Шалунья-cестричка Дороти Эдвардс Когда автору книги было шесть лет, в семье появилась маленькая-маленькая девочка, её сестричка. Кто бы мог подумать, что совсем скоро она превратится в ужасную шалунью и упрямицу. Сестричка никогда, ну просто никогда не делала того, о чём её попросишь. Если бы вы ей сказали: «Здравствуй, Шалунья! Улыбнись, пожалуйста!» — она обязательно ответила бы: «Не хочу!». Но вот если её угощали ириской, или печеньем, или, лучше всего, мороженым, она нараспев тянула: «Спа-си-бо»! — и улыбалась до самого вечера. В этой книге несколько историй про неё. Дороти Эдвардс Шалунья-сестричка Вот послушайте, как всё это получилось. Когда мне было лет шесть, мама позвала меня однажды в свою комнату и показала маленькую-маленькую девочку: она лежала в колыбели, укрытая розовым одеялом. Волосики у неё были короткие и рыжие, ручки и ножки крохотные, нос — круглый и розовый, а вот глаза — большие, весёлые и любопытные. — Знаешь, это твоя сестричка, — сказала мама, — смотри, ты очень похожа на неё. Только вы не верьте: это она была очень на меня похожа! Кто бы мог подумать, что совсем скоро она превратится в такую шалунью и упрямицу? Сестричка никогда, ну просто никогда не делала того, о чем её попросишь. Если бы вы сказали ей: «Здравствуй, Шалунья! Улыбнись, пожалуйста!» — она обязательно ответила бы: «Не хочу!» Но вот если её угощали ириской, или печеньем, или, лучше всего, мороженым, она нараспев тянула: «Спа-си-бо»! — и улыбалась до самого вечера. Такой я вижу её и сейчас — с ириской за щекой и мороженым в руке. А теперь я расскажу вам несколько историй про неё. У фотографа Как-то мама сшила нам новые пальтишки: красные, с чёрными пуговицами, а чтоб теплее было, приладила воротники из чёрного, в завитках меха. Мы даже носы задирали, когда натягивали обновки, — до того нарядными мы себе казались. Мама тоже радовалась — ведь она никогда прежде не шила пальтишек. — Что я придумала! — сказала она однажды. — Надо вас сфотографировать. Пусть останутся на память две маленькие девочки в новых пальтишках. И мама, очень довольная, повела нас к фотографу. У фотографа голова оказалась вся в чёрных кудряшках, как на наших воротниках. В петлице его пиджака торчал розовый цветок, и он то и дело взмахивал у нас перед носом жёлтым платком. В мастерской на стенах висело много фотографий: нарядные невесты, ревущие малыши, разные тёти и дяди. Кто-то снял своего пушистого кота и даже кроликов в чёрных и белых пятнышках. И всё это сделал он, кудрявый-прекудрявый фотограф! Он разрешил нам ходить по мастерской, пока сам разговаривал с мамой, и я тут же побежала рассматривать фотографии на стенах. А Шалунья и с места не тронулась, Она стояла, не шелохнувшись, рядом с мамой и даже зачем-то прикрыла глаза. Правда, правда! Она ни на что не хотела смотреть. — Ну что, начнём? — спросил фотограф. — Нет! — быстро выпалила Сестричка и зажмурилась. Мама погладила её по голове. — А мне казалось, что ты хотела пойти сюда, — сказала она. Сестричка зажмурила глаза ещё крепче, даже нос у неё сморщился, и громко сказала: — Не хочу! Не буду! — Нельзя отнимать у человека столько времени, — спокойно сказала мама, — пусть у нас будет только один снимок. Фотограф велел мне залезть на возвышение, опереться рукой на столик, стоять ровно-ровно и улыбаться. У меня за спиной на картине был нарисован сад. И на снимке потом я вышла среди густых кустов. Я вытянулась ровно-ровно и стала улыбаться. Даже щёки немножко устали. Фотограф придвинул ко мне огромный чёрный аппарат на ножках, достал жёлтый платочек и пообещал: — Сейчас вылетит птичка! Пока он выдвигал аппарат, вставлял стёкла, примеривался так и сяк, разглядывал меня прямо и сбоку, Сестричка приоткрыла один глаз. Она увидела, как я ровно-ровно стою в своей обновке, потом услышала про птичку, и глаза её от ожидания стали большими и круглыми. Щёлк! — раздалось из аппарата, и он надёжно спрятал внутри мой снимок. Птички никакой не вылетело. — Вот и всё! — сказал фотограф и помог мне спуститься. — Страшно было? — спросил меня фотограф. — Нисколечко, — ответила я, — спасибо. Заметив, что Сестричка смотрит во все глаза, фотограф подошёл к ней: — Может, передумала, малышка? И она вдруг так вежливо-вежливо ответила: — Да, пожалуйста. А секрет был прост: она ни разу прежде не бывала у фотографа и очень испугалась, когда пришла в мастерскую. А потом весь страх у неё пропал. Сестричка была мала ростом, до стола не дотягивалась, и фотограф усадил её в кресло, протянув ей плюшевого мишку. — Ну, улыбнись хорошенько! Сейчас вылетит птичка, — пообещал фотограф и взмахнул жёлтым платком. Щёлк! — и Сестричку тоже сняли. Когда, спустя некоторое время, фотографии были готовы, мы увидели, что Шалунья вышла насупленной и сердитой. — Ведь тебя просили улыбнуться! — огорчилась мама. — А птичка так и не вылетела, — быстро проговорила Сестричка. — Ну и упрямица, — вздохнула мама, — придётся снова идти к фотографу. — Зачем? — удивился папа. — Мне этот снимок очень нравится. Дочка получилась здесь просто чудесно! И папа долго-долго смеялся. Кукла-Фея Когда я была маленькой, мне подарили куклу-фею, такую необычною, что я даже не решалась играть с ней. На голове у неё сверкала корона, за спиной поблёскивали маленькие крылья, а в руке — волшебная палочка. Расшитое золотыми звёздами, топорщилось платье. Но совсем как простая кукла, она тянула тоненько «ма-ма». Я редко вынимала куклу из коробки, которая хранилась в одном из ящиков маминого шкафа. Едва касаясь куклы, я разглядывала её со всех сторон и снова осторожно прятала. У Шалуньи тоже была кукла. Она звалась Розой. У неё была ссадина на носу, и она смотрела на мир единственным голубым глазом. Сестричка укладывала Розу с собой спать, а когда бывала не в духе, шлёпала её и даже выбрасывала из кровати. Однажды мама увидала это, подняла куклу и сказала: — Роза поживёт у меня, пока ты не научишься быть доброй девочкой. — Не научусь, — донеслось из-под одеяла Шалуньи. Мама унесла куклу. На следующий день шёл дождь. Под вечер мама гладила бельё и вдруг спросила: — Где наша проказница? Слишком уж тихо в доме. Она оставила утюг и пошла в сад. Там было пусто. В сарае тоже никого. Нашлась Шалунья в маминой комнате. Ящик шкафа был выдвинут, коробка — на полу, а кукла-фея