На зоне Евгений Евгеньевич Сухов Я – вор в законе #3 В России происходит ряд серьезных перемен в правительстве. Авторитеты из враждующих преступных группировок предпринимают попытки убрать смотрящего России, вора в законе Варяга, однако невероятно: волчье чутье спасает его от гибели. Варяг освобождается из американской тюрьмы и возвращается в Россию. Но дома его ждут страшные испытания, потеря друзей, близких, предательство, погоня, арест. Он попадает в «сучью» зону, где ему уготовано сгинуть в безвестности. Но Варяг не сдается. Он подчиняет себе всю зону и начинает борьбу с жестокими лагерными властями. Евгений Евгеньевич Сухов На зоне ЧАСТЬ I ГЛАВА 1 Телефонный звонок настойчиво врывался в сладкий предутренний сон. Превращаясь то в милицейскую сирену, то в какую-то замысловатую раздражающую музыку. Он назойливым непрошеным гостем заполнил всю спальню, где на огромной кровати после бурных любовных утех разметались во сне две красивые обнаженные фигуры. Он и она. Не открывая глаз, женщина просительно сказала: – Милый, да возьми же наконец ты этот чертов телефон. Или, еще лучше, выбрось его в окно. – Да-да… – сонно отозвался мужчина и, откинувшись, с трудом спросонок нашарил в полумраке телефонную трубку. Глядя в потолок, он вслушался в навязчивый, раздавшийся с того конца провода голос, потом не спеша поднялся, надел стеганый халат и, на ходу вдев ноги в шлепанцы, вышел из спальни, унося с собой телефон. Женщина слышала сквозь сон, как из большой гостиной он недовольным голосом ответил незнакомцу: – Да слушаю я тебя. Только не тяни. Не надо дрочить часами. – Неужели такая важность, братан? Ты совсем припух! Я тебе ведь сказал – в четверг, сразу после Нового года. Или ты не понял? Помолчав, он снова процедил в трубку: – Ладно, верю на слово. Даю тебе еще три дня. А сейчас с бабками, какие есть, жду через сорок минут у себя. Ты знаешь, как меня найти. Да, да. Встречу сам. Охрану я отправил отсыпаться. Ну давай, по-быстрому. Женщина, закутавшись в одеяло, снова стала проваливаться в свои сновидения, по-зимнему глубокие и романтичные. Уже во сне она с удовольствием подумала, что завтра – Новый год, приятные предновогодние хлопоты, гости… Мужчина положил трубку на рычаг и вернулся в спальню. Остановившись перед кроватью, долго смотрел на свою спящую подругу. Потом скинул халат и лег рядом. Приподняв одеяло, посмотрел на красивое обнаженное тело. Притянул к себе и, прижавшись и обнимая, стал руками ласкать ее грудь, дотронулся до живота. Она что-то благодарно пробормотала, на секунду приоткрыла глаза и, снова закрыв, восхищенно сказала: – Как я тебя хочу!.. Но никак не могу проснуться. Он, улыбнувшись, продолжал нежно ласкать ее тело, дотрагиваясь то до рук, то до округлых бедер. – Еще темно, милый. Давай немножечко еще поспим. Она попыталась отвернуться, но он не пустил ее, ласково прошептав: – Дружочек, у нас есть полчаса… – Почему – полчаса? Я ведь хочу тебя час, два, три. Хочу весь день, до Нового года, – играя, капризно сказала женщина. – Через полчаса ко мне придут, а потом я снова к твоим услугам, нам никто больше не помещает. – Нет. Никаких гостей до вечера, – возразила она. – Ты обещал, что сегодня никаких дел не будет. Обещал ведь, скажи, обещал? – Малыш, это буквально на две минуты. Ну не сердись и иди ко мне. Где твои ручки? Ты знаешь, я уже соскучился по твоим рукам. Прошло ведь целых три часа! Ее пальцы коснулись его живота, потом скользнули вниз. – Ого! – Она засмеялась. – А я, глупая, теряю время! – Знаешь, за что я тебя люблю? – вдруг спросил мужчина. – Ну? – Она, казалось, не слушала, ее губы скользили по его телу, он почувствовал на своем соске ее нежный язык, – Ну, ну же! За что? – Ты единственная женщина на свете, которая с утра всегда смеется, – прошептал он и добавил, улыбаясь: – Причем повод у тебя для этого находится са-амый разный… – Ошибаешься, милый, повод для этого у меня всегда один… Он замолчал, потому что почувствовал, как ее пальцы крепко обхватили его член. Наклонившись, он поцеловал ее в мягкий пушистый треугольник ниже живота, потом раздвинул ей ноги и стал целовать разгоряченное влажное влагалище. Она улыбнулась, обняла его голову, прижимая ее между ног, и, заранее все простив этому похотливому ненасытному мужчине, тихо застонала, прикусив губу, откинув назад голову и прикрыв глаза. Он, теряя терпение, рывком повернул ее к себе и стал прижиматься животом и пенисом к широко раздвинутым бедрам, с восторгом ощущая утреннее тепло сильного женского тела. Женщина что-то негромко произнесла. – Что, дружок, что? – наклонился он к ней, целуя в губы. – Иди ко мне, – повторила она севшим голосом. Но он продолжал мучать ее, прижимаясь к ней упругой плотью, лаская ее тело, сжимая пальцами твердые, как горошины, соски. Она извивалась под его руками, искала губами его пальцы. Ее руки крепко обхватывали мужское тело, прижимая к себе. Доведя ее до полного изнеможения, он наконец вошел в нее, и женское тело изогнулось дугой. Теперь они двигались в общем ритме, слившись в единое целое. Глаза женщины были закрыты, на лице была написана сладкая мука. Мужчина смотрел на нее не отрываясь, отмечая малейшие оттенки наслаждения, которые как в зеркале отражали его собственное состояние. Она то хмурила темные ровные брови, будто преодолевая какое-то препятствие, то терлась щекой о подушку, как кошка, то покусывала свою руку. Преодолевая желание отдаться потоку наслаждения, мужчина замирал, и тогда женщина начинала почти яростно двигаться, не позволяя ему ни на секунду оторваться от нее. Он чувствовал, как все внутри него дрожало от невыносимого напряжения, и, когда женщина вдруг остановилась, широко открыв глаза, изумленно и восторженно глядя на него, он забыл про все запреты и бросился в последнюю атаку, уносясь вместе с возлюбленной в бездну наслаждения. Как в бреду он услышал ее крики и, содрогаясь, провалился в золотистую мглу… – Утренняя любовь – самая сладкая, – любуясь женой, мечтательно произнес мужчина. Женщина сидела обнаженная на низенькой мягкой табуреточке перед зеркалом, и на ее ровной спине в свете небольшого ночника все еще виднелись капельки пота. – Если бы не твои неотложные дела, можно было эту сладость повторить, – парировала она, кокетливо поднимая рукой тяжелую копну волос и замысловато убирая их в узел. В прихожей раздался мелодичный звонок. Мужчина встал и поцеловал женщину в шею. – Как ты это здорово умеешь делать, – в который раз удивился он, имея в виду ее манипуляции с прической. – Это все я делаю для тебя, – раздвинув ноги, двусмысленно ответила она, прекрасно поняв, о чем он. – Там у нас кто-то пришел. Мне одеться? Или и так сойдет? – Шутишь. Смотри мне. А то ведь я и впрямь отправлю тебя в таком виде встречать гостя. – Он накинул халат и, приласкав ее глазами, вышел из спальни. В гостиной был еще утренний сумрак, и он включил свет. Подойдя ко входной двери, мужчина заглянул в глазок и, кивнув, открыл дверь. – Чего это тебя, браток, в Москву принесло? – вместо приветствия сказал он пришедшему. – Узнаешь – ахнешь, – ответил тот, проходя в квартиру. Хозяин захлопнул дверь, первым вошел в гостиную, освещенную мягким боковым светом и, направляясь к окну, за которым уже начинался зимний рассвет, на мгновение задержался возле телефонного столика, чтобы прихватить сигареты. – Знаешь, я ведь не шучу насчет бабок. Моли Бога… – не оборачиваясь, проговорил он и щелкнул зажигалкой, – моли Бога, чтобы это были действительно наши, солнцевские, а не ментура. Улавливаешь?.. Он не видел, как гость, стоявший в нескольких Шагах от него, вытянул вперед правую руку, в которой был пистолет с длинным глушителем, и нахал на курок. Раздался негромкий хлопок, зажигалка выпала из мгновенно ослабевших пальцев, и мужчина, так и не успев обернуться, стал падать прямо на телефонный столик. Пуля снесла половину черепа, забрызгав кровью и мозгами пол, стены, дорогой персидский ковер. Гость брезгливо отступил назад на полшага, не сводя глаз с безжизненно ткнувшегося лицом в пол тела. …Женщина, надевавшая в спальне шелковый голубой халат, услышала грохот. Бросившись к двери и распахнув ее, она увидела распростертое на ковре тело мужа. В следующее мгновение она рассмотрела его развороченный выстрелом затылок, потом – направленное на нее дуло пистолета с черной дырой, из которой вылетела и ее собственная смерть. Боль в груди отбросила женщину назад. Падая, она ударилась спиной о косяк двери и медленно стала сползать вниз, на забрызганный кровью пол. Бессмысленными глазами она смотрела вслед страшному гостю, который, сунув пистолет в карман пальто, покинул гостиную, потом перевела взгляд на труп мужа да так и осталась сидеть, чувствуя, как вместе с кровью толчками из ее тела выходит жизнь. ГЛАВА 2 – Полная херня! – громко по-русски сказал Варяг и, не обращая внимания на недоуменные взгляды заключенных, вышел из телевизионного салона тюремного изолятора. В программе местных новостей в очередной раз сообщили об аресте русского бизнесмена Владислава Игнатова, подозреваемого в причастности к убийству босса итало-американской мафии, одного из богатейших и влиятельнейших людей Калифорнии дона Монтиссори. Уже вторую неделю это громкое дело не сходило с экранов американского телевидения. Два десятка трупов, загадочные обстоятельства, крупные политические фигуры, деньги, борьба кланов: все слилось в один кошмарный кровавый узел и не давало покоя журналистской братии и полиции. Варяг быстро шел по длинному тюремному коридору к телефонным будкам. Конечно, американский изолятор – это не «Матросская тишина», где подозреваемого учат, как свободу любить, с первого момента заключения. У самой двери дорогу ему преградил здоровенный негр-охранник с дубинкой. – Куда? Если звонить, то опоздал, приятель. – Дружище, до отбоя еще шесть минут, а мне срочно нужно позвонить моему адвокату. Это будет короткий звонок, два слова, – сказал Варяг, прямо глядя в глаза верзиле. – Нет. Ты же знаешь – время на телефонные переговоры закончилось. – Слушай, друг, – по-английски начал заключенный и тут же, не выдержав, перешел на русский. – Гад черномазый, ты же сам – угнетенная раса, что ж ты, гнида, сволочишься? Паскуда вшивая! – и широко, по-голливудски, улыбаясь, добавил, но теперь уже по-английски: – Только минута! Брат! Очень нужно! По коричневому лоснящемуся лицу пробежала тень снисходительной улыбки. Охранник махнул рукой и кивнул на дверь: – Только две минуты. Варяг вытащил двадцатипятицентовую монетку, бросил ее в щель аппарата, снял трубку и набрал хорошо знакомый номер. На другом конце провода царила томительная тишина, время от времени прерываемая гудками, потом что-то щелкнуло и механический голос, как и в прежние разы, произнес: «Меня нет дома, Можете оставить сообщение на автоответчике. Как только смогу, сразу вам перезвоню». Варяг резко повесил трубку: «Твою мать! Ну куда ты, сука, делся! Вторую неделю тебя нет дома, адвокат сраный. И это тогда, когда все газеты и телевидение кричат о моем аресте. Что-то здесь не так. Неужели предал? Ах, падла! Выйду из этого гребаного изолятора – порву гада». Светлане тоже сейчас звонить нельзя. Там в доме наверняка все прослушивается. Тем более нельзя засветить Сивого. Варяг вышел из кабинки, кивнул охраннику и в раздумье побрел к своей камере. Там он не раздеваясь лег на койку и стал мучительно перебирать в памяти события последних месяцев. Голова работала ясно, как никогда. Владиславу Геннадьевичу Игнатову, российскому вору в законе по кличке Варяг, не спалось в американской тюрьме. Ему, СМОТРЯЩЕМУ по России, человеку, наделенному неограниченной властью, распорядителю огромного российского воровского общака, не давало покоя то, что какой-то грязный мудак в форме американского надсмотрщика дает ЕМУ указания, можно или нельзя звонить по телефону. Су-у-ки! Владиславу хотелось кричать, биться о стену. Не успел. Ничего не успел: в России, здесь, в Штатах. Варяг понимал, если он не сможет выпутаться из этой дерьмовой истории, то без него остановится целый ряд гигантских сделок. Не зная всех деталей, пацаны все завалят как пить дать. А такие деньги пришли из России! Срочно, срочно нужно пихать их в дело. А он здесь на нарах. Владислав от бессилия стиснул зубы: но где же этот долбаный адвокат Билли Шустер? Нужно разобраться. Нужно спокойно во всем разобраться. Взять себя в руки. И все как следует осмыслить. Закинув руки за голову, Варяг молча лежал на кровати, глядя в потолок. Его новый сосед по камере готовился ко сну. Раздеваясь, он неторопливо, аккуратно укладывал свою тюремную робу на спинку стула. Этот аккуратизм начинал приводить Варяга в бешенство. Кроме того, что-то настораживало его. А может быть, просто нервы. Варяг заставил себя отвлечься и снова задуматься о ситуации с адвокатом. Итак, что мы имеем? Первое. Билли Шустер примчался в тюрьму буквально через час после ареста: адвокат компании «Интеркоммодитис» был рад служить хозяину. Его суждения, высказываемые сквозь облака табачного дыма, звучали веско и непререкаемо. Обвинение в убийстве? Какая чепуха… Вне всякого сомнения, следствие во всем разберется, а он сам в первую очередь сделает все, чтобы мистера Игнатова, уважаемого, весьма уважаемого в США бизнесмена, выпустили до суда под залог. Да и, скорее всего, никакого суда не будет! Адвокат был абсолютно уверен в этом. Потом, приехав через два дня, Шустер уже не излучал столь безмятежной уверенности. А в процессе разговора ни с того ни с сего задал странный вопрос: мол, жизнь в американской тюрьме сильно ли отличается от жизни в российской? Почему адвокат заострил на этом внимание? Может, ему что-то стало известно о российском прошлом Владислава Игнатова? Но откуда? Если и просочилась какая-либо информация, то ни прокурор, ни даже ФБР документально подтвердить этого не смогут… Варяг поднялся с койки и стал мерить шагами камеру, еще и еще раз прокручивая в памяти этот разговор с Билли. Он, Варяг, тогда ушел от прямого ответа. Сказал, что даже если и есть разница, то ему это неизвестно – опыта нет. Билли Шустер тогда очень внимательно посмотрел на своего подопечного и на прощание сказал, что уже запросил «добро» на освобождение мистера Игнатова под залог, но федеральный суд почему-то задерживается с ответом, затребовав из России, из МВД, документы, связанные с деятельностью «Интеркоммодитис» и ее руководителя. Шустер ушел с обещанием снова посетить своего клиента буквально через два-три дня, оставил ему свой новый телефон, просил звонить, сказал, что будет работать дома. И вдруг пропал! В чем дело? * * * Варяг пробыл в блоке предварительного заключения федеральной тюрьмы штата Калифорния уже целых две недели. Он понимал, что за каждым шагом наблюдают десятки заинтересованных глаз и что от его поведения здесь во многом зависит дальнейшая судьба. Так происходит и в российских зонах, когда в карантинном бараке расквартировывается новый этап. К новичку сначала присматриваются, и может пройти достаточно много времени, прежде чем ему предложат войти в тюремную семью. Без поддержки жить всегда туго. И редко находится человек, который осмеливается отстранить протянутую руку. Зона – не самое лучшее место для проявления гордыни. Такого человека обламывают в два счета, как девку в первую брачную ночь. А позже сломанный хребет не распрямить уже никогда. Но часто за видимым смирением прячется мятежная натура, которая полностью раскрывается только со временем. Варяг тоже присматривался к обитателям американской тюрьмы и сразу отметил, что здесь нет такой семейственности, какая существует в российских тюрьмах: заключенные кучковались скорее по расовому признаку. Наиболее крепкой и многочисленной тюремной группировкой здесь были негры. Наглые, самоуверенные, они держались вызывающе. Любимым их времяпрепровождением было шумное обсуждение американского футбола, девок, и если они не потребляли наркотики, то целыми днями играли в баскетбол и гоготали над собственными довольно примитивными шутками. Белые также подсознательно держались друг за друга. По численности они занимали в изоляторе предварительного заключения второе место. Почти все до единого в цветных татуировках, они отличались скрытым коварством и затаенной злобой: сюда попадали те, кто, видимо, имел зуб на весь белый свет. Третью группу уголовников, стремящихся держаться вместе, составляли цветные, которые были чужаками в белой и черной среде. Среди цветных значительную группу составляли индейцы, немало было китайцев, вьетнамцев и всевозможных метисов – этакий коктейль из народов, населявших Америку. Варягу не сразу удалось определить, кто незримо стоит за этой вроде бы хаотичной разобщенной людской массой, кто решает все вопросы, затрагивающие интересы заключенных. Этот человек никогда не выпячивался, держался очень скромно. Мало кто догадывался о том, что невысокий худощавый мужчина азиатского происхождения, которого обычно все звали Стив, и есть тот, кто делал погоду в тюрьме. Стив никогда не злоупотреблял своей властью. И если Стиву требовалась буря, то ему достаточно было шепнуть на ухо одному из своих прихвостней, и тогда коридоры и камеры изолятора превращались в сущий ад, наполняясь таким грохотом, что начальник тюрьмы готов был выполнить самые прихотливые требования зеков. Выражаясь российской феней, Стив «сухарился»: вместо себя на виду он поставил огромного, под два метра ростом, молодого зека, который объявлял волю хозяина, выдавая за свою. В один из первых дней пребывания в изоляторе Варяг поймал на себе любопытный взгляд Стива, который, казалось, спрашивал: «Что ты за птица, русский?» И Варяг не сомневался в том, что очень скоро должен будет дать этому человеку исчерпывающий ответ. Варяга не мог усыпить почти курортный режим американской тюрьмы, он прекрасно осознавал, что в любой тюрьме утрата бдительности может стоить жизни, а потому с первой минуты своего заключения был напряжен, как сжатая пружина, готовая в любую секунду распрямиться и нанести обидчику ответный удар. Превратившись в одночасье из респектабельного мистера Игнатова в обыкновенного зека, Варяг стал ощущать, как в нем воскресают прежние привычки и чувства, свойственные старому, опытному уркагану, – недоверчивость, настороженность, хитрость, собранность. Инстинкт самосохранения изменил даже саму походку Владислава, манеру говорить. Его сон стал чутким и беспокойным. Зеки сторонились «мистера Игнатова», потому что во всем его облике ощущалась скрытая угроза, а независимость, с которой он держался, выдавали в нем человека, прошедшего суровые жизненные испытания. Все, кто был знаком со строгим тюремным укладом, понимали, что к этому парню следует относиться с осторожностью и не стоит его задевать. В Варяге просыпался волк, хищник, который ничего не упускает из виду, ничего не забывает и не умеет прощать обид. Он был зверь, готовый дорого продать свою жизнь, защищая себя и свое пространство. Варяг почувствовал неладное сразу же – как только ему четыре дня назад сменили сокамерника. Вместо худощавого метиса, торговца наркотиками, к нему подселили крупного мускулистого канадца, который попался на торговле оружием, за что ему светил срок по меньшей мере до двадцати пяти лет. К своему печальному будущему Джонни Кидс, так звали канадца, относился совершенно невозмутимо, был беспечен, строил планы на будущее так, будто собирался пробыть в тюрьме Максимум неделю. Он был неизменно весел, никогда не терял аппетита, все свободное время проводил в спортзале, словно готовился к международным выступлениям. В тюрьме Джонни оказался далеко не в первый раз. Многие заключенные Побаивались его: упорно ходили слухи, что канадец увлекался на свободе не только продажей оружия, но и его применением. Говорили, что многие авторитетные люди с его помощью расправлялись с неугодными. И кличка у Джонни Кидса была Красноречивая – Могильщик. Несколько лет назад была пара случаев, когда сокамерников Могильщика находили мертвыми без всяких следов насилия, с вытаращенными глазами, как будто в самый последний момент жизни им удалось заглянуть «костлявой» в запавшие глазницы и ужаснуться. На деле же все оказывалось гораздо проще. Тюремный медик неизменно ставил диагноз: «самопроизвольная асфиксия». За годы жизни Варяг привык к тому, что «костлявая» бродит за ним по пятам. Он и раньше не раз ощущал за свой спиной ее зябкое дыхание. Были годы, когда с мыслью о смерти он не только ложился, но и вставал, встречая рассвет. Для каждого серьезного вора смерть все равно что неприятный сосед, с неизбежным присутствием которого приходится считаться. Так уж получается, что воры чаще всего оставляют бренный мир не по собственному желанию – такую любезность им оказывают недоброжелатели, которых они успевают приобрести за время своей «карьеры». Жизнь вора не похожа на существование обыкновенного человека, а потому и смерть у него, как правило, преждевременная, очень часто трудная и мучительная. Уходит из жизни вор обычно не в окружении родственников на мягкой постели, а в одиночестве и в самом расцвете сил. Вот и сейчас опасность стала реальной настолько, что Варяг ощущал ее запах, слышал дыхание, чувствовал само прикосновение ее холодных пальцев. Опасность окружала его. И, как всегда в таких случаях, его организм мобилизовался, включились защитные механизмы. Варяг уже не однажды наблюдал в себе это превращение – в случае тревоги у него обострялись зрение, слух, он напоминал оголенный нерв, способный чутко реагировать на малейшее изменение интонации в голосе собеседника. Даже шутка в этом состоянии воспринималась по-особенному. Это состояние было сродни поведению дикого лесного зверя, предчувствующего приближающуюся смерть. Одна из заповедей урки – это умение постоять за себя. И этой заповеди Варяг свято следовал всю свою жизнь, не спуская никому ни обидного слова, ни насмешки, ни косого взгляда. То, что вокруг него зреет нечто серьезное, он почуял с первой же минуты. Он ощущал вокруг себя пустоту, вакуум. Именно это заставляло его искать способ защитить себя. Как-то после завтрака Варяг в рукаве вынес из столовой металлическую ложку. А потом в туалете, обломав ее край, заточил до остроты лезвия. Теперь он был вооружен. Заточка обрела покой в правом кармане его синей тюремной робы, не бог весть какое оружие, но, по крайней мере, он знал – ему потребуется лишь мгновение, чтобы извлечь его и острым жалом отразить хотя бы первую угрозу, воткнуть заточку в грудь неприятеля или вспороть тому аорту. ГЛАВА 3 Егор Сергеевич Нестеренко взял трубку и уверенно набрал номер. По этому номеру он звонил очень редко. И вовсе не потому, что опасался быть навязчивым. Просто едва ли не все проблемы он способен был разрешить собственной властью, к тому же подобное обращение от семидесятивосьмилетнего старика на том конце провода могло восприниматься как тревожные позывные могучего океанского лайнера, терпящего бедствие. А это никак не совпадало с истинным положением дел, да и не входило в планы Егора Сергеевича. Сейчас был особый случай. – Валентин? – коротко поинтересовался Нестеренко, когда в трубке раздался неприветливый сип. Реакция была почти мгновенной. – Кто это?.. Ах, да. Да, конечно… – настороженные нотки сменились на почти виноватый тон. Лишь самый ограниченный круг людей отваживался называть этого человека по имени. Все они были связаны не просто служебными узами, которые бывают подчас куда крепче кровных, их объединяло некое братство, сравнимое разве что с масонской ложей. Но позвонивший ему сейчас был человеком совсем особого рода. Он не только входил в самый верхний эшелон этого братства, но и вызывал у Валентина Семеновича самый настоящий, почти животный страх. Так волк боится безжалостного охотника, крадущегося по чащобе с ружьем. Так сильный, опытный зверь, находящийся в клетке, опасается своего дрессировщика и поднимает хвост, словно бездомная перепуганная дворняга, от любого движения своего хозяина. Валентин Семенович боялся Нестеренко до коликов в печенках, потому что знал: этот человек не ведал жалости и всегда действовал как хорошо отлаженная машина. Он сумел бы подмять под себя любого, кто посмел встать на его пути. – Узнал? – Узнал, конечно, узнал. – Ну вот и прекрасно. У меня к тебе будет маленькая просьба. Я сначала не хотел тебя волновать по этому пустяку, все-таки ты человек очень занятой, но, подумав, решил позвонить. Мне время нужно выиграть. – Я слушаю, Егор Сер… – Только не надо имен. Знаешь, к старости я стал очень суеверен. Я беспокоюсь не за себя – мне нечего бояться. Понимаешь? – Хорошо… понимаю. Все, что в моих силах, я готов выполнять. Любую вашу просьбу. Но если только… – Не прибедняйся, чиновнику такого ранга, как ты, это не к лицу, – доброжелательно укорил Нестеренко, – ты говоришь, как девушка по вызову, которая хочет набить себе цену. Со всеми этими приемчиками я знаком давно, они не тобою выдуманы. Ты же знаешь: больше, чем положено, ты из меня не выжмешь. Я, конечно, не собираюсь скупиться, но есть тариф и для вашего ведомства. Нестеренко ненадолго замолчал – пусть переварит. Пауза никогда не помешает в таких делах. На том конце провода наконец раздалось негромкое сопение, потом снова повисла тишина. – Слышу, ты со мной согласен. Ну вот и лады. Мне нужно вот что. Включи-ка ты меня в группу юристов и думцев, отправляющихся в Америку. Они, насколько мне известно, хотят поучиться уму-разуму у американских коллег, посмотреть условия их работы, образ жизни. Я тоже хочу в Америку вместе с юристами и депутатами. – Мне бы очень не хотелось вас огорчать… – Да уж ладно, говори все как есть, без политесов! – Все списки уже утрясены и заверены в самых высоких инстанциях. Если кого-то сейчас вычеркнуть, то это может вызвать определенные недоумения и массу вопросов. Мне бы очень не хотелось на них отвечать. – Голос Валентина Семеновича был взволнован. – А потом, если говорить откровенно, я ведь не имею никакого отношения к этой группе. Вам проще обратиться в Думу. – Я не для того позвонил, чтобы выслушивать твои советы, куда мне проще обращаться. Потом, ты должен твердо усвоить, что мои проблемы, это и твои проблемы тоже. Иначе я могу просто… – Егор Сергеевич помолчал. В этот раз пауза получилась значительно длиннее. Он чувствовал, как гнетущее молчание стремительно бежит по телефонным проводам и наполняет душу собеседника все большей тревогой, – иначе я могу потерять к тебе интерес, – спокойно и весомо закончил фразу Нестеренко. – Помилуйте… Я думал, может быть, помочь гостевой визой. – …Если бы я хотел съездить в Америку по гостевой визе, я не стал бы утруждать даже твоего секретаря. Такие визы делаются в течение двух минут. Мне нужны полномочия, которыми располагают участники этой группы парламентариев. По договоренности с американской стороной они смогут посещать даже исправительные учреждения, причем без всяких бюрократических проволочек? Так? – Да, так. – Голос на том конце провода с каждой минутой становился все более унылым. – Ну вот и прекрасно! Именно это мне и нужно! – Не обращая внимания на тон собеседника, как ни в чем не бывало подхватил Нестеренко. – Какую тюрьму вы планируете посетить? – голосом, полным отчаяния, спросил собеседник. – Федеральная тюрьма в Сан-Франциско. – Сан-Франциско? Сделать это будет чрезвычайно трудно, но я все-таки попробую. Я, конечно, не обещаю… – А ты пообещай! – резко сказал Нестеренко. – Я не жду другого ответа. И еще раз подчеркиваю, чтобы без всяких бюрократических штучек и проволочек! Мотаться по конторам у меня нет ни сил, ни времени, да и желания никакого. Мне совершенно неинтересно, как все это будет происходить – через ходатайства адвоката, через тюремную администрацию или еще как-то. Главное, чтобы все документы были. Американцы большие бюрократы, а я не хочу терять время на объяснения с бюрократами. А кроме того, если американцы шастают по нашим казематам, как по собственным газонам, так почему бы нам точно так же не погулять по их территории? – Хорошо. Я все понял, Егор Сергеевич. Что еще? – Еще вот что: надо предупредить кого там следует в делегации, что я прибуду на пару дней позднее. Знаешь ли, мне ни к чему, чтобы меня кто-то видел из своих, достаточно будет того, что меня крепко запомнят американцы. А прикрытием пусть послужит международный конгресс, который проходит в Сан-Франциско, а потом в Париже. – Вы хотели кого-то посетить в тюрьме? – неуверенно спросил Валентин Семенович. – Возможно, мой драгоценный… если все будет хорошо. – Но это может вызвать недоумение американской стороны. – Меня американская сторона не особенно интересует. Знаешь, в мои годы задумываться о том, какое я произвожу впечатление, – непростительная роскошь. Ну, так мы с тобой обо всем договорились? – Да, Егор Се… Обо всем. – Ну, ну. Ты понимаешь, через пару дней бумаги должны быть у меня. – Не успею, дайте неделю. – Хорошо, но чтобы через неделю все было готово, – и, не дождавшись ответа, Нестеренко положил трубку на рычаг. Егора Сергеевича мало беспокоило, каким образом собеседник собирается выполнить его просьбу. Этот человек много лет был под контролем Нестеренко и сумел сделать свою карьеру только благодаря умению Нестеренко молчать, – когда это было нужно, разумеется. Их «дружба» началась после того, как Валентин Семенович имел неосторожность провести вечер в одной сомнительной компании. Веселье закончилось тем, что он, тогда еще крупный партийный руководитель, изрядно выпив, сгреб в охапку словоохотливую «телку» и заперся с ней в бассейне, где вытворял с развратницей такие чудеса, на которые был способен не всякий сексуальный маньяк. Разгоряченный алкоголем и длительным воздержанием (жена Валентина Семеновича уже полгода находилась в больнице после сложного перелома ноги), он потерял голову и пару часов кряду упивался своей похотливой партнершей, оказавшейся способной на секс во всех его проявлениях. Девица трудилась над членом члена партии столь усердно, что его возбужденные крики и отборный мат были слышны даже охране, честно несущей свою службу на территории вокруг дома. Откуда тогда было знать Валентину Семеновичу, что все помещения шикарной загородной дачи напичканы скрытыми камерами, которые беспристрастно фиксировали его сексуальную изобретательность и буйную фантазию. Нестеренко хмыкнул, вспомнив, как вытянулась физиономия у этого молодца, когда похмелье явилось ему в облике благообразного старца, выложившего на стол государственного, партийного деятеля ворох фотографий. А когда Егор Сергеевич через несколько лет поведал своему собеседнику о судьбе бюджетных денег, которыми тот так ловко распорядился на рубеже 1990—1991 годов, а также намекнул на причастность Валентина Семеновича к распространению фальшивых авизо, изумлению и сговорчивости последнего не было предела. Задумчиво постучав пальцем по полированной столешнице, Егор Сергеевич снова снял трубку и, набрав номер в Вашингтоне, негромко сказал по-английски: – Майкл? Это я. ГЛАВА 4 Как обычно после вечерней проверки, зеки расходились по камерам. Джонни Кидс по кличке Могильщик, перекрикиваясь с приятелями, шел не спеша по коридору, размахивая длинными руками, и никому не уступал дорогу. Он был огромен, как гора, и силен, как Майк Тайсон. Весь облик канадца был воплощением самоуверенности и силы, и в то же время было очевидно, что природа вряд ли создала эту живую машину для созидания. Таких, как Джонни-Могильщик, в российских тюрьмах называют «отмороженными». Никогда невозможно угадать, что им взбредет в голову в следующую минуту. Уголовный опыт подсказывал Варягу, что с такими, способными на все придурками нужно всегда держаться настороже. Как и обычно, в 22.00 в тюрьме объявили отбой. Варяг внимательно наблюдал за тем, как Джонни неторопливо скинул с себя рубашку, оголив мощный рельефный торс, стянул трико, показав толстые, словно телеграфные столбы, ноги, как всегда, до раздражения аккуратно уложил свои вещи на спинку стула и, даже не взглянув на соседа, лег на койку. Через несколько минут должен быть обход. Варяг знал, что обход всегда совершается в одно и то же время с точностью до минуты. Неторопливая чеканная поступь надзирателей разобьет тишину коридора, затем металлическим звоном щелкнет отворяемый замок, а уже потом мощный поток света ударит с потолка камеры. Ждать пришлось недолго. Их камера была седьмой от начала коридора. Уже через пять минут Варяг услышал, как рядом стукнула затворяемая дверь соседней камеры. Следующая очередь за ними. Сегодня обход совершали сам начальник тюрьмы Томас Ховански и два его заместителя – оба рослые молодые парни лет тридцати, оба светло-русые, идеально выбритые, они очень походили друг на друга, и если бы не знать, что один из них по происхождению ирландец, а другой поляк, то можно было бы подумать, что они братья-близнецы. Похожими их делала еще и форма, которая сидела на фигурах на редкость ладно. Именно таких парней с добродушными лицами и безукоризненными зубами можно было встретить на обложках американских полицейских журналов. В России все совсем по-другому. Да и журналов о тюремных делах там нет. Звонко лязгнул замок, дверь приоткрылась, зажегся свет. Через образовавшийся проем Варяг увидел лицо начальника тюрьмы. Несколько секунд его взгляд лениво блуждал по углам камеры, а потом он уверенно распорядился: – Закрывай, все в порядке. Свет погас. Варяг «лежал неподвижно. В двух метрах от него, распластавшись на койке, покоилось огромное тело канадца. Он тихо посапывал, выпуская через приоткрытый рот мощную струю воздуха и казался воплощением безмятежности. «Безобидный, когда спит», – вспомнил Варяг детскую Шутку. Осторожно, прикрывшись одеялом, он вытащил из-под подушки заточку, большим пальцем непроизвольно попробовал ее на остроту и, прикрыв глаза, стал, как и три предыдущих ночи, терпеливо дожидаться. Он ясно представил себе как через полчаса-час Джонни-Могильщик поднимется с кровати, в темноте подкрадется к нему и, убедившись, что он, Варяг, уснул, навалится на него всей своей громадной массой, станет душить, душить изо всех сил. Варяг представил себе, как он будет задыхаться, судорожно раскрывая рот, как его голова нальется кровью… как все вокруг потемнеет… Огромным усилием воли Варяг заставил себя очнуться от тяжелого сна. Он с трудом разлепил глаза и уставился в темноту. Страшно хотелось спать. Бессонные ночи давали о себе знать. Нужно поскорее усыпить бдительность канадца. Сделать вид, что спишь. Повернувшись к стене, Варяг засопел и затих. Ему снился пригород Сан-Франциско, снилась Светлана. «… – А что она умеет делать? – спрашивала Светлана, с вожделением поглядывая на новое приобретение. – Все, – лаконично отозвался Владислав из спальни. – Так не бывает, – засмеялась она. – Даже ты все не умеешь. Владислав возник на пороге. – Бывает. Светлана подошла к стиральной машине и осторожно погладила рукой белоснежную пластиковую поверхность. – Стирает, выжимает, сушит?.. – Гладит, «химчистит», пришивает пуговицы, – подхватил Варяг, обняв жену за плечи, – ставит заплаты, готовит обед, будит по утрам мелодичным перезвоном… – Зачем же тебе теперь вторая жена? – склонив голову набок, прищурилась Света. – Вернее, первая?.. Варяг озадачился. – И то правда. Зачем мне тогда жена?.. – И вдруг просиял: – Знаю зачем! Но тебе не скажу. А то нос задерешь. Она закрыла глаза, на ее губах появилась улыбка, и Владислав почувствовал на своей спине ее руки. – А это твоя машина умеет делать? – спросила она, не открывая глаз. Она привстала на цыпочки, подставляя чуть вытянутые для поцелуя губы. – А это?.. Он поцеловал ее закрытые глаза, потом губы. – Верно, – тихо сказал он. – Это она, подлая, не умеет. – И вздрогнул, почувствовав сзади легкий толчок. – Встали, понимаешь, на пороге, – сказал недовольный детский голос, и в кухню протиснулся Олежка. – Пройти нельзя. Он подошел к столу, туда, где в волшебно поблескивающей хрустальной вазочке лежали, притиснувшись друг к другу округлыми матовыми бочками, шоколадные конфеты, – и быстро, пока родители были заняты, засунул одну в рот. – Олег! – возмутилась Светлана. – Я все вижу. Как тебе не стыдно! Обед ведь скоро. Мигом сжевав конфету, мальчишка с невинным видом повернулся к родителям. – Мо-ом, – начал он обходной маневр, одновременно запуская руку в вазочку, – отгадай загадку. Что такое: обычно зеленое, а нажмешь кнопку – красное? Светлана, которая всегда простодушно попадалась на разного рода уловки, всерьез задумалась, глядя на мужа, не без восхищения наблюдавшего за сыном. Тот с фантастической скоростью опустошал вазочку. – Что бы это могло быть, а, Владик? – спрашивала наивная мама, сосредоточенно хмуря брови. – Сейчас узнаешь. – Варяг, посмеиваясь, вышел из кухни и уже из спальни услышал торжествующий голос сына: – Это – лягушка в миксере!..» …Это не был сон. Варяг теперь точно знал, что это воспоминание. Четкое, как запись киноленты, оно доставляло ему такую боль, что, просыпаясь, он еще долго чувствовал, как болят сведенные судорогой челюсти. Эта красивая женщина была его женой, мальчик – сыном, и все, что он видел будто бы во сне, было его самым дорогим, самым сокровенным воспоминанием. Прошло около часа, прежде чем Джонни-Могильщик решился приступить к работе. Стараясь не скрипеть пружинами, он осторожно приподнялся и сел на край кровати. В полумраке фигура громилы казалась особенно впечатляющей: гигантские формы занимали собой половину камеры, и казалось, если сейчас тот распрямится, то непременно упрется головой в потолок. Варяг почувствовал близкую развязку. От возбуждения застучала кровь в висках. Нервы были напряжены. Так как же все это будет происходить? Захочет ли канадец удавить его во сне или все же попытается разбудить перед смертью? Варяг выжидал. А Могильщик меж тем неторопливо поднялся и, сделав два осторожных шага, внимательно стал всматриваться в лицо спящей жертвы. Ему было совершенно не жаль этого русского, впрочем, как не было жаль и всех предыдущих, кого Могильщик собственными руками отправлял на тот свет. Путь к свободе для Джонни лежал отныне именно через труп этого человека, который был, может, и неплохим парнем, к тому же так лихо чесал по-английски, что практически ничем не отличался от американца. Джонни аккуратно взял со своей кровати подушку. Подобную операцию он проделывал не однажды и прекрасно знал, что должно произойти в каждую следующую секунду. Он навалится на свою жертву на выдохе, когда легкие будут свободны от кислорода. Клиент дернет головой, не понимая еще, что произошло, а потом, ощутив нехватку воздуха, попытается привстать и сбросить с себя тяжесть. Вот этот момент будет самым серьезным: этот русский – крепкий парень и нужно будет приложить максимум усилий, чтобы удержать его на кровати. Он будет переворачиваться с боку на бок, пытаясь вырваться из крепких объятий, а потом, потеряв силы, успокоится навсегда. Все так и будет. Джонни Кидс ни на секунду не сомневался в себе. В полумраке распластавшаяся на нарах фигура спящего русского казалась ему беспомощной и не внушающей никаких опасений. Он уже приподнял подушку, чтобы придавить жертву, как вдруг Игнатов резко повернулся, согнул ноги в коленях и с размаху пнул его в живот. Удар был неожиданный, очень сильный и пришелся Джонни под самую грудную клетку. Тот повалился на бок, больно стукнувшись затылком о край кровати, и беспомощно стал ловить открытым ртом воздух. А русский спокойно поднялся на Ноги и, ткнув узкое заточенное железо в самое горло своего обидчика, негромко произнес: – Если дернешься, сука, так я выпущу из тебя всю дурную кровь, поверь мне… И не дождаться тебе тогда ни суда присяжных, ни нового срока, ни даже тюремного надзирателя! Джонни и в темноте видел красивое, холеное лицо русского. Тот действовал настолько уверенно, как будто всю жизнь так вот и не расставался с тюремной заточкой. Джонни ни на секунду не сомневался, что русский продырявит ему горло при первом же неосторожном движении. – А теперь ответь мне, приятель, как на божьем суде, кто приказал тебе убить меня? ГЛАВА 5 Почувствовав пальцами упругую бархатистую кожу на бедре Мерседес, Томас Ховански застонал. Вот уже полгода эта девушка сводит его с ума. Она стала его бредом, грехом, слабостью. Каждый раз, встречая мексиканку в тюремных коридорах, он едва сдерживался от того, чтобы не прижать ее тугое тело к стене и овладеть ею прямо там, под мертвенным светом люминесцентных ламп. Поляк по происхождению, Ховански, как и всякий эмигрант второго поколения, очень крепко держался за свою семью. Любящий муж, заботливый отец четверых детей, безупречный полицейский – таким знали его все. И только одна женщина в мире знала его как неистового, сумасшедшего любовника, способного на всякого рода безумства. «Если бы не твои светлые волосы, – чарующе улыбаясь, говорила она при очередной встрече, – я бы подумала, что в твоих жилах течет кровь истинного латинос». И – получала в ответ очередную порцию его безумной страсти. Когда она впервые как сотрудник появилась в тюремной канцелярии и бросила на начальника тюрьмы свой колдовской взгляд, Ховански понял, что пропал. Неделю он как завороженный толкался среди канцелярских крыс только для того, чтобы лишний раз приласкать взглядом эту высокую, стройную, черноволосую красавицу, которая неизменно отвечала ему призывным взором карих, миндалевидной формы глаз. На восьмой день их знакомства они уже трахались в его кабинете, как два обезумевших от страсти диких зверя. Их первая встреча стоила тюремной администрации пары разбитых ваз, сломанного стула и кучи смятых и безнадежно испорченных документов. С тех пор накал этих встреч практически не изменился, только Томас предусмотрительно убирал хрупкие предметы и старался держаться подальше от мониторов внутреннего обзора, стоявших в противоположном от его стола конце кабинета. Голубоватые экраны сейчас были единственным источником освещения в кабинете, и в их призрачном свете смуглая кожа Мерседес приобрела фантастический сиреневый оттенок. – До чего же ты хороша, малышка, – прошептал Ховански, вдыхая ее запах. – Ты пахнешь, как дикая кошка. Он сидел в кресле, а Мерседес стояла перед ним, слегка облокотившись о стол. Его рука двинулась вверх по ее бедру, задирая юбку. Тело Мерседес выгнулось, сверкнули в полумраке ее зубы. Эта невероятная женщина всегда улыбалась, занимаясь любовью. Томас почувствовал дрожь в своем теле, но все еще продолжал медленно, как бы лениво ласкать ее, наслаждаясь этими мгновениями покоя перед битвой, дожидаясь, пока страсть не захватит его целиком, заставляя забыть обо всем на свете – о жене, детях, карьере, об этих ублюдках-заключенных и об этих вот мерцающих во мраке мониторах, на одном из которых застыл интерьер двухместной камеры в блоке предварительного заключения. В камере стоял мрак, и два неподвижных тела на нарах были видны только благодаря телекамере инфракрасного излучения, специально установленной в потолке под вентилятором так, что была незаметна для находящихся внутри заключенных. Лаская свою любовницу, начальник тюрьмы лишь время от времени поглядывал на этот экран. Двумя пальцами подцепив ее кружевные трусики, он спустил их вниз. Мерседес высвободилась из них и, раздвинув смуглые ноги, уселась к нему на колени верхом. Он чувствовал, как ее ловкие пальцы расстегивают ремень на его брюках, и одновременно видел на экране монитора, как один из заключенных медленно поднялся с постели и, прихватив подушку, подошел к своему сокамернику. Женщина коснулась рукой его члена, и горячая волна возбуждения прокатилась по телу Томаса. Он изо всей силы сжал руками смуглые бедра и услышал в ответ ее тихий смех с придыханием. Краем глаза он все еще следил за происходящим на телеэкране, но страсть уже почти целиком захватила его. Рванув на Мерседес белую форменную рубашку, так, что в стороны с треском полетели пуговицы, он закрыл глаза и принялся жадно целовать ее высокую грудь. Женщина склонилась над ним, закрывая его лицо своими густыми черными волосами, он почувствовал легкую боль в плече от укуса. Томас схватил Мерседес за волосы и запрокинул назад ее голову. Мерседес застонала и в ту же минуту почувствовала его внутри себя. Их любовные схватки всегда были похожи на борьбу, и ей это безумно нравилось. Он мял ее тело руками, терзал его, она делала вид, что отбивается от его сильных рук, извиваясь в его сильных объятиях, стонала от удовольствия, закусив губы. Возбуждение ее становилось все больше и больше, почти невыносимым. Уже почти теряя сознание от наслаждения, она слышала, как полетело на пол что-то тяжелое, может быть Настольная лампа. Его дыхание становилось все более учащенным и прерывистым, а мышцы – все более твердыми… Особенно твердой была та, которая больше всех волновала Мерседес. Момент блаженства был потрясающим, как всегда, Мерседес забылась от наслаждения. Тихо застыла на плече у Томаса. До чего же хорош этот чертов поляк. Жаль, что она не может разделить с ним супружескую постель. В этот момент Ховански резко повернулся и грубо произнес: – Мать твою! Мерседес вздрогнула и в изумлении уставилась на любовника, который, окаменев, смотрел куда-то за ее спиной. – …Твою мать! – повторил он и, почти оттолкнув ее, бросился к мониторам. – Что за черт?! Тихо закипая гневом и обидой, Мерседес обернулась и увидела, как, полуголый, со спущенными до колен штанами, Томас Ховански подошел к одному из экранов и снова разразился бранью. – Да что случилось? – сдержав себя, она также подошла к экрану и увидела, что один из заключенных лежал на полу, второй, сидя на нем сверху, прижимал к горлу своего противника посверкивавший в полумраке острый металлический предмет. – Ублюдок… – прошипел начальник тюрьмы. – Ну он за это еще поплатится!.. – Обернувшись, Томас внимательно посмотрел на свою любовницу. – Иди-ка ты лучше домой, детка. Боюсь, сегодня мне не до любви. И как бы у тебя не возникло неприятностей. Мерседес, с которой он раньше никогда так не разговаривал, боязливо сверкнула глазами, схватила свои трусики и, даже не поправив на себе одежду, резко развернулась на каблуках и, разобиженная, вышла из кабинета, хлопнув дверью так, что задрожали зарешеченные оконные стекла. ГЛАВА 6 Джонни-Могильщик судорожно глотал воздух. Наконец, не разжимая зубов и морщась от боли, он прошипел: – Я не знаю… – Вот как? – спокойно удивился Варяг. Он сгреб шевелюру Джонни в кулак и сильно ударил его затылком о стену, одновременно приставив заточку к кадыку. – В твоей глотке уже, считай, сидит дюйм стали. Если будешь гнать туфту, проткну на хер! Английский язык понимаешь? Или тебе по-русски повторить, что такое длина хера, ублюдок? Спрашиваю второй раз: кто тебе приказал меня убрать? Джонни не однажды встречался с людьми такого типа. Они живут по своим собственным законам, одним взглядом способны парализовать чужую волю и если объявляют, что пырнут ножом, то непременно выполнят обещание. – Я точно не знаю. Один парень… – Кто такой? Откуда он? Имя? – Из какой-то службы… Черт его знает, откуда. У дяди Сэма до фига специальных служб. Может, из управления по наркотикам, может, из канцелярии прокурора штата… – Придется с тобой, парень, поговорить по-серьезному. Ты меня или не понял, или совсем не уважаешь, – размеренно, по слогам, почти спокойно произнес Варяг. В глазах Джонни сверкнули искры животного страха. От своего сокамерника он ожидал всего – панического крика, ярости, слов ненависти, истерики, испуга. Но русский вел себя так, словно был единовластным хозяином маленького тюремного мирка, в котором верзила Джонни совсем недавно чувствовал себя как рыба в воде. – Погоди, русский… Я правда не знаю, кто этот парень. Он сказал, что его зовут Фрэнки. Фрэнки, и все. Я не знаю, из какого он ведомства. Я уверен только в одном: ты здорово кому-то насолил. Варяг нахмурился и, помедлив, убрал заточку. Джонни облегченно вздохнул. – И что они тебе обещали за работу? – Освобождение под залог. – На хрена тебе под залог? У тебя что, богатая тетя есть? – А он намекнул, что залог за меня внесут, а я могу рвать когти к себе в Ванкувер. Там им меня не достать. – При разговоре еще кто-то присутствовал? – Нет. Мы говорили наедине в кабинете начальника тюрьмы. – А начальник тюрьмы сам в курсе? – Вряд ли. Хотя… – Я вижу, тебе хочется жить? – усмехнулся Варяг. – А то! – Ладно, живи. Даю тебе шанс. Только запомни, парень, кто тебе даровал жизнь. Уверен, у тебя хорошая память и ты не забудешь? – Не забуду. – Ну смотри. Уж больно напуганным было лицо канадца. Варяг скривил губы и, напирая на каждое слово, грозно произнес: – Но я не слышу слова «мистер» и искренних сожалений о случившемся, ублюдок. Джонни выпучил глаза, но, увидев суровый взгляд русского, возражать не стал. Дрожащим голосом он повторил: – Я все запомнил… мистер. – Молодец. Вот так-то лучше, – кивнул Варяг. – А теперь скажи: простите меня, я больше не буду. – Простите меня, мистер, я больше не буду. – Если ты, дерьмо собачье, предпримешь еще нечто подобное, то в следующий раз тебе не придется просить прощения. – Да, мистер. – А теперь тихонько ложись и баиньки! – Варяг резко убрал заточку и опустился на свою кровать. – В следующий раз советую тебе обращаться ко мне не иначе как «мистер». Надеюсь, ты хорошо усвоил этот урок?.. Или, может, повторить? В голосе русского снова послышался металл. – Я все отлично понял, мистер, – поднимаясь с пола, повторил Джонни. Русский продолжал сжимать в руках свое оружие. Джонни очень удивился, когда рассмотрел в темноте, что это был всего лишь обломок стальной ложки. – Я все отлично понял, мистер, – сдавленным голосом еще раз повторил он. – Ну вот и хорошо, я вижу, что ты не такой плохой парень, как показалось мне вначале. Варяг со своей койки внимательно наблюдал за тем, как Джонни, поднявшись с пола, шатаясь, по стенке добрался до кровати, прилег и, вытянув свое огромное тело, молча замер. Что ж, это был не самый серьезный противник, с которым судьба сталкивала Варяга. Возможно, из этого крепыша и мог бы получиться неплохой вор, но ему явно не хватает настоящей школы, школы российских тюрем. Вот где настоящее испытание! Жернова лагерных зон способны перемолоть в шлак даже самый крепкий человеческий материал, и только единицы могут заставить эти жернова вращаться так, как нужно им самим. – Эй, мистер, послушайте! – вдруг из темноты произнес Джонни. – Чего тебе? – Вам не жить, мистер. Если мне не удалось сделать это, то наверняка получится у другого. – Что ты вдруг так разоткровенничался? – Мне-то плевать, но я точно знаю, что вы не выйдете отсюда живым. Мне кажется, вами заинтересовались слишком серьезные парни. – Не бери в голову, Джонни. Спи. Я хочу полежать в тишине. ГЛАВА 7 Егор Сергеевич прибыл в Сан-Франциско под самый вечер. Шел мелкий моросящий дождь, который неприятно разбивался о лицо и тонкими холодными струйками забирался за воротник плаща. Точно такую же скверную погоду он оставил в Москве, и, если не знать о том, что лайнер перенес его на другой континент, можно было бы подумать, что он и не покидал родное Шереметьево. Едва ступив на мокрый, скользкий трап, Егор Сергеевич почувствовал, как сырость мгновенно стала проникать по всему его телу, добираясь до самого нутра. Он пожалел, что, собираясь в дальнюю дорогу, не захватил с собой свой любимый шерстяной джемпер. Высокий, слегка сутулый, с густой седой шевелюрой, он ничем особенным не отличался от остальных пассажиров, сошедших с «Боинга-747», принадлежащего российской авиакомпании «Трансаэро». Простой строгий костюм и мягкий лайковый плащ, обтягивающий плечи, делали его похожим на престарелого советского ученого времен 70 – 80-х годов. Впрочем, он и был кем-то вроде того… Нестеренко сошел с трапа, осмотрелся и вместе со всеми пассажирами поспешил к автобусу, стараясь не наступать на лужи. В Америке Нестеренко был дважды. Первое свидание с этой страной состоялось лет сорок назад: тогда он еще сравнительно молодой человек, под видом ученого, побывал на конгрессе по международному праву. А параллельно с этим выполнил целый ряд заданий, запланированных им вместе с Медведем. Уже тогда Медведь был крупным воровским авторитетом, а их дружба и сотрудничество приносили невероятные успехи и колоссальные теневые деньги. Второй раз встреча с Америкой произошла лет десять назад, когда вдруг выяснилось, что в Бостоне проживают родственники Егора Сергеевича по материнской линии, родители которых, опасаясь своего дворянского происхождения, выехали из Санкт-Петербурга сразу после октябрьских событий семнадцатого года. По приглашению Егор Сергеевич тогда приехал в Бостон и не без интереса разглядывал своего двоюродного брата, который огромными серыми глазами напоминал давно ушедшую матушку. В первый свой приезд Егор Сергеевич не без труда справился с искушением, чтобы не поменять грешную родину на тихий уют благополучной заграницы. За время своего второго пребывания он успел полюбить эту страну и чувствовал, что был связан с ней неким мистическим образом. Ему даже казалось, что если у него существовала первая жизнь, то наверняка он провел ее где-то поблизости. И вот сейчас он явился сюда в третий раз. Чем закончится его путешествие? Автобус с пассажирами, прибывшими из Москвы, пересек летное поле и остановился у здания аэропорта. Пассажиры, проклиная стылую промозглую погоду, ступили на мокрый асфальт и направились в помещение таможенного досмотра. Вместе со всеми, высоко подняв воротник плаща, вышел Нестеренко. В здании аэровокзала он купил ворох газет, бегло просмотрев их, увидел, что журналисты по-прежнему продолжают в ярких красках расписывать бойню, происшедшую в Сан-Франциско две недели назад на берегу залива и в доме босса калифорнийской мафии. Складывалось впечатление, что газетчиков совсем не интересует ни грядущий циклон, ни политические перемены в странах Ближнего Востока, ни пошатнувшееся здоровье российского президента. Что встреча глав государств в одном из стариннейших городов Европы им так же безразлична, как прошлогодний снег. Единственно, что всех занимало, так это количество неопознанных трупов и причастность к кровавым событиям русского бизнесмена Игнатова. «Ах, Владик, Владик! Не ко времени твое заключение. Сейчас в России ты так нужен!» – с горечью подумал Нестеренко, направляясь к стоянке такси у выхода из аэропорта. Таксисты терпеливо дожидались клиентов, развалившись на мягких удобных сиденьях своих автомобилей. Через мокрые стекла они с надеждой посматривали на каждого пассажира, выходившего из сухого, светлого зала прилета. Егор Сергеевич поднял руку, и тотчас к нему подрулил автомобиль, за рулем которого сидел крупный негр, с кожей цвета крепкого кофе. Шофер мгновенно оценил пассажира и, повернув голову, учтиво спросил: – Вам куда, мистер? – Пожалуйста, в гостиницу «Холидей-инн», на Грант-авеню. * * * На следующий день после неудавшегося покушения на Игнатова Томас Ховански решил позвонить Галлахеру, хотя тот настрого запретил ему пользоваться телефонной связью. Но положение Ховански было безвыходным: он провалил дело. И теперь этот провал грозил ему, видимо, даже более серьезными последствиями, чем понижение в должности. …Начальником тюрьмы он стал только год назад. До этого его карьера развивалась стремительными зигзагами, и, порой задумываясь о всех ее крутых поворотах, он даже не мог поверить в свою удачу. Оттрубив шесть лет в полицейском управлении Лос-Анджелеса, он как-то случайно встретился со своим бывшим однокашником по юридическому колледжу Фрэнки Галлахером. Во время беседы по душам Фрэнки рассказал ему, что стал специальным агентом ФБР, и, перед тем как попрощаться, как бы невзначай, сделал заманчивое предложение – стать заместителем начальника федеральной тюрьмы в Сан-Франциско. Намекнув, что его дальнейший рост зависит от их взаимопонимания и взаимодействия. Томас не долго думая согласился, и уже через год после того, как прежнего начальника тюрьмы отправили на пенсию, занял его кабинет. Фрэнки Галлахер выполнил свое обещание. А когда приехал поздравить приятеля с повышением, изложил ему суть их дальнейшего «взаимодействия»… С этого момента федеральная тюрьма стала негласно курироваться калифорнийским отделением ФБР. Жизнь в тюрьме потекла по тем правилам, которые ей диктовал Фрэнки Галлахер. По его тайным указаниям Томас Ховански распоряжался судьбами заключенных, подвергая их психологической обработке, незаметно ставя на них медицинские эксперименты, размещая их по камерам в необходимом для Галлахера порядке, назначая или отменяя свидания, даже встречи с адвокатом. Предлог для всего этого у Ховански всегда находился: он был профессионалом своего дела. Все эти действия больше напоминали работу шулера, тасующего крапленую колоду. Таким образом, они умело стравливали заключенных и запросто избавлялись от тех, кто мешал достижению поставленной ФБР цели. Такое ведение дел не входило в противоречие с личными принципами Ховански. В своей железной логике поляк придерживался правила: «Если ты в тюрьме, значит, есть за что, значит, виновен, что бы там ни говорили эти умники-адвокаты». И часто Ховански был прав, ибо среди заключенных, сгинувших здесь, в тюрьме, по воле ФБР, было немало убийц, садистов и маньяков, и их тихое исчезновение следовало воспринимать как акт возмездия. Да и сами зеки не жаловали подобного рода ублюдков, которые чаще всего составляли касту отверженных. И разумеется, об их преждевременной кончине мало кто сожалел, ссылаясь на то, что в соседних штатах им давно был бы уготован электрический стул. О том, что федеральная тюрьма стала тайным карательным центром ФБР, не подозревал никто. Это было одно из главных условий, которые Фрэнки Галлахер поставил перед новым начальником тюрьмы, и Томас Ховански, верный слову, хранил тайну. Скоро Томас смекнул, что от его молчания зависит не только его дальнейшая карьера, но и собственная жизнь. А тайные казни на вверенной ему территории стали проводиться с пугающей регулярностью… ГЛАВА 8 Специальный агент ФБР Фрэнки Галлахер был вне себя от ярости. Он уже успел доложить по инстанции о безвременной кончине русского и теперь думал о том, с какой унылой физиономией ему придется выслушивать недовольные отзывы начальства. Кроме того, задание оставалось невыполненным, и Фрэнки вовсе не хотел, чтобы это дело передали кому-нибудь другому, обвинив его самого в непрофессионализме. Он не любил делать что-либо второпях, предпочитая хорошенько подготовиться, но теперь времени не оставалось и Фрэнки вынужден был импровизировать на ходу. Фрэнки решил встретиться с негласным «хозяином» тюрьмы – парнем по имени Стив, о котором ему много рассказывал Ховански. Только Стив мог помочь ему. Больше надеяться было не на кого. Смешно: специальный агент ФБР спасал свою карьеру, прибегая к помощи матерого уголовника-рецидивиста… Приехав в тюрьму, Фрэнки сразу прошел в кабинет Ховански и попросил привести к нему Стива. Перед собой он положил пухлую папку с грифом «секретно», на которой было написано: «Дело FNN 580—906К «Стивен Ли». Дверь распахнулась, и в сопровождении двух рослых охранников в комнату вошел невысокий худощавый человек. Лицо у него было крупное, широкое, а раскосые глаза выдавали азиатское происхождение. «Интересно, китаец или вьетнамец?» – невольно подумал Фрэнки, когда его взгляд остановился на широкой переносице Стива. Он отхлебнул из маленькой чашечки горячий кофе и распорядился: – Оставьте нас, у меня есть к этому джентльмену небольшой разговор. – Есть, сэр, – одновременно ответили оба надзирателя и вышли из комнаты. – Кофе? – заботливо поинтересовался Фрэнки. – Лучше бренди, – отозвался Стив. – Можно и бренди. – Незнакомец улыбнулся, а потом по-хозяйски распахнул один из шкафов и извлек оттуда пузатую бутылку, затем он просунул руку в глубину шкафа и выудил из самого нутра за тоненькую ножку хрустальную тонкостенную рюмку. Она выглядела настолько изящной, что, казалось, могла рассыпаться на тонкие колючие осколки от малейшего прикосновения. – Я думаю, ты не станешь возражать, если эту рюмку я наполню до самых краев? – Вы ведь не полицейский? – безразлично поинтересовался Стив, продолжая наблюдать за тем, как прозрачная коричневая жидкость быстро подбирается к самому краю. Фрэнки закупорил бутылку тугой пробкой, а потом иронически возразил: – Нет… Я из ФБР. – Теперь понимаю, – и на пальцы Стива через тонкий хрустальный край пролилось несколько капель бренди. Он помедлил еще секунду, а потом опрокинул рюмку в рот. – И что же вы от меня хотите? Кажется, я не сделал ничего такого, чем вызвал бы интерес вашего ведомства. – Неверно. – Фрэнки откинулся на спинку Кресла, внимательно глядя на Стива. – Бюро всегда интересовали талантливые люди. А ты обладаешь недюжинными способностями. Вот один пример. Когда месяц назад шестеро заключенных, требуя дополнительный отпуск, объявили голодовку, никому в голову не пришло, что это необходимо именно тебе. В это время как раз пересматривалось твое дело об ограблении ювелирного магазина. Выявились новые факты – нашелся свидетель, который видел, как ты стрелял в кассира. И как только начальник тюрьмы отпустил во внеочередной отпуск этих… голодающих, свидетель бесследно исчез – в бетонной яме, надо полагать, – и дело, которое казалось бы продвинулось, вновь забуксовало. Стив слегка улыбнулся. Его узкие глаза превратились в махонькие щелочки. Он стал напоминать кота, сощурившегося на яркое солнце. – Однако, у нашего главного тюремщика отменная выпивка. Поляки всегда отличались хорошим вкусом, не правда ли, начальник? – процедил сквозь зубы Стив и, не спрашивая разрешения, взял бутылку с бренди и вторично наполнил рюмку. – Так я слушаю вас, начальник, все, что вы говорите, очень интересно. Взгляд фэбээровца сделался недобрым, он снова заговорил, но уже более жестким тоном. – Первый раз в поле зрения полиции ты попал лет шестнадцать назад. Тогда ты проходил как свидетель, а двое твоих приятелей угодили за решетку. Однако у нас есть основания полагать, что именно ты и был инициатором ограбления, именно ты убил двух полицейских, а потом сумел заставить подельников взять всю вину на себя. Твои Друзья получили по двадцать лет… Попав в тюрьму и сполна насладившись тамошней атмосферой, они было захотели пересмотреть свои показания, но едва у них появилось такое желание, как их зарезали в тюремном дворике. Внешне убийство напоминало обычную потасовку между двумя футбольными командами, но у нас есть все основания полагать, что за этим стоит твое замечательное умение избавляться от свидетелей. Стив продолжал улыбаться. – У вас богатая фантазия, мистер, – лениво протянул он. Фрэнки вдруг засмеялся: – Просто я сообщил тебе, что бюро имеет некоторые представления о твоих «подвигах»… Ты прав, в этих делах ты оказался настоящим профессионалом – не подкопаешься. Мастерство – штука серьезная и нарабатывается годами. А вот в молодости, к сожалению, ошибки совершают все – даже такие талантливые, как ты. – Он сделал паузу, потом, наклонившись вперед, негромко сказал: – Привет тебе от Карлоса Ириарте. Стив замер. Фрэнки не без удовольствия отметил, как нервно дернулся кадык на его шее. * * * С Карлосом Ириарте Стив сошелся еще в далекой юности, когда он был всего лишь мальчишкой на посылках у одного из крупнейших лос-анджелесских наркодельцов – Теда Стивенсона. Карлос в то время приторговывал героином и среди ровесников слыл богачом, он даже ссуживал под изрядный процент белый порошок парням из рабочих кварталов. Их интересы пересеклись, когда один из посыльных Стивенсона умыкнул триста граммов героина и слинял в соседний штат. Патрон обещал пять кусков всякому, кто сумеет отыскать беглеца, а затем привести его самого или принести его голову. Подростки решили не затруднять себя обратной дорогой с опальным перекупщиком и, разыскав его в одном из грязных притонов Нью-Мексико, подкараулили на пути домой и отрезали в кустах голову, а затем в багажнике автомобиля привезли трофей Стивенсону. После этого случая он повысил обоим жалованье и частенько брал с собой во время деловых доездок по штату. Это было не последнее их общее дело. Стивенсон поручал им теперь встречать «груз» из Колумбии, а затем сопровождать его до самого места назначения. Этой операцией, как правило, занимались самые доверенные люди босса. Разногласия между приятелями произошли после того, как они узнали, что Стивенсона застрелил какой-то русский киллер. Заказчиком убийства был его компаньон, который решил, что слишком долго находится в тени всемогущего Стивенсона и что ему самому вполне по силам держать в своих руках наркобизнес Калифорнии. Однако даже ему не было известно, что полкило героина находится у его личных посыльных. Два приятеля решили разделить белый порошок поровну на городской свалке – самое безопасное место для такой операции. А когда Карлос взял свою долю и, насвистывая, пошел прочь, Стив не удержался от соблазна и выстрелил ему в спину. Рана была ужасной – пуля вышла навылет, разметав ошметки живого мяса по сторонам. Кровь мгновенно залила всю рубашку. Когда Стив, продув ствол и спрятав его за пояс, подошел за трофеем, Карлос еще жил, но угасающий взгляд его был устремлен в никуда. Стив забрал у приятеля пакетики с героином и на прощание обронил: – Прости, Карлос! Так вышло. Кто бы мог подумать, что привет от мертвого Карлоса Ириарте ему передаст сотрудник ФБР. – Карлосу повезло, – продолжал Фрэнки Галлахер. – После того как ты выстрелил ему в спину и отнял наркотики, он не отправился к праотцам. Он нашел в себе силы заткнуть дыру тряпкой и выползти на дорогу. Как раз в это время по шоссе ехала карета «скорой помощи» – врачи спасли твоему бывшему приятелю жизнь. Хочу тебе сказать, что Карлос стал совершенно другим человеком. Он изменился не только внутренне, но и внешне. Ты не узнаешь его, если даже столкнешься с ним нос к носу. Это респектабельный человек, он закончил юридический колледж и сейчас работает адвокатом в крупной фирме, имеет весьма солидную клиентуру. Но не пытайся его разыскать: имя и фамилию он уже давно сменил. Хочу заметить, что дела по наркотикам не имеют срока давности, а если к этому добавить еще и покушение на убийство, – то из тюрьмы ты выберешься глубоким стариком, если выйдешь вообще. Сам ведь знаешь, в тюрьме всякое случается… Стив, с отвращением поглядев на свою рюмку с так и не выпитым бренди, осторожно поставил ее на стол, потом медленно поднял тяжелый взгляд на Галлахера: – Что вы от меня хотите? – Немного. Мы согласны закрыть глаза на некоторые твои шалости, но ты должен помочь демократии Соединенных Штатов. – Неужели демократия великой страны нуждается в заступничестве такого низкого человека, как я? – губы Стива скривились в ехидную усмешку. Фрэнки Галлахер налил себе чашку ароматного кофе. Всем остальным напиткам он предпочитал кофе, обожая его пьянящий запах и горьковатый вкус. Он где-то даже понимал наркоманов, которые испытывают зависимость к героину. Нечто подобное он чувствовал и по отношению к свежесваренному эспрессо, и если бы ему однажды сказали, что он выпил последнюю в своей жизни чашку, то всю оставшуюся жизнь он воспринимал бы это как наказание. Он сделал малюсенький глоток и почувствовал, как горячий напиток скользнул по пищеводу, согревая желудок. Фрэнки никогда не пил остывший кофе, он предпочитал поглощать его чуть ли не раскаленным, чтобы сполна прочувствовать, как разбегается по жилам разогретая кровь. Фрэнки выдержал паузу, неторопливо допил кофе и отвечал как можно спокойнее: – Представь себе, что нуждается. Иначе я не стал бы терять время на пустые разговоры. – Что же я должен сделать? Стив взглянул на бутылку с бренди, но открывать ее не стал. – Ну что же! Это уже другой разговор. Перейдем к делу. Ты или твои ребята должны устранить одного русского – Игнатова. – Вот как! А потом ваши ребята упрячут меня еще лет на сто пятьдесят? – Стив, ты не так меня понял, мы наоборот берем тебя под свою защиту. – И это все? – Чего же ты хочешь? – Я хочу помилования. Полного. Чтоб дядя Сэм мне все простил. Иначе я ни за что не возьмусь. – Ну что ж, хорошо. Нечто подобное я и ожидал, – кивнул головой Фрэнки. – Поэтому хочу тебя обрадовать: у меня в кейсе лежит бумага на твое освобождение. Мне достаточно только поставить число, и ты можешь выйти хоть завтра. – Мне бы хотелось увидеть бумагу. – Ты не доверяешь ФБР, Стив, – это нехорошо. Фрэнки взял со стола кейс, набрал цифровой код, щелкнул замком. – Вот она, эта бумага. Ты даже можешь подержать ее в руках. Посмотри вот там, внизу… видишь, подпись прокурора штата. Теперь взгляни на печати… Ну убедился? – Фрэнки довольно улыбнулся. От его глаз не укрылось, что казенная бумага произвела на Стива сильное впечатление. – Ну что, теперь веришь? – Теперь верю, – Стив неторопливо вернул бумагу. Он расставался с ней неохотно, как будто это был не лист обыкновенной бумаги, а собственная душа. – Ну так что ты на все это скажешь? – Хорошо, я вынужден принять ваше предложение. – Вот и отлично. Ты оказался умным парнем, Стив. А значит, понимаешь, что устранение русского должно произойти как бы случайно – в обычной коридорной драке между заключенными. И еще я очень надеюсь, что наш разговор не выйдет за пределы этих стен. – Я все понимаю, будьте спокойны. – Ты знаешь такого заключенного Джонни-Могильщика? – Канадец, здоровяк в триста фунтов весом? – Он самый. Мне бы хотелось, чтобы он тоже… пострадал в этой ссоре. ГЛАВА 9 После разговора со Стивом Фрэнки вернулся к себе в офис, сел за стол и задумался. В последнее время ему явно не везло: все проекты, которые он затевал, неизменно рушились, как будто невидимый недоброжелатель заранее просчитывал контрмеры. Пять лет назад ему с огромным трудом удалось внедрить своего человека в крупнейшую китайскую преступную группировку. Но с его помощью он успел провести всего лишь одну-единственную операцию по ликвидации канала доставки героина из Юго-Восточной Азии. А потом отрубленную голову агента полицейские обнаружили в мусорном контейнере в Китайском квартале. Два года назад он торжествовал победу, когда приняли именно его, Фрэнки Галлахера, план борьбы с японской «якудза», но не прошло и месяца, как неожиданно его перевели в европейское управление и «бросили» на Россию. Теперь он занимался малоперспективной и даже опасной операцией под кодовым названием «Тройка», целью которой являлась борьба с «русской мафией». Идиотизм состоял в том, что по замыслу высокого начальства тайной слежке и проверке подвергались все российские граждане, прибывающие в Америку – особенно по делам. Игнатов был одним из сотен его заочных «объектов». И видимо, очень интересным объектом – иначе из Вашингтона не пришла бы шифровка с коротким требованием избавиться от Игнатова. Непонятно только, кому это понадобилось. Но ведь приказы не обсуждаются… Заверещал переговорник. Фрэнки Галлахер нажал кнопку. Секретарша сообщила, что его спрашивает некий «мистер Нестеренко». – Мэри, скажи, что у меня совещание. Кто это? Мы его знаем? – Мистер Галлахер, он сослался на Вашингтон. На Майкла… Фрэнки Галлахер сглотнул слюну. Майкл… Какого черта! – Ладно, Мэри, соедини! В трубке послышался властный старческий голос с сильным славянским акцентом. – Мистер Галлахер? Моя