Кносское проклятие
Дмитрий Петров








Древняя минойская цивилизация на Крите…

О ней известно очень мало — после бурного расцвета она исчезла в XV веке до нашей эры.

До сих пор не раскрыт секрет письменности минойцев. Всех, кто оказался близок к расшифровке загадочных текстов, ждала мучительная смерть. На теле каждого убитого был вырезан «минойский топорик» — символ легендарного царства.

ПОЧЕМУ погибли эти люди?

КТО стоит на страже минойских тайн?

КАКАЯ угроза скрыта в древних текстах?

КОМУ под силу раскрыть череду преступлений и остановить зло?







Дмитрий Петров

Кносское проклятие


Возлюбил проклятие, — оно и придет на него; не восхотел благословения, — оно и удалится от него; да облечется проклятием, как ризою, и да войдет оно, как вода, во внутренности его и, как елей, в кости его.

    

Псалом 108:17-18








Предисловие


Уже давно друзья и знакомые просят меня рассказать подробно об истории, героем которой я оказался. Дело в том, что средства массовой информации, восторженно и бестолково обсуждавшие все детали мировой сенсации, связанной с Кносским проклятием, несколько раз упомянули и мое скромное имя.

Долгое время я упорно отказывался от всех предложений изложить свою версию событий или хотя бы дать интервью. Мне казалось, что это не имеет смысла. Сейчас, когда Кносское проклятие перестало быть тайной и сделалось достоянием широкой общественности, когда по его поводу высказались все мировые знаменитости и светила науки, что могу добавить я — обычный человек, лишь волей случая сделавшийся участником этих легендарных событий?

Раскрытие тайны Кносского проклятия перевернуло наш мир, точнее, наши представления о мире, в котором мы живем. Наверное, все это заметили. Изменилась привычная философия мировой истории. Так что могут значить воспоминания обычного частного детектива из Петербурга, к тому же почти до самого финала бродившего в потемках, как слепой котенок?

Тем не менее я решил рассказать все как было — без прикрас, без утайки, — представить развитие событий, приведших к столь трагическим и знаменательным результатам, таким, каким я его видел.

Изложенная в газетах и телепередачах официальная версия показалась мне слишком сухой. Для меня эта история слишком много значит в личном плане: она потрясла меня и заставила жить по-иному. Ведь это я, невольно вступив в схватку с тысячелетним злом, несколько раз чуть было не погиб. Это я ужасался, приходил в отчаяние и бессильно наблюдал за гибелью достойных людей. Наконец, именно расследование Кносского проклятия подарило мне любовь…

Итак, приступаю и надеюсь, что мой сбивчивый рассказ будет принят благосклонно. Возвращаясь в мыслях к произошедшему, я до сих пор не могу справиться с волнением…

Олег Стрижаков, 1970 г. р., образование высшее, лицензия на охранную деятельность КР № 214/16




ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


И еще допустим — просто так, курьеза ради, — что они решили нас уничтожить, как захватчиков, незваных гостей, и притом сделать это хитроумно, ловко, усыпив нашу бдительность.

    

Рэй Брэдбери.



    

«Марсианские хроники»








Пролог


— Дорогу царю! Дайте дорогу царю!

Такие возгласы раздавались все время, пока царь Минос шел по лабиринту многочисленных комнат и узких переходов. Сидевшие на полу воины теснились, подбирали ноги, освобождая проход.

Как много здесь воинов! Никогда еще на памяти царя во дворце не скапливалось столько вооруженных людей.

Несмотря на открытые окна, во всех помещениях было душно: ночь стояла жаркая, а в комнатах сидели и лежали сотни людей. Солнце давно зашло, но ночная прохлада не наступила. Во дворе, как брошенные камни, неподвижно лежали многочисленные собаки.

Раб, шедший впереди с факелом в руке, громкими криками извещал о проходе царя, расчищая путь. С детства Минос ходил этой дорогой — еще с той поры, когда был просто одним из десяти царских сыновей и носил другое имя.

Выходить из дворца детям не разрешалось. Днем — потому что морские пираты могли выкрасть царского сына, а ночью — потому что в непроглядной темноте вокруг Дворца рыскали волки, оглашавшие воем окрестности. До моря было довольно далеко — полдня пути, но что это за расстояние для пиратов, задумавших разбогатеть на продаже в рабство одного из отпрысков кносского царского дома?

Поэтому мальчики часто пробирались через десятки комнат разного назначения, соединенных переходами, и выбирались на крышу самого большого здания дворца, откуда открывался вид на окрестные горы, покрытые лесом, на дорогу, ведшую к морю, и на высокое небо. Они рассматривали с крыши огромный мир, и сердце замирало от его размеров. После узких коридоров и тесных комнат дворца бескрайний, ничем не ограниченный простор заставлял их сердца сладко вздрагивать от восторга.

Мальчики сидели на крыше, прижавшись друг к другу, и молчали. Когда они вырастут, один из них станет царем, и ему будет принадлежать все это пространство, вселяющее ужас и благоговение. Он будет повелителем этого мира.

Кто из них станет повелителем? Никто не знал. Когда их отец-царь умрет, верховная жрица соберет всех сыновей царя и назовет только одно имя — того, кто и станет преемником, властителем Кносса. Тогда остальные мальчики, сыновья царя от других наложниц, всегдашние товарищи его детских игр, сразу же отойдут в сторону. Они больше не должны жить — у царя не может быть братьев. На другой день после решения верховной жрицы все они будут заколоты на алтаре, чтобы умилостивить богиню.

Но тогда, в детстве, никто не знал, кто именно будет назван царем. Мальчики старались об этом не думать. Судьбы людей знают только богиня Тини-ит и ее верховная жрица, носящая это же имя. Дети просто сидели на высокой крыше и жадно смотрели на запретный и такой прекрасный мир.

Дорога на крышу вела через комнаты наложниц, через комнаты, в которых спали рабы, через длинные переходы между помещениями, где хранились припасы, ткани для одежды и занавесей.

Сейчас Минос шел этим путем в последний раз — он это точно знал.

Завтра утром осаждающие дворец ахейцы пойдут на штурм, завяжется смертельный бой, и он погибнет.

Война идет уже несколько лет, с тех пор как ахейцы, взявшиеся неведомо откуда, начали прибывать на остров Крит. Эти полудикие люди приплывали на кораблях с материка, где прежде их тоже не было. Никто не знал, откуда они появились, а сами они не умели ничего рассказать. Известно было только, что они пришли с севера, перевалив через горы и постепенно захватив всю территорию. Свой первый город — громадное и неблагоустроенное становище — они назвали Микены. А захватив материк, двинулись дальше и, переплыв узкий пролив, оказались на Крите.

Одно за другим пали местные царства, и лишь самое сильное, Кносс, стояло до этого дня.

Минос поднялся по каменным ступенькам и выбрался на крышу. Раб с почти потухшим факелом молча застыл в стороне. Царь огляделся и потянул носом.

Пахло гарью. Удушливый дым от костров доносился со всех сторон и окутывал город-крепость. Эти костры были хорошо видны сверху, их было сотни, как мириады светлячков. Подошедшие к Кноссу вечером ахейцы отложили штурм до утра и развели костры.

Утром взойдет солнце, и они пойдут на штурм.

— Мы победим? — спросила у Миноса красавица Зар-шаа-ки, любимая, самая желанная наложница, мать его младшего сына. — Мы победим? Что с нами будет?

Увидев из окна клубы пыли со стороны моря и поняв, что это идут ахейцы, она прибежала к царю с этим вопросом. Голубые глаза ее были полны ужаса и наполнены слезами.

— Мы будем сражаться, — ответил Минос, отворачиваясь.

— Мы все погибнем. А что будет с тобой, с другими женщинами, с детьми?

Он пожал плечами. Кто же этого не знает?

— Вас продадут в рабство халдеям или филистимлянам. Или сирийцам. Не знаю, что с вами будет.

Он старался не смотреть на застывшую в страхе Зар-шаа-ки. К чему? Чтобы еще раз увидеть ее красоту? Чтобы испытать желание?

Теперь это не нужно. Утром он погибнет в бою, как воин и царь. Женщины и дети его больше не интересуют.

Царь подошел к краю крыши и всмотрелся в огни, обложившие его город. Самих ахейцев не было, но по количеству костров можно было точно сказать — врагов множество. Гораздо больше, чем защитников Кносса.

Запрокинув голову, царь взглянул на высокое черное небо с мерцающими звездами. Раньше ему казалось, что небо — это шатер, раскинутый над головой. Теперь оно показалось безмерно далеким, отрешенным и безразличным. Что-то чужое и недоступное. Может быть, эти огоньки в небе — лица бессмертных богов?

В ночной черноте оглушительно стрекотали цикады. Стоявший на крыше Минос вдруг отчетливо осознал и свое одиночество, и остроту момента. Тысячи лет его народ владел этой землей. Сколько поколений его предков жили на этом острове и считали его своим! Всегда и всем казалось, что это незыблемо.

А сейчас наступил конец. Под чириканье цикад, среди удушливого дыма костров проходила последняя ночь Кносского царства.

Завтра к вечеру на этом месте будет дымящееся пепелище — обугленные головешки и запах сгоревшей плоти. Кто вспомнит тогда о нем — Миносе, о его народе, обо всей их жизни? Чья память сохранит это?

Новый народ будет жить здесь. Ахейцы — люди, не имеющие памяти. Дикари, не осознающие даже самих себя…

— Царь, тебя зовет богиня, — высунулась снизу голова Гупа-ана, управляющего дворцом. — Богиня велела привести тебя к ней.

Богиня? Сейчас? Зачем царь понадобился великой и безжалостной Тини-ит?

По традиции верховная жрица не только носила имя самой богини, но и считалась ее воплощением. Если жрица говорит или делает что-то — это говорит и делает сама богиня Тини-ит.

Но не сейчас! Сейчас царь должен готовиться к бою!

— Все жрицы собрались в зале богов, — сказал Гупа-ан, вылезая на крышу и становясь рядом с царем, — тебя ждут.

В руке Гупа-ан держал горящий факел. Минос внимательно взглянул на управляющего. Осмотрел знакомое лицо и знакомую фигуру. Он знал этого человека с детства. Гупа-ан достался Миносу в наследство от отца — тоже Миноса. В последние годы своей жизни отец приблизил к себе стройного и красивого юношу, сделал его своим любимым наложником. Гупа-ан в юности был удивительно красив — высокий, с густыми светлыми волосами и пронзительным взглядом. Его атлетическое тело было создано не для тяжелого труда и не для боя. Оно, как истинное произведение искусства, предназначалось только для любви.

Старый Минос так долго наслаждался ласками Гупа-ана, что доверил ему сделать мужчинами своих сыновей.

Сделать из мальчика мужчину — в воспитании самое главное. Такое дело нельзя доверять женщинам. По традиции считается, что больше всего для этой цели подходит сам отец. Именно он в священном акте совокупления с сыном лучше всего способен передать ему мужественность.

Но царь был уже стар и понимал, что не сможет сам передать мужественность девяти своим сыновьям. Неминуемая слабость опозорила бы его. Поэтому царь и поручил своему любовнику Гупа-ану сделать мальчиков мужчинами. Царевичами, восьмерым из которых, правда, предстояло умереть на жертвеннике богини Тини-ит.

Сейчас Минос, стоя на крыше, в последний раз рассмотрел постаревшего Гупа-ана. Седой старик с ввалившейся грудью. Сверкавшие прежде глаза потускнели. Во рту не хватает многих зубов. Десять лет назад, когда Минос стал царем и лично умертвил восьмерых своих братьев на мраморном алтаре, он окунул обе руки в кровь жертв и измазал ею сначала свое лицо, а затем лицо Гупа-ана.

— Назначаю тебя управляющим дворцом, — сказал он тогда и победно покосился на сидевшую на троне верховную жрицу.

Это был момент его торжества. Объявить волю богини и назвать будущего царя — дело жрицы. Но когда царь уже назван, то своих помощников и царедворцев он назначает сам. Пусть жрица молчит.

Сейчас дряхлый Гупа-ан стоял рядом и явно нервничал.

— Пойдем, царь, — прошамкал он снова, — Тини-ит зовет тебя, не медли.

— А что им нужно? — раздраженно поинтересовался Минос. — Утром начнется штурм. Днем мы уже совершали обряд.

Царь раздраженно обернулся и посмотрел на хорошо видное сверху низкое здание зала богов. Плоская крыша была украшена каменным изваянием бычьих рогов, которые торчали к небу как знак жертвы богам.

— Богиня сама тебе скажет, — улыбнулся старый управляющий, показывая беззубый рот.

Они двинулись в путь через бесчисленные комнаты и коридоры. Поднимались по одним лесенкам и спускались по другим. Заворачивали из одного здания в другое — до самого зала богов. Успевшие уже заснуть воины, которые сидели и лежали повсюду, зажав в руках копья и мечи, во сне поджимали ноги при звуке шагов. Наконец, перешагивая через лежавших, царь Минос вступил в святилище.

По углам горело несколько факелов, чадил большой масляный светильник возле самого алтаря из черного мрамора. Колеблющееся пламя светильника плясало и отбрасывало блики на точно такие же, как на крыше, бычьи рога с края жертвенника.

На деревянном троне с высокой резной спинкой сидела верховная жрица Тини-ит. Царь уже встречался с ней днем, во время церемониальной процессии. Жрицы во главе с Тини-ит и мужчины-жрецы медленно прошли длинной вереницей, ступая шаг в шаг, через площадь посредине дворца-города. Музыканты играли устрашающую музыку, которая всегда сопровождала жертвоприношения. Протяжно завывали длинные деревянные трубы, ритмично и гулко били обтянутые кожей барабаны.

Обнаженные тела жрецов-мужчин были с ног до головы покрыты багровой охрой, а тела жриц — ярко-желтой, сваренной из весенних цветов. Двигавшаяся через двор к залу богов вереница красных и желтых фигур выглядела торжественно, и собравшиеся вокруг люди надеялись, что богиня Тини-ит будет довольна оказанными почестями.

Перед входом в зал каждый участник процессии надевал маску, изображающую волчью морду. Такие маски делали специальные умельцы-ремесленники. С головы убитого волка сдирали шкуру, а затем, после обработки, натягивали ее на каркас.

По площади в процессии шли еще люди, хоть и выкрашенные в ритуальный цвет, а в зал богов входили уже волки, готовые терзать жертвы.

В жертву Тини-ит были поочередно принесены пять девушек и пять юношей. Жертвы разделись, а затем каждому из них на голову надели маску — только уже другую — бычью. И принесенный в жертву человек таким образом становился уже не человеком, а быком. Бык — желанный для богов символ заклания.

Обнаженные люди с волчьими головами окружали человека с бычьей головой, склонялись над ним, а затем кверху стремительно взлетал обоюдоострый топорик. Долю мгновения топорик ослепительно сверкал в солнечном луче, струившемся из окна в крыше, а затем падал вниз, и слышался короткий предсмертный крик.

Пять девушек, не знавших мужчин, и пятеро юношей, не прошедших еще обряда передачи мужественности. Все понимали, что меньшим количеством жертв нельзя ограничиться — богиня будет недовольна, а грозные ахейцы близко от Кносса.

Но все это было днем. Жертвы уже принесены.

Зачем же теперь, ночью, еще одно богослужение?

Царь как раз собирался задать верховной жрице этот вопрос. Однако, едва войдя, он увидел посреди зала у самого алтаря пять больших сундуков. Сундуки были открыты, и тусклый блеск золота сразу бросился Миносу в глаза.

Сначала он не поверил своим глазам. Священное золото кносских царей — сокровищница, накопленная столетиями!

Из рода в род, из поколения в поколение эти богатства собирались царями Кносса — трофеи в победоносных войнах, добыча из разграбленных городов, захваченных на море судов. Все это хранилось в пяти сундуках, и даже входить в помещение, где они стояли, мог только царь.

— Что это? — спросил Минос, сделав два шага в сторону сундуков. — Кто посмел вытащить царские сокровища?

В свете факелов золото блестело и переливалось. Его блеск внезапно показался царю зловещим. А еще более зловещим показался ему голос верховной жрицы.

— Остановись, Минос, — сказала она, — Тини-ит позвала тебя в последний раз. Ты нужен богине.

Верховная жрица поднялась с трона. Ее тонкая фигура теперь возвышалась над царем. Жрица была облачена в ритуальный наряд: открытая грудь с темными ореолами маленьких круглых сосков и короткая, не доходившая до колен пышная юбочка, открывавшая стройные ноги. Вокруг каждой руки жрицы обвивались, играя, ритуальные змеи.

Змей этой породы специально отлавливали в горах. Наделенные смертельным для человека быстродействующим ядом, они вызывали трепет одним своим видом. Верховная жрица всегда появлялась на людях, увитая змеями — на руках или на шее. Мало кто знал, что сразу после поимки у каждой такой змеи аккуратно вырывали ядовитые зубы, и таким образом она становилась безопасной. Минос об этом знал, но ни с кем своим знанием не делился — разговоры на эту тему были древним табу.

Царь обратил внимание, что все люди в зале были покрыты ритуальной раскраской. Зачем? Ведь дневное жертвоприношение состоялось уже давно, и краску обычно смывали сразу после него.

— Чего ты хочешь? — спросил Минос у жрицы. — Сутра начнется штурм. Мне и моим воинам нужно быть готовыми к бою.

— Вы проиграете этот бой, — произнесла жрица, — ахейцы уже одержали победу. Завтра нашего города не станет.

— А как же богиня? — недоуменно спросил царь. — Мы принесли жертвы, как ты сказала. Пять девственниц и пять юношей, самых красивых. Богиня должна защитить нас. Разве ты не жрица богини Тини-ит?

— Богиня не желает нашей победы, — улыбнулась жрица, движением руки перебросив одну из змей себе на шею. — Разве ты еще не понял? Если бы Тини-ит хотела нам помочь, она давно бы сделала это и ахейские костры не горели бы вокруг дворца.

— Чего же хочет богиня?

В этот момент Миносу впервые стало не по себе. Он вдруг подумал о том, чего может хотеть Тини-ит. А то, что взломали и вытащили сундуки со священными сокровищами, показалось царю особенно дурным знаком. Подобные вещи караются немедленной смертью, это каждый знает. Почему же жрица посмела пойти на это?

Между царем и верховной жрицей всегда существовало разделение власти. Точнее, было условлено так: вся власть принадлежала царю, из поколения в поколение. Царь командовал войском, собирал подать и распоряжался ею. Он содержал огромный дворец-город, населенный тысячами людей — от воинов до ремесленников, ютившихся в запутанном лабиринте разноуровневых помещений. Все это принадлежало царю. Но лишь до тех пор, пока Тини-ит не говорила свое слово…

Тини-ит выбирала царя из десятка возможных наследников-принцев. Тини-ит выбирала тех, кого хотела получить в жертвы. Богиня сама решала, чья кровь должна была пролиться на ее алтарь.

Жрица закрыла глаза и медленно, нараспев, произнесла:

— Богиня Тини-ит хочет, чтобы этот город и этот народ исчезли с лица земли. Она хочет сохранить сокровища для других людей.

— Как ты осмелилась прикоснуться к сокровищам? — взревел Минос, которому надоели эти темные разговоры и надоел собственный страх. — Отвечай!

— Эти сокровища не твои, царь, — не открыв глаз, сказала жрица; она мотала головой из стороны в сторону, как будто наслаждалась прикосновениями холодной змеи к своей тонкой шее. — Сокровища принадлежат кносскому народу и его богам. Тини-ит — в первую очередь. Богиня сохранит их и сохранит народ, если ей будет принесена нужная жертва.

Она резко открыла глаза и вперила горящий взор прямо в лицо Миносу:

— Тини-ит желает получить в жертву тебя.

Царю вдруг вспомнилось, что когда-то он присутствовал при рождении этой девочки. Прежняя верховная жрица родила ее, когда Миносу было восемь лет. Вместе с другими мальчиками он наблюдал за родами. Роды — всегда публичное зрелище, многие приходят посмотреть на рождение еще одной новой жизни. А когда рожать собралась верховная жрица, желающих взглянуть было немало.

От кого жрица рожала ребенка, всегда оставалось тайной. В ночь, когда приходило время зачать, жрица звала к себе троих мужчин по своему выбору. Воины, ремесленники или простые крестьяне, выращивающие виноград на склонах вокруг дворца, — не важно.

Три мужчины проводили ночь с Тини-ит, а наутро всех троих приносили в жертву богине: потому что дочь верховной жрицы наследует призвание матери и после ее смерти займет этот трон, а верховная жрица не может иметь отца.

Девочка росла у него на глазах. Сначала училась ходить, поминутно смешно спотыкаясь и падая. Потом стала произносить слова. Была такая трогательная, с легкими, как перья птицы, белокурыми волосами и прозрачными голубыми глазами. Одно время она очень нравилась Миносу. Ей было десять лет, а ему восемнадцать, он уже был царем.

— Жалко, что нельзя взять эту девчонку в наложницы, — как-то признался он Гупа-ану, остававшемуся главным другом, — у нее такая маленькая фигурка! Это было бы весело.

Гупа-ан не одобрил идею.

— Нельзя брать в наложницы будущую верховную жрицу, — сказал он. — Если сделаешь так, Тини-ит выпьет по капле твою кровь, царь. Хочешь, я приведу тебе новую служанку, которую недавно привезли из Филистимлии? Она черная, как уголь. Или привести мальчика?

— Хочу ее! — засмеялся тогда царь. — Но если нельзя, то не буду и думать об этом. Иди, приведи мальчика. Только маленького и стройного, как она.

И вот сейчас эта девчонка хочет принести в жертву его.

Кровь бросилась Миносу в голову.

— Я — царь! — еще громче взревел он. — Богиня не принимает в жертву царей!

Желтые и красные фигуры жриц и жрецов, стоявшие вокруг трона и по стенам зала богов, зашевелились. Послышался ропот.

Жрецы зашевелились: словно по команде, надевали волчьи маски. Через несколько мгновений ошеломленного царя окружали серые покрытые шерстью морды волков. Сквозь прорези хищно и неумолимо сверкали глаза…

— Ты больше не царь, — произнесла Тини-ит. — Кносс проиграл войну, он будет захвачен завтра утром. Кноссу больше не нужен царь.

Жрица сделала короткую паузу, после которой негромко, но повелительно сказала:

— Минос, надень маску.

Сбоку сразу же возник Гупа-ан — он протягивал большую и тяжелую маску быка. От маски явственно исходил и тяжелый запах крови. Еще днем ее надевали на кого-то из принесенных в жертву.

Царь внезапно подумал, что когда совсем недавно управляющий дворцом приходил к нему на крышу звать в зал богов, маска уже была при нем, он прятал ее под плащом. Уже тогда знал, что зовет не царя, а предназначенного в жертву быка…

— Но утром начнется штурм! — крикнул Минос, схватившись за меч на боку. — Меня ждут воины!

Царь оттолкнул Гупа-ана, и жертвенная маска с бычьими рогами покатилась по плитам каменного пола.

— Твое оружие никого не спасет, — возразила жрица. — Только богиня поможет нам сохранить то, что можно сохранить. И она сделает это за жертву, которую мы ей принесем. Это будет самая дорогая жертва: царь Кносса Минос.

Ропот жрецов усилился, перерос в гул, и в этом шуме Минос расслышал угрозу. Он выхватил меч, чтобы защищаться, но в то же мгновение Гупа-ан с несвойственной старикам проворностью ударил царя древком догоревшего факела в спину.

Минос упал на колени и краем глаза увидел, как метнулись к нему темно-красные фигуры жрецов. В мгновение ока его повалили грудью на мраморный алтарь и связали сзади руки.

Царь ударился лицом о камень. Из носа потекла кровь; было больно, на глаза навернулись слезы.

— Переверните его, — послышался сверху голос жрицы, — наденьте на быка маску.

Она стояла над поверженным и связанным царем. Обвившаяся вокруг шеи змея, словно чувствуя торжественность момента, поднялась на треть длины, и ее плоская головка неподвижно висела в воздухе прямо над головой жрицы.

В тонкой руке Тини-ит появился ритуальный топорик с двумя отточенными лезвиями — оружие, незаменимое как в бою, так и при жертвоприношении. Богиня приемлет кровь только жертв, которые зарублены именно таким топориком.

Всю свою жизнь царь присутствовал при жертвоприношениях. Сколько раз? Может быть, сто? Или пятьсот? Минос не умел считать. Сколько дней в году? Сколько камней на берегу моря? Сколько деревьев на горах, окружающих Кносс? Сколько раз видел Минос человеческие тела, корчащиеся в агонии на алтаре из черного мрамора, пока кровь из яремной вены разливалась по камню, густея на глазах?

Никогда, ни разу с тех пор, как он стал царем, ему не пришло в голову, что однажды такой жертвой может стать он сам. Склонившийся Гупа-ан трясущимися руками поднял голову бывшего царя и заботливо надел бычью маску: сделал своего царя и любовника быком.

Жрица занесла топорик и улыбнулась. На мгновение она склонилась над Миносом и, поймав сквозь прорези бычьей маски оцепеневший взгляд, прошептала:

— Так надо, царь. У богини есть свой план, как спасти наш народ.

В следующий миг она нанесла удар — прямо и точно, как делала сотни раз. Без жалости или печали. Без сладострастия, совсем не любуясь собой. Просто сделала то, что должна была совершить.




Танец живота


Таким образом, уже тысячи веков существует,

сколь это ни невероятно, вечный народ…

    

Плиний Старший.



    

«Естественная история»






— Это дело — именно то, что тебе нужно, старик, — сказал Вазген и хлопнул меня по плечу волосатой, как у гориллы, рукой. — Можешь мне поверить. Уж я достаточно хорошо знаю тебя и твои способности. Чего-то ты не можешь делать, а в этих делах разбираешься лучше других. Правду говорю.

Он улыбнулся, и его смуглое чеканное лицо на короткое мгновение сделалось приветливым. Сверкнули белоснежные зубы, а в черных глазах вспыхнули искорки, как бывало всегда, еще с дней нашей юности.

Я терпеть не могу, когда меня хлопают по плечу. Для меня это просто невыносимо. Бороться бессмысленно, потому что для всех южан, и для американцев тоже, этот жест является совершенно естественным. Они хлопают друг друга по плечу ежеминутно: для них это — знак дружелюбия.

Умом я понимаю, что глупо кипятиться и вздрагивать от унижения каждый раз, когда тебя хлопают по плечу, но, как говорится, сердцу не прикажешь. Может быть, поэтому я не люблю общаться с южанами и американцами…

Впрочем, Вазгену я позволял даже это. Его бесцеремонность, бестактность и дурные манеры искупались в моих глазах давностью наших отношений. Когда тебе тридцать шесть, начинаешь по-настоящему ценить старых друзей. Пусть Вазген такой, какой есть, но про него я хотя бы точно знаю, что он не предаст, не обманет и вообще не держит камень за пазухой. А в наше время знать такое про человека — уже немало.

— Так что? — спросил он. — Берешься?

Мы сидели в азиатском ресторане, что в районе Литейного проспекта. За окнами периодически злобно визжали трамваи, с трудом поворачивая на узком перекрестке. Мы ели, или, как здесь говорят, «кушали», плов и запивали его водкой из высоких тяжелых стопок.

Я чуть заметно повел плечом, и Вазген убрал руку.

— Берешься? — повторил он, пытаясь заглянуть мне в глаза.

Мы встретились по его инициативе. Когда-то мы вместе учились на историческом факультете и здорово пьянствовали в общей студенческой компании. Вазген и еще один его земляк жили в университетской общаге, и их комната три года служила для наших ребят с курса чем-то средним между питейным заведением и публичным домом.

Наверное, это плохо, но именно там, в общаге на восемнадцатой линии Васильевского острова, в комнате с отставшими от стен полосатыми обоями мы впервые ощутили настоящее мужское товарищество, узнали цену дружбе и любви. Там и тогда мы стали мужчинами. Хорошими или плохими — другой разговор, уж как вышло…

После третьего курса Вазгена отчислили. Он не был глуп или ленив. Нет, многие из тех, кто был гораздо тупее его, благополучно дотянули до диплома. Просто Вазген с его армянским темпераментом, с неукротимой жаждой деятельности не вписывался в установленный порядок. Ему неинтересно было изо дня в день сидеть на лекциях, писать конспекты и два раза в год сдавать какую-то сессию. Это категорически противоречило всем его представлениям о жизни.

Зато сейчас, на посту директора детективного агентства, Вазген был абсолютно на своем месте. В разных хитросплетениях он ориентировался как рыба в воде, а специфические манеры лишь придавали его фигуре привлекательности.

Когда я пять лет назад уволился из уголовного розыска, старый приятель звал меня к себе на работу. Правда, я сразу отказался.

— Не для того я ушел из одной структуры, чтобы прийти в другую, — сказал я тогда. — Зачем менять шило на мыло?

За восемь лет службы в уголовном розыске я успел сделать две вещи — получить звание капитана и на всю оставшуюся жизнь осознать, что работа в коллективе — не для меня. В любом коллективе, не обязательно в милицейском. Мне не нравится «работать в связке», я одинокий волк.

Вазген тогда понял меня.

— Ладно, — сказал он, — ты — вольная птица, это давно известно. Я и не думал, что ты согласишься. Просто заходи иногда.

Так пять лет назад я исполнил свою давнюю мечту — стал частным детективом. Одиночкой, как и хотел. Сказать, что у меня интересная работа, нельзя. Точнее, она представляет интерес для меня, потому что я всегда хотел этим заниматься. Но со стороны, для постороннего наблюдателя, в ней нет ничего любопытного — обычная профессиональная рутина.

Конечно, иной раз хочется блеснуть перед публикой и представить себя этаким героем Микки Рурка из фильма «Сердце Ангела», который вступает в контакт с Дьяволом и гоняется по стране в поисках последователей религии вуду. На красивых и не очень красивых женщин такой образ производит неизгладимое впечатление.

На самом же деле заказы, получаемые частным детективом, как правило, делятся на две категории. Обманутые мужья и жены пытаются выследить своих супругов, либо коммерческие структуры желают выяснить подноготную партнеров по бизнесу.

Есть еще третья категория, которая привлекает меня больше всего, — это поиск пропавших людей.

Конечно, таких заказов немного, потому что такая услуга недешева, но для меня эта работа всегда интересна, потому что она наполнена моральным смыслом. По крайней мере точно знаешь, что способен реально помочь людям в отчаянном положении. После тридцати пяти моральный аспект твоей работы приобретает некоторое значение.

Что же касается Вазгена, то он иногда подбрасывал мне заказы. Между нами говорилось, что просто так, по-дружески, а на самом деле старый товарищ передавал мне то, что им было не по его профилю или слишком мелко для крупного агентства.

— Штучный товар, — сказал он на этот раз, чуть наклоняясь над столом, чтобы я лучше расслышал. — Понимаешь? Сам бы занялся, потому что деньги хорошие. Но боюсь, мои парни наломают дров. Дело тонкое, дипломатичное. Мне выгоднее по крупным заказам работать.

Позади нас заиграла музыка, и пришлось прекратить разговор — не орать же о своих делах на весь ресторан. Начался восточный танец живота. Под сладострастные звуки флейты, перемежающиеся сочным звоном медных ударных, черноокая красавица в костюме с блестками закружилась по залу между столиками.

Девушка, танцуя, переходила от столика к столику, перед каждым задерживаясь на минуту-другую. Движения ее были плавны и грациозны, как у кошки, а миндалевидные глаза смотрели ласково и соблазнительно. Конечно, для того, чтобы исполнять танец живота, нужно иметь живот — это непременное условие. Подтянутые худышки тут не годятся.

Сама танцовщица была стройной, с узкой талией и тонкими руками, на которых звенели браслеты, но ее голый живот был большим, мягким и очень подвижным — к нему хотелось прижаться лицом.

Наверное, сидевший напротив меня Вазген испытал то же самое чувство, потому что, не в силах оторвать восхищенного взгляда от вращавшегося живота девушки, причмокнул и мечтательно пробормотал:

— А-а-а, какое тело! Хочется попасть внутрь.

Он протянул руку, чтобы дотронуться до вожделенного живота — мелко подрагивавшего при каждом движении и покрытого, как росой, мельчайшими бисеринками пота. Танцовщица, давно привыкшая к подобным эскападам посетителей, проворно отскочила и покачала головой. На мгновение ее глаза лукаво блеснули.

Наверное, есть что-то патологическое в том, что два взрослых мужчины, занимающиеся охраной и сыском, хотят прижаться к женскому животу, а один из них даже желал бы забраться внутрь. Как нас жизнь замордовала, мы подчас и сами не замечаем…

— Короче — убийство, — сказал Вазген, когда музыка смолкла и вновь стало можно разговаривать. — Нужно расследовать. Деньги клиент платит хорошие. В смысле — для одного человека хорошие. Но ты ведь как раз один.

— А что за клиент? — осторожно поинтересовался я. — И кто убит?

Секунду Вазген молчал, раздумывая, как лучше сказать.

— Грек, — произнес он наконец коротко.

— Кто именно грек? — уточнил я. — Убитый грек или клиент?

— Оба, — еще короче ответил Вазген и насупился. — Темное дело, — добавил он, пожав плечами, — не хочу связываться. А ты как раз любишь всякие головоломки. Короче, завтра приходи, я вас познакомлю. В двенадцать часов приходи, ладно?

У меня сразу возник целый веер вопросов, которые хотелось задать все сразу. Расследование убийства — довольно редкий заказ. Тем более убийства иностранца. Обычно этим занимается милиция, никто больше. Но видимо, убитый грек имел солидных друзей или родственников, раз они решили в дополнение к официальному расследованию нанять частного детектива…

— А как ты нашел этого клиента? — спросил я для начала.

— Я не ищу клиентов, — с торжественной мрачностью провозгласил свое кредо Вазген и внушительно поднял кверху толстый указательный палец с громадным золотым перстнем, — клиенты ищут меня. Иногда даже находят. — Он засмеялся своей шутке и добавил: — Ему меня посоветовали. Порекомендовали, понимаешь? Но я сам не хочу этим заниматься. Ты займись, будет хорошо.

— Кому будет хорошо? — озадаченно осведомился я. Иногда высказывания старого друга становились невнятными…

— Всем! — отрезал он и принялся загибать пальцы: — Мне, потому что я сброшу с себя это дело. Тебе, потому что хорошо заработаешь. Клиенту, потому что он заплатит деньги не какому-нибудь козлу, а серьезному человеку и получит результат.

— А убитому? — усмехнулся я. — Убитому тоже будет хорошо?

— Конечно! — На этот раз оживившийся Вазген картинно растопырил пальцы, демонстрируя перстни на каждом — с бриллиантом, с сапфиром, с аметистом… — Конечно, убитому будет лучше всего. Ты найдешь убийцу, и убитый будет отомщен. Значит, ему тоже будет хорошо. А?

— Мудро, — кивнул я и допил оставшийся в бокале коньяк. — Завтра в двенадцать.




Лондонский грек


На визитной карточке было написано: «Константинос Лигурис». Дальше шла художественно выполненная аббревиатура какой-то фирмы, а еще ниже — адрес в Лондоне.

Передо мной сидел человек лет пятидесяти, стройный и подтянутый. Строго говоря, на вид ему можно было дать и сорок с небольшим. Смугловатое лицо с орлиным носом, седые виски при шикарно сохранившейся черной шевелюре и тонкие длинные пальцы.

При всем этом его никак нельзя было назвать красавцем. Лицо было обезображено неровными шрамами, как бывает после сильных ожогов, когда пересаживают кожу.

Пластическая хирургия сегодня может творить чудеса, но если человек действительно сильно обожжен, все искусство хирургов не может скрыть этого до конца.

Одет наш собеседник был неброско — в джемпер и джинсы, но обилие замысловатых аксессуаров свидетельствовало о богатстве.

Перстень на руке был один, но выглядел он так, что сразу становилось понятно — он дороже всех перстней, которые унизывали обе руки Вазгена, сидевшего напротив. Точно так же выглядел и мобильник, а также золотая ручка «Паркер», небрежно заткнутая за ворот джемпера.

Главным, впрочем, были даже не аксессуары, а манера держаться. Мой новый знакомый господин Лигурис разговаривал негромко и был отменно вежлив, но в его тоне, в выражении лица и даже в наклоне головы сквозило едва заметное чувство превосходства над собеседником, обостренное ощущение собственного достоинства.

Мне и прежде приходилось сталкиваться с подобными людьми. К такой манере держаться не придерешься. Тебе не хамят, не грубят и вообще никак не обижают. А при этом ты постоянно чувствуешь, что твой визави ставит себя очень высоко. Гораздо выше тебя, хоть и нуждается в данный момент в твоих услугах…

К счастью, я еще в юности позаботился о своем английском и теперь в который раз похвалил себя за предусмотрительность: частному детективу нелепо было бы общаться с клиентом через переводчика.

— Речь идет о моем сыне Димисе, — сказал Лигурис. — Он был убит здесь, в России, десять дней назад. Может быть, вы уже знаете об этом?

— Нет, — покачал я головой. — Мне хотелось бы услышать от вас все с самого начала.

Не понимавший по-английски Вазген поднялся из-за стола и сказал:

— Вот что, Олег. Я вас познакомил, а дальше мне ввязываться нет смысла. Я пока поеду, а вы можете здесь посидеть, поговорить. Пусть первая встреча пройдет в официальной обстановке. А ему, — он кивнул в сторону Константиноса, — я уже сказал, что ты — самый лучший детектив, какой только есть в Питере. Давай не подведи.

Кофе в наших чашках успел остыть, но я сразу забыл об этом, обратившись в слух и сосредоточившись на предстоящем расследовании.

— Я живу в Лондоне, — начал Лигурис, скрестив руки на груди. — У меня небольшое дело. Так, экспорт-импорт… А Димис закончил университет и поехал сюда на стажировку. В Петербургский университет. Он историк по специальности. Вы понимаете, что это означает? Древняя история. — Он вопросительно посмотрел на меня и, поскольку я замешкался с ответом, нетерпеливо принялся объяснять: — Ну, древняя история — это о том, что было много веков назад. Смотрели фильм «Александр Македонский»? Или «Гладиатор»? Это как раз о древней истории…

— Гм, я знаю, что это такое, — тихо заметил я, доставая из кармана пачку сигарет, — я сам закончил исторический факультет. Мы с вашим сыном в этом смысле коллеги.

— А… — произнес грек после неловкой паузы и через секунду повторил: — А… Но мой сын гораздо моложе вас. Ему было двадцать четыре года. Его убили здесь, в этом городе. Десять дней назад.

Через час секретарша Вазгена неслышно вошла и поставила перед нами чашки со свежесваренным кофе. Еще через час мы вышли из кабинета.

Димис Лигурис приехал в Петербургский университет на стажировку пять месяцев назад. До этого в России никогда не бывал. Жил в однокомнатной квартире, которую снимал. Где эта квартира? Возле Таврического сада. Что ж, хороший район: престижный, тихий и отнюдь не дешевый.

Димис регулярно переписывался с отцом по электронной почте. Не слишком часто, но каждую неделю.

Десять дней назад Димис был найден убитым в своей квартире. Как он убит? Очень просто — удар ножом в сонную артерию. Один точный удар. Быстро и безболезненно.

Это не было ограблением. В квартире имелись ценные вещи, а также довольно крупная сумма наличными — больше тысячи евро. Ценные вещи остались на своих местах. Деньги не лежали на видном месте, а были запрятаны в одну из книг, стоявших на полке, но в случае ограбления преступник наверняка перетряхнул бы все книги.

— Я сразу приехал, — сказал Константинос, — и уже побывал в полиции. Ведется расследование, так мне сказали. Но мне хотелось бы, чтобы убийца был найден.

— Вы не доверяете нашей полиции? — спросил я. — Потому что иначе бы вы не обратились ко мне.

Взгляд моего собеседника сделался особенно острым и внимательным.

— Как я могу не доверять полиции? — пожал он плечами. — Конечно, вы сами знаете, что пишут в газетах о вашей полиции. Коррупция, непрофессионализм и так далее… Но это не мое дело, я не могу судить о таких вещах. Меня интересует смерть моего сына. Я хочу, чтобы убийство было раскрыто.

— Знаете, это может оказаться довольно дорого, — предупредил я, — потребуются расходы. Частный детектив вроде меня действительно может добиться результатов гораздо быстрее, чем официальное полицейское расследование. Главным образом потому, что я могу сосредоточиться именно на этой задаче. Сбор информации, поиск свидетелей…

Я помолчал, давая потенциальному клиенту время обдумать мои слова.

— Но частный детектив вынужден платить за все то, что официальный следователь получает даром, по долгу службы. Вы понимаете?

— Сколько вы хотите получить?

Глаза Лигуриса уже в который раз за время нашего разговора внимательно ощупали мое лицо и фигуру. Это естественно: пока я исподволь изучал его, он точно так же изучал меня…

Честно говоря, мне уже хотелось заняться этим расследованием. Ни разу прежде я не сталкивался с таким «чистым» убийством. Как правило, убийство сопровождается ограблением — это почти обязательное условие. Особенно если дело касается иностранца. В сознании бедных слоев населения крепко утвердилась мысль, что все иностранцы непременно богатые.

Может быть, женщина? Убийство из ревности?

Почему бы и нет? Если представить себе его отца до ожогов, то юноша был чертовски хорош собой.

Он соблазнил женщину, и взбешенный муж убил соперника. Красиво? Ну, кому как — однако уж, во всяком случае, интереснее, чем банальщина, связанная с ограблением.

Другой возможный вариант — игры спецслужб. Убитый — иностранец, и кто его знает, кем он являлся на самом деле, на кого работал, чем занимался. Стажер при университете — чем не подходящее прикрытие для секретного агента?

Кто знает, что там могло произойти? Но в этом случае я пролетаю, не нужно мне такого заказа. У спецслужб свои игры, и я в них не играю — у меня другая профессия.

Господин Лигурис спокойно смотрел мне в лицо, следил за реакцией. Наблюдательный человек.

— Десять тысяч вперед, — сказал я. — И еще десять — в конце, когда я найду убийцу. Это то, что причитается мне за работу.

Моя нога под столом непроизвольно дернулась. Нервное это дело — разговоры о деньгах с клиентами. По мне, так уж лучше рисковать жизнью, идя по следу матерого преступника. По крайней мере там все понятно: кто кого… И никаких «непоняток», как выражаются бандиты.

— А накладные расходы — это отдельно, — добавил я. — Могут потребоваться поездки, нужно платить людям за разговорчивость. И предупреждаю: я не смогу представить вам чеки по каждому платежу.

— Это понятно, — совсем мягко сказал Константинос. — Будем играть по вашим правилам. Найдите убийцу моего сына, я вас прошу.

Он смолк, а потом вдруг, не меняя выражения лица, произнес как бы невзначай:

— Вы просто не можете себе представить, как я страдаю…

Да, пожалуй, я не мог себе этого представить. Во всяком случае, до того, как услышал эти слова. За время нашей беседы у меня сложилось впечатление о Лигурисе как о человеке крайне сдержанном, не склонном к эмоциям. Я даже спрашивал себя, на самом ли деле он отец убитого юноши — слишком уж спокойно он держался. Никаких естественных проявлений горя или подавленности. Даже наоборот: в нем сквозили уверенность в себе, твердость и ощущение внутренней силы.

А вот последняя фраза его выдала. Наверное, Константинос произнес ее неожиданно для себя. Просто вырвалось невольно, как часто бывает, когда человек долго сдерживается.

Мы вместе вышли из офиса Вазгена. Стояла ранняя осень, и двор еще не был засыпан опавшими листьями. Пройдет две-три недели, и под ногами зашуршит ковер из желтых листьев. А пока стояли теплые солнечные дни бабьего лета, и легкий ветерок лениво гонял по сухому асфальту несколько листочков.

Лигуриса ждала машина — синий «хёндай-соната» без водителя.

— Вы взяли машину напрокат? — поинтересовался я.

— Лучшее, что мне смогли предложить, — кивнул грек. — Я пробуду в Петербурге еще два дня, потом уеду. Но на визитке есть мой мобильный телефон, который всегда со мной, где бы я ни находился. Вы можете связаться со мной в любое время.

— Завтра, — сказал я, — до завтра я надеюсь составить впечатление об этом деле.




Полковник милиции


— У тебя час времени, — озабоченно сказал Сергей, оставляя меня одного в своем кабинете. — Сиди здесь и никуда не выходи. Даже в туалет. Не дай Бог, увидят…

Он вышел, и я закрыл изнутри дверь.

Передо мной лежала папка с делом об убийстве британского гражданина Димиса Лигуриса. Она не была толстой. Сначала протокол осмотра места происшествия, затем фотографии тела и схема квартиры.

Далее следовало несколько листков с записями показаний соседей по дому и еще двух людей — университетского научного руководителя Димиса и женщины — некоей Зои Некрасовой, сотрудницы Государственного Эрмитажа.

Ага, а при чем тут эта женщина? Как на нее вышли? Ну ладно, потом разберемся.

Последним документом в деле были результаты медицинской экспертизы и вскрытия тела.

Чтобы добраться до этой папки, мне пришлось приложить некоторые усилия. С Сергеем Корзуновым мы вместе начинали службу в районном уголовном розыске много лет назад, и хотя никогда не были друзьями, но все же врагами не сделались. Сейчас Сергей дошел до должности начальника крупного отдела и на мою просьбу поделиться информацией отреагировал спокойно.

— Одно условие, — сказал он, выслушав меня. — Я достану для тебя это дело и дам с ним ознакомиться. Все равно там нет ничего особо секретного. Только та информация, которую ты можешь собрать и сам, только кучу времени потратишь. Но условие все равно есть.

— Какое? — поинтересовался я, уже заранее догадываясь, о чем пойдет речь.

— Тебя наняли найти убийцу? — потирая руки, пояснил Сергей Петрович. — Ну и отлично, ищи. Как сказано: ищите да обрящете. Я тебе помогу, дам информацию. А вот когда найдешь…

— Когда найду, то сразу сообщу тебе, — поспешил заверить я бывшего коллегу. — Не сомневайся. Установлю личность и немедленно передам все тебе — доблестной милиции.

Видимо, в моем голосе невольно прозвучала какая-то ирония, потому что Корзунов сначала скорчил строгую гримасу, а потом комическую.

— Тебе ведь все равно, — укоризненно покачал он головой. — Клиент нанял тебя найти убийцу. Вот ты и найдешь. Ты ведь не обещал лично мстить за убийство? Не собираешься устраивать кровавую вендетту? Ну вот и отличненько!

Он снова потер руки и довольно усмехнулся, как Чеширский кот.

— А мы этого злодея аккуратненько арестуем и показательно посадим. Торжественно, под барабанный бой, можно сказать. И все будет культур-мультур! Англичанин твой останется доволен. Можно будет его даже на суд пригласить.

— Он не англичанин, а грек, — поправил я. — Английский гражданин греческого происхождения.

— Какая разница? — поморщился Сергей. — Не грузи занятого человека. Посиди тут, сейчас я тебе папочку организую, только тихо.

За отпущенный мне час я успел прочитать все и даже обдумать некоторые частности. Частностей было не так много, но они вызывали интерес.

Прежде всего простота избранного способа преступления. Убийца подкараулил Димиса возле его дома и вместе с ним зашел в подъезд. Скорее всего они даже вместе поехали в лифте и вышли на нужном этаже.

Бабушки, сидевшие у подъезда на лавочке, рассказали следователю, что некий мужчина слонялся возле дома до самого появления молодого грека. Бабушки видели, как он вместе с Димисом вошел в подъезд.

Как выглядел этот мужчина?

Темный шатен, среднего роста, бородатый. В роговых очках. В руке портфель — дорогой, кожаный.

Когда Димис подошел к входной двери в дом и стал открывать замок, этот мужчина торопливо пересек тротуар, по которому до того спокойно прогуливался, и встал рядом.

Дверь в доме оборудована домофоном и запирается. Чтобы открыть ее, жильцу требуется несколько секунд. Димис открыл дверь и вошел в подъезд, а следом за ним — незнакомец, явно поджидавший его.

А что может человек сделать в подобной ситуации? Ты открываешь дверь дома, и тут же подходит еще один человек, пусть даже посторонний. Ты что, станешь отталкивать его?

Или скажешь: «Нет, вы тут постойте, а я войду в дом один»?

Вот то-то и оно…

Дальше немного непонятно, но в принципе развитие событий реконструировать можно. Оказавшись вдвоем с жертвой на пустой лестничной площадке, убийца приставил нож к горлу Димиса и заставил того открыть дверь квартиры. Они вошли внутрь, после чего сразу же был нанесен удар — тот самый единственный, смертельный.

Тело Димиса Лигуриса обнаружено лежащим прямо в прихожей, на спине.

Когда обнаружено? Двадцать шестого августа в двадцать часов пятьдесят минут. Хорошо…

Кстати, а кто обнаружил тело? С чего, собственно, начался сыр-бор? Уголовная практика показывает, что зачастую первым тревогу поднимает сам преступник или его сообщник. Чего-то испугавшись или чтобы отвести от себя подозрения. Поэтому в милиции всегда принято особенно внимательно присматриваться к тому, кто первый обнаружил тело.

И кто же это в данном случае?

А, вот все и разъяснилось. Тело обнаружила и вызвала милицию гражданка Некрасова Зоя Юрьевна, тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения, проживающая по адресу…

Стоп! У нее что, имелся ключ от квартиры? Или дверь была открыта? И зачем она в двадцать часов пятьдесят минут явилась в квартиру Димиса Лигуриса? Надо бы познакомиться с Зоей Юрьевной восьмидесятого года рождения.

Впрочем, пойдем дальше и остановимся на моменте убийства.

Судя по всему, дальше в квартиру убийца вообще не пошел. Его не интересовало имущество, ценности и даже деньги жертвы.

А почему? Он спешил? Боялся чего-то?

Отнюдь — потому что, совершив убийство, преступник никуда не убежал, а сделал нечто весьма странное. Он разорвал на убитом рубашку и, обнажив грудь, вырезал прямо на груди посередине некий знак, по виду напоминающий бабочку.

В протоколе, а затем в данных о результатах экспертизы так и было написано: «Знак, напоминающий бабочку».

Дойдя до этого места, я раздраженно крякнул. Знак. Бабочка. Энтомологи, блин!

Конечно, зря я рассердился на бывших коллег. А что они должны были написать? Я и сам был бы в затруднении…

На все про все у убийцы ушло пять минут: бабушки у подъезда назвали примерно такое время. Через пять минут незнакомец спокойно вышел из дома и, помахивая портфелем, удалился.

Все говорило о том, что преступление заранее спланировано и осуществлено после тщательной подготовки. Такие простые и аккуратные убийства всегда требуют серьезного подхода.

Все произошло в середине дня, между пятнадцатью и шестнадцатью часами. В это время Димис обычно и возвращался домой. Кстати, самое «мертвое» время в жилых домах: почти гарантия, что на лестничной площадке не встретятся посторонние. Школьники уже вернулись из школы, а взрослые еще на работе.

— Ну что, управился? — Вернувшийся Сергей встал перед столом, как обычно, потирая руки. — Все понятно?

— А вам тут все понятно? — ответил я вопросом на вопрос.

— Да-а уж, — выпятил нижнюю губу Корзунов и значительно покачал головой. — И не говори. Работал профессионал.

Вот отчасти из-за таких рассуждений я в свое время и ушел из милиции. Скучно стало. Чуть посложнее дело, и все — чины делают важные лица и изрекают: найти трудно, работал профессионал.

Блин! А вы что, любители, что ли?

Конечно, профессионал. Преступность вообще давно уже носит профессиональный характер. Если речь идет не о квартирной драке и не об убийстве из ревности, то почти все остальное совершают профессионалы. Время дилетантов прошло.

Но Сергею Петровичу я ничего этого говорить не стал — обидится. А частный детектив не должен обижать милицию.

— Профессионал, — кивнул я. — Одни приметы чего стоят. Темный шатен, с бородой и в очках.

Сергей сразу меня понял и засмеялся. Подобная внешность свидетельствует о том, что преступник и вправду профессиональный киллер — все его приметы ложные. Точнее, это вообще не приметы. По таким приметам опознавать бесполезно. Парик с каштановыми волосами снимается, накладная борода отклеивается, очки с простыми стеклами выбрасываются. Все: в следующую минуту перед вами гладко выбритый лысоватый блондин без очков. Ни одна бабка не опознает.

— Ладно. — Сергей встал со стула. — Пора, брат, пора.

Я взглянул на часы: действительно, отпущенное мне время истекло. Восемнадцать часов тридцать три минуты.

Моя рука скользнула вниз, к портфелю, который я поставил на пол. Живые глаза Сергея внимательно следили за моими движениями. Достав бутылку виски «Чивас ригал», я немного помедлил, а затем протянул старому товарищу.

Он удовлетворенно моргнул, взял бутылку, отнес ее к сейфу, отпер его и аккуратно поставил мой подарок среди других бутылок с завлекательными этикетками.

— Тут недалеко есть неплохой ресторан, — заметил я, — восточная кухня, стильно оформлено. У тебя ведь уже закончился рабочий день. Как насчет того, чтобы расслабиться?

— Не могу, дружище, — коротко отозвался Корзунов. — Понимаешь, никак не могу. Сегодня обещал жене в гипермаркет съездить. У нас гости послезавтра, дочке семнадцать лет.

Он отвернулся к шкафу и принялся стягивать с себя форменный китель, чтобы переодеться в гражданское.

— Там плов отличный подают, — продолжил я процедуру соблазнения, — с курдючным салом, как положено.

— Мне нельзя, — не оборачиваясь, буркнул Сергей Петрович. — И без того маюсь: язва совсем замучила. Боюсь, до операции дело дойдет. Язва, она знаешь как? Все от нервов, а у нас, сам помнишь, какие стрессы.

— И танец живота исполняют, — не отставал я. — Девушка красивая: живот огромный, талия тонкая — загляденье.

— Больна триппером, — отрезал Сергей, застегивая спортивную куртку, — проверено. — Он обернулся: — Ну что, готов? Тогда поехали. Могу до метро подбросить.

— На своей.

— Ну и хорошо, а то я спешу. К жене лучше не опаздывать — загрызет. Знаешь что? — улыбнулся Сергей Петрович. — Ты убийцу найди, пожалуйста, а? Мы с тобой тогда в кафе-мороженое сходим. Обещаю. Договорились?




Девушка из Эрмитажа


Девушка оказалась потрясающе красивой, я даже не ожидал.

«Полный отпад, — сказал внутренний голос, едва я увидел Зою Некрасову. — Будь внимателен. Возможна потеря бдительности».

Как у большинства людей, так или иначе связанных с криминалом, у меня в голове имеется некий «бортовой компьютер», который сигнализирует об опасности. Благодаря ему я с годами приобрел некоторую «деревянность» в отношениях с представительницами прекрасного пола. Тоже своего рода профессиональная черта. Потому что сколько раз приходилось убеждаться в той горькой истине, что под внешностью умопомрачительной красотки может скрываться «совершеннейший крокодил». Или набитая дура, что немногим лучше…

Зоя была натуральной блондинкой с длинными волосами, забранными сзади в небрежный пучок. Мы встретились в кафе возле Эрмитажа. Я пришел пораньше и, сидя за столиком, имел возможность рассмотреть фигуру девушки, пока она шла ко мне через зал.

Черный джемпер до горла и черная короткая юбка, открывающая обтянутые черными колготками стройные ноги. Одно серебряное колечко на правой руке, никакой косметики.

Нет, с такой внешностью не надо работать в Эрмитаже — это разбазаривание того, что досталось от природы. Имея такую фигуру, такие волосы и такое лицо, можно зарабатывать деньги, разгуливая по подиуму под вспышки фотоаппаратов. И это будет справедливо…

Она подошла и села напротив меня, закинув ногу на ногу. Серо-голубые глаза буравили меня так сильно, что могли прожечь дырку.

— Слава Богу, — сказала она, видимо, удовлетворившись разглядыванием моей скромной персоны. — В этом чудовище проявилось что-то человеческое, если он все-таки нанял вас. Я думала, что смерть сына не произведет на него никакого впечатления.

Голос у Зои был грудной, очень сексуальный, как звуки саксофона.

— Вы имеете в виду отца господина Лигуриса? — спросил я. — Вы с ним знакомы?

— К счастью, нет, — покачала она головой.

— Тогда почему вы о нем так говорите?

По правде сказать, после вчерашней встречи с Константиносом у меня не осталось о нем впечатления как о чудовище. Несколько замкнутый, зажатый человек, и все…

— Димис его не любил, — пожала плечами Зоя. — У них были плохие отношения. Впрочем, какое это имеет значение теперь? Вас пригласили найти убийцу, и я очень рада этому.

— В каких отношениях вы были с убитым? — спросил я, когда всклокоченная официантка принесла нам кофе и удалилась, виляя полными бедрами.

Девушка оценивающе посмотрела на меня и сунула в рот сигарету.

— Мы были любовниками.

Может быть, она думала смутить меня такой откровенностью? В таком случае она ошиблась: чтобы шокировать человека, много лет прослужившего в питерской милиции, а затем много лет — частным детективом, нужно проявить фантазию и отчебучить что-нибудь действительно оригинальное…

— И давно? — спросил я, поднеся зажигалку к сигарете Зои.

— Что — давно? — не поняла она.

— Ну, давно вы стали любовниками?

— В тот день, когда Димис приехал в Петербург. И были вместе до дня его смерти.

— Его убийства, — поправил я. — У вас был ключ от его квартиры?

— Конечно, — криво усмехнулась Зоя. — А как вы думали? Ведь я приходила к нему каждый вечер.

Двадцать шестого августа Зоя пришла к Димису в обычное время — около девяти. Она делала так каждый вечер. После работы шла из Эрмитажа домой, а затем к любовнику.

— Это было ужасно, — просто сказала она, дойдя в своем рассказе до страшного момента, — он лежал на спине в луже крови. Вы представить себе не можете…

— Почему же? — мягко возразил я. — Очень даже могу себе представить. Десятки раз видел… Вот скажите мне лучше: что означает бабочка?

— Какая бабочка? — изумленно взглянула на меня девушка.

— Изображение, которое убийца вырезал на груди у Димиса, — пояснил я. — Вы ведь видели это изображение? Оно сделано тем же ножом, которым ваш друг был убит.

В глазах Зои вдруг появилось какое-то зачарованное, испуганное выражение.

— Это не бабочка, — медленно пробормотала она, покачав головой. — Вы что, не поняли? Это же минойский топорик.

— Минойский топорик? — Я чуть было не подпрыгнул на стуле. Что-что, а уж это было последним, что могло прийти мне в голову. До этого момента я собирался сделать запрос соответствующим специалистам по символике, принятой у преступников.

В разных странах у разных категорий преступников бывают символы, которые они иногда оставляют на месте своих злодеяний. Этакая криминальная бравада. В советском детективе «Место встречи изменить нельзя» бандиты рисовали углем на стене черную кошку. Итальянская мафия, казня предателей, засовывает трупу в рот камень.

Мне казалось, что вырезанная на груди убитого бабочка может указывать на принадлежность преступника к какой-нибудь конкретной банде или этнической группировке. Мало ли…

— Ну да, — пояснила Зоя, — что тут непонятного? Посередине — древко, а с двух сторон — по лезвию. Символ минойской цивилизации. Вы что, в школе не проходили?

Почему в школе? Я и в университете проходил, забыл только. Давно это было. Минойская цивилизация — первый курс исторического факультета. Да, помнится, там присутствовали какие-то топорики…

— Он что, занимался минойской культурой? — спросил я. — Ваш друг был специалистом по минойской истории?

Зоя кивнула и добавила:

— Он как раз писал диссертацию по Кносскому дворцу.

Я даже слегка опешил от неожиданности. Дело приобретало совершенно непредсказуемый оборот. Такого я не предвидел.

Убийство совершено на профессиональной почве?

Но это большая редкость. К тому же убийца был явно нанятый. Неужели в научном мире возможно, чтобы какой-либо ученый нанял киллера для убийства другого ученого?

Наверное, теоретически такое возможно. Есть области науки, где идет жестокая борьба за первенство, где конкуренция обострена. Но это в тех областях, где научные открытия сулят быстрые и огромные прибыли. Космические дела, фармацевтика…

Но древняя история? Абсурд!

Мне, как историку по специальности, понятно, как трепетно относятся некоторые мои несостоявшиеся коллеги к своим научным изысканиям. Да, это бывает очень интересно. Но все же, все же…

Все же, как ни крути, но из-за обуглившихся раскопанных черепков и древних каракулей никто не станет нанимать дорогого профессионального киллера!

Или мы имеем дело с сумасшедшим?

Сумасшедший историк! Маньяк, спятивший на почве минойской цивилизации. Хорошенькое дело!

Чтобы скрыть свое потрясение, я снова обратился к сидевшей передо мной девушке. Как-никак она была человеком, который обнаружил труп.

— А как вы познакомились? — спросил я. — При каких обстоятельствах?

— В университете, — улыбнулась Зоя. — Димис приехал туда сразу из аэропорта, а я пишу диссертацию на той же самой кафедре. У профессора Гимпельсона.

Саула Ароновича Гимпельсона я помнил по собственным студенческим годам. Он читал у нас древнюю историю, которой я никогда по-настоящему не интересовался. Как давно это было!

— Кстати, я сразу же помогла Димису с квартирой, — сказала Зоя. — Гимпельсон знал, что к нему должен приехать стажер из Англии, и спрашивал всех знакомых, нет ли у кого на примете квартиры для аренды на год. А у меня как раз такая квартира была. Вот в первый же день я и повезла Димиса на эту квартиру.

Она на мгновение умолкла, а потом, словно решившись, вскинула на меня глаза и закончила:

— Там мы сразу стали любовниками.

— Сразу? — усмехнувшись, уточнил я.

Но Зоя не отвела взгляда и не смутилась.

— Сразу, — повторила она. — Он оказался великолепным любовником, как я и предполагала.

Мне надоела эта бравада. Я понял, что девушку пора остановить, не то ее откровения могут увести нас слишком далеко от темы разговора.

— Слушайте, — раздраженно сказал я, — а зачем вы мне все это говорите?

Ага, удалось все-таки ее смутить — щеки заметно порозовели, а взгляд сделался чуть растерянным.

— Я думала, что вас, как сыщика, интересуют подробности, — пробормотала она, безуспешно пытаясь вернуть себе уверенность.

Я решил закрепиться на позиции.

— Совсем не все подробности, — резко заявил я. — Меня интересуют подробности, относящиеся к делу, которое я расследую, а не подробности вашей сексуальной жизни.

Наверное, с девушками все-таки так нельзя. Конечно, Зоя была сама виновата, нарвалась, но и я оказался излишне груб — после моей отповеди она вдруг расплакалась.

Сначала задрожали губы, с каждым мгновением все сильнее. Потом рот скривился, а в уголках глаз скопилась влага. За первыми капельками хлынул поток — девушка закрыла лицо руками и затряслась. С соседнего столика на меня осуждающе посмотрела пожилая пара. Мерзкий гнус довел барышню до слез!

— Я не собиралась, — сквозь слезы выдавила она, не отнимая рук от лица, — просто мне очень страшно. Думаете, легко теперь вот так жить?

Лица Зои я не видел — только руки и трясущиеся от плача плечи.

— Как жить? — переспросил я. — Что вы имеете в виду?

— Все случилось так неожиданно, — простонала она, — я не ожидала, что его убьют! Я пришла и вдруг увидела… Эта кровь, там была целая лужа…

Нет, так дальше не могло продолжаться. Рыдающая красивая девушка громко оповещает все кафе о пролитой крови и убийствах. Так можно и в милицию угодить.

— Слушайте, — я решительно встал и дотронулся до Зоиной руки, — давайте прогуляемся. На воздухе вы успокоитесь, и мы нормально поговорим. И прекратите плакать.

На улице она быстро пришла в себя. Покой Лебяжьей канавки действует умиротворяюще, в особенности осенью, когда вокруг не снуют толпы туристов.

Зоя оперлась на мою руку, словно ища поддержки и утешения, и мы медленно двинулись в сторону Невы.

— Вот вы только что сказали, — начал я, — что не ожидали убийства. Верно? Скажите, а сам Димис ожидал чего-нибудь в этом роде? Он вам не говорил, что кого-нибудь опасается?

В этот момент я отчетливо ощутил, как дрогнула ее рука, лежавшая на моей. Чуть отстранившись, Зоя искоса взглянула на меня.

— Откуда вы знаете? — подозрительно спросила она. — Я как раз все время об этом думаю. И сейчас, и сразу после того, как увидела Димиса… Как вы догадались?

Мне осталось только пожать плечами и загадочно промолчать. На самом деле ни о чем я не догадывался, а задал самый традиционный вопрос, который положено задавать друзьям и родственникам убитых людей. Даже странно, что Зое его еще не задали в милиции — о чем они только думают?..

Но развеивать внезапно возникший ореол провидца не стал. Все к лучшему. Пусть девушка думает, что я ясновидящий — это на пользу делу.

— Кого боялся Димис? — спросил я. — От кого он ожидал нападения?

— Он не говорил, — потерянно пробормотала Зоя.

Она шла рядом со мной, опустошенная, с поникшими плечами. Теперь в этой испуганной и растерянной женщине было бы не узнать ту самоуверенную до наглости юную красотку, которая пришла на встречу со мной десять минут назад. Как будто она заранее готовилась к нашему разговору, накручивала, придумывала для самозащиты имидж нахалки и хулиганки. А потом из нее разом вышел весь воздух, как из резиновой игрушки, и она обмякла.

— Димис всего боялся, — ответила Зоя, — можно сказать, что и собственной тени. Мне это казалось смешным, я даже подтрунивала над ним. И вот… — Она прерывисто вздохнула. — Он оказался прав.

— Он не говорил, кого именно он боялся?

— Нет, — покачала головой девушка. — Да я и не расспрашивала. Мне этот страх казался просто шизофреническим.

— Может быть, у него были враги в науке? — допытывался я, не оставляя надежду на внезапное озарение. — Конкуренты? Ведь, судя по вырезанному у него на груди минойскому топорику, убийство было совершено именно на почве его научных изысканий.

— Я не знаю, — прошептала Зоя, ежась как от холода, хотя день был теплым и даже солнце, висевшее над набережной Невы, еще пригревало. — Но мне очень страшно. Очень.




Тайна профессора


— Строго говоря, о минойцах мы не знаем практически ничего, — заявил профессор Гимпельсон, крутя в руке низкий и широкий бокал, на донышке которого плескался коньяк. — Этот народ — одна из признанных загадок древней истории.

Саула Ароновича я разыскал по телефону, и он, едва услышав, что я расследую убийство его стажера, без колебаний пригласил меня к себе.

Считается, что профессора и вообще люди науки влачат почти нищенское существование.

Судя по дому, к которому я вечером подрулил на своем стареньком «рено», это не всегда так.

Мы вообще живем в обществе «лейбловой» культуры. Каждому предмету, каждому явлению соответствует кем-то придуманный и тщательно лелеемый лейбл — этикетка. Актриса — красивая, милиционер — продажный, а профессор — нищий.

На самом деле каждый из нас может легко вспомнить собственных знакомых: уродливую актрису, честнейшего милиционера и необъяснимо богатого профессора…

Домик Саула Ароновича находился в пригороде и был хоть и небольшим, но каменным и двухэтажным, а припаркованная во дворе «вольво-круз-кантри» отметала последние сомнения в платежеспособности хозяина.

Когда профессор Гимпельсон встретил меня на пороге своего дома, он был голым.

Ну, не совсем до конца голым, потому что плавки на нем имелись, однако в остальном…

За прошедшие сутки погода резко изменилась: питерский сентябрь властно вступил в свои права. Температура упала до десяти градусов, пошел нескончаемый ледяной дождь. Согласитесь, в такой обстановке встретить на пороге дома человека в одних плавках несколько неожиданно.

— Проходите, Олег, — радушно произнес профессор, посторонившись и запирая за мной дверь. — Как испортилась погода, а? Раздевайтесь.

Он вгляделся в мое лицо и улыбнулся.

— А, я вас узнал! Когда вы сказали по телефону, что когда-то учились у меня, я не смог вас сразу вспомнить. А теперь узнаю. Кажется, вы недолюбливали древнюю историю? Что я вам поставил на экзамене?

