Муха и сверкающий рыцарь Евгений Львович Некрасов Муха - внучка резидента #1 Не думала не гадала Маша Незнамова, что, кроме мамы, у нее есть еще и дедушка. Да не простой, а самый настоящий… резидент! И как раз вовремя объявился он в их тихом городке на берегу моря: из местного музея украдена бесценная коллекция. Но тот ли дедушка, за кого себя выдает? Действительно ли он бывший разведчик, отсидевший в американской тюрьме двадцать лет? А может быть, он имеет какое-то отношение к музейной краже? Наконец-то для будущей сыщицы нашлось серьезное дело… Евгений Некрасов Муха и сверкающий рыцарь Глава I Последний патрон для москвича Выстрелы почти не слышны. Поп-пок! — очередь проходит в стороне от Маши. Пок! — и на пятнистой куртке противника вспыхивает кроваво-красное пятно. Пятнистый сползает по стене. С головы скатывается шлем, по плечам рассыпаются белокурые волосы. Она узнает вчерашнего командира взвода из Курска. — А я тебя любил, Незнамова! — шепчет курянин. Маша перешагивает через него и ногой отбрасывает выпавший автомат. Как же, любил! Так она и поверила! Этому типу ничего не стоит пальнуть ей в спину. На углу дома покосившаяся табличка с названием улицы: «25-Street». Значит, отсюда ей налево. Она хорошо изучила поселок и в бинокль, и по начерченному от руки плану. План составил Макс, вообще-то болтун и зазнайка. С утра до вечера мелет про свой мотоцикл и не замечает, что одна девушка… Стоп! Сейчас это не важно. Главное — Макс из московского отряда «Сокол», а туда кого попало не берут. Отборные ребята, у каждого по два спортивных разряда. Если эти отборные послали в разведку Макса, то ему можно доверять в таких делах. Маша высовывается из-за угла. Справа что-то густо чадит, и рваные клочья дыма заслоняют солнце. А на мостовой валяется еще одна табличка: «17-Ave» — авеню, значит. Все точно, не подвел Макс. За разрушенным особнячком с вывеской «CAFE» видна Машина цель — борт самолета. Добраться до него, найти портфель с картой — и дело, считай, сделано. На соседней улице мелькнули две черные фигуры. Свои, «соколы»! Один стоит у стены с оружием наготове, другой бежит через дорогу. Перебежал, присел у забора, выставил вперед ствол: теперь он прикрывает, а напарник перебегает к нему. Кажется, он похож на Макса, хотя на таком расстоянии точно не скажешь. «Соколы» тоже рвутся к самолету, Они, конечно, союзники, и для победы не важно, кто первым доберется до карты. Но все-таки неплохо бы их обогнать. Маша медлит. В угловом домике, из которого выскочил голубоглазый, может прятаться его напарник. Рванешь к самолету, а он выстрелит в спину. А если проверять домик, потеряешь минут пять, и тогда уж точно «соколы» обгонят… Напарник, ей самой сейчас нужен напарник! Но ее напарника-москвича подстрелили полчаса назад в коротком бою у водонапорной башни. Маша даже не успела узнать, как его зовут. Топот за высоким забором по ту сторону улицы. Маша вскидывает ствол и нащупывает пальцем спусковой крючок. Подтянувшись, через забор перелезает чумазый, пахнущий дымом Петька. Его группа прорывалась справа, там до сих пор что-то горит. Петька немо шевелит губами и тянется к фляжке у Маши на поясе. Свою потерял, балбес. Пока он пьет, обливаясь от жадности, Маша прикидывает: был момент, когда напарнику голубоглазого ничего не стоило его снять. Петька сидел на заборе, автомат за спиной… Раз по нему не выстрелили, то скорее всего в домике никого нет. — Ты одна? — возвращая фляжку, спрашивает Петька. Маша не отвечает: и так все ясно. Их с Петькой двое да двое москвичей — вот и все, что осталось от сорока бойцов десанта. — Прикрой! — бросает Маша, поворачивается и бежит по 17-й авеню. Петька на всякий случай стреляет по выбитым окнам домика и топает следом. Надо ему сказать, чтобы не транжирил заряды. Позади справа взлетает ракета. Ага, сработала сигнальная мина. Там сейчас должны быть «соколы». Жалко, что москвичи попали в засаду, но это поможет Маше. Пятнистые бросятся на сигнал, а «соколы», понятно, вступят с ними в бой. Им бы продержаться минуты две, отвлекая на себя пятнистых, и тогда Маша с Петькой под шумок добегут до самолета. Краем глаза она замечает, как шевельнулся куст у дороги, начинает поворачиваться и слышит: «Пок! Пок!» Попаданий Маша не чувствует. Ага, промазали! Она бросается на землю, перекатывается и влепляет по заряду в две пятнистые фигуры за кустом. Второму попадает прямо в лоб. Густое красное пятно сползает, заливая стекло шлема. Пятнистый падает. Для верности она добавляет первому и только тогда замечает, что уже попала ему в бок. — Пристрели меня, Незнамова! — стонет Петька. Он валяется в уличной пыли, картинно раскинув руки и ноги. Значит, стреляли в него, а девчонку оставили на потом: думали, она не успеет ответить. Пятнистые не шевелятся, путь свободен, и Маша бежит к самолету. Жалеть Петьку некогда. Кажется, она последняя из десанта. На двоих москвичей надежда слабая — скорее всего их уже перебили. Нужно достать карту! Это все, что она может сделать для ребят, которые не дошли до цели, — и для «соколов», и для «егерей» из Машиного родного Укрополя, век бы его не знать. Вблизи видно, что самолет весь в дырочках от пуль, как будто изъеден червями. Почему-то его не охраняют. Макс уверял, что здесь негде спрятаться, кроме как в развалинах кафе на 17-й авеню. Насчет кафе он ошибся: Петьку расстреляли дальше по улице, из кустов, которых нет на плане Макса. Наверное, пятнистые только сегодня притащили эти кусты откуда-нибудь из леса и посадили для маскировки. А самолет стоит в точности, как нарисовал Макс: в стороне от домов, на асфальте, кое-где взломанном пробившейся травой. Спрятаться тут действительно негде. Под брюхом самолета валяется сорванная дверь, из проема свисает обрывок веревки. Маша закидывает автомат за спину и подтягивается на руках. В пассажирском салоне все вверх дном: кресла поломаны, из распоротых спинок лезет набивка. Не останавливаясь, она кидается в кабину летчиков. Угадала! На полу за распахнутой дверью виден портфель! Кто-то сидит в пилотском кресле. Маша на бегу влепляет заряд в его круглый шлем, а потом видит свесившуюся неживую руку. Пальцы на ней без ногтей, большой и указательный торчат, а остальные три слиты вместе. Боясь прикоснуться к этой даже на вид холодной, космической руке, Маша нагибается и поднимает портфель. Заглядывает — вот она, карта! — и бросается из кабины. Фигура в пилотском кресле здорово действует на нервы. Чудится, будто убитый летчик глядит ей вслед. Из самолета она выпрыгивает с разбега, не прикасаясь к веревке, и это ее спасает. «Пок-пок-пок!» Очередь проходит над головой и звенит по самолетному брюху. Маша приседает за колесо. Шагах в десяти от нее стоит пятнистый и стреляет от живота, не жалея патронов. Прежде чем он успевает взять прицел пониже, Маша снимает этого ковбоя своим предпоследним зарядом. — Американских киношек насмотрелся? — говорит она. Пятнистый сидит, изумленно глядя на расплывающееся по животу алое пятно. Совсем молодой, чуть постарше Маши. Губы дрожат — сейчас заплачет. Маша показывает ему язык и вдруг понимает, что противник был последний, на самом деле последний! То есть нет, у пятнистых, разумеется, остались бойцы. Но сейчас они ждут новых атак «соколов» и «егерей», не зная, что десант уничтожен. Через минуту Маша с портфелем исчезнет. Поэтому и готов разрыдаться «ковбой»: он тоже понимает, что игра проиграна. Интересно, откуда он взялся? Патроны не берег, значит, в бою еще не был. Ясно: сидел в засаде. Но — где? Вокруг сплошной асфальт! Маша обходит самолет и видит ровную дыру в асфальте — открытый люк. Внизу, на трубах, лежит широкая доска. Ого, и журнальчик тут же! Неплохо устроился «ковбой»: ребята бились за эту проклятую карту, а он разглядывал картинки и ждал, чем дело кончится! Журнальчик так бесит Машу, что хочется подойти к пятнистому и ударить его прикладом. Хотя он-то не виноват. Макс — вот кто чуть не сорвал операцию десанта! В разведку он ходил! Хвастался, что весь маршрут облазил на пузе. Вранье! Ночи сейчас лунные, он должен был разглядеть люк и кусты, из которых подстрелили Петьку. А если Макс не разглядел, то понятно, как появился его план. Московский «сокол» струсил и даже на сто шагов не подошел к самолету, а только посмотрел в бинокль и нарисовал, что увидел. Пятнистый плачет. Не оборачиваясь, Маша подхватывает портфель с картой и бежит к лесу. По плану Макса где-то поблизости должен быть овраг — отличный путь для отхода. Если, конечно, москвич опять не наврал. Маша бежит на запад, к закатному солнцу. Минут через пять самолет исчезает за деревьями. Теперь пятнистый не увидит ее, и Маша сворачивает на север. Есть ли там овраг, нет ли — она уже обманула погоню. Впереди чуть слышно шумит шоссе. Она садится на землю, прислонившись к тонкой осинке, и дает себе девяносто секунд на отдых. Славная была охота. Все как в мечтах: портфель с картой — вот он, и медаль, считай, уже на груди. Но, по совести, гордиться нечем: просто ребята ее сберегли. В бою у водонапорной башни ее напарник-москвич расстрелял все заряды и шел впереди, прикрывая Машу собой. Потом на его место встал другой и тоже получил в грудь очередь, которая могла достаться Маше. Последним вместо нее подстрелили Петьку, а она даже не оглянулась. А все из-за Макса! Ну, погоди, москвич! Над лесом взлетают зеленые ракеты — пятнистые сигналят. Спохватились! Маша улыбается, и вдруг — хлоп, хлоп! — выстрелы ракетницы слышатся со стороны шоссе. Два дымных следа, догоняя друг друга, перечеркивают небо. Секунду она еще надеется, что ракеты окажутся красными, своими. Но — нет! С треском вспыхивают зеленые огоньки и, потеряв скорость, начинают опускаться прямо у нее над головой. Случайность или ее заметили? Сзади слышится рев моторов — мотоциклы! Точно, заметили. Теперь у нее одна надежда… Маша припоминает план Макса, смотрит на закатное солнце — ага, ей на северо-восток, значит, солнце должно быть сзади и слева. Пятнистые совсем близко, раз она слышала хлопки ракетницы. Минуты три можно побегать от них, а потом надо закопать карту и пробиваться за подкреплением. Хорошо бы за эти три минуты найти овраг. Макс говорил, что там есть где спрятаться. Овраг Маша находит на второй минуте в том самом месте, где он изображен на плане. И все-таки москвич соврал! Не был он здесь, а то бы сказал, что весь овраг завален мусором. Десятками, сотнями тонн мусора! Видно, шоферы мусоровозов сваливают в овраг свой груз, ленясь доехать до свалки. По дну течет грязный ручей, сверху жарит солнце. Жара и влага — все, что нужно для гниения. Вонь умопомрачительная. Маша стоит шагах в десяти от оврага, и у нее уже начинает кружиться голова. Снова зеленая ракета. Погоня ушла в сторону, но это ненадолго. Затихший было рев мотоциклов опять приближается. А если… Маша надевает противогаз, подходит к обрыву и «солдатиком» прыгает вниз, на гору мусора. Обратной дороги нет: стены оврага почти отвесные, без посторонней помощи ей не выкарабкаться. Только вперед! Она то бежит, то бредет, проваливаясь в мусор. Маска противогаза пахнет резиной, воздух тяжело проходит через фильтр. Минут через пять Маша начинает задыхаться. Хочется сорвать противогаз, но об этом и думать нельзя. Впереди целое озерцо квашеной капусты — мусор с какой-то овощебазы. Капуста сгнила и превратилась в кисель. Что-то там копошится мелкое, белое. Присматриваться нет никакой охоты — Машу и так уже тошнит. Обойти озерцо невозможно: справа, как баррикада, валяется на боку смятый «жигуленок», слева — строительные обломки с торчащими стальными прутьями. Содрогаясь, Маша ступает в капустную жижу. Ноги уходят в нее по колено, придавленная капуста бурлит, со дна поднимаются пузыри. «Зато не поймают», — успокаивает себя Маша. Под ногами скользко. Шаг, еще шаг… Ноги разъезжаются, Маша теряет равновесие и плюхается в жуткий кисель! Она падает на спину и успевает поднять над головой коробку противогаза и портфель с картой. Теплая пузырящаяся жижа просачивается под комбинезон. Миленькое дело — утонуть в кислой капусте, когда тебе тринадцать лет и победа, считай, в кармане! Цветы, пирог, испеченный в духовке полевой кухни… Поздравит ее, конечно, сам генерал. А Макс наконец-то сообразит, что кроме Москвы есть другие города, например Укрополь, и в них живут девчонки, например Маша… А она плюнет на Макса и пойдет навестить голубоглазенького курянина. Вот так-то! Нечего врать! Интересные мысли приходят на помойке. Вдобавок ко всему оказывается, что Маша медленно тонет. Капустный кисель дошел уже до груди. Надо вставать, а как, если руки заняты, а под ногами скользко? Размахнувшись, Маша бросает вперед портфель с картой. Он падает у самого берега капустного озера. Еще чуть — и не добросила бы. Так, одна рука свободна. Маша переворачивается на бок и пытается встать. Рука по локоть в склизком теплом киселе. Мерзость! Она поднимается на колени… и встречает немигающий звериный взгляд. Собака, большая! Стоит на краю капустного озера, вздыбив шерсть на загривке и показывая желтые длинные клыки. Такая ка-ак вцепится, так и оставит без руки! — Шарик, Шарик! Иди, гуляй, — бубнит Маша из-под противогазной маски. Она не боится собак, но эта… Странная эта собака! Пятнистая. Уши круглые, морда тупая, голова растет прямо из плеч, хвост поджат к брюху… Майор предупреждал: не отходите по ночам от костра, в Подмосковье давно перебили всех волков, и теперь их место в природе занимают одичавшие собаки. СОВЕРШЕННО ОДИЧАВШИЕ! Ни у этого пятнистого «Шарика», ни у его бабушек и дедушек никогда не было хозяина. Человек для него — или враг, или обед, если повезет. Приручить такую собаку невозможно. Разойтись с ней подобру-поздорову — тоже. В одиночку она, может быть, побоится напасть, но если дикие собаки соберутся в стаю… Дикарь садится на задние лапы, задирает башку к небу и воет! Зовет своих, понимает Маша. Она встает и на дрожащих ногах бредет по капусте туда, где валяется портфель. Пес воет. Другие собаки не откликаются, и Маша уже думает, что все обойдется. До портфеля остается шага три — осторожных, медленных шага. И вдруг дикарь, пробираясь между строительными обломками, обгоняет Машу и садится на капустном берегу. Портфель у него под носом: протянешь руку — тяпнет. Пес принюхивается и кладет на портфель башку. Глядя в глаза дикарю, Маша тянет из-за спины свое оружие. Дрянь оружие: маркер — автомат для пейнтбола, стреляющий шариками с краской… Разве что влепить псу между глаз, а еще лучше — в нос? Пока он облизывается, можно будет удрать. Но тратить последний заряд надо наверняка. Стрелять в упор, когда пес бросится. Маша вскидывает приклад к плечу, и дикарь отскакивает от портфеля как ошпаренный. Ага, знает, что такое ружье! Не опуская ствола, она подхватывает портфель. Надо идти. Сердце подступает к горлу, в ушах колотится пульс. Какое счастье будет, отмывшись от капусты, лечь на траву и дышать настоящим живым воздухом, а не безвкусным из противогаза! Пес трусит следом. Мусор у него под ногами шуршит и стеклянно звякает. Когда эти звуки становятся громче, Маша оборачивается и наводит автомат. Пес отбегает и прячется. Но как только Маша идет дальше, она снова слышит за спиной шорох бумажек и звяканье стекла. Время от времени дикарь отстает и воет — надсадно, жутко, вот уж точно не по-собачьи, а по-волчьи! Маше слышится ответный вой. На помощь дикарю спешит какая-то жуткая собака-робот. Голос у нее металлический, со звоном и очень громкий. Так и врезается в уши и пилит, пилит… На самом деле пилит. Маша просыпается и видит потолок со знакомым пятном. Это на Новый год у мамы в руках бабахнуло теплое шампанское. Полбутылки выплеснулось на гостей, до потолка достало. Вой за окном не прекратился: ага, сосед с утра пораньше включил электропилу. Значит, скоро в школу. Народная примета: в конце августа в семь утра Пономарев дядя Вася начинает пилить дрова. И пилит каждое утро до ноябрьских холодов. По нему можно проверять часы и календарь. Маша вздохнула. Хороший был сон. Страшный, но хороший. Ведь все, все было на самом деле! Друзья и противники со всей России, бои в поселке с иностранными вывесками. Это, конечно, не настоящий поселок, а полигон дивизии спецназа. Старый, давно не летающий самолет — чтобы спецназовцы в нем тренировались захватывать террористов. В пилотском кресле сидел манекен. Секретная карта в портфеле указывала команде-победительнице, где спрятан приз — четыре ящика с лимонадом и конфетами… Игра? Да. Но риск-то был самый настоящий! Заваленный мусором овраг, похожий на гиену дикий пес — разве это игра? И слава была настоящая. Машу по телику показывали. Корреспондент с первого канала сказал, что ее увидят шестьдесят миллионов человек! А кто не верит — вон, у нее и кассета записана, и медаль на стене: «Победителю» — с гравировкой: «Марии Незнамовой». И предательство было самое настоящее. Между нами говоря, Маша по уши втрескалась в московского «сокола» Макса. Ей все в нем нравилось: и душа, и одежда, и мышцы. И подбородок с ямочкой. Насчет одежды надо уточнить: при каждом подходящем случае Макс переодевается в белый теннисный костюм и ходит, как ангелочек. Даже шорты заглажены в складку. Не то что другие мальчишки, которые не вылезали из своих комбинезонов. Они познакомились еще на отборочных соревнованиях, и полтора месяца Маша была сама не своя. В компании она могла с ним поболтать, а вдвоем — не получалось. Макс к ней — она от него, чтоб не зазнавался. Он обидится, уйдет, а у Маши сердце рвется из груди: беги за ним, дуреха! И бегала. А Макс возьмет ее под руку и грузит, грузит, грузит про свой мотоцикл. Может быть, чтобы она не зазнавалась? Когда она выползла из оврага, вся в капусте, Макс ее встречал. Глаза виноватые. Маша купалась в ручейке и кричала: «Не подглядывай», потому что у нее были белые трусики, совсем не подходящие для купания. Ее комбинезон выстирал Макс. Вообще, в тот вечер его как будто подменили: про мотоцикл не заикался и читал стихи поэта Бродского. Маша ничего не понимала, только слышала, что в рифму. А так все время думала, поцелует ее Макс или нет. Про то, что его план врал, Маша постаралась забыть. Легко прощать, когда ты героиня дня и генерал повесил тебе медаль, а проигравшие куряне хвастаются: «Меня сама Незнамова подстрелила!» Про себя Маша решила, что Макс пошел на обман, потому что не хотел пропустить решающий бой. Ведь если бы он сунулся в занятый пятнистыми поселок, то его почти наверняка подстрелили бы еще ночью. Вот он и провел разведку только издалека, в бинокль. Это не обман и не трусость, а осторожность. Он сам завел разговор об этом. Наклонился к Маше, а когда она закрыла глаза, прошептал: — Ты никому не скажешь? Момент был неподходящий. Подленький момент для таких вопросов. Но Маша не сразу это поняла. — Не сказала же! — легко ответила она. — Да я так говорю, на всякий случай, — сказал Макс вместо того, чтобы целоваться. — Завтра начнут разбирать бой: кто что сделал, кто ошибся. Меня уже не будет, и могут спросить тебя… — Как это — не будет?! — не поняла Маша. — За мной приехали родители. Я уже и вещи отнес в машину. Завтра будем купаться в Средиземном море! — Завтра эстафета и съемка для телевидения, — жалобно забормотала Маша. И тогда Макс ей выдал: — Извини, я должен был сообразить, что для тебя это важно… Видишь ли, Машка, не все живут, как у вас в Укрополе. Для меня эти соревнования — не самое главное в жизни. Я учусь в английской школе, у меня мотоцикл — настоящая «Ямаха», я бывал за границей и еще поеду. Мне просто неинтересно рвать пупок за медальку из фальшивого золота. — Поэтому ты и в разведку не пошел? — обмирая, спросила Маша. — Конечно. Стану я корячиться, когда есть люди, которые знают этот поселок вдоль и поперек! Я попросил одного капитана из спецназа, и он мне нарисовал план. — А зачем было врать: «Я на пузе все облазил»? — Облазил, только не я, а капитан. Он здесь десять лет служит и десять лет штурмует поселок. А за овраг прости. Кто же знал, что в него мусор сваливают?.. Железный ты человек, Машка. Я бы ни за какие деньги не полез в тухлую капусту. Поднял бы руки и сдался. — Видишь ли, Максимка, не все живут, как у вас в Москве! — звенящим от злости голосом отчеканила Маша. — Я рву пупок не за медальку, а за друзей! По-моему, они важнее английской школы, заграницы и твоего ненаглядного мотоцикла! Макс обнял ее, и вдруг Маша поняла, что москвич опять врет, еще ни слова не успев сказать. Он врал уже тогда, когда увел ее от ребят. Не нужна ему девчонка из Укрополя. ЕМУ НУЖНО, ЧТОБЫ ОНА НЕ ПРОБОЛТАЛАСЬ! Маша оттолкнула его и побежала в лагерь. Сначала ей хотелось только спрятаться. Нырнуть в спальный мешок и застегнуть «молнию» до бровей, чтобы никого не видеть. У костра «соколы» и «егеря» братались с побежденными курянами. Обойдя их стороной, Маша нырнула в свою палатку. Первое, что попалось ей под руку в темноте, был автомат с последним зарядом. Тогда Маша поняла: нельзя отпускать Макса просто так. Если у него нет совести, то пускай вместо нее будет хотя бы страх! Пускай запомнит, что предателей не прощают! Она догнала его на шоссе. Макс подходил к машине, криво стоявшей на обочине, и кто-то уже распахнул ему навстречу дверцу. Теннисный костюм, который так нравился Маше, белел в темноте. Она влепила свой последний шарик с краской точно между лопаток. Вслед ей что-то кричала женщина — его мама, наверное. Маша шла к своим и думала, что надо сегодня же назло Максу поцеловаться с голубоглазеньким курянином. Глава II Город, в котором ничего не случается В Москве одиннадцать миллионов жителей и еще три-миллиона приезжих. Каждую неделю они совершают четыре тысячи опасных преступлений и неприятных поступков. Не говоря уже о шпионах, которых в Москве больше, чем в любом другом городе нашей страны. Бывают годы, когда их вылавливают по пять штук, и еще остается! А в черноморском городке Укрополе три тысячи пятьдесят два жителя. Хотя летом больше, потому что приезжают курортники. Но даже вместе с курортниками укропольцы почему-то не совершают преступлений опаснее, чем драка колами от забора, и неприятнее, чем кража персиков из чужого сада. Начальник укропольской милиции капитан Самосвалов любит вспоминать, как задержал настоящих автомобильных угонщиков. Операция «Перехват» продолжалась два часа. Угнанный «жигуленок» выписывал кренделя по площади. Сперва начальник милиции, растопырив руки, загнал его в лужу на Торговой улице. На это ушло минуты три. Остальное время он искал трактор, чтобы вытащить увязшую по самые фары машину. А двое братьев-злоумышленников, Витька и Петька Соловьевы, сидели на крыше и ждали, когда их спасут. Витьке тогда было десять лет, а Петьке — восемь. Поимка братьев стала самым выдающимся подвигом Самосвалова. А так начальник укропольской милиции совсем ошалел от безделья. Уже два года он строит подводную лодку из цистерны от молоковоза. Спрашивается: что делать сыщику в городе с таким огорчительно низким уровнем преступности? Нечего ему делать. Тут сам Шерлок Холмс не смог бы раскрыть ни одного преступления. То, чего нет, не раскроешь. К счастью для Шерлока Холмса, он сроду не жил в Укрополе. На тихих улочках этого мало кому известного города погибает другой сыщицкий талант — Маша Незнамова. Маша бегает и плавает быстрее всех мальчишек в классе. Однажды она спрыгнула с крыши сарая даже без зонтика. Маша выбивает из пневматического пистолета девяносто три очка из ста. Маша собирает книжки о преступниках и преступлениях и выучила почти наизусть «Криминалистику» и «Психологию допроса». Маша умеет снимать профессиональным фотоаппаратом (а не как другие — только кнопку нажимать) и обрабатывать снимки в программе «Фотошоп». Маша знает компьютер лучше мамы. Маша несчастна, потому что в Укрополе все это никому не нужно. — Начнем, как всегда, с обзора новостей, — бодрым голосом объявил телевизор. Он с таймером: если надо, мама с вечера установит нужное время, а утром телик тебя разбудит. Когда ходишь в школу, это удобно, а когда каникулы, это безобразие и родительская вредность. Маша перевернулась на бок и накрыла ухо подушкой. Что еще за выдумки — будить человека не за час, а за неделю до школы?! По телику между тем шли новости. Люди что-то штурмовали, спасали друг дружку от разбушевавшихся ураганов или на худой конец прыгали с парашютом. А за окном купались в садах одноэтажные домики Укрополя. Визжала соседская пила. Маша заранее знала, что за весь день в Укрополе не случится ничего важнее. Один напилит побольше дров, другой поменьше. А настоящая жизнь так и пройдет где-то далеко, в больших городах. Из-за этого Маша терпеть не могла новости. Она посмотрела на стол: молоко, печенье, персики — завтрак. И листок из маминого блокнота — записка! Пришлось встать с кровати. Что там пишут любимой дочери? «Сори новсти». Мама часто пропускала буквы, потому что думала быстрее, чем писала. «Смотри новости», — перевела Маша. Еще непонятнее. Зачем ей новости в городе, где не бывает новостей? Только расстраиваться… А вдруг покажут знакомых или даже маму? Кстати, а она-то куда умчалась? Мамина газета выходит по четвергам, а сегодня пятница — библиотечный день. Так у журналистов называют лишний выходной. Маша заглянула в мамину комнату. Никого. Натренированным сыщицким глазом она сразу же заметила, что сигнальная стрелка будильника стоит на половине четвертого. Мама никогда не вставала так рано. Вот лечь так поздно — это у нее запросто. Сидит всю ночь, клавиши компьютера клацают. А по утрам телик включается и будит Машу, Маша брызгается холодной водой и будит маму. У них это называется «ежедневный подвиг». Маша вернулась к себе. Российские новости кончились, пошли местные. Теледикторша Алена рассказывала, что огородник по фамилии Триантафилиди вырастил помидор небывалой величины. Раньше Алена работала в газете вместе с мамой. Но чтобы на нее посмотреть, не стоило подниматься с утра пораньше. Алена же целыми днями ведет передачи. На экране появился старенький неопрятный Триантафилиди в мятом пиджаке. Помидор он держал у живота двумя руками. Тут Маша сообразила, что ни Алену, ни Триантафилиди не должны показывать по российскому телеканалу. Она переключилась на местный, потом на московский. Триантафилиди был всюду! — Участок у меня всего две сотки, — говорил он, шамкая ввалившимся ртом с двумя зубами. — Нету простора для опытов. Но и здесь я добился значительных успехов. Вся страна, конечно же, смотрела другие передачи, московские. Только на Черноморском побережье Москву отключили, чтобы показать Триантафилиди всем, кто хочет и кто не хочет. Вместо президентов, министров, героев, телеигр и сериалов про богатых — старик с помидором! Натянуто улыбаясь и глядя куда-то поверх телекамеры, Алена несла чушь: — Остается только пожалеть, что такое чудо природы нельзя сохранить надолго. Хотя господин Триантафилиди утверждает, что ему достался от бабушки рецепт маринада, в котором помидоры сохраняются десятилетиями. — Глаза у Алены забегали, как будто она читала какую-то невидимую для зрителей надпись. — А теперь, — сказала она жалким голосом, — теперь мы повторим репортаж о чудо-помидоре для тех, кто пропустил начало. Ага, сообразила Маша, неполадка на студии. Алена ждет какую-то другую, по-настоящему важную видеозапись, а ей опять подсунули Триантафилиди, чтобы потянуть время. Бойкий Триантафилиди пробирался сквозь помидорные заросли. Картинка пропала, и без предупреждения пошла ТА передача. Тревожная. Настолько важная, что ради нее стоило пропустить все другие. Маша поняла это по лицу незнакомого полковника милиции, который глядел в телекамеру жестким немигающим взглядом. — Земляки! — необычно начал полковник. — Ограблен Музей дворянского быта. Преступники похитили более пяти тысяч предметов, в том числе уникальную коллекцию русских и иностранных орденов, золотой сервиз князя Потемкина и три картины Айвазовского. У полковника слезился один глаз. Маша знала, что такое бывает от яркого света в телестудии. (Однажды она сидела в Аленином кресле и читала новости. На пробу, конечно — по телику ее не показывали.) Было интересно, сморгнет полковник слезу или нет. Маша так внимательно уставилась на экран, что у нее самой заслезились глаза. То, что говорил полковник, наполовину пролетало мимо ушей. — Одна только бу-бу бу-бу-бу бу-бу тысяч долларов… Общий ущерб оценивается бу-бу-бу-бу-бу… Объявлена операция… Результатов не дала… Полковник замолчал и наконец-то моргнул. — Грабежей такого масштаба, — сказал он, — у нас на Черноморье не случалось со времен Мишки Япончика и батьки Махно. «Что же я сижу-то? — встрепенулась Маша. — Ведь это НАСТОЯЩЕЕ преступление! Мечта, а не преступление!» Музей не очень далеко. Машин класс туда возили на автобусе, значит, можно и самой добраться. Осмотреть место преступления — вдруг милиционеры пропустили важную улику, а она заметит! А что, бывает и такое. У милиционеров глаз наметан на всякие ножи, гильзы, отмычки. А Машина улика будет ОСОБЕННАЯ. Такая, что ее и за улику не примут. Придется бегать с ней за милиционерами, а они будут отмахиваться: «Не отвлекай нас, девочка! Мало ли что под ногами валяется. Выброси на помойку и вымой руки». И тогда Маша начнет свое расследование. Улика подскажет ей, как найти преступников. — Незнамова! — объявила Алена. «Ну да, и по телику меня покажут», — кивнула себе Маша. И вдруг осознала, что дикторша НА САМОМ ДЕЛЕ назвала ее фамилию! Глава III Дедушка, которого не было Под обрывом валялся измятый белый микроавтобус. Ночной шторм занес его песком и глиной с обвалившегося берега. На расчищенной от грязи дверце краснел известный всем номер телефона: «03». Мама с прицепленным к воротничку микрофоном-прищепкой бодрым голосом объясняла, что к чему: — Микроавтобус «Газель» номер сто тридцать семь был угнан позавчера днем в городе Сочи со стоянки у закусочной «Ласточка». Бригада «Скорой помощи» — двое фельдшеров и водитель — обедала за столиком на веранде. Угонщик действовал буквально в пяти шагах от них. Но бригада ничего не замечала до тех пор, пока не заработал мотор. Как сообщили нам на станции «Скорой помощи», угон санитарной машины — большая редкость. Водители привыкли к тому, что их машины не привлекают угонщиков, и часто даже не запирают дверцы. Телекамера скользила по беспомощно задранному к небу колесу, по номерному знаку, добела ободранному волнами с песочком. Потом оператор показал старую каменную пристань, и Маша узнала безымянную бухту за Олюшкиным мысом. Все стало ясно! Вчера, когда Маша засыпала, мама еще сидела за компьютером. Сидела, сидела, пока не зарябило в глазах, и пошла прогуляться. Шторм ей нипочем. Мама говорит, что штормовой ветер мозги проветривает. Надела плащ, дошла до бухты и увидела под обрывом «Скорую». Наверное, она сразу же позвонила Алене и договорилась, что сделает ей сегодняшний репортаж. Поэтому и будильник у нее стоял на половине четвертого. Как только солнце взошло, подъехал оператор с телекамерой. Мама снялась и поехала на студию монтировать сюжет: вырезать лишнее и оставлять нужное. Вот так. А любимой дочери ничего не сказала! Ни ночью, ни рано утром, когда шла на съемку. — Микроавтобус был обнаружен здесь вчера, точнее, уже сегодня около часа ночи, — продолжала мама. — На его спидометре прибавилось более пятисот километров пробега. Тридцать шесть часов прошло с момента угона. За это время был ограблен Музей дворянского быта. Преступники взяли большую добычу. Такую большую, что не смогли бы вывезти все ценности в багажнике обычной машины. Для этого им понадобился грузовик или хотя бы микроавтобус. Такой, как этот! Оператор для наглядности снова показал опрокинутую набок «Скорую». А мама, торопясь, выкладывала самое важное: — По нашим сведениям, похожий микроавтобус долго стоял неподалеку от музея прошлой ночью, именно в те часы, когда произошло ограбление. Но в журнале на станции «Скорой помощи» не отмечено ни одного вызова в этот район! Делайте выводы, господа сыщики! — победным тоном закончила мама и объявила, как будто поставила подпись: — Маргарита Незнамова, оператор Игорь Ивандиков. Опять показали знакомую студию и Алену на фоне сочинского вокзала. Маша знала, что на самом деле за спиной у Алены синяя стена, а картинку с вокзалом как-то вставляют в кадр. Она маленькая, размером с альбомный лист. — Уважаемые телезрители, приносим извинение за перерыв в передачах центральных телеканалов, — сказала Алена и добавила совсем домашним тоном: — Сами понимаете, дело серьезное. Всех, кто видел «Скорую помощь» номер сто тридцать семь позапрошлой ночью у музея или позже в любом другом месте, просим звонить к нам в Студию. Ваши сведения обязательно будут использованы в журналистском расследовании Маргариты Незнамовой. Алена исчезла, и уже другой диктор, московский, с полуслова начал рассказывать, что на побережье Америки обрушился тайфун. А Маша залезла в постель и стала думать об угонах и ограблениях, о своей ненайденной улике и о мамином родительском коварстве. Раз в тысячу лет что-то случилось в городе, где ничего не случается, а мама — ни слова любимой дочери! «Сори новсти», и только. Предательница! Маша заранее знала, как она будет оправдываться: «Ты так хорошо спала, не хотелось тебя будить». На кровать вспрыгнул кот Барс и начал тереться затылком о Машины ноги. — Кыш! — прикрикнула Маша. Она еще не простила Барсу своего щенка. Кот исцарапал его в кровь. Щенка подлечили, отдали знакомым и с тех пор больше не заводили собак. Вредный кот притворился, что «кыш» к нему не относится. Что ему даже странно подумать, будто бы кто-то может ни с того ни с сего шикнуть на такого ласкового котика. Он заурчал и стал тереться сильнее. От привычки к подхалимажу на затылке у него давно протерлась лысинка. Кого как, а Машу не могла обмануть эта мелкая лесть. Она прекрасно знала, что кот просто клянчит ее утреннее молоко, потому что уже вылакал свое. А так — плевать ему на всех. Если бы вместо Маши был какой-нибудь молочный кран, Барс точно так же терся бы о кран, пока не получил бы то, что хочет. Она поймала наглеца за шиворот и выбросила за окно. Судя по звуку, кот попал на мамины гладиолусы, а хотелось — на колючие розы. Так, на чем мы остановились? Ну да, на маме. Честно-то говоря, она молодчина, хоть и предательница. «Скорая» под обрывом в безымянной бухте, конечно, была эксклюзивом, но мелким. Подумаешь, угонщики бросили машину. А мама сделала из этой мелочи сенсацию. (Вообще, журналисты говорят непонятно. Эксклюзив — новость, которую никто не смог узнать, кроме тебя. Сенсация — это полный улет, еще круче эксклюзива.) Теперь у мамы журналистское расследование. Телезрители будут звонить, мама — снимать: «В этом дворе останавливалась таинственная «Скорая» в ночь ограбления». Преступников так не разыщешь, но мама хотя бы поможет следствию и сама помелькает на экране. Может, ее насовсем возьмут на телевидение. А то в своей газете с забавным названием «Лентяй» она занимается чем попало. Ведет страничку «Сад-огород», отвечает на письма читателей и переписывает заметки других журналистов, которые добывают новости, но пишут скучно. А все потому, что в Укрополе маме трудно найти эксклюзив. Обнаглевший кот перешел в атаку. Лаской выпросить молоко не удалось, и он