фамилия Нестеренко. Мы незнакомы. Но мой добрый друг Майкл посоветовал к вам обратиться. Мы могли бы встретиться где-нибудь в городе? – и, предваряя все вопросы, старик продолжил: – Я тут нахожусь в составе российской официальной делегации. По линии министерства юстиции. Но к вам у меня дело неофициальное. И неотложное. Фрэнки ничего не мог понять. Он не привык назначать встречи с незнакомыми людьми. Но в голосе русского была какая-то непонятная сила и непререкаемая авторитетность. Фрэнки помедлил и помимо своей воли ответил: – Хорошо. В час у меня обед. Мы можем встретиться в час пятнадцать. Где вы находитесь? – Не утруждайте себя, мистер Галлахер. Вы занятой человек. Я приеду туда, куда вы скажете, – как бы с усмешкой сказал русский. Фрэнки назвал улицу и, услышав в ответ от мистера Нестеренко заверения в том, что он найдет указанный адрес, досадуя на проявленную слабость, положил трубку. ГЛАВА 10 В тюрьме был праздник по случаю Рождества. Было объявлено, что кроме традиционных фигурных пряников администрация тюрьмы решила побаловать узников дополнительными угощениями. Заключенные, отвыкшие от гастрономического разнообразия, только и говорили об острых томатных приправах и мясе, прожаренном на угольях. И Варяг с улыбкой думал о том, что такой жратвы, какой ему удалось отведать в заморской тюрьме, большинство русских зеков не пробовали даже на воле, а в зоне все чаяния коренных обитателей сводились к тому, как раздобыть лишнюю щепотку чая. Тюрьма, в которой находился Варяг, представляла собой внушительное четырнадцатиэтажное здание, где три первых этажа были спрятаны от любопытных глаз высоким бетонным забором. Архитектурными формами и отделкой здание тюрьмы больше смахивало на мэрию или солидное банковское учреждение. Однако это был исправительный центр, только вместо привычных решеток – пуленепробиваемые стекла, вместо колючей проволоки – высокая ограда. Столовая размещалась на седьмом этаже и занимала огромную площадь, которая могла вместить одновременно несколько десятков человек. Однако чаще всего помещение оставалось полупустым. Это было связано с общей безопасностью, чтобы во время столпотворения не могли возникнуть потасовки и драки. Заключенные обедали по блокам. Через каждые полчаса в сопровождении надзирателей являлась следующая партия. Охранники ходили между столов и пристально наблюдали за своими подопечными. В случае необходимости надзиратели всегда готовы были применить тяжелые резиновые дубинки, с которыми не расставались даже в сортире и которые в условиях тюрьмы представляли собой грозное оружие для наказания. Если удар приходился по предплечью, то отнималась рука, если били по голове, заключенный мгновенно терял сознание. Нарываться на охранника с резиновой дубинкой остерегались даже самые матерые обитатели тюрьмы. В этот день по каким-то непонятным причинам обычный график был поломан, столовая переполнена, и заключенные жались в узких дверях, дожидаясь своей очереди. Надзиратели нервно прохаживались по коридору и сквозь зубы ругали начальника тюрьмы, который обожал всевозможные эксперименты, а сейчас распорядился втиснуть в столовую заключенных сразу из трех блоков. Несколько раз надзиратели грозили дубинками чрезмерно развеселившимся, но было совершенно очевидно, что если ропот перерастет в бунт, то усмирить его удастся только особыми мерами с применением дополнительных сил. У самых дверей стоял Джонни-Могильщик. Длинноволосый гигант невольно притягивал к себе взгляды. На фоне других зеков он выглядел Атлантом, шагнувшим из морской пучины на берег и по странному недоразумению оказавшимся среди людей. Джонни с интересом заглядывал в столовую. Он с благоговением втягивал в себя чудесный запах свежих пряников – весь вид его говорил о том, что даже на вершине Олимпа невозможно ощутить подобный аромат. Варяг стоял немного в стороне и, посмеиваясь, наблюдал за своим бывшим сокамерником. Конечно же, он не забыл, что этот здоровяк пытался его убить, но тем не менее испытывал необъяснимую симпатию к Джонни, сейчас напоминавшему большого ребенка. Из столовой вышел надзиратель, оттеснил концом дубинки нависшего над порогом Джонни и крикнул заключенным, выходившим из столовой: – Быстрее, ребята! Пошевеливайтесь! Зеки неторопливо и тяжело, как будто отведали не светлого рождественского блюда, а проглотили многопудовые камни, перешагивали через порог. Обед, как и обещал начальник тюрьмы, был в самом деле очень сытный, и единственным желанием заключенных было добраться до своей камеры и задрать живот кверху. Последними выходили три вертких мулата. В тюрьму эта троица попала за разбой в латинских кварталах – они составляли ближайшее окружение Стива, и многие поговаривали о том, что ребята служат ему не только кулаками… В тюрьме их побаивались. Каждый из них имел по большому сроку и такое дело, как драка, воспринималось ими почти что молодецкой забавой, в которой можно размять застывшие мышцы и показать всему тюремному сообществу лихую удаль. Внезапно один из них слегка подтолкнул Джонни – а тот вдруг качнулся, словно от сильного удара, и неловко ухватился рукой за дверь. Мулаты неторопливо проследовали дальше, о чем-то оживленно переговариваясь. Из обрывков фраз слышалось, что они вспоминают оставшихся на воле подруг и очень жалеют о том, что большую часть времени проводят не с ними, а на тюремной баскетбольной площадке. Джонни повернулся к Варягу, сделал один неловкий шаг, потом другой, еще короче и неувереннее. Несмотря на свой огромный рост, в эту минуту он напоминал младенца, едва научившегося ходить. Варяг увидел, что одной рукой канадец зажимает живот, а через пальцы, пачкая праздничную белую рубашку, уже сочатся крупные рубиновый струйки. Еще секунда – и гигантское тело канадца рухнуло на каменный пол. Варяг понял все. Ему следовало сразу поверить Джонни, когда тот сказал, что здесь замешаны серьезные парни. И он должен был догадаться, что Джонни обречен, как только его перевели в другую камеру, – методы работы местных властей и МВД во многом схожи. Очень может быть, что они даже подслушивали их беседы и, конечно, не могли простить Джонни его словоохотливости. Варяг увидел, что трое мулатов направляются теперь к нему. Ага, они слегка заденут его по касательной, но этого, чуть заметного прикосновения будет вполне достаточно, чтобы он, подобно выброшенной на берег рыбе, беспомощно начал хватать губами воздух. Чувства Варяга мгновенно обострились. С кухни в ноздри ударил потрясающий запах свежеиспеченного хлеба. Этот запах, нахально забираясь в ноздри, мешал сосредоточиться. Заключенные, уже заметившие беспомощность Джонни, с любопытством и страхом наблюдали за истекающим кровью гигантом, корчившимся на полу в предсмертных судорогах. Вокруг воцарилась поразительная тишина, которая была куда красноречивее тюремной сирены. Прогуливавшийся по длинному коридору надзиратель, видимо, задумался о своем и все еще не замечал происходившего. Он был погружен в собственные мысли. С сегодняшнего дня ему полагалась первая надбавка за выслугу лет, и он с удовольствием размышлял о том, что за год сможет наконец-то отложить кругленькую сумму и купит себе новую машину. Беспечно размахивая руками, троица приближалась к Варягу. Равнодушие было напускным. Варяг сразу же отметил, что у двоих из них кулаки были сжаты и спрятаны в рукава. – Русский! – окликнул Варяга кто-то совсем рядом. Варяг невольно обернулся на голос. В это мгновение один из трех мулатов в два прыжка приблизился к нему и выбросил вперед руку с ножом. Владиславу потребовалось невероятное усилие, чтобы перехватить руку убийцы. Мозг сработал словно объектив фотоаппарата, запечатлев в его оскале даже сломанный почерневший зуб. Варягу удалось остановить удар. Правой рукой он поймал мулата за широкий рукав и с силой дернул того на себя, одновременно левым локтем коротко встретив его ударом прямо в сомкнутые челюсти и вложив в этот удар всю накопившуюся злость. Челюсть громко хрустнула, и мулат, обмякнув, повалился на пол. В это время к Варягу слева подскочил второй из нападающих и попытался длинной граненой заточкой проткнуть Варягу бок, но тот в последнюю секунду успел отскочить в сторону, и острое жало лишь распороло рубашку, чуть зацепив кожу. Варяг успел поймать своего обидчика за запястье и с силой ударил коленом в локтевой сустав. Затрещала лучевая кость, и тюремный коридор огласился истошным воплем. Третьего Варяг успел встретить страшным ударом между ног, от которого тот просто потерял сознание. Драка продолжалась буквально две секунды. Крик мулата вывел надзирателя из приятных грез. И он, размахивая дубинкой, бросился к столпившимся зекам. Охранник увидел лишь последствия: трех мулатов, валяющихся на полу, да скорчившегося от боли, умирающего канадца. – Встать к стене! – заорал надзиратель, еще не понимая толком, что случилось. – Всем к стене! – срывая голос, снова заорал он. Другие охранники уже спешили к нему на помощь со всех концов пищеблока. На ходу они расстегивали кобуру и, выхватывая оружие, истошно кричали: – К стене лицом! Недоноски! Ноги на ширине плеч! Варяг уткнулся лицом в стену. За спиной раздался грохот выстрелов. Охрана стреляла в потолок. Свинцовые капли, раскрошив штукатурку, осыпали белой пылью тюремные робы. Грохот выстрелов эхом отзывался во всех закоулках тюрьмы. – Ноги на метр от стены! – кричали полицейские и без разбору охаживали всех заключенных резиновыми дубинками. – Всем к стене! Ублюдки! Ноги на ширине плеч! Кому сказано, сволочи! У самой щеки Варяг увидел ствол «магнума» и понял, что достаточно лишь повернуть голову, чтобы получить порцию свинца в затылок. Упершись руками в стену, замер в покорном ожидании. – Что с этим? – кивнул на Джонни-Могильщика подбежавший охранник. – Мертв. Пырнули ножом. – Кто это его? – Не знаю точно. Кажется, вот эти, смуглые… – Ладно, потом разберемся. Срочно свяжитесь с начальником тюрьмы и вызывайте скорую помощь. Через несколько минут из дальнего конца тюрьмы, гремя наручниками, прибежали еще несколько охранников. За ними торопливо шагал Томас Ховански. Подойдя к толпе заключенных, он быстрым взглядом оценил ситуацию, на мгновение задержав взгляд на безжизненном теле Джонни Кидса, на корчащихся от боли трех мулатах, мельком скользнул глазами по Игнатову. Охрана, освобождая пространство для начальника тюрьмы, усердствовала, распихивая заключенных. Вся эта история не сулила ничего хорошего не только зекам, но и всему обслуживающему персоналу. – Что здесь произошло? – сухо спросил Ховански. Один из охранников, видимо старший по званию, вытянувшись перед начальником, срывающимся голосом стал докладывать, указывая на мулатов: – Кто-то из этих трех зарезал заключенного, господин полковник. К сожалению, никто не видел, как это произошло. Лейтенант Таккер все время находился рядом и отвлекся буквально на секунду… – полицейский замялся, но, найдясь, браво продолжил свой доклад: – Отвлекся, чтобы дать распоряжение, а когда повернулся… заключенный Кидс был уже ранен и лежал на полу. Мы ничем не успели ему помочь. Полицейский с сожалением посмотрел на бездыханного Джонни Кидса, тело которого по-прежнему лежало на полу, перегородив весь коридор, рот был широко открыт, а остекленевшие глаза смотрели в потолок, а может быть, в вечность. – А этот что? – также сдержанно и сурово поинтересовался Томас Ховански, вскинув глаза на заключенного Игнатова, которому уже нацепили на запястья наручники. – Мулаты сами все затеяли, – продолжал начальник охраны, – но русский оказался проворнее. Одному свернул челюсть, другому сломал руку, а третий наверняка теперь останется без яиц. – Этих двоих отвести в госпиталь… иначе и они сдохнут до суда. А русского и этого третьего рассадить по одиночным камерам. Труп в морг! На медэкспертизу. Два надзирателя принесли носилки, на которых лежал широкий зеленый мешок. Брезгливо, стараясь не запачкаться кровью, положили покойника на прорезиненную поверхность и упаковали его с головой, затянув «молнию» на самом затылке. Подталкиваемый надзирателем, Варяг двинулся по коридору. Вдруг, что-то почувствовав, он резко обернулся и сразу наткнулся глазами на острый, как бритва, взгляд невысокого худощавого азиата Стива, который тут же отвернулся, сделав вид, что вовсе не интересуется русским. ГЛАВА 11 Фрэнки Галлахер сразу понял, что этот высокий, чуть сутуловатый старик в недорогом плаще и есть тот, кто звонил ему полтора часа назад. Старик увидел его и сразу подошел, точно они были давно знакомы. Без всяких приветствий он спокойно сказал: – А знаете, я хочу передать вам привет от вашей русской приятельницы… Валентины. Помните такую? Вы тогда, кажется, служили в посольской охране. Даже удар электрическим током не смог бы подействовать на опытного Фрэнки более устрашающе, чем имя этой русской. Теперь он не сомневался, что встреча со стариком была очень тонкой комбинацией российских разведслужб. …История с Валентиной случилась двадцать лет назад, когда Фрэнки в звании младшего офицера проходил службу в морской пехоте. Тогда он был молод, честолюбив, очень уверен в себе, и считал, что женщины существуют исключительно для того, чтобы завоевывать их. Сам Фрэнки Галлахер числился женихом в доброй дюжине весьма приличных семей, а во время коротких отпусков не пропускал ни одного публичного дома в иностранных портах, где его тоже принимали за своего Парня. Совсем неожиданно он был откомандирован в Москву охранять американское посольство и заодно выполнять обязанности агента разведки. Неожиданный перевод Фрэнки воспринял как очередную улыбку фортуны и с рвением продолжал службу уже в новом качестве. Приятно было то, что свободного времени у него было теперь побольше, и он использовал его не для того, чтобы насладиться красотой памятников русской архитектуры, а чтобы увеличить число побед, но теперь уже над московскими красавицами. И все-таки Фрэнки попался. Он никогда не думал, что страсть может быть такой пожирающей. Увидев Валентину – русскую машинистку из отдела информации, – он понял, что пропал. Валентина была выпускницей филологического факультета Московского университета, отлично говорила по-английски, была потрясающей в постели и к тому же оказалась неплохим учителем по языку, так что через полгода общения с ней Фрэнки сносно разговаривал по-русски. Возможно, именно это обстоятельство, то есть безупречное знание русского, сыграло в его судьбе определяющую роль, когда его решили перевести в Европейское управление ФБР. Так что, можно сказать, благодаря именно Валентине он делал карьеру эксперта по «русской мафии». Но он совсем не мог предположить, что через двадцать лет получит «привет» от Валентины в столь неожиданных обстоятельствах от какого-то незнакомого старика. Фрэнки, натужно улыбнувшись, ответил: – Я не понимаю, о чем вы говорите. – Напрасно, – твердо отвечал старик. – Вот взгляните на эти фотографии, – и он сунул оторопевшему Фрэнки увесистый пакет. Помедлив, Фрэнки вытащил одну фотографию, другую. Боже мой! Оказывается, русские следили за каждым его шагом, даже в квартире на… как его… Кутузовском, где он проводил сладкие минуты в обществе Валентины. – Вы знаете, кто я? – спросил Фрэнки, нехотя отдавая пакет старику. – Что за вопрос? Разумеется, – старик осторожно взял пакет из рук Фрэнки, – иначе наш разговор с вами был бы беспредметен. – А вы не боитесь, что я могу вас… – Мистер Галлахер, я уже лет двадцать, как мне перевалило за шестьдесят, ничего не боюсь, – улыбнулся старик. – Я хорошо и долго пожил на этом свете. А потом, если вы арестуете меня, то это может очень сильно повредить вашей карьере. Хочу вас заверить, что этот сугубо частный разговор останется между нами. Вам вообще не стоит ничего опасаться, я не работаю ни на какую разведку, и в Америку я прибыл по одному делу, в котором вы мне могли бы оказать неоценимую помощь. – Чего вы от меня хотите? – Давайте отойдем немного в сторону, вот к той скамеечке. Я старый человек, и мне хотелось бы присесть. Ох, как замечательно, ох, славно. Находился, понимаете ли, за день, устал, – усаживаясь на скамейку, вытянув длинные ноги, довольно отметил старик. – Скажу вам, мистер Галлахер, нужно прожить долгую жизнь, чтобы вот так наслаждаться покоем. – Итак… что вы от меня хотите, мистер Не…? – Меня зовут Егор Сергеевич, – беззаботно и совсем не желая замечать раздраженного тона Фрэнки, подсказал собеседнику русский гость. – Три дня назад в Москве я купил ботинки и, представляете, какая неудача? Они оказались тесноватыми! Вы не будете возражать, если я развяжу шнурки? Нет, в моем возрасте не стоит гоняться за модой, а нужно, чтобы одежда и обувь были в первую очередь удобными… А ведь я с вами знаком давно… заочно. Я знаю, что, когда вы закончили юридический колледж, вам пророчили блестящее будущее. Очень обидно, что начальство всегда не замечает лучших, а опирается исключительно на выскочек. Вы сумели перекрыть канал, по которому китайцы доставляли наркотики в Калифорнию. А потом вы доказали, что умеете видеть перспективу и обладаете аналитическим складом ума. Вы составили интересный доклад, где предсказали, что в китайской мафии начнется борьба за власть, что значительно усилится роль японской мафии и она начнет перехватывать инициативу у итальянской мафии по экспорту оружия. Полностью оправдалось и ваше опасение, что на первые роли в Америке выйдет российская организованная преступность. И что она сумеет оттолкнуть даже сицилийских донов. В вашем докладе очень точно было замечено, что русская мафия начнет с того, что будет доставлять из России девушек в стриптиз-бары, а потом переориентируется на наркотики и экспорт оружия. Чтобы все это предвидеть и учесть множество тонких моментов, нужно действительно иметь очень светлую голову… Фрэнки сел рядом – разговор предстоял серьезный. Старик словно читал его личное дело, хранящееся в Вашингтоне, в сейфе отдела кадров ФБР под грифом «строго секретно». – Откуда вам все это известно? – шепотом спросил Фрэнки Галлахер. – Давайте договоримся, мой друг, не задавать вопросов, на которые нет ответа. Скажу вам только: у меня много преданных друзей. Вот, например, Майкл… – Старик сделал паузу, наблюдая за тем, какое действие возымела на собеседника последняя информация. – Итак, что мне нужно от вас. Совсем немногого. Я думаю, вы знаете русского бизнесмена Владислава Игнатова? – Ах вот вы о чем? Разумеется! – Так вот. Я бы посоветовал вам беречь здоровье и жизнь мистера Игнатова, как зеницу ока. Я надеюсь, у него в тюрьме нет неприятелей? Камера со всеми удобствами? Кормят хорошо? Обслуживание на уровне? Сначала Фрэнки Галлахер подумал, что старик насмехается над ним, но, внимательно всмотревшись, увидел в его глубоко запавших холодных глазах скрытую угрозу. Ему стало не по себе. Если не сказать, что умудренного опытом Фрэнки Галлахера охватил животный страх. – Вы хотите добиться его освобождения под залог? – спросил он дрогнувшим голосом. Старик усмехнулся. – Я хочу добиться его выхода из тюрьмы за отсутствием состава преступления. Вам знаком такой юридический термин? Мистер Игнатов ведь ни в чем не виноват. Правда?! Фрэнки Галлахер пожал плечами. – Но это же невозможно? Во всяком случае, лично я не имею полномочий отдать такое распоряжение. Старик недовольно поднял руку. – Это будет решаться в Вашингтоне. Вам позвонят и все расскажут. От вас сейчас требуется лишь одно – обеспечить мистеру Игнатову личную безопасность и нормальные условия пребывания в тюрьме, на те несколько десятков часов, которые ему осталось там провести. Вам это по силам, я знаю. А в знак моего доверия к вам я, пожалуй, отдам вам этот пакет. Чтобы вы могли вспомнить Романтические приключения двадцатилетней давности! У Фрэнки Галлахера нестерпимо заломило в висках. Кровь прилила к лицу. – Мне бы потом хотелось получить негативы этих пленок. – Обязательно. Вы их получите. После освобождения Владислава Игнатова. – Можно мне вам задать еще несколько вопросов? Старик кивнул: – Я вас слушаю. – Валентина работала в КГБ? Вы тоже оттуда? Нестеренко внимательно посмотрел на американца. Он, конечно, мог бы ему рассказать, что в России существуют организации не менее мощные, но гораздо более законспирированные, чем КГБ, ФСБ и так далее. Нестеренко мог бы также рассказать Фрэнки, что кроме него у Валентины в тот год было еще четыре клиента, перед которыми она так же лихо оголяла сиськи: начальник владимирской тюрьмы, два генерала из управления МВД и пожилой полковник из госбезопасности. Молоденький американский лейтенант был для нее всего лишь одним из многих. Однако Валентина обладала удивительным даром, который свойствен только очень тонким и чувствительным натурам: оставаясь с мужчиной наедине, она была способна внушить себе, что он ее единственный избранник. Возможно, в эти минуты она и сама верила в созданный ею миф. Да, подумал Нестеренко, в Валентине скрывалась актриса потрясающего дарования… – Она не работала на КГБ, – спокойным голосом произнес Нестеренко. – И я тем более не оттуда. Он увидел, что этот короткий ответ вполне устроил мистера Галлахера. Лицо американца просветлело, озарившись надеждой и решимостью сделать все, о чем его попросил этот опасный старец. * * * Фрэнки Галлахер попал в переплет. Старик русский взял его за горло – отказать ему было никак невозможно. Потому что если бы даже сейчас, через двадцать лет, в Вашингтоне узнали о его московских похождениях, ему – каюк! Мало того, что он вылетел бы из ФБР, так его могли еще начать «разматывать» по линии министерства обороны и ЦРУ и копать, копать, копать – выведывая, не сболтнул ли он тогда лишнего, не взяли ли его под свое крыло ушлые кэгэбэшники и не была ли его мимолетная связь с русской красоткой тонкой операцией вербовки… Но и вытащить Игнатова из петли сейчас тоже было совершенно невозможно: приказ на уничтожение был отдан давно, еще неделю назад, маховик, как обычно, раскрутился, и остановить его теперь уже не мог никто. Даже адвокат Игнатова все просек – смылся. Во всяком случае, то, что он, Фрэнки Галлахер, не сможет остановить машину уничтожения, так это уж точно. К тому же за последнюю неделю делом Игнатова занялся окружной прокурор Джек Хант – дотошный, въедливый, педантичный человек, да к тому же и упрямый борец с «русской мафией». Он готов был годы потратить на то, чтобы нарыть на Владислава Игнатова обвинительный материал и засадить русского лет на восемьдесят. Вот только умник Хант не ведал, что Игнатову не суждено было дожить даже до предварительного слушания в окружном суде… Что же это за фрукт такой, мистер Игнатов? Как все с ног сбились из-за него. Фрэнки знал, что русского арестовали чуть ли не на месте преступления: был убит босс калифорнийской мафии дон Монтиссори. Игнатова также взяли по подозрению в убийстве старого итальянца Барбарелли. Русского посадили в блок предварительного заключения без права выхода под залог. Об этом рассказал и Ховански, который регулярно докладывал ему о всех вновь поступивших заключенных, не подозревая, что очень часто они направлялись к нему в тюрьму с ведома Фрэнки. Так. Потом к делу Игнатова подключили Джека Ханта. И это означало только одно: дядя Сэм намеревался устроить показательный суд и упрятать русского за решетку до седых волос. Джек Хант был знаменит тем, что почти все до единого его обвинительные заключения – а за многие годы практики у него их набралось больше трех сотен – были поддержаны в судах. Обвиняемые получали по полной программе. И вдруг из штаб-квартиры ФБР пришла шифровка, состоящая только из двух слов: «Медвежья охота». Это был смертный приговор Игнатову (русские клиенты в секретном шифре ФБР проходили как «медведи»). Непонятно только, кому понадобилась такая спешка? Кому нужно убрать русского прямо в тюрьме? Ведь участие в деле прокурора Джека Ханта служило гарантией того, что Игнатову дадут не меньше «четвертака». Выходит, в Вашингтоне разыгрывалась какая-то очень сложная многоходовая партия, и ставкой в ней была жизнь таинственного русского бизнесмена. Во всяком случае, ясно одно: Майкл играл явно не на стороне тех, кто хотел убрать Игнатова… Итак, что же теперь делать. Надо каким-то образом дать отбой Стиву. Надо отменить казнь. Фрэнки уже потянулся было к телефону, как раздалась трель переговорника. Он нажал клавишу: – Да, Мэри? – Вас спрашивает Майкл из Вашингтона. Будете говорить? О Боже! Она еще спрашивает! Конечно буду! Только этого разговора и жду. Взяв себя в руки, Фрэнки наигранно спокойно ответил секретарше: – Соедините. Это было спасение. Майкл должен помочь! фрэнки схватил телефонную трубку. – Хелло, Майкл! Как погода в Вашингтоне? – Здравствуй, Фрэнки! – голос Майкла был строг. – Скажи мне лучше, как там обстоят дела с твоим подопечным? С ним все в порядке? Фрэнки не понял вопроса. Теперь он уже вообще ничего не понимал. О чем спрашивает Майкл? «В порядке» – в смысле жив или убит? Но отвечать надо было одновременно четко и туманно, так как Фрэнки не знал наверняка, не прослушивается ли его линия. – Насколько я знаю, он пока в добром здравии, – ответил Фрэнки и порадовался за свою сообразительность. – Майкл, ты можешь перезвонить мне по известному тебе телефону минут через десять? Это срочно. – Хорошо! – коротко бросил Майкл. Фрэнки Галлахер вышел в приемную и, стараясь говорить спокойным, безразличным тоном, сообщил секретарше: – Мэри, я выйду на угол куплю сигарет. Если кто будет звонить, скажи, что я вернусь через полчаса. Он спустился на лифте в вестибюль и вышел на улицу. Холодный ветер с залива резко дохнул ему в лицо. Конец декабря в Сан-Франциско в этом году был необычайно суровым. Холода обещали продержаться до нового года. Фрэнки поежился и поднял воротник пальто. Быстрым шагом он дошел До телефонных будок на углу и вошел во вторую справа. Это был его «связной» телефон-автомат, куда ему звонили секретные агенты, платные осведомители и – Майкл. Он постоял несколько минут, Напряженно оглядывая никелированные бока телефона. В начищенном до блеска металле отражалось его лицо. Наконец раздалась переливчатая трель звонка. Чуть дрожащей рукой он снял трубку. Это был Майкл. – Ну что там у тебя стряслось? Гостя встретил? – голос теперь звучал насмешливо. – Да, – ответил Фрэнки и похолодел: Майкл все знает! – Ты в курсе, значит? Но каким образом… Хотя это уже неважно. Что же мне теперь делать? Как отыграть все назад? – Я не знаю. От тебя сейчас требуется только одно – отменить приказ. Ты понял меня? Остальное – моя забота. – Но как я смогу… – начал Фрэнки. – Езжай туда немедленно! – резко оборвал его суровый голос из Вашингтона. – Как хочешь, а этот парень должен быть цел и невредим. Завтра он выйдет оттуда и в сопровождении наших людей будет отправлен в аэропорт к ближайшему рейсу на Москву. Нужно, чтобы Ховански или ты, или оба, – не знаю, разберись на месте, – от имени правительства Соединенных Штатов принесли ему свои извинения. На него ничего нет. Его арест был ошибкой. Ясно? Все. У Фрэнки от волнения закружилась голова. Он облизал пересохшие губы языком и пробормотал срывающимся голосом: – Но ведь он оформлен по всем правилам. Есть протокол задержания. Рапорты полицейских. Свидетельские показания. Прокурор Джек Хант развернул бурную деятельность – он кричит, что напал на доказательства каких-то совместных тайных дел калифорнийской мафии с этим Игна… парнем. Он ведь так просто от этого не отвяжется! И журналисты не отстанут. Это же свора голодных и жадных до информации псов. В трубке на мгновение повисла тишина. – Эта моя забота, Фрэнки. Не бери в голову Делай что я тебе сказал. И поторапливайся – время не терпит! Фрэнки не хотел задавать Майклу еще одного вопроса. Но не смог удержаться. – Скажи, Майкл. Очень тебя прошу – ответь, для меня это очень важно. Этот старик… Ну, с которым я сегодня встречался… Он… Ему про меня действительно что-то известно? – Да. Все. – А кто он? Твой… друг? – Он не просто мой друг, Фрэнки. Он мой добрый старый друг. И что самое главное – человек порядочный. Ему можно доверять. Я ясно выразился? – То есть ты хочешь сказать, – заторопился Фрэнки и почувствовал, как его лоб покрылся крупными каплями пота, – что если он… обещает, то его обещанию можно верить? На другом конце провода раздался иронический смешок. – Можно, Фрэнки. А тебе советую всегда вначале думать, а потом уже… расстегивать ширинку. Понял? Фрэнки Галлахер на ватных ногах вышел из телефонной будки и медленно побрел по заснеженной улице. Он едва не забыл купить в газетном киоске пачку сигарет «Кул-ментол». ГЛАВА 12 Аэропорт Сан-Франциско гудел как потревоженный улей. Возбужденные туристы, нагруженные яркими баулами и чемоданами, и похожие друг на друга как две капли воды деловитые командированные с портпледами через плечо толпились у стоек регистрации, баров, журнальных киосков. Под высоким потолком международного терминала то и дело гулко раздавались объявления о прибытии очередного рейса. В этой шумной толчее никто не обращал внимания на компанию четырех мужчин, решительно разрезавших толпу пассажиров. На первый взгляд могло показаться, что эти четверо – небольшая официальная делегация. Подчеркнуто строго держались трое двухметровых молодцев, аккуратно, с трех сторон, оберегавшие от неосторожных авиапассажиров четвертого – крепкого мужчину с колючим настороженным взглядом. Четверка, искусно лавируя между стайками туристов, миновала мужской туалет и комнату службы безопасности аэропорта, подошла к узкой стальной двери без вывески и, мягко толкнув ее внутрь, исчезла в черном зеве коридора. Дверь бесшумно затворилась… Егор Сергеевич не спеша извлек из сумки бинокль и поднес его к глазам. Мощные окуляры многократно приблизили к себе стоящие в ряд самолеты. Нестеренко перевел бинокль на группу пассажиров у трапа российского «ИЛ-96». Рассекая взлетное поле, к самолету подъехал черный джип, из которого вышло четыре человека. Нестеренко разглядел Варяга в окружении троих мужчин. Коротко постриженные затылки, уверенные взгляды, подтянутость и независимость, с которой они держались среди пассажиров, указывали на то, что это люди из ФБР. Нестеренко посмотрел на руки Варяга. Конечно, этого следовало ожидать: на правом запястье он рассмотрел наручники, которые крепко сцепили его с левой рукой одного из сопровождающих. Они остановились у трапа, пропуская вперед всех пассажиров, о чем-то недолго посовещались и потом стали подниматься по ступенькам. Варяг ничем не отличался от троих охранников и был одет так же строго: неброская дубленка поверх серого костюма в полоску. Вот только выглядел он несколько устало, даже гладко выбритое лицо не сумело скрыть отпечаток пережитого. Наконец они поднялись на площадку, где их встречала молоденькая стюардесса. В ее лице было столько ласки, как будто к ней одновременно пожаловало четверо любовников. Варяг повернулся лицом в сторону стеклянного купола аэровокзала и поднял вверх свободную руку, а потом, увлекаемый фэбээровцем, шагнул в салон. Самолет заглотил четверку последних пассажиров. Когда люк закрылся, Нестеренко упаковал бинокль в футляр и достал из кармана маленький ключик. – Возьмите, это вам. Здесь, в аэропорту. Камера хранения. Ячейка 1794. Фрэнки Галлахер задержал на старике строгий взгляд и спросил: – Негативы тоже? – Разумеется, – вяло отреагировал Нестеренко. Он уже потерял интерес к Фрэнки – через два часа из этого же аэропорта вылетал самолет, который должен будет доставить его в Париж. Академик Нестеренко летел на конгресс по международному праву. Его доклад – о борьбе с международным терроризмом – был в числе первых. – Я не привык обманывать людей. – И, едва улыбнувшись, добавил: – Даже если где-то и затерялся один-единственный кадр, то он уже не сможет повредить вашей репутации. Я вам обещаю. Фрэнки сунул ключ в карман и облегченно вздохнул: – Я на это очень надеюсь. – Знаете, Фрэнки, у меня останутся самые приятные воспоминания о нашем сотрудничестве. Егор Сергеевич снова посмотрел на «ИЛ-96». Трап уже отъехал в сторону. Через несколько минут Варяг станет недосягаем. – Я не могу ответить вам тем же и рассчитываю на то, что это последняя наша встреча. – В этом вы можете не сомневаться. – Боюсь, как бы пресса не разнюхала раньше времени об отъезде вашего друга и не подняла вой. – Вам не стоит об этом беспокоиться, мистер Галлахер. Вы читали сегодняшние газеты? – Нет, а что, собственно, произошло? Нестеренко достал из сумки сложенную «Лос-Анджелес таймc», аккуратно расправил ее широкой ладонью и протянул Фрэнки. – Вот взгляните сюда… Сейчас об этом деле будет писать вся пресса Америки. Так что у нас с вами не будет повода для беспокойства. Фрэнки взял в руки газету. Заголовок на первой полосе вопил огромными буквами: «Двойное убийство, или Почему застрелился окружной прокурор». На крупной фотографии, которая занимала чуть ли не половину газетной страницы, он увидел распластанное на полу тело Джека Ханта. Голова его была неестественно запрокинута назад, правый висок измазан запекшейся кровью, а в шаге от него валялся крошечный пистолет. На мертвом лице застыло задумчивое выражение, и лишь в широко открытых остекленевших глазах пряталась невысказанная тоска. Оказывается, Джек мог быть и таким. Ниже Фрэнки прочитал: «Сегодня в Сан-Франциско, в своем доме на бульваре Гири, застрелился окружной прокурор Джек Хант. Но прежде чем сделать роковой выстрел, он застрелил жену. Мотивы этого ужасного инцидента не известны, так как самоубийца не оставил предсмертной записки. Джек Хант был одним из самых влиятельных юристов Америки, и в Белом доме серьезно рассматривали его кандидатуру на пост генерального прокурора Соединенных Штатов. Эта трагедия никак не увязывается с тем, что известно о нем. Джек Хант блестяще закончил два колледжа – экономический и юридический. Одно время он занимался адвокатской практикой, и в число его клиентов входили самые влиятельные люди не только штата, но и всей Америки – среди его клиентов числился мэр Сан-Франциско и сам губернатор. Представители Белого дома также частенько обращались к нему за помощью. Тем более странным было его желание прервать адвокатскую деятельность и перейти на государственную службу. В подробностях этой загадочной трагедии предстоит разобраться полиции, нам же остается только недоумевать, какие обстоятельства заставили Джека Ханта прервать свою стремительную карьеру. У окружного прокурора осталось двое детей – старший сын Роберт учится на первом курсе юридического Колледжа в Гарварде, младшая дочь Ребекка в этом году заканчивает школу». – Да… Теперь журналистам будет действительно не до господина Игнатова, – в задумчивости пробормотал Фрэнки, возвращая газету. – Вы его знали? Фрэнки Галлахер внимательно посмотрел на русского старика. Он уже успел убедиться в том, что его простоватый вид очень обманчив и даже сейчас он наверняка знает больше, чем хочет показать. – Так, немного… не больше, чем другие. – Ну что ж, мне пора, – старик взялся за свою сумку, – желаю вам успехов в борьбе с преступностью. – Глаза у старика оставались серьезными: создавалось впечатление, что он улыбался только тогда, когда хотел ткнуть в лицо кукиш. – Если будете опять в Москве, позвоните, буду рад встрече, – и он неторопливо направился к эскалатору. Фрэнки Галлахер проводил взглядом старика, чью загадку ему так и не суждено было разгадать, и быстрым шагом направился к камерам хранения. …А Егор Сергеевич, взглянув на часы, вошел в кабинку таксофона. Набрав номер, он долго слушал протяжные гудки. Потом вздохнул, повесил трубку и направился к очереди на регистрацию. – Мистер Нестеренко? Негромкий женский голос заставил Егора Сергеевича вздрогнуть. Он обернулся. Перед ним стояла симпатичная темноволосая девушка в потертых голубых джинсах. Мягко улыбаясь, она протягивала ему конверт. – Ваш друг Майкл просил передать вам это, – сообщила она, глядя ему прямо в глаза. – Благодарю. – Нестеренко взял конверт, с интересом разглядывая неожиданную собеседницу. Он что-то почувствовал в ней, интуиция подсказывала ему, что девушка – не простой посыльный. Его не могли обмануть ни мягкая улыбка, ни приветливый простодушный взгляд, ни точеная фигурка. Опытный глаз Нестеренко сразу уловил какую-то неестественность в ее поведении. Он мельком взглянул на голубой конверт, который держал в руках, а когда поднял глаза, девица уже удалялась, направляясь к выходу из аэровокзала. Нестеренко хмыкнул и распечатал письмо. Пробежав его глазами, он замер, задумчиво глядя перед собой. Его лицо как будто окаменело. Он спрятал письмо в карман и решительно зашагал к стойке регистрации рейса «Эр Франс» на Париж. ГЛАВА 13 Неприметный мужчина в сером шерстяном пальто сидел за стойкой открытого бара аэровокзала и неторопливо листал журнал «Ньюсуик». Перед ним стоял недопитый бокал пива. На полу у его ног лежал пухлый темно-синий портплед. Время от времени мужчина клал журнал на стойку и, чуть обернувшись на толпу пассажиров, обводил людей скучающим взглядом. Он явно никого не ждал и никого не высматривал в толпе. И никому не могло прийти в голову, что объектом его самого пристального интереса был благообразный высокий старик, чинно стоящий в очереди к стойке регистрации рейса «Эр Франс» в Париж. Мужчина в сером пальто снова вспомнил о своем недопитом пиве, взял бокал и неторопливо осушил его до дна. Поставил бокал на стойку и опять как бы невзначай бросил взгляд на старика. Тот уже поставил свой чемодан на багажный транспортер и о чем-то разговаривал с девушкой, оформлявшей ему билет. Мужчина в сером пальто усмехнулся: старик наверняка, как всегда, просил себе место в салоне для некурящих. Когда старик прошел мимо ограждения в зону паспортного и таможенного контроля, наблюдавший за ним мужчина резво соскочил с высокого табурета, подхватил пухлый портплед и стремительно зашагал к информационному бюро. Наклонившись к окошку, он широко улыбнулся девушке-информатору: – Мисс, окажите мне услугу, пожалуйста. Я должен встретиться тут с женой. Мы улетаем в Европу. Что-то она опаздывает, и я боюсь, как бы она что-нибудь не перепутала. Не могли бы вы сейчас объявить, что мистер Локхид ожидает миссис Локхид у открытого бара рядом со стойкой регистрации рейса «Эр Франс» на Париж? – Конечно, сэр, – улыбнулась девушка в ответ и, придвинув к губам микрофон, заученно-томным голосом попросила миссис Локхид подойти к стойке регистрации парижского рейса «Эр Франс», где ее ожидает муж. Мужчина в сером пальто поблагодарил девушку и отошел от информационного бюро. Подойдя к заметно укоротившейся очереди на рейс «Эр Франс», он встал в нескольких шагах от бара, где недавно сидел и пил пиво. Через несколько минут его легко ткнули в спину: – Привет, муженек! Он обернулся. Перед ним стоял улыбающийся толстяк в красной пуховой куртке. В руках у него был точно такой же темно-синий портплед, что и у мужчины в сером пальто. Мистер Локхид кивнул ему в знак приветствия, но не улыбнулся. Он поставил портплед на пол, рядом с колонной. Толстяк в красном пуховике сделал то же самое. – Билет, паспорт не забыл? – тихо спросил мистер Локхид. – В Париже встретишься с Патриком, передашь товар, потом можешь пару дней пошляться в городе и – назад. Как вернешься, сразу дай мне знать. – Мистер Локхид запустил правую руку во внутренний карман пальто и вытащил толстый конверт. – Здесь пять штук. Приедешь – получишь еще столько же. Как всегда. Он смотрел, как улыбающийся толстяк засовывает конверт с деньгами в карман пуховика. – Не потеряешь? – спросил насмешливо. – Я-то? За кого ты меня принимаешь, Бэзил? – Толстяк посерьезнел. – В этом месяце еще будет? Мистер Локхид печально посмотрел на наркокурьера. Он работал с ним недавно, месяца три. Толстяк Вилли был жадный болван, но обладал каким-то удивительным даром отводить от себя опасности. Хотя постоянно ходил по лезвию бритвы, доставляя героин в Европу в портпледе, который он сдавал в багаж. Правда, Вилли был гениальным химиком. Он пробил этот дерзкий вариант транспортировки наркотиков, потому что предложил заворачивать пакеты с героином в ткань с особой пропиткой. Такую «куклу» не могли распознать ни рентгеновские просветки таможенников, ни «наркоохотничьи» собаки. Да, Вилли был гением, и терять его было жалко. Но игра шла по-крупному, и надо было делать то, что велено. Мистер Локхид небрежно подхватил синий портплед Вилли, а Вилли взял его портплед. – В махровой простыне, как всегда? – весело осведомился Вилли. Мистер Локхид кивнул. – Как всегда. Среди рубашек, носков и журналов… – Ну, ладно. – Вилли махнул рукой и двинулся к стойке регистрации парижского рейса. Мужчина в сером пальто внимательно смотрел, как он предъявил паспорт и билет, поставил портплед на ленту транспортера. Портплед медленно двинулся вниз, в черные недра багажного отделения аэропорта. Там егос тысячами чемоданов пропустят через короткий тоннель рентгеноскопа, и на белом экране высветятся невинные носки, рубашки и свернутый махровый халат… Вилли прошел за турникет и бодро направился к окнам паспортного контроля. Итак, этот тоже на месте, подумал мужчина в сером пальто. Он пошел в дальний конец аэровокзала, вошел в телефон-автомат и набрал номер. Соединение произошло не сразу – он звонил далеко. Наконец на другом конце провода сняли трубку и послышалось отрывистое: «Да». Мужчина в сером пальто приложил ладонь к микрофону и тихо заговорил по-русски: – Валентин Семенович! Это Василий из Сан-Франциско. Передайте, что старик благополучно прошел регистрацию. Мой человек с подарком – тоже. Рейс «Эр Франс» 2345, Сан-Франциско – Париж. Это должно случиться над северной Канадой. Слушайте радио. Смотрите телевизор. Передайте немедленно. Он, не прощаясь, повесил трубку и глубоко вздохнул. Вилли жалко. Толковый был курьер. Таких сейчас днем с огнем не сыщешь. * * * У Валентина Семеновича дрожали руки. Этот звонок из Сан-Франциско совершенно выбил его из колеи. Он встал из-за стола и нервно прошелся по кабинету. Подошел к окну и встал за тюлевой занавеской, точно опасался, что кто-нибудь снизу, с улицы, его заметит. Он смотрел на знакомую площадь с дурацкой клумбой посередине, где когда-то темнел гранитный памятник. Потом перевел взгляд на магазин детской игрушки. Огромная новогодняя елка сияла разноцветными огнями. От Нее к окнам тянулись гигантские гирлянды картонного лапника. Он надеялся в глубине души, что этого звонка не будет, что там, в Америке, все сорвется. И от Него отстанут. Хотя бы сейчас, когда вообще ничего не понятно, не известно, «не прощупывается», как любил говорить его покойный босс. Сейчас, когда в Кремле все переполошились из-за болезни «Деда», все было настолько хрупко, неустойчиво, что на что-то надеяться, на что-то рассчитывать мог только идиот. Или человек, который стоял вплотную к невидимым нитям, контролировавшим все телодвижения московских марионеток. Валентин Семенович вспомнил, как мудро он поступил тогда, в 1991-м. Как он тихо отошел в сторонку, дав возможность другим кричать и принимать решения. Он остался в стороне и в октябре 1993-го. И, как кое-кто из дальновидных генералов, тоже сказал: «Мы вне политики». Потом ему это припомнили, но, во всяком случае, он не подрубил сук, на котором сидел, не сунул голову в самое пекло. И остался на свободе. Остался жив. А теперь его втянуло в страшный водоворот. Втянуло против его воли, но он был бессилен что-либо сделать. Теперь оставаться в стороне было никак не возможно. И он отлично понимал, что ситуация тупиковая. Любой расклад ему выходил боком. Если «Дед» оклемается – на что надежда ничтожно мала, – ему припомнят все, и этот звонок из Сан-Франциско тоже. Валентин Семенович ни секунды не сомневался в том, что у него на линии сидит «слухач». Он и сам был большой дока по этой части и в свое время кому только не понаставил «жучков» – да половине членов Политбюро… А если «Дед» окочурится и придут эти, ему не простят того, что он, почитай, десять лет верой и правдой прислуживал Нестеренко и его команде. Многие ему, конечно, прислуживали, но в этом доме, на этом этаже он, Валентин Семенович, был единственной опорой старого академика в законе. И его не простят даже при том, что если бы не он, то не улетел бы старик в Америку и не летел бы сейчас рейсом «Эр Франс» из Сан-Франциско… Валентин Семенович снял трубку и приложил указательный палец к кнопкам с цифрами. Палец заметно дрожал. Он нажал семь кнопок. – Алло, я только что получил сигнал… Оттуда… Наш старый знакомый сел в самолет. Все идет по плану. Подарок тоже находится на борту… – Он помолчал, внимательно слушая собеседника. – Да, это должно произойти примерно через час над северной Канадой. Вероятно, будут сообщения… и в прессе тоже… Не за что. Он положил трубку и задумался. ГЛАВА 14 Не задерживаясь в шумном зале ожидания, Нестеренко отправился на поиски мужского туалета и почти сразу натолкнулся на дверь с искомым символом… Войдя в кабинку и закрыв дверь на щеколду, он достал конверт, вытащил записку и снова прочитал короткий текст: «Приговор вашему протеже вынесен в Москве». Егор Сергеевич словно окаменел, глядя на листок бумаги. Четверть часа назад он торжествовал победу над одураченным противником, а сейчас чувствовал себя загнанным в ловушку, из которой нет выхода. Спокойно! Без паники! – одернул он себя. Безвыходных положений не бывает. Если неведомая структура в Москве объявила ему войну и заварится каша, то он не опустит руки. У него и в столице, и по всей России есть верные солдаты – они незаметно и почти бескровно выполнят нужную работу. Но только к чему все это приведет? Егор Сергеевич разорвал записку и конверт на мелкие кусочки, бросил в унитаз и спустил воду. «Ни хрена, – подумал он в несвойственной ему манере. – На каждую гайку найдется свой болт с резьбой. Надо будет прямо из парижского аэропорта позвонить генералу Артамонову. Пускай примет первые самые экстренные меры…» Пассажиры заняли места в самолете. Егор Сергеевич отыскал свое место в двенадцатом ряду, сел, пристегнул ремни и только теперь почувствовал, как устал. Слева от него через ряд бойкая француженка достала из сумки компьютер – «ноутбук» и, включив, застучала по клавишам. Журналистка, решил он и закрыл глаза, попробовав погрузиться в свои мысли, но не получилось – за иллюминатором взревели двигатели. Ну что ж, гудбай, Америка! Счастливо оставаться! Нестеренко покосился на своих соседей справа: двое русских раскованных парней, особо не выбирающих выражения, громко беседовали между собой и, налегая на жевательные резинки, яростно двигали челюстями. Весь мир ходит в американских джинсах и кроссовках, поет по-английски, смотрит американское кино, жует поп-корн, а Россия из самой читающей страны превратилась в самую жующую. Нет, нельзя сейчас раздражаться, наоборот, нужно все спокойно и трезво взвесить. На раздумья осталось слишком мало времени. Уже из Парижа следует по телефону дать необходимые распоряжения. Нестеренко достал из специальной коробочки две таблетки швейцарского невросала и положил под язык. Самолет вырулил на взлетную полосу. Журналистка вставила в уши поролоновые пробки. По проходу, покачивая бедрами и стреляя глазами направо-налево, шла стюардесса. Чем-то она напоминала Егору Сергеевичу дочь, и его сердце сжалось и заныло. Удивительная вещь – женская душа! У Виктории растет дочка, его внучка, от кого – она никому не говорит. «Папа, никогда не заводи разговор об этом. Я так хочу. Так нужно. Танин отец ни в чем не виноват, и он не знает о существовании дочери. Я это скрыла от него», – вспомнил Егор Сергеевич разговор с Викой перед самым отлетом в Америку. Может, она и права: к чему все усложнять, жизнь и так непроста. Но до чего же приятно иметь внуков. Чувство, не сравнимое ни с чем. Собственные дети не радуют так родителей, как внуки. Егор Сергеевич очень ясно представил себе свою замечательную, единственную внучку Таточку. Надо будет ей подарок привезти из Парижа. Самолет мягко оторвался от бетонной дорожки. Нестеренко прильнул к иллюминатору. Внизу проносились пригороды Сан-Франциско, множество частных кварталов и особняков, притулившихся у залива. Вдали виднелся знаменитый мост Золотые ворота, ползли букашки-автомобили. Он представил себе сумрачно-холодную Москву и сразу же потерял всякий интерес к красивейшему городу солнечной Калифорнии. Ровно гудели турбины. Внизу, в разрывах белопенной облачности, проглядывала американская земля. Стюардесса сообщила, что за бортом минус сорок пять. Странное это выражение – «за бортом». Вот у него за бортом восьмой десяток! Столько всего пережито за это время. И выстрадано. Поначалу какие-то иллюзии были… Кто-то сказал, что человек рождается и умирает без зубов и без иллюзий. Похоже, так и есть. Егор Сергеевич закрыл глаза и попробовал задремать, но не удалось. Теснили грудь тревожные мысли, всплывали воспоминания. Вспомнилась восторженная комсомольская молодость, друзья по университету, грандиозные планы по освоению необъятных научных просторов, вера в непобедимую Родину. Арест. Соловки. Суровые тюремные будни. Знакомство с авторитетами уголовного мира, знакомство с крупным вором в законе – Медведем, необычайно умным и сильным по духу человеком, с потрясающе развитым чувством справедливости. Их великая надежда выжить, пройдя сквозь все жернова заключения. Война и страстное желание из тюремных застенков попасть на фронт. Долгая жизнь, прожитая в дружбе с Медведем. Грандиозные финансовые операции, которые они осуществляли вместе: он, Нестеренко, – мозг, Медведь – потрясающий организаторский талант. Сильные мира сего, которые прошли через руки Егора Сергеевича: кого-то он поддержал, кого-то убрал. Руководители всех калибров побывали в зависимости от Нестеренко и Медведя. Разнузданные и талантливые молодые люди… Вспомнилась смерть Медведя, чувство страшной, невосполнимой утраты. Вспомнилось знакомство с Варягом, молодым, самым молодым вором в законе, необычайно талантливым и умным парнем. И это ничего, что он вор, – все перемелется. Здесь важно другое, – в нем жив человек, живо стремление понять другого, осмыслить страну, в которой живешь. Важен дух, который заставляет всю эту шантрапу жить по понятиям, важна энергия, нацеленная на дело, на стремление вырваться из того дерьма, в котором мы живем, и наладить жизнь такой, чтобы всем в ней было заслуженное место! …Вспомнился разговор с Варягом в Александровском саду. Когда это было? Совсем недавно. В начале сентября? Да. Совсем недавно, а столько всего произошло. А что дальше будет, никому не известно. Что будет с Варягом, что будет с Россией?.. Отделились от Запада в семнадцатом году, и что вышло? Объявленной коммунистической цивилизации не получилось, а создали нечто схожее с пирамидой Хеопса, только не с мертвым фараоном внутри, а с живым народом, который высыхает, как мумия, который чахнет, не желая осознать, что все зависит только от него самого, что нужно браться за дело, не ждать «доброго дядю», а делать своими руками, думать своей головой; двигаться, искать, пробовать, рисковать и вкалывать, вкалывать, вкалывать. Вот главная идеология сегодня. А чтобы не мешали людям работать, нужна сильная власть. Егор Сергеевич уже давно пришел к выводу: только сила спасет Россию. Мощная, разумная сила. Жизнь жестока. Тут не поспоришь. Она производит отбор сильнейших. А Россия нарушила эту гармонию – пытаясь жить в соответствии с принципом всеобщего равенства, семьдесят лет выкашивала лучших и сильнейших. В результате нация деградировала. А потом в одночасье режим рухнул. И что? Народ предоставили самому себе. Его собственность вырвали самые наглые, больше всех украли самые дерзкие, а самые беспомощные потеряли последнее и опустились в нищету. Демократы, черт бы их побрал! Да и какие они демократы?! Идеалы свободы оказались для народа приманкой, а вместо прочного союза демократов и правящей верхушки образовалась свора, рвущая последние куски. И началась борьба за власть. Нестеренко вздохнул. Теперь им слабые и вовсе не нужны. Егор Сергеевич вынул записную книжку, полистал ее. Вот мысль, которая подтверждает его раздумья. Он прочитал: «…тысячелетия назад пророк Моисей сорок лет водил евреев по пустыне. Многие остались в земле, но нация возродилась». Именно! Отпущенные России «сорок лет» заканчиваются. Россия тоже жертвовала многим, но подобная жертвенность вознаграждается Богом только тогда, когда и пастырь, и весь народ вместе несут свое бремя до конца. А нынешние пастыри? Куда они ведут Россию? А что, если это путь в бездну? Что, если эта дорога приведет нацию к упадку, а Россию к распаду? Ведь если раньше все, что принадлежало коммунистам, хотя бы оставалось внутри страны, то теперь прорва чиновников, прежде охранявшая эту собственность, ринулась растаскивать, разворовывать то, что опекала по должности, – нефть, оружие, металл, научные открытия – все! И немедленно отправляет на Запад. Такая интеграция никому не нужна. Он это говорил и говорить будет. Почему все это происходит? Потому что в России никакая собственность ничем не защищена, а у правоохранительных структур психология – волчья: им бы самим поживиться с голодухи. Такой вот получился «прогресс»: от безнаказанности убийства, которая началась не в тридцать седьмом, а в семнадцатом, спокойно перешли к безнаказанности воровства. В России нет ни закона, ни порядка. Кто сегодня в России не вор? Только тот, кто не может украсть! Россия – это машина, которая раскрутилась, и остановить ее непросто. Но он знает, как это сделать. И сделает! Уже столько проведено работы: осталось лишь все состыковать и дать команду действовать. Но кто-то пытается опередить его. В записке Майкл четко указывает источник. Но почему никаких подробностей? Видимо, Майкл не мог рассказать ему всего, что знал. Когда они разговаривали по телефону, он Предложил встретиться, обещал сам прилететь в Сан-Франциско. Потом перезвонил в гостиницу, извинился, что приехать не сможет, и даже вкратце отказался изложить суть дела. А суть была настолько же удивительна, насколько и тревожна: мистера Игнатова, Варяга, должны были убить в тюрьме. Собственно, для этого его и арестовали. Обвинение в убийстве – обычная подставка, всего лишь повод, чтобы посадить за решетку, а там втихаря с ним покончить. Покончить не в России, где весь воровской мир поднимет страшную бузу, а именно в США, и все списать на америкашек. Почему? Скорее всего Майкл этого не знал. Поначалу и самому Егору Сергеевичу казалось, что это просто мафиозная разборка, месть американских итальяшек. Но нет, «коза ностра» не так уж и сильна и не настолько изобретательна, чтобы отправлять неугодных в федеральную тюрьму, а потом с таким трудом убивать их среди тюремных решеток Значит, не мафия. Но и просто так ничего не происходит. Значит, все же был отдан приказ. И из очень высокой инстанции. Кем? Остается лишь догадываться. Но раз сигнал поступил от Майкла из ФБР, значит, здесь не обошлось без политики. Теперь все стало ясно! Из коротенькой записочки, переданной ему в аэропорту перед самым вылетом, следовало, что приказ был отдан в Москве. А значит, в Москве кто-то готовился к смене власти? И задействовал для этого даже свои американские контакты? Неофициальный канал связи с ФБР? Значит, они готовы действовать ва-банк, если решили убрать смотрящего по России. И косвенным образом этот удар наносился по нему, Егору Нестеренко. Значит, после возвращения из Парижа надо будет немедленно делать большую «зачистку местности». …Стюардессы начали развозить аперитивы. Нестеренко выбрал красное бордо. Он любил красные вина, хотя знатоком себя назвать не мог. Оказываясь за границей, он не отказывал себе в удовольствии отведать редкие сорта вин, которые никогда не появлялись в московских магазинах. К тому же, как говорили ему знакомые французы, все равно даже лучшие бордоские марки, доезжая до России, утрачивали свой тонкий букет и вкус. Выдержанное в холодных подвалах вино везли через всю Европу в фурах, не соблюдая строгих правил температурного режима и транспортировки бутылок (только на боку!), вот оно и прибывало в Москву ни то ни се… Нестеренко поставил бокал на откидной столик и повернулся к иллюминатору. Интересно, что же все-таки произошло за его спиной, а он ни о чем не догадывался даже? Люди загадочны, непоследовательны и необъяснимы, как и сама природа. В овале иллюминатора взору открывался потрясающей красоты пейзаж с простирающимися до горизонта кучевыми облаками, окрашенными в самые невероятные краски лучами заходящего солнца. Внезапно где-то внизу раздался глухой звук удара, точно там, в самом брюхе самолета, упало что-то тяжелое. Тотчас самолет резко тряхнуло. Потом раздался оглушительный хлопок, и могучий авиалайнер, снова содрогнувшись всем телом, вдруг начал быстро заваливаться на бок. В конце салона раздался женский истошный крик. И послышался звон битого стекла – видимо, стюардесса опрокинула тележку с винными бутылками. Пассажиры повскакали с мест, хватаясь руками за спинки кресел и обшивку. По проходу побежали французы-стюарды. Нестеренко вгляделся в одного из них – молоденького паренька лет двадцати: лицо у него было белым как полотно. Он что-то шептал про себя. Впереди сидящий толстый англичанин в тяжелых очках на золотой цепочке грузно поднялся со своего места и крикнул в салон: – Что происходит? И словно в ответ ему из равных концов самолета прокатилась волна криков на разных языках: «Мы падаем! Смотрите, мы же падаем!» Нестеренко посмотрел в иллюминатор. Самолет потерял управление и не летел, а беспомощно кружился в клочьях облаков. Он попытался заглянуть назад, в сторону хвостовой части. На мгновение он заметил черный шлейф дыма. Самолет взорвался! Топливные баки? Нет, тогда горели бы крылья. Взрыв в багажном отделении? Нестеренко решительным жестом остановил пробегавшую мимо стюардессу и спросил по-французски: – Мадемуазель, у нас на борту взрыв? Она дико посмотрела на пассажира и явно хотела сказать что-то успокаивающее, но не смогла. У нее из глаз брызнули слезы. Командир корабля обратился по радио к пассажирам с просьбой сохранять спокойствие. Но после этого обращения началась форменная паника. Плакали дети. Кричали женщины. Кто-то стал вынимать верхнюю одежду из багажников сверху. Многие уже надевали спасательные жилеты. Толстый англичанин кое-как напялил на себя желтый жилет, но тот оказался ему слишком мал. Нестеренко мрачно посмотрел на двух своих соседей справа, новых русских, которые тоже лихорадочно пытались найти под сиденьями спасательные жилеты. – Нет смысла, – обратился он к ним на родном языке. – Все равно мы сейчас летим над сушей. Это еще Канада. До океана далеко. – Вы так считаете? – изумился один из парней. Он рухнул в кресло и содрогнулся от беззвучных рыданий. Второй, сцепив зубы и ухватившись за подлокотники кресла, с ужасом повторял одну и ту же фразу: – Вот и приплыли, Робби! Вот и приплыли! Нестеренко спокойно смотрел через иллюминатор на рваные куски облаков, проносившихся мимо. Скоро они выйдут из зоны облачности, и все увидят стремительно приближающуюся землю. Вот тут-то начнется самое страшное. Хотя ему самому не было страшно. Он вдруг сразу все понял, все осознал до мельчайших подробностей. Это был дьявольский, кровавый, очень точно рассчитанный план – убрать Варяга, потом избавиться от него, Егора Нестеренко, и тем самым расчистить площадку для новых… Что ж, во всяком случае, в одном он им не уступил: не отдал им Владислава. Странно: перед лицом смерти Нестеренко вдруг успокоился. Он обрел удивительную ясность сознания. Сейчас он погибнет. Что ж, долго пожил, много чего повидал. Пора, наверное. Умирать было не страшно, особенно теперь, когда Владислав спасен. Он спас его. Жаль только, что Варяг останется один. Один на один с невидимой страшной силой. Но главное, что он жив. И что он едет в Россию – наводить порядок… Самолет вдруг озарило яркое солнце. Облачность кончилась. Далеко внизу серела канадская тундра. Она медленно приближалась. До удара о мерзлый грунт оставалось, наверное, четыре километра. Несколько минут. А дальше – тишина… ЧАСТЬ II ГЛАВА 15 Варяг поднялся с кресла и вышел в проход. Трое сопровождающих молча поднялись следом. Они двинулись к выходу. Улыбающаяся стюардесса желала пассажирам всего наилучшего и приглашала снова отправиться в полет на самолете «Аэрофлота». Почему-то самолет не причалил к «кишке», через которую пассажиры сразу попадали в здание аэровокзала Шереметьево-2, а остановился на бетонке летного поля. Они спустились по трапу. Здесь их встретили трое в штатском. Американцы передали мистера Игнатова русским и пошли к шереметьевскому автобусу. Варяга же повели к черному джипу. Он насторожился, но вида не подал. Приходилось полагаться на то, что сложная комбинация Егора Сергеевича развивается четко по плану. В джипе оказался четвертый – он сидел рядом с шофером. Ехали молча. Трое крепких ребят сидели как каменные истуканы. Вдруг, когда уже подъезжали к аэровокзалу, четвертый, сидящий на переднем сиденье, повернулся вполоборота и тихо спросил: – Долетели нормально? – В порядке, – ответил Варяг. – Что тут происходит? – Долго рассказывать. Скоро узнаете. – Куда сейчас? – коротко спросил Варят. – Сейчас вы, господин Игнатов, пройдете паспортный и таможенный контроль, а дальше… – Значит, не через ви-ай-пи? – прервал его Варяг. – Решили не привлекать лишнего внимания, – уклончиво ответил собеседник. – Хотя там и так уже суета… Сами увидите. Паспортный контроль прошел спокойно. Суровая девушка с крашеными волосами недолго изучала его документ и, проштамповав, молча отдала. Варяг двинулся к таможенникам. Вдруг его подхватил под руку один из пассажиров джипа и шепнул на ухо: «Не надо к таможенникам – идите через зеленый коридор, у вас же ничего нет». Варяг заметил, что сзади уже шагают и остальные двое. На выходе из таможенной зоны было столпотворение. Едва Варяг оказался за пределами стеклянной стенки, засверкали вспышки, защелкали затворы фотоаппаратов и заурчали видеокамеры. К нему справа подскочила расхристанная блондинка и, сунув под нос черный микрофон на длинной ноге, затараторила: – Господин Игнатов, вас выпустили из американской тюрьмы, куда вы попали по ложному обвинению. Как вам удалось освободиться? Слева его ткнул в бок низенький лысоватый парень в джинсовой куртке и, тоже протянув микрофон, крикнул: – Господин Игнатов, будете ли вы подавать иск о защите чести и деловой репутации? Вам известно, что в последнее время в Соединенных Штатах объявлена охота на российских предпринимателей? Как вы можете прокомментировать свой арест? С чем это связано? – Может быть, у вашей фирмы появились могущественные враги? – подхватила блондинка. Вопросы сыпались один за другим. Варяг не успевал на них отвечать. Журналисты самых разных газет и радиовещательных станций наперебой пытались задать именно свой вопрос. Примерно через полчаса его попросили пройти в зал для делегаций с предложением провести для журналистов телекомпаний официальную пресс-конференцию. Толпа напирала спереди и сзади, и Варяг уже остановился, не в силах сделать ни шагу. В какой-то момент ему показалось, что кто-то схватил его за полу плаща и потянул. И тут чья-то сильная рука легла ему на плечо и чуть подтолкнула вперед. Его обступили двое дюжих парней и стали раздвигать толпу, освобождая ему проход. Варяг попытался улыбнуться и взглянул в лицо сопровождающему слева. Странно, этого парня в черном костюме не было в джипе, в котором он ехал по летному полю к аэровокзалу. Варяг покосился на парня справа. И этот, тоже в черном костюме, был ему незнаком. Варяг напрягся. Что-то его смущало. Конечно, Нестеренко, устроив ему эту шумную встречу в Шереметьево, как следует позаботился о его безопасности и наверняка позвал сюда не трех-четырех бойцов, а целую бригаду. И эти здоровяки в черных костюмах, что прорубались сквозь толпу, тоже, естественно, были из ребят Егора Сергеевича. Но почему его заранее не предупредили? И куда делись те четверо из джипа? Он повертел головой. Но, кроме спешащей за ними толпы журналистов, никого не увидел. Он попытался поглядеть поверх голов и телекамер, но так и не заметил знакомых лиц. Его быстро довели до серой двери без таблички и аккуратно втолкнули внутрь. Дверь тут же закрылась, лязгнул замок. Он оказался в квадратной комнате с серыми стенами. В дальнем углу стоял письменный стол с телефонами. Перед столом стояло два кресла. За столом сидел седоватый мужик лет пятидесяти в форме полковника милиции. Он вполне доброжелательно посмотрел на вошедшего и без предисловий сказал: – Добро пожаловать на родину, господин Игнатов! Тревога не уходила. Внутреннее напряжение не спадало. Он чуял что-то недоброе, несмотря на вроде бы дружелюбный тон полковника. – Спасибо, – механически отозвался Варяг. – Присядьте! – полковник кивнул на кресло перед столом. Варяг сел. В комнате стало тихо. Двое парней в черном, что привели его сюда, безмолвно застыли у запертой двери. Было слышно, как тикают старомодные стенные ходики. Полковник смотрел на Варяга. Варяг смотрел на полковника. Он заметил, что полковник выжидательно поглядывает на серый телефонный аппарат, стоящий от него по правую руку. Значит, ждет звонка. Ждет инструкций. – Зачем меня сюда привели? – спросил Варяг. – Я, честно говоря, очень устал. Полет был долгим. – И две недели в американской тюрьме – тоже не отдых, – усмехнулся полковник. Теперь Варяга охватило беспокойство. Явно что-то не то, что-то сорвалось. Но могло ли это случиться? Резко затрезвонил телефон. Полковник выпрямился в кресле и, хищно цапнув трубку, поднес ее к уху. – Полковник Хвощ! – Он нахмурился. – Так, так, ясно, товарищ генерал. Понял. Немедленно. Слушаюсь. Полковник Хвощ медленно положил трубку и, едва взглянув на Варяга, устремил взгляд поверх его плеча. Он криво улыбнулся и кивнул: – Начинайте, ребята. Открылась боковая дверь, и в комнату в сопровождении молоденького рыжеволосого лейтенанта нерешительно вошли двое: женщина и мужчина. – Понятые, станьте, пожалуйста, вот сюда, поближе к подозреваемому. Парни в черном подошли к сидящему Варягу сзади, приказали поднять руки и стали его тщательно обыскивать. Один из них запустил руку в левый карман его плаща. Порылся и извлек оттуда целлофановый пакет с белым порошком. – Та-ак! – довольно воскликнул полковник. – Вы ведь прошли через зеленый коридор, да? А это что у вас такое? – Он схватил пакет, надорвал его и понюхал. – Ага, героин. Понятые, обратите внимание: не соль, не сахар и даже не лимонная кислота. Ге-ро-ин. Как же это так получается, господин Игнатов? Солидный российский бизнесмен, только что выпущенный из американской тюрьмы, и вдруг на тебе – занимаетесь перевозкой наркотиков? Придется вас задержать! Варяг, ничего не понимая, вскочил с места: – Это что значит, полковник? – Помолчите, задержанный Игнатов. Понятые, подойдите ко мне. Вы видите героин? – Да, видим, – в один голос растерянно повторили понятые. – Тогда пройдите в соседнее помещение для составления протокола. Лейтенант Сиволапов, проводите понятых и составьте протокол. – Слушаюсь, – козырнул лейтенант и, пропустив вперед мужчину и женщину, захлопнул за ними дверь. Варяг снова вскочил, вопросительно глядя на полковника. – Что это значит? Какой героин? Вы в своем уме, полковник? Я не знаю, откуда у меня этот пакет! Полковник Хвощ молча уставился на Варяга, как бы запоминая его лицо, а потом кивнул охране. Стоящий сзади парень схватил Варяга за плечи к с силой швырнул на пол. Подскочил второй, и они оба стали бить лежащего сапогами: Варяг задохнулся: удары сыпались со всех сторон – по почкам, по печени, по спине. Он не понимал, что происходит. Что произошло? Этого не могло быть! Ему подбросили героин – чтобы оформить арест. Черт знает что! Он даже не пытался сопротивляться, только увертывался от ударов. Мозг лихорадочно работал. Ясно, что план Нестеренко по его вызволению из Америки дал сбой. Когда? На каком этапе? Он мучительно соображал, забыв о боли. Так, когда они вышли из самолета, их встретили трое. Свои. Когда он сел в джип – там были еще двое, один из них старший группы. Тоже свои. Когда они шли через таможню – там еще были свои. Когда он вышел к толпе журналистов… Так, когда он вышел, свои сопровождающие затерялись в толпе. Их сменили чужие. Они повели его сквозь толпу. Так, что там еще было?.. А, кто-то схватил его за плащ. Вот! Именно в тот момент ему подсунули пакет. Очень возможно, что кто-то из этих двоих. Удары прекратились. Избитый Варяг с трудом поднялся с пола. Полковник Хвощ зло и ехидно заметил: – Не надо было оказывать сопротивление при задержании, господин Игнатов. Вы же та-акой со-олидный человек, респек… табельный бизнесмен, – полковник все больше и больше распалялся, его лицо исказила злобная гримаса. – Бизнесмен херов! Разворовываешь Россию, блядь такая, по бревнышкам растаскиваешь, сука! Попадись ты мне лет двадцать назад – я б тебя, блядь, в бараний рог свернул. А ща, бля, демократия, права человека – попробуй тя тронь. Вон, рожу отъел, на «мерседесах» катаешься, икру жрешь, падла, по америкам разъезжаешь! А я тридцать лет на Советскую власть горбатил – что я получил? Гайдаровские, блядь, реформы, чубайсовские приватизации! У меня на книжке десять тыщ лежало! Куда все делось? Ясно куда: к тебе, сука, в карман! Да к приватизаторам херовым! Молись, блядь, на генерала… – Он осекся, вспомнив, видимо, что имен упоминать ему не следует. – Живым приказал тебя передать. А то я б тебя, гада вонючего, прямо в этом кабинете по стенке размазал. И рапорт бы написал – что ты хотел завладеть моим табельным оружием… И все, понял, говнюк? Полковник Хвощ тяжело дышал, его мясистое лицо побагровело. Но он как-то успокоился, точно освободил душу от тяжкого бремени. – Ненавижу я таких, как ты, понял? – прохрипел он тихо. – Игнатов, Пархатов, Говнятов – мне все одно – не для того мой дед революцию делал, не для того мой отец Отечественную прошел, не для того я тридцать лет в органах оттрубил верой и правдой, чтобы пришел ты и все обосрал… Он поглядел на своих мордоворотов и бросил: – Сейчас за ним приедут. Минут через десять. Время текло медленно. В кабинете висела мрачная тишина. Тикали ходики. Варяг взглянул на циферблат. Без четверти семь. Чего же они тянут? Полковник Хвощ нервно постукивал пальцами по столу. Зазвонил телефон. Он снял трубку и пролаял: – Полковник Хвощ! – С минуту он молча слушал, и лицо его меняло выражение. – Так, ясно. – В голосе появилась хрипотца. – Вас понял, товарищ генерал. Не подведем. Все будет чисто. Положив трубку, полковник метнул быстрый взгляд на Варяга, потом окликнул одного из своих парней: – Слышь, все меняется. Ситуация изменилась. – Он пальцем поманил парня к себе, тот послушно подошел и наклонил голову над столом. Полковник зашептал ему в ухо. Что-то нарисовал на листке бумаги. В дверь постучали. Охранник в черном щелкнул замком. Вошли двое. Варяг сидел спиной к двери и только по звуку мог догадываться, что происходит. В следующий момент ему на голову обрушился чудовищный удар. Еще один. Потом он потерял сознание. ГЛАВА 16 Уложив сына в постель, Светлана прошла в гостиную. Некоторое время она бесцельно бродила по комнате, задумчиво останавливаясь перед висевшей