Там и глядеть-то не на что.

― А фигурка у нее…

― Придави ногтем — только щелкнет! Ее надо под микроскопом разглядывать. Левша — и тот не подковал бы!

Алена вздохнула.

― Врешь ты, Сережка. Она хорошенькая. И обаятельная. И ласковая. И женственная. Потому ты врешь.

― Хорошенькие котята бывают! — разозлился Сергей. — А насчет обаятельности, так это чтобы в любую дырку, что ли, пролезть? Ручки, губки там — все как нарошное! — Истины ради добавил: — Одни глаза разве…

― Глаза — это она атропин капает.

― Ч-что? — переспросил Сергей. — Лекарство?

― Ну да, — сказала Алена, — чтобы блестели. Не видел, у нее зрачки расширенные?

Сергей, хмыкнув, пододвинул к себе банку с вареньем.

― До вас только доберись — ничего своего не окажется… Может, и ты капаешь?

― А у меня что — блестят?

Сергей поглядел на ее зеленоватые, в крапинку глаза, на младенчески-чистые белки с просинью и не ответил.

Пока Алена убирала посуду, он стоял у окна, наблюдая из-за занавески. Пора было выходить.

Но, закончив уборку, Алена подсела к столу и, тревожно сдвинув брови, надолго задумалась, подперев голову кулаками, словно впереди у нее была вечность и никто не поджидал их за воротами.

― Может, все-таки пойдем, Алена?

― Сережка… Я вот перед отъездом читала о Бухенвальде. Как убивали там, мучили… И я все время думала…

Честно говоря, Сергей не предполагал, что Алена может задумываться над подобными вещами. И минуту назад готов был поклясться, что до прошедшей ночи она вообще подолгу не задумывалась ни над чем.

А она продолжала:

― Когда читала, мне показалось, что смерть может стать чем-то обыкновенным: как дождь, снег… Ведь нет, Сережка! Правда? Это страшно. Это надо заранее, что ли, умереть? Ходить еще, а уже быть мертвым. Я сегодня целый день думала… Умереть можно за что-то… Когда война, когда нельзя иначе. А если убивают теперь?.. У меня, Сережка, по коже вот здесь, — показала между лопаток, — мурашки бегают. От злости, понял?..

― Идем, Алена… — опять позвал Сергей после паузы.

Она выпрямилась, положив руки с растопыренными пальцами на стол перед собой. Кивнула.

― Сейчас… Переоденусь… — Напряжение сошло с ее лица.

Сергей сделал несколько шагов по комнате, но поймал себя на том, что одну за другой перенимает Аленины привычки, и остановился.

― Ничего мы пока не знаем, Алена. Ни-че-го!..

Она промолчала, разглядывая собственные пальцы, то чуть сдвигая, то раздвигая их. А когда Сергей опять нетерпеливо зашагал по комнате, вдруг спросила:

― Сережка… как ты думаешь, мне маникюр сделать?.. — И вопросительно поглядела на него снизу вверх.

Язык у Сергея отсох на определенные доли секунды.

― Поспрашивай кого-нибудь другого, ладно?

― А ты сказать не можешь?.. Может, меня твое мнение интересует?

― У меня, знаешь, как-то еще не сложилось мнение на этот счет.

― Зря… — сказала Алена. — Для вас же делается все, не для себя. Как вот у Гали…

― Нужен он мне, ее маникюр! — разозлился Сергей.

― А кому-нибудь это приятно… — грустно заметила Алена.

Сергей вздохнул, что тоже бывало с ним редко. Алена встала.

― Побудь на кухне, я переоденусь.

Она захватила с собой из дому всего два платья — на всякий случай: черное, которое надевала вчера, да еще светло-коричневое, с белым поясом, белым воротничком и такой же отделкой на карманах, в которое нарядилась теперь.

А раньше, случалось, она за все лето ни разу не надевала выходного платья. Как-то умудрилась даже на танцплощадку пойти в спортивном костюме. Через пару ганцев пришлось, правда, с достоинством удалиться, пока не попросил никто. Но все же…

Белый цвет шел ей. Оценив по заслугам и это платье, и белые (на этот раз без каблуков), оплетающие голень босоножки, и гладко прибранные с одного боку волосы, отчего они упали теперь на одно ее левое плечо, Сергей мрачно поинтересовался:

― Мне что — тоже переодеваться?

Алена утешила:

― Тебе не надо. Ты же мужчина. — И, подражая кому-то, добавила: — Так импозантней… Тебе бы зарасти еще, как тот, в шляпе, небритый.

Сергей невольно тронул подбородок, который он скреб сухой бритвой раз в полтора-два месяца.

Перед уходом Алена тщательно проверила все шпингалеты на окнах, а когда навесила замок, строго сказала, ткнув для убедительности в грудь Сергея:

― Между прочим… Если тетя Валя останется в Южном — ты, Сережка, будешь сегодня ночевать здесь. В доме. Понял?

* * *


Последовательность Алены с точки зрения нормального человека можно бы графически изобразить линией, напоминающей траекторию движения молекулы в растворе. И это, случалось, подводило ее.

Однажды разбирали на комсомольском собрании Жорку Вадыкина. Был он немножко чокнутый, себе на уме, и симпатиями в классе не пользовался. Тяжелый, угрюмый, он жил как бы в полусне, на вопросы учителей отвечал односложно, случайные дискуссии игнорировал, в общих затеях никогда не участвовал, друзей не имел, искал «смысла в жизни». По всем без исключения предметам Вадыкин перебивался на тройках, зато был постоянным читателем самого скучного отдела городской библиотеки, а пухлый портфель его изнывал под тяжестью изданий «Академкниги». Вадыкин штудировал философию. И можно с уверенностью сказать, что он корпел над Шопенгауэром или Кантом даже в то время, когда весь класс бежал с уроков на «Великолепную семерку» в «Гигант». Шума философ не терпел, а значит, презирал в душе добрых три четверти класса, то есть всех, кто вроде Алены не мог существовать без движения. Алену он даже видеть не мог и в седьмом классе обозвал «шилохвосткой». А она его — «заплесневелым». «Шилохвостку» забыли, а «заплесневелым» Вадыкин остался навсегда.

Отличился Жорка на уроке физкультуры.

Физруком третьей школы был мастер спорта по гимнастике, чемпион области в недавнем прошлом, Анатолий Григорьевич Сумской, или проще — Толик. Он приходил на занятия, как правило, в ярко-голубых трико и открытой борцовской майке, сознательно или несознательно демонстрируя весь комплекс мужской мускулатуры, что играла на его треугольном торсе. Мальчишки ему завидовали, девчонки в него влюблялись. Толик откровенно презирал животы, двойные подбородки, студнеобразные бицепсы и не раз, не два выказывал свое презрение медлительному увальню-философу.

Жора, кое-как отработав на брусьях, должен был сделать передний соскок. Но в последнюю долю секунды — то ли по рассеянности, то ли потому, что раздумал, — не спрыгнул на мат, а обрушил свои восемьдесят килограммов на деревянную перекладину, чтобы уж с нее меланхолично соскользнуть вниз. Перекладина затрещала, класс прыснул, а энергичный Толик бросился проверять, что случилось со снарядом.

― Вам не спортом заниматься, а… — Он захлебнулся от негодования. — Дворником вам работать, тротуары мести — вот где вам место ― более унизительной профессии Толик не нашел. Но затем высказал свою главную мысль о том, что «гимнастикой заниматься — надо головой работать»: «Не руками-ногами, не задом, а головой!»

И тут Жора заявил со всегдашней флегмой в лице:

― Я заметил, что это подчеркивают всегда те, кто даже не знает, есть у него голова на плечах или нет…

― Ва-ды-кин! — закричал Толик так, что его было слышно в соседнем квартале, закричал, чтобы остановить Жору, потому что тот уже направился было в строй, как человек, до конца исполнивший свой долг перед физкультурой. — Что вы сказали?! Объясните, что вы хотели этим сказать?!

Жора остановился и, глядя в глаза учителя, неправдоподобно толково объяснил свою мысль:

― Я хотел сказать, что ни один ученый не говорил, что работает головой. Если судить по высказываниям — это привилегия футболистов, гимнастов да еще этих… — Жора задумался в поисках слова. — Которые ядро толкают. Ужасные интеллектуалы.

Собрание предполагалось тихое, мирное, поскольку вопрос не вызывая разногласий. Грубость, оскорбление учителя были налицо. И единственной задачей комсорга Ленки Голиковой было организовать хоть несколько приличествующих событию выступлений.

Выступления сводились к тому, что Георгий (то есть Жорка) Вадыкин, конечно, виноват, но был возбужден, погорячился, и, наказывая его, следует учесть это. Класс по привычке выгораживал товарища, хотя товарищем Жорка был никудышным. И вдруг слова потребовала Алена. А надо сказать, что выступала она редко, и, может быть, еще поэтому авторитет у нее, добытый где колбой из-под кислоты, где неизменной прямолинейностью, был железный.

Алена сказала, что говорить надо не о данном случае — Вадыкин вообще склонен к хамству: товарищей он презирает, учителей тоже, открыто ставит себя выше всех и на тройки учится единственно потому, что считает ниже своего достоинства заботиться об оценке, хотя другим людям эти самые четверки-пятерки даются, может быть, с трудом…

Выступление Алены разорвало цепь круговой поруки, желание высказаться проявил чуть не весь класс. Вадыкину растолковали, как до чертиков надоело всем его выпирающее через все поры самомнение, напомнили его подленькую привычку будто невзначай унизить человека ядовитой репликой — унизить, как правило, за неосведомленность именно в тех «умных» вопросах, в которых он, Вадыкин, дома…

Заговорили наперебой, так что разгоряченная этим единодушием Ленка Голикова не выдержала и, прекращая разноголосицу, объявила:

― Предлагаю вынести Георгию Вадыкину строгий выговор с предупреждением! Кто за это предложение, прошу поднять руки! Едино…

Договорить она не успела, потому что со своего места решительно поднялась Алена.

― Подождите! Ведь могут быть и другие предложения?

Руки начали вразнобой опускаться.

― А ты что — предлагаешь исключить?.. — растерялась Голикова.

― Наоборот, я против такого строгого взыскания!

Ленка разозлилась, Ленка не любила, когда на собраниях выходило что-нибудь не так, как она думала.

― Ты же сама, Уверова, первой заговорила о Вадыкине, что он как чужой, что он хамит! А теперь добренькой хочешь быть?

― Я не отказываюсь, что он хам, но ведь на уроке физкультуры насчет головы он сказал правильно.

В оцепенелой тишине, что упала на класс, первой со страшно искаженным лицом выскочила за дверь смешливая англичанка. За ней — озабоченно, по-деловому — удалился классный руководитель девятого «А», историк по специальности, Дмитрий Панкратович Логов.

Строгача Жорке все же влепили. А по поводу Алены состоялся какой-то официальный разговор в учительской. Ходили небезосновательные слухи, что ее предполагают обсуждать на педсовете. Но дело само собой утихло. Возможно, физрук Анатолий Григорьевич понял, что Алена не гордый Вадыкин и в простоте душевной будет защищать свою точку зрения; возможно, помогло вмешательство Анастасии Владимировны, которая раньше оказывала какую-то услугу жене физрука, волейболистке, а теперь вынуждена была проторенной дорожкой опять несколько раз наведаться в школу.

Не в пример Вадыкину, проблема смысла жизни Алену не волновала до последнего времени. Но после ночного происшествия, когда она, забившись под одеяло, кажется, плакала, Сергей все чаще замечал в ее лице какую-то углубленность в самое себя, и, что бы она ни говорила, оставалось впечатление недосказанности.

* * *


Николай и Галина обиды не проявили.

Николай понимающе усмехнулся, оглядывая прическу и новое платье Алены. Именно он чем-то напомнил Сергею Вадыкина: та же самоуверенность, то же чувство превосходства над окружающими.

Платье Алены Галину очаровало. (Жаль, что ей самой не идут такие цвета. Если скомбинировать наоборот: коричневая отделка по белому полю?.. Она попробует!) Хотела сказать что-то по поводу открытых босоножек после дождя, но глянула на подсохшие дорожки вдоль проезжей части улиц и одобрила весь праздничный Аленин ансамбль.

До поворота на Южный, где машины сновали чаще, решили пройтись пешком.

Уютный, освеженный ливнем проселок, свободно изгибаясь, пораздвинул направо и налево от себя густостволые стены кедров, но шиповник, смородина, вереск набегали чуть не на самые колеи, а между кустами то там, то здесь возвышалась хрупкая, нежно-зеленая молодь четырех-пятигодовалых елей.

Шли рядом. Девчонки посередине, мужчины — по бокам. Когда на пути попадалась лужа, Сергей и Николай, а иногда оба отставали, чтобы пропустить девчонок вперед, потом догоняли их и опять шли рядом.

Через дорогу то бесшумно, то с коротким, беспечным вскриком перелетали, чтобы, вынырнув из одной гущины, окунуться в другую, стремительные, юркие пичуги. А над головой, распластав крылья, медленный, неторопливый, плыл коршун.

Сергею вдруг захотелось, чтобы не было с ними их новых знакомых, представил, что он один идет рядом с нарядной Аленой. Просто так, без цели. Порхают через дорогу, трепеща крыльями, пугливые птахи, плывет коршун… И удивился, почему раньше ему никогда не приходила в голову такая заманчивая, вполне осуществимая идея! В Сосновске прогулки совершались, как правило, на главной улице, на Зеленой, и обязательно после девяти, когда зажгут фонари и много народу; а если в Никодимовке, то перед клубом, до начала сеанса, когда опять народ… А идти бы вот так проселком, где лишь время от времени шныряют через дорогу пичуги, едва уловимо о чем-то шепчет кедровник, и, мягкое, тлеет за спиной солнце… Сколько хороших возможностей растрачивает человек, пока догадается наконец, что растрачивает. И хуже всего, что мысль об этом приходит тогда, когда возможностей почти не остается.

Алена шла молча, и это нравилось Сергею, как будто молчание объединяло их.

Говорила, по сути, одна Галина. О техникуме, о наступившем однообразии в работе, о том, что, если все будет хорошо, они отдохнут компанией вместе… Потом спохватилась, глянула на часы:

― Боже… — Голос ее дрогнул, словно все дальнейшие перспективы зависели теперь от того, что их ждет в Южном. — Мне бы лучше не ездить в Никодимовку! — И она с укором поглядела на Николая. — Лучше бы ты без меня зашел к ребятам!..

Алена обеими руками поправила волосы за спиной. Она проделывала это уже несколько раз, чтобы Галина не висела на ее руке. Но та опять с непосредственностью ребенка затискивала под Аленин локоть свою маленькую загорелую ладонь.

― Если бы что-нибудь изменилось, тетя Валя позвонила бы, — сказала Алена.

Николай через головы девчонок посмотрел на Сергея.

― Счастье бабкино, что она сама пострадала: ее не за хату, а за Алексея надо бы привлечь. Косвенные причины — тоже причины…

― Николай, ты со вчерашней выпивки очень глупо шутишь! — неожиданно вспылила Галина. И всегда теплые, покорные глаза ее ожесточились. — Есть вещи, над которыми стыдно шутить!

― От слез Алексею легче не станет, — спокойно парировал Николай.

― Не Алексею, так другим!.. — Она поглядела на Алену и Сергея, то ли ища у них поддержки, то ли подчеркивая этим, что она имеет в виду не одну себя, а их тоже.

― Словами не поможешь… Зря вы расстраиваетесь, — успокоила ее Алена. Сергей не вмешивался в разговор, сохраняя за собой преимущества стороннего наблюдателя.

― Съездить в Никодимовку ты предложила, не я, — напомнил Николай, и трудно было угадать, шутит он или каким-то непонятным образом выговаривает ей.

― Я хотела увидеть Олю, а не торчать там среди всякого сброда. — Глаза ее стали опять покорными, и она теснее прижалась к Алениному локтю.

Николай, подобрав сухую ветку, сбивал ромашки по обочинам дороги.

― Твои друзья, Сергей, не понравились Гале.

― А вы их разве не знаете? — машинально спросил Сергей.

― Я? — Николай удивленно приостановился. В глазах девчонок затаилось внимание. — Я у себя в Южном знакомых могу по пальцам пересчитать, а в Никодимовке… — Николай засмеялся. — Нет, откуда мне!..

― Мне показалось, что тот, которого зовут Гена, знает вас. Может, где-нибудь видел?

Николай приподнял плечи.

― Сережа! — строго выговорила Галина. — Вы плохо думаете о моих и Костиных друзьях. Таких знакомых у нас еще не было!

― Теперь есть! — уточнил Николай. — И между прочим, знакомствами нельзя гнушаться.

― Ф-фи! — брезгливо передернулась Галина. — Это на Сережиной совести!

― Там в пятницу с ними еще один был, — без интонации сообщил Сергей. — Вечером обокрал Гену и куда-то исчез. Как испарился.

― Гену обокрал? — заинтересованно спросил Николай. А в быстром взгляде Галины Сергею опять почудилось напряженное внимание.

Все это ни о чем не говорило, и в досаде Сергей даже подумал о себе, что стал за эти два дня либо физиогномистом, либо психом.

― Плащ Генин прихватил кашемировый! Гена с тех пор в себя не приходит, — объяснил он.

Николай опять рассмеялся:

― Видик у него действительно пришибленный!

Галина фыркнула.

― У нас где-то валяется один — можете подарить ему, Сережа, если вы о них так беспокоитесь!

― Галя ревнует всех на свете ко всем, — объяснил Николай. — Не обижайтесь, Оля, но пока не было вас — она была здесь единственным ярким центром!

― Ты сам становишься похожим на тех мужиков, — серьезно предупредила Галина.

Сергей не понял ее, демонстративно вздохнул.

― Я их обещал еще на тот берег переправить…

Алена тронула его за руку.

― Сережа, все это не очень интересно. А мне даже неинтересно совсем. Если ты со мной можешь быть скучным, то хоть при других сделай вид, что ты не такой. — До чего же правдоподобно умеют играть женщины! Сергей не нашел, что ответить на длинный Аленин упрек. Из любопытства раза два потом украдкой заглянул ей в глаза. Но до самого поворота Алена стойко сохраняла в лице обиду.

* * *


В Южном, как по уговору, все стали сдержанными.

Алена заученным движением высвободила у Галины свой локоть и, едва тронув прическу, взяла под руку Сергея. Ни у него, ни у нее (да и у Галины с Николаем, наверное, тоже) не было желания заходить в больницу всей разношерстной компанией. Галина первой издалека увидела возле дома Костю, и, к общему удовлетворению, проблема «кто куда» отпала.

― Костя наверняка от врачей! Пойдемте к нему!

Костя помахал им рукой, но ждать не стал, а сразу шагнул в калитку, как бы приглашая следовать за ним.

Алена не выказала по этому поводу никакого протеста, и потому Сергей вслед за нею, шаркнув у порога босоножками, вошел в дом.

Здесь был тщательно восстановлен первозданный уют. Нежный тюль чуть колыхался на распахнутых окнах, и уличный воздух, и яркие отблески на полированной мебели, и мягкая, темно-оранжевая, с неброским орнаментом дорожка под ногами должны были свидетельствовать о незыблемости порядка и чистоты в доме.

Сергей невольно воссоздал в памяти утреннюю ситуацию: беспорядочно раздвинутые стулья, повернутый ближе к центру стол в завалах грязной посуды, шум дождя о стекло, себя за темными окнами, Костю, Анатолия Леонидовича у двери…

В теплой шерстяной рубашке, в старательно отутюженном костюме брат Галины выглядел старше и солиднее, чем вчера, хотя по-прежнему сутулил свои узкие плечи. Не было и той снисходительной улыбки, что кривила его губы накануне, которую либо он заимствовал у Николая, либо Николай у него, — Костя выглядел утомленным и озабоченным.

У Лешки наметился какой-то благоприятный сдвиг, сказал он, врачи утверждают, что не сегодня-завтра дела его станут лучше.

Алену усадили на узкий диванчик у стены. Обтягивая платье на коленях, она глянула в сторону Сергея, требуя, чтобы он держался возле нее. Но Сергей пристроился у окна, непроизвольно выбрав место, несколько обособленное от других. Галина сразу отошла к зеркалу, чтобы кончиком безымянного пальца поправить помаду на губах. Костя закурил, стоя у стола.

― Так что свои каникулы, Оля, вы еще проведете как надо. — Он поднял глаза от пепельницы, но глянул не на Алену, а куда-то в стену мимо нее. — Алексей теперь в долгу перед всеми. Ему что, а другие волнуются! Лично я согласен так умереть когда-нибудь. Заснул — и не проснулся…

― Кос-тя! — обернулась Галина.

Чувствуя себя, как в собственном доме, Николай не вошел в комнату вместе со всеми, а почему-то остался в коридоре. Но во время Костиной речи он заглянул через приоткрытую дверь, так что его могли заметить лишь Сергей да Костя, показал двумя оттопыренными пальцами, что есть выпить.

Костя ответил сестре: «Молчу!» — и кивнул Сергею на выход.

Сначала Сергей тряхнул головой: «нет», «не пью», потом спохватился, что ему следовало бы выйти в коридор, понаблюдать за ними — для того и находился он здесь… Но уж если тем понадобилось секретничать — они нашли бы для этого иную возможность.

Костя вышел, бросив мимоходом: «Я сейчас…» Галина перехватила их жестикуляцию, заговорщицки подмигнула Сергею.

― Мы, наверное, пойдем… — сказала Алена.

Галина движением руки остановила ее.

― Куда? Костя и Николай сейчас вернутся! У них там свои заботы — голова болит после вчерашнего.

― Я не потому, — заметила Алена. — Нам надо тетю Валю проведать.

― Се-ре-жа! — умоляюще протянула Галина. — Еще чуть-чуть, а?.. Посидите? Мне как-то спокойнее с вами… Честное слово! — Она приложила руку к груди.

― Мне все равно, — буркнул Сергей. — Как Алена.

Алена, не поворачивая головы, медленно покосилась на него.

― Мне бы тоже все равно, если бы не Валентина Макаровна… Но немножко мы еще посидим, — добавила она, предупреждая какое-то новое словоизлияние Галины. Та благодарно просияла в ответ.

― Оля… — И заметно смешалась. — Может быть, это некрасиво, не вовремя… Но ведь я совсем не знаю Алешину маму… Какая она?

Алена повела своей классической бровью. И больше ни один мускул не дрогнул на ее лице.

― Хорошая.

― Ну… бывают строгие, бывают придирчивые…

― Тетя Валя добрая, — сказала Алена.

― Вы, Сережа, не слушайте! ― потребовала Галина. Сергей посмотрел в окно. — Ты познакомишь меня с ней, а?

Алена секунду помедлила.

― Хорошо. Потом, ладно? Сейчас неудобно…

― Нет, нет! — обрадовалась Галина. — Когда-нибудь. Когда все это… — Она не договорила: Костя и Николай вошли вместе. Пили они или нет — угадать по их виду было невозможно.

― Я, девушки, должен хоть иногда показываться дома! — от порога известил Николай. — Если вы разрешите — я сбегаю на минуту.

Алена хотела сказать «до свиданья» — он опередил ее:

― Не прощаюсь. Надеюсь, еще увидимся.

Костя взял стул и, закинув ногу на ногу, сел у другого окна, напротив Сергея. Веко на его правом глазу дергалось, когда он, слегка отодвинув тюль, посмотрел на улицу. И от него не ускользнуло, что Сергей заметил это. Галчонок! Сделай нам хоть чаю или кофе по стаканчику.

― Мы сейчас уходим, ― сказала Алена.

Повинуясь жесту ее руки, Сергей сделал движение, чтобы подняться. Галина шагнула сначала к нему, потом к Алене: Сергея тронула за плечо, удерживая на месте, Алене перекрыла дорогу к выходу.

― Ради бога! Костя, это все потому, что ты такой мрачный сегодня! («Я!» — фальшиво удивился Костя.) Надо было меньше пить вчера. Оленька, я же тут все время одна, среди мужчин, ни однешенькой подруги! Тем более сегодня… Пошли заварим чаю, у меня к тебе еще просьба будет! А мужчины пусть как хотят…

― Десять минут, — предупредила Алена и, слегка запрокинув голову, отчего стала еще взрослее и выше рядом с Галиной, прошла вместе с ней к выходу.

Костя проводил их ничего не выражающим взглядом. А когда дверь за ними закрылась — снова обернулся к окну.

В затянувшейся паузе молчание стало напряженным.

Тронув косточкой согнутого пальца опять задрожавшее веко, Костя в пол-оборота внимательно посмотрел на Сергея.

Было в нем что-то настораживающее: в нарочитой сутулости, в отсутствующих глазах, в усталой улыбке одним уголком рта, — затаившийся у окна, он своей продуманной неприметностью напоминал туго собранную пружину — невозможно угадать, в какую сторону изогнется она, разворачиваясь, куда ударит.

― Как чувствуешь себя?

― Ничего, — ответил Сергей. — Я же вчера почти не пил. Я этим не увлекаюсь.

― Что с утра не приехали?

― Алена хозяйничала. Я перемет выбирал. Да и тетя Валя звонила, что все по-старому, — ответил Сергей. И с внезапной убежденностью понял, что Костя не верит ни словам, ни беспечности его. Открытие это обрадовало Сергея. Ни правда, ни полуправда о нем Косте неизвестны. И если тот строит какие-нибудь догадки в его адрес, — они чем неопределеннее, тем беспокойней. Надо только с идиотской невинностью в лице говорить и говорить ему какую-нибудь чепуху… Чтобы он думал, будто ему, Сергею, ведомо больше, чем это есть на самом деле.

― Да! Я перевез там одних, живут на заимке, по тому берегу. Николай и Галя познакомились с ними (он был уверен, что Костя уже знает об этом). Там, говорят, у них еще один был, стащил плащ у Гены и в пятницу пропал куда-то. Вечером. Перед пожаром! Владислав — один там, с бородкой, говорит: может, он усадьбу Татьяны спалил? Галя ваша сердится, что я связался с ними. Ну а меня попросили — не откажешься… Интересные типы!..

Наверное, Костя понял его.

― У тебя здесь есть друзья, кроме Лешки?

― Нет. Знакомые есть, а друзей — нету.

― Тогда ты зря так: со случайными людьми, в тайге…

― Да ну! — засмеялся Сергей. — Какая это тайга? В двух шагах от дома. Мы тут на двадцать километров исходили кругом. Когда и рудника не было! — добавил он, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к здешним местам, в пику тем, кто прижился недавно.

― Когда ничего здесь не было — и остерегаться было некого, — без интонации заметил Костя, то ли перенимая игру противника, то ли вовсе не заметив ее. Покровительственно и вместе с тем дружески улыбнулся, как вообще улыбаются старшие, разговаривая с молодыми. — А сейчас всякий народ понаехал. Лучше быть осторожней. На Головяченском — слышал такой? — в прошлом году трое исчезли, а только этой весной нашли. Кто примочил, за что… Места удобные, глухие.

Если он понял Сергея, то Сергей его тоже понял.

― Это когда есть за что, а случайного человека никто не тронет, — сказал Сергей.

Шевельнув плечами, Костя поднялся.

― Кто его знает!.. Это я тебе как другу, понял? Алексей ваш — правильный парень, с ним мы вот так жили! — Костя показал сомкнутые руки. — Алексей знает, на кого положиться. И ты держись нас, раз ты ему друг. Бабы… — Он махнул в сторону кухни. — Пусть сами по себе. А парень, если не будет держаться за парня, — хана.

Взгляд его, пока он говорил, метался по комнате от предмета к предмету. А говорил он скучным, усталым голосом, что дало Сергею возможность убедиться в своей ошибке: если они — Костя, Николай, Галина — и стали подозревать его в чем-нибудь, беспокоит их главным образом не это. Они тоже, как и те, на заимке, все время чего-то ждут. Ждут и боятся чего-то, что связано с неизвестностью, что может разрешиться, к примеру, лишь с помощью Лешки…

― Лешка у вас часто бывал?

― Часто. Собирался ко мне на работу устраиваться после школы. (Еще одна неожиданность со стороны Лешки!) — Заложив руки за спину, отчего сутулость его стала заметней, Костя оглядел Сергея сверху вниз, как неодушевленный предмет. — А ты ему настоящий друг, или так, до первого шмона?

― Мы с детства втроем. И родственники, — уточнил Сергей, вспомнив генеалогическое дерево Алены.

― Ну смотри… — сказал Костя. — Пойду позову девок. — И он шагнул к выходу. А что «смотри» — не объяснил.

* * *


Ребяческий восторг Сергея по поводу собственной прозорливости скоро улетучился. Ни вчера, ни сегодня — а все время, пока они оставались наедине с Костей, он не мог уяснить даже самого элементарного: что нужно этим людям — Николаю, Косте, Анатолию Леонидовичу, Галине — от них с Аленой? Зачем они понадобились им? Если вчера, на пожарище, непрошеное откровение Галины и все последующие знакомства еще можно было как-то объяснить ее тревогой за Лешку — теперь Сергей почти не сомневался, что Лешкина судьба волнует ее не очень. Если их обеспокоил не сам Лешка, а то, что произошло с ним, если Галине важно было во что бы то ни стало попасть к Лешке сегодня, когда она самостоятельно уладила этот вопрос, ей незачем было появляться в Никодимовке. Если к озеру их влекло не знакомство с Аленой и Сергеем, а пепелище — знают они о существовании второго трупа или нет? Если они знали, что ночью труп был, а утром его не окажется — зачем было ехать? Если исчезновение трупа — такая же загадка для них, становится понятной их нервозность. Но загадка существует и для тех, что в избушке, по ту сторону озера, — в противном случае они держались бы как-то иначе…

Сергей мог обратить на себя внимание Кости, Николая, пожалуй, только знакомством с компанией Павла, если она, эта компания, что-нибудь представляла для них… Но тогда как объяснить вчерашнюю истерику Галины на дне рождения, когда Сергей еще ведать не ведал о существовании Павла, Владислава? Или внезапная стычка между сестрой и братом оказалась возможной как раз потому, что ни Сергей, ни Алена никого, по сути, не стесняли?..

Девчонки подали чай. Несколько минут провели в натянутой болтовне вокруг да около: что было, что будет, что на сердце лежит… Когда пришел Николай, выставили рядом с вазой для конфет полбутылки вчерашнего коньяка, рюмки.

Николай сообщил о каком-то Рагозине, которого Костя хотел видеть и который, как ему сказали, сейчас у себя. Костя кивнул: «Схожу…»

Галина обиделась, что ее опять оставляют одну, Костя похлопал ее по плечу.

― Я не могу, Галчонок, даже ради тебя оставить работу в колонне. Рагозин обещал кардан для ЗИЛа, утром нужен будет. А потом — ты не одна: пусть Николай заглядывает. Да и Оля с Сергеем не уезжают. Правда? — В голосе его была такая отеческая забота, что, не будь Сергей и Алена свидетелями вчерашней стычки — позавидовали бы отношениям между сестрой и братом…

Алена безвкусно, маленькими глотками потягивала чай, косясь то на одного, то на другого, потом «незаметно», так, чтобы это видели все, показала Сергею на часы.

* * *


Тетка Валентина Макаровна была одна. В чужом доме не вдруг найдешь, чем занять себя, и, переходя из комнаты в комнату, она то поправляла косо уложенную накидку на подушках в спальне, то переставляла с места на место мраморную балеринку на телевизоре, что, по ее мнению, должна была находиться справа от «Спасской башни», а не между «башней» и аистом.

Неоднократные заверения медиков, что из больницы Лешка выйдет живым, здоровым, немного успокоили тетку Валентину Макаровну, и к ней возвратилась всегдашняя энергия, которая делала ее много моложе своих лет и уже одним этим покоряла всех, кто знал ее. Воспользовавшись туалетными принадлежностями хозяйки, она подкрасила губы, навела чернью тонкие, изогнутые дугами брови. Теперь такие брови не в моде, но Лешкиной матери с ее открытым лицом они шли.

Тетка Валентина Макаровна ждала своих гостей раньше. Увидев их через окно, села в мягкое, с высокой спинкой кресло и встретила вопросом, на который следовало дать утвердительный ответ:

― В больнице задержались?.

Алена честно призналась, что нет.

― Нас тут зазвали одни — нельзя было отказаться…

Глаза тетки Валентины Макаровны похолодели.

― Оно, конечно, вам лишку трепать нервы попусту…

― Нет, тетя Валя, нам сказали, что у Леши все к лучшему, — остановила ее Алена. — Они знают его — те, у кого мы были… — Алена чуточку помедлила. — Может, вы их тоже знаете.

Сергей отошел к высокому бюро, над которым висела дореволюционная фотография трех солдат: один сидел на стуле, двое стояли около него, вытянув руки по швам и буравя глазами фотографа. У того, что сидел, руки тоже были вытянуты вдоль колеи, словно по команде «смирно».

Взгляд тетки Валентины Макаровны смягчился.

― Кто же это? Из моих?

― Нет. — Алена остановилась напротив, у стола, потеребила двумя пальцами уголок белой салфетки под цветочником. — Это Лешины друзья. Вы Галю знаете?

― Я по именам не спрашивала…

― Ну, девушку его, — сказала Алена, — с которой он дружит.

Тетка Валентина Макаровна хотела слицемерить, мол: «Всех девушек не упомнишь…» Но это было бы явно фальшиво. Спросила:

― Беленькая?

― Да, — сказала Алена, — тоненькая такая. Разве он вас не знакомил?

― Вы нынче станете знакомить! Да и не семь лет Алексею — мужик, однако, самостоятельный… — В голосе ее звучала гордость. — Видеть видела, а здравствоваться — это его дело: как надумает. Может, сегодня она, а завтра другая…

― Она просила меня познакомить с вами, — сказала Алена. — Очень переживает за Лешу и… говорит, что у них настоящая дружба.

Глаза тетки Валентины Макаровны ускользнули от нее. Было ясно, что симпатичная Лешкина подруга тешила материнскую гордость.

― Чего же… Будет случай — познакомимся… Не мне выбирать.

― А я сегодня вас познакомлю, — сказала Алена.

― Я пойду… — буркнул Сергей. И, прикрыв дверь за собой, вышел во двор. Потом за калитку.

Алена и тетка Валентина Макаровна остались вдвоем.

Алена нечаянно вытащила единственную приколку из волос, и они рассыпались, нарушив так хорошо продуманную асимметрию. Поискала глазами зеркало. Но трельяж был в другой, соседней комнате.

― Тетя Валя… Там у Леши еще есть друзья: Галин брат, Николай, Анатолий Леонидович какой-то. Они все старше его… Почему у него такие друзья?

― Плохие?.. — Тетка Валентина Макаровна насторожилась.

― Нет, я вовсе не об этом… — уклончиво ответила Алена, сгибая между пальцами приколку. — Но разве в школе он не может найти друзей? Из одноклассников?

Тетка Валентина Макаровна облегченно усмехнулась.

― Одногодки ему, Олюшка, не по характеру. В отца пошел! Еще таким вот был, — она показала ниже колен, — а уж его к серьезному тянуло. У одногодков, может, про игрушки еще разговор… А Лешка мой со взрослыми на равных… Строгий стал! Вот погоди…

Алена сломала злополучную приколку: не таскать же ее в руке?

― А когда он, тетя Валя, сам станет взрослым, с кем он будет дружить, со стариками?

Тетка Валентина Макаровна поднялась. В уголках ее губ залегла резкость. Но ответила она не сразу. Подошла к окну и, глядя на Сергея у калитки, протерла пальцами и без того чистое стекло.

― Я, Олюшка, понимаю тебя… От матери ведь ничего не скроешь. Знаю, что дружил он с тобой. Но тут уж не моя вина, да и не его, не Алешкина… Тут уж все так устроено, что мы это должны, бабы… Не удержала ты его — вот и весь сказ. А я и сама, глядя на вас, радовалась. Что ж ты не удержала, а? — Она обернулась. — И мне бы спокойней, и тебе хорошо.

На щеках Алены под тонкой, будто прозрачной, кожей, задрожал румянец.

― Мне это все равно, тетя Валя, — с кем он дружит. Честное слово. Я не потому…

― Да мне-то ты не ври! — в досаде поморщилась тетка Валентина Макаровна, отходя от окна и не зная, где пристроиться, чтобы не разговаривать лицом к лицу. — Я это все вижу! Но ведь и детишками вы были… Мало ли что в голову придет? Так что уж его ты не суди!.. А может, одумается…

― Я правда не потому, тетя Валя, — негромко и грустно повторила Алена. — Я как товарищ…

― Ну и ладно! — остановила ее тетка Валентина Макаровна. — Хорошо, что сама понимаешь. А перемелется это — мука будет! Девка ты видная, парней еще сколько надо найдешь: вон хоть Сережка тот же… Хотя мне, говорю, и по душе ты…

― Я сегодня познакомлю вас с Галей, — твердо повторила Алена. — Она очень просила, будет ждать.

* * *


Голову Лешки почти до бровей скрывали бинты. Здесь, один среди белизны, он и в самом деле казался намного старше себя: худой, невозмутимый, отрешенный. Прямой, с небольшой горбинкой нос его заострился, в приспущенных уголках рта обозначились упрямые складки.

Взрослость Лешки — а может, это была и не взрослость — проявлялась давно. Во всяком случае, на жизнь он смотрел дерзко, в мыслях не допуская, что она будет руководить им, а не он ею. Когда мечты о галактических кораблях и дальних плаваниях стали казаться наивными, проблему своей будущей профессии Лешка решил так: «Я их все перепробую, а тогда буду выбирать». И уже попытал счастья в мореходке. Теперь, оказывается, хотел поступить в автоколонну. При его характере можно было поверить, что он действительно «перепробует» сотню профессий, прежде чем остановится на одной. Но ведь ему это было и не трудно… Хоть и без отца Лешка, но один у матери. А Алена четвертая, например. Да еще подкидыш… Эта мысль впервые не вызвала у Сергея веселости.

Тетка Валентина Макаровна осталась в палате, а он и Алена следом за медсестрой на цыпочках вышли в коридор.

Алену с незапамятных времен Лешкины соседи называли невестой: «Макаровна, невестка приехала!..», «Справная у тебя невеста, Алексей!..» Лет, может быть, до одиннадцати Алена краснела, потом краснеть перестала.

Первый вальс на танцах с Аленой, как правило, танцевал Лешка. И последний он чаще всего ухитрялся оставить за собой.

Сергей не знал, как выглядит Алена, танцуя с ним. Но уж очень красивой становилась она, когда выходила с Лешкой. Потому что была гибкой и гордой. А распущенные волосы тяжело падали с плеча на плечо… Алена и так могла бы дать сто очков форы любой девчонке, но когда танцевала — на нее заглядывались даже тридцатилетние мужчины.

…Вслед за сестрой к выходу Алена не пошла — направилась в другой конец коридора, где за фанерной перегородкой начинались кабинеты медицинских работников и висела предупреждающая надпись: «Посторонним вход воспрещен». Заглянула в одну дверь, в другую, около той, где была дощечка «Главврач», задержалась, поманила Сергея и вошла первой. Между прочим, белый халат шел к ее волосам, а если бы надеть как у медсестры: отутюженный, с широким поясом, мини…

Тот же низенький врач хотел было выговорить им за вторжение, но страдальчески поморщился и невыразительным голосом повторил, что за Лешку волноваться не следует.

― А можно нам дежурить возле него? — спросила Алена.

― Вам? — зачем-то переспросил главный, словно вопрос был недостаточно ясен.

― Ну, нам, — повторила Алена, — или мне.

― У нас для этого сестры, няни… — Он сделал непонимающее лицо. — Зачем вы ему сейчас?

― А зачем другим разрешаете? — ответила Алена.

― Ну, знаете ли!.. — Он ерзнул, глянув мимо нее на вход, то ли прикидывая, как ему выскользнуть, то ли намереваясь позвать кого-нибудь. — А кто вы ему?.. Именно вы! — Он ткнул острием шариковой ручки в сторону Алены.

― Друг! — ответила она, поведя бровью, как будто своим вопросом он хотел застать ее врасплох, а она ждала этого вопроса.

― Сколько же у него друзей?! — изумился, подавив страдальческую улыбку, главный. — Вот мужик попался…

Алена подняла голову, так что взгляд ее сделался высокомерным.

― Если нельзя — значит нельзя никому! — строго объяснила она и шагнула мимо Сергея к выходу.

* * *


Тетка Валентина Макаровна объявила, что хочет оставить Алену при себе, в Южном. Прежде всего ей невмоготу одной в чужом доме, хозяйка обещала вернуться только к вечеру; да и не годится в ее возрасте бегать каждую минуту в больницу, справляться, как Лешка; наконец, если он придет в себя — нужен кто-то, кто заменил бы ее, когда понадобится отойти от постели, что-то узнать или что-то принести…

Сергей чуть не ляпнул, что можно позвать Галину та с удовольствием возьмет это на себя. Одна не справится, так пригласит Николая, Костю ― всех, чьи интересы теперь ближе Лешке, чем интересы его, Алены… Сергей стал раздражительным и, где надо, было проявить сочувствие, ничего, кроме злости, не испытывал. По-хорошему он и сам должен бы оставаться в Южном. Но тетка Валентина Макаровна не выказала такого желания. А репликой: «Серега там обойдется без тебя…» — напротив, дала понять, что в услугах Сергея не нуждается.

Алена выслушала ее с отсутствующим лицом. Сергей вмешался:

― Я тогда приеду попозже за Аленой…

― Чего ей в ночь таскаться? — отозвалась тетка Валентина Макаровна. — Мы вдвоем на диван-кровати как-никак уляжемся.

Алена подала голос только для того, чтобы предупредить какую-то новую, заведомо бесполезную уловку Сергея:

― Я чуть-чуть провожу его, ладно?.. — И до самого выхода из поселка шла замкнутая, словно ей безразлично, с кем оставаться, где быть. Теперь раздражение Сергея распространялось и на нее. В жизни еще не доводилось ему видеть Алену в такой жалкой роли, как теперь, и она ничему не противилась.

В кедровнике Алена замедлила шаг. Подпрыгнула на одной ноге, извлекая колючку из-под ремешка босоножки.

― Чего я вырядилась?

Вот именно: чего?..

― Чтобы выглядеть импозантней!

― Это если с тобой, — возразила Алена. — А если одна — ничего оригинального.

― Зато можно казаться обаятельной, женственной…

Алена свысока покосилась на него.

― Тебе не кажется, что ты портишься, Сережка?..

― А зачем ты нянчишься с ними?!

― С кем?..

― Со всеми! С этой… обаятельной. Да и с теть Валей тоже! Пусть бы Галка шла ухаживать за нею!

Алена остановилась.

― Сережка, ты психуешь, а сам не знаешь из-за чего. — Она повысила голос: — Ни с кем я не нянчусь! Будто не понимаешь, что иначе нельзя — ни тебе, ни мне! Знаешь ведь?! — Голос ее задрожал.

― Одно дело я, другое — ты… — ответил Сергей, старательно изъяв из голоса даже нотки упрека. — Почему ты должна быть для них сверхправильной, сверхтерпеливой?

― Я, Сережка, никакой не хочу быть: ни сверхправильной, ни сверхособой… — неожиданно тоскливо ответила Алена, словно бы взывая к сочувствию. — И что это все за меня решают… Я хочу быть просто человеком… Напридумывали, будто такая я, сякая… А я — ничего особенного. Я даже космонавтом хотела стать только ради вас, потому что вы хотели! А мне это все равно — кем… Но человеком, Сережка, я буду. Честным человеком! Понял?.. — И будничным голосом добавила: — А в Никодимовку я тебя сегодня не отпущу.

― Как это не отпустишь? — удивился Сергей, пропустив пока мимо ушей все, что она говорила вначале.

― А так. — Алена сдвинула брови. — Не пойдешь — и все.

Сергей скользнул взглядом по сторонам.

― Брось ты… Что я, — под кустами ночевать буду?

― Погуляй где-нибудь, а потом приходи к дому попозже. Или заночуешь тут, или вместе уедем… Ну часик погуляй, Сережка?.. Потом что-нибудь придумаем!

Противиться ей, когда она просит, было трудно. Уж лучше бы капризничала — ругалась, что ли, — оно как-то привычней.

― Ты же знаешь, что лучше мне пойти.

― Не лучше, — возразила Алена. — И может, Лешка проснется сегодня, сам все расскажет…

Она подошла вплотную к нему, сняла какую-то пушинку с рукава свитера. — Ведь ты опять поплывешь на тот берег! Опять ночью полезешь куда-нибудь! А вдруг с тобой что случится?! — Она помолчала, чтобы он осмыслил весь ужас подобной перспективы. — Что я тогда?

― Никуда я не полезу, ничего со мной не случится!

― Дай слово, что придешь и будешь сидеть дома?

Сергей демонстративно поморщился.

― Слово я не буду давать. Зачем? Сказал, никуда не полезу, — значит, не полезу… — Он помедлил, разглядывая теперь Аленины босоножки, поскольку стояла она очень близко и соврать правдоподобно было почти невозможно. Потом глянул в глаза ей. — Пойду я, Алена, ладно?..

Она не ответила. И ничего не сказала, когда он пошел.

А он долго не мог решить, правильно ли поступил, оставив ее одну в Южном. Потому что, уходя, он дважды оглядывался назад и видел, что она в своем коричневом с белой отделкой на воротничке и карманах платье по-прежнему стоит на том же месте, близ рыжего муравейника… Хотел обернуться еще раз, но прибавил шаг, чтобы уйти с ее глаз.

* * *


Николай и Костя двигались по улице Космонавтов куда-то к центру Южного, когда Алена вышла из лесу на опушку. Она задержалась, чтобы остаться незамеченной.

Перед больницей и домом Галины никого не было. Десятка два домашних уток, волоча по траве отяжелевшие зады, проковыляли к одинокой лужице на дороге и, встряхиваясь и распустив крылья, начали омывать себя грязной жижей.

Сергей ушел, и Алена машинально прикидывала, что сейчас он уже на дороге от рудника, минут через пятнадцать-двадцать, а может и сразу, поймает машину и через полчаса будет дома… За это время с ним ничего не случится. А потом… возможно, что-нибудь переменится, и она либо вместе с теткой Валентиной Макаровной, либо одна приедет следом. Она думала так ради самоуспокоения. Шансов сбежать от Лешкиной матери у нее не было. Но ведь не каждую же ночь станут обнаруживаться трупы!

― Это замечательно, что ты пришла! Ты умеешь помнить обещанное! — такими восклицаниями встретила ее Галина. — Терпеть не могу, кто забывает свои слова! Ты умница! — радость, ее, как всегда, была неподдельной. Она любила общество, шумные, компании и, должно быть, радовалась каждому новому человеку. Лишь крайняя необходимость или обязательства в связи с окончанием техникума вынудили ее жить в глуши: так естественно было представить ее где-то в большом, ярком городе — не гостьей, а хозяйкой больших пьяных празднеств, с многочисленными каждодневными знакомствами, с обязательным «очень приятно!», с поцелуями в ручку, ― она бы никому не дала скучать.

Внешне она была постоянно ласкова и предупредительна. Но иногда чувства эти как бы соскальзывали с лица вместе с приветливой улыбкой: взгляд ее становился отсутствующим, а мысли сосредоточивались на чем-то, не имеющем отношения к разговору. В эти минуты бывало особенно заметно, что зрачки ее расширены.

― Я не совсем потому, что обещала. Просто мне захотелось зайти, сказала Алена, опять присаживаясь на краешек узенького дивана, где сидела раньше.

― Это еще лучше! ― возразила Галина. — Вы заходили к Леше? Я видела в окно.

― Заходили, все по-старому. Сергей уехал домой, а я буду с тетей Валей.

Галина внимательно посмотрела на нее.

― Я представляю, как тяжело Валентине Макаровне! — сказала она.

― Да теперь уже ничего. Но хозяйка куда-то уехала, она одна, — объяснила Алена, — приходится думать все время о том же…

Галина убрала с радиолы Костины галстуки. Было заметно, что порядок в доме — ее рук дело.

― Поставим какую-нибудь пластинку?

― Как хотите, — сказала Алена.

― Танцевальную?

― Лучше песню. Только не громкую…

Галина выложила на стол горку пластинок. Поставила верхнюю.

― Негромкая — это значит грустная. Раньше мне тоже нравились грустные… — Она замолчала.
		Сорвала я цветок полевой,



		Приколола на кофточку белую…








Приток воздуха с улицы неслышно колыхал тонкий, в золотых лепестках тюль, и ужасной нелепостью показалась Алене сама возможность какой-то связи между этой комнатой, больничной палатой, «где в белых простынях, отрешенный, ждет своей участи Лешка, и тем кошмаром, что произошел (или продолжается еще?) а месте бывшей усадьбы.

― Ты в Южном ночевать будешь? — спросила Галина. — Вместе с Валентиной Макаровной?

― Да… — Алена кивнула.

― Посмотри пока, что еще поставить, а я приберу а кухне. До сентября думаете здесь быть, или пока наскучит?

Алена встала, подошла к пластинкам.

― Нет… Мы, наверное, скоро уедем.

Галина засмеялась.

― Ну вот! Нервы не выдержали?! Надо думать, что все обойдется, все будет хорошо! Мы еще вместе таких дел напридумываем! — Она подкинула на ладони Аленины волосы. (Почему-то всем обязательно наго было тронуть их, словно для проверки: настоящие или ненастоящие?) Остановилась в дверях. — Ветра нет, я оставлю дверь открытой. Найди, что тебе нравится…

Алена слышала журчание воды в кухне, легкое позвякивание тарелок… Не оглядываясь, по торопливым, семенящим шагам проследила путь Галины из кухни в свою комнату, потом опять в кухню… Потом к ней. Опустила проигрыватель на пластинку. «Бьется в тесной печурке огонь…» Отец дома заиграл ее. Мать всегда вспоминает при этом войну и становится не такой, как обычно. Алена войну не помнила и не могла помнить, но хотела бы. Потому что ей казалось, все у взрослых там: не только страх, ужас, но и радость, и одухотворенность, и даже счастье. Она пыталась понять это и не могла.

― Галя… Это вам покажется странным, но скажите… — Алена помедлила. — Вам очень нравится Леша?

― Как?.. — Та заметно смешалась. — Конечно!

― Нет, — сказала Алена, — не просто, а — вы понимаете меня — по-настоящему? Просто могут нравиться многие.

Галина подошла и, почти не глядя на этикетки, стала перекладывать из одной стопки в другую пластинки, которые отобрала Алена. Потом, не дослушав, зачем-то переставила звукосниматель в начало диска, убавила громкость. «Про тебя мне шептали кусты…»

― Я, Оленька, люблю его!

― Я думала, любят не так… — сказала Алена, машинально передвигая к себе вдруг ставшие центром внимания пластинки.

― А как? — спросила Галина. Губы ее скривились в саркастической улыбке.

― Я думала, что бывает, ну… стыдно, что ли. Когда боятся, что узнает кто-нибудь, когда даже думают об этом потихоньку.

Галина засмеялась. Но смех ее был чуточку нервным.

― Боже! Какая ты еще маленькая!

― Но ведь это же навсегда, — возразила Алена. — Это же все вдвоем, всю жизнь: есть, пить… детей иметь.

Галина шагнула от радиолы к столу, потом к диванчику за спиной Алены, и, хотя не переставала улыбаться при этом, было заметно, что разговор тяготит ее.

― Вот именно! Потому что навсегда — чего уж прикидываться: люблю — да и только! — И, остановившись против Алены, посмотрела выжидающе: все ли точки над «i» поставлены?










Алена, отвела свой взгляд, упрямо повторила:

― Нет… Все совсем не так. Я знаю, иногда говорят: того люблю, этого!.. Многие говорят. Но ведь это если на один день, ненадолго: всегда кто-то нравится больше других. Но это еще совсем не по-настоящему. И мне кажется, такое у вас к Лешке… У него, может быть, нет. — Она посмотрела на Галину.

― Фи! Какая чепуха! — возмутилась Галина. — Ты забываешь просто, что мне девятнадцать!.. Двадцать скоро! Вот проживешь еще три года — сама поймешь, что все это гораздо проще, что никаких «ох!» и «ах!» в этом нет!

― Если когда-нибудь я поверю, что все это просто, что ничего особенного в этом нет, мне больше не захочется жить.

― Так кажется! — отмахнулась Галина. — Так всегда кажется, пока мы соплюхи, пока вообще ни черта не понимаем что к чему!

Алена поглядела в стол перед собой, сдвинула брови.

― Не знаю… Пусть вы старше меня — вы не правы, — строго ответила она.

Галина подошла к ней, миролюбиво тронула за руку.

― Ты все усложняешь! Вы оба с Сережей какие-то такие… — Она замялась, не зная, как растолковать свою мысль. Неожиданно сказала: — Вы ищете то, чего вам не надо искать. — Алена вздрогнула: как ей понимать это? — Мне, так кажется, по крайней мере, — пояснила Галина. — А вам бы проще: что есть, то есть… Надо только радоваться… Вы поругались, что ты осталась с Валентиной Макаровной?

― Нет, — сказала Алена, — она попросила меня. А ругаться нам было некогда. Я рассказывала тете Вале о вас. Она вас видела, знает за глаза, и сама хочет с вами познакомиться.

Тень досады сбежала с лица Галины, и она сразу стала сама собой: доброй, немножко виноватой, предупредительно ласковой — такой, какой бывала чаще всего.

― Правда?!

Алена кивнула.

― Мы целых полчаса говорили. Она, правда, считает почему-то… — начала было Алена и сама себя прервала: — Но это, наверное, все матери такие! Я вас сегодня познакомлю. — Она убрала с диска остановившуюся пластинку и заменила первой попавшейся.

Галина просияла.

― Как она относится к модам? Мне надеть что-нибудь попроще?..

Алена ни с того, ни с сего перешла на «ты».

― Тебе идет светлое, — сказала она, — пусть будет этот костюмчик, у тебя хороший загар.

Пластинка оказалась старой, надтреснутой: «Жили два друга в нашем полку, пой песню, пой…»

* * *


Близился вечер. Над Никодимовым озером, всегда пустынным, загадочным, лежала медленная сонная тишина.

Это было самое хорошее время на озере: когда мягкое солнце разливает покой и какое-то удивительно легкое тепло над его черной гладью. Хочется осторожно, не взбивая волны, заплыть далеко от берега, лечь на спину и, глядя в светлое небо, представлять себя единственной живой клеткой во всем безбрежье всеянной. Или, когда тень кедров упадет на воду, — догонять кромку заката…

Лодки, как Сергей и полагал, не было. В одиночестве снимал свой мотор Антошка. Сколько помнил его Сергей, он всегда рылся в моторе, и каждый год они были у него новые — Антошка постоянно с кем-нибудь менялся, причем не всегда выгодно.

Сергей присел на траву рядом с мотором, когда Антошка пристроил его у обрывчика. Поздоровались. Антошка стал протирать свечи, деловито любуясь солнечными бликами на их эбонитовых корпусах.

Сергей сидел в брюках и свитере, а Антошка в трусах и, загорелый до черноты, с выгоревшими бровями, ресницами, казался в эту минуту совсем мальчишкой — лет десяти-одиннадцати.

― Ты хоть катаешься когда-нибудь? — нарушил молчание Сергей.

― А утром — разве не видел? — два часа гонял! ― хоть бы кашлянул! — кивнув на мотор, как на что-то одушевленное, с готовностью отозвался Антошка: Сергей сам подсел к нему, сам затеял разговор, и потому в лице его уже не было вчерашней настороженности. Я вижу всегда, что ты роешься, думал, выходить некогда, — сказал Сергей.

― А что здесь ходить? Тут все исхожено. Собираюсь будущим летом по Енисею проплыть, — сообщил Антошка как о чем-то давно решенном, коротко глянув на Сергея снизу вверх.

― Лодку при тебе забрали?

― При мне! С полчаса никак… Я подходил как раз.

― Трое? — спросил Сергей.

― Один! Мухлеватый такой, в фуражке. — Сергей узнал Павла. — Хотел я спросить, кто ему разрешил это, вижу: ружье там у него, весла, действует по-хозяйски, сказал еще: «Майна, вира, стоп и сос!» — про мотор мой, что ли? Я понял, что с разрешения. Знакомый?

― Знакомый… Седьмая вода на киселе.

Антошка успокоился.

― А я тут сегодня еще одну лодку нашел!

― Где? — Сергей почему-то насторожился, только теперь заметив корпус чьей-то лодки, припрятанной в тростнике.

― А вон там! — Антошка показал в сторону правого берега.

― Где Лешкину? — уточнил Сергей.

― Не-е! Дальше гораздо. Почти у того берега. Кирасировская, видать.

«Наяду» он нашел в углу озера, откуда удобней было выйти на Южный. От кирасировской лодки ближе была заимка… Если в ночь пожара и прошлой ночью, когда исчез труп, лодками пользовались одни и те же люди, в их действиях не было последовательности…

― Что ж не оттащишь? — спросил Сергей.

― Нужно еще! ― Антошка хмыкнул. — Они наши лодки сколько раз угоняли! Мою аж с мотором затырили раз в тальнике — едва нашел.

― Я возьму ее, ладно? — спросил Сергей. — Потом отгоню туда.

― Возьми! — согласился Антошка. — Там, правда, одно весло, да и то бросовое, но как-нибудь! Пусть молются доброте моей.

― Когда Лешка уходил перемет ставить, сколько примерно было? — спросил Сергей.

― Да уж поздненько! Темнело, считай, — отозвался Антошка, продолжая энергично протирать бархоткой и без того сияющие свечи.

Сергей прикинул, что приблизительно в это время, если верить Геннадию, исчез четвертый: между семью и десятью. А так как представление о четвертом неразрывно связывалось в сознании Сергея с трупом на пепелище, между лопаток его под теплым свитером пробежал холодок… Какую роль сыграл здесь Лешка?

― Не дружите вы с ним?.. А с кем он дружит? Ни с кем, что ли?

Антошка даже головой повел и смешливо поежился от нелепости такого вопроса.

― Что ему дружить?! У него своя компания! У него девка — модерн! Он с кем попало не будет связываться! Он и в кино если — только с ней!

― Мало ли что девка… — не совсем уверенно заметил Сергей. — Живете-то рядом, учитесь вместе.

Антошка фыркнул.

― Только и всего, что дома рядом! Я его однажды в Сосновске встретил, в машину садился как министр, так даже отвернулся от меня, сделал вид — не заметил!

― Ну, это ты мог перепутать его с кем-нибудь…

― Здравствуйте! Что я — слепой? Сначала-то он даже ухмыльнулся на меня, а как сел в легковушку — и нос на сторону!

Сергей вздохнул.

― А с отцом твоим что у него было?

― Да то же самое! Раньше из-за двоек, из-за пустяков, а тут отец стал на собрании выговаривать ему: за прогулы с девкой этой, за курево у всех на виду. Говорит: взрослым стал, женихаешься? А Лешка сразу на дыбки: «Не ваше дело, не суйте свой нос, плевал я!» В общем, полез в бутылку. Кому это понравится? Директор все-таки.

― Насчет жениховства отец все же зря… — заметил Сергей.

― Зря, конечно… — Антошка нахмурился. — Но ведь к слову пришлось, сгоряча!

― Да я не спорю, — согласился Сергей.

Антошку это явно обрадовало.

― А ты зачем гроб этот хочешь брать? — Мотнул головой в сторону кирасировской лодки. — Давай я тебя на моторе, с ветерком!

― Он же у тебя сломался.

― Мотор?! — Антошка даже глаза округлил от негодования. — Да это я его для порядка чищу! Он у меня, как часы, — не ходики какие-нибудь, а куранты! К осени думаю амфибию сделать. Хочешь, сейчас двадцать узлов дадим?!

― Нет, спасибо! — Сергей поднялся. — Я так, потихоньку… Бывай пока, ладно?

― Бывай! — весело отозвался Антошка. — А то проверим мой ломаный?

Сергей махнул ему рукой, прошел, раздвигая сначала осоку, потом камыши, к лодке. Благо в плетенках на босу ногу: что пыль, что грязь, что вода… Весел в лодке не было вовсе. На дне, под скамейками, валялась узкая дощечка, слегка округленная с одного конца. Ею пользовались на мелководье — вместо шеста, не для гребли. Но выбирать Сергею не приходилось.

Разогнав ряску на выходе из камышей, он сел на корму и, навалившись обеими руками на свое полувесло-полушест, оттолкнулся от илистого дна. Крикнул Антошке:

― Возьмешь меня на Енисей?

― Если без трепу! — отозвался Антошка и сделал рукой движение, как бы вырывая зуб.

Сергей подумал, что, когда уже имеешь друзей, мимо многих хороших людей проходишь, не заметив, а они могли бы тоже стать друзьями.

* * *


На лице тетки Валентины Макаровны были бы к месту все естественные эмоции: и удивление, и растерянность, и радость… Но Лешкина мать была сибирячкой, умела владеть собой и лишь приподняла голову, когда увидела на пороге Алену с ее спутницей.

― Проходите… Проходите, — дважды повторила она, отступая в глубину комнаты, и привычным движением обмахнула табурет у стола. — Садитесь…

Алена вошла первой. Приглашение садиться относилось определенно не к ней, и, пройдя на середину комнаты, так что слева от нее оказалась тетка Валентина Макаровна, справа, у двери, Галина, она остановилась.

― Тетя Валя, я обещала познакомить вас… Это Галя.

Галина покраснела и сделала головой, корпусом неловкий полупоклон.

― Здравствуйте…

Только тогда тетка Валентина Макаровна протянула ей руку.

― Здравствуйте. — Сказала на «вы», что со стороны тетки Валентины Макаровны в отношениях с Лешкиными друзьями было невероятно. Знай это Галина — поняла бы, что первый раунд она уже выиграла. — Садитесь.

Галина прошла и села на краешек стула. Села неуверенно, робко, как и полагается сидеть будущей невестке в присутствии будущей свекрови.

― Мне Оля сказала, что можно зайти к вам… Я бы никогда не решилась…

― Ольга предупреждала меня. Я думала — с Сережкой заговорилась… — Тетка Валентина Макаровна села напротив и после паузы неожиданно добавила: — За эти дни боялась свихнуться тут!

― Боже!.. — воскликнула Галина. — Мы все себе места не находили! Так все неожиданно, так… — Она не договорила.

Плечи тетки Валентины Макаровны сразу опустились, она прижала к лицу кончик платка, что висел рядом, на спинке стула.

― И за что нам кара такая!.. — взмолилась она сквозь слезы. — Хоть бы все образовалось нынче…

Галина вскочила на ноги.

― Да вы не убивайтесь, пожалуйста! Все должно кончиться хорошо! Иначе не может быть! — стала утешать она, и в голосе ее тоже были слезы. — Врач обещает, я ходила к нему!..

