Многоликое волшебство
Дмитрий Лебедев








Тысячелетие Зло правило миром. Светлые маги объединенными усилиями смогли преодолеть бесконечность Тьмы.

Но прошли годы, и вновь над людьми нависла опасность.

Волшебный мир фэнтези: благородные рыцари и гордые принцессы, всемогущие маги и огнедышащие драконы, дикие кочевники и неприступные замки — все это ждет вас на страницах этой необычной книги. Такого вы не прочтете больше никогда.






Дмитрий Лебедев

Многоликое волшебство





Глава 1


Несмотря на ранние холода, охота прошла удачно. Руффус с братом, а также целая толпа обремененных своими заботами и уставших от семей рыцарей возвращались в Эргос в более чем пристойном настроении. Единственное, чего хотела вся эта шумная компания, — поскорее оказаться в тепле замка и выпить вина в ожидании дичи.

— Не проехаться ли нам побыстрее, Руффус? — спросил Серроус, догоняя брата. — А то откуда взяться терпению? У меня давно уже нет сил откладывать свидание с Аделлой.

— У тебя гораздо больше поводов торопиться, чем у меня — твоего младшего брата. Несомненно, мне еще нескоро предстоят все эти предсвадебные переживания, хотя понять их я, наверное, могу и сейчас. — С этими словами Руффус пришпорил своего коня, и они начали отдаляться от основной группы. Мгновением позже, словно тени, за ними увязались две фигуры телохранителей. Стараясь быть как можно ненавязчивей, они ни на секунду не оставляли принцев без своего внимания.

— Ты знаешь, — заметил Серроус, — мне кажется, что жениться девятнадцатилетним — далеко не лучшее, что можно придумать в этой жизни. По-моему, я еще не успел достаточно вкусить прелестей холостяцкой жизни, чтобы так решительно с ними расстаться.

— У многих девиц в замке и окрестностях может быть свое на сей счет мнение.

— По крайней мере, надоесть мне это — еще не успело.

— В таком случае, — усмехнулся Руффус, — попробуй смотреть на это, как на своего рода довесок к наследуемой короне.

— Даже странно, как много дополнительных условий составляют сомнительное удовольствие унаследовать древнюю корону и целый замок в придачу, — заметил Серроус, равнодушно рассматривая изображение герба на своем перстне.

— Не стоило бы тебе так часто вспоминать, особенно в присутствии отца, какой осколок империи остался в наших руках. Хорошо еще, что нашим предкам вообще хоть что-то удалось сохранить, а уж возвратить утраченное — наше дело, и, лучше бы, нам думать об этом.

— Не знаю, — сказал Серроус, продолжая изучение перстня, — как только наш отец может, нося этот герб, спокойно спать. Ведь это смешно, — все те земли, символы которых изображены на нем, и думать-то о нас забыли. Кто мы? Короли большой деревни…

— Ты сам знаешь, что за последние триста лет мы трижды пытались вернуть себе Хаббад. — Этот вечный разговор о былом величии начинал утомлять Руффуса. — Удивительно лишь, как династия Строггов еще не уничтожила нас окончательно.

Молодая роща на въезде в деревню уже заканчивалась, и в просветах виднелись рубленные избы. Заметив несвойственное селянам оживление, телохранители подобрались поближе к принцам. Навстречу им выехал всадник, и, забыв об этикете, закричал чуть приблизившись: «Вы встретили гонца, принц Серроус?»

Довольно тяжело, подумалось Руффусу, принимать, как должное, тот факт, что его почти не замечали в присутствии старшего брата. В такие минуты он начинал понимать, как возникают бесконечные заговоры в правящих фамилиях, и сам не мог разобрать, почему в нем нет никакой неприязни к Серроусу. То ли из-за искренней любви к брату, то ли из-за сомнительной чести стать обладателем чисто условной короны.

— Нет, сэр Освальд, — с достоинством ответил наследный принц. — Что произошло, раз за нами выслали гонца?

Судя по тому, как Освальд замедлил ход коня и начал озираться по сторонам, в поисках поддержки, было ясно, что он не хотел бы оказаться первым поделившимся новостями.

— Ваше высочество… — что-то не давало ему продолжить. Он опустил голову и словно углубился в поиски чего-то на земле. — Ваше высочество… Ваш отец…

— Что с отцом? — практически одновременно выпалили принцы.

— Он… — слова никак не покидали его рта. Напряжение в течении секунды уплотнилось почти до осязаемости. Дальнейшее молчание стало невозможным. — Он погиб…

— Что?.. — Руффус не смог бы сказать, кто это произнес, и понял, что произнести что-либо еще уже не в силах. Ощущение надрыва и пустоты сменилось тревожным ожиданием. Вопрос был задан, но ответа на него слышать не хотелось. Да и какой в нем смысл, если одно лишь слово «погиб» вмещало в себе не только всю информацию, но и окончательный приговор. Напротив, Освальду произнесение худшего, казалось, развязало язык.

— Часов шесть назад к замку подъехал хаббадский офицер в сопровождении тридцати рыцарей, сотни пехотинцев и семи-восьми десятков лучников. Он попросил разрешения разместить большой хаббадский гарнизон в десяти верстах от Эргоса, объясняя это якобы готовящимся вторжением мондарков. Его величество Гендер, естественно, с гневом отверг это предложение и, так как хаббадский офицер настаивал на продолжении переговоров, приказал стоявшим на стенах арбалетчикам открыть огонь. В ответ на это хаббадские лучники, прикрывая отступление своих, открыли огонь по стенам, и одна из их стрел попала прямо в глаз королю Гендеру. — Руффус понял, что он перестает воспринимать произносимые слова как нечто целое, и просто ощущал растущее чувство утраты, сопровождаемое поднимающимся из глубины гневом, быстро перераставшим в слепую, неконтролируемую ярость. В какой-то момент он ощутил стальную руку Грэмма, чемпиона Гендера, уже нагнавшего принцев, на своей руке и понял, что тот пытается помешать ему выхватить из ножен меч.

— Этим ты сейчас ничему не поможешь, — заметил Грэмм. — Единственное, что мы в настоящий момент можем — это достойно погрести государя, и лишь затем уже строить какие-либо планы.

— Мы не сможем достойно похоронить отца, не отомстив его убийцам! — вступил Серроус.

— Горячность не следует относить к числу тех достоинств рыцаря, которыми следовало бы гордиться, — ответил кавалер. — Все, чего мы можем сейчас добиться необдуманными действиями — это большой войны со Строггами, к которой совершенно не готовы.

Тем временем уже начало смеркаться. Процессия, напрочь лишившись веселости и какой-либо оживленности, подъезжала к стенам Эргоса. И без того мрачные и неприветливые стены старинного замка приобрели зловещий вид в кровавых лучах закатного солнца. Въезжая на подъемной мост и глядя на окаменевшие лица стражей, Руффус подумал, что сегодня вечно траурный вид замка подходит ситуации. Дай ему бог бывать таковым пореже.

Спрыгивая с коня, Серроус приказал: — Через два часа в главном зале Грэмм, Тиллий, Валерий и ты, мой брат, собираемся на совет.

Руффус машинально, никого не спрашивая, пошел в личные покои отца. Он не хотел видеть его безжизненное тело, но, против воли, ноги несли наверх, в комнату, куда он редко заходил раньше и где бывал, лишь когда отец его за что-нибудь отчитывал. Эти покои и так были им нелюбимы, теперь же они и вовсе казались воплощенным злом. Сейчас он увидит своего отца лишенным жизни. Как бы Руффус не спорил с ним, как бы не огрызался на него в юношеской злобе, но любовь всегда была где-то рядом, и теперь он только-только начинал понимать, насколько глубоким и взаимным могло быть это чувство. Что-то оборвалось, исчезло навсегда, и пока еще не ясно, чем может быть заполнена образовавшаяся пустота. Очень бы не хотелось, чтоб это оказалось лишь бесплодной жаждой мести, но чем еще она может стать — пока не разглядеть.

У двери, как всегда, стояли двое стражников, но сразу было заметно неладное. Дверь была открыта, чего никогда не бывало при жизни отца. Обратив на него внимание, из покоев тихо вышли, уважая чувства принца, несколько придворных, прощавшихся с повелителем, но Руффус продолжал стоять на пороге, не в силах заставить себя сделать этот шаг. Как всегда бесшумно, из-за спины Руффуса появился Валерий, придворный чародей.

— Пойдем, мой мальчик, нам надо с ним попрощаться, — мягко и почти неслышно заметил Валерий, и, как это нередко бывало, от слов его сразу же стало легче. Руффуса всегда удивляла способность чародея успокаивать людей всего лишь парой слов. Похоже, это никак не зависело от самих слов, а лишь от того, как они произносились.

Они вошли в комнату, и от хрупкого спокойствия Руффуса не осталось и следа. Отец лежал на своем ложе, огромный, каким он никогда не был при жизни, и смотрел на мир пустой окровавленной глазницей. Боль и гнев с новой силой поднялись в Руффусе и вытеснили все остальные чувства. Затем ему стало казаться, что это лежащее в парадных доспехах тело никак не может быть его отцом. Мерцание факелов лишь усиливало ощущение нереальности происходящего. Простояв еще несколько минут, но уже не глядя на отца, Руффус до боли сжал кулаки и, едва сдерживая слезы, быстрым шагом вышел из комнаты. Лишь входя в свои покои, он обратил внимание, что Валерий последовал за ним.

— Ваше высочество позволит мне войти? — спросил тот, низко опуская голову. Что-то уже изменилось, почувствовал Руффус, он почти никогда не обращался ко мне так, разве что в присутствии отца или на официальных приемах.

— Проходи, конечно. — Руффус встал лицом к окну и отстранено наблюдал за суетой во дворе. Похоже, ее ничем не остановить. Ни смерть, ни война, ни мор не властны над повседневностью. Стоит ей на секунду приостановить свой бег, — и жизнь остановится вместе с ней.

— Быть может, мои слова покажутся тебе неуместными, — еле слышно проговорил Валерий, усаживаясь в кресло, — но я хотел бы напомнить, что не стоит принижать чистоту скорби гневом и помыслами о возмездии.

— Но смерть отца не должна остаться безнаказанной для Строггов, — не поворачиваясь обронил принц.

— Кому мало этой утраты? Кому мало боли? Кому нужны новые смерти?

— Это все звучит как-то слишком абстрактно. Слова — и только.

— Слова способны как породить, так и предотвратить действия…

— К тому же ты зря пытаешься меня в чем-либо убеждать. — Руффус развернулся и, запрыгнув, присел на подоконник напротив чародея. — Решения в этом доме теперь принимаются моим братом, а его тебе вряд ли удастся переубедить.

— Поэтому-то я и обращаюсь к тебе.

— Зачем?

— Во-первых, меня беспокоят не только действия, но и помыслы. Чистота помыслов — награждается выше. А во-вторых, — при этом Валерий заговорщически прищурился, — сумма малых мнений иногда в состоянии перевесить одно большое. Мы все должны попробовать отговорить Серроуса от немедленной войны, которая будет и неподготовленной, то есть особенно катастрофичной именно для нашей стороны, и неправедной.

— Почему неправедной? Разве убийство моего отца это не оскорбление, не вызов?

— Смерть твоего отца, именно смерть, а не убийство, прежде всего огромная утрата…

— Ты говоришь «смерть», — Руффус начинал заводиться, — но на каком основании? Разве смерть от железа не называется убийством?

— Попробуй выслушать меня спокойно, и я постараюсь ответить на твои вопросы. Смерть от железа не всегда следует называть убийством, потому как тогда пришлось бы судить палача за то, что он обезглавил осужденного преступника… или же всех воинов, принимавших участие в сражении, потому как все они убивали друг друга. Твой отец был сражен не более, чем случайной стрелой.

— Но разве не будет нелепостью считать, — Руффус ощущал, что гнев начал его оставлять. Как всегда, чародею удавалось направить его чувства, — что они стреляли по нам без намерения попасть, а значит и убить?

— Они стреляли прежде всего потому, что у них не оставалось другого пути к отступлению под огнем эргосских арбалетчиков, которые, кстати, первыми его открыли по приказу короля Гендера, и то, что им удалось вообще кого-то убить не более, чем случайность. Ты ведь и сам понимаешь, насколько низка скорость у стрелы, долетевшей до гребня замковой стены. Такая стрела может убить разве что попав в голову, не защищенную шлемом. Они стреляли лишь для того, чтобы отпугнуть арбалетчиков с удобной для огня позиции и дать тем самым возможность отступить своим людям.

— Но разве не они же и заставили отца отдать такой приказ своими требованиями?

— Во-первых, не было никаких требований, что я готов подтвердить, как присутствовавший при этом. Была только просьба. А во-вторых, мы не знаем, к сожалению, была ли эта просьба направлена на ущемление наших интересов или нет, потому как вся наша скудная разведка давно работает лишь в направлении Хаббада, и мы не в состоянии ни подтвердить, ни опровергнуть их слова о готовящемся вторжении из Мондарка. Если эти слова — правда, то у кочевников нет лучшего пути в Хаббад, чем через Эргос, а тогда предложение Строггов — не вызов, а скорее жест доброй воли.

Руффус перестал рассматривать свои сапоги, спрыгнул с подоконника и поднял глаза на чародея. Тот, напротив, опустил взор и задумчиво теребил свою длинную бороду, как будто это было самым важным занятием на свете и ничего более достойного его высокого внимания в этом мире просто не существовало. Забавно, как он умел всегда направить мысли принца в нужную ему сторону. Спорить с ним — самый верный способ потерять уверенность в своих взглядах. Действительно, вне зависимости от наших порывов, начинать сейчас войну против Строггов было бы самым коротким и легким путем к самоубийству и окончательному прощанию с вековыми надеждами на возвращение хаббадского престола. Из этого вовсе не следовало, что подобные мысли надо забыть, но отложить их до более благоприятных обстоятельств было просто необходимо. Значит, на большом совете, который состоится через час с небольшим, надо будет дать отпор брату, явно настроенному на самоубийственные порывы к быстрому возмездию. И, более того, этот отпор должен быть убедительным, чтобы заставить Серроуса, которому необходимо срочно показать себя в новом качестве главы дома, по крайней мере, отложить свои планы. Кроме того, Валерий, может быть, и прав, считаясь с реальностью мондаркского нашествия, а тогда хаббадские солдаты невиновны и конфликт с ними только оголит Эргос перед врагом с юга. Все это время принц, не обращая на то внимания, расхаживал по комнате, периодически спотыкаясь о брошенные на пол латные перчатки. Споткнувшись в очередной раз и чуть не упав, он повернулся к Валерию.

— А если мы попробуем положиться на твое магическое искусство? — спросил Руффус скорее на всякий случай, чем всерьез рассчитывая на положительный ответ.

— Я уже много раз говорил тебе, мой мальчик, что я — всего лишь чародей, да и то не из лучших, а это значит, что мне подвластно только искусство иллюзий. Можно, конечно, придать немногочисленным отрядам Эргоса видимость неисчислимого воинства, и это даже может устрашить хаббадский гарнизон, если они неожиданно поверят, что у нас могут быть такие силы, но поможет ли это нам вернуть хаббадский трон или отомстить за твоего отца? Навряд ли. Скорее всего, тогда к нам направят более многочисленное войско, битвы с которым избежать не удастся, а в этом случае рухнет имеющая чисто психологическое воздействие грозная иллюзия, потому как видимость тысяч воинов не может сражаться как тысячи. Здесь вам нужна магия силы или, хотя бы, магия слова, сокрытая в древних заклинаниях, а они мне не подвластны.

— А как же твои талисманы?

— Ну, их не так уж и много и они имеют далекое от боевой магии действие. С помощью одного из них я мог бы, конечно, попробовать сбить хаббадские войска с пути, но лишь в том случае, если у них не будет своего достаточно искусного волшебника. И даже, если удастся сбить, то это лишь отсрочит их появление, потому что талисман, к сожалению, одноразового действия, а Эргос будет конечной целью такой экспедиции, и, следовательно, они вернутся…

Руффус с почти обычным недопониманием посмотрел в хитро улыбающиеся глаза Валерия. Сколько не пробуй, никогда не сможешь совершенно точно утверждать, что правильно понимаешь сказанное чародеем. Что он имеет ввиду, к каким действиям подталкивает? Каким мыслям улыбаются его глаза? Как он находит место улыбкам в такой день? Беседы с чародеем, как правило, оставляли принца с неясным ощущением недосказанности. Вопросов после ответов Валерия всегда становилось лишь больше, а слова, им произносимые, редко можно было понять буквально. Вечно в них было что-то несказанное, а зачастую и нечто противоположное сказанному. Самое печальное, что Руффус, при всей своей симпатии к чародею, при всей тяге к нему и доверию, не мог решить для себя главного: насколько ему можно доверять, насколько он предан бертийской династии? Похоже, что, будучи формально лояльным, он всегда преследовал какие-то свои цели, и насколько они совпадали с декларируемыми, надо было пытаться понять в каждом отдельном случае…

— Не буду более мешать тебе, мой мальчик, — Валерий перестал терзать свою бороду и поднялся из кресла. — Тебе, да и мне, надо бы подготовиться к совету. — Он с поклоном направился к двери. Руффус остался один. Тяжесть утраты, о которой он почти было забыл, беседуя с чародеем, начала возвращаться, вытесняя все остальное. Он чувствовал, что не может более ни о чем думать, ничего делать. Единственное, за что он чувствовал безмерную благодарность Валерию (и это было удивительно): злости и ненависти, фактически, не было. Боль была чиста и не омрачена этими чувствами, способными лишь принизить скорбь по отцу. К ним, конечно, еще не раз придется вернуться, но сейчас они отступили, и в этом было огромное облегчение.

Из забытья принца вывели слова пажа, напомнившего о совете. Ни того, как он зашел, ни как спрашивал разрешения обратиться, ни даже как сам согласно кивнул, Руффус не помнил, но, видимо, все это происходило так, как и предписывается этикетом. Свою связь с окружающим он осознал только после того, как, поблагодарив пажа, встал и побрел в главный зал. По пути он всматривался в людские лица, с удивлением обнаруживая различия в их выражениях. Одни выглядели зло, в глазах таких светилась жажда мести. Другие застыли в напряженном ожидании: что же теперь будет. Третьи просто отводили взгляд, не желая, чтобы кто бы то ни было понял их мысли. Но почти ни у кого на лице не было простого и искреннего горя. Это больно кольнуло принца. Неужели никто не любил его отца? Неужели никто не хотел видеть в нем просто человека? Все либо ждали, либо опасались грядущих перемен — и все. На этом исчерпывался круг их интересов. В такой ситуации брату можно было только посочувствовать.

У входа в главный зал Руффус повстречал Серроуса.

— Мог бы и переодеться к совету, — холодно произнес тот. Эти слова неприятно резанули слух. Сам Серроус, действительно, был облачен в свое торжественное платье и выглядел почти величественно. Без сомнения, этот костюм соответствовал важности предстоявшего совета, но то, что, скорее всего, брат не заходил в покои отца, сильно задело чувства Руффуса, несмотря на все понимание им трудностей нового положения Серроуса.

Главный зал представлял из себя длинное помещение с высокими потолками, которых из-за скудости освещения никто не видел. Полы были застланы старинными, местами уже истертыми коврами. На дальней стене висел огромный герб бертийской династии. На боковых стенах — портреты бесконечных предков. Здесь, как нигде в замке, в каждой детали лучше, чем в зеркале, было видно, сколь далеки лучшие дни его рода. Все здесь было исполнено величия, но увы — былого. Нынешние владения бертийцев были столь ничтожны, что их ресурсов не хватало даже на одно лишь поддержание этого зала в должном виде.

В зале уже собрались все члены совета. Место под гербом впервые занял Серроус. Справа от него сидел Тиллий, верховный советник. Его возраст всегда был загадкой для Руффуса. По крайней мере на протяжении всей его жизни Тиллий нисколько не менялся. Слева сидел Грэмм, рядом с ним — сам Руффус, а напротив него — Валерий. Вот, собственно, и все члены королевского совета. Не хватает только отца… Интересно, а как теперь меняется или не меняется статус Руффуса? Раньше принцы обладали правом совещательного голоса. Теперь, очевидно, Серроус становился главой совета, а кем тогда становился или оставался Руффус? Стоит ли ему впредь ходить на заседания совета, если его голос всегда будет совещательным?..

Молчание, повисшее в зале, ощущалось почти физически. Сидящие за большим дубовым столом обменивались неопределенными взглядами, не желая брать на себя инициативу.

— Мы все скорбим по безвременно оставившему нас королю Гендеру Пятому, — начал величественно, но как-то отстранено говорить Серроус, словно речь шла вовсе не о его отце, а лишь о каком-то из предыдущих королей. Лицо его при этом стало постепенно обретать уверенность, голос креп. Даже осанка принца начала меняться, так что скоро ее можно было охарактеризовать словом «восседал». Сомнений не было, кому быть теперь наследником Гендера, кому руководить теперь вечными попытками бертийцев вернуть себе былое величие. От конкретных слов, произносимых Серроусом, Руффус отвлекся, воспринимая лишь общую канву: что надо отдать должное королю Гендеру, что дело всей его жизни не должно кануть в Лету, что Серроус попытается оправдать высокую честь быть главой бертийской династии и т. д. и т. п. Речь была довольно продолжительной, и, видимо, звучала вполне убедительно, но не чувствовалось в ней какой-то искренней скорби по отцу. Это был скорее первый камень в фундамент власти нового короля, нежели поминовение усопшего.

Оглядывая по ходу речи остальных членов совета, Руффус пытался понять по лицам, каковы теперь будут их позиции, какие интересы они будут отстаивать. Твердое, как будто высеченное из камня лицо Грэмма, чемпиона Гендера, было не только воплощенным столпом чести и беззаветной преданности увядающей династии и лично своему королю. Была в нем и простоватая, хотя и очень прагматичная, мудрость, в той ее форме, которая достигается не с помощью лучших учителей, а вырастает из жизненного опыта и осмысления ошибок. Он вряд ли будет сторонником резких и необдуманных шагов, осознавая их последствия и понимая выгоду Эргоса, а не только исходя из порывов и эмоций. Позиция Валерия была одинаково и ясна и неясна по своим целям, но так же будет сводиться к осторожности и не станет, по крайней мере, непредсказуемой. Все неожиданности могли быть связаны только с Тиллием. Его планы, речи, действия всегда были наиболее противоречивыми. Его истинные мотивы были столь же неясными, как у Валерия, но, в отличие от них — не были столь же последовательны. Если в отношении Валерия у Руффуса только возникали сомнения в его истинной преданности, то в случае с Тиллием эти ощущения перерастали в уверенность, даже несмотря на проводимую стариком внешне самую ортодоксальную, самую непримиримо-династическую политику. Вопрос стоял лишь в том, связаны ли его планы с восстановлением власти бертийцев, или же наоборот, он, подталкивая к открытому конфликту, рассчитывал на поражение? А тогда возникал естественный вопрос — кому он на самом деле служит? Вот и сейчас этот внешне серый и неприметный человек был явно готов подтолкнуть Серроуса к решению, которое будучи на первый взгляд правильным, все же вело к катастрофе.

Тем временем Серроус, закончив слово поминовения и оговорив процедуры похорон, обратился к совету с вопросом о ближайших действиях Эргоса во внешней политике. По тому, как изменились выражения на лицах советников, окончательно прояснились их позиции. Валерий и Грэмм заметно помрачнели, тогда как Тиллий оживился и тут же взял слово:

— Как справедливо подметил его высочество, мы не можем оставить без внимания данную акцию со стороны Строггов, даже вне ее связи с убийством нашего великого короля Гендера. И хотя справедливый гнев застит наши глаза, и все мы горим жаждой отомстить за нашего повелителя, здравый смысл и холодный политический расчет подсказывают нам совершенно то же решение. — Сморщенное и невыразительное лицо верховного советника умело загадочным образом преображаться в минуты произнесения речей. Его вдохновенные порывы вызывали у Руффуса глубокие сомнения, но трудно было не отдать должное его ораторскому искусству. Даже Грэмм, и до совета имевший свое сформировавшееся мнение, сам того не замечая, начал заинтересованно прислушиваться к словам Тиллия. — Если мы оставим без внимания происшедшее сегодня, а я лично считаю это возмутительной провокацией, то утратим всякие остатки уважения в глазах хаббадских граждан и сделаем, тем самым, невозможным наше возвращение на законное место. После этого останется только подавляющее превосходство в силах, и Строггам не будет представлять никакого труда разгромить нас, лишившихся моральной поддержки населения…

Дальнейшие его рассуждения о деталях предполагаемых действий большого интереса уже не представляли, потому как отвергнув саму его идею, правда не без труда преодолев ораторское обаяние советника, когда сами слова значат существенно меньше того, как они произносятся, незачем было вслушиваться в подробности. Гораздо важнее было понять, каким образом переубедить брата, на настроение которого как нельзя лучше падали созвучные ему речи Тиллия. Примерно те же мысли просматривались и у других советников.

— Теперь послушаем придворного чародея. — Поразительно, как мало похож был этот голос на знакомый Руффусу голос брата. В голове не укладывалась возможность подобной перемены всего за несколько часов. Серроус невероятно быстро вживался в роль главы бертийской династии, и если кто-то и мог вернуть ей утраченное, так только такой человек, рожденный для власти, созданный для нее. Только надо отговорить его от поспешных действий, это может лишь все погубить. — Уважаемый Валерий, чем бы вы хотели поделиться с советом?

— К сказанному ранее я хотел бы добавить лишь ряд незначительных деталей. Не оспаривая сути сказанного уважаемым верховным советником, — преднамеренно усложненный стиль изложения на официальных церемониях всегда удивлял, особенно в связи с тем, что ни для кого не было секретом, что Валерий прекрасно умел говорить на самом обыкновенном человеческом языке. Причем понять его в такие минуты было еще сложнее, чем обычно, хотя, быть может, этого он и добивался, — хотел бы заметить, что выливать справедливый гнев в форму поспешной необдуманности было бы только проявлением отрешения от государственного мышления. Несмотря на всю тяжесть отказа от мыслей о мгновенном возмездии, приходится признать, что на сегодняшний день мы готовы лишь вступить в бой со Строггами, но никак не выиграть его. Подчинить свои чувства необходимости требует от нас и непроверенность исходного прикрытия, под которым обратился к нам хаббадский офицер. Мы действительно не знаем сегодняшних планов и намерений мондарков, но, опираясь на опыт соседства с этим воинственным и коварным народом, можем предположить, что для прикрытия своей провокации Строгги могли как использовать свою информацию о готовящемся набеге, так и полностью выдумать ее. В этих условиях самым разумным было бы временно переориентировать нашу разведку в южном направлении и, дожидаясь поступления информации, достойно проводить нашего короля в последний путь, а затем начать подготовку к военным действиям, не определяя изначально в каком направлении они будут вестись.

Было забавно слушать, как Валерий, внешне соглашаясь с предыдущим оратором, излагал совершенно противоположную точку зрения. Может, он и прав, изъясняясь на советах в подобном витиеватом стиле, пользуясь которым оратор доносит до слушателя не столько информацию, сколько свое настроение.

— Со многими доводами нашего чародея трудно поспорить, — первым очнулся от повисшей над столом после выступления Валерия задумчивой паузы Серроус, — но хотелось бы добавить к уже изложенному мнение и доводы нашего кавалера. Не поделитесь ли вы, сэр Грэмм, с нами своими соображениями на сей счет?

Железный рыцарь, как еще недавно любил называть его Руффус, без особой надежды на что-либо почесал подбородок, оглядел потолок, посмотрел на стены зала, но, поняв, что ему не отвертеться от столь нелюбимого произнесения речей, начал:

— Мне тяжело будет соперничать с другими членами совета в искусстве изложения мыслей, так что не обижайтесь, если скажу что не так… По-честному, я не совсем понял, что тут до меня говорили. То есть я согласен и с тем, что за короля нашего Гендера надо отплатить, и с тем, что сейчас не самое подходящее для этого время… Хотя я и недопонимаю, как так получилось у верховного советника и чародея говорить совершенно противоположные вещи, не противореча друг другу… — Грэмм умолк на минуту, оглядывая зал в поисках хоть какой-то поддержки, но, не найдя ее, продолжил. — Наверное, я скорее готов согласиться с досточтимым Валерием, что при всем нашем желании мы не готовы к немедленным решительным действиям. Вернувшиеся перед самым советом разведчики доложили мне, что хаббадский отряд, подступавший к нашим стенам, соединился, видимо, с тем самым гарнизоном, который предполагалось разместить поблизости от нас, и в настоящее время они удаляются от Эргоса предположительно в направлении Курранского перевала. — Перейдя к изложению тактической обстановки, стареющий кавалер оживился и даже начал слегка жестикулировать. — Из этого можно предположить, что непосредственная опасность нападения хаббадских сил нам сейчас не грозит. Это так же свидетельствует в пользу предположения о реальности мондаркского нашествия, так как вторгнуться в основной Хаббад можно либо через нашу территорию и удобный Эргосский перевал, либо через Курранский перевал. Если войскам не удалось занять позиции юго-восточнее Эргоса, откуда можно было бы контролировать перемещения противника в сторону любого из перевалов, то им остается лишь разместить свои отряды на самом Курранском перевале и, используя многочисленных дозорных и лазутчиков, надеяться, что, в случае, если они не угадали направление удара, им удастся перегруппироваться и встретить мондарков либо на подступах к Эргосскому перевалу, либо уже непосредственно на нем. Это говорит о том, что Хаббад всерьез готовится к нашествию, потому как проводить подобные маневры только для того, что бы запугать нас — слишком дорогое удовольствие. В любом случае нам надо в самое ближайшее время начать военные приготовления, хотя, я считаю, что скорее они понадобятся для защиты нашего замка от мондарков. Самое печальное заключается в том, что, если с юга на нас двинутся значительные силы, нам придется заключить временный союз с Хаббадом, потому как без его поддержки не удержать не только Эргосский перевал, но и сам Эргос.

Закончив речь, Грэмм похоже сам испугался своего последнего прогноза. После того как все попереглядывались в тишине, Серроус снова взял на себя инициативу:

— Ни в какой ситуации мы не можем себе позволить просить помощи у Строггов. У нас просто нет такого права, потому как это означало бы отречься от дела многих поколений моих предков.

— Но и уничтожение Эргоса мондарками означало бы конец этому делу, а заодно и всем нам, — не особенно уже соблюдая этикет, заметил Валерий. Вид у него был все более недовольный и, казалось, что он едва удерживает в себе приступ ярости, хотя, как всегда, он просто мог хотеть показать это.

— Уж лучше умереть, чем предать, — заносчиво заметил Серроус.

В завязавшейся дискуссии напряжение было выше всякого предела. Было ощущение, что еще немного, и все перейдут на прямые оскорбления. Валерий нападал все больше на Тиллия, но, чувствуя, что на Серроуса это оказывает противоположное желаемому влияние, ярился еще больше. Грэмм пытался только кратко отвечать на обращенные к нему вопросы, не встревая в сложные взаимоотношения чародея с верховным советником. Тиллий же, напротив, охотно спорил с Валерием, не упуская возможности при случае подлизнуться к Серроусу. Руффус не сразу понял откуда у него взялось столь отстраненное восприятие происходившего на совете. Лишь в самом конце до него дошло, что брат так и не дал ему слова, выключив, тем самым, из последующей дискуссии. Его даже не спросили! То есть, он, похоже, лишился даже права совещательного голоса. Его мнение не было интересно быстро вживавшемуся в новую роль брату.

Столь же отстранено и уже без особого интереса Руффус заметил, что совет подошел к концу, и Серроус, поддерживая агрессивные настроения Тиллия, отдал приказ готовиться к войне. Единственной уступкой Валерию было согласие похоронить через два дня отца и выждать положенный недельный траур, не предпринимая активных действий и пытаясь собрать более достоверную информацию о мондарках.

Из главного зала все выходили в подавленном состоянии, и только Тиллий был вдохновлен первой победой при новой главе династии. Грэмм, столкнувшись на выходе с Валерием, что-то прошептал тому на ухо. Чародей кивнул в ответ и, пожав плечами, пошел прочь. Руффус распорядился, чтобы ужин подали в его покои, и уединился.

Совета, можно сказать, так и не было, потому что все пришли на него со своим мнением, в ходе встречи эти мнения не изменились, а, в конечном итоге, решение было принято по праву сильного, без учета чьих-либо речей. Руффусу лично было указано его новое место, и, прямо скажем, место это ему не понравилось. Про себя принц решил, что принимать участие в советах он больше не будет, чтобы не подвергать себя ненужному унижению, а может быть даже покинет замок после похорон отца, хотя и не понятно, что ему делать во внешнем мире. Куда направиться? К Строггам или мондаркам? Ни то, ни другое на выход особенно не походило…

Поужинав, принц лег в постель, но долго ворочался, тер глаза и всячески пытался привлечь к себе постоянно ускользающую сонливость. Ему совершенно не хотелось о чем-либо думать, но беспокойные мысли непрерывно чередовались с болью утраты. Когда уже стало светать, он встал, признавая свое поражение в борьбе за отдых, и отправился на смотровую площадку замковой башни. Серые стены, лишь кое-где увешанные ветхими гобеленами, не вызывали ощущения процветания. Куда уж там воевать с Хаббадом, когда даже свой замок не в состоянии поддерживать? Где найти те резервы и ресурсы, которые помогли бы собрать хоть сколь-нибудь пристойное войско, способное просто удержать замок при мондаркской осаде, в реальность которой он все легче верил?

Наверху он застал дозорных в полудреме.

— Подъем! — чисто машинально заорал Руффус. Дозорные вскочили и, растирая заспанные глаза, пытались спешно привести себя в порядок. Как он завидовал тем, кто мог спать в эту ночь, но так же он их и ненавидел. Осознание того факта, что смерть Гендера — его боль, и никому, кроме еще двух-трех человек, нет до того особого дела, болезненно задевало. Как же далеко это было от древних легенд, в которых кончина государя становилась подлинным горем для всех его подданных. Чувствовалось какое-то несоответствие: то ли его отец не был настоящим королем, то ли все эти легенды безбожно врали.

— Кто сегодня начальник караула?

— Сэр Освальд, ваше высочество.

— Сообщите ему, что его наряд заснул на посту. И это в тот момент, когда необходимость строгого дозора важна, как никогда, когда с минуты на минуту можно ждать врага, когда дозор на замковой башне перестал являть собой лишь традицию, став жизненной потребностью. — Принц сам удивился своим гневным словам. Видимо, он просто нуждался в ком-нибудь, чтобы сорвать зло.

Запуганные часовые оправились, ополоснули лица из бутыли с водой и продолжили наблюдение за окрестностями замка. Руффус, словно бы, снова остался в одиночестве.

Солнце показало свой багровый край над горизонтом. Мир, открывающий себя новому дню, выглядел по-детски наивным, радостно приветствуя неизвестность того, что уже стало сегодня, веря, что начинающееся такой красотой не может принести зла. Мир верил в это и вчера, и позавчера, и двести лет назад, а действительность, пользуясь этой дремотной наивностью, с неизменным постоянством обманывала ожидания.

Свежесть раннего утра проясняла затуманенную бессонницей голову принца. Как бы ни был плох вчерашний день, надо было встречать сегодняшний, надо готовиться к новым событиям, надеясь, что они не окажутся хуже.

Руффус спустился с башни, когда солнце уже высоко поднялось над дальним лесом, когда пастухи уже пасли свои стада на скудных осенних пастбищах, когда звери, царствовавшие ночью над полями, уже спрятались в норах да берлогах, опасаясь встречи с человеком.

Как ни странно, проветрившись на свежем воздухе от затхлости замковых покоев, принц почувствовал, что и мысли его посвежели, утратили фатальную безысходность. Теперь он был готов встретить новый день.




Глава 2


Переодеваться Руффус начал только минут за двадцать до начала церемонии. Торжественное платье принца представляло собой достаточно мудреное сочетание самых разных предметов туалета, изукрашенных золотым шитьем и драгоценными камнями, каких-то загадочных побрякушек и ритуальных непонятностей. Трети из разложенного по всей комнате хватило бы, чтобы одеть небольшую семью, но каждая из этих деталей имела свой, непонятный для Руффуса смысл. Особенно чудной казалась необходимость одевать на себя четыре юбки, три из которых были верхними. Даже отцу нечасто удавалось убедить его в необходимости натягивать на себя весь этот ворох одежды.

Серроусу, напротив, доставляло удовольствие облачаться в замысловатые платья, участвовать в бесконечно нудных церемониях, исполнять в них тысячелетие назад придуманные роли. Раньше Руффус объяснял себе это различие широтой своих взглядов, презрением к нелепым условностям, большей близостью к жизни, но только сейчас понял, что не выносил церемоний только из-за своей нелепой в них роли. Ее можно было сравнить с ролью главного евнуха в гареме, так как для него от рождения закрыта единственная суть происходящего — символы власти. Он должен был лишь оттенять носителя власти. Серроус, вроде бы, тоже исполнял ту же малоприятную партию, но в нем всегда жила уверенность, что это не более, чем подготовка к смене амплуа. Осознание того, что чувство, казавшееся проявлением ума, было не более, чем разновидностью зависти, неприятно кольнуло принца.

Завершив процедуру переоблачения, Руффус вышел в коридор и практически сразу столкнулся с послом князя Элверса, сопровождавшим Аделлу на брачную церемонию, судьба которой теперь становилась все более неопределенной.

— Доброго дня, сэр Вильямс.

— Доброго дня, принц Руффус, и еще раз мои соболезнования.

— Что теперь будет с вашей миссией?

— Я встречался вчера поздно вечером с его высочеством Серроусом, и он просил нас отложить церемонию недели на две. Точную дату обещал назвать завтра.

Готовящийся брак обещал стать редким исключением из бесконечной череды унылых, но очень важных династических браков. Связать себя тесными узами с Верийским князем было крайне необходимо бертийской династии. Поддержку князя Элверса, одного из семи великих хаббадских князей, трудно было переоценить, так как это фактически переводило Верию в случае новой войны на сторону бертийцев. Брак был необходим, а, значит, неизбежен, но по счастливой случайности Серроус на самом деле увлекся Аделлой, как только она приехала в Эргос три недели назад. Аделла тоже не осталась равнодушной к молодому статному принцу, так что иначе чем удачей назвать происходившее было нельзя. Теперь радость от одной предстоявшей церемонии сменило горе другой.

Выйдя на большую замковую площадь, где должен был состояться погребальный обряд, Руффус поразился кристальной ясности дня. Прохладное осеннее солнце заливало весь колодец площади, а блеск начищенных доспехов рыцарей буквально слепил. Было какое-то явное несоответствие представшего взору принца великолепия печальной сути церемонии.

Практически все уже собрались. На невысоком подиуме стояли Серроус, Тиллий и Валерий. Руффус поднялся туда же, а вскоре к нему присоединились и сэр Вильямс с княжной Аделлой, одетой в темно-синее платье с явными следами в спешке отпоротых украшений. В ее гардеробе, очевидно, не предусматривалось траурных одеяний, но попытка придать себе подобающий вид вызывала в Руффусе чувство признательности.

Тело отца, облаченное в мрачное посмертное королевское платье, расшитое бертийскими гербами и грифонами, символами старого Хаббада, покоилось на укрытом бархатом срубе из березовых бревен. На голове Гендера в последний раз находилась древняя корона. У изголовья, преклонив одно колено, стоял, согласно обычаю, Грэмм, чемпион покойного короля. На его лице отражалось искреннее горе. По бокам выстроились в две шеренги лучшие рыцари в надраенных до блеска доспехах и черных траурных плащах. Они держали опущенные к земле флаги с символами Хаббада и бертийцев. В ногах государя, преклонив колени, стоял жрец Селкор, прямой потомок Верховных жрецов Храма Всех Богов, стоящего в самом центре Хаббада, и тихим, почти не слышным окружающим, голосом произносил древние поминальные тексты, открывавшие двери в мир вечных героев. Закончив эту часть обряда, Селкор распрямился во весь свой огромный рост и оглядел площадь. Молодой красавец, сменивший совсем недавно своего отца, совершенно не походил на священнослужителя. Мантия была ему явно маловата и самым естественным местом для него казалась шеренга рыцарей.

Если до этого и раздавались какие-либо звуки, то теперь над площадью повисла полнейшая тишина. Селкор нарочито медленно обошел лежащего на смертном одре Гендера и снял с его головы корону.

— По праву, закрепленному за Верховным жрецом Храма Всех Богов, я должен быть посредником в передаче этой короны ее новому законному хозяину. — Эти слова не были одной лишь красивой фразой, потому как из истории были известны случаи, когда жрецы не передавали ее прямому наследнику. Один раз наследный принц был сочтен жрецом недостойным права одеть корону и он девять лет хранил ее у себя, дожидаясь семнадцатилетия внука скончавшегося короля, а еще дважды случалось, когда жрецы избирали преемниками младших сыновей. Никто, конечно, не ожидал чего-либо подобного сегодня, но напряженное ожидание вытеснило с лиц на мгновение траурное выражение, и даже Руффус поймал себя на непочтительном по отношению к отцу сомнению: а чем черт не шутит? — Готов ли ты, принц Серроус, ответить на мои вопросы перед лицом своего покойного отца, этой древней короны и своего народа?

— Да, Верховный Жрец, готов, — голос Серроуса слегка срывался от очевидного волнения.

— Тогда подойди ко мне. — Как ни странно, Селкору удавалось придать своему почти мальчишескому голосу должное величие. От слов его мурашки пробегали по спине.

Серроус неспешно приблизился к жрецу и, преклонив колени, опустил голову. Согласно традиции, он должен был поднимать свой взор только для того, чтобы отвечать на вопросы.

— Положи свою руку, принц Серроус, на корону. — Когда это указание было исполнено, Селкор продолжил. — Ответь, принц Серроус, законный наследник бертийской династии, сознаешь ли ты тот груз ответственности, который ляжет на твои плечи с принятием этого венца?

— Да, сознаю, Верховный Жрец, — сказал он, на мгновение поднимая глаза, но и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы ужаснуться от проникающего сквозь любые покровы взгляда Селкора.

— Понимаешь ли, что не корона для тебя, но ты для короны?

— Да, Верховный Жрец, понимаю.

— Признаешь ли ты себя слугой своего народа, готовым пожертвовать собственной жизнью во имя его блага?

— Да, признаю.

— Принимаешь ли ты на себя бремя ответственности за древнюю корону Хаббада?

— Да, принимаю.

Только в паузе, образовавшейся после этих слов, Руффус обратил внимание, что небо заволокло тучами и от прозрачности дня не осталось и следа, а над Селкором и братом описывал круги черный ворон, который, даже не являйся он символом Строггской династии, сам по себе был дурным предзнаменованием. Не в добрый час получал его брат корону.

Выдержав паузу, Селкор произнес:

— Тогда, я, Верховный Жрец Храма Всех Богов, передаю тебе, принц Серроус, эту древнюю корону владык Хаббада и провозглашаю тебя нашим новым королем, облеченным всей полнотой власти. Отныне тебе, король Серроус Третий, вершить над нами суд и отвечать за жизни своих подданных. И да приведут тебя пути царствования на древний трон предков, — последняя фраза добавилась к ритуальной речи триста лет назад, когда Строгги захватили власть над Хаббадом. Но на этот раз она сопровождалась отдаленным громовым раскатом, усилившим недобрые предчувствия Руффуса, хотя все остальные, похоже, и не обратили на это внимания.

С последними словами Селкор водрузил корону на голову принца и произвел несколько пассов, истинный смысл которых был известен только посвященным в таинство жреческого служения. Серроус поднялся с колен и, воздев руки, произнес:

— Принимая на себя бремя царственной власти, клянусь не уклоняться от служения своему народу и следовать интересам венчающей меня короны.

После этих слов Грэмм встал с колен, чтобы исполнить последнюю часть процедуры передачи власти. Он подошел к телу Гендера и взял лежавший на его груди клинок.

— От имени всего рыцарства, я, чемпион короля Гендера Пятого, сэр Грэмм, приношу тебе, король Серроус Третий, свою клятву на верность и передаю этот древний клинок, принадлежавший твоим великим предкам. — С этими словами Грэмм протянул меч эфесом вперед, а рыцари на миг подняли склоненные стяги.

— Теперь, король Серроус Третий, — голос Селкора с каждым словом звучал все величественнее, — должен помочь своему отцу окончательно расстаться с этим миром.

Серроус взял из рук жреца горящий факел и поднес его к срубу. Заранее просмоленное дерево тут же вспыхнуло огромным факелом, и тело отца потонуло в огненном смерче.

Традиция кремации была из появившихся уже после узурпации Строггами хаббадского трона и служила тому, чтобы прах королей, сохраняемый в специальных урнах, можно было впоследствии захоронить в фамильной усыпальнице Бертийской династии рядом с королевским дворцом в Хаббаде. Пока бушевало пламя, каждый по своему прощался с покойным королем. Эта часть ритуала не была строго оговорена, но считалось, что именно сейчас было время и место для сугубо личных слов и чувств к усопшему, и вовсе не обязательно делать их всеобщим достоянием. Над площадью повисла полнейшая тишина, но Руффус про себя отметил, что небо снова прояснилось, а ворон исчез.

Когда погребальный костер догорел, Селкор продолжил выполнять свои обязанности. Он достал одну из маленьких керамических урн, про которые рассказывали, что в запечатанном с помощью особого ритуала виде их невозможно разрубить мечом, и стал собирать в одному ему известной последовательности пепел с разных мест обугленного одра. Завершив это, он накрыл урну крышкой, поставил ее на край сруба и начал тихую и невнятную песнь заклинаний. Время от времени слова прерывались, и тогда жрец производил загадочные пассы над дымным подобием алтаря. Вся процедура заняла еще около часа. По завершении ее, Селкор встал с урной в руках и обратился к Серроусу:

— Прими, король, прах отца своего и помести его во Временное Пристанище. Пусть забота об этой урне и урнах с прахом других твоих предков падет на твои плечи еще одной священной обязанностью.

Серроус принял урну и удалился, чтобы поместить ее во Временное Пристанище. Так называлось место, где хранились непогребенные останки всех тринадцати королей, скончавшихся после свержения бертийской династии с хаббадского трона. Считалось, что точное местоположение Временного Пристанища было известно только прямым потомкам королей, хотя у дверей, ведущих на этаж, где оно располагалось, стояла стража, а вход в само Временное Пристанище охранялся мощнейшими чарами, настроенными таким образом, что проникнуть в это место мог лишь тот, в чьих жилах течет бертийская кровь. За триста лет не раз доводилось убедиться в действенности этих чар. Несколько раз из Временного Пристанища приходилось извлекать безжизненные тела осмелившихся пересечь его порог.

Дав Серроусу возможность удалиться, все потихоньку отправились в главный зал, где уже накрыт был стол, чтобы справить поминки по королю Гендеру. Традиция указывала, что говорить о покойном во время похоронных обрядов не следует. В это время нужно прощаться с ним внутри себя, и только на поминках можно и должно было выразить свое отношение к ушедшему прилюдно.

Вопрос о предзнаменованиях, увиденных при коронации, не давал Руффусу покоя. Мучительно хотелось расспросить об этом Валерия, но сейчас было явно не время.

У самого входа в замковую башню Руффуса остановил один из стороживших в этот день ворота:

— Ваше высочество, на мосту стоит хаббадский офицер, по-моему тот самый, что был здесь два дня назад, и просит аудиенции, но король сейчас не может ответить. Какие будут указания?

— Я выйду к нему, — после минутной паузы сказал Руффус и пошел за охранником. Что же хочет этот офицер? Но, чего бы он не хотел, ему нельзя давать возможности встретиться с Серроусом, потому как тот, точно, прикажет схватить его и казнить.

На мосту, действительно, стояли три рыцаря с хаббадскими знаками различия. Один из них, увидев Руффуса, слегка выдвинулся вперед:

— Досточтимый принц Серроус… — начал было он, но Руффус прервал его.

— Во-первых, принца Серроуса уже не существует в связи с тем, что его следует величать король Серроус Третий, а во-вторых, перед вами принц Руффус, настоятельно советующий вам не попадаться королю на глаза, если у вас есть хоть какое-то желание остаться в живых.

— Прошу прощения, принц Руффус, за свою невольную ошибку…

— Что привело вас сюда в сей печальный день?

— Я приехал сюда, чтобы не дожидаясь реакции официальных властей, которая, уверен, окажется в точности такой же, принести вам свои искренние соболезнования по случаю кончины вашего отца и короля Гендера Пятого.

То, что он приехал в сопровождении всего лишь двух рыцарей, свидетельствовало в пользу его слов, но все же подобное заявление казалось циничным в устах убийцы его родителя.

— Но разве не ваши действия послужили причиной «кончины нашего отца и короля»?

— Мы ни в коей мере не преследовали подобной цели, хотя и признаем, что необдуманно подойдя к Эргосу с достаточно большим отрядом, спровоцировали вашу сторону на неадекватные действия. Поверьте, ваше высочество, если мое слово чести что-либо для вас значит, единственной нашей целью было попытаться договориться о совместных действиях в условиях скорого мондаркского нашествия.

— И все же вы открыли огонь по нашей стороне.

— Огонь не был прицельным и открыли его только для того, чтобы иметь возможность отступить от ваших стен, — волна возмущения, пробившаяся из-под траурного вида рыцаря, как ни странно, не только не уличала его во лжи, но и создавала еще большее ощущение его искренности. — Вы, наверное, и сами видели. — Это не был вопрос, а осуждающее утверждение.

— К сожалению, меня и моего брата в это время не было в замке, а свидетельства очевидцев на сей счет расходятся. Но, допустим, я вам поверю. — Как ни прискорбно, но Руффусу пришлось перейти в оборону и оправдываться, что совершенно не входило в его планы.

— Я понимаю, что глубина сыновнего горя не позволяет вам беспристрастно отнестись к этому эпизоду, — произнес офицер, как бы добровольно отказываясь от полученного в разговоре преимущества, что безусловно помогало Руффусу не потерять лица, — но хотелось бы еще раз принести вам свои искренние соболезнования в связи с кончиной короля Гендера Пятого, а также повторить это перед новым королем Серроусом Третьим.

— Так как ваши слова кажутся мне искренними, и я ничуть не меньше вашего сожалею о происшедшем, то дам вам один хороший совет: не добивайтесь аудиенции у короля Серроуса. Может быть, в другой раз, но только не сегодня.

— Почему, ваше высочество? Ведь я хотел бы передать ему еще и эти две грамоты, — он достал из седельной сумки два свитка и протянул их принцу.

— Что это?

— В одной мои письменные соболезнования, а во второй, — офицер замешкался на секунду, но быстро отбросил свои сомнения и продолжил, — не потерявшие, я надеюсь, своей силы предложения от императора Хаббада князя Луккуса о заключении мирного договора с Эргосом и совместных действиях в условиях нападения с юга.

— Но, боюсь, император Луккус должен понимать, насколько маловероятно подписание мирного договора между Строггами и Бертийцами?

— Да, и в связи с этим мне даны полномочия не настаивать на обязательности обоих пунктов предлагаемого соглашения. Вполне возможен вариант заключения временного перемирия на время совместных военных действий. Конкретные условия данного соглашения я, боюсь показаться невежливым, должен обсуждать непосредственно с королем.

Руффус обратил внимание на то, как с вежливой терпимостью офицер называет повелителей Эргоса королями, тогда как это лишь княжество, не уточняя с другой стороны, королями чего они являются, признавая за ними какое-то абстрактное звание почетных королей.

— Как вас зовут, сэр?

— Сэр Ринальд, барон Севвойский, полковник Хаббадской Императорской Гвардии, четвертый военный советник его Императорского величества князя Луккуса, командующий третьей армией Хаббада, — произнося все это офицер гордо выпрямился и стал похож на памятник самому себе. Видимо, он очень дорожил каждым из перечисленных им титулов и званий.

— Сэр Ринальд, — ответил на это Руффус, интуитивно выбирая из предложенного списка только имя офицера, и сразу почувствовал, как прямо-таки на глазах сник величественный монумент, — принимая все ваши соболезнования, я вынужден просить вас все же отказаться от попыток встретиться сегодня с королем Серроусом. Мои настойчивые просьбы отложить аудиенцию на более позднее время связанны с тем, что мне не безразлична ваша жизнь и, как следствие из этого, сами отношения Эргоса с Хаббадом. Если вы добьетесь немедленной аудиенции у короля Серроуса, то, учитывая мое знание его характера, а также его сегодняшнее настроение и состояние, единственным следствием из этой встречи будет приказ схватить вас и казнить. Не подумайте, что я пытаюсь запугать вас, но король Серроус вряд ли даже будет с вами разговаривать сегодня. Если вам не безразличны результаты миссии, а не только ваша жизнь, которой вы, безусловно, готовы пожертвовать ради службы, то, прошу вас, еще раз все взвесьте и перенесите свой визит на другой день, когда чувства молодого короля поулягутся и он сможет взвешенно говорить с вами об общем деле. Хотите, я могу передать ему обе ваши грамоты для предварительного ознакомления.

Все это Руффус произносил на одном порыве и очень эмоционально, так что, закончив, почувствовал, как у него сбивается дыхание. Сэр Ринальд тоже не сразу оказался способным отреагировать на этот монолог. Минуты на три он погрузился в напряженное молчание, сопровождавшееся не самым эстетическим почесыванием скул, а затем, приняв решение, быстро встрепенулся, вернувшись к привычному состоянию уверенности в себе.