— «Четыре».

— А, ну да, — заулыбался Саул Аронович еще шире прежнего. — Значит, вы оказались полной дубиной. Четверки я обычно ставлю именно таким. Потому что умница получает «пять», а тоже умница, но с плохой подготовкой — «три», чтобы потом пересдал на «пять». А «четверку» я ставлю тем, кого не желаю больше видеть. Чтоб отвязались.

— Логично, — кивнул я, и в этот момент из открытой двери сбоку появилась стройная девушка лет двадцати двух в купальнике.

Дочь? Племянница? И почему оба вечером в купальных костюмах?

Когда я много лет назад учился в университете, Саул Аронович был уже немолод, и сейчас ему уж точно не могло быть меньше шестидесяти пяти лет. Это по крайней мере, а глядя на него трезвым взором — все семьдесят.

— Аня, — протянула мне руку девушка в купальнике. — А вы учились у Семы?

— У кого? — опешил я, в первую минуту не поняв, кого имеет в виду моя новая знакомая.

— У Семы, — проворковала барышня, прижавшись к поросшей густыми волосами впалой груди Саула Ароновича и глядя на меня лукавыми бусинками глаз. — Это я его так называю.

— Моя жена, — представил девушку профессор, обняв за голые плечи. — Проходите в гостиную. Может быть, вы тоже разденетесь заодно с нами?

Очень любезное приглашение, но я отказался. Нет уж, тем более что вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Как-то не привык, знаете ли, раздеваться догола, придя в гости к малознакомым людям…

В гостиной горел камин, а пол был застлан огромным ковром в стиле модерн с геометрическим рисунком. Преобладали разноцветные квадраты, расположенные по принципу домино, что почему-то сразу вызвало у меня ассоциации с азартной игрой. Может быть, этот ковер и призван сразу же сообщать гостю, что ему будет предложена какая-нибудь игра?

Мне указали на низкое кресло возле камина, а сами хозяева уселись прямо на ковре рядом с пламенем. Аня положила голову на костлявые колени Саула Ароновича.

— Наливайте себе сами, — предложил профессор, указав на столик поблизости от меня с картинно расставленными на нем бутылками — тут были виски, коньяк и ликер, а также большая бутыль «Бога Аквы» для разбавления. — Несчастный Димис, — сказал Саул Аронович, отпив маленький глоток из своего бокала. — Вы пришли рассказать нам подробности?

— Отнюдь, — покачал я отрицательно головой. — Подробности вам могут рассказать в милиции, если захотите. Да и нет никаких подробностей, честно говоря. А что касается меня, то я пришел для того, чтобы выслушать небольшую лекцию. Дело в том, что во время учебы я не был слишком силен в древней истории, а теперь жизнь заставляет наверстывать упущенное. Меня интересуют минойцы, как это ни странно.

Я рассказал о знаке, вырезанном на груди у несчастного грека. Профессор кивнул.

— Да, — подтвердил он. — Это минойский топорик, без всяких сомнений. Тем более что бедняга Димис как раз занимался исследованиями минойской цивилизации. Весьма странно занимался, я бы сказал, но это уж другой вопрос.

— Почему другой? — удивился я. — Это именно тот вопрос, с которым я пришел к вам. Димиса Лигуриса убили явно в какой-то связи с его научными изысканиями, и я хотел бы выяснить, в чем именно они заключались. Грубо говоря, в чем тут фишка. Вот вы, например, занимаетесь древней историей, и вас никто не убивает. Наверное, Димис занимался ею как-то иначе?

— Он вообще ею не занимался, — пожал плечами голый профессор. — Если уж быть совершенно откровенным, Димис вел себя как настоящий шарлатан, а не как ученый.

— Что вы имеете в виду? — удивился я. Это утверждение шокировало меня больше, чем встреча с двумя голыми людьми.

— Строго говоря, — начал профессор, — о минойской цивилизации мы знаем только то, что она была. Ее родина и центр — остров Крит в ста километрах от материковой Греции. Именно на Крите и прилегающих островах и существовала древняя культура минойцев. Это было ужасно давно, в доисторический период. Вы помните, что такое доисторический период?

— Конечно, — я энергично кивнул, воскрешая в памяти давно ставшие ненужными сведения, — доисторический период — это эпоха, когда еще не было письменности и потому мы не имеем о ней никаких документальных свидетельств.

— Именно, — усмехнулся Саул Аронович. — Что-то вы запомнили. Минойская цивилизация погибла в четырнадцатом веке до нашей эры. Представляете, как давно это было? Чтобы вы лучше поняли, я скажу, что события, о которых рассказывается в гомеровских «Илиаде» и «Одиссее», — это примерно двенадцатый век до нашей эры, то есть на двести лет ближе к нам, чем последние дни минойцев.

Современному человеку зачастую кажется, что древний мир и древняя история — это что-то общее, единое. Кажется, что египетские фараоны с их гробницами, Гомер и Римская империя существовали хоть и давно, но примерно в одно время. Если изучать историю по американским блокбастерам, то создается именно такое впечатление.

На самом же деле древняя история растянулась на множество столетий. Например, Гомер жил примерно в пятом веке до нашей эры, а сочинял свои «Илиаду» и «Одиссею» о событиях совсем не своего времени, а весьма отдаленных. В пятом веке до нашей эры Гомер рассказывал о том, что происходило в двенадцатом веке, то есть за семьсот лет до его жизни. Это как если бы сейчас кто-то стал писать о монголо-татарском нашествии…

Что же касается минойцев, то этот народ жил еще раньше событий Троянской войны. Период существования минойцев — с двадцатого по четырнадцатый век до нашей эры. А потом они исчезли.

— Совсем? — изумился я. — Разве так может быть? Целый народ вдруг взял да и исчез с лица земли. И не осталось никаких следов?

Гимпельсон скептически усмехнулся и развел руками.

— Да нет, отчего же, — сказал он. — Следов осталось довольно много. Минойская цивилизация была обширной и по тем временам весьма высокоразвитой. Минойцы выращивали хлеб, делали вино, вели бурную морскую торговлю по всему Средиземноморью. Корабли минойцев ходили в Финикию, в Малую Азию, в Египет. Можно сказать, что минойцы — одна из великих культур древности, один из великих народов. Они жили на Крите, и на этом острове было по меньшей мере семь минойских царств. Семь городов-государств, из которых, вероятно, самым могущественным был Кносс.

— Кносс? — переспросил я, начиная что-то воскрешать в памяти и невольно удивляясь тому, в какие древние дебри завело меня расследование. Прав был Вазген, когда интуитивно понял, что это дело нужно отдать мне. Если расследовать убийство молодого грека в Петербурге можно, лишь узнав о Кносском дворце, то дело это под силу далеко не всякому шустрому детективу.

— Ну да, — кивнул профессор. — Кносский дворец — самый крупный на Крите. Дворец — не совсем точное слово для определения того, что это было. Обилие разнообразных построек, собранных воедино. Постройки самого различного назначения: там были дворец царя, дома жрецов, святилища богов, мастерские и дома ремесленников, склады и так далее. Дворец — это город.

Например, Кносс, или, как называют его современные греки, Кноссос, сами минойцы дворцом скорее всего не считали и не называли. Это был город, столица Кносского царства. Конечно, там жил царь, но, кроме того, там протекала вся хозяйственная и религиозная жизнь.

— И вы говорите, что от всего этого ничего не осталось? — еще раз уточнил я. — А как же быть с археологическими раскопками? Должно было остаться множество артефактов — черепки, орудия труда…

— Черепки! — фыркнул Саул Аронович. — Там сохранилось довольно много, а не только черепки. Вы помните историю археологии? Кстати, а почему вы ничего не пьете?

Я замешкался с ответом на его внезапный вопрос. Действительно, а почему я не пью?

Наверное, меня сковало оцепенение: слишком уж непривычным делом я сейчас занимался. Сидеть в комнате в компании двух голых людей, один из которых — поросший седыми волосами старик с жилистыми ногами и дряблым животом, а другая — юная особа с прозрачной белой кожей и томными глазами, да еще слушать при этом чинный рассказ о давно исчезнувшей цивилизации…

Видимо, и правда надо выпить, а то можно рехнуться. Может быть, выпив, я начну адекватнее воспринимать ситуацию.

— Душенька, поухаживай за нашим гостем, — сказал Саул Аронович, подтолкнув локтем прижавшуюся к нему девушку. — Налей Олегу чего-нибудь, а то он стесняется.

Откровенно заскучавшая было Аня вскочила и забегала вокруг меня, сверкая белизной юного тела. Во время нашей беседы с Гимпельсоном она томилась: заводила глаза к потолку, вздыхала, принимала различные позы, крутилась, как кошечка, возле старого мужа-профессора.

Скосив глаза на Аню, я в который уже раз поймал себя на том, что не могу поверить, что эта двадцатилетняя девушка — жена старого Саула Ароновича. Внучка — да. Может быть, с большой натяжкой — дочка. Но жена? Да он старше ее лет на пятьдесят!

В то же время сомневаться в их сексуальных отношениях не приходилось. Можно даже сказать, что оба не скрывали этого, а демонстрировали со всей возможной откровенностью. Чего стоит одно их появление передо мной в голом виде. Надо полагать, они всегда ходят так по дому — голышом. Н-да, как только не сходят с ума люди…

— Вам положить лед? — осведомилась Аня. Она склонилась надо мной с бокалом и намеренно прижалась ляжкой к моей руке, лежавшей на подлокотнике кресла. Получив согласие, она убежала на кухню, а вернувшись, снова уселась возле мужа.

Свежее тело девушки с молочно-белой кожей контрастировало со старческим костлявым телом Саула Ароновича. Как ни тренируйся, а в семьдесят лет профессор явно не выглядел атлетом: обвисшая кожа на боках, вздувшиеся вены. Ох, не стоило бы профессору Гимпельсону таскаться по дому в одних плавках…

На протяжении всего девятнадцатого века считалось, что древнегреческие мифы и соответственно построенные на них произведения Гомера — не более чем выдумка поэтов, из которых слепой сказитель был главным. Ученые, да и просто любители античной культуры, дружно сходились на том, что не было никакой Трои и Троянской войны, а есть только прекрасные поэтические легенды.

Первым человеком, задумавшим доказать обратное, оказался Генрих Шлиман, которому по праву может принадлежать высокое звание отца-основателя археологии.

Петербургский купец немецкого происхождения потратил годы своей жизни и все состояние на то, чтобы доказать себе самому и всему миру, что Троя, она же Илион, существовала. Он раскопал Трою в Малой Азии на том самом месте, где она и должна была находиться, по словам Гомера.

Именно это открытие и положило начало современной археологии.

Правда, с самим Шлиманом судьба сыграла довольно злую шутку. Уже на склоне дней его дьявольская интуиция вдруг подсказала новую идею: имеет смысл копать на острове Крит, в пустом и безлюдном месте.

К тому времени Шлиман уже был прославленным человеком — открывателем легендарной Трои.

Почему ему пришло в голову начать раскопки именно на Крите? Что подсказало ему именно это место?

Этого никто не знает, и сам Шлиман не знал тоже. Но он вдруг поехал туда и, будто по странному наитию, купил большой участок земли в нескольких километрах от главного города острова — Ираклиона.

Покупка состоялась, можно было начинать раскопки. Казалось, сама рука Провидения привела петербургского немца на это место. И тут вдруг что-то случилось: неведомое, необъяснимое. Будто на Шлимана нашло мгновенное помрачение.

Согласно договору купли-продажи, на участке должна была расти тысяча кустов винограда. Но Шлиман ни с того ни с сего решил пересчитать кусты и обнаружил только девятьсот. Гневу его не было предела…

Зачем он взялся считать эти несчастные кусты? Для чего? Никогда Шлиман не был виноградарем и не собирался им становиться. Виноград был последним, что интересовало его в жизни.

И вдруг — на тебе!

Делу о недобросовестной продаже был дан ход. Договор расторгли по суду, и Шлиман уехал с Крита. Уехал ни с чем, но, видимо, весьма довольный, что не стал жертвой обмана с этими несчастными кустами.

Это он, Шлиман! Он, который не пожалел всех своих денег ради поисков Трои и добился успеха! Ничего не пожалел, а потом из-за сотни паршивых кустов отказался от земли, куда привел его перст судьбы.

Нет, положительно греческие боги за что-то разгневались на Шлимана! Рассердились и лишили его рассудка. Видимо, древние божества решили, что с одного археолога достаточно и одного великого открытия. Хватит Шлиману и Трои!

Через несколько лет, движимый таким же перстом Провидения, на остров прибыл сэр Артур Эванс — и тотчас прямиком направился на тот самый участок земли. Вероятно, античные боги на сей раз выбрали его.

Почему не Шлиман? Почему Эванс?

А вот так, просто. Кто знает, о чем думают древние боги?

Британский историк и искусствовед Артур Эванс взялся за раскопки, и вскоре нанятые им ленивые греческие землекопы уже сняли пласты выжженной солнцем земли — и после полутора тысяч лет мрака на свет явился Кносский дворец.

— Но Кносс — это вам не Троя, — сказал Саул Аронович, покрутив лысой головой из стороны в сторону. — О Трое и троянцах мы знаем довольно много. А вот о Кноссе, как и вообще о народе минойцев, мы не знаем практически ничего. Этот народ канул в вечность, в небытие. Да, остались предметы их культуры, быта — развалины дворцов-городов, керамика, настенные росписи с различными изображениями. Но мы не знаем самого главного: на каком языке они говорили? Мы не можем прочитать их письмена, а значит, ничего о них не знаем. Каков был их уклад жизни? Каким богам они поклонялись? Как поклонялись? О чем думали?

— Кисик, а разве это важно? — вдруг, окончательно ошалев от скуки, решила вмешаться в разговор Аня. Она приподняла голову и игриво пощекотала кончиками пальцев дряблые складки на животе мужа. — Кому это нужно, Кисик, знать, что там думали эти древние люди, а?

— Важно, — усмехнулся Гимпельсон; он нисколько не разозлился, напротив, в ответ с нежностью пощекотал Аню за ушком. — Очень даже важно. Просто в твоей безмозглой головке это не укладывается.

— Но мне скучно, о чем вы тут говорите, — капризно протянула девушка, выгнув тонкую спину и принимая новую соблазнительную позу.

— А ты не слушай, — посоветовал профессор. — Молчи и думай о сексе. Это гораздо веселее и тебе подходит.

Глядя на расположившуюся на ковре голую парочку, я подумал: вот была бы отличная картина в стиле Сальвадора Дали — он любил совмещать несовместимое и сочетать несочетаемое. Зрелище поросшего седыми волосами старика рядом с юной красоткой ему бы понравилось…

— Понимаете, — продолжил профессор, задумчиво глядя на языки пламени, плясавшие в камине, — минойцы — очень таинственный народ. Эта загадка терзает многих ученых. Уж очень мало мы о них знаем. Я бы сказал, подозрительно мало.

— Подозрительно? — встрепенулся я. — А что вы имеете в виду?

Заметив мое напряжение, Саул Аронович улыбнулся.

— Ага, в вас заговорила профессиональная бдительность! — обрадовался он. — Я имел в виду подозрительно в философском смысле, а не в криминальном. Жил веками целый народ. Высокоразвитый народ, заметьте. С языком, религией, традициями. А потом вдруг взял и бесследно исчез. Как не бывало. И мы ничего о нем не знаем. Вот я и спрашиваю вас: это подозрительно? Подозрительно!

— А куда они пропали? — спросил я. — Должно же быть какое-то объяснение? Вот про мамонтов известно, например, что их убила солнечная радиация после того, как какой-то метеорит пробил дыру в земном озоновом слое. А динозавры погибли от холода во время ледникового периода. Простудились и умерли. Должно быть такое же объяснение и про минойцев.

Профессор засмеялся.

— Такое есть, — радостно объявил он, — мы знаем это объяснение. Оно звучит вполне логично и убедительно для школьников и студентов вроде вас, которых все это не интересует.

В четырнадцатом веке до нашей эры с севера на территорию нынешней Греции хлынули ахейские племена. Появились они неведомо откуда и быстро завоевали всю страну. Затем дикие ахейцы переплыли пролив и вторглись на Крит. Ахейцы разбили минойцев, разрушили их города-дворцы и уничтожили минойскую цивилизацию. Вот вам хорошее объяснение. Чем плохо?

Профессор умолк, глядя на огонь, а потом добавил:

— Я вам даже больше скажу: именно так все и было на самом деле. Письменные источники, а также найденные в результате раскопок артефакты все это объективно подтверждают. Завоевав Грецию и Крит, дикие ахейцы постепенно стали культурными и превратились в древних греков, которых мы хорошо знаем. Сделались основателями современной европейской цивилизации.

— Чем же плоха теория? — поинтересовался я. — Что вас в ней не устраивает?

— В теории? — хмыкнул Саул Аронович. — Меня в ней устраивает все, кроме того, что она не объясняет исчезновения минойцев. Ну, пришли ахейцы — будущие древние греки. Победили, разрушили дворцы и так далее. А куда девались сами минойцы со своей культурой, религией и языком? Все это же не могло пропасть бесследно! Так не бывает! Куда все это девалось? А, я вас спрашиваю!

Раздраженно фыркая, Гимпельсон поднялся на ноги и принялся подбрасывать поленья в успевшее ослабнуть пламя. Потом поворошил кочергой и, подойдя к столику, налил себе еще коньяка.

— Я — сын еврейского народа, — веско сказал профессор. — Одного из древнейших народов, сохранившихся на земле. Римляне разрушили наш храм в Иерусалиме. Они изгнали нас из Израиля и принудили рассеяться по всему миру. После этого христиане из века в век соревновались в том, кто сильнее станет давить нас и уничтожать. И что же? Мы исчезли? Мы пропали куда-то? Или мы провалились сквозь землю? Нет! А вот минойцы провалились! И я спрашиваю: куда?

Последние слова профессор почти что выкрикнул, и я вдруг заметил, какие безумные сделались у него глаза: зрачки расширились так сильно, что белков почти не стало видно, и от этого взгляд приобрел зловещий блеск.

Полно, да в себе ли он? Что вообще происходит?

Саул Аронович стоял передо мной, и я волей-неволей вынужден был смотреть на него. В голом виде старик производил жалкое и отталкивающее впечатление. Тонкие кривые ноги со вздувшимися склеротическими венами, впалая тщедушная грудь — старый цыпленок… И как только молодая красивая девушка согласилась стать женой этого старика?

Я перевел взгляд на Аню, лежавшую на ковре, и она показалась мне необычайно привлекательной и желанной. Как это раньше я не замечал ее сексапильность? Да она ведь просто королева любви!

Наши взгляды встретились, и она улыбнулась. Потом посмотрела на мужа и улыбнулась снова — томно и мечтательно. Потом плавно перекатилась на спину и раскинулась, как нимфа. Белое тело на черно-красном ковре…

Засмотревшись на Аню, я на короткое время отключился, вырубился из действительности. Когда мое сознание включилось вновь, я услышал, что Саул Аронович продолжает свою речь. При этом он был сильно возбужден — глаза горели, а в уголках рта пузырилась слюна.

— Мне страшно! — кричал он, вращая черными глазами без белков. — Понимаете? Страшно! Что, если минойцы на самом деле никуда не исчезли? Что, если они скрылись где-то и вынашивают свои замыслы?

Слова профессора показались мне смешными. И вообще — к чему весь этот нелепый разговор? Глупость какая-то…

— А почему вас так пугают минойцы? — заулыбался я, внезапно с удивлением ощутив, как путаются мысли и как трудно строить даже простые фразы. — Что в них такого страшного?

— Страшного? — переспросил Гимпельсон, для убедительности выбросив вперед обе руки и крутя пальцами перед моим лицом. — А вы можете себе представить, что это за народ — минойцы? Нас отделяет от них такая толща веков, что мы даже представить себе не можем их психологии. Это же как инопланетяне! Калигула и Атилла по сравнению с ними — просто наши современники. Парни с соседнего двора!

Саул Аронович на мгновение остановился, словно зачарованный собственными словами. Потом сглотнул слюну и, обведя гостиную невидящим взглядом, заговорил снова.

— Чаще всего, — сказал он, — нашему пониманию недоступны психология, мотивировка поведения древних греков и римлян. Нам непонятен ход их мыслей, нам абсолютно чужда их система ценностей. Перечитайте внимательно греческие мифы или почитайте о быте и нравах древних римлян — это же совершенно чудовищно для нас!

А теперь представьте себе, что минойцы, о которых мы сейчас говорим, отстоят от нас в два раза дальше. В два раза! Это существа иного мира!

— Но они же давно мертвы, — с блаженной улыбкой заметил я, потягиваясь в кресле и окончательно теряя контроль над собой. — О чем же беспокоиться, профессор? Жизнь так прекрасна.

Аня снова заулыбалась мне и потерлась щекой о ворс ковра. Я подмигнул ей: мне в тот момент показалось, что это будет более чем уместно.

Как ни удивительно, но резкое изменение моего состояния не показалось мне странным. Я совершенно забыл о цели своего визита. Забыл и о том, что нахожусь в чужом доме среди незнакомых мне людей.

Нет, я не забыл, кто я такой, помнил свое имя и род занятий. Однако эти мысли казались мне скучными и не стоящими внимания. Аня становилась для меня все интереснее и интереснее…

— Кажется, ты перестаралась, — послышался голос Саула Ароновича, — с собой и с нашим гостем. Мне нужно спешить, чтобы дойти до вашей кондиции.

С этими словами профессор пошел на кухню. Мне показалось, что он парит в десяти сантиметрах над полом и плавно движется по воздуху. Я счел это довольно любопытным, но не стоящим серьезного внимания. Вот Аня…

Поднявшись с ковра, она приблизилась ко мне, и ее лицо оказалось совсем близко.

— Ну что ты тут застыл в этом противном кресле? — жарко дыша на меня, сказала Аня. — И сидишь все время одетым. Здесь тепло, раздевайся — и пойдем.

— Куда? — спросил я, глупо засмеявшись и целуя ее в горячее плечо.

— Я помогу тебе, — прошептала девушка, стягивая с меня кожаную куртку и теребя воротник рубашки. Почему-то от этого движения груди ее выскочили из оказавшегося расстегнутым бюстгальтера, и в следующее мгновение я, мыча как теленок, впился губами в бледно-розовый сосок. — Пойдем, не здесь, — капризно забормотала она. — Не хочу в кресле, пойдем на ковер.

Двигаясь как во сне, под влиянием неведомо откуда навалившегося наваждения, я поднялся, ведомый девушкой, и упал на ковер возле камина. Новая порция дров к тому времени ярко разгорелась, и языки пламени плясали прямо перед моими глазами. Тепло от огня согревало один бок, а с другого бока я ощущал жар обнаженного тела Ани.

Мы начали целоваться. У нее оказался очень длинный, просто какой-то неправдоподобно длинный и подвижный язык, который юрко сновал у меня во рту, а затем переместился ниже, влезая в горло.

В этот миг я испугался — мне показалось, что внутрь меня забирается проворная змея. Движение, еще движение, и я задохнусь, а гибкое и скользкое тело змеи проскользнет в мои внутренности…

— А, вот вы где устроились, — раздался голос Саула Ароновича.

Я невольно вскинул глаза и увидел профессора, стоявшего над нами с бокалом. Я не испугался, что он рассердится, — краем сознания я отдавал себе отчет, что участвую в какой-то игре, куда меня втянули. И все это при том, что все это время я совершенно не был способен критически воспринимать действительность. Наверное, человеческое сознание невозможно до конца уничтожить никакими препаратами…

Профессор, с улыбкой стоящий надо мной, — это было последнее, что я запомнил в тот вечер. Дальше шли только смутные ощущения и внезапно врывающиеся в сознание обрывки разговоров.

Сознание стремительно меня покидало. Уже лежа с закрытыми глазами, я последним животным страхом пытался удержаться в этом мире и с тихим бессилием как бы со стороны наблюдал за угасанием собственного рассудка.

Меня отравили? Меня убили? В бокале, который подала мне Аня в начале вечера, был яд?

Глупо и обидно. Но зачем? Я ведь так ничего и не понял.

Сквозь пелену, окутавшую меня, иногда проступали звуки, которые сначала отдавались в ушах гулом, а затем стали сливаться в слова.

— Напрасно стараешься, — послышался голос. — Он заснул, ты опять превысила дозу. Что за ненасытность!

— Он такой крупный мужчина, — ответила Аня, и мне показалось, что она хихикнула.

— И вот результат — крупный мужчина спит, — раздраженно заявил Саул Аронович. — Оставь его в покое и иди ко мне.

Рядом со мной шорох, возня…

— Зачем к тебе, Кисик? — разочарованно произнесла Аня. — Я не хочу, я устала. Целый вечер слушала ваши дурацкие разговоры…

— А потом сыпанула от всей души, — язвительно хмыкнул Гимпельсон. — От нетерпения. Вот к чему приводит нетерпение, душенька.

Смысла разговора я тогда не понял, но отчетливо помню, что обрадовался: слышу — значит, все еще жив.




Утром меня разбудил Гимпельсон, который в спортивном костюме присел рядом на корточки и держал в руках стакан молока. Я все еще лежал на ковре. Камин погас, в окна сквозь раздвинутые шторы светило солнце.

— Да не бойтесь вы, — ухмыляясь сказал он при виде моего испуга. — Это обычное молоко из пакета фирмы «Клевер». Больше там ничего нет. Будем беречь ваше здоровье.

Он протянул стакан, и я стал пить: в горле здорово пересохло.

— Кто же знал, что вы так нестойки к «колесам»? — покачал головой профессор, как бы извиняясь таким образом передо мной. — Мы на это совершенно не рассчитывали. Так, хотели поиграть немного… Аня всего две маленькие таблетки вам положила, а вы и скуксились.

Он посмотрел мне в лицо и улыбнулся.

— Выглядите отлично. Вот что значит молодость. Хотите со мной пробежаться? Я дам вам спортивный костюм. Очень освежает.

— Нет уж, спасибо, — сказал я и сел, прислонившись спиной к камину. — Что вы мне подсыпали вчера? Я чуть Богу душу не отдал.

— Ну-ну! — дружелюбно засмеялся профессор и похлопал меня по плечу, отчего я вздрогнул и поежился. — При чем тут Бог и ваша душа? Ничего бы с вами не случилось в любом случае. Это же просто допинг — для придания сил и хорошего настроения.

— Наркотики — допинг? — злобно покосившись, буркнул я, окончательно приходя в себя. — Накачали человека без предупреждения какой-то дрянью и говорите, что для хорошего настроения. А еще пожилой человек. Профессор. Можно сказать, наставник молодежи.

Гимпельсон помолчал, потом встал и, заложив руки за спину, прошелся по комнате.

В эту минуту я отчетливо вспомнил, как он точно так же задумчиво вышагивал по кафедре во время лекции…

— Вот именно, — сказал он наконец, сопроводив свои слова тяжелым вздохом и скорчив уморительную гримасу. — Пожилой человек, как вы сказали, Олег. Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны… Разве не так? Вот будете в моем возрасте — сами поймете. Вам принести еще молока?

— Нет, — покачал я головой, начиная понимать смысл произошедшего.

— Помните цезаря Августа? — спросил Саул Аронович. — Когда он достиг моего возраста, то столкнулся с теми же проблемами. Тело дряхлеет, но страсти в нем бушуют прежние. Кто знает, печально это или радостно? Так вот, цезарь Август нашел способ разжигать в себе гаснущее пламя.

— Красиво выражаетесь, — заметил я, в первый раз позволив себе улыбнуться. Да и как не улыбнуться? Слишком уж идиотская история со мной приключилась. Слава Богу, что все обошлось.

— Вот мы с Аней и подумали, что вы нам подойдете, — закончил профессор.

Я понял. Престарелый цезарь Август собирал юношей и девушек, заставляя их заниматься любовью у него на глазах. Зрелище совокупляющихся молодых тел приводило его в возбуждение, и он обретал кратковременную способность к сексу. Об этом писал еще Светоний в «Жизнеописании двенадцати цезарей»…

Значит, я предназначался профессором на роль такого вот римского юноши. Совокупился бы с Аней, а почтеннейший Саул Аронович от этого зрелища пришел бы в состояние возбуждения.

Смешно и грустно. Даже жестоко — по отношению ко мне.

А чтобы все прошло естественно, Аня бросила мне в коньяк наркотические таблетки — так называемые колеса. И оба супруга, без сомнения, тоже приняли дозу. Интересно, они часто практикуют такие «сессии»? Наверное, часто…

Вот и женись после этого на молодой: хлопот не оберешься.

Я встал и привел в порядок свою одежду, основательно растерзанную нетерпеливыми Аниными руками.

— Кстати, — обратился я к Гимпельсону, — если уж мы все выяснили… У нас что-нибудь было вчера? Ну, я имею в виду между мной и вашей супругой? А то я как-то не совсем отчетливо…

— Увы, — развел руками профессор и снова скорчил мину. — Аня переусердствовала с дозой, а вы оказались непривычны к допингу. Так что удовольствия не получил никто. — Он заглянул мне в глаза: — Но вы не сердитесь?

— Если вы дадите мне еще чашечку кофе, — ответил я, — то нет. Спасибо за урок — теперь буду внимательнее в гостях.

Мы пили кофе на кухне — очень стильно оформленной. Печь, покрытую старинными голландскими изразцами, дополняли полки, сделанные из толстых досок: на них стояла медная утварь, словно вынесенная из музея городского быта позапрошлого века.

— Вы серьезно говорили вчера вечером? — поинтересовался я. — Про минойцев? Что вы их боитесь?

Гимпельсон ответил не сразу. Посмотрел в окно на соседние дома, на припаркованные вдоль узкого тротуара машины и вздохнул.

— Конечно, нет, — сказал он, пожав плечами. — Все, что я говорил вам о минойской цивилизации, — верно, ну а уж о том, что я их боюсь, — это так, ерунда. Под воздействием амфетамина. Какие еще минойцы? Цивилизация загадочно исчезла, испарилась — правда. Обидно, что мы так мало о ней знаем, — тоже правда. Но вот и все, что можно об этом сказать.

Профессор говорил уверенно, даже слегка раздраженно. Говорил, будто отрубал.

Слишком уверенно. И я ему не поверил. Мне показалось, что вечером, под воздействием наркотика он говорил искреннее…

— А Димис Лигурис много знал о минойцах? — спросил я.

— Откуда я знаю? — пожал плечами Саул Аронович, подняв плечи, и стал похож на нахохлившегося петуха. — Создавалось впечатление, что много. Гораздо больше, чем может знать человек, как бы учен он ни был. Именно поэтому мне кажется, что это его знание было блефом.

— Скажите, у него имелись враги? Враги в науке?

— Враги? — уже откровенно раздражаясь, переспросил Гимпельсон. — Какие могут быть враги у никому не известного молодого человека? Это у меня могут быть враги. А у него… Знаете, я вам скажу, — оживился Саул Аронович, видимо, приняв решение говорить до конца. — Нехорошо так о мертвом, тем более убитом… Несчастный юноша, очень жаль его родителей… Но он был обыкновенным шарлатаном от науки. Даже не был, а только еще готовился им стать. Именно шарлатаном, а не ученым.

Вот это новость! Можно сказать, поворот темы!

— Вы уверены? — от неожиданности как-то глуповато спросил я. — Так уж и шарлатан?

— Абсолютно уверен, — кивнул профессор, и только я попытался собраться с мыслями после столь категорического утверждения, как дверь открылась и на кухне появилась Аня.

Чудо-барышня! С утра она совершенно преобразилась, словно мы не провели вместе прошлый вечер. Уж на кого как действует гремучая смесь коньяка с «колесами», но Аня, видимо, была к ней привычной. Может, просто молодой организм брал свое, но юная супруга почтенного мэтра выглядела и на сей раз безупречно. Великолепный цвет лица, живой взгляд темных лукавых глаз, только что вымытые черные, как вороново крыло, волосы…

Она выглядела оживленной и ничуть не смущенной вчерашним провалом затеи с групповым сексом.

«Хотя почему она должна быть смущена? — подумал я вяло. — В ее системе координат это как раз я должен чувствовать себя не в своей тарелке. Меня должным образом подготовили, настроили и предложили сыграть в игру, а я оказался не на высоте — сломался в самый ответственный момент. Наверное, по понятиям этой девушки, я сейчас должен испытывать неловкость».

Впрочем, никакой неловкости я не испытывал, а лишь благодарил судьбу за то, что мой организм оказался слишком слаб, чтобы позволить мне наделать глупостей. Конечно, что скрывать — большинство нормальных мужчин имеют юношеский опыт невинных групповушек, но с годами все же начинаешь сторониться такого рода экстравагантностей…

Поцеловав мужа в дряблую щеку, Аня стрельнула в мою сторону глазами и прощебетала:

— А я уже совсем собралась. Вы ведь подбросите меня? А то я без машины.

— Хотя бы до метро, — вставил Саул Аронович. — У меня сегодня нет лекций, и я сижу дома. А душенька так и не научилась водить машину.

— Конечно, — вяло ответил я. — С удовольствием. Вам куда нужно?

— На Литейный, — сказала Аня, поправляя перед зеркалом волосы. — Вам по пути?

Мне совершенно не улыбалось тащиться через весь город в компании этой дамочки, но бывают ситуации, когда решительно ничего нельзя предпринять. Видимо, супруги заранее договорились, что я довезу Аню, куда ей надо.

Закончить начатый разговор нам с профессором так и не удалось — Аня спешила и поторапливала меня. Устроившись на заднем сиденье моего «рено», она послала вышедшему на крыльцо мужу воздушный поцелуй и сразу же поймала в зеркальце заднего вида мой взгляд.

— А вы женаты? — спросила она.

Я отрицательно качнул головой. После развода, состоявшегося пару лет назад, я вообще не любил разговоров на тему брака.

— А живете один? А где?

— На Лиговке, — ответил я. — Возле Обводного канала.

— Почти в самом центре, — мечтательно заметила Аня. — Я бы очень хотела жить в центре. А то у нас в пригороде такая скукотища!

— По-моему, вы неплохо себя развлекаете, — не удержался я, чтобы не съязвить. — Кстати, а вы давно замужем за Саулом Ароновичем? Насколько я заметил, вы несколько моложе его?

При этом я послал в зеркало заднего вида выразительную ухмылку. А почему бы и нет? Смеяться, право, не грешно, над тем, что кажется смешно…

— На сорок восемь лет, — чуть ли не с гордостью заявила девушка. — Я его очень люблю, моего Кисика. Вы не подумайте…

— Я ничего и не думаю, — отрезал я, с яростью обгоняя старый «Москвич», пускавший прямо в лицо клубы выхлопных газов. — Мне и без того есть о чем подумать.

— Это вы о бедном Димисе? — тонким, как у птички, голосом уточнила Аня. — Несчастный мальчик! И кто бы мог подумать? Это ужасно!

— Вы были с ним знакомы?

— С Димисом? Совсем немножко. Он ведь стажировался у Кисика… Послушайте, — вдруг сказала девушка, словно давно собиралась сказать, или же ей только что пришла в голову великолепная идея. — Послушайте, Олег! Я никогда не бывала в том районе. Ну, я имею виду Лиговку и Обводный канал. Там, наверное, очень красиво, как и везде в центре?

Невольно я усмехнулся.

— Нет, этот район нельзя назвать красивым. Близко к центру — да, но Лиговка и Обводный канал никогда не считались элитным местом.

— Все равно, — еще решительнее заявила Аня. — Мне бы очень хотелось там побывать. Хотите, я навещу вас как-нибудь? Вы ведь живете один?

Растерявшись, я промолчал. За последние два года, прошедшие с момента развода, мне приходилось слышать подобные предложения от разных женщин. Но впервые предложение было сделано столь откровенно. Да, эта барышня умеет брать быка за рога: быстро, без колебаний и очень решительно.

— Обязательно, — промямлил я. — Как-нибудь, с удовольствием…

Взгляд Ани в зеркале заднего вида сделался совсем плотоядным. Она улыбнулась так же, как накануне вечером.

— Тем более, — сказала она, — что наша вчерашняя игра прервалась так внезапно. Можно было бы продолжить знакомство.

— Вы не боитесь, что я снова оскандалюсь? — улыбнулся я, несколько оправившись от удивления. — Снова окажусь не в форме?

— Вчера я немножко переборщила с «колесами», — пожала плечами юная супруга почтенного профессора. — Не ожидала, что вы окажетесь непривычны к такому. Впрочем, «колеса» — это идея Кисика, ему нравится. А мы с вами, думаю, можем вполне обойтись и без всякого допинга. Как вы считаете?

Она вопросительно взглянула на меня и умолкла. Чего она ждала?

Может быть, предполагалось, что после этих слов я наброшусь на нее прямо в машине?

— Созвонимся, — твердым голосом неопределенно ответил я. — Вот и Литейный. Вам к какому дому?




Агент по недвижимости


«Ищу агента по недвижимости. Интересует сделка по адресу: Тверская улица, дом 15. Хорошо оплачу любую информацию».

Тверская улица, 15 — это дом, в котором снимал квартиру Димис Лигурис. Где он и был убит.

Агент по недвижимости — это киллер. Кто сказал, что недвижимость — только квартиры, комнаты и дачи? Недвижимость — это еще и состояние. Живой человек делается мертвым, то есть недвижимым…

Объявление такого содержания было размещено на нескольких сайтах, на видном месте.

Обычному человеку оно ничего не скажет, он просто скользнет по нему равнодушным взглядом. Мало ли кто кого ищет. Да и вообще в сфере недвижимости работают тысячи людей, сотни фирм — это огромный бизнес.

И далеко не каждый знает, что на специальном жаргоне агентом по недвижимости называется наемный убийца. Он выполняет платные услуги по обездвижению людей.

Это объявление разместил я.

Надежды на отклик было мало. Интернет — бездонная бочка, в которой легко может затеряться любое объявление. Кроме того, нужно, чтобы киллер вообще бродил по Интернету и читал объявления.

Но мне казалось, что именно тот, кто убил Димиса Лигуриса, с Интернетом знаком хорошо. Он — явный профессионал, а в наше время никакие профессионалы не обходятся без Всемирной паутины.

Больше всего я сомневался в успехе совсем не поэтому. У «моего» киллера не было никакой веской причины откликаться на мое объявление. Зачем ему это надо? Я обещал хорошо заплатить за информацию? Но он уже получил свое за выполненное убийство. Для чего ему рисковать ради еще каких-то неопределенных денег?

И тем не менее я надеялся.

Мою надежду питала исключительно твердая уверенность в том, что убийца все-таки может польститься на крупную сумму. Жадность к деньгам — величайшая сила, которая почти единственное, что движет этим миром.

И я совершенно не верю в легендарную «воровскую честность» преступников. Это блеф и сказочки для несведущих людей. А я знаю, о чем говорю. Если человек убивает за деньги, то ради этих самых денег он легко сделает и все остальное — что угодно. Никаких моральных и профессиональных норм для него не существует. Заказчик дал ему денег, и он за это убил человека. Но заказчик ему не сват и не брат, так что если через три дня появится возможность заработать, предав заказчика, то почему бы и нет? Подумаешь…

К тому же я подписал свое объявление. Моя фамилия Стрижаков, а в городе соответствующие люди — от милиции до преступного мира — знают меня как Стрижа. Всем известно, что я частный детектив и с органами не связан.

На самом деле связан, потому что иначе быть не может, но все же до определенного предела — у меня свои интересы.

— Я вам доверяю, — сказал Константинос Лигурис в день своего вылета в Лондон. — Суммы, необходимые для расследования, будут высылаться по вашему требованию. Все же надеюсь, что они будут разумны, хотя бы по возможности.

— По возможности работает государственная милиция, — ответил я. — Почему-то вы сочли за лучшее обратиться ко мне. Надо полагать, у вас имелись для этого причины.

— Найдите убийцу, — сказал грек сурово, — я вас очень прошу. Пусть деньги уйдут не напрасно.

Мы с Константиносом стояли в аэропорту, куда я приехал его проводить. Встречаться с ним раньше не имело смысла. А теперь я успел познакомиться с делом и встретиться с некоторыми людьми, так что мог о чем-то говорить.

Для моего клиента это был особенно тяжелый день. Константинос увозил с собой тело убитого сына. Милиция уже сделала все, что положено, и теперь цинковый гроб был помещен в грузовой отсек самолета.

— Это не он, — покачал головой господин Лигурис, когда я с сочувствием сказал о том, что грустно увозить с собой мертвого сына. Он качнул головой в сторону самолета и добавил: — Там не мой сын. — Заметив изумление в моих глазах, он пояснил: — Я не думаю, что там, в гробу — мой сын. Моего сына я хорошо помню — он был живой, умный молодой человек. А то тело, которое запаяли в гроб и запихали в багаж, вряд ли имеет к моему сыну какое-то отношение. Димис остался в моей памяти.

Константинос вдруг полез рукой за пазуху и, вытащив толстый бумажник, извлек оттуда цветную фотокарточку.

— Вот, — произнес он, подавая мне снимок, — это мой сын Димис. Оставьте себе, я вас прошу. Вы будете заниматься расследованием его убийства, так пусть у вас перед глазами будет его фотография.

Со снимка на меня смотрел высокий молодой человек с очень живыми чертами лица, смугловатый, черноволосый. Ученый. Юный исследователь. «Прекрасный любовник» — как сказала о нем недавно Зоя Некрасова. Что ж, судя по фото, вполне может быть…

До начала регистрации пассажиров оставалось минут десять, и мы вышли на улицу покурить. Вдали поднимался дым из труб завода «Кока-Кола», а вокруг суетились алчные таксисты и люди с бесчисленными чемоданами.

Что везут из России иностранные туристы? Невольно задаешься этим вопросом, глядя на туго набитые чемоданы. Что в них? Неужели килограммы матрешек? Или декалитры русской водки в сувенирном исполнении?

Или хит туристических базаров: проданный якобы из-под полы и с оглядкой «мундир генерала КГБ», который на поверку оказывается всего лишь поношенной формой лейтенанта инженерных войск?

Туристы увозят их из России тысячами, вовсе не задумываясь над тем, что в СССР просто не могло быть столько генералов…

На нас с Константиносом поглядывали раздраженно. Может быть, мы мешали туристам суетиться вокруг их чемоданов, а скорее всего раздражал наш вид среди этой толчеи. Два человека в длинных плащах неторопливо прохаживались перед дверями аэровокзала. Курили, молчали, поглядывали на часы. И лица у обоих были строгие.

— Ваши деньги не пропадут, — заверил я клиента. — Вот только вынужден вас огорчить. Убийцу я найду, об этом можно говорить с уверенностью. Но, боюсь, это вас не устроит.

Увидев, как стремительно взметнулись кверху красиво очерченные брови господина Лигуриса, я пояснил:

— Судя по материалам дела, убивал вашего сына профессиональный киллер. Его можно найти, но ведь это просто нанятый человек. Ему заплатили, и он убил…

— Конечно, меня интересует заказчик, — перебив меня, сказал Константинос. — Об исполнителе и речь не идет. Только заказчик.

— Тогда будет гораздо сложнее, — покачал я головой и тут же, вспомнив, спросил: — Скажите, а какие отношения были у вас с сыном? Вы говорили, что хорошие и что он писал вам регулярно. Но у меня имеются другие сведения.

— Какие еще сведения? — вскипев, возмущенно спросил Константинос, и я воочию увидел, что такое разгневанный грек. Точнее, увидел, как за одно мгновение сдержанный британский джентльмен превращается в бешеного южанина.

Кажется, в такие моменты «лицо греческой национальности» ничем не отличается от «лица кавказской»…

— Откуда у вас сведения? Кто может об этом знать? — гневно вопрошал меня господин Лигурис, и набрякшие мешки под глазами тряслись при каждом слове. Шрамы от ожогов на его лице побелели, что свидетельствовало о сильном волнении.

Я решил не скрывать правду.

— У вашего сына в Петербурге была близкая подруга, — сказал я. — Так вот, по ее мнению, вы с Димисом не всегда находили общий язык.

Как ни странно, после этих слов Константинос сразу успокоился.

— А… — протянул он и с явным облечением встряхнул головой. — Не знаю, кто эта девушка, но она ошибается. Отношения с сыном у нас были самые хорошие. — Он пожевал губами и, видимо, решив, что этих слов недостаточно, добавил: — Разве можно полагаться на мнение какой-то случайной знакомой? Что русская девушка в Петербурге может знать о жизни Димиса? У него есть настоящая любовь.

Я насторожился. Настоящая любовь? Что значат эти слова?

— На Крите, — пояснил Константинос. — Димис долго жил там, закончил университет. Он прилетал ко мне в Лондон со своей девушкой. Они собирались пожениться.

По тону я понял, что неведомая греческая девушка — невеста сына — господину Лигурису понравилась.

— Конечно, я сегодня же вечером ее пришлю вам, — сказал он удивленно, когда я поинтересовался фотографией избранницы Димиса. — Если вам нужно… Вы что, предполагаете, что убийство может быть как-то связано с Критом?

Несмотря на растерянность Константиноса, я почувствовал его тревогу: может быть, мысль о том, что корни преступления находятся на Крите, не казалась греку такой уж дикой?

Но в этом случае он что-то скрывает. Почему? Впрочем, настаивать было бесполезно: не подвергать же допросу собственного клиента.

Константинос крепко пожал мне руку и улетел, а я в глубокой задумчивости поехал в город.

На Московском проспекте в районе Парка Победы существует участок, где в середине дня, когда нет пробок, машины мчатся на полной скорости, обгоняя друг друга. Психологически это объяснимо: автомобили с мощными двигателями повсюду в городе вынуждены тоскливо урчать в заторах или тащиться еле-еле, а вырвавшись на свободное пространство, стремятся хоть три минуты ехать быстро. Водители радостно вдавливают педаль газа в пол, и на дороге мигом складывается опасная ситуация.

Именно в этом месте у меня зазвонил мобильник. Обычно так всегда и бывает. Можно часами сидеть с телефонной трубкой в руках и ждать звонка — тебе наверняка никто не позвонит. Но стоит набить рот во время еды, пойти в туалет или помчаться по шоссе на большой скорости, лавируя в густом потоке, как телефон тут же оживает, требуя внимания…

— Привет. Ты что сейчас делаешь? — деловым тоном осведомился Сергей Корзунов.

— Пытаюсь не врезаться в синюю «тойоту», — ответил я, прижав трубку к уху и лихорадочно тормозя перед светофором.

— Ну и как? — спросил он. — Не врезался?

— Пока нет, — сообщил я, переключая трубку на режим динамика. — А в чем дело?

— Ты все еще интересуешься делом этого грека? Тогда можно повидаться, есть новости.

Через пятнадцать минут мы встретились в «Идеальной чашке» возле Сенного рынка. Сергей Петрович с задумчивым видом сидел в зале среди галдящих студентов путейского университета. Видимо, там как раз закончились занятия, и молодежь переместилась в кафе.

— Шумно, — посетовал я, присаживаясь за столик с чашкой эспрессо.

— Ничего, — заметил Корзунов. — Нам с тобой недолго говорить. Просто решил тебе помочь. Ты уже узнал что-нибудь?

— Пока ничего, — покачал я головой. — Встречался с разными людьми, беседовал.

— Ну и как? Безрезультатно?

Я пожал плечами и промолчал. А что я мог ответить? Рассказать о том, как пил коньяк с «колесами», а потом чуть было не стал участником пикантного групповичка?

— А у нас результат есть, — сказал Сергей. — Мы запросили Интерпол по поводу знака, который был вырезан на груди у нашего жмурика. Сам знаешь, среди наших бандюков такого знака нет, и мы решили узнать, что вообще в мире известно об этой «бабочке». Все-таки жмурик — иностранец…

— И что вам ответили?

Лицо Корзунова сделалось мрачным и озабоченным. Он одним махом допил остатки кофе и крякнул.

— Да понимаешь, ерунда какая-то. Честно говоря, мы вообще никакого ответа не ожидали. Во-первых, Интерпол вообще долго тянет с ответами. Та еще бюрократия… А во-вторых, думали, что пальцем в небо попали и знак этот — просто дурость или шизофрения.

Он помолчал, подбирая слова, а потом решительно закончил:

— Из Интерпола сообщили, что именно такой знак на жертвах убийств был зарегистрирован четыре раза: в 1898-м, в 1929-м, в 1943-м и в 1980 году. Все четыре убийства были совершены в Греции, на острове Крит. Ну, как тебе? Любопытно?

Он посмотрел на меня и, закурив, откинулся на спинку стула.

Я застыл над своей чашкой, пытаясь собраться с мыслями. С одной стороны, ситуация меня ошеломила. С другой… С другой стороны, я почему-то не был слишком удивлен. Хотя прежде я не признавался себе в этом, чувствовал, что тайна убийства Димиса Лигуриса кроется совсем не в нашей стране. Смерть пришла к нему издалека.

А еще точнее: он приехал сюда, в Петербург, а смерть следовала за ним. И нашла его.

Может быть, он вообще приехал в Россию для того, чтобы спастись?

— А кто были убитые? — поинтересовался я. — Это вам сообщили?

— Коротко, для информации, — отозвался Сергей. — Трое — греки, жители Крита. Судя по всему, обычные люди. Только в 1943 году это был британский офицер, там тогда во время войны были военные аэродромы. Но я думаю…

— Я знаю, что ты думаешь, — перебил я Сергея. — И согласен с тобой. Подобные убийства совершались и раньше, просто они не фиксировались.

— Ну да, — кивнул Корзунов. — Полагаю, что полицейскую статистику стали вести примерно в середине или в конце девятнадцатого века. А о том, что было до этого, записи не сохранились.

— Может, это критская манера убивать? Убил, а потом вырезал «бабочку».

— Не думаю, — с сомнением буркнул мой собеседник. — На Крите же не четыре убийства было за последние сто с лишним лет. А «бабочка» — только в четырех случаях. А теперь вот и у нас…

Мы посидели еще, помолчали. Всем хорош эспрессо, вот только подается в очень уж маленьких чашечках — надолго не растянешь.

— Ладно, спасибо, — сказал я, вставая. — Кстати, услуга за услугу. Сообщаю на всякий случай, что знак на теле Димиса — вовсе не «бабочка», как вы ее называете, а минойский топорик.

Корзунов сначала не понял и заулыбался лишь после того, как я уже на ходу объяснил ему, кто такие минойцы.

— Сильно, — сказал он. — Глубоко копаешь, старик! Когда, говоришь, они вымерли-то, эти ребята?

— В четырнадцатом веке до нашей эры, — повторил я. — Даже не вымерли, а просто исчезли с лица земли.

— Я ж говорю, сильно, — прищелкнул языком Сергей Петрович и пожал мне на прощание руку. — Вот жаль только, что привлечь к ответственности этих минойцев не удастся. Остался бы хоть один, мы бы на него мигом все дела повесили. И этого грека, и всех остальных. Во всем бы сознался, гад.

— Это вы умеете. — Я невольно усмехнулся. — Ну, бывай здоров, Сергей Петрович. Спасибо.

Уже садясь в машину, Корзунов с подозрением взглянул на меня и сказал:

— Но про нашу с тобой договоренность ты помнишь, да? Я тебе помогаю с информацией, а ты — мне. Когда что-нибудь выяснишь по своей линии, я об этом сразу тоже узнаю. Лады?




Когда я приехал домой и открыл почтовую программу, то надежд увидеть там что-нибудь интересное у меня было немного. Но на сей раз я ошибся.

Вот и ответ на мое объявление. Короткий, но у меня сразу дрогнуло сердце. На столь скорую удачу я не рассчитывал. Работа детектива — это лишь во вторую очередь профессионализм. В первую — это везение.

«Какая информация тебе нужна?»

Я замер перед компьютером. Вступая в подобную переписку, необходимо быть предельно внимательным и осторожным.

Контакты по электронной почте имеют много плюсов и по крайней мере один минус — они могут немедленно и безвозвратно прерываться по желанию одной из сторон. Это такой минус, который способен перевесить любые плюсы…

Как написать, чтобы не спугнуть киллера? И как написать, если этот ответ — провокация?

«Меня интересует любая информация о заказчике», — набрал я. Потом чуть подумал и добавил: «Исполнитель не нужен ни мне, ни моему клиенту».

Клавиша — отправить сообщение…

Я закурил. Вообще-то дома я стараюсь не курить, а выхожу для этого на балкон. Курить там противно, потому что балкон мой выходит на Обводный канал, а это место не способствует умиротворенным мыслям. По набережной канала разрешено грузовое движение, и релаксировать в десяти метрах от проносящихся с ревом колонн грузовиков не очень-то получается.

Но курить в собственной квартире мне неприятно. Пусть уж я курю и вообще временами веду неправильный образ жизни, но должны же быть какие-то границы дикости…

К этой мысли меня приучила жена. Бывшая жена, с которой я физически расстался два года назад, а мысленно — лишь совсем недавно. Она не разрешала курить дома.

Однако теперь я закурил, глядя в голубой экран монитора. Чувствовал себя как рыбак, закинувший удочку с наживкой. Клюнет — не клюнет?

Ага, вот что-то мигнуло на экране! Так, новое сообщение…

Кажется, убийца или тот, кто выдает себя за убийцу, сидит сейчас, как и я, у компьютера.

«Ты действительно Стриж?»

Ну да, естественно, этого следовало ожидать. Киллер боится, что под моим именем с ним играет милиция…

Подтвердив еще раз свою личность, я закурил новую сигарету. Момент был очень ответственный: если киллер засомневается, что я говорю правду, он прервет контакт — и я его потеряю.

Видимо, убийца некоторое время размышлял, потому что ответ от него пришел только через пятнадцать минут, за которые я совершенно извелся.

«Тема по трубам. Кого ты отпустил?» — написал он. И следом: «Когда увольнялся из ментовки, какая у тебя была тачка — цвет, модель? Отвечай немедленно».

Это была самая настоящая проверка, причем весьма квалифицированная. Было ясно, что задавший вопросы достаточно хорошо меня знает и вообще в курсе моей жизни.

Ничего удивительного, конечно: преступники бывают разные, и наиболее умные из них неплохо знают то, что происходит в «стане противника» — среди сотрудников милиции и частных детективов. Как говорили в одном старом советском фильме, Ленинград — город маленький.

Ну что ж, времени у меня нет. Если я стану тянуть с ответами, убийца подумает, что милиция лихорадочно вспоминает подробности моей службы и личной жизни…

«В деле с трубами, — написал я быстро, — отпустил Крюка. А машина была красная, "Жигули"-"шестерка"».

Отправил сообщение и опять стал ждать.

В последний год моей службы в уголовном розыске я занимался бандой, которая долгое время шантажировала владельца маленькой транспортной фирмы, перевозившей металлические трубы из Петербурга в Эстонию. Кончилось все тем, что бедного парня убили, а его жену тяжело ранили.

По тому делу проходило четверо головорезов, а на пятого я не стал заводить дело. Была у нас такая негласная договоренность. Во-первых, парень был совсем молодой — племянник одного из преступников. Его втянули в этот ужас против воли, пользуясь бесхарактерностью. Во-вторых, дядя-бандит пообещал свидетельствовать против своего главаря в том случае, если я отпущу мальчишку. Так пацан по кличке Крюк остался на свободе.

Так делается сплошь и рядом, в этом нет ничего особенного. Милицейское и прокурорское начальство не любит говорить об этом вслух, а пресса не любит об этом писать, но совсем обойтись без взаимных уступок и договоренностей между оперативниками и преступниками невозможно. Это одно из условий успешной работы.

Кстати, меня эта практика никогда не возмущала. Может быть, потому что я не считаю, что каждый преступник обязательно должен сидеть в тюрьме.

Знаменитый Глеб Жеглов в фильме говорит фразу, ставшую народной: «Вор должен сидеть в тюрьме!» Всем нравится, но я не согласен. Нет, Глеб, не всякий вор, не всякий… В этой всенародной любви к сажанию людей в тюрьму я вообще нахожу что-то патологическое.

А красные «Жигули» я продал почти сразу после своего увольнения из милиции.

Странным было другое: судя по вопросам, которые задал киллер, он неплохо меня знал. Уж не бывший ли он мой коллега по милицейской службе?

А почему бы и нет, с другой стороны? Народу вокруг было много. Многие уволились или были уволены. А куда податься бывшему оперативнику? Можно в охранную структуру или частным детективом, как я. Но почему бы и не в профессиональные преступники, в киллеры, например?

Это аморально? Ну-у-у…

Наконец пришел долгожданный ответ. Он был короче любого другого.

«Десять штук. Согласен?»

«Согласен», — тут же отбил я. Константинос для того меня и нанял, чтобы я свободно действовал и покупал нужную информацию. А лучший способ выйти на заказчика — это узнать хоть что-то у исполнителя.

В этот вечер мне позвонила Зоя Некрасова. Голос у нее был тусклый и усталый.

— Сегодня две недели, — сказала она. — Это случилось ровно две недели назад. Бедный Димис… — Она выслушала мои соболезнования, а потом вдруг спросила: — А вы не хотели бы со мной сегодня встретиться? Знаете, я все время думаю о Димисе и о том, что с ним случилось. У меня возникают разные мысли, такие странные…

Я собирался провести вечер дома. С тех пор как мы расстались с женой, я разлюбил бывать на людях. В последние годы, если работа не требовала моего присутствия где-то, то мне больше всего нравилось забиться в свою нору и сидеть там. Иногда я включал телевизор, но не для того, чтобы смотреть, а лишь для фона.

Внешне мое поведение ничуть не изменилось, однако лишний раз встречаться с женщинами я избегал. Если нужно для дела — пожалуйста, а в остальном я до сих пор не мог преодолеть какого-то непонятного чувства…

А тут — красивая молодая женщина с низким грудным голосом. Да, именно голос Зои заворожил меня с первой нашей встречи.

— А где? — спросил я, уже мысленно прикидывая, в какое кафе мы могли бы заскочить.

— Вы можете навестить меня, — ответила она просто. — Я живу на Васильевском острове. Пятнадцатая линия. Вам не далеко?

— Не далеко, — сказал я. — Главное, потом успеть обратно до разведения мостов.

Мог бы добавить, что через два дня мне предстоит покрыть расстояние, по сравнению с которым поездка с Обводного канала на Васильевский остров — просто детская прогулка. Киллер назначил мне встречу в центральной Финляндии…

Впрочем, рассказывать о предстоящей встрече с убийцей я не собирался. Прежде всего потому, что нельзя разглашать ход расследования, но главным образом потому, что такое мое сообщение повергло бы неподготовленного человека в тяжелый шок.

Посторонним вовсе не нужно знать все о нашей работе.

В маленькой однокомнатной квартире у Зои все было устроено по-современному. Никаких стен, никаких перегородок. Кухня, жилая зона и прихожая — все вместе. Кроме ванной с туалетом, разумеется.

Посреди получившейся таким образом просторной комнаты лежал ковер, сшитый из разноцветных лоскутов материи, а по стенам висели картины. В изобразительном искусстве я разбираюсь плохо, но по-моему, это была обыкновенная мазня.

— Картины моих друзей, — пояснила девушка, заметив, что я смотрю на стены. Я неопределенно пожал плечами. По профессиональной привычке взгляд мой ничего не выражал. Зачем высказывать суждения? Очень может быть, что эти друзья — вполне хорошие люди…

У окна стоял стол с компьютером, вокруг которого были разложены раскрытые художественные альбомы.

— Здесь я работаю, — сказала Зоя. — Надо ведь заканчивать диссертацию. Саул Аронович — очень требовательный научный руководитель.

— Требовательный? — неопределенно хмыкнул я. — Что ж, может быть. Кстати, вы знакомы с Аней?

Мой вопрос девушку развеселил. Она засмеялась и встряхнула золотистыми длинными волосами.

— Ах вы об этом! — сказала она, показывая великолепные белые зубы. — Все об этом спрашивают, об этой Ане. Далась она вам! Не понимаю, что тут интересного. Ну, полюбили два человека друг друга. Ну, живут вместе. Что тут плохого?

— Плохого — ничего, — заверил я. — Просто возраст у этих двух людей несколько разный. Разница в сорок восемь лет — это, согласитесь, не каждый день встречается.

Но Зоя не согласилась.

— Какая разница? — запальчиво сказала она, и ее глаза сверкнули чуть ли не гневно. — Все так носятся с этим предрассудком! Если двое любят друг друга, то что может значить возраст или еще что-то?

Для гостей в квартире был отведен низкий и очень мягкий диван, едва опустившись в который чувствуешь, как утопаешь чуть ли не с головой. Оказавшись совсем рядом с девушкой, я уловил запах ее духов, почему-то меня взволновавший. Впервые за долгое время меня вдруг заинтересовала такая штука…

— Я хотела поговорить о Димисе, — начала Зоя, взяв в руки заранее отложенную папку с бумагами, из чего я понял, что она готовилась к нашей беседе. — Сначала мне не хотелось об этом говорить, — призналась она. — Казалось, что все это не имеет отношения к его смерти. К убийству. Но в последние дни вдруг подумала: а почему бы и нет? Тем более что вы сами в прошлый раз признали, что убийство скорее всего имеет отношение к профессиональной деятельности Димиса.

— О которой я, кстати сказать, ничего не знаю, — вставил я. — В чем вообще заключалась эта самая деятельность? Насколько я понял, он изучал минойскую цивилизацию?

— Да, — кивнула девушка и открыла папку с бумагами, на которых были изображены какие-то таблички с письменами. — Ничем особенным Димис не занимался, — сообщила она. — Он изучал письменные свидетельства минойской культуры. Их сохранилось не так уж много, но самое главное — минойская письменность не расшифрована. Сколько ученые ни бились над загадкой этой письменности, до сих пор поиски ни к чему не привели.

Строго говоря, историкам известно два вида минойского письма. Они называются минойское письмо А и минойское письмо Б.

Одно из них, а именно Б, сумели расшифровать обычным способом. Этот способ связан с удачей и везением. Была найдена так называемая билингва, то есть надпись одного содержания, выполненная на двух языках: минойском и древнегреческом. Легко прочитав древнегреческий текст, историки-лингвисты сумели путем подстановки знаков раскрыть тайну минойского письма Б.

К слову сказать, прочитанные минойские тексты дали исследователям очень мало. Все они были хозяйственного содержания — долговые расписки, подсчеты стоимости строительных работ и так далее.

Из этих текстов стало предельно ясно только одно: народ минойцев не имел никакого отношения к древним грекам. Язык, религия и культура были совершенно иными, и пришедшие на Крит греки начали строить свою культуру как бы на пустом месте.

А что же представляли собой эти загадочные минойцы, так никому и не ясно до сего дня.

— Димис был уверен, что расшифрованная письменность Б использовалась специально для малозначительных записей, — сказала Зоя, — а все важные записи делались письмом А, которое мы не умеем прочитать. Вот, собственно, вокруг этого и крутились все споры.

— Да… — протянул я, все еще до конца не понимая, какое отношение рассказ девушки о сугубо научных спорах в академической среде может иметь к гибели Димиса Лигуриса. — Очень интересно, конечно. А у него были какие-либо подтверждения этой теории?

— Были, — кивнула девушка. — Очень веские подтверждения. Дело в том, что Димис мог читать эти тексты.

— Так называемое письмо А? — уточнил я на всякий случай.

— Именно, — подтвердила Зоя. — В это трудно, даже невозможно поверить. Никто в мире не сумел расшифровать минойскую письменность, а Димис, похоже, смог.

Людям моей профессии нередко приходится сталкиваться с ненормальными. Тут вырабатывается определенная привычка. Любой разговор может вдруг, внезапно принять совершенно безумный поворот, и ты понимаешь, что перед тобой — сумасшедший. Просто ты раньше этого не замечал, а сейчас он взял да и раскрылся во всей красе.

Вот и сейчас мелькнула тревожная мысль: а Зоя не сошла с ума, случайно? Как-никак минойскую письменность еще никто не прочитал.

Жалко, если она сумасшедшая. Такая красавица, и видно, что человек хороший…

Главное — не показывать виду. Нужно сохранять полное спокойствие.

— Вообще-то такое открытие тянет на Нобелевскую премию, — осторожно заметил я. — А что вы имели в виду, сказав «похоже»? Димис читал эти тексты или, как вы выразились, похоже, читал?

Зоя повернулась ко мне анфас, и взгляд ее помрачнел. Она пристально посмотрела мне в глаза.

— А как это можно проверить? Димис брал в руки текст, ни один знак в котором нам неизвестен, и начинал читать. А потом тут же по ходу переводил. Кто возьмется утверждать, правильно он читал или нет? Откуда мы знаем?

Да, это вопрос. Я задумался.

Вообще-то в науке принято, что если ученый делает какое-то открытие, то он обязательно должен объяснить, каким образом он к нему пришел. Как говорят математики: предъявить формулу решения…

— В том-то все и дело, — сказала Зоя, показывая мне ксероксы из лежавшей у нее на коленях толстой папки. — Димис просто брал эти тексты и читал их. И говорил, что понимает. Но ничего не объяснял, держал в тайне. Вот эти тексты, посмотрите.

Я поочередно брал в руки один лист за другим и тупо пялился на мелкие совершенно непонятные значки.

— Это и есть то самое письмо А, — пояснила Зоя.

В ответ я лишь раздраженно пожал плечами:

— Что мне письмо А, если я и письмо Б читать не умею? Я не авторитет в этих вопросах.

— А вот Саул Аронович — авторитет, — заметила моя собеседница. — И он даже представить себе не мог, каким путем Димис мог проникнуть в тайну письма минойцев. Потому и считал Димиса шарлатаном.

Ага, я уже во второй раз услышал это слово применительно к покойному Димису.

— А вы? — спросил я. — Вы, Зоя, тоже считаете Димиса Лигуриса шарлатаном?

— Нет, — после короткого молчания ответила девушка и упрямо тряхнула волосами. — Нет, — повторила она. — Я много думала об этом и раньше, а особенно в последнее время, уже после смерти Димиса. Он не обманывал нас. Он действительно мог читать эти письмена. Не знаю, как и почему, но я ему верила.

Видимо, собственная горячность смутила девушку. Она спохватилась и вскочила на ноги.

— Я совсем забыла вас угостить, — пробормотала она. — Извините, Олег. Что вы будете пить? У меня есть водка и вино. Вино хорошее, испанское.

Я невольно усмехнулся. Вспомнилось, как меня угощал Гимпельсон со своей Аней и чем это чуть было не закончилось. Аня — миниатюрная, с пронзительно-белой тонкой кожей и черными волосами, похожая на котенка. Как соблазнительно она вертелась на ковре!

Зоя была совсем не похожа на нее. Довольно крупная блондинка ростом почти с меня — а я все-таки метр восемьдесят, — стройная, с золотыми волосами, делающими ее похожей на кляйстовскую Пентезилею. Почему-то именно эти длинные волосы, обрамляющие лицо с правильными чертами, и наводили на мысль о предводительнице грозных амазонок.

«А ведь такая ассоциация не случайна, — подумалось мне, пока Зоя, отойдя к бару в углу комнаты, колдовала над подносом. — Научный сотрудник Эрмитажа, аспирантка исторического факультета, а при этом что-то неуловимое выдает в ней женщину сильной страсти, гордости, деву-воительницу…»

Поосторожнее надо быть, Олег. Поаккуратнее. Это тебе не худосочная Аня с ее назойливыми соблазнениями. У этой может и получиться.

Хотя зачем ей это? Две недели назад убит ее любовник. Судя по ее же словам — отличный любовник.

А я тут при чем? Частный детектив, невыразительная личность. Ничего толком не знаю о минойцах. Неинтересно…

Зоя вернулась к дивану с вином. Я рассмотрел этикетку на бутылке — «Фаустино Пятый». Что ж, совсем неплохо. Серия «Фаустино» — одна из лучших, выпускаемых фирмой «Риоха».

Пока девушка с подносом в руках шла ко мне через комнату, я сумел как следует рассмотреть ее облаченную в джинсы и топик фигуру. Мы встречались второй раз, и во второй раз я был потрясен ее красотой. Таких научных работников не бывает!

Большой бюст при узкой талии — мечта эротомана! А ноги? Такие ноги должны ходить по подиуму! Почему модельным агентствам не приходит в голову заглянуть в пыльные кабинеты Эрмитажа? Они бы спорили между собой за право подписать контракт…

Я вспомнил фотографию, которую недавно дал мне Константинос Лигурис. Димис на ней выглядел очень презентабельно. Настоящий красавец, да еще утонченный. Он был любовником этой женщины. Боже, уж не ревную ли я?