Тетка Валентина Макаровна обняла ее за талию и на секунду ткнулась головой в загорелую над овальным вырезом грудь. Потом сразу выпрямилась и мягким, почти ласковым движением отстранила Галину к табурету.

― Конечно, образуется! Как иначе? — спросила она вопреки собственным страхам. — Я до московских врачей дойду!

― Мы тоже думали в область, к знакомым ехать, — сообщила Галина, двумя кулачками, как ребенок, утирая глаза.

― Себя жизни решу, а Лешку на ноги поставлю! — сказала тетка Валентина Макаровна.

Алена прошла в другую комнату, где было зеркало, и дальнейший разговор слышала через стенку.

Из трех зеркал старомодного, с переводными цветочками по углам трельяжа на нее смотрели три, можно сказать, очень красивые — с темными, взлетающими к вискам бровями, но какие-то совсем уж неулыбчивые и неплакучие, как бесчувственные, девчонки…

― Нравится вам работа? — спрашивала между тем, уже успокоившись, тетка Валентина Макаровна.

― Работаю понемногу, — скромно отвечала Галина. — Иногда нравится, иногда нет. А назавтра я отпросилась, не пойду…

Тетка Валентина Макаровна вздохнула.

― На руднике, конечно?

― Да, экономистом.

― А родом откуда? Мать, отец живы? — спросила тетка Валентина Макаровна. Все было как на смотринах или во время сватовства — Алена не разбиралась в этих тонкостях.

― Мама живет на Украине, под Киевом, — ответила Галина. — Папа… У папы другая семья. Я здесь с братом Костей. Он бы уехал, ему много мест предлагали. Но пока я отработаю три года — остался, чтобы не одной мне. А потом мы решили в Ленинград — у нас там знакомые есть, помогут.

― Вам, конечно, скучно у нас, привыкли к городу…

― Да нет, не то чтобы скучно. Но тянет, конечно, в свои места. Этим летом собирались на море, в Ялту, — мы всегда летом на море отдыхаем. Теперь не до этого… — Голос ее опять задрожал.

― Ничего! Еще съездите, — успокоила тетка Валентина Макаровна. Теперь уже она успокаивала!

― Да там посмотрим. — Галина всхлипнула. — Море не главное…

Так любезно беседовали еще несколько минут. Потом решили вместе навестить Лешку.

― Каждый раз думаю: войду сейчас, а он встречь, здоровехонек… — поделилась своей надеждой тетка Валентина Макаровна. Зачем-то добавила: — На лице у него, сказали, пройдет, ничего не останется…

― Оля! — позвала Галина. — Ты совсем оставила нас.




В коридоре больницы наткнулись на маленького главврача. Строгость была непосильным для него качеством, и все же он решительно задержался перед теткой Валентиной Макаровной.

― Сударыня, я понимаю ваши чувства, но здесь медицинское учреждение, и нельзя каждую минуту заходить, выходить… — Тут маленький главврач увидел Галину рядом с ней, Алену за ними, удивленный взгляд его дважды скользнул с одной на другую, после чего он выразительно хмыкнул, пожал плечами и направился дальше по проходу.

Алена не посторонилась, чтобы пропустить его, даже головой не повела, так что ему пришлось обойти ее.

Во взгляде Галины мелькнул вопрос: что это он?

В Лешкиной палате все оставалось на тех же местах, как и час назад, как вчера. И он лежал среди белизны все такой же, не совсем похожий на себя: повзрослевший и отрешенный.

Алена остановилась, не доходя до его кровати, тетка Валентина Макаровна — у его ног, пропустив Галину вперед. Она сделала это без задней мысли, но неожиданно для Галины, и та просто вынуждена была подойти к изголовью. Остановилась над Лешкой. В каждом ее мускуле чувствовалось напряжение. А быстрый, украдкою, взгляд в сторону тетки Валентины Макаровны был немножко испуганным.

Алена подумала, что, окажись на ее месте — она тоже не знала бы, что делать.

Галина коротко вздохнула от волнения и, проглотив спазм, неуверенной рукой осторожно заправила под повязку ниточки растрепавшегося бинта на лбу Лешки.

Отступив к двери, Алена машинально крутила на указательном пальце ключ от дома… Глаза тетки Валентины Макаровны при взгляде на неё стали прозрачными.

― Ты, Ольга, не мучься, — сказала она участливо (даже слишком участливо!), — побудь во дворе…

Стиснув зубы, Алена почувствовала, как растекается по лицу бледность.

Галина выпрямилась, обращаясь к Лешкиной матери:

― Надо бы, Валентина Макаровна, кому-нибудь около него оставаться… — И столько тревожной озабоченности было в ее лице, что голос мог бы звучать еще жалобней.

― Не разрешают, Галочка, я уже просила…

― Они просто бюрократы! — одними губами воскликнула Галина. — А если он… проснется и ему понадобится что-нибудь?!

Алена вдруг подумала о себе, что, родись она парнем, — наверное, тоже захотела бы, чтоб над ней в минуту несчастья, когда совсем плохо, — мучительно кривила бы губы вот такая же хрупкая, нежная, совсем, убитая горем, но притом, однако же, хорошенькая женщина. И когда тетка Валентина Макаровна, а за ней Галина шагнули в ее сторону, она первой вышла за дверь.

* * *


У широкого плеса, где чалили свои лодки кирасировцы, Сергей издалека разглядел трех парней. Они поджидали его, стоя поодаль на берегу, где клонилась в сторону озера перекореженная от старости верба. В лицо Сергей помнил всех троих. Год назад Лешка довольно мирно скандалил с ними близ медвежьего лабаза.

Он встал во весь рост и, отталкиваясь шестом, разогнал лодку, чтобы с ходу перелететь через осоку.

Трое на берегу молча приблизились. Один, с руками в карманах, как старший, — первым, двое других — за ним. Все они были в засученных выше колен брюках и выцветших майках. Рубахи валялись под вербой. Сергей невольно передернул плечами, чтобы отряхнуть прилипший к спине свитер. Пока был в Никодимовке, жары не чувствовал, а работая одним уродливым полувеслом, взмок.

Разговаривать собирался первый, с круглой, остриженной под нуль головой. Именно он прошлым летом затевал базар с Лешкой. В детстве у парня был лишай, и, чтобы скрыть плешь на затылке, он стригся наголо.

Предупреждая возможную стычку, Сергей поинтересовался:

― Ваша лодка?

― Ну! — сказал круглоголовый. Он был настроен по-боевому, и оттого большие уши его, казалось, топорщились прямо перпендикулярно голове.

― Нашли сегодня в камышах, — сказал Сергей, укладывая универсальную дощечку под сиденья.

― Сама она к вам пожаловала?

― Не знаю, — Сергей спрыгнул на берег и взялся за носовой фалинь (Лешкино флотское выражение). — Антошка нашел на моторке, врать не станет. А я свою, вернее — Лешкину, ищу, ну и прихватил, чтоб заодно…

Круглоголовый колебался: верить или не верить? Поверил. И тоже взялся за фалинь, чтобы втащить лодку на берег.

― Где нашли?

― Там! — Сергей показал вдоль озера, куда показывал ему Антошка. — Я точно не знаю, не был с ним.

― Хорошенькие пироги! — удивился круглоголовый. Потом удивился еще больше: — А где весла?!

Сергей недоуменно посмотрел на дно лодки, словно до этого не видел его.

― А были? Не знаю. Весел, Антошка говорит, не было. Только вот это. — Он показал на дощечку.

Круглоголовый подозрительно оглядел его: снизу вверх, потом сверху вниз.

― Сосновский?

Сергей подтвердил.

― С девкой приезжал?.. С лохматой такой!

― С девкой… А когда ее свистнули у вас? — Он пнул ногой в нос лодки.

― Вечером была здесь… — неопределенно буркнул круглоголовый и, сунув руку под носовое сиденье, извлек на свет красиво разрисованную жестяную баночку, удовлетворенно заключил: — Тут… А Лешкиной лодки у нас не было. Разбился, говорят, Лешка? Что там с усадьбой у вас? Я плавал вчера к вам. Милиция все шарит?

Эту красивую баночку с десятком старинных монет Сергей видел, когда осматривал лодку. Но больше ничего подозрительного в ней не обнаружил. Хотел присесть на траву, отдохнуть, но о никодимовских событиях рассказывать ему было нечего, а засиживаться не было времени, и, поставив ногу на борт лодки, он сообщил только, что все пепелище работники милиции переворошили, ничего не нашли, должно быть, смотались…

― А лодки моей у вас, я знаю, нет. Ее приезжие с избушки взяли.

― Двое, в шляпах? — вмешался улыбчивый, лет двенадцати-тринадцати коротышка, давно горевший желанием сказать хоть слово в разговоре старших. — Я видел, дня два, — водку брали в нашем сельпо!

― В шляпах?.. — машинально переспросил Сергей.

― Ну да! В соломенных.

«Гена… С кем? С четвертым?»

― Без плащей? Или в плащах?

― Без! В телогрейках! — с готовностью уточнил говорливый малый, почему-то сияя при этом глазами, улыбкой.

Сергей разочаровал его:

― Нет, тех я не знаю. У меня взял другой, в фуражке.

― Значит, новенький… — грустно констатировал коротышка. — В фуражке я не видел.

― Послушай, — спохватился Сергей, обращаясь к первому собеседнику, — если я не найду Лешкиной лодки — возьму твою опять? А завтра приволоку под честное слово. Доску эту ты не выбрасывай…

Сунув руки в карманы, круглоголовый поглядел сначала на него, потом в сторону Никодимовки, где ночь назад сгорела усадьба хромой Татьяны и где ни с того ни с сего разбился знакомый парень.

― Ладно. Если не найдешь — до завтра… — И тут же, боясь передумать или раскаяться в своей доброте, шагнул к одежде под вербой. Мотнул головой в адрес сопровождающих: — Айдате…

Веселый коротышка улыбнулся Сергею, а напарник его ушел, так и не раскрыв рта.

* * *


Заимка была пуста.

С того самого места над Желтым ключом, откуда он следил за чужаками утром, Сергей внимательно оглядел пустую поляну, тайгу вокруг, насколько можно было увидеть за деревьями, избушку, дверь которой была подперта все тем же комельком, какой облюбовал в прошлый раз Гена.

Над елью, под которой он стоял, залотошила обеспокоенная его появлением сорока, потом успокоилась, а в гуще хвои застучал дятел. Поляну со стороны родника наискосок пересекали остроконечные тени. Голубая пичуга порхнула из-за деревьев на рубленый угол избушки, энергично потюкала носом, довольно пискнула и на одном взмахе крыльев упорхнула в кусты.

Сергей шагнул через родник.

В усадьбе хромой бабки Татьяны столкнулись чьи-то противозаконные интересы — настолько противозаконные, что раскрывать их не собирались ни те, кто знал подробности ночи во время пожара, ни другие — кто подробностей этих не знал и в ночных событиях не участвовал, но имел к ним какое-то отношение, как двое странных копальщиков. Сергею нужна была хоть какая-то ниточка, помимо смутных Лешкиных записей в дневнике: на чем основывались эти интересы? Чьи они были прежде всего? И если в событиях участвовал четвертый обитатель заимки, то хотя бы кто он — преступник или жертва?..

На углях потухшего костра лежал бархатистый налет пепла. Обгорелые рогатулины походили на кости, какими рисуют их в детских книжках. Котелок, пробитую гвоздями банку и ложки хозяйственный Гена, почистив, убрал в избушку. У основания лиственницы, под хвоей, Сергей нашел резиновую лодку. Снова тщательно прикрыл ее. Судя по всему, обитатели избушки не возвращались на заимку.

Тогда Сергей, приметив на всякий случай положение комелька, ногой выбил его из-под нижней поперечины двери и сначала приставил к наружной стене, но передумал, и, отворив протяжно скрипнувшую дверь, забрал с собой.

Ни фонаря, ни спичек у него не было. Пошарил рукой в углу, где на боковой полке, уходя, они оставляли в детстве спички, соль, бересту. Но и полку новые хозяева избушки скорее всего использовали на дрова. Когда глаза привыкли к полумраку, Сергей, оглянувшись на дверь, шагнул к противоположной от входа стене и — где на глаз, а где ощупью — стал осматривать пол, стены, крышу.

В правом углу звякнул под руками котелок, рядом с ним, в металлическом садке, переложенные мокрой травой, ждали своей участи десятка два язей. Сергей сунул руку в садок и прошарил его до дна. Язи давно уснули, но, влажные, скользкие, казались живыми.

Запасное грузило, две алюминиевых ложки за жердью под потолком, просторное ложе из пихтовых лап, две буханки хлеба в котомке, спичечный коробок соли, несколько луковиц, пшено для ухи, кусок сала, головка чесноку и целых три пол-литровых бутылки водки да еще четвертинка… Все правильно: Гена приехал на заимку первым и занял самый удобный правый дальний угол. Значит, левый принадлежал раньше четвертому…

В избушке не выветривался запах общежития. Раньше здесь пахло смолой и хвоей, да еще сладковатой прелью, когда шли дожди, а теперь их подавлял терпкий запах мокрой одежды, рыбы и еще чего-то, что всегда тяжелит воздух присутственных мест: вокзалов, автостанций, куда люди приходят, как домой, а уходят навсегда — не хозяевами, а чужаками.

Под изголовьем левой постели, где разместился Владислав, Сергей обнаружил спальный мешок, плед, а в рюкзаке — полный ассортимент консервов из центрального сосновского гастронома: макароны с мясом, печень трески, тефтели, щука в томате, судак… А кроме того, ложка, миниатюрная сковородка, котелок и, разумеется, крохотный транзистор. Пижонистый Владислав был либо слишком доверчивым, оставляя все это богатство на заимке, либо слишком хитрым — если не прятал умышленно.

Справа от двери в охотничьем ягдташе Павла Сергей нашел несколько бутербродов с колбасой, несколько — с сыром, кусок отварной курицы и четыре «дорожных» набора в целлофановых мешочках: по огурцу, по два яйца и по куску колбасы в каждом. Все это легко приобреталось за один прием в буфете любой автостанции, если бы… если бы не бутылка дорогого коньяка «КВВ» и солидный, граммов на пятьсот кусок балыка, которые, насколько это известно Сергею, трудно было отыскать в городе даже под праздник. Коньяк Павел мог купить и в Москве, но балык был свежим.

В углу налево от двери были приткнуты несколько удочек, разобранные и тщательно связанные бечевками. Если учесть, что у Гены была сеть (которую он, кстати, тоже припрятал где-то) — удочки принадлежали Владиславу или Павлу. Но рыбачить, кажется, никто в избушке не собирался…

Он вернулся к правому дальнему углу и стал заново перебирать в памяти небогатый скарб Гены. Взгляд его остановился на ложках под крышей. Сергей выдернул их и, шагнув к окошку, рассмотрел на свет. Он поймал наконец мысль, которая появилась у него в самом начале: если четвертый бежал, обокрав Гену, он должен был прихватить самое ценное у него, — например, лодку, или капроновую сеть, но, по словам Гены, взял плащ, которому грош цена в самом гнилом захолустье… Тут Гена не все до конца продумал. Если же допустить, что четвертый ушел с ведома Гены и собирался вернуться, а потом исчез, — после него должны были остаться вещи, которые бережливый Гена обязательно присовокупил бы к своим. Скажем, ружье или патронташ… Но даже младенец догадался бы спрятать до поры до времени все, что могло изобличать его связь с пропавшим человеком, если за этой связью что-то кроется! Он спрятал бы ружье, патронташ, котомку… А ложка могла валяться отдельно.

Сергей понял, что не может доказать ни одной версии. В котомке оказалось слишком много хлеба и водки: если здесь был общий запас — почему бежавший не захватил пару бутылок? Но не пойдешь в кирасировское сельпо узнавать, сколько брали на двоих четвертый и Гена…

Ложки с помощью гвоздя были изукрашены рисунками. Однако работал гвоздем или другим острым предметом не один и тот же человек. На ложке, которую Сергей почему-то сразу приписал Гене, преобладали барашкообразные цветы и листочки. Линии другого орнамента были стремительнее: с молниями, с пронзенными сердцами. А в самом верху черенка гордо пластались крылья, какие носят на форменных кителях летчики да железнодорожники… Они распахивались все от того же сердца.

Сергей в досаде воткнул обе ложки назад, под крышу… И, подперев дверь комельком, минуту или две постоял, вслушиваясь, на поляне. Работяга дятел давно улетел. Негромко и однообразно журчал родник. Тени через поляну стали шире, их острия уползли на противоположную, солнечную сторону тайги, откуда надрывно, жалобным голоском звала какая-то пичуга.

Сергей пнул одну из черных рогатулин костра, и она, взбив угли, отлетела на несколько шагов к роднику.

* * *


Антошка сидел над мотором рядом с Мишаней, который два года назад вместе с Лешкой собирался поступать в мореходку. Но Лешка прошел медкомиссию на руднике, а у Мишани — краснощекого, широкоплечего — обнаружили какую-то ерунду в легких.

Мишаня был в светлых брюках и тенниске, Антошка по-прежнему красовался в трусах.

Сергей издалека поприветствовал неудачливого Лешиного коллегу, но тот встал и, что-то на ходу объяснив Антошке, зашагал прочь от залива еще до того, как Сергей успел пристать к берегу.

― Мишань! — крикнул Антошка.

Тот оглянулся:

― Мне пахан за табаком велел сходить! — И, оставив без внимания Антошкин протест, заспешил в сторону Никодимовки.

― Чего он? — спросил Сергей.

Антошка махнул рукой.

― А!..

Мотор его можно было выставлять в качестве экспоната в музее, вроде никелированных отбойных молотков или геологического молотка из нержавейки.

Тень от кедров накрыла уже пол-озера. И по-вечернему лениво тявкали собаки за кедровником. Где-то в другом конце деревни мычали коровы.

― Разыскал? — спросил Антошка.

― Наверное, рыбачит где-нибудь… — невесело отозвался Сергей.

― А давай мы сейчас на моторе! — оживился Антошка. — Вдоль и поперек! Давай? — И, видя по лицу Сергея, что тот не против, Антошка, подхватив свой тяжелый мотор, лихо потащил его к берегу.

Процедуры «установить» и «снять» были отработаны у него до мельчайшего движения. Буквально через пять минут они вырвались из неглубокого заливчика на озерный простор и, вспенив крутую волну, понеслись по прямой к середине озера. Ударил в грудь ветер.

Сергей наклонился к Антошке.

― Давай посмотрим, где ты лодку нашел, — там должны быть весла!

Антошка кивнул, разворачивая моторку вправо.

Они подошли к зарослям тростника у правого берега. Разглядев какие-то известные ему ориентиры, Антошка выключил мотор.

Сергей еще раз убедился, что тот, кто брал кирасировскую лодку, — хотел вернуться на заимку, а не в Никодимовку или Южный…

Разгребая перед носом лодки ряску и упавший тростник, узким плесом прошли на малых оборотах почти до берега. Но забираться в гущу камышей с мотором было рискованно. А шеста, тем более весел Антошка не брал с собой из принципа. До сих пор этот принцип не подводил его.

― Ладно, — сказал Сергей, — покажу, где, — пусть сами ищут.

Антошка предложил обойти по кругу все озеро.

Минут через двадцать, когда уже были в районе Горелого затона, услышали позади выстрел. Антошка привстал, заглушив мотор.

Голубое круглое облачко дыма поднималось в правом от Никодимовки, самом дальнем углу озера, который они обошли стороной, поскольку заросли камыша тянулись там почти на километр от берега.

Дымок всплывал из глубины зарослей.

― Молодняк бьет… — сказал Антошка. Спросил: — Поплывем?..

Спросил ради приличия, потому что камыши и тростник в дальнем углу были непролазнее тех, где они хотели найти весла.

Требовать лодку у Павла Сергей вовсе не собирался. Важно было узнать, что он здесь, на озере.

― Черт с ней, с лодкой… Завтра утречком я нагряну к ним.

― Поносимся?! — радостно предложил Антошка.

И Сергею захотелось вдруг поделиться с ним всеми своими догадками относительно пожара в усадьбе хромой Татьяны. Если бы это была его тайна…

― Сильный мотор! — похвалил он, хотя ни на грош не смыслил в лодочных моторах.

― Мотор — зверь! — подтвердил Антошка и, рванув ремешок завода, включил газ на полную мощность. Лодка присела в воду, потом рванулась вперед, вздыбила носом волну и понеслась от берега, на простор, где гладь и тишина были еще нетронутые.

Странно, что Лешка не приобрел себе мотор. Он не любил отставать от кого-нибудь…

Прошлым летом Лешка, он и Алена собирали маслята близ урмана, где медвежий лабаз. Алена полезла наверх, в полуразвалившийся, древний, как само Никодимово озеро, лабаз, а он и Лешка решили выкупаться. Кто-то — Лешка или он — предложил, не меряя глубины, махануть вниз головой с ближайшего кедра. Тот стоял на берегу одиноко, а потому был развесистый, мощный. И теперь уже совсем не важно, почему Сергей оказался на дереве первым и первым прыгнул, стараясь войти в воду так, чтобы сразу выскочить на поверхность. Прыгнул удачно, лишь задев животом водоросли. Но, когда вылез на берег, прибежала Алена. Лешка предложил ей почти то же самое: «Маханем с верхотуры, не меряя?» Алена сказала, что у него не хватит духу. Поспорили. Лешка взобрался на дне или три ветки выше Сергея, спружинил, отчего зеленая лапа долго еще качалась потом, и прыгнул. Алена сказала Сергею: «А ты?» И, видя, что он медлит, сбросила через голову платье, одну за другой — тапочки, взобралась на кедр — а лазила она, как кошка, — и красиво, ласточкой прыгнула… Потом вылезла из воды, обобрала с плеч водоросли и, разведя брови, спросила: «Испугался?» Сама же ответила за него: «Испугался!» Он стал молча одеваться, а Лешка, наверное, так и не сказал ей, кто был первым, хотя стоял тогда рядом и ухмылялся, поощряя тем самым Аленино презренье…

Сергей встряхнулся, разгоняя меланхолию. Ведь если припомнить все, что было, — случаев, когда Лешка вовремя оказывался рядом, было гораздо больше, чем таких…

― Значит, не ладили вы с Лехой? — спросил он Антошку.

Антошка посерьезнел.

― Я тебе сказал, что, как… Не во мне дело. Со мной — это одно, сам понимаешь, с батькой моим он не в ладах. Ты лучше с Мишаней потолкуй. Видел сейчас — не захотел здороваться? А ведь они кореша были с Лешкой! Мишаня вчера из Сосновска приехал, потолкуй.

Антошка замолчал. А Сергей подумал о Южном, где сейчас коротает длинный вечер Алена… Может, Лешка пришел в себя, и оказалось, что он совсем ни при чем!

― Дашь мне завтра одно весло?

― Да я тебе оба дам! На что они мне? — немножко хвастливо пообещал Антошка. А некоторое время спустя, уже поворачивая к берегу, спросил: — Болтанул насчет Енисея?..

― Почему? — неуверенно ответил Сергей.

― А то давай! До самого устья проскочим! Тут у нас все зубрить собираются: кому институт поперек горла, кому училище. А я думаю: попаду в институт — хорошо, не попаду — хоть Енисей на память останется! Потом ведь все будет сложнее… Идешь?

Сергей подумал.

― Если бы еще один человек… — Он не договорил.

― Мать? — спросил Антошка.

― Нет. А вообще, — спохватился Сергей, — так и так! Договорились. — И он с маху ударил пятерней в протянутую Антошкину ладонь.

Антошка засмеялся.

― Это уже мужской разговор! Вдвоем любое дело — пол дела!

Сергей тоже, сам не зная чему, засмеялся.

Когда они высадились на берег, озеро из конца в юнец лежало в тени. Только верхушки самых высоких кедров по соседству еще розовели в закатных лучах, дальний синий лес на горизонте стал черным.

* * *


Домой Сергей не пошел.

Трупы в развалинах бывшей усадьбы требовали объяснения. А он, мечась от одного предположения к другому, ни на шаг не продвигался в своих догадках…

Сергей отправился вдоль берега к пожарищу. Теперь, когда события дня отошли в прошлое, ему казалось, что он проявлял слишком много осторожности там, где необходима была смелость. И, влекомый жаждой действия, он теперь готов был идти напролом — представься ему такой случай…

Так что, если бы Гена повстречался ему здесь — Сергей наверняка натворил бы глупостей…

Около пепелища впервые за двое суток не было ни души. Женщины разошлись, чтобы заняться вечерними хлопотами по хозяйству. А мальчишкам стало не перед кем демонстрировать свою удаль.

Сергей направился в сторону леса и у кедровника увидел Гену. Тот шел со стороны Южного. Это говорило уже само за себя.

Тропинка, по которой он шел, и путь Сергея не пересекались.

Мрачный, сутуловатый, Гена сделал вид, что не заметил его. Сергей демонстративно пошел навстречу.

― Здравствуйте!

Гена удивленно покосился на него из-под соломенных полей, как бы недоумевая, зачем «здравствоваться» два раза на день. Буркнул в пространство:

― Здоров… — И не выказал желания задерживаться. Шляпа его была надвинута до бровей. За плечом, стволами вниз, тускло отсвечивала двустволка.

Отметив про себя, что Гена идет к озеру мимо пепелища, хотя со стороны Южного есть для этого более короткий путь, Сергей зашагал рядом.

― На рудник ходили?

Тот опять смерил его неприветливым взглядом и не счел нужным отвечать.

― Я там Алену оставил, — объяснил Сергей свое любопытство, хотя самому стало смешно от такой откровенной липы. Добавил: — Ну, с которой я на пожарище был, темненькая…

Гена шевельнул плечами под телогрейкой, что в равной степени могло означать: «Не видел», или «Какое мне дело до твоей темненькой?» А около пепелища замедлил шаг.

Воспользовавшись этим, Сергей одним движением зашел вперед, и тому пришлось волей-неволей остановиться.

Роста они были почти одинакового, так что Сергей не чувствовал себя малолеткой рядом с ним.

― Знатно горело… — высказал свои наблюдения Гена.

― Знатно! — подтвердил Сергей, глядя в глаза ему. — Милиция два дня тут шарила. Со стороны — вроде ничего не нашли, а женщины разное говорят!

Гена тяжело посмотрел на него из-под надвинутых на глаза полей.

Сумерки были еще достаточно светлыми, чтобы различить в простодушных, туповатых глазах Гены затаенное внимание и глубоко упрятанную жестокость. Он был не только хитрее, но и опаснее, чем казался.

― Что говорят?

― Разное! — повторил Сергей. — Владислав, помните, болтнул тогда про того, что плащ у вас украл: вдруг он спалил бабку? А я думаю: может, правда, он это натворил здесь? Или не один, а с кем-нибудь?

― Он теперь небось в Белогорске… — переведя взгляд на пепелище, вяло отозвался Гена.

― А вас видели с ним, — сообщил Сергей. Потом, дождавшись, чтобы Гена опять посмотрел в его сторону, разъяснил: — В Кирасировке, в сельпо. — И, будто между прочим, спросил: — Он что, летчик?

На этот раз Гена не скрыл удивления:

― Ваньша?!

― Я не знаю, как его зовут, но пацаны слышали — вы разговаривали с ним…

Гена ухмыльнулся, не без гордости уточнил:

― В авиации это я служил, мотористом, Ваньша — белобилетник.

Сергей убедился, что был неоправданно высокого мнения о собственной прозорливости. Брякнул, глядя прямо в глаза Гены:

― А ведь вы вместе с ним приехали на заимку, не поврозь, вы давно знаете друг друга. Вы врете, что только встретились.

На этот раз он попал в точку.

Рука Гены сомкнулась на ружейном ремне.

― Ты чего настырничаешь, парень? Что тебе надо?

― А то, что Лешка мой друг, — сказал Сергей.

― Ну… — выдохнул из глубины груди, будто прорычал, Гена.

― Ну и ну! — Сергей незаметно спружинил ноги, чтобы при необходимости уклониться от удара и самому сделать выпад. — Я хочу узнать, кто дал ему подножку.

Гена встряхнул ружье за спиной, глянул через голову Сергея на тропинку вдоль берега.

― Дуришь ты, парень. Чокнулся на друзьях, девках… А я тут что? — И, задев Сергея плечом, пошел своей дорогой, будто и не испытывал минутного замешательства. Но через несколько шагов остановился. — Перевезешь на тот берег?

― Мою лодку Павел забрал, — нейтральным голосом ответил Сергей. — Там, если успеете, хороший парень на моторке — перевезет.

― Ну пока, — сказал Гена и опять встряхнул ружье за спиной. Но не стронулся, в пол-оборота разглядывая Сергея. — Что ты там языком чесал — я не понял. И какое тебе дело, кто с кем приехал? Разве я не говорил, что мы были вместе с Ваньшей? А знаю я его, так я каждую собаку в Белогорске, в Свинушах, знаю.

― Моему другу дали подножку, — повторил Сергей. — Я хочу узнать — кто.

― Узнавать — это твое дело, — пожав плечами, согласился Гена. — Но я тут при чем? Подножку дают, кто ближе… А если из дальних… Тут, парень, всяких сейчас… — И, не договорив, он зашагал тропинкой по направлению к заливчику.

Сергей остался, разочарованный и обескураженный.

Голова его трещала от усталости, и в быстро густеющих сумерках он, возможно, залег бы спать, если бы не одно случайное обстоятельство, опять надолго встряхнувшее его.

* * *


Он думал, что прошедшая ночь исчерпала события запутанной трагедии Татьяниной усадьбы. Но, как он убедился вскоре, события продолжали развиваться.

Проводив Гену, он долго оставался в одиночестве на пепелище. Потом медленно направился домой, не кратчайшей дорогой — через кедровник, а улицей — чтобы пройти из одного конца деревни в другой.

Слышал, как дважды — затихая, потом нарастая — отработал Антошкин мотор. С любопытством бездельника присматривался к старикам на лавочках возле палисадников, к мальчишкам за кособоким плетнем, на ощупь играющим в ножичек… И должен был повернуть за угол, когда еще раз оглянулся в сторону озера, где улица обрывалась и где за кедрами, уже невидимое, лежало пепелище… Угадал в смутной мужской фигуре Владислава. И сразу почти бегом бросился назад.

Торопливость Сергея, возможно, обеспокоила тягучие, сонные думы стариков. Но ему было не до них и не до мальчишек, что проводили его ироническими репликами. Он выскочил на пепелище и остановился, взбешенный, потому что близ Татьяниной усадьбы никого не было. Пробежал сначала по тропинке в сторону заливчика, потом — опять мимо сгоревшей усадьбы — в противоположную сторону… На тропинке не было ни души. И тогда, задержав дыхание, он почти физически ощутил, что обстановка сделалась прямо противоположной той, какую он предполагал: вместо того чтобы наблюдать, он, сам стал объектом наблюдения для кого-то.

Медленно, чтобы не выдать себя, он отступил от пепелища ближе к улице. На шаг, потом еще на шаг. Потом так же медленно, словно в раздумье, повернулся спиной к озеру и пошел в деревню. Насколько естественным выглядело его отступление со стороны — судить не мог. Но подобрал кедровую ветку и, легонько постукивая ею по ноге, тем же неторопливым шагом двинулся по направлению к дому.

Вплоть до поворота он ни разу не оглянулся, однако всеми силами старался уловить признаки движения по сторонам или за спиной. Но ничего подозрительного не почувствовал.

За углом, спиной к чьим-то высоким воротам, остановился. Долго, без движения, слушал вечерние голоса. Потом, держась вплотную к затемненным оградам, ушел переулками далеко вправо, до самого кедровника, и, оглядевшись, нырнул в кусты.

Здесь, хотя Никодимовка и лес вокруг нее были весьма относительной его родиной, он почувствовал себя уверенней. Но не ослаблял внимания все время, пока пересекал кедровник. Немного отдышался только на берегу озера.

Как и рассчитывал, он вышел к воде метрах в ста от бывшей усадьбы. Слева его прикрывала теперь стена камышей, справа, по берегу — кусты тальника. Нужно было только не чавкнуть ногой на заболоченной полоске между камышами и тальником, случайно не сломать веток, осторожно приподнимая и опуская их за собой…

Это удалось ему. Не выдав себя, он подошел почти вплотную к пожарищу. Затаился в кустах, у воды.

Пока шел через кедровник, пока шаг за шагом пробирался вдоль камышей, темнота сгустилась и один за другим утихли деревенские звуки.

Спасительный ветерок шелестнул в кронах кедров: сначала робко, потом настойчивей. Потом опустился ниже и захватил камыши.

Звездный свет ― выдумка. В безлунье при звездах еще темнее и непроглядней кажется в лесу. Потому что звезды слепят, хоть и не светят.

Минута потянулась за минутой. Он утратил ощущение времени, стоя в одной позе — на правом колене, чтобы не сорваться в воду и чтобы, оставаясь незаметным на фоне черного тальника, постоянно видеть оцепеневшее в темноте пепелище.

Из поля зрения время от времени совсем исчезали контуры печной трубы, деревьев, линия берега вдоль бывшей усадьбы. Тогда он на секунду закрывал глаза, давая им короткий отдых. И снова различал берег, очертания большой, уродливой вне домашних стен печи… Думал: хорошо, что нет рядом Алены, что не обязательно ей знать о его бесполезном старании… А в глубине души был почему-то уверен, что все это не впустую, и ждал.

* * *


Только очень напряженный слух мог уловить в этом нарастающем шорохе хвои чужой, посторонний звук. Что это — подвернувшаяся под ногу щепа или неосторожно задетая ветка — трудно сказать. Сергей затаил дыхание. И вскоре увидел фигуру человека, который двигался по берегу к бывшей Татьяниной усадьбе с противоположной от него стороны.

Сергей расслабился, перевел дыхание. Ни страха, ни беспокойства он при этом не ощутил. Напротив! Словно бы то, что предположения его оправдались, и то, что враг был теперь перед ним — не загадочный, вездесущий, а реальный — из крови и плоти, — разом упрощало его дальнейшую, задачу.

Первая мысль: «Кто это?» — ударилась вслепую. Нельзя было разглядеть даже, во что одет неизвестный. А вопрос: один он или не один — почему-то не вызывал сомнений — так неслышно, медленно, а вместе с тем уверенно может выходить только человек, привыкший действовать в одиночку. Движения его были неторопливыми, точными, а ружье или дубина в руке говорили сами за себя.

Помедлив на берегу, человек быстро взошел наверх, к пепелищу. Согнувшись, что-то поискал под ногами. Сергей догадался: «Подполье!» И не успел подумать, что ему там надо, как тот присел на край ямы и почти в одно движение соскользнул вниз…

Удивительно точной бывает иногда реакция. Еще не сообразив, зачем это ему, Сергей уже вскочил на ноги и, раздвинув тальник, метнулся в кедры. Припорошенный хвоей мох скрадывал его шаги, и он, не выпуская из поля зрения темного пятна пепелища, обежал его далеко за деревьями, чтобы оказаться на той стороне, куда, следуя логике поступков, должен был возвратиться неизвестный.

Это перемещение лишило его возможности слышать, что происходило в подполье. Но, когда он, смиряя биение сердца, затаился в новом своем укрытии, под защитой колючего вереска, из ямы, шурхнув, мягко упало на угли то, что он принял вначале за дубину или ружье, но что впоследствии оказалось обыкновенной монтировкой, как шоферы называют свои загнутые на концах ломики. Вслед за монтировкой на угли рядом с подпольем опустилось еще что-то, а затем появился и сам человек. Опершись о край ямы, он сначала выпрыгнул по пояс на вытянутые руки, затем оттолкнулся от земли, подобрал монтировку, предмет, вытащенный из подполья, и, слегка пригнувшись, той же уверенной поступью сошел вниз, к воде.










Сергей правильно рассчитал. Неизвестный должен был пройти мимо него, и, готовый узнать кого угодно, Сергей никак не думал, что увидит перед собой совершенно нового человека.

С небольшим деревянным чемоданчиком в руке, с монтировкой, мужик прошел в такой близости от вереска, что можно было дотянуться до его плеча. Сергей так и сделал бы — окажись перед ним кто-то из охотничьей избушки или с рудника. Но этого человека он раньше нигде не видел! Обширная кепка, телогрейка, ватные брюки, сапоги. Черные в темноте космы из-под кепки, борода, усы… Он медведем прошествовал в каком-нибудь полушаге от Сергея и, чем дальше от пепелища, тем уверенней углублялся в кедровник. Сергей едва поспевал за ним, вынужденный проявлять особую осторожность, ибо противник его вопреки всему оказался загадочным и, как все необъяснимое, стал вдвойне опасен.

Напасть на него Сергей мог. И таким было его первое побуждение, когда он убедился, что неизвестный идет в сторону медвежьего лабаза, к урману. Внезапность оставляла за ним все преимущества, даже если в кармане у противника или за голенищем нож. Выбить монтировку дело одной секунды… Но что дальше? Надо было узнать, кто ждет его, где. А он шел, оставляя налево от себя возможные подходы к заимке, направо — Южный…

Чем ближе к урману, тем кочковатей становилась почва под ногами. А потом сквозь мох начала проступать вода.

Дважды больно разодрав ногу, Сергей пожалел теперь, что натянул утром легкомысленные плетенки.

Над головой между черными кронами обманчиво сверкали звезды. Благодатный ветерок скрадывал неосторожные шорохи.

Сергей надеялся, что конечная цель бородача — лабаз: не мог же он лезть напропалую в урман? Но и лабаз давно остался где-то в стороне, когда неизвестный наконец остановился. Дальше начинались непроходимые болота. Сергей давно ждал и опасался этого. Видел, как, сделавшись незаметным на фоне смородиновых зарослей, неизвестный присел на корточки. Слышал осторожные всплески воды. Решил, что бородач пьет. Но, когда тот выпрямился и, выждав минуту, зашагал прочь от урмана, в руках его не было ни монтировки, ни сундучка.

Сергей сделал несколько быстрых шагов за ним… и замер, осознав, что сделай он еще шаг-два следом за мужиком — и ему никогда не отыскать места, где тот спрятал свою добычу. С чувством некоторого страха перед ошибкой, которая еще не совершилась, но уже могла совершиться, шаг за шагом восстановил свой путь назад, к раздвоенной ели, откуда наблюдал за мужиком у болота, и стоял, не двигаясь, пока убедился, что тот ушел совсем: растворился в ночи и по крайней мере до утра не вернется.

* * *


Разбудила его Алена.

Подперев голову руками, она смотрела на него из-за стола. А он, скорчившись, лежал на кушетке. Руки и ноги его были в грязи, в тине. Свитер и джинсы не просохли за ночь. Видик у Сергея был, мягко говоря, затрапезный. Единственное, что он догадался сбросить, — это босоножки. Одна из них валялась на полу, другая — здесь же, на кушетке. Правая нога, распоротая по щиколотку, ныла. Кровь запеклась на ней вперемешку с грязью.

Было раннее утро, и яркое солнце лилось сквозь ветви рябины под окном на кровать, на противоположную стену. На полу от входа к столу, от стола к кушетке тянулись грязные дорожки следов. У окна висело на одном гвозде одеяло.

Сергей сел, полюбовался на черные полоски грязи под ногтями, машинально пригладил волосы.

― Я же закрывался…

― А я открыла, — не меняя позы, ответила Алена. — Щепкой.

Сергей подобрал под себя ноги, потом вытянул их, разглядывая многочисленные ссадины.

― Просил тебя: не смотри, когда сплю…

― Я недавно пришла и хотела разбудить тебя.

― Надо было будить… — проворчал Сергей и пошевелился, будто проверяя, что позвоночник, ребра его на месте. Прислонился головой к стене.

Алена выковырнула ногтем крохотный камушек из щелки на столе, катнула его пальцем.

― Что это?

― Золото, — сказал Сергей.

Алена щелчком отправила камушек в угол времянки.

Он встал, подобрал его, сунул в карман и снова сел. Мускулы его ныли, голова звенела тем долгим, ненавязчивым звоном, какой приходит после тяжелой работы и сна, когда не хочется вспоминать, что было, чего не было вчера, — главное, что все это позади, в прошлом, а есть утреннее солнце сквозь ветви рябины и тишина.

Многие теоретические построения его рухнули ночью на пепелище. И вовсе уж не страсть к логике руководила им, когда он ломился через кедровник вслед за бородачом к урману, а потом лазал по пояс в воде и тине, рискуя оступиться каждую минуту и дать болоту проглотить себя…

Потом шел назад. В обход пепелища. В кромешной темноте занавешивал одеялом окно, тщательно маскируя щели. Не доверяя самому себе, на ощупь дважды проверял дверной крючок, прежде чем зажечь спичку… И в свете лампы вывалил из деревянного сундучка на стол около пяти килограммов золота: песка, самородков…

Зрелище промыслового золота не особенно впечатляюще. Мимо хорошего самородка можно ходить всю жизнь и не удостоить его вниманием. Но сидел, подавленный этим изобилием, и старался привести в порядок свои окончательно перепутанные наблюдения.

Показалось или не показалось ему, когда возвращался, что слышал на подходе к усадьбе сонное бормотание лягушек?..

Огонек лампы высвечивал яркие блестки в беспорядочной россыпи на столе, и он машинально подгребал к центру откатившиеся крупицы… Потом, как профессиональный вор, искал в огороде место, где зарыть сундучок. И выбрал самое примитивное — под рябиной…

Потом опять закрыл за собой дверь и от порога долго, тупо смотрел в угол. От усталости ни одной мысли не ворохнулось в голове. А ведь пришел он рано — это он помнит: было всего два часа, или даже немного меньше — он тогда поглядел на будильник. Но потом опять сколько-то сидел за столом, уставясь в желтый огонек лампы. Стекло ее закоптилось до черноты, и погасла она, должно быть, сама — от нагара. А он тем временем уже валился на кушетку.

― Помнишь, Алена, бабка тут одна, у Валентины Макаровны, про святых каких-то молола. Помнишь?

― Федоровна? — переспросила Алена.

― Откуда я знаю — как ее! Может, Федоровна.

Алена хотела сказать ему что-то по поводу тона, сдвинув брови, ответила по существу:

― Это которая посредине сидела у тети Валентины Макаровны. Вчера ее вспоминали. Говорит: к Татьяне иноверцы ходили. Одного она видела перед пожаром.

«Все правильно, — подумал Сергей. — Все, как есть правильно…» Но кого этот бородатый мужик подменяет в событиях? Кого-нибудь с заимки? Или из Южного? Ибо столкновение в усадьбе, если в нем замешан «святой», могло оказаться случайным. При условии, конечно, что сам «святой» случаен…

― Мы сходим к ней, Алена, ладно? Сколько там?

Было всего половина седьмого.

― Что ты вчера делал, Сережка? Я знала, что ты полезешь куда попало, не удержишься. Почему ты молчишь? Ждешь вопросов?

― Нет, Алена… Вчера я правда лазал где попало.

― Ты узнал что-нибудь?

― Много узнал. Все, чего не хватало. Но даже лишку. Ты подожди немного, ладно? — попросил он. — Я еще с мыслями не соберусь…

― Видел кого-нибудь?.. — осторожно опросила она, имея в виду «кого-нибудь» определенного.

― Я, Алена, святого видел, который у Татьяны был… Но ты подожди, — снова попросил он. — Как ты ушла из Южного?

― Я платье облила. Ушла переодеться, пока люди не ходят. Целый кофейник на себя… — Она вытащила из-за стола и показала ему облитый подол платья. Потом отстегнула и показала облитый пояс.

― Что же теперь надевать будешь?

Она застегнула и расправила на себе пояс.

― Тебе же это все равно. Тебе же не нравится, когда я в платье?

Сергей ерзнул на кушетке. Почти повторил ее слова:

― Мне, допустим, все равно, а кому-то нравится…

Она опять оперлась подбородком о кулаки.

― Я, Сережка, нарочно облила. Я знала, что ты не будешь сидеть дома, и хотела тебя увидеть. А это легко отстирывается. Что я, платье портить буду?

― Могла и подождать, — недовольно ответил Сергей. — Приехал бы — сам все рассказал бы.

Он заметил толстую общую тетрадь под ее локтем, хмуро замолчал.

― Ты чего? — спросила она и, взяв тетрадь, положила перед ним. — Посмотри.

― Я больше не хочу лезть туда, Алена…

― Но ведь мы один раз уже залезли, — возразила она. — А потом я ждала, пока ты проснешься, мне надо было что-то делать. Это во-первых. А во-вторых, я думала, что станет все ясным, если прочитать. Мы даже обязаны были.

Сергей вытащил из-за спины руку, снова полюбовался грязью под ногтями, взял тетрадь.

― Прояснилось?

Она тоже посмотрела на его ногти, сарказма не восприняла.

― Кое-что прояснилось.

― Что, например?

― Что он хотел нас видеть… — Потом, помявшись, уточнила: — Меня.

Сергей поглядел на нее исподлобья.

― Нас или тебя?

― Меня. А что в этом плохого, если кто-то кого-то хочет видеть? — В голосе ее послышались вызывающие нотки. — Я была уверена, что он не такой циник, как хотел казаться вначале.

Сергей опять нехотя прошелестел страницами. «Хорошо море с берега…»

― Ты прочитала это, пока я спал?

― Минут пятнадцать, Сережка. У тебя благородное лицо, когда ты спишь.

― Спасибо.

― Не за что. Я тебе искренне.

Сергей закинул ногу на ногу, отряхнул джинсы, чтобы не запятнать гладкий коричневый переплет.

* * *


Продолжение записей в Лешкиной тетради было столь же сумбурным, как и начало. Тетрадь он открывал от случая к случаю, в минуты душевного беспокойства. И беспокойство это было далеко не всегда радостным.

Оставив, как и раньше, без внимания заметки, касающиеся ожесточенной Лешкиной войны с учителями, одноклассниками, заметки для памяти, Сергей перевернул страницу, на которой остановился в прошлый раз. «Скажу Алене… — дочитал продолжение: —…что опять надумал податься в Ленинград, летом дома не буду — пусть что-нибудь соображают сами. Дружба дружбой, но я знаю теперь, что есть вещи, перед которыми даже дружба ничего не значит. Таковы законы природы, не я их придумал, не мне отменять».

Записи льются из-под Лешкиного пера стихийно.

«Весна! Раньше думал: рыбалка, лес! Ничего такого. Сам звук, само слово что-то значит: весна! Или я поменялся и ничего не смыслю в этом. Но никакие книги не разъяснят мне, что это. Это в крови, в мозгу, в воздухе, кругом! Спать не могу, сидеть над книгами не могу, поставлю пластинку — не могу слушать. Не верю, что все испытывают это, как я. Тогда б не сидели каждый в споем закутке, а бежали б навстречу, хватали друг друга и до смерти б не расцеплялись: это невыносимо — одному, когда весна!»

«Сколько умных людей говорило, что любовь — главное в жизни, движущая сила (в тетради подчеркнуто), все остальное чепуха. А учителя наши твердят: «Любовь, всепрощенчество — это уход от жизни, от борьбы». Да не та любовь имеется в виду, чучела вы гороховые! Не любовь к пирогу, к соседской собаке — любовь, ради которой только и существует человек, благодаря которой (в тетради подчеркнуто) остальное второстепенно: есть ли, нет ли…»

В последующих записях Лешкина восторженность заметно убывает.

«Был К. пьян вчера или знал, что говорит? «За-хо-чу — и… Захочу — и…» Можно подумать, что все в его руках: даже то, как люди относятся друг к другу. Сволочь! Будем считать, что гад перепил. Я делаю только то, что хочу. И когда хочу. А за такое люди просто бьют морду». Сергей перечитал это дважды.

«Пять минут, как расстались. А откуда тревога? Может, я слишком привязчив? Нужны перерывы? Как у рабочих на обед или как на большую перемену?..»

«Не хочу, да и только! Может же человек просто не хотеть? Я-то сам знаю, что это не трусость? И должен быть умнее. Я пешка, которую переставляют, но не хочу быть пешкой. Уж если переставлять — кого угодно, не меня. Слишком большая роскошь!..»

«Неужели я обманываюсь?! (В тетради несколько восклицательных и вопросительных знаков.) Неужели я, который мог видеть в тысячу раз дальше и быстрее других, слепой?! (Опять множество вопросительных и восклицательных знаков.) Но разве так обманывают? Разве можно принадлежать кому-то и считать, что ты никому не принадлежишь? Какие же еще могут быть доказательства? Если все (подчеркнуто) принадлежит мне! Душа? А они могут быть врозь, душа и тело? Тогда кто и как убеждался когда-нибудь, что владеет чужой душой?! (Снова множественное восклицание и вопрос.) Просто я стал мнительным. Я слишком много требую, как мальчишка. Надо быть сдержанным…»

«Я запутался. Сам выдумываю себе терзанья. Но как хорошо, что не написал тогда Алене, чтоб не приезжала. Видно, так все устроено на земле. Читал у кого-то: из-за одной женщины мучаешься, у другой находишь утешенье. Святая истина! Теперь жду не дождусь, когда приедет Алена. Ей бы поменьше резкости — и можно ненадолго закрыть глаза, представить, что это она и есть, которая тебе нужна. Что там ни говори, а на душе приятно, когда знаешь, что кто-то думает о тебе, хочет тебя видеть, тоскует без тебя… С Аленой легко, просто. Приедут они — и все, может, переменится».

* * *


Положив тетрадь на стол, Сергей отодвинул ее к лампе.

― Не стоило заглядывать…

― Почему? — спросила Алена.

― Одно и то же. Говорят, в дневниках у всех одно то же.

― Не знаю. У меня не было дневников. Я тогда соврала тебе.

Сергей исподтишка посмотрел на нее.

― Что ты делала в Южном?

― Сидела около тети Вали.

― И все?

― Нет. Познакомила ее с Галиной.

― Так…

― Ходили втроем в больницу. Галина и тетя Валя плакали около Лешки, а я заходила опять к врачу. Он сказал: парень выносливый, переживет. У него, говорит, не только на лбу — на голове шишка с луковицу, потом Галина тянула Валентину Макаровну к себе ночевать. Тетя Валя застеснялась, пошла к знакомым.

― Все? — не глядя, опросил Сергей.

― Все, — как на допросе, ответила Алена. — Разве что видела твоего стилягу с бородкой, когда выходила из больницы.

― Это уже кое-что… Где видела?

― У леса, под кедрами.

Сергей опять откинулся к стене. Нужно было что-то говорить, а говорить не хотелось. Алена протянула ему зеркальце.

Через лоб и щеку его тянулась высохшая полоска грязи. В волосах, как в хорошем гербарии, уместилась вся местная фауна: обрывки водорослей, хвоя, кусочки пихтовой коры.

Он долго без интереса изучал свою помятую физиономию.

А Алена смотрела на него, подперев голову кулаками.

― Могла бы постучать, когда входишь… — заметил Сергей.

Она сказала:

― Иди умойся, переоденься. Там на плитке вода горячая… — Сказала необыкновенно заботливо, по-домашнему, как изредка умела говорить только она.

― Ты что же — успела и воду поставить?

― А я, Сережка, еще вчера платье облила. Сегодня встала пораньше, чтобы переодеться.

Сергей надернул босоножки.

― Костюм твой в Лешкиной комнате, я погладила, — сказала Алена.

* * *


Когда он вернулся, она сидела на том же месте. Подперев голову кулаками, глядела в окно. Кофейное пятно, не очень приметное на коричневой шерсти, тянулось через белый пояс от локтя до подола.

― Ты хоть попробовала, когда лила, — не горячий?

― Рассказывай, Сережка, где ты был?

Сергей перевернул подушку грязной стороной вниз.

― Был в Кирасировке, на заимке, у лабаза, катался с Антошкой на моторке, сидел около пепелища, был на урмане… — Он замолчал, потому что не знал, слушает она его или не слушает. Да и не это было главное сейчас. А она молча ждала, глядя в окно.

Сергей разломил прихваченный из кухни бутерброд, положил перед ней половину.

― Я слушаю… — напомнила Алена.

А он спросил:

― Зачем ты повела Галину к Лешкиной матери?

― А что мне… — сказала Алена. — Ведь я хороший парень!

И она посмотрела на Сергея яростными, немножко воспаленными глазами, то ли требуя, чтобы он тут же доказал ей обратное, то ли заранее пресекая все возражения по этому поводу.

― Иди ты… — отмахнулся Сергей. И, зло куснув бутерброд, стал жевать колбасу с хлебом.

Алена поднялась, вырвала из Лешкиной тетради чистый листок и начала протирать ламповое стекло. Но затея эта требовала не одну вощеную бумажку, а десяток хороших газет, поэтому, отложив стекло, Алёна перевела взгляд на грязевые следы от двери.

― Помой здесь… Или ладно…

Ступив коленкой на табурет, сняла с гвоздя одеяло, вытряхнула его за окном, расстелила на кровати. Нашла где-то в прихожке мокрую тряпку, подобрав подол, затерла следы на полу.

― Пойду переоденусь тоже. И принесу что-нибудь поесть. У тебя здесь уютней.

Сергей не ответил, наблюдая за ней. Он думал о вчерашнем. И пока она ходила, к нему возвратилась уверенность. Жаль, конечно, что ему теперь не найти того окна в урмане, где осталась монтировка, жаль, что он не задержался на пепелище, когда бормотнула странная лягушка, жаль, что не пошел ночью в Южный или на заимку… Многое жаль. Но должен же он отдыхать когда-нибудь?!

Алена вернулась и заметила перемену в его настроении. Вернулась в спортивном костюме, в кедах. Он опять наблюдал за ней, пока она хлопотала у стола над хлебом, колбасой, варениками.

― Чего ты выставился?

― Алена, поступай в медицинский, а? Меня возьмешь — тоже пойду.

― С чего это ты?

― Тебе знаешь как белый халат пойдет! И шапочка. Накрахмалишь, отутюжишь — все женихи твои будут.

Щеки Алены порозовели сквозь всегдашнюю белизну. Нравится таки женщинам, когда их хвалят!

― Мне, Сережка, всех не надо… Мне один нужен. — И сделала движение головой, подчеркивая, что именно один, а не два, не три.

Сергей вздохнул.

― Как знаешь! А золото хочешь посмотреть?

― Брось болтать, Сережка. Сейчас сядем, и расскажешь по порядку, что там у тебя…

Сергей достал из кармана крупицу, которую Алена смахнула со стола, надкусил зубами. Неприметный камешек засверкал в лучах солнца.

― Я тебе правду сказал, Алена. Посмотри. Я сейчас богат, как Крез. Не знаю, правда, сколько чего у Креза было. А у меня золота невпроворот… И сколько-то там лет — в нарсуде или в прокуратуре — с этим я еще не ознакомился.

Алена взяла у него золотинку, повертела перед глазами, шутки не восприняла.

― Откуда это?

― Это было на пепелище, Аленка. В подполье. Целый сундучок — я его спрятал. Вечером один хмырь — я думаю, тот самый бабкин святой, — выкопал и оттащил в урман, перепрятал. А я у него свистнул.

Алена снова повертела в двух пальцах кусочек металла перед глазами. Сдвинув брови, показала на табурет.

― Садись… Я уж в обед сварю что-нибудь горячее.

Сергей взял у нее и сунул золотинку в карман. Подсел к столу.

― Рассказывай, — повторила Алена.

― Рассказывать, Аленка, больше нечего. Ждал в кустах, чуть не загнулся от тоски. Высмотрел этого типа. Потом ночью, как идиот, сидел здесь на куче золота. Вот из-за этой штуки, — он вытащил и снова показал ей золотинку, — был пожар, было все остальное. Нам нужен теперь святой. Позарез нужен. — Сергей наколол на вилку холодный вареник и неожиданно заключил: — Тут, правда, все кругом святые!

Алена присела напротив, помяла в руках кусочек хлеба, осторожно спросила:

― А если мы найдем его, тогда все? Остальные ни при чем?

― Нет, не все, Алена. Мне самому сейчас вот показалось, что мы зря думали… А кто этот К. в дневнике? Зачем он пугает Лешку? Они просто успокоились — видят, что все шито-крыто: трупа нет, и никто не ищет… Я их, Алена, расшебуршу! Они себя сами выдадут.

― Кто — они? — опросила Алена.

― Все! На заимке, в Южном — у обаятельной твоей! Надо побеспокоить их — и они забегают!

Он коротко рассказал ей про кирасировскую лодку, про встречу с Геной, про заимку, про Владислава: есть какая-то связь между заимкой и Южным.

― Ну а Лешка, может, все-таки ни при чем? — спросила Алена.

― Может, — буркнул Сергей и стал мрачно есть. — Ну а что, он писал, ему надо где-то притырить?!

― Но Лешка не может быть убийцей! — почти выкрикнула Алена.

― Убивать он не убивал, на этот счет можешь быть спокойной, — утешил ее Сергей и как-то потерял интерес к разговору. — Ешь.

Алена послушно взяла вареник.

Рябое солнце переместилось со стены на стол, и белые руки Алены казались в яркой ряби холеными, изнеженными, если бы Сергей не знал, что этими руками она запросто выжимает пятьдесят килограммов, которые не любому парню под силу. Если бы Алена хотела, давно бы стала какой-нибудь чемпионкой. Но она не любила официальных соревнований и никогда не участвовала в них.

― Сережка… Я сама — ты знаешь — многое вижу… Но разве не может быть, например, что во всем, во всем виноват этот твой святой? Ведь он сам по себе? И ушел, говоришь, в каком-то направлении… Может, он один натворил все?

― Может, Алена… — устало согласился Сергей. — Если бы не разные «если». Если бы, например, он шел не в сторону урмана, где топь и где ни одна собака не возьмет следа! — Похвалился: — Кроме меня… Если бы кто-то, например, не стянул ночью лодку, когда ты сама знаешь, что было… — Сергей досадливо помолчал. — Может, святой и был бы один, если бы мы сами не видели тогда двоих!.. Что зря гадать?

Алена долго ковыряла вилкой полуразвалившийся вареник. Потом отложила вилку. Попросила у него золотинку. Он дал. И она стала разглядывать ее, поворачивая то одной стороной, то другой.

Он спросил помолчав:

― Алена, ты сильно любишь его?..

Она подняла на него глаза. И сначала они были сухими, но вместе с тем, как откуда-то из глубины, в лице ее нарастало напряжение, их заволокла влага. Потом они стали совсем мокрыми.

― Это я так, — смешался Сергей. — Не мое дело, конечно. Ты извини…

Он испугался, что она заплачет, — он еще никогда не видел ее плачущей. Но глаза ее так же медленно высохли, когда сошло с лица напряжение.

Отодвинув тяжелый табурет, она встала, отошла к окну и, сорвав рябиновый листок, закусила его.

В спортивном костюме она всегда становилась естественнее, а может, привычней Сергею. Теперь он этого не нашел.

― Ты очень переменилась, Алена…

― Чем? — спросила она.

― Не знаю… Всем.

― Глупее стала?

― Нет… Но, когда ты зашла за мной в Сосновске, ты была другая. Там все казалось проще.

― А ты не меняешься? — спросила Алена.

Сергей шевельнул плечами.

― По-моему, нет.

― Очень плохо… — сказала Алена. — Я, Сережка, давно переменилась, только никто не замечал этого… — не то похвалилась, не то пожаловалась она.

Наступило молчание тоскливое и неуютное.

Алена спросила:

― Куда мы сейчас?

Сергей отодвинул от себя тарелки, хлеб, как бы освобождаясь от непрошеной вялости, что снизошла на него в молчании.

― Сначала к Федоровне. Потом по старым адресам. Это наши главные адреса, Алена. Других у нас нет.

* * *


Жила Федоровна в том дальнем конце деревни, откуда через кедровник было рукой подать до усадьбы хромой Татьяны.

На стук щеколды лениво зарычал от курятника большой сонный пес. Но не тявкнул и даже головы не поднял.

Федоровна, выйдя на крыльцо, пристрожилась, однако:

― У, ты! Нечистый…

Пес приоткрыл один, в рыжей опалине глаз и задремал снова.

Федоровна выскочила во двор в том же платочке с выцветшим голубым горошком по белому полю, в той же просторной юбке до щиколоток, в каких наведывалась к тетке Валентине Макаровне.

Время было раннее, если судить с точки зрения горожан. Но в Никодимовке утро начиналось, как положено, с восходом. Зять и дочка Федоровны ушли на работу, внук подался рыбачить, и она рада была гостям. Всполошилась для порядка:

― Ай никак с Валюшкой издеялось что!..

― Тетя Валя в Южном, ничего с ней не случилось, — успокоила ее Алена. — Мы были на пожарище, зашли просто так.

Объяснение это выглядело малоубедительным, но Федоровну удовлетворило вполне. Она пригласила гостей в избу.

По двору безалаберно суетился большой выводок белых гребешкастых цыплят. Они безбоязненно мельтешили у самых лап дремлющего пса. И в этом его снисходительном благодушии сильного по отношению к слабым было что-то привлекательное.

Пропуская гостей вперед, Федоровна остановилась между крыльцом и собакой. Это диктовалось требованиями ритуала — отнюдь не осторожностью.

В доме Сергей, припомнив категорическое утверждение Федоровны, что бога нет, невольно посмотрел в угол. Однако на месте икон висел портрет самой хозяйки, какой она была лет двадцать-тридцать назад.

Федоровна усадила гостей за стол.

Разговор повела Алена: нашла где согласиться, а где и возразить Федоровне в суждениях о Лешке, о тетке Валентине Макаровне, о молодом поколении и старом, о жизни вообще… Когда обязательные темы иссякли, она тем же нейтральным голосом спросила:

― Бабушка, вы говорили тогда у тети Вали, что видели в усадьбе, ну… одноверца бабки Татьяны… Вчера вспоминали вас. А Сережа знал одного человека… Он тут на тысячу километров всех знает. Может, знакомый его? Какой он?

Федоровна даже глазом не моргнула, что поняла цель их прихода, не поинтересовалась, зачем вдруг понадобился им старовер.

― Да ить ране-то сказывали мне — я и не кумекала, что к чему. Мало ли говорят? А туточки иду с озера аккурат, прожулькала кой-что, с тазиком, значица. Глядь: ктой-то за ворота к Татьяне-то! Мужик — не мужик. Смекаю про себя: хроменькая-то, царствие ей небесное, не одна, видать, с богом-то хороводит. А мне до зарезу рушилка нужна была. Спрошу-ка, однако, у Татьяны — и следом. Она — в кухоньке своей, а энтот выззрился на меня дьяволом посередь двора! Какой?.. Да ить как сказать… Рыжий! Лохматющий. А от тут, однако, родимое, кажись. — Федоровна показала на лоб около виска. — Росточку среднего так… Зенки нехорошие. Одетый? Да ить как все мужики: сапоги, ватник… На голове?.. Да патлы-то запомнила… А что кемелек какой, может, в руках держал… Однако прихрамывал ить! — вспомнила Федоровна. — Как Татьяна-то выглянула — он в избу от меня…

― В избу? Или в кухню Татьянину? — вмешался Сергей.