— Приняв во внимание все ваши доводы, я вынужден согласиться с тем, что выбрал не самое подходящее время для своего визита и готов отложить его на несколько дней, но не хотелось бы надолго это оттягивать, потому как к соглашению желательно прийти до начала войны с мондарками, до которой, возможно, остались считанные дни. Я передаю вам для дальнейшего рассмотрения наши бумаги и удаляюсь, ожидая вашего решения. Мой лагерь будет в пятнадцати километрах к востоку от замка у деревушки Слейи. Предупреждая ваши опасения, сообщу, что основные мои силы будут размещены в пригородах Курры, а со мной останется человек пятнадцать рыцарей и их оруженосцы. Было очень приятно с вами познакомиться, принц Руффус. Примите еще раз мои соболезнования, и всего вам доброго. — С этими словами сэр Ринальд поклонился и, дождавшись ответного прощания, развернулся и поскакал прочь.

— Похоже, нам придется лишь сожалеть, что Руффус — младший брат, — долетела до него полушепотом произнесенная фраза.

Принц убрал обе грамоты в один из многочисленных бездонных карманов парадного платья и направился в башню, чтобы присоединиться к справляющим поминки. У входа в главный зал Руффус на минуту замешкался, потому как у него не было особого желания разделять со всеми свои сугубо личные переживания. Он обратил внимание на приближающегося Серроуса и решил, что войти в зал вместе с братом будет даже лучше.

— Почему ты еще не там? — еще на подходе спросил Серроус. Сухость и отстраненность его голоса больно кольнули.

— Я только что разговаривал у ворот с сэром Ринальдом, командующим хаббадскими войсками.

— Ты арестовал его? — продолжая свое движение уже в зале, так что Руффусу пришлось догонять его, спросил Серроус.

— Нет, потому…

— Как?! — Молодой король резко остановился и повернулся к брату. — Почему?

— Потому что он приехал один с чисто дипломатической миссией.

— Убийцы не могут обладать дипломатическим иммунитетом! — зал с интересом начал наблюдать за разворачивавшейся между братьями сценой.

— Он приехал передать нам свои соболезнования и…

— Запоздалое раскаяние убийцы, — резко произнес Серроус, — не может искупить вины! Куда они отправились?

— Не знаю, — соврал Руффус, предупреждая приказ брата о погоне.

— Даже этого не догадался выведать, — с явным разочарованием пробубнил Серроус. — Что-нибудь еще?

— Они передали тебе две грамоты, — Руффус запутался в идиотских складках торжественного платья, вытаскивая свитки. — В одной — соболезнования от сэра Ринальда, а во второй предложения князя Луккуса, — в пределах Эргоса не было принято упоминать об императорских титулах Строггов, — о перемирии на время возможных совместных действий против Мондарка.

— Какое уж теперь перемирие, — зло бросил Серроус, принимая грамоты и продолжая движение, оставив тем самым Руффуса одного на обозрение всего зала. — Не ожидал подобного от брата, — долетела до принца фраза, довершившая его публичное унижение.

Проходя мимо камина, Серроус, даже не посмотрев, брезгливо бросил в огонь только что полученные свитки, как бы окончательно поясняя официальную позицию Бертийцев по отношению к возможности переговоров со Строггами.

Заняв свое место за столами и оглядев собравшихся, Руффус почти не встретил к себе сочувствия и, тем более, одобрения. Похоже, что его положение никому не нужного и неинтересного своими взглядами ненаследного принца начало плавно трансформироваться в сторону полного его неприятия. Всего один диалог — и он уже почти изгой в своем собственном замке, хотя, поведи себя Серроус чуть-чуть по другому, ничего похожего бы не было. Удивительно, как за считанные дни после смерти отца, буквально на глазах разваливалась, казавшаяся столь крепкой, дружба принцев. Они отдалялись друг от друга с каждой минутой.

Поминки проходили именно так, как и должны были, если не считать того, что к Руффусу никто не обращался и не предлагал ему взять слово. Его словно не было вовсе, и Гендер не был настолько же отцом ему, насколько и Серроусу. В остальном же все было совершенно нормально.

Во главе стола сидел новый король, символизировавший непрерывность вечной бертийской династии. На противоположном конце стола находился Селкор, означавший вторую власть древнего Хаббада. Жрецы, при всем их влиянии на настроения и подданных и повелителей, давным-давно были отделены от светской власти. Единственный момент, когда они могли оказывать непосредственное влияние на судьбы светской власти, был ритуал передачи короны. Все остальное время они могли лишь проповедовать.

Гости сидели каждый на своем месте, степенью своего удаления от короля показывавшим его значимость в глазах повелителя. Руффус, при всей своей приближенности, а сидел он вторым от брата, отделяемый от него только Тиллием, подчеркнуто игнорировавшим своего соседа, чувствовал глубокое желание переместиться куда-нибудь поближе к Селкору, чтобы не мозолить собравшимся глаза.

С трудом отсидев обязательную часть церемонии, принц, не желая засиживаться в не принимающем его окружении до откровенности пьяных разговоров позднего застолья, при первой же возможности отправился в свои покои.

Зайдя в комнату, он первым делом сорвал с себя ненавистные одежды и переоделся в человеческое платье. Затем извлек из заначки вполне ощутимую бутыль со старым вином, припрятанную для особых случаев еще с месяц назад. Похоже, что при всей его неприятности, случай сегодня был особым. Не каждый день разваливается казавшаяся незыблемой и вечной дружба с братом. Потягивая вино куда охотнее, чем на поминках, он с сожалением отметил, что эта идиотская сцена оттеснила на второй план даже похороны отца. Если в последнем и было что-то естественное, в конечном итоге все живут с пониманием того, что когда-либо им придется расстаться со своими родителями, хотя и никогда не бывают к этому готовы, то подобное разочарование от потери брата стало куда ярче окрашено эмоциями. Да еще и мрачные знамения, которые он увидел во время коронования. К чему они относились?

Цепочку невеселых и все более пьяных рассуждений прервало неожиданное появление Валерия. Неожиданное настолько, что оставалось только гадать, к чему отнести тот факт, что Руффус обнаружил его уже развалившимся в кресле, то ли к высокому магическому искусству, то ли к усиливавшемуся опьянению.

— Не хочешь ли вина? — как-то бестолково начал Руффус.

— Да, сегодня принцы взрослеют как никогда, — довольно туманно и неясно отметил чародей и налил из протянутой бутыли вина в непонятно откуда появившийся бокал. — Ты зря так удивленно смотришь на меня. Я всегда говорил, что опьянение зрителей существенно усиливает магические таланты. Чудеса творятся как-то легче и без особых усилий. — Чародей из приличия пытался спрятать ироническую улыбку.

— В каком это смысле? — поинтересовался все еще недоуменно хлопающий глазами принц.

— В том самом, что мне не слишком сложно было взять бокал за ту пару минут, что ты не хотел обращать на меня внимания. — Руффус пристыженно опустил глаза. — А я же, как был, так и остался скромным чародеем, не способным на истинные чудеса.

— Валерий, ты не заметил, — обратился принц, собравшись с мыслями, — странных знамений при коронации?

— Заметил, но только что с того? — подозрительно беспечно отметил чародей.

— Ты понимаешь их смысл? — хотя в голове и начинало проясняться, но слова еще как-то бестолково укладывались в фразы.

— Его там может и не быть. Подлей-ка вина, — он протянул бокал, удовлетворенно откинувшись затем на спинку кресла. — Во-первых, истинный смысл знамений может растолковать только Провидец, а найти его в этом захолустье не просто, а во-вторых, это могло и не быть никакими знамениями.

— Просто набор случайных совпадений?

— Например. Или же, что существенно вероятнее, неплохо поставленный каким-нибудь не слишком к нам благорасположенным чародеем спектакль.

— То есть, ты хочешь сказать, что это было не более, чем иллюзией?

— Думаю, что именно так оно и было. Уж больно картинно этот ворон сужал круги над Селкором и Серроусом, — болезненно реагировавшему сегодня на имя брата принцу показалась не случайной именно такая последовательность имен. — При большом желании эти чары вполне было можно развеять.

— И почему же ты их не развеял?

— Потому что мне, как и всем присутствовавшим, полагалось стоять при этой церемонии в благоговейном оцепенении, а так же из-за того, что мне они показались совершенно не лишними, если учесть по какому пути решил повести нас Серроус. Может, кто и вспомнит о них попозже.

— Это звучит не просто цинично, — от слов Валерия хмель начисто вылетел из головы, — но граничит с государственной изменой.

— Не стоит так горячо реагировать на слова старика. Может, я как-то не так их расположил, что ты усмотрел в них крамолу, а может, чуточку перебрал вина. Старые вина — они достаточно коварны. — Уж в том, что слова Валерия были подобраны с максимальной тщательностью, Руффус не усомнился бы и в бессознательном состоянии. — Да, кстати, и ты, похоже, походил, по мнению короля, по той же границе, не так ли?

Ну что ж, это хороший способ вытащить его на откровенный разговор, хотя и довольно жестокий. Главное не дать захлестнуть себя нарастающему гневу и отупляющей боли. Но чувства, видимо, пробивались наружу, усиленные винными парами.

— Не кипятись, мой мальчик. Я вовсе не хочу бередить твои раны, — поверить в это было трудно, особенно памятуя о склонности Валерия к манипулированию людьми, — просто мне очень бы хотелось узнать, что же на самом деле произошло.

— Обратись к своему обостренному моим опьянением чародейству, — достаточно грубо огрызнулся Руффус.

— Злость — сильное чувство, но совершенно не пригодное для ведения разговора, — Валерий довольно картинно развел руками, изображая то ли чистоту помыслов, то ли незатейливые извинения. — Если ты не хочешь говорить — я могу уйти. Отложим это до другого раза, когда мои таланты не будут так обострены, хотя мне показалось, что тебе хотелось бы с кем-нибудь поделиться своими мыслями.

«А тебе хотелось бы получить ответы на свои вопросы», — подумал принц. Валерий всегда любил замаскировывать свои интересы под чужие и, надо отдать ему должное, получалось это вполне убедительно.

— Поделиться? — не уверенный еще в продолжении проговорил Руффус. — Ты знаешь, меня очень сильно беспокоит то, что мы с братом с безумной скоростью отдаляемся друг от друга. В последний раз мы просто говорили, возвращаясь с охоты. С тех пор только виделись на официальных церемониях. Может быть, наша дружба была лишь видимостью?

— Навряд ли, — Валерий развалился в кресле в позе умудренного учителя. Как ему удавалось мельчайшими деталями подчеркивать в своей внешности особенности той роли, которую он в этот момент играл? — Просто тебе стоило бы попробовать самому понять его. На него слишком много обрушилось за последние дни, и не думай, что так легко за пару дней превратиться из молодого принца в короля. Обычно процесс подготовки к подобным переменам протекает постепенно, а Серроус был явно не готов к принятию короны, поэтому его политическая линия еще только формируется. К сожалению, этот процесс формирования происходит на фоне юношеской жажды отмщения.

— Но ты пытался, и не безуспешно, погасить во мне эти настроения. Почему же ты не пробуешь поговорить об этом с братом?

— Потому что, — Валерий заметно помрачнел при этом, — так уж сложилось, что я всегда был твоим воспитателем, а Тиллий воспитывал Серроуса. И, естественно, что в эти минуты король советуется именно с ним, а что может насоветовать Тиллий, догадаться не сложно.

— А почему так сложилось? Почему ты выбрал в воспитанники меня?

— Выбора как такового у меня не было. Если ты помнишь, я начал служить твоему отцу тринадцать лет назад. Тогда Серроусу уже было шесть лет, и влияние на него Тиллия было бесспорным. Я начал заниматься с тобой, потому что Тиллий не хотел отвлекаться от своей главной ставки.

— А мой отец? — Руффус, похоже, от этих объяснений только переставал что-либо понимать. — Тебя послушать, так он, вообще мало в чем участвовал. Вы делили принцев, строили политические планы, но не служили ему.

— Боюсь, что должен с тобой во многом согласиться. — Чародей отпил вина, покрутил бокал и, устремив взгляд на принца, заговорил быстро, словно опасаясь, что их в любую минуту прервут. — Ты и сам можешь вспомнить, сколько внимания уделял король Гендер политике или вам. Нехорошо так говорить о только что умершем, но похоже тебе стоит открыть глаза на происходящее в этом замке. Он был почти полностью поглощен рыцарскими забавами и на все остальное ему попросту не хватало ни сил, ни внимания. — Валерий огляделся по сторонам и, успокоившись, продолжил более тихим голосом. — Как король, он почти не проявлял себя, разве что предпринимая изредка скоропалительные решения, последнее из которых стоило ему жизни. Он был потерян для бертийской династии, так что действительно пришлось сделать ставки на следующее поколение. Оказавшись здесь, я сразу понял это, но Серроуса мне было уже не получить, и единственное, что мне оставалось, — это попробовать создать крепкую оппозицию в твоем лице. — Принц смотрел на чародея заворожено, пытаясь не упустить ни одного слова. — Мы оба не успели завершить свои планы, но в создавшейся ситуации приходится признать, что поражение потерпели мы с тобой.

— Но как же вы могли делать это все за спиной отца, исправно получая свое жалованье? Не казалось ли вам это предательством?

— Не могу сказать за Тиллия, но мне это предательством не казалось. Если рассматривать мою службу с точки зрения интересов бертийской династии, думаю, я был последователен в своей преданности. — Подлив из оставленной принцем бутыли, он продолжил. — Интересы династии заставили меня попробовать что-то сделать, дабы предотвратить сползание в сторону военной истерии после прихода Серроуса к власти. В этом пути, к которому Тиллий подталкивал своего воспитанника по своим, мне до конца неясным, соображениям, я усматривал гибельность для Эргоса. Объективно глядя на вещи, вам не сбросить Строггов с трона. И не только потому, что за ними перевес в силах. Главное — это то, что они пользуются, по крайней мере сейчас, поддержкой большинства знати и населения. Вам не на что опереться в войне против них. А значит на этом пути кроме поражения — ожидать нечего.

— Но, думая о создании оппозиции, — в надежде на отрицательный ответ проговорил Руффус, — ты заранее планировал стравить между собой нас с братом?

— Совсем не обязательно, — не теряя уверенности ответил Валерий. — Это сейчас между вами целая пропасть от семнадцати до девятнадцатилетия, а лет через пятнадцать вас можно было бы назвать ровесниками. К тому времени и ты смог бы завоевать себе прочное место и политический вес в Эргосе, и брат бы уже не снисходил бы до твоих взглядов с позиции значительно старшего, а вынужден был бы прислушиваться к твоим словам. Для того, чтобы проводить в жизнь разумную политику, совершенно не обязательно находиться у власти, достаточно иметь такой вес, от которого запросто не отмахнуться.

— Ты думал, что так оно все и получится?

— У меня просто не было другого выбора… Нельзя что-либо делать, — продолжил он после паузы, — без надежды на то, что не все пути ведут к поражению.

— Но ты мог и не принимать службу у моего отца.

— Трудность задания делает его только интереснее, — чародей ушел на время в себя, задумчиво перебирая свою бороду. Похоже, что этому занятию он посвящал большую часть своего времени, но по опыту было известно, что пока он не выйдет сам из этого состояния, общаться с ним невозможно.

Руффус встал с кровати и прошелся по комнате. Затем вернулся к потреблению вина, потому что почувствовал себя до безумия трезвым. Все это было нужно как-то переварить. Ему было никак не привыкнуть к мысли, что все они: отец, брат и он сам — были только пешками в игре советников. Валерий, похоже, действительно хотел лучшего бертийскому дому, но, может, стоило спросить и их, хотят ли они этого добра? Достаточно трудно удержаться на ногах, когда так поспешно разрушается весь тот иллюзорный мир, в котором живешь. Хотя брату, наверное, и того хуже. Помимо того, что ему нужно было в одночасье стать королем, вряд ли Тиллий решит так же открыть перед ним карты.

К чему же катится бертийская династия? Похоже, что дела у них обстоят еще хуже, чем раньше представлялось. Его отец, если посмотреть беспристрастно, чего он раньше не делал то ли из уважения, то ли из-за поверхностности взгляда, вызванной отдалением от политических событий, не был, по сути, королем. Блестящим рыцарем, уступавшим разве что Грэмму, — да. Высокомерным и вспыльчивым аристократом — сколько угодно. Но королем — пожалуй, нет. Король должен быть каким-то другим. Он должен чувствовать свое государство, каким бы маленьким или большим оно ни было. Должен реально управлять им, а не отдавать все бразды правления своим советникам. У Серроуса было гораздо больше шансов стать настоящим королем. У него были и необходимая воля, и способность оценивать ситуацию не только по очевидным фактам, но и руководствуясь своими ощущениями, и прирожденный талант повелевать, чего Руффус напрочь был лишен. С годами он видимо приобретет способность сохранять свою голову холодной в любых ситуациях, а склонностей к сложной интриге у него и сейчас не отнять.

И все же, поспешность, с которой Серроус формирует сейчас свою политику, руководствуясь жгучим желанием отомстить и агрессивными советами Тиллия, способны привести их к трагедии, которой можно было бы избежать, пойдя на временное перемирие с Хаббадом. Зная брата, было трудно предположить, что он не видел очевидных последствий этой линии. Значит, он либо слишком потрясен смертью отца и не способен пока принимать взвешенных решений, либо он держит в уме какой-то другой план, непонятный пока окружающим.

Валерий вышел из своего медитативного состояния и, возвращаясь к вину, заметил:

— На редкость удачная бутыль. Расскажешь мне потом, с какой полки погреба ты ее утащил. Я обязательно последую твоему примеру. — Он сделал еще несколько жадных глотков и, как бы невзначай, поинтересовался: — Ты, кстати, не хотел бы мне рассказать поподробней о том споре в главном зале?

— Король, — это слово как-то само сорвалось с языка, заменив привычное «брат», — счел ошибочной мою встречу с представителями Хаббада. Тем более, что я позволил им беспрепятственно покинуть замок.

— Не поддался ли ты склонности к преувеличениям, — ехидно усмехаясь, бросил чародей, — говоря, что он счел это ошибочным? Со стороны это больше напоминало показательную порку. Давай-ка по порядку.

— Он поинтересовался, почему я еще не в зале, и я ответил, что встречался у ворот с командующим хаббадскими войсками. Не интересуясь, о чем был разговор, он сразу спросил меня, почему я их не арестовал…

— Да, а о чем, собственно, был разговор? — по заинтересованности Валерия Руффус понял, что именно за этой информацией он сюда и пришел.

— Сэр Ринальд…

— Барон Севвойский?

— А? — сбился Руффус. — Ну да.

— И что он говорил?

— Он принес нам свои соболезнования по случаю гибели моего отца, излагая, в общем-то, твою версию инцидента, и передал мне грамоту от князя Луккуса с предложением о мирном договоре или же временном перемирии на время нашествия с юга…

— А каковы условия договора? — чародей слушал все более внимательно, тогда как Руффус лишь отметил, как тот не любит, когда его перебивают, и как легко об этом забывает, перебивая сам.

— Не знаю…

— Как так? Говорил-то с ним ты.

— Все подробности были в грамоте, которую Серроус сжег, не читая. А потом он спросил, куда отправился сэр Ринальд.

— И ты ему сказал? — в надежде, что нет, спросил Валерий.

— Да, что не знаю.

— Понятно… — чародей опять углубился в бесконечное перебирание прядей своей бороды, а Руффус, извергавший только что слова, обнаружил, что сказать ему больше нечего.

Принц отошел к окну, посмотрел во двор. Оттуда до сих пор доносился слабый запах дыма. Он еще раз удивленно подметил, как текущие события почти вытеснили погребение отца. Что это было? Так называемое продолжение жизни, о котором говорили мудрецы, или простая непочтительность. А может, и нежелание поверить в происшедшее.

Руффус прошелся по комнате, попытался привести хоть в какой-нибудь порядок разбросанные повсюду детали туалета, отпил еще глоток и, наконец, не в силах дожидаться, пока чародей сам выйдет из забытья, спросил срывающимся голосом:

— Что же будет?

— А?.. — Валерий потряс головой, сбрасывая оцепенение. — Может быть и хуже.

— Что хуже? — в глазах принца появилось недоумение.

— Еще хуже может быть всегда, — чародей как-то неубедительно попытался спрятать под абстрактной мудростью прорвавшиеся наружу мысли.

— Будет война?

— Наверняка. — И добавил с сомнением. — Вот только с кем?

— В смысле? — не понимая переспросил Руффус.

— Я не верю, что Тиллий просто идет напролом. У него обязательно должен быть какой-то план, просчитанный на много ходов вперед. Да и Серроус не настолько глуп, чтобы покорно следовать столь очевидно безвыигрышной линии. Думаю, они нас еще удивят…

— Послушай, — поменял направление разговора принц, — ты всегда говоришь, что ты только мастер иллюзий, не способный на подлинную магию…

— Этого я тебе никогда не говорил, — обиженно отреагировал Валерий. — Искусство иллюзий — это одна из разновидностей подлинной магии. Просто я не владею прочими ее проявлениями. А к чему ты это спросил?

— Я подумал, что в этой войне, с кем бы она не была, нам, почти наверняка, не выстоять… — Руффус мучительно пытался облечь в слова только что пришедшую в голову идею. — С другой стороны, я хоть и младший отпрыск бертийской династии, но не могу оставаться в стороне от дел… Даже если мой брат выбрал безнадежный вариант и переубедить его невозможно или, попросту, поздно, я не могу себе позволить бросить его, заявив, что разбирайся, мол, как-нибудь сам… Но и тупо идти по вымощенному пути к катастрофе, как-то… не хочется, что ли… Нет желания приносить бессмысленную жертву. Значит, надо попробовать сделать что-то, что сможет изменить соотношение сил…

— И что же это такое? — спросил чародей с деланной, как показалось Руффусу, заинтересованностью человека, уже знающего ответ.

— Единственное, что приходит на ум — это вмешательство магии.

— И, естественно, не моих беспомощных игр, а чего-то «настоящего»?

— Я хотел бы узнать, не знаком ли ты с кем-либо из магов, способных нам помочь? — выдавил из себя принц, не желая подыгрывать уничижительной формулировке Валерия, но и не зная, как ее обойти.

— Я знаю только одного истинного мага, — почесывание бороды на секунду усилилось и стало каким-то нервным, — в силах которого было бы справиться с такой задачей… Но именно потому, что я знаю его, можно с уверенностью утверждать, что он не согласится нам помочь.

— Почему, Валерий? — принц явно не хотел принять эти слова на веру. — Я, думаю, смог бы предложить ему достаточно интересные условия, даже не прибегая к помощи казны…

— Вся эта мишура, связанная с выгодными предложениями, крупными суммами денег и высоким положением в обществе, может заинтересовать меня, — на этот раз явно чувствовалось, что чародей говорил совершенно искренне, — не способного к большой магии, но не его, отказавшегося от участия в борьбе за привлекательными для нас призами еще до моего рождения.

— Но, может, он прислушается к моим доводам, — уверенности в голосе Руффуса поубавилось, но с надеждами он расставаться не желал, — найдет в моих предложениях что-то интересное и для себя?

— В том-то и дело, что он их не примет, — сказал Валерий тоном, убивавшим всякое сомнение. — И это не пустые слова. Я с ним слишком долго общался, чтобы испытывать на сей счет какие-либо иллюзии… Единственное, — продолжил он, размышляя вслух, — чего ты можешь попробовать от него добиться — это стать его учеником, и тогда, если в тебе живет достаточный талант и найдется небольшая бездна терпения, ты сможешь со временем сам справиться со своей задачей. Но это будет уже поздно.

— Сколько времени может отнять у меня ученичество? — напряженно спросил принц.

— Столько, сколько ему будет интересно с тобой работать, — неопределенно ответил чародей.

— Но это как-то измеряется, — раздраженно переспросил Руффус, — в общепринятых единицах времени?

— Нет, — отрезал Валерий. — Обучение паре трактирных фокусов может занять, при наличии таланта, несколько дней. Изучение магии отнимает всю жизнь. Даже тот, о ком мы сейчас говорим, все еще продолжает изучать ее… Добиться уровня, необходимого для каких-то полезных действий, можно за сто лет или за пару — все будет зависеть от усердия и таланта. Я, к сожалению, не могу ответить на твой вопрос конкретней… Единственное, я взял бы на себя смелость утверждать, что ты, по-моему, должен быть ему интересен, и он скорее всего взял бы тебя в ученики. Большего я обещать не могу…

Руффус поймал себя на том, что все время неспешного монолога чародея нервно расхаживал по комнате.

— А о ком мы, собственно, говорим? — с опозданием пришел ему в голову очевидный вопрос.

— Я мог бы назвать тебе с десяток имен, которыми он пользовался в разное время и разных ситуациях, но большая их часть ничего тебе не скажет, а остальные могут повергнуть тебя в ужас или вовсе отвадить от всяких мыслей о магии. Поэтому воспользуемся именем, которое он чаще всего использует в последнее время — отшельник Странд.

— Это тот, который… — Руффусу очень хотелось что-нибудь вспомнить о нем, но ничего конкретного в голову не приходило. С другой стороны, он был уверен, что не в первый раз слышит это имя, но когда и в каком контексте он слышал упоминания об отшельнике Странде, вспомнить не удавалось.

— Это тот, — пришел на помощь Валерий, — который живет неподалеку от Арноса в предгории Белвейнского хребта в уединенном жилище и мало чем проявляет себя в современной жизни Хаббада. В последние лет сто он ничем особенным не прославился, но лучшего учителя тебе не найти.

— Лет сто… — недоуменно повторил принц. — Когда же он тогда совершал что-либо значимое?

— Раньше. Много раньше, мой мальчик. — По лицу чародея расплылась покровительственная улыбка. — Он — маг, а не какой-нибудь деревенский колдун. Сколько веков он прожил — никто точно не знает. То, чем он прославился и под каким именем — я не могу тебе говорить без его согласия, но поверь на слово, что более могучего мага я не встречал. И если ты спросишь меня, что тебе делать, то лучшего, чем попытаться пойти ему в ученики, я не посоветую. Мне все больше и больше нравится эта идея…

Руффус задумался на минуту, пытаясь реконструировать разговор, но никак не мог вспомнить, кто же первым высказал эту мысль. Стать учеником мага… Он даже приблизительно не представлял себе, что это значит. Нужно ли это ему? Или не ему? Или вовсе не нужно? Чем это может помочь Эргосу, если тот падет существенно раньше? Есть ли у него этот талант, о котором так много говорит Валерий? Слишком много вопросов, не имеющих ответа, чтобы принимать решение, а задавать их чародею почему-то расхотелось.

Разве что можно, сославшись на то, что он согласен пойти в ученики, попробовать уговорить мага помочь. В любом случае он ничего не потеряет.

— Ну, так что ты думаешь по этому поводу? — прервал его чародей. — На мой взгляд, это действительно неплохая идея.

— Но ведь она не имеет никакого отношения к тому, о чем мы с тобой говорили до этого. — Внутренне приняв решение, Руффус решил, что для пущей убедительности не стоит соглашаться сразу. Это вызовет подозрения, которые никому не нужны. Он никогда раньше и не думал обманывать чародея, но все когда-нибудь приходится делать в первый раз. Пусть уж, по крайней мере, этот обман не будет грубым и очевидным. Почему, собственно, надо обманывать — он так и не понял, но был почему-то уверен, что во всех остальных случаях Валерий не скажет ему, как найти мага.

— Как знать, как знать… — многозначительно проговорил чародей, а Руффус посмеялся про себя, радуясь, что его решение обмануть дало ему какую-то внутреннюю свободу. Как будто пелена какая-то спала. Слова, которые десять минут назад показались бы таинственными и исполненными глубинного смысла, над которым стоило бы всерьез задуматься, сейчас прозвучали попыткой сделать хорошую мину при плохой игре. От этих мыслей Руффус чуть ли не развеселился. — Подумай об этом на досуге.

— Хорошо, — небрежно бросил принц, хотя небрежность эта и была напряженной от боязни выдать себя чем-нибудь.

Валерий встал и, оправив свои длинные одежды, направился к выходу:

— Спокойной ночи, — сказал он, выходя.

— Спокойной ночи, — ответил принц и лег на постель.

Несколько минут он чувствовал, что не может сосредоточить на чем-либо свое внимание. Тогда Руффус сделал пару жадных глотков вина и, уже в накатывавшемся головокружении, подумал, что в другое время обязательно согласился бы с предложением Валерия. Уже засыпая, он почувствовал, как что-то теплое расползлось в его сознании. Это тепло поперекатывалось, убаюкивая, и ушло так же внезапно, как и появилось.

«Забавные вещи происходят от такого старого вина», — подумал Руффус и, совершенно успокоенный, безмятежно заснул.




Глава 3


Руффус проснулся достаточно рано, так что первые, еще не вполне уверенные лучи солнца встретили его, когда он был уже на ногах. Это было странно, потому что последние дни он, будучи переполненным неприятными мыслями и сомнениями, подолгу не мог вечером заснуть, а по утрам, соответственно, вставал практически к обеду с ощущением непреодолимой усталости. Сегодня же он не только встал рано, но и чувствовал себя на удивление свежим и отдохнувшим. Очень хотелось понять, насколько это было связанно с тем фактом, что вчера под вечер он все-таки решил окончательно отправиться к отшельнику Странду. Судя по ощущениям, принятое решение было верным, но Руффус в последнее время с особым подозрением начал относиться ко всему, что выглядело слишком очевидным.

Одевшись, принц решил выйти на крепостную стену. Вспомнилось, как он любил подниматься туда с отцом, встречая рассвет. Забавно было обнаружить, что отца он начал вспоминать как что-то светлое, чисто детское. Никакой связи с его титулом, никаких государственных мыслей, и более того, никакой тяжести утраты. Казалось, что отец никуда не делся, никакой потери не было и не могло быть, просто отец стал жить теперь где-то внутри. Непонятно, правда, было, почему этот образ стал таким светлым. Была ли это типичная идеализация тех, кого нет рядом с нами, или же просто от него отвалилась вся внешняя шелуха, связанная с политическими проблемами, попытками управлять вопреки собственной неспособности, и остался просто человек, со всеми своими недостатками и огромной, искупающей все остальное, любовью к своим детям.

Выйдя на восточную стену, Руффус обратил внимание на высокого молодого воина, также наблюдавшего за пробуждением солнца. Подойдя поближе, он понял, что в очередной раз обманулся. Глядя на Селкора в обычной, одежде никак нельзя было предположить, что перед тобой жрец.

— Доброго дня тебе, Руффус, — сказал тот, поворачиваясь к принцу. По изможденному лицу Селкора было видно, что ночь эту он провел совсем не в безмятежном сне. — Видишь, — добавил он, перехватив недоуменный взгляд, — никак не могу привыкнуть к жреческим одеяниям… Мой отец прирос к ним и не мог ни на миг расстаться, хотя, поверь — он сам мне говорил, — что и он привык к ним не сразу. А я — какой уж там жрец? Так, пока что, одно название.

— Чем ты так озабочен?

— Смотрел всю ночь в Зеркало Мира… — он посмотрел куда-то сквозь Руффуса и добавил: — Почти ничего не вижу. Только тени да темноту какую-то… Еще хуже умею толковать увиденное… Никак у меня из головы коронация не выходит.

— И что ты по этому поводу думаешь?

— Ты кого спрашиваешь? — с отсутствующей улыбкой переспросил Селкор. — Верховного Жреца или Селкора?

— Скорее Селкора, — уточнил принц, с обидой отмечая, как последние события изменили дружеские узы. Дружба Руффуса с Селкором превращается в отношения принца с Верховным Жрецом, дружба с братом — в отношения вассала и сюзерена.

— Тогда рискну поделиться ощущением, — сомнения, а может, и опасения не оставляли при этом его лица, — что совершил большую ошибку. Когда держишь в руках корону, надо сосредоточить все свое внимание на Третьем адаманте, — Руффус не стал перебивать, хотя и не понимал, что это был за Третий адамант. — Тогда, при произнесении… не важно… — поспешно поправился Селкор, чувствуя, что чуть было не открыл что-то из секретного знания, — скажем, соответствующих слов, должно наступить просветление, во время которого становится ясно, можно ли короновать претендента… У меня… Короче, не было у меня никакого прояснения, и я решил проплыть по течению. Самым простым было передать корону… прямому наследнику, — Руффус обратил внимание, что имя брата не было произнесено, — что я и сделал.

— Ну и что? — недоуменно переспросил Руффус.

— Я нарушил правила… — У Селкора, опиравшегося о зубец стены, соскользнула рука, и он чуть не потерял равновесие. — Бертийскую корону нельзя передавать без выбора, осуществленного в состоянии просветления. Это не просто украшение и даже не символ власти. Это сама власть, облаченная в форму венца… Ошибка уже совершена, и время покажет, кому и как за нее расплачиваться. Подобные нарушения уже имели, согласно нашим записям, место. В последний раз из-за этого была свергнута Бертийская династия, а перед этим… — он почувствовал, что опять готов поделиться чем-то из тайных знаний, поэтому спешно поправился, — было еще хуже… В руках способного открыть силу, заточенную в венец, корона способна сама подчинять подданных воле хозяина.

— А мой брат… — Руффус чувствовал, что не хочет, но должен задать этот вопрос, — он способен на это?

— Все говорит за то, что он сможет открыть источник силы.

— Тогда в чем же проблема?

Селкор посмотрел на поднявшееся прохладное солнце, затем потеребил свисающий конец ремня. Было ясно, что он не может ответить прямо, но с другой стороны хотел бы дать Руффусу что-то понять.

— Понимаешь… Выбор не только в том, что бы передать корону способному использовать ее… Пробудить силы можно различными путями и держа в себе разные намерения… — Тщательность, с которой он подбирал слова, подсказывала, что информация эта очень важна и находится на грани того, чем жрец может поделиться с человеком, непосвященным в тайные знания. — В зависимости от этого и силы будут разными и… последствия… Сейчас я просто боюсь того, что может случиться, если мои предчувствия подтвердятся. Единственная надежда — на то, что для восстановления полной силы венца необходимо вернуть на место недостающий изумруд.

Руффус вспомнил, что в причудливом орнаменте камней на венце действительно не хватало одного камня. Глядя на сиротливое ложе, напоминавшее пустую глазницу, он как-то спросил отца, почему бы не заполнить пустоту каким-нибудь камнем, мол, вся корона совсем по-другому смотрелась бы тогда, но отец почти в ужасе ответил, что делать этого нельзя. Помнится, его странная реакция очень поразила тогда принца, но теперь это становилось понятней.

— А где этот камень? — с интересом спросил Руффус.

— К сожалению, а может и к счастью, мне это не известно, — последовал сухой ответ, заставлявший задуматься о его правдивости.

Руффус, поняв, что на продолжение беседы в этом направлении рассчитывать не приходится, отпустил пару бессмысленных замечаний о погоде, мол, осень какая-то ранняя, похолодало некстати и прочая чепуха. Селкор отреагировал на эту перемену до удивления охотно и с явным облегчением поддержал пустопорожний треп. У принца так и свербело поделиться своим решением отправиться в ученичество, но как-то все было некстати, так что к моменту расставания он так и не облегчил себя признанием, а потому сразу же отправился в покои чародея.

Всякий раз, подходя к дверям комнат, принадлежавших Валерию, Руффус испытывал легкий столбняк, сопровождавшийся замиранием сердца. Он постоянно боялся застать того за какими-либо устрашающими занятиями, неподвластными человеческому пониманию, но только сегодня обратил внимание на то, что так ни разу и не застал. Однако, это внезапное прозрение ни в коей мере не сказалось на соблюдении установленного ритуала вступления в покои Валерия. Как всегда Руффус остановился и, постучав, дождался, пока Валерий сам подойдет к двери и, распахнув ее, пригласит пройти внутрь.

— С чем пожаловал, мой мальчик? — спросил чародей, всем своим довольным видом давая понять, что прекрасно знает ответ. Именно эта уверенность и заставила принца болезненно отреагировать на слова «мой мальчик», казавшиеся столь естественными еще вчера. Хотелось возмутиться, сообщить, что никакой он не мальчик и потребовать впредь его так не называть. Но отчего было это возмущение, как не от правоты Валерия? Разве не он подвел его к решению, искусно манипулируя чувствами Руффуса, оставив ему, по сути, свободу лишь в сроке принятия решения, так что выплескивать свое недовольство вовне — только еще раз расписаться в своей неправоте и незрелости.

— Я готов отправиться к отшельнику Странду, — как мог спокойно сообщил он, стараясь не вдаваться в подробности.

— И, естественно, — сам за него продолжил Валерий без тени вопроса в голосе, — полагая, что на самом-то деле тебе удастся убедить его встать на сторону Серроуса.

— Ну-у… — промямлил Руффус, — было бы глупо скрывать, что именно это я и попытаюсь сделать.

— Тогда, я скажу тебе только две вещи. Во-первых, не рекомендую предупреждать об этом твоего брата, а тем более советника Тиллия. Ничего хорошего из этого не выйдет. Во-вторых же, не отвергай, попробовав реализовать свой план, возможного предложения отшельника Странда об ученичестве. На то есть, как минимум, две причины: вряд ли у тебя будет другая возможность поучиться у настоящего мага, а совесть твоя может быть относительно спокойна, потому как Серроусу, скорее всего, не понадобится твоя помощь…

— Странно… — забыв о приличиях, перебил Руффус. — Примерно то же самое я слышал сегодня от Селкора…

Это замечание сбило Валерия с мысли. Он застыл на секунду, почесал бороду и продолжил менее уверенным тоном:

— У жрецов Храма Всех Богов свои пути познания, сомневаться в действенности которых не приходится. Несмотря на свою юность и малоопытность, Селкор, наверняка, знает, что говорит… Что он еще говорил?

— Что опасается грядущего… — неявной формулировкой Руффус хотел прикрыть содержание недавнего разговора, потому что не было ни малейшего желания делиться проблемами Селкора, но чародей не упустил возможности уточнить.

— А о церемонии коронации он ничего не говорил? Ну, там о выборе и просветлении?

— Ну… — теперь уже было глупо продолжать запираться, хотя желания передавать сказанное молодым жрецом, недавним, а может и настоящим, другом, не прибавилось, — в общем, он… не испытывал никакого просветления, за что себя и корит теперь…

— Корит он себя не за то, что не было просветления, — перебил Валерий, — а за то, что несмотря на это выбор был сделан… И правильно делает, — добавил после паузы, — что корит, хотя этого и мало, потому как никто не знает, кому и как теперь за это расплачиваться… — Руффус крайне удивился буквальному повторению формулировки Селкора, а чародей, помолчав, продолжил. — Ну, в любом случае, это лишний раз подтверждает мои слова. Если уж ты собрался, рекомендую не затягивать этого. Не отправиться ли тебе сегодня же? — Попытка ускорить события не могла не вызвать у Руффуса подозрений, но он заставил себя их отбросить. — Пожалуй, тебе лучше всего было бы, приказав приготовить коня, собрать все необходимое в дорогу, а я тем временем подготовил бы тебе кое-что от себя, чтобы облегчить путь.

Вихрем пронеслись дальнейшие слова, не оставив времени на их обсуждение. Детали того, что надо приготовить в дорогу, что брать не стоит, как одеться. Руффус чувствовал, что попал в какой-то иной временной поток, где невозможно поспевать за событиями. Единственное, что он успел прикинуть в уме — что словоохотливость и поспешность чародея вызваны желанием не упустить настроения принца. Куй железо пока горячо? Ну что ж, он не будет пытаться в чем бы то ни было перечить Валерию: в дороге будет время все обдумать и потщательнее подготовиться ко встрече с магом.

И выслушав весь внушительный монолог чародея, он отправился на конюшню, где приказал подготовить коня к прогулке. Затем поднялся в свои покои и приступил к сборам. Руффус сразу отложил сменное платье, меховой плащ и кольчугу, которая не попала в список Валерия, но выезжать без нее было как-то неуютно. Потом он достал небольшой кинжал, полученный от отца на пятнадцатилетие со словами:

— Никогда не расставайся с этой вещью. Это не просто клинок, но древнее оружие, принадлежавшее эльфийскому магу.

Что это значило на самом деле — не известно, но сомневаться в ценности кинжала не приходилось даже несмотря на тот факт, что принц ни разу не видел ни одного эльфа и склонен был полагать, что эльфы — существа мифические. Одного того, что клинок был памятью об отце, — вполне хватало. Прицепив к поясу его, а так же свой меч, он принялся собирать сумки, которые следовало приторочить к седлу. Собирая нехитрое дорожное снаряжение, он поймал себя на непреодолимом желании забрать с собой все свои личные вещи. Он брал попеременно то один, то другой предмет, вертел их в руках, перемещал из кучки в кучку, пытался запихнуть в какую-либо из сумок, а если он никуда не влезал, то долго с сожалением на него смотрел, прежде чем отложить в сторону. Для себя он это объяснял обязательностью взять с собой в неблизкий путь все необходимое, так как вернуться и прихватить что-либо, когда оно понадобится, вряд ли удастся. На самом же деле Руффус не желал себе признаваться, что боится что-либо оставлять из-за неуверенности в возможности скорого возвращения в замок.

Все приготовления не отняли более трех часов, так что скоро Руффус, весь увешанный различным барахлом, снова был в покоях чародея.

— Что-то не очень ты торопился, — сходу бросил Валерий, чем немало удивил принца. — Ладно, что там у тебя во всех этих баулах?

С согласия Руффуса он еще раз перебрал собранные вещи, от чего количество их уменьшилось едва ли не вдвое, а принц неожиданно почувствовал, как отложили в сторону часть его самого, не разрешая ее брать с собой. Откуда появилось это ощущение — трудно сказать, но избавиться от него ему никак не удавалось. Затем Валерий открыл один из шкафов и извлек оттуда уже подготовленную сумку с провизией, о чем принц и не вспомнил. Посмотрев внимательно на все это, чародей удовлетворенно кивнул.

— Ладно, перейдем к самому интересному, — разглаживание бороды отняло у него в этот раз на удивление мало времени. — Отправиться тебе придется, как я уже говорил, в Арносское княжество. Там, неподалеку от Белвейнского хребта ты и найдешь отшельника Странда.

— Но может быть, ты как-нибудь поподробнее объяснишь, как туда пройти? — удивился Руффус.

— Это совершенно бесполезно, так как жилище его охраняется очень сильной магией, и найти его, даже зная точно, где искать, — невозможно.

— То есть как, — понимать чародея было все труднее, — ты хочешь, чтобы я пошел туда, куда я все равно не дойду, и поэтому полагаешь излишним говорить, где, собственно, искать?

— Вот именно. Ты просто-таки на глазах делаешь успехи, — невозмутимо продолжил Валерий, еще более удовлетворенно поглаживая бороду. — Я дам тебе талисман, который позволит тебе отыскать отшельника Странда. — Он достал из кармана аккуратный и весьма скромный на вид перстень с плохо ограненным изумрудиком. — Если ты будешь пристально смотреть в этот камень, то через пару мгновений над ним появится маленький лучик света в форме стрелы, — так как чародей сам при этом внимательно смотрел на перстень, то Руффус заметил, что крошечная голубая стрелка всплыла над камнем и, покрутившись немного, указала куда-то на северо-запад. — Наконечник указывает на жилище отшельника Странда. До Арноса тебе это не понадобится, а там уже этот талисман легко приведет тебя куда надо… Смотри только, чтобы эта вещица никуда не делась, потому что без нее тебе никогда не попасть к отшельнику. Еще возьми с собой вот это письмо. — В руках Валерия появился небольшой свиток, запечатанный удивительной печатью. Понять, что было на печати, не представлялось возможным, потому как та была сильно смазана, но самым непонятным было то, что печать была не просто смазана, но расплывалась в окружающем пространстве. Создавалось ощущение легкой дымки, неотрывно следовавшей за этой печатью. Понять, что это было на самом деле, Руффус не мог. — Передашь его отшельнику Странду. Найти его у тебя никто не сможет, потому что на него наложены чары, позволяющие только тебе видеть его в истинном виде, но учти, что на печать наложено смертельное заклятье. Снявший ее — погибнет. — Выражение его лица не оставляло сомнений в истинности этих слов, хотя принц и поймал себя на сомнении, потому как слишком уж часто чародей говорил, что он не волшебник, а всего лишь мастер иллюзий, не владеющий магией силы. Уловив каким-то образом эти мысли, Валерий пояснил. — Запечатывать письма подобным образом мне помогает перстень, подаренный в свое время тем самым отшельником Страндом. Он великий мастер в искусстве создания талисманов…

— Все это хорошо, чародей, — вставил наконец Руффус, — но ты не подумал, как мне удастся выбраться из замка, не получив в проводники своего телохранителя?

— Нет ничего проще, — удовлетворенно улыбнулся Валерий. — Я же неоднократно говорил тебе, что являюсь мастером иллюзий. Я наложу на тебя как одного из конюхов. — Принца неприятно передернуло при мысли, что его могут принимать за конюха, но чародей тут же отреагировал на это. — Довольно глупо переживать, что тебя принимают за кого-то другого. Не достаточно ли самоотождествления? Если тебя будут задевать подобные мелочи, то это будет свидетельством не приверженности к чести, но исключительно ограниченности. Не обижайся, но тебе стоит научиться отличать истинную гордость от внешних ее проявлений… что говорить страже о том, зачем и куда тебе надо выехать, — думаю, объяснять не надо. Теперь о дороге. На время дороги на тебе будут другие чары, отождествляющие тебя с хаббадским офицером, так как всю дорогу предстоит проделать по территории Хаббада. К этому мы и приступим… Встань-ка сюда.

Валерий указал на центр комнаты. Как только принц занял указанное место, чародей начал расхаживать, периодически останавливаясь и пристально вглядываясь в застывшего, словно статуя, Руффуса.

Потом он начал извлекать из бесконечных своих карманов различные предметы, напоминающие золотые побрякушки и куски разноцветной ткани, и прикреплять их в самых неожиданных местах к одеяниям Руффуса. Вся эта церемония сопровождалась замысловатыми пассами и невнятным бормотанием себе под нос, но ощущение было таким, что все это лишь для придания таинственности происходящему, а на самом деле значение имели лишь сами предметы и точно выверенные места их прикрепления. Затем в дело пошел самый обширный косметический набор, виденный когда-либо принцем. Любая женщина не задумываясь отдала бы за него полжизни. Чародей наносил на лицо или руку Руффуса какой-нибудь легкий штрих, а затем отходил и снова принимался осматривать, словно художник, пишущий портрет. Где-то через час работы он предложил Руффусу взглянуть на себя в зеркало. Тот без возражений последовал совету, но тут же отшатнулся от зеркала, увидев в нем совершенно незнакомого человека. Лишь приглядевшись, он начал узнавать в отражении какие-то свои черты, да и то не смог сосредоточить на них внимания.

— Как ты это сделал? — невольно вырвалось у него.

— Это и есть моя работа, — с гордостью ответил Валерий. — Я добавил к твоему облику несколько деталей, не отвлекающих на себя внимание наблюдателя и подменяющих в его глазах твой истинный облик. На самом-то деле здесь больше психологии, чем магии, но психология — не что иное, как одно из магических искусств… А теперь задача будет посложнее — наложить поверх еще одни чары, чтобы тебе удалось беспрепятственно выйти из замка, да так, чтобы они легко распались, как только необходимость в них пройдет, не разрушив чар, лежащих под ними.

Валерий снова принялся расхаживать, присматриваясь к принцу со всех сторон, периодически добавляя какие-либо детали, снимая или слегка перемещая часть из них. Со стороны это более всего походило на какое-то шарлатанство никоим образом не связанное с магией, но рассчитанное лишь на произведение некоторого эффекта в глазах наблюдателя. Когда все было закончено, чародей еще раз удовлетворенно осмотрел свое творение и порекомендовал снова посмотреть в зеркало. На сей раз из него смотрел один из конюхов, которого, кажется, звали Сервием. Невозможно было не признать мастерства, с которым Валерий выполнил свою работу, если даже Руффус сам не мог разглядеть себя в отражении. Временами он улавливал какие-то из деталей, которые идентифицировал с собой, а не с созданным образом, но совершенно не мог сосредоточить на них внимание. Они как бы ускользали от него, выпячивая вместо себя характерные черты конюха Сервия. Пытаясь отогнать от себя наваждение, Руффус с силой потряс головой, отстраняясь от зеркала. Никогда прежде он не видел Валерия за работой, но результат превзошел все ожидания. С почтением глядя на старого чародея, принц спросил:

— Ты не пояснишь, как этого добиться?

— Зрительное восприятие образа основано не на анализе его в целом, — с охотой ответил Валерий, — а на отождествлении отдельных его элементов со сформировавшейся ранее схемой. Эта схема позволяет выделить элементы, отличающие объект от ему подобных, так что вся сложность — правильно подобрать и разместить самые важные и универсальные для всех наблюдателей из этих отличительных свойств или найти им адекватные аналоги. Остальное — уже дело техники. — Валерий скромно потупил глаза, в которых светилась совершенно нескромная радость от того, что его работа оценена. Через минуту он добавил. — На эргосском перевале сними с себя это, — он стал показывать на прикрепленные к одежде предметы, — это и это — и снова станешь смотреться хаббадским офицером. Самое главное — помни, что эффективность наложенных чар, когда они не связанны с трансформацией объекта, во многом зависит от уверенности в их силах. Чем меньше значения ты будешь придавать тому факту, что окружающие воспринимают тебя не за того, кем ты являешься, с одной стороны, и чем естественнее ты будешь держать себя в рамках заданного образа, с другой стороны, тем адекватнее наложенным чарам тебя будут воспринимать.

— Что ты подразумеваешь под этим? — поинтересовался Руффус, потому как сам он этого не уловил. Последние две-три фразы больше напоминали ему тавтологический стиль псевдонаучных трактатов.

— Лишь то, что сказал, — не обращая внимания на недоуменное выражение лица собеседника, продолжил Валерий. — Подумай сам, насколько легче будет заподозрить неладное, если тот, кому положено быть конюхом, станет вести себя как принц? Или хаббадский офицер станет робко забиваться в каком-нибудь трактире в угол и подозрительно оглядываться по сторонам, вместо того, чтобы уверенно держать себя в центре всеобщего внимания.

Затем он поколдовал над седельными сумками, сделав их фактически невидимыми. После этого они еще довольно подробно обсуждали, как Руффусу вести себя в дороге, кем представляться и что рассказывать о себе, чтобы не вызвать подозрений; что передать отшельнику Странду на словах; и множество других моментов, которые могут всплыть или потребоваться в пути.

— Ну ладно, — подытожил Валерий, и в голосе его появилась какая-то неожиданная горечь или, может, обреченность, — пора прощаться. Удачи тебе, мой мальчик. Хоть мы и понимаем под этим разные исходы путешествия, но все равно, — удачи тебе.

— Тебе того же, Валерий, — помявшись ответил принц и, пожав протянутую руку и навьючив на себя невидимые сумки, как-то резко вышел из комнаты. Валерия не должно было это задеть, потому что ни тому ни другому не хотелось затягивать процедуру прощания.

На конюшне все прошло на удивление гладко, так что уверенности в силах наложенных чар поприбавилось. Еще спускаясь, Руффус вспомнил, что Сервий, чей образ он сейчас носил, славился своей мрачностью и нелюдимым характером. Поняв, что выбор свой чародей остановил на нем не случайно, принц легко ушел от расспросов, сославшись на самодурство господ, отправивших его поразмять коня. Сказку о том, что принц Руффус внезапно переменил свои планы и послал вместо себя Сервия, проглотили без тени сомнения и легко выпустили его из замка.

Не отъехав и ста метров от стен, Руффус почувствовал, как на него накатилась волна всеподавляющей тоски, вызванной ощущением того, что ему уже не вернуться сюда. Он не разрешал себе оглядываться, чтобы не травить душу, но поднявшись на вершину одного из холмов, не смог более с собой бороться. В хрустальной прозрачности осеннего воздуха замок смотрелся необычайно величественно. Строгие линии были великолепны в своей функциональной красоте. Да, он был последним, что осталось в руках бертийской династии, но это последнее — было прекрасно. Между зубцами стен время от времени мелькали силуэты дозорных, на шпиле главной башни, как всегда, развевался флаг старого Хаббада. Грустный, как казалось принцу, а вовсе не кровожадный грифон вглядывался куда-то вдаль. Замок жил своей обычной жизнью, не заметив отсутствия Руффуса, да и кем он был, чтобы тысячелетняя крепость обращала на него свое внимание.

И тоска снова накатила на него с утроенной силой. Хотелось вернуться туда, чтобы забрать что-то важное, забытое в спешке сборов, но он прекрасно понимал, что это всего лишь уловка, возникшая в нем самом, чтобы не расставаться со своим детством. Ведь он никогда не оставлял Эргоса больше чем на пару дней и никогда не отдалялся от него дальше сотни верст, да и что он видел-то, кроме этих стен? Была здесь и боязнь перед окружающим миром, неведомым и незнакомым, а значит опасным. Что ждет его впереди? Так ли надо куда-то ехать? Чего он хочет и может этим добиться? Тоже там, спаситель. Надо быть честнее хотя бы с самим собой и признать, что скорее всего так все и произойдет, как предполагает Валерий, потому что не убедив отшельника Странда присоединиться к бертийцам, ему незачем будет возвращаться. Ощущения превратились в уверенность, что даже если ему и суждено сюда когда-либо вернуться, то тогда сам замок обязательно изменится. Почему так — он не знал, но понял, что так оно и будет.

