Отходная молитва
Дэвид Боукер


Века и века живут они рядом с нами — люди, в совершенстве постигшие страшное, кровавое, древнее искусство черной магии…

Века и века несут они нам гибель — и, как темные тени, исчезают в ночи.

Века и века находят на улицах истерзанные людские тела — и некому догадаться, сколь близко от жертв стоят — неузнанные, неведомые — убийцы.

Кто остановит Смерть?

Кто остановит Зло?

Кто — единственный на земле — услышит беззвучную и убийственную ОТХОДНУЮ МОЛИТВУ?..


Дэвид Боукер

Отходная молитва


Глава 1


Весь тот день мертвая девушка не отпускала его ни на шаг. Особенно остро Вернон Лаверн ощущал присутствие покойницы в доме ее родителей. Сейчас, когда он шел по узким, заполненным людьми улицам, ему казалось, будто его сердца касается холодная рука.

Лаверн отличался крупным телосложением, и поэтому оживленная толпа расступалась при его приближении, скорее всего принимая меланхолическую задумчивость за враждебность. Окружающие провожали Лаверна взглядами, но он не замечал никого. В этом жутком, безжалостном мире он был один в обществе мертвой девушки.

На Хай-Питергейт перед ним выросла величественная громада Минстера; подсвеченные праздничной иллюминацией башни четко выделялись на фоне темной бездны неба. Лаверн прошел под своды западных ворот.

Суровое величие собора буквально поглотило его. Скорее по привычке, чем из набожности, он снял шляпу и пригладил редеющие волосы. Как обычно, в силу полного отсутствия религиозности, Лаверн ощутил себя чужаком, этаким незваным гостем в храме Господнем. Собор был практически пуст, и шаги Лаверна откликнулись гулким эхом под сводами, когда он прошел через неф. Затем Лаверн проследовал мимо церковного служителя, бесстрастно кивнувшего ему. Вернон кивнул в ответ.

Почти все здешние служители знали его в лицо и обычно оставляли в покое, считая этого крупного мужчину знаменитым сыщиком, который регулярно приходит в собор в поисках божественного вдохновения. На самом же деле Лаверн не верил во вдохновение — ни в божественное, ни в какое-либо другое. Просто Минстер был его любимым сооружением, и в зимние месяцы, когда сумерки опускались рано, а туристов в соборе оставалось совсем немного, он любил приходить сюда, чтобы поразмышлять в одиночестве. Иногда он сюда забредал, когда расследование шло из рук вон плохо, — тогда он предавался мрачным мыслям.

Прямо перед окном Пяти Сестер какой-то словоохотливый бородач в неряшливом анораке пытался запудрить мозги двум старушкам.

— Как гид и знаток города я вынужден согласиться с вами, — напыщенно вещал он. — Но как специалист по Минстеру заявляю — чепуха. Полная чепуха.

"Может, ты, часом, еще и бойскаут", — подумал Лаверн, бросив на бородача презрительный взгляд, которого тот, вполне вероятно, и не заслуживал. Однако говоривший не обратил на Лаверна никакого внимания и продолжал потчевать свои «жертвы» коктейлем из исторических хроник и дурного запаха изо рта.

Лаверн остановился в приделе Святого Стефана. Здесь было безлюдно. На алтаре горели зажженные кем-то три свечи. Вернон сел на переднюю скамью слева и закрыл глаза. Перед его взглядом по-прежнему плясало пламя свечи — то оранжевое, то слегка зеленоватое.

* * *


Ее звали Анджали Датт. Студентка, жила в меблированных комнатах на Фишергейт. Позавчера вечером соседки по квартире услышали, как комната Анджали сотрясается от жуткого грохота. Возмущенный жилец расположенной этажом ниже квартиры решил, что не оставит это безобразие безнаказанным, записал непонятные звуки на магнитофон в качестве вещественного доказательства и вызвал полицию. Прибывшие стражи порядка обнаружили в комнате Анджали ее безжизненное тело. В помещении царил беспорядок. Преступники не забрали с собой ничего, отняв лишь жизнь девушки-студентки.

В этот день, несколькими часами ранее, Лаверн побывал в Брэдфорде, где переговорил с родителями покойной. Миссис Датт приветливо пожала ему руку прямо на пороге скромной квартирки.

— Мы родители Анджали, — пояснила она.

Этого можно было и не говорить, ведь Лаверн познакомился с четой Датт накануне, в Йорке, куда те приезжали для опознания тела погибшей дочери.

В те минуты они были вне себя от горя. Однако сегодняшним утром, спустя тридцать шесть часов после кошмарного происшествия, мистер и миссис Датт начали наконец осознавать, что же случилось.

Стараясь поддержать и приободрить друг друга, неразделимые в своем глубоком горе, они не забыли о правилах хорошего тона и предложили Лаверну чай. После этого сыщик подверг их обычному допросу из двадцати шести пунктов. Общалась ли с кем-нибудь Анджали? Кто ее приятели? Принимала ли она наркотики? Были ли у нее неприятности?

— Нашу девочку убили, — неожиданно произнес мистер Датт.

В его голосе прозвучала такая пугающая агрессивность, что Лаверн от неожиданности пролил чай себе на брюки.

— Да, сэр. Я думаю, вы правы, — ответил он, пытаясь отвести взгляд от дымящегося коричневого пятнышка на колене.

Фактически самый первый взгляд на дочь супругов Датт побудил суперинтенданта Вернона Лаверна начать полномасштабное расследование убийства. Сходство нанесенных девушке ран с ранами незнакомца, тело которого обнаружили в саду городского музея тремя неделями ранее, было слишком очевидным, чтобы не обратить на это внимание.

— У вас, должно быть, очень тяжелая работа, суперинтендант, — заметила миссис Датт.

— Когда я пришел на службу в уголовно-следственный отдел, то полагал, что меня вряд ли что-нибудь сможет удивить, — ответил Лаверн. — Но спустя тридцать два года должен признать: да, я до сих пор не могу спокойно воспринимать то, что люди способны сотворить друг с другом.

Это была правда. Но самый худший аспект двух последних убийств лично для Лаверна заключался в их абсолютной невозможности. Он никогда еще не видел ничего подобного, а, Бог свидетель, повидал Вернон на своем веку немало.

После двух лет и пяти месяцев безуспешных поисков Чудовища — злодея, который совершал вскрытия живых людей, пребывавших в полном сознании, — Лаверн не испытывал желания заниматься очередной неразрешимой загадкой. Мысль о том, что еще одно отделение служебного шкафа будет забито бесполезными бумагами и всевозможными унылыми, малосодержательными отчетами, наполняла его сердце неподдельным отчаянием.

Издалека, откуда-то сзади, донесся глухой удар захлопнувшейся массивной двери, за ним последовало нечто вроде отдаленного свистящего шепота. Частые посетители больших церквей давно привыкли к этому и воспринимают как нечто обыденное, на что не стоит обращать внимания. Лаверну же этот звук почему-то показался немного тревожным, и он открыл глаза. Затем посмотрел на часы, смутно осознавая, что обманывает налогоплательщиков. Хватит утирать слезы, суперинтендант. Нужно дело делать.

Лаверн еще какой-то миг оставался в коконе своих мыслей, глядя на зажженные свечи в алтаре до тех пор, пока окружающий мир не вернулся на свое прежнее место, в котором было лишь три трепещущих язычка пламени.

* * *


В служебном кабинете Лаверна на верхнем этаже здания полицейского участка на Фулфорд-роуд инспектор Линн Сэвидж внимательно рассматривала крупнозернистую черно-белую фотографию, на которой был запечатлен худосочный молодой человек с сонными глазами и рассеянным выражением лица. Затем она подняла глаза на стоявшего рядом с ее столом констебля довольно неряшливого вида.

— Все это хорошо, Джон. Только мало. Эти две не подойдут. Нам понадобится целая куча снимков. Сходи за ними в лабораторию.

Констебль Джон Эндрю Миллз перенес свой не такой уж и малый вес с одной ноги на другую.

— Сделаем, босс. Я звякну им, как только проверю все, что нужно.

— Нет, — ответила Сэвидж, придав взгляду своих пронзительно голубых глаз ледяную суровость. — Прямо сейчас.

Миллз по привычке запротестовал:

— Но мне тут нужно…

— Прямо сейчас, Миллз, — повторила Сэвидж со спокойной решимостью.

Миллз, который, очевидно, был не слишком высокого мнения о детективах в юбках, одарил инспектора умильной улыбкой и развернулся, чтобы выйти из комнаты. При этом он чуть не упал на упитанного телефониста, ползавшего на четвереньках по устилавшему пол ковру. Телефонист занимался здесь установкой прямой линии. Инспектор Сэвидж не имела ни малейшего понятия, почему он принял именно такую позу или что именно он ищет, но спрашивать не стала.

Она посмотрела в расположенное высоко над головой окно и увидела в стекле собственное отражение. Порывом ветра из темноты стекло усеяло каплями дождя. Что-то подсказывало Линн, что на приход Белого Рождества рассчитывать не приходится.

Миллз оставил на ее столе газету — один из самых низкопробных таблоидов. Газета была раскрыта на странице с заголовком "Убийства в Йорке связаны с черной магией!". Линн взяла листок и принялась читать. Со смешанным чувством изумления и возмущения она поняла, что попавшийся ей на глаза эксклюзивный репортаж имел своей целью пролить свет на ранее не расследованные факты, связанные с теми убийствами, которыми она в настоящее время занималась вместе с суперинтендантом Верноном Лаверном.

* * *


Бывшая ведьма сообщила, что жуткие убийства, поставившие в тупик полицию, отличают три характерных признака ритуальных жертвоприношений, присущих черной магии.

ПРОНЗЕННЫЕ ЗАЖИВО. Обе жертвы погибли от колотых ран. Таким способом ведьмы обычно избавляются от своих врагов.

ИЗОБРАЖЕНИЕ КРЕСТА. Перевернутый крест — признанный символ сатаны — нарисован кровью на телах убитых.

НАГОТА. Обеих жертв обнаружили полностью обнаженными.

* * *


Газетная статья содержала столько захватывающих дух нелепостей, что Линн громко рассмеялась, заставив телефониста, копошившегося под столом Лаверна, вздрогнуть и треснуться головой о нижнюю сторону столешницы. Соответствовали действительности — да и то всего лишь наполовину — только два факта: Анджали Датт была найдена обнаженной, а юношу действительно закололи. Все прочее — чистой воды выдумка.

Не столь забавным, пожалуй, оказался заголовок статьи "нашего собственного криминального репортера", помещенный под расплывчатым снимком мертвой Анджали Датт: "РИТУАЛЬНОЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ".

Линн Сэвидж тут же подумала о погруженной в глубокое горе семье девушки и о том, как родители последней отнесутся к статье в грязной газетенке. Затем она услышала голос Лаверна, донесшийся через перегородку между ее кабинетом и комнатой сотрудников «убойного» отдела. Его ненависть к прессе была поразительной. Как, впрочем, и характер. Линн торопливо положила журнал регистрации правонарушений в ящик стола и сделала вид, что записывает что-то в большом старомодном настольном ежедневнике.

Когда Лаверн вошел в комнату, Линн рассеянно кивнула ему. Затем, отметив про себя его могильную бледность, смерила Лаверна более пристальным взглядом.

— Да, Линн, — сказал ее шеф. — Я сегодня выгляжу ужасно. Но ты могла бы по крайней мере оказать любезность и скрыть свое отвращение.

Лаверн какое-то мгновение постоял неподвижно, с любопытством разглядывая торчащий из-под его стола мощный зад в комбинезоне. Но он ужасно устал, и вряд ли что-то могло заставить Лаверна поинтересоваться, что делает под его столом чья-то неизвестная задница. Вместо этого суперинтендант повесил шляпу, пальто и шарф на старомодную, орехового дерева вешалку, которую он принес из дома после того, как из служебного гардероба украли его любимое пальто. Затем медленно подошел к кипевшему в углу комнаты чайнику, насыпал в треснутую чашку с эмблемой "Манчестер Юнайтед" растворимого кофе и залил его кипятком.

Линн стала наблюдать за тем, как шеф пьет кофе. Лаверн ей нравился. Иногда он мог вести себя чрезвычайно грубо, но в нем присутствовало какое-то особое достоинство, которое требовало к себе уважения, а также аура спокойной грусти, вызывавшая у Линн самую искреннюю симпатию.

Достоинство было завоевано блестящей карьерой в уголовной полиции. Объяснить печаль гораздо сложнее. Линн знала, что Лаверн потерял сына. Правда, это было давно, еще в начале семидесятых. Но разве можно оплакивать утрату ребенка целых двадцать лет?

— У Анджали Датт был приятель, — неожиданно объявила Линн.

— Мне об этом рассказали.

Линн протянула шефу один из черно-белых снимков.

Лаверн нахмурился.

— Э, да у него косоглазие.

— Он вроде бы студент, и зовут его, если не ошибаюсь, Дерек Тайрмен. В день смерти Анджали Датт он куда-то исчез из своей квартиры.

— Родители девушки заверили меня, что никакого приятеля у нее не было.

— Да что могут знать родители? Кроме того, не забывай, что они азиаты. А он белый, европеец. Может быть, она просто не хотела, чтобы они о нем знали, не желала беспокоить их.

Телефонист, по-прежнему оставаясь на четвереньках, выполз из комнаты. Сэвидж прикрыла за ним дверь.

— Фактически мы уже обвинили его в магазинной краже, — объявила она. — Две предыдущие судимости за одно и то же правонарушение.

— Ну хорошо, Линн, — фыркнул Лаверн. — Не надо меня ни в чем убеждать. Он опасный преступник экстра-класса.

Инспектор Сэвидж давно привыкла к подобным выходкам со стороны своего начальника, прочно утвердившись во мнении, что, строго говоря, он вообще не полицейский в истинном смысле этого слова. Внешне Лаверн действительно напоминал детективов с фотографий, сделанных в золотую эпоху «убойного» отдела уголовного розыска. То были мужчины в просторных плащах, с трубками в зубах, аккуратно подстриженными усиками, с привычной полуулыбкой-полугримасой позирующие перед объективом фотоаппарата.

Однако Лаверн был невысокого мнения о повседневной рутине полицейской службы. Вечные вопросы-ответы на бесконечных допросах наводили на него жуткую скуку и вызывали неизбывное презрение.

— В твое отсутствие звонил заместитель главного констебля, — сказала Линн.

— Чего он хотел?

— Он зайдет поговорить с тобой завтра утром. Ранним солнечным утром.

Лаверн в комическом ужасе закрыл лицо руками.

Линн с симпатией посмотрела на шефа.

— С тобой все в порядке, Вернон?

— Нет.

— Снова разболелась голова?

— Нет-нет. Просто вспомнил, что послезавтра Рождество. А я до сих пор не купил подарок для Донны.

— Я собираюсь завтра утром заскочить в "Маркс и Спенсер". У нее какой размер?

Лаверн отнял руки от лица.

— Ты что, в самом деле сможешь купить?..

— Конечно. Не вижу никаких проблем. Ты уже надумал что-то определенное?

Вернон недовольно скривился.

— Ей нужен новый домашний халат. Хороший.

— Так какой у нее размер?

— Э-э-э… примерно такой, как у тебя, но не такой большой.

— Не такой большой?

Лаверн застенчиво изобразил жестами воображаемый бюст супруги:

— Ты же знаешь…

Линн расхохоталась.

— Попробую сделать все, что в моих силах.

Вернон небрежно извлек из бумажника пять двадцатифунтовых купюр и передал их помощнице. Линн улыбнулась в ответ и сунула деньги в сумочку: Ее начальник обладал редким даром вызывать у окружающих благодарность за предоставляемую им возможность оказать ему услугу. Да, подумала она, несомненно удивительный дар. Три года назад, когда манчестерские полицейские расследовали убийства семерых детей и загадку пропавшего восьмого ребенка, они попросили помощи Лаверна. Линн вспомнила, как Лаверн взял ее с собой на это дело в качестве девочки на побегушках, предоставив тем самым один шанс из тысячи подняться вверх по служебной лестнице. Это была счастливая возможность понаблюдать с самого близкого расстояния за работой блестящего сыщика и научиться его следственным методам.

Проработав неделю с Лаверном, она утвердилась во мнении, что он не кто иной, как обманщик, отчаянно ленивый человек, который не проявляет никакого интереса к попыткам своих подчиненных арестовать изверга, голыми руками душившего малолетних школьников. В то время как специальная бригада сотрудников полиции круглые сутки работала над тем, чтобы не допустить дальнейших злодеяний неизвестного преступника, Лаверн с отрешенным видом сидел, незряче уставясь в пространство. А когда бывшего сексуального маньяка все-таки поймали неподалеку от начальной школы в Болтоне и привели на допрос, великий сыщик проявил себя во всем великолепии — он отказался допрашивать подозреваемого.

— Поговорите с ним сами, — произнес он незабываемую фразу. — Я пойду пропущу пивка в пабе.

Линн Сэвидж настолько оскорбил этот поступок, исполненный демонстративного пренебрежения к делу, что она тут же написала служебный рапорт-жалобу Не виллу Вуду, главному констеблю северного Йоркшира. Впрочем, она впоследствии не раз получала повод благодарить судьбу за то, что это письмо так и не было отправлено.

Тридцать шесть часов спустя, в полночь, свободная от несения службы Линн Сэвидж отправилась вместе с Лаверном на церковный двор. Пропавшую девочку обнаружили там целой и невредимой на руках Альберта Бомфорда, плотника средних лет из Литл-Ливера, предместья Болтона. У Линн Сэвидж больше никогда не возникало поводов истолковывать приступы угрюмого бездействия своего начальника как апатию. После этого она стала считать Лаверна гением интуиции и бессовестно потакала ему во всем. Он же, в свою очередь, никогда не относился к Линн свысока и не ждал, что она станет раболепно приносить ему кофе. Именно поэтому их служебные отношения оказались счастливее большинства брачных союзов.

— Фотографии не того размера, — посетовал Лаверн. — Они должны быть того же размера, что фотокарточки для паспорта, чтобы их было удобнее носить с собой. Кроме того, нам их потребуется несколько десятков. Сходи, пожалуйста, в лабораторию и распорядись.

— Уже сходила.

Лаверн состроил гримасу. Извечная предусмотрительность Линн не переставала оскорблять его.

— Тут выяснилось кое-что любопытное по поводу магнитофонной пленки, — продолжила Сэвидж. — Я говорю о записи, которую сделал сосед Анджали, — записи тех странных звуков, которые доносились из ее комнаты.

— Ты имеешь в виду вещественное доказательство "А"?

— Я имею в виду единственное вещественное доказательство, которым мы в настоящий момент располагаем.

— И что с этой пленкой такого особенного?

— В лаборатории провели экспертизу. Это не настоящие звуки.

Лаверн, вставлявший в это время слайды в диапроектор и меланхолично рассматривающий их, с тревогой посмотрел на нее:

— Что же с ними такого, инспектор?

— Ну, обычный звук движется по своеобразной дуге. Звук нарастает, достигает своего пика, а затем угасает.

— Знаю, — раздраженно прервал ее Лаверн. — Я сам когда-то играл на трубе.

— Понимаешь, звуки на этой пленке резко начинаются и обрываются, как будто они искусственного происхождения.

— И что же ты хочешь этим сказать, Линн?

— Я хочу сказать, что ужасно устала. Что я больше времени провожу в обществе трупов, чем своих собственных детей. И что это расследование вообще не имеет никакого смысла.

— До недавних пор это тебя устраивало, — пожал плечами Лаверн.

* * *


В шесть часов вечера Лаверн и Сэвидж вошли в комнату «убойного» отдела, где их коллега собрались на второе за сегодняшний день совещание. На одной из стен висела грифельная доска, где записывали известные следствию факты преступления. За исключением дат совершенных убийств доска была пуста.

Лаверн очень любил устраивать просмотры слайдов и поэтому договорился, чтобы на время нынешнего следствия в кабинете установили диапроектор и демонстрационный экран. Известие об исчезновении юного Тайрмена значительно подняло дух сыщиков, и, пока Лаверн вставлял в диапроектор слайды, его подчиненные рассаживались по местам, оживленно переговариваясь.

Лаверн любил руководить, как правило, небольшой следственной бригадой, поэтому, кроме них с Линн и двух констеблей, отвечавших за внесение в особые карточки всей информации, относящейся к расследуемому делу, сыщиков было всего шесть.

Вещественными доказательствами ведал Тони Лоулесс. В свои тридцать два года он выглядел на сорок. Тони был прирожденным полицейским, честным и преданным делу. Лаверн знал также, что он один из тех немногих сыщиков, которые никогда не обсуждают своих коллег за глаза. Напротив, Тони всегда говорил правду в лицо, а посему вряд ли мог рассчитывать на скорое повышение в чине и по-прежнему оставался в звании детектива-сержанта.

Констебль Хелен Робинсон была сдержанной, добросовестной женщиной с нетипичной для полицейского слегка застенчивой внешностью. Несмотря на это, она прекрасно обращалась с оружием и не раз принимала участие в захвате преступников.

У констебля Питера Фаррелла за плечами был университет. Лаверн Фаррелла любил и вполне ему доверял. Однако идеально правильная речь молодого полицейского не вызывала к нему симпатии остальных коллег.

Джонни Миллз был довольно неотесанным, но вполне добросердечным молодым человеком. О занятиях боксом свидетельствовал расплющенный нос. Кроме того, на правом предплечье Джонни носил заживший шрам от раны, полученной им в те секунды, когда он бросился защитить Лаверна от вооруженного ножом сутенера.

Наименее опытные члены следственной бригады, констебли Саймон Бийл и Джон Этерингтон, наработали свой первый розыскной опыт на предыдущем деле Лаверна, когда искали одного жителя Скиптона, который убил свою жену, чтобы провести с подружкой-любовницей уик-энд в Блэкпуле.

В комнате выключили свет, и Этерингтон показал первый слайд. На экране появилось изображение человека с гротескно вывернутым телом. Можно было подумать, что он небрежно опирается на железные прутья ограды. На снимке, сделанном с лестницы-стремянки, фотографу не удалось передать то, как тело слегка зависло над землей, поскольку было насажено на три железных прута. Перевернутое лицо жертвы занимало передний план изображения. Казалось, его выпученные глаза умоляюще смотрят на присутствующих. Левой ноги не было видно. Правая же самым таким отвратительным способом сломана в колене, что ее стопа висела на уровне правого плеча. Ботинка на ноге не было, и со стопы наполовину сполз носок мрачного серого цвета. Возникало ощущение, будто сфотографирован какой-то манекен-кукла, небрежно забытый неизвестным чревовещателем.

— Убийство номер один, — произнес Лаверн, — молодой белый мужчина. Обнаружен 28 ноября за пределами сада на территории музея. Явно бездомный. Имя не установлено. Судя по заключению медицинской экспертизы — не старше девятнадцати лет. Вес недостаточный для его роста — шесть футов четыре дюйма. Тем не менее он весил одиннадцать стоунов,[1 - Стоун — 6,35 кг. — Примеч. пер.] и мне кажется, что потребовались бы усилия по меньшей мере трех необычайно сильных мужчин, чтобы насадить такое крупное тело на тупые металлические прутья. Раны на спине глубокие и чистые. Его нанизали на прутья с первого же раза. Подумайте только, какую силу нужно было употребить. Просто невероятно.

Что еще больше запутывает дело, так это высота прутьев — более шести футов. Этим убийцам-силачам пришлось бы тогда взобраться на ходули или самим быть ростом не менее десяти футов. Ну уж нет, представить себе не могу ничего подобного. По вашим лицам вижу, что и вы тоже.

Мы не нашли никаких свидетельств — ни на теле юноши, ни на земле вокруг — того, что рядом с ним кто-то находился. Похоже, будто он откуда-то прилетел. А если принять во внимание множественные переломы — общим числом сто сорок два, — он вполне мог упасть на землю с очень большой высоты. Однако если не считать ран, вызванных металлической оградой, кожа и мышечная ткань не имеют никаких повреждений. Фактически не видно и синяков.

— Мы все знаем, сэр, — раздался голос из темноты.

— Все знаете? Неужели, Тони? — насмешливо прервала его Линн. — Тогда поделитесь с нами вашей информацией. Ну давайте. Так кто же убийца, сержант?

В ответ раздался сдавленный смешок, за которым последовала тишина.

— Повреждение скелета, — продолжал Лаверн, — включает в себя гротескное местоположение всех главных костных сочленений. Определение "гротескное местоположение" употребил доктор Суоллоу, патологоанатом. Он ведь очень серьезный человек, наш доктор Суоллоу. Не предрасположенный к высокопарным высказываниям.

Однако тот факт, что левое плечо покойного неожиданно оказалось на три дюйма шире правого, вызывает у доктора Суоллоу самую серьезную озабоченность. Рука так сильно выбита из сустава, что слово «гротескный» представилось ему наиболее точным по своей сути, а вовсе не вычурной красивостью.

Лаверн быстро просмотрел пачку рентгеновских снимков с изображением изуродованных и причудливо смешенных костей погибшего юноши.

— Самое, черт побери, глупое во всем этом — вы только взгляните, все произошло, когда юноша был уже мертв. Причина смерти, как и в случае с этой девушкой, Датт, — асфиксия, вызванная остановкой сердца.

На экране появились снимки, сделанные полицейским фотографом на месте убийства Анджали Датт. Девушка была обнажена. Она лежала в углу, скрестив ноги таким жутковатым, пародийным образом, будто прилегла отдохнуть. Лицо являло собой жуткую маску из крови и ошметков мозга, вылетевших из расколотого черепа.

Кто-то из присутствующих издал сдавленный звук отвращения.

— Да, — откликнулся Лаверн. — Полностью с вами согласен. — Затем, не говоря ни слова, он в ускоренном режиме вывел на экран и другие снимки, запечатлевшие Анджали Датт после смерти.

Предпоследний слайд снова вернул присутствующих на место преступления: рот девушки, открытый в последнем крике; руки, занесенные над головой так, будто ее охватила паника или какое-то странное возбуждение. Лаверн, хорошо изучивший печальный «язык» мертвых, был убежден, что, несмотря ни на что, этот жест убитой девушки был случайным и ничего не значил.

— Она умерла от остановки сердца. Но после ее смерти, как и в случае с этим парнем, ее, похоже, с силой ударили о твердую поверхность. Или, может, вернее сказать, ею выстрелили из пушки? Травма получена в результате одного-единственного сильного удара о стену прямо над кроватью. Бригада судебно-медицинской экспертизы сделала расчеты — чтобы расколоть череп в комнате такого размера, надо удариться о стену со скоростью не менее ста миль в час. Не выстрелили же в самом деле ею из пушки? Так как же такое могло произойти? Мы не знаем.

Как и у этого парня, найденного возле музея, кости Анджали очень сильно смещены в области колена, локтя, плеча и бедра.

Часть комнаты осветилась — открылась дверь и тут же за кем-то закрылась.

— Кто это?

— Этерингтон, сэр, — ответил Миллз. — Мне думается, ему стало неуютно в замкнутом темном пространстве.

Лаверн понимающе кивнул.

— Сходить вернуть его? — предложила Линн.

— Не стоит, — возразил Лаверн. — Пусть сам немного придет в себя. Так на чем мы остановились? Да, да… смещения. Это интересно. В обоих случаях они представляются абсолютно неестественными. Они напоминают мне о злобных детишках, отрывающих паукам лапки. Понимаете, что я имею в виду? Систематическая, изобретательная жестокость. Если исключить тот факт, что пытки не являлись главным мотивом преступления. Мы вполне уверены в том, что эти двое получили увечья уже после того, как были мертвы. Это, конечно, послужило бы покойным утешением, узнай они об этом, однако нам пользы мало.

Последний снимок представлял собой снятый крупным планом след зубов чуть ниже левой подмышки девушки.

— Но у нас все-таки имеется вот это. Следы зубов, оставленные примерно в то же самое время, когда наступила смерть. След укуса глубокий. Подобный укус вполне мог иметь сексуальную подоплеку, однако ни в одном из двух случаев не было обнаружено никаких следов сексуального насилия. Профессор Стоктон — тот, что снял гипсовый слепок с зубов этого парня, — обещал нам сделать модель зубов предполагаемого убийцы. Джонни, займись-ка светом.

С этими словами Лаверн подмигнул Линн Сэвидж. Той показалось, что босс устал от разговоров. Она повернулась к коллегам, легко входя в образ энергичной, трезвомыслящей женщины-детектива. Линн терпеть не могла всяческое лицедейство, но давно уже усвоила, что если постоянно показывать окружающим свое истинное «я», то никто больше не будет обращать на нее внимания.

— Вы все знаете о проблеме, которая возникла с магнитофонной записью? — спросил Лаверн.

— Неправильные звуки? — подсказал Бийл.

— Верно. Именно это нам и сообщили. Но ведь эти звуки практически сопровождали убийство Анджали Датт. Какова же их истинная природа? Есть у вас какие-нибудь соображения?

— Может быть, неисправность в магнитофоне? — предположил Миллз.

Кто-то из детективов захихикал.

— А что смешного? — требовательно произнес Миллз, с возмущением оглядываясь по сторонам в поисках неизвестного насмешника.

— Это всего лишь предположение, — отважился высказаться Фаррелл, нервно поправляя очки на переносице. — Но вполне может быть, что звуки на пленке записаны при помощи электронного сэмплера и были сделаны в какой-нибудь звукозаписывающей студии.

Теперь настал черед Миллза поехидничать.

— Зачем? Какой же смысл всего этого? — поинтересовался он.

— Тщательно продуманный обманный трюк?.. Не знаю. Вполне возможно, что записанные на пленку звуки проигрывались на магнитофоне погибшей девушки для того, чтобы всех нас ввести в заблуждение.

Лаверн одобрительно кивнул.

— Интересная мысль, констебль.

В комнате на какое-то время повисла тишина — присутствующие задумались над тем, что же в этой мысли было интересного.

— А теперь о главном деле сегодняшнего дня, — объявила Линн Сэвидж. — Фотоснимок, который Тони всем нам покажет — когда вы будете совершенно готовы, сержант, — единственная фотография Дерека Тайрмена, которой мы располагаем.

Ему двадцать два года. Студент третьего курса факультета психологии. Исчез из своей квартиры в ночь смерти Анджали — причем скрылся поспешно, бросив книги, проигрыватель, почти всю одежду. Неделю назад его ждали дома, в Хейвордс Хит. Полиция Суссекса сейчас по нашей просьбе допрашивает его родителей. Информацию нам передадут при первой же возможности. Надеюсь, что ребята при этом ничего не исказят. Снимок, который вы сейчас рассматриваете, переснят с его студенческого удостоверения трехлетней давности.

Скорее всего, как нам кажется, внезапное исчезновение мистера Тайрмена — не простое совпадение. Найти этого человека — дело первостепенной важности. Его допрос сможет существенно помочь нашему расследованию. Он что-то знает.

— Возможно, он — единственный, кто что-то действительно знает, — добавил Лаверн.

* * *


Ночью Лаверн спал плохо. Хотя эпизоды его снов были нечеткими и непрерывно меняющимися, он все-таки запомнил, что в сновидениях жил в новом, незнакомом доме — огромном, обветшалом, населенном привидениями. Когда он проснулся, часы показывали восемнадцать минут шестого, наступило утро Сочельника. Пробудившись, Лаверн ощутил, что грудь его вся мокрая от горячего пота.

Он раскрыл глаза и увидел, что за окном темно, и в памяти всплыл скорбный список имен. Грэм Аллен. Марк Хендри. Линдсей Пайк. Аннет Кетли. Сьюзен Хэмер. Пол Ричардсон. Дети, убитые Болтонским Душителем. Он уже долгие годы не вспоминал о них.

Спавшая рядом жена, Донна Лаверн, что-то пробормотала во сне. Вернон пододвинулся к ней ближе, и Донна инстинктивно обняла его.

Конечно же, он не несет ответственности за смерть этих детей. Все они погибли прежде, чем Лаверн приступил к поиску убийцы. Не чувство вины угнетало его, а скорее суровая бесчеловечность того мира, в котором приходится жить. Еще одно имя. Девятилетняя Хизер Хоулз. Убита возле могилы собственной бабушки.

Он ласково положил руку на голову спящей жены и, согреваясь исходящим от нее теплом, попытался думать о чем-то приятном.

Однако мысли в голову не приходили — никакие.

* * *


— Что-то не похоже на Рождество, — заметил Лаверн.

Прошло уже шесть часов с момента мрачного утреннего пробуждения. Он шагал вдоль берега реки Уз вместе с Герейнтом Джоном, заместителем главного констебля. Как обычно, вид, шум и запах серой речной воды вызывал у него смешанное чувство удивления и меланхолии.

Заместитель главного констебля был давним другом Лаверна. Они познакомились тридцать лет назад, когда оба патрулировали улицы Манчестера. Хотя Джон был родом из Сэлфорда, а Лаверн родился и вырос в Йорке, они решили, что не стоит возобновлять войну Алой и Белой Розы. Застарелой вражде графств приятели предпочитали активные возлияния. Они часто скандалили, наперегонки ухаживали за хорошенькими барышнями и, подобно всем другим мужчинам-полицейским, совершали прочие малосимпатичные поступки. Правда, это было очень давно.

Как и Лаверн, Джон отличался крупным телосложением, однако, несмотря на груз прожитых лет, его лицо сохранило детскую непосредственность. У него была добрая, открытая, почти беззащитная улыбка. Похоже, он находил отдохновение в общении со старым другом. Это позволяло заместителю главного констебля забыть о бремени высокого звания и быть таким, каким он себя ощущал, — шумным, грубоватым, молодым душой.

— Что там пишут, в этой "Сан"? — проворчал он. — Какие-то ритуальные убийства… Откуда они взялись?

— Можно подумать, журналисты утруждают себя поисками информации! Пишут первое, что взбредет в голову.

— В отличие от нас, славных малых-полисменов, всегда кристально честных, — добавил Джон, легонько толкнув своего собеседника кулаком в бок. — Да ты за пару недель раскрутишь это дело, Вернон. Как обычно. Представь, что ты едешь в машине по своим делам и вдруг видишь, как из магазина прямо перед тобой выходит банда ритуальных убийц.

— Я ведь так и не поймал Душегуба, — кисло заметил Вернон.

Джон покровительственно помахал рукой.

— Он давно мертв. Эксперты утверждают, что он был типичным самоубийцей — этакий маниакально-депрессивный психопат, склонный к самоубийству. А также к паранойе со всякими там гребаными закидонами.

Лаверн усмехнулся. Джон также разразился приятным смешком, явно довольный собой.

— Так что давай лови этих ублюдков и получишь Орден Британской Империи, старикан. Босс получит звание сэра, я получу его место, жена получит новую шубу, и все будут довольны. Я дам тебе все, что попросишь. Тебе ведь всегда хотелось иметь побольше людей в своей команде, Вернон. Впрочем, это мечта каждого суперинтенданта. Тебе ведь нужна полноценная команда? А что ты имеешь? Три с половиной калеки.

— У меня нормальные люди, — возразил Лаверн, — а ты еще того гляди подсунешь мне кого ни попадя. Шел бы ты подальше со своими предложениями.

— Посылаешь меня? С начальством так не разговаривают. Мне что, тебя учить? Шли бы вы подальше, сэр. Вот как надо.

Со стороны реки поднялся холодный, пронизывающий ветер. По мосту Лендал-бридж полицейские поднялись наверх и вскоре оказались в центральной части города. К этому времени над головой у старых друзей сгустились темные кучевые облака, грозя окончательно испортить день. Очертания громады Минстера вдалеке сделались менее отчетливыми.

Неожиданно Джон остановился и посмотрел другу прямо в глаза.

— А вообще-то, Вернон, — произнес он, — я хочу попросить тебя об услуге.

Начинается, подумал Лаверн. Еще раз поучаствовать в каком-нибудь благотворительном представлении в качестве почетного гостя. ("Леди и джентльмены, детективы, присутствующие среди вас, уже установили подозрительную личность, стоящую справа от меня…")

— Нет, — произнес Лаверн, — больше нигде не буду выступать с речами, Герейнт. Мне все равно, сколько еще нужно автобусов для детей-инвалидов.

Джон состроил гримасу.

— Собираюсь предложить тебе кое-что похуже. Мы хотим, чтобы ты выступил с обращением по телеку.

— Шутишь?

— Это часть нашей работы, дружище.

— Моя работа состоит в том, чтобы ловить преступников, — произнес Лаверн с неожиданной важностью, о которой тотчас же пожалел. — Не веду специальных подсчетов, но думаю, что за последние десять лет поймал больше убийц, чем все педики-полицейские вместе взятые. Этого должно быть достаточно.

Похоже, Герейнта слегка задела отповедь.

— Можно подумать, будто я не знаю, в каких ты отношениях с прессой. Я эту братию и сам на дух не выношу. Но мы с боссом считаем, что если не используешь телевидение, то оно начинает использовать тебя.

Сердце Лаверна упало. Уж кому, как не ему, было знать, что стоит за словами "мы с боссом": на самом деле они означают только «босс», и его отказ пойти навстречу «просьбе» начальства отрицательно скажется на старине Джоне. Ведь ни для кого не секрет, что главный констебль Невилл Вуд желал слышать от подчиненных лишь два слова. Первое — «да», второе — «нет». Многие из его подчиненных, включая и самого Джона, охотно обращались бы к мистеру Вуду и с другими словами… Увы, у всех семьи, которые нужно кормить, и закладные, по которым нужно платить.

Они вышли в скверик рядом с музеем. Место, где нашли убитого, все еще огорожено. Патрульная машина незаконно припаркована прямо перед воротами. Лаверн с превеликой радостью не обратил бы на это никакого внимания, но Джон постучал костяшками пальцев по лобовому стеклу, дабы разбудить уснувших в машине стражей правопорядка. Первой их реакцией было слегка враждебное недоумение, за которым последовал откровенный испуг — еще бы, их застукал сам заместитель главного констебля.

Издав почти садистский смешок, Джон направился дальше.

— Небось в штаны наложили со страху.

— Так чего ты от меня хочешь? — спросил Лаверн. — Я пресс-конференций не устраиваю.

— И не надо. Ты им просто расскажи о пропавшем парне… Как там его?

— Тайрмен. Дерек Тайрмен.

— Ага. Ну, скажи им что-нибудь вроде: "Дерек Тайрмен скорее всего тот самый гребаный ублюдок-убийца, и мы хотим, чтобы он помог нам в расследовании". И вздрючь его как следует.

Лаверн вздохнул:

— Это уж слишком, Герейнт.

— Ну, тогда опусти последнее мое предложение.

— Уж очень это все по-дурацки звучит.

— А ты что думал! Конечно же, по-дурацки. Знаешь, приятель, кто ты такой? — спросил Джон и с силой тряхнул Лаверна за плечо. — Нытик. Нытик, каких еще поискать. Ладно тебе, обещаю, что поставлю выпивку.

* * *


Пока Джон и Лаверн шли по направлению к пабу "Энглерз Армз", где впоследствии осушили четыре пинты пива, инспектор Сэвидж предпочла обеду усердный труд. Большая часть следственной группы занималась поисками исчезнувшего приятеля Анджали Датт. Вместе с Лоулессом она допрашивала бездомного бродягу, откликавшегося на прозвище Менестрель.

Это был высокий, невероятно худой тип лет сорока пяти, одетый в жуткие бесформенные лохмотья. Самым поразительным в Менестреле являлось его лицо — до того чумазое, что он напоминал персонажа из мультфильма, который вместо сигары по ошибке поджег динамитную шашку.

Два констебля наткнулись на него напротив здания местного музея, где бродяга стоял, размахивая руками, как безумный. Менестрель считался "профессионалом высшего класса" по незаконному проникновению на территорию прилегавшего к музею сквера. Как правило, это происходило уже после наступления сумерек. Линн Сэвидж надеялась, что он сможет сообщить что-нибудь полезное о погибшем юноше.

В обмен на невероятно переслащенный кофе и турецкий донер-кебаб Менестрель позволил снять с себя отпечатки пальцев. А вот предложение Линн принять душ и сменить одежду было встречено самым решительным отказом. Бродяга, судя по всему, уже забыл, когда мылся в последний раз. Он теперь заполнил крохотное помещение такой мерзкой вонью, что Линн казалось, что ее вот-вот вырвет.

Ей даже пришла в голову мысль (которой она слегка устыдилась) о том, что единственное и самое главное, что мешает людям наслаждаться жизнью, это не недостаток сострадания, а обостренное обоняние.

— Еще, — капризно потребовал Менестрель, когда Лоулесс насыпал сахар в очередную чашку кофе. — Мне нужны витамины.

— Вы можете вспомнить свое настоящее имя? — спросила Линн.

Ее гость на какое-то мгновение задумался, а затем, неожиданно вскочив, вытянулся по стойке «смирно» и торжественно отсалютовал:

— Питер!

— Ваше имя Питер, верно? — продолжал допытываться Лоулесс. — Вас действительно так зовут?

— Менестрель я, — ответил бродяга, опускаясь на стул.

— Так все-таки как ваше имя? — вкрадчиво поинтересовалась Сэвидж со сладчайшей интонацией "доброго полицейского". — Питер или Менестрель?

— Менестрель Питер.

— Но это не ваше имя. Не бывает таких имен, — вздохнул Лоулесс.

— Ладно. Забудем пока обо всем, — предложила Линн, подумав о том, что подобные разговоры заставляют ее чувствовать себя совершенной дурой. — Сейчас я покажу вам одну фотографию. Задаю вопрос: видели вы раньше этого человека?

Линн положила на стол перед Менестрелем четкий снимок убитого парня. Для нее это была обычная фотография мертвого тела. Все трупы казались ей одинаковыми. Однако оставался пусть крохотный, но шанс, что сидящий перед ней бродяга узнает за застывшей маской смерти человека, который еще недавно был живым, во плоти и крови.

Оба полицейских пристально наблюдали за реакцией Менестреля. Тот взял в руки фотографию и принялся рассматривать с какой-то тошнотворной тщательностью. Затем положил на стол изображением вниз, словно это была неудачная карта, попавшая ему в руки во время игры.

— Он, — хрипло произнес Менестрель.

В ту же секунду совершенно не к месту раздался стук в дверь, и в кабинет с хохотом ворвался один из констеблей. Увидев, что допрос в самом разгаре, он тотчас попятился назад и вышел, бормоча какие-то извинения.

— Он — это кто? — резко спросила Сэвидж. — Кто этот человек?

Менестрель поник головой.

— Тедди…

— Тедди? Ты сказал Тедди? — переспросил Лоулесс.

— Терри! — резко оборвал его бродяга. — Глухня!

Лоулесс собрался было одернуть оборванца, но Линн остановила его взглядом.

— Питер, ты хорошо знал этого человека?

Последовала продолжительная пауза, прежде чем Менестрель снизошел да ответа.

— У меня это уже вот где сидит, — произнес он, скорчив гримасу, — буду говорить с настоящим полицейским сержантом, а не с бабой.

Линн ничего не оставалось, кроме как вздохнуть.

— Я инспектор. Кстати, это выше по званию, чем сержант. Чем я вам не подхожу?

— Тем, что ты баба. Буду говорить только с инспектором-мужиком. Мне нужен мужик.

— Хороший пинок в задницу — вот что тебе нужно, — поспешил высказать свое мнение Лоулесс.

И снова возникла пауза. Не иначе, как Менестрель взвешивал последнее предложение. Затем он нервно кашлянул и заявил:

— Не скажу больше ни одного слова, пока не принесут печенья. И шоколадку.

Лоулесс отправился со столь важным поручением в кафетерий, а Линн тем временем воспользовалась возможностью получше рассмотреть Менестреля Питера. Подобно многим людям, долго живущим в нужде, он производил впечатление человека, у которого явно не все в порядке с головой. А еще бродяга умел ловко избегать чужого взгляда. Оборванец то и дело моргал, как будто окружающий мир вызывал у него отвращение.

Лоулесс вернулся, и Менестрель с жадностью приступил к уничтожению шоколадных вафель. Линн же снова включила магнитофон.

— Вы со всей ответственностью утверждаете, что человека на фотографии зовут Терри? — задала она вопрос.

Менестрель осторожно кивнул.

— Вам известно, откуда он? Я имею в виду, из какой части страны он родом?

— Да англичанин он, — ответил Менестрель с какой-то воинственной гордостью, словно сообщая факт огромной значимости.

— И вы близко его знали?

— Болен был Терри. Еле нога таскал. Я присматривал за ним.

— Почему вы это делали?

— Говорю же, он еле ноги таскал, — повторил оборванец, явно удивленный вопросом.

— Вам известно его полное имя? Его фамилия?

Менестрель кивнул и макнул очередным печеньем в чашку с остывшим кофе. Возникла — уже в который раз — долгая пауза. Было слышно, как электронные часы на стене негромкими щелчками отсчитывают секунды.

— Ну так что?

— Что — что?

— Как его полное имя?

— Терри Томас.[2 - Популярный в 50 — 60-е годы британский киноактер, снимавшийся в таких фильмах, как "Большая прогулка", "Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир" и др.]

Лоулесс фыркнул.

— Терри Томас, — скептически повторила Линн. — Как у актера?

Вид у бродяги сделался сконфуженным. Сэвидж потянулась за ручкой, впрочем, без особой надежды на успех допроса, и записала названное имя на чистом листке бумаги.

— Так оно пишется?

— Угу.

— Откуда вы знаете? — спросил Лоулесс. — Вы ведь даже не посмотрели, что там написано.

До Линн вдруг дошло, что бродяга не умеет читать, и она решила отказаться от дальнейших попыток что-либо выведать у него.

— Вы сказали, что Терри не мог ходить. Почему?

— Охромел он.

— Почему охромел?

Оборванец покачал головой. Затем, как будто по какой-то неведомой прихоти, предпочел прибегнуть к изощренной лжи.

— Легавые его отметили. Сломали ему ходули. — С этими словами бродяга указал на Лоулесса. — Он тоже был с ними.

— Но ведь это неправда! Что на самом деле случилось? Может, расскажете нам, Питер? — вмешалась Линн.

Успокоенный ее тоном, Менестрель произнес:

— Он хворал. Потом ему стало лучше. И он улетел.

— Мне кажется, что вы играете с нами в какие-то игры. Не верю, что вы знаете этого человека, — устало вздохнула Линн.

Менестрель угрожающе уставился на ее левое ухо. Для него это, видимо, означало смотреть людям прямо в глаза.

— Я-я зна-а-аю Те-е-р-ри! — пропел он.

— Ну хорошо, хорошо. Когда вы в последний раз видели его?

— Прошлой ночью. Он пролетал тут вместе со всеми своими друзьями. Они вот так, как…

Бродяга встал и изобразил парящий в воздухе планер. Полицейские обменялись удивленными взглядами.

— Питер, — спросила Линн, — какой сегодня день недели?

— Воскресенье.

— Попробуйте еще раз.

— Вторник.

— Сегодня пятница, Питер. А знаете, что особенного в завтрашнем дне?

Оборванец задумался на какое-то мгновение, после чего радостно воскликнул:

— Наступит суббота!

— Питер, вы знаете, как называется этот город?

— Лидс, — убежденно ответил Менестрель.

— Нет, Питер. Это не Лидс, — сказала Линн и, засунув ручку в нагрудный карман, принялась спокойно складывать лежавшие на столе бумаги. — Вы находитесь в Йорке, Питер.

Брови оборванца изогнулись дугой в самом искреннем недоумении.

— А разве он раньше никогда не был Лидсом?

* * *


Лаверн вышел из магазина готового платья, расположенного в районе Лоу Питергейт, с изысканным позолоченным мешочком для подарков в руках. Он отчетливо понимал, что здорово напился, и поэтому испытывал легкое чувство стыда. После того как они с Джоном крепко выпили, Герейнт предложил отвезти Вернона на Фулфорд-роуд в своем служебном «даймлере», за рулем которого сидел его личный шофер. Лаверн отказался, сославшись на то, что ему хочется немного пройтись пешком, дабы привести в порядок мысли. На самом же деле он просто решил купить рождественские подарки.

Подарки, которые он покупал своей семье, никогда до конца не удовлетворяли его искреннего желания порадовать любимых людей. У него сделалось привычкой ходить по магазинам, скупая все подряд. Пусть уж близкие лучше усомнятся в его бережливости, в его вкусе, но никогда — в его любви к ним.

В пластиковом пакете лежал фунт шоколадных конфет-ассорти для Донны и полфунта — для Линн. Каждый из подарков в отдельной серебристой корзиночке, перевязанной голубой ленточкой. Выбирание этих двух подарков изрядно истощило воображение Лаверна, и он свернул налево по направлению к Стоунгейту в надежде на то, что ярко освещенные витрины вдохновят на покупку чего-нибудь еще.

Улица была полна людей и, для того чтобы ни с кем ни столкнуться, Лаверну пришлось делать осторожные шажки вместо того, чтобы идти обычным широким шагом. Из глубины торгового зала магазина доносилась приглушенная рождественская музыка самого что ни на есть отвратительного характера.

Перед входом с видом малопривлекательного стража стоял какой-то бродяга с чумазым лицом, уступая дорогу входящим внутрь.

Когда Лаверн прошел мимо него, бродяга опустил глаза и что-то пробормотал. Вернону послышалось нечто вроде: "Нет Бога, Бога нет".

Улица впереди была запружена кучкой юных исполнителей рождественских песенок-колядок со свечными фонариками в руках. Дети смотрелись как статисты рекламного снимка для почтового каталога "Зимняя одежда". Улыбающийся пухлый мальчишка потряс у Лаверна прямо перед носом коробочкой для сбора пожертвований.

— На что собираете?

— Собираем деньги для нашего хора, — жизнерадостно ответил юный толстячок.

— Не очень-то уважительный повод для сбора денег, разве нет? — спросил Лаверн.

Улыбка тут же исчезла с лица мальчишки, и Лаверн, поняв, что обязан восстановить утраченное настроение юного хориста, немедленно опустил монетку в прорезь жестяной коробочки.

Идя дальше по улице, он заметил подростка, который, перехватив сзади локтем горло какой-то девчонки, душил ее. С виду девчушка была на пару лет моложе парня. Все время, пока юный хулиган душил ее, она пронзительно кричала. Лаверн уже собрался было освободить ее и задать хорошую трепку малолетнему негодяю, как девчушка совершенно неожиданно разразилась жизнерадостным смехом и, высвободившись из рук нападавшего, бросилась ему в объятия. Подростки тут же принялись исступленно целоваться. Попытка удушения обернулась частью банального ритуала любовного романа.

Затем Лаверн обратил внимание на незнакомую юную женщину — высокую брюнетку, страшно худую, одетую в комбинезон и непомерно большую поношенную куртку. На первый взгляд она показалась Лаверну религиозной фанатичкой, занятой поиском людей, которых можно было бы обратить в свою веру. Улыбаясь какой-то блаженной улыбкой, женщина заговаривала с прохожими с таким видом, будто знала каждого из них лично. Прохожие не обращали на нее никакого внимания.

Витая в вызванных алкогольными парами мыслях, Лаверн не сразу определил затруднительное финансовое положение юной незнакомки. Когда до него дошло, что девушка просит милостыню, Вернон направился прямо к ней.

— Будьте так добры, поделитесь, пожалуйста, мелочью! Пожалуйста!

Девушка заметила приближение Лаверна, и он прочитал страх в ее глазах. Неужели в нем всегда узнают полицейского — даже когда он в штатском?

Посмотрев на ноги попрошайки, Лаверн заметил, что, несмотря на холод, на ней нет ни носков, ни чулок. Босые ступни черные, сбиты в кровь и покрыты жуткими синяками.

— Зачем же ходить зимой босиком? — грубовато поинтересовался он.

Незнакомка немного помедлила с ответом, не совсем уверенная в том, следует ли отвечать этому немолодому угрюмому великану.

— Люблю чувствовать себя свободной.

— Свободной для того, чтобы подхватить воспаление легких?

Лаверн какое-то время постоял возле девушки, просто пытаясь составить о ней хоть какое-то представление, и понял, что та испытывает необъяснимое беспокойство — незнакомка быстро окинула взглядом улицу, потом снова посмотрела на своего случайного собеседника. Вернон хорошо знал, что так же нервно и встревоженно ведут себя проститутки. Но эта девушка явно не проститутка. Для такого занятия у нее слишком невинные глаза, а в лице напрочь отсутствует типичное для жриц любви бесстыдство.

От нее исходил сильный запах пачулей. Лаверн по ошибке едва не спутал его с запахом марихуаны — наркотика, который он крайне не одобрял. Однако это не помешало ему потянуться во внутренний карман пальто за бумажником, достать банкноту и сунуть ее в ладонь странной бродяжки. Незнакомка посмотрела на подаренные ей деньги как на что-то призрачное.

— Двадцать фунтов? — изумленно проговорила она. — Вы не ошиблись?

Когда Лаверн ободряюще улыбнулся ей, девушка рассмеялась коротким смешком, в котором мелькнула легкая нотка истерического удовольствия. Все-таки она была красива, красива какой-то удивительной, неповторимой красотой, и Лаверн неожиданно ощутил себя старым и немного глуповатым.

Нужно непременно угостить ее выпивкой. Вкусно накормить. Нет, на нее просто больно смотреть. Лаверн похлопал девушку по руке и уже собрался было идти дальше, когда та схватила его за рукав.

— Вы очень добры. В самом деле. Все остальные просто не обращают на меня никакого внимания.

В другой раз Вернон обязательно нашелся бы, что ответить. Но сейчас он был слишком пьян и чувствовал себя смущенным. Поэтому отделался коротким "не стоит благодарности" и зашагал дальше.

Не стоит благодарности?.. Что он хотел этим сказать? Лаверн жарко покраснел от мысли о собственной вербальной несостоятельности, чувствуя, что девушка все еще провожает его удивленным взглядом.

Возможно, он поступил слишком опрометчиво. Деньги, с которыми он только что расстался, предназначались на подарок самому себе — традиционную ежегодную покупку бутылки хорошего виски. Нынешнее Рождество обречено стать более трезвым, чем того хотелось бы. Но эта девчонка все-таки растрогала его. И не своими вежливыми манерами или босыми ногами. Тогда чем?

Лаверн остановился, вспомнив, что это лицо он в последний раз видел в морге.

Девушка была как две капли воды похожа на Анджали Датт.


Глава 2


— Веселого вам Рождества, сэр! Мы подумали, что вам требуется что-нибудь для укрепления сосудов. Попробуйте-ка вот этого.

Все принялись дружно колотить кулаками по столу, а Миллз протянул Лаверну бутылку в пестрой оберточной бумаге — на вид самой дешевой. Опасаясь подвоха — кто знает, вдруг это окажется обыкновенной водой или даже метиловым спиртом, — Лаверн с ухмылкой сорвал обертку. Нет, настоящий «Гленморандж». Значит, он все-таки получил свою бутылку солодового виски.

Слегка устыдившись, Лаверн обвел присутствующих растерянной улыбкой. Коллеги же, осклабившись от уха до уха, подняли бумажные стаканчики с какой-то бормотухой — такую дрянь гонят разве что служители туалетов, используя в качестве сырья жидкость, которой у них в изобилии. Это Миллз, когда его попросили сбегать за парой литров рейнского, вернулся с полудюжиной бутылок желтоватой кислятины. Влить в себя эту гадость не по силам даже полицейскому. А вот Миллзу, судя по всему, хоть бы хны.

— Спасибо, ребята, — поблагодарил коллег Лаверн, подняв бутылку над головой наподобие спортивного трофея. — Но у меня для вас ничего нет.

— А как же пудинг? — воскликнул Лоулесс, едва ворочая языком.

Хелен Робинсон не участвовала в попойке и потому взяла эту часть торжества на себя, внеся на подносе нарезанный на кусочки рождественский пудинг и две пластмассовые кружки с ярко-желтым десертным соусом.

Веселая компания, лишь изредка пересмеиваясь, дружно навалилась на десерт. Рождественское застолье проходило за одним длинным столом в углу пустой столовой: остальные подразделения уже успели отпраздновать, и в воздухе витало ленивое настроение, как у школьников накануне каникул. Все, кроме разве что Лоулесса, думали лишь о том, как поскорее напоследок выстрелить хлопушкой — и по домам. Лоулесс же выжидал подходящего момента, чтобы пригласить куда-нибудь Хелен Робинсон. В свою очередь, Робинсон не терпелось домой, к жениху, и Лоулессу, как ни крути, светила одна-единственная перспектива — провести еще одно Рождество в обществе дражайшей супруги.

После пудинга, с сумками в руках, застегивая на ходу пальто, через зал прошли Айви и Флоренс, из числа обслуги столовой. В предыдущие годы им наверняка пришлось бы вертеться на работе всю ночь, но теперь на всем экономили и ни о каких сверхурочных не могло быть и речи. На ходу они обменялись с полицейскими парой шутливых фраз, пожелав последним не делать ничего такого, что омрачило бы праздник. Работники «убойного» отдела только ухмыльнулись в ответ. Глупо ожидать остроумия от официанток.

Следующим засобирался Лаверн.

— Пора домой, на боковую.

— Не забудь подарок для жены, — напомнила Линн. Как можно такое забыть! Халат, который по просьбе Лаверна купила Линн, лежал, завернутый в подарочную бумагу, у него в кабинете под столом. Туда-то он и направился и, более того, отнюдь не торопился домой.

После того как коллеги разошлись, Лаверн, что-то весело про себя напевая, уселся в полном одиночестве во вращающееся кресло, но перед его мысленным взором стояла босая нищенка, побирающаяся на зимних улицах Йорка.

* * *


Вскоре после шести Линн Сэвидж свернула на своем серебристом «пежо» в узкий переулок, ведущий к дому. Она выключила магнитофон, и голос ее любимого Фила Коллинза, дрогнув, оборвался на протяжной ноте. Линн вышла из машины, поежившись от неожиданно промозглого холода.

С неба падала какая-то противная изморось. Запирая машину, Линн бросила взгляд на окно гостиной — сквозь занавеску поблескивали разноцветные огоньки. Ага, значит, Йен все-таки догадался и нарядил к ее приходу елку.

Несмотря на то что впервые за эти несколько лет ей придется провести 25 декабря на работе, на душе у Линн было светло и радостно. Пусть завтра ее ждет работа; сегодня она примет ванну, переоденется и посвятит вечер Йену и дочкам.

Заслышав позвякивание ключей, Люси, огромный датский дог, бросилась к двери с басистым лаем. Линн прошла в прихожую, а Люси, дыхнув на нее ароматами «Педигри», попыталась проскочить в дверь на улицу. Вовремя подоспевший Йен сумел-таки ухватить собаку за ошейник.

— Линии, — ласково было начал он и нагнулся, чтобы поцеловать жену в щеку, но Люси в этот самый момент дернулась и поцелуй пришелся в воздух.

— А у нас гость, — объявил Йен; взяв у Линн пальто, он тут же в растерянности уронил его на пол.

В голосе мужа слышались нотки раздражения, из чего Линн поняла, что гость малоприятный. По всей видимости, это миссис Дарт — и, как обычно, некстати. Миссис Дарт — ужасно словоохотливая соседка — имела привычку нагрянуть именно в тот момент, когда вы садитесь за стол.

Джейн и Микаэла бросились обнимать мамочку за ноги. Линн наклонилась, чтобы приласкать дочерей, а Йен тем временем закрыл за ней дверь.

— Кто? — шепотом поинтересовалась Линн.

— Это к тебе, — произнес он, уклонившись, к ее великому раздражению, от ответа.

— Мам, а от тебя пивом пахнет, — заметила Микаэла — в свои пять лет она еще, увы, не научилась искусству дипломатии.

— Вином, лапочка, — ответила Линн и, обернувшись к Йену, переспросила: — Так кто это?

Он лишь глуповато ухмыльнулся в ответ и кивнул в сторону высокой фигуры, показавшейся из кабинета.

Как только Линн увидела поношенные, но при этом начищенные ботинки, ей стало ясно, что перед ней коллега-полицейский. Гость шагнул навстречу, и дети инстинктивно шарахнулись в стороны. При всей его обходительности Герейнт Джон мог напугать кого угодно.

— С Рождеством, инспектор, — как ни в чем не бывало произнес он.

Линн почувствовала, как лицо ей заливает краска. Герейнт наверняка почувствовал ее замешательство и, подобно фокуснику в цирке, показал, что в руках у него ничего нет.

— Все в порядке. Просто зашел вас поздравить.

Поняв, что это заявление ее мало успокоило, он рассмеялся и добавил:

— Я тут шел мимо и подумал, а не заглянуть ли мне к вам… на огонек.

Снова воцарилось молчание. Все трое натужно соображали, что сказать дальше. В словах Герейнта сквозило нахальство. За всю их совместную службу они с Линн обменялись не более чем десятком слов, и то не слишком учтивых. Более того, когда последний раз они встретились в коридоре, Джон даже не удосужился кивнуть в ответ на ее приветствие. Так что вряд ли это дружеский визит.

Первым опомнился Йен. Пытаясь изобразить гостеприимного хозяина, он произнес:

— Может, лучше вернемся в кабинет? Я сейчас принесу что-нибудь выпить.

Линн поспешила загладить оплошность мужа.

— Как, разве он еще не предложил тебе чаю?

Заместитель главного констебля пожал плечами.