в руках Сестрички прыгала то вниз, то вверх — туда-сюда: «ма-ма», «ма-ма»… — Как ты могла, — рассердилась не на шутку мама, — взять куклу без спросу? Ведь это не твоя игрушка! — А я хочу! — Шалунья склонила голову набок. — Положи её на кровать! — сказала мама совсем чужим голосом. — Не положу, вот. Мама хотела отобрать у Шалуньи куклу, но тут кукла-фея вылетела в окно… Не потому, что у неё были крылышки. Это Шалунья швырнула её туда. Фея угодила головой прямо в лужу. В ту же минуту Сестричку отправили спать. На неё никто больше не смотрел, словно у нас в семье и не было маленькой девочки. Мы бросились в сад. Голова у куклы треснула, обломились крылья, а про платье и говорить было нечего. Я заплакала. У меня никогда в жизни не было такой красивой куклы, и я ещё с ней почти не играла. Когда мы вернулись в комнату, скрипнула дверь и показался курносый нос Шалуньи. Разглядев, что стряслось, Шалунья ушла в коридор и плакала так горько, как могла плакать только очень виноватая девочка. И мы простили её. — Обещай быть доброй, получишь назад свою Розу, — сказала мама. Сестричка часто-часто закивала головой. На следующий день мама отнесла обеих кукол в кукольную больницу. Когда их вернули, мы с Сестричкой очень удивились: Роза смотрела на нас большими карими глазами, её светлые локоны были завиты. Сказать правду, Сестричка привыкла к Розе, лишь когда у той снова вылезли волосы и стерся нос. Но уже никто больше не слышал сердитого голоса Шалуньи. А я сразу полюбила свою куклу. Она перестала быть феей. Мама сшила ей желтое платье и капор и белый передник. Я придумала ей имя — Анабелла, ведь у феи даже имени не было. И главное, я теперь играла с ней сколько хотела! Сестричка и трубочист Однажды мы проснулись и не узнали наш дом — в нём всё было вверх тормашками: на столе под большой старой простынёй громоздились стулья, занавески с окон исчезли. Куда-то пропали стенные часы и две картины… — Какой у нас сегодня дом чудно-ой! — пропела Сестричка. — Скоро придёт трубочист, вот я и подготовила всё, — объяснила мама. Сестричка ещё никогда не видела трубочиста. Она стала прыгать по комнате и приговаривать: — Трубо-чист, трубо-чист! К нам приедет трубо-чист! Немного погодя она вдруг спохватилась: — А завтрак всё-таки будет? — Сегодня тепло, — улыбнулась мама, — давайте позавтракаем в саду. Мы сели на ступеньки чёрного хода, стали уплетать хлеб с крутым яйцом и запивать молоком. До чего же хорошо утром сидеть на тёплой от солнца лестнице и смотреть по сторонам! Никогда у нас не бывало прежде такого вкусного завтрака. Только мы стряхнули с платьев крошки, как в ворота вошёл человек. — Его-то мы и ждём, — негромко сказала мама. — И если ты, — она взглянула на притихшую младшую дочку, — не будешь шалить, я позволю тебе посмотреть, как чистят трубы. Сестричке укрыли косынкой волосы, надели фартук, и она побежала к трубочисту. Он прикрутил к щётке-ёршику длинную ручку, а к ней ещё одну и стал проталкивать ёршик в каминную трубу всё дальше и дальше. Шалунья присела на корточки: очень ей хотелось видеть, как щётка уползает вверх. Едва от ручки оставался виден небольшой конец, трубочист прикручивал к нему новые и новые ручки, и щётка забиралась всё выше. Шалунья сидела рядом, затаясь, как мышка. Трубочист наконец улыбнулся: — Какая же ты тихоня! А язычок у тебя есть? Сестричка быстро высунула язык и засмеялась. А с ней вместе и трубочист. С этой минуты Сестричка не закрывала рта. О чём только она не расспрашивала: про трубы и про щётки, про сажу, про кошек, которые бегают по крышам, и про ворон тоже… Трубочист отвечал не спеша, занимаясь своим делом. Потом он вытащил щётку и показал на сажу, которую собрал из трубы: — Скажи папе, чтобы он рассыпал сажу по саду. Любая мошка улетит. Когда трубочист ушёл, Сестричка побежала к маме, потому что ей ещё многое хотелось спросить, но мама приводила дом в порядок. — Сейчас мне некогда, — сказала она. — Потом всё расскажу. Иди поиграй сама. А Сестричке не терпелось узнать, во всех ли трубах копится сажа, откуда она берётся, отчего чёрная и ещё тысячу всяких вещей. Шалунья заглянула в камин нашей спальни. Но там было черным-черно, ничего не разберёшь. Вдруг Сестричка вспомнила про метёлку из перьев на длинной ручке. Ею мама обирала паутину по углам. Сестричка просунула её в трубу. Фрх-х! Мягкими хлопьями, чёрной пылью полетела из трубы сажа в очаг камина. Насыпалось много, даже на пол. Тут Шалунья испугалась и придумала спрятать сажу. В самый дальний, в самый тёмный угол под кровать, вот куда! Она собрала целую пригоршню, подбежала к кровати. Но какое же длинное на кровати покрывало! Сестричка стряхнула сажу на пол, подняла покрывало и замерла: на белом покрывале жирно чернели следы от её пальцев. Шалунье стало страшно. Со всех ног Сестричка бросилась к маме, обхватила мамину юбку чёрными ладошками, уткнула в колени лицо и заплакала. — Пожалуйста, поругай меня, мамочка! Пожалуйста, поругай! Ей было так стыдно, что она никак не могла поднять голову и посмотреть маме в глаза. Мы все трое ещё долго-долго оттирали и отмывали с ладоней и щёк Сестрички сажу. Потом Сестричка помогала маме: накрывала стол, уносила грязную посуду, снимала с верёвок высохшее бельё и складывала бережно в комнате и переделала ещё очень-очень много дел. В тот вечер, наверно, не было лучше девочки во всей Англии… А папа, улыбнувшись, сказал: — Что ж, совсем неплохо, если дочка напроказничает, а потом покажет, какая она на самом деле хорошая девочка. Миссис Лок На нашей улице жила сердитая миссис Лок. Если она замечала, что мальчик или девочка останавливались у её ворот, она тут же барабанила пальцем по оконному стеклу и кричала из комнаты: — Идите! Идите! Нечего здесь баловаться! А стала она сердитой с тех пор, как мальчишки нечаянно забросили футбольный мяч в её цветник. Ну и удар был — мяч прямо срезал куст роз… Потом кто-то запустил камнем в Тиблза, её любимого кота, и подбил ему лапку. Ну скажите сами, разве это дело? Рассердишься тут не на шутку. Одним ясным солнечным днём Шалунья отправилась погулять за ворота. Недалеко, конечно, до первого фонаря на углу и снова к своей калитке. Но зато совсем одна. Она играла в магазин: будто она — мама и пошла купить молока, хлеба, ну и всё-всё, что захочется. На руке у