Только найдя в себе рассудочный довод, что надо ехать, пока его не хватились в замке или же сам конюх Сервий не заглянул на конюшню, крайне там всех удивляя, короче, пока его не начали под тем или иным видом искать, Руффус смог оторваться от созерцания и грустных мыслей.

Уже поворачивая голову, он заметил что-то совершенно непонятное. Лишь чуть позже он назвал это для себя вспышкой тьмы. Как бы это абсурдно не звучало, но подобрать других слов этому явлению он не смог. Несколько лучей тьмы вырвались из окон главной башни, как если бы где-то внутри произошел ослепительный взрыв, только наоборот, и если бы не догнавший его с запозданием громовой раскат, он наверняка решил бы, что все это ему померещилось. Найти происшедшему хоть сколько-нибудь разумное объяснение Руффус был не в силах, так что попытался поскорее об этом забыть и, пришпорив коня, стал рысью отдаляться от Эргоса.




Глава 4


Поднявшись так рано, он решил, что раз уж такая глупость приключилась, то делать больше нечего, как сходить посмотреть восход. Из окон его покоев, расположенных в самой верхней части главной башни, зрелище это было особенно завораживающим, но почти недоступным в последнее время из-за долгих ночных занятий. Достаточно трудно наблюдать утреннее пробуждение природы, когда ты всю ночь обучаешься магическому искусству. А что остается делать, если хочешь, как минимум, сберечь свой замок, ответственность за который легла непосильным грузом на твои плечи. Лучше, конечно, если удастся, вернуть древний трон, но можно ли на это всерьез рассчитывать в таких условиях… Но уж сохранить Эргос он просто обязан. Потеряв его, рассчитывать в дальнейшем будет не на что.

Подойдя к окну, Серроус поразился красоте открывшейся картины. Волнующий разлив ясного света, сухой шелест не до конца обнажившихся к зиме деревьев, робкое пение задержавшихся птиц… Как долго лишал он себя этого чуда? Сколько времени не позволял себе того, к чему лежало сердце? Недавний выезд на охоту был редким исключением, на которое возлагались особые надежды. Как хотелось отдохнуть от всего этого, развеяться, но куда там… Трагедия, которой закончилась эта охота, заставила его с утроенными усилиями углубиться в занятия, не дав даже отгоревать толком по отцу. События набирали совершенно безумный темп, не позволяя давать волю чувствам. Даже то светлое, что привнесла в его жизнь встреча с Аделлой, приходилось отложить на неопределенное время. Несмотря на то, что о новых сроках брачного обряда уже было объявлено, — это ничего не значило, так как он прекрасно понимал, что скорее всего в срок этого не произойдет. Слишком многое надо было сделать в самое ближайшее время.

Опустив глаза он заметил на крепостной стене две знакомые фигуры.

«Похоже никому теперь не спится», — подумал Серроус, глядя на беседующего с братом Селкора. Верховному Жрецу явно не хватает ни силы, ни опыта. Досадно, что все приходится делать самому, да еще срочно, на скорую руку. Откуда найти достаточно сил, чтобы подтянуть все фланги одновременно?

С братом — тоже ничего хорошего. Дружба разваливается на глазах, а он никак не найдет времени поговорить с ним по душам. Да еще сорвался на него при всех. Серроус прекрасно понимал, что у брата складывается неправильное представление о происходящих событиях, но что делать? Закончив самое срочное, он обязательно потолкует с ним по душам. Может, все и прояснится.

От приятного зрелища под аккомпанемент крайне неприятных мыслей его отвлек вошедший Тиллий. Невысокий сухой старикашка крайне отталкивающего вида — он был единственным источником сил для Серроуса. Лишь он мог дать ему то знание, которое позволит вернуть бертийской династии должное положение в этом мире, хотя понять, зачем тот при своих возможностях поддерживает столь неприятный внешний облик, было непросто.

— Я рад, что ты уже встал, — проскрипел Тиллий. — Нам надо многое сегодня сделать, мой король.

Король… Как трудно сразу привыкнуть к этому титулу. Видят боги, он не хотел так рано его унаследовать… Тем более, что это связанно со смертью отца. Каким бы немощным политиком тот не был, но его любовь к своим сыновьям была видна во всем, и сыновья отвечали на нее взаимностью. А теперь он король… Что это значит? Как легко было резко критиковать отца за то, что тот был слабым королем. Как бы сейчас мог пригодиться его совет…

— Ты предлагаешь начать прямо сейчас? — вернулся к действительности Серроус.

— Утро — ничуть не хуже любого другого времени суток годится для этого, — ответил Тиллий. — Чем раньше начнешь, тем больше времени и сил у тебя будет, чтобы пройти через посвящение.

— Добро, — Серроус направился к выходу, — пошли.

И они стали спускаться во Временное Пристанище. Двери Временного Пристанища запирались и охранялись скорее по традиции, чем из какой-то реальной необходимости. Все и так знали, что войти без вреда для себя туда могли только те, в чьих жилах текла бертийская кровь. Тиллий объяснил королю, что происходит со всеми остальными: они попадают под действие сильнейшего защитного заклятия. Заклятие было наложено таким образом, что распознавало специфическую магическую энергию, исходящую от каждого из бертийцев вне зависимости от их способностей или же умения ее использовать, а всех остальных — лишало способности действовать по собственной воле, заставляя покончить с собой. Способы самоубийства, насколько Серроус сумел разобраться в фактуре заклятия, должны были отличаться достаточно жестокой изощренностью, что прекрасно согласовывалось со страшными историями о найденных во Временном Пристанище телах. Достаточно вспомнить о мелком служке, найденном там лет двадцать назад. Рассказывают, что он был найден с рукой, обглоданной им самим до плеча…

В общем, припоминать все эти истории не было ни малейшего настроения. Гораздо интереснее было бы понять, каким образом Тиллий сумел нейтрализовать воздействие заклятий на себя. То есть, сделать это до конца ему, конечно, не удалось, но стоять в открытой двери Пристанища без малейших видимых последствий — получалось вполне успешно.

Они прошли мимо стражников в огромный зал, занимавший почти целый этаж башни. Вдоль стен располагались десятки небольших окованных медью дверей, внешне ничем не отличавшихся одна от другой. Только братья, да в последнее время еще Тиллий, знали, за которой из них находилось, собственно, Временное Пристанище. За всеми остальными были попросту ловушки самых различных видов, от обычных механических приспособлений до сложнейших магических сетей, творивших с попавшими туда такие вещи, от одной мысли о которых становилось не по себе.

Серроус отпер одну из дверей и углубился в покой. Внутри комнаты было сухо и прохладно, но благодаря искусству давно забытого волшебника, всегда сохранялся легкий полумрак, несмотря на отсутствие окон. Вдоль стен висели посмертные маски покоившихся здесь бертийцев, а под ними крошечные керамические урны, запечатанные загадочной, непонятной даже Тиллию, но могущественной магией жрецов Всех Богов, с прахом теперь уже четырнадцати последних королей бертийской династии. Сами стены были из непонятного камня цвета слоновой кости. Свет, казалось, стекал с них и разливался по полу, собираясь более яркой лужицей в центре помещения. Над лужицей он начинал клубиться, а затем поднимался к потолку ослепительным белым лучом, где разбивался на сотни разноцветных нитей, затухавших по мере отдаления от луча. При подобной подсветке вид посмертных масок бросал в дрожь, да и вся обстановка Временного Пристанища не пробуждала светлых мыслей.

Тиллий остался в дверях. Серроус взял с постамента древнюю корону Хаббада и, повертев в руках, нащупал искомый камень.

— Он? — не повернувшись, коротко, чисто для подстраховки, спросил король, указывая на пятый рубин. В короне было более сорока камней, каждый из которых имел свое имя, но чтобы не раскрывать его всем, ведь зная имя камня можно использовать его силу, они были пронумерованы. Двенадцать адамантов, десять изумрудов, девять рубинов, семь топазов и шесть камней не имевших названия в хаббадском языке. Факт их существования на короне обозначался словосочетанием «лунные камни неба». Эти камни отличались не только необычайной чистотой, но и потрясающей способностью менять свой цвет, принимая в зависимости от освещения и облачности любые оттенки когда-либо зарождавшиеся на небе, а под луной они начинали сами светится, неспешно перебирая вся цвета радуги, как бы играя сами с собой.

— Да, — так же сухо ответил советник и начал произносить почти про себя поскрипывающим голосом заклинание, сопровождая его сложными пассами. Слова были лишними, все и так уже было сто раз оговорено. Оставалось только сделать это, несмотря на отсутствие столь важного первого изумруда, отвечавшего за усиление магии солнца у своего повелителя.

Серроус сосредоточил все свое внимание на пятом лунном камне неба, принявшем сейчас огненный цвет зимнего заката, постепенно растворяя себя в его бездонной глубине. Затем он почувствовал сначала мягкое, но затем все более крепнущее проникновение в свое сознание инородной силы. Это была поддержка со стороны Тиллия, который должен был восполнить своей энергией недостаточную подготовленность короля к предстоящему, — время не позволяло завершить полный цикл подготовки.

Сколько времени он пребывал в состоянии транса — не понятно, связь с миром распалась, но вот Серроус начал ощущать непосредственное взаимодействие с короной. Поначалу легкий ручеек тепла потек в ладони короля, оставляя слабое покалывание на кончиках пальцев, но затем он начал потихонечку усиливаться, пробуждая пьянящее ощущение растущей силы. Природа силы не была понятной, но сам факт ее присутствия порождал чувство уверенности, в чем именно — пока не ясно.

Потом потоки энергии начали накатываться на него волнами, постепенно нарастая. Одна из этих волн подхватила его и помимо воли развернула в сторону праха отца. Поднимающийся от пола луч холодного света запульсировал, по нему пробежала снизу вверх огненная волна, и развернутый веер цветных лучей, разбросанных по потолку, сконцентрировался в ослепительный конус, осветивший посмертную маску Гендера.

И тут на Серроуса обрушился поток информации. Маска ожила, начав пересказывать историю правления короля Гендера. Затем новый импульс повернул его к маске деда. Та тоже ожила и начала свой рассказ, и так дальше. Перед Серроусом проплывали картины, иллюстрирующие рассказы, реконструировались события давно уже забытые и казавшиеся несущественными летописцам, но имевшие огромное значение для истории древней короны Хаббада. Ему открылось, что ни один из четырнадцати королей в изгнании не смог настроить на себя корону, а значит и овладеть сокрытой в ней силой. Стало понятно, как могло случиться, что Строггам удалось свергнуть бертийскую династию, более того, он осознал, что по-другому и быть не могло.

Когда закончилась повесть последнего из королей в изгнании, пульсации луча усилились, он задрожал, явственно ощущалось напряжение, исходившее от него. Это напряжение начало подпитывать себя за счет его, Серроуса, сил. Когда стало казаться, что сейчас он рухнет замертво на пол, луч вспыхнул ярче солнца, ослепив на время короля. Позже способность видеть вернулась к нему, и он почувствовал, что перенесся в фамильный склеп бертийской династии в Хаббаде. Понять, находится он там на самом деле или только мысленно, не представлялось возможным.

Осмотревшись он легко уловил, что Временное Пристанище было ничем иным, как уменьшенной копией внутренних покоев бертийского склепа. Силы, пронизывавшие эти стены, были еще более древними и непонятными, но в их могуществе нельзя было и пробовать усомниться. Когда к нему обратился первый из древних хаббадских правителей, он ощутил прилив первобытного страха. Картины, начавшиеся открываться за этим, ввергли Серроуса в паническую дрожь. Представления о «золотом веке» царствования бертийцев начали претерпевать заметные изменения. Чем дальше в глубь времен, тем кошмарнее было открывавшееся зрелище, и каждый из древних королей рефреном повторял о его обязанности вернуть бертийцам долженствующее положение.

Когда очередь дошла до Селмения Первого, основателя династии, Серроус увидел, как тот своими руками создал корону, которую он сейчас держал. Селмений Первый был великим волшебником, и венец был сотворенным им талисманом, которому он отдал без остатка все свои силы, передавая власть сыну. Могущество древнего короля было столь велико, что сила талисмана не ослабевала уже на протяжении двух тысяч лет, более того, корона превращала в своего создателя одного за другим всех потомков, сумевших проникнуть в природу ее сил. Личности всех последующих королей постепенно растворялись, вытесняемые неистребимым духом Селмения. По сути, все эти две тысячи лет Хаббадом правил один лишь Селмений Первый, Великий и Единственный. Такое открытие еще больше ужаснуло молодого Серроуса, но в этот миг весь свет в окружавшем его пространстве исчез, уничтоженной чудовищной вспышкой тьмы…

Очнулся Серроус лежащим на полу Временного Пристанища. Корона была на его голове. Сколько же времени провел он без сознания? И что случилось с Тиллием?

Советник тоже лежал на полу, все еще не приходя в сознание. Видимо, ему так же досталось, через тот поток энергии, которым он поддерживал короля. Серроус попытался встать, но попытки сконцентрировать все оставшиеся силы хватило лишь на приподнятие головы, после чего он снова провалился в бессознательность. Бессистемное, на первый взгляд, чередование образов выстраивалось в стройную картину, смысл которой ужасал его. На уровне, находящемся за пределами рассудочной деятельности, перед ним открывалось невозможное: с сегодняшнего дня в нем поселился Селмений Первый, основатель бертийской династии, великий волшебник, повелитель вечного Хаббада. Голодный от трех сотен лет развоплощения его дух бурно рвался к жизни в мире людей, пытаясь первым же натиском смести защиту перед бастионом личности самого Серроуса. Взамен этот дух предлагал безумное могущество, силы, прибывавшие в тело короля, казалось, не имели предела, готовые в любой момент выплеснуться наружу, но было в этом предложении слишком уж очевидное лицемерие: сдайся на милость духа — и нет тебя, и силы, влившиеся в это тело, прекрасно унаследуются своим изначальным хозяином. Нет, надо держаться, надо сохранить себя под нечеловеческим натиском древнего духа. Только не сдаваться…

Предельная концентрация на этой мысли позволила ему прорваться к своему сознанию и утвердиться в нем, оставаясь, правда, без чувств. Он попытался проанализировать чудовищный объем информации, обрушившийся на него. Похоже, что описания камней, украшавших хаббадскую корону, было точным, за исключением того самого недостающего первого изумруда. В отсутствии камня и был единственный его, Серроуса, шанс, потому как тот отвечал вовсе не за покорение магии солнца, как рассказывал Тиллий, а за полное подчинение венценосца воле древнего волшебника, за подмену личности. Без камня можно было попробовать сохранить себя, покорив силу венца.

Он окончательно пришел в себя только под вечер. Тиллий стоял у входа во Временное Пристанище, тяжело привалившись к косяку. На сморщенном лице советника не осталось места ни для чего, кроме усталости. Даже глаза, лучившиеся постоянно нечеловеческой энергией, поостыли, став всего лишь очередной безжизненной чертой лица.

— Поздравляю, мой король, — еле слышно пробормотал старик. — Теперь, я полагаю, у меня стало существенно больше поводов называть тебя так. Приветствую тебя, первый за последние триста лет истинный король Серроус Третий. — Энтузиазм, который искренне пытался изобразить Тиллий, никак не вязался с его унылым видом смертельно уставшего человека. — Счастливого пути в Хаббад, — и на морщинистом лице пролегла более глубокая складка, долженствовавшая обозначить улыбку.

С огромным трудом он поднялся на ноги, чувствуя, как шатается пол. Под лопаткой Серроус ощущал легкую пульсацию, не совпадавшую с ритмом его сердцебиений, словно ожило родимое пятно в форме грифона. Родимое пятно, как он знал, было своего рода отмычкой от Временного Пристанища, но оказывается оно же являлось средоточением природного магического таланта бертийцев. Оставалось только выяснить, кто был хозяином этого пятна — он или Селмений. Повернувшись, он обнаружил, что луч света, поднимавшийся к потолку, превратился в живой, пульсирующий в такт родимому пятну ослепительный столб. Радужные нити, разлетавшиеся по потолку, сплелись в подобие косы, протянувшейся к Серроусу. Эта коса, переливаясь как драгоценная цепочка немыслимого плетения, обвила короля и прикрепила свой конец к родимому пятну, без помех проникнув под одежду. Интересно, как теперь снимать это платье, подумал он, но тут же поправился, поняв, что природа этих нитей не имеет ничего общего с материальной. Более того, будучи чистой магической энергией, они не были видны непосвященному. Тот факт, что Серроус и раньше их видел, свидетельствовал лишь в пользу того, что у него от природы был сильный магический талант. Его отец, например, описывая Временное Пристанище, всегда говорил только о белом луче, поднимавшемся от пола, ни словом не обмолвливаясь о рассыпавшихся по потолку нитях. Скорее всего, он их просто не видел.

Внимательно вглядываясь в поток магической энергии, имеющий столь яркий зримый образ, он чувствовал, как наполняется невероятной силой, готовой на любые свершения, но в то же время с грустью отмечал, что обречен теперь вечно разбираться в каждом своем действии, слове или даже мысли, в попытке четко идентифицировать, его ли это или продиктовано Селмением.

Нельзя было не заметить, что Временное Пристанище оживало на глазах. Полумрак, царивший в нем безраздельно, вытеснялся ярким светом, маски, висевшие на стене, наполнялись осмысленным выражением, вытесняя со своих лиц печать смерти. Это все воспринималось, как ясный знак возрождения бертийской династии, к которому с детства стремился Серроус, с единственной оговоркой, что теперь он не был столь же твердо уверен в том, что хочет этого, как и прежде. Хотя и сворачивать с избранного пути было уже поздно. Оставалось только попытаться сделать этот путь своим, а не навязанным извне.

Совершенно очевидна была связь Временного Пристанища с фамильным склепом бертийской династии в Хаббаде. Раз восстановившись, эта связь была теперь неразрывной, и именно из Хаббада устремлялись сюда потоки энергии. Столь же очевидным был тот факт, что оказавшись в хаббадском склепе физически, Серроус сумеет многократно увеличить свои силы, начав получать их напрямую из источника, а для этого предстояло пройти через все то, что и было намечено с самого начала.

Обернувшись снова к Тиллию, он обнаружил, что тот, похоже, так и не шелохнулся. Даже глаза не перестали пристально вглядываться в молодого короля, выискивая в нем признаки произошедших перемен, о природе которых, он мог лишь догадываться, хотя и постиг в совершенстве, но по книгам, все связанные с посвящением церемонии. Больше всего его поразил тот сокрушительный удар, повергший его на многие часы на пол, в момент открытия первой, а вернее последней, с точки зрения хронологии, маски. Его как бы вышвырнули, не допустив к запретным для чужака, не носящего на себе грифона, знака принадлежности к бертийцам, знаниям и силам. Очевидным могло быть лишь то, что раз Серроус остался в живых — обряд прошел успешно.

— Который сейчас час? — обратился к нему король, медленно и неуверенно ковыляя к выходу.

— Почти что полдень, — усмехнувшись отвечал советник, — хотя…

— Неужели прошло всего несколько часов? — не верящим голосом перебил Серроус.

— …хотя гораздо интереснее, — невозмутимо продолжал Тиллий, — какого дня.

— То есть?

— Судя по твоим ощущениям — завтрашнего.

— Ты хочешь сказать, что прошло более суток? — спросил Серроус, но уже задавая вопрос понял, что не слишком бы удивился, узнав, что прошла целая неделя, потому как контроль над временем — было как раз тем, чего он лишился, лишь начав погружаться в транс, предварявший само посвящение. Уловив эти мысли, Тиллий позволил себе пропустить вопрос мимо ушей.

— Твой брат вчера оставил замок, — без малейшей эмоциональной окраски заметил советник, с трудом уступая дорогу королю. Тот, ощутив чуть более сильный толчок под лопаткой, понял, что мог бы и сам это узнать, обратившись к новым своим способностям. От этой новости ему стало еще более не по себе. Удастся ли теперь поговорить с ним по душам, снять взметнувшиеся ввысь барьеры между ними? Да и вообще, удастся ли с ним еще увидеться? Откладывая на потом неприятные объяснения с братом, не потерял ли он того из простого малодушия, прикрываясь видимостью необычайной занятости? — Приказать выслать за ним погоню?

— Ни за что, — как-то чересчур агрессивно отреагировал Серроус, ужаснувшись самой этой мысли. — Он мой брат, и я не могу позволить себе помешать ему сделать выбор. Он выбрал не тот путь, который мне бы хотелось, но это его право, на которое я не посягну.

— Но он отправился в лагерь врагов… — начал было Тиллий.

— Я ни в чем не буду ему мешать, — поспешно перебил король, боясь возможного окончания фразы советника, как будто непроизнесенного не могло существовать, однако, помолчав немного, добавил: — По крайней мере, пока и если, мы не встретимся в открытом поединке.

Советник, поняв, что дальнейшему обсуждению данная тема не подлежит, решил не раздражать повелителя, которого уже успел разглядеть в меняющемся прямо на глазах юноше. Более того, он почувствовал, как в нем начало подниматься что-то до безумия похожее на страх перед этим молодым человеком, которым, казалось, еще вчера он так умело манипулировал в своих интересах. Хотя с другой стороны, кто он такой на самом деле? Книжник, просидевший всю свою бесцветную жизнь над древними текстами, научившийся нескольким довольно эффектным фокусам, способным произвести впечатление на дилетантов, но не умеющий обмануть даже Валерия, о котором Тиллий был не особенно высокого мнения. На что он замахнулся? Понимал ли он это до конца, когда разыскал каноны посвящения, связанные с древней короной Хаббада? Нет, ему было не понять и половины вычитанного. Механизм, описанный более чем подробно, не оставлял места сомнениям в его подлинности и исполнимости, но ничего не объяснял насчет тех сил и энергий, которые были в него вовлечены. Не освободил ли он нечто, что не только окажется ему не под силу контролировать, в чем он уже почти уверился, смиряя свои честолюбивые помыслы, но и способное нарушить столь шаткое равновесие в этом мире людей. Кому, как не книжнику знать, что за этим может последовать? Начнут открываться врата миров, возвращая в мир давно забытые кошмары, о которых все помнят лишь по легендам. Тиллий почувствовал, как дрожь пробивает его, сковывает движения, мешая поспевать за Серроусом. Неужели все, чего он смог добиться за свою долгую бесполезную жизнь, наполненную одним лишь разбиранием старинных книг, оказалось не более чем очередной иллюзией, навеянной ему, возможно, чужой несгибаемой волей? Неужели же ничего другого он так и не добьется? Последние мысли напомнили ему еще об одном, давно затаенном где-то в глубине, но самом сильном его чувстве. О ненависти к этому отвратительному повелителю иллюзий, жонглеру человеческими чувствами — чародею Валерию. Все в этом благообразном старике вызывало у Тиллия раздражение: и внешний вид, способный становиться при необходимости величественным, и явно сопутствующий ему успех во всех начинаниях, и, более всего, теперь уже очевидный успех и в предмете их непосредственного соперничества. Валерию удалось отправить Руффуса к магу-отшельнику, добившись-таки своей цели, тогда как Тиллий явно ощущал, что потерпел поражение в своем долгом труде, выяснив, что исполнял на самом деле чью-то чужую волю.

— Но Валерия-то, надеюсь, — рискнул он прервать молчание, хранившееся пока они поднимались к покоям молодого короля, — я могу теперь заполучить? Его подлая деятельность, направленная против интересов бертийской династии, не требует больших доказательств.

— Нет, — ответил Серроус, резко останавливаясь, — он мой, и никто, кроме меня, не сможет воздать ему по заслугам. — При этом Тиллию показалось, что со зрачков короля сорвались почти незаметные язычки пламени, а в самих глазах проступил такой первобытный мрак, что ноги советника подкосились, а руки зашарили по стене в поисках опоры. Голос, которым были произнесены эти слова не был ему знаком, но твердость его не оставляла сомнений в могуществе своего хозяина, позволяя только догадываться, что это будет за «воздаяние по заслугам».

Серроус же поразился выражению, застывшему на лицах советника и, особенно, стражника, оказавшегося невольным свидетелем короткого диалога. Ужас и священный трепет, других слов для описания этого выражения в голову не приходило. Он понимал, что слова произносились вовсе не им, но объяснять это остальным совершенно не хотелось.

Боги, как же легко он дал Селмению пробиться наружу, как ему дальше не позволять тому прорываться? Серроус не мог пока найти для себя ответа на эти вопросы, да и не хотел, потому как сил ни на что не осталось. Поэтому, поднявшись до своих покоев, он сообщил Тиллию:

— Не беспокоить меня. Я буду отдыхать, да смотри, не трогай пока Валерия, — и он порывисто закрыл за собой дверь, скрывая от Тиллия выражение своего лица, пораженного и подавленного тем, что Селмений вновь легко нашел себе дорогу наружу.

Сняв с себя корону, Серроус со смешанными чувствами посмотрел на этот древний венец, начавший, казалось, светится собственным светом. Не в силах что-либо еще делать или думать, он упал на кровать, чтобы забыться тяжелым сном на трое суток.




Глава 5


Руффус подъехал к Эргосскому перевалу уже затемно. Собственно говоря, перевалом это назвать можно было разве что условно, так как, по сути, здесь находился просторный и весьма слабо отличающийся от холмов до и после него въезд в Эргосскую долину. Перевалом его называли по старинной традиции, связанной с преданиями о том, как один великий маг древности разрубил Белвейнский хребет на два, проложив между ними дорогу для войск какого-то короля, имени которого никто уже не помнил, как впрочем, и имени мага. Некоторые фрагменты старинной дороги и впрямь появлялись время от времени, но связывать это на самом деле с нелепыми преданиями не очень-то хотелось. Как-то легче было объяснять их присутствие вполне естественными причинами, чем грезить немыслимым могуществом древних.

Сама же Эргосская долина была очень важным со стратегической точки зрения местом, так как через нее проходили все пути, связывавшие Хаббад с Мондарком. В свете последних событий, значение это лишь многократно усиливалось, хотя радоваться подобной весомости не приходилось. Тот факт, что скоро здесь должны были произойти события, которые оставят свой след в истории Хаббада, не вызывал сомнений, но не было понятно, как обернуть эти события в свою пользу. Что сделать, чтобы они не стали последними в многовековой истории бертийской династии, не говоря уже о том, чтобы улучшить свое положение.

Валерий и Селкор, правда, считают, что помощь Серроусу навряд ли понадобится, но это лишь предположения, да и то сопровождающиеся мрачными прогнозами и сплошной стеной недосказанного. Все эти ссылки на закрытые для непосвященного знания или на то, что всему, мол, свое время, никак не могли удовлетворить Руффуса. Хотелось бы все же понять, что за силы или возможности, способные внести решающий перелом в безнадежную ситуацию, в которой оказался Эргос, стали доступны Серроусу. Может, отшельник Странд снизойдет до того, чтобы объяснить что-либо, хотя с другой стороны, откуда ему знать, что сейчас происходит где-то на границе Хаббада с Мондарком.

На подъезде к перевалу Руффус начал срывать со своей одежды указанные Валерием детали и предметы, пытаясь перевоплотиться в хаббадского офицера, по-прежнему недоумевая, как чародею удавалось создавать образ с помощью столь скупых и невыразительных на первый взгляд средств. Его уверения, что развешивание аксессуаров на одежде — тоже разновидность магического искусства, казались по крайней мере сомнительными, но результат его действий выглядел вполне магическим. Во всяком случае, естественного объяснения Руффус ему не находил, несмотря на столь ясные внешне пояснения, полученные по ходу действий.

Поднявшись на самый высокий холм перевала, принц не удержался от соблазна попробовать разглядеть родной замок. Он повернулся на юго-запад и старательно вглядывался вдаль, пытаясь что-либо разглядеть на горизонте, но все было тщетно. Лишь слабое свечение удалось различить на самом пределе зрения, но как-либо связывать его с ночными огнями, зажигавшимися на главной башне, он не рискнул, тем более, что свечение это было чуть южнее, чем должен был оказаться, по прикидкам Руффуса, замок, хотя он слышал, что в ясный день отсюда можно было разглядеть величественный силуэт старого Эргоса. По преданию, этот замок был построен много веков назад четвертым императором Хаббада из бертийской династии Селмением Вторым для более надежной защиты государства от разбойничьих набегов варварских племен Мондарка, так часто отвлекавших в свое время правителей Хаббада от внутренних проблем, что игнорировать их было уже невозможно. Во времена падения бертийской династии только Эргосский гарнизон остался верен данной присяге, поэтому здесь и нашли себе пристанище свергнутые короли. Многочисленный в те времена гарнизон Эргоса легко выдержал за неприступными стенами продолжительную осаду замка силами Строггов, а затем уже, положив немало воинов, новые правители Хаббада решили, что пытаться взять замок такими силами — слишком большая цена, и отступили за перевал. Так и появилось на картах независимое княжество, названное по имени замка.

Потом уже бертийцам оказалось не по средствам содержать столь же многочисленный гарнизон, но по счастью набеги с юга стали реже и не такими опасными. Купцы, рисковавшие направлять свои караваны в глубь Мондарка, говаривали, что это связанно с тем, что далеко в степях начали появляться настоящие города, и кочевники не видели смысла пробиваться в могущественный Хаббад, предпочитая грабить свои же не окрепшие еще поселения. Судя по всему, там произошло расслоение на кочевые племена, не желавшие расставаться с традиционным укладом жизни, и племена пожелавшие осесть в наиболее плодородных и богатых местах бескрайней степи. Последние начали строить города, замки, сформировывались в небольшие княжества, разбросанные как острова по морю. В самое последнее время доходившие слухи говорили, что города окрепли и начали все уверенней теснить кочевников с их пастбищ. Не мудрено, что те снова загорелись мечтой напасть на Хаббад.

Руффус повернул коня и направился в сторону поста на выезде с перевала. На подъезде он почувствовал все нараставшее беспокойство от сомнений в действенности чар и их способности обмануть самих хаббадских солдат. Еще более подогревало его упоминание о том, что самым главным являлось достоверно сымитировать поведение того, кем ты хотел казаться. Ну откуда ему научиться вести себя как хаббадский офицер? Пусть они и проработали в деталях легенду, кто он, из какого подразделения, почему оказался именно здесь и зачем ему надо проезжать во внутренний Хаббад, но все равно, как он должен отвечать на задаваемые вопросы, с какой долей возмущения в голосе по поводу того, что его задерживают? У самого поста он почувствовал, как беспокойство начало перерастать в нервную дрожь. Он, естественно, засомневался в том, что удалил со своего костюма именно те детали, что нужно, и рука сама легла на эфес меча. Судорожно сжимая рукоятку, он уже был готов к любому повороту событий, завидев приближающегося к нему солдата, как в голове его всплыл во всех деталях яркий образ сэра Ринальда. Его мимика, уверенный голос, полный силы, хотя и не громкий. Руффус ухватился за него, как за спасительную соломинку, решив реагировать на вопросы так же, как это делал бы сэр Ринальд, внося, естественно, коррективу, что изображает он не полковника, а всего лишь лейтенанта.

Как ему удалось проехать через пост — Руффус так и не понял. Стоило ему услышать первый вопрос подошедшего солдата, как в голове возникло ощущение легкого тумана, не позволявшего разглядеть происходящее. Руффус не мог вспомнить, что у него спрашивали и что он отвечал, но легкость, с которой его пропустили через пост, наводила на мысль, что вовсе не образ сэра Ринальда, столь к месту возникший в его голове, тому причиной. Такое ощущение, что Валерий не все ему рассказал о чарах, наложенных на него, но понять что именно произошло, он не мог, а значит домыслам так и суждено остаться домыслами.

Останавливаться на постоялом дворе, находившемся метрах в трехстах за постом, он не рискнул, несмотря на легкость, с которой его пропустили. Уж слишком много там было солдат, встречаться с которыми он все еще опасался, так что пришлось довольствоваться ночевкой в небольшой роще верстах в семи к северу. Завернувшись у костерка в меховой плащ, он засыпал, снова и снова задавая себе вопрос, какого черта он здесь делает?

Утреннее пробуждение было ранним вовсе не от того, что он так хорошо выспался на свежем осеннем воздухе. Он проснулся с ощущением невозможности отогреться после столь капитального охлаждения. От кострища не исходило и следа тепла, на земле расцвели цветы изморози, и избавиться от ощущения, что привести себя в норму будет невозможно, было вовсе не просто. Когда Руффус попытался встать, то выяснилось, что к таким серьезным телодвижениям еще надо готовить себя и готовить. Все его тело затекло настолько, что пошевелить рукой удавалось исключительно благодаря полной концентрации воли на этой проблеме. Он понял, что к ночевкам в походных условиях не приспособлен настолько, что сам факт того, что ему удалось утром проснуться, надо скорее квалифицировать как чудо. Все, больше никаких экспериментов — вечером он остановится на постоялом дворе, даже если все хаббадские войска соберутся там для торжественной его встречи и последующего удостоверения личности.

Принц разогрел какое-то слабое подобие завтрака, посидел с часок у костерка, пока не почувствовал, что место холода занял жар, обжигавший через одежду. Все это время его не оставляли те же мысли, что сопровождали и при отходе ко сну — что же он здесь делает? Какова доля его свободного выбора в том, что он отправился через пол-Хаббада навстречу непонятно чему? Чего он хочет добиться, придя к магу? Каким образом ему удастся помочь Эргосу выпутаться из нынешней ситуации, предпринимая это путешествие? И вообще, на чьей он стороне в этом идиотском клубке интриг, которые сплетались, как оказалось, вокруг них с братом всю жизнь? Однозначным казалось разве что неприятие Тиллия, который никаких чувств, кроме отвращения, никогда и не вызывал.

Захотелось плюнуть на это дурацкое предприятие и вернуться в замок, только что это изменит? Может быть, ему просто надо на время отдалиться от всей этой кутерьмы, чтобы как-то разобраться и определить, хотя бы для себя, с кем он и каковы его цели, потому как сейчас он весь состоит из спутанных эмоций, не оставляющих места разуму…

Руффус отчаянно затряс рукой, почувствовав, что тепло, исходившее от костра, перестало уже греть, а начало попросту жарить. Если он будет так погружаться в себя, у него немного шансов добраться до отшельника. Здесь все-таки не уютные и охраняемые покои замка, чтобы позволять себе до такой степени расслабляться.

Он встал и, отвязав коня, вскочил в седло, отправляясь дальше навстречу тому, чего кто-то, может быть он сам, так хочет.

* * *


Путешествие по Хаббаду достаточно сильно удивляло Руффуса. Он обращал внимание на то, что люди жили своей обычной жизнью, не ведая того, что ожидается какая-то война, да и сами признаки военных приготовлений перестали наблюдаться при отдалении верст на пятьдесят от перевала. В этой зоне были видны военные лагеря, постоянное перемещение подразделений, строительство дополнительных укреплений и тому подобное, но за пределами этой зоны ничего особенного, казалось, не происходило. Внутри же этого пояса люди так же не обращали внимания на военные приготовления, считая, что это — дело правителей и их не касается. Более всего поражала та уверенность, с которой они отдавали эти вопросы государству, не беспокоясь того, что оно может с ними и не справиться. То есть, самым удивительным для Руффуса, впервые покинувшего пределы Эргосского княжества, был огромный кредит доверия к властям — им, мол, виднее, что и как делать. На голом месте это не могло вырасти, а значит народ уже привык доверять правителям, зная, что те не подведут.

Эти выводы никак не согласовывались с одной из основных доктрин бертийцев об освобождении хаббадского народа от ига династии Строггов. Освобождать, похоже, было некого, да и не от кого. Сказать, что эти новые впечатления его радуют — было бы слишком большим преувеличением, потому как лишало борьбу бертийцев за хаббадский трон всякого налета благородства, оставляя голую жажду власти и своеобразное понимание исторической справедливости. Может быть, даже стоило принять предложение, сделанное в свое время его отцу, о принятии Эргосского княжества в состав Хаббада с правом на полную независимость. То есть, предлагалось лишь формальное признание верховной власти Строггов или, другими словами, отказ от дальнейших попыток подтолкнуть страну к гражданской войне за смену правящей династии в обмен на полную защиту Эргоса, как составной части империи, от внешних врагов.

Проведя почти полдня пути с довольно колоритным крестьянином, отправлявшимся в ближайший город на базар, Руффус удивлялся той легкости, с которой тот разговорился с офицером. На вопрос о его отношении к бертийцам крестьянин, запрыгивая на воз, заметил:

— Да пусть они там живут в своей долине, лишь бы к нам не совались, а уж сделать так — ваша задача. — Поковырявшись в зубах, он добавил: — Вы военные — вам и воевать, а наше дело — пахать да сеять.

Поймав себя на том, что никак не может спросить об интересующем его, не нарушая образа хаббадского офицера, Руффус все-таки попробовал:

— За что же ты так недолюбливаешь бертийцев?

— Я-то к ним равнодушен, — сказал мужик, впервые за весь разговор почувствовав скованность. На лице его отражалось сомнение, зачем, мол, офицер задает такие вопросы. — Даже кой-какой интерес, приторговывая с Эргосом, имею, но уж больно кошмарные предания ходят о тех временах, что они правили над всем Хаббадом. — И помолчав добавил: — Сам что ли не знаешь?

В том-то и дело, что не знаю, подумал Руффус, но воздержался от подобного признания, а вместе с ним и от дальнейших расспросов на эту тему, хотя в голове и застряли слова крестьянина. Что это были за предания? Плоды политики Строггов или же правда? Да и что, собственно, в них говорилось? Так что остаток пути, что они проехали вместе, пришлось хранить молчание, прерывая его разве что парой слов ни о чем, хотя это и не помешало им, расставаясь, вполне искренне пожелать друг другу успехов.

Постепенное изменение климата по мере продвижения на север так же удивляло принца. Казалось бы, должно было все происходить наоборот, но чем дальше было от Эргоса, тем становилось теплей, тем дальше было до надвигавшейся зимы. Конечно, в горном районе климат должен был быть пожестче, но не до такой же степени, да и до моря, дарящего жителям побережий более мягкие зимы, не многим было ближе. Что-то здесь было не так, и чем ближе к Арносу он подъезжал, тем очевиднее это становилось. Когда начали попадаться цветущие сады — объяснять это необычайной мягкостью климата или же какими-то еще естественными причинами стало и вовсе невозможно.

Местные же жители не видели в этом ничего необычного, недвусмысленно, тем самым, давая понять, что для этих мест нет ничего привычней расцветающих по осени садов, поющих птиц и прекрасных солнечных дней. Необходимость теплых вещей, взятых с собой в дорогу, мало-помалу отпала, и Руффусу пришлось лишь благодарить предусмотрительность Валерия, наложившего чары не только на зимний наряд, хотя может быть никакой особой предусмотрительности в этом не было. Скорее всего, чародей просто знал, что в окрестностях Арноса его будет ждать весенняя погода. Это он, Руффус, ничего до этого путешествия не видел дальше заставы на Эргосском перевале, а Валерий явно немало повидал на своем веку. Все это снова и снова возвращало принца к мыслям о том, по чьей, собственно, воле он здесь находится? Эти вопросы уже стали для него ненавистными, и он пытался не обращать на них внимания, чтобы не сойти с ума, однако же они упорно продолжали всплывать перед ним, не удовлетворяясь фактом их постановки и требуя ответа, которого он не мог дать.

Чем ближе Руффус подходил к Арносу, тем чаще он начинал всматриваться в полученный от Валерия талисман. Стрелка голубого света, всплывавшая над плохо ограненным и далеким от подлинной чистоты изумрудом, постоянно указывала примерно в одном направлении, и заглянув несколько раз, можно было, нарисовав на карте Хаббада пару-тройку линий из точек, в которых определялось направление, на пересечении обнаружить местонахождение жилища отшельника. Собственно, эту процедуру принц уже и проделал из чистого любопытства, но, видимо из-за погрешностей в определении своего местонахождения, получил на карте вместо точки небольшой многоугольник. Это его нисколько не расстроило, так как он получил приблизительное место, где надо искать отшельника Странда, и точность его измерений подсказывала, что на поиски на месте вряд ли уйдет больше одного дня. Собственный подход к определению, по словам чародея, тайного места крайне его порадовал, и поэтому он решил не заглядывать больше в талисман и попробовать самому сделать то, что ему предрекалось как невозможное. Однако, оказавшись на месте и пробродив там более двух дней, он с отчаянием признал, что подсматривать все-таки придется.

Пройдя по тенистому и полному жизни летнему, к чему он уже начал привыкать, лесу с полчаса и подойдя к окраине обрисованной им ранее области, он снова посмотрел на талисман, признавая тем самым, хотя пока еще не явно, свое поражение. Каково же было удивление, что направление, на которое указывала голубая огненная стрелка, изменилось и теперь предлагало выйти за пределы предварительно очерченного круга. Еще не соглашаясь до конца со своей неправотой, он все-таки последовал в указанном направлении. Теперь он заглядывал в перстень все чаще и чаще, с непониманием обнаруживая, что его попросту ведут по какому-то замысловатому лабиринту без стен. Направления постоянно менялись, так что определить, куда же он на самом деле идет, никак не удавалось.

Пробродив более половины дня и начав сомневаться в исправности талисмана, Руффус совершенно неожиданно для себя вышел на достаточно приличных размеров луг, расположившийся прямо посреди изрядно уплотнившегося на последнем километре леса. В центре луга стояло крепкое двухэтажное здание, внешний вид которого никак не согласовывался с понятием принца о жилище отшельника. Поблизости от входа располагался колодец с большим резервуаром, заполненным водой, а чуть левее некое сооружение, более всего походившее на конюшню.

Ведя за собой коня, он обошел все эти строения в попытке обнаружить какие-нибудь признаки жизни, но ничего похожего на глаза не попалось. Зато принц был попросту поражен красотой открывавшегося с тыльной стороны дома вида. С западной стороны луг заканчивался резко забиравшими вверх горами. Удивительным в этом было именно отсутствие каких-либо промежуточных состояний. Плотная стена леса обрывалась, словно ее искусственно оградили, луг так же переходил в горы непосредственно из совершенно равнинного без какого-то присутствия обычных в такой ситуации холмов. Все это вызывало ощущение стыковки двух различных местностей, невозможной в природе, но красота этого пейзажа завораживала. От дома через весь луг протянулась протоптанная дорожка, переходившая в достаточно крутую горную тропку, вьющуюся приблизительно посередине голой полосы уходящих под облака гор. По этой же полосе вниз сбегала необычайно живописная горная речушка, обрывавшаяся чуть левее тропинки искрящимся в солнечном свете водопадиком, образуя небольшой водоем у самой границы луга. Нетрудно было представить, что ночью под серебристыми лучами луны картина превращалась в еще более чарующую.

Завершив свой обход, Руффус снова оказался у входа, не зная как быть дальше. На стук в двери никакого ответа не последовало, так что, следуя недвусмысленно выраженному потягиванием в сторону воды желанию коня, он отошел к колодцу, позволив тому напиться. Следуя примеру животного, он машинально снял с пояса флягу с водой и только почувствовав затхлый запах двухдневной воды, удивился себе. Вылив содержимое фляги на траву, принц зачерпнул ковшом, плававшим в колодце, родниковой воды и поразился необычайно освежавшему ощущению, так и исходившему от колодезной влаги. Он даже усомнился в том, было ли это водой, но посмотрев на охотно утоляющего жажду коня, отпил и сам. Вкус оказался еще более странным, но безумно приятным, а допив достаточно объемистый ковш до конца и зачерпнув снова, принц обнаружил, что прошла не только жажда, но и, накопившаяся за дни, проведенные в лесу, усталость и постоянное ощущение неуютности, преследовавшее его. Это окончательно сняло у Руффуса сомнения в том, что пришел он по адресу, хотя вид дома и наталкивал его на подобные мысли. Уж больно он не походил на то, что представлял себе Руффус.

Добротный каменный дом с массивным фундаментом и большими окнами никак не подходил ни под определение жилища отшельника, рисовавшееся хиленькой деревянной халупкой с покосившимися стенами, ни под место, где мог жить великий маг. Последнее, разумеется, представлялось каким-то необычайным замком, обязательно мрачного вида, с безумными башенками, нарушавшими все законы архитектуры, и уносящимся под облака тонким как игла шпилем. То же, что лицезрел перед собой принц, могло вполне сойти за дом какого-нибудь богатого купца из крупного хаббадского города, парочку из которых он уже успел повидать.

Устав ожидать неизвестно чего, Руффус решил еще раз постучать, на этот раз решительнее. То есть, он не ожидал, конечно, что отшельник Странд только и занят тем, что сидит, дожидаясь, когда же он к нему придет, но и торчать до бесконечности в дверях не очень-то хотелось. Принц привязал коня у колодца и поднялся по лестнице к дверям. Он настойчиво и довольно громко стучал, так что находящийся внутри, если там, конечно, кто-нибудь находился, не мог не отреагировать на столь навязчивую попытку привлечь к себе внимание. Реакции, как и в первый раз, не последовало, но зато теперь Руффус обратил внимание на тот факт, что дверь не заперта. Искушение заглянуть внутрь было сильно, но и вполне естественные опасения не были пустячными. Как может маг отреагировать на то, что кто-то в его отсутствие вторгся в его жилище? Лично он бы на его месте не очень этому обрадовался.

Однако же, любопытство постепенно начало перевешивать, и он немного приоткрыл дверь. Ничего пока не было видно, но и никакой мгновенной реакции охранных заклятий не последовало. Это придало ему уверенности, и принц открыл дверь пошире. В щель он увидел фрагмент вполне обычной для богатого дома прихожей. Никаких атрибутов, ассоциирующихся с занятиями хозяина магией не наблюдалось, обычная мебель, хороший ковер неизвестной работы, украшенные резными панелями мореного дуба стены с роскошными позолоченными подсвечниками, бархатные занавески на окнах. Все было обставлено богато и с хорошим вкусом, но никак не походило на то, что он ожидал увидеть. Видимо стереотипы, воспитанные однообразными описаниями из преданий, слишком укоренились в его голове. Да и все те сведущие в магических искусствах люди, которых он видел, достаточно прилежно поддерживали устоявшиеся образы.

Осмелев, он практически полностью распахнул дверь и даже сделал шаг внутрь. Ничего, что бы нарушало первое впечатление не обнаружилось. Большой камин, отгороженный элегантной решеткой, отшлифованный до блеска мрамор в тех местах, где не было ковров, коллекция оружия, развешенная на стенах и выстроившаяся в двух стойках, четыре резных кресла вокруг столика из черного дерева, три массивных дубовых двери, скрывавших внутренние покои. Единственное, что могло удивить — это большое зеркало напротив входа, в котором почему-то ничего не отражалось.

Руффус не понял, сколько прошло времени, когда до него донесся мягкий, слегка картавый голос, заставивший отпрыгнуть от неожиданности.

— Достаточно невежливо забираться в дом, кохда нет хозяина. — Оглядевшись он никого не обнаружил, но голос добавил: — Рекомендую подождать на улице — меньше будет неприятностей.

Теперь уже стало ясно, что говорили где-то на улице, но выйдя туда и посмотрев по сторонам, Руффус по-прежнему никого не обнаружил, кроме огромного индюка, лениво ковылявшего со стороны конюшни. Предполагать, что советы ему дает индюк, было достаточно глупо, но, пожалуй, и пренебрегать ими было не многим умней, так что принц вновь отошел к колодцу.

— Вот-вот, — раздалось снова, — так-то оно лучше будет. А то не ровен час разозлится отшельник Странд, как тохда будешь от нехо отбиваться?

Нет, если у него не начались галлюцинации, то говорил именно индюк, причем делал это с таким видом, словно ничего более естественного для представителей его породы и не бывает. Это уже было слишком, выносить поучения индюка, поэтому Руффус ответил:

— Никто, собственно не покушался на его собственность, а ты, птичка, мог бы быть и полюбезнее.

— Если тебе так не терпится повстречаться с неприятностями — то я моху их тебе обеспечить прямо сейчас, — заносчиво ответил индюк, грозно потрясая головой.

— Пожалуй я как-нибудь справлюсь с надменным индюком, к тому же излишне разговорчивым, — раздраженно ответил принц, решив не удивляться тому, что в этом месте животные могут говорить.

— С кем? — в глазах птицы появилось явное выражение агрессии, а крылья его начали грозно хлопать, не пугая, впрочем, Руффуса. — Как ты, уродливый сын лысой обезьяны, меня назвал?

По правде говоря, просто так ругаться с какой-то птицей, пусть и говорящей, принцу казалось ниже собственного достоинства, но понять, почему та обиделась именно на индюка, а не на смысл его предыдущей фразы — было крайне любопытно.

— А кем же, как не индюком, ты себя считаешь? — спросил поэтому Руффус.

— Я, пожалуй, разорву тебя на некоторое количество кусочков, не дожидаясь возвращения Странда, — задумчиво проговорил индюк, приближаясь потихоньку к человеку. Он так хотел казаться грозным, что принцу начало казаться, что птица даже немного увеличилась в размерах. — Тем более, что ты наверняка наследил в доме, и это позволит мне объяснить все твоим вторжением, не вдаваясь в унизительные подробности твоих оскорблений, — добавил индюк, подходя еще ближе. Метров с пяти он уже не казался обычной птицей, потому как имел никак не меньше полутора метров роста.

Что за чертовщина, подумал Руффус, начиная существенно охотнее верить в действенность его угроз. Но этого же не может быть. Вот так вот, взять — и подрасти за минуту раза в три. Бред какой-то. Хотя чего еще можно ожидать от места, где живет величайший, по словам Валерия, маг?

От печальных мыслей о бесславном конце в схватке с индюком-переростком его отвлек громкий окрик откуда-то из-за угла дома:

— Аврайа! Пожалуйста, не надо убивать нашего гостя, не дав ему даже поговорить с нами.

Голос принадлежал молодому, лет на пять старше Руффуса, человеку, одетому в удобное походное платье. На голове его красовалась залихватская шляпа с огромным пером, принадлежавшим легендарной птице-страусу, обитавшей где-то на юге Мондарка. Одно это перо стоило больше, чем любое платье от самого лучшего портного. В руках у него был простенький посох, украшенный бронзовыми полосами.

— Ты представляешь, этот нахлый юнец обозвал меня индюком! — возмущенно хлопая крыльями заметила птица, с явным сожалением, что ее прервали.

— Кхэ-эм, — нечленораздельно пробурчал молодой человек, опуская взгляд. — Боюсь показаться невежливым, но видимо, у тебя на старости лет начали возникать какие-то проблемы с памятью.

— А что такое? — искреннее удивление отразилось на лице птицы. Прочитать его было не сложно, несмотря на всю бедность мимических способностей пернатых.

— Ну-у… На тебя как бы наложили чары, оставляя здесь в одиночестве, чтобы случайный гость не упал замертво от страха… — Было видно, что молодому человеку неудобно говорить это. — Тебе придали вид… индюка, потому как встреча с домашней птицей не так сильно пугает людей. — Он повернулся к Руффусу и извиняющимся тоном проговорил. — Очень жаль, что не встретил тебя сам. Добрый день, принц Руффус.

Удивленный этим обращением, принц не обратил внимание на бурчание птицы, что, мол, большего унижения, чем изображать из него индюка, конечно, было не придумать.

— Откуда вы узнали, что я должен придти к отшельнику Странду? Да и, кстати, где он? — Руффус почувствовал, как в голове его разлилось уже знакомое ощущение приятного тепла, от которого перед глазами поплыло.

— Я… собственно, и есть отшельник Странд, — к тому моменту, когда фраза закончилась, Руффус и сам уже знал ответ, но поверить в него не мог. Ну, дом — еще куда ни шло, но великий маг, выглядящий молодым парнем, бодренький и улыбчивый, ничем не напоминающий даже ученика волшебника, каким его можно было представить — это уже слишком. Да, когда он мог стать магом? По словам Валерия, отшельнику было много веков, что само по себе странно, но не может же этому на вид двадцати с небольшим лет парню быть на самом деле хотя бы в пятую от обещанного возраста. Абсурд какой-то. — Извини, что не отвечаю твоему представлению о магах и отшельниках. — Упреждая вопрос, который и так достаточно ясно читался на лице принца, добавил Странд. — Может быть, мне следовало выглядеть так? — Небрежно сказал он и щелкнул пальцами. Раздался хлопок и перед Руффусом предстал согбенный в три погибели дрожащий старец в расшитой загадочными символами мантии, глядящий на него из-под дремучих спутанных бровей. — Или вот так, — еще одно мгновенное преображение явило средних лет гиганта двух с лишком метров роста, закованного в броню и являвшегося зримым воплощением представлений о силе. — Но мне как-то уютнее чувствовать себя в этом молодом и во всех отношениях приятном теле.

Странд вернулся к первоначальному облику, а Руффус стоял пораженный и хлопал глазами в естественном приступе немоты. Сомнений в том, что перед ним именно тот, к кому он шел, — не осталось. Такого блистательного, мгновенного и элегантного сеанса магии ему видеть не приходилось, но хуже того, в голове застряли слова про тело, которое магу нравилось. Он что, хотел сказать, что смена образов была не чарами, а полным перевоплощением? Если это так, то он действительно пришел по адресу, потому как слышал неоднократно, что перевоплощение — одно из самых сложных магических действий.

— Ладно, пошли в дом, Руффус, — сказал маг направляясь к дверям, но его остановили слова недобро скосившейся птицы:

— Э… любезнейший, не хочешь ли ты избавить меня от этих хнусных чар и вернуть нормальный вид? Или мне так и ходить здесь хрозным пухалом птичьехо двора?

— Ах да, извини, Аврайа, — Странд остановился и снова щелкнул пальцами.