― Не скажу, однако… — растерялась Федоровна. — Что к крыльцу, а там я уж не видела…

― Да это неважно, — вступилась за нее Алена. — Тебе ж это все равно? — спросила она Сергея. — Похож?

― Тот, в Кирасировке, чернявый был… — засомневался Сергей.

Алена ловко перевела разговор на дочь и зятя Федоровны.

Прощаясь, несколько раз извинились. Федоровна успокоила:

― Ничо, ничо. Валюшка возвернется — передайте мне…

За воротами Алена выжидающе посмотрела на Сергея. Но ему нечего было сказать.

* * *


Экономя время, за веслами к Антошке не пошли.

Вдвоем вытащили кирасировскую лодку на траву, перевернули, чтобы не вычерпывать воду, и скоро оттолкнулись от берега.

Алену Сергей усадил на середину, сам расположился грести в корме. Сначала Алена уселась лицом к нему, потом развернулась на скамейке и стала глядеть вперед.

После вчерашнего разговора с Геной Сергей предпочел бы отправиться на заимку один, тем более что Алену могли ждать в Южном. Она без лишних объяснений воспротивилась.

Оба спешили теперь. И тем неожиданней для Сергея прозвучало ее требование остановить лодку, когда позади остался тростник. Объяснила:

— Я нарву кувшинок…

Сергей развернул лодку бортом к берегу. С вертлявой дощечкой, что заменяла весло, он освоился накануне, и лодка слушалась его.

Засучив рукава, Алена деловито вырвала из глубины со стеблями несколько белых кувшинок, две или три кубышки. Только после этого глянула на Сергея.

― Все. — И, разложив цветы на коленях, опять отвернулась.

Вчера было хорошо летать с Антошкой от берета к берегу, прочерчивая пузырчатый след за кормой. Но в окружении леса, камышей, под неярким утренним небом все же лучше идти на веслах… Когда не оглушает переменчивое тарахтение мотора, не бьет в лицо ветер, а время от времени легонько позванивает капель под веслом и лодка скользит почти незримо… Весь путь до Кирасировки Алена молчала, склонясь над кувшинками. За это время нетрудно было сплести венок. Но когда, проскочив осоку, Сергей подошел бортом к чьей-то вместительной четырехвесельной лодке; спрыгнул на землю, оказалось, что цветы лежат рядом на Алениных коленях, белые и желтые вперемешку, — она не притрагивалась к ним. Сгребла в руку, выходя на берег. Помрачнела в ответ на подозрительную ухмылку Сергея.

― Чего ты?

― Я думал, ты венок плетешь…

Алена переняла цветы из руки в руку. Не ответила, обрывая стебли.

На берегу, близ кирасировских лодок, по счастью, дикого не было.

Уверенный, что Алена не отстанет, Сергей первым тропинкой между осок зашагал в сторону заимки.

Запах костра и буквально домашней кухни, густой, ароматный, почувствовали уже на подходе к избушке. Днем, в безветрии, запахи словно бы поднимаются вместе с дымом костра, тогда как ночью и поздним вечером стелются по земле. Сергей испытующе посмотрел на Алену. Предупреждать ее не требовалось: когда надо, она умела владеть собой… Иногда, пожалуй, даже слишком умела.

Из-под куста боярышника, задрав хвост, шурхнула как угорелая белка, взвилась по кедровому стволу наверх и высунула мордашку: любопытно… Сергей запустил в нее прошлогодней шишкой.

На этот раз он не стал задерживаться у родника, а сразу шагнул через него на поляну. Алена держалась немножко позади, сбоку.

Трое возле костра одновременно подняли головы и посмотрели в их сторону. Бородатый Владислав издал преувеличенно испуганное «О!..» и нырнул от костра в избушку (переодеться, так как был в одной сетчатой майке поверх брюк).

Сергей и Алена поздоровались.

Мрачный, углубленный в собственные думы Гена не ответил, как бы выжидая, что еще последует за приветствием.

Сидевший на корточках Павел мгновенно выпрямился и, протягивая обе руки, шагнул к Алене.

― Собственной персоной к нам восьмая муза! А выговорите: жизнь — копейка! — неизвестно кому адресовался он, пожимая Аленины пальцы. Потом тряхнул руку Сергея. — Здоров! Спасибо за шаланду! Наяда — это русалка? Я выяснил, когда она чуть не утащила меня туда, к себе! — Глаза его весело сверкали, на губах играла та неопределенная улыбка, которая в любую минуту может обернуться озорной, приветливой или злой, язвительной.

Сергей хотел уточнить по поводу шаланды: где она? — из распахнутых дверей избушки вырвалась («как с цепи» — говорила в таких случаях Аленина мать Анастасия Владимировна) песня: «Работа у нас такая, забота наша простая!..» А вслед за песней, в аккуратно обтянутом свитере, причесанный и приглаженный, с транзистором в руках появился Владислав. Ему Алена тоже подала руку.

― Рады вас видеть! Вчера мы знакомились. Вы, конечно, забыли нас, а мы вас — нет. Ваше имя — Оля! А подруги вашей — Галя, так? Самые лучшие, самые русские имена! — говорил он для Алены, а взгляд его дольше, чем следовало, задержался на лице Сергея.

«Раньше хвалились импортным, а теперь стало модно хвалиться русским», — подумал Сергей относительно пижонского комплимента Алене.

― Мы по делу, — сказала Алена. — Мы ищем лодку.

― Лодка в целости и сохранности! — заверил Павел. — На мертвом якоре, в затоне. Весла тоже целы! — Он показал на избушку. — Так что спешить вам больше некуда!

― А кроме того, у нас на завтрак жаркое, — добавил Владислав, самодовольно пощипывая бородку. — Дичь с гарниром!

В двух котелках над костром тушилась птица, на крохотной сковородке Владислава аппетитно шипели грибы. Павел одним движением расстелил у костра свою подбитую мехом куртку.

― Прошу!

Алена взяла Сергея под руку.

― Спасибо… Мы завтракали. — Заглянула в глаза Сергею. — Пойдем?

Растопырив длинные руки, Владислав перекрыл им дорогу к отступлению.

― Нет, нет! Вы наши гости!

Сергей демонстративно помялся.

― Отдохнем?..

Шевельнув своими изогнутыми бровями, Алена капризно отстранилась.

― Только мы недолго, — сказала Владиславу. И — для Сергея: — Пять минут. — А подошла и села на подбитую мехом куртку довольно бесцеремонно. Положила рядом цветы.

Павлу ее непосредственность, пришлась по душе.

― Все васильки, васильки, много мелькает их в поле… — продекламировал он. — Грустно признаться, но мне еще в жизни никто не дарил цветов! И я — никому. Оля, подарите мне один, хотя бы символически! Взаимообразно. Я когда-нибудь верну.

Алена протянула ему одну кувшинку. И Сергей готов был поклясться, что в лице ее появилось даже что-то похожее на смущение. Владислав, как подголосок, тоже захотел кувшинку:

― Это дискриминация, Оля! Вы посеете вражду между нами.

Алена выбрала два цветка посвежей и протянула один ему, другой — Гене.

Странную реакцию вызвало это у Гены. Из всех он, может быть, единственный по-настоящему растерялся, хотел что-то сказать, но, глянув на Сергея, больше прежнего помрачнел и повернулся к огню, не зная, куда приткнуть злосчастную кувшинку.

Сергей окинул взглядом поляну, сумеречное нутро избушки за открытой дверью. Заметили его пребывание здесь или нет?

В корявых лапах ели за Желтым родником мелькнул рыжий хвост. А в следующую секунду из-за обомшелого ствола вырисовалась любопытная мордашка. И хотя белка была, конечно, другая — не та, которую он пугнул, — забавно было представить себе, что глупый зверек последовал за ними на поляну, выяснить отношения.

Тени деревьев еще лежали возле костра, но сквозь макушку лиственницы брызгало ослепительное солнце, и начинало припекать.

― Вам не страшно здесь ночью? — лицемерно побеспокоилась Алена.

Павел оскорбился:

― Вы нас принимаете за хлюпиков, Оля! Здесь лучшие представители мужской половины: самые бес страшные, самые мужественные. Правда, спать у нас времени сегодня не было. Лично я до двух часов проблуждал в ваших джунглях из-за каких-то жалких чирков! А удовлетвориться пришлось голубями. — Он кивнул на костер. — Нужно расставить в камышах дорожные указатели или завести регулировщика. А Владик явился домой еще позже. По секрету, Оля: девушка его останется сиротинкой. Он пропадает чуть не до зари!

― Не обращайте внимания, Оля! — заметно польщенный, отозвался Владислав. — Эти людоеды просто угнали лодку, а я должен был тащиться пешком. — Он что-то пошевелил в котелках, потом, сбросив миску со сковороды, тщательно помешал грибы. Видимо, Гена был отстранен от должности кашевара, когда дело коснулось не примитивной ухи, а деликатесных грибов и птицы.

― Один Гена, — продолжал Павел, — утверждает, что был всю ночь дома. Но кто его знает! Кирасировка близко, а если учесть, что одной пустой бутылкой за наше отсутствие стало больше, — у Гены имелась причина выпить!

Сергей посмотрел на бутылку у родника. Всегда неприятно почему-то видеть в лесу консервные банки, яичную скорлупу, бутылки… В самом глухом урмане эти отбросы цивилизации кажутся мусором — хочется их прибрать. Сергею уже не было надобности расспрашивать или уточнять что-нибудь: обитатели заимки могли быть вчера вечером где угодно и, если верить Павлу, — каждый сам по себе.

― В темную вы компанию попали, Оля! — привычно балагурил Павел. — Но за собственное благородство я ручаюсь, вы не зря мне первому поднесли цветок! — Веселье так и искрилось в нем. А сверкающие из-под лакированного козырька глаза и белая кувшинка в петле фланелевой рубахи придавали ему прямо-таки праздничный вид.

Владислав прибавил громкость транзистора.

― Персонально для вас, Оля!

Он угадал: «Хорошо, что так велик и так прекрасен свет, хорошо, что мне всего шестнадцать лет…»

Павел опустился на траву рядом с Аленой.

― Давайте, я вам погадаю, Оля! Я старый хиромант! — Алена протянула ему руку ладошкой вверх. Лицо ее не — отражало никаких эмоций. — Итак: вы отличница, активная комсомолка и самая красивая девушка в городе, вы мечтаете стать актрисой, играть в кино или уж на худой конец в театре. По утрам, вы крутите хула-хуп, а вечером ничего не едите, чтобы сохранить форму. Линия судьбы ваша гарантирует, что все, о чем вы мечтаете, сбудется. Есть тут небольшой обрыв… Но это вроде разминки, потому что дальше дет сплошное счастье — аж страшно сказать — до гробовой доски!

Алена забрала у него руку.

― Я ошибся?!

― С самого начала, — ответила Алена. — Вы плохой хиромант. Сережа свидетель. Я всю жизнь кое-как выбираюсь из двоек, действительно комсомолка, но совсем не активная, а в седьмом классе имела даже выговор, актрисой быть никогда не мечтала — хочу стать медиком, носить белый халат и шапочку. Раз вы ошиблись в прошлом, — значит, и счастья мне не видать до гробовой доски, — заключила Алена. И неожиданно предложила: — Хотите, лучше я вам всем погадаю?

Даже Гена в ответ на это предложение удивленно поднял голову. Кувшинку свою он так и держал на коленях, теперь сунул в карман.

Павел с готовностью протянул руку:

― Я первый!

― Нет, — сказала Алена, — я не умею по руке. Я так угадываю. — Она по очереди оглядела каждого.

Владислав, самозабвенно прищурив левый глаз, пробовал грибы.

― Ну, про Сережу я без гаданья все знаю, ему не интересно, — начала Алена. — У всех у вас по камню на сердце: у кого маленький камушек, а у кого — большой! Все вы были счастливы, но не всегда. Надежды наши сбудутся только наполовину: кто ждет исполнения желаний скоро, должен повременить. Но когда-нибудь что-нибудь обязательно исполняется. Каждому из вас предстоит дальняя дорога и казенный дом. Потому что собственных никто не имеет…

― Я протестую! — остановил ее Павел.

Владислав поддержал его:

― Категорически! Особенно против камушка на сердце.

― А я против казенного дома! — заметил Павел.

Гена отвернулся.

― Я же только начала еще гадать, — возразила Алена, — и сказала только, что у всех общее. А каждому отдельно — я читала черную магию — гадать нельзя, там написано: «Бойся сказать человеку все, что ты о нем знаешь», — это первый закон. — Алена повернулась к Сергею. — Нам, Сережа, пора.

Сергей не успел ответить.

― Минуточку, Оля! — Павел вскочил на ноги. — Дорога нам действительно предстоит, вы угадали! Но дальняя, может быть, завтра… А кто нас сегодня на тот берег перебросит? Ты, Владик, собираешься?.. А ты, Гена?

― Лодка не выдержит… — буркнул Гена.

― Выдержит? — уточнил Павел.

― Если осторожно… — неуверенно ответил Сергей. Глянул на Алену, заранее прикидывая, как разместить всех, чтобы гарантировать себя от неожиданностей: Алена сядет одна в носу лодки, сам он — на корме, Владислав — на веслах, Гена пусть устраивается на дне, за его спиной, а Павла придется посадить рядом…

― Можно звать к столу! — заспешил Владислав.

Газеты, несмотря на протест Алены, расстелили в непосредственной близости от нее. Пока Владислав резал хлеб, лук, сало, Гена приспособил на камушках сковородку, котелки.

Один Павел на правах иждивенца не участвовал в приготовлениях, тем более что дичь была его. Подсев на корточках рядом с Аленой, рассказывал ей, как ходил однажды с геодезической партией, не сошелся характером с начальником и целый месяц блуждал в тайге в июне, когда ни птицы, ни зверя днем с огнем не сыщешь. Полдня варил в котелке для последнего ужина брючный ремень, а когда сварил — оказалось, что находился в двухстах шагах от оленеводческой бригады…

Подобрав сухую кедровую ветвь, Сергей сел у костра напротив Алены и стал подкармливать хворостом разворошенный огонь.

Взгляд Алены остановился на кувшинке в петлице Павла, и левая бровь ее нервно приподнялась. Сергей заметил это, хотя следил за ложкой, протерев которую, Гена передал Павлу. Это была Ваньшина ложка: с цветочками, с лепестками.

Алена вслед за Сергеем решительно отказалась от хрусткой даже на вид, хорошо поджаренной тушки, что пытался вручить ей в дюралевой миске Владислав. Гена помедлил в раздумье, когда приятели его уже приступили к трапезе, ушел в избушку, вернулся, держа в руке откупоренную четвертинку. Единственная кружка оказалась наполненной грибами. Гена помрачнел и, не глядя ни на кого, немножко рисуясь, опорожнил четвертинку прямо из горлышка.

― Может, останешься в Кирасировке… у дяди Василия? — спросил Сергей.

― Я обещала тете Вале вернуться, — холодно возразила Алена.

Владислав опять настырно стал потчевать ее тушеным голубем. Алена даже рукой по животу провела, чтобы показать, как наелась.

― Насчет дороги вы действительно угадали, Оля! — Разглагольствовал, обсасывая косточки, Владислав. — Не сегодня-завтра нам всем пора потихоньку собираться!

― Хорошо везде, пока хорошо! — глубокомысленно резюмировал Павел. — А когда становится плохо — надо уматывать. — И повторил: — На меня эта экзотика почему-то уже не производит впечатления.

* * *


Переправа вопреки опасениям прошла удачно. Только один раз черпнули воды, когда Алена перегнулась через борт. Сергей думал, она хотела что-нибудь поймать, но увидел плывущие вдоль борта кувшинки и смолчал.

― Это я нечаянно, — объяснила Алена остальным.

― Ничего страшного! Лично я не против окунуться, — бодро заверил Владислав. Он, как и предполагал Сергей, оказался на веслах. Гена сидел на дне лодки между гребцом и кормой, молчаливо дымил сигаретой. Павел удобно восседал рядом с Сергеем.

На подходе к Никодимовке Сергей решил, что весел в лодке больше не оставит… Но об этой проблеме все как-то забыли.

Павел сошел на берег последним.

― Вы в Южный, Оля? — Они адресовались, как правило, к Алене.

― Нам надо еще домой зайти, — ответил за нее Сергей.

― А мне не к спеху… — мрачно объявил Гена, поправляя ружье за спиной. И когда Павел с Владиславом направились к деревне, он пошел сзади. Случайно или умышленно между Владиславом и Павлом до самого кедровника сохранялась дистанция, так что втроем они обозначали правильный треугольник, где каждый был сам по себе и все связаны.

― Пойдешь переодеваться? — спросил Сергей.

Алена оправила куртку, подняла и приспустила молнию на груди.

― Я не буду переодеваться.

Сергей не стал высказываться по этому поводу, молча взял на плечо весла.

― Зайдем, оставим…

Они шли через кедровник, когда впереди, за деревьями, показалась фланирующая фигура в тенниске. Человек должен был повстречаться с ними, но круто повернул вправо.

Недолго думая, Сергей сунул весла Алене («Подожди меня!») и бросился догонять тенниску:

― Мишаня!.. Подожди, Мишаня!..

Мишаня нехотя остановился. Розовощекий и широкоплечий, с большими детскими глазами на добродушном лице, он, казался гарантированным от всех невзгод и болезней. Какую там чепуху нашли в его легких медики?

― Чего ты убегаешь от нас? — спросил Сергей.

Мишаня посмотрел через его плечо в сторону Алены.

― Я не убегаю, я просто не хочу разговаривать. Ты приехал к Лешке? А рядом с Лешкой я чихать не стану. Понял? Мне противно с ним рядом.

― Ну с Лешкой ты как хочешь, — миролюбиво сказал Сергей. — Лешка, может, погорячился или там еще что. Лешку я знаю…

― А знаешь, так что нам базарить? — Мишаня повернулся и хотел уйти.

Сергей удержал его за плечо.

― Подожди! В своих делах вы сами разбирайтесь. Я-то здесь при чем? Да и Лешка, сам знаешь… Что сейчас зло на него таить?

Мишаня убрал с плеча его руку.

― Зла у меня нет, а что было — помню. И ты бы запомнил! — Мишаня разволновался. А глаза его становились при этом жалобными, как у теленка. — С месяц никак!.. Иду бережком, темнело. Глядь: Лешка со своей шлюхой с Татьяниного чердака…

― Откуда? — уточнил Сергей.

― Ну, может, с крыши! В общем, спускаются по кедру. Лешка первым, она — за ним. Я и присвистни Лешке: мол, голову подними! Не крикнул, конечно, потому что далеко, а свистнул — и пошел. А он догоняет: «Я тебя, сука, если кому…» И пошел, пошел… Что я, доносчик? «Иди ты», — говорю. Он за грудки, ну я честно дал ему в зубы.

― Зачем же при девке? — заметил Сергей.

― Девка не видела, девка на берегу осталась! Так он мне: «Появись, — говорит, — в Южном!» Я думал — сгоряча. А меня подловили двое: один братан этой — знаю, другой фифа такая — не видел раньше. Во — ряху размолотили! — Мишаня показал. — «Леху, — говорят, — не трожь!» Понял? Как это? Если бы с тобой так — что бы ты?

Сергей куснул губы.

― Если все так — подло. Но на меня ты зря крысишься, я ваших дел не знал.

Мишаня смягчился.

― К тебе я ничего, ты сам по себе. Антошка вон за тебя… Надолго?

― Что? — переспросил Сергей. — А! Нет. Есть тут одно дело… Потом, наверно, уеду.

― Я тебя еще, как приехал, видел. На пожарище. С этим, с милицейским. Знакомый, что ли?

Сергей пропустил было его реплику мимо ушей. Спохватился:

― Где? С каким милицейским?

― На пожарище! — повторил Мишаня. — Девки были: твоя, Лешкина и этот с каким-то. Ну, фуражка такая моднячая у него, с козырьком!

Сергей ошарашенно поморгал на него.

― Ты что-то путаешь, Мишаня…

― Да нет же! Глаз у меня — на всю жизнь! — обиделся Мишаня. Я в то утро из Сосновска ехал первым автобусам. Они откуда-то отсюда — навстречу. Дождичек брызнул, дорожка там — не разъехаться. А они на своей красной вместо того, чтобы вправо свернуть из-под фар, влево съехали в кювет. А я возле водителя стоял. Тот еще матюкнулся на них… Этот, в фуражке, сидел. Машинка у них что надо! А минутка — и мы бы жулькнули ее!

― Когда это, говоришь, было? — переспросил Сергей.

― Ну, не вчера, когда я вас видел, а за сутки! Утром, когда пожар здесь!.. — Мишаня распрощался и, медлительный, неуклюжий, уплыл своей дорогой. А Сергей остался на том же месте и не заметил, как подошла к нему с веслами Алена.

― Ты чего, Сережа?

― Позавчера утром Мишаня видел Павла в милицейской машине… Он ехал со стороны Южного…

Алена закусила указательный палец.

― Как же мы теперь…

― Надо торопиться, Алена! — ответил Сергей. И не так убедительно повторил еще раз: — Надо торопиться…

Алена обошла его, чтобы разговаривать лицом к лицу. Сергей упредил ее вопрос:

― Никто не знает, что золото у меня. Поняла? Ты тоже не знаешь!

― Я знаю… — сказала Алена.

― Ничего ты не знаешь! — обозлился Сергей. — Мы оба ничего не знаем: ни ты, ни я! — Успокоил ее. — Считай хотя бы, что ты не видела Мишаню, — вот и все, Алена. Мог же он не попасться нам? Черт его дернул… Не видела, да и только. Все остается по-старому.

Алена неуверенно кивнула.

― У тебя есть какие-нибудь планы? Ты что-нибудь понял?

― В том-то и дело, Алена, что ни-че-го! — удивив своей неожиданной веселостью, заверил ее Сергей. — Совсем ничего. Но это даже в тысячу раз лучше: если б не золото… Идем, бросим через забор весла.

…На проселок, где шли вчера с Галиной и Николаем, повернули в молчании. Вынужденный теперь действовать со всей возможной энергией, Сергей утратил недавнюю веселость и, уже не замечая коршуна, плывущего над ними в синеве, как накануне, думал, что Алена озабочена тем же. И вздрогнул, когда она, тронув его за локоть, тревожно позвала:

― Сережка!..

Он круто повернулся к ней.

Алена задержала его на изгибе проселка, в клубках безлистого шиповника по сторонам. За спиной у нее, как опора, возвышался кедровый ствол. А солнце брызжущими огоньками падало сквозь хвою в лицо Сергею.

И когда Сергей увидел, как исподволь опять завлажнели глаза Алены, его охватило какое-то нехорошее чувство разочарования, обиды, тоски. Будто и не ходили они к старушке Федоровне, не пробирались едва приметной тропинкой через тайгу, не сидели рядом с обитателями заимки у костра: будто время Алены и мысли ее остановились в то недоброе мгновение утра в летнике, когда он спросил ее про Лешку, — остановились, чтобы продолжиться лишь теперь.

А она тревожно и яростно, потому что тихо, спросила:

― А разве ты меня, Сережка, не любишь?..

Кажется, он побледнел, настолько неожиданно и нечестно было это с ее стороны.

― Почему ты не отвечаешь?! — еще тише и яростнее потребовала она.

Сергей шагнул прочь от нее. Сорвавшимся голосом ответил через плечо:

― Какое это имеет значение?!

Она прокричала вдогонку после паузы:

― А может быть, мне это важно, Сережка!.. — И повторила, не двигаясь: — Любишь, а?!

Он остановился в обманчивой уверенности, что овладел собой. И ответил негромко, но страшно глупо, совсем не то:

― Алена, я тебе этого никогда не прощу…

Сделал еще несколько быстрых шагов, потом пошел медленней…

Через минуту она догнала его, взяла под руку. Виноватым голосом сказала:

― Дурной, Сережка…

Он осторожно высвободил руку, не глянул на нее. И только еще минуту спустя, глухо проговорил в землю:

― Я чепуху сказал, Алена… Не обращай внимания…

Она опять легонько дотронулась до его локтя и, шмурыгнув носом, ответила:

― Я не сержусь на тебя, Сережка… Только ты, пожалуйста, тоже на меня не сердись. Ладно?.. — Потом добавила: — Ведь я не хотела тебя обидеть… Просто какая-то невезучая я, Сережка…

Он не ответил.

В молчании стало слышно, как вскрикивают, перелетая через дорогу, тонкоголосые пичуги, время от времени то там, то здесь потрескивают кедры, а где-то в глубине бора — то словно бы впереди, то за спиной у них — равнодушно вещает кукушка.

А когда подошли к повороту на Южный, посмотрели друг на друга… и стали ждать попутную машину, как будто ничего не случилось между ними на старом-старом проселке. Потому что так было надо.

* * *


В Южном недалеко от больницы, встретили Галину.

― От Валентины Макаровны? — осторожно спросила Алена.

― Да, на минутку зашла. Она же не ест ничего. Думала угостить завтраком! — заботливо проговорила Галина. Сегодня она была похожа на Золушку, каких демонстрируют в театре: белая нейлоновая блузка, скромные туфельки, мини-сарафанчик. Маникюр розовый, почти бесцветный, а губы и без помады хорошо смотрелись на загорелом лице. — И вам не до отдыха? — посочувствовала она.

― Были на озере, — сказала Алена.

― Ружье подводное пробовали… — уточнил Сергей. — Теперь завалим вас рыбой.

Галина недоверчиво покосилась на него.

― Вы шутник, Сережа… Пойду, надо Косте приготовить что-нибудь.

― Костя на работе? — спросила Алена.

― Конечно! — Галина страдальчески приоткрыла губы. — Это уж только я, пока все кончится…

― А Николай? — спросил Сергей.

― Что? — удивилась Галина. — Наверное, тоже работает! Николай перед нами не отчитывается.

Тетка Валентина Макаровна встретила их с прохладцей в глазах, но упрекать не стала. Пожаловалась:

― Хоть бы уж к завтрему все… Вроде не было трех ден этих… — И добавила для Алены: — Своих детей будешь иметь — поймешь.

― А я задержалась немножко. Сережу покормила… — Галининым голосом соврала Алена. Тетка Валентина Макаровна посмотрела на Сергея, как ему показалось, осуждающе.

― Явилась наша пропащая! — сообщила она, адресуясь уже не к Сергею и Алене, а в дверь, на пороге которой появилась хозяйка.

Тетка Наталья была примерно одного с нею возраста, но пышнотелая, белокожая, про каких говорят: «кровь с молоком». Через плечо на груди ее лежала коса. В уголках губ играли две улыбчивые ямочки.

― Как твое платье, Олюшка? Это, не боись, отстирается. Давай, Валя, головами займемся. Вторые сутки не чесаны!

Сергей и Алена вышли на улицу.

Зеленая трава вдоль забора пожухла от солнца и пыли. Даже теперь, после дождей, она уныло сгибалась под собственной тяжестью, вся в коричневых и грязно-синих прожилках.

Завидев на противоположной стороне улицы мужчину в шахтерской робе, Сергей перебежал через дорогу. Тот объяснил, как попасть в автопарк: спуститься по улице Космонавтов до Геологической, а там свернуть на Парковую… Алена слышала их разговор и подошла, когда Сергей остался один.

— Я с тобой. — Предупреждая бесполезные возражения, оглянулась на окна и потянула его за руку. — Идем! Мы же здесь, не уезжаем?

* * *


В проходной автопарка Сергей уговорил ее подождать. Сам беспрепятственно прошагал через ворота и, лавируя между ревущими на холостых оборотах. МАЗами, к мастерским.

Здесь было тише, просторней. Под высокими, в два ряда навесами сиротливо горбились несколько раскуроченных машин. Николая Сергей нашел у самой последней, из-под которой высовывались чьи-то малоподвижные сапоги и время от времени слышался ворчливый голос. Николай был, как и слесаря, в комбинезоне; но, свежевыстиранный, без лишней складки комбинезон его можно было выставлять как образец в магазине «Рабочая одежда».

Заложив руки за спину и слегка расставив ноги, он флегматично покачивался над кирзовыми сапогами, и Сергею захотелось потревожить его негромким, сонным бормотанием лягушки… Но в деловом шуме работ голоса Никодимова озера не звучали.

Когда Николай увидел Сергея, короткое недоумение в лице его сменилось всегдашней маской умника-интеллигента.

― Бензин понадобился для зажигалки или серьезней что?

― Нет, ничего. Ходил рядом, заглянул… — Сергей не утруждал себя поисками объяснения. У него была пока единственная задача — любыми средствами лишить их равновесия, заставить бояться его… Спросил: — Костя на работе?.. А Галина ваша?

Маска благородного высокомерия упала с лица Николая: взгляд его заострился, на скулах обозначились напряженные желваки.

― Знаешь что! Я еще вчера заметил: косишься на меня… Давай напрямую! Если ты за своего дружка хлопочешь, так зря тратишь энергию: у меня с Галиной ничего нет. У меня жена и дочка; в доме Кости я третий или четвертый раз. Не знаю, что вам с Лешкой снится, но, если услышу сплетню, когда приедет жена…

От неожиданности Сергей даже растерялся.

― Смотрите, чтоб жена не приехала последним автобусом. А то узнает, где вы ночуете. Не путайте комнаты, когда будете там в пятый или шестой раз! — посоветовал он уже со значительного расстояния и поспешил затеряться в лабиринте машин.

Испуганная, с отвисшей челюстью физиономия Николая была его единственным утешением.

Заглянул в низенькое, похожее на щель окошко проходной. Смазливая, лет семнадцати-восемнадцати девчонка, морщась от боли, старалась уложить две черные пряди на висках, чтобы они торчали серпами как можно дальше вперед.

― Простите… — Сергей постучал ногой в стенку. — Скажите, пожалуйста, фамилию Николая.

Девчонка вполне симпатично растерялась.

― Какого Николая?..

Сергей объяснил ей, как мог.

― A-а! Николая Егоровича! — обрадовалась девчонка. — Что вас интересует?

― Меня интересует его семейное положение.

Девчонка долго хохотала, потом строго заметила:

― Его жена — начальник технического отдела в правлении. И она сейчас в Монголии.

― Ну вот… — сказал Сергей. Она скоро приезжает, а вы заигрываете с ним! — И, уходя, слышал заливистый смех девчонки. Ошибся. Надо бы сказать: «Он заигрывает с вами…» — оно б вернее.

― Веселенькая история, — сообщил он Алене, выйдя за проходную.

― Ты знаешь, я вспомнила: в Кирасировке дядька есть, кузнец, хромой и рыжий, — сказала Алена.

― Да?.. — рассеянно переспросил Сергей. — Ладно, посмотрим. Зайдем еще в одно место. Тут у меня получилось не совсем лады…

* * *


Гостиница рудника представляла собой крохотный домик на отшибе со скворечником, телеантенной и высокой печной трубой на крыше.

Три глухие двери с лестничной площадки, судя по всему, вели в номера. Четвертую скрывала тонкая ситцевая простыня со смазанным гостиничным штемпелем. Сергей отодвинул ее и, поманив за собой Алену, через небольшой коридорчик попал в кубовую. Справа над цинковым корытом сверкали корабельной медью краны для умывания, в углу жарко пыхтел титан. Какая-то бабка в платке и черном дерматиновом фартуке поверх белого халата подметала шваброй цементный пол.

Сергей поздоровался.

― Нам бы начальника — кто заведует гостиницей.

― Хозяйку? — переспросила бабка, тыльной стороной ладони утирая лоб и собирая веселые морщины в уголках глаз. — Я хозяйка и есть! Никак на постой хотите?

― Нет, спасибо… — растерянно поблагодарил Сергей. — Нам об одном человеке справиться. Анатолием Леонидовичем его зовут.

― Фамилия как? — уточнила бабка, с готовностью отставляя швабру, и, открыв похожий на аптечку шкафчик в стене, извлекла амбарную книгу. Помимо книги, там были еще пузырек с чернилами и деревянная, в фиолетовых разводах ручка. Тумбочка у стены, под шкафчиком, служила хозяйке столом. Здесь был, судя по всему, не только умывальник, но и ее рабочий кабинет.

— Фамилию мы не знаем, — вмешалась Алена. — Зовут Анатолием Леонидовичем. Посмотрите, пожалуйста.

― Посмотрим… — деловито ответила хозяйка, близоруко листая книгу. — Тут у меня все, как в бухгалтерии. А-лэ, значит? А-лэ, А-лэ… Ага! Фамилия — Рагозин… Откедова? Из Байдука…

― Далеко это от Свинуш? — нетерпеливо спросил Сергей.

― Байдук-то? Да нет! Байдук, Свинуши, Белогорск — это все одно, рядом здесь. А Рагозину-то передать хочете что-нибудь или сказать: мол, были? Сказать, что ль?

― Как хотите, — ответил Сергей. — Ему это не интересно.

― Ай-яй! — воскликнула бабка. — Сказать-то уж я ничего не скажу: это я завтревом отметила ему, а уехал он сегодня небось. С этими командированными беда: тому назад отметь, тому — вперед, мое дело — пиши знай!

― А приехал он когда? — спросил Сергей.

Бабка задумалась.

― Приехал… Да в субботу никак. — Заглянула в книгу. — Ну да, позавчера!

― Он же у вас не ночевал, — заметил Сергей. — Он у нас ночевал.

― Сегодня?! — удивилась бабка. — С вечера был, утром был… — И махнула рукой. — А кто их знает: ночами шлендают, может!

― Да нет, не сегодня — вчера, — успокоил ее Сергей.

― Вчерась? Вчерась-то да! — согласилась бабка. — Веселенький пришел! Сродственник никак?

― Родственник, — сказала Алена. — Спасибо вам. Мы думали, он еще не уехал.

На улице, отойдя на приличное расстояние от гостиницы, Сергей неожиданно захохотал.

― Ты что? — испугалась Алена.

― Психоз… А что делать? — объяснил Сергей. — Ведь чокнуться можно. Новости у нас каждый час, а интересных нет.

Алена, сдвинув брови, ничего не сказала на это.

* * *


Дальнейшие события развивались гораздо быстрее, чем даже хотел бы Сергей. Он соврал Алене, когда говорил, что никаких планов у него нет. Какая-никакая программа была у него. Но теперь уже не он, а обстоятельства начали диктовать ему свои условия.

Лешка очнулся, пока они ходили в гостиницу, в автопарк. Потом выяснилось, что он еще накануне пришел в себя, но врачи, сбивая нервное напряжение, вводили ему наркотик. Так что последние сутки Лешка, по существу, спал.

На подходе к дому тетки Натальи Сергей и Алена приубавили шаг. И оба, едва войдя в калитку, догадались, что произошло.

Тетки Валентины Макаровны дома не было. Хозяйка встретила их, умытая, причесанная, заулыбалась, перебирая на груди тугую девчоночью косу.

― Давно? — только и спросил Сергей.

― Да никак минут пятнадцать-двадцать! — весело пропела тетка Наталья, не удивляясь его сообразительности. — В аккурат попадете! Валюшка тама, однако. Бегите!

Но Сергей и Алена не побежали, а, угнетенные чувством непоправимой ошибки, подошли и остановились на больничном крыльце, как бедные родственники, — чужие, необязательные Лешке.

Пока напяливали халаты в вестибюле, из коридора выпорхнула Галина, легкая, сияющая.

― Ой, наконец-то вы! Куда вы пропали, Оля?! — Влажные глаза ее лучились в солнечном свете и казались прозрачными, словно бы голубизна окрашивала их не снаружи, а откуда-то изнутри. Умела она — ничего не скажешь — следить за собой и даже халат с чужого плеча умудрилась обернуть вокруг себя так, что он лишь подчеркивал изящество фигуры. — До чего я рада!

― Как он там?.. — спросила Алена, чтобы не молчать в ответ.

― Чудесно, Оленька! Все обошлось как нельзя хорошо! На днях, а может, даже завтра его выпишут!

― Тетя Валя у него?

― Нет, там сейчас никого! — радостно сообщила Галина, раздергивая обеими руками поясок за спиной. — Тетя Валя побежала к знакомым в магазин — он же ничего не ел все дни! Я пойду посмотрю дома! Хоть пару лимонов! А вы побудьте, — он ждет вас!

― Мы побудем, — сказала Алена.

― Ну, конечно, Оленька! Спасибо тебе!

Передав халат сестре-хозяйке, Галина умчалась, расточая энергию каждым взглядом, каждым движением, почти счастливая.

От вестибюля до Лешкиной палаты двадцать шагов. Сергей и Алена задержались, прежде чем сделать их. На полу в солнечном квадрате окна грелась неведомо как залетевшая в коридор бабочка. Алена машинально оправила халат за спиной, глянула на Сергея.

― Я боялась, они ему что-нибудь сделают…

Сергей пожал плечами. Это ему не приходило в голову, хотя он должен был предусмотреть и такую возможность. Алена договорила, будто оправдываясь:

― Сама боялась — и сама же сотворила глупость…

Сергей знал, какую глупость она имеет в виду: не нужно было сводить Галину с теткой Валентиной Макаровной. Успокоил:

― Так и так они успели бы раньше. — Вспугнув бабочку, он первым ступил в солнечный квадрат на полу. Но, перехватив испытующий взгляд Алены, задержался. И в который уже раз повторил с ударением: — Твое дело сторона, Алена. Поняла?

Она кивнула. Но поняла или не поняла — трудно сказать.

* * *


Если раньше при входе в палату подавляла заупокойная белизна простыней, стен, салфеток, теперь сразу приковывали к себе внимание живые карие глаза Лешки. Повязка на голове его была аккуратнее прежней, и густая, модно-живописная челка лежала поверх бинта. Волосы у Лешки, как у всей родни, кроме Алены, были светлые, немножко волнистые, и он сумел отпустить себе прическу под битлза, как у Владислава. Сергей пытался отрастить такую же, но в сосновских школах длинные волосы были пока вне закона.

Лешка ждал их. И взгляд его был обращен к двери. Но что-то в этом его открытом, всегда бесшабашном взгляде настораживало, как бы предупреждая или предостерегая от чего-нибудь. Он ждал их, но рад был, что они здесь, или прикидывался обрадованным?.. И улыбка его была неопределенной.

Через приоткрытое окно свободно входил запах кедров, полыни, свежего сена, и палата перестала быть замкнутым миром, какой воспринималась накануне.

Всего на одну секунду замешкались у дверей Сергей и Алена. Но в эту короткую секунду уже что-то было сделано не так. Сергей поймал себя на мысли, до чего просто началась бы их встреча в любое другое время… Он влетел бы и, еще не закрыв за собой двери, поприветствовал: «Салют!» — «Салют!» ― ухмыльнулся бы в ответ Лешка. А потом… Какие бы слова ни шли на ум — все были бы к месту, какие бы жесты ни прорывались — все кстати. А на этот раз он готовился войти именно так: легко, непринужденно, и потому, наверное, ничего не получилось.

Состояние Алены было таким же, но она первой нарушила непредвиденную паузу.

― Здравствуй! — Подавая руку, шагнула между кроватями.

Это разгипнотизировало Лешку. Отбросив на грудь одеяло, он вытащил из-под головы и прислонил к спинке кровати подушку, сел. Лицо его на минуту оживила всегдашняя озорная веселость. Но заговорил он и засуетился немножко больше, чем следовало.

― Здравствуй, Алена! — Тряхнул ей руку, подобрал под себя одеяло. — Садись! — Тряхнул руку Сергея. — Привет! — Оглянулся. — Ты тоже… На табурет или вот сюда! — Показал головой на койку рядом. — Располагайся! Тут я один, как министр! Садитесь кто куда!..

На койку, что рядом, отогнув одеяло и верхнюю простыню, села Алена; подобрав ноги и стиснув ладони коленями, села осторожно, чтобы не смять постели, — на самый краешек. Сергей хотел пристроиться рядом с ней, но почему-то решил, что будет нечестно сидеть вдвоем против одного Лешки. Отошел и облокотился на спинку кровати, где в жестяной рамке висела изломанная кривая чьей-то за много дней температуры.

― Я вас ждал! Как узнал, что приехали! Думал, попозже нагрянете! — продолжал между тем Лешка. — Ну да и правильно, что вы уже здесь! Плохо, что не встретил, но тут я не виноват. Надо же, какая оказия! — Глядя то на Алену, то на Сергея, он обращался к обоим сразу. — Как дошколенок сопливый! Открыл глаза: что, откуда — не пойму! Кровати, стены… Пока сообразил, что в покойницкой! — Лешка засмеялся. — Хотел через окно рвануть! Вы молодчики, что прикатили! Я это быстро — отсюда! Куда вы забрели с самого утра?..

Было стыдно смотреть на Лешку, понимая его попытку замаскировать натянутость. И не по-товарищески было молчать, когда он чешет напропалую, стараясь придать хоть видимость оживления… Но и прикидываться тоже было стыдно.

― Мы вниз ходили, к центру… — сказал Сергей.

― Валентина Макаровна с тетей Натальей занялись прическами, а нас выгнали… — соврала Алена. И слышать это от нее было тоже неприятно сейчас. Внешне Алена сохраняла обычное выражение лица. Но оно казалось остановившимся в каждой черточке, неживым.

― Мать думала, концы отдам! Ну, это рано меня!.. Я еще покуролесить собираюсь! Если б не застали с утра, я бы в окно деру дал! Нашел тут какие-то подштанники… Теперь уж ладно, до завтра…

Лешка замолчал. И стало до чертиков понятно, как необходимо было, чтобы он говорил! О чем угодно! Пока не пройдут хоть эти первые неуютные минуты. Лешка замолчал, а мгновение спустя уже поздно было начинать все сначала. Они глядели друг на друга, каждый по-своему фальшивя во взглядах, и молчание сразу затянулось. В палате воцарилась оцепенелая тишина и сделалась тревожной, как стрекот сверчка под окном. Приветливая улыбка медленно сошла с Лешкиного лица, в уголках губ затвердела жесткость.

― Вы что, тоже хоронить меня собрались?.. — спросил он. И в голосе его был вызов.

― Просто непривычно тут… — слицемерил Сергей.

― Ты похудел, — сказала Алена. — Как ты себя чувствуешь?

― Что мне сделается? — без улыбки ответил Лешка. — Я еще пятерых переживу! — И опять он сказал это вызывающе, словно перед ним были его недруги.

Держа сомкнутые ладони между колен, отчего казалась меньше и слабее, чем была на самом деле, Алена спросила, не поведя бровью в ответ на его вызов:

― Что с тобой было?.. Что там произошло ночью?

Лешка удивленно хмыкнул. Преувеличенно удивленно посмотрел на нее, подтягивая и машинально расправляя на животе простыню. В отворотах белой рубашки проглядывала ша загорелой груди тоненькая цепочка, на каких носят медальоны.

― Что там могло произойти?! Хохотнул. — И на старуху бывает проруха! Хотел ставить перемет — раздумал, решил утречком наживить. Отошел уже далеко — гляжу, светится бабкина усадьба! Ну, я и ходу! Мне, сами знаете, — заметил Лешка, — никакого смысла рядом быть! Ну а уж на что налетел, как лбом врезался — все в тумане!

Алена перевела взгляд на Сергея, а тот посмотрел в сторону, на дверь. Тяжело, оказывается, когда в глаза тебе, не напрягаясь, легко, беззастенчиво лжет человек, который вчера еще был, да и остается, наверно, твоим другом.

― Чего вы какие-то?! — Лешка приподнялся на локтях. — Как будто я что украл у вас! Что вы киснете?! Виноват я в чем?.. Говорите! — Перехватил взгляд Сергея. — Это?.. — Вытащил и показал на ладони медальон. — Это подарок… От человека, который дороже всех мне. Но это не относится… ― Посмотрел исподлобья. — Ждал вас, а вы как не рады, что Лешка прочухался…

― Почему?.. — Брови Алены дрогнули к переносице. — Тебе кажется. Мы рады, что у тебя все хорошо. Правда? — спросила она у Сергея.

― Познакомились мы тут с твоими друзьями, — сказал Сергей, принципиально не смягчая Лешкину резкость.

― Ну! — сказал Лешка.

― Ничего. Выпили, поболтали. Поплакали, повеселились, — сказал Сергей. Лешка откинулся на подушки. Глядя в потолок, запахнул рубаху на медальоне.

― Галка рассказывала… Говорит, были на дне рождения… И тоже, говорит, какие-то вы… Люди к вам по-хорошему, как к моим друзьям… Что они вам плохого сделали?..

― А разве мы их обидели? — спросила Алена, одним быстрым взглядом предупредив намерение Сергея сказать что-то. — Мы в очень хороших отношениях с Галей!..

Лешка опять сел в кровати. Лицо его обмякло, растерянный взгляд скользнул по сторонам.

― Курить хочется… — виновато объяснил он Сергею, пошарив неуверенными руками сначала под подушкой, потом в тумбочке, чтобы скрыть заигравший на щеках румянец.

― Я сейчас принесу… — Сергей шагнул к выходу, чтобы не испытывать на себе деревянного спокойствия Алены, что появилось и закостенело в ее лице после того, как она сказала: «Мы в хороших отношениях с Галей», — он все толковал по-своему.

― Куда ты, Серега?! — потянулся за ним Лешка.

― Я принесу тебе закурить.

― Не надо! Галка принесет сейчас…

― Я спрошу у кого-нибудь и принесу одну сигарету, — повторил Сергей. Подумал: надо предупредить Алену, чтобы молчала… Но как это сказать взглядом?

Вышел в вестибюль, снял и скомкал в руках халат. Сестры-хозяйки в вестибюле не было. Он вышел с халатом в руках за дверь и сел на ступеньку, равнодушно думая, что в конце концов ему безразлично, какой там состоится разговор и что дальше…

Его могли видеть из окна дома Галины, но улица в один и другой конец, аж до кедровника, была до уныния пустынна, какой бывает в жаркую страдную пору лишь Никодимовка.

* * *


Все было глупо. Он мог не уходить: впоследствии он так и так будет вынужден присутствовать почти при таком же разговоре, при тех же сценах… Когда дверь за Сергеем закрылась, Лешка опять откинулся на подушку и, неприметно усмехнувшись одним уголком рта, долго вприщур глядел на Алену.

За окном безостановочно надрывался сверчок.

― Чего он рванул? — спросил Лешка.

― Пошел за сигаретами для тебя, — сказала Алена.

Лешка отвернулся, посмотрел в потолок.

― Я сказал, что Галка принесет, он убежал не поэтому. — В отсутствие Сергея к нему возвратилось обычное самообладание. И ненадолго он стал тем Лешкой, предельно уверенным в себе, чуточку нахальным, которого знала Алена.

― Куда он пошел — это его дело. Ты не рад, что мы приехали, и потому злишься на него. Ты просто боишься нас, Лешка.

― В письмах ты называла меня — Леша…

― В письмах, за глаза я всех называю правильно, — сказала Алена.

Вытянув руки над головой и крепко захватив спинку кровати, Лешка подтянулся, напрягая мускулы.

― А мне это все равно! Как меня называют: Лешка или Леша… И с какой стати я буду бояться вас?

Алена потерла сомкнутыми пальцами правой руки пальцы левой.

― Я прочитала твой дневник, Лешка…

Он сразу вскинулся от подушек.










― Где ты нашла?! Кто тебе его дал?! Зачем ты это сделала?! — Дыхание его сорвалось.

― Не пугайся, — сказала Алена. — Там же нет ничего особенного. Я запомнила, правда, что только последняя любовь женщины может удовлетворить первую любовь мужчины… Это верно?

Белый как полотно Лешка сказал в лицо ей:

― Это по-жульнически, это нечестно, из-за спины… Это подло!

― Знаю. — Алена кивнула. — Может, ты и прав… Но нам нужно было…

Он перебил ее:

― Серега тоже читал?!

― Да, — сказала Алена. — Только он не виноват. Это я заставила его…

Лешка снова не дал ей договорить.

― Вы… предатели! — почти выкрикнул он сорвавшимся голосом. — Вы шпионы!

― Если бы мы знали, что ты скоро выздоровеешь…

Опять перебивая ее Лешка захохотал. Но не своим — искусственным смехом.

― Они надеялись, что я сдохну!

Алена повторила, шевельнув изогнутыми бровями:

― Если бы знали, что ты скоро выздоровеешь, мы бы не тронули твоей тетради. Но ты лежал без сознания, а мы хотели понять, что случилось в усадьбе.

― И вы начали шарить в чужих столах! — криво усмехнулся Лешка, снова укладываясь на подушку, и до подбородка натянул одеяло. — Им нужно было узнать! А что там могло случиться, в усадьбе?! Или я заранее мог догадаться, что она сгорит?!

― Не сердись, Лешка. Ты не мог догадаться, что она сгорит. Но ты догадывался о другом, и это мы узнали из дневника… Ты не был спокоен, когда писал его. Ты все время чего-то боялся, ты ждал неприятностей. Каких?

Лешка вернул себе некоторое самообладание, но лихорадочный блеск в глазах не угас.

― Ты плетешь такую чепуху, что не хочется говорить. Надо же! Залезать человеку в душу, а потом расспрашивать его: как да почему? Психологи! — Сверчок во дворе переместился ближе к окну, и Лешка не выдержал. Рванулся, чтобы захлопнуть раму, не дотянулся. Прикрикнул на Алену: — Закрой!

Алена встала, медленно, на обе створки запахнула окно и даже опустила шпингалет.

Голос неутомимого сверчка стих за окном. И как бы только теперь они оказались один на один, замкнутые в четырех белых стенах.

― Каждый вычитывает, что ему нравится, — сказал Лешка. — Не приписывайте мне своих бабьих слезливостей. — Передразнил: — Чего-то боялся я, чего-то беспокоился…

Алена не возвратилась на свое прежнее место, а, тоже бледная, осталась напротив, у стены.

― Я тебе, Лешка, ничего не приписываю. Но мы знаем, что ночью, когда ты… упал, в усадьбе, кроме тебя, были еще люди.

Именно в эту минуту, чтобы слова Алены остались без ответа, нужно было ворваться тетке Валентине Макаровне. Радостная, помолодевшая, что-то весело приговаривая на ходу, она пролетела от двери к тумбочке, водрузила на нее объемистую голубую авоську и принялась выгружать в тумбочку, Лешке на постель, на табурет абрикосовый компот в стеклянных банках, печенье, шоколад…

― Что же это вы Серегу-то выгнали?.. Я вот тут, сынок, что могла тебе… Сегодня как-нибудь, а завтрева… Обещала Наталья. Компот — это ты замест воды, вода тут вся ржой пропахла… Как-никак перекуси, а индюшку я взяла, мы ее тебе у Натальи…

Лешка нетерпеливо ерзнул в постели.

― Мама, ты оставь это и уйди пока.

― Я сейчас! Я только разберусь никак! — заспешила тетка Валентина Макаровна.

― Мам, у нас разговор! — нетерпеливо напомнил Лешка.

― Я духом сейчас, я знаю!.. — согласилась тетка Валентина Макаровна, распихивая по тумбочке пакеты, банки.

― Мама, я прошу тебя, уйди! — зло повторил Лешка.

― Зачем ты повышаешь голос? — вмешалась Алена. — Пусть тетя Валя сделает, что надо.

Тетка Валентина Макаровна опалила ее быстрым выразительным взглядом.

― Разговоры можно бы на потом, конечно… Самое время, однако, говорить… — И опять стрельнула в Алену коротким, неприязненным взглядом. — Малость бы обождать — ничего б не сталось…

Минута после ее ухода прошла в молчании.

― Что ты сказала? — переспросил Лешка.

― В усадьбе, когда случился пожар, были люди, — повторила Алена.

― Откуда я знаю! Бабка была?! Об этом все говорят! А если даже там еще кто отирался — при чем мой дневник? И при чем здесь я?!

― Там были люди, которые… подожгли, и ты хотел остановить их, да?.. — с надеждой спросила Алена.

Лешка неестественно, с хрипотцой захохотал. Откашлялся.

― Ты бредишь! Или просто выдумываешь всякую чепуху! И я знаю зачем! — Он приподнялся на локтях. — Ты возненавидела Галку — вот и все! Она говорила мне: оба вы ее презираете!

― Не одну ее… — сказала Алена. — Всех.

― Кого — всех?

― Всех, кто около нее, кто с ней, — просто уточнила Алена.

Лешка ненадолго сомкнул губы, отчего в лице его опять резко проступила жесткость, которая делала его и строже, и намного взрослее сразу.

― Мне нет дела, как вы к ней относитесь, мало что взбредет вам… Ну а ты… Ты просто хочешь отомстить мне за Галку — вот и все. За то, что я не люблю тебя!

Алена хрустнула переплетенными пальцами.

― Мне, Лешка, не за что тебе мстить, поверь!.. Да я и не умею мстить. Если я когда-нибудь стану мстить за такое — я буду очень презирать себя. Но ты наш друг, и мы обязаны…

Прервав ее, он выговорил с расстановкой, будто ругнулся:

― Идите вы со своими обязательствами!.. Никто вас не сватал в мои друзья!

― Ты устал, — дрогнувшим голосом сказала Алена. — Устал и сам не знаешь, что говоришь. Тебе надо отдохнуть.

Лешка хохотнул опять.

― Они мои друзья и очень беспокоятся обо мне! Лешка устал, Лешка должен отдохнуть… Я люблю Галку! — сказал он. — Понимаешь? Люблю!

― Люби… — тихо сказала Алена. — Никто тебе не мешает… Если бы только все было хорошо… — Холодноватые, с зеленцой глаза ее заблестели откуда-то изнутри, хотя голос оставался ровным.

― Люблю! — повторил Лешка. — И кто не признает ее, кто не с ней, не с ее друзьями, тот не нужен и мне! Поняла? Кто ей враг, тот и мне враг!

― Хорошо. Как знаешь, — сказала Алена. — Но ты еще подумай… кто твои друзья… Обязательно подумай, ладно? — Она оглянулась. — Где же Сережка?!

Тяжело дыша всей грудью, Лешка молчал, глядя в потолок.

Алена отошла к окну, что-то разглядела в стекле, неуверенно поправила волосы. После того как закрыли окно, в палате стало душно и тесно.

― Я очень сожалею, Лешка, что так получилось, — сказала Алена. — Ничего я толком не умею. Я не думала, что затрону эту тему… Я бы лучше молчала.

* * *


Сергей сидел на крыльце, когда пришла тетка Валентина Макаровна. Встал, молча проводил ее внутрь, попросил у случайного мужчины сигарету и остался на улице, дожидаясь, чтобы Лешкина мать ушла.

Она возвратилась довольно скоро, и по взволнованному лицу ее нетрудно было догадаться, что в палате произошла ссора.

― Чего ты тут? — раздраженно спросила она.

Сергей показал ей болгарскую сигарету с фильтром.

― Лешка просил закурить.

― Два часа закурить ищут?

― Не у кого было спросить. Не было никого.

Тетка Валентина Макаровна сказала бы еще что-нибудь, но со стороны Натальиного дома показалась рыжеволосая девчонка. Сверкая голыми коленками, прокричала издалека:

― Теть Валя-а! К вам приехали-и!

― Господи! — охнула тетка Валентина Макаровна. — Анастасия никак! — И, забыв про Сергея, побежала за босоногой девчонкой.

Сергей посмотрел, как она бежит, — высокие, статные женщины бегают всегда смешно. И, расправив халат, вошел в вестибюль.

По коридору к Лешкиной палате просеменила на шпильках дежурная медсестра. Сергей вошел следом.

Сестра искала какой-то «второй» графин. Сама увидела, что в палате нет ни второго, ни первого, досадливо фыркнула, начала смотреть в тумбочках.

Алена стояла у окна. Лешка, высоко натянув простыню, сидел, откинув голову на подушки. Что между ними пробежала черная кошка — можно было понять с первого взгляда.

― Зачем закрылись? — спросил Сергей. — Холодно?

― Открой, — сказал Лешка.

Алена повернулась к окну. Приподняв шпингалет, распахнула одну створку. Покосилась на Лешку и открыла вторую.

Сверчок умолк. Теперь слышно было далекое гудение машин. Возможно, тех самых — в автопарке… Сергей отдал сигарету Лешке. Тот привычным движением крутнул ее между пальцами.

― Поменьше курить! — предупредила от порога сестра и ушла, недовольная результатами поисков.

Алена, опершись о подоконник, смотрела в пол, на следы пролитого йода или крови у своих ног. Лешка медленно размял сигарету. Сергей отошел и облокотился о спинку свободной кровати у двери. Что-то здесь было уже сказано…

― Ты знаешь, когда прийти, когда уйти… Или вы договорились? — Лешка усмехнулся.

Алена подняла голову.

― Я сказала, что мы читали его дневник. И что… Ну, знаем, что кто-то был тогда в усадьбе. Потому я взяла тетрадь.

Лешка испытующе уставился на Сергея, сдерживая до подходящего момента опять заготовленную усмешку. Сергей ничего хорошего не ждал от предстоящего разговора и долго медлил. Потом сказал:

― Я толковал сегодня с Николаем. Веселый малый!

Лёшка заметно насторожился.

― О чем тебе толковать с ним?

― Лешка сказал, что это его друзья, — объяснила Алена. — Сказал: кто им враг — тот и ему враг.

― Друзья?.. — переспросил Сергей. Кровать сдвинулась под его тяжестью, он рывком поставил ее на место. — Это они, друзья, помогли тебе с Мишаней разделаться? Из-за угла, чужими руками…

Лешка сел, швырнул сигарету за окно.

― А ты не терял время! С Мишаней снюхался. С Антошкой еще потолкуй!

― Я и с Антошкой толковал, — признался Сергей. — Хороший парень. Зовет на Енисей будущим летом…

― Всё правильно! — обрадовался Лешка. Неестественно громкий голос его резал уши. — Все верно!

― Антошка не враг тебе, — упрямо сказал Сергей. — Тебе другие враги, которые Мишаню разделали.

― Теперь я обоих вас понял! — Лешка показал пальцем сначала на Алену, потом на Сергея. — Один с Мишаней, с Антошкой нюхается, другая про каких-то людёй плетет в усадьбе!

― Она сказала правильно, — вступился Сергей. — Там были люди.

― Тогда расскажи мне, что ты такое знаешь?! — демонстративно изумился Лешка. — То-то мне Галка говорит: крутят оба! А я — мимо ушей! С какими-то обормотами свел ее… Может, мне расскажешь?

― Расскажу, — согласился Сергей, стараясь не реагировать на издевку. — Но сначала ты мне расскажи, как там все было, ночью…

Лешка вздохнул. Покачал головой, перекладывая подушки, чтобы сесть удобнее. Откинулся на них.

― Вы осатанели, ребята… — Голос его звучал миролюбиво, почти просительно. — Честное слово, осатанели! Я вам рассказал, что знаю… Хотел ставить перемет, раздумал, вернулся в деревню… — устало повторил он. — Отошел от берега уже порядочно…

Сергей сделал движение, собираясь перебить его. Алена оттолкнулась от подоконника, предостерегающе напомнила:

― Сережка!

Сергей куснул губы.

― Это Галина предупредила тебя, что говорить, как? Или братец ее, друзья?.. Что порядочно отошел от берега, что увидел огонь, споткнулся, упал… Хорошая сказка! Похожая на правду. Точно, как придумала ее Валентина Макаровна со своими бабками. Даже прибавлять, оказалось, ничего не надо!

Лешка опять запрокинул голову, показывая тем самым, что не собирается больше ничего доказывать. Алена переплела пальцы, исподлобья выжидающе взглядывая то на одного, то на другого. Гул автомобильных моторов со стороны автопарка время от времени нарастал, как бы приближаясь, потом постепенно ослабевал… В палате сделалось неуютно и тоскливо, будто они провели здесь уже неделю.

― Ну, скажи тогда, какая у тебя сказка… — не изменив позы, равнодушно предложил Лешка.

― Скажу… — опять согласился Сергей. — Примерно, конечно. И пока не все, что знаю. Только ты ведь не согласишься со мной… Ты правду сказал, что бежал, что упал… Но ты не споткнулся — тебя трахнули по голове! А уж тогда ты врезался в этот камень. Тебе повезло! Потому что он, который ударил тебя, даже огонек засветил — посмотреть, что у него получилось. Я еще не знаю, кто это. Но, когда он увидел, что усадьба горит, — он ушел, между прочим, на твоей лодке. — Сергей замолчал. — Хватит?.. Или еще?

Алена смотрела на него с удивлением. Лешка, оставив свою демонстративную позу, чего-то ждал еще. Потом спохватился:

― Ложь! Ты все это придумал, пока ходил! Но твоя сказка даже неумная: про какой-то огонек, про лодку…

― Конечно, — согласился Сергей. — Огонька ты не мог видеть — ты лежал без сознания. А он думал, что убил тебя.

― Кто это — он?.. — переспросил Лешка, стиснув побелевшими пальцами простыню на груди.

― Этого я пока не знаю. Постараюсь узнать.

Лешка трудно сглотнул. Жесткость в уголках губ его теперь исчезла.

― Снова повторяю тебе: в усадьбе я не был! То, что придумал ты, — глупость. Я сказал вам, как это все было. Что вы пристали ко мне?! Какой идиотизм!

Сергей помедлил, не глядя на него.

― Ладно… Тогда мне нужно заявить, куда следует… Ведь я-то уверен, что в усадьбе были люди.

― Сережка… — прошептала Алена, поднимая к груди сомкнутые руки.

― Выйди, Алена! — прикрикнул Лешка.

Сергей остановил ее:

― Алена, к тебе, кажется, мать приехала.

Подкидыш испугалась и обрадовалась:

― Мама?! Ой… Правда? Зачем?! Сережка… — Рванулась к выходу. Сергей задержал ее.

― Подожди. Сейчас пойдем вместе. — Повернулся к Лешке. — Не хочешь, чтобы мы знали правду?

― Я сказал вам все… Могу повторить снова… Но есть другие дела, интимные! — с ударением выкрикнул Лешка. — О которых нельзя болтать! Понимаешь?! Ты хочешь, чтобы я разболтал чужую тайну?! Это мое личное дело, и вы не имеете права вмешиваться… О! Как я устал… — Распахнув рубаху, Лешка провел рукой по груди. Пальцы его застряли в цепочке. — Где Галка?! Вы хотите замучить меня?

― Извини… — сказал Сергей. — Я не знал, что здесь вон… интимные дела замешаны. Надо было предупредить.