неё висела корзинка, совсем как у нашей мамы, только поменьше, а в потёртом кошельке позвякивали бусинки вместо монет. Сестричка остановилась у первого дерева и негромко сказала ему: — Пожалуйста, дайте мне хороший кочан капусты. Потом она нагнулась и аккуратно положила в корзинку большой зелёный лист, будто это капуста. Она вынула из кошелька две бусинки и сунула их под забор — заплатила. Через несколько шагов она увидела два круглых камешка. Их она тоже купила: хорошая получится яичница на ужин! Красный осколок глиняного горшка стал кусочком мяса. Словом, игра шла своим чередом. Когда Сестричка очутилась у ворот дома миссис Лок, Тиблз сидел на заборе и тихонько мурлыкал. Он подрагивал пушистым хвостом и поводил им из стороны в сторону. Сестричка даже замерла на месте — до чего был кот хорош! Тиблз широко зевнул — какие острые у него зубы! Изогнувшись, кот начал лизать заднюю лапу. Сестричка поднялась на цыпочки и дотронулась до него. Шёрстка была густая, тёплая от солнца. Девочка стала легонько гладить кота — от головы к хвосту. Так учила её мама. — Киска, кисонька, — приговаривала Сестричка и стала рассказывать своему новому знакомому, что купила и что будет варить дома. Потом Тиблз спрыгнул в сад. Сестричка заглянула в калитку — кот важно разгуливал по дорожке. В саду цвели тюльпаны, красные, жёлтые и белые. — Какие красивые чашки для молока! — обрадовалась Сестричка, увидав головки тюльпанов. — Тиблз, вот деньги, — продолжала она, — дай мне, пожалуйста, жёлтую чашку. Шалунья сорвала один тюльпан и опустила его в корзину. Вот это и увидела миссис Лок. Она громко забарабанила по стеклу. Сестричка оглянулась и в тот же миг вспомнила, что здесь не магазин, тюльпаны не чашки, а Тиблз не продавец. И сама она всего-навсего маленькая девочка, которая вышла погулять. А ещё она сообразила, что уж никак нельзя рвать цветы в чужом саду… Что ж она сделала, знаете? Да, да, бросилась без оглядки к воротам, потом на улицу, а потом скорей к своему дому и — спряталась. Миссис Лок пошла за ней следом к нам в дом и рассказала обо всём маме. Когда миссис Лок ушла, мама отыскала Шалунью. Она знала, где её искать — под кроватью. — Выходи, — сказала мама, и голос её был только немного усталым, но совсем не сердитым… Мама знала, что дочке самой очень стыдно… Шалунья медленно выползла из-под кровати и встала, разглядывая свои ладони. Но оттого, что мама не рассердилась, Шалунья рассказала ей всё-всё: как она играла в магазин и каким приветливым продавцом оказался кот миссис Лок. Мама слушала, слушала, а потом сказала: — На то тебе и головка, чтобы всегда думать, даже если играешь. Потом от мамы Шалунья узнала про мяч и розовый куст и про подбитую лапу кота. Немного погодя Шалунья открыла коробку, где хранились у неё разные камешки, открытки, и достала ту, что подарила ей бабушка на день рождения. С открытки смотрел большой кот. Это была, пожалуй, самая лучшая открытка в коробке, и Шалунья придумала отнести её миссис Лок: пусть она не сердится на неё! Сестричка неслышно выскользнула из дома. На дверях дома миссис Лок висел почтовый ящик. У крыльца сидел Тиблз, но Шалунья даже не посмотрела на него в этот раз. Взбежав по ступенькам, она просунула открытку в ящик и, прижавшись губами к щёлке, крикнула: — Простите, миссис Лок, что я сорвала ваш тюльпан, — и бросилась наутёк. Зимой под Новый год Сестричка получила от миссис Лок открытку. На ветках остролиста резвились ярко-красные малиновки. Такой весёлой открытки моя Сестричка ещё никогда не видала. Сластена Когда Сестричка играла с приятелем Гарри у них в саду или около нашего дома, проказам не было конца: они обдирали ещё неспелый крыжовник и зелёную смородину, выковыривали из земли бобы вьюна и, швыряясь песком, засыпали все цветники. Однажды Гарри принёс конверт, в котором лежала красивая открытка. Это было приглашение на его день рождения. — Мама сделает вкусный чай: будет желе, бутерброды, пирожки и пирог именинный! — важно сообщил Гарри. — Вот и хорошо! — обрадовалась Сестричка. Уж поесть сладкого она любила. Каждый раз, вспоминая, сколько дней ещё осталось до праздника, она приговаривала: — Именин-ный пирог! Именин-ный пирог! И вот наступил этот день. Шалунья не вертелась, когда ей надевали нарядное зелёное платье, не морщилась и не хныкала, когда мама завязывала ей пышный бант. Наконец, оглядев дочку, мама спросила: — А что надо говорить за столом? — Какой вкусный пирог! — ответила Шалунья. — Да нет же, — огорчилась мама. — Не забудь сказать: «Спасибо большое!» А будешь уходить, непременно добавь: «Спасибо, что пригласили меня!» — Хорошо, всё скажу, — пообещала Сестричка. Едва она вошла в дом Гарри, как тут же подбежала к его маме и выпалила разом все вежливые слова: — Спасибо большое — пожалуйста — спасибо, что пригласили меня! — И, передохнув, спросила: — А можно мне кусочек именинного пирога? Мама Гарри улыбнулась: — Подожди, маленькая. Пусть все ребята соберутся. А ты, Гарри, посмотри с ней свои книжки, покажи праздничный стол. Гарри, в синем костюме и белых носках, выглядел настоящим именинником. Он взял Шалунью за руку и повёл в комнату, где был накрыт праздничный стол. На белоснежной скатерти поблёскивало в тарелках красное, зелёное и оранжевое желе. А на пирожных красными глазками горели вишни. Над всем этим высился огромный, удивительный торт. Четыре новенькие свечки ждали своей очереди, чтобы, вспыхнув, осветить шоколадную надпись: «С днем рождения, Гарри!» Шалунья просто замерла на месте. Глаза её раскрывались всё шире. — Это ещё что! — небрежно бросил Гарри. — На кухне спрятан сюрприз. Но тебе я его покажу. Ведь ты моя самая лучшая подруга. На кухне Гарри приоткрыл дверцу кладовки и пододвинул два стула; взобравшись на них, Гарри и его лучшая подруга увидали маленькие бисквиты из пушистого теста. Серебристый шарик взбитых сливок украшал каждый бисквит. Из комнаты послышался голос мамы: — Гарри, встречай гостей! Гарри и Шалунья побежали здороваться с ребятами. — Пока подойдут остальные, давайте поиграем, предложила мама. — Встанем в круг! — И мама повела хоровод, напевая песню «Сплетём венок из роз…». Шалунья отошла к стене: — Не хочу я в эту игру! Гарри встал рядом с ней и сказал громко: — Дурацкая песня какая-то! Постояв в сторонке, они медленно вышли