В этот момент я заметил, что Зоя смотрит на меня в упор и на лице ее играет странная улыбка. Может быть, она догадалась о моих мыслях? Даже не догадалась, а почувствовала?

Испытав мгновенную неловкость, я лихо отпил из бокала красного вина.

— Скажите мне вот что, — сухо спросил я, старательно отводя взгляд от ног сидевшей рядом девушки, — если Димис интересовался минойской письменностью, то почему приехал для этого в Петербург? Я охотно верю, что профессор Гимпельсон — крупное светило в науке, но ведь и в других странах есть знаменитые ученые. Наверное, логичнее было бы поехать на Крит, где жили любезные его сердцу минойцы, а не в далекую северную Россию?

— Димис и приехал с Крита, — спокойно ответила Зоя, по-прежнему не сводя с меня глаз. — Он вообще прожил на Крите половину своей жизни.

— Но он — британский подданный, — напомнил я, слегка растерявшись от неожиданности, — его отец живет в Лондоне…

— Так что же из этого? — пожала она плечами. — С отцом Димис жил лишь в отдельные периоды своей жизни. Его мать — гречанка с Крита, так что Димис много времени проводил с ней. Закончил университет на Крите. Его родители — в разводе.

Зоя допила вино в своем бокале и решила наконец ответить на мой главный вопрос.

— Дело в том, — сказала она, — что в Петербурге хранится довольно много минойских надписей. Часть из них — в Эрмитаже, где я работаю. Димис приехал сюда для того, чтобы прочитать их. По крайней мере он утверждал, что читает их, — уточнила она на всякий случай и снова выразительно пожала плечами. — Саул Аронович в это не верил.

— Зоя, — чуть ли не перебив девушку, вдруг спросил я, внезапно озаренный догадкой, — а зачем Димису вообще был нужен Саул Аронович? Для чего? Если человек читает минойские тексты или по крайней мере утверждает, что читает, то для чего ему нужен какой-то старый профессор из далекого северного Петербурга?

Зоя загадочно взглянула на меня и промолчала. Потом опустила глаза и посмотрела снова.

— Это у вас профессиональное? — с интересом поинтересовалась она. — Иметь такой цепкий ум? Вы сразу ухватили суть вопроса. Я и сама сначала спрашивала себя, что нужно Димису здесь? — Девушка посерьезнела. — Дело в том, что у профессора тоже имеются некие тексты. Их происхождение неизвестно. Это обычные бумаги восемнадцатого века.

— Восемнадцатого? — переспросил я, озадаченный.

— Ну да, — кивнула Зоя. — Именно что восемнадцатого. С точки зрения минойской проблемы это совершенно все равно — восемнадцатый век или двадцать первый. Никаких минойцев не было уже во времена Гомера…

— Так в чем же фишка? — не удержался я, чтобы не перейти на жаргон. — Зачем вы мне говорите об этих бумагах?

— А фишка в том, — в тон мне ответила Зоя, — что эти бумаги написаны на минойском языке. Это так называемая линейная письменность А. Та самая — нерасшифрованная.

— То есть вы хотите сказать, что в восемнадцатом веке кто-то писал по-минойски?

От неожиданности и волнения у меня начала дергаться левая нога — верный признак нервного возбуждения. В таких случаях я хватаю ногу и держу рукой: мне кажется, что это помогает…

— Э-э-э!.. — засмеялась Зоя. — Не ловите меня на слове, Олег. Я ничего не хочу сказать. Как-никак я собираюсь стать настоящим ученым, поэтому делать подобные заявления для меня опасно. Нет, я всего лишь излагаю факты. У Саула Ароновича имеются старинные документы, датируемые серединой восемнадцатого века и написанные линейным письмом А.

В эту минуту я вдруг понял, что имел в виду Гимпельсон, когда говорил, что боится минойской загадки. Что эта загадка — не из простых и не из добрых. Таится в ней что-то неприятно-зловещее…

Две с половиной тысячи лет назад некий народ без следа исчезает с лица земли. Как сквозь землю проваливается. А потом в восемнадцатом веке нашей эры кто-то вдруг пишет на языке этого якобы исчезнувшего народа. А в двадцать первом веке появляется некий британец греческого происхождения, заявляющий о том, что умеет читать на этом языке. Есть от чего сойти с ума старому профессору истории!

— Димис читал эти бумаги? — спросил я. — Профессор давал ему читать?

— Конечно, давал, — пожала плечами Зоя.

— И что же там написано?

Девушка отрицательно помотала головой.

— Димис не говорил, — сказала она. — Это было его тайной, да никто и не интересовался. Никто же не верил в то, что он на самом деле понимает, что там написано.

— А вы? — спросил я. — Вы тоже не понимаете?

Вместо ответа девушка взяла бумаги, которые до этого держала на коленях, и передала мне.

— Да вот они, — произнесла она насмешливо. — Это я скопировала документы профессора. Можете попробовать прочитать. Если удастся — получите Нобелевскую премию.

Разглядывая то, что оказалось в моих руках, я испытал странное чувство. С одной стороны, это был текст восемнадцатого века. Человек, когда-либо работавший с архивными материалами, без труда меня поймет: по качеству бумаги, по чернилам, способу держать в пальцах перо даже неспециалист может легко определить век написания документа — семнадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый…

Передо мной был документ восемнадцатого века — без сомнения. При этом сами буквы, алфавит…

Боже, да что я говорю! Никаких букв там вовсе не было! И никакого алфавита в привычном понимании — тоже!

Причудливые сочетания штрихов, линий под разным наклоном — больше похоже на иероглифы или на шумерскую клинопись. От этих знаков веяло такой древностью, что захватывало дух.

Аналогичное ощущение возникло у меня, когда я впервые увидел в аэропорту израильский самолет. Современный «боинг», сверкающий металлом, с ревущими двигателями — а на борту буквы одного из самых старых на земле алфавитов…

Но эти черточки были явно древнее!

— Я показала вам все это, потому что мне кажется, — сказала Зоя, — мне кажется, что Димиса убили из-за чего-то этого…

Она вскинула на меня глаза, в которых блеснули слезы.

— Милиция думает, что это убийство из ревности, — сказала она. — Мне уже так и сказали, да… В милиции думают, что Димиса убил моей бывший друг, который ревновал. Какая чушь! У меня и правда был друг до Димиса, которого я сразу бросила. Но у нас все было по-честному. Я сказала Павлу, что у меня теперь новый мужчина, и он меня понял. Павел не стал бы убивать. Да ему бы и в голову этого не пришло!

Она всплеснула руками, и я пожалел ее.

— Да вы так не переживайте, — сказал я. — Думаю, что в милиции никто всерьез не подозревает вашего бывшего друга Павла. Это так — одни разговоры. Надо же выдвигать какие-то версии, создавать видимость работы, о чем-то докладывать начальству. Уж вы мне поверьте, я много лет прослужил в милиции.

Мы пили вино, а когда наши бокалы опустели, Зоя налила еще.

— Вы сможете вести машину? — уточнила она, с улыбкой посмотрев на меня.

Я кивнул. Конечно, смогу. Не люблю водить машину выпивши, но приходилось делать и это.

Или она хочет предложить мне остаться у нее? А что, с этой странной девушкой не приходится удивляться никаких неожиданностям…

— Вы женаты? — спросила Зоя.

А при чем тут я? Но мне захотелось ответить. Нет, не женат.

— Разведены?

Ох уж это женское любопытство!

Да, разведен. Из-за чего? Как ни странно, из-за денег. Странно, потому что, дожив до тридцати четырех лет, я был уверен, что со мной-то этого не случится. Жена нашла себе богатого мужчину и ушла к нему. Слишком банально, до смешного.

Наверное, именно эта смешная банальщина и выбила меня из колеи на целых два года. Впервые в жизни я ощутил неуверенность в отношениях с женщинами. Всеми, без разбора. Мне было тридцать четыре года, а жене — двадцать девять. Мы прожили в любви семь лет. И я не был беден, что за глупости! Да, я оказался гораздо беднее того мужчины, которого встретила моя жена. Беднее в том смысле, что у меня не было дома на испанском побережье и яхты. Но этого ведь почти ни у кого нет, и я не мог предположить, что женщина после семи лет любви и согласия с мужем, охотно и без оглядки бросит его ради таких пустяков, как недвижимость и плавсредство.

Зачем я рассказал все это Зое? Не знаю. Никому прежде я не говорил о своих переживаниях, не делился. А тут вдруг расслабился. Захотелось поговорить.

Или она смотрела на меня как-то по-особенному? Не так, как смотрят мои приятели, и не так, как женщины, которым от меня что-нибудь нужно…

В тот вечер я ушел от Зои очень поздно. Так поздно, как это только было возможно, пока не развели до утра мосты через Неву. В прихожей, когда мы прощались и наши глаза встретились, на мгновение мы оба словно качнулись друг к другу, ощутив внезапное желание близости. Это длилось одно мгновение, а затем мы так же стремительно отшатнулись в стороны.

— Счастливо, — сказал я на прощание. — Спасибо за вино.

— До скорого, — ответила Зоя, кутаясь в наброшенную на плечи шаль и глядя на меня из-под полуопущенных ресниц.

Я уже стоял возле двери, положив руку на внутренний замок, когда что-то будто толкнуло.

— А вы любили Димиса? — спросил я. Спросил быстро и неожиданно для самого себя.

— Почему вы спрашиваете? — ровно и тихо, без эмоций отозвалась Зоя. Она не сказала ни «да», ни «нет»…

— Просто так, — смешавшись, честно признался я. — Не для работы. Любили или нет — этот факт не представляет оперативного интереса.

— У нас был прекрасный секс, — четко и раздельно, едва ли не слогам, произнесла девушка. — Я вам уже говорила.

И после короткой паузы она добавила совсем тихо, как бы в сторону:

— Для того чтобы любить, я его слишком мало знала.

Мы расстались. На пути домой я несколько раз спрашивал себя, что было правильным десять минут назад: когда я вдруг потянулся к этой женщине или когда тотчас отшатнулся от нее?

Мне почему-то казалось, что Зоя сейчас задает себе такой же вопрос…




Часовня в Миккели


Когда пограничный пункт «Валимаа» с гордо развевающимся над ним голубым крестом на белом фоне остался позади, я съехал на ближайшую стоянку и закурил. Мне предстоял долгий путь: «агент по недвижимости» явно предпочитал заботу о собственной безопасности моим удобствам.

Что ж, в этом его нельзя винить.

В будний день дорога была не слишком оживленной. В сторону границы и обратно шли колонны тяжелых трейлеров «Скания», проносились немногочисленные автомобили. Туристских автобусов почти не было видно — они заполняют здешние дороги в выходные.

Вокруг высился разноцветный сентябрьский лес. В нем смешались все оттенки желтого и зеленого. В отсутствие ветра вся эта красота стояла торжественно, как декорация в театре. Громадные валуны гранита, растянувшиеся грядами по сторонам шоссе, выглядели словно часовые при дороге.

Что мне удастся вытянуть у киллера? Понятно, что он охотно возьмет обещанные деньги, но вряд ли встретит меня с распростертыми объятиями и станет слишком откровенничать.

Да и нужна ли вообще эта встреча?

Мне вдруг вспомнились Зоя Некрасова и ее слова. Может быть, она права, и корни преступления действительно следует искать на Крите?

Я снова вырулил на дорогу и, включив фары, понесся в сторону Хельсинки. За езду с выключенными фарами здесь можно нарваться на крупный штраф — с местной дорожной полицией еще никому не удавалось договориться.

Радио в машине с каждым километром работало все хуже: сигнал угасал на глазах.

Проехав Хамину, я чуть сбавил скорость и начал внимательнее смотреть на мелькающие справа синие шильды. В письме «агент по недвижимости» подробно описал мне весь маршрут. Придерживаться его было необходимо строго, на этом киллер настаивал.

А кто мог бы поручиться, что этот человек не наблюдает за мной с самого момента пересечения границы?

Не доезжая Вехкалахти, лишь завидев вдалеке его красные черепичные крыши на фоне темно-серой глади осеннего моря, я притормозил.

Ага, вот и нужная мне шильда, извещающая о том, что на ближайшем виадуке будет поворот на Коуволу. Оттуда мне следовало позвонить по мобильнику на сообщенный заранее номер. В Коуволе же я должен был получить непосредственные указания о том, где состоится встреча.

В происходящем не было ничего удивительного: подобные меры предосторожности вынуждены соблюдать все, кто желает остаться неизвестным. Во время работы в уголовном розыске мне довелось несколько раз участвовать в передаче денег шантажистам, которые захватили в заложники людей и требовали выкуп. Они точно так же обставляли эту процедуру.

Главное здесь — сделать меня беспомощным, чтобы я ничего не знал и ехал куда скажут.

Боялся ли я? Пожалуй, нет. В конце концов, зачем преступнику меня убивать? Если он вышел на связь по моему объявлению — значит, сам хочет о чем-то поговорить.

До Коуволы я доехал за час. Подъезжая к центру мимо нового здания железнодорожного вокзала, я подумал, что уже вскоре мне предстоит узнать много нового. Само название города как бы говорило, что здесь можно чему-то научиться…

Я остановился возле супермаркета перед главным зданием университета и достал мобильник.

— Добрался? — послышался в трубке негромкий голос. — Где ты сейчас?

— Около супермаркета, — ответил я осторожно. — Все, как ты хотел. Что теперь будем делать?

— Теперь поезжай в Миккели, — сказал убийца. — Знаешь, как туда выехать? Ну, давай.

— А что в Миккели? — раздраженно поинтересовался я. — Долго будем гоняться по дорогам?

— Сколько надо, — рассудительно сообщил киллер, — столько и будем гоняться. Ты поезжай, а я тебе сам позвоню.

Голос был мне незнаком. Я лихорадочно припоминал, но ничего не приходило в голову. Мало ли с кем я работал в милиции, и мало ли бандитов проходило передо мной? Тысячи…

По площади лениво бродили студенты, а от входа в супермаркет на меня ласково и призывно черными, как уголь, глазами смотрел турок, продававший сосиски в тесте. Моя машина остановилась прямо напротив него, и он теперь ждал, что я захочу отведать его лакомство.

Нет уж, сейчас не до сосисок. Заведя мотор, я аккуратно проехал по полупустым улицам и вырулил на шоссе, ведущее на север.

Местность вокруг становилась все более пустынной. Конечно, Миккели — это еще центральная Финляндия, но по мере того, как едешь от моря на север, количество хуторов вдоль дороги уменьшается в геометрической прогрессии. Еще через сто километров жилье совсем перестанет встречаться и начнется «волчий лес», как говорят финны.

Небо нахмурилось, поднявшийся ветер гнал через асфальт дороги палую листву. По обе стороны шоссе шумел лес.

Теперь я ехал довольно медленно. Куда спешить, если все равно нужно ждать звонка?

Когда пошел мелкий осенний дождь, мне взгрустнулось. Темно, пустынно, сыро и неизвестно, куда ехать дальше. Что случится через десять минут? А через час?

В такие минуты можно и впасть в депрессию. Мне тридцать шесть лет, у меня опасная работа. Два года назад я расстался с женой, и с тех пор у меня большие проблемы с женщинами — я их боюсь и избегаю.

Сейчас я еду один по пустынной дороге на встречу с убийцей и не знаю, что случится со мной через десять минут.

Разве все это, вместе взятое, не повод для того, чтобы впасть в депрессию?

Мобильник в моем кармане ожил и заверещал.

— Справа от дороги будет озеро, — сообщил голос. — Съедешь на стоянку и пойдешь по берегу налево. Понял?

— А далеко идти? — спросил я, вспомнив, что у меня с собой нет зонтика. Когда я в шесть утра собирался в дорогу, зонтик был последним, что могло прийти мне в голову…

Голос ничего мне не ответил, и в трубке послышался отбой.

Вот и озеро. Оно появилось справа сквозь пелену усилившегося дождя. От дороги озеро отделяла березовая роща, но серая гладь воды была хорошо видна.

Поехав медленно, я вскоре обнаружил съезд на засыпанную песком пустовавшую стоянку. Естественно, кому придет в голову в такую погоду прогуливаться вокруг озера?

Оставив машину, я вышел и, подняв воротник плаща, двинулся влево по усыпанной гравием дорожке вдоль берега. Холодные капли дождя стучали по непокрытой голове, затекали за воротник.

Мне давно было не по себе.

Когда клиент платит частному детективу, он думает, что платит за работу по розыску, и раздражается, что платить приходится так много. А по-моему — мало в любом случае. Потому что за эти деньги я не просто веду расследование, а еще и рискую собственной жизнью.

А что, если киллеру заказали меня самого? И этот его выход на контакт со мной — обыкновенная ловушка? Что ему стоит сейчас выскочить откуда-нибудь из-за деревьев и всадить в меня хорошенькую свинцовую пулю? Здесь никого нет, никто даже не услышит выстрела. А уж о теле моем и думать не приходится: его найдут только через пару дней.

Вряд ли финская полиция станет слишком уж усердствовать. Скажут: русские бандиты разбираются между собой…

Долго ли еще идти? Мой плащ за несколько минут сделался совершенно мокрым.

Сквозь деревья внезапно проступило что-то белое, и я увидел маленькую церковь на самом берегу озера. Мелкая волна, покрытая рябью от частого дождя, плескалась прямо у гранитного фундамента.

Церковь была крошечная, как игрушечная, с побеленными стенами и какой-то кукольной островерхой крышей под красной металлочерепицей.

Храм выглядел новеньким, недавно выстроенным. Что ж, в России за последнее время тоже построили немало уютных часовенок в самых неожиданных местах. Но здесь уж больно пустынно…

Когда до церквушки оставалось шагов пятьдесят, мобильник снова заверещал.

— Войди внутрь, — сказал голос, — и сядь на переднюю скамью. Сиди и не оборачивайся. Ты меня понял?

— Понял, — буркнул я, подумав о том, что поставлен в самые невыгодные условия из всех возможных.

В другой стране, в безлюдном лесу, в пустынном храме сидеть спиной к входу и не оборачиваться. Да это же просто приглашение прийти и убить меня!

Видимо, убийца прекрасно понимал мои сомнения и для пущей верности добавил:

— Если вздумаешь обернуться, пеняй на себя. Я тебя предупредил.

С тяжелым вздохом я дернул за ручку церковной двери. Мне вспомнилась старинная народная песня: «И никто не узнает, где могилка моя». Вот уж, действительно, никто не узнает…

Внутри были оштукатуренные голые стены и шесть длинных деревянных скамеек. Никого, ни души.

Мои шаги гулко раздавались в храме, пока я обошел скамейки и уселся на передней. Прямо передо мной оказался невысокий алтарь с черным крестом на белой стене и двумя длинными свечами в подсвечниках по обе стороны.

«Может быть, стоит зажечь свечи? — мелькнула отчаянная мысль. — Так хоть веселее будет».

Рядом на скамейке лежали две тоненькие книги в мягких переплетах. Чтобы успокоиться, я потянул их к себе, посмотрел. Дешевые издания: Новый Завет и сборник церковных гимнов.

Открыв наугад сборник гимнов, я сказал себе:

— Что со мной будет? Что ждет меня? — и завел глаза к высокому потолку. По крыше громко стучали дождевые капли. Потом опустил глаза в книжку.

Нечто о радости и счастье. «Ты каждый день даешь мне счастье и радость жизни» — что-то вроде этого.

Споткнувшись на второй строчке, я захлопнул книжку и снова вздохнул. Радость и счастье… Что-то непохоже, но хотя бы обнадеживает.

Сзади хлопнула входная дверь, и мое сердце дрогнуло.

Шаги. Вот он обходит скамейки, а вот пробирается сзади меня, чтобы сесть. Скрип скамейки. Мне показалось, что на своем затылке я ощущаю его дыхание.

— Деньги принес?

Голос был негромким и очень спокойным. Понятно: ведь сейчас я рискую жизнью, а не он.

— А ты ответишь на мои вопросы?

— Покажи деньги сначала.

Но тут нужно было проявить твердость. В криминальном мире самое главное — не показать себя послушным, ведомым, слабым. Звериные законы насилия не оставляют места для слабаков.

— Знаешь, — начал я, стараясь говорить спокойно, но чувствуя, как от нервного напряжения нога предательски задергалась, — мы с тобой списались, договорились. Я приехал, куда ты сказал. Давай обойдемся без детских игр.

Киллер неожиданно легко согласился.

— Давай, — сказал он. — Без детских игр. Что ты хочешь у меня узнать, Стриж?

Видимо, мы с ним оба заранее подготовились к этому разговору. У меня тоже было выполнено домашнее задание.

— Это ты грохнул Димиса Лигуриса?

Молчание, потом смешок.

— Давай говорить по-другому, — сказал киллер. — Скажи культурно: это ты сделал работу? И я тебе отвечу: я сделал работу. А то «грохнул» — «не грохнул»… Мы же не бандиты, — с оттенком обиды добавил он.

«Ага, значит, у киллеров — собственная гордость», — подумал я. Надо же, как это я не учел…

— Меня интересует заказчик, — сказал я. — Что ты можешь сообщить мне о нем?

— Сволочь, — коротко выдохнул убийца, будто сплюнул. — Мразь. Думаешь, я стал бы с тобой базарить, если бы заказчик оказался нормальным человеком? Да никогда! Меня все знают, я все делаю честно и правильных пацанов не подставляю.

Заказчик связался с киллером по Интернету, как это обычно и делается.

— Искали человека, который может надежно обеспечить «недвижимость» в Питере, — пояснил сидевший сзади меня убийца. — Я ответил, что могу. В Питере мне передали деньги — первую половину, аванс.

— Кто передал? — чуть не взвился я, ощутимо подпрыгнув на скамейке.

— Не оборачивайся, — напомнил мой таинственный собеседник. — Встречу назначили на площади Восстания, в ресторане «Сфинкс». Но это только так называется — ресторан. Обычная забегаловка для пассажиров с вокзала.

— Брат, — прервал я его нетерпеливо, — мне есть с кем поговорить о ресторанах. Давай о деле.

— А мне не с кем, — заметил убийца, нисколько не меняя своего спокойного задумчивого тона — он ведь был сейчас хозяином положения. — Вот я и решил тебе рассказать об этом ресторане, Стриж. Почему бы тебе из вежливости не послушать? Ну так вот…

— С кем ты там встречался? — перебил его я. — В этом плохом ресторане? Кто пришел на встречу?

— Девку прислали, — ответил киллер. — Молодая совсем, черненькая, вертлявая.

— А о чем вы с ней говорили?

— Ни о чем не говорили. Она присела за столик на минутку, передала пакет с бабками и ушла. О чем нам с ней говорить? Получил аванс и пошел работать.

Так, несколькими рублеными предложениями убийца рассказал, как осуществил привычную для него несложную операцию.

Он получил по электронной почте фотографию Димиса Лигуриса, его питерский адрес и место работы — университет. Этого оказалось достаточно для того, чтобы киллер сумел выследить свою жертву, установить распорядок дня Димиса и спланировать безошибочное убийство.

— Это трудно было, между прочим, — добавил убийца. — Я сразу понял, что все делать надо прямо у него дома. Но он же каждый день в разное время возвращался. Я две недели следил, пока не доехал, в чем дело. Алгоритм называется…

Я слушал бормотание у себя под ухом и пропустил бы жалобы киллера на тяжелую жизнь, если бы не непривычное слово — «алгоритм». Встрепенувшись, я вник в смысл рассказа.

Оказывается, киллер был вынужден следить за Димисом целых две недели из-за того, что тот был очень набожным. Четыре раза в неделю он после университета ехал не домой, а в церковь, где оставался подолгу — от двух до четырех часов.

— Я только потом понял, что он ездит туда по понедельникам, вторникам, четвергам и субботам, — бубнил убийца, поясняя то, что было для него важно, — а в среду, пятницу и воскресенье — не ездит. Вот и надо было дело на эти дни планировать…

— В какую церковь он ездил? — спросил я на всякий случай.

— На Выборгской стороне. «Всех Скорбящих Радость» называется, — охотно отозвался мой незримый собеседник. — Старая такая, скоро развалится.

— А что Димис там делал? Молился?

— Почем я знаю? — безмятежно сказал киллер. — Разве я смотрел? Не люблю я в церкви заходить. На лавочке поджидал его, благо лето, тепло.

Я невольно пожал плечами. Собственно, эту информацию можно было пропустить мимо ушей. Если убитый — этнический грек, то естественно, что он ходил молиться в православную церковь. А что часто ездил молиться — это дело вкуса.

Настал черед главного вопроса. Во всяком случае, он казался мне главным в тот момент.

— Зачем ты вырезал на груди у парня минойский топорик? — спросил я.

— Кого? — не понял мой невидимый собеседник. — Кого вырезал? А, бабочку… Это было условие. Мне так и написали, чтобы обязательно на груди у паренька было вырезано именно это. Даже рисунок прислали, чтоб я не ошибся.

Затылком я почувствовал, как киллер сзади улыбнулся.

— У каждого свои причуды, — заметил он снисходительно, — а мое дело — обслужить клиента. Бабочка так бабочка — рисунок несложный. Если б попросили тигра нарисовать, тут бы я затруднился.

— А ты не спрашивал, зачем заказчику эта бабочка? Он как-нибудь объяснил свое желание?

— А зачем мне спрашивать? — удивился убийца. — Какое мое дело? Меньше знаешь — крепче спишь. Бабочка — это условие. Обычно заказчик другое условие ставит, — доверительно сообщил он. — Да ты, Стриж, и сам знаешь, мужик опытный.

— Инсценировать ограбление? — догадался я.

— Ну да, — хмыкнул киллер. — Странный народ эти заказчики! Как подумаешь — чудаки, да и только! Решились человечка заказать, на кровь пошли, а все трусят: хотят, чтоб не похоже на чистое убийство было. Чтоб все подумали, будто ограбление. Только никого еще не удалось этим обмануть, — заявил он философски. — Вот сколько раз инсценировал я ограбление, а толку никакого. На другой день смотришь в новостях по телевизору, а там сразу говорят — чистое убийство, работал профессионал.

Он засмеялся как-то утробно и самодовольно добавил:

— Профессионал, говорят. Уважают.

От этого смеха я невольно вздрогнул, а нога, и так дергавшаяся, прямо подпрыгнула. Странно устроена человеческая натура: каждый урод хочет уважения, а то и общественного признания. Вот и этот туда же — сделал убийство за деньги своей профессией, а при этом еще желает, чтоб его уважали!

Разговор сам собой подходил к концу, и с каждым сказанным словом я все больше чувствовал себя полным дураком. Сейчас мне придется отдать деньги — десять тысяч долларов, как договаривались, а ведь я, по сути дела, ничего не узнал.

Видимо, убийца догадался о моих мыслях, потому что хмыкнул и сказал:

— Что, Стриж, не знаешь, о чем дальше спрашивать? Не бойся, я тебе сам расскажу.

Выяснилось, что условий, поставленных заказчиком, было два. Первое — вырезать на груди Димиса ту самую «бабочку». Второе — убить непременно ножом в горло. Зарезать одним ударом.

— Я не люблю ножом, — признался убийца с трогательной доверчивостью. — Понимаешь, даже не потому, что кровь, руки пачкаешь. Нет, просто из пистолета как-то более по-человечески. Наденешь глушак, аккуратно дырку в голове сделаешь, и дело с концом. А резать — это как-то не по-нашему. Мы же не кавказцы, чтоб удовольствие от этого получать, когда под твоими руками человек издыхает.

— А заказчик — кавказец? — спросил я на всякий случай.

— Нет, — последовал немедленный ответ. — Про это я тебе отдельно скажу. Проверил я тот адрес, с которого мне письма приходили. Сто евро это стоит — проследить по цепочке, откуда на тебя письмецо свалилось. Есть у меня один шустрый парнишка, он это как-то насобачился делать. Пощелкает на компьютере в Интернете, и дело с концом — вот тебе и адресок заказчика.

— Ты всегда так делаешь? — не выдержал я. — Устанавливаешь адрес заказчика? Зачем тебе это? Ты же сам только что сказал: меньше знаешь — крепче спишь. Разве не так?

— Не так, — после паузы ответил убийца. — Иногда очень даже полезно бывает знать, с кем имеешь дело. Говнюки такие попадаются! Знаешь, добрый человек ведь не станет заказывать другого. Если уж заказывает, значит, сволочь порядочная, такому верить нельзя.

Мне стало смешно. Страшно и смешно одновременно. Вообще разговор моего затылка с невидимым собеседником производил на меня странное впечатление. Как будто я находился в каком-то чудовищном и неправдоподобном мире кошмаров, где ужас переплетается с безумием. Без юмора на это смотреть нельзя — иначе запросто сойдешь с ума.

— А ты сам — добрый человек? — спросил я. — Заказчики, говоришь, недобрые. Ну ладно. А ты что, сильно добрый?

— Я — никакой человек, — ответил голос, как будто киллер уже задавался этим вопросом и давно нашел ответ. — Мне платят за работу, я ее делаю. Не стану делать я — будет делать другой.

Электронный адрес заказчика установить не удалось. Письма шли с бесплатного почтового сервера и были написаны по-английски. Известно стало лишь то, что сервер этот — греческий.

— А что тут удивительного? — заметил киллер. — Парнишка же — грек. Вот свои его и решили замочить. Сволочи, я ж говорю.

Вторую половину обещанных денег убийца не получил. На другой день после преступления он позвонил по указанному телефонному номеру, но там стояла полная тишина. Он написал электронное письмо заказчику, напомнил о сумме. Ответа не было.

— Кинули меня, — крякнул киллер с неудовольствием. — Бывает, конечно, но обидно. Как мальчика меня сделали эти греки позорные. Потому я и решил встретиться с тобой, Стриж. Когда найдешь их и станешь мочить, дай им лишний разок по яйцам за меня. Скажи: от агента по недвижимости, по спецзаказу. — Он помолчал, потом тихо добавил: — Деньги давай. Побазарили, хватит уже.

Я полез за пазуху и, вытащив пакет с деньгами, протянул его назад.

— Девушка, — сказал я. — Ты встречался с девушкой в том плохом ресторане… Сказал, что она маленькая, черненькая. Ты не мог ошибиться? Она не могла быть крупной блондинкой? Перекрасилась и всякое такое…

— Нет, Стриж, не могла, — раздался голос у меня над самым ухом, и я понял, что убийца уже встал. — Я понял, о ком ты спрашиваешь. Была у грека полюбовница — Зоя Некрасова, меня предупреждали. Видел я ее, пока грека отслеживал. На встречу со мной не она приходила, так что не фантазируй лишнее.

Послышалось шуршание, потом шаги по каменному полу.

— Сейчас я выйду, — сказал голос, — а ты еще посиди немного, помолись. Минут через десять выходи. Идет?

— Идет, — кивнул я.

— А вот и дождик уже совсем перестал, — заметил голос возле самой двери. — Сейчас птички запоют. Красота! Вазгену привет передавай.

— А от кого? — не оборачиваясь крикнул я. — От кого передавать-то?

— Он знает, — ответил киллер и хлопнул входной дверью.

Я остался один.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


Как ужасающе страшно будет, если окажется, что все это — попросту часть дьявольски хитроумного плана…

    

Рэй Брэдбери.



    

«Марсианские хроники»








Пролог


Обезглавленное тело царя лежало навзничь на мраморном алтаре и содрогалось в последних конвульсиях. Кровь из разрубленной шеи сначала изливалась толчками, в соответствии с ритмами умирающего сердца. Затем поток утих — сердце Ми-носа перестало биться.

Крупное мускулистое тело несколько раз содрогнулось, с каждым мигом все слабее. Несколько раз пыталась подняться правая рука — она сгибалась в локте, а затем падала. Ноги в сандалиях раздвинулись, а потом внезапно с силой сжались так, что стукнулись друг о друга колени.

Темная кровь, обильно залившая поверхность алтаря, капала на плиты пола, на глазах густея и сворачиваясь. Воздух в зале богов наполнился тяжелым запахом.

Гупа-ан подхватил отрубленную одним ударом голову царя за волосы и поднял кверху. Лицо стремительно бледнело, лишаясь крови, но глаза некоторое время смотрели осмысленно. Минос еще успел отчетливо увидеть собственное безголовое тело и его предсмертные содрогания. Увидел он и торжествующую Тини-ит с окровавленным топором в правой руке, и оскаленные головы волков вокруг алтаря — жрецы и жрицы не снимали масок до окончания жертвоприношения…

Отрубленная голова еще успела несколько раз моргнуть, а затем мозг, лишенный притока кислорода, начал быстро умирать. Ужас, изумление и гнев, охватившие Миноса, быстро прошли, наступило спокойствие. Глаза остекленели, и через минуту сознание царя померкло навсегда.

— Богиня! — пронзительно завыла Тини-ит, обращаясь к каменному изваянию. — Мы принесли тебе в жертву умилостивления царя! Его кровь — на твоем алтаре. Смилуйся над нами — твоим народом — и помоги нам!

Сначала верховная жрица, а за ней по очереди все жрицы и жрецы окунали пальцы в кровь, разлитую на мраморе, и мазали ею черный лик каменного истукана. Когда богиня насытилась кровью, верховная жрица отступила на шаг и стала молиться над телом принесенной жертвы. Она делала это громко, чтобы все присутствовавшие хорошо слышали каждое слово и исполнились привычным ужасом, которому она служила и для которого была призвана.

Она молилась Тини-ит во имя высшего бога — Червя.

Великая богиня Тини-ит — сама лишь послушная служанка непознанного и вечного божества — Черного Червя, Владыки Черного Пути и Запредельного Знания, приходящего в Сумерках, чтобы насытиться.

— Во Имя Пребывающего во Мраке, — кричала жрица, — Стоящего за Чертой, Во Имя Того, кто заставляет трещать основания мира, ибо не вынести Его величия и мощи.

Из раскрытого рта верховной жрицы вылетали брызги слюны, тонкие губы кривились от страсти. Она яростно мотала головой и махала растрепанными длинными волосами.

— О Ты, пробужденный кипящей кровью дев, услышь мой зов, приди на грешную землю, услаждаемый воплями жертв. Из Девяти Краев Забвения, Из Семи Колодцев Пустоты выйди, Владыка!

Голос жрицы был голосом древности, седой старины, из которой пришло великое Знание о тайных силах, движущих миром.

Это была великая и самая главная тайна жрецов — знание посвященных. Простой народ, даже цари Кносса думали, что выше богини Тини-ит нет ничего и никого. Думали, что она — повелительница мира, владычица жизни и смерти.

Именно Тини-ит публично приносились жертвы. И только жрецы всегда с самого начала знали, что истинный владыка — Червь, но его имя должно быть скрыто от всех.

Пусть народ думает, что служит Тини-ит, и приносит ей жертвы. Пусть заблуждается! На самом же деле верховная жрица служила Червю.

Сейчас она взывала к нему, зная, что ему — Темному Владыке — приятен тяжелый запах пролитой царской крови.

Она обращалась к Черному Червю — повелителю богини Тини-ит, называя его древними именами, тайными, сокрытыми от непосвященных, но обладающими особой силой.

— Йайн! Поклоняюсь Тебе! Йайн! Служу Тебе! Йайн! Восхваляю Тебя! Да померкнет солнце! Да развалится на куски! Ужас, стывший прежде, да возвратится к нам! Эгх'яггихн!

Жрица начала кружиться — сначала медленно, а затем все быстрее, так что короткая цветная юбка разлетелась в стороны. Крики становились все бессвязнее, она входила в состояние, когда способна была видеть Червя. Ее мать — прежняя верховная жрица передала ей тайное знание: когда она умрет, то станет следующей супругой Червя…

Теперь, кружась по тускло освещенному светильником залу богов, верховная жрица в священном ужасе все звала и звала своего будущего мужа:

— Нгхэ! Непреклонный Йатх Йаттхарлрл! Нгхэ! Ненасытный Эггалахамош! Нгхэ! Незримый Аштанга Йаду! Йайн, Владыка Альяха! Эгх'яггихн!

В голосе ее звучали любовь, и преданность, и желание служить до смерти и после смерти. И просьба о снисхождении, потому что Червь действительно страшен, и просьба о помощи, потому что помощи больше ждать неоткуда…

Когда призывы закончились и исступление прошло, верховная жрица в изнеможении упала на пол и лежала там, ожесточенно скребя ногтями по каменным плитам. Иногда руки ее попадали в лужицы крови.

Потом жрица поднялась на ноги и окинула безумным взглядом жриц и жрецов, молчаливо толпившихся вокруг.

— Пора, — сказала она. — Времени осталось мало. Возьмите сокровища.

Самые сильные жрецы взялись за веревки, которыми были опутаны сундуки с золотом и драгоценными камнями, и подняли их. Жрица сама закрыла крышки и двинулась впереди процессии.

В руке она несла большую бронзовую коробку с просверленными в стенках мелкими дырочками. Все шедшие рядом старались не смотреть на эту коробку, не останавливать на ней взгляд. Верховная жрица несла в руках собственную смерть.

Это была еще одна тайна, открытая лишь немногим посвященным. Верховная жрица не могла умереть своей смертью и не могла погибнуть от чьей-либо руки. Умереть она могла, только отдав свое тело Великому Червю, став его частью. Это мучительная смерть, но и огромная честь — стать пищей Червя.

Согласно существовавшей испокон веков традиции каждая верховная жрица имела при себе такую коробку. Только сама она могла приближаться к ней или переносить ее с места на место. Внутри слышалось шуршание, а если поднести поближе открытый огонь, то сквозь мелкие дырочки можно было разглядеть, как на подстилке из соломы переливается и блестит что-то скользкое. Это была змея зини-илл — очень редкая порода, которую иногда отлавливали в горах Крита. Когда к верховной жрице приходило понимание того, что она ослабела и пора умирать, полуметровая зини-илл бралась задело.

В присутствии жрецов верховную жрицу привязывали за руки и ноги к каменному алтарю, а затем через анальное отверстие впускали в ее тело змею…

Зини-илл обладала способностью передвигаться в человеческом теле — за это ее и считали воплощением Великого Червя. Змея медленно двигалась сквозь верховную жрицу, прогрызая внутренности и поднимаясь все выше. Нечеловеческая боль, которую испытывала при этом жрица, ее вопли и содрогания были ее последними призывами к Великому Червю, и сидевшие вокруг жрецы бывали невозмутимы.

Когда длинное черное тело зини-илл, извиваясь, полностью исчезало в теле верховной жрицы, все знали — чуть больше часа спустя Тини-ит умрет. До этого она вкусит полной мерой боль и ужас, исходящие от Червя, — вкусит его могущество.

Верховная жрица билась на полу, захлебываясь в крике все время, пока змея в ее теле медленно ползла кверху. Последовательно прогрызая печень, желудок и легкие, зини-илл неуклонно стремилась все выше и выше, словно заранее знала дорогу. Обычно, когда она проходила через пищевод и горло, верховная жрица умирала от удушья. Склонившиеся жрецы внимательно наблюдали за тем, как трепещет горло верховной жрицы, когда внутри его передвигается змея — вползает в голову.

Иногда удушье не наступало, и тогда жрица жила еще несколько минут, чувствуя, как змея лакомится ее мозгом…

Съев мозг своей жертвы, змея выползала через разинутый в последнем крике рот покойной. Зини-илл аккуратно брали и засовывали обратно в бронзовую коробку с дырочками, которую вручали дочери Тини-ит — новой верховной жрице, чтобы та никогда больше не разлучалась со своей будущей смертью.

Эта освященная веками традиция соблюдалась неукоснительно, и сейчас идущая во главе процессии Тини-ит бережно несла в руках бронзовое жилище зини-илл — своей единственной и самой молчаливой подруги, которая, когда придет время, проводит ее в последний путь — к Червю.

Гупа-ан разжег новый факел и пошел перед жрицей, освещая дорогу. Времени и вправду оставалось совсем мало — скоро наступит рассвет, а вместе с ним — последний штурм Кносса, города-дворца, который уже невозможно спасти.

Процессия миновала короткий коридор и остановилась у тяжелой каменной плиты, образовывавшей тупик. Тини-ит склонилась к полу и, нашарив в нише железное кольцо, с силой дернула. Гупа-ан и жрецы невольно ахнули, когда у них на глазах всегда неподвижная каменная плита медленно отъехала в сторону, открывая проход в узкий и абсолютно темный туннель.

Им открылась еще одна священная тайна кносских верховных жриц — подземный ход. Этот узкий туннель был построен в незапамятные времена, когда дворец Кносс только начинали строить. Все люди, работавшие в этом туннеле, по окончании строительства были умерщвлены, и с тех пор тайна оставалась ведома лишь верховным жрицам.

Ни одна жрица не заходила туда и не знала точно, где конец туннеля, потому что память об этом давно стерлась. Просто каждая мать-жрица показывала дочери нишу возле пола в коридоре и железное кольцо внутри и говорила:

— Когда ты станешь верховной жрицей, то помни, что ты и только ты знаешь этот тайный ход, неизвестный даже царям Кносса. Через него ты спасешься сама и спасешь сокровища, принадлежащие Червю.

Поколения сменялись поколениями, жрицы проживали свою жизнь и умирали, уступая место дочерям, и ни одной из них не пришлось воспользоваться этим ходом. Нынешняя Тини-ит тоже думала, что ей не придется исполнить именно эту волю Червя. И только когда многолетняя война с вторгшимися дикими ахейцами на ее глазах подошла к концу, жрица стала догадываться о своем предназначении.

Сегодня, в эту душную черную ночь, когда вокруг Кносса зажглись костры завоевателей, она с дрожью сказала себе:

— Пора.

Такова воля бессмертного темного божества, чтобы ей — молоденькой Тини-ит — спасти сокровища и обеспечить тем самым вечность для народа Кносса. Она — посланница вечности.

В узком туннеле пахло землей, было сыро и прохладно. Первым туда вошел Гупа-ан с факелом, за ним — верховная жрица, а следом внесли сундуки и потянулась процессия трясшихся от страха неизведанного жрецов.

В эту последнюю ночь они покинули Кносский дворец. Они исчезли, растворились в земле, и никто, никто об этом не узнает.




Процессия медленно двигалась по туннелю. Жрецы, надрываясь, тащили на веревках тяжелые сундуки, а шедшие впереди ощупью искали дорогу.

Гупа-ан уже сменил два факела, и оба догорели до самого конца. Пламя было маленьким, из-за недостатка воздуха факелы горели плохо. В туннеле было душно, спертый тяжелый воздух нехотя заползал в легкие.

Постепенно туннель начал расширяться, и через некоторое время стало легче дышать. А потом, после очередного поворота впереди, неожиданно мелькнул свет. Подземный ход выходил в длинную сталактитовую пещеру. В ней было прохладно и сыро. С потолка и с изгибов стен свисали бесчисленные сосульки — большие, достающие почти до земли, и маленькие. Чуть впереди сверкала черная вода подземного озера.

— Посмотрите, куда ведет выход отсюда, — распорядилась жрица.

Сундуки поставили на землю, и Гупа-ан с несколькими людьми двинулись вперед, к свету.

Вход в пещеру был завален камнями, которые пришлось сдвигать с места, чтобы выбраться. Ворочавшие тяжелые камни жрецы пыхтели, обламывая ногти на пальцах, но сделанный ими проход с каждой минутой становился все шире.

Наконец они вышли наружу и осмотрелись. Уже взошло солнце и осветило все вокруг: поросший лесом склон горы, камни под ногами, а внизу — вьющаяся среди деревьев и кустарника узкая тропинка.

Откуда-то со стороны и сзади доносился приглушенный шум. Прислушавшись, можно было понять, что это слившиеся воедино вопли, грохот и треск — звуки начавшегося штурма дворца.

Постепенно Гупа-ан и его спутники определили свое местоположение. Подземный ход вывел их на противоположную сторону гигантской горы, которая всегда была видна из западных окон Кносса. По прямой не так уж далеко. Однако в горной местности, поросшей густым лесом и лишенной дорог, требовалось несколько часов на то, чтобы преодолеть такое расстояние по поверхности земли.

Больше всего Гупа-ану хотелось забраться на вершину горы, чтобы оттуда хоть одним глазом взглянуть на то, что происходит в Кноссе. В этом городе-дворце прошла вся его жизнь. Никогда старику и в голову не могло прийти, что настанет день — и Кносс будет стерт с лица земли. Да и кому вообще приходило в голову подобное? Мощь и величие Кносского царства казались нерушимыми.

«Сейчас там идет бой, — подумал Гупа-ан. — Они все погибнут. Ахейцы и раньше были непобедимыми, а сейчас и подавно — когда из дворца ушла Тини-ит и унесли сокровища. У Кносса больше нет защиты».

Старику казалось, что если он со стороны увидит штурм дворца, то сможет попрощаться с ним, попрощаться с собственной жизнью. Для него это стало бы ритуалом…

— Пора возвращаться, — сказал один из жрецов, тронув Гупа-ана за плечо. — Тини-ит ждет нас.

В пещере уже кипела работа.

— Разрушьте подземный ход, по которому мы пришли сюда, — распорядилась верховная жрица. — Пусть никто не догадается о том, что мы спаслись и спасли сокровища.

После того как жрецы руками и наломанными в лесу возле пещеры палками завалили камнями ход, жрица велела копать яму для сундуков с сокровищами.

Гупа-ана не заставили работать из-за старости, и он несколько раз выбирался наружу, чтобы послушать грохот далекой битвы. Он уже понял, что на вершину горы ему не залезть, и угадывал, что происходит в Кноссе, по шуму. К середине дня звуки постепенно стихли. Смолкли вопли победителей и предсмертные крики побежденных. Еще через некоторое время с другой стороны горы потянуло гарью, и Гупа-ану стало ясно — все кончено.

Ахейцы ворвались в Кносс, перебили всех находившихся там людей, а теперь подожгли дворец. Не случайно их считали дикарями: они даже не грабили. Единственное, что брали себе ахейцы, — это вино в огромных, в человеческий рост глиняных сосудах. Но и сосуды они почти сразу разбивали, переливая вино в свои кожаные мешки, которыми привыкли пользоваться.

Здания дворца и все находившиеся в нем богатства ахейцев не интересовали. Ткани были им не нужны, потому что ходили они голые либо в звериных шкурах. Собранные со всего мира богатства тоже казались им бесполезными: халдейские украшения из золота и серебра с драгоценными камнями, посуда из Ханаанского царства, благовония из Вавилона — всей этой красоты попросту не видели их пустые и бесстрашные глаза — глаза воинов-кочевников.

Кносский дворец горел; пламя поднималось высоко вверх, над лесистыми склонами, а дым густыми клочьями стлался над горами, закрывая голубое небо. Звери разбегались от пожарища, и лишь хищные птицы — охотники до мертвечины стаями кружили высоко в небе, выглядывая себе скорую добычу.

Пока жрецы и жрицы рыли землю, Тини-ит сидела в углу пещеры, сжавшись всем телом и опустив лицо на скрещенные руки. Временами она начинала дрожать, и тогда на ее узких плечах выступали мелкие капли пота. Иногда жрецы бросали короткие взгляды на верховную жрицу и тотчас стыдливо отворачивались: ясно было, что она разговаривает с Великим Червем…

Когда работа была закончена и наступил вечер, Тини-ит содрогнулась, как будто кто-то толкнул ее, и встала на ноги. Ее лицо казалось изможденным, но глаза горели.

— Кносса больше нет, — произнесла она медленно. — Он возродится опять, но это будет не скоро. Пройдет вечность, прежде чем это случится. Ахейцы захватили наш остров и разрушили наши дворцы. Ахейцы будут царствовать здесь. За ними придут другие народы, а за теми — следующие. Десятки народов пройдут через эту землю, и каждый народ будет думать, что это — его родина, что он будет жить тут вечно. Но нет!

Верховная жрица говорила медленно, произнося слова так, словно кто-то нашептывал их ей, и все присутствующие знали: это Великий Червь диктовал жрице Тини-ит свою волю…

— О том, что мы спаслись, не должен знать никто, — говорила она. — Родятся и умрут поколения, десятки поколений, сотни. Весь мир, все народы будут думать, что мы исчезли с лица земли, что нас больше нет. А мы останемся. Мы сохраним наш язык и наше письмо. И наши ритуалы, служение Червю, не прекратятся никогда.

Верховная жрица говорила негромко, но в длинной и узкой пещере с нависшими сталактитами каждое слово гулко разлеталось по темным потаенным углам и затихало там. Глаза Тини-ит были мутными, остановившимися, как будто смотрящими пристально вглубь себя. Жрица пророчествовала.

— Мы тайно разойдемся и смешаемся с другими народами, — сказала она. — Мы станем как они, но не станем ими. Пусть все думают, что мы исчезли, — тем величественнее будет наше появление из глуби времен и тем сильнее ужас, который мы посеем. Из поколения в поколение будут передаваться наши тайные знания, до той поры, пока не придет день нам воскреснуть из небытия. И тогда мы воскреснем из мрака, из праха земного — и снова будем царствовать над миром.




Ираклион


«Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые».

Свидетельство это справедливо. По сей причине обличай их строго…

    

Тит. Гл. 1. Ст. 12, 13






Широкое и приземистое здание аэропорта в Ираклионе я увидел издалека. Самолет еще разворачивался над морем, а внизу из голубого марева выплыли уже здания главного города Крита.

Выполнив разворот, «боинг» быстро пошел на снижение, и крыша аэропорта имени Никоса Казандакиса несколько раз, приближаясь, мелькнула в иллюминаторе. Вот шасси коснулись раскаленной солнцем земли, и самолет понесся по посадочной полосе. Послышались аплодисменты пассажиров. Я прилетел на Крит.

В то место, откуда к Димису Лигурису пришла смерть. Откуда она достала его…

Прямого рейса сюда из Петербурга нет, так что лететь пришлось с пересадкой через Афины. Я не задержался в столице и не стал осматривать Парфенон, хотя в агентстве мне предлагали такую схему. Сейчас мне было не до греческих древностей.

— Я поеду с тобой, — твердо заявила Зоя, когда я сказал ей, куда направляюсь. — Без меня ты не справишься.

В тот вечер, когда я был гостем в маленькой квартирке на Пятнадцатой линии Васильевского острова, мы перешли на ты. Близость не состоялась, однако сам характер наших отношений изменился. Я стал доверять Зое, а она — мне.

Тем не менее полетел я один. К чему впутывать девушку в расследование? Помочь она все равно не сможет, а мне достанутся лишние хлопоты.

Едва выйдя из здания аэровокзала, я понял, что оказался на далеком юге. После прохладного Питера сентябрьская жара была невыносимой.

Перед входом таксисты кучковались, но немного послушав их ломаный английский, я решил, что здешние нравы в отношении туристов еще более жестокие, чем в Петербурге. Почему местные жители всех приезжих считают дураками?

В центр города я поехал на автобусе, а там довольно быстро нашел отель, где у меня был забронирован номер.

Забившись от дневной жары в комнату с кондиционером, я прикинул свои дальнейшие действия. Собственно говоря, план существовал давно. Мне нужно было найти двух женщин — старую и молодую.

Константинос исполнил обещание и прислал мне фотографию любимой девушки Димиса.

«Ее имя Евдокия, — писал он в сопроводительном письме. — Родом она из деревни Сарандаки, откуда родом и мать Димиса — моя бывшая жена».

Второй женщиной, с которой я хотел встретиться, была сама мать Димиса, так что оставалось лишь найти дорогу к затерянной в горах деревне со смешным названием Сарандаки. Если мои предположения верны и разгадку убийства следует искать на Крите, то хотя бы одна из этих женщин сможет мне помочь.

Ближе к вечеру, когда стало прохладнее, я выбрался из отеля в город. Узкие улицы были полны народа. Казалось, что все необычайно суетятся, хотя, как я потом понял, это совсем не так. Просто греки по сравнению с северными европейцами больше двигаются и громче разговаривают.

Пройдя по нескольким улицам, я вышел на маленькую площадь у фонтана, вздохнул и остановился. Ираклион в целом — некрасивый город. Он хаотично застроен, в нем мало интересных зданий, однако окружавшая меня атмосфера понравилась мне с самого начала.

Живя в Петербурге или любом другом мегаполисе, незаметно для себя самого привыкаешь к постоянному напряжению. Ты можешь его не ощущать, но мегаполис не дает расслабиться. Скученность, обилие пьяных, высокий темп жизни — все это приводит к агрессии, преступности — привыкаешь все время быть начеку.

Ираклион с непривычки показался мне полной противоположностью. Несмотря на внешнюю суету, повсюду в нем было разлито спокойствие. Вокруг меня шумел город, в котором царил мир. Лица окружающих были приветливы, умиротворенны, многие смеялись. В бесчисленных уличных кафе симпатичные девушки подавали кофе в крошечных чашках и красиво пенящееся пиво в высоких бокалах. После волнений последних дней я позволил себе расслабиться.

И еще: множество красивых девушек. Отчего-то в Петербурге я не обращал внимания на женщин, но, оказавшись на Крите, вновь воспрянул духом. Красавицы ходили поодиночке и стайками, оживленно щебеча, и я, поначалу сам того не замечая, все сильнее крутил головой.

Мне нужно было арендовать машину для поездки в горную деревню, и некоторое время я бродил по Ираклиону, присматриваясь к соответствующим агентствам. Строго говоря, присматриваться было особенно не к чему — у всех таких фирм примерно один и тот же выбор машин и одни и те же условия аренды.

В конце концов, отойдя подальше от центра в сторону набережной, я остановил свой выбор на маленьком красном «хёндай-атос», похожем на аккуратную коробочку с колесами. Заплатив вперед и договорившись, что с утра машина будет стоять у моего отеля, я почувствовал себя временно свободным от дел. По крайней мере до утра.

На набережной оказалось много ресторанчиков, и я решил, что имею право посетить один из них. В конце концов, почему бы не побаловать себя? Как поется в старинной одесской песенке:
		Отчего ж не выпить бедному еврею,



		Если у него нет срочных дел?








Движимый таким «одесским» настроением, я сел за столик с видом на неподвижное синее море и сделал заказ. Хорошо был виден порт с громадными белыми корпусами пассажирских кораблей у пирса. Несколько танкеров стояли на рейде и издалека казались игрушечными.

Справа от меня синело море, а слева гуляли люди, праздные, как и я в этот вечер. Набережная была усажена высокими густыми кустами, и яркие цветы роняли с них свои последние лепестки.

Я успел выпить пару рюмок прозрачной ракии и закусить жареными баклажанами, как стало быстро темнеть. Повсюду зажглись фонари, а порт с освещенными кораблями сделался особенно красив.

Под горячий шашлык «сувлаки» я заказал местного вина, оказавшегося терпким и чуть кисловатым. В ресторане было немного посетителей, и скучающий официант с интересом наблюдал за моими гастрономическими изысканиями.

О том, что я русский, он догадался сразу. Стоило мне появиться на пороге заведения, как я услышал приветствие на родном языке. Наверное, тут много туристов из России…

Но сейчас туристический сезон заканчивался — это стало заметно очень скоро, когда с наступлением темноты многолюдная набережная опустела.

Играла музыка — бесконечные, тянущиеся по получасу греческие мелодии. Из порта долетали приглушенные расстоянием гудки и свистки кораблей. Люди за соседними столиками — в основном пожилые пары — разговаривали громко и экспрессивно, но слова чужого языка пролетали мимо моих ушей.

Внезапно откуда-то слева я услышал сдавленный женский крик и топот. Что это?

Повернув голову, я увидел сцену, совершенно не соответствовавшую царившему вокруг спокойствию и моему собственному умиротворенному состоянию.

Три парня отвратительной наружности тащили в кусты молодую женщину, которая яростно от них отбивалась. Что это за парни, было легко определить с первого взгляда: стоптанные кроссовки, старые джинсы с естественной бахромой, майки и немытые патлы. Среди части молодежи теперь принято не следить за собой и выглядеть чучелами, но про этих троих любой патрульный с уверенностью сказал бы: наркоманы, способные на все.

Девушку я не успел рассмотреть, но ситуацию просек сразу.

Быстро оглядевшись вокруг, я не обнаружил никого, кто был бы способен вмешаться. Набережная опустела, а в ресторане сидели люди, очевидно, не склонные к потасовкам с непредсказуемым исходом. Два-три толстяка с женами, вряд ли способные сразиться с хулиганами.

Одновременно я подумал и о том, что мне совсем не хочется ввязываться. Зачем? Я только сегодня приехал, у меня другие заботы…

— Эй! — громко крикнул я парням, не вставая из-за стола. — Прекратите немедленно!

Может, окрика будет достаточно?

Крикнул я по-английски, и они могли не понять, но мой тон ясно свидетельствовал о смысле сказанного. Естественно, нападавшие даже не повернули головы в мою сторону.

— Черт! — выругался я. — Вот черт!

В кои-то веки расслабился — и вот на тебе: нежданное приключение.

Но ведь и не сидеть же спокойно, когда у тебя под носом напали на женщину!

Рассуждать было некогда, и в одно мгновение я перескочил через низкую ограду, отделявшую ресторанчик от набережной.

Первого парня я просто схватил сзади за шею и отшвырнул в сторону. В некоторых случаях этого оказывается достаточно: хулиганы, встретив решительный отпор, пугаются и убегают.

Но не сейчас. Двое оставшихся, не обращая на меня никакого внимания, продолжали тащить девушку в заросли кустарника. Один из них сжимал ей горло, не давая кричать, а второй помогал ему. Несчастная молотила ногами по воздуху и, задыхаясь, хрипела…

Что ж, придется разбираться с каждым в отдельности. В следующую секунду я наглядно продемонстрировал твердость своих намерений, подскочив сбоку и нанеся удар в висок одному из нападавших. Против моих ожиданий, наркоман оказался крепким мужиком и от удара не упал, а только пошатнулся и выпустил руки девушки.

На мгновение я поймал его мутный взгляд, и хулиган бросился на меня. Мы сцепились, причем противник все время пытался схватить меня за горло, а я успел несколько раз ударить его кулаком в живот.

В этот миг сзади на меня наскочил парень, которого я только что грубо отшвырнул. Надо же, мелькнуло у меня в голове, а я думал, он убежал…

Наступил короткий момент, когда я горько пожалел о том, что ввязался в эту историю. Сейчас я получу удар ножом, и мою поездку можно считать оконченной. Даже если я останусь в живых, что еще вопрос…

И зачем я только влез? Без меня бы разобрались. Мало тут греков, что ли?

Видимо, страх и отчаяние придали мне сил: в следующее мгновение я сбросил с себя напавшего сзади и нанес удар в лицо тому, кто был спереди. Второй удар оказался гораздо эффективнее первого. К тому моменту я уже сильно испугался и поэтому вложил в свой кулак всю силу без остатка.

Хрустнула кость под кулаком, и я понял, что сломал противнику нос. Резко развернувшись, я бросился на другого, но встретил пустоту.

Опасность миновала так же внезапно, как возникла, — после первого же моего удачного удара все трое хулиганов сбежали. Ломая кусты и выкрикивая что-то, они рванули в сторону.

Девушка сидела на земле, там, где ее бросили. Волосы ее растрепались, а губы дрожали от пережитого ужаса.

Нетвердыми движениями, как слепая, она шарила по земле в поисках своей сумочки. Нашла ее и раскрыла.

— Давайте я помогу вам встать, — сказал я, протянув руку. Только тогда девушка обратила на меня внимание, подняла голову и улыбнулась.

— Это вы помогли мне? — спросила она. — Вы здорово деретесь.

Она протянула мне узкую ладонь, и я помог ей подняться на ноги.

— У меня сломался каблук, — растерянно произнесла она. — Как я теперь пойду?

Ее английский был лучше моего. Во всяком случае, слово «каблук» я забыл и понял смысл сказанного, лишь увидев, как девушка покачнулась.

Только сейчас я заметил, как она красива. Среднего роста, с длинными черными волосами ниже плеч, она выглядела совсем тоненькой, как тростинка. Ее ладонь была узкой, словно у ребенка. Смуглое лицо с правильными точеными чертами.

Девушка вскинула на меня глаза, и я поразился тому, какие они черные и блестящие. В первое мгновение мне показалось, что глаза блестят оттого, что полны слез, но потом понял — это не так.

— Я должна вас поблагодарить, — сказала незнакомка, снова протягивая мне руку. — Это было так страшно! Откуда здесь взялись эти негодяи? Я совершенно не ожидала…

— Откуда они взялись, мне трудно сказать, — ответил я. — Но удивлен не меньше вашего. Наверное, это были наркоманы. Ваша сумочка цела? Обычно они охотятся именно за деньгами.

— С сумочкой все в порядке. — Девушка показала мне маленькую кожаную сумку и встряхнула ее. — Да в ней ничего и не было. Но я так вам признательна. Если бы не вы, то я, думаю, в следующую минуту умерла бы от страха. И вообще: мало ли что они могли сделать…

Мы стояли напротив друг друга на набережной, а рядом постепенно появлялись люди. Подошел из-за загородки ресторана официант, а за ним — несколько посетителей, ставших свидетелями происшествия. Они громко галдели между собой и с девушкой по-гречески, и я не понимал ни слова.

— Может быть, нужно позвать полицию? — спросил я на всякий случай. Кто знает, какие тут правила…

Мои слова, переведенные девушкой на греческий, были встречены сдержанным смехом, и я понял, что Греция мало отличается от России.

— Слава Богу, все обошлось, — сказала девушка и протянула мне руку в третий раз. — Агафья.

— Олег, — переминаясь с ноги на ногу, представился я.

— Олег? — переспросила она, как бы покатав мое имя на языке. — Вы русский, да? Здесь много русских, но мне никогда не приходилось встречаться…

Эта девушка меня смущала. Я сразу понял, что робею в ее присутствии. Может быть, все дело в черных-пречерных, блестящих, как бусины, глазах? В них явно было что-то гипнотическое. Стоило Агафье в первый раз взглянуть на меня — и я почувствовал себя завороженным…

И имя — Агафья. Смуглая красавица с маленьким точеным телом и древним именем, словно пришедшим из прошлого. Несущим с собой ароматы восточных благовоний, сладкий запах жертвенников и соленые ветры Средиземноморья.

— Я ужинал в ресторане, — вдруг произнес я, указав на свой столик за перегородкой. — Вы не согласитесь составить мне компанию?

Честное слово, я не собирался это говорить! Рот сам открылся, и язык произнес все эти слова.

— Ужинать? — засмеялась Агафья. — Сейчас слишком поздно для этого.

Она быстро осмотрела меня с ног до головы.

— Вы спасли меня от негодяев, — сказала она задумчиво, — и вы хороши собой. Может быть, глоток вина?

Немного непривычно, когда тебя оценивают вслух. Другому на моем месте могло бы стать неприятно, но изучающий взгляд Агафьи и ее слова оказали на меня возбуждающее действие. Я взял ее под руку и, поддерживая, повел в ресторан, где официант, оценивший ситуацию, уже мчался к столику.

— У вас часто нападают на женщин? — спросил я, заказав еще вина.

— А у вас? — пожала плечами девушка. — Думаю, это случается везде. Я сама виновата, задержалась на работе.

Обычно я возвращаюсь домой гораздо раньше и ничего плохого не происходит. Даже не знаю, как вас благодарить.

Последние слова она произнесла как-то по-особенному, со значением. Сказала и посмотрела на меня — прямо, глаза в глаза.

Этот взгляд смущал меня. Блестящий, пытливый, исполненный какой-то невыразимой силы. Будто смотрящий тебе в душу. Как у Христа и святых на византийских иконах.

Чем отличаются византийские иконы от русских? Наверное, специалисты могут сказать о различиях в составе красок, о колористике, ракурсе и перспективе. Я ничего этого не знаю. Мне видится лишь главное отличие — глаза на этих иконах. На византийских они буравят тебя, гипнотизируют, лишают воли. Хотя, может быть, я фантазирую…

— А где вы работаете? — спросил я. Где может работать неземное создание?

— В музее, — коротко ответила девушка, пригубив бокал с темно-красным вином.

— В каком?

Агафья улыбнулась, сверкнув в свете стоявшей на столе лампы белоснежными зубами.

— В Ираклионе один музей, — сказала она насмешливо. — Сразу видно, что вы тут совсем недавно. Вы турист?

— Да… Нет, — смешался я. — Можно сказать, я тут по делу.

— Бизнес? — уточнила она. — Торговля?

— Нет, у меня частное дело, — наконец нашелся я и пояснил: — Личное.

— О! — оживилась она. — Вы получили наследство? Большое?

Женщина, сидевшая напротив с бокалом в руке, буквально пьянила меня. Ее чудесные глаза агатового цвета сверкали, ее низкий грудной голос будоражил мою кровь. Ее вопросы были остроумны, а суждения — так стремительны, что я не поспевал за ними.

Вы когда-нибудь встречали по-настоящему блестящую женщину? Я — да. Один раз, в тот вечер.

— Признайтесь, русский герой, — щебетала Агафья, шутливо тормоша меня за рукав, — большое наследство?

Пора было приоткрыть завесу тайны.

— Я ищу людей, — коротко признался я.

— Вы полицейский? — В ее глазах загорелся интерес. — Олег, вы меня интригуете, это нехорошо. Женщины ведь очень любопытны. Вы спасли меня от рук жутких хулиганов не для того, чтобы теперь я умерла от любопытства.

Но тут я взял себя в руки и нашел силы промолчать. Вместо ответа я принялся расспрашивать Агафью, уводя разговор в другую сторону.

— А что вы делаете в музее? — спросил я.

Агафья работала в музее древностей, расположенном в самом центре Ираклиона. Это жемчужина местного туризма. Все, кто посетил Кносский дворец, сразу после этого едут в Ираклион и посещают музей древностей, в котором собраны ценности, найденные на территории Кносса.

На месте самих раскопок остались только камни — фрагменты фундамента, остатки стен, куски внутренних лестниц с истертыми ступенями.

А в специально построенный музей перенесли все, что было найдено от исчезнувшей минойской культуры, — расписанные вазы, кувшины, наконечники стрел, лезвия бронзовых ножей. Даже роспись, сохранившуюся на стенах, вырезали из камня и поместили под стекло.

— Вас не интересует история? — спросила девушка. — Потому что мне было бы приятно показать вам все это.

— Как насчет минойского линейного письма А? — усмехнулся я. — Вы умеете его читать?

Мой вопрос вызвал новый взрыв энтузиазма.

— Так вы кое-что знаете о Крите! — воскликнула Агафья. — Нет, эту письменность еще никто не сумел прочесть. Мертвый язык, и ни одному ученому не удалось проникнуть в его тайну.

— Вы думаете? — снова улыбнулся я. — А мне известен человек, который умел это читать.

Но я совершенно не предполагал услышать ответ…

— Димис Лигурис? — быстро спросила Агафья и добродушно засмеялась, махнув рукой. — Несчастный сумасшедший. Откуда вы его знаете?

Я ошеломленно молчал. Видимо, поняв мое состояние, девушка порывисто коснулась рукой моего плеча и мягко сказала:

— Это же Ираклион — маленький город. Здесь все историки знают друг друга. Как только вы сказали, что знаете человека, утверждающего, что умеет читать по-минойски, я сразу поняла, кого вы имеете в виду. Бедный Димис! Все здесь его знают. Красивый и талантливый молодой человек! Когда он стал говорить, что знает минойский язык, мы все сначала решили, что он шарлатан и просто хочет таким образом сделать себе карьеру среди профанов. Знаете, есть ведь масса недобросовестных ученых, попросту жуликов. Некоторым из них удается неплохо устроиться в жизни. Так вот. — Она перевела дух и покачала очаровательной головкой. — Но потом мы поняли, что Димис — совсем не шарлатан. Что он на самом деле верит, что сумел проникнуть в эту тайну. Несчастный больной парень! А откуда вы его знаете?

— Его убили, — мрачно ответил я.

— О Боже! — Девушка подпрыгнула на стуле и от волнения прижала ладони к щекам. Ее глаза округлились, и в уголках их блеснули мгновенно выступившие слезы. — Не может быть! — воскликнула она с болью в голосе. — Это невозможно! Димис…

Она была потрясена, и мне стало неловко за то, что сообщил о трагедии столь бесцеремонно. Агафья ведь только что сказала: Ираклион — маленький город, и все знают друг друга.