— Ничего страшного, — начал было Герейнт, хотя за этой фразой наверняка скрывалось нечто вроде: "Разумеется. От этого сукиного сына, твоего муженька, дождешься…"

Линн с укором посмотрела па Йена:

— От тебя порой никакого толку.

— Ну хорошо, я сейчас заварю чай, — заторопился Йен.

— И нам тоже, — обрадовалась Джейн. — Пап, мы тоже хотим.

— И для тебя, моя крохотулечка, — ответил он, глупо утрируя местный акцент. Затем, изображая учтивость, обратился к гостю: — Мистер Джон, чай или кофе? Или, может, что-то покрепче?

— Виски с содовой, если вы не против.

— А мне чай, — ответила Линн, перебивая мужа на полуслове.

Йен вернулся на кухню, дети увязались за ним. Линн вслед за гостем последовала в кабинет. Там, на спинке кресла, лежало его пальто. На спинке ее кресла.

— Честное слово, — вновь начала она, — даже поверить не могу, что Йен ничего тебе не предложил. Сколько же ты прождал здесь?

Осторожно усаживаясь в кресло, Герейнт ответил:

— Минут двадцать. (И опять эта ехидная улыбочка, означавшая "Долго. А этот твой олух-муженек, жмот, каких свет не видывал, не предложил ни рюмки".)

Линн села на стул и принялась разглядывать гостя — мощная шея, плечи ей под стать, седая голова, волосы коротко подстрижены, сбоку пробор. Парикмахеры не иначе как сговорились — стригут всех полицейских под одну гребенку.

Ощутив себя по-настоящему гостем, Герейнт, кажется, немного расслабился и поправил запонки. Линн уловила легкий запах одеколона, кстати, хорошо ей знакомый — "Букет Бленгейма". Запах больших денег и мужского самомнения.

Словно предчувствуя вопрос, Герейнт первым перешел в наступление:

— Мне ужасно неудобно, Линн. Я, конечно, не вовремя. Но мне необходимо поговорить с тобой.

— Если не ошибаюсь, ты сказал, что все в порядке, — возразила она, с трудом сдерживая раздражение.

— Пока да, — ответил он с улыбкой.

— Так зачем ты пришел? Будь добр, объясни, в чем дело.

— Из-за Вернона. Сказать по правде, что-то он мне не нравится.

Линн кивнула, хотя не могла прочитать на его лице никакой озабоченности. Скорей на нем застыло выражение деланного дружелюбия. Так обычно выглядят немолодые манекенщики в журналах по вязанию.

— Ты уделишь мне несколько минут?

— Разумеется. — Что еще она могла сказать? — Я не на службе, так что давай валяй… сэр.

— Надеюсь, мне не нужно напоминать тебе: все, что я скажу, — совершенно секретно. — Его глаза на мгновение вспыхнули злобой, однако ее тотчас сменила обычная фальшивая доброта.

— Да нет, уж будь добр, напомни, — съязвила Линн, отметив про себя, что газ в камине горит на полную мощность. Он что, сам его включил? Вот это нахальство.

Герейнт как ни в чем не бывало принялся выковыривать из-под ногтей грязь, бросая ее на ковер.

— Почему бы тебе не снять шарф?

— Мне и так хорошо.

Собственно говоря, Линн сама собиралась сделать это, но теперь получится, будто она снимает шарф по его команде. Ну нет.

— Итак, Вернон, — продолжал Герейнт. — Ты же знаешь, он мой старый друг. В молодости мы начинали вместе. И сейчас вращаемся в одном кругу. Хороший парень.

— Согласна.

— Именно поэтому я и пришел к тебе. Наш Вернон — натура неуживчивая. С ним не каждый найдет общий язык.

— Я уже заметила.

— Да и дело, которым вы сейчас занимаетесь… Словом, кое-кто не хочет, чтобы он в нем участвовал.

Такого Линн никак не ожидала. Наверняка на лице ее отразилась полная растерянность.

— Что ты несешь?

Герейнт уставился в ковер, затем, словно плохой актер в "мыльной опере", попытался изобразить сожаление.

— Речь идет о нашем общем друге. Я тебе говорю это по секрету. Мне пришлось побороться, чтобы Вернона не отстранили от расследования.

— А он это знает?

— Еще чего не хватало!

— Но почему? Что он такого натворил?

Герейнт заметил ее возмущение и поднял руку в миротворческом жесте:

— Послушай, это твой дом, и я отнимаю у тебя время. Спрашивай меня о чем угодно. Я не могу гарантировать ответы на все вопросы, но постараюсь.

— Я уже задала тебе один вопрос. — Линн спохватилась слишком поздно — враждебность, сквозившая в ее голосе, вряд ли укрылась от гостя. И интонация, и четкая, словно стаккато, дикция — все выдавало ее истинные чувства. Это был голос истинной леди, обращавшейся к непонятливому торгашу. Однако Герейнт предпочел не подавать виду.

— Дело не в том, что он натворил, Линн… а в том, что он еще не успел натворить.

— А именно?

— Хорошо, я все сейчас объясню… Как давно ты его знаешь?

— Несколько лет.

— Верно. И если бы я попросил тебя написать книгу о методах его работы, интересно, сколько страниц у тебя набралось бы?

Линн улыбнулась абсурдности вопроса.

— Ну, сотни две с половиной.

Герейнт фыркнул.

— Два абзаца. И ни строчкой более. И то, если как следует поднапрячься. Ты понятия не имеешь, как работает его голова. Я тоже. То есть я знаю, что в карты игрок он никакой, сколько раз я его уделывал. Но я понятия не имею, чем и как он думает на работе. В полиции принято работать командой. Как полицейский Вернон обязан координировать действия с коллегами. А он что? Хоть кого-нибудь поставил в известность о том, что собирается делать? Да ему на всех наплевать.

— Но у него есть результаты, — тихо заметила Линн.

Факт был самоочевидным, однако по сравнению с мощным напором Герейнта воспринимался как-то бледно.

— Да? Но как? Он же ни с кем не делится. Ты читала его последний рапорт?

— Я его печатала.

— Хватит, ты собственноручно его писала.

Линн усмехнулась:

— Откуда такие сведения?

— Просто одно предложение бросилось мне в глаза. "Факт совершения подозреваемым преступления представляется безусловно доказанным". С каких это пор Вернон научился так витиевато выражаться?

Линн покраснела. Герейнт расхохотался и, словно школьник, показал в ее сторону пальцем.

— А что сейчас считать "безусловно доказанным"? Я ведь тоже, кажется, следователь. Или как?

Теперь уже Линн усмехнулась. Герейнт ушел из следственного отдела еще в начале семидесятых, но до сих пор любил выдать себя за «своего». Слушая его, можно было подумать, что, несмотря на высокий пост, служебную машину с шофером и щедрое жалованье, он, как и рядовой сотрудник, ежедневно смотрит Смерти в глаза.

— Рапорты Вернона совершенно бессмысленны. Если следователь раскрывает дело, мы хотим знать как. Когда за дело берется Вернон, поди разберись, что он там раскапывает. Свихнуться легче. Как тогда — кого-то замочили на скачках в Йорке, и, нате вам, у Вернона уже есть «предчувствие», что убийца — тот счастливчик из Нью-Маркета, что сорвал куш на бегах. Чушь. Бред. Читаешь его рапорты, а там одни чувства да предчувствия. И никакой логики. Никаких дедуктивных выводов. Ничегошеньки… Ты тоже офицер полиции. И, насколько я наслышан, на хорошем счету. И ты получила звание не потому, что у тебя какие-то там предчувствия. Или как?

Линн подозревала, что ее терпение вот-вот лопнет.

— Но Вернон другой. Он не интеллектуал, он полагается на чутье. Полицейские тоже люди. А все люди разные. У каждого свои таланты. Вернон наделен интуицией.

— Интуицией, — буркнул Герейнт, словно на самом деле слово это означало "дерьмо".

— А что плохого? — настаивала Линн. — Не могу понять, к чему весь этот разговор. Вернон спас не одну жизнь. Вспомни девочку из Манчестера. Недавно она отпраздновала свой день рождения — и все благодаря той самой интуиции, над которой ты насмехаешься. Каждый год ее родители присылают нам открытку со словами благодарности — такое не забывают. Извини, но, что касается меня, это куда более веский довод в защиту Вернона, чем какой-то там рапорт.

Герейнт то и дело пытался ее перебить, однако Линн не дала ему вставить ни слова. Лишь когда она закончила свою тираду, Герейнт наконец получил возможность высказаться до конца.

— Эй, не надо так горячиться. Я ведь на его стороне. И я рад, что ты тоже.

Линн это заявление не успокоило.

— Если ты на его стороне, то с какой стати ты за ним устроил едва ли не слежку? Простите, сэр, но я разочарована в вас.

К ее удивлению, Герейнт расхохотался.

— Господи, — произнес он наконец, — ну неужели ты не можешь хоть раз в жизни согласиться со мной?

Именно в этот, самый неподходящий момент с чайным подносом в руках появился Йен. Герейнт спокойно, хотя и не без некоторой насмешки, посмотрел в его сторону. Правда, Линн так и не поняла, что смешного в человеке с подносом в руках.

— Чай и виски для страждущих. Пирожки для алчных, — весело объявил Йен, явно не замечая ни натянутой атмосферы, ни того, как некстати прозвучали его слова, а поставив поднос и снова направившись к двери, ляпнул очередную бестактность: — Если ты скоро не закруглишься, мамчик, то видео мы будем смотреть без тебя.

— Итак, что ты там сказала? — ухмыльнулся Герейнт, беря стакан "Джонни Уокера".

Потрясающая непробиваемость!.. Линн подумала, что если Герейнт зол на Лаверна и готовит ей какой-то подвох, то он просто великолепный актер.

— Ну, что Лаверн знает, что делает. Главное, он ловит преступников.

Линн налила себе в чашку горячего чая и принялась медленно его помешивать.

Молчание нарушил оглушительный топот детских ног наверху. Герейнт вновь усмехнулся и, взглядом указав на потолок, пошутил:

— Воздушный налет.

Снова воцарилось молчание.

— Говоришь, он ловит преступников… Но как? Что ты расскажешь новичкам в вашем отделе, когда тебя спросят, как вам удалось поймать Болтонского Душителя?

— Они меня ни о чем не спрашивают, — пожала плечами Линн.

Герейнт принялся за пирог.

— Вкусно, — произнес он с набитым ртом. — Сама печешь?

— Нет, муж.

— Мужчина без комплексов, — усмехнулся Герейнт.

— Нет, просто знает, как включать духовку.

Герейнт предпочел сменить тему:

— Ведь Вернон поначалу тебе не нравился?

— Нет. Он, можно сказать, устроил мне веселую жизнь. Я пришла в отдел сержантом и вскоре поняла, что поддержки от него не дождешься.

— Верно. Тебя порекомендовал Дэнни Филпс. Манчестерской полиции никак не удавалось изловить Душителя, а ты тогда так здорово сработала по делу о педофилах. Вот мы и подумали, что твой опыт нам пригодится. А Вернон, вместо того чтобы помочь, твердил: "Это не мое дело, пусть сами разбираются".

— Откуда тебе это известно? Я никому не рассказывала!

Герейнт заговорщически подмигнул:

— От меня ничего не скроешь, не надейтесь. Семь деток отдали Богу душу, мы посылаем в Манчестер нашего лучшего детектива, а он даже и не думает пошевелить задницей.

Линн улыбнулась воспоминаниям.

— Однажды он довел меня до слез. Я не знала, что и думать. Мне казалось, что он халтурщик и бездельник.

— Не тебе одной так казалось. Мне тогда позвонили из Манчестера и спросили: "Кого это ты нам прислал? У нас пропал еще один ребенок, а ваш фигляр знай себе расхаживает по церквям".

Линн рассмеялась.

— Ну, такие подробности мне неизвестны.

— Вот-вот, — поддакнул заместитель главного констебля, но взгляд его не потеплел. Герейнт сделал глоток виски, побулькал немного, словно полоща рот, а затем уставился на Линн в упор. Хрестоматийный прием, призванный вызвать допрашиваемого на откровенность. О таком прочтешь в любом учебнике по технике допроса.

"Со мной этот номер не пройдет, — подумала Линн. Впрочем, простим Герейнту подобные штучки".

Наконец ему самому это надоело, и он первым нарушил молчание:

— А как он вел себя последнее время? Ты не заметила в нем никаких странностей?

— Нет, ровным счетом ничего.:

— А по-моему, их только прибавилось. По лицу вижу, что ты со мной согласна. Да ты сама лучше меня знаешь, что девять из десяти убийств раскрываются в считанные дни, потому что их совершают дураки, лично знакомые со своими жертвами. А еще тебе известно, что оставшиеся десять процентов так и остаются нераскрытыми, потому что у нас дерьмо, а не полиция. Правда, если бы люди знали, какое она дерьмо, то наверняка от страха не спали бы по ночам.

— Ну, это уже верх цинизма, — возразила Линн, — да и вообще несправедливо. Пусть у нас нет ни средств, ни ресурсов для длительного расследования. Как тогда с Душегубом. Надо было идти по горячим следам, а у нас в конце концов сложилась такая ситуация, что все деньги просто вылетали в трубу. Организацию лишили возможности действовать эффективно, и все потому, что нас не ценят и не дают денег.

— Совершенно с тобой согласен, — отозвался Герейнт с ехидцей. — Более того, думаешь, я все это серьезно? Просто хотел проверить, профессионал ты или нет. Считай, что сдала экзамен на «отлично». Я восхищен, инспектор. Вот если бы в полиции все были такими, как ты. А теперь послушай, что я тебе скажу. Мне надо, чтобы ты обратила внимание на Вернона. Будешь докладывать обо всех его действиях.

Линн, сохраняя внешнее спокойствие, поставила чашку на блюдце.

— Понятно. Ты хочешь, чтобы я следила за собственным начальником.

— Ну, не так резко, — фыркнул Герейнт. — Просто мне необходимо, чтобы ты — а наблюдательности тебе не занимать — вела учет всех его действий.

— А, собственно, зачем?

— Как я уже сказал, кое-кто им интересуется. Кое-кто имеет на него зуб. Так что мы с тобой устроим ему что-то вроде заслона. Я не прошу тебя ничего записывать. Достаточно, чтобы ты звонила мне, скажем, раз в неделю или раз в день, если случится что-то важное. Тут недавно произошло два малоприятных убийства. И я хотел бы знать, как Вернон занимается их расследованием. Вот и все.

— Боюсь, что ничем не смогу помочь, — ответила Линн, ощутив, как подрагивает ее голос.

— Никто не узнает, даю слово, — продолжал гнуть свое Герейнт. — И если вдруг в новом году тебе захочется подать на повышение, будь уверена, я помогу тебе.

— Неужели? А с чего ты решил, что я собираюсь это сделать? — огрызнулась Линн. — Мне и на моем месте неплохо. И вообще у меня нет никакого желания вновь напяливать на себя форму.

— А кто сказал, что тебе придется ее напяливать? Для исключительных офицеров мы всегда готовы сделать исключение.

Линн встала со стула.

— Прошу прощения, сэр, я вынуждена просить вас покинуть мой дом.

Герейнт поднялся, но не для того чтобы уйти. Вместо этого он крепко схватил ее за руки и настойчиво продолжал:

— Извини, я не хотел тебя обидеть. Или унизить. Или усомниться в твоих способностях. Таких замечательных людей, как ты, редко встретишь на нашей работе. Я, наверное, совершил глупость. А теперь сядь и выслушай меня.

Линн молча подчинилась.

— Как я уже сказал, — продолжал Герейнт, — ходят всякие слухи. И, наверное, не без причины. Конечно, Вернон с блеском раскрыл несколько дел. Но почему он тогда не поймал Душегуба? В Стрэдинге преступник изрезал женщину на куски, когда вы с Верноном находились буквально в нескольких сотнях метров от того места. И где тогда, скажите на милость, была его хваленая интуиция?

Линн лишь пожала плечами.

— Такое уж точно не в его пользу, — начал было Герейнт, но, увидев лицо Линн, осекся. Вместо понимания на нем читалось возмущение. — Значит, ты отказываешься?

— Вернон мой коллега. Можно сказать, друг. Как мне казалось, не только мой, но и твой.

Герейнта это слегка задело.

— Разумеется, друг. Что бы ты там ни думала. Я этого пакостника люблю больше, чем самого себя.

— Тогда, скажи на милость, что ты против него замышляешь? — вздохнула Линн.

Герейнт отвернулся, словно пытаясь сочинить краткий и правдивый ответ.

— Я пытаюсь спасти его от него самого, Линн. Клянусь.

От этих слов Линн стало как-то не по себе. Она даже поежилась. За свою бытность офицером полиции она успела встретить немало лжецов. Герейнт же говорил правду. Он допил содержимое стакана, слегка передернувшись, а затем несколько секунд не мог решить, куда его поставить — на стол или на поднос. В конце концов он выбрал поднос, после чего поднялся и надел пальто. В кармане звякнули ключи.

— Тебе доводилось видеть Вернона не на работе? — поинтересовался Герейнт.

— Нет, не считая праздников. А тебе?

— Несколько раз. Последнее время мы оба стали ужасными домоседами. Как ни крути, а годы берут свое.

В прихожей Герейнт перед зеркалом поправил шарф. Линн тем временем открыла дверь. Герейнт протянул руку как для рукопожатия, но, как оказалось, положил ей в ладонь визитку.

— Мой домашний телефон. Звони в любое время, если передумаешь. — В его голосе звучала настоятельная просьба. — А ему ни слова. Договорились?

— Ясное дело.

— Обещай.

Линн глубоко вздохнула:

— Обещаю.

— Ну а теперь пока. Я пошел.

С этими словами Герейнт шагнул на мороз и направился к воротам. Не оглядываясь, он поднял руку, и откуда-то из темноты материализовался черный «даймлер». Линн неожиданно заметила на тумбочке в прихожей чужие перчатки. Схватив их, она бросилась на улицу. Увы, хлопнула автомобильная дверь, и «даймлер» тронулся с места. Единственное, что заметила Линн, — Герейнта на заднем сиденье. Выбежав на тротуар, Линн замахала руками, однако машина уже набирала скорость. Еще мгновение, и «даймлер» скрылся за углом.

Вернувшись в дом, Линн приняла ванну, переоделась и попробовала изобразить из себя образцовую мать. Увы, диснеевский мультфильм, который она смотрела с детьми, показался жуткой тягомотиной, а песни, которые пели герои, просто действовали на нервы. Визит начальника оставил в глубине души какой-то неприятный осадок, и Линн была не в состоянии переключиться на что-нибудь другое. Короче говоря, Рождество из праздника превратилось в самый заурядный вечер, хотя и в кругу семьи.

Когда дети уже спали, Йен принес бутылку коньяка и пару стаканов. Выключив телевизор, он поровну налил в каждый золотистой жидкости и подвинул к ней один из них. Нежно поцеловав жену в щеку, Йен произнес:

— Как ты думаешь, не слишком это по-дурацки, если я поздравлю тебя с Рождеством?

— По-дурацки? А что в этом такого?

— Да я же вижу, что ты чем-то ужасно расстроена. И вообще завтра на работу, которая у тебя уже в печенках сидит, а тут я со своими поздравлениями. Согласись, это глупо. Глупее не придумаешь.

Зная слабую сторону мужа — того гляди еще заподозрит, что у нее роман, а ему такое всякий раз приходит в голову, когда ее валит с ног усталость и она не в силах отпускать ему комплименты — мол, какой ты у меня бесценный, — Линн решила, что лучше не стоит скрывать правду. И рассказала о странной просьбе Герейнта.

Она редко обсуждала с мужем служебные дела. Он слушал внимательно, опасаясь перебивать — вдруг она передумает и снова умолкнет. Потом поинтересовался:

— И что ты намерена делать?

— Я уже сказала. Ничего. Вернон мне не только сослуживец, но и друг. И я не собираюсь стучать на него.

— Но, согласись, ведь если хорошенько призадуматься, все это как-то странно.

— Что именно?

— То, что твоему боссу постоянно везет. В его карьере счастливых совпадений больше, чем в романе Томаса Гарди. Возьми того же Банфорда.

— Кого?

— Ну, этого вашего Болтонского Душителя.

— А, Бомфорда. А в чем, собственно, дело?

— Ну разве, например, ты не ехала мимо какой-то там школы?

— Церкви, ты хочешь сказать.

Алкоголь согревал и расслаблял, и Линн впервые поведала мужу, как им с Верноном удалось поймать Душителя.

В тот вечер была жуткая буря, и когда они возвращались из Бакстона после допроса одного в высшей мере бесполезного свидетеля, им навстречу то и дело попадались перевернутые грузовики и легковушки, пугающе пустые, брошенные вверх колесами с включенными фарами. Время от времени «ровер» Лаверна тоже подхватывало ветром и сносило на противоположную сторону. Линн попросила Лаверна остановиться и переждать. Горючего в бензобаке было достаточно, чтобы сидеть с включенной печкой. Перспектива, конечно, тоскливая, но это куда лучше, чем оказаться под колесами грузовика на встречной полосе.

— Сэр, может, остановимся?

Не обращая внимания на ее просьбу, Лаверн прибавил газа. Неожиданно навстречу, сорванный порывами ветра с материнского ствола, вылетел огромный сук и, ударившись о капот, унесся куда-то в темноту.

"Посчитай до десяти", — мысленно приказала себе Линн, а вслух произнесла:

— Сэр, прошу вас, сбавьте скорость.

В ответ Лаверн лишь открыл "бардачок".

— Поищи, там должно быть несколько ирисок. Угощайся, а заодно, будь добра, разверни одну для меня.

Затем Лаверн включил стерео и, не отрывая взгляда от дороги, вставил кассету. Внутреннее пространство «ровера» тотчас наполнилось пронзительными звуками джаза сороковых годов, и какой-то незнакомый женский голос принялся что-то распевать о секретах любви. Какие там еще секреты, подумала про себя Линн. Слова невозможно разобрать, музыку тоже. Завывания ветра заглушали и то, и другое.

Злясь на Вернона, Линн развернула конфету и протянула ему. Он взял ириску, даже не поблагодарив, и принялся шумно причмокивать. Этот звук совершенно вывел Линн из себя, но она утешилась тем, что завтра напечатает на Лаверна жалобу страниц в пять и подаст ее их непосредственному начальнику — главному констеблю Нэвиллу Вуду. Тот наверняка снимет Лаверна с расследования, а ее отметят как инициативного и смелого офицера. Будем надеяться.

Они проехали мимо дома, с которого снесло крышу, из стен торчали лишь голые балки перекрытия.

— Какой ужас, — вырвалось у Линн.

— Да, — отозвался Лаверн. — То-то удивятся хозяева, когда проснутся утром. — Он сухо усмехнулся, и Линн лишь утвердилась во мнении, что ее непосредственный начальник — бездушный сухарь.

Если не считать завываний ветра, сквозь которые иногда прорывались резкие звуки джаза, поездка продолжалась в полном молчании. Лишь в первом часу ночи Лаверн соизволил остановиться у церкви в Норбери.

— Не поздновато ли делать остановку? — съязвила Линн.

И только тогда заметила, что Лаверна трясет, а лицо его приобрело тот жуткий мертвенно-бледный оттенок, который запомнился ей на лице отца после сердечного приступа, унесшего его на тот свет. Линн стало совсем страшно. Если Лаверну плохо, чем она ему поможет?

Неожиданно она вспомнила, что с полмили назад они проехали мимо полицейского участка. Если Лаверну станет совсем невмоготу, она отвезет его туда. Местные полицейские доставят его в ближайшую больницу, и ей, слава Богу, не придется ни за что отвечать.

— С тобой все в порядке? — спросила Линн, понимая, что задает идиотский вопрос. Ведь и ребенок бы понял, что не в порядке.

Лаверн повернулся к Линн и уставился на нее каким-то странным, невидящим взглядом.

— Он здесь…

— Не понимаю. Кто здесь? — переспросила Линн.

Лаверн схватил ее за руку. Все его тело сотрясала дрожь, которая в следующее мгновение передалась и ей.

— Душитель. Я видел его именно здесь.

Линн почувствовала, как у нее из-под мышек сорвалась крупная капля пота и тонким ручейком стекла вниз.

— Что ты хочешь сказать? Где ты его видел?

— Он здесь, — повторил Лаверн, немного успокоившись и кивком указав в сторону церковного погоста. — Тот, кого мы ищем. Прошу вас, сержант, поверьте мне. Я знаю, что говорю.

— Ты переутомился, — возразила Лини. — Ни тебе, ни мне не известно, кто он и где он. Разве не так?

— Лучшей ночи для преступления не бывает, — размышлял вслух Лаверн. — Они обожают ветер, тем более бурю. В бурю ни один звук не узнать. В такую ночь убийцы и взломщики могут не опасаться, что их кто-то услышит. Вы слышите, как хлопнула дверь, и просто переворачиваетесь на другой бок, обвиняя во всем чертов ветер. А в следующее мгновение вам к горлу приставляют нож.

В глазах Лаверна блеснул огонь — было в нем что-то безумное, вселявшее в душу Линн подозрения и страх. Но Лаверн поднял воротник и вышел из машины, и Линн ничего не оставалось, как последовать за ним. Захватив с собой мощный фонарь, она шагнула навстречу порывам ветра. Уж если с Лаверном что-то случится, скажем, сердечный приступ, она хотя бы сможет доложить, что произошло. Вряд ли начальство примет объяснение вроде "Он вышел из машины, а я осталась сидеть, потому что испугалась ветра".

Когда она добралась до ворот, Лаверн уже шел по дорожке, ведущей к церкви. По обеим сторонам виднелись розные ряды могильных холмиков. Ветер свистел в ушах и сбивал с ног. Лики с трудом догнала Лаверна. Из темноты им обоим в лицо, словно хищные гарпии, летели обломанные ветки и обрывки газет.

— Стой! — крикнула она. — Давай вернемся!

— Что? — Лаверн приставил руку к уху, словно глухой в комедии.

— Я отведу тебя в машину, — попыталась она перекричать ветер и потянула его за рукав. Лаверн не обратил на это ни малейшего внимания и, несмотря на порывы ветра, увлек ее за собой.

Раздался глухой грохот. Обернувшись, Линн увидела, как из-за могилы поднялась какая-то черная масса и устремилась в их сторону.

Собрав все свои силы, Линн боднула Лаверна в спину, и тот упал. В этот самый момент у них над головами просвистел темный предмет. На лету он ударился о церковную стену, отколов от нее куски каменной кладки. Предмет оказался железной тачкой. Если бы не Линн, она легко могла раскроить им обоим черепа.

Поняв, какой смертельной встречи они только что избежали, Линн с Лаверном рассмеялись и принялись отряхиваться. И вновь Линн попыталась воззвать к благоразумию начальника. В ответ он лишь крепко сжал ей плечо, словно прося о поддержке.

Северная сторона кладбища представляла собой поросшее травой пространство, отгороженное от уличных фонарей стенами церкви. Казалось, будто шпиль вырастает откуда-то из воздуха, сделанный не из камня, а из ночной тьмы. У их ног поблескивали кресты и надгробия, кое-где покосившиеся и разбитые. А в ушах по-прежнему стоял оглушающий свист ветра.

Кладбище навевало мрачные мысли — о злодеяниях прошлого и о тех, что еще свершатся в будущем. Спустя несколько лет, приехав на конференцию в соседнем городке, Линн вернулась на это место, но только солнечным весенним утром. И все равно, даже залитые солнцем, могильные холмики вызывали неприятное чувство пустынной заброшенности. По тропинкам меж них мог бродить разве только убийца.

В ту ночь, объятая холодом и ужасом, Линн первой заметила какое-то движение. Она схватила Лаверна за рукав, указав на дальнюю стену церкви. Казалось, будто вдоль нее, пригибаясь к земле, крадется одинокий могильный камень. Линн подняла было фонарик, но Лаверн выхватил его у нее из рук и потушил.

Они двинулись дальше, сгибаясь под порывами ветра и спотыкаясь в темноте, пока наконец не приблизились к движущемуся предмету на несколько метров. Лишь тогда Лаверн неожиданно направил в его сторону луч фонаря. «Предмет» оказался дородным мужчиной средних лет в бежевой куртке. Он тащил странный, сделанный из одеяла куль. Неожиданно оказавшись посреди светового пятна, незнакомец застыл на месте, тупо глядя на Лаверна и Линн. Его очки отливали серебристым светом.

— Полиция! — выкрикнул Лаверн.

Незнакомец окаменел и даже не пытался сдвинуться с места, зато от ветра задрался край одеяла, и оттуда показалась человеческая нога. Забыв о всяких служебных инструкциях, Линн тотчас бросилась вперед и выхватила у застывшего на месте мужчины его ношу. Через пару секунд подоспел Лаверн. И хотя странный мужчина в очках даже не пытался сопротивляться или бежать, а просто тупо смотрел, как Линн разворачивает одеяло Лаверн на всякий случай повалил его на землю.

Сбив незнакомца с ног, он посветил фонариком для Линн. В одеяле оказалась девочка, на вид лет девяти, в школьной форме. Это была Лесли Райт, последняя жертва Болтонского Душителя.

Линн попыталась нащупать пульс… и тут ребенок простонал.

— Она жива! — радостно воскликнула Линн. Это мгновение она впоследствии считала самым счастливым за всю свою карьеру, своим небольшим триумфом.

Линн взяла девочку на руки, а Лаверн бесцеремонно дернул преступника, чтобы тот встал. После того как его сбили с ног, мужчина в очках продолжал покорно лежать на спине, словно дожидаясь дальнейших распоряжений. Лаверн защелкнул у него за спиной наручники, и теперь уже вчетвером они двинулись назад, к дороге. Как только они миновали церковные ворота, позади с глухим шумом рухнул поперек дорожки старый тис. Стоит ли говорить, что в данных обстоятельствах они даже не обратили на это внимания.

Лаверн сел на заднее сиденье рядом со своим пленником. Линн села за руль, девочка, которая уже потихоньку приходила в себя, — рядом с ней. Линн быстро развернула машину, и они поехали в полицейский участок на Бакстонском шоссе.

Альберт Бомфорд, он же Болтонский Душитель, проронил одну-единственную фразу. Когда машина тронулась с места, он произнес лишь:

— Я сделаю все, что вы потребуете. Только ничего не говорите моей сестре.

Как оказалось, той уже все было известно.

* * *


Йен, покачав головой, вздохнул:

— Все так неправдоподобно. Да нет, это просто бабушкины сказки — расскажешь, и тебя засмеют.

— Понимаю. Но так оно и было. Как говорится, сама тому свидетель.

— А что, собственно, Бомфорд делал в такой дали от Болтона?

— В Норбери похоронена его мать. Вот он и искал ее могилу. Как выяснилось, он слегка тронулся на религиозной почве. Ему казалось, что современные дети растут в мире, который не знает Бога. Бомфорд их потому и душил, что считал, будто готовит их к объятиям Иисуса. Большинство его жертв погибло там, где имелась какая-то связь с его усопшими близкими. Бомфорд верил, что души его родных будут оберегать детей до Судного дня. Чем дальше он действовал, тем сильней рисковал. При этом он наивно полагал, будто Иисус хранит его от рук полиции. По всей видимости, он намеревался задушить Лесли Райт, чтобы положить ее на могилу матери — что, разумеется, тотчас навело бы нас на след. Но мы опередили его и тем самым спасли девочке жизнь.

— И ты хоть раз поинтересовалась у него, как он это делал?

— Я уже сказала — он их душил.

— Да не он, а Вернон. Ты спросила у него, откуда ему было известно, что Бомфорда надо ловить на кладбище?

— Пробовала пару раз. Но, честно говоря, от него не добьешься толку.

— В машине он произнес: "Я его там видел". Что он имел и виду?

— Не знаю, — пожала плечами Линн. — Какая разница.

Йен передразнил ее пьяный голос. После выпитого коньяка язык Линн качал слегка заплетаться.

— Прекрати. Я серьезно. Никто не знает, откуда, например, взялся талант у Шекспира. Уверена, даже сам Шекспир этого не знал. Коль у кого-то талант, то мы должны его ценить и не ставить палки в колеса, ведь нам же самим от него польза. Но подозревать человека только потому, что он хорошо делает свое дело… Извини, это не просто непростительная глупость, это низко и подло.

— Я бы на месте главного констебля…

— Вот именно, если бы…

— Не перебивай. Повторяю, на его месте я бы тоже кое-что заподозрил. Ты сама говоришь, Вернон не может толком объяснить, как ему удается раскрывать преступление. В такое верится с трудом. По крайней мере мне. Нет, будь добра, выслушай. Если Лаверн угодил в опалу, то как это аукнется для тебя? Как, по-твоему, начальство отнесется к особе, сохранившей верность опальному шефу? Ты же сама знаешь, что за народ работает в полиции. Да тебя там со свету сживут!

Линн одарила супруга негодующим взглядом:

— Послушай, давай не будем. Может, ты и желаешь мне добра, но вместо этого просто выводишь из себя.

Йен понял намек. Часы в прихожей нежно пробили полночь.

— А сейчас к нам явится дух Рождества, — произнес он и направился к елке.

Вернее, к сосне, хорошенькой живой сосне, которую по окончании Святок они высадят в сад, где она постепенно умрет. Йен принялся вытаскивать подарки из-под украшенных золотой мишурой ветвей. Среди груды прочих он извлек коробку, завернутую в пеструю подарочную бумагу, и с гордостью вручил ее Линн.

— С Рождеством!

— Но еще рано вскрывать подарки, — запротестовала она.

— Почему же? Ведь уже Рождество.

— Нет, просто я хотела вручить тебе мой подарок завтра вечером, после работы, когда мы все будем вместе.

Йен сделал кислую мину.

— Ну как знаешь.

Было видно, что он расстроен. Хотя, собственно, зачем ждать?

— Нет, ты прав. Давай сейчас.

— Ты же не хочешь.

Ну почему они вечно препираются друг с другом?

Линн вытащила из-под елки коробку — большую, но аккуратно упакованную. Нетерпеливым движением Йен сорвал обертку. Линн же разворачивала свой подарок медленно и осторожно — оберточную бумагу можно будет пустить в дело еще раз. Мужу она подарила часы — он уже давно мечтал о таких, но никак не мог решиться купить. Он же подарил ей миниатюрный японский телевизор, с экраном чуть больше коробки с чаем. Ей бы и в голову не пришло покупать такое. Что за идиотская вещица, вместо нее можно было приобрести что-нибудь действительно полезное. Ну да ладно, детям безделушка наверняка понравится.

— Интересная штуковина. Просто прелесть. И как ты только догадался, что я хочу себе такую?

— От меня ничего не скроешь, — произнес Йен с какой-то печальной иронией в голосе.

Линн поспешила его обнять — сжала мужа с такой силой, будто ему предстояло уйти в дальнее плавание. Еще какое-то время они ворковали как голубки (что за дурацкое сюсюканье, думала про себя Линн), а затем отправились в постель.

Когда Йен уже спал, Линн продолжала лежать с открытыми глазами. Сон не шел. Стоило только закрыть глаза, как ей начинало казаться, будто она идет по бесконечным коридорам полицейского управления. Такое вряд ли располагает ко сну. В правом виске начала пульсировать боль, и Линн решила спуститься вниз, в кухню, за таблеткой.

Линн встала с кровати и набросила на себя халат. Йен что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. В доме стояла какая-то странная тишина. Должно быть, половина второго, подумала Линн.

На верхней ступеньке лестницы она замешкалась на мгновение, чтобы смахнуть с лица волосы. И тотчас почувствовала что-то неладное. Сверху ей была видна почти вся прихожая. С двух сторон, напротив друг друга, располагались двери — одна в гостиную, другая в кабинет. Перед тем как пойти спать, Линн, как всегда, плотно закрыла обе двери, но сейчас они были приоткрыты, а из гостиной, где она на ночь закрыла собаку, в прихожую пробивалась полоска света.

Сердце в ее груди учащенно забилось. Линн прислушалась. Ни звука. Стараясь ничем не нарушить тишину, она стала медленно спускаться вниз. Третья ступенька предательски скрипнула. Линн напряглась и замерла на месте, стараясь различить даже малейший шорох.

И в этот момент увидела, как из кабинета выходит Лаверн. Он пересек прихожую и направился в гостиную. Его движения были бесшумными и быстрыми, и хотя он прошел мимо лестницы, он даже не поднял паз в ее сторону и, кажется, вообще не заметил ее присутствия. На нем был все тот же коричневый твидовый пиджак, что и накануне. Двигался он ловко, как заправский взломщик.

А что же Люси? Как-никак сторожевая собака. Почему она не залаяла? Позабыв о предосторожностях, Линн пулей бросилась вниз и вбежала в гостиную. Никого. Лишь Люси высунула из корзины сонную морду. Словно ощутив, что с хозяйкой что-то неладно, она поднялась на все четыре лапы и своими черными умными глазами с любопытством уставилась на Линн.

Рождественские подарки лежали на диване, источая типичный для новых электронных приборов запах металла и пластмассы. Линн решила, что из гостиной Лаверн двинулся в кухню, и, взяв собаку за ошейник, решила исследовать обстановку. Кухня оказалась пуста.

— Ну ладно, хватит прятаться, где ты? Выходи! — громко произнесла она, и ей самой стало смешно. Ее голос почему-то взлетел вверх на целую октаву.

Она постояла, прислушиваясь, но вскоре поняла, что, кроме нее, в кухне никого нет. И все-таки ей ничего не причудилось. Будь это галлюцинацией, что ж, Лаверн мог бы прошествовать через прихожую. Но как тогда объяснить приоткрытые двери и свет в гостиной?

Линн взялась за дверь, ведущую в сад, и с ужасом обнаружила, что та не заперта. Йен, пьяный или трезвый, еще ни разу не забыл проверить засов. Линн открыла дверь, и Люси бросилась в темноту сада. Побегав там с полминуты, собака вернулась, словно пытаясь разгадать странное поведение хозяйки. Дрожа от страха, Линн осторожно шагнула в сад. Ни души.

— Хватит в прятки играть, Вернон, — произнесла она, глядя в темноту.

В ответ тишина. Лишь где-то вдали прогрохотал товарняк.

Взяв Люси за ошейник, Линн обошла дом, прошла по порожке к воротам, посмотрела налево, затем направо. Вдоль улицы из-за живой изгороди мерцали огни соседних домов. У тротуаров стояли оставленные владельцами на ночь машины. Вернона Лаверна нигде не было видно.


Глава 3


Дженифер Лаверн, дочь Вернона, пыталась аккуратно поставить в старенькую треснувшую вазу букет ярко-красных роз. Утро Рождества, пять минут одиннадцатого. Дженифер склонилась над могилой своего безвременно ушедшего из жизни брата. Отец стоял рядом, глубоко засунув руки в карманы дубленки и дрожа от холода.

Малыш был похоронен под сенью церкви Всех Святых в Хантингтоне, и каждый год в день Рождества Лаверн с дочерью приезжали на его могилу — главным образом для того, чтобы порадовать Донну.

На белой, простой могильной плите была выбита незамысловатая надпись:


Том Лаверн

8 окт. 1970 г. — 5 янв. 1974 г.

Всегда будем любить тебя


— А это еще что за лиана? — буркнул Лаверн, указывая носком ботинка на побеги какого-то растения, вскарабкавшиеся на надгробие.

— А по мне, вполне симпатичная, — откликнулась Дженифер, — в этом есть что-то от прерафаэлитов.

— Да, конечно. Но ты же помнишь, что я их не терплю. Те еще художники!

Дженифер когда-то училась в художественной школе, и Лаверн проявлял живой интерес к ее занятиям живописью. Он с интересом перелистывал альбомы по искусству, которые дочь приносила домой, и получал огромное удовольствие, решая для себя, что является шедевром, а что — безвкусицей.

— Прерафаэлиты, — часто повторял он, — теперь это считается искусством. На самом деле все это полная чушь.

Дженифер окончила художественную школу с отличием, но, к непреходящей досаде отца, так и не воспользовалась полученным образованием и, по его выражению, "зарыла талант в землю". Два последующих года после окончания школы она еще пыталась урывками рисовать и время от времени заводила разговор о том, что было бы неплохо получить звание магистра гуманитарных наук.

Затем, год назад, когда ей исполнилось двадцать четыре, Дженифер познакомилась с актером по имени Майкл Беренсфорд, и все ее творческие амбиции были задвинуты в самый дальний угол. Они с Майклом поспешно поженились, и в октябре на свет появилась Гарриет, первая внучка Вернона Лаверна. Особенно раздражало Лаверна то, что, несмотря на ее несомненный талант, каждая картина давалась Дженифер мучительно тяжело. Теперь же замужество и материнство стали для дочери удобным предлогом надолго оставить занятия живописью.

Конечно, новая роль жены и матери налагает великую ответственность. И все равно Вернон был расстроен.

Когда Дженифер заявила о желании посвятить себя искусству, отец прочитал ей целую лекцию о том, на какую шаткую стезю она ступает. Однако, разглядев неподдельное счастье Дженифер и постепенно расцветающий талант, он даже начал гордиться тем, что у него дочь-художница, не похожая на чужих детей. И вот теперь, когда она изменила своему призванию ради мокрых пеленок и обязанностей домохозяйки, Вернону стало казаться, что Дженифер едва ли не предала его.

И все же он наверняка смог бы это пережить, если бы не зять. Дело в том, что Майкл, или Майкл Беренсфорд, как любил называть его Лаверн, оказался полной противоположностью его представлениям о спутнике жизни для дочери. Во-первых, раздражало, что зять взял себе чужое имя. На самом деле его звали Майкл Кейн. Но, поскольку в британском актерском профсоюзе «Эквити» уже состоял актер с таким именем, Майклу пришлось перекреститься в Беренсфорда. По мнению Лаверна, подобный шаг характеризовал человека не с самой лучшей стороны.

Вместе с дочерью они вернулись к машине, где их ожидал Майкл Беренсфорд. Вернон пытался не думать о нем — Рождество получилось и без того не слишком приятное.

Однако та неописуемо самодовольная улыбка, которой встретил их Майкл, когда они с Дженифер уселись в машину, сразу же напомнила Лаверну, почему он так зол на зятя.

Майкл совсем недавно сделал на своих белокурых волосах завивку. Устав от набивших оскомину однообразных типажей — представителей высшего общества в духе "Возращения в Брайдсхед", — он попробовался на роль в новой многосерийной теледраме о жизни футболистов. Для этого Майкл попросил парикмахера сделать ему типичную прическу футболиста. Кстати, не зря — тем самым он сумел произвести впечатление на менеджера по кастингу. Тот был родом из южной части Англии и никогда еще в своей изнеженной жизни не встречал северянина. Речь Майкла представляла собой грубую карикатуру на йоркширский говор. В отличие от него Лаверн говорил с типично йоркширским акцентом, однако ни разу не удостоился предложения сыграть северянина — вопиющая несправедливость.

По причине своих успехов Майкл Беренсфорд пребывал в приподнятом состоянии духа. Он вовсю сыпал шутками, как бы напоминая о том, что не за горами время, когда его новая семья будет им гордиться.

В глазах Лаверна Майкл и сегодня совершил очередной грех, когда не пошел вместе с Дженифер на могилу ее брата. Правда, актеришка сделал вид, будто остался в машине из соображений деликатности, сославшись на то, что, мол, посещение могилы — дело сугубо личное, и он не имеет права сюда вторгаться. По мнению же Лаверна, сам факт вхождения в новую семью подразумевает такое, если угодно, вторжение. Правда, вслух он ничего не сказал, надеясь в душе, что самообладание не покинет его до самого конца дня. Не проронив больше ни слова, Лаверн отправился домой, чувствуя себя кем-то вроде таксиста, в то время как Дженифер и этот ее бесценный Майкл сидели на заднем сиденье, взявшись за руки.

Лаверн жил в старом деревенском доме с каменным полом, построенном в прошлом веке. Когда он купил его в конце шестидесятых годов, там еще был земляной пол, а водопровод вообще отсутствовал. По прошествии четверти века и благодаря нескольким банковским ссудам бывшая хибарка превратилась в то, что агенты по продаже недвижимости называют "очаровательным комфортабельным коттеджем в живописной местности". Если смотреть сверху, коттедж имел форму вытянутого креста с широким парадным крыльцом. Крыша была соломенная, а стены увиты брионией и плющом. Окна задней стены были обращены на запад, на холмистое поле и видневшуюся вдали церковь. Летними вечерами долгие закаты заливали окрестности золотисто-пурпурным светом, вызывая у Вернона и Донны ощущение сельской идиллии.

Машина подъехала по гравийной дорожке прямо к дому. Окна гостиной светились рождественской иллюминацией. Услышав шорох колес, на крыльцо вышла Донна. Она так и сияла гордой улыбкой счастливой моложавой бабушки.

Прихожую заполняли ароматы жарящейся индейки. Из гостиной послышался плач Гарриет. Тетушка Анна, традиционно навещавшая Лавернов на каждое Рождество, сочла своим долгом высказаться:

— Ревет, не переставая, с той самой минуты, как вы вышли из дому.

Тетушке Анне было уже за восемьдесят. Выросла она в бедняцком квартале Лидса и в молодые годы вместе с матерью Донны выступала в кабаре в составе музыкального дуэта под названием "Пара теней". В самые лучшие свои времена они в Брэдфорде аккомпанировали Дэнни Кайе. Тетушка Анна считала себя спецом во всех областях шоу-бизнеса и, естественно, проявляла живейший интерес к карьере Майкла Беренсфорда. Кроме того, она мнила себя большим авторитетом в деле воспитания младенцев, хотя собственных детей у нее отродясь не было.

— Вы знаете, почему малышка плачет? Она хочет на ручки к дедушке!

Видя в этом единственное средство успокоить плачущего младенца, тетушка вручила раскрасневшуюся от крика Гарриет Вернону. Каким-то чудом, едва оказавшись на руках у деда, малышка перестала плакать. Это событие было встречено всеобщим смехом, однако самого Лаверна подобная метаморфоза не слишком удивила.

— Маленькая, а уже понимает, что безопаснее всего находиться в длинных руках закона, — шутливо прокомментировал он.

— Пора ее кормить, — сказала Дженифер.

Лаверн неохотно передал малышку матери, которая тут же дала ей грудь. Тетушка Анна принялась с интересом наблюдать за кормлением, по ходу дела обрушив на Дженифер массу полезных советов по усовершенствованию техники кормления младенцев. Лаверн отправился на кухню помочь Донне с мытьем посуды.

— Как поживает мой любимый мужчина? — спросила она Вернона, обняв его за талию.

— Кто знает, — подыгрывая ей, ответил Лаверн. — Давненько его не видел.

В свои сорок с небольшим Донна все еще была хороша собой. Как и у дочери, у нее были большие темные глаза и роскошные густые брови. Всю жизнь Донна была лучшим другом своего мужа, а делить постель с лучшим другом — всегда приятное занятие.

— Наша Гарриет просто душка, правда?

— Обезьянка, — пошутил Вернон, — маленькая страшненькая мартышка.

Донна шутливо дала ему шлепок.

— У нее дедушкины волосы.

— Да у нее вообще никаких волос, — возразил Лаверн и угодил в ловушку.

Донна рассмеялась, прижала его к себе и посмотрела влюбленным взглядом. Для этого ей всегда приходилось задирать голову, потому что муж был ровно на восемь дюймов выше нее.

— Все в порядке? — тихо спросила она.

Вернон знал, что жена имеет в виду поездку на могилу их сына, и торопливо ответил:

— Да. Отлично.

— Надеюсь, ты не позволил себе грубостей в отношении Майкла?

Вернон притворился обиженным:

— Кто? Я?

— Вернон! — Донна с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться, и предостерегающе прижала палец к губам. Лаверн дважды пытался что-то сказать, но Донна дважды не дала ему это сделать.

* * *


Профессор Фред Стоктон, консультант в области одонтологии из городка Уилмслоу, что в графстве Чешир, поднимался по лестнице своего огромного скрипучего дома. В его толстом сытом брюхе переваривались жареная индейка и пудинг, щедро сдобренные бренди. Внешне Стоктон производил малоприятное впечатление — гладко прилизанные редкие волосы, подслеповатые глаза за стеклами очков в металлической оправе, поблескивающей посередине угрюмого квадратного лица… Те, кто знал профессора ближе, относились к нему с любовью и уважением. Правда, познакомиться с ним близко было делом далеко не простым.

По случаю праздника Стоктон нарядился в клетчатый жилет и белую рубашку с желтым галстуком-бабочкой. Этот щеголеватый наряд дополняли просторные домашние брюки из плотного вельвета и начищенные коричневые туфли. Одежду себе профессор обычно заказывал по почте в магазине на Риджент-стрит, торговавшем дорогой спортивно-туристической экипировкой, не отличавшейся, впрочем, особым вкусом.

Стоктон считал себя сельским джентльменом и, по правде говоря, таковым и являлся. Он был заядлым охотником и, если выдавалась возможность, любил попалить из ружья. Ему доставляли великое удовольствие и отдача в плечо от выстрела, и глухой шлепок о землю подстреленной косули. Дело отнюдь не в том, что он будто бы не любил всякую живность; наоборот, Стоктон испытывал к дичи нечто вроде трогательной благодарности за то, что может охотиться на нее. Если бы не супруга, которая обрекла его на празднование Рождества дома, в обществе матери и «антуража» последней, как бы он сейчас мечтал оказаться на природе, в Шотландии!..

Кстати, «антураж» этот был в общем-то невидим и полностью ограничивался воображением его тещи. Старость воскресила для нее и давно умершего мужа, и целый сонм покойных друзей и родственников. Последние полчаса старушенция вела жаркую дискуссию с этими незваными гостями, а Стоктон с женой тем временем пытались смотреть по телевизору фильм о Джеймсе Бонде. Для профессора это был очередной напрочь испорченный праздник. Неудивительно, что он с облегчением закрыл за собой дверь в кабинет и погрузился в серьезные раздумья.

Утро предыдущего дня Стоктон провел в Йорке, осматривая и фотографируя следы зубов на теле Анджали Датт. Увиденного оказалось достаточно, чтобы надолго выбить его из колеи. Профессор спешно возвратился в лабораторию стоматологической клиники Манчестерского университета, где незамедлительно проявил фотоснимки в обществе одного лишь тамошнего охранника. К тому времени, когда его подозрения подтвердились, часы показывали уже шесть вечера. Стоктон позвонил Лаверну на Фулфорд-роуд, но в управлении никто не снимал трубку.

Решив, что дело может немного подождать — еще будет время вернуться к нему после рождественских праздников, — Стоктон собрал все свои находки и отправился домой. Однако мысли о сделанном открытии никак не давали профессору покоя, и он не смог удержаться от искушения набрать телефонный номер Лаверна.

Трубку подняли лишь после шестого гудка — бесстрастный голос телефонистки. Стоктон спросил Лаверна, и его тут же без всяких церемоний соединили с его кабинетом. После второго гудка трубку подняла Линн Сэвидж.

— Кабинет суперинтенданта Лаверна. Инспектор Сэвидж слушает.

— Инспектор, счастливого вам Рождества.

Пауза.

— Кто говорит?

— Фред Стоктон.

— А-а-а… Здравствуйте, мистер Стоктон. А я-то думала, вы слушаете обращение Ее Величества.

— Нет, — ответил профессор. — Забавницы эти женщины.

— Кто? Я или королева?

В ответ Стоктон издал короткий смешок.

— Можете пригласить к телефону суперинтенданта?

— Нет. А это срочно?

— Разумеется.

Стоктон относился к Линн с симпатией. И хотя он встречался с ней один только раз, ясные голубые глаза и внушительный бюст крепко врезались ему в память.

— Инспектор, не буду долго распространяться, но, кажется, у нас проблема.

— Да-а-а? И какая?

— Вы, конечно, знаете, что я сделал слепок зубов Мистера Незнакомца. А вчера мне удалось получить несколько превосходных фотоснимков отпечатков зубов на теле той мертвой девушки.

Он немного помолчал, давая собеседнице переварить услышанную информацию.

— Я сразу же проявил фотоснимки и должен сказать, что укус не совпадает со слепками зубов Тайрмена. Абсолютно никакого сходства.

— А-а-а. — В голосе Линн профессор услышал нотки разочарования. — В любом случае спасибо вам за звонок. Очень любезно с вашей стороны поставить нас в известность.

— Подождите, — торопливо добавил профессор, — это не самое главное. Есть кое-что поважнее.

Его взгляд упал на верхнюю полку книжного шкафа, на которой выстроились сразу несколько экземпляров бестселлера одонтологии — справочника "Судебно-медицинская стоматология". Это был классический труд в данной области, который — несмотря на довольно спорное утверждение его автора о том, что потенциальных правонарушителей якобы можно определить по строению челюстей, сходному с неандертальцами — наверняка обеспечил научному светилу безбедное существование до самой старости.

— Нет, — покачал головой профессор, — проблема заключается в следующем. Вы можете исключить нашего мистера Тайрмена из круга подозреваемых лиц. Но следы зубов на теле девушки подозрительно совпадают с прикусом первой жертвы.

— Извините, — откликнулась Линн, — я не совсем поняла.

— Немудрено, я и сам не могу в это поверить. Однако сомневаться не приходится. Я убежден, что следы зубов на теле второй жертвы совпадают с прикусом жертвы номер один.

Последовала долгая пауза.

— Но это просто невероятно.

— И все-таки это следы зубов именно того парня, моя милая. — Стоктон уселся на письменный стол, подбрасывая в руке гипсовый слепок в полиэтиленовом пакетике. — Я сейчас как раз рассматриваю слепок. Все отчетливо видно. Не буду утомлять вас научными терминами, но у него весьма своеобразные зубы. Никакой ошибки быть не может. — Затем с легким сомнением в голосе профессор добавил: — Мне ничего не остается думать, кроме как… э-э-э… когда, вы говорите, он умер?

— Сейчас, где здесь они у нас… — В трубке раздался шорох перебираемых бумаг. — Парень убит 28 ноября, а девушка… 20 декабря.

— Хм… Вряд ли девушка была убита раньше парня или в один день с ним. Может, просто ваши патологоанатомы что-то напортачили? А, что скажете?

— Нет, — твердо возразила Линн. — Доктор Суоллоу, как и вы, — профессор. Он грамотный, преданный своему делу профессионал.

"Похоже, я уже влюбился в него", — подумал с иронией Стоктон.

— Патологоанатомы иногда действительно ошибаются в установлении времени убийства, но тела обоих жертв, когда их обнаружили, были еще теплыми. Или по крайней мере еще не успели остыть. Девушка абсолютно точно умерла после этого парня.

— Как-то не вяжется…

— Это точно, — ответила Линн, удивленная новым откровением.

— Какие ужасные убийства, — продолжал словоохотливый профессор, — совершенно бессмысленные, правда? Трудный вам достался случай.

— Да, — отозвалась Линн.

— Может, вы позволите мне как-нибудь угостить вас ленчем, например, когда мы встретимся в следующий раз?

— Что? Меня одну?

— Ну да. То есть вас и суперинтенданта, — поправился Стоктон, мысленно обругав Линн за ее малодушие.

Линн рассмеялась ему прямо в ухо, и это прозвучало слегка неуважительно.

— Спасибо, профессор. Переправьте нам ваше заключение, как только сможете. Счастливого Рождества.

Положив трубку, Линн неслышно выругалась. Фаррелл, единственный из следственной бригады, дежуривший, кроме Линн, сегодня ночью, дружелюбно улыбнулся ей. Сегодня они вдвоем занимали кабинет Лаверна.

— Неужели все действительно так плохо?

Линн честно рассказала коллеге об открытии профессора Стоктона. Фаррелл, который был занят тем, что вводил в компьютер адреса из записной книжки Анджали Датт, тихонько присвистнул.

— Прямо в духе "Экзорциста".

— Я не видела этого фильма, — призналась Линн. — Что ты имеешь в виду?

Фаррелл, не желая вдаваться в подробности, отбросил эту мысль как явно бессмысленную.

— Ты ведь учился в университете, Пит. Можешь объяснить мне, что происходит?

Фарреллу никогда не удавалось устоять перед соблазном поделиться с окружающими своими идеями, даже если таковых у него и не было.

— Вот представь себе, что Анджали и убитый парень были друзьями. Может, даже любовниками. След от укуса мог оказаться очень глубокой раной, нанесенной перед его смертью…

Они оба нахмурились, понимая всю неубедительность подобного объяснения. Однако Фаррелл, ничуть не смутившись, продолжал:

— Ну хорошо, забудем. Понятия не имею, как появился этот след от зубов. Но мне покоя не дает мысль о вывернутых конечностях. Интересно, существуют ли яды, которые способны так перекорежить тело? Некоторые токсины типа стрихнина или бруцина вызывают сильные конвульсии. А в огромных дозах…

— Нет, — не дала ему закончить Линн, — кто-то уже высказал подобное предположение. Однако в крови обоих жертв не обнаружено никаких ядов. Парень регулярно принимал амфетамины, за исключением дня своей смерти. А ты снова повторяешь старое. Небось думаешь, что наши судмедэксперты — сущие идиоты, которые не знают, как выглядит старая рана, или не в состоянии распознать печенку, набитую мышьяком. Да ты видел их за работой чаще, чем я. Если эксперты совершают ошибки, тогда ошибаемся и все мы. А если они некомпетентны потому, что мы сами не можем прийти ни к какому заключению, то это наводит меня на мысль о патологической лени.

Фаррелл поправил очки на переносице и покровительственно улыбнулся:

— Но разве не сродни той же лени безоговорочная вера во всемогущество экспериментов? Патологоанатомия еще довольно молодая наука, и ее заключения нередко строятся на догадках. Профессор Суоллоу всегда поражал меня своей компетентностью, однако на свете существует яд под названием рисин, который он не определил бы и за миллион лет, потому что рисин практически не оставляет следов. Его получают из касторового масла, и одной сотни миллиграмма яда хватит, чтобы, например, убить нас с тобой.

Заинтересовавшись услышанным, Линн спросила:

— А он вызывает сильные конвульсии?

— Нет, — ответил Фаррелл, покраснев.

Линн криво усмехнулась:

— Ну хорошо, когда обнаружишь какие-нибудь яды, которые не оставляют следов, сообщи нам, пожалуйста.

Они снова вернулись к работе. Он — устремив взгляд на экран не такого уж безвредного компьютера, она — взявшись разбирать картонную коробку из-под бананов, в которую были сложены вещи, некогда принадлежавшие Анджали Датт. Линн одну за другой вытащила мягкие игрушки, разных там мишек и зайчиков, дешевые безделушки, крошечные флакончики духов и прочую всячину. Все это она расставила перед собой. Что, кстати, не было каким-то особым следственным действием. Просто Линн смотрела на лежащие перед ней вещи и думала. Взяв в руки стопку перетянутых резинкой карточек, Линн на какое-то мгновение замерла. Они напоминали ей игральные карты: на обратной стороне что-то вроде привычной «рубашки» — рогатый месяц над тремя волнистыми линиями и латинскими буквами SD, отпечатанными серебром на черном фоне. Другая сторона белая и испещрена целой сотней — Линн специально пересчитала их — отдельных фраз или скорее деклараций наподобие "Как сейчас прекрасна моя жизнь" или "Все цветы в саду моем расцветут".

— Пит? — спросила Линн, протягивая Фарреллу карточки — Есть какие-нибудь соображения на этот счет?

Фаррелл оторвался от компьютерной клавиатуры и, насупившись в своей обычной манере эдакого академика-полисмена, просмотрел всю пачку.

— Да, — многозначительно заявил он через несколько секунд. — Это изъявления.

— Не поняла…

— Изъявления. Карточки для медитации. Смысл в том, что, если постоянно повторять про себя написанное на карточках, твоя жизнь станет прекрасной. Или, можно сказать, все твои цветы действительно расцветут.

— Никогда не слышала ничего подобного. Как, говоришь, они называются?

— Изъявления, — повторил с самодовольным видом Фаррелл.

Линн записала это слово в свой блокнотик.

— А что с ними делают снова и снова?

Фаррелл терпеливо повторил сказанное, и Линн записала несколько ключевых фраз.

— Кто обычно пользуется такими карточками?

Фаррелл сначала надул щеки, затем громко фыркнул:

— Видишь ли, практически любой может. Насколько мне известно, это всего лишь один из атрибутов для любителей стиля «нью-эйдж». Вроде кристаллов или ароматического масла. Все эти прибамбасы пришли из Калифорнии, от тамошних сект. Главная мысль такая — мы должны уничтожить зло, причиненное нам в детстве, и научиться любить самих себя. И вообще мы все должны стремиться к духовному богатству — что-то вроде перерождения, первобытной терапии.

По лицу Линн было видно, что она мало что поняла.

— Ты думаешь, Анджали Датт состояла в такой секте?

— Видишь ли… вовсе не обязательно. Она могла, например, получить эти карточки в подарок. Кстати, моя сестра подарила мне такой кристалл — ей почему-то кажется, что он поможет мне решить проблемы со сном. Главное, результат будет достигнут, если я буду ударять им себя по голове. Правда, лично я не увлекаюсь мистикой, но любой, кто увидит такой кристалл у меня дома, наверняка подумает иначе.

Зазвонил телефон, и Линн подняла трубку. С другого конца провода до нее донеслись веселые звуки вечеринки, после чего прозвучал голос Джонни Миллза. Было похоже, что он уже сильно "напраздновался".