из комнаты. Куда? Вы, наверно, догадались — в кухню. — Какие вкусные пирожные, — сказала Шалунья, когда Гарри снова открыл кладовку. — Возьми одно, — великодушно разрешил именинник. И Сестричка сняла шарик взбитых сливок. Гарри сковырнул зелёную капельку желе с печенья, а потом три жёлтых, красную и зелёную и шесть шариков сливок и всё это — раз-два-три-четыре-пять-шесть — съел… Потом взяли по ложке, чтобы вконец не перемазаться, и стали соскребать крем с пирожных… Издали раздался мамин голос: — А где же Гарри? Пора пить чай! Тут Шалунья оглядела вазочки с раскромсанными пирожными и перевела взгляд на Гарри. У него даже в волосах были комки крема… А платье Шалуньи… Можете представить себе, как выглядит платье, если его хозяйка быстро-быстро лакомится пирожными. — Пора пить чай, — эхом отозвался Гарри. — Ничего я не хочу! — вдруг шёпотом сказала Шалунья. Шаги мамы приближались. И тут Шалунья опрометью кинулась к двери, выскользнула в сад и помчалась домой. Хорошо, ей не надо было переходить дорогу. Страшно подумать, что может случиться, если кто-то, не разбирая пути, мчится по улице. Когда мама Гарри увидела, что осталось в кладовой после всех ее хлопот, она отправила Гарри спать. А гости сели за стол, зажгли свечи на именинном пироге, смеялись, пели и очень весело провели вечер, хотя и не было именинника. Не знаю уж, как спал Гарри. А у Шалуньи всю ночь болел живот, и с того дня она никогда больше не ела пирожных с кремом. Хвастунишка Не было для Шалуньи большей радости, чем куда-нибудь забраться. И хорошо бы — повыше. На стулья, заборы, на перила, на деревья. Мама, глядя на всё это, часто говорила: — Она непременно расшибётся. Но папа думал иначе: — Будет осторожной — ничего не случится. И Шалунья старалась быть осторожной. Папа даже прибил деревянный брусок к калитке, чтобы Сестричке было удобно залезать, если ей очень не терпелось взглянуть через забор на улицу. А к высокому дереву у ворот папа приладил железную скобу. Теперь, стоя на бруске калитки и держась за скобу, Шалунья могла выглядывать из-за забора сколько угодно. Однажды Сестричка заняла свой сторожевой пост и стала наблюдать за прохожими. Первым прошёл почтальон. — Здравствуй, мартышка! — крикнул он. — Здравствуйте! Нам есть письма? — не растерялась Шалунья. — Ни одного, — ответил, удаляясь, почтальон. Проехал мимо Шалуньи сосед — мистер Джоунз. — Смотри не свались! — улыбнулся он и приветливо дзинькнул звонком. — Не-ет! — важно протянула Сестричка и махнула мистеру Джоунзу рукой. Другой рукой она крепко держалась за скобу. Шалунья была очень осторожной! Чего только она не видела: тяжёлый каток приглаживал асфальт, с громкой сиреной пронеслись красные машины, а Сестричка всё стояла и стояла, сжимая ладошкой скобу на дереве. И вдруг Шалунья увидала Гарри. — Гарри! — крикнула она. — Я стою на одной ноге, вот! Могу и за дерево не держаться! — Она отпустила скобочку и быстро помахала Гарри обеими руками. Вот тут она и свалилась. Ух, как больно было! Слёзы сами брызнули из глаз. Гарри вбежал во двор и, увидав Шалунью на земле, тоже заплакал. Они оба подняли такой рёв, что мама в один миг очутилась рядом. — Не плачь, сейчас будет легче. — Голос у мамы добрый и спокойный. Она подняла девочку и понесла её в дом. Гарри шёл следом. Мама быстро вынула из буфета два крепких кусочка сахара и сунула обоим. Пришлось умолкнуть: трудно ведь сразу плакать и грызть сахар! — Ну и ссадина! — вздохнула мама, разбирая волосы на дочкиной голове. — Потерпи, сейчас пощиплет немножко. Будь молодцом! Сестричка крепко сжала пальцы Гарри и зажмурилась. Звякнула стеклянная пробка, по комнате поплыл противный запах, что-то холодное коснулось сестричкиной головы, и защипало. — Фу-ф-ф! — подула мама. — Вот и всё! Шалунья разлепила глаза. Получив по яблоку, друзья медленно вышли в сад. А в саду — только играть! Сначала пускали кораблики в бочке с водой, потом в огороде играли в прятки среди больших листьев капусты. Увозившись как следует, ползая между прохладных кочанов, затеяли ставить под яблоней шалаш. Потом раздобыли голубой и розовый мел и рисовали — кто смешнее? — человечков на двери сарая. Вернулся с работы отец. Кинув взгляд на дочку, спросил: — Никак, на войне побывала, а? Шалунья никак понять не могла, про что идёт разговор. Она-то уж давным-давно забыла про всё, что случилось с ней. — Ну и шишку ты вырастила! — удивился отец. Шалунья помчалась в дом разглядывать свою шишку. Она ловко влезла на табурет и уставилась в зеркало. — Вот ты опять где! — раздался мамин голос. — По-моему, для одного дня уже достаточно! Шалунья виновато спустилась с табурета. Медленно-медленно! Осторожно-осторожно! И тихо сказала: — Вот увидишь, я больше не упаду. Я не буду хвастаться… Вежливая гостья — Сегодня к чаю придёт одна девочка, — как-то сказала мама Шалунье. — Её зовут Винни. Поиграй с ней, пока её мама не вернётся. Я слышала, она славная девочка. Сестричка вытащила на середину сада свои игрушки, а мама испекла к чаю вишнёвый торт и печенье с изюмом. — Накроем стол в саду, — сказала мама. — Принеси скатерть с синими птичками. Шалунья очень любила разглядывать эту скатерть: деревья на ней были синие-синие, на ветках сидели синие-синие птицы и по синим-синим мосткам шли смешные синие человечки. — Вот хорошо! — обрадовалась Сестричка. Потом мама переодела дочку и дала ей голубые носки. Тут раздался стук в дверь, и Сестричка бросилась открывать. На пороге стояла Винни. И что вы думаете? У неё были тоже голубые носки и в придачу голубое платье с белым передником в оборках. Сестричке так понравилось, как выглядела её гостья, что она совсем забыла поздороваться, а только воскликнула: — У меня тоже голубые носки! Винни ничего на это не ответила. Она не смотрела ни на Шалунью, ни на нашу маму. Она щурилась и молча глядела сквозь щёлки. Когда её мама, распрощавшись, ушла, Винни опять не промолвила ни словечка, не заплакала, не закричала: «Приезжай скорей!» Ну ни-че-го! Просто медленно вышла вслед за Шалуньей в сад. Сначала Шалунья показала куклу Розу. Правда, в этот день у Розы был совсем неприличный вид: волосы уже почти все вылезли, а у носа снова был сбит кончик. Винни посмотрела на куклу и промолчала. Шалунья разбросала на траве кубики, расставила чашки с блюдцами, усадила