на стене картиной, изображавшей уютный московский дворик. Она купила эту картину у какого-то никому не известного художника, еще когда вместе с Владиславом жила в Москве, когда и думать не думала, что ей придется покинуть родину. Но, уезжая, взяла с собой именно ее, как будто чувствовала, что там, на чужбине, именно эта вещь будет ей так необходима. Она увидела что-то особенное в этом дворике, освещенном зимним закатным солнцем, которое окрасило в теплый розовый цвет по-московски грязный снег. Несколько старинных, похожих на купеческие, домиков темной стеной закрывали небо, и только наверху чуть видна была его полоска – алая, с золотом, с блестевшими в умирающих солнечных лучах маленькими луковками церкви. В центре дворика стояла брошенная кем-то машина, чернели темными провалами окна, а возле подъезда, чуть заметная в вечерних сумерках, светлела одинокая человеческая фигура. Тогда, в Москве, Света купила эту картину механически, даже на задумавшись над тем, что же ее привлекло в ней. Она просто понравилась ей, и все. Цвета, композиция – во всех этих тонкостях Светлана никогда толком не разбиралась, но чувство прекрасного было присуще ей с детства. Сейчас, сидя в своем шикарном американском доме, она часто ловила себя на том, что, оказавшись перед этой картиной, невольно задерживается возле нее, чтобы вновь и вновь испытать это странное чувство, нечто вроде сладкой печали, радости и одновременно тоски, от которой сердце, сжавшись вначале, начинало сильно колотиться потом. Раньше она никогда не испытывала ничего подобного. Разве что в детстве, потому что иногда ей казалось, что чувство это ей знакомо – оттуда, из далекого прошлого, когда все было просто и ясно, когда она жила в маленьком северном городишке, когда были родители, способные защитить ее от всех невзгод, и мир был прекрасным и загадочным, полным невероятных приключений и надежд. Когда однажды она поделилась с Владиславом своими переживаниями, он внимательно посмотрел на нее и вдруг усмехнулся. Она даже обиделась, подумав, что он смеется над ней. – Ну чего ты усмехаешься? – запальчиво спросила она. – Можно подумать, что тебе это чувство знакомо! – Знакомо, – без тени улыбки отозвался он. – И не только мне. Но и многим другим людям. Это чувство называется ностальгией. – Он улыбнулся наконец: – Слышала о такой? Светлана смотрела на него, открыв рот. Для нее это было настоящим откровением. Ведь она была счастлива, ничего такого, что можно было назвать тоской – даже тоской по родине, – она не испытывала. Тем более она не могла представить себе, что ее муж, человек занятой, сильный и целеустремленный, может занимать свое время подобными сентиментальными глупостями. Теперь она стала больше прислушиваться к своим ощущениям, и вскоре была вынуждена признать, что так оно и было – она скучала по России. Этот неказистый московский дворик олицетворял для нее родину, все то дорогое, что связывало ее с той, прежней жизнью. Такой всплеск патриотизма был для нее настоящей неожиданностью. При этом она никогда не вспоминала что-то конкретное, но эта странная, доставляющая радость боль с тех пор прочно поселилась в ней, а когда случились все эти страшные события с ее похищением, когда они с сынишкой Олежкой едва остались живы, когда странный человек Юрьев расстрелял Монтиссори и всю его охрану, когда Владислава посадили в американскую тюрьму, эта боль усилилась в десятки раз и уже не покидала ее ни днем ни ночью. Теперь ей казалось, что, если они с мужем и Олежкой вернутся домой, все сразу наладится и уже никогда с ними со всеми ничего плохого не случится. Она услышала звук подъехавшей машины, потом мелодичный звонок в дверь и пошла открывать. Это был Сивый. Он пребывал в радостном возбуждении и, войдя в прихожую, извлек из-за спины руку с великолепным букетом прелестных желтых тюльпанов. Света ахнула: ' – Мои любимые! Откуда ты знаешь? – Знаю, – самодовольно ответил Сивый. – Только вот непонятно, почему именно желтые?.. Вроде, к разлуке. – Ничего не к разлуке! – возмутилась Светлана. – Ну, не знаю, мое дело маленькое… Букет, как ты понимаешь, от твоего мужа. У него, видишь ли, в тюряге других дел нет, как жене букеты посылать, вот я и бегаю… Он потер руки, внимательно посмотрел ей в глаза: – Хоть это и не принято в этой стране… Пожрать дашь?.. Домашненького хочется, надоел этот «фаст-фуд» проклятый… Светлана сощурилась: – Зависит, какие новости принес. Не отвечая, Сивый прошел в дом. – Черт, – бормотал он, вымыв руки в ванной, – забыл, где у тебя кухня… Люблю, знаешь ли, на кухне ужинать. Уютненько так, по-московски… – Ты мне зубы не заговаривай, кормить не буду, пока не скажешь. Тем не менее она прошла на кухню и достала их духового шкафа фарфоровую супницу. Поставив ее на стол, открыла крышку. Увидев лежавшие горкой и источавшие чудесный аромат настоящие сибирские пельмени, Сивый застонал. – Даже не думай. – Светлана снова закрыла крышку. – Говори. – А что говорить, – скороговоркой забормотал Сивый, усаживаясь за стол и не сводя глаз с вожделенной супницы. – Завтра вечером вылетаем в Москву. – Как в Москву?! – А вот так. Разлюбезный твой муж, Владислав Геннадиевич, улетел сегодня утром, а мы – завтра вечером. – Неужели? – Светлана радостно всплеснула руками. – Именно так. Вот и все дела. Ну-ка, давай сюда пельмени… А водка есть? – Ух ты! – вдруг раздался сзади восхищенный вздох, и они обернулись к двери. На пороге кухни стоял, одетый в веселенькую, с мишками и зайчиками, пижаму, Олежка. Некоторое время он изучающе смотрел на Сивого, потом критически взглянул на мать и с невозмутимым видом протянул свое обычное: – Mo-ом. – Что, зайчик? – ласково отозвалась Светлана. – Я хочу пить. – Ну так попей. Мальчишка продолжал стоять, зябко поджимая пальцы босых ног и выразительно глядя на мать. – Что такое? – удивилась она. Он покосился на Сивого, потом снова взглянул на нее. – Но тогда я ничего не могу тебе «галантиловать», – неожиданно заявил малыш, повторяя подслушанную где-то фразу. Повисла недоуменная тишина. – Что же ты не можешь гарантировать? – переспросила Светлана у сына. – Что я не описаюсь, – не моргнув глазом, ответил ребенок. – Чудовище, – только и смогла сказать Света и растерянно посмотрела на Сивого, который, присвистнув, прокомментировал: – Однако. – Потом обратился к мальчику: – Скажи, парень, а ты всегда так вот изъясняешься? Сын Варяга серьезно кивнул. Потом выпил полный стакан воды, поданный ему матерью, – и, уже уходя, обернулся к Сивому: – Дядя Сивый, а ты башкой умеешь кирпичи разбивать? – Иди, иди! – замахала на него руками Светлана, и мальчишка, возмущенно взглянув на нее, с достоинством удалился. Сивый значительно поднял вверх указательный палец. Он внимательно следил за Светланой, которая накладывала ему пельмени. – Давай, давай, – подбадривал он. – Не жадничай, сегодня можно. Сегодня праздник. – А получив тарелку, скомандовал: – Масло, уксус, перец! Обильно приправив блюдо, он победно поднял наполненную водкой рюмку и провозгласил: – За победу! Внезапно раздавшийся звон заставил Светлану обернуться, но сначала она ничего не увидела, лишь темные кусты за окном кухни да ночное небо над ними. Потом вдруг увидела маленькую дырочку в стекле и, все еще ничего не понимая, повернулась к Сивому. Он сидел откинувшись на спинку стула, запрокинув назад голову. Во лбу его была маленькая дырочка, кровь из которой тоненькой струйкой ползла вниз. Секунду Светлана смотрела на него широко раскрытыми глазами, потом дико закричала и метнулась наверх, туда, где была спальня сына. Двое мужчин выскочили из прихожей ей наперерез. Один схватил ее за локти, а второй коротко ударил чем-то твердым по голове. На мгновение Светлана почувствовала серую дурноту и, не успев додумать мысль о сыне, провалилась в беспамятство. ГЛАВА 17 Мощный удар кулака в челюсть отбросил Варяга к противоположной стене. От неожиданности он не успел сгруппироваться и не столько почувствовал, сколько услышал, как голова звучно шваркнулась о бетон. Размазывая кровь по стене, он сполз вниз. Наручники, сковывавшие его руки сзади, помешали удержать равновесие, и он неловко завалился набок, одновременно силясь подняться. Следующий удар – носком сапога в пах. От острой боли Варяг перестал видеть что-либо вокруг и некоторое время не замечал следующих один за другим ударов ногами: в живот, в лицо… Боль в паху заглушила все. Варяг изо всей силы стиснул зубы, чтобы не потерять сознание. Он лишь подтянул ноги к животу и прижал подбородок к груди, стараясь максимально закрыться от сыплющихся на него ударов. Его били два здоровенных, одетых в милицейскую форму бугая. Били молча, сосредоточенно, лишь изредка покрякивая от напряжения, деловито выискивая незащищенные места на его теле. Один из них – не такой крупный, как его напарник, с узкими темными глазами, неприятно яркими красными губами, с перекошенным от злобы лицом, – бил особенно изощренно, стараясь попасть то в промежность, то по почкам. Второй, настоящий Геркулес с пудовыми кулачищами, толстым мясистым носом и маленькими поросячьими глазками, избивал узника более примитивно, работая руками, как молотом. Этот не получал особенного удовольствия от экзекуции, просто он выполнял свою работу и старался сделать ее как можно лучше. Правда, чувствовалось, что при его комплекции напряженная физическая работа дается ему нелегко – он тяжело дышал, сопел носом и от него резко пахло потом. – Подними, – коротко сказал красногубый, и здоровяк послушно сгреб Варяга ручищей, поставив на ноги, прислонил к стене. Красногубый, зло улыбаясь, широко размахнулся правой рукой, стараясь разбить узнику нос, но Варяг, совершив невероятное усилие, по-бычьи наклонил голову вперед и ударил его прямо в лицо. Мент взвыл и, закрыв лицо руками, завалился на спину. Здоровяк, опешив от такой прыти, мгновение стоял, глядя, как его напарник корчится на полу. Варяг воспользовался передышкой и, опершись спиной о стену, врезал бугаю между ног. Как в замедленной съемке, здоровяк повернулся к нему, и в следующую секунду на голову Варяга обрушился такой силы удар, что он, уже не чувствуя никакой боли, снова провалился во тьму… – …к вашим услугам высококвалифицированные повара, изысканные блюда европейской кухни и восхитительные девушки из «стриптиз-шоу»! Кроме того, в новогоднюю ночь вас ожидает приятный сюрприз – цены на фирменные блюда в нашем ресторане снижены на десять процентов!.. Встречайте Новый год в казино «Голден Плейер»!.. Навязчивый голос диктора болезненными уколами отзывался в голове Варяга. Вместе с сознанием к нему вернулась чудовищная боль во всем теле. И недоумение. Что произошло? Какой винтик сломался в железном плане Нестеренко? Варяг настолько привык к тому, что все действия всесильного старика строго продуманы, все неожиданности предусмотрены, что позволил себе непростительно расслабиться. Он был так уверен в могуществе Егора Сергеевича, что повел себя как последний идиот, и клял себя теперь на чем свет стоит. Нельзя было так расслабляться, доверяться обстоятельствам, – как он мог утерять бдительность и присущую ему интуицию?.. Звуки радио раздражали его. Кончилась реклама, и запела какая-то безголосая барышня. Варяг, не шевелясь, чуть приоткрыл глаза. Он лежал на полу тесного, освещенного неприятно ярким электрическим светом помещения, заставленного большими картонными коробками. В противоположном конце комнаты, где не было ничего, кроме одинокого кожаного кресла и журнального столика, сидел развалившись давешний бугай с толстым носом и маленькими глазками. Он сосредоточенно крутил ручку настройки небольшой магнитолы, время от времени поглядывая в сторону Варяга. Слышно было, как он сопит и бормочет что-то себе под нос. Стараясь не привлекать внимания охранника, Варяг скользил взглядом вокруг. Высоко расположенные под потолком окна могли означать, что помещение находится ниже уровня первого этажа, а близкий рев самолетных двигателей дал понять Варягу, что он все еще в Шереметьево. Отыскав понравившуюся мелодию, здоровяк на несколько минут замер, блаженно улыбаясь, но когда музыка оборвалась и диктор голосом жизнерадостного дебила принялся расписывать все прелести подводной охоты с фотоаппаратом фирмы «Никон», охранник, выругавшись, снова занялся магнитолой. Варяг закрыл глаза. Надо было обдумать положение. Что это за люди? Чьи они выполняют указания? В конце концов, что они от него хотели, когда, скованного наручниками, жестоко избивали в комнате ожидания? За окнами было темно, и Варяг не смог определить, сколько времени он пролежал в беспамятстве. По крайней мере, было ясно, что Новый год еще не наступил, иначе зачем диктору предлагать провести новогоднюю ночь в казино?.. Варяг снова и снова прокручивал в памяти последние часы, чтобы разобраться в сложившейся непонятной ситуации. В какой именно момент тщательно подготовленный план Нестеренко дал сбой? Шумная встреча Варяга в Шереметьево – с журналистами, телекамерами и юпитерами – явно была задумана Егором Сергеевичем. Эта пропагандистская акция позволила бы Варягу выбраться из всех тех неприятностей, в которых он оказался благодаря ублюдку Монтиссори, царство ему небесное, туда ему, суке, и дорога. Рука Сержанта не дрогнула (где-то нынче Сержант?). Дальше. Дальше было интервью «Вестям» и прочим… Репортеры все еще крутились тогда поблизости, а это значит, что все еще шло как надо… Стоп. Варяг вдруг вспомнил, что, когда его стали провожать в зал для официальных делегаций и свора журналистов бросилась за ним вдогонку, выставив вперед свои диктофоны, он, шагнув через раскрытую дверь, вдруг услышал сзади какой-то шум – то ли ругань, то ли драку – и хотел было обернуться, но его грубо толкнули в спину. Значит, это случилось раньше. Он перебирал в памяти лица людей, которые за эти несколько часов случайно или по делу оказывались в поле его зрения, прокручивая в памяти события, словно кинопленку. Те двое, что избили его, раньше до этого нигде не появлялись. Конвоировали Варяга совсем другие люди – обычные менты или фээсбэшники: эту «сладкую» парочку всегда специально держат для подобных случаев. Значит, когда Варяг прилетел и даже чуть позже в них еще не было надобности. Варяг услышал шаги, и дверь распахнулась. Кто-то вошел в комнату, быстро подошел к Варягу и долго стоял над ним, внимательно вглядываясь ему в лицо. Варяг открыл глаза и с удовлетворением отметил про себя, что и его работа не пропала даром: он увидел перед собой вдрызг разбитую физиономию красногубого мерзавца, залепленный пластырем нос, забинтованную голову. Свирепый взгляд, брошенный ментом из-под припухших век, не предвещал Варягу ничего хорошего. Маленький, злой, обиженный жизнью мент был наверняка поганкой всегда. И уж наверняка он не простит своей давешней обиды и изувеченного лица. – Давай, Игнатов, поднимайся, – негромко сказал красногубый. Варяг с большим трудом поднялся. Голова шумела. Ноги не слушались. Они шли по длинному служебному коридору в подвальной части аэропорта. Наручники впивались в запястья. Варяг лихорадочно шарил глазами по ковровому покрытию в тщетной надежде найти хоть что-нибудь, что могло бы ему пригодиться, но серая ткань ковра была тщательно вычищена, а все попадавшиеся им по пути двери кабинетов были наглухо закрыты. У Варяга даже заболели виски от напряжения, и когда он увидел, что на полу в конце коридоpa что-то едва заметно блеснуло, отражая свет лампочки на лестнице, не поверил своим глазам, решив, что у него начались галлюцинации. У него было великолепное зрение, и, зная это, он продолжал напряженно вглядываться вперед. И когда до лестницы оставалось каких-нибудь пять метров, Варяг снова заметил металлический блеск на полу. В следующую секунду у него уже был готов план. «Здоровяк» шел впереди, тяжело раскачиваясь на ногах-тумбах. Внимательно глядя ему в спину, Варяг чуть сбавил шаг – так, чтобы второй, красногубый, шедший сзади, этого не заметил, – и, оказавшись точно на нужном ему месте, сделал резкое движение ногой, впечатав в широкий зад «здоровяка» подошву ботинка. Тут же последовал удар по голове сзади, но, поскольку Варяг был готов к нему, он слегка качнулся в сторону, и удар рукояткой «ствола» пришелся по касательной. Падая, Варяг увидел поворачивавшееся к нему лицо «здоровяка», на котором была написана смесь удивления и ярости. Через секунду Варяг лежал, свернувшись калачиком на полу, а конвоиры от души охаживали его сапожищами. Несколько ударов пришлись по голове, но эта игра стоила свеч. Варяг точно рассчитал не только расстояние, но и то, что охранники не будут его бить долго в служебном коридоре, а пять-шесть, даже десять ударов можно снести ради той цели, к которой он стремился. Пытаясь увернуться от ударов, он катался по полу до тех пор, пока руки, намертво сцепленные наручниками, не нащупали крошечный металлический предмет, который должен был спасти ему жизнь. Это была канцелярская скрепка. Не маленькая пластмассовая, раскрашенная всеми цветами радуги, из новых, которую, наверное, так любят молоденькие секретарши, а настоящая, стальная, большая, из тех, которые обожают старые опытные бухгалтеры. Это настоящая удача, Варяг был счастлив, крепко зажав в ладони спасительную скрепку. – Хватит, – тяжело дыша, сказал старший. – А то кто-нибудь щ-щас появится, начнут вопросы задавать. Потом не отмоешься. Здоровяк выпрямился и с удивлением посмотрел на сопровождаемого. – Вот гад, попал в самый копчик. Ты чего ж это, придурок? Неужели мало получил? – почти добродушно обратился он к Варягу, потирая зад. Он протянул свою ручищу и, схватив арестованного за воротник дубленки, вздернул его кверху Потом подумал и бить не стал, лишь слегка, скорее так, для профилактики, ткнул один раз кулаком в лицо. – Будешь дурить – все зубы повыбиваю, понял? В это время красногубый, видимо, старший по званию, недовольно прошипел, обращаясь к здоровяку: – Ладно, хватит с ним нянькаться. А будет еще дергаться, я его пристрелю. «Как же, – ликуя, думал Варяг, – пристрелишь… Здесь ты меня, сука ментовская, в аэропорту, никак не пристрелишь. А там поглядим…» Он чувствовал солоноватый привкус крови во рту, ужасно болели голова, спина, но особенно болело ребро, по которому старательно несколько раз врезал красногубый. Не сломал бы. Но все же настроение У Варяга значительно улучшилось, а когда, оказавшись на свежем воздухе, он увидел во дворе одинокий милицейский «мерседес» с затененными стеклами, то с трудом сдержал торжествующую улыбку. – Что, Серега, жена уж небось селедку «под шубой» приготовила? – спросил старшой у водителя, усаживаясь на переднее сиденье. – Так точно, товарищ капитан, – отвечал водитель, светловолосый голубоглазый парень лет двадцати пяти. Он с опаской поглядывал в зеркало заднего обзора, туда, где сидел бок о бок со здоровяком Варяг. Капитан, несмотря на разбитый нос, явно уже был в хорошем настроении. Он посмотрел на часы: – До Нового года осталось семь часов, – сказал он и, обернувшись, подмигнул заплывшим глазом напарнику: – Успеем? – Успеем, – прогудел в ответ тот, покосившись на Варяга. – Чего же не успеть-то?.. Он занял своей тушей практически все заднее сиденье, и Варяг оказался прижатым к двери, которая, как он успел заметить, была заблокирована. – Давай, Серега, трогай, – приказал капитан и, взяв микрофон рации, сообщил: – «Рубин», говорит тридцать восьмой. Мы выехали. «Мерседес», взвихрив снег, лихо развернулся и через распахнутые металлические ворота выехал со двора. Вместо того чтобы свернуть на Ленинградке в сторону Москвы, машина повернула направо на Тверь и, пролетев десятка два-три километров, свернула в сторону, на пустынную второстепенную дорогу. За темным окном проносились черные тени деревьев. Варяг понял, что времени у него совсем мало, а дело со скрепкой никак не шло: не так просто со спутанными руками открывать замки. – Вот сука, – буркнул здоровяк, когда машину подбросило на очередном снежном ухабе. – Что, Петрович, – засмеялся старшой, – болит жопа-то? Оно хоть и импортное, а по нашим дорогам все равно – говно. Оба мента рассмеялись шутке. А водитель несогласно помотал головой и пробурчал, что этого «мерина» с нашим металлоломом не сравнишь. И любовно погладил баранку «мерседеса». Потом капитан повернулся к Варягу и уставился на него, стараясь разглядеть в темноте выражение его лица. – Ну что, господин Игнатов, – издевательски улыбаясь, сказал он, – не ожидал, поди, такого поворота событий? Варяг молча и без всякого выражения смотрел на красногубого. Лицо Варяга было абсолютно непроницаемым, в то время как пальцы рук осторожно пытались в очередной раз воткнуть стальную проволоку скрепки в замок наручников. – Бизнесмен херов… – пробормотал старший и полез за сигаретой. – Ты глянь, Николай, какая рожа у этого… блатного, – обратился он к своему напарнику, – холеный, сволочь, как аристократ… Хотя после подставы с кокаином Варягу и так стало ясно, что вся эта операция тщательно продумана и спланирована ментами, но все же он отметил про себя еще и то, что капитан знает о нем кое-что, чего не знали, к примеру, журналисты. Закурив сигарету, капитан выдохнул дым в лицо Варягу. Чтобы не провоцировать его, Варяг отвел глаза и принялся смотреть в окно, за которым видны были только белые снежные шапки на ветках высоких елей. Пальцы у него онемели, и он сосредоточился только на одном – чтобы ненароком не выронить спасительную скрепку. Мельком глянув на водителя, занятого дорогой, красногубый протянул руку с сигаретой к лицу арестованного. Варяг не пошевелился. Когда раскаленный кончик сигареты оказался в нескольких сантиметрах от его глаза, рука старшего замерла. – Нервы крепкие, – констатировал здоровяк Николай, внимательно наблюдавший за этой сценой с соседнего сиденья. Варяг бросил короткий взгляд в зеркальце и увидел, что шофер смотрит на него. Старший тоже это заметил и убрал руку. – Ты, сержант, смотри за дорогой, – ворчливо сказал он. – А то домой сегодня не попадем… А так охота рюмашку пропустить за Новый-то год, поплясать, потрахаться. Люблю погулять в Новый год. Хороший праздник, правда, старший лейтенант? Николай, крякнув, поддакнул начальнику. Варяг нащупал наконец отверстие для ключа в наручниках и осторожно, стараясь делать это так, чтобы охранники не заметили его движений, попытался повернуть проволочку в отверстии. Скрепка выскальзывала, и Варяг не один раз облился потом, боясь выронить ее из рук. – С утра во рту ни крохи не было, – жаловался здоровяк, – чтоб все мои килограммы прокормить, в день полбыка съедать нужно, а я, блин, как студентка питаюсь… – В телохранители иди, – посоветовал капитан, – к какому-нибудь банкиру. Там тебя с барского стола кормить будут, мало не покажется. – Ага, – отозвался Николай, – пулями да гранатами… Машина продолжала не спеша двигаться по темной лесной дороге. Варяг, взмокнув от напряжения, лихорадочно продолжал тыкать скрепкой в замок. Наконец он Почувствовал, как язычок замка поддался и – о счастье! – ощутил, как наручники, тихо щелкнув, раскрылись. – А ты чего это притих? – вдруг обернулся и подозрительно уставился на него капитан. Он наклонился к Варягу, вглядываясь в темноту салона, и уже зачем-то было протянул руку, как вдруг его напарник Николай, посмотрев в окно, негромко сказал каким-то совсем другим тоном: – Кажется, здесь. Прикажете остановиться, а, товарищ капитан? Старшой зло посмотрел на напарника, потом – на дорогу и обратился к водителю: – Тормози. И во-он за тем деревом направо по дорожке: арестованный на двор захотел, – двусмысленно пояснил ситуацию капитан и смачно харкнул в приоткрытое окно «мерседеса». Варяг видел, как удивленно сложились домиком брови шофера, который, видимо, не был посвящен в планы этих двоих, но смутно стал о чем-то догадываться. Тем не менее он кивнул начальнику, сбросил газ и стал заруливать на боковую дорожку, ведущую к темным развалинам какого-то старого, заброшенного здания. Варяг все понял. Он сделал вид, что судорожно закашлялся, при этом наклонился вперед и одновременно незаметно стал освобождать руки. – Тихо, тихо, ты… – бормотал старший лейтенант, и в общем шуме никто не услышал, как тихо за спиной у арестованного звякнули упавшие на сиденье наручники. – Вот здесь тормозни, – приказал капитан. Было видно, как он весь подобрался – тон стал жестким, шутливое настроение улетучилось. – Давай, – сказал он, вылезая из машины. Здоровяк открыл свою дверь и, схватив Варяга за воротник, рванул на себя, фальшиво приговаривая: – Ладно уж, господин Игнатов, иди отлей, а то машину уделаешь… – И, вытащив Варяга из машины, легонько подтолкнул в спину, как бы предлагая воспользоваться шансом. Краем глаза Варяг заметил, что правая рука охранника полезла в карман. – Сюда его, сюда, – сказал капитан, подходя с другой стороны и показывая назад, туда, где дорога не была освещена фарами машины и где черными призраками в темноте возвышались заброшенные развалины. Варяг медленно двинулся вперед, спиной чувствуя, как лейтенант тихо вынимает из кобуры пистолет. «Раз, два», – Варяг просчитывал его движения, как свои собственные. Все, что произошло потом, заняло несколько секунд. Не поворачивая головы, Варяг резко выбросил назад левую руку и неуловимым движением перехватил наставленную на него руку с пистолетом. Тут же плавно, почти как в танце, повернулся назад, зажал кисть убийцы хорошо отработанным болевым приемом и одновременно вывернул ему руку за спину, точно наставив ствол пистолета на второго, красногубого, который остался возле машины. Здоровяк, никак не ожидавший того, что руки Варяга окажутся свободными, почти не сопротивлялся. Оглушенный болью в правом плече, он вскрикнул и автоматически нажал на курок. Из-за выкрика Варяг даже не услышал выстрела. Лишь белая вспышка на мгновение ослепила его, и, чтобы обезопасить себя, он еще сильнее надавил на плечо здоровяка, одновременно заламывая ему Руку назад. В ночной тишине послышался хруст суставов. Охранник взвыл, по-бычьи наклонившись вперед, встретил лицом несколько мощных ударов коленом, после чего без сознания повалился в снег. Подхватив пистолет, Варяг одним прыжком достиг машины, возле которой завалился простреленный своим напарником красногубый. Из машины выскочил белый как снег, перепуганный, не понимающий, что происходит, водитель. – Лежать! – рявкнул Владислав растерявшемуся сержанту и для убедительности приставил ему пистолет к самой переносице. Парень не сопротивляясь повалился на снег возле машины. Варяг услышал, что в салоне «мерседеса» вдруг заработала рация и кто-то с поста стал активно запрашивать «тридцать восьмого». Варяг выстрелил несколько раз внутрь машины, вдребезги разнес рацию и, повернувшись, снова гаркнул сержанту: – Голову вниз! Будешь лежать тихо – останешься жив. Тот послушно уткнулся головой в снег. В этот миг из-за машины на Варяга обрушилась огромная ледяная глыба. Очнувшийся мент с новой яростью бросился в бой. Он всей своей огромной массой навалился на Варяга, уцепившись двумя руками за пистолет. Падая под тушей здоровяка, Варяг успел дважды выстрелить. Одна пуля ударила в автомобиль, а другая прострелила колено амбалу. От страшной боли мент взвыл и обмяк. Варяг, держа на прицеле водителя, с трудом сбросил с себя тело здоровяка и, поднявшись, без сожаления выстрелил тому в другую ногу: мент лежал на снегу и выл от страшной, невыносимой боли. А Варяг перевел оружие на сержанта, но, преодолев страшное желание выстрелить, в последний момент опустил руку. – Живи, – тихо пробормотал он. В этот момент неожиданно загорелся автомобиль. Видимо, пуля попала в бензобак. Языки пламени за считанные секунды охватили весь багажник. Чертыхнувшись, Варяг повернулся и, не разбирая дороги, побежал в лес. ГЛАВА 18 Некоторое время Варяг бежал наугад, проваливаясь по колено в снег, уворачиваясь от сучьев, которые то и дело норовили хлестнуть по лицу. Мозг его лихорадочно работал. Дорогу, вблизи которой осталась милицейская машина, нельзя было назвать оживленной, и водителю понадобится много времени, чтобы выйти на Ленинградское шоссе, – не меньше часа. Рация в машине уничтожена. Значит, если взять по минимуму, облава здесь будет только часа через два-три. Хорошая будет, наверное, облава, с собаками, вертолетами, прожекторами, ментами, может быть, даже со спецназом. Не хотелось бы попадать в такую мясорубку. Идеально было бы за это время выбраться на шоссе и уехать с первой же попуткой. Денег у него конечно же нет, все изъято при задержании, но это не проблема. Существует масса способов уехать и без денег. Плохо было то, что у него разбита физиономия и окровавленная одежда: появляться в таком виде он нигде не мог, сразу же на него обратят внимание и опознают. Плохо было и то, что добраться до шоссе он мог никак не быстрее молодого сержанта-водителя. Варяг остановился. Все тело ныло от побоев. Остро болело ребро, не давая сделать глубокий вдох. Глаза уже давно привыкли к зимнему мраку, кроме того, Варяг всегда видел в темноте, как кошка. Пытаясь сориентироваться, он посмотрел на небо. Ни звездочки. Все было затянуто густыми холодными тучами. Гигантские ели со снежными шапками на ветвях, черные силуэты берез и осин, похожие на сугробы кустарники, и тишина. Варяг затаил дыхание. Вдали послышался быстро нарастающий гул идущего на посадку самолета. Потом снова наступила тишина, в которой Варяг стал различать звуки ночного леса. Страшно захотелось курить. Варяг пошарил по карманам дубленки. Пусто. Что ж, придется помучаться, и, не теряя времени, он снова зашагал вперед. Лес был полон разного рода и звериных и человечьих троп, и Варяг теперь шел по ним, благодаря Бога, что не очень сильно проваливался в снег. Неподходящее это было время, чтобы думать о чем-то другом, кроме спасения своей жизни, тем не менее мысли о причинах происшедших с ним событий не оставляли его ни на минуту. Даже если Нестеренко «прокололся», не предусмотрев всего, непонятным оставалось одно: кому нужна была его, Варяга, смерть уже здесь, в Москве, когда он был в руках и обезврежен? Вряд ли это были его новые американские коллеги, друзья покойного Монтиссори, еще меньше была вероятность того, что это нужно ФБР. Ясно, все случившееся с ним в Шереметьеве спланировано здесь и заинтересованы в его смерти очень крупные люди. Если это люди ФСБ или МВД, целью которых было упрятать Варяга за решетку, то почему бы не довести дело с кокаином до суда или придумать что-нибудь поинтереснее. К примеру, шлепнуть кого-то, а обвинить в убийстве «смотрящего». В этих делах У наших спецов большой опыт. Может быть, конечно, и спецслужбы. Не обязательно ФСБ, где у Егора Сергеевича всегда были свои люди. Какая-нибудь иная силовая структура. Они ведь особо не церемонятся. Пуля в лоб, и все дела. Но почему тогда его не убили раньше? Еще до американской тюрьмы, например, когда он мотался осенью по России? Если уж кому-то он так не понравился, тогда его убрать не стоило никакого труда. Да-а! Сплошные вопросы!.. Варяг резко остановился. Какая-то мысль промелькнула в его голове и быстро исчезла, и теперь он пытался вспомнить, что именно заставило его почувствовать тревогу. Что-то было? Что-то было еще до тюрьмы? Еще до убийства Монтиссори? Что – он не помнил теперь, но определенно знал об этом. Вдруг Варяг насторожился. Его тело напряглось, как перед прыжком, хотя мозг еще не осознал почему. Новый посторонний звук. Варяг замер, прислушался. Далекий ровный гул, совсем не похожий на шум дороги или вой двигателей самолета, доносился сквозь ельник. Варяг закрыл глаза и стал вслушиваться. Звук напоминал гул трансформаторной будки, а это значило, что где-то совсем рядом находится либо поселок, либо какое-нибудь подмосковное предприятие. Не было никакой гарантии, что там его ждет удача и спасение. Но у Варяга не было выбора, а времени оставалось все меньше и меньше, все равно ему нужно на что-то решаться, идти в каком-нибудь направлении. Долго не раздумывая Варяг двинулся вперед, держа пистолет наготове. * * * Сидя на заснеженной дороге, водитель Серега обалдело смотрел на догорающий милицейский «мерседес». Пламя ярко освещало стоявшие по краям дороги строгие ели, унося в черное небо целый сноп искр. Языки огня плясали по останкам капитана, еще полчаса назад беспечно болтавшего о праздничном новогоднем пиршестве. Рядом застонал Николай. Сержант обернулся и посмотрел на раненого. Тот, скрючившись мешком, лежал в сугробе и корчился от боли. У Сергея все еще дрожали руки, после того как он добрых тридцать метров из последних сил тащил по снегу едва посильную для себя ношу, своего изувеченного здоровущего напарника, старшего лейтенанта милиции Софронюка. Он торопился спасти его и себя от неминуемой гибели. Машина взорвалась в тот самый момент, когда сержант, потеряв последние силы, под тяжестью напарника повалился на дорогу. Взрыв был такой силы, что Серега мгновенно оглох и ослеп, про себя попрощавшись с жизнью. Но все обошлось, оба остались живы. А труп застреленного капитана Битюкова догорал возле «мерседеса». Сергей, не веря своему счастью, смотрел на догорающий «мерседес» и на то место, где мог бы лежать его собственный обугленный труп. – Ох, блин… – снова простонал Николай. – Сержант, помоги-ка… Не могу больше Вот, сука поганая, обезножил меня. – Он лежал на боку, пытаясь расстегнуть ремень брюк. Снег под ним потемнел от крови. Сергей помог Николаю снять ремень, потом снял свой, и кое-как перетянули простреленные ноги. – Что делать-то будем, товарищ старший лейтенант? – спросил водитель, с ужасом думая о том, что ему придется на себе тащить своего тяжеленного напарника. – Чего делать?.. – переспросил задыхаясь Николай. Он обессилено откинулся на спину и смотрел в темное небо. – Идти надо, вот чего. – Он помолчал, потом добавил: – А поскольку ходок из Меня теперь никакой, пойдешь ты. Один. Пока не встретишь кого-нибудь. Удостоверение с собой? Серега кивнул. – Ну тогда дуй, сержант. Как машину увидишь, бросайся прямо под колеса. Водитель встал. – Слушаюсь, товарищ старший лейтенант. – Он помялся. – А вы как же?.. – А чего я? – Раненый, пытаясь сменить позу, покряхтел. – За два часа не помру. Крови-то у меня много. Только вот подстели-ка ты мне свою куртку, а то жопу отморожу… Да и ты побыстрее побежишь, чтоб согреться. Ох! Блин! Как больно-то. Но лучше уж так, чем как наш капитан. Каюк Петровичу. Хоть и пакостный мужичонка был, а жаль его. Не поспел он на Новый год, так и не потрахался напоследок. Ну давай, Сереня, чеши. И побыстрее возвращайся. Мне тут помирать одному неохота. Сергей снял куртку и подоткнул ее под лейтенанта. Потом развернулся и побежал в сторону ленинградской трассы, но, пробежав метров двадцать, он вдруг остановился, подумал и быстрым шагом вернулся к раненому. – Разрешите спросить, товарищ старший лейтенант? – позвал он. – Ну чего ты заладил? – совсем вялым голосом отозвался тот. – Какой я тебе, к хренам, теперь лейтенант?.. Ну. Спрашивай. – Коль? А чего он нас-то… того? – Чего – «того»? – Ну, это… Не убил? Николай долго молчал, Сергей даже испугался, подумав, не потерял ли напарник сознание. Наконец тот встрепенулся и задумчиво сквозь зубы проронил: – Черт его знает?.. Кому ж охота на себя лишнюю мокруху брать?.. Хотя, конечно, где один, там и три… Ну ты идешь или нет?! – вдруг взъярился он, и Сергей, кивнув, побежал по дороге в сторону Ленинградского шоссе. * * * Через десять минут Варяг вышел к огороженному каменным забором двухэтажному кирпичному зданию, от которого в лес уходила извилистая дорога. Во дворе за забором горели два прожектора. Не выходя из леса, Варяг двинулся вдоль забора. За металлическими воротами виднелась будка охранника. Варяг замер, пытаясь определить, есть ли на территории кто-нибудь. Странный объект, место глухое, колючая проволока над забором. На военный объект не похоже хотя бы потому, что проволока в нескольких местах порвана, в заборе зиял пролом, а ворота даже не закрыты до конца. Варяг уже почти выбрался из своего укрытия, сделал несколько шагов по направлению к воротам, как вдруг услышал приближающийся шум мотора, резко развернулся и в два прыжка снова исчез в зарослях. Через минуту к воротам, натужно тарахтя мотором, подкатил старенький ПАЗик. С чудовищным скрипом открылась дверь, и из автобуса выскочил коренастый мужчина в толстой пуховой куртке и черной вязаной шапочке. – Михалыч! – хрипло позвал он. – Принимай! Он постоял немного, выжидательно глядя на будку охраны, потом крикнул, обращаясь к водителю: – Леха, посигналь-ка этим мудакам и давай помоги мне… Михалыч небось празднует уже вовсю… Мужчина снова нырнул в автобус. Раздались два протяжных сигнала. Спустя минуту он появился снова. Кряхтя, мужчина нес впереди себя картонную коробку. За ним, с ящиком водки в руках, вышел из автобуса Леха – молодой лохматый парень в замызганном свитере, без шапки. Они подошли к воротам. Мужчина вдруг остановился и сказал озабоченно: – Ты это, Лех, дай-ка лучше я сам водку понесу. А ты бери продукты. Леха, шофер, засмеялся: – Ну чего ты так беспокоишься, Юрь Иваныч! Че я – безрукий, что ли? – Ладно, – проворчал Юрий Иванович, – безрукий-небезрукий, а водку пьяному я не доверю. Вон садись на свою колымагу и на ней лихач сколько хошь. А в этом деле, с водкой нужен трезвый расчет. Леха вынужден был согласиться с железной логикой старшего товарища. Они поменялись грузом и, миролюбиво переговариваясь, прошли через небольшую калитку в воротах, направляясь к зданию. В свете прожекторов Варягу хорошо было видно, как из подвала навстречу им выбежал охранник в тулупчике. Увидев приехавших, он радостно всплеснул руками. Весело что-то обсуждая, все трое скрылись за металлической дверью, ведущей в подвальное помещение. Первой мыслью Варяга было сразу угнать автобус. Это ж какая удача! На нем он сможет добраться до шоссе очень быстро, значительно увеличив свои шансы. Но секунду поразмыслив, понял, что делать этого нельзя. В здании у охраны наверняка есть телефон. Если мужики хватятся машины сразу, его поймают на первом же посту ГАИ. Нужно как-то обезопасить себя. А времени остается все меньше и меньше. Может, рискнуть? Варяг задумчиво посмотрел на автобус. Слишком опасно. Кто-нибудь может выйти из здания и обнаружить, что автобуса нет. Он перевел взгляд на дом. Окна на этажах были темными, свет пробивался лишь из маленьких зарешеченных подвальных окошек. Ладно, была не была, попробуем по-другому. Нагнувшись, Варяг набрал в пригоршни снега и стал, морщась от боли, тщательно умываться, смывая с лица запекшуюся кровь и грязь. Потом, прячась за кустами, он подошел к пролому в заборе и юркнул на территорию «объекта». В доме все было тихо. Окна были плотно задернуты белыми шторами, никакого движения не было видно. В подвале тихонько играла музыка, а в освещенных подвальных окошках несколько раз мелькнули человеческие фигуры. Варяг осторожно подошел к зданию и увидел, что над входной парадной дверью красовалась темно-синяя табличка с надписью: «ВИВАРИЙ». Варяг несколько раз с удивлением перечитал надпись. Теперь он знал, что это за «секретный» объект. «Вот уж никогда бы не подумал, что путь к спасению лежит через виварий». Хорошо бы при свете дня посмотреть на всех этих экзотических животных. Может быть, это единственная в жизни возможность насладиться обществом самых разных тварей – от нахохлившихся длиннохвостых попугаев до крокодилов, скорпионов и прочих мышей и удавов, подумал Варяг. Ладно, отложим экскурсию до лучших времен. Хотя с всевозможными тварями в жизни ему, вообще-то, и так приходилось часто встречаться. Варяг лишь окинул взглядом освещенный двор и быстро спустился по лестнице, ведущей в подвал. Дверь была открыта, и коридор за ней, к счастью, не был освещен. Только в одном месте узенькая полоска света выхватывала из темноты облупившуюся краску стены, обшарпанный стол с телефонным аппаратом и пару ободранных стульев в Углу. – …Совсем уж люди охренели, – услышал Варяг мужской голос. – Веришь, Иваныч, привезли откуда-то, из Новой Зеландии, что ли, гигантскую креветку. Здоровенная, размером с крысу, фиолетовая. Чего теперь с этой дурищей делать?.. Варяг бесшумно подкрался к двери. Сквозь узенькую щель он увидел сидящих за столом четверых мужчин. – … а главное – на кой хрен к нам-то, в виварий, ее привезли? – возмущался маленький, одетый в зеленый, похожий на операционный халат, очкарик с обширными залысинами на лбу и неожиданными для его комплекции крупными костлявыми руками. – Какой, к черту, карантин у этой океанской мымры может быть?! – А ты ее свари – и с пивком! – задушевно посоветовал Михалыч, с аппетитом поглощавший салат. – Вот тебе и карантин будет! Они сидели в ярко освещенной комнате, похожей на советских времен красный уголок – только вместо обязательного бюста вождя революции в углу стояла живая и пушистая красавица-елка, обильно украшенная гирляндами. Кроме того, все они, включая водителя Леху, были уже навеселе, и невидимый, стоявший в темном коридоре Варяг мог беспрепятственно разглядеть и мощные решетки на окнах, и отсутствие телефона в комнате, и ключ, торчавший в двери с его стороны. Дверь была металлическая, и, закрыв незадачливых гостей на ключ, Варяг мог быть спокоен, что до утра ни одна живая душа не выберется отсюда, а следовательно, ни один чин в милиции не узнает, что опасный преступник Игнатов, укокошивший капитана милиции, добирается до Москвы на стареньком, видавшем виды ПАЗике. Правда, существовала вероятность того, что где-то в глубинах вивария есть еще живая душа (помимо экзотических животных, разумеется), но опыт подсказывал Варягу, что все присутствующие в здании люди уже собрались в этом уважаемом обществе за столом. Он уже протянул было руку, чтобы одним движением быстро захлопнуть дверь и повернуть заветный ключ, как один из присутствующих – судя по хриплому голосу, приехавший на автобусе Юрий Иванович – сказал, не ведая, что оказывает Варягу незаменимую услугу: – Леха, закрой-ка дверь – дует чего-то. – Да бросьте вы, мужики, – отозвался Леха, – сейчас водочки дернем еще по одной, и дуть совсем перестанет… Тем не менее он встал и направился к двери. Варяг вдруг испугался, что он вытащит из замка ключ, но беспечный Леха лишь толкнул дверь, и та с оглушительным лязгом захлопнулась почти перед самым носом Владислава. Тот быстрым кошачьим движением приблизился к двери и, протянув руку, почти одновременно повернул ключ. Грохот двери слился со звуком поворачивающегося ключа. Варяг повернулся, в темноте нащупал телефонный аппарат, разорвал провод, ведущий к нему и, захватив аппарат с собой, тихо покинул подвал. Он ясно представил себе незадачливых мужичков, которые только через какое-то время, когда их потянет помочиться, обнаружат, что оказались запертыми в «красном уголке» подвала. Как они озадаченно будут осматривать металлическую дверь, решетки на окнах и материть того мудака, который им устроил этот новогодний сюрприз. А потом поссут в уголок и будут до утра глушить водку, забыв про все на свете. Не спеша Варяг вышел за пределы вивария, тенью проскользнул в автобус и сел за руль. Ключа в замке зажигания конечно же не было – да его и не могло быть, потому что замок зажигания также отсутствовал. На его месте был клубок разноцветных проводов – незамысловатое изобретение российских шоферов, считающих, что все эти глупости с ключами и замками им просто ни к чему. Затем Варяг обшарил глазами салон и, к своему удовлетворению, нашел на заднем сиденье брошенные кем-то рабочие брюки и свитер. Быстро сбросив с себя окровавленный костюм и рубашку, Варяг переоделся в нехитрый шоферский наряд, а свою одежду зарыл в сугроб под забором вивария. Потом, вернувшись в автобус, под сиденьем водителя Варяг обнаружил заначку – целенькую бутылку «смирновки». При определенных обстоятельствах эта заветная бутылка может оказаться той самой спасительной «валютой», которая с успехом заменит настоящую. Варяг впервые за последние несколько часов улыбнулся и, немного повозившись с проводами, довольно быстро завел видавший виды ПАЗик. Мотор работал на удивление хорошо. Да и сама машина хоть и тарахтела вовсю, но работала исправно. Варяг чуть проехал вперед, потом дал задний ход, развернулся, посмотрел на виварий и резво направил автобус по лесной, хорошо укатанной дороге. * * * Сергей бежал больше часа. Бежать по снегу было очень трудно, тем более с непривычки, когда целыми днями сидишь себе в машине, крутишь баранку. Время от времени он останавливался, чтобы перевести дыхание, но, вспоминая о раненом Николае и обгоревшем трупе капитана, тут же снова заставлял себя бежать. Когда лес начал редеть и впереди замелькали огни, он уже совсем обессилел. Заплетающимися ногами ступил на Ленинградское шоссе и в изнеможении сел на обочине. Через полчаса его, почти без сознания, подобрала машина военного патруля. Офицер, сидевший рядом с водителем ГАЗика, внимательно изучил его документы, выслушал сбивчивый рассказ и, ни секунды не раздумывая, приказал ехать за раненым. Когда милицейский ГАЗик прибыл на место происшествия, Николай был в глубоком обмороке. В машине он пришел в себя, и, еще до того как оказался на операционном столе в Химкинском военном госпитале, на ноги по тревоге были подняты все милицейские и гаишные подразделения Северного и Северо-Западного округов. Был объявлен розыск опасного преступника, крупного рецидивиста. А поскольку в сообщении, разосланном по отделениям, было добавлено, что два часа назад преступник зверски убил милиционера, коллеги последнего, невзирая на предпраздничное настроение, со всем профессиональным рвением и ненавистью кинулись разыскивать убийцу. ГЛАВА 19 Настроение у генерала Сидорова накануне Нового года было преотличное. Сегодня вечером наконец-то закончилась сложнейшая многоходовая операция по поимке крупнейшего воровского авторитета, хранителя российского общака, вора в законе по кличке Варяг, или, как он предпочитал себя именовать, Владислава Геннадьевича Игнатова. Операция в целом была крайне рискованная и, как считали наверху, почти что безнадежная. Впрочем, почему же безнадежная? Он, Иван Васильевич Сидоров, так не считал. Да, Варяг хитрый, изворотливый и опытный «законный вор». Да, за ним мощные тылы. Над ним крепкая крыша. Но ведь вот уже почитай полгода как идет постепенный и неуклонный разворот государственного корабля на сто восемьдесят градусов. На поверхности мутного моря российской политической жизни царит вроде бы штиль, изредка нарушаемый легким бризом. Но на глубине идет нешуточная битва, столкновение могучих течений. Кто – кого. Этот вечный российский вопрос наконец-то стал решаться в их пользу. За последнюю неделю Варяг, можно сказать, лишился всех своих надежных защитников. Более того, после гибели академика Нестеренко он вообще стал марионеткой, у которой перерезали одну из главных ниточек. Руки-ноги беспомощно повисли, голова болтается. Скрючился парень. Еще две-три нити обрубить, а этим ребята уже занимаются, и хана: останется только подобрать с пола. Вот мы и подберем. В Шереметьево прошло все как по маслу. Генерал усмехнулся, довольно потирая руки. Он надел парадный китель с внушительным иконостасом орденов – последний, звездочку Героя, он получил год назад за спецоперацию в Чечне. Жаль, что указ о награждении был секретным, и ни одна газета, ни один телеканал не рассказал о его подвигах. Что ж, такая уж у него судьба – у вечного бойца невидимого фронта. Вот и о поимке Варяга никто не сообщит… – Вань!.. – послышался из кухни голос жены. – Ты машину за дочкой послал? – Нет, душка. Не успел! – крикнул он в ответ. Какая там машина? Он на радостях обо всем забыл, как только ему сообщили, что Варяга в шереметьевской толпе оттеснили от его телохранителей и быстренько завели к полковнику Хвощу. Это был отличный подарок к Новому году. Дело пахло очередным орденом, если не второй генеральской звездой на погоны. – Тогда я сейчас сама съезжу, заберу ее от бабушки. – Ладно, Люба. Только будь осторожна и не задерживайся, уже ведь полдесятого. – Посоветовал Иван Васильевич. – Скоро гости нагрянут. Варяга, надо думать, уже забросили на Варсонофьевский. В старой пятиэтажке в Варсонофьевском переулке находилась тайная квартира-изолятор для особых преступников, которых нельзя было оформлять обычным порядком. В Варсонофьевский направляли «на разработку» банкиров и госчиновников, которым предлагали сотрудничество. Если те отказывались, их приходилось подвергать официальному аресту. По статье. Статьи находились без труда. Взяточка – дело беспроигрышное. Все берут, все дают. Материален на этот счет у них имеется на всех. А те, кто не выдерживал и ломался, соглашаясь на сотрудничество, выходили с Варсонофьевского под подписку о неразглашении. Таких сейчас в Москве, в Питере и вообще по России была тьма-тьмущая. Они «сотрудничали» верой и правдой. Но вот Варяга, видимо, придется оформлять официально – такие, как он, не ломаются. Хотя есть умники, вроде питерского генерала Калистратова, которые бахвалились, что уж «мы-то любого обломаем». Ну-ну, поглядим. Генерал Сидоров усмехнулся, посмотрев на часы. Десять минут одиннадцатого. К одиннадцати начнут прибывать гости. Первым, конечно, как всегда, придет Федорович. Он уже знает о последнем подвиге Сидорова. Специально звонил, поздравлял… Генерал Сидоров любил встречать Новый год в кругу друзей, боевых товарищей, сослуживцев. Только один раз ему сорвали Новый год – тогда, в ночь бездарного штурма Грозного. Ну да ладно, чего уж теперь вспоминать. Сегодня зато встреча Нового года обещает быть веселой… Резкий телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Черт, неужели кто-то откажется? Жаль, все мужики твердо обещали прийти. Сидоров снял трубку и привычно отрапортовал: – Генерал Сидоров на проводе. То, что услышал генерал Сидоров, было настолько неожиданно и непредвиденно, что он, не помня себя, опустился в старенькое кожаное кресло. Ладонь, державшая трубку, сильно вспотела. – Как то есть сбежал? – хрипло пробормотал Сидоров. – Как он смог? Расстрелял группу сопровождения? Машину поджег? И куда… Товарищ генерал-полковник, мы уже сидим за накрытым столом… У меня люди из управления. Не могу же я сорваться с места… Так… Понял, товарищ генерал-полковник… Ясно. Есть доложить! Он бросил трубку на рычаг и громко выматерился. Варяг сбежал! Прямо из машины. Дал деру на полпути к Москве… Непостижимо. Тяжелораненый шофер дал показания: Варяга зачем-то повезли в сторону Твери. Не в Москву. Заехали в лесок. Зачем? Неужели кто-то, минуя его, Сидорова, отдал приказ на ликвидацию? Он же четко сказал им: везите на Варсонофьевский – Варяг нам нужен живой. Боже, ну и бардак! Ну точно, не иначе как Сафонов напортачил. Этот старый мудак совсем с катушек съехал. Обосрался! Побоялся получить по мозгам. Идиот! Захотел избавиться от Варяга… Ну вот и получил. Он набрал номер. – Алло, Наташа? Здравствуй, Сидоров. Константин Сергеича можно? Ах да, с Новым годом. И тебе того ж! Да, да, срочно, милая, это так срочно, как ты себе даже представить не можешь. Пусть выйдет из ванной! – Сидоров тихо, сквозь зубы матерился. – Сейчас я ему сам буду мылить шею! Константин Сергеич? Ты еще ничего не знаешь? Ну тогда слушай. Скажи мне, куда ты дел нашего шереметьевского клиента? Так. Автокатастрофа, говоришь? А ты в этом уверен? Ах, уверен… Так вот, слушай. Катастрофа действительно произошла. Только не с ним, а с тобой. С нами со всеми – по твоей, ебтыть, милости! Почему? А потому, что он ушел. Как? Жопой кверху – вот как! Ушел, мать твою! Замочил он на хер двух твоих ребят! – Сидоров перешел на крик. – Живо собирайся, мудила грешный, и бегом в управление! Я сейчас туда тоже подскочу. Да мне насрать, что У тебя гости! У меня тоже, ебтыть, гости. До гостей ли теперь? Ты что, ни хера не понимаешь? Какой, блядь, Новый год? Ты что, захотел пять раз водить хоровод у новогодней елки в Нижнем Тагиле? Настолько серьезно? Да, милый, очень серьезно! Погоны у тебя на кителе крепко пришиты? Ну так можешь сказать жене – пусть отпарывает… Это пахнет штрафбатом. Ага! Поднимай по тревоге своих молодцев – объявляй операцию «Перехват»! Чего? Ну не знаю, «Сирена» или «Херена» – как это у вас там называется? Проверять все автомобили, все транспортные средства в радиусе пятидесяти километров от Москвы. В городе всех поставить на рога – ГАИ и военные патрули. Насколько я его знаю, он скорее всего рванет по своим адресам, но не прямиком, а кружным путем. По кольцевой может рвануть и въехать в город с какого-нибудь дальнего шоссе – Калужского или Можайского. Не знаю. С Ленинградки или Волоколамки – очень вряд ли. Действуй, Сергеич! На Тверском направлении тоже наряды поставь: вдруг ему в голову долбанет на Питер рвануть? Хер его знает. У него голова – Дом Советов, хитрый, сволочь. Генерал Сидоров обхватил голову руками. Ну и дела. Побег Варяга не только сорвал ему встречу Нового года. Побег Варяга поставил под угрозу всю его карьеру. Если за эту ночь Варяга не изловят, то и он сам, и Сафонов, и еще десяток генералов могут распрощаться со своими погонами и теплыми столичными должностями. Глупейший прокол в Шереметьево сделал всех участников тайной операции поимки Варяга заложниками. Его, Варяга, заложниками. Теперь их судьба целиком зависела от него. Удастся «законному» перехитрить московских ищеек и удрать – тогда всем им, доблестным генералам, светит в лучшем случае место где-нибудь надсмотрщиками в колонии общего режима в солнечной тундре. А коли даст Варяг слабину, нарвется на засаду или патруль – тогда все спасены. Вот только путь к этому спасению генерал Сидоров пока что не различал в кромешном тумане этой безумной новогодней ночи. Он позвонил в гараж и вызвал машину. * * * «Давай, давай милый!» – подбадривал Варяг свой автобус, нажимая изо всех сил на допотопную педаль газа, стараясь выжать из старенького мотора все оставшиеся в нем лошадиные силы. ПАЗик надрывно гудел, и моментами Варягу казалось, что нутро несчастной машины взорвется, как перегревшийся паровой котел. Колея, замысловато петляющая между деревьями, была неровной, и автобус нещадно трясло. Держась за руль, Варяг подпрыгивал на пружинистом сиденье и ругался почем свет стоит. Бешено скачущий свет от фар был довольно тусклым, и Варяг не мог разглядеть ни того, что было далеко впереди него, ни даже саму дорогу. Не было никакой гарантии, что Варяг, выехав на большое шоссе, не встретит первым делом гаишников. До Нового года оставалось несколько часов, и люди (многие уже начав праздновать) спешили домой или в гости. Для дорожных «соловьев-разбойников» это самое время, и многие инспектора, несмотря на то что дома их тоже ждали накрытые столы, уходить с постов не торопились. Расположившись чуть ли ни на каждом километре оживленных магистралей, они неожиданно возникали со своей «волшебной палочкой» наперевес перед носом какого-нибудь потерявшего бдительность водителя. Так оно и было, когда старенький ПАЗик на полном ходу вылетел с узенькой лесной колеи на какую-то дорогу, пересекавшую Ленинградское шоссе. У инспектора, сидевшего в машине, коварно притаившейся в кустах возле перекрестка, глаза полезли на лоб, когда он увидел в зеркале заднего вида несущийся на всех парах автобус. – Ты смотри, смотри!.. – только успел крикнуть он напарнику и бросился вон из теплой машины. Варяг увидев стоящую в кустах патрульную машину и бегущего к дороге гаишника, резко сбавил газ, беря чуть влево, чтобы не наехать на милиционера. Естественно, он не собирался останавливаться, он сам не знал, на что надеялся, просто сделал это автоматически, чтобы было время принять какое-то решение. Подбежав к дороге, инспектор уже было начал поднимать свой жезл, чтобы остановить ПАЗик, как вдруг мощный белый свет галогеновых фар, неожиданно возникший за автобусом, на мгновение ослепил его. Опытным взглядом гаишник по расположению фар и мощности излучения мгновенно определил импортную машину, с огромной скоростью приближавшуюся к посту. – Сколько? – обернулся он к напарнику, возившемуся с радаром. – Автобус – девяносто, – быстро отозвался тот. – Машина – сколько?! – О! – напарник явно обрадовался. – Этот – сто сорок, не меньше. Инспектор, который не был в курсе последних событий, а просто отрабатывал свое обычное дежурство, в мгновение ока расставил все приоритеты. Автобус, за рулем которого сидел какой-нибудь бедолага с десятью тысячами в кармане, смиренно снижал скорость, в то время как прыткий «иностранец», на котором можно было по-настоящему поживиться, не замечая опасности, несся с прежней скоростью. Ни секунды не сомневаясь в том, что делает, гаишник пропустил послушный уже ПАЗик и, выйдя на шоссе, победно взмахнул жезлом перед обладателем галогеновых фар. Машина со свистом пронеслась мимо, сделав резкий поворот, вылетела на Ленинградское шоссе в сторону Москвы, и инспектор опрометью бросился к рации, чтобы сообщить о нарушителе на следующий пост. Варяг глазам не поверил, когда увидел, что гаишники «отпустили» его, и только когда, на большой скорости обгоняя его, пронесся «шевроле», он мысленно поблагодарил лихача-водителя, на которого теперь гаишники наверняка устроят облаву, в две секунды благополучно забыв о существовании старенького автобуса. Выехав на Ленинградское шоссе, Варяг не спеша, на скорости в шестьдесят километров покатил в сторону Москвы. По его подсчетам, с момента, как он покинул милицейскую машину, прошло часа полтора – максимум два. Если случилось так, что водителю все же удалось добраться до шоссе раньше, чем Владиславу, или люди, говорившие с капитаном по рации, хватились своих сотрудников, то облава уже началась и следовало быть осторожным. На его счастье, недавно начавшаяся легкая поземка усиливалась и сулила быстро превратиться в настоящую снежную бурю. Кроме мельтешащих в свете фар снежных хлопьев, Варяг почти уже ничего не видел. Время от времени автобус обгоняли легковые автомобили, и их красные габариты почти мгновенно исчезали впереди, растворяясь в снежной пелене. В таких условиях нечего было и думать о том, чтобы контролировать ситуацию и пытаться издалека заметить что-то подозрительное на дороге. Но надеяться на то, что, начав поиски, опера пропустят мимо его автобус, было также глупо. До Москвы, где можно раствориться в толпе, оставалось совсем немного, и можно было бы, бросив автобус на обочине, отправиться в столицу пешком – не по дороге, конечно, а напрямик, через лес и поле. Но это было не менее опасно – пространство небольшое и если его прочесывают, то одинокого путника наверняка заметят. Он решил попытаться доехать до Химок. Хоть и маленький город, но не смогут же они останавливать каждого прохожего… Внезапно впереди на дороге образовалась пробка. Сквозь метель Варяг сумел разглядеть несколько красных огоньков. Похоже было, что впереди метрах в шестидесяти несколько машин стоят с включенными габаритами возле обочины. Что бы это могло означать? Возможно, ремонт дороги, сужение, а может, авария, которая вполне вероятна при таких погодных условиях. Но а если все же милицейский контроль? Рисковать он не мог. Слишком много уже прошло времени. – Будем считать, приехали, – сквозь зубы сказал Варяг и свернул на обочину. Остановив ПАЗик, Варяг вынул из кармана пистолет, проверил обойму, затем снял его с предохранителя и положил в боковой карман. Во внутренний карман дубленки он сунул бутылку «смирновки» и быстро вышел из автобуса. Теперь он видел, что стоявшие впереди машины отъезжали, а на их место становились, подчиняясь чьему-то невидимому приказу, новые. Шмон. Точно, шмон. Нужно было как-то обойти это место и добраться до ближайшей автобусной остановки. Отойдя метров на двести назад, Варяг, спрыгнув с обочины, перебрался через заваленную снегом глубокую канаву и под надежным прикрытием снегопада скрылся в перелеске. Он не стремился уйти далеко от дороги, а старался сделать так, чтобы его лишь не было видно. Прячась за кустарником и деревьями, Варяг быстро миновал опасное место. На шоссе милицейский наряд на двух «фордах» с выключенной иллюминацией без разбору «потрошил» все направляющиеся в Москву автомобили, не пропуская ни иномарку, ни заляпанный грязным снегом «КамАЗ», ни рейсовые автобусы. Варяг благополучно обошел пост и, по-прежнему держась на безопасном расстоянии от шоссе, энергично двигался в сторону Химок, огни которых маячили впереди. Лес кончился, но Варяг долго еще пробирался через пустырь, через какие-то новостройки, и благодарил Бога, что менты не выставили оцепление на всех подступах к Москве. Вконец измотанный, обессилевший, к десяти часам Владислав оказался в центре Химок у автобусной остановки, откуда в Москву к метро «Речной вокзал» ходили несколько городских автобусов. Зайдя в подъезд соседнего дома, он отряхнулся, привел себя в порядок и, слегка отдышавшись, стал дожидаться автобуса, поглядывая в окошко на остановку. По противоположной стороне Ленинградского шоссе с воем и включенной иллюминацией из Москвы пронеслись несколько патрульных милицейских машин. И хотя под Новый год много чего могло произойти на дорогах Подмосковья, у Варяга были все основания полагать, что эти отправились по его душу. На остановке собралась уже приличная толпа пассажиров. Они с нетерпением ожидали автобус, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на большие светящиеся часы напротив остановки. Варяг быстрым шагом вышел из своего укрытия лишь тогда, когда замелькали огни приближающегося автобуса. Благополучно слившись с толпой, чудом избежав встречи с двумя патрульными милиционерами, он сел в автобус, забился в угол и, закутавшись в воротник дубленки, облегченно вздохнул: неужели спасен? * * * … – «Восемнадцатый», доложите о результатах поиска, – раздавалось в это время в «милицейском» эфире. – «Рубин», говорит «Восемнадцатый». Объект не Найден. – Где находитесь? – Прочесываем девятый и шестой квадраты, товарищ майор. Похоже, его здесь уже нет. – Продолжайте поиск. Внимание, «Тридцать шестой»! Говорит «Рубин». Доложите о результатах. – Говорит «Тридцать шестой». Результат нулевой. Проверяются все автомобили, идущие по шоссе в сторону Москвы. Объект отсутствует. – Что с вертолетами? – Нелетная погода, товарищ майор. Какие тут вертолеты! С высоты своего роста дорогу не видно… – Отставить разговоры! – чувствовалось, что настроение «Рубина» портится все больше с каждым новым сообщением. – Я вам целый полк выслал!.. Продолжайте работу. Докладывать каждые тридцать минут. – «Рубин», «Рубин», говорит «Четвертый». В районе аэропорта задержан подозреваемый. – Срочно в Центр. С фотографией сравнили? – Да у нас нет фотографии. Только по описанию… Пауза. Неразборчивая брань. – «Четвертый», слышите меня? – «Четвертый» слушает. – Все равно давайте его ко мне. Всех давайте! Тут разберутся… «Первый», доложите обстановку. – Ничего, товарищ майор. Город хоть и небольшой, а все ж город. Работаем. Ни в лесу, ни на трассе его, думаю, уже нет. Растворился. – Что значит – растворился? Что значит – растворился?! Вы что – работать там разучились?! Не может человек раствориться! Имей в виду, капитан, не найдем – все вместе отвечать будем!.. Ладно. «Восемнадцатого» и «четвертого» сними – там его действительно уже нет наверняка. А дорогу и собак оставьте. Чтоб каждый куст был обнюхан, каждый подъезд! Давай, Коля, работай. И еще. Пусти ребят по рейсовым автобусам, идущим из пригородов в Москву. Захватите сектор от Дмитровского до Волоколамского шоссе. А вдруг?! Чем черт не шутит?! Выставь патрули по станциям метро, особенно конечным. Ну давай, действуй. * * * Варяг вышел из автобуса за две остановки до конечной – станции метро «Речной вокзал» – и пересел на другой, идущий в Тушино, до «Сходненской». На последних, ближних к нему, станциях метро менты наверняка серьезно прочесывают все закоулки, а на «Сходненской» шансов попасться было меньше. Выйдя из автобуса, Варяг спустился в вестибюль метро и постоял несколько минут. Денег у него при себе не было. Старушка, контролирующая вход, ругалась с каким-то подвыпившим подростком, а тот, отшучиваясь, поздравлял ее с Новым годом. Как только Варяг услышал звук приближающегося поезда, он быстро оттолкнул с дороги подростка и, прыгая через три ступеньки, в несколько секунд оказался внизу. Старушка на контроле заголосила, разом забыв про пьяного парня, но двери вагона уже захлопнулись, и Варяг, усевшись в угол наполовину освещенного вагона, облегченно закрыл глаза. Он ехал к Ангелу. Ангел сейчас был ему просто необходим. Вполне возможно, что Ангел сможет прояснить хоть что-то из всей этой непонятной ситуации. Варяг снова попытался вспомнить то, что так взволновало его в лесу, но память упрямо сопротивлялась. И Владислав никак не мог уяснить причину своего беспокойства, он чувствовал, как в его подсознании идет могучая, непрерывная работа, и знал, что не успокоится до тех пор, пока не Доберется до сути дела. Так Варяг устроен, по-другому он не мог. Варяг помнил, что Ангел жил на Маросейке, в одном из переулков, недалеко от квартиры, в которой Варяг жил осенью в последний свой приезд в Москву. Точного адреса у Варяга не было, но, однажды побывав в каком-то месте, он навсегда запоминал его. Владислав легко нашел этот дом – пятиэтажный, с эркерами и старинной лепниной по карнизу. В окнах квартиры Ангела Варяг увидел свет и, не раздумывая, поднялся на третий этаж. Подъезд был пуст, из-за двери, ведущей в соседнюю квартиру, была слышна музыка, веселый смех, шум голосов. Варяг подошел к обитой дерматином двери и уже поднял было руку, чтобы нажать кнопку звонка, как вдруг увидел, что дверь квартиры Ангела не заперта. Она не была открыта, лишь узенькая щель между косяком и самой дверью указывала на то, что дверь закрыта неплотно. Варяг замер, прислушиваясь. Громкие голоса, музыка и звуки телевизора у соседей мешали ему. В квартире Ангела была тишина. Варяг сунул руку в карман и, не вынимая пистолета из кармана, наставил его на дверь. В подъезде было пустынно. В это время все уже сидели за столом у телевизора, провожая старый год. Владислав тихонько толкнул дверь ногой. Она легко открылась. За дверью никого не было. Варяг осторожно, прикрыв за собой дверь, прошел в коридор, освещенный стоявшей на телефонном столике лампой. Дверь в комнату была закрыта, и Варяг еще некоторое время постоял, прислушавшись. Ни звука. Он резко распахнул дверь. Ангел лежал на полу вниз лицом. Затылок его был разворочен пулей, голова покоилась в луже черной застывшей крови. На пороге спальни сидела, прислонившись к косяку двери, его красавица жена. Ее остекленевшие глаза были открыты, а на шелковом голубом халате, слева, там, где сердце, расплылось огромное кровавое пятно. В комнатах не было видно следов борьбы или ограбления – вся мебель стояла на своих местах и даже на руке женщины, безвольно лежавшей на полу, горел бриллиантовым огнем дорогой массивный перстень. «Ах, Ангел! Ангел! Всегда такой осторожный, что же ты, брат? Кто же тебя так? И что, в конце концов, творится?» Варяг, не в силах сдержаться, со всего размаху рубанул рукой воздух. Задерживаться здесь было не безопасно. Варяг еще раз посмотрел на друга: «Прости, Ангел. Видно, мне придется этим сукам за тебя отомстить», – и, осторожно открыв входную дверь и убедившись, что на лестнице никого нет, Владислав быстро покинул квартиру Ангела. Через несколько мгновений он уже шел по переулку вниз, в сторону Солянки. Лицо его будто окаменело, губы были плотно сжаты, глаза горели недобрым огнем. Варяг уже давно считал Ангела не только своим соратником, но и самым близким другом, кровным братом, которого он любил и доверял безгранично. Теперь он испытывал такую чудовищную боль, что ему не хватало воздуха, он задыхался от ненависти к неведомому врагу. Его тело машинально выбирало маршрут, то прячась в тени переулков, то смешиваясь с предпраздничной толпой на широких улицах, сердце истекало кровью, а сознание четко и с предельной ясностью работало, анализируя увиденное. Ясно было, что Ангел не пытался защитить ни себя, ни свою жену. Более того, судя по положению тела, он повернулся спиной к убийце, который, просто протянув руку, выстрелил ему в затылок. Дверь в квартиру была бронированной и снабжена таким замком, который, наверное, и не снился Бутырской тюрьме. Из всего этого следовало то, что Ангел сам открыл дверь человеку, который его Убил, а значит, он хорошо знал его и доверял. Зная осторожность Ангела, Варяг не мог даже предподожить, что тот мог повернуться спиной к человеку, которому не доверяет. Женщина, скорее всего, вышла из спальни только после выстрела. Это означало, что разговор, который должен был состояться между Ангелом и его убийцей, был деловым, а не дружеским, и она знала об этом. Все деловые связи Ангела были Варягу более или менее известны, а уж людей, которым он ТАК доверял, можно было по пальцам пересчитать. Это был кто-то свой. Кто-то, известный Варягу так же хорошо, как и Ангелу. ГЛАВА 20 Вика мыла ковер. «Вот дура-то, – ругала она себя, – только такая, как ты, может заниматься в новогоднюю ночь подобными вещами… Ну кто заставлял тебя сидеть сиднем дома, вместо того чтобы справить этот праздник, как все нормальные люди – в компании с мужчинами, которые по крайней мере умеют открывать шампанское?..» Она промучилась полчаса, пытаясь открыть эту чертову бутылку, а когда наконец открыла – тут же пожалела об этом. Шампанское ударило фонтаном с такой силой, чтобутылка выскочила у нее из рук и, прыгая по ковру, залила его сладкой липкой жидкостью. Теперь, стоя на четвереньках с мыльной тряпкой в руке, Вика самозабвенно предавалась самобичеванию. – А главное, – вслух говорила она, – на что ты вообще надеешься? Думаешь, оттого, что хранишь верность тем нескольким ночам, когда была счастлива, он бросит свои дела, жену, ребенка, друзей и прибежит к тебе через океан?! Глупость какая! Вика в сердцах швырнула тряпку на ковер. Слезы навернулись на глаза, она встала с пола и подошла к окну. Дурацкая была идея, подумала она. Нельзя встречать Новый год в одиночестве. Как встретишь, так и проведешь… С другой стороны, что она могла поделать с собой, если все мужики на свете, кроме одного, казались ей теперь ничтожествами?.. Она вспомнила их последнюю встречу и даже застонала от сознания собственной глупости. Ну зачем было ей врать?! Придумала какого-то мифического мужа и вместо того, чтобы сообщить Владиславу о том, что у него есть дочь, сказала, что родила от мужа сынишку… – Дура ты, дура, – горько сказала себе Вика и пошла в ванную мыть тряпку. Она не сразу услышала звонок в дверь. Выключив воду, замерла, прислушиваясь и раздумывая, открывать или нет. Наверняка, подумала она, это кто-то из сердобольных подруг завернул на огонек. Да еще с очередным претендентом на ее сердце. Этих персонажей, с их заискивающими лицами и сальными взглядами, Вика уже видеть не могла. Она раздраженно вымыла руки и пошла открывать дверь, на ходу примеряя недовольное выражение лица. Распахнув дверь, она замерла от неожиданности: перед ней стоял Владислав. Измученный, заросший щетиной, осунувшийся. Лицо его было разбито, ссадина пересекала переносицу, оба глаза заплыли. Она, не в силах произнести ни слова, слегка приоткрыв от удивления рот, смотрела на него, на