— Да-да, спасибо. И тебя тоже, Джонни. Да, я передам ему. — Линн положила трубку, встряхнула головой и рассмеялась. — Это Миллз. Специально позвонил, чтобы сказать нам, что он о нас думает. Почему-то настаивает, чтобы я доложила тебе, что он уже осушил целых двенадцать пинт пива.

Фаррелл ухмыльнулся:

— Многовато для представителя сил правопорядка.

— Давай вернемся к карточкам… Что могут означать буквы SD?

— Не знаю. Но тут стоит название производителя, посмотри. "А.В. Уатт, Галифакс". Может, это что-нибудь нам подскажет.

— Брось, — ответила Линн, — до начала следующей недели народ будет праздновать, так что на работе никого не застанешь.

— Поискать адрес А.В. Уатта в телефонной книге?

— Честно говоря, не испытываю сейчас ни малейшего желания заниматься подобными поисками. А ты? — Линн встала из-за стола и потянулась. — Мне до чертиков надоел сам вид этого кабинета, — пожаловалась она. — Давай куда-нибудь сходим.

"Не иначе как надо мной издевается", — подумал Фаррелл и глуповато улыбнулся.

— Куда? В кино?

— Нет. Я вполне серьезно. Мне просто хочется осмотреть одно место. Ты не против, если мы еще разок взглянем на комнату Анджали?

— Ну… да, конечно. Если ты считаешь, что это нам чем-то поможет… А как мы туда попадем?

Линн выдвинула ящик письменного стола и достала связку ключей.

— При помощи вот этого!

— А я думал, мы вернули их домовладельцу.

— Правильно, но только одну связку, — пояснила Линн. — У Анджали была еще одна, запасная, о которой домовладелец не знал.

Оставив свет в кабинете включенным, они поспешно накинули пальто и вышли. Лифтом пользоваться не стали, а спустились вниз по лестнице, где привычно пахло мелом и каким-то дезинфицирующим средством. В свете угасающего дня их фигуры отражались в оконных стеклах. Каблуки гулко цокали по гладкой поверхности ступенек. Еще не выйдя на улицу, каждый в глубине души уже начал сожалеть, что они пустились в этот жутковатый поход. Из подвального помещения доносились громкие звуки радио; словно в насмешку кто-то пел "Ах, если бы Рождество было каждый день!".

На машине Линн доехали до Фишергейт. Казалось, город вымер. Жители в эти минуты сидели перед телевизорами, наивно полагая, будто остальные обитатели планеты наверняка празднуют Рождество гораздо веселее и интереснее. Линн думала в эти минуты то же самое и, по всей видимости, была права.

Дом, в котором жила Анджали Датт, пребывал в состоянии прогрессирующего упадка. Это было четырехэтажное здание, построенное еще в викторианскую эпоху. Подобно другим домам, сдаваемым под жилье студентам и безработным, он служил для своего владельца лишь источником денег. В подъезде неистребимый запах мочи, пол местами продавлен.

Лампочки на лестнице не оказалось, и, несмотря на то, что на улице стоял холодный зимний день, из-под лестничной ковровой дорожки вылетело целое облако комаров. Они неотступно кружили над головами Линн и Фаррелла, пока те поднимались по скрипучей лестнице. На первой лестничной площадке из-под некрашеной двери донеслись звуки музыки, а из запущенной общей уборной густо пахнуло тухлыми яйцами.

— Этот гадючник просто просится, чтобы его поскорее отправили на слом, — прокомментировал Фаррелл.

— Нет, это домовладельца пора на свалку, — не согласилась Линн.

Поднявшись на верхний этаж, Линн вставила ключ в замочную скважину двери, ведущей в квартирку Анджали. Настороженно оба переступили порог. Линн на ощупь щелкнула выключателем, и под потолком загорелась голая, без всякого абажура, лампочка. Здесь все еще стоял запах смерти, пусть слабый, тем не менее различимый — острый, приторно-сладкий запах мясницкой разделочной стойки, неприятно усиленный невыветрившимся сигаретным дымом и восточными благовониями.

В пустой комнате шаги по голым половицам отдались гулким эхом. Единственным ярким пятном на холодном грязноватом полу выделялся коврик возле кровати. Но и он был заляпан пятнами засохшей крови.

Взгляд Линн привлекло очерченное желтым мелом пятно под окном, там, где проходила граница между стеной и полом. Точно такими же пятнами были забрызганы и стены, и потолок. Похоже, бедную девушку швыряли по комнате, как тряпичную куклу.

Действия полиции вряд ли могли помочь расследованию — содержимое выдвижных ящиков стола и полок шкафа было беспорядочно свалено на пол.

— Кто производил обыск в комнате? — сердито осведомилась Линн.

— Миллз и Этерингтон, — ответил Фаррелл.

— Ты только посмотри, какое свинство они здесь развели! — возмутилась Линн.

— Попробуй найди сейчас подходящих сотрудников, — сочувственно проворчал Фаррелл.

С этими словами он повернулся к стене — его внимание привлекла глубокая вмятина, оставленная головой Анджали в тот момент, когда некая нечеловеческая сила размозжила несчастной девушке черепную коробку. След, по цвету похожий на йод, буровато-рыжей дорожкой засох от вмятины до прикроватного коврика.

— Господи, Питер, что здесь творилось! — вздохнула Линн. — Ты себе можешь это представить?

Посчитав вопрос риторическим, Фаррелл извлек из кармана новенькую блестящую фляжку бренди.

— Хочешь? — предложил он. — Невеста подарила.

— Очень мило с ее стороны, — ответила Линн и, приняв фляжку, сделала глоток. Сегодня она успела только позавтракать, и алкоголь моментально вызвал ощущение тепла и умиротворенности. — Хватит, я за рулем, если ты, конечно, не забыл об этом.

— Как же, помню, — уважительно отозвался Фаррелл и отпил примерно половину содержимого.

Линн подошла к окну и выглянула на улицу. Внизу какой-то ребенок под присмотром отца катался на трехколесном велосипеде.

— По-моему, в своих выводах нам следует отталкиваться от противного, — задумчиво произнес Фаррелл, — потому что происшедшее здесь на самом деле не могло произойти. То есть, я хочу сказать, нам может показаться, что ее тут швыряли по всей комнате какие-то силачи-невидимки.

— Или какие-то мифические исполины, — поправила Линн.

— Вот-вот, мифические исполины, — повторил Фаррелл, смакуя эту фразу. — Но мы же знаем, что такое бывает только в сказках, верно? Это все равно что утверждать, будто первую жертву сбросили с пролетающего самолета. Ясно одно: эти убийства совсем не такие, какими представляются. Мне как раз вспомнился случай… тоже подозревали убийство. Был найден человек с огнестрельным ранением в голову. Дело поручили Рону Вестли. Так вот, он уже буквально через несколько часов пришел к выводу, что парня никто не убивал — сам застрелился. Причем выронил пистолет и прошел еще примерно полмили, прежде чем умер.

— Замечательная история.

— А что, разве нет? Мне думается, с такой же меркой надо подойти и к нашему делу. Лучше не обращать внимания на очевидное.

Линн подошла к книжной полке покойницы.

— Господи, почему эти книги остались здесь? Честное слово, мне порой кажется, будто я работаю с законченными тупицами.

— Ну уж, — протянул Фаррелл. — Будем справедливы. Какой смысл забирать с собой книги? Это ведь просто институтские учебники.

— Неужели? Даже вот эти? — спросила Линн, взяв в руки запыленный томик, и прочитала вслух название: "Тайная доктрина происхождения чудес". Макс Лонг. Забавное название для учебника.

— Ничуть не забавная. Не забывай, что убитая изучала психологию.

Линн наугад раскрыла книгу и попыталась вникнуть в ее содержание. Фаррелл нетерпеливо заглянул ей через плечо.

— Видишь, — произнес он снисходительно, — это учебник. Раздвоение личности. Фрейд. Юнг. Пер-со-на. Вряд ли это нам чем-то поможет.

Линн продолжала рассматривать книгу, не обращая внимания на его комментарии.

— Линн?! — окликнул ее Фаррелл.

Линн резко оторвала взгляд от чтения. Неожиданно до нее дошло, что Фаррелл стоит подозрительно близко к ней, едва ли не вплотную.

— Да?

Лицо у него было задумчивое и спокойное.

— Линн, мне кажется, у нас с тобой должен быть роман.

Она в ответ лишь насмешливо фыркнула, однако Фаррелл и бровью не повел.

— Нет, в самом деле. У нас с тобой должен быть роман.

— Не говори глупостей.

Фаррелл слегка покраснел.

— Почему же глупостей? Да ты сама бегаешь за мной.

На этот раз Линн стало немного не по себе.

— Я? О Господи! И когда это было? Мне бы такое даже в голову не пришло!

Несостоявшийся донжуан рассердился:

— Тогда почему ты все время пялишься на меня?

Разъяренная, Линн швырнула в Фаррелла "Тайную доктрину" и пулей вылетела из комнаты. Осознав всю глубину совершенной ошибки, Фаррелл бросился вслед за ней.

Книга, угодившая ему прямо по физиономии, шлепнулась на грязный пол, раскрывшись на главе "Непостижимая сила и ее роль в магии. Происхождение и некоторые способы применения".

* * *


Вечером свершилось самое неприятное. После обеда, бренди, кофе и еще одной порции бренди Лаверн понял, что хочешь не хочешь, но ему не избежать участия в "Тривиал персьют".

Его домашние просто обожали эту игру, Вернон же ее ненавидел. Он попытался было увильнуть под предлогом, что хочет посмотреть фильм по телевизору. Но тетушка Анна оказала ему медвежью услугу, напомнив, что, поскольку в доме есть видеомагнитофон, Лаверн может записать фильм на кассету, а сам тем временем играть вместе с остальными.

Нелюбовь Лаверна к этому времяпрепровождению главным образом объяснялась тем, что за игрой проявлялись худшие черты его зятя. Майкл был из тех, кто играл с каким-то фанатичным рвением, без всякого милосердия и сострадания к соперникам, особенно если те проигрывали. Он вел себя так, будто победа являлась заключительным доказательством его интеллектуального превосходства. Майкл словно начисто забывал о том, что изобретатели игры сами были далеко не интеллектуалами, а обыкновенными предпринимателями, для которых главное — делать деньги. Ему и в голову не приходило, что напечатанные на карточках ответы могут быть ошибочными.

Пока взрослые играли, Гарриет спала в холле. Лаверн с Анной играли против Донны и Дженифер. Майкл вызвался играть в одиночку, объяснив это тем, что обладает несправедливым по отношению к остальным преимуществом.

— Надеюсь, вы помните, что у меня феноменальная память, и я с ходу запоминаю все вопросы. Плюс моя общая эрудиция. В свое время я немало покопался в разного рода энциклопедиях.

Донна легонько подтолкнула локтем дочь:

— Ума палата твой муженек! — добродушно пошутила она.

— Есть маленько, — пробормотал Лаверн.

— Что ты сказал, Вернон? — переспросила Донна, смерив его укоризненным взглядом.

Лаверн промолчал.

Игра продолжилась. Через час Майкл выиграл пять секторов, мать с дочерью два, а Вернон с Анной ни одного.

Неудача Лаверна объяснялась его готовностью слушать Анну, которой хотелось отвечать только на вопросы об эстраде и чье глубокое знание шоу-бизнеса то и дело вступало в противоречие с ответами на карточках.

— Вот как! — искренне удивлялась она, когда им с Верноном в пятый раз не удалось получить заветный розовый сектор. — Наверняка это ответы неправильные. А вам все лишь бы выигрывать.

Анна постоянно разражалась громким смехом и восклицаниями. От Лаверна не скрылось, как Майкл изогнул бровь, словно посчитав смех старушенции чем-то неприличным.

— Послушай, Майкл, — не удержался он от комментария, — ты только что просто замечательно повел бровью. В самом деле замечательно. Продолжай в том же духе и в скором будущем станешь новым Роджером Муром.

Лаверн встал, чтобы снова наполнить бокалы и одним глазком взглянуть на мирно посапывающую внучку.

— Твой дедушка тебя любит, — прошептал он. — Но вот боюсь, что папаша твой — фанфарон.

По мере того как вечер стал переходить в ночь, а количество жестянок из-под пива на полу возле ног зятя заметно увеличилось, тот сделался шумным и воинственным. Поймав Дженифер и Донну на попытке сжульничать, он заявил, что им вообще не следует играть, если они не в состоянии вести честную игру. У обеих мошенниц эта тирада вызвала приступ смеха, однако после этого Майкл Беренсфорд сделался совсем невыносимым.

Когда Лаверн с Анной оказались на розовом секторе в шестой раз, произошло следующее. Как раз настала очередь Донны задавать вопрос: "Кто первым вел самую «долгоиграющую» шоу-игру 70-х годов "Голден Шот"?

Анна вопросительно посмотрела на Лаверна:

— Как же его звали? Я прекрасно помню… Господи, просто с ума сойти можно!

— Бенни Хилл, — наугад пошутил Вернон.

— Точно! — возбужденно воскликнула старушка. — Бенни Хилл!

— Это ваше последнее слово? — поинтересовалась Донна.

— Да! — ответил Вернон.

— Вы угадали, — солгала его жена.

Донна и Дженифер разразились аплодисментами. Лаверн поздравил Анну, так и не понявшую, что стала объектом благотворительной акции. Однако обмануть Майкла оказалось нелегким делом.

— Минуточку. Давайте-ка проверим по карточке.

Но на ней уже восседала Донна.

— Я перемешала ее с остальными.

— Покажите мне ее. Иначе последний ответ будет считаться недействительным, — угрожающе заявил Майкл.

Его слова были встречены всеобщим смехом.

— Майкл, дорогой, это всего лишь игра, — сказана Дженифер.

— Меня никогда не примут в этой семье как родного, — оскорбился будущий Роджер Мур Номер Два.

— С такой прической — никогда, — съязвил Лаверн, удостоившись очередного укоризненного взгляда жены.

Анна торжествующе улыбалась. Похоже, она втихомолку радовалась возникшей перепалке.

Донна ласково обняла зятя:

— Майкл, милый. Разумеется, мы рады видеть тебя членом нашей семьи. Не будь таким обидчивым.

Смягчившись, Майкл произнес:

— Извините. Во мне, наверное, говорит актер. Я и в детстве был точно таким же. Всегда все принимал близко к сердцу…

В ту же секунду откуда-то сверху донесся оглушительный треск.

Все испуганно затаили дыхание.

— Что это, черт возьми? — вскрикнула Донна.

Лаверн вскочил на ноги и бросился из комнаты в холл. Гарриет проснулась и захныкала. Лаверн схватил ее на руки и передал Дженифер, а сам устремился вверх по лестнице.

Он осмотрел спальни, но там все оказалось в порядке. Однако сверху по-прежнему раздавались странные звуки — как будто крыша обрушивалась внутрь. Лаверн со знанием дела выключил везде свет и уже в темноте обошел каждую комнату.

Затем громко произнес вслух:

— Наберись мужества показаться нам!

В глубокой задумчивости Лаверн вернулся в гостиную к бледным и озабоченным членам своей семьи.

— Что это было? — спросила Дженифер.

Лаверн покачал головой, не сводя взгляда с внучки.

Донна тут же принялась разворачивать на малышке пеленки, разглядывая тельце плачущей внучки.

— Вернон, ты видишь?

— Что?

Донна указала на пару фиолетово-багровых синяков на обеих сторонах левого бедра младенца.

— Смотри, — ужаснувшись, сказала она. — Как будто кто-то ущипнул ее.

При помощи большого и указательного пальцев Донна изобразила щипок.

— Как такое могло произойти? Чьих это рук дело? — недоумевала она.

За последним вопросом последовала долгая пауза. Тревога охватила всех присутствующих. Майкл впервые за вечер лишился дара речи. Анна время от времени удрученно покачивала головой.

— Какая жестокость, — сокрушалась она, — другого слова не подберешь.

Празднование Рождества в семействе Лаверна завершилось на довольно грустной ноте.

Дженифер и Майклу, понятное дело, захотелось уйти. Донна с тетушкой Анной выпили еще по рюмочке и попытались расслабиться перед экраном телевизора. Увы, от охватившего их беспокойства было не так-то просто избавиться. Пропустив еще по одной, все стали готовиться ко сну. Уже одетый в пижаму, Лаверн снова прошелся по дому, проверяя, надежно ли заперты окна и двери. Завершив свой обход, он поднялся по лестнице на второй этаж. Тетушка Анна спала в соседней с ним комнате, полоска света под ее дверью погасла. Донна уже засыпала, когда он забрался в постель и лег рядом с ней. Потянувшись к стоявшей на прикроватной тумбочке лампе, Вер-нон погасил свет.

Некоторое время он лежал без сна, воображая себе какие-то движения во тьме поблизости. Однако вскоре под мирное посапывание Донны тоже уснул. Ему снова приснился сон, который преследовал Лаверна с детских лет. Снилось, будто он находится в склепе, полном спящих каменных рыцарей. Единственным выходом из склепа служил бесконечный черный туннель, который населяли невидимые смертоносные существа, способные видеть в темноте. Хорошо вооруженный Лаверн ожидал нападения врага, зная, что тот поклялся уничтожить его. Он был уверен, что враг появится из черного туннеля, но тот обернулся каменным рыцарем, восставшим из своей могилы. Своим мечом он отрубал Лаверну одну конечность за другой.

Вернон проснулся весь в холодном поту, даже пижама прилипла к спине. Сел в постели — и с удивлением обнаружил, что Донна в той же позе сидит рядом с ним. Она вцепилась в руку мужа.

— Прислушайся. Что там такое?

— Что?

Было так тихо, что Лаверн слышал, как пульсирует кровь у него в ушах.

— Там, — настойчиво повторила Донна, — прислушайся.

На сей раз Вернон действительно услышал какие-то странные звуки. Более всего они напоминали глубокий стон и доносились как будто с лестничной площадки за дверью.

— Боже мой, — испуганно прошептала Донна. — Что это?

Не в состоянии дать разумный ответ, Лаверн потянулся к стоявшей у изголовья лампе и нажал на выключатель. Света не было.

— Черт побери, лампочка перегорела…

Стон раздался снова, на сей раз громко. Непонятно, кому принадлежал этот звук — человеку или животному. Вскоре он зазвучал глуше, перейдя в протяжный, сдавленный хрип. Затем дверная ручка повернулась. Дверь медленно приоткрылась, и в комнату вошла фигура в белом.

— Кому из вас плохо? — спросила она.

Это была тетушка Анна. Лаверн живо вскочил с постели и подвел ее к Донне.

— У нас все в порядке. Честное слово.

— Вернон, включи свет, — потребовала Донна.

Стоявший у двери Лаверн ответил:

— Пытаюсь. Электричества нет.

С верхней лестничной площадки донесся неясный шум, за которым, словно некий жуткий знак узнавания, последовало хриплое "а-а-х-х".

— Давай! — выкрикнул Лаверн, подзадоривая невидимого гостя. — Чего это ты струсил?!

Донна подошла к нему сзади и обняла. Лаверн почувствовал, как дрожит ее тело. Они стояли в дверном проеме, преграждая путь тому неизвестному, что могло ждать их за порогом. Вернон не увидел в темноте ничего подозрительного, и ему еще раз вспомнился жуткий черный туннель, приснившийся в ночном кошмаре.

Сидевшая на кровати Анна пронзительно вскрикнула:

— Что это? Пусть убирается прочь!

Что-то дохнуло Лаверну прямо в лицо, заставив отступить. В воздухе явственно чувствовалось присутствие смертельной угрозы. Температура в комнате резко снизилась. Повеяло ледяным холодом. Донна и Вернон крепче прижались друг к другу. Их глаза, вместо того чтобы привыкнуть к темноте, стали еще хуже различать пространство перед ними.

По ступенькам лестницы проскакал мягкий футбольный мяч, сопровождаемый оглушительным хором стонов и жалобных вздохов, доносившихся со всех мыслимых сторон.

Анна, дрожа, подошла к Донне и Вернону. Все трое обняли друг друга, образуя живой треугольник.

Теплый ветер, пахнущий сырой землей, ворвался в дом, хлопая дверями и окнами. После этого воцарилась тишина, нарушаемая лишь приглушенными всхлипываниями Анны.


Глава 4


— Ну, что скажешь, Нейл? — спросил Джеймс Мертон, пытаясь придать голосу нетипичную для него сердечность.

Сын ничего не ответил, продолжая играть в новую компьютерную приставку «Сега», которую отец подарил ему на Рождество. Мальчик сидел на полу перед экраном телевизора. Лицо его было каким-то пустым и совершенно бесстрастным. Похоже, он с головой погрузился в свое излюбленное занятие.

— Так что, хороша она? Как считаешь?

На этот раз Нейл пробормотал что-то вроде снисходительного одобрения. Мертон не переставал удивляться тому, что современные дети принимают все как должное. Даже если это и делает его старым чудаком, пусть будет так.

Дом Мертона был празднично украшен в честь прихода сына. Разноцветные воздушные шары свисали изо всех углов, красовались во всех мыслимых и немыслимых местах. Ветви пахучей рождественской елки прогибались под тяжестью тридцати одного шоколадного ангела и целой армии музыкантов Санта Клаусов. Стоило лишь включить елочную иллюминацию, как они начинали исполнять песню "Украсьте ваши комнаты". Правда, Нейла это, похоже, ничуть не впечатляло.

Нейлу недавно исполнилось десять. Он был низковат для своего возраста и выглядел маленьким и жилистым, как и отец. Волосы у него были как у Кристофера Робина[3 - Герой книги А. Милна о приключениях Винни Пуха.] — копна золотисто-каштановых кудряшек. Хотя в жилах мальчика текла лишь англосаксонская кровь, его гибкую, грациозную фигурку отличало, по мнению Мертона, что-то африканское. Именно по этой причине Мертон больше не мог спокойно смотреть по телевизору репортажи о жертвах засухи на Черном континенте: рука машинально тянулась за кредитной карточкой.

Оставив сына в состоянии компьютерной комы, Мертон поднялся по лестнице и вошел в туалет. Помочившись, он принялся рассматривать свое изображение в привинченном к двери зеркале. Для человека, которому уже далеко за сорок, он выглядел неплохо. Хотя аккуратно подстриженная бородка придавала ему вид лихого альпиниста, глаза смотрели как-то устало и неуверенно. Гордившийся своей способностью к самоанализу, Мертон подумал, что в его взгляде можно прочитать отчаяние. Кстати, это отчаяние мог прочитать и Нейл. Дети ведь мало чем отличаются от животных. Они каким-то особым чутьем улавливают в людях фальшь, которая легко отталкивает их. Больше всего они любят тех, кто дает им либо все, либо ничего.

Проходя мимо комнаты Нейла, Мертон заглянул в открытую дверь и увидел на аккуратно застеленной постели сына спортивную сумку. Увиденное растрогало его. Он с нежностью прикоснулся к ручке сумки и неожиданно решил открыть ее. Расстегнув замок-"молнию", Мертон удивился изысканной аккуратности, с которой было уложено содержимое сумки. Наверху рубашки и пижама, внизу — свитера и джинсы. Все безупречно выглажено и ровно сложено. На дне сумки — носки, аккуратно скатанные в клубки, а также четыре пары тщательно выстиранных трусиков. Жена постаралась.

Мертон осторожно вынул один за другим каждый слой одежды и разложил вещи сына по отдельным полкам в бельевом шкафу. Самой последней он вытащил сумочку для туалетных принадлежностей, украшенную изображениями зверюшек — обитателей джунглей из мультфильмов. Ее он поставил на столик. Затем как будто бы ободряюще похлопал по ней рукой, прекрасно зная, что все эти вещички скоро исчезнут из его жизни вместе с их владельцем.

После этого он спустился вниз, где застал Нейла все в той же, прежней позе. Звучала записанная на кассете с видеоигрой глуповатая, жизнерадостная мелодия. Мертон опустился на корточки за спиной сына, не сводящего глаз с маленького человечка на экране телевизора, который метался во все стороны, пытаясь скрыться от подстерегающих его на каждом шагу опасностей.

— Как дела?

— Лучший результат, — последовал лаконичный ответ.

Встав, Мертон отправился в "палату для выздоравливающих", чтобы узнать, как обстоят дела у Лотти, старой овчарки с соседней фермы. Собака была уже не в силах выполнять свои служебные обязанности, однако ее владелец не хотел даже и думать о том, чтобы расстаться с животным. В первый день Рождества собаку принесли с крайне опасной опухолью над левым ухом. Мертон прооперировал ее и оставил на ночь у себя. На голове у Лотти сейчас было что-то вроде забавного белого абажура — специальная повязка, чтобы животное не могло расчесать оперированное место.

Мертон открыл дверь, и собака попыталась приподняться в надежде увидеть своего хозяина. При виде другого человека ока тут же снова легла с выражением глубочайшего разочарования в янтарного цвета глазах.

— Правильно, — ласково произнес Мертон. — Это всего лишь я, девочка. Я-то тебе не нужен, верно?

Удостоверившись, что с псом все в порядке, он отправился на кухню приготовить что-нибудь к ленчу. Нейл отклонил предложение отца устроить второй рождественский обед и пожелал перекусить гамбургерами, печеной фасолью и жареной картошкой. В иной ситуации Мертону и в голову не пришло бы предлагать подобное, если так можно выразиться, угощение. Но ему очень хотелось, чтобы сын чувствовал себя как дома. Поэтому он поджарил четыре гамбургера, подогрел картофель в микроволновке и по случайности сварил фасоль.

Ели они за маленьким столом в гостиной. Мертон засунул в магнитофон кассету со сборником рождественских шлягеров, пытаясь создать в доме по-настоящему праздничную атмосферу. Взяв в рот первый кусочек угощения, Нейл поинтересовался, отчего это гамбургеры какие-то не такие.

— Что ты имеешь в виду? — спросил его отец.

— Сухие они какие-то.

— Я приготовил их на гриле. Так полезнее. Меньше жира.

Лицо мальчика вытянулось.

— В чем дело? — снова встревожился Мертон.

— Ни в чем. Просто у меня дома их хорошенько поджаривают.

Снова это самое "у меня дома".

— Что ты все заладил "у меня дома"? Здесь тоже твой дом, ты же знаешь.

Слегка покраснев, мальчик стал вилкой гонять по тарелке сыроватый ломтик картофеля, словно какое-то живое существо.

— Что-то не так с картошкой? Угадал? — вздохнул Мертон.

В эту минуту зазвонил телефон. Мертон попытался сделать вид, будто не слышит. Однако сын с раздражающей взрослостью предположил вслух, что звонок может быть важным, и Мертон сдался. Он вышел в холл и неохотно взял трубку. В раздражении он был уже готов резко ответить звонившему, но голос в трубке с первых же слов обезоружил его. Звонила заплаканная девушка-подросток. На ее кошечку напала собака. Не мог бы мистер Мертон прямо сейчас подъехать к ним? Не раздумывая ни секунды, ветеринар ответил согласием. Мать девушки, столь же расстроенная случившимся, подошла к телефону и продиктовала адрес в соседней деревушке Холт-Кросс.

Мертон с Нейлом отправились туда на «рейнджровере». Мать и дочь уже ждали возле дома, дрожа от холода. Полосатая кошка, точнее, котенок, лежала на мостовой возле их ног и издавала жалобные стоны. Осмотрев несчастное животное, Мертон понял, что у кошки сломан позвоночник.

— Извините, — мягко произнес он, и это короткое слово окончательно отняло у матери и дочери последние остатки надежды. — Боюсь, я ничем уже не смогу вам помочь. Я могу только усыпить ее.

Девушка взяла кошку на руки, и Мертон ввел животному летальную дозу снотворного. Через несколько секунд все было кончено. Мертон поинтересовался у женщин, не хотят ли они, чтобы он увез кошку с собой. Те не знали, как им поступить, и поэтому Мертон внес котенка в дом. Глава семьи, беспокойно ходивший по комнате, словно ожидал появления на свет младенца, поблагодарил ветеринара и спросил, сколько он должен за визит. Мертон махнул рукой, отклоняя саму мысль о вознаграждении. Но, может быть, если их золотая рыбка вдруг когда-нибудь заболеет, не будут ли они так любезны привезти ее к нему сами?.. Эта фраза немного развеселила хозяев домика. Мертон еще раз выразил им свои соболезнования и повел Нейла на улицу, к машине.

По дороге домой Мертон большую часть времени молчал. Он чувствовал, что почти весь обратный путь сын не сводил с него глаз, но сам при этом не отрываясь смотрел на дорогу.

— Да, — под конец не выдержал он, как будто объяснял что-то самому себе в первый раз, — животные это не то что люди. Человек в кресле-каталке все еще может вести яркую, наполненную жизнь, Нейл. Кошка, которая не способна бегать и прыгать, нормально жить дальше не в состоянии.

Когда они вернулись домой и зашли в операционную, Нейл совершенно неожиданно буквально прилип к отцу. Он засыпал его кучей вопросов о работе ветеринарного врача, на которые Мертон отвечал с великой радостью. Да, ему приятно лечить овечек и коровок, хотя им уготован путь лишь на бойню.

— Знаешь, сынок, если бы ты был коровкой и понимал, что твоя жизнь будет недолгой, разве не провел бы ты такую свою жизнь в здоровье и радости?

— Нет, — заявил мальчик решительно. — Я бы лучше умер, чтобы они меня не достали.

В ту ночь с востока дул свирепый ветер. Он раскачивал деревья возле дома и глухо завывал в водосточных трубах. Одетый в пижаму Нейл спустился вниз и пожаловался, что не может уснуть — все время слышится под окном плач мертвого котенка. Мертон, сам в детстве бывший чувствительным ребенком, пустил сына к себе на диван, чтобы вместе с ним посмотреть по телевизору старую добрую кинокомедию Билли Уайлдера.[4 - Американский кинорежиссер, снявший такие популярные фильмы, как "Бульвар Заходящего Солнца", "В джазе только девушки", "Квартира".]

Когда фильм закончился, Нейл без всяких понуканий отправился в постель. Укладывая сына спать, Мертон был удивлен его неожиданным вопросом:

— Пап, а кто такая Вонючка Бетти?

— С чего это ты заговорил об этом?

— Кто она, пап?

Мертон ласково взъерошил волосы сына.

— Тебе не следует упоминать это имя, сынок.

— Почему?

— Это очень плохо.

— Да, но кто она была такая?

— Ее звали миссис Стендринг. Она была бедной женщиной, которая не сделала никому ничего плохого.

— Ее на самом деле убили?

— Давай не будем, Нейл.

— На самом деле? Убили?

Мертон немного смягчился.

— Да, Нейл. Боюсь, что дело было именно так.

— Полиция думала, что это сделал ты, пап?

— Откуда ты знаешь?

— Мама рассказывала.

— Что? Она сказала тебе, что полицейские подумали, будто это сделал я?

— Нет. Она сказала, будто ты помог полицейским. Но когда в новостях говорят, что кто-то "помог полиции в расследовании", на самом деле это значит, что полицейские считают, будто они поймали преступника. Разве не так?

Мертон просиял, восхищенный здравым рассуждением сына.

— Умница. Да, обычно именно это и имеют в виду. Но твоя мама имела в виду другое. Видишь ли, людям было наплевать на миссис Стендринг. На нее просто не обращали никакого внимания. Все, кому было до нее дело, — это я и мистер Мартин с фермы. Поэтому, когда она умерла, мистеру Мартину и мне пришлось рассказать все, что мы знали. Понимаешь? Нас вовсе не сажали в тюрьму. Мы действительно оказали помощь полиции, потому что больше никто о ней ничего не знал. Ну как, ответил я на твой вопрос?

— Угу.

— Ну и хорошо, — сказал Мертон, по-прежнему держа руку на голове сына. В его памяти неожиданно всплыла картина — эта же самая рука обматывает кишки мертвой женщины вокруг ее шеи. — Не бойся, Нейл. Твой папочка никогда не сделает тебе больно.

Мертон взъерошил сыну волосы и встал. Прежде чем он успел перешагнуть через порог, Нейл спросил:

— Пап, а почему не смогли поймать того, кто ее убил?

— Ладно, все. Хватит. Спи.

— Да-а-а… Но ведь его так и не поймали. А что, если он попытается убить еще кого-нибудь?

Возникла пауза. Нейл немного приподнял голову над подушкой. Отец стоял возле порога на фоне ярко освещенного дверного проема. Разглядеть выражение его лица Нейл не мог.

— Ш-ш-ш. Тихо. Пора спать, — ласково прошептал Мертон. — Уже поздно. Хватит на сегодня вопросов.


Глава 5


На работу Лаверн вернулся в весьма гнусном настроении. Отстраненный тяжелый взгляд, с которым он встретил бодрое "с добрым утром" своей помощницы, убедило Линн в том, что не следует лезть к шефу с вежливым вопросом о его здоровье или о том, как он отпраздновал Рождество. Его пепельно-серое лицо и угрюмое настроение объяснили ей все. Она вернулась к работе с бумагами, оставив Лаверна пребывать в хмурой неразговорчивости до тех пор, пока он сам не пожелает заговорить с ней.

Инспектор Линн Сэвидж уже решила для себя, что не имеет никакого смысла спрашивать Лаверна о причине его поведения в Сочельник. Ее первоначальное убеждение, что он тайком проник к ней в дом, сменилось навязчивым желанием забыть о случившемся как о галлюцинации, вызванной грузом служебных проблем.

Когда она рассказала мужу о том, что ночью видела суперинтенданта, Йен грубовато посмеялся над ней и высказал предположение, что Лаверн тайным образом проживает у нее под лестницей в картонной коробке. А может, Линн считает, что это собака впустила его внутрь?

В кабинет вошел Фаррелл, угрожающе размахивая каким-то клочком бумаги. Он направился прямо к столу Линн, но на этот раз в его манерах она заметила некую сдержанность. Они с Линн так и не стали обсуждать его последнее faux pas[5 - "ложный шаг", опрометчивый, ошибочный поступок; оплошность (фр.). — Примеч. пер.] главным образом по причине той вспышки гнева, которой она разразилась во время посещения квартиры Анджали Датт.

Насколько Линн поняла, эта тема была уже окончательно закрыта. Она ничего не имела против своего коллеги и, по правде говоря, испытывала больше недовольства собой, чем Фарреллом. Линн считала, что недостойно повела себя в сложившейся ситуации. Появись у нее возможность переиграть все заново, она отнеслась бы к Фарреллу с юмором и постаралась бы сдержать свои чувства.

— Я только что связался с этой самой фирмой, — сказал Фаррелл, избегая смотреть Линн прямо в глаза. — Ты помнишь… А.В. Уатт.

Линн нахмурилась:

— Эти самые изъявления для медитации?

— SD означает Шила Дайе.

Фаррелл положил листок на стол прямо перед Линн и указал на имя, написанное им от руки аккуратным почерком.

— Она психотерапевт и сама составила эти карточки. То есть эти изъявления. Их можно получить только от нее самой. "Сотня изъявлений от Шилы Дайе". А живет она… в Йорке.

— Адрес?

— Эллис-сквер.

Линн удивленно подняла брови:

— Хм. За этой психотерапией наверняка стоят большие деньги. За ней есть что-нибудь по нашему ведомству?

— Что есть? — ответил Фаррелл вопросом на вопрос. — За кем, за психотерапией?

Он деланно рассмеялся.

Линн смерила Фаррелла холодным взглядом, давая понять, что он прощен еще не до конца.

Фаррелл смущенно моргнул, улыбка исчезла с его лица. Схватив листок с именем психотерапевта, он потряс им в воздухе.

— В любом случае мы знаем о ней все…

Когда Фаррелл вышел из кабинета, Лаверн отложил в сторону словарь, который он якобы перелистывал, и поинтересовался:

— Так в чем тут дело?

Линн рассказала ему о карточках для медитации, а также, чтобы вызвать у шефа улыбку, поведала об открытии, сделанном профессором Стоктоном. Лаверн слушал ее с угрюмым видом, никак не выказывая своих чувств. Когда Линн закончила свой рассказ, он произнес:

— Ну что ж. Это все объясняет.

— Что объясняет?

— Все наше расследование. Девушка погибла от рук первой жертвы неизвестного убийцы. То есть этот парень сначала убил ее, а потом убили его самого. Как говорят герои сериалов: "Разве вы этого еще не поняли, инспектор?" Наши главные подозреваемые — отнюдь не бессмертные герои. Что нам нужно сделать, так это пройтись по всем местным трупам с преступным прошлым, и дело в шляпе.

— Забавно, — сказала Линн, состроив гримасу, которая должна была означать прямо противоположное.

Она протянула карточки для медитации. Лаверн весьма ловко принялся перетасовывать их, словно колоду карт.

— Они называются изъявлениями, — объяснила Линн, пытаясь придать своему голосу внушительность. — Можно вытащить любую из этих карточек и заняться самосозерцанием.

Она бросила на стол одну из них. Там было написано: "Вы уже знаете то, что вам следует знать".

Лаверн едва заметно улыбнулся. Затем спокойно положил карточку на место, снова перемешал «колоду», положил ее на стол прямо перед собой и снова сел, ожидая от Линн дальнейших пояснений.

— Шила Дайе, — прочитал он, пытаясь разобрать почерк Фаррелла. — Согласно данным полицейского архива, за ней два обвинения в хранении наркотиков. После 1978 года больше ничего не значится. Кто же она такая? Хиппи?

— Психотерапевт.

Лаверн фыркнул:

— Я ведь только что сказал — хиппи.

Линн посмотрела на часы.

— Так мы пойдем?

— Куда?

— На утреннее совещание?

— Нет, — ответил суперинтендант и потянулся за своим пальто. — Можешь идти на совещание, если хочешь. А я отправлюсь в гости к нашей старой знакомой Шиле Дайе. Если она еще жива, то вполне может знать, кто же действительно…

* * *


Спустя десять минут Линн Сэвидж уже нажимала кнопку звонка Шилы Дайе. Вместе с Лаверном она стояла перед небольшим бело-голубым домом в георгианском стиле. От висящего на двери изящного рождественского веночка из остролиста веяло чем-то диккенсовским. Ощущение еще более усиливал пьяница, скорчившийся на тротуаре напротив дома. С домофоном что-то было не в порядке — он хрипел и подсвистывал. Наконец раздался довольно сердитый женский голос:

— Да?

— Полиция, — сказал Лаверн. — Хотим поговорить с мисс Шилой Дайе.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем дверь наконец отворили и на порог вышла угрюмая блондинка со сломанным носом и недоверчивым взглядом бесцветных глаз.

— В чем дело? — коротко и требовательно поинтересовалась она.

— Мы — офицеры полиции. Если позволите, мы зададим вам несколько вопросов.

Лаверн показал блондинке пачку карточек.

— Вы уже знаете то, что вам следует знать, — насмешливо процитирован он.

Дайе провела их в светлую, с большими окнами кухню, в которой стоял легкий запах карри. Кухонные шкафчики, стол и стулья были сделаны из сосны. Небрежным жестом хозяйка дома указала гостям на стулья, затем села сама и закурила. Сделав глубокую затяжку, выпустила дым через ноздри.

— Вы не могли найти худшего времени для визита — у меня сейчас посетитель, — заявила Дайе.

— Мы не отнимем у вас много времени, — заверил ее Лаверн, отгоняя шляпой дым, струившийся ему прямо в лицо.

Линн посмотрела на стол, где лежала детская книжка с картинками, и прочитала ее название "Принцесса с иными способностями". Дайе устремила на полицейских выпуклые бледно-голубые глаза, по-видимому, не слишком довольная тем, что предстало перед ее взором. Лаверн и Сэвидж невозмутимо ответили ей спокойным взглядом. Лаверн собрался было произнести какие-то формальные, вводные слова, но Дайе бесцеремонно прервала его:

— Говорите, пожалуйста, по существу.

— Хорошо, — спокойно улыбнулся Вернон. После чего с ловкостью фокусника развернул, как веер, «колоду» карточек для медитации. — Очевидно, вы уже знаете, на прошлой неделе была убита молодая женщина, жительница Йорка. Ее звали Анджали Датт. Эти карточки были обнаружены среди ее личных вещей.

— И что?

— Вы автор этих карточек, — произнес Лаверн, и было не совсем понятно — вопрос это или утверждение.

Дайе пожала плечами:

— Правильно. И что из этого следует?

— Они продаются в магазинах?

— Нет. Они предназначены лишь для индивидуального пользования. Я продаю их моим пациентам и друзьям. В ответ на ваши последующие вопросы говорю «нет», я не знаю, как они попали к вашей убитой женщине.

— Она вовсе не «наша» убитая женщина, — резко оборвала ее Линн. — Она также и ваша. Мы все несем ответственность за жертв преступлений. Это ведь не пришельцы из космоса.

Когда Лаверн показал Дайе фотографию Дерека Тайрмена, та немедленно заявила, Что не знает этого человека. Линн Сэвидж попросила ее повнимательнее рассмотреть фотоснимок, но Шила смерила Линн еще одним беглым взглядом, после чего зажгла вторую сигарету, не докурив первую. Из чего можно было сделать вывод, что хозяйку дома что-то беспокоит.

Не давая Дайе времени на раздумья, Лаверн сунул ей под нос фотографии убитого незнакомца, найденного на ограде музея Йоркшира.

— Полагаю, и его вы не знаете?

Дайе решительно покачала головой.

— Не будете ли вы так любезны рассказать нам, в чем состоит работа, которой вы занимаетесь? Я хочу сказать — чем вы конкретно занимаетесь? — спросила Линн.

— Начнем с того, что это в принципе не работа… — Шила Дайе не успела закончить фразу.

В комнату легкой походкой вошел молодой человек лет двадцати с небольшим. Он деланно улыбнулся полицейским. Выглядел незнакомец довольно симпатично, хотя одет был в обычный рабочий комбинезон. По какой-то непонятной причине Лаверну захотелось дать ему пинка.

Шила откинулась на спинку стула.

— Стюарт, — довольно игривым тоном произнесла она, явно пытаясь заполнить возникшую неловкую паузу. — Эти господа хотят знать, чем я зарабатываю себе на жизнь. Что мне ответить им?

Стюарт услужливо подсказал:

— Исцелением духовных недугов. Она фантастически талантливый психотерапевт.

— О да, — откликнулся Лаверн. — Что же это такое?

— Подобная психотерапия — самая быстрая методика восстановления психического здоровья во всем Западном полушарии, — пояснила Шила Дайе.

— Правильно, — кивнул Стюарт.

К досаде Лаверна, он уселся на стул рядом с Шилой и тут же вытащил сигарету из ее пачки. Возникло ощущение, будто его присутствие придает хозяйке дома дополнительную уверенность в себе, ослабляет напряжение, которое постепенно охватывало ее с той самой минуты, когда в дом вошли полицейские. Лаверн охотно приказал бы Стюарту удалиться, однако это был неформальный допрос, а Шила Дайе относилась к числу как раз тех людей, которые прекрасно знают свои права.

— Это разновидность какой-то религии? — спросила Линн.

Дайе и молодой человек захихикали.

— Что смешного? — поинтересовался Лаверн. Дайе дерзко посмотрела ему прямо в глаза.

— Это не религия. Это — методика. Методика, которая помогает людям найти свое «я», цитата из книги "Вселенная и Я". Автор — Тайн Каллох.

— Никогда не слышал его имени, — сказал Лаверн.

— К вашему сведению, это не «он», а «она», — презрительно фыркнула Дайе. — Если вам вдруг понадобится простой справочник по психотерапии, обязательно прочтите эту книгу.

— Я никогда не читаю того, что содержит вымысел, — признался Лаверн.

— Послушайте, Шила, — прервала его Линн. — Вы сэкономили бы нам массу времени, если бы объяснили, что такое исцеление духовных недугов.

На лице Дайе появилось выражение усталого упрямства.

— Ну, давай, Шила, — попросил Стюарт. — Ты же очень здорово все это объясняешь.

Слова юноши явно польстили самолюбию психотерапевта.

— О Боже. Ну хорошо. Исцеление духовных недугов стали практиковать в начале семидесятых годов в Калифорнии.

Лаверн деланно хмыкнул — услышанное не удивило его.

— Группа единомышленников — Тайн Калл ох, Хьюго Принс и Сэнди Вайнтрауб — встретилась в классе медитации и пришла к выводу, что медитация сама по себе не способна разрешить всех проблем.

— Каких проблем? — перебил Лаверн.

Дайе оставила его вопрос без внимания и продолжила:

— Поэтому они начали рассматривать другие варианты. Хьюго Принс отправился в Гонолулу изучать древний культ хуна. Привезенные оттуда знания позволили превратить исцеление духовных недугов в жизнеспособную альтернативную оздоровительную систему.

— В чем суть системы? Что она означает на деле? — нахмурилась Линн.

— Это достаточно сложный вопрос, чтобы объяснить коротко, — скрывая зевок, ответила Дайе. — В целом хилер-психотерапевт избавляет людей от комплексов и всяческих фобий посредством целого комплекса повторяющихся команд. Мы помогаем людям обрести духовное здоровье, стать счастливыми и удачливыми при помощи того, что называют иногда гипнотическим внушением, однако я предпочитаю называть это магией.

Шила Дайе повернулась к Стюарту:

— Правильно, Стюарт?

Молодой человек согласно кивнул.

Принесенные полицейскими фотографии по-прежнему лежали на столе. Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, Линн пододвинула их поближе к Стюарту.

— А вы? Вы видели когда-нибудь раньше этих людей?

— Едва ли они похожи на наших знакомых, — вмешалась Дайе.

— Пусть сам скажет. Ну что, Стюарт?

Юноша, явно польщенный тем, что интересуются его личным мнением, принялся разглядывать фотоснимки.

— Не… нет… впрочем, постойте. Вот этого я где-то видел. Да, да, я знаю этого парня.

С этими словами Стюарт указал на фотографию Тайрмена.

— Шила, посмотри. Разве ты не узнаешь его?

— Нет, — ответила Дайе, поджав губы.

— Да ты же знаешь его! Должна знать. — Хотя нога хозяйки предостерегающе нажала на его ногу, юноша продолжил: — Разве он не был на твоем дне рождения?

— Вряд ли.

Стюарт с опозданием заметил напряженное выражение ее лица и смущенно посмотрел на Линн Сэвидж. Та тепло улыбнулась в ответ.

Первым заговорил Лаверн:

— Ну так что, Шила? Стюарт прав?

— Откуда мне знать? На вечеринке присутствовало человек двести.

— Когда это было? — задала вопрос Линн.

— Третьего ноября.

— Она — Скорпион по знаку Зодиака, — глуповато усмехнувшись, пояснил Стюарт.

— Вы ведете регистрационную книгу пациентов? — спросил Лаверн.

— Что, если и веду? — снова ответила вопросом на вопрос Шила Дайе и с видимой злостью раздавила сигарету в пепельнице.

— Боюсь, нам придется посмотреть эту книгу, — вкрадчивым голосом сказала Линн. — Человек, которого мы ищем и который, по мнению Стюарта, бывал в вашем доме, вполне может оказаться убийцей.

— Нет, это невозможно. Список моих пациентов строго конфиденциален.

— Видите ли, Шила, — с еле заметной усмешкой произнес Лаверн, — дело обстоит так: или вы сейчас добровольно показываете вашу регистрационную книгу, или мы возвращаемся с ордером на обыск и переворачиваем в вашем милом домике все вверх дном. Так что решайте. Все зависит только от вас.

Вместо ответа Дайе молча смерила Лаверна враждебным взглядом.

— Ух ты, — прокомментировал Стюарт. — Круто.

* * *


С шарфом, закрывавшим нижнюю половину лица, и в шерстяной вязаной шапочке, натянутой на самые уши, Дерек Тайрмен брел по рыночной площади. Пошел дождь — сначала слабый и мелкий, затем хлынул настоящий ливень. Дерек сильно вымок, но не сделал ни единой попытки скрыться от дождя. Ему очень хотелось вымокнуть до нитки. Дерек весь дрожал от холода и долгого недосыпа и чувствовал, что воспаление легких ему обеспечено. Отчаянно болели уши, сильно першило в горле, отваливались от усталости ноги. Голова была пустая и гулкая, как барабан. Дерек давно перебрал весь свой крошечный круг знакомых. Ему больше никто не поможет. Вот уже три ночи он спал в предназначенном к сносу доме на Хьюорт-плейс, а сегодня один из таких же, как он, бездомных показал ему газету с его собственной фотографией на первой странице и потребовал, чтобы Дерек убирался прочь. Похоже, даже у бродяг имеются свои понятия о морали.

Тот самый газетный заголовок вопрошал: "Не этот ли человек — Йоркское чудовище?" На самом же деле Дерек Тайрмен был похож скорее на страждущего ангела, чем на злобного монстра. Ему пришлось бросить свою возлюбленную, оставить ее умирать, охваченную унизительным страхом, а теперь вот его обвиняют в никчемности. Однако никчемность — это то состояние, в котором он обречен находиться еще очень и очень долго. Тем не менее, несмотря ни на что, Дерек Тайрмен хотел жить.

После недели скитаний он совсем отощал. Денег оставалось совсем чуть-чуть. На депозитном счету лежало несколько сотен фунтов, но этого хватит явно ненадолго. Скоро его начнут терзать голод, усталость, боль в сердце и постоянная тревога.

Дождь утих, и из-за туч робко выглянуло солнце. Дерек все так же бесцельно брел по улице среди толпы — люди спешили воспользоваться рождественскими скидками в магазинах. Он уже давно заметил, что чем грязнее и неряшливее становишься, тем более незаметным делаешься для окружающих. Вот что значит отсутствие какого-либо общественного статуса. Никто тебя не признает.

Это состояние призрачного небытия казалось едва ли не чудом.

Возможно, именно поэтому полицейские в последние несколько дней безразлично проходили мимо него. Они будто не замечали опустившегося бродяги. Дерек усмехнулся про себя, представляя, как скажет им при аресте: "Если бы вы не были такими бестолковыми, то поймали бы меня еще неделю назад".

Дерек не заметил, как произнес эти слова вслух. Два толстяка, хрустевшие жареной картошкой, оглянулись на него, а потом крикнули вслед что-то оскорбительное.

Отметив свое лихорадочное состояние, Дерек стал замечать какую-то значимость в каждом случайном событии. Весь его путь был усеян предзнаменованиями. Сегодня утром смеющийся младенец в детской коляске возле церкви Всех Святых попытался прикоснуться к нему. Дерек с благодарностью истолковал это как знак того, что он свободен от тени зла. Ведь дети и животные крайне чувствительны ко всему нечестивому.

Бредя по запруженной людскими толпами Дэви-гейт, он ощущал, что получает от человеческих тел некое успокоение. Подобное успокоение вызывается тем, как объясняла Шила Дайе, что окружающие любят нас, даже сами того не зная. И еще один знак Небес — он услышал, как какая-то женщина сказала своей соседке: "Он оставил ее, но она все еще его видит".

На глаза навернулись слезы. Эти слова как будто ему предназначены. Хотя он и оставил Анджали, она не оставила его.

— Я оставил ее. Но она все еще видит меня.

Возле "Чайной Бетти" он чуть не столкнулся с одетым в форму констеблем. В пустом животе Тайрмена зашевелился животный страх. Но полицейский был слишком юн. Этот молодой розовощекий человек дисциплинированно позировал четырем веселым американкам, которые по очереди фотографировались с живописным британским бобби.

Полицейский, купающийся во внимании молодых жизнерадостных женщин, не заметил прошедшего мимо небритого, неумытого оборванца с безумными глазами.

Вскоре Дерек Тайрмен оказался возле музея, однако не успел он пройти через чугунные ворота, как откуда-то сзади раздался незнакомый голос:

— Послушайте!.. Эй, послушайте!

Дерека вновь охватила паника. Ему пришлось обернуться и посмотреть на говорившего. Это оказался пухлый, безобидный с виду человек средних лет. Круглое мальчишеское лицо, каштановые волосы, аккуратно расчесанные на пробор в манере конца пятидесятых, румяные щеки, маленькие разочарованные глазки. Одет он был в темно-синий блейзер, какой люди его поколения обязательно назвали бы шикарным, а из V-образного выреза джемпера виднелся сине-белый галстук в тон. Не будь блейзер застегнут, Тайрмен наверняка разглядел бы на джемпере какую-нибудь спортивную эмблему.

— Послушайте… — повторил незнакомец извиняющимся тоном.

Говорил он тем самым притворно-вежливым говором лондонца, с каким говорили британские актеры в старых довоенных фильмах, почему-то полагая, будто разговаривают как истинные кокни.

Незнакомец протянул Дереку маленькую розовую руку.

— Послушайте, вы случайно не знаете, где здесь поблизости выпить чашечку по-настоящему хорошего, доброго чая?

— Можно попытать счастья в Армии Спасения.

Незнакомец рассмеялся с несколько излишней готовностью.

— Нет-нет-нет, вы не поняли меня, старина. Я хочу угостить вас чашкой чая. Судя по вашему виду, вам обязательно следует немного освежиться. Я угощаю. Вы не знаете где-нибудь здесь хорошее кафе?

— Можно зайти к Бетти, — ответил Дерек.

— А где это?

Тайрмен смерил незнакомца скептическим взглядом.

— Вы живете в Йорке и не знаете, где находится "Чайная Бетти"? Не верю.

Манерный незнакомец явно смутился. Он вскинул вверх руки — мол, пощадите, сдаюсь.

— Нет. Честно не знаю, старина. Я в вашем городе впервые.

Тайрмен удивленно посмотрел на него.

— Хорошо. Я думал, все знают "Чайную Бетти". Любитель чая небрежным жестом легонько потрепал Дерека по руке.

— Прекрасно. Ведите меня туда.

Новоиспеченные знакомые поспешили в "Чайную Бетти". Краснолицый толстячок комично семенил рядом с Дереком.

— Меня зовут Тони. А вас?

Тайрмен не ответил.

— Я здесь на отдыхе. Остановился в «Викинге». Превосходная гостиница. В коврах нога по щиколотку утопает. Так и должно быть. У них ведь такие цены.

— Не надо нам идти к Бетти, — неожиданно произнес Дерек; его охватил страх, заглушивший даже коварное чувство голода.

Тони, который когда-то сам сидел без гроша в кармане, подумал, что этот неряшливый молодой человек стыдится показаться в благородном обществе.

— Нет-нет. Выберем только лучшее. Я угощаю, дружище. Кстати, я не уверен, что хорошо расслышал ваше имя.

— Клод, — солгал Дерек, когда они оказались возле знаменитой "Чайной Бетти". Ему вспомнился Клод Рейнс, актер, сыгравший Человека-Невидимку.

— Клод, — с сомнением в голосе повторил Тони. — Прекрасное имя. Нынче не слишком часто услышишь такое.

Они прошли мимо позолоченных витрин и шагнули через порог. В ноздри ударил изысканный аромат свежесваренного кофе, и у изголодавшегося Дерека рот наполнился слюной. Он и его новый знакомый спустились по ступенькам и остановились перед веревочным ограждением. В ту же секунду подлетела симпатичная молоденькая официантка.

— Желаете зал для курящих или для некурящих? — осведомилась она.

— Я бы, пожалуй, выбрал для некурящих, — сказал Тони, оглядываясь на Дерека. — Для некурящих?

Тот равнодушно пожал плечами.

— Думаю, для некурящих, — заговорщическим тоном ответил официантке его новый знакомый.

Официантка проводила их к небольшому столику в темном углу и, оставив меню, отошла.

— Заказывайте что хотите, — прощебетал Тони. — Все, что только придет вам в голову.

Устало и не выказывая каких-либо видимых признаков благодарности, Дерек Тайрмен остановил свой выбор на чае "Эрл Грей", мясном ассорти и огромном количестве тостов, Тони — на кофе и пироге. Заказанного пришлось ждать довольно долго.

Внимание Дерека привлекла обильно увешанная бриллиантами дама, сидевшая за столиком в центре зала. Она с наслаждением выпускала сигаретный дым над головами двух своих внуков, энергично поглощавших пирожные. На столе прямо перед ней возвышалась целая гора эклеров с шоколадной глазурью, к которым дама не проявляла ни малейшего интереса. Эклеры были для нее не более чем элементом показухи, вроде золотого «роллекса» на пухлом загорелом запястье.

Тони, сидевший рядом с Дереком, болтал не переставая. Тайрмен чувствовал, как от него пахнет лосьоном после бритья "Олд Спайс", а при ближайшем рассмотрении заметил под глазами темные круги, лоб пересекали морщины, да и само лицо напоминало старую, выдубленную ветром кожу.

— Знаете, когда-то я занимался торговлей коврами. Моя мать была инвалидом. Теперь, когда ее не стало, мне не о ком заботиться. Если хочу куда-нибудь съездить, то быстренько собираю свои вещички и еду. В субботу вечером я подумал: "А не съездить ли мне в Йорк?" В воскресенье утром я уже на вокзале Кинг-Кросс, быстренько сажусь в поезд, и вот я здесь.

Когда Дереку принесли еду, он вспомнил, что есть следует как можно медленнее и осторожнее, чтобы пища тут же не полезла обратно. Он все еще не согрелся.

Тони с чувством какого-то собственнического удовлетворения наблюдал за тем, как ест его новый знакомый, время от времени прерывая свой поток — вернее, монолог — красноречия, чтобы откусить очередной кусочек пирога. Для него эти минуты в "Чайной Бетти" были наполнены теплом и очарованием романтического приключения. Его поступком двигала не похоть, а искреннее желание наслаждаться обществом красивого молодого человека. По правде говоря, внешне этот юноша весьма далек от совершенства, но Тони все современные юноши представлялись неряхами. Этот по крайней мере не был грубым или агрессивным.

На Дерека жирная пища произвела отрезвляющее действие. Бифштекс с грибами, казалось, таял во рту, однако Тайрмен пытался не показать, что не ел уже несколько дней. Ощущение сытости восстановило силы, а вместе с ними вернулась и ясность мысли. До него постепенно стала доходить абсурдность ситуации, в которой он оказался.

— Можете снять свою шапочку, — пошутил Тони. — Здесь вовсе не обязательно находиться в головном уборе.

Дерек посмотрел на него долгим, критическим взглядом.

— Может, пропустим по рюмашке? — предложил бывший торговец коврами. — В моем отеле премиленький, уютный бар…

После этих слов Дерек понял, что не будет ни рюмашек, ни прочих глупостей. Сейчас он все доест и отправится прочь из Йорка. Хватит искушать судьбу.

— Не знал, что в чайную пускают посетителей с собаками, — осуждающе произнес Тони.

Дерек перестал жевать, собравшись переспросить Тони, что он имеет в виду.

— Или это не собаки. Они что-то вынюхивают под нашим столиком…

Дерек, не заметивший ничего странного, невольно дернул правой рукой, пролив на скатерть содержимое своей чашки. Тони с материнской заботливостью, бормоча слова утешения, принялся промокать пролитое салфеткой.

Дерек почувствовал в ногах предательскую дрожь и невнятно забормотал:

— О Боже, только не это…

Его поведение явно озадачило Тони.

— Успокойтесь. Обычное дело, пролили немного чая. Бывает.

Дерек попытался встать, однако ноги отказали ему, и он упал на пол, потянув на себя столик и все, что на нем стояло. Остальные посетители чайной и стоявшая поблизости официантка на какой-то миг замерли, безмолвно глядя на упавшего юношу. Дерек, дрожа, лежал на полу, весь залитый кофе. Наполовину съеденный пирог прилип к его груди.

Тони неуверенным, дрожащим голосом обратился к присутствующим:

— Все в порядке. Я думаю, с ним просто случился припадок. Все в порядке. Сейчас я позову на помощь…

После этого он своей тяжеловесной, раскачивающейся походкой поспешил вверх по лестнице и выбежал на улицу. Здесь Тони охватило смятение. Ему тут же пришло в голову, что, если вызвать машину "скорой помощи", то придется отвечать на вопросы врачей, и его имя сообщат в полицию. Полиция, в свою очередь, покопается в архивах и обнаружит, что он уже получал предупреждения от полисменов за приставания к мужчинам в общественных туалетах. Напуганный подобной перспективой, Тони на всех парах поспешил в отель «Викинг», где просидел, запершись в своем номере, весь остаток дня.


Глава 6


Отделение имени королевы Виктории, как и предполагало его название, было самой древней и самой уродливой частью Йоркского лазарета — огромного, скудно финансируемого медицинского учреждения. Начиная с середины дня, коридоры оглашались душераздирающими криками. Истошные вопли страждущих заставляли и самих пациентов, и посетителей недоумевать по поводу того, как же проводились хирургические операции в те времена, когда анестезии еще не существовало.

Однако сейчас, в ранние вечерние часы, в больнице царила подозрительная тишина, которую нарушали лишь приглушенные голоса, звяканье кухонной посуды и время от времени смех и негромкий, с трудом сдерживаемый плач.

Лаверн и Сэвидж, уже отработавшие полный рабочий день, шли по узкому коридору, освещенному голыми электрическими лампочками. Каблуки звонко впечатывались в потертый линолеум больничного коридора. Засиженные мухами стены украшали безвкусные рисунки местных школьников, немного оживляя мрачноватую атмосферу больницы. Хотя, по правде сказать, красочные хоккеисты с разноцветными кляксами вместо голов лишь усиливали жутковатое ощущение.