мишку, приготовила формочки для пирожков. И чем только она не хотела развлечь Винни! Но Винни по-прежнему молчала. Встав с коленок, Сестричка спросила наконец: — А ты умеешь говорить? — Да, — неожиданно раздался голос Винни. — Будем делать куличики? — обрадовалась Шалунья. — Нет, я испачкаю платье, — отказалась Винни. — Ладно, — согласилась Шалунья. — Тогда… — она повертела головой, — тогда пойдём рвать крыжовник. Он уже совсем спелый! — Нет, — покачала головой Винни, — у меня заболит живот. — Давай бегать наперегонки, — не унывала Шалунья. — Сейчас ещё очень жарко, — сказала Винни воспитанным голосом. Она не захотела лезть на яблоню, чтоб не разорвать передник, и не решилась сесть на пенёк, чтоб её не укусили муравьи. Она только смотрела на Шалунью сквозь узенькие щёлки глаз. — А во что ты хочешь играть? — спросила наконец Шалунья. Винни ответила, что хочет взять книжку и читать её. Так она и сделала. А Шалунья-Сестричка не захотела читать книжку. Она напекла из глины куличи, съела две пригоршни крыжовника, залезла на яблоню, валялась по траве, дразнила ребят из-за забора и разглядывала, что несут муравьи к себе в муравейник. Когда мама накрыла чай в саду, Винни вышла и села за стол. Шалунья показала ей синих птиц и смешных человечков. Тут Винни сказала: — А у нас есть скатерть с розами и незабудками. — Возьми вишнёвого пирога, Винни, — предложила мама. — Нет, спасибо, если можно, просто хлеб с маслом, пожалуйста, — отвечала гостья. Она съела только одно печенье и сказала, что совсем не голодна. А Сестричке только успевали подкладывать на тарелку всякие сладости. После чая приехала мама Винни. Она сняла с дочки передник, и Винни сказала своим тихим, воспитанным голоском: — До свиданья! Спасибо вам за всё. Когда гости ушли, мама вздохнула: — Какой спокойный ребёнок! — А я не хочу быть такой! — быстро ответила Сестричка и уставилась куда-то в потолок. Подарок Каждое утро, ровно в одиннадцать часов, соседка миссис Джоунз стучала в нашу общую стенку на кухне. Сестричка ждала этой минуты. Она тут же выстукивала ответ: «Слы-шу! Слы-шу! И-ду! И-ду!» — и вприпрыжку уносилась к миссис Джоунз пить какао. Шалунья так часто бегала к соседям, что мистер Джоунз устроил в заборе, который разделял наши сады, низенькую калитку. Теперь Шалунья попадала к соседям, не выходя на улицу. Детей у Джоунзов не было, и они очень любили, когда мы навещали их дом. У миссис Джоунз всегда мелькали спицы в руках. Она часто вязала что-нибудь для меня или Сестрички. Чего только не придумывала для нас миссис Джоунз: жилетки и пелерины, шлемы и варежки. Даже куклу Розу она нарядила в красную вязаную юбку. Иногда миссис Джоунз просила Сестричку подержать шерсть, чтоб перемотать её в клубки. Но для Шалуньи постоять минутку было почти наказанием — то с ноги на ногу переминается, то нос почешет, то в окно засмотрится и тогда разом всю шерсть уронит… — Хочешь, научу тебя вязать? — спросила однажды у Шалуньи миссис Джоунз. Сестричка почему-то пригнула голову к плечу и протянула: — Не-ет, не хочу-у… Но миссис Джоунз не отставала. — Подумай только, — улыбнулась она, — на Новый год свяжешь подарки: папе шапку с помпоном на лыжах кататься, маме рукавичку, чтобы горячую кастрюлю брать. Чего только не выдумаешь! Тут Шалунья вдруг обрадовалась: — И правда, научите, пожалуйста! Миссис Джоунз выбрала Шалунье спицы, дала клубок шерсти и показала, как вязать. Медленно и осторожно Сестричка накидывала нитку на спицу, а потом медленно и осторожно вытягивала спицей петельку за петелькой и медленно и осторожно повторяла всё сначала. Так и научилась вязать эта непоседа. Первым делом Сестричка стала вязать шарф — длинный-длинный, тёплый-тёплый, мистеру Джоунзу ко дню рождения. Она давно заметила, что моль проела дырочки в его старом шарфе. Сестричка никому ничего не сказала, даже мистеру Джоунзу: она хотела, чтоб это была настоящая тайна. Ещё раньше миссис Джоунз вынула из своей плетёной корзинки остатки прежнего рукоделья — клубки красной и чёрной шерсти, мотки голубых, жёлтых ниток, какую-то нераспутанную пряжу и отдала маленькой ученице. Теперь каждый день Шалунья уходила в какой-нибудь угол и петельку за петелькой вывязывала свой подарок. Она прятала его то под подушку, то за диваном, прямо как белка таит свои запасы от чужих глаз. Сестричка торопилась. Она хотела во что бы то ни стало преподнести подарок мистеру Джоунзу в день его рождения. — Ну и шарф! — воскликнул мистер Джоунз, когда Сестричка вложила ему в руку свой пушистый подарок. — Самый красивый из всех, что я когда-нибудь носил. Мистер Джоунз прямо-таки сиял от радости. Но увидеть радость на лице своего друга, наверное, ещё большее счастье. И Сестричка тоже сияла. Она честно показала все петельки, которые плохо провязала или просто пропустила. — Ничего, — успокоил её мистер Джоунз. — В этих дырках могут ночевать комарики или мотыльки. Сестричка удивилась. Надо же! Как это она сама не сообразила. Теперь она была даже довольна, что в длинном шарфе оказалось столько домиков для мошек. Потом мистер Джоунз добавил, что такой нарядный шарф никак нельзя повязывать каждый день. — Только по праздникам! — уверенно сказал он, поглаживая шарф, будто кота по спине. Миссис Джоунз послушно завернула шарф в голубую бумагу и попросила Сестричку положить его в шкаф, на полку мистера Джоунза. А он носил по-прежнему свой старенький, изъеденный молью шарф, пока миссис Джоунз не связала ему новый на каждый день. На рыбалке Однажды соседские ребята позвали меня на рыбалку. Они взяли с собой сачки для рыб и пустые банки. А ещё бутерброды и лимонад. Мама сказала: — Хорошо, иди и ты! Она принесла мне из сарая сачок и завернула несколько кусков хлеба с сыром. И тут мы все услышали: — Я тоже хочу! Я тоже хочу! — Это была Сестричка. Мама и ей позволила. Она дала дочке корзинку собирать камешки на берегу и строго-настрого велела не подходить близко к воде! В мою сумку погрузили теперь ещё бутылку лимонада и два яблока. — Смотри, — мама взглянула мне прямо в глаза, — не подпускай её к воде. — Ладно, мама, — кивнула я, и мы пошли. У реки все скинули сандалии, носки, девочки подоткнули платья, чтобы не замочить подолы. На берегу выстроились банки с речной водой. В банки мы хотели выпускать рыбок из сачков. Было весело — мы