ее милого, долгожданного, единственно любимого мужчину. – Вика… – тихо сказал он. По-прежнему не говоря ни слова – просто потому, что потеряла дар речи, – она посторонилась, впуская его в квартиру. Закрывая дверь, вдруг почувствовала, как бешено колотится сердце у нее в груди, как трясутся руки, какая слабость в ногах и во всем теле. «Не хватало еще от восторга в обморок грохнуться», – непроизвольно подумала она, повернулась к Владиславу и всем телом приникла к нему, содрогаясь от рыданий. Варяг, не раздеваясь, стоял в прихожей, обнимая Вику, гладя ее по волосам, не в силах утешить, сам едва держась на ногах. – Владик, дорогой! Это просто какое-то чудо, волшебство! Я весь вечер о тебе думаю… И ты – здесь. Какой подарок для меня, ты просто не представляешь, любовь моя. Вика наконец-то смогла оторваться от сильной груди Владислава и, немного успокоившись, вдруг спохватилась: – Но что это с тобой? Кто тебя так? Варяг, не обращая внимания на вопрос, тихо спросил: – А где же твой муж? Вика застыла, широко открыв глаза: – Нет. Его нет. Владислав молча снял дубленку. Вика автоматически про себя отметила, что рукав дубленки порван, что на дорогой рыжей замше темнеют какие-то пятна, грязный свитер на Владике расползся снизу, замызганные брюки были подобны старой половой тряпке, от которой несло машинным маслом. Она набрала побольше воздуха в легкие и собиралась уже перевести разговор на другую тему, как вдруг снова разрыдалась и неожиданно для себя выпалила сквозь слезы: – Я тогда все тебе наврала, Владик. Нет у меня никакого мужа. И сына тоже никакого нет. Есть только дочь Лиза. Твоя дочь. Слышишь? Слышишь? Слышишь? Владислав в этот момент вешал дубленку на крючок. Услышав эти слова, он замер, потом медленно повернулся к ней. – Что ты сказала? – хрипло переспросил он, глядя на нее. Вика, испугавшись своих слов, смутилась, затихла и, закусив губу, твердила про себя: «Что я наделала? Что же я наделала?» Она развернулась и быстро прошла в комнату. Он догнал ее, взял за плечи, повернул к себе. – Повтори, что ты сказала, – попросил он. Дрожа всем телом, с глазами, полными слез, она лишь мотнула головой в сторону письменного стола, на котором с фотографии в кокетливой резной рамочке улыбалась ее дочь Лиза. Владислав отпустил ее и подошел к столу. Взяв со стола фотографию, долго ее разглядывал. Вика следила за ним, растерянно растирая ладонью слезы, которые не переставая струились по щекам. Наконец он повернулся к ней. Он не улыбался. Но она вдруг увидела, что глаза его сияют. – Все бабы – дуры, – констатировал он и, подойдя, обнял ее. – Зачем врала? Вика не знала, что ей ответить. – А что бы мне дала правда?! – всхлипнула она, уткнувшись в его плечо. – Ты что, пришел бы ко мне?! Он долго молчал, гладя ее по волосам. Потом заглянул в залитое слезами лицо и долгим поцелуем закрыл соленые губы. Вика задыхалась в его объятиях, но даже не пыталась освободиться, а лишь все крепче и крепче прижималась к нему всем телом, стараясь раствориться в нем. …Она не помнила, как оказалась лежащей на кровати, и только чувствовала, как ладони Владислава жадно шарили по ее телу, срывая одежду, лаская истосковавшееся по мужским рукам тело. Забывшись, он сжимал ее так, что ей становилось больно. Но эта сладостная боль доставляла истинное наслаждение. Она просила его сделать так же, и он снова сжимал ее, и тогда она стонала, откинув назад голову, разметав по подушке роскошные волосы, разметавшись сама, теряя в любовном бою свои самые сокровенные одежды и стремясь отдаться ему всей душой, всем телом, всей жизнью. Варяг забыл об усталости. Умом он понимал, что делает Вике больно, но разум покинул смотрящего по России в эти минуты. Сейчас Варяг любил Вику до умопомрачения, до изнеможения. Он готов был выполнить любое ее желание. А Вика, целуя его разгоряченными губами, постоянно повторяла: – Сделай мне больно, любимый, терзай меня, молю, сожми меня в своих объятиях. В этот миг он готов был придушить ее еще и за то, что она скрыла от него на пять лет существование его дочери: ярость смешивалась в нем с желанием, которое он так долго запрещал себе испытывать. На какое-то время он забыл обо всем – о напряжении последних часов, о чудовищной усталости, о боли, о ранах, об опасности. И о Светлане. На всей Земле были сейчас только они двое – она, заливающаяся счастливыми слезами, утопающая в блаженстве, растворяющаяся в нем вся без остатка, и он – поверженный ее слабостью, благодарный, горящий неутолимым желанием. … – Какая она? – спрашивал Варяг, стоя под душем. Вика терла ему спину мыльной мочалкой и чувствовала себя абсолютно счастливой. – Смешная, – говорила она, отмечая про себя огромные черные синяки и кровоподтеки, покрывавшие его тело. – Все время глупости разные говорит. – Какие глупости? – Говорит про себя, что она стройная, красивая и загорелая. Варяг расхохотался: – Ого! Скромностью не страдает? – Ну да. Говорит, что хочет родить себе ребеночка, чтобы было с кем играть. – А еще? – Было видно, что ему этот разговор доставляет истинное удовольствие – он похохатывал, поворачиваясь к Вике то одним боком, то другим. – А еще говорит, что, когда вырастет, купит себе папу. Варяг замер, повернулся к Вике. Его глаза смотрели серьезно. – Имей в виду, – с расстановкой сказал он. – Как бы у нас с тобой ни складывалось, она теперь и моя дочь тоже. – Слушай, – вдруг взорвалась Вика. – Ты собираешься вообще говорить мне, что с тобой случилось?! Что это за ссадины, что у тебя с лицом, почему ты приехал, наконец?! Он выключил душ. Она протянула полотенце, выжидательно глядя на него. – Ты что, телевизор не смотришь? – спросил он, вытираясь. – Не смотрю, – вызывающе ответила она. – Все эти гадости смотреть – чокнешься. Сам расскажи. Он пожал плечами: – Долгая история. – А все-таки? Не отвечая, он надел халат и вышел из ванной. – Отец ведь из-за тебя в Америку поехал? – допытывалась она, идя вслед за Владиславом. – Он еще там? Варяг сел за стол, на котором давно был накрыт ужин на одного человека. Окинув взглядом блюда, Варяг выбрал салат и стал накладывать его в тарелку. – Из-за меня, – ответил он, пробуя салат. – Вкусно… Где сейчас твой отец, я не знаю, но, когда улетал, он провожал меня в аэропорту. – Но раз ты здесь – значит, кто-то тебе помог? Разве не он? Варяг опять не сразу ответил. – Положи себе холодца, – сказала Вика. – Угу. – Он доел салат и положил в тарелку холодец, обильно приправив его хреном. – Помог, – сказал он, отвечая на ее вопрос. – Только как-то странно. Меня арестовали в Шереметьево, а потом… – он проглотил кусок холодца: – Вкуснотища. – Что – «потом»? – А потом пытались убить. – Варяг, чтобы не очень пугать ее, сделал страшные глаза, будто пошутил, но Вика оставалась серьезной: – Кто? – Откуда я знаю? – беспечно отозвался он. – Дай-ка мне лучше какое-нибудь горячее, я весь День ничего не ел. Она пошла на кухню, и он, проводив взглядом ее точеную фигурку, двинулся за ней. Проследил, как она достала из духовки уже остывшую индейку, и, оторвав от нее ножку, быстро съел, прямо тут, возле плиты. Вика умильно смотрела на него. Он вымыл руки, тщательно вытер их полотенцем и, сев на стул, притянул Вику к себе. Она села верхом к нему на колени, и они снова принялись целоваться, как сумасшедшие. Тонкий халатик, который она накинула на себя в ванной, разошелся, и Варяг увидел ее упругое тело с нежной, бархатистой кожей, чуть вздрагивающий плоский живот, который уже выносил его ребенка, пушистый лобок и нежные груди со светлыми сосками. Варяг легко приподнял ее и сразу опустил, войдя в нее. Вика вскрикнула и тут же обмякла в его руках, подчиняясь движениям его тела. Он двигался нарочито медленно, стараясь уловить малейшие оттенки наслаждения, доводя ее до полного изнеможения, заставляя исступленно кричать, требуя: еще, еще!.. * * * Варяг проспал около трех часов. Открыв глаза, несколько минут лежал, не шевелясь, не думая, дыша ровно и спокойно. Сконцентрировавшись лишь на своем теле, он чувствовал, как оно, получив этот весьма небольшой перерыв, вновь готово действовать. Он всегда так отдыхал – как хищник, который несмотря на чуткий сон умеет восстановить силы за короткое время. Ночь любви и несколько часов сна обновили его, наполнив мускулы свежими силами и очистив сознание от усталости. За окном была темень. Варяг посмотрел на часы, тихонько тикавшие на столике. Без пяти восемь. С улицы не доносилось ни звука. Весь город спал после бурно проведенных новогодних праздников – даже трамваев не было слышно. Осторожно, стараясь не разбудить сладко разметавшуюся во сне Вику, Варяг встал. В гостиной светилась гирляндой маленькая, аккуратно украшенная елочка. Варяг взял со стола сигареты, в ванной включил воду, пройдя на кухню, сварил себе чашку крепкого кофе и, прихватив сигареты, пепельницу и телефон, вернулся в ванную. Погрузив тело в горячую воду, прикурил сигарету, отхлебнул из чашки горячий кофе и, закрыв глаза, блаженно потянулся в ванне. Голова теперь снова была ясной, события прошедшего дня стали выстраиваться в единую систему, в которой, правда, было еще слишком много неизвестных. Но главное – он вспомнил. Одно странное предложение, которое получил в Америке еще до убийства Монтиссори. Это был вечерний телефонный звонок. Незнакомый мужской голос, попросивший господина Игнатова, сообщил, что некие силы, обладающие большим влиянием в России и за рубежом, делая ставку на него, господина Игнатова, предлагают сотрудничество. Казалось, ничего особенного в этом звонке не было – Варягу и раньше делали подобные предложения разные политические организации – от фашистов до левых демократов. Он никогда не вдавался в подробности в таких ситуациях, тихо посылая подальше всех этих деятелей. Но последний звонок чем-то тогда насторожил Варяга. Предлагая сотрудничество, незнакомец сделал намек на Нестеренко. Мол, старое поколение неправильно ориентировано в политике, пора уступать место молодым, а не опекать их с утра до ночи, подталкивая в нужную ему, старому поколению, сторону. Что-то в этом роде. Варяг почти грубо отшил непрошенного советчика, а после, когда завертелась его российская и американская эпопея, напрочь забыл об этом звонке. Похоже, забывчивость может порой стоить свободы или даже самой жизни. И уж совсем непростительным было то, что Варяг не сообщил об этом звонке Нестеренко, который, подняв по тревоге свои могучие связи, наверняка смог бы выяснить, что за шевеление возникло в теневой российской политике, или же убедиться в том, что звонок пустой, не представляющий собой интереса. Владислав взял телефон и набрал код Сан-Франциско. Сивого дома не оказалось, автоответчик ответил по-английски знакомым сиплым голосом: – Если эта штука еще работает, после длинного сигнала сообщите, что вам нужно… Варяг, предчувствуя недоброе, набрал свой собственный номер. Там тоже никто не ответил, и даже автосекретарь не был включен. Тревожась все сильнее, Варяг позвонил соседям, вилла которых была напротив его собственной. – Хэлло, миссис Сомс? – вежливо спросил он. Узнав его голос, соседка как-то враз замолчала. – Миссис Сомс? – громче повторил Варяг. – Здесь мистер Игнатов… Я никак не могу дозвониться к себе домой… Вы случайно не знаете, где моя жена? – Влад? – переспросила Сара. Голос ее, как показалось Варягу, звучал тревожно. – Влад, мне не хотелось бы расстраивать вас, но тут случилось какое-то несчастье… – Что?! – Варяг почувствовал озноб, горячая вода в ванной показалась ему ледяной. – Что с ними?! – Не знаю, Влад. Вчерашней ночью тут что-то случилось. Мы, правда, ничего не слышали, но сегодня тут полно полиции… Говорят, ваша жена с сыном похищены, а в доме обнаружен труп какого-то мужчины… Я не видела его, но, по-моему, это ваш сотрудник, тот парень, что приезжал к вам на серебристом «шевроле». Варяг, ничего не сказав, отключил аппарат. Этого еще не хватало: Светлана с сыном похищены! И труп!!! Кроме Сивого, в его доме не мог быть никто. А на сером «шевроле» последнее время разъезжал именно Сивый. Варяг стиснул зубы. Сивый… Верный помощник, телохранитель, друг. Человек, которому Варяг обязан жизнью, которому безоговорочно доверил свою семью. Нет больше Сивого. Опять кто-то решил шантажировать его, Варяга, семьей. Варяг задумчиво посмотрел на телефон. Секунду подумав, набрал номер Графа. ГЛАВА 21 В квартире Графа был шмон. Легавые сосредоточенно рылись в его вещах, выворачивая шкафы, выбрасывая с полок книги, простукивая крытый паркетом пол. Сам хозяин квартиры, которому был предъявлен ордер на арест, спокойно сидел, закинув ногу за ногу, в кресле, наблюдая за происходящим. Выражение его лица было, как всегда, высокомерным, полуприкрытые глаза равнодушно смотрели на разгром в квартире. Только что ему было предъявлено обвинение в убийстве Федора Ивановича Ангельского, по кличке Ангел. Это показалось Графу настолько абсурдным, что он язвительно расхохотался операм в лицо. С Ангелом Граф говорил по телефону позавчера вечером, а зная осторожность и предусмотрительность последнего, никак не мог допустить даже мысли о том, что кто-то мог добраться до этого старого опытного волка. – Хлопцы, что-нибудь поинтереснее придумать не могли, мать вашу… – возмущенно сказал он следователю, усаживаясь в свое любимое кресло. Но менты делали свое дело. Посреди комнаты валялись выброшенные из шкафов вещи, дорогой ковер был бесстыдно задран, как подол девичьего платья. Паркетный пол в некоторых местах чернел прогалинами. – Есть! – раздался крик уполномоченного из кухни, откуда уже давно доносился грохот кастрюль И звон тонкой фарфоровой посуды, которую Граф всегда сам себе покупал – он был большим ценителем и собирателем уникальных исторических образцов. На пороге гостиной появился уполномоченный – мордастый, с болезненно красными глазами и неожиданно маленьким носом-кнопкой. – Вот, – отдуваясь, сказал он и протянул следователю пластиковый пакет с пистолетом. – «Беретта». Было видно, как плохо он умеет врать. Глазки его бегали, стараясь не сталкиваться взглядом с хозяином квартиры. – «Беретта», говоришь… – многозначительно протянул следователь, с деланным интересом разглядывая оружие и переводя испытывающий взгляд на Графа. – Ну, ну! Так будем сознаваться или нам продолжать обыск? Граф равнодушно пожал плечами: – Грязная работа, начальник, – лениво сказал он. – А пальчики где возьмешь? – Пальчики? – оживился следователь. – Пальчики не проблема, да-а-рагой. У вас, подследственный, во-он сколько перчаток… – Он махнул в сторону груды одежды, валяющейся кучей посреди гостиной. В этот момент зазвонил телефон. Граф сделал быстрое движение к аппарату, но тотчас двое милиционеров подскочили к нему и скрутили за спиной руки. Граф брезгливо поморщился. Следователь подошел и испытующе поглядел ему в лицо. – Даже не думай, – сказал Граф, и в голосе его впервые прозвучала угроза. Следователь, кивнув, подошел к аппарату и снял трубку. – Алло, – лениво сказал он, подражая манере Графа. – Это я, – сказал в трубке голос, и лицо следователя напряглось. – Я в Москве. Голос внезапно смолк, будто почувствовав неладное, потом спросил: – А кто у телефона? Возникла небольшая пауза. По лицу следователя было видно, что он лихорадочно пытался сообразить, что сказать. Потом решился: – Охрана говорит. Его сейчас нет. Что ему передать? Кто звонил, с кем я говорю? Но невидимый абонент, видимо заподозрив что-то неладное, тут же дал отбой. А следователь, аккуратно положив трубку рядом с телефоном, крикнул мордастому: – Быстро к соседям! Позвони в отделение и скажи дежурному, чтобы проследили, откуда поступил звонок! А потом позвони вот по этому номеру и передай информацию, там ребята ждут с нетерпением, чтобы заняться делом. – Он протянул карточку с номером. Мордастый исчез, будто его ветром сдуло. Следователь с нескрываемым удовольствием посмотрел на Графа, глаза которого опасно сузились, и сочувственно сообщил, впервые назвав его воровским погонялом: – Крышка вам всем, мой дорогой Граф. Крышка! Достали вы всех, погань, мразь, твари! * * * Проснувшись, Вика набросила халатик и прошлепала босиком в гостиную, потом на кухню, пока не догадалась наконец заглянуть в ванную. Владислав лежал в воде, держа в руках телефонную трубку. – Привет. – Вика помахала ему рукой. Не отвечая, он как-то странно посмотрел на нее. – Что-нибудь не так? – насторожилась она. Он промолчал. Поднялся из ванной и, включая душ, сказал: – Сейчас приду, Викуся. – Я сварю кофе? – спросила она и, не дожидаясь ответа, вышла из ванной. На кухне она включила электрочайник, взяла джезве, насыпала туда три ложки кофе, сахару и, подумав, бросила щепотку соли, – она знала, что Владислав любит покрепче. Притопывая ногой, она стояла перед закипающим чайником. «Наверное, он сейчас уйдет, – думала она. – А может, его к Лизе отправить, туда, в Конаково, где она с няней сидит?.. Там он наверняка сможет отдышаться… Хотя вряд ли он будет отсиживаться. Сейчас побежит порядки в своей империи наводить…» Она улыбнулась. Чайник вскипел, щелкнув автоматическим выключателем. Вика налила кипяток в кофе и, чиркнув спичкой, зажгла газ. «Все равно надо ему предложить, – вдруг согласится?.. И я бы с ним поехала…» В дверь позвонили. Вика удивленно посмотрела на часы, висевшие на стене, пожала плечами и пошла открывать. …Варяг вздрогнул и прислушался. Шум льющейся воды заглушал звуки извне, но Варягу все же показалось, что в квартире что-то происходит. Не выключая душа, он вышел из наполненной до краев ванны и встал сбоку от двери. Он уже собирался выглянуть в прихожую, как внезапно дверь резко распахнулась и на пороге, с пистолетом в правой руке, возник человек. Открывая дверь, он стрелял в направлении душа, не рассчитывая на то, что там уже никого нет. Это спасло Варяга: пуля, рикошетом отлетев от противоположной стены, слегка задела ему плечо и застряла в стене под полотенцами. Ни секунды не раздумывая, Варяг выбросил вперед руку, перехватил пистолет и, сделав сильное движение, резко прижал руку убийцы к косяку двери. Раздался страшный хруст. Теряя сознание, непрошеный гость выронил оружие и, хватаясь за сломанную руку с торчащими кровавыми костями, рухнул на пол. Варяг перехватил пистолет и не задумываясь пустил пулю прямо в голову нападавшему. Звука почти что не было слышно, всего лишь легкий хлопок: но у незадачливого киллера пулей снесло полчерепа. «Беретта» с глушителем работал безотказно. Тут же из глубины квартиры послышался аналогичный хлопок, и косяк двери в ванной комнате разнесло в щепки. «Значит, ты не один, падла! – лихорадочно соображал Варяг. – Вика! Что с Викой?!» – Бросай волыну! – хрипло крикнули из глубины квартиры. Варяг протянул руку и осторожно выключил свет в ванной, потом быстро повернул кран смесителя и отключил воду в душе. В квартире повисла почти полнейшая тишина. – Вика? – позвал он из своего укрытия. Она не отозвалась. Наступило тягостное молчание, нарушаемое лишь доносящимися из гостиной тихими звуками телевизора. Варяг мучительно пытался сообразить, что ему делать дальше. Он стоял в темноте ванной комнаты голый и мокрый, с пистолетом в руках. Он не мог выскочить в прихожую, подставляясь под пули киллеров: сколько их в квартире? Сколько на лестнице или во дворе? Правда, из прихожей его так просто тоже не могли достать, не рискуя потерять голову. Но у них в руках была Вика: Варягу очень не хотелось думать, что ее уже нет в живых. Тишина затянулась и становилась все более напряженной и угрожающей. Даже телевизор вдруг замолк. Варяг спинным мозгом чувствовал, что убийца подкрадывается все ближе и ближе, хотя ни звука не было слышно. И вдруг Варяг увидел его. Не самого, а его отражение в зеркале. Киллер не мог в темноте ванной заметить Варяга, он напряженно смотрел на дверь и крался вдоль стены, отделяющей его от Варяга, прижимаясь к ней всем своим телом. Дальше все произошло в доли секунды. Варяг, даже не высовываясь из ванной, резко выставил руку с пистолетом за дверной косяк и произвел подряд два выстрела, тут же отдернув руку. Секунду стояла гробовая тишина. Потом тело с грохотом повалилось на пол. Варяг выглянул. Киллер лежал на полу с развороченным горлом. Глаза его еще были живы, и он с ужасом смотрел на Варяга. …Вика была мертва. Она лежала возле входной двери, отброшенная в сторону, словно ненужная сломанная кукла. Ее правая рука неловко заломилась за спину, халатик распахнулся, открыв длинные стройные ноги, а во лбу была маленькая дырочка, из которой на лицо стекла тонкая струйка крови. В широко раскрытых глазах застыло удивление. Варяг в два прыжка подскочил к входной двери, осторожно приоткрыл ее и осмотрел лестничную клетку: там никого не было. Он закрыл на замок дверь и наклонился к Вике. Неужели все кончено? Как же так? Почему такая несправедливость? Милая моя! Варяг обнимал женщину, ощущая весь ужас собственного бессилия. Прикрыв ее колени полами халата, он взял ее на руки и отнес в спальню. Бережно положил на постель, закрыл ладонью мертвые глаза. – Прощай, дружочек, – прошептал он, целуя ее в чуть приоткрытые губы. Невыносимо больно было смотреть на это красивое, еще полчаса назад улыбавшееся лицо. Глядя на опаленную порохом ранку в центре лба, Варяг проклял себя за то, что пришел в этот дом. За то, что так необдуманно позвонил, позвонил Графу; ведь наверняка вычислили его по звонку. Варяг терзался, не находя выхода своему горю и ярости. За что он сломал ей жизнь и оставил ребенка без матери? Почему его судьба все время связана с кровью близких? Он подошел к столу и долго смотрел на фотографию смеющейся девочки, чувствуя, как ему мешает дышать острый ком, застрявший в горле. – Я рассчитаюсь, девочка моя, будь уверена, – сказал он, глядя перед собой невидящими глазами. – Ладно, вы у меня еще умоетесь в крови! Сбросив с себя оцепенение, Варяг стал осматривать трупы киллеров. Ничего существенного. Несколько пачек долларов, запасные обоймы в карманах. И то и другое он взял себе. А костюмчик ведь придется позаимствовать у этих ребят: не голым же путешествовать по Москве. Варяг снова взглянул на лежащий перед ним труп. Физиономия второго показалась Варягу знакомой. Он снова обыскал его, на этот раз более тщательно. Есть. Узенькая коробочка спичек, из тех, что можно приобрести только в элитных заведениях. Обычно на них стоит марка фирмы. Варяг перевернул коробочку. На ней серебряными выпуклыми буквами была сделана надпись: «ASTORIA». ST. PETERBURG». – Именно, – сказал Варяг вслух и опять посмотрел в лицо киллеру. – Именно Санкт-Петербург. Он вспомнил. Парень, лежащий перед ним, был из питерской группировки. Более того, он был личным человеком Шрама. Его рожа фотографически отпечаталась в мозгу Варяга еще тогда, когда Шрам принял в Питере должность смотрящего. Варяг положил спички назад в карман пиджака. На скулах его заиграли желваки, глаза сверкнули стальным блеском. Теперь он знал, куда ему идти. Он больше не будет прятаться и выяснять, кого еще из его людей положил невидимый враг, он сам найдет его и собственными руками будет рвать этой падле глотку. Варяг снял с одного убитого пиджак и рубашку, со второго – брюки. Все более-менее пришлось впору: ребята оказались крепкими и ничто из одежды не жало. Уже надев дубленку, Варяг вспомнил о своей разбитой физиономии. Нужно что-то предпринять, чтобы она, по крайней мере, не так бросалась в глаза. Подойдя к зеркалу, Варяг удивленно подумал, как это ему с такой физиономией удалось вчерашним вечером не привлечь ничье внимание. Глаза окончательно заплыли изжелта-черным, разбитые губы были похожи на пельмени ярко-малинового цвета, через лоб до самой брови тянулась темно-багровая ссадина – память о ментовских ботинках. Даже праздник Нового года не мог служить оправданием для такой разбитой морды. Варяг бросился в спальню, торопясь, один за другим открыл ящички небольшого трюмо. Найдя совсем новенькую коробочку с гримом, как мог, замазал свою живописную физию. Получилось неплохо. Синяки скрылись под слоем хорошей французской косметики, а отеки сделали лицо совершенно неузнаваемым. Теперь он был больше похож на человека, изрядно перебравшего в праздничное застолье. А это вполне позволительно для добропорядочного гражданина в столь любимый всеми праздник. Нормально. Сойдет. Главное, не комплексовать: у кого с утра не опухают веки? Да и губы не портили общее впечатление. По телевизору передавали новости. Варяг, прислушиваясь краем уха, уже собирался выйти из дома, как вдруг замер и быстро вернулся в комнату. – …крушение самолета над Атлантикой, – сообщала молоденькая дикторша. – «Боинг-747» авиакомпании «Эр Франс», отправлявшийся рейсом до Парижа, по неизвестной причине упал в труднодоступных северных районах Канады. Среди пассажиров находились российские граждане, один из них известный российский ученый Егор Сергеевич Нестеренко. Человек с мировым именем, крупный специалист в области международной экономики… Дикторша еще что-то говорила, но Варяг уже не слышал. Он стоял, окаменев, перед экраном телевизора, тупо уставившись взором в одну точку. Известие о гибели Нестеренко как громом поразило Владислава. Оно было равносильно его собственной смерти. Варяг остолбенел. Он ни о чем не мог думать. Его просто не было, он сам тихо умирал. «Этого не может быть. Этого не может быть», – машинально повторял он про себя. Очнувшись, он ощутил полную опустошенность. Чувство опасности притупилось в нем, и он вышел на улицу безо всяких мер предосторожности. Несколько кварталов прошел, ничего вокруг не замечая. Голова горела как в огне, руки были сжаты в кулаки так, что костяшки побелели. Наконец он опомнился: кровь тяжелым молотом стучала в голове. Владислав остановился. Боль начинала превращаться в ярость и страшную, глухую, закипающую ненависть. Но Варяг запретил этой боли управлять своим разумом. Он сам сознательно стал превращаться в орудие мести, идеальную машину для убийства. Мысли его снова стали четкими и быстрыми. Все, что проносилось в его голове, с этой минуты подвергалось тщательному анализу. Мысли о погибшем Егоре Сергеевиче, о Вике, об Ангеле, о Сивом, об исчезновении Светланы и Олежки, о судьбе «дочери – сейчас неконструктивны, они мешают ему действовать. Следовательно, надо запретить этим мыслям посещать его вообще. До поры до времени. Потом. Все потом. Будет время… ГЛАВА 22 Варяг шел по улице, не обращая внимания на редких прохожих, и сосредоточенно думал: «Самолетом до Питера не добраться – нет с собой никаких документов, а без паспорта билет не продадут… Поезд сейчас – то же самое. Можно, конечно, купить билет и без документов, дать сверху, но в поезде наверняка будут проверять. Те, кто организовал эту заваруху в квартире Вики, в два счета могут догадаться о том, что если я остался жив, то могу рвануть в Питер… Можно добираться на попутках. Но из Москвы без проблем можно добраться только до первого поста ГАИ – все машины наверняка продолжают шмонать со вчерашнего дня… Нет никаких сомнений – действия ментов и питерских каким-то образом пересекаются. Каким?.. Где та точка, в которой пересеклись интересы воров и их заклятых врагов – легавых?! Каким боком здесь замешан Шрам? А Пузырь? Может, Пузырь руку приложил?, Эх, бляха-муха, знать бы…» Варяг выругался вслух. Ссученным ворам предусмотрен только один вид наказания – смерть. Кара их всегда ждет жестокая. Хотя делать это можно только по решению сходняка. Ждать сходняка Варяг, конечно, не намеревался. Он сам отныне – закон. У него с этими выблядками свои счеты, и убить их он должен своими руками. Невольно перед мысленным взором пронеслись лица Ангела, его жены, Вики… Он изо всех сил заскрежетал зубами, гоня от себя эту боль и муку. Шедшая рядом с ним по тротуару старушка с пустыми бутылками в авоське, увидев перекошенное лицо незнакомого мужчины и услышав зубовный скрежет и стон, с ужасом шарахнулась от него, как от привидения, чуть ли не перекрестившись. – Не бойся, мать. Извини. У меня беда. Но я все устрою. Тебе не будет стыдно за меня. Поверь моему слову, – пробормотал Владислав и поднял руку, останавливая проезжающее мимо такси. – К Ленинградскому вокзалу, – сказал он толстому дядьке-таксисту, с сумрачным видом сидевшему за рулем. – Тридцатник, – равнодушно пожал плечами тот, и хотя это был чистый грабеж – от Викиного дома до трех вокзалов не больше пяти минут езды, – Варяг кивнул и сел на заднее сиденье. «Конечно, только электричка, – подумал он, разглядывая в зеркальце мясистый, цвета сливы, нос шофера. – Причем зигзагами. – Сначала до Твери, оттуда автобусом или машиной – до Осташкова, потом – до Бологого. В электричках и автобусах меня поймать труднее. Там я – один из тысячи». Вокзал кишел ментами. По двое-трое они бродили по залам, стояли возле входа и касс дальнего следования. Может быть, это было вполне обычным для праздничного дня, может – что-нибудь другое и вовсе необязательно, что все они охотятся именно за Варягом. Но береженого бог бережет, и не стоит проверять, испытывая судьбу. Подняв воротник куртки, он шмыгнул к пригородным кассам и взял билет до Твери. Электричка отходила через несколько минут. Смешавшись с многочисленной толпой пассажиров, он быстро вышел на платформу. Пассажиров было великое множество. В вагоне было полно детей, у которых начались каникулы. Варяг порадовался. В толпе он чувствовал себя в безопасности. – Садитесь, – какая-то женщина, сочувствующе посмотрев на лицо Варяга, взяла сынишку на руки и подвинулась, освобождая место возле окна. Поблагодарив ее, Варяг про себя выругался. Наверное, французский грим не так уж хорош, если первый встречный предлагает ему помощь, уступая место. Но потом он успокоился: то, что видят женщины, совсем не обязательно доступно вниманию работников безопасности. Даже наоборот. Женский глаз более острый, они легко замечают мелочи, которые мужчинам незаметны. Через минуту электропоезд медленно тронулся. – Я хочу к окну, – тихо попросил мальчик у матери. Варяг, повернувшись к нему, предложил: – А что, пацан, давай ко мне на колени! Будем вместе в окошко смотреть – я тоже люблю. Мальчик нерешительно посмотрел на мать, которая одобряюще улыбнулась, и перебрался на колени к Варягу. Тот легко подхватил маленькое тельце и вдруг почувствовал такую тоску, что слезы навернулись на глаза. – Смотри, – сказал мальчишка, показывая на пылающий газовый факел, – что это за огонь? – Это?.. Это газовая горелка, – сказал Варяг, вглядываясь в факел, пылающий неподалеку от железнодорожного полотна на какой-то неведомой ему заводской территории. – Ну да! – недоверчиво засмеялся парнишка. – Какая же это газовая горелка? Такая огромная. Кто на ней суп готовить будет? – Господь Бог, – серьезно ответил Варяг. Мальчишка внимательно посмотрел ему в глаза: – Ты шутишь, дядь? – Шучу, – честно признался Варяг. Мальчик заулыбался, украдкой посмотрел на мать, потом поделился: – Вот я и думаю, что шутишь. Зачем Богу суп?.. Он продолжал что-то болтать, но Варяг уже не слышал, потому что по проходу, спотыкаясь о расставленные сумки и раздвигая пассажиров, пробирались два милиционера. Они оглядывали толпу привычно цепким взглядом. Один из них посмотрел прямо на Варяга. Он в ответ скользнул по менту равнодушно глазами и улыбнулся мальчику, который, сидя У него на коленях, продолжал без умолку говорить: – А мама рассказывала, что в раньшие времена им вообще запрещали в Бога верить и в церковь ходить. Это правда? – Правда, – кивнул Варяг, краем глаза следя за «сладкой парочкой». – Но только кто хотел верить, тот все равно верил. Милиционеры прошли мимо. Варяг мысленно перекрестился. Он еще некоторое время болтал с мальчиком, потом тот стал зевать, а через десять минут сладко уснул прямо у него на руках. Варяг всю дорогу молчал, глядя в окно и думая о своем. В Твери Варяг решил взять тачку. Было уже поздновато – около пяти вечера, Варяг торопился. Он подошел к стоявшему в сторонке «москвичонку», за рулем которого сидел молодой водитель. – Эй, командир, до Бологого поедем? Паренек присвистнул: – Знаешь, мужик, во сколько это тебе обойдется? – Догадываюсь, – весело отвечал Варяг. Через пятнадцать минут они, сговорившись на ста долларах, выезжали из Твери, удачно проскочив мимо двух постов ГАИ. Глядя на проносящиеся мимо заснеженные поля, знаменитые тверские леса, слушая беспечную болтовню шофера, Варяг позволил себе немного расслабиться, отвлечься от дороги на несколько часов. Нет, он не собирался спать, этого делать нельзя. Да и не смог бы он уснуть после всего, что случилось за прошедшие сутки. Ему необходимо было спокойно все обдумать, не упустить ни малейшей детали, ни в чем не ошибиться. Он должен понять: что за адская машина крутится незримо за всеми событиями, какие фигуры стремятся в дамки и кто король, чьими руками творятся дела и каковы цели, кто ближайшая жертва, чем все это грозит и чем закончится, какой очередной катастрофой или потрясением? ГЛАВА 23 Итак, Питер. Варяг вспомнил все, что происходило там за последние месяцы. Зарвавшийся Стреляный – стремившийся в смотрящие по Питеру, его смерть по приговору сходняка. Гибель других авторитетов – беспредельщиков из города на Неве. Приглашение Шрама на роль главаря питерской братвы. Шрам был человеком серьезным, хотя, пожалуй, и излишне честолюбивым. Именно потому, что Шрама всегда чуть больше, чем положено вору, волновала собственная шкура, Варяг приставил к нему Пузыря. Негласно приставил. Так, что об этом знали только они двое. Нет, Шрам не был трусом, он был слегка, совсем немного, жадным – не до денег, до власти. Теперь Варяг понимал, что поторопился и, вполне возможно, совершил тогда ошибку, допустив этого человека до столь серьезного дела. Ведь, в сущности, всем известны недостатки Шрама. Но уж больно сложной была обстановка в Питере. И нужно было определяться со смотрящим быстро, пока питерские бандиты не успели опомниться от серии взрывов и выстрелов. Варяг тогда посчитал, что достаточно, если при Шраме будет его, Варяга, человек – преданный, как собака, толковый, самостоятельный, сильный. Такой, как Пузырь (Трубач его очень ценил и рекомендовал). Преданный ли? Теперь Варяг и в этом сомневался. Кто знает… Власть делает с людьми самые невероятные штуки. Если Пузырь был верен и клялся Варягу служить ему верой-правдой до гроба, то почему он не сообщил ему о заговоре против смотрящего по России? Почему никого не предупредил? Не заметил? Или не захотел заметить? А может, он вместе со Шрамом? А, черт! А может, уже убит?.. Да нет, не может быть. Узнать о том, что Пузырь – человек Варяга, Шрам мог только от него самого, и только в этом случае постарался бы от него избавиться. «Но почему я так решил, что все затеял Шрам?» – поймал себя на мысли Варяг. Не проглядеть бы реального врага. Если это Шрам, то?.. Почему тогда в деле замешаны менты, ФСБ и кто-то там еще? При чем тут государственники? Не круче ли дела обстоят? Варяг терялся в мыслях: слишком много вопросов и слишком мало ответов. Ясно было одно – в Питере предательство, в котором замешан один из самых доверенных людей Шрама! Кое-кто из воров ссучился, и это нужно немедленно выяснить и удавить гада ползучего. Удавить собственными руками. Он по-прежнему не давал себе думать о Нестеренко. И о семье. Светлана и Олежек были его слабым местом, и, зная это, кто-то там, видимо, посчитал необходимым взять их как заложников. Уничтожать их нету никакого смысла, скорее всего они живы. Но что же тогда все эти люди захотят от него? И самое главное, кто-то стремится его убрать, а кто-то желает шантажировать. Вот корень. Душа болела, болела так, что временами Варягу не хватало воздуха, и он приоткрывал окно, впуская холод в машину. С тоской глядел в темноту, как будто пытаясь там разглядеть истину. * * * Едва прибыв в Питер, Варяг первым делом позвонил Пузырю и, услышав его голос, повесил трубку. Через пять минут он стоял на пороге его квартиры, нажимая на кнопку звонка. Он услышал шаги, глазок в двери замутнел – кто-то смотрел на Варяга, потом раздался сдавленный возглас – то ли радостный, то ли испуганный, – в конце концов дверь распахнулась. На пороге стоял, в чем мать родила, Пузырь и радостно смотрел на Варяга. – Ты?! – изумился он. Варяг, не отвечая, заглянул через его плечо. – Не один? – коротко спросил он. Пузырь открыл шире дверь, впуская Варяга. – С девкой, – весело отвечал он. – Ты проходи, я ее сейчас отправлю домой. Он скрылся в глубине квартиры. Варяг, на всякий случай держа руку с пистолетом в кармане, прошел за ним. В постели, чуть прикрыв бедра простыней, лежала смазливая грудастая девка и нагло пялилась на Варяга. – Никуда я не пойду, Мишаня, – заявила она, видимо отвечая Пузырю. – Мы еще не закончили. Ты сегодня обещал довести дело до семи разиков, а закончили мы на каком? На третьем. Верно? – А ну пошла! – возмутился Пузырь и, виновато глянув на Варяга, стащил деваху с кровати вместе с простыней. – Если не свалишь отсюда за две минуты, то четыре раза тебя трахнут мои пацаны… в жопу… шваброй. И, милая, будь уверена – загонят ее на всю длину. Ну-ка, марш! Девка фыркнула, бесстыдно сбросила с себя простыню и, прихватив ворох одежды, потрясая необъятными грудями, начала неохотно одеваться. – Давай, давай, – подгонял ее Пузырь, тоже одеваясь и чувствуя себя неловко перед Варягом, который молча ждал. Когда девка наконец удалилась, не забыв бросить уничтожающий взгляд на Пузыря, он закрыл дверь и вернулся в комнату. – Ты как… – начал он. Но, не закончив фразу, отлетел к стене – мощный удар кулаком сшиб его с ног. Варяг подошел к нему и, подняв его за ворот рубашки, врезал еще раз. Смачно, так, что голова последнего со звоном треснулась о стену. – Ты чего… – попытался закрыться руками ошарашенный Пузырь, изумление на лице которого сменилось обидой. Но Варяг, не давая ему говорить, сгреб в горсть его волосы и треснул мордой о свою коленку. Пузырь сполз на пол. Варяг сел в кресло, положил на колени пистолет, закурил и сказал: – Ссучился, поганец? – Варяг, давай поговорим как люди. – Пузырь, размазывая кровь по щекам, старался говорить как можно спокойнее. – Ты много на себя берешь, Пузырь! Мы не будем говорить с тобой, как люди. Здесь я не вижу людей. Я тебя буду спрашивать, а ты будешь мне отвечать! – Послушай… – Я не намерен вести с тобой дипломатические дебаты. Ты меня хорошо понял? Пузырь слегка побледнел, он никогда не видел Варяга таким рассерженным. Хотя тот не повышал голоса, не собирался для пущей убедительности стучать по столу, речь его звучала куда громче, чем автоматная пальба. Михаил не был трусом, наоборот, неоправданный героизм толкал его в такие ситуации, из которых любой другой вышел бы с раскроенным черепом. Но сейчас ему стало по-настоящему страшно. Видно, так же скверно ощущает себя незадачливый грибник, нос к носу столкнувшись с хищником, хозяином тайги. – Я тебя понял, Варяг. – Так вот, я хочу знать, кто меня сдал? По чьей милости я угодил в ловушку? Это была твоя идея? Даже в сравнении с Варягом Пузырь выглядел гигантом: крупный, с широкой и выпуклой грудью, раздувающейся при каждом вздохе, словно кузнечные мехи, с мускулистыми руками и огромными длинными ногами, он, казалось, был создан для того, чтобы растирать булыжники в песок. Но сейчас он выглядел беспомощным – точь-в-точь нашкодивший школьник под взглядом строгого завуча. – О чем базар, Варяг, разве это похоже на меня? – Тогда кому, как не тебе, выгодно мое исчезновение? Пузырь посмотрел на Варяга. Тот был настолько сконцентрирован, что представлял собой сгусток энергии, и Пузырь был уверен, что если сейчас он потянется за пачкой сигарет, то еще через секунду насчитает на своем теле несколько лишних дырок. – И чем же оно мне выгодно? – хмыкнул Пузырь. – Я из тех людей, которые не забывают добра. А потом, я совсем не жажду того, чтобы мой труп, с камнем на шее, зашвырнули на середину Невы. Ты же знаешь, я никогда никого не предал. – Да, так было. А как сейчас? – Глаза Варяга недобро сверкнули. – Ты не боишься того, что если я не получу ответа, то твои мальчики на джипах, дежурящие у подъезда, тебя могут просто не Дождаться? – Ты напрасно клеишь мне это дело, Варяг. Варяг поднялся. Его сейчас можно было сравнить с горностаем – быстрый, юркий и такой же жаждущий крови. Он неожиданно выбросил вперед три пальца и страшным ударом заставил гиганта сложиться от боли пополам. – Выслушай меня внимательно, мразь: если ты будешь капризничать, то я могу сделать так, что из твоих ушей до утра будет течь кровь. Представляешь, как будет обидно испачкать собственной кровью такую замечательную ухоженную квартирку. – Пузырь выглядел беспомощным – он как рыба пытался шевелить толстыми губами, старался набрать в легкие побольше воздуха. А Варяг уже набросил ему на шею веревку и уверенно потянул петлю. Из груди гиганта вырвался безобразный хрип. – Не слышу. Громче! Чувствую, ты начинаешь хотеть сказать мне всю правду. Верно? Если ты будешь по-прежнему упорствовать, то я задушу тебя и отрежу тебе голову! – Очень спокойно развивал свою мысль Варяг. – Ты был хорош для тех мальчиков, что привозят тебе блядей, для них ты босс, а для меня ты – пехота, мясо, которое я могу бросить на прокорм стервятникам. Он изо всех сил стянул веревку на шее у Пузыря. Глаза гиганта закатились, руки судорожно стали дергаться. В этот момент Варяг отпустил удавку и, встав напротив Пузыря, приставил ему ко лбу пистолет. Пузырь надрывно кашлял. Когда удушье прошло, он сделал непроизвольное движение, пытаясь встать. Сильный удар в челюсть опрокинул его в угол комнаты. Пузырь стукнулся затылком о громоздкое старинное трюмо, которое даже не качнулось на своих надежных изогнутых ножках. Падая, Пузырь смахнул рукой с полированной поверхности пузатую вазу. Ваза с дребезгом разлетелась на множество сверкающих осколков. Варяг опять подошел к Пузырю и наступил ботинком ему на горло. – Кто?! – Не знаю, – прохрипел Пузырь. – Я не знаю, о чем ты. Я ведь в точности исполнял все твои инструкции. – Не знаешь, значит?! Не верю, не верю я тебе, Мишаня. – Варяг ухватил Пузыря за волосы и объявил: – Если ты будешь упорствовать дальше, твоя рожа сейчас искупается вот в этих осколках! Ты этого хочешь?! А может, ты лезешь в герои и хочешь сдохнуть за кого-то другого? – Я ничего не знаю! Поверь же, Варяг! У тебя помутился разум. Очнись. Ты меня с кем-то путаешь. – Ладно, – вдруг отпустил его Варяг, – не хочу терять больше времени. Даю тебе на обдумывание ровно минуту. Если за это время не поумнеешь, вышибу тебе остаток мозгов. – Варяг взял в руки пистолет, щелкнул предохранителем и посмотрел на часы. – Твое время пошло… – Мне нечего сказать… – Двадцать секунд прошло. – Варяг, давай, в конце концов, поговорим. Ты не там копаешь. Моя смерть тебе ничего не даст. – У тебя осталось тридцать секунд, Пузырь. Потом твои же собственные мальчики вывезут тебя на пустырь и по моему приказу зароют, как собаку. У тебя осталось пятнадцать секунд. Варяг опустил «Беретту» и ткнул стволом в лицо Пузырю, тот вздрогнул от прикосновения холодного металла, ствол зарылся в его мясистой щеке. Пузырь затих, покорно ожидая смерти от руки своего смотрящего. Варяг для Пузыря был высшей властью. Пусть будет, как будет. Но выстрела не последовало. Тяжело дыша, Варяг убрал ствол в карман и хрипло сказал Пузырю: – Встань, Миша. Наверное, ты говоришь мне правду. Но тогда кто в Питере затеял гоняться за моей смертью? Подумай. Пузырь, едва переводя дыхание, благодарил судьбу за то, что она даровала ему жизнь. Он приходил в себя и, поднявшись с пола, рухнул в» кресло, схватил со столика бутылку с водкой и прямо из горлышка стал пить крупными глотками. Через полчаса Варяг с Пузырем мирно беседовали на кухне, уплетая, как ни в чем не бывало, огромную яичницу из двадцати, никак не меньше, яиц. – Ты знаешь, Варяг, если вот так порассуждать, то, может быть, это и Шрам. У нас с ним был как-то разговор о нашем бизнесе. Появились кое-какие совместные проекты, и он однажды обмолвился о том, что рукопожатие Варяга больше смахивает на удавку на шее. – Очень любопытно, продолжай, что еще говорил Шрам? – Я не придал этому значения, но он также вскользь сказал о том, что было бы совсем неплохо, если бы Варяг больше занимался западными делами. – Ладно, Миша. Со Шрамом нужно поговорить по-серьезному. А жаль все же, если это он, из него мог бы получиться очень солидный вор. Впрочем, если разобраться обстоятельно, то в его перерождении и нет ничего странного. Чего можно было ожидать от болезненного честолюбца, не терпящего над собой ни малейшего покровительства? Он наверняка стал примерять на себя шапку смотрящего еще тогда, когда был организатором последних воровских сходняков. К власти привыкают быстро – это такая же зараза, как наркота: вдохнул однажды, а потом без сладкого состояния повелевать людишками прожить уже не в силах. Варяг вспомнил, что Шрам особенно укрепил свои позиции, когда сходняк поручил ему выявить шерстяных. Теперь лишь Варяг стал понимать, что слишком часто начали тогда засвечиваться катраны, накрываться малины, да и смерть многих законных представлялась теперь далеко не случайной. Чувствовалось, что за всеми громкими неожиданностями стояло всевидящее око. А ведь это именно Шрам вел едва ли не на каждого вора особое досье, якобы для выявления и наказания ссученных. А уж отыскав жертву, Шрам принимался за отстрел с азартом опытного охотника. Шрам, конечно, мог заиграться: такое поведение было в его характере. Он желал быть центровым. Впрочем, для того, чтобы быть первым, у него было все: твердость характера, ум, воля и даже настоящий шрам – совсем не лишний козырь, позволяющий убедить оппонента в своей правоте. Варяг вполне допускал такую возможность, что Шрам, стремясь к власти и деньгам, мог сойтись с людьми из ФСБ и сдать нынешнего смотрящего за гарантию всесторонней поддержки, личной безопасности или за какие-то еще особые льготы – как ни смотри, а теоретически такая сделка могла состояться, как и знаменитая сделка за тридцать сребреников. А в случае успеха, когда Варяг погибает, легко предположить последующие действия Шрама: на ближайшем сходе группа воров предложит его в качестве смотрящего России, а он, проявив скромность, будет отпираться ровно минуту, а потом милостиво примет корону. Варяг, доедая яичницу и запивая ее горячим чаем, наблюдал за движениями и глазами Пузыря Теперь Варяг понимал, что погорячился: неразумно подозревать того в измене, – не тот у парня характер! Он больше сгодился бы для шумных веселых застолий, где нескончаемое пиво, где голые девки танцуют среди бутылок шампанского; он хорош в драке или в перестрелке, где удаль молодецкая хлещет через край и звонко трещат поломанные челюсти и черепа. Пузырь привык чувствовать себя своим в многолюдье, он был полубог хаоса и герой свадеб и, если вдуматься, вряд ли был способен на общероссийский уровень. Пузырь осторожно притронулся ладонью к челюсти. Она заметно припухла. – И как я теперь оправдаюсь перед пехотой, – голос Михаила прозвучал как-то обиженно и очень по-детски. – Скажи, что хотел навестить кралю, а вместо нее тебя встретил на пороге ревнивый муженек, – не сдержал улыбки Варяг, взглянув на перекошенную физиономию парня. – Вот что, Пузырь, мне нужен Шрам, и немедленно. Где он сейчас? – Сейчас он здесь, в Питере. Хотя буквально на днях он был в разъездах, в Москве, в Нижнем Новгороде. – И по каким же делам? – Понятия не имею. Приехал позавчера взмыленный, будто загнанный Савраска. Толком так ничего и не объяснил, сказал, что у него есть срочные дела, и свалил куда-то за город. – Ты знаешь, где он обычно останавливается? – Как же не знать? У него здесь совершенно роскошная усадьба. Он ведь предпочитает все самое лучшее. – Он не удивится, если ты ему позвонишь? И попросишь приехать? – Позвонить я могу. Я звоню ему в любое время дня и ночи. Но вот приехать сюда, это вряд ли. Не приедет. – Почему же? – Я такого за ним не помню. Шрам небезразличен к своему особому положению. – Ну что же: если Магомет не идет к горе, то гора пойдет к Магомету. – Варяг ненадолго задумался. – Дай-ка мне телефон, Миша. – Он посмотрел на Пузыря и криво улыбнулся: – И пойди умойся. Составишь мне компанию. ГЛАВА 24 Звонок Варяга застал Шрама в бассейне. Предупредительный телохранитель, громко прошлепав босиком по мокрому полу, остановился у ограждения и негромко позвал: – Это тебя, Шрам. Александр был из той породы людей, которые занимались делами где бы ни находились. Поэтому телефоны у него стояли не только в каждой комнате, но и в туалете, на низенькой небольшой тумбочке, – стоило ему только протянуть руку, как он был в курсе всех проблем. Тем более невозможно было обойтись без связи в бассейне, где аппараты стояли в четырех местах, чтобы в два шага добраться до телефонной трубки. Самое неудачное место было в центре бассейна, но при надобности телохранитель подносил телефон к самой воде, и Шрам мог разговаривать, не выходя из бассейна. – Слушаю. – Это твой старый знакомый. Узнаешь? – Тебя ни с кем не спутаешь, – отозвался Шрам, сделав знак телохранителю, и тот в два прыжка добрался до небольшой угловой комнатки, в которой за компьютером сидел человек в наушниках. – Засекай! Шеф приказал! – крикнул ему телохранитель Шрама. Человек в наушниках, мельком взглянув на телохранителя, стал быстро-быстро стучать по клавишам компьютера, не отрывая взгляда от экрана, на котором высветилась карта Питера. – Но почему ты здесь? – тянул время Шрам. – Это долгая история, как-нибудь в другой раз… – Голос Варяга звучал почти равнодушно, и у Шрама на мгновение мелькнула мысль, что он еще ни о чем не догадывается. – Сейчас мне нужна твоя помощь. – Я внимательно слушаю тебя, Владислав, – имитируя уважительный тон, отозвался Шрам, в голове которого молниеносно вызревал план действий. – Мне нужно срочно выбраться из России. Думаю, лучшего поводыря мне не сыскать. «Черт! А может, действительно… не в курсах Варяг ни о чем?» – подумал Шрам. – Я готов сделать все, что нужно, – сказал он вслух. – Сейчас у меня имеются надежные каналы и на финской границе, и в других странах. Но мне нужно время, чтобы договориться. – Сколько именно? – Несколько часов буквально. – Вполне устроит. Но хотелось бы побыстрее. Знаешь, обстоятельства заставляют действовать быстро, так что давай! – Хорошо, попытаюсь уладить все по-быстрому. Хотя сделать это будет непросто. Где мы с тобой встретимся? – Мне все равно. Выбирай сам. – Тогда вот что. Давай на пустыре у Суздальского проспекта… Знаешь? Не отрывая нетерпеливого взгляда от двери, Шрам говорил медленно, но так, чтобы Варяг ничего не почувствовал. Хорошо, что Варяг не видит его, мелькнула у Шрама мысль, он проницательный, запросто уловит неладное за три километра. … – Есть! – Победно взглянув на телохранителя, сказал парень в наушниках. – Лиговка, 36… А вот и телефончик. Телохранитель, глянув на экран, вылетел из комнатки. … – Место очень спокойное, – распинался Шрам. – С него и уходить хорошо. Дверь распахнулась, и в помещении бассейна появился телохранитель. Сделав успокаивающий жест руками, он остановился возле босса, показывая клочок бумажки с адресом и номером телефона. – Ладно, – оборвал Шрама Варяг. – Значит, в одиннадцать вечера на пустыре. – Добро. До встречи. Шрам положил трубку и с тревогой посмотрел на телохранителя: – Ну? – Засекли, – кивнул тот. – Он у Пузыря. – Вот как? – задумчиво пробормотал Шрам, набирая на трубке номер. – Что ж, у Пузыря так у Пузыря… Алло? Это я, – сообщил он невидимому собеседнику и значительно добавил: – Наш друг в Питере… Не знаю, как он добрался… Это же Варяг. Для него нет ничего невозможного… Да. Да… Сегодня в одиннадцать… На пустыре. – У тебя на все про все есть сутки, не больше, – сказал Варяг, кладя на рычаг трубку и поворачиваясь к Пузырю. Тот удивленно посмотрел на него: – Сутки – на что? – На то, чтобы выяснить, где моя жена и сын. Пузырь вытаращил глаза: – Не понял. Разве они не в Америке? Там, у тебя? – Были в Америке. Но вчера вечером убили Сивого, а Светлану с Олегом, судя по всему, похитили, – Варяг мотнул головой, – и я не исключаю, что их могли перевезти сюда: заваруха вся идет явно отсюда. – Ты думаешь, наши местные руку приложили? – высказал догадку Пузырь. – Вот именно – думаю. В Москве ведь тоже «ваши местные» руку приложили. Ладно, хватит болтать, дело надо делать. Поезжай и собери нужную информацию. Думаю, тебе обязательно нужно пообщаться со Шрамом. Поговори с ним пристрастно. В этот момент он вдруг почувствовал страшную усталость. С трудом дождавшись, пока Пузырь уйдет и закроет за собой дверь, прилег на диван и, проваливаясь в сон, вяло подумал о том, что не следовало оставаться здесь, в квартире, пока Пузырь в отлучке. Мало ли что… Но усталость притупила чувство опасности, которое никогда не покидало его, и, не в силах бороться со сном, Варяг закрыл глаза. …Он проспал несколько часов и проснулся от настойчивого телефонного звонка. Минуту Владислав изучающе смотрел на аппарат, раздумывая, потом снял трубку, но не ответил, а лишь прижал ее к уху. – Это я, – послышался голос Пузыря. Говорил он как-то сдавленно. – Я кое-что узнал. – Что именно? – Светлана у него. – Та-ак! А Олег? – Да… Сейчас приеду, все расскажу. Ты жди меня, – уклончиво ответил Пузырь и зачем-то снова повторил: – Ты жди меня. Варяг положил трубку. Брови его нахмурились. Он встал, прошелся по квартире, внимательно осмотрел все углы. Одобрительно хмыкнул, разглядывая турник под потолком в коридоре. Просторная, хорошо меблированная, квартира Пузыря сейчас показалась ему одиночной камерой, клеткой, склепом. Отсюда так просто не выбраться. Повинуясь своему чутью, Варяг достал пистолет, снял его с предохранителя, потом вынул из рюкзака сверток, в котором находились разложенные по кармашкам стилеты, отомкнул замок входной двери и, слегка приоткрыв ее, стал ждать. ГЛАВА 25 «Лишь бы ты сообразил!.. – мысленно молил Пузырь, поднимаясь с омоновцами по лестнице. – Лишь бы ты, Влад, все сразу сообразил…» Он старался шагать как можно медленнее, будто надеясь, что лишние десять – пятнадцать секунд позволят Варягу приготовиться к встрече с незваными гостями. – Давай, давай, – тихо приговаривал сзади один из омоновцев, то и дело тыкая пистолетом в спину. – Шевелись, падла! Пузырь знал, что жить ему осталось ровно столько времени, сколько нужно для того, чтобы подняться по этой лестнице и позвонить в дверь. Единственное утешало его теперь – мысль, что в случае, если он успеет предупредить Варяга и тот останется жив, Шраму несдобровать. Он еще мог бы понять, если бы Шрам охотился за Варягом с целью занять его место смотрящего по России. Но того, что Шрам продался легавым, а главное, так подставил его, Пузыря, заставив идти вместе с ментами арестовывать Варяга, – этого Пузырь простить не мог. Ярость, которая охватывала его при мысли, что о нем подумает Варяг, жгла настолько сильно, что он не думал о собственной смерти. Он! Питерский вор! С легавыми! Ох ты, бля! Это что ж получается! Посмертная слава ссученного, которую обеспечил ему Шрам, уничтожала все то, что он сделал за свою жизнь для воровского мира. Пузырь проклинал себя: поверил Шраму, считал его таким же правильным вором, как и сам Варяг. Это была ошибка, которая теперь стоила ему жизни, а главное – воровской чести. Поднявшись на лестничную площадку четвертого этажа, омоновцы толкнули Пузыря к двери, а сами прижались к стене, так, чтобы их не было видно сквозь глазок. Пузырь понимал, что в его жизни наступил решающий момент. Кровь стучала в висках как молот. С неимоверным напряжением давались ему эти последние шаги. Но вдруг он увидел маленькую щелочку и понял, что дверь открыта. Безумная надежда придала ему силы. Варяг не мог допустить оплошности, оставив дверь открытой, следовательно, он все понял и либо успел уйти, либо был готов к встрече. Пузырь мельком глянул на ментов, которые явно ничего не заметили, и с силой нажал на кнопку звонка. – Открыто, Пузырь, входи! – отозвался изнутри знакомый голос. Пузырь, легонько толкнув дверь, что было силы крикнул: – Берегись, Варяг!!! – и тут же рухнул на пол, сраженный мощнейшим ударом сзади. Он едва успел увидеть пустой темный коридор впереди, как сразу же почувствовал обжигающую боль в левом плече и только потом услышал тихий хлопок – выстрел из пистолета с глушителем. Резкая боль подбросила его и, внезапно оказавшись на спине, не в силах ничего сделать, он обреченно смотрел, как, словно в замедленной съемке, сгибается палец, жмущий на спусковой крючок. – С-сука… – прошипел омоновец и вдруг замер, скосив глаза к переносице, а потом стал медленно заваливаться назад, с невесть откуда взявшимся, торчащим в глотке ножом. Ощущая, как толчками выходит кровь, унося с собой сознание, Пузырь из последних сил напрягал волю, чтобы держать глаза открытыми. Он не столько видел, сколько чувствовал легкие кошачьи движения где-то наверху, под потолком, и равнодушно смотрел, как, вцепившись бессильными уже руками за воткнувшийся в глотку нож, захлебываясь пузырящейся кровью, падает ничком второй омоновец. И уже окончательно ускользая из действительности, проваливаясь в черное небытие, заметил, как сверху, с турника, спрыгнул на пол бесшумной рысью Варяг, на лету посылая смертоносный клинок в сторону третьего, который, войдя последним в темноту коридора, даже не успел толком понять, кто валяется на полу, кто мертв, кто жив, и только-только поднимал свой пистолет, пытаясь сообразить, в какую сторону стрелять. И тут его смерть легко и безболезненно вошла в правый глаз. Несколько секунд труп стоял на ногах, с нелепо вздернутыми вверх руками, а потом рухнул вниз, заливая фонтаном бьющей из глазницы крови паркетный пол. …Встреча «гостей» заняла несколько секунд. Варяг, даже не успев толком запыхаться, стоял посреди широкого коридора, весь еще в звенящем напряжении мышц, готовый сразить еще с десяток непрошеных пришельцев. Потом, стараясь не поскользнуться в темных, уже липких лужах крови, метнулся в сторону двери, закрыл ее и включил свет. Пузырь лежал возле стены, и кожаная куртка на нем вся промокла от крови. Он громко застонал, когда Варяг, вспоров ножом мягкую кожу рукава, стал осматривать рану. – Молчи, – сквозь зубы процедил Варяг, перетягивая ему плечо полотенцем. – Из тебя льет, как из подбитого кабана. Стянув потуже полотенце, он приподнял раненому голову и, заглянув в его мутные глаза, спросил только: – Они живы? – Да, живы, – Пузырь закрыл глаза, лицо его сморщилось. – Где-то в лесу их прячут. Шрам продался… – Кому? – быстро спросил Варяг. – Не знаю, Влад… и прости меня… Варяг отрезал: – У тебя не было выхода. Ты сделал все правильно, Миша. Он осторожно приподнял Пузыря и подложил ему под голову свою куртку. – Внизу есть еще омоновцы? – коротко спросил он. – Не знаю… Со мной в машине было трое… – Слова давались Пузырю с трудом, теряя сознание, он говорил все тише: – Оставь меня… Я все равно подыхаю… Через десять минут… они должны звонить… Варяг пожал плечами: – За десять минут кошки детей делают. Пузырь обессиленно закрыл глаза: – И все же уходи, Влад… Он уже умирал, Варяг видел, как жизнь покидает его. – Не удалось… не удалось… – в последний раз прошептал Пузырь, и голова его завалилась набок. Варяг встал. Подойдя к двери, он некоторое время стоял, прислушиваясь. Тишина. Посмотрел в глазок, заранее зная, что ничего там не увидит. Потом тихонько приоткрыл дверь и, не успев сделать и одного шага, получил мощнейший удар в переносицу. Трое омоновцев, которым было дано задание подстраховать тех, что лежали теперь мертвые в квартире, набросились на упавшего Варяга. Только спустя какое-то время они обнаружили, что тот лежит без сознания. ГЛАВА 26 Варяга привезли в серый пятиэтажный дом без вывески у входа. За тяжелой дверью парадного стояли двое милиционеров-охранников. Лейтенанты, как успел заметить Варяг. Взявшие его омоновцы показали одному из них какую-то бумажку, охранник молча кивнул и отошел в сторону. Лейтенантские погоны «вахтеров» говорили о многом. Видимо, доставили Варяга на спецявку городского УВД, и предстояла ему сейчас встреча не меньше чем с генералом. В сопровождении трех омоновцев Варяг поднялся лифтом на четвертый этаж. Его повели по длинному, тускло освещенному коридору. Пройдя шагов двадцать, остановили у двери, обитой черным дерматином. Открыли дверь и, ни слова не говоря, втолкнули внутрь. Он оказался в большом просторном кабинете. Единственное окно было занавешено тяжелой белой шторой. У окна стоял массивный письменный стол красного дерева. На обитой зеленым сукном столешнице высилась древняя лампа под круглым стеклянным абажуром – такие лампы он видел в фильмах про Ленина в Октябре. Со стены на вошедшего бросил суровый взгляд худой мужчина с бородой узким клином. Ошибся, подумал Варяг, раз Феликс Эдмундыч висит, значит, фээсбэшная хаза. Только оглядевшись по сторонам, он обратил внимание на присутствующих. В кабинете их было двое – оба в генеральской форме. Физиономия одного из генералов показалась Варягу знакомой. – Ну, с приездом, господин Игнатов! – улыбаясь, обратился к нему генерал со знакомым лицом. – Как самочувствие? – Спасибо, вашими молитвами, – ответил в тон ему Варяг. – Артамонов, Кирилл Владимирович, – неожиданно представился генерал. – Мы ведь давно с тобой встречались, видно, не признал. Варяг ничего не ответил, неопределенно покачав головой, поморщился: прижатые к спине запястья в наручниках стали болеть, все тело ныло, в голове не проходил шум от удара. Заметив это, генерал кивнул омоновцам: – Снимите. Один из сопровождающих сразу же подошел к Варягу и освободил того от наручников. Владислав с облегчением стал потирать затекшие руки, молча разглядывая собеседников. – А это генерал Калистратов, – продолжал Артамонов. – С ним ты вряд ли встречался. Пойдем-ка прогуляемся на свежем воздухе. А то тут что-то душновато. Артамонов подошел к окну и откинул штору. За шторой оказался выход на лоджию. Генерал открыл дверь и вышел наружу. Он оглянулся на Варяга и мотнул головой, приглашая его последовать за собой. Варяг двинулся к двери. – Можно и прогуляться, – осторожно сказал он. – Как же не уважить таких радушных хозяев. Вижу, вы люди с понятием – и водочкой меня с дороги угостили, и закусочку славную соорудили, Да вон еще, видать, кров бесплатный обещаете. – А ты, Варяг, остряк, – генерал Артамонов добродушно растянул пухлые губы в улыбке. – Посиди да побегай с мое – и ты остряком сделаешься, – сощурился Владислав, а потом, показав глазами на оставшихся в кабинете трех омоновцев, сжимающих в руках короткоствольные автоматы, доверительно поинтересовался: – Может, в комнате поговорим, а то ведь скажут потом… за попытку побега. Мне ведь такой расклад известен. Артамонов перешагнул через порог и, пропустив за собой генерала Калистратова, плотно закрыл дверь. – Зона тебя сделала еще и очень недоверчивым. А может, ты всегда был такой, Варяг? – Как же мне быть доверчивым, если половину жизни пришлось общаться с такими, как вы? – Вижу, мы тебе здорово характер испортили, – встрял в разговор Калистратов. Ему определенно нравился новый подопечный. Если все байки, что о нем рассказывают, правдивы хотя бы на четверть, то он и впрямь личность незаурядная. – А это правда, что ты знаешь несколько языков? – Выбирай любой, на каком хотел бы услышать, как я тебя посылаю. Стоящий рядом генерал Артамонов расхохотался. Если бы не знать, что среди генералов безопасности находится вор в законе, то можно было бы предположить, что собрались старинные приятели поболтать о пустяках. – Верю. Но крепче русского все равно никак не скажешь. На дворе было свежо. Они стояли на лоджии, напоминавшей своего рода каменную палубу под крышей, тянувшуюся вдоль всего здания. Внизу, под этой палубой, Варяг увидел типичный внутренний двор тюрьмы: асфальтированный плац с клумбой посередине и четырех охранников с автоматами по углам. – Ну что, пройдемся? Здесь нам никто не помешает… И тут Варягу в голову пришла шальная мысль: «Уж не «жучков» ли генерал боится? Что-то он не пожелал беседовать в кабинете. А если так, то, видно, разговор предстоит особенный, нестандартный». Генерал Калистратов подошел к перилам и глянул вниз. Потом обернулся к Варягу. – А что, Владислав, в Америке-то, пожалуй, тебе было неплохо. Я слышал, у тебя там крупное дело. Большие деньги. Живешь, говорят, в роскошном особняке в Калифорнии. Варяг выжидательно молчал. Он все еще не понимал, что хотят от него золотопогонники. – В общем, не буду тянуть кота за хвост, Варяг. Ты мужик крепкий, ушлый, тебя все равно не объегоришь. Говорю прямо: мы хотим заключить с тобой сделку. Деловое соглашение, если угодно. Считай, что это бизнес. – Генерал Калистратов внимательно посмотрел ему в глаза. – Суть дела в следующем: тебе гарантируется жизнь. – Он сделал многозначительную паузу. – И даже свобода. Да-да, свобода. Для тебя все останется по-прежнему, так, как оно и было все эти последние годы. Ты ведь смотрящий по России. Им и останешься… У Варяга потемнело в глазах. Так, господа хорошие! Теперь, кажется, туман рассеивается, ситуация проясняется. Во-он куда метнули! – И все-таки что я должен делать? – резко спросил он. Взгляд генерала Калистратова потяжелел. – Ты давно не был в России, Владислав. Ты вряд ли представляешь себе, что тут происходит. А происходят серьезные вещи. Крутые перемены грядут, Варяг. Телевизор-то смотрел, газеты читал? Даже в Штатах, поди, об этом пишут. Неспокойно у нас. В Кремле неспокойно. Баламутно. А от Кремля, сам знаешь, как от камня, брошенного в пруд, круги идут по всей Москве, по всей России. Грядут большие перемены. Перегруппировка сил – так это называется у нас на военном языке. В шахматах еще говорят: рокировка. Ты же головастый мужик, должен понимать. Сам-то наш совсем плох стал. Не сегодня завтра дуба даст. И вот тут завертится кутерьма. А мы уже все подготовили. Всех людей по местам расставили. Наших людей. Но, как оно в России повелось, без вашей поддержки, особенно на местах – особенно на местах, это я подчеркиваю, – быстро и безболезненно смена караула произойти не сможет. Начнут возникать всякие умники, лапы тянуть к народному добру или, наоборот, бывшие чиновники расставаться со своим награбленным не захотят. Вот тут-то ваши – твои – и должны нам помочь. Усекаешь? Варяг был ошеломлен услышанным. Вот это да – генерал при полной форме обращался к нему, смотрящему России, с просьбой о помощи! Генерал просил его, законного вора, помочь подавить мятеж, если, конечно, вдруг понадобится. – А скажи-ка мне на милость, генерал, – тихо заговорил он, – на кой черт понадобилось тебе моих ближайших друзей убирать? Зачем убили Нестеренко? Ангела? Сивого? Зачем погубили Вику, она-то тут при чем? Что с Графом? И подозреваю, многие другие попали в вашу мясорубку. Если ты рассчитывал со мной в сделку вступить, какого же хера ты вокруг меня кровавое море разлил? Генерал Калистратов, похоже, не ожидал этих вопросов и не был готов к ответу. – Я не знаю, Варяг, чьих это рук дело. Поверь, это не мой приказ. Я ведь тут, в Питере, сижу. А дела кроме нас и в Москве крутят, другие, московские. Не знаю. Будь моя воля, я бы никогда не отдал такого приказа. Все очень непросто, Варяг, очень непросто, ты себе даже представить не можешь. Одно тебе скажу: как у вас, воров, бывают несогласные и непокорные, так и у нас не все в одном строю ходят. Я бы никого из твоих людей убивать не стал. Но об этом после. Скоро власть в России поменяется – помяни мое слово. И к этой смене нам надо готовиться загодя. Вот почему и возникла идея тебя привлечь. Пойми: у тебя, у вас все будет по-старому. Просто придут новые люди. Везде будут новые люди – от Кремля до какой-нибудь заштатной облдумы. Но ведь всю пирамиду менять все равно нельзя. Верхушку сменим – а внизу останутся те же, что и прежде. Я понимаю, зачем уничтожили Нестеренко. Он был упрямый старик, прямолинейный. С ним трудно было договориться. Ты молодой, хоть много уже в жизни повидал. Попробовал на язык и говна вонючего, и вина сладкого. Тебе же есть что терять, Варяг. Стоит ли? Если пойдешь с нами, получишь все, что имел, и даже больше. Не пойдешь – сгинешь где-нибудь в зоне. Варяг взглянул на генерала Артамонова. Тот все это время молчал и смотрел вниз, делая вид, будто ничего не слышит и разговор коллеги-генерала с арестованным вором его не касается. Теперь Артамонов покосился на Варяга, поймал его взгляд и чуть усмехнулся. Владислав не понял, что значит эта усмешка: то ли «ну и дурак же ты», то ли «ну что я могу сделать». – Вот что, генерал, – заговорил Варяг спокойно. – Не знаю, кто готовил тебе на меня «объективку» и читал ли ты мое дело. А мое досье на Петровке да на Лубянке потянет на «Войну и мир» Льва Толстого. Так вот, не знаю, кто тебя готовил ко встрече со мной, да только плохие у тебя референты. Ты, видно, забыл, что у меня корона. А она повесомее твоих погон и орденов будет. Я – вор в законе. Так что сукой никогда не был и быть не собираюсь. Ты волен упрятать меня в тмутаракань, но учти: где бы я ни находился, братва для меня всегда шконку поприличнее отыщет и хавку посытнее принесет. Кто моих друзей погубил, я все равно узнаю. И за измену покараю жестоко. И до убийц Вики доберусь лично – вот этими руками буду их на куски рвать. И за Егора Сергеевича отомщу всем – от заказчиков до исполнителей. А что касается власти, то вот тебе мой ответ: может быть, в Кремль ты и твои хозяева въедете на белом «мерседесе», но в России вам не править. А захотите меня убить – что ж, на то Божья воля. Смерти я никогда не боялся, от нее не бегал, хотя и на нахалку к ней не лез. И вообще я удивляюсь: не слишком ли поспешно вы решили меня упрятать в зону? Против меня выдвинуто какое-то обвинение или, может быть, уже состоялся суд? – Не притворяйся наивным, Варяг. Нам известны многие из твоих грешков. Может, ты нам объяснишь, почему последние годы жил под фамилией Игнатова? Чем же таким тебе не угодила собственная фамилия? И потом, разве не ты смотрящий по России? – А разве у нас запрещены общественные организации? – не сдержал улыбки Варяг. – Ну, твой-то профсоюз явно проходит по всем статьям УК. Мы достаточно знаем о твоих делах не только в Америке, но и в России. Твоего досье хватит с избытком на то, чтобы отправить тебя в длительную командировку. – И когда же будет правый суд? – Не беспокойся, скоро. – И где же? Не в Кремлевском ли дворце съездов? – А ты не переживай. Подыщем хорошее место, ни одна собака туда не доберется. – Вот как! Оказывается, выбор уже сделан. Я-то думал, что судить меня будут непременно в столице, при огромном скоплении народа. Что об этом напишут все центральные газеты, процесс непременно покажут по телевизору, снимут фильм и в назидание подрастающему поколению будут крутить в кинотеатрах. Западную прессу на уши поставят. А вы решили пойти по-другому пути… Примитивно, генерал, недемократично, я ожидал от вас большего. А не боишься, что совершишь большую ошибку, посадив меня? – О чем ты? – нахмурился Калистратов. Назидательный тон вора начинал сильно его раздражать, а потом Варяг вдруг неожиданно ускорил шаг, и обоим генералам пришлось перейти на рысь, чтобы не отстать. – А вот о чем. Вспомните, какой начался в