применил свое самое ужасное оружие. Страшнее когтей и зубов. Противнее шерсти в супе. Он как ни в чем не бывало вскочил с маминых гладиолусов на подоконник, с подоконника на стул, со стула на постель… и выложил перед Машей двух маленьких пушистых ДОХЛЫХ МЫШЕЙ!!! Может быть, кот хотел сделать Маше приятное. Вот, мол, какой я хороший: стараюсь, потею, истребляю домашних вредителей. А ты пожалела для меня жалкого стаканчика молока! Может быть, прежний хозяин, у которого мама купила этот дом вместе с котом и мышами, обрадовался бы такому подарочку. Все может быть. Никто и не спорит. Но! Маша-то не прежний хозяин — главный бухгалтер тарного завода. Она девочка. Маленькая женщина. А ЖЕНЩИНАМ ПОЛОЖЕНО БОЯТЬСЯ МЫШЕЙ, причем особенно дохлых. Не важно, что ты большая, а мышь маленькая. Не важно, что она не кусается. Тут нет никакого разумного объяснения. Просто раз ты женщина, то должна бояться, и все! Маша взвилась на спинку кровати и уселась, как на заборе. Кровать им тоже досталась вместе с домом. Высокая, сейчас таких не делают. На нее надо не ложиться, а вскарабкиваться. Сидя на спинке, Маша чуть-чуть не доставала головой до потолка. Мыши с одеяла скатились почему-то не на пол, а на подушку. Начнешь слезать, матрас под тобой прогнется, и они с подушки съедут на ноги… Гадость! Визжать было бесполезно: сосед еще пилил дрова, а его электрическую пилу не перевизжишь. Поэтому Маша боялась молча. По шкодливой морде кота было ясно, что мышей он преподнес неспроста. И верно! Не взглянув на Машу, Барс перемахнул с кровати на стол. Понюхал стопку печенин, которыми был накрыт стакан с молоком. Сбил их брезгливым движением лапы. А стакан опрокинул и начал со смаком лакать из разлившейся по столу молочной лужи. Лезть в драку с котом не хотелось. Пока он лопает, лучше не приближаться, а то исцарапает. Ходи потом разукрашенная… Нет, надо улучить момент, когда противник нажрется и расслабится. Тогда можно будет еще разок выкинуть его в окно. В конце концов, кто в доме хозяин — кот или она?! Со спинки кровати была хорошо видна грядка с гладиолусами, на которую приземлился кот. Цветы немного помялись. Надо все поправить до того, как вернется мама. Она не одобряет дочкины схватки с котом. Маша посмотрела на улицу. У калитки стоял незнакомый седой старик в белом полотняном костюме. Пестрый галстук был завязан в крохотный узелок. И охота же человеку так наряжаться в жару! Соседская пила то выла, то взвизгивала, наткнувшись на сучок, то ровно звенела, прожевав полено и дожидаясь следующего. Разговаривать было невозможно, разве что кричать друг другу на ухо. Старик улыбался Маше и крутил в воздухе пальцами, как будто поворачивал ключ. «Просит открыть», — не сразу догадалась Маша. Это была самая удивительная из просьб, которая только может быть У взрослого человека с двумя руками и головой. Тоже мне, задачка: протянуть руку над калиткой и повернуть деревянную закрутку на гвоздике. Может, он чокнутый? Старик поймал ее взгляд и разулыбался до невозможности. Маше показалось, что сейчас он запрыгает, как дошколенок, увидевший слона. Пила взвизгнула особенно жутко и умолкла. — Незнамова? — крикнул старик. Маша подумала, что он к маме и что неприлично встречать гостя, сидя в ночной рубашке на спинке кровати. Про дохлых мышей она вспомнила, когда уже соскочила прямо на них. Ерунда, сейчас не до страхов! Маша кинулась из дома. Платье пришлось напяливать на бегу. Путаясь головой в подоле и сослепу набивая шишки о дверные косяки, она выскочила на крыльцо. Старик смотрел на нее, щурясь, как от солнца. — Мамы нет дома, — сказала Маша, заметила у его ног потертый чемоданчик и на всякий случай добавила: — Комнат мы не сдаем. Опять завизжала пила. Старик что-то неслышно говорил, и глаза у него блестели. Наконец он сообразил, как справиться с закруткой, распахнул калитку и пошел к Маше, а Маша пошла к нему. Они сошлись на середине дорожки, и старик громко сказал, перекрикивая пилу: — Здравствуй, Маша! Я твой дедушка! — Вы что-то путаете, — ответила Маша. — У меня нет дедушки. Глава IV Разведчик в Укрополе Нет, поймите правильно! Кто же откажется от лишнего родственника? Особенно когда живешь вдвоем с мамой и других близких у вас — только вредный кот Барс! Но если у человека нет дедушки, это значит, нет и уже не будет. Маша исподлобья смотрела на старика. Он что-то говорил, кивая на забор, где визжала пила. Пускать в дом незнакомого и, кажется, немного тронутого человека не хотелось, а объясняться под визг пилы было трудно. — Пойдемте на улицу! — прокричала Маша и, обойдя старика, направилась к калитке. Оглянулась — он стоял, обиженно нахохлившись. Совсем старый дед. Безобидный. И Маша решилась. Взяла его легкий чемоданчик и пошла обратно к дому. Обрадованный старик семенил рядом. Она провела старика в мамину комнату и закрыла окно. Визг пилы стал тише. — Вот это дедушка, вот это бабушка, — Маша показала фотокарточку на стене. — Бабушка далеко живет, с маминой старшей сестрой. А дедушка умер. Старик молчал. Ей захотелось объяснить то же самое как-нибудь посолидней: — Отсюда вытекает, что вы не являетесь моим дедом. — Почему же? — возразил старик. — У каждого человека есть мама и папа. Стало быть, и дедов у всех по двое. Маша наконец поняла: — Вы папин папа… — А что не так? — Старик насторожился. — Ты странно говоришь. Разочарованно. — Да нет, ничего. Погостите, раз приехали. — Маша не смотрела на старика. — У нас фрукты дешевые, а рыбу вообще не знают, куда девать. Старик уселся на диван и снизу вверх заглянул ей в глаза: — Ну-ка, давай честно! Чем тебе не нравится твой отец? — Тем, что его нет, — ответила Маша. — А так все в порядке. Героический папа, врач, погиб в Африке при исполнении служебных обязанностей. Я тьму таких историй знаю. Как у кого нет отца, так он обязательно погиб при исполнении служебных обязанностей. Правда, врач в Африке у меня одной, а у других моряки, летчики и капитаны воздушно-десантных войск. Старик вскинул голову. — Мой сын был дипломатом и разведчиком, — строго и торжественно сказал он. — А погиб он в Анголе из-за чужой дури. Какой-то неграмотный негр с автоматом застрелил его за то, что у него белая кожа и хорошая одежда. Я сам об этом узнал только на днях. Маша не знала, верить или не верить. — А почему тогда мама… — Мама не могла тебе сказать всю правду. Я же сидел в тюрьме, — непонятно объяснил старик. Ничего себе дедуля! — Я в американской тюрьме сидел, — уточнил старик и добавил виноватым тоном, как будто извинялся за собственное вранье: — Был осужден на пожизненное заключение. Я, видишь ли, тоже разведчик. «Штирлиц сидел на проводах и делал вид, что читает газету», — вспомнила Маша. Старик был похож скорее на огородника Триантафилиди, чем на разведчика. Хотя, если рассудить, разведчик и не должен быть похож на разведчика, а то бы его моментально поймали. — Разведчики — в кино, а в жизни они где-то далеко и как бы не взаправду, верно? — сказал старик. — Ага, — согласилась Маша. — У меня нет ни одного знакомого разведчика. — Уже есть. Осталось только привыкнуть и поверить. Вот приедет мама, и мы вместе обо всем поговорим. А сейчас пойдем гулять. — Старик потянул ее за руку. — Покажешь мне город, поболтаем о вещах попроще. Тебе нужно время, чтобы привыкнуть. Они вышли на крыльцо. Ключ от дома, как всегда, лежал под половичком. Маша заперла дверь и сунула ключ обратно. — У вас все так делают? — спросил старик. — Нет. Кому нагибаться лень, те прячут ключ за дверной косяк. — И что, не воруют? — удивился старик. Маша огорченно вздохнула: — Не воруют! У нас же «охранная сигнализация». На скамеечке против дома сидела бабка Никифоровна. У нее там был наблюдательный пост. Шаркая тапочками и пыля, как телега, бабка кинулась к соседнему дому. — К Петровне, — заметила Маша. — А Петровна скажет Галимовне. Это и есть укропольская «охранная сигнализация». Если появляется кто чужой, за ним глядят изо всех окон. Не потому, что люди у нас недоверчивые, а потому, что всем интересно, что за человек, откуда, к кому приехал. Погодите, вот пойдем обратно, и будет нам почетный караул: на каждой лавочке по три бабки… Дед, это город, в котором ничего не случается. Дождь пошел — уже большое дело, соседям есть о чем поговорить. Старик шел, блаженно щурясь на солнышко, и втягивал носом воздух. — Персиками пахнет… Эх, Муха, я уже думал, что никогда не пройду по улице без конвоя! — А как же вы из тюрьмы вышли, когда у вас было пожизненное заключение? Убежали? — Нет, меня так выпустили. Жизнь-то моя кончилась! Нельзя быть разведчиком в семьдесят лет. Я уже ни для кого не опасен. Вот меня и выпустили, чем попусту кормить. — Как вас зовут? — спросила Маша и подумала, что с того вопроса надо было начать. Невежливо получилось. А дед чмокнул ее в лоб и сказал: — Николай Георгиевич, а для тебя — дедушка. Зови меня на «ты». Пожалуйста. Очень хочется, чтобы кто-нибудь звал меня на «ты» и «дедушка». — А уж как мне хотелось дедушку! — ответила Маша и прижалась к нему. — Или хоть дядю какого завалященького. Знаешь, как трудно без родных?! — Знаю, — кивнул дед. Он больше ничего не сказал, но Маша очень хорошо его поняла. У нее и мама, и друзья, и учителя, и еще куча добрых знакомых. А у деда много лет были только тюремные надзиратели да сокамерники. — А плохо в тюрьме? — спросила она. — Как тебе сказать… Кормили неплохо, и вообще было много такого, что в России есть не у всех. Даже телевизор со спутниковой «тарелкой». Но это кошачье дело — наесться и лечь у телевизора. А человеку нужно еще кое-что, и как раз этого нет даже в самой лучшей тюрьме. Свобода, например, очень нужна. И работа по душе. Я там выучил два языка вдобавок к тем двум, которые уже знал. Но ведь без толку, Муха! Это все равно что построить корабль в пустыне: он же никому не нужен, потому что не поплывет никогда. — Мне нужен. Поможешь мне английский учить, — утешила деда Маша. — Как ты меня называешь? — Муха. А что, не нравится? — Нет, наоборот. Меня еще никто так не звал. Давай я буду Муха, а ты — Дед. — Давай, — согласился разведчик, и они пожали друг другу руки. Так, разговаривая, Муха и Дед свернули в короткий переулок без названия и вышли к Торговой улице. Дома на ней древние, все в два этажа. Лет сто назад в каждом таком доме был магазин, а над ним, чтобы далеко не ходить на работу, жил хозяин-купец. Теперь на Торговой не осталось ни одного магазина. Их поделили на темноватые и тесные квартиры. Одна из них Маше очень даже хорошо знакома. А мелькнувшая в окошке рыжая взлохмаченная голова знакома ей еще лучше. — Дед, — остановилась Маша. — Тут живет парочка макроподов. Так ты не обращай на них РОВНО НИКАКОГО ВНИМАНИЯ. Дед подумал и сказал: — Ладно. Только тебе придется их показать, чтобы я знал, на кого не обращать внимания. А то я до сегодняшнего дня думал, что макроподы — это аквариумные рыбки. — Макроподы — это безбашенные придурки. Ты сам их узнаешь, — пообещала Маша. — А я не могу показать. Я же не обращаю на них внимания, а если покажу, то выйдет, что обращаю! Тут и начались. Первым на улицу выскочил Петька Соловьев и завопил: — Незнамова! Тебя почтальон искал! Маша отвернулась. — Незнамова! Спроси, зачем! Маша взяла Деда под руку и потянула, чтобы он шел быстрее. — Он тебя хочет подписать на журнал «Текущие проблемы нефтегазодобывающего комплекса»! — надрывался Петька. Машина мама говорила, что у него обостренное чувство юмора. Наверное, из-за этого обострения никто, кроме самого Петьки, не понимал его шуток. — Одноклассник? — спросил Дед. — Хуже. Не смотри на него! — стараясь не шевелить губами, пробурчала Маша. — Мы в одной квартире жили до восьми лет. А сейчас — да, одноклассники. — Она повысила голос, чтобы Петька слышал: — А кто ты по званию? А сколько у тебя орденов? — Полковник, — ответил Дед. — А насчет орденов — точно не помню. Я их и не надевал ни разу. Маша не удержалась и показала Петьке язык. Съел?! Все-таки Укрополь — не Москва и не Сочи, где даже генералы запросто ходят по улицам. В Укрополе живут всего двое полковников-пенсионеров. Чуть какой праздник, их зовут в школу выступать. Петька с разинутым ртом остался посреди улицы. Но тут навстречу Маше с Дедом вышел самый коварный противник — дошколенок Динамит. Петьке в крайнем случае можно было дать по шее, а на Динамита у Маши рука не поднималась. Динамит подтянул короткие штанишки, прижал руку к груди, другую вытянул, как памятник, и с выражением начал: — Александр Сергеевич Пушкин. В альбом Незнамовой. Стих. Ты не бей меня, Машка, Головой о порог. Твой характер — не кашка И не сладкий пирог. Твой характер — как шашка Или даже броня. Только фиг тебе, Машка! Не догонишь меня! — Брысь! — топнула ногой Маша. Вредный малолетка на всякий случай отбежал шагов на пять и стал дразниться: — Незнамова — девочка-милицанер! Милицанерша! — А говоришь, ничего интересного в Укрополе не случается, — заметил Дед. — По крайней мере одно неповторимое событие сейчас происходит. — Какое? — не поняла Маша. — Ты становишься девушкой. А эти твои макроподы — еще мальчишки. Старший подучивает младшего, верно? Маша кивнула. — Он в тебя влюблен! — заключил Дед. — Скажешь тоже! — фыркнула Маша. — У него дня не проходит без фокусов. То всю морковку в огороде воткнет вверх ногами и зовет посмотреть: «Чудо природы, Незнамова!» А то рожу на моем окне нарисовал. Масляной краской, представляешь? Я просыпаюсь — глядит. Потом целый час ее ножом соскабливала! — Мальчишки, — повторил Дед. — Такая у них любовь. Они хотят, чтобы девочка их заметила, но всего стесняются. «А что она скажет, если позвать ее в кино, вдруг не пойдет?» «А что скажут одноклассники, если я стану дружить с девчонкой?» Больше всего они стесняются показать, что стесняются. Поэтому и ведут себя кое-как. Улица кончилась. Далеко впереди, за кукурузным полем, блестело море. Дед глубоко вдохнул — наверное, думал, что сюда уже долетает морской воздух. Его брови поползли на лоб. — Ветер с тарного завода, — объяснила Маша. — Там чинят бочки от селедки. Ну, и новые делают. Во-он он, видишь? Старые бочки лежали во дворе завода египетскими пирамидами. Их были тысячи, и каждая воняла. — Господи, — схватился за голову Дед. — Ну почему люди так себя не любят?! Многие выкладывают большие деньги, чтобы просто пожить у моря! А вам почему-то нравится жить от моря в двух километрах и нюхать тухлую селедку. Маша слышала такие разговоры от курортников. — На берегу жить плохо, — сказала она. — Сырость в доме, особенно зимой, все плесневеет, мокрицы ползают. А на тарном полгорода работает. Тухлую селедку нюхать никому не нравится, но ведь надо на что-то жить. — Да, конечно, — остыл Дед. — А пляж у вас есть? Я хотел купить суиминг шортс, — по-английски сказал он и перевел: — Шорты для плавания. — На пляже? — Да. — Шорты для плавания? — Ну да, Муха! Разве я непонятно говорю? — Вроде по-русски, — признала Маша. — Но, понимаешь, на пляжах у нас загорают, а вещи продают в магазинах. Плавают в плавках, а в шортах просто ходят. — Совсем как тридцать лет назад, — заметил Дед. — В Сочи на пляжах есть магазинчики, — вспомнила Маша и покосилась на костюм Деда. Конечно, ему не мешало бы одеться полегче. Хоть бы галстук снял, что ли. — А у нас один магазин одежды, на улице генерала Феклушина. Хочешь, вернемся? — Кредитные карточки там принимают? — спросил Дед. — Откуда мне знать! То есть вообще я видела кредитные карточки, — уточнила Маша, чтобы не показаться совсем дремучей. — По телику. Но эффект присутствия был замечательный! — Все ясно, пойдем к морю, — улыбнулся Дед. Ветер гнал волны по кукурузному полю. В шелесте листьев слышалось деревянное постукивание — это ударялись друг о друга созревшие початки. Сзади что-то взвизгивало и дребезжало. Маша оглянулась и прыснула: Петька с Динамитом, но в каком виде! Петька вырядился в душный черный комбинезон с нашивкой «Егеря Укрополя». За собой он тащил подпрыгивающую на камнях тележку с веслами. А Динамит два раза обернулся офицерским ремнем и нахлобучил матросскую бескозырку. Из-под околыша торчала газета, подложенная, чтобы бескозырка не сползла до плеч. Называется, принарядились для знакомства с полковником. — Что это за униформа? — поинтересовался Дед. Понятно, он спрашивал не про Динамита. — Почему «уни»? Просто форма. Это нашей команды по пейнтболу. Знаешь, когда все бегают и стреляют друг в друга шариками с краской? — Знаю, — кивнул Дед. — А «униформа» я сказал на английский манер. Ты поправляй, когда я неправильно говорю. Маша не успела ответить. Мелко топая, их обогнал Динамит. Перегородив Маше с Дедом дорогу, вредный дошколенок привычным жестом прижал руку к груди, другую вытянул и завел свою шарманку: — Александр Сергеевич Пушкин. Ода на восшествие Незнамовой на престол. Явись ко мне, Незнамова, явись! Во сне ко мне с веревки опустись! И мы, пойдем туда, где грохот боя, И расфигачим всех подряд вдвоем с тобою! Подошел Петька со своей тележкой и встал, опустив глаза. Ясно: «оду» сочинил он, а не малолетний Динамит, который даже слова такого не знал и говорил не «ода», а «о, да!». — Посмеялись? — мрачным голосом спросила Маша. — А теперь брысь отсюда! — Погоди, Муха, — вступился за макроподов Дед. — Мальчики ничего плохого не хотели. — Я Динамит! — басом представился малявка. Прозвище нравилось ему больше, чем имя — Демид. — Очень приятно. А я — дедушка Коля, — ответил Дед и обернулся к Петьке: — Насчет «грохота боя» я понял: это про пейнтбол. Но почему Маша должна спускаться к тебе с веревки? — Мало ли… В бою всякое бывает. Когда так откуда-нибудь прыгаешь, а когда с веревки, — объяснил Петька и разгладил свою нашивку «Егеря Укрополя». — Товарищ полковник, а вы какого рода войск? — Военный пчеловод, — отшутился Дед и кивнул на весла, привязанные к Петькиной тележке. — Покатаешь нас на лодке? — Можно, — солидным тоном сказал Петька и загорелся: — А хотите, сплаваем на Кампристань? Там Самосвал свою подводную лодку испытывает! Классная подлодочка, даже на колесах, чтоб к машине прицеплять и возить. Ее с утра спускали на воду, да я не досмотрел. В бухте для нее мелко, она сразу села на дно — и ни туды ни сюды. Сейчас, наверно, уже сняли. А если не сняли, то мы просто так на лодке покатаемся. Что-то необычайное происходило сегодня в городе, где ничего не случается. Одной только угнанной «Скорой помощи» под обрывом и маминой телепередачи хватило бы укропольцам на полгода разговоров. А тут еще появился Дед — настоящий полковник разведки. И начальник укропольской милиции Самосвалов доделал свою знаменитую подводную лодку! Четвертое событие было не таким заметным, но тоже важным: как-то само собой получилось, что Маша помирилась с Петькой. А ведь целый месяц была с ним в ссоре. Глава V Кораблекрушение Чистые маленькие волны плескались у берега. По мелкой ряби на воде скакали миллионы солнечных зайчиков. Тычась носом в пристань, покачивалась на волне Петькина лодка. Надутый от гордости «укропольский егерь» с озабоченным видом вставлял весла в уключины, вертел и слушал. Уключины скрипели. Надо было или смазать их, или плыть, не обращая внимания на скрип. Но смазки у Петьки не было, а плыть без технической подготовки он считал несолидным. Поэтому Петька опять вынимал весла, вынимал из гнезд уключины, похожие на большие двузубые вилки, вытирал их тряпкой и вставлял на место. На носу лодки сидел Динамит и куксился. Петька заставил его надеть спасательный круг, что само по себе оскорбление для приморского мужчины. Вдобавок ко всему круг был совсем детский, с легкомысленной головой утенка. — Пе-еть! — ныл дошколенок. — Пускай он просто едет с нами, а? Без меня. — Пускай, — соглашался Петька. — «Без тебя» — значит, круг поедет, а ты останешься. — «Без меня» — значит, я его под скамейку спрячу. — Скамейка у тебя во дворе, а в лодке — банки, — поправлял Петька. Он совсем уже вошел в роль капитана. — Нет, Динамит. Мне твоя бабушка строго-настрого сказала: «Или он плывет с кругом, или пускай домой идет. Тоже с кругом». — Да у тебя целый фрегат! — утешил Дед готового разреветься Динамита. — Ты же знаешь, что в древности парусники обязательно украшали носовыми фигурами? Без них корабль и кораблем-то не считался! Ну, как мы его назовем? — Средство экстренного спасения Динамита на водах, — влез Петька. — Сокращенно СЭСДВ. Похоже, он опять хотел пошутить, но его, как всегда, не поняли. Динамит заулыбался. Ему понравилось такое длинное и солидное название. — У вас ручка есть? — спросил он у Деда. Получил шариковую ручку и стал по буковке выводить название на утенке. Дед уселся на горячие от солнца камни пристани, свесил ноги над водой и надолго замолчал. Он щурился и тихонько урчал, как Барс, когда набегается по своим кошачьим делам и как следует поест. По щеке юркнула слеза и запуталась в морщинах. — Господи, не верится, что есть на свете такой простор! — Все курортники так, — сказала Маша. — Встанут и стоят столбом. А через недельку привыкают и давай ворчать: то им солнце слишком злое, то море мутное. — Я до конца жизни не привыкну. — Дед смахнул слезу и будничным голосом спросил: — Что такое Кампристань? — Каменная, как эта, — Маша уселась рядом с Дедом и ладонью пошлепала по теплому булыжнику. — Только эта пристань называется Торговая. Сюда рыбаки привозили кефали неимоверное количество. Прямо на берегу ее солили в бочках, а потом везли в разные места, даже в Москву. Давно, в позапрошлом веке. А жили рыбаки на Олюшкиной улице. — Симпатичное название, — заметил Дед. — Ага, мне тоже нравится. Ее, говорят, назвали в честь помещичьей дочки. То ли она утопилась от любви, то ли просто была хорошая. У рыбаков была своя пристань, в бухте за мысом, и вот ее называют Каменной или Кампристанью. А мыс — тоже Олюшкин, как улица. Дед смотрел в море. Километрах в двух от берега в синей воде белели пенные буруны. Посредине торчали два горба, как будто со дна всплыло морское чудище. — Что это за остров? — Черная Скала, — ответила Маша. — На ней «Принц» разбился. Думаешь, зачем Самосвалу подводная лодка? Драгоценности доставать. — «Принц», «Черный принц», — припомнил Дед. — Это из Крымской войны? Так ведь историки точно не знают, где он утонул. Где-то под Севастополем. — Историки, может, и не знают, а милиция знает, — сказал Динамит и посмотрел на Петьку. — Да, Самосвал знает, — подтвердил «укропольский егерь». — Стал бы он строить подводную лодку, если б не знал! Дед молчал, и было ясно, что Петька его не убедил. Просто ему неохота спорить. Покраснев от обиды, Петька набрал в грудь воздуха, зажмурился и вдруг заговорил быстро и гладко, как будто читал по написанному. О чем рассказал Петька — В Крымской войне против России бились Англия, Франция, Турция и Сардинское королевство. Турецкую эскадру наши разгромили под Синопом. Но все равно у врагов осталось в четыре раза больше боевых кораблей, чем у нас. Начальник штаба Черноморского флота адмирал Корнилов решил не вступать в открытый бой. Он приказал затопить у входа в Севастопольскую бухту семь парусных линкоров и фрегатов. Их матросы вместе с пушками сошли воевать на берег. А мачты погибших кораблей торчали над водой и не давали врагам подплыть к Севастополю. Тринадцатого ноября 1854 года перед осажденным Севастополем стояло больше тридцати английских и французских кораблей. Около семи часов утра начался ураган огромной разрушительной силы. Вражеский флот не мог войти в закрытую от ветров бухту и почти весь погиб. Ураган сорвал корабли с якорей и вдребезги разбил о прибрежные скалы. Погиб и один из первых в мире железных винтовых пароходов — «Принц». Лондонская газета «Таймс» сообщила, что на его борту было полмиллиона франков золотом. Их привезли для уплаты жалованья войскам. Позже газеты писали, что золота было еще больше — пять миллионов фунтов стерлингов. С тех пор «Принца» искали около Севастополя. В 1875 году — французы. В 1901-м — итальянцы. В 1923-м — наша экспедиция подводных работ особого назначения. В 1927-м — японцы. Водолазы нашли десятки затопленных кораблей. Но «Принца» среди них не было. — А раз так, — заключил Петька, — то его у Севастополя и нет. Не там искали! — Похоже, — согласился Дед. — Если что-то хорошо искали и не нашли, значит, оно в другом месте. Но как старинный пароход мог оказаться здесь, у Черной Скалы? Отсюда до Севастополя километров пятьсот. — Четыреста пятьдесят по карте, — уточнил Петька. — А «Принц» был не просто пароход, а пароход с парусами. Так раньше делали на всякий случай. Догоняете? — «Догонять» — значит «понимать», — догадался Дед. — Нет, пока что не очень догоняю. — Это ж лысому ежику ясно! — рисуясь, заявил «укропольский егерь». — Начался ураган. Все корабли сорвало с якорей и понесло на скалы. Парусники разбились. А «Принц» включил паровую машину: чух, чух, чух — и вышел в море штормовать. А когда штормуешь, какое главное правило? — Не знаю. Мне как-то не случалось штормовать, — признался Дед. Петька усмехнулся, как будто сам штормовал каждый день, пока не позовут уроки делать. — Если корабль стоит, он руля не слушается. Ветер его развернет, волна даст в борт и опрокинет. Поэтому в шторм главное — плыть, а куда — все равно, лишь бы не бортом к волне. «Принц» поднял паруса и поплыл по ветру, чтобы волна была ему в корму. А ветры осенью дуют в одну сторону: если смотреть от Севастополя, то в нашу! — Петька с победным видом глянул на Деда и сказал, копируя школьного историка Евгения Евгеньича: — Я помню ваш интересный вопрос. Да, четыреста пятьдесят кэмэ — большое расстояние для старинного парохода. Но под парусами он мог сколько хотите проплыть. Ураган его нес и нес. И вынес на Черную Скалу. Обязательно. — Да, — подтвердила Маша. — Такое место — Черная Скала. Один раз, давно, там турецкий теплоход сел на камни. А уж лодок тонуло без счета. Ты думаешь, почему «Принца» еще называют «Черным принцем»? Даже в маминой газете писали: «Загадка «Черного принца»! Самосвал говорит, что наши укропольские рыбаки видели, как он тонул, только никому не сказали. А между собой стали говорить «Черный принц», потому что он разбился на Черной Скале. — Садитесь, — позвал всех Петька. Дед уселся на корму к рулю, Маша с Петькой разобрали весла и рванули так, что любо-дорого было посмотреть! Лодка у Петькиного папы легкая, пластиковая. Алюминиевые весла — игрушечки, сами просятся в руки. К тому же, когда есть рулевой, можно не следить, кто как гребет. (А то без рулевого гребцы часто ссорятся, потому что один обычно загребает сильнее и лодка начинает вилять.) Маша с Петькой старались наперегонки. Выдох! Нагибаешься, а весло в уключине взлетает над водой и заносится к носу лодки. Вдох! Опускаешь весло в воду и начинаешь распрямлять спину. Упираешься ногами в деревянную рыбину на дне лодки. Кряхтишь, загребаешь и, уже почти лежа на спине, выхватываешь весло из воды. Выход-вдох, выдох-вдох. Журчит за тонким бортом вода. Пот ручейком бежит между лопаток. Жарит голые руки яростное солнце. Выход-вдох, выдох-вдох. Тут не до разговоров. Каждый, кто вырос на воде, знает, что гребцы сидят спиной вперед. Куда плывешь — не видишь, это дело рулевого. Дед сидит, правит. Лицо счастливое. А за его спиной удаляется, плывет Укрополь, парят над зеленью садов черепичные крыши, сверкает купол старинной часовни. Красота, особенно издалека и летом, когда не лезет под ноги вездесущая укропольская грязь. Дед поворачивает. Вот уже по правому борту… (Здорово звучит «по правому борту», правда? Это вам не сухопутное «справа».) По правому борту прошел Олюшкин мыс с нависшим над водой черным валуном. За ним будет бухта, такая маленькая, что ее нет ни на одной карте (хотя, может, и есть — на военных). Маша обернулась. Каменная пристань в бухте пестрела от рубашек и сарафанов. Как будто весь Укрополь собрался на берегу. Да так оно и было. Если не весь Укрополь, то половина — точно. Когда живешь в городе, где ничего не случается, просто невозможно пропустить испытания подводной лодки системы Самосвалова! Она поискала глазами опрокинутый микроавтобус «Скорой помощи» под обрывом. Нет, не видно. Наверное, уже прицепили на буксир и увезли. И вдруг Дед страшным голосом закричал: — Табань! «Табань» — морское словечко, означает «тормози». Только у лодки тормозов нет, и надо растопырить весла и неподвижно держать их в воде. Тогда они сработают как тормозной парашют. Маша стала табанить, а Петька спросил: — Зачем? И загреб изо всей силы, даже привстал на скамейке. Лодка — крак! — налетела на какую-то железную трубу, которой только что не было и быть не могло в километре от берега. Труба проскребла по днищу, вынырнула у борта, кашлянула сизым дымом и скрылась под водой. На мгновение стало тихо-тихо — ни плеска весел, ни Петькиного сопения рядом. Так тихо стало, что Маша расслышала странный звук, словно в море по какому-то глупому волшебству включили душ. Из пробитого днища лодки бил тонкий фонтанчик. Ветер срывал его верхушку, разбивал на капли, и они барабанили по пластиковым бортам. Вот вам и «душ»! — Дедушка Коля, не волнуйтесь, ваша ручка пока побудет у меня, — сказал Динамит, пришпиливая дедову ручку к майке. Он встал и, подняв руки, надел своего утенка. В глаза Маше бросились кривые буквы: «Средсва ветренова спосеня ДИНАМИТА». — Если кто не умеет плавать, можете держаться за меня? — благородно предложил Динамит. И вдруг на пристани закричали. Слов Маша не различала, но голоса были жуткие. Мужчины вроде ругались, женщины визжали и выли. Только тут Маша сообразила, что за труба булькнулась под воду. — По-моему, мы ее утопили, — спокойным голосом сказал Дед. — Петя, есть веревка или хотя бы леска? — Под б-банкой, — заикаясь и клацая зубами, выдавил несгибаемый «укропольский егерь». — Только у меня к-ключа нет. Под задней банкой у Петькиного папы был рундучок с крючками и лесками. Понятно, Петька любил там похозяйничать. А его папа любил запирать рундучок на висячий замок. Дед привстал и каблуком с одного удара сбил замок. Маша не понимала, зачем ему леска. Не вылавливать же подводную лодку Самосвалова. Но Дед вел себя очень уверенно. Открыв рундучок, он бросил Петьке пустую жестянку от консервов: — Не сиди, вычерпывай воду! За жестянкой из рундука появилась катушка с толстой леской. Дед снял пиджак и отдал Маше: — Там документы, не намочи. Конец лески он взял в зубы, сковырнул туфли — и в брюках, в белой рубашке с затянутым в тоненький узелок галстуком выпрыгнул за борт! Брошенная на дно лодки катушка плясала и тарахтела, разматываясь. Маша испугалась, что леску заест и катушка плюхнется в воду вслед за Дедом. Она поймала катушку и надела на палец, чтобы легче сматывалась леска. С берега слышалось трыканье. Там заводили сразу не сколько моторов, и, как это бывает второпях, ни у кого сразу не получалось. Петька так и сидел, разинув рот. — Сказано тебе: вычерпывай!! — рявкнула на него Маша. — Да что вычерпывать, все море?! — огрызнулся Петька и со зла пнул ногой бьющий посреди лодки фонтанчик. От Петькиного удара фонтанчику ничего не сделалось. А еле державшийся надтреснутый кусочек пластика отлетел, и вода хлынула ручьем! Она бурлила, как будто в лодку бросили кипятильник. — Макропод несчастный! — вздохнула Маша. Забытый всеми Динамит, опоясанный своим утенком, стоял на носу. — Я покину корабль последним! — ни к селу ни к городу объявил он и расплакался. Глава VI Милиция знает все! Дед вынырнул, хватая воздух синюшными губами. Маша потянулась, чтобы помочь ему влезть в лодку, но Дед еле слышно прошелестел: — Погоди, дай отдышусь. — Привязали? Можно тянуть? — деловито спросил Динамит и высморкался в кулак. Дед улыбнулся: — Привязал. А тянуть нельзя, это для спасателей. Муха, там в рундуке пенопласт… Маша поняла. Ну конечно, на леске не вытащить подводную лодку. Зато, если привязать к ней поплавок, он точно покажет, где лодка затонула. Тогда ее можно будет зацепить веревками и поднять. Разыскав кусок пенопласта, Маша привязала его к леске и выбросила за борт. Пенопластина была размером с книжку, оранжевая — поплавок от рыбачьей сети. Ее издалека заметят. — Дед, ты Самосвалова видел? — спросила Маша. — Он там не утонул? — Нет. Сидит за стеклом, шевелит губами. Ругается, надо полагать. От пристани, шлепая веслами, приближалось штук пять гребных лодок. Обогнав их, вперед вырвалась моторка с тремя пассажирами. Маша узнала школьного историка Евгения Евгеньича и двоих рабочих с тарного завода, знакомых ей только в лицо. Рабочие что-то орали, а Евгений Евгеньич судя по жестам, их успокаивал. Переругиваясь, они не замечали, что мчатся прямо на тонущую лодку! Вот когда Маше стало страшно. Из четверых терпящих бедствие только она да Петька неплохие пловцы. Дед выдохся (на какую глубину ему пришлось нырять? Его не было с минуту, а то и больше!). Маленький Динамит не проплывет без своего круга и ста метров, а круг может запросто лопнуть в аварии. — Сворачивайте! — закричала она. — Сворачивай! — подхватил Петька. А Динамит завизжал на одной ноте: — А-А-А-А!!! Первым их услышал Евгений Евгеньич. Он кинулся на корму, оттолкнул сидевшего на моторе рабочего и налег на рукоятку. Но было уже поздно. Моторка развернулась слишком близко, подняв крутую волну. Маша смотрела на нее, как во сне, когда случается что-то ужасное, а бежать невозможно. Вот волна докатилась до лодки, и так уже до половины наполненной водой. Вот лодка черпнула бортом, лениво качнулась и черпнула еще раз. Вот вдруг оказалось, что они с Петькой сидят по пояс в воде. Корма лодки погружается в глубину, а нос задирается. Там по-прежнему стоит Динамит со своим утенком, придерживая бескозырку на голове. Маша встряхнулась, подняла повыше пиджак Деда и, загребая одной рукой, поплыла к моторке. — Ну вот, еще одних утопили. Говорил вам!.. — с досадой сказал учитель и сплюнул в воду. — Чего там, Евгень Евгеньич, — промямлил рабочий, который так неумело управлял моторкой, и тоже сплюнул в воду. — Ну, не рассчитали маленько. Кого вперед спасать будем? — Сначала женщин и детей! — героически пискнул Динамит. Он сидел верхом на носу лодки, торчавшем из воды, как великанский поплавок. Похоже, там, в носу, был отсек непотопляемости, наполненный пенопластом или просто воздухом. Дед в рубашке и в брюках лежал на воде, тяжело дыша. Волна играла с его галстуком, похожим на яркую тропическую рыбу. Маша доплыла до моторки, забросила дедов пиджак и сердито сказала: — Дедушке помогите, у него сил уже нет! Все сразу засуетились, как будто ждали Машиной команды. Евгений Евгеньич подгребал единственным оказавшимся в моторке маленьким веслом. Один рабочий улегся на борт и втащил к себе Машу, второй быстренько спас Петьку и уже издалека протягивал руки Деду. И вдруг из моря поднялся огромный пузырь воздуха! Здесь, на глубине, вода была чистая, потому что волны не поднимали муть со дна. Было видно, как пузырь всплывает — дрожащий, серебристый. Потом он — пух! — лопнул, и на воде осталось растекающееся масляное пятно. — Самосвал утонул! — охнул один рабочий и, не раздеваясь, кинулся в воду. Маша уже видела, что вслед за пузырем всплывает зыбкая тень человека, но предупредить рабочего не успела. Он винтом вошел в воду. Его синий комбинезон потускнел и тоже превратился в тень. Две тени сближались, сближались… Бац! Петька потом врал, что было слышно, как