Похоже, для нее смерть Димиса оказалась тяжелым ударом.

Агафья заплакала, став от этого еще красивее. Слезинки, как бриллианты, катились по ее щекам…

— Но почему? За что? — повторяла она беспрестанно. — Он ведь такой безобидный! Никому не делал никакого вреда!

Она схватила меня за руку и вновь заглянула в глаза.

— Как это произошло? — спросила она. — Где это случилось?

— В Петербурге — ответил я неохотно, злясь на себя за то, что ляпнул столь необдуманно.

— Петербург, — медленно повторила за мной Агафья и на секунду задумалась, завела глаза кверху, в темное небо со сверкающими южными звездами. — Петербург — это большой портовый город в Швеции? — неуверенно сказала она. — Там известный университет, я знаю. Димис был там?

— Нет, — крякнув, поправил я. — Вы путаете с Гетеборгом. Просто похоже звучит. А Петербург — это в России.

— Ах да, вы же русский! — с досадой воскликнула девушка, покачав головой. — Ну да, точно, как я забыла: Петербург — это город в России. Я знала, просто растерялась. А за что его убили?

Мы одни сидели в ресторане до часу ночи. За первой бутылкой вина последовала вторая: оказалось, что греческие девушки не прочь выпить. Потом я заказал кофе с душистым коньяком «Метакса», настоянным на местных травах, и жизнь постепенно повернулась ко мне своей приятной стороной.

Официант в очередной раз бросил на нас умоляющий взгляд, и мы наконец встали и пошли. Идти на сломанном каблуке Агафье было трудно, и мне пришлось крепко держать ее под руку.

Оглушительно трещали ночные цикады. Огромное звездное небо с мириадами звезд висело над нами. Из порта по-прежнему слышались свистки и шум грузовых машин.

— Нам совсем недалеко, — бормотала Агафья, опираясь на мою руку, — тут близко…

От нее пахло духами — сложным ароматом с оттенком миндаля, который смешался с особенно сильным по ночам запахом цветов.

В какое-то мгновение меня пронзила мысль, что я поступаю неправильно. Совсем неправильно. Я прилетел по важному делу, причем прилетел только сегодня. Мне не следует сейчас никуда ходить. Правильнее вернуться в отель и, предварительно заперев дверь как следует, лечь спать.

В любое другое время и в любом другом случае я твердо сказал бы, что человек в моем положении совершает ошибку, когда среди ночи тащится по незнакомому городу с незнакомой молодой женщиной.

Но близость девушки, ее запах, ее горячее тело околдовывали меня.

— Здесь, — сказала Агафья, остановившись перед небольшим двухэтажным домом на тихой улочке. — Мы пришли.

Я оглянулся — вокруг никого не было. Свет в окнах соседних домов был погашен, и вдоль тротуаров с обеих сторон тянулись ряды припаркованных на ночь машин.

Агафья чуть наклонилась ко мне, и ее лицо оказалось совсем рядом с моим подбородком. Она взглянула снизу вверх, и мои глаза встретились с ее — бездонными и глубокими, как черная ночь…

— Я могу пригласить моего спасителя зайти в дом? — раздался мелодичный голос, прозвучавший для меня звоном.

Что я мог ответить? Что сказать?

После двух лет полного одиночества, терзаний и неуверенности в себе нужно было прилететь на Крит, чтобы встретить поистине неотразимую женщину.

Она взяла меня за руки, и мы слились в одно целое, исполненное невыразимой нежности. Меня как будто ударило током, а затем страсть затрясла меня, захлестнула…




Ночью я проснулся совершенно внезапно. Будто в голове что-то сверкнуло — и я открыл глаза.

В комнате было темно. Скосив глаза, я увидел спавшую рядом Агафью. Ее маленькое смуглое тело на сбившейся белой шелковой простыне. Услышал тихое ровное дыхание.

Я взглянул на часы — без четверти четыре. Еще два часа назад эта спальня на втором этаже наполнялась нашими блаженными стонами и звуками страсти. Час назад мы заснули.

Такого упоительного восторга я не испытывал никогда в жизни. Эта изящная молодая женщина с очаровательными манерами и кукольным гибким телом в постели оказалась настоящей тигрицей.

Стоило нам подняться в спальню, как она без всяких предисловий набросилась на меня.

В объятиях Агафьи я забыл о собственной заторможенности последних двух лет, о сложных отношениях с женщинами. Нет, рядом с ней я вновь стал прежним, в меня вселились былые чувства, я ощутил себя таким, каким был всегда. Трепетавшие от страсти губы, подрагивавшие крылья тонко очерченного носа, жар ее тела — все это вместе нахлынуло на меня, заставив вспомнить лучшие годы и самые яркие сексуальные впечатления. И ни одно из них, бережно хранимое в памяти, не могло сравниться с испытанным сейчас…

Простыня пропиталась нашим потом, воздух в комнате насытился возгласами несдерживаемой страсти, и мое дыхание начало сбиваться. Только тогда Агафья сменила бешеный напор на тихую ласку, и ее поцелуи обволокли меня благодарной нежностью.

Она целовала меня, и мне все время вспоминалось где-то вычитанное восточное выражение: «Дыхание ее исполнено ароматом роз…»

Я лежал неподвижно. Легкое дыхание спящей девушки отдавалось во мне радостью. Как-никак после двух лет воздержания и апатии ко мне вернулась страсть. Или, может быть, любовь? В ту минуту я был готов подумать и так.

Но откуда этот дискомфорт? Почему я проснулся сейчас, в темноте, в безмолвии, утомленный?

«Встань, оденься и иди, — сказал мне внутренний голос, прозвучавший в голове исключительно четко. — Не надо никого будить. Соберись тихо и выйди».

Обычно я прислушиваюсь к внутреннему голосу. Это вопрос успеха, а иногда выживания. Каждый, кто занимается рискованным делом, будь то сыск, или бизнес, или даже криминал, отлично знает голос, который иногда вдруг начинает звучать в тебе. Те, кто с ним не знаком, либо вообще долго не живут, либо терпят серьезный крах и их мнение о внутреннем голосе уже никого не интересует…

«Но здесь так хорошо, — ответил я. — И я ужасно утомлен. А завтра совершенно необязательно отправляться в путь с раннего утра».

«Вставай и немедленно иди, — повторил голос. — Ты должен спать в отеле. И без того ты уже достаточно сделал неправильно. В другом случае ты сам бы осудил такое поведение».

Сделав над собой усилие, я сел на кровати. Затем одним движением поднялся на ноги, чувствуя себя полностью разбитым. Больше всего в ту минуту хотелось лечь обратно, а наутро проснуться в лучах греческого солнца рядом с прекрасной девушкой, подарившей мне наслаждение, если не счастье.

Несколько секунд я постоял в тишине, глядя на спящую Агафью. Ее волосы разметались по подушке, рот был полуоткрыт, и внезапно я ощутил трепетную нежность к ней. Зачем уходить сейчас? Она расстроится, увидев, что я не остался с ней…

Снизу раздался чуть слышный шорох. Звук донесся с первого этажа, как будто там кто-то ходил.

Кто это? Мне вдруг пришло в голову, что я даже не спросил, есть ли у Агафьи муж. А почему бы и нет? Такая красивая молодая женщина наверняка имеет если не мужа, то возлюбленного. Глупо предполагать, что всю жизнь она сидела здесь и ждала меня…

Так это муж? Но тогда он сейчас поднимется — и будет жуткий скандал. Причем скандал — это мягко сказано. Уж мне ли, частному детективу, не знать, чем зачастую заканчиваются подобные ночные встречи.

Нет, этого допустить нельзя! Не хватало еще впутаться в какую-нибудь историю!

Агафья спала, и я не стал ее будить. В любом случае действовать следовало самому и самому принимать решение. Причем немедленное.

Как здорово, что я вовремя проснулся! Слава Богу, где-то в животе у меня есть механизм, который сигнализирует об опасности. Или же я просто проснулся от звука шагов, только не осознал этого?

Схватить брюки и рубашку, разбросанные по полу, не составило труда, и через несколько секунд я был готов. Выходить через дверь нельзя: внизу я рискую наткнуться на того, с кем встречаться не желаю. Несколько часов назад, войдя следом за Агафьей в дом, я был слишком увлечен ею и не особенно обращал внимание на расположение комнат и лестниц.

Метнувшись к окну, я оценил высоту, а заодно и рельеф стены дома. Прыгать высоковато, но если сначала встать вот на этот карниз, а затем спуститься вниз еще на метр…

Окно выходило в садик, а уже через два метра находилась бетонная стена соседнего дома. Внизу — посыпанная гравием дорожка. Яркая луна стояла высоко в небе, свободном от облаков, и хорошо освещала окрестности.

Одним рывком я перебросил тело через подоконник и повис на руках. Нащупав ногами карниз, я встал на него и посмотрел вниз — там виднелся какой-то уступ.

Самым глупым в данной ситуации было бы упасть и сломать ногу. Вся моя миссия в этом случае пойдет к черту, да и вообще: что за несолидное поведение. Прилетел на Крит для того лишь, чтобы в первую же ночь покалечиться, вылезая из окна случайной любовницы.

Несколько мгновений я медлил, затем стал спускаться. К счастью, дом был современной постройки, с массой различных выступающих частей — это особенность критской архитектуры. Весьма удачная особенность для лиц, избегающих общения с мужьями…

На последнем этапе, правда, я все-таки сорвался и полетел вниз, но падать было уже невысоко. Ударился правым боком и рукой о гравий, но сумел вскочить на ноги и побежал по дорожке к воротам.

Во дворе перед домом стояла машина Агафьи, которую она показала мне, когда мы вошли, — крошечная «опель-тигра». Металлические ворота звякнули, и я выскользнул на безлюдную улицу. В свете фонаря я увидел припаркованную у тротуара длинную черную машину.

Не оглядываясь, я бросился бежать по улице в ту сторону, где, по моим наблюдениям, должен был остаться мой отель.




Выспаться мне так и не пришлось. Я был страшно зол на себя за проявленные слабость и беспечность.

— Ты — кобель, Олег! — бранил я себя. — Настоящий кобель, причем сорвавшийся с цепи. Ты повел себя как мальчишка на каникулах!

Приехал по важному делу на Крит и в первый же вечер завел интрижку, потащился к незнакомой женщине домой, забыв об осторожности. Чуть было не вляпался в историю и не испортил все дело. Вот и поручай после этого таким, как я, важные дела.

Правда, настроение у меня все равно было хорошее. Как-никак я провел ночь с великолепной девушкой и по воле судьбы и собственного безрассудства внезапно прервал затянувшийся на два года сексуальный пост, уже давно тяготивший меня. Как после этого не радоваться и не ощущать подъема сил?

— Ты будешь наказан, Олег — строго сказал я, глядя в зеркало на небритое усталое лицо. — Спать ты не ляжешь, на это не осталось времени. Любишь кататься — люби и саночки возить. Ночью в постели с прекрасной и ненасытной женщиной ты был очень даже хорош. Теперь посмотрим, насколько хорош ты будешь с утра за рулем автомобиля.

Около часа я сидел в номере, разложив перед собой фотографии, и готовился к предстоящему дню. Фотографий было три: Димис Лигурис и две близкие ему женщины — мать и любимая девушка, изображения которых прислал мне Константинос.

«Девушку зовут Евдокия Канделаки, — писал мне заказчик. — Она живет в деревне Сарандаки, это недалеко от Маллии, в горах. Оттуда же родом и моя бывшая жена Анастасия — мать Димиса».

На обеих фотографиях женщины были совсем молодые, и если бы Константинос не подписал их, возлюбленную Димиса и его мать легко можно было бы перепутать. Ясно было, что господин Лигурис прислал снимок бывшей супруги, который у него имелся, очень давний.

«Мы расстались с Анастасией через год после рождения Димиса, — написал он в сопроводительном письме. — И с тех пор я ни разу не видел ее и очень мало знаю о ее жизни. Знаю лишь, что Анастасия вернулась в деревню, откуда она родом».

Видимо, снимок, на котором была запечатлена бывшая жена Лигуриса, сделали еще до рождения Димиса, потому что Анастасия выглядела совсем юной. Что-то в ее облике показалось мне смутно знакомым, но я тотчас отогнал от себя эту дурацкую мысль…

«Красивые женщины живут в Греции, — невольно подумал я, взяв в руки фото Евдокии. — Конечно, сам Димис был хорош собой, но и женщины просто как на подбор».

При мысли о красивых женщинах передо мной сразу возник облик Агафьи. Хорошо бы вернуться сегодня к вечеру и, может быть, встретиться с ней снова. Вот только нужно заранее выяснить, чьи это шаги были внизу…

Тщательно побрившись и приняв душ, я спустился в ресторан. Мне предстоял долгий и трудный день, так что следовало хорошо позавтракать. Впрочем, если бы я представлял себе, насколько день будет трудным, я заодно съел бы и обед с ужином…

Когда после сосисок настал черед йогурта и я, стоя с тарелкой у раздаточного стола, прикидывал, каких именно фруктов туда добавить для вкуса, в кармане заверещал мобильник.

Кто бы это мог быть? Да кто угодно — при включенном роуминге любой может достать тебя хоть на краю света.

— Привет, — зычно прозвучал в трубке знакомый голос, и так отчетливо, словно из соседней комнаты. — Сергей Корзунов. Не разбудил тебя? Ну и ладно. Слушай, Олег, у нас тут маленькая фигня случилась. Решил тебя предупредить на всякий случай.

По бодрости тона и по специфически осторожному выражению «маленькая фигня» я сразу понял, что произошло что-то очень неприятное. И вообще: Серега Корзунов уже не в том звании, чтобы с утра пораньше звонить по пустякам…

— Что случилось? — мрачно поинтересовался я, рассеянно положив в свой йогурт сразу три вида фруктов, отчего на тарелке получилась целая гора.

— Да вот деваху-то мы прохлопали! — невнятно закричал в трубку Корзунов. — Сначала внимания не обратили, а потом как наружку пустили, так сразу не въехали, а она и соскочила.

Пропустив последовавшие за этим нецензурные выражения, я спросил:

— Какую деваху? Куда соскочила? Я ничего не понял.

— А сейчас поймешь! — бодро прокричал Сергей. — Зою Некрасову помнишь? Которая подруга убитого… Так вот, мы за ней на всякий случай наблюдение установили. Правда, не сразу, потому что людей, сам знаешь, не хватает. Так вот…

Возбужденная речь Корзунова в конце концов стала более внятной, и я начал его понимать.

За Зоей Некрасовой несколько дней назад была установлена слежка — наружное наблюдение. И вчера выяснилось, что она тайком от всех встречается с неким человеком — тоже греком, но приехавшим в отличие от Димиса не из Великобритании, а с Крита.

Встречались они явно тайно, опасаясь показываться вместе на людях, и уже сам по себе этот факт вызвал у милиции подозрение. На всякий случай грека решили задержать, а саму Зою — как следует допросить, не скрывает ли она чего от следствия. Ведь понятно было, что секретные встречи Зои с критянином несомненно имеют прямое отношение к убийству.

Дальше все получилось как всегда. О контактах Зои и грека начальству доложили слишком поздно, а потом еще затянули с принятием решения о задержании и допросе: чего-то там, как всегда, долго согласовывали. А в результате…

— Понимаешь? — орал в трубку Сергей. — Нет, ты понимаешь, они сбежали! Может, почувствовали что неладное или заметили слежку. Только мы хватились, а их нет!

— Куда сбежали? — поинтересовался я на всякий случай, уже успев сесть за столик и кивнув официанту, чтобы тот налил мне кофе. Не стоять же столбом посреди ресторана с тарелкой в одной руке и с телефоном в другой.

— В Грецию! — закричал Корзунов еще надсаднее, чем прежде. — Куда ж им еще сбегать? Только сейчас информация пришла — они зарегистрировались на рейс до Салоник. Самолет уже совершил посадку, я узнавал…

Если Сергей говорил правду, то я легко мог представить себе дальнейший путь «сладкой парочки» — его конечной точкой был Крит. Значит, вскоре их следовало ожидать здесь.

В эту минуту мне пришло в голову, что Серега Корзунов не знает, где я сейчас нахожусь. Он звонит, думая, что я где-то рядом, в Питере.

Сказать ему? Или не говорить?

Я вспомнил о том, что видел расписание в аэропорту: самолеты местных линий летают с континента на Крит чуть ли не каждый час. А кроме того, ходят паромы, и не один. Это значит, что я при всем желании, даже если немедленно все брошу и сорвусь с места, не смогу встретить Зою с ее греком.

А если так, зачем обнадеживать Корзунова? Он в Питере, а я здесь, но от этого ничего не меняется.

— Ладно, — сказал я. — А чего ты хочешь от меня? Ты хочешь сказать, что это Зоя убила Димиса Лигуриса?

— Может, и не сама, — крикнул Сергей. — Может, это ее грек, а она только пособница. Впрочем, что зря говорить, их уже тут нету. Упустили.

«Это в Питере их нету», — хотел было ответить я, но сдержался.

А здесь, на Крите, они как раз очень скоро появятся. Интересно, с чем? И как это отразится на мне?




Встречи в горах


«Хёндай-атос» ждал меня на стоянке перед гостиницей. Ключ от машины вручил мне портье, а карта острова уже лежала приготовленная на переднем сиденье. На Крите любят туристов и действительно стараются им угодить.

В России, например, туристов не любят — это известно. В сознании каждого русского человека глубоко укоренилась мысль о том, что «мы делаем ракеты и перекрыли Енисей» и что у великой державы есть задачи поважнее, чем угождать каким-то там иностранным туристам.

А вот у Греции ничего этого нет — ни ржавых ракет, ни мировых амбиций. Поэтому простые люди тут думают не об имперском величии, а о том, что сделать, чтобы туристу понравилось и он приехал еще раз.

Кое-как сориентировавшись на узких улицах Ираклиона, я вырулил на главную площадь с памятником, увидев который так резко затормозил, что чуть было не стал причиной аварии. Передо мной на фоне ярко-голубого неба высился памятник Ленину!

Бронзовый Владимир Ильич строго смотрел на уродливое нагромождение зданий-коробок и явно не одобрял увиденное.

— Не может быть! — сказал я себе, стряхнув первоначальное оцепенение. — При чем тут Ленин? Я же не в Туле и не в Воронеже. Он тут и не бывал никогда. Или бывал? Но все равно — почему?

Я не мог успокоиться до тех пор, пока не вылез из машины и не подошел поближе. Так и есть: обман зрения. Это не Ленин, а некий Ванзелос — видимо, здешний политический деятель, судя по костюму и выражению лица. Но до чего похож! Просто брат-близнец. Видимо, греки так же вздрагивают в России при виде понатыканных всюду бронзовых Ильичей…

А вот с дорогами оказалось плохо. Стоило выехать из Ираклиона, как выяснилось, что горные дороги — и сами по себе вещь неприятная, а если они к тому же узкие и с крутыми поворотами, то расслабиться невозможно.

До Маллии я как-то доехал, но когда, следуя карте, углубился в горы центральной части острова, пот начал заливать мне глаза. На многих участках местных дорог две машины не могут разъехаться. С одной стороны скала, с другой — обрыв, и если две машины встретились, то одной из них нужно сдавать назад до километра и застывать на пятачке где-нибудь на краю пропасти. А если сзади едет следующая машина?

Наверное, местные водители привыкли к подобным вещам, но без серьезного навыка ездить таким образом — сущее наказание.

К тому же с каждым километром пути места вокруг становились все глуше и безлюднее. Дороги вьются по горам, уводя в сторону от морского побережья, где много людей и где кипит жизнь. В этом отношении Крит напомнил мне Россию, где большие города похожи на европейские и американские — высотные дома, потоки машин, сверкание офисных и магазинных витрин. А стоит отъехать подальше, как начинаются безлюдные деревни, бездорожье, нищета, и люди уже плохо понимают, что такое Интернет…

Пейзаж был живописный: пасущиеся на горных склонах стада овец, выжженная солнцем земля и редкие деревушки с белыми домиками, притулившимися между скал, — все это немедленно вызывало ассоциации с лирическими кадрами из «Крестного отца», где Майкл Корлеоне бродит по Сицилии, и со старым эротическим фильмом «Греческая смоковница», на который в начале девяностых ломился в видеосалоны бывший советский народ.

Дорога требовала постоянного напряжения, но голова при этом оставалась свободна — ведь за рулем человек использует не мозг, а рефлексы, нервную систему. Я неотрывно думал о Зое. Неужели я ошибся, утратил нюх? Ведь я общался с этой девушкой дважды, и в последний раз между нами даже пробежала какая-то искра, большая, чем просто взаимопонимание и приязнь. Она сама шла на контакт со мной, мне казалось, что она открыта и искренна.

И что же получается? Из слов Корзунова выходило, что Зоя — совсем не та, за кого себя выдает, и не такая, какой хочет казаться.

Тайные встречи с неким греком, а затем скоропалительный отъезд вместе с ним сюда, в Грецию. Точнее, на Крит, в чем я ни минуты не сомневался. Все это свидетельствовало против нее. Неужели она имеет отношение к гибели Димиса?

Конечно, при моем опыте не приходится сомневаться в коварстве и злобном хитроумии человеческой породы. Всякое уже видел, но сейчас я был обескуражен. Какую изобретательность и актерское дарование нужно иметь, чтобы столь долгое время не вызывать в отношении себя никаких подозрений! Ведь Зое удалось водить за нос даже уголовный розыск, и это при том, что она была тем самым человеком, который обнаружил мертвое тело. А в милиции очень любят таких людей — они первые кандидаты на задержание и предъявление обвинения в убийстве.

И я тоже попался на ее удочку. Наверное, подпал под влияние женских чар…

«Но какие у Зои были мотивы для убийства? — спрашивал я себя и сам же отвечал: — Да какие угодно. Откуда мне сейчас знать? Научная зависть, ревность, мало ли еще что».

Меня очень смущал незнакомый грек, с которым она секретно встречалась и с которым вскоре должна была объявиться здесь. Какова его роль в этой истории?

— В любом случае, — сказал я себе с тяжелым вздохом, — мы скоро увидимся, и я смогу задать Зое свои вопросы. Вот только успею ли?

В том, что мы очень скоро увидимся, я не сомневался ни минуты. Но где и при каких обстоятельствах?

Один раз я остановился. Увидев по карте, что до нужной мне деревни уже близко, я свернул к одиноко стоявшему дому, на крыше которого было написано «Таверна». Здесь мое появление вызвало ажиотаж: никто не ожидал внезапного посетителя.

Это был обычный частный дом, в котором жили большая семья, а также много разных животных, начиная с собак и заканчивая козами и свиньями. Перед домом в тени плодовых деревьев стояло два столика, за один из которых мне было предложено сесть. Разговаривал со мной сам хозяин — толстый небритый грек в расстегнутой до пупа рубашке и с зубочисткой во рту.

— Кали мера, капитано! — приветствовал он меня, и я даже вздрогнул: откуда этот житель гор может знать о моем милицейском звании? Только через мгновение я догадался, что «капитано» — просто вежливое обращение к незнакомцу.

Мусака — сытный омлет с овощами, запеченный в тяжелой чугунной сковородке, и густой кофе с сильным ароматом корицы стали моим ленчем. Все время, пока я ел, хозяин молча сидел на крыльце дома и наблюдал за мной. Наблюдал без всякого интереса, просто для развлечения и для порядка. Приняв заказ, он больше не сдвинулся с места. Обслуживали меня откуда-то взявшиеся две женщины — старая и молодая, в длинных крестьянских юбках и в черных платках. Они сновали бесшумно и проворно, постоянно кося глазами в сторону хозяина. Можно было догадаться, что это — его жена и дочь.

Греция — наполовину восточная страна, в которой, как и в России, большая часть населения еще не знает, европейцы они или азиаты. И если в городах полно девушек в самых откровенных нарядах, пьющих коктейли с сигаретой в зубах и отплясывающих на дискотеках, то в ста километрах от этих же самых городов царят совсем другие нравы. Безмолвные женщины с натруженными руками, повязанные платками до самых глаз, — покорные жены и дочери. Мир, где все еще властвует домострой и куда не заглядывают шустрые корреспондентки журнала «Вог»…

Оценив эту ситуацию, я даже не пытался разговаривать с обслуживавшими меня женщинами. Впрочем, они скорее всего не умели говорить по-английски. Зато хозяин в конце концов задал мне вопрос. Ему надоело молча разглядывать меня, и он спросил:

— Далеко едешь? — И, услышав, что в Сарандаки, удивленно поднял седые кустистые брови: — Зачем?

— Ищу Евдокию Канделаки, — ответил я. — И Анастасию Лигурис. Вы их знаете?

Ответом мне было молчание. Хозяин удивленно посмотрел на меня, затем оторвал взгляд.

— Лигурис? — переспросил он. — Такой фамилии я не знаю.

— Эта женщина была женой человека по фамилии Лигурис, — пояснил я. — Они давно развелись, может быть, она взяла себе другую фамилию. Но зовут ее точно Анастасия.

Подумав, что это может быть полезным, я достал из кармана обе фотографии и показал их греку. Тот взглянул на них и быстро отвел взгляд.

— Зачем тебе они? — спросил он с деланным равнодушием, но явно заинтересованно. Теперь он уже открыто меня разглядывал.

— Вы их знаете?

— Конечно, знаю, — пожал хозяин плечами. — Сарандаки совсем близко отсюда. Но Анастасия Коралис умерла. Вы не знали об этом?

— Откуда мне знать? — буркнул я. — Давно она умерла? И от чего?

— От болезни, надо полагать, — хмыкнул грек и покачал головой. — А что вам от нее надо?

В эту минуту я заметил, как напряженно застыли на месте обе женщины. Может, они и не понимали английского, но, услышав имя Анастасии Коралис, замерли и уставились на меня.

Решив, что в данном случае мне нечего особенно скрывать, я ответил:

— Дело в том, что Анастасия была матерью Димиса Лигуриса, а Евдокия, — я ткнул пальцем в снимок девушки, — была его подругой.

Хозяин призадумался. Видно было, что он обескуражен и не знает, как себя вести. Что-то в моих словах вывело грека из душевного равновесия.

— Димиса, — повторил он задумчиво. — Ты говоришь о сыне Анастасии? Ты его друг?

— Димис Лигурис, сын Анастасии, убит в прошлом месяце, — сказал я. — И я приехал, чтобы найти людей, которые хорошо его знали.

Старшая из женщин вдруг заговорила — громко и быстро. Она что-то раздраженно спрашивала у хозяина дома. Он отвечал — сначала неохотно, а потом все больше заводясь. Началась перепалка, смысла которой я не понимал.

— Ты полицейский? — наконец спросил хозяин, обернувшись ко мне. — Интерпол?

Женщина снова возбужденно заговорила и подошла поближе.

— Нет, не полицейский, — покачал я головой. — Просто хочу выяснить некоторые обстоятельства жизни Димиса. Он ведь жил здесь? Бывал у матери?

Теперь заговорила младшая женщина — дочь хозяина. Обе они — дочь и мать — кричали, злобно косясь на меня. Им явно не нравился наш разговор, и они хотели его прервать.

Надо сказать, они добились своего. Хозяин дома замолчал и, враждебно посмотрев на меня, сказал, что больше ничего не знает и сообщить не может. И что с меня за еду и кофе причитается четыре евро.

Спорить и пытаться что-то узнать было бесполезно. Я с досадой подумал о том, что ошибся: восточные традиции женской покорности тут чисто поверхностные. Стоило нам с хозяином разговориться, как до того молчаливые женщины активно вмешались…

Но что их так испугало?

Я уже шел к машине, когда хозяин, встав с крыльца, сделал несколько шагов следом за мной.

— Извините, — сказал он запинаясь, — а где убит Димис? И кто это сделал? Убийцу нашли?

— Убит в Петербурге, — ответил я. — В России. А кто это сделал, не могу вам сказать.

Я вскинул голову и пристально посмотрел прямо в глаза греку.

— А вы не догадываетесь, кто это мог быть? — спросил я внушительно. — Кто мог убить Димиса? Кто желал его смерти?

Это старый милицейский прием. Если человека внезапно спросить о чем-то, чего он не ожидает, он может от растерянности сказать правду. Или хотя бы смутиться, что тоже будет ответом…

Но нет, прием не сработал. Женщины сзади снова закричали — визгливо и настойчиво, и хозяин таверны отвел взгляд и твердо пробормотал:

— Охи.

«Олег, ты на правильном пути, — сказал себе я, сев за руль и выехав на узкую дорогу, которая вела в горы, в сторону деревни Сарандаки, где, я уже чувствовал, люди будут не более разговорчивы. — Тут никто не хочет говорить о Димисе, это кажется опасным. Отчего?»

Была уже середина дня, и солнце сильно припекало. При аренде машины я пожадничал и взял «хёндая» без кондиционера, о чем теперь горько пожалел. Жаркий ветер задувал пыль в открытые окна, а стоило поднять стекло, как становилось нечем дышать.

По моим подсчетам, до деревни оставалось километров пять, когда из-за крутого поворота выехал микроавтобус и оказался прямо передо мной. Дорога здесь была пустой: на карте Сарандаки — высокогорная деревушка, конечный пункт. Я рассчитывал, что спокойно доеду, никого не встретив.

О том, чтобы разъехаться на дороге в три метра шириной, не могло быть и речи. Микроавтобус коротко бибикнул, давая понять, что просит меня уступить дорогу. Но как это сделать? Наверное, нужно пятиться назад…

Несколько раз оглянувшись, я дал задний ход. Десять метров, еще десять…

Через ветровое стекло я видел смуглое лицо водителя микроавтобуса, который ободряюще улыбался мне. Наверное, он знает, что делать…

Сдавать назад на горной дороге — это очень неприятно и требует большого навыка. За время пути в Сарандаки мне уже несколько раз пришлось это делать, и я всегда нервничал. После привычных питерских улиц и пологих дорог северо-запада России здешняя езда казалась мне утомительной и опасной эквилибристикой.

Внезапно позади появилась еще одна машина — «крайслер» черного цвета. Она вынырнула из-за поворота и остановилась. Затем так же, как и я, начала пятиться назад. Теперь я медленно ехал задом, запертый с двух сторон.

К нервозности прибавилось еще одно чувство — страх. Не нужно было быть профессиональным детективом, чтобы оценить ситуацию: я оказался в классической ловушке. Зажать человека двумя машинами на узкой дороге — эту практику применяют все и во всех странах мира. Тут большого ума не надо. А классическая эта ловушка потому, что попавшему в нее действительно некуда деваться.

Оставалось надеяться, что все это простая случайность и через минуту-другую все разъяснится и мы разъедемся. Но предчувствие говорило мне: это не случайность…

Сидящий в моем желудке механизм, оповещающий об опасности, заработал снова и сказал: «Ты попался, Олег. Самым глупым образом попался. Мог бы это предвидеть, кстати…»

Мы с этим моим механизмом иногда ведем беседы; конечно, я мог бы возразить, что при моей работе лучше не думать об опасности. Если бояться всего подряд, то лучше сидеть дома и пойти работать в среднюю школу учителем истории.

Но что же делать? В машине я чувствовал себя беспомощным пленником. Выскочить наружу и побежать? Но куда, если с одной стороны — крутой откос, а с другой — горный склон? Далеко не убежишь. И кроме того, я буду выглядеть полным дураком, если на самом деле это никакая не ловушка, а рядовая дорожная ситуация…

Вот и место, подходящее для того, чтобы мирно разъехаться. Крошечная площадка, куда можно съехать и пропустить микроавтобус. Ну же, давай!

Нет, чуда не произошло. Я не родился в рубашке, а желудочный механизм был прав!

Едва я остановился на площадке, как микроавтобус, двинувшись на пару метров вперед, закрыл мне дорогу, а в черном «крайслере» разом распахнулись обе передние дверцы.

В общем-то я был к этому готов и действовал автоматически, как положено в такой ситуации. Самое главное — резво поворачиваться и не сидеть нюней. Мгновенно я выскочил из машины, готовый к схватке.

Нападавших было двое — те, что из «крайслера». Водитель микроавтобуса остался за рулем. Времени рассматривать противников у меня не было, я лишь заметил, что оба — молодые парни.

Первого я встретил ударом ногой в лицо.

«Неплохо, — сказал я себе, когда парень упал на колени. — В лицо не попал, но в грудь заехал солидно».

От удара второго я, присев, увернулся и ответил хуком справа. Метил я для надежности в висок, но тот отклонился, и мой кулак проехался по носу, свернув его на сторону. Брызнула кровь…

«Очень даже ничего! — одобрительно подумал я. — Для тридцати шести лет, да еще после бессонной ночи любви… Нос-то я ему сильно разбил».

В ту минуту я не особенно задумывался над тем, кто на меня напал. Была надежда, что это обычные грабители, которые решили напасть на глупого туриста, осмелившегося в одиночку заехать в их глухомань. Это был бы хороший вариант. Все-таки капитан уголовного розыска, хоть и бывший, и кандидат в мастера спорта по вольной борьбе худо-бедно способен отбиться от двух грабителей. Но не от специально подготовленных людей…

Когда я закончил милицейские курсы по борьбе, старший тренер выстроил нас на прощание и сказал:

— Ну вот, ребята, теперь вы подготовлены. Только запомните, что вы способны качественно отметелить таких же, как вы, обычных людей. Ас бойцами спецназа, с диверсантами и такими прочими вам связываться не советую — они вас в два счета убьют и похоронят.

И сейчас на горной дороге, в пыли между тремя машинами мне предстояло на практике выяснить, кто передо мной — обычные люди или «специально подготовленные».

Первая часть схватки прошла успешно, и это вселило в меня некоторую уверенность. Может быть, все еще обойдется.

Жаль, что я не дома. Пистолета у меня нет, но в Питере я всегда вожу с собой громадный гаечный ключ в пятьдесят сантиметров длиной. Вроде безобидная вещь — слесарный инструмент, не придерешься, но в умелых руках может быть смертельным оружием.

Теперь на меня напали одновременно с двух сторон, и пока я схватился за грудки с одним, второй успел брызнуть мне в лицо из газового баллончика. Перечная смесь — самая эффективная. Многие думают, что нервно-паралитический газ лучше, но это разговоры для дилетантов. Нервно-паралитический газ на многих людей вообще не действует, а вот простенький красный перец…

Я успел выбить из рук парня злополучный баллончик, а самого его так шарахнул ногой в пах, что он еще долго не будет чувствовать себя мужчиной. После этого другой навалился на меня сзади и схватил за горло.

Слезы застилали глаза, все лицо горело как в огне, я задыхался. Пытаясь отодрать от своего горла потные руки бандита, я изогнулся и чуть ли не с криком повалился на землю. Придавив своим телом противника, я сумел разжать его пальцы и готовился было уже вскочить снова, но споткнулся и упал — я ничего не видел, перед глазами стоял красный туман.

Именно в это мгновение я и получил удар по голове, от которого потерял сознание.




Волки


Очнулся я от сильной тряски и духоты. Машина шла по камням, а я ощущал это, поскольку меня втиснули в багажник, скрутив в позу зародыша. Туго связанные за спиной руки успели сильно затечь, голова беспрестанно билась о стенку.

Есть в России такая народная примета: если ты едешь в багажнике за город — это не к добру. Именно так я и расценил свое положение. Самое ужасное — я был лишен возможности хоть что-нибудь сделать. А еще мучительнее было осознавать, что вляпался я в эту историю по-дурацки.

«Когда-то это должно было случиться, — сказал я себе, стиснув зубы. — Раньше или позже, но с детективами, которые лезут на рожон, такое происходит регулярно».

Да, но не со мной! Моя единственная жизнь была в опасности. Да что там в опасности! В опасности она была раньше, когда меня зажали на дороге двумя машинами, когда я пытался драться. А теперь речь шла уже не об опасности — о том, сколько вообще мне осталось жить.

Впрочем… Впрочем, тот факт, что я все еще был жив, вселял некоторую надежду. В конце концов, если бы стояла задача меня убить, то убили бы сразу, еще на дороге. Для этого меня не нужно было связывать и куда-то везти.

Значит, им что-то нужно. Но что?

В ту минуту я уже не сомневался, что попал в руки не банальных грабителей, а тех самых людей, которых ищу. Тех, кто заказал убийство Димиса Лигуриса.

Так часто бывает, и к этому нужно быть готовым. Ведь расследование — та же медвежья охота. Охотник в старину шел с рогатиной на медведя. Он искал зверя, чтобы убить, но силы были примерно равны, а исход встречи зависел исключительно от сноровки, везения и ловкости. Так и в расследовании. Когда ищешь убийц, следует быть очень осторожным. Помнить о том, что, найдя убийцу, нужно еще исхитриться не стать его следующей жертвой…

Машина остановилась, и я замер. Сейчас начнется. Так и случилось. Багажник открылся, и мое неподвижное тело вытащили на свет божий.

Волокли меня те двое, с которыми я дрался, а помогал им человек, показавшийся мне знакомым — водитель того самого микроавтобуса. Мелькнули голубое небо, какая-то зелень, а затем меня занесли в полумрак, и я увидел над головой камни.

Это была пещера.

От полученного удара видел я плохо: голова болела, а перед глазами будто плясали мириады мошек. Это в американских фильмах человека оглушают ударом по голове, а через минуту герой вскакивает и куда-то бежит. В реальной жизни после такого удара человек еще долго находится в прострации…

Пещера оказалась большой и длинной — несли меня долго. Те, кто меня нес, не прятали лиц, и я счел это очень дурным знаком. Меня уже не боялись, а не боятся тех, кто должен скоро умереть.

Меня положили на камни, и я смог оглядеться. Увиденное мне не понравилось.

Это не было случайное место, куда грабители могут затащить свою жертву. Нет, пещера была вполне обустроена. Под потолком висел фонарь, вдоль стен стояли деревянные скамейки, рассчитанные человек на десять, а в центре пещеры под фонарем находился кубический белый камень примерно метр на метр, на верхней грани которого было выдолблено углубление. Назначение куба непонятно.

— Что вам надо? — спросил я, разлепив запекшиеся губы. — Кто вы такие?

Парни были молодые, лет двадцати с небольшим. Смуглые лица, черные глаза. Одеты просто — в джинсы, рубашки с коротким рукавом. В Ираклионе тысячи точно таких же парней лихо разливают пиво в барах и метут полы…

— Ты должен ждать, — услышал я ответ.

— Чего ждать?

Парни переглянулись, и один из них сказал:

— Мы не должны с тобой разговаривать, понимаешь? Придет человек и скажет тебе все.

— Что скажет? — чуть не закричал я, чувствуя, как боль ударила в виски. — Что это за человек?

Один из парней присел рядом со мной на корточки, аккуратно закатал рукав моей куртки и развязал веревку, стягивавшую руки за спиной. Второй тем временем наполнил шприц каким-то веществом.

— Ты будешь спать, — сказал первый парень, перетягивая мне руку резиновым жгутом. — А потом ты проснешься и умрешь.

После этих слов парни переглянулись и заулыбались: мысль, что я должен умереть, видимо, их согревала.

— Нет! — закричал я, чувствуя, как мной окончательно овладевает ужас. — Вы что, с ума сошли? Зачем вам моя смерть? Чего вы хотите?

Второй парень, с распухшим от моего удара носом сделал шаг к белому камню и вытащил из-под него двухлезвийный топор на длинной деревянной рукоятке — тот самый минойский топор, который вырезали на груди мертвого Димиса Лигуриса. В то мгновение я внезапно вспомнил его название — лабирис.

Все встало на свои места. Круг замкнулся. Я получил подтверждение своей страшной догадке: это не обычные преступники. Нет, я угодил в лапы как раз к тем людям, которых искал, — к тем, кто заказал убийство Димиса.

Что ж, все справедливо, Олег. Ты искал убийц? Ты нашел их. Вот они, прямо перед тобой. Ты доволен?

В ту же минуту я понял и назначение квадратного камня посредине пещеры — это плаха. Окончить свою жизнь на плахе — это ли не чертовщина? Кто бы мог подумать? Я много раз представлял собственную смерть в самых различных вариантах. Нож в сердце, пуля в висок, автокатастрофа. Но чтобы на плахе?

— Вот топор, — сказал парень, с прищуром глядя на меня и шмыгая разбитым носом. — Этим топором ты будешь убит. Вот так.

Он легко взмахнул лабирисом перед моим лицом, показав, как именно лезвие вонзится мне в горло.

Видно было, что ему приятно это движение и еще приятнее показывать его мне. У многих прирожденных убийц есть эта страсть: помучить жертву перед смертью…

— Меня убьешь ты? — спросил я противным слабым голосом. Хочешь не хочешь, а перед лицом неминуемой гибели всякий может испугаться. Говорят, у людей, которых ведут на расстрел, часто отказывают ноги…

— Не я, — с сожалением цокнул языком парень. — Это сделает она.

— Кто она? — не понял я.

И тогда парень произнес непонятное мне слово:

— Тини-ит.

С английским у парня было неважно, потому я переспросил. Он повторил:

— Тини-ит.

— Но кто это? — прошептал я, побоявшись использовать голосовые связки. — И почему?

Ответом мне стал шприц, который вошел в вену. Сделать я уже ничего не мог; мне лишь оставалось с бессильным отчаянием наблюдать за происходящим да прислушиваться к собственным ощущениям. А они не замедлили появиться.

Сначала зашумело в голове. Через несколько секунд наступила ватная слабость, все тело как будто онемело.

Присев на корточки, парни внимательно наблюдали за мной, ловя изменения на моем лице.

Мысли стали путаться — это отключался мозг. Последнее, о чем я подумал, — это, что хорошо было бы не просыпаться, а умереть прямо сейчас, не ждать неминуемой казни…

В химическом сне, в который я провалился, царил хаос, и я сам это понимал. Короткие обрывки видений возникали ниоткуда и наползали друг на друга.

Сначала возникла Зоя. Она была одета в длинное концертное платье с разрезом до бедра и надвигалась на меня с хищной улыбкой, держа в руке длинный кинжал.

Едва я успел испугаться, как послышался громоподобный хохот и вместо Зои возник какой-то незнакомый грек — всклокоченный, с длинными и торчащими в стороны нафабренными усами, как у Сальвадора Дали. Карикатурный грек, но я сразу понял: это тот самый человек, с кем тайно встречалась в Петербурге Зоя и с кем она бежала на Крит. Мне захотелось схватить его и изобличить как преступника, но только я собрался сделать это, как увидел, что передо мной совсем не незнакомец: грек превратился в Вазгена. Вазген пыхтел сигаретой и подмигивал мне.

— Девочка что надо! — хохотал Вазген, показывая горящим взглядом на Зою, которая тихо стояла рядом со своим длинным кинжалом в руке. — А, ягодка-малинка? Красавица, богиня, ангел! — орал он назойливо.

Но я не успел что-нибудь сказать или сделать: картинка сменилась. На этот раз сцена была вызывающе-эротичной: Агафья в объятиях Сереги Корзунова. Они были обнажены и яростно совокуплялись на широкой кровати, застеленной белым шелком, — той самой, из которой я выбрался утром.

Я почувствовал ревность. Даже не ревность, а жуткую, глухую обиду. Уж от кого-кого, а от толстого увальня Корзунова я не ожидал такой подлости — увести у меня любимую женщину. И Агафья тоже хороша: нашла на кого меня променять. И почему так гнусно устроена жизнь?

— Это ничего, ты не расстраивайся, — утешительно сказал Корзунов, оборачиваясь ко мне и не прекращая сексуальных движений. — Мы ее прохлопали, а она и соскочила. Понимаешь? Наружку пустили, наружку!

Агафья тоже повернула ко мне лицо — и я увидел, что она плачет. Из ее прекрасных, широко раскрытых глаз текли слезы и скатывались по щекам. А Серега все дергался и дергался на ней без устали, вот жирный боров!

«Да он насилует ее, — внезапно понял я. — Бедняжка, а я так плохо про нее подумал. Но что же делать? У меня руки связаны!»

Я снова взглянул на Агафью и внезапно понял — это совсем не она. Боже, да ведь это девушка из восточного ресторана, которая исполняет танец живота! Та самая, которая понравилась Вазгену и про которую Корзунов сказал, что она больна. Ну да, это ее тело — подвижный живот, белая кожа и полные ляжки: совсем непохожа на мою Агафью.

Но Корзунов все равно хорош! Знает же, что танцовщица заразна, и все равно полез к ней. Странно: женатый человек, а не боится…

Танцовщица ловким движением выскочила из-под пыхтевшего Корзунова и метнулась ко мне. Она склонилась ко мне, и я оцепенел от страха. Это было совсем не лицо, а звериная маска. Женщина с головой зверя!

Надо мной нависла волчья морда. Сквозь прорези я видел, как хищно сверкают глаза.

Я пытался закричать, но сам чувствовал: выходит какое-то мычание, будто мне заткнули рот.

Пробуждение наступало медленно. На несколько секунд сознание вернулось ко мне, а затем отступило. Потом вернулось снова — уже на полминуты, после чего я вновь провалился в небытие. Так было несколько раз, причем я открывал глаза и даже осматривался, но, не в силах различить сон и явь, снова зажмуривался и сознание услужливо отключалось.

Окончательно разбудили меня слова на незнакомом языке. Их произносили громко и нараспев, а сводчатый потолок пещеры усиливал звук. Гулкие и протяжные выкрики зафиксировались у меня в мозгу, и я понял, что проснулся.

Сколько я спал? Немало, во всяком случае — несколько часов, потому что освещение в пещере изменилось. Со стороны входа не долетало ни единого отблеска света, как раньше: значит, наступила ночь. Горели большой фонарь, подвешенный к потолку на специально ввинченном крюке, и несколько масляных светильников на полу.

Воздух словно сгустился — может быть, оттого, что я увидел множество фигур вокруг себя. Они сидели на скамейках вдоль стен пещеры, и было их не меньше десятка.

Я пригляделся и вздрогнул. Мне показалось, что кошмарный сон, вызванный снадобьем, продолжается, что пробуждение мне только привиделось. Да, это мог быть только сон — кошмарный, нелепый, дикий!

Это были не люди! Громадные головы на их плечах совсем не выглядели человеческими. Да это же волки!

Или все-таки люди с волчьими головами?

Но этого не может быть! Мысли мои путались, и я был уверен, что если не сплю, то сошел с ума.

Несколько томительных мгновений я лежал неподвижно, анализируя собственное психическое состояние. Сон это или явь? Кошмар, навеянный наркотиком, или чудовищная реальность?

«Это люди, — наконец осознал я, продравшись сквозь мучительные сомнения. — Ну, конечно же, они надели на себя диковинные маски, изображающие волков!»

Мне невольно вспомнились известные древнеегипетские изображения. Там часто встречались люди с волчьими головами.

«Есть предположение, что это изображены жрецы во время жертвоприношения, — всплыла в памяти лекция профессора Гимпельсона по истории Древнего Египта. — Жрецы надевали маски и представляли себя волками, готовящимися растерзать жертву».

М-да, а к чему готовились эти люди в масках?

Я держал глаза полузакрытыми, стараясь незаметно наблюдать за окружающими. Это мне удалось — в основном потому, что испугавшие меня волчьи головы были повернуты совсем в другую сторону.

Прежде всего меня поразил внешний вид незнакомцев. Мужчин и женщин тут было поровну. Но Боже, как они выглядели!

Все сидевшие на скамейках у стен были обнажены. Кроме трусов, на них ничего не было, а женщины сидели с открытой грудью. Впрочем, я вдруг понял: никаких мужчин и женщин не было — лишь хищные звери, собравшиеся во имя чего-то зловещего…

Посреди пещеры в свете главного фонаря медленно кружилась молодая женщина. Не женщина, конечно, а тоже волчица с оскаленной серой мордой, но с женской фигурой. Вместо трусиков на ней была короткая пышная юбочка из разноцветной ткани, открывавшая стройные, как у балерины, ноги. Тонкая талия, узкие бедра, обнаженная грудь. Маленькие, торчавшие чуть вверх заостренные соски, окруженные темно-коричневыми нежными ореолами, подрагивали при кружении.

Эта картина контрастировала с воплями, раздававшимися из-под волчьей маски. Молодая женщина громко пела что-то торжественное и величественное.

Но это был отнюдь не национальный гимн Греческой Республики! И не критская народная песня из тех, которыми любят услаждать слух иностранных туристов. Я вообще мог поклясться, что это не греческий язык!

А какой? Конечно, я не лингвист, но какое-то представление о европейских языках имею.

Само звучание слов было непривычным. Сочетание гласных и согласных, интонирование — все показалось мне абсолютно чуждым. Так могут говорить жители другой планеты.

Женщина-волчица медленно кружилась и выкрикивала песню. Она запрокинула голову-морду и топталась на месте, раскинув руки, словно в трансе.

А зачем здесь я? Почему здесь я? Какова моя роль в представлении, от которого за версту несет чем-то далеким, чужим и мрачным?

Конечно, я с самого начала догадался о своей роли, только не хотел это понимать. От такого вполне можно сойти с ума.

Мне была предназначена роль жертвы — это было слишком очевидно. Я, связанный и беспомощный, лежал, как бревно, в сторонке, но на видном месте, и на моих глазах шло приготовление к закланию. Кого? Меня…

О Боже, это немыслимо! Частных детективов иногда убивают, но чтобы приносили в жертву… И кому? Богу? Богам? Но каким? Да разве остались еще на земле подобные культы?

А в том, что передо мной разворачивается ритуал некоего культа, я уже не сомневался. Культ с человеческими жертвоприношениями. Как историку, мне казалось, что все это давно миновало. И надо же было мне убедиться в обратном, да еще не как стороннему наблюдателю, а оказавшись в центральной роли…

Плясавшая женщина внезапно нагнулась, и в руке ее сверкнули лезвия лабириса.

Вероятно, ритуал вступил в завершающую стадию. Под крики женщины, вращавшей топориком, все волчьи морды повернулись в мою сторону. Я сжался и закрыл глаза. На что тут смотреть? Зачем смотреть, если все равно ничего не можешь сделать?

Вдруг наступила тишина, и в ней послышался какой-то инородный звук. Сначала я даже не понял, что это, настолько звонок мобильника не соответствовал обстановке. Секунду назад вокруг меня была глубокая, какая-то нечеловеческая древность: темная пещера в горах, светильники, волчьи морды на голых людях и «инопланетные» завывания женщины с топориком в руках.

И вдруг — звонок…

Кто-то из сидящих на скамьях ответил, буднично заговорил. По-гречески, это я сразу понял.

Все остальные напряженно молчали, а женщина с лабирисом замерла на месте.

Когда разговор по телефону прекратился, все разом загалдели. Ситуация резко изменилась. Вокруг меня уже были не служители неведомого культа, а обычные возбужденные люди.

Сознание было еще затуманено, и потому я не воспринимал события полностью. Кто-то сбоку подскочил ко мне, поднял. Сильные руки двоих мужчин потащили меня к выходу из пещеры. Краем глаза я видел, как засуетились участники злодейского ритуала. Они сорвали с себя маски, и я увидел их лица. На вид это были самые обыкновенные мужчины и женщины. Встретив их на улице, никогда не подумаешь, кто перед тобой… Мне не понравилось, что они даже не смотрели на меня и спокойно открывали свои лица. Значит, меня уже не принимают в расчет…

Меня протащили по пещере, выволокли наружу и снова кинули в багажник. Кругом стояла ночь, непроглядная тьма, разрезаемая лишь включенными фарами автомобилей. Мелкие камушки шуршали под ногами людей, осыпался песок.

Я старался лежать тихо. Зачем? Если я открою глаза и заговорю, меня скорее всего снова оглушат, а этого моя бедная голова может уже не выдержать.

К тому же суета и взволнованные голоса давали надежду если не на освобождение, то хотя бы на откладывание ужасного конца. Ведь что-то помешало этим тварям довести дело…

Взревел мотор, машина рванула с места. Снова началась тряска — колеса грохотали по ухабам горной дороги.

Куда меня везут? Я не задавал себе вопроса, зачем везут — это было и без того слишком ясно…

Внезапно тряска сделалась гораздо сильнее. В багажнике машины трудно судить о том, что происходит снаружи, но мне показалось, что мы резко затормозили и развернулись. Тряска стала невыносимой, к тому же изменился наклон — я скатился к краю тесного багажника. Машина рычала, пытаясь взобраться по склону.

Этот кошмар продолжался с минуту, а потом машина остановилась, и все стихло.

Багажник открыли. Я снова увидел усеянное звездами черное небо и склонившиеся надо мной головы.

— Олег, это ты? — услышал я женский голос. — Слава Богу, мы успели. Вылезай скорее, надо спешить.

Эти слова показались мне насмешкой.

— Вылезать? — хрипло ответил я, едва разлепив запекшиеся губы. — Очень мило. Как же я вылезу, когда связан?

И с этими словами я внезапно понял, кому принадлежит этот знакомый голос, говорящий по-русски.

— Я развяжу тебя, — сказала Зоя, наклонившись так низко, что пощекотала мое лицо длинными волосами. Я почувствовал запах духов и окончательно понял, что спасен. Нежданно-негаданно, в самую последнюю минуту, однако спасен! Это произошло, когда я уже совсем простился с жизнью.

— Как ты здесь оказалась? — прошептал я, пока ловкие руки Зои распутывали веревки. — Как ты узнала, где я?

Она засмеялась, но тут же одернула себя.

— Скорее, — озабоченно сказала она. — Нужно уезжать отсюда, а то наживем кучу неприятностей.

Вылезти из багажника мне помог спутник Зои — рослый молодой человек, говоривший по-английски.

Выбравшись из своего плена, я встал на нетвердые ноги и огляделся. Оценить всю картину в темноте не получалось, но в свете автомобильных фар кое-что было видно. Машина, в которой меня везли, видимо, пыталась взобраться на гору и объехать препятствие на дороге. Сидевший за рулем человек был явно убит — тело его наполовину вывалилось из раскрытой передней дверцы, и левая рука свисала так красноречиво, что в смерти можно было не сомневаться.

Автомобиль моих спасителей стоял рядом.

— Куда мы едем? — спросил я, когда мы тронулись и перед ветровым стеклом в свете фар побежала дорога. Первое оцепенение прошло, и радость нежданного спасения сменилась новой тревогой.

Да, меня спасли, но кто и зачем? В памяти сразу всплыл последний разговор с Сергеем Корзуновым, — и мозг словно взорвался.

Как мог я забыть об этом? Конечно, впечатления последних часов перевесили все: моя жизнь висела на волоске, я готовился к ужасной смерти, однако…

Почему, когда я увидел Зою, я испытал облегчение и радость, а не страх? Ведь, по словам Корзунова, выходило, что Зоя причастна к убийству Димиса Лигуриса, то есть она — именно тот человек, которого я должен бояться.

Зоя сидела рядом со мной в мчавшейся по ночной дороге машине. Она взяла меня за руку и улыбнулась.

— Куда мы едем? — переспросила она. — Я точно не знаю. Надо спросить Властоса. Кстати, посмотри на него: это он твой настоящий спаситель. Если бы не он…

Она осеклась и замолчала. Зоя выглядела утомленной и встревоженной. Вокруг глаз залегли темные круги.

Это называется «из огня да в полымя». Кто этот Властос, который сидит за рулем? Он мой спаситель? Но почему, и для чего он меня спас? Я приехал на Крит меньше двух суток назад, а меня уже окружила плотная завеса тайн, каждая из которых не только не способствовала расследованию, но и грозила смертью.




Властос


Зоя увидела Властоса через неделю после того, как познакомилась с Димисом. Для нее это было волшебное время: она летала как на крыльях, все ее мысли крутились вокруг нового восхитительного любовника.

Ей нравилось в Димисе все, в нем сошлись самые радужные ожидания молодой женщины. Стройный красавец с отличным телосложением, похожий на статую античного бога, мимо которой Зоя так часто проходила в Эрмитаже. К тому же умный, эрудированный. Британский гражданин, что тоже отчасти приятно…

О качествах Димиса как любовника Зоя ничего подругам не сообщала, а лишь загадочно улыбалась и сдержанно говорила: «С этим все хорошо».

А что еще нужно для того, чтобы подруги завистливо качали головами?

Были ли у Димиса странности? Были, и Зоя их замечала. Например, они встречались уже целую неделю, но возлюбленный ни разу не предложил ей переехать к нему. Зое это было не нужно, ей нравилась ее собственная квартира. Однако такое желание Димиса сохранять дистанцию показалось женщине странным. К тому же Димис вел довольно необычный образ жизни — весьма замкнутый. Он ни с кем не общался, не стремился даже осмотреть Петербург, что удивительно для молодого иностранного ученого.

Да и был ли он вообще ученым? У Зои возникали сомнения и на этот счет.

Конечно, Димис Лигурис закончил университет в Ираклионе, но, как заметила Зоя, никаких научных интересов у него не имелось. Он утверждал, что может читать минойскую письменность, и живо искал все минойские тесты, которые только имелись в Петербурге, но этим все и ограничивалось.

А зачем Димису был нужен профессор Гимпельсон? С самого начала он утверждал, что для него чрезвычайно важны научные консультации Саула Ароновича, но на деле все сводилось к тем текстам непонятного происхождения, которыми владел старый профессор.

До поры до времени Зоя не придавала значения всем этим странностям, относя их на счет допустимых различий в моделях поведения людей. Мало ли у кого какие бывают «закосы»?

Но встреча с Властосом взволновала ее. Зоя пришла к Димису на квартиру на десять минут раньше назначенного срока и, подойдя к двери, услышала, что ее возлюбленный с кем-то разговаривает в прихожей. Через несколько секунд дверь на лестничную клетку распахнулась, и из квартиры вышел молодой мужчина.

— Познакомься, это мой друг, — сказал Димис, увидев Зою. — Его зовут Властос, мы земляки.

Девушке показалось, что на лице Димиса промелькнула тень неудовольствия. Он явно был не в восторге от того, что Зоя увидела этого Властоса.

Впрочем, сам новый знакомый произвел на девушку хорошее впечатление: красивый, смуглый, высокого роста. Совсем как Димис, только другой масти.

Они пожали друг другу руки и улыбнулись.

— Вы давно живете в Петербурге? — из вежливости поинтересовалась Зоя.

— Да, — быстро ответил тот. — Нет… Недавно… Мы приехали вместе.

Молодой человек говорил по-английски гораздо хуже Димиса. Речь его была неуверенной, с запинками и дурным произношением.

— Он тоже историк? — поинтересовалась Зоя, когда смуглый незнакомец ушел, а она оказалась в прихожей и Димис закрыл дверь. — Вы вместе учились?

В ответ возлюбленный пробурчал что-то невразумительное и перевел разговор на другую тему.

Уже одно это показалось девушке странным: обычно земляки любят рассказывать друг о друге. Тем более что Властос сам сказал: они приехали в Петербург вместе…

Зоя видела его еще несколько раз вместе с Димисом, но возлюбленный упорно избегал знакомить их ближе и старался никогда о Властосе не упоминать.

У девушки даже закрались подозрения сексуального свойства, что-то вроде ревности. «Может быть, они любовники?» — подумала она.

А почему бы и нет? Среди южан, говорят, приняты подобные отношения. Двое красивых молодых мужчин…

Если мужчины просто дружат, то у них нет оснований скрывать свои отношения. Так что же их связывает?

К тому же, положа руку на сердце, Зоя могла сказать, что Властос совсем не походил на ученого. Хоть она и видела его мало, а разговаривала и того меньше, некоторые детали не укрылись от ее внимания: друг Димиса совсем не походил на историка и вообще на человека, закончившего университет…

Ревность и недоумение были столь сильны, что однажды девушка даже решилась на совсем несообразную выходку — она решила выследить предполагаемых любовников.

«Стыдно так поступать, — говорила она себе. — Недостойно и глупо!»

Какой смысл из ревности выслеживать близкого человека? Для чего? Чтобы наверняка узнать, что он тебе неверен? Ну узнаешь, а что потом делать? Бросить его? Но не лучше ли тогда бросить его сразу, без всякой слежки, если ты уже ему не доверяешь?

Доверие между двумя людьми — это такая вещь, которую очень трудно восстановить. Если уж оно однажды утрачено, то вряд ли стоит пытаться вернуть его вновь…

В один из дней Зоя оделась в старую куртку, которую Димис никогда не видел, повязала на голову платок, чего не делала никогда, и подкараулила своего возлюбленного у выхода из университета, где тот, как она знала заранее, встречался с профессором.

Димис вышел и направился по набережной Невы. Перейдя мост, он прошел по Невскому до станции метро, где и произошло то, чего Зоя так ждала и боялась: он встретился с Властосом.

Укрываясь за спинами прохожих и пряча лицо, Зоя проследила за молодыми людьми до вагона метро, где втиснулась в соседнюю дверь.

К счастью, народу было много и она могла оставаться незамеченной.

Всю дорогу Зоя страшно волновалась, потела и тряслась от страха. А вдруг Димис со своим другом ее заметят? Это будет полный позор!

«До чего я дошла! — корила она себя. — Разве могла бы я хоть когда-нибудь подумать, что как какая-нибудь дура буду следить за своим любовником? Что ревность делает со мной!»

Потом была еще дорога от станции метро на Охте до маленькой церквушки, затерявшейся среди зеленой листвы. Храм был маленьким и каким-то покосившимся. Лишь подойдя ближе, Зоя поняла, отчего строение выглядит так непрезентабельно. Установленная недавно мемориальная доска сообщала, что эта церковь Всех Скорбящих Радости является памятником архитектуры восемнадцатого века и была построена аж в эпоху правления императрицы Анны…

При Анне Иоанновне в Петербурге строили не так уж много. Исключение составляет, пожалуй, только Никольский собор, освященный во имя Николая Мирликийского Чудотворца. Это величественное сооружение, способное сделать честь любой европейской столице, но оно такое одно. А на дальних окраинах Петербурга в те времена каменное строительство велось мало, а если и велось, то по старым, чуть ли еще не допетровским «лекалам».

В тридцатых годах восемнадцатого века население новой столицы еще не чувствовало себя петербуржцами — это были люди, свезенные из разных мест. Вот и эту церквушку наверняка построили по заказу здешних прихожан — так, как они привыкли, как выглядели привычные им храмы Новгородской земли и Псковского наместничества…

Стены толстые, неровные, слегка кривые. Само здание маленькое и приземистое, с крошечными, едва пропускающими свет оконцами возле самой земли.

При власти коммунистов эта невзрачная церквушка наверняка была закрыта и местный жилкомхоз хранил в ней какие-нибудь доски или мешки с цементом. Сейчас храм был снова действующим, но средств хватило лишь на то, чтобы прибить на низенький купол крест, и на минимальное внутреннее убранство. Снаружи здание выглядело убого и жалко.

«Зачем они сюда приехали? — спрашивала себя Зоя, остановившись у двери в храм, куда за минуту до того вошли Димис с Властосом. — Неужели для того, чтобы молиться? Но молиться можно и в центре города, где много прекрасных церквей! Незачем было тащиться в такую даль.

Переступить порог храма она не решилась. Наверняка внутри мало людей и очень тесное помещение — ей не удастся остаться незамеченной.

Да и зачем входить внутрь? Она ведь добилась своего, проследила.

«Дура! — еще раз сказала себе Зоя. — Идиотка ненормальная! Чего ты достигла? Тащилась через весь город, пряталась, тряслась — и все для того, чтобы убедиться в том, какой Димис, оказывается, набожный.

Она была рада, что все получилось именно так. Ведь ее худшие опасения не подтвердились. Димис с Властосом оказались не любовниками, а единоверцами, которые вместе прилежно посещают храм. Чего уж лучше!

Но спокойствия открытие не принесло. Вместо одного вопроса возникли другие. Почему именно этот храм? Он далеко и неудобно расположен…

И потом если Димис с Властосом ездят молиться, то почему было не рассказать об этом Зое? Это вполне невинное занятие, она бы сразу все поняла, не стала тревожиться.

А тайны Зоя не любила с детства. Когда она была еще ребенком, папа с мамой начали потихоньку «гулять налево» друг от друга. То ли размолвка вышла, то ли еще что, но только атмосферу в семье, сложившуюся после этого, Зоя запомнила на всю жизнь. Недомолвки, косые взгляды, подозрительность и затаенная обида — вот что висело в воздухе и отравляло существование. Тогда еще Зоя сказала себе, что в ее жизни никогда не будет места для лжи.

Пример родителей оказался убедительным. Зоя прекрасно помнила, как все было и как в результате, после череды изнурительных скандалов, папа с мамой все равно расстались — измотанные, несчастные…

«Кому это нужно? — всю жизнь потом спрашивала себя девушка. — Зачем вообще нужны отношения, которые строятся на лжи? Пусть даже на маленькой лжи или только на недомолвке — ведь эта неправда в конце концов все равно станет разрушительной».

Грех сказать, но трагическая гибель Димиса в какой-то степени стала для Зои облегчением. Он нравился ей как любовник, она восхищалась его способностями, но целая череда загадок, которыми он себя окружил, скорее отталкивала девушку.

Он лгал ей? Нет, Зоя этого не замечала. Но Димис не говорил ей правды, она не чувствовала его искренности. Целуя ее, ложась с ней в постель, Димис все равно оставался закрытым, частью чужого мира, куда вход ей был заказан.

Есть девушки, которые могут смириться с таким положением дел, но Зоя была человеком совсем другого сорта. Она все равно рассталась бы с Димисом — рано или поздно. В какой-то момент, когда она окончательно решила бы, что нужно поставить точку.

— Если ты не хочешь впускать меня в свою жизнь по-настоящему — сказала бы она Димису, — то я лучше совсем уйду из нее.

Она даже представляла себе этот разговор, репетировала его.

Между прочим, для людей с сильным характером разорвать отношения не менее приятно и интригующе, чем завязать их: адреналина в кровь при этом поступает даже больше.

Другое дело, что Зое совсем не хотелось прекращать связь, приятную во всем остальном, поэтому она не спешила. Убийство возлюбленного само решило проблему.

Картина, которую Зоя увидела на полу в прихожей, войдя в квартиру Димиса в тот роковой день, постоянно стояла перед ее глазами. И девушка знала, что это зрелище будет сопровождать ее до самой смерти.

Белое как полотно, мертвое лицо возлюбленного, его остекленевшие глаза, бледный язык, вывалившийся из побелевшего полураскрытого рта. И лужа крови, растекшаяся по линолеуму прихожей, уже успевшая свернуться и почернеть…

Властос появился на другой день после убийства. Он поджидал Зою вечером после работы.

— Что вам надо? — спросила она, отвернувшись, и пошла прочь. Димис мертв, а этого человека она едва знает: к чему лишние разговоры с незнакомцами?

— Димиса убили, — мрачно отозвался грек, шагавший рядом.

— А вы что, знаете, кто его убил? — иронично поинтересовалась Зоя, на что Властос без всякой паузы ответил:

— Враги. Димиса убили враги.

— Какие враги? — не поняла девушка и остановилась. — Кого вы имеете в виду? У Димиса были враги?

— Враги есть у всего человечества, — непонятно ответил грек, пожал плечами и замолчал.

— Знаете что, — заметила Зоя, внутреннее раздражаясь и теребя в руках сумочку, — если вам известно что-то об убийстве, то следует немедленно сообщить об этом в милицию. Вы не находите?

— Убийц Димиса никогда не найдут, — последовал ответ.

Стоял теплый августовский день. Толпы туристов жизнерадостно маршировали по набережной к Эрмитажу. Накануне вечером Зоя обнаружила труп своего убитого возлюбленного. И ей не было никакого дела до какого-то малознакомого грека.

— Что вы хотите от меня? — произнесла она устало. — Да, Димис убит, это ужасно. Вы говорите, что его убили враги, — возможно. Милиция не найдет убийц? Весьма вероятно. А что вам сейчас надо от меня?

— Отомстить, — ответил Властос, глядя Зое прямо в глаза, и вдруг улыбнулся — открыто и наивно, сверкнув белоснежными зубами, как ребенок. — Отомстить, — повторил он. — Вы хотите отомстить? И я тоже хочу. Он был моим братом.

До этой минуты Зоя не задумывалась о мести. Ей казалось, что идея мести вообще чужда современному человеку. Однако встреча с Властосом изменила ее мнение. Друг Димиса теперь жил только мыслью об отмщении.