Результат чуть было и впрямь не отправил Руффуса в обморок. Индюк-переросток с раскатом грома превратился в дракона. Принц полагал, что драконы — персонажи чисто мифические, в реальной жизни не существующие, но как еще было назвать это потрясающей красоты существо метров пяти ростом, с огромными кожистыми крыльями, длинным хвостом, заканчивающимся острием, похожим на алебарду и, по-видимому, столь же острым, могучими лапами с когтями по полметра, покрытое мелкой золотистой, плотно пригнанной одна к одной чешуей, и головой, увенчанной двумя загибающимися назад рогами. Из ноздрей, дрожащих от возбуждения, пробивались струйки дыма. Если это не дракон — то кого же можно назвать этим словом?

Выпустив тонкую струйку пламени, дракон сложил крылья и повернулся к людям. Руффус в священном ужасе от того, что чуть было не вступил в поединок с настоящим драконом, чувствовал, как голова его шла кругом, а ноги не очень хотели удерживать внезапно отяжелевшее тело. Дракон вытянул шею и сделал шаг в его сторону. Солнечный свет, отразившись от чешуи, превратился в драгоценные переливы золота и игру камней. От красоты этого существа дух захватывало, так что принц уже не очень понимал, от чего у него подкашиваются ноги — от страха или от чарующей картины, открывшейся перед ним.

— Ну как? — более спокойным, чем в индюшачьем обличии, голосом поинтересовался дракон.

— Ты прекрасен, — единственное, что смог произнести Руффус. Он почувствовал, как начал успокаиваться, по-видимому от того, что говорящий дракон — явление куда более естественное, чем трепливый индюк. Если уж драконы существуют — то совершенно очевидно, что они должны говорить.

— Я, в общем-то, о продолжении нашего конфликта спрашивала, — принимая с одобрением комплимент, продолжил дракон, — но и так неплохо. Да, кстати, я — самка, так что впредь обращайся ко мне соответственно. Договорились? — теперь уже голос дракона звучал вполне благосклонно.

— Угу, — все еще не в силах взять себя в руки, обронил принц.

— Да расслабься ты, — успокаивая прогромыхал дракон. — Будем знакомы? Меня зовут Аврайа.

— Оч-чень приятно. Меня — Руффус, — ответил принц и поймал себя на попытке протянуть руку. Уловив это движение, дракон кивнул, и на его лице появилось выражение, которое вполне можно было истолковать как улыбку.

— Ну, ладно, заходи потом. Поговорим. — Дракон кивнул в сторону того сооружения, которое Руффус поначалу принял за конюшню, хотя теперь, оценив его размеры и особенно высоту ворот, охотно распознал в нем жилище дракона.

— Да, пора, пожалуй, и в дом, — снова подключился Странд. — Аврайа, поставишь его коня в стойло?

— Хорошо, хорошо.

Конь в ужасе заржал, заметив движение гигантского ящера в свою сторону, но как-то успокоился и обмяк, встретившись с ним взглядом, после чего начал покорно принимать все происходящее. Дракон зацепил поводья подвижным когтем на сгибе крыла, и сняв их с ограды у колодца, повел механически последовавшего за ним коня в сторону своего жилища, сбоку от которого и впрямь была небольшая конюшня, терявшаяся на фоне огромного амбара.

Странд уже поднялся по лестнице и, распахнув дверь, застыл в приглашающей позе. Руффус поспешил за ним последовать. Внутри он решил оглядеться, всячески изображая пристальное внимание, чтобы не показать, что уже заглядывал сюда.

— Проходи, присаживайся, расслабься и не пытайся изображать то, чего нет. Если бы я был против того, чтобы ты смог сюда заглянуть, то, поверь на слово, мог бы сделать так, что это было бы невозможно. — Странд подошел к одному из шкафов и вытащил оттуда внушительный кувшин, а затем и пару кружек. — Не прочь выпить свежего пива? Так будет приятнее беседовать.

— Нет, — усаживаясь в кресло, ответил Руффус, обрадованный тем, что не надо валять дурака, хотя и сам не понял, как же можно истолковать его ответ. Кресло оказалось на редкость удобным, облегавшим со всех сторон, чего никак нельзя было ожидать от резного дуба. Что ж, попал к магу — не уставай удивляться. Странд же налил пиво в кружки, подвинув одну из них гостю, а из второй медленно отпил, а затем уже сел и достал трубку. Закурив он сказал:

— На твои вопросы я отвечу нет и да, если ты примешь мои условия.

— О чем это вы?

— Нет — насчет помощи, почему — потом объясню, и да — насчет того, возьму ли я тебя в ученики. Основное условие — забыть, что ты принц. Ученик — это всего лишь ученик, подмастерье, а подмастерью порой приходится выполнять поручения не привычные для аристократа, возможно даже унизительные. — Обратив внимание на растерянность Руффуса, он добавил: — Не очень торопись с ответом, и пусть тебя не особенно смущает, что все как бы уже сказано. Давай лучше попьем пива, говоря о чем-нибудь другом.

Пиво и впрямь было превосходным. Мягкий бархатный вкус не конфликтовал с богатством букета. Все это было здорово, но собственно, что ответить, о чем говорить?

— Валерий передал вам письмо, — чтобы что-то сказать начал Руффус, протягивая свиток, полученный от чародея. Над печатью по-прежнему стояло марево, размывавшее контуры смазанного оттиска.

— Спасибо, — Странд принял послание, но не стал его вскрывать, отложив на край стола. — Расскажи сам, что там у вас происходит?

И Руффус рассказал, пусть сбивчиво и нелогично, о том, какой ему видится нынешняя ситуация в Эргосе и вокруг него. Маг внимательно слушал, не перебивая и никак не комментируя, но в конце сказал, что к обсуждению этого они не раз еще вернутся.

Уже начало темнеть и Странд прошел вдоль стен, зажигая от лучины свечи.

— Почему вы зажигаете их от лучины? — удивленно спросил Руффус. — Не проще ли было поджечь с помощью заклинания?

— Наверное, проще, — не поворачиваясь ответил маг, — но нет смысла растрачивать попусту накопленную с таким трудом энергию. Восполнить растраченное всегда бывает трудней, поэтому не стоит творить чудеса без надобности.

— А ваши превращения, когда я усомнился в том, кто вы?

— Это было самым простым способом доказать, кто я такой. — Странд повернулся с иронической улыбкой на лице, а в углах глаз поселился бесенок. — К тому же, не скрою, мне хотелось побравировать немного перед новым человеком.

Они еще долго беседовали, в сущности, ни о чем, а принц все никак не мог заставить себя произнести, что он согласен пойти в ученики, потому что Странд, отшельник Странд, такой непохожий на все возможные представления о магах, начинал все больше и больше ему нравиться, но никак не хотелось признавать, что его план рухнул и придется идти по пути, предсказанному Валерием.

— Ну ладно, — слегка позевывая, произнес Странд, — время позднее и я уже притомился. Что же говорить о тебе. Устал, поди, с дороги? Пойдем спать, я покажу тебе твою комнату.

— Я согласен стать вашим учеником, — только сейчас с трудом выдавил из себя Руффус.

— Прекрасно, но на сегодняшние наши планы это уже никак не повлияет, — маг лукаво улыбнулся и добавил: — Завтрашний день — тоже не в счет, отсыпайся вволю, а дальше придется подниматься ни свет ни заря.

Они поднялись на второй этаж, и Странд показал Руффусу скромно обставленную по сравнению с убранством остального дома, но вполне просторную и уютную комнату, где отныне ему предстояло жить.

Интересно, сколько?




Глава 6


Утро началось для него не слишком рано. Точнее было бы назвать это время суток днем. Странд сдержал слово и не будил Руффуса — поначалу выполняя обещание, а затем уже из интереса, сколько же можно спать. Часа в три дня он все же решил, что придерживаться и дальше данного слова — бессмысленно, ну, во всяком случае, если не хочешь провести недели три в бесцельном ожидании, а потому поднялся на второй этаж и постучал в дверь ученика. Достаточно забавно будить посреди дня человека, желая ему сообщить, что завтрак уже в четвертый раз разогрет, и при этом называть его учеником. Ну ничего-ничего, он еще отыграется, возможностей будет — хоть отбавляй, тем более всегда можно сослаться на то, что так надо. Учитель не обязан объяснять, почему то или иное нужно делать именно так, через голову кувырком, а не каким-либо нормальным образом.

За дверью начали появляться первые признаки жизни — невнятное бормотание. Что ж, уже результат, хотя и не особенно вдохновляющий.

— Не пора ли тебе вставать, а то закат придется встречать не позавтракав, — саркастически заметил Странд, после чего, убедившись, что сообщение получено адресатом, спустился вниз не дожидаясь ответа.

Руффус с трудом приподнял голову над подушкой. Даже с первого взгляда было ясно, что он ухитрился проспать далеко за полдень. Интересно, почему? Вроде бы особенно не с чего было так уставать, да и лег он вчера не поздно, но факт налицо — он прекрасно начинает свое ученичество, наглядно демонстрируя, какой лентяй решил учиться магии.

Он поднялся, быстро оделся и поспешил спуститься вниз, где его уже давно поджидал Странд. С удивлением посмотрев на заспанное лицо Руффуса, он сообщил:

— Умойся на дворе, и давай завтракать.

Подойдя к колодцу, он зачерпнул воды и застыл на секунду, не донеся руки до лица. Приснилось ему или нет, что маг приходил будить его? Неловко оно как-то все начинается.

— Ну ты и спать здоров, — глубокий голос принадлежал дракону, надвигавшемуся со стороны конюшни — так уж вышло, что название это прижилось в голове Руффуса.

— Доброе утро, — весьма смущенно заметил принц, не торопясь встретить взгляд Аврайи. Перед ним пронеслась картинка, как он вчера чуть было не вступил в борьбу с драконом, и ему снова стало не по себе.

— Ну, утром это назвать довольно сложно, но все равно, привет, — Аврайа была явно в хорошем настроении. Она почесывала кончиком крыла основание хвоста, и по всему было видно, что это весьма приятно. — Ладно тебе, расслабься. Я не держу на тебя обиды, потому как нелепо обижаться, что тебя приняли за индюка, кохда ты и впрямь выхлядела индюком. Хочешь полетаем, если Странд тебя отпустит?

От такого предложения Руффусу стало немногим спокойнее, хотя сама идея полетать на драконе завораживала. О таком ему даже не мечталось, но надо еще разобраться, правда, что подразумевается под словом полетаем. Может, у драконов принято летать с людьми в когтях. Если так, то лучше было бы воздержаться от полетов.

— Спасибо, — выдавил из себя Руффус, — мне очень льстит твое предложение.

— Парень, расслабься, тебе ховорю, — Аврайа отвлеклась от радостного почесывания и подошла к принцу вплотную, нависнув над ним живой скалой, переливавшейся в лучах солнца всеми цветами радуги. Удивительно, до чего она была ужасающей и прекрасной одновременно. — Никто тебя есть не собирается. Все эти сказки про драконов, пожирающих людей и ворующих красавиц — полная чушь. Кстати, ты слышал когда-нибудь, что они потом делают с украденными красавицами? Нет? Вот то-то. Придумаешь что-нибудь толковое на сей счет, скажи мне, ладно?

— Хорошо, — машинально ответил Руффус, а про себя подумал, что и впрямь все истории умалчивают о том, что же драконы делают с похищенными девственницами. Да уж, если на то пошло — легенды даже не предусматривали возможности существования самок дракона. Видимо, самки по логике преданий должны были похищать молодых хорошеньких рыцарей, освобождать которых должны были отправляться прекрасные принцессы. Бред какой-то. — Не обращай пока на меня внимания. Дай мне привыкнуть к твоим размерам.

— А я не такая уж и крупная, к твоему сведению, — непонятным образом ей удалось изобразить кокетливую обиженность.

— Я не хотел тебя чем-нибудь обидеть, — он пытался найти побыстрее приемлемое объяснение своему поведению. — Просто считай меня за деревенского принца, никогда не видевшего в своей провинции настоящего дракона.

— Лучший способ привыкнуть к дракону и вызвать у него привязанность — это почесать его между рогами во время приятной беседы. — Увидев, как приняв вид поднимающегося на эшафот, Руффус начал пытаться не торопясь, но и не отвиливая, делать то, о чем его попросили, Аврайа поспешила его успокоить. — Не насилуй себя. Сделаешь это тогда, когда не будешь так возбуждаться от подобных предложений, а сейчас постарайся сбросить с себя оцепенение и умойся наконец. А то Странд может потерять терпение и превратить тебя в пакость какую-нибудь, — с последними словами она развернулась и начала удаляться, довольная тем, как ловко ей удалось подменить одни опасения другими.

Предпочитая не проверять, сколько правды было в шуточках Аврайи, Руффус поспешил закончить умывание и вернуться в дом. Странд совершенно расслаблено развалился в кресле, поглядывая на игру огня в камине.

— Садись за стол, — не поворачивая головы, сообщил маг и усмехнувшись добавил: — Завтрак сейчас прибудет.

Руффус так напрягся от очередной шутки по поводу его сна, что не заметил, как и откуда на столе появились блюда с отменным жарким, гарниром, соусами и кувшин непонятной формы, в который была залита какая-то горячая, судя по пару, жидкость. Может быть, он не заметил бы этого, даже если бы следил очень внимательно, хотя и не понятно за чем, но легче было думать, что он просто что-то прозевал. На кувшин, снабженный сбоку загадочным отростком, похожим на хоботы мифических слонов, какими их изображали в книгах, ученик взирал с особым недоумением, не очень-то желая показать свое неведение, но в то же время и не понимая, что с ним делать. То ли подлить его содержимое к мясу, то ли к гарниру, а может это вовсе и не очередной соус, и его надо налить в керамическую кружку.

— Попробуй, это очень хороший чай, — разрешил его сомнения маг, налив содержимое кувшина в свою кружку, и предлагая то же самое ему. Из хобота полилась струйка темно-коричневой жидкости, обладавшей невероятно богатым запахом. Первый же глоток удивил Руффуса потрясающе бодрящим и приятным вкусом.

— Что это за напиток? — плюнув на опасения показаться невежественным, поинтересовался ученик.

— Это — чай, — не придавая никакого значения смущению принца, ответил Странд. — Его выращивают далеко на востоке, и никакого отношения к магии он не имеет. А в будущем, — добавил он не меняя тона, — не стесняйся задавать вопросы, если чего-то не понимаешь. Иначе — ничему не научишься.

Пища была очень вкусной, да и аппетит у Руффуса был зверским, так что ее прием не занял много времени. Поблагодарив хозяина, он налил себе еще чаю и с большим наслаждением стал потягивать его, удивляясь тому, что каждый глоток передавал вкус полностью, не стираясь от повторений. Если этот напиток и не связан с магией, то уж процесс его употребления — наверняка.

— Собирайся, — сказал Странд, поднимаясь с кресла, — отправимся на прогулку. На воздухе оно как-то лучше беседуется.

Руффус поднялся в свою комнату, прибрал в ней кое-как разбросанные вчера вещи, и после некоторых колебаний нацепил на себя пояс с мечом и кинжалом, считая, что с оружием гулять спокойнее. Спустившись, он обнаружил, что маг уже поджидает его на улице.

— Пойдем к горам, там все располагает к длинным беседам.

И они, обойдя дом, пошли по лугу в направлении горной тропки.

— Если тебе так будет легче принимать мои поучения, — прервал молчание Странд, — я могу принять вид, более соответствующий твоим представлениям об учителе.

— Нет-нет, — с минуту поколебавшись ответил Руффус. — Я уже начал привыкать к мысли о том, что на твою внешность не стоит обращать внимания, так как ты легко можешь ее менять.

— Это хорошо. Наверное, более всего внешность отражает мое настроение.

— А почему, все-таки, ты не хочешь помогать Эргосу? — рискнул спросить принц.

— Потому что это будет помощью не Эргосу, а Селмению, — как о чем-то очевидном сообщил Странд.

— То есть как это?

— Это очень старая история, но, если хочешь, я расскажу тебе ее, — маг присел на скамейку, поставленную у небольшой запруды на горном ручье. Напротив имелась еще одна скамья, и, видимо, подразумевалось, что на нее стоит сесть Руффусу. Так он и сделал, в очередной раз удивившись живописности открывавшегося вида. Внизу был луг, залитый яркими весенними оттенками зелени, окруженный с трех сторон сплошной стеной леса. Под ногами был небольшой прудик с каменистым дном и кристально чистой водой. В пруду плавали яркие рыбки, периодически поднимаясь к поверхности. По камням, окружавшим водоем, вверх карабкалась зелень, образуя затейливый узор. Похоже, что маг сам создал себе уголок природы на свой вкус. И вкус этот нравился Руффусу.

— Основателем вашей династии был некий волшебник, Селмений, достигший большого мастерства во многих тайных искусствах, но так и не овладевший искусством полного перевоплощения, а потому ему приходилось поддерживать свою жизнь с помощью массы достаточно мерзких обрядов, которые омолаживали его, но незначительно.

— Ты говоришь, что он был волшебником? Но почему я должен тебе поверить на слово? Предания говорят, конечно, о том, что он пользовался поддержкой некоторых магических сил, но не более.

— А ты никогда не задумывался над тем, — на лице мага расплылась снисходительная улыбка, — почему последние тринадцать королей правили триста лет, а первые восемь — тысячу двести?

— Я много думал об этом, — принцу не доставляло удовольствия, что его сразу повергли столь простым аргументом, — и полагал, что раньше могло быть другое летоисчисление…

— Это мало похоже на объяснение, потому как каждый из восьми королей пережил помногу советников. Это видно из тех же летописей. К тому же и времена года там меняются нормально. Единственное и весьма очевидное объяснение — что они были волшебниками, способными продлевать свою жизнь.

— Но то, что они занимались магией, не объясняет твоего отказа в помощи.

— Не торопи события, — недовольство было достаточно легко заметить и без слов. Странд замолчал ненадолго, стараясь поверней подобрать слова. От того, как он скажет последующие несколько фраз, во многом будет зависеть, удастся ли ему заручиться поддержкой Руффуса или нет. — Я вынужден буду говорить правду, а уж тебе оценивать, примешь ты ее или нет. Мы встречались с Селмением и полтора тысячелетия назад, и несколько раз после того, но всегда оставались противниками. Я всегда полагал, что занимающиеся магией не имеют права создавать свое государство. Этот древний как мир запрет не лишен смысла, потому что совмещение власти магии со светской властью создает опасную иллюзию вседозволенности, за которой утрачивается контроль над собой. Я намеренно не говорю о морали и этике, потому как у магов достаточно специфическое восприятие этих понятий, во многом разнящееся с общепринятым… — Руффусу очень хотелось задать пару вопросов, но он не рискнул встревать, понимая важность того, о чем сейчас говорил маг. — Короче, по моему мнению, он перешагнул все же ту грань, за которой другие маги могли бы оставаться лишь сторонними наблюдателями, и ему пришлось объявить войну. Строгги были только самыми достойными на наш взгляд кандидатами на Хаббадский трон, способными заменить Селмения, не развалив крепкого государства, и достаточно ответственными и порядочными по отношению к подданным. Последствия той войны ты знаешь: Строгги правят Хаббадом, причем народ, населяющий империю, вполне доволен новыми правителями и, как ты уже наверное заметил по пути сюда, не особенно тоскует по старым временам, а Бертийцы оказались изгнанными в Эргос.

— Но почему же тогда вы не уничтожили нас окончательно? — не удержался Руффус. — Это было бы проще всего.

— Проще — не всегда правильнее, а то, что кажется правильнее — не всегда оказывается таковым со временем, — достаточно туманно ответил маг. — Тогда нам показалось, что вполне достаточно изгнания, тем более, что мы постарались прервать череду перевоплощений Селмения…

— Ты же говорил, что мой предок так и не овладел искусством перевоплощения, — все более недоумевая перебил принц.

— Он так и не научился перевоплощаться, но когда понял, что дальнейшие попытки угнаться за убегающей молодостью становятся все более бессмысленными и не приносят ощутимого результата, создал свой талисман. Талисман — это некий предмет, в который волшебник вкладывает часть своей силы, которой впоследствии можно воспользоваться, выполнив ряд требований, обрядов или еще чего-нибудь в этом роде. Строго говоря, Селмений создал не один, а два талисмана, один из которых — непревзойденный шедевр магического искусства. Собственно, ты и твой брат — и есть этот талисман. Селмений первым и пока единственным сумел добиться передачи по наследству магического таланта. Источником твоего таланта является родимое пятно в форме грифона, которое носит каждый потомок Селмения по мужской линии. Как он этого добился — ни я не знаю, ни кто-либо с кем я этот вопрос обсуждал, но нельзя не признать очевидного — каждый член вашей династии обладал могучим даром. Одни в большей степени, другие — в меньшей, но это повторяется из поколения в поколение. Кстати, — Странд посмотрел даже с некоторой надеждой на слушателя, — если ты не против, попробую повнимательней поизучать твое родимое пятно, ведь надо же когда-то разобраться в природе этого явления.

— А второй талисман?

— Второй талисман и есть то, что собственно позволило Селмению не только передавать по наследству свои таланты, но и самому перевоплощаться в наследников. Он создал корону, которую носили все правители бертийской династии. В эту корону он вложил немало своих сил, позволяющих повелевать стихиями, подчинять себе людей и многое другое. Поэтому-то каждый камень в короне и получил свое название, что именно в камнях находятся точки максимальной концентрации тех или иных заложенных в талисмане сил. Естественно был создан обряд, позволяющий овладеть всеми силами, сокрытыми в короне. Этот обряд надо было производить после официальной коронации в фамильном склепе Бертийцев в Хаббаде, уменьшенной копией которого является эргосское Временное Пристанище. Единственное, о чем умалчивалось перед наследниками — это об истинном назначении первого изумруда. Этот камень должен был вовсе не усиливать владение магией солнца, как передавалось в тайных записях бертийской династии, а открывать путь сути Селмения в сознание наследника. Открывая этот путь, новый владелец короны обнаруживал вскорости у себя раздвоение личности, которое развиваясь неизбежно заканчивалось победой Селмения. Как видишь, та форма перевоплощения, которой овладел твой предок, несколько отличается от общепринятых. Подумай также о том, насколько этот замечательный путь в вечность напоминает убийство собственных детей, и тебе станет ясно, что Селмения трудно назвать добрым малым.

Руффусу очень хотелось бы как-нибудь ответить Странду, но решительно не было понятно, как и чем. Неплохо было бы для начала разобраться со своими ощущениями, а затем уже вступать в дискуссии.

— В общем, можно сказать, что больше тысячи лет Хаббадом правил один и тот же человек — Селмений, — продолжил маг. — Стиль его правления сильно отличался от праведного, так что народ совсем уже озверел от бесконечных напастей, обрушивавшихся на него, но ничего не мог поделать, потому как с помощью все той же короны можно было подчинять себе людей. Государство оставалось все таким же крепким… — Странд встал и наклонился над прудиком, наблюдая за ленивыми играми рыбок. Он что-то сделал, и рыбки начали менять свой цвет, переливаясь всеми возможными цветами при движении. — Однажды мы с тремя другими магами решили положить конец этой долгой и печальной истории Бертийской династии в Хаббаде. Война проходила достаточно кровопролитно, было множество бессмысленных жертв, людей, шедших на смерть только из-за невозможности преодолеть подчинения, исходившего от короны, так что мы чуть не пожалели, что начали это дело. Достаточно глупо освобождать народ, уничтожая его половину по ходу освобождения, но война все-таки закончилась. Мы победили, посадив на трон первого из Строггов, страна вздохнула с облегчением, а бертийцы оказались заперты в Эргосе. Так как Гендер Третий, последний член вашей династии, правивший в Хаббаде, против которого мы собственно и воевали, не смог перед смертью передать по всем правилам корону своему молодому наследнику, то было решено оставить вас в покое. Единственное, я убрал из короны тот самый первый изумруд, что отвечал в талисмане за облегчение полного перевоплощения Селмения…

Он вернулся на свое место и рыбки как-то сразу потеряли свой невыразимый блеск, словно они подпитывались от мага энергией. Где-то в вышине летали птицы, сопровождая низкое уже практически зимнее солнце в его невысоком полете. День клонился к концу.

— Похоже, я все-таки ошибался, — вернулся к недосказанному Странд, — полагая, что вытащить этот камень будет достаточно. Все говорит о том, что твоему брату удалось овладеть силой, сокрытой в талисмане, и что хуже всего, Селмений пробудился. Он еще не смог подчинить себе Серроуса, но это лишь дело времени. Догадываюсь, сколько свежих и добрых идей у него после трехсотлетнего отдыха… Ладно, полагаю, мне удалось объяснить, почему я отказываю тебе в помощи.

— Да уж, — только и смог ответить Руффус. Он помнил по летописям, что на стороне Строггов выступали четыре мага, но имени Странд среди них не было. — А как тебя звали в то время?

— Малойан, — не поворачиваясь в сторону собеседника ответил маг.

Руффус почувствовал, как к горлу его подкатил комок неприкрытого страха. Именно с этим персонажем летописи связывали самые ужасающие истории. Описания того, как Малойан сдвигал целые горы, погребая под ними города и армии, как выжег все живое на три дня пути перед Хаббадской армией, превратив войска в голодную, измученную жаждой толпу, как он поднял из земли Духов Смерти, которые, попытавшись выйти из-под контроля, чуть не опустошили пол-Хаббада… Да, война и впрямь была кровавой, и не в последнюю очередь виновен в этом приятный господин, сидящий перед ним и развлекающийся время от времени, расцвечивая рыбкам чешую. Действительно, нужно время, чтобы переварить все это.

— Скоро стемнеет, — отвлек его Странд, — так что не пора ли нам домой? А обо всем этом скажешь свое мнение, когда разберешься. Договорились?

— Хорошо, — с отсутствующим видом ответил Руффус.

По дороге они говорили ни о чем, старательно избегая скользких тем.

— Захвати-ка завтра снова с собой меч, — заметил маг на подходе, — хотелось бы посмотреть как ты им владеешь.

— А разве магам интересно заниматься такими обыденными вещами? — с попыткой изобразить сарказм ответил принц.

— Надо-надо, еще как, — на полном серьезе отреагировал Странд. — Если б ты только знал, сколько великих магов досрочно расстались с этим миром из-за подобного пренебрежения к вещам обыденным и приземленным. Один из моих компаньонов по войне с Селмением, кстати, погиб от того, что не подумал, обращаясь тетеревом и летая над полями, что на птицу могут охотиться. Короче, его подстрелили самой обыкновенной стрелой. Вообще, так уж выходит, что подавляющее большинство магов погибают от сущих случайностей, которых можно было бы избежать, относясь без презрения к обыденности.

На ужин было странное, но как и прежде очень вкусное блюдо из каких-то гигантских раков с гарниром из незнакомых злаков, приправленных мудреным соусом темно-коричневого цвета и напоминавшим на вкус жидкую соль. Странд назвал все это омарами с рисом и соевым соусом, но так как он не пускался в подробности и произносил все с видом декламации очевидного, Руффус порадовался хотя бы тому, что понятно как называется соус, а разбираться что было омарами, а что рисом, решил отложить до другого раза. Главное, что на вкус это было замечательно, особенно в сочетании со свежим пивом.

— Аврайа предложила мне полетать с ней.

— Нам всем очень повезло, что вам так быстро удалось найти общий язык. Это избавит нас от массы проблем и нервотрепки, — ответил маг между двумя глотками. — Обязательно соглашайся. Получишь кучу непередаваемых ощущений.

Главное, чтобы эти ощущения не оказались последними, без особого восторга подумал Руффус. По ходу всего ужина его все мучил один вопрос, но задать его все никак не удавалось.

— А какое место во всем этом занимают Валерий и Тиллий? — спросил наконец принц и почувствовал, несмотря на то, что прозвучало это как-то ни к селу ни к городу, облегчение.

— Валерий — мой бывший ученик, — сразу поняв, о чем, собственно, вопрос, ответил Странд. — Очень, кстати, талантливый, но ленивый. Он достаточно быстро стал великолепным чародеем, но почувствовав сложности в изучении других разделов магии, решил, что и чародеем быть неплохо, хотя я думаю, что он смог бы овладеть и магией силы. В общем, это я его попросил понаблюдать за происходящим в Эргосе, узнав, что там обосновался книжник Тиллий, перерывший все архивы и собрания магической литературы в Хаббаде, и явно что-то в них нашедший. Позднейшие события показали, что я, к сожалению, был прав. Этот недоучка нашел полное описание обряда овладения силой, сокрытой в вашей короне, и помог Серроусу пройти через это.

— Ты говоришь об этом, как о чем-то уже свершившемся, — удивился Руффус, — хотя, когда я уезжал, Серроус только получил корону и был совершенно нормален, разве что излишне нервозен. Ты уверен, что он уже успешно совершил обряд?

— Более чем, — на лице мага появилась недобрая усмешка. — Я получил что-то вроде привета от Селмения, так что сомневаться в его возращении к жизни не приходится.

— Ты… — принц не был до конца уверен, что хочет знать ответ на вопрос, который он не мог не задать, — хочешь сказать, что моего брата уже нет? Есть только наш общий предок?

— Это было бы слишком простым способом повлиять на формирование твоего мнения по поводу нашей сегодняшней беседы, — с наигранным сомнением поделился Странд, — но не хотелось бы заручаться твоей поддержкой с помощью лжи. Нет, твой брат все еще существует как личность, хотя Селмений и борется с ним. Все-таки отсутствие изумруда помогает Серроусу сохранять себя, но никому не известно, сколько он сможет сопротивляться. Я склонен полагать, что Селмений в конечном счете одержит окончательную победу. Это лишь вопрос времени. А сейчас — отправляйся спать, потому как завтра я не намерен тебе позволять отдыхать до вечера.

Спорить не приходилось и оставалось только последовать указанному пути, не углубляясь в обсуждения. Наверху он долго бродил по комнате уже раздевшись, не в силах заставить себя улечься. Слишком неуютно было в его голове новым мыслям и сведениям. Все эти идеи о том, что его брат может оказаться совершенно другим человеком, что правление бертийской династии было вовсе не столь прекрасным и безоблачным, как о том свидетельствовали пристрастные хроники, хранившиеся в Эргосе, а Строгги оказывается вовсе и не были узурпаторами трона, но только орудием, которое маги использовали для своих целей.

Неожиданно Руффус поймал себя на рассматривании книжной полки, стоявшей около кровати. На ней покоился среди прочих том, озаглавленный «Краткая история Хаббада». Почему-то ему показалось присутствие ее здесь совершенно неслучайным, но не желая разбираться, что и как надо делать, чтобы что-то получилось в чьих-либо интересах, он поддался этому неявному проявлению чужой воли, равно как и собственному информационному голоду. В конечном итоге, вряд ли будет хуже, если он просто получит несколько больше информации из другого источника. И он улегся на кровать с книгой в руках.

Чтение быстро захватило его. Было удивительно наблюдать, как события, с детства ему знакомые по Эргосским летописям, начинают выворачиваться наизнанку, представая совершенно в другом свете. Наивно было бы предполагать, что в этой книге все представлялось совершенно правильно, как впрочем и в знакомом уже варианте хаббадской истории, скорее всего, истина располагалась где-то посередине, но и при таком предположении принцу стало очевидно, что он не хотел бы оказаться подданным кого-нибудь из бертийских императоров. Похоже, что свержение его династии и впрямь следовало расценивать, как освобождение от очевидного зла, хотя освобождение это далось Хаббаду слишком уж большой ценой, а вину за это автор напрасно полностью возлагал на Гендера Третьего. (Эргосские летописи, естественно, придерживались совершенного противоположной точки зрения, но сегодняшние слова мага подтверждали тот факт, что его сторонники тоже не были безгрешны.) Забавно было читать, каким светлым и животворящим пытался автор изобразить образ Малойана. Все, конечно, понятно, что его нельзя было не показать героем-освободителем, тем более, что так оно, видимо, и было, но предавать ему черты непогрешимости — было явным перебором. Руффус склонен был полагать, что в той войне обе стороны не были особенно разборчивы в выборе средств и оценке последствий для конкретных людей, но история есть история. Она всегда рассказывается кем-то, отыскивающим в горах фактов лишь те, которые подтверждают его изначально сформировавшееся мнение, и для кого-то, кому надо внушить вполне определенный набор идей. Поэтому обычно так и выходит, что правда никого особенно и не интересует.

Остановившись лишь дойдя до описаний идиллической эпохи, наставшей после свержения бертийской династии, Руффус отложил книгу и погасил лампу, стоявшую в изголовье. Сказать, сколько сейчас времени он бы не смог, но явным было то, что попробовав завтра проверить, как он владеет мечом, Странд может удивиться, откуда у столь молодого человека может быть такая замедленная реакция, а посему он попытался заснуть побыстрее, не пытаясь сегодня же разложить все в своей голове по полочкам. К тому же он втайне надеялся, что может оно само все за ночь утрясется.

Засыпая, он вновь почувствовал разливающееся в голове приятное тепло, но на этот раз ему показалось, что у этого тепла есть лицо, черты которого ему знакомы, хотя разглядеть их никак не удается. В этот момент сон как-то очень уж резко навалился на него, не дав зацепиться за эту мысль, так что надеяться на то, что удастся ее запомнить, не приходилось.

* * *


Утром его разбудили, хотя он был готов поклясться, что никто не подходил к двери и уж тем более не произносил ни слова. Но и сказать, что он проснулся самостоятельно, было бы неправильно. Просто возникло ощущение, что в один прекрасный момент в голове его появилась команда проснуться, и он беспрекословно ей подчинился. Пробуждение было столь же внезапным, как и полным. Ни тени сна не осталось за считанные секунды. В принципе, Руффус не возражал против столь поспешной побудки, но ему не особо нравилось такое вторжение и навязывание чужой воли.

Ладно, ничего страшного в этом нет, и нечего комплексовать по таким мелочам, лишь бы подобные игры не пошли дальше. Скорее всего, Странд делает это просто потому, что так оно и проще и привычнее.

Попытки определить, который сейчас час, ни к чему не привели, потому как во мраке, царившем за окном, ничего было не прочитать из-за низкой облачности. Руффус оделся и пошел вниз. Маг сидел уже в прихожей (у принца начало появляться ощущение, что он всегда там сидит и, похоже, совершенно не спит) и с удовольствием покуривал трубку. Поздоровавшись, принц пошел во двор умыться.

На крыше дома маячил темный силуэт. Похоже, это сидела Аврайа, карауля восход в позе петуха. Ну, очень большого, естественно.

— Привет, ты не боишься проломить крышу? — поинтересовался совсем уже осмелевший в отношении дракона Руффус.

— Не очень-то зарывайся, — достаточно добродушным громом ответили ему сверху. — А то я объясню тебе по-свойски, почему не стоит ховорить дамам об их весе, особенно излишнем.

— Виноват, исправлюсь, — бодро отреагировал принц. — А где ты была вчера вечером?

— Только не ховори мне, что ты так соскучился, что места себе не находил, — огромное существо совершенно беззвучно приземлилось в метре от собеседника. — Летала я, драконам, знаешь ли, это свойственно.

— Наверное это очень красиво, смотреть на мир с такой высоты…

— Не моху сказать, что это не так, — перебила Аврайа, — но конкретно вчера меня куда больше интересовало, чем бы перекусить.

— Слушай, — заинтересовался Руффус, — а чем вы на самом деле питаетесь? Ну в смысле, не в сказках, а в реальной жизни.

— В основном, мясом. Полеты требуют много энерхии, так что не до вехетарианства. Лучше всехо ховядина или свинина.

— А конина? — поинтересовался принц, припомнив смертный ужас в глазах своего коня при виде дракона.

— Только со страшной холодухи. Поедая коня, чувствуешь себя до некоторой степени каннибалом, уж больно они умные животные. Пренеприятное ощущение, хотя на вкус они весьма приятны. А вообще, я очень люблю вишню, хотя совершенно не моху ее собирать самостоятельно. Обидно как-то.

— Напомни мне об этом, когда возьмешь меня полетать. Мы обязательно найдем толковый вишневый сад, и я с удовольствием пособираю для тебя ягод.

— Отлично, — ехидно заметила Аврайа, — ловлю тебя на слове, хотя имей ввиду, что меньше чем ведром вишни тебе не отделаться, учитывая мои размеры.

— Ладно, сказал — так сказал, — нарочито огорченно развел руками принц, — не отказываться же теперь от своего слова.

— Аврайа, — раздалось с порога дома, — если ты и дальше собираешься развлекать моего ученика разговорами, то он рискует остаться без завтрака, который я кстати не собираюсь впредь готовить. — Маг стоял на крыльце и казался совершенно не страшным в своем ворчании, хотя явный намек на то, что кухню вскорости повесят на ученика, не сильно обрадовал Руффуса. Извинившись перед драконом он побежал завтракать.

Спустя минут двадцать и все еще затемно они со Страндом уже отправились в сторону гор. Маг почему-то упорно предпочитал свежий горный воздух для длительных бесед. Хорошо еще, что ему нравилась при этом летняя погода, а не морозные метели.

Они прошли мимо вчерашней террасы с прудом и продолжили подъем. Остановились метров на сто выше на другой терраске, единственным украшением которой были живописно раскинувшиеся в кажущемся беспорядке крупные камни. Их расположение вызывало только видимость стихийности, но при более пристальном взгляде немедленно возникало ощущение, что именно такого идеального хаоса можно добиться лишь долго работая над композицией. Сама атмосфера в этом месте создавала за счет этого вполне определенное настроение, располагающее к неспешным размышлениям, погружению в себя, поиску ответов на вечные вопросы. Очень хотелось узнать, каким образом магу удалось создать эту террасу, но сам вопрос казался неуместным, конфликтующим с духом места.

Когда они остановились, солнце еще не выглянуло из-за горизонта, но уже разлило щедрой рукой все возможные оттенки алого и оранжевого. Восход должен был начаться с минуты на минуту, так что Странд повернулся на восток и тихо произнес:

— Попробуй расслабиться, встречая солнце, и погрузиться в себя. Настройся на то, что ты не больше и не меньше, как часть этого мира, что восходит твое солнце, что песни птиц — твои песни, что шелест деревьев внизу — твои движения навстречу свету…

Он умолк, прерванный прорывом первого ослепительного луча на волю. Пытаясь следовать советам мага, Руффус сосредоточился на своих ощущениях, глядя не отрываясь на рождение нового дня. Удивительно, но то ли помогли подготовительные слова учителя, то ли необыкновенная живописность открывающегося перед ним вида, а может и неслучайный выбор места, но сегодня он впервые в своей жизни почувствовал то, что рождение нового дня — одно из величайших чудес, существующих в этом мире. Обычно оно остается за пределами нашего взгляда, воспринимаясь как нечто обыденное, не имеющее другого смысла, кроме смены темного времени суток на светлое.

Удивление, которое переполняло его, соперничало по своей силе разве что с восторгом. Разлившийся над вершинами деревьев свет тут же принялся выгонять из плотного сплетения ветвей цепляющийся за листья туман. Потревоженные птицы, спохватившись, начали свою приветственную песню, всячески изображая, что они всю ночь к этому готовились, а вовсе не проспали эту торжественную церемонию. Над домом Странда поднялся огромный силуэт дракона. Даже отсюда была хорошо видна игра света на золотой чешуе. Аврайа быстро набирала высоту, уносясь навстречу солнцу, так что казалось, что она легко сумеет достичь его и облететь.

Затем наплыв ощущений смешался в один, не расчленяемый на детали, поток. Руффус не смог бы рассказать впоследствии, что именно он чувствовал, какие мысли приходили ему в голову, но только смутное ощущение того, что он и есть то самое солнце, которое восходит, оказалось на удивление устойчивым и сохранилось уже после того, как он вышел из состояния транса. Самое забавное, что он даже чувствовал, что источником его тепла и света было не что иное, как родимое пятно под лопаткой, проснувшееся и возжелавшее жить своей собственной жизнью, весьма, кстати сказать, насыщенной, хотя и непонятной.

Из этого состояния его вывел мягкий голос:

— Теперь, я думаю, мы можем начинать, — Странд повернулся к Руффусу, жестом предлагая ему присесть на один из камней. — Независимо от того, что ты мне ответишь по поводу сказанного вчера, я решил начать твое обучение. — Он сделал паузу, позволив принцу занять положение поудобнее, а затем продолжил. — Надо быть честным, поэтому признаюсь, что вчера я проникал в твое сознание, стремясь помочь тебе справиться со своими ощущениями и как-то переварить информацию. Упреждая возможный вопрос, добавлю, что никаких попыток оказать на тебя влияние не было. Только систематизация и обработка данных. Решение тебе предстоит принять самостоятельно. Когда — тебе решать. Примешь — сообщишь. А я прочитал в тебе достаточно для того, чтобы понять, что обучение тебя магии — не причинит этому миру вреда. Ставить большее, как задачу — утопия. Еще же я произвел некоторые действия, чтобы активизировать твой природный источник магии — твое родимое пятно, дабы облегчить тебе самый трудный первый шаг.

При этих словах принц почувствовал легкое жжение под лопаткой, теперь уже в большей степени понимая с чем оно связано. Захотелось тут же проделать хоть что-нибудь, что позволило бы проверить его проснувшиеся способности, но в голову ничего не приходило, а если и приходило, то в тот же миг всплывал вопрос — а как?

— Не торопись, — угадывая направление его мыслей сказал Странд. — Я рад, что тебе удалось достичь просветления, но сейчас ты должен смирить свои чувства и попытаться очистить голову от всяких мыслей. Попробуй представить себя чистым листом бумаги. Ты готов заполнить этот лист, но нужно, чтобы тебе было продиктовано то, что следует записать. Самое сложное — это не разбудить в себе способности — а научиться управлять ими. Закрой глаза и прислушивайся не только к моим словам, но и к собственным ощущениям. Они должны помочь тебе подкорректировать общие инструкции, сделать их приемлемыми для тебя.

При этом Руффус попытался уйти в себя и удивился удивительной смене ощущений пустоты и бурной жизни. Они чередовались с ужасающей частотой, не давая сосредоточиться ни на одном из них. Только мерно вливающиеся слова мага помогали навести во всем этом хотя бы видимость порядка.

— Магическая энергия разлита в окружающем нас мире, она невидима, но это не означает факта ее отсутствия. Есть и другие виды энергии, существующие в обычных условиях незаметно, но в моменты концентрации они способны порождать вполне ощутимые эффекты. Так например, явление молнии — не более чем сильный разряд одного из видов невидимой энергии. Сущность магической энергии — в управлении процессами, а так же другими видами энергии. Проблема заключается в умении ее сконцентрировать и направить в нужное русло. Для начала попробуй ее почувствовать. Большинство магов пытаются при этом использовать зримые образы. Например, они представляют ее в виде разноцветных нитей, пронизывающих все окружающее пространство. Толщина нитей характеризует их мощность, тогда как цвет — ее разновидности…

Перед мысленным взором принца и впрямь возник образ сотен нитей всех возможных цветов и размеров, сплетающихся в немыслимые узлы, образуя сеть, охватывавшую все окружавшее пространство. Эти нити нигде не начинались и не заканчивались, они приходили из бесконечности и растворялись там же, дрожали, плавали, одни узлы распадались, другие возникали на их месте. Казалось, даже попытка разобраться в этом хаосе, не то чтобы им управлять, должна была закончиться сумасшествием.

— … цвет нитей управляющих тем или иным явлением каждый видит по-своему, — продолжало доноситься до него, — поэтому нет другого пути, чем попробовать все самому. Чтобы справиться с хаосом, царящим в океанах магии, следует подобрать себе способ концентрироваться на необходимом. Если ты обратил внимание, то у тебя уже есть естественный способ — большинство нитей сосредоточивается или даже проходит через твое родимое пятно. — Услышав это, он понял, что так оно и есть. — Попробуй потянуть за одну из них.

Прикосновение к небесно-голубой нити ласкало руку приятным теплом. Откуда-то изнутри всплыло, что он и раньше не мог не касаться их, но почему-то ничего не чувствовал. Хотя, с другой стороны он и не пробовал за них тянуть или делать с ними что-либо еще. Может быть, в этом все и дело?

Следуя указаниям, он попробовал собрать несколько нитей и сплести из них нехитрый узелок. Возникла легкая, но всюду проникающая вибрация, передавшаяся даже камню, на котором он сидел. Затем он начал пробовать тянуть за нити разных цветов, прислушиваясь к возникавшим при этом ощущениям и пытаясь их связывать с явлениями, происходящими в обычной жизни.

— … не торопись прикасаться к плотным нитям, не поняв, к чему это может привести. Экспериментируй с самыми тонкими. Надеюсь, что никаких серьезных последствий тем самым не вызовешь…

Часть ощущений уже начала принимать понятные формы. Он даже попробовал сознательно нагреть камушек, поднятый с земли. Правда только третья пара нитей начала нужным образом влиять на его температуру, а от первого опробованного узла он стал ледяным, но это уже был результат.

Затем он сосредоточился на родимом пятне и увидел, что нити, выходящие из него, то есть уходящие вперед, были толще, словно они усиливались. Попробовав поместить свой мысленный взор за спину и посмотреть на мир сквозь пятно, как через линзу, Руффус почувствовал, что картина существенно упростилась и приняла некоторое подобие порядка. Более того, глядя таким образом, он мог интуитивно чувствовать, к чему поведет тот или иной узел, сделанный из попавшихся под руки нитей. Это существенно облегчило выполнение заданий, поступавших от учителя.

Вдруг он почувствовал, как на мир, полный красок и непередаваемой красоты, в котором он уже начал слегка ориентироваться, словно набросили покрывало. Остался только розоватый полумрак смеженных век. Руффус открыл глаза и потряс головой, пытаясь вернуться к нормальному восприятию обычного мира. Странд сидел напротив, меланхолично рисуя что-то веткой на песке у ног. Солнце, которое он, казалось, только что встречал, уже клонилось к закату. Кто бы мог подумать, что он смог весь день просидеть с закрытыми глазами…

— Я очень доволен, — не поднимая глаз сказал маг, — для одного дня ты сделал очень много. Видимо, у тебя по-настоящему большой талант. Только не возгордись раньше времени, но, думаю, мы сможем скоро сделать что-нибудь осмысленное.

— Спасибо, учитель, — последнее слово выскочило как-то совершенно непроизвольно и вызвало легкую улыбку на лице Странда. Руффус попытался было вспомнить прочитанную ему лекцию, но понял, что пока что она вызывает у него не более чем смутные ощущения и отрывочные фразы. Надо будет вернуться к этому позже и попробовать во всем разобраться.

— Дай мне твой меч, — обратился Странд. Принц не раздумывая выполнил просьбу. — Нет, это не то, — сказал маг, взвешивая клинок в руке. — Просто кусок железа, хотя я чувствую у тебя настоящее оружие.

— Может быть, это? — сказал Руффус, протягивая подаренный отцом кинжал. Странд с уважением принял его, и вдруг под первым же легким прикосновением из клинка начал изливаться свет, видимый даже днем.

— Да, это уже серьезная работа, эльфийская.

— Я полагал, что это сказки, — смущенно признался Руффус. — Ну, в смысле, эльфы, гномы и…

— Да-да, и драконы, — уверенно продолжил маг, — с одним из которых ты уже познакомился. Эльфы — они скорее гости в этом мире, к тому же нечастые в последнее время. Когда-то они всерьез хотели покорить людей, но по счастью у них возникли большие проблемы в своем мире, и им пришлось отказаться от завоевания.

— Какие проблемы?

— У них две основные беды: бессмертие и тот факт, что все они короли да принцы, — с усмешкой поделился Странд. — Последнее и не дало им здесь закрепиться. Получили новый виток какие-то интриги с историей, растянувшейся на многие тысячелетия — и завоевателей призвали домой, хотя несколько тайных крепостей еще остались на севере. Безумно красивые и совершенно холодные, как и все, что создавали их руки. Этот клинок — ты чувствуешь, насколько холоден его свет? Но это ничуть не помешает ему стать страшным оружием в умелых руках.

Руффус зачарованно слушал учителя, поражаясь некоторым комментариям, существенно менявшим впечатления от классических преданий. Неизменным осталось разве что представление о бессмертии эльфов, хотя и оно окрасилось не приходившими ранее в голову проблемами, связанными с ним.

Незаметно для Руффуса день подошел к концу, да и не мудрено — обманчивое тепло здешних мест, в происхождении которого сомнений более не оставалось, не делало зиму — летом.

— Ладно, — сказал Странд, возвращая кинжал хозяину, — проверять твое фехтовальное дарование придется в другой раз. Пошли домой.

Только услышав это, Руффус почувствовал, насколько устал. До того все было как-то недосуг обращать на это внимание. Напряженные занятия, увлекательный рассказ… Но если бы пришлось брать в руки меч — он не продержался бы и минуты, а достаточно скоро и вовсе с ног бы упал. От одной мысли о подобном проведении времени он почувствовал то, что правильнее всего было бы назвать приливом слабости.

Когда они уже спустились на луг, Странд неожиданно сказал:

— Да, кстати, в жилах Аврайи тоже есть эльфийская кровь.

— Что-о, — только и смог ответить принц, наповал сраженный таким сообщением. — Она же дракон…

— Ну да, дракон, — охотно согласился маг. — А много ли ты знаешь о драконах?

Спорить с этим было трудно, так что пришлось признаться, что он ничего о них не знает.

— Тогда поговори, при случае, об этом с ней, — дал добрый совет Странд, невинно размахивая палкой. — Если она будет в хорошем настроении и не съест тебя сразу, то есть шанс узнать немало нового.

При всем своем уже сложившемся хорошем отношении к Аврайе и очевидности того, что это был рецидив весьма своеобразного, как понял Руффус, чувства юмора, его какое-то время трясло от этого предположения, а ответа и вовсе не нашлось.




Глава 7


Дальнейшее обучение можно было сравнить разве что с обрушившейся лавиной. По мере того, как у него начинали получаться пусть и самые простые вещи, но получаться, причем осмысленно и со все возрастающей повторяемостью, Руффус все больше увлекался и сам готов был просить о продолжении занятий, когда Странд уже предлагал ему отдохнуть. Когда он, наконец, выяснил сочетание нитей, позволявшее, при определенном их сплетении, передвигать предметы, и сумел самостоятельно сдвинуть небольшой камень, то вечером, уже в своей комнате, никак не мог остановиться, перемещая все, что попадалось на глаза. Все закончилось лишь тогда, когда он уронил на пол, разбив, кувшин, стоявший у изголовья. Узелок расплелся как-то сам, помимо воли принца, и он понял, что всему есть свой предел, в том числе и его пробуждающимся силам.

Странд оставался весьма доволен результатами занятий, снисходительно закрывая глаза на те естественные ошибки, что сопровождали некоторые из экспериментов Руффуса. Лишь когда тот перепутал нити и вызвал вполне заметный камнепад вместо легкого грома, он долго отчитывал ученика, едва успев остановить низвержение камней им на головы, но и то не столько за ошибку, сколько за нарушение требования об отказе от проб сил на особенно плотных нитях.

Долгие занятия, происходившие в состоянии близком к трансу, постоянно сопровождались нескончаемыми лекциями о природе тех или иных явлений. Содержание их нельзя сказать чтобы усваивалось, но от всего этого оставалось некоторое интуитивное ощущение взаимосвязи происходящих вокруг процессов и все увеличивавшаяся прогнозируемость последствий от тех или иных манипуляций ученика.

Почти сразу Руффус понял, что памятные пассы, которыми большинство волшебников сопровождают свои действия, — не что иное, как попытка сделать более наглядным для себя процесс сплетения силовых нитей. Эти пассы следует относить скорее к недостаткам, пусть и производящим впечатление на сторонних наблюдателей, чем к достоинствам, поскольку подобная визуализация процессов, которые вполне можно выполнять чисто умозрительно, может позволить сопернику понять, какое заклинание, собственно, воспроизводится и более эффективно и быстро на него ответить. Он сразу же решил отказаться от подобной практики, чтобы впоследствии не переучиваться, тем более, что и так получалось вполне достойно для новичка.

Трудно было понять, почему важным компонентом его обучения являлось выполнение массы работы по дому. Приготовление пищи, которую поначалу можно было есть разве что с дикой голодухи или же абсолютно пьяным посетителям кабаков, уже утратившие всякую способность ко вкусовосприятию, бесило принца, как самим фактом того, что это приходилось делать, так и получавшимися результатами. Но Странд, подправляя вкус подобной стряпни, хотя бы до пристойного, одним небрежным заклинанием, упорно продолжал настаивать на продолжении опытов в этом направлении. Уже потом Руффусу пришло в голову, что назначением этих занятий было смирение гордыни и не более того. Отказ от свойственного всякому принцу амбициозного чистоплюйства. Хорошо еще, что канализационный вопрос у мага был, похоже, раз и навсегда решен и не требовал постороннего вмешательства, а то Руффуса начинало воротить при одной только мысли об этом.

Но в целом, он все готов был простить и принять, видя, сколь явным является продвижение в главном. Немного, правда, комплексовал, что все успехи достигаются при помощи наследственного приспособления в виде родимого пятна, легко фокусировавшего энергию, а не самостоятельно, но, с другой стороны, он утешал себя тем, что это можно расценивать как форму его природного дарования.

Большое облегчение он испытывал по поводу того, что Странд не копошился больше в его голове или по крайней мере делал это так, что принц не чувствовал, а не чувствовал — считай что и не было. Так было легче думать, потому что трудно представить себе человека, который получал бы удовольствие от того, что в его голове кто-то постоянно роется, как в записной книжке, пусть это и объясняется желанием помочь в чем-либо разобраться или же систематизировать какие-то данные. Гораздо комфортнее себя ощущаешь, когда можешь думать, что у тебя есть хоть что-то свое, сугубо личное, интимное, даже если это — не более, чем иллюзия.