Мучительно сдвинув брови, Алена глядела то на одного, то на другого. Вернулась к Лешке, сказала просительно:

― Ты не сердись на нас… На меня не сердись. И не волнуйся, Лешка!.. Но так нельзя, понимаешь?.. Ты подумай. Мы же друзья твои. И Сережка не о себе — о тебе думает…

― Если вы кому-нибудь что звякнете… — предупредил Лешка, — я возненавижу вас, как никого… — Наклонился к Сергею: — У меня есть о чем поговорить с тобой! Только не сейчас. Я хочу видеть Галку! Потом… — Угрожающе повторил: — Если вы… — Но задохнулся и, откинувшись на подушку, стал глядеть в потолок.

Алена вернулась к Сергею.

― Идем… — позвала упавшим голосом. — Откуда ты узнал про маму?

― За Валентиной Макаровной прибежали… А я сразу не дошурупил, — ответил Сергей, не двигаясь. — За меня ты, Лешка, не беспокойся: я не выдам. Нервы у меня крепкие. Крепче Алениных. Поговори с дружками… Только предупреди: лучше, чтоб они никаких штучек не затевали… Я не Мишаня, Мишаня простодушный и добрый. А если я толковал с тобой, так потому, что не продаю друзей…

Лешка смеялся, когда они вышли в коридор:

― Комедия! Рассказать кому — не поверят!.. Называется: прочухался… Друзья приехали!

И трудно было понять, что в его нервном смехе фальшиво, а что — хоть немножко — искренне.

* * *


Как вскоре выяснилось, тетка Валентина Макаровна, обеспокоенная Лешкиным приключением, звонила в Сосновск, наивно полагая, что чем больше медиков будет около Лешки, тем скорее он выздоровеет, и затребовала в Никодимовку Аленину мать, Анастасию Владимировну. А та, между прочим, когда дело касалось родни, детей, сама сломя голову бежала за любым зачуханным фельдшером — лишь бы кто-то ее утешил.

На улице после умиротворяющей больничной белизны все казалось неправдоподобно пестрым и ярким: зеленые кедры, небо над Южным, кирпич в стенах новостроек и солнечные блики в глаза из окон…

Сдерживаясь, чтобы сразу от больничного крыльца не побежать, Алена взяла Сергея за руку.

― Как ты думаешь, зачем приехала мама?

А он истолковал ее жест как благодарность за его выдержку в разговоре с Лешкой и, высвободив руку, отстранился.

― Приехала, да и все…

Алена поняла его.

― Сережка… Может, тебе правда сказать кому-нибудь?.. Ведь ты теперь… — Поправилась: — Мы оба — я не знаю, как это называется… Пособники? Или соучастники?.. Все очень серьезно…

― Себя ты не вмешивай в это дело! Поняла? — с ударением прикрикнул Сергей. — А что я там ляпнул, у Лешки — это я так, для него, ты не обижайся. Никуда я звякать не собираюсь.

Алена промолчала, наклонила голову. Потом заметно прибавила шаг.

Первое, что увидели они возле дома тетки Натальи, — это знакомая обоим вишневая «Волга», на которой одно время с шиком раскатывала по охотничьим угодьям близ города Сосновска Алена.

Сергей многозначительно хмыкнул и откровенно убавил скорость.

― Чего ты хмыкаешь? — лицемерно спросила Алена.

Ну конечно, Анастасия Владимировна уговорила этого «самостоятельного» типа подбросить ее в Никодимовку.

Запыленная «Волга» красовалась против Натальиных окон с поднятым вверх капотом. А «самостоятельный» — некурящий и непьющий — стоматолог рылся в моторе. Пиджак задрался на его спине, и, к неведению двадцативосьмилетнего зава, из-под брюк торчал наружу какой-то хлястик.










― И что вы с Надькой нашли в нем? — спросил Сергей.

― Машину!.. — высокомерно ответила Алена. — Купи себе машину — и за тобой все будут бегать.

Сергей пнул кедом ржавую консервную банку из под ног.

― Я так, дешево не покупаю авторитет…

Алена не ответила, потому что из калитки Натальиного дома вышла ее мать. А заведующий отделением доброжелательно улыбался ей навстречу и даже захлопнул капот, чтобы предстать во всем блеске рядом с машиной.

Издав какой-то невразумительный возглас, Алена бросилась вперед и повисла на шее Анастасии Владимировны, хотя была с матерью одного роста, если не выше ее.

Стоматолог неуверенно ухмыльнулся Сергею. А тот скользнул взглядом по вишневой «Волге» и, отбросив ногой булыжник с дороги, стал наблюдать за встречей подкидыша с матерью.

― Чего ты, мам, прискакала?!

― Да ведь перепугалась! Лешка-то, слава богу… Как ты тут?

― Все в ладах, как говорит Сережка! Зря ты летела. Как там наши?

― Да у нас все по-спокойному. Папа в командировке. Надя зубрит, Лиза ходит на плавание…

Анастасия Владимировна выглядела старше матерей Сергея и Лешки из-за морщин, которые нажила благодаря своей невозможной мягкости: лицо ее прямо-таки светилось непротивленческой добротой, а покорные, какие-то мученические глаза постоянно выискивали, что бы сделать приятное людям. Мол: «Вас ничто не беспокоит? Вам ничего не надо?» Если бы оказалось однажды, что никому на земле действительно ничего не надо от Анастасии Владимировны, она бы умерла с горя. Одни зеленоватые глаза ее только и напоминали чуть-чуть Аленины. Да и то по цвету — не по выражению, конечно.

― Сидела бы дома! — возмутилась Алена. — Хотя, в общем-то, это и хорошо, что ты приехала, хоть и не ко времени.

Мать за руку подтянула ее ближе к машине.

― Спасибо Андрею Борисовичу — подвез меня, а то бы тряслась в автобусе.

Стоматолог наклонил голову, как бы открещиваясь от похвал. Внешне он, конечно, производил впечатление.

― Анастасия Владимировна убедила себя, что обязательно произошло что-нибудь с вами, Оля!

Все-таки женщины — спекулятивный народ. Все без исключения. Алена стрельнула взглядом куда-то мимо Сергея и быстренько — то ли кокетливо, то ли жеманно (как это называется?) — подогнула одно колено.

― Здравствуйте! Спасибо вам за маму!

Стоматолог опять слегка наклонил голову, пропуская мимо ушей благодарность.

― Мы думали, что вы здесь переполошили всю-деревню.

― Ну что вы! — сказала Алена. — Я веду себя тихо. — Протянула руку Сергею. — Сережа, познакомьтесь! Вы незнакомы?

Анастасия Владимировна опередила ее. (И как это она раньше не заметила его среди нуждающихся в помощи?)

― Здравствуй, Сережа! — Чмокнула его. — Прости, я от радости… Дома у тебя все хорошо, не волнуйся.

Сергей промямлил ей «здравствуйте» и протянул руку стоматологу.

― Сергей.

― Андрей Борисович, — сказал зав и, шаркнув ножкой, добавил с той подчеркнутой серьезностью, за которой кончается вежливость и начинается издевка: — Очень приятно!..

― Ну пошли в дом! — засуетилась Анастасия Владимировна. — Передохнем с дороги, а уж располагаться поедем в Никодимовку.

― Я подожду здесь, Анастасия Владимировна, — отказался стоматолог. Сергей промолчал, поскольку приглашение к нему не относилось.

― Ну почему же?! — растерялась Анастасия Владимировна. — На одну минутку! А уж ночевать поедем! Ольга, ты за эти дни похудела! Хватит нам в Никодимовке места расположиться?

― Конечно, — заверила Алена. — Я переберусь к Сережке во флигель!

Рука Анастасии Владимировны невольно потянулась, чтобы из-за спины согнутым пальцем ткнуть в бок дочери.

― Оль-га!.. — прошипела она одной стороной рта.

― Я, Анастасия Владимировна, буду ночевать в гостинице, — сказал зав, будто ничего не заметив. — Здесь должны, быть отдельные номера. А я люблю вечерами чтобы сам себе хозяин…

Галину первым заметил Сергей. Она шла со стороны автопарка, и это подтвердило его догадку относительно ее ничем не объяснимой задержки. Он думал — она остановится при виде незнакомых людей. А та взволнованно просияла и, радостная, смущенная, вдруг заспешила к общему кругу:

― Андрей Борисович! Какими судьбами?!

«Сколько же у нее знакомых?..» — изумился Сергей.

Анастасия Владимировна встретила Галину с неизменной приветливостью, Алена — с любопытством.

А преуспевающий зав, как успел заметить Сергей, был попросту не рад встрече. Однако досада лишь мелькнула в его глазах, чтобы тут же смениться трафаретным восторгом. Но и секунды было достаточно, чтобы возбудить подозрение Сергея.

― Галя! — воскликнул стоматолог. И обернулся к Анастасии Владимировне. — Ну вот! Оказывается, и тут у меня есть знакомые! — Шагнул навстречу Галине. — Здравствуйте! — Обеими руками потряс ее расслабленную ладонь. — Ехал в глухомань, а оказался среди своих!

Это энергичное приветствие заставило Галину покраснеть. Сергей подумал, что взгляд стоматолога, адресованный Галине, мог быть не столь радушным, как слова.

― Андрей Борисович — Костин товарищ! — сообщила Галина для присутствующих и смутилась еще больше.

― Мы вместе отдыхали в Евпатории, — уточнил стоматолог.

― Костя будет очень рад… — пробормотала Галина, с недоумением разглядывая Анастасию Владимировну.

― Это моя мама! — гордо объяснила подкидыш.

― Очень приятно!.. — сказала Галина, одаривая Анастасию Владимировну одной из своих очаровательных улыбок.

― Здравствуйте… — Аленина мать как-то неловко переступила с ноги на ногу. — Мир тесен, выходит! — На руке ее сверкнул перстенек, который она завещала однажды подкидышу.

― Да уж кого не думала увидеть — Андрея Борисовича! — подтвердила Галина.

― Ну конечно! — поддержал ее стоматолог. — Андрей Борисович — гость незваный! А у меня в Сосновске двери для вас открыты настежь! Учтите это.

― Как и наши тоже, — вставила Анастасия Владимировна.

При этом извержении любезностей один Сергей оставался в стороне и мог строить всевозможные домыслы по поводу неожиданного знакомства Галины с этим давно неприятным ему субъектом.

― Мама, мы собирались в дом? — напомнила Алена.

― Андрей Борисович, заедете к нам, — сказала Галина, не то спрашивая, не то утверждая. — Скоро у Кости перерыв, он обидится.

― Я обязательно повидаю его! — с готовностью откликнулся стоматолог. — Когда у него перерыв? — И обернулся к Анастасии Владимировне. — Мы еще не спешим?.. Ну, я пока загляну к Гале!

― Мы как-нибудь найдем вас… — ответила Анастасия Владимировна.

― Я знаю, где живет Галя, — сказала Алена. — Мы зайдем.

Галина только теперь спохватилась:

― Как там Леша?

― Он просил курить, — сказала Алена. — И ждет вас. А Сережа не курит.

― Это тот самый Леша, из-за которого мы выжимали по сто километров в час? — спросил у Анастасии Владимировны стоматолог.

― Тот самый. Валентины Макаровны сынишка, — ответила Анастасия Владимировна, еще раз внимательно оглядывая Галину.

― А далеко нам? — спросил стоматолог у Галины.

Она показала в сторону кедровника.

― Здесь десять шагов! — Почему-то она все время немножко смущалась под взглядом самостоятельного Андрея Борисовича.

― Тогда садитесь! — пригласил он. — Лучше ехать, чем пешком.

― Ну и мы пошли… — пробормотала Анастасия Владимировна, обращаясь в пространство. — Сережа!

Сергей проводил взглядом злосчастную «Волгу», с места без напряжения одолевшую подъем.

― Я зайду попозже, тетя Настя. — Алена сдвинула брови. — Я сейчас, — пообещал ей Сергей. — Честное слово, на минуту!

С тех пор, как Никодимовка приобщилась к цивилизации, в деревне появились телефоны. И один был, в частности, на квартире директора школы… Сергею хотелось уточнить, в какую машину садился Лешка, будучи в Сосновске, когда не пожелал узнать своего соседа по Никодимовке, Антошку.

* * *


Вернулся он довольно скоро. Алена, замкнутая, сидела в углу под фотографиями. Тетка Наталья собиралась в соседней комнате на работу: одергивала зеленую кофту, то на правое, то на левое плечо перекладывала косу… Аленина мать вместе с теткой Валентиной Макаровной собирала на стол. Лицо у тетки Валентины Макаровны было мрачное, и это сказывалось на Алене.

Тетка Наталья осталась наконец довольна собой. Слегка покачивая бедрами, вышла в горницу и, вскинув на плечо новомодную, с деревянными застежками сумку, весело пропела:

― Ну кушайте тут на здоровьичко, а я — может, допоздна, может, дотемна! — И ушла, проверяя на Сергее, какое впечатление производит ее моложавая внешность. Сергей, увы, был профаном в этих делах.

Пока женщины собирали на стол, Алена безучастно разглядывала фотографии в рамках. Сергею ничего не оставалось, как подойти и тоже смотреть.

― Ну присаживайтесь… — не очень гостеприимно сказала тетка Валентина Макаровна, когда все приготовления довершил вместительный чугунок с тушеным картофелем.

Алена исподлобья выжидающе посмотрела на Сергея. Он отошел и сел к столу. Она пристроилась на уголке рядом.

― Ты, Валентина, чудная, прямо скажу, — заметила Анастасия Владимировна, раскладывая по тарелкам картофель. — Радоваться должна, а ты себе расстройства ищешь.

― Да уж отрадовалась, выходит, — не глядя ни на кого, сказала тетка Валентина Макаровна. — Молодежи нынче до радостей наших дела нет… Им свое невтерпеж, как приспичит…

Ковырнув большой серебряной вилкой кусочек баранины в картофеле, Алена задержала руку.

― Вы на меня, тетя Валя, сердитесь?

― Да нет, с чего ты! — преувеличенно удивленная, запротестовала тетка Валентина Макаровна. — Не о тебе речь… Других хватает… Обидчивые какие…

Алена повела бровью, помолчала, глядя в тарелку, и стала есть.

― Горе с вами… — вздохнула Анастасия Владимировна.

Обед прошел в недипломатической обстановке: нетоварищеской и недружественной. Вяло переговаривались о домашних делах, о знакомых тетка Валентина Макаровна и Анастасия Владимировна. Сергей и Алена молчали. Первой завершила трапезу Лешкина мать. Отодвинув кофейную чашку, смахнула крошки со стола перед собой и, как тетка Наталья, сказала нараспев:

― Ну, вы кушайте на здоровьичко… Ты, Анастасия, не торопись, пригляди за духовкой. Я к Наталье, кой-чего еще…

Сергей поднялся следом за ней, поблагодарил и отошел на Аленино место, под фотографии, стал рассматривать трех дореволюционных солдат, что вытянулись по стойке «смирно» перед фотографом.

Когда дверь за теткой Валентиной Макаровной закрылась, Аленина мать минуты две переставляла с места на место тарелки, блюдца, повертела в нервных пальцах обертку от «Чио-чио-сан», потом глянула на Алену.

― Как же это ты, Ольга?..

Алена отстранила недопитую чашку, сдвинула брови.

― Что она тебе сказала?

― Нехорошо ведь…

― Что нехорошо, мама?

― Да вот… С Лешкой получается… Кто эта Галина? Откуда она?..

― А какое тебе дело до этого?

― Да ведь у нее лицо, как бы это… нехорошее, — ответила мать. — И глаза… — Анастасия Владимировна замялась. — Порочные у нее глаза. Таких бояться надо.

― Это его дело, — сказала Алена. — Не твое, мам.

― Да ведь не мое, конечно, — согласилась мать. — Если бы не ты… Валентина как сказала — у меня и коленки затряслись…

Алена оттолкнула от себя тарелку, встала и, то сжимая в кулак, то разжимая гибкие пальцы, прошлась по комнате из угла в угол.

В просторной горнице тетки Натальи смешались все существовавшие эпохи, и неподалеку от массивного, на кривых, рахитичных ножках стола бодливым теленком затаился вполне современный — журнальный; на стойке черного доисторического бюро ветвился тяжелый серебряный подсвечник; над столом, посреди горницы, свисала роскошная, в семь колпаков люстра; а в углу, по-над потолком бездействовали неоновые светильники…

― Оставь это, мама! И забудь, — сказала Алена.

― Но если все же так, Ольга… Ты уж как-нибудь… — Анастасия Владимировна не выдержала и всхлипнула.

― Оставь! — прикрикнула на нее Алена, так что Сергей оглянулся. — Оставь, пожалуйста! Ничего вы обе не понимаете! — Изогнутые к вискам брови ее взметнулись, и она стала похожа на артистку сосновского театра Крамышеву в «Медее».

― Я не понимаю… — кивнула Анастасия Владимировна. — Да ведь сердце-то теперь ныть будет… за тебя…

Алена как-то странно засмеялась. И, скрывая от Сергея лицо, подошла к матери, обняла ее сзади за шею.

― Глупая ты у меня, разглупая!

― Болтай, болтай… — закивала Анастасия Владимировна. — Но уж если что, Ольга… Ты уж крепись… Люблю я тебя, чудачку… — сказала Алена, зарываясь лицом в материны волосы. — Ты у меня совсем ребенок еще… И знаешь, если бы ты осталась сироткой, я бы подобрала тебя и воспитывала…

― Дурочка ты… Набитая.

― Ну я пойду, — вмешался Сергей.

― Подожди. — Алена оглянулась. — Пойдем вместе. Мама, мы погуляем с Сережей…

Анастасия Владимировна кивнула.

― Только не пропадайте… Валя вернется — пойдем к Лешке.

― Мы будем в саду, — сказала Алена.

* * *


Сады в Южном никогда не приносили плодов. Но их выхаживали и любили. Кто-то первым завез на строительство рудника яблоневые саженцы, и пошло — от дома к дому. Одно дело — тайга кругом: и кедр, и сосна, и лиственница, и ель, а близ урмана смородины невпроворот. Другое дело — собственные яблоньки за домом, собственные рябины, собственная смородина и даже собственные березки в палисаднике! И случалось иногда, что крохотные ранетки успевали порозоветь к холодам. Но по весне около хозяйских домов сады каждый год бушевали неуемной белой кипенью. И вечерами, как мотыльки на огонь, тянулась к ним молодежь.

У тетки Натальи, кроме акации и яблонек, росла в саду красная и черная смородина, несколько розовых кустов и душистая гвоздичка.

Сергей и Алена прошли в дальний угол, где стояла обвитая хмелем беседка, и хмельной дух густился в безветрии. Но в беседку, где муж тетки Натальи соорудил столик и лавочки, Алена не вошла, остановилась поблизости.

― Куда ты ходил?

― Звонить. Антошке звонил… Не дозвонился…

Алена сорвала яблоневую ветку у своего плеча, исподлобья разглядывая Сергея, пожевала один листок.

― Почему ты сказал Лешке, что его ударили?.. Из-за шишки на затылке?

― Лешка не маленький — бегать как угорелый, — нехотя ответил Сергей. — А когда бабка рассказывала про огонек, я подумал: что, если кто-то был около него?.. Но ему я сказал на пушку. И это единственное, в чем уверен теперь… Остальное только начинает проясняться.

― Умный ты, Сережка… — сказала Алена.

― А ты не знала?

― Знала…

― Ну так вот… — Сергей отвернулся.

В голубом небе над садом плыл коршун. Плыл безнадежно медленно, высоко и одиноко. Солнце казалось ниже его. Надо было что-то предпринимать. Но Алена стояла и смотрела на Сергея, никуда не спешила. Волосы ее упали из-за спины, свесились на лицо, и она смотрела, как из укрытия.

― Что теперь будет? А, Сережка?.. Может, рассказать ему все, что мы знаем?..

― Подожди, Алена… Я не люблю, когда мне врут!

― А зачем нам правда?.. — тревожно спросила Алена.

― Затем… — сказал Сергей. И обозлился: — Затем, чтобы Лешка не взял на себя больше, чем ему полагается! Ведь он может все на себя взять.

Отбросив через плечо яблоневую ветку, Алена села на траву и, обхватив колени руками, ненадолго уткнулась в них подбородком.

А Сергей остался стоять. Машинально оторвал листок над головой, попробовал жевать, как Алена. Листок оказался безвкусным.

― Из-за Галины? — спросила она.

― Не мое дело, конечно… Но Галина его — Мишаня правильно сказал — шлюха! И тетя Настя твоя сразу заметила…

Алена подняла голову, испытующе посмотрела на него снизу вверх.

― Это, Сережка, их дело.

― Их… — согласился Сергей. — Но когда на глазах у всех она обводит его: «Леша, Лешенька…» Врет, сволочь!

― Я вижу это. Не ругайся, — сказала Алена.

Сергей помолчал.

― Ничего ты не видишь…

― Вижу… — повторила она.

― Откуда?

― А хоть по себе… — сказала Алена. — Так не носятся с разными ахами, когда что-то по-настоящему.

― А ты знаешь, как это бывает по-настоящему?..

Алена сорвала горсть нежно-зеленой травы из-под ног, высыпала на коленку. Ответила коротко:

― Знаю.

― Я бы рассказал тебе, о чем беседовал с Николаем… Рассказать?

― Как хочешь… — ответила Алена. — Я это давно вижу: и Николая, и ее.

Сергею стало почему-то неуютно. Последнее время один на один с Аленой он чувствовал себя все хуже.

― Пойдем, Алена… Или я пойду.

Алена не ответила.

― Утром ты сказал: я переменилась… Помнишь? Так вот правда, Сережка, я совсем-совсем переменилась. И никто не замечает. Аж обидно! Потому что я, которую все знают, и взаправдашняя — совсем разные. А мне приходится жить не как я сама… Понимаешь? А как другая, к которой все привыкли.

― Кажется это тебе, Алена.

― Нет, не кажется, — возразила она. — Все когда-нибудь меняются. Должны меняться!

Сергей поежился.

― Зачем?

― И ты должен! — сказала Алена. — Есть у всех детство… А потом… Это только говорят, что все незаметно, постепенно. Это бывает сразу: случается что-то — и ты взрослый. Как, например, со мной. Я, Сережка, давно не ребенок… Совсем. Прикидывалась только…

― Все мы не дети, — сказал Сергей. — Все прикидываемся.

― Нет… — сказала Алена. Обеими руками вдруг перепутала волосы. — Я сама себя не узнаю, какая я стала тряпка!.. — И, вздохнув, опять обхватила колени.

Откуда-то сверху, со стороны больницы, неожиданно громко донеслась песня: «Во поле березонька сто-я-а-ла!..» Потом сразу, без перехода грохнул джаз…

Алена молчала. Последние отзвуки металлического боя растворились вдалеке, и опять стало тихо.

Пока Сергей что-то делал, пока двигался, ему удавалось не думать ни о чем трудном для себя, главном. Может, еще и поэтому он в ночь-полночь хватал «Наяду», куда-то бежал… Ему не надо было выходить в сад с Аленой. И молчать в оживающей изнутри тишине… Ведь за год, что прошел с той ночи, когда он оставался на берегу, он так и не смог избавиться от нахлынувшего на него тогда одиночества. Если бы Алена знала, чего это стоило ему, — она пощадила бы его на пустынном Никодимовском проселке. И может быть, теперь он не чувствовал бы себя таким беспредельно слабым…

― Алена… Зачем ты сегодня сделала это?

― Что?.. — спросила она после паузы.

― Там… — сказал Сергей. — Когда мы шли, на проселке…

Она вскинула голову, и опять, как утром в летнике, воспаленные глаза ее стали мокрыми. Потом высохли.

― Тяжело мне, Сережка… — Немного погодя добавила с какой-то безысходностью в голосе: — Не могу я ни о чем говорить!

Сергею стало неловко за себя.

― Не говори, если не хочешь… — Он помедлил. — И знаешь: уезжай с матерью! Сегодня, автобусом. Лучше я здесь один…

Алена оттолкнулась от земли, встала.

― Никогда я тебе ничего не скажу, Сережка. И никому! Буду как…

Алена не договорила, потому что не знала, как кто она будет.

― Брось, Алена… К чему ты все это?..

Она обеими руками с нажимом пригладила волосы на висках, как бы сняв тем самым выражение потерянности с лица.

― Это я так, Сережка… Расклеилась. В общем-то, я сильная, я знаю. Но слабым, Сережка, гораздо легче! Я давно заметила: слабым все проще! За ними ходят, с ними нянчатся, их уговаривают! А сильный пока вот этим все сам не сделает… — Она показала Сергею бицепс. — Хоть помри.

― Ну и что ты — завидуешь? — спросил Сергей.

― А почему бы нет? — вопросом на вопрос ответила Алена..

― Подлым тоже легче. И чокнутым, — сказал Сергей.

Глядя в просвет между яблоневой листвой, Алена добавила:

― И жадным, и хитрым, и жестоким… Но я, Сережка, решила однажды: хоть убей меня, а проживу честно. Пусть будут издеваться надо мной, пусть буду голодной, пусть сдохну, а вот ни на столечко не откажусь от своих правил! — Она показала кончик ногтя.

― Слишком ты на все обращаешь внимание…

Алена, будто не расслышав его, заметила с грустью:

― Тебе тоже будет тяжело, Сережка… — Голос ее дрогнул.

Сергей в досаде шагнул к обвитой хмелем беседке, вернулся.

― Брось это, Алена! Пойдем! Я не могу сидеть!..

От крыльца послышался голос матери:

― О-ля!.. О-ля-а!.. — Она с кем-то заговорила.

Алена снова, на этот раз небрежно, пригладила волосы.

― Вид у меня ничего?

Сергей не успел ответить: по тропинке между кустами смородины шла Галина.

― Вот вы где… А я ищу вас… В беседке прячетесь? — натянуто пошутила она. И в лице ее не было всегдашней ласковости. А немножко загнанные глаза скользнули от Сергея и Алены в сторону.

― Нам нечего делать, мы отдыхаем, — объяснила Алена.

Галина посмотрела на нее, туго соображая: о чем она?

― Я была у Леши.

Брови Алены дрогнули.

― И как он?..

― Мне нужно поговорить с тобой, Оля.

Сергей шагнул вперед, так что оказался между ней и Аленой.

― Где сейчас Андрей Борисович ваш?

― Почему наш? — Галина сделала удивленное лицо. — Он такой же наш, как и ваш. Ваш даже больше, между прочим… Уехал в гостиницу. Может, зайдет к Косте. — И поглядела через плечо Сергея на Алену. — Ты уделишь мне несколько минут?

― Конечно. — Алена поглядела на беседку. — Здесь?..

― Нет… Пойдем. — Во взгляде, каким она одарила Сергея, была откровенная ненависть. Алена вышла из-под яблони на тропинку.

― Ты подождешь меня, Сережа?

Сергей кивнул.

― А мне нельзя поприсутствовать? — спросил он Галину.

― Нет. Это наше, женское дело.

― А я и в женских делах разбираюсь, — брякнул Сергей, так что даже Алена посмотрела на него с любопытством.

― Побудь, Сережа. Я сейчас приду. — Спросила у Галины: — Ведь мы не долго?

― Конечно, нет, — сказала Галина и нервно передернула плечиком.

* * *


Прошлым летом, в ночь, когда они уходили на лодке, оставляя друг друга по очереди на берегу, Сергей о многом передумал. И пережил, наверно, больше, чем за какое-нибудь другое время в жизни. В ту ночь от него на лодке вдвоем с Лешкой ушла Алена. Ушла навсегда; хотя он понял это уже потом, позже… Тщетно выискивая хотя бы искорку огня в глухой черноте ночи, он был один во всем свете, покинутый, забытый… И казалось, даже страшно кричать, чтобы крик, удаляясь и медленно тая в безбрежье ночи, не отодвинул бы и без того потерянные границы одиночества…

Сергей испугался тогда своей беспомощности… Решил узнать, что испытывали на его месте Алена с Лешкой, — им ведь тоже приходилось оставаться на берегу в то время, как другие, не побеспокоив сонной воды, уходили в ночное озеро. Алена сказала, что ей было «немножко скучно», а Лешка сказал: «Ничего!» Алена, может быть, врала, Лешка — нет. И Сергей был вынужден признать свою неполноценность или ущербность — он не знал, как называть это. Ведь мало того, что ему трудно было оставаться, — он и в лодке, ОСТАВИВ кого-то на берегу — без огонька, без признаков живой души кругом, испытывал смутное беспокойство: не за свое — за чужое одиночество… Человек может уйти и оказаться один, но быть оставленным, покинутым ему нельзя. И Сергей завидовал Лешке, что тот защищен от подобных вывертов. Лешка был человеком действия, не пустопорожних раздумий и от многого был защищен.

Когда он возвращался из мореходки, его не преследовало сознание ошибки. Напротив, он заехал в Сосновск победителем, для кого должны были строиться в парадные колонны войска и звучать фанфары. Полосатая тельняшка, бушлат, небрежно примятая мичманка с коротким козырьком… Он появился энергичным и веселым. На солнечной стороне улиц только что стаял набрякший мартовский снег, бежали ручьи вдоль тротуаров, и на ломких тополиных ветвях уже наметились почки. За месяцы службы Лешка научился играть на гитаре и несколько вечеров подряд собирал у Алениного дома слушателей со всего квартала. Там, в закутке, под осинами, стояла единственная скамейка. Лешка садился, Алена на правах хозяйки — тоже, остальные — кто как — располагались вокруг. Лешка настраивал дорогую, отполированную гитару, брал несколько пробных аккордов и сначала тихонько, потом все громче запевал:
		Девушку из маленькой таверны



		Полюбил красавец-капитан…








И становилось необъяснимо тревожно под цепенеющими осинами. Взрослые пилили потом: «Слова пошлые рифма никуда не годится…» А если берет за душу? Если слушаешь и не задумываешься, что там, где — не как у классиков: «Полюбил за пепельные косы, алых губ нетронутый коралл…» Не орать же: «О, чудо-песенка!..»

Лешка уехал в Никодимовку. А год спустя, нынешней весной, в ледоход, гитара его отозвалась Сергею. С утра он не видел Алену. Днем его мобилизовали эвакуировать с берега имущество лодочной станции. Сначала, продрогшие, до ниток мокрые, оттаскивали на взгорок понтоны, запасные причалы, шлюпки. Потом уже ради собственного удовольствия в разгуле ветра и неуемного грохота с баграми в руках спускали на воду льдины и по мере возможностей разбирали заторы близ волнорезов железнодорожного моста. Свистел в ушах ветер, и откуда-то с низовий доносил запах изборожденной талыми водами пахоты…

Алена пришла к нему поздно вечером, какая-то не похожая на себя: замкнутая и встревоженная, как будто что-нибудь случилось. Заходила по комнате из угла в угол, шевеля беспокойными пальцами. Увидела гитару на тахте. «Чья?» — «Тимки Нефедова, забегал вчера…» — сказал Сергей. А она спросила: «Почему ты не научишься играть, Сережка?» Он ответил что-то вроде: «Хорошего понемногу, не всем уметь…» И действительно, пальцем больше не притронулся к инструменту, хотя обманул Алену — гитара была его, и за год он потихоньку ото всех научился владеть ею… Но уж лучше было соврать Алене, чем предстать в ее глазах подражателем.

Благодаря этой случайности Тимка Нефедов приобрел обыгранный инструмент. А Алена в тот вечер, взвинченная, немножко странная, затеяла разговор о старости: «Это когда человек сдается, решает, что впереди ничего нет, ковыряется в грязных тряпках, думает, что все познал, и начинает учить других».

«А если просто-напросто отнимутся ноги, пропадет зрение или слух?» — резонно возразил Сергей.

Алена сказала, что он жалкий материалист, что живет хлебом единым, разозлилась и хлопнула дверью.

Разозлилась, потому что пришла с намерением разозлиться на кого-нибудь. (Старость тут была ни при чем.) Но вскоре опять вернулась и минуту-две молчала, удаляясь в угол за тахтой. Потом бренькнула на всех семи струнах и сказала: «Сережка, запомни этот день…» Он спросил: «Зачем?» Она оглянулась от порога, не ответила и ушла.

В те дни ему оказалось недосуг спросить еще раз: «Зачем?» А потом наступило Первое мая, и они завертелись в сплошной мультипликации вечеров: вечер отдыха, вечер молодежи, вечер современного танца, весенний бал — театр, школа, Дом офицеров, клуб… Он тогда не придал значения ее словам. А что-то похожее было у нее сегодня.

* * *


Галина шла чуть впереди; и, когда она просеменила мимо своей калитки, Алена остановилась.

— Куда мы идем?

Галина обернулась к ней, поморгала непонимающими глазами и с надрывом в голосе объяснила, проглатывая звуки:

— …Леше идем!.. больницу!

— Я к нему не пойду, — сказала Алена.

— Почему?.. — Лицо ее было каким-то измученным.

— К нему я пойду одна, — объяснила Алена. — Если пойду. Или с Сережкой. Ты же звала с тобой поговорить, а не с ним?..

― Хорошо! — Галина круто повернула в калитку, словно бы уступая требованиям Алены. Будто Алена, а не она просила ее о нескольких минутах. — Я потому хотела к Леше, что ему лучше бы присутствовать! Все равно от него это не скрыть…

Алена прошла за хозяйкой в комнату, где она уже бывала не раз. Отметила не без придирчивости всегдашний порядок: дорожки вычищены, полированная мебель протерта, книги, туалетные принадлежности, пепельница на своих местах.

Галина мимоходом передвинула вазу на тумбочке у окна, подняла и опустила крышку радиолы…

Алена хотела сесть на диван, где устраивалась до этого, но отошла к стене, за прикрытие стола, чтобы говорить лицом к лицу, не присаживаясь.

— Я до сегодняшнего дня, оказывается, многого не знала, Оля… начала Галина, теребя уголок шелковистой накидки под радиолой и не глядя на Алену. — Я только сейчас все… — она показала рукой возле себя, — начинаю воспринимать… И немножко понимаю тебя… Я, можно сказать, в шоке! Не соберусь… Ошарашена прямо. Все это так неожиданно, так… сразу для меня! Я понимаю, конечно, что тебя нельзя винить… Но ведь я совершенно… — Смятение ее было настолько театральным, что сразу надоело Алене.

— О чем ты?

Галина перестала теребить накидку. С минуту непонимающе глядела на Алену, озадаченная и растерянная (по крайней мере, внешне).

— Я только что узнала о твоих отношениях с Лешей… (Алена не повела бровью.) Я теперь понимаю тебя… Но давай честно: если кто-то из нас лишний… Ведь он меня любит, не тебя — ты же сама видишь?..

— Вижу, — сказала Алена.

— Тогда зачем ты — как это объяснить… — вмешиваешься в нашу жизнь?! И ты и Сергей — вы оба! Я не понимала, что к чему! А вы, наверно, сговорились?! — В голосе ее опять зазвучал надрыв. — Вам легче станет оттого, что мы поссоримся?!

— Помнишь, о чем мы говорили вчера, когда я была здесь у тебя?.. — Алена показала на радиолу.

— Вчера я не поняла тебя…

— Мы говорили про Лешку, — напомнила Алена. — Ты сказала: любишь…

— Да, я люблю его! — воскликнула Галина. — очень люблю, Оля!

Кого она убеждала? Алене стало вдруг очень противно все.

― Если бы ты… любила его, — ей с трудом давалось это слово, — ты не замечала бы других!

Испуг и негодование Галины были, пожалуй, искренними.

— Что?! Что ты имеешь в виду?!

— Я имею в виду Николая, — сказала Алена.

— Ты… — Галина задохнулась. — Что ты хочешь этим сказать?!

— Я не хочу сказать, а уже сказала, — равнодушно пояснила Алена.

— За такие слова… Докажи, если смеешь говорить!

Алена посмотрела на улицу за окном.

— Ничего я не собираюсь доказывать… — И решительно шагнула к двери.

Галина бросилась, чтобы перегородить ей дорогу к выходу, остановила вытянутыми вперед руками.

— Нет!.. Оля, нет!.. — Смятение ее теперь не было поддельным. Расширенные зрачки блуждали по Алениному лицу, кожа около глаз приобрела какой-то сероватый оттенок. — Подожди, Оля!..

— Я не хочу ничего доказывать, — повторила Алена. — Считай, что это ясно и так. Но если ты пригласила меня только для этого — я пойду. В этом Лешка пусть сам разбирается.

— Подожди, Оля! Я сейчас… — Прижав ладошку к губам, Галина ненадолго задержала дыхание, потом опустилась на диван и заплакала.

Алена вернулась на свое место за столом, несколько подавленная впечатлением, которое произвели ее слова.

— Я знала, что теперь это не даст мне покоя, никогда!.. Сейчас я все расскажу… Сейчас… — повторяла Галина, утирая слезы. — Как это все глупо!..

Алена подошла и остановилась над ней.

— Еще когда я училась в техникуме, — начала Галина свой рассказ, время от времени прерывая его сдавленными всхлипами, — познакомилась с Николаем… Он учился и работал… Ну, и я влюбилась… Да, у нас все было с ним, все! А он женат. И Леша давно знает это. Он и так сколько мучил меня за прошлое, а вы… Бывает, что я сейчас разговариваю с Николаем… может, не как с другими… Но ведь он моя первая любовь! Леша лучше его, Леша преданней, но — ты сама когда-нибудь узнаешь! — первого не забывают. Ты должна понять. Когда и так все на ниточке…

Алена посмотрела в окно. Сначала она слушала без интереса. Но вдруг поймала себя на том, что к общему ее отвращению примешивается чувство некоторого любопытства. Даже испугалась.

— Галя!

Та подняла на нее слегка покрасневшие глаза.

— Что там между вами: тобой, Лешкой, Николаем — меня касается так-сяк, — сказала Алена. — Когда ты позвала меня, тебя беспокоило совсем другое!

— Но ведь это всему причина! То, что ты и я… — неуверенно возразила Галина.

— Нет, — сказала Алена, — тебе это в общем все равно. Если бы только это… Ты бы не подошла ко мне на пожаре.

— Я была ошарашена, я была не в себе тогда! — торопливо заговорила Галина. — Когда потеряешь одного человека и кинешься к другому, чтобы хоть кто-то рядом, как Леша… А с ним вдруг…

— Лжешь, — прервала ее Алена. — И тогда лгала, и сейчас лжешь. Тогда тебя напугал пожар, а сегодня то, что Сергей разговаривал с Лешкой об этой усадьбе, ты ждала, что я первой затрону эту тему? Я затронула.

— Какая усадьба?.. Какая усадьба?! — дважды покорила Галина, страдальчески напрягая лоб, и хотела встать, но для этого ей пришлось бы отодвинуть Алену. — Ах, это про тот дом, где сгорела бабка! Но зачем он мне сто лет нужен?! Я бы и не слышала о нем, если бы не пожар!

— Скажешь, что ты и не была в нем?

— Ах, это вам толстый тот наболтал! Подлец!.. Ну да, я была там! А что из этого?! — с болью выкрикнула она. — Нам нужно было уединиться — вот и все! Не маленькая ты — должна понимать!

— И снова ты все врешь! — Алена шагнула к двери. — Ты крутишь вокруг да около… А меня ждут!

Галина поймала ее за руку.

— Нет! Нет, Оля!.. Но ведь вам действительно толстый тот наболтал? — спросила она с надеждой.

— Нет, — сказала Алена. — Не толстый… Лешка.

— Что?! — Галина стиснула ее пальцы. — Леша?!

— Успокойся, — сказала Алена. — Не сам он — его дневник.

Это привело Галину в настоящий ужас.

— Он вел дневник?! Лешка вел дневник?! И что он писал там?!

— Писал, что любит тебя, — сказала Алена, — и что… тяжело ему с вами — вот что он писал.

— Боже! — воскликнула Галина, не отпуская ее руки. — Мальчишка! Какой он еще мальчишка! Он страшный ревнивец, Оля, и ему все мерещилось, что я обманываю его!..

На дороге за тюлевым окном было солнечно и безлюдно.

Алена подумала, что зря согласилась на этот разговор. Ее прощупывали, вынуждая в чем-то проговориться… Она кажется такой глупой?

— Галя, кто там был с Лешкой в ночь, когда загорелось?

Галина растерялась.

— Вот этого я у вас не понимаю… Совсем не понимаю! Это вы уже что-то сами придумали! И Леша мне тоже говорил… Я совершенно ничего не знаю.

Алена вздохнула.

— Значит, мы знаем больше тебя.

— Что, Оля? — Галина подергала ее за руку. — На что вы намекаете все время?! Скажи мне! Может, я правда ничего не вижу!

— Это не мои тайны, — сказала Алена, — Сережкины. Он меня в них не посвящает. Немножко — да. А так — нет.

Галина отпустила ее руку, стиснула лицо ладошками.

— Как это надоело мне!.. — простонала. — Бо-же!.. Я в жизни ни во что не вмешивалась, всегда старалась быть с краю, а на меня одно за другим!.. Сначала Николай, потом Лешка со своей ревностью, теперь ты!.. Я устала! Устала от всего этого! Я уеду на несколько месяцев, — может, хоть отдохну! Совсем уеду, от всех. Переживу еще одну боль — и хватит! — Она подняла голову. — Если я уеду, навсегда… И ни словом, ни письмецом не напомню Лешке, — она всхлипнула, — что я была… отдам его тебе… Ты удовлетворишься? Ты оставишь меня в покое?..

Алена развела напряженные брови.

— Мне от тебя подарков не надо…

― Ах вот как! — Галина выпрямилась на диване. — Не нужно подарков? А может, теперь тебе и Лешка не нужен после всего? Он говорил: теперь все побегут от него, как крысы! Не нужен теперь, да?!

Алена сделалась белее мела.

— Какая же ты дрянь! — раздалось из-за открытой двери, так что обе они вздрогнули от неожиданности.

* * *


Это сказал Сергей. Он вошел без стука и уже из коридора слышал их последние реплики. Галина вскочила на ноги. Алена повернулась к нему. И обе смотрели на него, как на привидение.

Окна были закрыты. Нежный тюль каким-то чудом удерживал на весу разлетевшиеся по нем золотые листья… Алена все же зря не надела платья и босоножек. Галина тускнела рядом с ней, когда она была не в спортивном.

— Се-ре-жа! — предупредила Алена.

Он вошел незваным, но (что бы там ни было) вовремя.

Галина опомнилась.

— Что это значит?! — притопнула туфелькой. — Я не потерплю оскорблений в своем доме! Вас принимали здесь как Лешиных друзей! Вас… как порядочных!.. С открытой душой…

— Мы обойдемся без вашего дома, мне тошно здесь, — и, мрачный, он остановился в двух шагах напротив девчонок.

Лицу Алены возвратилось обычное выражение. Она слегка отодвинулась от Галины, чтобы не стоять рядом.

— Оля, защити меня! — потребовала Галина. — Он просто грубиян! Он не мужчина, не парень! Скажи ему, чтобы он ушел!

Сергей движением руки остановил Алену.

— Не надо. Мы сейчас уйдем. А ей нельзя оскорбляться, она это знает… Ведь на заслуженное не оскорбляются! Чего ж ерепениться?

Галина с бешенством и мольбой уставилась на Алену.

— Сережа, выбирай выражения, — сказала Алена. — Галя сейчас многое мне рассказала… Про Николая, — уточнила она для ясности. — Лешка все это знает.

― Лешка знает одно, Николай ее — другое… А я больше их всех знаю! — неожиданно похвастался он. И, сразу меняя тон, сказал Галине: — Передай брату — пусть разыщет меня попозже. На два слова.

— Я здесь, — сказал Костя. Облокотившись о косяк, он стоял в дверях и, сутулый, с плоской, чахоточной грудью, играл каким-то шариком в руке. Через отверстие шарика был продернут ремешок и обхватывал его правое запястье. Нежнолицый и слаборукий — ухудшенная копия Галины — он казался ненастоящим: сейчас натужится и станет больше.

Сергей обернулся к нему через плечо:

— Я знал, что ты здесь. Пошли, Алена, — тронул ее за локоть.

Костя не двинулся, загораживая проход.

— Чего ты хочешь от меня?

— Я же сказал — попозже.

— А я желаю сейчас.

Сергей помолчал.

― Отойди от двери…

Какие-то секунды напряжение нарастало, потом сразу ослабло. Не отрываясь от косяка, «именинник» слегка посторонился, освобождая проход.

— Иди, — сказал Сергей, не оглядываясь на Алену.

Она прошла и остановилась в коридоре лицом к двери. Сергей вышел за ней во двор и на улицу, не глянув даже на окна.

Галина вновь упала на диван и, закрыв ладонями лицо, разрыдалась, когда они уходили.

В серой уличной пыли грелись куры. Головы их торчали по колее, как сторожевые вышки. Повернулись по очереди в сторону Сергея и Алены, потом опять возвратились в положение прямо — одна другой в затылок.

Алена посмотрела на Сергея виновато и вместе с тем осуждающе.

— Чего еще?.. — мрачно спросил Сергей, прикидывая, что, если тетка Валентина Макаровна уже дома, опять начнется пилеж.

— Мне ее жалко… — сказала Алена.

— А мне нет, — ответил Сергей. — И она бы тебя не пожалела.

— Я не собираюсь равняться по ней. — Алена рассердилась. — А потом: может, она правда мало что знает?..

― Может, — согласился Сергей. — Но в ее положении это «мало» такое, что, будь она парнем, — за это следует бить морду.

Алена досадливо повела бровью.

— Ладно… Откуда ты появился?

— Звонил… Был у Лешки, — ответил Сергей. Он увидел внизу, на Геологической, идущую от центра вишневую «Волгу» и замолчал, стиснув зубы.

Алена заглянула ему в глаза, тревожно спросила:

— Чего ты, Сережка?

— Ничего. — Он подумал и объявил: — К Лешке, Алена, я больше не пойду.

* * *


Сергей недолго пробыл возле дома тетки Натальи, оставшись один. Пообещав Алене ждать, он, едва девчонки скрылись в доме Галины, уже был рядом с больницей. Но заходить к Лешке обычным путем, через вестибюль, снова напяливать дурацкий халат, тратить время на объяснения с медсестрой не хотелось: обошел больницу и через крохотную калитку в ограде пробрался к Лешкиному окну со стороны двора, где под укрытием желтых акаций располагалось больничное хозяйство: машина, лошадь, склад, а в подвале, за обитой железом дверью, покойницкая.

В серой больничной пижаме, из-под которой выбивался воротник белой рубахи, Лешка сидел на своей кровати, спиной к окну и равнодушно ковырял ножом крышку одной из банок с компотом.

Сергей оглянулся, вспрыгнул на подоконник и легко, почти бесшумно соскочил на пол. Ему предстояло выступать сегодня в качестве пугала, и Лешка первый вздрогнул, услышав стук за спиной, а когда увидел Сергея — не обрадовался. Тут же отставил банку, нож, сразу лег, закинув на постель ноги. Натянул на себя одеяло. Сергей потом так и не понял, зачем это нужно было ему: говорить сидя гораздо удобней.

— Не мог по-человечески войти? — спросил Лешка.

— Могли не пустить, — сказал Сергей. — Напугал?

Лешка вытянул ноги под одеялом, оправил мятые простыни.

— Из-за спины кого хочешь напугать можно…

Сергей облокотился на спинку его кровати. Лешка поморщился.

― Сядь! Сидеть, что ли, не на чем?

Сергей взял табурет и сел у стены, за той же спинкой, чтобы оставаться напротив.

Медленно, не скрывая отвращения перед заранее неприятным разговором, Лешка взял с тумбочки сигарету, размял ее, прикурил и дважды глубоко, всей грудью затянулся. Дым из его округленных при выдохе губ тонкой, нескончаемой струей взлетел к потолку и расползся там легким тающим облаком.

— Чего ты добиваешься от меня, Серега?

Сергею не сиделось на табурете. Он поднялся и отошел к окну, где стояла утром Алена, поглядел на рыжую, в белых чулках лошадь возле деревянной бадьи за акациями.

— Знаешь, Лешка… Когда мы ждали тебя в Сосновске… Не мы, а пусть — я… Я всегда думал, что ты едешь к нам потрепаться, пошкодить… Я бы не ждал тебя, если б знал, что Серега для тебя — это всего-навсего повод. И кино, танцы — это так, для видимости… А ты в это время обделывал там свои делишки. Втихаря. Между танцами. Когда, может, говорил мне, что идешь за билетами или что проторчал у Алены…

Лешка сломал сигарету в пальцах, обжегся, но не отбросил ее, а сунул в спичечный коробок, приспособленный вместо пепельницы, аккуратно потушил и взял новую.

— Говори сразу все, что ты хочешь, Алены нет, так что говори прямо!

— Я, наоборот, хочу послушать тебя, — сказал Сергей. — Я бы говорил откровенно, если бы увидел, что ты не врешь.

— А какое у тебя право допрашивать меня? — спросил Лешка.

— Права нет никакого, — признался Сергей. — Особенно если забыть, что я считался твоим другом. Не хочешь говорить — не надо. Но тогда я сам все узнаю. Потому что должен узнать.

Лешка глядел на незажженную сигарету в руке. Чего-то тянул, демонстрируя выдержку.

― Тебя комсомольская организация обязала вынюхивать… узнавать? — поправился Лешка. — Или ты по собственной инициативе? Потому, что тебе кажется, будто я обделывал в Сосновске какие-то делишки вместо того, чтобы сидеть с тобой у телевизора?..

Теперь помедлил Сергей. Он мог бы уточнить, какие делишки. Мог бы сказать, что в Сосновске Лешка разъезжал в точно такой же вишневой «Волге», какая привезла в Южный Анастасию Владимировну и хозяин которой имел респектабельный вид «самостоятельного, серьезного» мужчины. Теперь он знал примерный путь золота из района Белогорска — Байдуков — Свинуш через Татьянину усадьбу в Сосновск. Но об этом говорить было рано.

— Нет, Лешка, никто меня не обязывал, и обиды на тебя у меня почти нет. Я впутался в это дело только ради тебя, из-за тебя.

Лешка выругался.

— Ради меня ты бы лучше умотал к черту и не лез не в свои дела!

— Тебе от этого будет только хуже, — сказал Сергей. — Ты хочешь, чтобы вместо меня к тебе припожаловала милиция?

Лешка засмеялся, удивленно покачав головой.

— Ни тебе, ни милиции делать тут нечего! Чего ты бредишь?

Он вынуждал начинать все сначала.

— Врешь, Лешка, — сказал Сергей. — Ты уже врал, заврался и врешь опять. А милиция, к твоему сведению, вокруг вас уже ходит.

Он не ожидал, что слова его произведут такое сильное впечатление. Лешка приподнялся на руках, побледнел. Насмешливой улыбки у него не получилось.

— Врешь! — Повторил: — Это ты врешь! Кто? Где они ходят?! Зачем они будут ходить, если ты не наклепал ничего?

— Я скажу тебе честно, — ответил Сергей. — Может, им до вас дела нет. Может, у них свои причины вертеться тут. Может, их интересует кто другой — я не знаю, чего они шарят в Никодимовке. А я, Лешка… — Он подошел к спинке кровати. — Я должен узнать, кто виноват, что в усадьбе оказалось два трупа, и куда делся второй из них. Я это узнаю и тогда не буду молчать.

Лешка выслушал его, оставаясь в том же неудобном положении на локтях. Сквозь поблекший за трое больничных суток загар на скулах его проступили яркие пятна. Он не ответил, в упор выжидающе глядя на Сергея потемневшими от ненависти и напряжения глазами.

― Было там примерно вот что, Леха… За подробности не ручаюсь, кое-где могу и ошибиться… Но в усадьбе ты устроил… Вот видишь! — сам себя перебил Сергей. — Даже усадьбу, которую мы считали нашей, общей, — твоей, моей, Алениной, — ты приспособил для одного себя, как и Сосновск, где мы тоже все считали общим. Так вот, усадьбу ты со своими новыми знакомыми сделал чем-то наподобие склада… Место надежное, зря только потащил туда девку — сразу и засыпался. Но не в этом дело. В усадьбе можно было сколько угодно и что угодно хранить, — скажем, до каникул. В каком-нибудь тайничке… В подполье, например. А потом спокойненько перебрасывать это что-то в Сосновск…

Неопределенность, с какой он говорил, немножко успокоила Лешку. Он усмехнулся, откидываясь на подушки, тронул рукой бинты на голове. Случайно или умышленно? Хотел напомнить, что болен?..

— Говоришь ты хорошо. Слушать тебя — одно удовольствие! Но, сам посуди, что бы я мог хранить там, к примеру?

— К примеру? — переспросил Сергей, облокачиваясь на спинку кровати. Но говорить так было неудобно, и он снова выпрямился. — Рассуждаю просто: из Сосновска в тайгу везти нечего… Ну, такого, что надо бы еще прятать… А из тайги: не грибы, понятно, не шишки кедровые, да они еще и не поспели. А, например, камушки какие-нибудь… или золото. Что еще есть в тайге? Особенно если запомнить, что рядом со Свинушами, на Западном, работает драга, а в Белогорске, в четырех километрах, прииск. В Байдуках — тоже.

— Говори дальше… — с неудавшейся иронией потребовал Лешка.

— А дальше — что ж? Дальше просто. В пятницу вечером, когда ты опять забрался в тайник, вас оказалось там слишком много. Я этого никак еще в ум не возьму: почему вас оказалось там много? Зачем полез туда Ваньша? Ваньша был?! Да еще бабка хромая! Или как раз она помешала кому-то?

Лешка цикнул сквозь зубы, сдерживая закипавшую ярость.

— Все сказал? Ну так вот: ты просто жалкий шпион!.. Приехал ко мне, в мой дом, чтобы меня же потихонечку утопить! — Лешка хохотнул. — Здорово! Трупы тебе, наверно, еще в Сосновске снились! И сказки эти ты, наверно, дома еще придумал! Так?

— Пусть сказки… — отходя к окну, согласился Сергей.

Лешка снова приподнялся на локтях.

— Милицию ты навел?!

— Нет, — сказал Сергей.

— Наведешь?

— Зачем? Если они сами нащупали вас, сами докопаются. А я пока не собираюсь.

Лешка снова откинулся на подушки.

— Вы взбесились! Вам бы любыми средствами потопить меня! — Он засмеялся негромким, деланным смехом. — Алена тоже! Взъелась из-за Галки!..

Сергей перебил:

— Галка твоя… Ничего не хочу говорить, но опроси у нее, где она была в ночь с субботы на воскресенье?

Лешка напрягся, как будто все другие страхи его перед одним этим сразу отошли на второй план.

— Что ты хочешь сказать?!

— Уже сказал. Спроси ее, — повторил Сергей. — Я ничего не утверждаю, мне самому хочется это узнать.

— Ты подлец после этого, — сказал Лешка. — Понял? Подлец! И если бы не башка у меня… — Он снова тронул бинты на голове, — мы бы поговорили с тобой по-другому.

— Как с Мишаней? — спросил Сергей. — Ты психуешь, потому что сейчас тебе худо — я знаю. Но лучше скажи мне, кто там остался около подполья: Ваньша или тот бабкин святой, постоялец? Кто потом трахнул тебя по голове?.. Не волнуйся, я никуда не побегу капать. А к тебе сейчас явятся друзья всей кодлой или пришлют ее… Ты их проинструктируешь, что разузнал от меня. Они проинструктируют тебя, как вертеть дальше… Я не мешаю вам консультироваться.

Лешка сказал негромко, сквозь зубы:

— Уходи к чертовой матери…

— Я к тебе не напрашивался, — резонно возразил Сергей. — Ты сам говорил: хочешь потолковать!

— Я думал, ты парень!

— А если парень? — спросил Сергей.

— Ты продашь меня! — сказал Лешка. — Ты не парень, потому что ты продашь!

— Если ты ни при чем здесь…

— Ну конечно! — воскликнул Лешка. — Если меня не за что продавать, ты не продашь меня!

— Но ведь, Леха… Там были два трупа, — сказал Сергей. — Разве. Ты этого не знаешь? Ну да, знаешь, конечно. А убитые сами за себя не могут отомстить, Леха. Это должен кто-то сделать за них… Но я не хочу, чтобы ты влип еще вместо кого-то… За кого-то… Ради этих друзей!

— Иди ты… — сказал Лешка. И, глядя прищуренными глазами в потолок, медленно, с расстановкой добавил: — Все это красиво, что ты говорил… Но теперь скажу я, чего ты добиваешься… Сказать? — Он посмотрел на Сергея.

— Говори… — ответил Сергей вдруг изменившимся голосом.

— Тогда слушай! — Лешка устроился поудобней на подушках. — Ты уже сто лет бегаешь за Аленой! Так?

— Я не бегаю…

— Ну таскаешься! — весело согласился Лешка. — А она — за мной! И ты хочешь сначала обделать меня перед ней, потом упечь в каталажку, а уж потом — на свободненькое местечко, когда никто не будет мешать!.. Так?

Сергей потрогал тыльными сторонами ладоней подоконник за спиной, холодную батарею.

— Давай! — сказал Лешка. — Давай! Может, хоть так тебе девка достанется! Сука ты. Иди! Продавай! Я никого не трогал, никого не убивал, но законопатить меня можно! Иди! — Лешка яростно чиркнул спичкой и попытался прикурить от дрожащего в неверной руке огонька. Сергей стиснул пальцами гладкий подоконник.

— Чего же ты?! — спросил Лешка.

— Я знал, что ты это скажешь… — негромко, почти безразличным голосом ответил Сергей. — Рано или поздно, а скажешь — я в этом уже не сомневался… И можешь быть уверен: я не пойду продавать тебя. Но трупов этих так не оставлю. Запомни. Я всего чуть-чуть потерся около твоих новых дружков, а мне уже противно дышать с ними вместе…

— Давай, давай! — подбодрил Лешка. Он чувствовал, что удар его попал в цель, и продолжал бить в одну точку. — Придумывать теперь всякие охи-вздохи это не обязательно! Что там «трудно дышать», какие-то принципы еще — это лишку! Иди и действуй! Только предупреди Алену: так и так, мол! Дескать, упеку я Лешку, и закрутим с тобой! Вдруг она не согласится?

Сергей вспрыгнул на подоконник, оглянулся.

— Друзьями, Лешка, мы, конечно, уже никогда не будем… Но, может, ты подумаешь еще? Извинишься… Может, сам поймешь, с кем тебе больше по пути, пока еще не совсем поздно? Одумаешься?..

Лешку трясло. Нервно ломая спички, он чиркал их одну за другой, и во взгляде его, обращенном на Сергея, была ненависть.

Голоса их, наверное, долетали до комнаты сестры-хозяйки рядом с вестибюлем. Сергей услышал цокот знакомых шпилек по коридору и соскочил на землю.

* * *


Подробностей этой встречи Сергей, конечно, не передавал Алене, когда сказал: «К Лешке я больше не пойду». Алена стиснула в кулак свои гибкие пальцы, потом разомкнула один за другим.

— Поссорились?..

— Не знаю, — сказал Сергей. — Что ссориться? Ссорятся дети…

Вишневая «Волга» между тем вынырнула из-за поворота на улицу Космонавтов, возле дома тетки Натальи съехала с проезжей части улицы на траву и затормозила против окон.

Стоматолог видел Сергея и Алену. Вышел из машины, прикрыл дверцу, в ожидании остановился рядом.

— Гуляем? — спросил он, когда они приблизились настолько, что можно было разговаривать, не повышая голоса.

— Я была у Гали… в гостях, — сказала Алена.

— Вы, оказывается, тоже знакомы? — оживился Андрей Борисович.

— Два дня! — сказала Алена, останавливаясь напротив.

Сергей отошел от нее к буферу «Волги», стал рассматривать отражение голубого неба, придорожной канавы и тополей в никелированных ребрах радиатора. Алена в гладком никеле получилась изломанной пополам. А стоматолога не было видно.

— В наше время это достаточный срок, чтобы узнать друг друга! — сказал Андрей Борисович.

— Мы узнали, — не стала спорить Алена. — А вам Галя нравится?

— Мне? — переспросил Андрей Борисович, несколько удивленный. — С Галей у меня в общей сложности двух дней знакомства не наберется! По-моему, хорошая девушка. Я не прав? — Этот вопрос он почему-то адресовал Сергею.

Сергей согласился:

— Хорошая. Они с братом похожи друг на друга.

— Не так уж и похожи! — вмешалась Алена, чтобы Сергей не брякнул чего-нибудь.

— Нет, почему? — приятно улыбаясь, вступился за Сергея Андрей Борисович. — Они действительно как близнецы!

Сергей хотел подтвердить эту истину. Алена опередила его:

— Мы с ними только через Лешу…

Андрей Борисович пожал плечами, давая понять, что ему до них, в общем-то, нет никакого дела, слегка повернулся к «Волге».

— Может, лучше прокатимся?

Мотор автомобиля, хорошо смазанный, обхоженный, продолжал работать во время этого разговора, чуть слышно урча и подрагивая. В унисон ему за лобовым стеклом подрагивал на резиновой подвеске улыбающийся Буратино. На ковровом покрывале переднего сиденья валялись кожаные перчатки с крагами, за спинкой заднего лежал букет васильков, газеты и свежий номер «Вокруг света».

— Вам сегодня еще не надоело? — спросила Алена.

— Для меня это не работа — отдых! — похвалился Андрей Борисович.

Сергей подумал, что он зря пялит глаза на Аленины зубы, — стоматологам там делать нечего. Сказал:

— По-моему, езда хоть в автобусе, хоть в машине — это хуже всякой работы.

— Нам сейчас надо еще в больницу идти, — опять вмешалась Алена.

Андрей Борисович удивился:

— Так мы еще не скоро в Никодимовку?

Алена покосилась на Сергея, который с безучастным видом опять любовался отражением земли и неба в сверкающих ребрах радиатора.

― Я сейчас спрошу! — сказала она Андрею Борисовичу и, отбежав к дому, потарабанила ногтями в окно. — Мама! Мам!

За стеклом из глубины комнаты появилась Анастасия Владимировна, подергала шпингалеты одной рукой, другой, пока догадалась открыть форточку.

— Андрей Борисович спрашивает, когда поедем в Никодимовку.

— Господи! — охнула Анастасия Владимировна. — Валя еще не пришла. Андрей Борисович, мы вас измучили! Зайдите хоть пообедайте, пока это все…

— Ради бога! — остановил ее Андрей Борисович, загораживаясь поднятой к лицу рукой. — Пообедать я успею в гостинице. Я уже снял довольно сносную комнату. Большое спасибо!

— Если вы сейчас же не зайдете пообедать, — выставила свои условия Анастасия Владимировна, — я выйду, чтобы уговаривать вас на улице! — И она отошла от окна.

Угроза подействовала. Стоматолог заторопился.

― Анастасия Владимировна, я сейчас! — Распахнул дверцу, выключил зажигание, отчего мотор сразу умолк, бормотнув и сыто встряхнувшись напоследок. — Ну вот… — Захлопнул дверцу.

— Проходите, — сказала Алена, открыв калитку.