— Вы были братьями? — с недоверием уточнила Зоя. — Но вы так непохожи.

— Мы братья не по крови, — уточнил Властос. — Димис был женихом моей сестры. Они должны были пожениться.

Можно ли ревновать мертвых? На мгновение Зоя ощутила ревность, и ей стало неприятно. Значит, у Димиса была невеста?

— Моя сестра мертва, — пояснил Властос, увидев тень, пробежавшую по лицу девушки. — Вам не надо расстраиваться. Евдокии не стало еще до приезда Димиса в Петербург. Ее убили те же люди, которые теперь убили самого Димиса.

Так началось их странное знакомство. Властос отказался добавить что-либо к сказанному — он ничего не объяснил. Этот загадочный человек встречал Зою возле ее дома чуть ли не каждый день и интересовался тем, как идет расследование.

— Вы могли бы и сами все узнавать, — как-то сказала девушка. — Сходите в милицию и поинтересуйтесь. Им вообще будет интересно побеседовать с вами. Ведь вы были другом Димиса и, кажется, знаете о нем гораздо больше, чем я.

Но грек категорически отказался.

— Туда мне нельзя, — сказал он, — обо мне никто не должен знать. А полиция никогда не раскроет этого убийства. Оно не первое, которое совершили эти люди — наши враги, и ни одно из убийств еще не было раскрыто.

— Не первое? — вздрогнула Зоя.

— Они совершили бесчисленные убийства, — недобро усмехнулся Властос. — По всему миру, во всех странах. Их ничто не может остановить. А насчет полиции — туда мне ходить вообще опасно. Дело в том, — он оглянулся и понизил голос, — что в полиции у них тоже могут быть свои люди. Это вполне вероятно, такое уже бывало.

«А не сумасшедший ли передо мной?» — подумала Зоя в тот момент. Девушка впервые задумалась о том, кто же на самом деле ее новый знакомый.

Что она, в сущности, знает о нем? Только то, что часто видела его с Димисом и тот говорил, что это его друг и земляк. Мало ли что мог он говорить…

А кто этот грек на самом деле? Друг или скрытый враг?

Зоя ощущала себя беспомощной и не знала, что делать. Идти в милицию и рассказать о странном греке? А что, если этим она навредит честному человеку?

Но услышав о международном заговоре, Зоя впервые усомнилась в психическом здоровье Властоса.

Международный заговор? Какая чушь! Мы ведь не герои шпионского фильма…

Когда в жизни Зои появился Олег Стрижаков, она внезапно почувствовала облегчение. Сама не зная почему, девушка ощутила доверие к этому человеку. Он оказался именно тем, с кем она хотела быть откровенной.

Почему? Зоя и сама бы не смогла ответить. Сильный и уверенный в себе мужчина, способный защитить, — не это ли мечта каждой девушки? В особенности той, которая выросла с матерью и всю жизнь находилась в окружении либо женщин, либо очень похожих на них мужчин.

Олег поразил ее с первой встречи какой-то внутренней цельностью, собранностью, умением держать в руках себя и ситуацию. Когда однажды он навестил ее дома, между ними даже возникло какое-то напряжение, вроде электрического, — предвестник взаимного сексуального притяжения. Но пробежавшая искра мелькнула и погасла, торопливо прерванная с обеих сторон…

Познакомившись с Олегом, Зоя мучительно колебалась, не сообщить ли ему о загадочном друге Димиса. В конце концов решила, что не стоит. Если Властос отказывается сообщить что-либо ей, то и сыщику он ничего не скажет.

Но сам грек обрадовался, узнав, что отец Димиса нанял частного детектива для расследования.

— Этот человек тоже ничего не найдет, — заявил Властос, — но, может быть, хотя бы выйдет на того, кто исполнил убийство. Тогда я смогу отомстить.

Когда Властос говорил о мести, голос его менялся, а черные глаза начинали странно блестеть. На Зою грек производил магическое, завораживающее впечатление. Она боялась его и одновременно доверяла — ведь она знала: он был другом ее возлюбленного.

А когда Зоя рассказала Властосу, что сыщик вылетел на Крит, тот пришел в неописуемое бешенство. Девушка даже не ожидала столь бурной реакции и поначалу испугалась.

— Они же убьют его! — чуть ли не закричал он, да так громко, что люди на улице стали оборачиваться. — Они убьют его сразу, как котенка!

К экспрессивным манерам южан нужно долго привыкать: Зоя занервничала, увидев, как округлились темные глаза Властоса, а рот искривился в гневе.

— Почему ты думаешь, что обязательно убьют? — дрогнувшим голосом переспросила девушка. — Олег производит впечатление человека, который может за себя постоять. И кто такие эти «они»? Те самые враги человечества, о которых ты говорил?

Но Властос совсем не был настроен разговаривать и тем более отвечать на вопросы. Он был взволнован, более того — потрясен.

— Этого нельзя допустить! — вскричал он снова, возбужденно схватив Зою за руку. — Нужно что-то сделать, чтобы его спасти! Ты можешь сообщить ему, что его подстерегает опасность?

— Конечно, нет, — пожала плечами Зоя. Вопреки всякой логике она почему-то поверила в каждое сказанное Властосом слово и страшно испугалась за Олега. — Он завтра улетает на Крит, у него уже есть билет. Что я ему скажу? Что какой-то незнакомый человек предупреждает об опасности?

Зоя задрожала всем телом. Ей стало по-настоящему страшно: на этот раз не за себя, а за Олега. Что будет с ним, что случится с ним на Крите? И может ли она спасти его?




Отель


— Так это ему я обязан чудесным спасением? — спросил я, кивнув на сидевшего за рулем смуглого молодого грека. — Это он — мой нежданный спаситель? А как вам удалось это сделать? Честно говоря, я уже успел попрощаться с жизнью.

— Властос застрелил водителя, — ответила Зоя. — Того, что сидел за рулем. Но второй успел сбежать. Теперь нас наверняка ожидают неприятности. Впрочем, я не знаю.

Она закрыла лицо руками и замерла. Зоя дрожала, похоже, она находилась на грани истерики. Мне стало жалко девушку. Ничего себе приключения для неподготовленного человека!

Вместе с тем я испытал прилив благодарности: ведь Зоя решилась на всю эту безумную поездку ради моего спасения. Каким мужеством должна обладать обыкновенная красивая девушка, чтобы вместе с малознакомым человеком, производящим впечатление безумца, помчаться на край света, в критские горы, да еще ночью вступить в схватку неведомо с кем?

А сам я поступил бы так же? Наверное, да, но ведь все это составные части моей профессии. Приходить на помощь, спасать, помогать, рисковать — это мое ремесло.

А Зоя — просто сотрудница музея, научный работник.

Неужели чувства не обманули меня, и мы действительно неравнодушны друг к другу?

— Куда мы едем? — обратился я к Властосу. Тот сосредоточенно крутил руль, не отрывая глаз от освещенной фарами ночной дороги.

— В Ираклион, — коротко ответил грек, даже не посмотрев на меня.

— А это не опасно? — спросил я. — После перестрелки на дороге… Мы оставили труп в машине. Полиция нами не заинтересуется?

— Полиция нам не так страшна, — ответил Властос после короткой паузы. — Нам есть кого бояться по-настоящему.

Мой спаситель оказался немногословен или же был просто напряжен от быстрой езды. Во всяком случае, я не стал настаивать на продолжении разговора.

Самое главное произошло: я спасен столь же чудесно, сколь и неожиданно. Задавать вопросы и уточнять детали можно и потом, а сейчас у меня самого кружилась и болела голова, а мысли путались.

К тому же Властос был прав: кого-кого, а местной полиции я в ту минуту боялся меньше всего. Что такое полиция в сравнении с идиотами, в руки которых я попал совсем недавно? Уж наверное, полицейские не станут крутить у меня перед носом минойским топориком и страшно завывать в полуголом виде, надев маски…

От усталости и от бродившего в крови препарата я был одновременно возбужден и подавлен. Спать я не мог, но и мыслить последовательно тоже был не способен. Меня хватило лишь на то, чтобы обнять за плечи дрожавшую Зою и почти насильно положить ее голову к себе на плечо. Клянусь, в ту минуту мной руководили самые чистые побуждения!

Мы въехали в Ираклион уже под утро. Над городом темнота все еще царила, но на востоке, над морем, появилось слабое розоватое свечение — предвестник рассвета.

— Где ты остановился? — спросил Властос.

— А вы где? — ответил я вопросом на вопрос.

— Мы? — переспросил он и усмехнулся. — Мы нигде не успели остановиться. Если бы мы поехали устраиваться в отеле, ты был бы уже мертв.

У меня хватило сил на то, чтобы, оказавшись в холле отеля, подождать, пока Зоя оформит для себя номер, и запомнить его. После этого, сопровождаемый недоуменным взглядом ночного портье, я поднялся к себе и, последним усилием воли заперев дверь, повалился на кровать.

Утреннее пробуждение было ужасным. Несмотря на усталость, проснулся я довольно рано — в девять часов. Меня словно подбросило на постели, и я сразу сел, дико озираясь.

Что со мной? Где я?

Видимо, в последнем сне, который я не запомнил, мне привиделось, что я все еще в той зловещей пещере, где мне готовили ужасную смерть.

Может быть, мне теперь всю жизнь будут сниться эта пещера и волчьи головы на голых человеческих телах?

— Вернусь в Питер — не миновать мне психотерапевта, — сказал я вслух и решительно сбросил ноги на пол. Пол был теплый, нагретый лучами утреннего солнца, пробивавшимися через занавески.

Нужно было срочно выяснить все, что я не смог выяснить ночью из-за недостатка сил.

Прежде всего: кто меня захватил? Что там вообще происходило — в пещере?

Второй вопрос — о загадочном Властосе. Пусть он мой спаситель, но почему именно он? Кто он такой?

Зою я нашел сразу — она еще спала. Открыла мне, заспанная, в маечке и белых трусиках. Невольно скользнув по ней взглядом, я снова оценил ее великолепную фигуру. Приятно, когда такая девушка к тебе неравнодушна…

Пока Зоя плескалась в ванной, я сел в кресло и закурил.

Она вышла посвежевшая, с очаровательным румянцем на щеках, с аккуратно расчесанными светлыми волосами. На ней был короткий шелковый халатик оранжевого цвета, открывавший совершенно обалденные ноги. Посмотрела на меня, и я, поймав ее взгляд, снова убедился — она глядела на меня с удовольствием. А я на нее?

— Нам нужно поговорить, — сурово начал я. — Здорово, что вы с этим греком спасли меня вчера в последнюю минуту, но этого недостаточно. Что мы будем делать дальше?

Зоя посмотрела на меня с удивлением.

— Как что делать? — спросила она. — Искать убийц, конечно. Убийц Димиса и тех, которые хотели убить тебя. Думаю, что это одни и те же люди.

Я даже крякнул от важности такого заявления и улыбнулся:

— Глубоко! Тебе надо было стать детективом. Зришь прямо в корень.

Зоя с укоризной взглянула на меня, и мне стало стыдно. Как-никак это благодаря ей я вообще сижу тут живой…

— Конечно, это одни и те же люди, — уже серьезно сказал я. — Но вот вопрос: кто они? Ты, случайно, не знаешь?

Ну вот, опять меня потянуло на иронию. Тьфу ты!

— Это наверняка знает Властос, — заметила Зоя. — У меня создалось впечатление, что он вообще знает все. Когда мы прилетели сюда, он действовал очень быстро и решительно. Например, мы сразу взяли машину и поехали в нужном направлении. Как будто он точно знал, где находится эта проклятая пещера.

— Не как будто знал, — поправил я ее, — а знал наверняка. А о чем это говорит? О том, что он скорее всего один из них.

— Из них? Из кого «из них»? — с досадой протянула Зоя, присаживаясь передо мной на кровать, так что ее соблазнительные коленки теперь маячили прямо перед моими глазами.

Усилием воли я отвел взгляд и вновь принял безразличный вид.

— Кто они — это главный вопрос, — ответил я. — Когда мы ответим на него, все встанет на свои места. Останется только надевать наручники, но это уже не мое дело.

На мгновение я расслабился — и мой взгляд снова уперся в коленки Зои. Заметив это, она слегка покраснела и встала.

— Отвернись, — попросила она. — Мне нужно одеться. Смотри вон туда, в окно, там море видно.

Странно устроен человек. Почти два года я валял дурака и не смотрел на женщин. Вообще не смотрел, было даже неинтересно. А если встречалась очень красивая женщина, мне делалось тревожно и я отворачивался.

А сейчас? Мое долго дремавшее либидо проснулось в самый неподходящий момент.

Куча проблем, масса неразрешимых вопросов, да и еще неизвестно, что с моей собственной безопасностью. А я сижу и пялюсь на коленки красивой девушки. Девушки, которая была любовницей человека, чье убийство я расследую. Ну не дурак ли я?

— Ты знаешь, где найти этого Властоса? — спросил я, не оборачиваясь, понимая по шуршанию одежды, что Зоя еще не готова.

— Нет, — сказала она.

Я подскочил в кресле. К такому ответу я был не готов! Внезапно стало ясно, что ночью я прошляпил самое главное! А если загадочный Властос пропал? Исчез?

Да, благодаря ему я остался жив, но ведь этого недостаточно. Стоило мне понять, что Властос — единственная ниточка, так или иначе ведущая к преступникам, как выяснилось, что я его потерял!

— Ты что, не спросила, где он остановился? Где его можно найти? — вскочил я на ноги и обернулся.

Зоя, застегивавшая джинсы, посмотрела на меня виновато — она тоже поняла, какую ошибку мы оба допустили.

— Нет, — тихо сказала она. — Я забыла…

Вид у нас обоих был растерянный, но я постарался взять себя в руки.

— Ты знаешь его фамилию?

Фамилию Зоя тоже не знала. Я подумал, что можно позвонить в Питер Сергею Корзунову. Пусть милиция упустила Властоса, но уж фамилию-то его наверняка удосужились узнать. Он же вылетал через аэропорт, а там должны оставаться фамилии пассажиров…

Я схватился было за мобильник, но вспомнил вчерашний Зоин рассказ.

— Властос ведь говорил тебе, что он брат невесты Димиса? — спросил я.

— Говорил, — кивнула Зоя и с сомнением добавила: — Если этому можно верить.

— Может быть, и нельзя, — согласился я. — Но можно попробовать. Ты будешь мне помогать?

— Для этого я здесь, — просто сказала Зоя, посмотрев мне прямо в глаза. — Я в твоем распоряжении, Олег.

Звучит хорошо, черт возьми. Особенно из таких прекрасных уст. На мгновение я даже потупился. У меня еще никогда не было такой помощницы…

— Если он на самом деле брат невесты Димиса, то его фамилия должна быть Канделаки, — сообщил я. — Беги в рецепцию и наведи там справки, нет ли человека с такой фамилией в этом отеле и в других отелях Ираклиона. У них должна быть общая компьютерная сеть.

— А ты? — Зоя посмотрела на меня умоляюще. — Где будешь ты? Знаешь, после того, что было вчера ночью, я чувствую себя здесь совсем неуверенно. С нами ничего не случится? Мне кажется, что тут очень опасно.

— Не опаснее, чем где-либо, — пожал я плечами. — Мне нужно сходить в одно место. Тут недалеко.

На самом же деле я поднялся к себе в номер и все-таки позвонил в Петербург Сергею Корзунову.

— Знаешь, — сказал я, услышав в трубке знакомый голос, — должен сообщить тебе, что я все еще живой.

— А что, были сомнения?

— Вчера были, — подтвердил я. — Дело в том, что я сейчас на Крите, и тут происходят разные удивительные события. Мне вчера чуть было не отрубили голову, и как ты думаешь чем? Минойским топориком.

Через расстояние в тысячи километров я слышал, как Корзунов сопит в трубку. Он не понимал, говорю я серьезно или прикалываюсь…

— И что? — сказал он наконец.

— Как что? Все-таки не отрубили, как видишь. Зато я встретил Зою Некрасову и ее нового друга.

Сергей Петрович постепенно начинал осознавать происходящее.

— Ага! — радостно сказал он. — Это они собирались отрубить тебе голову?

— Нет, они появились как раз вовремя для того, чтобы меня спасти. А звоню я тебе, чтобы спросить, что ты знаешь об этом греке — моем спасителе? Тебе удалось что-нибудь про него выяснить?

После короткой паузы Корзаков задумчиво протянул:

— Ну-у… После того как ты сам с ним встретился, ты наверняка знаешь гораздо больше, чем мы. А что тебя интересует?

Сведений у питерской милиции и вправду оказалось не так уж много. С фамилией Властоса я не ошибся: она была такой же, как у невесты Димиса Евдокии, — Канделаки. Согласно данным ОВИРа, он пробыл в Петербурге ровно столько же времени, сколько Димис, и прилетели они одним самолетом.

— А вот чем он занимался у нас — не могу точно сказать, — сообщил Корзунов. — В анкете написал, что предприниматель, но никаких следов бизнес-активности не оставил.

— Послушай, — задал я главный вопрос, ради которого, собственно, и звонил в Питер, — а ко всему этому, случайно, спецслужбы не имеют отношения? Что-то нюх мне подсказывает, что тут не простая уголовщина. И сам по себе этот Властос Канделаки ведет себя как-то слишком уверенно…

— Испугался? — хмыкнул Корзунов. — Спецслужб боишься?

— Да нет, — спокойно ответил я. — Просто это не моя специальность. Я в такие дела не вмешиваюсь. А был бы ты на моем месте, сам бы испугался.

— Не боись, — сказал Сергей решительным голосом. — По крайней мере наши тут ни при чем. И греческие вроде бы тоже. Ты же сам знаешь — мне бы сказали. Дела по своей линии они либо сами ведут, либо так отслеживают, что не продохнешь. Короче, я узнавал.

После этого я вздохнул с облегчением. Мелькнувшее утром подозрение, что со мной зачем-то играют спецслужбы, развеялось. Корзунов говорил правду: не будь это дело чистой уголовщиной, у него бы его давно забрали, и уж по крайней мере не позволили бы откровенничать со мной — частным детективом.

— Ты поаккуратнее там, — на прощание бросил Сергей Петрович. — Сам знаешь: один раз голову не отрубили, так во второй раз отрубят. Может, не голову, а что-нибудь еще похуже.

Он захохотал в трубку, и мне на мгновение захотелось, чтобы он полежал хоть пять минут связанным в пещере…

В холле на первом этаже возле стойки портье стояла Зоя. Увидев меня, она помахала рукой, и я махнул в ответ. Интересно, удалось ли найти Властоса?

Но сразу узнать это не получилось, потому что рядом с Зоей я увидел еще одну женщину, которая тоже смотрела на меня.

Маленькая точеная фигурка, как античная статуэтка, и невероятная грация движений.

— Привет, — сказала Агафья, шагнув мне навстречу. — Ты исчез так же внезапно, как появился. Скажи: это твоя постоянная манера? Я уж не знала, что и подумать.

Она стояла передо мной и улыбалась.

— Извини, — выдавил. — Так вышло.

— Тебя похитили прямо из моей постели? — засмеялась гречанка, и я в ответ только глупо улыбнулся.

Не признаваться же, что меня среди ночи напугали какие-то звуки в ее доме, и я сбежал…

Краем глаза я поймал недоуменный взгляд Зои, которая, несомненно, слышала наш разговор. Багрово покраснев, я произнес, стараясь придать голосу невозмутимость и даже некоторое легкомыслие:

— Кстати, позвольте вас познакомить. Зоя, это Агафья. Моя… Моя знакомая.

— Новая знакомая? — уточнила Зоя, окатив гречанку с ног до головы взглядом, каким умеют смотреть друг на друга только женщины.

Девушки обменялись коротким рукопожатием, причем я заметил, насколько они разные: голова Агафьи едва доходила до плеча Зои.

— Привет, — сказала гречанка. — А вы тоже из России?

Обе они дружелюбно улыбались, но такие улыбки никого не могут обмануть.

— Позавчера мы отлично провели время с Олегом, — защебетала Агафья. — И я обещала ему показать музей Ираклиона. И раскопки Кносского дворца. Наверное, вам тоже интересно было бы посмотреть?

— Конечно, интересно, — кивнула Зоя, стрельнув глазами в мою сторону. — Хотя я уже видела музей и развалины несколько лет назад. Мы с Олегом здесь по другому делу, и у нас не так много времени.

— Так вы приехали вместе? — изумилась Агафья, и теперь обе молодые женщины одновременно посмотрели на меня.

Каждая сказала другой все, что считала нужным. Агафья проинформировала Зою о наших с ней близких отношениях, а Зоя в ответ властно заявила на меня свои права.

Такие неловкие ситуации умеют создавать только прекрасные дамы. Вроде бы попросту обменялись несколькими любезными, ничего не значащими фразами, а в результате я был готов сквозь землю провалиться. Со слов Зои выходило, что мы приехали с ней вместе, и мне стало неловко перед Агафьей.

«Что она теперь подумает обо мне? Приехал с одной женщиной, а переспал с другой. Прямо павиан какой-то…»

С другой стороны, мне было стыдно перед Зоей. Объяснить причину этого стыда сам себе я не мог: ведь я не давал Зое никаких обязательств. Мы не были с ней близки, я не клялся в верности. Но отчего-то мысль о том, что Зоя теперь знает о моей связи с Агафьей, была мне неприятна.

Как это часто бывает, чувство неловкости стремительно трансформировалось в злость. Какого черта! Дамочки выясняют отношения, а меня при этом лишают душевного равновесия. У меня есть дела и поважнее!

Правда, в ту минуту я забыл о том, что два дня назад поддался чарам Агафьи по собственной инициативе, а отнюдь не был изнасилован. Как забыл и о том, что накануне ночью Зоя спасла мне жизнь…

В просторном холле было немноголюдно. Большая часть туристов разъехалась по экскурсиям, в отеле осталась только прислуга, начавшая утреннюю уборку помещений, и несколько пар пожилых немцев, не склонных к активному отдыху.

Мне не оставалось ничего другого, как пригласить обеих дам присесть в кресла вокруг низкого журнального столика возле выхода на засаженную цветами террасу. Подскочивший официант вскоре удалился, получив заказ на два капуччино для женщин и один эспрессо для меня, после чего Агафья, улыбнувшись Зое еще приятнее прежнего, сказала:

— Ваш друг такой скрытный! Позавчера я пыталась расспросить его о деле, по которому вы приехали сюда, но он остался тверд.

Зоя метнула в меня уничижительный взгляд, а я произнес:

— Мы ищем нескольких людей. Позавчера я уже говорил, что Димис Лигурис убит и мы разыскиваем тех, кто хорошо его знал.

Внезапно мне пришло в голову, что Агафья вполне может помочь в поисках.

— Вот, например, — добавил я, — вы не знаете о его невесте? Ее зовут Евдокия Канделаки. Я пытался доехать до деревни, где она живет, но у меня ничего не получилось.

— Машина сломалась? — с улыбкой поинтересовалась Агафья. — Или авария? На наших горных дорогах нужно быть очень осторожным. Без практики лучше бы вообще не садиться за руль.

— Так что насчет Евдокии Канделаки? — вдруг вклинилась в разговор Зоя, перебив гречанку. — Вы ее знаете?

— Крит — маленький остров, — пожала плечами Агафья, — но не до такой степени, чтобы все знали всех. Димиса я знала просто потому, что мы были коллегами. Он историк, я тоже. Но мы не были близки, и он не знакомил меня со своей невестой. Честно говоря, я даже не знала, есть ли у него невеста вообще.

Точно так же Агафья отреагировала и при упоминании Властоса. Судя по всему, Зоя была права в своих подозрениях — Властос Канделаки не был историком.

— А почему ты убежал так внезапно? — вдруг спросила меня Агафья, переходя в наступление. — Я проснулась утром, а тебя нет. Ты испугался меня?

Она говорила громко, специально, чтобы Зоя услышала и правильно поняла каждое слово.

Я покраснел. Вообще-то я привык сталкиваться с проблемами, но бывают ситуации, когда все равно теряешься…

— Не тебя, — пробормотал я, стараясь не глядеть в сторону Зои, которая с интересом нас слушала. — Не тебя… Я подумал, что мне уже пора в отель… А потом внизу послышались чьи-то шаги, и я решил…

Услышав мой сбивчивый лепет, Агафья захохотала. Звонко, заливисто, на весь холл, да так, что пившие свое утреннее пиво немцы стали оглядываться. Она откинулась на спинку кресла и от души смеялась.

— И ты решил, что это вернулся мой муж! — крикнула она, будто была в восторге от сказанного мной. — Да-да, не отказывайся, Олег! Ты подумал, что сейчас муж поднимется и застанет тебя в моей постели!

Агафья хохотала и, поглядывая на Зою, приглашала ее вместе посмеяться над моим глупым страхом.

— У меня нет мужа, — отсмеявшись, сказала гречанка, легкомысленно тряхнув головой. — Я современная женщина и не нуждаюсь в семейных узах. А шаги, которые ты услышал, — так это был мой младший брат. Он студент и поздно возвращается домой со своих вечеринок.

— Так я испугался твоего младшего брата? — глупо усмехнувшись, спросил я и засмеялся. А что станешь делать в такой идиотской ситуации?

— Если вы не поедете в эту свою деревню, — сказала Агафья с видом укротительницы диких зверей, чувствуя себя победительницей, — то вечером я приглашаю вас на экскурсию. Хоть вы и бывали уже у нас, — она светски-покровительственно улыбнулась Зое, отчего та окончательно превратилась в неподвижную статую, — но наверняка не были на развалинах Кносса ночью. Ночью туда не пускают туристов, но мы с вами пройдем — это незабываемо. Руины дворца следует смотреть в то время, когда просыпаются тени всех, кто имел к нему отношение: бывших жителей, исследователей. Говорят, что иной раз лунной ночью там можно встретить призрак сэра Артура Эванса.

Я с трудом поднял глаза и посмотрел на Зою. Она сидела напряженно, держа спину очень прямо, и впилась в меня взглядом кобры, уставившейся на жертву. В полной уверенности, что она откажется от прогулки, я лишь желал, чтобы она сделала это не слишком грубо. И ошибся.

— Что ж, — оскалившись в улыбке, светски произнесла Зоя, — я пойду с удовольствием. Во сколько встречаемся?

— Музей закрывается в шесть часов, — сказала Агафья. — В половине седьмого я буду ждать вас у входа. Договорились?

Агафья решительно встала с кресла и, быстро нагнувшись, поцеловала меня в щеку.

— А теперь мне пора бежать, — протараторила она и исчезла. Женщина-вихрь. Сначала смутила меня внезапным появлением, потом смутила и разозлила Зою прозрачными намеками на нашу близость. А в конце концов упорхнула, как сказочное видение.

Но и я вел себя как последний дурак. Мычал что-то невразумительное, отвечал невпопад, а под конец вообще подавленно умолк, так и не найдя, что сказать.

Кажется, мы приглашены на вечернюю экскурсию по местным достопримечательностям. Отлично, у меня даже никто ничего не спросил. Две женщины как-то обошлись без моего согласия…

Я вытащил сигареты и нервно закурил. С крутыми мужчинами я давно научился обращаться, а вот как насчет крутых женщин? Мне казалось, я попал между двух огней…

— Наверное, я слишком поспешила? — прервала затянувшееся молчание Зоя. — Вероятно, ты хотел бы один пойти на экскурсию с этой… С этой… Агафьей. Верно?

Она пристально смотрела на меня, и я нервно поежился. Почему я должен оправдываться перед этой девушкой? Мы ведь с ней не любовники!

Но почему-то мне было неудобно.

— Почему один? — бодро сказал я. — Вместе пойдем. Наверное, это будет интересно.

— А я вам не помешаю? — невинно хлопая ресницами, спросила Зоя. — Я заметила, что ты неплохо проводишь время. Мне даже жалко, что я приехала и теперь тебе мешаю.

— Как это мешаешь? — возмутился я, перехватив инициативу. — Ты же спасла мне жизнь! Можно сказать, остановила на краю гибели! Вырвала из лап преступников!

— Ну, сегодня вечером тебе грозят другие лапы, — пожала плечами Зоя и язвительно добавила: — Ладно, что об этом?.. Но ты не волнуйся: после увлекательной ночной экскурсии я сразу испарюсь и не помешаю тебе развлекаться. Будем надеяться, что Агафья на этот раз будет довольна и ты не сбежишь из ее постели.

Это было уж слишком.

— Нужно быть добрее, — промямлил я, — мало ли что случается с людьми. Непредсказуемые ситуации…

Но чувствовал я себя довольно паршиво.




Больше часа ушло у меня на решение вопроса с машиной. Хотя при аренде я заключил договор с полной страховкой, мое сообщение о том, что новенькая «хёндай-атос» угнана неизвестными, отнюдь не привело в восторг хозяина прокатной конторы.

— Как это случилось? — мрачно поинтересовался он.

— На меня напали неизвестные, — сообщил я сдержанно. — В горах, в двадцати минутах езды от деревни Сарандаки. Оглушили ударом по голове, а когда я очнулся, машины рядом уже не было.

Хозяин фирмы был молодым греком с множеством серебряных колечек в обоих ушах, тонким голосом и женоподобными манерами. Как большинство гомосексуалистов, он производил впечатление толерантного человека, но когда дело касается пропажи дорогостоящей машины трудно рассчитывать на взаимопонимание.

— Это невероятно, — сказал он, буравя меня ненавидящим взглядом. — На вас напали? На Крите не нападают на туристов. Это совершенно не принято.

Вместо ответа я пожал плечами, а потом сообщил, что готов немедленно сделать заявление в полиции.

Без сомнения, хозяин был абсолютно уверен, что я мошенник и каким-то образом пытаюсь его обмануть. Не стоило обижаться: страны ЕЭС полны жуликами всех мастей из России и Украины. Как говорится, ничего личного.

Когда я сообщил, что иду писать заявление, подозрительности у грека убавилось: как-никак жулики избегают связываться с полицией.

В полицейский участок мы отправились вместе. Хозяин все время порывался взять меня под руку, но я старательно избегал этого. Впрочем, вполне возможно, он хотел это сделать исключительно из опасения, что я сбегу посреди дороги.

В полиции я повторил свой рассказ и даже расцветил его подробностями: как выглядели преступники, в какой именно позе я находился, когда меня ударили по голове тупым предметом. Из собственной практики знаю, что любые полицейские обожают такие вещи и всегда старательно заносят их в протокол. Потом можно показать начальству — вот как мы старались…

Неприятно сидеть в комнате среди нескольких людей, которые смотрят на тебя с подозрением, явно не верят ни единому твоему слову и даже не пытаются это скрыть.

Но не мог же я рассказать правду? Как бы посмотрели на меня после рассказа о таинственной пещере, где сидели голые люди в волчьих масках, а женщина танцевала и что-то кричала на непонятном языке?

И вообще, что вынюхивал вблизи деревни Сарандаки русский гражданин Стрижаков?

Нет, тут возникла бы такая масса дополнительных вопросов, что финал мог стать совершенно непредсказуемым. А выбор между камерой в греческой контрразведке и палатой в казенной психбольнице меня категорически не устраивал…

Поэтому рассказ мой был строг и лаконичен. Глупый русский турист Олег Стрижаков заехал далеко в горы и там, остановив машину на дороге, вышел пописать. Пока он облегчался, сзади подъехали два преступника и ударили его тупым предметом по голове. Все, больше турист ничего не помнил.

Тупо? Да. Неправдоподобно? Ну, это как сказать…

А по закону ничего сделать нельзя. До тех пор, пока не будет доказано обратное. А поскольку обратное скорее всего доказано быть не может, версия гражданина Стрижакова остается единственной и неповторимой.

Впрочем, на мое счастье Крит — это остров. Машины здесь практически не угоняют, потому что с ними ничего нельзя сделать. За пределы острова угнанную машину не вывезешь, а разбирать на запчасти опасно и невыгодно.

Зоя ждала меня в кафе напротив управления полиции, откуда я вышел через час. Рубашка прилипла к спине, потому что все-таки некоторое неудобство я испытывал. Частный сыщик может и умеет лгать, но в течение часа испытывать на себе враждебные взгляды и отвечать на каверзные либо презрительные вопросы — это удовольствие далеко не из лучших.

— Обошлось? — спросила Зоя. Она сидела за столиком на солнышке и при виде меня сдвинула с носа темные очки. Перед ней стоял высокий бокал с соломинкой.

— Пина-колада, — пояснила девушка, поймав мой вопросительный взгляд. — А тебе я пить не советую. Предстоит тяжелая ночь: Агафья производит впечатление требовательной барышни.

— Э-э, — вздохнул я, окончательно раздавленный событиями утра. — Ну сколько можно? Давай поговорим о деле.

— О Властосе? — уточнила Зоя. — Он пропал, как мы с тобой уже заметили. Полагаю, найти его удастся по месту постоянного проживания, а именно в деревне Сарандаки, куда ты не доехал. Кстати, рядом будет и его сестра Евдокия.

— Сделаем вторую попытку? — спросил я.

— Ничего другого нам не остается. Нужно оказаться в этой деревне. Поговорить с народом, и вообще…

Зоя насмешливо посмотрела на меня.

— А ты представляешь себе, что такое греческая деревня? — спросила она. — В особенности на Крите? Это совсем не то, к чему ты привык.

— О чем ты?

— Люди здесь живут рядом, но не вместе, — пояснила девушка. — Чувствуешь разницу? Здесь никогда не было крестьянской общины с ее круговой порукой. Не было колхозов. Тут люди живут семьями, а о соседях вообще могут знать очень мало. Их это не интересует.

— К чему это ты?

— К тому, что, как ты выразился, поговорить с народом вряд ли удастся, — усмехнулась Зоя:

— Народ скорее всего попросту ничего не сможет тебе сообщить. Только Властос и мать Димиса.

— Его мать умерла, — вздохнул я. — По крайней мере так мне сказал один из соседей. Я ведь был почти совсем рядом.

— Кто-то очень не хотел, чтобы ты доехал до этой деревни — многозначительно заметила Зоя. — Кстати, ты не боишься снова ехать тем же маршрутом? Или собираешься быть поосторожнее?

Она внимательно посмотрела на меня, и я отвел взгляд. На Зое было короткое платье ярко-оранжевого цвета, которое очень шло к ее рассыпавшимся по плечам светло-золотистым волосам.

И эта девушка накануне спасла меня! Презрев опасность, смело полетела сюда с практически незнакомым человеком, мчалась в машине в неизвестность, чтобы в конце концов стать свидетельницей перестрелки и моего вызволения!

— Собираюсь быть поосторожнее, — заверил я.

Зоя была совершенно права. Что мешает преступникам устроить ловушку во второй раз? Хотя бы точно такую же, как первая? Горная дорога узкая, там не разъедешься…

Мне не хотелось звонить Вазгену, просить его помощи. Это у нас не очень принято: взялся за какое-то дело, получил деньги — так не утруждай других людей. Но в данном случае было очевидно — без посторонней помощи мне не обойтись.

— Ты где, дорогой? — послышался в трубке вальяжный голос Вазгена. — Куда пропал? Давно мы с тобой никуда не ходили выпивать. Кстати, знаешь, я ведь все-таки поимел ту девочку. Помнишь ее?

— Кого? — не сразу понял я.

— Ну, ту девочку из ресторана, которая танец живота танцует, — пояснил Вазген. — Она еще тогда мне понравилась. Пальчики оближешь!

Мой товарищ был в своем репертуаре и явно находился в привычном для себя расслабленно-благодушном настроении.

— Слушай, — сказал я, покосившись на Зою. — Я звоню тебе с Крита. Понимаешь? Я сейчас на Крите.

— Так что же? Очень хорошо, — заметил Вазген. — Там хорошая погода? У нас тут начались дожди, даже заморозки по ночам обещают.

— У меня возникли проблемы, — сказал я, и мой собеседник в Петербурге умолк насчет девочек и погоды.

— Какого рода? — спросил он, мгновенно посерьезнев.

— А у тебя есть кто-нибудь на Крите? — на всякий случай поинтересовался я, почти точно зная ответ. Вазген много раз, посмеиваясь, говорил, что у него длинные руки…

— Решаем вопросы, — после недолгой паузы коротко сказал он.

В двух словах я описал возникшие затруднения. Старался говорить весело, чтобы молча слушавшая наш разговор Зоя не решила, что я испуган.

— Насчет угона машины — фигня, — заявил Вазген. — Это я тебе чисто конкретно говорю, в натуре. Ты же ни в чем не виноват, страховка в порядке. Юриста тебе сделаем, поможет. А вот насчет поездки в какую-то деревню… Тебе нужен эскорт?

— Желательно, — отозвался я. — И надежный. Кажется, меня подстерегают серьезные люди.

С минуту в трубке царило молчание. Мне показалось даже, что я слышу, как Вазген задумчиво щелкает клавишами своего компьютера.

— Ты где находишься? — уточнил он. — В Ираклионе? Красивое название… Ага, сейчас, сейчас…

— Значит, так, — сказал Вазген наконец. — Запиши адрес… Вот он. Ираклион. Агиос Параскевас, дом девятнадцать. Фирма «Лаверна». Спроси там Ашота Окимяна, я ему сейчас про тебя малявку намылю.

— Это охранная фирма?

— Какая тебе разница? — ответил Вазген. — Свой человек, сходи к нему. Он мне немножко должен по жизни, так что поможет. Юриста найдет и эскорт обеспечит.

Я поблагодарил старого приятеля, но напоследок не удержался, вспомнив давний разговор с Корзуновым.

— Кстати, — сказал я. — Насчет той танцовщицы. Ты бы сходил к доктору, проверился. Возможны варианты.

— А ты откуда знаешь? — изумился Вазген.

— Говорят, — хмыкнул я и отключился.

Улица Агиос Параскевас находилась на другом конце города, и мы шли туда почти час. Зоя молчала всю дорогу. Может быть, услышала в трубке, что Вазген говорил о танцовщице, и теперь дулась, подозревая, что я такой же развратник, как мой товарищ. Что ж, имела право, особенно после встречи с раскованной Агафьей и ее шуточками насчет постели…

Только в конце пути Зоя подала голос.

— А это надежные люди? — спросила она. — Ты в них уверен?

— Их порекомендовал Вазген, — ответил я, — а это значит, что гарантия как в банке. Я вообще редко обращаюсь за помощью к приятелям, а уж к Вазгену и вовсе никогда не обращался. Он очень надежный человек.

— Я не уверена, можно ли ему доверять, — напряженно заметила Зоя, и я рассмеялся. Все-таки женщины неисправимы в своих предрассудках!

— Вазгену нельзя доверять только в одном случае, — сказал я. — Если поручить ему сопровождать группу юных красоток с тонкими талиями и большими бюстами. Тогда Вазген может не удержаться, и все девушки в течение суток утратят невинность.

— По-моему, развратный человек ненадежен и во всем остальном, — мрачно произнесла Зоя и пристально посмотрела мне в глаза. — Я не права?

— Нет, не права, — заверил я. — Конечно, сейчас век эмансипации. Женщины добились равных прав с мужчинами и выполняют ту же работу. Есть женщины — государственные деятели, летчики, полицейские и так далее. Но все-таки нельзя забывать о том, что физиологически, а значит, и психологически мужчины и женщины устроены по-разному. Глупо делать вид, что это не так.

— Пусть так. И что же? — нетерпеливо спросила Зоя, и ее голубые глаза потемнели. Она была раздражена.

Мы уже почти дошли по узкой улице до нужного нам дома и остановились на замощенном плиткой тротуаре. Нужно было договорить до конца, объясниться. Можно было вообще уйти от этого разговора, но мне этого не хотелось, и я чувствовал, что Зое тоже.

— Наверное, женщина иначе чувствует себя, — сказал я. — Для средней женщины секс значит гораздо больше, чем для среднего мужчины. Она вкладывает больше души. Поэтому если женщина все время спит с разными мужчинами, ходит по рукам, как говорится, — то она шлюха, однозначно. И ей действительно нельзя доверять во всем остальном. А для многих мужчин секс и остальная жизнь — это совершенно разные вещи. Оторванные друг от друга. Гражданская, мужская честь и достоинство — это одно. А секс — совсем иное, чистая физкультура…

— Какая гадость! — не выдержав, перебила Зоя. — И как смачно ты об этом говоришь, как убежденно! Апология мужского шовинизма и сексуальной распущенности.

— Я совсем не защищаю разврат, — вздохнул я. — И сам не люблю развратников, осуждаю их. Но нужно быть справедливым, это полезно хотя бы для того, чтобы правильно оценивать людей. Например, мой друг Вазген слаб по женской части, но во всем остальном он благородный и умный человек.

— Это ты осуждаешь разврат? — покачала головой Зоя. — А как насчет этой красотки Агафьи? Не успел прилететь, как уже забрался к ней в постель. И как ты только ухитрился сделать это так быстро? Или верно говорят, что дурное дело нехитрое?

Я, конечно, мог бы возразить, что у Зои короткая память и двойные стандарты. Не она ли сама с вызовом в голосе и глазах в первую же минуту знакомства сообщила мне, что стала любовницей Димиса Лигуриса, едва его узнав?

Но говорить этого я не стал. Не все нужно произносить вслух: понимание этой простой истины приходит с возрастом… Пусть ты тысячу раз прав и можешь сказать нечто весьма точное и остроумное. Не надо, сдержись. Подумай, так ли важно тебе сейчас настаивать на истине и справедливости?

Наступи на горло собственной песне, потому что одной не вовремя или неосторожно сказанной фразой можно сломать отношения с человеком на всю оставшуюся жизнь. Так ли уж важна правда, которую ты непременно хочешь сообщить?

— Проехали, — сказал я. — Будем считать, что обмен мнениями состоялся. Пришли, вот этот дом.




Мастер татуировки


Ашот Овакимян сидел на круглом крутящемся табурете в пустой комнате с побеленными стенами. Он был похож на маленькую печальную обезьянку с тусклыми темно-карими глазами. Щуплый, как мальчик, невысокого роста, с тонкими руками, торчавшими из коротких рукавов рубашки. Смуглое лицо Ашота было в морщинах.

Кроме табурета, на котором сидел хозяин, в комнате стояла только узкая скамейка, на которую нам с Зоей и было предложено сесть.

Все стены были увешаны некими черно-белыми рисунками, про которые я не сразу понял, что это такое. Потом, приглядевшись к Ашоту, догадался — он был поклонником татуировки. Насколько видно было из-под одежды, все его тело было буквально испещрено рисунками. Неведомые знаки, извивающиеся змейки и скорпионы, женские груди сливались в причудливую картину. Надо полагать, что если бы Ашот разделся, его маленькое тщедушное тело можно было бы разглядывать как произведение искусства.

На стенах же висели картинки для татуировки.

— А-а, это, — махнул рукой хозяин, перехватив наши заинтересованные взгляды. — Я когда-то был профессиональным художником. Занимался татуировкой, сам разрабатывал рисунки. Здесь все — мои, — с гордостью добавил он, кивнув на стены. — У меня был тату-салон. Теперь уже не то, много не заработаешь.

По-английски Ашот говорил бойко, даже лучше, чем я, а у меня неплохая практика. В отличие от Северной Европы в Южной английский язык не слишком популярен, так что это настоящая удача — встретить англоговорящего человека. В этом смысле с Ашотом нам повезло.

Он перевел на меня свой темный взгляд и с восточной мягкостью поинтересовался:

— Как поживает Вазген? Давно не виделись.

Потом, не дожидаясь моего ответа, так же вежливо спросил:

— А как поживаете вы? Давно приехали на Крит?

Нужно обладать некоторой привычкой к общению с восточными людьми, чтобы понимать, что подобные вопросы не имеют никакого значения. Строго говоря, на них можно не отвечать, потому что собеседник ответа и не ждет.

Если начать отвечать, тебя затем спросят, как поживают твои родственники и здоровы ли твои друзья. Такой разговор можно продолжать до бесконечности.

— У нас две проблемы, — начал я. — Вазген посоветовал обратиться за помощью к вам.

В открытую дверь комнаты заглянул мальчик лет десяти, и Ашот небрежно сказал ему что-то.

Через минуту мальчик вернулся, неся в одной руке откупоренную бутылку пива, а в другой — бутылку кока-колы. Пиво он молча отдал мне, а кока-колу — Зое.

Когда все восточные тонкости ритуала были соблюдены, я рассказал нашему новому другу о возникших трудностях. Он сидел молча, прикрыв глаза, и кивал, как будто ему уже тысячу раз приходилось все это слушать.

— С машиной можно решить, — сказал он наконец, приоткрыв один глаз. — Завтра с утра юрист этим займется. Нужно будет немножко денег, чтобы все остались довольны и вас уже больше не беспокоили. Ага? — Он открыл второй глаз и вопросительно уставился на меня.

Ага, что ж тут непонятного. Я, чай, не из Голландии приехал, понимаю такие вещи.

— Насчет вашей поездки в Сарандаки, — перешел Ашот ко второму вопросу повестки дня. — Вам очень нужно туда поехать?

— Очень, — заверил я, и Ашот Овакимян задумчиво почмокал толстыми губами.

— Мне это не нравится, — заявил он. — Знаете, сегодня утром по телевизору передавали, что найдена машина с убитым человеком. Обычно такое редко случается, у нас тихое место.

Он умолк, испытующе глядя на меня и на Зою. Из темных глаз изливалась неизбывная грусть…

— Мы не имеем к этому никакого отношения, — твердо произнес я, глядя в глаза хозяину.

Он помолчал, и лицо его сделалось еще печальнее.

— Конечно, не имеете, — сказал он. — Я так и думал. Просто мне не нравятся перестрелки в горах. И найденные полицией трупы на дорогах. Нет, не нравится мне это. А рисковать своими людьми мне не нравится еще сильнее. Тысяча евро.

Последние слова были сказаны без всякой паузы и тихо, как бы невзначай, так что неподготовленный человек вообще бы не услышал.

— Наличными? — спросил я.

Ашот взглянул на меня с таким видом, как будто готов был немедленно разрыдаться.

— А вы хотели бы перевести мне деньги через банк? — тонким голосом осведомился он. — С указанием, за что именно этот платеж?

Зоя нервно засмеялась. Видно было, что ей в новинку присутствовать при подобных переговорах и она чувствовала себя не в своей тарелке. Она сидела рядом со мной, и я, даже не касаясь ее, ощущал, как напряжено ее тело.

Достав из кармана бумажник, я медленно отсчитал тысячу стоевровыми кредитками.

— Мы хотим поехать в Сарандаки завтра с утра, — сказал я. — В девять утра мы выйдем в холл. О'кей?

Ашот кивнул, встал со своего табурета и подошел ко мне. Стоя он казался совсем маленьким: со спины его можно было бы принять за ребенка. Взяв деньги, он сунул пачку к себе в задний карман джинсов и впервые за всю беседу улыбнулся.

— А расписка? — внезапно, словно проснувшись, спросила по-русски Зоя, поворачиваясь ко мне. — Ты не будешь брать у него расписку? Все-таки тысяча евро…

Я отрицательно покачал головой.

— Ты вообще веришь в то, что он способен как-то нам помочь? — с сомнением продолжила Зоя, выразительно обводя глазами пустую комнату с развешанными рисунками. — Ты уверен, что мы обратились по адресу?

— Думаю, все будет нормально, — сдержанно отозвался я, покосившись на Ашота, стоявшего рядом.

Он молча смотрел на нас немигающими шоколадными глазами. Вежливо подождав, пока мы окончим наши переговоры по-русски, он чуть качнулся вперед и ровным голосом негромко осведомился:

— Вас устроит бронированный «ниссан»? Два моих юных друга будут рады покатать вас до Сарандаки и обратно.

— Они будут вооружены?

Видимо, на каждого посетителя у Ашота была отпущена только одна улыбка, потому что лицо его снова стало неимоверно печальным. Он склонил голову, и змейки на его шее задвигались.

— Два крепких парня с автоматами и бронированный джип, — произнес он с тяжелым вздохом. — Что еще нужно для обеспечения безопасности? Если вам этого мало, то обратитесь в местный гарнизон: я слышал, что у них есть танки.

— Все в порядке, — заверил я. — Кстати, скажите, а почему ваша фирма называется «Лаверна»? Ведь насколько я помню, Лаверна — это древнегреческая богиня, покровительствующая ворам и мошенникам. Разве не так?

— Нет, — в последний раз, явно в качестве бонуса, улыбнулся нам Ашот. — Лаверна — покровительница вообще всех людей, которые живут риском. Людей удачи. У меня детективное агентство, а разве в работе детектива нужно меньше удачи и везения, чем в работе вора и мошенника?

Теперь уже я сам не смог удержаться от улыбки.

— Я ведь тоже частный детектив, — признался я. — Никогда прежде не думал, что моему ремеслу покровительствует та же богиня, что опекает преступников.

— Теперь вы это знаете, — пожал плечами Ашот, глядя на меня снизу вверх — его седая голова торчала на уровне моих плеч. — Можете приносить жертвы Лаверне. Богине все равно, вор вы или детектив. Она покровительствует удаче.

Мы попрощались, и, уже выходя, возле самой двери я увидел повешенный на стену документ в металлической рамке. Он одиноко висел среди изображений скорпионов, жаб и голых красавиц, но по выбранному месту было заметно, что хозяин дорожит им.

Документ гордо возвещал, что в сентябре девяносто второго года гражданин Овакимян Ашот Акопович с отличием закончил курсы художественной татуировки. В связи с чем квалификационная комиссия города Новосибирска выдала ему настоящий диплом. Председатель комиссии Иванов, секретарь Мартынова.

Какого черта мы все это время разговаривали по-английски?

Зоя увидела документ одновременно со мной, впилась в него взглядом — и мы не сговариваясь обернулись к Ашоту, успевшему сесть обратно на свою крутящуюся табуретку, как птица на жердочку.

Спокойно встретив наши изумленные взгляды, он поднял правую руку и помахал ею в прощальном приветствии. Сморщенное лицо его было по-прежнему пропитано мировой скорбью…




Музей древностей


Больше всего меня беспокоило таинственное исчезновение Властоса. Этот человек возник ниоткуда и исчез в никуда.

Уехал к себе в деревню? Конечно, завтра мы это проверим. Но почему? Зачем он скрылся сразу после того, как спас меня?

Поделившись опасениями с Зоей, я рассказал ей свой самый любимый анекдот. Точнее, любимых анекдотов у меня несколько, но этот — сугубо профессиональный, прямо относящийся к моей работе. Кстати, мне рассказал его Вазген еще в дни нашей бурной юности.

Однажды зимним днем птичка замерзла и упала на землю. Она бы сразу погибла, но проходившая мимо корова шлепнула свою лепешку прямо на нее. Оказавшись в теплом коровьем навозе, птичка отогрелась и радостно зачирикала. Это чириканье привлекло кошку, которая вытащила птичку и ее сожрала.

Из этой истории следуют три мудрых вывода. Не тот твой враг, кто тебя обделал. Не тот твой друг, кто тебя из дерьма вытащил. Попал в дерьмо — не чирикай.

— И к чему этот анекдот? — спросила Зоя, заморгав глазами.

— В данном случае я говорю о втором пункте — ответил я. — А именно о том, что не тот твой друг, кто вытащил тебя из дерьма. Властос вытащил меня из лап каких-то уродов, но потом загадочно исчез, и поэтому я не так уж уверен в том, что он нам друг. Какова его роль во всей этой истории? Мы не знаем, а раз так, то логично будет предполагать, что Властос многое скрывает и уже потому весьма подозрителен.

Агафья ждала нас у входа в музей. На часах было ровно шесть, посетители давно разошлись. Миновав охранника, которому наша провожатая что-то сказала, мы прошли в вестибюль.

Очаровательная гречанка была одета в белое платье, сшитое в стиле пятидесятых годов. Узкая талия туго затянута, а снизу платье пузырится колоколом, создавая ощущение воздушности. В таком платье щеголяла героиня «Римских каникул».

Волосы были забраны вверх, оставляя высоко открытыми лоб и затылок — по древнеримской моде, — и завязаны узлом на самой макушке.

Я невольно сравнил стоявших рядом молодых женщин. Высокая блондинка Зоя с ее статной фигурой и длинными крепкими ногами, как у породистой кобылицы, а рядом с ней — миниатюрная брюнетка Агафья: нос чуть с горбинкой и страстно раздувающимися крыльями, гибкое смуглое тело и обжигающие, как угольки, глаза.

Зоя и Агафья улыбались друг дружке и даже обменялись рукопожатием, но я уже знал, какой у них темперамент, и понимал, что расслабляться нельзя — пробегающие между двумя женщинами искорки в любой момент могут вызвать короткое замыкание и взрыв…

Через открытые двери виднелась анфилада безлюдных залов, в которых сосредоточены все критские археологические раритеты.

— По-настоящему раскопки начались на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, — пояснила Агафья, — когда сэр Артур Эванс обнаружил под толщей земли руины Кносского дворца, он нашел многочисленные предметы материальной культуры минойской цивилизации. Постепенно было принято решение разделить объекты исследования. На месте развалин Кносского дворца остались собственно развалины — фрагменты стен, лестниц, полов, жертвенников, печей и так далее. А все найденные там предметы, включая ювелирные изделия и произведения искусства, свезены в этот музей.

Агафья приглашающе взмахнула рукой. Мы медленно двигались за ней по анфиладе музейных залов, и в каждом можно было лишь поражаться обилию выставленных артефактов. Там было оружие — бронзовые наконечники стрел, рукоятки мечей и сами мечи минойцев. Увидев несколько двухлезвийных топориков, я невольно вздрогнул. Изображение этого лабириса было вырезано на груди у несчастного Димиса, и таким же точно топориком собирались зарубить меня прошлой ночью.

Неужели минойцы воскресли?

— Вот знаменитая фреска, найденная на стене в одном из помещений Кносского дворца, — сказала Агафья, и указала на изображение, названное искусствоведами «Дамы в голубом». Несколько женщин, изображенных в профиль, в голубых одеяниях. Я перевел взгляд на Агафью и вдруг заметил, что сегодня ее волосы уложены в точно такую же прическу, как у «дам в голубом».

Удивительно, прошло тридцать четыре столетия, а подобная прическа способна и сейчас украсить женщину!

Мы шли мимо огромных глиняных сосудов, предназначенных для оливкового масла и вина, и я пытался представить себе этот загадочный народ, бесследно исчезнувший во мгле истории.

Минойцы — ровесники древних шумеров, вавилонян, хеттов и ассирийцев. Но от всех остальных культур и цивилизаций осталось многое, рассказывающее о них, а не только молчаливые куски глины и металла. Почему же минойцы были стерты с лица земли и из памяти человечества? Может быть, это было сделано намеренно? Но если так, то кем и с какой целью?

Мы увидели выставленный за стеклом знаменитый Фестский диск — круглую пластину, обе стороны которой были испещрены надписями, смысл которых никто не может распознать. Интересно, а Димис мог?

Наверное, мог. Не за это ли он поплатился жизнью?

Мне тут же вспомнились страницы, которые показывала мне Зоя в Петербурге. На них почерком восемнадцатого века были выведены точно такие же значки. И если на диске, найденном в Фесте, надписей все же не так много, то бумаги исписаны снизу доверху.

Какой-то сумасшедший дом! Кому в восемнадцатом веке могло прийти в голову писать на минойском языке? Кто мог знать этот язык и эту письменность?

Даже если предположить, что какой-то чудак — любитель древностей просто тупо копировал изображение минойских письменных знаков, то откуда он мог вообще их взять? Ведь Кносский дворец раскопали только в начале двадцатого столетия…

Дольше всего мы оставались у предметов религиозного культа. Здесь доминировали сделанные из золота и из бронзы изображения рогов и легендарного Минотавра — человека с головой быка.

— Эти рога, судя по всему — символ религии у минойцев, — рассказывала Агафья. — Огромные каменные рога украшают Кносский дворец, бывший одновременно и святилищем. Надо сказать, что рога — это символ жертвоприношения, который присутствует и в религиях других народов. Например, в иудаизме. В псалмах 27 и 117 говорится о рогах посвящения, которыми были украшены каменные иудейские алтари.

— Так их религия была похожа на иудейскую? — спросил я.

Агафья сдержанно усмехнулась, а Зоя дернула меня за руку.

— Ты же знаешь, что нет, — с упреком сказала она. В эту минуту она была похожа на жену, которая внимательно следит за тем, чтобы муж не ляпнул при посторонних какую-нибудь глупость. Давно уже со мной такого не было, но я вдруг поймал себя на том, что меня это не раздражает.

— На что похожа религия минойцев, — ответила Агафья, — не знает никто. Скорее всего она вообще не была похожа на другие религии мира. Это было что-то совершенно особое, отдельное, не имеющее аналогов.

— А Минотавр? — не удержался я. — Лабиринт Минотавра не имеет религиозного значения?

— Никакого лабиринта Минотавра не существует, — улыбнулась Агафья. — Это выдумки писателей и художников, никогда не бывавших на Крите. Лабиринтом называют хаотическое сплетение помещений в подвалах Кносского дворца — вот и все. Кстати, для самих жителей дворец этот совсем не был лабиринтом. Что же до бедного Минотавра, то это совершенно другая история и к лабиринту отношения не имеет.

— А к чему имеет? — спросила Зоя.

— К жертвоприношению — сказала Агафья, сверкнув своими темными глазами. — Минотавр — символ жертвы. Человек с головой быка, то есть предназначенный для того, чтобы быть заколотым на алтаре.

Обещанная экскурсия оказалась неожиданно долгой, но время пролетело незаметно. Мы бродили по гулким пустым залам, свободным от посетителей, и перед нами разворачивались картины ушедшей культуры. Не знаю, какое впечатление все это произвело на Зою, но меня не оставляло сложное чувство, похожее на тревогу.

Конечно, я пришел сюда не случайно. С самого начала мне казалось, что убийство, которое я расследую, и вся цепь событий последнего времени непосредственно связаны с минойской цивилизацией. Правда, до визита в музей ощущение это было неясным. Как сказал бы Апостол Павел, я глядел на события «гадательно, как бы сквозь мутное стекло».

А в музее, среди минойских топоров, сосудов и причудливо раскрашенной керамики, я со всей очевидностью осознал: тайна, которую я пытаюсь разгадать, лежит где-то совсем рядом. Нужно лишь нагнуться и поднять с земли нечто «тайное, сокрытое в молчании»…

А что касается внутренней тревоги, то она не отступила ни на мгновение, как я ни старался отогнать от себя страх. Даже не знаю, как объяснить происходившее со мной в пустом и исполненном тишины ираклионском музее, где наши шаги и голоса разносились под высокими потолками залов, но страх, зародившийся в первые же мгновения, все рос.

От всех предметов исходили недобрые эманации. Я смотрел на черепки, изображения, на фрагменты оружия и чувствовал веяние непознанного зла. Зла затаившегося, невыразимо чуждого, как враждебны и чужды могут быть артефакты с далеких, освещенных холодным космическим сиянием планет.

Все приметы современного мира были налицо: электрические лампы, датчики противопожарной сигнализации на стенах, да и мы сами — дети нашего времени, но именно сочетание несочетаемого казалось столь зловещим. Как будто рядом с нашим миром находился и пристально смотрел на нас мир чужой, далекий и враждебный.

Я обрадовался, когда Агафья, посмотрев на часы, сказала:

— Ну вот, сейчас самое время. Уже стемнело, и мы можем отправиться на развалины Кносского дворца. Территория закрыта для посетителей, и нам никто не помешает.

— А не поздно? — с сомнением в голосе спросила Зоя, словно угадав мои мысли. — Может быть, лучше поехать туда как-нибудь днем?

Со снисходительной улыбкой Агафья смерила мою спутницу взглядом и, усмехнувшись, пояснила:

— Уж поверьте мне: днем совершенно другое впечатление. Толпа народу, и никаких тайн. Для того чтобы проникнуть в дух минойской культуры, требуются темнота и одиночество. Только тогда вы по-настоящему соприкоснетесь с загадкой минойцев. Впрочем, если вы чего-то боитесь…

Не договорив, Агафья сделала шаг ко мне и взяла меня за руку, отчего Зою буквально перекосило…

— Если вы боитесь, — продолжила Агафья, сжимая мою руку и уже откровенно ко мне прижимаясь, — мы с Олегом можем завезти вас в отель.

Я и сам не был в восторге от перспективы ехать куда-то в темноту. Не случайно же на завтрашнее утро была нанята охрана, чтобы сопровождать нас в Сарандаки. Но ведь и не скажешь красивой женщине, что боишься ехать с ней…

Зоя приняла вызов.

— Едем, — сказала она, решительно подошла и взяла меня под руку с другой стороны. — Очень интересно осматривать древние развалины ночью, — обратилась она уже ко мне. — Это будет романтично, правда?

Миновав охранника, мы вышли из музея, и Агафья повела нас через ярко освещенную улицу туда, где была припаркована ее машина. Признаюсь, в ту минуту мне кое-что показалось непонятным. В моем желудке начал действовать привычный моторчик, всегда указывавший на опасность.

«Что случилось? — спросил я у моторчика. — В чем дело? Что показалось тебе подозрительным?»

Моторчик помолчал, подумал.

«Почему Агафья — сотрудница музея — не поставила свою машину на служебной парковке? — сказал он. — Зачем надо было втыкать ее на соседней улице, в тесноте, чтобы потом идти туда?»

«Днем на служебной стоянке могло не быть места» — ответил я, но моторчик не успокоился, продолжал недовольно урчать…

Маленький «фиат» был рассчитан как раз на троих — четвертому в нем было бы слишком тесно. Мы медленно проехали по улице с освещенными витринами ювелирных магазинов и, вырулив на площадь перед уже знакомым мне памятником Вензелосу, прибавили скорость.

— Тут совсем близко, — обернувшись ко мне, сказала Агафья. — Минут пятнадцать, и будем на месте.

— А нас пустят на развалины так поздно? — поинтересовалась Зоя. Она из принципа уселась впереди рядом с Агафьей — явно чтобы не позволить той держать меня за руку.

— Мы не пойдем через официальный вход, — засмеялась гречанка. — Зачем кому-то что-то объяснять? Я знаю одно место, где можно пройти внутрь на территорию никем не замеченными. Нужно только перелезть через невысокий заборчик, но это очень легко.

— А нам не помешает темнота? — продолжала Зоя, на что Агафья, не поворачивая головы, заметила:

— У меня в багажнике — отличный фонарь. Я часто вожу своих друзей на развалины дворца ночью, так что фонарь всегда наготове.

Когда мы подъехали на место и остановились, гречанка махнула рукой в сторону ярких фонарей.

— Вон там — главный вход на территорию. Сейчас там охрана и все закрыто. Но мы пройдем вот здесь. — Она кивнула в темноту, где на фоне темного неба чернела роща.

Зоя пристально посмотрела на меня, и в ее широко раскрытых глазах я прочел непонимание. Моторчик в желудке заверещал еще сильнее. Я слышал его так отчетливо, что даже испугался, не слышат ли его и обе женщины. И только в следующее мгновение понял — к моему желудку подключился какой-то посторонний звук.

Агафья удивленно обернулась, а Зоя после секундного замешательства вдруг полезла в свою сумочку.

Ну да, это верещал ее мобильник.

Она ответила; ее лицо выразило сначала удивление, а затем замешательство.

— Да, — сказала она севшим голосом. — Да, я поняла… Нет… Сейчас.

Она протянула мне трубку. Даже в темноте я заметил, как дрожит ее рука.

Кто бы это мог быть?

— Сэр, вы совсем обезумели! — произнес голос мне прямо в ухо. — Куда вы собрались идти? Неужели вам показалось мало того, что с вами уже случилось в горах?

Я даже не понял, а догадался, что голос принадлежит бесследно пропавшему Властосу. Он исчез, чтобы вновь появиться в самый неожиданный момент.

Я стоял как вкопанный, прижимая телефон к уху, и лихорадочно пытался сообразить, что делать дальше. Пустынная улица, плохо освещенная далекими фонарями. Ряды безмолвных машин по краям тротуара. Две женщины напряженно смотрят на меня, а я немедленно должен принять какое-то решение.

Видимо, Властос понял мое состояние.

— Бегите назад, — решительно скомандовал голос в трубке. — Не медлите, времени у вас нет. Быстро!

— Куда? — спросил я, попытавшись осознать сказанное. Хорош я буду, если сейчас схвачу в охапку Зою и припущу от Агафьи! Это после того, как позапрошлой ночью уже сбежал из ее спальни…

— Сейчас я включу фары, — произнес Властос. — Смотрите внимательно. Бегите сюда немедленно.

В ста метрах от нас внезапно вспыхнул ослепительный дальний свет фар. Вспыхнул-погас, вспыхнул-погас…

«Что ж, — пронеслось у меня в голове, — совсем недавно этот человек спас мою жизнь. Вот уже целый день я живу на этом свете только благодаря ему. Кто бы он ни был, послушаться его будет логичным».

А что подумает Агафья? Сочтет меня совсем придурком?

Какая разница? Лучше выглядеть смешным, чем быть мертвым, — это аксиома.

Агафья и Зоя вопросительно смотрели на меня.

Иногда надо быстро принимать решения и быстро бегать. Пусть даже это будут глупые решения и бег не в том направлении.

— Бежим! — крикнул я Зое и, схватив ее за руку, рванул в сторону, откуда на нас светили фары.

Об Агафье я больше не думал, как и вообще не думал ни о чем, сосредоточившись на беге.

Если я побежал, значит, верю Властосу. А если верю, то верю и тому, что он сказал: бегите быстро, времени у вас нет.




Эликсир правды


— Вам мало того, что я дважды спас вас от верной смерти? — сказал Властос, когда я спросил его, кто он такой и почему помогает нам. Мы мчались в его машине в Ираклион.

— Мало, — признался я. — Честно говоря, я расследую дело об убийстве вашего друга. Вы ведь друг Димиса Лигуриса?

Властос кивнул, не отрывая глаз от бегущей навстречу дороги.

— А если друг, то поймете меня. Да, вы спасли меня один раз от верной смерти, а сейчас — я не знаю, от чего. Во всяком случае, мы с Зоей вас послушались. Но нам бы уже хотелось узнать, в чем дело.

— Дело в том, — немедленно ответил, — что завтра вам нужно будет с самого утра поехать в аэропорт и улететь отсюда. Вы стали главной приманкой. В третий раз я вас не спасу.

Властос строго посмотрел на меня.

— Не спасу, — повторил он. — Не только потому, что вы ведете себя безрассудно.

— Я обязан так себя вести, — возразил я. — Если ведешь расследование и хочешь докопаться до истины, нужно действовать решительно.

Но Властос не хотел меня слышать — это был властный мужчина, и русское звучание его имени вполне соответствовало характеру.

— Не только потому, что вы ведете себя безрассудно, — перебив меня, упрямо повторил он, — но и потому, что вы сделались объектом охоты. Вас давно выследили, следят за каждым вашим шагом и убьют при первой же возможности. Неужели вы сами до сих пор этого не поняли?

— Но кто? — чуть ли не закричал я в самое ухо моего странного знакомого. — Кто они? Кто эти загадочные люди, которые так жаждут моей крови? Это же главный вопрос!

— Вот ваш отель, — мрачно сообщил грек, въезжая на гостиничную парковку. — Очень советую вам никуда больше не выходить и завтра с утра отправиться в аэропорт. Когда будете в аэропорту, держитесь поблизости от полиции. Может быть, присутствие полицейского их остановит…

Это было слишком зловеще. И слишком загадочно.

Но со мной Властос промахнулся. Частные детективы не любят загадок. Наоборот, они любят их разгадывать.

Мне даже стало немного обидно. Он что же, думает, что я испугаюсь и уеду с Крита, так ничего и не разузнав? Да за кого он меня принимает? Будь я таким человеком, до сих пор благополучно служил бы в милиции…

Честно говоря, к моменту, когда машина остановилась перед отелем, у меня уже был готов план. Хиленький план, придуманный мной за одну минуту, но уж какой был.

Сам по себе он мне не нравился. Опасно, грубовато и вообще не комильфо, но другого выхода я попросту не видел. Действительно, не уезжать же несолоно хлебавши…

И у меня не было уверенности, что, расставшись сейчас с Властосом, я когда-нибудь увижу его снова. А он был единственным человеком, который, я был уверен, действительно знал многое…

— Вы не подниметесь ко мне в номер на минутку? — стараясь говорить как можно естественнее, спросил я. — У меня есть одна вещь, которую я бы очень хотел вам показать. Вам будет интересно.