России беспредел, когда мусора пересажали всех законных? В уголовном мире не стало авторитетов, а их место мгновенно позанимали банды отмороженных и устроили в России такой шмон, такой террор, какого не было со времен гражданской войны. Что бы вы там ни говорили, но при ворах в законе всегда был порядок. История повторяется, ты ведь изучал историю, генерал, – сейчас вы упрячете меня и на некоторое время я потеряю контроль над ситуацией, а в Москве начнется такая резня, что вы сами меня позовете, чтобы я помог вам установить прежний порядок. Не говоря уж о новом. – А ты, Варяг, фантазер. – Нет, генерал, я реалист и знаю ситуацию в России куда лучше, чем вы. Если угодно, знаю ее изнутри! – Ладно, хватит нам твоих рассуждений, – резко прервал его Калистратов. – Поедешь за Урал, места эти для тебя знакомые. Природа, создавая Сибирь, позаботилась именно о таких людях, как ты, Варяг. – Я никогда не навязываю своих взглядов, – спокойно возразил Владислав. – Мое дело предупредить. Смотрите, как бы не вышло хуже. – Это теперь не твоя забота! – хмыкнул Калистратов. И, обернувшись к Артамонову, коротко добавил: – К подполковнику Беспалому его на зону командируем. Он с этим «философом» живо управится. И не таких обламывал Александр Тимофеевич! ЧАСТЬ III ГЛАВА 27 Подполковник Александр Тимофеевич Беспалый любил свою работу. Жизнь без тюрьмы он просто не представлял, и, где бы сам ни находился, высокие крепкие стены, окутанные колючей проволокой, притягивали его как самый сильный магнит. Родился он в далеком таежном поселке, где в округе не было ничего, кроме нескольких колоний строгого режима да поселения «химиков». В связи с тем, что до ближайшего райцентра по тайге было не меньше сотни километров, все жители поселка так или иначе оказывались по жизни связаны с зоной: кто работал здесь шофером, кто плотничал. Но преобладающая масса мужиков служила в охране. Работать в колониях нравилось даже бабам, которые вели подсобное хозяйство, а большую часть заготовленных овощей отвозили на зону. В поселке существовали целые династии охранников: не только отцы, но даже деды служили в этих колониях. Еще при Сталине, при Хрущеве, при Брежневе. Служили охранниками и в пору перемен, продолжая передавать свое место наследникам с тем же чувством, с каким сапожник передает молоток подрастающему сыну. Именно к такой Династии и принадлежал Александр Беспалый и до восемнадцати лет с трудом представлял, что существует иной мир, очень не похожий на огромную территорию, обнесенную высоким каменным забором и колючей проволокой. И если его ровесники из других мест России мечтали стать летчиками и врачами, то Беспалый-младший желал продолжить дело отца и дорасти до начальника колонии. Когда Саша закончил школу, Тимофей Егорович отдал ему свои полковничьи погоны и сказал: – Посмотри в окно, сынок… это зона. Тридцать лет я стерег зеков и дослужился до начальника колонии. Мне бы очень хотелось, чтобы ты пошел путем, проторенным твоим отцом. Я надеюсь, что ты когда-нибудь займешь мое место. К радости Тимофея Егоровича, уже через двенадцать лет после окончания высшего училища Министерства внутренних дел Александр возглавил ту самую зону, где некогда начальствовал отец. Беспалый-младший оказался тоже крепким хозяином и дело поставил так, что в далекий таежный край к нему на «воспитание» отправляли воров всех мастей без разбору – карманников, домушников, громил. Свежий воздух и железная дисциплина должны были подействовать на них так же отрезвляюще, как труд на обезьяну. Но особенно эффективен был метод, который Александр перенял у отца. Беспалый-старший ненавязчиво поучал: – Всю эту воровскую братию я знаю отменно! Им палец в рот не клади… откусят вместе с рукой! А потому всегда будь с ними настороже и держи предельную дистанцию. Этих людей уже не перевоспитаешь, а потому нужно действовать жестко. Вплоть до крайних мер. Александр вяло улыбался: с недавних пор он стал относиться к отцу покровительственно, но к его советам прислушивался всегда. – Отец, это в твое время можно было морить людей пачками, а потом за это еще и орденов нахватать. В наше время это не пройдет. – Ты меня не так понял, Сашка, нужно делать так, чтобы они сами гноили и уничтожали друг друга. Сталкивай их лбами. Пусть перегрызутся, передерутся между собой. Ты их носом в говно тычь, а покуда они разберутся, кто прав, кто виноват, ты собирай на них компромат, не ленись! Когда до дела дойдет, они тебе сапоги лизать станут! Все у тебя вот здесь будут, – и Беспалый-старший яростно сжимал в кулак свою старческую руку. – Я тебя понял, отец, – задумчиво отвечал Александр Тимофеевич. Первую крупную акцию Александр Беспалый совершил в двадцать пять лет, когда уговорил блатных помочь в строительстве гражданского объекта, пообещав взамен за доблестный труд огромные послабления в режиме. А когда был возведен последний этаж, он объявил, что заключенные собственными руками выстроили тюрьму, и швырнул на нары фотографии, где каждый из них был запечатлен крупным планом. По воровским понятиям, участие в строительстве зоны для зека считалось делом исключительно недостойным, и если об этом узнавало воровское сообщество, то отступленцев приговаривали немедленно. Даже если им сохраняли жизнь, то она больше походила на запомоенное ведро, куда сморкался каждый желающий. Педагогический опыт Беспалого был мгновенно подхвачен на многих зонах, а блатные, те, что похлипче, из боязни, что их могут поместить в пресс-хаты, безропотно строили вышки, обтягивали заборы колючей проволокой и прокладывали кабели высокого напряжения. Именно в то время многие начали работать на нового хозяина: Беспалый через своих людей внедрялся в уголовный мир – он знал не только о чем говорят блатные, но даже о чем они думают. Его агентурная сеть была многочисленной, практически на каждой зоне в округе он имел агентов, в его картотеке значились представители чуть ли не всех каст уголовного мира, вплоть до самых серьезных авторитетов. Это был его личный золотой запас, четко отлаженный бизнес – он расплачивался агентами и просто продавал их практически во все регионы России, имея от этого солидный прибавок к жалованью. А окружение Александра Беспалого не без основания считало, что он не только самый влиятельный человек в регионе, но, возможно, и самый богатый. Свою зону подполковник Беспалый не без юмора называл «кузницей кадров». Воры называли ее иначе – «прихожая преисподней». Но даже в его примерном заведении всегда находилось несколько человек, которые готовы были скорее отрубить себе руку, чем исполнить распоряжение «хозяина». Это была группа самых непримиримых. В них он нуждался как в противовесе всему остальному братству, над которым он ставил свои эксперименты. Только горстка воров, собранная со всех регионов России и отфильтрованная в далекую таежную колонию, способна была вынести все испытания, порожденные фантазией Беспалого-младшего: их заставляли жить среди «чертей», принуждали без конца общаться с тюремным начальством, они сполна испытали на себе подозрение в «стукачестве», их обвиняли в отступничестве от воровских идей, сажали в одиночки и, наоборот, прессовали переполненными камерами. Некоторые из воров после таких экспериментов превращались в груду золы, другие – приобретали крепость алмаза. Однако этот редкий человеческий материал на фоне остальной бессловесной массы был настолько невелик, что запросто растворялся в ней, подобно тому как это бывает с каплей дождя, попавшей в океан. Александру Беспалому работа с такими упрямцами по жизни доставляла особое удовольствие, это напоминает хороший перченый борщ, с которым нужно справиться, не покривившись. Беспалый понимал, что рискует – с такими всегда приходилось держать ухо востро, – но все время шел на риск. Хотя для предосторожности все же сажал крепких воров отдельно от других заключенных, опасаясь, что своим дерзким неповиновением, этой опасной болезнью, они способны заразить, а то и довести до бунта все остальное послушное сообщество. О том, что в его колонию направят Варяга, Беспалый поверил не сразу. Такую крупную фигуру, как смотрящий России, логичнее было бы держать в столице под усиленной охраной ФСБ за толстыми стенами Лефортово. Однако когда он узнал подробности прибытия Варяга в Москву, то осознал, что решение начальства было далеко не случайным. ГЛАВА 28 Зона для каждого авторитета всегда маленькая родина, его духовные корни, а потому ни один не терял связи с теми местами, с которых когда-то начиналось его уголовное крещение. И если он выбивался в положенцы или в законные, то непременно «грел» колонию из общака, всегда старался поддержать толкового смотрящего и ко всякому произволу относился с такой болью, как будто бы сам стал его жертвой. Да и зона оставалась благодарной и горой стояла за своего выдающегося «выпускника», и при надобности из тюрьмы на «толковище» приходила трогательная «малява», в которой поминались прежние заслуги лидера, разъяснялась позиция зеков, а несколько десятков уважаемых людей ручались за проштрафившегося авторитета. Такая помощь никогда не забывалась, и в благодарность за поддержку иной вор готов был снять с себя последнюю рубаху и заваливал тюрьму таким гревом, что перепивались не только все зеки на зоне, не только солдаты срочной службы, но и самые последние чушпаны в ее окрестностях. Каждый из законных понимал, что потерять поддержку зоны равносильно медленному умиранию, а смерть в одиночестве всегда горька. Отчасти именно поэтому, пошлявшись на свободе с год, законники, как правило, возвращались обратно в колонию, чтобы укрепить прежние связи и обзавестись новыми. Вор, лишенный поддержки зоны, все равно что срубленное дерево. Вот поэтому Варяг и не воспринял свое заключение слишком болезненно: колючая проволока, высокие стены и сторожевые вышки – это всего лишь часть его дела, которому он поклялся посвятить свою жизнь. Поезд вырвался из тайги и, точно заключенный, совершивший удачный побег, весело помчался вдоль тихой северной речушки. Сопровождавшие Варяга офицеры не пытались скрывать своего восторга и объяснили вору, что через полсотни километров поезд прибудет в небольшой райцентр под названием Северный городок, от которого дальше тянется лишь одна дорога – узкоколейка до печально знаменитой станции Глухая. Возле нее стоит крепкий рабочий поселок Красный лесоруб и, среди нескольких других, известная на всю Россию «сучья» зона, прозванная зеками «Лисьей дырой». Для офицеров Северный городок был конечным пунктом назначения, и они с радостью думали о том, что обратная дорога всегда короче. – А знаешь, я по тебе буду скучать, Владислав, – признался капитан Кравцов, красивый пижонистый парень. – Все время вдвоем… как сиамские близнецы. Нечто подобное чувствовал и Варяг. За время долгого пути, в котором их разделяла лишь решетка, они сделались почти друзьями, а если учесть еще и то, что до ветру по инструкции его выводили в наручниках, прицепив другой браслет на крепкую кисть капитана, то они и впрямь стали не разлей вода. – Если соскучишься, так милости прошу к нам на зону, – расхохотался Варяг. Он посмотрел в окно. Эшелон сворачивал в сторону моста. За рекой виднелся городишко, совсем небольшой, скорее, так, деревенька. Варяг любил проезжать реку и никогда не лишал себя удовольствия посмотреть с высоты на извилистые берега, а убегающая вода всегда заставляла призадуматься и напоминала о быстротечности времени. Но сейчас Варяг смотрел прямо перед собой и вместо водной глади видел замысловатые ограждения зон, окружающих городок. На реке так же виднелась вся обнесенная колючей проволокой зона на воде. – Здесь я не задержусь. Это явно, – не скрывая своего уныния, произнес Владислав. В этот раз эшелон не загнали на запасной путь. Состав вкатился на станцию, издав победный гудок, а вагон, в котором ехал Варяг, остановился как раз напротив вокзала. Еще через минуту из вагона вышло десять пассажиров, оживленно переговаривающихся между собой. Было заметно, что они устали от долгой дороги и, с удовольствием размяв затекшие ноги, готовились выпить свежего холодного пивка. Никто из встречающих не сумел бы даже предположить, что один из них – заключенный номер один, чье следование на всем протяжении маршрута было засекречено так же строго, как передвижение атомной подводной лодки где-нибудь в Северном Ледовитом океане. А трое смеющихся офицеров внутренних войск своей внешностью больше напоминали не охрану, а свиту при могущественном государе. Встречать Варяга прибыл сам подполковник Беспалый с тремя офицерами из охраны и взводом молоденьких солдат. Владислав никак не напоминал арестанта – вместо тюремной робы на нем был по-прежнему костюм, голова тщательно причесана, холеные руки скорее напоминали руки пианиста, а манера держаться вполне бы подошла члену какого-нибудь дворянского собрания. Глядя на законного, создавалось впечатление, что он не в колонию ехал, а решил порадовать своим присутствием какое-нибудь светское заведение или казино. Варяг оглядел лица встречающих. – Теперь я ваш, господа хорошие. Ну вот вам мои руки, цепляйте наручники. – Ты весельчак, парень! – бодро отозвался Беспалый. – Вижу, что колония тебе настроение не испортит. Но сдается мне, ты туда и не особенно-то рвешься? Или я ошибаюсь? Может, ты все же хочешь получить в бараке угол, своего пидора, жирную пайку. Да только с этим тебе придется подождать! Вот что, господин хороший, – передразнил он прибывшего, – поживешь пока с бродягами, что к твоему приезду я пособирал со всей Сибири. Для тебя это будет подходящая компания. Возьмите-ка его, братцы, под белы рученьки да суньте в приемник-распределитель. Варяг посмотрел на сопровождавших его офицеров, которые в ответ только кисло поморщились, в их взглядах он читал: «Это тебе не наше сопровождение, здесь хозяин подполковник Беспалый. Извини, брат, что так получилось». Молоденький лейтенант негромко попросил замешкавшегося в дверях вокзала Варяга: – Пошли, заключенный. Подполковник Беспалый ждать не любит, – и уже когда они вышли на воздух, добавил: – Тут неделю назад три вора по этапу прибыли. Один из них что-то неласковое Беспалому сказал, так подполковник велел связать его «ласточкой». Вот и пролежал он в «локалке» сутки на глазах у всех зеков. На всякое оскорбление законный обязан был отвечать ударом, и совсем неважно, кто стоит перед ним – опер, искушенный во всех воровских тонкостях, или такой же вор в законе, как и он сам. И если ответа не последовало, то подобное расценивалось как слабоволие и вчерашнего авторитета понижали до уровня «мужика». С этого момента вход в воровскую элиту для такого развенчанного был навсегда закрыт, и всю оставшуюся жизнь приходилось видеть снисходительные ухмылочки. Можно только догадываться об участи посрамленного вора, стянутого в «ласточку». Наверняка такого задолбит подрастающая молодежь, всегда готовая утвердиться за счет слабейшего. Как правило, они сбиваются в кучу и щиплют обесчещенного, подобно тому как это делает стая гусей с «гадким утенком», случайно забредшим на чужой двор. – Вор вору рознь, – спокойно ответил Варяг, идя к дожидающемуся «воронку». ГЛАВА 29 Приемник-распределитель представлял собой огромный барак, стоящий на самом берегу спокойной северной речки. Скорее всего, столь замечательное строение здесь было воздвигнуто в воспитательных целях, чтобы бродяги и воры, созерцая неспешное течение вод, смогли оставить мысли о своем дурном промысле и переродиться в примерных, послушных строителей светлого будущего. Этот барак был единственным приемником-распределителем на тысячу километров вокруг. Он, как губка, впитывал в себя сотни и сотни ожидающих приговора; собирал осужденных, уже получивших свой законный срок; еще больше через приемник проходило самых разных бродяг и бездомных, которые вообще никогда не бывали в ладах с законом. Весь этот народ здесь тщательно отфильтровывался, и потом большую их часть распихивали по дальним колониям в глухих таежных тупиках. Среди бродяг это место пользовалось дурной славой и называлось «Большим фильтром»: задерживались в нем чаще крепкие, сильные мужики, способные не только выдержать тяготы таежной жизни, но и готовые с утра до ночи с молодецким уханьем валить и корчевать вековой лес; больные же и старые безжалостно выбрасывались администрацией приемника-распределителя как отработанный шлак в многолетнюю мерзлоту, где они продолжали существовать побирушками на дорогах и с первыми серьезными заморозками гибли во множестве. В такие приемники попадали вконец опустившиеся люди, которые ждали от жизни не хлебосола, не мягких перин, а всего лишь теплого угла, где можно пересидеть студеную зиму да затравить вечно пустой сосущий желудок куском пересохшего хлеба. Для многих из них даже приемник представлялся неким Ноевым ковчегом, где можно хотя бы ненадолго переждать злые невзгоды, а уже затем, по весеннему солнышку, вернуться к привычному бродяжничеству. Для них скитание по дорогам было смыслом всей жизни и представлялось делом таким же естественным, как то, что солнце восходит и заходит, что снег белый, а кровь красная, таким же обычным, каким является рождение и смерть. И даже если бы многих из них наделить жильем, то уже через неделю они оставили бы домашний уют и вернулись на большую бесконечную дорогу. Варяг презирал бродяг и сторонился их как «чумовых», потому что был вором. Белой костью. Лагерной элитой. А бродяги всегда стояли на низшей ступени и составляли лагерные отбросы. Их презрительно именовали «чертями», и годились они на то, чтобы драить «отходняк» и выносить «парашу». Ни один стоящий мужик не протягивал «черту» руки даже в том случае, если на воле они были соседями по дому и пили водку из одного стакана. В камерах их обходила стороной кружка с «чафиром», им не полагалась целая сигарета. А в карцере, даже в самый лютый холод, когда мужики жались друг к другу спинами, чтобы сохранить в теле остатки тепла, «чертями» пренебрегали и держали у самого порога. Немолодой прапорщик распахнул перед Владиславом дверь и хмуро произнес: – Проходи! В приемник-распределитель Варяг вошел, спрятав поглубже отвращение – в нос ударил кислый запах рвоты, давно не мытых тел и человеческих испражнений. Бродяги лениво посмотрели на вошедшего. Опрятен до неприличия, на бича не похож. Кто же это? Законным полагалось входить в камеру не спеша, с видом хозяина и во избежание возможных недоразумений бросить в настороженные лица короткую фразу: – Я за вора! Но «предвариловка» являлась совсем не тем местом, чтобы козырять короной. Такая крупная рыба, как вор, сюда попадает по недоразумению и выглядит беззубой щукой среди нагло снующих пескарей. Присутствующие мгновенно распознали в Варяге человека иного качества и, не скрывая любопытства, следили за тем, как он поведет себя. Варяг уверенно пересек барак, не замечая настороженных взглядов, и, увидев свободное место в самом углу, снял пиджак и неторопливо присел на нары. Он вел себя естественно, как будто половину жизни провел в казенном доме – ни суеты в движениях, ни беспокойства во взгляде. Весь его вид говорил, что лучшего места для отдыха, чем приемник-распределитель, отыскать невозможно, и уже через минуту он прикрыл глаза. – Я вижу, ты фраер крепкий, – услышал Варяг рядом с собой грубый голос. – А только разве тебе не известно, что, прежде чем переступить чужой порог и выйти к приличному обществу, нужно поздороваться? Варяг открыл глаза. Рядом стоял коренастый взъерошенный бродяга с длинными, едва не до колен руками. Он напоминал гориллу, изготовившуюся к атаке. – А я невежливый, – спокойно отвечал Варяг. – А может, ты нас презираешь? – поинтересовался бродяга. Владислав выдержал паузу. Со всех сторон на него пялились косматые и неумытые физиономии. В своем приличном костюме среди запаршивевших бродяг он выглядел почти вызывающе. Варяг понял, что это еще одно испытание на прочность. – А если я отвечу тебе, что презираю? – не повышая голоса, отозвался Варяг. А ведь Беспалый прав! Приемник-распределитель для вора куда большее наказание, чем строгий режим колонии. Здесь всегда царит беспредел, и даже смотрящий России безнаказанно может быть втоптан в пол тремя десятками завшивленных бичей. Варяг был уверен, что подполковник Беспалый и его офицерня не шевельнут для его спасения даже пальцем, наоборот, будут с интересом наблюдать через замочную скважину, как стая чумазых озверелых бродяг терзает крепкое мускулистое тело блатного. – Вижу, что ты борзой, сука! А ну встань, когда с тобой Григорий Васильевич разговаривает! Бродяга сделал широкий замах ногой, но Варяг левой рукой мгновенно поймал его за штанину, а пальцами правой ладони со всей силы ткнул Григория Васильевича в пах. Тот широко открыл глаза, толстыми обезьяньими губами попытался набрать в легкие воздуха, а потом, стукнувшись затылком в стену, мягко опустился на пол. – Убил! – ахнули хором со всех сторон бродяги. – Бля буду, пацаны, убил! – Да мы тебя здесь же, суку, закопаем! Варяг вскочил на ноги. Он видел, как обитатели барака со всех сторон взяли его в тесное кольцо. Так объединяются шакалы, чтобы разодрать ослабевшего льва. Бичи, безошибочно угадав во Владиславе бывалого зека, сейчас жаждали немедленного отмщения за все унижения, что пришлось им испытать по милости воров. Варяг приготовился умереть. Не однажды костлявая брала его за шиворот, и от ее легкого прикосновения зарождался в груди холодок. Смерть всегда приходит запросто, оскалится щербатой улыбкой и объявит, что пора на «небеси». – Что ж, подходите… – Владислав стоял, прислонившись к стене. – Кто желает умереть первым? В воздухе на миг повисла ужасающая тишина. Потом из дальнего угла кто-то хрипло крикнул: – Эй, Рваный! Просыпайся, тут новенький на толковище претендует! Потолкуй с голубком! В темном углу, откуда раздался крик, послышалось шумное сопение. Кто-то могучий, тяжелый зашевелился, закряхтел, завозился – точно медведь в берлоге, растревоженный далекими выстрелами охотников. Ворох тряпья на дальней койке, который Варяг поначалу принял за груду наваленных одеял, вырос в исполинскую человечью тушу. Туша поднялась, едва не касаясь низкого потолка. Варяг невольно вздрогнул – уж больно страшен оказался этот призрак. Ростом мужик был под два метра и весом никак не меньше полутораста кило. Здоровенные ручищи торчали в стороны как две гигантские сардельки. Толстые ноги-столбы в два обхвата крепко стояли на полу. На мужике были одни только черные штаны, сильно потертые на коленях. Волосатый сальный живот с черной Дырой-пупком нависал над поясом. На желтоватой груди виднелась фиолетовая сибирская наколка. – Ну че еще стряслось, бля? – проревел Рваный раздраженно. – Че спать не даете, бля? – Вон, потолковать с тобой захотел, Гешенька! – тонко прокудахтал дедок с растрепанной бороденкой. – Вишь, какой франт! Фу ты ну ты прямо! Про нас, про тебя невежливо отзывался. Григория Васильевича обидел почем зря. Рваный бросил на Варяга ленивый взгляд из-под густых брежневских бровей и нехотя сдвинул с места левую ногу-столб, потом правую. Во всем его облике читалось неудовольствие: что это, мол, вы меня по пустякам тревожите из-за какого-то там хиляка? Да мне на него только дунуть – и он окочурится! Варяг смотрел на гиганта, сузив глаза. «Так, – думал он, – разница в весовой категории безнадежная. Сбить его с ног не удастся, значит, надо угадать у него самое слабое, самое уязвимое место и врезать. У такого амбала болевых точек две – яйца и горло, это уж как пить дать. Но до горла не достать – вон грабли какие. Выходит, остается только одно заветное местечко». Варяг весь подобрался, сжал кулаки, чуть согнув руки в локтях. Так, надо этого слона крутануть разок-другой на триста шестьдесят градусов – как делал когда-то великий учитель, отличный парень Мухаммед Али. Если закружить его быстро, амбал наверняка потеряет ориентацию – тут-то его можно будет и вырубить. Варяг ждал, пока Рваный подойдет поближе, на середину камеры. Обитатели убогого приюта затихли и расступились. Варягу того только и надо было: пространство для маневра. Рваный лениво двигался на него. Он раскинул ручищи, растопырил пальцы и словно приготовился сжать Варяга в своих объятиях. Варяг вспомнил, что у него на ногах по-прежнему американские полуботинки на тонкой кожаной подошве. Н-да, с таким бортовым вооружением шансов на победу маловато, усмехнулся он. Ну да ладно. Если я его сейчас не вырублю – все, каюк мне. Тут уж никто не поможет. Амбал вышел в центр и встал прямо перед Варягом. От столпившихся мужиков их отделяло метра два. Варяг сорвался с места и забежал амбалу за спину. Тот как будто именно этого и ожидал, очень резво повернулся к новичку лицом. Да так резво – для своего веса и комплекции, – что Варяг даже засомневался: удастся ли ему захватить этого великана врасплох. Тем не менее он снова забежал ему за спину и сделал замах левой ногой. Ложный замах. Рваный удивленно замотал головой, вздернул мохнатые брови и рявкнул: – Ты что это, мандавошка ебаная, играть со мной удумал? С этими словами он припал на левую ногу, широко отставив ее в сторону, а правую едва только успел оторвать от пола, как Варяг не раздумывая изогнулся и, чуть отведя назад правую ногу, резко выбросил ее вперед. Был слышен легкий свист рассекаемого воздуха. Острый носок американского ботинка врезался амбалу прямехонько в промежность. Варяг даже сумел ощутить сквозь тонкую обувную кожу горячие твердые округлости. «Прямое попадание – точно по яйцам, – удовлетворенно подумал Варяг, – как тренер обучал». Рваный взвыл, и его ручищи инстинктивно дернулись под живот. Он слегка согнулся, обхватил ушибленное место и пошатнулся. И в этот момент Варяг, сцепив ладони в замок, со всей силы ударил его сверху по бритому затылку. От такого могучего удара у мужика потемнело в глазах и он бездыханным мешком упал вперед рожей в пол. Даже при том, что в эти секунды Варяг испытывал к амбалу почти животную ненависть, лежачего он бить не мог. Рваный лежал не шевелясь. Варяг обвел притихших мужиков свирепым взглядом и, криво усмехнувшись, хрипло спросил: – Ну, кто еще хочет попробовать комиссарского тела? Ему никто не ответил. ГЛАВА 30 Четверо суток Светлану с сыном похитители продержали под замком в каком-то полузаброшенном доме на окраине Лос-Анджелеса. Несколько молчаливых охранников постоянно находились рядом за дверью. Как ни пыталась она что-нибудь выведать у них, ничего не удавалось: парни хранили полное молчание и на все вопросы с удивлением делали круглые глаза. На пятый день в доме появился невысокий, со злыми бегающими глазками человек, тщательно прилизанный, в дорогом черном костюме. Человек своей выправкой, внешним видом, манерами неуловимо напоминал вражеского агента из старых советских фильмов. Войдя к ней в комнату, он развалился в широком кресле, положив ногу на ногу, и сказал: – Сейчас, милашка, мы отправимся в аэропорт и вместе полетим в Петербург. Парень будет у нас, – он кивнул на притихшего Олежку. – Пикнешь – и никто больше не поможет твоему сыну. Одной капли вещества вот из этого маленького шприца будет вполне достаточно. Никто и не поймет, что случилось. Спит себе мальчонка и спит. Только ты будешь знать, что он никогда не проснется. Мужчина говорил на чистейшем русском языке, показывая оцепеневшей от ужаса жене Варяга Шприц с синеватой жидкостью. Светлана согласно кивала «прилизанному» и с ужасом пыталась понять, что происходит, чего хочет от нее этот мерзкий тип. Молодой сотрудник службы иммиграции в американском аэропорту так внимательно разглядывал поддельные паспорта на имя Ковалева Михаила Сергеевича и его жены, что у Светланы зародилась надежда. А вдруг догадается?.. Вдруг заметит?.. Вдруг прочитает в ее глазах отчаяние и боль? Возьмет – и задержит… Просто так… Вдруг? Но тут же отбросила эту мысль: Олежка, которого усыпили каким-то препаратом, лежал на руках у сопровождающего ее мужчины. Импровизированный муж тоже был русским. Все они, сколько их там – двое или трое одетых в черное мужчин с незапоминающимися лицами, – были русскими. И летели они сейчас не куда-нибудь, а в родную матушку-Россию, куда Светлана давно хотела попасть, по которой соскучилась. Но не так ей хотелось возвращаться домой. Не под дулом пистолета (вернее, под иголкой шприца с ядом). – Что с мальчиком? – поинтересовался наконец юный чиновник. – Спит, – отозвалась Светлана и дрогнувшим голосом пояснила: – Устал. Тот понимающе кивнул, привычно спросил про оружие, наркотики, потом, проставив штамп, вернул паспорт и потерял к Светлане интерес, переведя взгляд на следующего пассажира. Идя вслед за своим мучителем, Светлана боялась одного – что не выдержит и закричит прямо в лицо всем этим благополучным американцам: «Помогите, люди! Они похитили нас! Они хотят нас убить! Они могут убить моего мальчика!!!» С трудом понимая, что происходит вокруг, думая лишь об одном, Светлана не заметила, как оказалась в самолете. Восьмичасовой перелет прошел как в бреду. От страха за сына Светлана почти ничего не замечала. Но в машине, которая встретила их в Шереметьево, она услышала разговор, который, с одной стороны, немного успокоил ее, а с другой – еще больше встревожил. Во-первых, она поняла, что люди, укравшие ее и сына, – военные. Один из охранников обратился к сидевшему на переднем сиденье «мерседеса» мужчине, назвав его подполковником. За что был немедленно награжден яростным взглядом. Во-вторых, из скупого разговора двух начальников Светлана поняла, что ее и сына никто убивать не собирается, по крайней мере сейчас, потому как они заложники и нужны для каких-то других целей. А если сейчас не убьют, думала она, потом она что-нибудь придумает. И Владик что-нибудь придумает. Он наверняка уже узнал о похищении и поставил на уши всю Америку… и Россию, чтобы найти их с Олежкой. С другой стороны, она не хотела быть тем последним и главным козырем, которым могут воспользоваться враги против ее мужа. Она знала точно, что шантажировать семьей – абсолютно беспроигрышный ход. Что делать Владиславу в этой ситуации? Держа на руках Олежку, которого ей теперь милостиво отдали, Светлана лихорадочно соображала, как себе помочь. Самое страшное, что сын был с ней. Если бы похитили только ее… Она усмехнулась. Глупости. Что она о себе воображает? Что может сделать слабая женщина против группы здоровых вооруженных мужчин? Машина приближалась к Москве. Мимо мелькали первые городские постройки, обычные убогие хрущевки, но и они были сейчас ей так дороги… Она закрыла глаза и принялась думать о муже, незаметно проваливаясь в сон. ГЛАВА 31 Подполковник Александр Тимофеевич Беспалый пребывал в хорошем расположении духа. Еще утром ему сообщили о том, что начальство высоко оценило его заслуги перед Отечеством и представило к высокой награде. Настал подходящий момент, чтобы подготовить новый китель для ордена. А там, глядишь, ожидает повышение в звании. Александр Беспалый думал о том, что его карьера складывается весьма успешно, он сумел обогнать своих ровесников лет на пять – многие по-прежнему продолжали сидеть в капитанах, а иные уже оставили мечты добиться в жизни чего-то существенного и рассчитывали только на то, чтобы до пенсии успеть получить звезду старшего офицера. В центр Беспалый сообщил, что упрятал Варяга на несколько дней в приемник-распределитель, и пообещал, что совсем скоро «смотрящий» предстанет совершенно в ином качестве. Он уповал на то, что бродяги и нищие мгновенно разнесут по большим и малым дорогам России весть о бесчестии вора в законе под номером один. А это, в свою очередь, сильно скомпрометирует воровскую идею. Однако то, что произошло в приемнике, неприятно поразило Беспалого. Видно, он чего-то не учел. Бродяги поняли, что вместе с ними находится законный, но вместо того, чтобы изорвать его на кровавые куски, они вдруг прониклись к нему почтением. Странная вырисовывалась картина – бродяги приняли Варяга за своего. Хотя он не скрывал брезгливости и относился к своим соседям с ярко выраженной неприязнью. Видно, Варяг действительно не боялся тюрьмы. Теперь Беспалый не сомневался в том, что этот вор способен не только выжить в ШИЗО при лютой сибирской стуже, но и не потерять себя даже в хате, до отказа напичканной «чертями» и пидорами. Беспалому оставалось признать, что Варяг уникальный вор, и «смотрящим» он был признан не просто так, не с хера, а за множество талантов, которые отличают незаурядную личность от простого смертного. Александр Тимофеевич воров не любил. И делал все возможное, чтобы уничтожить это своевольное и очень упрямое племя. И вот теперь он сидел у себя в «выездном» кабинете и ждал встречи с Варягом. Он знал, о чем будет разговор. Он так часто вел его с вновь прибывшими заключенными, что не только выучил назубок свою собственную роль, но и примерно представлял себе возможную реакцию своих собеседников. Зная досконально повадки зеков, он мог виртуозно менять свои реплики, сообразуясь с ситуацией. Но сейчас он немного нервничал. Варяг был непохож на всех предыдущих его «клиентов» и мог повести себя нестандартно, неожиданно. И Беспалый должен был приготовиться к любому повороту в их разговоре. В дверь постучали, и двое охранников ввели в кабинет арестованного. – По вашему приказанию, товарищ подполковник, арестованный Игнатов доставлен. Беспалый внимательно оглядел гостя и кивком головы приказал охранникам выйти. Потом скроил добродушную мину: – Присаживайся, гостем будешь. Варяг спокойно сел. Теперь их разделял только письменный стол, заваленный бумагами. – Что же ты с места в карьер бузить начал? – ласково спросил Беспалый. – Вон драку учинил в приемнике. – Твои суки сами нарвались на грубость, – заметил Варяг. – Я к ним не приставал. Беспалый изобразил притворное изумление. – Странно мне слышать такую речь от тебя, Варяг. – Владислав сразу же про себя отметил осведомленность Беспалого. Но виду не подал. А начальник продолжал: – Ты же, говорят, большой ученый, чуть ли не академик, по заграницам поживший-поездивший. А манеры у тебя как у последнего уркагана. Или, попав в родную стихию, ты наконец скинул личину респектабельности? Варяг криво усмехнулся и ничего не ответил. – Ладно. Не хочешь говорить, помолчи. И меня послушай. Я – Беспалый Александр Тимофеевич. Потомственный тюремщик. Мой отец на зоне был начальником. Теперь уже немало лет я там командую. Это моя вотчина. Я в ней царь и бог. Без моего слова там солнце не встает. И по моему слову летом снег может повалить. Понял? Ко мне тебя прислали не случайно. Ко мне вообще случайно никого не присылают. Знаешь, почему ты тут очутился? Варяг смотрел на подполковника и молчал. Но Беспалый и эту молчанку предусмотрел. Сейчас ему самое главное было не сорваться, не вспылить, не показать своей слабости. И он, загоняя клокочущую ярость внутрь, продолжал спокойно: – Тут тебе, Варяг, придется несладко. Очень несладко. Я знаю про тебя все. И где ты сидел, и как ты сидел. И про твои подвиги наслышан. Но тут ты – никто. Вон видал, как тебя в приемнике встретили. Ты для них паршивый бизнесменишка, мироед, ворюга, к тому же еще и «американец», значит, «толстый». Они таких, как ты, очень не любят. И житья тебе не дадут… – Беспалый сделал паузу. – Ты мне тоже мало симпатичен. Но уж коли такая важная птица ко мне в курятник залетела, хочу с тобой поладить. К общему благу. Я постараюсь похлопотать за тебя в суде. Может, приговор будет не слишком суровым. Споемся с тобой – и тебе и мне будет спокойно. Ну а не споемся – я тебя обломаю. У меня был в школе учитель физики, Виктор Иванович Милехин. Смешной самодовольный дурак. Так вот он любил говорить нам, соплякам-пятиклассникам: «Советская власть сильна – она любого из вас в бараний рог скрутит и даже не чихнет!» Я тогда этим словам посмеялся, а как сюда пришел на службу, частенько их вспоминал. И мои подопечные эти слова тоже часто поминают. Я их научил! Варяг в первый раз за все время раскрыл рот и произнес веско: – Не знаю, как Виктор Иванович Милехин, но ты, Александр Тимофеевич Беспалый, уж точно самодовольный дурак. Я еще в Питере твоим хозяевам сказал, да, видно, они забыли тебе передать. Я – вор в законе. Сукой не был и не буду. И со мной тебе не спеться, начальник. Потому что мы с тобой поем разные песни. А хочешь меня в бараний рог скрутить – что ж, попробуй, поглядим, кто кого согнет. Беспалый вскочил на ноги. – Молодец, сволочь! На словах ты крепок. Проверим, каков ты на деле. Он нажал потайную кнопку на столе. Через несколько минут в кабинет без стука вошел высокий плотный мужчина в белом халате. За ним бесшумно ввалились двое охранников. – Воробьев! – обратился к нему Беспалый. – Отведи новенького к себе в медпункт и… ну, сам знаешь что. – Подполковник подошел к Воробьеву вплотную и прошептал на ухо: – Впендюрь ему пентотальчику или чего там у тебя есть, – может, он что важное выболтает. И вообще, пропиши ему курс химиотерапии, для начала на недельку, а там посмотрим. Ну, действуй, Гиппократ ты наш! ГЛАВА 32 После укола, который ему сделали в медпункте «предвариловки», Варяг как-то сразу отключился. С трудом осознавая, что его посадили в «воронок» и везут по ухабистой дороге, он притих в углу душной вонючей камеры на колесах и дремал. Вернее, бредил. Перед его мысленным взором проплывали неясные картины из прошлого, обрывки воспоминаний и снов. Вика… Нестеренко… Джонни-Могильщик… Живой еще Ангел… Перелет из Сан-Франциско в Шереметьево… Побег… Распростершееся тело Пузыря… Все смешалось в голове в причудливый, фантастический калейдоскоп видений. В какой-то момент Варягу привиделась Светлана. Они вдвоем сидели на кухне в их доме в Сан-Франциско. Светлана показывала только что купленную новую стиральную машину… Машина завертелась… Все завертелось… Видение утонуло в сплошной круговерти кровавой потасовки. Вся Россия – огромное поле брани. Бродяги всех мастей режут друг друга, рвут на куски. А пуще всех Рваный орудует ручищами. Да только и его смерть застает. Валится громила с ножевой раной в горле. И все снова вертится, все летит… А над головой несутся беспризорные облака и… «черный воронок». Его куда-то привезли. Он не понимал, где находится. Да и не мог понимать. Только глубоко вбитые в мозг воспоминания о годах, проведенных за решеткой, подсказывали: ты в тюрьме, приятель! Варяга посадили в одиночку и через день водили в тюремный медпункт. А там… – проклятые уколы. Он вовсю корил себя за то, что так безропотно отдает себя в руки какому-то Воробьеву: врачу-мяснику, гниде, но сделать с собой он уже ничего не мог. Его воля таяла, как мартовский снег, а тело переполнялось безразличием, бессилием, полной неспособностью концентрировать свое внимание… Теперь это был не прежний Варяг, а безропотное, соглашающееся со всем существо, способное отправлять лишь элементарные животные потребности. Ночью или днем – он утратил ощущение времени – в камеру к нему иногда заявлялся ухмыляющийся подполковник Беспалый. Он стоял над заключенным, и откуда-то издалека, как сквозь вату, до ушей Владислава доносился его вкрадчивый зловещий голос: – Ну, кто кого? Полежи, полежи, голуба. Отдохни. Не хотел по-хорошему с Беспалым, будет по-плохому… Таким, как ты, полезно общаться со мной. Варяг проваливался во тьму, в пустоту, где его невесомое тело парило в пространстве среди черных облаков и вдруг точно какой-то неведомой силой выталкивалось на яркий свет. Тогда его глаза видели чьи-то лица, тюремные робы, погоны, автоматы, оскаленные клыки сторожевых псов… И потом он опять падал, падал в черную немоту. * * * Суд состоялся через неделю. Судья Миронов – парень лет тридцати пяти, с испитым лицом и жиденькими волосами – накануне принял подполковника Беспалого в своем кабинете. Александр Тимофеевич привычно закрыл дверь кабинета и повернул ключ в замке. Потом присел в кресло рядом с судьей и, глядя тому прямо в мутноватые зеленые глазки, тихо заговорил: – Завтра будет как обычно, Митя. Это очень опасный преступник. Косит под невменяемого. Мы за ним пять лет гонялись по всей России. Насилу выследили. Взяли в Орле или в Воронеже… не помню точно. На нем висит с десяток грабежей, два убийства. С отягчающими. Скажу тебе как на духу: прямых улик на него нет. Но я лично знаю, и в краевом управлении, и даже в Москве это тоже известно, что он виновен. Так что завтрашний суд фактически пустая формальность. Но приговор должен быть справедливым. Ты же знаешь, чему нас учили… – В эту секунду подполковник Беспалый многозначительно перевел взгляд на стену, где уже лет тридцать пылились выцветшие портреты Ленина и Маркса. – Нас учили, что наказание неотвратимо. Будь уверен: этот негодяй прекрасно все осознает. Ему надо впаять «десятку» строгого режима – и дело с концом. Судья заерзал и поднял взгляд на начальника знаменитой в округе зоны. – Александр Тимофеевич, я, разумеется, ни на йоту не сомневаюсь в правоте ваших слов. Но ведь формально, юридически то, что мы с вами делаем… делали до сих пор… и то, что вы мне предлагаете сделать завтра, чревато… Ведь дела на Игнатова фактически у меня никакого нет. Свидетелей нет. Даже, смешно сказать, потерпевших нет. Беспалый недовольно нахмурился и, встав, прошелся по кабинету. – Ну об этом не беспокойся. Потерпевшую я тебе обеспечу. Свидетелей приведу. А протокол соответствующий городские менты живо состряпают. Потом у меня же есть все депеши – из края, из Москвы. Об этом самом Игнатове. Тут ты не сомневайся. Завтра же тебе до заседания все доставлю в папках, с грифом «секретно» – все как полагается. Телефонограммы, отпечатки пальцев, показания о его прошлых подвигах. Все будет. Меня интересует только одно: чтоб завтра у тебя сидел адвокат – позови хоть Копылову Машку – и чтоб ты вынес ему обвинительный приговор. И не меньше «десятки». Ты сам посуди: как нам еще очистить российскую землю от этой мрази? Только суровым приговором. Убийства доказать мы не сможем – это ты прав: доказательств нет, и юридически ему «вышку» дать никак нельзя. Ну и ладно. Я же не прошу у тебя идти на сделку с твоей совестью. – Тут в глазах Беспалого замерцали иронические искорки. – Все, что завтра произойдет в зале суда, будет абсолютно законно. Подполковник Беспалый и судья Дмитрий Миронов уже в пятнадцатый, а то и в двадцатый раз разыгрывали этот фарс. Беспалый знал, что просто-напросто покупает судью (за каждый нужный ему приговор Беспалый «награждал» горького пьяницу Миронова ящиком водки). И Миронов знал, что подполковник его покупает (потому что всякий раз безропотно брал предлагаемый ящик водки). Для Миронова эти заказные процессы уже давно вошли в привычку. Он сурово (по требованию Беспалого) карал каких-то совершенно непонятных и ему не известных людей, которых откуда-то привозили в здание суда на «воронках» и после вынесения приговора куда-то увозили. А вечером к дому Миронова подкатывал милицейский «уазик», и хмурый сержант молча вносил в прихожую ящик с водкой и уходил, не дожидаясь слов благодарности. Для Беспалого судья Миронов был просто находкой. В этой глуши никто не мог проверить правильность и юридическую состоятельность следствия, процесса и вынесенного приговора. А любые апелляции, даже если бы кто-то удосужился их составлять, неминуемо затерялись бы в извилистых лабиринтах краевой бюрократической машины. О Машке Копыловой подполковник Беспалый упомянул не случайно. Машка Копылова была единственным на всю округу адвокатом с дипломом заочного юрфака. Но этим все ее достоинства и исчерпывались. Дальше начинались пороки. Она была не дура выпить и не дура потрахаться. В свои тридцать шесть Машка сохранила аппетитные формы, к которым, как знал Беспалый, был неравнодушен Миронов. Правда, ему удавалось утаивать свою страсть (отнюдь не безответную) от суровой и злобной жены Нины. Но от Беспалого утаить что-либо было невозможно, и Миронов знал, что висит у подполковника на крючке. Словом, так или иначе он вот уже пятый год исправно выполнял «судебные поручения» начальника зоны. И все были довольны. На следующее утро Миронов пришел в суд к половине десятого. Без десяти десять к нему в кабинет постучал нарочный от Беспалого с папками дела Игнатова. Как и обещал подполковник, все нужные документы были на месте. С фотографии на Миронова смотрел интересный мужчина лет тридцати пяти с интеллигентным холеным лицом. Удивительно, как обладатель такого умного лица мог быть убийцей и грабителем? Но Миронову не пристало рассуждать о своих «подсудимых». Он полистал дело. Вот показания двух свидетелей. Рыбаков и Мечников. Судя по всему, протокол был составлен совсем недавно – вчера, хотя дата стояла месячной давности. Рыбаков и Мечников – известные фрукты. Этим даже ящика водки не надо – одной бутылки было бы вдоволь. Так, потерпевшая – Ефросинья Копылова. А, черт, Машкина мать! Неужели Беспалый не мог найти кого-то другого, обязательно надо было приплести сюда еще и тетю Фросю. Вот Беспалый, змей подколодный, решил подстраховаться: о связи Миронова с Машкой Копыловой знали в городе только двое – сам Беспалый и тетя Фрося. Так, ладно, что же показала тетя Фрося? Боже ты мой, залез под вечер, когда все спали… Взломал комод, деньги взял миллион триста тысяч – да у Копыловых и сотни-то лишней отродясь в доме не было. Та-ак. Угрожал Ефросинье убить, замахнулся ножом, ударил, та потеряла сознание. Вынес магнитофон японский, плед индийский… Бред какой-то. Общий ущерб на сумму… Миронов закрыл папку. Тут не то что на десять, на два года с трудом тянет. Ну да ладно. По совокупности преступлений можно и десять дать. Кто проверит? У нас же тут глушь российская, как у Гоголя: скачи хоть три года – никуда не приедешь. Настенные часы пробили десять. Пора. Миронов уже давно, несколько лет, вершил правосудие один – заседатели все разбежались, но председательствующий (то есть он, Миронов) неизменно составлял протоколы, вписывая туда фамилии двух заседателей. Тех, с кем удавалось договориться накануне. Сегодня он решил вписать Пырьева Серегу и Самохвалову Светку. Благо они на этой неделе здесь, в городе. Миронов взял присланную Беспалым папку и вышел в зал заседаний. На скамье подсудимых сидел – вернее, полулежал, привалившись к спинке скамьи, – обвиняемый. Он мало походил на собственное фото: всклокоченный, заросший недельной щетиной, грязный. Особенно поразили судью Миронова его глаза – безумные, пустые, бессмысленные. На обветренных губах обвиняемого застыла идиотская улыбочка. В зале сидело человек десять, и, как успел заметить Миронов, народ все был подобранный: местные менты в штатском, бухгалтерши из горотдела милиции, главный редактор городской газетки «Путь свободы». На первом ряду сидел сам Беспалый в форме и сурово поглядывал по сторонам. Миронов объявил о слушании дела Игнатова Владислава Геннадьевича, обвиняемого в вооруженном грабеже и попытке убийства. На все вопросы судьи Игнатов отвечал нечто нечленораздельное и, когда Миронов спросил, признает ли он себя виновным, буркнул что-то, что можно было принять как за согласие, так и за отказ. Миронов написал в протоколе: «Обвиняемый признал себя виновным». Минут за двадцать все было закончено. Миронов даже не стал удаляться в свой кабинет для обдумывания приговора, а с ходу бухнул: «… к десяти годам лишения свободы с отбытием наказания в колонии строгого режима». Машка Копылова не произнесла ни слова, лишь исправно подписалась под всеми бумагами. После суда к Миронову в кабинет зашел Беспалый. Он молча подошел к столу и протянул руку. – Молодец. Все прошло гладко. Комар носу не подточит. Сегодня вечерком жди гостинцев. И до скорого! Думаю, пора тебя, Митя, повысить в звании. Ну бывай! Когда за Беспалым захлопнулась дверь, Миронов печально воззрился в окно. Интересно, когда это кончится? Наверное, никогда. Он вспомнил, что до него в горсуде Северного городка председательствовал Матвей Сергеевич Рыбин. Перед уходом на пенсию, четыре года назад, он вызвал к себе Миронова и долго с ним беседовал при закрытых дверях. Смысл беседы заключался в одном: Рыбин советовал своему молодому преемнику никогда не конфликтовать с представителями власти. Он Указал ему сухоньким пальцем на черный телефон на своем столе и пророкотал: – Мне по этой дуре лет двадцать звонили. И тебе будут звонить. Слушай внимательно, соглашайся. И выполняй. Тогда продержишься тут до пенсии. А иначе – со свету сживут. Миронов встал и подошел к окну. От здания суда отъезжал «воронок», в котором увозили только что осужденного на десять лет Владислава Игнатова. Все, сгинул парень, подумал Миронов. Погубил я тебя! ГЛАВА 33 Тормоза заскрежетали, и локомотив, шумно выдохнув в стужу колесные пары, остановился. – Приехали, голубчики, – злорадно проговорил подполковник Беспалый и выплюнул остаток папиросы себе под ноги. Чинарик проделал в воздухе великолепное тройное сальто и воткнулся изжеванным концом в свежевыпавший снег, а красный уголек – маленький злобный вулкан – пыхнул серым дымом и потух навсегда. – Я их научу любить свободу! – процедил подполковник сквозь зубы и уверенно двинулся в сторону остановившегося состава. Вдоль узкоколейки, с автоматами в руках, выстроился взвод солдат – это было первое оцепление, а всего лишь в нескольких шагах от него, впритык к эшелону, удерживая яростно рвущихся собак, стояло второе. Солдаты успели изрядно промерзнуть на двадцатиградусном морозе, но, проклиная в душе опостылевший край, въедливых командиров и матерых уркаганов, стойко продолжали нести тяготы срочной службы. Собаки надрывались от лая, неустанно рвались вперед, как будто хотели искусать стальные колеса локомотива, но строгие хозяева то и дело усмиряли овчарок, охаживая их концами поводков по спине, как нерадивую скотину. С подножки локомотива, прямо в глубокий снег, спрыгнул молодой розовощекий капитан. Он отряхнул рукавицей приставший к голенищам снег и бодренько поднял руку к ушанке, крепко завязанной под подбородком. – Здравия желаю, товарищ подполковник. Как видите, прибыли вовремя, ни на минуту не задержались. – Хвалю, – Беспалый стянул рукавицу и крепко пожал протянутую ладонь. – А то при таком морозе дожидаться, так до пенсии не доживешь. – Ну вам-то уж грех жаловаться, Александр Тимофеевич! Здоровье у вас медвежье… – Сколько в эшелоне? – Немного. Двести пятьдесят душ. Ну и намучился я с ними! Один раз чуть эшелон не перевернули. – Как же это они так? – усмехнулся подполковник. – А вот так! Стали бегать от одной стенки вагона до другой, грелись, и так раскачали вагон, что он едва под насыпь не опрокинулся. Сами бы, конечно, угробились, но и солдатиков бы покалечили. Только автоматными очередями и сумели их успокоить. Слава Богу, отмучился. В этот раз, как никогда, устал. Эта компашка, товарищ подполковник, вам сюрпризов еще наприподносит, попомните мое слово. – А я с ними вошкаться не собираюсь, загоню их сей же час в «сучью» зону – там их пускай научат хорошим манерам! – Вы, Александр Тимофеич, прямо весь в батю, ничем вас не проймешь. У меня вот так не получается. – Ничего, капитан, послужишь у меня, и у тебя выйдет: не можешь – научим, не хочешь – заставим. – Товарищ подполковник, а спирт у вас есть? – осторожно поинтересовался капитан и пояснил: – Вроде и взяли с собой немало – целую канистру, да тут такие морозы пошли, чуть дуба не дали, только спирт и спас. Пили ковшами, как компот, и за два дня весь недельный запас выдули. – Мне это знакомо, – понимающе хмыкнул Беспалый и довольно похлопал по плечу капитана: – Зайди в сторожку, там тебе плеснут, отогреешься… – небрежно махнул он в сторону крепко сколоченной избы, которая чернела за станционным домиком. Глаза молодого капитана радостно блеснули, он заговорщицки подмигнул стоящему рядом навытяжку солдатику и, придерживая левой рукой распахнувшуюся шинель, заторопился к избе. На душе у капитана стало покойно. Позади осталась длинная дорога, опостылевшая ответственность за заключенных и бесконечный холод, который не давал вздремнуть ни на секунду. Пусть теперь с этим этапом подполковник Беспалый повоюет. Капитан даже зажмурился. Боже, до чего хорошо, даже представить трудно – впереди его ждет отдых: стакан спиртяшки, банька и теплая мягкая постель, возможно под боком у какой-нибудь бабенки, если Беспалый не пожлобится. Уже взявшись за ручку входной двери, капитан обернулся и прокричал в мороз – его молодой голос был полон надежды: – А бабы здесь у вас симпатичные есть? Адресок не дадите? – Ты к лосихе сходи, может, она и даст, – задорно отозвался довольный лихим командированным Беспалый. – Нет, я серьезно! Та-а-щ подполковник? – А если серьезно, то есть неподалеку тут женский лагерь. Но смотри, капитан, чтобы они тебя на части не порвали. Бабы без мужиков звереют. Про отдых тогда забудь. Выспаться не надейся, заставят трахаться до утра. Так что ты подумай хорошенько и хер свой побереги. – Спасибо, что предупредили, – улыбнулся капитан и уверенно распахнул дверь сторожки. Из глубины комнаты в лицо ему ударили клубы теплого воздуха, запахло салом и жареной картошкой. «Нет уж, Александр Тимофеевич, – с радостью подумал капитан, – лучше я до утра спать не буду, но ближайший вечерок и ночку обязательно проведу в обществе вольноотпущенной девицы, а уж она-то пусть постарается и крепенькими ручонками и кое-чем еще, что у нее там есть, утолит желание, развеет тоску». Подполковник Беспалый неторопливо прошел вдоль цепи солдат. Под ногами сердито поскрипывал снег, злобно рычали собаки, предчувствуя большую работу, а солдаты, устав от долгого ожидания и холода, глухо матерились. Они с нетерпением ждали команды, чтобы заняться привычным делом – этапировать зеков в лагерь. Вот тогда начнется настоящий концерт, и уже брань обозленных заключенных будет слышна на всю тайгу. – В общем так, – строго начал Беспалый, пристально всматриваясь в озябшие лица охраны, – будьте с ними построже. Пусть знают, куда прибыли. Если что не так, можете затравить собаками. Я эту публику знаю. Пресекать любые поползновения к неповиновению. Если что – стрелять на поражение. А теперь открывай! Уголовнички уже заждались. Металлические засовы поддавались тяжело – примерзли так, что в пору отогревать. А когда наконец они сдвинулись, Беспалый невольно поморщился от лязга. Из темного проема на стоящих внизу солдат смотрели десятки глаз. – Шалавы! Это куда же вы нас загнали?! Да здесь же один снег, ебтеть! – И холод собачий! – Кончай базар! – уверенно распоряжался круглолицый сержант. – Мать вашу! Всем сесть! Руки за голову! Кому сказано – за голову! Или ты по башке прикладом хочешь? Выгрузка проходила нервно, даже безголосые первогодки орали так надсадно, будто в муках покидали материнскую утробу. Собаки, чутко улавливая состояние хозяев, вторили им яростным и охрипшим лаем. Зеки один за другим выпрыгивали на снег, приседали на корточки и, сцепив ладони на стриженых затылках, ждали очередной команды. – Быстрей! Быстрей! – раздавалось отовсюду. – Начальник, не гони лошадей. Мы уже приехали, и нам спешить некуда! – рассерженно огрызнулся высокий уголовник лет пятидесяти. Телогрейка на нем была явно с чужого плеча – широкая, с длинными рукавами, а на голове – затертый малахай. – На морозе торчать хочешь? Будет тебе мороз, можешь не сомневаться! – А ты нас не пугай, начальник, мы к неудобствам привычные. Это тебе ляльку под бок подавай, а нам и в карцере тепло будет. Вон морозили нас всю дорогу. Сержант заметил у говорившего в самом углу рта золотую фиксу: она вспыхнула ярким солнечным бликом и тут же погасла под брезгливой губой. Сержант уже вздернул автомат, чтобы прикладом пригасить мятежный огонек, но, увидев злые глаза блатного, неторопливо опустил ствол – зек принял бы удар со стойкостью. Он был как раз из той непонятной породы людей, которые, когда их пытают костром, просят сделать им побольше, дескать, получай удовольствие, харя, мучай, чтоб тебе потом было неладно на том свете. – Смотри, как бы челюсть свою на снегу не оставил, – строго предупредил сержант, но бить не посмел. Зеки сидели на корточках вблизи вагонов и с опаской озирались на собак, которые яростно гавкали им в лица. Подполковник Беспалый шел вдоль эшелона, внимательно всматриваясь в прибывших. Физиономии некоторых были ему знакомы. Не первоходки прибыли, отметил он про себя, но останавливаться не стал. – Заканчивай разгрузку, Федор, – коротко бросил Беспалый подоспевшему старшему лейтенанту Сушкову, совсем еще мальчишке, прибывшему на службу пару месяцев назад из Ростова-на-Дону. Молодой старлей лихо козырнул и отрапортовал: – Стараемся, товарищ подполковник, только ведь все они с гонором, каждый себя важной птицей мнит. Выкуриваем из вагона, словно пчел из ульев. А они делают вид, что не спешат. – Ну тогда дым здесь не поможет, Федя, – очень серьезно заметил Беспалый. – Ты знаешь, как ковбои объезжают мустангов? – Нет, – почти виновато отвечал старший лейтенант. Он был сердит на себя: никогда не угадаешь, какой вопрос вертится в голове у начальства. Федор Сушков уже давно заметил любовь подполковника к подковыркам и шуточкам и потому всегда старался держаться настороже, чтобы не попасть впросак. – Плетьми, мой дорогой, плетьми! И лупят мустангов до тех самых пор, пока они не становятся послушными. Вот так же и наших подопечных нужно учить уму-разуму. Ты хорошо меня понял, старший лейтенант Сушков? – Так точно, товарищ подполковник! – Тогда выполняй! Что же ты стоишь? В глазах юноши плеснулось недоумение, потом он дал отмашку к виску и четко развернулся на каблуке. Зеки, косясь, терпеливо дожидались, когда закончится толковище начальства и, стараясь не обращать на себя внимание солдат, потихоньку переговаривались между собой. – Половину России объездил, а здесь не бывал. Места, видать, совсем гнилые. Тайга! Зимой голод да холод собачий, а летом комары с мошкарой до кишок изожрут. Я на юге любил сидеть, в среднеазиатских зинданах. Тепло там, – мечтательно протянул заключенный лет сорока, и его сухое, обветренное на жестоких морозах лицо разодрала блаженная улыбка – и сразу всем стало ясно, что нет лучшего места на земле, чем среднеазиатские зинданы. – А по мне – так любая зона, только чтобы не «сучья», – заявил высокий зек в широкой телогрейке. – И порядки там непутевые, и сами они живут как звери. Вон в александровской транзитке «суки» всех воров перекололи, а потом, это же сущее блядство с суками париться. – Это ты верно сказал. По мне так лучше себя перышком по венам, чем к «сукам» на милость, – поддержал длинного молодой верзила, с огромным, во всю правую щеку, уродливым следом °т ожога. Старший лейтенант отошел на несколько шагов, потом обернулся: – Товарищ подполковник, по бумагам сверяем? – Старлей, ты меня начинаешь утомлять. Или ты всерьез думаешь, что кто-нибудь из них схилял на полном ходу? Да тут поселки друг от друга на сотни километров. И народ здесь – сплошь охотники. А они мужики серьезные – пристрелят и не спросят, как звали. Помирать же никому не охота, даже в неволе. Опять же, какому беглому охота замерзнуть в тайге: сейчас вон, гляди, морозы какие. – Но, Александр Тимофеич, вы ведь сами наказывали считать! – Наказывал, наказывал. Ладно, считай всех по головам… по пути! А то я сам вместе с зеками здесь околею. – Есть! По пути! – бодрее, чем следовало, отозвался старший лейтенант. Осужденных выстроили в колонны, и старший лейтенант Федор Сушков громко предупредил вновь прибывших: – Граждане заключенные! Сейчас в колонне по четыре вы пойдете к месту расположения. Шаг в сторону считается побегом. Будем стрелять без предупреждения. В колонну по четыре становись. Зеки не торопясь разобрались в строй и, получив команду «двигай», созерцая бритые затылки друг друга, медленно затопали по убитой снежной дороге, а солдаты на ходу стали пересчитывать их по головам. Когда через полчаса ходу на перекрестке дорог колонна свернула направо, над ней вдруг пронесся резкий взволнованный крик: – Братва! Да что же это делается?! Эти пидорасы нас как раз в «сучью» зону гонят! Бля буду, в «сучью»! – А ты уверен? Ведь капитан говорил, что на лесоповал отправят, – отозвался ему другой голос, настороженный, резковатый. – Так лесоповал ведь прямо, я там три года чалился, а мы идем прямехонько к «сукам» на зону. Беспалый узнал говорившего. Это был Грач, длинный сутулый зек, принадлежавший к сильной «масти». Голос у Грача был надрывный, с этаким напором, который мог мгновенно передаться и остальным заключенным. Однако сразу вмешиваться Беспалый не стал – время не пришло. К тому же ему хотелось посмотреть, что будет делать молодой старлей (про себя он давно прозвал его «Чиграш»). Назревающая ссора – подходящий случай, чтобы проверить молодого вертухая на самостоятельность и выдержку. – Разговоры! – громко пробасил старший лейтенант, будто прочитав мысли начальника и как бы подтверждая, что предстоящее дело ему вполне по силам. – Ты свои рога, салабон, не суй, когда тузы толкуют, – раздался резкий голос из колонны. – Что?! – потянулся старлей правой рукой к кобуре. – Да я тебя! – Ты меня на понт не бери! И не таких приходилось щипать, – забасил из толпы все тот же уверенный хриплый голос кого-то из зеков. – Ты думаешь, я просто так в эту глушь притопал, чтобы на сугробы пялиться да на тебя, козла румяного? Раз я здесь, значит, были у меня заслуги перед бродягами. А вот в «сучью» зону, начальник, мы не пойдем! Такого уговору не было. Можешь стрелять нас, резать на куски, травить собаками, Но мы больше шагу не сделаем. Давай поворачивай в воровскую зону на лесоповал: стране лес нужен. Чиграш аккуратно расстегнул кобуру, выудил из нее табельный пистолет Макарова и, задрав голову, посмотрел поверх колонны. Первые ряды зеков прочно встали, как будто натолкнулись на каменную преграду. Подполковник, криво улыбаясь, продолжал наблюдать за действиями молодого офицера охраны. Эх, Чиграш, Чиграш, птенчик еще. Об эту крепость разбивались и не такие пернатые! Но старлей не сдавался и, размахивая пистолетом, кричал в толпу зеков: – Кто думает так же, как вот этот ублюдок? Ну?! Прозвучал выстрел. Раскатистый звук заставил псов забрехать усерднее, а колонна невольно уплотнилась. – Ты патроны понапрасну не трать, лейтенант. И всех под одну гребенку ублюдками не причесывай. А патроны тебе еще могут пригодиться… чтобы пустить себе пулю в лоб, – злобно зашипели со всех сторон из толпы. – Сказано тебе было: не пойдем, значит, не пойдем! Беспалый, наблюдавший за этой сценой, зло и витиевато выругался – вот удружил капитан с этапом, упрямые попались, еще даже и приехать не успели, а уже за свое. Хоть бы поспрашивали как следует, к кому на зону их прислали. Что, мол, подполковнику Беспалому Александру Тимофеевичу их доверили, на воспитание и перевоспитание. Ну, держись у меня, сучье отродье. Старший лейтенант Сушков сделал несколько быстрых шагов в сторону говорившего: тот, в мохнатой неуставной шапке, в длинном тулупе с высоким воротником, закрывавшим почти половину лица, выглядел очень возбужденным и рассерженным; казалось, даже снег под его подошвами поскрипывал сейчас по-особенному зло, неистово. Остановившись напротив парня с изуродованным лицом, старлей, уже сильно запинаясь, прокричал: – Все пойдете туда, куда я приказал. И если потребуется, то прямиком в карцер. Ответом на слова старшего лейтенанта были ухмылки – такие кривые губы и прищуренные наглые глаза, что старлей почувствовал себя опущенным в дерьмо. Зеки стояли тесной сплоченной группой. Даже внешне они были похожи друг на друга – высохшие, с обмороженными лицами и обветренной кожей, словно крепкая горная порода, о которую легко затупить любой нож самой прочной стали. Серьезный собрался народ на этой глухой северной станции: суровый, злой, многое повидавший и испытавший на своем веку. Правда, были среди них несколько парней очень странного вида. Особенно один, небритый здоровяк лет тридцати пяти в черной, до пят, изношенной овчинной дохе, который стоял на нетвердых ногах, ничем не интересовался и все время молчал, пока прочие базарили между собой и цапались с охраной. В его глазах затаилось бессмысленное выражение непонятной тоски – точно он не видел и не слышал происходящего вокруг. «Больной, что ли? Зомби какой-то», – мельком подумал старший лейтенант. Он по-прежнему продолжал бесцельно сжимать в руках пистолет. Холодный металл неприятно кусал подушечки пальцев, и ему подумалось, что еще минута подобной пытки, Подобного противостояния, и его нервы не выдержат, а табельное оружие вывалится из непослушных рук. Несмотря на вверенную ему власть и оружие, он ощущал свое полнейшее бессилие перед Угрюмой массой зеков. Нечто подобное он испытывал в детстве, сталкиваясь в ссоре со своим младшим братом, – тот тоже умел бунтовать, оказывая при этом глухое непреодолимое сопротивление. Еще тогда, в детстве, Федя Сушков понимал, что, будь он даже в десять раз здоровее брата, у него все равно не отыскалось бы столько сил, чтобы подчинить младшенького своей воле. – Ты бы, начальник, убрал пушку на всякий случай, что ли. Мы тебе не детвора, чтобы нас стращать! – прервал затянувшееся молчание Грач. Федор и сам понимал, что выглядит глупо, бегая перед строем зеков с «Макаровым» в руке. Многие из заключенных не однажды побывали в тюряге и во всякого рода переделках и подобное поведение воспринимали как издержки молодости. Федор, понимая бессмысленность своих действий, в конце концов смирился и неторопливо сунул пистолет в кобуру, долго и тщательно поправлял портупею, а когда поднял глаза, заметил стоящего в нескольких шагах подполковника Беспалого. Подполковник не спеша приблизился к зекам. Те изучающе, исподлобья поглядывали на старшего начальника. – Что, Чиграш, сломался? – ни на кого не глядя, спросил Беспалый. – Да я… Понимаете, товарищ подполковник… это… – Не мямли! Не с того надо было начинать с этим быдлом. Ты что, не мужик, что ли? – Понимаете, я попробовал… – Бабу будешь пробовать! – И вполголоса добавил: – Смотри, пацан, как надо разговаривать с зеками, и запоминай. Блатные любят силу! Беспалый повернулся к строю и неторопливо и уверенно прошелся взад-вперед. – Вот что, мазурики, – негромко сказал Беспалый. – До меня дошел нелепый слушок, будто бы вы не желаете идти в зону. Так это или нет? Он понимал, что продраться сквозь колючие взгляды толпы заключенных сейчас так же трудно, как пробираться сквозь таежный бурелом босиком. – Понимай как хочешь, а только в «сучью» зону мы не пойдем! – прозвучало из толпы. – Этот голос мне знаком, уж не Грач ли это «закукарекал»? – прищурился зловеще подполковник. – Ты не ошибся, Сашка, это я. – Теперь понимаю. Ты стал шибко смелым. Но только для тебя и для всех вас я – Александр Тимофеевич. И фамилия моя Беспалый. Как и у бати. Запоминайте сразу, чтобы мне науку эту не вдалбливать в ваши тупые головы дважды. Беспалый окинул медленным тяжелым взглядом притихшую на время колонну зеков: – И откуда у вас это упрямство? Только ведь и я упрямец… коли ты, конечно, о том не забыл, Грач? А тут и другие мои знакомые среди вас есть. А коли не забыл, так расскажи корешам, что за фрукт такой подполковник Беспалый. В общем так, шантрапа, если через пять минут не надумаете по своей воле идти, погоню вас другим способом, как стадо баранов. – И подполковник глянул на часы. – Слово сказано, многие из вас обо мне слыхали и должны знать, что я никогда решений своих не меняю. – Слушай, начальник, ты тут из себя корчишь серьезного, а только и мы не из простых. Хочешь спокойствия, давай потолкуем. – Не понял? – вскинул брови Беспалый. – С кем тут толковать? Да и о чем? Ваши порядки я знаю не хуже вас. В общем так, – Беспалый задрал рукав тулупа. – Сейчас десять тридцать, у вас в запасе осталось четыре минуты. Если ничего не решите, прикажу стрелять. – Пусть базарят! – повернулся он к охране. – Но смотрите в оба, если что… шмаляйте из всех стволов… Под мою ответственность. Ясно? Натянув папаху на самые уши, Беспалый развернулся, достал сигареты и, закурив, подставил под колючие взгляды зеков широкую спину. Те, сгрудившись вокруг опытного зека по кличке Грач, стали решать, как им быть дальше в этой непростой ситуации. – Жив останусь, бля буду, замочу эту суку, – вырвалось у парня со шрамом на лице. – Не так-то это просто и не скоро будет. А сейчас ведь Беспалый не шутит и будет стрелять, как пить дать. Я его гадскую натуру знаю. Зальет все кровью, на хрен, как бабушкин огород, – вмешался невысокий зек, которого прозывали Копченым – кожа на его лице была настолько темной, что казалось, будто бы большую часть жизни он провел под палящим курортным солнцем. – Пусть не шутит, и что с того? Нам что, ссучиться из-за этого? По мне, так лучше помирать, чем на поклон к сукам. – Так-то оно так, да ведь и в покойниках много не погуляешь. – Да не посмеет этот гад всех пострелять, братва, ведь не посмеет?! – Отчего же? Ты еще не знаешь Сашку Беспалого. Гикнешься за две минуты. Брызнет пару раз из АКМ, и до барака не доползешь. – Я лучше пулю приму, чем потопаю в «сучью» зону, – твердо сказал Грач. – Бродяги, мы ведь с вами не шавки и, уж точно, не бараны?! – И, царапнув колючим взглядом угрюмые лица зеков, Грач с криком «Разбегайся, братва!» рванулся с места, сбил с ног охранника и кинулся бежать к лесу. За Грачом к лесу бросились еще несколько зеков. Остальные зеки тоже было бросились врассыпную, но в это время подполковник Беспалый, сразу же оценив ситуацию, коротко скомандовал: «Огонь!», сам выхватил пистолет и без подготовки выпустил в убегающую фигуру Грача всю обойму. Грач вдруг споткнулся. Вскинул руки и медленно повалился на снег. Шквал очередей из автоматов уложил на землю и всех остальных убегающих. Собаки рвали ошейники, стараясь укусить зеков; солдаты едва сдерживали их ярость – оскаленные, озлобленные пасти крепкими капканами щелкали у самых лиц. – Что надумали, мазурики? – нарочито бодро прокричал Беспалый. – Кто еще хочет порцию свинца? Ах, сволочи, гниды! Всем руки за голову, и марш на зону. «Сучья», говорите? Ну значит, в «сучью». Старлей! А ты подбери трупы и доставь их в морг. ГЛАВА 34 Подполковник Беспалый вошел в кабинет главврача тюремной больницы Дмитрия Савельевича Ветлугина и плотно закрыл за собой дверь. Решительным шагом подойдя к столу, за которым сидел худой пожилой мужчина в белом халате, он без приветствия и предисловий тихо сказал: – Сейчас к тебе приведут семерых новеньких. Им всем прописан курс усиленного лечения… Ты знаешь какого. Особое внимание одному, я тебе его покажу. Будешь колоть им тот препарат, что Воробьев передал в желтеньких ампулах: по половинке раз в неделю. Об уколах не болтать. Знать об этом не должна ни одна живая душа на зоне – понял? Для всех версия такая: ребята на этапе приболели и ты их лечишь. Понял? И все. Главное, не проболтайся своей толстожопой медсеструхе. Она девка сердобольная, на всю округу разнесет, придется тогда ее усмирять. А нас с тобой начальство за яйца подвесит. Сам знаешь… – Новоприбывших «пациентов» вы вместе поселите? – заинтересованно спросил главврач тоном истинного ценителя «искусства». – Ты что! Обалдел? По разным, конечно, по разным баракам раскидаю. А во-он того, в черной шапке, – глядя в окно на конвоируемых, указал Беспалый, – отправим в четвертый барак к отмороженным. Пускай они с