В самом конце коридора полицейские свернули направо, следуя указателю, направлявшему посетителей к палате "С 12". Они прошли через двойные двери, напоминавшие традиционные декорации к дешевым телесериалам из жизни больницы, и оказались в регистратуре. Женщина с накрученными на бигуди волосами сидела за столом, погрузившись в чтение какого-то журнала. Почувствовав присутствие посетителей, она медленно оторвала взгляд от журнальной страницы. Лаверн предъявил служебное удостоверение, и выражение ее лица из безразличного тотчас превратилось в услужливое.

— Доктор Грегг? Ой, вы только что разминулись с ней. Она минуту назад отправилась к своим лежачим больным.

— Неправда, — раздался откуда-то сзади грубый фельдфебельский голос.

Полицейские обернулись и увидели высокую, не отличающуюся особым изяществом женщину с суровым выражением лица. Ее светло-каштановые волосы были зачесаны назад и небрежно заколоты в пучок. Лаверн и Сэвидж представились. Не выказав ни малейшей искры доброжелательности, женщина проводила их до крохотного, тесного служебного кабинета. Большую его часть занимала походная кровать-раскладушка.

Имя Дерека Тайрмена было ей явно небезразлично.

— Если вы хотите знать мое мнение, — сказала доктор Грегг, — то с ним нет ничего особенного. Большую часть дня кричал как резаный. Он не может ходить и, должна признаться, абсолютно не чувствует ног. К сожалению, мы не можем найти этому какого-либо медицинского объяснения.

Поскольку доктору Грегг не платили за вынесение моральных суждений, она, подобно остальным врачам или медсестрам, раздавала их бесплатно. Грегг была абсолютно уверена в том, что новый пациент, поступивший в ее палату, — закоренелый наркоман, пожинающий плоды своего разрушительного образа жизни.

Ее как врача возмущало, что скудные средства, выделяемые на лечение по-настоящему больных людей, приходится тратить на тех, кто по собственной воле накликал на себя несчастье. Теперь же в довершение ко всему ее драгоценное время отнимает этот высокий угрюмый полицейский со своей миловидной коллегой.

— Его родители должны прийти сегодня вечером, — сказала женщина-полицейский. — А пока мы хотели бы поговорить с вашим пациентом наедине, если это, конечно, возможно.

Доктор Грегг пожала плечами. В иных обстоятельствах она непременно бы принялась, что называется, качать права, как это делают врачи в кинофильмах: "Нет, я не позволю! Моего пациента ни в коем случае нельзя беспокоить!" Однако она не стала, да и, по совести говоря, не имела морального права делать подобное заявление, поскольку не верила, что пациент Тайрмен действительно болен. Ей было глубоко безразлично, причинят полицейские ему беспокойство или нет. По этой причине доктор Грегг ограничилась лишь короткой фразой:

— Пожалуйста. Надеюсь, вы добьетесь от него больше толку, чем мы.

— Спасибо, доктор, — улыбнулась Линн. — Боюсь, нам придется выставить перед дверью полицейского для несения круглосуточного дежурства.

Доктор Грегг сделала хмурое лицо. Заметив, что рослый полицейский смотрит на нее, она ответила ему неприязненным взглядом. К ее ужасу, блюститель закона подмигнул.

— А что такого натворил это парень? — неожиданно для самой себя спросила она.

Ответа не последовало. Всем своим видом выражая неприязнь к посетителям, доктор Грегг встала и приоткрыла дверь, давая понять, что разговор окончен. Лаверн и Сэвидж вышли в коридор. Мимо них, толкая перед собой противно дребезжащую каталку, прошаркала немолодая медсестра. Доктор Грегг довела полицейских до двери, ведущей в палату Дерека Тайрмена. Гулко топая деревянными подошвами босоножек, она шагнула через порог.

Дерек Тайрмен лежал на спине, отвернув голову в сторону. Дальнюю часть комнаты отгораживала выцветшая ширма с цветочным орнаментом. Мусорная корзина возле кровати была доверху забита засохшими букетами цветов — нарциссов и тюльпанов.

— Я распоряжусь, чтобы вам не мешали, — веско произнесла доктор Грегг, оставив полицейских в убогой больничной палате в обществе бледного, несчастного пациента.

Как только пациент поступил в больницу, его вымыли и облачили в просторную светло-голубую пижаму. Тайрмен с безучастным видом лежал на больничной койке. Безжизненно-тусклый взгляд был устремлен на старомодные медные шишки на спинке кровати.

В отличие от остальных помещений больницы в палате Дерека Тайрмена оказалось на удивление холодно. Лаверн кашлянул и увидел, что изо рта у него вырвалось крохотное облачко пара.

— Он в сознании? — поинтересовалась Линн.

— Не знаю, — ответил Лаверн.

Тайрмен оторвал голову от подушки, чтобы получше рассмотреть вошедших.

— Он оставил ее, — неожиданно произнес молодой человек хрипловатым голосом.

Лаверн придвинул поближе к кровати два легких пластмассовых стула, и они с Линн сели.

— Кто оставил кого? — спросила Линн.

Тайрмен улыбнулся какой-то неприятной улыбкой, обнажив желтые зубы:

— Но она все еще его видит.

Лаверн посмотрел на свою помощницу и поднял вверх брови, будто говоря: "Напрасная трата времени". Однако долг требовал по крайней мере попытаться что-то разузнать от Тайрмена. Суперинтендант задал свой первый вопрос:

— Дерек, где вы находились в ночь на 21 декабря?

— Ана, — ответил Тайрмен.

Лаверн было принял произнесенное больным слово за явную бессмыслицу или обычную оговорку.

— В ночь, когда умерла ваша приятельница, — произнес он намеренно медленно и отчетливо, — где вы находились?

Тайрмен закрыл глаза, как будто вопросы причиняли ему боль.

— Нет, нет…

— Дерек, где вы находились, когда она умерла? — поинтересовался Лаверн.

— Ана, ана, — как будто эхом отозвался больной.

— Что это он говорит? — повернулся Лаверн к своей спутнице.

— Что-то вроде «нана», — нахмурившись, ответила Линн.

— Что вы имеете в виду, Дерек?.. Послушай, Линн, он что, просит бананов?

Неожиданно Тайрмен подскочил и, открыв глаза, схватил Лаверна за руку.

— Он отпевает меня — как покойника!

— Извините… не понимаю.

В ту же секунду Тайрмен завопил во весь голос. Лицо его побагровело, вены на шее набухли. Лаверн поспешно высвободил руку и откинулся на спинку стула, совершенно не представляя, что делать дальше.

Дверь в палату распахнулась, и в дверном проеме показалась голова медсестры — толстой, неуклюжей особы.

— Эй, ты! Ну-ка заткнись! — рявкнула она.

Испуганный Тайрмен умолк. Дверь закрылась. Грубая выходка медсестры произвела куда более неприятное впечатление, чем неожиданная истерика больного.

После бурного всплеска эмоций жизненные силы Тайрмена, похоже, куда-то улетучились. Веки его потяжелели, голова откатилась к стене.

— Отходная молитва, — прошептал больной, погружаясь в тяжелый сон.

За ширмой скрипнула половица. В раме расположенного за ней окна задребезжало стекло. Лаверн и Сэвидж отставили в сторону стулья и выскользнули в коридор.

— Что еще за отходная молитва, черт побери? — удивился Лаверн.

— Сомневаюсь, что это означает что-то осмысленное, — откликнулась Линн. — У него явно не все в порядке с головой.

Доктор Грегг стояла в нескольких метрах от них, увлеченная разговором с каким-то врачом-мужчиной. В руках у нее был большой блокнот, в который женщина энергично тыкала дешевенькой шариковой ручкой. Почувствовав приближение полицейских, она смерила их коротким взглядом и, намеренно избегая смотреть на Лаверна, обратилась с вопросом к Линн:

— Ну что? Приятное зрелище?

Прежде чем Линн успела открыть рот, Лаверн ответил докторше с саркастической усмешкой:

— Да. Благодарим вас, доктор! Огромное вам спасибо за долготерпение и потраченное на нас время!

Нахмурившись, доктор Грегг снова сосредоточила внимание на блокноте.

Когда полицейские выходили из больничного корпуса, Линн шутливо шлепнула своего шефа по руке. Вернон ответил ей тем же. Хихикая, как проказливые школьники, они направились к лифту.

* * *


Зазвонил телефон, бесцеремонно вырвав Шилу Дайе из глубокой задумчивости. Она находилась в гостиной на втором этаже своего дома на Эллис-сквер. Погруженная в тревожные размышления, Шила даже не заметила, как за окном постепенно угас день. В сумерках ей не сразу удалось найти свой мобильник.

— Да?

В трубке прозвучал хорошо знакомый голос. Голос, которого она боялась и по которому в то же время скучала.

— Да… да. Пришли и ушли. Забрали книгу, в которой я регистрирую моих пациентов. В ней все. Просто не знаю, чего ты ждешь от меня.

Возникла пауза — Шила слушала своего невидимого собеседника, свободной рукой пытаясь отыскать сигареты.

— Что? Сейчас? — Голос на другом конце провода был спокоен и настойчив. — Ну хорошо. Дай мне час времени.

Шила включила свет и поспешила в ванную комнату. Справив нужду, вымыла руки и лицо. После этого отправилась вниз на кухню, повесила сумку с ремнем через плечо и, захлопнув за собой дверь, вышла на улицу.

Через несколько секунд Шила уже сидела за рулем своего сверкающего «БМВ». Вскоре она уже была за пределами города, взяв по автостраде А-59 курс на запад. Ведя машину, она чувствовала, как в ее душе все сильнее разрастается болезненное ощущение несправедливости. На этот раз он попросил от нее слишком многого. Человеку, к которому она сейчас торопилась, Шила обязана практически всем: здоровьем, высокой самооценкой, блестящей карьерой… Но сегодня он заставил ее лгать, а этого Шила не могла ни простить, ни понять. Да, верно, она недолюбливает полицию, но она обратилась к психотерапии именно для того, чтобы очиститься от скверны лжи и лицемерия. Когда полицейским станет известно, что она солгала, как ей удастся защитить себя?

Кативший впереди нее «ситроен» двигался необычайно медленно. Обычно Шила с уважением относилась к дисциплинированным водителям, однако в нынешнем состоянии мельчайшая задержка в пути представлялась ей едва ли не личным оскорблением. Шила собралась было обогнать «ситроен», но, посмотрев в зеркальце заднего обзора, испытала необычную галлюцинацию. На какую-то долю секунды ей показалось, что она заметила за задним сиденьем облако густого желтоватого дыма.

Шила снова посмотрела в зеркальце и на этот раз увидела лишь темный чехол заднего сиденья и свет фар ехавшей сзади нее машины.

Странно. Дайе невольно вздрогнула. Спокойно, Шила. Ты становишься слишком пугливой.

Ее «БМВ» промчался мимо освещенного дорожного знака. "Семнадцать смертных случаев на дорогах Йорка за последний год". Не торопись. Не надо увеличивать статистику. Она сбавила скорость, позволив безобидному «ситроену» вырваться вперед.

Похоже, что-то не в порядке с печкой. Хотя двойные вентиляторы по-прежнему с шумом гнали воздух, ногам было холодно. Шила раскурила сигарету и глубоко затянулась. Но даже это давно проверенное средство не помогло.

Хотя Шила ехала со скоростью всего лишь сорок миль в час, она вскоре снова догнала все тот же чертов «ситроен». Его забавный задний бампер подпрыгивал на ухабах, навевая мысль о самодовольной галльской ухмылке.

Шила надавила на тормоз и плавно сбавила скорость. Безопасность прежде всего. Однако когда она попыталась убрать ногу с тормоза, оказалось, что та не повинуется ей. Шилу охватила паника, сигарета выпала у нее изо рта и угодила прямо на колено, продолжая тлеть. Онемевшая нога продолжала давить на педаль, и машина резко затормозила. Несмотря на ремень безопасности, Шилу бросило вперед, и она резко ударилась головой о лобовое стекло. Рулевое колесо выскользнуло из рук, «БМВ» развернуло на мокром шоссе на девяносто градусов, и машина послушно-услужливо подставила бок вылетевшему откуда-то сзади «форду-эскорту». Впечатление возникло такое, будто автомобиль добровольно отдал себя на заклание.

За три секунды, предшествовавшие столкновению, Шила Дайе успела оценить ситуацию. Она отчетливо поняла, в какую переделку попала и что сейчас произойдет. Женщина разжала губы, приготовясь пронзительно закричать. Однако в горле пересохло, и она не смогла издать ни единого звука. Последнее, что Шила увидела, прежде чем погрузиться в небытие, было лицо в боковом зеркальце. Его черты казались расплывчатыми и неясными, но она успела разглядеть злорадную ухмылку. Потом ее ослепила пронзительная вспышка света, и Шила почувствовала, как ее тело разлетается в клочья, словно внутри него разорвалась бомба.

* * *


Известие о трагическом происшествии с Шилой Дайе достигло кабинета Вернона Лаверна лишь спустя семнадцать часов. Принадлежавшая ей книга регистрации пациентов была изучена доскональнейшим образом. И хотя в ней не обнаружилось ничего противозаконного, Лаверн и Сэвидж прониклись глубоким убеждением в том, что Дайе солгала и ее необходимо допросить. На Эллис-сквер отправили автомобиль с нарядом полиции. Словоохотливая домоправительница сообщила облаченным в полицейскую форму гостям, что мисс Дайе находится в клинике "Йорк Ройял", куда ее поместили после дорожной аварии. Полицейские сразу же по радиосвязи известили об этом коллег из «убойного» отдела.

— Это меня нисколько не удивило, — мрачно заметила Линн, когда Лаверн отправился вместе с ней в больницу. — В нашем расследовании рушатся все привычные схемы.

— Не узнаю тебя, Линн. — Лаверн одарил помощницу нечастой улыбкой. — Всякие там стоны — это больше по моей части. Ты ведь предназначена для того, чтобы… как бы это сказать? Служить примером бодрого, энергичного представителя нового поколения полицейских.

Глаза суперинтенданта блеснули хитрецой.

Вскоре полицейские подъехали к больнице. Лоулесс, дожидавшийся коллег в регистратуре, проводил их прямо к постели пострадавшей. Шила Дайе находилась в палате интенсивной терапии. Подсоединенная к аппарату искусственного жизнеобеспечения, она была окутана паутиной проводов и трубок. Голову покрывал гипсовый шлем-повязка. Под глазами виднелись темные круги, а лицо сделалось в два раза больше. Челюсть скреплена проволочным зажимом, в уголках рта — следы подсохшей крови. Несчастье сделало Дайе совершенно неузнаваемой.

Лаверн с какой-то необъяснимой покорностью шумно выдохнул.

— Да, — понимающе отозвался Лоулесс. — Я знаю.

— Нам не сообщили, что она в таком плачевном состоянии, — пожаловалась Линн.

— Мы напрасно потратили время. В очередной раз.

Похоже, она вообще не в состоянии отвечать на вопросы, — раздраженно буркнул Лаверн.

Лоулесс поспешил согласиться с суперинтендантом. Затем почему-то помедлил, будто припоминая что-то.

— Вообще-то она приходила в сознание. В обеденный перерыв. Все стонала и пыталась указать на что-то здоровой рукой. Мы с медсестрой так и не поняли, что ей нужно.

Лоулесс вынул из кармана куртки потертый бумажник из коричневой кожи, чем привлек внимание Лаверна и Сэвидж. Из бумажника торчал краешек свернутого в несколько раз белого конверта. Лоулесс передал его суперинтенданту.

— Нам показалось, что она хотела показать нам вот это.

Лаверн извлек из незаклеенного конверта открытку. На ней был изображен серебряный полумесяц над тремя голубыми волнистыми линиями, а на развороте открытки написано следующее:


ПОИСК ВЫСШЕГО "Я"

Сердечно приглашаем

на уик-энд, который изменит вашу жизнь


Ниже стоял телефонный номер с кодом Илкли. Держа открытку перед собой в вытянутой руке, Лаверн пробормотал что-то пренебрежительное.

— Что там такое? — поинтересовалась Линн.

— Ну-ка посмотри-ка! "Поиск высшего «Я». Везет нам нынче на придурков!

Вечером Лаверн со своей помощницей направились в "Энглерз Армз" пропустить по рюмочке. Предложение на этот раз исходило от Линн.

Обычно у нее никогда не находилось времени на общение после работы. Линн свысока посматривала на посиделки в пабах, которые устраивали большинство полицейских и члены их семей. Но сейчас ей нужно было поговорить с Лаверном — наедине и в неформальной обстановке.

Они устроились за столиком в углу маленького уютного бара. Линн потягивала крошечными глотками джин с тоником, перед Верноном пенилась пинта «биттера». Еще ни разу Сэвидж не видела своего начальника за выпивкой и поэтому каждый раз, бросая взгляд на его бокал, с удивлением замечала, что его содержимое помаленьку убавляется.

— Ну и что ты хочешь мне сказать? — негромко спросил Лаверн. — Собираешься сообщить, что подаешь рапорт о переводе на новое место службы?

— Нет, ничего подобного.

— Так что, я совсем не угадал, чего ты хочешь?

— Ни на йоту, мой старый добрый приятель.

— Эй, поосторожней-ка со словом «старый»! Скажи, для чего тебе все это понадобилось. — Он кивком указал на окружавшую их обстановку. — Обычно ты только и знаешь, что смотришь на часы, чтобы смыться домой.

За пределами служебного кабинета, лишенный начальственного авторитета, Вернон выглядел необычайно застенчивым. Линн неожиданно ощутила, как на нее накатила волна нежности.

— Я подумала, что было бы здорово переговорить о нашем расследовании, хорошенько разобраться во всем, что творится в последнее время.

— Что ты этим хочешь сказать? Что-то насчет нас с тобой? — шутливо спросил Лаверн с деланно обеспокоенным видом.

Линн чуть не поперхнулась глотком джина.

— Дай мне передышку.

— Извини. А я-то подумал, что настала лучшая минута в моей жизни.

— Нет, мне просто хотелось бы знать, что мы будем делать дальше. Что-то у меня плохое предчувствие относительно нашего расследования. Только не спрашивай почему…

— А зачем мне тебя спрашивать?.. Кто-то укусил нашего покойника. Единственный, кого можно серьезно подозревать в этом, — другая жертва. По-моему, этого достаточно для дурного предчувствия.

— Как ты думаешь, психотерапия — действительно какая-то уловка или нам все-таки стоит довести эту линию до конца?

— Думаю — последнее. Мы попробовали с тобой зайти в это дело с парадного крыльца, но уперлись в тупик. Что ж, давай попробуем с черного хода. Кому-то придется отправиться в эти выходные на поиски высшего «Я» ради исцеления веры.

— Духовных недугов, — поправила его Линн.

— И этого тоже. Кому-то нужно будет выдать себя за обычного обывателя и все там разузнать у этих знахарей. И я думаю, что этим человеком должна быть ты.

— Тут одна только проблема, Вернон. Я на Новый год уезжаю. У меня отпуск на три дня.

— Так отмени его.

— Никак нельзя, — возразила Линн с негодованием. — Мы все собираемся у моей матери. На приготовления к встрече потратили несколько месяцев. Нет. Придется тебе послать кого-нибудь из наших людей.

Вернон отрицательно покачал головой:

— Не могу.

— Почему?

— Они все глупыши, молокососы.

Линн неодобрительно вскинулась на него:

— Чепуха! У Фаррелла университетское образование. Хелен Робинсон имеет высшую категорию.

— Согласен. Но я не уверен, что ее высшая категория распространяется и на способности к ведению тайного наблюдения.

Линн пробормотала что-то себе под нос.

— Так ты не сможешь взяться за это дело, Линн?

— Я ведь уже сказала тебе. Нет. Не могу.

— Хорошо. Тогда мне придется ехать туда самому.

Линн на секунду подумала, что именно этого и ждут от Лаверна недоброжелатели.

— Нет, Вернон. Тебе никак нельзя.

— А разве у меня остается какой-нибудь выбор? Тут уж либо ты, либо я.

— Прекрати, ради Бога! — Эти слова прозвучали гораздо громче, чем ей самой хотелось бы. Парочка за соседним столиком обернулась. Линн забавы ради отсалютовала им своим бокалом. Слегка усмехнувшись, молодые люди отвели взгляд в сторону. — Тебе самому нельзя. Ты — старший полицейский офицер. Высокое служебное звание предполагает умение перекладывать ответственность на подчиненных.

— Знаю. Именно поэтому я и попытался переложить задание на твои плечи. Но ты-то отказалась…

— Вернон, я согласна с тобой: операция под прикрытием — прекрасная идея. Но давай все-таки играть по правилам. Это расследование — самое невероятное из всех, которыми мне когда-либо приходилось заниматься.

— У меня тоже подобного не было.

— Тогда зачем усугублять ситуацию? Давай с нашей стороны внесем в дело немного порядка и рационализма. Невзирая на все странности этого дела, пусть наши поступки строятся на старой доброй логике. Правильно я рассуждаю?

Лаверн выразил согласие медленным кивком.

— Весьма разумно.

Слова шефа польстили Линн.

— Да кто ж станет спорить, что тебе в прошлом довелось «хлебнуть» вдохновения побольше, чем другим. Ты нарушил правила и поплатился за это. Так что давай на этот раз следовать букве закона. Будем вести себя так, как подобает настоящим стражам порядка.

Глаза Лаверна сузились в ехидной улыбке.

— Так-так. И при этом упустим преступников?

Линн пропустила выпад мимо ушей.

— Отправь кого-нибудь из наших. Это же их служебный долг.

Лаверн задумчиво устремил взгляд на свой бокал, наблюдая за тем, как на поверхности с шипением появляются и лопаются крохотные пузырьки. Линн с удивлением обнаружила, что бокал начальника пуст всего лишь наполовину. Она кое-что слышала о тайных алкоголиках, но увиденное показалось ей просто забавным. Лаверн медленно поднял голову и посмотрел ей в глаза.

— Ты же знаешь, на деле все не так, как на бумаге. Следственная бригада — это обычная показуха, просто потому, что так надо. Настоящую работу делаем только мы. Мы с тобой, Линн. Ты и я. Настоящая бригада — это мы.

Одновременно польщенная и смущенная, Линн залилась краской. Какое-то мгновение она боролась с искушением поведать начальнику о недоброжелательном внимании со стороны отдельных лиц, причиной которого необычное поведение. Но Линн поклялась Герейму Джону хранить молчание…

Взяв себя в руки, она сказала:

— Разумеется. Но это твоя точка зрения. Правильно? В твоем распоряжении целая бригада первоклассных сыщиков, а ты все строишь из себя супермена, как какой-нибудь Клинт Иствуд.

— Что ж, согласен, — признался Вернон. — Но мне лучше работается в одиночку.

— А какова тогда моя роль в твоей жизни и работе? Хочешь, я скажу тебе? Когда звонят по телефону и хотят узнать, где ты, я, как последняя идиотка, прикрываю тебя — придумываю всяческие отговорки. Знаешь, как-то глупо, Вернон. С этим пора кончать.

— Ради Бога, пощади меня! Я ведь уже начал понемногу исправляться.

В паб, хрипло смеясь, завалила пара бизнесменов. Линн заметила, что один из них подозрительно замешкался, явно для того, чтобы второй заказал выпивку и заплатил за обоих. Сегодня, куда ни глянь, везде наткнешься на жуликов-ловчил.

— Пообещай мне кое-что, — сказала она, поворачиваясь к Лаверну.

— Что именно?

— Обещай, что не поедешь к этим шарлатанам. Отправь туда кого-нибудь другого.

— Хорошо, — пообещал Лаверн. — Если ты настаиваешь.

Линн посмотрела на его бокал. Он был совершенно пуст, но ни на губах у Вернона, ни на стенках бокала не осталось предательских следов пивной пены.

Она смерила шефа недоверчивым взглядом.

— И как тебе это удается?


Глава 7


В трех милях от Илкли, на самом краю обширных болот расположилось аббатство Норт-Эбби. Когда-то оно принадлежало монахам-цистерцианцам, но прошло время, и Генрих Восьмой стер аббатство с лица земли и построил на его месте особняк, в котором ему так и не довелось пожить. В восемнадцатом веке дом попал в руки семейства Нортов, разбогатевших на торговле шерстью. Его нынешний владелец, Хьюго Принс, утверждал, будто является прямым потомком Томаса Норта, верного соратника Ричарда Львиное Сердце.

Принс, богатый американец, последователь культа «нью-эйдж». Ничего криминального за ним не числилось.

Вот и все, что Вернон Лаверн знал о человеке, в гости к которому ехал сейчас по извилистой дороге. Информацию удалось раздобыть благодаря усилиям констебля Хелен Робинсон. Той пришлось сделать около десятка телефонных звонков, а также побывать в городской библиотеке.

Все остальное Лаверн решил выяснить самолично. Набрав номер, напечатанный на открытке-приглашении, он переговорил по телефону с любезной американкой, назвавшейся Иоландой Хенерберри. Та посоветовала ему прибыть в Норт-Эбби в субботу ровно в десять часов, захватив с собой приглашение и «подарок». Лаверн не очень понимал, какой именно «подарок» его собеседница имела в виду. Чем, собственно, он, Лаверн, мог порадовать кого-либо? Единственное его достоинство, помимо умения шевелить ушами, заключалось в готовности неизменно искать в людях лучшее, одновременно готовясь к худшему. Однако он притворился, будто понял, о чем вела речь женщина на противоположном конце провода. Ему очень хотелось, чтобы она, как того и требовалось, угадала в нем человека, явно склонного к мистике.

Приземистое строение словно затерялось среди обширного запушенного лесопарка. Его тюдоровское происхождение маскировал осыпающийся и почерневший от времени величественный георгианский фасад с высокими темными окнами и причудливыми колоннами. В цепом место оставило Лаверна равнодушным. Когда он на своем «ровере» въехал в главные ворота, то не смог удержаться от вопроса к самому себе — а не сглупил ли он, приехав сюда?

Разумеется, Линн жутко разозлится, когда узнает об этом. Донна, например, уже на него разозлилась. В субботу вечером они собирались на благотворительный обед-концерт в пользу хосписа, в котором Донна работала на добровольных началах. Однако интуиция подсказала Лаверну, что для него лично будет больше пользы и значительно меньше дискомфорта, если он съездит в Норт-Эбби на поиски своего высшего "Я".

Перед домом стояло несколько машин. Лаверн запер «ровер», вынул из багажника сумку с туалетными принадлежностями и включил охранную сигнализацию автомобиля. Кто знает, вдруг у кого-то, прибывшего сюда в поисках высшего «Я», возникнет искушение пошарить в старом добром "ровере"…

Дешевенького вида доска объявлений с белой картонной стрелкой, прикрепленной к ней, гласила:


УИК-ЭНД ПСИХОТЕРАПИИ: СЮДА


Стрелка указывала на овальной формы дверь под аркой в древнегреческом стиле. Дверь вела в темный коридор с низким потолком, стены которого украшали весьма посредственные старомодные картины, написанные маслом. На стене прямо перед входом оказалась еще одна стрелка, указывавшая направо. Предусмотрительно нагнув голову, Лаверн прошел вперед по коридору, вдыхая аромат старой древесины и пчелиного воска. Со смешанным чувством любопытства и раздражения он почувствовал характерную пыльную затхлость, присущую старым домам, от которой неизменно возникает ощущение, будто на живых людей давит груз прошедших веков.

Лаверн свернул налево, в более просторный коридор, освещенный светильниками, стилизованными под масляные лампы. Впереди слышались чьи-то голоса. Он зашагал им навстречу и вскоре оказался в просторном холле с каменным полом.

Здесь находилось около десятка людей, в основном мужчин, самого разного возраста. У некоторых были с собой сумки, как и у Лаверна, у других — рюкзаки или небольшие чемоданчики. Они стояли группками у подножия широкой, внушительного вида дубовой лестницы.

В холле царила атмосфера, обычная для первого дня всех мероприятий подобного рода. Вынужденный скрываться под чужим именем, Лаверн ощущал ее гораздо острее, чем остальные. Какая-то невысокая элегантная женщина с модно причесанными седыми волосами, в дорогом костюме, приветливо кивнула Лаверну.

— Приехали на курсы? — спросила она с легким немецким акцентом.

— Совершенно верно, — ответил Лаверн. — Не знаете, где Иоланда?

Взяв суперинтенданта за рукав, немка показала ему невысокого роста брюнетку с высокими скулами и прической, делавшей ее похожей на эльфа.

— Вот она.

В ту же секунду взгляд Иоланды встретился со взглядом Лаверна. Суперинтендант направился прямо к ней.

— Это вы — Вернон Арнольд?

Лаверн утвердительно кивнул.

— Рада с вами познакомиться. Мы приготовили сюрприз. Хьюго только что вернулся из Парижа и сам проведет пару занятий.

— Это будет здорово? — спросил Вернон.

Иоланда рассмеялась, приняв его слова за шутку. Черным фломастером она поставила галочку в своем блокноте возле фамилии "Арнольд".

— Рада познакомиться с вами, Вернон. — Она кивнула на стоявшего рядом с ней рослого полинезийца. — Это Мико. Он покажет вам вашу комнату.

Мико отличали живые, наблюдательные глаза и плоское, с тяжелым подбородком лицо. Типичная внешность крепыша-вышибалы из бара. Полинезиец сдержанно кивнул Лаверну. Суперинтендант кивнул в ответ.

Комната Лаверна располагалась на втором этаже в южной части здания. Обставлена она была скудно и одновременно безвкусно; возникало ощущение, будто сюда снесли все ненужное из других спален. Около двери стояла чудовищного вида колыбель красного дерева, способная вместить крупного, упитанного ребенка. Не исключено, что это был бесценный антиквариат, однако Лаверн с легким сердцем отправил бы подобный раритет на свалку. За окном находился небольшой каменный балкон, вид с которого загораживал высокий, разросшийся вяз. Прямо внизу виднелся цементный пол террасы. Далее во все стороны простирался целый лес геометрически правильных садовых насаждений, подходивших вплотную к настоящему сосновому бору. В гуще деревьев виднелось какое-то белесое строение классического стиля с колоннами.

Где-то вдали возмущенно крикнул павлин, напомнив Лаверну бессодержательные фильмы, действие которых происходит в поместьях аристократов. Сколько раз по настоянию жены ему приходилось высиживать в кинотеатрах подобного рода шедевры, удостоенные всяческих там наград!..

Над простой двуспальной кроватью висело овальное зеркало в стиле барокко. Лаверн уселся на краешек матраца как раз напротив зеркала и принялся критически себя разглядывать. Приехал он, как ему и советовали, в повседневной одежде — толстом свитере и коричневых вельветовых брюках. Лаверн выдавал себя за страхового агента. А кто сказал, что страховой агент не может испытывать интерес к мистическим учениям или питать слабость к вельветовым брюкам? Однако Вернон подозревал, что его взгляд, а точнее, неизменно невозмутимое выражение лица все-таки выдает его.

Распаковав вещи, он присоединился к остальным участникам семинара в столовой, где прибывшим предложили чай с печеньем. Из окон открывался вид на просторную лужайку и расположенное вдали озеро — вид, навевавший легкое меланхолическое настроение.

Усадив гостей на расставленные кругом стулья, Иоланда обошла собравшихся, держа в руках большую фетровую шляпу с обвисшими полями.

— А теперь я попрошу всех вручить мне ваши подарки. Потому что, как говорит Хьюго, мы возвращаем только то, что сначала приготовились отдать.

Лаверн совершенно искренне недоумевал, что, собственно, здесь происходит, пока не заметил, что все его новые знакомые принялись копаться в бумажниках и кошельках.

— Сколько каждый дает, зависит исключительно от его совести. Только вы сами знаете, какой величины подарок можете сделать. Однако мы рекомендуем минимальную сумму в пятьсот фунтов. Сколько бы вы ни решили пожертвовать — постарайтесь, чтобы это были только наличные. Пожалуйста, только наличные.

Просьба, похоже, ничуть не удивила новых коллег Лаверна по знахарскому ремеслу. Они без всякого колебания расставались с толстыми пачками банкнот. Лаверн захватил с собой лишь восемьдесят фунтов. Когда шляпа перекочевала к нему на колени, он застенчиво извлек из кармана три бумажки по пять фунтов. Лаверн нарочно уронил их на кучу денег, в надежде, что они затеряются под грудой двадцати— и пятидесятифунтовых купюр.

После того как неприятный ритуал закончился, Иоланда передала шляпу Мико, который куда-то унес ее. Затем снова обратилась к присутствующим:

— Огромное всем спасибо. Итак, мы покончили с делом, и теперь можно смело предаваться развлечениям. Кое-кто бывал у нас раньше, но я вижу и совершенно новые лица. Поэтому давайте представимся собравшимся, чтобы все знали друг друга. Нет возражений?

К немалой досаде Лаверна, начинать раунд знакомства выпало ему. Понимая, что выглядит глупо, запинаясь от волнения, он назвался Верноном Арнольдом, жителем Йорка, служащим ливерпульской страховой компании «Виктория». Он-де интересуется целительством, о котором "желает узнать еще больше".

Похоже, что у Иоланды смелость его высказывания вызвала некоторое удивление.

— Отлично, Вернон. Но скажите, кто пригласил вас?

На какое-то мгновение Лаверн смутился, но через секунду решительно произнес:

— Шила. Меня пригласила Шила Дайе.

— Эй, — отозвалась Иоланда. — Шила пригласила также Мэнди и Сью.

Две жизнерадостные молодые женщины с экстравагантными прическами энергично закивали и одарили Лаверна белозубыми улыбками.

— Мы ужасно огорчены случившимся с Шилой. Но все, кто ее знает, уверены — она обязательно выкарабкается. Потому что Шила — прирожденный боец. Спасибо, Вернон.

Процедура знакомства продолжилась. Мужчина с рыжей бородой назвался Майком, координатором мастерской. Громогласную немку, с которой Лаверн уже успел перекинуться парой слов, звали Лило. Об этих курсах ей рассказал друг, и она захотела сама посетить их. Самые нетипичные участники семинара — тихая, симпатичная супружеская пара Йен и Эстелла Маршленд — казались слишком нормальными. С трудом верилось, что они увлекаются знахарством. Лаверн никак не мог взять в толк, что они здесь делают. Обращали на себя внимание и Чарльз и Энгус — два дружелюбных гея лет под сорок, которые все время хихикали.

— Мы приезжали сюда на уик-энд в августе и с тех пор смеемся, не переставая, — объяснил Энгус.

Затем все направились в огромную оранжерею в южной части здания. Погода стояла ясная, теплая и сухая. Покрытие на полу было резиновым. Иоланда велела снять обувь и сесть кружком.

— Некоторые из вас уже слышали то, что я повторю еще тысячу раз. Но исцеление духовных недугов основывается на силе повторения, так что я не буду извиняться перед вами.

Лаверн оглянулся на своих новых знакомых — те дружно кивали и улыбались. Для него же все, что вещала сейчас американка, представлялось полной абракадаброй.

— На нашем утреннем занятии мы познакомимся с низшим «Я». Каждый из нас наделен тремя «Я»: низшим, средним и высшим. Вместе они образуют единое «Я», но в то же время существуют и порознь, отдельно друг от друга. Среднее «Я» — это тот, кто сейчас с вами разговаривает, например, тот, кто сидит сейчас в пилотском кресле. Высшее «Я» — это наша лучшая часть. Наше высшее «Я» ближе всего к Богу и способно творить чудеса. Оно может изменять наше настоящее и будущее. Вы только представьте себе, какой будет ваша жизнь, когда все мы станем такими, как Хьюго, и сможем постоянно, ежедневно вступать в контакт с нашим высшим "Я".

Последнее заявление было встречено всеобщими аплодисментами. Лаверн неохотно присоединился к присутствующим.

— Однако существует некое препятствие. Какое, как вы думаете, Энгус?

Энгус, низкорослый мужчина со сломанным носом, коротко стриженными рыжеватыми волосами и блестящими глазами, тут же откликнулся:

— Только низшее «Я» может общаться с высшим "Я".

— Совершенно верно, — подтвердила Иоланда. — Когда среднее «Я» — тот самый человек, которого мы именуем словом «я» — желает чего-нибудь, он не спрашивает высшее «Я» напрямую. Только низшее «Я» в состоянии напрямую общаться с высшим «Я». Низшее «Я» должно сообщить высшему «Я» о том, чего хочет наше обычное «Я». А низшее «Я» — существо упрямое. Оно ленивое и, честно говоря, совершенно несимпатичное. Оно упрямо цепляется за комплексы, от которых чрезвычайно сложно избавиться. Допустим, вы простудились и обращаетесь к низшему «Я» с просьбой попросить высшее «Я» вылечить вас. Однако низшее «Я» может просто подумать: "Эй, какое мне дело? Ведь всем известно, что лекарства от обычной простуды не существует!" Поэтому оно отказывается отправить дальше вашу просьбу. Низшему «Я» нужны постоянные команды, чтобы оно передавало новую информацию. Но есть простое и короткое решение проблемы. Мы можем подружиться с низшим «Я», заставить его работать на нас, переманить его на нашу сторону. Поэтому я сейчас попрошу вас всех лечь. Устраивайтесь поудобнее.

Иоланда встала и оказалась посередине послушно исполнившей ее пожелание группы людей.

— Отлично. Теперь закройте глаза и мысленно обратитесь к вашему низшему «Я». Ну, давайте! Вы взываете к самому ценному, самому дорогому, что есть в вас, поэтому делайте это с любовью. Помните о том, что низшее «Я» очень эмоционально. Оно отзовется на вашу любовь. Сделайте так, чтобы оно почувствовало себя любимым и желанным.

Лаверну ничего не оставалось, как тоже закрыть глаза. Лежа на полу, он подумал, что какой-нибудь пациент психиатрической клиники скорее всего чувствует себя примерно так же.

— Эй, Вернон! — неожиданно рявкнула Иоланда. — Почему вы хмуритесь? Улыбайтесь! Низшее «Я» — ваш лучший друг!

* * *


Устроили перерыв на обед, и Лаверн вышел прогуляться по сосновому лесу, жуя на ходу захваченный из дома бутерброд с холодной индейкой. День был ясный и безоблачный, однако под сенью леса царил вечный полумрак. Над его головой ветви деревьев переплетались в причудливый, напоенный лесными ароматами полог, в котором обитали птицы и белки. Под ногами мягко пружинил толстый ковер сосновой хвои.

Лаверн понял, что допустил серьезную ошибку. Следовало послушать Линн! Он совершенно не вписывается в круг этих людей. Ведь он ничего не знает о потаенных возможностях человеческой души, да никогда, собственно, и не интересовался. Как же понять, где он находится: среди искренних приверженцев высокой духовности или же в обществе опасных жуликов-шарлатанов?

Впрочем, Лаверну все психотерапевты без исключения представлялись шарлатанами. С адептами культа «нью-эйдж» ему также не по пути. Вернон даже перешел на другую сторону дороги, лишь бы только не встречаться с ними. Ему хватило честности признаться себе, что он испытывает врожденное предубеждение против людей типа Иоланды Хенерберри. Даже имя ее казалось не слишком симпатичным. А предубеждение вряд ли способно стать основой для справедливого, объективного расследования. С другой стороны, независимо от ее заумных верований, Иоланда поражала своей стопроцентной искренностью.

Значит, решено. Сейчас он вернется в комнату, соберет вещи и тихонько сядет в машину, оставив своих новых знакомых встречать Новый год в обществе Иоланды и Хьюго. Чудненькая перспектива!

Обернувшись, Вернон увидел сквозь деревья молодую женщину, направляющуюся в его сторону. Она выглядела бледной и соблазнительно одинокой, подобно персонажам пресловутых прерафаэлитских картин, которые Лаверн одновременно и обожал, и презирал. Незнакомка сорвала с дерева кусочек коры и рассеянно вертела его в пальцах. Лаверн остановился, завороженный и в то же время встревоженный, прекрасно понимая, что эта юная особа никак не должна находиться сейчас здесь.

Суперинтендант с трудом верил своим глазам — та самая девушка-попрошайка с заплетенными в косички волосами, которую он в Сочельник встретил на Стоун-гейт. Он с первого же взгляда узнал ее, тогда как ей, неспешно проходившей мимо, потребовалось какое-то время, чтобы вспомнить своего нежданного благодетеля.

— Эй, — неожиданно произнесла девушка. — А я вас знаю.

С этими словами она с радостной улыбкой бросилась к Лаверну. Девушка была трогательно красива. Простой ее близости в очередной раз оказалось достаточно для того, чтобы Лаверн почувствовал себя грубым, старым и уродливым. Незнакомка указала пальцем на его лицо.

— Йорк, — произнесла она. — Да-да. Это вы. Я не ошиблась.

— Вы не ошиблись, — застенчиво отозвался Лаверн. — Сочельник. Помните?

— Да. Эй, послушайте! Поверить не могу… Просто невероятно! — От избытка чувств девушка энергично ткнула его рукой в грудь. — Вы тот самый, кто дал мне тогда двадцатку!

— Ошибаетесь. Я всего лишь одолжил ее вам. Прошу вернуть! — Лаверн с каменным выражением лица требовательно протянул руку.

На какое-то мгновение лицо девушки приняло испуганное выражение, но потом до нее дошло, что собеседник шутит.

— Вы… — рассмеялась она. — Вы спасли меня на Рождество. Мы с моим другом были тогда совершенно на мели и даже немного разозлились, не зная, что делать с вашими деньгами.

— Извините.

— Нет, правда, это было просто здорово! Вы меня тогда ошарашили. Целых двадцать фунтов!

Девушка была очень высокой — под стать ему самому. Первое представление о внешности незнакомки подвело: ее сходство с Анджали Датт на самом деле оказалось минимальным. Сходство обеих женщин заключалось главным образом в исходившей от них ауре. Именно эта призрачная ранимость вызвала у Лаверна инстинктивное желание защитить ее.

— На этот раз вы не забыли одеться. — Суперинтендант кивком указал на ее ноги.

Девушка проследила за его взглядом. Поняв, на что он намекает, она рассмеялась:

— Вы имеете в виду ботинки? Просто я заметила, что, когда просишь милостыню, люди охотнее подают тем, кто ходит босиком.

По лицу Лаверна, очевидно, проскользнула гримаса неодобрения, потому что девушка поспешно добавила:

— Но чем же мне еще заниматься? Если нет адреса, пособие по безработице не получишь. Вот и приходится людям вроде меня голодать. Да-да. В буквальном смысле умирать с голоду…

Испытывая ненависть к самому себе, Лаверн произнес:

— Всегда можно найти работу.

— Эту каторгу мне ни за что не выдержать, я бы с ума сошла. Поэтому я и сунулась в медицинский. Вот только чертова учеба довела меня до нервного срыва.

— Вы бросили медицинский колледж? И не раскаиваетесь?

— С какой стати я должна раскаиваться? — откликнулась незнакомка, видимо, ожидая, что ей сейчас начнут читать мораль.

Лаверн невинно улыбнулся.

— Я просто подумал, как здорово было бы лечиться у такого симпатичного доктора.

После этого они представились друг другу. Девушка сообщила, что ее зовут Эдисон Реффел. Лаверн в очередной раз назвал свое вымышленное имя, которым пользовался с самого утра.

— Обещаю, что не буду уговаривать вас купить страховку, если вы в свою очередь пообещаете называть меня просто Вернон.

Они вышли из леса, и разговор как-то неуклюже оборвался. Лаверн нисколько не сомневался, что девушка оказалась в лесу отнюдь не случайно. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы уехать. Придется остаться и посмотреть, как будут развиваться события.

Они вышли к небольшому огороженному саду, находившемуся слева от мавзолея. Эдисон перегнулась через калитку.

— Видели? — с восхищением поинтересовалась она. — Собаки. Разве можно в такое поверить? Специальное кладбище для собак.

Лаверн пригляделся внимательнее и увидел краешки надгробий, торчавших над густым подлеском. Ему удалось разглядеть несколько надписей типа «Добби» или «Боггл» и неизменную фразу: "Верный до последнего своего часа".

— Что за мир, — горестно вздохнула Эдисон. — Готова поспорить, этих псин хоронили так, как не хоронили наших дедушек и бабушек. Небось держали одних мастиффов. Чертовы твари.

Она провела Лаверна вверх по лестнице к входу в мавзолей — этакий осыпающийся мини-Парфенон с замшелыми колоннами, увитыми плющом. Похоже, что его вот уже несколько десятилетий не касалась рука человека.

— А вот здесь хоронили людей — членов благородного семейства.

— Я бы предпочел лежать с собаками, — пошутил Лаверн.

Высеченная в массивной притолоке над дубовыми дверями надпись на латыни гласила:


FACILIS DESCENDUS INFERNO


— Видите? — спросила Эдисон. — Знаете, что это означает?

— "Осторожно, пригните голову?" — в шутку попытался угадать Лаверн.

— Нет. Это означает: "Легок путь, ведущий в преисподнюю".

— Забавная надпись для подобного места.

Эдисон надавила на двустворчатую дверь, и та со скрипом отворилась. Из помещения повеяло сыростью и затхлым воздухом, в котором явственно ощущался запах мочи. Пол был устлан опавшими листьями.

— Боже! — воскликнула Эдисон. — Ну и местечко!

— Горячая и холодная вода в каждом гробу, — сострил Лаверн.

Шутка явно не из удачных. Эдисон тем не менее рассмеялась. Они шагнули наружу на холодный морозный воздух.

— Как же вы познакомились с Принсом?

— Он нашел меня на улице. — Эдисон легонько ткнула Лаверна в бок. — Так же как и вы меня, великанище.

— Он ваш друг, так ведь?

— Мой друг и любовник. Время от времени разрешает мне пожить здесь.

— Очень великодушно с его стороны, — заметил Лаверн.

— Да, действительно, щедрость — его главная черта, — произнесла Эдисон, уловив насмешку в голосе.

— Не похоже, если он не позволяет вам жить здесь постоянно.

Эти слова явно задели девушку за живое.

— Нет-нет. Я могла бы и чаще бывать здесь, если бы захотела. Но это вопрос личной свободы… — Эдисон замялась, пытаясь вспомнить имя своего собеседника.

— Вернон, — подсказал он ей.

— Да-да, извините. Это вопрос свободы, Вернон. Если зависишь от других, то никогда не можешь быть по-настоящему свободным.

Лаверн удивленно наморщил лоб.

— А попрошайничать на улице — не означает зависеть от других людей?

Эдисон не ответила.

— Кроме того, все мы так или иначе зависим друг от друга. Разве не так?

— Так. Но вы принадлежите к другому поколению. Вам нелегко понять концепцию личной свободы.

Лаверн был уже готов ввязаться в спор, однако решил, что мудрее не развивать эту тему. Двигаясь по часовой стрелке, они обогнули лес и оказались перед озером, расположенным к западу от аббатства. Эдисон бросила камешек в стоячую воду, из которой буйно рос тростник.

Лаверн же как истинный полицейский моментально подумал о том, что этот водоем — идеальное место, если вам нужно избавиться от жертвы.

— Гнетущее место, правда? — спросила Эдисон.

— Как вы сказали?

— Гнетущее. Разве не такое слово подобрал бы писатель прошлого века? Кто-нибудь вроде Эдгара По? Гнетущее и унылое. Как вы считаете?

— Не знаю, Эдисон, — отозвался Лаверн. — Я не слишком хорошо начитан.

— Не надо, — усмехнулась Эдисон. — Готова поспорить, что вы читаете "Ридерз дайджест".

— Чепуха, — возразил Лаверн. — Я обычно читаю журнал для автомобилистов "Популярная классика". — Он посмотрел на часы. — Скоро начнут дневное занятие. Нам лучше поторопиться.

По лицу Эдисон скользнула тень удивления.

— Что? Вы один из тех, кто платит за занятия?

— Конечно, — признался Вернон. — Мне хочется знать, что это за пресловутое исцеление духовных недугов.

— А зачем вам? Вы же абсолютно не такой, как они.

— Я уже слышал это от вас, — грустно напомнил ей Лаверн. — Люди моего поколения ничего не понимают…

Эдисон неожиданно подалась к Лаверну и нежно поцеловала его в щеку. Подобная вольность несколько смутила Вернона.

— Польщен. Только зачем?

— Не знаю, — ответила девушка. — Мне показалось, что я обязана вас поцеловать.

Она взяла Лаверна под руку, и они направились обратно к дому.


Глава 8


Эдисон и Лаверн расстались у южных ворот. Она пообещала догнать его чуть позже. Лаверн направился в оранжерею. Там уже была Иоланда с группой других любопытных, почтительно окруживших худощавого бледного блондина с гладко зачесанными назад волосами. Мужчина посмотрел в сторону Лаверна. В его взгляде одновременно читались тревога и удивление.

— А, Вернон, — бросилась ему навстречу Иоланда. — Вы припоздали. Хьюго уже здесь.

Она подвела Лаверна к собравшимся и представила его блондину:

— Познакомься, Хьюго, это Вернон Арнольд. Его пригласила Шила. Вернон, знакомьтесь — это Хьюго.

Лаверн пожал протянутую руку.

— Привет, Хьюго.

Ладонь Принса была сильной, сухой и холодной, но главное, как показалось Лаверну, рукопожатие длилось несколько дольше, чем обычно принято.

Принс оказался не намного ниже самого Лаверна, но у него имелась привычка слегка наклонять голову, отчего создавалось впечатление, будто он и на него смотрит свысока. Зрачки огромных, слегка раскосых глаз были какого-то странного серовато-голубого оттенка.

На лице Принса появилось некое подобие улыбки.

— Если я правильно помню, вы страховой агент.

— Так оно и есть. — Лаверн не нашел сказать ничего лучшего.

Принсу было на вид слегка за сорок. Худощавый, элегантный, в безукоризненно выглаженном темном костюме-тройке. С жилета свисала золотая цепь карманных часов. Вернон подумал, что ему отлично подошла бы роль авантюриста в каком-нибудь вестерне.

Неожиданно Принс отпустил руку Лаверна, давая понять, что приветствие закончено. Иоланда хлопнула в ладоши, требуя внимания собравшихся.

— Сегодня нас ждет нечто особенное. Хьюго расскажет нам о том, что такое мана. Но сначала я должна обсудить с вами кое-что не столь волнующее. Сегодня утром мы пустили по кругу шляпу, и каждый положил в нее пожертвование. Когда мы все пересчитали, то оказалось, что сумма намного ниже той, что мы предполагали собрать. Я не знаю, что произошло. Либо каждый из вас пожертвовал меньше, чем мы просили, либо кто-то один что-то недопонял и опустил мелочь. Пока я могу сказать одно: мы рассчитывали, что каждый из вас пожертвует как минимум пятьсот фунтов. Кто-то из вас решил ограничиться гораздо меньшей суммой.

У собравшихся на лицах читалось искреннее недоумение. Люди переглядывались, словно пытаясь вычислить виновника. Вернон почувствовал в душе гордость.

Затем заговорил Принс. У него был высокий, едва ли не мальчишечий голос. Акцент выдавал в нем богатого образованного американца — из тех, что привыкли посматривать на всех свысока.

— Дело не в том, что мне нужны эти деньги. — Он рассмеялся, и присутствующие женщины рассмеялись вместе с ним. — С меня хватит тех, что я имею. — Снова смех. — Беда в том, что среди нас есть любитель поживиться за чужой счет. Если кто-то из вас пожертвовал слишком мало, то этот человек понесет заслуженное наказание, что меня отнюдь не радует. Его внутреннее «Я» должно ощутить, как это низко — проявлять подобную скаредность, и глубоко раскаяться в содеянном. А поскольку мы все собрались здесь, чтобы избавиться от мучающих нас комплексов, чтобы исцелиться духовно, я думаю, вы согласитесь, что тот, кто пожадничал, просто безумец.

Все, кроме Лаверна, кивнули или что-то пролепетали в знак согласия. Иоланда и Принс обошли присутствующих, пристально глядя в лицо каждому. Когда они подошли к Лаверну, тот не мог не заметить, что Хьюго задержал на нем взгляд дольше обычного.

Наконец Принс всплеснул руками, словно пытаясь отогнать неловкость, вызванную присутствием Лаверна. Повернувшись спиной к собравшимся, он сказал:

— Отлично. Теперь я знаю, кто среди нас виновник.

В ответ раздался всеобщий возглас изумления.

— Мне также известна причина, почему этот человек воздержался от пожертвования. Ему показалось, что время, проведенное здесь, не стоит этих денег. Невероятно, но факт. А теперь давайте забудем об этом. Этот человек не стоит нашего внимания. Но, сэр, поверьте, нам и без вас неплохо. Вы будете кусать локти, а мы тем временем будем веселиться. А теперь наденьте куртки. Мы идем на прогулку. Я продемонстрирую вам силу маны.

Принс и Иоланда повели народ. Компания пересекла западную лужайку и обошла озеро. Приближаясь к лесу, Лаверн заметил, что из-за деревьев поднимается голубоватый дым. В воздухе разносился нежный перезвон колокольцев.

Компания остановилась у крытого соломой домика, спрятавшегося между чахлыми дубами. К домику примыкали несколько деревянных сарайчиков и каких-то других построек. Сухощавый старик — Хьюго представил его как мистера Микина — подбрасывал поленья в пылающий костер.

— Ну и пламя у тебя сегодня, Роберт, просто на славу! — заметил Принс. Было видно, что старик рад похвале. Он и не думал оставлять свое занятие. — Боб, может, ты все-таки оставишь нас на минутку?

По-прежнему улыбаясь и кивая, старичок скрылся в одном из сараюшек.

Сняв пальто и пиджак, Принс передал их Иоланде. Лаверн с любопытством ждал, что будет дальше.

— Мана по-гавайски означает "жизненная сила". Мана не только защищает нас, но и питает. То, что вы сейчас увидите, — не что-то такое сверхъестественное или божественное, а всего лишь демонстрация заложенных в каждом из нас способностей.

Принс подошел к огню и опустился на колени. Лаверн сдержал желание броситься вперед и оттащить американца от пламени. Не отворачивая лица от огня, Принс резким движением выбросил руку вперед, в самое сердце танцующих языков.

При виде такого зрелища присутствующие дружно ахнули. Энгус грохнулся в обморок, и Иоланде пришлось приводить его в себя. Принс же, судя по всему, не испытывал ни малейшей боли, хотя от пылающей руки и поднимался черный дым.

— Господи Иисусе! — вырвалось у кого-то.

— Совершенно верное сравнение, — откликнулся Принс, не оборачиваясь. — Меня защищает та же самая сила, что позволяла Иисусу из Назарета творить чудеса. На протяжении веков ману называли по-разному. Христианам она известна как "святой дух". Она — дыхание Всевышнего.

Принс выдернул из пламени руку и показал ее собравшимся — целехонькую, без следов ожога. Целым остался и рукав рубашки. Хьюго попросил Лаверна потрогать кожу, чтобы окончательно удостовериться. Рука оказалась здоровой и прохладной на ощупь. И хотя лицо Принса находилось лишь в нескольких сантиметрах от обжигающего пламени, оно тоже ничуть не пострадало. Ни брови, ни волосы не были обожжены.

— Ну, Хьюго, это явно какой-то фокус, — усмехнулся Лаверн.

Иоланда тотчас одернула его:

— Нет, Вернон, это не фокус. Грех так говорить…

Принс покачал головой, давая понять, что ее вмешательство ни к чему.

— Вернон, если я тебе скажу, что ты тоже можешь засунуть руку в огонь и ничуть при этом не пострадаешь, что скажешь ты мне в ответ?

На несколько мгновений воцарилось молчание, нарушаемое лишь потрескиванием пылающих поленьев.

— Я бы сказал: "Извини, но я не застрахован от последствий пожара", — пошутил Лаверн.

— Давай проверим. — Принс схватил Лаверна за запястье. Для такого худощавого человека, как он, в его руках чувствовалась недюжинная сила. — Позволь, я тебе помогу.

Лаверна охватил ужас. Однако внутренний голос подсказывал, что сейчас неподходящий момент демонстрировать свою слабость.

— Надеюсь, ты мне доверяешь?

— Да, но, может, мне все-таки снять куртку? — с глупым видом произнес Лаверн.

Принс покачал головой:

— Не бойся. Она не сгорит.

Вернон послушно проследовал за Принсом к костру. Когда до того осталось меньше чем полметра, Лаверн понял, что не ощущает жара. Они с Принсом присели на корточки, и Хьюго отпустил правую руку Лаверна. Зато крепко ухватился за левую, одарив его при этом пронзительным взглядом.

— Сколько в тебе веры, друг мой?

Откровенно говоря, нисколько, подумал Лаверн. Но не успел он хоть что-то промямлить в ответ, как Принс нагнулся вперед, и их сомкнутые руки оказались в самом сердце пляшущего пламени. Лаверн стиснул зубы, приготовясь к адским мукам, однако не ощутил никакой боли, вообще ничего, если не считать легкой щекотки. Из его груди вырвался вздох облегчения, который вскоре сменился нервным хохотом. И все это время языки огня лизали их сцепленные руки.

Затем Лаверн ощутил, как Принс сжал его кисть. Что это? Поздравление? Или предупреждение? Лаверн так и не понял. Дрожа, он вытащил руку из пламени, и тогда ему стало ясно, какую злую шутку сыграл с ним Принс. Кожа оказалась целехонька — ни намека на ожог, зато рукава рубашки, свитера и куртки превратились в пепел, запекшийся на нем черной дымящейся коркой. В изумлении Лаверн поднял руку, чтобы лучше рассмотреть изуродованную одежду, но в следующий миг обугленный рукав отвалился, обнажив руку до самого плеча.

Принс откинул голову и расхохотался. Вскоре вместе с ним хохотали и все другие. И только Лаверн, неожиданно лишившийся в холодный день рубашки, свитера и куртки, не мог взять в толк, что тут смешного.

Хьюго же с торжествующей улыбкой склонился к нему и шепнул в ухо:

— Это тебе за жадность.

* * *


Произошедшее в лесу одновременно отрезвило и расстроило Лаверна. До этого он считал Хьюго Принса обыкновенным проходимцем. Увы, все оказалось гораздо сложнее. Даже если тот и фокусник, то отнюдь не заурядный. Скорее иллюзионист самого высокого класса. А трюк с костром!.. Хьюго выставил его на посмешище. Даже хуже. Продемонстрировал миру его непрофессионализм.

В шесть часов вечера все собрались за ужином в банкетном зале, по периметру которого тянулась старинная галерея — явно Елизаветинской эпохи. Принс, Иоланда и Эдисон отсутствовали. Обедающими занималась домашняя обслуга Принса, в большинстве своем полинезийцы и азиаты. Стены помещения украшали портреты далеких предков Хьюго Принса. Их мясистые лица взирали на присутствующих с традиционным самодовольством избалованных привилегиями аристократов.

За столом царила шумная и непринужденная атмосфера. Лаверну пришлось отражать бесчисленные подначки в духе черного юмора о всяких «безруких» и "рукавах, в которых много чего спрятано". Единственным, кто проявил истинную симпатию к Лаверну, оказался Йен Маршленд. На него произвело крайне неприятное впечатление, что Принс, которым он до этого искренне восхищался, повел себя с гостем так недружелюбно.

Главным блюдом ужина был пирог с дичью, явно некогда обитавшей в поместье Хьюго Принса. Пирог оказался вкусным, удачно приправленным специями, однако аппетит Лаверна был безнадежно загублен событиями сегодняшнего дня.

Лило принялась игриво тереться под столом пяткой о его ногу, и Вернон благоразумно решил не дожидаться десерта. Сославшись на усталость, он вернулся к себе в комнату и принялся перелистывать номер "Популярной классики".

Минут через двадцать раздался стук в дверь. Лаверн с испугом подумал, что это опять похотливая Лило.

— Кто там? — спросил он намеренно старческим голосом.

— Эдисон. С вами все в порядке?

Вернон открыл дверь, и девушка вошла в комнату, принеся с собой легкий аромат пачулей.

— Разумеется, со мной все в порядке, — откликнулся Лаверн. — Что случилось?

Девушка легонько прикоснулась к его лбу.

— Вы уверены? У вас какой-то чересчур шутливый голос.

— Я симулировал серьезное заболевание, если хотите знать.

Эдисон решительно шагнула к его кровати, повернула журнал обложкой вверх и улыбнулась:

— Значит, вы не шутили? Когда говорили о том, что любите читать перед сном.

На ней был мешковатый, затрапезного вида серый свитер и старые рваные джинсы. Несмотря на это, Эдисон выглядела восхитительно, и Лаверну с его старомодными манерами подумалось, что ей не следует находиться в комнате женатого мужчины, особенно после десяти часов вечера.

— Итак, юная леди, чем могу быть вам полезен?

Эдисон хихикнула:

— О Господи! Вы какой-то весь скованный и чопорный. Настоящий брюзга. Разве нельзя просто зайти и сказать «привет», если вам это хочется?

На лице Лаверна явственно отразилось смущение.

— Конечно. Извините. Конечно же, можно.

— Я рассказала о вас Хьюго. О том, как вы дали мне денег на Рождество. Это, наверное, произвело на него впечатление. Он просил узнать, не сможете ли вы прийти к нему в его личную гостиную. Выпить вместе с ним.

— Что? Вы хотите сказать, он приглашает меня зайти к нему? Меня одного?

— Нет. И меня тоже. Еще там будет Иоланда.

— Значит, Иоланда его жена?

— Нет, — ответила Эдисон с легкой ироничной улыбкой. — Впрочем, не исключаю, что она не против ею стать.