треснулись два лба — самосваловский и рабочего. Обнявшись, они пробкой вылетели на поверхность. — Самосвал! — орал рабочий. — Виктор Васильич! Живой! — Ага, — суровым милицейским голосом сказал Самосвалов, рассмотрев непрошеного спасителя. — Гражданин Попов, улица Мясищевская, дом двенадцать. Это ты меня утопил? — Нет, я только их утопил, — честно признался Попов, широким жестом обводя всю компанию: Динамита верхом на лодочьем носу, Деда, которого учитель успел втащить в моторку, и сидевших рядышком Петьку с Машей. Со всех, кроме Динамита, вода лилась ручьями. Маша держала на вытянутых руках дедов пиджак. Она особенно гордилась тем, что при кораблекрушении намочила только рукава и полы, а внутренние карманы с документами остались сухими. К месту происшествия на малом ходу подплыли еще две моторки. Динамита, который даже не замочил сандалий, сняли с наполовину затонувшей лодки. Прежде чем прыгнуть в протянутые к нему руки, он похвалился начальнику милиции: — Дядь Вить, а вы заметили, что я последний покидаю тонущий корабль? Самосвалов отмахнулся, как от мухи, и стал командовать спасательными работами: — Попов, бери лодку на буксир. Евгений Евгеньич, подгребайте ближе. Ступин, отойди от мотора! Отойди и не включай! А то отплывем и место потеряем, а я хочу свою подлодку достать. — Не потеряем, — сказала Маша. — Дед к ней поплавок привязал. Самосвалов пригляделся к Деду и стал непонятно хрюкать в воду. С ближайшей моторки его подцепили за шиворот и втащили на борт. Начальник укропольской милиции смеялся: — Ой, ой, не могу! А я-то… Хо-хо! А вы… Хи-хи! Все стали спрашивать, в чем дело. Кто-то уже крутил пальцем у виска: мол, спятил наш Самосвал от жизненных переживаний. — Мужики, я в порядке! — отсмеявшись, сказал Самосвалов. — Вы только представьте, что со мной было. Булькнулся я на дно. Вода попала в моторный отсек, а это — лишняя тонна веса. Всплыть не могу. Гляжу на глубиномер — пятнадцать метров, как пятиэтажный дом! И вдруг в иллюминатор снаружи стучат. Оборачиваюсь и вижу — джентльмен: брюки белые, рубашечка белая, галстук в воде развевается. Этот самый! — Самосвалов показал на Деда и опять зашелся в хохоте: — И я, мужики, решил… Охо-хо! Я решил: конец, с ума сошел Самосвалов! Потом вынырнул и думаю: никому не скажу, что под водой плавают люди в галстуках, а то как бы меня в дурдом не отправили. — Начальник укропольской милиции в последний раз нервно хихикнул и понизил голос: — А ведь я нашел его, мужики! Он произнес это так строго, загадочно и гордо, что все в один голос спросили: — Кого? — Не кого, а что. Место, где «Принц» утонул! Маша торжествующе посмотрела на Деда: «Эх ты! Говорил, что никто не знает, где «Принц» утонул. Нетушки! Наша милиция все знает, а что не знает, то найдет!» «Все равно не верю», — покачал головой Дед. — Слушайте! Слушайте! — вдруг закричал Динамит. — Хвалебная песнь дедушке Коле: Однажды в воде черноморской холодной Тонул Самосвалов на лодке подводной. Но дедушка Коля к нему поднырнул И…и… — И эту подлодку, как шарик, надул, — подсказал Петька. — Или «И наш Самосвалов со страху икнул». Динамит сорвал с головы бескозырку. Подложенные в нее газеты посыпались в воду. — Ты ничего не понимаешь! — кричал он. — ЭТО ЖЕ Я САМ СОЧИНИЛ!!! Сам! И конец я сам придумаю! Обязательно! Глава VII Карта Самосвалова Все спасенные собрались в моторке. Две другие пришвартовались к ней одна с правого, другая с левого борта. Никто не спешил начинать подъем затонувшей подводной лодки. Ждали, что еще расскажет Самосвалов. — Устройство моего глубоководного аппарата многим знакомо, — издалека начал он. — Мотор бензиновый, от «Москвича». Под водой он, ясное дело, не работает. Но у меня труба — два метра. На этой глубине я плыву себе и осматриваю в иллюминаторы живописные подробности донного пейзажа. А мотор «дышит» через трубу, крутит винт и заодно накачивает в баллоны сжатый воздух. Допустим, я решил нырнуть поглубже. На такой случай в трубе у меня вентиль… Самосвалов еще долго объяснял устройство своего глубоководного аппарата, и так известное всему Укрополю. Подводная лодка строилась два года, и все это время он повторял одно и то же. Про «живописные подробности донного пейзажа» знали наизусть маленькие дети. Поэтому сейчас начальника милиции слушали только из уважения. Все ждали другого рассказа, главного. И Самосвалов приступил к главному: — Плыву я на вышеупомянутой глубине в два метра. Вода чистая, видимость отличная. И вдруг — батюшки! Что-то блестит на дне! Перекрываю вентиль, ныряю… РЫЦАРЬ! Стоит, как статуя, по колено в дно ушел. Латы сверкают, и меч в руке! Начальник укропольской милиции замолчал, оглядывая слушателей. Укрополыды сидели с разинутыми ртами. Только у Деда и у школьного историка Евгения Евгеньича были недоверчивые лица. — А потом? — мечтательно втянув слюни, спросил Динамит. — А потом стало нечем дышать, и я вынырнул, — огорченно вздохнул Самосвалов. — Это рассказывается быстро, а на самом деле я маневрировал минут двадцать. У меня же в лодке только две скорости: «полный вперед» и «полный назад». Вот я и летал вокруг этого рыцаря: то не доплыву до него, то проскочу дальше, чем надо. Я так полагаю, он с «Принца» выпал во время кораблекрушения, — добавил Самосвалов. — Не рыцарь, конечно, а одни пустые латы. — Рыцарская конница утратила свою роль, когда появилось огнестрельное оружие, — сухо заметил историк, но его не слушали. — А где это было-то, Васильич? — с загоревшимися глазами спросил Попов. — Ты место запомнил? — Запомнил, да не скажу. Из газет узнаете. Поеду в Сочи, привезу сюда ученых академиков… У меня и карта имеется! — солидно произнес начальник укропольской милиции и похлопал себя по карману насквозь мокрой куртки. Его лицо стало вытягиваться. Осторожно запустив в карман два пальца, он вытащил серый слипшийся комок. — Пропала карта. Ну, ничего, я академикам и на словах все объясню. Главное-то доказательство у меня вот! И Самосвалов с гордым видом вытащил из-за пазухи дешевенький ярко-желтый фотоаппарат для подводной съемки. Слипшуюся в ком карту он бросил на дно лодки. А Маша подобрала. На всякий случай. Потерпевших кораблекрушение развез по домам в своей «Ладе» Евгений Евгеньич. Дед представился ему просто: «Николай Георгиевич, Машин дедушка» — и не сказал, что он разведчик и полковник. Но учитель и так держался с ним очень уважительно. Приглашал в гости, и Дед пообещал зайти. Петька и Динамит всю дорогу болтали о рыцаре. Причем Петька сам не заметил, как назвал его латы не просто блестящими, а серебряными. А Динамит сразу же приплел к ним золотую корону. Когда они вышли из машины, учитель с Дедом переглянулись и одновременно развели руками. — Отсутствие событий рождает сплетни, — сказал Евгений Евгеньич, как бы извиняясь за Самосвала и заодно — за весь Укрополь. Они не верили! Машу это ужасно расстроило. Ведь если бы рыцарь в сверкающих латах оказался всамделишным, он мог перевернуть всю укропольскую жизнь! Мама прославилась бы. Она в Укрополе единственная журналистка и, конечно, успела бы первой написать об историческом открытии начальника милиции. Это была бы сенсация! Центральные газеты заказывали бы маме интервью со знаменитым Самосваловым и его фотокарточки на фоне подводной лодки. Остальные укропольцы тоже не остались бы в обиде. Понаехала бы в город куча народа: ученые, водолазы, журналисты и просто любопытные. Есть-пить им надо? Ночевать где-то надо? Вот и пошла бы торговля. Укропольцы сдавали бы приезжим комнаты, кормили бы их и катали по морю на лодках. Подзаработали бы, а то жизнь в Укрополе бедноватая. Потом, глядишь, и уровень преступности поднялся бы, и у частного сыщика Марии Незнамовой появилась бы работа. А все потому, что рыцарю Самосвалова неоткуда взяться на дне моря, кроме как с затонувшего корабля. Не мог же он в латах заплыть далеко в море. ТАК ПОЧЕМУ БЫ ЭТОМУ КОРАБЛЮ НЕ ОКАЗАТЬСЯ «ПРИНЦЕМ»?! Если Самосвалов прав, то под слоем ила рядом с рыцарем лежат обломки корабля и золотые монеты. А это интересно всем: и обычным людям, и ученым, и жуликам. Дед на непослушных ногах доковылял до маминой комнаты, и оттуда долго не доносилось ни звука. Маша успела переодеться, поставить чайник и накрыть стол. Беспокоить Деда не хотелось — вдруг он заснул? Она села пить чай, но тут Дед ее позвал. Он лежал на диване, одетый в мамин купальный халат. Белый костюм вместе с потрясшим Самосвалова галстуком висел для просушки на распахнутых оконных рамах (мужчина, что с него взять?). — Ничего, что я халат надел? У меня чемодан потеряли в аэропорту. Говорят, отправили в Киев. Почему-то в Киев всегда отправляют новые чемоданы. — Ничего, — сказала Маша. — Как ты, Дед? — Счастлив, — коротко ответил он. — Посиди со мной. Маша присела к нему в ноги. — Дед, а почему вы с Евгень Евгеньичем не верите Самосвалу? — Он же объяснил: ко времени Крымской войны рыцарей давно уже не было, — ответил Дед. — Ни одного? — Ни одного. Пуля пробивает рыцарские доспехи. Сделать их потолще было нельзя — и так один только панцирь со шлемом весил килограммов тридцать. Поэтому, когда появились ружья, рыцарской конницы не стало. — Ну и что? Пускай рыцарей не стало, а латы до сих пор кое-где сохранились, — нашлась Маша. — Капитан или офицер с «Принца» могли стащить эти латы из какого-нибудь барского особняка. Они же оккупанты были вроде фашистов и грабили, что могли. — Ни одна железка не пролежит в море целенькой сто пятьдесят лет. Если она не проржавеет насквозь, то ракушками обрастет. Дед был прав, но Маше не хотелось так легко расставаться со своей мечтой. — А может, латы серебряные? — упрямо буркнула она. — Серебро темнеет от старости. Да и на латы оно не годится — мягкое. — Это были выходные латы, — уперлась Маша. — Позолоченные. Золото же не темнеет! Дед улыбался. — Ничего смешного! Самосвал, конечно, рыболов и приврать любит. Но совсем без причины он бы не стал врать! — Может, он и не врал, — согласился Дед, — а просто ошибся. Муха, в этих местах прошла тьма войн и революций. Сбрасывали старые памятники, спасали от противника ценные вещи… Скорее всего Самосвалов нашел памятник или статую. А уж как она попала в море, я и гадать не хочу. Может, эту статую нарочно утопили, чтобы спрятать. Может, везли в какой-нибудь шаланде, и она перевернулась. — Что-то я не видела статуй в рыцарских латах, — засомневалась Маша. — А латы Самосвалов мог и придумать. Он же сам говорил, что на его подводной лодке трудно зависнуть на одном месте. Носился туда-сюда: то полный вперед, то полный назад. Вот ему и померещилось то, чего не было. — Надо проверить, — сказала Маша. — Статуя — это, конечно, не «Принц», но кое-что. А вдруг она ценная? Маме будет о чем написать. — Проверим, — согласился Дед. — Ты же припрятала самосваловскую карту? Маша опустила глаза: — Ну, припрятала. Дед, он сам ее выбросил. Я ничего плохого не хотела, только посмотреть. А она слиплась. Начинаешь разворачивать — рвется. — Неси карту, таз с водой и сито, — приказал Дед. Маша разинула рот. Вода-то зачем?! Что ли, карта недостаточно мокрая? Начинались разведчицкие секреты. И пошло дело. Усталый Дед лежал на диване, а Маша порхала вокруг: — Этот таз годится? А сколько воды наливать? А сито куда? В конце концов установка для прочтения размокшей карты была собрана: табуретка, на ней таз, в тазу вода, в воде сито, в сите бумажный комок. Он был с округлыми краями, как обмылок, потому что завалялся в кармане сначала у Самосвалова, потом у Маши. Но в воде комок немного набух, распрямился, и стало видно, что это сложенный в несколько раз бумажный лист с обмятыми углами. Дед взял столовый ножик и вилку и начал разворачивать бумажку в воде. Она часто рвалась, но Деда это не смущало. Он отгонял вилкой в сторону тонкие размокшие лоскутки, следя, чтобы они не комкались, а ровно ложились на сетку в дне сита. — Дед, а ты какой разведчик был? — спросила Маша. — Который сидит на дереве и танки в бинокль считает или вроде Штирлица? — Ни то ни другое. Я занимался в основном промышленным шпионажем. — Ага, — с умным видом кивнула Маша, хотя впервые слышала о промышленном шпионаже. Но ей не хотелось показать себя дурочкой. Дед заглянул ей в лицо и снова нагнулся над ситом с размокшей бумажкой. — К примеру, одна страна делает новый истребитель-бомбардировщик, — начал он, орудуя ножом и вилкой. — Для него придумывают новые двигатели, новое оружие, новые легкие сплавы и даже особую краску. Тратят миллиарды долларов, пробуют, ошибаются и начинают сначала. И вот чудо-самолет готов. Вражеские зенитчики глазом не успеют моргнуть, как он вынырнет из-за горизонта и выпустит по ним ракету. Военные счастливы. Теперь авиация их страны будет самой сильной в мире!.. Гоняя вилкой в воде лоскутки бумаги, Дед складывал их один к другому на дне сита. Получалась не карта, а напечатанные слова: «…лагодаря сравнительно небольшим размерам Ч.м. и его замкнутости климат во многом обусловлен влиянием окружающих пространств суши. Его континентальность проявляется в зна…» — Это учебник или энциклопедия, — заметил Дед. — Представляю, какая здесь карта! — Ты про самолет недорассказал, — напомнила Маша. — А что самолет? На него в России есть зенитная ракета. Она с ним разделается, как повар с картошкой. А все потому, что, когда самолет еще строился, наши конструкторы узнали его технические секреты. У них было время сделать против него ракету. Вот этим и занимались я и мои товарищи: добывали секреты и передавали в Москву. Поддев ножом пласт бумаги, Дед перевернул его в воде, как страничку книжки. Действительно, на развороте оказалась карта с кусочком побережья от Новороссийска до Сочи. Ни Укрополь, ни остров Черная Скала не были обозначены на ней из-за своей малости. Самосвалов нарисовал их сам и поставил рядом с островом жирный крест. Дед вытащил сито из таза. Вода стекла, карта и обрывки текста остались на сетке. — Высушить и выбросить, — заключил Дед. — Где только ваш Самосвал на милиционера учился? В кулинарном техникуме? — А что? — спросила Маша, хотя уже все поняла. — А то, что крестик тут занимает два квадратных километра, если не больше. По этой карте ничего не найдешь. А Самосвал ее ученым собрался показывать. Стыдно! — Ты дураком-то его не считай, — вступилась за милиционера Маша. — Какая была карта, на такой он и поставил крестик. А на море он сразу найдет нужное место. Ведь он здесь всю жизнь прожил и всю жизнь ловит рыбу. — При чем тут рыба? — не понял Дед. — Так она сейчас ловится на глубине, а через час уйдет на подводную гряду. На дне ведь, как на суше: и ямы, и горы. Самосвал все под водой знает, как будто пешком обошел. — Ну и молодец, что знает, — вздохнул Дед. — Только нам его карта не поможет. Без Самосвалова никто не найдет этого рыцаря. — А как ты собирался его искать? — спросила Маша. — У нас все равно нет подводной лодки. — Взяли бы напрокат акваланг. Маша смолчала. Дед посмотрел на нее и догадался по глазам: — Я что-нибудь не то сказал? — Дед, у нас на весь город ни одного акваланга. — На нет и суда нет, — быстро отказался от своей затеи Дед. Маша заметила, что он прячет глаза. Совсем как Петька, когда задумывает свою очередную шуточку. Глава VIII А был ли дедушка? Пришел Петька. Рабочие с тарного спасли его лодку и отнесли в сарай. Надо было ее починить, пока не вернулся Петькин папа. Заделать пробоину в пластиковой лодке нетрудно: ее просто заклеивают стеклотканью. Но Петьке нужна была вторая пара рук, чтобы ровно наложить заплату. Дед смотрел телевизор. Повторяли новости с огородником Триантафилиди. — Не скучай, скоро маму покажут, — сказала Деду Маша, помыла ему персиков и ушла с Петькой. День еще не кончился, а в Укрополе уже случилось больше интересного, чем за весь год. Из-за этого Маша почти забыла, что Дед говорил про Петьку: «Он в тебя влюблен!» А сейчас вспомнила, потому что Петька вдруг стал мямлить и розоветь безо всякой причины. — Ма-аш, — тянул он овечьим голосом и норовил зять ее под руку. — Что? — Маша отходила на шаг. — Да так… А я знаю про этого Триантафилиди. Он в Макарихин дом вселяется. По просьбе укропольского правительства. — У нас мэрия, а не правительство. — Маш, да какая разница! Главное, теперь помидоров наедимся! — Петька глядел в сторону, а его рука кралась о воздуху, норовя сунуться Маше под локоть. — А то ты помидоров не ел! — отвечала Маша, приглядывая за рукой. Петька замечал ее взгляд и прятал руку за спину. — Таких, как у Триантафилиди, никто не ел, — шептал он, опустив глаза, как будто выдавал какую-то личную тайну. — А он обещал весь Укрополь засадить гигантскими помидорами. Только ему нужен большой участок для опытов. Разговор тут неважен, девочки, вы же понимаете. Петька мог бы говорить хоть о жизни на Марсе. Главное — как он при этом краснел, потел и блеял. Прав был Дед: бесшабашный «укропольский егерь» влюбился. — Можно, — указала Маша и загадала: если Петька возьмет ее под руку, то, так и быть, пускай подержится. А если опять будет мямлить… — Что можно? — спросил Петька. — Уже ничего, — отрезала она. — Не обижайся, но ты еще маленький. — Я знаю, девочки нахалов любят! — вспыхнул Петька. — Девушки любят уверенных. Сейчас ты стесняешься взять меня под руку. Потом застесняешься: вдруг старухи увидят, как ты взял меня под руку. А если нас дразнить начнут? Ведь ты бросишь меня! — Не брошу, — буркнул Петька, но под руку ее так и не взял. Видно, чувствовал, что Маша права: маленький он еще. Макропод. Они чинили лодку, и Петька опять называл ее не Машей, а Незнамовой и даже Незнайкой, как в школе, да еще и покрикивал. Было обидно. Если мужчины забывают про свою любовь из-за всяких пустяков, то, может, любви вообще нет? Или это Петька такой? Должны же быть другие мальчишки, которые любят навсегда, а не до ремонта лодки или футбола по телеку! А еще Маша думала об отце — правду ли сказал о нем Дед? Или «дипломант и разведчик» — такая же выдумка для маленьких, как мамин врач»? Между делом она рассказала Петьке, как Дед добывал технические секрете и сидел в американской тюрьме с телевизором. И поняла, что дедушка-разведчик вознес ее в глазах «укропольского егеря» на космическую высоту. Петька сразу же перешел от «Незнамовой» к «Маше», замямлил, заблеял и даже нацелился чмокнуть ее в щеку. Маша увернулась, и он ткнулся губами ей в ухо. — Тренируйся на кошках, — посоветовала она и ушла. Вечер был по-южному темный. Маша бежала по притихшему засыпающему городу, потому что терпения совсем не осталось. Дед обещал рассказать об отце, когда приедет мама, а ей уже давно пора приехать. Мамин «уазик» стоял во дворе, и окно в ее комнате светилось. Маша взлетела на крыльцо и еще в прихожей закричала: — Дед, без меня ничего не рассказывай! Из комнаты выглянула мама: — Какой дед? Маша, чей у нас чемодан стоит? Ага, Дед куда-то ушел, и мама его не видела. Значит, Маша не пропустила первый, самый важный разговор об отце. Вот и хорошо. А то знаем мы взрослых: все интересное обговорят между собой, а тебе выдадут сказочку про манную кашу. — Мама, к нам дедушка приехал из тюрьмы и сказал, что папа был разведчиком, а ты говорила, что врачом, — затараторила Маша. Мама побледнела: — Из тюрьмы?! Какой дедушка, кого ты в дом привела?! — Ма, ты не поняла… Не дослушав, мама скрылась за дверью, и там что-то громыхнуло. Когда Маша вошла в комнату, на полу валялся раскрытый чемоданчик Деда — видно, мама об него споткнулась. Он был набит газетами. Одними газетами и больше ничем. Мама рылась в шкатулке с документами и счетами за электричество. Достала белый конверт, улыбнулась — цел! — и поджала губы. Конверт был совсем тощий. Мама заглянула в него и, не веря себе, пошарила в конверте пальцами. На пол порхнул маленький листок из записной книжки. — Кого ты в дом привела?! — повторила мама. Маша почувствовала, что у нее трясутся губы. Разведчик он! «Хвалебная песнь дедушке Коле»! Всех обманул, всех! Упавший к ее ногам листок был исписан мелким ровным почерком. Маша нагнулась и подняла: «Маргаритка! Очень жаль, что ты нашла эту записку. Я рассчитывал вернуться завтра и потихоньку положить, деньги на место. Досадно в самом начале нашего знакомства создавать столь щекотливую ситуацию. Но дожидаться тебя не было времени, и внучка ушла, я не мог ее предупредить. Срочное дело требует выехать в Сочи. Придется взять такси, а мои деньги на кредитной карточке. Вернусь — все объясню. С тысячей извинений Николай Алентьев». Записка ничего не объясняла. Такую мог и жулик написать: мол, ждите, вернусь. А когда сообразите, что я не собираюсь возвращаться, меня и след простынет. — Много там денег было? — спросила Маша. — Если в Сочи на такси ездить, то немного, а мы с тобой прожили бы полмесяца. — А почему он Алентьев? — Потому что я тоже была Алентьева, по мужу, пока мне фамилию не поменяли. — Зачем? — Да погоди ты спрашивать! — Мама смотрела на чемоданчик. Дрянь чемоданишко был у американского дедушки: из какого-то потертого картона, оклеенный изнутри бумагой в цветочек. Такие чемоданчики валяются в кладовках, набитые старыми вещами, которые жалко выбросить. — Как он к тебе подошел, что сказал? — Крикнул в окошко: «Незнамова!» — я и впустила его. Он и по имени меня знал. — У меня шарики за ролики заходят, — призналась мама. — Только пять человек из разведки знали, что я живу в Укрополе под новой фамилией. А с другой стороны — мелкая кража денег из шкатулки. Воры таких секретов не знают, а разведчики так не поступают. — Мам, ну ты скажешь или нет, зачем тебе фамилию поменяли? — Маша начала обижаться. — Какие секреты, когда мне уже тринадцать лет?! — Сейчас. Мама докапывалась до дна шкатулки. Там хранились ее драгоценности: золотая цепочка со сломанной застежкой и обручальное кольцо. Были еще сережки и перстень с фианитами, но их мама носила не снимая. — Золото на месте! — объявила она и с довольным видом уселась на диван. — Похоже, этот человек на самом деле твой дед. Ну, занял деньжат по-родственному, ничего особенного… — МАМА!!! — Ладно, расскажу, — сдалась мама. — Только я сама знаю очень мало. История семьи Алентьевых, как ее рассказала мама — Мы с твоим папой учились в Институте международных отношений. Он очень красиво за мной ухаживал. Дарил розы — по одной, потому что студенты живут небогато, зато почти каждый день, и этот день был как праздник. На пятом курсе мы поженились. Тогда Сережа и рассказал мне, что его отец Николай Георгиевич — военный разведчик. Где он, чем занимается — не знали ни я, ни Сережа. Разведчики даже самым близким людям рассказывают не все, что хочется, потому что их тайны могут стоить жизни. — А я знаю, Дед жил в Америке и занимался промышленным шпионажем, — вставила Маша. — Потом его поймали и посадили в тюрьму на всю жизнь. — Да, так и было, — кивнула мама и продолжала: Сереже рассказали, что Николай Георгиевич в тюрьме. Наши хотели обменять его на задержанного в Москве американского шпиона. Американцы то соглашались, то почему-то затягивали переговоры. Мы в то время уже окончили институт и работали в Швеции. Сережа — пресс-секретарем нашего посольства, а я — его помощницей. Попросту говоря, мы помогали иностранным журналистам ничего не перепутать. К примеру, сегодня рассылаем во все газеты заявление посла против атомного оружия. А завтра отвечаем на вопросы журнальчика для собаководов: «Есть ли у вашего посла собака? Сколько ей лет? Какой она породы?» У Сережи была еще другая, тайная работа, но я о ней только догадывалась. Однажды он пришел мрачный. В кафе к нему за столик подсели какие-то американцы и показали фотокарточки: Николай Георгиевич на пляже, Николай Георгиевич в роскошном особняке… А Николай Георгиевич в это время должен был в тюрьме сидеть! Эти американцы сказали Сереже, что его отец перешел на их сторону и выдал своих агентов. За это, мол, его выпустили на свободу и подарили особняк. А теперь Николай Георгиевич ждет, что мы переедем к нему. В те годы мы с американцами были вероятными противниками, как говорят военные. Они боялись, что мы начнем войну; мы боялись, что они начнут. Если бы Сережа согласился перебежать к американцам, наши могли расстрелять его за предательство. Ведь он был разведчиком и знал много тайн. Сережа рассказал своему начальству о встрече в кафе. Его успокоили: «Никого ваш отец не выдал. Служите дальше. А вот вашей жене лучше бы уехать в Москву. Раз американцы хотели вас завербовать, они могут и ей подстроить какую-нибудь гадость». К несчастью, так и случилось. Даже в Москве меня не оставили в покое. То пришлют открытку из Америки, как будто от Николая Георгиевича: «Маргаритка, жду вас к себе, скучаю». То позвонит незнакомый человек: «У меня для вас посылка от мужа. Только, извините, я в Москве проездом и к вам заскочить не успею. Возьмите ее сами в камере хранения». Я еду за посылкой. А там деньги! Много, Сережа столько за год не зарабатывал. Слава богу, я сообразила отвезти деньги в нашу разведку. А то бы американцы подцепили Сережу на крючок. Сказали бы: «Ваша жена взяла у нас деньги. Если об этом узнают, никто не поверит, что она не наш агент». А я готовилась родить тебя. Нервничала, конечно. Мне дали охрану, велели не подходить к телефону. Но сколько можно жить, всего боясь? Вот меня и спрятали в Укрополе. Тогда все думали, что это ненадолго. На Сережу в Швеции тоже сильно давили. Стоило ему выйти за ворота посольства, как за ним начиналась слежка. Наши опасались, что американцы его похитят или выкинут еще какую-нибудь штуку. Вот и перевели Сережу служить в Анголу. Там он погиб, но мне об этом не говорили, пока я не родила тебя. Мама замолчала, отвернувшись к окну. Кажется, она плакала. — А почему ты осталась в Укрополе? — спросила Маша. — Я боялась за тебя. Разведчики мне объяснили, что вся эта история — из-за Николая Георгиевича. Он же не выдал своих агентов, вот американцы и решили подойти к нему через сына. Сказали Сереже, что Николай Георгиевич на их стороне. По их расчетам Сережа должен был перебежать к ним, и тогда они стали бы уламывать Николая Георгиевича. — Ага, — поняла Маша, — это как мы с девочками договорились не ходить к Петьке на день рождения, а он позвонил мне и говорит: «Наташка придет», позвонил Наташке и говорит: «Незнамова придет». Мы и пришли, хотя не собирались. — Да, только эту игру затеял не Петька, а разведка самой могущественной страны мира. — Отражение маминого лица в темном окне кривилось. — И вот я представила Америку: ее армию, военные заводы, миллиарды долларов, разведку и контрразведку. И против этой силищи — упрямый старик в тюремной камере, русский разведчик. Его агенты остались на свободе, они день за днем добывают важные секреты. Старик скорее умрет, чем выдаст своих. Но у него есть внучка — последняя из Алентьевых, память о сыне. Что такое жизнь какой-то девчонки по сравнению с военными тайнами? Тебя могли отнять у меня, украсть, увезти, чтобы угрожать Николаю Георгиевичу! — И ты решила остаться в Укрополе, — вздохнула Маша. Хотелось убежать и поплакать. Было жалко и маму, и Деда, и отца. Себя тоже было жалко. Ну почему, почему мама не сказала ей правду?! Маша бы не проболталась! Она бы просто знала, что ее отец — герой, а не выдуманный врач, жалкий обманщик. Наверное, тогда и жизнь у нее была бы другая. Меньше бы дралась с мальчишками — это уж точно. — Мам, но потом ты могла бы вернуться в Швецию или хотя бы в Москву! — сказала она. — Ведь у нас давно дружба с американцами. Никто бы меня не украл. — Дружба дружбой, а разведка была, есть и будет. Не так давно в Москве судили американца, который пытался купить чертежи нашей секретной торпеды «Шквал». Это не значит, что Америка хочет с нами воевать. Просто весь мир ворует друг у друга технические секреты. Иногда это нужно для военной победы, а чаще — чтобы деньги сэкономить… Неудачный заголовок: «Последний герой», — невпопад закончила мама. Она листала газету из дедова чемоданчика, по-журналистски выискивая то, чего не замечают обычные читатели: какие там заголовки и шрифты, как расположены фотокарточки. — Было кино «Последний герой», была книжка «Последний герой»… Дочь, да это про Николая Георгиевича! И мама издали показала сложенную пополам газету. С удивительно четкой большой фотографии смотрел совсем незнакомый Маше человек! Глава IX Вот тебе и «здрасьте» Небо за раскрытым окном было черным, звезд не видно. Ветер копошился в листве, роняя наземь созревшие персики. За стеной — клац-клац-клац — стучала клавиатура компьютера. Мама продолжала свое журналистское расследование. Днем она с телеоператором сняла новый репортаж, а завтра с утра поедет в студию на монтаж и озвучивание. Из видеозаписи выбросят неинтересные куски и, как говорят тележурналисты, наложат мамин голос на «картинку». Только тогда запись превратится в передачу. Зрители будут ее смотреть, слушать мамин голос за кадром, и никто не подумает, что мама всю ночь писала свой текст. Никто не узнает, как она подыскивала каждое слово, чтобы оно было понятным и звучало легко и живо. Все решат, что у этой Маргариты Незнамовой просто здорово подвешен язык. В окошко запрыгнул Барс, неслышно пробежал по полу и махнул к Маше на кровать. — Брысь! У тебя свой коврик есть, — сказала Маша. Барс лег на спину и стал валяться с боку на бок, кося желтым немигающим глазом. «Жалко тебе, что ли? — перевела с кошачьего Маша. — Смотри, какая большая кровать, взрослая. Я и не мешаю тебе совсем». — Не жалко, — сказала она. — Просто некоторые шастают по грязным чердакам, а после таскают в постель блох. Барс пристыженно фыркнул и соскочил на пол. Маша думала про Деда. Полковник Алентьев добывал военные тайны, сидел в тюрьме, потерял сына и много лет спустя вернулся на Родину. О нем писали в газетах. (Да-да! То, что много лет назад знали только несколько человек в разведке, теперь мог прочитать любой!) А Дед собрал эти газеты, присвоил себе чужую жизнь и явился в Укрополь: «Здравствуй, Маша! Я твой дедушка!» И все-таки Маша про себя называла Дедом его, а не настоящего полковника Алентьева. Потому что Дед, а не полковник Алентьев сказал ей правду об отце. Дед, а не полковник раскусил Петьку: «Он в тебя влюблен». Дед спасал Самосвалова! Ведь еле жив остался. Тогда никто не знал, что Самосвал может сам выбраться из подводной лодки. Дед торопился привязать к ней поплавок, чтобы не потерять нужное место в море и спасти человека. Подлецы и воры так не поступают. Если бы Маша выбирала себе дедушку, то не хотела бы другого. Но почему он ворует?! Наверное, Дед надеялся поживиться чем-нибудь посерьезнее, чем несколько тысяч рублей из белого конверта. Ведь многие думают, что журналисты богатые. Дед же не знал, что мама до сих пор платит долги за дом. А когда все обыскал и все понял, то даже не взял сломанную цепочку и обручальное кольцо… Значит, осталась у него совесть! А мама ничего не поняла. «Дочь, ты вся красная, у тебя не температура?» Она же не видела Деда и не могла знать, что в газете не его портрет. Хотя, если вспомнить мамин рассказ, она и настоящего полковника Алентьева не видела. Ей хоть негра приведи, она бы обрадовалась: «Ах, Николай Георгиевич, Сережа столько о вас рассказывал!» Маша не сказала ей, что Дед самозванец. Сама себе дивилась, но почему-то не сказала. Глава X Знаменитый Триантафилиди Кажется, сквозь сон она слышала какой-то шум, но, когда проснулась, шум не повторился. Помалкивал телевизор, не визжала соседская пила. Барс? Вот он, в ногах. Все-таки забрался ночью на кровать и спит. На полу дырявая тень от молодого абрикосового деревца за окном. А на подоконнике… На подоконнике лежал помидор величиной с арбуз! Маша вскочила с постели, нечаянно придавив Барса. Ошалевший со сна кот полоснул когтями, оцарапал ей ногу и удрал в окно. При этом он смахнул с подоконника помидор, и обман раскрылся. Помидор падал медленно, перевернувшись вниз листиками. Изнанка у них была серая и на вид замшевая. Ясно: листики вырезаны из лопуха, а помидор — воздушный шарик. Он был так хитро завязан, что стал не яйцом, как обычно шарики, а приплюснутым, вроде настоящего помидора. Петькина шуточка! — Ты где? — громко спросила Маша. Над подоконником вынырнула рыжая голова. — Классно, да? — Петька тянулся рукой, пытаясь достать шарик с пола. — Классно. Я почти поверила. А почему шарик непрозрачный? — Я краски внутрь напустил. Петька лег животом на подоконник, дотянулся до шарика… БАХ! То ли он сильно сжал шарик, то ли в полу попался гвоздь. Брызги красной краски хлестнули по обоям, по столу, по экрану телевизора. Больше всего досталось автору розыгрыша. Петька сам стал как синьор Помидор в детской книжке. — Вот так всегда, — хладнокровно заметил он, утираясь ладонью. Краска только сильнее размазалась по щекам. — Идеи у меня блестящие, а исполнение недотягивает. — Краска хоть не масляная? — спросила Маша. Было жалко телика. — Гуашь, отмоется. — Ага, и с обоев отмоется?.. Скройся, я оденусь. Петька сполз обратно за окно. Стоял он, между прочим, на маминых гладиолусах. — Цветы не помни! — крикнула Маша. — Не, я их пересадил. Маша надела платье и подошла к окну. Действительно пересадил. Под окном осталась проплешина голой земли, а лишние гладиолусы были кое-как прикопаны в сторонке. — Они же завянут, макропод несчастный! — Не успеют, — отмахнулся Петька. — Недельку проживут, а там — в школу. Подаришь их училке. Он помолчал и вдруг сказал с умильной, красной от краски физиономией: — Маш, я созрел. Хочешь, будем в школу под руку ходить? А кто дразниться станет, в глаз дадим! — Вдвоем? — Необязательно, — замялся Петька. — Если кто из нашего класса или даже из девятого, так я могу и один подраться. А если из десятого-одиннадцатого, ты же мне поможешь? Честно признаться, Петька ничуточки ее не интересовал. Рыжий, вредный, с несмешными шуточками — не интересовал, и все тут. Но когда на тебя, как с елки, сваливается даже такое сокровище, как Петька, от него жалко сразу отказываться. Надо еще подумать, а вдруг его можно приспособить для чего-нибудь полезного. — Давай попозже, — сказала Маша, подбирая слова, чтобы не обидеть Петьку. — Сначала просто так походим, а со второй четверти или лучше с будущей осени — под ручку. В этом деле главное не торопиться, Петька. Ты посмотри: одиннадцатиклассники ходят с девушками — и никто не дразнится. Под краской было плохо видно, но, кажется, Петька покраснел от досады. — Ты еще скажи, что надо ждать до одиннадцатого класса. Да мой Витька в шестом уже целовался! Он сам говорил. — Ну и ты говори, только не про меня. Трепло твой Витька. — Маша не любила старшего Соловьева. Он учился в Сочи на матроса, пил портвейн и дрался морским ремнем с тяжелой бляхой. — Да, братец у меня отмороженный, — согласился Петька. — Маш, а хочешь посмотреть настоящий гигантский помидор? — Еще один? — Маша подняла остатки Петькиного резинового помидора. Краска с него так и полилась на пол. Она выбросила помидор за окно. — Нет, настоящий, у Триантафилиди! Я ж говорил, он в Макарихин дом вселяется. Еще вчера вечером переехал. Красная Петькина физиономия сияла. Он был счастлив, что первым узнал эту новость, и готов хоть сейчас бежать к Триантафилиди. — Зайди, умойся. Я с тобой в таком виде не пойду, — остановила его Маша. — А мама твоя? — И мама не пойдет. — Я не про то. Мама не проснется? — Ой, у нее же