— Какая вещь? — напряженно спросил Властос.

— Сами увидите, — уклончиво ответил я. — Но вы не разочаруетесь. Видите ли, у меня есть некие тексты и связанные с этим догадки. Важно, что вы об этом скажете.

Боковым зрением я заметил, как напряглась Зоя, явно не понимавшая, что происходит.

Ну, пусть пока не понимает, так даже лучше. Я шел на большой риск и совсем не был уверен в успехе своего предприятия. Меня извиняло лишь то, что я находился в отчаянии — нужно было срочно совершить какой-то прорыв.

Втроем мы прошли через холл и поднялись в мой номер. Зоины шаги становились все неувереннее.

— Ах, черт, — остановился я посреди коридора, когда мы уже вышли из лифта. — Забыл купить воды или какой-нибудь кока-колы. У меня в баре только спиртное. Ты не спустишься вниз за бутылкой воды?

Зоя недоуменно посмотрела на меня. Она приходила во все более сильное замешательство. Наши отношения не предусматривали, что я могу послать ее за водой…

— Пожалуйста, — повторил я. — Мы с Властосом пока начнем смотреть то, что я ему покажу, а ты приходи скорее. Ладно?

Чуть заметно пожав плечами, Зоя двинулась назад к лифту. В глазах Властоса мелькнула тревога. Ему что-то не понравилось, и я понимал, что именно. Когда по ходу дела происходят пусть мелкие, но изменения ситуации, это подозрительно. Если три человека вышли из машины и пошли в номер, то все три и должны в этот номер войти. А если в середине вдруг кто-то что-то вспомнил и ситуация изменилась — это настораживает.

Но мой номер был уже совсем рядом, в двух шагах…

Конечно, Зоя могла заартачиться и не пойти вниз. Она могла предложить позвонить из номера и заказать бутылку воды. Но этот вариант я предусмотрел: в таком случае мы вошли бы в номер втроем, а Зою я сразу бы запер в ванной…

— Пожалуйста, — сказал я, распахивая перед Властосом дверь. — Прошу вас.

Он шагнул внутрь, я за ним. В следующее мгновение, ногой захлопнув за собой дверь, я ударил его кулаком в затылок.

Это целая наука! Попробуйте одним ударом в затылок свалить с ног такого бугая, как Властос! Бить надо под определенным углом, а это самое трудное. Мне пришлось подпрыгнуть…

Он упал лицом вниз, на ковер, а я вскочил ему на спину и принялся заворачивать назад руку. Человека более щуплого нанесенный мной удар лишил бы сознания, но грек был крупным мужчиной и потому действовать следовало быстро.

Я пошел на это сознательно. Либо передо мной сотрудник спецслужбы, с которым я могу и не совладать, либо…

Справиться с Властосом оказалось нелегко. Один раз он сумел сбросить меня со своей спины и, хрипя, подмял под себя. В тот момент я простился если не с жизнью, то с благополучием. Искаженное страхом и гневом смуглое лицо нависло надо мной. Но нет, мне и на этот раз удалось овладеть ситуацией. Схватив грека за горло, я снова повалил его и, перевернув на живот, с хрустом заломил назад правую руку. От боли Властос замычал, но на такое уже не приходилось обращать внимание.

Схватив его вторую руку, я соединил запястья и, прижав извивающееся тело коленом к полу, принялся связывать их. К счастью, мне удалось быстро вытащить из пояса брючный ремень…

Все время, пока мы боролись, я не относился к Властосу как к противнику. В конце концов, этот человек один раз спас мне жизнь наверняка и сегодня, часом раньше, вроде бы спас снова. Нет, он был для меня ценным источником информации — не более.

Затянув ремень потуже, я перевернул грека на спину, а сам, отдуваясь, повалился рядом на ковер.

Грек молчал, буравя меня ненавидящим взглядом. Тут раздался стук в дверь. Тяжело дыша после возни на полу, я открыл. Это пришла Зоя с бутылкой воды.

— Только спокойно, — произнес я, когда увидел, как округлились от ужаса глаза девушки. — Все будет хорошо, я обещаю.

— Что это значит? — спросила она. — Что тут произошло? Что ты задумал?

Я попытался успокоить ее, усадить в кресло.

— Зачем ты связал Властоса? — продолжала спрашивать возмущенная Зоя. — Когда ты послал меня за водой, я так и подозревала, что ты что-то задумал.

— Успокойся, — сказал я. — Пожалуйста, выслушай. Я сделал это потому, что у нас нет другого выхода. Это единственный способ установить истину.

— Да что ты говоришь! — закричала Зоя. — Ты что, совсем обезумел? Властос — наш друг! Он был другом Димиса, а потом только благодаря ему мы сумели вовремя спасти тебя. Если бы не Властос, ты уже двое суток как был бы мертв. Тебе бы отрубили голову лабирисом. Ты забыл об этом?

Она кричала на меня, глаза ее гневно сверкали. Без сомнения, Зоя ненавидела меня в ту минуту. В лучшем случае — считала сумасшедшим…

Не случайно я еще при первых встречах мысленно сравнил ее с Пентезилеей. Подобно героине Кляйста, Зоя в ярости была еще прекраснее, чем обычно.

Но спорить я не собирался, как не собирался и обижаться на Зоины слова. Надо было действовать убеждением.

— Я ничего не забыл. Давай обсудим создавшееся положение, — сказал я, пытаясь все-таки усадить девушку в кресло, дотрагиваясь до нее.

— А он будет в это время лежать тут, на полу? — возмущенно возразила Зоя, указывая на молча наблюдавшего за нами Властоса.

— Ничего плохого с ним не случится, — заверил я, прижимая руки к груди в знак миролюбия. — Да, я отправил тебя за водой для того, чтобы ты не помешала мне его связать. Но ничего плохого я ему делать не собираюсь. Нам от него нужна только информация.

— Информация? — уже более миролюбиво переспросила Зоя. Она наконец-то уселась в кресло, но избегала смотреть на лежавшего Властоса. Ей было неловко, что он находится в таком положении.

— Посмотри на вещи со стороны, — предложил я. — Мы знаем о Властосе, что он был другом Димиса. Знаем, что он спас мне жизнь прошлой ночью и, может быть, спас нас обоих этой ночью. Но ведь больше мы ничего не знаем!

— А разве этого мало? — осуждающе сказала Зоя, но в голосе ее уже не было прежнего гнева и прежней уверенности — она начала меня понимать.

— Мало, — возразил я. — Если мы хотим только остаться в живых, этого достаточно. Но если наша цель — распутать убийство Димиса, то Властос должен объяснить, кто он такой, что за отношения связывали его с Димисом и откуда он знает об опасности, которая грозила прошлой ночью мне, а нынешней нам. Пусть расскажет все, что он об этом знает.

Зоя с сомнением взглянула на меня, затем на Властоса и покачала головой:

— А он захочет рассказать?

— Знаешь, — невольно усмехнулся я, — если бы мне приходилось довольствоваться только тем, что люди сами хотят мне рассказать, то я как сыщик давно бы погорел. Конечно, он не хочет ничего рассказывать, мы в этом уже убедились. Он очень не хочет.

— Так что же ты собираешься делать? — осторожно спросила девушка, и голос ее дрогнул: включилось услужливое воображение…

— Ты думаешь, что я буду его пытать? — засмеялся я.

— Ты не будешь, — твердо произнесла Зоя, и ее голубые глаза сделались темно-синими, как вороненая сталь. — Я тебе не позволю.

Да, этой девушке нежданно-негаданно удалось покорить мое одинокое сердце! В ту минуту, глядя на нее в гневе, я это окончательно понял. Зоя — искренняя и загадочная, нежная и бесстрашная — нравилась мне все больше и больше. Но говорить об этом и даже показывать это было совершенно не время.

— Я похож на чудовище? На истязателя? Ты уже представила себе, как я буду пыточными клещами рвать на куски тело несчастного Властоса? Номер будет залит кровью, а на моем лице будет играть зловещая ухмылка…

— Не говори гадостей, — резко прервала меня Зоя. — Этот человек — наш друг. А даже если это и не так, я не позволю тебе его мучить.

— Никто не собирается его мучить, — вздохнул я, вставая. — Для этого есть совершенно безболезненные способы. Кстати, я, с одной стороны, очень хотел бы, чтобы ты присутствовала при всем от начала до конца. Ас другой стороны, я прошу не мешать мне и не тянуть время, потому что как раз времени у нас очень мало. Мы не знаем, кто этот человек и когда его могут хватиться. Вполне возможно, что кто-то уже видел, как мы вошли сюда…

— Что ты собираешься делать? — тревожно спросила Зоя, глядя на то, как я роюсь в чемодане, который для удобства вытащил из шкафа и разложил на полу.

Вместо ответа я обратился к Властосу по-английски.

— Я не сделаю тебе ничего плохого, — произнес я. — Можешь мне поверить. Просто ты не оставил мне иного выхода, и пришлось действовать решительно. Извини, что я тебя ударил. Так было надо. Иначе ты никогда не рассказал бы нам всей правды.

— Я и сейчас не расскажу, — хрипло сказал грек, отворачиваясь от меня. — Ты поступил подло. Отплатил злом за добро. Но ты ничего не добьешься, можешь убить меня.

Наконец я вытащил запрятанную среди одежды картонную коробочку и выразительно тряхнул ею перед лицом Властоса.

— Никто не собирается убивать тебя, — еще раз заверил я. — Все будет чинно-благородно. Ты все расскажешь сам. Причем, может быть, даже гораздо больше, чем знаешь.

Эту коробочку я всегда вожу с собой. Не скажу, что постоянно таскаю ее в кармане, но, если отправляюсь куда-либо, непременно кладу ее в чемодан. Это не оружие, и поэтому никаких проблем с перевозкой нет.

На коробочке написано «Актовегин». Заурядное средство для расширения сосудов, применяется внутримышечно. Внутри — десять ампул, восемь из которых и в самом деле содержат тот самый безобидный актовегин. Ни одному таможеннику в мире не придет в голову придраться к тому, что у путешественника с собой такое средство.

«Знаете, меня часто мучают головные боли, спазмы сосудов мозга. Вот лекарство, которое я колю себе сам, можете посмотреть. Что ж вы не смотрите? Вот оно, я вам показываю. Это актовегин, я научился лечить себя, очень помогает. Да вы взгляните, господин офицер, вот же оно…»

В двух оставшихся ампулах находится нечто иное. В каждой — свое, само по себе не представляющее ни опасности, ни интереса. Даже если какой-нибудь безумный таможенник захочет все досконально проверить и отправит ампулы на анализ, результат окажется ничтожным.

А вот если десятимиллилитровым шприцем набрать из обеих ампул сразу и смешать — будет как раз то что надо.

Честно говоря, я даже не знаю, как называется та «адская смесь», которая оказывается в моих руках. Врач, продавший мне ингредиенты и научивший пользоваться ими, произносил какие-то названия, но я не запомнил. Зачем? В том, что смесь действует безотказно, я уже не раз имел возможность убедиться.

Пытки и прочие истязания остались в далеком прошлом. Если в наше время кто-то прибегает к подобным безобразиям, значит, он опасный маньяк и ему просто нравится мучить людей.

— Придется сделать тебе небольшой укол, — как можно дружелюбнее сообщил я Властосу. — Это не будет больно, ты ничего не бойся. Укол внутривенный, но я хорошо умею это делать.

Зоя с отвращением наблюдала за тем, как я снова перевернул Властоса на живот и связал его иначе — так, чтобы одна рука оставалась свободной. Ворочать тяжелое тело непросто, и я делал это с трудом, стараясь быть осторожным.

Когда я освободил греку левую руку, он тотчас же заехал мне в нос. Пошла кровь, которую я попытался остановить, зажав нос платком.

— Может быть, ты поможешь мне? — обратился я к Зое, но та отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Довольно того, что я вообще присутствую при этом. Мне не нравятся твои методы, Олег. Совсем не нравятся.

— Мне они тоже не нравятся, — промычал я, запрокинув голову и сглатывая кровь, которая теперь стекала в горло. — Других у меня просто нет. И потом, не забывай, с кем мы имеем дело. Это не карманные воришки и не простые бандиты.

Ждать, пока остановится кровь, не было времени. Засунув в ноздри наспех скрученные ватные тампоны, я уселся на руку Властоса и перетянул ее выше локтя резиновым жгутом. Я не сердился на грека за нанесенный удар, потому что в его положении наверняка действовал бы так же.

— Слушай! — взмолился я наконец, обернувшись к Зое. — Пожалуйста, ты не могла бы мне помочь? Он может дернуть рукой, пока я буду колоть, и сам себе навредит. Для его же блага — подержи руку.

Разумная она девушка или нет? Поймет меня или станет упираться до конца?

Разумная. И рассудительная. Вообще — ума палата.

С недовольным видом Зоя приблизилась и стиснула руку Властоса, прижав ее к ковру.

— Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что делаешь? — со страдальческим видом спросила она. — Ему не станет плохо?

— Ему станет хорошо, — пробормотал я в ответ. — А теперь дай мне сосредоточиться: я же все-таки не медсестра…

Последовательно сбив узкие горлышки у ампул, я наполнил шприц.

Перетянутая жгутом вена вздулась как следует, так что войти в нее иглой удалось с первого раза. В разбитом носу у меня щипало, глаза слезились, но я очень старался.

Ну вот, теперь все правильно. Оставалось немного подождать и надеяться, что у нас есть время.

— Минут через пять, — сообщил я Зое, — мы узнаем много интересного.

Я старался не думать о том, как рискую. Проиграть я мог на любом этапе операции. Начать с того, что вполне мог не справиться с Властосом. Напал бы на него, а он бы скрутил меня как бобика…

А теперь я сидел на полу и каждую секунду ожидал стука в дверь. Стук означал для меня одно из двух: либо смерть, если придут те, за кем я охочусь, а точнее те, кто охотится на меня, либо многолетнее тюремное заключение, если Властос — сотрудник спецслужбы.

Я совершил достаточно для уголовного преследования. Заманил человека к себе в номер, напал на него, лишил свободы и вкатил ему полный шприц наркотического вещества. Сколько за это лет положено в Греции: пять или десять?

Обе перспективы радовать не могли, но мной владело чувство, что я нахожусь на пороге разгадки. Еще чуть-чуть информации — и я разберусь в этом безумном калейдоскопе необъяснимых фактов.




Властос лежал не шевелясь, остановившимися глазами глядя в потолок. Может быть, он прислушивался к собственным ощущениям…

Понимал ли он, что именно я вкатил ему в вену?

В народе это средство называется «эликсир правды». Его использование противозаконно, полученные с его помощью сведения не могут быть использованы в суде. Но я не хожу в суд, у меня другая профессия…

Если называть вещи своими именами, то снадобье это — самый обыкновенный наркотик, который растормаживает мозговые центры, и человек становится не способен удерживать в себе информацию.

У бандитов есть такое выражение — «фильтровать базар». В данном случае — очень удачное выражение, потому что под воздействием «эликсира» как раз «фильтровать» мозг и не может. Он начинает работать как рупор.

Подвергшиеся этой процедуре люди иногда рассказывают, что испытали ужасные чувства. Ты находишься в полном сознании и прекрасно понимаешь, что происходит. Ты отдаешь себе отчет в том, что тебя допрашивают враги и что сообщенная тобой информация будет гибельна для тебя и для дела, которому ты служишь. Ты говоришь себе: нет, я ничего не скажу.

Но усилием воли можно бороться с чем угодно — только не с химическим препаратом…

И ты с бессильным отчаянием слышишь, как твой собственный язык под диктовку расслабленного мозга выбалтывает все.

Есть от чего потом сойти с ума…

Мы с Зоей сидели на ковре рядом с Властосом. За окнами была ночь: черное небо, усыпанное звездами, а внизу огни Ираклиона — порт, фонари на улицах и фары машин.

— Кажется, можно начинать, — заметил я через шесть минут после инъекции.

Зое я не объяснял, что сейчас произойдет, но она и сама догадалась.

— Ты когда-нибудь делал такое? — лишь спросила девушка.

В ответ я ничего не сказал, пожал неопределенно плечами. Зачем ей знать? Делал, конечно, хотя и нечасто. К подобным вещам прибегаешь в самом крайнем случае.

— Как тебя зовут? — начал я, усевшись над пленником так, чтобы видеть его лицо.

— Властос Канделаки, — немедленно ответил он. Слова звучали четко, и даже взгляд, устремленный на меня, был вполне осмысленным…

— Ты работаешь в спецслужбе?

— Нет.

— Ты работаешь в полиции?

— Нет.

— Кто же ты?

— Властос Канделаки…

Я глубоко вздохнул и остановился. В этом основная трудность использования «эликсира»: под его воздействием человек говорит правду, но он не станет тебе ничего объяснять и растолковывать. Ответы зависят от поставленных вопросов.

Нельзя спросить: «Кто ты?» — как я только что сделал. Потому что в этом случае человек честно назовет тебе имя, которое ты и так уже знаешь. Ты спросил, кто он, и получил ответ: имя и фамилию. А меня интересует совсем другое…

— Димис Лигурис был твоим другом?

Властос помедлил, но потом ответил утвердительно. Значит, мой вопрос был неполным или у самого парня имелись какие-то сомнения…

— Ты знаешь, кто заказал убийство Димиса?

— Знаю…

Это был самый главный вопрос. Задавая его, я даже подумал, что слишком спешу. В конце концов, узнать, кто заказал убийство Димиса Лигуриса, и было моим заданием. Узнав имя этого человека, я, строго говоря, могу отправляться домой и ложиться на диван с чувством выполненного долга и круглой суммой в кармане.

Но ведь все не может быть так легко…

— Кто этот человек? — быстро спросил я.

— Тини-ит.

— Кто?

Властос повторил:

— Тини-ит.

Мы с Зоей невольно переглянулись и одновременно пожали плечами. Нам назвали имя? Или какую-то организацию? А может быть, Тини-ит — это явление?

— Тини-ит — верховная жрица религиозного культа. Она руководит богослужениями и сама приносит жертвы. Человеческие жертвы.

Допрос шел медленно, потому что Властос отвечал только на прямые вопросы, а мы с Зоей далеко не сразу и не всегда могли сообразить, как правильно спросить.

— Прошлой ночью я был в руках у Тини-ит? — спросил я, и Властос подтвердил это.

Так вот кто была та маленькая женщина, крутившаяся в бешеном танце и завывавшая… Тини-ит… Как странно звучит это имя.

— Тини-ит руководит этой религиозной организацией? — спросила Зоя. — Это секта? Как она называется?

— Это народ, — ответил Властос.

— Какой народ? — неожиданно осипнув, уточнил я. Зачем спросил? Ведь я уже догадался о том, какой ответ услышу…

— Минойцы.

Вот, слово названо. Самые дикие подозрения, роившиеся в моей голове, подтвердились. Мы имеем дело с минойцами. Но каким образом? Ведь минойцы исчезли тридцать четыре века назад…

— Реинкарнация, — округлив глаза, как зачарованная, прошептала Зоя. — Они воскресли! Или переродились в современных людей.

— Димис был минойцем?

Теперь я уже знал, какие следует задавать вопросы. Мне было очень не по себе, потому что как ни готовишься узнать что-то сногсшибательное, все же, узнав это, оказываешься в растерянности.

Да, Димис Лигурис был минойцем. И Властос — тоже. И его сестра Евдокия, которая была невестой Димиса.

Евдокия — сестра Властоса? Так вот почему он замялся, когда я спросил его, был ли он другом Димиса! Был и другом, но главным образом почти родственником — братом невесты…

— Где сейчас Евдокия? Как нам найти ее?

— Она умерла, — ответил Властос. — Ее убили.

Невесту Димиса и сестру Властоса принесли в жертву богам по приказу верховной жрицы Тини-ит.

Верховная жрица выбирает жертв по собственному усмотрению. Год назад выбор пал на красавицу Евдокию из деревни Сарандаки. Ей отрубили голову, а тело сожгли на алтаре Великого Червя в той самой пещере, где меня поджидала точно такая же смерть.

Потрясенные услышанным, мы с Зоей долго смотрели друг на друга. Потом, не сговариваясь, обвели взглядом стены номера и вид, который открывался из окна. Уверен, у нас было совершенно одинаковое ощущение нереальности происходящего.

Более того, на наших глазах рассыпался привычный мир. Картина мироздания, к которой мы привыкли с детства и считали правильной, внезапно изменила свои очертания. Наши сведения о мире оказались неполными.

Теперь мы находились в мире, где среди обычных людей, таких же, как мы, живет тайный народ. Минойцы. Если вдуматься, то как страшно звучит это слово…

Они не исчезли тридцать четыре столетия назад, не растворились, не растаяли. Нет, они мимикрировали. Из поколения в поколение, из века в век, от родителей к детям передавалось тайное знание. Тайное знание о своей религии, о своей древней крови, о своей «чуждости» всем остальным народам земли.

Народ не просто тайный, а затаившийся. Дикие ахейцы в четырнадцатом веке до нашей эры покорили Крит и разрушили минойскую цивилизацию. А остатки минойского народа решили тайно выжить. Они притворились исчезнувшими.

Проносились столетия, сменялись эпохи. Поход ахейцев на Трою закончился успехом. За ахейцами пришли дорийцы, сложилась древнегреческая народность. Затем были римляне, а на смену им явились арабы, за ними турки…

И все это время, все три тысячи четыреста лет в глухих горных деревнях родители говорили своим детям:

— Запомни, ты миноец. У нас есть свой язык и своя религия. Но это — великая тайна, за разглашение которой — смерть. Прикинься греком, прикинься турком, арабом. Кем угодно яви себя миру, но внутри ты будешь оставаться минойцем, свято хранящим верность и подчиняющимся всем приказам великой Тини-ит — верховной жрицы, служительницы Великого Червя.

А если ослушаться? Находились такие, кто считал необязательным для себя подчиняться верховной жрице?

За тридцать четыре века бывали и такие люди. Так что же? Их участь была предрешена — кровь из разрубленной шеи хлынет на алтарь богини…

За истекшие столетия, проведенные в глубоком подполье, немногочисленный народ минойцев превратился в жестко организованный тайный орден. В орден, где каждый член был известен и где подавлялось малейшее неповиновение.

— Сколько вас? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Властос. — Это знает только верховная жрица. Она и ее люди знают каждого из наших.

— Ты знаешь верховную жрицу? — задал я следующий вопрос. — Кто она?

— Я не знаю, — снова ответил он. — Тини-ит знает всех и все про каждого, а ее знают только приближенные жрецы. Те, кто совершают жертвоприношения.

— Она находится здесь, на Крите?

— Тини-ит находится здесь, это традиция, — подтвердил Властос.

Голос его становился с каждой минутой все слабее: действие вещества постепенно ослабевало и нужно было узнать как можно больше до того, как Властос отключится и впадет в длительный сон.

— За что убили Евдокию?

— Ее принесли в жертву Великому Червю. Мне передали, что верховная жрица сказала: Червь хочет получить кровь Евдокии.

Так было всегда. Властосу, его матери и отцу просто передали, что велела Тини-ит: Евдокия будет принесена в жертву. А что можно было сделать? Протестовать? Бежать? У кого искать защиты?

Так было из столетия в столетие. В дом приходил вестник от верховной жрицы и передавал волю богини. И человек исчезал. Все знали, что с ним произошло, но никто не осмеливался спорить.

Ведь о тайном народе никто не знает. А верные люди верховной жрицы успеют трижды убить тебя раньше, чем ты начнешь искать защиты у посторонних. И самое страшное: куда идти за защитой? Ведь всех тайных минойцев знает только Тини-ит и ее приближенные жрецы. Ты придешь за защитой к любому чиновнику или в полицию — и что же? Откуда ты знаешь, что начальник полиции или сам префект — не такой же миноец, как ты сам?

Можно явиться в газету и сообщить там все, что знаешь, но можно ли быть уверенным в том, что сидящий перед тобой корреспондент — не один из жрецов?

Да и кто поверит, что ты говоришь правду про какой-то тайный народ? Скорее тебя самого засадят в сумасшедший дом…

— Мы с Димисом старались сделать все, что могли, — сказал Властос на мой вопрос о том, не пытался ли он спасти сестру от жертвоприношения. — Димис показал мне пещеру, где приносятся теперь жертвы, и мы пытались спасти Евдокию. Но мы ничего не сумели сделать.

Так вот откуда Властос знал про пещеру, из которой сумел меня спасти! Ему показал ее Димис, который, видимо, имел какое-то отношение к руководству минойцев.

— А сам Димис знал верховную жрицу? — вдруг догадался я.

— Знал, — ответил Властос.

— Почему он не сказал тебе?

Димис знал верховную жрицу Тини-ит. Он даже просил ее не приносить в жертву Евдокию. Тини-ит отказала и умертвила невесту Димиса собственными руками.

После этого Димис решил действовать: в гневе и ярости он поклялся отомстить. Отомстить страшно.

— Я разрушу минойский орден, — сказал он Властосу. — Хватит этому безумию властвовать над людьми! Тридцать четыре века это проклятие владело остатками минойского народа. Жизнь скольких поколений изуродована!

После гибели Евдокии Димис словно сошел с ума. Мысль о страшной мести завладела им полностью. Сбросить оковы Кносского проклятия, веками довлеющего над людьми, сломать власть верховной жрицы, прекратить служение Великому Червю — вот что стало его целью.

Подавленный смертью сестры, Властос был полностью на его стороне, но его терзали сомнения.

— Думаешь, ты первый, кому за эти три тысячи четыреста лет пришло в голову освободиться от власти Тини-ит и стать нормальным человеком? — спрашивал он друга. — Неужели родители не рассказывали тебе о судьбе тех несчастных, кто пытался пойти против Червя, жрицы и установлений?

Конечно, Димис знал о таких случаях в прошлом. Верховная жрица и ее люди из столетия в столетие, из поколения в поколение усердно распространяли слухи о том, какая жестокая смерть ожидает ослушников.

Но Димис Лигурис считал, что у него есть шанс выйти победителем и разрушить тайную минойскую общность, давно уже ставшую самым настоящим секретным орденом.

— Он был сыном верховной жрицы, — сказал Властос, уже еле ворочая языком. — Никто, конечно, при жизни не знал этого про старую Анастасию. Она почти всю жизнь прожила в нашей деревне. Когда мы узнали о том, кем была Анастасия, то подумали, что и Димису она могла кое-что передать.

Вскоре после гибели Евдокии Властос понял, что не ошибся насчет Димиса.

— Люди до меня погибли, потому что знали слишком мало, — сказал он Властосу. — Верховная жрица всегда держала наш народ в неведении. Мы разобщены, мало знаем друг о друге и совсем не знаем тайн. Но я — другое дело.

Димис рассказал о том, что владеет главным секретом Тини-ит. Его мать — верховная жрица, конечно, знала о том, что нельзя сообщать эту тайну сыну. Передать ее она могла только дочери — той, которая с момента рождения держалась в тайне от всех, потому что именно ей предстояло унаследовать титул и власть верховной жрицы.

Отчего Анастасия, чувствуя, что скоро придет черед умирать и передавать свою власть дочери, поведала тайну своему сыну? Теперь этого никто не узнает. Может быть, она втайне недолюбливала дочь? Или у нее было особое чувство по отношению к сыну? Кто знает…

— Что это за тайна минойцев? — спросил я, с тревогой вглядываясь в лицо Властоса, который засыпал буквально у меня на глазах. Мой мозг лихорадочно работал, придумывая все новые и новые вопросы к Властосу — один важнее другого. Мне нужно было так много выяснить, и находившийся в моей власти человек знал ответы, но было уже совершенно очевидно — я не успею.

Еще минута или две — и Властос уснет на несколько часов. Его обессиленное наркотиком сознание угасало.

Он смотрел на меня бессмысленным взглядом и молчал.

— Что за тайну знал Димис? — повторил я, борясь с желанием схватить Властоса за воротник и встряхнуть хорошенько. Только сознание бессмысленности такого поступка останавливало меня…

— Золото, — вдруг произнес Властос. — Сокровища Кносского царства.

В голове у меня словно разорвалась бомба. Потрясенный, я несколько мгновений молчал, пытаясь осмыслить сказанное. Так вот оно что: Димис узнал от матери тайну сокровищ древнего Кносса! Он узнал святая святых!

Так вот что в конечном счете объединило Димиса и Властоса! Они решили отомстить верховной жрице и завладеть минойскими сокровищами…

— Где они? — едва не завопил я, опомнившись, что драгоценное время уходит. — Где эти сокровища?

Но было поздно: допрос продолжался слишком долго, и Властос отключился. В отчаянии я спрашивал снова и снова, но тщетно — время вышло.

— Он заснул? — нервно спросила Зоя, когда Властос закрыл глаза. Его дыхание, бывшее до этого напряженным, прерывистым, стало успокаиваться.

— Проспит несколько часов, — пояснил я. — От шести до десяти. Сейчас его пушками не разбудишь.

Некоторое время мы с Зоей молча сидели возле заснувшего Властоса. Оба мы были потрясены услышанным, и каждый пытался осмыслить это. Как я ни готовил себя к чему-то неожиданному, известие о тайном народе стало для меня шоком.

Больше всего меня терзало сознание того, что невозможно продолжить допрос. Мы узнали так много и в то же время так мало!

Что представляет собой тайный народ минойцев? Его численность, состав?

Какие именно нравы и представления о жизни унаследовали они от своих предков? Что пронесли они в своих сердцах через пролетевшие над миром столетия?

Какова их цель? Чего хочет верховная жрица? Может быть, целью минойского ордена является мировой заговор?

Что такое минойские сокровища? Где они находятся?

Кроме этих вопросов, были и другие, которые я тоже не успел задать. А повторить допрос уже вряд ли удастся: у меня больше нет с собой «эликсира правды», да и не держать же Властоса связанным в номере так долго…

Вот бы поймать эту самую верховную жрицу Тини-ит! Ее бы я допросил с удовольствием!

Но где ее искать? Да и получится ли ее схватить?

— Что мы будем делать дальше? — негромко спросила Зоя, указывая глазами на спящего Властоса.

— Ничего, — пожал я плечами. — А что с ним можно сделать? Он проснется, я извинюсь перед ним. Попытаюсь объяснить свой поступок. В конце концов, мы с тобой и вправду ему благодарны за многое, но он сам отчасти виноват — нечего было так скрытничать. Я был просто вынужден так поступить, потому что он отказывался объяснять что-либо, а я должен установить истину.

— Истину? — переспросила Зоя. — Какую истину?

Я задумался. Да, теперь понятие истины серьезно расширилось. Моей первоначальной и единственной задачей было установить обстоятельства смерти Димиса Лигуриса и найти заказчиков убийства: именно для этого меня нанял Константинос. За это я получал деньги, ради этого я оказался на Крите.

Сейчас все изменилось. Одна маленькая загадка сменилась другой — огромной, представляющей собой проблему совершенно иного сорта и масштаба.

Интересно, когда Константинос Лигурис нанимал меня расследовать убийство его сына, догадывался ли он о том, с чем мы на самом деле имеем дело? Знал ли, что его сын вступил в противоборство не с преступниками и даже не с государством, а с древним и жестоким орденом?

— Я хочу есть, — вдруг произнесла Зоя и виновато улыбнулась: — Ну, понимаешь, Олег, я же живой человек…

Тайны тайнами, а кушать хочется всегда — человек слаб. Мы ведь не ели почти весь вчерашний день, так что пришло время подкрепиться.

Мне самому есть совсем не хотелось, а хотелось выпить — довольно естественная реакция при шоке, хотя многие женщины с этим не согласятся.

— Сделать заказ в номер нельзя, — сказал я, и Зоя согласилась.

Незачем привлекать внимание официанта. Конечно, Властоса можно перенести на кровать и укрыть одеялом, но все равно это будет выглядеть довольно подозрительно: два человека собрались поесть и выпить, а третий при этом неподвижно лежит на кровати…

— Мы можем спуститься вниз, — предложил я, — там работает ночной снэк-бар. А Властос будет спать еще как минимум часов шесть…

* * *


Я тщательно закрыл номер на три оборота ключа, и мы спустились вниз по пустынным коридорам. Часы в холле показывали половину четвертого — самое глухое время, когда ночные гуляки уже угомонились, а ранние пташки еще не вставали…

Девушка-портье дремала за стойкой и только покосилась на нас, когда мы направились к снэк-бару.

В баре тоже было пусто, лишь в углу сидела какая-то припозднившаяся парочка, да еще два негра с бритыми головами деловито уплетали бутерброды. Наверное, это были какие-то ночные рабочие, закусывавшие после трудовой смены.

Зоя заказала мусаку и огромный бокал апельсинового сока, а я — двойное виски со льдом и эспрессо. Толстый бармен пристально смотрел на наши утомленные лица и едва сдерживал усмешку: наверное, он считал себя очень проницательным и думал, что мы всю ночь занимались любовью, а теперь спустились подкрепиться. Очень хорошо, пусть так и думает…

На мгновение мне показалось, что и впрямь было бы здорово, если бы догадка бармена оказалась верной. Гораздо приятнее заниматься любовью с Зоей, а потом выпить виски с кофе, чем находиться в нашем нынешнем положении.

Сидя за столиком в баре, мы почти не разговаривали: оба были слишком подавлены произошедшим. Открывшаяся нам бездна и грозившая опасность заставляли задуматься.

— Ты боишься? — неожиданно спросила у меня Зоя.

— Боюсь, — честно признался я. — Все случилось так быстро и так неожиданно. Я не был готов к такому…

— И я не была, — промолвила девушка. — Хотя я догадывалась о чем-то в этом роде.

— Димис тебе намекал?

— Нет, — покачала она головой. — Но само по себе умение Димиса читать по-минойски наводило на всякие смутные подозрения. Однако дальше неясных мыслей дело не шло. А теперь…

Да, теперь и впрямь все изменилось. Расследование начиналось с поиска убийцы. Затем всплыл образ заказчика. Уже здесь, на Крите, пришла догадка, что мы имеем дело с некоей преступной группой, пусть организацией.

Но речь шла о криминальной группе либо организации. А вовсе не о том, что придется столкнуться с чем-то непознанным, глубоко чуждым нашей культуре. С тайным народом…

— Что мы будем делать дальше?

Зоя смотрела на меня вопросительно, словно я мог ответить что-то вразумительное. В баре царил полумрак, негры доели свои бутерброды и ушли. Парочка в углу целовалась взасос. Перед Зоей стояла маленькая чугунная сковородка с дымящейся мусакой.

— Думаю, нет смысла ехать в ту деревню, — сказала Зоя. — Как ты считаешь? Если Евдокия все равно мертва, и Анастасия — мать Димиса тоже, то что мы сможем там узнать?

Я отхлебнул виски и закурил. После проведенного допроса в горле пересохло, а в голове стоял гул. Обжигающая жидкость подействовала в нужном направлении — мысли несколько прояснились.

— Хорошо бы поговорить с этой верховной жрицей, — заметил я. — Кстати, заодно узнать у нее о сокровищах, которые искал Димис.

— Он говорил мне, что скоро разбогатеет, — заметила Зоя, тыча вилкой в мусаку. — Но я думала, что он имеет в виду гонорар за расшифровку минойской письменности. Нобелевскую премию, например…

Она усмехнулась.

— Сокровища Кносского царства могут оказаться гораздо ценнее, чем какая-то премия, — добавила она.

— Ну, Димиса эти сокровища уже довели до могилы, — мрачно заметил я. — Надо полагать, что за три тысячи четыреста лет он не первый, кто поплатился жизнью из-за них. Наверное, были и другие желающие. Похоже, с этими минойскими парнями шутки плохи, они настроены серьезно.

Зоя впервые засмеялась.

— Тогда уж не с парнями, а с девками, — поправила она. — Властос говорил о верховной жрице. Наверное, у них много женщин среди жрецов. Древние культуры вообще склонны к матриархату.

Пока девушка доедала свой ранний завтрак, я допил виски и влил в себя успевший остыть кофе. Состояние у меня было странное. В каком-то смысле задание было почти что выполнено: я знал, кто заказал убийство Димиса Лигуриса. Мне даже было известно ее имя — Тини-ит. Другое дело, что странно докладывать заказчику, что его сына заказала верховная жрица религии Червя. И заказала за то, что он хотел присвоить себе принадлежащие минойскому народу сокровища Кносского дворца…

— Пойдем наверх, — сказала Зоя, вытирая салфеткой губы. — Властос может проснуться.

Я отрицательно покачал головой:

— Нет, еще рано.

Но встал, и мы двинулись в обратный путь. В холле, на лестнице и в коридорах я строго соблюдал предписанную в подобных случаях осторожность. Не оставалось сомнений в том, что минойцам отлично известно место нашего пребывания. Если принять на веру слова Властоса о том, что сегодня вечером нас пытались заманить в ловушку, то следовало предполагать большую вероятность дальнейших попыток.

Не верить Властосу я не мог: он выдавал информацию, находясь под воздействием проверенного препарата. А если так, выходило, что он и правда два раза спас мою жизнь. Один раз — в пещере и второй раз — вечером, возле руин дворца.

Неужели прекрасная Агафья — одна из «них»? Получалось, что так. Более того, получалось, что сильнее всего я рисковал жизнью, когда в первый же день по приезде на Крит отправился к ней домой. Меня могли зарезать в ее постели как бобика…

Подумав об этом, я невольно погладил себя по животу. Где-то там находится маленький механизм, который всю жизнь неукоснительно предупреждает меня об опасности. В ту ночь, когда я, утомленный любовными схватками, блаженно спал в постели Агафьи, механизм вдруг заработал и разбудил меня.

Чьи же шаги услышал я тогда на первом этаже? Уж наверное, совсем не брата Агафьи, как она уверяла.

Получалось, что за трое суток, проведенных на Крите, меня трижды пытались заманить в ловушку и убить. Первый раз — в доме Агафьи, второй — когда затащили в пещеру, и третий — сегодня вечером. В первый раз меня спас мой собственный механизм, а два других раза — Властос.

Больше всего мне хотелось продолжить разговор. Пусть действие препарата закончилось, но ведь Властос проснется, и тогда я смогу извиниться, объяснить свой поступок и предложить сотрудничество.

Главное, чтобы у моего спасителя хватило здравого смысла не обижаться на меня. Ведь у нас с ним общая цель — разобраться с верховной жрицей и ее компанией. Из обрывочных и коротких ответов я мог догадаться, что Властос — из тех минойцев, которые отнюдь не в восторге от своего положения.

Я подумал о том, как все может выглядеть. Имеется верховная жрица Тини-ит, чей пост передается по наследству от матери к дочери. Вокруг нее — группа приближенных, жрецов и жриц, готовых выполнить ее волю. В руках у этих людей — несметные сокровища, бережно сохраняемые, а возможно, даже значительно приумноженные. И огромная власть над остальными потомками минойцев, густо замешенная на общей тайне, крови и человеческих жертвоприношениях.

Так продолжается из столетия в столетие. Поколения сменяют друг друга, а страх перед всевластием Тини-ит остается.

Вопрос: все ли довольны таким положением вещей?

Здравый смысл подсказывал, что нет. Кому понравится жить в постоянном ожидании, что к тебе могут прийти и сообщить, что ты сам, или твоя жена, или твой ребенок должны быть по решению Тини-ит принесены в жертву Великому Червю?

Такое не может нравиться, ведь люди остаются людьми, какие бы древние предрассудки ни владели их сознанием. Им страшно, и потому они молчат. За три тысячи четыреста лет в каждом поколении, вероятно, находились смельчаки, пытавшиеся сломать этот ужасный порядок вещей, выйти из-под контроля жрецов, из-под власти Кносского проклятия.

Надо полагать, участь этих людей неизменно бывала печальной. Отсюда и всеобщая покорность.

Властос и Димис встали на путь борьбы со злодейством и покорностью, которые из века в век выдаются жрецами за традиции минойского народа. Димис погиб в этой борьбе, но Властос еще может оказаться полезным. Полезным мне и собственному народу.

Мы с Зоей пробирались в номер очень осторожно — опасность могла подстерегать нас повсюду. В таких случаях главное — не ходить вдоль стен, мимо дверей, не заходить в лифт. Потому что могут втащить во внезапно распахнувшуюся дверь, а лифт могут остановить и лишить тебя возможности маневра.

Мы поднялись по лестнице, а затем прошли по самой середине коридора. Зоя шла впереди, я — за ней, весь напружинившись, в любую секунду готовый отразить нападение. Вокруг не было ни души, только из нескольких номеров доносились приглушенные звуки ночного телеканала…

Один раз Зоя обернулась, и в ее расширенных глазах я прочитал ужас. Уж не знаю, что она увидела в моем ответном взгляде, но тотчас отвернулась. Видимо, мы оба чувствовали затаившуюся угрозу.

Наши шаги были приглушены ковровой дорожкой, однако нам все равно казалось, что идем слишком громко. Хотелось сжаться в комок, превратиться в букашку.

Тишина и пустота ночного отеля давили на психику.

Вот дверь номера, она по-прежнему заперта. Три оборота ключа — и мы вошли внутрь.

За время нашего отсутствия ничего не изменилось. Да и сколько времени нас не было? Полчаса, минут сорок — не больше.

Вот мой раскрытый чемодан с одеждой и выложенная поверх коробочка с ампулами. Шприц на полу. Полная окурков пепельница. Окно закрыто, как мы его и оставили. За окном — тьма ночного Ираклиона, с яркими точками уличных фонарей и цепочками фар. Панорама города теперь казалась зловещей.

Властос лежал на кровати в той же позе, как прежде. Уходя, я накрыл его до подбородка пледом, и он так и не пошевелился.

Да и не мог пошевелиться, потому что был мертв.

Я понял это сразу, едва увидел его лицо. Абсолютно восковое, с запавшими глазницами.

Зоя стояла посреди номера, озираясь. Что-то непонятное висело в воздухе: то ли запах, то ли страх…

Шагнув вперед, я потащил на себя плед, которым был укрыт Властос, и его голова с глухим стуком скатилась на пол.

Кровать была полна крови, вылившейся из мертвого тела после того, как от него отрезали голову. Кровь впиталась в белье, в поролоновый матрац и стояла лужей поверху. Когда я снял плед, кровь закапала на пол.

Зоя дико закричала сзади — она увидела. В мгновение ока подскочив, я зажал ей рот, и в этот момент она потеряла сознание. Признаюсь, и мне стало дурно: такого количества крови мне прежде видеть не приходилось. Как-никак я обычный частный детектив из европейского города, нечасто приходится видеть, как людей режут, как баранов…

Девушка сползла на пол. Разогнувшись, я снова заставил себя взглянуть на еще теплый труп, а затем бросился в ванную — меня рвало.

Все ясно: пока мы сидели в баре на первом этаже, кто-то пробрался в номер и отрезал голову бедному Властосу. Сомнений в том, кто это сделал, на сей раз не было — люди Тини-ит. Выходило, что я стал невольным виновником гибели нашего спасителя. Ведь это я привел его в беспомощное состояние, он уснул, а я ушел, бросив его.

Не усыпи я Властоса, он бы, наверное, сумел постоять за себя! Боже, как стыдно!

Виновен я или нет? Что за дурацкий вопрос! Конечно, это я виноват!

Стоит ли любая полученная информация загубленной человеческой жизни? Нет! Тысячу раз нет!

А может быть, и стоит…

Но теперь отсюда нужно убираться. И как можно скорее. Уносить ноги, потому что угроза нашим жизням стала совершенно реальной, осязаемой.

Осматривать труп не было никакой необходимости. Зачем? Все и так предельно ясно. А каждая минута была на счету.

Зою пришлось довольно долго приводить в чувство. Смочив носовой платок холодной водой из-под крана, я приложил его поочередно к вискам, после чего несколько минут девушка приходила в себя. Усевшись на корточки, я загородил от нее кровать с телом Властоса.

— Нужно убегать, — шептал я, как завороженный вглядываясь в лицо Зои. — Понимаешь? Нужно скорее уходить отсюда.

Зоя открыла глаза и тотчас расплакалась. Она дрожала всем телом, но когда я взял ее за руки, чтобы унять дрожь, то понял, что это бесполезно — меня и самого трясло, как в лихорадке.

Пока я пытался набрать на мобильнике номер Ашота Овакимяна, трубка дважды вываливалась из моих рук.

— Нам нужна помощь, — прошипел я, услышав заспанный голос. — У меня крупные неприятности.

— Что вам требуется? — после долгой паузы спросил Ашот: — Какого рода неприятности?

— Нам с девушкой нужно немедленно улететь отсюда, — сказал я. — И еще… Нужно привести в порядок мой номер в отеле. Вы понимаете? Здесь произошла трагедия, это недоразумение, я ни при чем…

Следующая пауза была еще длиннее предыдущей. Ашот сосредоточенно сопел в трубку, принимая какое-то решение. Он прекрасно понял меня, не сомневаюсь.

— Вазгену это будет стоить недешево, — наконец сказал он. — Надеюсь, вы понимаете, во что вляпались и как трудно теперь вам помочь?

Потом спросил:

— Там много работы?

— Много, — честно сознался я и добавил на всякий случай: — Мы с Вазгеном в долгу не останемся.

— Сейчас я пришлю машину, — произнес Ашот слова, которых я ждал с замиранием сердца. — Немедленно уходите оттуда. Машина заберет вас напротив отеля через двадцать минут. Ключ от номера отдадите водителю.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


— Но как же остальные?

— Остальные мертвы. Вы видели, как убивали живых людей.

    

Рэй Брэдбери. «Эшер-2»








Пролог


Шхуна «Надежда» вышла из порта Таганрог перед самым штормом. Свинцовые тучи наползали со стороны моря, ветер крепчал с каждой минутой. Чайки испуганно носились над берегом, над портовыми складами, над притихшим в ожидании грозы городом.

Капитан принял решение на свой страх и риск. Если не успеешь отойти от берега достаточно далеко, корабль выбросит на берег и разобьет о камни. Но Франц Лерман считал себя опытным капитаном и имел для этого все основания.

Еще в юности он поступил простым матросом на клипер, возивший чай из далекого Китая в Европу. Какие только опасности не подстерегали отважных мореплавателей на столь протяженном и малоизведанном пути в те лихие времена! В азиатских морях — китайские пираты на быстроходных плоскодонных суденышках, которые облепляли большое торговое судно, как мухи кусок сладкого пирога, и не отходили прочь, пока не вытаскивали из трюмов все добро. Вдоль африканского побережья бесчинствовали испанские и португальские моряки, а вблизи Гибралтара — знаменитые своей кровожадностью алжирские морские разбойники.

В этих отчаянных плаваниях прошла вся жизнь Франца Лермана. Каждый рейс мог стоить жизни и потому неплохо оплачивался. Но Франц приобрел еще кое-что, кроме денег, — он изучил корабельное дело, навигацию. Он стал помощником штурмана, затем помощником капитана, а затем и штурманом на большом клипере с белоснежными парусами, летящем по ветру к далеким берегам неведомых стран. И все это он — простой бедняк из туманного Киля…

Его семья могла бы им гордиться, но семьи-то как раз не было: родители умерли, когда Франц был еще молод, а две сестры давно вышли замуж и потеряли связь с непонятным братом — скитальцем в далеких краях. Он стал седым и ворчливым морским волком, в чьих глазах лишь пенились белые барашки волн, — такие старики сотнями сидят в припортовых тавернах.

Но Франц Лерман совсем не собирался заканчивать свою жизнь таким бездарным образом. Он заработал еще не все деньги, которые мог, и, кроме того, он отнюдь не планировал покидать сей мир, не оставив в нем потомства. Это было бы неправильно, и давно покойная матушка наверняка осудила бы его за такое безбожное легкомыслие. А матушка в накрахмаленном чепце, с вечно поджатыми узкими губами навсегда осталась для Франца единственным авторитетом…

В сорок пять лет, то есть уже в преклонном возрасте, Франц решился круто изменить свою жизнь. Через одну знакомую ему судоходную контору в родном Киле он завербовался капитаном в русский торговый флот и, приехав в Петербург, принял под командование шхуну «Надежда». Так в старости Франц Лерман сделался настоящим капитаном. В Европе он не мог и мечтать о таком счастье — все капитанские вакансии были расписаны на долгие годы вперед, и требовалась немалая протекция, чтобы занять их. Россия же совсем недавно завела флот и отчаянно нуждалась в опытных моряках.

Петербург 1731 года, когда там объявился новоиспеченный капитан, был для европейцев «терра инкогнита» — земля неведомая. Вдоль пологих берегов Невы, заросших травой, тянулись бесконечные воинские и торговые склады, слободы с покосившимися избами, а по ночам, если выйти на главную улицу — Невскую перспективу, из недалекого леса со стороны Александро-Невской лавры слышался страшный вой волков.

Здесь капитан Лерман считался завидным женихом. Невеста скоро нашлась — семнадцатилетняя Катарина, младшая дочь часового мастера Клауса Штинклера. Ухаживание по всем правилам хорошего тона продолжалось год. Юная невеста побаивалась своего солидного жениха — сурового моряка, не знавшего слов любви, и потому пряталась в дальних комнатах, когда тот ежедневно навещал их дом с неизменным кулечком сладких конфет, купленных в лучшей кондитерской в Адмиралтейской части.

Теперь со дня свадьбы прошло уже пять лет, и Кэтхен готовилась родить мужу первенца. Франц твердо решил — он уволится с капитанской службы. Денег заработано достаточно, и можно спокойно, с чувством собственного достоинства осесть с семьей в собственном доме, выходящем окнами на Третью линию Васильевского острова.

— Я сделаю этот последний рейс и больше не пойду в море, — сказал Франц своей беременной жене. — Вернусь и останусь с тобой и маленьким Готлибом.

Он был почему-то твердо уверен: Катарина непременно родит ему сына.

Но последний рейс оказался непростым. Из Петербурга «Надежда» вышла с грузом военного снаряжения для строящейся таганрогской крепости. За месяц шхуна обогнула Европу и, пройдя через Средиземное море, миновала Босфор и Дарданеллы. Здесь с большим трудом удалось миновать турецкий досмотр, потому что груз наверняка вызвал бы ярость оттоманского правительства. Турки отлично знали, с какой целью Россия воздвигает крепости по берегам Азовского моря, против кого копится военная сила на юге. Все замерло в недобром предчувствии грядущей кровавой войны. Стальной взор племянницы Петра Великого императрицы Анны был недвусмысленно обращен к Черному морю и Крыму, а фельдмаршал граф Миних уже писал распоряжения по подготовке к турецкому походу.

Но Франц Лерман не случайно вызвался провести судно в Таганрог. Еще с прежних времен он дружил с турецкими контрабандистами, которые ловко умели обойти самые строгие таможенные патрули.

Доставлять что-либо из России на южные берега посуху было решительно невозможно из-за бездорожья и бесчисленных татарских полчищ, безнаказанно шнырявших в степях. Единственный надежный путь был морской, и тут бесценными оказывались такие капитаны, как Франц Лерман.

Разгрузившись в Таганроге, шхуна должна была вернуться в Петербург налегке: везти в далекую столицу отсюда было нечего. Но тут подвернулось выгодное дело. К капитану обратилось большое греческое семейство, решившее перебраться в Петербург. Греки издавна густо населяли берега Черного и Азовского морей. Еще в античности они основали здесь свои процветающие колонии и построили города. Ловили рыбу, торговали с жителями прилегающих степей. Херсонес, Ставрополь, Одесса, Симферополь — этими и другими греческими названиями с гомеровских времен пестрят берега Черного моря.

Но сейчас на этой земле вновь готовилась большая война. Время стабильности закончились, и все вокруг знали: набирающая мощь Россия непременно столкнется с могущественной Оттоманской Портой…

Пока шла разгрузка шхуны, на борт к капитану поднялся дородный кряжистый старик.

Редеющая грива седых волос спускалась до самых плеч, длинная седая борода развевалась на ветру, а седые кустистые брови нависли над темными глазами. В уши старика были вдеты тяжелые золотые серьги, на руках и на шее блестели украшения. Несмотря на жаркий летний день, на плечи посетителя была наброшена шуба, крытая пунцовым бархатом, что свидетельствовало об официальном характере визита.

Успевший за долгие годы повидать много здешних греков, капитан понял: раз человек разоделся в пух и прах, значит, пришел по важному делу, хочет о чем-то договориться.

И Франц не ошибся. Предложение, сделанное ему стариком с кустистыми бровями, выглядело исключительно заманчиво.

— Хочу семью в Петербург перевезти, — сказал старый грек, изучая цепким взглядом лицо Лермана. — Новая столица, новая жизнь. Будем счастья на севере искать, а то сюда скоро война придет.

— Но корабль не предназначен для перевозки людей, — на всякий случай предупредил капитан. — Будет неудобно. Сколько вас человек?

Но старик только презрительно усмехнулся в ответ, давая понять, что вопросы удобства его семью особо не беспокоят.

— Главное, груз у нас большой, — сказал он. — Вещей много, добра всякого накоплено. Жалко бросать. А люди доплывут, что им сделается.

Брать на борт людей или груз, чтобы не гонять судно порожняком, никогда не запрещалось. Капитан знал, что это только приветствуется. В особенности его заинтересовала цена вопроса: старый грек не колеблясь предложил сто рублей. За сто золотых рублей в Петербурге можно было купить совсем неплохой дом. Плохонький стоил двадцать…

«Пятьдесят отдам в Коммерц-коллегию, — сразу решил Лерман. — Скажу, что за такую цену и договорились. А на оставшиеся пятьдесят можно вырастить и обучить маленького Готлиба. Вот и выйдет отличная экономия».

В тот момент Франц вдруг вспомнил, что у Катарины может родиться и девочка. Ну так что ж? Пусть девочка: ее не нужно учить и тратиться на учителей. А эти пятьдесят рублей тогда пойдут ей на приданое к свадьбе…

Семейство греков-переселенцев оказалось большим. Когда на палубу поднялись восемь мужчин и двенадцать женщин, не считая кучи черномазых детишек, Франц Лерман пожалел о том, что согласился на сто рублей в оплату за перевоз. За такую прорву можно было запросить и побольше. Впрочем, особых претензий у новых пассажиров не было: они легко и быстро разместились в пустующем трюме.

Вскоре оказалось, что глава семейства не шутил насчет багажа — четыре громадных сундука из дуба втаскивали на борт при помощи лебедки, а затем шесть человек, надрываясь, затаскивали в трюм.

Пристально наблюдавший за погрузкой капитан отметил про себя, что в сундуках отнюдь не одежда или посуда. Наметанный глаз правильно оценил содержимое сундуков по их тяжести — внутри явно были камни либо металл…

Шхуна отдала швартовы, и таганрогская гавань начала медленно отдаляться. Наполненные ветром паруса гнали корабль в открытое море. Когда опасность разбиться о прибрежные камни миновала, Франц Лерман передал штурвал рулевому и позволил себе задуматься.

А кого он, собственно говоря, везет в Петербург?

Греческое семейство из Таганрога, это понятно. Много разных людей едут сейчас в новую столицу России. Едут немцы, голландцы, англичане… Да вот и сам Франц Лерман переселился в Петербург совсем недавно. У каждого свои цели. Греки, например, спасаются от предстоящей войны между Россией и Турцией — так они сказали. Что ж, это резонно: через некоторое время в этих краях и впрямь будет жарко.

А что в сундуках?

Всю свою жизнь Лерман смотрел, как грузят различный багаж на корабль, и мог по виду определить, каков вес того или иного предмета. В четырех сундуках были камни либо тяжелое железо, он мог бы поклясться.

Зачем мирным переселенцам таскать через моря-океаны камни и железо?

Некоторое время капитан тщательно обдумывал этот вопрос и пришел к неприятному для себя выводу.

— Меня пытаются обмануть, — сказал себе Франц с недоумением и покачал седой головой. — Эти греки почему-то решили, что я дам себя провести.

Может быть, его пассажиры — контрабандисты? Но капитан перевидал на своем веку немало самых разных контрабандистов. Нет, контрабандисты действуют иначе и уж по крайней мере не возят за собой жен и детей.

Или в сундуках спрятано оружие? Тогда эти люди — государственные преступники. Но нет: опять же дети и женщины путали всю картину…

На второй день пути, когда до Босфора остались сутки, Лерман принял решение. Он вызвал к себе штурмана Готфрида Зауэра — молодого человека с косящим правым глазом и выражением лица как у крысы.

— Оружие в порядке? — осведомился капитан, доставая из стенного шкафчика квадратную бутыль с черным и тягучим, как смола, ромом — признанным морским напитком.

Ружей на борту шхуны было по числу членов экипажа — двадцать два. Четырнадцать матросов и восемь членов командного состава имели возможность вооружиться при нападении пиратов. Ружья и боеприпасы хранились в запертой каморке рядом с каютой штурмана и его помощника, обязанных следить за их сохранностью и состоянием.

Готфрид Зауэр косым глазом проследил за движениями капитана и почтительно принял из его руки пузатый стаканчик зеленого стекла, наполненный ромом.

— Что-нибудь случилось? — негромко спросил он. — Пассажиры?

Капитан уже успел понять, что штурман у него в этом рейсе косой, но неглупый. Может быть, он тоже заметил неладное…

— Раздайте командирам ружья, — сказал Франц, загибая пальцы и перечисляя. — Боцману, младшему боцману, старшине и корабельному плотнику… Еще парусному мастеру и канониру. Все, хватит. Зарядите ружья и будьте наготове.

Капитан знал, что делал. Море есть море — тут всякое случается, и нужно предусмотреть любую неожиданность. В открытом море нельзя доверять даже собственному экипажу, который может взбунтоваться в любую минуту. Что уж говорить о каких-то греках…

Штурман через несколько минут доложил о готовности, и Лерман приказал привести к нему главу греческого семейства.

— Что в ваших сундуках? — прямо спросил он, когда старик предстал перед ним в низкой и тесной каюте.

— Наши вещи, — пожал плечами грек, непринужденно почесывая длинную седую бороду.

— У вас очень тяжелые вещи, — мрачно заметил Франц, не предлагая гостю сесть. — Мне нужно увидеть, что там у вас внутри. Я отвечаю за корабль, и это мое право.

— Что беспокоит капитана? — вкрадчиво проговорил старик. — Разве мы не договорились о цене? Разве капитан не получил половину денег вперед?

— Ты должен показать мне, что у вас в сундуках, — упрямо повторил Лерман. — Впереди проливы — Босфор, а потом Дарданеллы. Будет турецкая таможенная проверка, я обязан лично удостовериться, что с грузом на моем корабле все в порядке.

Неожиданно Франц заметил, какие интересные глаза у старика — черные, как дьявольская бездна, и очень-очень глубокие. Как будто смотришь в ад…

— Многочтимый капитан собирается предъявлять груз турецкой таможне? — низко поклонившись и пряча издевательскую усмешку в бороде, осведомился старик. — А по пути в Таганрог многочтимый капитан тоже показывал свое судно и груз туркам? Они видели пушки и ядра?

А вот этого капитан Франц Лерман не любил! Таких разговоров и ухмылочек он не собирался прощать никому. Если он взял на борт греческих переселенцев и принял от них деньги, это еще не означает, что они могут разговаривать с ним в таком тоне.

Он резко встал. Раньше в такие минуты Франц вскакивал быстрее, а теперь не то — спина болит. Но все равно получилось достаточно резво. Схватил старика за окладистую бороду и сильно дернул книзу, так что у нахального грека лязгнули гнилые зубы.

— Глупый старый дурак! — рявкнул Лерман. — Ты находишься не у себя в таганрогской лавке, а на русском казенном корабле. И ты покажешь капитану русского корабля, что там в твоих паршивых сундуках.

— Пожалуйста, — неожиданно легко согласился старик, снова поклонившись чуть ли не в пояс. — Позвольте показать многочтимому капитану, что мы везем с собой.

Эта покладистость наглого грека показалась Францу подозрительной. Старик как будто даже не обиделся на дерганье за бороду… Поразительно!

— Пойдем, — твердо приказал он, распахивая дверь каюты. — Посмотрим на содержимое твоих сундуков.

Шесть вооруженных людей со штурманом во главе шли за ними в трюм и остановились у двери, как Франц им и приказал.

— Ждите тут, — строго велел он подчиненным. — Если услышите шум или я кликну вас — сразу входите и действуйте по уставу морской службы.

Всем было понятно, что в данном случае действовать по уставу морской службы означало ворваться в трюм и перестрелять греков.

В трюме, среди развешанного на веревках белья, среди криков младенцев на руках у матерей, под тяжелыми взглядами столпившихся и молча смотрящих на капитана пассажиров старик подвел Франца к сундукам и, указав на них рукой со скрюченными пальцами, сказал:

— Вот они. Сейчас откроем замки. Многочтимый капитан хочет посмотреть все сундуки?

Кто-то из стоявших вокруг мужчин заговорил, обращаясь к старику. За ним тотчас вступила одна из женщин — взволнованно, громко.

Капитан мог поклясться, что это был не греческий язык, которого он за свою жизнь наслушался достаточно…

— Открой для начала один сундук, — приказал он, в любую минуту ожидая нападения странных пассажиров. Успокаивало лишь то, что из-за двери явственно доносились шаги и голоса вооруженных членов команды.

Крышка сундука наконец была откинута. О Боже! Блеск золота, которым сундук был наполнен доверху, буквально ослепил Франца Лермана. Золота было столько, что казалось — все богатства мира собраны вместе.

На память сразу пришли все слышанные в разных портах рассказы о несметных сокровищах, таящихся на дне морском, о баснословных пиратских добычах. О золоте царицы Савской и драгоценностях волшебной Шахерезады.

Да что там пираты или таинственные царицы: у них всех, вместе взятых, никогда не было такого количества золота!

Шагнув вперед и нагнувшись, капитан разглядел содержание сундука: сотни, тысячи разнообразных, искусно сделанных украшений лежали рядами, сверкая и переливаясь в лучах масляного светильника. Да, это было настоящее чудо!

В горле у Франца Лермана мгновенно пересохло. Он несколько раз попытался судорожно сглотнуть, но так и не смог этого сделать.

Откуда у заурядного греческого семейства такие несметные богатства? Богатства, которые могут сделать честь всем сокровищницам великих королей…

— Мы можем поделиться, капитан, — послышался среди наступившей мертвой тишины голос старого грека. — Если уж многочтимый капитан узнал о нашем золоте, то мы готовы дать ему часть.

— Часть, — пробормотал Франц, не в силах отвести взгляд от драгоценностей. — Какую часть?

Он подумал, что тысячная доля этого золота сделает его богатейшим человеком! Он получит то, о чем никогда не смел даже мечтать!

Вся жизнь Франца с самого детства прошла в лишениях и тяжелом, опасном труде. Долгие годы службы на разных судах, голод, цинга, страх… Да, теперь он уже небеден и собирается отправляться на покой. Маленький домик на Васильевском острове в Петербурге, молодая жена и дети — вот что окружит его в старости. Это хорошо? Да, это Божье благословение и награда за тяжелую жизнь. Но…

Но разве это сравнится с тем, что можно получить сейчас? А почему бы и нет?

С юности своей Франц отлично знал, что настоящее богатство нельзя заработать собственным трудом. О нет! Ценой трудов, ценой ума, храбрости и усердия можно обеспечить себе приличную жизнь и достаток. Но не богатство! Богатство можно только украсть или захватить силой. Лишь случай, удача могут дать человеку настоящее богатство!

Разве сейчас не тот самый случай?

Невероятный, но именно тот, который изредка подворачивается некоторым людям.

— Вот этот мешок, — улыбнулся старик, показав черные корешки зубов. — Видишь этот мешок? Он будет наполнен золотом и станет твоим, как только мы придем в Петербург. Договорились?




Шхуна миновала проливы, как и в первый раз, удачно уклонившись от таможенных проверок. Прошли Средиземное море, вышли к Гибралтару, а затем, резко взяв на север, обогнули Европу…

Каждую ночь Франц Лерман лежал в своей каюте и ворочался на узкой койке, не в силах сомкнуть глаз. Обратный путь шхуны был не менее тяжелым и напряженным, так что престарелый капитан здорово уставал за день, но сон не шел все равно.

Да и какой может быть сон? Он будет богат! По-настоящему богат! Сам Бог послал ему этих греков! Долгая трудовая жизнь наконец-то будет достойно вознаграждена.

Прежде всего капитан приказал грекам не говорить ни слова членам команды. Зачем? К чему волновать и будоражить людей? Такое богатство — это для одного, а не для многих! Разделенное на всех членов команды, оно станет уже не богатством…

— Никто не должен знать о нашем уговоре, — строго сказал Лерман, и грек прекрасно его понял.

— Конечно, — ответил он почтительно. — Многочтимый капитан — мудрый человек.

Приняв такое решение, Франц тут же сказал себе, что вообще-то по прибытии в Петербург не поскупится. Как щедрый и порядочный капитан, он поблагодарит команду за плавание и непременно даст матросам по рублю, а штурману Зауэру — три рубля.

Ворочаясь без сна на койке, Лерман думал о том, как теперь сложится его жизнь. Она должна была решительно измениться.

Если поначалу в мечтах капитана фигурировали жена Кэтхен и будущий ребенок — мальчик или девочка, то очень скоро они уступили место совсем другим мыслям.

Зачем ему теперь какая-то семья? Зачем жена и зачем ребенок?

Все это было нужно и было хорошо прежде, пока Франц был обыкновенным пожилым человеком среднего достатка. А зачем ему это теперь?

«Всю жизнь я прожил без всякой семьи, — размышлял Лерман, слушая, как стонет деревянная обшивка корабля под ударами волн. — Я не нуждался ни в жене, ни в детях. Не нуждаюсь и теперь. С таким богатством уж найдется кому за мной ухаживать в старости и кому ублажать меня сейчас. Да и не старик я вовсе».

Память услужливо воскрешала все райские уголки земли, в которых капитану довелось побывать за годы странствий. Пахнущий пряностями Левант — воплощение терпкости и сладости арабского Востока, где можно поселиться во дворце и окружить себя гаремом. Или индийская земля, или, может быть, остров Ява…

Как сладостно это все, как разительно непохоже на старость в холодном и сыром Петербурге рядом со скромницей Кэтхен и оравой ребятишек, которые вечно будут шуметь и разбрасывать по дому папашины курительные трубки…

Нет уж, теперь привалила настоящая удача, которую Франц ждал всю жизнь и которую не упустит!

Когда шхуна вошла в Балтийское море и до Петербурга оставалось совсем немного, Франц вновь вызвал к себе старого грека. За время путешествия они больше не разговаривали, и вообще все огромное семейство пассажиров вело себя чрезвычайно скромно и замкнуто. Тихими вечерами команда собиралась на палубе и матросы пели заунывные русские песни.

Они приглашали и странных людей, плывших в трюме, но те никогда не присоединялись к матросским посиделкам.

— Послезавтра придем в Петербург, — сказал капитан старику. — Пора тебе рассчитаться со мной.

Он спешил, боялся, как бы его не перехитрили. Ведь если эти люди имеют такие несметные богатства, то, значит, они не такие простаки и с ними нужно держать ухо востро.

— Многочтимый капитан спустится со мной в трюм? — спросил старик, кланяясь, по своему обыкновению. — Или позволит мне самому принести золото?

Старый грек вернулся через час, и правая рука его была оттянута набитым до отказа мешком.

Торопливо развязав небрежно затянутый узел, Франц увидел ожидаемое — перед ним сверкали золотые украшения с драгоценными камнями. Их было невероятно много: за всю свою жизнь Лерман ни разу не видел такого богатства даже в чужих руках. А сейчас оно принадлежало ему!

В ту ночь капитан впервые за весь путь спал хорошо. Ему снились города Леванта, прибрежные пляжи и набегающие на них волны теплого моря. Снились кипарисы и неясные силуэты игривых девушек, так не похожих на набожную и костлявую Кэтхен…

Сон капитана был столь крепок, что он не услышал, как среди ночи пассажиры бесшумно, один за другим вышли из трюма. Подобно легким бесплотным теням, пробежали они по длинному корабельному коридору, а затем метнулись в разные стороны, словно под дуновением ветерка, рассыпались по шхуне.