— Трудно отказаться, когда приглашает такая девушка, как Оля!

— Меня она редко приглашает… — заметил Сергей, шагая вслед за стоматологом к дому.

Алена посмотрела на одного, на другого.

— Если тебе нравится, Сережа, проходи, пожалуйста!..

На крыльцо выбежала Анастасия Владимировна.

— Ну, вы обедайте, а мы тут… — сказала Алена, останавливаясь возле Сергея.

— Я с этим не согласен, — запротестовал Андрей Борисович.

— Они уже пообедали, — вступилась Анастасия Владимировна, — пусть погуляют. Заходите. Прошу вас!

— Спасибо, спасибо! — поблагодарил «самостоятельный» на все сто процентов мужчина и многозначительно ухмыльнулся не то лестничным ступеням, не то распахнутой двери.

— Это он тебе, — заключил Сергей.

— Ты злой и ядовитый, как….

— Скорпион, — подсказал Сергей, потому что сравнения ей всегда удавались не сразу. Даже хуже, — согласилась Алена.

— Но я бы не стал из-за машины любезничать с таким типом.

Алена сдвинула брови, потом развела их.

— Сережка… Дай хоть ты мне чуть-чуть покоя…

Он глянул в сторону и молча пошел за ней по тропинке между кустами смородины.

— Посидим?..

— Как хочешь, — сказал Сергей.

По двум промытым дождями ступеням зашли в беседку. Алена села на лавочку. Сергей отошел к противоположной стене густого, многократно переплетенного хмеля.

— Как в каком-нибудь княжеском парке… — заметил он.

— А что здесь плохого? — Алена оглядела ступени, круглый столик, зеленую крышу над головой. — Помнишь, у Гончарова: обрыв… беседка в саду… Я, когда читала, завидовала… А еще, дурочка, думала, что у меня в жизни самое главное когда-нибудь тоже окажется так: чтобы тишина, старый парк и беседка…

Сергей, не ответил.

— Тебе никогда не думалось что-нибудь такое? — спросила Алена.

Воздух в беседке, прогретый за день, был недвижен, а потому казался более сухим и душным, чем снаружи, под яблонями. Сергей подумал, что в любой романтике есть свои минусы, и сказал об этом.

— Каждый замечает, что ему нравится, — ответила Алена. — Один видит приятное лицо, а другой, как у Чернышевского, думает о частицах грязи в порах… Мне хорошо здесь, — сказала она. И замолчала, слегка запрокинув голову на увитую хмелем ограду.

Сергей под ее взглядом стал перебирать желтые листья на одноногом, щелястом столе.

— Что случилось у Лешки? — спросила Алена.

Сергей помолчал, расправляя влажные листья.

— Я тебе не скажу об этом, Алена.

Она склонила голову на плечо и стала глядеть в небо, в просвет между переплетенными жгутами хмеля.

— Обиделась?

Она покачала головой.

— Нет… Но я как связанная в этот раз! Идиотство… И ты делаешь все сам, как хочешь…

— А мне теперь делать больше нечего, — успокоил ее Сергей. — Сиди да жди. Я теперь нарасхват буду.

Разговор прервался, потому что оба слышали уже, как скрипнула калитка, и улавливали торопливую поступь Галины через сад.

* * *


Когда из полуденной яркости Галина заглянула в беседку, не сразу разглядела в пятнистых сумерках, что там кто-то есть. А вид у человека, когда он смотрит в пустоту, бывает расслабленным, даже чуточку глуповатым. Недавно еще прозрачные белки ее испещрили красноватые прожилки. Лицо поблекло, постарело и, невольно расслабленное теперь, казалось отечным. Когда она разглядела Сергея и Алену, черты ее приобрели естественную определенность. Но выражение крайней усталости и обиды сохранилось в лице.

— Я за вами, — объявила она Сергею с первым шагом в беседку. Он сгреб на ладонь желтые листья, уложил их кучкой в центре стола.

— Так быстро?.. Я говорил — позже.

Она переступила с ноги на ногу и, как бы не замечая Алены за спиной, опять адресовалась к нему:

— Я была у Леши. Он хочет вас видеть.

— Зачем? — спросил Сергей.

— Он хочет, чтобы вы присутствовали при нашем разговоре!

— Я пойду с вами. — Алена встала.

Сергей посмотрел на нее от стола и опять занялся листьями. Галина повернулась на сто восемьдесят градусов.

— Вам, Оля, там нечего делать.

— Я пойду, побуду возле больницы, — сказала Алена.

Сергей первым шагнул из беседки в сад, Галина — за ним. И, когда вышли за ворота, Алена, поотстав, дала им возможность идти рядом.

Некоторое время Галина молчала, семеня по тропинке в шаге от Сергея. Потом снизу вверх посмотрела на него. Во взгляде ее не было даже злости — какая-то обреченность.

— За что вы презираете меня?

— Я? Ни капельки! — ответил Сергей.

— Значит, ненавидите!

— Это тем более нет. Ненавидеть — я где-то читал — это все равно что любить! — сказал Сергей.

— Боже! Какая я несчастная… — вырвалось у Галины. Не восклицание, а шепот.

Сергей заметил, что несет с собой подопрелый, объеденный с одного боку лист. Разжав пальцы, выронил его на землю.

— Никто не мешал вам быть счастливой… Может, еще не поздно…

Он зря рассчитывал на ее сентиментальность. Галина обернулась к нему, сразу неподступная, собранная в каждом мускуле.

— Если бы не вы, я была бы счастливой!

До чего же все-таки ювелирной была она, по-открыточному хрупкой и нежной в своем простеньком мини-сарафанчике, в туфельках тридцать первого — тридцать второго размера! Сергею впервые удалось поставить себя на место Лешки и мысленно даже посочувствовать ему.

— Я думал, вы действительно о чем… — сказал Сергей, — а этих штучек ваших я не понимаю! — Он оглянулся. — Алена!

Она махнула ему рукой.

— Я побуду на улице. Иди!

* * *


Лешка встретил их опять в постели. Пижаму он снял. Но марлевая повязка на голове, белая рубаха и сложенные на груди руки вместе с традиционной больничной обстановкой придавали ему строгий, мужественный вид. Сергей остановился ближе к двери, Галина отошла к окну, так что оба они оказались перед Лешкой: Галина — по одну сторону его кровати, Сергей — по другую. Все вместе это напоминало сцену допроса, где Лешка был единственным вершителем и судьей.

— Ну, — сказал он Сергею, — ты помнишь, о чем говорил? Я втихаря такие вещи не принимаю. О ней будем говорить при ней..

— Валяй, — ответил Сергей.

Лешка вприщур посмотрел на Галину.

— Где ты была с субботы на воскресенье?.. Ночью, — добавил он после недолгого колебания.

— Дома! — не задумываясь, ответила Галина и вопросительно уставилась на Сергея. Лешка тоже посмотрел на него. В течение всего разговора он лишь слегка поворачивал голову то вправо, то влево, с беспристрастием верховного судьи выслушивая Галину или Сергея.

— Кто там был еще? — спросил Сергей. И Лешка посмотрел на Галину.

— Костя был! — ответила Галина. — Анатолий Леонидович и Николай — все, кто был на дне рождения! Могли и вы остаться, мы тогда еще не знали вас…

Сергей пропустил мимо ушей ее последнее замечание.

— Всю ночь были дома трое?

— Да! — сказала Галина. — Всю ночь, до утра!

— И Николай?.. — уточнил Сергей.

— И Николай! — вызывающе подтвердила Галина. — Уходил ненадолго, потом вернулся, — неожиданно добавила она, глянув на Лешку.

— Когда уходил?

— С вечера, часов в двенадцать, если вас это интересует!

— Интересует… — подтвердил Сергей и замолчал, в раздумье глядя на Лешку.

— Ну! Чего же ты?! — потребовал Лешка.

— Ничего, все правильно, — ответил Сергей.

— Ты… Ты брось мне! — выкрикнул Лешка, приподнимаясь от подушек. — В этих делах не темни! Она вот! — Он показал на Галину. — Не проглатывай, что хочешь сказать!

— А мне больше нечего сказать, — с нарочитой небрежностью ответил Сергей. — Я узнал все, что хотел, надо теперь подумать.

Небрежничал он для Лешки. На самом деле ответы Галины внесли определенную сумятицу в его представление событий. Она утверждает, что Николай был в доме, когда Сергей стоял под окном. Это совпадало с его догадками. Но зачем она персонально для Лешки заметила, что около двенадцати часов, то есть именно в то время, когда работали копальщики, — Николай уходил из дому? Если копальщики были из ее компании — Лешка уже знает о них. Но почему тогда их оказалось двое? Где был третий? Дежурил около велосипедов? Или Костя и Анатолий Леонидович оставались дома, а Николай ходил на пепелище с кем-то другим? Тогда Галине незачем было подчеркивать лишний раз его кратковременное отсутствие…

Нахальство Сергея взбесило Лешку.

— Ты гад после этого! Ты помнишь, что клепал на нее? Помнишь?! А теперь — думать! Думать надо было до того, как оскорблять!

— Я думаю не об этом, — сказал Сергей. — Я думаю, кто той ночью мотал в Никодимовку, — она права: около двенадцати или часу — как это дело оформлялось…

Лешка сел, обхватив руками сетку кровати.

— Ты мне голову не морочь! Ты на нее клепал! Ты к чему мне говорил про ту ночь?

— Я не отказываюсь от того, что творил. — Сергей стоял, облокотившись о спинку кровати. Теперь выпрямился. — Могу доказать.

Она долго смотрела своими расширенными глазами в его глаза. И когда увяла ее самоуверенность, когда на смену ей пришел обыкновенный человеческий страх перед непонятным, а потому вдвойне опасным врагом, Сергею стало жалко ее. Он подавил в себе это чувство, но понял теперь Алену с ее неуместной жалостью.

А Лешка во время непонятной для него паузы распахнул рубаху и сгреб в пятерню медальон, готовый сорвать его. Чертовски противным показался Сергею этот заведомо театральный жест.

Галина повернулась к больному.

— Пусть он уйдет, Леша!

— Я бы хотел поприсутствовать… — заметил Сергей, как на школьном собрании.

— Говори при нем! — потребовал Лешка.

— Нет! — выкрикнула Галина. И что-то в голосе ее, в решительном выражении лица подсказало Сергею, что отныне командует уже она. С невеселой усмешкой подумал, что мало-помалу все становится на свои места, и уже не Лешку спросил, а Галину:

— Так я пойду?

Галина сверкнула на него глазами.

— Иди! Гад ты ползучий! — сказал Лешка ему в спину.

И пока он закрывал дверь, пока уходил по коридору — из палаты не донеслось ни звука.

* * *


Алена прогуливалась в стороне кедровника, и Сергей мысленно одобрил ее за это. Не хотелось идти сейчас в дом тетки Натальи, разговаривать с преуспевающим стоматологом, с Анастасией Владимировной, а может быть, и с Лешкиной матерью…

Алена подождала его. Сергей показал на кедровник: «Пошли туда…» Она пристроилась идти рядом.

Было бы нечестно с его стороны молчать и на этот раз, когда Алена почти сопровождала его в непредугаданном визите.

— Я теперь тоже не знаю, что еще делать, — сказал Сергей.

Она помедлила, глядя в зеленые кедры на опушке.

— Зачем он звал тебя?

Сергей куснул губы, не зная, как потуманней изложить ей эту щекотливую тему. Но туманные формулировки не годились на этот раз.

— Хотел, чтобы я при нем доказал… и при ней, что у них там с Николаем…

— А ты говорил ему?

— Говорил…

— Зачем? — осторожно спросила Алена.

— Так надо, Алена! Надо… Сейчас не до… либеральничанья! — Она кивнула, не глядя на него.

— Доказал?..

— Нет, — коротко ответил Сергей. — Она не дала… — И на всякий случай добавил: — Вытурила.

Алена переплела у груди свои гуттаперчевые пальцы, выгнула их. Вздохнула.

Кедровник встретил их завораживающей полуденной тишиной. На опушке, несколько особняком, росли кряжистые, широколапые и толстостволые кедры, глубже в лес кроны их становились уже и бок о бок тянулись высоко к небу. Зимой, во время занятий, когда вдруг вспоминалась Никодимовка, чаще всего вспоминался кедровник. Можно бы на закате разжечь костер у медвежьего лабаза и печь клейкие смолистые шишки. Орехи еще наливаются — как молоко, но запаху достало бы на километры вокруг… А потом, когда вместе с короткими сумерками угаснет костер, плыть бы на чуткой «Наяде» по темному Никодимову озеру и угадывать случайные звуки издалека: то звякнет уключина у Кирасировки, то гукнет филин, то где-то не вовремя заскрипит журавль…

— Что будем делать, Сережка?

— Не знаю, — повторил Сергей.

Алена с горечью, адресуясь в пространство, сказала:

— А ведь надо что-то предпринимать!

— Это, может быть, нечестно… Не по-мужски, что ли… — Сергей замялся. — Но я уж не знаю. Пойди к нему еще ты, поговори, если можешь.

— Один раз мы уже говорили… — сказала Алена, Сергей пнул трухлявое бревно подо мхом. — Но я пойду, попробую еще. Что мне сказать?

— Скажи, что на его месте сейчас только одно: пойти куда следует самому и обо всем рассказать. Обо всем; что он знает!

— Ты не представляешь, как это трудно…

— Представляю, — сказал Сергей. — Но у нас нет другого выхода, Аленка! — Он редко называл ее так, и она посмотрела на него.

— Ты иногда бываешь добрым-добрым, Сережка…

— Я с тобой всегда добрый, — огрызнулся Сергей.

— Нет, не всегда… — возразила Алена.

Остановились неподалеку от опушки, откуда еще можно было видеть и больницу, и дом Натальи внизу.

— Что между вами было, Сережка?..

— Было?.. — Сергей понял, о чем она. Посмотрел ей в лицо. — Лешка считает… что я в своих интересах копаю под него.

— Какой ужас… Какой ужас! — повторила. Алена, машинально сплетая пальцы. — Даже руки задрожали!.. Сережка, он не знает, что говорит! Ты не подумай, слышишь?! — Она подергала его за рукав.

Сергей отстранился.

— Ничего я не думаю…

— И не озлобляйся, пожалуйста! — попросила она.

— Злости на него у меня нет.

— А на меня, Сережка?

― На тебя я и злиться не умею!

Алена повторила:

— Какой ужас…

Она снова переплела гибкие пальцы и замолчала, потому что из больницы в легоньком сером сарафанчике вышла Галина. И пока она торопливыми шажками переходила через дорогу, оба молчали. Потом Алена посмотрела на Сергея. Ему было и неприятно и стыдно отправлять ее на это заранее бесполезное дело.

— Подожди меня здесь, ладно? — сказала Алена.

Сергей не ответил. А когда она ушла, он почувствовал себя жалким.

* * *


Судя по всему, разговор между Галиной и Лешкой был нелицеприятным. Лешка сидел, прислонясь к подушкам, растерзанный, со взъерошенными волосами. Тяжело дышал. Фланелевая пижама, соскользнув со спинки, валялась, мятая, в его ногах. А на полу, у окна, поблескивал, отбрасывая в угол яркие желтые лучики, крохотный, плоский, овальной или каплеобразной формы медальон. И это было первое, что бросилось в глаза Алене, когда она вошла в палату. Она задержалась у входа, и Лешка, проследив за ее взглядом, стал тоже глядеть на медальон в углу. Потом спросил:

— Зачем пришла? — Алена шагнула к окну, чтобы подобрать красивую Лешкину игрушку, он удержал ее: — Не тронь!

Алена остановилась. Взяла пижаму с кровати, молча уложила на табурет. Потом, стараясь не помять белья, присела на уголок свободной кровати, против Лешки.

— Что тут у тебя?.. — Она не договорила.

— Пришла, как все, мотать из меня душу?

Алена моргнула, пряча в коленках сомкнутые ладони.

— Нет… Я, Лешка, не умею мотать. Пришла поговорить с тобой.

Лешка поколебался в непонятном раздумье. Поправил рубашку на груди, спросил:

— Ты вместе с Серегой шлендала по моим следам?

— Не всегда, — сказала Алена.

— Что вы разнюхали? — Поправился, чтобы смягчить вопрос: — Что вы знаете обо мне?

— Я ничего не знаю, — сказала Алена. — Только приблизительно. Сережка не посвящает меня в эти дела. Считает, что есть основания… А я не имею права сказать, что он ошибается!

Лешка не обратил внимания на ее последнюю фразу. Лицо его в разговоре с Аленой опять приобрело решительное выражение, в чуть приспущенных уголках губ залегли упрямые складки.

— Мне надо узнать, что он раскопал и откуда!

— Я не буду выпытывать, — предупредила Алена. — Я врать ему не умею.

— А что же ты умеешь? — презрительно сощурился Лешка.

— Я пришла к тебе не за этим: не о Сережке говорить, не обо мне… — сказала Алена. — Ты, Лешка, должен пойти сейчас куда надо и рассказать все, что у тебя было. Все-все! Понимаешь?

— Мне нечего рассказывать! — резко ответил он.

— Врешь, Лешка. Ведь там, в усадьб с тобой были люди? Были?

Лешка долго молчал. Взгляд его, обращенный к окну, сначала медленно уплывал куда-то, потом медленно возвращался.

— Были… — сказал наконец он. — Но ведь и я был вместе с ними. Не сам по себе, а заодно, понимаешь?! — почти выкрикнул Лешка.

Она съежилась под его взглядом. Потом встала — распрямляясь постепенно, как в замедленной съемке, отошла к стене и прижалась к ней, заложив руки за спину.

В общем будничном шуме стало не слышно гудения машин со стороны автопарка. Солнечный свет падал наискосок через Лешкину кровать, тумбочку. В нем вяло перемещались редкие пылинки.

— Это невозможно, Лешка!

— Значит, возможно!

Алена высвободила из-за спины руки, прижала к груди ладони.

— Как ты мог, Лешка?! Ведь мы всегда были вместе! Ведь ты писал нам! Мы одинаково думали, одинаково жили, все было одинаково на всех! Как ты мог?!

Он равнодушно посмотрел в окно. Акации давно отцвели, и на тоненьких стебельках тоненькими, гнутыми сережками свисали стручки.

— Зачем ты связался с ними, Лешка?!

— С кем? — жестко переспросил он.

— Ты знаешь, о ком я говорю…

Лешка скомкал в руках мятую простыню.

― Я не связывался… Я люблю, понимаешь?! Нет… Люблю! — Голос его зазвучал с надрывом, как это нередко случалось у Галины. Впрочем, Алена верила его боли. — И для меня нет ничего на свете, кроме нее! И никого нет! Мне плевать на остальное!

— А за что, Лешка?.. — спросила Алена. — За что ты любишь ее? Ведь неправда, что это бывает без причины… Человека обязательно за что-то любят… Что-то в нем должно быть…

— Ложь. Брех-ня! — сказал Лешка. — Люблю — и все! Понимаешь?! И пойду за нее на смерть!

Алена молчала, долго, пристально вглядываясь в него, как бы стараясь проникнуть в глубину его состояния.

А он впервые, может быть, смилостивился над ней, снизошел или посочувствовал, но голос его прозвучал мягко, когда он сказал:

— Ты должна знать, как это бывает… Ведь ты… — Он запнулся. Потом досказал: — Тоже любила. — И виновато посмотрел на нее.

— Да… — кивнула Алена. — Да. Почему любила? Люблю…

— Ну вот! — сказал Лешка. — Чего же спрашивать?

Она повторила:

— Да! Но это не должно мешать человеку быть чистым. Наоборот! Ведь это требует чистоты! Порядочности, благородства!

— Кого ты мне цитируешь? — спросил он. — Ты слышала это в кино или прочитала. В жизни, когда это случается, ни о чем не думаешь!

— Неправда, — упрямо повторила Алена. — Ничуть не правда! Сама становишься требовательней к себе. И лучше становишься!

Лешка натянуто усмехнулся.

— Ты, наверное, училась этому по моральному кодексу? У тебя другого чтива дома нет?

Алена шевельнула сведенными к переносью бровями. Помедлила у стены, подавляя естественное желание повернуться и уйти. Подошла ближе к его кровати.

― Пусть так. Пусть все — как ты говоришь… Давай не об этом. Я и пришла к тебе за другим. Ведь там, в усадьбе, случилось, Лешка, самое страшное! Страшнее чего уже не бывает: там был убит человек, Лешка… — проговорила она почти шепотом.

Он глянул на дверь.

— Я никого не убивал! Я никого не трогал, поймите это!

Алена снова отошла к стене, заложила руки за спину.

— Сережка тоже говорит так… А я… Ты знаешь… Я уже вам не очень верю…

Лешка смотрел угрюмо. Но где-то в глубине его глаз мелькнул испуг.

— Я не знаю того, который появился там, и не знаю, откуда он. Я сам до сих пор ничего не понимаю. Все было бы просто, и вы бы не терзали меня, даже после того, как залезли в этот дурацкий дневник! Зачем ты сказала про него Галине?

Алена не ответила.

Он продолжал после паузы:

— Я даже не знаю… И никто толком не знает, что там произошло!.. — Колеблясь, он взглянул на Алену. — Я побежал. Это… — Лешка запнулся. — Это Серега верно заметил: меня хотели кокнуть — да! А я никого не трогал! Поняла теперь?

Нет, судя по выражению ее лица, Алена не поняла. Подошла и присела на краешек свободной кровати. Спрятала в коленках беспокойные пальцы и, какая-то опустошенная, стала глядеть в пол. До последней минуты ее не покидала надежда, что все было не совсем так, как предполагал Сергей. До последней минуты она оставляла за Лешкой возможность сыграть в никодимовских событиях какую-то, хоть относительно благородную роль. В их неизменном трио он, как правило, оставлял за собой самые благородные, самые красивые роли…

— Только мужчина, парень может что-то чувствовать по-настоящему! — неожиданно выкрикнул Лешка. Он раскаивался в своем откровении и хотел теперь уязвить ее. — А вы — вы играете! Вам все для развлечения: на недельку, на день! Потом забываете!

Алена качнула головой.

— Нет, Лешка… Это ты так. Меня это не трогает.

Отстранясь от подушек, Лешка громко, с надрывом захохотал.

― К черту! Я сегодня же выберусь отсюда!.. — Но вдруг умолк и посмотрел на Алену с издевкой. Хотел, очевидно, съязвить, но быстро потух и с лицом загнанным, виноватым потребовал, указывая в угол: — Дай!..

Алена медленно поднялась, прошла к окну и за кончик тоненькой золотой цепочки двумя пальцами подняла с полу попранный Лешкин амулет. Медальон скрылся вместе с цепочкой в Лешкином кулаке. Он спрятал его под одеяло.

— Вот и все, — подытожил он для самого себя. — Почему я жив?.. Как врезали по башке, надо было не прочухиваться — и все дела…

Алена не присела на кровать, а, заложив руки за спину, вплотную прижалась к стене, как бы намереваясь отодвинуться от Лешки насколько возможно. И в глазах ее не было сочувствия. А голос, когда она спросила, звучал требовательно:

— Что ты наговорил утром Сережке?

Сжимая в кулаке под одеялом свой драгоценный медальон, Лешка не поглядел на нее.

— Я сказал: он хочет угробить меня, чтобы потом крутиться вокруг тебя одному, без помех…

— Какой ужас… — прошептала Алена. — Ты извинишься?

Лешка повернулся к ней.

— За что?! Я сказал правду! Я не чувствую себя виноватым! Мне не в чем каяться!

— Перед Сережкой, передо мной ты можешь ни в чем не каяться… — сказала Алена после паузы. — Можешь считать себя чистым. Твое дело! Но за то, что случилось, ты в ответе! И должен все рассказать не ему, не мне — ты знаешь, где это рассказывают…

Лешка долго думал, глядя в белую, ровную стену перед собой.

— А ты хоть представляешь, что после этого будет?.. — тихо спросил он. — Ты знаешь, чем это грозит мне?! — Его начало лихорадить. Как-то сразу, без подготовки: сначала руки, потом всего.

— Но ведь другого выхода нет, Лешка…

Опершись на локтях, он потянулся к ней от подушек.

— Да!.. А это выход?! Я пойду, распущу слюни — меня сгребут и засадят! А вы… вы все! Все! — подчеркнул он. — Побежите от меня, как от чумы какой-нибудь! Хоть ты, например: ты останешься около меня?! Останешься?!

Секунды отскакивали ударами пульса в Алениных висках.

— Я бы давно должна сегодня уйти от тебя…

— Нет, ты не увиливай! Если я пойду, раскаюсь, выложу все — ты останешься около меня?!

— Ты пойди, Лешка…

— Я спрашиваю: останешься? — с болью и яростью повторил он.

Белая как полотно она кивнула. Потом, словно манекен, кивнула еще и еще раз. А невидящие глаза ее стали мокрыми.

Лешка откинулся на подушки, передохнул.

— Нет! Я все равно вижу, что нет! Лешку упекут, а вы побежите от него, как крысы с тонущего корабля!

— Леш-ка! — крикнула ему Алена. — Лешка-а!..

— Ты первой побежишь, — сказал он ей. — И тогда ни дружбы, ничего — вы все забудете, что так расписывали мне здесь! Вы будете гулять, веселиться, а о Лешке даже не вспомните… Иди скажи Сереге, пусть не сует нос не в свое дело! Пусть не продает, гад… Скажи ему — он послушается тебя!

Трогая ладошкой виски, Алена смотрела на него давно сухими глазами. Молчала, пока его лихорадило, и вздрагивал кончик простыни, свесившийся через край. Потом, когда Лешка успокоился, подошла к нему.

— Покажи, что там у тебя, — кивнула на его правый кулак. Он высвободил руку из-под одеяла, разжал пальцы. Она потянулась было к его ладони, но помедлила, выпрямилась и убрала руки за спину. — Открой…

Лешка прижал ногтем крохотную кнопку рядом с петелькой, куда вдевалась цепочка. Медальон бесшумно распахнулся.

Ничего неожиданного в нем не было. Была маленькая, хорошо сделанная фотография Галины. Точнее, одна головка с обнаженными ключицами в обрез. Губы и ласковые, с чуточку расширенными зрачками глаза Галины смеялись. А прижатый к лицу указательный палец сделал кокетливую ямочку на щеке.

Алена отошла к стене, на свое прежнее место. Лешка щелкнул медальоном и, снова спрятав его под одеяло, выжидающе посмотрел на нее, словно бы она должна еще сказать свое мнение.

— Ты пойдешь признаваться, Лешка?.. — спросила она.

И он заторопился, заспешил, опять поддаваясь лихорадке:

— Ты пойми, Алена! Пойми меня, что нельзя! Никто не знает, что там произошло! Не может никто знать! И я не знаю! Нам не объяснить этого, что там было! (Он уже не говорил «мне» — говорил, «нам».) Нам припишут и это! Убийство припишут, понимаешь?! Все припишут нам! И что тогда?! — Он задохнулся. — Где буду я?!

Она могла бы сказать ему, что об этом думают раньше, но стояла и молчала. А он продолжал:

— Вы даже письма мне не напишете, я знаю: и ты, и Серега! Кто просил его лезть не в свои дела?! И ты помогаешь ему! Зачем?! Я всегда считал тебя умнее, лучше его! Я тебя, если бы не это, — я считал тебя самой лучшей девчонкой!.. Я подумаю, Алена, но я еще ничего не решил! Понимаешь?! И не смей, не смейте выдавать меня! — Лешку трясло с головы до ног. (Алена никогда не видела, чтобы так трясло человека. Глаза его блуждали, лицо горело.) Я… Я прокляну вас, если вы загубите мою жизнь! Вы будете извергами!..

* * *


Сергей видел, как прошла к дому Лешкина мать, и волновался. Его раскаянье, что возложил на Алену самую тяжкую часть своих обязанностей, усугубилось, когда она вышла из больницы. К этому времени он оставил кедровник и ждал ее на углу. Вид у Алены был потерянный. Глаза строгие, а губы припухли, как это бывает у детей, когда они собираются плакать.

Алена задержалась и постояла на крыльце, глядя через дорогу на дом Галины, из окон которого, возможно, смотрели на нее.

— Пойдем, — сказал Сергей. — Нас уже ждут…

Алена пошла рядом с ним и, чтобы предупредить ненужные вопросы, сообщила:

— Я сделала, как ты велел, я сказала ему…

А Сергей вовсе не хотел расспрашивать ее. Он и так знал, что все бесполезно. Надо было только убедиться, что с этой стороны он сделал все зависящее от него… Ради проформы спросил:

— И что?..

— Он пойдет скажет, — ответила Алена.

Сергей посмотрел в сторону, через чьи-то ограды.

— Я верю тебе. Хотя знаю, что ты врешь.

Алена сдвинула брови.

— Он пойдет не сейчас. Но когда-нибудь-то он пойдет ведь!

— Ладно, — сказал Сергей, — это уже неважно…

Вишневая «Волга» около дома тетки Натальи свидетельствовала, что хозяин ее еще здесь. А когда они приблизились к калитке, навстречу вышел он сам.

— Вас ищут и поминают, кажется, не очень ласково, — сказал Андрей Борисович, дружеской улыбкой смягчая невеселое предупреждение.

— Нас всегда ищут, — буркнул в ответ Сергей.

Стоматолог обратился к Алене:

— Поездка в деревню опять откладывается?

— Но вы же не бывали в Южном? Погуляйте! — сказала Алена.

— Там симпатичная бабка в гостинице, с ней не соскучитесь, — вставил Сергей. Андрей Борисович одобрил его шутку:

— С бабкой я уже познакомился. — И обратился опять к Алене: — Надеюсь, вы мне покажете окрестности Никодимовки? Анастасия Владимировна говорила: красивые места! И обещала ваше содействие.

— Я не очень знаю места, я домоседка, — безбожно завралась Алена. — А Сережа там каждый куст знает. Если он пригласит нас…

― Как, Сережа? — спросил стоматолог..

— Там на машине не развернешься, — деловито прикинул Сергей. — Придется пешком.

— Вот и отлично! — одобрил стоматолог. — Желаю вам умиротворить Валентину Макаровну! — Он подошел к «Волге». Усаживаясь, привычно хлопнул дверцей, кивнул на прощанье и тронул, с места разворачиваясь в обратном направлении, к центру.

Тетка Валентина Макаровна, используя современные средства связи, выхлопотала и оформила себе недельный отпуск — уговаривала сменщицу, потому задержалась. Анастасия Владимировна, увидев дочь, обрадовалась, она тоже робела перед Лешкиной матерью и старалась — от греха подальше — не расстраивать ее лишний раз.

На столе, источая кухонные ароматы, всеми красками играл натюрморт, содержимое которого обеспечило бы на неделю всех немногочисленных пациентов и обслуживающий персонал местной больницы, а не одного Лешку. Здесь были трюфели, паштет, слоеные пирожки. Венчала все это огромная индейка, с великим искусством обжаренная в духовке.

Пока Лешкина мать укладывала эти запасы в сумку, Сергей и Алена ждали в углу, под фотографиями. Собираясь в больницу, Анастасия Владимировна надела праздничную светло-сиреневую блузку. Тетка Валентина Макаровна была в том же утреннем жакете, но заново уложила волосы и подправила ниточки бровей.

Глядя на Алену, Анастасия Владимировна покачала головой.

— Ты почему не переоделась, Ольга?

— Я, мам, коричневое платье облила вчера, а то — мятое, — ответила Алена. Мать выразила глазами удивление по этому поводу: она не ожидала такой неряшливости от дочери.

— Ничего… — благодушно вступилась за Алену тетка Валентина Макаровна, так искусно уложив продукты, что сумка даже застегнулась. — Они тут завсегда как на Гнилом хуторе… — не удержалась она от шпильки. Загадочный Гнилой хутор был в представлении тетки Валентины Макаровны самым глухим местечком на земле, где можно ходить немытым, нечесаным и даже голым. — Топаем, — скомандовала она, первой направляясь к двери.

— Мы не пойдем, тетя Валя… — с непроницаемым лицом предупредила Алена, оставаясь в углу, под фотографиями. Сергей посмотрел на нее. Лешкина мать круто развернулась от порога.

— Мы только что были у него, — поспешил объяснить Сергей, не ожидавший такого поворота событий.

— Не ты, а я, — поправила его Алена.

Анастасия Владимировна встревоженно посматривала то на нее, то на Сергея, то на Валентину Макаровну.

— Чего же это вы особняком все? Или за компанию вам не с руки?.. Брезгуете, может? — спросила тетка Валентина Макаровна.

— Нет, мы там были и случайно зашли, — сказала Алена.

Тетка Валентина Макаровна развернулась на каблуках к двери.

— Идем, Анастасья! Им без нас сподручнее…

Анастасия Владимировна за ее спиной дважды — отдельно для Алены и для Сергея — укоризненно покачала головой.

Когда они вышли, Алена, избегая смотреть в глаза Сергею, повернулась к фотографиям, где три пожилых солдата тянулись по стойке «смирно» перед фотографом. Потом шагнула мимо Сергея к двери.

— Идем в сад… — В беседку она не пошла, а, как раньше, остановилась под яблоней и села на траву, обхватив руками колени.

Сергей двигался за ней, будто на веревочке, и остановился за ее спиной, когда она села.

От земли по яблоневому стволу, изгибаясь, медленно, упрямо ползла к какой-то неведомой цели гусеница. Сергей хотел сбросить ее на землю, подумал, что весь путь ей придется повторить заново, и не тронул.

— Что тебе говорил утром Лешка? — спросила Алена.

— Уже не помню… — ответил Сергей.

— Я знаю, что он тебе сказал… — Сергей куснул губы. — Тебя это убило? — спросила Алена, не оборачиваясь, что, впрочем, было ее всегдашней манерой: разговаривать, не глядя на собеседника.

— Жив, как видишь… — сказал Сергей.

Алена уткнулась лицом в колени и застыла так.

— Что там случилось у вас?.. — спросил Сергей.

— А ничего… — сказала Алена в колени. — Просто я верила всегда… А тут поняла, что мне в жизни маленькое-маленькое местечко отведено… Бабье! Так что его и потерять не жалко…

Сергей от злости переломил яблоневую ветку над головой. Алена оглянулась.

— Зачем? Люди ухаживали.

— Я не знаю, кого из вас ублажать, — сказал Сергей, — кого обнянчивать.

— А никого, — сказал Алена. — Плюнь на всех. Можешь?.

Он сел неподалеку, в пол-оборота к ней. Но только девчонки умеют рассиживать часами в самых неудобных позах. Сергей встал и, сбив щелчком гусеницу, прислонился к яблоневому стволу.

― Нет, плюнуть я не могу, Алена. Я в этих делах неполноценный. А что могу сделать — сделаю…

Алена не ответила.

Солнце перевалило зенит, и тени от яблоневых крон переместились слева направо, ненадолго приоткрыв солнцу узкую, между витыми плетями хмеля дверь в беседку. Над красной кирпичной трубой электростанции струился бесцветный дым. Но высоко над землей он загустел мятым бело-голубым комком, и это было единственное облачко от одного синего леса на горизонте до другого. А над ступенями беседки роилась вертучая мошкара.

* * *


Сергей довольно смутно представлял, что могло произойти с Аленой в больнице, но теперь они оба ждали возвращения женщин, заранее угадывая в их визите к Лешке малоприятные для себя последствия. И когда хлопнула калитка, Сергей насторожился. Алена, должно быть, тоже, хотя и ничем не выказала этого.

Лешкина мать появилась на дорожке, воинственная, решительная, всем видом своим подчеркивая негодование, от которого, похоже, досталось и Анастасии Владимировне, потому что она робко остановилась возле смородиновых кустов, не подходя к Сергею и Алене.

— Что ты вытворяешь, Ольга?! — с налету выпалила тетка Валентина Макаровна.

Алена подняла к ней белое, неподвижное лицо.

— О чем это вы, тетя Валя?

— Она не знает о чем! — Тетка Валентина Макаровна всплеснула руками. Сергей невольно напрягся, подумав, что в эту минуту Лешкина мать, чего доброго, может ударить: негодование прямо распирало ее.

— Я не понимаю вас, — сказала Алена.

— Зачем ты терзаешь моего Алексея?! — сорвавшимся голосом взвизгнула тетка Валентина Макаровна.

— Я не терзаю его… — сказала Алена.

— Чего же ты добиваешься?!

— Валентина! — в голос крикнула от смородиновых кустов Анастасия Владимировна и, подбежав к Алене, заторопилась: — Прекрати, Валентина! Прекрати сейчас же! — Хотела схватить Алену за руку. — Уедем, Аленка! Уедем быстренько!

Алена встретила ее окриком, и получилось, что голосили они одновременно:

— Мама, не вмешивайся! Я прошу тебя, не вмешивайся! — Она перекричала мать, и под ее яростным взглядом Анастасия Владимировна, зажимая плачущий рот, отступила назад. — Что вам? — спросила Алена тетку Валентину Макаровну. Оказавшись между двух огней, та бросила взгляд в одну сторону, в другую, но пыла своего не умерила и подступила ближе.

— Чего ты хочешь от парня?!

— От вашего Лешки я ничего не хочу, — деревянным голосом сказала Алена.

— Ему хватит и одной беды! — запричитала тетка Валентина Макаровна. — Какого бога благодарить, что от одной избавился?! А ты к нему со своими бабьими… Ты хочешь его убить?!

— Тетя Валя! — оттолкнувшись от яблони, тоже в голос, чтобы остановить разбушевавшуюся тетку Валентину Макаровну, крикнул Сергей. — Вы не имеете права так! Это не Алена, это я!..

— Не встревай! — оборвала его тетка Валентина Макаровна. — Защитник нашелся! Оба вы хороши! Не успел порадоваться малый, что с того свету убег! Дыхнуть не дают! Я не знаю, что вы там ему намололи! Он что: может, обязан вам?! Может, он вам расписку давал, как жить ему?! Кого в друзья выбирать, с кем миловаться! Давал он вам такую расписку?!

Алена сделала движение, чтобы оттолкнуться от земли, но бросила загнанный взгляд на Сергея и, резко обхватив колени, уткнулась в них подбородком.

— За что вы его тревожите?! — повторила тетка Валентина Макаровна. Сергей не выдержал:

— Это не она, а я виноват во всем! И сейчас расскажу, если вам так хочется!

— Сережка, не смей! — прикрикнула на него Алена. — Ты слышишь? Не смей! Я запрещаю тебе!

Лешкина мать заплакала наконец. Но голосу не убавила:

— Я как родных принимала вас! Я думала: радость Лешке, как оздоровеет! А вы… Чего вы там наталдычили ему?! Чтобы головой об стенку парень! Он тебя, Ольга, как сестру, жалел! А теперича зверем поминает! Вам Галинка его поперек горла стала?!

Сергею жалко было Алену и стыдно за нее. За себя тоже было стыдно — за то, что оказались они в таком идиотски беспомощном, двусмысленном положении. Когда тетка Валентина Макаровна говорила, что принимает их как родных, ни с того ни с сего подумал даже, что до сих пор не отдал ей денег, которые Анастасия Владимировна и его мать определили им на лето…

— Больше, Ольга, не ходи к нему! — Тетка Валентина Макаровна выдохлась, тыльной стороной ладони утерла щеки, запахнула расстегнувшийся джемпер. — Если еще не понимаешь, как детей растить, — хоть взрослых послушай: я запрещаю тебе бывать у Алексея!

Анастасия Владимировна сошла с тропинки, когда Лешкина мать, не размахивая, а как-то передергивая руками, понеслась к дому. Но тетка Валентина Макаровна все же еще и обошла ее по траве.

Если бы Алена не так сжалась в комок — она бы, наверное, закричала теперь. Но секунду или две она еще оставалась без движения, потом резко встала и, ни на кого не поглядев, ушла в беседку.

* * *


Анастасия Владимировна старательно, обеими ладонями утерла лицо и, горестно взглянув на Сергея, неуверенными шажками тоже направилась в беседку. Сергей молча вошел следом.

Крепко уцепившись за дощатую скамейку, Алена сидела в темном углу, настороженная, одинокая. С первого взгляда ее черный костюм и рассыпанные, по плечам волосы не выделялись на фоне густой зеленой стены, и сначала угадывалось лицо, потом глаза, которыми она смотрела сквозь вошедших мать и Сергея.

Анастасия Владимировна осторожно пристроилась неподалеку от входа, через стол от Алены, Сергей сел, как пришлось, — между ними. Подперев голову кулаками, испытующе взглянул на Алену.

— Как же теперь, Оля?.. — дрогнувшим голосом вторично за какие-нибудь полтора часа задала Анастасия Владимировна тот же вопрос.

— Что как? — переспросила Алена. И ответила: — Никаких как, мама.

— Но беда-то какая, Аленка!

— Надо бы хохотать, а ты говоришь: беда, — чужим, ровным голосом сказала Алена.

Сомкнув дрожащие губы, Анастасия Владимировна с трудом подавила всхлип.

— Ни о чем больше не надо, мама, — решительно проговорила Алена. В уголках глаз ее, под ресницами, сверкали холодные зеленые огоньки. Глаза ее редко зеленели, как теперь, — это было всегда неожиданно и тревожно.

Сергей посмотрел на ее кеды. Она спрятала ноги глубже под скамейку. Надо было уехать ей на Черное море, как предлагала Анастасия Владимировна, попижонила бы хоть раз в жизни. Или податься в пионерлагерь: воевала бы с пацанами… Врет: они бы слушались ее. Разве что сама вытворила бы что-нибудь вместе с ними…

— Валентина звонит: с Лешкой беда. А сердце мое чует — с тобой… — жалобно проговорила Анастасия Владимировна.

— Тетя Настя, вы не расстраивайтесь! — вмешался Сергей. — Вы просто многого не знаете! — Он случайно глянул при этом на Алену и встретился с ее воспаленным, презрительным, как ему показалось, взглядом. Осекся. А она точно так же стала глядеть на мать.

Сергею захотелось разозлиться, прикрикнуть на нее…

Анастасия Владимировна сказала:

— Я тебя с малолетства, Ольга, и до сих пор вроде под сердцем ношу… Ни за кого ведь так, а за тебя все ноет вот тут! — Она показала под левой грудью. — Боюсь, не такая ты какая-то… И не будет счастья тебе!

— Почему? — сказала Алена. — Я, мам, счастливая.

— Железная ты! И переломишься когда-нибудь!

— Тетя Настя… — опять вмешался Сергей. — Что там говорил Лешка?.. Вы были, когда он с матерью…

— Ничего я не поняла! — пожаловалась ему Анастасия Владимировна. — Пихнул он сумку Валентинину, опрокинул все, схватился бинты сдирать и… на Олю. Нет, — поправилась она, — на обоих: он все время «они» говорил. «Что им надо, да скажи, чтобы меня не трогали». Ну, и про Аленку… Ничего я не поняла! Выгнал он нас… — Анастасия Владимировна украдкой посмотрела на дочь. — Зачем ты его, Оля?..

— Не трогайте ее, тетя Настя, — вступился за Алену Сергей.

— Да я не трогаю!

― Вот ведь как… — сказала Алена, по-бабьи горемычно подняв брови, что также было неожиданно в ней. Спросила: — Видишь, как бывает, Сережка?.. — И замолчала. В беседке надолго установилась тишина.

Дощатый пол рассохся возле ножки стола, в щели пробились трава и даже какое-то хилое деревцо.

— Уедем, Оля?.. — попросила Анастасия Владимировна.

— Нет, мам, я не поеду. Для меня это важно. Ты не понимаешь.

— Я все понимаю… — сказала Анастасия Владимировна. — Но зачем же все так?

— А что тебе унывать из-за меня? — спросила Алена. — Я уж как-нибудь сама размыкаюсь. — Никогда она так грубо не разговаривала с матерью. — Я останусь, даже если тетя Валя будет гнать меня.

— Что ты! — испугалась Анастасия Владимировна. — Валентина отходчивая, поймет…

Алена презрительно шевельнула бровями и еще крепче стиснула в пальцах шершавую скамейку.

Анастасия Владимировна была унижена вместе с дочерью и, когда собралась пойти выяснить отношения с Лешкиной матерью, умоляюще глянула на Сергея, словно он был бронирован от унижений и на том основании мог защитить Алену.

* * *


Солнечное пятно у входа в беседку ожило, когда Анастасия Владимировна, выходя в сад, тронула юбкой листья хмеля, и заколыхались в воздухе серебристые ворсинки. Потом, когда отшуршали по траве ее легкие шаги, — яркое, с неровными краями пятно у входа опять застыло на некрашеном тесовом полу.

А когда Сергей посмотрел на Алену, ее черный костюм и рассыпанные по плечам волосы опять ненадолго слились с темным фоном живой плотной изгороди за ее спиной. Опять белым пятном увиделось ее лицо, потом глаза. Но теперь они были обращены на него. И тлели в зрачках непонятные зеленые огоньки.

Сергей предложил единственное, что мог:

— Давай я тебя провожу в Никодимовку…

Алена мотнула головой: нет.

— Не надо было мне совсем впутывать тебя… — Сергей помедлил.

— А я думаю, зачем вообще путалась с вами всю жизнь? — сказала Алена. — Вот и получилось: ни то ни се. Лучше бы водилась с девчонками, как положено. А я — около вас. И достукалась.

— Старое ковырять поздно теперь! Но переиграть можно еще! Кто-кто, а я тебе не помешаю.

― Не помешаешь, — согласилась Алена. — Этого ты, если тебя даже попросить, не сделаешь… Ты, Сережка, многое можешь. Даже в морду дать. Но если наверняка уверен, что дать следует. А так чтобы с маху, с первого побуждения — нет. Ты внутри выскобленный какой-то. Ты, прежде чем сделать, все обдумаешь тысячу раз и конечно, будешь прав. Так жить проще!

— А тебе откуда знать? — спросил Сергей. — Может, это потрудней в тысячу раз?

— Нет, — сказала Алена. Потом согласилась: — А может, и трудней… Но так делают себялюбцы! Понял? Им кажется — они думают о других, а думают о себе, чтобы не мучиться потом из-за ошибок. Ходить без пятнышка разве не легче?! — Голос ее задрожал. — Ты даже полюбить просто так, без оглядки не сумеешь — ты будешь всю жизнь советоваться сам с собой: Скажешь, что я не права?

— Ничего ты не знаешь: кто что как умеет…

— Про тебя знаю. Ты не умеешь. Ты бережешь себя от лишних болячек. И не понимаешь, что боль тоже бывает счастливой. Вот и станешь всю жизнь прятаться за дружбу, чтоб поспокойнее. А любить — надо силы много!

Сергей молчал, думал. Может, он и правда уродился излишне предусмотрительным, чтобы постоянно взвешивать: как да что. Но никогда не считал это пороком. И тут же, словно в подтверждение Алениных слов, заметил, что сидит в несколько нарочитой позе: облокотившись на колени, сгорбленный, будто сознательно демонстрирует подавленность. Выпрямился, оборвал несколько полукруглых листьев хмеля за спиной и стал рвать их на кусочки: сначала пополам, потом на четвертушки, потом еще мельче.

— Я просто не умею напрашиваться или навязываться, — сказал он, — ни в друзья, ни в знакомые… ни в кого-нибудь еще. Нужен я человеку — и он мне нужен; а если нет… значит, как-нибудь.

— Правильно! — подхватила Алена. — Ты хочешь, чтобы тебе все на блюдечке. Хоть дружбу, хоть любовь — чтобы спокойная, надежная. А за нее борются, Сережка! — Алена повысила голос, и, хотя глаза ее были сухими, в голосе закипали слезы. — И уж когда она есть — так просто ее не отдают! А ты отдашь! Не будешь бороться! Пойдешь и станешь раздумывать: имел ли я право?.. Такой вот ты!

— Какой есть, — жестко, чтобы не выдать справедливой обиды, ответил Сергей. Он мог бы напомнить ей, что разговор должен быть не о нем и что лучше оставить его в покое…

— Правильно! — опять горестно согласилась Алена. — Тешься этим! Многие так утешаются: «Какой есть, такой и буду!»

Очень кстати скрипнула дверь за садом, послышались голоса женщин. Алена умолкла, сдвинув брови. Оба испугались, что женщины явятся в беседку. Но дверь захлопнулась, и опять стало тихо.

— Чего ты хочешь, Алена? Если тебе нравится принимать на себя оплеухи вместо Лешки — принимай! А при чем тут я?

Лицо ее стало испуганным.

— Ты… Ты… — Она не находила слов. Зеленые огоньки в глазах потухли. — Ты жестокий — хуже, чем остальные! — Она закрыла лицо руками и вдруг заплакала. Это было так не похоже на нее, что в первую минуту Сергей совершенно растерялся. Позвал:

— Алена… Слышишь?.. Не сердись на меня! Ну, дурак… Аленка!..

Голова, плечи ее тряслись. Она зажимала руками нос, рот, чтобы остановить рыдание, а ее трясло все сильней.

Вставая, он зачем-то сунул мятые листья за спину, под скамейку.

— Не надо, Алена… — дотронулся до ее плеча. — Если я сказал что-нибудь — я ведь не хотел… Я не знал, как получится.

Она слегка отвела руки от лица и, шевеля по-ребячьи неслушными губами, какое-то время никак не могла совладеть с ними.

— Да! — сказала наконец, уголком согнутого пальца убирая слезу с мокрой щеки. — Если бы ты знал — ты бы, наверно, все продумал! А не думая ты хоть что-нибудь можешь?! — И, давясь всхлипами и проглатывая целые слова, спросила: — Что-нибудь глупое совсем ты можешь, Сережка?! Бессмысленное! — Она не заметила, что недавно требовала от Лешки обратного. — Например, чью-нибудь фотографию в медальоне носить, можешь?!

— Не знаю… — мрачно ответил Сергей.

— Тогда ты ничего не сможешь понять!..

— Я, Алена, стерплю, если мне дадут по зубам, но сам их не подставлю…

Алена кивнула.

— Ты, Сережка, трезвый человек… Нет, я не хочу сказать… За других ты переживаешь, конечно, ты добрый. Но и переживаешь ты как-то не так: трезво переживаешь! Я вот вчера, когда ты уехал в Никодимовку, не спала. А ты спал! — повысив голос, упрекнула она.

— Ты оставалась… не одна. — Сергей показал головой в сторону дома, чтобы не называть тетку Валентину Макаровну по имени.

— Это было что: лучше? Меня обласкали, да?

Сергей в досаде смахнул со стола мятые листья. Один зацепился за край, он отодрал его и бросил к остальным, на пол.

— Не мог я, Алена, ходить тут вокруг дома! Мне нужно было попасть в Никодимовку, сама знаешь.

— Да, нужно, не мог… — повторила Алена. И опять уткнулась лицом в ладони. — Господи! Мама-то за что страдает?! Подлая я…

— Расскажи ей все и поставь точку, — спокойно предложил Сергей. — Она действительно ни при чем.

— Нет! — Алена опять выпрямилась. — Нет, Сережка! Не могу я ничего говорить! Понял? Ты совсем хочешь мне все тропочки перекрыть?!

— Никаких тропочек я не перекрываю тебе… — ответил Сергей. — Но так было бы логичней.

— Я ненавижу тебя с твоей логикой! Ненавижу вот так! — Она сдавила себе горло.

Это было настолько внезапно и настолько несправедливо, что Сергей даже не оскорбился.

― Конечно… — сказал он и шагнул сет стола к выходу. — Я, можно сказать, ждал этого… Я ничем не помешаю тебе. — Он задержался в проходе, каким-то краешком сознания удивленный, до чего просто и сразу все получилось. Алена смотрела на него, приоткрыв губы. И вдруг запрокинула голову.

― Какие вы все глупые! — Подняв руки к небу, взмолилась. — Боже!.. Какие все дураки!

Сергей почувствовал, как нервно дернулся мускул на правой щеке. И от щек, от скул по лицу разлился холод. Наверное, он побледнел. В детстве очень хотелось научиться этому: бледнеть по-мужски… Но до сих про у него не получалось.

— Какой уж есть, — повторил он. — Таким и проживу.

— Можешь жить как знаешь! Можешь делать что хочешь!

— Не бойся, — сказал он. — Лешку я не выдам.

Она стиснула кулаки.

— Уходи! Уходи от меня сейчас же! Не хочу видеть тебя! Ты… жалкий! Ты… эгоист!

Сергей машинально кивнул ей. Кивнул, не думая, потому что уже повернулся и пошел: сначала по тропинке, между смородиновых кустов, потом мимо крыльца, за калитку и дальше — один по пыльной дороге.

* * *


Мать случайно вышла из дому, когда с улицы появились Николай и Галина. Можно догадаться, что Анастасия Владимировна не обрадовалась этой встрече. Алена будто видела их всех из беседки.

— Здравствуйте еще раз! — быстренько поприветствовала Галина и, напоминая, что они уже знакомы, добавила: — Вы Олина мама!

— Анастасия Владимировна… — негромко представилась Аленина мать и, должно быть, оглянулась на дверь или окна, за которыми оставалась тетка Валентина Макаровна. Для Анастасии Владимировны ее присутствие было вряд ли желательным.

— Это Николай, — сказала Галина. Тот обязательно расшаркался. — Нам нужно увидеть Олю и Сергея.

— Их нет… — неуверенно проговорила Анастасия Владимировна и, предупреждая какую-то инициативу со стороны Галины, заторопилась: — Да, да! Сейчас посмотрим…

— Подождите, Коля, — сказала Галина. Сказала на «вы».

Зашуршали смородиновые кусты. Кто-то задевал их рукой.

— О-ля! — позвала Анастасия Владимировна. — Сере-жа!.. — Она потопталась под яблонями, потом заглянула в беседку, близоруко пощурилась в полумрак. — Оля… — Ничего не разглядела и уже голосом, естественно-озабоченным, сообщила Галине: — Куда-то ушли…

— Куда они могли уйти?.. — с неудовольствием переспросила Галина, шагая вслед за Анастасией Владимировной от беседки.

— Нам очень надо их видеть, тетя Настя!

Заговорив, мать приостановилась, потом снова пошла.

— Я не знаю… У них, видите, свои заботы круглый год… Они ж с Ольгой с детских лет вместе… Словом, куда-то собирались, я толком не поняла… — Кажется, впервые в жизни Анастасия Владимировна так легко и хладнокровно врала — до того несимпатична была ей Галина.

— Они должны были ждать нас! — так же легко и правдоподобно соврала ей в ответ Галина. И чуть более громко сообщила Николаю: — Они куда-то убежали!

В голосе ее чувствовались деловые, решительные интонации. Что-то — неожиданное ли вмешательство Сергея или разговор с братом, с Лешкой, — но что-то определенно раскрепостило ее, освободив от скучной обязанности выглядеть подавленной, убитой. Теперь она двигалась и разговаривала с привычной резкостью. И нетрудно было представить ее такой: решительной, энергичной. После короткой паузы она сказала:

— Если появятся, передайте им, пожалуйста, что мы искали их. Может, они уехали в деревню?

― Может… — ответила Анастасия Владимировна. И сама испугалась: — Нет, не должно бы…

— До свиданья, — сказала Галина. И Николай сказал «до свиданья». Мать Алены не ответила.

* * *


Пусто и ярко было над Никодимовым озером. Иногда оно кажется родным, знакомым, а иногда, как теперь, бывает холодным, чужим. И лежит в камышах, не уснувшее, а оцепенелое, погруженное в тягучие, невеселые думы.

Заимка, как и следовало ожидать, была пуста. Сергей вернулся к затону, где оставлял «Наяду». И теперь сидел на берегу, под кустами, на том самом месте, где первый раз видел Гену.

Над кедрами, над озером, над камышами висела вязкая, расслабляющая тишина. По гладкой воде метнулась к берегу одинокая струйка и тут же сникла, не ко времени или по недомыслию всполошенная чем-то или кем-то.

Лет пятьсот, а может быть, тысячу назад — этого даже старики толком объяснить не могут, хотя берегут в памяти такие подробности прошлого, каких о самом себе через пару лет не вспомнишь, — здесь не было ни Кирасировки, ни тем более Южного, ни теперешней Никодимовки, ни самого озера, а стояла непроходимой стеной, окруженная глухими урманами тайга. Зверь чувствовал себя здесь привольно, а человеку пути были заказаны. Много смельчаков пыталось найти дорожку через урманы, но кто уходил в трясину — не возвращался. Один лишь угодный богу старец Никодим жил тут среди непуганого зверя, птицы, питаясь ягодой, грибами, кореньями. Спину богоугодного Никодима прикрывала рогожа, пробуревшая от пота, что зарабатывал старец Никодим в молениях, а грудь скрывала белая, до колен борода. Жил он тут испокон веков, лишь время от времени наведываясь к людям, чтобы посмотреть, все так же ль корыстен и грешен человек, как год или многие годы до этого, и оставался опять один разговаривать с богом. И уж какая там вышла у них по этому поводу дискуссия, но строго-настрого не велел бог показывать людям дорогу сюда, потому как грозила им большая порча от этого, ибо не могли еще люди в добре жить, в согласии, не было настоящего братства между ними. Били зверя люди и птицу, вылавливали рыбу по таежным рекам не затем, чтобы только поддерживать дух в теле своем, а чтобы сверх того еще разные услады получить, один перед другим этими усладами выхваляться, и не за труд человека почитали, не за праведность, а за удачу, за скаредность да за многовластие.

Мало ли, много ли времени тянулось так, пока большой мор по земле пошел — от деревни к деревне косила смерть людей, невзирая, дитя ли, старец ли дряхлый перед ней, добрый охотник или какой-нибудь скопидом, мужчина или женщина, — пройдет от околицы до околицы — только трупы после нее, так что и хоронить было некому. И сказали тогда люди Никодиму: «Бережешь ты леса, где кедровый орех, падая, не прорастает уже, потому как новому деревцу приткнуться некуда, где белки, да соболя, да кабарги, да сохатых тьма-тьмущая, и молишься ты, безгрешная душа, за нас, а как покосит мор человеков от мала до велика, от грудного младенца до старого старика, за кого твои молитвы будут, Никодим? Ты пусти-ко нас лихо переждать. Как загинет в урмане это проклятье-мор, мы уйдем и оставим твое одиночество, а от нас род людской продолжится на земле, и будут наши дети чтить тебя после спасителя». Думал, думал по этому поводу Никодим, но уже не мог смотреть, как безвинные младенцы погибают на глазах, как вьются над ними вороны, над незахороненными. Сказал: «Идите, люди, за мной, нога в ногу, след в след ступайте в урмане, покажу я вам новые изобильные владенья ваши, и коль так — нога в ногу, след в след — будете жить, не только вам самим — внукам и правнукам вашим на тысячи лет еды и питья хватит». Обещали ему люди. И ждали неведомое узреть, а как пришли — все же ахнули. Не звериное изобилие, не тьма ягод, грибов, орехов поразили их, а земля, по которой ходил Никодим. Один луч солнца пробьется через таежную глушь, а мириадами ярких живых лучей обратится на земле. Потому как вся она усеяна разноцветными камушками: голубыми, желтыми, красными, как человеческая кровь, — всех оттенков не сосчитать. И такое множество их в земле, что обыкновенный тюльпан пробьется на лужке, а в чашечке его те же камушки всеми цветами переливаются, горят, один от одного вспыхивают. Обуяла людей жадность необъяснимая. Вроде ни для одежды, ни в пищу те камушки не годятся, а бросились люди огребать их — один перед другим ненасытнее. Начали тайгу рубить, выкорчевывать, зверя во все стороны гнать, огромные хоромы понастроили — не для себя, а для камений тех, будто для идолов. Сначала обособились, ослепленные тем блеском несуразным, а потом, как меньше стало попадаться камушков на земле, — кровь полилась. Сообразил Никодим, что всякого мора эта порча страшней, принялся думать, как бы ее пресечь. И решил сотворить чудо. Сказал: «Да будет на то воля божья, а мое желание едино, незыблемо: пусть откуда пришло горе людское — туда и уйдет. Возьми себе земля забаву свою». И задрожала твердь под его ногами, засверкали молнии над землей. Три дня и три ночи уходила вглубь тогдашняя, набитая разноцветными камушками Никодимовка, три дня и три ночи не ослабевал над тайгой ливень, и, когда наступил четвертый рассвет, солнце увидело чистое озеро, на дне которого было захоронено все призрачное богатство людей, а вместе с ним и те, кто цепко держался за него. Теперь каждый-год, где-то после ильина дня, когда, считают, купаться уже нельзя, бывают на Никодимовом озере три таких ветреных ночи, во время которых озеро светится редкими мерцающими огнями, — это всплывают из темной глубины его на поверхность души корыстных, зовут к себе старца Никодима, чтобы освободил их. Но не могут оторваться от груза каменьев и к четвертому рассвету под их тяжестью опускаются в глубину…

Три ночи в году можно видеть над Никодимовым озером разноцветные блуждающие огоньки, слышать жалобные стоны, а если очень повезет — можно рассмотреть на дальнем берегу и одинокую фигуру седого как лунь старика Никодима. Однажды Сергей, Алена и Лешка подстерегли его. Это было после третьего или четвертого класса. Никодим появился в лунном свете на берегу со стороны медвежьего лабаза и, светясь белизной, некоторое время постоял у воды, дряхлыми руками опираясь на посох. То была жуткая ночь, и Никодимово озеро стонало множеством голосов…

* * *


Сбрасывая оцепенение, Сергей поднялся, расправил онемевшие суставы и от затона пошагал назад, к заимке.

Из всех возможностей как-то предопределить дальнейшие события у него была одна, и он приступил к ее осуществлению.

Поляну между родником и заимкой пересек мимо костра, подобрав мимоходом кусок угля.

С одного удара выбил из-под двери все тот же еловый комелек.

В избушке сохранился вчерашний порядок. Но к запаху рыбы примешался еще и запах жареных голубей. Времени у Сергея было достаточно, однако медлить не имело смысла. Против окошка, где трудно было не заметить, нацарапал большими буквами на стене: «Я знаю, где Ваньша. Скажу утром».

Потом вытряхнул на мягкое пихтовое ложе Генину котомку: хлеб, водку, прочую белиберду, само ложе переворошил ногой от изголовья к выходу. Перевернул таким же образом соседнюю постель, вытряхнул на нее содержимое пижонского рюкзака Владислава. Транзистор, ударившись о сковородку, жалобно тенькнул.

У постели Павла немножко помедлил. Затем, оглянувшись на дверь, еще раз повторил ту же самую операцию: хвойное ложе перевернул, а бутерброды, коньяк и балык вытряхнул из ягдташа прямо на землю, в проходе между постелями.

Хотел выволочь из-под валежника резиновую лодку, но передумал. Глянул по сторонам и, бросив дверь заимки распахнутой настежь, пересек поляну в обратном направлении. Тайга приняла и скрыла его за родником. Если «святой» имел хоть какое-нибудь отношение к заимке или Южному, сегодня он будет искать Сергея.