передача! — спохватилась Маша и кинулась к телевизору. Мамин репортаж уже начался. Опять показали санитарный микроавтобус номер сто тридцать семь. Только теперь он стоял у какой-то неизвестной стены, и в кузове лазили серьезные люди в белых и синих халатах. Мама совала одному микрофон, а он отворачивался и говорил: «Результаты экспертизы покажут». Потом бойкая седая женщина предсказывала, что результаты экспертизы ничего не покажут. Микроавтобус побывал в морской воде, да еще в шторм, и в нем бесполезно искать следы грабителей. Но все равно искать нужно, потому что в криминалистике случаются чудеса. Лично ей случалось найти отпечаток пальца в горлышке бутылки, внутри, потому что преступник проталкивал пробку пальцем. Женщина была экспертом-криминалистом на пенсии. Она интересно рассказывала случаи из своей богатой событиями жизни. Но это все было в прошлом. Об ограблении музея пенсионерка знала не больше, чем любой посторонний человек. — Нам удалось разыскать свидетелей, которые видели «Скорую помощь» в ночь ограбления, — веско сказала с экрана мама. Показали свидетелей — старух и мальчишек. Старухи путались: может, «Скорая», а может, и не «Скорая», а просто белая машина. Мальчишки толкались, заглядывали сбоку в объектив телекамеры и врали напропалую (Маша-то уж точно им не поверила бы). В общем, журналистское расследование Маргариты Незнамовой было не хуже и не лучше других журналистских расследований. Но впечатлительный Петька так им увлекся, что снова забыл про любовь. По дороге к Триантафилиди он даже не пытался взять Машу под руку. Петьке нужны были обе руки, чтобы ими размахивать. — Класс! Твоя мама прям Глеб Жеглов и Володя Шарапов! «Первым выходит Горбатый!» — восхищался Петька, сияя плохо отмытой от краски физиономией. Руками он крутил, как вентилятор, то взваливая на плечо воображаемую телекамеру, то показывая какие-то смертоносные приемы борьбы. — Чепуха это все, — сказала Маша. — Журналист выдаст сотню догадок, потом одна окажется правильной, и он скажет: «Моя версия подтвердилась». А на самом деле главное — все проверить, отказаться от неправильных догадок, и тогда правильные сами останутся. Журналист этого не может и не сможет никогда. — Ну почему?! — Кажется, Петька даже обиделся за ее маму. — Потому же, почему милиционер не напишет интересную заметку в газету. Они знаешь как пишут? Не «ударил сверху вниз», а «нанес удар в вертикальной плоскости». Журналист рассказывает интересно, а милиционер — точно. У мамы пенсионерка рассуждает: может, есть следы в машине, может, нет. А у следователя работают настоящие эксперты. Если даже они скажут «нет», это будет железное «нет». Значит, следователь вычеркнет одну неправильную догадку и думать о ней забудет. Так потихоньку он и доберется до преступника. И скажет журналисту. — Откуда ты все знаешь, Незнамова? — завистливо вздохнул Петька. — Книжки надо читать, — ответила Маша и подумала, что дедушка-разведчик мог бы научить ее уйме полезных вещей. Если бы не оказался жуликом. Южную окраину города невидимым облаком накрывают запахи соленой рыбы. Чем ближе к тарному заводу, тем они сильнее. Шагах в двухстах от заводского забора приятные съестные ароматы густеют до вони. От нее подкатывает ком к горлу. Никому не хочется жить рядом с тарным. Здесь даже сараев не ставят. На заросшем седой полынью пустыре одиноко, как оброненный, торчит Макарихин дом. Укропольцы уже забыли, кто была эта Макариха и как ее угораздило поселиться в таком вонючем месте. Дом давно пустует. Во дворе тучами носятся жирные мухи. Так что Триантафилиди не позавидуешь. Хотя пустырь огромный и у огородника будет место для опытов. Маша уже жалела, что согласилась пойти с Петькой. Гигантский помидор она видела и по телику, а попробовать его Триантафилиди все равно не даст. Петька почувствовал ее настроение и сказал: — Он интересный старичок, Триантафилиди. Друг молодежи. — Откуда тебе знать? Ты же вчера весь вечер лодку чинил. — Мне Витька сказал. У него практика на морском буксире, и он пообещал боцману стырить на тарном дубовую доску. Не знаю зачем — для поручня какого или для рамы. Петька огляделся и — цап — все-таки взял Машу под руку. А она сделала вид, что ничего не заметила. — Пошел Витька на завод, — удивленным голосом продолжал Петька. Наверное, он ожидал получить по шее. — Видит, у Макарихина дома стоит мебельный фургон. Витька повертелся рядом: интересно же, кто вселяется. А Триантафилиди зазвал его в гости, помидор показал. В общем, негордый дедулька. «Заходи, — говорит, — когда хочешь. Это хорошо, что ты в Сочи учишься. У меня там знакомые, может, прихватишь для них посылочку — овощей каких или фруктов. В Сочи же все дорогое, несчастные люди, без огорода живут. А я тебе заплачу за беспокойство». Интересно, сколько заплатит, — деловито закончил Петька. — Может, стоит иногда смотаться в Сочи специально для Триантафилиди? — Бизнесмен, — хмыкнула Маша. — Забыл, как тебе на бензоколонке навешали горячих? Тоже хотел заработать. — Там своя мафия, девятиклассники, — без зависти сказал Петька. Триантафилиди не было дома. На калитке висел жирный от смазки новый замок. В Укрополе такого не водилось: дома запирали, а калитки — никогда. — Вот это друг молодежи! — изумился Петька и, не раздумывая, полез через забор. — Зря ты, — сказала Маша. — Видишь, человек не хочет, чтобы к нему лазили, замок повесил. Но Петька уже спрыгнул во двор. Между редкими досками забора смешно просунулись его сложенные трубочкой губы и нос: — Пойдем, хоть в окно глянем на помидор и вообще, как человек устроился. И Маша сдалась: — Ладно, только ты отвернись. Она взяла край подола в зубы, чтобы руки были свободны, подтянулась и перелезла через забор еще быстрее, чем Петька. Макарихин дом выглядел нежилым. Ни цветов, ни овощей в заросшем полынью огороде. По стенам змеился одичавший виноград с мутными мелкими ягодами. За грязными окнами слабо различалась комната со шкафом и горой узлов и чемоданов. В одном окне стекло треснуто, в соседнем и вовсе разбито. Триантафилиди заслонил его фанеркой. Маше стало жутковато, хотя в детстве она бегала играть в Макарихин дом — разумеется, когда там не жили. Дом часто давали каким-нибудь нужным для города приезжим: то молодой учительнице, то милиционеру. Но долго ни один жилец не выдерживал и просил хоть самую маленькую комнатку, лишь бы подальше от вонючего завода. — Пойдем отсюда, — поежилась Маша, — Не хочу я ни помидора, ничего. А то еще Триантафилиди вернется и подумает, что мы воры. Петька толкнул фанерку в окне, и она упала. — Не подумает. Сейчас увидим, что за помидор! — Он просунул в разбитое окно голову, потом плечи, потом втянулся по пояс. — Витька сказал, большущий. А мы его — того… Посмотрим. Петька говорил бодро, как настоящий мужчина в кресле у зубного врача. Было ясно, что он уже ненавидит все помидоры на свете и мечтает пойти домой. Но Петька не любил признавать свои ошибки. Раз обещал показать гигантский помидор, то покажет. Хоть насильно, а покажет и будет делать вид, что это интересно. — Ща посмотрим. — Мелькнув подошвами сандалий, Петька исчез в комнате. — Пойдем уж, — позвала Маша. Ей стало совсем тоскливо. — Угу, — гнусаво ответили из окна, и оттуда высунулась жуткая пучеглазая рожа! Маска для подводного плавания. — Да ну тебя, — фыркнула Маша и пошла к забору. Петька догнал ее: — Что, испугалась? — Почему испугалась? Маски я не видала, что ли? Просто надоели твои шуточки. — Да ладно, Маш. Я ж ничего плохого… — бубнил Петька. — Вернись, помидор посмотришь. Он в корзинке лежит. Большущий! За забором послышалось урчание мотора. Скрипнули тормоза. Доигрался Петька! Сейчас Триантафилиди как закричит: «Что вы здесь делаете?!» Может, и в милицию нажалуется. Спрятаться было негде, кроме как за дощатым сараем. Маша схватила Петьку за руку: — За мной, быстро! Их спас замок на калитке. Пока Триантафилиди звенел ключами, Маша с Петькой юркнули в щель между задней стенкой сарая и забором. — Перелезем? — шепнул Петька. До него дошло, что момент неприятный, воровской. Он больше не храбрился. — Потом, когда в дом войдет. — Хозя-аин, — просяще тянул незнакомый голос у калитки. — Хозя-аин, договаривались же: платишь за два конца. От Сочи это будет сто баксов. А ты что дал? — Подавись, — ответил Триантафилиди. У калитки замолчали. Петька высунулся из-за угла и шепнул: — Маш, он правда доллары отсчитывает. Настоящие. — Да ну, — сказала Маша, — откуда у пенсионера доллары? Десятирублевки, наверное. Они тоже зеленые. — Нет, он только пять бумажек отдал, а сто долларов десятирублевками — это… Это много, — не смог подсчитать Петька. — Что еще? — сухо спросил Триантафилиди. — Дай водички, хозяин! — У меня самого воды нет, я только вчера приехал. Калитка захлопнулась. По-старчески шаркая ногами, Триантафилиди пошел в дом. Таксист уехал не сразу. Было слышно, как он скрипит чем-то железным и ругается: — Жаба земляная. Воды у него не выпросишь. Наконец хлопнула дверца, и машина уехала. Немного подождав для верности, Маша с Петькой перемахнули через забор. Обратно шли молча. Маша ругала себя: опять она поддалась на Петькины уговоры и как дурочка побежала красный помидор смотреть. Петька глядел под ноги, вздыхал и наконец сказал: — А левый дедушка этот Триантафилиди. Я только что сообразил: в Макарихином же доме водопровода нет. Ему придется воду с колонки таскать, под каждый помидорный кустик по полведра. Не натаскаешься. — На тарном есть водопровод, — возразила Маша. — Если он полезный для города человек, то ему трубу проведут. — Все равно левый дедушка, — упрямился Петька. — У него телевизора нет. Что за пенсионер без телевизора? И на шиша пенсионеру маска с ластами? — И доллары, — подсказала Маша. — Ага, и доллары. — Петька, ну что тут особенного?! У нас тоже были доллары, когда мама копила деньги на дом. — И что, твоя мама платила по сто баксов за такси? — Нет, у нас же «уазик». Не выдумывай, Петька. Триантафилиди, может, столько зарабатывает на помидорах, что маме и не снилось. — Много ты заработаешь на помидорах! — возразил Петька. — Нет, поверь моему опыту: он подозрительный тип. Маша хотела ответить, что знает еще одного подозрительного типа, который ездит в Сочи на такси, но смолчала. Дед не шел из головы. Она была уверена, что больше никогда его не увидит. Глава XI Неожиданное расследование полковника Алентьева На дорожке стоял новенький чемодан и еще куча полиэтиленовых пакетов и пакетиков самого соблазнительного вида. В одном угадывался арбуз, в другом просвечивала коробка с нарисованными роликами. Дед сидел на крыльце и пытался поставить Барса на задние лапы. Вредный и самостоятельный, как все коты, Барс недовольно фыркал, но не уходил. Пока Дед придерживал его за шиворот, Барс еще стоял, а потом опускался на четыре лапы и, урча, терся о Дедовы колени. — Опять вас дома нет. — Дед смотрел виновато. Ясно, о чем он думал: хватилась мама денег или нет. Но что такое деньги по сравнению с фотографией настоящего Николая Алентьева в газете! Зачем вернулся этот чужой человек? Что ему нужно?! Выяснять отношения при Петьке не хотелось. А Петька не собирался уходить. Почему-то все считали Деда своим. Динамит ему сразу — «дедушка Коля», Евгений Евгеньич — «заходите в гости», и даже Барс от него не удирал! «Жулик!» — стала злить себя Маша, но из этого ничего не получилось. — Ты же знаешь, где ключ, — сказала она. — Знаю. Но мне и здесь хорошо. В четырех стенах я до слез насиделся. Это тебе, — Дед показал на пакет с роликами. — Спасибо, — без радости ответила Маша. Дед удивленно приподнял бровь: «И это все?» Отворачиваясь от него, Маша достала ключ из-под коврика и отперла дверь. — Нашли записку? — шепнул ей Дед, чтобы не слышал Петька. — Не только. Газета с чужой фотокарточкой лежала в Машиной комнате на столе. Дед вошел и сразу все понял. — Петя, — сказал он, — там еще арбуз остался во дворе, принеси, пожалуйста. И вымой его. Когда Петька вышел, Дед протянул Маше красную книжечку: — Вот, мне отдали на память. Тридцать лет она меня дожидалась. На согревшейся в Дедовом кармане кожаной обложке было оттиснуто золотом: Министерство обороны СССР Маша раскрыла книжечку. Дед! Дед на фотокарточке, только помоложе, не очень-то похожий на себя нынешнего, но все равно Дед! Главное разведывательное управление Генерального штаба Алентьев Николай Георгиевич воинское звание — майор «А говорил, что полковник», — ища, к чему бы придраться, подумала Маша, хотя все было ясно. «Полковника» Дед получил, пока был в Америке. Но там не давали таких красных книжечек и не прикручивали орденов на грудь. Дедовы звания и награды были точками и тире в зашифрованных радиограммах. — А в газете кто? — спросила она. — Да подполковник один, Михальчук. У меня была встреча с журналистами, ну и его посадили рядом. Это чтобы он меня останавливал, если начну болтать лишнее, — с обидой в голосе объяснил Дед. — Вообще-то правильно: я в России давно не был и не знаю, о чем уже можно рассказывать, а что до сих пор тайна. А Михальчук такой бойкий оказался, не дал мне рта раскрыть. Журналисты спрашивают, он отвечает, и не от себя, а как бы от всей разведки: «Было принято решение», «У нас в таких случаях делается так-то и так-то….» Вот нас и перепутали. По московскому каналу его тоже показали с надписью «Николай Алентьев». А вы с мамой подумали… — Она ничего не подумала. А я ничего не сказала. Дед заглянул Маше в глаза и долго смотрел, не отрываясь. — Деньги я взял, в чемоданчике одни газеты… — И чемоданчик не американский, — добавила Маша. — Да, мне дал его старый друг в Москве. Я специально опросил какой похуже, чтобы не возвращать… Ты думала, что я вор, но пустила меня в дом. Почему? — Откуда мне знать? Пустила, и все! Я тебя, кажется, люблю, Дед, — ответила Маша. Петька сидел за столом и ел арбуз. Барс под столом лакал молоко. Маша примеряла ролики. А Дед, развалившись в кресле, смотрел на всех с блаженной улыбкой. Из-за этой улыбки он вчера показался Маше немного тронутым. Сейчас она понимала: Дед слишком долго пропадал в тюрьме и отвык от обычной жизни. Поэтому самые простые вещи умиляли его до слез. — А что у тебя было за срочное дело? — спросила Маша. Дед оценивающе посмотрел на Петьку, заглянул под стол и посмотрел на Барса. — А вы не проболтаетесь? — Барс точно не проболтается, — заверила Маша и тоже посмотрела на Петьку. — Чтоб мне сдохнуть! — ответил «укропольский егерь». — Маш, подтверди: в том году играли с командой из Сочи, так я секретную карту съел! Даже запить было нечем, а я все равно съел, чтоб врагу не досталась. — Сдыхать не понадобится, — серьезно сказал Дед, — а поработать придется. И помолчать. — Он обернулся к Маше. — Ты сама-то видела мамину передачу со «Скорой помощью»? — Еще бы! — Ну так представь себе, что среди пропавших из музея вещей были рыцарские латы. — Самосваловский рыцарь! — выдохнул Петька. Маша застыла с роликовым башмаком в руках. Мысли в голове устроили бег с чехардой. Мамина передача, ограбление музея, пропали рыцарские латы. У музея видели «Скорую помощь», а мама потом нашла ее под обрывом на берегу безымянной бухты. Той бухты, в которой Самосвалов испытывал свою подводную лодку. Карта Самосвала, крестик у Черной Скалы. Там, на дне моря, рыцарь в сверкающих латах. Рыцаря привезли на «Скорой» и зачем-то утопили. И все это — у нас в Укрополе!!! — Мне бы раньше догадаться, — огорченно заметил Дед. — Если бы я поверил Самосвалову, осталось бы задать себе один вопрос: откуда в море взяться сверкающему рыцарю? — Козе понятно: из музея, — свысока заявил Петька, как будто сам до этого додумался. — Коза — она, конешно. Умище! — с дурашливым уважением поддакнул Дед. — А я без козы ничего не понимал, пока не услышал по телевизору, что музей ограблен. — …И ты поехал в сочинскую милицию, — договорила за Деда Маша. — Не сразу. Сначала я хотел рассказать все Самосвалову. Позвонил ему в отделение, позвонил домой, и оказалось, что Самосвалов третий день в отпуске, а час назад уехал в Сочи. Его соседка сказала: «К ученым академикам». Я прикинул: об ограблении музея он еще не знает, потому что на службу не ходил и новости по телевизору не успел посмотреть. Значит, Самосвалов до сих пор считает, что его рыцарь выпал с «Принца». Может, он и сам себе не очень-то верит, а просто видел этого рыцаря на дне и хочет найти «Принца», вот и притянул одно к другому за уши. Человек он упрямый… — Откуда ты знаешь? — перебила Маша. — А у тебя хватило бы пороху два года собирать подводную лодку из деталей со свалки? — вопросом на вопрос ответил Дед и продолжал: — Самосвал упрямый и будет ходить от ученого к ученому, рассказывать о рыцаре с «Принца». Только ему не поверят. А вот следователя, который ведет дело об ограблении музея, очень обрадовала бы история о рыцарских доспехах на дне моря. Но Самосвал к нему не зайдет… И тогда я сам поехал в сочинский угрозыск и все рассказал. — Дед помолчал и горько вздохнул. — Зря время убил. Там один лейтенантик мне говорит: «Вы кто, бывший разведчик? Ну и спасибо вам за ваш незаметный подвиг. Отдыхайте, а уж мы будем ловить преступников, чтобы вы спали спокойно». — А ты бы ответил: «Найдите Самосвала, он эти доспехи видел», — подсказала Маша. — Думаешь, я не говорил? Посмеялись надо мной, и только. Самосвала в Сочи за милиционера не считают. Что это за милиционер, который не поймал ни одного серьезного преступника? — Ну и дураки эти сочинские, — заметил Петька. — Моя мать говорит, что нам на Самосвала молиться надо! — Пожалуй, — согласился Дед. — Если в городе прячут ключи от двери под половичок, значит, начальник милиции знает свое дело. Все замолчали. Стало слышно, как Барс гоняет по полу блюдце из-под молока, долизывая последние капли. — Надо к Самосвалу идти, — высказался Петька. Это и без него было ясно, поэтому Маша даже не кивнула в ответ. Она жалела, что ее первое уголовное расследование заканчивается, не успев начаться. Ведь что сделает Самосвал, когда узнает, что латы — из музея? Поблагодарит их и скажет примерно то же, что сочинский лейтенант Деду: «Спите спокойно, а уж преступников милиция без вас найдет». — Самосвала нигде нет, — вдруг сказал Дед. — Как уехал вчера к «ученым академикам», так и не возвращался. — Откуда ты знаешь? — удивилась Маша. — Позвонил по мобильному, пока вас дожидался… Ты карту не выбросила? — Нет, — ответила Маша и обмерла. — Простенький вопрос Деда был, если подумать, ужасным. Вчера он говорил, что карта неточная и без Самосвала им не найти подводного рыцаря. Если сейчас карта все-таки понадобилась, то что же получается? Дед решил искать рыцаря сам. ЗНАЧИТ, ОН УЖЕ НЕ ВЕРИТ, ЧТО НАЧАЛЬНИК УКРОПОЛЬСКОЙ МИЛИЦИИ ВЕРНЕТСЯ ДОМОЙ! Глава XII На буксире за лодкой Августовский полдень в Укрополе — не просто жаркое, а самое жаркое время. Раскаленная солнцем земля трескается, как скорлупа раздавленного яйца. Воздух над ней дрожит от жара. Пыль на тропинке обжигает босые ноги. В это время Укрополь замирает. Над тарным заводом смолкает грохот деревянных молотков, которыми набивают обручи на бочки. Исчезают со скамеек любопытные бабки. На что уж курортники дорожат последними днями отпуска — но и курортники уходят с пляжа, забыв, что хотели накупаться и назагораться на год вперед. Нет, нет! В полдень лучше всего лежать дома под мокрой простыней, и чтобы на тебя дул вентилятор, а рядом стояла запотевшая банка кваса. Но именно ближе к полудню от берега отчалила пластиковая лодка со свежей заплатой на днище. Маленькая поисковая экспедиция взяла курс на Черную Скалу. На взгляд сухопутного человека задача Маши, Деда и Петьки выглядела просто. Есть карта с крестиком — мечта кладоискателя. Координаты острова не нужны. Вон он, остров, торчит из воды двумя черными горбами, как морское чудище. Крестик на карте — справа от острова, чуть мористее, то есть дальше от берега. Кажется, подплыви туда, где крестик, посмотри за борт лодки — и вот он, подводный рыцарь в сверкающих латах. Трудность здесь одна-единственная. Называется Черное море. В самую ясную погоду прозрачность воды в нем — не больше десяти метров. Значит, если море у Черной Скалы глубже, ты не увидишь дна. Придется нырять. Допустим, нырнули мы до самого дна. Толща воды над нами — с трехэтажный дом. От нее ломит уши и сдавливает грудь. Стук сердца отдается в висках. Нам уже нечем дышать и попросту страшно. На такой глубине особо не поплаваешь. Скорее оглядеться и — вверх, к тусклому зеленоватому солнцу. Сколько мы успели увидеть? Живописные подробности донного пейзажа на десять метров во все стороны — и ни на метр больше. Площадь круга мы в школе учили: пи эр квадрат. 3,14 х 10 х 10 = 314 квадратных метров. А сколько нам нужно увидеть? Карта Самосвалова маленькая, а крестик на ней нарисован размашисто. Одна кривая лапка чуть не доезжает до Новороссийска, а самый центр, как прикинул Дед, занимает два квадратных километра. 2 х 1000 х 1000 = 2 000 000 квадратных метров. 2 000 000:314 = 6369 Нырнешь 6369 раз и можешь считать, что осмотрел все морское дно под крестиком на карте. Так, а сколько на это уйдет времени? Секунд сорок мы пробыли под водой, минуты полторы нужно, чтобы отдышаться. Возьмем для ровного счета две минуты на каждый нырок. 6369 х 2 = 12738 минут. Это 212 часов или почти девять суток, если нырять непрерывно. Втроем, пожалуй, можно нырять непрерывно, если меняться. Только ночью и в сумерках не поныряешь. Пасмурный день нам тоже не годится. Нужно выбирать самое светлое время самых солнечных дней. Значит, девять суток превращаются в месяц, а то и в два — смотря какая будет погода. Думаете, это все? Нетушки! Нырять нужно ходом малярной кисти: туда и обратно, как будто замазываешь краской весь квадрат поиска на карте. Два раза нырнул в одном и том же месте — потерянная работа. Пропустил кусочек дна — еще хуже: вдруг рыцарь был именно там? А под водой — течения. Ныряльщика сносит непонятно куда. Лодку тоже сносит — и течением, и волнами, и ветром. Как тут не ошибиться? Аквалангисты в таких случаях разбивают весь район поиска на квадраты и отмечают их поплавками. Бросают за борт какой-нибудь камень, а привязанный к нему поплавок делает, что ему положено — плавает. Чем их больше, тем лучше. Аквалангист видит уходящие ввысь натянутые шнуры и плывет от одного к другому, как по тетрадным клеточкам. У Маши, Деда и Петьки не было ни аквалангов, ни сотен поплавков, ни километров заметного в воде белого шнура. Только ласты и маски с трубками, катушка лески и обломки упаковочного пенопласта — их притащил со свалки Петька. Из пенопласта нарезали поплавков размером с книжку. Слезы, а не снаряжение. Дед по этому поводу сказал, что дорогу осилит идущий. Маша — что под лежачий камень вода не течет. А Петька не вспомнил подходящей пословицы и просто сказал: — Фигня! Обливаясь потом, они доплыли до острова. Дед на руле, Маша с Петькой на веслах. Поколдовав над самосваловской картой, Дед направил лодку в нужное место и выбросил за борт булыжник с привязанным поплавком. Настал самый важный момент. Из-за него экспедиция приплыла к Черной Скале в полдень, когда каждый порядочный укрополец сидит дома. В полдень солнце самое злое. Зато стоит высоко. Солнечные лучи сверху вниз пронзают водную толщу, а не скользят по поверхности. Сейчас, сейчас выяснится главное: какая глубина рядом с Черной Скалой и видно ли дно. Если не видно, то работа может затянуться до осени. Все смотрели за борт. В спокойной воде отражалось голубое небо с редкими облачками, лодка и три свесившиеся темные головы. Конечно, так ничего не увидишь. Нужно смотреть в маску, тогда отражение не будет мешать. Маша ополоснула в воде ласты, чтобы легче надевались. Сунула ноги в резиновые галоши, подтянула задники. — Ну и тормоз же ты, Незнамова! Не томи! — простонал Петька. Они еще на берегу разыграли, кому нырять первым, и Маша выиграла. С тех пор Петька страдал. Не обращая на него внимания, Маша плюнула в маску и размазала. Если в маску поплевать, она не запотеет. — С богом! — сказал Дед. — Не волнуйся, Муха. — Я и не волнуюсь. — Маша надела маску, закусила зубами горячий, пахнущий резиной загубник трубки и спиной вперед вывалилась за борт. Сначала она не увидела ничего, кроме сине-зеленого марева. Хотелось плакать от разочарования. Значит, придется все дно у острова прочесывать нырками. Это совсем не то, что плыть за лодкой, глядя на дно в стекло маски и дыша через трубку. Глаза стали привыкать к полумраку, и она заметила под собой что-то темное. Уже неплохо! Глубоко вдохнув через трубку, Маша сложилась пополам, выбросила ноги вверх и ушла в глубину. — Темное пятно на дне пошевеливалось. Еще немного, и она различила обросший водорослями камень. Сильное подводное течение трепало водоросли и гнало муть по дну. Маша вынырнула, продула трубку, пустив китовый фонтан, и задышала. — Ну как? Глухо? — тревожным голосом спросил Петька из лодки. Она показала сложенные колечком пальцы — международный знак ныряльщиков: «Все в порядке». Камень был не больше среднего арбуза, и то Маша заметила его с поверхности воды. Значит, рыцаря на дне она тем более не пропустит! Петька подал ей веревку с привязанной палкой. И пошла тяжелая скучная работа, совсем не похожая на красивые фильмы команды Кусто. Дед греб. Маша, держась за палку, тащилась на веревке за лодкой, как наживка для акул, и смотрела на дно. Так получалось быстрее и легче. Известно же, что пловец даже в ластах не может соревноваться с весельной лодкой. Петька был за рулевого. Время от времени он свешивался за борт и задавал один и тот же дурацкий вопрос: «Ну, что там?» Как будто Маша могла не сказать, если бы нашла что-нибудь интересное. Она невнятно ругала Петьку в трубку: не отвлекай! Когда ей чудилось пятно на дне, Маша бросала палку и ныряла, чтобы рассмотреть его поближе. Пятна попадались редко и каждый раз оказывались камнями. Первый отрезок поиска прошли меньше чем за час. Маше пришлось нырять всего-то раз десять. Остановились, и Дед сбросил за борт булыжник со вторым поплавком. — Отдохнешь? — заботливо спросил Петька. Ему самому не терпелось поплавать. Маша помотала головой, выплюнула загубник трубки и сказала: — Не спеши, на всех хватит. Повернули назад. На дне была та же картина — песок и камни в космах водорослей. Только теперь они попадались чаще. Маша не успевала отдыхать между нырками и совершенно вымоталась. Лодка вернулась почти к тому же месту, откуда начался поиск. Первый поплавок неподвижно лежал на воде метрах в пяти от правого борта. Молодец Петька, точно держал курс. «Малярная кисть» прочертила по морю два невидимых штриха — туда и обратно, длиной больше километра. Будьте уверены: Маша осмотрела на этом пути каждый клочок дна и не пропустила ничего важного. — Еще четыре тысячи ведер, и золотой ключик у нас в кармане, — заметил Петька, разворачивая лодку. Маша полезла на борт. Нагретый солнцем пластик жег ладони. Руки дрожали. Еще бы, когда тебя полтора часа таскали на палочке! Петька с брезгливой физиономией налил ей чаю в колпачок термоса. Чай в жару казался ему мерзостью, а Маша сразу схватила горячий стаканчик и стала греть о него руки. Ее трясло от холода. — Пожалуй, два рейса подряд многовато, — сказал Дед. Петька упрямо поджал губы. Он скорее согласился бы утонуть, но никак не проплыть меньше, чем девчонка. — Надо считать не расстояние, а сколько раз приходится нырять, — подсказала Маша, прихлебывая чай. Петька уже натягивал ласты: — Ага. Сто нырков и — твоя очередь. — Сто нырков и — в больницу. Не выпендривайся, Петька. Пожалуйста, — попросила Маша. — Я хочу найти рыцаря, а не тебя утопить. «Укропольский егерь» что-то хрюкнул в трубку и плюхнулся за борт. — Упрямый, — с одобрением сказал Дед, берясь за весла. — Посиди на руле, Муха, отдохни. Видишь наш второй поплавок? Правь так, чтобы он был слева на один палец. Маша села к рулю, и Дед стал грести. Тяжело дышащий в трубку Петька потащился на буксире за лодкой. — Нудное дело, — заметил Дед. — Ну как, Муха, ты еще не раздумала идти в сыщики? — Откуда ты знаешь, что я хочу быть сыщиком? — Грамота за стрельбу, медаль за пейнтбол, «Криминалистика» на твоей книжной полке… А у тебя серьезная подготовка, Муха! Маша исподлобья посмотрела на Деда. Смеется? Кажется, нет. Лодка вдруг пошла быстрее — это Петька отпустил веревку и с плеском нырнул. Дед перестал грести. — А почему ты думаешь, что Самосвалов не вернется? — спросила Маша. — Я этого не говорил. — Я тоже не говорила, что хочу стать сыщиком. Ты сам догадался. А я догадалась про Самосвалова. Вынырнул Петька, отфыркался в трубку и опять схватился за буксир. Дед греб правильно, больше работая ногами и спиной, чем руками. — Видишь ли, Муха, уверенности у меня нет, но есть кое-какие соображения. Если хочешь, обдумаем их вместе. И Дед в такт гребкам стал выкладывать свои соображения: — Рыцарские доспехи — только часть награбленного. Из музея пропало пять тысяч предметов. Не исключено, что они где-то в море. Маша не удивилась. Она потому и ныряла за каждой тенью на дне, что думала так же, как Дед: где рыцарь, там запросто могут найтись и другие вещи из музея. — Допустим, грабители случайно утопили доспехи, — продолжал Дед. — Хотели куда-то переправить их по морю, а тут — шторм. То ли у них лодка опрокинулась, то ли они побросали все тяжелое за борт, чтобы спастись. — Они могли сами утонуть, — вставила Маша. — Могли. Но мы будем рассматривать самый плохой для нас вариант: доспехи оказались в море случайно, грабители не утонули. Что им нужно? — Достать рыцаря. Петька нырнул, и Дед бросил весла. — Второй вариант: доспехи утопили нарочно. — Зачем? — Хотели спрятать. Сейчас вся милиция на ногах, ищут экспонаты из музея. А море может годами хранить тайны. Откуда грабителям было знать, что Самосвалов построит подводную лодку и наткнется на рыцаря? Это фантастическое везение. — Не везение, а течение, — поправила Маша. — И ветры. У нас ведь как? Брось щепку хоть с Олюшкина мыса, и ее принесет к Черной Скале. И «Принца» могло принести. И лодку с рыцарем. Самосвал понимал, где искать. — Пускай течение, — согласился Дед. — Самосвалов искал место гибели «Принца», а наткнулся на латы из музея. И рассказал об этом при семи свидетелях. Теперь весь город болтает о сверкающем рыцаре. За кормой пыхтел Петька. Видно, глубоко нырял, если так долго не мог отдышаться. Дед греб и говорил: — Раз весь Укрополь болтает о рыцаре, то и преступники могли услышать. Они не станут дожидаться, когда Самосвалов прочешет все дно на подводной лодке. Они бросятся доставать своего рыцаря. И выходит, что, как ни кинь, мы сейчас действуем наперегонки с грабителями! — Наперегонки?! — Маша огляделась. Их лодка была единственной на километры вокруг. Черная Скала голая, спрятаться негде. Но с берега легко рассмотреть в бинокль, чем занимаются люди в лодке с ныряльщиком на буксире. Вон, полосатый тент на пляже. Он появился недавно. Краснеет куст боярышника на Олюшкином мысу — тоже подходящее место для подглядывания. И заросли кукурузы над обрывом… Преступник мог скрываться где угодно! Ты его не заметишь — берег большой. А сама болтаешься в лодочке посреди моря, и тебя отовсюду видно. Жутко-то как! — Думаешь, за нами следят? — выдохнула Маша. — Допускаю такую возможность, — обтекаемо ответил Дед. — Теперь о Самосвалове. Насколько я понял, семьи у него нет. — Нет, — подтвердила Маша. — У него одни канарейки. — И соседка, — добавил Дед. — Ага. Она ему поесть готовит. За деньги. — И при этом терпеть его не может. — Не знаю, — пожала плечами Маша, — мне это неинтересно. — А я знаю. Пять минут поговорил с ней по телефону, и она мне выложила все: и что сапоги у Самосвала гуталином воняют, и что канарейки не вовремя поют. А самое главное — что Самосвалов не оставляет ей ключа от своей комнаты. Петька нырнул еще раз. — Теперь вопрос, — сказал Дед, перестав грести. — Сколько дней может прожить канарейка без еды и питья? — Не знаю. — Маша начала понимать. — Так вот почему ты думаешь… — Без еды птица потерпит, а без воды на жаре погибнет очень быстро. Я потихоньку навел справки через Евгения Евгеньевича: есть в Укрополе любители канареек, они знают все самосваловское хозяйство. Поилки у него автоматические, заправляются водой на трое суток. Одни сутки уже прошли. Если послезавтра Самосвалов не вернется к своим канарейкам, надо объявлять розыск. — Да что с ним случится? — не поверила Маша. — А тебе непонятно? Поставь себя на место преступников: милиционер нашел твоего рыцаря и зачем-то собрался ехать в Сочи. Что ты сделаешь? Маша не успела ответить. В спину ей ударил фонтан воды. Это вынырнувший у самой кормы Петька продул трубку. Она успела пригреться на солнце, и вода показалась ледяной. Петька радостно хрюкал, не выпуская изо рта загубника. Из-под воды вылетело что-то блестящее и упало на дно лодки. Блюдечко! Позолоченное, как от дорогого сервиза. — Разобьешь… — начала Маша, протягивая руку к блюдечку. Взяла его и замолчала. Блюдечко оттягивало руку и норовило выскользнуть из пальцев. Увесистое, как будто сделано из свинца. Не фарфор, не алюминий и не сталь. Золото, настоящее! Маша поняла это быстро, хотя не держала в руках ничего золотого тяжелее маминой цепочки. По краю блюдечка вился орнамент из виноградных листьев. На дне была выпуклая картинка: женщина в одной простынке, сползающей с крутых бедер. — Там их много! — восторженно орал Петька. За стеклом его маски плескалась красная лужица. Слишком глубоко нырял, кровь пошла носом. Но Петька ничего не замечал. — Слышь, Незнамова?! Целый ящик! И рюмочки, и кубки! Глава XIII Стеклышки блестят Дед выбросил за борт еще один булыжник с поплавком и приказал: — Полезай в лодку. — Да вы что, Николай Георгич?! — заспорил Петька. — Надо остальное достать! Это ж золотой сервиз князя Потемкина! Из музея, верняк! — В лодку! — сухо повторил Дед. Укропольский «егерь» сник и с обиженным лицом стал карабкаться на борт. Маша хотела помочь, но Петька отдернул руку. — Гордый какой, — пробурчала она, когда Петька плюхнулся в лодку. — Маску сними, у тебя крови полно. — Ах, вы из-за этого?! — расцвел Петька. — Не бойтесь за меня, Петр Соловьев и не такое прошел! А лихо я, да? Главное, смотрю и думаю: опять камень, на фиг нырять? Или нырнуть? Вот вы на моем бы месте нырнули? Слова лезли из него, как взбитые сливки из баллончика. Потом Петька добрался до того, как он все-таки нырнул и увидел на дне ящик. Слова кончились и полезли возгласы: — Bay! Уй-я-а!!! Блин! Елы-палы! — Задери голову, — перебил его Дед. Он ровно и мощно греб, направляя лодку к Черной Скале. — Муха, у тебя есть носовой платок? Помоги ему. И в сторону, в сторону отодвинься, не заслоняй его от берега! Пусть видят, что у парня кровь носом пошла. Петька замолчал и уставился на Деда. — Кто пусть видит? — выдавил он изменившимся голосом. — Те, кто смотрит. Петька потянулся к блюдечку, но Дед быстро наступил на него, чуть не отдавив пальцы счастливому ныряльщику: — Не поднимай и вообще не нагибайся. — Николай Георгич, да скажите же, что случилось! — взмолился Петька. — Я, считайте, ограбление раскрыл! Золотой сервиз нашел!!! А вы со мной, как с медузой какой-то! — Молодец, что нашел, — немного смягчился Дед. — А ТЕПЕРЬ НАДО ПОКАЗАТЬ, ЧТО ТЫ НИЧЕГО НЕ НАШЕЛ! Нос лодки ткнулся в бородатый