шлёпали по воде босыми ногами, брызгались, хохотали, и все рыбки, наверно, тут же удрали с испугу. Ни одна даже самая глупая рыбка не попалась в наш сачок. Вдруг кто-то крикнул: — Смотрите, где Сестричка! Я оглянулась: Шалунья, как была в носках, сандалиях, забрела в речку и черпала воду своей корзинкой. — Марш из реки! — рассердилась я. А Шалунья подняла корзинку и стала разглядывать, как вода тонкими струйками бежит изо всех щёлок. — Быстро на берег! — скомандовала я и кинулась к Сестричке. Она от меня. Но в воде бежать нелегко. Шалунья шлёпнулась, и платье на ней вздулось пузырём. И как она ещё упиралась! Уже на траве мы стали снимать с неё одежду. Не только платье и бельё, но даже и ленточки в волосах были совсем мокрыми. Мы завернули её в чью-то шерстяную кофту и усадили на тёплый бугорок. А носки, туфли и всё остальное развесили сушить по кустам. Хорошо, что был солнечный день! А Шалунья ещё и плакать начала. Да так горько. Это мне надо было плакать, а не ей! Я достала Шалунье хлеб с сыром. Она, всхлипывая, съела всё, что лежало в нашей сумке. А бутылку с лимонадом она опрокинула, как только её открыли. Чтоб утешить Шалунью, кто-то из ребят протянул ей яблоко, ириски. И пока она грызла угощение, мы поснимали её вещи с кустов и стали бегать по полянке, размахивая ими, словно флажками, — только б они скорее высохли… Едва мы переступили порог нашей калитки, мама тут же обо всём догадалась. — Ну что ж, молодцы! — огорчённо сказала она. — Как ты узнала? — удивилась я. — Ведь мы всё просушили. — Верно, да только утюга для вас никто в кустах не припрятал, — ответила мама. В тот же вечер я осталась без пирожного за ужином, а Сестричку тут же отправили в кровать, напоив горячим молоком. — Хорошо купаться в туфлях? — спросила мама у Шалуньи. — Очень неудобно, — пожаловалась та. А когда мама стала вынимать камешки из сестричкиной корзинки, она увидела на дне ее крохотную рыбку. Сестричка в школе От бабушки пришло письмо, что она заболела, и мама собралась навестить её. Она попросила мою учительницу разрешить мне на один день привести в школу Сестричку. Учительница позволила. До чего же обрадовалась Сестричка! Она разыскала старый папин портфель и стала укладывать всё, что ей могло пригодиться на следующий день: тетрадку, карандаш и ластик, цветные мелки, яблоко, книжку сказок и даже куклу Розу. Спать она отправилась быстро. В ванной не брызгалась; не пищала, когда ей заплетали косички на ночь; не хныкала над тарелкой каши и не просила в кровати, чтоб ей читали сказки. Нет. Она крепко зажмурилась, чтобы скорее наступило завтра. А утром… Она встала рано, оделась сама. Ловко застегнула все пуговки, аккуратно подвернула носки. Пока мама готовила завтрак, Сестричка нарвала в саду большой букет для нашей учительницы. В классе она громко сказала «доброе утро» и вела себя так, что учительница оставила её сидеть рядом со мной. Дети вынули из ранцев книги, пеналы, и Сестричка тоже положила карандаш и тетрадку на парту. Учительница стала выкликать детей по именам. И каждый отвечал: «Здесь». Сестричку не вызвали, ведь она ещё не была настоящей школьницей. И что же сделала Шалунья? Она громко сказала: — А меня забыли! Я тоже здесь! Учительница улыбнулась и дала Сестричке пластилин. Он был красный, мягкий, и Сестричка скоро протянула учительнице маленькую корзинку с высокой ручкой. — Очень хорошо! — похвалила она Сестричку, а корзинку из пластилина поставила на камин, чтобы отовсюду её было видно. А потом нам прочли рассказ, и мы тянули руки, чтобы ответить на вопросы. Сестричка тоже подняла ладошку в красном пластилине. Все засмеялись. Но учительница покачала головой: — Зачем же смеяться? — и спросила Сестричку. Та начала длинно-длинно рассказывать. — Молодец! За ответ тебе «пять», — выслушав девочку до конца, сказала учительница, вывела цифру «5» на листке бумаги и положила его на камин рядом с красной корзинкой. После обеда мы рисовали. И Сестричка тоже достала мелки. В моём альбоме скоро вырос дом у пруда и дерево. А Сестричка изобразила учительницу и всех нас. И ничего-ничего не забыла: даже камин с красной корзинкой и листок с цифрой «5». Потом был урок физкультуры. Сестричка стояла всех ровнее, руки тянула выше всех, приседала ниже всех. Её даже поставили перед классом и попросили одну повторить все упражнения. На уроке чтения Шалунья вдруг затихла, положила голову на парту и… уснула. Она спала до самого маминого прихода. Учительница не стала ее будить, ведь Сестричка не была настоящей ученицей. И оттого, что Сестричка целый день старательно трудилась, ей разрешили унести домой рисунок, красную корзинку и листок с цифрой «5». Поездка Когда я была маленькой, меня очень пугали паровозы: чёрные от сажи, они громко отдувались и пронзительно свистели. А Сестричка их нисколько не боялась. Она не затыкала уши, как я, кричала им что-то, долго махала вслед. Однажды тётя написала, чтобы мама отправила Сестричку к ним на субботу и воскресенье. «Посади девочку в вагон, пусть приедет сама, — говорилось в письме, — а мы её встретим на вокзале». — Пожалуй, она мала для этого, — сказала мама. — Пожалуй, она не умеет ещё себя вести, — добавил папа. — Она побоится, — предположила я. — Пожалуйста, ну, пожалуйста, — стала тоненько тянуть Сестричка, — разрешите мне. Я большая и совсем не боюсь. Мама ничего не ответила. Папа тоже ничего не ответил. И я промолчала. Тут Сестричка поняла, почему все молчат, и тихо сказала: — Вот увидите, какая я буду хорошая, только, пожалуйста, пошлите. И мы поверили ей. Она поехала совсем одна. Вот как это было. Мама несла на вокзал маленький чемодан, куда положили ночную сорочку, рубашку, тапки и нарядное платье для воскресенья. Сестричка шла рядом и держала под мышкой куклу Розу. — Тётя не забудет меня поискать? — между прочим спросила Сестричка. — А то вдруг я не открою дверь вагона… — Не тревожься, — сказала мама. — Я попрошу кондуктора приглядеть за тобой. Сестричка уже собралась выпалить: «Какого кондуктора? А где он?» — но мама торопилась, и Сестричка умолкла. К тому же на платформе было что посмотреть: взад-вперёд катили тележки с багажом, на огромных весах взвешивались чемоданы, — и Шалунье тут же страшно захотелось пуститься вприпрыжку по длинной платформе, промчаться на тележке, влезть