Один за другим длинные и узкие, остро заточенные ножи вошли в груди и горла членов команды. Первым зарезали штурмана Готфрида Зауэра: так и умер во сне, не осознав своего последнего часа. За ним один за другим захрипели на своих койках корабельный боцман, старшина, канонир…

Четырнадцать матросов спали все вместе, и резать их не стали, чтобы не вызвать потасовку. С двери оружейной комнаты сбили замок и спустя три минуты матросов просто расстреляли в кубрике.

От грохота выстрелов капитан проснулся и вскочил. В кромешной мгле он некоторое время пытался трясущимися руками запалить свечку, но в конце концов кремень выскочил из пальцев и закатился под койку. Раздетый, в одной рубашке, Лерман выскочил в тьму коридора, по которому уже тянулся плотный пороховой дым.

«Бунт на корабле! — пронеслось в голове. — Или напали пираты. Хотя какие на Балтике пираты?»

Катастрофу он осознал лишь минуту спустя, когда его ударили в лицо прикладом ружья и повалили на пол. Серьезные лица пассажиров склонились над ним.

— Вставайте, — протянул руку старый грек, оказавшийся рядом. — Надо идти на мостик.

Одеться капитану не позволили. В длинной ночной рубашке, дрожа от холода и от ужаса, он оказался на мостике в окружении новых хозяев корабля. Труп рулевого только что сбросили в море…

— Что произошло? — стуча зубами, спросил Лерман, лишь к этому времени пришедший в себя. — Чего вы хотите? Что вы сделали с командой?

Мужчины вокруг не отвечали. Казалось, они вообще не слышат слов капитана. Никто из них даже не повернул головы.

— Твоя команда мертва, — произнес старик, который один разговаривал с Францем. — Эти люди мешали нам. Если бы они остались живы, ты не смог бы выполнить то, что нам от тебя нужно.

— А что вам нужно? — заикаясь, снова спросил Лерман.

— Остров Койвисаари, — вдруг произнес старик. — Ты знаешь такое место?

Этот маленький пустынный остров на середине пути между Ревелем и Петербургом капитан прекрасно знал. Там ничего не было, только груда камней и несколько низкорослых деревьев. Про Койвисаари было известно лишь то, что от него следует держаться подальше, чтобы не налететь днищем на какой-нибудь камень.

— Нас там встретят, — пояснил старик. — Веди корабль туда.

Только тут Франц заметил, что среди мужчин вокруг него есть и женщины. Они держались уверенно, разговаривали громко. И еще раз он отметил — это был не греческий язык. Тогда, в трюме, он не ошибся: эти люди лишь выдают себя за греков…

Сейчас они уже не таились, они были хозяевами этого корабля и самой жизни капитана Лермана. Они диктовали свои условия…

Что пережил капитан в те часы, что стоял на мостике, ведя шхуну к острову Койвисаари, как ему велели? Что думал он, цепенея от ледяного ветра и от собственных мыслей? На высоком мостике, с штурвалом в руках, в развевающейся белой ночной сорочке был он похож на привидение или на чудище из ночных кошмаров…

Он знал, что вся команда его мертва. Завывал ветер, наполняя паруса и донося до мостика соленые брызги. Скрипели снасти, подрагивал в руках штурвал. Над черными волнами Балтики капитан Франц Лерман вел шхуну в последний раз.

У острова бросили якоря. Затем один из «греков» принялся размахивать фонарем, подавая на берег знаки. Оттуда почти тотчас замахали огнем в ответ. Поминутно скрываясь между волнами и выныривая, подошли три рыбачьих кораблика. С «Надежды» выдвинули лебедку, и Лерман невольно удивился, как ловко и сноровисто управляются с ней его зловещие пассажиры. Ясно было, что сложная операция задумана давно и хорошо, к ней тщательно готовились. А он, глупый и жадный Франц, оказался просто игрушкой в чужих руках. С ним поиграли, а теперь он, кажется, надоел и больше не нужен. Несколькими часами раньше стала так же не нужна и его команда…

Тяжелые сундуки вытащили на палубу и принялись при помощи лебедки перегружать их на утлые рыбачьи кораблики.

«Опасно, могут перевернуться, — вяло подумал про себя Лерман. — Зато, конечно же, эти лодки ни у кого не вызовут подозрений. Теперь сундуки можно доставить в Петербург, минуя всякие таможни. А я был нужен только для того, чтобы довезти их сюда».

Осознание того, что он стал пешкой в чужой крупной игре, было нестерпимо обидно. Хотелось зарыдать, но и на это времени у хитроумного когда-то и удачливого Лермана уже не осталось.

— Многочтимый капитан, — сказал старик, медленно приближаясь, и в руке его сверкнула сталь длинного ножа, каким режут скотину. — Неужели ты думал, что сможешь получить хоть маленькую часть нашего золота? Ты думал, что его хранят вот уже три тысячи лет для того, чтобы раздавать таким, как ты? Если бы мы раздавали его иноплеменникам, у нас бы давно ничего не осталось. Таких, как ты, очень много, многочтимый капитан.

Старик взмахнул ножом, и последние слова, которые услышал Франц, были:

— Золото принадлежит Великому Червю!

Но капитан уже ничего не понимал: запрокинув голову, он бился на палубе в предсмертной судороге.

Сундуки сгрузили на рыбачьи баркасы, туда же спустились люди, и опустевшая шхуна осталась раскачиваться на волнах.

Спустя сутки порвалась якорная цепь, и еще какое-то время безлюдный корабль, как призрак, носился по морской глади. Изрядно потрепанную «Надежду» выбросило на берег острова Сааремаа, где эстонские крестьянки растащили по домам обрывки мачтовых канатов и жалкое содержимое матросских сундучков.




Хельсинки


Я в красках представлял себе предстоящую встречу с Константиносом Лигурисом. Теперь уже наши роли могли перемениться. Он больше не просто богатый заказчик, а я не просто жалкий частный детектив, исполняющий его волю. Нет, сейчас, после откровений, вырванных силой из несчастного Властоса, Константинос Лигурис превратился в человека, скрывающего опасную тайну и уже тем самым весьма подозрительного, а я обратился едва ли не в спасителя человечества, зорко рассмотревшего грядущую угрозу…

Да, я навещу его в Лондоне, причем неожиданно. Приду к нему прямо в офис фирмы где-нибудь на Пиккадилли и, гордо прошествовав по анфиладе разгороженных стеклянными перегородками залов, мимо притихших секретарш и младших менеджеров, ворвусь в кабинет беспощадным разоблачителем!

Или явлюсь прямо домой, в респектабельный викторианский особняк где-нибудь в районе Челси, и позвоню в дверь. А когда господин Лигурис примет меня в гостиной с пылающим камином, я сразу же, с порога, брошу ему в лицо обвинения в сокрытии истины…

Ничего этого не получилось, сразу скажу. Мне попросту не дали британскую визу. Видимо, что-то в моей персоне вызвало неудовольствие у мелких визовых клерков.

Отказали без объяснения причин: никто в консульстве не станет опускаться до разговоров с какими-то там российскими гражданами…

— Ты извини, старик, — сказал Вазген, который по моей просьбе пытался содействовать в получении визы. — Ничего не вышло, понимаешь. Черт их разберет, к чему они могли придраться! Может, что ты неженатый, или что молодой, или что слишком старый…

Я только махнул рукой: зачем гадать, когда причина может быть любой?

Унизительный отказ в получении визы может поджидать любого российского гражданина в любом консульстве европейской страны. Это непредсказуемо, и к таким вещам следует быть всегда готовым.

Немного странно, конечно, когда люди сначала впустили в свои страны миллионы африканцев-наркоманов и арабов-террористов, а потом с наивной дотошностью не впускают «этих подозрительных русских». Напоминает человека, который мчится в машине без тормозов и при этом сильно переживает, что барахлит кондиционер. Недолго же ему осталось переживать…

Эффектно разоблачить Константиноса не получилось, и поэтому пришлось назначить ему встречу на нейтральной территории. Приехать в Петербург он отказался, сославшись на занятость и волокиту с получением русской визы, а потому местом свидания стала эспланада в Хельсинки, куда в назначенное время Константинос приехал прямиком из Вантаа, а я прошелся пешком по Алексантеринкату от гостиницы «Скандик».

Осень уже полностью вошла в свои права: с близкого моря дул непрерывный холодный ветер, и многие прохожие уже надели нелюбимые здесь головные уборы. После нескольких дней, проведенных на жарком Крите, я боялся простудиться и кутал шею в шарф.

Всю дорогу я предпринимал меры предосторожности. После событий на Крите, откуда нам с Зоей едва удалось унести ноги, до меня наконец дошло, какая опасность нависла над нами. Очертания таинственной организации, на пути которой мы невольно встали, еще не были до конца ясны, но ее огромные возможности и ее поистине звериную беспощадность мы видели собственными глазами. Что с того, что мы сбежали с Крита? Смерть могла подстерегать нас повсюду, за каждым углом. Димис не ушел от нее в Петербурге, а что мешает разделаться со мной, например, или с Зоей в любой другой точке мира?

Поэтому, вернувшись домой, я посадил Зою в своей квартире, строго приказав никому не открывать и не отвечать на телефонные звонки. Ее квартира на Васильевском острове показалась мне ненадежным убежищем, а у меня дома как-никак был предусмотрен целый ряд мер безопасности. Сам же я поехал на встречу с Лигурисом не на машине, как поступил бы в ином случае, а на поезде «Ян Сибелиус». Рассудил, что человек в толпе пассажиров более защищен, чем в машине на пустой дороге. Хотя, будучи профессионалом, я с той же очевидностью понимал, что хитрость и коварство Тини-ит и ее людей не позволят мне расслабиться нигде и ни на минуту. Смерть может прийти внезапно и в любом обличье: в виде кондуктора поезда, который воткнет гвоздь в сонную артерию, или в виде старушки-газетчицы из «R-киоска», когда ты будешь покупать у нее газету и склонишься к стеклянному окошку. От смерти не убежишь. Если человека очень хотят убить, его убьют, какие бы меры предосторожности он ни предпринимал, — эту нехитрую истину во всем мире знает каждый политик и богатый бизнесмен.

Все удивляются, к примеру, отчего это государственные органы не так рьяно борются с некоторыми плохими вещами. Да потому что органы эти состоят из людей, и каждый из них не хочет, чтобы в него шмальнули из пистолета в подъезде собственного дома…

Способов избежать такой участи существует всего два: не связываться либо, если уже связался, опередить врага и уничтожить его первым.

Вот только сумею ли я уничтожить Тини-ит и ее могущественный орден убийц? Ведь я так мало о них знаю: гораздо меньше, чем они знают обо мне.

Когда господин Лигурис появился в узком переулке, ведущем к эспланаде, вид у него был крайне недовольный. Похоже, он и не собирался скрывать своего разочарования моей деятельностью.

— Прошло уже две недели, — сказал он, с кислой миной пожимая мою руку, — а вы, кажется, никуда не продвинулись. Надеюсь, сейчас у вас есть хоть какие-нибудь новости? Или вы заставили меня лететь сюда из Лондона для того, чтобы послушать ваши рассуждения?

Вместо ответа я вытащил из кармана обе фотографии, присланные мне Константиносом.

— Вот эти две женщины, — сказал я, протягивая снимки. — Вы прислали их мне, а теперь я могу их вам вернуть за ненадобностью.

— Почему? — опешил он. — Что вы имеете в виду?

— Обеих нет в живых, — пожал я плечами. — Ваша супруга умерла два года назад. А Евдокия — ваша несостоявшаяся невестка — погибла сравнительно недавно. Не прошло и года после ее смерти.

Я внимательно следил за реакцией грека. Да, он был потрясен. Во всяком случае, казался потрясенным. Даже на смуглом лице проступила некоторая бледность.

— Отчего они умерли? — после короткой паузы спросил он.

— Как умерла ваша бывшая супруга, не могу сказать, — ответил я. — Не было времени этим заниматься, да ведь вы и не просили. А вот насчет Евдокии, тут я вас озадачу: она была принесена в жертву.

Черные, с проседью, брови Лигуриса взметнулись кверху, и он посмотрел на меня с нескрываемым сомнением.

— Как вы сказали? — переспросил он. Ему, наверное, показалось, что я перепутал слова…

— Подруга вашего сына была убита, — уточнил я, не сводя глаз с лица Константиноса. — И не просто убита, а принесена в жертву. Ей отрубили голову минойским топориком — лабирисом.

— Кому в жертву? — Лигурис явно считал, что я сошел с ума, и не собирался этого скрывать.

Мы стояли на узком тротуаре напротив друг друга, и мой собеседник даже сделал шаг назад, словно опасаясь, что я укушу его за нос.

Но моим оружием была невозмутимость. Свою порцию изумления я получил уже сравнительно давно, а сейчас передо мной стояла задача окончательно распутать всю эту историю.

— Кому в жертву? — переспросил я, покачав головой. — Вот этого не могу вам точно сказать. Видимо, в жертву богине Тини-ит. Впрочем, звучало еще нечто про какого-то Червя, если я правильно понял…

Была середина дня, с эспланады открывался великолепный вид на море, на порт и на площадь, где сотни торговцев продают всякую всячину: от живой рыбы до вязаных шапочек с лапландским узором. Боковым зрением я видел эту красоту, но основное мое внимание было приковано к выражению лица собеседника. Если сначала оно было кислым, потом — возмущенным и удивленным, то теперь его лицо превратилось в какую-то маску — человек словно ушел в себя.

Несколько секунд мы стояли молча, и лишь после паузы Лигурис тихо спросил меня:

— Вы сошли с ума?

Вот тогда я перешел в решительное наступление.

— Зачем вы скрыли от меня важные факты? — сказал я резко. — Почему не рассказали о том, что Димис фактически воспитывался совсем не вами, а матерью? Что он считал своей родиной вовсе не Англию, а Крит? Наконец, отчего вы умолчали, что между вами и бывшей супругой была судебная тяжба?

— Я не обязан рассказывать вам о таких сугубо личных вещах… — начал было Константинос, но тут же осекся и умолк. Понял, что собрался сказать глупость. Когда обращаешься к детективу за помощью, ему, как и врачу, нужно сообщать все — иначе помощи не получится. — Я думал, что такие подробности не имеют значения, — сказал он устало. — При чем тут мои взаимоотношения с матерью Димиса? Или судебный процесс?

Мы медленно двинулись по тротуару: двое мужчин, одетых в почти одинаковые черные шерстяные пальто, — длинная фигура Лигуриса и коренастая — моя.

— Вы полагали, что раз вашего сына убили в Петербурге, то и убийцу следует искать там же, — сказал я. — Потому и наняли меня — петербургского детектива. А на самом деле все корни этого дела лежат совсем в другом месте. Давайте зайдем в кафе и посидим. И там вы ответите мне на несколько вопросов.

Я видел, что мой властный тон покоробил Константиноса. Он не привык, чтобы нанятые им же люди разговаривали так независимо. Но меня уже несло на всех парусах к разгадке, и я попросту забыл о юридической стороне дела. Сейчас передо мной был не богатый клиент, а человек, из которого во что бы то ни стало нужно было вытащить информацию…

Спасаясь от ветра, мы зашли в кафе на набережной и заказали кофе. Когда нам принесли два бокала пива, Лигурис раздраженно взглянул на официантку, но то была моя вина: если в Финляндии закажешь кофе, то скорее всего получишь пиво «Кофф» — для финского уха это звучит одинаково. Нужно говорить «эспрессо» — тогда не будет путаницы, но в тот раз я об этом забыл.

— Вы узнали, кто убил моего сына? — резко спросил Константинос, и в голосе его прозвучала сталь. Он явно собирался поставить меня на место и, может быть, вообще разорвать наш контракт.

— Узнал, — сказал я столь же резко, потому что не собирался на этот раз давать слабину. — Убил вашего сына некий киллер, который вам не интересен. Я об этом уже говорил. А заказала убийство Тини-ит, как ни странно звучит это слово. Верховная жрица культа Червя — древней минойской религии.

Константинос сидел напротив меня, напряженный, как натянутая тетива лука. Его глаза буравили меня едва ли не с ненавистью, но он старательно сдерживался. Видимо, твердо решил так или иначе довести разговор до конца.

— Вы могли бы пояснить свои слова? — попросил он. — Они звучат… Неубедительно.

Я кивнул:

— Конечно, поясню. Только сначала прошу вас без утайки рассказать мне во всех деталях о детстве и юности вашего сына. Мне бы хотелось также услышать о вашей бывшей супруге и о ваших с ней отношениях. Поверьте мне, это имеет непосредственное отношение к делу, которое вы мне поручили.

Что ж, если Лигурис принял суровый тон, то и я тоже приму. Пусть у нас с ним сегодня будет день гнева…

Мой собеседник молчал целую минуту. Если кто-то думает, что это мало, он ошибается. В таких напряженных беседах минутная пауза длится бесконечно, как несколько томительных часов.

— Это загадочная история, — произнес он наконец со вздохом, который попытался скрыть. — Можно сказать, что эта загадка протянулась через всю мою жизнь.

В юности Константинос приехал отдыхать на Крит. Тогда этот остров еще совсем не был курортным местом, заполненным туристами, как сейчас, и выглядел патриархально. Пустынные пляжи, отсутствие инфраструктуры и бедные жители, еще не избалованные туристическим бумом, который начался лишь несколько лет спустя. Обычная греческая провинция, которая оказалась по карману начинающему лондонскому бизнесмену.

— Анастасия работала менеджером в отеле, где я остановился, — рассказал Лигурис. — Это была любовь с первого взгляда. Знаете, многие девушки в Греции удивительно красивы и грациозны, но Анастасия выделялась среди всех — от нее невозможно было оторвать глаз и с ней было очень интересно. Поразительная женщина, она пленила меня с первого же дня знакомства.

Ему было около тридцати, а ей — двадцать с небольшим. Роман развивался стремительно. Три недели, проведенные Константиносом вместе с очаровательной гречанкой, пронеслись как один день, и в конце своего отпуска он понял, что не желает расставаться.

— Знаете, я ведь по отцу грек, — заметил он. — Хотя родился в Лондоне и по-гречески знаю лишь пару слов. Но после встречи с Анастасией мне показалось, что во мне проснулся голос крови: я даже захотел стать настоящим греком рядом с ней. Смешно, конечно…

Видимо, любовь оказалась взаимной, и юная избранница после недолгих колебаний согласилась приехать в Лондон. Сказала, что сразу ехать не может, потому что нужно согласовать вопрос с семьей.

К этому Константинос отнесся с пониманием, но его уже тогда удивило, что именно со своей семьей Анастасия его знакомить не захотела. В патриархальной Греции знакомство жениха с родителями считалось совершенно обязательной процедурой…

— Я не хочу, — сказала Анастасия. — Папы у меня нет, а мама больна. Тебе незачем с ней встречаться, я сама все улажу.

Она и вправду прилетела в Лондон спустя две недели и вышла замуж за счастливого Константиноса.

Счастье продолжалось довольно долго — два года. Это мало? А сколько должно длиться счастье?

Анастасия не работала, и каждый вечер, приходя домой, молодой муж встречал ее любящий взгляд. Они много бродили по Лондону, ездили в Шотландию, а хозяйкой дома юная гречанка оказалась изумительной. Чем не полная чаша удовольствий?

Когда родился сын Димис, преисполненный счастья отец внезапно испытал испуг: не может все столь замечательно складываться в жизни человека. Так не бывает! Если все хорошо, то нужно быть настороже, потому что так долго продолжаться не может.

— Что ж, я оказался прав, — вздохнул Константинос, прервав на этом месте свой рассказ. — Послушайте, а у них нет крепких напитков? А то я не большой любитель ледяного пива в холодную погоду…

Мы заказали виски, и веселая светловолосая девушка с толстым задом поставила перед нами тяжелые стеклянные стаканы. Народу в кафе прибавилось — появилось много молодежи. Видимо, где-то поблизости закончились лекции. Все шесть столиков вокруг нас теперь были заняты юношами и девушками, многие из которых держали в руках футляры с музыкальными инструментами.

— Это студенты консерватории, — догадался я. — Она здесь как раз неподалеку, за углом.

— В Хельсинки есть консерватория? — усмехнулся Лигурис. — Здешние музыканты играют для белых медведей?

Его сарказм мне не понравился. Не нужно думать, что мир вращается лишь вокруг Лондона, Парижа и Нью-Йорка. Пожав плечами, я неприязненно заметил:

— Я вам больше скажу. Консерватория есть и в Петербурге. Да, у нас убивают людей и продажная милиция, но наша консерватория все равно одна из лучших в Европе. Это не связанные между собой вещи.

На самом деле я слукавил: я думаю, что эти вещи как раз связаны между собой. Когда страна бедновата и в ней царят разные неполадки, то это держит людей в тонусе и они гораздо активнее раскрывают свои таланты и дарования. А в сытых, зажравшихся странах царит апатия — таланты жрут гамбургеры и не желают трудиться…

Лигурис выслушал мой выпад и промолчал. Вероятно, он лишь спрашивал себя: что же я узнал такого, отчего стал вести себя с ним так уверенно?

Студенты-музыканты за соседними столиками громко разговаривали, а финская речь для неподготовленного уха звучит довольно страшно — как будто люди все время матерятся и угрожают друг другу.

— Вы думаете, здесь безопасно находиться? — покосился Константинос на меня. — Не пойти ли в другое место?

— В другом месте будет то же самое, — ответил я. — Здесь даже лучше — много народа, молодежь, мы никого не интересуем, и никто нас не услышит.

Уже спустя полгода после рождения сына, Константинос понял, что его опасения насчет непродолжительности такого счастья сбылись. В один прекрасный день Анастасия объявила, что получила с родины известие о смерти матери.

— Мне нужно вернуться на Крит, — сказала она. — Димиса я возьму с собой.

Константинос думал, что она едет похоронить мать и поплакать на могилке, но Анастасия просто сбежала от него вместе с сыном. Сбежала насовсем, бесповоротно, ничего не объяснив.

— А вы не пытались это выяснить? — спросил я. — Должна же быть причина, по которой жена сбегает от мужа…

— Конечно, я пытался, — мрачно ответил Лигурис. — Я дважды приезжал на Крит и хотел выяснить, что же произошло. Но наши встречи с Анастасией были краткими. Она поселилась в своей деревне, среди родственников, и при каждой нашей встрече присутствовали посторонние люди. Анастасия отказывалась встречаться со мной наедине.

— Но что-то она ведь говорила?

— Она твердила, что хочет жить на родине, что хочет воспитать Димиса одна, что разлюбила меня… По-моему, она просто болтала что попадя. Единственной ее целью было отделаться от меня. Не знаю, что с ней произошло, но смерть матери Анастасии изменила все.

— А вы не пытались действовать более решительно? — поинтересовался я. — Ну, я имею в виду…

— Вы имеете в виду силовые приемы? — усмехнулся Константинос. — Что ж, вы неплохой психолог, сэр. Конечно, я пытался. Более того, я нанял людей и они выкрали Димиса из этой деревушки. Его привезли ко мне в отель в Ираклионе, и мы улетели с ним в Лондон. Знаете, я думал тогда, что если сын будет со мной, то и жена вернется. Мне казалось, что Анастасией владеет какое-то наваждение, которое нужно просто сбросить, избавиться от него. Я был уверен, что если заставлю ее приехать ко мне и к сыну в Лондон, то сумею уговорить ее остаться.

— И что же? — спросил я, чувствуя, как начала непроизвольно дергаться нога, как бывает у меня всегда в наиболее ответственные нервные моменты.

— А вот что! — Константинос ткнул пальцем в свое обезображенное ожогом лицо. — Видите эти шрамы? Так закончился силовой прием, о котором вы спрашивали.

Спустя неделю после того, как Лигурис с маленьким сыном прилетели домой в Лондон, Анастасия позвонила сама.

— Я не стану заявлять в полицию и обращаться в суд, — сказала она. — Хотя, украв Димиса, ты совершил преступление. Но не будем об этом. Если ты вернешь мне ребенка, то я позволю тебе встречаться с ним два раза в год. Он будет приезжать к тебе в гости.

— А если я не соглашусь? — спросил Константинос. Суда он не слишком боялся. Великобритания не отдаст своего маленького гражданина, если его отец против.

— Если не согласишься, — ответила Анастасия, — то твое согласие не понадобится.

Она повесила трубку, а через две недели машина Константиноса взорвалась, когда он утром спустился в гараж и попытался ее завести.

— Мощность взрывчатки была недостаточна, чтобы убить меня, — пояснил Лигурис. — В полиции мне так и сказали. Они сказали: вас хотели напугать и предупредить о чем-то. Но ожоги лица и рук чуть не убили меня. Я едва не лишился глаз.

Он умолк и залпом выпил остатки виски из стакана.

— Знаете, — негромко заметил я, — судя по тому, что я узнал об этих людях, вы должны быть до конца жизни благодарны вашей бывшей жене. Это она спасла вас. Видимо, любила, несмотря ни на что.

Сказанное показалось Лигурису столь поразительным, что он молча уставился на меня. В его глазах снова мелькнуло сильное сомнение в моей психической вменяемости…

— Дело в том, что эти люди убивают не задумываясь, — пояснил я. — Им это ничего не стоит. Похоже, они вообще не считают убийство чем-то ненормальным. Ваша бывшая супруга явно защитила вас. Она не хотела, чтобы вы погибли.

Константинос пожал плечами, показывая, что отказывается меня понимать.

— Короче говоря, они добились своего, — сказал он. — Димиса я отослал на Крит. Отправил только письмо о том, что настаиваю на регулярных встречах с ним.

— Ну и как? Ваше желание было исполнено?

— Вполне, — кивнул Лигурис. — Тут придраться нельзя. Анастасия отпускала сына ко мне дважды в год, и мы проводили с ним по две недели. Это было самое счастливое время в моей жизни. Видите ли, я с тех пор больше не женился, и, кроме Димиса, у меня не было детей. Вот только…

Единственное, что смущало Лигуриса, было то, что с каждым своим приездом Димис менялся все сильнее. Определить, что с ним происходит и какова причина изменений, было невозможно.

— Он стал какой-то странный, замкнутый, — пояснил Константинос, и в его голосе прозвучали сохранившиеся до сих пор обида и недоумение. — Нет, не подумайте, он оставался хорошим, любящим сыном. И очень послушным, вежливым. Вообще он рос хорошим мальчиком, вот только эта замкнутость. И еще он задавал странные вопросы. Иногда…

— Какие вопросы?

— Да вот о минойцах, о кносской цивилизации, — вздохнул мой собеседник. — Поэтому я так удивился, когда вы сегодня заговорили о минойских топориках и жертвоприношениях. Ни о чем подобном я и не думал, однако эти вопросы Димиса меня смущали.

— Ваша супруга была верховной жрицей культа Великого Червя, — сказал я, стараясь говорить спокойно и убедительно. — Ее минойское имя было Тини-ит. Сан верховной жрицы и имя она унаследовала от своей матери. Вот отчего все так изменилось, когда мать Анастасии умерла. Анастасия просто заняла ее место в минойской иерархии. Она перестала быть вашей женой и стала верховной жрицей — неограниченной повелительницей тайного и очень жестокого сообщества. Сообщества древнего, замкнутого, владеющего несметными сокровищами и жаждущего прийти в мир снова в роли победителей.

— Минойцы, сокровища… — пробормотал Лигурис, с досадой качая головой. — Вы в своем уме, Олег? Когда мне рекомендовали вас, то сказали, что вы вменяемый джентльмен. И что я слышу теперь?

Мой собеседник не скрывал своего раздражения. Теперь он смотрел на меня осуждающе, как человек, потерявший немалые деньги. Но меня это уже не волновало. Теперь просто было важно распутать цепочку кровавых преступлений и нанести удар по тайному сообществу, по Тини-ит. Удар сильный, сокрушительный, окончательный.

Я отдавал себе отчет в том, что, наверное, за срок в три тысячи четыреста лет и до меня находились люди, которые хотели того же. У них, судя по всему, ничего не вышло, раз злодейский орден творит свои дела до сих пор. Но у меня не было иного выхода: чтобы сохранить свою жизнь и жизнь Зои, нужно было идти до конца. Либо я сломаю им хребет, либо они, так или иначе, доберутся до меня…

Поэтому я, не обращая внимания на настроение Лигуриса, продолжал гнуть свою линию и задавать вопросы.

— А почему Димис поступил в университет в Ираклионе? — поинтересовался я. — Если он был британским гражданином, то вполне мог бы учиться в Англии. Это логично, там высшее образование гораздо лучше — это всем известно.

— Конечно, я предлагал ему, — устало ответил Константинос. — Мне с самого начала этого хотелось. Учась в Англии, Димис был бы рядом со мной. Но он не захотел. Сказал, что интересуется минойской цивилизацией, а изучать ее лучше всего поблизости. Это верно, я не мог не согласиться. На самом деле я прекрасно понимал, что это снова происки Анастасии — она не хотела отпускать сына от себя.

— Это мать воспитала Димиса таким набожным? — спросил я. — Или это ваша заслуга?

В устремленном на меня взгляде, поднялась новая волна изумления.

— Как вы сказали? — оторопело переспросил Лигурис. — Набожным? Я правильно расслышал?

— А чему вы удивляетесь? — спокойно парировал я. — В Петербурге ваш сын почти каждый день молился в церкви. И подолгу молился.

Так я и предполагал: Константинос был поражен моими словами.

После некоторой паузы он с большим недоумением заметил:

— Знаете, я сам атеист… С Анастасией мы не обсуждали такие вещи, но, насколько я понимаю, она также всегда была равнодушна к религии… А насчет Димиса мне даже трудно сказать. Как сейчас стало ясно, я многого не знал о сыне, о его жизни, однако то, что вы говорите о его набожности, мне странно слышать.

Лицо Лигуриса приняло суровое выражение. На него легла тень, и я догадался, о чем пойдет разговор.

— Олег, — сказал он деловито, кладя свою руку на рукав моего пальто. — По-моему, вы на ложном пути. Ваши слова и ваши вопросы ко мне свидетельствуют о том, что вы много фантазируете и мало занимаетесь реальными вещами. Подождите меня минутку, и я сделаю вам предложение.

Он задвигался в своем кресле и с недовольным видом встал. Пошарив глазами, Константинос нашел дверь в туалет и направился туда, с трудом пробираясь между галдевшими студентами.

Я закурил и в ожидании собеседника принялся обдумывать, как строить беседу дальше. Она не обещала быть легкой. Ясно, что господин Лигурис мной крайне недоволен: ему нужно реальное имя заказчика преступления, чтобы можно было сообщить его полиции и совершить возмездие. А что Константинос получил от меня вместо этого? Идиотскую историю о каких-то древних минойцах. Если встать на его точку зрения, то гнев можно было разделить. Деньги пропали впустую…

Что он скажет, вернувшись из туалета, было понятно. Сейчас я получу полную отставку — вот что означают последние слова о предложении. Это просто вежливая форма разрыва контракта. Знаем мы такие предложения!

«Ты, козел, немедленно убираешься вон, а за это я не стану жаловаться и портить тебе жизнь! Чтоб духу твоего рядом со мной больше не было, урод поганый!» Примерно так выглядят подобные предложения от клиентов, если перевести их на нормальный деловой язык.

Внезапно надо мной нависла чья-то тень. Подумав, что это вернулся Константинос, я машинально поднял голову и увидел склонившуюся ко мне девушку. До этого она сидела с парнем за столиком возле окна, и я обратил на эту парочку внимание, потому что девица была толстая и вся в вязаной одежде — от шапочки до длинных шерстяных гольфов, а ее прыщавый парень был обезображен пирсингом — металлические колечки торчали у него во всех частях лица.

— Ваш друг, — сказала белобрысая толстуха, ткнув пальцем в сторону туалета, куда тремя минутами раньше величественно удалился Константинос. — Он просит вас зайти и помочь ему. Ему стало плохо.

Я вскочил с кресла, едва не уронив его на сидящих сзади студентов, и метнулся к туалету. Что могло стрястись с Лигурисом? Только что мы с ним болтали и он выглядел вполне здоровым…

И он еще не старый человек! Может, разволновался? Нужен валидол, а где его взять?

Еще хорошо, что он успел позвать меня. Бывает же…

Стоп! В шаге от двери я резко остановился, будто споткнувшись. Стоп!

Резко оглянувшись, я за долю мгновения окинул взглядом кафе. Все столики, всех пьющих кофе и пиво, болтающих, смеющихся.

Толстой девушки в вязаном и ее парня нигде не было.

Ушли? Быстро собрались и выбежали из кафе?

А почему? Если девушка зашла в туалет, увидела там господина, которому стало плохо, и позвала меня, то было бы логично для нее подождать хотя бы минутку. При женском любопытстве это так естественно!

Они убежали! Идти в туалет сейчас нельзя — это ловушка. Механизм в моем животе заныл нестерпимо — он буквально выл, предупреждая об опасности.

Обогнув меня, в туалет прошел длинноволосый парень. Он закрыл за собой дверь, и почти тотчас изнутри раздался пронзительный крик. Дверь затряслась: парень пытался открыть только что запертый им замок и от страха не мог этого сделать.

Все люди в кафе разом замолчали, только кофе-машина продолжала гудеть…

Я стоял как вкопанный, не двигаясь с места. Интуиция подсказала мне, что это самое мудрое из решений, которые я могу принять.

Спустя несколько секунд волосатый парень совладал с замком и выскочил наружу. Его глаза на побледневшем лице были как блюдца. Что он выкрикивал бессвязно по-фински, я понять не мог, да, честно говоря, мне это было и не нужно — к сожалению, я отлично представлял себе, что произошло.

Бармен выскочил из-за стойки, официантка с выпученными глазами заметалась по залу, а посетители сидели не шелохнувшись, как пришпиленные к своим креслам.

Есть такая старинная китайская поговорка: если тебе нечего делать, то ничего и не делай. Поэтому я вернулся к своему столику и уселся за него в ожидании полиции. Главное уже совершилось, как плохое, так и хорошее. Плохим было то, что Константинос Лигурис мертв — в этом я ни на мгновение не сомневался. Хорошим же оказалось то, что я вовремя остановился и не вошел в туалет. Потому что в этом случае был бы единственным и главным обвиняемым…

Теперь же мне было нечего бояться. Мой спутник отправился в туалет в одиночестве, а я на виду у почтенной публики все время сидел за столиком. И обнаружил труп отнюдь не я, хотя, совершенно очевидно, убийцы хотели как раз этого.

Вызванная полиция приехала через десять минут, я успел выкурить сигарету. Поскольку я фигурировал в качестве друга убитого, мне предложили взглянуть на труп.

Я увидел Константиноса Лигуриса, который лежал поперек унитаза, упав лицом вниз: его ударили ножом в затылок, отчего он скончался мгновенно.

Зачем я смотрел на это? Ведь мне и без того с самого начала было все известно. Даже имя убийцы. Не исполнителя, которым был кто-то из сбежавшей парочки, а главного убийцы — Тини-ит…




Плывун


Не знаю, как раньше, а в наши дни благоденствуют только крупные храмы в больших городах. Там большой приток богомольцев, туда напоказ ездит начальство, а за начальством тянутся местные «денежные мешки». В таких храмах часто снимает телевидение, а потому и антураж соответствующий.

Маленькие храмы, в особенности на окраинах, влачат жалкое существование. За последние годы их пооткрывали во множестве, но, как плоды всякой кампанейщины и политиканства, выглядят они убого.

Храм Всех Скорбящих Радости на Охте был из их числа. Старинное здание никогда не считалось архитектурным шедевром, а пролетевшие со времен его постройки без малого триста лет не придали его облику благородства. Побеленные стены были неровными, давно некрашеная железная крыша облезла и скособочилась, а церковная ограда из металлических прутьев сохранилась едва на треть: семьдесят лет поколения советских пионеров растаскивали ее на металлолом…

Внутри все выглядело не лучше. Иконы-новодел в тонких канцелярских рамочках, затоптанная ковровая дорожка, ведущая к алтарю с потускневшей позолотой, и полтора десятка бедно одетых пожилых женщин, стоящих вокруг центральной иконы Всех Святых.

Вечерняя служба заканчивалась. Молоденький дьякон, небрежно держа правой рукой поднятый край епитрахили, возглашал уставные моления, ему подпевал с клироса хор, состоявший из трех женщин и одного старичка в очках, опущенных на краешек острого носа.

Уже помолились за «великую богохранимую страну нашу и воинство ее», потом за Алексея Ридигера и за местного епископа…

Хор пел, старушки часто крестились и кланялись, я ждал. Когда из алтаря вышел священник и все стали по очереди подходить к кресту с целованием, стало понятно, что пора действовать.

Этот храм был последней и единственной зацепкой в моем расследовании. Сюда почти ежедневно приходил Димис Лигурис со своим другом. Здесь они проводили по нескольку часов. Слова, сказанные Константиносом перед самой смертью, убедили меня в том, что догадка моя верна и Димис бывал здесь вовсе не потому, что отличался набожностью.

Нет, не за этим они с Властосом приезжали сюда через весь город. Не за этим…

А зачем?

Вернувшись накануне из Хельсинки, я поставил себе задачу побывать в этом храме. Не просто побывать, а осмотреться, чтобы выяснить, что здесь могло привлекать столь пристальное внимание двух взбунтовавшихся минойцев…

Когда служба окончательно завершилась и священник с дьяконом, пыля длинными одеяниями, торопливо ушли в узкую дверцу возле алтаря, я подошел к женщине, торговавшей свечами, и спросил, как бы поговорить с батюшкой.

По прежнему опыту я знал, что обычно такие просьбы не вызывают у церковных служителей энтузиазма.

А вам зачем? А по какому вопросу? Вы из какой организации? Да батюшка занят, зайдите позже…

Нет, если вынуть пачку денег и заявить, что желаешь освятить новенький «мерседес», то разговор, конечно, будет совсем другим. Но мне не хотелось начинать с вранья. Когда хочешь услышать правду, то показывай личный пример.

— Ждите! — в конце концов мрачно отрезала старушка со свечками и отвернулась. — Отец Виктор скоро выйдет.

Батюшка вышел минут через семь, уже в пальто. На вид он был моим ровесником, блондин в очках с толстыми стеклами и сильными залысинами на голове.

— Слушаю, — коротко сказал он, глядя на меня прищурившись. Лицо его было замкнутым, выжидательным.

— Я хотел спросить о двух ваших прихожанах, — начал я. — Два молодых человека регулярно приходили сюда, почти каждый день. Двое греков, они по-русски не говорили. Помните таких?

— Нет, не помню, — отрывисто произнес священник, глядя на меня сквозь толстые линзы очков. Он даже не спросил, кто я такой и почему интересуюсь. Просто стоял и ждал, пока я уйду.

— Они приходили очень часто, — настаивал я, — вы должны помнить. Последние полгода, до конца августа.

— Я здесь служу только три недели, — отчужденно проговорил священник. — Меня перевели из другого храма.

Он снова уставился на меня, ожидая, когда я исчезну с глаз долой.

Но я же не простой человек, пришедший поговорить от чистого сердца, от меня так легко не отделаешься.

— А где прежний батюшка? — с невинным видом поинтересовался я. — Где бы мне его найти?

Отец Виктор, очевидно, потерявший терпение, ткнул пальцем сначала вверх, а потом вниз.

— Там, — сказал он, — или там. В зависимости от ваших убеждений. Автомобильная авария. У вас все? А то я устал, с утра на ногах.

На секунду он замешкался. По сомнению в его взгляде я догадался: он думает, стоит ли давать мне благословение. Потом, взглянув мне в лицо и осознав, что ломать комедию необязательно, равнодушно зашаркал к выходу.




— А ты еще жив? — приветствовал меня Сергей Корзунов, когда я позвонил ему с проходной. — Странно мне это. Ну, проходи.

Он был рад меня видеть, а еще больше рад был бы услышать от меня, что я раскрыл убийство Димиса Лигуриса. Но такого удовольствия я Корзунову не доставил.

— Еще несколько штрихов, — пообещал я, — и ты будешь первый, кто доложит о раскрытии преступления. Обещаю.

— Надеюсь, — подозрительно пробурчал Сергей Петрович. — А сейчас зачем пожаловал?

— Священник погиб, — сказал я. — Настоятель храма Всех Скорбящих Радости, что на Охте. На машине разбился. Три недели назад. Сразу после того, как убили Димиса Лигуриса.

Корзунов нахмурился, сцепил пальцы рук перед собой в замок.

— Это как-то связано? — спросил он.

Я кивнул, ничего не ответив. Уж наверное связано, раз говорю…

— Это в ГИБДД, — покачал головой Сергей Петрович. — Ты пока в коридоре посиди, а я пойду разузнаю. Давай выходи, у нас теперь строгости. Посторонним нельзя оставаться в кабинете: секретность.

— Давно? — поинтересовался я.

— Скоро закончится, — пообещал Корзунов, запирая дверь своего кабинета. — Ты же сам служил, знаешь.

Он ушел, а я остался сидеть в коридоре, разглядывая обшитые деревянными панелями стены и деловитых сотрудников.

Теперь я уже почти не сомневался: Димис со своим другом наведывались в храм на краю города по какому-то очень важному делу. Недаром они проводили там по нескольку часов кряду, хотя православное богослужение вряд ли длится больше часа. Да и не был Димис верующим…

А вот что они там делали, предстояло выяснить. У меня была твердая уверенность, что священник этой церкви погиб не случайно…

— Правильно говоришь, — возник снова передо мной Корзунов с папкой в руках и позвал меня в кабинет. — Нюх у тебя еще милицейский остался. Я думал, с автоаварией ГИБДД разбирается, — заметил он, — ан нет! Там уголовное дело возбудили по экономической части. Похоже, батюшку замочили не случайно. Как выяснило следствие, храм Всех Скорбящих Радости нуждался в срочном ремонте — так установила авторитетная комиссия. Под фундаментом церкви находился плывун, и от этого по зданию пошла трещина. Тоже интересно, конечно, — заключил Корзунов, задумчиво потирая подбородок. — Почти триста лет стояла церковь, и ничего, а теперь вдруг на тебе — плывун, трещина, угроза для жизни людей!

О том, что такое плывуны, знает каждый петербуржец — иногда эти штуки становятся настоящим бичом и здорово отравляют жизнь. Построенный на болотистой почве город имеет под землей множество полостей, заполненных водой. Это целые подземные озера или болота, в которых плавают громадные куски грунта. Эти куски грунта в заполненных водой подземных полостях и называются плывунами.

Чаще всего с плывунами сталкиваются строители метро. Если на пути пробивки нового туннеля встречается плывун, это становится целой проблемой. Когда плывун обнаруживается на месте, где собираются строить дом, — все, сделать с этим уже ничего нельзя, и дом там строить не станут — слишком опасно.

Конечно, в тридцатых годах восемнадцатого века, когда закладывалась и строилась церковь Всех Скорбящих Радости на Охте, никому не пришло в голову проверять почву на наличие плывунов — это было технически неосуществимо.

Впрочем, так строили в старину все здания — без проверки на плывуны. И ничего, большинство стоит до сегодняшнего дня. Кроме тех, что рухнули, конечно…

Что же случилось с фундаментом храма?

Фирма «Клаус технолоджиз инкорпорейтед» взялась осуществить реконструкцию подвала и фундамента старой церкви — укрепить основание, стены фундамента, сделать гидроизоляцию.

Единственным человеком, который был категорически против этой реконструкции, оказался настоятель храма отец Виталий Быстрое. Этот человек писал протесты во все инстанции и вообще делал все, чтобы приостановить начало работ.

— Видно, не договорились, — подытожил свой рассказ Сергей Петрович, захлопнув папку. — А когда «высокие договаривающиеся стороны» не приходят к консенсусу, результат всем известен.

Того, кто не захотел договориться, оказался слишком упорным — убивают. «Если враг не сдается, его уничтожают», — сказал советский писатель Максим Горький, ярко обосновав систему мафиозных взаимоотношений. Уж кто-кто, а Горький — «великий друг великого Сталина» все знал о принципах уничтожения несогласных…

— Когда батюшка погиб в аварии, — сказал Корзунов, — наши ребята предположили, что это не простая авария, а подстроенная. Отца Виталия убили, чтоб не болтался под ногами, не мешал осваивать крупные суммы. Видно, упорный был парень…

Можно было не сомневаться, что убийства священника и Димиса Лигуриса непосредственно связаны между собой. Но как именно связаны? Между ними что-то было, но что? Ведь ясно же, что Димис с Властосом проводили в храме по нескольку часов почти каждый день не для того, чтобы молиться.

А теперь отец Виталий убит и некого спросить. Мне оставалось лишь с яростью смотреть на то, как Тини-ит мастерски обрубает все мои зацепки, каждый раз опережая на один шаг…




«Ноев ковчег»


— Знаешь, — сказал в сердцах Вазген, — ты, Олег, конечно, не обижайся, но я уже не рад, что связался с тобой. И что с тобой случилось в последнее время? Был человек как человек, а что стало?

Я с интересом посмотрел на него: а что стало?

— Куда ни пойдешь — везде за тобой трупы, — возмущенно пояснил старый товарищ. — Понимаешь, дорогой, так нельзя… На Кипр поехал — труп в номере оставил…

— На Крит, — поправил я машинально. — Я был на Крите.

— Какая разница? — с досадой махнул рукой Вазген. — Я спрашиваю: какая разница? Кипр, Крит… Труп — он везде труп. Неприятность, понимаешь? Теперь в Хельсинки-шмельсинки — тоже покойник. И не какой-то покойник, заметь, а твой собственный клиент. Прилично ли это, а? Что люди скажут?

Он покрутил головой:

— Нет, ты уж меня извини… Этому Ашоту-злодею я знаешь сколько денег заслал за то, чтобы он тебя оттуда с Кипра этого чистеньким вытащил? Знаешь сколько? Как отдавать будешь?

Он вопросительно посмотрел на него. Это уже был мужской разговор. Как говорится — пацанский. Ответ должен был прозвучать из моих уст достойно. Вазген и вправду сделал для меня много, и теперь я знал, что сказать ему в ответ на его справедливые, в общем, упреки.

— Найдется, — не спеша сказал я. — Думаешь, я зря повсюду ездил? Не-ет, брат. Одно место надыбал. Бабла немерено, как грязи. Можно взять.

Говорил я медленно, рублеными короткими фразами и цедил при этом слова — то есть говорил именно так, как принято между солидными людьми обсуждать серьезные вещи.

Солидные люди не сорят словами, не говорят ученых красивостей и не размахивают руками. Именно такой разговор Вазген должен был понять.

Он меня понял — тихо причмокнул языком и выразительно зыркнул по сторонам.

— Есть тема? — спросил он.

И я, важно кивнув, подтвердил:

— Реально.

На этот раз мы сидели в кафе «Ноев ковчег» вблизи площади Тургенева, куда меня завез мой старый товарищ. Тихий район, тихое место.

— Никаких танцев живота, — сердито сказал он, когда я заметил, насколько это заведение отличается от того, где мы сидели в прошлый раз. — Начинаю новую жизнь. Танцев больше не будет.

— Можно, я догадаюсь, в чем причина? — поинтересовался я, улыбаясь. — У тебя остались дурные воспоминания о танце живота, да? Точнее, о том, что было после танцев?

— Откуда ты знаешь? — вытаращился Вазген. — Ты заранее знал, да? Почему не предупредил?

В таких случаях следует быть аккуратным: мой друг — горячий человек, может, не дожидаясь ответа, сразу заехать в физиономию. Поди потом мирись…

— Я не знал тогда, не знал, — засмеялся я, откинувшись на спинку стула и закрываясь на всякий случай руками. — Потом только случайно узнал, когда уже поздно было тебя предупреждать.

— Десять дней алкоголь пить нельзя, — успокаиваясь, доверительно поведал о своих страданиях Вазген. — Прикинь, понимаешь, да? Десять дней… Антибиотик принимал.

— У Феликса лечился?

— Как обычно, — кивнул он. — Где ж еще? Хороший доктор, да. Смеялся только. Говорил — опытный ты человек, а не предохраняешься. А я не могу, потому что предохраняться — это цинизм. А у меня душа широкая, сердце чистое: я с каждой женщиной как в первый раз. Иначе не могу, любви хочу!

— Любви? — переспросил я и, склонив голову, невольно крякнул про себя. Да, любовь. Это слово все чаще в последнее время вспоминалось мне.

Я страшно боялся за Зою. Боялся потерять ее. Именно поэтому, от страха, вдруг всплыла догадка: а уж не люблю ли я ее?

Эта догадка не доставляла мне никакого удовольствия. Что хорошего в том, чтобы влюбиться? Бояться за человека, страдать, выстраивать с ним отношения…

Но данность сильнее тебя, и если уж влюбился, то ничего не поделаешь. Зоя сидела в моей квартире, и больше всего на свете я боялся, что с ней что-нибудь случится.

Конечно, приходилось думать и о себе. Убийство Константиноса Лигуриса фактически на моих глазах, средь бела дня в центре европейского города, свидетельствовало, что и мне осталось совсем немного. Игра пошла ва-банк, и ставки в ней высоки. Погиб несчастный Властос, за ним — Константинос. Следующим должен был оказаться я, и я понимал, что если этого еще не произошло, то лишь по чистой случайности, по везению.

Неизвестно, откуда и кем будет нанесен следующий удар. Меня мучило сознание того, что я еще не нанес ни одного удара. Да, мне удалось кое-что узнать, выведать, но…

Без помощи мне было не обойтись. За мной и за Зоей явно шла настоящая охота, а я ведь в этой ситуации еще нахально планировал активно действовать.

Сергей Корзунов был мне не помощник. Не потому что я не доверял ему лично — он мой товарищ, но связываться с громоздкой системой правоохранительных органов я не хотел. Недаром я частный детектив. Свой выбор я сделал давно и осознанно.

А от Вазгена я ожидал реальной поддержки и знал, чем ее можно купить.

— Сокровища минойцев находятся в России, — повторил за мной Вазген, как бы привыкая не только к этим странно звучащим словам, но и к самой идее. — А как они здесь оказались?

Этого я не знал и потому только пожал плечами:

— А какая тебе разница? Есть сокровища, их несметное количество, их можно добыть. Чего ж еще?

Кстати, имелась и моральная сторона вопроса, о которой я тоже рассказал Вазгену. Завладев сокровищами Кносского царства, мы тем самым нанесем сокрушительный удар по Тини-ит и жреческой верхушке. Они утратят свое богатство, а значит, и власть. Ту власть, которой они и их предшественники пользовались на протяжении тысячелетий. Они перестанут мучить свой несчастный народ, прекратят приносить человеческие жертвы. Не станет больше невидимых миру трагедий. Разорвется порочный круг преступлений, рухнет древнее Кносское проклятие, тяготеющее над теми, кто имеет к нему отношение и бессилен противостоять вековому злу.

И все это сделаем мы! Я рассказал об этом Вазгену, и он снова понял меня. Мой друг — моральный человек, хотя и бывает временами невоздержан в примитивных желаниях.

— Да, — сказал он, почесывая волосатую грудь через расстегнутый ворот роскошной вельветовой рубашки. — Срубим кучу бабла и еще станем спасителями человечества.

— Не человечества, — поправил я, — а минойцев.

— Ну, это все равно, — заулыбался Вазген. — Есть смысл напрячься. Хотя, — он поднял вдруг палец кверху, как бы желая внести окончательную ясность в вопрос, — какие-то минойцы не могут быть самой древней цивилизацией на земле. Это ты зря сказал. Потому что самая древняя цивилизация — армянская.

Спорить с Вазгеном на эти темы бесполезно, я и не стал. Армянская так армянская, тем более что поданная нам на закуску горячая хашлама, от которой поднимался ароматный пар, неопровержимо это подтверждала…

Народу в кафе было мало, поэтому звонок мобильника привлек ко мне внимание.

— Олег? — раздался в трубке голос, показавшийся мне смутно знакомым. — Это Аня.

Терпеть не могу таких вещей. Почему люди сплошь и рядом бывают так самонадеянны? Почему они так уверены, что стоит им назвать свое имя и я сразу же пойму, кто это такой? Аня, подумаешь… Мало ли у меня за жизнь было знакомых женщин, которых зовут именно так?

— Ну, Аня, — повторила женщина. — Вы что, забыли меня?

В ее голосе послышалась чуть ли не обида, и я внутренне взорвался.

— Знаете, — негромко сказал я, — у меня сейчас важная встреча, и я несколько занят. Вы не могли бы представиться более отчетливо?

Правда, в это мгновение я уже и сам узнал голос звонившей. Ну, конечно же, это Аня — молодая супруга сластолюбивого профессора. Аня Гимпельсон, звучит довольно комично…

— Саул Аронович совсем вас потерял, — проговорила Аня своим тонким голоском. — Вы куда-то пропали, а мы оба очень хотим вас видеть.

На слове «очень» она намеренно сделала многозначительное ударение…

— Боюсь, у меня сейчас мало времени, — протянул я, делая Вазгену знак, что разговор короткий и я скоро закончу. — Видите ли, как развяжусь с делами — непременно…

— Да нет, вы не поняли, — перебила меня Аня. — Конечно, я хотела бы видеть вас потому что вы меня заинтересовали. Такой неприступный мужчина — хихикнула она. — Но Саул Аронович имеет сообщить вам нечто важное. Вы ведь интересовались минойцами, насколько я помню?

— Интересовался, — сдавленно ответил я. Знала бы она, насколько я теперь интересуюсь минойцами!

— Он расшифровал их! — сказала Аня самым обыденным голосом. — Саул Аронович сумел прочитать те бумаги, которые у него были. Там написано что-то очень важное.

От этого известия у меня на голове едва не встали волосы дыбом. Вот это да! Величайшее открытие в истории человечества! И как это только удалось старику профессору? Десятки лет смотрел на эту письменность как баран на новые ворота, а потом вдруг взял да и разгадал тайну? Или это озарение, или?..

— Это благодаря Димису? — невольно спросил я.

— Отчасти, — уклончиво ответила Аня. — Так вы приедете? Обещаю, что на этот раз не стану вам ничего сыпать в бокал. — Она снова глупо захихикала и добавила: — Мы очень вас ждем.

— Я вам перезвоню, — быстро сказал я и отключился. Потом взглянул на открыто ухмылявшегося Вазгена.

— Влюблен, говоришь? — спросил он. — А кто с барышнями кокетничает по телефону?

— Это совсем не то, — пояснил я. — Дело в том, что звонила жена профессора Гимпельсона. Помнишь его?

Вазген кивнул, наморщив лоб. Воспоминания об университете явно не вызывали у него положительных эмоций.

— Она сообщила, что Саул Аронович разгадал тайну минойской письменности и сумел прочитать странные документы, которые у него имеются. Димис Лигурис очень внимательно изучал эти документы. Вполне вероятно, что в них содержится ключ к разгадке сокровищ.

Вазген не спеша поднял свою рюмку и чокнулся со мной. Потом закусил хашламой и прищелкнул языком.

— А почему он сам не позвонил? Ты — его бывший студент, он — профессор. Он что, губернатор, чтобы самому не звонить? Тебе это не кажется странным, а?

Правильно! Мне и самому что-то показалось странным в этом звонке, но ощущение было неясным, а Вазген очень точно все прояснил.

— Конечно, надо поехать, раз зовут, — добавил Вазген, пожирая глазами стройную чернобровую официантку, которая как раз принесла нам заказанные шашлыки. — Только пускай сам профессор и пригласит. Или от старости трубку поднять не может? А еще с молодой женой живет. — Вазген засмеялся вслед удалявшейся официантке: — Э, хороша чертовочка! Но нельзя, здесь порядки строгие…

— Ты опять за свое, павиан? — буркнул я, набирая номер Ани. Она ответила сразу же.

— Так вы приедете? — спросила Аня радостно.

— А Саул Аронович где? — вместо ответа сказал я. — Можно поговорить с ним самим?

— Легко, — со смешком произнесла Аня. — Боитесь, что приедете, а я одна дома? Вот как вы в тот раз напугались… Я вас не съем, не бойтесь. Кстати, можете для надежности Зою с собой привезти.

— Да, — проговорил я сухо. — А как все-таки насчет Саула Ароновича?

Несколько секунд в трубке стояла тишина, после чего послышался голос профессора.

— Приезжай, — сказал он. — Есть важные новости. — Потом, помолчав, добавил: — Зою с собой привези.

— Вы действительно прочитали минойский текст? — спросил я на всякий случай. — Вы разгадали тайну Кносского царства?

Профессор как будто обдумывал мой вопрос, молчал.

— Тайну? — переспросил он медленно. — Да, пожалуй… Во всяком случае, теперь я знаю о минойцах больше, чем все ученые мира. Гораздо больше.

— Больше, чем знал Димис Лигурис?

— Димиса нет в живых, — произнес профессор еще медленнее, чем прежде. — А я жив. Я еще жив… Приезжай.

Говорил он медленно, делая явное усилие в каждом слове. Старость и перенапряжение последнего времени сказались на Сауле Ароновиче…

— Можно приехать сейчас? — спросил я, не в силах побороть вспыхнувшее нетерпение.

— Конечно, можно сейчас, — выплыл в трубке голос Ани. — Сколько вам еще нужно приглашений? Дело не ждет. Вот и Саул Аронович так считает.

— Без Зои не поеду, — вслух решил я, отключившись от связи.

— Правильно, — буркнул Вазген. — Зачем женщину ночью одну дома оставлять? Хочешь, я с тобой тоже поеду? Для безопасности.

Я отрицательно покачал головой. Незачем сейчас беспокоить Вазгена. Он действительно мне будет нужен, но потом, когда дело дойдет до открытой схватки. А в том, что такая схватка непременно последует, я не сомневался.

— Если нужно, — сказал мой друг, — ты мне сразу звони. Вот, видишь трубку? Она всегда теперь будет включена. Только одно у тебя прошу: никому больше ни слова. Понял? Тебе нужна помощь? Ты ее получишь, но только от меня. Знаешь, какие у меня орлы? Палец в рот не клади. Так-то они нормальные ребята, когда обычная работа, но если узнают про сокровища, я за них поручиться не смогу. Никто не сможет. Могут обезуметь.

— А ты не обезумеешь? — спросил я, улыбнувшись. — А я не обезумею?

— Мы с тобой солидные люди, — рассудительно проговорил Вазген. — Знаем, что почем и что за что бывает. А мои сотрудники — молодежь, горячие головы. Их не надо привлекать. Кому нужно будет голову открутить из этих минойцев — мы с тобой и сами открутим. Что мы, с какими-то минойцами не справимся?

— Не скажи, — снова улыбнулся я, считая наш разговор сугубо преждевременным.

«До сокровищ еще далеко», — подумал я.

Ох, как же я ошибался!




Посланники вечности


Зоя сидела рядом и вместе со мной напряженно всматривалась в темноту за ветровым стеклом. Петербургский район Озерки не отличается безупречным вечерним освещением.

— Так странно снова ехать по городу, — сказала Зоя, зябко кутаясь в плащ. — Кажется, что все нереально…

Она провела в моей квартире за семью замками целую неделю. Потрясения, пережитые на Крите, сделали свое дело — девушка пережила настоящий стресс и впала в депрессию.

Обвинять ее в этом было бы совершенно несправедливо: ведь во время самих событий она держалась мужественно и вела себя молодцом. Настоящим молодцом?

Далеко не всякий мужчина мог бы вести себя в тех обстоятельствах как настоящий товарищ. Не всякий сохранял бы такую выдержку, как Зоя.

— С тобой я сделал целых два открытия, — сказал я ей, когда мы возвращались с Крита и колеса самолетных шасси под аплодисменты пассажиров коснулись земли аэропорта Пулково. — Во-первых, я убедился в том, что красивая женщина может быть умной. А во-вторых — что красивая и умная женщина может быть мужественной.

— Фу, какая гадость! — сразу скривилась она в ответ, и ее даже передернуло. — Ты сам послушай, что говоришь: мужественная женщина! Это же гермафродит какой-то…

— Да я же как раз хотел сделать тебе комплимент, — попытался я исправить положение, но Зоя была неумолима.

— Ну да! — отрезала она. — Как же! Я спасла тебе жизнь, потом помогала, как могла, а в благодарность за все это ты обозвал меня гермафродитом. Запомним!

Но почти сразу по возвращении Зоя не выдержала. Она перестала шутить, и энергия как будто разом ушла из нее — накатила вялость, апатия. В таком состоянии ее особенно опасно было оставлять одну.

Прямо из аэропорта я отвез ее к себе домой. Мне казалось, что нависшая над нами обоими угроза в большей степени реальна для нее. Про себя мне все же было как-то непривычно так думать. Хотя после убийства Константиноса Лигуриса почти что у меня на глазах эта уверенность в собственной неуязвимости меня окончательно покинула…

Сейчас я заехал за Зоей, предварительно предупредив ее. Она ждала меня.

— Расшифровал минойскую письменность? — недоверчиво переспросила Зоя, стоило мне пересказать ей разговор с Аней и с самим профессором. — Саул Аронович сделал это?

Она была поражена и недоуменно пожимала плечами.

— Он занимается минойской цивилизацией всю жизнь, — сказала Зоя. — Уже лет сорок, не меньше. И не мог расшифровать линейное письмо. И вот вдруг взял — да и расшифровал! Верится с трудом.

— Но он сам мне сообщил об этом, — подтвердил я, на что Зоя криво усмехнулась. — Может быть, профессор впал в старческий маразм?

Мы ехали через вечерний город в Озерки, а я все время пытался сообразить, что же кажется мне подозрительным в обстоятельствах последнего времени. Что-то не давало мне покоя и казалось странным, но что?

Если ехать от Обводного канала до Озерков днем, в рабочий полдень, то дорога займет час. Если ехать в конце рабочего дня, когда сотни тысяч автомобилей устремляются в сторону северных спальных районов, то два с чем-нибудь. А если делать то же самое после десяти вечера, то домчаться можно и минут за сорок.

Прорвавшись через Петроградскую сторону, можно уже серьезно прибавить газу. А по прямому, как стрела, проспекту Мориса Тореза с мигающими желтыми светофорами я лихо разогнался до ста двадцати. Лишь когда колеса загрохотали по трамвайным путям на Поклонной горе и впереди возник залитый огнями супермаркет «О'Кей», я понял, что мы почти приехали…

Поплутав в плохо освещенном районе частной застройки, мы наконец вырулили к нужному месту.

— Я бывала здесь несколько раз, — сказала Зоя, вглядываясь в дом с освещенными окнами. — Еще до того, как Саул Аронович женился на Ане.

— У вас с ним что-нибудь было? — на всякий случай уточнил я, памятуя, что научные руководители часто крутят романы со своими аспирантками.

Но Зоя отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Что ты! Ни мне, ни ему и в голову такое не приходило. А когда появилась Аня, бедный Саул Аронович совсем потерял голову. Ему уже стало точно не до меня.

Я заглушил двигатель, и мы вышли из машины. В последнее время я принимал беспрецедентные меры предосторожности. Даже теперь я несколько раз останавливался и делал ненужные круги по улицам, чтобы засечь преследование или слежку. Перед тем же как выйти из машины, я внимательно осмотрел все вокруг и захлопнул дверцу, лишь окончательно убедившись, что никакие неожиданности нас не подстерегают.

— Ты взял с собой оружие? — вдруг спросила Зоя, остановившись.

— Оружие? — опешил я. — Но у меня его даже нет. Если ты имеешь в виду газовый баллончик, то я не уличный хулиган и не держу такой бесполезной чепухи.

— Мне страшно, — призналась Зоя. — Знаешь, пока ехали сюда, я не боялась, а теперь вдруг испугалась. Ты уверен, что все в порядке?

Меня тоже терзала тревога, но в последнее время моя машинка в животе подавала сигналы непрерывно, даже во сне, так что я перестал к ней прислушиваться. В нашем теперешнем положении если бояться, то следовало вообще никуда из дому не выходить…

Но и сидеть дома бесполезно. В конце концов, ты все равно выйдешь, и до тебя доберутся. Следовало стремительно нанести удар по всей преступной организации, лишить ее силы. Но как это сделать?

Мы поднялись по ступенькам крыльца, и тут я внезапно понял, что кажется мне подозрительным в событиях последнего времени. Это их внезапность. И одновременность.

Триста лет стоял на Охте храм Всех Скорбящих Радости. И вдруг обнаружившийся под ним плывун потребовал немедленной реконструкции фундамента. Триста лет был там плывун, и всем было пофигу, а тут — на тебе, даже деньги нашлись…

Сорок лет занимался Саул Аронович Гимпельсон минойскими текстами и не мог их расшифровать. А тут вдруг взял, да и расшифровал, причем полностью. А, каково?

Казалось бы, два никак не связанных между собой события, но было в них что-то похожее, нечто их связывающее. Внезапность, абсурдность. Что еще?

Может быть, ложь?

Фундамент храма не требует никакого ремонта в связи с плывуном, как утверждал отец Виталий, поплатившийся за это жизнью. А Саул Аронович не расшифровал минойское письмо. Две лжи — столь разные и в то же время так похожие одна на другую. Но зачем и почему?

— Это вы? — спросила Аня, и дверь тотчас распахнулась.

Молодая женщина стояла перед нами в домашнем наряде — в маечке и джинсах. В отличие от нашего с ней первого знакомства сейчас она не была обнаженной, но обтягивающая одежда все равно подчеркивала великолепную стройную фигуру.

— Привет, — сказала она, обратившись к Зое, и улыбнулась. Две женщины стояли напротив друг друга, и в глаза бросался контраст между ними: одна — маленькая брюнетка, а другая — рослая блондинка.

— Вы, конечно, знакомы, — начал я дежурную фразу и в этот момент осекся, а в голове будто взорвалась петарда. Это было как внезапное озарение…

О Боже! Как я раньше этого не сообразил? Аня по телефону предложила мне приехать вместе с Зоей, а я не придал этому никакого значения. Более того, так и поступил. Но…

Но откуда Аня вообще могла знать, что я близко знаком с Зоей? Как могла она знать, что я могу заехать за Зоей и привезти ее?

Улыбка сползла с моего лица. Одной ногой я уже стоял в прихожей, но другая еще оставалась на крыльце. Бежать, прочь из этого дома! Не заходить сюда!

Дальше все развивалось молниеносно, как, видимо, и было задумано. Ужасная догадка отразилась на моем лице, и Аня тотчас прочитала ее. Одним движением она метнулась ко мне и, схватив за воротник куртки, с силой рванула на себя, затащив в прихожую. Это уже был силовой прием, к которому я попросту оказался не готов. В этом деле все решали доли секунды, и я опоздал…

Зоя рядом со мной коротко вскрикнула и тотчас умолкла. Входная дверь позади захлопнулась, а спереди на нас уставилось дуло пистолета.

В дверях гостиной стоял коренастый человек, целившийся мне в грудь. Где-то я видел его совсем недавно?

— Проходите, — сказал отец Виктор, который на сей раз обошелся без облачения, а был одет в обычный костюм. — В противном случае я застрелю вас прямо здесь, в прихожей. Только сначала поднимите руки.

На ствол пистолета, направленного мне в грудь, был навинчен здоровенный глушитель, так что я поверил, что убийца и впрямь может выстрелить. Мы с Зоей подняли руки, и Аня проворно обыскала нас.

— Что здесь происходит? — вдруг спросила Зоя срывающимся голосом. — Где Саул Аронович?

Ее несчастные глаза блуждали, иногда останавливаясь на мне, и я стал отвратителен самому себе. Идиот! Безмозглый кретин, который затащил в ловушку не только себя, но и доверившуюся мне девушку!

— Саул Аронович? — заулыбалась Аня. — Он ждет вас, как я и обещала. Идите вперед.

В гостиной ничего не изменилось с того дня, когда я был здесь. Все так же горел огонь в камине, словно и не гаснул, и пушистые ковры лежали на полу.

А на стене висел голый человек. Несчастный профессор Гимпельсон был привешен к крюку на веревке, которая стягивала его заведенные кверху руки.

Весь вид его являл собой олицетворенное страдание. Голый старик, вытянутый так, что торчали ребра, обтянутые кожей. Дряблые руки и ноги, отвислый живот — все это мучительно вывернутое, истерзанное болью и унижением.

В предыдущий мой визит профессор тоже был обнажен, но выглядело это совсем иначе. Тогда он был похож на старого сатира, сластолюбивого и изготовившегося к страсти.

Сейчас же это выставленное напоказ голое тело страдало, было поругано, и внутри у меня все перевернулось.