Вернон ненадолго задумался над предложением Хьюго.

— Даже не знаю. За сегодняшний день ваш друг Хьюго до чертиков утомил меня. Вы, может быть, не в курсе, что он спалил мою куртку, когда показывал один из своих дурацких фокусов.

Лукаво улыбаясь, Эдисон подошла к шкафу и быстро вытащила из него куртку Лаверна, аккуратно висевшую на вешалке.

— Вы имеете в виду эту куртку?

У Вернона от удивления отвисла челюсть. Правый рукав самым чудодейственным образом оказался цел. Куртка смотрелась абсолютно новой. Лаверн недоверчиво подергал ее, ожидая какого-нибудь очередного подвоха. Не выпуская из рук куртки, Эдисон снова подошла к шкафу и извлекла оттуда, казалось бы, безнадежно испорченные рубашку и свитер. Они тоже оказались как новые.

Лаверн тихонько чертыхнулся и удивленно покачал головой:

— Просто невероятно. Действительно, все в порядке.

— Ага. Он подумал, что вы останетесь довольны. Он меня отправил сюда с этими вещами, пока вы обедали. Ему хотелось устроить для вас сюрприз.

— Что ж, ему это удалось. В очередной раз. Но… как? Это совсем другая одежда или?..

Эдисон пожала плечами и усмехнулась:

— Не знаю. Должно быть, это обыкновенное чудо. Пойдемте. Хьюго ждет вас.

* * *


Принс обитал в северном крыле здания, среди множества пыльных, затянутых паутиной шкафов и навечно запертых комнат, никогда не видевших дневного света. Лаверн подумал, что скорее всего этим и объясняется болезненная бледность хозяина усадьбы. Эдисон вела Вернона за собой по узким коридорам мимо темных лестничных пролетов. Узкие высокие окна выходили на парк и грязновато-бурое заболоченное пространство вокруг.

Оказавшись в широкой длинной галерее, Эдисон коротко постучала в массивную дубовую дверь, и они с Лаверном вошли внутрь.

Принс стоял возле ярко полыхавшего камина, греясь у огня. Иоланда, скрестив по-турецки ноги, восседала в обтянутом кожей кресле. Почти всю стену над ее головой занимал огромный аляповатого вида гобелен с изображением рыб, волн и облаков. Иоланда смерила вошедших бесстрастным взглядом и вновь уткнулась в лежавшую у нее на коленях книгу.

— Привет, привет! — жизнерадостно произнес Принс, похлопав Лаверна по плечу. — Я думал, вы наденете вашу новую одежду, которую я заказал специально для вас.

— Как вы это сделали? — поинтересовался Лаверн.

Принс снисходительно улыбнулся:

— Спросите как-нибудь в другой раз. Когда мы познакомимся поближе.

От Лаверна не ускользнула мощная энергетика взгляда Принса, которую, как он предположил, американец намеренно вырабатывал в себе. Типичный признак профессионального мошенника с задатками гипнотизера — взгляд, устремленный собеседнику прямо в глаза. Таким взглядом отвлекают внимание от руки, шарящей в чужих карманах.

— Кстати, еще раз спасибо вам за ваш подарок. Я смогу спокойно пожить, удалившись от дел, на ваши пятнадцать фунтов, — игриво произнес Принс.

Лаверн мрачновато улыбнулся:

— А как вы поняли, что это я?

— Потому что вы — единственный из всех присутствующих, кто считает меня мошенником.

Лаверн пожал плечами, но сказать ничего не успел — Принс не дал ему высказаться.

— Пожалуйста. Мне все равно. Забудем об этом. Ваш «подарок» был точно рассчитанным оскорблением. Мы оба прекрасно знаем это. Эдисон рассказала мне, что вы дали ей деньги на Рождество, когда она отчаянно в них нуждалась. Этого достаточно, чтобы я считал вас достойным моего гостеприимства. У меня есть коньяк пятидесятилетней выдержки. Выпьете со мной?

Лаверн принял предложение Принса и присел на комковатую с вида софу. Эдисон вытащила на середину комнаты огромную подушку-пуф и с независимым видом уселась на нее. Затем, задрав вверх джемпер и покопавшись в нагрудном кармане, вытащила оттуда небольшую жестянку с табаком, пачечку бумаги для самокруток и еще какой-то крошечный шарик, обернутый в серебристую фольгу. Лаверна посетило неприятное чувство, что сейчас он станет свидетелем некоего правонарушения.

Тем временем Принс подошел к шкафчику-бару в углу комнаты, плотно уставленному бутылками. Стоя спиной к Лаверну, он плеснул из бутылки в два бокала, стараясь разлить благородный напиток строго поровну. Вернувшись на место, он передал один из бокалов Лаверну, который тем временем разглядывал огромную, написанную маслом картину над камином. На ней был изображен увешенный кроликами браконьер, в которого вцепились два огромных слюнявых мастиффа.

Принс перехватил взгляд своего гостя.

— Семейная реликвия, — пояснил он. — Что вы о ней думаете?

— Безвкусная до чрезвычайности, — признался Лаверн.

— Справедливое замечание. Однако, видите ли, эта картина прекрасно иллюстрирует главный закон природы. Она напоминает нам о том, что слабый всегда будет навлекать на себя несчастья, если станет вторгаться во владения сильного. Этот урок стоит того, чтобы его запомнить, мой друг.

Лаверн оставил сентенцию Принса без ответа.

Не отрывая взгляда от своих курительных аксессуаров, Эдисон неожиданно произнесла:

— Зиг хайль!

Принс с явной симпатией сделал в сторону девушки шутливый жест — как будто собрался дать ей пинка под зад. Затем, салютуя Лаверну бокалом, произнес:

— Как бы то ни было, ваше здоровье, мистер Арнольд! Да отыщется то, что вы ищете!

За это и выпили.

— А теперь пойдемте, — произнес Принс. — Вы еще не видели моей часовни.

— У вас своя собственная часовня?

— А как же, конечно, — рассмеялся в ответ Принс. — Нравится мне этот парень. Да, вы большой забавник.

Они вошли в соседнюю дверь и оказались в прекрасном зале. Суровую каменную кладку стен оживлял огромный овальный витраж. Перед алтарем горел ряд зажженных свечей. На постаменте за ними красовался бронзовый барельеф, изображавший рыцаря с мечом в левой руке и золотым крестом в правой. Лицо рыцаря в открытом забрале было спокойным и приветливым, но глаза его закрывала повязка.

— Это мой предок Томас Норт. Восемь столетий назад он сражался в крестовых походах за Святую Землю. Я, конечно, лично с ним не знаком, но почему-то часто по нему скучаю. Мне очень хотелось бы оказаться на его месте. Вам это не кажется сентиментальной глупостью?

— Нет. Не совсем. А почему у него завязаны глаза?

— Это — символ души, пребывающей в изгнании. При жизни сэра Томаса боялись. Впрочем, боялись его и после смерти. Добрые жители Йорка считали, что он знается с дьяволом. Когда он умер, его скрутили, обвязали цепями и похоронили, свернув в узел. Похоронили в открытом поле за пределами города. Такое вот впечатление он производил на современников. Уже позднее один из его потомков потратил внушительную сумму на взятки, добиваясь разрешения перенести прах в усыпальницу Йоркского Минстера, где сэр Томас и покоится по сей день. Он лежит там уже так давно, что на могиле не осталось даже имени. Ее завалили каким-то чертовым камнем, когда выкладывали пол. Меня ужасно раздражает, что с теми, кто уже давно мертв, со временем начинают обращаться так, будто они никогда и не жили. В конце концов похоронят даже саму память о них.

Лаверн сделал глоток из своего бокала и почувствовал, как по желудку словно разлился жидкий огонь.

— Но ведь так устроен мир, вы же сами знаете.

— Я сейчас затеял судебное дело. Пытаюсь добиться разрешения на то, чтобы прах Томаса Норта был перенесен сюда. Хочу вернуть его домой, Вернон. Уверен, что мертвые должны находиться рядом со своими потомками.

За спиной у собеседников раздался звук чьих-то торопливых шагов. Это оказалась Эдисон. Она пробежала вперед к алтарю. В руке у нее был мундштук с зажженным «косяком». Девушка бормотала себе под нос что-то невнятное.

Принс недовольно сморщил нос.

— Эдисон, разве я не просил тебя больше не курить здесь эту дурь?

Сделав глубокую затяжку, Эдисон протянула мундштук Лаверну.

Суперинтендант вежливо отказался.

— Он уже показал вам это? — спросила Эдисон, указывая на овальное окно. — Я от него просто тащусь.

— Вообще-то она довольно разумная особа, — заметил Принс. — Правда, этого не скажешь, послушав, что она говорит.

Схватив со стола подсвечник с зажженными свечами, Эдисон торжественно поднесла его к оконному стеклу.

— Сейчас слишком темно и поэтому не увидеть, как, если посветить, оно меняет цвета. Но все равно вы разве не заметили, что при этом происходит? Давайте-ка посмотрим…

Лаверн проследил за тем, куда указывала девушка. На каждом из фрагментов витража было изображено по демону. Всего их насчитывалось тридцать один. В жутком хороводе они отплясывали вокруг центральной части окна, где в огненном море в вечных муках корчились грешники.

— Это тоже ваши предки? — не удержавшись, спросил Лаверн.

— Окно старинное. Оно сохранилось еще с тех пор, как начали возводить само аббатство, — невозмутимо откликнулся Принс. — Пятнадцатый век. Бесценное произведение искусства.

— Оно обращено на север, — бесхитростно добавила Эдисон; наркотик сделал ее чрезвычайно разговорчивой. — А оттуда все зло. Ужас какой, согласны? В давние времена люди верили в то, что если злые духи хотят забраться в ваш дом, то они обязательно проникнут с северной стороны. Вы слышали об этом?

Суперинтендант воззрился на хозяина Норт-Эбби. Тот ответил ему холодным, пристальным взглядом.

— Нет, — сказал Лаверн. — Я никогда не слышал об этом.


Глава 9


В четыре часа утра в служебном лифте Йоркской больницы встретились двое санитаров. Каждый толкал перед собой тяжелую тележку-каталку.

— Ну как там поживают наши жертвы летального исхода? — пошутил Джек, нажимая кнопку подвального помещения.

— Они с честью выполнили свой житейский долг, — в тон ему ответил коллега.

Оба рассмеялись. Это была одна из избитых больничных острот, помогавших скрасить тоскливое однообразие ночных дежурств. Джек и Марк работали санитарами. Джеку оставался до пенсии всего один год, Марку было двадцать с небольшим, и он рассчитывал со временем подыскать себе занятие поденежнее. Он не делал секрета из своих намерений бросить опостылевшую работу. Знал об этом и его старший товарищ, обучивший Марка тонкостям больничного ремесла. Джек всячески поощрял жизненные искания своего младшего коллеги. "Это для дураков, — любил повторять он. — Нечего здесь засиживаться. Пока ты молод, парень, ищи свое место в жизни".

Словно в продолжение этой мысли Марк полез во внутренний карман просторного комбинезона и вытащил видеокассету.

— Это вам, папаша.

Старший товарищ принял ее с нескрываемым удовольствием. На футляре кассеты значилось название "Черные бандиты".

— Надеюсь, получше той, последней, которую ты мне одолжил, — сказал Джек.

— Дал взаймы, — поправил его Марк. — Не одолжил. Дал взаймы. Правильно употребляй слова.

— Смотрю я такую вот кассету, и руки у меня так и чешутся…

Санитары зашлись в приступе скабрезного смеха. Джек засунул кассету в карман. В тот момент лифт резко остановился. Один за другим санитары вышли в коридор и двинулись дальше, толкая перед собой каталки с безжизненными телами Дерека Тайрмена и Шилы Дайе.

* * *


Лаверн медленно открыл глаза и не сразу сообразил, где находится: затхлый запах и обстановка в комнате были какими-то непривычными. Затем суперинтендант вспомнил, где он, и к нему вернулось прежнее уныние. Ночью ему приснились какие-то солдаты, оборонявшие пустынный берег. Они вели непрерывный огонь по врагу, и оружейная пальба сопровождала Лаверна вплоть до самого пробуждения. Когда он проснулся, в ушах все еще стояла орудийная канонада.

В комнате было светло. В щелку между шторами просачивался неяркий молочно-белый свет, и куртка Лаверна, висевшая на открытой створке платяного шкафа, отсвечивала серебром.

Вернон вылез из постели и выглянул в окно. С первого взгляда ему показалось, будто верхние ветви вяза, росшего прямо напротив его окна, охвачены белым пламенем. Затем он понял, что это луна — такая полная и яркая, что от ее сияния вяз, лужайка и лес изменили свои привычные краски, сделавшись нежно-голубоватыми.

Через несколько секунд Лаверн снова услышал все тот же гул, монотонный и неприятный, от которого хотелось заткнуть уши. Суперинтендант вышел на балкон. Сквозь шепчущие ветви вяза виднелись смутные очертания семейного склепа Нортов. Похоже было, что гул доносится именно оттуда.

На какую-то минуту стало тихо. Затем приглушенные звуки раздались снова, потом опять стихли. Лаверн присмотрелся получше, и ему показалось, будто он разглядел цепочку каких-то огоньков, двигающихся вокруг склепа, внизу, возле самого фундамента. Вскоре они погасли.

Вернон включил ночник и взял с тумбочки часы. Стрелки показывали семнадцать минут пятого. Покопавшись в сумке, он извлек оттуда фонарик-карандаш и небольшой моток проволоки. Затем натянул на ноги носки, обулся и набросил на плечи, прямо на пижаму, куртку. Засунув проволоку в карман, Вернон шагнул в черный, как угольная яма, коридор, подсвечивая себе лучом фонарика.

В конце коридора оказалась служебная лестница, которая привела суперинтенданта на первый этаж, в кухню и помещение для прислуги. Луч фонарика выхватил из тьмы огромные, жуткого вида тазы и сковороды, громоздившиеся на массивных столах. В воздухе стоял неприятный запах кухни, напомнивший Вернону дни далекого школьного детства.

Помещение явно населяли крысы. Стоило суперинтенданту наклониться, чтобы вставить проволочный стержень в замок заляпанной жирными пятнами двери, как за его спиной раздался противный писк хвостатых тварей. Навык взломщика Лаверн приобрел еще в полицейской школе, поэтому замок сдался без особого сопротивления. Дверь открылась в небольшой кухонный дворик, скрытый от чужих глаз высокой изгородью.

Лаверн обошел здание вокруг и, внимательно оглядевшись по сторонам, быстро зашагал вперед, мимо спящих цветочных клумб. Дорогу освещал лунный свет. Тянуло холодом, и пока Вернон шел через парк, ноги его в пижамных штанах порядком окоченели.

Внезапно со стороны соснового леса донеслись жалобные звуки, похожие на детский плач. Лаверн даже вздрогнул от неожиданности, затем решил, что это какая-то лесная зверюшка стала добычей хищника.

В темноте были хорошо различимы мраморные стены старого склепа, словно покрытые лунной глазурью. Подойдя поближе к дверям, Лаверн замер на месте и прислушался, однако услышал лишь негромкий шепот ветра. Направив тонкий луч фонарика прямо перед собой, он поднялся по ступенькам и, как накануне Эдисон, толкнул ногой створки дверей. Сам Лаверн вряд ли когда-нибудь признался бы в такой прозаической мысли, но когда он высветил фонариком внутренние стены помещения, то всерьез подумал, что все это ему снится.

Три массивные каменные усыпальницы были выдернуты из пола и поставлены вертикально в ряд. При этом крышки-надгробия оставались на своих местах. Мелькнула мысль, что для подъема даже одного из саркофагов потребовался бы мощный кран. Что же тут говорить о трех?

В стенах усыпальницы Лаверн заметил три углубления — очевидно, места, в которых когда-то покоились саркофаги. Лаверн осветил фонариком каждый из них и заметил влажную, свежевыкопанную землю. Какая же чудовищная сила требовалась, чтобы проделать, в сущности, абсурдную, никому не нужную работу! Вернон призадумался. Он вспомнил о юноше, пронзенном прутьями музейной ограды, о юной девушке, которую безжалостно швыряли о стены комнаты.

Вскоре обычное беспокойство сменилось нешуточным страхом. Разум отказывался представить себе, что же на самом деле совсем недавно произошло под сводами склепа. Впрочем, в ту минуту Лаверн не испытывал особого желания предаваться размышлениям. Не медля ни мгновения, насколько только позволяло ему чувство собственного достоинства, он поспешил покинуть склеп.

Пока Вернон торопился обратно к дому, луна светила ему из-за спины, отбрасывая его тень вперед, прямо на тропинку под ногами. Но на какое-то мгновение ночное светило скрылось за облако, и призрачный свет померк. Лаверн огляделся по сторонам, и ему показалось, будто у его ног мелькнула еще чья-то тень. Вернон не отличался богатым воображением, однако на сей раз не мог избавиться от ощущения, будто что-то метнулось вслед за ним из склепа и теперь отчаянно пытается догнать его. Вер-нон резко прибавил шагу, но неприятное ощущение не покидало его. Он даже был готов в любую секунду броситься со всех ног.

Оказавшись наконец на кухне, Лаверн почувствовал, что его колотит дрожь, а по спине ручьями стекает пот. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы взять себя в руки и запереть за собой дверь. Он был готов к тому, что за спиной вот-вот раздадутся шаги по гравиевой дорожке и к стеклу двери прижмется чье-то неясное, расплывчатое лицо. Однако ничего подобного не случилось. Все обошлось благополучно. Уже больше не заботясь о том, что его могут услышать, Вернон поспешил укрыться в своей комнате.

* * *


Утром состоялось еще одно занятие под руководством Иоланды, и снова Лаверн не предпринял никаких усилий, чтобы пообщаться со своим высшим «Я». Когда занятие закончилось, он отправился на поиски Эдисон. Девушка нашлась в музыкальном салоне: на старинном клавесине восемнадцатого века она одним пальцем наигрывала мелодию в стиле буги, загрязняя окружающую среду очередным "косячком".

Поскольку Эдисон была единственным человеком в Норт-Эбби, с кем Вернону было спокойно и приятно общаться, то он пригласил ее в ресторанчик в Илкли. Девушка согласилась с условием, что платить будет Вернон. В Илкли они отправились в местный паб, где взяли горячих бутербродов с сыром и пива. Съев бутерброды, Эдисон по-мужски отхлебнула эля из кружки. Пену с губ она вытерла рукавом.

— Знаете, я никак не привыкну к тому, что женщина может за один присест выпить целую пинту пива, — признался Лаверн.

В ответ на это замечание Эдисон одарила суперинтенданта презрительным взглядом, который тот выдержал с типично мужским достоинством.

Затем они снова отправились гулять по болотам. Эдисон принялась рассказывать Лаверну о своем детстве, которое она провела в Девоне, о том, как она любила своих родителей.

— Выходит, вы совсем не бездомная. Если вы ладите со своими родителями, почему бы вам не переехать к ним?

— Я сказала, что любила их. Я не говорила, что у меня с ними хорошие отношения.

Земля под ногами была промерзшей и твердой. Лаверн чувствовал, как от нее тянет ледяным холодом, от которого начинают мерзнуть ноги. С небесных высот на землю начали опускаться бесформенные клочья тумана. Пытаясь придать голосу небрежное равнодушие, Вернон спросил:

— Между прочим, что такое "отходная молитва"?

Эдисон остановилась и насмешливо посмотрела на него:

— Это старинное гавайское проклятие. А почему вы спрашиваете?

Лаверн попытался скрыть охватившее его возбуждение:

— Значит, вы все-таки что-то о ней слышали?

— Конечно. Почему вы спрашиваете? — осторожно поинтересовалась Эдисон.

— Я видел человека, который сейчас умирает от подобного проклятия.

Девушка посмотрела на него каким-то странным взглядом, однако на его слова никак не отозвалась.

Лаверн заметил вдали неясные очертания трех человеческих фигур. Окутанные туманом, они безмолвно направлялись в их сторону. Скорее всего туристы, решившие выбраться из болотного царства прежде, чем погода сделается еще хуже. Последовав их примеру, Вернон вместе со своей спутницей зашагали обратно к автомобилю.

* * *


В сумерки похолодало, и туман сгустился еще сильнее, почти полностью укрыв своим пологом лесопарк Норт-Эбби. Аббатство словно утопало в огромном облаке, то лениво ползущем по земле, то вздымающемся вверх.

Вечером Хьюго Принс устроил торжество для гостей, друзей и коллег. Возле оранжереи натянули огромный шатер. Под его сводами струнный квартет услаждал слух сиятельных посетителей Норт-Эбби произведениями Баха, Гайдна и Вивальди.

Лаверн умылся, переоделся и в половине восьмого спустился вниз. По его оценке, присутствовали около трехсот человек — шаманов и экстрасенсов со всех уголков мира. Никогда еще ему не доводилось видеть столько бород, "конских хвостов" и всевозможных амулетов. Угощения гостям предлагались в изобилии, однако определить, что это за блюда, Лаверну не удалось. Он ограничился самым малым количеством еды и даже не прикоснулся к алкоголю. Внутренний голос подсказывал ему, что сегодня вечером следует сохранять трезвую голову и быть начеку.

Иоланда, похожая в своем черном бархатном платье с глубоким декольте на женщину-вамп, отыскала Лаверна возле столика со сладостями.

— Вернон, что с вами случилось сегодня днем?

— Извините меня, я заблудился в тумане.

— Вы много потеряли.

— Черт возьми! Неужели?

Иоланда наградила его уничтожающей улыбкой.

— Значит, по-прежнему идете с нами на конфликт?

— Простите?

— Что слышали, дружок. Конфликтуете с нами. Не отрицайте. Но мы вас исцелим, с вашей помощью или без нее. Вот увидите. Кстати, сегодня о вас уже кто-то спрашивал. Ах да, Лило. — Иоланда помахала рукой группе людей, стоявших возле двери. — Ли-ло!

В ту секунду, когда Иоланда повернулась к нему спиной, Лаверн поспешил скрыться. Работая локтями, он стал пробираться сквозь толпу в надежде отыскать Эдисон. И обнаружил ее под сводами шатра, где девушка сидела на полу прямо у ног музыкантов.

Окинув внимательным взглядом его поношенную спортивную куртку, Эдисон поприветствовала Лаверна бокалом, до краев наполненным вином.

— За нас с вами! Наше здоровье! Мы здесь самая скверно одетая пара.

Эдисон уже слегка опьянела, и Лаверну показалось, что он уловил в ее голосе горечь. На Эдисон был все тот же мешковатый джемпер и старенькие джинсы.

— Недостаток внешней элегантности мы восполняем красотой и высоким интеллектом, — шутливо-торжественным тоном отозвался он.

Его слова заставили девушку улыбнуться.

Неожиданно музыка умолкла, и музыканты направились в оранжерею. Вернон и Эдисон последовали за ними. Явно предстояло какое-то важное событие.

В самом центре оранжереи, в окружении толпы поклонников, с микрофоном в руке стоял Хьюго Принс, облаченный в черный фрак. Этот наряд, видимо, предназначался для того, чтобы придать владельцу Норт-Эбби сходство с Байроном. Однако, по мнению Лаверна, сие одеяние скорее делало Принса похожим на самодовольного циркового шпрехшталмейстера. Впрочем, мнение суперинтенданта не значило ровным счетом ничего. Для большинства присутствующих Хьюго Принс был личностью волевой и чрезвычайно сексапильной.

— Добрый вечер, дамы и господа. Полагаю, вы знаете, кто я такой, — заговорил Принс. Гости откликнулись воодушевленными возгласами, но у Лаверна подобная готовность вызвала легкое беспокойство. Сделав паузу, Принс поклонился и кивком поприветствовал знакомые лица в толпе гостей. — В этом году нас собралось не так много, главным образом по причине отвратительной погоды. Однако это не должно помешать нам приятно провести время.

Последняя фраза была встречена хором радостных возгласов.

— Каждый год я бросаю всем желающим "вызов маны". Кстати, я даже предлагаю внушительный денежный приз любому, кому посчастливится победить меня в поединке. И каждый год — я сам тому удивляюсь — мне удается оставить этот приз за собой. Сейчас я повышаю ставки — в надежде на то, что один из вас, храбрецов, находящихся здесь, сумеет устоять на ногах. Единственное, что я попрошу от такого героя, — сохранить вертикальное положение. Десять тысяч фунтов стерлингов получит тот, кто выстоит в поединке. Ну так что? Кто одолеет меня?

Лаверн повернулся к Эдисон:

— Что это он задумал?

— Просто выделывается.

Принс приветственно вытянул вперед руку.

— Для начала — небольшой фокус. Дамы и господа, давайте посмотрим, что сделает Мико…

Рядом с хозяином появился угрюмый Мико. В плохо сидящем смокинге он выглядел как-то нелепо. Когда аплодисменты стихли, верзила-полинезиец встал напротив Принса, всем видом показывая, что собирается напасть на него. Он расправил плечи и напряг мощную грудь, Принс вытянул вперед правую руку, направив на Мико мизинец.

— Дамы и господа, представляю вам свой мизинец.

Публика рассмеялась. После этого Принс шагнул к Мико. Не сводя глаз с руки Принса, великан-полинезиец принял боевую стойку. Хьюго с непревзойденным изяществом продолжал медленно вытягивать вперед руку до тех пор, пока его мизинец не коснулся груди Мико. Это грациозное движение возымело поистине драматический эффект. Мико неожиданно упал на спину, как будто получил сокрушительный удар профессионального боксера. Стоявшие позади полинезийца люди поспешили поднять его, причем сами едва не упали под его весом. Им пришлось уложить Мико на пол. Полинезиец был без сознания.

По толпе пробежал вздох ужаса. Никто уже больше не аплодировал. Добродушно улыбаясь, Принс спросил:

— Есть еще желающие?

Приходя в себя, Мико застонал. В зале воцарилась гробовая тишина.

— Нет желающих? — переспросил Принс. — Даже наш друг-полицейский не желает? — По толпе прокатился приглушенный ропот. — Да, да. Разве я вам не говорил? У нас имеется свой собственный домашний детектив. Правда, он выдает себя за торговца страховками. Что ж, в один прекрасный день он им станет. Но пока что он полицейский. Имеет звание суперинтенданта отдела уголовного розыска. Это я о вас, Вернон. Где вы?

Лаверн покраснел, чувствуя, что его прошиб пот. Эдисон, побледнев, недоверчиво отшатнулась от него.

— Ага! Вот он! Вот он, наш друг-детектив. Привет, Вернон! Друзья, Вернон сейчас занимается расследованием одного дела. А поскольку все мы здесь — знахари-целители, то мы, конечно, полоумные, этакие выродки, и поэтому он решил хорошенько разобраться с нами.

Лаверн начал потихоньку продвигаться к выходу.

— Эй, не уходите! Я хочу, чтобы вы приняли мой вызов. В чем дело, суперинтендант?! Испугались мизинчика?

Остановившись, Лаверн развернулся и стал пробираться к центру помещения. Принс издевательским жестом помахал в его сторону микрофоном.

— Не желаете сказать пару слов?

Кто-то из гостей громко рассмеялся. Лаверн мрачно уставился на Принса.

— Нет? Не желаете? Отлично. Может, признаетесь нам, где вы раздобыли вашу замечательную курточку? Вещичка первый сорт!

На этот раз смеялись уже почти все, кто был в зале. Лаверн почувствовал, что обстановка слегка разрядилась. Со всех сторон его окружали злорадные ухмылки; казалось, гости смаковали нанесенное ему оскорбление. Заливаясь хохотом, Принс с вызовом вытянул в его сторону руку. Лаверн заглянул чародею в глаза и увидел в них лишь холодный огонь лютой ненависти. В это мгновение он понял — сомнений никаких не оставалось, — что убийца — Хьюго Принс.

В течение нескольких секунд Принс держал мизинец буквально в сантиметре от груди Лаверна. Затем резко выбросил руку вперед.

То, что последовало за этим, удивило всех до единого, включая самого Лаверна. В момент соприкосновения ноги американца в буквальном смысле оторвались от пола, и он рухнул на спину, задев нескольких стоявших позади него человек. Иоланда, яростно чертыхаясь, бросилась ему на помощь. Судорожно хватая ртом воздух, Принс сделал попытку подняться на ноги, а затем глуповато захихикал над собственной оплошностью.

Лаверн повернулся лицом к присутствующим. Толпа гостей молча и как-то испуганно расступилась перед ним. Высоко подняв голову, суперинтендант вышел из оранжереи. Поднявшись к себе в комнату, он вымыл руки и ополоснул холодной водой лицо. После чего спокойно и методично собрал свои вещи и спустился вниз. В фойе его встретила Иоланда. Лаверн был готов выслушать поток оскорблений, однако вместо этого удостоился лишь просьбы, негромко произнесенной едва ли не униженным тоном:

— Хьюго хочет поговорить с вами. Вы не против?

Лаверн утвердительно кивнул, чувствуя, как в нем просыпается любопытство. Они молча проследовали в северную часть здания. Иоланда довела Вернона до дверей в часовню и, удостоив его улыбкой, скрылась. Лаверн вошел внутрь. Каменные стены часовни золотились от света зажженных свечей. Принс ожидал его возле алтаря под великолепным стрельчатым окном, изображавшим огненное море, в котором в вечных муках корчились грешники.

Похоже, что Принс уже стер из своей памяти приключившийся с ним конфуз. К нему вернулась обычная ледяная надменность. В знак приветствия он прикоснулся к рукаву Лаверна. На алтаре стояло два бокала с красным вином. Не говоря ни слова, Принс передал один из них Лаверну. От того не скрылось, что у наследника династии Нортов необычно расширены зрачки. Не будь Вернон в курсе происшедшего, наверняка бы решил, что хозяин Норт-Эбби питает к нему нежные чувства.

— Мир так несправедливо устроен. Вы согласны со мной, суперинтендант? В нем столько скорби, что может легко возникнуть мысль о том, а не сотворен ли он дьяволом. Дьяволом, который горюет о погубленных им душах.

Лаверн поставил сумку на пол и заглянул Принсу в глаза, удивляясь тому, что в них не отражается свет.

— Только избавь меня от своих дешевых штучек. Можешь болтать сколько угодно. Но меня не поймать на пустые разглагольствования. Для меня ты мало чем отличаешься от других мошенников.

— Можно подумать, Лаверн, будто ты сам образец честности и добродетели. Торговец страховками. Так что попрошу…

— Я по крайней мере не беру с других денег за свою ложь, — перебил его Вернон.

— Давай не будем! В этом нет никакой необходимости. Тебя ведь сейчас никто не слышит. Только я, а я умею хранить секреты! Я — кахуна, верховный жрец культа хуна. Я вижу истинного мастера с первого взгляда. Поэтому расслабься. Пожалуйста. И скажи мне… — Принс подался вперед и полушепотом спросил: — Где ты научился великому искусству?

Лаверн задумчиво понюхал свой бокал.

— Какому искусству?

— Не притворяйся. Еще никому не удавалось устоять перед моим излюбленным трюком. У тебя оказалась столь мощная мана, что мне показалось, будто я столкнулся с грузовиком. Наверное, я получил по заслугам. А ты, между прочим, позабавил меня. — Принс рассмеялся каким-то неестественным смехом. — Ловко сработано.

Затем глаза его недобро сощурились.

— Кто обучил тебя магии?

Лаверн вздохнул:

— Никто меня ничему не обучал. Не верю я ни в какую магию, будь то хуна или что-то еще.

Возникла долгая пауза, затем Принс оскалил зубы в саркастической усмешке:

— Да, я тебе верю. И все же, несмотря на всю твою вульгарность и неотесанность, ты ведешь себя как истинный адепт. В некотором роде, Лаверн, тобой даже можно восхищаться. Именно поэтому я отпускаю тебя с миром.

— Отпускаешь меня? — вспыхнул Лаверн. — Похоже, ты что-то путаешь. Это я тебя отпускаю. Пока. Но очень скоро я вернусь. Вернусь с ордером на твой арест по обвинению в убийстве. Тогда посмотрим, как ты запоешь.

— В убийстве? — В голосе Принса звучала нескрываемая ирония. — И кого это я убил?

— Двух человек. А может, и не только их.

— Позволь узнать, что же я сделал с этими бедолагами.

— Ты запудривал им мозги.

— Что-что? Как ты сказал? — зашелся от смеха Принс.

Лаверн побагровел.

— Ты запудривал мозги слабым и восприимчивым людям, внушая им, будто они прокляты. Сначала ты вдалбливал им в головы, что убьешь их так называемой отходной молитвой. А безумный ужас, охватывавший твоих доверчивых жертв, доводил гнусное дело до конца. Я надолго упрячу тебя за решетку, Принс. Готов биться об заклад, что в могилу ты сводишь людей при помощи гипнотического внушения. Будь уверен, я сумею доказать это.

— Гипноз? — усмехнулся американец. — Я не гипнотизирую людей, Лаверн. Я замаливаю их до смерти.

— Значит, ты признаешься в том, что убиваешь людей?

— Конечно. И не одного или двух, как ты предположил, а в буквальном смысле сотни. Перефразирую одну цитату: "Я убивал сотни людей, и все они были бесполезным хламом". — Принс усмехнулся, явно гордясь собственным красноречием. — Мне помогают многочисленные духи. С их помощью я пытаюсь очистить мир от расовой и духовной скверны. Если ты и дальше будешь вмешиваться в мои дела, то сначала я подвергну тебя бесчестью, а потом изолирую. А напоследок нанесу тебе удар прямо в сердце. В конце концов, когда твоя жизнь утратит всякий смысл, я отниму ее у тебя.

— Психиатр по тебе плачет.

— Разве? Я вовсе не безумен, Лаверн. И, главное, не нарушаю никакого закона. Я замаливаю людей до смерти. Что тут противозаконного? В чем ты можешь обвинить меня? В произнесении ритуальных заклятий без лицензии?

Лаверн почувствовал, как от такого цинизма внутри него закипает злость.

— Мне плевать, как я сделаю это. Я все равно с тобой разделаюсь.

На какое-то мгновение возникла пауза. Принс буквально сверлил Вернона холодным, оценивающим взглядом.

— А ты мне нравишься, в тебе есть нечто такое… Скажем, ты не лишен некоторых достоинств.

— Одно из них — умение распознавать бредовые идеи.

Американец рассмеялся:

— Нам с тобой не стоит конфликтовать. В самом деле не стоит. Мне не хотелось бы убивать человека вроде тебя. Прояви благоразумие, выброси из головы всю эту чушь про закон и порядок. И я не причиню тебе вреда. Обычно я убиваю тех, кто становится у меня на пути. Тебе же я даю шанс уйти отсюда целым и невредимым и спокойно дожить до конца твоих дней. Тебе не под силу остановить меня. Зачем же тогда провоцировать меня, осложнять со мной отношения? Откажись от своего расследования. Соглашайся и давай выпьем. Выпьем за мир между нами.

Лаверн поставил свой бокал на алтарь.

— С преступниками не пью.

Принс снова рассмеялся.

— Ты всегда такой зануда?

Лаверн поправил галстук, собираясь уходить.

— Тебе от меня не скрыться, Принс.

Продолжая улыбаться, американец сказал:

— Прими мое предложение, Лаверн, или ты умрешь.

— Не раньше, чем упрячу тебя за решетку.

— Что ж, попробуй… Да кто тебе поверит? У тебя ведь нет никаких доказательств. Нет и свидетелей.

— У него есть свидетель, — неожиданно раздался откуда-то сзади чей-то женский голос.

Обернувшись, они увидели Эдисон, стоявшую на пороге часовни.

Принс на какой-то миг лишился дара речи, затем стремительно подошел к девушке, вытянув руку в примирительном жесте.

— Ты подслушивала, Эдисон?

Дрожа нервной дрожью, та воскликнула:

— Ты же поклялся мне, что никогда, ни за что не будешь прибегать к отходной молитве!

— Я ни разу не нарушил обещание. Честно, я никогда…

— Не лги! — Голос Эдисон был готов сорваться на крик. — Я слышала, как ты хвастался перед ним своим могуществом!

— Что? И ты веришь, что я серьезно? Я просто дурачил его. Водил за нос, чтобы убедиться, что у него не одна извилина. Как правило, бобби — сплошные болваны. А этот парень не дурак, даже достоин награды.

Принс схватил девушку за рукав, однако та резко вырвала руку.

— Я прекрасно знаю тебя, Хьюго. Только не лги мне. Я знаю, что ты это сделал…

Эдисон кинулась к выходу, но врезалась в дверной косяк. Американец бросился ей вдогонку и сумел-таки поймать. Девушка начала отчаянно вырываться из его рук и в конце концов, глухо рыдая, устремилась в глубь галереи.

Хьюго приблизился к Лаверну. Лицо его потемнело от гнева.

— Убирайся! Вон из моего дома!

Вернон поднял с пола сумку и направился к выходу.

Неожиданно остановившись, он обернулся. Принс стоял спиной к нему, обратив лицо к алтарю.

— Да, чуть не забыл. С Новым годом!

Американец ничего не ответил. Выйдя наружу, Вернон зашагал к машине. В ту минуту, когда он уже заводил мотор, в стекло постучали — это была Эдисон с большой хозяйственной сумкой в руке. Лаверн открыл дверцу, и девушка залезла в салон автомобиля.

— Куда едем, мадам?

Эдисон застонала и прижалась лицом к его руке.

— Эй, эй, — ласково произнес Вернон, — что случилось?

— Нам нужно немедленно уехать отсюда. — Ее глаза были красными от слез. — Нам необходимо сейчас же уехать.

Казалось, будто девушка смертельно пьяна от отчаяния и страха. Или просто пьяна. Положив ее сумку на заднее сиденье и проверив, застегнут ли ремень безопасности, Лаверн задом, вслепую, выехал из дворика и, резко развернув машину, устремился вперед. Пронзая туман светом фар, мощный автомобиль стремительно полетел дальше.

— Какая я дура, — всхлипнула Эдисон. — Я ведь знаю Хьюго уже много-много лет. Кому, как не мне, знать, что он за человек. Я ведь все видела и все-таки предпочитала многого не замечать. А теперь он хочет убить нас. О Боже, я ведь знаю, кто он…

— Кто? Принс? Перестань! — усмехнулся Лаверн. — Он самый обыкновенный болтун. — С этими словами Вернон открыл «бардачок» и вынул оттуда серебристую фляжку. — Вот, глотни-ка.

Девушка открутила крышечку и сделала несколько глотков. Лаверн остановил ее руку.

— Хватит! А то станет дурно.

— Дурно? — Эдисон удивленно посмотрела не него.

— Так говорят у нас на севере. Это значит «вредно». Дурно.

— Отвези меня в какое-нибудь святое место. Найди для меня церковь.

— Хорошо. А пока успокойся. Я не дам тебя в обиду.


Глава 10


Туман сгустился, и видимость упала до нескольких метров. В целях безопасности Лаверн вел машину на черепашьей скорости. Дорога до Йорка заняла целых три часа, причем Эдисон прониклась убеждением, что в дурной погоде виноват Принс и что они с Лаверном обязательно попадут в серьезную аварию. До города добрались ближе к полуночи.

Лаверн вопреки всем правилам оставил машину на улице и, взяв Эдисон под руку, зашагал сквозь ночную темень к Минстеру. Собор выглядел сплошной черной громадиной. Суперинтендант слегка сник, ощутив, как напряжены нервы его спутницы. Окажись церковь закрыта, кто знает, сколько ему придется с ней возиться.

Но когда они огибали здание, оказалось, что западное крыло освещено. Сквозь стеклянную дверь было видно, что внутри, оживленно беседуя, сидят люди.

В следующее мгновение из тумана возникла высокая сутулая фигура. Лаверн весь напрягся, ожидая какой-нибудь пакости. Незнакомец оказался круглолицым мужчиной в рваном, заношенном плаще.

— Извини, приятель, ты случайно не знаешь, где здесь какая-нибудь ночлежка или приют, чтобы приткнуться на ночь?

На вид мужчине было около пятидесяти, а акцент выдавал в нем уроженца южных графств.

— Не знаю, — отмахнулся Лаверн.

— Я было попробовал там… — продолжал незнакомец, указывая куда-то через плечо Лаверна. — Но у них все забито до отказа. А я только что приехал из Лондона и еще не ел ни крошки. Даже живот от голода сводит. Послушай, приятель, может, ты меня где-нибудь накормишь?

Лаверн порылся в кармане, вытащил около трех фунтов мелочью и высыпал деньги в руку незнакомца.

— Так ты не знаешь, где тут можно перекантоваться до утра? — гнул свое незнакомец. — Я замерз. Может, пустишь меня к себе, приятель?

— Нет, — ответил отказом Лаверн. — Это вряд ли.

Незнакомец заковылял в ночь. Эдисон проводила его испуганным взглядом. Лаверн пожал ей плечо и увлек за собой в сторону Минстера.

В главном нефе оказалось около двух десятков человек — они смеялись, разговаривали и потягивали вино. Лаверн, который терпеть не мог никаких церемоний, в особенности религиозных, был приятно поражен царившей здесь раскованностью.

Под сенью высокой красивой елки, от которой в суровых средневековых стенах веяло чем-то языческим, двое служек обносили верующих пирогами и вином. Единственным источником тепла служили два допотопных парафиновых обогревателя, наполнявших воздух приторными ностальгическими ароматами. Лаверну тотчас защемило сердце: вспомнилось, как отец — царствие ему небесное — когда-то сам мастерил деревянные игрушки своим сыновьям.

Повсюду мерцали свечи. Вернон всегда думал, что полуночные бдения — это кучка голодных и холодных фанатиков со свечами в руках, но то, что он увидел сегодня, заставило суперинтенданта изменить свое мнение. Это был настоящий пир, праздник света; и лица собравшихся, казалось, тоже источали сияние.

Лаверн с Эдисон направились к столу с угощениями, и люди расступались и улыбались им. Лаверн слегка цинично решил, что оказался среди веселых, либерально настроенных христиан. Как на частное лицо эти правильные, добропорядочные христиане наводили на него тоску. Но как полицейский он им симпатизировал. Ведь единственное преступление, на какое они способны, это заводить на полную мощность слащавые пластинки столь любимого ими Клиффа Ричарда.

Бородач в пурпурном одеянии и с огромным серебряным крестом на груди разливал по стаканам глинтвейн. Лаверн догадался, что он — организатор и главный распорядитель, а немолодая женщина рядом с ним — его супруга.

— Рады вас видеть, рады вас видеть, — улыбнулся бородач, по всей видимости, вполне искренне. — Вы к нам? Милости просим.

— Да-да, если вы не против, — отозвалась Эдисон.

Лаверн надеялся, что это она лишь из вежливости.

— Ничуть. Наоборот, всегда рады. Горячее вино — пятьдесят пенсов, пирожок — двадцать. Собранные средства пойдут в помощь голодающим.

— Два стакана вина и четыре пирожка, — сказал Лаверн. Даже если Эдисон откажется от пирогов, он с удовольствием съест ее долю.

— Меня зовут Боб. А это моя возлюбленная женушка.

Рано увядшая особа изобразила некое подобие улыбки. По всей видимости, она увяла слишком рано из-за чрезмерного прекраснодушия супруга.

— Я Эдисон, — протянула Эдисон. — А это мой папа, — добавила она, чего Лаверн никак не ожидал.

— Привет, Эдисон, привет, папа! — С этими словами Боб протянул им белые пластиковые стаканчики с глинтвейном, от которого исходил аромат специй. — Кстати, не выбрасывайте стаканы, а то они у нас кончаются.

Музыканты, одетые в средневековые костюмы, заиграли старинную музыку; похоже, музыка была настоящей, а не фонограммой. Перед оркестром вышла приятная полная блондинка — к таким Лаверн питал слабость — и запела чистейшим сопрано:
		Не лейте слезы печали, фонтаны,


		Да не иссякнут звонкие струи!..


Эдисон подошла поближе к оркестру, оставив «папочку» на растерзание Бобу.

— Вам, наверное, интересно, что здесь происходит, — обратился тот к Лаверну, которому, откровенно говоря, было все равно. — Видите ли, когда три года назад я понял, что война — величайшее в мире зло, что она источник всех и всяческих страданий, то организовал движение "Англиканцы Йорка за мир". Только, пожалуйста, без шуток, я уже их наслушался. Например, известно ли вам, что основная причина голода — это войны? И мы сегодня собрались здесь не только для того, чтобы повеселиться. Каждый час мы устраиваем паузу для молитвы и созерцания. Мы молим Бога изменить мир к лучшему. Видите ли, Христос пребывает не только в христианах. Он повсюду; он там, где людей объединяет радость молитвы и, самое главное, любовь. Так что спасибо, что вы пришли. И кто знает, может, после сегодняшней ночи вы вступите в наше братство. В любом случае благослови вас Господь! Мы еще поболтаем с вами попозже.

— С удовольствием, — отозвался Лаверн.

К счастью, Боб выпустил его из своих любвеобильных объятий и теперь обслуживал другого клиента.

Лаверн подошел к эстраде и встал рядом с Эдисон. Она улыбнулась ему и взяла за руку.
		Блондинка продолжала петь:


		Покой вам, о печальные очи!


		Не лейте боле горькие слезы!


		Тихо, нежно, под сенью ночи


		Ее объемлют сладкие грезы…


Песня закончилась под вежливые аплодисменты, музыканты заиграли что-то более веселое. Эдисон и Лаверн, прислонившись к колонне, продолжили беседу.

— Ну как, тебе лучше?

— Да, папуля, — хихикнула она, — извини. Сама не знаю, кто меня за язык дернул.

Лаверн шутливо приставил ей к подбородку кулак.

— Да нет, знаю, — продолжала Эдисон, — это все из-за того бродяги на улице. Из-за того, как ты с ним разговаривал. Ты делаешь вид, будто тебе ни до чего нет дела, но ведь это не так. Представить не могу, чтобы ты причинил кому-то боль.

— Не стал бы утверждать, — буркнул Лаверн, вспомнив, как в свое время ему хотелось изувечить Болтонского Душителя. Лишь с трудом он подавил тогда в себе ярость. Пусть ему еще спасибо за это скажут.

— Это был кто-то из людей Принса, — произнесла Эдисон.

— Кто? Тот бомж? Почему мне ничего не сказала? А я еще дал ему три фунта!

— Нет, ты не понял. Это действительно был бездомный бродяга, и ему требовалась помощь, Принс заставляет таких людей плясать под свою дудку.

— И тебя в том числе?

— Ну, я-то могу сама о себе позаботиться. А этот тип на улице наверняка и ручку с пером в жизни в руках не держал.

Лаверн отхлебнул вина.

— В стране полно бездомных. Не знаю, кто в этом виноват. Но раньше такого не было.

— Они лишены всего на свете, — продолжала Эдисон, — а будет еще хуже. Ни больниц, ни пособий, ни работы. Вновь грядут Темные Века, и Хьюго мечтает стать их властелином.

— Тоже мне властелин!.. Прохвост.

— Ну не скажи. Он настоящий черный кахуна.

— Черный кто? Кахуна?

— Именно. Но истинные кахуна не такие, как Хьюго. Испокон веков это были жрецы и целители. Святые люди.

Эдисон порылась в просторных карманах и извлекла откуда-то из-за подкладки порядком потрепанную книженцию в мягкой обложке.

— Как эта женщина, которая подписала мне ее на память.

Эдисон протянула книгу Лаверну. Тот взглянул на обложку. На ней красовалась пальма, а поверх крупными буквами заголовок — "Моя жизнь кахуны". Ниже значилось имя автора — Бабуля Мэй.

— Видишь, подпись самой Мэй, — с гордостью произнесла Эдисон, — она просто чудо. Исцеление жизни берет свое начало в древней гавайской религии хуна. Если хочешь избавить себя от всякой второстепенной дребедени и сразу докопаться до истины — прочти эту книгу!

— А если мне не хочется ее читать?

Эдисон явно обиделась. Лаверн осознал, что она только что предложила ему самое бесценное свое сокровище, а он так бесцеремонно отказался.

— Нет-нет, — поспешил он загладить вину, — мне, конечно, хочется ее прочитать. Спасибо.

С этими словами Лаверн сунул книженцию себе в карман.

— А Хьюго, как я уже сказала, — черный кахуна, потому что пользуется магией хуна во вред другим. Он просто наводит порчу, как злой чародей. Но даже черный кахуна бессилен против человека с чистой совестью.

— Ну, это не про меня, — усмехнулся в ответ Лаверн.

Эдисон опустила стакан и серьезно посмотрела на него.

— Как мне кажется, ты ошибаешься. Уверена, он уже пытался наслать на тебя смерть. Но не сумел. Вижу, ты улыбаешься. У тебя все шуточки на уме. Но я-то знаю, что такими вещами не шутят. Сама видела, на что он способен.

В ответ Лаверн лишь откусил огромный кусок пирога и задумчиво склонил голову.

— Прошлой ночью я разговаривала о тебе с Хьюго. Я сказала ему, что, по-моему, для своего возраста ты еще даже очень симпатичный.

Лаверн расхохотался такому откровенному комплименту, брызнув от смеха на рукав куртки вином и крошками пирога.

— Нет же, — не поняв его веселья, подтвердила Эдисон, — это действительно так. Для своего возраста ты еще очень даже ничего. По словам Хьюго, нам с тобой предначертано быть вместе и я должна прислушиваться к тому, что говорит мой внутренний голос, мое низшее "Я".

Лаверн презрительно хмыкнул.

— Низшее «Я» обитает вот здесь, — продолжала Эдисон, не обращая внимания на его ухмылку, и похлопала себя по солнечному сплетению. — Это вместилище наших эмоций. От твоего присутствия я ощущаю здесь нечто волнующее. И все потому, что мое низшее «Я» неравнодушно к тебе. Наверное, оно действует по велению Аумакуа, или высшего "Я".

— Пусть высшее достанется тебе. С меня достаточно низшего. Я хотел бы быть честен с тобой, Эдисон, дорогая моя. Для меня твои речи — сплошная абракадабра.

— А как же иначе, — спокойно отреагировала Эдисон. — Все потому, что твое среднее «Я», то есть твое рассудительное «Я», то, которым ты обращен к миру, развило в тебе предрассудки, передавшиеся твоему низшему «Я». А низшее «Я» ужасно упрямое, и если уж оно что-то вбило себе в голову, то изменить его мнение не так-то легко. Собственно говоря, невозможно, охренеть легче.

Лаверн не выносил сквернословия из уст женщин и поэтому брезгливо поморщился.

Музыканты запели а капелла. Это была заунывная песня на гэльском языке. Под сводами собора их голоса звучали во сто крат мощнее и выразительнее. Казалось, будто печальная мелодия то волной набегает на стену, то откатывается от нее к другой, словно так было всегда, из века в век. Зачарованные пением, Лаверн и Эдисон неподвижно замерли на месте.

Лаверн заглянул в удивительные фиолетовые глаза своей спутницы. "Дело не в том, милая, — подумал он, — что я не хочу прикоснуться к тебе, и даже не в том, что я не испытываю сакраментального томления ниже пояса. Просто я люблю свою жену. И знаю, что за желанием всегда приходит раскаяние. А главное, я люблю хорошенько выспаться, а не бражничать по ночам".

Эдисон подняла на него полный восхищения взгляд.

— В какой-то момент мне показалось, что ты вот-вот расплачешься.

— Я никогда не плачу, — буркнул Лаверн. — Уже забыл, что это такое.

Ой, о чем это он?

Вино уже затуманивало ему сознание. Понадобилось несколько мгновений, прежде чем Лаверн вспомнил.

— Ты говорила, что я тебе нравлюсь. Несмотря на то что я уже вышел из любовного возраста.

Эдисон шутливо пихнула его локтем.

— Ладно, не надо. Ну, в общем, когда я сказала Хьюго, что ты мне нравишься, он пришел в восторг. С ним такое редко случается. Он сказал, если я не отдамся тебе, то это будет предательством по отношению к собственной душе.

— Которой? — с издевкой в голосе поинтересовался Лаверн.

— Как я уже сказала, — продолжала Эдисон, ничуть не смутившись, — в тебе силен предрассудок. И он делает тебя глухим к увещеваниям. Я хочу, чтобы ты понял. Оказывается, Хьюго знал, что ты из полиции, еще когда ты только пришел к нам. Но ведь он мне и словом не обмолвился. Вместо этого, видя, как сильно ты мне нравишься, он как бы подтолкнул меня к тому, чтобы я отдалась тебе. Дело в том, что я должна была отдаться ему. А ведь он не из тех, кто готов поделиться возлюбленной. Так с какой стати он пошел на этот шаг? Для того чтобы ты раскаялся, чтобы ощутил вину и, стало быть, утратил то, что делает тебя неуязвимым перед отходной молитвой. Вот только откуда ему известно, что ты неуязвим? Ответ один: он уже пытался убить тебя, но не сумел.

На сей раз Лаверну было не до ухмылки. Он тотчас представил свой дом в рождественскую ночь, вспомнил синяки на теле внучки и стоны на лестнице. И хотя все, что он слышал о религии хуна, вступало в противоречие со здравым смыслом и вызывало несварение желудка, Лаверн знал, что девушка права. Принс действительно пытался его убить.

— Так. Значит, чувство вины. Вот оно что. Он сможет убить меня лишь тогда, когда меня гложет совесть.

— Именно.

— В этом есть что-то от гипноза. Он говорит людям, что собирается накликать на них смерть. А так как они верят в силу отходной молитвы, то шансы его возрастают. Что касается нечистой совести, то покажите мне, у кого она абсолютно чиста.

— Господи, вот уж не знала, что ты так глуп! — Эдисон одарила его укоризненным взглядом и отпустила руку. — Пойду куплю себе еще стаканчик.

Слегка изумившись, он дал ей пять фунтов, а сам остался доедать пироги, сыпля крошки себе на куртку. Эдисон вернулась с двумя стаканами, хотя он ее об этом и не просил. Свой первый, недопитый стакан Лаверн поставил на холодный каменный пол рядом с колонной.

— Почему я такой непробиваемый, ты это хотела сказать? Чему удивляться? У легавых в башке всего одна извилина.

Эдисон упрямо мотнула головой. Волосы ее взлетели вверх и опали вновь, распространяя в стылом воздухе аромат пачули.

— Нет, скорее наивный. Просто ты не понимаешь, с кем столкнулся. Принс — не гипнотизер из захудалого цирка, которому в один прекрасный день надоело усыплять людей, чтобы они затем лаяли как собаки, вот он и решил: "А может, ради разнообразия мне отправлять их прямиком на тот свет?" Нет, он мощнейший чародей, и на его совести не одна душа. Так что не советую тебе строить иллюзий. Отходная молитва — не дешевый фокус. Она срабатывает, потому что в его руках души усопших. Они впиваются в несчастную жертву и высасывают из нее жизненную силу.

— Ну, прямо как агенты по продаже недвижимости! — съязвил Лаверн.

— У тебя одни шуточки на уме. А между тем ничуть не смешно.

— Значит, ты веришь, что и на тебя он может наслать смерть.

Эдисон помрачнела.

— Верю.

— Почему? Какая на тебе вина?

— Полтора года назад у меня родился ребенок. Сын. Не от Хьюго, но он тогда помог мне. Одна я не могла справиться — ни с ребенком, ни со своей жизнью, буквально ни с чем. У меня был первый срыв. Хьюго же позволил мне остаться в аббатстве, а для ребенка нашел приемных родителей. И вот теперь я в этом раскаиваюсь.

— Но если он такой щедрый, то почему он не позволил тебе остаться в аббатстве вместе с ребенком?

Понимая, что у нее нет ответа на этот вопрос, Эдисон молча отвела глаза.

— И ты хотела бы вернуть ребенка, — осторожно поинтересовался Лаверн.

Эдисон только пожала плечами.

— Я, наверно, и сейчас с ним бы не справилась… Я хочу сказать, что вся моя жизнь пошла наперекосяк. Но по ночам я мечтаю о нем. Представляю, будто держу его на руках.

В словах Эдисон не было стремления разжалобить. Казалось, несчастья для нее — вещь заурядная, а ее страдания ничего не стоят.

Немного поразмыслив, Лаверн произнес:

— Не переживай. Вряд ли усыновление было законным. Такое не похоже на Принса. Я этим займусь.

— А что ты сможешь?

— Многое. Я ведь тоже волшебник, не правда ли?

— Тебе все равно не освободить меня от угрызений совести. Ведь я сама отказалась от ребенка.

Лаверн попытался ее успокоить:

— Неправда. Тебе было некуда деться. Кто отважится тебя в чем-то обвинить? Вот увидишь, мы сумеем помочь тебе.

Эдисон взяла Вернона за руку.

— Эх, папуля!..

— Но ты должна мне кое-что обещать.

— И что же, господин начальник, сэр?

— Помоги мне поймать Принса. Пусть я не верю в отходную молитву, но этот тип опасен. Я успокоюсь лишь тогда, когда увижу его за решеткой.

С этими словами Лаверн энергично затопал на одном месте. Эдисон с удивлением наблюдала эту импровизированную чечетку.

— В чем дело?

— В ногах покалывает, — объяснил Лаверн.

Лицо девушки омрачилось.

— Это он, — прошептала она.

Лаверн лишь рассмеялся.

— Да нет, просто ноги затекли.

В этот момент их прервала полная женщина в зеленом суконном пальто, раздававшая книжечки с гимнами.

— В полночь будем петь. Присоединяйтесь к нам.

Она улыбнулась во весь рот, демонстрируя пожелтевшие зубы, и пошла дальше, раздавая книжечки и повторяя одну и ту же фразу.

— Послушай, — продолжал Лаверн, — я хотел бы вернуться домой. Поедешь со мной? Места у нас достаточно. Пожила бы у нас пару дней, а там видно будет.

— А как же твоя жена?

— Ты не знаешь Донну. Стоит мне сказать ей, что ты бездомная, как она тут же уложит тебя в постель с кружкой какао и грелкой.

— А ей не покажется, что в этом есть что-то подозрительное?

— Нет. Она сама как-то раз привела домой пару бездомных парней. Они выдули все мое виски и утащили видео. Да, а еще у нас гостили какие-то пенсионеры-склеротики, слегка дебильный продавец щеток, бездомные собаки… Кого только не было! Одной заблудшей душой больше — какая разница!

Эдисон слегка оскорбилась.

— Ну извини. Я не хотел зачислять тебя в заблудшие души. Я не нарочно, просто с языка сорвалось. Что взять с полицейского? Вроде и человек хороший, но глуп.

Преподобный Боб не спускал глаз с часов, ожидая наступление полуночи.

— Сейчас, сейчас, еще секундочку. Осталось совсем чуть-чуть…

Все умолкли. И в следующее мгновение старинные фигурные часы начали гулко отбивать полночь.

Церковь наполнилась ликующими возгласами. Лаверн не сводил взгляда с Эдисон. Впервые в ее глазах читалась надежда.

— Обними меня, — попросила она.

Он исполнил ее просьбу, не ощутив при этом никакой неловкости. На ее месте могла быть и его собственная дочь, столь естественными, отцовскими были эти объятия. И опять их развела женщина в зеленом суконном пальто. Сначала она поцеловала Эдисон, затем Лаверна.

— Сегодня здесь начинается всеобщий мир, — вещал Боб. И хотя все уже порядком подустали, тем не менее его слова были восприняты как руководство к действию. Народ принялся обниматься и обмениваться поцелуями. Эдисон отошла, чтобы пожать руку мужчине в инвалидной коляске и его жене. Лаверн же опять пал жертвой словоохотливого Боба.

— Да пребудет с тобой Господь Бог! — произнес тот, схватив Лаверна за руку, и принялся энергично ее трясти.

— Господь Боб?

— Да нет же, я сказал Господь Бог!

Затем к Лаверну приблизилась невысокого роста особа с девочкой-подростком. Казалось, будто она выиграла первый приз в конкурсе на искренность. В отличие от мамаши дочка перекатывала во рту жевательную резинку, уставившись на него с немым упреком — будто Лаверн лично повинен во всех этих любвеобильных излияниях. Глядя ей поверх головы, суперинтендант углядел, что к Эдисон, чтобы похлопать ее по плечу, подошел какой-то старикашка, которого он раньше не заметил. Старик был облачен в серое монашеское одеяние до пят и был бел как лунь. Седые волосы доходили ему до плеч, от худого, изможденного лица веяло добротой и умудренностью. Эдисон тоже обернулась к нему, но в следующий момент между ней и Лаверном кто-то прошел, и девушка на несколько секунд пропала из виду.

Когда Лаверн вновь увидел ее, она стояла на коленях. Незнакомец в ниспадающих одеждах сделал шаг назад, словно любуясь содеянным. Уже в следующее мгновение, один за другим, послышались возгласы ужаса. В руке старик держал длинный изогнутый нож, а из головы Эдисон фонтаном била струя алой крови.

У Лаверна пересохло во рту. Он бросился к Эдисон. Оказалось, что кровь бьет не из головы, а из глубокой раны в груди. Машинальным движением девушка пыталась прикрыть рану ладонями, однако пронзенное сердце продолжало выплескивать фонтаны крови. В ужасе Лаверн попытался помочь ей, прижав свои руки поверх ее пальцев, но теперь алые струи только били ему в лицо, забрызгивая кровавыми пятнами одежду. Задыхаясь, Эдисон упала на пол. Он обхватил ее голову. Девушка посмотрела на него в немом изумлении, а затем испустила последний вздох.