самой на весы и ещё многое, — словом, она придумала бы, чем заняться, но она хорошо помнила своё обещание и шла чинно рядом с мамой. Кондуктор оказался высоким, с чёрными пушистыми усами. Золотая лента обвивала фуражку, блестящий свисток висел на груди. Он держал два флажка — красный и зелёный. — Добрый день, — сказала мама кондуктору. — Моя дочка поедет с вами. Будьте так добры, помогите ей выйти, где нужно. — Какой маленький пассажир у меня сегодня, — улыбнулся кондуктор. — Она не шалунья? А? Тогда я приглашаю её к себе в купе. Будем путешествовать вместе. Вот так везенье! Это почти всё равно, что сидеть с самим машинистом, только не так жарко. — Я не всегда слушаюсь, — честно призналась Сестричка, — но всю неделю перед отъездом я вела себя хорошо… — Ну что ж, — кивнул кондуктор, — это мне подходит. Забирайся вот туда и садись на откидной стул. Хотя стул был укреплён довольно высоко, Шалунья ловко вскарабкалась на него. Она ещё не так лазала у себя в саду! Но вот свисток. Кондуктор вскакивает в вагон, дверь захлопывается. С перрона кричит мама: «Передай тёте привет!» И поезд медленно двигается вперёд. Какой славный человек этот кондуктор! Он беседовал с Сестричкой всю дорогу. Показал ей фонарь, который загорался то красным, то зелёным огоньком, развернул большой лист бумаги, исписанный сверху донизу, и объяснил, что он должен заполнять такой лист каждый день. Потом он дал Сестричке карандаш и позволил рисовать. Но поезд так трясло, что ничего хорошего из этого не получилось. Чтобы гостья не огорчалась, кондуктор угостил её яблоком. На каждой станции кондуктор быстро выгружал багаж и втаскивал новый. Иногда носильщики, увидав Сестричку, спрашивали про неё. Кондуктор пояснял: — Она со мной работает, — и улыбался. До чего ж приятно это было слушать Сестричке! В середине пути в купе появились новые пассажиры — цыплята. Вид у них был очень задиристый. — Никого не тронут, — успокоил Сестричку кондуктор. — Я их часто вожу. А бывает, со мной едут утята, кошки, собаки. Однажды попросили меня довезти пса. Такой оказался ворчун. Всю дорогу сердился. Только не знаю, на кого. За свою жизнь кого я только не возил, а вот маленькую девочку впервые! Сестричке очень понравилось быть первой, и она сказала: — Если с вами поедут ещё такие девочки, как я, вы расскажете им обо мне? — Непременно, — кивнул кондуктор. Так за беседой они незаметно доехали до станции, где Сестричку встречала тётя с двумя своими дочками. — Вон моя тетя! — закричала Сестричка в тамбуре, пока кондуктор открывал дверь вагона. Шалунья не забыла, что надо быть вежливой, она протянула кондуктору руку и сказала, как когда-то ее учила мама: — Спасибо, что вы пригласили меня к себе. Кондуктор нагнулся, чтоб пожать ей руку и ответил: — Мне было очень приятно ехать с тобой. И Сестричка еще долго махала вслед убегавшему поезду. С той поры, когда Шалунья и Гарри играли в «поезда» Шалунья говорила: — Чур, я кондуктор! Я все про них знаю. И Гарри не спорил. Неболейка Однажды Сестричке нездоровилось. Она лежала грустная и притихшая. На лице у неё выступили маленькие красные точки. — У вас корь, сударыня, — сказал доктор, который всегда лечил меня и Сестричку. — Вам придётся побыть в постели несколько дней. — Какая ещё корь? — капризничала Сестричка. — Не нужна она мне! Сестричка ворочалась в постели, просила маму читать ей всё время сказки, отказалась пить молоко, затеряла где-то под одеялом носовой платок и хныкала без конца. Когда маме понадобилось выйти за покупками, она пригласила миссис Джоунз посидеть у нас. Миссис Джоунз пришла со спицами, клубком шерсти и, устроившись неподалёку от Шалуньи, стала вязать. Шалунья пыхтела, как паровозик, что-то ворчала, постанывала, а миссис Джоунз то и дело приговаривала: — Ну, ну, детка, потерпи немного. Шалунье надоело это слушать. Она натянула одеяло на голову. — Уходите, миссис Джоунз, — вдруг раздалось глухо из-под одеяла. Но миссис Джоунз, конечно, не ушла. Она знала, что у Шалуньи высокая температура, и поэтому осталась сидеть в кресле. Спицы тихонько позвякивали в её руках. Потом одеяло слегка приподнялось — это Шалунья краем глаза хотела посмотреть, не обиделась ли на неё миссис Джоунз. Заметив это, миссис Джоунз сказала: — Что я вспомнила! Есть у меня одна штука. Она наверняка тебя развеселит. Одеяло сползло ниже, и показалась Шалуньина голова. — Когда я была маленькой, — начала миссис Джоунз, — наша бабушка завела особую коробочку-«неболейку». Бабушка прятала в неё всякие занятные вещицы, и, если доктор укладывал кого-нибудь из внуков в постель, бабушка давала поиграть «неболейку». Эта коробочка сохранилась у меня. Шалунья впервые услыхала про «неболейку». Она перестала сопеть и вся превратилась в слух. — А что там лежало? — спросила Сестричка. — Чего только не было! — Расскажите, пожалуйста, — попросила Сестричка. — Нет, нет, не стану, — покачала головой миссис Джоунз, — ты сама всё увидишь. Вот придёт с работы мистер Джоунз и достанет её из сундука. А завтра я принесу тебе её пораньше. Наутро Шалунья выпила всё молоко до капли, не отворачивалась от ложки с лекарством и тихонько ждала, когда на дорожке послышатся шаги миссис Джоунз. Она пришла, как обещала. — Держи, — сказала миссис Джоунз и протянула Сестричке большую красивую коробку, обклеенную цветными обоями, с каждой стороны — разными. Сестричка так долго разглядывала коробку, что поначалу даже забыла её открыть. Когда она сняла наконец крышку, сверху лежал лоскуток, расшитый цветными стеклянными бусинками. — Из такой ткани было сшито платье для волшебницы в театре, — объяснила миссис Джоунз. А потом Сестричка увидела много маленьких коробочек с разными рисунками на крышках, и в каждой что-нибудь да спрятано, в одной — нитка с ракушками и камешки, в другой — бумажный веер. А в самой крошечной коробочке смеялся клоун, которого вырезали из картона и приклеили на дно. Нашлась и коричневая, будто лаком крытая, еловая шишка, и ещё — цветные стёклышки, через которые было занятно разглядывать всё вокруг. А под грудой этого богатства лежала тонкая книжица с картинками… Сестричка доставала из «неболейки» эти чудесные вещи, оглядывала со всех сторон и снова аккуратно убирала. Потом она закрыла коробку и ещё долго рассматривала её разноцветные