Но самой большой радостью в его жизни в эти дни было ежеутреннее общение с драконом. Аврайа, обладавшая весьма своеобразным чувством юмора, заставлявшим порой задуматься над бренностью всего сущего, оказалась на самом деле более чем добродушной и расположенной к общению, тем более, что явно чувствовалось ее неравнодушие к Руффусу. Единственное, что мешало отдаться этому общению полностью — постоянно свербевший вопрос о ее происхождении и связи с эльфами. Сам по себе достаточно бестактный, он еще всегда оттенялся опасениями, связанными с воспоминанием о том, с каким добрым выражением лица упомянул о нем Странд, ясно отдававший себе отчет в том, что до тех пор, пока принц не получит на него ответ — успокоиться он вряд ли сумеет.

Вот и сегодня, выйдя после завтрака на двор и моя посуду, он говорил с Аврайей ни о чем, просто наслаждаясь той манерой, в которой она излагала свои мысли, но на языке его постоянно вертелся все тот же дурацкий вопрос, не дававший расслабиться. На черта же, все-таки, Странду понадобилось его поднимать? Или это все просто для того, чтобы повеселиться над бестолковым учеником?

Все, решил он окончательно, откладываем этот идиотизм до обещанной прогулки с Аврайей по воздуху. Наверняка там сложится соответствующая обстановка, которая существенно облегчит его проблемы, а если он не угадал и будет с грустью съеден Аврайей, то уж по крайней мере при этом он не доставит Странду удовольствия быть при сем свидетелем.

— Пора бы уже и на занятия, Руффус, — донеслось с крыльца, где появился Странд, непонятно зачем отрастивший на лице тонкие усы, более подходящие какому-нибудь изысканному придворному, нежели магу. Привычка менять время от времени детали своего внешнего вида (под смену деталей попадали наряду с новым пером на шляпе, разумеется, и измененные черты лица, и увеличения или уменьшения роста и телосложения) была из тех, привыкнуть к которым было не просто. Для мага это тоже было своего рода переодеванием, к которым он питал явное расположение. Спасибо, что он еще держался в пределах узнаваемости учеником.

Невнятное ворчание было единственной заметной реакцией дракона на это заявление.

— Давай, давай, — добавил Странд, — а то Аврайа полдня тебе еще будет рассказывать, как она обнаружила в последний визит свое горное гнездо загаженным орлами.

После таких уточнений дракон и вовсе развернулся и отправился, нарочито не замечая мага, куда-то в сторону леса. Только скомканные обрывки ругательств доносились от удалявшейся горы.

Руффус поспешил закончить выполнение своих обязанностей, не вступая в споры, тем паче, что более достойных аргументов, чем намеки на дурацкие усы, в голову не приходило.

Поднимаясь в горы Руффус не уставал удивляться живописности и продуманности всей окружавшей природы. Других сравнений, кроме как с великолепно выполненным и чрезвычайно тонким ювелирным изделием, уже не оставалось. Верхняя терраса, на которой ничего, собственно, и не было, кроме композиции, составленной из обычных камней, особенно легко помогала сосредотачиваться на заданиях учителя. Когда они поднялись туда, Руффус начал уже было готовиться к очередному уроку, но Странд неожиданно резко повернулся, держа в руках меч.

Расслабленный ученик начал что-либо понимать только когда клинок, быстро описав низкую дугу, оставил на его бедре неглубокую царапину.

— По-моему я уже как-то упоминал, — достаточно гнусненько улыбаясь, сообщил Странд, приставляя острие к горлу принца, — что большинство великих магов погибали из-за пренебрежения к элементарной осторожности.

— Понятно, — ответил Руффус с сожалением от того, что в принятом за безвкусный маскарад, не усмотрел явного намека.

— Не слишком ли рано мы начали забывать о том, что меч — самое распространенное средство как нападения, так и обороны?

Поняв, что дожидаться сочувствия со стороны учителя — глупо, а разговоры о том, что от него-то он не ожидал нападения — в пользу бедных, Руффус не нашел лучшего ответа, чем приняв максимально пристыженный вид, попытаться добраться до рукояти меча. Как только он почувствовал под ладонью привычную кожаную оплетку, Руффус резко отклонился, позволив мечу мага оставить еще одну царапину на горле, и единым, движением обнажая свой клинок и нацеливая в бок Странду, переступил ногами, готовясь принять нормальную стойку. Он в общем-то и не рассчитывал поразить мага, так что небольшое отступление с переходом в оборонительную стойку было заранее продуманным продолжением изначального выпада. На большую награду, чем он получил, было бы смешно полагаться: на лице Странда появилось мимолетное удивление с долей уважения к ученику.

— Совсем не плохо, — удовлетворенно констатировал он, начиная свой новый выпад.

Пока Руффус думал, стоит ли пытаться бороться всерьез или же следовать кодексу учебных боев, его меч уже летел, описывая в воздухе крутую траекторию, а клинок Странда вновь застыл у горла.

— Никогда не думай, как отвечать на выпад, — Странд снова неприятно улыбнулся. — Эти решения должны приниматься на рефлекторном уровне, — но последнее слово звучало уже не так поучающе, так как маг вынужден был уклоняться от брошенного в него кинжала.

Руффус и сам не смог понять, откуда в нем появилась такая злость, заставившая довольно подлым приемом метнуть кинжал в учителя. Рассуждения о том, что скорости его реакции и так можно позавидовать, так что навряд ли удалось бы нанести существенный вред, что даже если бы и попал, то маг бы легко, наверное, заживил бы рану, пришли позже и призваны были смирить Руффуса с уже совершенным поступком, а не предваряли его, как хотелось бы думать. На самом деле он и сам не мог разобрать, откуда взялась эта ослепившая на мгновение ярость, способная управлять его телом без всякого на то разрешения. Пристыженный он опустил глаза, боясь встретиться со Страндом взглядом, боясь увидеть последствия своего необдуманного поступка и ожидая приговора.

Маг же с неподдельным удивлением рассматривал расползавшееся по рукаву алое пятно, как будто только сейчас узнал, что у него кровь тоже красная. Покачав головой в растерянности и сотворив исцеляющее заклятие, он поднял лицо.

— Неплохо… Совсем неплохо, — в голосе его не было и тени злости. — И, главное, вполне в духе поучений. Ладно, я сам виноват, — уже улыбаясь произнес Странд, а затем с видом, оставлявшим максимальный простор для догадок о смысле сказанного, добавил: — А с тобой мы еще, при случае, сочтемся.

Маг задал пару упражнений так и стоявшему, не находя слов, Руффусу, а сам занялся врачеванием столь бестолково полученного ранения. Времени это должно было отнять немного, но ему не хотелось торопиться, чтобы немного подумать над происшедшим. Очень уж неожиданной оказалась реакция ученика, он не думал, что мягкотелый, вечно рефлесирующий по поводу и без повода молодой аристократ окажется способным на подобные фокусы. Это как-то не вписывалось в его представления о Руффусе. Может, он ошибся в нем, может, все то, что лежало на поверхности, было лишь маскировкой? Вряд ли, конечно, но перепроверить не мешает. Заканчивая стягивать рану, он окончательно решил как следует просмотреть вечером все это в голове ученика.

Руффус же выполнял задания без особой охоты, и получались они из-за этого прескверно. Все время отвлекали мысли на ту же, в общем-то, тему, что и у Странда. Внезапная вспышка неосознанной ярости, неизвестно откуда взявшаяся, была для Руффуса не меньшей неожиданностью, чем для мага.

— Вернемся к упражнениям на мечах, — прервал его Странд, вставший напротив ученика. — На этот раз оговорим заранее правила, по которым будем сражаться, потому как цель — не покалечить друг друга, — на лице мага появилось обычное ироничное выражение, — а научить тебя более умелому владению оружием.

Руффус еще раз отметил про себя, что инцидент был спровоцирован не им, так что нечего теперь учителю сетовать на это.

Занятия на мечах продолжались часов до четырех вечера, когда зимнее солнце уже готово было удалиться на отдых. Физическое утомление отодвинуло на задний план неприятные мысли, ничто не способно лучше очищать голову от тяжести, нежели приятное остаточное напряжение в теле. Руффус присел на один из камней и с удовольствием вытянул ноги, не желавшие более держать на себе его вес.

— Быстро схватываешь, — сообщил Странд, устраиваясь напротив, — молодец. Самое главное это понять, что в фехтовании тоже можно использовать кое-что из твоих новых умений.

— Не так просто пойти против привычки, — ответил принц, с сожалением глядя на меч, служивший верой и правдой трем поколениям рыцарей, за один день покрывшийся глубокими выщерблинами. Видимо, и впрямь он хорош лишь для людей, для противостояния магам нужно что-то другое.

— Не переживай, — поймав направление мыслей ученика, произнес Странд, — вечером я дам тебе более подходящий клинок. Обрати внимание, что врасплох меня застал именно эльфийский кинжал. Поверь, здесь нет совпадения.

И тогда Руффус припомнил, что в момент прикосновения к рукояти кинжала какой-то разряд пробежал по его руке, не помешавший, правда, продолжению движения, а скорее даже способствовавший ему. Теперь уже было трудно избавиться от незамеченного тогда ощущения, что клинок и сам хотел принять активное участие в происходящем. Чертовщина какая-то, хотя и в духе старых легенд про живые клинки с собственной волей.

— Ладно, — продолжил маг, роясь в кармане, — вижу, у тебя не особенно разговорчивое настроение. Пожалуй, я покажу одну вещицу вполне в духе твоей созерцательности, — на поверхности появился небольшой камешек с неровными краями. На вид — галька галькой, полно такой вдоль дорог валяется. — Это один из самых удачных моих талисманов — Око мира. Он позволяет видеть и чувствовать происходящее во всем мире. Зажми его в руке, закрой глаза, откройся навстречу потоку информации, и он не замедлит появиться.

Руффус взял камушек с протянутой ладони Странда и плотно сжал его в руке. Почувствовался слабый поток тепла, сопровождавшийся легким зудом в ладони от вибрации. Теперь, уже держа в руке, его не примешь за обычную гальку, но и понять, что именно за ощущения с ним ассоциировались, не удавалось. Следуя указаниям учителя, он прикрыл глаза и попытался расслабиться.

Поначалу послышался или привиделся, точно не определишь, легкий отдаленный шум. Этот шум нарастал, приближался, усиливался и, наконец, взорвался в его голове бесконечным буйством красок, звуков, ощущений. Картинки чередовались с такой скоростью, что их невозможно было запомнить или отследить. Не факт, что они вообще существовали, а не образовывались из случайно сложенных звуков и цветов, потому как большая часть потока состояла из сумбура, не связанного ни с какими воспоминаниями.

Шум все продолжал нарастать, а чередование картин ускоряться, так что Руффус уже чувствовал, как начинает раскалываться его голова, не выдерживая этой пляски хаоса. Перестали восприниматься даже отдельные кадры, на долю секунды остановленные перед внутренним взором. Набор ни с чем не связанных звуков в ушах превратился в непрерывные раскаты грома. Вот особенно яркая вспышка…

…Много позже он пришел в себя. Что именно с ним было — сказать трудно, однако, как выяснилось позднее, более часа он пролежал на террасе, не подавая признаков жизни. Достаточно неожиданно было обнаружить, открыв глаза, склонившегося над ним мага, с признаками явного беспокойства на лице. Временами Руффусу начинало казаться, что никакие события не смогут поколебать слегка циничной уравновешенности Странда, однако же, сегодня ему уже дважды это удалось.

— Вот и хорошо, — маг быстро принимал обычный свой вид, почти мгновенно изгоняя с лица выражение озабоченности. — Только ты, похоже, погорячился, не дослушав меня. Я же сказал, что это Око мира, в нем отражаются все события и мысли, имеющие место в этом мире. Если попытаться охватить их одним взглядом, то шок, произошедший с тобой, можно считать наиболее благоприятным исходом. Никто не в силах проглотить весь поток информации в целом. Самое сложное — не проникнуть в информационное поле, а научиться в нем ориентироваться и отбрасывать второстепенное, не интересное тебе в настоящий момент.

Руффус слушал долгую лекцию на тему того, как собственно, научиться ориентации в этой вселенной из чужих мыслей, чувств и взглядов, сосредотачиваясь на интересующем фрагменте открывающейся бездны, а сам думал о том, что окрыленность от успехов в начале обучения сыграла с ним первую злую шутку. Иллюзия неограниченно возрастающих возможностей создает опасные искушения, поддаваться которым нельзя ни в коей мере, но с другой стороны, без уверенности в собственных силах — невозможно и продвижение вперед. Как и во всем, в этом мире, если хочешь уцелеть и чего-то добиться, надо непрерывно балансировать на тончайшей нити, по обе стороны от которой бездна, полная останков самоуверенных дураков с одной стороны, и робких перестраховщиков — с другой.

По окончании своей лекции Странд позволил ученику еще раз взять в руки Око мира и попробовать осторожно заглянуть в его глубины.

На этот раз Руффус с опаской брал теплый вибрирующий камень, словно боялся быть укушенным. Ощущение того, что он был живым, раз зародившись, после этого лишь усиливалось. Постепенно начал появляться уже знакомый отдаленный шум, не позволявший пока еще вычленить что-либо, на чем можно было бы сосредоточиться. Принц подавил желание сконцентрироваться на том, что ему действительно было интересно, соглашаясь с учителем, что без должного опыта он наверняка утонет в информации, связанной с Эргосом и его братом. Руффус начал думать о небе и птицах, летающих в окрестностях жилища Странда. По мере усиления шума начали взблескивать размытые картинки, по которым не определить содержания. С этого мгновения принц начал пытаться сдерживать наступление информационной лавины, не поддаваясь ей, как в первый раз.

Вспышки постепенно становились все отчетливей и задерживались на какое-то время. Увидав, наконец, долину, где находился дом мага, с головокружительной высоты, он тут же попытался сосредоточиться на увиденном. Принц почувствовал неимоверное напряжение, но ему удалось зафиксировать картину.

Услышав громкий клекот, он понял, что смотрит на мир глазами орла, нарезавшего несчетные круги над их головами чуть ли не с самого утра. Руффус чувствовал тяжесть в крыльях, уставших от бесконечного парения. Сильное чувство голода заставляло его зоркие глаза все настойчивей разыскивать достойную кандидатуру на обед, но ничего подходящего не попадалось. Разве что эти люди, маячившие с рассвета на горной террасе. По размерам и физическим силам — то, что надо, но он уже ученый, знает, что никогда не угадаешь, чего ждать от этих проклятых двуногих. С виду щупленькие, клювом стукнешь — переломятся, а попробуешь подлететь — какую-нибудь дрянь кинут, пробивающую насквозь, или, того хуже, заклятье наложат. Вот отца его — как опозорили. Наложили над самой землей заклятие, не дававшее ему летать. Разбиться — не разбился, а упал — что надо. Да это ладно, а потом? Неделю ковылял на лапах до своего гнезда, чтобы увидеть, как его выгонит жена, не желающая делить гнездо с ущербным. Позор — хуже смерти, так что пусть себе стоят, эти двуногие, дразнятся сколько хотят. Не клюнет он на такую приманку.

Вот, вот оно… Над лесом появился очень уж высоко взлетевший тетерев. Вот тупица, летал бы себе меж деревьев, так нет же — мы тоже птицы, летать умеем. Тоже мне, орел лесной… Сложив крылья, огромная птица завалилась и камнем начала падать вниз на ничего еще не подозревающего тетерева…

…Радость от полета высоко над вершинами деревьев, с чем ее можно сравнить? Он никогда еще не чувствовал себя так хорошо. Словно, стал больше, круче, весомее. Словно, летая на территории хозяев неба и сам приблизился к ним.

Ну да, он самый безумный из всех свихнувшихся тетеревов, раз ухитрился влюбиться в фазаниху. Где оно такое видано? Ну да, такое никогда бы ему не пришло в маленькую головку, лишенную напрочь здравого смысла, до того, как грохнулся на нее здоровенный сук, выбивший последние остатки недоразвитых мозгов. Ну да, куда ему тягаться с богато окрашенным оперением самцов фазана. Но зачем же обзывать его индюком? Он же не зовет ее курицей, хотя любой знает, что они в близком родстве. Обидно же…

Ну ничего, посмотрим, как у нее распахнутся точечки глаз, как замрет в глотке недосказанное квохтанье, когда она увидит, как он гордо упадет с безумных высот на ее излюбленную поляну. Посмотрим, как тогда подавятся своим куриным смехом эти тупые фазаны, полные самодовольства лишь из-за буйного пестроцветия на заднице.

«Переключись скорее на что-нибудь другое».

«Это еще что за чертовщина? Какой еще голубь метит его мозги?»

«Переключайся скорее. Это опасно».

«Вот достали! Опять небось уроды эти двуногие развлекаются. О чем это они там?»

Он поднял голову и в ужасе увидел надвигающиеся с неотвратимой быстротой чудовищные когти, растопыренные в самом что ни на есть враждебном положении. Уже пытаясь резко вывернуться, заваливаясь на левый бок, он понимал, что это не больше, чем формальный акт оказания сопротивления, доставляющий лишь больше радости удачливому охотнику.

«Подумай же о чем-нибудь другом, кретин!»

«И в эту минуту, еще будут лезть тебе в голову! Вот уж уроды, так уроды».

Дикая боль от впившихся в бока огромных когтей. Попытки вырваться, обреченные еще до их начала… Только разлетевшееся облако выдранных перьев… Как же больно! Вот, садист высотный!..

Благостная тьма, разлившаяся вслед за милосердным ударом орлиного клюва по голове… Все, никаких больше мук, никаких переживаний и насмешек… Прощайте до следующей жизни… Там увидим, кому быть орлами, кому фазанами, а кому и туповатыми тетеревами… Лишь бы не уродом каким, нелетающим… особенно, двуногим…

* * *


Открыв глаза — увидеть потолок. Вот уж приятная неожиданность. Как он здесь оказался? А, наверное, Странд его сюда принес. Спасибочки. Очень приятно и гораздо удобнее, чем на камнях, хотя там и воздух свежий.

«Не стоит благодарности, — раздалось где-то в голове. — С возвращением тебя».

«Ага, значит мы плотно так поселились в моей голове..».

— Точно, — раздался ответ, а вслед за этим появился в распахнувшейся двери и сам маг. — А ты предпочел, чтобы я так тебя и оставил замечтавшимся в образе съеденного тетерева?

В голове зашевелились неясные воспоминания. Камень, как его там? Око мира, что ли? Орел, тетерев, боль… Чуть позже — подробности. Лучше бы и не вспоминал, вон как сердце затрепыхалось…

— Так это ты мне советовал?

— А то кто же? — и чего он все время так улыбается? — Не только для того, чтобы тебя позлить, поверь уж.

— Понятно, из головы моей ты вылезать не хочешь. Понравилось, что ли?

— Не то чтобы очень. Просто так был хоть какой-то шанс вытянуть тебя обратно.

— А что со мной произошло?

— Видишь ли, это достаточно опасно, работать с Оком мира, — Странд задумался на минуту, а затем скороговоркой продолжил: — Вживаясь в чужой образ, надо достаточно сильно на нем концентрироваться, чтобы связь не прервалась, переключаясь на что-либо другое. Иначе ты опять окажешься перед хаосом совокупных мыслей и ощущений всего живого в этом мире. С другой стороны, надо уметь вовремя прервать эту связь, если твоему образу что-то угрожает, потому как, хоть ты и не имеешь физической связи с объектом, а значит и не можешь повредить свое тело, но психическая связь может оказаться настолько сильной, что не исключено полное отождествление с объектом. То есть, боль, им получаемая, ощущается как твоя собственная. Тебе еще очень повезло, что орел не начал тебя есть живьем, а прибил вначале. Если бы не это, то даже вытащив тебя обратно, я не получил бы при этом ученика. Ты попросту потерял бы рассудок от боли…

— Я извиняюсь, — перебил Руффус, начиная понимать, в какие игры он играет в последнее время, — за свои несдержанные замечания… — Он остановился, подыскивая слова, но продолжение никак не складывалось.

— Ничего, ничего, — дав вволю помучиться ученику, принял извинения Странд. — Нелепо было ожидать благодарностей от непонимающего, что его спасли. А сейчас отдыхай, потому как я не намерен пропускать завтрашние занятия, — и он отправился прочь, задержавшись лишь на секунду в дверях. — Да, у изголовья стоит твой новый меч, — после чего удалился с улыбкой на устах.

У изголовья действительно стоял меч, слегка светившийся даже в полумраке приближающегося вечера. А может, он вовсе и не светился, а лишь вызывал такое ощущение. Но в любом случае в нем чувствовалось некое благородство, идущее из глубины металла, и сила. С чем это было связано — еще предстояло разобраться, но сразу же стало ясно, что этот клинок — не чета его иззубрившемуся за день куску железа.

Руффус привстал и взялся за рукоять. Тепло и уют исходили от меча. Казалось, он всегда был его оружием, и вот он радуется встрече после длительной разлуки. Что-то было знакомо в этих ощущениях… Ах да, конечно же, все то же самое, что и с его кинжалом, только во много крат сильнее. А меч все сетовал, что так долго не виделся с хозяином, и по его лезвию растекалась тоненькая струйка света, оттенявшая неведомые письмена, плотно покрывавшие всю его поверхность. Он все рассказывал, как здорово они теперь заживут, воссоединившись, какими подвигами прославят друг друга. Меч радовался, что им снова не страшны никакие враги, что как прежде хозяин будет поить его свежей кровью, а он за это будет платить ему славой непревзойденного героя.

Мягкий туман, обволакивавший принца, становился все плотнее, и чем дальше, тем труднее было даже подумать о возможности разжать ладонь и расстаться с мечом. Это — действительно друг, тот самый, по которому он так долго тосковал, которого так долго ему не хватало. Они же часть единого целого, так удачно воссоединившегося наперекор всему этому проклятому миру. О, как они отплатят за то, что им так долго не давали встретиться. Никто не имеет права их разлучать, всякий должен заплатить за это. Заплатить кровью, и не иначе. Только кровь — достойная плата…

Меч выпал из ослабевшей руки Руффуса, но даже с пола продолжал звать его, проситься снова в руку, сетуя на то, что краткий миг общения после столь длительной разлуки не может сполна насытить древних друзей.

Руффус ужаснулся той легкости, с которой он был готов поддаться на уговоры меча. Как мягко тот проникал в его сознание, без особого усилия навязывая свою волю, передавая свою вечную жажду крови. Лишь спустя несколько минут клинок успокоился, свет, исходивший от него, угас, и на полу снова лежал лишь меч.

Принцу ничего не оставалось, как задуматься, насколько же опасны все эти атрибуты силы, с которыми ему приходится сталкиваться в своем ученичестве. Как легко поддаться им и потерять себя. Как далек он от того, чтобы не поддаваться их силе и соблазнам. Сколько ему понадобится времени и сил, чтобы преодолеть все это, подчинить себе, а не быть подчиненным? Если вообще удастся…




Глава 8


Ну, и на кой черт оно ему надо? Уж явно не к этому он стремился — сидеть в подземельях Эргоса без всяких шансов убраться отсюда по добру по здорову. Надо было сразу улепетывать отсюда, следом за Руффусом, а не сидеть напыщенным индюком, размышляющим о том, как сохранить лицо. Кому теперь оно нужно, его сохраненное лицо, если и посмотреть-то никто в него не сможет, кроме Тиллия и Серроуса?

Ладно, прозевал, так прозевал, чего уж теперь? Упустил он момент, когда Серроус овладел скрытыми в короне силами, и из амбициозного юного короля превратился в самодовольного деспота. И, самое прискорбное, что Странд был прав, вместе с силами Серроус унаследовал и благодушный нрав бертийских императоров.

Кстати о Странде — поклон тебе низкий, учитель. Эк ты лихо меня подставил. Развел, как по писанному. Куда уж мне до твоего искусства манипулировать людьми, учеником был, им же навек и остаться. Тебе хорошо рассуждать о работенке лет на десять, меряя долями от вечности, а для меня это десятилетие — не самый незаметный фрагмент жизни. И уж особенно никто не договаривался, чтоб этот фрагмент был последним. Сколько раз хотелось надраться в гром без молнии, отвалить из этой дыры — и по бабам, а не изображать из себя советника параноидального короля и наставника юных принцев. Нет, конечно, ему было интересно работать с Руффусом, но лучше было этим заниматься где-нибудь в другом месте, а не между высокопарными заявлениями на великих советах деревни. Тоже мне, королевство.

Тиллий тоже кретин не из последних. Прежде чем вступать на путь поисков власти, поговорил бы с кем из умных людей, раз уж своего ума не хватает. Объяснили бы этому книжному червю-недоучке, что к чему, а то бродит теперь с одним вопросом на кислой роже — а этого ли я хотел? Я ж думал, что он имеет какое-то представление, как справиться с этим хозяйством после обретения Серроусом силы, поэтому и не лез к нему с поучениями. Зря, как выяснилось. Насколько могло бы уменьшиться количество проблем в этом мире, если б кто-то с кем-то вовремя переговорил? А теперь нечего делать, кроме как руками разводить да кивать на стечение обстоятельств.

Черт, как же хочется почесать бороду. Вот завел себе приятную привычку, дурья башка. Попросить что ли Серроуса почесать, когда этот юный шизофреник навестить зайдет. А то заходит сюда весь из себя такой добренький, извиняющийся, разве что отпустить не обещает. Раскаивается в том, что делает с наветов Селмения, но толку-то от его извинений. Уйдет, а затем палач прибывает, предочком любезным присланный.

Подавить физическую боль, вытеснить ее за пределы воспринимаемого не так уж сложно, но ведь покалечить могут. Я ж не маг какой, чтобы новые руки да ноги себе отращивать. Зря, кстати, не стал этим фокусам учиться, да кто же у нас не силен задним-то умом?

И ладно, узнать бы хоть чего хотели пытками добиться, тогда и запираться было бы зачем, и в геройство поиграть — не грех. А то ж так — развлекаются. Ты тут терпи, изображай из себя невесть что, а им по сути ничего и не надо. Так, развеяться.

Я, конечно, понимаю, триста лет не видеть света — удовольствие ниже среднего, да и я не помогал ему вернуться, но зачем же отыгрываться-то? Ну, перешел я дорогу, ну, убей ты меня, так нет же — помучить надо. Как будто для тупых повторяет без перерыва — хорошо ли ты понял, что не стоило мне мешать?

— Цыц, — шикнул Валерий на засуетившуюся в углу камеры крысу.

Прислушавшись повнимательней, он понял причину беспокойства соседки, — из-за дверей доносились все более отчетливые шаги. Интересно, обед или десерт от палача?

И то и другое, с удивлением отметил он, увидев палача с миской похлебки в руках.

— Что у нас на первое, а что на второе? — поинтересовался чародей.

Палач предпочел отмолчаться. Поначалу еще Валерий залезал к нему в голову, вызывая приступы стыда и раскаяния, но, разобравшись, что занятие сие доставляет палачу немногим большее удовольствие, чем ему, — оставил того в покое. Палач и впрямь недоумевал, на черта его отправляют пытать бывшего советника, не поручая хоть что-нибудь выяснить. Поверить в то, что это делается в государственных интересах, а не в угоду внезапно проснувшимся в молодом государе садистским наклонностям — было не просто. Палач не был каким-то там извращенцем и удовольствия от страданий пытаемых не получал. Он просто относился к этому, как к тяжелой, но нужной каждому государству работе, поэтому такие поручения, не имеющие никаких явных целей, и без того тяжким грузом ложились на его психику, так что Валерий решил оставить его в покое и даже начал испытывать к нему некоторое сочувствие.

— У меня есть классное предложение, — обратился к палачу, раскладывающему свои замысловатые орудия труда на полочке у дальней стены, чародей. — Давай ты будешь пытать меня, скармливая с изуверской медлительностью содержимое этой миски с ложечки? — Вспышки энтузиазма у палача, как и ожидалось, не произошло, но что собственно оставалось Валерию, кроме подобных развлечений? — Попробуй сам, что туда налито, и назови это потом обедом, если сможешь. По-моему, вполне сгодится за сырье для пыток, тем более, что я долго буду мучаться от болей в животе, если тебе удастся впихнуть в меня эти помои.

— Полноте вам, — сказал палач, разворачиваясь к чародею с какими-то незнакомыми еще Валерию щипчиками в руках. Это явно не ложка, промелькнуло у него в голове, — мне тоже радости не много в работе с вами. — И он стал приближаться с таким выражением на лице, что сомнений в искренности его слов не оставалось.

* * *


Богато украшенная комната, выделенная Аделле, была, пожалуй, одной из самых солнечных в замке, но и это не мешало ей все чаще ассоциироваться с золоченой клеткой. Эдакое наглядное и зримое воплощение затасканного образа изо всех сказок о прекрасных принцессах.

А ведь начиналось все совсем не так. Вернее, все вернулось к тому, что ожидалось, потому как, отправляясь сюда в сопровождении верного сэра Вильямса, она, естественно, ничего хорошего не ожидала от готовящегося политического брака. Лишь встретившись с Серроусом она достаточно быстро переменила свой взгляд на будущее благодаря живости, обходительности и, конечно же, внешности принца. До полноценного романа все, разумеется, не успело вырасти, но хороший задел был положен сразу, и дальнейшее развитие отношений не вызывало сомнений в выбранном направлении.

И вот оно началось, со смертью короля Гендера. Что-то изменилось в Серроусе, и явно не в лучшую сторону. Ну да, само собой, немалая нагрузка совершенно неожиданно обрушилась на него. Огромное горе, большие проблемы, но столь внезапное изменение характера не объяснить было такими причинами. Может, он раньше себя искусно выдавал за другого или подавлял перед ней эту страшную часть себя, которая все чаще появлялась на поверхности. В нем как бы уживались два совершенно непохожих друг на друга человека, один из которых, и как водится худший, одерживал в последнее время верх. Она слышала, что это какое-то заболевание, когда личность человека раздваивается, но кому от этого знания легче? Жить-то ей — с Серроусом.

Как грустно понимать, что наличие романтики в этой жизни — не более, чем иллюзия, в которую хотелось бы верить, и даже иногда удается верить некоторое время, но как правило подобная вера — не более, чем отрицание действительности. Хотелось бы видеть все в ином свете, но как закрыть глаза на происходящее вокруг, как научиться не замечать того, что тебе отвратительно? Пожалуй, чем дальше, тем меньше она видит преимуществ в жизни принцессы, по сравнению с простолюдинкой. Достаточно дорогая цена за сытость и красивые наряды и украшения — лишение свободы выбора в самом важном, в создании семьи. Что толку от богатства и власти, полученных взамен нормальной жизни и маленького домашнего счастья…

Что же происходит с Серроусом? Он по-прежнему приходит к ней чуть ли не каждый день, отрываясь от обрушившихся на него дел, в важности которых никто не сомневается, разговаривает с ней, строит планы на будущее, но в планах этих все меньше места их взаимоотношениям, зато появились гордые обещания бросить к ее ногам полмира, сделать владычицей всего Хаббада. А в глазах все чаще проскальзывает выражение животной похоти, которое она никогда раньше не встречала во взглядах, обращенных к ней. Такое она видела лишь у смотрящих на аппетитных девок из прислуги. Оно, может, и неплохо, потому как памятны еще доверительные рассказы матери о том, что она с радостью променяла бы изысканную обходительность отца на необузданность и похотливость, но нельзя сказать, что эти отступления были до конца понятны юной принцессе. И к тому же было что-то недоброе в этих взглядах, от чего мурашки пробегали по спине и хотелось забиться куда-нибудь, где никто тебя не найдет.

Нет, все-таки, в нем действительно два человека, которые могут чередоваться даже на протяжении одного разговора. То он нежен, как и прежде, готов пылинки с ее плеч сдувать, а то смотрит как пьяница на вино в кубке — выпить и налить еще, не разбирая особенно вкуса. А в глазах отблески пожарищ, разоренные земли и нечеловеческая жажда власти. Неужели одно лишь то, что на голове его появилась корона, смогло так сильно переменить человека? Или он скрывал это от других, пока не получил возможность действовать?

Сэр Вильямс, добрый сэр Вильямс, пытается утешать, говоря, что пройдет время и все, мол, утрясется, все станет на свои места. Что Серроус справится с тем горем и ответственностью, что обрушились так не вовремя, но в последние дни и его слова звучат все менее убедительно, потому как чувствуется, что он не верит в произносимое, что он говорит лишь то, что должен, а не то, что видит. Да и вообще, он слишком серьезно относится к своей миссии, что не дает им общаться по-человечески. Может, от этого и утешения у него получаются сухими, бесцветными и какими-то совсем неутешительными.

Куда-то пропал Руффус, о худшем думать не хочется, но порою в глазах суженого мерещится такое, что боишься принять эти неясные всполохи темноты за ответ. По официальной версии, он отправился в путешествие, но кому и на черта понадобилось это путешествие в такой неподходящий момент? Эта версия ставит больше вопросов, чем объясняет.

Чудный, замечательный душка Валерий, которого Серроус всегда почему-то недолюбливал, сидит теперь в подземельях… Если еще сидит. Совет состоит теперь всего из трех членов. Постоянно мрачного и неразговорчивого Грэмма, Серроуса и этого заплесневевшего Тиллия. Несложно догадаться, чего он там может насоветовать, а возразить теперь и некому. Грэмм на язык никогда силен не был, а сейчас и вовсе слова от него не услышишь. Только по выражению лица и можно догадаться о его отношении ко всему происходящему, но он старый солдат и не знает, что такое свое мнение — исполнит любой приказ, как бы потом не раскаивался в этом.

Селкор постарел за эти дни лет на десять. Ровесник Серроуса, ну чуть-чуть постарше, выглядит как будто у него постоянно болит живот, на вопросы не реагирует. Лишь рожи мученические строит и разражается время от времени сумбурными пророчествами крайней мрачности, прерываемыми на самобичевания. Похоже, что и у него с головой беда какая приключилась. Вот-вот и по всему замку не найдешь и одного человека не повредившегося в рассудке, да еще способного двумя словами перемолвиться. Да и как искать-то, когда Серроус, пусть пока и не особенно навязываясь (но она уже поняла, что на лучшее — не надейся), начал пытаться ограничивать ее перемещения по замку. Так что клетка — она и есть клетка, как ты там прутья не золоти.

А в утешение он стал отправлять к ней этого придурочного музыканта, что, видимо, возится под дверью, боясь войти. Выучил три песни про грозных драконов, благородных принцев и прекрасных принцесс, судя по всему все эти персонажи чисто сказочные, и теперь мучает ее, воспроизводя их по десять раз к ряду, разнообразя развлечение лишь тем, что фальшивит каждый раз по-новому. Что ж, грех жаловаться, у нее, похоже, не худший из утешителей.

— Да заходи ты, — устав прислушиваться к шороху под дверью, пригласила Аделла.

Музыкант не замедлил появиться, гулко треснув цимбалой о косяк. Бестолковая извиняющаяся улыбка расплылась по прыщавому лицу.

— Моя госпожа, я хотел бы потешить твой слух одной балладой…

— Попробуй.

* * *


Понять, зачем ему это понадобилось, теперь уже было не просто. Поначалу все казалось достаточно легким и очевидным, то есть трудности, конечно, должны были встретиться на пути, но совершенно не те, с которыми в результате пришлось столкнуться. Вопреки ожиданиям, пост советника в Эргосе достался ему на удивление легко, добиться права стать воспитателем принца, при тогдашнем безвольном хозяине замка, тоже не представляло особенных трудностей. Воспитание шло своим чередом и все казалось вполне успешным, но трудности начались уже после того, как он, вроде бы, должен был уже победить. Кто мог подумать, что податливый и легко идущий на поводу у своего учителя юноша вдруг полностью выйдет из-под всякого контроля, резко изменится и превратится в тирана.

Что-то явно не было досказано в том свитке, на который он наткнулся, разбирая архивы Братства Слова. Реконструируя события, происходившие в то время, он все чаще склонялся в сторону сомнений насчет их случайности. Насколько велика вероятность того, что в стенах Братства найдется старинный свиток, не внесенный в каталоги, нигде не учтенный? Да этого попросту не может быть при той бережности с которой братья-книжники относятся к занесенному на бумагу слову, особенно если это слово силы. Наведение порядка в архивах имеет единственный смысл — поддерживать все книги, рукописи, свитки в виде, позволяющем их сохранять долгие века. Подобной небрежности не может быть ни при каких обстоятельствах, ведь как бы тогда, вообще, могло бы существовать это братство, если б в нем была хотя бы тень пренебрежения к единственному источнику своей силы.

Поначалу ему казалось, что случай решил отметить своим знаком его серое существование. Ведь должно же было когда-нибудь повезти пришедшему еще в молодости в стены обители тайного знания, потому как в обычной жизни — не было у него никаких перспектив со своим немощным телом и отсутствием всякого происхождения. Урод, которым ему приходилось, объективности ради, признавать себя, да еще сирота — чудом дожил до десяти лет, когда ему пришло в голову податься в книжники, и он появился в дверях Братства Слова.

Настоятеля совершенно не интересовали ни физические данные, ни происхождение абитуриента, поэтому, продемонстрировав достаточную живость ума и способность к обучению, Тиллий был принят в Братство и начал свое ученичество. Сытость и комфорт, предоставляемые братьям, расслабляюще на него подействовали, и он, всегда будучи не последним, никогда не стремился в первые ряды. Его вполне устраивало положение одного из братьев, так что не было ничего удивительного в том, что когда много лет спустя все его товарищи по ученичеству, уже будучи мастерами, разъехались по местам своего назначения, получив неплохие места при разных дворах, Тиллий внезапно обнаружил, что он так и остался в стенах Братства, похоже навсегда. Он стал одним из архивариусов, а более бесперспективного места — не найдешь. Став им однажды, можно было забыть о всех остальных возможностях, открывающихся перед книжником.

Лениво продолжая совершенствоваться в своих умениях, он вполне сносно исполнял свои монотонные обязанности и к сорока годам уже почти полностью смирился с тем, что, родившись когда-то под несчастливой звездой, ему всю свою жизнь предстояло оставаться неудачником. Все так бы, наверное, и устоялось на вялых жалобах небу за несправедливо распределяемый жребий, если б не тот злополучный свиток, попавшийся ему на глаза. Он долго не мог поверить, что в библиотеке братства может существовать хотя бы что-то, пусть даже надпись на стене, не учтенное двести раз и не занесенное во всеобщий каталог, но факт был налицо. До сих пор он не мог понять, что остановило его от того, чтобы обнародовать находку и занести ее в реестр.

Уединяясь в дальних закутках бесконечной библиотеки, он изучал и расшифровывал записанное на пергаменте, что было не так уж сложно для посвятившего подобным занятиям всю жизнь. Содержимое свитка не оставляло места сомнениям, хотя происхождение его было совершенно необъяснимым. Кто, когда и зачем записал на пергаменте то, что являлось главной тайной великой в прошлом бертийской династии, как это попало в хранилища Братства Слова, и почему до сих пор оставалось неучтенным? Все эти вопросы были очевидны, и все они оставались без ответа.

Постепенно в голове Тиллия начало сформировываться некоторое подобие плана, особенно после того, как он узнал, что правит в Эргосе туповатый и простодушный Гендер, у которого не так давно родился сын. После этого смутные мысли начали действительно обретать статус плана, и все большее число деталей занимало свои места, делая его более стройным и законченным.

Еще больше его укрепила в правильности выбранного направления встреча с провидцем, забредшим в стены Братства Слова. Поинтересовавшись, что его ждет в будущем, Тиллий услышал туманный, а других у провидцев не бывает, ответ: «Тебя ждут большие перемены, которые вознесут тебя вверх, где ты и станешь снова собой». Звучало это пророчество вполне обнадеживающе, и не сложно было его истолковать в духе подтверждения собственных мыслей.

И вскорости он тайно покинул стены Братства, направившись ко двору Гендера исполнять на радость себе пророчество. На удивление легко ему удалось получить место советника, напустив немного пыли в глаза, что не было проблемой после стольких лет бесцельного ученичества. Столь же несложно было стать наставником Серроуса, начав с самого детства подготовку к совершению главного обряда. Все шло как нельзя лучше, Серроус, действительно, попал в зависимость от советов своего учителя, и даже появление этого хлыща Валерия не сильно омрачало жизнь книжника, потому как тому осталось экспериментировать с младшим принцем, а значит, все это не имело существенного влияния на его, Тиллия, планы. Единственное, что настораживало — это та гладкость, с которой удавалось добиваться своих целей, неестественная легкость одерживаемых побед.

Ранняя гибель Гендера тоже была на руку Тиллию, потому как они с принцем уже почти полностью были готовы к тому, чтобы овладеть силами, сокрытыми в бертийской короне, а значит, ему предоставлялся хороший шанс сполна вкусить прелестей правления из-за спины молодого короля, не опасаясь еще, что смерть от старости может подкараулить его со дня на день, не дав насладиться плодами долгого пути к успеху.

Но именно теперь, когда до завершения задуманного оставалось только восстановить господство бертийцев над всем Хаббадом, в реальности чего сомнений у Тиллия не было, начались какие-то непонятные сбои. Все чаще советнику начинало казаться, что податливость принца была показной, направленной на то, чтобы вытянуть из старика его знания, заручиться его поддержкой на время исполнения обряда. Теперь же, когда самое сложное для Серроуса было уже позади, он сразу начал проявлять удручающую самостоятельность, как бы бравируя этим, идя во всем наперекор советам учителя. Но и это не было самым страшным. Глядя во внезапно повзрослевшие глаза короля, он постоянно встречался с жестокой мудростью тысячелетий. Казалось, что эти глаза видели мир за многие сотни лет до рождения Тиллия, так что тот сам начинал себя чувствовать мальчиком под этим взглядом, исполненным неутоленной веками тягой к жестокости.

Чему же он позволил пробудиться? Каким силам открыл снова путь в этот мир? Не был ли он всего лишь орудием в руках этих сил? Не случайно он так часто стал вспоминать о непонятных обстоятельствах, при которых в его руки попал тот злополучный свиток. Как легко в его душе, иссушенной неутоленным честолюбием, сформировался этот дурацкий план, отнявший больше десяти лет жизни и приведший к новому поражению. Слова провидца так же начали приобретать новое толкование. Может быть, ключевыми словами были «где ты и станешь снова собой». Кем собой? Кем он все время был? Неудачником! Он действительно испытал перемены, вознесся вверх и, похоже, снова стал неудачником, которым, собственно, всегда и был.

Тиллий рассчитывал, что сможет управлять освобожденной силой, направляя ее в своих интересах, но вовсе не хотел стать вернувшим в этот мир жестокость древности. Серроус пока еще не сделал ничего особенного, но у книжника хватало ума, чтобы определить, к чему ведут перемены, столь скоро в том происходящие. Меньше всего он хотел бы под конец жизни принять на свои плечи грех за пробуждение древнего зла, особенно не получив ничего взамен.

Он даже обрадовался, услышав донесшийся как бы издалека отзвук гонга, сообщавший, практически ему лично, что пора бы отправиться на совет. Само это слово начинало казаться ему издевкой. Тиллий и сам был не прочь срежиссировать совет, но то, что они получили сейчас, уже и на пародию не тянуло. Серроус, выслушав стороны, сообщал им о своем решении, на чем совет можно было считать закончившимся. Конечно, и он, и Грэмм вполне могли изобразить оживленное осуждение, но единственной целью этого балаганного действия было позабавить нового короля. Не всегда было желание играть роль шута. Например, сегодня.

* * *


Он толком не знал, радоваться ли тому, что наконец остался один. Мозолить глаза другим давно уже не хотелось. Никакого желания видеть настороженно направленные на него взгляды, выискивающие черты, изменившиеся со времени последней встречи, прислушивающиеся с опаской к каждому слову, словно перед ними змея притаилась. Он уже понял, что то время, когда можно было пройти по своему замку, не рискуя обнаружить постные лица, с опасливой надеждой ожидающие, когда же повелитель пройдет наконец мимо и скроется за поворотом, прошло. Он перестал быть желанным в своем доме. На него смотрят как на прокаженного, опасаясь, что зараза, поселившаяся в нем, может передаться, поразив их.

Будь проклят тот час, когда он впервые задумался о пути бертийского дома, когда ему захотелось восстановить то, что он полагал исторической справедливостью. Теперь уже, вступив на этот путь, он понял, что сойти с него не удастся. Будущее определено, нравится оно тебе или нет. Он сам принял корону по полному обряду. Подсказки и подталкивания Тиллия — не в счет. Серроус и сам мог принимать решения, он давно уже не был ребенком, так что и платить по счетам — ему самому.

Король смотрел на поднимавшийся вверх, безучастно пульсирующий столб холодного белого света, на сложную радужную косу, в которую заплетались расколотые об потолок лучики, протянувшуюся к нему, питающую его силой и злобой. Как хотелось бы отказаться от этого довеска, но выбора не было. Селмений, щедро предлагавший своим потомкам свои силы, совершенно не желал успокоиться на этом. Ему нужна была жизнь, нужны были эти ворота в мир людей, и он готов был не раздумывая перешагнуть через любого пытающегося помешать ему, не глядя даже на то, что это его же собственные потомки.

Справившись с первым диким и особенно голодным натиском, Серроус подумал, что сможет справиться и отстоять себя, но последующие нападения, менее яростные, но неотвратимые в своем постоянстве, указывали на то, что это не более чем временное заблуждение. Они все учащались, и справляться с ними было все труднее, но более всего изматывало постоянное ожидание.

Взгляд его остановился на посмертной маске Гендера. Как же он завидовал ему, беспечному рыцарю, бестолковому королю. Быть может, в этой кажущейся безответственности было больше мудрости, чем в его, Серроуса, попытках восстановить величие бертийского дома? Кому оно нужно, это величие, тем более такой ценой. А в цене у него все меньше оставалось сомнений. По ночам ему снились кошмары с кровавыми битвами, спаленными городами и селами и алым закатом над всем Хаббадом, знаменующим возвращение жестокого хозяина. Он уже слышал чудовищные сказания, сложенные об этой войне, уже знал те кровавые прозвища, которыми наградят его сказители, он уже начинал расплачиваться за то, что ему предстояло сделать.

«Селмений! Ты уже сделал из меня шизофреника, теперь хочешь еще добавить и паранойю? Я ненавижу тебя вместе с твоей проклятой силой!»

«Молчи, щенок».

«А, так ты еще поговорить со мной хочешь? Да будь ты проклят! Из-за тебя я потерял уже брата, скоро потеряю возлюбленную. Что делает Валерий в подземельях?»

«Платит».

«За что? За то, что уберег хотя бы Руффуса от этой заразы? От созерцания брата-шизофреника? А с Аделлой? Сколько ты будешь пялить на нее свои похотливые голодные глазищи?»

«Да ладно тебе. Все равно она никуда от тебя не денется».

«Ну да, откуда знать не успокоившемуся трупу, вроде тебя, о человеческих чувствах?»

«О чем ты? Совсем, что ли, умом тронулся? Тебе сейчас не о сантиментах думать надо. Тоже мне, романтик хренов».

Как же Серроусу хотелось бы задушить эту пакость, но как это сделать, не задушив себя? Спорить тоже, в общем-то, было бесполезно. Хуже всего были не внешние проявления присутствия в нем Селмения, а то, как он постоянно чувствовал, что на все его мысли, чувства, действия, непрерывно оказывается подспудное давление, на которое все чаще он поддавался. Уже нельзя было зачастую сказать, чьи это были слова, жесты, выражения на лице, поступки. Он сам уже перестал понимать, кто и что он такое.

А споры — они даже к лучшему, потому как позволяют не утрачивать самоощущение, расставляют, кто есть кто. Без них совсем можно было погрязнуть в паутине, непрерывно сплетавшейся в его голове…

На совете получены были новые данные от разведки, если можно наградить этим почетным званием пару лазутчиков, засланных в Мондарк. В степях наметилось явное движение, не свойственное этому времени года. Похоже было, что все племена подтягивались к Соархиму, ближайшему из этих новых мондаркских городов, причем вожди, в сопровождении небольших отрядов, спешили прибыть к месту сбора, опережая более медлительные основные силы. Совершенно очевидно, что нашествие готовится в самое ближайшее время, иначе им не прокормить такие толпы, сосредоточенные под стенами одного города. По оценкам разведчиков, выступления можно ждать примерно через месяц, то есть впервые они собираются отправиться в набег, не дожидаясь весеннего тепла. А до этого в Соархиме должен состояться большой совет всех степных вождей и городских князей Мондарка, на котором они должны будут выяснить окончательно, кто возглавит поход, и как они потом собираются распорядиться добычей. Все та же разведка говорит, что на этот раз, под давлением городов, это должен быть настоящий поход, рассчитанный на то, чтобы закрепиться в покоренных землях, а не схватить кусок побольше и отвалить в родные степи. То есть, теперь Мондарк хочет завоевать Хаббад. Это что-то новенькое.

Серроусу хотелось бы на совете услышать в связи с этим мнение оставшихся своих советников, но те, явно опасаясь новой сущности короля, все больше отмалчивались, легко соглашаясь, от греха, с любым предложением короля. Впору хоть спускаться к Валерию и просить у того совета. Валерий, по крайней мере, никогда не забивался в угол и не пытался отмалчиваться, с одной стороны, и имел по любому поводу свое собственное, пусть далеко не всегда приятное, мнение, с другой стороны.

«Черт, что же меня все время останавливает от того, чтобы спуститься и освободить его? Проклятый Селмений, насколько же ты глубоко уже въелся в меня!»

«Надо ехать в Соархим».

«Зачем? Чтобы мне, а собственно, и нам, там голову оторвали?»

«Мы возьмем их там, прямо на совете».

«То есть, придем и скажем: теперь мы здесь главные».

«Примерно так. Силы у нас на это хватит».

«Тогда почему же не прийти попросту в Хаббад и не сказать то же самое? Зачем тогда воевать? Тебя потешить?»

«Хаббад защищен слишком могущественными чарами, чтобы так с наскоку сбить их. Малойан постарался на славу. И хуже того, что придется и с ним самим столкнуться».

«Так ты все еще боишься его?»

«Правильнее сказать опасаюсь, реально оценивая силы противника. Хотя тот факт, что изо всей четверки этих борцов со злом остался он один — утешает. Посмотрим, как он потянет один на один, моралист чертов».

* * *


Узнать вчера вечером, что нынче будет выходной, было, пожалуй, более чем приятно, но разве можно это было сравнивать с радостью от того, если б на выходной он оказался освобожден от утреннего цикла хозяйственных работ. А так, как обычно замотанный, шатающийся и едва осознающий свою связь с этим миром, принц равнодушно мыл посуду после завтрака. Принц мыл посуду… Ну не идиотизм ли? Хотя Странд был вполне честен, он предупреждал, что о своем аристократическом происхождении лучше было бы на время забыть.

Руффус уже сбился со счета, сколько дней он провел в ученичестве у Странда. Прогресс был, конечно, на лицо, но та степень усталости, в которой он пребывал последние несколько дней, не позволяла надеяться на успешное усвоение материала, почему маг, видимо, и расщедрился на выходной.

— Доброе утро, мой юный волшебник, — как могла вкрадчиво произнесла над ухом Аврайа, неслышно, как ошпаренный лось сквозь чащу, подкравшись со спины. Несмотря на это Руффус вполне искренне вздрогнул, как и полагалось по правилам этой древней шутки, и пару минут почесывал ничего не слышащее ухо. — Я слышала, что ты сегодня отдыхаешь, так что могу напомнить, что мое предложение полетать остается в силе.

— С удовольствием им воспользуюсь, вот только посуду домою.

— Да, это лучше сделать, — серьезно продолжила Аврайа, — а то кто его разберет, что Странду в холову взбредет, если проявить преступную халатность. Он вполне может провести показательную порку, — и из ее ноздри потянулась вялая и трогательная, по всей видимости, сочувственная струйка дыма.

— Спасибо за сопереживание, — не поднимая глаз заметил Руффус, — я очень тронут. Жаль только не можешь предложить мне помощь чем-либо более осязаемым, нежели сочувствием.

— А ты попроси. Я даже не откажусь помочь, только сам потом будешь Странду объяснять, — при этом взгляд ее упал на скромные коготки приподнятой лапы, — куда из дома посуда делась, — Аврайа попыталась теперь изобразить обиду и оскорбленность в лучших чувствах. Впрочем, столь же наигранно, как и все предшествовавшее.

— Ладно, ладно, — соблюдая ритуал, требовавший ответного утешения и извинений, — не обижайся на глупого ученика. Чего от тупости и твердокожести, — ну как было это не ввернуть, — не скажешь, — тем временем Руффус завершил борьбу с последствиями завтрака и мог располагать собой, впервые с начала ученичества.

Настроение улучшалось с каждой минутой, отдалявшей его от окончания хозяйственных забот. Спасибо погоде, максимально отвечавшей его сегодняшнему состоянию. Спасибо учителю, не очень усердствовавшему в изобретении дополнительных заданий. Спасибо Аврайе, готовой исполнить обещанное еще в первые дни. Похоже, что лучшего дня ему не стоит ждать в ближайшие пару месяцев, а оттого и замечтался он, стоя на крыльце и глядя на цветущий вопреки времени года пейзаж.

— Кончай хлазами хлопать, — донеслось из-за угла, — бери ведро под вишню и полетели, — для пущей убедительности дракон развернул свои огромные крылья, тут же заигравшие всеми цветами радуги на солнце, и хлопнул ими так, что в ушах еще долго стоял бодрящий звон.