В следующее мгновение своды собора наполнились в знак пришествия Нового года оглушающим перезвоном колоколов. Лаверн с трудом встал на ноги; все присутствующие дружно, как по команде, отшатнулись от него. Неожиданно для себя он оказался в центре внимания. Кто-то из женщин бился в истерике. Словно в оправдание Лаверн покачал головой и лишь затем повернулся вслед убийце Эдисон. Тот быстрыми шагами удалялся к южному трансепту. Выругавшись про себя, Лаверн бросился ему вдогонку.

Преподобный Боб — между прочим, игрок в регби — выкрикнул что-то неразборчивое и, набросившись на Лаверна, обхватил его за шею мощной ручищей.

В ответ Лаверн без всякой злобы ударил его локтем в живот и, высвободившись из цепких объятий, резко оттолкнул к колонне. Боб грузно осел на пол, прижимая живот руками и ловя ртом воздух.

Вновь обретя свободу, Лаверн помчался за убийцей. Сердце бешено колотилось в его груди. Костлявая фигура старика превратилась в смазанное пятно, удалявшееся к восточному приделу собора. Лаверн бежал, и со лба скатывались крупные капли пота, словно вместе с ним наружу выходили душевные муки.

Перезвон колоколов только усугублял его страдания. Их гул до боли резал слух, словно то была не музыка сфер, а безумная, адская какофония. "Ты был с ней, — торжествовали они, — но не уберег. Не уберег. Не уберег".

По другую сторону главной башни собора царил мрак. Лаверна охватил могильный холод, словно некая ледяная глыба заслонила от него солнце. Вверху над головой святой Павел потрясал мечом. Пятнадцать английских королей, выстроившихся у лестницы, казалось, пристально наблюдают за ним, отчего Лаверну стало не по себе.

Понимая, что решимость на исходе, он заставил себя вступить в это царствие мрака. Казалось, будто его со всех сторон облаком окутывает чье-то нестройное перешептывание. Ноги отказывались повиноваться. Где-то сзади раздавались крики преследователей. Костлявая фигура впереди — казалось, она светилась в темноте — тоже замерла на месте. До нее оставалось не более десятка метров. В следующее мгновение одним-единственным полным грации движением незнакомец обернулся к нему. И хотя Лаверн не мог разглядеть его лица, он точно знал, что их взгляды встретились. Он вспомнил кроткую улыбку убийцы, и его объял ужас. Не желая предстать в собственных глазах трусом, Лаверн крикнул:

— Стоять! Полиция!

Затем, спотыкаясь, заставил-таки себя двинуться вперед. Когда до фигуры старика оставалось не более трех метров, в нос ему ударил тошнотворный смердящий запах, похожий на вонь гнилых овощей. Старик в ниспадающем платье понимающе кивнул — раз, второй, словно приглашая Лаверна подойти ближе. Инстинктивно Лаверн оглянулся и увидел самого себя, там, где он оставил свое тело несколько мгновений назад. Тот, второй, Лаверн наблюдал за ним с нескрываемым ужасом.

Охваченный паникой, он бросился назад, внутрь своего двойника. Но ноги слушались с трудом, а сам он, словно младенец, судорожно хватал воздух пересохшим ртом. Каждый такой не то вздох, не то всхлип гулким эхом отзывался в голове. Лаверну стало страшно от собственной беспомощности. Однако, к счастью, он сумел овладеть собой, слегка отдышался и успокоился.

Старик, который до этого цинично наблюдал за его метаниями, неожиданно потерял к нему всякий интерес и, резко повернувшись, растворился во мраке. Колокола умолкли, погрузившись в скорбное молчание, словно больше не видели причин для торжества. Йоркский Минстер посетила смерть, и отныне он осквернен. В нем нет места ничему святому. Кто знает, может, ничего святого здесь никогда и не было.

Без всякой цели, так, на всякий случай, Лаверн подошел к крипту. Он уже знал, что найдет здесь. Железная решетка ворот была на цепи и тяжелом замке. Сквозь нее Лаверн сумел разглядеть ведущие вниз ступени, скрывавшиеся далее в кромешной тьме склепа, этом вместилище праха проклятых и сильных мира сего. Там, под изображением ада и Судного дня, покоились бренные останки убийцы Эдисон Реффел. Это был Томас Норт, рыцарь из Йорка, чья душа покинула тело семьсот восемьдесят восемь лет назад.


Глава 11


Охваченный каким-то тупым ужасом, Лаверн, шатаясь, побрел назад к телу Эдисон, сел рядом и окаменел, не в силах сдвинуться с места. Йоркские "Англиканцы за мир" продолжали свои бдения, но уже иного рода. Теперь они не сводили глаз с убитого горем отца, который, весь забрызганный кровью, сидел на корточках возле тела дочери. Из уважения к чужому горю присутствующие держались на почтительном расстоянии.

Жена преподобного Боба истерично причитала, а ее супруг — слишком перепуганный, чтобы обращать на нее внимание — в ожидании полиции нервно расхаживал взад-вперед, заложив руки за спину. Его паства, онемев от пережитого, выстроилась, словно на часах. Время от времени кто-нибудь, осмелев, шептался с соседом, и тогда Лаверн, очнувшись на мгновение от ступора, бросал на виновника недобрый, укоризненный взгляд. Было в нем что-то от пса, зорко стерегущего могилу хозяина.

Наконец прибыла патрульная машина. Судя по всему, двое вышедших из нее полицейских, мужчина и женщина, сочли этот вызов очередной пустяковиной. С десяти вечера, когда началась их смена, они уже несколько раз выезжали разнимать пьяные потасовки. Когда полицейские входили в собор, на их лицах не читалось ни заинтересованности, ни служебного рвения. Но когда они увидели сидящего у мертвого тела посреди лужи крови Лаверна, равнодушия стражей правопорядка как не бывало.

— Ни хрена себе! — вырвалось у мужчины.

Услышав это, одна из верующих неодобрительно шикнула.

Полицейские по рации вызвали подмогу, после чего женщина-констебль, невзирая на протесты Боба, попыталась заговорить с Лаверном.

Тем временем словоохотливый Боб обрушил на нее лавину свидетельских показаний.

— Он напал на собственную дочь. Что с ней стало — вы видите своими глазами. Ударил ее ножом и побежал. Я пытался остановить его, но он и меня чуть не убил.

Констебль прикусил губу и покачал головой. Происшедшее с трудом укладывалось у него в сознании.

— Не могу представить себе этого, сэр. Этот парень наш, из полиции.

Боб недоверчиво хмыкнул:

— Верится с трудом.

— Как хотите, но он наш. И на хорошем счету.

— Ну знаете, — мрачно съязвил Боб, — после этого случая он у вас вообще войдет в историю.

Женщина в инвалидном кресле и ее спутник направились было к выходу, однако констебль, памятуя о своем долге, преградил им дорогу.

— Прошу прощения, все остаются на своих местах. Мы будем записывать свидетельские показания.

Прибыло подкрепление. Боб, очевидно, полагая, что и сейчас он самый главный, увязался вслед за полицейскими, ни на минуту не прекращая своих речей.

— Это черный для меня день. Это черный день для Йоркского Минстера. Более того, это черный день для всех церквей нашего древнего города.

Лаверна, который не смог выдавить из себя ни слова, увели в машину и повезли в участок на Фулфорд-роуд. Там его, всего забрызганного кровью, сфотографировали и взяли анализы из-под ногтей. Процедура проходила в тягостном молчании. Затем несколько полицейских в полиэтиленовых перчатках помогли ему снять окровавленную одежду. Униженный и растерянный, в одном исподнем, он сидел в углу комнаты для допросов. Кто-то послал за Этерингтоном. Все надеялись, что тому удастся вызвать Лаверна на откровенность. Этерингтон, в ужасе от происшедшего, однако польщенный оказанным ему доверием, принялся допрашивать собственного босса. Но единственное, что он услышал от Лаверна, это вопрос "Куда дели тело Эдисон?".

Охранник-сержант, угрюмый служака по имени Хэлфорд, согласно инструкциям, занес эти слова в толстый журнал в черной обложке, после чего послал своего помощника, такого же угрюмого типа, только не такого толстопузого, найти для Лаверна какую-нибудь одежду. Констебль вернулся с помятой формой, но Лаверн отказался в нее облачаться.

— Сразу виден уголовный розыск, — съязвил Хэлфорд. — Куда уж! Только мы, работяги, ходим в форме.

Поглядеть на виновника суеты из своего кабинета спустился суперинтендант Рон Весли — самый старший по званию на тот момент. Он знал Лаверна уже много лет и завидовал его успехам. Весли давно в душе надеялся, что этот хваленый супермен чем-нибудь да и запятнает себя. И вот наконец!.. Но, как ни странно, Весли не ощутил особой радости. Свое раздражение он выплеснул на Хэлфорда.

— Джордж, идиот, принесите ему хоть что-нибудь из одежды. Не может же он здесь сидеть вот так, в одном белье.

Хэлфорд рассказал что к чему, и Весли слегка поостыл. Он поднес форму к Лаверну и попытался убедить того одеться. Лаверн же и слышать не хотел, и Весли отстал от него. Потерпев неудачу, он отвел Хэлфорда и Этерингтона в сторону и признался им в своей растерянности.

— Что говорится в инструкции по этому поводу? За что нам браться первым делом? Честно говоря, мне ни черта в голову не лезет.

Весли вопросительно уставился на Хэлфорда.

— А ты что скажешь?

Хэлфорд покачал головой и лишь от растерянности несколько раз фыркнул, как паровоз.

— Насколько я понимаю, прецедента нет, — промямлил Этерингтон.

Весли наморщил лоб.

— Какого президента? О чем ты?

— Прецедента, — четко, почти по слогам проговорил Этерингтон, — то есть раньше не было похожих случаев.

Весли обратил внимание на душевное состояние Лаверна.

— Может, нам вызвать врача?

Полицейские мигом ухватились за это предложение. Еще бы, если они натравят на Лаверна врача, то все подумают, что ими двигало исключительно сочувствие, а не самая заурядная некомпетентность. А до прибытия врача гордость йоркширского уголовного розыска пришлось запереть в следственной камере. С молодой девушкой-констеблем, которую попросили принести Лаверну чаю, при виде знаменитого детектива, сидящего в холодной камере в одной лишь сетчатой майке, случилась истерика, и ее пришлось срочно отправить домой.

Наконец прибыл врач — немногословный, седовласый нигериец. Осмотрев Лаверна, он изрек, что тот пережил тяжелое нервное потрясение. На что Весли презрительно съязвил:

— Это я и без вас вижу. Не слепой.

Врач в отместку на повышенных тонах потребовал, чтобы Лаверна накрыли теплыми сухими одеялами. Получив отповедь, Весли проследил, чтобы рекомендация врача была выполнена.

Тем временем с постели подняли самого Герейнта Джона. Заместитель главного констебля приехал в участок в четвертом часу, в штатском, с всклокоченными волосами и попахивая алкоголем. Из-за ворота свитера торчали углы воротничка цветастой пижамы. Обнаружив, что Лаверна держат запертым в камере, Герейнт рассвирепел и набросился на Весли:

— Ты что, совсем того? Какое против него обвинение? Мы даже не знаем, в чем, собственно, дело!

Весли залился краской и начал оправдываться:

— Сэр, вы бы взглянули на его одежду. Вся в крови. Хоть выжми. Тут такое заподозришь…

Разговор происходил в коридоре, который вел к камерам. Герейнт, на полголовы выше Весли, поднес к носу суперинтенданта толстый указательный палец.

— Ты у меня повыступай, мать твою… Слышал, что я сказал? Уведите его из камеры!

Весли поднял руки — мол, сдаюсь.

— О'кей, понял.

Он отомкнул камеру Лаверна и удалился. Герейнт вошел. Лаверн, казалось, не заметил его присутствия. Герейнт сочувственно поправил одеяла, прикрывая другу кальсоны, а затем уселся рядом с ним на тонкий жесткий матрац. Какое-то время оба не проронили ни слова.

По распоряжению Герейнта Лаверна отправили домой. Донна, поднятая с постели в двадцать минут пятого, ужаснулась, увидев мужа. Этерингтон, которому, как обычно, пришлось взять на себя дурную весть, сказал, что в Минстере произошел "один случай". Когда же Донна прижала его к стенке, Этерингтон поделился с ней тем немногим, что было ему известно: некую девушку закололи ножом, и один из свидетелей указал на Лаверна.

Не зная, что и думать, обуреваемая тревогой и сомнениями, Донна помогла мужу подняться наверх и уложила его в постель. Понимая, что их присутствие излишне, полицейские удалились. Впрочем, Донна не сомневалась, что они еще вернутся.

Лаверн пролежал в постели весь день. Из-за пережитого потрясения он так и не смог уснуть, но сил встать тоже не было.

Донну угнетала неопределенность, и она позвонила домой Линн Сэвидж. Увы, там сработал автоответчик. Донне ничего не оставалось, как попросить Линн позвонить ей, когда та вернется. Затем она позвонила Герейнту и поговорила с его растерянной женой. Из разговора выяснилось, что Герейнт ушел из дома ранним утром и с тех пор не давал о себе знать. Донна позвонила по прямой линии в управление, но опять нарвалась на автоответчик.

Дженифер пришлось солгать. Дочь должна была вместе с семьей приехать к ним на обед, но Донна отменила приглашение, сославшись на то, что у отца грипп и поэтому малышку Гарриет лучше не привозить.

К вечеру Лаверну слегка полегчало, он даже принял душ и оделся. Вечером без аппетита поклевал ужин и, взяв жену за руку, ответил как мог на ее расспросы. Из этих кратких, обрывистых фраз Донна постепенно сумела составить картину выходных и их кровавого финала.

Но тут затрезвонил телефон. Донна взяла трубку. У незнакомца был приятный, вкрадчивый баритон, а говор выдавал в нем лондонца или жителя соседних графств. Представившись репортером одной из солидных общенациональных газет, он выразил желание поговорить с мистером Лаверном.

Донна сбивчиво объяснила журналисту, что это невозможно. Она бросила взгляд на мужа — тот сидел на диване со стаканом в руке, делая вид, будто слушает пластинку Дюка Эллингтона. Шустрый служитель пера тотчас перевел разговор на ее персону. Известно ли ей, что ее муж — главный подозреваемый в деле об убийстве? Донна предпочла положить трубку.

Пройдя через всю комнату, она поправила стакан в руке мужа. Лаверн даже не заметил, что тот наклонился под коварным углом.

— Осторожно, — произнесла Донна, стараясь придать голосу спокойствие, — надеюсь, ты не хочешь испортить ковер.

Затем она вышла из комнаты и поднялась в спальню. Не зажигая света, подошла к окну и выглянула на улицу. Что ж, этого следовало ожидать. Они слетелись, как рой саранчи, как стая стервятников. На улице возле их дома стояло несколько огромных фургонов, а на дорожке толпились фотокорреспонденты, осветители, операторы, звукотехники — словом, вся репортерская рать.

При виде этого полчища Донне стало не по себе. Присев на кровать, она заставила себя сделать глубокий вдох. Если она хочет хоть чем-то помочь Вернону, ей следует сохранять спокойствие — насколько это, конечно, возможно. Главное, не паниковать и не нервничать. Ведь она нужна ему. Донна знала, что ей делать. Эти люди так просто не уйдут. Однако если она согласится дать короткое интервью, возможно, их с Верноном оставят в покое. Все равно что ампутировать ногу при гангрене, подумала Донна, вещь малоприятная, но без нее нельзя.

Донна направилась в ванную ополоснуть лицо. Вытерлась чистым сухим полотенцем, причесалась, проверила, не застряли ли между зубами остатки ужина, нет ли пятен на свитере, после чего спустилась вниз и отомкнула парадную дверь.

Ее неожиданное появление застало репортерскую братию врасплох — они в нерешительности топтались на крыльце, словно исполнители рождественских гимнов. Когда же стало ясно, что Донна намерена что-то сказать, репортеры обступили ее со всех сторон. Их коллеги, светотехники и операторы, тоже устремились поближе. В лицо Донне ударили вспышки блицев и слепящий свет софитов, а перед носом, словно гигантские фаллосы, неожиданно замаячили сразу несколько микрофонов. Донна вся внутренне напряглась, однако согласилась подождать, пока команда Би-би-си не установит аппаратуру.

На это ушла пара минут. Нельзя ли задать вопросы лично суперинтенданту? Нет. Он все еще под впечатлением событий предыдущей ночи и не в состоянии ни с кем разговаривать. Как он относится к тому, что его обвиняют в убийстве? Пока что против него не выдвинуто никаких обвинений, возразила Донна. В каких отношениях он состоял с покойной Эдисон Реффел? Эдисон, пояснила Донна, согласилась помочь ему в расследовании убийства.

— Сейчас мы с семьей Эдисон переживаем ее трагическую смерть. Прошу вас, больше никаких вопросов.

С этими словами Донна закрыла дверь и заперла ее на засов. Утомленно прислонилась к стене, и ей стало немного легче. Дюк Эллингтон продолжал играть на рояле за закрытой дверью гостиной. Донна набрала полную грудь воздуха и вошла. При ее появлении Вернон поднял печальный взгляд. В его глазах читалась благодарность. Он точно знал, на что она решилась. От Донны не ускользнуло, что трубка телефона снята с рычага. Лаверн похлопал ладонью по пустому концу дивана, и Донна присела рядом с ним. Лаверн взял жену за руку.

— И что мы будем делать?

— Что и всегда.

Лаверн вымучил улыбку.

— Надо послать цветы ее родителям.

Донна пожала его руку.

— Хорошая мысль. А где они живут?

— Понятия не имею.

— Ничего, это мы выясним.

Какое-то время они сидели молча. Неожиданно Донна произнесла:

— Надеюсь, ты не винишь себя? Я хочу сказать — в том, что Эдисон умерла.

— Нет, — не колеблясь, ответил Лаверн, — иначе бы меня уже давно не было в живых.

— Не понимаю, что ты этим хочешь сказать.

— И ладно, — отмахнулся Лаверн, — так оно даже к лучшему.

* * *


На следующее утро, уже в семь часов, когда Донна открыла дверь, чтобы забрать молоко, репортерское воинство заняло новые позиции. На улице было еще темно, однако Донна разглядела, что у ворот маячат около десятка фигур, а сквозь ветви деревьев мелькают огни. К их дому, медленно рокоча моторами, съезжалась целая процессия фургонов и трейлеров. Донна схватила бутылки с молоком и спешно захлопнула дверь. Как там обычно называют группу репортеров? Стая? Свора?

Лаверну удалось немного поспать, и теперь, словно позабыв, что случилось, он твердил, что ему пора на работу — "проветрить мозги". Правда, проходить сквозь строй осаждавших дом репортеров не хотелось. Дверной звонок трезвонил без умолку, но о том, чтобы дверь открыть, не было и речи. Шторы на окнах были опущены — не дай Бог, еще попадешь в чей-то телеобъектив. Пока Лаверн с Донной завтракали, какая-то наглая особа сумела-таки обойти дом. Донна буквально в самый последний момент успела опустить штору. Еще мгновение — и Лаверн наверняка оказался бы запечатлен на пленку с прилипшим на подбородке яичным желтком. И, разумеется, уже на следующий день этот снимок появился бы на первой странице "Дейли миррор".

Донна позвонила Дженифер — оказывается, та пыталась дозвониться до них еще со вчерашнего вечера.

— Мам, тебя показывали в вечерних новостях. Я глазам не поверила.

— И как я смотрелась?

— Просто замечательно. Объясни, что происходит. Что там натворил отец?

— Ровным счетом ничего, моя дорогая. Просто твоему папе крупно не повезло.

Это заявление, мягко говоря, не совсем соответствовало действительности.

Часам к десяти утра приехала Линн Сэвидж и с ней еще четверо полицейских в форме, которых она оставила охранять ворота. Лаверн про себя задавался вопросом, то ли они охраняют его от вторжения, то ли он их пленник.

Линн вместе с Лаверном расположились в столовой. Донна сделала им кофе и ушла, чтобы не мешать.

Поначалу разговор не клеился. Линн была такой же бледной, как и Лаверн. Однако, повздыхав немного о бесцеремонности репортерской братии, она, что называется, взяла быка за рога.

— Довожу до твоего сведения, что тебя отстранили от дела.

— Ой, мне дурно. Дайте мне нашатырь.

— Меня послал к тебе мистер Джон. Он считает, что тебя необходимо поставить в известность, прежде чем ты получишь официальное уведомление. То есть рано или поздно ты его получишь, а пока…

— Можете не приходить на работу.

— Жалованье тебе сохранили.

— Черт побери, — съязвил Лаверн, — теперь мне в карман пойдут грязные деньги, а грязную работу за меня будут делать другие.

— Ну, Вернон, — вздохнула Линн, — я же просила тебя не делать глупостей. Я же говорила тебе: офицер твоего ранга не может выдавать себя за кого-то еще. Подобные игры — для мелкой сошки, для тех, кто думает, будто они — тайные агенты.

С мрачным видом Лаверн отпил кофе.

— И ничего бы не произошло, прислушайся ты тогда к моим словам. Дело не в том, что ты непонятливый. Ты же знаешь, какого я высокого мнения о тебе.

— По твоим словам такого не скажешь.

— Да ты кого угодно выведешь из себя!.. Происшедшее аукнется не только тебе. И мне аукнется. И всему отделению.

— Ты хочешь сказать, нашему коллективу.

— Да замолчи наконец! — вспылила Линн. — Помнишь, о чем я тебя просила? Давай проведем самое обыкновенное расследование, старым испытанным способом, когда ведущего следователя прикрывает целая команда. Кстати, ты и есть тот ведущий следователь, если тебе это еще непонятно. И что в результате? Ты в который раз отправляешься в одиночное плавание. Только на этот раз свидетеля убивают в метре от тебя. А требовалась самая малость — прислушаться к моим советам. Хотя бы раз. Я бы прошла вместе с тобой огонь и воду…

Лаверн перестал дуться и теперь смотрел на Линн с сочувствием. Кровь прилила ей к щекам. В голосе ее звучала злость, но в глазах затаилась обида.

— Это ты и хотела мне сказать?

— Нет, не это. Я хочу сказать, что переживаю за тебя. Переживаю, что ты попал в беду, переживаю, что не была до конца с тобой честной. На тебя уже завели досье, а я промолчала.

В ответ Лаверн лишь пожал плечами:

— Не важно. Я и так знал.

— То есть?

— Линн, сколько живу, мною вечно кто-то интересуется.

— То есть ты все знал… Ну, тогда дела еще хуже. Ты знал, что о тебе думают, — и все равно продолжал делать по-своему.

Лаверн как ни в чем не бывало допил кофе, встал со стула и, подойдя к окну, отодвинул занавеску, чтобы было светлее. Напуганная неожиданным движением, за окном с ветки сорвалась малиновка и упорхнула через лужайку к живой изгороди в дальнем конце сада.

— И кто же вместо меня?

— А ты как думаешь?

Вернон посмотрел на нее.

— Неужели Весли? Только не это.

— Нет. Я.

— Слава Богу. — Было видно, что у Вернона камень с души свалился. — Я бы сам рекомендовал только тебя.

— Ты не имеешь права никого рекомендовать, если не ошибаюсь.

— Зачем же так сурово. Мои показания сэкономили бы вам уйму времени.

— Например?

— Например, что все эти убийства на совести одного человека, а именно: Хьюго Принса.

На Линн это заявление не произвело должного эффекта.

— У тебя есть соответствующие доказательства?

— Все зависит от того, что понимать под доказательствами. Но готов поклясться, что Дерека Тайрмена уже нет в живых.

Этого Линн никак не ожидала.

— Да.

— И Шилы Дайе тоже.

— Верно. Они оба умерли рано утром в воскресенье.

— Значит, я прав. Принс прикончил и этих двоих.

— Это он убил Эдисон Реффел?

— А кто же еще? По крайней мере он сделал так, чтобы ее убили. — Лаверн сел и посмотрел в глаза Линн. — Послушай меня. Тебе придется меня выслушать, если ты хочешь мне поверить. Знаю, то, что я скажу, с трудом укладывается в голове. Главное, не перебивай…

И он начал рассказывать ей об отходной молитве, о том, что пережил в Норт-Эбби, и как, несмотря на все сомнения и скепсис, ему пришлось поверить в то, что Принс действительно владеет черной магией и повелевает целым сонмом злых духов.

Линн слушала, не перебивая, стараясь не выдать своего недоверия, особенно там, где рассказ казался ей чудовищной фантасмагорией. Но пока она слушала этого человека, которого так хорошо знала и привыкла уважать, негодование в ее взгляде уступило место жалости.

Остаток дня Линн провела в раздумьях. Она оказалась права в своих подозрениях: Лаверн и впрямь помрачился рассудком, и кто знает, может, он и совершил убийство. А еще Линн понимала, что Лаверн доверяет ей, иначе не стал бы делиться своими тайнами. Так что Линн не была уверена, стоит ли ей делиться услышанным с кем-то еще.

Вечером она решила посоветоваться с Йеном. Тот лежал в постели с журналом по строительству. Муж воспринял ее рассказ как несусветную чушь.

— Не будь дурой. Расскажи всем. Твой приятель Лаверн вляпался в большое дерьмо. Ты говоришь о преданности. Чему? Кому? Да этот парень будет вешать тебе лапшу на уши, чтобы только не угодить за решетку. Ну ладно, может, он и не убивал. Но крыша у него явно поехала. Мой тебе совет — расскажи всем. Матери расскажи, собаке…

Линн натянула ночную рубашку.

— Спасибо тебе, Йен. Спасибо за твое спокойное и взвешенное мнение.

— Как знаешь, — фыркнул он и перевернул страницу журнала, сделав вид, будто в данный момент его не интересует ничего, кроме бетона. — С тобой тоже надо набраться терпения.

Линн спустилась в гостиную и порылась в сумочке. Их собака, в надежде, что ей сейчас перепадет что-нибудь вкусненькое, подошла поближе и скорчила умильную мину. Линн вытряхнула содержимое сумочки на диван и наконец-то нашла, что искала, — помятую визитку. Она бросила взгляд на каминные часы — без десяти одиннадцать. Поздновато? Наверное. Но она не могла ждать.

Линн схватила телефонную трубку и набрала номер. Короткое молчание, затем послышался гудок. Он звучал так глухо, будто другой конец провода заканчивался где-то на Луне. Потом раздался какой-то треск, и хриплый мужской голос произнес: "Да".

— Здравствуйте. Могу я поговорить с мистером Джоном?

И вновь короткое молчание.

— Кто говорит?

Линн решила, что ошиблась номером.

— Сэвидж. Следователь Сэвидж.

— Это я. Чем могу быть полезен?

Линн почувствовала, что уверенность покидает ее. Она совершенно позабыла, каким высокомерным может быть Герейнт.

— Помнишь, ты попросил позвонить меня, если у меня будет что-нибудь насчет Вернона…

Вздох.

— А тебе не кажется, что уже поздновато?

Линн вздохнула разочарованно:

— Извини. Как знаешь.

В трубке раздался треск помех, словно Герейнт переносил телефон в другое место. Затем он заговорил вновь:

— Хорошо. Какие у тебя планы на завтра?

Такого Линн никак не ожидала.

— Я что-то не поняла.

— Поговорим завтра.

— Прекрасно. Мне удобно утром, в любое время.

— Я, собственно, думал… Может, вместе перекусим?

— Великолепно. — Собака громко скулила в кухне. — Люси, тихо.

— Что?

— Ничего, это я собаке.

— А, собаке? — В голосе Герейнта послышались недоверчивые нотки. — Значит, до завтра. Я заеду за тобой в час.

На том конце положили трубку. Линн, не выключая света, прошла в кухню проверить, отчего скулит Люси. На улице шел проливной дождь. Черные стекла были все в водяных каплях. Люси скреблась у двери.

— Что с тобой, псина, — попробовала успокоить ее Линн. — Хочешь на улицу?

Она подошла к буфету рядом с холодильником, где обычно висели ключи, но затем почему-то обернулась к окну. Оттуда на нее смотрело мужское лицо. Водяные капли на стекле делали его нечетким, словно размазанным, однако это не помешало Линн тотчас узнать Лаверна. Она вскрикнула, и Люси, скуля, бросилась к ней.

Линн закрыла глаза, вновь открыла… Он все еще был там, уставившись на нее холодным взглядом. Затем, несколько мгновений спустя, лицо медленно растворилось в ночной тьме. Линн же продолжала стоять, вглядываясь в ночь, и только дождь барабанил по стеклу, стекая вниз бесчисленными ручейками.


Глава 12


Линн терпеть не могла китайскую кухню, однако Герейнт Джон почему-то считал, что оказал ей великую честь, пригласив на обед в "Серебряный дельфин", лучший в Йорке китайский ресторан. Линн ничего не оставалось, как сделать вид, будто она польщена.

Про себя она отметила, что заместитель главного констебля выглядит не самым лучшим образом. За Рождество он умудрился прибавить пару фунтов, а огонек в глазах заметно потух. Правда, он все еще напоминал богатого гангстера: на его рукавах, когда он расправлялся с пельменями, поблескивали золотые запонки. А еще при каждом его движении на Линн накатывался аромат дорогого одеколона. Зал ресторана был просторным и прохладным. За спиной Герейнта в аквариуме надували щеки золотые рыбки. Кроме пары полицейских, здесь обедали еще человек шесть, но они все равно разговаривали едва ли не шепотом, главным образом потому, что уж очень деликатной была тема их разговора.

— Вообще-то мне не следовало приглашать тебя на обед, — заметил Джон с напускной серьезностью. — Мне бы следовало хорошенько отшлепать тебя по мягкому месту. О чем я тебя просил? Что ты должна была сделать?

— Ты хочешь сказать, почему я не позвонила раньше?

— Как минимум неделю назад. Знай я, что он затеял всю эту чертовщину, наверняка бы сумел что-нибудь предпринять.

— Я не собираюсь оправдываться, но он пообещал мне, что не поедет сам в Илкли. Я не в состоянии держать его в поле зрения все время.

Герейнт фыркнул, словно признавая справедливость ее слов.

— Собственно говоря, никто и не должен держать своего начальника все время в поле зрения. Вернон не дурак. Он знает разницу между правым делом и неправым. Но то, что произошло, назревало уже давно. Кстати, ты не находишь, что пельмени жестковаты?

Линн кивнула.

— Есть немного.

— Плохо. Хорошие пельмени должны таять во рту.

Герейнт подозвал официанта и бесцеремонно отправил пельмени на кухню. Официант вернулся с новой порцией, правда, ничуть не лучше первой. Герейнт опять начал придираться. Но тут прибежал менеджер и рассыпался в извинениях.

— Мне не нужно ваших извинений, мистер Чан, — заявил Герейнт. — Мне нужно, чтобы ваша кухня соответствовала самым высоким стандартам, чего я ожидаю от вашего заведения. Моя спутница здесь впервые. Представляете, какое у нее сложится впечатление?

Герейнт держал свою речь уверенно и спокойно, словно в действительности ему не было и дела до того, жесткие пельмени или нет. Линн поняла, что всю эту сцену он устроил, чтобы произвести на нее впечатление. А ей было все равно. Когда оплеванный менеджер возвратился к себе в кабинет, Линн поинтересовалась у Герейнта:

— Скажи честно, ты просто хотел покрасоваться?

— Ошибаешься, — возразил тот. — Видишь наклейку у них на окне? Такие получают за великолепную кухню и первоклассное обслуживание. Нет, Линн, они решили, что больше не нужно напрягаться, и успокоились. Решили, что репутация их всегда вывезет. Ошибочка. Время от времени им надо давать под зад. Собственно, так же и с полицией. Тоже иногда приходится напоминать, что на сомнительных приемчиках далеко не уедешь…

— Что опять-таки возвращает нас к Вернону.

— Нет-нет. Вернон — черт бы его побрал — безумец, а это не одно и то же.

— Странно слышать это от тебя.

— Ну почему же? Разве ты со мной не согласна? Линн поведала ему о своем недавнем разговоре с Лаверном и его утверждении, будто Принс владеет черной магией. Слушая ее, Герейнт лишь ахал и покачивал головой.

— Елки-палки, вот те раз. Да, парень совсем того. Его лечить надо. Кто бы мог подумать…

Они заказали главное блюдо. Герейнт выбрал себе нечто под названием "Секрет серебряного дельфина". Линн же разочаровала его тем, что заказала обычные жареные овощи.

— Ты что, на диете?

— Обычно я не обедаю. По физиологическим нормам здоровому человеку достаточно плотно есть лишь раз в день.

— Прошу прощения, следователь Сэвидж, но вы порете чушь. — Герейнт расхохотался, обнажив безупречные зубы. Если бы в этом огромном теле обитал не столь заносчивый дух, Линн наверняка бы сочла его привлекательным. — Все это весьма некстати. Разумеется, многие решат, что это Вернон заколол девушку, но я читал заявления свидетелей. Никто из них ничего не видел, за исключением того, что Вернон пытался остановить кровотечение. А это преступлением никак не назовешь. Но не будем обольщаться. Теперь его спасет разве только чудо. Боюсь, старая задница Нэвилл Вуд нашел наконец повод от него избавиться.

— Нэвилл Вуд?

— Именно он, кто же еще. Может, мне и не стоит тебе говорить, но этот хрыч уже давно точит зуб на Вернона.

Линн отказывалась верить.

— А за что?

— Частично из зависти. Но это еще не все причины. Наш главный констебль — аккуратист, каких свет не видывал. Была когда-нибудь в его кабинете? Нигде ни пылинки, все папки расставлены по линеечке. Свежие цветы через день, по его личному распоряжению. Честное слово, побывай ты там, не зная, чей это кабинет, наверняка бы решила, что здесь работает женщина.

Линн вопросительно подняла бровь.

— Я к чему клоню… Любой, кто помешан на аккуратности, вряд ли поладит с Верноном. Если вы любитель строгих логических выводов, вряд ли вас устроит отчет наподобие "Съездил в Бакстон, побеседовал с родителями пропавшего ребенка. Полезных зацепок не получил, однако на обратном пути преступника все равно поймал".

Хотя Линн чувствовала себя подавленной, она не смогла сдержать улыбку.

— Мне кажется, ты слегка преувеличиваешь.

— Совсем слегка. Но ты меня поняла. Любой, кто любит во всем порядок, наверняка сочтет карьеру Вернона одной большой темной аферой. Ну а кроме того, у Вуда к нему личная неприязнь.

— Он это тебе сам сказал?

— Дождешься. Такой даже черту ни в чем не признается. И вообще он же у нас трезвенник, так что из него, хоть ты тресни, ничего не вытащишь. Но я-то вижу. Он еще ни разу лично не поздравил Вернона с успехом. Ни разу. Даже когда Вернон поймал того насильника, Вуд ограничился писулькой: "В результате следственных действий дело раскрыто". Хотя, по большому счету, он должен был написать: "Триста нераскрытых убийств и — бац, наконец-то мы хоть кого-то поймали". Ан нет. Ему надо сжить Вернона. И, кажется, все к тому и идет…

Герейнт вздохнул и неожиданно вспомнил о деле.

— Ладно, о чем ты мне хотела рассказать?

— Я подумала, что нам стоит хорошенько обсудить ситуацию, ведь у Вернона что-то вроде нервного срыва. Ему явно нужна медицинская помощь. И от нас с тобой зависит, как с ним обойдется начальство — по-человечески или по-свински.

— Держи карман шире. Даже если он останется на работе — что маловероятно, — ему предложат какую-нибудь ерунду. Уберут из уголовного розыска и посадят за стол протирать штаны. Что, откровенно говоря, его окончательно доконает.

После основного блюда Герейнт спросил, не хочет ли она чего-нибудь. Линн вежливо отказалась. Герейнт явно куда-то торопился. Он потребовал счет, но официант подобострастно заявил, что с них ничего не причитается — своего рода компенсация за моральный ущерб.

Когда они вышли на улицу, Герейнт торжествующе ухмыльнулся.

— Ну как тебе? Кстати, обед был отличный, если не считать первого блюда. В будущем надо чаще жаловаться.

Неожиданно подобрев, Герейнт пригласил ее немного пройтись. Они забрели в старую часть города, застроенную деревянными домами — второй этаж этих построек нависал над первым. Мимо них из святилища Маргариты Клейдроу прошествовала стайка монахинь. Маргарита была местной святой — четыре столетия назад ее до смерти забили за то, что она укрыла у себя в доме священника-иезуита.

— В те дни был хоть какой-то порядок, — пошутил Герейнт.

— Ну уж, — не согласилась Линн.

— Был, уверяю тебя. Если вы, например, нагрубили полисмену, то вам не просто бирку на ухо вешали, а привязывали к конечностям пудовые гири — одну, вторую, третью, пока не…

— Прекрати!

Герейнт улыбнулся ей с высоты своего роста.

— Нет, серьезно, ты никогда не задумывалась, какое кровожадное место наш Йорк? Йоркширцы ненавидят буквально всех и каждого еще со старины — католиков, евреев, манчестерцев. Интересно, они хоть к кому-нибудь относились по-доброму?

— Ну, например, к жителям Нормандских островов.

— Хм, ты, должно быть, оттуда родом.

— С Джерси, — кивнула Линн.

— С Джерси? Но там ведь ничегошеньки нет. Помню, мы как-то раз ездили туда на день. И как вообще люди живут на этом Джерси?

— Откуда у тебя такое мнение?

— Да они вроде как выпали из истории. Приплыли, обосновались и занялись вязанием. Отсюда и название — Джерси.

Над головой послышались раскаты грома. Через пару мгновений сверкнула молния.

— Этого еще не хватало, — простонал Герейнт.

Гроза разразилась с необычайной силой. Дождь хлестал резкими ледяными струями. Линн с Герейнтом съежились, втянув головы в плечи. Они шли по Лоу-Питергейт.

— Сюда. — Линн указала в сторону узкого переулка, который вел к крохотной часовне Святой Троицы.

Там они укрылись под аркой входа, наблюдая, как вокруг стеной льет дождь. Хотя ливень и не думал стихать, Линн спустя некоторое время посмотрела на часы.

— Боюсь, мне пора.

— Гляди, промокнешь до нитки, — предостерег ее Герейнт.

— Знаю. Но дела не ждут.

Он бережно взял ее за руку.

— Давай лучше зайдем внутрь и присядем. Ты ведь еще не сказала мне, что тебя беспокоит.

— Ничего меня не беспокоит.

— Еще как беспокоит. Меня не проведешь.

Они вошли и сели лицом к источнику. Герейнт выудил откуда-то из кармана пальто пачку жевательной резинки. Не говоря ни слова, одну пластинку взял себе, другую протянул Линн. Слева от них послышалось какое-то поскрипывание — в церковь с фотоаппаратом в руке забрел старик. Вода лилась с него потоками. Турист начал было откручивать крышку объектива.

— Извините, — произнес Герейнт, — мы уже закрыты.

Незадачливый турист сконфуженно пробормотал извинения и вышел под дождь. Возмущению Линн не было предела.

— Как ты только мог…

— Подумаешь! — отмахнулся Герейнт.

Спустя какое-то время он заговорил вновь:

— И все-таки ты не сказала мне, что же гложет тебя.

— Ничего. Ровным счетом ничего, — пыталась схитрить Линн, но не получилось — краска залила ей лицо.

— Линн Сэвидж, только не держите меня за идиота. Выкладывай, в чем дело.

Линн набрала полную грудь воздуха — здесь, в церкви, он пах прелыми молитвенниками.

— Если я скажу тебе кое-что такое о Верноне, ты никому больше не расскажешь?

— Как сказать. Вдруг окажется, что у него роман с моей женой.

— Если бы все было так просто! Нет… но ты единственный, с кем я могу об этом говорить. Мне бы не хотелось, чтобы про это прознал Нэвилл Вуд.

Герейнт презрительно хмыкнул — мол, как такое вообще можно подумать.

— Исключено. С другой стороны, Вернон — мой старый друг. И если ты действительно хочешь поведать что-то ужасное, может, мне лучше вообще ничего об этом не знать.

— Нет, не то чтобы ужасное… Ну, в общем, я видела, как он ночью бродит вокруг моего дома и заглядывает в окна.

Герейнт отвел взгляд в сторону и печально вздохнул:

— Я ж: говорил, парню нужна помощь. Кто бы мог подумать…

* * *


Освидетельствованием Лаверна занялись психиатры, и оба в один голос заявили, что он в здравом уме и, следовательно, отвечает за свои действия. Именно это и хотел услышать главный констебль. Но поскольку Лаверн был в непосредственном его подчинении, Вуд поручил расследование по делу об убийстве Эдисон Реффел полицейской команде западного Йоркшира. Те допросили Вернона прямо у него дома на Фулфорд-роуд и один раз, без видимых на то причин, заставили его самого приехать в главное отделение в Вейкфилд. Но так и не смогли предъявить никаких обвинений.

Они располагали лишь показаниями преподобного Боба, которые вскоре были окончательно и бесповоротно опровергнуты его же собственной женой. За две недели женщина сумела немного прийти в себя и потребовала, чтобы полицейские записали и ее показания. Рассказ женщины не только снимал вину с Лаверна, но и вообще противоречил всему, что прежде говорил ее муж. Кстати, она оказалась единственной из свидетелей кровавой драмы, кто видел, что удар в сердце Эдисон нанес некий юркий старикашка.

Ее показания совпали с данными экспертизы. Так, например, изучив распределение кровавых пятен на одежде Лаверна, эксперты пришли к выводу, что тот — как, собственно, он и утверждал — не нападал на Эдисон Реффел, но лишь пытался обеими руками остановить кровотечение. Судмедэксперт доктор Эрнст Суоллоу пришел к выводу, что жертва скончалась от одного-единственного удара ножом, нанесенного сверху вниз, в результате чего оказалась повреждена аорта. Судя по углу, под которым был нанесен удар, и по его силе, нападающий держал оружие в вытянутых руках над головой — только так он мог убить девушку одним ударом. Принимая же во внимание рост жертвы, напрашивался вывод, что убийца был не выше ста шестидесяти сантиметров.

Следователи составили официальное заключение, в котором, в частности, говорилось, что подозрения сняты с Лаверна за "недостаточностью улик".

Прошло еще три недели, и репортерское воинство постепенно оставило Лаверна в покое. Полицейская охрана у дверей была представлена одним-единственным бобби, потом не стало и того. Вернон сидел дома, чаще один. Донна четыре раза в неделю работала в местном хосписе. Лаверну еще не приходилось проводить так много времени в четырех стенах дома и в полном одиночестве. Он коротал часы в тишине, глядя в окно, наблюдая, как один за одним тянутся серые дни.

Постепенно он начал замечать мир вокруг себя: птиц на ветках в саду, темные облака, нежные побеги кустов и деревьев, отчаянно тянущиеся к свету.

В конце концов он понял, что длительное расследование якобы совершенного им превышения полномочий — лишь пустая формальность. Просто его начальству требовалось время, и они тянули резину, хотя все уже давно было решено. Его карьера закончилась.

Как-то раз заглянул Герейнт — сыпал шутками и постоянно вспоминал о тех славных деньках, когда они с Лаверном только начинали в Манчестере. Оба молчали относительно дальнейшей судьбы Лаверна, хотя, уже стоя на крыльце, Герейнт довольно бестактно протянул другу изрядно потрепанную книженцию под названием "Радости заслуженного отдыха".

Донна тревожилась за мужа, но понимала, что он сам сумеет справиться с ситуацией. Тем более что Лаверн не любил, когда вокруг него суетились. Даже когда болел. В этом отношении он напоминал зверя, который уползает прочь и прячется до тех пор, пока не выздоровеет или не околеет. Донна знала: ее муж слишком упрям и силен духом, чтобы сломаться и утратить всякую надежду. У него всегда находились новые идеи, новые планы, которые помогали ему преодолеть неприятности и вновь зажить полноценной жизнью.

Самый последний его план состоял в одном: в одиночку или вместе с полицией уничтожить Хьюго Принса. Лаверн позвонил Линн, чтобы узнать, что она думает о хозяине Норт-Эбби. Она уже видела его? Смутившись, Линн призналась бывшему шефу, что не имеет права обсуждать с ним служебные дела, потому что теперь — по крайней мере формально — он рядовой гражданин. Это известие явилось для Лаверна неприятным сюрпризом. Подобно многим полицейским, он привык считать рядовую публику скопищем разного рода малоприятных личностей.

Ему наконец вернули одежду и личные вещи, очевидно, не найдя среди них ничего, что могло послужить уликой. В том числе и книжку, которую Эдисон Реффел настоятельно рекомендовала ему прочесть — "Моя жизнь кахуны" Бабули Мэй. На некоторые страницы попала кровь. Одежду Лаверн сжег, а вот книгу оставил. Холодным февральским днем, поставив рядом с собой полный кофейник, он уселся возле камина и наконец-то взялся за чтение.

В книге оказалась целая глава, посвященная отходной молитве. Лаверн заставил себя сосредоточиться. Но, преодолев буквально пару предложений, с трудом поборол желание зашвырнуть чтиво куда-нибудь подальше. На второй странице его уже тошнило. Книженция была написана в незамысловатой манере, а авторские сентенции оказались настолько избиты и банальны, что дальнейшее их чтение уподоблялось истинной пытке. В конце концов книга все-таки полетела через всю комнату.

Через несколько дней, копаясь в машине, Лаверн обнаружил на заднем сиденье сумку. Он совершенно о ней позабыл. В сумке лежали скудные пожитки Эдисон Реффел. Старая косметичка, несколько маек, какие-то носки, белье, упаковка прокладок и поношенное кимоно — не иначе как подарок самого Принса. Лаверн уткнулся в кимоно лицом, вдыхая теплый запах ее тела. Решение пришло к нему моментально.

Он вспомнил, что Эдисон высоко отзывалась об авторе книги. Отлично понимая, что без ее помощи Принса ему никогда не поймать, Лаверн вернулся в дом. Подойдя к письменному столу, открыл ящик и достал оттуда блокнот и ручку.

Спустя несколько часов, отправив в корзину не один скомканный лист, он все-таки сочинил письмо Бабуле Мэй на ее бристольский адрес.

В пять часов бывший суперинтендант уже был у почтового ящика в конце улицы. Но не успел он бросить в прорезь письмо, не успел еще уловить глухой стук конверта о дно ящика, как тотчас устыдился собственной наивности.

Медленно бредя к дому, он мысленно корил себя за глупый, поспешный, прямо-таки бабский поступок — слыханное ли дело, чтобы Лаверн обращался за помощью к какой-то там шарлатанке!..

Спустя два дня он съездил в Йорк, в городскую библиотеку. Там провел все утро среди скучающих студентов и кашляющих пенсионеров, просматривая исторические справочники, пока наконец в одном толстом томе не нашел тс, что искал.

В 1188 году произошел один из позорнейших эпизодов в истории Йорка, когда на городском рынке был заколот раввин Давид с Кроличьей улицы. Причины убийства оставались неясными, или, вернее, исторические источники о них умалчивали.

Убийцей раввина был Томас Норт, торговец шерстью, впоследствии возведенный королем Ричардом за участие в третьем Крестовом походе в рыцарское звание. Судя по всему, Норт не понес никакого наказания; видимо, никто из жителей города не пожелал давать против него показания. Были мнения, что это преступление явилось первым в цепочке ему подобных, кульминацией которых стал печально известный погром 1190 года — тогда вырезали практически все еврейское население города. По возвращении из Святой Земли Норт основал собственную масонскую ложу.

Лаверн нашел соответствующую ссылку. Вот что там говорилось:

"Рыцари Христа" — масонская ложа, основанная сэром Томасом Нортом в последнем десятилетии XII века. Известна тем, что собрала под свои знамена глав всех масонских братств Йорка, оставив, однако, за ними право осуществлять непосредственное руководство деятельностью вверенных им гильдий. Распространенное мнение о том, будто члены ложи практиковали языческие ритуалы, в том числе и человеческие жертвоприношения, не имеет под собой веского основания. После 1348 года, когда Черная Смерть уничтожила большую часть населения города, упоминания о "Рыцарях Христа" практически отсутствуют, хотя вплоть до наших дней время от времени возникали секты, претендовавшие на это название".

Лаверн вернулся к себе в пустой дом. Был вечер пятницы, и Донна дежурила в ночную смену в хосписе. В блокноте возле телефона она оставила для него записку: "Позвони Мэй, Пензанс 33-10-10. PS. Обед в духовке".

Новость выбила его из колеи. Мало того что его письмо, несмотря на всю нерасторопность Королевской почты, дошло до адресата в считанные дни, но то, что она откликнулась с такой быстротой, — нет, это просто в голове не укладывалось и наводило на подозрения.

Лаверн заварил себе чаю и с кружкой в руке уселся у телефона. Он несколько раз в нерешительности поднимал трубку и клал ее снова, пока наконец не заставил себя набрать номер. Пришлось выждать несколько длинных гудков, прежде чем на том конце взяли трубку — женский голос повторил только что набранный им номер. Это был ровный, спокойный голос немолодой женщины. Лаверну показалось странным, что в нем совершенно не чувствовался акцент.

— Мэй? Это Лаверн.

— А-а, здравствуйте, мистер Лаверн, — теперь голос проникся теплотой, — я так и подумала, что это вы.

— Ты позвонила мне, — произнес он наобум, — значит, мое письмо дошло до тебя.

Мэй рассмеялась:

— Вы как-никак детектив.

Неожиданно у Лаверна напрочь отшибло все мысли, и он не нашелся с ответом.

После затяжной паузы Мэй заговорила вновь:

— Какой кошмар — я имею в виду Эдисон. Такая милая девушка. Такая приветливая. Разумеется, я с радостью вам помогу.

— О, спасибо. Заранее благодарен. Что ты предлагаешь?

— Предлагаю, чтобы вы приехали ко мне в Корнуолл на пару деньков.

— Корнуолл? Но ведь это такая даль.

— Да, но разве поездка того не стоит? — В голосе Мэй послышалось разочарование. — Боюсь, по телефону я ничем не смогу вам помочь. Даже если очень захочу.

Лаверн задумался.

— Не знаю. Мне нужно поговорить с женой.

Мэй заметно приободрилась:

— И жену привозите. Можете хоть завтра.

— А где ты живешь?

Она продиктовала ему адрес в Сент-Айвсе. Сраженный наповал ее гостеприимством, Лаверн записал.

— А ты уверена, что мы тебе не помешаем? Согласись, ты меня совершенно не знаешь.

— Наоборот, мистер Лаверн. У меня такое чувство, будто мы знакомы всю жизнь.

Раздался щелчок — на том конце положили трубку.


Глава 13


В пять утра Лаверн забросил во вместительный багажник «ровера» небольшой чемодан и направился в Корнуолл. Он вел машину по темному шоссе, и только Фрэнк Синатра делил с ним одиночество. Не то чтобы Лаверн был большим его поклонником, но некоторые вещи слушал не без удовольствия. Донну он оставил дома — наверняка она уже спит. Жена без особого энтузиазма отнеслась к его новому путешествию. И хотя Донна не собиралась удерживать его дома, в ее взгляде читалась знакомая ему настороженность — такая же, как и у Линн Сэвидж. Похоже, только психиатры не сомневались, что он в своем уме.

За всю дорогу Лаверн сделал лишь одну остановку, пообедав в придорожном кафе при въезде в Эксетер. Он проглотил тарелку жареной картошки, жестковатый бифштекс и пирог с ливером. Все это запил теплой коричневатой жидкостью, которая почему-то значилась в меню как "кофе молотый". Может, там действительно чего-то и намололи, но только не кофе. Утолив, насколько возможно, голод этими кулинарными убожествами, Лаверн прошел в туалет — вымыть руки, пригладить волосы и справить нужду, хотя, может, и не в таком порядке. Затем вышел на холод, заправил машину, заглянул в справочник автомобильных дорог и покатил дальше.

Внушительный «ровер» чувствовал себя на дороге хозяином. Лаверн пытался не думать о печальном, но чувство безвозвратной потери неотступно преследовало его. Последний раз он приезжал сюда с родителями и сестрой еще в конце пятидесятых.

Никого из них уже не было в живых, как не было его сына и вот теперь Эдисон Реффел. Смерть забрала их. Но мир остался на удивление равнодушен к этим потерям — впрочем, с таким же равнодушием он воспримет и его, Лаверна, уход. Люди вроде Хьюго Принса — вот истинные хозяева жизни, такие способны не дрогнув растоптать и живых, и мертвых. От них нечего ждать ни пощады, ни снисхождения, ибо вы для них ничто.

Резкие, бесцеремонные манеры Лаверна могли бы навести большинство тех, кто с ним сталкивался, на мысль, что перед ними обыкновенный твердолобый йоркширский грубиян. Однако внутри он оставался ранимым, не по возрасту задумчивым мальчуганом, что когда-то играл на морском берегу. Лаверн отлично помнил, как тогда он печально смотрел на родителей в лодке, и сердце его переполнялось болью.

Лаверн в душе отругал себя за сентиментальность и сердито посигналил ни в чем не повинному водителю.

В Сент-Айвс он приехал вскоре после полудня. В лабиринте узких извилистых улочек его «ровер» казался громоздкой, неповоротливой колымагой. Низкие облака над головой грозили дождем. Вода в рыбацкой гавани отливала черным; ярко раскрашенные лодки как очумелые подпрыгивали на волнах у причала, словно предчувствуя надвигающийся шторм. Лаверн проехал вдоль пристани до самого конца, а затем свернул на Смитсоновский пирс. Здесь оставил «ровер» у кромки воды, среди солоноватых лужиц и блестевших от рыбьей чешуи камней, а сам отправился на поиски Бабули Мэй.

Она жила в крепком трехэтажном рыбацком долге, сверкавшем выбеленным фасадом. Дом выходил на Приморскую набережную, и, вздумай кто следить за улицей из-за тюлевых занавесок гостиной, приближение Лаверна не осталось бы незамеченным.

Лаверн внимательно посмотрел на окно, но никакого движения не уловил. К парадной двери вели несколько каменных ступенек. Ззонка не было, и Лаверн возвестил о своем пришествии громким стуком медной колотушки. В ответ тишина. Он постучал снова — никого. Несмотря на свои сверхъестественные способности, Бабуля Мэй не смогла предугадать время его прибытия. Валясь с ног от усталости и многочасовой езды, он медленно побрел в город.

Булыжник мостовой блестел от влаги. Большинство магазинчиков стояли с закрытыми ставнями, а вокруг царило гнетущее запустение мертвого сезона. В одной из витрин висела выцветшая табличка: "Убедительная просьба не кормить чаек — от этого они становятся только нахальнее".

Лаверн вошел в темное пустое кафе. За стойкой стоял немолодой мужчина в рыбацком свитере. Лаверн заказал чай и горячий пирог и, сев у окна, принялся разглядывать прохожих. Местные жители шагали быстро, не глядя по сторонам. Приезжих отличали плащи, тяжелые ботинки и шерстяные шапки. Лаверн откусил пирог — тому, похоже, никак не меньше ста лет. Затем, порывшись в кармане, он извлек книженцию Бабули Мэй, словно давая ей последний шанс. Правда, одного взгляда на оглавление было достаточно, чтобы совершенно пасть духом: "Как изменить нежелательное будущее", "Как творить чудеса"… Лаверн захлопнул книгу и со злостью сунул ее назад в карман.

Признайся, мысленно сказал он себе, ведь тебя от всего этого воротит. Чертовщина, духи, заклинания… Человеческое невежество и самообман! Тогда зачем ты здесь?.. Лаверн вздохнул, поскольку знал ответ. У него не оставалось иного выхода.

Он заставил себя допить чай и вышел на ветер и дождь. На этот раз его приход к выбеленному домику оказался вознагражден — на стук колотушки за дверью послышались чьи-то шаги. Дверь открыла симпатичная немолодая женщина. У нее был приветливый, лучистый и бесстрашный взгляд.

— Здравствуйте. А Мэй дома?

С улыбкой и кивком она впустила его в уютную гостиную, обставленную дешевой мебелью — что-то подобное было в моде в тридцатых годах. Возле двери словно часовые на посту стояли высокие напольные часы.

— Мэй дома? — повторил Лаверн.

— Мэй — это я, — улыбнулась в ответ женщина и протянула руку.

Наверняка на его лице читалось подозрение, и она поспешила добавить:

— А, понимаю. К Гавайям я не имею никакого отношения, во мне ни капли гавайской крови. Просто мой издатель решил, чтобы книга лучше продавалась, помалкивать, что я родом из Йоркшира.

— Йоркшира? — не поверил своим ушам Лаверн.

— Из Лидса, если на то пошло.

— Знакомое место.

— Дыра дырой.

— Бывает и хуже. Кому-то не повезло родиться в Барнсли.

— Значит, это мне.

У Лаверна вытянулась физиономия. Какое-то мгновение Мэй смотрела не него в замешательстве, а затем расхохоталась.

Позже Лаверн сходил к «роверу» за чемоданом, и Мэй показала ему спальню на третьем этаже. Там стояла одна-единственная кровать, почти на полметра короче его роста. Старая облупленная мебель была украшена ажурными шалями и полотнищами пестрой ткани. В комнате чувствовался слабый запах нафталина. На этом же этаже располагалась еще одна гостиная, откуда открывался потрясающий вид на море. Никакой волнорез не защищал дом от коварной Атлантики — правильнее сказать, сам он и служил волнорезом.

Мэй открыла оба окна, и комната тотчас наполнилась рокотом океана. В лицо ударил солоноватый, пропахший рыбой воздух. Над бирюзовой поверхностью океана с оглушительными криками кружили чайки.

Мэй внимательно разглядывала профиль гостя, и ей все больше нравилось его суровое усталое лицо.

— Ветер разыгрался, — заметила она. — Вечером будет высокий прилив.

* * *


Лаверн пригласил Мэй поужинать где-нибудь в городе, он давно уже хотел попробовать местных омаров. Мэй, однако, оказалась вегетарианкой, и в конце концов их выбор остановился на крошечном, освещенном свечами бистро, где они заказали нечто под названием "грибы по-строгановски". Если не считать официанта, повара и одинокого, бурчащего что-то себе под нос старика в кепке и с усами, они были единственными посетителями заведения.

— А ты парень крупный, — дружелюбно заметила Мэй.

— Если буду есть всякую дрянь, то скоро отощаю.

Мэй расцвела улыбкой, чем-то напоминая американского индейца — у нее было загорелое морщинистое лицо, а волосы аккуратно заплетены в косы.

— Хватить ныть. Завтра я приготовлю тебе настоящий воскресный обед.

Какое-то время они молчали. Лаверн без всякого аппетита ковырялся в тарелке. Неожиданно Мэй ни с того ни с сего произнесла:

— Хорошо, я скажу ему об этом.

Интересно, о ком это она, удивился Лаверн.

Мэй заглянула ему в глаза.

— Бог говорит, что тебе надо есть побольше свежих овощей.

Лаверн попытался сдержать ухмылку, но она появилась на его лице сама по себе.

— Бог? Какой еще Бог?

— Высшее «Я». Других не бывает. Мой Бог. Разве ты не читал мою книгу? — Она слегка наклонила голову, словно прислушиваясь к некому неслышимому и незримому спутнику, а затем весело хохотнула: — А, так вот оно, значит, что. Бог говорит, что тебе не понравилась моя книга.

— Э-э-э, — замычал было Лаверн, но передумал.

Мэй загнала его в угол. Собственно говоря, не обязательно быть ясновидящей, чтобы понять, что он думает о ее сочинении. Достаточно одного взгляда на его серьезную мину, на то, как он одет — строгие коричневые брюки и пиджак в елочку, — и сразу станет ясно, что он не из тех, кто в лунную ночь готов плясать вокруг какого-нибудь каменного святилища.

Мэй смотрела на него спокойным, доброжелательным взглядом.

— Значит, ты считаешь меня шарлатанкой.

Лаверн пристально посмотрел ей в глаза.

— А что еще можно подумать?

— Сразу видно, что ты из Йоркшира… Хорошо. Я скажу о тебе: вее, что знаю. Ты несешь в себе великую скорбь. Ты изведал в жизни великую печаль.

— А кто нет? — вспылил Лаверн.

Но она продолжала как ни в чем не бывало:

— Вот что я вижу, эту картину приоткрыл для меня Бог. Лестница. Пролет деревянных ступеней. Ребенок лет трех-четырех стоит на самой верхней из них. Бедный ягненочек, он оступается. Падает вниз, ударяется тельцем об одну ступеньку, о другую, о третью…

Лаверн ощутил, как у него по спине пробежал холодок.

— Вот он лежит внизу и не может шелохнуться. Лежит навзничь и даже не плачет, слишком перепуган. А теперь я вижу женщину, темноволосую женщину. Она бежит к ребенку. У нее красивое лицо. Это мать мальчика. Она склоняется к нему. "С тобой все в порядке? Ты не ушибся?" — спрашивает она. Он не отвечает, но его нижняя губа начинает подрагивать. Мать протягивает руки, чтобы его поднять. Одну руку она просовывает ему под плечи, другую под колени. Я вижу, как на лестнице появляется мужчина. Крупный мужчина с усами. Он понимает, что сейчас произойдет. Он кричит: "Нет! Не надо!"

Лаверн посерел. Медленным движением он положил нож и вилку. Когда он заговорил вновь, в его голосе звучала страшная усталость.