Странное дело! В ту минуту мне самому и моей любимой девушке грозила смертельная опасность, и я отчетливо это понимал. Тем не менее зрелище подвешенного старика поразило меня сильнее всего…

Остановившись как вкопанные, мы с Зоей смотрели на эту картину. Жалкую и устрашающую, горестную и смехотворную.

— Ну что, кисик, — издевательски сказала Аня, подходя к висевшему мужу. — Вот и гости твои пришли. Ты ведь звал гостей? Узнаешь их? Это твои лучшие ученики пришли посмотреть на тебя, проведать.

Можно было лишь изумиться, как разительно изменилась Аня. Сейчас перед нами был совершенно не тот человек, которого мы знали. Развратная девчонка, помыкающая стариком мужем. Глупая балаболка с черными глазками-бусинками, как у плюшевой игрушки. Нечто презренное и отвратительное, но не стоящее нашего просвещенного внимания.

Теперь же с ней произошла чудесная метаморфоза. Пружинистая походка, осмысленное выражение лица и резкий насмешливый голос: как же явственно она, сбросив надоевшую личину, издевалась теперь над нами, попавшими в ее руки!

— Надо быть умнее, — подавленно пробормотала Зоя, и я, метнув на нее взгляд, понял, что мы одновременно подумали об одном и том же. Если бы кто-то из нас, включая самого Саула Ароновича, был понаблюдательнее, случившегося могло бы и не быть. Как же бываем мы слепы и лишены фантазии, когда сталкиваемся с чем-то, кажущимся нам простым и бесспорным…

Как любит каждый человек легкие решения! Саул Аронович женился на молоденькой дурочке! А дурочка ли она? И вообще, та ли она, за кого себя выдает?

— А, кисик? — не дождавшись ответа, повысила голос Аня и в ту же минуту изо всех сил ударила ребром ладони по выпяченным ребрам старика. — Что же ты не отвечаешь? Поговори с гостями.

Охнув от боли, профессор дернулся всем телом и захрипел. Его мутные глаза обвели комнату и лишь спустя несколько мгновений сфокусировались на нас с Зоей.

— Прости, — пробормотал он убито. — Я не хотел… Меня заставили…

Несколько капель слюны вытекли у него изо рта и повисли на бессильно отвисшей нижней губе.

— Это невыносимо…

Бешеная ярость охватила меня. Я был зол прежде всего на себя, на свое безрассудство и непредусмотрительность. И на этих мерзавцев, издевающихся над беззащитным стариком, который доверился этой Ане, считал ее своей женой — эту гадину…

В ту минуту я даже не думал о том, что наконец угодил в устроенную для меня ловушку. Таких ловушек было две на Крите, и из них я сумел вырваться. А сейчас меня подловили прямо здесь, в самом неожиданном месте — в доме старого профессора.

Резко обернувшись, я увидел, что священник все еще держит меня на мушке.

— Что вы делаете? — крикнула Зоя Ане. — Что это значит? Вы что, с ума сошли? Немедленно снимите его!

— Ага, ты хочешь повисеть с ним рядом? — злорадно усмехнулась та, приближаясь к Зое. — Тебе жалко старика? Ничего, скоро тебе станет жалко себя, глупая сука! И своего любовника тоже. Вы хотите умереть вместе, а? Это будет очень романтично.

Она издевательски посмотрела на нас обоих.

В этот миг меня ударили по затылку чем-то тяжелым. Видимо, это отец Виктор нанес мне удар рукояткой пистолета.

От неожиданности я потерял равновесие и упал на ковер. В голове загудело.

Сквозь гул в ушах я услышал, как Аня говорит что-то своему напарнику. Это был тот самый язык, слышанный мной в пещере на Крите, где я однажды чуть было не расстался с жизнью. Похоже, под звуки этого языка мне все-таки предстоит умереть здесь, в родном городе…

В следующую секунду послышался глухой удар и болезненный крик Зои, после чего она, сваленная ударом, оказалась на ковре рядом со мной.

«Эта скотина ударила женщину, — пронеслось у меня в голове. — Впрочем, что удивляться: видимо, они с самого начала не относились к нам как к людям».

В моем кармане зазвонил мобильник. Он верещал до тех пор, пока Аня, нагнувшись, не вытащила его из моего кармана. Швырнув на пол, она наступила на телефон ногой и раздавила его.

Словно угадав мои мысли, отец Виктор приблизился и, аккуратно прицелившись, ударил меня носком ботинка в лицо. Несильно, чтобы я не потерял сознание. Угодил в рот и лишь разбил мне губы. Сейчас он был совсем не похож на сонного и заторможенного человека, которым предстал передо мной в храме несколькими днями раньше. Куда делись его равнодушие, тусклые глаза и размеренный ленивый голос?

Сейчас передо мной был человек активный, оживленный и торжествующий. Человек-победитель.

— Вы — не люди, — сказал он мне, наклонившись. — Вы — жалкие глупые твари. Ты думал перехитрить нас? Этого не будет никогда! Не может новый человек тягаться с нами, вы для этого не приспособлены.

Вести беседу лежа на полу и глядя снизу вверх на человека с пистолетом, который стоит перед тобой, — довольно бессмысленное занятие и выглядит комично, но в ту минуту я все равно оставался сыщиком, то есть человеком, главным и любимым делом которого является добывание информации…

— Мы? — переспросил я, с трудом шевеля разбитыми губами. — Мы — новые люди? А кто же вы?

Склонившееся ко мне лицо исказилось странной гримасой — торжества, боли, величия…

— Мы — посланники вечности, — произнес отец Виктор, сверкая глазами. — Мы — люди Великого Червя, его слуги.

— А когда вас хиротонисали в священника, — спросил я, — и пели «Аксиос», вы рассказали епископу о том, что вы — человек Великого Червя? Или воздержались?

— Ах, это… — Губы отца Виктора изогнулись в презрительной улыбке. — Какое значение имеют ваши дурацкие новые религии? Разве можем мы относиться к ним серьезно? Мы — посланники вечности!

— Никогда и никому не проникнуть в нашу тайну, — произнесла жестким голосом Аня, стоя позади нас. — Слышите, вы? Никто и никогда не проникнет в нашу загадку до тех пор, пока мы сами по собственной воле не явим себя миру. И тогда вы все станете тем, для чего только и предназначены, — нашими рабами.

— Вашими рабами? — откликнулся я, не в силах переварить весь этот бред и пережить в сердце своем то положение, в котором мы с Зоей внезапно оказались.

Минойцы все-таки дотянулись до нас. Этот бред, морок, кажущийся нереальным, сейчас реален, как никогда!

Мы лежали на ковре — безоружные и беспомощные. Рядом с нами висел голый хрипящий старик, которому мы не могли помочь. А над нами стояли оборотни — торжествующие, достигшие своей цели. Оборотни, лишь прикидывающиеся людьми, нашими согражданами, а на самом деле с младенчества воспитанные в духе презрения к нам, в чужести, враждебности всему нашему миру. И скоро мы с Зоей и несчастный профессор станем очередными жертвами в длинной цепочке минойских жертв, тянущейся сквозь века.

Отец Виктор снова сказал что-то на незнакомом гортанном языке, состоявшем, казалось, из одних согласных, и цокающем, подобно пению птиц.

— Да, хватит разговаривать, — ответила Аня.

Она круто развернулась и подошла к Саулу Ароновичу.

— А ты, старый похотливый дурак, — обратилась она к нему, — ты и вправду думал, что я стала твоей женой, потому что ты мне интересен? Самонадеянный урод! Ты был нужен, потому что казался опасным, понял? У тебя в руках были бумаги, в которых написано о том, где находится наше сокровище. Ты сам не мог их прочитать, но вокруг тебя вился предатель нашего народа — Димис. Что ж, теперь опасность миновала и в тебе больше нет надобности, старик.

Аня повернулась к нам и, весело сверкнув черными глазами, спросила:

— Кого нам убить сначала? Вас двоих или этого жалкого человечка?

Не дожидаясь ответа, она сделала шаг и взяла с каминной полки нож. Длинный нож, слегка изогнутый, каким, вероятно, был убит в хельсинкском туалете Константинос Лигурис.

— Ты не верил в существование минойцев? — сказала Аня, вскинув голову к Саулу Ароновичу и становясь к нему вплотную. — Ты говорил, что мы не могли выжить и сохранить себя все эти тысячи лет. Наивный человек, ты еще называл себя ученым! Народ Великого Червя не может исчезнуть. Не то что вы, новые народы. Раньше вас мы пришли и позже вас уйдем.

С этими словами Аня взметнула нож, и я, невольно наблюдавший за этим, закрыл глаза.

В комнате наступила тишина, в которой слышалось лишь тяжелое дыхание измученного профессора. Насколько я мог судить, в последние минуты жизни Саул Аронович уже слабо воспринимал происходящее, и это было его счастьем. Думаю, что он уже не слышал последних слов, сказанных ему женой-оборотнем, и даже не видел сверкающий нож, нацеленный в него ее тонкой рукой.

— Нет, — прошептала рядом со мной Зоя. — Не может быть… Этого не может быть, я не верю…

— Смотрите! — повелительно крикнул стоявший над нами отец Виктор. — Не закрывайте глаза. Следующими будете вы оба. Вам страшно?

Послышался всхлип, он становился все громче. Как будто Саул Аронович вдруг заплакал в голос…

Всхлип нарастал, а затем перешел в свист — совсем тонкий, пронзительный. Это человек пытался вдохнуть, а воздух выходил наружу из перерезанного горла.

Я открыл глаза. Кровь заливала волосатую грудь профессора. Ноги, висевшие в воздухе, бессильно подергивались, а тщедушное тело словно сводило судорогой. Хотя это и была самая настоящая судорога умирающего организма.

В этот миг Зоя в истерике попыталась вскочить на ноги. Она рванулась кверху и почти сумела встать, но священник, подскочив, свалил ее обратно на пол.

— Лежать! — крикнул он, размахивая пистолетом перед нашими лицами. — Кто из вас будет следующим? Ты? — Он указал стволом на замершую Зою. — Или ты? — Ствол ткнулся мне в лицо. — Кто бы ни был первым, второй будет наблюдать за этим. А потом придет и его черед.

— Вы хотели похитить наши сокровища, — сказала Аня, с явным наслаждением глядя, как содрогается в последних конвульсиях тело того, кто доверчиво называл ее своей женой. — И Димис тоже хотел… Никогда этого не будет. Где теперь Димис? Где Властос? Где Виталий?

«Ага, — отметил я машинально. — Вот и признание в том, что убитый настоятель храма отец Виталий тоже был их противником».

Впрочем, какая теперь разница? Ситуация сложилась так, что я уйду из жизни, не успев завершить расследование. Заказчик, кстати, тоже мертв, так что я никого не подведу…

Вообще-то у меня нет комплекса жертвы. В любых ситуациях я никогда не поддавался соблазну смириться, сложить лапки и покориться неминуемой участи. Нет, с таким комплексом нельзя заниматься расследованиями. Но в те минуты, которые мы с Зоей провели, лежа на полу под дулом пистолета, я впервые в жизни испытал упадок сил и смятение.

Что делать? Как спастись? И что я за идиот: взялся спасти мир от Кносского проклятия, а сам угодил в гибельную ловушку! Мало меня учили…

Профессор к этому времени уже затих. Кровь струилась по его телу и капала на пол, на дорогой ковер, но никого это уже не волновало. Аня с самого начала не считала себя ни женой старика, ни хозяйкой этого дома. К утру здесь никого не останется — лишь три мертвых тела, — и милиция будет ломать голову над очередным «глухарем». Надо полагать, Сергей Корзунов, узнав о моей гибели, хотя бы крякнет с досады, а не ограничится замечанием: «Говорил же я ему, предупреждал…»

Аню было не узнать: ее глаза горели, а в теле билась неукротимая энергия. Как далека она была от той глупенькой развратной самочки, которой прикидывалась раньше. Сейчас перед нами была женщина-воительница, с глазами, мутными от возбуждения при виде крови.

«Как любят эти люди кровь! — подумал я. — Наверное, это от привычки к жертвоприношениям. Или она не воительница, а жрица этого древнего, как мир, культа? Культа Великого Червя, который минойцы пронесли через века в качестве своего проклятия?»

И в этот миг все изменилось. В дверь позвонили.

Наши убийцы обменялись взглядами, после чего прозвучало несколько реплик на их языке.

Звонок раздался снова — требовательный, долгий.

Одновременно со второго этажа раздался звон выбитого стекла.

Видно было, что для Ани и ее спутника-псевдосвященника все это было неожиданностью. За окнами — глухая черная ночь, окраина Петербурга. Они захватили в ловушку своих врагов, и сейчас эти враги станут жертвами. Карты раскрыты. И вдруг — звонок в дверь, и камень в стекло…

— Молчать! — прошипел отец Виктор, наклоняясь над нами. — Все равно вам конец. Я застрелю вас в любом случае.

Аня бросилась в прихожую, но тут произошло неожиданное: на площадке деревянной лестницы, ведущей со второго этажа, возникла фигура. Это был негр — во всяком случае, в первое мгновение мы именно так это восприняли. Человек был абсолютно черным: лицо, волосы, одежда…

В руке у негра был пистолет, который он наставил на отца Виктора, заметавшегося по комнате. Священник кинулся в сторону от нас с Зоей и выстрелил в черную фигуру. Из-за глушителя мы услышали лишь громкий щелчок.

Пришелец уклонился от пули и в два прыжка оказался внизу. Только сейчас стало понятно, что этот человек — никакой не африканец, а белый, измазанный какой-то краской.

И он не стрелял, хоть пистолет и прыгал в его руке. Глушителя у него не было, и я понял — человек не хочет поднимать шума…

Пришла пора действовать. Времени для размышлений больше не оставалось. Ясно было, что этот человек, кем бы он ни был и откуда бы ни явился, пришел для того, чтобы спасти нас с Зоей.

Краем глаза я увидел, как в комнату вернулась Аня с перекошенным лицом и стала рыться в бумагах на журнальном столике. Пока мужчины с пистолетами были заняты друг другом, она нашла то, что искала — еще один длинный нож, точно такой же, как тот, который до сих пор лежал на полу под мертвым телом старого профессора.

Схватив нож, Аня начала незаметно продвигаться в угол гостиной, чтобы оттуда нанести удар нашему неожиданному спасителю.

Вставать на ноги я не решался: минойцу ничего не стоило выстрелить. Не следовало привлекать его внимание. Я увидел, что Зоя вдруг откатилась от меня — она в мгновение ока очутилась под телом Саула Ароновича. Не успел я сделать страшное лицо, как оттуда, брошенный рукой Зои, нож полетел в Аню…

Я зажмурился. Это не такое легкое дело — метать ножи, требует долгой тренировки. Было ясно, что Зоя промахнется, чем привлечет к себе внимание, и это может стать гибельным.

Но нет: нож попал в цель. Раскрыв через мгновение глаза, я увидел, что лезвие проткнуло правую руку Ани и торчит оттуда. Поразительно! Бывает же такая удача!

В комнате нас было пятеро, не считая трупа профессора. Трое против двоих, и это преимущество нужно было немедленно использовать. Кто бы ни был наш незнакомый спаситель, он явился как нельзя вовремя.

Пока Аня, упав в кресло, пыталась вытащить из руки нож, я принял мгновенное решение. Отец Виктор, перестав принимать меня в расчет, замер возле журнального столика. Он стоял там, готовый в любой миг прыгнуть в сторону. Незнакомец в это время, чуть пригнувшись, зигзагами надвигался на него. В его фигуре и движениях мне вдруг почудилось что-то знакомое, но у меня не было времени над этим думать.

Приподнявшись на локтях, я напружинил тело и одним стремительным броском оказался по другую сторону журнального столика. Схватил и опрокинул стол прямо на минойца…

В следующую секунду мы с незнакомцем кинулись на поверженного противника, который барахтался на полу, пытаясь сбросить с себя столик. Снова послышался щелчок — это миноец выстрелил из своего пистолета, но пуля снова ушла в потолок.

Не долго думая я впился зубами в руку с пистолетом — она оказалась как раз перед моим носом. Вспомнил, как это делают собаки, и, погрузив зубы в человеческую плоть, рванул из стороны в сторону. А почему бы и нет? В ту минуту главным было победить, отвести от себя и от других смерть — важнее ничего не было, и годились любые, самые дикие приемы.

Миноец взвыл, и его пальцы разжались — пистолет с тупым стуком упал на пол. В это время черный незнакомец ударил поверженного врага рукояткой пистолета в лицо.

Сзади послышался грохот: мы все забыли о том, что Зоя осталась наедине с пришедшей в себя Аней…

Две женщины, сцепившись, катались по полу, как кошки. Зоя была намного крупнее и могла подавить противницу массой своего тела, но минойка оказалась не только беспощадной, но и ловкой. Каждый раз она ускользала из захвата, как змея, и с новой яростью набрасывалась на мою подругу.

Это продолжалось недолго — схватка вскоре достигла апогея. Оказавшись с соперницей лицом к лицу, Зоя вскинула руку с выставленными веером пальцами и резко нанесла удар.

Это был настоящий финал. С пронзительным криком схватившись за лицо, Аня упала сначала на колени, а потом всем телом рухнула на пол, извиваясь от боли. Ковер под ее лицом окрасился кровью, которая текла сквозь пальцы…

— Сука! — негромко сказала Зоя, поднимаясь с четверенек и оправляя платье. — Это тебе от меня лично. За Саула Ароновича. За все остальное с тобой разберутся отдельно.

Этот прием знаком каждому профессионалу, но его редко используют. Считается как-то неловко. А уж от Зои — молодой красивой женщины — я и вовсе не ожидал такого. Она выдавила Ане глаз сильным и резким ударом пальца. Через несколько секунд Зоя наклонилась и, с усилием оторвав руку Ани от лица, продемонстрировала нам результат — если и без удовольствия, то уж с явным удовлетворением.

Лицо минойки с вытекшим глазом и багровой дырой в пустой глазнице выглядело страшно.

Не знаю, что заставляет одну женщину испытывать удовлетворение, изуродовав другую. Но сейчас я понимал Зою и ее поступок. Лицо Ани теперь стало именно тем, чем и должно было быть на самом деле: оно отражало сущность этого человека. Это было лицо зла.

— А ты, оказывается, людоед, — произнес сидевший рядом со мной на корточках незнакомец, которого я на мгновение выпустил из поля зрения. — Чуть руку парню не отгрыз. Смотри, как кровь течет…

Только теперь я узнал голос и облик нашего нежданного спасителя.

— Вазген, что с тобой? — ошеломленно спросил я, заикаясь от изумления. — Почему ты такой черный? Я думал, негр… Как ты здесь оказался?

— Очень много вопросов, — усмехнулся мой друг. — А черный я потому, что пришлось спускаться с крыши по трубе. Тут две трубы: из одной шел дым, и я туда не полез, ты уж извини. А труба от второй печки холодная, вот я в нее и сиганул. Только сажи очень уж много — давно не чистили.

Он оглянулся на труп Саула Ароновича и присвистнул.

— Вот это да, — заметил Вазген. — Конечно, я человек не впечатлительный, но тут уж сильно постарались. Не дай Бог во сне такое увидеть. Это они сделали?

Я кивнул.

— Минойцы? — переспросил Вазген с сомнением в голосе, указывая на пленников, которые чуть было не стали нашими убийцами.

— Посланники вечности, — повторил я фразу, горделиво сказанную мне Виктором.

При этих словах лежавший навзничь отец Виктор со стоном зашевелился, захотел приподняться.

Заметив это движение, Вазген, почти не оборачиваясь, снова ударил пистолетом в лицо минойца, окончательно раскровянив его.

— Посланники вечности, говоришь? — бросил он. — Разберемся.




Всех Скорбящих Радость


— Как ты узнал о том, что мы здесь? — спросил я, как только мы все отдышались.

— Дедукция, — усмехнулся Вазген и постучал себя костяшками пальцев по голове. — Ты уехал, а я сидел-сидел и все думал. Знаешь, я иногда умею думать. Когда надо, конечно.

— Знаю, — согласился я. — И все-таки как?

— Я думал о сокровищах, — снова улыбнулся мой старый друг. — Сам посуди, о чем еще думать такому старому пню, как я? Только о сокровищах, которые можно отложить на старость.

Говоря это, Вазген кокетливо покосился в сторону Зои, явно ожидая, что она скажет что-нибудь в ответ. Но Зоя молчала. Она неотрывно смотрела на Аню. Та сидела на ковре и держалась за окровавленное лицо. Потом Зоя встала и, ни слова не говоря, связала пленнице руки за спиной шнурком, оторванным от шторы.

— Думая о сокровищах, — продолжал Вазген, — я решил, что они спрятаны в храме. В той самой церкви, где погиб священник. Куда ходил Димис. И эти сокровища нужно немедленно забрать оттуда.

Вазген умолк на пару секунд, а затем чуть стыдливо закончил:

— А кроме того, я подумал о том, что странно выглядит такое приглашение на ночь глядя… Если профессор вдруг взял да и расшифровал эту самую письменность, то зачем звать тебя немедленно, да еще ночью? Незачем, совсем незачем. Старый человек, занятой, умный, не стал бы так суетиться. Он бы открыл бутылочку вина, сел рядом с женой у камина и попивал бы себе вино, а не требовал, чтобы какой-то там детектив скорее к нему приехал. Правда ведь? Тебе самому это в голову не пришло?

Да, Вазген оказался прав. В угаре поисков я и вправду не заметил ничего подозрительного. Замотался, утратил чутье.

— А тебе это в голову пришло? — спросил я. — Сразу пришло?

— Сразу, — потупился Вазген и лукаво ухмыльнулся.

— Что ж мне ничего не сказал? — задал я вопрос, ответ на который уже знал заранее.

Старый друг пожал плечами, давая понять, что я и сам могу догадаться.

— На живца решил ловить?

Ну да, он именно так и поступил. В качестве приманки оказались мы с Зоей. Мы, которые чуть было не погибли!

— Но ведь не погибли же, — оправдываясь, заметил Вазген, и в его я голосе не ощутил раскаяния. — Зато вот какой результат. Три с половиной тысячи лет никто в мире не видел живых минойцев, а у нас теперь сразу двое. Какойулов, а? Одна, правда, безглазая, но тут уж ничего не поделаешь — горячая у тебя подруга.

Вазген с восхищением взглянул на Зою, и она вдруг улыбнулась ему в ответ.

— Пора ехать, — неожиданно сказала она. — Больше тут нечего делать. Саулу Ароновичу мы уже ничем не поможем. А время не ждет. Давайте, мальчики, собирайтесь.

Картина событий предстала перед нами почти полностью. Ужасные происшествия, включая мученическую смерть профессора Гимпельсона, стали тем катарсисом, который привел к истине.

Разрозненные, как в калейдоскопе, факты вмиг сложились в цельное изображение.

Мы увидели истинное лицо минойских жрецов и сами в который уже раз едва не стали очередными жертвами Кносского проклятия. Но теперь все встало на свои места.

Впоследствии мы узнали многие подробности и наши познания расширились, но уже в ту ночь нам в целом была ясна подоплека событий.




С тех пор как верховная жрица Тини-ит вместе с группой преданных людей спаслась из пылающего Кносского дворца, смыслом жизни для них стало спасение сокровищ.

Когда под мечами воинственных ахейцев погиб почти весь минойский народ, эти люди сумели сохранить себя. Для этого был избран единственно возможный план — столь же мудрый, сколь и коварный.

Они спаслись путем мимикрирования. Они отказались от борьбы и просто прикинулись своими завоевателями. Сначала они выдавали себя за ахейцев, потом за дорийцев, пришедших на остров спустя несколько столетий.

Эти потомки минойского народа, спаянные в единый тайный орден, на протяжении тысячелетий выдавали себя за кого угодно. Им было все равно, кем прикидываться: греками, римлянами, турками. Это было безразлично: внутри своего сообщества, внутри себя каждый твердо знал, кто он такой и зачем живет, чему служит. Он — миноец, а живет для того, чтобы сохранить для будущего свою нацию. А служит он Великому Червю, которому приносятся кровавые человеческие жертвы…

На протяжении тысячелетий, пролетевших над землей, произошло многое. Образовались греческие государства, которые мы именуем Древней Грецией. Затем среди лесов и гор Италии вознесся Рим, захвативший полмира. Распалась спустя века и Римская империя, и на смену ей явились другие народы — готы, германцы, а за ними арабы, турки, славяне…

Страшные катаклизмы сотрясали мир. Менялись государства, формации, новые религии приходили на смену старым. Но для минойцев, хранящих свою тайну, все это было бурей на поверхности воды, в то время как сами они ощущали себя лежащими на глубоком дне мировой истории. Волны с грохотом прокатывались по поверхности моря, а внизу продолжалась своя, непохожая ни на что, чуждая всему жизнь минойского племени, спаянного древним жреческим заклятием.

Из века в век в дальних пещерах на Крите каменные алтари обагрялись кровью человеческих жертв во славу Великого Червя — могущественного и беспощадного к отступникам.

У Кносского проклятия не имелось границ. Куда бы ни проникала цивилизация, вместе с обычными народами, накинув их личину, следовали и минойцы. Назвавшись греками и приняв их обличье, минойцы переселились на берега Черного моря, в греческие колонии на краю великих степей.

До восемнадцатого века нашей эры они оставались греками или турками. Различия между христианством и мусульманством не имели для них значения: они выполняли лишь обряды, оставаясь минойцами — служителями Великого Червя. Для безопасности своего племени они могли внешне стать кем угодно. Сейчас, когда истина открылась, можно только догадываться о том, сколько тайных минойцев было среди христианских епископов и мусульманских муфтиев…

В середине восемнадцатого столетия на берега Черного моря пришла большая война. Войны здесь случались и прежде, но грядущие сражения обещали стать поистине сокрушительными. Набиравшая мощь Россия под скипетром Анны Иоанновны изготовилась к прыжку на юг. Армии графа Бурхарда Миниха, грохоча обозами и артиллерией, подымая клубы пыли в степи, двигались, чтобы навсегда отобрать у Оттоманской империи эти благословенные места. Кстати сказать, Миних тогда мало преуспел, но это ничего не значило: устремления России в южном направлении не прекратились и были завершены уже князем Потемкиным при императрице Екатерине.

Сокровища Кносского царства хранились тогда здесь, у Черного моря, неподалеку от города, который русские называли Таганрог. Они были перевезены сюда еще в первом веке нашей эры, при римлянах, но теперь, в тридцатых годах восемнадцатого столетия, верховная жрица Тини-ит приняла решение переместить четыре сундука с богатствами в более безопасное место.

А какое место может считаться наиболее безопасным? Конечно же, столица молодого растущего государства. Минойские сокровища нужно было доставить именно в Петербург.

В городе на берегу Невы, на окраине, среди финских селений, строился храм. Местные жители назвали его во имя иконы Богородицы — Всех Скорбящих Радости. Под фундамент этого храма и были замурованы сундуки, которые были доставлены кружным путем из Таганрога.

— Это здание, которое новые народы называют храмом, простоит много веков, — сказала Тини-ит. — Эта новая страна — Россия и ее столица просуществуют очень долго. Значит, наши сокровища, сокровища Великого Червя, все это время будут находиться в безопасности. А нам и тем, кто последует за нами, нужно будет лишь следить, чтобы храм и его фундамент оставались на месте.

Как выглядела тогдашняя Тини-ит? Была она красавицей или, наоборот, уродиной? Как прожила свою жизнь? Что выпало на ее долю?

Этих сведений минойское предание не сохранило. Оно вообще не хранило никаких сведений о личностях. За три с половиной тысячи лет существования в подполье сменили одна другую сотни верховных жриц, тысячи жрецов. Среди них были удивительные люди, обладавшие мудростью или мужеством, безрассудной смелостью или зоркой проницательностью. Но все они бесследно ушли в небытие, потому что тайная культура минойцев никогда не рассматривала человека как личность. Человек — это только функция, необходимая веха в служении Червю.

Безликая череда из сотен верховных жриц, пронизавшая тысячелетия…

Что мы знаем о каждой из них? Только одно: о каждой то же, что и обо всех других. Тини-ит была дочерью предыдущей верховной жрицы и матерью следующей. Она приносила жертвы Великому Червю и принимала решения, касающиеся чужих жизней. А когда пришел срок, она впустила змею в свое тело, и через час ужаса та выползла из разинутого в предсмертной муке рта. Вот и все.

— Те, кто будет жить рядом с сокровищами, — сказала Тини-ит, — и присматривать за храмом, должны постепенно стать как местные жители. Они зовут себя русскими? Еще один новый народ… Так вот: хранители сокровищ должны стать русскими.

Из поколения в поколение минойцы, наблюдавшие в Петербурге за храмом Всех Скорбящих Радости, прикидывались русскими. Им было совершенно безразлично, под кого мимикрировать: под греков, русских, персов или шведов…

Причин беспокоиться за сокровища не было до тех пор, пока не взбунтовался Димис Лигурис. Сын Тини-ит, он не имел никаких особых прав в связи с саном матери, и потому детство и юность его не отличались от жизни остальных людей. Пожалуй, лишь одним: он был сводным братом будущей Тини-ит — верховной жрицы.

И еще: Димис имел отца, жившего в Лондоне, который хотя и мало общался с сыном, все же успел кое-что передать ему. Бедный Константинос Лигурис даже не подозревал, кем на самом деле была его бывшая жена. Он вообще ничего не знал о минойцах. Поэтому его общение с повзрослевшим сыном оказалось так затруднено. Отцу казалось, что сын стал замкнутым, угрюмым и скрытным, а у Димиса попросту не было иного выхода — он был носителем неведомой отцу страшной тайны. С отцом — обыкновенным человеком, лондонским греком, его разделяла незримая пропасть: Кносское проклятие.

Принадлежность к тайному племени-ордену тяготила Димиса, как тяготила многих. Как и эти многие, он боялся сбросить с себя бремя, восстать против гнетущих внутренних законов и ритуалов своего народа. Однако в отличие от своих соплеменников Димис перенял от отца мысли и взгляды свободного человека…

Все это могло бы остаться невостребованным, если бы новая верховная жрица — сводная сестра Димиса не решила в качестве очередной жертвы принести Великому Червю юную красавицу Евдокию, невесту брата.

Зачем она это сделала? Почему? Ведь не вправду же Великий Червь продиктовал жрице имя своей избранницы?

У меня есть на этот счет романтическая догадка. Может быть, юная Тини-ит возжелала своего сводного брата, а Димис отверг ее? И разгневанная Тини-ит решила отомстить: «Ты не захотел меня? Ты отверг меня? Так вот же, получай! Я прикажу умертвить на алтаре твою невесту!»

Эта версия кажется мне, как профессиональному детективу, привлекательной. А что: сводные сестры и братья иной раз дают волю фантазиям — криминальная практика это подтверждает. Вполне в духе древнегреческих трагедий…

Правда, Зоя с ходу забраковала мою догадку, сказав, что в жизни так не бывает и что не может женщина быть столь коварной.

Что ж, очень хорошо, что Зоя так думает. Слава Богу, она действительно не Тини-ит — верховная жрица культа Червя…

Надо полагать, Димис боролся изо всех сил. Может быть, он даже умолял сестрицу отменить свое решение. Тини-ит настояла на своем, и, как выяснилось, напрасно. Не следует доводить человека до крайности.

Узнав о гибели своей Евдокии, Димис взбунтовался. Он всерьез поклялся разрушить все, что так бережно сохранялось веками.

— Больше не будет верховной жрицы, — сказал он. — Не будет жреческого служения вообще. И никаких жертв тоже больше не будет. А для начала я отниму у этой шайки сокровища Кносского дворца.

Димис считал, что народу минойцев пора прекратить свою тайную жизнь. Пора выйти на поверхность и сбросить с себя Кносское проклятие. Пусть каждый человек сам распоряжается своей судьбой, а не будет заложником и возможной жертвой группы жрецов, обезумевших от своего кровавого культа.

— Эта кровь тянется сквозь тысячелетия, — говорил Димис. — Пора прекратить это наваждение. Уже двадцать первый век новой эры! Сколько можно лелеять мечту о новом возвышении Кносса и платить за нее человеческими жизнями?!

Без сомнения, подобным взглядам он невольно научился у своего отца — свободного человека…

Бунтарей, подобных Димису, или просто авантюристов было немало и в прежние века. Их уничтожали, и это лишь усиливало страх перед всесилием жрецов.

Но на этот раз Тини-ит явно недооценила способности своего сводного брата. Димис оказался не только талантливым историком, но и решительным, деятельным человеком.

О том, где зарыты сокровища Кносса, всегда знали только верховная жрица и еще очень узкий круг людей.

И вдруг Димису попалась статья, опубликованная в одном английском научном журнале о странных рукописях на непонятном языке. Статья сухо называлась: «К проблеме атрибутирования и расшифровки рукописи линейного письма».

Димис взглянул на заголовок статьи с именем автора — это был профессор Саул Гимпельсон из Санкт-Петербургского университета.

Так Димис Лигурис оказался в заснеженной северной столице России. Едва взяв в руки найденные профессором бумаги, он понял: перед ним — текст на минойском языке. Десятки ученых до Димиса уже держали перед глазами эти бумаги, но лишь он один был способен прочитать, что там написано.

Храм Всех Скорбящих Радости, что на Охте, — вот где хранится сокровище Кносского дворца.

На протяжении всей своей тайной истории минойцы избегали писать друг другу письма на своем языке. Вполне возможно, что оказавшееся в руках Саула Ароновича письмо оказалось единственным за всю тысячелетнюю историю, когда секретность была нарушена.

В этом письме один миноец сообщал другому, что сундуки с сокровищами, привезенные морем из Таганрога, благополучно зарыты под фундаментом храма на Охте. Он писал также, что соблюдены все меры предосторожности и люди, занимавшиеся этим, убиты все до одного.

Димис не стал рассказывать профессору о содержании письма. Он лишь поинтересовался, каким образом столь удивительный и ценный документ сохранился до наших дней и как он попал к Гимпельсону.

Ответ был уклончивый, но впоследствии Зоя, как бывшая аспирантка профессора, поведала мне свою версию происхождения документа. В центре Васильевского острова находится старинное Смоленское кладбище. Здесь издавна хоронили людей: чуть ли не с момента основания города.

Среди жителей города кладбище знаменито тем, что на нем расположена знаменитая часовня Блаженной Ксении Петербургской, вокруг которой вечно стоит угрюмая толпа богомольцев.

Гораздо менее известно, что в восемнадцатом и девятнадцатом веках на Смоленском кладбище проводились массовые захоронения при холерных эпидемиях. Кстати, именно это в свое время спасло кладбище от сноса. Уже в семидесятые годы двадцатого столетия ретивая советская власть решила снести Смоленское кладбище, сровнять могилы с землей, а на месте его построить парк культуры и отдыха трудящихся. Заодно были бы снесены часовня Ксении и Смоленская кладбищенская церковь, что особенно возбуждало советских руководителей, для которых, как известно, ничего не было слаще, чем порушить какую-нибудь святыню.

Но не получилось. С проектом парка культуры на кладбище вышел форменный облом. Экспертиза взяла пробы кладбищенской земли и пришла в ужас — холерная палочка встречалась здесь повсюду. При малейших земляных работах в коммунистическом Ленинграде неминуемо вспыхнула бы эпидемия холеры. А вот за такие вещи никого бы по головке не погладили…

Идея сноса кладбища провалилась, но с давних времен по ночам тут орудуют «черные археологи». Им известны места старинных холерных захоронений, и они, в погоне за поживой, не боятся заразы.

Дело в том, что во время эпидемий трупы свозили сюда и закапывали глубоко, вместе с одеждой и вещами в карманах. Часы, бумажники, украшения — все это оставалось на покойниках. Строгости в этом отношении были большие, и полиция следила как следует: прикосновение к холерным трупам грозило заражением…

Время от времени на антикварном рынке города появляются предметы, извлеченные из братских холерных могил Смоленского кладбища. Конечно, милиция борется с этим, но когда и кому удавалось победить жажду наживы?

Однажды к Саулу Ароновичу прямо на кафедру в университете пришел некий человек, молодой и приятный во всех отношениях. Он предложил купить металлический тубус — трубку, внутри которой находились несколько листов бумаги. Едва развернув их, профессор по качеству бумаги сразу понял, что перед ним неплохо сохранившийся загадочный документ восемнадцатого века.

Цена была невелика. «Черные археологи» интересуются часами, брошками, браслетами, монетами, а что делать с бумагами — они попросту не знали.

Догадывался ли профессор Гимпельсон о происхождении железного тубуса с бумагами? Наверное, да. Хорошо ли пользоваться услугами «черных археологов» и вообще сомнительных лиц?

Нет, нехорошо. Честные люди так не поступают. Они всю жизнь остаются честнейшими людьми и умирают в безвестности. А Саул Аронович считал себя настоящим ученым — искателем истины, а потому в поисках этой истины не гнушался ничем.

Вот только прочесть купленные бумаги профессор так и не сумел.

Димис с приехавшим вместе с ним Властосом явились прямо в Храм Всех Скорбящих Радости и познакомились с настоятелем — отцом Виталием. Они не говорили по-русски, а священник не понимал ни по-гречески, ни по-английски.

Димис не ошибся. Он обратился к отцу Виталию на минойском языке. Русский священник долго молчал, уставя глаза в землю, а потом тяжело вздохнул и ответил. Они стояли во дворе храма, и никто не слышал их разговора.

— Вы — посланники вечности? — спросил отец Виталий. Так принято было называть тех, кто явился с приказанием от Тини-ит. Тайный миноец мог прожить всю свою жизнь как обычный человек и никогда не столкнуться с такими посланниками. Если ты не нужен Тини-ит, то имеешь шанс дожить до старости и умереть, так и не столкнувшись с лежащим на тебе проклятием…

— Нет, — ответил Димис, которому было уже нечего терять и нечего скрывать. — Мы не посланники. Мы — свободные люди. И приехали сюда для того, чтобы освободить всех своих соплеменников от власти Тини-ит.

— Вы хотите завладеть сокровищами? — спросил священник, который сразу все понял. — Да вы с ума сошли! Вас уничтожат, как многих до вас. И меня вместе с вами, если я немедленно не сообщу о вашем визите.

— Уничтожат? — вступил в разговор Властос. — Моя сестра не собиралась вредить Тини-ит. Она вообще не думала об этом. И что же? Теперь она мертва.

— Ее принесли в жертву Червю, — пояснил Димис. — Евдокия была моей невестой. Ты никогда не думал о том, что твою жену или дочь могут тоже принести в жертву? А как насчет тебя самого?

Отец Виталий беспомощно пожал плечами.

— Я тоже об этом не думал, — продолжил Димис. — До тех пор, пока это не произошло.

Его расчет был верен. Каждый человек — всего лишь человек. Будь он минойцем, французом или цыганом…

— Тебя до сих пор не трогали, — пояснил Димис. — Тебя даже сделали настоятелем этой церкви и хранителем сокровищ царства. Но скажи: тебе нравится такая жизнь? Нравится сидеть и ждать, что каждый день к тебе могут явиться посланники вечности и передать любое приказание неведомой Тини-ит, которую ты даже никогда не видел? И ты под страхом мучительной смерти обязан его выполнить. Так жил твой отец и твой дед тоже, я знаю. Но почему бы тебе не решить свою судьбу иначе?

— Если мы родились минойцами, — вставил Властос, успевший после гибели сестры многое передумать о жизни, — то разве это означает, что мы навеки прокляты? Что мы навеки обречены быть игрушками в руках какой-то Тини-ит?

Было решено тайно делать подкоп под фундамент храма. Почти каждый вечер, когда церковь пустела, отец Виталий впускал Димиса с Властос в подвал, где они брались за лопаты. Извлеченную землю каждую неделю вывозили под видом мусора.

Так продолжалось несколько месяцев, и заговорщики уже дошли в раскопках до самих сундуков. Они стучали палкой в глинистую жижу, а оттуда доносился звук деревянных крышек, обитых железными обручами…

Димис не догадывался только об одном — его давно выследили. Очаровательная глупенькая Аня не случайно оказалась рядом с профессором Гимпельсоном.

Тини-ит приняла решение переместить сокровища в другое место. Триста лет лежали эти сундуки в Петербурге под фундаментом храма. Теперь тайна раскрыта, и верховная жрица подыскала другое место для сокровищ — на другом континенте. Оставалось лишь извлечь сундуки и перевезти их. Для этого была организована архитектурная комиссия, которая обнаружила плывун и угрозу разрушения храма, а уж иностранная строительная фирма, взявшаяся выполнить работы по низким ценам, нашлась сама собой, как по волшебству…

После этого события стали развиваться стремительно. В конце августа был убит Димис Лигурис, через неделю в автокатастрофе погиб отец Виталий. Один Властос, казалось, сумел избежать смерти, но она нашла его уже на Крите спустя три недели.

Осуществлению плана по перемещению сокровищ несколько мешал частный детектив Олег Стрижаков, назойливо болтавшийся под ногами, но с ним было решено покончить с помощью Ани…

Вообще в последние дни Тини-ит приказала не церемониться и действовать почти открыто: уничтожить всех причастных к этому делу и завершить операцию. Вместе с сокровищами минойцы уходили из Петербурга.




Двойная ловушка


В час ночи мы выехали из Озерков. На этом настояла Зоя. — Что-то они слишком спокойны, — сказала она нам, кивнув на затихших минойцев — отца Виктора и злобно молчавшую Аню. — Как бы нам не опоздать к раздаче слонов. Поехали в храм.

— Сейчас? — ошеломленно и хором спросили мы с Ваз-геном. — К чему такая спешка?

— А вам что, нравится сидеть тут в компании убитого и дожидаться, пока приедет милиция? — язвительно поинтересовалась Зоя. — Или, может быть, вы устали и хотите отдохнуть?

Она была настроена решительно. Можно сказать, что я даже удивился: никогда прежде Зоя не вела себя так уверенно. Что это на нее нашло?

— Мне кажется, они не станут терять время, — пояснила Зоя. — Слишком уж затянулась вся их операция, так что изымать свои сокровища минойцы начнут как можно скорее. Поехали, кому говорю!

Она чуть ли не прикрикнула на нас с Вазгеном. Глаза ее горели, лицо пылало.

— А с ними как будем? — спросил я, кивком головы указав на неподвижно лежавшего священника и скорчившуюся на ковре Аню. — Не оставлять же их тут.

— Прикончить обоих, и дело с концом, — сверкнул глазами Вазген. — Собаке собачья смерть. Смотрите, что они с дедушкой сделали!

Он взглянул на все еще подвешенное голое тело профессора Гимпельсона и добавил:

— Зачем таким жить?

Он говорил искренне, но явно несерьезно. Все же Вазген не преступник!

— Очкастого заберем с собой, — твердо заявила Зоя. — Он типа священник, так что может показать, что там и как в этом храме. А девку оставим здесь, пускай отдохнет.

— А не сбежит? — с сомнением спросил Вазген.

— Куда она побежит, безглазая? — презрительно бросила Зоя. — Теперь долго не побегает. А потом, я ее свяжу как следует. Когда вернемся, разберемся с ней.

Я смотрел на Зою, не узнавая ее. Неужели с этой девушкой я знаком уже довольно давно? Теперь она совершенно не походила на себя прежнюю, к которой я привык: передо мной была совершенно другая женщина — сильная, уверенная в себе, решительная. Даже интонации ее голоса, взгляд изменились. С чего бы вдруг такая метаморфоза?

Мы поехали в джипе Вазгена. Он сел за руль, Зоя, ничего не спрашивая, — с ним на переднее сиденье, а я поместился сзади, рядом со связанным отцом Виктором. Странно называть это чудовище отцом, но ведь он и вправду был самым настоящим рукоположенным священником, над которым когда-то пели «Аксиос»…

От Озерков до Охты путь не близкий, однако он весь проходит по спальным районам. В глухую ночную пору там освещена лишь проезжая часть, со всех сторон окруженная домами с темными окнами. Мы мчались быстро, потому что транспорта почти не было — часы показывали половину второго ночи.

Кровь на лице Виктора запеклась, чудом уцелевшие очки криво сидели на распухшем носу. Он с трудом втягивал воздух и молчал.

— Отца Виталия ты сам убил? — спросил я его, привалившись боком на заднем сиденье.

— Жаль, до тебя не успел добраться, — коротко выдохнул он после паузы. — Но это ничего. До тебя доберутся другие. Ты жди.

— Да брось ты с ним разговаривать, — бросил Вазген не оборачиваясь. — Он, не он, какая тебе разница теперь? Следствие разберется!

Вазген захохотал, явно довольный собой. Еще бы, он ощущал себя сейчас главным человеком, и недаром — ведь спас нас из смертельной ловушки…

А я с сомнением в сердце думал о том, как странно все поворачивается. Можно было бы и вправду торжествовать победу, но что-то в этой победе казалось мне неполноценным. Зоя…

Сначала она метнула нож так ловко, что пробила руку минойки, а затем в самой настоящей драке вышибла той глаз пальцем. Воля ваша, сотрудницы Эрмитажа так не поступают. Все ли я знаю о Зое?

О Вазгене, например, я знаю все. Мы друзья с ранней юности. Но все ли я знаю и о нем?

«Это шизофрения, — сказал я себе. — Так сходят с ума. Нельзя подозревать всех и каждого».

«Почему же нельзя? — в ту же минуту возразил механизм в районе моего желудка. — Последние события тебя еще ничему не научили? Та розовощекая девица в Хельсинки тоже не производила впечатления злобной минойки, убившей ни в чем не повинного старого грека. И тем не менее… А как насчет почтенного пастыря, сидящего рядом с тобой?»

В некоторых случаях, когда не можешь повлиять на развитие событий, лучше расслабиться. Сейчас, сидя в мчавшейся по ночному городу машине, я не мог ничего предпринять. Не потому что боялся, а просто не знал, в каком направлении действовать. Кто враг и кто друг? И куда мы едем? Зачем мы едем? И самое главное: сидящие в одной машине со мной люди, кто они?

— Вот она, — произнес Вазген, притормаживая и кивком головы указывая на темнеющую громаду церкви. — Мрачно смотрится, правда?

— А что это там такое? — вдруг встрепенулся я, увидев, как с задней стороны храма чернеет еще что-то. Приглядевшись, я увидел, что это гусеничный подъемный кран, оставленный во дворе на ночь.

Зачем он здесь? Теперь уже не могло быть сомнений: «строительная фирма» действовала быстро. Если сундуки с сокровищами действительно покоятся под фундаментом храма, да еще в плывуне, то достать их на поверхность можно лишь при помощи подъемного крана. Пробить отверстие в крыше, в полу, а затем остается лишь подцепить крюком сначала один сундук, потом другой…

И, судя по всему, сделано это будет уже завтра или послезавтра. Действительно, время не ждет, и минойцам нет смысла миндальничать. Как только сундуки перейдут в их руки, все они исчезнут из Петербурга — даже «строительная фирма» испарится без следа. Останется лишь дыра в крыше храма да развороченный фундамент.

— Приготовились, — заметила Зоя. — Не сегодня-завтра начнут действовать. Но мы их опередили. Пошли.

Она первая вышла из машины на пустынную улицу. Кругом не было ни души. Середина ночи, окраина Петербурга.

— Покажи, где спуск в подвал, — велел Вазген Виктору, как только мы вошли внутрь церкви. Свет решили не зажигать, чтобы не привлекать внимания посторонних. Я крепко держал Виктора за руку, а Вазген шел впереди, светя взятым из машины фонариком.

Вот и спуск в подвал. Снизу сразу пахнуло сыростью, плесенью, землей. Земля здесь была повсюду — огромные слежавшиеся кучи заполонили весь подвал, оставив лишь узкий проход вперед. Видимо, это была та земля из раскопа, которую не успели вовремя вывезти.

Можно было только удивляться тому, как несколько человек, работая вручную, сумели выполнить столь грандиозный труд. Хотя кто бы отказался от такой работы, если бы знал, что впереди — четыре сундука с тоннами древнейших золотых украшений? Со всеми богатствами тогдашнего мира?

— Осторожнее, — приговаривал Вазген, протискиваясь все дальше в глубину темного подвала. — Не упадите.

Он шел первым, за ним — мы с Виктором, а сзади — Зоя, хранившая молчание.

— Вот оно! — сдавленным голосом произнес Вазген, остановившись на краю большой ямы и светя фонариком вниз. Оттуда посверкивала черная вода плывуна и ничего не было видно.

Священник-миноец молчал, и тогда Зоя вышла вперед. Взяв в руки стоявший там шест примерно двухметровой длины, она принялась тыкать в яму, и почти тотчас раздался глухой стук.

Зоя несколько раз опустила шест в воду и каждый раз стучала — это палка ударялась о крышки сундуков. Почти триста лет сокровища пролежали здесь, а сейчас их предстояло извлечь на свет.

— А как мы будем их доставать? — спросил Вазген, прерывая тишину, нарушавшуюся до того лишь всплесками воды да сопением Виктора. — Там глубоко, и они тяжелые.

— Действительно, — ответил я. — Тут без крана не обойтись.

— А нам и не нужно будет их доставать, — вдруг сказала Зоя, откладывая в сторону шест. — Для этого есть специально обученные люди.

Луч фонарика, который держал Вазген, дернулся в одну сторону, в другую, потом, описав дикую дугу, уткнулся прямо в лицо Зое. Она зажмурилась и прикрылась рукой, но не двинулась с места.

— Что это значит? — резко спросил Вазген, и от волнения у него прорезался сильный акцент. — Что ты говоришь?

Я оцепенел, не в силах даже пошевелиться. Мои смутные сомнения и догадки, возникшие совсем недавно, неожиданно превратились в самую настоящую, жуткую правду!

Зоя! Неужели? Так вот кто все это время был рядом со мной!

Это она — женщина, которую я полюбил…

В то страшное мгновение я испытал полную опустошенность. Все время я был рядом с Зоей. Боялся за нее, старался оберегать. Полюбил ее. И был при этом слеп и глух: не видел, что рядом со мной — чужой, враг, играющий свою подлую игру и лишь ждущий момента, когда со мной можно будет покончить.

И это я — детектив, который должен быть проницательным и хитроумным! В тот момент я с пугающей отчетливостью осознал свой не только профессиональный, но прежде всего личный крах.

В руке Вазгена снова возник пистолет. Видимо, этому пистолету все-таки придется сегодня стрелять…

— Встань рядом с ним, — глухо произнес мой друг, стволом пистолета указывая Зое приблизиться к Виктору. — Поняла? Стой там и не двигайся, иначе стреляю.

Он с сомнением посмотрел в мою сторону, но, видимо, моя персона не вызывала у него подозрений. Какого черта — он же сам пригласил меня заняться этим делом! Видимо, осознав это и заодно вспомнив нашу студенческую молодость, Вазген отвел от меня взгляд.

— Олег, у тебя есть оружие? — гортанно спросил он. — Или не будем тянуть и шлепнем их прямо здесь и сейчас, а?

Я не смог ответить из-за комка в горле. В темноте Вазген не видел моего лица, но, видимо, и без того понял мое состояние.

— Ладно, — сказал он. — Я все сделаю сам. Здесь подвал, никто не услышит…

— Побереги патроны, — вдруг произнесла Зоя. — Они еще могут пригодиться.

Совершенно неожиданно сверху раздался грохот, и темноту прорезали лучи от мощных фонарей. В подвал черными пятнами сваливались три человека.

— Брось пистолет! — послышался повелительный голос.

— Не брошу, — отозвался Вазген, наводя ствол на незнакомцев. Мы с ним были в отчаянном положении: сзади оставались Виктор и Зоя, а спереди надвигались три незнакомца. Нас всего двое, а пистолет только один…

Двое незнакомцев были довольно крупными мужчинами, а про третьего даже в темноте было ясно, что это женщина.

— Олег, — сказал женский голос, и я сразу узнал его, — ты здесь? Да, как я вижу, тебе не понравилось в моей постели. Ты предпочитаешь подвалы родного города.

Женщина тихонько засмеялась, а у меня от ужаса волосы встали дыбом. Она говорила по-английски, но и без этого, по одному лишь звенящему, как у райской птички, тембру, я догадался, что передо мной Агафья.

Она вышла на свет и остановилась. На Агафье была короткая куртка черного цвета и джинсы, а волосы она убрала под вязаную шапочку — приготовилась к лазанию по подвалам…

— А вот и наша кривоножка появилась, — вдруг негромко процедила Зоя. Она смотрела на Агафью прищурившись, с откровенной ненавистью. — Даже не понимаю, как ты мог лечь в постель с такой. Или не заметил, какие у нее кривые ноги?

Я вновь был ошеломлен настолько, что сначала даже не понял, о чем говорит Зоя.

— В платье незаметно было, — машинально ответил я, не в силах оторвать взгляд от торжествующей Агафьи.

Тьфу ты, черт! Что еще за чушь? При чем тут ее кривые ноги, в такой-то момент…

Агафья не поняла, о чем мы говорим, и продолжила.

— Ну, — протянула она. — Теперь вы все здесь в сборе, а ловушка захлопнулась окончательно. Вы думали добраться до сундуков, да? — Она цокнула языком. — Многие хотели и до вас…

— О чем она говорит? — едва ли не взвыл Вазген. В его руке от волнения плясал пистолет. Он не знал, на кого его направить, хотя было ясно, что дело проиграно в любом случае. — Олег, кто эти люди?

— Ты решила сама приехать в Петербург? — обратился я к Агафье, так и не ответив другу. — Что ж, дело важное, я понимаю. Добро пожаловать в северную столицу России. Когда-то ты приветствовала меня на Крите, а теперь мой черед…

Как я ни крепился, как ни старался изображать иронию, мой голос ощутимо дрожал. Это был горький юмор. Когда понимаешь, что в любую секунду можешь превратиться в покойника, язык сам собой прилипает к гортани.

— Спасибо за приветствие, — сказала Агафья, и ее глаза блеснули в темноте. — Только между нами есть разница. Я завтра уеду отсюда, а ты со своими друзьями навсегда останешься тут. Тут! — Она слегка притопнула ногой. — Должно же что-то лежать в этой яме после того, как мы вытащим сундуки.

Агафья засмеялась, и я узнал ее голос еще раз. Это был голос жрицы в волчьей маске, которая выкрикивала ритуальные заклинания Великому Червю в пещере, когда меня собирались принести в жертву на каменном алтаре.

Агафья — верховная жрица! Та самая зловещая и беспощадная Тини-ит!

Но я не успел ничего сказать, потому что вновь послышался голос Зои.

— Это ты — Тини-ит? — громко спросила она. — Верховная жрица минойского культа?

Агафья перевела взгляд на Зою и секунду многозначительно молчала.

— Сейчас вы все трое окажетесь вот там, — она кивнула на черную воду в глубокой яме, — и перед этим можете узнать истину.

Она обвела нас взглядом и отчетливо произнесла:

— Да, Тини-ит — это я. Я — сто девяносто восьмая верховная жрица Великого Червя, считая от основания Кносского царства.

Она сказала это медленно и торжественно, осознавая значительность момента. Не так часто любая из этих ста девяносто восьми жриц могла сообщить об этом чужакам…

— Да что тут происходит? — взмолился Вазген. — Кто они? Что тут происходит? Олег, скажи хоть ты!

Стоявшие за Агафьей двое мужчин подняли пистолеты, в свете фонарей сверкнул металл стволов. Вазген был прав: тут глубокое подземелье, так что выстрелов никто не услышит. Место для расправы выбрано идеально.

Интересно, когда нас убьют, то перед тем, как бросить в яму, на наших телах вырежут ножами минойский топорик?

— Ну, кажется, теперь все, — вдруг пробормотала себе под нос Зоя. — Она призналась, и больше пока ничего не нужно. Можно заканчивать.

В темноте я не увидел, какую именно манипуляцию произвела Зоя со своими часиками на левом запястье, но щелчок услышал отчетливо. В следующую секунду наверху, на ночной улице пронзительно взвыли сирены…

Мы находились глубоко в подвале, поэтому вой нескольких сирен доносился сюда едва слышно, но можно было не сомневаться: там, наверху, эти звуки способны поднять из могилы мертвого.

Оцепенели все, кто находился в подвале. Застыли мы с Вазгеном, ошеломленно стояли Агафья и двое ее спутников. Понурый Виктор не шевелился и раньше. Одна лишь Зоя спокойно хмыкнула и неожиданно усмехнулась, глядя мне прямо в глаза.

Через несколько секунд дверь подвала распахнулась и внутрь хлынули лучи света.

Включился динамик, послышалось характерное шипение, а затем голос:

— Здание окружено, сопротивление бесполезно. Выходить по одному с поднятыми руками!

Сирены на улице продолжали надсадно орать, но голос из динамика теперь перекрывал все. Он грохотал под низкими сводами подвала, как голос Судного дня.

— Вас просят любезно выйти отсюда и сдаться законным властям, — перевела Зоя специально для Агафьи. — Говорят, что иначе пристрелят вас как собаку. А верховной жрице Кносского царства не пристала такая смерть. Не правда ли, милочка?




Несмотря на ночь, вокруг храма Всех Скорбящих Радости было светло, как в летний полдень. Фары грузовиков со спецназом, два мощных прожектора, заранее установленные на столбах… Мигалки нескольких милицейских машин придавали цветовой гамме особый колорит.

Агафью с ее спутниками положили лицами в землю рядом с папертью церкви, а над ними с опущенными автоматами встали несколько бойцов.

— Этого тоже возьмите, — сказала негромко Зоя, указав на отца Виктора. — Положите рядом. Он, правда, уже почти готов…

— А этих? — подозрительно спросил невысокий широкоплечий усач в длинном щегольском плаще, посмотрев на нас с Вазгеном. — С этими как быть, Зоя Григорьевна?

— С этими? — Она оглядела нас и усмехнулась. — Пока никак. Впрочем, посмотрим на их поведение.

У Вазгена еще хватило сил длинно выругаться по-армянски, а затем он сел прямо на землю и, обхватив голову руками, стал раскачиваться взад-вперед. Что он бормотал при этом, я не понимал, но могу ручаться — это не были слова любви…

Вокруг суетились люди, но я уже не был способен воспринимать происходящее. Как пьяного, меня под руку повели в сторону, к огромному «шестисотому» с распахнутыми дверцами. Судя по всему, это был штаб операции. Несколько раз я споткнулся, и поддерживавший меня офицер в штатском недовольно буркнул:

— Вы что, слепой?

— Конечно, слепой, — согласился я. — Дайте мне сигарету, я свои потерял.

— Да вот же они, — укоризненно сказал офицер. — Из кармана у вас торчат…

Одну сигарету я сломал, вторую выронил на землю. Затянувшись третьей, я протянул пачку оказавшемуся рядом Вазгену. Тот отрицательно качнул головой и мрачно посмотрел на стоящую рядом Зою.

— Знаешь, Олег, — сказал он, — я теперь все думаю: лучше бы она оказалась минойкой.

— Почему? — спросила Зоя, улыбнувшись. Она-то как раз была в хорошем настроении…

— Ну, убили бы нас, — ответил Вазген, отворачиваясь. — И дело с концом. Атак — стыд, позор. Бабу-агента проглядел!

— Не бабу, а женщину, Вазген Саркисович, — весело поправила Зоя. — И вы совсем не виноваты, не убивайтесь. Вы все сделали хорошо, очень помогли. Правда, Василий Федорович? — обратилась она к мужчине средних лет, судя по выражению лица и дорогому плащу, самому главному.

— О чем вы, Зоя Григорьевна? — спросил он, с неприязнью оглядев нас с Вазгеном.

— Я сказала, что господа частные сыщики очень нам помогли, — пояснила Зоя. — Без Олега и Вазгена все бы не прошло так гладко. Они молодцы. Вы согласны?

Василий Федорович крякнул, но протянул руку: сначала Вазгену, потом мне.

— Генерал Козырев, — сказал он. — Федеральная служба безопасности. Благодарю вас за содействие в проведении спецоперации.

Его стальные глаза остановились на мне, и он спросил:

— Это вы господин Стрижаков? Зоя Григорьевна с самого начала была уверена в том, что вы справитесь с расследованием. Что ж, она оказалась права. Еще раз спасибо.

— С самого начала? — тупо переспросил я. — С какого начала?

— Ab ovo, — усмехнулся генерал. — Зоя Григорьевна с самого начала курировала Димиса Лигуриса. Как только он оказался в Петербурге и заинтересовался рукописями профессора. Нам удалось «подвести» ее к нему, и поэтому Зоя Григорьевна осуществляла наблюдение. Но когда Лигуриса убили, мы поняли, что ситуация выходит из-под контроля. Тут появились вы, и мы вместе решили, что будет неплохо, если вы и займетесь расследованием.

— Почему я?

— Потому что именно вас нанял отец убитого. А вы вышли на нашего агента Зою Некрасову, и она доложила, что вы вполне годитесь для того, чтобы работать под нашим контролем. Она оказалась права.

Генерал улыбнулся в первый и последний раз. Видно было, что ему не терпится закончить разговор и пойти посмотреть на задержанных, на сундуки с золотом. Короче, у него имелись гораздо более интересные дела, чем беседовать с частным детективом — может быть, и неплохим парнем, но уже сыгравшим свою роль и теперь не нужным.

— Знаете, — неожиданно вмешалась Зоя. — Это ведь Олег распутал всю историю с минойцами. Это ему пришло в голову докопаться до Кносского проклятия. Разве не так, товарищ генерал?

Кому нравится признавать чужие заслуги? Только неамбициозным людям, а генералы иными просто не бывают…

— Это так, — неохотно кивнул он. — Конечно, вы правы. Господин Стрижаков весьма грамотно во всем разобрался. Вообще, — он снова пристально взглянул на меня, — вообще мы с большим интересом наблюдали за вашими «ужимками и прыжками». Из некоторых ситуаций вы сумели выбраться с настоящим блеском. Правда, чуть было не погубили однажды нашего спецагента. — Он взглянул на Зою. — Но в целом, я бы сказал… Допрос этого Властоса провели остроумно.

Генерал уже явно торопился.

— Завтра жду вас обоих, — сказал он на прощание, пожимая руки нам с Вазгеном. — Дадите разные пояснения и прочее… Может быть, представим вас к медалям. Трудно включать гражданских лиц в список для награждения, но, думаю, я сумею устроить — сделаем исключение.

Уже отойдя на несколько шагов, генерал остановился и подозвал своего водителя.

— Люди устали, — сказал он, указав на нас. — Займись ими, давай. Что там у тебя приготовлено… Понял?

В тридцати метрах от нас суетились люди, горели фонари, а водитель — молодой парень с нежно-розовыми щеками спортсмена и маленькими внимательными глазками в мгновение ока вытащил из багажника раскладной столик и все остальное.

— Кофе горячий, — сказал он, разливая напиток из термоса в пластиковые чашки, — коньяк французский. Лимон нарезанный. Шоколад молочный.

Он отошел от столика и опять уселся за руль. Мы втроем остались перед накрытым угощением. Сверкание мигалок перемежалось вспышками фотоаппаратов.

С минуту мы молчали. Зоя смотрела на меня, а я отводил взгляд. Первым заговорил Вазген.

— Знаешь, Олег, — сказал он, подтолкнув меня локтем в бок, — может быть, я ошибаюсь, но у меня сложилось впечатление, что золота мы с тобой не получим.

— Боюсь, что нет, — согласился я. — Тут что-то говорили про медали. Вот их нам, может быть, дадут.

— Медаль, — задумчиво сказал Вазген, заводя глаза кверху и вздыхая. — Давно я не слышал этого слова… Медаль…

— Хватит молчать, Олег, — вдруг произнесла Зоя, и в ее голосе я вдруг различил какие-то незнакомые нотки. — Ты что, так и будешь дуться? Ну, выпей коньяка, успокойся!

Она всунула мне в руку стаканчик, а потом то же самое проделала с Вазгеном.

— Давайте выпьем, — чуть ли не умоляюще предложила она. — Расследование отлично проведено, блестяще закончено. Операция состоялась. Ну, не дуйтесь же вы оба!

В голосе ее звучала тревога. Я бы даже сказал — отчаяние…

— М-да, — вяло произнес я, глядя в сторону, на сверкающие фонари возле храма. — Вот так живешь и ничего не знаешь. Работаешь, рискуешь жизнью. Веришь каким-то людям, заботишься о них, думаешь… А потом оказывается, что все это была неправда и тебя просто использовали. Ты работал под колпаком.

— А ты как думал? — с горячностью возразила Зоя, которой было что ответить. — Ты что, всерьез полагал, будто один или два человека могут противостоять целой организации? Минойцы с их Кносским проклятием — это же целая секта с древними традициями. Жестокая, беспощадная, организованная. Неужели ты думал, что способен бороться с ней в одиночку и победить? Это же безумие!

Она резко поднесла стаканчик ко рту и залпом выпила коньяк.

— Так бывает только в американском кино — добавила Зоя. — Несколько частных лиц — смелых, отважных — побеждают могущественную преступную сеть. Но это кино, а не жизнь. Ты сделал очень много, ужасно много! Уж мне ли не знать об этом? Ну, что ты молчишь?

Стоять так возле столика без дела не было сил, и мы все-таки выпили. Потом налили еще по стаканчику и выпили еще: французского коньяка в генеральской бутылке заметно поубавилось.

— Ничего, — заметил Вазген, — тебя дважды чуть не убили, меня сегодня чуть не убили… Уж коньяк-то мы заслужили. Работа сделана неплохо. Как он там сказал, слушай, а? Очень, говорит, нам помогли. Работали, говорит, под нашим контролем неплохо. А?

Вазген причмокнул губами и сокрушенно покачал головой:

— И золота не дали, слушай, а? Наливай еще коньяк!

— А что будет с Кносским проклятием? — спросил я у Зои, когда мы выпили по третьей. — Ты должна знать.

— А Кносского проклятия больше нет, — улыбнулась она. — Оно перестало существовать полчаса назад. Тридцать пять веков — и все! Кончено. Интерпол уже поставлен в известность, а дальше — дело техники. Верховная жрица — у нас в руках, а схватить остальных по всему миру не составит труда. Это не говоря о том, что сокровища царства теперь тоже у нас. И все благодаря тебе!

— Ладно, — сказал я, стараясь не смотреть в сторону Зои. — Все хорошо, что хорошо кончается. Остался жив — и слава Богу. Поеду я. Счастливо оставаться. Ты меня довезешь? — спросил я Вазгена. — Моя машина в Озерках осталась.

Но Зоя неожиданно встала между мной и старым другом.

— Не надо, — вдруг сказала она хрипло, явно волнуясь. — Вазген Саркисович, вы поезжайте сами, хорошо? Время позднее, вы устали. Отдохните. А мы с Олегом на другой машине поедем. Тут есть служебная.

От напряжения последних недель, от бессонной ночи и переживаний последних часов и коньяка меня развезло — глаза слипались, а тело стало мягким, ленивым, из него будто вышла вся энергия. В таком состоянии хорошо сразу лечь — заснешь мгновенно.

Оказавшись на заднем сиденье машины и словно проваливаясь в обволакивающую отупелость, я только услышал, как севшая рядом Зоя называет водителю мой адрес.

— Не надо, — еле ворочая языком, запротестовал я. — Ты дама, да еще спецагент. Сначала завезем тебя, а потом уж меня. Не надо мне подачек!

— На Обводный, — повторила Зоя водителю, будто не слышала моих слов. А потом, прижавшись ко мне всем телом, вдруг прошептала в самое ухо: — Мы поедем к тебе. И если ты захочешь, то я останусь.

— Ты — спецагент, — упрямо пробормотал я, чувствуя, что засыпаю. — Сегодня останешься, а завтра у тебя другая операция…

— Сегодня, — проворковала Зоя, касаясь губами моего уха, — завтра, послезавтра. Сколько захочешь, потому что я хочу быть с тобой. Только с тобой и у тебя. Кстати, я уже привела в порядок всю квартиру и даже вымыла полы. Ты их, кажется сто лет не мыл, правда?

Мы вырулили на трассу, и яркие огни уличных фонарей стали расплываться у меня перед глазами.

Зоя поцеловала меня в шею и шепотом добавила:

— А если у тебя завтра нет важных дел, то мы можем поехать выбирать занавески для кухни. А то нехорошо, когда окна голые.