Поудобней устроившись на спине присевшей по такому случаю Аврайи, он почесал ее затылок, на что та отреагировала, начав разбег. В ту же секунду Руффус засомневался в разумности всей этой затеи, заранее сожалея, что, видимо так и не удастся закончить ученичество у Странда ввиду безвременного окончания жизненного пути. Но стоило дракону подняться в воздух, как подобные глупости мгновенно покинули голову.

Полет был на удивление мягким, без малейших следов безумной тряски на взлете. Принц наконец нашел действительно удобное положение, после чего с замиранием сердца, но уже от восторга, стал следить за все более масштабно разворачивающейся картиной. Понять, на какую именно высоту поднялась Аврайа, было невозможно, но что никак не меньше тысячи метров — уж точно. Редкие облака были примерно на том же уровне — протяни руку и отхватишь кусок их призрачных тел. Хотелось петь, громко кричать глупости, кидать вниз все, что под руку попадется, в общем вести себя совершенно по-хулигански.

— Не хотел бы ты выучиться летать сам? — поинтересовалась повернувшаяся к нему огромная голова с озорными бесятами в черных бездонных глазах.

— Конечно, — не удержался принц, прекрасно понимая, что вопрос с подвохом, но результат превзошел самые смелые ожидания.

Опора из-под него исчезла, и вот он уже не сидит на удобной шее дракона, а с чудовищной быстротой набирая скорость устремляется к земле. Остатки завтрака более чем настойчиво просились на волю, внутренности, похоже, перемешались в нераспутываемый узел. Поля, леса, реки, горы, не торопитесь, зачем же вы так поспешно приближаетесь ко мне. Боюсь, наша встреча не будет мягкой. Черт, так же и разбиться недолго!

— Маши руками, — донеслось до него откуда-то слева. Повернув голову, Руффус обнаружил препохабно лыбящегося дракона, падающего вместе с ним.

— У тебя как с головой? — только и сумел он выдавить из себя, понимая, что ввиду нехватки времени, комментарии придется отложить до лучших времен, если таковые, конечно, предвидятся.

— А как ты думал еще учат летать?

— Поразвлекайся где-нибудь в другом месте, небо большое. А мне тут некогда тебя забавлять, — говоря это, он уже понял, что единственная надежда — попробовать применить свои новые способности. Если не сейчас, то когда же?

Голова хотела лопнуть прежде, чем он успел в достаточной мере сконцентрироваться. Почувствовав поток магической энергии, пронизывавший воздух даже на такой высоте, он как-то сразу успокоился. Дальнейшее было уже делом техники, ну и некоторого напряжения, конечно, от которого глаза чуть не вылезли из орбит. Сначала ему удалось остановить набор скорости, а затем он уже постепенно погасил скорость до полной остановки. Камень с плеч.

— А ты хороший ученик, — это опять влезла Аврайа, зависшая метрах в десяти.

— Не от всяких шуточек хочется смеяться. Иди лучше, развлекай орлов или рябчиков каких…

— Ты, конечно, можешь злиться, но, по-моему, ты сейчас летишь, — и скорчила такую рожу, что Руффус, несмотря ни на что, едва справился с собой, подавив пробивавшийся на волю смешок.

А затем, как озарение, — ведь она же права. Он действительно летит. От такого открытия Руффус чуть было не возобновил падение, потеряв на мгновение концентрацию. Он летит! Это же просто сказка какая-то. В этот миг он почувствовал, какое же чудо обладать даром, но еще большее — владеть им.

— Да не хлопай ты хлазами. Садись на спину, пока не надорвался. Обещаю не выкидывать больше подобных шуток… И еще, — Аврайа опустила взор к далеким верхушкам деревьев, принимая максимально виноватый вид, — я приношу свои извинения.

— Да ну тебя к черту, — но по интонации было ясно, что он прощает.

— А все-таки, — она обернулась к принцу, когда тот вновь устроился на ее спине, — я сделала то, что обещала — научила тебя летать.

С этим трудно было поспорить. Дискутивна лишь методика обучения, а с результатом — все в полном порядке. Методы, которыми воспользовалась Аврайа, как-то уж больно напомнили ему некоторые из приемчиков Странда.

А далее все было и впрямь спокойно, как и обещал дракон, никаких фокусов, хотя вновь приняться за восторженное созерцание открывавшихся видов удалось не сразу. Единственное, что с сожалением отметил Руффус, его сильно передернуло, когда поблизости проплыл орел, не обращающий на них ни малейшего внимания. Не особенно хотелось, чтобы заворочавшееся где-то в глубине воспоминание прорвалось наружу.

Аврайа, выбрав замечательный вишневый сад, без лишних раздумий приземлилась именно в нем, как бы намекая, что за этим, собственно, и отправились в полет.

— Ну? — спросила она, скромно потупив взор.

— Конечно, конечно, — Руффус явно не ожидал, что этим придется заняться вот так сразу, но, ничего не найдя похожего на возражения, полез на дерево.

Довольно быстро он весь угваздался вишневым соком, покрывшись сложно наслоившимися синюшными разводами. Короче, он в очередной раз убедился, что принцы, похоже, и к этому занятию не особенно приспособлены.

— Можно ли мне вмешаться, не показавшись излишне навязчивой? — голова Аврайи была примерно на одном с ним уровне.

— Да, — Руффус обрадовался, что она прервала долгое напряженное молчание, вызванное, как он предполагал, зачарованным ожиданием вожделенного лакомства.

— Я хотела бы уточнить, — как же Аврайа хороша, когда начинает лукаво косить глазищи, изображая из себя образец невинности, — не забыл ли ты, как научился летать?

— Ты хочешь, чтобы я одел это ведро тебе на голову, вместо того, чтобы накормить вишней?

— В общем-то нет. Я хотела тебе напомнить совсем о другом.

— И о чем же?

— Мне показалось, что ты мог бы использовать те же навыки при сборе вишни. Подумай, наверняка ты найдешь способ, как упростить процедуру с помощью махии, а то такими темпами я рискую так ничехо и не отведать.

Забавно, как трудно привыкнуть к тому, что ты уже не обычный человек, что у тебя теперь есть какие-то особенные способности. Падая, он достаточно резво вспомнил об этом, и жутко загордился, но там сама его жизнь зависела от этого. Гораздо труднее жить, осознавая себя магом, или по крайней мере тем, кто хоть кое-что, но уже может, постоянно. Как не сложно догадаться, приспособить свои таланты и навыки было не трудно, а процесс сбора существенно от этого ускорился, и ведро, наполнившееся до краев за пару минут, было уже предложено аппетитно облизывающейся раздвоенным на конце языком Аврайе. Только обидно было смотреть на свои трупного цвета руки, которые вовсе не обязаны были становиться такими, подумай он сам о своих новых способностях пораньше.

— Большое тебе драконье спасибо, — радостно слизывая стекавший по нижней челюсти сок, сообщила Аврайа, как только закончилось громкое чавканье. Опустошение ведра произошло, пожалуй, еще быстрее, чем наполнение.

— Может, еще?

— Трудно отказаться от столь заманчивого предложения.

При сборе второй порции драконьего лакомства Руффус поймал себя на том, что напряженность от уроков летного дела спадает, и по мере этого все навязчивее на языке вертится вопрос, который он постоянно откладывал на потом. Поняв, что лучшего момента ему, видимо, не дождаться, принц решился:

— Странд говорил мне, что в твоих жилах течет эльфийская кровь, — пролог получился достаточно напыщенным, чтобы не понять, как же перейти к самому вопросу, да и настороженное выражение, появившееся на лице Аврайи, не придавало дополнительной решимости.

— Ну, — выдержав паузу, подтолкнула она, — ты либо спрашивай, что хотел, либо вернись к наполнению ведра.

— Ну-у-у, — потянул Руффус, потому как без особой прозорливости было ясно, что второй вариант явно считался предпочтительным, но и останавливаться было глупо, потому как не для того же, чтоб ляпнуть неловкую фразу, он начал. — Извини, и если ты сочтешь вопрос бестактным — не отвечай, но мне было бы очень интересно узнать, что это значит?

— Этот урод любит поставить всех в неудобное положение, — о ком шла речь, было ясно без лишних комментариев. — Не понимаю, кто его за язык тянул, ну да ладно, если уж начали об этом — не останавливаться же. О том, что эльфы в свое время пытались покорить этот мир, ты уже знаешь? — ответного кивка было вполне достаточно. — У них было несколько хородков на севере, далеко за Внутренним морем, расположенных вперемежку с поселениями людей… — она замялась, и было видно, как мало ей хотелось продолжать, но, справившись с собой, Аврайа заговорила скороговоркой. — Не знаю точно, как в их родном мире, но здесь у них практически не было женщин, и они спали с местными девицами, откуда и появились предания об особой мужской силе этих бессмертных козлов. Ко всеобщему удивлению, выяснилось, что от подобных связей мохут появляться дети, но, к счастью или к сожалению, трудно сказать, неспособные к продолжению рода ни от людей, ни от эльфов. Эдакие мулы, — при этом лицо ее стало особенно грустным. — Зато они, хоть и не были бессмертны, но жили очень и очень долхо, отличались красотой и большими способностями к махии. После этого, собственно и произошел всплеск махической активности у людей, но взамен появились невеселые лехенды о том, что махи — бесплодны, хотя это и не так. Бесплодны не махи, а эльфы-полукровки, просто большинство махов тех времен были именно ими. Отсюда же и предрассудок, что маху не стоит заводить детей, потому как это, мол, отвлекает его от чехо-то; что бесплодие — цена, которую надо заплатить за приобщение к махическим знаниям и прочая чушь, которую лехко опроверхает сам факт твоего существования…

Аврайа замолчала, а Руффус никак не мог понять, к чему она все это ему рассказала. То есть, это, конечно, все было безумно интересно и прочитать это вряд ли где удастся, но какое отношение имел монолог к заданному вопросу — не ясно. Вновь пересиливая неловкость, он задавал следующий вопрос уже потому, что глупо было влезать в неприятный разговор, не получив в достаточной мере доступного ответа.

— Извини, но я не пойму, какое отношение к тебе это все имеет?

— А, — заговорила дракон, оживляясь от слова к слову. Было очевидно, что оставив самое неприятное позади, на эту тему она была готова говорить существенно охотнее, — так ты, оказывается не знаешь, откуда, собственно берутся драконы?

— Нет, — честно признался принц, отгоняя упорно выползавшую перед ним картинку спаривающихся драконов.

— Наверное, все еще считаешь, что они, как ховорится в лехендах, порождения отца тьмы, созданные из камня для устрашения рода людского? Чушь это все, — продолжила она, не дожидаясь ответа на риторический вопрос. — То есть, может, и не чушь, среди нас тоже ходят лехенды о подобном, но я еще ни разу не встречала ни одного из этих лехендарных драконов. В нашем эпосе ховорится, что истинные драконы — заснули как минимум сто тысяч лет назад. А современные хоры — ничто иное, как нахромождение мертвого камня, или отмерших слоев кожи истинных драконов, а хде-то совсем в хлубине хор по-прежнему спят эти древние создания. Инохда они ворочаются, тогда в хорах случаются обвалы. Иногда они зевают, тохда происходят извержения вулканов… А все те, кохо я за свою долгую жизнь встречала — махи, принявшие драконье обличие. Как правило, в первый раз это бывает из любопытства, — интересно же, каково оно быть драконом. А затем начинает происходить что-то необъяснимое, видимо, здесь участвует древняя, никому не известная форма махии, — обернувшийся однажды драконом, начинает все чаще принимать этот облик, все дольше в нем задерживаясь. Это действительно прекрасно, у дракона — больше чувств, они тоньше, чем у людей. Ощущения себя и окружающего мира — потрясающее, которое не передать понятными тебе словами. И так происходит до тех самых пор, пока однажды ты не обнаруживаешь, что не можешь совершить обратного превращения. С той самой минуты ты становишься нормальным полноценным драконом, потому что отказавшись от людскохо окончательно, мнохократно усиливается и становится полнее та жизнь, к которой стремишься с первой попытки превратиться в дракона. Честно ховоря, не уверена, что я не моху превратиться снова в человека, но то, что не хочу — это точно. Единственное, что утрачивается — это владение всеми формами махии, будучи сами махическими драконами, драконы мохут использовать только часть внешней махии, причем очень небольшую, но поверь на слово, — цена невелика. Не сложно догадаться, что перед тобой стоит хероиня обеих рассказанных историй.

Трудно было удержаться от комментариев, насчет картаво произнесенного «хероиня», но в целом ответ был более чем исчерпывающим. Оставались, конечно, многочисленные детали, требовавшие уточнения, но в основном — все было ясно. Ясно, понятно — это одно, а уложить все в голове — другое. Попробуй-ка, перевари такое, а потому Руффус счел за лучшее вернуться к сбору вишни, отложив размышления на потом…

И тут он почувствовал, как нечто омерзительное и ледяное начало проникать в его голову. Медленно, но уверенно чьи-то пальцы, зацепившись, начали пробираться внутрь. Все глубже, все крепче захватывая его сознание. По сравнению с этим, проникновения Странда — нежнейшие ласки. Перед глазами все начало плыть, покрываясь все более плотной завесой мрака. Через этот покров еще было видно Аврайу, что-то кричавшую в отчаянной попытке сообщить ему что-то, но что она говорила — было не слышно. Темнота все плотнее окутывала окружающий мир. Казалось, день решил в траурном молчании до срока покинуть этот мир, без намерений когда-либо вернуться. Последнее, что он запомнил из окружавшего, что его, словно мешок, схватили могучие когти дракона, оторвали от земли и понесли куда-то.

«Вот он ты какой, потомок. Ты даже лучше, чем я ожидал».

«Кто ты?» — хотя ответ уже был известен.

«Ты сам знаешь».

«Оставь меня, — наивное требование. — Или тебе мало брата?»

«Успокойся, Руффус. Я не хочу тебе зла».

«Тогда отстань от меня».

«Как знаешь. Это твой выбор».

«О чем ты?»

«Мы все теперь на пути, с которого нет ответвлений, на котором нет перекрестков. Ты только что прошел последний из них. До свидания…»

И мрак окончательно сомкнулся вокруг него.




Глава 9


— Брат! — но в ответ уже только тишина. Он замкнулся в себе. Что ж, вполне естественная защитная реакция. Кому же захочется стать объектом столь грубого вторжения.

Когда теперь может представиться случай связаться с Руффусом? Когда он еще покинет свое убежище у Малойана? Ведь надо же было допустить, чтобы именно в этот момент Селмений сумел подавить его. Надо было так много сказать, попытаться сойти с пути предопределенности, что явно ему не удастся в одиночку.

Проклятый Селмений! Как легко ему удалось влезть в самый неподходящий момент. Теперь придется судить о том, что там происходит с братом, с его слов, которые трудно назвать беспристрастными.

«Ты не прав».

«Не лезь, пожалуйста. Без твоих утешений тошно».

«Слушай, как мы сможем найти общий язык, если ты не будешь со мной говорить, пытаясь подавить меня?»

«Не я первый начал эти игры».

«Ну так закончи их хотя бы вторым. Я уже смирился с тем, что воцариться в твоей распрекрасной голове не удастся, но и удалиться — выше моих сил».

«Тогда почему ты влез только что? Это что, было завуалированное предложение о перемирии?»

«Подскажи мне другую возможность получать информацию извне или перестань все время пытаться меня подавить».

«Ни слова, кроме лжи… Это твой основной девиз? Не отвечай, я не хочу слышать новую ложь».

Марево перед глазами начало потихоньку проходить. Безумное напряжение, которое у него вызвала попытка связаться с братом, стало стихать. Силы медленно возвращались к нему, по крайней мере настолько, чтобы отгородиться от бесконечной общительности Селмения.

Он все еще никак не мог привыкнуть к своим новым королевским покоям. Роскошь, к которой он так стремился раньше, стала надоедать и, более того, раздражать. Смысл в церемониальных одеждах, представлявших собой инженерные сооружения не меньшей сложности, чем сам замок, стал утрачиваться вместе со смыслом самих церемоний. Традиции и обряды — утешение для проигравших, последнее достояние тех, у кого ничего другого не осталось. Следовать им — все меньше желания, когда в мыслях ты уже где-то далеко впереди.

А в роскоши этих покоев — что-то натужное и фальшивое. Как бы роскошь из последних сил, на пределе крайне ограниченных возможностей. Кому это надо? Перед кем ломаться? Он уже отдал приказ вести переговоры об обмене части драгоценностей на оружие через посредничество некоторых купцов, не сильно отягощающих себя вопросами преданности хаббадскому императору. Посмотрим, что из этого всего получится, но очевидность того, что в ближайшем будущем хорошие мечи будут нужнее золотых кубков, — бесспорна…

Пора уже собираться. До свадебной церемонии осталось не многим более часа. Не лучшее время для свадьбы, но что делать? Хотелось бы потянуть еще немного, наладить начавшие распадаться, а может, уже и развалившиеся окончательно отношения с Аделлой. Вечная проблема недосказанности. Как много бед берут в ней свое начало.

Свадьба. Казалось бы, что может быть светлее этого события? Но откуда же тогда этот холод в груди? Откуда предчувствия трагедии? Как справиться со всем этим, чтобы не испортить окончательно сегодняшнюю церемонию для Аделлы?

А самое сложное — сделать этот брак — его с Аделлой. Как не разделить его с похотливой злобой Селмения? Как оградить от грязи, пустившей в нем глубокие корни? Он уже почти смирился с тем, что ему не избавиться полностью от Селмения, по крайней мере, в ближайшее время. Тот, в свою очередь, пока что тоже не может подмять его до конца. Сложилось что-то вроде вынужденного неустойчивого равновесия. Но это его проблемы, и впутывать в них Аделлу будет крайней низостью.

«Да не волнуйся ты из-за таких мелочей. Научись смотреть на женщин проще…»

«Если бы ты не лез с этим — тебе было бы существенно проще справиться со мной».

«Я знаю, но предпочитаю играть с тобой открыто. Своеобразная честь злодея, если ты меня понимаешь».

«О чем ты?»

«Одна из главных моих проблем — неумение выигрывать на подставках. Я могу обмануть, предать, вырезать целые толпы невиновных, но есть те правила, нарушить которые не могу даже я, образец низости. Реальная жизнь имеет ряд существенных отличий от рыцарского турнира, и если ты хочешь выигрывать, надо быть готовым как совершить подлость, так и успеть отреагировать на подлость противника. Никто этим не владеет лучше, чем Малойан, в чем я имел возможность убедиться…»

«Ты мог бы обойтись без долгих поучительных историй?»

«Если короче, то я не могу себя заставить полностью скрывать от тебя свои мысли, памятуя о том, что все твои — открытая для меня книга. Это глупо, но по-другому я не могу».

«Потому, что тебе нужен в моем лице союзник. Если б тебе удалось полностью меня подавить, церемоний бы не было. Мнения проигравших — не спрашивают!»

«Не буду отрицать, что ты во многом прав».

«Еще бы!» — и Серроус вернулся к подготовке к свадьбе, стараясь не думать вообще ни о чем. Так ему показалось проще, по крайней мере, в этот момент.

* * *


— Что это было? — спросил Руффус, с трудом фокусируя взгляд на бледном пятне, маячившем где-то справа, и с облегчением узнавая в нем Странда.

— Первое знакомство с Селмением, — обойтись без лукавой улыбочки, так раздражавшей сейчас принца, было выше его сил, — основанное не на моих пристрастных рассказках.

— Это я как-то понял и сам. Как он этого добился и почему именно там?

— Именно там, потому что здесь я тебя прикрываю плотным щитом, и никто, во всяком случае, я так надеюсь, не может даже обнаружить тебя. А что касается того, как он это сделал, — на лице мага появилось неуклюжее, поддельно простоватое выражение, — я не всесилен и большую часть магии, используемой Селмением, не знаю вовсе.

Руффус обиженно повернулся и с изумлением обнаружил озабоченную морду Аврайи, заглядывающую прямо в распахнутое навстречу потокам свежего теплого воздуха окно его комнаты, расположенной на втором этаже.

— Не обращай внимания на ехо кривляния, — сообщила Аврайа. — Лучше скажи ему, чтобы научил тебя самому ставить щит.

— Спасибо тебе, — Руффус почувствовал неловкость, произнося эти слова. Почему нам всегда бывает так трудно поизносить извинения и говорить спасибо?

— Да не за что. Неужели ты думал, что я смоху тебя бросить там? — она улыбнулась. — Даже если бы мне этохо и хотелось, то уж за свою шкуру я предпочитаю держаться крепко, а он бы, — кивок в сторону Странда, — сильно ослабил мою хватку, прилети я без тебя.

— Все равно, спасибо. Я… — он замялся на секунду, поразившись необычности пришедшего на ум, — очень рад, что у меня есть такой друг, и не верю, что ты думала о только о себе.

— А меня здесь как бы и вовсе нет, судя по вашим разговорам, — вмешался Странд. — Вставай, бездельник, пока тебя не выгнали из учеников за леность.

От Руффуса не скрылось за суровым голосом облегчение учителя.

— Спасибо, Странд, что вытащил меня из этой тьмы.

— Да не за что, — повторил маг слова дракона. — Или тебе кажется, что я похож на того, кто меняет учеников, как только те начинают проявлять склонность к частым обморокам? А по поводу тьмы, из которой тебе кажется, что ты был вытащен, — не обессудь, если мне придется покопаться немного в твоей голове. Надо проверить, не наследил ли там твой любезный предочек?

— Странд, я почувствовал, что это был Селмений, но что… — Руффус боялся задавать этот вопрос, — что осталось от Серроуса? У меня еще есть брат?

— Хотелось бы ответить утвердительно, но уверенности в этом у меня нет. Хотя ничто и не свидетельствует об обратном… — Он замолчал, подбирая слова. — Понимаешь, его голова так же закрыта щитом, под который я не в силах проникнуть, так что судить можно только по его действиям. В последнее время я видел в действии только Селмения, но некоторая их непоследовательность внушает слабую надежду, что Серроус все еще борется с ним. Большего я тебе сказать не могу.

И на том спасибо, подумал Руффус, вставая с постели. Робкая надежда — по-всякому лучше черного отчаяния. А из головы все никак не вылетали слова Селмения. Что же это был за выбор, который он сделал? Чем и что он предопределил? Как его бесила эта манера выражаться загадками. Путь, на котором нет перекрестков… О чем это? Но непонятный страх мешал спросить об этом у Странда. Страх перед чем? Да черт его разберет, перед чем. Просто заворочался внутри липкий прохладный комочек, перекрывший дорогу словам. Так что не удивительно, что в этот день занятия проходили без заметных успехов, а Странд все раздражался неловкости ученика, забывшего, похоже, половину из уже усвоенного.

«Нет, так продолжаться не может, — решил Руффус, укладываясь вечером, — надо отбросить эти глупости и сосредоточиться на ученичестве, пока Странд и вправду не выгнал меня. А куда, собственно, пойти, если это произойдет? Домой дорога заказана, а более я нигде и раньше не был нужен. Может это и ответ на мучающий меня вопрос?..»

* * *


Свадьба. Забавная разновидность процедуры ознакомления с разочарованиями. Внешне все было прекрасно. Пышная церемония, богатое застолье, масса гостей. Правда все они со стороны жениха, за исключением сэра Вильямса, сидевшего за столом с постным видом. Оно и понятно, сэр Вильямс всегда относился к ней, как к дочери, и не желал ей ничего, кроме счастья, но порученная ему миссия не допускала свободы трактовок. Он должен был проследить за тем, чтобы свадьба княжны Верийской с принцем, прошу прощения, теперь уже королем Серроусом свершилась, как было договорено. Не прост выбор между привязанностями и долгом. Не прост, но, в конечном итоге, очевиден.

Зачем было нужно собирать столько народа (похоже, что здесь собралось все население замка, да еще половина крестьян из деревни) на представление? Соблюсти приличия? Хорошая мина при плохой игре. Понятное дело, свадьба короля из бертийской династии должна быть памятным событием для всех его подданных, но причем здесь я? Спросил бы кто, хочу ли я этого?

Хотя, не произойди с Серроусом столь разительные перемены, она наверняка была бы другого мнения обо всем этом. Значение имеют не сами события, а наше их восприятие. Не сложно перевернуть все с ног на голову, предавшись новому настроению. Вообще не ясно, существует ли что-либо помимо нашего восприятия, имеют ли место события или только наш взгляд на них. Что важнее: событие или то, как его увидели?

Аделла поймала себя на том, что пытается предаться абстрактным размышлениям, в попытке забыть о событиях вчерашнего дня, которые ассоциировались у нее с единственным словом — унижение. Самое обидное, что оно было, похоже, не сознательным, а идущим от чего-то сокрытого глубоко внутри, иногда выплескивавшегося помимо воли Серроуса.

Тупая механистичность традиционной церемонии, скрывающая представление об истинных чувствах вступающих в брак за стенами стандартных обезличенных фраз и действий, происходящих согласно строго предписанной последовательности, раз и навсегда предопределенной многие столетия назад. Подобные процедуры в состоянии разрушить даже искренние чувства своими ассоциациями с протоколом подписания акта о безоговорочной капитуляции. Постные лица, торжественно произносящие поздравления и пожелания в перерывах между бокалами вина. Напряженное ожидание, когда же молодые удалятся в спальню, как будто ими уже приобретены билеты в первый ряд на представление под названием «первая брачная ночь». Если бы они знали, насколько малоинтересное зрелище пропускают.

Нет, об этом не хочется даже вспоминать. Ее просто использовали, как полотенце после умывания. Употребили на десерт после сытного ужина. То есть, начиналось все достаточно трогательно и романтично. Нежные взгляды, трогательные прикосновения, застенчивая нерешительность. Начала даже возникать иллюзия того, что не все еще потеряно, что ускользающие чувства еще можно задержать и вернуть со временем. Наивное желание в любой ситуации продолжать верить в возможность лучшего исхода. Неспособность смотреть на мир открыто, отбросив розовые кружева, искусно скрывающие изъяны в окружении.

Все встало на свои места с того самого момента, как она имела неосторожность заглянуть в глаза нависшего над ней Серроуса. Этот взгляд, пропитанный животным голодом, похотью, грязью. Всякие попытки зацепиться за иллюзию таинства тут же пошли прахом. Дальнейшее воспринималось лишь за поток непрерывно нараставшей боли, сквозь который едва прорисовывалось происходящее. Действия как бы утратили свой непосредственный смысл, подменяясь символами. Иногда, правда, пробивалось через все прежнее заботливое и нежное выражение на лице Серроуса, но тут же смывалось новым приливом похотливых стонов и гримас. Точно не скажешь, но время от времени ей даже слышалась тихая брань, по сравнению с которой памятные сплетения слов, выкрикиваемых базарными торговцами, казались детской колыбельной.

А затем он упал рядом с ней, и на лице его было довольное выражение сытого животного, застывающее порой в омертвевшей маске, от вида которой становилось не по себе. Как бы ей хотелось верить, что эти гримасы были от стыда за причиненную боль. В первую очередь душевную боль, потому как физические страдания не так уж были и велики по сравнению с шоком от ощущения оплеванности.

Всю ночь она не могла остановить пробивавшихся рыданий. Она сдерживала себя как могла, утыкаясь в подушку, чтобы только не проявить внешне своей растоптанности. Нет, она попросту не имела права дать ему возможность насладиться видом ее раздавленности. В какую бы ситуацию она не попала, в какой бы грязи не барахталась, она обязана была оставаться княжной. Она не имела права показывать, что сломлена.

Слава богам, встав, она обнаружила, что Серроуса уже нет. Теперь она могла дать волю слезам, прибирая кровать. Она делала это сама, потому как боялась, что по кровавым следам, как по книге, прислуге удастся прочесть всю историю ее унижения. Какое счастье, что в Эргосе не было принято, как у нее в родном Верийском княжестве, выставлять после брачной ночи на всеобщее обозрение запятнанные простыни.

Как ей теперь жить, деля ежедневно с ним это ложе? Как научиться отгонять мрачные мысли, превратить себя в бесчувственный механизм, лишенный всякой тени самосознания, потому как в противном случае непросто будет найти предлог для продолжения жизни…

А ближе к середине дня вновь появился чертов менестрель со своими придурочными сказками про принцесс и рыцарей, кто только их придумывает? Наверное те, кто сидит в кабаках за кружкой пива и изобретает сказки про жизнь аристократии, приписывая ей в своем невежестве черты, которых им не хватает в жизни собственной. Подобную чушь можно нести, только глядя со стороны.

Но сегодня она решила внимательно и без жалоб выслушать певца, потому как не стоит перелагать свои проблемы на чужие плечи, ведь результат ее прежних сетований на бестолковость придворного менестреля выразился не в уделении ей большего внимания со стороны короля, хотя сегодня она уже не так этого желала, и даже не в отмене концертов, а в огромном синяке, расплывшемся под глазом музыканта.

Пусть себе поет, раз уж все остальное он еще хуже умеет делать, а то как бы его прыщавую рожу не сделали еще и беззубой.

* * *


Накануне выезда пошел плотный снег, заваливший дороги почти до полной непроходимости, так что пришлось перед отправляющимся отрядом выслать все равно сидящих по зиме без дела крестьян для расчистки. Начав с утра, они продвинулись под вечер километров на восемь, но крестьяне были к этому моменту уже никакими, и тот факт, что сугробы стали существенно ниже, — утешал слабо, почему и пришлось отпустить их домой, рассчитывая, что дальше продвигаться будет легче. Разбив в поле лагерь, они завалились спать, забыв даже выставить часовых, что, по счастью, не привело к каким-либо последствиям.

«Как же добиться прощения у Аделлы? — думал Серроус, ворочаясь в нелегких попытках зацепиться за ускользающую спасительную завесу сна. Бродить по замкнутому кругу одних и тех же неутешительных мыслей совершенно не хотелось. — Да и вообще, не о том сейчас думать-то надо».

«Вот-вот, не о том».

«Из-за тебя, между прочим, все эти проблемы».

«Какие проблемы? Ты что, всерьез намерен убиваться тут из-за соплей изнеженной девчонки, получившей первый урок жизни?»

«С моей точки зрения это выглядит по-другому. Ты попросту изнасиловал ее, а расхлебывать мне».

«Вот видишь, ты все-таки о себе думаешь, а не о ней. Это уже правильней, потому как что может быть важнее на этом свете себя, любимого? А по поводу изнасилования, я бы на тебя посмотрел, как бы ты нежности разводил после трехсотлетнего воздержания, мальчишка желторотый. Я-то знаю, как у тебя свербит все ниже пояса после нескольких дней. Попробуй представить, каково было мне. И вообще, хватит тут передо мной дурака валять, честного такого, благородного. Я вижу не только то, что ты говоришь мне, но и что ты в этот момент думаешь и чувствуешь. А так же и то, что ты думал минутой раньше».

«Ладно, оставим это, но мог бы из элементарного уважения не портить мне свадьбу. Или это слишком завышенное требование?»

«Нет, но с другой стороны не стоит тебе сейчас зацикливаться на семейной жизни. Сначала, знаешь ли, дела, а сопли можно и на потом оставить. Когда ты будешь повелителем всего Хаббада, то сам удивишься, как с удивительной легкостью начнут налаживаться дела сердечные».

«Аделла не такая. Ее не купишь роскошью…»

«Значит придется ее заменить, потому как повелителю Хаббада нужна жена, не мешающая ведению государственных дел».

«Но я-то люблю ее».

«Слушай, если ты хотел тихой уютной жизни, семейной гармонии и прочего в том же духе, то не стоило начинать всю эту канитель. На черта ты напялил мою корону? И не говори мне, что в этот момент ты думал о скромном счастье со своей девкой. Когда ты встаешь на этот путь, надо быть готовым к тому, что многим на нем придется поступиться. Или я тебе глаза только что открыл? Не думал об этом? Зря, если так. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Все, спать. Завтра ты должен быть в форме, так что хватит сопли на кулак наматывать».

После этих слов Серроус так и не понял, каким образом, но тут же выключился и следующее, что мог бы припомнить — пробуждение уже утром в бодром и самом что ни на есть отдохнувшем виде.

За следующий день и впрямь удалось преодолеть существенно большее расстояние, потому как сугробы сошли на нет и им удавалось передвигаться почти в нормальном темпе. Возникало ощущение, что снегопад шел вполне направленно над Эргосом, никуда более не отвлекаясь, что наводило на забавные мысли о возможности подобных совпадений.

В голове его тоже прояснилось, и мрачные мысли о загубленной свадьбе отступили куда-то на задний план, позволив сосредоточиться на вещах более существенных в этот момент. Забавно было вспоминать, как Грэмм переменился в лице, когда Серроус открыл перед ним свои карты и рассказал о ближайших планах.

— Безумие! Самоубийство! Мальчишество! Преступная легкомысленность! Предательство самих себя! — и множество столь же бессмысленных и эмоциональных восклицаний. Способность хоть что-либо воспринимать и обсуждать вернулась к нему только через пятнадцать долгих минут, заполненных размахиваниями рук, приливами и отливами крови. Приняв в конечном итоге, за неимением лучшего, на веру утверждения короля об уверенности в собственных силах, Грэмм все же навязал ему в сопровождение лишних пять рыцарей, ссылаясь на то, что отправляться в путь в сопровождении всего семи воинов и заморенного книжника, — по крайней мере, не солидно, даже если закрыть глаза на то, насколько небезопасно. И даже после этого долго мотал головой, отказываясь принимать умом подобное безумие. Мыслимо ли завалиться в место сбора всех войск мондаркских степей и потребовать от местных вождей повиновения?

Тиллий же на удивление легко принял услышанное, как будто устал уже удивляться неожиданным поворотам. Тем более, что предложенное было сильно уклонившейся, но вариацией их первоначальных планов. Так же просто, с бесцветной, лишенной всякого эмоционального окраса обреченностью, он принял и новость о том, что ему предстоит сопровождать Серроуса в этой поездке. Похоже, он понял, что необходимости в его участии не было, но повелитель хотел, чтобы подтолкнувший его на этот путь стал свидетелем последствий избранного, будь то триумф или провал. Удивляло Серроуса только то обезличенное спокойствие, с которым старый книжник произнес:

— Да, мой повелитель. Пусть все будет по твоей воле, — и более ничего не произносил вплоть до окончания совещания. Он и раньше-то не отличался особенной эмоциональностью, но нынешней его безучастности могли позавидовать мертвые.

Вот и сейчас он неумело ехал рядом, подпрыгивая при каждом шаге лошади, но по каменному выражению, застывшему на его сморщенном лице, можно было подумать, что он задремал, забыв прикрыть глаза, хотя по тому, как ловко Тиллий держался в седле, смело напрашивалось утверждение, что его седалище должно представлять собой один сплошной синяк.

Холодный ветер вольно разгуливал по безлюдной степи, предаваясь нехитрым играм с крошечными смерчами снега. Ни души.

Откуда же берутся эти несметные орды мондарков? На сколько же простираются на юг их степи? Загадочные города, возникшие среди диких просторов. Как же мало мы всегда знали о наших соседях. А что там дальше? Есть ли какие-нибудь земли еще южней? Кто в них живет? Хаббадские императоры называли себя в гордыне повелителями мира. Смешно. Хаббад изолирован горными хребтами, но этим не отгородиться от существования других земель и народов. Что находится на севере, за Внутренним морем? А на западе и востоке за горами?

«На севере, за Внутренним морем, живет народ Стрейнов. Именно на их долю выпало противостоять нашествию эльфов в древние времена. На западе внутреннего моря — горы Ангварских гномов. На востоке — королевство Удрайн. Посреди моря — Проклятые острова, на которых находилась, по легендам, посмертная обитель, перенесенная затем на звезды. Затем на этих островах обосновались маги Черного Солнца, из-за которых, собственно, и закрепилось за архипелагом это название. На юге Мондарка — королевство Абиссов, черных людей. Так что, это смотря кто знает мало о наших соседях».

«Откуда ты все это знаешь?»

«Во-первых, я, смею напомнить, прожил несколько больше твоего, а значит и видел поболее, и людей умных встречал немало, а во-вторых, нужно уметь находить своим магическим талантам применения поинтереснее, чем отправлять себе в рот вино усилием мысли или забавлять окружение, поджигая свечи и сотворяя цветные облачка дыма».

«Ты мне расскажешь все это?»

«Нет, но могу научить самому видеть мир. Только не сейчас. Позже».

«Почему?»

«Потому, что сейчас нам пора сделать привал и набраться сил перед завтрашним днем, и не заставляй меня отрубать тебя, как вчера».

С утра унылая монотонность пустынной заснеженности степи начала прерываться. Поначалу стали появляться признаки недавнего присутствия человека, следы стоянок, не занесенные еще снегом, черные дыры кострищ. Затем в отдалении показался конный отряд, сотни две на глаз, неспешно волокущий все свое добро на неуклюжего вида телегах. По периметру основного обоза патрулировали несколько дозоров, один из которых и заметил в свою очередь отряд Серроуса.

Подъехав метров на сто, всадники остановились, совещаясь между собой. Придя к какому-то решению, они медленно стали приближаться, растягиваясь и пытаясь охватить незнакомцев.

Реакция Серроуса, а может и Селмения, сходу не разберешь, была мгновенной: мысленным усилием он вызвал перед собой мягкую и упругую, но совершенно непреодолимую стену, которой в свою очередь стал охватывать приближающихся мондарков, заводя ее границы к ним за спины и пытаясь там сомкнуть.

Когда первый из подступавших наткнулся на невидимое препятствие, на лице его появилось удивленное выражение, сменившееся испугом, когда он понял, что с прочностью вставшей на его пути преграды не ему тягаться, и почувствовал, что та начала наступать. Спустя минуту весь разъезд оказался замкнутым в прозрачной клетке, причем достаточно тесной, и Серроус, подождав, когда пленники, подергавшись и справившись с первым страхом, успокоятся, спросил спокойным, лишенным всякой окраски голосом, который, по его мнению, должен был в подобной ситуации сильнее всего подействовать на собеседников:

— Вы направляетесь к Соархиму? — в этот момент он сам себе поразился, потому как не замечал за собой ранее знания мондаркского языка, однако безо всяких усилий заговорил на нем. Плененный разъезд решил отмолчаться, тогда король стянул незримый круг потеснее, так что прижатые друг к другу кони заржали. Это прибавило всадникам разговорчивости, хотя отвечать на поставленный вопрос они все еще не хотели:

— Кто ты? — обратился один из них.

— Новый повелитель Мондарка, — оставаясь совершенно безучастным к произносимому, сообщил юноша, — а вскорости и Хаббада, — добавил он через секундную паузу. — Я все еще жду ответа, — заметил он с появляющейся твердостью в голосе и подтягивая для пущей убедительности границы клетки.

— Да, — ответил первым молодой кочевник.

— Где ваш вождь?

— В обозе.

— Приведи его ко мне.

— Я не могу приказывать своему вождю, — попытался возразить все тот же разговорчивый всадник.

— Приказываю я, — так же спокойно продолжил Серроус. — Ты только передаешь мои повеления, — и заметив замешательство, решил дожать. — Мне надо повторять?

— Н-нет, — с легкой дрожью ответил кочевник.

Серроус позволил ему выбраться из ловушки, оставив остальных в ожидании развязки. Всадник, недоумевая, почему он это делает, поскакал к обозу, а Серроус, делая вид, что рассматривает причудливо разряженных, обвешанных шкурами и пестрыми тряпками, мондарков, стал пытаться тем временем нащупать вождя сам. Разбрасываться на первого встречного не имело смысла. Подданные по-всякому пойдут за вождем, не имея другого выбора, так что надо было подчинить его, а остальное не имело смысла.

Вот он! Едет во главе колонны и присматривается к происходящему в отдалении. К тому моменту, когда посланник подъехал к нему — удар уже был нанесен. Пожилой воин покачнулся в седле, едва не упав на землю. Цепляясь непонятно от чего сведенными судорогой руками за луку, вождь первым заговорил с подъехавшим:

— Повелитель Мондарка зовет меня? — он готов был поклясться, что не знал, откуда появлялись слова, которые были произнесены, но будучи произнесенными, они тут же стали казаться естественными и всегда сидевшими в его голове и только ждавшими случая, чтобы быть оглашенными. На его побледневшем лице (это было заметно даже на темной, обветренной бесконечными ветрами коже) проступил испуг. Вождь инстинктивно боялся того, что сам не догадался встретить повелителя, что отправил туда дозор. Отгоняя от себя непривычные мысли, кочевник поехал к Серроусу.

Смущенные воины недоуменно косились на ставшие внезапно бесполезными тугие луки и изогнутые мечи и с явной надеждой ожидали прибытия вождя. Завидев же его, они, похоже, только теперь начали ощущать страх.

— Прости меня, Повелитель Мондарка, — еще подъезжая, произнес вождь с гримасой неподдельного ужаса, искажающей благородные черты лица. Откуда же берутся эти слова, почему он не знает о них, пока не произнесет, а произнеся, вспоминает, что они всегда жили в нем? — Я должен был сам тебя встретить.

— Как тебя зовут?

— Галойран, мой Повелитель.

— Собери два десятка всадников, — Серроус все так же старался не показывать чувств на лице, хотя в нем и появилось сомнение, что подобная наглость может пройти. Но отступать было некуда, так что единственный путь — переть напролом. — Поедешь вместе со мной в Соархим. Да, и объясни этим молодцам, — кивок в сторону сбившихся даже не в кучу, а в груду, учитывая тесноту, воинов, — кто есть кто. Все, жду тебя через пятнадцать минут.

К его огромному удивлению, приказы начали тут же выполняться, а всадники виновато опустили головы после пары слов, оброненных шепотом вождем. Через пятнадцать минут он и впрямь продолжил путь в сопровождении двух десятков мондарков, покорно следовавших за ним на почтительном отдалении, не смея приближаться, словно он был богом, которого никто не хотел разозлить вновь.

«Почему же они так легко это приняли?»

«Я уже говорил тебе, что у мондарков есть то ли пророчество, то ли легенда, что однажды с севера придет Великий Повелитель, который положит к их ногам Хаббад, объединив и возглавив все народы степи».

«Ты хочешь сказать, что это мы?»

«Советую не искать лучших кандидатур».

«Ладно, допустим, но все-таки легкость мне непонятна».

«Они уже просто устали ждать Великого Повелителя и начали сами объединяться. Лучшего момента попросту не придумать. Не сложно представить все происходящее начавшим выполняться пророчеством. Главное, побольше наглости и напора. Ни малейшего колебания и побольше загадочных поз и слов, а магическую поддержку — беру на себя».

«Но всякой наглости должен быть свой предел».

«Если когда-нибудь его почувствуешь, будь так любезен, сделай, чтобы этого не увидели другие. А то на этом все наши планы могут и закончиться».

Постепенно начали появляться небольшие стоянки с развернутыми шатрами. Все больше становилось народа, двигавшегося с видом крайней озадаченности. Возможно, за этой хаотичностью и скрывался какой-то единый план, но поверить в это было достаточно сложно. На Серроуса и компанию внимания никто особенного не обращал, полагая, что его эскорт — конвой, что покамест было удобно.

Когда шатры начали стоять с частотой деревьев в лесу, а степь между ними больше напоминать городские улицы, Серроус приказал Галойрану расположить своих всадников таким образом, как будто они везут пленных из Хаббада, и не отвечать на этом этапе ни на какие вопросы.

Вдали уже показались крепостные стены, так что, похоже, слухи о возникновении мондаркских городов не были сказкой. По мере приближения становилось ясно, что стены столь высоки и протяженны, что за ними должен скрываться не замок и даже не просто город, а нечто огромное, сравнимое с самыми большими городами Хаббада. Когда же они успели? На строительство Хаббада ушла не одна сотня лет, а тут… Хотя их так много, что для них, наверное, найти многие тысячи строителей — не проблема.

Приглядевшись, он понял, что уже давно стоянки располагались не в степи, а на том, что летом было полями, да и едут они по нормальной мощеной дороге. Да, времена меняются…

В авторстве последней мысли Серроус не рискнул бы расписаться. Черт, как его достала эта шизофрения…

За городскими стенами он и вовсе перестал понимать, где оказался. Все более высокие и массивные к центру сооружения из невесть откуда здесь взявшегося красивого белого или розового камня вызывали искреннее восхищение своей красотой. Но откуда же здесь, посреди голой степи, взялось столько дорогого строительного камня, из которого в Хаббаде построено всего несколько зданий? Если они доставили это все за сотни километров от каменоломен, то каковы же ресурсы, которыми располагают местные правители?

Жизнь в городе текла достаточно бурно, тысячи людей суетились на мощеных улицах и площадях. Торговые ряды поражали богатством и разнообразием, храмы — величием, дворцы — роскошью. Мондарки, по крайне мере, городская их часть, уже явно не были теми дикими племенами, воспоминания о которых хранились у жителей Хаббада. У них сложилась своя, непохожая на хаббадскую, но не менее интересная, культура. Справиться с ними, как с диким степным вождем — не казалось уже такой простой задачей, даже после утреннего успеха.

«Культуру нельзя создать на голом месте за несколько лет, нарядившись в изысканные платья и затянув манерные разговоры. Даже построив город или создав прекрасные статуи. Она только складывается у них, но в глубине они все те же дикие кочевники со своими жестокими нравами и глупыми предрассудками. На них просто не может не произвести должного эффекта задуманное нами представление».

«Спасибо за поддержку».

«Да не стоит. Мы с тобой несколько ближе, чем в одной тарелке».

Они подошли ко дворцу князя Соархимского, представлявшего собой величественное сооружение метров двухсот в ширину и тридцати в высоту, без учета возносящихся к самым небесам башенок по краям. Перед входом Серроус отдал новые инструкции Галойрану. Тот, как и было велено, представил дворцовой охране эргоссцев пленными, взятыми им на Хаббадской границе. Ссылаясь на особенную важность двоих, Серроуса и Тиллия, он настоял, что их надо проводить на совет, где и допросить. Король с интересом рассматривал рослых и, невозможно поверить с ходу, светловолосых витязей, в лицах которых виднелись облагороженные черты мондарков. О существовании таких людей в степях никто и не догадывался. Огромного роста воины, светловолосые и голубоглазые. Наваждение какое-то.

Но, наваждение там или нет, проглотили они сказанное не моргнув глазом, и вот уже Галойран, Серроус и Тиллий в сопровождении дворцовой стражи направились по бесконечным коридорам в глубь здания. Коридорами это можно было назвать весьма условно. С тем же успехом можно было говорить о длинных, переходящих друг в друга залах или же о крытых улицах, но когда они свернули, — стало очевидно, что то были коридоры, потому как масштабы представшего их взору зала превосходили все вообразимое. Если верить описаниям Великого Храма Всех Богов в Хаббаде, то его можно было поместить целиком под этим сводом.

«Ну, не совсем так, но близко к тому».

«Не отвлекай, пожалуйста».

«Как скажешь».

У входа в зал, отделенного от коридоров только проемом без всяких признаков дверей, их задержали на минуту, а затем провели внутрь в сопровождении шести стражников. В центре зала находилось возвышение, на котором располагался низкий стол с несчетным количеством лежанок вокруг. В голове стола стоял украшенный сложной резьбой костяной трон, на котором восседал сухой низкорослый мондарк преклонных лет. На лежанках располагались десятки людей, мирно вкушавших и пивших под тихую, занудную на слух Серроуса, музыку. В полумраке под возвышением незаметными тенями стояли воины со столь отсутствующими выражениями на лицах, что их можно было принять за статуи, если бы не легкие колебания тонких шелков на сквозняке.

— Ты опоздал на совет, — обратился старец, привставая с трона, — почтенный Галойран, предводитель отважного племени стрелтов, но мы надеемся, что приведенные тобой пленники стоили задержки. — По залу пронесся шелест одобрительного шепота. — Нам как раз не хватает твоего голоса, чтобы окончательно определиться, кто же возглавит объединенное войско Великого Мондарка.

— На этот счет не может быть двух мнений, великий князь благословенного Соархима, да пребудут в цвету твои сады, — выступая вперед, заговорил Галойран. — Возглавить войска предстоит богоизбранному Великому Повелителю Мондарка, как гласят наши древние пророчества.

По залу пробежал ропот недоумения, готовый в любую минуту перерасти в гнев.

— Не об этих ли плененных хаббадцах говорит наш умудренный скитаниями по степи Галойран?

— О них, просветленный своими сединами князь Соран-Удам, — склоняясь в церемониальном поклоне, ответил Галойран.

— Не доброе время для шуток избрал известный острым умом и искусством розыгрыша предводитель стрелтов.

«Говорить по-человечески они совершенно не желают».

«Под пышной лестью легче скрывать свои намерения».

«Давай ответим им в таком же стиле».

«Только не слишком увлекайся. Ты должен произвести на них впечатление отточенностью формулировок. Никаких лишних слов».

— Кто является основными претендентами на руководство, почтенное собрание? — Серроус выступил из-за спины Галойрана одним большим шагом, расправляя плечи и принимая обычный для себя вид короля.

— Молчи, презренный хаббадец, — это было последнее слово, которое успел произнести Соран-Удам, прежде чем его бросила ниц незримая сила, распластав по полу. На начавшееся шевеление стражей ответом стала уже сослужившая добрую службу упругая стена, отрезавшая всех, у кого было оружие, от собрания владык Мондарка.

— Можешь встать, Соран-Удам, — тихим голосом, отдавшимся эхом в гробовом молчании, поселившемся в зале, проговорил Серроус, — и ответить на мой вопрос.

— Кто ты такой, чтобы приказывать мне, повелителю могучего княжества Соархим, известного каждому своими копьями и садами? — поднимаясь с колен и пытаясь принять достойный вид, вопросил Соран-Удам, но старость давала о себе знать и рука на пояснице не добавляла князю величия.

— Я король Серроус Бертийский, князь Эргосский, наследный император Хаббада и предсказанный вашему народу Великий Повелитель всего Мондарка. — В зале прокатилась волна шепота, неопределенного пока, но доля сомнения в нем уже чувствовалась. Надо было усиливать давление. — Больше повторять вопрос я не собираюсь, дрожащий подобно горам в землетрясение, князь.

«Это ты зря».

«Не мог удержаться».

«Надеюсь ты понимаешь, что теперь из-за тебя его придется убить, потому как ответа от него тебе не добиться».

Молчание и впрямь затягивалось. Наконец, собравшись, Соран-Удам, заговорил:

— Прочь самозванец, пытающийся подлостью склонить Мондарк к…

Договорить хозяину дома не довелось. Голова его разлетелась сотнями осколков по залу, забрызгав пестрые шелка повелителей омерзительными ошметками.

— Уберите несчастного старца, неспособного в дряхлости распознать истину, — сказал Серроус, пропуская внутрь стены двух стражников, потерявших волю и готовых исполнять приказания пришельца после небольшой работы, проделанной в их головах. — И пригласите его наследника, который должен теперь по праву хозяина возглавить почтенное собрание.

Затянувшаяся пауза уже начинала требовать новых действий, когда один из вождей, застывших с гримасами ужаса на суровых лицах, первым начал отходить от столбняка.

— Прости нас, долгожданный Повелитель, за неумение распознать истину без кровавых уроков, — сказал он, поднимаясь со своего места. — Я вижу, что никто другой не может быть более достоин возглавить объединенный Мондарк.

Голос средних лет предводителя подрагивал, привычная цветистость фраз не клеилась, но главное — результат.

«Вот видишь, я говорил, что они будут падки на эффектные постановки. Варвары, они и есть варвары».

«Но так кроваво убивать старика…»

«Сам виноват. Своими мальчишескими словами ты не оставил нам выбора. Его по всякому после этого пришлось бы убить, так почему ж не сделать это зрелищным для собравшихся?»

В зале появился крепкого сложения мужчина, лет сорока на вид, богатство одеяний которого говорило, что он и есть наследник Соархима. Беглое сканирование его мыслей показало, что тот не сильно огорчен известием о смерти отца, потому как слишком уж заждался бесконечно оттягивавшегося вступления в наследство. Что ж, это на руку.

— Приветствую достойного наследника Соархима, — внимательно приглядываясь к реакции, заговорил Серроус. — Займи свое место во главе этого стола и прими глубокие соболезнования в связи с кончиной твоего отца.

Слова были приняты. Слухи о том, что появился Великий Повелитель, уже поползли по дворцу, и у входа в зал уже толпился собиравшийся отовсюду люд. Пора было завершать начатое.

— Предлагаю каждому, кто готов признать во мне Великого Повелителя всего Мондарка, принести слова присяги.

Недавний урок еще стоял перед глазами собравшихся владык, так что возражать не пожелал никто, даже из тех, кто не уверился в истинности новоявленного Повелителя. Не уверились — и черт с ними, не в обычаях их народа переступать через присягу, к тому же просмотр мыслей показывал, что сильного лидера, достойного возглавить поход, они в нем и так увидели, а значит дело можно было считать сделанным.

— Три сотни отборных пехотинцев и две сотни латных всадников поедут завтра со мной в Эргос, а вас я там буду ждать через три недели на совет, почтенные владыки. Теперь же — время пира по случаю нашего соглашения и поминок по знатному Соран-Удаму, повелителю сего дома. Тебе командовать, Ансор-Казмар, его наследник.

«А они не оторвут нам по-тихому голову ночью?»

«Думаю, не должны. Поздравляю тебя, Серроус, с первой победой. Выпей сегодня за нас обоих».

Тиллий держался все время в стороне, недоумевая, зачем его взял с собой король. На лице его был написан страх перед своим повелителем, но он тоже присоединился к обильным возлияниям, воцарившимся за столом.