ним разъяснительную работу проведут. Этот парень – отменная сволочь, ему будет полезно после укольчиков поближе познакомиться с местной шелупонью из четвертого. Главврач кивнул. – Ну и ладушки. Вечерком еще перебросимся словечком. Бывай, Дмитрий Савельевич. Готовь «операцию». * * * Он опять провалился во тьму. Он падал в глубокий колодец без дна, переворачиваясь на лету, кувыркаясь в плотном ватном мраке. Голова болела нестерпимо. В висках стучало. В горле пересохло, язык распух и бессильно прижимался к нёбу. Полет во тьме внезапно прерывался, и он оказывался на свету. Его выбрасывало на яркий слепящий свет, и он, мучительно превозмогая боль во всем теле, в глазах и ушах, старался понять, что с ним, куда его везут. В том, что его везут, сомнений не было. Он ощущал мерные покачивания, слышал ритмичный стук, видимо вагонных колес. Его куда-то везли. Было холодно. Дальше снова зиял черный ватный провал… Нет, одно воспоминание все же было – болезненное, страшное. Он помнил, как кто-то брал его за руку, закатывал рукав – и острая пронзительная боль иглой впивалась в предплечье. Потом боль текла по всему телу, проникая в самые потаенные уголки. Ему становилось легко до невозможности, он становился невесомым, воздушным. Но через миг все тело тяжелело, наливалось свинцом, и он опять летел в чудовищную, мрачную бездну… Голоса. Голоса. Они причиняли ему особые страдания. Голоса звучали невнятно, глухо, точно издалека, точно сквозь плотную пелену. Он различал голос Светланы. Голос Егора Сергеевича. Голос Ангела. Потом были лица. Они кружились у него перед глазами безумным хороводом. Лица знакомые и незнакомые. Какие-то злобные хари. Смеющийся рот здорового парня, который по-английски разговаривал с ним и называл себя «Джонни». Искаженная злобой рожа толстого седого полковника милиции. Смеющееся лицо Светланы. И – залитое кровью лицо Вики… Его опять выбросило на свет. Он силился открыть глаза. Открыл. И тут же услышал голоса… – А он живой? – с сомнением поинтересовался круглолицый крепыш в подполковничьей форме. – Живой, ничего с ним не сделается, – удовлетворенно заверил другой – в белом халате врача. – Проваляется пару часиков в коме и будет жить дальше, как огурчик здоровенький, но без мозгов: память у него недели на две отшибет, до следующего укола. Будет жить как свинья: пожрет, посрет. Так что ничего – пусть подрыгается в судорогах, получается это дело первый раз очень болезненным. Но зато в следующий раз будет легче. Крепыш нагнулся над неподвижным телом. – А если все-таки не очнется? – Организм крепкий, выдюжит. Такие, как он, еще и не такое выдерживают. Очнется! – И что же ты тогда предпримешь? – поинтересовался крепыш. – Буду исполнять ваши инструкции. Вколю ему небольшую дозу успокоительного, пускай отсыпается – и в четвертый барак. Значит, говорите, сволочь и очень опасен? – Да, – сказал круглолицый. – Очень. – Понятно, – в голосе врача прозвучали нотки сомнения. – Знаете, никогда бы не подумал, что это обычный зек, способный на подлость, на жестокость. Я ведь всяких зеков на своем веку насмотрелся. Многих по роже узнаешь за три километра. А этот лицом скорее напоминает респектабельного бизнесмена из новых русских, чем вора. К тому же, вы не поверите, он бредил по-английски! И еще на каком-то языке. Видать, все же в нашу клетку залетела птичка очень высокого полета. – Ну раз так, доктор, и ты обо всем догадываешься, береги его. Вдруг он нам еще пригодится. – Но неужели он такой же вор, как и другие? – продолжал недоумевать врач. – Можешь не сомневаться, не такой. – Круглолицый улыбнулся. Доктор явно смешил его – на каких только чудиков, Дмитрий Савельевич, ты не насмотрелся в своем тюремном лазарете, но все никак не можешь перестать удивляться?! В тюремном лазарете Дмитрий Ветлугин прослужил более двадцати лет и действительно успел насмотреться такого, чего не удавалось увидеть даже очень опытному военврачу. Зеки вели себя самым непредсказуемым образом, они глотали ножницы, вспарывали себе животы, отрубали пальцы, травились, вкалывали под кожу керосин. И все это делалось для того, чтобы вырваться из душных камер на простор больничных коек, под опеку молоденькой сестры, где вожделенный покой хоть чем-то смахивал на домашний уют. И совсем неважно, что через недельку-другую им приходилось возвращаться в зловоние и грязь, – зато воспоминаний о таком путешествии хватало на несколько месяцев. Коренные обитатели тюрьмы, прозываемые тюремным языком «котами», резались для того, чтобы не работать: а за выпущенные кишки можно было получить инвалидность, что давало возможность возлежать на шконке и поплевывать на слова кума о праведном трудовом образе жизни. В отличие от крепкого, коренастого подполковника Беспалого, Ветлугин был ужасно худ – ни дать ни взять оглобля, завернутая в белую простыню, лицо серое, очень напоминающее необструганное полено: у всякого, кто видел доктора впервые, возникало непроизвольное желание пройтись по его шершавой коже хорошо заточенным рубанком. Руки у врача были длинными и казались нелепой добавкой к сухопарому телу. Во время разговора Ветлугин смешно жестикулировал своими руками, так что казалось, будто они прилажены к плечам с помощью шарниров. Доктор наклонился над кушеткой еще ниже. Он долго рассматривал лицо нового подопечного, потом длинными пальцами уверенно приподнял ему левое веко. – Вы зря переживали, Александр Тимофеевич, посмотрите, как сузился его зрачок, света испугался, милейший! Конечно, ему плохо, но все-таки не настолько, чтобы умирать. Поживет еще. – Вы все-таки приставьте к нему сиделку… мало ли что, – настойчиво попросил подполковник Беспалый. – Обязательно, Александр Тимофеевич. Не беспокойтесь, медсестра Елизавета посидит с ним, – охотно согласился врач. Его плечи на миг приподнялись. – Она же и будет делать ему инъекции. Она не любопытна. Не станет допытываться, что мы колем нашим пациентам. – Я слышал, что наш препарат может обладать побочными действиями, – негромко произнес начальник колонии. – Что именно вы имеете в виду? – То, что он негативно воздействует на мозг. – Ах вот вы о чем! Не думаю. Скорее, этот препарат очень сильный нейролептик, который лишь подавляет функции головного мозга. У пациента могут возникнуть нарушения, связанные с длительной потерей памяти, но потом, в течение месяца-двух, она полностью восстанавливается. Период восстановления у всех разный. Люди с сильным характером восстанавливаются быстрее. – Я бы вам, Дмитрий Савельевич, хотел сказать, что в нашем ведомстве не огорчатся, если у него даже совсем пропадет память. Как и у остальных шестерых, что лежат в соседних палатах. Лишь бы живы остались. – Понимаю. Ну, это, знаете ли, как получится, – неопределенно пожал плечами врач. Дмитрий Ветлугин не любил, когда начальство навязывало ему свою волю. Но это был как раз тот случай, когда нужно встать навытяжку, выставив грудь колесом, и браво проорать: «Будет сделано!» Круглолицый визитер ушел, не попрощавшись. – Лиза! – громко позвал Ветлугин. На голос врача в палату вошла крупная полная женщина лет тридцати. Высокая и крепко сбитая, она была похожа на прототип советских скульптурных спортсменок, все еще красующихся в провинциальных городских скверах. Из-под тонкой ткани белого халата огромными шарами выпирали два гигантских холма. На могучих бедрах халат так плотно натянулся, что грозил лопнуть. Даже не притронувшись к ней, можно было бы смело утверждать, что баба она мягкая и теплая, как мешок гагачьего пуха. Единственное, что портило ее, так это взгляд: пытливый и изучающий – такие глаза бывают у вертухаев, стоящих на караульных вышках. Видно, в тюремных стенах даже аппетитная медсестра мнит себя строгим надзирателем. – Да, Дмитрий Савельевич, – произнесла женщина. Голос у нее оказался очень мягкий, что опять не увязывалось с ее металлическим взором. Наверняка у домашнего очага она была и покладистой женой, без разговоров исполнявшей все желания мужа, и заботливой сердобольной мамашей. Но сейчас ее взору больше подошел бы автомат Калашникова и кирзовые сапоги, чем хрупкий шприц и домашние шлепанцы. – Видите этого больного? – показал Ветлугин на человека, лежащего без движения на койке. – Вижу, Дмитрий Савельевич. – Как только он очнется, сделайте ему инъекцию. Вот ампула. Я думаю, вас не нужно предупреждать, что вы не должны отвечать ни на какие его вопросы. – Разумеется, Дмитрий Савельевич. Как долго я должна находиться с ним? Ветлугин удивленно посмотрел на женщину. – Прежде вы не задавали подобных вопросов. Сколько потребуется, Лизавета Васильевна, – холоднее обычного произнес Ветлугин. …Некоторое время Варяг прислушивался к доносившимся откуда-то издалека звукам. Он долго не мог понять, что это: собачий лай или чей-то плач? Наконец он сумел разлепить глаза и прямо над собой увидел белую простыню. Странно, почему она вся в трещинах? А еще через секунду догадался – потолок! Тогда где же он – в комнате или в склепе? Владислав ощущал невероятную слабость – не было возможности даже пошевелиться. Руки и ноги отказывались слушаться, словно принадлежали кому-то другому Наконец, скосив глаза, он обнаружил источник шума: высокий худой мужчина в белом халате, очень нескладный, что-то строго выговаривал полной женщине. Помещение очень напоминало больничную палату. А может быть, даже морг. Нет, на морг не похоже. Мужчина в белом халате произнес пару резких фраз и удалился. – Где я? – как можно громче произнес Варяг. Но женщина продолжала заниматься своими делами. – Ответьте, где я? – крикнул Варяг. Женщина взяла со стола книгу и принялась переворачивать страницы. Варяг вдруг осознал, что она ничего не слышит. И его крики для нее звучат не громче, чем писк раздавленного воробья под ногой у слона. Варяг напрягся изо всех сил и попытался пошевелиться, но тут же почувствовал, как руки и ноги пронзили тысячи игл, а затем болезненная судорога пробежала по всему телу, вырвав из его горла слабый стон. – Вы уже очнулись, заключенный? – казенно поинтересовалась женщина. – Вам не стоит поворачиваться, каждое движение будет причинять вам адскую боль. Потерпите, я вам сейчас помогу. Давайте вашу руку. Вот так… Пальцы у женщины были мягкими и прохладными. Они весело пробежали по его коже, умело отыскали вену, а в следующую секунду он почувствовал укол, а затем новая, еще более невероятная боль опрокинула его в беспамятство. …Варяг не помнил, сколько пролежал, но всякий раз, когда он просыпался, видел перед собой одну и ту же картину: белый, в трещинах, потолок и сидящую рядом полногрудую женщину. Потом ощущал невероятную боль во всем теле и вновь проваливался в неизвестность. Иногда до него доносился мужской голос и обрывки разговора: – Как он? – Все так же, Дмитрий Савельевич. Без изменений. Варяг хотел подняться на мужской голос, продраться сквозь вязкий туман, сквозь пелену беспамятства: когда же прекратятся его мучения? Но сил у него хватало только на то, чтобы, с трудом разлепив веки, вприщур взглянуть вокруг себя, увидеть бесформенные пятна, ничего не понять и снова впасть в долгую и тяжелую прострацию. ГЛАВА 35 Металлом заскрежетала открываемая дверь. Что-то глухо стукнуло снаружи, а потом в проеме показались двое надзирателей. Они волокли под руки мужчину. Тот был без сознания. – Принимайте нового постояльца, – громко известил обитателей камеры надзиратель постарше, которого зеки за красный болезненный цвет лица нарекли Помидором. Глядя на него, любой взялся бы с уверенностью утверждать, что это один из самых преданных поклонников Бахуса, страстный любитель выпить. Но странность заключалась в том, чтоПомидор был заядлым трезвенником и вознаграждение за свои услуги предпочитал брать исключительно в денежном выражении, а не стаканом водки, как делали многие по старинке. Его молодой напарник лейтенант Прохоров, напротив, обладал весьма фотогеничной внешностью – такие мужественные правильные черты лица можно встретить разве что на рекламных щитах, пропагандирующих здоровый образ жизни. Наверняка парень мечтал о карьере юриста, но судьба распорядилась иначе, так что вместо судейской или прокурорской мантии он вынужден теперь носить форму вертухая и служить в этой забытой Богом дыре. – Его бы в лазарет, а не в камеру, начальник, – Подал голос из глубины хаты блатной по кличке Веселый. Здесь, в камере, именно Веселый был за пахана. На правой щеке у него красовалась тоненькая ниточка шрама, которая слегка поднимала уголок рта, от чего лицо Веселого приобретало совсем не веселое, а, скорее, злодейское выражение. – Оттуда и тащим, – почти задорно отозвался на слова пахана молодой надзиратель. Жильцы хаты, не вставая с мест, с интересом всматривались в лицо новичка. Красив, сука, и, видать, крепок… был… Даже в неподвижном теле угадывалась порода и какая-то скрытая сила. Веселый это сразу заметил, но виду не подал и цедил сквозь зубы: – Вы к нам, случаем, не «черта» притащили? Сами знаете, у нас место только у дверей свободно, – зло хмыкнув, он взглядом указал на шконку, где располагался «черт» с презрительной кличкой Сопля. Чертяка и вправду был неопрятен – из длинного носа, смахивающего на хобот тапира, частенько торчали сопли, которые тот неизменно вытирал рукавом. В камере с ним не общались, презирали – черт, одним словом! Даже в угол, где он проводил свои часы, зеки бросали, как правило, недружелюбные взгляды. А если случайно соприкасались с ним, то, морщась, брезгливо стряхивали с одежды невидимую нечисть. – Непутево его рядом с чушпаном сажать, Василь Семеныч, – обратился к Веселому старший из надзирателей. – По роже видно, что он из коренных. Мы точно не знаем, конечно. – А это проверить можно, начальник, – высказался блатной по кличке Федя Лупатый. – Скиньте его на пол, если до шконки доползет, значит, из крепких. Ежели останется у параши отираться, значит, ковром сделаем, ноги об него будем вытирать. Он хмуро посмотрел на первоходок, которые смирненько сидели на своих шконках. Молодежь пугливо смотрела на Федю: казалось, что взмахни Лупатый рукой – и они разлетятся по углам как перепуганные воробьи. Федя Лупатый был прав: ни один из уважающих себя зеков не смел опуститься на пол. Только чушпаны, способные портами собирать дерьмо, без всякой брезгливости селились во всех самых грязных углах. Коренной же обитатель тюрьмы любит чистоту и всегда умудряется выглядеть среди многочисленных обитателей тюрьмы как топ-модель в городской толпе. Надзиратели, послушав базар зеков, наконец заволокли новичка на середину камеры и, не особо церемонясь, бросили на пол. Голова его глухо стукнулась о цемент. – Живой? – усомнился молодой. – А что с ним будет? – делово отозвался Помидор, который не любил особенно блатных. – Мы ведь его почти любовно положили. Вертухаи коротко рассмеялись и затопали прочь из камеры. Тяжело звякнула дверь. И хата мгновенно превратилась в тесный неуютный склеп. Взгляды сокамерников были обращены на лежащего. Варяг глухо застонал. * * * Помидор повернул ключ на два оборота. Секция, отделяющая одну часть тюремного коридора от другой, была закрыта, и теперь металлическую решетку можно было протаранить разве что самосвалом. – Может, мы зря так? – усомнился молодой. – А тебе-то что, Прохоров? Детей с ним крестить, что ли? – Все-таки вроде приличный… нехорошо, на шконку бы его определить. Приличный же мужик вроде? – Вроде, вроде… А ты Беспалого приказ не слышал? Не наша это забота, – веско возразил Помидор. – Наше дело зеков стеречь, чтоб никто из них из тюрьмы не убег. А там, в камерах, они пускай между собой сами разбираются. Ты думаешь, этот красавчик случайно попал в эту камеру? – А разве нет? – Эх, чудак. Да за нас давно уже все Беспалый решил, – ткнул Помидор пальцем вверх. – Ты же знаешь, эта камера славится как непутевая. Вот его и определили на воспитание. Ладно, забудь об этом, у нас с тобой имеется куча других дел. И Помидор, тряся огромной связкой ключей, затопал в кабинет начальника докладывать о выполнении приказа. * * * Голоса. Голоса. Точно жуки жужжат в теплый летний день. Лица. Ужасные, грязные, чумазые лица. Щербатые ухмылки. Небритые щеки. Всклокоченные волосы. Вонь… Я должен отогнать это наваждение, подумал он. Я должен. И тут впервые за все эти томительные мучительные дни беспамятства к нему на миг вернулось ясное сознание. Я же Варяг. Где я? Я в тюрьме… А это кто? Он огляделся по сторонам. Это зеки. Я в камере с простыми зеками… – Глядите-кась, зенки открыл, – почти восторженно объявил Федя Лупатый. – Могу поспорить на пачку чая, что до шконки он не доползет. Не та у него кишка, чтобы надрываться. – Это ты зря, посмотри, как он вылупился, – принял вызов Миша Питерский. – Такие ребята способны ползти на карачках от Мурманска до Владивостока. Жильцам камеры был известен затянувшийся спор между Федей Лупатым и Мишкой Питерским. Если один из них присаживался, то другой непременно вставал, если один говорил, что нащупал что-то мягкое, то другой утверждал, что это колючее. Это были два антипода. И отличались друг от друга в первую очередь внешне. Федя Лупатый был относительно молод и в свои тридцать лет все еще числился в пацанах, хотя по тюрьме ходил слушок о том, что смотрящий региона пытается вывести его в положенцы. Но кандидатура не проходила потому, что он не имел всех надлежащих заслуг перед блатным миром. К тому же Федя Лупатый был москвич. А Миша Питерский, ясное дело, – из Питера. Он уже разменял шестой десяток, но довольствовался скромным званием мужика, хотя по количеству пропаренных лет мог потягаться с самым закоренелым обитателем тюрьмы. Его голос на зонах звучал всегда веско, и блатные старались заполучить к себе в союзники такого крепкого зека, каким был Миша. Веселый был между ними всегда чем-то вроде третейского судьи. Как блатной, он имел четкие принципы, которые позволяли ему быть главнокомандующим на тюремном поле. Часто от его слова, как пахана, зависела судьба того или иного зека. Вот и сейчас он держал в своих руках жизнь новенького, а спорщики обращались к нему за советом. – Хорошо, договорились, – шумел Мишка Питерский, – пускай Веселый нас рассудит. Если за десять минут этот хер не поднимется, значит, с меня пачка чая. Остальные зеки, обрадованные новому развлечению, зашевелились. Ставки сделаны, представление начиналось. – Смотри, как глазами ворочает! – Место выбирает, куда выползти. – А может, его к параше подтолкнуть? – Верхом на сральнике он будет смотреться клево. – Смотри, смотри, пополз! По-пластунски чешет, чертяка! – радовался Мишка Питерский. – Ну, шевели, шевели копытами! Ползи, жучара! – Не, не доползет! Сукой будет! Эй, братва, сейчас мы с вами чифирчиком побалуемся. Но Варяг, с минуту отдышавшись, приподнялся: сначала он оперся на ладони, потом встал на четвереньки и, медленно разогнувшись, встал в полный рост. – Смотри-ка, братва, а он мужик из крепких. – Да просто этот чертяка жить хочет, – зашумели из дальнего угла. – Да какой он чертяка? – Чертяка, точно чертяка. Вон для него унитаз родней, чем матушка. – Не, братва, он из крутых. Смотри, смотри, как чешет, ну будто фраер по Бродвею. – Где я? – негромко произнес Варяг голосом, скорее похожим на стон из свежеприсыпанной могилы. – На курорте, мать твою! – расхохотался Федя Лупатый. Его остроту оценили, и камеру тряхнуло от громкого смеха. Варяг сделал неверный шаг. Руки у него были расставлены в стороны – чем не слепец, потерявший поводыря. – А может, его пинком подогнать? – поинтересовался Виталька Гроб, получивший кликуху за «мокрые» подвиги. Он слыл беспредельщиком, и сокамерники держались с ним настороже – трудно было предположить, что в следующую минуту может выкинуть этот отмороженный. – Это ты брось! – строго предупредил Веселый. – В споре важна чистота эксперимента. Варяг прошел метр, потом другой, оперся рукой о шконку и опустился на свободное место. – Дошел, сучара, – разочарованно протянул Федя Лупатый. – Я ведь из-за тебя, гада, пачку чая профукал, – и в сердцах он с размаху ударил новенького в лицо. Голова откинулась и громко стукнулась в стену. Варяг завалился на спину и потерял сознание. – Ты его никак ли замочил, Лупатый? – проговорил Веселый. – Да разве этой петушне что-нибудь сделается? – поморщился Лупатый. – Его надо к двери оттащить. Пидорам там самое место будет. – Шлифуй базар, Лупатый, с чего ты взял, что новенький из петушни? – А мне и смотреть особенно не надо. Такую птицу сразу разглядеть можно. Посмотрите, люди, на его рыло. Разве у коренного может быть такая сытая, довольная пачка? А взгляни на его чистенькие ручки. Да пидор он, пидор. Это ж ясно. – Не понял… – Что не понял? Не понял, так еще раз присмотрись, какая витрина холеная. Даже если это и не кочет, так все равно не из наших. – Ладно, Лупатый, кончай базар и гони проигранный чай. Федя нехотя, лениво стал развязывать тесный сидор. С явным сожалением он извлек из его нутра пачку индийского чая со слоном. – В этот раз твоя взяла. Держи обещанное, – сказал Лупатый, вручая проигранный чай Мише Питерскому. – Ох, хорош! – смачно вдохнул тот аромат чая. – Почифирим, братва. – Вот только где «дрова» добыть? Последнюю майку вчера спалили. А чифирчику страсть как хочется, прямо душа горит. – Я знаю, где «дрова» достать, – зло объявил Федя Лупатый, – я у этой петушни как раз рубаху рассмотрел, кажись, из хлопка. «Дрова» что надо! Ну-ка, Лесник, подсоби раздеть залетного, – строго распорядился Федя, кивнув пареньку лет восемнадцати. – Не гоже мне, блатному, в птичьих перьях копаться. Паренек был деревенским, из глухого сибирского села, затерянного в тайге. Из тех мест, где избы не запираются на ключ, а двери просто припирают палками – значит, хозяина нет дома, а может, подался он в тайгу дня на два, на три – проверить расставленные капканы да пострелять куропаток. Воров в тех местах не водилось сроду, а если попадались таковые, то расправлялись с ними предельно просто – разрубали по частям, а потом скармливали останки свиньям. А потому, когда какой-то бродяга нелегким случаем угодил в деревушку и утащил заготовленный копченый окорочок, разорив при этом крепко сколоченный погреб, Колька разыскал в тайге вора и вколотил ему в череп двойной заряд дроби. Причем свой поступок он не считал грехом и уж тем более убийством – именно так поступали его пращуры, даже не подозревая о том, что за это полагается некое судебное наказание. Возможно, это происшествие осталось бы незамеченным, а труп, разорванный росомахами, исчез бы навсегда, если бы бродяга не оказался известным мокрушником и по его следу не шла целая рота солдат. Недолгое дознание выявило пятнадцатилетнего убийцу, тем более что парень и не скрывался. А еще через два месяца его сунули в колонию для малолетних, где он и дождался перевода во взросляк. Колька Лесник только хмыкнул на слова блатного, но перечить не стал. Его тонкие длинные пальцы нырнули под ворот рубашки, расстегнули пуговицы. Он, не особенно утруждая себя, с силой дернул отвороты, вырывая пуговицы с мясом. Под рубашкой оказалась хэбэшная футболка. Лесник пощупал ее и довольно протянул: – Знатные дрова. Придется разнагишать чертяку. Ничего, в камере у нас теплынь, без рубашечки и маечки не замерзнет. Зато мы душу с чифирчиком отведем. Голова новичка безвольно и нелепо моталась из стороны в сторону. Лесник задрал футболку и вдруг отдернул руки, как будто его током шарахнуло. – Братва, наколка-то у нашего постояльца авторитетная: крест с ангелами. – Брось лепить! – отозвался Гроб. – Откуда у такого фраерка наколка с крестами может взяться? – А ты глянь. Виталька Гроб неохотно сполз со шконки, воткнул босые ноги в теплые тапочки и лениво зашлепал к неподвижно лежащему незнакомцу. Его взгляд натолкнулся на темно-синюю наколку законного вора: огромный крест, по обе стороны от которого парили в легких просторных хитонах два ангела. – Да какой он вор! А за эту липовую наколку он нам еще крепко ответит. – А ты что скажешь, пахан? – спросил Федька Лупатый. Теперь в его глазах не было прежней решимости. За свой зековский век он сталкивался со многими перерождениями. Случалось и такое, когда дохляк оказывался в таком авторитете, о каком не может мечтать даже дурень с мускулатурой Геркулеса. Видал он убийц с глазами архангелов и совестливых мужиков в обличье Квазимодо. Если наколка сделана не по делу, то отвечать наглецу придется крепко, по полной программе, ну а если новичок и в самом деле вор, то за гнусный базар он может языки охальников вбить в шконку сотыми гвоздями. Федя Лупатый еще раз посмотрел на наколку. Он знал толк в наколках: такие рисуночки выкалывали лет пятнадцать назад. Это сейчас любой первоходка расписывает себе грудь и спину такими соборами, каким позавидовала бы даже столица златоглавая. По множеству мелких деталей, заметных только искушенному глазу, Федя мог судить, что наколку сделали, когда ее обладателю едва перевалило за двадцать. Если он действительно законный, то в те времена коронами просто так не разбрасывались и, значит, действительно заслуги у него перед воровским миром немалые. – Веселый, как ты скажешь, так и будет: ты главный, – поддержал Лупатого Мишка Питерский: это был тот редкий случай, когда они действовали заединщиками. – Я все думаю, – пробасил пахан, – рожа мне его что-то незнакомая, бродяги, ну хоть режьте меня на куски. Воров я знал за свою житуху предостаточно. Но вот от этого так и тянет каким-то фраерским душком. А главное, если он вор, тогда почему молчит «телеграф»? – Может быть, наш гость фирмач? – спросил Федя Лупатый. – А как же наколка?! Даже фирмачам дешевым известно, что за такое башку отвинчивают! – А может, он ссученный – вот и помалкивает «связь». А наколку вывести, падла, не захотел. На память оставил. – Все может быть. Давайте-ка вот что, братва, задвинем его пока поближе к двери. Ему-то сейчас все равно, где лежать. Вот и Федя его крепко кулачком приласкал, так что он не сразу очухается. Чтоб на авторитетном месте лежать, он должен нам свое право по-серьезному доказать. – А как же с тем, что он добрался до шконки, – раздался голос Кольки-Лесника, – мы же все сейчас видели. – Ничего мы сейчас не видели, кроме того, что он умеет ползать по полу, – решил за всех Веселый, – скидывай его с мягкого – к двери, на пол. * * * Варяг открыл глаза и опять не смог понять, где находится. Взгляд его уперся в шершавые доски. В одном месте он обнаружил глубокую трещину, которая криво разбивала доски и раздвоенным концом уходила в сторону. Все тело болело и ныло, как будто он лежал на битом стекле. Наконец он с трудом догадался: тюрьма. В сознании всплывали нечеткие картины недавних событий. Вот, значит, какой сюрприз приготовил ему Шрам: сдал ментам. Рубашки на нем не было. Он попытался вспомнить, как и кто его раздел, но перед глазами заплясали смутные видения: лица, лица, черный «воронок», зал суда. И снова Шрам, растопырив ладонь, пытается длинными крючковатыми пальцами дотянуться до его лица… Варяг застонал и с усилием повернулся, ощутив боль едва ли не в каждой клеточке своего тела. Только бы не забыться. Он сжал челюсти и, прикусив губу, почувствовал, как во рту стало солоно от крови. Варяг нашел в себе силы, чтобы приподняться и сесть, и тут же услышал удивленный возглас: – Ба! Да наш птенчик проснулся. Он даже не сразу сообразил, что эта фраза относится именно к нему. Стараясь не замечать боли, Владислав повернулся на голос. В двух шагах от него стоял, улыбаясь во всю рожу, молодой парень. – Ну вот теперь ты нам и расскажешь, фраерок, как такой авторитетной наколкой разжился! Варяг поднял руку к губам и снова почувствовал сильнейшую боль. Только сейчас он обратил внимание на то, что сидит у самых дверей. Не замечая ехидного тона, он медленно пошевелил рукой и, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил: – Где моя рубашка? Виталька Гроб сделал шаг вперед и спаясничал: – Да ты никак ли замерз, бедненький? А мы ведь, представь, из твоей рубахи хорошие «дрова» заготовили. Чифирчику, знаешь ли, захотелось. Спасибо не говорю, ты ведь нам сам предложил. Верно, братки? – По какому праву наколку с ангелочками нарисовал? – сурово поинтересовался Федька Лупатый. Варяг молчал. – Ты что, настолько крутой, что и отвечать не хочешь? – переспросил Лупатый. – А мы ведь люди серьезные и не все время ласковые. Мы ведь и строго спросить можем. Если в молчанку будешь играть, так тебя быстро в петушиную стаю определим! Слышь, ты, гнида? Варяг изо всех сил прижал пальцы правой руки друг к другу и коротким резким выпадом выстрелил прямой ладонью вперед – в кадык Феди Лупатого. Тот, даже не успев среагировать, охнул, чавкнул глоткой и, закатив глаза, завалился на спину. Удар был настолько силен и точен, что у Феди перешибло дыхание, тело забилось в судорогах. В камере воцарилась гробовая тишина. А Варяг, тяжело передохнув, тихо спросил: – Кто еще хочет узнать, по какому праву у меня на груди наколка с ангелами? Я вижу, вы тут целое толковище устроили, но если вам это не известно, то поясняю, что с воров может спрашивать только сходняк, а не разномастная шантрапа. Теперь это был совсем другой человек, и, несмотря на измученный, болезненный вид, он сейчас совсем не походил на бесформенную груду мяса, каким казался еще полчаса назад. Все в камере почувствовали, какой огромной силой и опасностью повеяло от незнакомца. Сейчас уже никто не сомневался, что этот парень скорее умрет, чем даст себя унизить; даже если у него отнимутся руки и ноги, он одними зубами сумеет защитить себя. Федя Лупатый был мертв. Его открытые глаза удивленно взирали в потолок. – Непочтителен был покойник к ворам, а это всегда чревато неприятностями, – тяжело, сквозь зубы процедил Варяг. – Споткнулся парень да по своей неловкости напоролся горлом на край шконки. Такое бывает… Верно, пацаны?! Шок от случившегося у зеков понемногу сменился почтением и страхом: быстрое перерождение жалкой безобидной гусеницы в смертельно опасного скорпиона произвело на обитателей хаты неизгладимое впечатление. – Кто здесь за пахана? – едва слышно спросил незнакомец. Говорить ему было очень трудно, он едва держался на ногах, но у присутствующих возникало ощущение, что его голос звучит как могучий колокольный звон, как гром среди ясного неба и что именно этот парень призван здесь утверждать неписаные законы и требовать их неукоснительного соблюдения. – Я, – невесело отозвался Веселый. Голос пахана прозвучал виновато: он без труда распознал в новеньком сильную масть. – Я – за вора. Погоняло Варяг. Может, слыхал? Веселый так и поперхнулся. Он кашлял долго, сотрясаясь всем телом. – Как же не слыхать! – голос бывшего пахана дребезжал, а зубы стучали от страха. – Так что же, пахан, случилось с моей рубашкой? – Да, понимаешь, Варяг, тут у нас маленькое недоразуменьице вышло, – залепетал Веселый. Превозмогая боль, Варяг встал с пола, с трудом распрямился и направился в дальний угол камеры, где обычно было место Веселого. – Держать вора у дверей, когда он находится в беспамятстве, это, по-твоему, недоразумение? – спокойным голосом отреагировал Варяг. – Варяг, да понимаешь, как все это вышло… А потом, кто знал? – На то ты и пахан хаты, чтобы знать! Ты поставлен, чтобы следить за порядком, а вместо этого посеял беспредел… – Варяг, пойми… – …Ты воспользовался моей беспомощностью, чтобы унизить вора. А вместе со мной ты унизил все воровское сообщество. Ты – не жилец! – Варяг, тяжело дыша, обливаясь потом, стоял на ногах из последних сил. Его сознание снова начинало мутиться. Но он видел, что сокамерники уже определились в своих симпатиях. – Видно, пахан, твоя судьба умереть в этой камере… случайно свалившись со шконки. Впрочем, я могу дать тебе шанс выжить. Если, конечно, пожелаешь. – Что я должен сделать, Варяг? – просительно, дрожа всем телом, промямлил Веселый. – Лезь под шконку! Отныне твое место там, на полу. Ну! Не заставляй меня ждать. У меня нет сил. Веселый колебался считанные секунды, а потом, не выдержав страшного напряжения, задрал тощий зад и полез под шконку. Варяг тяжело опустился на место Веселого и обратился к Витальке Гробу: – Ты меня назвал птенчиком? Зря ты так! Не умеет у нас молодежь уважать старших. К тому же у тебя есть серьезный недостаток – ты слишком громко говоришь, а в присутствии вора нужно сбавлять на полтона. Давай под шконку! – Да ты чего? Братва! Что это он здесь раскомандовался? – Кому сказано, под шконку! – Ну еще чего! – Вот что, братва, вижу парень попался упрямый, – осмотрел Варяг примолкших зеков. – Окуните этого горлопана в парашу, а потом делайте с ним все, что хотите. Зеки повскакивали со своих мест, заломили Витальке руки, с рвением выполнили приказ законного вора. Ничего больше Варяг не помнил. Он нашел в себе последние силы, прилег на подушку и снова надолго провалился в черный тяжелый бред. А в углу Веселый, тихо переговариваясь с Мишкой Питерским, пришел к мысли, что о вновь прибывшем нужно незамедлительно по внутренней тюремной «почте» сообщить Мулле. ГЛАВА 36 Самым старым зеком на зоне, где хозяйничал Беспалый, был вор с необычной для уголовного мира кличкой – Мулла. О себе он говорил, что происходит из знатного казанского рода, на чьих плечах держалась ханская власть, и будто бы в его жилах течет и капля крови самого Чингисхана. Заки Зайдулла – так звали старого вора – был правоверным мусульманином, и даже тюремный режим не отучил его от каждодневного намаза и пятиразовой молитвы. Выходя из барака, Мулла никогда не забывал упомянуть имени Всевышнего: – Выхожу из дома с именем Аллаха на устах и вверяю себя ему. Нет никого сильнее и могущественнее его, нет никого, кто был бы так свободен от недостатков, надеюсь только на его помощь. Старик не уставал говорить о том, что истинное его призвание – быть муллой: и отец его, и дед, и даже прадед – все были священнослужителями. Сложись все иначе, возможно, и он легкой походкой зашагал бы по избранному пути, и не было бы для него большей благодати, чем нарекать новорожденных божественными именами, а усопшего отправлять в последнее пристанище. И если бы не происки шайтана, прожил бы Заки Зайдулла жизнь в святости и в согласии с самим собой. Последние пять лет он чувствовал, что особенно грешен перед Аллахом, а потому, кроме обязательных пяти молитв, читал еще одну, в которой каялся в содеянном и просил Всевышнего уберечь его от соблазна и козней шайтана. Для молодых зеков, пришедших из малолеток, старый Мулла казался таким же древним, как холм, поросший соснами, возле лагеря, да и поведение его выглядело необычным – разве нужно здороваться по нескольку раз в день с человеком, которого уже видел, и так ли уж обязательно мыть уши и нос, прежде чем прочитать обыкновенную молитву. Однако насмехаться над стариком никто не смел: он отмотал в сумме почти пятидесятилетний срок, который отбыл в разных лагерях и колониях. К тому же Мулла был одним из первых коронованных воров России и сумел взрастить не одно поколение законников. Даже такие крупные авторитеты уголовного мира, как Ангел и Дядя Вася, гордились тем, что он дал им рекомендацию в «законники». Мулла не представлял себе иной жизни, чем заключение, и распахнутые ворота тюрьмы его пугали. За колючей проволокой он состарился, просидел три войны, пережил несколько кремлевских переворотов, хоронил старые традиции и встречал новые, а волю знал только по рассказам недавно осужденных и по книгам и газетам, которые проглатывал, словно пилюли. Несколько раз он попадал под амнистию, и начальству едва ли не силком приходилось выпроваживать его из ворот тюрьмы. Но на воле он всякий раз оставался недолго и уже через месяц-другой возвращался к размеренной и привычной для него жизни российского зека. Однажды он вернулся в тюрьму через день после освобождения, когда на глазах у десятка свидетелей вытащил у нерасторопной бабули кошелек с мелочью. Подобные поступки он совершал намеренно, тоскуя о скупой арестантской пайке, и ликовал по-ребячьи, когда вновь попадал под присмотр строгого караула, не забывая при этом благодарить Аллаха за заботу. Только здесь, на зоне, и нужна была его жизнь. А смерти более благородной, чем на шконке, он и не представлял. Это куда лучше, чем помирать где-нибудь на грязном вокзале под безразличными взглядами бродяг, которых он презирал всю свою жизнь. Начальство хоть и не позволит обмывать, но в саване не откажет, а большего правоверному и не полагается. Несмотря на благообразный вид, этот старик был очень крупный и закаленный многими невзгодами вор, которого не сумела сломать ни послевоенная сталинская диктатура, ни безжалостная мясорубка андроповского КГБ, а нынешние мальчики из ФСБ ему и вовсе казались младенцами. Он сумел пережить в лагерях «сучью войну», несколько больших восстаний, да и сам с десяток раз организовывал крупные бунты. Мулла был колот, пытан, но не бит, и это обстоятельство позволяло ему снисходительно относиться не только к зеленым уркам, стремившимся к злобному самоутверждению над равными, но даже к начальнику колонии и кумовьям, которые загнулись бы и от десятой доли тех испытаний, что выпали на его сморщенную, выбритую гладко голову. Мулла оставался одной из живых легенд арестантского мира, его неувядаемым символом, своеобразным талисманом. Уже не одно поколение воров сошло в могилу, а он продолжал жить, словно воплощение бессмертия. Этот величественный осколок давно ушедшей эпохи продолжал хранить чистоту воровских традиций так же бережно, как пустынник бережет чистоту святого колодца. Ради воровской идеи он мог сцепиться со всем остальным миром, который стал бы ему перечить. Такая схватка для него была сродни войне за веру, он вступал в нее с именем Аллаха, который одаривал его не только силой, но и бесстрашием, и Мулла всегда знал, что если ему придется умереть в этом сражении, то его душа непременно обретет покой и поселится в раю. А умрет он как святой – без мук и непременно с улыбкой. Мулла не признавал компромиссов и не жаловал серого цвета: он предпочитал белое и черное и точно так же разделял всех на людей и врагов, причем с последними расправлялся безжалостно. До сих пор вспоминают случай, когда он стал инициатором бунта в одной из сибирских зон лишь из-за того, что одному из заключенных не разрешили свидание с женой. Тогда убили двоих офицеров охраны, а с десяток активистов зарезали заточками. Совсем невероятным выглядело зрелище, когда шестидесятипятилетний старик, не уступая в злобе молодым, полным силы быкам, неистово набрасывался на солдат срочной службы. Мулле добавили срок, и вместо положенных семи лет он теперь мотал пятнадцать. Для его возраста это было равносильно пожизненному заключению, что вызвало у старого зека довольную улыбку. Лучшей доли для себя он и не желал. Ведь если придется помирать на нарах, то найдется пара заботливых рук, что развернет его ногами в сторону Каабы да подложит под голову что-нибудь мягкое. Однако, как выяснилось, не «пятнашка» была самым страшным наказанием – хуже всего то, что его переправили из воровской зоны в «сучью», да не куда-нибудь, а к подполковнику Беспалому. Воры всего севера называли это учреждение «плавилкой», потому что во время отсидки даже самый стойкий человек-кремень превращался в шлак или, в лучшем случае, в оплавленный комок нервов. Все зоны России делились на воровские и «сучьи», в каждой из которых существовали свои традиции и порядки. И если в первых красный цвет не был в почете, то во вторых им часто бравировали, и зеки, составляющие лагерную элиту, нашивали красные лычки на бушлаты. «Сучья» идеология разъедающей ржавчиной прошлась по некогда крепкому телу воровских традиций, и в лагерях, где раньше пелись блатные песни, зазвучали бравурные марши, прославляющие эпоху. Хуже всего, думал Мулла, то, что молодежь принимала заведенные порядки за исконно воровские традиции и начинала в них верить как в религию. Воровские и «сучьи» зоны различались не только по цветам. В воровских, как правило, царил порядок, установленный на авторитете паханов, в «сучьих» зонах господствовал его величество кулак! Блатные, побывавшие в «сучьих» зонах, вспоминали о месте былой отсидки с особой неприязнью. «Сучьи» зоны губительны были тем, что, как правило, там действовали порядки администрации, которая могла не только затравить неугодного ей «отрицалу», но – с помощью «актива», прозванного среди осужденных «козлами», – даже сровнять с землей самых больших авторитетов уголовного мира. Не один «законный», попав в «сучью» зону, уже через полгода бывал оплеван «активом» и обесчещен подрастающей шпаной, имеющей весьма смутное представление о настоящих авторитетах. «Сучьих» зон боялись – они больше напоминали минное поле, и нужно было обладать неимоверным чутьем и осторожностью, чтобы не попасть в заготовленную ловушку. Частенько под неугодного авторитета подводили «косяк», после которого он мог оказаться не только в «мужиках», но и превратиться в лагерный шлак. В последние годы в «сучьих» зонах участилась дурная практика – пидораса, проигравшегося в карты, заставляли целовать неисправимого «отрицалу», после чего последний попадал в разряд отверженных. Страшны были «сучьи» зоны и «активом», который рвался в досрочное освобождение и мог выполнить любое желание администрации. Воров старались перековать, согнуть, сломать, но многие из них, будучи верными учениками-последователями, предпочитали скорее умереть в муках, чем отречься от своей веры. Вот и Мулле, на старости его тюремных лет, довелось угодить на «сучью» зону. И Мулла, за свою нелегкую и длинную жизнь научившийся философски переносить тяготы бытия, «переварил» и «сучью» зону. Более того, хотя старик мог бы, пользуясь своими воровскими связями, добиться перевода в другое место, он, преследуя какие-то свои цели, и по сей день оставался в этой гнилой яме и, похоже, неплохо себя чувствовал. Не особенно «высовываясь» и не обладая какой-либо видимой властью в лагере, старик тем не менее имел среди зеков непререкаемый авторитет, а большего ему и не требовалось. Высовываться и лезть в «передовые» ближе по духу и по душе было другому обитателю зоны, которого зеки называли не иначе как Щеголь. ГЛАВА 37 Свою карьеру пахана колонии Стась Ерофеев по кличке Щеголь начал лет десять назад после разговора с тогда еще капитаном Беспалым. В то время Стась ходил в «гладиаторах» у одного из авторитетов зоны и был обязан душить всякое сопротивление в стане мужиков. Несмотря на средний рост и щупловатую фигуру, его побаивались – был он резок и непредсказуем и, не раз случалось, одним ударом опрокидывал даже двухметровых верзил. Самое большее, чего он желал тогда в своей воровской карьере, так это сделаться одним из авторитетов зоны или, во всяком случае, добраться до подпаханника и жировать вместе с блатными за одним столом. Место же пахана ему не светило по одной причине – Щеголь был «химиком», то есть «заряжал» дешевенький коньячок отравой для тараканов и подливал случайному собеседнику, охочему до дармовой выпивки. Куш обламывался большой, когда удавалось выйти на «лоха», следующего транзитом с далекого севера на теплый морской берег, чтобы распарить на жарком солнышке застуженные косточки. Но чаще выручка была невелика и ее едва хватало на то, чтобы раз в неделю посидеть в приличном ресторане. К тому же существовала опасность, что дозировка будет несколько завышенной, и тогда придется повесить на свою шею «мертвяка», а это не шло ни в какое сравнение с такой безобидной забавой, как «заряженное» питие. В этом случае менты не стали бы смотреть сквозь пальцы на миленькие шалости «химика», при первом же удобном случае цапнули бы его за шиворот. Сам Щеголь давно хотел поменять свою «химическую» профессию на какую-нибудь более достойную. Он даже однажды навязался к корешам брать квартиру какого-то оперного певца из Большого театра, где, со слов наводчика, добра было больше, чем в Оружейной палате. Но когда уже был сложен в портфель необходимый инструмент, Стась раздумал, – слишком рискованным показался ему визит в опустевшую хату. Иное дело родное ремесло – подсыпал отравы в стакан, и «клиент» спекся. Риск минимальный, а без куша никогда не остаешься. Главная же хитрость состояла в том, что все делалось в открытую и никто из соседей даже не подозревал, что происходит раскручивание «лоха», и незатейливый выпивон воспринимался дружеским застольем старых приятелей. Щеголь скоро осознал, что к другому воровскому бизнесу он просто не приспособлен. Быть «химиком» ему суждено на роду. Втайне он даже считал, что профессия «химика» – высший пилотаж воровского искусства. Разве это просто – вычислить в толпе «лоха» с большими деньгами? На это требуется невероятное чутье, а потом даже и этого маловато – надо его разговорить, найти слабую душевную струну и постараться, чтобы он принял тебя не за искусителя-змея, думающего о чужом тугом кошельке, а за друга, на которого можно вывалить бремя своих горестей и переживаний. С ментами, как и всякий вор, Щеголь всегда Держался «на стрёме» и общался с ними строго по Делу, прекрасно осознавая, что подобное знакомство для многих блатных заканчивается не только загубленной карьерой, но иногда даже преждевременной смертью. Если и возникали между ментами и ворами какие-то приятельские отношения, то прочие уголовники посматривали на такую дружбу косо, полагая, что от нее веет ядовитым запашком измены. Однако с капитаном Беспалым у Стася вышло совсем иначе. Капитан умел расположить к себе: держался непривычно просто, весело и заразительно хохотал и умело рассказывал похабные анекдоты. С такими талантами, как у Беспалого, нужно было обольщать девок или плести крепкую агентурную сеть, а не сидеть в глуши, начальником зачуханной колонии. Позже Стась убедился в том, что совсем не напрасно в лагере говорили, будто бы в каждом отряде у Беспалого свои люди и о жизни на зоне он осведомлен не хуже, чем сам пахан. С ним полагалось держаться особенно осмотрительно – за напускной маской простака прятался неимоверно изворотливый, расчетливый и гибкий ум. Такие люди, как Александр Беспалый, способны одним своим обаянием заморочить голову кому угодно. Если бы не знать, что он носит форму офицера внутренней службы, то его вполне можно было бы принять за блатного, который «чалился» едва ли не во всех зонах России-матушки. Во всем облике Беспалого угадывалось что-то от авторитетного вора, знающего себе цену и силу своих слов. Возможно, характерные жесты и слова к нему прилипли сами, от общения с подопечным контингентом, но всего вероятнее, что, будучи потомственным тюремщиком, он неосознанно скопировал линию поведения блатных еще в далеком детстве. Щеголь не сомневался в том, что если бы судьба Александра Тимофеевича надломилась в середине юношеского пути, то вместо офицера внутренних войск из него вышел бы крепкий пахан. Даже сейчас, попади он в колонию, сумел бы не опуститься: именно такие верховодят в «ментовских» зонах, «поносят» судей и держат за проституток бывших прокуроров. В тот раз, пять лет назад, разговор проходил необычно и совсем не был похож на дружескую беседу, какой Беспалый удивлял даже осужденных. Увидев Щеголя в своем кабинете, капитан с ухмылкой обронил: – А ведь ты запачкан, Стасик! Стась Ерофеев выделялся среди заключенных почти болезненной чистоплотностью. Перед едой он подолгу мыл руки, чем напоминал хирурга, готовящегося к операции, а с тюремной робы так тщательно смахивал каждый приставший волосок, будто готовился пройтись по подиуму топ-моделью на глазах у миллионов телезрителей. Именно поэтому его и прозвали Щеголем. Осужденные говорили о том, что даже в кишащем вшами и тараканами следственном изоляторе он умудрялся выглядеть безукоризненно чистым, а на суде появлялся в выглаженных брюках и белоснежной рубашке и больше напоминал жениха перед свадьбой, чем будущего арестанта. – И где же? – удивленно воззрился Щеголь на свои брюки, на которых отчетливо вырисовывались стрелки. – Стась, – с нарочитым недоумением воскликнул Беспалый, – да ты не туда смотришь! Ты не спереди смотри, а сзади. Не видишь, – сочувственно вздохнул капитан. – А впрочем, такое сразу не разглядишь… Чтобы резьбу на заднице заметить, нужно сначала штаны снять. Может, тебе лучше к зеркалу подойти? Стасю Ерофееву не однажды приходилось слышать о том, как Беспалый вербует агентуру, – под тяжестью обличительных фактов склонялись даже самые непримиримые блатные, но он никогда не думал, что это может быть так страшно. Он понял, что Беспалому стало известно о самой сокровенной его тайне, которой он ужасно стыдился, опасаясь, что однажды она станет достоянием блатных и тогда прежние приятели-бойцы распнут его на полу барака, подобно тому, как это делали римские гладиаторы с обесчещенной жертвой. …Это произошло с ним во время «малолетки», когда один из старших воспитанников – по кличке Дрозд – заманил его в туалет и, накрыв своим огромным телом, наиздевался над ним, как над девкой. А потом, надев штаны, довольно изрек: – Теперь ты мой и будешь обслуживать меня по первому разряду. А когда Дрозд повернулся и пошел к двери, Стась пырнул его в печень заточенной отверткой. Щеголю добавили тогда срок, а Дрозда он больше никогда не видел. Говорили, что тот месяц провалялся в лазарете и только молодость не позволила ему рано повстречаться с безносой старухой. …На мгновение Стась почувствовал, как его парализовало, а потом, сглотнув горькую слюну, произнес: – Что надо? – Ты не бойся, все останется между нами, – усмехнулся Беспалый. – Я ведь и не такие тайны с собой ношу. А твоя она – тьфу! Пустяк! Если бы я тебе рассказал все, что знаю, так ты бы мне просто не поверил. Но на это я не имею права, иначе я бы не был опером. Сболтнешь лишнего, а потом человека пырнут, как ты в свое время Дрозда. Милый ты мой, я знаю много таких, которые обслуживали воров, будучи «пацанами», а потом сами становились законными. Возможно, некоторые и знают про них, да молчат, а слово одно лишнее скажут, так им – чирик по горлу, и поминай как звали! А твой случай – это сущая безделица… Ты не держи на меня зла – что поделаешь, работа у меня такая сволочная. Думается мне, что мы с тобой еще подружимся. – Подружимся, говорите… Чтобы человека на свою сторону перетянуть, вы его всегда сначала мордой в помои суете? Беспалый вновь ободряюще улыбнулся: – Ошибаешься, Стась, это не дерьмо. Вспомни щенка, который отворачивается от миски с кашей, пока его носом туда не сунешь. Вот так и ты… Да ты расслабься, Щеголь. Может, выпить хочешь? Коньячок! Для такого гостя, как ты, мне ничего не жалко. – В глотку не полезет. – А вот это ты напрасно, – мягко укорил его Беспалый. – Знаешь, коньячок – вещица полезная, если, конечно, употреблять его в меру. Снимает стресс, расширяет сосуды. А ведь мы с тобой приближаемся к тому возрасту, когда себя уже следует беречь. Я, к примеру, не отказываю себе в удовольствии выпить в день рюмочку. Капитан налил коньяк в низкую пузатую рюмку и решительно опрокинул темно-коричневую жидкость в раскрытый рот. – Крепка! Как ее только пьют, проклятую… Знаешь, Щеголь, я давно к тебе присматриваюсь. В тебе есть нечто такое, что напрочь отсутствует у многих. Характер! И не просто характер, а воровской характер. Не зря говорили в старину: «Ищи смелого в тюрьме!» Ты из таких. А потом, в тебе есть честолюбие, и я уверен, что ты не будешь довольствоваться ролью тупоголового гладиатора, который по указке пахана готов проломить голову любому. Ты пойдешь выше! И я помогу тебе в этом. – Покупаешь, гражданин начальник? – Совсем нет. Предлагаю тебе равноценную сделку. Через несколько лет я сделаю тебя паханом зоны, а возможно, даже вором в законе, но ты в свою очередь должен исполнять любое мое распоряжение. Если я приказываю навесить на кого-то «косяк», ты должен исполнить. Если нужно будет попридержать мужичков, которые слишком много рассуждают, то ты должен будешь найти управу и на них. Да ты присядь! – любезно разрешил Беспалый. И когда Щеголь тяжело опустился на грубо сколоченный табурет, все так же весело продолжал: – Теперь мы с тобой встречаться будем почаще. Не хочу повторять, но этот разговор должен остаться между нами. Беспалый в совершенстве владел искусством ведения разговора. Он умел быть раскрепощенным, как вор во время кутежа, откровенен, как грешник на исповеди, и лучезарной улыбкой умел расположить к себе даже недруга. Этому невозможно было научиться в милицейских школах, скорее всего, это был божий дар. – Как ты узнал… обо мне? – Можешь не волноваться. Дрозда уже нет в живых – он загнулся от рака желудка. Кто знает, может быть, здесь сыграла свою роль и та рана, которую ты нанес ему несколько лет назад. Мы были с ним ба-альшими приятелями, и он мне передоверил кое-какие секреты. Возможно, он хотел использовать тебя как-то в своих целях, но исполниться этому, как видишь, было не суждено. – Ты говоришь так, как будто я уже дал свое согласие. – Поразмысли, Щеголь, у тебя нет другого выхода. Ты же неглупый парень и должен понять, что мы нужны друг другу. – Ты вот считаешь, что я сумею подняться, но ты же должен знать, что я «химик», а в воровской среде они не в особом почете. – Я многое сумею для тебя сделать. В моих возможностях даже переписать статью, а потом я всегда буду прикрывать тебя. Ты и сейчас пользуешься кое-каким авторитетом среди гладиаторов. Я укреплю твой авторитет. Твоя же задача – выдвинуться среди зеков в лидеры. – Наверняка найдутся и такие, которым не понравится мое возвышение, и они захотят меня «опустить». – Этого ты не должен бояться, – голос капитана оставался спокойным, похоже, он все хорошо обдумал. – Я помогу тебе нейтрализовать любого авторитета. В моей власти отыскать на него такой компромат, что он заткнется на долгие годы. Ну как, согласен? Беспалый протянул руку. Его широкая ладонь остановилась как раз напротив груди Щеголя. – Хорошо… Я согласен. – Щеголь выдержал паузу, внимательно глядя в глаза Беспалому, слабо пожал протянутую руку и будто бы почувствовал прикосновение клейкой паутины. Беспалый не обманул: действительно, где бы Щеголь ни находился, он постоянно ощущал его присутствие. Власть Беспалого распространялась не только на вверенной ему территории, но и уходила далеко за пределы лагеря. Поговаривали, будто он имел сильных покровителей, обязанных ему тем, что в местах заключения он опекал их непутевых чад, а порой умел даже закрывать глаза на такие их проступки, которые любому иному заключенному грозили бы новым сроком. Беспалый даже выработал для Щеголя линию поведения и для начала посоветовал идти в «отрицалы», чтобы тем самым заработать среди осужденных еще больший авторитет. Щеголь так и поступил – совсем скоро он переродился в ярого «отрицалу», которого не устраивала администрация, условия содержания, пайка «хозяина», лазарет, вши, тараканы, и если была бы возможность, так он начал бы «отрицать» воздух, которым дышат заключенные. Своими действиями он скоро заработал очки, позволившие ему оставить «пехоту», и «блатные» стали посматривать на Щеголя как на перспективного «пацана», который через пару лет должен был стать одним из авторитетов зоны. Даже прежнее воровское ремесло Щеголя – «химик» – не казалось недостойным, и уже никто, хотя бы в шутку, не называл его отравителем и тем более не укорял в лицо непопулярным промыслом. Беспалый не лукавил, когда говорил о том, что поможет Стасю подняться, – уже через пару лет он сумел раскидать всех авторитетов по другим колониям. Те же немногие, что оставались в зоне, вдруг неожиданно поддержали кандидатуру Щеголя, когда речь зашла о новом смотрящем. На сходе в колонии вспоминались его прежние заслуги – говорили о том, что он прошел «малолетку», где пользовался уважением, что за плечами у него три ходки, а тюремный стаж приближается к десяти годам, а если воровская специальность не такая, так ничего, перекуется! На то она и тюрьма. На том и порешили – Стась Ерофеев сделался смотрящим зоны, а это была прямехонькая дорога в положенцы, а возможно, даже в законные. А отношения Щеголя с Беспалым переросли в почти дружеские. Стась нередко бывал у него дома, где они, запершись от всевидящего обывательского ока, попивали за разговорами прохладное пивко. Они были нужны друг другу. В среде ничего не подозревающих зеков Щеголь, благодаря Беспалому, получил репутацию справедливого смотрящего, который может не только обогреть братву, но и распустить в тонкую нить самый запутанный клубок противоречий. Стас никогда и ни на кого не повышал голоса и был в глазах зеков гарантией спокойствия на зоне. Однако при всем при том он умел так насесть на мужичков, что те в своем трудовом порыве выпрыгивали из штанов, лишь бы дать повышенную норму. Стась поддерживал «отрицал», но никто даже не мог предположить, что каждый вопрос, обсуждаемый братвой на зоне, был засвечен Щеголем, и через несколько дней стенограмма разговоров ложилась на стол Александру Беспалому, доросшему уже до подполковника. Среди «блатных» Стась числился в «правильных» ворах, и многие были уверены в том, что он, во благо воровскому закону, готов на любые жертвы. А в самых секретных отчетах, посылавшихся Беспалым в управление МВД, Ерофеев фигурировал как агент по кличке Горбатый, истинного имени которого, кроме Беспалого, не знал никто. ГЛАВА 38 Разместив вновь прибывших по баракам, Беспалый отправил дежурного офицера за Щеголем. Так он поступал только в исключительных случаях, и Щеголь по рангу посыльного уже без труда мог судить о серьезности разговора. В этот раз пришел старший лейтенант Кузьмин – значит, случилось что-то очень важное. В комнате начальника зоны было по-холостяцки просто: стол, два поцарапанных стула, в углу старенький «Рекорд». Единственным украшением остались пестрые занавески, вышитые под лубок. Едва Щеголь перешагнул порог, как Беспалый жестко произнес: – Хочу тебе сказать, Стась, что если ты сейчас не поднимешь жопу, то твоему царствованию придет конец. – В чем дело, начальник, говори, не тяни кота за муди, – занервничал Щеголь. – В нашу зону направили Варяга. – Смотрящего по России? – Да, его самого. Для меня, поверь, это тоже было полной неожиданностью. – Почему именно сюда? Что, мало зон по России? – В этом-то и весь вопрос. Полагаю, одна из причин в том, что Варяга не желает принимать ни одна козырная тюрьма в России. Все боятся, что заключенные могут забузить. А получить бунт зеков – это все равно что сесть на горящий ящик с динамитом. Конечно, его могли таскать годами по пересылкам, но это тоже чревато – неизвестно, до чего он может договориться с друганами. Самое лучшее для такого – запихнуть куда-нибудь в глубинку, где он не особенно известен. Скорее всего, именно поэтому была выбрана наша колония. К тому же она образцовая! – У тебя колония «сучья», начальник, почему такого вора, как Варяг, направляют сюда? Беспалый пожал плечами: – Может, они хотят превратить его в суку? – Ошибаешься, начальник, такого вора, как Варяг, сукой вряд ли сделаешь, – в голосе Щеголя послышалось раздражение. – Скорее всего, он сам любую зону перекует в воровскую. – Ну это мы посмотрим, – сквозь зубы процедил Беспалый. – Мы его парашу хлебать заставим или нам грош цена. И этого я добьюсь с твоей помощью. – Шутишь, Александр Тимофеевич? – задумчиво сказал Щеголь. – Ты хочешь, чтобы я заставил хлебать парашу смотрящего всея Руси? А ты не подумал, что раньше, чем я подам сигнал, меня зеки пришпандорят гвоздями к стенке, да так, что хер отдерешь потом. Беспалый смерил Щеголя долгим, изучающим взглядом: – А ты не ссы, Стась! Еще не вечер, не так страшен черт, как его малюют! Беспалый не стал раскрывать Щеголю всю правду. В этот раз дело обстояло куда сложнее – вместе с извещением о приезде «высокого гостя» он получил депешу из ФСБ, в которой предписывалось оставить Варяга в живых, но поставить крест на его воровской карьере. Один из вариантов морального уничтожения смотрящего – скомпрометировать его перед другими осужденными. А когда ореол померкнет, тут и наступит момент, чтобы использовать Варяга в каких-то серьезных политических играх. – Ты ошибаешься, Стась. Тебя никто бы не стал распинать, ты ведь не Христос. Это была бы для тебя слишком большая честь. Скорее всего, зеки зарыли бы тебя в землю живьем… – Щеголь сидел напротив Беспалого с вытаращенными от возмущения глазами, кулаки его стали непроизвольно сжиматься. – Ладно, ладно! Я пошутил, – наконец заулыбался Беспалый. – Можешь не беспокоиться: этого не случится, ты мне слишком дорог, чтобы я так просто расстался с тобой. У нас выйдет все, как я задумал… – Мрачно шутишь, Александр Тимофеевич! А насчет того, чтоб так просто сломить Варяга, – сомневаюсь. Но я готов служить. Что для этого нужно? – Для этого ты должен строго придерживаться всех моих инструкций. Не мне тебя учить, братва умеет отличать фальшь от искренности. Один неверный шаг – и тебя прирежут, как барана. Мы будем идти очень хитрым путем. – Неужели ты дашь мне на Варяга компромат? – Щеголь поднял на Беспалого глаза. Подполковник Беспалый давно изучил своего подопечного. Иногда ему казалось, что Щеголь не умеет удивляться, и даже самая ошеломляющая новость лишь едва отражалась на его лице. На самом деле Стась гениально умел сдерживать эмоции и порой своей невозмутимостью напоминал идола. Единственное, в чем он давал слабину, так это в сентиментальности. Но подобная слабость была присуща едва ли не всему племени воров. Беспалому не однажды приходилось выслушивать от блатных щемящие истории о загубленной юности, видеть горькие слезы при исполнении «Мурки» или какой-нибудь другой блатной песенки, и в эти минуты всегда казалось, что беседуешь не с вором-рецидивистом, за плечами которого по нескольку ходок и убийств, а с наивным подростком, тоскующим по материнской ласке. – Ты меня поражаешь своей наивностью, Стась. Еще один такой вопрос, и я подохну от смеха. Если даже компромата на Варяга и нет, то его нужно будет сварганить. Жизнь ведь гораздо богаче и сложнее, чем нам порой видится. Варяг не мальчик, у которого все впереди. Он успел натворить уже столько, что многим хватит на несколько жизней. И мне не верится, что он ни разу не споткнулся – просто надо внимательно порыться в его прошлом. Я сделаю все от меня зависящее, да и ты уж постарайся, порасспрашивай людей. Если нам удастся провернуть это веселенькое дельце, то почему бы тебе не стать смотрящим по нашему региону? От Беспалого не ускользнуло, как лицо Стася при этих словах напряглось, а сам он приосанился. – Вижу, ты крепко обо всем подумал, Тимофеич. По рукам. Я согласен. Но только как ты себе все это представляешь? Вот, скажем, завтра, по-твоему, я должен идти к нему на поклон, как к смотрящему? Беспалый уже не однажды мысленно прорабатывал аналогичную ситуацию. Он и сам неясно представлял себе всю картину с законным, – оставаясь в заключении, вор не терял своего прежнего могущества, и в его силах было приговорить даже начальника колонии к смерти только за невежественное обращение к своей персоне. Беспалый очень хорошо знал такие зоны, где истинными хозяевами были «воры в законе», а начальник безропотно исполнял их волю. Беспалому такая участь не грозила. Сразу же посадив Варяга на иглу, он решил подчинить себе само сознание смотрящего; а дальше как можно быстрее Варяга нужно скомпрометировать или опустить с помощью беспредельщиков. – Первое, что я тебе посоветую, Щеголь, это не лезть понапрасну на рожон. Если представится возможность стать его другом, не отказывайся. Хотя мне известно, что Варяг очень недоверчив и чрезвычайно осторожен, как старый покусанный волк. Но если тебе удастся завоевать его доверие или, коли повезет, сделаться его приятелем, то это нам на руку. Может, ты узнаешь кое-что о тайнах российского «общака», тебе потом это очень поможет при продвижении наверх. Когда же почувствуешь, что помощь Варяга тебе уже не нужна, – вот тогда и толкнем весь арсенал компроматов. Варяг долго был при «общаке», а там ведь всегда не все гладко и чисто… – Беспалый усмехнулся. – Может, недостача какая вскроется. Может, еще что… Ты дружи с ним, Стась. А остальное за тебя отмороженные сделают. Ну на сегодня все, дуй в барак. И с Богом. ГЛАВА 39 Буквально через день к вечеру Щеголь сам напросился на встречу с Беспалым. Он отлично знал, что Александр Тимофеевич терпеть не может самодеятельности, и если сам не вызывал своего верного пса, то ужасно не любил, когда тот скребся непослушной лапой у него под дверью. Но Щеголь уже с утра ощущал свербящее беспокойство. Он чувствовал, что на зоне происходят вещи странные и необъяснимые, и не мог дождаться, когда начальник кликнет его сам и раскроет ему глаза на последние события. Но просто так, без повода, идти к Беспалому было тоже нельзя. И Щеголь решил повод найти, тем более что вся зона только и судачила о семерых не то «чокнутых», не то больных, которых привезли с последней партией и разбросали по разным баракам. Значит, Варяг прибыл на зону не один. Также Щеголь хотел поподробнее расспросить у Беспалого, что случилось в камере, куда поместили в край обессилевшего Варяга. Да и расстрел на этапе со станции сильно тревожил Щеголя. Вопросов было больше, чем ответов. Когда Щеголь вошел в кабинет, Беспалый сидел за столом. Перед ним горела настольная лампа. Видно, он работал, а Щеголь прервал его. Теперь выволочки не миновать. Беспалый никому не спускал ошибок. Щеголь виновато стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу и исподлобья поглядывая на конвоира. – Ну что тебе? – недовольно спросил Беспалый, едва охранник вышел в коридор. – С делом пришел или так просто – поздороваться? – Тимофеич, что-то Мулла меня беспокоит, – не зная, как начать разговор, брякнул Щеголь. – А я тебе говорил: не надо долго яйца чесать! – грубо отозвался Беспалый и хохотнул. Настроение у него почему-то было неплохое, и Щеголь понял, что гроза вроде бы прошла стороной. Он приблизился к столу и затараторил: – Активность бурную развел старик. Интересуется вновь прибывшими. Люди его мельтешат по баракам, суетятся, а я не могу понять, что происходит – все делается тихой сапой, Александр Тимофеевич! – Ну так и на хрена ты мне это рассказываешь? – незлобно воскликнул Беспалый. – Коли ты ничего понять не можешь, какого же лешего ты ко мне на прием пришел? Щеголь нервно поморщился и продолжил: – Так вот то-то и оно, Александр Тимофеевич. Было б мое положение немного другое на зоне, я б, может, чего бы и узнал побольше. – Ты опять за свое! – недовольно протянул Беспалый. – Да я не про… – испугался Щеголь и резко свернул в сторону. – Я про то, что вы сами мне ничего не говорите, не посвящаете в события. Вот, скажем, я даже не знаю, что за чудаки к нам прибыли вместе с Варягом. Народ говорит, какие-то они чокнутые, что ли, нездоровые или полоумные. 