На озере, увидев знакомую лодку со стороны Кирасировки, подождал. Круглоголовый, работая одним веслом, прибавил ходу. Сергей попытался вспомнить его имя, но либо успел позабыть напрочь, либо не знал вовсе. Поприветствовал общим «здорово».

— Наше вам с кисточкой! — отозвался круглоголовый. Поплыли рядом.

— Весел не нашел? — поинтересовался Сергей.

— А черт их!.. — выругался тот. — Где я буду искать?

Сергей показал угол, где Антошка подобрал его лодку.

— Да я свои весла и так узнаю! Куда им деться? Сами появятся! — оптимистично предположил круглоголовый.

Сергей хотел сказать, что весла его скорее всего никогда не появятся. Промолчал.

— Монеты оставили, а весла шмальнули! — удивился круглоголовый. Уши его весело торчали по сторонам и шевелились, когда он улыбался: слегка приподнимались, потом опускались.

— Может, не заметили… — сказал Сергей.

— А якорь им на кой? — полюбопытствовал круглоголовый.

Плыли рядом, почти борт о борт, чтобы только Сергею было где занести весло.

— Откуда у тебя якорь? — спросил Сергей. — Зачем он?

— Да камень такой с дыркой! Ну, и шпагат, — объяснил круглоголовый. — Пудика с полтора. На ветру малость придерживал, а в основном так — для форса брательнику. Вякнет сам себе: «Отдай якорь!» — и бултых его за борт!

— Камень им понадобился… — мрачно сказал Сергей. И невольно поглядел на воду, где в черной глубине кому-то служил теперь вечным якорем полуторапудовый камень с дыркой. — Кузнец ваш хромой жив еще?

— Дядька Федор? — переспросил круглоголовый. — А что ему сделается?

— Не знаешь, он верующий?

— Кто его… Как выпьет — поминает бога, но все больше не по-церковному! — Круглоголовый захохотал, и уши его поползли кверху.

— Родственников у него здесь нет? Я его встречал вроде…

— Федора?! — удивился круглоголовый. — Он дальше кузни в жизни своей шагу не шагнул! И бабку Марусю сосватал, наверно, потому что соседка! И кузню в двух шагах соорудил. От крыльца — к наковальне, от наковальни — к крыльцу…

— То днем, — возразил Сергей, — а к вечеру?

— К вечеру дядька Федор совсем не ходок! Кому топор оттянет, кому ведро залудит, а плата одна у всех, без прейскуранта… К вечеру дядька Федор самое про бога и начинает говорить! Пока бабка Маруся в избу не втянет! — Круглоголовый опять засмеялся. Потом из вежливости спросил про Лешку… Сергей сказал, что у Лешки все на мази… А девка где?.. Почему лохматая?.. Волосы у нее — будь здоров. Сейчас в Южном, с матерью…

Распрощались. А когда уже разошлись на порядочное расстояние, Сергей окликнул:

— Послушай! Ты не знаешь точно, когда Никодима смотреть?

— А ты что — веришь?.. — отозвался круглоголовый. — Я узнавал про огни — это болотный газ выделяется.

— Газ — это одно, — возразил Сергей. — А я нынче самого Никодима видел! — «С монтировкой…» — хотел добавить Сергей.

— Брательнику моему сбреши, — посоветовал круглоголовый, — он еще поверит!

— Честно тебе говорю! — крикнул Сергей. — Только не седой он был, а черный вроде! Может, рыжий!

— Значит, перекрасился! — уже издалека заключил тот.

Сергей остался один и смотрел, как уплывает в солнечных бликах неунывающий круглоголовый нумизмат. Веслом он работал красиво, без лишних движений, загребал коротко, с нажимом, и чуток разворачивал весло за кормой, чтобы лодка не рыскала на воде из стороны в сторону.

* * *


Солнечное пятно у входа погасло, и стало неуютно в беседке. Алена вышла под яблони, где еще согревало мягкое солнце, уселась на траву и, закрыв глаза, подставила ему лицо. Сквозь веки пробивалось оранжевое сияние… Это едва ли не самое давнее жизненное ощущение — откуда-то из раннего детства, когда еще не думалось ни о чем, и вместе с оранжевым сиянием приходила сладкая дрема. Как в мягкий пух, погружалось в нее расслабленное тело, и подхватывали его бережные, медленные волны сна…

Мать Алены обрадовалась, разыскав дочь.

— Где ты была?

— В беседке.

— А когда приходила Галина?

— Я тебя видела… — сказала Алена.

Мать остановилась напротив, подумала и не стала ничего уточнять.

— Сережа где?

Алена подняла на нее глаза, щурясь от солнца.

— Дома он не был?

Анастасия Владимировна переместилась на шаг, чтобы тень ее упала на лицо дочери, недоуменно приподняла плечи.

— Вы что, поссорились?

Алена отвела глаза в сторону.

— Я, мам, сейчас в Никодимовку поеду…

— Ты что?.. — всполошилась Анастасия Владимировна. — Едва-едва Валентину успокоила. Не надо ее трогать сейчас, пусть сама как знает. Подожди малость. Тут, кажется, дотемна не выбраться…

— Ладно… — сказала Алена. Договорить она не успела — от калитки послышались голоса Галины и тетки Валентины Макаровны.

― Должно, в саду, — сказала Лешкина мать. Анастасия Владимировна метнулась по лужайке с явным намерением исчезнуть.

— Чего ты, мам? — сердито спросила Алена. — Будешь перед каждой… как маленькая!

Что-то виновато пробормотав, Анастасия Владимировна выпрямилась, подняла голову и королевой прошествовала мимо Галины к дому. Та, правда, не среагировала на это: увидела Алену и заторопилась к ней.

— Где ты была?!

— Тут, — сказала Алена.

— Мы заходили…

Опять щурясь на солнце, так что в ресницах засверкала радуга, Алена кивнула в ответ.

— Я слышала. Не захотелось отзываться.

Галину передернуло. Гримаса неприязни перекосила губы.

— Чего ты так?

— Да ничего, — сказала Алена. — Просто. Чего ты хочешь?

— Поговорить…

— Вам же надо Сережку, не меня… — Алена устало вздохнула.

— Сергей уважает тебя, и ты можешь помочь. Где он?

— Не знаю, — сказала Алена. Галина внимательно присмотрелась к ней, поверила и оглянулась по сторонам, ища, где бы устроиться. Алена показала ей на траву рядом: — Садись!

Та снова оглянулась по сторонам и, поджав ноги, опустилась на траву спиной к беседке. Сарафан поднялся при этом, высоко обнажив ноги, и стало видно, что кожа у нее до самых бедер одинаково ровного, коричневого цвета.

— Где ты загорала? — спросила Алена.

— В лесу, на озере! — удивилась Галина.

— Без купальника?

Галина фыркнула.

— В деревне да не позагорать как хочется!

Опустив глаза, Алена невольно посмотрела на свои руки, зимой и летом белые, как у последней неженки.

— Я, Оля, к тебе, потому что рассчитываю на твою порядочность, — издалека начала Галина. — Я сейчас только на тебя надеюсь. Больше мне не с кем поговорить откровенно.

— Откровенно? — переспросила Алена. — Да ты же все время врешь. И сейчас будешь врать, хотя я не знаю что.

Галина выпрямилась около беседки, еще теснее поджала под себя ноги.

— Оля, так разговора, конечно, не получится…

— А о чем нам говорить? — снова перебила Алена. — Зачем мне твоя откровенность, Галя? Сама подумай. У нас нет ничего общего.

— Так получилось, что есть! — Галина начала нервничать. — Если бы я знала все наперед — я бы за километр обошла Лешку.

— Это было бы лучше, — согласилась Алена.

Галина вспыхнула.

— Он уже давно надоел мне, к твоему сведению!

— Зачем же ты столько тянула с ним? — спросила Алена. — Или тебе надо было вертеть им как дурачком для каких-то целей?

— Для каких целей?.. — насторожилась, но не растерялась Галина.

— Для ваших целей, — уточнила Алена. — Каких — я не знаю. Но он по горло вместе с вами увяз. Так?

Галина молитвенно сложила на груди руки. В этой позе она могла бы позировать для портрета какой-нибудь святой или раскаявшейся грешницы, если это не одно и то же.

— Оля! Как ты плохо думаешь обо мне! Я только сегодня узнала, что около меня творились какие-то темные делишки! Только сегодня, понимаешь?! Я умоляю тебя, поверь! Умоляю! — повторила она.

— Врешь ты все, — равнодушно повторила Алена.

— Не вру, Оля! Честное слово! Я пришла в ужас, когда узнала сегодня! Мною крутили, как маленькой!

— Знаешь, Галя, если бы я запоминала все варианты, что ты говоришь о себе, о Лешке, о других — это такая куча! Но мне, даю тебе слово, противно копаться в ней. Мне все противно — вся эта поездка сюда. Может, вся моя жизнь от этого переломалась. Я бы с удовольствием никогда не видела вас! Но как ты быстро врешь! Прямо через каждую минуту!.. — Она с любопытством оглядела Галину, которая хоть и несколько расслабилась, но продолжала сидеть в молитвенной позе. — И знаешь, мне начинает казаться, что ты сама веришь тому, что говоришь. Этого я совсем не пойму! Веришь, да?

— Я совсем запуталась, Оля! — сказала Галина упавшим голосом. — Но как-то же надо выбраться из этого!

Алена посмотрела сквозь ресницы на солнце. В груди нарастала непривычная жестокость.

— Я не знаю, как тебе выбраться. Я знаю только, что в усадьбе погибли люди.

Галина сникла, испуганно глядя на Алену, машинально погладила загорелую коленку.

— Откуда ты знаешь это?

— Знаю.

— Но ты веришь, Оля, что Костя, Лешка, тем более я, ни при чем здесь?! — почти выкрикнула Галина.

— Ничего я больше не знаю, — сказала Алена. — Мне и этого — через макушку.

Галина разволновалась, как недавно Лешка, забеспокоилась, заспешила.

— Даже самые безжалостные люди, Оля, когда решается чья-то судьба, входят в чужое положение! А ты пойми… Ты же добрая! Пойми, что мы тут ни при чем! Понимаешь? Но так сложилось все, что может быть очень плохо! Я, конечно, легкомысленная! Я никогда не задумывалась, как жить! Легко жила, весело, никому я вреда не делала, Оля! Если бы можно вернуть все это, забыть, — мне бы этого урока на всю жизнь! — Она заплакала.

— А бабушке Татьяне? — спросила Алена. — А тому, кто еще там был, — им тоже хватит урока?

Галина уставилась на нее, понимая и не понимая. Слезы стекали по ее щекам на подбородок и капали на обнаженные ноги. Она бессознательно растирала их на загорелой коже.

— Но ведь они, Оля… Если бы это от меня зависело, если бы можно отдать им половину своей жизни, я бы отдала! Но их не вернуть, им это уже все равно. А зачем ломать другие жизни?!

— Здорово… — сказала Алена. — Ты знаешь: мне стало аж страшно — до чего ты правильно все рассудила.

— Но ведь правильно, Оля?!

Алена опять внимательно посмотрела на нее.

— Я вот слушаю тебя… А сама думаю: если бы от тебя зависело, например, чтобы разорваться мне на кусочки, или чтоб сейчас камень мне на голову свалился только чтобы ты не виновата была, ты бы сделала это… Не спорь.

— Оля!.. — обмахнув слезы, позвала Галина. — Оля, не будь такой! Если ты все еще за Алексея… Я просто не могла порвать с ним — он же дурной, он все может, если его оставить! Я люблю Николая! И пусть он женат, пусть все… Боже… Как я наказана!

Алене все это было уже не интересно. Обхватив колени руками, она подставила лицо солнцу и, прикрыв глаза, чтобы видеть оранжевое сияние, стала ждать, когда Галина успокоится: выплачется или выскажется. Но сладкая дрема не приходила.

* * *


Встречи сопутствовали Сергею, как по заказу. Он не без оснований похвалился перед Аленой, что будет нарасхват. Еще от опушки кедровника, откуда почти весь Южный был словно на ладони, заметил Костю возле дома. Костя ждал, привалившись плечом к воротному столбу в проеме калитки. Сергей подошел к нему.

— Зайдем?.. — спросил Костя и, не дожидаясь ответа, направился в дом. Руки он держал за спиной, и это, увеличив сутулость, делало его почти горбатым.

Сергей молча вошел следом. Они действовали так, будто между ними существовало давнишнее, ничем не опороченное согласие. И уютный вид комнаты, неяркая полировка стола, тюль в золотых осыпающихся листьях вызвали у Сергея ощущение, будто он знает эту мебель, эту квартиру давным-давно и может входить сюда запросто, как человек свой, желанный…

В подробностях трагических событий Сергей пока не мог разобраться. Но зато понял, что предшествовало этим событиям. Знал три пункта движения краденого золота: прииски — Татьянина усадьба — Сосновск. Соответственно разбивались на три условные группы и возможные участники махинаций: вокруг Байдуков — Белогорска — Ваньша, Гена, Анатолий Леонидович; вокруг Татьяниной усадьбы — Лешка и вся его компания вместе с обаятельной Галиной; в Сосновске — наверняка пока один, но хитрый «самостоятельный» жук… Но случайно ли оказались здесь сразу после пожара Владислав и Павел?.. Наконец, кто такой, откуда бородатый Татьянин постоялец?..

Если бы в развалинах усадьбы остался «святой» — его появление можно бы на девять десятых считать случайным. Однако в критической ситуации накануне пожара «святой», похоже, был более подготовленным к неожиданностям, нежели постоянно обеспокоенные, заведомо настороженные Лешка и Ваньша! Только поэтому Ваньша остался в развалинах, Лешка — на тропинке возле дома, а «святой» ушел… И не только ушел, но смог хладнокровно, по-деловому изъять на следующую ночь труп, а через сутки — и драгоценный сундучок из тайника…

Отсюда напрашивался вывод, что «святой» знал о существовании золота, знал о пути и времени его следования… То есть где-то: в Сосновске, в Байдуках — Белогорске — Свинушах или в Южном — существовала ниточка, по которой стекала к нему информация…

В трудной игре, которую затеял Сергей, его основной задачей теперь было не дать противнику изловить себя на каком-нибудь неосторожном слове, оставляя впечатление, будто ему известно гораздо больше, чем это есть на самом деле. А потом… потом ждать, кто и где начнет искать с ним еще одной встречи…

Костя переоделся в клетчатый серый костюм, и костюм этот шел ему. В другой ситуации Сергей посоветовал бы ему вообще пореже демонстрироваться в рубашках: пиджак скрывал его узкую грудь и делал солидней фигуру.

Предложив Сергею стул, Костя отошел, чтобы сесть напротив. Открыл тумбочку, что-то переставил там, звякнув посудой.

— Выпьешь?

— Сергей мотнул головой: «Нет».

― Вино! — Костя извлек из тумбочки и водрузил на стол большую бутылку белого портвейна, два хрустальных стаканчика, из каких пили на дне его рождения.

— Мне сегодня нельзя пить, — сказал Сергей.

Костя задержался с бутылкой в руке, испытующе глядя на него, молча налил один стакан и выпил. Промокнув губы платком из нагрудного кармашка, смял его и бросил на стол. После этого они долго молча смотрели друг на друга, чем-то связанные и чем-то разделенные, гораздо большим, нежели тонконогий полированный стол между ними. В глазах Кости мало-помалу нарастала ярость.

— Чего ты хочешь? — спросил он глухим, сдавленным голосом.

Сергей убрал со стола руки.

— Все вы задаете мне один и тот же вопрос. Если ты от меня ничего не хочешь, мне подавно ничего не надо. Ты же сам ждал меня.

― Брось ломаться! — сказал Костя. — Давай в открытую! Я не умею вилять вокруг да около. Разговаривать, так разговаривать по-мужски!

Сергей прикинул, как вскочит, если понадобится: стол от себя, стул в сторону. Одним прыжком он окажется между противником и дверью, если, конечно, в соседней комнате не сидит еще кто-нибудь.

— В Байдуки звонил? — спросил Сергей.

— Зачем?

— А этому, у которого брови, как шлагбаум, — Сергей показал вверх-вниз, — Рагозину.

— Зачем? — повторил Костя.

— Чего ж тогда лезешь в бутылку? — спросил Сергей. — Зачем тебе все на себя брать? Больше других, что ли, надо? Ты уж согласуй все с коллективом: как, что… Посоветуйтесь.

Костя выпрямился. Неудержимо запрыгал какой-то мускул под его правым глазом. Он прижал его пальцем:

— Ты нарываешься. И не знаешь, на кого прешь!

— А мне чихать — хоть на кого!

Костя стиснул стаканчик. Никто бы не поверил, что его девчоночьи глаза могут вместить столько ненависти.

— Хватит. Так можно кого угодно взбесить. Я знаю, что ты залез, куда тебя не приглашали. Говори прямо: чего ты добиваешься?

— В усадьбе хромой Татьяны произошло убийство, — сказал Сергей.

— Ну! — потребовал Костя. — Бабку сфотографировали, как положено, и уже схоронили, наверно!

— Не одну бабку! Я не о ней. Ты же знаешь, что был и другой труп… Труп-то пропал, а? Где он?

Помедлив, Костя не стал прикидываться идиотом.

— Откуда я знаю! — Он выругался и, схватив бутылку вина, хотел опять наполнить стаканчик. Но передумал, отодвинул от себя вино.

— Правильно, — одобрил Сергей. — Нам нужно говорить трезво.

— Пойми! — Костя сделал движение руками, показывая, что готов распахнуть свою грудную клетку и продемонстрировать Сергею внутренности, чтобы он убедился, насколько там все искренне. — Ни черта мы не знаем! Это самая проклятая загвоздка во всем! Если тебе этого не доказать — кому докажешь?! Что там было, кто там был, куда кто делся — мы ничего не знаем! Кто тебе про труп звякнул?

— Я так и думал, что вы не знаете… — пропустив мимо ушей последний вопрос, вздохнул Сергей. — Вы как примерные мальчики…

— А ты знаешь что-нибудь? — перебил его Костя.

— Нет… — соткровенничал Сергей. — Хотя в общих чертах могу сказать: он сейчас в озере. К ногам привязан камень — с дыркой такой — раньше их для сетей продырявливали вместо грузила. Шпагатом прикручен… Я теперь не пью озерной воды и не купаюсь.

Костя вытаращил на него глаза.

— Ты?! — спросил негромко, почти восторженно, с благоговением. — Ты прибрал?!. А?! Ты?!

— Нет! — Сергей мотнул головой и даже засмеялся. Перед ним был один из ночных копальщиков. Второго он должен был еще выяснить.

— Врешь! — Костя ударил кулаком по столу. — Врешь. Только ты! Тогда ясно, откуда у тебя сведения!

— Нет, — повторил Сергей. — А вообще, как знаешь. Может быть, и правда все так. Тебе-то от этого легче, что ли?

В глазах Кости появилась и теперь не угасала надежда.

— Тут вообще один я сейчас фигура — на сто километров вокруг, — похвастался Сергей. — И все вы у меня вот так! — Он показал над столом сжатый кулак. — Что захочу, то сделаю!

— Не волынь! — уже без страха, почти успокоенный, отмахнулся Костя. — Говори: что тебе от нас надо?

Сергей разжал кулак, оставив над столом вытянутую ладонь.

— Золото! — И повторил, встряхнув ладонью: — Золото надо!

— Не пори ерунды… — вяло огрызнулся Костя. — Откуда у нас золото?

— А что вам так усадьба нравилась? — вопросом на вопрос ответил Сергей. — Или в прятки с тараканами играли? Но там и тараканы повымерзли.

— Ну знаешь… — Костя ерзнул на стуле. — Даже если мы и умудрялись взять какой-нибудь рубль, к нашему разговору это не относится…

— Рубль? — переспросил Сергей. — Это не рубль, это подлинней хорошего червонца!

Костя опять нетерпеливо ерзнул на стуле.

— Давай договоримся: что касается всей этой катавасии — одно, а личных дел не будем касаться. Я же не сую нос в твои дела, не суй в наши.

Сергей вынул из кармана и положил на середину стола золотинку.

Сразу утратив речь, Костя некоторое время смотрел на эту серенькую крупицу, не двигаясь. Потом, как зачарованный, осторожно взял ее двумя пальцами и стал рассматривать со всех сторон — очень долго и пристально, как какое-нибудь волшебное зернышко.

Сергей наблюдал за ним.

— Н-да… — наконец проговорил Костя. — Лешка мне толковал: тебя не прошибешь… Чокнутый он, говорит, на праведности. А я думаю, мы договоримся!

— Через окно? — спросил Сергей.

— Что через окно? — растерялся Костя.

— К Лешке ты через окно лазил?

— А тебе это не все равно? — Костя обозлился.

— Да я так, — сказал Сергей. — Я сам через окно лазил — потому спросил. Мне-то проще лазить…

Костя нахмурился и помолчал, недовольный.

— Как ты пронюхал это?

— У меня опыт, — неопределенно объяснил Сергей.

По лицу Кости растекалось удовлетворение. Голубые глаза смотрели дружески, почти радостно. «Может, он тоже что-нибудь капает в них, как Галка?» — ни с того ни с сего подумал Сергей.

— Если бы ты хотел продать нас, уже бы продал, конечно… — сказал Костя.

— А это я еще не решил: продавать или не надо, — возразил Сергей. — Может, продам.

— Брось! — уверенно отмахнулся Костя. — Как думаешь реализовать это?

— Найду. Знаю как, — прихвастнул Сергей.

— Не найдешь, — со знанием дела предупредил Костя. — Засыплешься на первой попытке.

— Ну, с вами это еще проще! — заметил Сергей.

— Брось! — в который раз повторил Костя. — Бывают, конечно, ошибки… Но кто не ошибается, сам знаешь…

— Знаю, — ответил Сергей. — Только я не хочу ошибиться.

Костя опять неловко поерзал на стуле.

— Как это попало к тебе? Расскажи лучше.

— Да пошел и взял. Чего проще? — ответил Сергей. — Надо было не рвать от мертвого, как вы, а шарить дальше.

Костя еще раз со всех сторон изучил золотинку.

— Ты, я вижу, — не Лешка… — медленно проговорил он. — Ты малый себе на уме… С тобой можно бы дела делать… А? Золото с собой?

— Нет. — Сергей показал головой. — Нету.

— Где? — Костя прищурился.

Сергей взял у него золотинку, спрятал в карман.

— А у меня вовсе нет его. Это мне, — показал на карман, — еще в Сосновске подарили.

Лицо Кости напряглось, и под глазом опять запрыгал какой-то мускул. Но теперь он не остановил его.

— Ты это… Ты что: опять кошки-мышки затеваешь?!

— Зачем? — Сергей откинулся на спинку стула и вполголоса захохотал. Ужасно фальшиво — как Лешка утром, но не скрывая нарочитости хохота. — Я просто догадался. Ведь тут больше нечем поживиться. А хотел купить тебя — и купил!

— Так… — выдохнул Костя.

Минуту или больше, напряженные, смотрели в глаза друг другу.

— Сука ты… Гад… — каким-то плачущим голосом проговорил Костя.

— Ну, до тебя-то мне еще далеко! — возразил Сергей.

— У-у… — поведя головой, простонал Костя. И лицо его исказилось, как от взаправдашней боли. — Что ты хочешь от нас?! Пусть твоя взяла, но говори, что ты хочешь!.. Деньги?! Это?! — Он показал вокруг. — Говори!

— Один вопрос, — сказал Сергей.

— Ну?!

Сергей наклонился к нему.

— Сестрой ты оптом торгуешь или в розницу?

Они оба схватились за кромки стола, и стол отлетел, ударившись о полочку под торшером. Грохот разбитой бутылки, стаканов, цветочника на секунду приостановил обоих, и они замерли друг против друга, взбешенные, напряженные, готовые предупредить любое неосторожное движение противника. После короткого, похожего на выстрел грохота комнату заволокла тишина. И едва уловимо колыхался тюль, осыпая неосыпающиеся листья.










― Гад… Гад… — одними губами повторял Костя. Рука его потянулась к боковому карману.

― Что там у тебя? — спросил Сергей.

— Гад… — опять шевельнул губами Костя. И вдруг зло хохотнул. — Продашь, сука, да? Иди, продавай. — Он оживился. — У тебя нет никаких доказательств против нас! Понял?! Золото, если оно и у тебя, — оно у тебя, а не у нас! И я предъявлю свидетелей, что мы всегда дома! О каких трупах ты мне толкуешь, а?! Иди, провокатор!.

― Рано, — согласился Сергей. — У меня не хватает доказательств.

— Ага! — Костя нервно осклабился. — И никогда не хватит! Хочешь действовать на свой страх и риск — действуй! Не хочешь толковать — чеши!

Сергей распахнул дверь, чтобы убедиться, что никто не торчит за ней.

— Кроме трепотни, у тебя нет доказательств! — выкрикнул, убеждая скорее себя, чем его, Костя.

— К утру у меня доказательства будут, — сказал Сергей. И, шагнув за порог, повторил: — К утру! Запомни это.

* * *


Увидев Галину, семенящую торопливыми шажками навстречу, Сергей подумал, что она, пожалуй, не нужна ему. А когда Галина свернула в какую-то калитку по пути, решил объективности ради, что и он ей скорее всего тоже не нужен. Но Галина сразу вышла назад, что-то сказала через плечо во двор, и Сергей догадался, чьи это владения. От калитки Галина посмотрела на него, потом, опустив голову, хотела просеменить мимо, но сдержалась и, холодно оглядев его с головы до ног, надтреснутым полуофициальным тоном сообщила:

— Мы вас искали.

— Уже нашли, — ответил Сергей.

Галина посмотрела в сторону дома за его спиной.

— Вы были у Кости?..

— Только что. Он какой-то нервный у вас.

Галина потопталась на неспокойных ногах.

— Сережа… — Взяла его за руку выше локтя и придвинулась почти вплотную. — Вы хороший… Вы сильный человек, а преследуете меня!

Сергей отстранился.

— Я вовсе не преследую вас… — Он увидел Николая возле калитки, в которую ненадолго заскакивала она, и шагнул в его сторону, чтобы не тянуть с новым визитом.

— Вы умный человек, Сережа! Мне не на кого положиться, кроме вас! Будьте мужчиной! — сказала Галина.

— Я постараюсь, — пообещал Сергей.

Николаю трудно давалось неопределенное выражение лица.

— Здравствуй… — сказал он тем выгодным тоном, который при необходимости легко сменить на презрительный или, если это понадобится, на прямо противоположный — ласковый.

— Меня ждали? — спросил Сергей.

— Считай, что тебя, раз встретились… — вильнул Николай. — Ты сегодня ляпнул одну вещь — такими словами не бросаются. — Судя по началу, он хотел сказать это угрожающим тоном, но затем не решился или передумал, оставляя за собой возможность маневрировать. А предательской настороженности в глазах скрыть не мог. Дорого бы он дал сейчас, чтобы узнать, какой камень у Сергея за пазухой.

— Я говорил, что думал, — сдержанно ответил Сергей. Все ждали сегодня, чтобы он высказался первым.

— Ко-ля! — послышался со двора ласковый женский голос. — Кто там? — Николай оглянулся.

— Это ко мне, мама. — И, предупреждающе глянув на Сергея, показал в сторону крыльца: — Зайдем? На пару минут…

— Зайдем, — согласился Сергей. Галина, закусив палец, смотрела на него с того места, где он ее оставил. И, когда он шагнул в калитку, она, круто повернувшись, заторопилась домой.

Во дворе под круглым грибком сидела женщина лет пятидесяти, с приятным, интеллигентным лицом и красивой, интеллигентской проседью в гладко убранных на затылок волосах. Рядом на куче золотистого песка валялись игрушки: куклы, самосвалы, лопатки и прочая белиберда. Сама хозяйка игрушек в розовом платьице и с розовым бантом на голове, стиснутая между колен женщины, энергично отбрыкивалась, мешая той вытряхивать песок из ее одежды.

Женщина поздоровалась. Сергей, неуклюже шевельнув корпусом, тоже.

— Вон видишь, дядя какой чистый! — похвалила его женщина.

― Мать моей жены, теща, — объяснил Николай, поднимаясь на крыльцо.

— Дядя, вы тоже в песке ходили, когда были маленьким? — спросила женщина.

— Не помню… — честно признался «дядя».

Женщина засмеялась. И этот радостный смех ее обеспокоил Сергея. Ему вдруг показалась нелепой, противоестественной его далеко не дружественная миссия в этом обихоженном, мирном уголке. Вдруг он ошибается?.. Нелегким усилием приглушил в себе эту неожиданную слабость. А когда уловил тревожный взгляд Николая через плечо, почти утвердился в своей прежней решимости.

Через просторный коридор вошли в гостиную.

Присесть Сергей отказался и отошел к окну, которое здесь прикрывали тяжелые, в неярком рисунке гардины.

Квартира Николая, судя по обилию дверей, была намного просторней Костиной, а в расстановке мебели чувствовалась какая-то незыблемость, что ли. Эту незыблемость подчеркивали и мягкие ковры на полу, и двойные портьеры, и даже представительные тома Большой Советской Энциклопедии на книжных полках. Но и тонконогие столики, приземистые кресла — все эти комбинации воздушных линий, — там, где властвует прочный, устоявшийся быт, могут, оказывается, производить впечатление такой же тысячелетней надежности, как дедовские буфеты, диваны, бюро, что с годами прирастали к полам, обоям, стенам. А может быть, впечатление устойчивости, постоянства дополняли вещи ребенка, оставленные то там, то здесь — неожиданно среди общей строгости и порядка: обыкновенный стульчик у входа, книжка с яркими иллюстрациями на софе, голубая капроновая лента на полу под висячим кувшином с традиционной зеленью.

— Живем неплохо… — проследив за взглядом Сергея, резюмировал Николай. Блуждающая улыбка на его губах то возвращала ему обычную самоуверенность, то опять придавала лицу неопределенно-нейтральное выражение.

Преувеличенно «взрослая» снисходительность по отношению к нему со стороны хозяина и его всегдашняя самовлюбленность вызвали в памяти Сергея физиономию стоматолога, и это вернуло ему нахальство.

Николай расположился на софе. Небрежным движением пододвинул к себе пепельницу и, забросив ногу на ногу, выжидающе закурил. Чтобы перемолчать его, нужно было время. Сергей сказал:

— Я не поинтересовался… Вы не знаете, когда у Кости день рождения?

Пустив струйку дыма в сторону, противоположную окнам, Николай удивленно поднял брови.

— Кажется, в эту среду!

— Почему же он праздновал его в субботу?

Николай удивился еще больше.

— Никто не запретит ему праздновать, когда захочется! Мне это, во всяком случае, все равно: кто когда празднует! А вот что ты со своим мальчишеством болтаешь про меня направо-налево всякие гадости, мне небезразлично!

— Я, может, и мальчишка для вас, — нахально согласился Сергей, — но я знаю, о чем говорю. А вот у вас с Костей какая-то несогласованность получается.

Николай подавил раздражение и голосом доброжелателя строго сказал:

— Прекрати разыгрывать меня.

― Кстати! — обрадовался Сергей, в свою очередь, раздраженный тем, что ему навязывали иную роль, чем та, в которой он собирался выступить здесь. — Взрослый вы человек! Не вы ли с Костей так разделывали Мишаню, моего одногодка?!

— Какого Мишаню?

— Такого! — Сергей показал. — Толстого, добродушного. Ногами били?

Он угадал.

— Знаешь что… — Николай поджал губы. Жестко, с достоинством проговорил: — Когда оскорбляют девушку…

— Это Галину? — насмешливо перебил Сергей.

— Она что — недостойна уважения?

— Недостоин уважения тот, кто нападает подло, из-за угла! — сказал Сергей. Ему никак не удавалось вывести Николая из равновесия. Сдержался тот и сейчас. Выпрямился, опустил ногу на пол.

— Так ты из-за него собираешь про меня сплетни? За него хлопочешь?

Ну конечно, ему хотелось бы свести разговор к чему-нибудь такому…

— Нет, — сказал Сергей, — не за него, за себя. Мишаня — парень прямолинейный, еще обидится на меня: он свои долги сам платит.

Николай не выдержал наконец:

— Перестань тогда выщупывать меня! То у тебя один друг, то другой! Какие-то намеки непонятные! Угрожаешь мне за глаза, знакомства какие-то подсовываешь!

— Меня интересует сейчас только одно из них, — сказал Сергей. — С Галиной…

— Ты играешь на том, что я женат… — Николай потушил и смял в пепельнице сигарету. — Хочешь зачем-то припугнуть, да? Ну что тебе: рубль заплатить или десять, чтобы ты отвязался?!

— Деньги мне сейчас уже предлагали, — сказал Сергей. — Не подойдет.

— Ради истины! — воскликнул Николай с явно театральным смешком — не мог же он позволить себе исповедоваться перед мальчишкой. — Галю я знаю совсем недавно, а в субботу мы впервые познакомились немного ближе!

— И вы сразу стали своим человеком в доме? — спросил Сергей.

— То есть?

— Ну, чтобы можно было хозяйничать в кухне, например… Брать вино, разливать…

— Мы работаем вместе с Костей? — почти выкрикнул Николай.

Сергей и сам начал терять терпение.

— А жениться вы ей в пятницу или в субботу обещали? — нахально поинтересовался он. — В таких случаях, говорят, обязательно обещают… — Прошла уже не одна минута, как, вытащив из кармана золотинку, он любовался ею, небрежно играя на ладони. Но взгляд хозяина скользил мимо волшебной крупицы. А с последними словами Сергея он вскочил на ноги, цепкими пальцами стиснул тяжелую фарфоровую пепельницу на столе. Крылья носа его (очень красиво, между прочим) то раздувались, то опадали.

― Ты склочник! Ты шантажист! Но те понятно хоть чего добиваются! А ты… — Он задохнулся, не находя слов.

— Успокойтесь, — сказал Сергей. — Не надо хвататься за оружие. Один на один вам не стоит рисковать. Да и что теща скажет?

Николай убрал руку с пепельницы, загнанно посмотрел на дверь.

— Давайте говорить серьезно, — попросил Сергей, — чтобы нам обоим было все ясно. Где вы были в ночь с субботы на воскресенье?

Николай сел, достал новую сигарету, покачав головой, опять демонстративно хохотнул, не глядя на золотинку, которую Сергей держал теперь в двух пальцах перед собой.

— У Кости!

— Ну допустим, Лешке вы можете сказать, что ненадолго уходили домой, — заметил Сергей, — а мне…

— Никуда я не уходил! — возмутился Николай. — Пьянствовали всю ночь!

Сергей растерялся. Костя и его сестра не обговорили с Николаем даже таких мелочей? Лешке Галина втолковывала, что этот субъект исчезал на время…

— И вы будете утверждать это, кто бы вас ни спросил?

— Я поклянусь! — изумился Николай. — Вдобавок есть кому подтвердить это!

— А если я расскажу, что творилось ночью?..

— Тебе нечего рассказывать! — Николай опять закинул ногу за ногу и сделал вид, что утерял интерес к разговору. — Ты, наверное, ненормальный, — сказал он, играя сигаретой. — Начинаешь про своих дружков, потом грозишь чем-то. Что такое ты там знаешь?..

Сергей долго внимательно смотрел на него. И вдруг присвистнул от неожиданности, торопливо засовывая в карман золотинку, так что Николай даже испуганно посмотрел на дверь. Неужели этому типу выделили более мелкую и грязную роль, чем Сергей предполагал?

— Слушайте меня, Николай Егорович! Ведь так вас зовут? Ночью, когда, вы говорите, пьянствовали в доме Кости, из этого дома на полтора-два часа выходил человек, чтобы… — Сергей запнулся. Но говорил он с яростью и тем решительным упорством в голосе, которое не оставляло сомнений в его искренности. — Одним словом, этот человек был гад, преступник! Вернее даже, не один, а двое. И я могу доказать это!

Николай смотрел на него, как загипнотизированный.

— Провоцируешь?.. Я тысячу раз поклянусь, что никуда не выходил той ночью! Меня предупреждали, что ты будешь нести всякую околесицу.

Сергей засмеялся. Как все просто и как хитро! Вот почему Галине важно было убедить Лешку, что около двенадцати ночи Николай уходил домой.

— Я могу поверить, что вы были там всю ночь. Но тогда вы были не в той комнате, где оставались мужчины, а в другой, дальней, где была женщина! Вас разбудили около шести часов похмелиться, — этому я уже сам свидетель! — Он ткнул себя кулаком в грудь.

Николай давно жестами пытался утихомирить его.

— Замолчи! Тише!.. Прошу тебя! — яростно выкрикнул он. — Ну заходил я к ней в комнату! Мужик ты или не мужик?!

— Мужик… — устало подтвердил Сергей. — Я из-за угла не набрасываюсь. И ваши шашни меня интересуют так-сяк.

— Что ж тогда тебе надо? — громким шепотом спросил Николай. — Раза два я проведывал ее. За Лешку опять хлопочешь?

— Нет, — возразил Сергей. — Но, видите ли, могут быть только два варианта: либо вы оставались вместе с мужчинами и вместе орудовали ночью, — тогда я продам вас! Либо вы всю ночь провели в другой комнате, всю! — подчеркнул он. — И не можете знать, кто был или не был в соседней, — тогда скорее всего они продадут вас, ну… когда их прижмут…

Ошарашенный Николай был совсем не представительным: губа отвисла, а взгляд из-под светлых бровей сделался туповатым, ничего не соображающим.

— Я до последней минуты сомневался, — разоткровенничался Сергей, — сколько человек выходило из этого дома: один, два или три? А мне это надо было для уверенности. Значит, вы оставались в комнате Галины, так? А уходили скорее всего двое… Копальщики… Здорово! — не удержался Сергей, ибо все действительно здорово придумывалось и оформлялось той ночью Анатолием Леонидовичем и Костей. Но чтобы не иметь никаких сомнений, он продолжал бить в одну точку: — Вы же, как черт ладана, боитесь своей жены, я понял это еще вчера — все-таки она за границу ездит, а не вы! И вы на самом деле будете клясться, что сидели в одной с ними комнате — с этими двумя, а им ничего другого не надо! Им нужен такой свидетель! Подождите! — остановил, он Николая, который хотел перебить его. — Ваши дела с женой меня не касаются. Но куда вас затянет Костя со своим другом, если вы не откреститесь от них, вам не только жена, а еще кое-кто не простит!

Николай утер ладонью сухие губы. Неряшливо утер, куда и лоск подевался!

— Стой! Замолчи! Галина спала всю ночь! Я заходил к ней, пока мы пили, раз или два — проведать! Что ты плетешь?! Я сейчас схожу за Галей!

Именно об этом, видимо, она предупреждала его: просила или приказывала — не говорить без нее. Галина сейчас была лишней, и Сергей, шагнув от окна, стал на его пути.

— Я читал где-то, что подлость начинается с маленького. Для первого раза можно, к примеру, избить постороннего человека — просто так, неизвестно за что! Потом, например, предать жену, друга… А потом уж смело двигать дальше! Но я теперь не сомневаюсь, что и вчера вы были там! С кем: с ними или с ней? Я узнаю это от вас или буду писать вашей жене, чтобы она помогла мне это выяснить! — Он понимал, что использует нечестный прием, но у него не было другого выхода.

— Я был у нее… — глухо сказал Николай. Эх вы!.. — перебил его Сергей, делая шаг к выходу.

Но в это время послышались шаги за дверью и первой в комнату вбежала девочка, за ней — мать жены, теща.

— Наташа, спроси у папы и дяди, почему они так громко разговаривают! — весело проворковала женщина.

Сергей должен был что-то сказать ребенку, но у него никогда не получалось правдоподобного сюсюканья с детьми, он с надеждой поглядел на Николая. Сказал:

— Я пойду… Я тебе игрушку потом принесу… — добавил он для девочки. А когда вышел на улицу, испытал примерно то же ощущение, какое бывает у ныряльщика, если он слишком долго выбирается на поверхность. Глотнул воздуха. И некоторое время постоял рядом с калиткой. Ни Галины, ни Кости на улице не было. Они прибегут сюда через минуту.

— Ты провокатор! — начал Николай еще со двора, выскочив за ним следом. — Мы с тобой пили вместе, как с человеком, а ты — шантажист!

― Я знал, что ты выйдешь, — не глядя на него, сказал Сергей. — Если ты с ними, — вам, конечно, лучше держаться вместе… Я не буду мешать вам договориться обо всем. Но я буду знать утром всю правду! — Он увидел Алену, идущую к нему от Натальиного дома, и нетерпеливо заключил: — Если есть хоть один шанс откреститься от них — открестись, потом будет поздно… На тебя мне лично плевать, но ради… — Он запнулся… — Ради дочки! Завтра я никого не пожалею!

* * *


Алена, видимо, давно высматривала его от калитки. Желтое солнце провисло низко над горизонтом и поливало мягким, обволакивающим светом шиферные крыши Южного, над которым то там, то здесь стояли неподвижные вечерние дымы.

Сергей думал, что Алена смотрит на него, но, когда шагнул ей навстречу, понял, что внимание ее привлекла дорога за его спиной. Этот день был днем запланированных и незапланированных свиданий. По противоположному тротуару со стороны кедровника шел Павел. Встреча с ним не входила в планы Сергея и потому была нежелательной. А в центре Южного, как уголком глаза успел заметить Сергей, мелькнула по направлению улицы Космонавтов вишневая «Волга».

Подняв над головой руку, Павел издалека громко поприветствовал:

— Очаровательной цыганке, веселому лодочнику мое почтение!

Бежать от него Сергей не собирался.

— Я ждала тебя, — сказала Алена. — Куда ты ходил?.. — Вид у нее был утомленный, грустный.

— Я ездил в Никодимовку, — сказал Сергей.

— Я догадалась, я хотела ехать за тобой, — сказала Алена. — Сережка, ты не должен был так…

Он прервал ее:

— Подожди у дома, Алена, ладно?

«Как куры на пшено», — подумал он, следя за «Волгой», вылетевшей на улицу Космонавтов.

― Хорошо, я подожду, — обиделась, а может, поняла его Алена.

— Задержи там этого… — Он показал головой в сторону дома. — Я сейчас! — И, легонько подтолкнув ее за локоть, он шагнул через улицу, навстречу Павлу.

Тротуаров как таковых не существовало в Южном, их успешно заменяли обыкновенные тропинки вдоль оград. А Павел шел даже не по тропинке, а прямо по дороге, с видимым наслаждением ступая толстокожими, с высокой шнуровкой ботинками по обочине колеи, мягкой и ровной от слежавшейся пыли. При каждом шаге из-под ботинок тонкими струйками расплескивалось быстро оседающее серое облачко.

— Цыганка не желает знаться со мной! — весело-трагически воскликнул он, кивнув на противоположную сторону, где оставалась Алена. Лакированный козырек его фуражки переливался на солнце, а глаза из-под козырька сверкали со всегдашней озорной и неуемной энергией. Подбитая мехом куртка была распахнута и с рассчитанной небрежностью обвисала на обтянутых зеленой фланелью плечах.

— Ей нужно домой, — сказал Сергей, убедившись, что Алена уходит.

— Не заливай мне, Серега-лодочник! — возразил Павел, останавливаясь, чтобы закурить. — Ты просто-напросто спровадил ее, потому что боишься знакомить ее с другими мужчинами!

— Я, может, и боюсь, она-то не боится! — в свою очередь, возразил Сергей.

Павлу его ответ понравился.

— Женщины, друг Сергей, черта лысого не боятся! — одобрил он. — Поверь моему опыту: уж если они друг с другом совладают, с нашим сильным полом они расправляются как со слепыми котятами! Так и учти: есть не сильный и слабый пол, а слабый и беспомощный! Куда спешил? Или куда не спешил?

— Никуда, — ответил Сергей. — А вы? Лодку нужно?

— Лодку? — Павел затряс головой. — Не-ет! Я больше не охотник, Серега. Ухи, жареной дичи и свежего воздуха мне уже достаточно! Тем более что ружье мне дорого и отдавать его охотинспекторам я не хочу! Глухомань, Серега, стала призраком — кругом до тошноты пахнет цивилизацией! К счастью, впрочем, — оговорился он. — А значит — до сладкой тошноты. Иду посмотреть, с какой скоростью летают местные автобусы, а заодно облюбую себе какой-нибудь!

— Вы уезжаете сегодня?.. ― недоверчиво спросил Сергей.

Павел не нашел ни одной целой сигареты в пачке, несколько штук выбросил на дорогу, одну выпотрошил, чтобы как-никак заклеить другую.

— Сегодня, боюсь, уже поздновато, но утречком — к богу в рай!

— Я думал, вы еще побудете… — заметил Сергей, стараясь поймать в его хитрых глазах насмешку, если он издевается. А если говорит правду — угадать, что кроется за этой неожиданной спешкой.

Но тот привел в объяснение те же неопределенные домыслы:

— Природа, сельская идиллия — все это чепуха, старик! — Зализывая кончик папиросной бумаги, он весело прищурился из-под козырька. — Тайга, ароматы хвои, белые ромашки «любит — не любит» — все это хорошо в юности! А потом только издалека, старик! Километров так за пару тысяч, чтобы вздыхать: ах, запах костра! Ах, кедровая хвоя! Годы, друг Серега, сказываются, и хочется добрать от жизни то, чего нет в тайге! Без костра я уж как-нибудь перемаюсь! Ну, всплакну над газовой плитой, потому что газ, конечно, пахнет не так приятно, как древесный уголь. Ну, погрущу над свежими простынями, что никакие букашки там не ползут… А все же перемаюсь!

Они шли рядом: Павел по одну сторону колеи, Сергей — по другую.

— Ружье на заимке оставили? — будто между прочим поинтересовался Сергей.

Вишневая «Волга» уже стояла возле дома Натальи. Стоматолог, о чем-то переговариваясь с Аленой, доставал из багажника скрученный в бухту шланг.

— Нет, старик, я свое ружье лесному богу доверил! Если хочешь найти дупло, могу рассказать, как: пойдешь прямо, повернешь направо, потом два раза влево — и оно тут как тут! Не пойдешь? Ладно! А мне его, честно говоря, таскать надоело. В этакую жару — лишних полпуда! Лучше я буду разгуливать в легкой рубашке… И вообще. — Он круто повернулся к Сергею, поскольку тот напротив дома тетки Натальи остановился. — Мой тебе совет, Серега-лодочник: вали-ка и ты отсюда поближе к цивилизации! Ничего тут интересного нет, старик! Совершенно ничего! — повторил он и, хлопнув Сергея по плечу, зашагал дальше.

Зашагал, оставив Сергея на пыльной дороге встревоженным и озадаченным… Однако через несколько шагов Павел, привлеченный видом шикарной «Волги», остановился.

— Богатые знакомые у цыганки!

— У нее всякие… — буркнул Сергей.

Алена, поджидая его, стояла возле калитки. Андрей Борисович успел подсоединить резиновый шланг к водопроводной колонке и щедро полоскал решетку радиатора, скаты, сверкающий кузов.

— М-да!.. — хмыкнул осененный какой-то идеей Павел и двинулся наискосок через улицу, к «Волге». Сергей тоже.

Солнце, большое, яркое, светило точно вдоль улицы Космонавтов — из одного ее конца в другой, и яркими цветными огнями: желтым, оранжевым, красным — полыхали оконные стекла. Где-то в нижней части поселка уже наступал вечер, а здесь еще царил устоявшийся, неторопливый день.

Алена смотрела на Сергея, и потому Андрей Борисович оглянулся.

— Знакомство с окрестностями Никодимовки откладывается, выходит? — спросил он.

Сергей недоуменно пожал плечами.

— Кто сказал?..

Отводя струю от ветрового стекла, чтобы уменьшить треск, Андрей Борисович кивнул в сторону калитки.

— Оля говорит: будете ночевать здесь!

Сергей остановился, не доходя до калитки. Обстоятельства неожиданно складывались в его пользу…

— Они, может быть, — уточнил он. — А я пойду в Никодимовку. У меня персональный флигель.

— Тетя Валя не хочет сегодня возвращаться, — сказала Алена. — И маму не отпускает. У Леши что-то… Я не знаю, она очень расстроена. Думает утром забрать его с собой… Это еще не точно! — добавила она, адресуясь уже не к Сергею, а к Андрею Борисовичу.

Павел остановился в четырех-пяти метрах от багажника «Волги», чтобы его не окатывало водой, и переводил насмешливый взгляд с одного на другого. Заметив, что хозяин машины обратил на него внимание, подошел ближе.

— Спорю на что угодно: такие грибы не растут в Никодимовке! — Он шлепнул рукой по багажнику. — А в Южном руда гораздо хуже!

Андрей Борисович направил струю воды в траву рядом с машиной, чтобы не забрызгать странного гостя.

— Здравствуйте, товарищ нездешний! — поприветствовал его Павел, ущипнув двумя пальцами козырек.

— Здравствуйте… — без энтузиазма ответил стоматолог, не зная, как ему реагировать на шутки гостя.

— Из Москвы? Парижа? Одессы?.. — не тая обычной усмешки, поинтересовался Павел.

— Ближе!.. — наконец-то улыбнулся Андрей Борисович.

— Все равно! — Обойдя машину, Павел остановился около радиатора в шаге от хозяина «Волги». — Если даже это Сосновск, о чем нетрудно догадаться, — это тоже почти рай, если вспомнить, что там есть ресторан «Сосновск» и одноименный аэропорт, откуда уходят самые скорые в мире самолеты!.. Кстати, меня зовут Павел. — Он кивнул через плечо стоматолога Алене. Алена шевельнула пальцами опущенных рук и посмотрела на Сергея. Андрей Борисович старательно переломил шланг — то ли для того, чтобы укротить струю, то ли чтобы не называть себя в ответ на представление Павла.

— Я вторгся в вашу приятную беседу? — невозмутимо продолжал тот. — Но я уже так или иначе подслушал и хочу спросить: когда вы собираетесь ехать?

— В Никодимовку? — удивился Андрей Борисович.

— Нет, что вы! Я про тот самый рай!..

— Ах, Сосновск… — Андрей Борисович помялся. — Сегодня, безусловно, нет. А завтра… Как вы думаете, Оля? — Он оглянулся на нее.

— Не знаю… Наверное, утром, — сказала Алена.

— Слушайте! — Павел бесцеремонно хлопнул стоматолога по плечу. — Почему бы вам не прихватить с собой меня?! Я заплачу.

Стоматолог несколько отстранился. Выпустил конец шланга и пристроил его на буфер, так что вода ударила по касательной вдоль кузова.

— О деньгах речи быть не может… — Он оскорбился. — Это во-первых. А во-вторых, я здесь всего-навсего за шофера. Спрашивайте Олю: если она согласится, место в машине, наверное, будет.

— Олю?! — обрадовался Павел. И успокоил стоматолога: — Вы не обижайтесь, о деньгах я заговорил, чтобы не было недомолвок. А Оля, я почти уверен, согласна прихватить меня! Она сама нагадала мне дальнюю дорогу! Имейте мужество отвечать за свои слова, Оля!

— Но дальняя дорога может быть и в автобусе… — заметила находчивая Алена.

— Вы хотите засунуть меня в эту колымагу? Я по дороге сюда растряс килограммов десять!

Алена осторожно улыбнулась.

— Я тут совсем ни при чем, Андрей Борисович шутит. Машина его, если он не против — вы едете.

— Ну вот! — весело возмутился Павел. — Вы и будете отправлять меня один к другому!

Стоматолог подозрительно оглядел обоих.

— Вы, оказывается, знакомы?

— Оля, как прекрасная фея, в сопровождении мужественного лодочника однажды появилась у нас в лесу, — объяснил Павел. — И обострила тоску по цивилизованному обществу! Впрочем, — заметил он, — появилась она с чисто практическими целями: чтобы отнять у меня лодку!

Стоматолог понимающе усмехнулся.

— Ну, что же: будем знакомы. Меня зовут Андрей, или Андрей Борисович — как вам угодно. — Они пожали друг другу руки. — Если, у остальных не будет претензий, веселый попутчик в дороге — это немало!

Павел стал объяснять что-то насчет веселья, дороги, попутчиков…

Сергей давно не участвовал в разговоре. Солнце било в сверкающий под напором воды кузов машины, и Сергей, словно зачарованный, наблюдал за игрой яркого, переливчатого зайчика, почти не слыша, о чем говорят стоматолог, Павел, Алена… Первую минуту струя воды ударяла прямо в солнце, потом она медленно переместилась по кузову, а когда прибавился напор воды в колонке, неожиданно метнулась и, грохнув по лобовому стеклу, радужным веером перехлестнула через машину. Чтобы подхватить упавший на землю шланг, Сергей прыгнул между мужчинами, ошарашив и чуть не сбив с ног обоих.

— Ого! — не очень доброжелательно удивился Павел, подбирая из-под колеса фуражку и натягивая ее. — Мы только собираемся в путь, а я уже рискую жизнью…

Принимая шланг, что подал ему обескураженный собственным поступком Сергей, Андрей Борисович галантно поклонился.

— Благодарю вас, я чуть не вспахал носом землю, но это чепуха… Зато вода будет литься по назначению. — И положил шланг на прежнее место.

— Теперь я понимаю Олин холодок, — поддержал его язвительный Павел. — Имея такого шустрого друга, видеть никого не захочешь!

Растерянно бормотнув извинения, Сергей отошел к Алене. Прислонился спиной к забору.

— Ну как, насчет поездки вопрос решен? — обратился Павел к Андрею Борисовичу, считая, видимо, что и вопрос о шланге тоже исчерпан. — Я запасаюсь сигаретами. А завтра?..

— Что-нибудь около десяти утра. Здесь же, — докончил за него стоматолог. — Я думаю оставить машину у хозяев.

— Зачем ты это сделал? — тихо спросила Алена.

— Просто… — ответил Сергей. — Просто так…

Павел и стоматолог заговорили о преимуществах какого-то автомобильного мотора перед каким-то…

― Где Анастасия Владимировна?.. — спросил Сергей.

— У Лешки. Они пошли второй раз… Идем в сад? — позвала Алена.

Сергей кивнул, оставаясь на том же месте. Потом спохватился:

— Идем… — Кивнул еще раз и с трудом оттолкнулся от забора.

— Оля, куда вы?! — окликнул стоматолог.

— Подождите, пожалуйста, маму! — оглянулась Алена. — Она все знает лучше нас.

Павел, уже отходя от машины, погрозил пальцем:

— Не меняйте своих решений, цыганка! Я убедился, что лодочник ваш — ревнивый мужчина! Не доверяйте ему!

* * *


У крыльца Сергей приостановился.

— Идем в сад… — повторила Алена. Сергей пошел впереди и сел у беседки, где до него сидела Галина.

Под яблонями, над смородиной, вокруг беседки — куда ни глянь, роилась вертлявая мошкара. Эти шевелящиеся клубки не видно в воздухе, пока их не замечаешь. Стоит обратить внимание на одну черную точку, как убеждаешься, что сад буквально набит мошкарой. Солнце увеличилось, побагровело у горизонта. Закаты и рассветы бывают спокойными, теплыми, а бывают тревожными, как теперь.

Опершись на руку и подобрав ноги, Алена тоже села. Немножко сбоку от Сергея, чтобы не заслонять ему вида на сад.

— Что с тобой, Сережка? Ты какой-то странный сегодня. Ты не заболел?..

Сергей глядел вдоль дорожки, которая терялась в смородиновых кустах. Мотнул головой: нет… Через минуту рассеянно спросил:

— Где, бабка Федоровна говорила, родимое пятно у святого?

— Вот тут… — Алена показала на лоб около виска. Подождала. — Ты злюка, Сережка. Когда ты занимаешься каким-нибудь делом, ты окунаешься в него и ничего не хочешь видеть, ничего понимать… — Она умолкла на полуслове. — Ты не слушаешь меня?

— Слушаю, Алена… — ответил Сергей.

Медленными щипками Алена нарвала горстку травы в кулак.

— Обижаешься на меня, да?

Сергей помедлил.

— Я же недоразвитый, Алена… Что мне обижаться? — Он взглянул на нее и этим как бы смягчил упрек. Но Алена повернулась боком к нему, обхватила колени руками и зарылась в них лицом.

С улицы доносился переменчивый — то усиливающийся, то вдруг ослабевающий — шелест воды по автомобильному кузову. А мошкара была, наверное, не бесшумной, потому что в воздухе слышался едва уловимый звон со всех сторон.

Алена выпрямилась, посмотрела на него, и глаза ее были мокрыми.

— Сережка! Мне очень плохо!.. — сказала она.

Сергей куснул губы.

— Я знаю, Алена…

— Нет, ты не знаешь!

— Знаю, — повторил Сергей. — Только не плачь, пожалуйста. Я, когда ты плачешь… Ну, не могу объяснить. Я, правда, не привык.

Алена утерла глаза ладошкой, повторила:

— Очень мне плохо, Сережка…

Что он мог сказать ей?

— Все как-нибудь обойдется, Алена…

Она переменила позу. Снова, опершись на руку, стала глядеть в землю рядом с белыми растопыренными пальцами. Волосы упали с ее плеча, она убрала их за спину. Тяжелые, они опять медленно соскользнули.

— Тебе не надо было вмешиваться, Алена, — в который уже раз повторил Сергей. — Тебе надо было сразу же отойти в сторону.

Она посмотрела на него и кивнула. Кивнула не потому, что согласилась, а потому, что хотела быть послушной.

— В сторону отойти я не могла…

— Думаешь, нельзя было сделать, чтобы сегодня все было как-то по-другому?..

— Сережка!.. — тихо позвала Алена. И такой виноватой, такой покорной была она в эту минуту, какой Сергей видел ее, может быть, всего несколько раз, на людях, когда она хотела показать, что отношения между ними самые заботливые. — Я была дурой, но ты же парень, и ты должен был сразу понять, что я дура! А ты побежал!.. — Она все же заплакала. Опять торопливо обмахнула глаза.

Сергей в раздумье покусал губы.

— У меня были дела, Алена… — Он снова глядел вдоль тропинки, что, слегка изгибаясь, бежала от беседки мимо яблоневых стволов и терялась в кустах смородины.

— О чем ты думаешь там? — сердито спросила Алена, показав на дорожку.

— Уже ни о чем, — ответил Сергей.

— А раньше?

Сергей промолчал. Алена отвернулась от него, обняла колени и стала глядеть на свои кеды.

— Ведь, кроме тебя, Сережка, у меня никого нет…

Он подумал, что во многих отношениях это так и есть.

— Не сердись на меня, а?.. — попросила Алена.

— Я же говорил, что не умею на тебя сердиться… — сказал Сергей.

― Не сердись! — повторила Алена. — И не бросай меня. Когда ты сердишься, ты, Сережка, мрачный и… жестоким кажешься.

Сергей неприметно вздохнул.

— Я просто очень устал, Алена…

Подогнув ноги, она встала на коленки.

— Хочешь отдохнуть?

Сергей мотнул головой: нет.

— Пошли, я постелю тебе на диване! Ты же сегодня почти не спал.

— Я не потому устал, Алена… Да и некогда сегодня.

— Все-таки обижаешься на меня… Я знаю, что была ведьмой… Обижаешься?

Сергей помедлил и, не найдя что сказать, протянул ей руку.

Алена осторожно, даже как-то неуверенно взяла его ладонь своими цепкими пальцами.

— Спасибо, Сережка… — И покраснела вдруг. — Ты самый хороший…

— Ну вот! — в свою очередь, смутился Сергей и, высвободив руку, опять стал смотреть вдоль тропинки. — Чем ты занималась тут?

Откинув за плечо волосы и пригладив их, Алена тихонько засмеялась.

— Разговаривали с Галей про мужчин.

— О чем?.. — переспросил Сергей и, куснув губы, добавил: — Я не предупредил тебя, Алена, что тебе вообще нельзя говорить с ней… Ни о чем. Поняла? Как будто ты ничего не знаешь.

— А я и так… — сказала Алена. — Молчу.

Шелест и журчание струи за калиткой уже давно стихли. Теперь послышались ровные голоса женщин.

Сергей первым решительно встал на ноги.

— Не обращай внимания, Алена, что я так… Рассопливился!

Уцепившись рукой за его куртку, Алена тоже легко, пружинисто встала.

— Ты просто не спал эти дни. Надо было отдохнуть.

Сергей не ответил. И они пошли к дому.

* * *


Тетки Валентины Макаровны уже не было во дворе. Анастасия Владимировна и тетка Наталья открывали ворота. Сергей бросился помогать им.

— Ну вот, — сообщила хозяйка, — у нас час от часу веселей! — И не понять было, что она имеет в виду: приезд Алениной матери, решение тетки Валентины Макаровны остаться у нее на ночь или присутствие автомобиля, на котором въехал в распахнутые ворота Андрей Борисович.

«Волга» заняла весь двор, оставив для прохода лишь дорожку от крыльца до калитки. Сергей подумал, что ее проще было оставить на ночь в автопарке, уж коль знакомство Андрея Борисовича с Костей ни для кого не секрет.

— Что ж, до завтра, Анастасия Владимировна? — стоматолог захлопнул дверцу и для верности подергал одну за другой все четыре никелированных ручки.

— Спасибо вам большое! Извините, что все так нескладно у нас! Хорошо ли хоть вы устроились? Мне так неудобно! — засуетилась щепетильная Анастасия Владимировна.

— Ничего страшного, у меня все в порядке! — отмахнулся стоматолог. — Но завтра мне надо ехать, чтобы к трем на работу. — И, предупреждая какие-то новые заверения Анастасии Владимировны, повернулся к Алене. — До свидания, Оля! Я не знал, что вы гадаете!

— До свидания, — сказала Алена. — Я не гадаю — я просто угадываю.

Сергею Андрей Борисович просто кивнул.

— Спокойной ночи… — пожелал Сергей. И хотя о ночи говорить было рано — солнце уже спряталось за горизонтом, выставив над черной полосой тайги неяркий багровый полукруг.

— Я пойду готовить ужин. Семья у нас теперь большая! — объявила тетка Наталья, когда стоматолог исчез. Она положительно не сетовала на увеличение семьи. Ярко улыбнулась всем и молодо, покачивая бедрами, взошла на крыльцо.

Сергей и Алена прикрыли ворота. Анастасия Владимировна выразительно глазами показала им, чтобы вышли за калитку.

— Проведайте Лешу! — тревожным шепотом попросила она. — Он плох, что-то нервничает. Спрашивал вас: почему не пришли… Обиделся. Валя не решается вам сказать после того, ну… Словом, ей обещали: если там что — ночью позовут. Она хочет, чтобы и мы были около. В общем, не задерживайтесь. — Аленина мать прекрасно понимала, что во всем этом есть что-то искусственно преувеличенное, и, рассказывая, невольно смущалась.