от водорослей камень. Весь остров Черная Скала был таким камнем. В сильный шторм волны перекатывались через него, смывая успевшие прорасти сухопутные травинки. Зато в трещинах и пещерках кишела морская живность. Мидии гроздьями липли к уходящим в глубину скалам. В теплых лужицах ползали рачки-отшельники, волоча за собой закрученные штопором раковины. Боком перебегали темно-фиолетовые крабы. Стайки мальков по-куриному клевали тину, все вдруг шарахаясь от опасностей. Не снимая ноги с блюдца, Дед потянулся за корзиной с едой и как бы невзначай уронил на дно лодки салфетку. Поднял он ее уже вместе с блюдцем и засунул в корзину. — Я допустил ошибку, — глухо сказал он. — А теперь мы будем ее исправлять. Выгружайтесь, разомните ноги, поймайте кого-нибудь для развлечения. Потом сядем на камушки, пообедаем, полечим Петин нос… Будем вести себя, как обычно. — А какую ошибку-то? — спросил Петька, но Дед не слушал. Он уже выпрыгнул из лодки с корзинкой в руках. Тогда Петька сказал: — Если как обычно, то я мидий надеру. Незнамова, будешь сырые мидии? — Лопай сам, только в сторонку отойди, — отказалась Маша. Если кто-то не знает, мидии — это ракушки вроде устриц. В Укрополе на мясо мидий ловят рыбу. Им кормят кошек. При этом всем известно, что в сочинском магазине «Дары моря» клочки крошечных мидий в банке стоят немногим дешевле красной икры. — Зря брезгуешь, — сказал Петька, утирая окровавленный нос Машиным платком. Сморкнулся для пробы, посмотрел: — Вроде прошло… Серая ты, Незнамова! Мидий весь мир ест, и только за ушами трещит. — Ну и пускай, а меня от них тошнит. — И Маша пошла к Деду, который уже расстелил на камушке салфетку и выкладывал съестные припасы. Кажется, Петька обиделся. Маша оглядывалась на его спину с торчащими лопатками и ругала себя. Пробовала она мидий. Терпеть можно. Если бы сама нашла сервиз князя Потемкина, то на радостях не отказалась бы от Петькиного угощения. А сейчас отказалась. Из зависти, вот отчего. На Олюшкин мыс она посмотрела случайно. И вдруг — раз! — полыхнуло в глазах. Солнечный зайчик мелькнул и ускакал дальше, на мгновение разогнав глубокую тень от булыжника. Какая-нибудь случайная стекляшка не могла двигаться сама по себе. Значит, блестел бинокль в руках преступника! Дед сидел спиной к берегу и лущил вареное яйцо. — Кто-то смотрит, — подошла Маша. — Знаю, я их давно засек. Съешь яичко. — Не хочу, противно. Мы будем есть, а он — смотреть? Это же зоопарк, «кормить и дразнить зверей запрещается»… — Маша с опозданием сообразила, что Дед почему-то сказал «я ИХ засек», как будто наблюдателей было много. — Думаешь, он там не один? — Есть у меня такое подозрение. Полчаса назад блестело у тарного завода, а теперь — на мысу. Хотя, может, это один человек. Просто подобрался к нам поближе. — Николай Георгич! Незнамова! — Петька скакал к ним по камням, размахивая над головой чем-то ярко-фиолетовым и блестящим. — Ну, везуха мне сегодня! Итальянская! Гадом буду, итальянскенькая! Он подбежал, еще издали показывая маску для подводного плавания. Маска была изумительно красивая, не говоря уже о том, что удобная: с панорамным стеклом, с «гармошкой», чтобы зажимать через нее нос, когда на глубине надо продуть уши… Неудивительно, что Петька радовался ей больше, чем золотому сервизу князя Потемкина. Сервиз придется отдать в музей, а хозяин маски вряд ли найдется. Теперь она Петькина. — Мечта, — оценила Маша и отвернулась. Да, везло сегодня Петьке! Неприлично везло. — Ни у кого в Укрополе такой нет! — похвалился Петька. — Хотя нет, вру: помнишь, у Триантафилиди? — У Триантафилиди? Огородника? — вскинулся Дед. Маша поняла, о чем он подумал, и сказала: — Нет, огородник тут ни при чем. Сегодня с утра его маска была на месте, а часа через два мы уже плыли сюда. Ему только до моря дойти — полчаса, а надо было еще приплыть на остров, потерять маску и на обратном пути не столкнуться с нами. Не реактивный же он, Триантафилиди. Да и лодки у него нет. — Сто пудов! — подтвердил Петька. Ему, понятно, не хотелось отдавать маску. — Николай Георгич, он же старый. Может, всего лет на пять вас моложе или на десять. Думаете, такой сморчок будет с маской плавать?! Она у него на стенке висит для украшения убогого жилища. — Выходит, я еще хуже сморчок? Совсем трухлявый? — обиделся Дед. — Я ж не про вас! — без задержки ответил Петька. — Сморчок — не возраст, а физическая подготовка. Вас я бы не освободил от физкультуры. А Триантафилиди нельзя даже футбол смотреть по телику, чтобы давление не поднялось. У него же пузо на нос лезет… Николай Георгич, а где мое блюдце? Дайте глянуть, а то я не рассмотрел его совсем. — Потом, — отрезал Дед. — За нами следят, Петя. Скорее всего это преступники, и скорее всего они поняли, что мы тут делаем. Нам неизвестно, сколько их и как они вооружены… Петька слушал, закатывая глаза и облизываясь от наслаждения. — …Самое дрянное — то, что телефон я забыл в пиджаке, — говорил Дед. — Мы не можем позвонить в милицию, а идти домой сейчас опасно. Если у преступников будет хоть малейшее подозрение, что мы раскрыли их тайну, то нам не позволят дойти до дома. — Жесть! — счастливым голосом простонал Петька. — Вот везуха так везуха! Повяжем их, Николай Георгич, а?! Вы же разведчик, и мы с Незнамовой тоже не шланги. Я могу в челюсть ногой. Так им накидаем — мало не покажется! — На их месте я бы сбил нас машиной, — не возражая Петьке, продолжал Дед. — Самый надежный вариант. Во-первых, сойдет за несчастный случай, во-вторых, можно быстро скрыться. — Петька сник. Грузовику в челюсть не дашь. — Поэтому ешьте, набирайтесь сил. — Дед вытащил из корзины салфетку со злополучным блюдцем и постелил ее на камушек так, что блюдце оказалось снизу. — А потом? — спросил Петька. А потом продолжим наши игры. Наблюдатели уже поняли, что мы ищем. Наша задача — показать, что мы не нашли ничего. — Как же, обманешь их, — уныло сказал Петька. — Вы же поплавок сбросили там, где я нашел сервиз. — А мы сделаем вид, что приостановили поиски из-за того, что у тебя кровь носом пошла. Сейчас вернемся на прежнее место и будем искать дальше. А поплавок ты притопи. Укороти леску, чтобы он держался метрах в трех под водой. В маске его будет легко найти, а с берега в бинокль не видно. — А блюдечко? — Блюдечко спрячем на острове. Не исключено, что нас обыщут, как только сойдем на берег. Если найдут блюдечко, то уж точно не отпустят живыми. Сказав эти страшные слова, Дед разломил пополам большой сахарный помидор, присыпал солью и впился в половинку зубами. — Фкуфнота! — похвалил он с набитым ртом. — Ефте, ефте, рефята! Маша с Петькой стали есть. Куски не лезли в горло. Еще бы, когда на берегу взблескивали стекла вражеского бинокля! Дед строго-настрого запретил им глядеть в сторону берега. Надо было вести себя так, будто ты и не подозреваешь о слежке. Единственным, у кого это получалось просто здорово, был сам Дед. Он с удовольствием хрустел перьями зеленого лука, обмакивая их в серую крупную соль, показывал простенькие фокусы с вареными яйцами и вообще, казалось, забыл о преступниках. Только однажды Дед посерьезнел и со вздохом сказал: — А знаете, ребята, в последний раз я так отдыхал двадцать лет назад. На рыбалку ездил. — Много наловили? — полюбопытствовал Петька. — Ни одной. У меня удочка была без крючка… — Дед помолчал, любуясь Петькиной изумленной физиономией, и объяснил: — На леске опускался в воду специальный приемник, а где-то на другом берегу сидел такой же, как я, «рыболов» с передатчиком. Я даже не видел его. Шесть часов ехал, пересек границы двух штатов, потом весь день «ловил», потом ехал обратно. А передача продолжалась пятнадцать секунд. В тюрьме я часто жалел о той рыбалке. Ну что мне мешало закинуть еще одну удочку, настоящую, и выхватить окунька граммов на триста! — Так в чем вопрос? — удивился Петька. — У меня в лодке четыре самодура. Садитесь хоть сейчас и ловите. Тогда, может, и эти, — он стрельнул глазами в сторону берега, — подумают, что мы просто рыбу ловим. — Дед сказал: — Нельзя. Есть правило: ДО и ПОСЛЕ вести себя одинаково. — До и после чего? — До и после главного. Скажем, у меня встреча с агентом. Разговаривать мне с ним не нужно, а нужно подать условный знак: «За мной следят, сворачивай работу». Я выберу для встречи обычный день и пойду по своим обычным местам: на работу, на обед в ресторанчик. Вечером пройдусь по самым людным магазинам, посижу в баре и вернусь домой. За день я попадусь на глаза тысячам людей. Те, кто за мной следит, никогда не поймут, что нужного человека я встретил еще с утра, а тайным сигналом была ручка в нагрудном кармане. Понял? — Не-а, — честно ответил Петька. — Ну так подумай! — рассердился Дед. — Если я встречу агента и сразу поверну домой, то наблюдатели поймут, что я уже сделал свое главное дело. А ведь каждый мой подозрительный шаг у них снят на пленку. Они сто раз прокрутят кино, поймают момент, когда я переглянулся с прохожим в толпе, и раскроют моего агента. Поэтому мне надо как ни в чем не бывало идти дальше. — Теперь понял! — обрадовался Петька. — Если мы до обеда искали рыцаря, то и дальше должны искать, а не рыбу ловить. Типа мы еще ничего не нашли. — Вот именно, — поддакнул Дед. — Типа мы ничего не нашли, системы «мы дураки», класса «ничего не понимающие». После обеда за лодкой на буксире плыла Маша. Ей не везло: ныряла раз двадцать, и все зря. Зато хоть рассмотрела Петькину находку. Ящик с золотым сервизом князя Потемкина был скроен из одного куска железа, без крышки, и запаян со всех сторон. Он лопнул по шву, расколовшись о подводный камень, когда выпал из лодки преступников. К Черной Скале уходила гряда таких камней. Вдали, на границе зрения, Маше чудился соблазнительный блеск. Если бы не наблюдатель на берегу, стоило бы проплыть вдоль гряды. Наверняка там другой такой же ящик или сверкающий рыцарь. Но сейчас нельзя было сходить с курса, а то наблюдатель сразу догадается: изменили курс, значит, что-то нашли. Оставалось впустую месить воду туда и обратно: Маша в одну сторону, Петька в другую. Часа через два солнце скрылось за тучу, и дна совсем не стало видно. — Окончен бал, погасли свечи, мочалки едут по домам, — продекламировал Петька, помогая Маше залезть в лодку. Она так устала, что даже не обиделась на «мочалку» и съездила Петьке по шее только для порядка. Погода портилась. Тучи наползали с моря сплошным серым одеялом. Высыпавшие было на пляж курортники собирали вещи. — Если поднажмем, то успеем дойти до города вместе с толпой, — сказал Дед, и они с Петькой стали грести как бешеные, а Маша отдыхала, сидя на руле. Но ветер гнал тучи быстрее, чем плыла лодка. Огромная тень с ровным краем скользила по воде, скользила и доползла до пляжа, подгоняя курортников. Закапал мелкий дождик и ненадолго пригладил рябь на море. Потом хлынуло, дунуло, и легкая лодка заскакала по волнам. К берегу подплыли насквозь мокрые от дождевой воды пополам с морской. Когда лодка уже коснулась дна, ее развернуло и опрокинуло прибоем. Петька чуть не утопил итальянскую маску, но Маша успела ее схватить, прежде чем волна уволокла маску в море. Лодку оттащили подальше от берега, перевернули и вылили воду. Дед придумал убрать все лишние вещи в рундучок на корме и нести перевернутую лодку над головами. Она же была пластиковая, нетяжелая. Так и пошли домой под собственной крышей. Тропинку, еще недавно твердую и звонкую, как глиняный горшок, развезло от дождя. Дед шел первым, а Маша за ним. Из-под лодки она видела только кусок тропинки и Дедовы босые ноги, блестящие и коричневые от грязи, как у негра. Потом начался асфальт, и Дед остановился. Невнятно забубнил мужской голос, кто-то стал рвать лодку из рук. На дороге замелькали черные ботинки с высокой шнуровкой. — Влипли! — прямо в ухо Маше охнул Петька. Глава XIV Сколько стоят три человека — Давайте-давайте. Что ж вы корячитесь, старый да малые? А мы поможем. — Хозяин высоких ботинок вцепился в борт лодки. Кажется, он был не один, потому что лодку дергало в разные стороны. Непрошеные помощники победили. Лодка вырвалась из рук, и Машу обдало ливнем. Она увидела молодого человека в армейской плащ-накидке поверх камуфляжа. Двое в таких же плащ-накидках держали лодку. Они были еще моложе. Если бы не военная форма, Маша определила бы их в одиннадцатый класс. Молодой человек отдал честь, небрежно клюнув пальцами капюшон, и представился: — Сержант Булдым-Булдов. (Или, может, Кулдым-Кулдов. Или просто Колокольчиков. Свою фамилию он произнес как будто с кашей во рту, хотя все остальное говорил внятно.) Донесем вашу лодочку. Армия должна помогать народу, а погранвойска — еще и оберегать его мирный сон. Дед молча разминал затекшие руки. Маша и Петька встали у него за спиной, прикрывая тыл. Когда за тобой следят преступники, а потом как из-под земли выскакивают молодые люди, нетвердо знающие свою фамилию, варежку разевать не приходится. — Пойдемте, что же вы? — поторапливал Кулдым-Кулдов или Колокольчиков. — Проводим в лучшем виде! Дед пригладил мокрые волосы и отчеканил приказным тоном: — Отдайте лодку, сержант! — Да в чем дело-то? — не понимал Кулдым-Кулдов. — Мы помочь хотим. Я вас помню, вы на генерала Феклушина живете. — Я второй день в городе, и помнить меня вы не можете, — тихо сказал Дед, надвигаясь на Кулдым-Кулдова. — Помощи я не просил. Отдайте лодку! Лодка между тем удалялась. Сообщники Кулдым-Кулдова бойко тащили ее к городу, не обращая внимания на Деда или просто его не слыша. — Так вы не местные?! — вскричал Кулдым-Кулдов. — Гражданин, а разрешение находиться в погранзоне у вас имеется? Для Маши это было новостью. Может, Укрополь и на самом деле в погранзоне. Только школьников это не касается, да и взрослые укропольцы не носят с собой разрешений. Мама точно не носит. Если у нее вообще есть разрешение, то лежит оно в шкатулке, под книжкой уплаты за свет, которая гораздо нужнее в жизни. — Нет у меня разрешения, — с вызовом ответил Дед. — Что дальше, прикажете пройти с вами? — Ну зачем же так плохо о нас думать?! — оскорбился пограничник. — Мы не солдафоны какие-нибудь. Покажите любой документ, лишь бы с фотокарточкой. — Я шел на море! У меня не то что документов, а и карманов для документов нет! — Для наглядности Дед оттянул на груди мокрую футболку. Из остальной одежды на нем были только шорты, купленные утром в укропольском магазине (может, и плавательные — Маша так и не поняла, чем они отличаются от обычных). — А вот это неправильно! — с укоризной заметил Кул-дым — Кулдов. — Придется вас до самого дома проводить. Дома-то у вас есть документы? — Есть. — И Дед поплелся за лодкой. Кулдым-Кулдов увивался рядом: — Документы надо носить даже в баню, чтобы установить личность. Как же совсем без документов? Перевернутая лодка с ногами в солдатских штанах бодро шлепала по лужам, как фантастический крокодил-переросток. Скорее всего, пограничники были настоящие, потому что слушались своего сержанта без размышлений и даже весело. Приказал Кулдым-Кулдов тащить — тащат. Крикнул: «Короче шаг!» — пошли медленнее. Всех остальных они как будто не замечали. А Деду явно не хотелось вести чужих людей в дом. Он что-то говорил Кулдым-Кулдову миролюбивым тоном, а то вдруг, потеряв терпение, по-командирски рявкал: — Оставьте нас, сержант! Кулдым-Кулдов был мил и неумолим. — Проводим в лучшем виде, — повторял он, добродушно улыбаясь. — Че нервничать? Если документы в порядке, то и нервничать нечего! Подойдя к дому, сержант убавил прыти. Солдатам велел остаться на крыльце под навесом, а сам вошел в прихожую и остановился у двери: — У меня ноги грязные… Дед вынес ему какую-то бумагу с печатью и белоголовым американским орлом вверху. — Это что? — Справка об освобождении из Массачусетской тюремной больницы, — объяснил Дед. — Я там сидел, вернее, лежал последние три месяца. — Вижу, что из Масса… чувстветской, — с непонимающим видом буркнул Кулдым-Кулдов. — Почему не по-русски? Первым засмеялся Петька. Видно, у него и вправду было обостренное чувство юмора. У Маши губы сами собой расплылись в улыбке. Даже Дед усмехнулся. Почувствовав свою оплошность, сержант вернул ему бумагу и сказал: — Дайте что-нибудь не заграничное. А то вроде приличный человек, а документ какой-то шпионский. — Какой уж есть, — отвечал Дед, явно не собираясь показывать свою старую книжечку майора разведки. — А других нет? — Не получил еще. Не успел. — Должен быть загранпаспорт, а то как же вы из Америки прилетели? — Так и прилетел, — буркнул Дед. — Приходите через неделю, когда я паспорт получу. — В конце концов, это не наше дело, а милицейское, — легко сдался Кулдым-Кулдов и вскинул пальцы к матерчатому козырьку. — Извините — служба. А паспорт надо получить. Не затягивайте. Здесь вам пограничная зона. — Конечно, получу, — сказал Дед. — В понедельник и пойду, когда паспортный стол откроют. — Да уж, — закивал Кулдым-Кулдов. Дед повторил: — В понедельник. Кулдым-Кулдов переминался с ноги на ногу. Ему, наверное, не хотелось выходить под дождь. — Оставайтесь, — предложил Дед. — Попьем чаю, обсушитесь немного. Сержант с непонятным отчаянием замотал головой и, пятясь, вышел к своим солдатам. Дверь за ним закрылась не до конца. В щелку было видно, как он через ступеньку сбежал с крыльца и быстро пошел, махнув солдатам: «За мной!» — Левый сержант, — авторитетно заметил Петька. — «Левый» — значит «подозрительный»? Это почему? — заинтересовался Дед. — А потому что не пограничное время, не пограничное место и не пограничные вопросы, — коротко ответил укропольский «егерь». Еще вчера Маша бы только фыркнула. Петька и про сморчка Триантафилиди говорил «левый дедушка». А сейчас она стала вспоминать, где обычно видела пограничников. Ночью они ходят по берегу моря с автоматами, с собаками. Имеют право проверить документы, но проверяют нечасто. Да и какие у человека документы, если на нем, бывает, даже плавок нет — одно полотенце? Пограничники подойдут и спросят, не показывался ли в море чужой катер, не подъезжал ли к берегу грузовик. Это их прямое дело, потому что недалеко иностранное государство Украина. С Украины возят контрабандой водку, сигареты и всякую всячину. Что там дешевле, чем у нас, то и возят, а пограничники должны ловить контрабандистов. Днем они появляются в городе без оружия, ходят по магазинам, ухаживают за девушками и уж тем более не спрашивают документов. Кулдым-Кулдов и его солдаты были без автоматов, а значит — не на службе. Зачем они вышли на берег в дождь, зачем прицепились к Деду? Петька прав: не пограничное время, не пограничное место, не пограничные вопросы. — Я сейчас! — бросила Маша и выскочила на крыльцо. Фигуры в плащ-накидках брели по улице в сторону моря. Возвращались туда, откуда пришли. Маша выбежала на улицу и пошла за уходящими пограничниками. Можно найти сто объяснений их странному поведению. Но самым простым и скорее всего самым правильным будет одно: ЕСЛИ НЕЗНАКОМЫЕ ПРОВОЖАЮТ ТЕБЯ ДО ДОМА, ОНИ ХОТЯТ УЗНАТЬ, ГДЕ ТЫ ЖИВЕШЬ. Но пограничникам это не нужно. Пограничники не ловят стариков и будущих восьмиклассников. А вот преступникам не мешало бы разведать, что за ныряльщики болтались целый день у Черной Скалы, кто они такие и где живут. Прячась за кустами и перебегая открытые места, Маша кралась по обочине улицы. Нависшие над заборами мокрые ветки хлестали по лицу и сыпали водой за шиворот. Она и без того промокла насквозь и почти не замечала ни этих веток, ни льющего как из ведра дождя. Только фыркала, когда вода попадала в рот. Три фигуры уверенно шли посреди улицы. Кто они — переодетые грабители? Вряд ли. Сейчас Маша вспомнила, что Кулдым-Кулдов попадался ей на укропольских улицах и был в военной форме. Значит, надо идти за ними. Идти, пока они не приведут к настоящим преступникам. И Маша их выследила. От забора отделилась тень в просторном плаще-балахоне и замахала рукой. Маша была слишком далеко, чтобы разглядеть лицо неизвестного. Жестом остановив солдат, Кулдым-Кулдов подошел к нему и наклонил голову. Ясно, разговаривают. Не песенки же поют. Незнакомец еле доставал до плеча Кулдым-Кулдову. Значит, он чуть выше Машиного роста. А больше о нем ничего и не скажешь: под бесформенным балахоном незнакомца мог скрываться и крепкий парень, и немолодой толстяк. Раз — он что-то сунул Кулдым-Кулдову в руку. Сержант глянул на это, кивнул и опустил передачку в карман. Оба повернулись и пошли каждый в свою сторону. Незнакомец — к морю, а сержант с солдатами — назад, к Маше. Ей пришлось забиться в колючий куст боярышника. Не доходя до куста, пограничники свернули на улицу генерала Феклушина. В дождливую погоду это единственное место в Укрополе, где можно нескучно убить время. Там и магазины, и ресторан, и городской клуб с буфетом, кино и дискотекой. Как только они скрылись, Маша бросилась за незнакомцем. На улице его не было. Ей оставалось только бежать наугад, заглядывая во дворы и переулки. Был момент, когда она почти догнала его. Коренастая фигура мелькнула в переулке неожиданно близко. Незнакомец обернулся — наверное, услышал, как Маша топает по лужам. Она успела шарахнуться за чей-то забор, а когда выглянула, переулок был пуст. Снова пришлось бежать куда глаза глядят, надеясь, что незнакомец не вошел в ближайший дом и его еще можно догнать. Переулок вывел Машу на Олюшкину улицу. Запахло тарным заводом. И жили здесь в основном рабочие с тарного. Они привыкли чистить бочки с остатками протухшего рыбного рассола и не обращали внимания на запахи. Выходило, что незнакомец был свой, укропольский, потому что курортника не заставишь снять комнату с ароматом подпорченной селедки. В окнах светились экраны телевизоров. Мелькали люди, но если один из них и был незнакомцем, то Маша не узнала бы его без балахона. Она прошла Олюшкину улицу до конца. Впереди темнел мокрый пустырь. Дождь стоял стеной, скрывая серый забор тарного завода, а больше ничего там не было до самого моря. Незнакомец исчез. Дрожа от холода, Маша побрела домой и чуть нос к носу не столкнулась с пограничниками. Опять ее спас чужой забор. Маша прыгнула перекатом, упала на цветы и замерла. Она чуяла запах мокрой одежды и вина. — Смотри, печенье размокло, — громко чавкая, говорил один солдат. — Надо было в кафе остаться. — И на патруль нарваться, — ответил Кулдым-Кулдов и засмеялся, потому что получилось в рифму. — Нет уж, пойдем к Нинке, допьем вино и потанцуем. — Сержант, а за что он тебе пять сотен отвалил? — Дурак, вот и отвалил, — со смешком ответил Кулдым-Кулдов. — Говорит: «Это моя лодка с заплатой, ее украли в том году. Узнай, куда понесут». — А что, правда, его лодка? — Да какое там! Старик в том году зону топтал, и не у нас, а в Штатах. — В Америке?! — Ну! Не мог он лодку своровать. Да и на что ему чужая дырявая лодка? Старик-то непростой. Ничего больше вам не скажу, но непростой! До этой минуты Маша еще надеялась, что вся история с настырным сержантом объяснится легко и разумно. Может, пограничникам дали новый приказ: проверять у всех разрешение находиться в погранзоне. Или Кулдым-Кулдов мечтал шпиона поймать. А Дед незагорелый, явно нездешний, — если уж проверять, то его в первую очередь. Теперь сомнений не осталось. Кулдым-Кулдов беззаботно продал незнакомых людей — и Машу, и Деда, и Петьку! Подставил преступникам. За пятьсот рублей. Маша зачерпнула жирной земли с грядки, слепила комок и с наслаждением запулила в брезентовую спину сержанта. Гад, гад, гад! Она убегала дворами, где перелезая, где перепрыгивая через чужие заборы. Пограничники не гнались и не кричали. Подумаешь, по плащ-накидке грязью, ее дождем смоет. Глава XV Чего никто не видел Ураган свирепел. Небо затянулось черными тучами, и над побережьем стемнело. Дождь хлестал косо, как из садового шланга. Белые от пены волны катились по морю со скоростью поезда. Набегая на песчаный пляж, они вздымались отвесной стеной и обрушивались. Берег взрывался, в небо летели брызги пополам с мокрым песком. Волна разбегалась далеко по пляжу, теряла силы и уползала в море, а навстречу ей уже накатывала другая. В такой ураган можно погибнуть на самом берегу, в полосе прибоя. Море не отпустит пловца. Первая же волна собьет его с ног и поволочет сначала к желанной суше, а потом, откатываясь, — назад в море. Срывая ногти, несчастный будет цепляться за песок, а он вместе с водой уйдет сквозь пальцы. Грохоча, накатит вторая волна, обрушится, заткнет соленой оплеухой кричащий рот, потащит… Жутко, жутко на берегу в сильный шторм. Даже смотреть жутко. А уж что творилось у Черной Скалы! Разогнавшиеся волны с пушечным грохотом таранили остров. Брызги летели фонтанами высотой с двухэтажный дом. В трещинах камня клокотали водовороты. Прибитая течением доска от бочки разлетелась в щепки, каждую щепку разбило на щепочки, а каждую щепочку перетерло в труху. За полчаса от прочной дубовой доски ничего не осталось. Не каждый человек поверил бы, что в этом бушующем аду есть спокойное место. А оно было. Крабы, рачки-отшельники, рыбья мелочь — весь неразумный морской народец отлично знал, как спрятаться от шторма. Надо только уйти в глубину. На дне у острова, где ныряли Маша и Петька, разрушительная сила волн слабела. Здесь чувствовалась только утомительная, но неопасная болтанка. Вперед-назад — колыхались космы водорослей на камнях. Вперед-назад — перекатывался донный песок. Ветер наверху крепчал, и болтанка становилась все сильнее. Вот она размыла песчаный бугорок, и оказалось, что бугорок-то не сам собой вырос на дне, а был маскировкой ската-хвостокола. Теперь его приплюснутая лысая голова торчала из песка, и скату это не нравилось. Под водой было темно — никто его не заметит. Но все равно непорядок. Скат стряхнул остатки песка с краев своего плоского, как лопух, тела и поплыл туда, где глубже и спокойнее. Высунулся из-под камня пучеглазый бычок — посмотреть, какая погода на подводной улице. Болтанка перевернула его на бок, и бычок спрятался. Морской народец затих, пережидая шторм. Завтра будет много еды: погибшие мальки, разбитые о камни мидии, смытые с берега кузнечики… А болтанка так усилилась, что по дну стали перекатываться мелкие камушки. И вдруг раздался скрип. Звук был железным, стало быть, человеческим, а от двухвостых добра не жди. Удивительно, что скрипело не в небе, где летают железные рыбы человеков под названием «катера» и «корабли», а где-то на дне. Скрипнуло еще раз. Бычок поглубже забился под свой камень. Вода уже давно донесла до него кислый вкус какой-то железки, но раньше бычок не обращал на нее внимания. Он привык, что человеки швыряют с небес всякую дрянь. А СЕЙЧАС ЖЕЛЕЗКА ЗАШЕВЕЛИЛАСЬ! Бычок не видел ее в кромешной тьме (да и при дневном свете его глазки различали только то, что под носом). И все же он чувствовал каждое движение железки. На такие случаи у рыб есть штука, которой нет у нас: не ухо, не глаз, не нос и не язык, а боковая линия. Упала ли в воду рыбачья сеть или проплывает хищный катран — боковая линия уловит колебания воды и подаст рыбешке сигнал: прячься! Вот бычок и спрятался. А скрип снова повторился. И снова. Теперь к пронзительному металлическому звуку прибавился шелест песка. Вперед-назад — болтанка колыхала водоросли на камне, под которым спрятался бычок. Скрип-ш-шур-р — повторяла странная железка. Она приближалась! Она двигалась прямо на бычка, на его родненький камушек! Рыбьи нервишки не выдержали, и бычок удрал. Ба-бах! Молния ударила в Черную Скалу, на мгновение осветив подводный мир. В мутной воде блеснули доспехи. ЭТО ОЖИЛ СВЕРКАЮЩИЙ РЫЦАРЬ! ОН ШЕЛ ПО ДНУ. ОН В САМОМ ДЕЛЕ ШЕЛ!!! Меч в опущенной руке волочился за ним, вспахивая песок. Ноги в железных башмаках запинались о камни. Иногда рыцарь застревал, наклоняясь так низко, что любой человек при этом упал бы. А он выпрямлялся и делал следующий шаг! Позавчерашний шторм разбил о камни его железный ящик и помял сверкающие латы. Зато рыцарь получил свободу. Он шел к берегу, прочь от Черной Скалы. Под камнями зашевелились хвосты, клешни и усики. Морской народец кинулся врассыпную, спеша уступить дорогу самоходной железке. Рыцарь ничего не замечал. Он шел впервые с тех пор, как в битве при Павии 23 февраля 1525 года пуля из испанского мушкета убила его хозяина. Ах, сколько могла бы рассказать эта старая железка, будь у нее хоть капля разума! О войнах и грабежах. Об удивлявшей французский двор дикарской привычке мыться, перенятой рыцарями у сарацин в Крестовых походах. О рыцарской чести, которая запрещала глазеть на мелькнувшую из-под платья щиколотку дамы и позволяла зарубить мечом крестьянскую девушку за дерзкое словцо. Но рыцарь ничего не помнил. Последние сорок лет у него была деревянная голова с грубо намалеванными глазами и ртом. А раньше долго-долго не было никакой. В Россию рыцарь попал в 1813 году. Один драгунский генерал привез его из Франции после победы над Наполеоном и поставил в своем особняке. Потом в этом особняке открыли музей. Рыцарь стоял, как и раньше. Время от времени его начищали и смазывали, чтобы блестел и не ржавел. Деревянную голову ему приделали не для красоты, а потому что школьники бросали в пустой шлем фантики. Но разве нашего школьника остановишь какой-то деревянной головой? Фантики стали не бросать, а проталкивать пальцем в щелочку, чтобы они проваливались рыцарю в живот. А еще было интересно постучать по панцирю чем-нибудь твердым. Школьникам нравилось, что пустой рыцарь громыхает, как бочка от бензина. Потом он развалился. Оказалось, что в фантиках поселилось мышиное семейство и выгрызло из доспехов всю кожу. Ведь настоящие доспехи — это не железная куртка с железными колготками, как в мультиках. Они сделаны из множества пластин, соединенных кожаными ремнями. А на тех местах, которыми рыцарь сидит на лошади, железа нет вообще. Там одни штаны, чаще всего тоже кожаные, чтобы меньше протирать их о седло. Кстати, по этой причине пустые доспехи стоять не будут. Если в них нет человека, то нужны какие-нибудь палки или толстые проволоки — каркас. Сломанного рыцаря отдали в ремонт, и он получил новые ремни, новые штаны и новый каркас из алюминиевых трубок. Каркас сделали так, чтобы у рыцаря сгибались руки и ноги и можно было поставить его в какую-нибудь живописную позу. Заодно директор музея попросил набить пустой панцирь, чтобы школьники больше не колотили в него, как в колокол. Тряпки для этого не годились: опять заведутся мыши. И рыцаря набили несъедобным пенопластом. Тогда никто не думал, что рыцарь попадет в море и что у него теперь, как говорят подводники, плавучесть, близкая к нулевой. Деревянная голова и пенопластовая грудь тянули рыцаря всплыть. Стальные башмаки удерживали его на дне. Оказавшись на суше без своей обычной подставки, он бы рухнул, а под водой стоял, как ванька-встанька. Вперед-назад — качала его болтанка. Но колени доспехов сгибались только в одну сторону, как у настоящего рыцаря, который носил их когда-то. Поэтому вперед рыцарь шел, а назад упирался. Так его и тащило по дну в одну сторону — к берегу. Разбежавшийся морской народец нашел себе новые убежища и уже не обращал внимания на рыцаря. Пускай себе бродит, лишь бы не раздавил. Чем дальше От Черной Скалы, тем больше становилась глубина и меньше болтанка. Рыцарь шел все медленнее и наконец встал, прочно застряв ногой в расщелине подводного камня. Из-под шлема вылетел пузырек воздуха, как будто рыцарь устало вздохнул. Нарисованные глаза тупо смотрели сквозь сетку забрала. В деревянной голове не было ни единой мысли. Рыцарь стоял, как подводный часовой, не подозревая, что вчера, попавшись на глаза Самосвалову, он выдал тайну преступников. Глава XVI Круговая оборона Не отвечая на расспросы Деда и Петьки, Маша заперлась в ванной. Ее бил озноб. Встала под горячий душ, докрасна растерлась мочалкой и понемногу пришла в себя. Ну что, в конце концов, случилось? Преступники узнали ее адрес. А кто такие преступники, сколько их, преступников? Гады, которых ловит вся милиция, а милиции больше. Надев махровый халат, она вышла к Деду и Петьке. Они пили чай на кухне. Дед тоже переоделся в купальный халат, а Петька остался в своей мокрой одежде. — Найди ему что-нибудь сухое, а то простудится, — попросил Дед. «Укропольский егерь» скривился: — Ага, сухое. Платьице с бантиком? — Могу дать спортивный костюм, — предложила Маша. — Знаю я твой спортивный костюм — девчачий. Дурак я, что ли, в девчачьем костюме ходить? — Нет, ты дурак ходить в мокром, — сказала Маша, но заставлять Петьку переодеться не стала. Сейчас было не до его капризов. Она обернулась к Деду: — Нас выследили. Какой-то тип заплатил сержанту, чтобы он проверил твои документы и узнал адрес. — Ты уверена? — спокойным голосом спросил Дед. — Я его видела: маленький, в широком плаще. Бежала за ним две улицы, а он пропал. И погранцов подслушала. Они вина купили. — Времена меняются, — заметил Дед. — В мои времена такой сержант уже был бы рядовым дисциплинарного батальона. — Это круто? — спросил Петька. — Да, Петр, очень круто, — печально ответил Дед. — Дисбат — это тюрьма для военных. На этом воспоминания о старых временах кончились. Начали думать, что делать сейчас, немедленно, пока преступники не ворвались в дом. — Мы слишком много знаем, чтобы жить спокойно, — сказал Дед. — Грабителям нужен целый день, чтобы поднять из моря свои сокровища. Тихий, ясный день, а сейчас шторм. Они кусают локти и думают о нас: что за люди ныряли у Черной Скалы? Нашли они сокровища или нет? А вдруг нашли? Вдруг в милицию сообщат? — На их месте я бы нас замочил. На всякий случай, — высказался Петька. — Если они совсем без царя в голове, то могут и убить, — рассудительно ответил Дед. (Петька понял это как намек и порозовел.) — Но тогда что получится? Вернется Машина мама… — Ее тоже, — решил Петька. — Вечером соседка заглянет: почему у Незнамовых свет не горит? — продолжал Дед. — И соседку чпокнуть, — уперся «укропольский егерь». — Потом твои родители… — И родителей! — страдая, выдавил Петька. — Хотя родители только в понедельник вернутся, они в Севастополе у дяди Вади. — Ладно, пощадим родителей, — согласился Дед. — Все равно город маленький, каждый человек на виду. Нас быстро хватятся. Заглянут в дом, найдут трупы. Понаедет милиции, а грабителям это ненужно. Нет, на их месте я бы создал тут видимость нормальной жизни. Трое сидят в подполе, а четвертый в огороде копается. — Под прицелом бандитских стволов, естественно? — с надеждой уточнил Петька. Ему хотелось кровавых и героических дел. А Дед рассуждал просто, как о картошке. — Это лишнее. Люди в подполе будут заложниками. Тебе скажут: «Иди во двор, помелькай, чтоб соседи видели. А убежишь — прикончим твою Машку». «Укропольский егерь» повесил голову. У него пропала охота убегать под прицелом бандитских стволов. — Интересная коллизия возникнет, когда кончится шторм, — продолжал Дед. — Грабителям пора плыть за сокровищами, а нас нельзя оставлять без присмотра. Тут нас могут или убить, или бросить в доме связанными. Все зависит от личных наклонностей преступников. Какой отсюда вывод? — Прищурясь, Дед глядел на одноклассников. — Я бы живым не сдался! — отчеканил «укропольский егерь». — А я бы позвонил в милицию. Мы славно поработали, дело практически раскрыто. Осталось установить наблюдение за Черной Скалой и взять грабителей с поличным. Нам это не под