3 бараках целыми днями валяются, дрыхнут, на работу не ходят. Два слова связать не могут. И вот что еще слышал, – тут Щеголь подошел вплотную к столу и наклонился к лицу Беспалого: – Слышал я, что к ним-то наш Мулла особый интерес имеет. – Что, очень интересуется? – с наигранным беспокойством спросил Беспалый. – Очень, Александр Тимофеевич. Беспалый встал из-за стола. Он прошелся по кабинету и остановился у занавешенного окна. – Ладно, Стась, разберемся с Муллой. Очень скоро разберемся. А ты вот что, проследи-ка, чтобы наши больные гости аккуратно посещали больницу. Можешь даже к ним приставить своих… санитаров. Пускай водят их под белы рученьки к Ветлугину в санчасть. – А что, они так сильно больны? – участливо спросил Щеголь. – Сильно. Очень сильно больны. И учти: болезнь у них опасная, заразная, не дай Бог тебе или кому из твоих ее подцепить. Так что не надо около них ошиваться. Ты меня понял? Глаз с них не спускать, но в обнимку не ходить. – Понял, Александр Тимофеевич. А что же все-таки это за птицы? Кто они такие? – Важные птицы, Стась. Они нам еще могут понадобиться. Со временем. Так что бери их под свою охрану. Смотри, чтобы с ними в бараках обращались по-человечески. Лишний раз пусть с кулаками не суются. Но и внимания к ним привлекать не стоит. Больные и больные. А кто они такие, не твоего ума дело, Стась. Ты знай свое место! – вдруг взорвался и перешел на крик Беспалый. И дока Щеголь тотчас понял, что случайно попал в самую запретную зону. Если Беспалый осерчал за его любопытство, значит, тут явно дело серьезное. Ну ладно, подумал он, ты, Александр Тимофеевич, напускаешь туману, но я-то сам выведаю, о ком это Мулла такую заботу проявляет. Ну а раз так, то и о моем деле теперь можно поговорить совсем по-другому. – Ладно, Тимофеич, извините за любопытство. Больше спрашивать не буду об этом, но скажите мне про другое тогда: не пора ли нам вообще старика задвинуть? Беспалый набычился. – Кто о чем, а чумазый про баню. Вижу, Щеголь, ты не на шутку паханом хочешь заделаться? – Ну вы же сами обещали! – хитро отозвался зек. – Если паханом стану, так мне же легче будет всю зону в кулаке держать. Сами понимаете. Беспалый вздохнул, скривив губы. – Понимать-то, конечно, понимаю. Хорошо, давай такой уговор. Ты мне всю великолепную семерку будешь на поводе держать, а я тебя паханом сделаю. Муллу уберу. Слово даю. Щеголь не мог сдержать довольной улыбки: – Годится. Так годится! – Сколько тебе, Стась, еще трубить на моей зоне? – спросил неожиданно Беспалый. – Восемь лет? – А что, вы мне хотите скостить? – Да нет, парень, наоборот. Я думаю, не попадешь ли ты часом под какую-нибудь амнистию. Видно, что нет. Готовься, будешь трубить до последнего звонка. – А… это, – неуверенно начал Щеголь. – Может быть, вы потом походатайствуете… Ну там за примерное поведение. И все такое. Может, раньше выйду? Несколько месяцев погуляю, на Канары съезжу. Беспалый с изумлением воззрился на обнаглевшего Щеголя. – Милый ты мой, так зачем же мне тебя паханом делать, коли ты раньше срока хочешь отсюда линять? Нет, Стась, если хочешь быть здесь паханом, значит, тяни срок до последнего, а мечтаешь о воле – так не хрена нам с тобой тогда ж толковать. Я ведь и другого найду. Щеголь похолодел. Как же его Беспалый объехал да обуздал – он и не заметил. Выходя от начальника, он проклинал все на свете: и несусветную свою глупость, и коварство Беспалого, и дурацкую судьбину, что манила его несбыточными обещаниями, которым он, как последний дурак, верил и верил… ГЛАВА 40 Мулла сразу догадался, что на зоне произошло нечто очень важное. Новый этап в целом не слишком привлек его внимание. Заинтересовался он странной семеркой заключенных, которых Беспалый сразу отгородил от прочих соэтапников и поместил далеко друг от друга – в разные бараки, стоявшие в дальних углах зоны. Самое непонятное было то, что, как шептали верные гонцы, этих семерых сразу же по прибытии сводили к доктору Ветлугину «на профилактику». Вот это-то и было самое странное. Потому что Димка Ветлугин был никакой не врач, а простой колхозный ветеринар, правда с двадцатилетним стажем. К тому же ветеринар плохой, у кого коровы каждую зиму мерли как мухи. Все эти годы Ветлугин по совместительству с должностью ветврача работал главврачом в колонии. И единственное, что он уверенно мог делать, так это держать в своих корявых руках шприц. Инъекции он всаживал в задницы зекам и впрямь мастерски – быстро и безболезненно. Так что когда из центра приходила бумага с приказом провести очередную вакцинацию, бывалые зеки шли оголять задницы к Ветлугину, а не к его грудастой медсестре. Трахнуть ее мечтали, конечно, все поголовно (и кое-кому такое счастье перепадало, потому что Лизка очень уважала это дело, но была брезглива и с кем попало в койку не ложилась), но на уколы ходить не любили. Медсестра делала их из рук вон плохо, не то что Ветлугин. Поговаривали, что Ветлугин набил руку на уколах опять же в своем колхозном коровнике, где, вооружась гигантской спринцовкой, наполненной спермой племенного быка, осеменял сотни несчастных телок. Но Мулла знал и о других тренировках Ветлугина: свое мастерство иглоукалывания он оттачивал, запершись в своем кабинете, где ширялся краденым морфием. И еще было ведомо Мулле, что, узнай подполковник Беспалый, куда исчезают из тюремной аптеки ампулы с морфием, не миновать бывшему ветеринару тяжелой карающей десницы Александра Тимофеевича. Потому что при всех недостатках своей мерзкой, развращенной натуры и склонности к самым изощренным излишествам (главным образом сексуального толка) подполковник Беспалый на дух не выносил наркоты и презирал наркоманов. С самого начала многоопытный Мулла не сомневался, что семерых новеньких водят в больницу неспроста: не в санатории, чай, находились заключенные; какие процедуры мог прописать больному зеку ветеринар Ветлугин, Мулла знал доподлинно, на собственной шкуре не раз проверял и никогда не сомневался в том, что легче умереть в страшных муках в грязном холодном бараке, чем вынести лечебный курс, прописанный бо-ольшими специалистами своего дела «доктором» Ветлугиным и «главврачом» Беспалым. А коли уж вновь поступившие «больные» после этих уколов неделями не могут прийти в себя, значит, Ветлугин, конечно, по распоряжению Беспалого, «лечит» их основательно. Значит, есть за что. Значит, Беспалому зачем-то нужно держать эту семерку у себя «под колпаком». Значит, ребята нужны ему «больными», беспомощными, ни к чему не годными. Муллу такой расклад не устраивал. Зная Беспалого, он понимал, что уступать ему ни в чем нельзя: дай палец – останешься без руки. Хлипкое воровское влияние на зоне нуждалось в самой тщательной опеке. Не находя объяснений возникшей ситуации, Мулла сразу же разослал по соседним зонам малявы с единственной просьбой – разузнать, что за народ оказался на его территории. Полученный через пару недель ответ сильно озадачил старого зека. Верные люди писали, что конкретно не знают и ничего не могут понять, но в Москве, Питере и в других городах России накануне Нового года и сразу после прошел очень крутой шмон, коснувшийся сотен и сотен людей. Пострадали в основном законные: кто-то из них арестован, кого-то убили, а кто-то попросту исчез. Какие силы замешаны во всех этих событиях, никто не знал. Но то, что действовали серьезные профессионалы, было всем ясно. Такого крупного избиения законных Мулла не помнил со сталинских времен. Тогда, в конце сороковых, по всем зонам России в несколько дней произошло поголовное уничтожение воров в законе. Без суда и следствия. В конце полученной Муллой малявы сообщалось, что вместе со многими другими куда-то подевался смотрящий по России Варяг. Вроде бы последний раз его видели в Москве в аэропорту, где его якобы арестовали. Что с ним произошло дальше, никто не знает. По одной версии утверждали, будто он совершил побег и снова слинял в Америку, по другой – его следы терялись после побега в России. Более подробно о его судьбе никому ничего не было известно, хотя прошло уже много времени – около двух месяцев. Кроме того, помимо Варяга пропали еще по крайней мере два десятка, если не больше, самых авторитетных законных России. Мулле несложно было сопоставить события и понять, что массовое исчезновение законных произошло аккурат за месяц-полтора до прибытия к ним на зону странной семерки. Дело, похоже, начинало проясняться. К Беспалому и раньше частенько присылали на правеж самых крутых. Кто-кто, а Беспалый умел обламывать непокорных, строптивых, неугодных, особенно если об услуге его просили высокие московские чины. И хотя Мулла не знал прибывших в лицо, но с этой минуты ему стало ясно, откуда у них такая стать и манеры, которые опытному глазу видны даже сквозь их тяжелую непонятную болезнь, сквозь сомнамбулическое состояние, в котором они пребывали. Это было неслыханно – не один, не два, а аж семеро авторитетных людей оказались в «сучьей» зоне! Мулла чувствовал в том какой-то недобрый знак, некую серьезную опасность для того мира, который он считал родным. Состояние же прибывшей семерки делало ситуацию окончательно запутанной и зловещей. Что могло скрываться за тем, что ни один из «чокнутых» не помнил ни своего имени, ни прошлой жизни? Нет, конечно, они не выглядели совсем уж беспомощными, и даже наоборот, на общем фоне в минуты прояснения выделялись особой страстью и непримиримостью, свойственной разве что людям особой масти, привыкшим властвовать. И все же было что-то жалкое в том, как они, вдруг замерев на полуслове, на полудвижении, подобно обесточенному роботу, погружались в странную задумчивость, словно мучительно силились что-то вспомнить. Особенное внимание Муллы привлек один из вновь прибывших – молодой и, видимо, сильный мужчина. То, что он вор, Мулла ни секунды не сомневался, хотя манера держаться, какие-то иностранные слова, проскальзывающие в его разговоре во сне, сильно озадачивали старого зека. Вот уже вторую неделю Мулла через своих людей пристально наблюдал за этим парнем. Впрочем, что-либо понять было сложно, поскольку новичок почти все время лежал в беспамятстве или полудреме. С легкой руки соседей по бараку к нему уже приклеилось явно новое для него погоняло Иностранец, на которое, впрочем, он никак не отзывался. Было очевидно, что странные провалы в памяти страшно раздражают и самого Иностранца, и он всячески пытался даже в таком состоянии скрыть свою болезнь перед соседями, не дать им повода сомневаться в его полноценности. Утром Мулле верные люди доложили, что после очередного посещения санчасти Иностранец переведен Беспалым в восьмой барак, где традиционно мотали свой срок пацаны с придурью, которых промеж себя зеки обычно прозывали «отмороженными», и где власть прочно принадлежала местному авторитету по кличке Щеголь. В восьмом бараке Щеголь был бог и царь, других авторитетов «отмороженные» не признавали. Это «удельное княжество» давно раздражало Муллу. Беспредел восьмого барака был головной болью старого вора: ценой огромных усилий он сдерживал на зоне всю ту нечисть и мразь, какая выплескивалась из «восьмерки». Но договариваться с этими дебилами Мулле удавалось с большим трудом. Узнав о том, что Беспалый отправил Иностранца к «отмороженным», Мулла понял – в самое ближайшее время следует ждать развязки. И события не заставили себя ждать. Уже к вечеру Мулле сообщили о суровой расправе, которую Иностранец учинил в своей новой «хате». Последние слова в поступившей маляве расставили все точки над «i»: «Наказав обидчиков и загнав пахана под шконку, новик назвался Варягом». Мулла возликовал и обеспокоился одновременно. Теперь все становилось на свои места – Варяг здесь. В «сучью» зону решили, значит, поместить смотрящего России! И хотя удручал размах подступившей беды, все же теперь был ясен путь выхода из сложившейся ситуации. Мулла осознал, что сейчас в его руках находится судьба не только ряда авторитетных людей, не только жизнь смотрящего России, но и будущее воровской идеи, всего воровского дела: не известно, как там повернется жизнь на воле, но то, что сегодня все сосредоточилось, стеклось в этой небольшой, Богом забытой зоне, было понятно старому опытному вору в законе. Действовать следовало незамедлительно. В сотый раз обдумывая события, происшедшие в колонии за последние месяцы, Мулла нутром почуял, что угроза исходит не только от Беспалого и не только извне. Она рядом. ГЛАВА 41 А насторожило Муллу одно незначительное обстоятельство: последнее время уж больно часто стаи мельтешить у него перед глазами «химик» Стаська Щеголь, который на контакт с ним, Муллой, упорно не шел. Говорили, что Щеголя часто замечали с конвойным у кабинета Беспалого. То, что Щеголь мог оказаться стукачом, Муллу не удивляло. Чего только не навидался старый Заки за свою многотрудную зековскую жизнь. Что ж тут? Такие, как Щеголь, стукачами обычно и заделываются. Заносчивые, чванливые, эти часто оказывались слабаками. Беспокоило Муллу другое, – то, что Щеголя ни единого раза не накрывали. Подозревать «химика» можно было в чем угодно, но чтоб вот так ни разу никогда не проколоться? И ходить чистеньким. А совсем чистенький стукач – это очень необычно и очень подозрительно. Возможно, Стаська не просто стукач. Возможно, он птица посерьезнее. «Как же это я раньше не доглядел? – корил себя Мулла. – Невнимательным становлюсь, никак старею?» Мулла окончательно убедился, что не ошибся в своей догадке, когда ему через день шепнули, что Стась Щеголь вдруг стал проявлять подчеркнутую заботу о семерых «чокнутых». Самого его, конечно, вблизи них не видали, но постоянно вокруг новеньких ошивались пацаны Щеголя и даже к Ветлугину в сопровождении конвоя ходили с ними за компанию. Мулла решил сам все проверить. И как-то утром, сославшись на страшную боль в животе, отправился вместе с дежурным конвоиром в санчасть. Ветлугин сидел в кабинете один. Настроение у него было мрачное. Он хмуро посмотрел на вошедшего и молча кивнул на стул. – Заболел? – коротко спросил Ветлугин. – Нет, милый. Не я заболел, – ответил Мулла, вперив в доктора свой орлиный взгляд. – Ты, любезный, сам шибко болен – вон как ручонки-то у тебя трясутся, а вроде не алкаш – это все знают. Что же за болезнь тогда у тебя такая? Ветлугин откинулся на спинку стула и мрачно глядел на старика. – Ты с чем пожаловал, Заки? Может, болит что? – Болит, – кивнул старик. – Душа у меня болит. За тебя, болезного. Я же вижу, как плохо тебе, как худо. Вижу, как ты, бедный, еле держишься, мучаешься каждый день. Вот и сейчас первый час только, до конца рабочего дня еще четыре часа, а ты дотерпеть не можешь. Все твои мысли о том, как скорее до вечера дотянуть, а там – дверь на ключик и за спасительную иголочку! Лицо Ветлугина потемнело, глаза округлились. А Мулла продолжал как ни в чем не бывало: – Пока твоя медсеструха в соседней палате с Харцвели-скульптором будет трахаться, ты себе впендюришь дозу – и порядок. Для такого мастера, как Ветлугин, полминуты хватит и не на такое дело, как укольчик. Верно? Ну, чего молчишь? Ветлугин встал и… снова сел. – И зачем ты мне эту ахинею рассказываешь? Чего тебе нужно, Заки Абдулович? – Я не Беспалый и мораль тебе читать о вреде морфия не буду, тем более что через моих людей ты его и получаешь, – жестко сказал Мулла. – Оставим эту тему. У меня к тебе есть более серьезное дело. Сюда в кабинет на уколы водят семерых вновь прибывших. Мне надо знать, что ты им колешь. Ветлугин сглотнул слюну. – Этого я тебе, Заки Абдулович, сказать не могу. – А если подумать? – многозначительно произнес Мулла. Ветлугин нервно засуетился и, пряча глаза, тихо выдавил из себя: – Особый препарат колю… – Чтобы их в дебильном состоянии удерживать? – Вроде того… Мулла помолчал, как бы нехотя рассматривая нехитрый медицинский инвентарь, разложенный по стеклянным полочкам и шкафчикам в кабинете главврача. – Так вот, доктор! Надо заменить укольчики-то. Будешь им колоть укрепляющее. Витамины какие-нибудь. – Ты что, старик, в своем уме? Они же через неделю очухаются – и Беспалый тут же все просечет! Мулла раздраженно поднял сухую морщинистую руку: – Об этом не беспокойся. Они не «очухаются». О замене препарата никто не узнает. Кроме меня и тебя. Ну и их самих, конечно. Но они виду не подадут. Будут косить под идиотов. Об этом я позабочусь. – А как же быть с Лизкой? Ведь не я же, а она колет. – С Лизаветой мы все уладим сами. Твоя задача – препарат. Ветлугин помолчал и вдруг почти шепотом произнес: – Смотри, Мулла, как бы Щеголь не прознал. Тут его люди постоянно крутятся. Он, похоже… Мулла резко поднял руку: – Цс-с. Знаю. И об этом я позабочусь. У меня сейчас будет много забот. Так что одной больше, одной меньше – все едино. Ну бывай, «доктор». Ты уж сделай все, как мы договорились, чтобы у нас не возникло еще одной лишней проблемы. Меня ты знаешь… я дважды повторять не буду. ГЛАВА 42 Единственное, что утешало Светлану в течение двух долгих месяцев заточения, так это сознание того, что Владислав жив. Она в этом была уверена: иначе они не стали бы держать взаперти ее с сыном, тратя на них время, деньги, прилагая огромные усилия по охране. Они просто убили бы их, как убили Сивого, или отпустили на все четыре стороны за ненадобностью. Кто были эти «они», Светлана не знала, и, как ни пыталась выяснить, у нее ничего не получалось: на все ее вопросы охранники лишь криво улыбались и разводили руками. Ясно было одно, что люди, по заказу которых произошло их похищение, весьма и весьма состоятельные и к тому же обладающие огромной властью. Дом, в котором держали Светлану с Олежкой, был настоящей крепостью-особняком, может быть даже личной резиденцией кого-нибудь из весьма высокопоставленных лиц. Двухэтажный, обставленный дорогой мебелью, дом стоял в глухом лесу. Поскольку их привезли туда глубокой ночью, Светлана не могла даже предположить, где именно находится: где-то в России… уж это точно, где-то под Питером… да, конечно. И в обстановке дома, и в окружающем его лесу да и в самой атмосфере Светлана ощущала все до боли знакомое, родное, российское. То, чего ей так не хватало в далекой Америке, то, по чему так тосковала ее душа, от чего теперь она плакала с восторгом. Ах, если бы не это нелепое, жуткое, дурацкое, гадкое заточение… и зловещее, неизвестное будущее. Вокруг дома бежал высокий неприступный забор. Первое время никого, кроме охранников, Светлана не видела на территории особняка. Охранников же было трое. Время от времени они меняли друг друга. Двое постоянно дежурили во дворе, один – внутри дома. За Светланой никто особо не следил, но зато повсюду кто-либо из охранников сопровождал маленького Олежку. Оставаться наедине с сыном ей не разрешалось. Эти подонки прекрасно понимали, что без мальчика Светлана никуда не убежит. Однажды ночью, в первом часу, она проснулась от урчания двигателя. Выглянув в окно, Светлана в свете ночных фонарей увидела стоящий во дворе шикарный черный «мерседес» с затемненными стеклами, из которого вышел высокий, одетый в темное пальто мужчина. Он о чем-то долго говорил со старшим из охранников, и, судя по тому, как почтительно склонял тот голову перед собеседником, было ясно, что это один из его руководителей. Не заходя в дом, незнакомец сел в автомобиль и уехал. С тех пор Светлана стала более чутко спать по ночам и скоро выяснила, что именно в это время периодически приезжают какие-то люди, которые, отдав распоряжения (или проверив, как они выполняются), уезжали, чтобы вскоре появиться снова. Один раз Светлана сумела разглядеть лицо приезжавшего. Он как раз приблизился к окну и повернулся к фонарю, в тусклом свете она увидела на лице незнакомца уродливый Шрам, пересекавший правую щеку. Светлана постаралась запомнить это лицо со шрамом, узкие темные глаза и плотно сжатые губы. Продолжая разговаривать с охранником, мужчина вдруг резко снова повернулся и пристально посмотрел на темное окно, за которым, спрятавшись за шторой, стояла Светлана. Она невольно отпрянула, хотя понимала, что в темноте сквозь занавески ее не могли увидеть. «Он убьет нас», – внезапно подумала Светлана, и ей тогда впервые по-настоящему стало страшно. Дни тянулись за днями, однообразные, бесконечные. Чтобы не сойти с ума, Света стала рисовать. Она никогда раньше не делала этого, разве что в школе, хотя всегда чувствовала в себе тягу к бумаге и карандашу. Она обнаружила в чужом кабинете стопки писчей бумаги, отыскала несколько шариковых ручек и начала учиться. Сначала рисовала все предметы, попадавшиеся ей на глаза, – от напольной китайской вазы до леса, который виднелся из окон ее «тюрьмы». Потом долго пыталась нарисовать портрет сына, но, поскольку это была, наверное, самая неусидчивая модель в мире, она принялась рисовать по памяти – все, что могла вспомнить. Вечерами, ложась спать, Света закрывала глаза и долго восстанавливала в памяти какой-нибудь городской пейзаж, или чье-нибудь лицо, или просто фантазировала, выписывая каждую черточку будущего рисунка сначала в своем воображении, а утром – на бумаге. Занятие рисованием так увлекло ее, что она почти перестала думать о смерти, мысли о которой не оставляли ее несколько последних недель. Раньше Олежка очень чутко реагировал на любые перепады ее настроения и, как только мама начинала впадать в панику, тут же принимался плакать и капризничать. Теперь внешне казалось, что мама больше ничем не обеспокоена. Страх перестал душить ее по ночам, она научилась скрывать его глубоко внутри, так, чтобы он не мешал ей хотя бы нормально общаться с сыном. Теперь мальчик стал спокойнее, к нему вернулся его прежний озорной нрав, он снова начал шалить, то смеша ее, то пугая. – Дядь, а дядь! – обратился он вдруг однажды к сумрачному чернявому, коротко стриженному охраннику. – Отгадай загадку. А я тебе за это конфетку дам. – Олежка! Перестань надоедать дяде, – укоризненно глядя на сына, остановила его Света, старавшаяся лишний раз не привлекать к себе внимание своих мучителей-конвоиров. – Замолчи!.. – Зеленая, а нажмешь кнопку – красное? – не унимался мальчишка, не обращая внимания на мать. Охранник покосился на него и ничего не ответил, но вид у него при этом сделался озадаченный. – Хочешь, скажу ответ? – лицо у Олежки стало хитрющим. – Ну скажи, – не выдержал наконец охранник. – Лягушка в миксере! – выпалил мальчишка, лукаво улыбаясь во всю мордашку. Охранник некоторое время молча смотрел на мальчишку, и Светлане даже показалось, что она слышит, как потрескивает у него в голове трудно перевариваемая информация. Наконец через минуту лицо верзилы просияло и он зашелся таким чудовищным смехом, похожим на лошадиное ржание, что у Светланы по коже забегали мурашки. – Ну ты, мужик, даешь! – нагоготавшись вдоволь, сказал охранник. – Пойду Вовану расскажу, он обоссытся от смеха. Олежка польщенно улыбался. Светлана взяла его за руку и потянула к себе в комнату. – Ну, хватит, хватит, – шептала она, видя по выражению лица сына, что он намерен продолжать. – А еще хочешь? – вырывая руку, снова обратился к восприимчивому охраннику мальчик. – Ну-ка, давай, давай еще, клоп! – заинтересованно наклонился вперед бугай. – Отгадай, – таинственно заговорил Олежка, – что мне в тебе не нравится на букву «ф-ф-ф»! Охранник обалдело посмотрел на него: – На букву «ф»?.. – Да, на букву «ф-ф-ф». Детина надолго задумался. – Что же у меня на букву «ф»?.. – искренне недоумевал он, оглядывая себя. Мальчик терпеливо ждал. С его лица не сходило озорное выражение. Наконец охранника осенило. Он, почесав в затылке, расплылся в широкой улыбке, посверкивая на солнце золотым зубом, и, тыкая в него пальцем, выродил: – Фикса?! Угадал? А? – Я даже не знаю, что это такое, – обиделся Олежка. – Тогда – финка? – проявляя недюжинные умственные способности, азартно поинтересовался охранник. – А вот и нет, а вот и нет, – беспечно отозвался мальчишка. Бугай всерьез задумался. Минуты две он сидел молча, озадаченно закатив глаза к небу. Потом расстроенно крякнул. – Сдаешься? – вкрадчивым мерзким голоском спросил ненавистный мальчишка. – Ну ладно, валяй – говори, – огорченно согласился охранник. – На букву «ф-ф-ф»?.. Ну это же так просто! – подсказывал Олежка бестолковому бугаю. – Ну?.. Ну же? – Нет, – окончательно сдался тот. – Не знаю. Сдаюсь. – «Ф-ф-сё!» – торжествующе выкрикнул мальчишка. – Что – «все»? – опять не понял охранник. – Мне в тебе не нравится – «ф-ф-сё»! ЧАСТЬ IV ГЛАВА 43 Подполковник Беспалый вызвал Муллу к себе в кабинет под вечер в пятницу. Когда того привели, он поднялся навстречу, вышел из-за стола и, подойдя к старику, поздоровался с ним за руку. – Ты просил о встрече, Мулла? – Просил, – спокойно, с достоинством отвечал старый зек. – Ну тогда проходи, садись, в ногах правды нет, – и Беспалый усадил своего посетителя к столу на мягкое кресло. Сам сел напротив и после недолгой паузы дружелюбно произнес: – Давно мы с тобой не общались, Мулла. Уж почитай года два будет. – Это точно, Александр Тимофеевич, видимо, повода подходящего не было встречаться. – Видимо, не было… А я смотрю, постарел ты, сдал. Не пора ли тебе на покой? – Аллах еще не дал мне разрешения отдыхать, начальник, – лукаво глядя на Беспалого, ответил старец. – Что-то не больно твой Аллах за тебя радеет, коли позволил тебе так захиреть, – усмехнулся Александр Тимофеевич, беззастенчиво разглядывая высохшее, морщинистое лицо зека. – А сколько же тебе годков настукало, Заки Юсупович? Мулла, невозмутимо глядя на начальника, все так же спокойно отвечал: – А то ты сам не знаешь, Тимофеич. Ты же мою анкету небось наизусть выучил; она же у тебя дома наверняка в красном углу хранится. А ты меня про мои годы спрашиваешь. – И все же, Мулла, напрягись, вспомни! – Семьдесят шесть недавно было. А может, и восемьдесят шесть. Не помню уже. Сам же говоришь, что я постарел. – Ого! Серьезный возраст. Не пора ли дорогу молодым уступить, а, Заки? – Что это ты, Александр Тимофеевич, о молодых забеспокоился? Да и где они, молодые?.. Так, одни воробьи да петухи. А орел-то тут у тебя, поди, только я один и остался, хотя и старик. – Да, ты прав, воробьев и особенно петухов много. Но есть и певчие. Соловьи, щеглы, кенары… Мулла вскинул голову: – Ах вон ты куда метишь, начальник! Молодым щеглом захотел старого орла заменить? Но ведь щеглам-то надо много потрудиться, чтобы на орлиную горку взлететь. Кстати, о щеглах. Вот о твоем-то Щеголе я слыхал нехорошие вещи. – Какие же? – А будто поет он для тебя какие-то особые песни. Александр Тимофеевич улыбнулся широко. – Да вот и про тебя ведь много чего разного говорят, даже не знаю, где правда, а где ложь. Беспалый тут не покривил душой: о Мулле, одном из старейших российских воров в законе, действительно судачили разное: Не то он когда-то сошелся с ссученными ворами, за что был лишен короны, не то был не согласен с политикой нынешних «законных» и в знак протеста сам сложил с себя державный венец. – Это тоже объяснимо, начальник, – достойно качнул головой Мулла. – Я слишком долго живу на этом свете, а потому и говорят обо мне разное. – Ты не обидишься, если я задам тебе один вопрос? – Задавай, начальник, – великодушно согласился Мулла. – На умный вопрос всегда приятно ответить. А если вопрос глупый… так на глупость обижаться Аллах не велит. Даже если будет такой вопрос, все равно попытаюсь удовлетворить твое любопытство. Есть такие вопросы, которые могут добавить мудрости, а на это я обязан сказать тебе даже спасибо. – Ты, я вижу, сам большой мудрец, Мулла, и разумом тебя Бог не обидел. Ты знаешь, прежде чем приступить к серьезной беседе, хочу тебя угостить, Мулла, чем Бог послал. Беспалый открыл стоявший в углу его кабинета холодильник и стал извлекать оттуда всяческие закуски. – Может, все-таки отведаешь плова, Заки Юсупович? Сам лично готовил. А Беспалый умел привечать: уже через пару минут на столе возвышалась распечатанная бутылка водки, тонко нарезанная селедочка благоухала чесночным ароматом, отваренная картошечка дышала особым пьянящим запахом, а в огромной тарелке горкой возвышался жирный плов из баранины с курагой – любимое блюдо старого вора. Мулла не смотрел на еду – в данный момент она его не интересовала: из рук хозяина он мог принять только постную пайку. Но Мулла мягко отверг уже третье предложение начальника колонии отобедать с ним за одним столом. Так и не дождавшись, когда законный наконец согласится влить в себя хоть стопку водки, Беспалый решил больше не тратить время на уговоры И сам начал с душистой селедочки. – А правду говорят, что ты уже лет двадцать как не законный вор, Мулла? Мулла поморщился: – Неожиданный вопрос. Но на него может лучше всего ответить твой… батя. Беспалый ждал чего угодно, но только не такого ответа. – Ты знаком с моим отцом? – не сдержал своего удивления Беспалый. – Как же мне не знать Тишку Беспалого? – хмыкнул Мулла. – Мы с ним не только чалились в одном лагере, но даже были очень близкими корешами. А потом он такой же вор, как и я… Чего ты на меня так уставился? Неужели он тебе никогда не рассказывал обо мне? Подполковник Беспалый потерял интерес к пище. Он даже отодвинул от себя тарелку с селедкой, а потом, ничего пока не понимая, произнес раздраженным голосом: – Что ты мелешь, Мулла, быть такого не может! Старик оставался невозмутим. – А ты, я вижу, суетишься, начальник. Так ведь недолго и аппетит потерять. Ты бы водочкой селедочку запил, тогда все в норму придет. – Беспалый продолжал недоуменно свербить старого зека ненавидящим взглядом. – Не может быть, говоришь? – нахмурился Мулла. – А ты поинтересуйся как-нибудь у Тимофея… где он свой мизинец потерял… на левой руке. Уж не от этого ли пальца пошла ваша фамилия? Я его знаю с тех самых пор, когда он на вопрос, как твоя фамилия, невнятно отвечал, что сам он из деревни Грязнушки. Александр Беспалый пил редко. Он уже давно взял себе за правило не пить на работе вообще. А многие сослуживцы считали его убежденным трезвенником. Однако из них мало кто знал, что в его стальном сейфе всегда стояла бутылка водки и хорошее вино, которые держались там для особого случая. Такой случай сегодня наступил. Беспалый поднялся, достал из кармана тяжелый длинный ключ и, распахнув металлическую дверцу сейфа, извлек из темного нутра пузатую бутылку французского коньяка. – Будешь? Такой вещицей я угощаю проверяльщиков из Москвы. А сейчас хочу угостить тебя. Сейчас тон Беспалого был совершенно другим, – почти просительным. Перемену в голосе начальника колонии старый вор почувствовал мгновенно. – Хорошо… Налей, – после некоторого раздумья согласился Мулла. – Думаю, что меня Аллах поймет и не осудит за это. Разве отказываются от угощения, если оно идет от чистого сердца? Александр Тимофеевич достал из шкафа два пыльных бокала, аккуратно протер прозрачное нутро тряпицей и принялся как-то суетливо разливать темную коричневую жидкость. Тоненькая струйка казалась почти живой. Рука начальника колонии мелко дрожала, проливая дорогой коньяк на рабочий стол. А ведь действительно на левой кисти у отца отсутствовал мизинец. В детстве Александр постоянно спрашивал у него, где же батяня оставил палец, и Беспалый-старший, прижимая к себе несмышленыша, отшучивался: «Это меня собачка укусила». Теперь он понимал, что тут была некая тайна, открыть которую отец не пожелал даже собственному сыну. И вот сейчас, по истечении стольких лет, он прикоснется к ней через старого зека. Выпили молча. Мулла, не привыкший к спиртному, сильно закашлялся, а потом, глядя затуманенным взором как бы сквозь стену, тихо стал рассказывать Александру Тимофеевичу Беспалому историю его отца. – Познакомились мы с твоим батяней лет пятьдесят назад, а то и более. Вот как дело было… ГЛАВА 44 С Тимофеем Беспалым Заки Зайдулла впервые повстречался в начале тридцатых, когда им обоим было по четырнадцать лет. Заки тогда верховодил группой подростков-беспризорников, которые крали все, что лежало без присмотра. Но особым спросом у голодных малолеток пользовалась еда, а потому большую часть времени они проводили на рынках, где доводили свое мастерство карманников до совершенства. Тимофей уже несколько лет как потерял родителей, умерших в холерное знойное лето. В тот страшный год курносая забрала к себе почти все село, и дворы, некогда известные на всю округу своей веселостью, стояли тихими и покинутыми. Некому было оттащить покойников на погост, и трупы зловонили во дворах, прели в душных хатах. Из огромной семьи в пятнадцать человек Тимофей остался один. Он казался крохотным островком жизни посреди моря смерти: видя, как костлявая забирает в свои цепкие лапы один двор за другим, в себе же не обнаруживал даже признаков болезни. Он не помнил, как прибился к «холерному отряду», с которым провел целый год, разъезжая по деревням и селам Поволжья. Потом Тимоха неожиданно приехал к тетке под Самару, которая хотя не выразила особой радости при появлении живого и здорового племянника, но зато и не отказала ему в ломте хлеба и крынке молока. Он жил, как умел: помогал по дому, колол дрова, следил за скотом и каждое утро ходил на базар за сметаной, которую хозяйка предпочитала всем остальным кушаньям. Именно на рынке с ним произошел случай, который в дальнейшем перевернул всю его жизнь. Тот день был предпасхальный, и кроме обычной сметаны он должен был купить дюжину яиц, а еще муки для калачей. Базар был полон и напоминал растревоженный улей, который жужжал на все голоса, нахваливая привезенный товар. У одной из лавок его внимание привлек парень, который больше походил на ротозея, чем на покупателя: он поглядывал по сторонам, приценивался к товару, но ничего не брал. Вдруг Тимоха увидел, как правая рука паренька уверенно скользнула в карман пальто стоявшей рядом с ним женщины и стремительно извлекла кошелек. «Вор!» – догадался Тимоха. А парень, словно почувствовав чей-то пристальный взгляд, неожиданно обернулся и, рассмотрев в толпе Тимоху, дружелюбно подмигнул. Он воровал умело и очень быстро – пальцы у него были длинные и неимоверно гибкие. В эти минуты он напоминал фокусника в цирке, способного подивить несколько сотен ротозеев, но сейчас вор блистал мастерством перед единственным зрителем. Парень ковырнул мизинцем самое дно кошелька и выгреб из него ворох бумаг и деньги. Деньги он засунул себе в карман, а потом ловко швырнул кошелек себе под ноги. Затем он так же отчаянно сунул ладонь в карман крупному грузному мужчине, проплывшему, ничего не опасаясь, мимо него неповоротливой тяжелой баржой. Вор растопырил ладонь и показал между пальцев несколько банкнот. Поддавшись тогда какому-то необъяснимому порыву, Тимоха подошел поближе. Ему неприменно захотелось разгадать секрет мастерства. А вор как будто дразнил мальчишку: его тонкая рука уже юркнула в сумку полногрудой бабы. На вора никто не обращал внимание, каждый был занят своим делом: торговался с продавцами, присматривался к товару, вел неторопливые разговоры между собой. Тимоха подошел еще ближе. Вор был молод, не старше его самого. Когда до паренька оставалось не более двух шагов, Тимофей рассмотрел его слегка нагловатые, со смешинкой глаза. Скорее всего вор был из беспризорников, сумевший за счет своего мастерства не только вырваться из подвалов, кишащих крысами, но и приодеться так, что его вполне можно было принять за ученика гимназии. Следующей жертвой должна была стать невысокая старушка, к которой вор присматривался минут пять. Тимоха даже представил, как должна будет произойти следующая кража: вор подойдет к старухе совсем близко, левой рукой закроет от ее глаз сумку, а правой мгновенно выхватит из сумочки очередную добычу. Однако совсем неожиданно парень развернулся и сунул руку в карман стоявшему рядом мужчине. В следующую секунду в его руках оказалось туго набитое портмоне. – Ах ты, шельмец! – повернулся мужчина к вору и ухватил его за шиворот. Парень дернулся, пытаясь освободиться от цепких пальцев. И в этот момент Тимоха почувствовал, как тот сунул ему что-то в ладонь. Он посмотрел и с ужасом обнаружил в своей руке чужой кошелек. – Да вы чего, дяденька?! Какой еще кошелек?! Отпустите меня, чего привязались! – Где кошелек, спрашиваю, гаденыш?! – мужчина оказался необыкновенно сильным, он так крепко тряс паренька, что тот напоминал котенка, которому хозяин устроил очередную выволочку за изгаженный пол. – Чего пристали?! Не видел я вашего кошелька! Толпа вокруг них разомкнулась, и мужчина с парнем оказались точно в середине круга. Воров на базаре ловили все же не каждый день, и Тишка видел любопытные и даже недоуменные взгляды, созерцающие худенького паренька, который явно не походил на вора и больше выглядел школьником, возвращающимся с занятий. – А где же он тогда? – Да ты посмотри на этого пацана, – ткнул паренек в стоящего рядом Тимоху, который непроизвольно продолжал сжимать в руках толстое, из желтой кожи, портмоне. – Это не твой? – Да тут вас целая шайка! – оторопел мужчина. – Ты насчет шайки не шути, дядя! Я сюда на рынок пришел, чтобы огурцов прикупить, – и паренек достал из штанины ветхую авоську – сразу было видно, что в ней действительно таскали огурцы. – Настоящего вора лови, чего ко мне пристал. А ну отпусти! Вцепился, видите ли! Рубаху порвешь, мамка ругаться будет. Мужчина растерянно разжал кулак, и парень, брезгливо передернув плечом, уверенно шагнул в толпу и скрылся. Некоторое время пострадавший внимательно, изучающе разглядывал Тимоху, который в оцепенении стоял перед ним, не понимая, что происходит. – Жулье! Житья от вас нет! – наконец разразился бранью мужчина, выхватил свое портмоне из рук Тимофея и крепко ухватил его за пиджак. – Ну-ка, сволочь! Давай со мной в милицию. – И потянул Тимофея за собой. Тимофей невольно заупирался: за что же такая несправедливость? На глаза наворачивались слезы. – Вешать таких надо на площади, чтобы другим наука была, – выкрикнул из толпы лохматый старик. – А раньше и вешали, – подхватил живо молодой мужчина. – Болтается такой висельник на площади и воров на разум наставляет. – Упираться вздумал, – начинал свирепеть пострадавший мужчина. Подогреваемый возмущенной толпой, он с размаху стукнул Тимоху кулаком в лицо. – Это тебе в науку будет, а сейчас, гаденыш, пойдешь со мной!.. Вырываться не советую, от меня не уйдешь! Я еще и не таким, как ты, шеи скручивал, – уцепился он в Тимофея обеими руками, – по таким, как ты, тюрьма от плача надрывается. Ничего-ничего, казенный дом тебя сполна от этого недуга излечит. – Дяденька, да что же это вы?! – наконец смог выговорить Тимоша. – Не брал я ваших денег! Зачем они мне! Отпустите меня! Мне тот вор нарочно кошелек сунул. – Все они так говорят, – внушительно высказалась пожилая грузная тетка. – На прошлой недели я бельишко свое повесила, ничего такого у меня и не было – штаны и трусишки, так все с веревок поснимали! – В иные времена за это руки рубили! – не унимался молодой мужчина в кепке. – Украл раз – кисти нет, второй раз – долой руку по локоть, а там и будь добр головушку бестолковую подставляй. И помогало ведь! Да и как не поможет, если потом конечности на площадях прибивали. – И сейчас бы это надобно! Тогда, глядишь, совсем воровать перестанут. Тимоха сопротивлялся, упирался ногами, пытался цепляться за прохожих, кусался, но мужчина крепко держал его за рукава, за волосы. – Ах ты, поганец! Ты еще кусаться будешь! – И он еще раз с силой стукнул Тимоху локтем в лицо. Тимоха почувствовал, как что-то треснуло внутри, и кровь липким неприятным соком брызнула на ворот рубашки. – Дяденька, отпусти, не брал я твоих денег, он мне их сам сунул, я даже не знаю, как это вышло. Христом богом тебя прошу, помилуй меня! Никого у меня более не осталось – ни тятеньки, ни матушки, ни братишек, ни сестренок, все от холеры померли! Мужчина, не слушая причитаний пацана, выволок уже переставшего упираться Тимоху из толпы и потащил в милицию. – На жалость, стервец, берешь, только это тебе не поможет! У меня у самого шестеро детей, а ты их хотел всех без куска хлеба оставить. Чем бы я их тогда кормил, гаденыш! Вот у меня в милиции свояк работает, так он тебя упечет куда надо. Там и будешь рассказывать сказки. Через минуту базар загудел прежней размеренной жизнью, а его завсегдатаи мгновенно забыли о случившемся. Милиция размещалась в подвале старого дома. Тут же была и временная тюрьма, где содержались десятка два воров, терпеливо и безропотно ожидавших нескорого суда. Милиционер втащил Тимоху в подвал и толкнул с лестницы. Подросток почти скатился по ступеням прямо под ноги высокому мужчине в выцветшем галифе. Тот перешагнул через распластанное тело мальчишки и хмуро поинтересовался: – Еще один вор? Так, так! Как зовут? Тимоха, предчувствуя новый, нелегкий зигзаг в своей судьбе, едва сдерживал от обиды и бессилия слезы. Утираясь рукавом, он всхлипнул и промямлил в ответ: – Тимохой меня зовут. Только какой я тебе, дяденька, вор? Настоящий вор убежал, а мне кошелек в руку сунул, когда я рядом стоял. – Вот оно что. Это известный прием. Все так говорят. Но ничего, вот в тюрьме посидишь, у тебя будет предостаточно времени, чтобы крепко обо всем подумать. В подвал, громыхая коваными сапогами, спустился еще один грузный мужчина в милицейской кожаной тужурке. Лампа едва тлела, желтый свет выхватывал из полумрака его сутуловатую фигуру. Вошедший напоминал медведя, спускающегося к своей раненой жертве, хищника, готового разодрать ее на части. – Привет, Поликарп, – милиционер протянул руку вошедшему и, глядя на Тимоху, зло добавил: – Видал такого? Едва с горшка соскочил, и туда же за всеми, ворует! – Что ты, Арсений, все удивляешься, у нас ведь такими, как этот, три камеры битком набиты. А ну вставай, говнюк, – кинул он Тимохе. – Иди к своим дружкам в камеру, они тебя давно дожидаются. – Давай, давай, там тебя научат жизни! В кутузке сидеть – это тебе не кошельки на базарах тырить. Арсений, присмотри за ним, пока я ключи принесу. Через несколько минут Тимофея втолкнули в тюремное помещение. В нос ударило кислым запахом застоявшейся сырости. Дверь за спиной гулко захлопнулась, и Тимоха ощутил себя замурованным. Помещение было переполнено до отказа: заключенные, в основном подростки, занимали почти всю свободную площадь камеры, они сидели вдоль стен, жались по углам, лежали в центре. Камера больше походила на вход в преисподнюю, где грешники дожидались своего часа, чтобы предстать пред глазами падшего ангела. Тимоха несмело топтался у порога, он даже как-то съежился под множеством настороженных глаз заключенных, уставившихся на новичка. Но уже через минуту-другую они потеряли к новичку интерес, и камерная жизнь снова потекла по своим законам: парни весело переругивались между собой, вспоминали многочисленных приятелей и хвастались особенно удачными своими воровскими выходками. Среди обитателей тюрьмы выделялся худенький долговязый татарчонок, который без конца сцеживал слюну через щербинку между зубов и громко, перебивая других, рассказывал о своих жуликоватых подвигах. С его слов выходило, что он числится в отчаянных ворах и на базаре не осталось прилавка, куда бы не проникла его длань, а прозябание в кутузке для него такое же обыкновенное дело, как солнце по утрам, как лужи после грозы. Тимоха даже не знал, куда ему присесть, – все места были заняты и никто из мальчишек не выказал желания даже подвинуться при его появлении. Они смолили длинные цигарки и, матерясь, тихо переговаривались между собой. Только минут через десять один из пацанов, тот, что был говорливее и бойчее других, наконец поинтересовался у стоящего в дверях Тимохи: – Эй, пацан, ты кто? Как тебя звать? – Тимофей, – сжался он под строгим взглядом татарчонка. – А кличка у тебя какая? – Кличка? Нет у меня клички. Он опять ощутил на себе любопытные взгляды. Татарчонок действительно был старшим в этой многоликой, разношерстной компании, когда он говорил, то замолкали все даже в самых дальних углах камеры. – Как же ты без клички и воруешь? – А я не воровал. – А как же ты здесь очутился? – Случайно. Воровал не я, а один пацан, и, когда он у дядьки кошелек стащил, пропажа обнаружилась, дядька поднял шум; тут-то пацан и сунул мне в руку незаметно сворованную вещь и все на меня свалил, а сам смылся. Меня же чуть было не убили на базаре; вон всю морду расквасили. – В нашем деле это бывает, – протянул татарчонок, продолжая внимательно изучать незадачливого новичка. – А может, тебя под нары загнать для начала, если ты и не вор? Посидишь там для профилактики, – предложил он, хитро посматривая на пацанов; те уже вовсю улыбались в предчувствии забавы. Но главарь, сделавшись неожиданно серьезным, поинтересовался: – А как выглядел тот, что кошелек тебе подсунул? – Невысокий, щуплый, на левой руке кольцо в виде черепа, – стал припоминать Тимоха. – Ага! Валек это, – веско прервал его татарчонок. – Известная сволочь. Вот кого надо бы под нары сажать. Он не первого тебя подставляет, для него это забава, такая же, например, как для меня курево, – и заводила поднял вверх дымящийся окурок. – Разве это хорошо, честных людей в тюрьму сажать? – О честности ты напрасно так говоришь. По-твоему, стало быть, что тот, кто в тюрьме сидит, он не честный? А если разобраться, то более честного человека, чем вор, не найти! Я правильно говорю, пацаны? – Правильно, Заки! – дружно раздалось со всех концов камеры. – Воры – честный народ. Они ведь берут у того, у кого есть лишнее, и делят по справедливости между нуждающимися, меж людьми. Ну да ладно. Потом об этом поговорим. Что же нам с тобой делать-то? Ты всегда такой удачливый, а, парень? Чего молчишь? Да, кстати, может, тебя так и назовем кличкой Удача. Кличка хорошая. Будешь Удачей, пацан! Как думаете, народ? Подойдет ему кличка? – В самый раз, Заки, умеешь ты новичков крестить. Пусть будет Удачей, – в камере довольно загалдели, а Заки снисходительно кивнул новичку и сказал: – Ладно, чего стоишь? В тюрьме для всех места хватит, а ну, брательники, подвиньтесь, дайте «настоящему» урке место. Нравишься ты мне. Вот сюда садись, рядом со мной, – и Заки крепко обнял Тимоху за плечи… ГЛАВА 45 – …Ну вот, а потом он в нашей шайке пять годиков был. Пока не загремел в эти ваши северные края. Вместе по статье пошли, – с усмешкой закончил свой удивительный рассказ Мулла. Беспалый слушал Муллу как мальчишка – затаив дыхание и широко раскрыв глаза. Когда старик замолчал, начальник зоны долго не мог говорить. Не каждый день Александру Беспалому в своей жизни приходилось слышать такую сногсшибательную правду, тем более когда она касалась лично его. Мулла удовлетворенно наблюдал за своим собеседником и за тем, какое сильное впечатление произвел на подполковника его рассказ. – Так что, – с нажимом проговорил Мулла, – прежде чем решать некоторые вопросы или там отправлять кого-то на покой, подумай, Александр Тимофеевич, что скажут твои московские генералы-начальники, когда вдруг узнают про твою славную… воровскую родословную. И про то, как ты ее от начальства все эти годы успешно скрывал. Вряд ли это кому-либо из них понравится! Особенно когда дело коснется власти: ты же знаешь, в высокие кабинеты с запятнанной репутацией не шибко-то пускают. А тут у претендента на высокий пост в помощниках ходит такой, как ты и твой батя. Хорошая компания, ничего не скажешь. Мулла почувствовал, что его слова возымели над суровым подполковником сильную власть. До разговора он даже и не предполагал, каким страшным ударом для Сашки Беспалого станет новость о воровском прошлом его отца… Мулла мог рассчитывать, конечно, на некоторый эффект, но здесь на его глазах произошло крушение всех надежд, всех жизненных планов Александра Тимофеевича – тюремщика по жизни, честолюбца, мечтавшего о большой карьере, о столице, об обещанном ему повышении. Мулла поставил пустой бокал на стол и, глядя прямо в глаза подполковнику, прервал затянувшееся тягостное молчание: – Сейчас мне бы надо идти, начальник, не в моих правилах ублажать администрацию такими долгими разговорами. А потом, сам знаешь: если буду оставаться у тебя так долго, то некоторым умникам это даст повод усомниться в моей правильности. Околачиваться в кабинете у начальника пристало только ссученным… всяким «певчим» и «напевающим». А я не птица, я не щегол, пойми, начальник. И прошу, сделай так, чтобы не доводить меня до греха. Да простит меня Аллах! – Хорошо, я тебя понял, Мулла. Эй, дежурный! – позвал Беспалый конвоира. На его голос вбежал могучий детина с автоматом и, вытянувшись, бодренько доложил: – Слушаю, товарищ подполковник. Сначала его глаза преданно смотрели на начальника, но в следующее мгновение он обратил внимание на стол и тупо, недоуменно уставился на яркую коньячную наклейку и добрую закуску. До дембеля служивому оставалось всего лишь полгода, и за полтора года он сильно истосковался по хорошей домашней пище, тем более с дорогим коньяком. – Локалка сейчас заперта… Проводи заключенного Зайдуллу до барака. * * * От Беспалого Мулла вышел в приподнятом настроении – прежде всего от той ясности, которая появилась в результате разговора. Наконец-то Мулла понял, на какие струны нужно налегать, чтобы постепенно, не сразу, подчинить себе опытного, хитрого, коварного и жесткого подполковника Беспалого, безраздельно «царствовавшего» здесь, на зоне, последний десяток лет. Он понял, что Щеголь не просто стукач начальника зоны, а его выдвиженец, то есть человек, руками которого творились от лица кума все дела на зоне. Теперь Мулле следовало положить конец беспределу и передать слово пацанам, чтобы Щеголя по-тихому замочили. Не завтра, конечно, нет: очевидная грубая расправа вызовет слишком отрицательные последствия. Сначала нужно будет поработать с ближайшим окружением Щеголя. А когда он останется один, в вакууме, вот тогда и разрубить гордиев узел. Еще он понял, что ему самому надо действовать. Действовать быстро и решительно, пока Беспалый не успел опомниться, пока он будет размышлять, что же ему делать дальше, какие шаги предпринять. Подполковник был не из тех людей, чтобы сдаваться сразу или сидеть сложа руки и наблюдать за тем, как его пытаются проглотить, раздавить, лишить власти и независимости. К действиям следует приступать немедленно, подумал Мулла. Вот как раз и пригодится «метро» – тот потайной лаз, который они рыли под зоной, почитай, уже три годика. Последние четыре месяца лаз стоял «законсервированный», готовый к экстренному использованию. У барака Мулле очень кстати встретился Слава Харцвели. Харцвели-скульптор был на зоне главным «метростроителем»: и идея ему принадлежала, и проект он сам разработал, и всеми работами он руководил – «генеральный подрядчик», как называли Славу участники тайного строительства. Слава сидел по экономической статье – за растрату: он работал в бригаде скульпторов, ваявших городские памятники в златоглавой столице. Славка бахвалился, будто приходится чуть ли не племянником одному очень знаменитому скульптору, любителю крупных форм в градостроительстве. Находясь в нижнетагильской зоне, Харцвели крупно повздорил с местным тюремным начальством, дело дошло до драки. Ему накинули срок и перевели на север на воспитание к Беспалому. Подполковник же, вдруг обнаружив в себе тягу к высокому искусству, приветил столичный талант и поручил ему оформлять скульптурными композициями скучный тюремный ландшафт. Славка поселился в чистом спецбараке (был у Беспалого и такой показательный барак для демонстрации заезжим начальникам и ревизорам из центра) и принялся обустраивать зону. За короткий срок он уставил всю внутреннюю территорию могучими деревянными изваяниями русских царей (их он вырезал из цельных вековых стволов). Вскоре закрытой территории стало не хватать работоспособному и плодовитому Харцвели, и он активно взялся облагораживать территорию вокруг зоны, в поселках, где проживало тюремное начальство и свободные поселенцы, отбывающие последний год наказания. Но главным Славкиным достижением стало обустройство половых отношений с медсестрой Лизкой Свиридовой. В свободное от ваяния время Славка провел немало сладких часов в объятиях любвеобильной женщины, о чем охотно рассказывал зекам в своих витиеватых остроумных вечерних рассказах, расцвечивая каждый эпизод живописнейшими подробностями, по своему колориту вполне достойными фантазии талантливого грузинского художника… Мулла поприветствовал Славку-скульптора и между прочим шепнул, что очень скоро, возможно, его рукотворное подземное творение будет открыто для публики, и попросил тихо проверить лаз на проходимость. – У меня к тебе, Славик, будет еще одна совсем незначительная просьбица, касающаяся твоей крали из больницы. Ее, насколько я знаю, Лизой зовут? – Лизой, – недоумевая, подтвердил Харцвели. – А в чем дело? Может, что не так, Мулла? Так ты скажи сразу. – Не беспокойся, Слава, все так. Но нужно, чтобы твоя охочая до любви толстуха сделала одно очень важное для нас дельце: вот только не знаю, как к ней с этим подступиться. – А ты положись на меня, Мулла. А уж я «положу» на нее – и все будет в порядке. – Так-то оно так, да только наше дело уж больно деликатное и рискованное. – Ну что ж, тогда на нее должны «положить» и другие, а за это Лизка не только какую-то там просьбицу выполнит, она за это верным цепным псом служить будет; лишь бы повторили удовольствие, а там хоть трава не расти. – Славик, значит, наматывай на ус, чего ты должен добиться от своей подружки. К ней в лечебницу сейчас водят семерых новеньких. На какие-то процедуры. Так вот скажи ей, чтобы она вместо прописанных им препаратов в желтых пробирках начала вкалывать им вытяжку женьшеневого корня. Там у нее, я знаю, в шкафу на верхней полке ампулки стоят. Ребятки ведь столичные, нежные, сильно отощали – витаминчики им придадут сил. Самое главное, не забудь – Ветлугин в курсе этой моей просьбы. Так что пускай она не бздит. Но и не дурит, поскольку дело нешуточное, сам знаешь. – Заметано, Мулла! Твое слово – закон! – весело улыбнулся скульптор. – Будь уверен, Лизка сделает. И еще сделает. И еще. Она же безотказная. Только кое-кому из ребят придется попотеть как следует. – Ну, действуй, Слава. И слава Аллаху. Через неделю после разговора с Харцвели старый вор собрал своих самых надежных, самых верных людей и приказал начать «зачистку» Щеголя. Это означало, что всех доверенных и гонцов «химика» надлежало одного за другим устранить в течение ближайших двух-трех недель, чтобы вокруг Щеголя образовалась пустота. Только после того, как стукач лишится своих верных цепных псов, можно будет подобраться к нему вплотную и вцепиться в глотку… ГЛАВА 46 Страшный кошмар часами не покидал уставшее от постоянной муки и страданий тело Варяга. Потом на каких-нибудь несколько минут к нему возвращалось сознание, он начинал различать окружающие предметы, людей, переполненную тюремную камеру, решетки на окнах. Огромным усилием воли заставлял он себя подняться, пытался вырваться из оцепенения, окутывающего все его существо. Жестокая внутренняя борьба шла не на жизнь, а на смерть: как в последнем бою, как перед последним броском к вершине – во что бы то ни стало зацепиться окровавленными пальцами за край скалы, нечеловеческим усилием воли подтянуть всего себя, увидеть спасительный выступ и вползать, вползать, сначала грудью, потом животом, всем телом, перевалиться через рубеж, отделяющий от пропасти, от неминуемой смерти… А там покой и возможность отдышаться; там восторг преодоления, победы; там жизнь, освобождение, причастность к завтрашнему дню. Там чей-то до боли знакомый голос: – Вла-а-адик! Где ты? Сынок? Ау-у! Отзовись же. Мы здесь, иди к нам. Здесь столько ягод… и столько света… Мы наверху. Иди к нам по верхней дорожке. – Я иду к вам, мамуля. Но дорожка ведет все время не туда… Я чуть не сорвался… Помогите же мне кто-нибудь… И снова провал, снова темнота. А из темноты шепот, зловещий, жуткий: – Говоришь, смотрящим заделался… Ага, понятно! Думаешь, без тебя за Россией больше некому посмотреть. Ошибаешься, Варяг! Ой как ошибаешься! Ты лучше смотри себе под ноги, а то как бы гляделки вместе с головой в параше не оказались… Попугали вы воровскими делами народец, делишки свои сделали, теперь пора и вас, законных, приструнить, под наши законы подвести: не хер вам свою крутизну дальше демонстрировать, не хер людей баламутить; скоро вы сами себе кресты в задницу будете засовывать, скоро умолять будете хотя бы жизнь вам, падлам, сохранить. На коленях будете ползать, мразь; харкотину нашу языком с асфальта будете слизывать. Пришло наше время. Варяги нам больше не нужны. И, поправляя очки, все шестеро покрасневших от возмущения мужчин сели в новые автомобильчики и скрылись за поворотом. А из подъезда соседнего дома вышла Светлана с Олежкой и таким заученным, правильным тоном вдруг начала ему втолковывать как школьнику: – Как же ты, Владик, недоглядел ни друзей своих, ни близких, даже мать, даже отца, даже Егора Сергеевича? Переиграли тебя. Сначала по нашим российским тюрьмам гоняли, потом заставили по заграницам мотаться, лишь бы не на родине. И сейчас не напрасно в американской тюрьме продержали. Успели, как видишь, время выиграть. Соратников твоих ближайших поуничтожали. Армия-то – вон она, а опереться – не на кого. Еще чуток – и заколеблется верный народ, начнет шарахаться из стороны в сторону. Армией ведь нужно управлять, без этого она как вата. Ветер поднимется и всех сдует. Верно, сынок? – Светлана повернулась к Олежке и кокетливо погрозила ему пальчиком: – Не делай как папа, сынок! Варяг, ничего не понимая, подходит к жене и сыну: – При чем тут армия, при чем тут Егор Сергеевич? Ты или жена мне… или? Ты чему сына учишь? Сомневаться в отце? Даже из головы выкинь. В мои дела не суйся. За сыном лучше присмотри, пока растет. А я уж со своими делами, можешь быть уверена, управлюсь. Хоронить меня рановато. И армию мою еще время не пришло со счетов списывать. Слышишь, законная жена законного мужа?! А в это время из подворотни прямо на проезжую часть выскочила собачонка и, весело залаяв, стала прыгать вокруг Олежки, тот заплакал и кинулся от нее наутек, и тоже на дорогу… Не рассчитал маленький, не мог видеть, что из-за угла уже показался несущийся на большой скорости хлебный фургон ЗИЛ-130. Скрежет тормозов, страшный крик Светланы… Олежку зацепило ржавым бампером. ЗИЛок-то остановился, а малыш отлетел от него метров на пять, ударился спиной и затылком о бордюр и замер, глядя в небо широко открытыми, удивленными глазенками. Такого ужаса Владислав не мог себе представить даже в бреду! Он метался на нарах, бился головой о стену, покрывался холодным потом, вырывая себя из тисков всепоглощающей страшной болезни, превозмогая ее природу, выискивая в дальних уголках своего сознания резервы к тому, чтобы подчинить вынужденный недуг своей воле, своему «я», своей невероятной жажде быть свободным. ГЛАВА 47 Медсестра Елизавета Свиридова была для многих неразгаданной загадкой. В тюремной больнице она работала уже шестой год, и зеки в общем относились к ней если не с уважением, то с симпатией. Уколы, правда, она делать совсем не умела, но в остальном все было при ней: строга, но сердобольна, порой властна, но в целом покладиста. И к тому же радовала она похотливый зековский глаз своими аппетитными формами. Пожалуй, немало беспаловских подопечных долгими сибирскими ночами вели заочный разговор с Лизкой у себя под одеялом, предаваясь мечтам о несбыточном да рисуя в своем одичавшем воображении сладострастные картины. Тем более что о Елизавете Васильевне ходили упорные слухи, будто девка она хоть и своенравная, но уж, коли кто ей придется по вкусу, того ублажит по полной программе, предложив себя и сзади и спереди, и сверху и снизу. В последние полгода в Лизкиных фаворитах ходил неизменно московский грузин Харцвели-скульптор, который сумел подобрать ключи к ее сердцу, а самое главное, к ее ненасытной плоти: видимо, нашлись у Славки Харцвели серьезные аргументы, которые по достоинству оценила и прочувствовала медицинский работник Свиридова. До Славы, говорят, был у нее какой-то мазурик из московских «мажоров», а чуть раньше – еще кто-то из «интеллигентных», а к таким Лизавета всегда испытывала явную слабость, но эти все равно у нее надолго не задерживались: видать, не той все же были кондиции. Все остальные, проходившие через ее руки, тело и душу, вообще не могли похвастаться долгосрочностью своих с Лизаветой отношений. А вот Слава-скульптор тешился с ней уже полгода: грузины и тут оказались долгожителями. Мулла, разумеется, подробнейшим образом разузнал о всех сильных и слабых сторонах преподобной Елизаветы Васильевны, отлично изучил ее натуру. И, продумывая план вызволения Варяга из наркотического омута, в который тот попал по милости подполковника Беспалого, решил, что Елизавета очень даже пригодится в этом деле, важно лишь перетянуть ее на свою сторону, сыграв как раз на слабой струне – одной, но пламенной ее страсти. Как раз дело было к вечеру, когда доктор Ветлугин отправился, по своему обыкновению, осматривать болезных зеков на соседнюю зону. Лизка сидела у окна в своем кабинете и мусолила в руках очередную книжонку о большой и страстной любви бедной красавицы Элли к богатому удачливому бизнесмену Жоржу. Ко всем своим прочим прелестям, Лизка была еще девка чрезвычайно чувствительная и чувственная, страстно обожала читать про этакий секс. Лиза знала, что на зоне о ней ходят разные слухи. И что больше всего, конечно, судачат о ее аппетитных формах, сиськах да амурных похождениях. Раньше эти бесстыдные шепоточки за спиной ужасно ее печалили. Да что там печалили! Стыдно было до ужаса. Но пересилить себя было невозможно. Тем более что, пристрастившись к переводным романам о любви, которые привозил ей муж Витька из командировок на Большую землю, Лиза просто места себе не находила от смутной тоски. Умом Елизавета Васильевна понимала, что Витька мужик неплохой, но уж с романтикой у него с молодости явно нелады, а в койке вообще всегда был никакой: только вставит – раз-два и отбой. А последние лет пять, когда он окончательно спился, Лизавета допускала его к себе разве что по большим праздникам: пусть потешится – муж все же как-никак. Она же лично уважала постельные забавы с настоящими, полноценными мужиками и часами оставалась активна и неутомима в любовных схватках – ее расцветшее к тридцати годам тело тосковало по из ряда вон выходящим безумным сексуальным игрищам, влажным объятиям, бессонным ночам любви… Ей хотелось ощущений необыкновенных, таких, какие родились у нее при первом чтении французского романа о любовных похождениях дамы по прозвищу О. «История О» – любимая книжка, вот уже на протяжении нескольких лет неоднократно перечитываемая ею от корки до корки. А тогда, читая впервые про невероятные сексуальные похождения героини, она ерзала-ерзала и едва не кончила прямо на стуле – обалденное было ощущение! Лиза усмехнулась, вспомнив, что она сотворила, закрыв последнюю страничку книжки. Дело было как раз в ее ночное дежурство летом. Года три назад стояла знойная жара, и тело ее, страдающее в оковах тесного белого халата, покрытое тончайшей липкой пленкой пота, требовало освежиться. Она пошла в душевую, закрылась там, включила холодную воду и забралась под холодный Дождик. Кожа на крепких аппетитных ногах, животе, мягких женственных руках тут же покрылась пупырышками. Тяжелые груши грудей подобрались, набрякли, а соски съежились, затвердели и встали торчком. Она провела ладонями по грудям и ощутила прилив приятного возбуждения – так было всегда, когда она, стоя под душем, невольно ласкала сама себя. Лиза гладила живот, пах, бедра, потом ее ладони забрались назад, к выпуклым крепким ягодицам. Ей нравилось собственное тело – сильное, налитое, с туго натянутой эластичной кожей… Лиза прибавила горячей воды и, закрыв глаза, подняв лицо вверх, наслаждалась водяными струями, которые нежно хлестали по ее грудям, щекам, плечам, животу. Руки совершали пробежку – от шеи к бедрам, от паха к ягодицам. А потом она и сама не поняла, как это произошло. Только каким-то внутренним чутьем осознала, что впереди самое восхитительное, самое долгожданное… Вот уже ее правая ладонь остановилась на лобке, и пальцы осторожно раздвинули мокрые, спутавшиеся волосы между ног. Там, в зарослях коричневых кудряшек, таилось горячее ущелье, кратер вулкана, из которого засочилась липкая магма. Лиза вложила два пальца в ущелье и погрузила в скользкий глубокий лаз. Кончики пальцев наткнулись на рифленые стенки и стали осторожно гладить их. Снизу, от лобка до поясницы, ее пронзила острая сладкая боль. Лиза открыла горячий кран до отказа. Потоки воды обожгли ее плечи и спину. Левой рукой она яростно гладила груди, пальцами сжимала налившиеся соски и приподнимала тяжелые округлые плоды на ладони, точно взвешивая их. Снизу, бурля, подступала волна сладости. У нее мелко завибрировали ляжки, промежность содрогалась, анус поджался. И в следующую секунду ее захлестнула головокружительная волна оргазма… От одного этого воспоминания ей стало нестерпимо жарко. Когда же наконец появится ее желанный скульптор и начнет лепить из нее очередную композицию «Камасутры»? «Со Славкой, конечно, никто не сравнится, но и его хватает всего лишь на полчаса-час, не больше. А хотелось бы…» – мечтательно думала Елизавета Васильевна. После шести Лиза совершила привычный обход больных по палатам и, приняв противозачаточную таблетку, села у себя в кабинетике дожидаться гостя. Часов около семи в дверь постучали. Лиза, радостно вспыхнув, отозвалась: – Входите! Вошел Слава, а за ним… Боже, да настоящий красавчик. Длинноногий широкоплечий парень с худощавым лицом. Очки в металлической оправе, густая светлая бороденка, волосы торчком. Интеллигент, в общем. И как он сюда, бедняжка, попал? – Вот, Лизавета, прошу любить и жаловать, – улыбнулся Славик. – Сережа Гурьев. Первоходок. Как прибыл в наши края, сразу заболел. – И что же с ним? – с бьющимся сердцем спросила Лиза. – Да вот это ему сама скажешь, как осмотришь, – усмехнулся Слава. – Но честно признаюсь тебе, по нашей дружбе, – спасать нужно парня. Только ты, при твоем медицинском таланте, и сможешь это сделать, Лизунчик! Пусть на сегодняшний вечер Сережка останется с нами? Поверь мне – не пожалеешь. Да втроем и веселей будет. Лизка еще раз внимательно осмотрела «первоходка» и, покраснев, согласно кивнула. * * * Мулла стоял на улице и глядел на освещенное окно Лизиного кабинета. Если зажжет настольную лампу – значит, сговорились. Если нет – плохо Дело. Но Мулла был уверен, что Лизка не сможет устоять перед столичным ухарем-красавчиком Сережкой Гурьевым по кличке Бобыль. Конечно, покривил душой Харцвели-скульптор – никакой Гурьев не первоходок, уже третий срок мотал он, и не за мошенничество, а за самый что ни на есть грабеж и разбой. Квартирный был вор, налетчик. Специалист по сталинским высоткам и элитным новостройкам, по супермаркетам и обменным пунктам. Взяли его в Москве, на Речном вокзале, прямо в квартире на втором этаже, куда он забрался с улицы. Судя по Сережкиной трепотне, язык у него был подвешен хорошо, парень часами мог чесать и про футбол, и про теннис, и про биоорганическую химию, и про способы приготовления клюквенной настойки на спирту. Такие говоруны горячим бабам нравятся. Мулла лично посоветовал Славке-скульптору в групповухе свести Лизку с Гурьевым, а потом и еще с четырьмя новенькими – тоже московскими «интеллигентами» с длинным хером. Тем более что те с превеликой радостью согласились окучивать похотливую телку в белом халате: им-то только этого и не хватало; мужики от радости аж завыли, узнав, чего хочет от них Мулла. Минут двадцать простоял Мулла под окнами лазарета. И поспешил к себе в барак лишь тогда, когда у Лизаветы выключился верхний свет и тускло замаячила настольная лампа. Сговорились! * * * – Давай-давай! – шептала, постанывая, Лиза. – Здорово получается! Трахни меня, Сереженька, трахни как следует! Вспаши меня! Пропори меня насквозь! А ты, Славчик, давай своего хорошенького мне в ротик, дай я его пососу, дай скорее. Харцвели с Гурьевым при этих словах воспламенялись еще больше и не могли нарадоваться на свою подружку. Гурьев-Бобыль обратил внимание, что толстозадая и пухлогрудая медсестра во время полового акта начинала громко наговаривать всякие скабрезности, чуть не матом ругаться. Эти заклинания, похоже, помогали ей распалиться. Да и он сам от этих слов приходил в необычайное возбуждение. Они слиплись на больничном диванчике вот уже в шестой раз за этот вечер. По очереди меняясь со Славкой местами, Гурьев вот уже больше часа безостановочно трудился над разгоряченной ненасытной плотью медсестры. – Буравь меня, милый, врубайся в меня поглубже! – бубнила Лиза. – Воткни в меня свой кол! Какой же он острый, какой он горячий, какой твердый, какой длинный. Пошуруй там, во мне, уделай меня посильнее, чтобы я не встала. Обработай меня как следует! И Сережка обрабатывал ее как мог. Он скакал на ней, ударяясь лобком о ее лобок, забивая свой ствол в ее недра до самого упора, руками мучая ее раскинувшиеся белые груди, пощипывая крупные напряженные соски, окаймленные большими коричневыми кругами, проводя ладонью по потному животу и крепко сжимая упругие мясистые ягодицы. – Еще! Еще! – командовала Лиза. – Давай, любезный! Трахай меня, Сереженька, раздвинь руками меня пошире! Возьми мои губы там, раздвинь их, почувствуй, какие они скользкие, горячие, набухшие… Славчик, миленький, ну давай мне своего соловья-разбойника в ручки. Я потру его, приголублю. А Славик водил своим членом по губам Елизаветы Васильевны, стоя на коленях над ее изголовьем и наблюдая за тем, как Сережка-Бобыль в исступлении скакал на ней, помогая себе руками по ее просьбе. И вдруг неожиданно Бобыля объяла мощная волна сладкой боли – член надулся изнутри и с силой изверг сильную струю. Лизино влагалище сжалось, крепко стиснув содрогающийся ствол. Новый всплеск сладостной боли пробежал по Сережкиным ягодицам и бедрам. И его дальнобойное орудие снова извергло новую бурливую струю спермы. Лиза извивалась под ним и тонко визжала. Очередной оргазм невольные любовники пережили почти одновременно. Через несколько минут, потные, утомленные, они втроем сидели на диванчике. – Ну ты молодец, Славочка, что привел сегодня Сереженьку, – довольно проворковала Лиза. – Мне так хорошо было с вами, как никогда. Правда, я бы еще смогла – и не раз! – лукаво посмотрела она на любовников. Гурьев хмыкнул. – Ну, мать, ты-то, видать, здоровее нас будешь. Мы-то утомились. Но может, за друзьями сбегать? А, Лизуня? – А что за друзья? – азартно поинтересовалась медсестра, прикрывая ладонями мокрые от пота роскошные груди. – Приличные ребята. Чистые. Как я. – Ну если такие, как ты, отчего же не сбегать. А если они еще и такие же больные?! Гурьев расхохотался. – Ну да! Болезнь просто поразила их. Особенно «плоть». Он наскоро оделся. – Так я мигом, девочка. – Так давай уж! Пока я еще в жару. Чтоб одна нога здесь, другая – там. – Это как в том анекдоте! – рассмеялся Слава Харцвели. – Знаешь? Едут в поезде Москва – Петербург две подруги, а рядом с ними в купе грузин. Одна другой говорит: «Я привыкла часто ездить из Москвы в Питер: одна нога здесь, другая там». Грузин сидит, смотрит на нее масляными глазками и говорит: «Ох, в Бологое хочу! Ох, в Бологое хочу!» Лиза анекдота не поняла, но все равно радостно улыбнулась. – Уж ты, шутник мой ненаглядный. В Бологое ему захотелось. А тут тебе чем плохо? Давай, Сереженька, дуй за мужиками! Пока я не передумала. До отбоя еще часик – управимся, чай. * * * Буквально через полчаса в медкабинет вошли четверо: Гурьев привел тех самых молодцев, которых Мулла специально наметил в «подарок» медсестре. Ребята заметно робели. Такое дело им предстояло впервой: по тюрьмам они парились уже знатно, но чтоб трахать медсестру на зоне, да еще вчетвером, – такого приключения с ними еще не бывало. Гурьев подошел к столу и, ни слова не говоря, выставил бутылку шампанского. Лиза, сидевшая на диванчике в одном халатике, удивленно подняла на него влажный взгляд. – Это еще что? – Молдавское, Лизуня. Завод «Крикова». Лучшее шампанское на территории бывшего Союза, – серьезно пояснил Сережка. – Из моих личных запасов с приветом. Чтоб интимный вечер прошел в красивой дружественной обстановке. Шампанское посоветовал преподнести медсеструхе Мулла. И тут он был прав. Мулла бил наверняка. Лизка обожала шампанское. Причем именно молдавское, так как когда-то в молодости пришлось ей проводить свой медовый месяц в Молдавии, вот с тех пор и полюбился ей этот «божественный», как она его называла, напиток. – Доставай, ребята, остальное! – тихо приказал Сережка, оборачиваясь к топтавшимся у дверей зекам. Те охотно полезли в карманы. На свет божий появились свечки, сигареты, шоколадки – причем не дешевенькие там какие-то «Альпен-голды», а родные «краснооктябрьские» «Сказки Пушкина». Лизка так и ахнула. – Ну что вы, мальчики! – Она была по-настоящему тронута. За долгие годы работы в зоне медсестра привыкла только к бесстыдным похотливым взглядам, похабным шуткам да мерзкому гоготу за спиной. Но такие щедрые дары даже те зеки, кого она одаривала своей благосклонностью, никогда не додумывались ей поднести. Она собрала подарки в охапку и двинулась в смотровую. – Ну раз так, мальчики, то сразу же приступим к осмотру, – сказала она, предвкушая занятный спектакль. – Входите по одному в смотровой кабинет, когда я вызову! – И с этими словами она удалилась в смежную комнатушку без окон с одинокой просторной кушеткой у дальней стены. – Чо будет-то? – зашептал Мишка Рюмцев – чернявый парень лет тридцати пяти со вставными железными зубами и заметным пузцом. Он загремел сюда из Москвы, получив срок за откровенно мерзкое преступление – Мишка служил на подмосковном кладбище гробокопателем и в свободное от погребения время вскрывал свежие могилы. – Чо-чо! Суп харчо! – весело отозвался другой, Коля Ляхомский – обалдуй и зубоскал, получивший «пятерку» за злостное нарушение правил валютных операций. Попросту говоря, Коля дурил уличных лохов, которых подстерегал у обменных пунктов валюты, впаривая им фальшивые «баксы». – Щ-щ-а в «ромашку» будем играть, не понятно, что ли? – Это как? – не понял Рюмцев. – Ляжем на пол по кругу, в виде лепестков, а она по кругу двинется, на палки наши насаживаться – вот тебе и «ромашка». В школе не играл, что ли? – Он не играл! – буркнул Андрей Данилов, худощавый господинчик, владевший не то корейским, не то вьетнамским языком и севший за незаконную торговлю японскими лекарствами. – У них в школе все больше «Зарницей» увлекались. Зеки рассмеялись. В этот момент из смотровой Лиза позвала первого. Пошел Мишка. Войдя в комнатку, он так и обомлел. На столике возле кушетки стояли две зажженные свечи. Мерцающие язычки пламени отбрасывали на потолок таинственные блики. Медсестра – абсолютно голая – полулежала на кушетке, чуть прикрывшись простыней. – У меня, доктор, вот здесь болит! – и Мишка быстро спустил штаны и трусы, а у Лизы от увиденного буквально сперло дыхание. Под трусами Мишка прятал истинное сокровище: в длинной мошонке болтались два огромных яйца – величиной, наверное, с индюшачьи. Мошонка была покрыта густыми рыжими волосами. А над ней росло величественное дерево – эвкалипт с толстым длинным стволом, заканчивавшийся розовой круглой головой. В трусах этот ствол был вынужден лежать свернувшись подковой, но сейчас, на воле, ствол вытянулся, выпрямился и в длину оказался ничуть не меньше скалки. Лиза даже отвела взгляд и покраснела. Впрочем, в паху у нее что-то екнуло и заныло. По ягодицам точно огонек пробежал. Лиза почувствовала, как стало тепло и влажно во влагалище. «Вот это трахаль, – подумала она невольно, – как же я его раньше не заметила?» Мишка, ухмыляясь, глядел на медсестру. – Ну, доктор, дальше-то что? – А