— Мы проведаем, — пообещал Сергей.

Алена посмотрела на него, ничего не сказала. А когда немного отошли от дома, струсила:

— Может, ты один пойдешь, Сережка?..

— Я ему не нужен. Ему нужна ты, — сказал Сергей. И до самой больницы они молчали.

Лешка переполошил весь обслуживающий персонал: требовал возвратить ему одежду, сорвал бинты, уронил тумбочку, бился головой о спинку кровати… В результате повысилась температура.

— Что-то кокетничает ваш приятель, — откровенно сказал маленький главврач, адресуясь почему-то к одной Алене. — Не думал, что он такие тарарамы будет устраивать! Из-за вас тут и я домой не вырвусь. — В заключение он улыбнулся и, уходя, пообещал: — Завтра ни живой души не пущу!

Сестра-хозяйка недружелюбно сунула им халаты — видно, и ей Лешка успел чем-то испортить настроение. Правда, когда Алена затянула тесемки, она подошла сзади, поправила ей борта и, чтобы не дожидаться поздних визитеров, попросила:

— Отдадите потом дежурной в коридоре…

Лешка осунулся за день. Пожелтел, в уголках губ резче обозначились упрямые складки, классический, с горбинкой нос болезненно заострился, сквозь бинты проступило розовое пятно. Вид у него был измученный: волосы перепутаны, а глаза — энергичные, дерзкие всегда — смотрели на этот раз ищуще, с какой-то приторной ласковостью. Ласковостью или предупредительностью… Кого ему ласкать: Сергея, что ли?

Следов тарарама не осталось, свободные койки были аккуратно заправлены, тумбочки стояли на местах. Но окно опять было наглухо запечатано, и Сергей с досадой поморщился. Ему всегда делалось не по себе в закрытых помещениях.

— Присаживайтесь… — Лешка показал на соседнюю койку, на табурет у своих ног. Сергей, как и раньше, облокотился на спинку свободной кровати, у выхода. Алена опять остановилась возле стены.

— Не хотите?.. — подозрительно спросил Лешка. — Или рядом со мной вам нельзя?.. — И с трудом, криво улыбнулся.

— Просто здесь удобней, — фальшивым голосом заверила Алена. Но подошла и, отогнув одеяло, села на кровать против Лешки. Сергей остался на том же месте.

Лешка заискивающе смотрел то на одного, то на другого, словно чего-то ждал от них или хотел, но не решался что-то сказать: неожиданно хорошее, доброе…

— Что вы делали?..

— Я была дома… — тем же фальшивым голосом сообщила Алена.

— Я ездил в Никодимовку, — сказал Сергей. Лешка ждал от него продолжения. И Сергей, понимая, что его мучает, не скрыл: — После Никодимовки толковал по душам с твоими приятелями.

— Серега… ты хочешь стать… доносчиком, да?

— Я уже всякое от тебя слышал, Лешка. Если тебе нравится, продолжай в том же духе… Но не затевай при Алене.

— А она что, ребенок? — ответил Лешка. — Тебе, Серега, не в чем обвинить нас или моих, как ты называешь, приятелей. Они не лазили в твой карман и ни в чей не лазили. Они брали у государства!

— Костины слова повторяешь? — спросил Сергей.

— Неважно! — повысил голос Лешка и приподнялся на подушках. — Если бы не эта история… — он скрипнул стиснутыми зубами. — Если бы не ты, никто бы никогда ничего не узнал! Не обеднело бы государство, понял?.. Из-за каких-то грошей!

— С грошей началось… — неуверенно, оттого что вынуждена говорить прописные истины, вмешалась Алена. — А кончилось чем? И так было бы рано или поздно, Лешка…

— Чепуха! Какая чепуха! — В ярости Лешка ударил кулаком по кровати так, что зазвенели пружины. — Что ты повторяешь мне школьные правила? Я этими правилами — по горло!

Алена ерзнула, раскаиваясь, что так неудачно и без надобности вмешалась.

— Мне Алена объясняла недавно, кому легче жить… — сказал Сергей. — Я про это не очень думал, но я знаю, что, кто взял не свое, тот вор. И сможет после этого что угодно, потому что правил у него совсем уже нет: ни школьных и никаких. Достаточно разок… сподличать. ― Лешка саркастически выслушал его и саркастически посмотрел на Алену.

— Какие вы еще дети! — Он демонстративно вздохнул, сожалея об их затянувшемся ребячестве. — Вы были детьми и остались, как пять лет назад! Ничего вы не знаете, кроме школьных правил, и сами на себя радуетесь! А за жизнь дерутся, жизнь делают, понятно?! Если один поднимается, другой тонет! И никто из всех честных ваших, которые выдумывают правила, не моргнет глазом, если можно будет хапнуть, хапнет! Разница только в том, что один попадается, а другой нет! Вот и все!

— Брось… — отворачиваясь к стене, сказал Сергей. — Говоришь, а, наверно, самому противно…

— Алена! — обратился к ней Лешка. — Хоть ты ему что-нибудь скажи! — Бинты на голове его обтрепались, нитки свисали до бровей. — Неужели вы твердокаменные оба?!

— Сережка прав, а ты нет… — сказала Алена, ежась под его тоскливым, ищущим взглядом.

Сдвинув брови и ожесточенно, до боли стиснув челюсти, Лешка задумался, глядя в потолок над собой. В руке его откуда-то появился спичечный коробок. Он яростно крутил его в беспокойных пальцах, и спички одна за другой выпадали на простыню.

Алена подобрала их, взяла у него коробок и положила на тумбочку рядом с сигаретами.

— Как я раньше ждал каникул… — неожиданно, словно бы для самого себя, проговорил Лешка. — Весело было раньше, правда, Алена?

— Да, — сказала Алена. — Было очень хорошо, Лешка. Но так уже никогда не будет.

— Почему? — Он повернулся к ней. — Почему, Алена?! — Глянул на Сергея. — Выйди, Серега, а? Дай нам поговорить…

Сергей ответил, глядя в кровать перед собой:

— У меня есть пара слов для тебя…

— Ты скажешь их потом. Прошу тебя: выйди! — потребовал Лешка.

Сергей посмотрел на Алену. В лице ее была непривычная испуганная покорность. А Лешка повторил ему почти те же слова, что говорила Алена:

— Ты твердокаменный, Серега! Ты дальше себя никого не видишь!

Сергей подошел и распахнул окно, которое давно его раздражало. Сбросив халат на табурет у Лешкиной кровати, вспрыгнул на подоконник.

— Я вернусь… — Шаги его захрустели по щебню вдоль стены. А когда шурхнули и смолкли акации, за окном сначала тихо и осторожно, потом громче, надсадней заговорил сверчок.

Солнце, должно быть, скрылось за горизонтом, и в палате медленно сгущались сумерки. Алена подумала, что надо бы включить свет. Лешка потянулся от подушек и взял ее за руку.

— Аленка…

Она хотела высвободиться.

— Не надо, Леша… — Почему-то сказала именно так: Леша, а не Лешка. Но он еще крепче стиснул и потянул к себе ее руку, так что ей невольно пришлось наклониться к нему.

Алена, ты давно знаешь меня и должна понимать… Ты все понимаешь лучше Сереги! Ты представляешь, чем грозит мне все, что он делает?! (Алена кивнула, дрогнув лицом — не то от волнения, не то от боли в стиснутых пальцах.) Ведь это же тюрьма! Понимаешь, тюрьма, Алена?! — не сказал, а выдохнул Лешка.

Она подергала руку, тщетно пытаясь высвободить пальцы.

— Я никогда, Лешка, не интересовалась такими делами. Не думала, что придется разбираться в них!

— Мне теперь чихать на тех, кого Серега называет моими приятелями! Чихать! — в лицо ей повторил Лешка. — Мне бы только начать все заново! Если бы я не был с ними вместе! — шепотом воскликнул он. — Все бы вернуть, как было!

— Но ведь не будет, как было, Лешка! — мучительно проговорила она, всеми силами стараясь удержаться на кровати — не упасть на него.

— Будет! Если захочешь ты — все будет! От вас, от тебя зависит! Скажи, что мне делать, — я сделаю!

— Ты должен пойти и во всем сознаться…

Он отшвырнул от себя ее руку.

Алена, как пружина, распрямилась и встала. Дуя на онемевшие, раздавленные пальцы, отошла к стене.

— Сознаться! Ты тоже твердокаменная, как Сергей! Начитались моралей! А кто не ворует? Скажи мне, кто не ворует? — Лешка приподнялся от подушек. — Скажешь, твоя мать не ворует?! Я знаю, что они, врачи, налево делают. Только называют это иначе, а занимаются тем же воровством! — Он преувеличенно задыхался и расстегнул ворот, откидываясь на подушки. А она, держа перед собой ладонь, сказала сквозь слезы:

— Сволочь ты, Лешка… Какая низкая сволочь…

— Не обижайся! — жестко ответил он. — Это жизнь!.. Моя мать тоже ворует! И надо видеть все, как есть, мы не дети, Алена!

— Какой ты негодяй… — чуть слышно проговорила Алена.

— Брось прикидываться, Алена! Все такие! До одного! — повторил Лешка, а у самого вдруг задрожали в голосе слезы. — Ты только пойми меня! А я молиться на тебя буду! Слышишь?!

Алену откуда-то изнутри медленно охватывала дрожь.

— Не надо, Лешка, молиться на меня, я не икона… Все должно быть по-честному… Я много в эти дни пережила из-за тебя… — Она запуталась руками в волосах, будто хотела сорвать их. Алена!.. Перестань, Алена! — Лешка привстал опять, словно хотел дотянуться до нее, но теперь она была далеко. — Не сердись на меня! Я умоляю тебя! — Он заговорил словами Галины. — Умоляю, слышишь?! Я готов на руках тебя носить всю жизнь! Только скажи Сереге, чтобы он отошел: он послушается тебя, Алена!

— И этим ты спекулируешь… — ровным голосом, но грустно-грустно сказала она. — И этим ты торгуешь…

— Мне теперь все равно — говори, как хочешь! — заторопился Лешка. — Только обещай, что скажешь ему! Одно твое слово, Алена!..

Ответить она не успела. Шурхнули акации под окном, потом нарочито громко заскрипела щебенка.

Лешка откинулся на подушки, кое-как запахнул ворот. Алена прижалась к стене. Она выглядела почти спокойной. И ни Сергей, ни Лешка не поняли, что она имела в виду, когда сказала:

— Нельзя притворяться в жизни… Дура я…

Сергей подобрал свой халат и отошел на прежнее место к двери. Замолкал или не замолкал сверчок, пока его не было? Но теперь он стрекотал снова.

— Ты нарочно приходишь не вовремя? — спросил Лешка.

Сергей набросил халат на плечи.

— Уже темно, мне надо уходить… — Он обернулся к Алене. — Подожди меня на улице.

Она автоматически направилась к выходу. Лешка задержал ее:

— Алена! Ты помнишь, о чем мы договаривались?! — Боль в его голосе была искренней.

Алена остановилась в дверях и кивнула, смутно соображая, что он требует от нее.

Сергей медлил, пока Лешка оправлял сбитые простыни, одеяло. Оба не глядели друг на друга.

— Чего ты хотел? — наконец спросил Лешка.

— Зачем ты выпендриваешься перед матерью? Зачем капаешь ей на нас? Ты мог не вмешивать сюда Алену?

— А вы могли никуда не вмешиваться? — вопросом на вопрос ответил Лешка.

— Но мы вмешались не по своей воле. Из-за тебя. Ради тебя.

— И меня же топите! Меня, а не кого-нибудь! Я плевал на остальных!

— Я, мне, меня, мое… Здорово ты научился склонять это местоимение. Но пусть тебя. Пусть я не буду тебя топить: значит, не топить никого?.. И пусть одним человеком больше на земле, одним меньше, так?! Лишь бы тебя не трогали! — Сергей зло усмехнулся. — Много хоть платили тебе, когда шел дележ?

Лешка повернулся к нему всем корпусом.

— Я не продаюсь!

— Врешь, — сказал Сергей. — Врешь, Леха! Где медальон?.. Спрятал? Правильно. Ребенок определит: червонное золото. Но все равно дешево тебя купили! За рублевый медальон и рублевую девку в придачу.

Лешка дернулся, чтобы сказать в ответ что-нибудь злое, обидное… Сдержался. Посмотрел в потолок над собой.

— Ты сейчас в выгодном положении, тебе можно строить из себя праведника. Хотя ты всегда был таким, не в этом дело! Но веришь ты мне теперь или не веришь: я — клянусь тебе! — только передавал из рук в руки, что мне дают. Больше ты ни в чем обвинить меня не можешь. Я не знаю, кто был в усадьбе! Я не знаю, кто кого убивал! Ты выдашь меня, и пострадают те, кто виноват меньше, а кто действительно виноват — останется в стороне!

— Я знаю, кто был в усадьбе, — сказал Сергей. — Я затем и вернулся, чтобы сказать тебе, что знаю теперь, кто убил Ваньшу.

Лешка посмотрел на него переполненными страхом глазами. Слегка отодвинулся на подушках и потянул на себя одеяло.

— Кто?.. — спросил шепотом.

— Тебе от этого все равно не выпутаться, — предупредил Сергей. — Убивали не за красивые глаза, а за тот песок, который ты прятал в усадьбе! Который переправлял потом на каникулах в Сосновск! — Сергей уже не скрывал ярости. — За это убивали — не за другое что-нибудь! И я скажу тебе — кто, если ты пойдешь признаешься, что впутался в это дело! Пойдешь?!

— Серега!.. — просительно остановил его Лешка. — Не надо, ты слышишь?! — Его снова начало лихорадить, как это уже было днем. — Можешь ты один раз войти в мое положение?! — Он старался приподняться на локтях, а руки его не слушались. — Мне ничего не надо: кто, что! Не топи ты меня! И мать не топи. У тебя у самого мать! Слышишь?! Я все тебе тогда, что могу, мне ничего не надо! Я не виноват, что оказался у тебя на дороге!

— Замолчи! — крикнул Сергей так громко, что сам в испуге посмотрел на дверь. Под кожей, на скулах его опять растекался непривычный холод. — Что ты подлец, Лешка, я уже понял. Но ты еще и трус. Какой же ты трус! — Он сорвал с себя ненужный больше халат и скомкал его в руках. — Я думал всегда, что ты отчаянный, если говорить о храбрости! Завидовал тебе — не скрою, завидовал! Я и теперь, когда влез в эту вашу историю, — только из-за тебя влез: я боялся, что ты все возьмешь на себя! Других прикроешь! А ведь я зря боялся! Ты не возьмешь! Даже своего не возьмешь! — Он шагнул ближе к Лешке и яростно повторил: — Возьмешь?!

— Серега… — невнятно проговорил Лешка, еще дальше отодвигаясь от него. — Зачем мне чужое?.. За кого я должен брать?! Они на себя не возьмут, ты тоже!..

— Дрянь ты, — сказал Сергей, отходя к двери. — Если бы мне теперь выбирать друга — я выбрал бы такого, кто разговаривать с тобой не станет… — Он толкнул дверь.

— Серега! — испуганно воскликнул Лешка. — Ты же обещал мне!..

Сергей остановился в дверях.

— Я не отказываюсь от того, что обещал: я никуда не пойду, не бойся… — Он помедлил. — Один совет тебе, последний: закрой на всякий случай окно и никому не открывай сегодня… — В коридоре он оглянулся еще раз. — Понял?

Лешка молчал, белый среди белого белья и бинтов.

* * *


Дома их ждали. На столе в тесноте изобилия мерцали то голубым, то желтым светом фарфоровые чашки, золоченые ложечки в розетках для варенья. А надо всем этим возвышался электрический самовар.

Анастасия Владимировна и Лешкина мать сидели друг против друга у стола. Тетка Наталья резала и с каждым куском наращивала египетскую пирамиду в плетеной бронзовой хлебнице.

До самого дома Сергей и Алена шли молча, замкнутые, отчужденные: Алена по тропинке вдоль оград, Сергей — по обочине дороги, в двух-трех шагах от нее. Алена ни о чем не спрашивала, а ему не хотелось ни о чем говорить… Тетка Валентина Макаровна покосилась на них выжидающе, но с холодком во взгляде, что значило: она лишь снисходит к ним, но не прощает, не оправдывает.

— Сходили?.. — Для их большей осведомленности Аленина мать поспешила заговорить первой. — Кинулись вас искать, а я и забыла, что вы к Леше собрались. Как он там?

— Ничего… — сказала Алена. Сказала не Валентине Макаровне и не матери, а тетке Наталье почему-то.

— Врач сказал: завтра будет в порядке… — соврал Сергей, потому что сообщить матерям было нечего.

Тетка Валентина Макаровна отвернулась от них и, разыскав какую-то крошку на скатерти, стала потерянно двигать ее пальцем: от розетки к сахарнице, от сахарницы к розетке.

— Давайте разговоры потом, — вмешалась тетка Наталья. — Алексей завтра будет дома, нос подними, Валюша! Садитесь все к столу, утро вечера мудренее!

Сергей отступил к двери.

— Спасибо, я не хочу. Я еду в Никодимовку.

— Кто тебе там ужин приготовил? — неприветливо спросила тетка Валентина Макаровна.

А Анастасия Владимировна сразу поднялась, отодвинув стул, ухватила ёго за руку.

— Что значит не хочу? Целый день без еды!

— Может, все здесь расположимся! — некстати поддержала ее тетка Наталья. — В даль такую переться!

Поддаваясь больше не уговорам, а требовательному, откровенно сердитому взгляду Алены, которая уже заняла стул рядом с матерью, Сергей сел. И без аппетита прихлебывал чай, жевал сыр, маленькой золоченой ложечкой остервенело ковырял варенье в розетке. И всякий раз, когда ему хотелось бросить ее, натыкался на холодные, вездесущие глаза Алены, которая пила чай и ела с гораздо большим мужеством, хотя тоже имела все основания капризничать. А когда мать заговаривала с ней про Лешку, она даже нудно мямлила что-то, перескакивая с одной лжи на другую.

Сергей не выдержал наконец и встал.

— Спасибо, тетя Наталья! — Кивнул другим женщинам. — Спасибо. — И, пока его снова не усадили, торопливо шагнул к выходу. — Я пойду, уже темнеет…

Хозяйка опять сунулась было со своим гостеприимством. Алена тоже поднялась.

— Спасибо, тетя Ната! Мы правда сыты.

— А ты-то куда? — удивилась тетка Валентина Макаровна.

Алена оглянулась на нее от двери.

— Я сейчас! — И, выпроваживая Сергея, вышла следом за ним во двор, потом на улицу.

За калиткой оба остановились. Хотелось ненадолго задержаться перед дорогой. На две минуты, на одну… И Сергей прислонился к воротному столбу. Алена зашла напротив и стала близко-близко, лицом к лицу. Виновато переплела пальцы. Сергей невольно смешался, глядя на ее руки, так как отступить ему было некуда.

— Чего ты, Алена?..

Она тихонько хрустнула пальцами.

— Я, Сережка, с тобой пойду.

— Вот еще! — Он посмотрел на нее с удивлением. — Сейчас уже ни одной машины не поймать! Зачем тебе в такую даль топать?..

Глаза ее, напряженные, медленно, исподволь завлажнели, потом так же медленно высохли.

Сергей посмотрел через ее плечо на Южный.

По дальнему горизонту теплилась ровная полоска зари. Пахло гвоздикой и уютным печным дымком. В центре, возле кинотеатра или над клубом, звучал динамик: «Этот веер черный, веер драгоценный…» Сергей смотрел на дымы из труб, снизу вверх перечеркнувшие полоску зари то там, то здесь. А Алена смотрела на него.

— Иди, Алена, ложись…

Она расцепила руки и тронула его брючный карман, где лежала золотинка.

— Чего ты? — спросил Сергей.

— Я думала, ты что-нибудь взял… — Он сделал вид, будто не понял. — Тяжелое что-нибудь, — уточнила Алена.

— Ну вот! Какие глупости. — Он сунул руку в карман и потрогал пальцами золотинку. — Что я, драться собираюсь?

— Зачем ты идешь, Сережка?

— Устал и хочу поспать. Ты же сама знаешь, что я почти не спал сегодня.

— Нет, ты что-то затеял, — возразила она.

— Глупости, Алена. Я тебе обещаю, что никуда не пойду сегодня: ни на заимку, никуда. Буду дома.

Алена опять нервно переплела пальцы.

— Сережка, я была сегодня ведьмой, ты прости меня.

— Я уже давно забыл, что там такое было, Алена!

— А я помню, — сказала она. — Мне очень стыдно и потому плохо…

Прижатый к столбу, Сергей неловко переступил с ноги на ногу.

— Иди ложись, Алена, мне пора… — Она смотрела на него и не двигалась. Тогда он шагнул в сторону, чтобы не задеть ее, и сделал два или три шага от калитки. Алена позвала его:

— Сережка!..

Он остановился. И хотел спросить раздраженно, нетерпеливо, но голос, как иногда случается, пропал, и вышло невразумительно:

— Что?..

— Ничего… Мне надо тебе сказать… Не ходи, Сережка. А?!

— Ну что ты, Алена! — Он даже засмеялся. — Придумываешь всякую ерунду!

— Хочешь, я на коленки стану?.. — жалобно предложила она и, судя по ее настроению, могла стать.

— Брось, Алена. Что ты выдумываешь? — повторил Сергей.

— Я, Сережка, чего-то боюсь… — сказала она. И голос ее дрогнул.

Тогда он вернулся, взял ее за плечи и легонько подтолкнул к калитке.

— Иди, Алена, ладно?.. Я буду сидеть дома. Ты тоже ложись и никуда не выходи сегодня, хорошо? — Она не шелохнулась. — Иди… — повторил Сергей.

А у нее вдруг снова блеснули слезы, и, приподняв плечо, она потерлась мокрыми глазами о его руку.

— Извини… Нечаянно…

— Я знаю, что тебе тут плохо… — сказал Сергей. — Но побудь, не ходи никуда. Я завтра рано приеду. Что тебе в голову пришло?

— Я побуду… — сказала Алена. — Вечерами мне теперь всегда плохо, Сережка…

— Ну не расстраивайся. Иди, а то они уже гадают, наверно…

Она кивнула. Сергей снова легонько подтолкнул ее к дому..

— До завтра!..

Когда калитка за ней закрылась, он еще постоял немного, чтобы удостовериться, что она ушла. Потом тяжело, всей грудью вздохнул.

Вечерний воздух был полон хмельной ароматной свежести. Раньше такими вечерами глупо верилось, что все-все впереди будет хорошо — как надо… Теперь иные думы отягощали голову Сергея.

Проходя мимо домов Николая, Галины, он замедлил шаг и оглядел темные окна.

* * *


В кедровник Сергей вошел, сойдя с дороги, близ двух кряжистых широколапых кедров на опушке. Углубился настолько, чтобы видеть крайние домики Южного, зарю над поселком, дорогу и пустырь близ улицы Космонавтов. Остановился в зарослях молодого вереска, под кедрами, и, прислонясь к одному из них, стал ждать ночи…

Тишина сначала загустела возле него, под кедрами, а уж потом легко, неслышно стала растекаться кругом: по лесу, через поляны близ опушки, на дорогу, на поселок за ней.

Процокала и боязливо умолкла невидимая пичуга в кустах вереска. Запоздалая сорока выпорхнула с чьих-то огородов, исчезла за деревьями, потом коротко мимоходом отстрекотала над головой и улетела невесть куда, протрещав шальными сорочьими крыльями.

Тайга, безмолвная, оцепенелая, жила своей тайной вечерней жизнью, и кто-то поглубже зарывался в дупло, кто-то сникал, чтобы раствориться на черном фоне кедровых лап, кто-то уползал под валежник, под опавшую хвою в надежде уснуть, смирив до утра биение сердца, дыхание… Но кто-то другой тем временем осторожно напрягал мускулы, пробуя гибкий хребет и сильные лапы, чтобы не сомкнуть глаз, пока обволакивает землю благодатная летняя ночь. Безмолвная тайга одинаково укрывает всех. Для друзей и врагов, для жертвы и хищника — она каждому заготовила уголок.

Полоска зари быстро темнела у основания, блекла, пока не стала едва уловимой ниточкой — далеким мерцанием чьих-то нездешних закатов и рассветов. Дымы растворились в грязно-сером, темнеющем небе. Давно умолк репродуктор в центре поселка, ошеломив на прощанье веселой свадебной песенкой после грустных вальсов и танго: «Еще пожелать вам немного осталось, чтоб в год по ребенку у вас нарождалось!..» Где-то надсадно взревел тракторный мотор и сразу умолк, будто умер на исходе напряжения. Темнота наползала из глубины кедровника и со стороны домов. Когда стали различимы лишь ближайшие стволы в нескольких шагах вокруг, Сергей углубился еще несколько вправо от дороги на Никодимовку и двинулся вдоль нее по направлению к деревне.

Он шел довольно быстро, но неслышно, ступая пружинистыми ногами, как ступает на охоте волк. Чутко улавливал любой признак движения за собой или по сторонам и долго вглядывался в темноту, чтобы удостовериться в ошибке. А когда щелкнула сухая ветка в кедровой гущине, замер на полушаге и несколько минут вслушивался в глухую, ватную тишину.

Со стороны урмана едва уловимо тянуло сыростью. Чем дальше от Южного, тем реже попадались под ногами валежник, сухие травянистые взгорки, все чаще мягко проминался под кедами густой, податливый мох, в котором даже прошлогодняя шишка ощущалась, как булыжник: можно было прибавить шаг.

Над головой смыкались черные кроны. И редкие звезды казались затерянными, в безлунном небе: они появлялись из черноты и пропадали в ней, мелькнув недолговечной голубоватой искрой. Мрак по сторонам, если долго вглядываться в него, имеет смутные очертания и тяжело ворочается, как живой. Ходьба согревала, но иногда от напряжения по телу пробегала зябкая судорога.

Раз, шурхнув почти у самого лица, метнулась перед носом какая-то птица, и он едва не прыгнул в сторону от нее. Эти тревожные ночные птицы всегда появляются бесшумно и исчезают, почти задев тебя незримым сильным крылом. Он посмеялся в душе этой непредугаданной встрече и опять, настороженный, молчаливый, шел, высматривая у подножия кедров неподвижные сгустки темноты. За все время лишь дважды неуверенно шелестнул в кронах ветер, чтобы тут же угаснуть. И снова давила уши мертвая тишина, снова от напряжения вдруг начинали мельтешить перед глазами прыгучие шарики. Приходилось ослаблять зрение, чтобы избавиться от них.

Сергей был готов ко всему и, притупив на время все побочные ощущения, напрягал слух. Он ждал неожиданностей и для первого, самого решающего движения был собран в комок. Он не представлял, какую опасность преподнесет ему ночь, и готов был к любой из них… Но вдруг похолодел в оцепенении. До этого он не представлял, что значит «волосы встали дыбом», — теперь испытал это, когда со стороны дороги, за его спиной, тишину расхлестнул пронзительный крик: «Сере-о-ожа-а-а!..» — и оборвался вдруг.

Потом, уже спустя какое-то время, Сергей мог установить относительную последовательность дальнейших событий. А тогда все совершалось как бы мгновенно — действие опережало мысль.

Страх и ужас звучали в призывном крике Алены. Сергей бросился на этот крик. Судя по тому, как долго потом горела кожа лица, рук — его хлестали по телу кусты вереска или шиповника, через которые он продирался. И он, конечно, думал. Потому что сначала закричал про себя: «Але-на!..» А в следующее мгновение, когда сообразил, что его не слышно, закричал в голос: «Але-на!..» И тогда же подумал, что это надо — предупредить ее о себе. Ее, кого-то другого — предупредить, что он здесь, что он рядом…

Разделяло их, может быть, всего сто метров, но шум борьбы и натужный зов: «Сережа!» — дошли до него не сразу. Алена задыхалась — это он уловил, но осознал потом. Он выкрикнул: «Здесь я». И может быть, всего секунды отделяли момент, когда ночную тишину разорвал пронзительный Аленин крик, от момента, когда он понял, что уже на месте, когда метнулась на него чья-то чужая черная тень. Он рванулся навстречу неизвестному, и они сшиблись, как два тарана. Сергей не знает, куда нанес удар, но целил в голову, и кулак попал во что-то жесткое, неподатливое. Оба не рассчитали инерции противника и упали, когда, разорвав темноту, грохнула вспышка ружейного выстрела. Теперь все измерялось несколькими ударами пульса. Сергей вскочил на ноги, метнулась к нему Алена: «Сережа!» Он узнал ее, его второй удар пришелся в воздух, по направлению к урману трещали сучья — все это было почти одновременно.

— Жив?! Ты жив?! — задыхалась Алена. Он не успел ничего ответить, он рванулся туда, куда бежал от него противник. Алена уцепилась за его руку, чтобы направить в другую сторону: — Сюда! — Только немного позже они поймут оба, что тех было двое, и один сразу с выстрелом бросился от Алены вдоль дороги на Южный, второй, от Сергея, — по направлению урмана. А тогда он, сразу услышав движение со стороны дороги, сообразил, что жесткое под ногой у него — ружье, и подхватил его.

— Стой!

Одновременно встречный возглас из темноты:

— Кто здесь?!

Сергей толкнул Алену за кедр, сам, прижавшись к ней, щелкнул курками.

— Не подходи!

— Кто это?! — С фальшивой тревогой в голосе повторил неизвестный, но все же остановился, и перед глазами Сергея, в нескольких шагах от него, примерно на том самом месте, где только что воевала Алена, вырисовался темный силуэт.

— Не подходи. Я спущу курки, — предупредил Сергей.







* * *


Он не знал, из какого ствола произведен выстрел, и взвел оба курка, положил пальцы на оба спуска.

Владеть, ружьем его учил когда-то отец: у них была хорошая бельгийская двустволка… Отец его погиб геройски. — не умер, а погиб, хотя другие этого не понимают. Он был техником, но последний год работал формовщиком на чугунолитейном. Ни мать, ни соседи не поняли его, когда он переменил чистую работу в химлаборатории на тяжелый труд формовщика. «Надоело считать копейку!» — объяснил он матери. Но хоть и стал получать в три с лишним раза больше денег, в доме от этого не прибавилось роскоши. Мало того, он стал брать на дом чертежи из бюро технической информации, чтобы еще подрабатывать, и просиживал все свободное время над чертежной доской. Вдруг отказался от неизменного стаканчика к ужину, от охоты, от подледного лова, который был его страстью. Мать удивлялась: «Куда ты копишь?» Он посмеивался: «Фиат» купим Сереге, дачу выстроим, приданое заготовим! Что он у нас — бесприданец будет?!» Но и Сергею эти перемены в доме не нравились. Заметив его сумрачное лицо, отец отводил глаза в сторону. «Учись, сын, в остальном когда-нибудь сам разберешься. Главное — будь мужчиной. И цени мать». Потом однажды пришел — мать была на базаре — желтый, как мумия, лег на диван… «Все, сын. Простите меня, подвел я вас, не выдюжил… Хочешь — позови «скорую». Когда «скорая» пришла, он уже умер. После него осталась сберегательная книжка на две тысячи шестьсот рублей и записка с наказом матери, когда станет невмоготу, пойти к Филиппу Филипповичу, начальнику лаборатории — он куда-нибудь определит ее хоть ученицей для начала… Только в эти дни выяснилось, что еще год назад он узнал от фронтового друга-врача о своей скорой смерти и не согласился на рискованную операцию каких-то хитрых раковых метастаз, скрыл свою болезнь и пошел работать в литейный. Над гробом отца впервые подумал Сергей о жизни и смерти. Он просидел над ним всю ночь и решил для себя, что умирать, как умер отец, не страшно. Мать никогда не работала, имела незаконченное среднее образование, то есть не имела его по нынешним временам, и скоро пошла к Филиппу Филипповичу, так как деньги отца решила сберечь до учебы Сергея в институте. А сам Сергей уже на следующий день после похорон определился на завод стройдеталей сколачивать деревянные щиты для снегозадержания: пятнадцать копеек щит. Утром отдавал Алене учебники, она прятала их, он отправлялся на завод, вечером забирал учебники у Алены, шел домой. Демарш этот мать вскоре обнаружила, пришлось вернуться в школу. Мать устроили в лаборатории, но бельгийское ружье в первые месяцы после отца все же пропало в комиссионном…

Понадобилось несколько долгих секунд, чтобы Сергей узнал в человеке перед собой Владислава. Тот, судя по всему, тоже признал его.

— Ты что — с ума сошел?! Или играешься?!

— Играю… — ответил Сергей и, осторожно спустив курки, поставил ружье прикладом на землю. — Меня один человек предупреждал: когда тайга, ночь — все может быть… — И неожиданно для себя скаламбурил: — Лучше перешутить, чем недошутить…

Бородатый Владислав шагнул ближе.

— Ты стрелял?

— Я, — ответил Сергей. Алена толкнула его в спину.

Владислав, заметив ее, остановился.

— Я слышал крик и выстрел…

— А почему вы без ружья? — спросил Сергей.

— Оставил!.. — Владислав слегка запнулся на слове. — У знакомых!

Сергей не ответил, напряженно вслушиваясь в тишину. Кедровник безмолвствовал.

— Здесь ничего не случилось?.. — подозрительно спросил Владислав.

— Случилось… — ответил Сергей, шагнув от кедра, и, опершись на ружье, остановился перед Владиславом. Алена, пряча руки за спину, подошла и встала рядом. — Чье это ружье? — спросил Сергей.

— Все шутишь, малый? Твое, наверно! — Владислав теперь не казался жалким пижончиком, вялым в движениях, тугим на слово. В голосе его звучали решительные ноты.

— Не мое, — сказал Сергей.

— А чье?! — в свою очередь, спросил Владислав.

Сергей пожал плечами.

— Может, кого-нибудь из ваших…

— Какой калибр? — Владислав протянул было руку, но вовремя догадался, что ружья ему Сергей не даст.

— Шестнадцатый.

— У Геннадия шестнадцатый… — начал Владислав.

— У вас тоже, — заметил Сергей.

— Да. — Владислав усмехнулся. — И у Павла тоже. — Он повернулся к Алене: — Вы кричали?

— Я просто так, — сказала Алена, которая пока ничего не понимала, но машинально подстроилась под интонацию Сергея.

— Просто на весь лес не кричат, — возразил Владислав.

— Я не думала, что получится так громко.

— Что вы морочите мне голову! — обозлился Владислав. — Здесь кричали по-настоящему!

— А почему вы не на заимке? — спросил Сергей.

— Это я должен спрашивать, а не ты! — огрызнулся Владислав.

— Но я уже спросил…

— Ты смотри у меня! — предупредил тот, глянув на ружье в руках Сергея. — Что вы делаете здесь, в лесу?

— Гуляем, — сказал Сергей, до конца выдерживая начатую днем игру.

— Хорошенькое дело! — Владислав засмеялся, видимо, сообразив, что пустыми угрозами тут не испугаешь. — Я второй день присматриваюсь… Между прочим, в узелке, что твой Гена спустил в озеро, еще одного ружьеца не было.

— Где вы видели? — наобум спросила Алена. Её всю еще колотило после недавней стычки.

Сергей тем временем огляделся по сторонам. Тишина успокаивала и настораживала. Однако при последнем сообщении Владислава он расслабил мускулы и, опершись подбородком на ружейное дуло, стал смотреть в землю.

— Местечко я примерно знаю… — ответил Алене Владислав, пытаясь разглядеть ее в темноте.

— А при чем здесь мы? — спросил Сергей.

— При том… — сказал Владислав. — При том, что вчера наш Гена базарил возле Южного с каким-то беленьким типчиком, а потом встретился на пожарище…

— Со мной, — перебил его Сергей. — Встретился, мы потолковали, разошлись, и тогда к пожарищу подошли вы.

— Ты наблюдательный.

— Немножко, — согласился Сергей. — Ну, и о чём базарил Гена?

Владислав недоуменно хмыкнул, оставив его вопрос без ответа.

— Все-таки почему вы стреляли?

— Была причина… — Сергей прикидывал, о чем могли говорить Гена с Костей.

— Какая? — уточнил Владислав.

— Надо было пугнуть… — сказал Сергей. — Одного, кто про утопленный узелок знает… Ну, и догадывается, что я слежу за ним.

— Понял его намек Владислав или не понял, но ответил сдержанно: В таком случае не следовало брать с собой девушку.

— Ну а может, это все-таки ваше? — Сергей приподнял двустволку.

— Я оружия не теряю, — похвалился Владислав. И добавил: — Если уж беру с собой.

— В избушку идете?

— Нет, — благоразумно решил тот. — Теперь я, пожалуй, лучше заночую в Южном.

Сергей усмехнулся.

— Я наврал вам — это ружье мое.

Владислав вторично не обратил внимания на его слова.

— Вам бы я тоже не советовал ходить ночью по лесу, — сказал он Алене.

— Я не одна.

— Тогда не кричите так громко, — съязвил Владислав.

— Она хотела узнать, кто еще есть в тайге, — отпарировал за Алену Сергей.

— Ну, тогда приятной прогулки! — откланялся Владислав. — Если, конечно, я вам больше не понадоблюсь.

— Нет, спасибо, — ответил Сергей.

Тот пошел сразу в обратном направлении и, против ожидания, ни разу не оглянулся.

* * *


Алена крепко ухватила Сергея за руку. Страх и возбуждение получили вынужденную отсрочку: тепёрь можно было откровенно трястись и дышать полными легкими, не смиряя шальных ударов под левой грудью.

— Он?!

А Сергей сам хотел спросить ее об этом. Но тот, чье ружье держал он в руках, бежал от него к урману. Владислав появился со стороны дороги… Знай Сергей сразу, что Аленин противник исчез в этом направлении, — беседа с Владиславом проходила бы в менее вежливых тонах. А теперь, не давая Алене опомниться, он потащил ее прочь от места схватки.

— Идем! После… — Надо было уйти глубже в кедровник, потому что ночью, в окружении леса, на дороге становишься более беспомощным, чем в самой непролазной глуши. И, держа в правой руке оружие, левой направляя перед собой Алену, Сергей быстрым шагом повел ее прочь от дороги, к небольшому рясному озерцу, что находилось где-то поблизости. И всякий раз, когда она хотела обернуться, что-то сказать, он сильнее сжимал ее плечо: «Не сейчас. Молчи». И напряженно вслушивался в глухую, затаившуюся тайгу.

У озерца он отпустил Аленино плечо. Где-то всходила блекленькая луна или глаза его освоились в темноте, но гуща мертвого пространства отодвинулась, и стали различимы кедры в нескольких десятках шагов от озерца. Неслышно открыв ружейный замок, Сергей проверил стволы. Выстрел был сделан из левого — «чока». Правый остался заряженным. Хотел выкинуть пустой патрон — вспомнил, что он еще может пригодиться, и, положив двустволку на землю, спустился к воде. Шли за ними по пятам или не шли — надо было поверить, что они скрылись, отдохнуть, прийти в себя. Если кто-то держался за их спиной — бегство по ночной тайге не менее бессмысленно, чем эта надежда.

Раздвинув плотную ряску, Сергей обеими руками зачерпнул холодную воду и опустил в ладони пылающее, как от ожогов, лицо. Потом намочил шею, грудь, волосы. Алена оставалась на том самом месте, где он ее бросил. Тихонько позвала:

— Сережка… ― Он подошел, промокнул рукавом глаза, нос, подбородок. ― Иди умойся. — А она взяла его руку и молча приложила к своей у запястья. Сергей вздрогнул. — Что это?!

— Кровь… — жалобно и чуть ли не гордо сказала она, хотя ему и без того уже стало ясно, что правая ладонь ее от запястья, а может быть, выше — в загустевшей крови. Он испугался.

— Алена… Что же ты… А, ч-черт! — Силой усадил ее на землю, закатал рукав и в поисках перевязочного материала сунулся под свою куртку, за майкой. Алена откуда-то из-за пазухи вытащила белый, пахнущий духами комочек.

— У меня платок…

Он все же сбросил через голову куртку, снял майку и сбегал намочил ее. Отмывая руку Алены от кончиков пальцев к порезу и стоя перед ней на коленках, он только повторял:

— Алена… Ну глупая… Как же это ты?.. Алена…

Думал, ее задело ружейным выстрелом, но рана чуть выше запястья была ножевая, и порез, на счастье, оказался неглубоким, потому что, достань он вену — все было бы гораздо, гораздо хуже. Тайга и ночь стали еще неприветливее теперь, и, затягивая платком Аленину руку, Сергей настороженно вслушивался в тишину.

— Ну и горе, же ты, Алена!..

— Да! — упрекнула она. — Учил: захватывай руку так, поворачивайся… Это хорошо, когда ты щепку держишь. А когда на тебя по-взаправдашнему с ножом — никакие самбо. Я схватила его, а рука вывернулась немножко, и чиркнуло! Я тогда не поняла: горячо — и все. А то бы глаза выдрала без всякого самбо…

Она шла просекой, когда инстинкт подсказал ей, что впереди, на изгибе дороги, кто-то есть, и этот неведомый кто-то укрылся от нее в гуще кедровника, по левую сторону дороги. Она могла бы выждать на месте, могла повернуть назад, но тот же инстинкт заставил ее нырнуть под укрытие кедровника с противоположной стороны дороги — вправо. Она действовала, подчиняясь интуиции, и догадалась притаиться под развалистым кедром — не бежать напропалую, очертя голову. И снова неясное движение впереди, со стороны дороги подсказало ей, что человек ее ищет и что человек этот не Сергей. Потом были минуты, когда ничто не нарушало застоявшейся, медленной тишины. И все же она поняла вдруг, что неизвестный стоит прямо перед ней, в тени вереска, что он разглядывает ее в темноте и, может быть, в следующую секунду что-то должно случиться. Вот тогда, набрав полную грудь воздуха, она и закричала: «Сережа!» Все дальнейшее смешалось для нее, как и для Сергея. И словно не было промежутков между прыжком неизвестного к ее кедру и грохнувшим выстрелом, между ее криком и ответным: «Алена!», между тем, как она сообразила, что короткий, тусклый отблеск в руке неизвестного — это нож, и перехватив его руку, в машинальном, почти бессознательном развороте рванула ее на излом — к себе и вверх, как потеряла равновесие от удара в бок, под грудную клетку, но не сразу выпустила руку с ножом, падая и пиная кедами чье-то тело… Вот здесь, пожалуй, была некоторая пауза: между тем, как она, выпустив, потеряла своего противника и откатилась от него по траве, чтобы вскочить на ноги, и мгновением, когда грохнул выстрел.

Закончив перевязку, Сергей раскатал Аленин рукав и, пододвинув ближе к ногам ружье, сел рядом.

— Больно?

— Чуть-чуть, — сказала Алена. — Дергает.

— А бок?

Алена вздохнула для пробы.

— Ничего.

Сергей нагреб возле себя полную горсть хвои, протянул Алене.

— Приложим? Из нее бальзам добывают…

— Из яда тоже добывают, — сказала Алена. Но взяла щепотку из его руки и стала чиркать ею по тыльной стороне ладони.

Сергей вздохнул:

— Алена, Алена…

Она подождала, что он скажет еще, но Сергей замолчал. Тогда, понюхав сырую прошлогоднюю хвою, Алена снова стала водить ею по руке, как кисточкой, — взад-впёред сначала быстро, потом медленней.

Безмолвная, сонная тайга цепенела над ними, и равнодушно перемигивались в черной вышине звезды. Иногда они влекут к себе, а иногда бывает страшно тоскливо за тех, кому из этой глубины, возможно, приходится искать землю. У самых крон чернота неба кажется немного прозрачней. А может, это фосфоресцируют кедры.

— Днем не узнаешь?.. — спросил Сергей.

Алена покачала головой: «Нет…» Он и сам не узнал бы, на кого налетел и чье ружье теперь лежало у ног. Это мог оказаться любой из Костиной братии — хоть сам Костя, он даже не рассмотрел одежды.

Алена видела, как Сергей уходил из Южного, как нарочно замедлил шаг против дома Галины, и, когда он скрылся в кедровнике — она еще долго стояла возле калитки. Что-то в его поведении беспокоило ее, и в густеющих сумерках она вошла в дом предупредить женщин, что уходит. Сказала: на Кирасировку идет машина, подвезут почти к дому, Сергей там ждет… Мимо больницы и дома Галины предусмотрительно не пошла, а сделала круг, чтобы войти в кедровник с параллельной улицы, потом выбралась на дорогу и сначала шла по обочине, держась на всякий случай спасительной близости кедров, а через некоторое время — не потому, что успокоилась, а потому, что спешила — выбралась на уезженную дорогу и затопала по самой середине ее, пока не образумило странное ощущение, что впереди, на изгибе дорожной просеки, кто-то есть…

Они посидели еще немного.

Кедровник молчал, и можно было поверить, что на сотни метров кругом нет ни одного постороннего человека. Лес, неподвижный, сонный, дышал спокойно, легко, и от застоялого озерца пахло водорослями. Можно было не сомневаться, что опасность — надолго или ненадолго — миновала. Но именно теперь, когда улеглось возбуждение, самое время было осознать весь ужас произошедшего.

Опустив голову на грудь, Сергей тихонько замычал сквозь зубы. Хотя для разрядки было бы очень кстати взвыть. Алена испугалась.

— Чего ты, Сережка?

— Ничего, Алена… Просто так…

Она не поверила.

— У тебя тоже болит что-нибудь?

— Нет… Я из-за тебя.

Алена шевельнула плечами.

— Ну вот… Нашел из-за чего. На мне, как на собаке, заживает.

— Я не потому, Алена!.. — Сергей помедлил. — Рука заживет. А что бы я делал, если бы он тебя не по руке полоснул?

Алена подтянула коленки.

— Как будто ты виноват…

— Я, — сказал Сергей. — Но даже не это главное… Ведь я знаю тебя и мог бы догадаться, когда ты сказала «побуду», что очень уж легко согласилась… — Он помолчал минуту, другую и ни с того ни с сего добавил: — А кричала ты, между прочим, от души. У меня волосы встали дыбом.

Она тронула его за рукав.

— Не надо, Сережка… Мне и так страшно.

Стало будто темнее опять, и кедровник сомкнулся вокруг озерца.

* * *


Костер горел посреди лужайки. Они вышли на запах дыма, свернув круто вправо, еще дальше от дороги. За ивняком, по ту сторону лужайки, начинались камыши Никодимова озера. А влево по берегу его пряталась в кедровнике сонная Никодимовка. Огонек едва тлел, мерцая то там, то здесь на догорающих углях. Чья-то рука затеплила его, но рядом, на лужайке, никого не было. Костерок выглядел давно заброшенным и медленно умирал сам по себе. Затаясь на приличном расстоянии, Сергей и Алена долго наблюдали за ним. Но уверенность в том, что худой человек не станет разжигать огня, и близость Никодимовки преуменьшили их осторожность. Сергей ступил на лужайку. Алена, как тень, последовала рядом. Остановить ее Сергей не успел: одним движением развернулся от костра, вскинул ружье и едва удержал палец на спуске, когда из глубины кедровника, черного после светящихся углей, раздался голос:

— Поздно гуляешь, молодой… — Со стороны леса они были до глупого открыты, в то время как сами не могли даже ориентировочно угадать Гену, когда он потребовал: — Убери пушку.

Сергей взял ружье за спину.

Гена выдвинулся вперед, чтобы его стало видно.

— Искал меня? Или так набрел?.. Нам есть о чем потолковать.

Сергей выжидающе промолчал.

Ружье Гены висело за его спиной стволами вниз.

— Пусть девка отойдет, — потребовал Гена.

— Это девка понимающая… — сказал Сергей.

Алена посмотрела на него, тронула за руку и, отойдя в противоположный конец лужайки, остановилась под кедром. Именно там, в отблесках огня, она представляла отличную мишень. Помня собственную оплошность, Сергей мог теперь досадовать на нее сколько угодно.

— Развел для веселости, а может, не зря… — туманно объяснил Гена, подходя и усаживаясь возле костра. Совершенно обросший, с фиолетовыми отеками у глаз, он выглядел сейчас лет на двадцать старше самого себя. Сергей не присел, выжидая, и беспокойно куст за кустом оглядывал ивняк, деревья, откуда пришел Гена, и за Алениной спиной, где в пяти минутах ходьбы начиналась Никодимовка.

— В одиночку хоть костер… — все так же туманно разъяснил Гена. — Когда никого… — И, усевшись наконец как следует, внимательно посмотрел на Алену. — Говоришь, своя девка?.. — Досадливо кашлянул, отворачиваясь к огню. — Хочешь — так пусть подойдет.

Алена то ли слышала, то ли догадалась, о чем он, — подошла и, присев на корточки боком к огню, стала подбирать вокруг себя остатки сухого хвороста. Гена понаблюдал, как она разламывает его и крест-накрест кладет на угли. Предупредил:

— Сильно не распаляй… — И долго молчал потом.

Алена крошила хворост, Сергей ждал, а он смотрел, как разбегаются по тонким, сухим хворостинам голубоватые огоньки.

Потом глянул из-под соломенных полей на Сергея.

— Хочешь знать, кто дал твоему другу подножку?

— Ну… — невнятно проговорил Сергей, злясь почему-то на Алену.

— С той девкой… — Гена кивнул куда-то в сторону. — Что стояли вместе — давно знакомы?

— Два дня, — ответила за Сергея Алена. — Они сами подошли к нам.

Гена пошевелил губами, недовольный, что вынужден разговаривать с девкой, и обратился опять к Сергею:

— А брата ее?

— Столько же… — ответил Сергей, все еще чего-то выжидая.

— Хорошо знаете?

— Нет… Почти не знаем.

Гена удовлетворенно выпрямился, поправил шляпу на голове.

— Так вот… Это он крутнул аферу! Остальное мерекай сам. — И Гена опять наклонился к огню. Сергей снял ружье, опустил на землю рядом с собой и, обхватив руками колени, как любила сидеть Алена, пристроился у огня между Аленой и Геной.

— Какую аферу?..

— Откуда я знаю! — раздраженно ответил Гена. — А тебе подавно не разобраться.

— Разберусь… — нарочито небрежно заметил Сергей.

Гена саркастически хмыкнул на это.

— Без Ваньши тут и я, как с бельмами на глазах.

— Это его ложка? — спросил Сергей.

— Какая?

— Ну, с цветочками, листьями… Увитая вся.

— Его… — Гена посмотрел на Сергея с любопытством.

— Зачем он в тот вечер пошел с Лешкой в усадьбу?

— А ты что — в курсе? — спросил Гена.

— Немного… — уклончиво ответил Сергей.

— От дружка?

— Нет, сам по себе… Дружок не посвящает.

— А где Ваньша — ты знаешь? — Сергей под его пристальным взглядом переложил с места на место горящую хворостину в костре. Идиотски глупо он мог попасться на этот огонек…

— А в Южном тот что вам про него сказал?

— Кирпатый? — уточнил Гена.

Сергей догадался, что это и есть Костя. Кивнул.

— Сказал, что Ваньша смылся! — Опухшие глаза Гены, когда он смотрел внимательно, становились узкими, как щелки. Сергею показалось забавным такое объяснение. А Гена, сам понимая это, добавил: — Кирпатый сказал еще, что Ваньша заделал старуху… — Гена покосился на Алену. — Потом рванул… А может, уже попал в лапы!

Сергей перехватил вопросительный взгляд Алены, кивнул ей, чтобы садилась. Она убрала с травы из-под себя сушняк и села. Гена в это время тоже смотрел на нее, вдруг сказал:

— У меня похожая была девка… лютая…

— Где же она? — спросила Алена.

— Была, да сплыла… — мрачно объяснил Гена и посмотрел на Сергея, как бы припоминая, на чем они остановились.

— Нету теперь Ивана вашего, — сказал. Сергей.

— Бежал?.. — Гена недоверчиво скривил губы. — У меня он лучший кореш!

— Нет, — ответил Сергей. И нарочито в лоб добавил: — Его убили.

Гена разом спружинил от земли: не встал, но приподнялся весь, бросив тяжелую руку на ружье.

— Они?! — Гена так и сказал: «они» — не он.

— Кто его… — неопределенно ответил Сергей. — Не совсем. Сначала скажите, зачем в тот вечер Ваньша пошел в Никодимовку?

Гена смотрел на него, как загипнотизированный.

— Я догадался, что они, гады, что-то вертят…

— Зачем ему было идти с Лешкой? — повторил Сергей. — Вы каждый раз ходили на этот берег, в усадьбу?

— Нет… Каждый раз мы сразу получали, что нам положено… А тут второй заход, и опять — на потом… Ваньша решил проверить. Я остался заводить сетку.

— Проверить, что еще не сбыли прежнее золото? — уточнил Сергей. — А денег не дали ни в тот, ни в этот раз. И Лешка согласился показать усадьбу?

— Согласился он или не согласился… — досадливо ответил Гена. — Что ему было делать?.. А откуда ты все это знаешь?

— Их оказалось в усадьбе слишком много, Ваньшу там не ждали, — уклончиво ответил Сергей. — Да еще бабка подвернулась…

— Вот суки! — Гена опять стиснул в руке двустволку и посмотрел на Алену. — Тебе бы лучше отойти, молодая…

— Я не слышу, когда вы ругаетесь, — сказала Алена.

— О чем вы говорили вчера с Кирпатым? — спросил Сергей.

— А это у тебя откуда? — удивился Гена. Сергей выдержал его колючий сквозь припухшие веки взгляд. Игра так или иначе продолжалась. Хотя, будь Гена заодно с другими — их встреча была б короче. — Силен мужик! — похвалил его Гена. — Вчера Кирпатый божился, что не знает, где Ваньша…

— Вчера он правда не знал, — заметил Сергей.

Гена долго и тяжело думал, соображая, откуда у него эти подробности. Немного погодя продолжил:

— А сегодня Кирпатый сказал, что дело щупают вихры… — И спросил: — Так? — Сергей неопределенно пожал плечами. — Сказал: если Ваньша влипнет, мне кранты… Потому как дело пахнет мокрым, а я уже один срок тянул… — Он уставился на Сергея, как бы спохватившись, зачем рассказывает ему. Сергей понял его, небрежно пошевелил хворост, чтобы горел энергичней.

— Что он еще говорил?

Гена тоскливо промычал, сообразив, видимо, что какие-то концы с какими-то не сходятся у него.

— Сказал мне — уходить. Обещал документы и новое местечко… — Он задумался. — В Якутии…

Сергей молчал.

— У вас тогда была девушка, когда вы… первый раз? — неожиданно спросила Алена.

— Это, молодая, еще до потопа было… — ответил Гена. — Золотопродснаб действовал… Дядя мой одну артельную водил… А мне тогда меньше твоего было… — Гена задумался, помрачнел.

— Вы поверили Кирпатому? — спросил Сергей.

Опять напряженно прикидывая, что к чему, Гена ответил:

— Сегодня мне принесут корочки, и я…

— Куда принесут? — спросил Сергей.

Гена ответил механически, как робот:

— К лабазу, в четыре.

Сергей заметил, что даже Алена вздрогнула при этом. Лучшего местечка для свидания в темноте не придумаешь.

— Не ходите туда! — сказала Алена.

Загадочно устроены женщины: еще час назад ее вряд ли волновала судьба Гены, достаточно было одной неопределенной похвалы — и она о нем уже заботится.

— А этого вы знаете, Рагозина? — спросил Сергей, пока Гена не успел среагировать на слова Алены. — Брови вот так, — он показал, — вверх-вниз, как шлагбаум. Он за главного, что ли, у вас, в Белогорске?

— Ну… — сказал Гена. — Его забота: устроить — кого где… Вот и все. Получить с нас, а дальше мы сами. — Неожиданно спросил: — Ты написал в избушке?

— Я.

— Вы потому сидели здесь?

— Кто его… — сказал Гена и непонимающе посмотрел из-под шляпы на Сергея, на Алену. Они сидели, освещенные бликами слабого костерка, и со стороны представляли, наверно, довольно уютную компанию. — Что-то было, я ухватывал, не так… Ваньша не мог меня бросить… И не хотелось уходить втихаря, как в прорубь… Чтобы только один Кирпатый был в курсе… — Гена заметил, что слишком разоткровенничался, и опять глянул на Сергея, на Алену: как они это воспринимают? — Сам не знаю! Сидел, думал… Опять я, как зверюга, в лесу. Почему ты сказала — не ходить к лабазу?

Алена растерянно посмотрела на Сергея.

— Они ее тоже хотели убить. — Сергей показал на Алену. — Сейчас.

Она подвернула рукав, чтобы Гена увидел окровавленный платок.

— Н-да!!! — обронил тот, медленно выпрямляясь. И, глядя в лицо Алене, зачем-то протянул руку, потрогал ее повязку.

— Уже не больно, — сказала Алена.

Гена вопросительно посмотрел на Сергея.

— Я не знаю, — сказал Сергей. — Зачем они зазывают вас к лабазу… — И сам поежился от своей догадки: противник был гораздо изощреннее, чем он думал! — Может, потому, что вы много знаете… — Он запнулся, невольно оглядывая кедровник по сторонам. — Там ведь, у лабаза, глухое место: урман рядом, топь… А потом списали бы на вас и ее, и Ваньшу…

Тиская в корявых ладонях ружье, Гена беззвучно шевелил губами и, опустившийся, небритый, был страшен в эти минуты. Алена, как ни странно, смотрела на него с жалостью. Это было уже ни к чему. Сергей жалости к собеседнику не испытывал. Показал ему ружье.

— Не друга вашего?

— Нет… — Гена помотал головой. — Не знаю, чье… Су-ки… — выругался опять и посмотрел на Алену.

— А патроны у вас такие? — спросил Сергей, переламывая ружье, чтобы показать гильзы.

— Патроны у всех стандарт… — сказал Гена. И кивнул на Алену. — Ее за что?

— За то, что тоже много знает, — ответил Сергей. — Как и я.

— Выдашь? — спросил Гена.

Сергей помедлил.

— Там не только Ваньша остался… Старуха, которая никому плохого не делала. Теперь еще вот она. — Он показал на Алену.

Смяв поля, Гена обхватил голову, руками. Потом удивленно хмыкнул.

— Такого у меня еще не было…. Вроде сам себя продаю… — Он помолчал. — Пойду к урману, примочу гада… и заблужу в тайге…

— Как зверь? — повторила Алена его выражение.

— А там, думаешь, как люди живут, за колючкой? — вопросом на вопрос ответил Гена. Алена смутилась.

— Я не знаю!..

— Откуда у тебя пушка? — спросил Гена.

— Выбил…

Гена, протянув руку, взял у него ружье, открыл. Вытащил стреляный патрон, посмотрел, выбросил. Закрыл ружье и, вынув из кармана два целых патрона, протянул их вместе с ружьем Сергею.

— Возьми. Может, еще пригодятся…

Сергей взял.

— А теперь идите, — сказал Гена. — Я подумаю…

Сергей встал, Алена тоже.

— Я знаю, кто убил Ивана, — сказал Сергей. — Это не Кирпатый, не его руками…

Задрав лицо к небу, Гена тоскливо посмотрел на звезды. Спросил:

— Когда?

— Что? — не понял Сергей.

— Когда мести начнут, знаешь?

— Зачем вам это?.. — растерялся Сергей.

— Хочется успеть кое-что…

— Зря, — сказал Сергей. — Им же на руку, они приготовились…

— В избушку идти? — Гена усмехнулся. — Уху сварить?..

— В избушку не надо, — возразил Сергей. — Переночевать на автовокзале можно…

Гена с тайной тоской смотрел теперь на Алену. «Приворожила-таки», — с досадой подумал Сергей. И на прощанье сказал Гене:

— Сегодня вы ничего не добьетесь. А завтра приходите к больнице, на Космонавтов… Часам к девяти. Если хотите, конечно.

* * *


Ночь опять вплотную понадвинулась на них, когда они отошли от лужайки, где остался думать свою запоздалую думу Гена. В кедровнике Сергей осторожно открыл ружье и загнал в пустой ствол свежий патрон. У крайних изб предупредил Алену:

— Иди тихонько, вдоль заборов… Я сзади. На поворотах не спеши.

Они вошли в Никодимовку, и дремотная тишина окружила обоих. В одном из дворов нехотя гавкнула собака! Поворчала сквозь сон, и опять все умолкло. Сергей остановил Алену.

Здесь они были как дома. Широкая никодимовская улица с одинокими, раскидистыми тополями на ней вселяла уверенность. Но Сергей не верил обманчивости покоя, тишины.

— Давай, Алена, я тебя к Федоровне провожу, а?..

— С какой стати, Сережка?! — упрекнула Алена. — От мамы ушла, а пойду к Федоровне…

— Ну, к Мишане, Алена… Я прошу.

— А ты?..

Сергей посмотрел мимо нее, на улицу.

— Я — домой… Мне там глянуть кое-что надо…

Над кедровником просвечивал узенький, располовиненный ржавой наволочью серпик луны.

— Я с тобой, Сережка. И не гони меня! — зло сказала Алена.

Сергей досадливо поморщился.

— Ладно… Идем. Здесь где-то Мишанина хибара…

Они опять двинулись вдоль заборов: Алена впереди, Сергей — следом. Над верхушками тополей поплыл вместе с ними хилый серпик молодого месяца. Здесь было прохладней, чем в лесу. Пахло камышами от озера.

— А зачем тебе Мишаня?.. — вдруг спохватилась Алена.

Сергей посмотрел на ее сведенные брови.

— Затем, Алена, что хромать и я сумею, если захочу… А вот ездить на милицейской машине — не каждому… — Это загадочное объяснение, как ни странно, удовлетворило Алену.

Возле Мишаниной калитки огляделись.

— Неудобно… — заметила Алена. Сергей отмахнулся.

Калитка была, как и следовало ожидать, на запоре. В любой никодимовский двор можно легко махнуть через забор, но калитки, ворота запираются на ночь. Сергей тихонько постучал уголком пальца. Постучал сильней. Потом дважды погремел щеколдой. В ночи этот стук раздавался, наверно, по всей Никодимовке.

Сергей надеялся в душе, что первым проснется Мишаня. Но, прогремя запорами в сенях, на крыльцо вышла толстая, в одной нижней рубашке и шали на плечах женщина — Мишанина мать, конечно.

— И ктой-то там? — боязливо спросила она.

Сергей извинился, стараясь говорить вполголоса.

— Мне на минутку Мишаня нужен…

Мать всплеснула полными, белыми в темноте руками.

— Да разве ж это возможно такое! И где ж это слыхано?! Люди сны смотрют, а им — свидания!..

Неизвестно, сколько бы она говорила еще — на крыльцо в просторных трусах, босиком выскочил Мишаня.

— Чего это? Меня, ма?.. — Увидел через калитку Сергея и затолкал мать в сени. — Иди, мам, я сейчас!..