стенки. — Вот-вот! — улыбнулась миссис Джоунз. — Так и я в детстве часами играла с «неболейкой». Когда Сестричке разрешили снова выйти гулять, миссис Джоунз унесла коробку домой и всё-всё выложила из неё жариться на солнце, как много лет назад делала её бабушка. И Сестричке почему-то было особенно приятно знать, что давным-давно так делала бабушка миссис Джоунз. В театре Однажды перед Новым годом мама повела нас с Сестричкой в театр. Мы нашли свои места и сели. В зале было очень красиво, и Сестричка сидела тихо, как мышонок. Ведь она прежде никогда не ходила в театр. Она только смотрела и смотрела на сверкающие люстры, на красивые, нарядные кресла, на мальчиков и девочек, которые тоже пришли на спектакль. Поначалу Сестричка даже не шевелилась. Она сидела на откидном кресле и не очень-то была в нём уверена. Мама купила нам по кулёчку ирисок. Сестричка любила эти конфеты. Но тогда она даже забыла про них, ириски лежали у неё на коленях. Но вот в оркестре ударили цимбалы — дзин-н! дзин-н! Занавес раздвинулся, и Сестричка подалась вся вперёд. А ириски посыпались со стуком на пол. Пришлось их подбирать в темноте… На сцене артисты танцевали, пели, кувыркались, и Сестричка не отрываясь смотрела на них. А когда зрители захлопали, Сестричка, казалось, била в ладоши громче всех. Больше других ей понравился на сцене толстяк, его звали Крепыш-Коротыш. Он был очень смешной. Каждый раз, выбегая на сцену, он кричал в зал: «Здравствуйте, ребята!» И зал громко отвечал: «Здравствуй, Крепыш-Коротыш!» Один раз Сестричка крикнула громче всех, и Крепыш услыхал её и помахал ей отдельно. Сестричка даже с кресла соскочила от радости. Ещё Сестричке понравились феи. Они танцевали в блестящих платьях, а некоторые прямо летали по воздуху. И так это у них ловко получалось! Крепыш тоже старался вспорхнуть, как фея, да только плюхнулся носом. Но потом он подкатился к краю сцены и спросил: — Кто из вас, ребята, хочет танцевать со мной? — Я хочу! — быстрее всех откликнулась Сестричка и побежала прямо к сцене. Мама ещё не успела понять, в чём дело. За Сестричкой поспешили много ребят. В зале стали хлопать в ладоши, и большой хоровод закружился вокруг Крепыша. Потом вышли две певицы и начали петь. Тут Крепыш отослал всех на свои места и сам ушёл со сцены. Мы смотрели во все глаза, а Шалуньи не было нигде. Вдруг из-за кулис появляется Крепыш, а на плече у него — кто бы подумал! — сидит Шалунья. Крепыш спустился со сцены и направился к нашему ряду. Более довольных глаз, пожалуй, я никогда у Сестрички не видала. Куда-ж она запропастилась? Оказывается, пока все ребята кружились на сцене, Сестричка ускользнула за кулисы, уж очень ей хотелось повидать вблизи хоть одну фею. И она их всех нашла! Всех-всех до одной! Феи пили лимонад и даже угостили Сестричку. Лимонад оказался совсем не волшебный. Он шипел, когда его наливали, и от него чуть-чуть щекотало в носу. Уже дома Сестричка рассказала нам с мамой по секрету, что феи совсем не настоящие: такие же девочки, как она сама, разве только немного постарше. И сестричка добавила: — Вот я подрасту и тоже буду феей… Молочный зуб Когда я была маленькой девочкой, а моя Сестричка — очень маленькой, мы часто играли в нашем саду, где росла старая яблоня. Сестричка срывала яблоки и грызла их, хотя они были совсем кислыми. Мама говорила: — Нехорошо рвать яблоки, пока они растут. Пусть созреют, станут красными, тогда мы их снимем и спрячем на зиму. А если вам хочется яблока, — говорила она, — возьмите опадыши, принесите, и я вымою их для вас. Вот так однажды Сестричка уселась с чистым яблоком на ступеньках крыльца. Она разинула рот очень широко — яблоко у неё в руке было преогромное — и надкусила его как следует. И вдруг во рту что-то хрустнуло. Сестричка от удивления чуть не свалилась со ступенек. Она сунула палец в рот и обнаружила, что один её маленький зуб стал качаться. Она тут же подбежала к маме и закричала: — У меня зуб болтается, что с ним делать? — Не бойся, — успокоила мама. — Все твои маленькие зубы — их называют молочными — выпадут, а на их месте вырастут новые. — Нет, посмотри, — настаивала Сестричка, — посмотри хорошенько! Мама взглянула и сказала: — Это как раз то, о чём я говорю. Вон уже новый зубик проглядывает. С того дня Сестричка раскачивала и раскачивала пальцем молочный зуб. Когда к нам зашёл сосед, Сестричка показала ему свой зуб. Она показала его молочнику и почтальону, а иногда залезала на стул и показывала его самой себе: она думала, что качающийся зуб — это что-то необыкновенное. — Послушай, — сказала мама однажды, — твой зуб уже еле держится, давай я его вытащу. Но Сестричке так нравилось это занятие, что она не согласилась. — Ну хорошо, — сказала мама, — вытащи его сама. Но глупышка Сестричка отвечала: — Нет, мне нравится всё как есть. Когда через несколько дней почтальон увидел Сестричку, он спросил её: — Что твой зуб? — Он ещё на месте, — похвасталась Сестричка и широко раскрыла рот, чтобы показать его почтальону. — Отчего ты его не вырвешь, он и висит-то всего на одной ниточке? — спросил почтальон. — Мне нравится его раскачивать и показывать всем, — отвечала Сестричка. — Ты бы лучше показала его зубному врачу, — предложил почтальон на прощание. Поэтому, когда мама спросила: «Как поживает твой зуб?» — сестричка ответила, что хочет пойти к зубному врачу. — Право, ни к чему, — пожала плечами мама, — можно и самим этот зуб вытащить. Сестричка захныкала: — Хочу, хочу к зубному врачу. — Очень хорошо, — согласилась мама. В приёмной у врача было много народу. Сестричку это нисколько не смутило. Она стала всем рассказывать, зачем она здесь, и все люди говорили, какая она счастливая, что у неё во рту такой зуб! Когда пришёл черёд Сестричке идти в кабинет врача, она уселась в его большое кресло и разинула широко рот. — Что ж, очень милый зуб, — сказал доктор, — правильно, что вы хотите с ним расстаться. — Нет, нет! — торопливо сказала Сестричка. — Он мне нужен, чтобы его шатать. — Жаль, мне как раз такого не хватает в коллекции, — приуныл доктор. Сестричка задумалась. Ей вдруг очень захотелось, чтобы её зуб попал в коллекцию. И знаете, что она сделала? Она быстро сунула в рот два пальца и вдруг объявила гордо: — Пожалуйста! — и протянула доктору ладошку, на которой лежал белый маленький зуб.