силу, так что сочтемся славой с милицией. — И Дед вытащил из кармана сотовый телефон. Было понятно, что он давно все обдумал, даже телефон положил в купальный халат, чтобы лишний раз не вставать. — Не звони, нам никто не поможет, — буркнула Маша, почему-то чувствуя себя виноватой. Она еще на острове хотела сказать Деду, что зря он рассчитывает на помощь укропольской милиции. — Это почему? — не понимал Дед. — Думаешь, они не поверят мне, как в Сочи? — Да нет, наши милиционеры поверят. Это же их начальник рыцаря в море нашел. Они сразу тебе поверят. ОБА, — добавила Маша. Дед, и раньше не очень-то похожий на невозмутимого Штирлица, стал, как Петька: глаза на лбу, рот буквой «о»: — Как?! — Дед, это кажется, что Укрополь не маленький, потому что мы живем просторно. На нашем с мамой участке можно поставить дом квартир на сто, а мы тут вдвоем. Весь Укрополь — три тысячи человек, как большой двор в большом городе, и милиционеров у нас всего трое. Паспортистка старая — у нее внук уже. Водитель Слава — поперек себя шире. И товарищ капитан Самосвалов. Иногда присылают ему заместителей по уголовному розыску, а они сбегают. Для них работы нет. Пока Маша говорила, Дед как чужие рассматривал свои ладони с натертыми пузырями от весел. А когда поднял глаза, лицо у него было решительное и веселое. — Ничего страшного. Подумаешь, лейтенант мне в Сочи не поверил. В Сочи не один лейтенант! Дед взялся за телефон. Посмотрел на экран, нахмурился, стал нажимать кнопки. Кнопки светились, телефон пищал, но ничего полезного из этих игрушечных звуков не получалось. Дед даже ни разу не поднес трубку к уху. — Нет связи. Может, радиоволны не проходят из-за грозы? — и Дед ушел в комнату звонить по городскому телефону. — Что ж, займем круговую оборону, — бодрым голосом объявил Петька. — Трое суток продержимся, пока спать не захотим. — И с этим балбесом я учусь в одном классе! — простонала Маша. — А что я такого сказал? — удивился Петька. — Да у тебя каждое слово «такое»! Чем ты обороняться будешь? Из пальца стрелять? — Я буду обороняться тяжелыми предметами, — объяснил «укропольский егерь». — Зачем тебе тяжелые предметы, у тебя башка чугунная! — Тихо! — прекратил ссору вошедший Дед. — Другой телефон тоже не работает… — Это у нас часто. Теперь не починят раньше утра, — довольным голосом сказал Петька. Было ясно, что ему не хочется отдавать милиционерам считай уже раскрытое дело. Он такой, Петька: преступников — ногой в челюсть, связать и прославиться. Господи, ну почему мальчишки не хотят взрослеть?! — Муха, где ты потеряла своего коротышку в широком плаще? — спросил Дед. — На Олюшкиной. — У тарного завода? Минут двадцать ходу. — Дед уже неплохо разбирался в укропольской географии. — А обратно ты быстро шла, нигде не задерживалась? — Бежала. — Если бы у них была машина, они бы уже приехали, — решил Дед. — А так минут пять у нас есть. Муха, дай мне ключ от гаража, а сама уходи к Пете. Оба уходите! Быстро и без разговоров. Отсюда можно как-нибудь огородами пройти на соседнюю улицу? — Даже на две, — ответила Маша. — Вот и уходите огородами. Беги переодевайся. Нет, сначала дай ключ. — Ключ у мамы, но там не заперто. Она же на машине уехала, зачем запирать пустой гараж? Маша ушла в свою комнату переодеваться. Было нестерпимо жалко оставлять Деда одного. Но спорить с ним не хотелось. Маша заранее знала, что он скажет. То же, что в таких случаях говорят все взрослые. Хлопнула дверь в прихожей. «Они!» — испугалась Маша и заскакала на одной ноге, не попадая в джинсину. (Джинсы лучше подходят для смертельных схваток, чем платье.) Потом она увидела в окно, как Дед бежит под дождем, задрав на голову воротник своего новенького купального халата. Он скрылся в гараже. Когда Маша вернулась на кухню, Петька сидел на прежнем месте. Кажется, он даже не пошевелился. — Я никуда не уйду! — твердо сказал «укропольский егерь». — Мне офицерская честь не позволит оставить Николай Георгича одного! Маша на себе почувствовала, что означает выражение «опустились руки». Они упали и повисли плетьми… На уговоры Петька не поддается. Чем больше уговариваешь, тем он упрямее. Перевоспитать его за пять минут невозможно. Все равно останется и будет мешать. С ним даже в пейнтбол играть невозможно, потому что Петька любит выскакивать не вовремя и орать: «За мной!» А потом нудно выясняет, кто на самом деле был командиром, и всегда оказывается, что не он. — Значит, Деда ты не можешь оставить одного, а меня можешь? — спросила Маша. — А что тебе сделается? Дам тебе ключ, пойдешь к нам, телик посмотришь. Родаков дома нет, Витьки тоже. Хозяйничай сколько влезет. Можешь даже посуду помыть, — с надеждой закончил Петька. — А если меня по дороге схватят? — Не схватят, — заверил Петька. — Ты бегаешь быстро. Он прятал глаза — чувствовал, что не прав. Но это еще не значило, что Петька даст себя переубедить. И Маша пустила в ход свое последнее средство: — А говорил, что любишь… — Я не говорил, а только собирался, — честно ответил Петька. — Мне некогда тебя уговаривать, — сказала Маша. — Если любишь, пойдешь со мной. А если не любишь, уматывай из моего дома! — Ну и пожалуйста! — вспыхнул Петька. Шагнул к двери и остановился. — Ага, Незнамова, нарочно меня покупаешь! Не пойду я никуда, и все! Вошел Дед. В руках у него была канистра с бензином и садовый опрыскиватель. — Вы еще здесь? — удивился он. — Уходим уже, — Маша зло посмотрела на Петьку. — Дед, ты хоть скажи, что делать. Если прятаться, нас ведь все равно найдут. По лодке найдут. Спросят, чья лодка с заплатой, и кто-нибудь вспомнит, как Петька протаранил Самосвала и свою лодку продырявил. — Чудаки вы, ребята. — Дед оглядел Машу и насупившегося Петьку. — Вы что же думаете? Заявятся сюда грабители, прихлопнут старичка и пойдут прочесывать город и расстреливать подростков? Маша не ответила. С расстрелом подростков Дед перегнул, а в остальном она примерно так и думала. — Я хочу добраться до Сочи, а там уж найду, кому все рассказать, — объяснил Дед. — Можно было бы прямо сейчас пойти к Евгению Евгеньевичу, он бы меня отвез на своей машине. Только надо, чтобы в ближайшие часы никого не было в этом доме. Пускай приходят грабители, пускай устраивают обыск или засаду. Раз никого нет, то никому ничего плохого они не сделают. — Ты за маму боишься, — догадалась Маша. — Совершенно верно! Ей уже пора вернуться. Дождусь маму, и вместе поедем в Сочи на ее машине. — А это зачем? — недоверчиво спросил Петька, показывая на принесенный Дедом садовый опрыскиватель. — Тараканов морить. — Тараканов бензином не травят. Вы огнемет хотите сделать! — А зачем спрашивать, если все знаешь?! — огрызнулся Дед и продолжал уговаривающим голосом, как будто хотел напичкать Петьку манной кашей: — Огнемет — на самый крайний случай. Не для славных битв, молодой человек, а чтобы привлечь внимание соседей. Если во всех домах народ прилипнет к окнам, то у преступников поубавится прыти. Не полезут они при свидетелях. Сирена воздушной тревоги была бы еще лучше, но ее нет, поэтому я хочу сделать огнемет. А ты у меня время отнимаешь. Ступай. — Я останусь, — без прежней уверенности объявил Петька. — Мало ли, боеприпасы поднести, и вообще. И тут Маша увидела, что такое полковник разведки. Дед стал как будто выше ростом. Ей показалось, что из глаз у него посыпались искры. — ВОН!!! — рявкнул он и безо всякого уважения к соратнику перетянул Петьку по заднице шлангом от опрыскивателя. — Боеприпасы он подносить собрался, помощничек! В первый и в последний раз я тебя взял во взрослое дело!.. Петька пробкой выскочил из комнаты. Его уши пылали. Дед мгновенно успокоился и чмокнул Машу в лоб: — Пока, Муха. Если все пройдет нормально, к вечеру заеду за тобой. И он сплюнул через левое плечо. Маша разыскала Петьку на соседском огороде. Он сидел на грядке среди огромных зонтиков перезревшего укропа. — Видала? — пожаловался Петька. — А еще полковник! — Я бы тебе добавила, — безжалостно сказала Маша. — Тут серьезное дело, а ты все играешь, как маленький. — А я разве несерьезно? — с горьким удивлением возразил Петька. — Я же по-настоящему хотел помочь. Победить или умереть. По-взрослому я хотел, понимаешь?! — Взрослые слушаются приказов, а маленькие любят, когда их уговаривают. Ты хотел по-взрослому, но чтобы тебя уговаривали, как маленького. Вот и получил по корме. Петька встал и побрел, не отряхнув со штанов налипшую землю. — Подожди, — остановила его Маша. С улицы слышался шум мотора. Над забором проплыл брезентовый верх «уазика». — Мама приехала. Вот теперь пошли. — И Маша первая зашагала в конец соседского огорода. — А ты разве к маме не пойдешь? — догнал ее Петька. — Зачем? — Ну, повидаться. «Здрасьте» ей сказать. — «Здрасьте» ей Дед скажет. — Маша вздохнула, чувствуя себя на двадцать лет старше и на сто лет мудрее Петьки. — Как ты не поймешь?! Ничего еще не кончилось, Петька. У них каждая минута на счету: то ли успеют уехать, то ли грабители обложат дом и надо будет прорываться. А я попрусь «здрасьте» говорить? Петька остановился. Душа «укропольского егеря» рвалась туда, где надо прорываться. — Пойдем уж, чучело. — Маша сама взяла его под руку. В такую погоду, рассудила она, никто носа не высунет из дому. Значит, никто и не будет дразниться. Глава XVll Ничего себе борщ! На вешалке в прихожей красовалась морская фуражка с разлапистой золотой «капустой». Машу замутило от одного ее вида. Фуражка была Витькина. А старший брат Соловьев ей надоел до тошноты, еще когда они жили соседями в этой самой квартире. — Не бойся, Витька на дискотеке. Он «фургон» бережет, в дождь не носит, — кивнул на фуражку Петька. Маша только дернула плечом. Она давно не боялась Витьку. — Есть будешь? — предложил Петька. — Смотря что. — А что сготовишь. Продуктов полно, а жрать нечего. Витька получил стипендию и в кафе питается. А я свои деньги потратил на клей для лодки, — признался Петька. — Сегодня на завтрак морковку грыз. — А говоришь, взрослый, — вздохнула Маша. — Яичницу не мог себе пожарить? — Мог. И жарил. Пока яйца не кончились. — Петька смотрел жалостливо, как барашек. — Маш, все, что можно было пожарить или сварить, мы с Витькой уже прикончили. А тут надо ГОТОВИТЬ. Маша пошла на кухню. «Укропольский егерь» скакал сзади, горячо бубня ей то в правое, то в левое ухо: — Маш, а борщ ты можешь? Борща хочется. Маш, только ты не пугайся, у нас посуда не помыта. — Посуду сам вымоешь, — отрезала она. — Найди мне передник и тряпки. Плита была загажена убежавшим молоком и какой-то обгорелой до неузнаваемости кашей. К мойке невозможно подступиться. Грязная посуда лежала горами. Маша велела Петьке переложить ее в таз и мыть по две-три тарелки. А то бы он устроил потоп. — Когда, говоришь, родители вернутся? — спросила она. От этого зависел выбор кастрюли для борща. — Обещали в понедельник. — Петька с физиономией мученика перекладывал в таз грязные тарелки. — А Витька когда уезжает? — Тоже в понедельник. Маша взяла пятилитровую кастрюлю — на два дня им хватит — и стала обследовать холодильник. Мяса у братьев не оказалось. Ничего, можно сварить и пустой борщ. Маша соломкой нарезала свеклу, поставила кастрюлю на огонь и стала чистить картошку. Свекла варится дольше всего, за ней добавим картошку. А капусту — в последнюю очередь. Зелень есть, хорошо, а чеснока и помидоров нет. Без них пустой борщ вообще не борщ, а капустная водичка. Петька утащил таз с посудой в ванную. Человеческий способ мытья посуды показался ему чересчур медленным, и он изобрел свой. Напустил в ванну воды, высыпал полпачки стирального порошка и пустил посуду в плавание. — У вас чеснок есть? — зашла к нему Маша. — Должен быть, — с большим сомнением сказал Петька, шуруя в ванне красными распаренными руками. За десять минут он ухитрился не разбить ни одной тарелки. Это можно было считать его личным рекордом. — Маш, откуда мне знать, что у нас есть? Что найдешь, все твое. Маша стала шарить по кухонным полкам и нашла трехлитровую банку заправки. Рецепт простой: головка чеснока на большой помидор, провернуть через мясорубку и крепко посолить. В Укрополе такую заправку добавляют буквально во все, кроме сладкого, или просто едят с хлебом. Банка была почему-то закатана жестяной крышкой. Это лишнее. В чесноке и так все микробы дохнут. Похоже, мама братьев Соловьевых просто спасала заправку от Петьки с Витькой. Маша уже извела кучу продуктов, а без чеснока и помидоров борща не получилось бы. Его можно было не пробуя выливать в помойку. Так что заправку пришлось открыть. От первой же добавленной в борщ ложки по кухне разлились дивные ароматы. Совсем другое дело! А то пахло какими-то носками. Еще ложечку… — ТЫ ЧЕ ДЕЛАЕШЬ, ЯКОРЕМ ТЯ?! — В дверях стоял босой встрепанный Витька в тельняшке поверх брюк. Спал где-то. Запотевшая от пара тяжелая банка выскользнула из рук, упала и взорвалась с глухим звуком. — Лахудра безмозглая! М-мочалка! — взревел старший брат Соловьев. И вдруг осекся. Челюсть будущего матроса отвалилась, как чужая. Маша боялась взглянуть на разбитую банку. А когда взглянула, то, наверное, лицо у нее стало не умнее, чем у Витьки. В растекающейся по полу чесночно-помидорной каше блестели золотые монеты! — Якорем тя! — пришел в себя Витька. — Занавеску закрой. Кому говорят! Маша послушно кинулась к окну. Посторонним совсем необязательно видеть золото в банке домашних консервов. Слухи в Укрополе разносятся со скоростью лесного пожара, а преступники не глухие… За окном уныло мок под дождем город, в котором ничего не случается. Она задернула занавеску и обернулась к Витьке. Присев на корточки у разбитой банки, старший брат Соловьев поднял из лужи и отряхнул что-то вроде скелетика из толстой алюминиевой проволоки. В загнутых лапках скелетик держал столбик монет, обернутый прозрачной пленкой. Ясно: без такой держалки монеты в банке упали бы на дно, их сразу было бы видно. — Фигли пялишься? Мои деньги, где хочу, там и прячу, — сипло сказал Витька, вырывая у скелетика сокровище. Пленка разорвалась, монеты покатились по полу. Витька собирал их по одной, торопливо, как петух клюет. — Твои?! — не поверила Маша. — А то чьи же! Конечно, Витька врал. На его стипендию матроса-ученика такие монеты не купишь. Теперь Маша разглядела, что золотых среди них немного, но все монеты были на вид старинные, дорогие. Чаще всего попадались темно-коричневые — серебро, наверное, оно темнеет от старости. А еще — красноватые с прозеленью, это медь. Витька запустил пальцы в помидорную гущу. Там тоже хватало монет — видно, скелетик не удержал их, когда банка разбилась. — Криволапая ты, Незнамова, — вдруг заявил Витька. — Не знаю, что с тобой делать. Новую банку заправки я с тебя стребую, это железно. А за беспокойство? Приперлась, разбудила, пол загадила… Маша вспомнила, как он бил ее в детстве. До синяков. Иногда ни за что, для своего удовольствия, а потом уж — ради справедливости, за то, что пожаловалась. — …С пола ты уберешь, — Витька быстро входил в роль законного хозяина монет. — Жрачку нам варишь — это я одобряю. Но одной жрачки мало, якорем тя! Он высыпал испачканные заправкой монеты в дуршлаг и стал промывать их водой, катая по дну. Монеты бренчали, перемешивались — пестрые, разные. Мелькнула одна с неровными краями, другая с квадратной дырочкой. Маша сообразила, что двух одинаковых нет. Это коллекция. А раз коллекция, то наверняка из ограбленного музея! Стоило Маше об этом подумать, как в голове у нее выстроилась цепочка: ящик с золотым сервизом на дне моря у Черной Скалы. А вдруг там поблизости был другой ящик, с монетами? Солнечный зайчик от бинокля преступника. Дед говорил, что сначала зайчик блестел где-то у тарного завода. Найденная Петькой на острове итальянская маска. Коренастая фигура в балахоне, ушедшая за стену дождя опять же к тарному заводу. Но там, на пустыре, не только завод. Там еще Макарихин дом. Тот самый дом, где поселился огородник Триантафилиди (уже после ограбления!). Тот дом, где Петька примерял такую же (или все-таки ту же?) итальянскую маску. Наконец, необъяснимая симпатия огородника к отморозку Витьке. В гости зазвал, помидор показал. У него, понимаешь, знакомые в Сочи, а Витька там учится, вот и захватил бы для них подарочек от старины Триантафилиди. Например, банку с заправкой… — Триантафилиди! — громко сказала Маша, глядя в глаза старшему брату Соловьеву. Наглые были глаза и хищные. Как у Барса. — Откуда знаешь? — вскинулся Витька. — Да уж знаю. Витька отвернулся и стал рассовывать мокрые монеты по карманам. — Они музейные, — сказала Маша. — Придется отдать. — Щас, только шнурки поглажу! — Отбросив пустой дуршлаг, Витька схватил Машу за подбородок воняющими чесноком пальцами. — Ты ничего не видела, Незнамова. Тебя здесь вообще нет! А проболтаешься — на куски порву. Что-то многовато сегодня было для Маши братьев Соловьевых с их глупостями. Хотя Витьку с Петькой не сравнить. Бывает же такое: двое совершенно разных людей с одинаковым характером. В старые времена из Витьки получился бы пират, а из Петьки — одинокий ковбой, защитник индейцев… А Витька и вправду может на куски порвать. Во всяком случае, попытается. — Монеты из музея, — повторила Маша. — Их ищет милиция. И Триантафилиди ищет милиция. Вот поймают его, и он расскажет, как отдал тебе банку с заправкой для сочинского знакомого. — Не расскажет, — уверенно хмыкнул Витька. — Думаешь, я не соображаю? Вчера он говорит: «В понедельник посажу тебя на автобус и дам посылочку для племянника. Он тебя встретит в Лазаревском». А полчаса назад приходит, весь мокрый. Тащит банку. Не в понедельник, а сегодня. Не к автобусу, а ко мне домой. Я говорю: «Понедельник послезавтра». А он: «Ой, я ошибся, думал, что ты сегодня уезжаешь…» Шиш он ошибся! Он от рыжья избавился! — Витька подбросил на ладони горсть монет. — Верняк, Незнамова: у него дома сейчас ни одной краденой вещи. Менты придут — он чистенький, помидорками балуется. Думаешь, он скажет, что я его ворованное золото увел? «Вяжите меня, люди добрые, я вор, но только уж и Витьку Соловьева посадите»? Этот мерзавец был прав. Немного утешало то, что Триантафилиди, оказывается, боялся Деда, Машу и Петьку не меньше, чем они его. Они сидели дома и ждали, что вот-вот нагрянут преступники. А преступник у себя дома ждал, что вот-вот нагрянет милиция. И потащил к Витьке банку с «заправкой». Итак, если в доме у Триантафилиди не осталось ни одной вещи из музея, то монеты — единственная улика против грабителя. А монеты у Витьки. А Витька хочет их украсть, зная, что Триантафилиди не выдаст его никогда. Грабитель не выдаст вора, вор не выдаст грабителя, и будет эта парочка разгуливать на свободе! — Не выйдет! — отчеканила Маша. — Монеты мы сдадим в милицию, огородника посадим! — Это кто сказал? — угрожающим шепотом спросил старший брат Соловьев. — Это я сказала. И мой дед, полковник разведки. Они с мамой сейчас едут в Сочи и вернутся с милицией. Я расскажу, что видела у тебя монеты. И Петька расскажет! — Какие монеты, якорем тя?! — Витька нахально побренчал монетами в карманах и грудью пошел на Машу. — Не было ничего! Он пер как бульдозер, выталкивая Машу с кухни. Здоровый, на два года ее старше и на голову выше. Под тельняшкой ходили надутые взрослые мускулы. — Дура ненормальная! Приперлась, заправку материну разбила и давай орать: «Монеты, монеты!» А ну, пошла отсюда, чеканашка! — Сложенными на груди руками Витька толкнул ее в плечо. Маша вылетела с кухни в коридор и больно ударилась о стену. Она подумала, что Витька так и выставит ее из квартиры. А брату скажет — за то, что банку разбила. Петька видит эту разбитую банку, а монет не увидит… Где Петька, почему он притих?! Или не слышит, что здесь творится?! Маша кинулась к ванной. — Куда?! — вцепился ей в локоть Витька. Она вырвалась, влетела к Петьке и навалилась на дверь, чтобы Витька не вломился. Этот балбес пускал кораблики! В ванне среди клочьев пены плавала алюминиевая миска и половинки мыльницы. Петька бомбил их ложками. Маша успела увидеть, как быстро-быстро наливается краской его смущенная физиономия, и вдруг погас свет. С той стороны двери щелкнула задвижка. — Абзац, — прокомментировал Петька. Глава XVIII Стихийное бедствие Стихийное бедствие — это, например, смерч, способный, как игрушку, поднять в воздух грузовик. Или цунами — гигантская волна, смывающая в океан прибрежные города. Или Петька. Ущерба от таких замечательных людей, как Петр Соловьев, не меньше, чем от смерчей и цунами. Ведь смерчи и цунами бывают нечасто, а Петьки каждый день трудятся не покладая рук. Кто утопил подводную лодку системы Самосвалова и свою лодку продырявил? Петр Соловьев. А почему? Потому что ему скомандовали: «Табань!» — но Петр Соловьев не может просто послушаться. Он хочет до всего дойти своим умом и, может быть, отдать другой приказ, в сто раз мудрее и правильнее. Но пока он доходит, время приказов кончается и настает время спасательных работ. Таким людям, как Петр Соловьев, лучше всего сидеть на полянке, очищенной от камушков, и мечтать под неслышный трепет мотыльковых крыльев. Может быть, они придумают новую игру, которой увлечется все человечество, как «Тетрисом» или кубиком Рубика. Или напишут гениальное стихотворение. Такие люди, как Петр Соловьев, на это способны. Но им хочется борьбы и сокрушительных подвигов. Их тянет к тем вещам, которые хуже всего получаются у мечтателей. Вот почему они — стихийное бедствие. Дружить с ними опасно для здоровья. Пропустим все, что и так ясно. Витькин издевательский хохот, Машины крики, непонимающий Петькин лепет. Историю с монетами в банке пропустим тоже. Маша рассказала ее в точности, как написано в этой книжке. Только еще добавила, что Триантафилиди гад и Витька гад. И вот они с Петькой сидели в запертой ванной, а отмороженный старший брат Соловьев горланил за дверью: Жил в Укропле Витя-морячок, Он служил матросом на буксире. Обожал свой славный городок — Да, городок! — И мечтал об девушке об Ире! Пение раздавалось то громче, то тише — судя по всему, Витька бродил по квартире. Петька опечалился, потому что брат, хотя бы и такой, все равно брат. Очень горько, если он становится на скользкую дорожку преступлений. Опечалившись, Петька оторвал дверную ручку, подбил Маше глаз и переколотил невыясненное количество посуды. Он проделал эту большую работу в темноте с потрясающей скоростью настоящего мастера своего дела. Маша не успела бы помешать, если бы даже видела, что Петька собирается делать. Чпок! ОЙ! Дзынь-тарарах! И готово. У Маши в подбитом глазу плавали белые круги. Еще сильнее попало по скуле: половина лица онемела. — Большому кораблю — большое кораблекрушение, — сказал откуда-то с пола Петька и завозился, звеня осколками. — В таз с посудой сел? — поняла Маша. — Ага, в таз. Я тебя задел или мне показалось? — Нет, не показалось! Чем ты меня, кулаком? — Ручкой от двери, — уныло сказал Петька. — Я знал, что ручка плохо держится, но думал, что запор еще хуже. Маша потрогала скулу: под горячей кожей бился пульс. — Макропод несчастный! Как я теперь в школу пойду с синяком?! — В первый раз, что ли? — утешил ее макропод. Дверь ванной открывалась внутрь. После того как Петька оторвал ручку, ее невозможно было распахнуть, даже если бы задвижка с той стороны каким-то чудом открылась. — А где Витька? — спохватилась Маша. Отмороженный старший брат Соловьев почему-то замолк, и тишина была пугающе полная. Хоть бы Витька споткнулся обо что-нибудь или обругал их через дверь. — Смылся, — сказал Петька. Маша уже сама поняла, что смылся. Витьке надо спрятать ворованные монеты. Хорошо, если он закопает их в чьем-нибудь огороде и быстро вернется. А если уедет на автобусе в Сочи, в свое общежитие? На плите кипел борщ. Может быть, он уже залил конфорку, плеснувшись через край, и невидимый смертельный газ течет по квартире. Или борщ весь выкипит, гуща в кастрюле обуглится и начнет гореть. Неизвестно, что из этого получится — пожар, взрыв газа или один дым. Да, в такой обстановочке начинающий вор за дверью — гораздо лучше, чем вообще никого. Но Витька ушел. Оставалось рассчитывать только на себя. Дому было лет двести, и строили его под магазин. Потолок высокий, как в кинозале. И там, под потолком, слабо белело замазанное краской световое окошко. Оно вело в туалет, а оттуда можно через такое же окошко выбраться на кухню. Это на тот случай, если Витька и туалет сообразил запереть. Словом, выход был. Глаза привыкли к темноте. Маша смутно различала край ванны и на ее фоне — Петькин силуэт. — Полезем? — спросила она. — Была бы хоть какая труба… А так не дотянемся, — уныло ответил «укропольский егерь». Но Маша уже все решила. — Я на ванну, ты мне на плечи. — Не удержишь. Лучше я буду снизу, как мужчина. Этого Маша и боялась. Доверить свою молодую жизнь балбесу, который при этом стоит на узком округлом краю ванны?! — Я высоты боюсь, — обманула она Петьку. — Заберешься на раковину, а оттуда ко мне на плечи. — Ладно, попробуем. И Петька стал пробовать: полез на раковину, не дожидаясь, когда Маша влезет на ванну. Раздался непонятный скрип и тяжелый двойной удар, как будто одновременно упало что-то мягкое и что-то твердое. — Свалился? — Маша на ощупь нашла Петькину руку. Как она и думала, «укропольский егерь» валялся на полу. — Мы вдвоем свалились. С раковиной. Главное, я знал, что на левую сторону наступать нельзя, там кронштейн ненадежный, — сообщил Петька. — А зачем наступил? — Да подумал: «А вдруг выдержит?» Я ж тебе сто раз говорил, что замыслы у меня огромные, а исполнение на троечку. Маша расслышала тихое, но настойчивое журчание. Вынула ногу из тапочка, попробовала пол босым пальцем — мокро. Ты и кран своротил! — Это уж само собой, — сказал Петька, удивляясь Машиной непонятливости. — Где раковина, там и кран. Он же к ней приделан. Вода быстро прибывала. Уже и в тапок налилось, а ведь подошва толстая, сантиметра два. Маша нагнулась и ощупала низ двери. В щель едва пролезал мизинец. Школьная задачка про бассейн с двумя трубами: из одной наливается, в другую вытекает… «Ох, как бы не утонуть. И не свариться», — подумала она, потому что вода в тапке становилась все теплее. В темноте хлюпнул Петька. Плачет? — Ты что? — Маму с папой жалко. Сколько они натерпелись из-за Витьки! То соседи жалуются, то директор школы звонит… Думали, теперь все: в колледж поступил, человеком станет. — Какой колледж? У него же ПТУ. — ПТК, — поправил Петька, — называется «профессионально-технический колледж для младшего плавсостава». Вода уже дошла Маше до щиколоток. — Может, на трубе кран есть? — спросила она. — Нет, общие краны на кухне… Маш, я, наверное, из дома убегу. Прикинь, отец не велел мне брать лодку, а я взял, — начал перечислять свои грехи Петька. — За одно за это уже полагается клизма со скипидаром и патефонными иголками. А я еще лодку пробил, Самосвала утопил, наводнение устроил. Тебя в гости привел. — А я-то здесь при чем? — удивилась Маша. — Вообще ты ни при чем, — объяснил Петька, — но чисто конкретно, если бы ты не разбила банку, то ничего бы не было. Ни потопа — ничего. Витька бы отдал банку кому надо и поехал на свой буксир. — Значит, я виновата, что он вор?! — разозлилась Маша. — Да нет. Я ж говорю: ВООБЩЕ не виновата, а ЧИСТО КОНКРЕТНО получается, что виновата. Горячая вода прогрела пол и не остывала, как раньше. Ванная комната наполнилась паром. Ноги сильно пекло, и Маша запрыгнула на край ванны. Надо было что-то делать, а Петька втягивал ее в пустой спор. — Если так разбираться, то все равно ты виноват. Ты просил борщ, а борща без помидоров и чеснока не бывает. Вот я и открыла банку. — А разбивать ее тоже я просил? — вяло отозвался Петька. — Так ведь братец твой ка-ак заорет под руку, вот она и выскользнула. А вода все прибывала. Петька сообразил вытащить пробку из ванны, и оттуда-то вода ушла в сточную трубу. Получилась картина сумасшедшего художника. Ванная комната, полная воды, и в ней единственное почти сухое место: ванна. Там среди недомытой посуды сидят двое и спорят на тему «Если бы да кабы». И все это в темноте. «Обняться бы, как в «Титанике», — подумала Маша, — и чтобы издалека тихо доносилась песня Селин Дион…» Но рядом не Леонардо ди Каприо, а рыжий Петька Соловьев. Хотя в темноте и не видно, что Петька. Если бы не бубнил все время… — Маш, тогда боцман с буксира виноват. Это же он велел Витьке принести дубовую доску. Витька пошел на тарный и встретил Триантафилиди… — Доску можно было купить в магазине, — устало сказала Маша. Становилось трудно дышать. — А если тебе охота и дальше искать виноватого, то вот задачка: что было бы, если бы кое-кто не пускал кораблики в ванной, а мыл посуду на кухне, как все люди? — Кругом я виноват, — горестно вздохнул Петька. — Вот и хочу сбежать. — Чтобы родителей утешить? Старший сын вор, зато младший — беспризорник? — Почему беспризорник? — возразил Петька. — Я потом найдусь. Они обрадуются и все простят. Ответить на это было нечего. У Петьки своя голова на плечах. Из коридора слышался плеск льющейся из-под двери воды. Будь квартира не на первом этаже, уже прибежали бы залитые соседи. — Давай соседям покричим, — сказала Маша. — Бесполезняк. Потолок из ракушечника, в метр толщиной — забыла, что ли? — Я и не знала никогда. — Ракушечник получается из ракушек, — сообщил Петька. — Миллионы лет им, вот они и слежались в камень. — Очень полезные сведения, — съехидничала Маша. — Петька, не раскисай. Давай еще попробуем в окошко залезть. — Как? Я раковину вчистую сорвал, там стенка голая. Погоди, вот наберется побольше воды, мы всплывем. — Мы раньше сваримся. А почему идет одна горячая вода? — Холодная тоже идет, только почему-то слабее. — Петька помолчал, повздыхал и выдал один из своих огромных замыслов: — Маш, допустим, я встану на край ванны, упрусь в стену. А ты по мне полезешь, как по дереву. Маша представила себе эту картину: — На тебе веток нет, чтобы как по дереву. Если бы веревку привязать… — Ага, на шею. — Почему? К поясу. Сделать петлю, как стремя у лошадей. Я — раз, ногой в петлю. Потом — два, тебе на плечи. — А из чего петлю? — Из полотенца, мы же в ванной… — И тут Машу осенило: — Петька, грязное белье у вас где? — Ну, под ванной. — Доставай все. Простыни есть? — Да вроде есть. Что-то случилось с «укропольским егерем». Без расспросов и споров он вывалился за борт ванны и заплескался, как морж. — Держи! Горячая тряпка угодила Маше лицо. За ней, мокро шмякаясь, полетели другие. От них шибало паром. Бедный Петька, он там сварится. Тяжело дыша, Петька перевалился в ванну, как пловец через борт лодки. — Ну и жарынь! Маша на ощупь связывала тряпки. Простыня, еще одна — хорошо. А это футболка — тянется, не подойдет. Двух простыней хватит? Нет, нужна еще одна, веревка должна быть длинной. — А мне что делать? — покорно спросил Петька. Бери что под руку попадется и бросай в окно, пока не выбьешь. Петька чем-то позвякал, выбирая подходящий снаряд, и без предупреждения кинул. Дзынь! — на Машу посыпались осколки. Окошко под потолком белело как ни в чем не бывало. — Ты чем кидаешься? — Тарелками. — А если осколок в глаз отлетит? — А если сковородка чугунная по башке отлетит? — Сковородка? С ручкой? Давай сюда. Как раз то, чего не хватало, — большая чугунная сковорода с надежной литой ручкой. Маша привязала ее к концу своей простынной веревки. Петька продолжал бросаться тарелками. На третий раз он попал. Замазанное краской стекло вылетело, и оконный проем под потолком засветился ярче. Петька рассмотрел Машину работу, все понял и стал критиковать: — Вот если бы у тебя крюк был, а то сковородка! — С крюком любой дурак влезет, — отрезала Маша. Простыню она привязала у основания ручки, в середине сковороды. Теперь надо было забросить ее в окошко, и не как-нибудь, а в угол рамы. Тогда получится треугольник: нижняя планка рамы, боковая планка рамы и наискось между ними сковорода. Она удержит человека, если не съедет вбок. А если съедет, неудачливый альпинист свалится в кипяток и еще получит по голове сковородкой. Маша посмотрела на светящееся далеко вверху окошко и подумала, что этим альпинистом придется быть ей. Петька уже достаточно погромил. Может быть, по какому-то космическому закону справедливости он расплачивался за свое утреннее везение? — Спрячься, если можешь, — сказала она, размахнулась и бросила. Сковорода с тянущейся за ней простыней влетела в окошко, не коснувшись краев, как удачно брошенный баскетбольный мяч в корзину. Блям! Повиснув на простыне, сковорода лязгнула по ту сторону стены. Маша стала потихоньку натягивать простыню. В окне появилась ручка. Она торчала как надо — не вверх, а в сторону, — и как надо зацепилась за боковую часть рамы. Похоже, теперь начало везти Маше. Разве нечаянно разбитая банка — не чистое везение? Петька нашел сервиз, она — монеты. Петька натворил дел в ванной, а она все исправит, насколько можно. Может, у них одна удача на двоих? Петьке она достается утром, а ей — вечером? Маша подскочила и повисла на простыне, вцепившись в узел. Сковородка держала. Подняться по веревке на одних руках — не задача для частного сыщика Марии Незнамовой. Она сама не заметила, как взвилась до самого верха. Тут стало труднее. Из рамы торчали зубастые осколки. Маша обвила простыню ногами и, держась одной рукой, стала расчищать окошко. Некоторые осколки вынимались легко, другие приходилось расшатывать. Она порезала палец и только потом догадалась крикнуть Петьке, чтобы он бросил ей тряпку. С тряпкой дело пошло совсем легко. Маша выломала самые непослушные осколки и даже вытерла с рамы пыль, чтобы не испачкаться. Просунула в окошко руку и голову. Отпустила простыню, подтянула вторую руку, пролезла до пояса… И поняла, что зря старалась. Она висела на четырехметровой высоте. Внизу, в полумраке, поблескивала вода и рябили твердые, как булыжники, и бурые, как засохшая кровь, кафельные плитки. Хорошо, хоть унитаз был в стороне. Погибнуть, врубившись макушкой в унитаз, было бы совсем унизительно. Нет, надо выбираться назад. Приготовить вторую веревку из простынок… Стоп! Зачем вторую? Маша нашарила под боком сырую простыню. Как поднялась, так можно и спуститься. Надо только перевесить простыню наоборот. Лежать животом на срезе окошка было неудобно. Она не могла глубоко вдохнуть и дышала часто и мелко, как собака в жару. Долго так не продержишься, надо поторапливаться! И вдруг простынка юркнула вниз, как живая, и выскользнула из руки, хлестнув Машу по лицу мокрым хвостом. Плюх! — упала в воду сковородка. Путь к отступлению был отрезан. Спрыгнуть назад в чугунную ванну — значит наверняка переломать ноги. — Маш, случилось что? — забеспокоился Петька. — Погоди, я думаю! — прохрипела она. Живот резало нестерпимо, как ножом. В глазах поплыли круги. Маша вспомнила, как в одном кино толстого здорового человека задушили не за шею, а обхватив поперек живота, где солнечное сплетение. — Ты чего туда залезла? — спросил Динамит. Она подумала, что у нее начинаются предсмертные видения. Глава XlX Подвиг Динамита Висит Незнамова в уборной. Ей там и сухо, и просторно.      