Серроус занял почетное место по правую руку от хозяина дома. По мере того, как владыки Мондарка разогревались от вина, тепло передавалось и в общение. К концу пира большинство из них уверились в том, что обрели сильного лидера, способного привести их к успеху. Некоторые даже поспешили с пожеланиями породниться, предлагая своих «луне подобных в неземной красе» дочерей в жены. На замечания о том, что жена, мол, у него уже есть, они без задней мысли ответили тем, что Повелитель всего Мондарка вполне достоин множества прекрасных жен. По их замечаниям у Серроуса сложилось впечатление, что торговля счастьем своих детей, разумеется в политических интересах, не подлежащих обсуждению, происходит здесь с еще большей легкостью и беззастенчивостью, чем в Хаббаде. Что ж, это вполне может сойти за признаки формирования культуры.

Наутро, превозмогая дикую головную боль (он, похоже, действительно надрался за двоих, так что нечего удивляться, что голова гудит как набат), он стал собираться, с удовольствием отмечая, что ночью их и впрямь не прирезали втихаря.

«Зря ты отказался от тех девиц. Можно было неплохо завершить праздник».

«Перебьешься. К тому же на больший подвиг, чем использовать их вместо грелок, у меня все равно сил бы не хватило».

«Ничего, за ради такого дела я поделился бы своими».

«Да ну тебя. Только об одном и думаешь».

«Нет, еще я думаю о деле, а тебе неплохо было бы поучиться не только магии и искусству управления, но и умению пить. Нельзя же так нажираться. Если б остальные не были так же хороши, то они могли и усомниться в правильности выбора, глядя на хрюкающего повелителя. Хотя они, похоже, не расположены здесь к умеренности. До этого им еще многие сотни лет развития».

«Кому бы говорить об умеренности».

Выехали они уже далеко за полдень. Колонна растянулась на несколько километров, так что Селмению пришлось наложить чары невидимости, чтобы дотошный хаббадский разведчик не обнаружил этих передвижений. Так Серроус и ехал во главе призрачного войска, но куда более внушительного, чем Эргос мог мечтать когда-либо собрать.




Глава 10


Вторая бутыль попалась кисловатая, но кто на это будет обращать внимание, когда ставится цель не получить удовольствие от богатства букета, а попросту напиться. Он посмотрел на плещущееся в бокале темное, почти черное вино, и слегка раскрутив, отправил содержимое в горло.

Уже почти две недели прошло со времени возвращения из Мондарка, но он никак не мог прийти в себя, накачиваясь ежевечерне до совершенно свинского состояния, потому как заснуть удавалось лишь дойдя до полной бессознательности. Картина разлетающейся на сотни кусков головы дряхлого Соран-Удама постоянно оживала перед его мысленным взором, навеивая недобрые предчувствия. Ему и впрямь удалось возродить к жизни древние силы, способные покорить весь мир, но что с этого толку, если его, Тиллия, теперь выбросят как ненужную деталь или же как инструмент, сослуживший уже свою службу.

Только боль от того, что череда последовательных неудач — наиболее четкое определение всей прожитой жизни. Забавно, что вначале он был готов к тому, что придется пройти через жестокость, что не через одну жизнь придется переступить, но в условиях, когда ему рисовались реальными плоды своей затеи, это не казалось бессмысленным. Теперь же, когда все более отчетливо проявлялся тот факт, что он будет отброшен, вернее, что уже отброшен, что силы, освобожденные с его помощью, оказались вполне самостоятельными и не нуждающимися в его хиленькой поддержке, пойдут вперед, не вспоминая, кому и чему они обязаны своим возвращением, он стал полагать, что жестокость и смерти — не стоят всех благ и призраков власти. Моральные взгляды его оказались сильно связанными с возможностью получения личной выгоды. Он почему-то не особенно задумывался над этим раньше, но сейчас не мог не признаться себе, что все обстоит именно таким образом.

Но теперь, Тиллий готов был в этом поклясться, ему совершенно не были безразличны все те беды, которые вот-вот обрушатся на головы тысяч ни в чем не повинных людей. Можно, конечно, было попытаться представить все таким образом, что он только сейчас сумел разглядеть это, но глупо разыгрывать самому перед собой дешевую пьесу.

Очередной глоток вина, теплой струйкой спускающийся по горлу, освежил на мгновение сумбурное нагромождение мыслей в его голове. Он окончательно решил не корчить из себя моралиста и признать наконец, что судьбы мира, ответственность за которые он начал недавно ощущать, стали его интересовать только тогда, когда он сам попал в общество тех, кого никто не спрашивает, как, почему и за что они должны страдать. Короче говоря, тогда, когда стало очевидно, что он преждевременно отнес себя к творцам судеб, что на самом деле все время был только лишь инструментом в чьих-то твердых и уверенных, но безумно холодных руках.

Добавив до кучи большой глоток из горла, он расхрабрился настолько, что начал рисовать перед собой картины того, как он, книжник-недоучка, сам исправит свои ошибки. Героические картины, полные эпического величия, достаточно быстро вытеснились воспоминанием о том, что пару раз он уже ощущал на себе знакомые по давно прочитанным описаниям признаки проникновения в его мозг. Можно было не сомневаться в том, кто мог заинтересоваться содержанием его мыслей, так что надо воздерживаться от крамольных идей, если желание пожить на свете еще не полностью испарилось. Спасибо, что на него еще не начали оказывать давление, в способности к которому он имел возможность убедиться во время поездки в Мондарк, когда люди начинали принимать, как родного, впервые увиденного чужестранца.

От подобного течения мыслей он почувствовал, что начинает совершенно явно трезветь, а это никак не отнесешь к радостным событиям, потому как все придется начинать заново, а в виде приза утром — на завтрак — будет подано тяжелейшее похмелье, сдобренное ослепляющей головной болью.

Конечно, можно попробовать положить свою жизнь на алтарь борьбы с возрожденным, тобой же самим вызванным, злом, но как-то глупо делать это, не имея даже возможности составить хоть какой-то мало-мальски пристойный план. Смешно плести тонкую сеть интриг, когда противник каждый вечер с удовольствием читает твои ближайшие планы и посмеиваясь подталкивает к ловушке.

Да, не вовремя проснулись в нем остатки этой глупой блажи под названием совесть. Хотя, наверное, ее пробуждение никогда не бывает кстати. Теперь вот сиди и думай, как бы так и в живых остаться и соблюсти призрачную видимость невиновности.

Думать? Думать-то как раз и нельзя. Надо как-то сразу действовать, пока не раскопали в его голове зарождающуюся крамолу…

Или же попробовать найти кого-нибудь, кто может поставить в голове блок, да только самым достойным кандидатом на эту роль почему-то рисуется Серроус. Забавно было бы подойти к нему и попросить защитить его голову от внешних вторжений, а на естественный вопрос, зачем, ответить, что иначе, мол, очень трудно против тебя заговоры плести.

Хотя… есть в замке еще один человек, который в состоянии мне помочь, но он скорее и сам пойдет на плаху, чем упустит возможность меня отправить туда же. На его месте, по крайней мере, я бы именно так и поступил.

Тиллий сделал три полновесных глотка подряд, чтобы не потерять эту мысль, а затем еще два, для придания ей более конкретных очертаний…

* * *


Последние несколько дней Валерий посвятил обдумыванию того, как бы поизящнее подставить Странда, если ему когда-нибудь удастся выбраться отсюда. Особенных иллюзий насчет того, что тот ломает сейчас голову над тем, как поскорее вытащить его на волю, Валерий не питал. У великого мага всегда найдется пара десятков занятий поважнее, нежели вызволение нерадивых учеников из дерьма, в которое он же сам их и отправил, о чем, по всей видимости, уже давно забыто. Да и можно ли требовать от него помнить о всех тех мелочах, что происходили за последние пару тысяч лет? Но в любом случае, ни одна просьба о дружеском одолжении не должна оставаться без достойной оплаты. Мысли об этом способны послужить слабым подобием утешения для человека, оказавшегося в подобном положении.

Палач в последнее время явно стал сдавать. Осунулся как-то, посерел, потерял вдохновение в работе. Плюс к этому для него, по всей видимости, было оскорблением, граничащим с обвинением в непрофессионализме, появление новых приемчиков, переданных ему Серроусом, когда фантазия начала уже подводить заплечных дел мастера. Короче, в последние дни он выполнял свои функции не так тщательно и аккуратно, как вначале, от чего руки временами дрожали и причиняли не столько боль, сколько мелкие увечья, что не могло не насторожить Валерия.

Шли бы они все куда подальше со своей тонкой психикой. Палача уже толкового подобрать не могут. Хорошо еще он не плачется ему в жилетку о том, как тяжело возвращаться к жене после неудачного рабочего дня и как хочется сорвать на ней зло, что с его-то квалификацией может иметь самые плачевные последствия для супруги.

К миске с непонятным варевом, подразумевавшим, наверное, какую-то кашу, забытой вечером тюремщиком, потихоньку подбиралась крыса. Каким же надо аппетитом обладать, чтобы воровато озираясь ползти к такой гадости? Зависть берет.

Он посмотрел на свои удручающе кошмарно выглядящие, покрытые множественными, не успевающими заживать ссадинами, руки и решил, что от попыток поохотиться на крысу придется воздержаться, хотя это могло бы стать главным развлечением в его сегодняшней вечерней программе. Дьявол, такими руками не то что чары не наложишь, ложкой-то в рот не попадешь!

Вот уроды! На кой им понадобилось над ним издеваться? Что, неудовлетворенная потребность в здоровом и чистом садизме, незамутненная никакими корыстными мотивами, накопилась в этом проклятом Селмении за триста лет развоплощения? Интересно, кстати, ощущал ли он в развоплощенном состоянии течение времени? Странд как-то честно признался, что ни черта на сей счет не знает. Спросить, что ли, если зайдет еще проведать?

Вообще-то, я молодец. Вот о чем думать могу в такое время. Понятно теперь, почему Странд огорчился, когда я отказался продолжать обучение, решив оставить себе немного времени пожить. Такую тягу к знаниям не часто встретишь… А лучше бы остался. Может, в это дерьмо бы не вляпался…

За дверями послышался шум, невнятное бормотание и приглушенный лязг. Кого это, интересно, занесло сюда в такое время? Скорее всего, тюремщик за забытой миской. В хозяйстве великого Серроуса нет лишнего комплекта богато украшенной фигурными сколами посуды. Тоже мне, повелители большой деревни. В самом Хаббаде подобную должность, обычно, более скромно именуют старостой.

Ну уж, во всяком случае, не хотелось бы думать, что это палач решил поработать сверхурочно или опробовать на практике пару пришедших в голову свежих идей, настолько ярких, что не было сил дожидаться утра.

Появление в дверном проеме согбенной фигуры Тиллия было более чем неожиданным, особенно если учесть его вид. Напыщенной мрачности ему и раньше занимать не приходилось, но проступавшая из-под этого животная затравленность была внове. А если довершить картину здоровенной бутылью, прижатой обеими руками к тощей груди, то в нем и впрямь появилось что-то новенькое, особенно разобрав, что изрядная часть содержимого уже явно принята внутрь.

— Привет, коллега, — решил проявить вежливость Валерий, но тут же поразился реакции на его слова. Похоже, Тиллий усмотрел какой-то второй смысл в прозвучавшем. — Пришел обсудить пару важных государственных вопросов за стаканчиком доброго винца?

— Ну да, — подавленно пробубнил тот, — что-то в этом роде.

— Тогда проходи, устраивайся поудобнее. Сожалею, что не могу на закуску предложить ничего вкуснее вон той восхитительной казенной каши. В последнее время мне, знаешь ли, все труднее быть гостеприимным.

Тиллий пробубнил что-то вроде «очень сожалею» и присел, отодвинув в сторону миску с ужином. Дождавшись, когда грохотание за дверями стихло, он невразумительным жестом протянул Валерию бутылку, еще ниже опуская голову.

— Вино, конечно же, кисловато, — сообщил чародей, отхлебнув за раз добрый стакан, и добавил, дождавшись, когда тепло разольется по телу, — но это вполне в твоем духе. Целостности твоего образа это не разрушает. А я не в том положении, когда воротят нос от угощения. Ладно, выкладывай, с чем пожаловал. Вижу, что не продолжать добротную, но бестолковую работу глубокоуважаемого палача, а в остальном, я сейчас любому гостю рад.

— Валерий, — начал книжник, робко косясь на своего постоянного противника, с сожалением подмечая, насколько хорошо над тем уже поработали. — У меня возникли проблемы…

— Можешь поверить, не у тебя одного.

— Да, я понимаю, — Валерий даже порадовался, как глубоко пытается спрятать свои глаза Тиллий. — Мне нужна твоя помощь…

— Забавный образец наглости, — делая еще один глоток, добавил он, — но я не настолько перестал себя уважать, чтобы продаваться за пару глотков вина. Нужна причина поубедительнее.

— Меня все больше пугает Серроус…

— А меня — нет. Меня он просто пытает.

— Я понимаю…

— Слушай, — очередной глоток был не самой драматической паузой, но отказываться от вина Валерий не собирался, даже несмотря на собственное недавнее заявление, — мне совершенно неинтересно слышать, как ты все понимаешь. И это понимаешь, и то. Или говори, зачем пришел, или — до свидания.

— Ты знаешь, какие силы скрывались в короне Хаббада?

— Думаю, несколько лучше, чем ты.

— Да, — задумался о своем Тиллий, — как же ты собирался ее заполучить через голову Серроуса?

— Никак, — он отхлебнул еще и на этот раз почувствовал не только тепло, но и поднимающийся в голове туман, — я вообще не собирался ее заполучать.

— Тогда я совсем ничего не понимаю…

— Скажем так, меня попросили по дружбе присмотреть за происходящим в Эргосе. Я — согласился сделать одолжение, за что теперь и расплачиваюсь.

— Ладно, это сейчас не самое главное.

— Для кого как.

— Я рассчитывал, — продолжил Тиллий пытаясь не обращать внимания на язвительные комментарии Чародея, — добиться с помощью Серроуса успеха под конец своей жизни…

— Или, другими словами, править Хаббадом из-за спины своей марионетки.

— Можно сказать и так… Но, когда Серроус получил корону, ну ты понимаешь о чем я говорю, он стал не то что делать успехи в магии, а попросту перешагнул через столь многие ступени, что я остался где-то далеко внизу, и перестал быть чем-либо ему полезен. Более того, мне начинает казаться, что я начинаю мешать ему, и он скоро решит от меня избавиться, как от неприятного воспоминания…

— Я бы так и сделал на его месте.

— Но и это не все! По-моему, он стал совершенно другим человеком… если человеком…

— Вот, значит я был прав, — Валерий оторвался от созерцательного потягивания из горла.

— О чем ты?

— Значит ты все-таки не знал, что наследующий по всем правилам корону получает в нагрузку и личность памятного Хаббадской истории Селмения…

— О боги, я кажется начинаю кое-что понимать…

— Поздно же до тебя доходит. Если уж не знаешь всего — мог бы посоветоваться со знающими людьми.

— Я думал, что это только моя тайна.

— Вечная узость взглядов, свойственная большинству книжников. — Тиллий безропотно проглотил и это, лишь еще больше горбясь, так что он уже начал казаться зрительно раза в два меньше, чем обычно. — Прочитал какую-нибудь необойденную вниманием мышей бумажку и решил, что теперь умнее всего прочего мира, а потому должен по праву возглавить его!

— Не стоит смеяться надо мной, — Тиллий встал, взял из рук Валерия бутыль и, жадно отхлебнув из нее, добавил, принявшись расхаживать, — хотя ты и имеешь на это право. Ты прав, но надо думать, что теперь делать.

— Лично для меня больших вопросов в этом нет. Сидеть здесь, терпеть боль и надеяться на чудо… Да, и если у тебя еще не пропало благотворительное настроение, отдай мне бутыль. — Тиллий выполнил просьбу и продолжил шатание по камере, явно не зная, как что-то сформулировать. — Кстати, у тебя беда с путеводителем по Эргосским подвалам. Если пообещаешь делиться, могу подсказать, где лежит настоящее вино, а не этот компот прокисший.

— Валерий, — решился наконец книжник, — в последние дни меня замучила совесть. Я совсем не того хотел…

— Как известно, приступы совести, как и физическая боль, лечатся обильными возлияниями. Не волнуйся, недели две беспробудного пьянства, и все как рукой снимет.

— Я серьезно, — он застыл, впервые посмотрев Валерию прямо в глаза. — Это правда, я не думал о последствиях, пока не разочаровался в результатах, но теперь у меня перед глазами постоянно стоят картины, не дающие мне уснуть. В каменеющих на солнце зрачках Серроуса я читаю проклятия Хаббада. Теперь я понимаю, что чувствуют провидцы, задумываясь над заданным вопросом. И самое страшное, что я понимаю, чьих это рук дело. Временами мне хочется покончить с собой, но это было бы слишком просто. Я должен сам это исправить…

— Ты хочешь сказать, что собираешься убить Серроуса? — Тиллий, искренность слов которого не вызывала сомнений, если не считать излишней пафосности, отшатнулся, прикрывая лицо, в надежде защититься. От кого? — Ты боишься признаться, что теперь это единственный способ. Ты хочешь все исправить, но не готов к этому? Извини, но тогда твои слова — пустой звук.

— Я понимаю это, — нет, эти его бесконечные понимания уже изрядно надоели, — и готов, но не могу…

— Понятно, уши у нас нежные. Думать можно, а слушать или говорить — нет. А делать-то как? Тоже, небось, неудобно будет?

— Не дави на меня, — Тиллий затравленно посмотрел на чародея.

— Не давить? — волна возмущения захлестнула того. — А из-за кого я торчу здесь? В кои-то веки созрел сделать что-нибудь не для собственной выгоды и считаешь, что все должны, в связи с этим, носиться с тобой как с писаной торбой? Может пылинки с тебя сдувать? А из-за чьих амбиций Серроуса вообще понадобилось трогать? Ладно, — поостыв продолжил Валерий, гася остатки пламени очередным глотком вина, — от меня-то тебе что понадобилось?

— Мне нужен щит, чтобы Серроус или Селмений, поди, разбери их, не смогли прочитать моих мыслей.

— Так ты что, не умеешь? — удивление было вполне искренним. На минуту он даже подумал, что сам заслужил свои проблемы. Переоценивать противника бывает так же глупо, как и недооценивать. Он ни разу даже и не попробовал проникнуть Тиллию в мозг, будучи убежденным, что там поджидает защита не по его зубам. С досады он так тряхнул головой, что удар о стену оказался более чем ощутимым. Справившись со звездами в глазах, Валерий продолжил: — Хорошо, я помогу тебе, но, естественно, потребую что-то взамен.

— Чего? — настороженность тут же привычно проявилась в старом книжнике.

— Не надейся, торговаться я с тобой не собираюсь. Ты должен помочь мне выбраться отсюда. Условие одно, но оно непреклонно. Взывать к моим чувствам и абстрактным идеалам — бесполезно.

— Я ждал чего-то в этом роде, — Тиллий наконец остановился и попробовал распрямить плечи. Ничего, разумеется, из этого не вышло. — Я согласен.

— Раз ты думал об этом, то теперь я с удовольствием послушаю предлагаемый тобой план. — Валерий поймал себя на хулиганском желании попросить Тиллия почесать ему бороду.

— Я достану и принесу тебе ключи от кандалов и всех дверей. Тебе же надо будет… — он застыл на секунду, снова почувствовав в своей голове чужое присутствие. Неужели его застукали в самом начале? Но ощущения были какими-то другими, непохожими на предыдущие. Вместо леденящего холода разливалось приятное обволакивающее тепло. Догадка мелькнула. — Это ты?

— Что я? — с максимально невинным видом поинтересовался Валерий, с сожалением рассматривая так внезапно опустевшую бутыль.

— Читаешь мои мысли.

— А ты рассчитывал, что придешь сюда, поплачешься в жилетку, и я тебе поверю, брошусь на шею и быстренько все сделаю, — при этих словах он с сомнением посмотрел на прикованные руки. Судя по оставленной ему свободе движений, сравнение подвернулось не из лучших.

— Тебе же надо будет, — успокоено продолжил Тиллий, решив не заострять на этом внимания, — наложить на себя чары и под чужой личиной покинуть сие заведение.

— Все очень просто, — констатировал чародей с отсутствующим видом. — Приноси ключи завтра с утра, я удалюсь отсюда и наложу на тебя… — он застыл на мгновение, борясь с напрашивающимся продолжением фразы. Наверное, сейчас было не самое лучшее время для остроумия подобного сорта, решил Валерий и закончил, — щит. Будем считать, что договорились. И не забудь, пожалуйста, еще вина, когда принесешь все это хозяйство.

— Не думаю, что стоит делать это завтра, — попробовал возразить книжник.

— Ну вот, начинается. Деньги вперед, товар после паводка. Нет, Тиллий, дураков нет, когда принесешь, тогда и получишь то, что тебе надо…

— Недели через полторы, максимум две, — робким голосом, но вполне напористо продолжал Тиллий, — Серроус оставит замок и отправится в поход. Тебе лучше будет дотерпеть до этого момента, потому как тогда легче будет бежать…

— Логично, тогда и вернемся к этому разговору…

— Ты знаешь, — на сморщенном лице Тиллия появилась уже более знакомая по прежним временам гримаса глумливого уничижения, — сегодня вечером ты не раз имел возможность вытереть об меня ноги, уличив в недальновидности, но посмею себе предположить, что если ты не наложишь на меня щита, то никакого побега, скорее всего, не будет. Серроус почитает как-нибудь на ночь глядя содержимое моей слабоумной головы и, скорее всего, сумеет найти способ доставить удовольствие нам обоим.

— Ладно, — безропотно проглатывая поток накопленного за долгую беседу яда, согласился Валерий, — твоя взяла, принимается. Принеси завтра ключи от кандалов, без свободы рук мне не удастся наложить достаточно эффективный щит. Как и у тебя, знаешь ли, проблемы с пробелами в образовании, — картинно развести руками не удалось, так что жест получился скорее шутовским, да и черт с ним.

Они обсудили еще пару деталей. Валерий выразил надежду, что Тиллий не будет забывать его, подкармливая время от времени и занося вино. Крайне интересно было узнать о происшедшем в Соархиме.

— Ты это-то прихвати с собой, для конспирации, — порекомендовал Валерий уже стоящему в дверях книжнику, скосив взгляд на забытую в углу, кому она нужна пустой, бутыль. Тиллий улыбнулся, оказывается он все-таки способен на это, и подобрал ее в аккурат за секунду до появления тюремщика.

Уходя, Тиллий скорчил непонятную гримасу, которую по всей видимости надо было трактовать как заговорщическую. Как-то забавно оно все вышло. С кем только не заключишь союз, чтобы спасти свою шкуру, хотя в данной ситуации можно утешиться тем, что все это делается в интересах неких абстрактных идеалов. Все на алтарь борьбы…

«Какой же он идиот, этот Тиллий, — подумал Валерий. — Книжник-недоучка. Чтоб ему поменьше строить из себя великого мудреца — у всех бы проблем поменьше было. Да ладно, чего уж теперь руками махать. Сам тоже хорош, мог бы и заглянуть к нему в голову. Хоть раз, из чистого интереса. Так нет же, не додумался. Вот и нечего теперь пенять».

* * *


— Подъем! — неожиданно раскатилось зычным громом по комнате. Назвать это тем, чего ждешь от начала дня, отведенного под отдых, было бы некоторым преувеличением. В с трудом разлепленные глаза ударил ослепительный поток света, на фоне которого замаячил знакомый силуэт. Когда к нему вернулась способность видеть не только очертания, то скривленная улыбка на лице Странда проявилась первой. — Вставай, а то мы можем не успеть смотаться в Арнос за пивом.

— Может, ты как-нибудь сам наколдуешь, — в последнее время Руффус стал замечать за собой все более частые приступы дерзости. В связи с тем, что возмездия за ними не следовало, было как-то глупо воздерживаться. Похоже, что маг только приветствовал подобные настроения у ученика, так как они в чем-то отвечали его планам. Ну, и на здоровье.

— Если я его наколдую, то сам потом пить будешь, — сообщил Странд, бросая на постель его одежду. — А лучшего пива, чем в паре подвалов Арноса, в природе не существует. Да и развеяться не лишне.

— Да и поспать — тоже, — уже сидя и натягивая штаны, продолжил бурчание принц.

— Жду тебя внизу, — уходя от бессмысленных пререканий произнес маг.

Ну вот, так оно всегда и бывает. «Завтра отдыхаем! Завтра отдыхаем!» А с утра пораньше «Подъем!» Классный отдых, но хотелось бы как-то самому определиться.

Тут он вспомнил, чем закончилось предыдущее его самоопределение… Ну, вышла промашка, но ведь не только его. Странд тоже не слишком возражал против той памятной прогулки, так что в лужу они плюхнулись вместе.

Потирая указательными пальцами по большим, он, приговаривая «цып-цып-цып», стал приманивать отброшенные вечером в дальний угол сапоги. Те охотно подчинились и, гордо распрямив голенища, потешно засучили к хозяину, бодренько постукивая по паркету. Руффус, весьма довольный собой, натянул их и отправился вниз.

— Завтрак проведем в темпе, — встретил его Странд, — и в путь.

Ага, в темпе. А посуду кто мыть будет? Уж не великий ли маг?

Выяснилось, что нет. Что столь высокая честь, естественно, будет оказана самому знатному по происхождению в этом доме мужчине. Принцам оно, видимо, сподручней. И только после этого они отправились в путь в сопровождении Аврайи, которой по такому случаю придали видимость лошади и позволили подвезти Странда. Нельзя сказать, что подобное превращение привело ее в восторг, по крайней мере, обильные комментарии были не самыми благодушными. Куда радостнее всю эту суету воспринял собственный конь Руффуса, сильно застоявшийся и совсем уже не чаявший заняться своими прямыми обязанностями. Он возбужденно взбрыкивал, начинал изредка пританцовывать, поворачивал к Руффусу голову и изображал на морде что-то наподобие улыбки, которую можно было бы спутать с радостным «я тебя съем», не будь все в курсе его травоядности. В общем, на нем было бы сподручней ехать Странду, потому как их настроения были ближе. А Руффус с Аврайей составили бы неплохой дуэт мрачно-скептического ворчания.

Маг же действительно был в прекрасном расположении, постоянно шутил, приставал со своей веселостью то к Руффусу, то к Аврайе, чем немало достал их.

Принц с удивлением обнаружил, что вскорости через просвет в деревьях показались очертания домов, а невдалеке за ними — крепостные стены. Памятуя, сколько он пробродил, прежде чем дотащился до Страндова дома, трудно было поверить, что до Арноса настолько близко, даже если учесть, что они почти все время двигались по прямой, а значит по самой короткой дороге.

— Это уже Арнос? — поинтересовался Руффус, пытаясь скрыть свое удивление.

— Ну да, — по выражению на лице мага сразу стало ясно, что обмануть его не удалось. — Существуют дороги покороче прямых, надо только уметь находить их. Так что, не комплексуй, у тебя нет пространственного кретинизма и с ориентированием тоже все в норме. По прямой до города около дня пути в таком темпе.

— Что же это за дороги?

— Однозначно ответить трудно, — Странд посмотрел на приближающиеся строения и попробовал пояснить. — По одним слухам их прокладывает сама природа, то есть сами горы, леса, поля, по другим — их сделали древние маги или даже боги, но секреты их искусства — утрачены, так что нам остается только воспринимать дороги как данность и по мере сил использовать в своих интересах. А как распознать их, — добавил он после секундной паузы, — я расскажу тебе, как вернемся домой.

Оживление, царившее на въезде в город, свидетельствовало о том, что Хаббад по-прежнему живет своей жизнью и думать не думает о каких-то там мондарках или еще каких пугалах. А пугают — чтоб повод был налоги собирать ломовые и армию кормить, дармоедов напыщенных. Единственным свидетельством не полностью утраченной бдительности были стражники, дотошно проверявшие каждого въезжающего в город, но где-то в глубине жила уверенность, что делается это вовсе не с оглядкой на кочевников там или войны грядущие, а по привычке содрать монету с нерасторопного торговца, приехавшего на местный рынок.

Однако, само наличие обязательных пропусков, заверенных княжеской канцелярией, хоть немного, да добавляло уверенности, что в нужный момент Хаббад сумеет встряхнуться и собрать способное дать отпор войско. Бессмысленные в мирное время бюрократические церемонии вполне могут сослужить добрую службу в критический момент.

Город был красив, но излишне эклектичен, потому как в нем, похоже, перемешались постройки всех мыслимых эпох и стилей. Веселая суета, заполнявшая улицы, подсказывала, что сегодня здесь какой-то праздник или попросту базарный день, но жить так каждый день ни у кого сил не хватило бы.

Аврайа беспокойно вертела головой, поджимала губы, обнажая плоские лошадиные зубы, свешивала язык и всеми доступными средствами показывала, как оскорбительно для нее изображать из себя верховое животное, но более всего ее удручала необходимость молчать и выражать свои мысли невнятным фырканьем. Странд постоянно шептал ей что-то на ухо, но его увещевания оставались без должного внимания, а когда они все-таки остановились во дворе какого-то кабака с изображением весьма легкомысленной девицы на вывеске, и маг стал привязывать Аврайу к изгороди, та не удержалась и мрачно сообщила:

— Совсем совесть потерял. Нет, ты только посмотри, — это уже было обращено лично к Руффусу, — привязывать дракона к изхороди. Он, что, боится, что меня увести могут, или считает, что эти прутики удержат меня, если я решу похулять. Тьфу… — она плюнула прямо под ноги магу и, недовольно отворачиваясь, добавила. — Если кто-нибудь попробует накормить меня сеном — за себя не ручаюсь.

— Ладно, подожди нас и не трепись больше, пока весь город не собрался на тебя поглазеть.

Они пошли ко входу, а в след им донеслось приглушенное:

— Ну да, одни пиво будут хлушить, а друхим стой тут, в молчанку играй.

— Слушай, — поинтересовался Руффус, — она такое каждый раз устраивает, когда вы в город ездите?

— Нет, — небрежно бросил Странд, — но перед тобой она не могла не закатить концерт. Драконы там, или еще кто, но женщины всегда остаются собой. Как не поиграть перед благодарным слушателем.

— А… — неопределенно произнес принц, а про себя подумал, что в его-то лице она точно нашла благодарного слушателя, потому что он был во всем с ней согласен. Не хорошо обращаться с ней таким образом. Не лошадь же она, на самом деле, хотя с другой стороны, как по другому не привлекать внимания.

В кабаке была атмосфера, ничем не выделявшая его из любых других заведений подобного рода. Полумрак в зале, сильный запах горелого жира, снующие официанты, люди, бродящие к стойке и обратно, лужицы пива за еще не прибранными столами. Посетители тоже казались более чем типичными. Несколько крестьян, сидящих в углу с видом бывалых разухабистых горожан (но все равно все понимали, что они крестьяне), обмывающих удачную торговлю на базаре. Пара-тройка компаний горожан, мерно потягивающих напиток с выражением сопричастности к священнодействию на лицах и обменивающихся размеренными фразами о том, в какой бордель направиться, когда начнет вечереть. Главным номером программы, как и в любом кабаке, была сильно уже набравшаяся компания солдат, оккупировавшая столика три и производящая столько шума, словно их было по крайней мере впятеро больше. Звон постоянно задеваемых мечей, громоподобная брань, легкий отдых мордой в тарелке, ну в общем, ничто не нарушало величественного образа защитников отечества, даже постоянные подколки ко всем окружающим были на месте.

— Две яичницы с беконом и два больших светлых, — заказал Странд, когда официант смог наконец обратить на них внимание, оторвавшись от гуляющего воинства. — Темное у них даже пробовать не стоит, — добавил он уже Руффусу, — зато со светлым — полный порядок. Лучше мне даже у гномов не встречалось, а уж они-то по пиву — первые мастера… Пивоваренье, знаешь ли, — официант так быстро обернулся, что эти слова Странд произносил уже прихлебывая из на глазах запотевающей большой глиняной кружки ледяное пиво, — великое искусство, не подвластное магам, хотя и в чем-то близкое. Я мог бы наколдовать первоклассного первача, но пиво — это выше моих способностей. Сколько раз пробовал — дрянь какая-то получается. Крепость есть, состав, вроде, тот же, а на вкус — моча подкисшая. А вот сварить по-честному мне как-то раз удалось вполне пристойно, но… — паузу заполнил неспешный, но глубокий глоток гурмана… ну очень измученного жаждой гурмана, — по сравнению с этим — компот. И такая канитель с любым искусством. Как ни старайся — никогда не наколдуешь ни баллады пристойной, ни скульптуры. Смотришь на это и думаешь — всему есть свой предел, возможностям мага — тоже… И слава богам.

Пиво и впрямь было что надо, даже лучше, чем привозимое в дом мага в бочонках, по всей видимости из этого же кабака. Невероятная свежесть, острейшие иголки, впивавшиеся в язык, бесконечные оттенки вкуса, сменявшие друг друга по мере того, как пиво опускалось по пищеводу. Сиди и слушай, как там вещает разомлевший учитель. Это уже похоже на отдых.

— Может, ты на минуту оторвешься и посмотришь по сторонам, старый пьянчуга? — прозвучал прямо из-за спин вопрос. Там оказался крепенький, не потерявший формы мужчина лет более чем преклонных. Он бодренько обошел столик и уселся напротив, подзывая жестом официанта.

Глаза. Встретившись с ним случайно взглядом, Руффус поймал себя на ощущении, что только что заглянул в бездну. Они не были живыми в общепринятом смысле, они сами жили, не спрашивая о том хозяина, и в них было все. Что именно — не разобрать, но и от твердого ощущения, что там есть все, — тоже не избавиться.

— О, — затянул Странд, расплываясь в искренней, но слегка опасливой улыбке, — кого мы видим! Сам Терв почтил нас своим вниманием. Познакомься, это мой ученик, Руффус…

— Знаю, — как-то странно ответил старик, отчего у Руффуса внутри все сжалось.

— А это — великий провидец Терв, — продолжил Странд, обращаясь к ученику. Впервые тот видел учителя настолько напряженным. Не страх, нет, но уж опасения — точно.

— Очень приятно, — вежливо ответил принц, начиная понимать, откуда взялось это ощущение бездны и холодящего комка где-то в глубине. Продолжать как-то расхотелось, хотя на языке, разумеется, вертелась куча вопросов насчет того, кого и что ждет в ближайшем и не ближайшем будущем.

— С новостями какими пожаловал, — поинтересовался Странд, пытаясь принять прежний расслабленный вид, — или просто пивка выпить заглянул?

— Просто заглянул, — сообщил Терв, расплываясь в безмятежной улыбке, по которой читалось «ну как, поверил?» — Сам же знаешь, что нигде больше не найти настоящего светлого пива.

— Ладно, — решил подытожить маг, — давай выпьем, а о новостях потом. Добро?

— Добро, — без сопротивления отреагировал провидец, прикладываясь к кружке.

Пауза чересчур затягивалась. Вторая кружка подходила уже к концу. Наблюдать за оттягивающимися солдатами — единственное развлечение. У тех уже появилась пара невесть откуда взявшихся девах, которых небезуспешно подпаивали под дружный гогот, подливая в пиво чего-то явно покрепче для пущей сговорчивости. А у Руффуса на языке постоянно вертелась целая куча вопросов, которые нестерпимо хотелось задать провидцу, хотя и ясно было, что лучше с ними не соваться.

— Ладно, — нарушил молчание Странд, когда пить стало нечего, — не хочешь поговорить о погоде — выкладывай, с чем пришел.

— Со мной о погоде — неинтересно, — поднимая глаза поделился Терв, — ну, разве что о погоде через неделю. — Взмах рукой. — Эй, принеси-ка еще пива! Да, собственно, о чем это мы? — иногда Руффусу начинало казаться, что на старческих лицах — невообразимо богаче мимика. Бесконечные вариации взаиморасположения морщин могли передать все, что угодно. Сейчас зрителям была представлена композиция «что-то я никак не вспомню, стоит ли мне с вами говорить на эту тему?» — Ах, да, — продолжил он, приняв решение, но не раньше, чем вернулся официант, — о новостях. Ну, о том, что вот-вот начнется война, ты, разумеется, и сам догадался?

— Естественно, — с нетерпеливым раздражением бросил маг, сопровождая ответ нервным постукиванием костяшек пальцев о столешницу. — И тем, кто с кем воевать будет, ты тоже никого не удивишь, так что переходи к сути.

— В наш мир вернулся Селмений, — многозначительно продолжил Терв, но был тут же снова перебит.

— Я говорю, к сути. Что уже произошло или происходит в настоящий момент, я уж по всякому не хуже твоего знаю.

— Хорошо, — жадно глотая пиво, словно последний раз в жизни, Терв изобразил на лице сложное течение мысли, судя по всему подбирал слова, а затем сообщил с максимальной загадочной таинственностью, какую можно напустить на человеческое лицо: — Ты победишь, растворившись.

— Если мы думаем об одном и том же, то ты не сообщил мне ничего особенно нового, — Странд тоже решил попробовать вылепить безмятежную улыбку, но на этот раз она получилась совсем не такой убедительной, как обычно. — Хотя твое желание выпить пиво в хорошей компании мне понятно.

— Я никогда не мог понять, почему ты не подашься в провидцы, раз все так распрекрасно знаешь?

— Видимо, из-за того, — теперь уже улыбка у него получилась существенно лучше, — что маги всегда оплачивались лучше.

— Это потому, что никто, на самом-то деле, не хочет знать свое будущее, тогда как красивые фокусы от века завораживали зрителей.

— А вы не пробовали давать более определенные пророчества? Может, тогда и платить за них станут вам, а не астрологам-переводчикам?

— Те, кто пробовали, — Терв обречено развел руками, — как правило, сильно укорачивали себе этим жизнь.

— А что нас ждет в самое ближайшее время? — не справившись с зудом брякнул-таки Руффус, за что напоролся на крайне неодобрительный взгляд учителя. Терв задумался, глядя сквозь принца, как будто что-то весьма интересное находилось метрах в пяти у того за спиной. По лицу провидца пробежала легкая рябь, застывшая затем в озабоченном выражении.

— Ну, ладно, — сообщил наконец он, — мне пожалуй пора. Дела, знаете ли. А ты, — в сторону Руффуса, — зря так сделал.

После чего Терв встал, как-то скомкано попрощался и поспешил к выходу, оставив последнюю кружку недопитой.

— Почему он не ответил мне? — поинтересовался принц. — И что я такое сделал?

— Ну со временами глаголов у всех провидцев бывают проблемы. Он мог сейчас увидеть будущее, как уже нечто свершившееся, отчего и говорит о нем в прошедшем времени. А ответ, мне так кажется, — хотя твердой уверенности на его лице не было, — все же был дан, — внезапная смена выражения. — Вот, черт!

— Что случилось? — забеспокоившись, подался вперед Руффус.

— Как всегда, — раздосадованно закивал Странд, явно не готовый сразу ответить. — Как всегда…

— О чем ты?

— Да никогда еще не видел ни одного провидца, который сам бы за себя заплатил в кабаке. — Удивительно, насколько могут огорчать сущие мелочи. — Напустил тумана и смылся. Правильно делают, что ни черта им не платят, зачем им это… — Скоро поток причитаний на эту тему иссяк, так что маг произнес, возвращаясь к действительности: — Ты выходи на двор, а я пока насчет пива договорюсь. Не зря он смылся, надо бы и нам его примеру последовать.

— А что случилось? — вполне искренне поинтересовался Руффус.

— Случилось, случится, случается, — невразумительно ответил Странд. — Вечно после разговора с провидцем подобная каша в голове. Короче, я думаю, что он слинял, потому как скоро здесь будет жарко. Будь все не так, он как пить дать развел бы нас еще на пару кружек, так что давай и мы пойдем. Ошибемся — немного потеряем.

И Странд направился, продолжая потягивать пиво из кружки прямо на ходу, в сторону стойки, за которой и скрылся, а Руффус встал, оправил рубаху и не спеша пошел к выходу. В дверях стояли, если можно так сказать о людях, всей спиной опирающихся о косяк и не сползающих по нему разве что за счет какого-то чуда, два солдата, оживленно и весьма громко о чем-то спорящих. Когда принц уже подходил к ним, стоящий справа ругнулся в сердцах и толкнул собеседника, а может и качнулся как-то неловко и толчок был не более, чем попытка восстановить равновесие. Тот рухнул, словно подкошенный, прямо на Руффуса, так что принц едва успел выставить вперед руки и поймать тело, оказавшееся настолько тяжелым, что тут же было выронено и с грохотом рухнуло на дощатый пол.

— Ты это что себе позволяешь, крысенок ряженый, — прогремело надвигаясь за спиной. Резко обернувшись, принц увидел еще одного солдата, приближающегося со вполне очевидными намерениями. Он уже хотел было извиниться и откланяться, когда его взгляд остановился на наглой вызывающей ухмылке, из-под которой проступало предвкушение легкой забавы, выраженной в доброй взбучке подвыпившего отрока богатых родителей. Нет, объектом подобных развлечений он не будет! Он же принц, пусть теперь уже и неизвестно чего, и готовящийся выступить против своего дома, так что о подобном унижении не может быть и речи.

Его рука легла на эфес. Легкое покалывание в ладони заставило крепче сжать рукоять.

— Привет! — непонятно откуда донеслось. — Все правильно, сейчас мы им устроим.

Бросив пару коротких взглядов влево-вправо и никого не заметив, он обнажил на пол-дюйма клинок, как бы обозначая, что готов отразить возможное нападение.

— Я, — хотел он начать достойный ответ перепившему солдату, но почувствовал бешенный напор, выталкивающий меч из ножен, словно там отпустили невероятно тугую пружину, и слова застряли, так и не покинув рта. Не в силах сдержать натиск, Руффус мог только наблюдать на фоне своего сопротивления, как клинок покидает свое жилище, словно вырвавшийся на свободу каторжник. С невероятным изяществом он сумел продолжить это движение резким выпадом и впился прямо в горло подступившего солдата, в глазах которого запечатлелся ужас осознания смерти, смешавшийся с восхищением от сопричастности к происшедшему чуду фехтования. Меч задержался на мгновение, сделав пару жадных глотков теплой крови (Руффус готов был поклясться, что чувствовал, как по клинку прошла сладостная дрожь), и стал разворачиваться. Принц, продолжая судорожно сжимать эфес, но являясь не более чем статистом, едва успел последовать за ним взглядом, чтобы увидеть, как второй солдат падает на пол с маленьким, расплывающимся темным пятном на груди, освобождая выход из пивной, а меч тем временем уже сам развернулся в его ладони и опускался на лежащего у ног Руффуса человека, упавшего, казалось, не более секунды назад.

В этот момент весь окружающий мир застыл. Замерла изменчивая сеть немыслимых узоров дыма под потолком. Остановилась в полете пивная кружка, брошенная… да, точно в него. Но хуже всего был надрывный, раздирающий уши крик пронзенного, бесконечно растянутый на одной ноте. Нет, приглядевшись, он понял, что время не остановилось, но безумно растянулось для всех окружающих, тогда как ему удавалось отслеживать каждую ничтожную долю секунды. Руффус видел, как медленно, словно во сне, в его сторону плыли еще трое сорвавшихся со своих мест вояк.

К нему подлетел вихрь, казавшийся столь же быстрым, сколь медлителен был весь мир. Из вихря вырвалось нестерпимо писклявое чириканье, затем картинка дернулась и перед принцем появился Странд, за которым в воздухе висело штук семь бочонков с пивом.

— Смываемся, — повторил он, бросая несколько золотых монет точно в подносик на стойке. — Давай, быстрее, пока ты не упал от усталости.

Принц так и не понял, от какой усталости он должен был падать, но счел за лучшее не спорить и последовал во двор за учителем, тем более, что метко брошенная кружка начала приближаться более ощутимо.

Во дворе он увидел, как к ним так медленно, что этого почти нельзя было отследить, поворачивалась голова Аврайи. Затем она дернулась и попала в тот же темп, что и люди.

— Что вы там устроили? — тут же поинтересовалась она.

— Потом, все потом, — ответил маг и выбросив вперед пальцы толкнул ее на середину двора, где она тут же и превратилась в дракона, так что в лицо даже ударил порыв ветра от того, что резкое изменение ее размеров волной отбросило воздух. — Хватай коня и полетели, — крикнул Странд, запрыгивая к ней на спину. Руффус не замедлил последовать примеру учителя. Они уже взлетали в воздух, когда времени стал возвращаться обычный ход. Улицы начали вновь наполняться движением, не напоминая более объемную картину.

— Что это было? — спросил принц, когда они уже поднялись выше самых больших башен.

— Мне пришлось замедлить течение времени, чтобы вытащить тебя из этого дерьма, — несколько злобно и бесконечно устало пробормотал Странд. — Еще не чувствуешь ломоты в теле?

— Нет, а что?

— Значит, скоро почувствуешь, — мрачно продолжил маг, даже не поворачиваясь в его сторону. — После таких упражнений чувствуешь себя, словно неделю без перерыва работал в каменоломнях, потому что растяжение времени — чисто субъективное. У тебя просто во много раз повысилась скорость реакций и передачи команд, а мышцы остались все теми же. Можешь поверить на слово, ты только что сжег энергии больше, чем за всю предыдущую неделю.

— А зачем это надо было? — недовольно буркнул Руффус.

— Чтобы вытащить тебя из этой передряги, не навалив груды трупов, — Странд замолчал, нервно поигрывая так и оставшейся до сих пор в руке кружкой. Затем он как бы очнулся. — Ладно, Аврайа, полетели домой. Культурную программу на сегодня можно считать перевыполненной, — и замолчал до того самого момента, пока они не сели метрах в ста от дома Странда. Следом за ними на землю плюхнулись бочонки с пивом, неотступно следовавшие за ними все это время.

К тому моменту, как Руффус закатил бочонки в погреб, он уже не сомневался в словах учителя. Все тело пробила чудовищная ломота, и он едва добрался до кресла в гостиной, куда и рухнул, не особенно интересуясь, что происходит вокруг. Перед глазами поплыли круги. Из тумана выплыла рука со стаканом.

— Выпей вот это, должно полегчать, — и рука вылила теплое горьковатое содержимое стакана ему в рот.

Минут через двадцать, когда к принцу вернулась способность воспринимать окружающее, он обнаружил Странда сидящим напротив с мечом, кажется с тем самым, что был недавно в ножнах Руффуса.

— Меч я у тебя забираю, играйся с железками, — сообщил маг, приподнимая глаза ровно настолько, чтобы смотреть на него исподлобья. — Не по росту он тебе… пока, — было добавлено после паузы. — Кто из вас кем фехтовал?

Тут до Руффуса дошло, что он только что убил троих, и на него снова обрушилась чудовищная ломота, на этот раз в душе.

— Иди отдыхай, — все так же мрачно проговорил Странд, — у нас же сегодня выходной. И чтоб завтра — свежее росы был.

По лицу учителя было видно, что к продолжению беседы он не расположен, так что ничего не оставалось, кроме как подняться к себе, но полностью последовать инструкциям не удалось, и вовсе не из-за того, что день едва перевалил за середину. Физическая усталость позволила бы заснуть и вниз головой. Воспоминание, что он сегодня убил троих, и даже нельзя сказать, чтобы это было необходимо. Он вполне мог бы остановить их парой фокусов, которыми овладел уже в совершенстве, но этот меч!.. Он сам выпрыгнул из ножен и властно взял то, к чему был приспособлен — жизни. Предсмертный крик последнего из троих, растянувшийся из-за субъективного восприятия времени, казалось звучал в его голове до сих пор.

Только сейчас до него начало доходить, с какими силами он связался. Какой-то кусок металла, выкованный многие столетия назад, легко, за долю секунды, сумел подчинить его волю, исполнить свою партию, не спрашивая владельца. Действительно, ему еще рано с ним связываться. Невозможно вспоминать, как справедливо заметил Странд, что меч фехтует тобой, что ты повторяешь его движения, поражаешь выбранные им цели.

Теперь ему стало много проще понять, что же происходило с его братом, но так же ясно стало и то, что им не найти больше общего языка. Что они по разные стороны укреплений, не ими возведенных. Ими играют, не спросив разрешения. Меч лишь наглядное проявление этого. Не более. Кто играет? Это отдельный вопрос. Может Странд, а может и магом так же играют? И вообще, есть ли она на свете, эта хваленая свобода выбора судьбы, которой боги, как рассказывают в легендах, наградили людей?

Какой уж тут сон…




Глава 11


С утра они начали прибывать. Сначала появлялись по одному, размещая войска, как и было оговорено, на некотором отдалении от замка. Было забавно смотреть, как некоторые из них ожидали подвоха, проезжая по подъемному мосту, и как менялось выражение на их лицах, когда они встречались взглядом с Повелителем. Какие же они были разные. Одни, закутанные с головы до пят в плохо выделанные звериные шкуры, настоящие дикари, другие, разряженные в шелка и украшенные безумными драгоценностями, словно хаббадские вельможи, третьи, облаченные в строгие латы, дорогие, но без малейших признаков излишеств. И это были вожди Мондарка, бескрайних южных степей, изолированных цветущих оазисов, молодых, но уже огромных городов. Они прибыли строго в указанный срок, соблюдая все предварительные договоренности. Войска остались в полудне пути к югу от Эргоса, а в замок отправилось двадцать три владыки, которые представляли теперь весь Мондарк (более мелким вождям пришлось делегировать свои полномочия им) и составляли совет Великого Повелителя. Восемь из них — были князьями, отстроившими свои города, они держались несколько особняком от остальных, подчеркивая свое превосходство. Пятеро — представители торговых караванов, бороздящих просторы степей, торговцы на самом деле имели достаточно многочисленную и превосходно обученную армию, защищавшую их от бесконечных нападений в пути. Остальные — вожди кочевых племен. Многие прислали вместо себя более молодых наследников, которым надо было прославить себя, тогда как пожилые вожди не могли рассчитывать найти в походе что-либо, кроме своей смерти.

Когда все собрались, Серроус напрягся и оценив, какую территорию заняли войска, наложил на них завесу невидимости. Активность хаббадской разведки и так упала по зиме почти до нуля, но лишняя подстраховка — не мешала. Затем он пригласил всех прибывших в главный зал замка, куда и сам направился после того, как облачился в полное торжественное платье короля. Сложность и вычурность его не казались Серроусу уже столь приятной и осмысленной, как раньше, но для подобной ситуации, когда нужно произвести на собравшихся поистине величественное впечатление, годились как нельзя лучше.

Может быть это ему и помогло, хотя скорее всего нет, но сам совет прошел без сучка, без задоринки. Все вопросы решались быстро, без пререканий. Похоже, что признав свои вассальные отношения, мондарки в дальнейшем переносили сюзерена в сферу высших, мистических факторов. Подчинение было едва ли не с оттенком обожествления. Это вовсе не означало тупого самоуничижения, они прекрасно чувствовали себя, добавляя свежие мысли к общему плану действий, но только до момента принятия решения. После этого слово повелителя — закон, переступить через который невозможно, даже если бы захотелось, как в случае, когда они узнали, что начальником штаба назначается сэр Грэмм, чемпион Эргоса. Он был никем в глазах мондарков, и понять, почему они должны подчиняться человеку, никогда не командовавшему более чем тремя сотнями, вожди Мондарка не были обязаны. Они достаточно рьяно начали оспаривать подобное назначение, но слова, что таково его, Повелителя, решение, сразу же подвели итог дискуссии.

Для них, но не для Грэмма. Тот долго еще пытался отговориться от этого поручения, в основном мотивируя свой отказ незнанием мондаркского языка, но на самом деле было очевидно, насколько он не расположен ко всей затее, а особенно к тому, что Серроус привлек южных варваров к решению внутренних проблем Хаббада. Но и ему пришлось согласиться после того, как король передал амулет, позволяющий окружающим слышать произносимое его хозяином на своем родном языке, потому как положение чемпиона обязывало именно к этой должности в военное время, а отказаться от присяги для старого солдата было немыслимым. Последней вялой попыткой было заявление, что кому-то надо присматривать во время похода за замком, но и это решилось быстро, так что Грэмм принял назначение и включился в обсуждение планов с максимальной активностью, потому как ничего не мог делать наполовину. Раз уж начальник штаба, так уж хороший начальник штаба, хотя он и продолжал время от времени раздосадовано покачивать головой, погружаясь в какие-то свои мысли.

Мрачнее всех на совете выглядел Тиллий, который вообще в последнее время вел себя достаточно странно. Большую часть времени ходил с таким беспросветным видом, словно готовился к собственным похоронам, а в последние дни начинал еще смеяться без причины, как будто на него накатывались волны пьяной радости. Да и впрямь, пить он стал слишком много, что ни вечер — шатается от стенки к стенке. Несколько раз его находили спящим на лестницах, а вчера даже во дворе. Не найди его вовремя караул — замерз бы в сугробе. Оно, конечно, понятно — его разочарование от того, что сделать себе карманного короля-марионетку не удалось, но не предаваться же теперь мрачному пьянству. Жалко старика. Серроус пытался сделать для него что-нибудь, таскал с собой повсюду, давал бестолковые, но значительные поручения, чтобы тот не чувствовал себя настолько ненужным, но тот становился от этого только мрачнее. Селмений считал, что утешить его ничем, кроме как подчинением, не удастся, так что лучше Тиллия убрать, пока тот не стал опасен, но Серроус категорически был против этого. Как бы то ни было, но именно он, этот старый книжник, крайне неприятный в общении и не слишком надежный, позволил им теперь всерьез рассчитывать на возвращение хаббадского престола. Надо будет после всего этого пожаловать ему какое-нибудь княжество, пусть там утешается.