дальше посмотрим, какие у вас недуги, больной! – осклабилась она. – Нам ведь не пристало время терять. Там за дверью есть еще больные. Верно? – Верно, – зачарованно глядя на Лизу, механически повторил Мишка. – Ну тогда иди ко мне поближе, – Лиза скинула с себя простыню и легла на спину, расставив ноги. Она приложила два пальца к входу во влагалище и широко раздвинула алые губы, обнажив влажную воронку лаза. Мишка не стал ждать второго приглашения. Очумев от охватившего его желания, он упал на медсестру и с силой всадил свой ствол в ее недра. Он успел только раз выдвинуть и вдвинуть его, как Лиза выскользнула из-под него и встала на колени. – Ложись на спину, жеребец! Выше колени! – весело приказала она. Мишка не заставил себя долго упрашивать. Он улегся на спину, и его красноголовый боец закачался над животом точно сорвавшаяся с провода штанга троллейбуса. Лиза привстала над ним на корточках и, взяв член в руку, уверенно всадила его в себя. Потом она опустилась парню на живот и схватила его за колени. Примостившись верхом на чернявом, Лиза начала медленно поднимать и опускать могучий таз, убыстряя темп и подскакивая все выше и выше. Мишка испытывал настолько острое наслаждение, что не мог произнести ни слова и только мычал от удовольствия: – Щ-щ-ща кончу! Ох, щас кончу! – Кончай, кончай, родимый. Лишь бы не в последний раз. Ох, до чего же хорош твой гарпун! Ох, хорош! – Лиза с блаженным видом подмигнула ему и, все больше и больше распаляясь, не слезая с Мишкиного «гарпуна», позвала ожидавших ее команды остальных мужиков. – Только шампанского принесите. И шоколаду. А ты никуда не уходи, Мишаня, набирайся сил, мы с тобой еще разок-другой должны повторить пройденный материал. А то как бы, больной, у вас воспаление какое не началось, – веселилась Лиза, подставив себя уже другому трахальщику – Кольке Ляху. А в это время Андрюшка Данилов по кличке Дэн открыл бутылку шампанского, разлил его по стаканам и подал Лизке. Та улыбнулась и, продолжая заниматься любовью, до дна выпила свой стакан: – Ох, мальчики, за грехи наши тяжкие… за вас, родимые. Ох, хочу чтоб вы меня без остановки ебли. Зеки, дожидавшиеся своей очереди, сразу же приняли предложение Елизаветы Васильевны, подняли свои бокалы со словами: – Чтобы елось и пилось, чтоб хотелось и моглось! – Моглось, это верно. Во-во! – подхватила Лиза и расхохоталась. – А я только-только во вкус вошла. Ну, давай, мальчики, покажите, на что вы способны. Лизка все больше и больше входила в раж: без устали меняла позы,, орудовала то с двумя, то с тремя одновременно, поворачивалась то спиной, то животом, принимала и в перед, и в зад, и куда только можно было принять. Уже пребывая в полном беспамятстве от возбуждения, Лиза даже почти и не заметила, как на смену этим четверым пришли еще трое и по новой, по новой стали трудиться над роскошной, раскинувшейся на просторной больничной кушетке, пышнотелой женщиной. Боже, как она извивалась, как она буйствовала и восторгалась своим двадцатым, а может быть, и сотым за вечер оргазмом. Длилось это великое безумство еще не меньше полутора часов. И лишь когда на часах пробило десять и до отбоя осталось полчаса, уставшие и довольные мужики по одному стали покидать санчасть. Последним из гостей ушел Сережка Гурьев. Остался с Лизой лишь Славик Харцвели, который с интересом наблюдал за тем, как она приходила в себя после трехчасовой оргии. Глаза Елизаветы Васильевны светились безусловным счастьем. В этот вечер сбылись ее мечты. Лежа на кушетке рядом со Славиком, она мурлыкала как кошка: – Славка, миленький, любименький. Как я тебе благодарна! Какой же ты умница! Славненький ты мой! Такой вечерок мне устроил! Всю жизнь помнить буду! – Лиз, а Лиз! Можно попросить тебя об одном одолженьице? – осторожно, издалека начал разговор Харцвели-скульптор, поглаживая Елизавету по животу, по бедрам, по спине. – Да я теперь, Славчик, что хочешь сделаю! Теперь я вся твоя, до кончиков волос. Вся я в твоих руках. Бери меня, приказывай! За тебя я теперь жизнь отдам, всю кровушку до капельки. – Всю не надо, Лиз. Дельце простое, элементарное для тебя. Выполнишь – мы еще такой вечерок устроим. И не один. Регулярно сделаем. – Ой хочу еще таких вечерков. Говори, разлюбезный мой Славочка, что нужно сделать. – Елизавета, ты, я знаю, укольчики делаешь новеньким сидельцам нашим, – начал Славка Харцвели. – Лечишь их, болезных. Да ты глазки-то не округляй. Я ведь все знаю. Об том вчера с Димкой-ветеринаром и толковал Мулла, между прочим. И, между прочим, договорились с ним, что ребятишек этих надо побыстрее на ноги поставить. Ветлугин-то вчера и предложил сменить им препарат на более действенный. Колоть будешь теперь что-нибудь укрепляющее. Витамин Бэ, Цэ, Е – уж не знаю, тебе виднее. Кальций, там, алоэ. Словом, Ветлугин сказал: на Лизино усмотрение. Медсестра удивленно глядела на своего полюбовничка. – Славка, да ты в своем ли уме? Кто ж мне такое позволит? Дмитрий… мне ампулы сам выдает! Что ж я без его ведома буду менять? – Почему без его ведома, – я ж тебе говорю, Лизуня, что Мулла с ним обо всем договорился, – перебил Славик. – С его, родимого, ведома. Я же говорю тебе: он сам назначил. Одна только у Ветлугина просьбица – чтоб он, повторяю, как бы не был в курсе, что ты там им вкалываешь. Ну, чтоб все было вроде как прежде. Поняла? Елизавета усмехнулась и невольно провела ладонью по могучим налитым полушариям, точно охорашивалась перед зеркалом. – Да это же дело подсудное… наказуемое, Славка. А коли Александр Тимофеевич Беспалый прознает – тогда что? – О! – обрадовался скульптор. – Сечешь, девка, фишку! То-то и оно, что Александр Тимофеевич ничего знать не должен. Колют и колют. А что-чего – не его собачье дело. – То есть ты хочешь, чтобы я молчала как рыба? – наклонила голову Елизавета. – Ну, и с какой такой радости мне это надо? Славик даже вскочил от радости, что все так быстро подошло к главной причине его появления здесь. – А говорила, моя золотая, все, что захочу, для меня сделаешь! – И, зная наперед, какая у Лизки в голове мысль крутится, продолжил: – Пойми, если я не выполню этого поручения с твоей помощью, Мулла прикажет порезать меня на куски. Кто тогда организует для нашей медсестренки новый вечерок? А Мулла шутить не любит, ты ж его знаешь – серьезный старик. Лизка глубоко вздохнула… и согласилась: – Хорошо, Славчик, сделаю. Но ты уж не забудь о своем обещании. Мило мне с тобой и с твоими дружками. Думаю, Беспалый мне и за всю жизнь десятой доли таких радостей не принесет. А его жалкая, вонючая зарплата мне и на хрен не нужна. Пусть подавится. Завтра же и начну витаминчики твоим пацанам колоть. Если и попадусь – дальше Сибири не сошлют. И Елизавета Васильевна Свиридова, свернувшись калачиком и положив голову на коленки Славе Харцвели, сладко задремала. – Вот и ладно, – пробормотал, продолжая поглаживать ее, Слава-скульптор. ГЛАВА 48 В последние дни Варяг почувствовал, что к нему стало возвращаться сознание. По утрам он просыпался быстро и легко – не ощущая той страшной головной боли, которая преследовала его вот уже больше двух месяцев. Появилась ясность мысли, понемногу стала возвращаться память – особенно воспоминания о событиях последних месяцев. Он постепенно начал все припоминать, выстраивая отдельные эпизоды в связную, последовательную цепочку событий: арест в Сан-Франциско, американская тюрьма, внезапное освобождение и перелет в Москву, арест в «Шереметьево», невероятный побег из милицейского «мерседеса», визит на квартиру к Ангелу, встреча с Викой, ее убийство, новость о гибели Нестеренко, приезд в Питер, смерть Пузыря, арест и… тут Варяг смутно стал вспоминать последние слова Пузыря о предательстве Шрама… Шрам – предатель. Кому он продался? Кто за ним стоит? Последующие события вспоминались тяжело и все еще были подернуты дымкой, но кое-что рисовалось ему с неотступной отчетливостью: беседа с двумя генералами, встреча с подполковником Беспалым и уколы. Страшные, ненавистные уколы – пытка, имевшая целью расстроить его психику, сломить его волю, подчинить, заставить выполнить их план. Их? Но кто же они? Хозяева Беспалого? И да и нет. Беспалый, по всему видно, мужик себе на уме и, действуя, возможно, по приказу из столицы, старается при этом извлечь и свою выгоду, достичь своей потаенной цели. Варяг вспомнил свой первый разговор с Беспалым: начальник зоны явно прощупывал почву, намереваясь втянуть Варяга в какие-то свои дела. Беспалый не прост. Это несомненно. Как несомненно и то, что именно по личной инициативе Беспалого ему стали колоть эту дрянь… Эту жуткую отраву. Но тогда почему наступило улучшение, по чьему приказу произошли изменения в его «лечении»? Ведь, судя по его самочувствию, последнее время ему колют что-то другое. От чего и голова постепенно прояснилась, и память восстанавливается, и силы возвращаются. А вместе с памятью вернулась к Варягу звериная собранность и настороженность – главное его оружие. Как-то недавно, когда его вели в больницу, незнакомый паренек на ходу шепнул Варягу странные слова: «Все теперь будет хорошо с тобой. Только виду не показывай, что оклемался». Он тогда не придал, не мог еще придать значения этим загадочным словам, но через двое суток, ощутив вдруг прилив бодрости и сил и поняв, что ему и впрямь стало хорошо, призадумался. Неужели кто-то помогает ему? Значит, кто-то узнал о его беде? Но кто? Варяг был все же еще довольно слаб. И, строго следуя совету неизвестного доброхота, не показывал вида, что приходит в себя. Второй день Варяг лежал на койке, повернувшись к стене, перебирая в памяти происшедшие события и прислушиваясь ко всему, что происходит в камере: к разговорам зеков между собой, к ночным перешептываниям. Он слушал, как зеки обсуждают и его, и «чокнутого». Он все слышал, даже малейшие шорохи в дальнем конце барака и шепотки зеков, обсуждавших его, «чокнутого». Значит, я «чокнутый», усмехнулся про себя Варяг. Немудрено – коли почти два месяца живу как в бреду. Интересно, к параше меня тоже под руки водили? Он осторожно пошарил рукой под собой, провел пальцами по хилому одеяльцу. Вроде сухо. Значит, под себя не делал. Ему даже стало смешно. Во, блин, дожил, господин Игнатов! Смотрящий по России. Так ведь недолго и до «смердящего» свалиться, а там, глядишь, и до «смертящего». А ведь точно, чуть было смерть свою не встретил. Но опять, выходит, кривая вывозит. Снова удача улыбнулась тебе, Владислав. Думай, голова, как быть, как выпутываться из ситуации? Как выбраться на свободу и разобраться в том, что там произошло, кто затеял всю эту канитель? Думать обо всем этом и понимать свою беспомощность было невыносимо тяжело. * * * Варяг повернулся на правый бок, лицом к рядам двухъярусных коек. В бараке было человек десять. Зеки сидели по своим шконкам и вроде занимались своими делами. На него в упор смотрели злые черные глаза – как два уголька. Его сосед. – С добрым утром, козел! – гаркнул сосед и загигикал, раззявив пасть. По крайней мере пяти передних зубов у него не было. – Проспался, кажись? Ну талы подъем – твоя очередь парашу лизать! Обитатели барака с напряжением наблюдали за возникшей ситуацией. Мишку Спицу – так звали задиру – к ним перевели пару недель тому назад. Все знали, что Спица был человеком Щеголя. Сидел за убийство. Ходили слухи, что на совести Мишки значительно больше трупов, но ему все как-то раньше сходило с рук. А вот последний раз не повезло – взяли с поличным. Варяг смотрел на «веселого» соседа, явно стремящегося спровоцировать его и продолжавшего разоряться. – Чо вылупился! Вставай, говорю, раз глазками хлопаешь! А то, бля, говорят про вас: чокнутые, чокнутые, не трожьте их! А какой ты на хер чокнутый? Хватит валяться, сейчас мы тебе работенку найдем! И если будешь выпендриваться, нацепим на «хрящ любви». И, подойдя к койке Варяга, он с силой схватил его за плечо и рванул вверх. Варяг неторопливо сел, опустив голову. Осмотрелся исподлобья… И вдруг почти без замаха со страшной силой врезал Спице кулаком под дых. Не ожидая такого резвого ответа от «чокнутого», тот задохнулся и, ловя губами воздух, стал оседать вниз. Тут Варяг вскочил на ноги, схватил Мишку за ворот и, глядя тому в поплывшие глаза, сказал: – Ты сначала, падаль, у человека спроси, кто он такой, прежде чем права качать. Наверно, потому и зубов у тебя не хватает, дурень. Спица попытался дернуться, но тут же получил от Варяга страшный прямой удар кулаком в лицо. Зеки отчетливо услышали гулкий хруст сломанных костей, а Мишка даже не дернулся и без всяких признаков сознания как мешок повалился к ним под ноги. – Так, кому еще нужно повторить, что я Варяг? – мутными глазами Владислав окинул притихших соседей. Ему все еще тяжело было стоять на ногах. Да и не следовало показывать всем, что «недуг» стал отпускать его. Варяг тяжело опустился на шконку и устало прикрыл глаза. Мишка Спица валялся на полу распластавшись, похожий на краба, выброшенного на берег. Зеки тихо переговаривались между собой, не смея приблизиться к поверженному. – Ты посмотри, как он Мишку-то саданул. До сих пор встать не может. Оттащите эту гниду на койку. Голос Варягу показался знакомым. Он с трудом приоткрыл глаза и с полминуты всматривался в крупное, побитое язвочками лицо говорившего, а потом невольно приподнялся и выдохнул: – Святой! – Вижу, признал ты меня наконец, Варяг! – радостно поприветствовал Владислава парень крепкого сложения лет тридцати. – А я вот тебя сразу не признал. Изменилось у тебя лицо сильно. Тут он повернулся к зекам и сказал: – Ну чего застыли как истуканы?! Оттащите Спицу на койку – и по местам! Голос Святого звучал уверенно, он явно чувствовал себя здесь, в бараке, не последним человеком. Зеки без разговоров исполнили приказание и разошлись по своим углам. * * * Со Святым Владислава свела Раифская малолетка. Они были соседями по нарам и в свое время даже считались большими приятелями. Святой был компанейский парень, любивший большие кутежи и шабаш. Именно эта черта характера и привела его однажды в колонию. После одной из вечеринок в общежитии ПТУ, где он учился, заставил девок раздеться донага и гонял их по коридорам, словно пастух неразумных коз, выколачивая из них длинным гибким прутом протяжное и голосистое: «Бе-е-е-е-эээ!» Эта забава обошлась ему в долгих три года. Но чаще всего жертвами его потех становились близкие приятели, которых он разыгрывал всюду: на пляже, связывая шнурки ботинок, перед отбоем, подкладывая под матрас кирпичи, во время сна, вешая над головой таз с водой. Такие шутки не всем приходились по вкусу, и кроме традиционных ударов под задницу он не однажды по-настоящему получал по роже. Со Святым было интересно и непросто, а непредсказуемостью поведения он часто ставил в тупик даже друзей. Варяг помнил случай, когда именно по его милости он в очередной раз едва не угодил за решетку. Случилось это на второй же день после первой ходки. Они освободились одновременно и, не зная удержу, обмывали свой выход. Варяг без конца впадал в забытье, а когда просыпался, то видел себя в окружении слюнявых девиц, которые висели на нем словно гроздья винограда на крепкой лозе. А когда шли с хазы, Святой вдруг пропал на несколько минут, сказав, что забежит навестить друга. Вернулся же он с несколькими бутылками коньяка, распиханными по карманам и под мышками. На вопрос Варяга, где достал, отвечал, что друг угостил. Однако с появлением патрульной машины выяснилось, что он, не отходя далеко, забрался в винный магазин и распотрошил ящик с коньяком. Только крепкие молодые ноги уберегли их тогда от очередного срока. Очень скоро их пути разошлись совсем – Варяг примкнул к законникам, а Святой переквалифицировался в каталы. Именно эта страсть загнала бывшего вора на самое дно лагерного бытия. Святой был азартен, как жокей на дистанции, и не останавливался, даже если на кону стояла нательная рубаха. Однажды он проиграл свою жизнь пахану, а это значило, что из крепкого вора он превратился в раба. Ночью он хотел решиться на убийство своего нового хозяина и тем самым восстановить свой авторитет, но не хватило духу. Под утро, когда все спали, он свернул матрас и перенес его в угол, где обосновались опущенные. С запомоенного спрос невелик – карточный долг был погашен, а барак приобрел краснощекого пидора… * * * Святой протянул руку: – Здравствуй, Варяг. Владислав молча смотрел на растопыренную ладонь. Подождав с минуту, зек понимающе кивнул: – Боишься запачкаться, а то ведь скажут, что ты с опущенным здоровался. Ты ведь из касты. Вор в законе! А меня ты, наверное, помнишь как запомоенного. Жаль… А ведь мы были с тобой приятели… Помнишь, Варяг? – Я все помню, Святой. Колония не признавала путаницу мастей. Блатные общались между собой, мужики создавали свой круг, а черти с опущенными жили по своим законам. И, даже располагаясь в одном бараке, каждый знал, что границы между кастами непреодолимы и так же очевидны, как рубеж огня и воды. И коли однажды угодил в опущенные, то до конца дней обречен тащить на себе воз презрения. Мужик никогда не опустится до дружбы с запомоенным, потому что по неписаным зековским законам даже одного рукопожатия достаточно, чтобы не отмыться во веки вечные. Что же тогда говорить о ворах, которые создавали этот лагерный закон и обязаны чтить его превыше всего на свете. С опущенными полагалось говорить пренебрежительно, с чувством превосходства, даже чушпаны Держались перед отверженными с некоторой долей превосходства. И если друг оказывался за чертой гонимых, то прежние отношения забывались раз и Навсегда и самое большое, на что отваживался приятель и что не ставилось в вину, так это оставить недокуренную сигарету и пожаловать трижды прокипяченный чай. Чифир пидорам не полагался. А все подачки всегда напоминали хозяйскую ласку, сходную с той, когда с грязного стола хозяин голодной собаке сбрасывает обглоданную кость. – Я думаю, – понизил голос Святой, – что ты уже догадался о том, что здесь мое слово значит гораздо больше, чем слово иного законного на зоне. Варяг изучающе оглядел скуластое лицо Святого. Несмотря на обидный статус, он по-прежнему был все тот же вор, какого он когда-то уважал на малолетке: шальной и дерзкий, и надумай кто-нибудь назвать его зазорным словом, он наверняка бы вспорол обидчику живот или порвал на куски даже голыми руками. – Возможно, – спокойно согласился Варяг. – Не ожидал, что можешь попасть в мою компанию? – Признаюсь, что не ожидал, – улыбнулся Варяг. – Но я вижу, что и ты не ожидал оказаться в моем обществе? – И ты прав, Варяг. Хотя, если бы не я, вряд ли бы ты смог выжить в нашей камере. Мне немалых усилий стоило прикрыть тебя от людей Щеголя. Они, видать, тебя сразу вычислили, и у них на тебя особые планы. Что ни говори, а настоящего вора всегда видно издалека. Едва ты перешагнул порог нашей хаты, я сразу понял – вор! Узнать тебя не узнал: сильно все же ты внешность изменил. Но масть разглядел. Да и не только я в тебе породу признал, все заметили, – кивнул Святой на зеков, которые с опаской посматривали на очнувшегося после двухмесячного беспомощного состояния Варяга. – Тут у нас такая обида на воров накопилась, что, дай только волю, будут драть их, как коз. В общем, я тебе советую, Варяг, напрасно никого не задевать. Здесь народ особый. Сам знаешь, это не воровская зона. За тобой каждую секунду будет следить несколько десятков любопытных глаз, и каждый хотел бы увидеть, как рушится авторитет или как торчит заточка из спины законного вора. Варяг поморщился: – Я никому не подставляю незащищенную спину. Это не в моих привычках, ты же знаешь, Святой. – Знаю, знаю. Но у меня еще вопрос к тебе. Слушай, Варяг, неужели все это правда, что о тебе говорят? – Что ты имеешь в виду? – Что ты смотрящий по России? – Надо же, об этом известно даже в вашей глуши! – иронично прокомментировал Варяг. – Как говорят в народе, слухами земля полнится. Расскажи, за какие такие заслуги тебя повысили? – Выходит, Святой, были заслуги, – усмехнувшись, едко ответил Варяг. – Тебя же вот не повысили! – Вижу, Варяг, что ты чувства юмора не потерял. Видно, долго жить собираешься. – Во всяком случае, постараюсь, а за помощь тебе, Святой, все же спасибо. Зачтется. Я никогда добра не забываю. – Жаль, Варяг, что мы находимся по разные стороны, я был бы тебе очень полезен. – От помощи, Святой, не откажусь. Но барьер между нами останется. Святой немного помолчал, а потом жестко ответил: – Варяг, только не надо мне напоминать о том, что опущенный – это навсегда. Я это знаю не хуже тебя… Но все-таки я тебя прошу выполнить и мою просьбу. Поговори обо мне на сходе… В его власти перевести меня в мужики. Ведь может же быть сделано исключение. Варяг знал о том, что и в этой, и в других колониях Святой всегда был петушиным «папой». В среде опущенных он пользовался таким же непререкаемым авторитетом, как смотрящий на зоне. А к такому статусу с уважением относились даже блатные: от «папиного» слова могло зависеть не только благополучие и жизнь каждого из заключенных, но даже общая обстановка в лагере. Варяг помнил случай, когда петушиный «папа» приказал поцеловать одного дерзкого бойца и тот мгновенно пополнил ряды петухов. Был еще более занятный случай, когда петушиный «папа» не поладил со смотрящим колонии и запретил пидорасам ему подставляться. Вся зона взвыла уже через неделю, и смотрящему ничего более не оставалось, как явиться к петушиному «папе» с извинениями. Очень часто такие люди имеют в зоне колоссальное влияние, они осведомлены обо всех интригах, знают обо всем, что происходит в колонии, и ссориться с ними весьма и весьма опасно. Варяг пристально посмотрел в глаза Святому и отрицательно покачал головой: – Мне жаль, Святой. Это невозможно. Здесь бессилен даже я. Это традиции, а их так просто никто не станет ломать. Даже если перед воровским миром ты будешь иметь небывалые заслуги, тебе все равно не смогут простить твоего прошлого. И как объяснить потом людям твое возвышение, если многие из них видели твое падение? Молчишь?.. – Даже сам не знаю, почему я не дал бродягам замочить тебя, когда ты был в беспамятстве, – мрачно в сердцах выдохнул Святой. Варяг внимательно посмотрел на Святого: похоже было, что тот говорит искренне. – Ну что ж, за откровенность тебе тоже спасибо. Во всяком случае, твои слова лишь подтверждают мое решение. И все же, Святой, я рассчитываю на твою помощь. Святой помрачнел еще больше. – Странно это все получается, Варяг. Меня презираешь, а за помощью обращаешься? – Ты знаешь, Святой, опущенный – это все же не ссученный. Улавливаешь разницу? А тем более в «сучьей» зоне. А то, что ты не сука, я вижу. И сегодня это главное. Оба старых приятеля помолчали. Святой курил, делая глубокие затяжки. – Ладно, Варяг, можешь рассчитывать на меня… Что ты хочешь сейчас? – Сможешь свести меня с правильными людьми? Такие здесь есть, я знаю. Святой на мгновение задумался, а потом ответил: – Сделаю. Здесь Мулла. Знаешь его. Варяг удивленно посмотрел на Святого: – Неужели старик Мулла еще жив? – Жив, жив. И все такой же, как раньше: все знает, все помнит, на все влияет. ГЛАВА 49 Рано утром следующего дня в бараке вдруг зашушукались, засуетились. «Мулла пришел», – пронесся шепоток. Варяг повернулся на койке и устремил взгляд к двери. По проходу между нарами не спеша шел небольшого росточка высохший старик. Мулла, легендарный вор, вот он какой, один из старейших законных России. Обитатели угрюмого зековского приюта молча рассыпались по углам, по своим нарам, не смея попадаться на глаза суровому старцу. Мулла уверенно шел по направлению к Варягу. Подойдя к нему, он присел на край койки и молча стал разглядывать «больного». Варяг тоже молчал. – Ну, как живешь, милый? Ты, я знаю, был совсем плох. Сейчас полегчало? Варяг сразу понял, что перед этим стариком ему незачем ломать комедию, и, усмехнувшись, ответил: – Видать, Аллах мне помог, Мулла, оклемался я. Мулла улыбнулся в ответ, обнажив желтые неровные, но удивительным образом сохранившиеся в целости и сохранности зубы. – Это не Аллах тебе помог. Это я. Я ведь все про тебя теперь знаю. Верные люди мне много чего поведали. Негоже смотрящему прохлаждаться на нарах, когда в России творится такое. Да, пожалуй, ты и сам не меньше моего знаешь. Варяг нахмурился: – Догадываюсь, Мулла. А знать почти ничего не знаю. И с памятью у меня пока нелады. – Ничего, это пройдет. Ты мужик крепкий, – покачал головой Мулла. – Сейчас эта легенда тебе даже на пользу. Пусть людишки Беспалого продолжают считать тебя выключенным. Из-за тебя весь этот шухер уже три месяца идет. Не только, конечно, из-за тебя. Малявы из-за Урала пришли. Верные люди сказывают, что в центре, в Москве, в Питере, в Поволжье странные, дикие дела творятся. Охота идет на законных. Как щенков загнали в угол, да и по головам, по головам… Побили многих, кого-то прикрыли, без вести пропавших уйма. Вселенский шмон учинили – да и только. Я про тебя все знаю: как тебя вербануть хотели, да зубы обломали, как к Беспалому отрядили, как он тебя «подлечить» собрался… Каждый день все новые и новые вести приходят про страшные дела: в Ростове, Краснодаре, Ставрополе внезапно стали пропадать самые крутые ребята – Гога-Самолет. Витек Краснодарский… Зина-Уралец… И так далее. Вчера узнал: в Новосибирске десятки ребят без вести пропали – раз, и как не было. Но не о них сейчас речь. О тебе и о тех шестерых, что попали в нашу зону. Если вас не спасти, уж и не знаю, кто сможет остановить беспредел на воле. А тут еще что-то нехорошее удумал товарищ Беспалый, наш дорогой полковник. Я его уж и так и этак предупреждал – не понимает, гонит свое. Чует мое сердце, спасать вас, ребята, надо. Иначе кранты. Всем нам и всему делу кранты. – Мулла, давай не будем хоронить нас раньше времени. Я не спасаться собираюсь, а – спасать. Тебе великое спасибо за помощь: чувствую, твои лекари вылечили меня. Теперь моя очередь браться за дело. Я все так понимаю? – Верно мыслишь, сынок. Но сейчас тебе действовать еще рано. Ты пока сил набирайся. А мы тут пока все подготовим. Имей в виду, тебе сейчас колют хорошее средство. Женьшеневую вытяжку. Еще неделька – и будешь здоров как бык. Тебе, Варяг, предстоит большая работа. Нутром чую: нехорошую кашу заварили эти суки на воле, нашей «сучьей» зоне и не снилось такое. Думаю, решили всю Россию в «сучью» зону превратить, хотят сломать, похоронить старый порядок. Большая работа предстоит, чтобы остановить беду. Так что лежи себе, Владислав, отдыхай. Но смотри не сорвись. Для всех окружающих ты по-прежнему в отключке, коси под дебила. А мы через недельку-другую в зоне организуем большую суматоху. Вот тогда под шумок тебя и выведем. Варяг впервые за все время беседы облегченно вздохнул: – Вот за эту новость, Мулла, тебе особая благодарность. Да, много я о тебе слыхал… А вот свидеться удалось впервые. Правду о тебе говорят люди: ты хоть и старый, а духом и умом покрепче многих тридцатилетних будешь. Для меня наша встреча с тобой большая честь. Медведь о тебе мне много рассказывал. Гордился тобой. Учителем почитал. – Да, Медведь был могучий человек, редкий, не напрасно так долго воры его своим «поводырем – смотрящим» выбирали. Земля ему пухом. Варяг и Мулла помолчали. – Ну а как же ты меня отсюда выводить собираешься, Мулла? – Не бери в голову, Варяг, это моя забота. Бунт на зоне будет. Побузим малость. А тебя на волю отсюда через «метро» выведем. – Что за «метро»? – Да у нас тут кротов развелось – пропасть! – усмехнулся Мулла. – Вот они и прорыли «метрополитен» имени подполковника Беспалого. А если серьезно, то мы этот подземные ход три года ковыряли, так, на всякий случай. Вот он, случай этот, и представился. Варяг кивнул: – Ты все хорошо придумал, Мулла. Готовь свое «метро» и будь уверен, я обязательно на свет из него выберусь. – На тебя только одного и надежда, Владислав. Через «метро»-то мы тебя выведем, а там уж, как окажешься в тайге, только на себя надеяться придется. Уйдешь – значит, повезло. А не уйдешь – тебя либо собаки порвут, либо вертухаи пристрелят. Это как пить дать. А тогда уж я не знаю, что нам делать. – От солдатиков мы уж как-нибудь убежим. От собак действительно не убежишь, не скроешься, но тут есть другие способы. Мулла кивнул: – Верно. Тут тоже голова поможет. У меня на псарне верный человечек служит. Ты туда к ним походи, к собачкам-то. Примелькайся им. Подкорми малость. Может, они тебя полюбят. – И то верно, Мулла. Только как же я туда проберусь? – Проберешься. Я шепну кому следует. После ужина в ворота, что за пищеблоком, прошмыгни. Там охраннички мои верные дежурят – на этой неделе в среду и пятницу они как раз будут стоять. Вот тогда и иди. А дальше я тебе сообщу когда что. – Собак-то много? – Тех, каких по следу за беглыми пускают, – четыре; звери – одно слово. Вот с ними как раз и надо поладить. – Мулла помолчал. – Запомни еще вот что, милый, может, не удастся нам с тобой больше поговорить – всяко может случиться. Ты уж запоминай сейчас. В «метро» ползти придется долго – выход примерно в километре от зоны, в ельнике, там лапником все плотно закидали, разберешь его, когда вылезать будешь, да потом не забудь снова ветки обратно накидать. Пойдешь на север: все бегут на юг, туда, где потеплее, а ты топай прямиком на север – сориентироваться сумеешь? – Смогу, – кивнул Владислав. – Ну и ладно. Уходить надо засветло, и то заплутаешь. Тут главное между болотами проскочить. Дальше запоминай. Будешь идти строго на север, значит, по лесам. Ориентируйся на самую высокую горушку, что на горизонте виднеется. Километрах в пятидесяти отсюда с восточной стороны горки стоит охотничий домик. Там еще рядом скала торчит на тридцать метров вверх, по ней и найдешь. Рядом с домиком увидишь старую осину. В дупле найдешь мешок. – Господи, Мулла, да как же ты все это сумеешь организовать? – изумился Варяг. – Поживешь с мое, Владик, удивляться перестанешь. Так вот, в мешке жратва будет, бутылка водки и оружие. Потом тебе предстоит еще километров двадцать топать – и все на север, строго на север вдоль реки по высокому берегу. Местность, слава Богу, сухая, не болотистая. Не пропадешь. Никто тебя не съест. – А что же, Мулла, дикий зверь здесь совсем одомашнился? – пошутил Варяг. – Да нет здесь на сотни верст диких зверей, окромя Беспалого, – в тон ему ответил старый вор. – Всех отстреляли, браконьеры паршивые. А этого вот все еще не успели погубить. Охотников мало. Боятся, дорогу даже забыли в здешние места. Собеседники вместе посмеялись над шуткой, и Мулла продолжил: – Когда пройдешь километров двадцать, найдешь в лесу на берегу речки хутор. Он один на всю округу – не спутаешь. Там и живет мой верный человек. Платоном его зовут. Все усек, парень? – Вроде все… – Ну тогда готовься. А заваруху мы устроим через недельку. Дам тебе пока отлежаться. А как с силами соберешься – так и начнем. Мулла внимательно посмотрел в глаза Варягу и тихо, задумчиво добавил: – Вот еще что, Владик. Мне тут малява пришла из Питера. Шлют тебе привет… от Светланы и от сынишки. У Варяга даже дыхание перехватило, сердце бешено заколотилось. – Живы? – Живы, живы. Да только, Варяг, не на свободе они. А в плену. И знаешь у кого? – У кого же? – У Шрама. Удивлен? – Неужели Шрам? Все же продался! – выдохнул возмущенно Варяг. – Ах, сука! А я думал, может, ошибся Пузырь. – Видать, не ошибся. – Но что же они задумали, просто удивляюсь. – А ты не удивляйся. Тут ничего удивительного нет, потому как нужен ты им – вот и тебя не убили, и жену твою с мальчонкой держат про запас. Очень ты, парень, им нужен. Для чего-то они тебя держат. Вот только для чего? – Ну что же, это нам предстоит выяснить, – жестко, сквозь зубы процедил Варяг. – Хочу тебя еще об одном спросить, сынок. Ты, случаем, здесь со Щеголем не встречался? – продолжал Мулла. – Пахан местный, что ли? – Если бы только пахан… Нет, он тут на более важных ролях. Берегись его. Это продвиженец Беспалого. Недавно стало известно. Скоро мы с ним разберемся раз и навсегда, но пока он очень опасен, этот «химик». Мы тут изрядно пощипали его людишек… И все же будь осторожен. – Спасибо за совет, Мулла. Значит, увеличение смертности на зоне во благо, я так понимаю? – Именно так, Варяг. И запомни, если Щеголь пронюхает что про побег – все, каюк тебе и нам всем. Варяг с усилием приподнялся на койке. Кости все еще ломило, мышцы болели, но тело уже ощущало прилив возвращающихся сил. – Знаешь, Мулла, надо бы мне маляву на волю передать. Хочу корешам о себе напомнить. Кто бы мог вынести бумагу? – Я сам все устрою. – И с этими словами Мулла достал из кармана стопку сложенных листков и, развернув, протянул Варягу один. Потом порылся по карманам и нашел огрызок карандаша. Владислав присел на койке и стал быстро писать давно вызревшие слова. «Братва, нет конца и краю на Руси беспределу. Воров на пересылках режут ссученные, опера сажают нас в пресс-хаты, а сколько сгинуло честных людей в карцерах и на лесоповалах, так и вовсе не сосчитать. Опера подсаживают нас к туберкулезникам, чтобы через год-другой отдали мы Богу душу. Они сталкивают нас лбами, надеясь, что в колониях мы перережем друг другу глотки. Ведется кампания на уничтожение «закона». На воле творится беспредел. Правильных людей уничтожают день за днем. Менты добрались даже до смотрящего России. Они засадили меня в «сучью» зону, рассчитывая, что там я сгину. Однако и среди опомоенных немало таких, кто имеет понятия, много коренных обитателей тюрьмы, которым режим так же ненавистен, как и нам. Меня не дали в обиду и обещали помочь. Теперь настала ваша очередь, братва, поднимите в колонии шорох, да такой, чтобы и впредь ментам было неповадно сажать воров в бичарни. Без вашей поддержки сложно будет мне. Воры, кому, как не нам, сторожить закон справедливых людей. Смотрящий по России Варяг. Бог нам в помощь». Владислав аккуратно сложил маляву и передал в руки Мулле. – Пусть попадет на воровские зоны. А оттуда гонцы пускай разнесут по всей России. Негоже, если народ решил, будто смотрящий сгинул невесть куда. – Будет сделано, Варяг. У меня есть надежный канал. Можешь не сомневаться. – Мулла поднялся и не прощаясь покинул барак. ГЛАВА 50 Подполковник Беспалый обладал отменной интуицией. Он за версту чуял упрямого смутьяна или послушного холуя и за неделю мог угадать готовящуюся бузу на зоне или внезапный наезд министерской комиссии. Тем неизменно и брал ситуацию под свой контроль. Вот и теперь, когда в колонии вроде бы все шло своим чередом, как по накатанному, Александр Тимофеевич вдруг забеспокоился. И, как показали события, забеспокоился не зря. В течение нескольких майских недель один за другим по-тихому ушли из жизни четырнадцать человек – неслыханный для образцово-показательной зоны случай. В сводках, представленных подполковнику Беспалому, значилось: «7 мая в 14.00 в столовой обнаружен труп заключенного номер 798/к Артамонова Ивана Свиридовича – кличка Артамон, 38 лет. Никаких следов насилия или отравления. Заключение врача – инфаркт (сердечная недостаточность)». «8 мая в 19.30 в бараке на нарах обнаружен труп заключенного номер 412/к Силкина Григория Петровича – кличка Левак, 34 года. Никаких следов насилия или отравления. Заключение врача – инфаркт (сердечная недостаточность)». И так далее… по списку… Лишь в двух случаях у умерших были обнаружены ножевые ранения, полученные ими в драке: участники драки не установлены. И еще, трое из четырнадцати покончили жизнь самоубийством. Беспалый, выпив бутылку водки, сидел у себя в кабинете, не показываясь на глаза подчиненным, крепко задумавшись над жизнью, над сложившейся непростой ситуацией. Беспалому было страшно… Впервые в жизни Александр Тимофеевич ощущал такую пустоту, такую беспомощность и отчаяние, от которых млело все тело, отнимались руки и ноги, мысли путались, а глаза, полные ужаса, смотрели в никуда. Впрочем, подполковник Беспалый всю жизнь был верным материалистом и ни в какие потусторонние силы не верил, зная, что всему происходящему на земле может быть и есть вполне разумное логическое объяснение. Надо только его найти. Он вызвал к себе Щеголя и дал ему команду в сорок восемь часов доложить, что происходит. Но Щеголь – этот наглый, вечно самоуверенный Стаська – и сам что-то спал с лица. За последние две недели он лишился своего «ближнего круга» – самых верных своих сатрапов. И теперь ему было ох как невесело. И Беспалый решил копнуть там, где ему чуялся корень всех бед, – в бараке, куда месяц назад перевел Варяга. * * * С середины мая Варяг стал готовиться к предстоящему побегу. По совету Муллы он раз пять уже ходил на псарню прикармливать собак. Звери оказались и впрямь чудовищные – встретиться с такими беглому зеку в лесу было смерти подобно. Но Варягу уже со второго визита удалось если не приручить, то приучить псов к своему запаху. Ничего, думал он, привыкнут кобели, авось не порвут на тропе. Накануне намеченного для ухода дня – 28 мая – Варяг впервые за последние месяцы встал ранехонько, до подъема, и пошел умываться. За ним как тень шмыгнул в умывальню Сенька-Чмырь, сделав вид, что вышел поссать. Но Варяг твердо знал, что Сенька – пацан Щеголя и что ему просто приказано не спускать с Варяга глаз, куда бы тот ни пошел. Варяг не спеша умывался, поглядывая в зеркало. За его спиной маячила тощая фигура. – Что-то, парень, ты раненько поднялся, – тихо в растяжку произнес Варяг. – Понос у тебя, что ли? Сенька обомлел: он никак не ожидал, что «больной» выдаст такую реакцию. Он буркнул что-то под нос и вышел. Но Варяг знал, что Сенька встал за дверью и ждет. Варяг мысленно проговаривал план ухода: после обеда незаметно юркнуть за клуб, там дойти до кучи всякой рухляди, оставшейся с осени после ремонта здания, отпереть ключом железную дверь, что прикрывала вход в котельную, спуститься в котельную, нащупать в темном коридорчике деревянную дверку с проржавевшим замком, легонько толкнуть ее – и попасть прямо в «метрополитен». А там самое тяжелое: километр ползком в кромешной тьме, в духоте, без всякой гарантии, что на выходе в ельнике не поджидает его взвод молоденьких сытых солдатиков с АКМами наперевес… Мулла предупреждал, что лаз хоть и узкий, но крепкий, мужик пролезет там без труда. Итак, километр – тысяча метров, а это значит, что ползти ему там не меньше часа в самом лучшем случае. Да как бы не задохнуться… Вдруг на том конце выход завалило? Мало ли что могло случиться после последнего контрольного обследования «метро», которое провели по приказу Муллы. Варяг закрыл кран и вышел в коридор. Дурень Сенька дремал, прислонившись к стенке. Увидев Варяга, от неожиданности крякнул и бросился опрометью по коридору в спальный отсек. Итак, сегодня после обеда. Неужели это произойдет и я выберусь отсюда? Ну тогда гадом буду, а свечку поставлю Николаю Угоднику! Он вошел в душное помещение и приблизился к своей койке. Сел и сосредоточился. Потом незаметно для постороннего глаза в наволочке он нащупал небольшой ключ от подвальной двери, который ему позавчера сунул человек Муллы. Этот ключ теперь был самым большим его богатством… Вдруг до его чуткого слуха донесся шум с улицы. Голоса. Потом стукнула входная дверь барака. В коридоре послышался топот сапог. На пороге появился подполковник Беспалый собственной персоной. За ним толпились человек пять-шесть охранников с автоматами. – Подъем! – рявкнул Беспалый на весь барак. – Поднимайся, соколики! – Что-то рано сегодня, гражданин начальнике! – недовольно протянул из угла дядя Петя. – До подъема еще минут сорок! Дай поспать! – Отставить разговорчики! – По тону Беспалого было ясно, что начальник зоны на взводе. – Всем встать у коек! Он быстрым шагом протопал к Варягу. – Встать! Варяг как сидел, так и остался сидеть, только прикрыл веки и постарался придать взгляду бессмысленное выражение. – Начальник, я только поссать сходил, а ты уже кричишь, – с дурацкой улыбочкой протянул он. Беспалый кивнул головой охранникам, и те подскочили к Варягу, взяв его с двух сторон в коробочку. – Ты мне тут дуру не корчи! – прошипел Беспалый в лицо Владиславу. – Встать, сука, по стойке смирно! Варяг как бы машинально сунул руку под подушку, мгновенно нащупал под тонкой тканью железный прутик ключа и, сжав его в ладони, не спеша поднялся с койки. – Обыскать всех! Все вверх дном перевернуть! – свирепо гаркнул Беспалый и добавил: – А особенно внимательно осмотреть личные вещи этого голубя! Варяг спокойно встретил ненавидящий взгляд Беспалого. Похоже, подумал он невесело, что график пуска «метрополитена» будет сорван. Только бы они не нашли ключ. Найдут ключ – все пропало. Тогда уж точно конец! Беспалый вплотную подошел к Владиславу и, глядя на него в упор, произнес: – Стоять, сука! По стойке смирно стоять! Ты из себя мудака не корчи! Цирк тут, понимаешь, устроил! – Беспалый перешел на крик. – Ты что о себе возомнил, блядь? Что ты самый крутой? Я-то все равно покруче тебя буду! – И, развернувшись к охранникам, скомандовал: – Все вещи у этого ублюдка перевернуть! Пока не найдете – отсюда не выходить! Варяг невозмутимо продолжал сидеть. – Что ищешь, начальник? – спросил он насмешливо. – Скажи, может, я помогу найти. Беспалый не удостоил его ответом. Трое охранников подошли к койке Варяга и несмело стали ворошить постельное белье, заглядывать под койку. Варяг встал и незаметным движением сунул ключ в штаны. Железный прутик проскользил вдоль ноги и беззвучно упал в тапок. Варяг накрыл ключ стопой, а потом, как бы поправляя тапок, подпихнул ключ под стельку. Минуты через три-четыре охранники с напряженными лицами вытянулись у койки. – Нет ничего, товарищ подполковник, – виновато доложил старший наряда сержант Тялин. Беспалый раскрыл рот, желая что-то сказать, потом, видимо, передумал и злобно бросил: – Лады. Тогда поступим так. Ты, сержант, останешься в бараке – с этого субчика глаз не спускай! – Он хотел еще что-то добавить, но осекся и, круто развернувшись на каблуках, быстрым шагом вышел из барака. К обеду по колонии пронесся слух, что подполковник Беспалый совсем слетел с катушек и настроился учинить на зоне большой шмон. Никто, впрочем, не мог понять, что именно он намеревается искать. ГЛАВА 51 Большой шмон начался сразу после вечерней поверки, когда заключенные, не пожалев о прошедших сутках, принялись готовиться к следующему дню: зеки, богатые на чай, – чифирили, любители кайфа тайком глотали по углам «дурь», а прочие вели бесконечный душещипательный треп и в беседах торопили возможную амнистию. Солдаты, грохоча сапогами, вошли в барак и решительно заслонили проход. У каждого имелся дополнительный подсумок. По их решительным лицам чувствовалось, что они готовы штурмовать хоть рейхстаг, однако охотно могут заняться и лагерным общежитием. Молодой безусый лейтенант, едва выпорхнувший из стен училища, пронзительно прокричал: – Всем лежать! Преодолев брезгливость, зеки упали на пол – по личному опыту каждый из них знал, что такие дурни в погонах палят чаще всего не от служебного рвения, а от страха. Сейчас был именно тот случай. – Начальник, в чем дело? – невозмутимо поинтересовался Святой. Его опрокинуть на пол могла только плюха расплавленного свинца. Святой нагло торчал в центре барака, словно верстовой столб посреди заснеженного доля. Лейтенант сделал несколько шагов вперед, а потом проорал Святому прямо в лицо: – Кому сказано, сволочь, лежать!! – Глотку не надорви, – очень заботливо посоветовал Святой. – Она тебе пригодится, чтобы покрикивать на молодую жену. – Да я тебе… – поперхнулся угрозой лейтенант. – Попридержи язык, – грубо оборвал Святой, – если не желаешь совсем без него остаться. – Ладно, поговорим еще. – И лейтенант, обернувшись к солдатам, которые с интересом ожидали развязки его разговора с паханом, грубо обронил: – Ломайте полы! Ищите тайники! Да шмонайте их всех как следует! Двое солдат, вооруженные ломами, казалось, только и дожидались этой команды. Они с яростью расщепляли полы, будто рассчитывали обнаружить золотой клад. Доски жалобно трещали, с грохотом ломались – создавалось впечатление, будто огромный фрегат на полном ходу налетел на риф. – Искать! Искать везде! Краснопогонники и сами, похоже, не догадывались, что же они ищут, но с послушным усердием принялись рыхлить землю. – Здесь нет ничего, товарищ лейтенант! – Ищите по углам. Они любят там прятать свои тайнички. – Начальник, а кто потом все это обратно делать будет? – приподнял голову зек по кличке Маэстро. – Лежать! – гневно прикрикнул лейтенант. Маэстро почувствовал, как тяжелый приклад уперся ему между лопатками. Вновь затрещали доски, и мальчишеский голос почти виновато сообщил: – Ничего нет, товарищ лейтенант. – Искать! Развороченные половицы торчали из искореженной земли прогнившими зубами. Из распотрошенных матрасов, словно кишки из вспоротого брюха, выглядывала комковато-грязная вата. Потолок тоже был вскрыт, и ошметки серой штукатурки густо запорошили верхние яруса шконок. Варяг чувствовал, что на этот раз странные поиски имеют какой-то особый смысл. Впрочем, если бы Беспалый хотел подбросить ему наркоту, чтобы спровадить в другой лагерь, а то еще хуже – добавить срок, то уже давно бы сделал это. Оставалось набраться терпения и подождать развязки. – Довольно! – распорядился лейтенант. Солдаты охотно отложили ломы в сторону и посмотрели ему в глаза с преданностью добросовестных ищеек. – Всю эту кодлу отвести в промышленный барак, там у них будет время, чтобы порассуждать о правилах хорошего тона. Некоторое время промышленный барак использовался под склад, где держали ветошь, потом в нем размещался цех для пошива телогреек. Но последний месяц он стоял совершенно пустым – в лагере поговаривали о том, что начальство хочет отвести его под «петушню», которая в остальных бараках занимала прихожую. Слух не оправдался. Вот, значит, для чего сгодилось. Губы Варяга скривились – лицевой нерв отреагировал болезненно. – Всех? – недоуменно переспросил сержант. – Всех до одного! И не мешкать! – Лейтенант повернулся к сержанту и грозно произнес: – Да чтобы без глупостей. Не хочу, чтобы мои хлопцы грех на душу взяли. Зеки вопросительно смотрели на Святого: ты тут пахан, мол, тебе и решать. – Ладно, пойдем, братва. Пускай пока покуражатся, – сказал Святой и зашагал к двери. * * * Барак с арестованными был отделен от общей зоны высоким забором. У входа в локалку дежурили два крепких бойца. Они лично были инструктированы Щеголем и с недоверием разглядывали каждого проходившего мимо зека, готовые в любую минуту пустить в ход заточенный прут. У порога барака опальных зеков караулили еще четверо «сук». И когда они приникали к огромным щелям, стремясь разобраться, что же все-таки творится в черном чреве барака, их глаза встречались лишь с вязкой темнотой. Тихо было в бараке, только под полом шуршали разленившиеся крысы. На колонию ложились сумерки. Варяг повернулся к Святому. – Ты всем сказал? – Да, Влад, можешь не переживать. Доска действительно оказалась проломленной. Мы вытащили еще одну, так что выскакивать из бараков можно будет сразу по двое. – Отлично! – Может, сейчас и начнем? – Рано, – прошептал Варяг. – Пусть успокоятся. Полчаса назад в дверь барака просунули маляву, и, когда Варяг поднял записку, мгновенно узнал почерк Муллы: только он один мог писать так красиво, как будто выводил шамоилы. «Варяг, у задней стенки барака проломана доска. Это твой выход. Мужик ты с головой, что дальше, придумаешь сам, а я сегодня организую то, о чем мы с тобой толковали накануне». Малява была хорошим знаком, и Варяг теперь не беспокоился, что его побег отложится из-за длительного сидения в этом бараке – за дело взялся Мулла, а это значило многое. – Повтори, что нужно делать, – тихо сказал Варяг, обращаясь к Святому. Тот не обиделся, только посмотрел на него с долей укора. – Выползаем из барака и сразу режем дежурных козлов. Потом вырываемся из локалки и будим всех блатных. А там власть наша. – Верно, по-другому этих сучар не одолеть. – Ты мне скажи, Влад, что делать со Щеголем? – Эту суку нужно будет замочить. Пусть его труп послужит в назидание для остальных. – Понял, – охотно отозвался Святой, – так и сделаем. – Предупреди своих, скажи, что через пять минут начнется, пусть не шумят. – Хорошо, – качнул головой Святой и, сделав шаг, утонул во тьме. Такая ночь в народе называется разбойной: на небе не выступило ни одной звезды, а тьма была настолько пугающей, что на расстоянии вытянутой руки человек терялся, будто исчезал в космической черной дыре. И если бы не вспышки прожекторов, которые почти через равные промежутки времени вырывали из объятий ночи деревянные постройки, то можно было бы легко предположить, что именно отсюда начинается дорога в преисподнюю. – Ты слышал, кажется, доски скрипнули? – повернулся дежурный «боец» к напарнику. – Показалось тебе, – равнодушно отмахнулся тот. – Крыса это! Здесь их навалом. Вот такие, с кошку. Шастают по зоне чертями и, главное, суки, ничего не боятся! А потом, как им выйти-то? Барак в три слоя досками обшит. Ты на ограждение посматривай, если и ждать чумы, так только оттуда. – Мое дело предупредить… – Ты меньше базарь! – сурово бросил второй. – Таких рассуждений Щеголь не одобряет. Сейчас он поавторитетнее Муллы будет. А потом, тебе не стоит особенно переживать: Щеголь просто хочет со всей зоны собрать «петушню» и поселить их в этом бараке. Варяг пригнулся и просунул голову в проем. Оказавшись на территории локалки, он невольно улыбнулся новому ощущению – состояние было таким, будто он совершил удачный побег (кто знает, возможно, это доброе предзнаменование). А следом за ним выбрались и остальные воры. Они старались двигаться неслышно, прижимаясь к бревенчатым стенам. За углом, у самого крыльца, беспечно чифирили четыре «быка». По их лицам было видно, что настроение у них дрянь, – что ни говори, а стеречь зеков – занятие сучье. Они даже не сразу и сообразили, что произошло: кружка с чифиром была выбита из рук одного из бойцов и, расплескивая драгоценный напиток, отлетела к самому ограждению. Зеки появились так неожиданно, будто бы материализовались из темноты. Длинные жгуты захлестнулись на шеях сидящих. – Без крика, если жить хотите! – строго предупредил Варяг. – Кто из вас сказал, что Щеголь поавторитетнее Муллы? – Это же чокнутый… ну бля буду! – вздохнул один из «быков». – Живой, здоровый… – Ты! – Варяг ткнул пальцем в сидящего рядом бойца. – Возьми за эти концы и спроси, хочет ли он быть «петушиным» соседом? Ну! – Это я сейчас… – И крепче стягивай. – Витек… «петушиным» соседом хочешь быть? – Да ты что, сдурел, что ли, падла… – Сильнее! Если не хочешь, чтобы удавка затянулась на твоей шее. – «Петушиным» соседом каково тебе? – вопрос прозвучал грубее. В ответ раздался хрип. – Души его! – еще более спокойно, но жестче приказал Варяг. – Вот так! А теперь отбрось в сторону эту дохлятину. Подошел Святой. – Что у локалки? – Никто и не пискнул, Влад, – довольно улыбнулся Святой, – только дернули босячки пару раз ноженьками – и отлетели к небесам их душеньки. Выход открыт. – Задавите остальных сучар, – распорядился Варяг. – А вы пойдемте со мной братву будить. Блатные, вооруженные заточками, ворвались в барак: – Что, дрыхните?! А сучары в это время воров гнут! Вооружайтесь, братва, сучар идем гноить! – орал Святой. – Живее, братва! Барак пробудился мгновенно. Зеки, вооружаясь, ломали шконки, лагерную мебель и, подстегнутые воинственными криками Святого, рванули штурмовать соседний участок, в котором располагался барак Щеголя. Через ограду полетели камни, обрезки труб, калитка трещала под напором рассвирепевшей толпы и через минуту проломилась. С вышек ослепительными снопами ударили прожектора, которые только подхлестнули ярость мятежников. Рядом с разбитой калиткой скрежетала порванная жесть, и зеки принялись расторопно просачиваться на соседний участок. Четверых «быков», дежуривших у входа в локалку, мгновенно разоружили. – Никого не убивать! – предупредил Варяг Святого. – Ты мне Щеголя отлови. Еще через десять минут «гладиаторы» прорвались в промышленную зону и, вооружившись металлическими прутьями и арматурой, устремились к бараку Щеголя. Мегафон плясал в руках дежурного офицера, призывавшего бузотеров к порядку и грозившего усмирить бунт силой. Лучи прожекторов неустанно шарили по всему периметру колонии. Где-то застрекотала автоматная очередь – горячее предупреждение одному из зеков, посмевшему приблизиться к запретной зоне. В крики людей вмешивался яростный лай собак. Они хрипели, бросались на изгороди, и зеки, не уступая в свирепости псам, тыкали заточками прямо в раскрытые пасти. – Дави сук! «Гладиаторы» окружили барак, в котором проживал Щеголь. Несколько раз «пехота» пыталась ворваться вовнутрь, но двери были накрепко забаррикадированы. – Мы вас не тронем, мужики! Отдайте нам Щеголя! – орал Святой, размахивая огромным прутом. – Его здесь нет! – Если он там, тогда порешим вас всех, как большевики эсеров! Открывай, падлы! В бараке серьезно готовились к обороне: к забитым окнам сволокли всю тюремную утварь. Дверь прижали досками и обломками от шконок. Страх перед смертельной опасностью размыл границы между блатными и «петухами», сшил их невидимой нитью, смотав в один тугой клубок. Подошел Мулла и беззаботно пыхнув сигаретой, сообщил стоящему в стороне Варягу: – Пока ты сидел там, в бараке, я кое-что предпринял. – Ну? Что же, говори, не томи! – Сейчас мы учиним общий шухер. Беспалый за подмогой пошлет. И потом, в суматохе, ты и поедешь на «метро» – на волю. Понял? Варяг усмехнулся. – Лихо. А не боишься, что заметят? – И на это у меня есть ответ. Но не сейчас… Всему свое время. Появился Святой. Он уже успел где-то расцарапать левую щеку, и на подбородок стекала струйка крови, придавая его лицу зловещее выражение. – Командуй, Мулла, «пехоте» не терпится сук наказать. – Лишней крови не хочу, мне нужен только Щеголь. Да что у тебя с лицом? Кровь бы отер, – обронил Мулла и поспешил к «сучьему» бараку. – Бродяги, вы меня слышите, это говорит Мулла. – Что тебе нужно? – раздался из-за дверей приглушенный голос. – Мне нужен Щеголь, именем Аллаха обещаю никого не трогать. Если отдадите его нам, можете спать дальше. – Мулла, его здесь нет. – Что же это он, пошел по своим сучьим делам? Я хочу убедиться в этом. – Заходи… если не бздишь. В ответ раздался смех. Это был вызов. – Хорошо, принимаю ваше предложение. Но если найду там Щеголя, я вытащу его за шкирку на божий свет. Открывайте дверь! – Слово дай, что твоя «пехота» не ворвется за тобой следом! – послышалось из-за двери. – Со мной пойдут только трое. Даю слово вора, что никто врываться не станет!.. Но если со мной что случится… пехота перережет всех до одного, это я вам обещаю! – Мы тебе верим, Мулла! Послышалась громкая возня, потом что-то грохнуло, заскрежетало, и дверь отворилась. – Милости просим, старичок! Мулла повернулся к Святому и проговорил: – Тащите из промзоны все. Валите баррикады, через несколько минут барин опомнится и здесь будет жарко. – Сделаем, Мулла. – Вы пойдете со мной, – Мулла глянул на стоящих рядом двух зеков – Балду и Маэстро. – Позовите еще Пилу. – Как скажешь, Мулла. «Пехота» застыла у самого порога. Они принимали слова старика за тонкую воровскую игру – разве возможны какие-то обязательства пахана перед ссученными? У самого порога Мулла обернулся и увидел, что «пехотинцы» уже успели разворотить аккуратные тротуары и трудолюбивыми муравьями начали выковыривать камни. Мулла шагнул в барак. Следом вошли трое подпаханников. За их спинами мгновенно захлопнулась дверь. – Вот ты у нас и в гостях, старичок, – протянул невесело гонец Щеголя – Распутин. – Мне нужен Щеголь, – невозмутимо начал Мулла, – вы же можете досматривать свои сучьи сны. – Следи за базаром, Мулла, даже тебе это может дорого обойтись, – процедил Распутин и сделал шаг вперед. – А как же мне вас называть, если вы ссученному служите? – Не гони порожняк, Мулла, – пробасил Репа. Его искалеченная рука рачьей клешней поднялась к подбородку, как будто он готов был вцепиться поломанными пальцами в горло старому вору. – Ты своими костями здесь не тряси, – вышел вперед Балда, – если не хочешь, чтобы тебе вторую руку покорежили. – Братки, давайте не будем горячиться, – взял примирительный тон Мулла. – А если вас интересует, почему мы считаем, что Щеголь ссученный, то могу растолковать и показать кое-что. Мулла сунул руку за пазуху и вынул сложенный листок бумаги. Развернул и, прищурившись, прочитал: «По заявлению моего агента, в колонии в настоящее время идет подготовка к возможному бунту. Прошу предпринять соответствующие меры к пресечению беспорядков…» Мулла замолчал и протянул листок Распутину. – Ты сам почитай. Тут у вас темновато, не по моим глазам. Из писульки этой видно, кто подполковнику Беспалому доклады готовит! – И кто же? – поднял брови Распутин, беря листок. – А что это? – Копия… херокс или ксерокс или как там его… Верный человечек сделал… Со стола Беспалого упал листочек – и ко мне попал. А я его тебе принес. Да ты читай, читай… Распутин долго читал, лицо его все более хмурилось, а на лбу собралось много мелких складочек – в эту минуту он напоминал ученого, решающего неимоверно трудное уравнение. – Щеголя след, точняк! – после продолжительной паузы выдал он свой приговор. – Так что делать будем? – повернулся он к Мулле. – А разве я не сказал? – удивился старик. – За волосья нужно вытащить продажную блядь и выставить перед всей зоной: пускай братва ему в глаза посмотрит. – Его нет в казарме, – глухо произнес Репа. – Ну, бля буду! Иди прочеши! – Ушел он, Мулла, часа два назад как ушел, – отозвался Распутин. – Точно заранее знал, что ты к нему в гости явишься. – А может быть, и знал, – помрачнел Мулла. У него не было оснований сомневаться в искренности зеков – сейчас они были как на исповеди. – Может быть, ты и сейчас, Распутин, будешь выгораживать Щеголя? – Мулла, ну ты же видишь, в натуре, крепко подставил он нас… – Смываться вам надо, чтобы весь воровской мир не смотрел на вас как на нелюдей… А потом еще покаяться, – последнюю фразу Мулла произнес очень серьезно. – Ты говори, что мы делать должны. – А то же, что и все! Братва сейчас баррикады строит, так вот от них не отставать! Серьезное дело заварилось. Докажите, что вы с нами одной веры. Ну чего встали? Открывай дверь! «Пехота», не дожидаясь распоряжения подпаханников, едва ли не наперегонки бросилась к двери – теперь Мулла был для них самый главный. Заскрежетал тяжелый засов, отлетели в сторону громоздкие тумбочки, набитые всевозможным хламом, дверь распахнулась, и в темную мрачную утробу барака сочно ворвались звуки колонии – ругань, лай рассерженных собак, треск ломаемых досок. – Тащи все из барака! – командовал Распутин. – Громозди тротуары! Через минуту барак опустел. На зоне было страшно и весело. Большинство заключенных впервые участвовали в бунте, а те, кто поопытнее, подсказывали, где следует возводить баррикады и откуда ожидать прорыва вертухаев. «Питомцы» Щеголя трудились наравне с остальными. Мулла обвел взглядом раскуроченные ограждения и пробормотал: – Скоро начнется самое интересное. ГЛАВА 52 Александр Беспалый молча слушал доклад дежурного офицера. Такого поворота событий он никак не ожидал. Из доклада следовало, что заключенные уже успели захватить большую часть территории лагеря и скоро нагрянут в служебные помещения, чтобы самолично проверить барина на крепость. Что-то он все-таки не учел и теперь вот придется хлебать невкусно заваренную кашу. – Заключенные перегородили тротуары баррикадами, поломали заграждения, разорили промзону, – перечислял раскрасневшийся старлей – крепкий мужик лет тридцати. – А тогда на хрена ты на зоне нужен? – вполне дружелюбно поинтересовался Беспалый. Он с сожалением подумал о том, что с полковничьими погонами придется погодить, но надо сделать все от него зависящее, чтобы и старлей никогда не дотянул до капитанской перекладины. – Товарищ подполковник, это произошло так неожиданно… – А кто должен ожидать, если не дежурный офицер, голубок ты мой сизый? – Самое смешное, фамилия офицера действительно была Голубок. – Поднять всех, раздать боекомплект. Еще не хватало, чтобы они, блядь, сломали ограждения. Стрелять в каждого, кто посмеет подойти к запретке. Тебе все ясно? – Так точно, товарищ подполковник! – Усердия не вижу. Бегом – исполнять! Старший лейтенант резко повернулся и поспешил к двери. Беспалый накинул китель, поправил у воротника неровные складки и зло выругался: – С какими только мудаками приходится служить, подобрали их черте знает откуда, мать твою! Он едва не поддался первому порыву: а может, выйти к бунтовщикам? Такие отчаянные выходки действуют отрезвляюще даже на самых строптивых. Но вовремя одумался – среди восставших немало найдется охотников швырнуть в ненавистного барина заточенный прут. И Александр Беспалый с невольным уважением подумал об отце, который одним своим появлением усмирял законных воров. Обидно вот что: не сумел он вовремя отреагировать на донесения Щеголя, который не единожды докладывал о зреющей смуте. А теперь… Во всем этом деле был еще один очень неприятный момент – объяснение с начальством, и Беспалый невольно поморщился, подумав о том, с какой бранью на него обрушится генерал Калистратов. Затягивать с сообщением тоже не стоило. В колонии наверняка есть «доброхоты», которые сообщают в Москву о каждом его шаге. Вернулся дежурный офицер – вошел без стука, чего раньше за ним не наблюдалось, и доложил: – Товарищ подполковник, ситуация начинает выходить из-под контроля. Заключенные разломали почти все внутренние заграждения, перекрыли баррикадами тротуары… – Чего они хотят? – прервал Беспалый. Голубок выдержал небольшую паузу. – Они требуют отдать им для разбора заключенного по кличке Щеголь. Каким-то образом им стало известно, что Щеголь входит в оперативную разработку. – Засветился, сука! – проскрежетал зубами Беспалый. – Чего они хотят еще? – Требуют свободного передвижения по лагерю, а также ликвидации локальных участков. – Вот куда их занесло. Потом они потребуют, чтобы я им принес голову «кума» на золотом блюде. Как они узнали про Щеголя? – Нанесенный удар был очень чувствительным. – Не знаю, товарищ подполковник, но их парламентер сказал, что без выполнения этих требований в бараки они не вернутся. Жду вашего приказа… на применение боевого оружия. – Успеешь еще настреляться. Продолжай вести переговоры, настаивай, чтобы все разошлись по баракам, обещай, что, если они сейчас же разойдутся, администрация отнесется к их выходке как к маленькому недоразумению. Беспалый замолчал и выдвинув нижний ящик письменного стола, достал папку. Раскрыв ее, он вытащил пачку фотографий и, быстро просмотрев, выудил одну. Он вгляделся в фотоснимок. «Нет человека – нет проблемы», – вспомнилась ему крылатая фраза, которую народная молва приписывала товарищу Сталину. Теперь он мысленно согласился с этим афоризмом. Все верно, наступает момент, когда развязать тугой узел проблем и неожиданных и непредсказуемых бед можно только одним способом. Прицельным выстрелом. Нет человека – нет проблемы. Сегодня ему предстоит, похоже, разом сбросить груз проблем, которые нагромоздились за эти долгие месяцы после прибытия в колонию смотрящего по России. Уничтожив Варяга, Беспалый получал как минимум две выгоды. Во-первых, он избавлялся от крайне неудобного сидельца, само присутствие которого на зоне было чревато многими опасностями. Ведь рано или поздно, известие о том, что под маской «чокнутого» скрывается не кто-нибудь, а смотрящий по России, стало бы всеобщим достоянием. Во-вторых, гибель Варяга именно сейчас, когда на дворе конец мая, была очень кстати. Беспалый интуитивно чувствовал, что там, в центре, что-то опять круто переменилось и ветер вновь подул с другой стороны. Потому что «разработка» Варяга как внезапно началась после Нового года, так же внезапно вдруг и прекратилась. Во всяком случае, генерал Калистратов перестал названивать ему каждую неделю и справляться о здоровье «нашего подопечного». А если это так, если ветер в Москве действительно задул в прежнем направлении, то смерть от случайной пули некоего Владислава Игнатова, участника бузы заключенных, вообще снимет с него, Беспалого, всякую ответственность. Поди докажи, что ему было известно, кто скрывался под личиной грабителя-рецидивиста, осужденного на десять лет строгого режим… Беспалый последний раз взглянул на знакомое лицо на фотографии и передал тонкую картонку старшему лейтенанту Голубку со словами: – Кстати, о стрельбе. Если буза не прекратится к утру, вот этого… снимешь. Ясно? Голубок перевел взгляд на фотографию. На него смотрел один из семерых «чокнутых», доставленных на зону зимой. Иностранец. – Его-то зачем? – невольно вырвалось у Голубка. – Разговорчики! – повысил голос Беспалый. – Запомнил клиента? Лады. Подполковник Беспалый проводил старлея взглядом до двери и, как только Голубок покинул кабинет, потянулся за телефонной трубкой. * * * Нарушать приказы Голубок не умел. Можно бегать за бабами, пьянствовать, заниматься чем угодно, но нельзя бойкотировать барскую волю. Иностранца надо подстрелить. После того как баррикады перекрыли почти всю зону, убийство заключенного можно будет списать на суматоху и беспорядочную стрельбу. Голубок достал свою снайперскую винтовку SSG-69 – красивую австрийскую игрушку. Из того множества стрелкового оружия, с которым ему приходилось иметь дело, она, пожалуй, была самой лучшей. В ней было все изящно, от мягкого спуска с предупреждением, до мощного оптического прицела. Но главным достоянием модели он считал удобную форму. Винтовку приятно было держать в руках, точно так же как красивую женщину в медленном танце. У Голубка на винтовку имелось специальное разрешение. Он был отменный стрелок. На соревнованиях между округами Голубок всегда занимал первые места, а второе считал едва ли не полнейшим провалом. А когда однажды на показательных соревнованиях между стрелками НАТО и Российских Вооруженных Сил с десяти выстрелов выбил сотню баллов с расстояния полутора тысяч метров, командующий округом едва не прослезился от счастья и перед строем вручил ему именные часы. Свою практику Голубок не оставлял и позже – и вообще, снайпер должен стрелять постоянно. Долгое расставание с винтовкой для классного стрелка чревато утратой профессионализма. И все свободное время он пристреливал автоматы, пистолеты и просто палил по мишеням для собственного удовольствия. Но еще ни разу ему не приходилось стрелять в человека. Услышав приказ барина, Голубок невольно заволновался. Голубок взобрался на крышу барака. С высоты трехэтажного здания было видно, как на баррикадах копошатся заключенные. Он был уверен – один из них Иностранец. Ничего, сейчас определимся, кто есть кто, – вот только надо приладить ночной прицел. Уверенными движениями он ослабил кронштейн и снял оптический прицел со ствольной коробки. Сейчас нужно установить прибор ночного видения. Эту работу он проделывал автоматически, даже не глядя на винтовку: чуткие пальцы помнили самые небольшие неровности на ствольной коробке. Так же безошибочно, не заглядывая в ноты, опытный музыкант играет сложнейшую партию. Конечно, выстрел по живой мишени не похож на тот, что производится в тире или на стрельбище. Он нервничал. Распечатал пачку сигарет. Закурил. Можно затягиваться без опаски, зная наверняка, что выстрелом в лоб тебя не сбросят с девятиметровой высоты. Час назад Беспалый приказал заключенным разойтись. Ультиматум был таков: если они не сделают этого к установленному часу, охрана возьмет баррикады штурмом. Ждать оставалось десять минут. Через прицел ночного видения Голубок наблюдал, что заключенные не только не собираются сдаваться, но еще укрепляют свои позиции: они приволокли на баррикады металлические листы, бревна, железные прутья. Оставалось только удивляться, откуда в колонии такое количество хлама. Голубок должен был пристрелить Иностранца в разгар штурма – это будет первая потеря в стане восставших, которая заставит серьезно задуматься всех остальных. По замыслу подполковника Беспалого, еще через несколько минут зеки сами начнут разбирать баррикады. Но сейчас они готовы были отразить атаку, а в их лицах было не меньше решимости, чем у ратников на поле брани. Прикрывшись щитами, к баррикадам подошли три взвода солдат. На фоне личного состава командир роты казался почти подростком. В громоздких бронежилетах солдаты походили на хоккеистов, вышедших на ледовую площадку. Шли они неторопливо, даже чуточку беспечно, за плечами у них болтались автоматы – трудно было поверить, что каждый такой ствол затаил в себе многократную смерть. Где-то совсем рядом должен был находиться подполковник Беспалый – именно с его подачи должна завариться буча. – Последний раз требуем разойтись! – пророкотал мегафон. – Повторяю, солдаты будут стрелять на поражение. По счету «три» солдаты пойдут на штурм… Раз!.. Два!.. Три!.. Солдаты скинули автоматы с плеч, взяли их на изготовку и побежали к баррикадам. В них полетели камни, арматура. В ответ раздалась первая трескучая очередь. – Братва, не ссать! Холостыми палят! – поднялся над баррикадой Мулла. Его слова были опровергнуты в следующую секунду – очередь разрыхлила землю и мокрые черные ошметки заляпали лица заключенных. Несколько пуль сердитыми осами пролетели к баррикадам и разбили в щепки огромный ящик. Заключенные, продолжая сжимать в руках заточенные прутья, отступили на шаг. Не было теперь ни блатных, ни ссученных, все были объединены одной идеей – ненавистью к хозяину. – Братва, когда это воры хипеша избегали?! – прокричал Мулла. – Да лучше жмуриком в мерзлоту, чем в ноги к барину! Голубок терпеливо, через оптический прицел, продолжал выискивать Иностранца. Он отчетливо увидел Муллу на баррикадах – несколько долгих секунд он держал его в перекрестье прицельной сетки и хорошо рассмотрел на лице огромный шрам, который проходил через всю щеку и кривым раздвоенным изгибом забирался на самый лоб. Мулла даже не подозревал, что на минуту стал объектом пристального внимания снайпера, распаляя в нем боевой инстинкт. Потом ствол неохотно сдвинулся и принялся блуждать в поисках заданной жертвы. Минутой позже Голубок обнаружил Иностранца – это произошло в тот самый момент, когда боевая очередь прошила баррикаду и с той стороны кто-то громко вскрикнул. Тюремный ангел прибрал к себе еще одну грешную душу. Голубок узнал его сразу: бритый затылок, крепкая мускулистая шея, небольшие уши плотно прижаты к черепу. Иностранец что-то говорил, – видно, подбадривал зеков – и темпераментно жестикулировал. Но Голубку не хотелось стрелять в затылок: Иностранец должен получить пулю в лицо, в самую середину лба, – это будет хорошая плата за те неприятности, которые ему пришлось снести по его воле. Однако Иностранец упорно не желал разворачиваться и продолжал кого-то подгонять и одергивать. «Ну обернись же ты, наконец!» – мысленно молил Голубок. Вот зек слегка двинул головой – получился совсем неплохой профиль: вполне довольно для того, чтобы убедить себя в том, будто выстрел произведен не в затылок. Классная это штука, лазерные осветители, оказывается, они успешно могут быть применены даже в лагере. Голубок навел пятнышко лазерного луча на висок и плавно надавил на спусковой крючок.