Стих «На спасение Незнамовой», который Динамит назвал бы эпиграммой, если бы знал слово «эпиграмма». Еще весной в жизни Динамита случилось непоправимое. Его записали в школу. Долгое время Динамит надеялся, что родители забудут о своем опрометчивом поступке. Как всегда, его отдали на лето бабушке в Укрополь. Как всегда, это означало, что можно ходить босиком и купаться до «гусиной кожи». Словом, в жизни ровно ничего не изменилось из-за того, что Динамита куда-то записали. И вдруг неделю назад родители приехали на выходные и подарили ему ранец отвратительно розового девчачьего цвета. Стало ясно, что школы не избежать. Динамит любил учиться. Он уже умел читать вслух, писать печатными буквами и считать до сколько хочешь. Но при этом справедливо полагал, что одиннадцать лет учебы — ужасающе много. А потом ведь еще надо учиться на пожарного и работать до самой пенсии! Свобода кончилась неожиданно, как семечки в кармане. Динамит вовсю смаковал ее оставшиеся крохи. Если бы не дождь, он бы до ночи мотался по Укрополю, выискивая еще не попробованные сорта персиков в чужих садах и еще не дернутых за хвост кошек. Но случился дождь, и Динамит поплелся домой. Бабушки не было. Скорее всего, она пережидала ливень у какой-нибудь престарелой подружки, надеясь, что Динамит не затеет разрушительных игр, а пойдет к Петьке. Динамит и пошел. Но Петьки дома не было. А Витька хотя и дал Динамиту примерить свою морскую фуражку, но в уплату отпустил ему такого щелбана, что Динамит ушел, глотая слезы. Ключ от бабушкиной квартиры висел у него на шее. Жалкая игра в самостоятельность! Что толку быть в доме за главного, когда спички, ножницы и даже бабушкина медаль в честь тысячелетия города Киева заперты под замок?! Динамит съел оставленную для него булочку, немножко починил будильник, закопал в цветочный горшок оставшиеся от починки винтики и загрустил. Он чувствовал себя одиноким, как Реми из книжки «Без семьи», которую бабушка читала ему на ночь. Но у Реми была обезьянка, а у него даже бабушка носится неизвестно где. Динамит решил нажаловаться на нее родителям, когда они приедут забирать его домой в Сочи. От нечего делать он включил телевизор. Телик был для Динамита предпоследним развлечением из всех возможных. Последним и крайним было — пореветь, но это даже не пришло ему в голову. Ведь известно, что реветь без свидетелей — только время тратить. Итак, он включил телевизор и посмотрел рекламу подгузников. Переключил на другую программу и посмотрел рекламу других подгузников. Ему нравилось. Глядя на бестолковых младенцев в памперсах, Динамит чувствовал себя, как ветеран войны при виде необстрелянных новобранцев. Он еще раз переключил программу. С экрана прямо в глаза Динамиту смотрел всклокоченный и страшный дедушка Коля! Его белый пиджак висел обгорелыми клочьями. На лбу была повязка с проступившим пятном крови. — Я преступник. Полчаса назад мне пришлось оказать сопротивление сотруднику милиции. Это считается преступлением во всех странах, — теребя узел грязного галстука, говорил он. Динамит испугался: зачем же так-то? Когда говорят: «Мне пришлось что-то сделать», это значит: «Я не нарочно». А раз не нарочно, то и молчал бы. Зачем признаваться? Может, как-нибудь сойдет. — Меня оправдывает только то, что я вынужденно пошел на этот шаг, — повернул в нужную сторону дедушка Коля. Динамит одобрительно кивнул: «оправдывает» — это правильно. А потом надо сказать: «Я больше не буду». Камера отъехала, и показалась дикторша Алена, как всегда причесанная волосок к волоску. Она, оказывается, сидела рядом. — Николай Георгиевич, но вы же раскрыли ограбление Музея дворянского быта? — подсказала Алена, ерзая локтем, чтобы не запачкаться о дедушку. — Да. Сегодня днем я держал в руках блюдце из золотого сервиза князя Потемкина. — Дедушка Коля протянул руку в сторону. (Динамиту показалось, что сейчас она высунется из телевизора.) Когда рука вернулась на экран, в ней была цветная картинка с блюдечком. — Вот такое блюдце, — продолжал дедушка Коля. — Я его спрятал. Я знаю, где оно и где остальной сервиз. Мне и моей невестке пришлось прорываться с боем, чтобы сообщить эту тайну. Динамит спохватился и побежал к Петьке. Или на крайний случай к Витьке, если Петька еще не пришел. Нет, Петька должен, должен был вернуться! Потому что поздно, потому что дождь и потому что Динамит не мог смотреть один такую важную передачу. По лестничной площадке разливалась огромная лужа. Бойкий ручеек бежал вниз, в подвал. Динамит посмотрел на потолок — сухо. Ступил в лужу босой ногой. Вода была теплая. Он подошел к Петькиной двери и увидел, что льет из-под нее! Стучаться в толстую старинную дверь было бесполезно, это сто раз проверено. Нужно дотянуться до звонка палочкой или, повернувшись к двери спиной, бить каблуком. Пришлось возвращаться к себе, чтобы найти палочку или обуться. Он вошел в прихожую. — Мне не поверили, — слышался из комнаты голос дедушки Коли. — Меня пытались задержать до выяснения личности, и никто из милиционеров не прислушался к моим словам. Я обращаюсь к руководству милиции и Федеральной службы безопасности. Товарищи начальники! Есть же среди вас хоть один разумный человек! Динамит кивнул, хотя не был начальником милиции и Федеральной службы безопасности. Зато был разумным человеком. Сейчас он думал не о золотом блюдечке, а о потопе в Петькиной квартире. Если бы кто-то был дома, он бы сам выключил воду. Значит, у Петьки никого нет.. Придя к такому выводу, Динамит разволновался. Ключ от квартиры Соловьевых висел на гвоздике тут же, в прихожей. Его оставляли бабушке Динамита на всякий пожарный случай. Такие случаи возникали, например, когда Петька терял свой ключ, а родители были на работе. Нынешний случай был в сто раз пожарнее, то есть потопнее. Но Динамит боялся идти в квартиру один. Телевизор в комнате заговорил женскими голосами. Алена и, кажется, мама Незнамовой на все лады повторяли: — Очевидно, ГРАБИТЕЛИ… — ГРАБИТЕЛИ, судя по всему… — А почему вы считаете, что ГРАБИТЕЛИ?.. Динамит понял: мама Незнамовой из Укрополя, дедушка Коля из Укрополя, значит, и грабители в Укрополе. А вдруг они добрались до Петькиной квартиры? Своровали краны, вот и полилась вода. Сбегать за соседями сверху? Но это был бы бесславный поступок. Так ничего и не решив, он стал добывать ключ. Специально от Динамита бабушка вешала его высоко, выше двери. Подходящей палки не нашлось, и Динамит начал сбивать ключ сандалиями. Из-под Петькиной двери здорово лило. Вся лестничная площадка была уже под водой. Первый тоненький ручеек пробился в прихожую к Динамиту. Он вдруг понял, что валяет дурака, сбегал в комнату за стулом, подставил его и снял ключ, подцепив зонтиком. Надо было сразу так сделать, а то обои вокруг гвоздика украсились отпечатками подошв, как будто Динамит ходил по стене. Когда он вернулся к Петькиной двери, телевизор опять орал про сухие попки. Рекламу всегда пускают громче других передач. Динамит вставил ключ, сказал себе, что пожарные ничего не боятся, и решительно — щелк, щелк! — повернул ключ на два оборота. Дверь толкнула его в грудь. По ногам плеснула теплая волна. Квартира утопала в банном пару. Динамит не доставал до выключателя. Но света с лестничной площадки хватало, чтобы брести по воде, ни на что не натыкаясь. А впереди брезжил другой свет. Судя по всему, он горел на кухне. Чем дальше продвигался Динамит, тем горячее становилась вода под ногами. Он понял, что приближается к источнику. Гуще всего пар стоял в коридорчике у кухни. Вода клокотала, выбиваясь из-под двери ванной. В горячем водовороте кружился чей-то одинокий тапок. Его носило от кухни к ванной и обратно. А в ванной слышалась непонятная возня! Динамит хотел крикнуть и вдруг заметил, что дверь заперта на задвижку. Это меняло дело. Хорошего человека в ванной не запрут. Вдруг там грабитель? А что? Запросто! К примеру, он пришел, а Петька заманил его в ванную и запер. А сам в милицию побежал. Самосвалова нет, но на одного грабителя хватит и милицейского сержанта-водителя Славы. В крайнем случае можно обратиться за помощью к народу. Динамит на цыпочках стал отходить от двери. Ну его, грабителя. Лучше дождаться Петьку. Он уже хотел повернуться и бежать, как вдруг ясно расслышал голос Незнамовой! Возникла интересная коллизия, как сказал бы Дед. С одной стороны, голос раздавался из туалета, а воспитанный человек не сунется в туалет, если там занято. С другой стороны, надо же узнать, что случилось. Не каждый день происходит потоп и грабители запираются в ванной. Дверь туалета была приоткрыта. Свет с кухни проникал в окошко под потолком. Снова послышался голос Незнамовой. Теперь Динамит даже расслышал, что она сказала: «Я думаю». Нашла место! Он заглянул в щелку. И НИКОГО НЕ УВИДЕЛ! Не понимая, что происходит, Динамит распахнул дверь. Вверху, под самым потолком, прямо из стены торчала половинка Незнамовой!!! — Ты чего туда залезла? — оторопело спросил Динамит. Глава XX Это же самосвал! Машу спасли играючи: Петька просто подставил ей под ноги лестницу. Первым делом она кинулась на кухню и выключила огонь под кастрюлей с борщом. А Петька быстро нашел нужные краны и перекрыл воду во всей квартире, ничего при этом не сломав. Маше стало казаться, что жизненные невзгоды изменили «укропольского егеря» к лучшему. Но не тут-то было. С торжествующим видом Петька притащил садовый насос. — Отдыхай, Незнамова. Все остальное сделает техника, — объявил он и повернул выключатель. Техника захрюкала. Шланг обдал водой сунувшегося поближе Динамита и заскакал по полу. Петька поймал его и бросил в ванну, но шланг только шипел и плевался. Мелковато у нас, — озабоченно пожаловался Петька. Вода кругом стояла по щиколотку. — В инструкции написано, что надежная работа обеспечивается в водоеме не мельче пятнадцати сантиметров. А ты напусти еще водички, чтобы обеспечить надежную работу, — посоветовала Маша. Она разрезала наискось большую пластиковую бутылку, и получилось два черпака. Один Маша взяла себе, другим завладел Динамит. Вдвоем с дошколенком они собрали с полов сто восемьдесят четыре таза воды, а Петька мудрил над насосом и говорил: — Отдохните, я все налажу. Тут надо манжетку нарастить, всего и делов. И он все наладил, но к тому времени оставалось только подтереть полы тряпками. Петька испытал насос в тазу с водой. Кажется, он был недоволен тем, что Маша и Динамит сделали всю работу и не дали ему применить новую технику. Сильно пахло чесноком. Потоп разнес по квартире три литра заправки, и запах теперь не скоро выветрится. Вытирая полы, Маша добралась до кухни. На плите остывала кастрюля со злополучным борщом. Отмытые дочиста осколки банки валялись по всему полу. Под одним, как в прозрачном шалашике, лежало целых две монеты — золотая и серебряная! Динамит уже пересказал, как сумел, телепередачу с дедушкой Колей, и Маша поняла, что Деду опять не верят. Да и как ему поверить? Грязный, оборванный старик что-то лепечет о сокровищах на дне моря. А у самого вместо доказательств — картинка с золотым блюдечком, вместо документов — подозрительная бумажка из американской тюрьмы… Было ясно, что после телепередачи он пойдет в милицию доказывать свое. Вот бы пригодились Деду монеты из музея! Маша стала обдумывать разные способы поскорее доехать в Сочи. И тут на глаза ей попался проволочный скелетик, державший монеты в банке. Еще одно вещественное доказательство для милиции. Она повертела скелетик в руках, представляя, как он сидел в банке. Четыре растопыренные лапки сверху, четыре снизу — это чтобы он держался плотно, не болтаясь и не звякая по стеклу. Еще десятка два лапок были загнуты: раньше они прижимали столбики монет. А это что? В сплетении проволок виднелась трубочка из фольги. Она почти сливалась цветом со скелетиком. Маша выцарапала у него трубочку, развернула и нашла плотно скатанную в рулон записку: «Кашель, муфлон трекает, что скоро покапает в Турцию. Отмаксай ему тонну деревяшек, а как западет, засвети драхмы и смаръяжь, что теперь он замазан. Пускай толкнет драхмы в Турции и привезет нам капусты на первое время. Гони фуфло по-любому, лишь бы привез, а там дадим ему оборотку. Ментавра не вали. Пусть пайку хавает, а ты паси его в оба. Пока не подорвем отсюда, шлак нам без мазы. Вернем свое, тогда прикроем ему дых мякотью. Седой» Сначала Маша ничего не поняла. У муфлона кашель, а ментавра надо пасти. Зоопарк. Она прочитала записку еще раз и стала разбирать по слову. Кашель — обращение, воровская кличка. Одним пишут: «Дорогой Иван Иванович», а другим — «Кашель», потому что большего они не заслужили. Муфлон — кажется, горный козел. Козел! Так, так… — Петь! — крикнула Маша. — А Витька в Турцию не собирался? — А что? — в дверь заглянул Петька с тряпкой в руках. Наконец-то взялся за ум. — Он говорил, что его буксир пойдет в Турцию, ракушки с днища соскребать. Но Витьку не возьмут. У него документов для заграницы нет. Кое-что прояснилось. Дотрекался муфлон Витька. Если бы он сейчас не прикарманил монеты, то позже получил бы их от вора Кашля с приказом продать в Турции. Но в Турцию его не возьмут. Скорее всего, Витька бы не признался во вранье, а взял монеты и стал скрываться от грабителей… Ладно. Этого уже не будет никогда. Гораздо интереснее вторая часть записки. «Ментавра не вали». Минотавр — мифическое чудище, человек с головой быка. Но их не бывает. Может быть, ментавр — это мент, милиционер? Тогда выходит: «Милиционера не вали, пусть что-то паяет, а ты его паси (то есть присматривай за ним?) в оба глаза». Подошел Петька и потянул из рук у Маши записку: — Это что? — В банке лежало. Муфлон — твой Витька, а про ментавра я еще до конца не поняла. «Укропольский егерь» пробежал записку глазами и не задумываясь выдал: — Плохи дела у этого ментавра. Убивать его хотят, правда, не сразу. А пока в плену держат. — Да ну! — не поверила Маша. — Тут ни слова про плен. И про убийство тоже. Если «валить» — это «убивать», то Седой, наоборот, пишет: «Ментавра не вали». — А потом-то? «Прикроем ему дых мякотью», — с выражением прочитал Петька и для наглядности закрыл себе от ладонью. — Пускай, — согласилась Маша, — но про плен-то где? — А где еще пайку едят? — Едят?! Пайка — это когда паяют! Паяльником. — Простота! — снисходительно улыбнулся Петька. — пайка — это паек. Порция, другими словами. И получается, что Кашель стережет этого ментавра, кормит. А как ни вернут свое… — Сокровища, — вставила Маша. — Ну! Поднимут из моря сокровища, соберутся бежать — задушат ментавра! — «Бежать» здесь тоже не написано, — сомневалась Маша. — Они что-то взорвать хотят. — Не взорвать, а подорвать, и не что-то, а отсюда. «Мужичок с ноготок» читала? «Рванул под уздцы и быстрей зашагал». Вот и они рванут. А перед этим прикроют дых ментавру. — Самосвалову, — добавила Маша, еще не до конца веря своей догадке. Петька молчал. Брови у него ползли на лоб, а губы немо шевелились. — Сто пудов, Самосвалову, — тихо выдохнул «укропольский егерь». — Я же вчера видел, как Триантафилиди с ним разговаривал! Маша с Петькой говорили взахлеб, наперегонки, то споря, то понимая друг друга с полуслова, и забытое вспоминалось, а догадки превращались в уверенность. Вчерашний день. После кораблекрушения Евгений Евгеньич развозит по домам Петьку с Динамитом и Машу с Дедом. Петька переодевается в сухое, берет оставленную у Торговой пристани тележку и возвращается на берег безымянной бухты. Ему нужно довезти до сарая пробитую лодку. Но рабочие с тарного, оказывается, уже все сделали, не дожидаясь его просьб. Петька остается поглядеть, как спасают подводную лодку Самосвалова. Ее волоком протащили по дну до мелководья, прицепив к двум моторкам. Дело близится к концу: Самосвалов уже подогнал свой «уазик», чтобы на буксире втянуть подлодку на обрыв. Петьке становится неинтересно, и он бежит в универмаг за клеем для своей лодки. Вновь он видит Самосвалова в универмаге. Начальник укропольской милиции стоит у прилавка, где продают фотопленку и делают карточки. В очереди перед ним компания младшеклассников. Серьезные-то люди давно снимают цифровыми камерами, несерьезные — телефонами, а пленочными «мыльницами» забавляются одни дети. И Самосвал. Петька похихикал про себя и отлично запомнил, что на груди у начальника укропольской милиции висел желтый фотик для подводной съемки. Тот самый, которым он щелкнул загадочного рыцаря. Почему-то Самосвал был в парадной милицейской форме с белой рубашкой. Как назло, прилавок с фотопленками у самого выхода — мимо не проскочишь. А Петька чувствует себя виноватым за кораблекрушение и не хочет попадаться на глаза Самосвалу. Он ждет, прячась за колонной. И тут к Самосвалову подходит Триантафилиди! Только Петька не узнал огородника без его знаменитого помидора. Теперь самое интересное: когда подошла очередь Самосвала, он только поговорил с приемщицей, а пленку не отдал. И вышел из универмага вдвоем с Триантафилиди! С тех пор Петька его не видел… Сейчас, когда известно, что Триантафилиди — главарь грабителей Седой, можно догадаться о многом. Во время испытаний подводной лодки Триантафилиди-Седой был в Укрополе. На берегу безымянной бухты собралось полгорода. Конечно же, старый грабитель тоже стоял в толпе. Появление подводной лодки неподалеку от Черной Скалы было слишком тревожным событием, чтобы его пропустить. Услышав о сверкающем рыцаре на дне моря, Седой прекрасно понял, что Самосвалов нашел доспехи из музея. А желтый фотик у милиционера видели все, кто был на пристани… Рассчитав, что Самосвал сразу побежит печатать снимки, Седой подкараулил его в универмаге. Самосвал торопился сделать карточки, чтобы не с пустыми руками ехать к ученым академикам. Но в Укрополе нет автомата для фотопечати. Пленки куда-то увозят и выдают готовые карточки только на следующий день. Видно, Самосвалов об этом не знал и надеялся, что ему сделают снимки за час, как в больших городах. Тут к нему и подошел Триантафилиди-Седой. А начальник укропольской милиции очень внимателен к приезжим. Он всех курортников знает по именам. Познакомиться с ним Седому было нетрудно. Тема для разговора сама напрашивалась: подводная лодка, сверкающий рыцарь. Седой, понятно, спросил, что Самосвал тут делает, а Самосвал не стал скрывать, что сфотографировал рыцаря и хочет сдать пленку. С этого момента его участь была решена. Преступник не мог отпустить милиционера с такой важной уликой. Самосвалов тем временем узнал от приемщицы, что карточки будут готовы только завтра. Он уже приготовился ехать к ученым, даже парадную рубашку надел. Откладывать поездку не хотелось: завтра выходной, ученых не найдешь. Взяв пленку, чтобы напечатать карточки в Сочи, Самосвалов сел в свой «уазик». А Седой напросился к нему в попутчики. Остальное легко угадать. Седой сказал, что собирается к племяннику в Лазаревское. Это пригород Сочи, Самосвалу было по дороге. Потом Седой как-то заманил его в дом к «племяннику». Может, пообещал холодного кваску или разыграл приступ какой-нибудь стариковской болезни. Словом, ментавр попался на удочку и теперь сидит под присмотром Кашля, а пленка с рыцарем, конечно, засвечена. Опасный свидетель был выведен из игры. Но, к несчастью для грабителей, он успел разболтать о рыцаре. Поэтому Триантафилиди спешил окончательно перебраться в Укрополь, поближе к сокровищам. В тот же вечер, наняв мебельный фургон, он переехал в Макарихин дом. Странный это был переезд. Среди вещей огородника-новосела не оказалось ни ведер, ни садовых инструментов, ни стола и стульев, ни даже кровати. Зато была маска для подводного плавания и ласты. Понятно, что Седой не собирался задерживаться в Укрополе. При первой же возможности он достанет сокровища со дна моря и уедет. А мебельный фургон, старый шкаф, набитые неизвестно чем узлы и чемоданы — всего лишь обманка для любопытных: «Смотрите все: огородник Триантафилиди поселился здесь надолго!» До этого момента Маше с Петькой все было ясно, а дальше начинались загадки. У Макарихиного дома Триантафилиди встретил Витьку и зазвал его в гости. Слово за слово, Витька наврал, что скоро поплывет в Турцию. Триантафилиди сообразил: вот кто может продать монеты за границей! И сам наврал про племянника, который ждет не дождется овощей от дяди. Непохоже, что в тот момент он куда-то спешил. А на следующее утро Триантафилиди вернулся на такси из Сочи. Где он был ночью — непонятно. Если бы ездил проведать Кашля, то не стал бы потом отправлять ему записку в банке с монетами. Мог бы и на словах обо всем договориться. Куча неясностей связана с монетами и с итальянской маской на острове Черная Скала. С утра у Триантафилиди не было времени выловить монеты из моря, побывать на острове и потерять маску. На обратном пути он обязательно попался бы на глаза Маше, Деду и Петьке. Может, преступник заметил их первым и все время был рядом, прячась на острове за камнями? Но тогда кто следил за ними с берега в бинокль? Получается, что преступников было не двое, а больше. Седой подглядывал в бинокль за Машей, Дедом и Петькой. Потом он побежал договариваться с пограничниками, чтобы те узнали их адрес. Кашель в Лазаревском стерег плененного Самосвалова. К Третьему Седой ездил ночью. (А Кашля не видел, поэтому и написал ему записку. Четвертый (или тот же Третий?) поднял монеты со дна моря и потерял на острове маску. Это было или рано утром, или незадолго до того, как Маша, Дед и Петька подплыли к острову. Если у преступника был акваланг, он мог уйти под воду и остаться незамеченным. — Надо спасать Самосвала, — подвел итог Петька. — Седой нервничает, вон, монеты отдал Витьке раньше времени. Вдруг он решит, что Самосвала пора кокнуть? — У нас две монеты, — напомнила Маша. — С монетами нам поверят. Если телефоны еще не заработали, то сядем в автобус, поедем в Сочи… — Она говорила, а Петька упрямо сжимал губы в ниточку. Он стал похож на лягушонка. Маша прекрасно знала эту гримасу и не ожидала ничего разумного от «укропольского егеря». — Или к Славе-сержанту пойдем, — просительным голосом закончила она. — Ага, — поддакнул Петька, — и в ямку закопал, и надпись написал. — Какую надпись? — не поняла Маша. — Что у попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил! — Круглая Петькина физиономия сияла: попалась, попалась! — Ты можешь быть серьезным?! — взорвалась Маша. — Я-то серьезный. Я очень серьезный, а ты глупости болтаешь. «Сядем в автобус!» — гнусаво передразнил Петька. — Прикинь, за нами целый день в бинокль следили, нас, может, пять преступников знают в лицо. А мы знаем одного Триантафилиди. Да нам нельзя носа показывать ни у автобусной станции, ни у милиции. Только сунемся, а нас — цап-царап! — Тогда пойдем на шоссе и будем проситься в попутки, — предложила Маша. «Укропольский егерь» ехидно улыбался. Да, она сморозила глупость. Разве узнаешь, кто согласится тебя подвезти — добрый человек или преступник? Сдаваться не хотелось. Маша была уверена, что Петька сейчас предложит свой план, похожий на кино с погонями, драками и, возможно, взрывами. — А где Динамит? — спросила она, чтобы потянуть время. Петька побледнел: — Насос! Я насос не выключил из розетки. А Динамит ПРИГЛЯДЫВАЛСЯ, когда я его разбирал! Они бросились по комнатам. Динамит спал, свернувшись калачиком на сыром полу. В кулаке у него была зажата Петькина отвертка, а рядом валялся разобранный по винтику насос. Глава XXI План «укропольского егеря» Мопед ревел, булькал и кашлял. Когда он с разгона врезался в лужи, поднимая тучи брызг, Маша прятала лицо за Петькиной спиной. Грязь из-под колес обдавала ей бока и спину, брызгала на голую шею и сползала за шиворот. Она сама не верила, что согласилась участвовать в этом сумасшествии. Вершиной глупости был колотивший ее по спине автомат для пейнтбола. Это игрушечное оружие, специально придуманное так, чтобы никого не ранить, все же немного добавляло Маше уверенности. Петька переделал боеприпасы к автомату: шприцем вытянул из шариков краску и вместо нее впрыснул нашатырного спирта. Таких вонючих шариков получилось ровно десять. План «укропольского егеря» был прост и опасен, как топор. Приехать в Лазаревское, найти «племянника Триантафилиди» и по-преступницки сказать ему: «Привет, Кашель. Пахан тебе маляву прислал». Тут в плане была тонкость, психологический расчет, которым Петька очень гордился. С одной стороны, Кашель не станет держать на крыльце посланца Седого. Ему придется впустить Петьку в дом. Но, с другой стороны, нельзя ждать, что матерый преступник доверчиво потащит его смотреть на пленного мента. Нет, Кашель останется с Петькой в прихожей или поведет его еще куда-нибудь, НО НЕ ТУДА, ГДЕ СПРЯТАН САМОСВАЛОВ. Это место предстояло найти Маше. Пока грабитель будет читать записку и расспрашивать Петьку, она тайно проникнет в дом через окно и освободит Самосвала. Все вместе они накинутся на Кашля, а потом поедут в Сочи выручать Деда. Может оказаться, что все окна закрыты. Тогда Маша ворвется в дверь и с криком «Руки вверх!» возьмет преступника на мушку. Для внушительности Петька уступил ей свой комбинезон «Егеря Укрополя» и велел не снимать мотошлем. На несколько секунд Кашель отвлечется, это уж точно. А Петька даст ему по башке чем-нибудь тяжелым. Потом надо, как в первом варианте, освободить Самосвалова и так далее. На самый крайний случай оставался автомат с вонючими шариками. Петька уверял, что они если не свалят преступника с ног, то заставят бежать. Мопед выскочил на шоссе, и Петька прибавил газу. Ветер забрался Маше под великоватый шлем и пел в ушах. Казалось, они летят с бешеной скоростью, но все попутные машины легко их обгоняли, обдавая грязью. Впереди вспыхивали рубиновые огоньки. Машины почему-то притормаживали и снова прибавляли скорость. Петька притормозил там, где и все, и совсем остановился. Фара мопеда осветила «уазик» с погашенными огнями. Сначала Маша не поняла, на что смотреть. «Уазик» стоял на обочине и никому не мешал. Он был не новый, палевого цвета, как у мамы. Хозяин почему-то не натянул брезентовый тент и, наверное, вымок под дождем. Потом до нее дошел запах гари. Маша разглядела, что краска на дугах от тента где закоптилась, где выгорела до голой стали. Из обугленных сидений торчали пружины. В канаве у обочины что-то поблескивало. Петька подъехал ближе и направил туда фару. Слабый желтый луч вырезал из темноты колесо перевернутой машины, часть днища и разбросанные по откосу осколки стекла. Встречная «Волга» мигнула фарами. Маша отвернулась от слепящего света, и в глаза ей бросился заляпанный номер «уазика». Из-под натеков грязи проступали знакомые цифры. «УАЗИК» БЫЛ МАМИН! Глава XXII Тоже короткая «Волга» мигнула фарами. Две фигурки на мопеде отвернулись от яркого света. Промелькнул «уазик» на обочине. Водитель переключил свет с дальнего на ближний, чтобы не слепить людей во встречных машинах, и прибавил скорость. Дед оглянулся: черный комбинезон одной из фигурок показался ему знакомым. В потоках дождевой воды на стекле дрожали блики света от мопедной фары, а больше ничего не было видно. — Растащат ваш «уазик» по частям, Николай Георгиевич, — по-своему понял его второй пассажир «Волги». — Митяй, — он тронул водителя за плечо, — свяжись с дорожной инспекцией: почему они охрану не поставили? — Не надо, — сказал Дед. — Горелый «уазик», кому он сдался? А невестке я новый куплю. — Ого! — обернулся Митяй. — В разведке так хорошо платят пенсионерам? В Америке считается неприличным спрашивать о чужих деньгах. Дед удивился нахальству водилы, а потом напомнил себе, что уже неделю живет в России, пора привыкать. — Я еще не пенсионер, — сказал он. — Мне, видишь ли, трудновато было оформить пенсию, сидя в американской тюрьме. А что касается денег, то я получил жалованье за двадцать лет и собираюсь потратить его за месяц. — А потом? — осуждающим тоном спросил Митяй. — Хватит! За дорогой следи! — оборвал его второй пассажир. — Ничего, Николай Иваныч, это приятные вопросы, — улыбнулся Дед. — Знаешь, у меня двадцать лет не было близких друзей, а тут — сразу двое родных. С внучкой я познакомился вчера, а с дочкой сегодня. Приехал с тюремной справкой да еще стащил у них все деньги, которые были в доме. А внучка говорит: «Дед, я тебя, кажется, люблю». Понимаешь? «Кажется»! Значит, она не просто так сказала, потому что дедушку положено любить. Она к своему сердчишку прислушивается и говорит честно. Это «кажется» многих клятв стоит!.. А денег у меня хватит. И на дом ей, когда подрастет, и на учебу за границей. На все хватит, если в шампанском не купаться и самолетов не покупать, — сказал Дед, чувствуя, что к глазам подступают слезы. — У меня же в Штатах была фирма пополам с одним американцем. Он честный парень: вернул мою долю, даром что я русский шпион. — Тогда купите невестке джип «Лендкрузер», — деловито посоветовал Митяй. — «Уазик» вообще не женская машина, тяжелая в управлении. А «Лендкрузер» по нашим дорогам… Николай Иванович достал носовой платок и высморкался с таким свирепым трубным звуком, что водитель умолк. Деду нравился этот молчаливый и хваткий подполковник Федеральной службы безопасности. Час назад, после выступления Деда по телевизору, Николай Иванович позвонил на студию и пригласил его к себе. Справка из американской тюрьмы и потерявшее силу старое майорское удостоверение не смутили подполковника. Оказалось, он успел связаться с начальством Деда в Москве и даже получил его фотографию по электронной почте. Поняв, что перед ним не самозванец, Николай Иванович без долгих разговоров спросил, что ему нужно, чтобы найти сокровища и преступников. — Катер с водолазами утром и один пограничный сержант сейчас. Его фамилию я плохо расслышал, но в лицо узнаю, — ответил Дед. И вот неприметная «Волга» ФСБ мчалась к пограничникам. Дед слышал телефонный разговор Николая Ивановича и знал, что всех сержантов уже собрали под каким-то липовым предлогом: то ли слушать лекцию, то ли чистить автоматы. Скоро он узнает среди них Кулдым-Кулдова, и тот выведет его на след коренастого человека в широком плаще. Работа была хотя и основательно забытая, но знакомая. Дед улыбался. Он чувствовал себя моложе на двадцать лет. Глава XXIII Пряничный домик В Лазаревском опять сработало Петькино шальное везение. Они ехали по чужой притихшей улице, и некого было спросить, где тут живет племянник знаменитого Триантафилиди. Дождь почти перестал, но местных жителей не тянуло разгуливать в темноте по грязи. В одном саду трясли дерево. Петька посветил фарой, и трясуны убежали, роняя что-то желтое. Не слезая с седла, Петька поднял и обтер о рукав спелую восковую грушу. — Хочешь? — Да ну, грязь глотать, — отказалась Маша. — Мы, что ли, чистые? У меня грязь аж на зубах скрипит. Петька откусил сразу полгруши, с шумом втянул брызнувший сок и закашлялся. Руль мопеда заплясал под его рукой. Скачущий свет фары выхватывал из тьмы то угол похожего на скворечню садового домика, то рамы теплиц, то «уазик» с надписью «Милиция». «Уазик»! Такой же, как у Самосвалова! — Поехали! — Маша что есть силы врезала кулаком по спине «укропольского егеря». — Спасибо, а то я подавился, — сказал Петька, выплюнув непрожеванный кусок. Слез с мопеда и стал, паршивец, подбирать груши! — Ты что творишь? С ума сошел?! — прошипела Маша. — Тихо! Забыла правило? ДО и ПОСЛЕ вести себя одинаково. Мы типа грушами интересуемся. И больше ничем. — Петька набил за пазуху груш и только после этого сел за руль. Доехали до конца улицы, спрятали мопед в кустах и на мокрой лавочке под чьим-то забором устроили военный совет. — Самосваловский ментовоз, — уверенно заявил Петька. Маша тоже думала, что самосваловский. Но когда иметь дело с Петькой, нужно быть осторожной. — Похожих милицейских машин много, — сказала она. — Ты не помнишь самосваловский номер? Петька помотал головой. — Или ты думаешь, — пошла в атаку Маша, — что можно схватить милиционера, а его машину оставить себе? «Смотрите все: Самосвалов у меня?!» — Самосвал в отпуске. Никто его не ищет, кроме нас с тобой, — спокойно возразил Петька. — А для всех остальных милицейская машина во дворе — вроде сторожевой собаки: фиг кто сунется… Маш, я знаешь что сейчас подумал? Эти пацаны не от нас убежали. — А от кого? — Да ни от кого. С перепугу. Пацаны местные: пешком пришли, даже без великов. Они, может, сто раз лазили в этот сад, и никакого милиционера там не было. И вдруг я посветил фарой, они видят: «уазик» не простой, а милицейский! И разбежались. Поняла, в чем фишка? Пацаны местные, а про милиционера не знали. Значит, милиционер тут и не жил никогда. Маша подумала, что к милиционеру тоже могли полезть за грушами. Но спорить не хотелось. Все равно дом нужно проверить. — Действуем по плану, — вскочил с лавочки Петька. — Я стучусь в дверь, отвлекаю Кашля, а ты лезешь в окно. — Там видно будет, — ответила Маша и перетянула автомат со спины под руку. — Автомат ей не нравился, потому что был Петькин. А уж как не нравился Петькин план, и сказать невозможно! Небо совсем очистилось, и показался месяц, кривой и острый, как турецкий кинжал. Минут двадцать Маша с Петькой прятались в саду, наблюдая за домом. Под ногами было мокро, и сидеть приходилось на корточках. Петька ворочался, сбивая с веток маленькие дождики. Он рвался на подвиг, но Маша не пускала. В крохотном домике с погасшими окнами чудился какой-то еще неясный подвох. Уж слишком беззащитным он выглядел. Слишком аккуратным, как пряничный домик из детской книжки. — Это Триантафилидин дом, сто пудов! — шепнул ей в ухо Петька. — Откуда знаешь? — Он по телику говорил: участок маленький. Опять же теплицы… Маш, ну чего мы ждем? — Когда Кашель в туалет выйдет. — Так он спит давно. Свет же не горит. Это и было странно, поняла Маша. Еще только восемь вечера. Люди с обеда сидели по домам, пережидая ливень, а сейчас по всей улице началось шевеление. На соседнем участке кто-то прочавкал ногами по мокрой дорожке. На другом пронзительно скрипнула дверь. Издалека слышалась музыка — то ли вышли на улицу с магнитофоном, то ли распахнули окно. А уж свет горел во всех домах. Кроме домика-пряника. — Он, может, до утра теперь не выйдет, — толкал ее в бок Петька. — Связал Самосвала покрепче и дрыхнет. А мы тут будем сидеть? У Маши затекли ноги. Хотелось встать и размяться, но тогда ее будет видно из окон. — Иди, — сдалась она. — Только вот что, Петька: дом-то совсем крошечный. Наверное, там одна комната. Ты не сможешь так отвлечь Кашля, чтобы я незаметно влезла в окно. — Тогда я его чем-нибудь по башке отвлеку, — нашелся Петька. — В сенях должны же быть грабли, лопаты. Их всегда ставят за дверью, чтобы грязь в дом не носить. — А вдруг там не Кашель, а все-таки настоящий милиционер? — Разберемся по ходу операции, — пообещал «укропольский егерь» и начал привставать. — Погоди! — Маша вынула из волос заколку. — Возьми. — Разве это оружие? — хмыкнул Петька. — Хотя, если в глаз… — В глаз не надо! — испугалась Маша. — Ты попробуй заколкой: вдруг дверь закрыта на крючок? — Ты гений, Незнамова! Сиди пока здесь. Если дверь откроется, ворвемся вместе и возьмем его тепленьким, в кроватке! «А если не откроется?» — хотела спросить Маша. Но Петька уже бесшумно мчался к домику, ставя ногу с носка на пятку, как танцовщик. Добежал, на цыпочках взлетел на крыльцо… Маша плохо видела, что у него получается. Вот Петька нагнулся, заработал оттопыренным локтем. Ага, дверь неплотно пригнана, и заколка вошла в щель. Если там крючок, осталось только поддеть его, а если замок или засов, то, конечно, заколка не поможет… — Получилось! Петька приоткрыл дверь, заглянул