— Хорошо. Можете не продолжать.

Ибо все уже было сказано. Кому, как не Вернону, случившееся было известно в мельчайших подробностях. Сколько раз он просыпался ночью в холодном поту, когда кошмар пережитого казался ему страшной явью. Его предостережение запоздало. Донна подняла Тома, и в следующий момент ребенок странно запрокинул голову, и у него изо рта хлынула черная кровь. При падении он сломал себе шею. Оставь Донна его лежать на полу до приезда «скорой», и ребенка удалось бы спасти. Лаверн ни в чем не винил жену, но он так и не простил себя.

— Я не хотела, Вернон, — произнесла Мэй, по всей видимости, не кривя душой.

Через стол она сочувственно пожала его руку.

* * *


После ужина гулять в промозглую погоду уже не хотелось. Вернон и Мэй вернулись домой и сидели на кухне, попивая бренди возле настоящего камина. Мэй оказалась права насчет прилива. Ставни на окнах пришлось закрыть, чтобы не слышать монотонного уханья прибоя. Желая как-то приободрить Вернона, Мэй стала рассказывать ему о себе. Она дважды была замужем и дважды разведена. У нее двое детей, которым уже за тридцать, и они живут отдельно. Весь дом был буквально увешан и уставлен фотографиями ее особенно ничем не примечательных внуков.

В молодости она танцевала. Глядя на ее правильные черты, Вернон подумал, что она, по всей видимости, была хороша собой. Но когда Мэй показала ему свои старые фотографии — тогда ей было двадцать два и она танцевала в кордебалете, — Вернон слегка разочаровался: за исключением пары-тройки морщин Мэй почти не изменилась.

— Когда я бросила танцевать, — предавалась она воспоминаниям, — то подалась в медиумы.

— И сейчас ты гигант в этом деле, — пошутил Лаверн.

— Не перебивай. Я действительно стала хорошим медиумом. Люди приезжали ко мне со всего мира, чтобы только я вступила в контакт с их покойными родственниками. Но, увы, те послания, которые усопшие передавали через меня, не отличались особой оригинальностью. Ты никогда не замечал этого? Во время сеансов они задавали самые дурацкие вопросы типа "У меня послание для Фреда. Как там поживает моя зеленая шляпа?". Почему-то они не говорили ничего путного. Или умного. И это потому, что духи, которые появляются во время сеанса, — это низшие духи. Их хлебом не корми, дай поиздеваться над живыми. Честное слово — на уме у них одни приколы. Так что я бросила это дело и отправилась искать духов посерьезнее и поприличнее.

Мэй отхлебнула бренди и подбросила в камин полено.

— В шестидесятые годы я уехала в Америку. Читала там лекции по просьбе Женского общества парапсихологов.

— А-а, ЖОПы… — прокомментировал Вернон.

— Ишь, заметил, — усмехнулась Мэй. — Ладно, как бы там ни было, в Америке я познакомилась со своим вторым мужем, царствие ему небесное, гавайским парнем по имени Джонни Ким. Именно Джонни посвятил меня в секреты религии хуна. Я тотчас поняла: вот то, что я так долго искала. С тех пор я кахуна. Кстати, Джонни был прекрасным наставником. Один из его учеников даже сумел прославиться. Некий парень по имени Хьюго Принс.

— Мир тесен.

— Не скажи. Просто у Джонни уже было имя, а у Принса — куча денег. Правда, надо отдать Джонни должное: он выжал из парня кучу денег. А потом Принс занялся всякой белибердой, как ее там — "исцелением жизни".

— И это вы называете белибердой?

— А чем же еще, скажи на милость! Хуна не имеет никакого отношения к личной выгоде. Это прежде всего помощь другим людям. В древности кахуна были главным образом жрецами и целителями. Принс же взял хорошее дело и опошлил его.

— А как насчет отходной молитвы?

Мэй посмотрела ему в глаза.

— А что насчет нее?

— Это твой муж обучил Принса?

— Нет, кет и еще раз нет. Джонни всегда следовал высшему "Я".

— А ты?

Мэй гневно раздула ноздри.

— И как у тебя хватает наглости задавать мне такие вопросы? Всю свою жизнь я посвятила служению людям!

— Извини, — промямлил Лаверн, — я только спросил.

Мэй взяла стакан в обе ладони и принялась медленно вращать янтарную жидкость.

— Видишь ли, — пояснил Лаверн, — для простых людей вроде меня все это звучит как-то невероятно. И если я говорю глупости, задаю тебе дурацкие вопросы, то исключительно по причине неведения. Я уверен лишь в одном: Хьюго Принс — убийца.

Мэй кивнула:

— Ты не ошибся. Более того, он тебя хочет убить.

В этот момент загрохотали ставни, словно о стену дома разбилась гигантская волна. В комнате пахнуло холодом и сыростью. Пламя в камине прилегло и едва не погасло.

Лаверн попытался свести ее последние слова к шутке.

— Да, но не сию же минуту!..

— Почему же. Вот мы с тобой сейчас говорим, а позади тебя стоят три заблудших духа. Им бы хотелось подкрасться поближе и прикончить тебя — как им и велено, — да не получается, потому что от тебя исходит мощная жизненная сила. Она защищает тебя подобно стене света, и им через нее никак не проникнуть. Наверняка наш друг Принс на это не рассчитывал.

— Точно, — пошутил Лаверн, хотя по спине у него заползали мурашки. — Ни шагу без стены света. Можно сказать, мой девиз.

Мэй снисходительно усмехнулась:

— Убедился? В этом вся твоя сила. Твой самый главный плюс. Правда, от отходной молитвы тебя защищает вовсе не она, а твоя чистая совесть.

— Это я уже слышал.

Мэй отодвинула стакан.

— Поздно. Пора спать. А от этих трех духов-прилипал я избавлю тебя завтра. Главное, не делай ночью ничего такого, от чего тебе стало бы стыдно.

* * *


Вернон неожиданно проснулся под самое утро с неприятным чувством, будто кто-то притаился у его ног. Он оторвал голову от подушки. Но в комнате никого не было. Рокот моря в этот час раздавался с такой силой, что казалось, будто волны грохочут в голове, разбиваясь внутри о черепные кости.

В горле у него пересохло. Ясное дело — накануне он перебрал бренди, и теперь алкоголь разлился по всему организму. Зная по личному опыту, что лучшее средство в таких случаях — чистая вода, и чем больше, тем лучше, — Вернон заставил себя встать с кровати и поплелся в соседнюю комнату. Под натиском ветра стекла в окне заунывно дребезжали. В темноте ночи лишь маяк на островке Годреви продолжал методично подмигивать, словно не желая уступать стихии в этом неравном поединке — ни бездонной черноте небес, ни слепой ярости моря.

Дрожа от холода, Лаверн на ощупь спустился на второй этаж и, прошествовав на цыпочках мимо спальни Мэй, зашел в туалет справить нужду, после чего спустился еще ниже, на кухню. Там, дымясь и тлея, еще с вечера догорал камин. Вернон включил свет, налил стакан минеральной воды и одним глотком осушил его. Было слышно, как снаружи громко хлопает не то дверь, не то ставень. Теперь Вернон знал, что значит жить в приморском городе зимой, и такая жизнь пришлась ему явно не по вкусу.

Он выключил свет и побрел назад в спальню, а потом, сбросив шлепанцы и приподняв угол одеяла, обнаружил, что на самом деле мирно посапывает в постели.

* * *


После завтрака Мэй и Лаверн поднялись в верхнюю гостиную. Мэй сварила кофе, а Лаверн доставил его наверх на подносе. После холодной ветреной ночи на внешней стороне стекол застыла тонкая корочка из песка и морской соли, словно туманной дымкой застилая вид на море.

Лаверн рассказал Мэй о том, как погибли неизвестный юноша и Анджали Датт, поведал о своем посещении Норт-Эбби и убийстве Эдисон Реффел. Мэй выслушала на редкость спокойно, ни разу не пытаясь его перебить. Когда же Вернон перешел к своим изысканиям относительно Томаса Норта и "Рыцарей Христа", она понимающе закивала.

— И вот теперь меня отстранили от работы, плюс готовится полномасштабное расследование всей моей предыдущей деятельности. Думаю, на моей карьере в полиции можно поставить жирную точку.

— Ну, как сказать… — Мэй наклонилась налить ему еще кофе, — Конечно, тебе крупно не повезло, мой милый. Сам видишь, Принс везде, где только мог, поставил препятствия. Он знает, что делает, злодей. Так что не стоит его недооценивать. И я скажу тебе почему. У нас у всех есть высшее «Я», своего рода ангел-хранитель. Гавайцы называют его «Аумакуа». Им может быть либо умерший дед или бабка, либо чужой человек, но в любом случае это тот, кто любит нас и желает нам только добра. А тот старик, которого ты видел в Йоркском Минстере…

— Томас Норт…

— Да-да… Ага, оно нисходит ко мне — Бог говорит, что я права. Этот старик — высшее «Я» Принса, его ангел-хранитель. Правда, в этом случае ангел — не то слово. Старикан Томас — истинное исчадие ада. Он демон. Демон-хранитель, если хочешь.

— Не хочу, — пошутил Лаверн.

Мэй сощурилась.

— Мы столкнулись с тем, кто черпает власть, унижая других, кто упивается чужим страданием. Собственно говоря, демоны именно этим и занимаются. Жестокость — их стихия. И Принс не остановится, ибо стремится к безраздельному господству. Это цель его жизни. Чем больше он убьет людей, тем сильнее его могущество.

Мэй умолкла, прислушиваясь.

— Минуточку. Бог говорит, что ты не сказал мне чего-то важного. Чего-то такого, что произошло тогда в соборе. Ну-ка, что это?

Вернон напряг мозги.

— Не помню.

— Еще как помнишь, — расплылась в улыбке Мэй. — Ведь у тебя есть дар, поганец ты этакий. И почему ты раньше не признался? На какие такие чудеса ты способен?

Лаверн тоже улыбнулся в ответ:

— К черту чудеса.

— Ну кет, только не надо врать. Лучше скажи мне, что ты такого сделал, когда увидел старика?

— Я же сказал тебе — бросился за ним вслед.

— А еще что?

— Я не догнал его. Он скрылся.

— Да, но что там еще произошло? Что ты от меня скрываешь?

Вернон уставился на костяшки пальцев левой руки; съежившийся под пристальным взглядом Мэй, он ощущал себя нашкодившим мальчишкой.

— Вернон, выкладывай все как есть.

Лаверн набрал полные легкие воздуха и посмотрел ей в глаза. Каждое слово далось ему с неимоверным трудом.

— Я покинул собственное тело.

* * *


Впервые это случилось с ним во время похорон сына. Растерянный от безысходного горя, он неожиданно поймал себя на том, что бредет по проходу Хантингтонской церкви, прочь от остальных присутствующих на заупокойной службе. Второй Лаверн, невозмутимый, в наглаженном черном костюме, остался сидеть на передней скамье, обняв рыдающую супругу. Но сам он — дух или как его там — не мог терпеть ни секундой более. И отправился домой через луга и поля и, бесплотный, прошел через стеклянную дверь, словно та была не более чем пеленой тумана. Дома он прямиком поднялся в комнату сына и молча уставился на пустую детскую кроватку.

Какое-то время спустя он вспомнил, что Донна в церкви одна. И в ту же секунду оказался рядом с ней, глядя на крошечный сосновый гробик из-за ширмы собственного, белого как мел лица.

В последующие недели он частенько покидал себя, иногда сам того не подозревая. Дважды Донна видела его стоящим в спальне возле их кровати, когда на самом деле в это время он находился внизу, отдыхая в кресле. Его двойники отнюдь не напоминали бестелесные привидения, и Донна отнеслась к ним довольно спокойно. Более того, они вселяли в нее своего рода уверенность. Уж если Вернон способен вести жизнь вне тела, рассуждала она, то кто знает, может, и их сын тоже.

Лаверн, наоборот, страшился этих раздвоений, особенно когда бодрствовал, а значит, отлично понимал, что с ним происходит. В такие моменты он видел себя со стороны точно так же, как его видели другие. Самое примечательное, что его обычная оболочка из плоти и крови продолжала функционировать, словно ничего не случилось, — ходить, вести машину или умные разговоры, в то время как сам он стоял в стороне, наблюдая за развитием событий и отказываясь верить, что такое возможно. Почему, спрашивал он самого себя, его телесное «Я», которое он только что оставил, продолжает жить, а не рухнет на пол, словно лопнувший воздушный шар?

Но еще сильнее его страшил внешний мир. И хотя, казалось бы, это был тот же самый мир, населенный теми же людьми, застроенный теми же домами, поросший теми же деревьями, духовное «Я» Лаверна замечало то, что ускользало от обычных глаз. Он видел, вернее, ощущал присутствие иных, невидимых существ, причем не все из них были настроены доброжелательно.

Более десяти лет Лаверн не слишком задумывался о пользе своих бестелесных скитаний. Его телесное «Я» крепко стояло на ногах — офицер полиции, быстро продвигавшийся по службе, компетентный следователь, не то чтобы гений, но серьезный и основательный. В середине восьмидесятых годов старшему следователю Лаверну было поручено выйти на след маньяка, терроризировавшего йоркширские ипподромы. Убийца обычно наносил ножом смертельные раны немолодым женщинам, после чего подбрасывал тела в чужие машины.

Когда Лаверн приступил к расследованию, на счету убийцы, прозванного Демоном скачек, было уже три жертвы. В последующие полтора года их число удвоилось. Лаверн допросил подозреваемого, некоего жокея по имени Родни Картер. За два дня до убийства его видели в обществе последней жертвы, однако на день убийства у него имелось алиби. Лаверн чувствовал, что Картер виновен, но доказательств не было. Подозреваемого пришлось отпустить.

Поскольку начальство требовало немедленных результатов, не оставалось ничего иного, как устроить за Картером необычную слежку. Лаверн покидал тело при первой же возможности и как тень ходил за подозреваемым. В конце концов он схватил Картера прямо за его грязным занятием, когда тот издевался над одной из многочисленных поклонниц. Тогда Лаверн проворно вернулся в свое тело и успел арестовать маньяка прежде, чем тот лишил несчастную женщину жизни. При обыске у Картера в кармане блейзера обнаружилась отвертка. Это оказалось решающей уликой — трое из жертв насильника скончались от того, что им проткнули глаза отверткой.

Спустя два года Лаверну вновь пришлось оставить тело, охотясь за Болтонским Душителем, но на этот раз без особого успеха. И вот когда он уже потерял всякую надежду, ему пришла помощь, о которой только может мечтать следователь, правда, в дурном сне.

Проезжая в октябре 1987 года мимо церкви в Норбери в ночь, когда свирепствовала буря, Вернон Лаверн увидел нечто такое, что потрясло его до глубины души. Линн Сэвидж, сидевшая в машине рядом с ним, разумеется, ничего не заметила и наверняка всю оставшуюся жизнь будет ломать голову над вопросом, что заставило суперинтенданта остановиться.

Своим секретом Вернон поделился лишь с женой. И теперь был готов раскрыть еще один. Вот что он поведал Бабуле Мэй.

На обочине дороги перед кладбищенскими воротами он заметил несколько детских фигурок. Сбившись один к одному, дети терпеливо дожидались его приезда; ни волосы, ни одежда их не шелохнулись под свирепыми порывами ветра. И хотя их лица словно окутывал туман, Лаверн тотчас узнал всех до единого. Грэхем Аллен. Марк Хендри. Линдсей Пайк. Хизер Хоулз. Пол Ричардсон. Сьюзен Хэмер. Аннет Кетли.

Все они погибли от рук Болтонского Душителя.

— Ты не смог найти их, — спокойно произнесла Мэй. — Вот они сами и разыскали тебя.

Лаверн кивнул. За окном раздался пронзительный крик чайки, словно птица чем-то была недовольна.

— Верно, — сказал Лаверн, помолчав; он отхлебнул кофе и обнаружил, что тот давно остыл. — С меня этого было довольно. Я больше не желал видеть ничего подобного.

— Но почему? Ведь это же просто дети.

Вернон не знал, как ответить на это.

— Поэтому ты и перестал покидать тело?

— Да. Кроме последнего раза в Минстере. Я уже несколько лет не отваживался покидать тело. По крайней мере в сознательном состоянии.

— А прошлой ночью?

Лаверн улыбнулся:

— Откуда ты знаешь?

Мэй рассмеялась.

— О, мне известно многое. — И беззлобно добавила: — Например, то, что тебе ужасно страшно. Ты боишься собственного бестелесного "я".

Ее слова задели Лаверна за живое.

— Да, черт побери, боюсь! Мне всегда хотелось быть обыкновенным полицейским.

— И именно поэтому, преследуя Душегуба, ты ни разу не рискнул покинуть тело?

— Верно.

— И что произошло?

Лаверн раздраженно взглянул на Бабулю Мэй и буквально выдавил из себя ответ:

— Я не поймал его.


Глава 14


Кейт Хибберт жила в самом сердце Суэйлделской долины. Некогда ферма процветала, но экономический спад заставил хозяйку расстаться с большей частью своих владений. Через четыре года после смерти супруга миссис Хибберт была вынуждена продать соседям около двух третей земли. Был у нее сын-студент по имени Тим — по выходным он приезжал домой помочь матери, и еще батрак, работавший неполный день. Основную же тяжесть забот по ферме миссис Хибберт несла на себе.

И это сказывалось. Сидя в кухне и попивая чай из не слишком чистой чашки, она казалась Мертону намного старше своих лет. А ведь ей не было еще и пятидесяти. Надо отдать Кейт Хибберт должное — она лишь слегка погрузнела в бедрах, сохранив остатки былой красоты. Однако мешки, которые появились у нее под глазами после смерти мужа, так и остались на серьезном благородном лице.

— Кейт, поймите, у Зорьки нет проблем со здоровьем, — тихо произнес Мертон. — Возраст, что поделаешь.

Миссис Хибберт понимающе кивнула, пытаясь скрыть огорчение. Зорька, корова фризской породы, давала больше всех молока. Мертона вызвали потому, что надои неожиданно пошли вниз, по всей видимости, в надежде, что диагноз окажется более утешительным, нежели обыкновенная старость, от которой, как известно, лекарства нет.

— Решайте сами, как с ней поступить, но у меня есть один человек, готовый дать за нее приличную цену.

Кейт кивнула.

Чтобы как-то смягчить удар, Мертон добавил:

— А со мной можете расплатиться попозже, когда будут деньги.

В ответ Кейт печально улыбнулась:

— И снова яйцами.

— Яйцами так яйцами. — Мертон давно привык и не возражал, когда клиенты со скромным достатком платили ему натурой. Начиная с середины восьмидесятых их район поразил глубокий экономический спад, и наличных денег у людей не было. Разумеется, готовность Мертона брать за услуги натурой вряд ли радовала его бухгалтера, зато холодильник был всегда забит домашней снедью.

Мертон уже собрался уходить, но споткнулся о деревянный ящик с запылившимися пустыми бутылками. Этот ящик стоял здесь с незапамятных времен. Взгляд Мертона упал на двуствольное ружье, торчащее из ведра в углу. И ружье, и ведро покрывал толстый слой пыли.

— Тим дома? — поинтересовался он.

— Нет. У него соревнования по гребле.

— По гребле? — Ничего более умного Мертону не пришло в голову: водные виды спорта наводили на него скуку. — А Мэттью завтра будет?

— Нет. У него спина разболелась. Так что всю следующую неделю мне пахать одной. Разве только вы мне поможете.

И Кейт рассмеялась, чтобы обратить свои слова в шутку. Мертон попрощался и побрел едва ли не по колено в грязи к стоящему у ворот "лендроверу".

* * *


"Веселые подружки" — так называют здесь девятнадцать вертикальных камней. Они стоят кружком посреди ничем не примечательного поля у извилистой сельской дороги, ведущей из Пензанса в Лэндз-Энд. «Подружки» примерно на две с половиной тысячи лет старше Иисуса Христа, хотя, находясь в их обществе, вообще теряешь интерес к такой штуке, как время.

На Лаверна камни произвели неизгладимое впечатление — от них как будто исходила некая неуловимая надежда на лучшее будущее. То же самое светлое ощущение дарило ему и окружавшее их поле, словно обволакивая ясностью и умиротворением.

Мэй улыбнулась ему:

— Ну как, чувствуешь?

— Еще бы, — улыбнулся он в ответ. — Что-то чувствую.

— Надеюсь, ты помнишь, что не все духи способны на убийство. Здесь мы в хорошей компании. И за нами наблюдают — те, кто хочет одарить нас духовным озарением.

— Знать бы, что это такое, — не сдержался Лаверн.

Мимо прогромыхал фургон с бедфордским номером. Мотор надрывался от натуги. Лаверн взглядом проводил фургон, пока тот не скрылся из виду за вершиной холма. Посреди окружавшего их пейзажа даже вид взбирающегося в гору неуклюжего, тяжеловесного тягача казался сказочным зрелищем.

Неожиданно Мэй промолвила:

— У тебя редкостный талант, Вернон. Не стоит его зарывать.

Она пилила его всю дорогу, начиная с Сент-Айвса.

— Да уж, талант, — буркнул Вернон себе под нос.

— Да-да, представь себе. От Бога. Все мы состоим из трех ипостасей: низшего, среднего и высшего «Я». Но когда твой дух отправляется в странствие, он путешествует три-в-одном, то есть все твое «Я» целиком. И как ты этого не поймешь? Многие из нас достигают подобного состояния только после смерти.

В ответ Лаверн пожал плечами:

— А что за духи тогда работают на Принса? Тоже мертвецы?

— Мертвецы, и притом самые настоящие, только это не цельные духи, а низшие, попавшие в капкан его колдовства. Надеюсь, ты знаешь, что такое полтергейст? Другое название для низших духов. Они шумные, глупые и если попадают под влияние таких, как Принс, то становятся совершенными злодеями.

Лаверн положил руку на одну из «Подружек». Утро было холодным, но замшелый камень показался теплым на ощупь.

Лаверн пристально посмотрел на Мэй.

— Ну хорошо, где, черт возьми, он их берет?

— У тех, кого сам убивает… Или у людей, что уже при смерти.

— Но как?

— Низшее «Я» легко поддается любому влиянию. С интеллектом у него не все в порядке, поэтому его легко подкупить, польстить ему — ведь оно падко на лесть. Глядишь, вскоре оно целиком в твоей власти. А как только ты завладел им, его можно заставить делать буквально все. Кроме того, как преданный пес, оно страшно любит подлизываться к хозяину.

Лаверн слушал, не проронив ни слова. Во всех последних убийствах, несомненно, чувствовалось нечто такое, что наводило на мысль о желании произвести впечатление.

Когда они шли назад к машине, Мэй тихонько коснулась его руки.

— И еще. Принс заносчив. А это слабость, в том числе и для черного мага. Он вообразил, будто стоит над законом. Что наводит меня на мысль, что лучший способ его поймать — это действовать в рамках закона.

— Мзй, ты забываешь: я больше не являюсь представителем правопорядка. Меня со дня на день попросят из полиции.

— А ты не давай им! — вспылила она. — Докажи, что без тебя они как без рук.

Лаверн горько усмехнулся:

— Каким образом?

Он помог Мэй преодолеть ступеньки в живой изгороди. Уже спустившись, она не выпустила его руки и посмотрела прямо в глаза:

— Это я тебе как раз и собираюсь сказать, если ты, конечно, выслушаешь. Завтра ночью тот человек снова выйдет на убийство.

— Какой человек?

— Тот, кого ты тогда не поймал… Душегуб.

Лаверн начал было возражать, но, увидев выражение ее лица, умолк.

— Я заглянула в будущее, Вернон. Мне известно имя его очередной жертвы. Я заглянула в будущее и знаю, что женщина умрет завтра ночью.

Лаверн не знал, что сказать.

— Даже если ты права, что, черт возьми, могу сделать я? Если это в будущем, то это уже произошло.

Мэй сжала его руку в своих.

— Вернон, милый, как ты не понимаешь… Ты ведь незаурядный человек. Ты кахуна. Шаман. Святой. Изменить будущее — в твоей власти.

* * *


Только что пробило полночь, и Герейнт Джон допивал третью кружку двойного солодового. Он сидел дома, удобно устроившись в любимом кресле, и смотрел по видику "Куда летают орлы". Последний раз он смотрел этот фильм в кино и, к своему удивлению, обнаружил, что картина, собственно, шита белыми нитками.

Вкусы с годами меняются, размышлял Герейнт. Становимся ли мы мудрее или просто устаем от жизни и кино нас просто не трогает…

Его жена уже давно спала. Герейнт слушал звук через наушники, чтобы, не дай Бог, не разбудить ее какой-нибудь автоматной очередью. Герейнт наблюдал, как автомат Клинта Иствуда пачками косит глуповатых нацистов, когда, неожиданно оторвав взгляд от экрана, заметил рядом с собой Лаверна. Его словно током ударило. Он моментально сорвал с себя наушники.

— Черт возьми! Откуда ты взялся?

Лаверн поднял руку, словно прося прощения.

— Извини, не хотел. Я постучал, но никто не ответил.

— Интересно, что за важное дело такое, что ты вламываешься ко мне посреди ночи!

— Надо поговорить.

Герейнт заколебался. В лице Лаверна читалась едва ли не мольба, и он смягчился.

— Ну хорошо, садись. Только признайся, что к людям так не являются. Как-то невежливо.

— Понимаю. Извини. Но дело срочное. Мне нужна твоя помощь, Герейнт. Душегуб снова выйдет на убийство. Мне даже известно имя его жертвы. Ее имя, и то, что она умрет завтра.

Герейнт закатил очи к небу.

— Вернон, Вернон…

— Прошу тебя, поверь мне. Я знаю имя жертвы.

— Хватит. Слышал бы ты себя со стороны.

Заместителю главного констебля было немного не по себе. Лицо Лаверна источало какую-то необычную искренность, невиданную им ранее. Герейнту Джону она казалась сродни просветленности глубоко верующего человека. Или же механической улыбке маньяка.

— Я знаю, что говорю. Я прав сейчас, как тогда был прав насчет Насильника и Душителя. Ты ведь все время пытался понять, как это мне удалось. Вот я и пришел, чтобы рассказать тебе…

Герейнт отхлебнул пива — неожиданно оно показалось ему противным — и поставил стакан на журнальный столик. Интересно, как надо вести себя с сумасшедшим? Пристукнуть его чем-нибудь? Предложить чаю или кофе? Нет, лучше занять его разговорами.

— Давай выкладывай. Я слушаю.

— Я умею покидать собственное тело. Знаю, звучит по-идиотски, но моя душа способна бродить отдельно от тела.

Это заявление показалось Герейнту столь чудовищным, что он моментально забыл о своем намерении ублажать Лаверна.

— Вернон. Только избавь меня от этих глупостей. Нет, я затыкаю уши. Иди домой и проспись.

— Ее имя Кэтрин Хибберт. Она живет в Суэйлделской долине.

— Где же еще. Теперь иди домой и прими на ночь таблетку аспирина. А еще лучше — целую упаковку… Нет, это я так, в шутку…

Лаверн поднялся и медленно направился к двери. Герейнт тоже встал с кресла и пошел вслед за ним, чтобы удостовериться, что тот действительно идет домой. Пройдя несколько шагов, Лаверн обернулся с улыбкой и вышел из комнаты. Но только не через дверь. А прямиком через стену. Вернее, он словно слился со стеной, растворившись в ней.

Герейнт Джон отшатнулся. Волосы встали дыбом у него на голове, а от ужаса перехватило дыхание.

— Ни черта себе!

И тут послышался голос — проснулась жена и звала его с лестницы:

— Герейнт, что у тебя происходит?

Герейнт Джон вышел в прихожую. Он был почти уверен, что увидит там Лаверна, указующего в него перстом, подобно призраку из фильма «ужасов». Но ничего подобного — холл был пуст.

— Это телевизор, — крикнул он жене. — Все. Я его выключил. Спи спокойно.

Заместитель главного констебля снова вышел в гостиную, поднял телефонную трубку и набрал номер Лаверна. Почти мгновенно на том конце взяли трубку, и раздался знакомый голос: "Алло".

Джон аж фыркнул от злости. Что за бред, Лаверн живет за несколько миль от него. За столь короткое время при всем желании домой не добраться.

— Вернон, твою мать, ты…

Голос на другом конце провода произнес:

— Тебе, конечно, трудно в это поверить. Ты хотел знать мой секрет, что ж, теперь ты его знаешь. Я умею покидать тело.

Забыв, что Лаверн его не видит, Герейнт яростно затряс головой.

— Да нет же, нет!

— Женщину зовут Кэтрин Хибберт. Помоги мне найти ее.

* * *


Положив ладонь на лоб Иоланды, Принс ждал, пока она заговорит.

Они находились в часовне Норт-Эбби. Иоланда сидела, он стоял подле нее. Глаза женщины были закрыты, дыхание — ровное и глубокое. Принс не спускал с нее взгляда — холодного, бездушного. На его губах играла презрительная ухмылка. Иоланда была для него больше чем подругой или союзницей. Она была его медиумом, и ее дар ясновидящей не раз сослужил ему службу. Именно Иоланда предупредила его, что в Норт-Эбби явился отнюдь не страховой агент. Иоланда тогда точно назвала имя, звание и истинную цель визита.

Принсу никак не удавалось выкинуть Лаверна из головы. Пусть полицейский запятнал свое доброе имя, но он все еще жив. Принс никак не мог забыть новогоднюю ночь, ту слепящую вспышку света, ману мощностью в тысячу вольт, от которой он тогда распростерся на полу… Нет, этот человек опасен.

Принс наблюдал, как Иоланда входит в транс, дыхание стало глубоким и равномерным. Затем по ее телу пробежала дрожь.

— Готова? Что ты видишь?

— Я вижу его.

— Полицейского?

— Да.

— Что он делает? Он все еще преследует меня?

Молчание. Голова Иоланды мотнулась из стороны в сторону, будто она только что осушила бутылку виски. Теряя терпение, Принс повторил вопрос.

— Нет, — отозвалась Иоланда, — кого-то другого.

— Кто этот другой? Мой предок? Он преследует Томаса Норта?

— Нет, другого.

— Кого? Мне нужно имя. Назови имя.

Пауза.

— Мне не видно. Он умеет хорошо прятаться.

* * *


Все началось, когда его семейная жизнь дала трещину. И для того, чтобы воочию увидеть страдание, он подобрал в Уэнслидейле молодого парня, голосовавшего на дороге, опоил его и выпотрошил живьем. Тело закопал в саду одной престарелой дамы, для которой иногда выполнял всякие небольшие поручения. Было это восемь лет назад. О пропаже парня никто не заявил, и поэтому считалось, что Душегуб (странное, однако, имечко для ветеринара!) унес жизни девяти человек, хотя на самом деле их было десять.

Мертон улыбался, сравнивая себя с серийными убийцами, о которых читал в книгах, или с теми, кого видел в неестественных кровавых фильмах. Как-то раз по телевизору со своими психологическими пророчествами выступал какой-то американский психоаналитик. Мертон с любопытством посмотрел телепередачу, причем сделал для себя несколько открытий. Оказывается, в детстве он подвергался сексуальному насилию, страдал заиканием и не имел друзей.

На самом же деле Мертона любили и в Суэйдейле, и в его родном Донкастере. Люди доверяли ему. Пусть у него не было близких друзей — его никак не назовешь нелюдимым волком-одиночкой, чей образ навязан обывателю телевидением и кино. Ничто в прошлом не могло пролить свет на творимые им злодейства: родители его были не лучше, но и не хуже, чем у других людей.

После смерти миссис Стендринг его допросил один полицейский — некто Лаверн, который возглавлял расследование. Мертону он понравился; возможно даже, симпатия оказалась взаимной.

Во время беседы Мертон поведал Лаверну, что в ночь, когда погибла Бетти Стендринг, он относил ей посылку с продуктами — как каждую неделю. И вообще он обычно приносил ей продукты, потому что давать ей деньги дело бесполезное — бабуля все до последнего пенса спускала на выпивку. В какой-то момент Мертон даже всплакнул, причем так убедительно, что Лаверн предложил ему собственный платок и тотчас оставил его в покое, поручив констеблю записать показания.

На самом же деле Мертон не испытывал к своим жертвам ни малейшего сочувствия. Даже в тот момент, когда он держал перед их искаженными от муки лицами их же собственные окровавленные органы, Мертон оставался глух к ужасу творимых им зверств. И все же Мертон отказывался считать себя монстром. Наоборот, по его мнению, он был приятным во всех отношениях малым. Он не питал презрения к людям. Как, впрочем, и к самому себе. Он любил, горевал, смеялся, переживал, боролся с жизненными трудностями… Просто так уж повелось, что время от времени у него возникало желание кого-нибудь расчленить — расчленить медленно и как можно более жестоко и мучительно, чтобы жертва прочувствовала каждый момент, каждое мгновение.

Зато он был на редкость добр к детям и братьям нашим меньшим.


Глава 15


Черный «даймлер» Герейнта с трудом добрался до Розберри-Фарм по узкому, извилистому проселку. Сгущались сумерки. После полудня начался снегопад, и уже намело сугробы. Герейнт повернулся к Лаверну с виноватой улыбкой.

— Это последняя в списке. Если мы опять ошиблись, нам же хуже. По крайней мере на сегодня конец. Черт возьми, не хотелось бы застрять в этом царстве Снежной Королевы.

Лаверн, прикусив губу, наблюдал за неустанной работой «дворников» на ветровом стекле. Впереди тянулась свежая колея. Незадолго до них кто-то проехал здесь на тяжелой машине.

— Может, отложим до завтра? — начал было заместитель главного констебля. — К чему такая спешка?

— Нам, может, и ни к чему, а вот для этой женщины… — возразил Лаверн. — Если, конечно, мы ее найдем.

Весь день они провели, объезжая фермы и деревушки Суэйлделской долины. Но нигде, ни в одном из сложенных из серовато-коричневого песчаника домишек они так и не кашли женщину по имени Кэтрин Хибберт. Им встретилась некая Амелия Хибберт, аж девяноста трех лет от роду, некое семейство Хиббертов — все как на подбор дородные и упитанные, но только не Кэтрин.

Герейнт достал из кармана пальто небольшую квадратную фляжку и зубами вытащил пробку. Не снимая одной руки с руля, он сделал жадный глоток рома.

— Не советовал бы тебе пить за рулем, — укоризненно произнес Лаверн.

Герейнт усмехнулся:

— И что ты намерен делать? Заставишь меня дышать в трубку?

Он протянул фляжку Лаверну. Тот было заколебался, затем все-таки сделал глоток. Ром на мгновение подарил ему ощущение блаженства, увы, слишком мимолетное и потому, в сущности, бесполезное.

Они достигли конца проселка и свернули налево к одинокой ферме. Приземистый дом казался унылым и заброшенным. След от колес, который привел их сюда, описал вокруг дома широкую дугу; сама машина стояла где-то за углом. Их «даймлер» замер на месте.

Герейнт заглушил мотор. Несколько мгновений стояла оглушающая тишина. Затем из полуразвалившегося амбара показались две облезлые немецкие овчарки и с лаем бросились к машине.

— Ну, прямо с цепи сорвались. Этого нам только не хватало, — проворчал Джон. — Кстати, откуда тебе известно ее имя? Не с неба же оно на тебя свалилось?

— Герейнт, сколько раз тебе объяснять? Я узнал его от человека, которому доверяю.

— Это что, кто-нибудь из тех, кого ты повстречал, разгуливая без собственного тела?

— Нет.

— Понятно. Бесплотные духи сами прилетают к тебе поболтать о том о сем. — Герейнт не скрывал насмешки в голосе. — Вот уж кто бы мог подумать…

— Так, значит, тебе мало увиденного вчера ночью.

Герейнт пожал плечами… или поежился?

Хотя это слегка отдавало садизмом, Лаверн продолжал:

— Может, тебе еще раз продемонстрировать?

Герейнт выпрямился на сиденье и замахал руками, словно отгоняя от себя нечистую силу.

— Нет, нет, спасибо. Я и так тебе верю. — Правда, не выдержав, добавил: — Сам не знаю почему, черт возьми.

Они вышли из машины. Овчарки прекратили лаять и теперь, жалобно скуля, принялись цепляться им за ноги. Герейнт, которому никак не хотелось, чтобы на его новые твидовые брюки налипла собачья шерсть, попытался отогнать псов:

— Кыш! Убирайтесь, окаянные!

Они стояли напротив парадного входа — облупленной двери, некогда выкрашенной в зеленый цвет, под грубой каменной аркой, над которой красовалась дата — 1875 год. Маленькие подслеповатые окна были темны и, казалось, говорили всем своим видом: "Дома никого нет". Однако из трубы на крыше сквозь снегопад поднимался, закручиваясь спиралью, коричневый дым.

— Ну что, вперед?! — Герейнт с воинственным видом кивнул в сторону зеленой двери, давая понять, что, мол, как таксист, доставил сюда Лаверна. В его намерения отнюдь не входило заниматься сомнительными поисками женщины, которой, возможно, никогда и не было на этом свете.

Подняв руку в перчатке, Лаверн собрался было постучать в дверь, однако остановился. Ему послышался какой-то звук. По лицу Герейнта он понял, что это не обман слуха — леденящий душу вопль на мгновение пронзил тишину и умиротворение зимнего пейзажа.

— Похоже на кошку, — неуверенно произнес Герейнт. — А ты как думаешь?

Они прислушались. Наступило короткое затишье, но вскоре снова раздался крик. На сей раз это был женский голос:

— Оставь меня в покое, подонок! Нет! Не надо!

Собаки оскалились. Шерсть на спине у них стояла дыбом.

— Давай поодиночке, — процедил сквозь зубы Лаверн. — Ты подойдешь с той стороны…

Герейнт на мгновение заколебался. Он давно отвык от оперативной работы, и неожиданно его охватило желание вернуться в свой теплый уютный кабинет… Лаверн, прочитав его мысли, произнес:

— Ладно, пойдем вместе. Как в старые добрые дни.

Это мало чем успокоило Герейнта. Правда, он заставил-таки себя улыбнуться и исчез за углом дома. Собаки бросились ему вслед. Лаверн не церемонясь шагнул к окну на первом этаже и кулаком пробил стекло.

* * *


Услышав звон бьющегося стекла, Мертон прервал свое занятие и прислушался.

— Что это?

От ужаса, что ее снова будут мучить, Кейт Хибберт промолчала и лишь покачала головой.

Они находились на кухне. На Мертоне был толстый полотняный фартук, из тех, что он обычно надевал на операциях.

Миссис Хибберт в одном белье лежала на кухонном столе, вся опутанная хитроумной паутиной шнуров и веревок. Лицо ее было перепачкано кровью, смешанной со слезами. Чтобы сломить волю жертвы, ее следует запугать. Рот несчастной представлял кровавое месиво — в наказание за то, что сопротивлялась, а на щеках виднелись свежие симметричные надрезы — по сути дела, лишь невинная увертюра перед тем, что должно последовать дальше.

Мертон нутром чувствовал, что выбрал идеальный момент. Убийство не совершается под влиянием сиюминутного порыва, в этом деле требуется четкое соблюдение графика, если хотите. Бывают такие моменты — без них просто нельзя, — когда весь мир занят исключительно самим собой, слеп и глух к тому, что творят такие люди, как Мертон и ему подобные. И сейчас такой момент наступил — Мертон был уверен в этом на все сто. Одинокая женщина, в доме без телефона, в день, когда дорожная полиция призывала автолюбителей не выезжать из дома. Мертон приехал сюда в твердом убеждении, что его никто не увидит. Ну кто другой, если он в здравом уме, рискнет ехать в такой снегопад — так и застрять недолго. А кроме того, проторенную им колею до утра занесет сугробами.

И вот теперь, услышав звон разбитого стекла, он ощутил первый прилив паники.

— Лжешь! — Ветеринар грубо сжал рукой лицо женщины, размахивая у нее перед самыми глазами длинным зазубренным ножом. — Кто это?

— Не знаю… Наверное, воры… Не знаю…

Жертва вела себя смиренно, и Мертону показалось, будто в ее глазах мелькнул проблеск надежды. Это еще больше вывело его из себя. Он вогнал нож в столешницу рядом с ее лицом. Лезвие какое-то время вибрировало, затем замерло. Мертон отошел в угол кухни, к креслу-качалке, на котором лежало принадлежавшее жертве ружье.

При ближайшем рассмотрении оно оказалось отличным оружием — настоящий браунинг, вполне исправный. Патронов, правда, было маловато, но Мертон на всякий случай все-таки зарядил пушку. И вот теперь он схватил ружье и, щелкнув предохранителем, направился к двери. Там он остановился, прислушался — но ничего не услышал, кроме собственного дыхания и лая собак на улице.

Мертон бочком прошел в крошечную облезлую прихожую. Там вдоль сырых стен громоздились какие-то коробки и ящики со старыми книгами и журналами. Дом по-настоящему не убирался с незапамятных времен. Единственная дверь, которая вела из прихожей дальше в комнату, стояла широко открытой. Кажется, она была закрыта, когда он приехал сюда, подумал Мертон, но точно вспомнить уже не мог. Набрав, словно ныряльщик, полную грудь воздуха, он осторожно шагнул в пустую гостиную.

Пусто. Ни единой души.

Вглядываясь в полумрак, он разглядел груды коробок, а на потертом диване — огромные стеклянные банки, набитые всякой ерундой: монетами, значками, пуговицами. На низком кофейном столике у его ног лежали три пачки печенья, все как одна вскрытые, и наполовину съеденный батончик "Фрут энд Натс". Кто живет вот так по-свински, подумал Мертон, только и заслуживает, чтобы его прикончили.

В комнату, взъерошив ему волосы, ворвался порыв леденящего ветра. Мертон подошел к разбитому окну, топча на ковре осколки стекла. В доме явно кто-то был, сомнений не оставалось. Мертон вернулся в коридор и снова прислушался. Наверху вроде какой-то шорох… Стараясь не выдать себя, случайно споткнувшись о какую-нибудь рухлядь, он подкрался к лестнице и начал подниматься.

Сгущались сумерки, но в узкое окошко на верхней площадке было видно беспорядочное мелькание снежных хлопьев, наполнявшее дом каким-то призрачным светом. Мертон уже почти поднялся до последней ступеньки, когда ему почудилось, будто вверху мелькнула какая-то тень. Он поднял голову, и в тот момент на него рухнуло что-то большое и коричневое и больно ударило по лицу. Мертон даже потерял равновесие. Как оказалось, то была огромная картонная коробка, из которой по полу разлетелись старые кулинарные книги.

В этот момент сработал затвор и прогремел выстрел. Он громовым раскатом прогрохотал по всему дому, оставив в стене у верхней лестничной площадки огромную зияющую дыру. На пол посыпались куски штукатурки. В воздухе запахло пороховым дымом. Не успел угаснуть звук выстрела, как сверху на Мертона через перила обрушился сам Лаверн. Он опрокинул Мертона навзничь и, усевшись сверху, съехал на нем, как на живых санях, вниз по ступенькам.

Послышался глухой удар о пол человеческих тел, и противники, сцепившись в смертельной схватке, начали кататься по коридору, пытаясь не дать друг другу завладеть оружием. В этот момент из кухни раздался какой-то грохот. В прихожую вбежал Герейнт Джон и, увидев на полу сцепившихся не на жизнь, а на смерть противников, изловчился и нанес Мертону своим огромным башмаком несколько мощных ударов в ребра.

— Держись подальше, — выкрикнул Лаверн, — он вооружен.

Но заместитель главного констебля пропустил совет мимо ушей и бесстрашно попытался вырвать ружье из цепких пальцев Мертона. По дому прокатился очередной громовой раскат — старое ружье сработало вновь. Герейнт Джон успел лишь приглушенно выкрикнуть — и в то же мгновение у него из бока хлынула кровь вперемешку с кусками кожи и мяса. Как подкошенный он повалился на пол.

Лаверн отпустил Мертона и бросился на помощь к Герейнту. Лицо его друга было мертвенно-бледным. Герейнт судорожно пытался закрыть руками зияющую рану в животе. Дорогие замшевые перчатки насквозь промокли от крови.

Беспомощно глядя в лицо Герейнту, он прошептал:

— Этот… мерзавец…

Лаверн ощутил, как дохнуло холодом — Мертон выбежал на улицу через парадную дверь. Но сейчас Лаверну было все равно. Главное — успеть доставить Герейнта и женщину в ближайшую больницу.

Мертону не удалось далеко уйти. Подбежав к «лендроверу», он увидел, что на него через заснеженный двор несутся овчарки миссис Хибберт. Мертон принялся торопливо искать в карманах ключи, но в спешке выронил. Даже не звякнув, ключи провалились в снег, где и пролежали еще целых двенадцать часов, пока не приехала полиция. Проторив снегоходом дорогу к дому, они наконец-то оказались на ферме. Там, рядом с «лендровером», они обнаружили обледеневший, наполовину обглоданный труп Джеймса Мертона, Душегуба.


Глава 16


Возвращение Лаверна на службу прошло в общем-то тихо. Может, конечно, не так тихо, как ему хотелось бы, но все же тихо. В первое утро у служебной автостоянки его поджидали представители прессы. Лаверну пришлось с кислой миной попозировать перед объективами. Выйдя из лифта на верхнем этаже управления, он с облегчением вздохнул, не увидев в коридоре ни единой души. Однако, приблизившись к двери своего кабинета, наткнулся на смазливого парня из следственного отдела — высунувшись из-за двери, тот восхищенно присвистнул.

"Жаль, конечно, что это не девушка", — подумал суперинтендант.

В кабинете его уже поджидала Линн Сэвидж. Увидев входящего босса, Линн поднялась из-за стола. Даже встав во весть рост, она едва доставала ему до плеча. Линн улыбалась начальнику, ее лицо в буквальном смысле светилось счастьем. Лаверн даже слегка сконфузился и, пытаясь скрыть замешательство, небрежно кинул ей: "Привет, Линн!", после чего подошел к вешалке, чтобы снять пальто.

Затем он медленно повернулся к ней — Линн все так же улыбалась. Не в силах сдержать охватившего ее волнения, она бросилась к Лаверну и сердечно обняла. Тот тоже сжал Линн в своих медвежьих объятиях, ощущая тепло ее тела. Вернон поймал себя на мысли (которой тут же слегка устыдился), что она не только первоклассный офицер полиции, но и просто привлекательная женщина.

Они так и стояли обнявшись, пока не скрипнула дверь соседнего помещения и внутрь не заглянул Миллз. Лаверн посмотрел в его сторону и подмигнул. Миллз хихикнул и залился краской.

— Я только хотел сказать, что пора начинать совещание, но вижу, что вы еще не совсем готовы.

Линн помахала рукой — мол, кыш отсюда. Дверь закрылась. За перегородкой раздался взрыв гомерического хохота. Лаверну показалось, будто Миллз сказал что-то вроде "Они там обжимаются".

Они с Сэвидж разомкнули объятия. От суперинтенданта не скрылось, что она украдкой смахнула слезы, хотя он сделал вид, будто ничего не заметил.

— Послушай, Линн, я, конечно, опоздал на пару-тройку месяцев, но все равно обещаю исправиться в новом году. Обещаю отныне прислушиваться к твоему мнению.

В ответ она игриво поддала ему кулаком в живот.

— Давно пора, приятель. Наконец-то до тебя дошло.

Линн пригладила форму, а Лаверн, чувствуя себя чем-то вроде маленького ребенка на школьном концерте, которому вот-вот предстоит выйти на сцену, поправил галстук. Линн, поймав его за этим занятием, сделала озабоченное лицо и бросилась собственноручно поправлять ему узел.

— И так было хорошо. Только все испортил. — Удовлетворившись его внешним видом, она взяла Вернона под руку. — Ну что, готов?

Он попытался отпустить какую-нибудь шутку, посмешнее избитого "всегда готов". Но ничего не придумал, только улыбнулся и кивнул. Линн открыла дверь в смежный кабинет, и они вошли.

Лаверну тотчас стало ясно, какую западню ему приготовили. Не успел он переступить через порог, как раздался хлопок вылетевшей пробки, и Лоулесс принялся щедро поливать их с Линн пенящимся шампанским. Следственная группа в полном составе разразилась ликующими возгласами. Лоулесс успел подскочить к покрытому белой скатертью столу и разлил остатки шампанского по бокалам. В отличие от Лоулесса его коллега Робинсон разлила вторую бутылку куда более аккуратно. В центре стола красовался огромный квадратный торт. Поперек белой глазури голубым кремом было выведено: "Командиру".

После двадцати минут скромного застолья в кабинет, опираясь на палку, заглянул Герейнт Джон. Вид у него был бледный и осунувшийся. Заместителя главного констебля совсем недавно отпустили домой из больницы, где он провел целых полтора месяца. Выпущенная Мертоном пуля оторвала у него треть живота и на вылете задела один из спинных позвонков. Похоже, теперь до конца своих дней он будет хромать. Или, как он сам выразился, "задолбает хромота хренова".

Герейнта еще не выписали на работу. Он специально пришел сюда ради Лаверна. Увидев старого друга, Вернон зарделся, и они обнялись, как солдаты, делившие тяготы окопной жизни.

— Этот парень спас мне жизнь, — сообщил присутствующим Герейнт.

— Для начала поставив ее в опасность, — напомнил ему Лаверн.

И был недалек от истины. Оставляя за собой кровавый след, Лаверн отнес раненого друга в машину, а затем вернулся за перепуганной до смерти Кэтрин Хибберт. Он отвез обоих в больницу, оставив Мертона истекать кровью возле фермы.

Пробившись сквозь пургу на безумной скорости, они добрались до травматологического отделения в Ричмонде, однако там выяснилось, что в больнице для Герейнта не хватает крови первой группы. К счастью, у Лаверна тоже была первая, и он отдал раненому другу свою кровь. "Первая — значит лучшая", — пошутил Герейнт, придя в сознание.

Старые друзья и товарищи теперь стали и кровными братьями.

— Надеюсь, до тебя дошли последние слухи, — произнес Джон.

— Какие еще слухи?

— Брат Мертона собрался подавать на нас в суд.

Лаверн и Линн расхохотались. Герейнт не удержался и тоже захохотал, но боль в животе тотчас напомнила ему о ранении.

— Нет, — продолжал он, — я серьезно. Он хочет упечь нас за неоказание помощи. По его мнению, мы нарочно бросили его братца подыхать на морозе.

Лаверн печально улыбнулся.

— Бросили бы, знай, что он там.

Во второй половине дня Лаверн включил в кабинете свой старый добрый проектор, и Линн показала ему свежий набор слайдов. Сначала на экране появился рентгеновский снимок бедренной кости, раздробленной на сотни мельчайших фрагментов.

— Это все еще Анджали Датт?

— Нет, это Дерек Тайрмен.

Лаверн сидел, развалившись в кресле, однако новость заставила его встрепенуться.

— Что? Это Тайрмен?

Линн переключила следующий слайд — на нем было видно положение кости относительно таза: она оказалась выбита из сустава.

— Этого мы никак не ожидали, потому что он тихо умер во сне. Переломы и смещения выявились позднее. Они не имеют никакого отношения к его смерти.

— Причиной которой была остановка сердца, — продолжил Лаверн с мрачным видом.

Линн кивнула и включила свет.

— Апоплексия, вызвавшая обширную пульмонарную эмболию — по крайней мере так говорится в заключении.

— Брехня, — буркнул Лаверн. — А как насчет Шилы Дайе?

— Что-то в этом роде, только более мудреными словами. Внезапная остановка сердца.

Лаверн и Сэвидж молча посмотрели друг на друга.

Наконец Лаверн заговорил:

— Когда я сказал тебе, что Хьюго Принс отправляет людей на тот свет, насылая на них особое проклятие, отходную молитву, тебе приснилось, будто меня везут в инвалидной коляске, а ноги у меня закрыты одеялом. Так ведь?

— Так.

— И что ты теперь думаешь по этому поводу?

— Вернон, честно, я не знаю, что думать.

— Брось, у тебя наверняка уже появилась идея на этот счет. Ты ведь, если не ошибаюсь, встречала Принса.

— Да. Ну и что?

— Как он тебе?

— Сама обходительность. Видел бы ты, как трогательно он расспрашивал о твоем здоровье. Сказал, что глубоко переживает по поводу смерти Эдисон Реффел. А еще он уверен, что ты непричастен к ее убийству.

Лаверн издал хрипловатый сдавленный звук, более всего похожий на рычание.

— Если ты спрашиваешь меня, что мы можем доказать, то я скажу: «Ничего». Но если ты хочешь знать, что я думаю на самом деле, то знай: он виновен по самые уши. Только нам от этого не легче.

Линн вздохнула и заерзала на стуле. Было видно, что разговор дается ей с трудом.

— Если Принс действительно замаливает людей до смерти — я подчеркиваю: если, — то полиция здесь бессильна. Колдовство вне нашей юрисдикции. Закон о колдовстве был аннулирован еще в 1735 году.

— В 1736-м, — тихо поправил ее Лаверн.

* * *


В ту ночь, пока Донна задержалась в гостях у соседей, Лаверн вновь оставил свое тело. При свете слабого ночника он лежал на спине в гостиной перед камином, подложив под голову диванную подушку. Дышал ровно и глубоко и, широко открыв глаза, пытался вообразить себя парящим под потолком. Прошла минута, и постепенно все вокруг него начало светиться нежным золотистым светом. Лаверн ощутил, как тело его немеет, а устремившуюся ввысь душу охватывает странная эйфория. И он взмыл в воздух; видимые неким внутренним глазом гостиная и его собственное усталое тело, только что покинутое, подрагивали, словно в радужном мареве.

Уже в следующее мгновение, преодолев со скоростью мысли громадное расстояние, он оказался в Сент-Айвсе, на крыльце дома Мэй. Бесшумно проскользнул внутрь сквозь парадную дверь. Конечно, с таким же успехом он мог бы пройти и сквозь стену; но пройти сквозь дверь было как-то учтивей.

В доме горел свет, однако хозяйки там не оказалось. То появляясь, то исчезая, Лаверн бродил из комнаты в комнату, пока наконец не услышал голос из ванной:

— Вернон. Я здесь.

Дверь в ванную стояла открытой. Там было темно, но с лестничной площадки падала полоса света. Лаверн шагнул внутрь и обнаружил Мэй лежащей в ванне под пышной шапкой пены. Сконфузившись, он пробормотал извинения и попытался ретироваться. Мэй остановила его.

— Не будь идиотом. Я, собственно, не против…

— Можно подумать, ты даже ждала меня.

— Бог предупредил меня о твоем приходе. Как я понимаю, ты получил мое письмо.

— Да. Огромное спасибо. Ты наговорила в нем массу приятного.

— От чистого сердца. Я тобой горжусь. Кстати, твой дух очень даже хорош собой. Такой внушительный.

Она протянула покрытую пеной руку и ткнула его в ногу.

— И на ощупь тоже. Просто замечательно. Я приятно удивлена. Да ты просто гений по этой части! Обычно люди, покидающие свое тело, похожи на привидения. Тебя же не отличить от другого, что во плоти.

Лаверн расплылся в улыбке:

— Так который из нас двоих настоящий?

— Оба. И ни тот, ни другой. Мы одновременно существуем на разных уровнях бытия.

Лаверн вздохнул. Находился ли он внутри своей обычной телесной оболочки, бродил ли вне ее — склонность Мэй к подобного рода заумным разглагольствованиям действовала ему на нервы.

— Я пришел узнать, нет ли у тебя новых предложений.: Твои советы мне здорово помогли. Но мне никак не удается выступить против Принса. Мы понимаем, что все эти убийства — его рук дело, даже если в реальности их совершили бесплотные духи. Беда в том, что духа как ни крути на допрос не вызовешь и на аркане в полицию не затащишь.

Мэй подняла руку, приказывая ему замолчать.

— Тс-с-с! Ко мне обращается Бог. Он говорит: "Крошка, крошка". Вряд ли он исполняет эстрадную песню.

Мэй присела в ванной и буквально впилась в Лаверна взглядом.

— Он говорит мне: "Спроси его о Крошке". Тебе слово «Крошка» говорит хоть о чем-нибудь?

Лаверну даже не пришлось отвечать на этот вопрос. По его лицу Мэй прочитала все, что хотела узнать.

* * *


Через три дня Лаверн с женой присутствовали на благотворительном обеде. Торжество происходило в Йорке, в зале Купцов-авантюристов на Фоссгейт. Безусловно, в тот вечер не было никакой связи между овеянными веками стенами и бесчисленными полицейскими, собравшимися под древними сводами.

Лаверна пригласили в качестве почетного гостя, и чувствовал он себя в смокинге словно в броне. Они с Донной восседали во главе стола. Слева сидели Герейнт Джон с женой Фрэн, справа — президент Полицейской федерации. Рядом с президентом — ее супруг. За ними — Линн и Йен Сэвидж. От Лаверна не укрылось, что Йен улыбается довольно деланной улыбкой. Вернон, не будучи ревнивцем, не мог взять в толк, с чего бы это.

Герейнт Джон еще не оправился после полученного ранения, однако гордость не позволила ему остаться дома. Причем не только гордость за самого себя. Вернон остановил еще одного убийцу, и только он, Герейнт Джон, один из всех присутствующих, знал, как и почему. Этот секрет возвышал Герейнта в собственных глазах.

Время от времени Герейнт морщился от боли, и жена начинала суетиться вокруг него, чем только привлекала к раненому великану излишнее внимание. Герейнт слегка поковырял основное блюдо (говядину по-веллингтонски) — аппетита не было. После операции ему казалось, будто его внутренности принадлежат другому человеку. Правда, во время десерта заместитель главного констебля удостоился бурной овации и наконец-то смог сказать то, о чем мечтал весь вечер:

— Дамы и господа! Сыщики среди вас наверняка уже заметили подозрительного типа справа от меня.

Лаверн встал, покраснев не столько от гордости, сколько от смущения. Несмотря на тяжесть в желудке, присутствующие на обеде тоже поднялись и на целых три минуты разразились рукоплесканиями. Столь бурное изъявление чувств вышибло у Донны слезу, а в глазах Лаверна появился скепсис. Он не забыл, как всего несколько месяцев назад многие из тех, кто рукоплескал ему сегодня, были готовы поставить на нем крест.

Когда аплодисменты утихли, он посмотрел на скомканный лист бумаги с основными пунктами его спича.

— Я бы хотел поблагодарить всех. Мне приятно находиться среди вас. Но давайте будем честны. Выпив столько, сколько мы здесь с вами выпили, гораздо интереснее побыть где-нибудь еще.

Эта достаточно плоская острота удостоилась дружного хохота, еще раз убедив Лаверна в том, что публика действительно успела набраться. Еще не кончив говорить, он ощутил некое парящее чувство, а лица вокруг него озарились нежным золотым светом. В следующее мгновение, не видимый никому из присутствующих, он выпорхнул из собственного тела и устремился прочь из-под старинных сводов в ночное небо над родным Йорком. А где-то внизу, в зале, продолжал звучать его собственный голос.


Глава 17


Хьюго Принс находился в библиотеке Норт-Эбби — коротал вечер за бутылкой хорошего коньяка и любимыми книгами. Он собирал редкие манускрипты по оккультным наукам, и тот, который сейчас лежал у него на коленях, воистину не имел цены. "Священная магия великого Абра-Мелина" — совсем недавно эту книгу послушные духи выкрали для него из библиотеки «Арсеналь» в Париже.

Неисповедимы пути низших духов, размышлял про себя Хьюго. Стоит им только приказать — будь то магистр или кто-то, кого они любят, и они готовы в лепешку расшибиться, лишь бы выполнить поручение. Если же ими не руководить, то они и дальше будут бездарно тратить время, играя в камушки и перестукиваясь. Скукота.

Абра-Мелин писал, что залогом успеха в колдовстве и чародействе является знакомство с собственным ангелом-хранителем. Принса эта мысль восторгала: просто удивительно, как понятие высшего «Я» проникло буквально во все культуры. Принс не был силен во французском, тем более в старофранцузском, на котором были изложены идеи Абра-Мелина. Однако хозяину Норт-Эбби было не занимать упорства — хоть с трудом, медленно, но верно он постигал древний текст.

В ту минуту, когда он читал и перечитывал главу о воскресении мертвых, раздался стук в дверь.

Не отрывая глаз от книги, Принс произнес:

— Войдите.

Но дверь осталась закрытой. Тишина. И вновь стук.

— Кто там?

Ни слова в ответ. Не иначе как кто-то из духов решил поиграть с ним в прятки. Нет. Вряд ли они позволили бы себе такую дерзость. Раздраженно вздохнув, Хьюго встал с кресла и по алому ковру направился к двери. Широко распахнув ее, он увидел Лаверна. Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу.

— Лаверн, — наконец вздохнул Принс. — Вот уж не ожидал, что ты явишься без приглашения.

Спокойно, не выдавая никаких чувств, Лаверн схватил Принса за левый лацкан, после секундного раздумья отвел назад правую руку и с силой заехал кулаком американцу в зубы. Принс рухнул на пол и, прокатившись пару метров по алому ковру, стукнулся головой о ножку бюро в стиле эпохи королевы Анны.

Лаверн шагнул к нему. Принс лежал на полу, потирая челюсть и негромко посмеиваясь.

— Это тебе за Эдисон Реффел, — произнес Вернон.