Громыхнув засовом, открыл калитку.

— Ты чего? — Протирая заспанные глаза, разглядел двустволку в руках Сергея, потом Алену у забора. Алена отвлекла его внимание от ружья. — Я малость не в форме…

— Ничего, — утешила Алена. — По-спортивному.

Сергей прервал этот обмен любезностями:

— Ты помнишь, говорил мне, когда возвращался в Никодимовку из Сосновска — машину вы встретили, дождичек, говоришь, был?..

— Ну… ливнул дождь, — недоуменно подтвердил Мишаня.

— А у вас фары вовсю, да?.. (Мишаня ждал продолжения.) Могла быть та машина, с которой вы встретились, не красной, а вишневой, темно-вишневой?

— Ты сначала скажи, какая вишня бывает… — проворчал Мишаня.

— Ну, как перезрелая брусника, — подсказала Алена.

— Это другое дело! — обрадовался Мишаня. — Вполне могла. Мы на нее не любовались.

Сергей невольно засмеялся.

— Тогда все! Извини, что подняли рановато…

Мишаня опешил.

— Ты что, чокнутый?

— Да нет, — возразил Сергей. — Я хотел Алену к тебе на ночевку определить, а она боится.

Мишаня подозрительно оглядел его, поморгал заспанными глазами на Алену.

— Если что — давай, я не укушу. Мать тоже не кусачая.

— Он шутит, — сказала Алена.

— Вы оба чокнутые! — решил Мишаня.

Сергей снова приглушенно засмеялся.

— Я сегодня с твоим крестным толковал, который тебя в Южном прихватывал. Немножко не врезал ему плюху! Здорово хотелось.

— Что я, сам лыком шитый? — проворчал Мишаня.

— А я так и сказал ему, что дал бы, но ты обидишься! — успокоил его Сергей.

Они двинулись вдоль заборов дальше, а Мишаня, почесывая лопатку, с минуту еще оставался у калитки.

* * *


К дому подошли через кедровник, со стороны двора. Шагах в двадцати от забора Сергей остановился. Показал Алене на кедр, за которым уже начинались огороды.

— Подожди здесь. Если что — уходи… — Но не успел сделать и трех шагов, как Алена последовала за ним. — Я сказал?!

Алена подумала и отошла назад, под кедр.

Осторожно ступая между картофельными рядками, Сергей вплотную подошел к забору, еще раз оглянулся на Алену под кедром, повесил ружье, как автомат, на грудь, ухватился руками за забор, одним движением перемахнул внутрь, сдернул ружье и замер, тихонько щелкнув курками. Почти тут же прыгнула через забор и остановилась рядом Алена, словно так они и договорились. Минуту, другую вглядывались в темные стены и крыши построек, потом тропинкой между цветочными клумбами — Сергей на этот раз впереди — подошли к флигелю. Замок был на месте, окно закрыто изнутри. Сергей попробовал ногой дерн между рябиной и флигелем. Приметнее тайника для своего золотого запаса он, конечно, не мог найти.

Тишина во дворе, замкнутом постройками, казалась гуще, плотнее, чем снаружи. У стены курятника черным диском вырисовывалось тележное колесо. Сколько помнил себя Сергей, это колесо без обода неизвестно для какой надобности из года в год маячило во дворе.

Осторожно, по самому краю ступеней поднялись на крыльцо дома. Сергей пошарил замок, пробой. Ключ прятала Алена.

— Посмотри, так он лежал?

Алена достала из-за притолоки ключ, шепнула:

— Не помню! Сунула — и всё.

Сергей хотел отдать ей ружье, поставил курками от себя к двери. Медленно, чтобы не звякнуть, открыл и вынул из пробоя замок. Передал его Алене и, отодвинув ее к ступеням, взял ружье. Одним движением распахнул дверь, вскочил и прижался к стене, налево от входа. Алена вошла следом.

— Дверь!.. — шепотом сказал Сергей. Алена тихонько прикрыла ее, он щелкнул выключателем над головой.

Сени заполняла обязательная деревенская амуниция: ведра, кадки, тазы. Со стропил свисали на шпагатах какие-то узлы, мешочки, туеса. Дверь в кладовку запиралась наружным шпингалетом, дверь из сеней в теплый коридор снаружи не закрывалась… Были еще лестница и темный проем на чердак — они пока не интересовали Сергея. С теми же предосторожностями, как и в сени, он проник во внутренний коридор, зажег там свет. Когда вошла за ним Алена — вернулся, убрал чердачную лестницу, выключил свет в сенях, запер на засовы наружную дверь, потом — на два крюка — внутреннюю. Теперь они были почти дома.

Но в Лешкину комнату входили с той же предусмотрительностью. Белые занавески на окне были задернуты. Вызывала неприятные ощущения верхняя, темная половина окна. Не зажигая лампочки, показал Алене на кровать.

— Давай покрывало…

Когда завесил окно и проверил остальные комнаты, выключил свет в коридоре — закрылись и зажгли свет в Лешкиной комнате.

От яркости, от прочных стен оба успели отвыкнуть. Алена смотрела растерянно и выжидающе: что дальше? Сергей поставил ружье в угол, достал из аптечки на этажерке бинт.

— Давай руку.

Алена открыла одеколон, хотя в той же аптечке был йод. Пока он дезинфицировал и заново бинтовал рану, Алена молчала, дергаясь и поводя на него глазами, когда было больно. Но Сергей работал, не отвлекаясь, деловито и хладнокровно. Потом опустил ей рукав.

— До свадьбы заживет…

Алена покосилась на него, трогая забинтованную руку, показала плечом в сторону окна.

— Если налетят здесь, пикнуть не успеешь…

Сергей критически оглядел задрапированную комнату, подошел, попробовал крюк на двери.

— Весело, конечно. Как в мышеловке! — И осмотрел ружье. — Сюда не сунутся, Алена.

— А если дом подожгут?

Он рассеянно еще раз оглядел комнату.

— Если подожгут — выскочим запросто… А какой им смысл? Весь народ собрать? — Взгляд его задержался на Лешкином столе, у которого сидела Алена. — Куда ты положила дневник?

Алена выдвинула верхний ящик, заглянула в него, потом, шаря для верности руками, испуганно оглянулась на Сергея.

— Я прятала сюда, где брала!..

Сергей тоже заглянул в ящик, выдвинул один за другим нижние. Дневника не было.

— Мне казалось, что я оставлял замок скважиной к двери…

— Ты знаешь… — растерянно сообщила Алена. — Тут была еще шкатулочка…

— Какая шкатулочка?..

— Маленькая, палехская, как у мамы для пуговиц… — виновато объяснила Алена, словно была обязана рассказать об этой шкатулке раньше. — Два перстенька там, запонки, зажим для галстука с камушками, брошь какая-то, часы… — Она снова пошарила в ящике и выскребла из-под стопки поздравительных телеграмм золотое колечко. — Вот!

Кольцо было обручальным. Сергей рассмотрел с внутренней стороны девяносто вторую пробу. Если учесть, что руки у них одинаковые, — размер был примерно Лешкин.

— Следы заметают… Тем лучше для него. — Он вернул кольцо Алене. — Зря это оставили.

Алена задержала кольцо в руке. К ее белой коже пошла бы какая-нибудь сверкающая ерундовина.

— Выкинуть? — спросила Алена. Сергей раздраженно покусал губы.

— Они все равно скажут, что платили ему… — И зло добавил: — Выкинь! Так и так он по лопоушеству все…

Хотел отойти от стола, Алена протянула ему колечко. Взял, сунул его в карман, к золотинке.

— Чего ты опять? — спросил Алену, потому что она прислушалась.

— Показалось… — вполголоса ответила Алена.

— Не бойся, — успокоил ее Сергей. — Им уже не до нас. Теперь ищут свидетелей, что всю ночь дома были! — Он пренебрежительно хмыкнул, хотя у самого такой уверенности не было.

Алена долго, тревожно смотрела на него, и в глазах ее тускло мерцали зеленые огоньки.

— А если бы они тебя, Сережка, здесь поджидали?..

Сергей не ответил, отведя глаза в сторону. Из рюкзака у кровати торчало подводное ружье. Он вытащил его. С откровенным сожалением вспомнил:

— Хотел одного призрака подстрелить… — И, поскольку шутки не вышло, сунул ружье назад. Распорядился: — Давай спать, Алена!

Они огляделись. Кровать в комнате была одна.

Сергей недолго думая поставил в ряд стулья.

— Тебе, Алена, трех этих штук многовато. — Взял с кровати подушку.

Алена вытащила из-под матраца толстую домотканую дерюжку и байковое одеяло… С таким обилием постельных принадлежностей не имело смысла тесниться на узких стульях. Сергей убрал их в угол, расстелил дерюжку прямо на полу, бросил в изголовье одеяло, розовую подушку и сел на свою постель.

Глядя на него, Алена тоже присела на угол кровати.

— Чего не раздеваешься? — спросил Сергей.

Алена покосилась на завешенное окно и покраснела.

— Я отвернусь… — буркнул Сергей, поворачиваясь на дерюжке лицом к стене. Но Алена долго еще сидела, машинально поглаживая забинтованную руку и глядя на него из-под сведенных к переносью бровей.

— Почему ты Гены не побоялся? Может, это он встречал нас в лесу?..

— Ему бы ты не скрутила руку, Алена. И я бы так легко не отделался. Там были другие. Хотя он тоже… дрянь порядочная.

Алена шевельнула бровями, разглядывая его со спины.

— Он пока ничего плохого не сделал нам…

— А что он хорошего сотворил? — ответил ей вопросом Сергей. — Бабка Татьяна против них ангел… — Говорил он уверенно, а сам думал между тем, сколько поспешных, рискованных шагов делал… За весь день он, пожалуй, только с Николаем, как ученик «профессора Смирнова», разобрался до конца и безошибочно… — Ты разделась?

— Раздеваюсь. — Алена встала с кровати и распустила замок тужурки, под которую надевала только белую без рукавов кофточку.

— Может; человека запутали?..

— Теперь они все запутанные… — Сергей куснул губы. Привычка эта появилась у него уже здесь, раньше он никогда не замечал ее за собой. — А пока вертели дела — только бы ухватить побольше…

Оглядываясь через плечо, Алена достала из чемодана ночную рубашку, протерла одеколоном лицо, руки, грудь, сбросила костюм и в рубашке до пят нырнула под одеяло.

Сергей обернулся, когда, отзвенев, умолкли пружины. Алена глядела в потолок над собой. С одного боку она прибрала волосы, и они закрывали ту половину подушки, что к стене.

― Скажи, Сережка, может так получиться, чтобы человек был совсем-совсем хороший, а потом вдруг — совсем плохой?

— Не знаю…

Она повернулась к нему лицом.

— Ты все понимаешь по-своему!

— Как могу! — ответил Сергей и кулаком ожесточенно взбил подушку. — Не прощу только себе, что на тебя навел этих гадов…

Алена отвернулась.

— Ведь не хотел тебя впутывать… — запоздало покаялся Сергей, один за другим стаскивая кеды. Шевельнул пальцами босых ног. Критически оглядывая их, подумал, что дома не удалось бы лечь с такими ногами. Встал, перенес трофейную двустволку ближе к своему изголовью. — Гасить? — спросил, положив руку на выключатель.

Алена посмотрела грустными, какими-то жалобными глазами.

Сергей щелкнул выключателем. И когда вытянулся на полу, под потолком тяжело, грузно заворошилась чернота. И зыбкая тишина сразу стала густой, вязкой. Направо едва белели у противоположной стены Аленины простыни, ее саму не было видно.

— Жалко, что он меня по руке чиркнул… ― сказала Алена.

— Не болтай… — предупредил Сергей.

Она будто не слышала его:

— Мне бы сейчас лежать при смерти, когда уже все можно…

Сергей напряженно вслушался.

— Это я виноват, Алена: я чуть не убил тебя, а не они! Помнишь, я говорил тебе, что они успокоились? И сегодня дразнил их. Как мог, дразнил! Я знал, что они пойдут на это. Но я, Алена, провоцировал их на себя…

— Зачем, Сережка? — Она повернулась в постели.

— Сначала хотел доказать Лешке, какие у него друзья… — ответил он после паузы. — Потом просто доказать, что это они — не другой кто… А потом… Потом и это стало не нужно.

Алена с минуту не двигалась. Ждала или думала?

— А если бы им удалось… тебя?..

— Мне это было как-то все равно, Алена! — резко проговорил Сергей. И в напряженном молчании понял, что сказал не то. — Просто бы я им не дался… — раздраженно добавил он и, злой оттого, что творит лишнее, закончил: — Кто-то же должен был взять все это на себя?!

Алена медленно повернулась на спину.

— Ну вот… И хорошо, что взяла я… — тихо сказала она.

Сергей больно куснул губы. Что-то в их разговоре было неправильным, что-то не так, как нужно. И когда замолчали оба, осталась недосказанность.

— Ты спутала им все карты, Алена… И мне. Я ждал их здесь. Ждал того, кто побывал в усадьбе. Тебя бы они, может, не тронули… Но ты в таком же костюме, как я…

Она молчала. И разговор повис опять в какой-то незавершенности, которую он не мог объяснить, но чувствовал.

— Алена… — позвал Сергей.

— Что?.. — помедлив, тихо спросила она.

— Ты какая-то странная: вчера, сегодня… Что тебе приходит в голову?.. Раз ты что-то хотела сказать мне?

Она даже не уточнила, в который раз. Значит, она помнила.

— Никто мне теперь не поверит… — ответила она, произнеся конец фразы едва слышно, так что Сергей не решился ни о чем больше спрашивать и молчал в ответ, глядя, как кружится мрак над головой. Молчал, пока не уловил в тягостной тишине непривычные, сдавленные звуки.

— Ты плачешь, Алена?..

— Лежи, Сережка! Не вставай! — прикрикнула она. И повторила еще раз: — Не вставай, слышишь?! — Конечно, плакала…

А он и не пытался встать. Лежал, глядя в быстро и все быстрей кружащуюся темноту, думая, что все всегда получается немножко не так, как хочешь. И наверное, никогда не выходит в жизни, чтобы все было совсем как надо.

* * *


Утром Алена поднялась первой и внешне выглядела, как обычно. Но так мог бы подумать лишь тот, кто знал ее мало, потому что встала она замкнутой и неулыбчивой больше, чем всегда. Отправила Сергея во флигель переодеваться. Ему пришлось, хоть и с опозданием, вымыть около бочки во дворе ноги, надеть свежие носки, босоножки, праздничные брюки, белую рубаху, жилет, — словом, приобрести вид, который свидетельствовал бы, что он не имеет ничего общего с Гнилым хутором, так презираемым Лешкиной матерью.

Когда он вернулся, Алена ждала его в черном, с широким кожаным поясом платье. Волосы она опять заколола справа, и эта вызывающая асимметрия и загнутые к вискам брови делали ее взгляд холодным, почти отрешенным.

Сергей принес тщательно отмытый от следов грязи фанерный сундучок, взял «болонью» и (аккуратно — для тех, кто знает, как это делается, небрежно — для всех остальных) обмотал ее вокруг руки с чемоданчиком.

Алена наблюдала со стороны, пока он занимался этой нехитрой операцией, словно ждала объяснений. И так как он молчал, спросила:

— Что это?

— Хочу узнать у вашего с Надькой кавалера… где он балык берет! — ответил Сергей.

Она сдержала дрогнувшие брови и сказала ровным, без тени шутки голосом:

— Не надо, Сережка. Хорошо? Больше об этом никогда не надо.

Ответить ему было нечего. Любая перемена в Алене — это всякий раз необходимость как-то по-новому держать себя с ней. И ему не часто удавалось разгадать направление этих перемен.

Вышли рано, чтобы, если не подвернется машина, пройтись до Южного пешком. Но в каком-нибудь километре от Никодимовки их догнал грузовик с крытым возле кабины кузовом. В дороге Алена была такой же замкнутой. Глядела на убегающий по бокам дороги лес, молчала, прямая, невозмутимая, как сфинкс.

День предстоял жаркий, и солнце катилось в чистой, без единого облачка синеве.

Завихряясь под козырьком крыши, ветер трепал длинные волосы Алены, перепутывал их, но за все время она не подняла руки, чтобы удержать или поправить прическу. Она выглядела на несколько лет старше себя той, что была недавно. А может, и Сергей стал тоже старше за последние дни, этого он видеть не мог.

Их ждали. Сегодня, как и накануне, многое можно было предугадать заранее. Сергей еще от кедровника разглядел вишневую «Волгу» против дома тетки Натальи, двух мужчин рядом с нею, Анастасию Владимировну у ворот, скользнул взглядом по затихшим дворам Николая и Кости с растерзанно открытыми калитками обоих. Не было только признаков Гены и Владислава. Но Гена должен был появиться чуть позже, Владислав — если это заблагорассудится ему.

А от больницы навстречу им уже спешила тетка Валентина Макаровна. Вынужденная колготиться эти дни, она, понятно, забыла, что беготня и спешка при ее статности не к лицу.

Тетка Валентина Макаровна спешила к Алене, но была рада обоим. Взволнованная, окончательно разбитая за последние сутки, она все же заметила и, должно быть, оценила их праздничный вид.

— Оленька! (Из всей ее речи самым понятным было это многократное «Оленька».) Я вчера… Ты поймешь меня, не серчай, Оленька! (Всех Алена должна была понимать, черт возьми.) Я не знаю, что творится со мной!.. Он хочет видеть тебя, Оленька!.. Там сейчас эта… — Она осторожно убрала с плеча Алены заблудшую жесткую прядь. — Он сказал… Он мне сказал: не нужна она ему!.. — И тетка Валентина Макаровна заглянула в глаза Алены, словно бы та должна сразу просиять или запрыгать на одной ножке от радости. — Пойди к нему, родная! Он все утро тебя спрашивал…

Алена слушала ее, не прибавляя шагу, и была так же невозмутима, как утром.

Сундучок вместе с «болоньей» оставили в комнате сестры-хозяйки.

Лешка опять лежал под одеялом. Постель, тумбочка, бинты на его голове были на этот раз в порядке. Но Лешка тоже стал совсем не похож на себя. Он казался надломленным и безвольным, как после изнурительной, многомесячной болезни.

И Галина, сидевшая на его постели, тоже стала другой. Смотреть на нее было просто неприятно. Если большим, солидным людям не к лицу мельтешить, суетиться — таким вот миниатюрным, как она, точеным и аккуратненько отшлифованным, нельзя ни на минуту забывать о своей рисованности, тем более злиться… Сразу не замечаешь цвета волос, кожи, а видишь искаженное лицо, неряшливо сбитую прическу, мятый подол. Будто лопнула изящная упаковка и наружу выскочил гаденький, неопрятный зверек…

— Оля! — Она вскочила с Лешкиной кровати. — Мы ждем тебя, Оля! — Шагнула навстречу им, но натолкнулась на холодный Аленин взгляд и остановилась.

— Выйди… — сказала ей Алена. — Нам нужно поговорить с Лешкой.

— Нет, вы должны при мне! Вы не можете, Оля!.. — торопливо заговорила Галина, встряхивая головой и нервно ломая руки. — Вы не должны!.. — Хотя что «не должны» и что «не можете», было не совсем ясно. — Подумайте, Оля!.. Сережа! Подумайте обо всех нас!

Лешка, до подбородка натянув одеяло, переводил настороженный взгляд с Галины на Алену, с Алены на Сергея, который опять облокотился на кровать у входа и смотрел в обрамленное белоснежными простынями одеяло перед собой. Чего ждал Лешка?

— Скажи, Оля, что ты не сделаешь ничего плохого! Скажи, что ты будешь благоразумна! — торопилась Галина. — Сережа, я умоляю вас!..

Алена сделала шаг мимо нее к Лешке:

— Почему ты молчишь?

Он стиснул в побелевших пальцах кромку одеяла.

— Выйди, Галка… — Нелегко дались ему эти два слова, ибо они означали, что он вверяет свою судьбу бывшим друзьям, теперешние уже не могли ему помочь.

— Нет! — тряхнула головой Галина. И повторила громче: — Не-ет! (Сергей побоялся, что она закричит во весь голос.) Если ты виноват перед ними — ты перед всеми виноват! А я чиста перед ними! Чиста! И я буду умолять их! Оля! Сережа!

Она долго бы продолжала в том же духе. Но Алена оставалась равнодушной к ее призывам. А Сергей глядел в одеяло перед собой и как бы вовсе отсутствовал.

— Иди… — хрипло повторил Лешка, его опять начало лихорадить.

Надо отдать должное Галине: прежде чем выйти за дверь, она пригладила волосы, обтянула на себе халат и глянула на Лешку с откровенным презрением. Может, она хотела разжалобить их своим прежним видом?.. Но с гладкими перышками она, что бы там ни было, вызывала определенную симпатию, растерзанная — нет.

Алена отошла и остановилась у окна. После истерических выкриков Галины нетягостным казалось установившееся молчание. Все ждали чего-то друг от друга.

— Ты сказал своим приятелям, где ключ лежит? — спросил Сергей.

Лешка тревожно пошевелился.

— Они должны были взять дневник и там… больше ничего! Я же мог записать, чего и не было никогда! Я иногда злился на Галку.

— Ты и сегодня был не очень с ней вежлив… — заметила. Алена.

Лешка не понял ее.

— Зачем было так выгонять? — спросила Алена.

— Но ты… сама сказала… — Лешка растерялся.

— Если тебе человек был дорог, надо не забывать этого… — сказала Алена.

Лешка приподнялся на подушках. Вся его прежняя порывистость свелась теперь к этим нескольким движениям: привстать на подушках, лечь, опуститься, подняться выше, повернуть голову вправо, влево, переместить одеяло. И его лихорадило опять — он уже не скрывал этого.

— Она предательница… Она мне не нужна больше…

Алена посмотрела вприщур мимо кроватей, мимо Сергея, куда-то в стену у двери.

— Там ты лучше писал, Лешка, красивее… Там тебе нельзя было не верить… И завидно было, ты знаешь… — Голос ее за все утро единственный раз дрогнул при этом. Но закончила она равнодушно: — Там ты казался лучше, Лешка.

Он подвинулся, неуверенно показал рукой на постель.

— Сядь, Алена…

Она какое-то время еще стояла, прислонясь к подоконнику, потом оторвалась от него, подошла и села напротив Лешки, спиной к Сергею.

— Почему ты не поинтересуешься, что у меня с рукой?

— Что?.. — помедлив, испуганно спросил Лешка. Догадался? Или решил, что она сама себя полоснула по запястью?

— Меня хотели зарезать сегодня. Ночью, — добавила она. — Как цыплят режут.

Лешка долго пытался уловить в ее глазах, что она шутит. Ему хотелось, чтобы это оказалось шуткой. А может, Сергей придумал для него такое желание. Может, ничего он, Лешка, не хотел…

— Ты врешь… — наконец сказал он.

— Я не вру, Лешка, — спокойно возразила Алена. — Ты знал, что они захотят сделать это?.. Только честно.

— Нет, Алена, нет! — Лешка весь приподнялся на локтях. — Серега! Клянусь вам!

Алена сидела спиной к Сергею, и он не видел ее лица. Она спросила:

— А если бы им удалось это — ведь ты бы смолчал, Лешка?

Тот не нашел слов. А трясло его все сильней.

— Алена!

— Смолчал бы… — сказала Алена. — Если бы все у них удалось как надо, ты бы мог сделать вид, что ничего не подозреваешь…

— Алена!.. — страстно повторил Лешка. — Алена, я не знаю ничего, но я бы их — своими руками!.. Серега, почему ты молчишь?!

Сергей не глядел на них. Ему почему-то было немножко противно ото всего этого.

— Что ты вчера говорил мне, Лешка, — говорил по дурости… Будем считать, что все это забыто, — сказал Сергей. Алена обернулась и, пока он говорил, смотрела на него в упор. — Мы сейчас пойдем — сначала я дам одному гаду по морде, а потом — хочешь, я, хочешь, Алена — пойдем и скажем, что ты решил… Ведь когда человек сам признается, это учитывают…

Лешка не выдержал.

Подожди, Серега!.. Дай мне прийти в себя! Дайте мне один день, Алена! Один денек! Собраться, мать подготовить! Пожалуйста!

Алена тронула забинтованную руку. И тогда вдруг Лешка заплакал. Нехорошо смотреть, когда плачет парень. Очень противоестественно это. И когда не омерзительно, то страшно.

Алена продолжала за Сергея:

— Сережка пойдет и скажет, что ты еще вчера все рассказал нам. Что ты просто сам еще не все знал, но рассказал нам про золото, про остальных… Сережка все скажет за тебя.

Сергей смотрел в кровать перед собой. Неприметное с первого взгляда пятно на одеяле, — возможно, чья-то отстиранная кровь — вырисовывалось перед ним все отчетливее и теперь стало похожим на летучий, слегка кренящийся на волне парусник. И длинный вымпел хлестал косицами пенный барашек. Парусник мчался один, без людей — стоек, хоть и неуправляем.

Лешка устыдился наконец. Обмахнул глаза, на минуту прикрыв их ладонями. Утратив загар, он казался таким же белым, как простыни, как наволочка, как бинты. И тяжело дышал.

— Прости, Алена… Но мне… невмоготу… Я теперь один… — Он подчеркнул: — Совсем..: Ты не уйдешь от меня? Побудешь рядом, а?

Сергей выпрямился, глядя в обтянутую черным платьем спину Алены. Волосы прикрывали ее ниже лопаток. Густые и, конечно, жесткие. Сергей не знал, что значит затянувшаяся пауза.

— Я побуду, — сказала Алена. — Но я не стану защищать тебя. Пока могу — побуду, — добавила она.

— А потом… — спросил Лешка. — Потом, Алена, ты не забудешь меня?

Сергей стоял, и Алена оглянулась. Что-то безумное мелькнуло в ее стеклянном взгляде. Может, она ждала от него поддержки? Но ему было нечего сказать ей.

— Я не забываю друзей, — сказала она Лешке. Тот взял ее руку.

— Какая ты… Алена! Если бы можно забыть все это!..

Сергей облокотился на кровать, но, должно быть, очень уж резко, — она затрещала под его тяжестью. И напряженная Аленина спина вздрогнула от этого звука. Алена обернулась.

— Нам пора, Леха… — сказал Сергей и, не глядя на них, шагнул к двери.

Алена вышла, когда он уже снял халат в вестибюле и опять обмотал «болоньей» сундучок в руке. Алена сбросила халат, поправила бинт на запястье.

— Я правильно себя вела, Сережка?

— Да, — сказал он, оправляя складки «болоньи».

— А почему ты не смотришь на меня?

— Потому что ты вела себя правильно, — ответил Сергей.

— Мне сегодня не до иронии, Сережка, и не до шуток.

Он посмотрел ей в глаза.

— Я не шучу, я сказал правду, Алена. Мало ли, что это правда бывает не всегда приятной кому-то. Например, мне.

— Спасибо, Сережка… — сказала Алена. И голос ее уже не был таким холодным, как только что. — Но мне впервые, может быть, хочется, чтобы было не все правильно, не все правдиво, как есть. Только ты не можешь этого. Идем. — И она положила забинтованную руку под его локоть.

* * *


Гена был пунктуален. Однако появился он не с той стороны, откуда его можно было ждать: когда Сергей и Алена вышли из больницы, он притворял за собой калитку дома Галины. А внизу, на улице Космонавтов, против дома тетки Натальи, за время, пока Сергей и Алена были у Лешки, произошла некоторая перемена: Анастасия Владимировна скорее всего ушла в дом, зато у машины было уже трое мужчин: Андрей Борисович, Павел и бородатый Владислав.

То, что Гена успел проведать Галину, беспокоило Сергея. Гена, судя по его виду, и в самом деле побывал на автовокзале, где раньше всего открывается буфет. Но шел он довольно уверенно и бодро поприветствовал:

— Здорово! — У Алены спросил: — Говоришь, молодая, казенный дом мне и дальняя дорога?

Алена отодвинулась за спину Сергея.

— Зачем вы туда ходили? — Сергей кивнул на дом Кости.

— Зашел пораньше, времени у меня внавал! — весело объяснил Гена, потирая тыльной стороной ладони щетинистый подбородок. — Зашел сказать последнее прости!

— Вы там ничего не наделали?.. — осторожно спросил Сергей.

Гена захохотал. Вид у него был немножко помешанный.

— Нет, молодой, за меня не боись — ничего! Ну, пару горячих отвесил, конечно, как полагается! Там его сестричка сейчас полотенчиком обдувает! — Он опять хохотнул и с грустью добавил: — Сестричке мне неудобно было подвесить одну… — Он показал тяжелую ладонь. — Баба, как ни крути. Ты бы, молодая, за меня ей патлы натаскала бы, а? — попросил он.

Алена шевельнула сомкнутыми бровями и не ответила.

— Зря вы это… — сказал Сергей.

— Ничего… Малость больше, малость меньше… — Гена оглядел обоих, поправил ружье за спиной и неожиданно виноватым голосом попросил Алену: — Не дуйся… Я выпил, но, сама знаешь, — есть причины… — Он зашагал было от них, но остановился. — Ты чего-то собирался шепнуть мне?

— Потом, — сказал Сергей. — Сейчас рано.

— Как знаешь. Потом будет уже некогда, — сказал Гена и, тяжелый, грузный, пошел по пыльной дороге куда-то, куда было одному ему ведомо. Сергей и Алена подождали, пока он отошел на некоторое расстояние.

Можно было заметить с первого взгляда, что мужчины около вишневой «Волги» расстроены. Каждый старался по-своему скрыть это, но вчерашней непринужденности у них не получалось.

Павел грелся под утренним солнцем, небрежно поставив ногу на буфер машины. Ружье висело за его спиной, подбитая мехом тужурка была, как всегда, нараспашку.

Владислав, пощипывая рыжеватую бородку, что-то рассказывал ему, в то время как хозяйственный Андрей Борисович протирал ветошью и без того сверкающий капот «Волги». Гена задержался, посмотрел на них с противоположной стороны улицы и двинулся дальше. Те сделали вид, что не заметили его.

Сергея и Алену первым увидел Владислав.

— Говорят, уезжаете, Оля?!

— Еще не решили, — ответила Алена, все еще держа Сергея под руку, отчего бинт на ее правом запястье не был заметен.

Андрей Борисович криво усмехнулся, обмахивая ветошью ладони.

— Нам Владислав рассказывал, что ночью вы перепугали его…

— Это я шутила, — сказала Алена. — А Сережа бабахнул.

Стоматолог по забывчивости опять начал тереть капот «Волги». Дорого бы они дали сейчас, чтобы узнать, зачем Гена был у Кости и какую речь держал только что перед ребятами.

— Странные шутки у вас, Оля! — Андрей Борисович приподнял плечи.

— На пару я бы и сам покричал с удовольствием… — нехотя, мрачно пошутил Павел. Цепкие глаза его стали еще острее, пронырливей и бесцеремонно рыскали по лицам Алены, Сергея.

Сергей тихонько освободился от руки Алены.

— Но я не ябедничал, Оля, не подумайте, — сказал Владислав. — К слову пришлось. А то уедете со злом на меня.

— Между прочим, если ехать — пора, — не выдержал Андрей Борисович. — Тем более, я вижу вы с багажом! — Он кивнул на «болонью» Сергея, под складками которой угадывался груз.

Гена остановился и смотрел на них от поворота, — видимо, не хотелось ему идти туда, куда он собрался.

— Мама ссылается на дочь, а дочь на кого? — спросил Павел.

Все получилось немного не так, как предполагал Сергей. Вчера он ожидал этой минуты, а сегодня стоял и без интереса слушал все эти вялые реплики.

— Мною командует Сережа, — ответила Алена и, держа руку за спиной, отошла от Сергея, стала неподалеку от Павла.

— Тогда решай, лодочник! Мне эта круговая порука уже надоела!

— А вы не расстраивайтесь, — сказал Сергей. — Вы сегодня какие-то расстроенные, смотрю.

Владислав вскинул на него удивленные глаза.

— Кто?!

— Все, — сказал Сергей.

Андрей Борисович нервно хмыкнул.

— Оля, ваш друг, оказывается, психолог! Приятно слышать!

Обмахивая ладони ветошью, он остановился напротив Сергея, между Аленой и Павлом. Сергею это было на руку — то, что они оказались рядом. Владислав, косясь на приборную доску, стоял возле кабины, Андрей Борисович и Павел — у радиатора.

— А вы ничего не теряли? — спросил Сергей.

Павел оглянулся на двор тетки Натальи, где появилась Анастасия Владимировна.

— Что большие теряют, маленьким не найти… — наставительно сказал он. Андрей Борисович опять презрительно хмыкнул.

— Я нашел в лесу чемоданчик, — сказал Сергей и, уронив под ноги «болонью», водрузил свой сундучок на капот «Волги», рядом с Павлом. — Не ваш?

Дальше события разворачивались почти по плану.

Все можно было сделать, конечно, проще. Но Сергей еще вчера продумал этот момент: и как подойдет, и как скажет… Скромно скажет: «Ваш?» И хотя еще накануне он заготовил для этого случая хорошую, оплеуху — возможно, сдержался бы теперь, окажись нервы Павла чуть крепче. Но рука того непроизвольно дернулась к сундучку, потом вверх — к ружью за спиной. Это было ни к чему с его стороны, потому что Сергей вопреки собственным намерениям даже не разглядел выражения его лица, а в то же мгновение с разворота ударил его в челюсть, как не ударял кожаную грушу на тренировках в спортзале и не ударит, наверное, никогда никого в будущем. Опять не видел, как Павел отлетел от машины и грохнулся плашмя на землю, не видел уже готового рвануться на него Владислава, не видел Гену, бегущего тяжелыми прыжками назад, не сразу услышал, как закричала от калитки Анастасия Владимировна, потому что вторым движением, слева, ударил в подбородок преуспевающего Андрея Борисовича.

Но он слишком выложился на первый удар, и второй получился бы недостаточно эффективным, если бы Алена не подставила своему некурящему ухажеру ногу. Он перелетел через нее и грохнулся на Павла, чтобы, впрочем, тут же вскочить. Ничего не скажешь — реакция у него была хорошая. Он упал и вскочил на ноги почти в то же мгновение, подхватил с земли ружье. Сергей опять непростительно рисковал, снова рисковал Аленой, потому что стоматолог замахнулся на нее, а она оказалась между ними и замешкалась на миг, вперив глаза в родимое пятно над виском Павла, фуражка которого откатилась по траве в сторону. Каким-то чудом сориентировался в этой обстановке Владислав: толчком отбросил от машины Алену и принял удар приклада на свои руки. Когда Сергей бросился к ним, они, сцепившись, уже покатились по траве. На крик Анастасии Владимировны бежали из дома женщины. А из-за угла на улицу Космонавтов вылетел зеленый «газик», тормознул в клубах пыли, и на дорогу один за другим выскочили из него люди. Сергея они схватили в числе других. Не тронули Владислава да сразу не взяли почему-то Гену, который, держа в обеих руках ружье и широко расставив ноги, прикрывал собой Алену… Приворожила-таки она его.

— Я не убегу… — сказал Сергей.

Решительно подступила Алена:

— Его не трогайте! Слышите?! — И дернула кого-то за пиджак.

Сергею отпустили руки.

А тетки Анастасия Владимировна, Валентина Макаровна и хозяйка сбежались, облепили со всех сторон Алену, которая одна только из женщин знала, что происходит.

Сергей подобрал «болонью» и открыл сундучок на капоте машины. В солнечном свете засверкал желтый песок.

Из приехавших в «газике» только тот, что сидел за рулем, был в милицейской форме. Наверное, самый младший. Но Алена приняла его за главного и, слегка отодвинув мать, подошла, сказала:

— Вы должны сейчас пойти в больницу. Там, в третьей палате, Лешка. Он хочет вас видеть. Он все объяснит.

Анастасия Владимировна, повиснув на ее руке, широко открытыми глазами смотрела то на Павла со скрученными за спиной руками, то на быстро оплывающий синяк под глазом самостоятельного Андрея Борисовича и не могла понять, что поездка откладывается.

* * *


Только после обеда, часам к трем, завершив множество мелких формальностей, когда от шума, бесконечных повторов уже нестерпимо разламывалась голова, их предоставили самим себе.

Лешкина мать слегла, и Анастасия Владимировна не отходила от нее. Тетка Валентина Макаровна криком звала к себе Лешку и то начинала молить бога, которому в жизни своей не верила, то полошила хозяев слезным воплем: «Пожар!.. Тушите!..» А когда появилась Алена, тетка Валентина Макаровна притянула ее к себе и, как слепая шаря по ней руками, запричитала взахлеб:

— Родненькая моя!.. Дочечка милая!

В минуту короткого ее забытья Анастасия Владимировна вытолкала Сергея и Алену во двор.

— Поезжайте в Никодимовку… — В трудные минуты, когда нужно было действовать энергично, без колебаний, Анастасия Владимировна мгновенно менялась, и на все время, пока требовалось что-то быстро предпринимать, двигаться — ни в лице, ни в характере ее следов не оставалось от всегдашней робости.

А на улице Сергея и Алену поджидал Владислав.

— Мне повезло! — обрадовался он. — Боялся не застать вас!

Опять где-то в стороне автопарка надсадно гудели машины, и желтое солнце лилось на шиферные крыши поселка, на березки, тополя в палисадниках, на дорогу в мягкой, густой пыли.

Владислав не солгал соседям по заимке. Он действительно работал на заводе и в Никодимовку приехал с единственным желанием отдохнуть, порыбачить. Однако еще на подходе к избушке обратил внимание на странное поведение человека в камышах. Было далеко, и разглядеть, чем тот занят, он не мог, но по тому как воровато, с явным расчетом на скрытность незнакомец опустил какой-то груз в воду, — Владислав почувствовал неладное. Вскорости без труда узнал этого человека в Гене. А познакомившись с Павлом неестественно оживленным, подчеркнуто беспечным при общей собранности, за которой проглядывало постоянное внутреннее напряжение, — еще более насторожился.

Подозрения его усилились, когда он узнал о двух загадочных событиях минувшей ночи: о пожаре и об исчезновении прежнего обитателя заимки. А сразу после неожиданного и непонятного для него появления у избушки Сергея Владислав побывал в отделении милиции рудника. Его попросили, не выдавая своих наблюдений, до поры до времени оставаться на месте.

Еженощные прогулки Павла, а также далеко не приятельское свидание Гены с Костей, их разговор, из которого Владислав уловил дважды повторенное слово «примочу», наконец, тот факт, что ни Гена, ни Павел за двое суток ничем не проявили себя, как люди, желающие действительно отдохнуть, — укрепили его в убеждении, что таинственная деятельность обитателей избушки имеет противозаконные цели.

А последнее ночное событие: выстрел и вызывающее поведение Сергея — дали Владиславу основание заключить, что какие-то неведомые для него события принимают серьезный характер. Он вернулся в милицию, и сегодня утром, поскольку Павел и Гена собрались покинуть заимку, решено было проверить, кто эти люди. Тем более что в их отношении к соседу по избушке появилась определенная настороженность…

Вот по какой причине Владислав так вовремя оказался рядом с «Волгой», чтобы прикрыть Алену от неминуемого удара прикладом, вот почему вовремя подлетел «газик»…

— Сколько ты, Сергей, внимания отнимал у меня понапрасну! — шутя пожаловался теперь Владислав. Но, заметив, что улыбки его новых друзей получились невеселыми, попробовал изменить тему: — Я к вам, собственно, вот зачем: я не врал, ко мне, правда, завтра невеста приезжает. Давайте скооперируемся, а? Грибов, рыбы хватит, а энтузиазма — тем более! Лодка у вас есть — чего еще! Оккупируем заимку на четверых?!

— Мы бы с удовольствием… — Алена замялась. — Нам просто нельзя. Ну… веселиться нельзя. На вас это не распространяется. Мы вам только весь отдых испортим…

Владислав растерянно пощипал бородку.

— Мы как-нибудь в другой раз… — успокоил его Сергей. И приврал: — Может, на будущий год!

— Проводите нас до кедровника, — предложила Алена.

Примирившись на этом, вместе поднялись по улице Космонавтов к лесу. Из калитки своего дома вышел Николай, ошалело посмотрел на них и торопливо скрылся во дворе, чтобы дать пройти мимо. Дом Галины стоял ощутимо пустой, без признаков движения за дымчатыми окнами, будто вымерший.

В кедровнике, недалеко от опушки они остановились.

— Дальше мы пойдем сами. Спасибо, — сказала Алена.

Рябая, легкая тень лежала на прошлогодней хвое. Голубое небо за частоколом кедровых стволов казалось прозрачным и глубоким-глубоким. Жалобно вскрикивая, несколько раз пропорхнула мимо синица, уговаривая их отойти в сторону, потому что где-то поблизости у нее гнездо, хотя им никогда не догадаться об этом.

— Жаль, что все так… — глядя на Алену, вздохнул Владислав. — Катя моя полюбила бы вас.

Алена неловко переступила с ноги на ногу.

— За что?

— Хорошая вы, отчаянная.

Алена сказала вдруг:

— Можно быть самым расхорошим — оказывается, не от этого зависит, чтобы и все было тоже хорошо… — Глаза ее, когда она посмотрела в синеву за кедрами, сделались грустными, хотя лицо было строгим. — До свидания…

А Сергей подумал о том, что «Наяда», которая принадлежит Лешке, теперь долго не понадобится никому… Разрешил:

— Лодкой вы пользуйтесь, я оставлю в ней весла… Потом причалите там же…

— Спасибо… — грустно поблагодарил Владислав, должно быть, чувствуя себя неловко из-за того, что все впереди у него было просто, хорошо. — Заходите к нам с Катей в Сосновске, а? Зайдете?

Алена кивнула.

— Пошли, Сережа…

Они оглянулись, когда еще можно было разглядеть за кедрами поляну, где остался Владислав. Он смотрел на них и помахал на прощанье.

* * *


В усадьбе хромой Татьяны произошло приблизительно следующее.

Лешка («по лопоушеству», как однажды выразился Сергей), имея в качестве вознаграждения за труд лишь сомнительную привязанность Галины да время от времени — ко дню рождения, к праздникам — недешевые подарки от нее, принимал на хранение золото, которое всяческими путями организовывали Костя и шлагбаумистый Анатолий Леонидович, а затем, в дни наездов к Сергею и Алене, переправлял его в Сосновск — преуспевающему Андрею Борисовичу. И однажды проболтался тому, где хранит свое богатство.

Представительный Андрей Борисович решил вместе с одним из московских напарников перехватить золото, обставив дело так, чтобы к ним нельзя было подкопаться. Обстоятельства способствовали этому: Лешка захлюпался в школьных делах и не мог вырваться в город на Первое мая, как предполагалось. А Костя дал знать из Южного, чтобы готовилась весьма круглая сумма. Андрей Борисович рассчитал, когда должна прибыть к Лешке новая партия металла, и вызвал в Сосновск Павла, в чьей биографии среди множества профессий значилось и пребывание в семинарии. Надо полагать, что роль странника удалась ему. Павел поселился в усадьбе Татьяны и стал ждать, когда к Лешке Прибудет новое золото, чтобы тот сам невольно показал тайник. Все получилось бы у него как нельзя лучше, без шума и крови, если бы вместе с Лешкой не заявился проверить свой предыдущий товар Иван и если бы не хромая Татьяна. Именно бабка скорее всего спутала планы Андрея Борисовича и Павла. Последний год она жаловалась на бессонницу и потешала соседей рассказами, будто временами чует запах табака в нежилой усадьбе. А тут, возможно, услышала голоса и вздумала проведать своего жильца, который, по ее глубокому убеждению, находился там один. Нетрудно представить, что произошло, когда бабка Татьяна с лампой в руках появилась близ распахнутого подполья и присутствие в доме божьего странника перестало быть тайной для Ивана и Лешки. Павел схватился с Иваном, а Лешка бросился бежать своим обычным путем — через чердак. В итоге бабка и Ваньша остались в усадьбе, Лешку же Павел настиг у дома. Но взять золото не удалось — усадьба горела. Тогда на Лешкиной лодке Павел ушел из Никодимовки, чтобы через лес пробраться в Южный, близ которого его поджидал на машине Андрей Борисович… Затем он возвращается в Никодимовку автобусом, уже легально и без маскарада, чтобы его видели посторонние. Это давало возможность, во-первых, засвидетельствовать, что ночью он был в Сосновске, а во-вторых, снова оказаться в непосредственной близости к месту событий, понаблюдать за их развитием и, если удастся, как-то использовать их. Павел изловчился не только замести следы убийства, но и взять золото.

А милиция, обнаружив лишь труп бабки Татьяны и керосиновую лампу рядом, естественно, списала пожар на несчастный случай.

И вот почему Лешкина лодка была оставлена ближе к никодимовскому берегу, а лодка нумизмата — ближе к противоположному: в ночь пожара Павел уходил из Никодимовки на Южный, а следующей ночью он воспользовался одной из кирасировских лодок, чтобы добраться до Никодимовки и вернуться обратно на заимку.

— Ты еще тогда догадался, что это Павел, когда Мишаня говорил про милицию?.. — спросила Алена.

— Нет, Алена… Тогда мне только запасы его покоя не давали! Ребенку же ясно, что у него были какие-то прямо сверхспешные сборы. Хотя домашние! Ружье, патроны схватил, засунул в рюкзак, что подвернулось: балык из холодильника, бутылку «КВВ» — ну, что нашлось (он чуть не сказал «у твоего») у стоматолога, — скорее на автостанцию. А уж там для проформы — подряд: бутерброды, курица… Это меня все время мучило. А когда они разговаривали у машины и оставили шланг, солнце отсвечивало на мокром кузове по-разному, и — красным… Я вспомнил, Мишаня говорил: в дождичек, на красную легковушку они налетели. И подумал вдруг. Сам не знаю как это. Но взял и сбил с него фуражку… А… зубника этого я во всем на свете подозревал. Всю жизнь, — признался Сергей. — И как увидел его рядом с Галиной…

Костя с другом со страха да от жадности полезли копать ночью… Галина же знала, где Лешка хранит золото. Если его обнаружат — начнется следствие. Костя быстро организовал именины, пригласил по этому поводу «шлагбаум». А Николай им просто ко двору пришелся… Как говорят, для алиби…

Ночью на нас налетели, всего вернее — Костя и Анатолий Леонидович. Ты мотонула, конечно, Костю — хорошо, что этот цуцик тебе попался. А я врезался в «шлагбаум». Ну, это пусть разбираются, кому нужно… А Владислав… Было бы дуростью с его стороны тут же показаться на глаза, если нападал он… Тем более самому рассказывать про Гену… Но ружье я все-таки держал под рукой. Боялся только: вдруг не заряжено… Вот и все. К лабазу поджидать Гену Андрей Борисович снарядил скорее всего Павла…

Сергей не мог бы сказать, когда полностью сложилась для него вся картина. Она вырисовывалась по кусочкам, отдельными штрихами то там, то здесь, вне видимой связи между ними. Но когда прояснилась фигура Павла, исчезли основные пробелы.

Они шли пешком вдоль дороги. Не по обочине, а лесом, где было прохладнее и случайные машины не поднимали за собой шлейфы серой, медленно оседающей пыли. К концу рассказа Сергей говорил нехотя, чтобы кое-как подытожить события, потому что Алена слушала его рассеянно и задавала вопросы так, словно хотела не удовлетворить, а вызвать у себя любопытство.

Солнце яркими всплесками пробивалось через кедровую хвою, и по лицу Алены скользили рябые, неровные пятна тени.

Оба молчали, когда вышли на луговину перед Никодимовкой. За ветлами поблескивала ровная вода Никодимова озера. Было тихо и знойно, Алена остановилась против Сергея и, словно бы извиняясь за свое невнимание к рассказу, тихонько погладила его по рукаву.

— Не обижайся на меня, Сережка… Ты умница…

И Сергей вдруг почувствовал, что одновременно с окончанием никодимовской истории кончилось еще что-то очень важное для него. И кончилось безвозвратно.

Ответил, не глядя на нее:

— Не расстраивайся, Алена… Может, еще обойдется…

Сфальшивил, потому что «обойтись» ничего не могло.

Алена запрокинула голову, чтобы удержать блеснувшие на глазах слезы. Спросила:

― Ты не знаешь, как в тюрьму передачи носят?..

Сергей куснул губы.

— Не знаю, Алена!

— Я тоже не знаю… — сказала она, проглатывая комок. — Что ты собираешься делать?..

Сергей отвел глаза в сторону. Что-то яростное, недоброе нарастало в груди.

— Я, наверное… уеду сегодня, Алена…

Она кивнула.

— Хорошо… — И хотела взять его за руку.

Он отстранился, почти выдернул у нее рукав.

Алена спросила, кривя неслушные губы:

— Я тебе противна теперь, да?..

— Нет, Алена! Я просто пойду посмотрю лодку! Я обещал… — И, втянув голову в плечи, он зашагал прочь от нее. Сначала хотел бежать, потом спохватился: до чего подло! — Алена!

Она стояла на том же месте, где он бросил ее.

— Аленка! — прокричал он. — Не сердись. Я посмотрю и приду. Ладно?

Она кивнула: ладно… И шевельнула пальцами поднятой к лицу руки.

* * *


Берег у подернутого желтоватой ряской плеса, в стороне от пепелища, от заливчика, где стояла теперь «Наяда», от Никодимовки, окружали могучие, густо-зеленые кедры. У самой воды мочил свои узкие, подернутые шершавым налетом листья невысокий тальник. Желтоватую ряску испещряли промоины от одной стены камыша к другой. А дальше, за коридором тростника, пласталось Никодимово озеро. Сергей вспомнил, что обещал привезти в милицию трофейное ружье, но решил, что отвезет потом… Когда-нибудь.

Земля под ним, сухая, прогретая, всеми тысячами капилляров тянула в себя живительную озерную воду, и щеточка травы на ней была густая, ровная, будто подстриженная. Где-то влево, за луговиной, близ кирасировских выгонов, в прежние годы в изобилии росли дикий чеснок, дикий лук. И не было когда-то большего удовольствия, чем забраться в тайгу и пожирать этот лук в прикуску с черствым хлебом.

Пока Сергей шел сюда, чтобы сесть, как любила сидеть Алена — обхватив колени руками и уткнувшись в них подбородком, — думал: не утихомирить яростного биения в груди. Но глядел прямо перед собой, туда, где за желтыми кубышками, спокойное, ровное, лежало Никодимово озеро, и мало-помалу к нему пришло такое же тихое, ровное спокойствие. Он разжал руки, опустил с прибрежнего уступа занемевшие ноги и, усталый, но умиротворенный, сидел в этой ненапряженной позе…

Ему не в чем было упрекать себя. И теперь или немногим позже, сегодня или завтра так и так надо уезжать… И мысли его, и ощущения растворились в бездонной синеве, что обманчивым куполом залегла над камышами, над озером, над самой дальней полоской тайги. Жизнь текла своим чередом, независимо от чьих-то отдельных бед или радостей: осторожно вышагивала в тростнике быстроглазая, серая камышовка, раздувала зеленые бока едва приметная у осок лягушка, в колонне по одному куда-то струились по своим муравьиным делам круглоголовые рыжие муравьи… И как далеко ни представляй себе будущее — все так же из края в край будет простираться над головой бездонная синева… И будет рыскать в столетних елях близ теперешней заимки любопытная белка, и на перепревшую хвою будет опадать новая, чтобы шагали по ней завтрашние люди не в поисках горя себе, а в поисках тихой, как небо, синей радости… Можно окунуться и плыть в этой синеве, если бережно раздвигать ее чуткими, сильными руками… Что-то жалостное ворохнулось в груди Сергея, беспомощное, как в детстве… Если бы скостить ему тройку или хотя бы пару лет, мог бы свободно зареветь какими-нибудь легкими, синими слезами…

Может быть, дрема ненадолго окутала его, что стало вдруг так легко и уютно ему. Но вслед за безмятежной радостью пришло вдруг смутное вначале и все острее затем беспокойство. Случайное ли дуновение ветерка в лицо было причиной этого, шорох ли в тростниках или сухой щелчок обломившейся ветки над головой… Пока он сидел, время остановилось ненадолго и продолжилось теперь из той же точки, где была тревога. В его последней расстановке минувших событий не все было доведено до логического конца. Решая задачу со многими неизвестными, он что-то сделал не так! И если бы можно заглянуть в ответ, его решение не сходилось… Он упустил что-то наиболее существенное, наиболее важное для себя, отчего все прочее теперь просто не имело смысла!

Сергей вскочил на ноги.

* * *


Той же дорогой, что шли вместе с Аленой ночью, он пересек кедровник и, чтобы далеко не обходить огороды, перемахнул через забор. Флигель был по-прежнему заперт. Сергей быстренько огляделся… Застоявшаяся, сонная тишина, пустые окна без признаков движения в доме настораживали. Зачем-то позвал негромко:

— Алена… — Пересек двор между клумбами гвоздик, взбежал на крыльцо и одну за другой распахнул настежь двери: в сени, в теплый коридор. — Алена!

Дверь в Лешкину комнату была заперта изнутри. Сергей толкнулся в нее плечом… Отступил, чтобы ударить всей тяжестью.

— А-ле-на!.. — Ворвался через порог вместе с отлетевшей на сторону дверью. И сразу как бы ударился о новую преграду.

Одним движением развернув от стены Лешкин письменный стол, Алена забаррикадировалась им у изголовья кровати. На столе лежал ее рюкзак, рядом — нож, который она привезла в подарок Лешке.

— Не подходи! — предупредила, тяжело дыша и сверкая на него глазами из-под разлетающихся темных бровей, повторила еще раз: — Не подходи, Сережка!

— Алена!.. — повторил он, словно не было у него и не могло быть иных слов.

— Ты почему меня не защитил?! — яростно спросила она. — Почему не спас меня от обязательств?! Почему ты разрешил мне давать их?! — Руки ее, согнутые как для защиты и прижатые локтями к телу, дрожали. — Что теперь тебе нужно от меня?!. Ты хоть что-нибудь в жизни понимаешь, Сережка?!

— Алена… — Сергей сделал движение к столу.

Она прикрикнула:

— Я сказала, не подходи! Видеть тебя не могу! Что вы сговорились мучить меня?.. Все мне: Лешка, Лешка!.. И я не могла даже возразить, подыгрывала вам, дура! Это легко — подыгрывать, когда не взаправду… А теперь скажи я что-нибудь — не поверили бы. Ты не поверил бы, Сережка!.. Сказал бы: струсила, испугалась… А я так хотела, чтобы Галя около него!.. Но он ей не нужен… Что я могла сделать?! Обещала… И я бы могла, ты не думай, у меня хватило бы сил… Я бы не призналась тебе сейчас, если бы он хоть за что-нибудь другое… За ошибки, по несправедливости… Боже! За воровство… — Она вся дрожала.

— Алена… Аленка моя…

Сказал он это, прошептал или только подумал? Но она сразу в голос зарыдала вдруг и, прикрывая неслушной рукой лицо и отворачиваясь от него, без сил упала на коленки. Все, что копилось в ней эти дни, наконец выплеснулось наружу.

Впервые, наверное, утратил он всегдашнюю рассудочность действий, очень смутно припоминая потом, как отодвигал стол, как укладывал ее в постель, накрывал подвернувшимся одеялом, потом суетился рядом со стаканом бесполезной воды в руке.

А она металась на подушке, и слезы капельками слетали с ее висков. Потом замерла вдруг и уставилась на Сергея немножко безумными, мокрыми глазами:

— Ты не отдавай меня, Сережка, не отдавай!

Он должен был как-то помочь ей, а она думала — он хочет убежать от нее, и заторопилась, заговорила, предупреждая нервными движениями пальцев, чтобы молчал, чтобы только слушал:

— Ты помнишь, Сережка, ледоход? Я стояла на берегу, а ты бегал там с баграми… Лодки таскал, мокрый!.. Я думала, что умру, Сережка!.. Все перевернулось тогда во мне! Все!.. Думала, дождусь лета — расскажу!.. А ты… Как ни придешь, все мне про Лешку!.. И ты, и другие!.. Пусть они! А ты… — Она опять зарыдала.

Сергей схватил полотенце, намочил его, вытер ей глаза, виски.

Она успокаивалась медленно, тяжело.

Он сел, сжал в ладонях ее холодную руку. На глаза ему попался нож. По поводу этого ножа для Лешки — складного охотничьего ножа с удобной перламутровой рукоятью — она консультировалась у Сергея: хорош ли будет подарок. А потом выкупала его с помощью брата: ножи продавались только по охотничьим билетам. Подчиняясь какому-то неясному побуждению, Сергей повернул складник. На оборотной стороне рукояти было выгравировано золотом: «Сереже от Ольги».

Алена не шевелилась, молча, выжидающе глядя на него.

— Аленка… — Непривычный спазм сдавил ему горло. Он наклонился над ней.

— Сережа, — прошептала она. — Я тебя очень люблю… Очень… — Сглотнула, тяжело дыша. — А теперь уходи, Сережка… За мамой сходи, если она там не нужна больше… — Добавила, когда он в нерешительности остановился на полушаге: — Не бойся, мне уже хорошо. Просто мне долго-долго надо побыть одной… — И слабая улыбка тронула ее губы. — Сегодня, пожалуйста, не заходи, совсем не заходи…

* * *


На следующий день погода испортилась: дул неровный, то заунывный, тягучий, то вдруг шало нарастающий ветер, и мелко, сквозь плотное сито моросил дождь, когда они уезжали из Никодимовки. Анастасия Владимировна решила ехать двумя сутками позже вместе с Лешкиной матерью, которая теперь так и жила у тетки Натальи, Алена тянуть с отъездом не захотела. Был вечер, но густые, рваные тучи, нависнув над поселком, над шапками кедров, сгустили хмарь, и в окнах и на телеграфных столбах в центре поселка уже загорались огни. Когда подошли к автобусной станции, что сиротливо ютилась в одиночестве за поселком, стало еще темней. Пустынно и сыро было на пятачке перед автовокзалом. В лужицах на темном асфальте мерцали тусклые отблески. Алена отказалась войти в помещение и, кутаясь в «болонью» Сергея, остановилась у штакетника, под навесом. Придерживая у подбородка плащ, глядела, на едва различимый в стороне, за вырубкой, лес. Разговор не клеился. Просто не выходил, сам собой увязая в молчании. Было странное ощущение, словно они впервые только что встретились, надо познакомиться, и время от времени Алена поглядывала на Сергея, никак не решаясь на это важное для нее знакомство. Над Южным теплилось неровное, придавленное непогодой свечение. И фары случайных машин, в другую ночь прожекторами высвечивающие облака, теперь вспыхивали неуверенно, коротко и, стиснутые дождем, гасли у самой земли. «Тебе не холодно?..» — иногда спросит Сергей. «Нет, хорошо…» — ответит Алена. И они опять молчат.

А морось и ветер все усиливались. И было что-то неспокойное в этой сыпучей мороси, в этих рано загустевших сумерках, в этом неровном свечении над Южным, за призрачной пеленой дождя…

Когда к навесу подошел мощный «икарус», на Сосновск никого, кроме них, не оказалось. Сергей отдал водителю три рубля за билеты, и только здесь, посмотрев на него, Алена, удивленная, осторожно улыбнулась; они были одни в большом автобусе. Но тут же, приникнув к оконному стеклу, Алена забилась в угол сиденья и опять неуловимо отдалилась от Сергея. Шофер прогудел и мягко тронул, выруливая с посадочного пятачка на дорогу. Проплыли мимо освещенные окна автовокзала с широкими диванами и буфетным прилавком, возле которого одинокий посетитель флегматично тянул пиво. Потом все исчезло в темноте за окном. Шофер выключил внутреннее освещение. Над головой призрачно замерцал один матовый светильник. Автобус при этом стал будто меньше, уютней. Под ровный, медленно нарастающий гул мотора невольно обволакивала дрема.

— Сережка… — не оборачиваясь, тихо позвала Алена. — Зачем ты с Ленкой Боевой в кино ходил?

— А зачем ты на машине раскатывала? — вопросом на вопрос ответил Сергей. Она оглянулась.

— Потому что ты два раза ходил с Ленкой в кино и раз на танцы в технологический!.. — Сергею показалось это забавным. Алена отвернулась от него и, снова прильнув к окну, забилась в угол.

Плакучим выдалось у нее нынешнее лето. И хотя Сергей не мог видеть слез, догадался о них, когда она сказала:

— Я для тебя все готова была — совсем уж не гордая… Только ты, Сережка, очень-то о себе не мни… Понял? И вообще!

Он чуть слышно рассмеялся в ответ.

— Неделю ко мне не ходи! Пока не позову. Понял?..

— Алена… дай я тебя поцелую? — брякнул Сергей.

— Дурак… — плачущим шепотом сказала она и еще плотнее придвинулась к стенке, словно хотела втиснуться в нее. — Дурак ты, Сережка… — повторила она голосом, каким говорят: «Умница ты…»

― Так и так, Алена, по Перельману, все люди в четвертом поколении братья… — сказал Сергей. Алена ответила не сразу, а когда обернулась — лицо ее было мокрым от слез.

— Какое мне дело до Перельмана — я все равно подкидыш!

Неловко привстав, Сергей поцеловал ее. А она спросила, кривя неслушные губы:

— Соленые?.. — Повторила, так как он не понял: — Губы! Соленые?! — И, горестно закрыв глаза, сообщила: — Нельзя мне целоваться, Сережка!.. Ведь я обещала…

Сергей откинулся на спинку сиденья и жестко подумал: «Как все усложнил Лешка…»

Алена успокоилась и, взяв его под руку и положив голову ему на плечо, лишь время от времени тихонько вздрагивала, томимая уже пережитым, но медленно уходящим от нее волнением. Пообещала:

— Сережа… Я не буду больше в футбол играть… И хулиганить не буду… Ладно?

Потом они надолго замолчали оба, глядя в мерцающую темь за окном.

Надсадно ревел мотор. Тяжелые капли наискосок перечеркивали окно. Сплошной темной стеной угадывался на обочине дороги лес. Неровная линия его контура то медленно понижалась, то уходила круто вверх, чтобы затем снова приспуститься. Одинокий, затерянный в ночи огонек прочертил светящуюся полоску на мокром стекле и пропал… И опять, неровная, скользила за окном темнота…

Грусть и чувство непоправимой утраты одинаково тревожили обоих. И тогда они подумали, что это уходит в прошлое, навсегда закрывается для них дорога к Никодимову озеру. С каждым часом, с каждой минутой она все дальше и дальше позади…

Нет, они могут, конечно, приехать сюда однажды, как приехал со своей подругой Владислав. Но дорога в детство закрывалась для них навсегда. И рано или поздно это приходится почувствовать каждому. Не их вина, что случилось это так вдруг, так жестоко и грубо.