в темноту и обернулся в Машину сторону. При слабом свете месяца было видно, как у него по-негритянски блеснули зубы — улыбается. Маша уже хотела бежать к напарнику, как вдруг Петька тряпочно мотнулся и пропал. Дверь, проглотившая «укропольского егеря», со стуком захлопнулась и чуть погодя начала медленно приотворяться. За ней было темно и тихо. Видно, пленника уволокли из сеней дальше, в комнату. Он еще стоял у Маши в глазах — серая фигурка с круглой головой в мотошлеме, белая полоска улыбки. И ОН ИСЧЕЗ! ОН, МОЖЕТ БЫТЬ, УЖЕ ПОГИБ! Надо было кричать, бежать по улице, стучаться в окна, а Маша сидела в кустах и не могла пошевелиться. Пульс бился в висках, отсчитывая секунды. Из пряничного домика не доносилось ни звука. «А если соседи побоятся выйти, надо бить стекла: пусть вызовут милицию», — закончила свою разумную мысль Маша. Вскочила и побежала к черному провалу двери. Она сама не понимала, почему это делает. Как будто думал один человек, а действовал другой. На глаза попался «уазик». Маша смогла бы завести его без ключа. Тоже разумная мысль: завести, разогнаться и врезаться в пряничный домик! Тогда соседи точно сбегутся. Шагов за пять до крыльца Маша начала стрелять. Вонючими шариками — в сени, на тот случай, если там кто-то прячется. Последней разумной мыслью было: «Дурочка, самой же придемся нюхать!» После этого разумные мысли кончились. Задержав дыхание, она ворвалась в дом. В темноте чуть светилась щелка — еще одна дверь, внутренняя. Маша что есть силы толкнула ее ногой и стала стрелять от живота, никуда не целясь. Свет резал отвыкшие глаза. Остро воняло нашатырным спиртом из автоматных шариков и слабее табачным дымом. Метались, роняя стулья, большие люди. Их было неожиданно много — трое или четверо. У одного по груди текла кровь, нет, краска. Значит, шарики с нашатырем кончились и пошли обычные. А этот почему лежит? Самосвалов! Привязали к кровати, вот и лежит. Где Петька?! Автомат как будто сам вырвался из рук. Машу толкнули в спину. Пролетев через всю комнату, она приземлилась на живот начальника укропольской милиции. — Здрасьте, дядь Вить, — автоматически сказала Маша и начала визжать: — У-И-И-И!!! Это было крайнее средство, не сыщицкое и вообще недостойное восьмиклассницы. Но что еще оставалось делать? Преступников полон дом, оружия нет… А так, может, услышат. — У-И-И-И!!! Помеченный краской преступник сунулся было к Маше и отшатнулся. Сорвав с головы шлем, она швырнула его в занавешенное окно. От собственного визга заложило уши, но Маша расслышала звук удара: гулкий, словно шлем врезался в гитару. Ставни! Ставни на окнах, вот почему с улицы не было видно света! Шлем, как резиновый, отскочил Маше в руки, и она еще успела съездить им Помеченного. — У-И-И-И!!! Огромная ладонь зажала ей рот. Машино лицо помещалось в ней полностью, только один глаз мог видеть сквозь растопыренные пальцы. Она почувствовала, что взлетает в воздух, и только тогда по-настоящему испугалась. Глава XXIV Не ждали Кто-то затолкал Маше в рот пыльную тряпку. Помеченный с жуткой гримасой приближался к ней, клацая огромными щипцами. Маша забилась, но сзади ее крепко держали поперек живота. Невидимый враг швырнул ее на кровать в ноги к Самосвалову и гаркнул над ухом: — Давай молоток! «Голову проломят!» — ужаснулась Маша. Но Помеченный молотка не дал, а завернул ей руку за спину. Вокруг запястья обвилось что-то холодное — проволока? — Давай, Молоток! — повторил грабитель, и она поняла, что Молоток — кличка Помеченного. Лязгнули щипцы. Проволока больно врезалась в руку. Клац! Что-то щелкнуло, и преступники отступились. Маша осторожно пошевелила вывернутой рукой, посмотрела через плечо — ага, ее прикрутили проволокой к спинке кровати. Сзади сидел Петька в такой же позе, только спиной к Маше. У нее была прикручена левая рука, а у Петьки правая. — Му-му? — промычал Петька, выворачивая шею и косясь на нее слезящимся глазом. Изо рта у него тоже торчала тряпка. — My! — бодро ответила Маша, хотя не поняла, о чем он спрашивал. Самосвалов заворочался и произнес небольшую речь из вопросительных «му-му», упрекающих «му-му» и назидательных «му-му». Его было легче понять, потому что все взрослые в таких случаях говорят одно и то же: «Что вы здесь делаете? Допрыгались, помощнички?! Так бывает со всеми, кто без спроса суется в недетские дела!» Рот начальника укропольской милиции был заклеен липкой лентой. Маша подумала, что если выбирать, то лента, конечно, лучше тряпки во рту. Запах нашатырного спирта расползался по комнате; все чихали и кашляли. Выключив свет, чтобы случайный прохожий не увидел пленников, грабители раскрыли окна. Ставни в домике-прянике были хитрые. Обычно их приделывают снаружи, чтобы защитить стекла. А тут хозяин соорудил целый бутерброд: оконные рамы, за ними тюлевые занавески, за тюлем ставни, а изнутри плотные шторы, чтобы ни одна щелочка не светилась. Посмотришь с улицы — свет не горит, за стеклами чуть белеют занавески. Прохожий не постучится в домик-пряник, чтобы спросить дорогу, сосед не заглянет на огонек… Преступники ходили по комнате, сталкиваясь в темноте, что-то роняя и шепотом переругиваясь. — Ладно, успеем собраться. Перекур, — скомандовал кто-то знакомым голосом. Вспыхнула зажигалка, осветив худое лицо в очках с золотой оправой. — Седой, дай присмолить. — Из темноты протянулась рука, и очкастый отдал зажигалку. Седой! Если бы сообщник не назвал его кличку, Маша едва ли узнала бы Триантафилиди. Старичок-огородник выглядел дряхлым: с ввалившимся ртом и неопрятной щетиной на обвисших бульдожьих щеках. А у Седого даже форма лица была другая, вытянутая. Грабители курили, пряча огоньки сигарет в кулаках. Сколько они будут сидеть без света — минут пять? Свободной рукой Маша вытащила свой кляп и потянулась к проволоке. Раскрутить ее пальцами было невозможно: Молоток своими щипцами обрезал скрутку, не оставив свободных концов. Кто-то заметил или скорее услышал Машину возню и рыкнул: — Сиди, а то в бараний рог скручу! — Му-му! — ответила Маша, давая понять, что кляп еще у нее во рту. Она решила кричать, как только на улице появится прохожий, а пока стала ощупывать самосваловскую веревку. Начальника милиции опутали добросовестно, как мумию. Каждый виток веревки был закреплен узлом. Шаря по связанным ногам Самосвалова, Маша наткнулась на Петькину руку. Напарник пилил веревку чем-то острым — осколок банки! Она говорила, что не надо брать эти осколки: для милиции хватит монет и проволочного скелетика, а о стекло в кармане только порежешься. Теперь Петькино упрямство могло их выручить. Маша потянула осколок у него из пальцев, и Петька отдал. Ага, у него есть еще! Вдвоем он перерезали пять веревочных витков. Самосвалов уже осторожно пошевеливал ногами. Тянуться дальше, к рукам, было неудобно. Зажав свой осколок двумя пальцами, Маша пилила веревку на запястье Самосвалова. А преступники уже закрывали окна! Она полоснула наотмашь и, кажется, порезала Самосвалова. Тень! — лопнула веревка. Вспыхнул свет. Самосвалов рывком сбросил ноги на пол, встал и пошел на преступников. Кровать волочилась за ним. Еще пять или шесть веревочных витков прихватывали ее к широкой самосваловской груди. Милиционер обрывал их один за другим. Маше с Петькой пришлось туго. Они же были прикручены к спинке кровати, и сейчас эта спинка оказалась внизу. Чтобы не мешать Самосвалову, Маша тащилась за кроватью на четвереньках, а Петька, присев, скакал по-лягушачьи. И вот вся эта конструкция надвигалась на грабителей. Для полноты картины надо представить себе Самосвалова. Найдите в энциклопедии портрет пещерного человека, подстригите его под бокс и нарастите на могучие мышцы килограммов двадцать жирка. Это и будет дядя Витя Самосвал. Когда не знакомые с ним курортники видят начальника укропольской милиции без формы, они переходят на другую сторону улицы. Самосвал надвигался. Последние витки веревки под его рукой лопались, как гнилые. Сбившись в кучу, трое грабителей пятились в угол. Вам! Тр-ж-рах! — с лязгом упала кровать. Освобожденный Самосвалов сорвал с губ липкую ленту. Он двигался не спеша, растирая намятые веревкой плечи. А Петька сразу же потянулся к валявшимся на полу щипцам Молотка. Седой растолкал сообщников и, оказавшись лицом к лицу с милиционером, снял очки. Похоже, они были с простыми стеклами и только помешали бы в драке. — Еще шаг, и я стреляю, — веско произнес главарь и сунул руку в карман. Самосвал кинулся на него, бахнул выстрел, и преступники с милиционером сплелись в кучу-малу. Над свалкой взлетал кулачище Самосвалова и опускался с мягким звуком, как толкушка в картофельное пюре. Почему-то начальник укропольской милиции орудовал одной рукой. То ли он был ранен, то ли, скорее, держал Седого, не давая ему поднять руку с пистолетом. Что-то хрустнуло под ногами, и по полу отлетела половинка зубастой вставной челюсти. Теперь ясно, почему личико у Триантафилиди было сплющенное снизу, а у Седого — вытянутое. Когда нужно было превратиться в безобидного огородника, он вынимал зубы и старел сразу лет на двадцать. Маша не смотрела на Петьку, а тот, оказывается, уже подобрал щипцы и перекусил свою проволоку. — Держи! — Петька бросил щипцы ей на колени и ринулся в драку. Пришлось освобождаться самой. Щипцы были тяжеленные, почти в метр длиной, с кривым клювом на конце. Маша никогда таких не видела. Она подцепила клювом проволоку на своем запястье и поняла, что ничего не получится. Даже взрослому не хватило бы длины пальцев, чтобы удержать в ладони обе рукоятки щипцов. Они были сделаны для работы двумя руками. Но Петька же управился одной! Маша зажала рукоятку коленями, навалилась на вторую… А проволока выскользнула из клюва. Ничего, надо попробовать еще раз. В углу кипел бой. Самосвалов гвоздил кулаком, ему отвечали. Петька скакал вокруг, кого-то пиная и крича «Ура!». Из-за пазухи у него сыпались груши. Кто-то — кажется, Молоток — наступил на одну, поскользнулся и рухнул, увлекая за собой остальных. Куча-мала перекатилась ближе к Маше. (Не отвлекаться! Снова зацепить проволоку…) Петька отлетел к стене, ударился и с закатившимися пустыми глазами сполз на пол. И это называется влюбленный! Пожалел секунду, чтобы освободить Машу, а теперь что? Сам никому не помог, и она ему не может помочь. Наконец Маша приноровилась: наступила на одну рукоятку щипцов, нажала на другую свободной рукой и — щелк! — легко перекусила проволоку. Свобода! Щипцы не бросать, это оружие… И вдруг чья-то рука обхватила ее за шею, задрав подбородок. Прямо в губы Маше ткнулся воняющий гарью ствол пистолета. — Мент, назад! Я стреляю! — прохрипел Седой. Когда он успел выбраться из свалки? Драка увяла. Молоток, отобрав у Маши свои щипцы, с безразличным видом сел к столу, а второй грабитель плюхнулся на кровать. Посреди комнаты остался один Самосвалов с поднятыми руками. — Кантуетесь? — опешил Седой. — А кто мента вязать будет?! Молоток неохотно взял со стола кусок проволоки. — Мента-то мы повяжем… — второй грабитель задрал ноги на спинку кровати и со значением посмотрел на Молотка. Тот сразу же отшвырнул проволоку. Маша поняла, что подручные Седого о чем-то сговорились и теперь хотят диктовать главарю свои условия. Момент был самый подходящий для этого. Ведь Седому не связать Самосвалова без посторонней помощи. Он зависит от бунтовщиков и должен выслушать их требования. — С тобой я разберусь, Кашель, — холодно пообещал он валявшемуся на кровати грабителю и обернулся к Молотку: — Вяжи мента! — А что потом? — спросил Молоток. — Переждем ночь и поедем в Укрополь. Шторм кончился, — с намеком ответил Седой, Без зубов у него получилось «Фторм конфился». Может быть, поэтому голос главаря звучал неуверенно. Кислый ствол пистолета лез Маше в рот и стучал по зубам. Она злорадно подумала, что у Седого и оружие, и двое бандитов, а руки все равно трясутся… Что с Петькой? «Укропольский егерь» не шевелясь лежал на полу. Веки у него подрагивали — ага: пришел в себя, но виду не подает. — А что потом? — повторил Молоток. — Дофтанем сам знаефь фто и разфежимся, — совсем тихо прошамкал Седой. — «Сам знаефь фто»! — передразнил Молоток. — Это «фто» уже по телевизору показывают! Про него уже дети знают!.. Вставай, пацан, хорош притворяться. — Он без зла пнул Петьку и твердо взглянул на главаря. — Седой, мы сгорим, если вернемся в Укрополь. Надо уходить с тем, что есть. По телику говорили, что цена монетам больше ста тысяч баксов. Толкнем их за четвертак — уже хорошо. Седой молчал. Пистолет в его руке так и плясал. — А у него нет монет! — громко сказала Маша. Рука главаря заткнула ей рот, но было уже поздно: Молоток и Кашель все слышали и поняли, как смогли. — Та-ак, — привстал на кровати Кашель. — Ах ты, харум-паша, наставник молодежи! Общак решил прикарманить! Глядя на главаря, он встал и вкрадчивым движением сунул руку в карман. А Молоток взялся за щипцы. — Назад! — Седой вытянул руку с пистолетом, целясь то в Молотка, то в Кашля. Но за ним наблюдали еще трое, и все трое решили, что пора действовать. Маша вывернулась из-под несильной руки Седого, упала на пол и «рыбкой» нырнула в угол. Самосвалов схватил стул и уже опускал его на руку с пистолетом. В то же мгновение Петька бросился под ноги главарю. От его толчка Седой пошатнулся, взмахнул рукой, и стул, пролетев мимо, в щепки разбился об пол. Другого оружия у Самосвалова не было, а достать врага кулаком он не успел. Дрожащий пистолет нацелился в грудь начальника укропольской милиции. Все застыли. Промазать в двух шагах было невозможно. Это дошло даже до безбашенного Петьки. Он скорчился на полу и больше не пытался повалить Седого. Самосвалов медленно отступал, держа на виду пустые руки. И тут погас свет. Момент был не тот, чтобы думать о причинах аварии. У всех нашлись жизненно важные дела. Седой сразу же выстрелил и начал палить не переставая. Остальные, в том числе Молоток и Кашель, ползали, прятались, опрокидывали мебель и бросали на вспышки выстрелов что под руку попадало. Маша забилась под кровать. Там был толстый матрац, а она слышала, что пистолетные пули вязнут в вате. — Ребята, не вставайте! У него еще два патрона! — крикнул Самосвалов. Седой выстрелил, целясь на голос. — Один, — хладнокровно уточнил Самосвалов. Седой выстрелил в последний раз, и стало тихо. Стукнулся об пол брошенный пистолет. Самосвал! Почему он молчит?! В темноте посыпались искры. Кто-то чиркал зажигалкой. С третьего раза он высек слабый огонек и высоко поднял зажигалку над головой. Не Самосвалов, точно. Самосвалов был в белой милицейской рубашке, а этот — в синей. НО СИНЕЙ РУБАШКИ НЕ БЫЛО НИ НА КОМ В ЭТОМ ДОМЕ! Из темноты смутно проступил блин фуражки с золотой «капустой». — Санек, якорем тя, врубай свет! А то у меня все расползаются! — крикнул старший брат Соловьев. Глава XXV Как преступников арестовали три раза, а всех остальных — только два Вспыхнувший свет застал грабителей врасплох. Седой уползал через порог. Кашель крался над ним. Еще мгновение, и он бы сослепу наступил на главаря. А Молоток решил драться. Подобравшись к Витьке, он заносил для удара щипцы. Старший брат Соловьев стоял с бесполезной зажигалкой в руке, моргая от яркого света. Ему пришлось бы плохо, но тут метко брошенная кем-то ножка от стула ударила Молотка по запястью. Грабитель выпустил свои страшные щипцы, и они свалились на спину ойкнувшему Седому. — Всем не двигаться! — из-за опрокинутого стола поднялся Самосвалов. Кашель шмыгнул за дверь и как мячик отлетел назад. Из темных сеней вышли двое морячков в таких же, как у Витьки, фуражках с неимоверным количеством золотой «капусты». Ее хватило бы на три порции салата. Дом с закрытыми ставнями превратился в ловушку для преступников. Из него не было другого пути, кроме как в дверь, где плечом к плечу стояли морячки. — Не двигаться! — повторил начальник укропольской милиции. Его белая рубашка была разорвана, по рукаву текла кровь. Самосвалов с болезненной гримасой ощупывал плечо. Маша спохватилась, что до сих пор, как маленькая, сидит под кроватью, и стала выбираться. Надо было помочь Самосвалову. — Вик! — бросился к брату Петька. — Я знал, что ты не такой гад, как кажешься! — Ну уж… — Витька порозовел от похвалы. — Да, я всегда знал! — расчувствовался Петька. — Помнишь, Холмогоровы топили котят, а ты их спас? — И продал, — напомнил старший брат, чтобы не выглядеть чересчур примерным. Но, судя по всему, роль героя ему нравилась. Витька взглянул на Седого, который так и лежал на полу, и поставил ногу ему на спину, как охотник на фотокарточке с подстреленным тигром. Матросики топтались в дверях. — Вяжите этих, — кивнул им Самосвалов и объявил грабителям: — Вы арестованы! Пока Маша перевязывала Самосвалову плечо, разорвав на бинты рукава его рубашки, Витька хвалился своим подвигом: — Еду я к себе на буксир и думаю: «Ну, в последний раз в автобусе трясусь. У меня ж монет полны карманы. Впарю их какому-нибудь лоху и мотоцикл куплю!» Услышав, на что муфлон Витька хотел спустить стотысячедолларовую коллекцию, Седой застонал и стал кататься по полу. — Чего он? — удивился Витька. Маша с Петькой переглянулись и сказали в один голос: — Говори, говори. Двое матросиков, как мешок, подняли главаря преступников. У него подкашивались ноги. Жамкая беззубым ртом, Седой что-то шептал. Маша расслышала только новое, но понятное слово «фуфломёт». — Короче, пошел я к боцману, — продолжал фуфломет, удивленно поглядывая на Седого. — Говорю: «Петрович, якорем тя, вот у меня монеты. С пятого класса собирал, а теперь надоело, продать хочу. В Турцию, говорю, меня не берут…» Притихший было Седой взвыл в голос: и тут Витька его надул! — Говори, говори, — повторили Маша с Петькой. Пожав плечами, Витька рассказал, что было дальше. Вчера он мельком похвастался огороднику, что поплывет в Турцию, и сам был готов забыть свое вранье. А Триантафилиди, оказывается, не забыл. Отдавая Витьке банку с заправкой, он спросил, какие документы нужны для загранплавания. Витька кое-что знал от взрослых матросов и с грехом пополам ответил. Он тогда не понял, что его проверяют, но разговор запомнил. Когда у него в руках оказались монеты, муфлон разгадал план Седого. Раз коллекцию из музея ищут в России, то безопаснее продать ее в Турции. Вот Витька и сунулся с монетами к боцману Петровичу. Потом ему пришлось долго бегать, прикрывая мягкие места от жгущих ударов канатика, по-морскому называемого линьком. Боцман, оказывается, смотрел передачи Маргариты Незнамовой и сразу понял, откуда у матроса эти монеты. Пришлось Витьке рассказать все, как было. Боцман понес монеты в милицию. А Витька, оставшись один, сообразил, что заработал на этой истории одни неприятности. Родного брата запер в ванной (значит, опять влетит от родителей). Получил по заднице линьком и даже незнамовского борща поесть не успел. И Витька решил быстренько стать героем. Прихватив двоих приятелей из общежития, он рванул в Лазаревское. На свое несчастье, огородник рассказал ему, как найти домик-пряник, где жил его «племянник» Кашель. — Ну и фиг с ними, с монетами. Своровать не получилось, значит, буду канать под героя, — простодушно закончил Витька. — Представляете названьица в газетах: «Виктор Соловьев разоблачает преступников!» — Это называется заголовки, — поправила Маша. — А хоть захвостовки, лишь бы про меня, — хвастливо заявил старший брат Соловьев. В этом он был похож на младшего. Самосвалов попробовал, туго ли сидит Машина повязка на раненой руке, по-хозяйски залез в карман Кашля и достал ключи от своего «уазика». — Выводим арестованных, — скомандовал он и нагнулся за пистолетом Седого. Все знали, что патроны там кончились, поэтому пистолет до сих пор валялся на полу. — Еще одно движение, и я стреляю, — предупредил незнакомый ровный голос. Все посмотрели на дверь. На пороге стоял ясноглазый молодой человек в костюме с галстуком. Он возник будто по волшебству, не выдав себя ни малейшим шумом и не запачкав блестящих полуботинок грязью с улицы. В руках молодой человек держал черную стальную коробочку размером с большой школьный пенал. Клац-клац — коробочка разложилась в букву «Т» с длинной перекладиной. На одном конце перекладины хищно чернело дуло, другой оказался прикладом, а в ножке «Т» угадывался автоматный магазин. Хотя превращение коробочки в оружие заняло не больше секунды, Самосвалов успел бы кинуться на противника. Их разделяло метра два, а начальник укропольской милиции был сильным бойцом, несмотря на лишний жирок. Но Самосвалов повел себя необъяснимо. Он позволил молодому человеку разложить коробочку, выждал еще немного и сказал: — Я поднимаю руки. — Да уж, пожалуйста, — разрешил молодой человек. Самосвалов двигался медленно-медленно, как змеелов, столкнувшийся нос к носу с красивой и отчаянно ядовитой коброй. Остальным тоже передалось чувство опасности, хотя молодой человек выглядел средненько — не сильный, но и не слабый, не высокий, но и не низкий. И автомат его казался неудачной самоделкой, может быть, игрушкой. Но при всем том никому не хотелось проверять на себе, как эта игрушка работает. — Я отхожу назад, — стоя с поднятыми руками, предупредил Самосвалов, и молодой человек опять разрешил: — Пожалуйста. Получалось жутковато и странно, как будто милиционеру самому охота сдаться, а молодой человек по доброте не возражает. — Вы наш или бандит? — осмелела Маша. Молодой человек подумал и спросил: — А как твоя фамилия? — Незнамова. — Тогда наш. Вот что, Маша, обойди этого, — молодой человек показал дулом на Самосвалова; — и подай мне пистолет. Маша колебалась. Незнакомец мог узнать ее имя от мамы или от Деда, тогда он свой. Но, с другой стороны, он держит на мушке милиционера. Так кто же этот молодой человек и надо ли его слушаться? — Это ФСБ, — улыбнулся Самосвалов. — Дай ему пистолет, только аккуратно, не сотри отпечатки. Берись за ствол. Маша двумя пальцами подняла пистолет. Он был еще теплый после стрельбы. Молодой человек раскрыл прозрачный пакет и поймал в него оружие Седого, не прикасаясь, как ядовитого морского ерша-скорпену. Свой автомат он держал под мышкой, направив дуло на грабителей. — Дядь Вить, если это ФСБ, то что ж вы молчали? — удивился Петька. — Сказали бы, что вы милиционер, что пистолет без патронов. А то: «Я поднимаю руки!», «Я отхожу назад!». — Все правильно, — сказал молодой человек. — Когда ты на мушке, не говори, пока не спросят, не лезь за документами и вообще не дергайся. А вы, «дядь Вить», как я понимаю, Самосвалов? Начальник укропольской милиции кивнул и опустил руки. — Старший лейтенант Калугин, — представился молодой человек. — Ваш «уазик» на ходу? — А что? — насторожился Самосвалов. — Арестованных доставить. У вас решетки сзади, удобно, а мы с напарником на «жигуленке». — Это мои арестованные! — вскинулся Самосвалов. — И пистолет верните, он — моя улика. — Помилуйте, «дядь Вить», какие арестованные, когда вы в отпуске?! Вам сейчас только рыбу ловить, — весело возразил Калугин. — А у нас и ордер имеется на арест гражданина Триантафилиди, он же Панасюк, он же Опанасенко, он же Федотов. Калугин говорил, а Седой все ниже наклонял голову, как будто хотел что-то разглядеть сначала на полу, потом у себя на ботинке, потом — на груди. — Кстати, гражданин Триантафилиди, как поживает ваша жена? Не пишет из Греции? — спросил Калугин и, не ожидая ответа, объяснил Самосвалову: — Год назад он вышел из заключения и женился на гражданке Триантафилиди семидесяти двух лет. Взял ее фамилию, прописался в ее доме, стал за помидорками ухаживать. Старушка нарадоваться не могла: вот уж повезло с мужем так повезло. А недавно вдруг новая радость: нашлась у нее сестра в Греции. Они еще в войну потеряли друг друга. Муженек, добрая душа, купил гражданке Триантафилиди билет на самолет. Только сам ее провожать не поехал: у него сердце заболело. Все видели, как он сажал жену в такси, как потом за ним «Скорая» приехала. А гражданку Триантафилиди больше никто не видел. И сестры в Греции у нее нет. — Ефть, — прошамкал Седой. — Она пифьмо прифылала. — Это письмо не в Греции писали! — отрезал Калугин. — Конверт с греческой маркой подлинный, а бумага-то российская, Сясьского бумкомбината. Проведем экспертизу почерка и найдем эту «сестру». Чутье мне подсказывает, что далеко искать не придется. — Лихо вы его раскрутили, — признал Самосвалов. — Давно работаете? — В каком смысле? — не понял старший лейтенант. — Если в ФСБ, то третий год, а если по делу Триантафилиди, то часа полтора. Самосвалов ревниво вздохнул и отдал Калугину ключи от «уазика»: — Бери, что уж… Подбрось меня до больницы, а то рана чешется. А твой напарник пускай ребят по домам развезет. — Идет, — согласился Калугин и, шагнув к двери, предупредил: — Я выхожу первым, остальные — по одному и медленно. А то как бы мой напарник не подстрелил кого сгоряча. В сенях не было света. Серый костюм Калугина сливался со старыми дощатыми стенами. — А раскрутили его, в общем-то, не мы, а один «полкан» из военной разведки, — продолжал он, выходя на крыльцо. — Фантастический старик! Еще неделю назад сидел в американской тюрьме… Маша подумала, что Калугин говорит, конечно, про Деда, а больше подумать ничего не успела. В темном саду ослепительно вспыхнул прожектор. — ОРУЖИЕ НА ЗЕМЛЮ!!! ВСЕМ ЛЕЧЬ! — проревел металлический голос. От него закладывало уши и по спине бежал озноб. Калугин вздохнул и, отбросив свой автоматик, покорно плюхнулся с крыльца в грязь. Рядом приземлился Самосвалов. Остальным пришлось легче: они не успели выйти из домика-пряника и вповалку легли на пол — и Маша, и Петька, и преступники вперемежку с морячками. — Этих Петрович пригнал, — сообразил Витька. — Якорем тя: второй раз за пять минут арестовывают! В гробу я видал такой героизм! — ЭТО ОМОН, — ревел голос. — ПОВТОРЯЮ: ВСЕМ ЛЕЧЬ! Из темноты выныривали бойцы в милицейском черно-сером камуфляже. — «Дядь Вить», кажется, это все-таки твои арестованные, — громко сказал Калугин. Глава XXVI Возвращение сверкающего рыцаря Воскресным утром Укрополь опустел. В домах остались одни кошки, а все горожане, от стариков до младенцев в колясках, собрались на обрыве у безымянной бухты. Среди ржавых лодочных сараев появились огромные лихтвагены — осветительные машины телевизионщиков. От них к берегу тянулись толстые провода. Рабочие-осветители в синих комбинезонах устанавливали прожекторы. Съемку собирались вести круглые сутки. Как-никак, таких крупных ограблений не было на Черноморье со времен Гражданской войны. Вниз, на берег, пускали немногих. У спуска к бухте с неприступными лицами стояли автоматчики. На Каменной пристани расположились человек тридцать в штатской одежде и в форме. Больше всего было милиционеров, но среди них мелькали и военные моряки, и какие-то люди в незнакомых Маше синих мундирах. Все с озабоченным видом переговаривались и кто в бинокли, кто просто так поглядывали на море. Там, у двугорбой Черной Скалы, стояли, как будто вмерзшие в стеклянную воду, катера водолазов — большой и поменьше. Прибыл милицейский генерал. Он отдыхал на даче и сам только недавно узнал, что ограбление раскрыто, но уже успел дать интервью двум корреспондентам. Обоим генерал сказал, что главное в наказании преступников — его неотвратимость. Если все грабители будут знать, что их преступление раскроют, они бросят свое грязное ремесло и займутся полезным делом. Теперь генерал прохаживался по пристани и ждал, когда к нему подойдет Маргарита Незнамова с оператором. Со вчерашнего дня она была самой известной тележурналисткой на побережье, поэтому генерал немножко робел. Один раз он уже начал говорить ей про неотвратимость наказания. А Маргарита Незнамова в дружеском тоне, но твердо попросила его не тратить свое генеральское время на общие рассуждения. Их все равно вырежут из передачи, потому что они неинтересные. Зрители, сказала она, ждут от генерала других слов. Например, всем будет интересно узнать, как наградят капитана Самосвалова и героического подростка Соловьева. И вот генерал ходил и думал, как их наградить. Насчет Соловьева все было ясно: специально для героических подростков у генерала была целая коробка «командирских» часов. А награждать Самосвалова ему не хотелось вовсе. Про себя генерал считал его клоуном. Хорошие начальники милиции не разводят канареек и не строят подводных лодок. Им некогда. Они с утра до ночи борются с преступностью. А у Самосвалова в городе преступности, считай, нет. Бороться ему не с чем, значит, и награждать его не за что! Подумаешь, раз в десять лет поймал грабителей. Да и то, если разобраться, они первые его поймали. Как справедливый человек, генерал решил, что надо бы навестить раненого Самосвалова в больнице. Привезти ему персиков, пожать руку. Это произведет благоприятное впечатление на весь личный состав милиции. Героический подросток Соловьев болтался тут же, надвинув на нос фуражку с золотой «капустой». Маргарита Незнамова снимала его полчаса, добиваясь, чтобы Витька проговорил одну минуту, не повторяя «якорем тя» и не сплевывая сквозь зубы. Да, друзья мои, часы от генерала и телевизионная слава, похоже, достанутся не Петьке, а его старшему брату. Такова жизнь. Хоть Витька и шпана, хоть и загнали его в герои линьком боцмана, но ведь он с приятелями подоспел в решающий момент схватки. Если бы они не выключили свет в домике-прянике, то секундой позже Седой мог застрелить Самосвалова. А так все кончилось хорошо, и даже Петька признавал, что старший брат всех спас. Кстати, Петька опять вспомнил, что влюблен. С утра он ходил за Машей, вздыхал, розовел и, наконец, на глазах у всего Укрополя взял ее под руку. Сейчас они сидели на пристани, свесив ноги в тихую воду. Петька опять держал ее под руку, а рядом на горячих камнях лежал Дед. Он молчал и делал вид, будто ничего особенного не замечает. Генералу не понравилось, что на запретной пристани бездельничают не милиционеры, не водолазы и даже не телевизионщики, а просто люди. Он подозвал какого-то милицейского лейтенанта и командным голосом рыкнул: — Почему на объекте посторонние?! Скоро здесь золото выгружать начнут! Лейтенант наклонился к генеральскому уху и что-то зашептал. — Это не причина, — чуть потише сказал генерал. — Милиции помогает весь наш народ, но весь народ нельзя допускать к ценностям. Лейтенант опять зашептал, показывая глазами на молчаливого мужчину в штатском костюме. Тот сидел в стороне от всех, подстелив на камни газету. Маша знала, что мужчину в штатском зовут Николай Иванович и что вчера он помог Деду. Наверное, генерал знал больше. Он перестал ругать лейтенанта за посторонних на объекте и отругал за другое: — Почему мне сразу не доложили?! После этого генерал удалился, оглядываясь то на Деда, то на Николая Ивановича. Петьке такое уважение понравилось. — А мы теперь крутые, скажи, Незнамова? — похвалился он. — Больше не зови меня Незнамовой, — попросила Маша. — Мы с мамой вернем папину фамилию — Алентьевы. Петька согласился, что «Алентьева» лучше. Это не такая дразнильная фамилия, как «Незнамова», из-за которой Машу в школе звали то «Незнайка», то даже «Знамя». Подошел Динамит и тугим коричневым пузом улегся рядом с Дедом на камни. — А ты как сюда попал? — удивился Петька. Динамит красноречиво показал пальцем на Деда. Ясно: наплел автоматчикам, что идет к «дедушке Коле», и его пропустили. — За мной родители приехали, — сказал он. — Капец котенку: скоро в школу потащат. — Не расстраивайся. Чем больше с тебя спрашивается, тем больше тебе позволяется, — ответил Дед. — Заблуждаетесь, — взрослым тоном возразил Динамит. — Какое «больше позволяется», когда в школе даже босиком не походишь! — Он вздохнул, отгоняя эту невыносимую мысль, и сказал: — Слушайте прощальный стих Динамита. Во глубине морских глубин Стоит железный часовой. Бушуйте, волны, ветер, вой — Здесь тишина. Здесь он один. Пускай он стар, пускай он ржав, Но некому его сменить. Ведь человеку не прожить На дне среди подводных трав. Не помнит сам, зачем стоит. Не знает, год прошел иль час… А вдруг он охраняет нас От злых вампиров?      Динамит. — При чем тут вампиры? — не понял Петька. — Разве они в море живут? Динамит подумал и сказал: — Мало ли… Откуда мне знать, что на уме у вампиров? — Лучше переделай на «от злых напастей». Или «от жутких монстров». — Придумай свой стих и переделывай. А мне нравится, когда меня охраняют от вампиров, — ответил уязвленный Динамит и отвернулся. — Хорошая баллада, — похвалил Дед. Но Динамит обиделся еще сильнее: — У меня стих, а не балда! — Бал-ла-да, — по слогам повторил Дед, — это стихотворение, в котором рассказывается какая-нибудь история. — Тогда ладно, пускай будет бал-ла-да, — согласился Динамит. И вдруг ляпнул: — Это про вас, дедушка Коля. Теперь обиделся Дед: — Поросенок! Это я стар и ржав?! — Сами знаете, — с прямотой малявки ответил Динамит. — Только я дразниться не хотел. Тут главное — что часовой железный. Его поставили, и он стоит. В невыносимых бытовых условиях. — Потому что у него был приказ стоять, — добавил Дед. Все поняли, что он говорит про себя и что Динамит со своим стихотворением угодил в яблочко. — Плывет! — громко сказал какой-то милиционер, и люди на пристани подняли кто бинокли, кто руку козырьком, чтобы солнце не слепило глаза. У Маши бинокля не было. Катера водолазов у Черной Скалы виделись ей как чаинки. Под одной из чаинок вздулся пенный бурун, и она помчалась к берегу, таща за собой расходящиеся по воде белые усы. Прошла мама с похожим на эскимо микрофоном в руке. Оператор нес за ней телекамеру и трехногий штатив. Маше она подмигнула издали, но подходить не стала. Такой у них был уговор. Вчера Маша и Дед полночи рассказывали маме все, что знали о деле Седого-Триантафилиди. Мама охала, запоздало жалея Машу, и немножко поссорилась с Дедом из-за того, что он втянул ребенка в опасное расследование. А потом сказала, что у нее руки чешутся снять отдельную передачу с ними двумя — дедушкой и внучкой. Но злые языки начнут болтать, что Маргарита Незнамова тащит в телевизор своих родственников. Поэтому никакой передачи не будет, и вообще, когда у мамы съемка, им лучше держаться подальше. И вот они держались подальше, хотя все укропольцы на обрыве и половина людей на пристани прекрасно знали, что Маша и Дед не чужие Маргарите Незнамовой. Катер приближался. Из чаинки он вырос в игрушечную лодочку с экипажем из муравьев, потом в настоящий катер. — Водолаз! — охнул кто-то. — Несчастный случай, врача позовите! — Отставить врача! — скомандовал какой-то моряк, не отнимая от глаз бинокля. — У наших такого снаряжения нет. Маша уже и без бинокля видела, что над бортом катера торчит железная перчатка. Сверкающий рыцарь! Катер лихо развернулся у самой пристани. На горячие камни плеснула волна. Сверкающий рыцарь лежал на спине, подняв руку, как будто хотел вцепиться в борт и сесть. Он потускнел и помялся, но было ясно, что все поправимо. Отрихтовать вмятины деревянным молотком, начистить латы — и он еще хоть тысячу лет простоит в музее. — Принимайте, — сказал матрос в пропотевшей тельняшке-безрукавке и непочтительно пнул рыцаря. От удара на железном шлеме откинулось забрало, и оттуда на людей уставились нарисованные глаза. По разбухшему от морской воды деревянному лицу скатилась одинокая капля. Казалось, что рыцарь плакал по своей недолгой свободе.