Не успел Принс до конца оклематься, как Лаверн, рывком подняв его на ноги, заехал американцу кулачищем в солнечное сплетение, вслед за чем последовал красиво выполненный апперкот в челюсть.

Принс отлетел к книжному шкафу и рухнул на пол. В то же мгновение ему на голову свалился увесистый том "Психической самообороны".

— А это за всех остальных, — злорадно прокомментировал Лаверн.

Самолюбие Принса было задето. Однако он продолжал хохотать, словно насмехаясь над попытками сломить его.

— Слабо тебе, Лаверн, и знаешь почему? Потому что ты не способен убивать. Признайся, наивный глупец, что в лучшем случае ты способен меня ударить!

Не успел Лаверн снова ринуться в бой, как откуда-то из коридора послышался стук бегущих ног. Дверь распахнулась, и на пороге возник Мико. На несколько секунд огромный полинезиец замешкался в дверях, пытаясь оценить ситуацию.

— Ну, что стоишь?! — брызжа кровавой слюной, гаркнул Принс.

Поняв, что от него требуется, Мико взревел и, словно участник восточных единоборств, подпрыгнул в воздух. Лаверн, отступив в сторону, резко выбросил вперед левую руку, сообщая полинезийцу дополнительный момент движения. В следующее мгновение тот рухнул на пол, где и остался лежать, как рыба, хватая ртом воздух. Лаверн же неторопливо прошествовал к двери, где столкнулся нос к носу с перепуганной Иоландой, завернутой в банный халат. Пожелав ей доброй ночи, он растворился в воздухе.

* * *


К сожалению, тогда Лаверн не понимал, что совершил серьезную ошибку. Посетив Принса в духовном обличье, он обнажил себя, вернее, свое внутреннее «я», подставив его под удар врага. Не случайно в глазах Принса вспыхнул огонек злорадства, когда на следующий день у входа в Норт-Эбби он встретил Лаверна в сопровождении Линн и Лоулесса.

Полицейские были несколько обескуражены его радушием. Они надеялись застать Принса врасплох, однако саркастическая усмешка на покрытом синяками лице хозяина Норт-Эбби свидетельствовала о том, что их здесь ждут.

— Что с вами? — поинтересовался Лоулесс со свойственной ему деликатностью.

— Спросите у мистера Лаверна, — усмехнулся Принс. — Последнее время суперинтендант плохо отдает себе отчет в своих действиях. Будьте добры, напомните ему, что полицейский может избивать подозреваемого только в тюремной камере, но ни в коем случае до того. Разве я не прав, Мико?

Стоявший рядом полинезиец нехотя кивнул, окинув Лаверна взглядом, в котором читалась злоба и нечто похожее на уважение.

Линн и Лоулесс недоуменно переглянулись. Или они что-то неправильно поняли?..

Лаверн засунул руку в карман и вытащил оттуда бумажник, из которого извлек мятую фотокопию.

— Что за бумаженция? — ухмыльнулся Принс. — Не иначе как список преступников, пойманных тобой за неделю… Нет, коротковат будет. А, понял — ордер на мой арест.

— Почти угадал, — спокойно ответил Лаверн. — Это ордер на арест Иоланды Хенерберри.

Улыбки Принса как не бывало.

* * *


После многодневных дискуссий Лаверн и Линн Сэвидж пришли к заключению, что допрашивать Принса — понапрасну терять время. Они оба понимали, что Хьюго слишком скользкий и изворотливый тип и сумеет уйти от любых вопросов. Именно поэтому решили сначала побеседовать с Иоландой — исходя из соображений, что она как неизменная спутница Принса должна быть соучастницей его преступлений, хотя ей, возможно, и далеко до него как с точки зрения изобретательности, так и по части характера.

Насчет характера они явно ошиблись. Почти весь день Иоланда просидела в комнате для допросов на Фулфорд-роуд, холодно глядя на Лаверна и Сэвидж и легко парируя их вопросы полуправдами и издевками. Адвокат ей не понадобился — Иоланда была твердо уверена, что у полиции нет ни мозгов, ни улик.

Лишь раз, к концу допроса, она выказала легкое замешательство, услышав от Лаверна следующее:

— Эдисон Реффел рассказала мне, что у нее был ребенок, которого Принс определил в приемную семью.

На мгновение Иоланда изменилась в лице и вся напряглась — не столько проявление эмоций, сколько желание их подавить. Однако и этого было достаточно, чтобы от Лаверна и Линн не скрылась ее реакция, кстати, запечатленная и на видеокамеру.

— Ага, вы явно что-то об этом знаете, — прокомментировал Лаверн.

— Ничего подобного. — К Иоланде вернулось самообладание.

Вмешалась Линн:

— И все-таки, по вашему собственному признанию, вы были постоянной спутницей Принса по крайней мере последние пять лет.

— Я хотела бы вам сказать про эту Эдисон одну вещь — у нее была привычка фантазировать. Она вечно что-то выдумывала. И никакая она не бродяжка. У нее была своя квартира в Йорке, она просто приезжала к нам и жила, сколько ей заблагорассудится. Я бы не стала называть ее лгуньей. Просто она жила в своем, вымышленном мире. И байки про ребенка — лишь одна из многих ее фантазий. Лично я ни о каком ребенке не слышала.

Линн и Лаверн несколько мгновений пристально всматривались в лицо Иоланды, затем Линн перевела взгляд на свои бумаги.

— Знаете, Иоланда, я нахожу это довольно странным. Потому что в позапрошлом году в Йоркской Королевской больнице был зарегистрирован факт рождения ребенка мужского пола у некоей Эдисон Мэри Реффел. Дата — восьмое октября. Вес семь фунтов одиннадцать унций.

Иоланда Хенерберри сидела молча, глядя на полицейских, которые столь же пристально наблюдали за ней. В ее глазах читалась черная злоба.

Лаверн взглянул на настенные часы.

— На сегодня хватит. Продолжим нашу милую беседу завтра утром. Надеюсь, вы не против провести ночь в уютной тюремной камере.

* * *


Лаверн лежал рядом с Донной, ломая голову, как очередной пакости ждать от Принса. Была половина второго ночи. Суперинтендант лег спать в одиннадцать, но, проворочавшись около часа, встал, чтобы принять снотворное. Увы, лекарство не подействовало. Лаверн понимал, что, пока Иоланда сидит за решеткой, Принс наверняка предпримет какой-нибудь ход. Какой?.. Это предстояло выяснить.

Лаверн встал второй раз за ночь и на сей раз оставил тело. Устремившись в темноту ночи, так что только ветер свистел в ушах, он вскоре оказался на длинной галерее в Норт-Эбби. Лаверн не хотел, чтобы его здесь видели, и предпочел остаться бесплотным. Невидимый, он будет следить за каждым движением Принса здесь, в аббатстве, как когда-то следил за Демоном скачек.

Послышались шаги. Из-за поворота по направлению к Лаверну с подносом в руках прошествовал лакей. Донесся аромат кофе. Какое-то мгновение лакей смотрел прямо на суперинтенданта, однако Лаверн прочел в его взгляде лишь усталость и скуку. Слуга отвернулся, постучал в дверь кабинета Принса и вошел внутрь. Лаверн последовал за ним. Увы, кабинет оказался пуст. Лакей поставил поднос на стол и удалился.

Лаверн же шагнул сквозь стену и попал в часовню. Там, спиной к нему, перед алтарем виднелась коленопреклоненная человеческая фигура. Низко опустив голову, Хьюго Принс молился на коленях перед одной-единственной истекающей воском свечой.

Неслышно приблизившись, Лаверн поравнялся с американцем. Принс остался стоять на коленях, плотно закрыв глаза, — казалось он не замечает присутствия незваного гостя. Едва слышным шепотом он повторял одну и ту же фразу. Заинтригованный, Лаверн склонился к нему, чтобы лучше расслышать. К его величайшему удивлению, Принс твердил:

— Глупец, глупец, глупец.

В то же мгновение Принс выбросил руку и с силой схватил Лаверна за горло. Американец открыл глаза, прыжком поднялся с колен и, сдавливая шею Вернона, вплотную приблизил к нему лицо. Лаверн не мог понять, что происходит. Ведь он бесплотен. Невидим. Как мог Принс уловить его присутствие?

Ответ был ясен — в часовне молился отнюдь не Хьюго Принс, а поставленный в качестве часового дух. На глазах у Лаверна черты лица Принса потускнели и расплылись, а на их месте появилась иссиня-черная смертная маска Дерека Тайрмена. Привидение издало змеиный шип, дыхнув тошнотворной вонью разлагающейся плоти.

Почувствовав, что его сейчас вырвет, Лаверн вырвался из омерзительных лапищ. Но сквозь стены часовни внутрь слетелись другие духи и взяли его в кольцо. У некоторых из них были лица, у некоторых — просто какие-то пятна. Принс убедил их, что они мертвецы, и поэтому, даже будучи духами, они продолжали разлагаться, поскольку знали, что это единственное, что дозволено мертвым.

Они были страшны, омерзительны и жалки одновременно. Лаверн не мог оторвать от них глаз. Духи все как один двинулись в его сторону. Наконец осознав, что ему грозит, Лаверн кометой взмыл к потолку часовни. Почти мгновенно духи устремились за ним.

Снаружи его поджидала еще целая сотня, стаей кружившая во тьме над Норт-Эбби. Увидев Лаверна, духи раскаркались, словно омерзительные стервятники, и на головокружительной скорости бросились на него. Лаверну запомнился лишь свист ветра в ушах, пока он несся в кромешной тьме, и адский клекот преследователей за спиной. Спустя несколько секунд он вернулся назад, в свое тело. Покрывшись холодной испариной и тяжело дыша, Лаверн присел на кровати.

Преследователи были не видны ему, но он ощущал их присутствие в комнате. Воздух в комнате стал словно ледяным, а в следующее мгновение ее наполнил оглушительный треск и грохот, будто все вокруг рушилось в тартарары. Донна проснулась и инстинктивно схватила его за руку.

Лаверн спешно включил лампу на прикроватном столике; в ту же секунду зеркало над туалетным столиком взорвалось сотнями брызг и, покачнувшись, словно малыш, делающий первые шаги, свалилось на пол. Вместе с осколками внутрь ворвался шар голубого огня, слепивший глаза сильнее, чем вспышка магния. Несколько раз пометавшись по спальне из угла в угол, он вылетел на лестничную площадку и там исчез.

Наступила тишина.

— Только не надо за старое, — простонала Донна. — Ради Бога, Вернон, что ты там натворил?

— Ничего, — произнес он голосом, полным раскаяния.

— Не ври. Я же знаю, что ты опять темнишь. Меня не обманешь.

Не в силах отмести обвинение, Вернон произнес:

— Давай я лучше сделаю нам чаю.

Донна вздохнула и откинула одеяло.

— Нет, чаем займусь я, а ты, будь так добр, возьми на себя уборку.

Она попыталась встать с кровати, но как-то нелепо осела на пол. Лаверн рассмеялся и нагнулся, чтобы помочь ей встать.

— Ах ты, растяпа, — произнес он, беря ее за руку.

Донна тоже было рассмеялась, однако в следующее мгновение осеклась и испуганно посмотрела на мужа.

— Вернон, я не чувствую ног.

* * *


Лаверн не терял времени. Он оделся, сложил вещи жены и повез ее в Йоркскую Королевскую больницу в отделение травматологии. Два часа ей пришлось пролежать на каталке в коридоре — в отделении не хватало персонала, а все койки в палатах были заняты. Лаверн сидел рядом с Донной, держа ее за руку и отпуская грубоватые шутки в адрес медсестер или врачей, когда тем случалось проходить мимо.

Когда они только приехали в больницу, Вернон захотел поговорить с доктором Грегг, однако, как оказалось, та заступит на дежурство только часов через пять. В конце концов Донну осмотрел приятный молодой человек. Его вердикт был прост и банален: Донна парализована от талии и ниже.

Пока они ждали, освободилось место в двенадцатой палате — той самой, где умер Дерек Тайрмен. Лаверн знал, что, когда койка освобождается в четыре тридцать утра, это может означать лишь одно.

Наконец оказавшись на больничной койке, Донна пожала Лаверну руку и попросила его не хамить персоналу. Все будет в порядке, заверила она его.

— Я в хороших руках, — сказала она.

Лаверн кивнул, хотя у него были все основания сомневаться в этом.

Сидя в гостиной у себя дома, Лаверн благодарил Бога, что не стал рассказывать Донне про отходную молитву. Если ей суждено умереть, то пусть это произойдет тихо, без мучений, без гложущего страха. Зачем ей знать, что какие-то там призраки медленно высасывают из нее жизнь. Лаверн попытался представить себе жизнь без Донны, и ему сразу стало не по себе.

На Новый год Принс поклялся нанести ему удар в самое сердце. И вот теперь он, кажется, готов исполнить угрозу. Американец оказался прав: Лаверн не способен убивать, он всего лишь заурядный полицейский, которому только мешают в работе такие старомодные понятия, как благородство и справедливость. Он — пережиток былых времен, в то время как Принс с его презрением ко всему человеческому и человечному — порождение своего времени.

Лаверн был обречен на поражение. И пока он знал одно: лишь один-единственный человек во всем свете способен ему помочь.

* * *


Бабулю Мэй терзали опасения. Ночью ей привиделось, будто Лаверн убит — заколот насмерть в темном соборе. Мэй проснулась, чувствуя себя совершенно несчастной и подавленной. Она даже заговорила вслух, умоляя Бога помочь ей… Увы, Бог остался глух к ее мольбам. Прошло часа два, но Бог все тянул с ответом. Такого не случалось с тех самых пор, когда она только стала жрицей хуны. Умиротворяющий, приятный голос, который вел, питал и поддерживал ее все эти двадцать шесть лет, почему-то умолк.

Мэй погрузилась в такое отчаяние, что сидела в темноте, у окна верхней гостиной, не в состоянии сомкнуть глаз. Она смотрела на море, однако не видела ни мерцающих огоньков рыбацких лодок на горизонте, ни первых проблесков занимающегося дня над холодным заливом. Мысленным взором она представляла себе гнетущую перспективу — прожить остаток дней в полном одиночестве, без единственного друга и спутника, сопровождавшего ее все эти годы.

Настойчивый, повторяющийся звук, долетавший непонятно откуда, вернул ее к действительности. Мэй не сразу поняла, что это звонит телефон. Она перевела взгляд на часы на соседней полке. Еще совсем утро, 6.45. Ну кто еще может потревожить в такую рань, кроме Лаверна. Со вздохом Мэй поднялась со стула и направилась вниз.

Подойдя к двери в гостиную, Мэй выглянула на крутую узкую лестницу и увидела, что в доме она не одна. На ступеньках стоял старик. Он был одет в длинное выцветшее одеяние и в одной руке сжимал кинжал. Его изможденное проницательное лицо обрамляли седые кудри. В налитых кровью, широко распахнутых глазах читалась черная злоба, но тонкий, красиво очерченный рот кривился в улыбке.

Мэй вскрикнула и попятилась. И в то же мгновение привидение начало подниматься по лестнице, угрожая ей кинжалом и на ходу выкрикивая какие-то проклятия на древнеанглийском. Мэй бросилась к окнам и принялась их распахивать.

Внизу, на мостках, уже стояли любители ранних прогулок, и Мэй в отчаянии стала звать на помощь. Но они даже не шелохнулись, глядя на море, и не повернули головы.

Вверху по небу к берегу неслась мрачная черная туча, увлекая за собой барашки волн. Когда туча приблизилась, Мэй увидела, что она состоит из сотен летящих человеческих фигур: это были мертвые души в истлевших лохмотьях. В мертвой тишине духи кружили над ее домом, заслоняя собой голубизну неба.

Мэй обернулась и увидела рядом с собой призрак Томаса Норта. Он занес руку с кинжалом, и в последний раз Мэй взмолилась Богу, чтобы тот защитил ее. Но Бог не внял, и Мэй была мертва еще до того, как кинжал пронзил ей сердце.

* * *


На другом конце Англии, сидя у себя в деревенском доме, Вернон Лаверн молча признал поражение и положил трубку. Наверно, Мэй уехала куда-нибудь проведать родственников. С какой стати она должна сидеть дома и дожидаться звонка от сыщика-неудачника.

Вернон начал подниматься по лестнице, надеясь поспать еще часок-другой. Лицо у него было помятым, под стать одежде. Когда он дошел до спальни, зазвонил телефон. Лаверн снова бросился вниз в надежде услышать на том конце провода Мэй. Вместо этого его приветствовал мужской голос, владельца которого ©н определил не сразу.

— Как там твоя жена, Лаверн?

Пауза. Говорил Принс. Во рту у Лаверна пересохло.

— Кто дал тебе мой номер?

Принс ответил с бахвальством в голосе:

— Пришлось пригрозить девчонке из справочной отходной молитвой.

— Оставь в покое мою жену, Принс!

— Успокойся. Ты думаешь, почему я тебе звоню? Мне кажется, нам необходимо встретиться.

— Что?

— Что слышал. Давай встретимся и потолкуем.

— Не получится. У меня дела.

— А-а, грех гордыни.

— О чем это ты?

— О масштабах твоего эго, Лаверн. Нет у тебя никаких дел. Ты просто боишься браться за ситуацию, которая не целиком в твоей власти. И пока ты здесь сидишь, не желая расставаться с дурацкими принципами, твоя жена находится при смерти.

Проклятие. Мерзавец прав. Лаверн на какое-то время замолчал, а затем со вздохом спросил:

— Идет. Только где?

— Предлагаю встретиться на нейтральной территории, подальше от чужих глаз. Лишь я и ты. И никого больше.

— Совсем никого?

Словно читая его мысли, Принс добавил:

— Не считая мертвых, конечно. Они ведь всегда с нами.

* * *


Вот так оно получилось, что первого апреля Лаверн вел машину к руинам аббатства Риво, где Принс назначил ему встречу. Он приехал туда без пяти девять, то есть за пять минут до условленного времени. Было ясное, холодное утро, и небо над развалинами аббатства сияло ослепительной голубизной.

Принс уже поджидал его под остатками хоров. На нем было длинное черное пальто, и на расстоянии его тонкое бледное лицо казалось маской — ее наверняка испугались бы дети. Лаверн, с трудом сдерживая душившую его изнутри ярость, остановился, не дойдя метр до американца. Принс кивком поздоровался с ним.

— Один?

Лаверн утвердительно фыркнул.

Несколько секунд Принс в упор рассматривал его, затем сделал шаг вперед и легко постучал по груди.

— А-а, на этот раз ты даже не поленился захватить с собой тело. Прекрасно. Просто прекрасно.

Едва ли не выплевывая слова, Лаверн произнес:

— Мне бы следовало свернуть тебе шею.

— Попробуй, и твоя жена наверняка умрет.

Лаверн заглянул в глаза Принсу, но почему-то ему стало дурно, и он отвернулся.

— Надеюсь, ты вчера имел честь познакомиться с моими подчиненными. Полицейский, питающий слабость к астральным проекциям, ну кто бы мог подумать… А ты оказался интересным противником. Признаюсь честно — я недооценивал тебя. Только почему-то мне кажется, что и ты серьезно недооценивал меня.

— Чего ты хочешь?

Принс задумчиво улыбнулся:

— Ты имеешь в виду высшую цель? Я мечтаю о мире, в котором белые протестанты англосаксонского происхождения могут жить счастливо, не опасаясь раствориться в низших расах. Ты ведь знаешь, что мой предок Томас Норт в свое время помог избавить Йорк от евреев?

— Да, я имел честь видеть, на что способен твой предок.

— Он и я — едины. Можно сказать, отец и сын, не хватает только святого духа. Я хотел бы продолжить дело Томаса, распространить его шире и дальше, чтобы избавить мир от черных, католиков и всех тех, кто лично мне не нравится.

Принс издал короткий злобный смешок, эхом отозвавшийся среди мощных, но уже растрескавшихся колонн. Лаверн не узрел в сказанном ничего смешного.

— Хьюго, признайся честно, тебе никогда не приходила в голову мысль посетить психиатра?

Принс ухмыльнулся, смерив собеседника презрительным взглядом.

— А тебе никогда не приходила мысль посетить приличного портного? Что, кстати, напоминает мне…

Принс опустил руку в карман пальто и извлек оттуда черный кожаный бумажник, из которого затем достал клочок бумаги и протянул его Лаверну. Лаверн развернул его и не поверил собственным глазам. Это был чек на десять тысяч фунтов.

— Что это? Взятка?

— Нет-нет, ни в коем случае! Это тебе премия за то, что победил меня в ночь на Новый год. Неужели забыл?

Лаверн попытался вернуть чек Принсу, но тот только оттолкнул его руку.

— Не глупи. Лучше отложи на похороны жены.

Лаверн инстинктивно сжал кулаки.

— Ну-ну, полегче!

— Ты хочешь, чтобы Донна осталась жива?

Лаверн про себя выругался.

— Хорошо, буду считать, что это значит «да», — ухмыльнулся Принс. — А дочь, а внучка? Или та хорошенькая инспекторша, к которой ты так привязан? Ты ведь знаешь, я заберу их всех. Я убью всех, кто тебе дорог.

Лаверн рассеянно смял чек и сунул его в карман пальто.

— Знаешь, Хьюго, когда-то все это должно кончиться. Ты ведь не можешь всех отправить на тот свет?

Но сами слова и голос, их произносивший, прозвучали как-то безжизненно, словно издалека.

— Хоть целый мир, — спокойно отреагировал Принс. — Правда, я все-таки знаю меру. Избавь меня от допросов, отпусти Иоланду, и в Йорке больше не будет странных убийств. Я продолжу свою работу где-нибудь в другом месте и заодно пощажу жизнь твоей жены. Это я тебе обещаю. Ты принимаешь мои условия?

Лаверн упрямо тряхнул головой.

— Послушай, — продолжал Принс, — я с тобой честен. Я даже готов предложить тебе большее. Гораздо большее. Потому что, если мы и дальше будем бороться друг с другом, в конце концов это закончится плохо для нас обоих. Когда дерутся драконы, кровь льется и там, и здесь.

— О чем ты?

— О том, что ты мог бы стать моим союзником. Взвесь все как следует. Человек, способный покидать собственное тело, и человек, способный заставить это сделать других. — Принс рассмеялся. — Мы бы с тобой здорово сработались — ты и я.

Лаверн презрительно фыркнул:

— Я так и знал, что только напрасно потеряю время.

Принс, казалось, испепелял его взглядом.

— Магия, Лаверн. Чистой воды магия. Ты хоть представляешь себе, что я могу тебе дать?

Устав от этого безумия, Лаверн было уже собрался уходить и, повернувшись вполоборота, сказал:

— Ничего ты мне не дашь.

В это мгновение он услышал позади себя какой-то шорох и повернулся на звук. На месте, где когда-то был алтарь, лежал огромный камень, а на камне стоял маленький мальчик. Ему было на вид года три. У него были каштановые волосы и перепачканный шоколадом рот. Одет он был в синий комбинезончик, а лицо светилось знакомой лукавой улыбкой.

— Папа! — позвал ребенок Лаверна.

У Вернона от волнения обмякли ноги.

Забыв о Принсе, забыв обо всем на свете, он бросился к мальчику и, подхватив его на руки, ощутил небывалую радость от прикосновения к детскому тельцу — оно казалось живым и теплым, от него пахло тальком и липкими леденцами. Казалось, он воссоединился с собственной плотью. На какое-то мгновение Лаверн забыл о своих терзаниях — в руках у него был сын!.. Но в следующую секунду Том исчез, и Лаверн остался стоять, обнимая воздух.

Из горла его вырвался сдавленный крик. Лаверн закачался, будто тело пронзила стальная рапира. Хватая ртом воздух, он рухнул на колени. Принс медленно подошел к алтарю.

— Магия, Лаверн. Прошлое, ставшее настоящим. Дух, облеченный плотью. Я в любое время мог бы вернуть тебе мальчика. Он мог бы навещать вас с Донной каждый день. И, главное, он ничем бы — ни видом, ни голосом, ни поведением — не отличался от вашего настоящего сына. И я обещаю тебе это, если ты немедленно признаешь свое поражение.

Стараясь побороть искушение, Лаверн уткнулся лицом в ладони. От них еще исходил запах сына. Из горла Вернона вырвался вопль бессилия и горя, и дрогнувшим голосом он произнес:

— Это наваждение…

— Наваждение или нет, какая разница? Ведь он ничем не отличается от твоего сына.

Лаверн промолчал и лишь плотно смежил веки.

— Ну так что? — донесся голос Принса. — Договорились?

И вновь гнетущее молчание. Не поднимая глаз, Лаверн произнес:

— Никогда и ни за что я не преклоню перед тобой головы.

— Что ж, тогда говорить нам не о чем, — промолвил Принс. — Ты храбрый человек, но, увы, при этом довольно глуп. Прощай.

Лаверн несколько мгновений тупо смотрел на землю — перед его мысленным взором все еще стоял сын. Затем, полный решимости отомстить американцу за это последнее свое унижение, он заставил себя встать. Но Принса уже нигде не было, Вернон стоял один посреди руин — треснувших колонн и арок средневекового аббатства.


Глава 18


Лаверн вернулся в больницу. Там его поджидал очередной удар — жены в палате не оказалось. Ее кровать стояла пустая, а молоденькая медсестра-практикантка деловито меняла постельное белье.

— Где она? — потребовал ответа Лаверн.

Девица растерянно замигала, явно не зная, что сказать.

— Я хочу знать, где моя жена.

— Сейчас спрошу старшую медсестру, — испуганно произнесла практикантка.

Внутри у Лаверна все похолодело. Он направился вслед за девушкой в соседнее помещение за непрозрачной стеклянной дверью, где располагался пост медсестры. Старшая медсестра оказалась невысокой крашеной блондинкой. Увидев их, она оторвала взгляд от каких-то бумаг. Практикантка тут же вернулась к своим обязанностям, а Лаверн сбивчиво объяснил цель своего визита. Медсестра только продлила его агонию, предложив ему стул. Лаверн отказался.

— Мне нелегко вам это говорить…

Лаверн приготовился к худшему.

— Что? Что?

— Боюсь, что сегодня утром состояние миссис Лаверн резко ухудшилось. Профессор сказал, что мы не имеем права рисковать… Миссис Лаверн стало совсем плохо и…

Лаверн отказывался верить своим ушам — неужели все врачи такие растяпы? И кто вообще допускает их к работе?

— Я спрашиваю, каково ее состояние?

— Она на аппарате искусственного дыхания.

— Значит, она все-таки жива?

— Да-да, — произнесла медсестра таким тоном, будто это был довольно спорный вопрос.

Она отвела Лаверна в палату интенсивной терапии. Донна лежала на последней из восьми коек. Лаверн придвинул к кровати уродливый пластиковый стул и сел рядом с женой. Медсестра опустила занавеску и оставила их одних.

Лаверн сидел рядом с Донной, прислушиваясь к ее тяжелому дыханию и попискиванию электрокардиографа. Подключенная к аппарату искусственного дыхания, перед ним лежала женщина, которую он любил: лицо бледное и безжизненное, тело скорее мертвое, чем живое. Лаверн сидел рядом с Донной, глубоко в сердце лелея надежду на ее воскрешение.

Вскоре он ощутил легкое головокружение, неизменно предшествовавшее его бестелесным прогулкам. Лаверн воспарил к потолку, только вместо потолка оказалась черная бесконечная бездна. Донна покоилась прямо под ним. Одна — ни кровати, ни респиратора. Она парила в пустоте, лежа на спине, а тело ее обвивали три уродливые фигуры. Одна из них обняла ее за ноги, две другие — с боков. Эта зловещая композиция парила в воздухе, окруженная собственной бледной аурой и мертвенной тишиной. Ни движения, ни звука.

Лаверн несколько мгновений смотрел в немом изумлении, прежде чем осознал, что монстры, сжимающие в объятиях его жену, жаждут ее смерти. Охваченный одновременно отчаянием и ужасом, он бросился к Донне и попытался оттащить за волосы фигуру, обвившую ей ноги. Дух оказался женщиной средних лет с омерзительным истлевшим лицом. В бешенстве она принялась царапаться и плеваться. А поскольку, будучи бесплотной, она была практически невесома, Лаверну не составило труда, размахнувшись, швырнуть ее далеко в пустоту.

Двое оставшихся духов оторвались от своего пиршества. Лаверн с омерзением осознал, что лицо монстра, припавшего к груди Донны, ему знакомо. Это был парень, убитый в скверике у музея. Лаверн схватил его за волосы и оттащил от жены. Но в следующее мгновение вернулась женская особь. Она набросилась на Лаверна сзади и, впившись ему в спину, принялась истошно вопить и царапаться.

Ее крики переполошили третьего духа. Это был худой, высокий мужчина со странным темным лицом. Все трое накинулись на Лаверна; обвившись вокруг него тремя тошнотворными кольцами, они пытались сбросить его вниз. С ужасом Лаверн осознал, что монстры исполнены решимости и злобы. Более того, их было трое, а он один. Сказывалась также бессонная ночь и чувство беспомощности — Лаверн чувствовал, что силы покидают его. Последним усилием он сбросил с себя уродин и поспешно вернулся в свое тело.

Не успел Лаверн прийти в себя и отдышаться, как кто-то отдернул занавеску. Это была доктор Грегг. Она посмотрела на него и как-то странно улыбнулась. Однако в следующее мгновение улыбка сменилась озабоченностью — наверняка от нее не скрылось, что с Лаверном творится нечто неладное.

— Вид у вас как только что из могилы. Что-то случилось?

— Едва не… — Вернон кивнул в сторону жены. — Она… — Он не договорил.

Доктор Грегг энергично хлопнула его по плечу.

— Послушайте, дружище, я не знаю, что там у вас произошло, но лично я умираю с голоду. Пойдемте, я и вас заодно покормлю.

— Я лучше останусь здесь.

— Ну уж нет, делайте, что вам говорят.

* * *


Усталость и чувство опустошенности не давали Лаверну принять даже самое простое решение. Доктор Грегг взяла на себя роль заботливой мамаши. Она накладывала ему на тарелку побольше и того, и этого в надежде, что Лаверну хотя бы что-нибудь понравится. Больничная столовая субсидировалась государством, и поэтому цены в ней были просто смешными. Доктор Грегг не без основания полагала, что если Лаверна как следует не накормить и не дать ему хорошенько выспаться, то вскоре и он сам станет пациентом палаты интенсивной терапии.

Они сидели за столиком в центре зала, в окружении больничного персонала, отдыхавшего здесь от работы. И вновь Лаверн осознал пропасть, отделяющую одно человеческое существо от другого. Умри Донна — и никто из сидящих здесь не станет скорбеть. Даже сидевшая напротив него женщина, несмотря на все ее добрые намерения, посочувствует ему лишь день-другой. Завтра, возможно, ей придется сокрушаться по поводу других смертей, утешать уже других родственников.

— Собственно говоря, в аппарате искусственного дыхания нет особой необходимости, по крайней мере сейчас, — сообщила ему доктор Грегг.

— Зачем тогда его используют?

— На всякий случай. Пока что у нее те же самые симптомы, что в свое время мы наблюдали у Дерека Тайрмена. Вскрытие тогда показало, что причиной смерти Тайрмена был паралич центральной нервной системы.

— А не сердечная недостаточность? — удивился Лаверн.

— Нет, есть кое-какая разница. Если вы полностью парализованы, то в организме не работает ничего. Но пока машина за нее дышит, у нас еще есть время.

— Сколько?

— Не знаю. Наверно, до тех пор, пока не умрет мозг.

— Спасибо за проявленную деликатность.

— Извините. И вообще не обращайте внимания на меня, старую грубиянку. — Доктор Грегг торжествующе улыбнулась и принялась есть.

Лаверн заставил себя проглотить печеные бобы и удивился, что они оказались на редкость вкусными. В своем горе он совсем позабыл о еде. Вкус пищи моментально пробудил в нем волчий аппетит, и суперинтендант в два счета опустошил тарелку. Когда он наконец оторвал внимание от стола, то поймал на себе задумчивый взгляд доктора Грегг.

— Послушайте… ваша жена… Я уже и раньше видела нечто подобное.

— Да-да, знаю, — откликнулся Лаверн, — у Дерека Тайрмена.

— Нет, еще раньше. Много лет назад, в Австралии, когда я только начинала работать, помнится, как-то раз мне пришлось лечить одну девушку-аборигенку. Так вот, она утверждала, что ей житья не дает дух ее покойной свекрови. Эта женщина тогда ужасно страдала от кишечных колик и потери аппетита. Дело в том, что она изменила мужу, и ей казалось, что покойная свекровь теперь мстит за сына. Звучит просто невероятно… И тем не менее, хотя мы не находили у нее никаких хворей, она таяла буквально на глазах. Один мой коллега, старый алкоголик и лучший врач во всей округе, попросил дух свекрови, чтобы тот оставил девушку в покое. Разумеется, он ничего не видел и не слышал, но все равно решил попробовать — чем черт не шутит. Так вот, на протяжении получаса он сидел у кровати больной, уговаривая мстительный дух сжалиться над несчастной и больше не мучить ее. После этого девушка удивительным образом пошла на поправку. Разумеется, ничего подобного в колледже мы не проходили. И я ни за что бы не поверила, не будь я свидетелем…

Лаверн отхлебнул чая и вопросительно посмотрел на врача.

— А теперь, значит, верите?

Доктор Грегг медлила с ответом.

— В ночь, когда умер Тайрмен, его тело исчезло из морга.

Лаверн не поверил своим ушам.

— Меня никто не поставил в известность.

— Больницы не любят распространяться, когда из морга пропадают покойники. Мы тотчас организовали поиск собственными силами, и в результате у одной медсестры едва не поехала крыша.

— Это как же?

— Она утверждает, что тело Тайрмена парило в воздухе в коридоре родильного отделения — почти под самым потолком.

— А вы бы в такое поверили?

Доктор Грегг слегка покраснела.

— Я не могу не верить. Я была вместе с ней и видела все своими глазами.

* * *


После обеда доктор Грегг вернулась к работе, а Лаверн вышел в коридор — ему хотелось основательно поразмыслить над услышанным. И хотя он был благодарен врачу за ее рассказ о чудодейственном исцелении девушки-аборигенки, одновременно представлялось сомнительным, что три чудовища, сжимавшие Донну в смертоносных объятиях, прислушаются к увещеваниям. Ни за что. Ведь он уже и так сделал все, что мог. Его единственной надеждой оставалась Бабуля Мэй. У нее наверняка бы нашелся ответ. Лаверн закрыл глаза, глубоко вздохнул и во второй раз покинул тело.

В считанные секунды он оказался у ее дома, войдя через кухонную дверь. Лаверн позвал Мэй — ответа не последовало — и медленно поднялся по лестнице. В доме было сыро и холодно. А Мэй он нашел наверху. Она лежала в луже крови, по форме напоминавшей Австралию. Голова ее была практически отделена от тела. В открытое окно врывался холодный морской ветер.

Лаверн одновременно опечалился и ужаснулся. Он размышлял о той сердечности, которую излучала при жизни Мэй, и жуткое зрелище того, что сотворил с ней предок Хьюго Принса, наполняло сердце праведным гневом, который обжигающим потоком разливался по жилам. А вместе с гневом к Лаверну вернулась решимость, которой ему так недоставало.

Вернон тотчас вернулся в больницу к жене. Как и раньше, Донна без сознания парила в темноте, а три духа все так же обвивали ее безжизненное тело. Лаверн взлетел и завис над ними. Казалось, духи не обратили на это ни малейшего внимания, но Лаверн чувствовал, что они ощущают его присутствие и недовольны.

Сомневаясь в успехе, Лаверн начал:

— Я знаю, какие вы умные и одаренные. Вы умеете творить чудеса. Вам ничего не стоит отнять человеческую жизнь. Но неужели вам не понятно, что вы просто исполняете чужую волю? На этой женщине никакой вины. Она в своей жизни не обидела и;-ухи. Прошу вас — сравните ее с тем, кто послал вас сюда убить ее.

На первый взгляд казалось, духи либо не слышат его, либо не понимают. Тем не менее Лаверн продолжал:

— Неужели вам не понятно, что Принс сделал с вами? Когда вы умерли, он отделил вас от ваших душ. Он не дал вам попасть на Небо. Он заставил вас позабыть, кем вы были в жизни. Он обратил вас в рабов.

Лаверн спустился пониже.

— Я люблю женщину, из которой вы высасываете жизнь. Люблю. Вы помните это слово? Когда вы были живы, у вас тоже были семьи. У кого-то из вас были дети. Были родные и близкие. Ради них подумайте, что вы делаете!

Дух женщины медленно повернулся лицом к Лаверну. В его глазах Лаверн увидел безысходную боль. Воодушевленный, он заговорил громче, повторяя только что сказанное, уверяя духов, какие они хорошие, какие ласковые и милые, и только Принс извратил их истинную природу.

Призрак женщины постепенно расплакался. Услышав всхлипывания, ее партнеры медленно оторвались от Донны и посмотрели в сторону Вернона. Тот ощутил, как постепенно меняется их настроение, и вновь завел разговор о том, что когда-то они были цельными, хорошими духами, а Принс оставил от них лишь жалкие подобия.

— Ради тех, кто раньше так многое значил для вас, когда вы сами были живы, умоляю вас, отпустите эту женщину, не лишайте ее жизни. Она не сделала вам ничего плохого. Смерти заслуживает человек, который прислал вас сюда, — Принс, а не эта женщина.

Медленно, один за другим, духи отпустили Донну и, тихонько рыдая, устремились к нему, в немой мольбе протягивая костлявые руки. Когда они приблизились, Лаверн с трудом поборол в себе отвращение, но это, как оказалось, была только прелюдия. Неожиданно из кромешной тьмы к нему отовсюду слетелись заблудшие души, целое их воинство, направляемое невидимой рукой Принса.

Их было несметное полчище — такого хватило бы не на одно кладбище. Они взяли Лаверна в кольцо. Старые, средних лет, молодые, истлевшие, полусгнившие, еще не изуродованные тленом. В их внешности и поведении трудно было уловить закономерность — некоторые из тех, кто умер совсем недавно и чья плоть имела едва синеватый оттенок, казалось, были готовы в любую минуту рассыпаться в прах, в то время как обычные, лишенные плоти скелеты отличались пугающей витальностью. Все они оказались здесь, чтобы выслушать Вернона Лаверна.

Инстинкт подсказывал ему, что нужно бежать, однако он все так же стоял неподвижно, пытаясь не фокусировать взгляд на бесчисленном множестве парящих в воздухе тел.

— Послушайте меня. Послушайте меня все. — Он указал на фигуру, лежавшую у его ног. — Эта женщина не заслуживает смерти. Она ничем не навредила вам. Только Принс. Принс — единственный, кто вам нужен…

Наступила глубокая тишина — мертвые не сводили глаз с Лаверна, раздумывая над тем, верить ему или нет.

* * *


Когда к высохшему ясеню приблизился всадник, в ветвях затрещала пара сорок. Счастливая примета — довольно улыбнулся Принс, ехавший верхом на датской кобыле-шестилетке серой масти. Он назвал ее Эпоной, по имени кельтской богини — покровительницы лошадей. Рядом трусил спаниель по кличке Хэл, постоянный спутник Эпоны, в стойле которой он обитал и с которой иногда даже делил пищу.

После встречи в аббатстве Риво Принсом завладело воодушевление. Он до сих пор видел в Лаверне серьезную угрозу, однако то, как идиот-полицейский бросился к своему сыну, чтобы схватить его в свои объятия, существенно уменьшило опасения кахуны. Если бы Лаверн действительно обладал даром духовного озарения, он бы знал, что его «сын» был всего лишь бестелесной химерой-призраком, созданным одним из духов — учеником Принса. Мимикрия — одно из типичных свойств полтергейста.

Нет. Все вышло так, как и задумал Принс. Суперинтендант Вернон Лаверн — самый обычный невежественный слуга закона, наделенный лишь одной сверхъестественной способностью. Но несмотря на то благо, которое она ему оказала, способность Лаверна к перемещениям в астрале подобна таланту играть на губной гармошке.

Лошадь углубилась в чащу леса. Всадник почти загнал ее. От боков Эпоны поднимался пар. Принс почувствовал теплый запах лошадиного пота. Он давно уже не испытывал подобного прилива сил. У полиции против него ничего нет. Иоланда будет хранить молчание, зная о том, что ее ждет в случае, если она сболтнет хоть единое слово. Он останется свободным и сможет вернуться к своим занятиям, правда, с одной небольшой поправкой.

В прошлом Принс всегда вознаграждал духов, совершавших по его повелению убийства, позволяя им поиграть с маной, которую они забирали у своих жертв. Именно поэтому Анджали Датт и бросали по всей комнате, а тело Дерека Тайрмена совершило ночной полет вокруг Йоркской больницы. В будущем его подопечным придется найти более осторожные способы распределять избыток энергии. Не надо привлекать к себе внимание блюстителей закона.

Вскоре Принс оказался у западной границы своего поместья. Ему пришлось нагнуть голову, проезжая под ветвями вековых дубов. Спаниель неожиданно стал издавать какие-то странные горловые звуки, но хозяин не обратил на это никакого внимания.

Было около трех часов дня. Весь день ярко светило солнце. Пробуждающаяся земля отвечала на ласковое тепло солнечных лучей упоительными ароматами и первой весенней зеленью. Казалось, наступила настоящая весна. Именно поэтому Принс сильно удивился, когда небо неожиданно почернело и над лесопарком нависла ранняя, темная ночь.

Спаниель снова издал какой-то сдавленный звук и резко рванул вперед. Принс попытался свистом вернуть его, однако собака с лаем бросилась в сторону дома. Эпона неожиданно встревожилась: заржала, задергалась и захрипела.

Принс немного придержал ее. В полном изумлении он повернул на юго-запад в надежде увидеть солнце в этой стороне. Но увидел в небе лишь черный диск, окаймленный оранжевым пламенем. Прйнс недоуменно встряхнул головой. Настоящее солнечное затмение, которого никто не предсказывал. Как могло случиться такое?

Принс неожиданно понял, что в лесу вокруг него почему-то перестали петь птицы. Воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь всхрапыванием лошади и ударами ее копыт.

Эпона испуганно мотнула головой, показав белки глаз. Затем на землю зашлепали конские яблоки. Подняв глаза вверх, Принс понял, что именно так сильно напугало лошадь: на деревьях было полным-полно духов, безмолвно смотревших на него с выражением нескрываемой ненависти. Они сидели на ветвях, напоминая мертвых обезьян, — неподвижные, черные как ночь. Когда Хьюго перевел взгляд на другие деревья, то заметил, что в небе над лесом появляются все новые и новые призраки.

Лошадь яростно взбрыкнула, едва не выбросив седока из седла. Однако благодаря сноровке и ласковым словам Принсу удалось успокоить ее. Затем Хьюго мужественно посмотрел на духов, сидящих на деревьях, и прорычал:

— Какого черта?! Что вы здесь делаете? Я не посылал за вами! Убирайтесь прочь!

Вспышка гнева только сильнее разъярила духов. Те из них, кто кружил у Принса над головой, стали издавать громкие, резкие звуки, пронзительно оглашая неподвижный воздух. Заражаясь их настроением, все новые и новые духи, появлявшиеся в небе, начали сталкиваться, ударяясь друг о друга, и вскоре на лошадь и ее всадника в изобилии посыпались истлевшие лохмотья и ошметки разложившейся плоти.

Принс галопом устремился к дому. Оставив лошадь в конюшне, он бросился в часовню, где зажег множество свечей перед образом сэра Томаса Норта и опустился на колени.

Он всегда безжалостно обходился с духами. Теперь они подвели его. Что же случилось?

Принс закрыл глаза и произнес:

— Владыка Печали, Повелитель моей жизни, приди ко мне!

Он ощутил, как на него нисходит благодать, похожая на то сладостное чувство, когда после тяжелой болезни наконец отступает боль. Принс улыбнулся, уверенный в том, что добрый владыка все-таки услышал его зов и спешит на помощь. Он на какой-то миг помедлил, и что-то заставило его бросить взгляд на окно с изображением Судного дня, сквозь которое никогда не проникало солнце. Улыбка погасла на его губах — сейчас сквозь окно светило солнце.

Сквозь стекло хлынули потоки ярко-красного света. В следующее мгновение окно взорвалось тысячью осколков, и в часовню ворвались три охваченные пламенем фигуры. Они сверху обрушились на Принса и подхватили его на руки. Это были духи, которых Хьюго отправил убить Вернона Лаверна. Теперь они пришли за ним самим. Пылая неукротимым холодным пламенем, они стремительно взмыли вверх, унося его с собой через образовавшееся на месте окна овальное отверстие во тьму, из которой не бывает возврата.

Когда три духа унесли захваченную ими добычу к своим товарищам в заоблачную высь, небеса над Эбби-Норт огласились ликующими возгласами. Хьюго Принс не проронил ни слова.

* * *


Изуродованное тело обнаружили на следующее утро на площади Святого Самсона — в той части Йорка, которая когда-то звалась Четверговым рынком. Подобно своему любимому божеству, Принс упал на землю с огромной высоты. Иоланда Хенерберри, которой больше не угрожало проклятие кахуны, сделала чистосердечное признание Линн Сэвидж, подробно перечислив список преступлений.

Личность юноши, убитого в саду Йоркского музея, все еще оставалась загадкой, однако подробности смерти Анджали Датт удалось прояснить благодаря все той же Иоланде. Анджали была одной из учениц Принса и вскоре научилась практиковать отходную молитву и пристрастилась к ритуалу человеческих жертвоприношений. Она имела неосторожность совершить попытку замолить американца до смерти. Результат оказался фатальным для нее самой и ее приятеля.

Иоланда указала полиции местонахождение кладбища животных на территории Норт-Эбби, где сыщики откопали останки нескольких малолетних детей. Среди них нашли и тельце младенца не старше трех месяцев от роду, который, как стало известно из экспертизы на ДНК, оказался бесследно пропавшим сыном Эдисон Реффел.

Все произошедшее имело одно странное последствие. Донна Лаверн, полностью оправившись после своих мучений, увидела снимок мертвого кахуны в телевизионной программе новостей и заявила, что знает его. Однако не как Хьюго Принса, а как Фрэнсиса Кента, богатого и щедрого американца, перечислявшего несколько раз внушительные денежные суммы хоспису, с которым она сотрудничала. Под этой личиной Принс проводил там долгие часы, навещая умирающих, проявляя при разговорах с ними немалое обаяние и сострадание. По мнению Донны, это являлось свидетельством того, что никто, вне зависимости от тяжести совершенных им преступных деяний, не может быть стопроцентно плохим человеком. Однако Вернон Лаверн, зная нечто большее, никак не мог принять такую великодушную точку зрения.

* * *


— Ваш бокал, мадам.

Донна подняла взгляд и увидела Вернона. Тот стоял в дверях с подносом в руках, на котором дымились две чашки с горячим шоколадом.

— Неплохо, — с беззлобным юмором отозвалась она. — Для того чтобы научиться хорошим манерам, тебе понадобилось всего лишь каких-то двадцать пять лет.

Притворно надувшись, Вернон расчистил место на прикроватном столике, поставил на него поднос и подал Донне чашку. Затем, сжимая свою чашку обеими руками, сел на кровать рядом с женой. Она лежала в постели, листая последний номер "Домашнего очага", который Лаверн считал не менее интересным, чем его любимая "Полицейская газета".

— О чем читаешь? О последней модели миксера или что-нибудь о менопаузе?

Донна, смеясь, шутливо стукнула его свернутым в трубку журналом. Сегодня был второй день их отпуска. Вернон взял на службе двухнедельный отпуск, чтобы провести время вместе с женой. Впрочем, не просто время, а то, что несносные руководители бизнес-курсов называют "временем качества". Утром им вместе с Донной предстояло отправиться в поездку в Уэльс и провести уик-энд в обществе Дженифер и их очаровательной внучки. Майкл Беренсфорд — слава Богу! — не смог принять участия в этом мероприятии по причине чрезвычайно плотного графика киносъемок.

Лаверн лежал на кровати рядом с Донной. Они потягивали шоколад из чашек, и Вернон рассказывал жене о своих грандиозных планах на светлое пенсионерское будущее. Вскоре выяснилось, что он тратил свое красноречие впустую: Донна спала. Вернон осторожно взял чашку из руки жены и поставил ее на столик. Затем на цыпочках вышел с подносом в руках из комнаты и выключил свет.

Спустившись в спальню, он направился прямо к шкафчику-бару, распахнул его дверцы и с театральным возгласом восторга, который сделал бы честь самому Майклу Беренсфорду, извлек непочатую бутылку «Гленморандж», которую ему подарили на Рождество коллеги из «убойного» отдела. Год, начавшийся с убийства Эдисон Реффел, оказался для суперинтенданта не слишком радостным. Да, верно, он спас жизнь Кэтрин Хибберт, но на ее лице навсегда останутся шрамы, нанесенные ножом Мертона, и она будет так же страдать от жуткого страха перед снегом и одиночеством. Хотя Лаверн и отомстил за смерть Эдисон, ее сыну — ребенку, которого он обещал отыскать, — сейчас уже ничто не может помочь. Как всегда, победы Вернона Лаверна были омрачены трагическими происшествиями.

И все-таки выпить есть за что. Лаверн уселся в кресло, плеснул в свой лучший хрустальный стакан добрую порцию виски и стал задумчиво разглядывать ароматный «яд». Итак, тост. Тост за то, чтобы больше не было никаких привидений или недобрых предчувствий, никаких путешествий за пределы собственного тела. Пусть карьера закончится так же, как и началась. Пусть он в буквальном смысле снова опустится на грешную землю и станет блаженно скучным прежним Лаверном.

Не успел он поднести стакан к губам, как почувствовал какой-то скверный запах. Лаверн нахмурился, пытаясь вспомнить, откуда ему знаком этот омерзительный запах. Наконец вспомнил, и все тело напряглось как пружина. Он отставил в сторону стакан, шагнул к дверям и, борясь с тошнотой, выскользнул в холл. Здесь пахло еще сильнее. Вернон с отвращением выдохнул, и его дыхание превратилось в туманное облачко. Стояла середина апреля, но в доме все еще было очень холодно.

Лаверн вздрогнул и, подняв взгляд вверх, увидел то, что и ожидал увидеть.

По лестнице не то взбирался, не то парил в воздухе над ступеньками какой-то старик, окруженный желтоватым, сернистым облаком. Он находился к суперинтенданту спиной, но, когда Лаверн внимательнее рассмотрел его, привидение неожиданно остановилось. Старик повернул голову. Когда он увидел Лаверна, его горящие глаза сузились от удивления. Томас Норт медленно перевернулся в воздухе. В своей маленькой, однако сильной левой руке он сжимал кинжал, которым были в свое время заколоты Эдисон и Мэй, а также в 1188 году раввин Давид с Кроличьей улицы.

Прежде чем Норт успел что-либо сообразить, Лаверн взлетел вверх по лестнице и набросился на него. Рыцарь принялся вслепую отмахиваться ножом. Вернон резко отпрянул назад, и лезвие со свистом рассекло воздух прямо перед его лицом. Затем, схватив духа за левый рукав, Лаверн с силой нанес удар ему по лицу.

В этот удар он вложил нечто большее, чем обычное прикосновение маны, потому что в то же мгновение Норт отлетел, ударился о стену и исчез. Лаверн с удивлением осмотрел свой кулак и издал возглас изумленного облегчения.

Но уже в следующее мгновение ощутил в спине острую, жгучую боль и увидел Норта, стоящего на ступеньках внизу. Старик сжимал в поднятой руке кинжал. Вернон понял, что получил в спину удар острым лезвием. Не давая Лаверну возможности ответить, старик одарил его зловещей улыбкой, вонзил полицейскому прямо под ребра нож и повернул его. У Вернона от неожиданности перехватило дыхание, и он полетел с лестницы вниз. Старик при этом отклонился немного в сторону.

Лаверн приземлился на спину у подножия лестницы на том самом месте, где умер его сын. С неожиданным для столь преклонного возраста проворством убийца устремился по ступенькам вниз, опустился на колени возле беспомощно барахтавшегося полицейского и вонзил кинжал прямо ему в сердце. Раз, два, три. С губ Лаверна слетела невнятная и, увы, бесполезная угроза, и суперинтендант затих, устремив в пространство безжизненный взгляд. С ним было покончено. Однако для того, чтобы окончательно убедиться в этом, старик прижал к горлу жертвы лезвие кинжала и одним движением перерезал его.

Норт всегда обходился с преступниками именно таким образом. Он был рыцарем двенадцатого века, для которого убийство — дело обычное. Столь же обычным был и отвратительный запах, исходивший от его тела. Не запах гниения, а запах человеческого тела, типичный для людей того времени. По телу Норта ползали черные вши — они обитали в седых волосах и были постоянными спутниками его жизни вплоть до самого смертного часа. Отказываясь признавать время, Норт существовал вне его. Он был неживым и в то же время неумирающим олицетворением силы воли.

Старик беззаботно вытер смертоносное лезвие о рукав своей жертвы и выпрямился. Грязно выругавшись, старый рыцарь взмыл в воздух и в следующее мгновение оказался на верхних ступенях лестницы перед комнатой, где находилась его следующая жертва. Стоя на лестничной площадке, Норт понюхал воздух и похотливо ухмыльнулся. Он обычно без труда распознавал запах женщины. Открыв дверь спальни, старый рыцарь стал вглядываться в темноту.

Со стороны дальней стены комнаты донесся чей-то испуганный вздох. Вспыхнул свет. Женщина сидела на постели, закрыв руками лицо. Норт снова зловеще усмехнулся и, оторвавшись на несколько дюймов от пола, пролетел по диагонали в глубь спальни прямо к кровати.

К его удивлению, в постели оказался еще один человек. Рядом с женщиной лежал мужчина. Когда Норт оказался почти рядом с ними, мужчина поднялся в постели и что-то крикнул. Норт замер, его мучнисто-белый лоб сморщился от ужаса. Фигура на кровати принадлежала не кому иному, как Лаверну, существу, которое он только что лишил жизни.

* * *


Лаверн дремал, лежа рядом с Донной, не зная, что его дух еще не готов уснуть. Ему приснилось, что в дом пробрался Томас Норт. Проснувшись, Вернон понял, что ночной кошмар обернулся явью. Совершенно не думая о собственной безопасности, он спрыгнул на пол, оказавшись между Донной и незваным гостем из далекого прошлого.

— Вернон! У него нож! — пронзительно вскрикнула Донна.

Пока старик силился понять, кто же стоит перед ним, со стороны донесся какой-то шорох. Норт крутанулся волчком и оказался перед еще одним Лаверном, который рассмеялся ему в лицо.

Разъяренный этой уловкой, Норт резко взмахнул кинжалом, угодив противнику в горло. Однако прямо на его глазах свежая рана самым чудодейственным образом срослась.

Наконец Норт все понял. Он сражался с призраком, а не с живым человеком.

После этого оба Лаверна одновременно набросились на Норта, пытаясь стащить его вниз, на землю. Однако одолеть старого рыцаря было не так-то просто. Он с истинно демонической силой отражал выпады своих соперников. По мере того как они все больше и больше выдыхались и понемногу стали впадать в уныние, Норт без устали продолжал поединок, со свистом рассекая клинком воздух, яростно сверкая излучавшими безумную энергию глазами.

Донна уже выбралась из постели и стояла в углу возле окна. Глаза ее были закрыты. Осознавая поражение, Ла-верн вернулся в свою телесную оболочку — бросился на нее, прижав спиной к стене. Руки Вернона были раскинуты в стороны, как будто его распяли на кресте. У суперинтенданта перехватило дыхание, по телу струились, капая на ковер, пот и кровь, руки были покрыты глубокими рваными ранами. Оставшихся сил вряд ли хватило бы для того, чтобы поднять голову.

Норт заметил это, и его узкие плечи содрогнулись от злобной радости. Затем, все еще паря в воздухе, старик вновь занес над жертвой разящую сталь кинжала. Лаверн издал горестный вздох. Донна схватила его за руки, пальцы их переплелись.

— Прости, любовь моя, — произнес Вернон.

Вместо ответа Донна еще крепче сжала его руки.

В следующее мгновение Лаверн ощутил, как в лицо ему повеяло холодком. Он открыл глаза и увидел, что старик отвернулся от него и устремил свой взгляд на стену над кроватью. Посмотрев в том же направлении, Лаверн увидел бледный мерцающий свет. Затем кто-то шагнул сквозь стену прямо в комнату. Вернон ощутил прилив радости. Однако его надеждам на вторжение ангелов не суждено было сбыться. Новоприбывший оказался Хьюго Принсом.

Это был все тот же Принс, слегка разложившийся внешне, но в общем-то мало изменившийся. Его бледное лицо несколько потемнело после смерти, а саркастическая усмешка вызывала ощущение, будто он сам не перестает удивляться постигшей его судьбе.

Старик шагнул вперед, раскрыв объятия кахуне. Кивнув в сторону Лаверна, Норт решительно вложил кинжал в руку своего мертвого потомка и потрепал его по плечу, как бы говоря: "Давай, смелее".

Если у кого и имелась причина лишить жизни Вернона Лаверна, то это, несомненно, у Принса. Однако вместо того, чтобы выполнить безмолвное пожелание старого Норта, Хьюго замешкался и повернулся к Лаверну, глядя на него странным вопрошающим взглядом.

Обрадованный Вернон понял, что Принс ждет его приказаний. Собственно говоря, это был даже не Принс, а его нижний дух. Поскольку от Лаверна зависело, попадет Хьюго в нижний мир или нет, теперь он считал своим хозяином именно Вернона. Норт с вежливой улыбкой продолжал вопрошающе смотреть на своего наследника, не понимая причины его нерешительности.

Зато Лаверн все понял и, глядя Принсу в глаза, кивнул.

Хьюго стремительно обернулся и со всей силы метнул кинжал прямо в сердце Томасу Норту. Старик вскрикнул и замахал руками. В то же мгновение его охватили языки огня. Принс сжал руки на горле старого рыцаря и принялся душить его. Затем огонь охватил и самого Хьюго. Оба призрака слились в бешеном пламени и, причудливо извиваясь в воздухе, обратились в ничто.

Когда Донна открыла глаза, в комнате никого не было. Вернон помог ей дойти до ванной комнаты, где ее мучительно вырвало. Лаверн дал жене две таблетки успокоительного и уложил в постель. Затем, не раздеваясь, лег рядом. Раны на его руках были перевязаны первыми попавшимися тряпицами. Он не переставал удивляться тому, что нож, лишивший жизни Томаса Норта, не смог причинить вред его собственному призраку. Потом вспомнил, что Принс и Норт были разными внешними оболочками одного и того же человека. Вернон решил, что если одна душа не может уничтожить другую, то любая душа свободно может уничтожить саму себя.

Наконец адреналиновая буря, бушевавшая внутри Лаверна, улеглась, и он погрузился в сон.

Вернон проснулся через несколько часов и услышал, как первая утренняя пташка радостно оглашает мир своим чудесным пением. Однако потревожило его покой не только птичье пение. Как, впрочем, и не только жгучая боль от нанесенных Нортом ран. Лаверна разбудило сильное ощущение, граничащее с полной уверенностью в том, что в доме находится кто-то еще.

Чувствуя боль во всем теле, он с трудом, в три приема, спустился с постели и, пошатываясь, направился к двери. Не было слышно ни единого звука. Вернон открыл дверь и шагнул за порог на лестничную площадку. Продолжая протирать глаза, он остановился, и в тот же миг у него перехватило дыхание — интуиция действительно не подвела его.

За дверью их оказалось несметное количество. Они сидели на корточках у порога, теснились на ступеньках, освещая сиянием своих белесых глаз сумрак раннего утра… Они увидели Лаверна, и в следующее мгновение к нему потянулся целый лес высохших рук. Призраки пытались хотя бы раз коснуться его ног, стремясь выразить свое обожание.

Дом был полон мертвецов.

Вернон с трудом сошел вниз, осторожно пробираясь среди толпы незваных гостей. При этом он успел заметить отдельные знакомые лица — Дерека Тайрмена, Шильт Дайе и, к его великому удивлению, Альберта Бомфорда, Болтонского Душителя, повесившегося в подвале собственного дома всего несколько часов назад.

Все они собрались в доме Вернона Лаверна. Лаверн стал их кахуной. Смысл их существования отныне заключался в беззаветном служении ему. Вернону же хотелось одного — поскорее избавиться от незваных гостей, но он совершенно не представлял себе, что для этого нужно сделать. Поэтому отыскал свободное место на нижней ступеньке и сел, совершенно растерянный. Окружавшие его со всех сторон гости с того света по-прежнему ждали, когда он, Вернон Лаверн, примет решение. Им было безразлично, сколько времени придется ждать. Время имеет значение лишь для живых. У мертвых впереди — вечность.


notes


Примечания


1


Стоун — 6,35 кг. — Примеч. пер.


2


Популярный в 50 — 60-е годы британский киноактер, снимавшийся в таких фильмах, как "Большая прогулка", "Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир" и др.


3


Герой книги А. Милна о приключениях Винни Пуха.


4


Американский кинорежиссер, снявший такие популярные фильмы, как "Бульвар Заходящего Солнца", "В джазе только девушки", "Квартира".


5


"ложный шаг", опрометчивый, ошибочный поступок; оплошность (фр.). — Примеч. пер.