Пару раз Серроус прощупывал мысли старика, но в последнюю попытку натолкнулся на щит. Ну и пусть себе замыкается, кто из нас особой открытостью отличается? Опасности он все равно представлять никакой не может, как бы ни пытался убедить его в обратном Селмений, кишка тонка, так что надо Тиллия просто загрузить побольше, чтоб некогда было задыхаться от собственной удушливой мрачности. Вот и все.

Ладно, спать пора. Завтра с утра выступать.

Все ли так? Две колонны, под покровом невидимости, должны одновременно подойти к заставам в обоих перевалах, а затем, прорвавшись в Хаббад, курранский фланг должен обступить Курру с юга и востока. Вторая колонна, прорвавшись через Эргосский перевал, должна, в свою очередь, разделиться. Большая ее часть подойдет к Курре с запада и севера, а Серроус с отборным отрядом отойдет к Дальнему бастиону, что километров на пятнадцать к северу от Курры. Наверняка там будет попытка прорыва или удара в тыл, как уж там сложится, с использованием подземных ходов. А если ее не будет — то тем лучше, тогда они сами проникнут в город через ходы, помогая основным силам взять ворота…

Все-все-все, хватит, уж десять раз все обговорено… Спать… Завтра нужнее будут силы…

* * *


Такого количества людей он никогда прежде не видел. На многие километры протянулся лагерь, состоящий из тысяч и тысяч шатров, высоких и более мелких, ярких и однотонных, а между шатрами царило непрерывное мельтешение людей, словно пчел на подлете к улью. Большую часть, безусловно, составляли классические кочевники, какими их рисуют художники. Грязные, плохо выделанные шкуры, шапки с длинными лисьими хвостами, намазанные жиром лица, создающие на солнце иллюзию, что они из металла, черные глаза, кажущиеся кусками угля, который время от времени способен вспыхнуть недобрым огнем, невысокие поджарые кони, все больше пегой масти, известные не столько скоростью, сколько выносливостью, кривые тонкие мечи безо всяких украшений и даже кажущиеся небрежно выкованными, но на деле более чем острые, тугие луки за спинами и редко когда поднятая к солнцу голова, а как правило взор все время упирается вниз, словно они получают самое большое удовольствие в своей жизни от рассматривания сапог, которые обычно прекрасно выделаны и обильно украшены, чем сильно контрастируют со всем остальным обликом. Присмотревшись понимаешь, что конструкция седла настолько отлична от принятой в Хаббаде, что сам бы и не рискнул в нем устраиваться, хотя может эта необычность и позволяет им практически жить в седлах, почти никогда не спускаясь на землю. Не исключено, что именно мондарки и послужили основой для преданий о кентаврах, человеко-лошадях. Глядя на кочевника, действительно, ловишь себя на мысли, не одно ли он целое со своим конем, и не рождаются ли они уже в таком виде.

Остальные войска очень напоминали регулярную армию Хаббада, если закрыть глаза на южную пышность, буйство красок и обилие украшений. Больше всего в этих городских, или княжеских, как видимо правильнее их называть, дружинах было разумеется пехотинцев, одетых в кожаные доспехи, с нашитыми на них металлическими бляхами. Выглядели они достаточно неуклюже, но часть пехоты, видимо какая-то гвардия, была одета в мелкие кольчуги под кирасы. У этих последних были мечи, пики и еще какое-то незнакомое вооружение, и издали они все больше напоминали железных ежей, причудливо блестящих на солнце.

Очень многочисленны были также лучники, в основном одетые в кольчуги, более крупные, чем у гвардейцев, вооруженные не маленькими луками кочевников, но огромными в рост человека приборами, бьющими, по слухам, не слабее арбалетов, но с существенно большей частотой. Стрелы к ним прилагались соответствующие, на вид напоминавшие небольшие копья.

Регулярная кавалерия состояла из двух подвидов. Панцирные всадники, одетые в кирасы и шлемы с забралом, вооруженные пиками, стременными арбалетами и легкими саблями. Лошади их не были защищены ничем, если не считать прилаженных на кожаных ремнях железных полос вдоль морды и на голенях.

Тяжелая кавалерия была самой малочисленной, но оставляла наиболее внушительное впечатление. Они были почти полным аналогом хаббадских рыцарей. Огромные кони, принадлежавшие, казалось, совершенно не к тому виду, что лошадки кочевников, одним своим видом внушавшие ужас, были к тому же закованы в сплошную броню практически с ног до головы. Помимо этого на них были подковы с шипами, загибающимися кверху, и по слухам они были обучены хлесткому удару копытом снизу вверх, рассекающему кожаные доспехи, словно шелк. Многочисленные шипы и рога на морде, само собой, были чисто для устрашения, чего с таким огромным животным добиться было не сложно. Сами же рыцари были тоже закованы в броню с ног до головы, увенчанной сплошным шлемом, на котором оставлены только узкие прорези для глаз. Шлем у каждого рыцаря был свой, как правило тоже рогатый, как у коня. Многообразие шлемов действительно поражало, потому как трудно было поверить, что можно выдумать столько вариантов обычной кастрюли, одеваемой на голову. Под доспехами рыцари носили тончайшие, струящиеся как бархат кольчуги, выкованные из особым способом закаленной стали, что позволяло ей держать чуть ли не попадание болта. Вооружение рыцарей описывать достаточно сложно, потому как большая его часть была Тиллию не знакома, за исключением, разумеется, тяжелого двуручного меча, длинного копья, кистеня и булавы. Помимо этого на рыцаре и его коне отовсюду торчали какие-то концы цепей, косы, ножны, непонятные предметы, имевшие множественные острые стороны. В общем, каждый рыцарь вызывал ощущение передвижной помеси крепости с арсеналом, чем, по всей видимости, и являлся. Когда он увидел, с каким проворством они способны двигаться, то поймал себя на мысли, что слава богам их не так уж много, а то в живых бы никого в Хаббаде не осталось.

Глядя на все это, Тиллий поймал себя на невеселой мысли, что тот факт, что он отгородился теперь щитом, почти ничего не значит, потому как никакого способа причинить Серроусу вред в голову не приходит, а следовательно и скрывать, кроме враждебного настроения, особенно нечего. Первые дни после того, как Валерий поставил ему защиту от проникновения в мысли, он испытывал некоторую иллюзию прилива сил, настроение заметно улучшилось, казалось, что теперь-то он покажет, каков старый книжник Тиллий на деле, и как рано сбросили его со счетов. Он бродил по замку, время от времени начиная хихикать, предвкушая возмездие и представляя уже себя героем, спасающим Хаббад. Перспектива оказаться под занавес своей блеклой жизни героем была почти так же заманчива, как управление империей из-за чужой спины, особенно если учесть, что жить ему явно осталось не двадцать лет и вкусить прелестей власти полной ложкой не удастся, не говоря уж о радостях плотских. Тогда как героическая стезя обещала немало привлекательного. В случае успеха он вполне мог получить неплохое положение в Хаббаде и добиться, по сути, того же, что было намечено в первоначальном плане, но при полной благодарностей поддержке народа. Вообще, чем меньше остается жить, тем интереснее становится не то, что тебе удастся получить завтра, а что о тебе будут говорить послепослезавтра, когда тебя уже и не будет. С такой точки зрения преимущества нового плана — неоспоримы, потому что сказителям свойственно забывать маловажные детали, и никто скорее всего так и не узнает, что началось все тоже с его подачи. Все замечательно, перед глазами уже эпические картины, благодарные лица, обращенные к спасителю…

Как тут не усмехнуться в сердцах… Но потом пришло отрезвление. Достаточно было поприсутствовать на совете, среди суровых вождей Мондарка, быстро ориентирующихся в ситуации, навязывающих Серроусу телохранителей, чтобы понять, что шансов на успех почти не будет. И это не говоря уже о том, что король сам по себе практически неуязвим и способен на три шага опережать противника, реагируя на опасность до ее возникновения. Рассчитывать можно только на случайность. Оставалось терпеливо ждать, не особенно надеясь в случае удачи остаться в живых, потому как если даже и удастся подловить Серроуса, то глупо рассчитывать, что телохранители дадут ему шанс скрыться.

Ладно, придется ждать без мыслей о себе и глядеть уныло на сворачивающийся огромный лагерь. Первые сотни уже потянулись бесконечными колоннами в сторону Эргосского перевала. Поток поменьше тек в направлении Курранского перевала. Караван войны набирал ход. Гигантский маховик раскручивался и неизвестно, удастся ли его чем-либо остановить…

Относя перед рассветом Валерию обещанные ключи и кое-какую мелочевку из его покоев, о назначении большей части из которой, как например каких-то потертых пуговиц и медных ниток, обрывков ткани и тому подобного барахла, можно было только догадываться, он поинтересовался, чем тот займется, убежав, втайне надеясь, что сейчас последуют заверения в общности их пути и целей, будет предложено совместно решить…

В общем, ничего подобного не произошло. С удивлением глядя Тиллию в глаза, чародей сообщил:

— Для начала проберусь в какой-нибудь крупный город и на неделю — по кабакам да борделям, а потом, — Валерий машинально протянул руку почесать бороду, но длина цепи позволяла только посмотреть на пальцы, не дотягивающиеся на несколько сантиметров, помахать ими и плюнуть на эту затею, — надо посчитаться с одним дружком. — Посмотрев на застывшего с отвалившейся челюстью Тиллия, он добавил: — А ты что думал? Что я тут же брошусь мир спасать? Забавно…

Да, поди разбери его. Сколько лет они прожили бок о бок в Эргосе, а до сих пор Тиллий не мог похвастать, что хотя бы отдаленно понимает чародея. Хотя, с чего бы ему бросаться на помощь недоделанному книжнику? Каждый из них честно выполнил свою часть соглашения, Валерий щит ему поставил, ключи получил, но это не делало их единомышленниками. Сообщниками на какой-то момент — да, но ощущение, что теперь они навсегда одной веревкой повязаны — не более чем иллюзии.

Одному, так одному. Придется болтаться как привязанному за Серроусом, непонятно для чего таскающим его повсюду с собой, и выжидать, когда будет момент поудачнее, чтобы предать своего ученика. Неплохой способ вразумлять тобой же неправильно и воспитанного ученика… Кто должен платить за ошибки наставника? Ну, правильно, — ученик. А обделавшийся еще в герои постарается вылезти…

Да ну его к черту, думать. Только хуже, а в нужном направлении — как в стенку уперся. А может, подождать? Может, Серроус еще предложит ему достойное место?

Да нет. Теперь уже вряд ли. После того, как он помогал Валерию убежать? Кол — вот ему самое достойное место.

* * *


Там, где прошла бесконечная колонна, запорошенное снегом поле превратилось в жидкую кашеобразную грязь, долго не хотевшую замерзать. Наивно было полагать, что по весне здесь удастся что-либо вырастить. Что ж, война есть война. Чего только не спрячешь под лишенными смысла, а потому неопровержимыми утверждениями подобного рода. Война есть война, весна есть весна, а дождь есть дождь. Очень умно и удобно, особенно для того, кто не хочет чего-либо делать, а сделав — отвечать за это. Война, приравненная к стихийному бедствию, к чему-то данному свыше и существующему помимо нашей воли.

«Как бы не так! Войну развязали не январские снегопады, а ты лично, так что тебе и отвечать за ее последствия».

«Подобные мысли никому еще не помогали одерживать победы. Будь любезен, заканчивай с этим».

«Для тебя ничего, кроме власти, не существует. Она застит твои глаза, не позволяя обращать внимания на неудобные мелочи, не вписывающиеся в основное русло».

«Во всяком случае, я последователен. А твое внимание хотелось бы обратить на тот факт, что развязав войну и желая принять на себя ответственность за нее, ты просто не имеешь права на поражение, потому как тогда все жертвы, которые будут иметь место, окажутся напрасными, а значит и ответственность за них, по крайней мере, удвоится. Только победив, ты сможешь утверждать, что боль и утраты, принесенные тобой в мир, не были лишенной смысла прихотью безумца. Только так можно сохранить свою целостность…»

«Забавное определение для шизофреника, разговаривающего со своим предком».

«Не придирайся к словам. Мы оба уже поняли, что сломить тебя мне не удастся, так что твоя личность вполне самостоятельна. Просто нам не повезло, потому как на двоих досталось одно тело. По-моему лучше сотрудничать, чем бить себя правой рукой по левой щеке…»

Серроусу ничего не оставалось, как не отвечая пришпорить коня, потому что возразить по существу было нечего, а погружаться в спор, где главным аргументом была бы зацепка к неаккуратно оброненному слову — непозволительное расточительство, когда внимание должно быть сосредоточено на главной цели. К тому моменту, когда он догнал сотни, идущие во главе колонны, те уже справились с первой поставленной перед ними задачей.

Сокрытые до поры пологом невидимости, они вплотную подошли к заставе на границе с Хаббадом, а частично даже просочились за нее, а потому быстро и легко справились с небольшим гарнизоном. Потеряв в схватке только троих, они захватили заставу, положив десятка три защитников и взяв полторы сотни пленных. Ручаться было нельзя, но скорость выполнения задачи и число убитых и взятых в плен позволяло надеяться, что никто не успел прорваться к Курре, но расслабляться было нельзя. Действия начались и теперь нельзя терять инициативу, быстрота и неожиданность — залог успеха и надежд на малые жертвы.

Отдав необходимые распоряжения и взяв под непосредственную команду пять сотен, Серроус оставил основные силы на Грэмма и направился к Дальнему бастиону. Уже отъехав достаточно далеко, он внезапно понял, что впервые пересек границу и находится на территории Хаббада, его родины, его королевства. Сложные чувства смешались от осознания этого факта. Вот оно, то, к чему стремились многие поколения бертийцев, изолированные в крошечном Эргосском княжестве! Он уже в Хаббаде, и теперь его задачей будет завершить начатое и избежать участи тех, чьи вылазки, а походами это было трудно назвать, закончились плачевно.

Восторг. Вот, видимо, наиболее краткое, но и вполне полное описание испытываемого им чувства. Серроус настолько увлекся переживаемым, настолько отдался на волю эмоций, что не сразу понял, что его отряд угодил в засаду. Нападавших было немного, но они настолько неожиданно нанесли удар и так ожесточенно бились, что драка завязалась более кровавая, нежели на заставе.

«Нельзя настолько отвлекаться…»

«Вот-вот. Следи, чтобы никто не отправился предупреждать основные силы».

Действительно, двое всадников поспешно удалялись на север. Накинув на них невидимую сеть, Серроус начал ее потихоньку собирать, но вмешавшийся Селмений резко затянул ее, так что оказавшееся внутри превратилось в кашу.

«А ты как думал?» — ответил на не прозвучавший, но повисший в воздухе вопрос, Селмений.

«Но вот так, сразу?»

«А по-твоему, надо было помучить их перед тем, как убить? В плен их все равно брать нельзя было, а отпустить — только если все равно, чем поход закончится».

Все верно, все верно, как всегда, и от этого еще тошнотворней. Закончившаяся свалка унесла много больше жизней, чем захват заставы, хотя засада была всего-то ничего, но ее он, Серроус, проспал, и фактор неожиданности был на стороне противника. Да и времени это заняло слишком много, так что теперь не факт, что им удастся поспеть к бастиону до того, как его гарнизон будет предупрежден о нападении. Значит, и там может начаться ненужный бой.

Сосредоточившись, он увидел, что основная колонна, двигавшаяся к Курре, наткнулась на небольшой гарнизон, но расправилась с ним быстро и почти без потерь. Они были уже на подступах к городу, так что Серроус явно отставал от графика. Вторая колонна нарвалась на разъезд у самого перевала, так что подойти незамеченными не удалось. У входа в ущелье завязался бой, который мог продлиться сколько угодно. Значит, рассчитывать на полное окружение не придется. Тем более, ему надо торопиться, чтобы не допустить прорыва сил противника в глубь Хаббада. Если это произойдет — половина перевеса, связанная с внезапностью, пропадет.

Пришпорив коня, он поторопил и остальных, так что вскорости уже замаячили между деревьев стены укрепления. Остановившись чуть поодаль, он приказал всем спешиться. Затем Серроус собрался с силами и начал поднимать отряд, численностью около полусотни, над ветвями. Пот выступил на его лбу, но это скорее от непривычки, чем от чрезмерности нагрузки. Достаточно трудно свыкнуться с мыслью о себе, как о волшебнике с почти неограниченными возможностями. Все время ожидаешь подвоха, боишься сплоховать в самый ответственный момент.

Очень кстати пришелся тот факт, что стены бастиона были чуть ниже вековых елей, окружавших его. Это позволило оставить летучий отряд незамеченным, когда тот был уже на уровне стен. Добившись того, чтобы все колебания были погашены, Серроус мощным толчком перевел буквально за пару секунд всю группу на стены около башни, в которой были ворота. Некоторое время высаженные им мондарки не могли собраться, но защитники были поражены подобным маневром существенно больше, так что преимущество внезапности осталось за нападавшими, и через пару минут ворота были уже распахнуты.

Ворвавшийся отряд действовал быстро и четко, без каких-либо лишних движений. Помогало и то, что Серроус предварительно построил их еще до штурма в порядке, максимально обеспечивавшем оперативность в действиях. Каждой из тринадцати групп, на которые было разбито подразделение, дана конкретная задача, никто не должен суетиться, никакого сумбура.

Так в общем-то и вышло. Единственная группа, несколько замешкавшаяся, должна была захватить верхние этажи главной башни, но то, что они застряли на полпути, на самом деле ничего не значило, потому как арбалетчиков на крыше не оказалось, а расторопные защитники успели спуститься. В этой операции соотношение потерь было ближе к захвату заставы. Серроус потерял убитыми пятнадцать человек, тогда как от трех сотен гарнизона осталось чуть более полутора, да и тех удалось разоружить и запереть в подвалах.

Когда стало окончательно ясно, что замок захвачен и нет риска наткнуться в каком-нибудь закоулке на притаившегося арбалетчика, король выстроил полукругом около сотни лучников у колодца, расположенного в углу центральной площади бастиона, потому как именно там располагался выход из подземного хода. Под таким прикрытием нечего ожидать, что кому-нибудь удастся выбраться или, уж во всяком случае, сделать что-либо, кроме как вылезти.

Сосредоточившись на внутреннем зрении, он увидел, что бой за Курру уже в полном разгаре. Три четверти периметра города уже были обложены, и только на юго-востоке сохранялся коридор, по которому стягивались за стены войска противника, оставив на произвол судьбы отрезанных на Курранском перевале. Жертву ими нельзя было назвать напрасной со стороны защитников, потому как небольшой отряд, замкнувшись в ущелье, не позволял принять участие в осаде всем тем, кто должен был подступить к крепости с юга.

Устрашающе выглядел подоспевший туда полк рыцарей, разрезавший не нарушая строя отступающих, словно масло. Они двигались с завораживающей медлительностью. Создавалось впечатление, что ничто не может остановить их неспешного продвижения. За рыцарями оставалась тропинка алого от крови снега, усеянная телами поверженных, которая почти сразу же заполнялась легкой конницей. Сохранять порядок при отступлении мешали замешкавшиеся мирные жители, постоянно путающие построения своим беспорядочным паническим мельтешением.

Все. Первый этап закончился, когда кольцо блокады сомкнулось окончательно вокруг крепостных стен. Защитникам пришлось закрыть последние ворота, оставив часть своих снаружи, но это не было предательством, как попытались тут же завопить отрезанные, а трезвым, хоть и жестоким, расчетом. В противном случае мондарки свободно прорвались бы в город на спинах отступающих.

Активизировались мощные катапульты, смонтированные на крепостных башнях. Только они могли причинить реальный ущерб закованным с головы до ног рыцарям, уже заслужившим у оборонявшихся имя демонов смерти. Сплющенные груды доспехов оставались в тех местах, где падали огромные камни, так что Грэмм приказал отвести тяжелые войска в тыл, желая в первую очередь сохранить ударные силы.

Наблюдая за перестроениями, происходившими по всему периметру кольца, Серроус попытался охватить всю картину в целом, но почувствовал, что от этого она только больше стала распадаться на отдельные эпизоды, эклектичность которых не позволяла сделать хоть какой-либо мало-мальски достоверный вывод о происходящем. Тогда он вернулся к постепенному просмотру. Как и было оговорено, в недрах сплошного кольца осаждающих стали формироваться ударные отряды из рыцарей напротив каждых ворот, ожидая только сигнала, чтобы ринуться вперед, создавая коридор, по которому устремятся остальные.

Внутри города так же происходило активное движение. Наибольшее скопление противника Серроус обнаружил напротив северных ворот. По всей видимости они готовили вылазку или попросту хотели отправить небольшой отряд в прорыв. Значит, надо будет начать где-нибудь в другом месте.

Найдя ворота, вокруг которых не наблюдалось особенного столпотворения, Серроус решился начать штурм. Сжав всю свою волю в кулак и напрягшись настолько, что жилы вздулись на его лбу, он стал формировать невдалеке от ворот огненный шар. Тот довольно быстро начал увеличиваться в размерах, постепенно меняя свой цвет от темно багрового до ослепительно белого. Жар, исходивший от этого маленького солнца, заставил мондарков расступиться, освобождая тем самым путь штурмовому отряду. Решив, что достигнута достаточная степень накала, Серроус швырнул шар в ворота, бездымно вспыхнувшие, словно бумажный лист. На мостовой от них осталась только груда пепла, плававшая на быстро застывающей лужице меди, из которой были сделаны петли и оковка створок. Продолжая полет, шар еще прожег по инерции два дома и распался, со взрывом упав на мостовую, повергнув хаббадцев в естественное, с учетом ситуации, оцепенение.

В брешь устремились рыцари, опустив пики. Навстречу им попытались рвануться защитники, но, не выдержав жара, отступили. Кони, проезжая свод башни, начали особенно резко отдергивать копыта от земли, но, похоже, выдержали. Миновав то, что недавно было воротами, отряд развернулся во фронт, образуя достаточно большой прикрываемый ими полукруг. За ними устремилась пехота, сжимая в руках ведра с водой и большие листы черепицы. Вода была выплеснута на раскаленные стены, от чего в небо поднялось внушительное облако пара, а черепица брошена в проход.

Затем эта группа быстро отступила, а в город потекла колонна, быстро заполнив все прикрываемое рыцарями пространство. Постоянно расширяя фронт, нападающие уверенно оттесняли хаббадцев, затапливая улицы. Серроус, не обращая внимания на пот, ливший с него градом, стал искать следующую цель. Ею оказались ворота через семь башен влево от уже захваченной. Там все произошло по тому же сценарию, а вот у третьих уничтоженных ворот возникли первые проблемы. Защитники быстро сориентировались и сами уже охладили проход, встав в нем намертво. Так как штурмовикам противостояли тоже рыцари, закованные в тяжелую броню, то натиск ничего не дал, разве что выбил первую шеренгу защитников из седел. Упавшие неуклюже завозились на земле, но встать им так и не было суждено, так как завязавшаяся над головами схватка окончательно втоптала их в раскаленную землю.

Поединок двух отрядов рыцарей был чудовищен в своей бестолковости. Стесненные узостью прохода, они не могли развернуться и ограничивались ударами палицами и цепами наугад, колокольным звоном отражавшимися от сплошных доспехов. В лучшем случае это заканчивалось низвержением противника, а в худшем оставляло вмятину в броне. Минут через пятнадцать нападавшие отступили, чтобы перегруппироваться, потому как в быстро появившейся на земле груде железа было уже не повернуться. Этим тотчас же воспользовались оборонявшиеся, опрокинув несколько телег на копошащуюся еще кучу металлолома. Ожидать, что кому-либо удастся после этого подняться на ноги, не приходилось. Образовавшуюся баррикаду тут же заполонили хаббадские арбалетчики и пехотинцы, добивая каждого пошевелившегося, не разбирая на своих и чужих. Выбить их отсюда представлялось теперь крайне проблематичным, но большого значения это уже не имело, так как в Курре не было внутренних стен и изолировать места прорыва было нельзя, а за осаждавшими — многократное численное превосходство.

Не обращая уже внимания на результат, Серроус продолжил вышибать одни ворота за другими. Часть из них удавалось захватить, в некоторых же защитникам удавалось создать импровизированные баррикады, ведя оживленную перестрелку с нападающими. Когда король уже почти готов был выжечь северные ворота, огромные створки сами распахнулись и вовне попытались устремиться хаббадцы, но вылазку предпринять им не удалось, потому как Серроус обрушил огненный шар прямо на скачущих рыцарей. С шипением падали тела в раскаленных доспехах в высокие сугробы по краям дороги, вздымая ввысь столбы пара. Душераздирающий стон раздался из раскаленной груды металла, оставшейся от не вовремя выступившего отряда. В воздухе отвратительно запахло паленой плотью, но расторопные защитники, плюнув на то, что это свои, воспользовались завалом и запломбировали вход, набросав поверх все, что под руку попало.

Бой в городе кипел уже вовсю, и защитники, тщетно пытаясь сохранить хотя бы подобие порядка, отступали к центральной башне, когда звон тетивы вернул Серроуса к реальности. Два трупа, свесившиеся со стенок колодца, истыканные стрелами, как ежи иглами, медленно сползали обратно в колодец. Значит они все-таки попытались прорваться через подземный ход. Что ж, он был прав, захватив выход из него в первую очередь. Сосредоточившись вновь, он прощупал весь подземный ход и обнаружил, что тот заполонен людьми на протяжении всей его длины, остановившимися в нерешительности, не зная, что дальше предпринять. По всей веренице кошмарным вестником пронеслось сообщение, что выход захвачен врагом. Дожидаясь дальнейших указаний, хаббадцы все более скучивались в конце подземного хода.

Не дожидаясь ответных действий противника, Серроус сформировал еще один огненный шар прямо в колодце и колесом смерти покатил его к центральной башне Курры. Несколько раз подкачав по пути остывающий шар, он дождался, когда тот вырвался на волю в башне и, взорвавшись, выжег огромный зал, в одной из ниш которого был вход. Затем Серроус установил по стенам зала непроницаемый барьер и направил в колодец все свое подразделение, за исключением лучников, которые должны были на всякий случай занять оборону на стенах бастиона.

Стены на входе уже успели остыть, но воздух подземелья, и без того бедный на кислород, после пронесшегося огненного смерча и вовсе едва позволял дышать. Пробираться через завал смердящих тел было не просто, но тем не менее отряд упорно продвигался вперед. Заглядывая время от времени в зал, Серроус подмечал, что защитники крепости с неослабевающим упорством пытались пробиться через непроницаемый барьер, понимая, что если это не удастся, то башня падет столь же бесславно, как и большинство ворот.

Город же тонул в реках крови. Защитники с нечеловеческим ожесточением сражались за каждый метр, жители, высовываясь из окон, выливали кипящее масло на головы атакующих, метали ножи и пики, просто кидали, что под руку попадет. Преодолевать сопротивление всего населения в планы не входило, но хаббадцы не собирались сдаваться ненавистным с детских сказок мондаркам, о жестокости которых ходили легенды.

Но, несмотря на все это, его войска медленно, но неотвратимо теснили защитников к центру, оставляя за собой истекающие кровью руины. Планы, как и во всякой нормальной битве, пошли прахом, но он не видел, что могло бы внести перелом в ход сражения.

Выйдя из тайного хода, Серроус обнаружил, что почти весь зал уже заполонен его солдатами. Он снял барьер, и в тот же миг закипело ожесточенное сражение. Звон и крики заполнили все вокруг, но и здесь численный перевес оказался на стороне мондарков, так что они стали теснить противника, освобождая зал за залом. Место павших тут же занимали все выходящие и выходящие из хода отборные солдаты.

Этаж уже был очищен от противника, бой продолжался вверх и вниз. Серроус выглянул в бойницу и обнаружил, что защищавшиеся почти вплотную были прижаты к стенам башни. Что ж, дело, похоже, сделано. Город взят.

Как только его штурмовики очистили крышу башни, он приказал водрузить над городом старинный флаг Хаббада, флаг бертийских королей. Увидев, поднявшись на крышу, как над городом развевается пурпурное полотнище с черным грифоном, оттененным белым контуром, он почувствовал прилив гордости, слегка освеживший его ломящееся от усталости тело. Примерно в то же время ворота башни были распахнуты изнутри и сопротивление завершилось.

Волна безумного крика победителей сотрясла до основания крепость, раскатываясь зычным эхом по опустевшим улицам. Окинув взором город, окутанный клубами дыма и пара, словно жаркое сражение растопило зиму, Серроус почувствовал головокружение не столько от усталости, которая перевесила все допустимые пределы, сколько от осознания того, скольких людей лишили сегодня жизни его амбиции. Жертвы исчислялись теперь уже многими тысячами. А сколько из них были мирными жителями, имевшими неосторожность встать на пути у войны?..

«Поздравляю с первым успехом».

«Да отстань ты…»

«Не горячись. Как будто ты не знал, что война означает смерть. Значение имеет только победа и поражение. Ты победил, так что будь добр, веди себя соответственно. Поздравь своих воинов с победой, награди достойнейших, а только потом, оставшись в одиночестве, распускай слюни».

«Наверное, ты, как обычно, прав…»

«Прав, прав. И тем не менее, еще раз прими мои поздравления».

Мечтая только о том, чтобы упасть куда-нибудь и забыться сном на пару дней, Серроус все же собрался с остатками сил и максимально твердым шагом подошел к краю крыши.

— Слава вам, мои доблестные воины, — надрывая горло, проорал он в толпу, плывущую перед глазами. Главное не потерять равновесие и не свалиться на мостовую. Войско стихло, прислушиваясь к словам Повелителя. — Вы заслужили эту нелегкую, но такую важную первую победу — сумели забить почти вдесятеро слабейшего противника. — Два дня город в вашем распоряжении, — одобрительный гул, потрясение оружием, — а затем мы наградим достойнейших и отправимся дальше на север.

Он чуть не упал, но ловкие руки телохранителя вовремя подхватили короля. Все, достаточно, он не в силах прокричать более и слова. Тяжелой поступью он пошел к лестнице под аккомпанемент восторженных криков опьяненных кровью и успехом мондарков. По тому как отшатывались от него встречные, он мог лишь догадываться, сколь выразительным было его лицо.

Упасть куда-нибудь. Больше ничего в этом мире не существует…




Глава 12


Первые сообщения застали его за игрой в шахматы с комендантом крепости у камина за бутылкой вина. А что еще делать однообразными зимними днями, когда весь смысл жизни состоит лишь в ожидании весны? Тем более, он всегда полагал, что всякий мало-мальски приличный военачальник должен обязательно проводить часть своего времени за этой игрой, приводящей ум в порядок. В ней были все необходимые для подготовки элементы: и стратегия, и тактика, и обманные маневры, и жертвы, рассчитанные на получение позиционного превосходства. Все в них было прекрасно и позволяло отработать множественные тактические схемы, но только не было в правилах предусмотрено того, чтобы один из противников начинал с полным набором фигур, тогда как второй довольствовался королем и парой пешек. А в жизни именно это и имело обыкновение встречаться.

Запыхавшийся гонец сообщил, что на западе замечены войска мондарков, причем не разъезд какой-нибудь, а настоящее нашествие. Они уже километрах в двадцати и, судя по маневрам, хотят взять Курру в кольцо. Затем прибыли известия и с юго-востока. Еще одна колонна попыталась пробиться через Курранский перевал, но там вовремя заметили их и теперь гарнизон занял оборону.

Он поднялся вместе с комендантом на крышу центральной башни. Оттуда уже были видны хорошо заметные на снегу черные пятна надвигающихся войск. Черт, почему же он так твердо уверился, что до весны ничего уже происходить не будет? Даже разведку оставил. И основную часть войск расположил на юго-востоке, а не на западе, где это было бы лучше со стратегической точки зрения. Оно, конечно, понятно, что там села побогаче, и им легче прокормить армию, но…

Это все то же. Все те же предположения, что до весны придется ждать, уныло коротая длинные вечера за вином и нехитрыми провинциальными развлечениями. И Хаббад отказался присылать подкрепления, считая, что войскам лучше перезимовать на северном побережье и в западных предгорьях, где климат помягче и края поблагодатней.

Оперативный штаб было решено разместить прямо в зале под крышей. Леденящие ветры, пробивавшиеся через бойницы, пробирали до костей, но, по крайней мере, оттуда была видна самая лучшая панорама происходящего. Первым распоряжением сэра Ринальда была спешная эвакуация всех войск, расположенных к юго-востоку, в крепость. Комендант вяло попытался посопротивляться, что это, мол, будет предательством по отношению к запертым на Курранском перевале, но спорить с имперским офицером, наделенным такими полномочиями, все равно было бесполезно. Ринальд же полагал, что это единственная возможность попробовать отстоять крепость, сосредоточив все силы в компактный кулак, защищенный стенами.

По тому, как разворачивались наступающие, он понял, что численность их многократно превосходит его подразделения, и это лишь еще больше уверило его в собственной правоте. Мондарки уже охватили город с трех сторон и вполне успешно отрезали от отступающих в город колонн небольшие группы, которые тут же уничтожались. Если бы не эти чертовы крестьяне, постоянно путающие порядки отступавших, но что с ними поделаешь? Никакие попытки приказать им остаться в своих деревнях не могут рассчитывать на понимание перед надвигающимися ордами варваров.

Да не таких уж и варваров. Разведка, конечно, показывала, что у них уже есть свои города, имеющие постоянную армию, так что рассчитывать на встречу с тупым навалом бестолковой и плохо управляемой конницы не приходилось. Но откуда же у них столько тяжеловооруженных рыцарей, демонстрирующих такую сноровку, словно они родились в доспехах?

Оценив размеры наступающей армии, он понял, что надеяться сохранить город — утопия. Значит надо попытаться хотя бы вывести большую часть войск в глубь Хаббада. Разрозненными подразделениями не остановить подобную лавину.

Решение пришло само и сразу. Надо отправить по подземному ходу отборный отряд в Дальний бастион, а с другой стороны сосредоточить рыцарей у Северных ворот. Затем, одновременно с двух сторон ударив, прорвать блокаду и вывести войска через удерживаемый коридор. Единственное было не понятно, где взять лошадей для отряда из бастиона, потому как успех возможен только при скорой и внезапной кавалерийской атаке. Пехота не сможет успеть пробиться.

— К востоку от бастиона, — ответил на поставленный вопрос комендант, — есть в полутора километрах огромные конюшни князя Сеймурского. Только он не отдаст коней…

— Кто его спрашивать будет, — резко ответил Ринальд. — Посмотрим, как он откажет паре сотен с обнаженными мечами.

Он распорядился отправить в Дальний бастион лучшие две тысячи, с седлами в руках, потому как рассчитывать, что с конями удастся прихватить и сбрую, не приходилось. Нескончаемая вереница начала исчезать в недрах подземного хода. Возглавить нападение с севера он решил сам, полагая, что знающий наизусть свою крепость комендант не хуже его справится здесь, но уходить надо будет попозже. Насколько возможно он должен видеть происходящее здесь, принимать в нем участие.

Когда вокруг северных ворот еще только начал собираться ударный отряд, кольцо вокруг города окончательно замкнулось. Противник явно опережал его как минимум на шаг. А затем начался сущий ад.

В одни из ворот, взорвавшиеся огненной вспышкой, устремились вражеские рыцари и, удерживая пятачок, позволили проникнуть внутрь крепости достаточно большому отряду, чтобы не приходилось рассчитывать выбить их из города наскоком. Когда он получил полный отчет о происшедшем от очевидца, то единственное, что пришло в голову, чтобы приостановить вторжение мондарков со всех сторон — самим охлаждать раскаленный проход и тут же забивать его, как живой баррикадой, своими рыцарями. Жестоко по отношению к своим, но что делать. Отдав распоряжения подготовить соответствующие отряды около каждых ворот, он увидел, что, по крайней мере, еще с одними он уже опоздал. Но зато в третьих удалось запломбировать пролом и отстоять путь в город, хотя по существу это уже не имело большого значения, потому как в городе находилось уже слишком много мондарков. Удержанные ворота могли разве что позволить протянуть сражение в городе достаточно долго, чтобы успеть начать прорыв из Дальнего бастиона.

Из отправленных под землю сотен осталось чуть более пяти десятков, и сэр Ринальд, поспешил последовать за ними, распорядившись строить оборону таким образом, чтобы враг постепенно оттеснял защищающихся к северной части города, а в самих Северных воротах, когда их вышибут, в чем он ни секунды не сомневался, стоять насмерть. Это был единственный шанс спасти хоть что-то.

Уже в подземельях он тотчас же отдал идущим впереди распоряжение поторапливаться. Время, если еще и было, то в обрез, а назад передал, чтобы за ними растянули одну сотню на весь ход, для оперативной передачи информации.

Холодные низкие стены, влажный спертый воздух, бестолковая толчея. Не так он себе рисовал свое первое настоящее сражение…

Тут Ринальд почувствовал, что стало суше и теплее. Опыт сегодняшнего дня легко подсказал ему ответ. Оглядевшись по сторонам, он обратил внимание на почти неприметную дверь слева. Распахнув ее, он рванулся в комнатушку с криком:

— Сюда.

Последовать за ним успело не более десяти человек, прежде чем огненный вихрь захлопнул догорающую дверь. Подземный ход наполнился долгим, протяжным стоном. Кислорода в воздухе почти не осталось, да и вонь поднялась нестерпимая. Чувствуя, как под нагревшимися доспехами зачесалась кожа, он понял, что даже здесь не избежал ожогов. Что же это за чудовищный жар? Что в состоянии его создавать?

Один из солдат обнаружил в углу невесть когда припасенную кадушку с водой, протухшей и зацветшей, но с ее помощью удалось остудить доспехи и утолить внезапно разгоревшуюся жажду. Оглядев оставшихся в живых, сэр Ринальд обратил внимание, что один из них так и вбежал в обнимку с седлом, а теперь не мог положить его на пол из-за не желавших разгибаться, судорожно вцепившихся пальцев. Почти всех трясло крупной дрожью. В глазах застыл ужас смерти, лизнувшей их всех своим жарким языком.

Надо что-то придумать. Чем-то занять их, пока все не ударились в панику, собственно, как уже сделал он. Ринальд не понимал, что ему теперь делать и зачем… О спасении сражения и армии — не могло быть и речи. Он, сэр Ринальд, барон Севвойский, полковник Хаббадской Императорской Гвардии, командующий третьей армией Хаббада, четвертый военный советник Его Императорского Величества, управляющий военной провинцией Курры, один из самых молодых и талантливых военачальников империи, позорно проиграл свое первое сражение. Враг все время был на несколько шагов впереди и, имея подавляющее численное превосходство, легко с ним разделался. В городе еще кипит из последних сил отчаянное сопротивление, но все уже кончено. Это как в его любимых шахматах, мат уже неизбежен, но до того, как его поставят, надо сделать еще несколько ходов. Но что же он может хотя бы попробовать сделать теперь, имея всего десяток солдат? Он, потерявший так бездарно многие тысячи, доверенные ему императором…

Путаясь в мыслях, он едва не потерял сознание, тяжело оперевшись о стену, о чем тут же пожалел. Дико засаднила обожженная спина.

Нет, идя по этому пути, он ничего не добьется. Он должен хоть что-то сделать…

Да, вот оно. Надо будет пробиться наружу и передать подробную информацию о нашествии. Надо предупредить как можно скорее, чтобы Хаббад успел подготовиться к отпору…

Здесь их никто не обнаружит, он и сам нашел дверь только с помощью проснувшегося звериного инстинкта самосохранения, а вряд ли кто станет тщательно обследовать стены. Значит, рано или поздно, им должен представиться шанс вырваться отсюда. О том, чтобы выходить в коридор прямо сейчас не могло быть и речи, — они сразу же испекутся не хуже яблок на углях. Надо ждать, а ожидание — губительно для морального состояния оставшихся в живых солдат.

Точно. Он распорядился караулить по очереди у двери, присматривая за происходящим в коридоре. Конечно, как только стены поостынут, мондарки попробуют проникнуть по ходу в башню и захватить ее изнутри, а как они пройдут, и им, быть может, удастся прорваться. Невесть какое, конечно, занятие для солдат, но все лучше, чем ничего.

Ожидание тянулось мучительно, и послышался уже ропот, когда издалека донесся нарастающий шум. Да, они пошли. Сквозь щели в обуглившейся двери он смотрел, как потянулась длинная вереница мондарков, но каково же было его удивление, когда он обнаружил, что изредка среди них попадались хаббадцы. И даже, кажется прошел сам принц Руффус… Нет, этот был чуть постарше. Значит сам король Серроус? Эргос выступил на стороне Мондарка? Это многое могло объяснить. И то, как им удалось незаметно подобраться к заставе на Эргосском перевале, и то, откуда они узнали о существовании подземного хода…

Ладно, не до него сейчас. Не до эмоций. Надо сидеть и ждать тихо, как мышки, когда проход освободится. Выждав минут двадцать после того, как последний из мондарков прошагал мимо двери, они высунулись из своего укрытия. Все было тихо.

Пробираться было почти невозможно: коридор был завален телами людей, посланных им на бесславную смерть. Запах стоял такой, что желудок непроизвольно выворачивался наизнанку. Почему же обгоревшее человеческое мясо так ужасно пахнет? Совсем не то, что у любых животных…

Ринальд с трудом удержался от сравнения своих солдат с жарким. От одного того, что подобное могло прийти в голову, его снова вывернуло. Он попытался вспомнить поподробнее, где расположен в бастионе выход из тоннеля, чтобы составить хоть какое-то представление о плане прорыва.

К счастью, выход был в самом углу двора, у стен, и так как оставленная мондарками охрана расслабилась и ориентировалась в основном на отражение атаки извне, им удалось незамеченными вылезти и проползти вдоль стен к стойлу, где были привязаны кони южан. Присмотревшись, он заметил, что стража настолько не ожидала никаких эксцессов, что даже не захлопнула ворота. Похоже, что шансы прорваться существенно повышались.

Ринальд шепотом приказал незаметно подрезать у скольких получится коней подпруги, присмотрев предварительно каждому коня для себя. Они успели довольно много, когда один из узкоглазых лучников обратил наконец на них внимание и заорал на своем варварском языке.

— По коням, — крикнул в ответ Ринальд, сам вскакивая в седло. Спустя пару секунд они уже скакали к медленно захлопывающимся воротам, а вслед им устремились десятки стрел. Трое свалились с седел, еще двое, похоже, вот-вот должны были последовать за ними, но остальные успевали. Оглянувшись в воротах, он увидел, как кувыркались на незакрепленных седлах мондарки, тщетно пытаясь взгромоздиться на своих коней. Что ж, успехов, если им не удастся нагнать беглецов в считанные минуты, то они вынуждены будут оставить эту затею, не рискуя сильно отдаляться от укрепления на вражескую территорию.

В этот момент в его правое предплечье вонзились сразу две стрелы, найдя крошечный зазор меж пластин. Ослепляющая боль пронзила его, в глазах потемнело, но левая рука лишь крепче вцепилась в луку, позволяя удерживаться в седле. Справиться с собой ему удалось только от осознания того, что у него нет права на такой конец. Он должен хоть что-нибудь довести до конца. Справиться если не с ролью полководца, то хотя бы гонца, а иначе его присяга окажется пустым звуком…

Только через час он позволил себе сбавить темп езды и перейти на медленную рысь. С печальным удивлением обнаружил, что рядом с ним не пятеро, как он предполагал, а всего трое. Увидев на боку одного из них флягу, он спросил:

— Самогон?

Молчаливый кивок. Ринальд, сжав зубы, выдернул из руки стрелы и обильно залил раны самогоном. Нестерпимый жар, окончательно уже приевшийся за сегодня, прожег его. Он так и не понял по реакции спутников, вырвался его крик наружу или нет.

После этого он приказал всем разделиться, обозначив каждому по месту назначения, куда тот должен доставить сообщение. Сам же он понял, что ему надо гнать прямо в Хаббад. Император должен получить всю информацию как можно скорее и в неискаженном виде, без посредников. Решит он казнить при этом Ринальда за измену или нет — уже не важно. Надо хотя бы так выполнить свой долг. Хотя бы ту малую его часть, что он еще в силах…

* * *


Тот факт, что ужином его никто порадовать не удосужился, слегка компенсировался тем, что палач не явился для проведения вечерней экзекуции. Общий бардак мог иметь своим объяснением лишь то, что Серроус все-таки отправился в поход, но по неопытности не оставил своим подданным подробных инструкций. Отсутствие указаний подчиненные склонны расценивать как форму дарованного свыше отдыха, так что удивляться особенно не приходилось. Что ж, надо заняться своими делами, а то к утру его могут захотеть навестить. Хотелось бы к тому моменту оказаться где-нибудь еще.

Валерий скинул с левой руки расстегнутые еще с утра Тиллием кандалы и попытался сделать то же самое и с правой рукой, но, задев стену, ухитрился захлопнуть замок. Проблемой назвать это было бы трудно, если бы он не выронил еще раньше ключ из затекшей и потерявшей чувствительность руки. Он пошевелил пальцами освобожденной руки и, почувствовав, как кровь, разгоняя тепло, возвращает им способность чувствовать, попытался наклониться за ключом.

Сволочной кусок железа. Лежит себе, цинично поблескивает в слабом мерцающем свете факела, к слову сказать уже догорающего, и совершенно не желает подпрыгнуть. Плохо его дрессировали. Даже после того, как он подвинул его ногой поближе — ничего не изменилось. Когда его приковывали к стене, явно не предусматривали, что для поддержания формы заключенным полезно делать наклоны.

Подумав с минуту, он составил некое подобие плана и, приступив к его выполнению, тут же пожалел, что не может наблюдать за своими телодвижениями в качестве зрителя. За такое зрелище можно было и заплатить.

Он долго переминался с ноги на ногу, пытаясь носком одного башмака затолкнуть ключ на мысок второго. Когда минут через пятнадцать цель оказалась достигнутой, он нагнулся, насколько позволяли цепи, вытягивая до предела руку, а затем начал аккуратно поднимать ногу, стараясь не уронить ключа. Когда чародей почти уже дотянулся, приняв позу червяка на крючке рыболова и проклиная в который уже раз, что так и не научился перемещать предметы, цепь дернулась, по всей видимости развернулось одно из звеньев, и немного удлинилась. Это было бы очень кстати, если б от рывка ключ с глухим звяком не плюхнулся снова на пол.

Черт, исполнять еще раз ритуальный танец водружения ключа на башмак совсем не хотелось. Тогда и пришла идея, которая понравилась Валерию существенно больше. Он стащил, оперевшись на стену, башмак с ноги, затем наступил второй ногой на кончик того, что когда-то можно было называть носком, и оголил ступню. Дальнейшее выглядело до смешного просто и однозначно свидетельствовало в пользу того, что первая мысль далеко не всегда бывает лучшей. Он зажал ключ пальцами ноги и достаточно легко переместил его в руку, благо помогло небольшое удлинение цепи. Покорчившись немного, чародей дотянулся до правой руки и открыл замок. Освобождение ног прошло без приключений. И на том спасибо, а то если бы так пошло и дальше, то из подземелий ему раньше чем через неделю не выбраться.

Валерий подобрал лежащий в углу и замаскированный под кучку сора сверток, оставленный Тиллием, достал оттуда зеркало с бритвой и начал бриться. Сбривать бороду само по себе занятие малоприятное, а что уж говорить, если приходится делать это посуху. Хорошо еще бритва острая, хотя не так уж и хорошо, когда от потери практики начинаешь оставлять на лице затейливый узор порезов. Посмотрев на результат, он остался вполне доволен, встретившись в зеркале взглядом с лицом лишь отдаленно напоминающим о придворном чародее. Приятно обнаружить, что ты не так уж и стар, как старался в последнее время казаться. И почему стереотипы мышления связывают мудрость с возрастом? С таким лицом вполне можно не только штаны на советах просиживать, но и поприставать к женщинам, что гораздо приятнее.

Потом началось мелкое волшебство, превратившее величественную мантию чародея в грубую рубаху. Загаженные им до невообразимой степени штаны, (никто же не подумал, как ему не расковываясь справлять нужду без посторонней помощи, а это доставляло гораздо больше проблем и неприятностей, чем пытки палача-неумехи) он сжег, сам же одел приготовленные Тиллием. Угвазданные башмаки — оставил, потому как они превосходно подходили под создаваемый образ слуги.

От начавшего гаснуть факела Валерий разжег забытую тюремщиком масляную лампу и, прибрав за собой, решил, что вполне готов оставить этот гостеприимный кров. Поднявшись наверх к выходу из подвалов он был приятно удивлен отсутствием стражи. Видимо по бедности в Эргосе никакую службу наладить толком не могли. Тюремщик, он же стражник, был, по всей видимости, и начальником тюрьмы. Как и всякий человек, иногда он спал, и было приятно обнаружить, что это происходит так вовремя.

Чародей поднялся в свои покои, где скинул с себя весь провонявший хлам и принялся мыться. Кто бы мог подумать, что такое удовольствие можно зимой получать от мытья в холодной воде? Все искусство заключается в умении к этому подготовиться основательно. Он чувствовал себя подготовленным как нельзя лучше. Закончив мытье и ощущая, как кожа горит, словно ей не со свежим воздухом позволили пообщаться, а с огнем, он облачился во все чистое и с осознанием неземного блаженства не мог не позволить себе ароматной трубки под стаканчик вина. От вина, принятого натощак, в теле разлилась приятная слабость, а голова слегка пошла кругом. Не к месту, конечно, но плевать он хотел на это.

Стоя напротив зеркала в рост высотой, он убедился, что в нынешнем своем обличье вполне сойдет за путешественника неопределенных занятий, то ли купца, то ли болтающегося по свету аристократа, то ли вышедшего в отставку офицера. Всякому, бросившему на него свой взор, будет ясно, что перед ним важная, вполне состоятельная персона, но через час никто не вспомнит, как же он выглядел. Теперь он принялся добавлять к своему облику различные детали, чтобы наложить поверх облик, позволяющий беспрепятственно покинуть Эргос. Для этого он наклеил усы, чтобы не отклоняться от местной военной моды, добавил пару знаков различия, нацепил на бок меч. Несколько блесток придали видимость надетой на него кирасы. Переместив немного пару пуговиц и блесток, Валерий убедился, что теперь должен во всяком вызывать ощущение посыльного по особо важным делам, особенно если сурово насупить брови. Для полноты иллюзии пришлось покрыть свежие порезы от бритья косметическим кремом. Если поинтересоваться, то увидевший его скажет, что сейчас он напряжется и вспомнит его имя, потому как сто раз пил с ним. Ощущение призрачной знакомости всегда очень полезно, когда надо добиться чего-то, не вдаваясь в детали. После этого чародей собрал седельную сумку, не забыв отправить туда бутыль с вином, и отправился на конюшни.

Всегда приятно подурить народ. Он шел с крайне озабоченным видом, чувствуя, как по нему проскальзывают не задерживаясь взгляды редких стражников, воспринимая то, что он идет посреди ночи, как нечто само собой разумеющееся. Выйдя во двор, он обнаглел настолько, что подозвал часового, стоящего у ворот.

— Откроешь минуты через три ворота, — сказал чародей суровым, не терпящим возражений тоном, когда тот подошел. — Мне надо, не привлекая внимания, срочно доставить королю сообщение чрезвычайной важности. Все понял?

— Да, — не понимая почему, согласился часовой и отправился к воротам.

На конюшне Валерий решил не будить заснувшего прямо на сене конюха. Без лишнего шума сам запряг коня и по-тихому вывел его во двор. Когда он подъехал к воротам, те уже были приотворены, а решетка приподнята метра на четыре. Проезжая под ней, он одобряюще кивнул исполнительному часовому, а тот шепотом пожелал удачи.

Отъехав метров на пятьсот и убедившись, что ничего подозрительного в замке не происходит, Валерий расслабился и снова порадовался своему умению создавать иллюзии. Хотя, если бы не это умение, то проблем у него в жизни было бы поменьше. Чародей осмотрелся. Даже ночью было видно, какая рать промаршировала здесь недавно, перемолов твердый зимний грунт в медленно застывающую грязь. Долго еще ничто не будет расти на этих вытоптанных полях.

Валерий оторвался от созерцания первых плодов начавшейся войны и пришпорил коня. Удаляясь, он решил еще раз уточнить свои планы на ближайшее будущее. Пока он сидел в камере, планы носили чисто абстрактный характер. Можно было смело полагать, что стоит освободиться, как жизнь сама позволит ему скомпенсировать все то, чего он сам себя лишал. Девочки толпами посещали его воображение, вино лилось рекой. Замечательные перспективы активного безделья изредка перемежались проектами братской мести своему другу и учителю бесподобному Странду. Почему-то на Серроуса он держал существенно меньший зуб, полагая его реакцию вполне естественной, хотя и излишне эмоциональной, особенно в связи с палачом. На Тиллия и вовсе глупо злиться, на дураков не обижаются. Постановщиком же сего действа, безусловно, был Странд — ему и расплачиваться за ошибки. Но это было прекрасно, пока он сидел без реальных перспектив оказаться на воле. Теперь же планы явно требовали существенной корректировки.

Конечно, он не думает отказываться от посещения Странда. Уж то, что он поступил с ним по-скотски, сказать-то надо. Разумеется, глупо отказываться от приятного загульчика в каком-либо кабаке по дороге, но ежу понятно, что на цель в жизни это не тянет. Как-то жидковато. Единственное, что ему остается — отправляться к Странду, по дороге определяясь насчет своих реальных планов. Неприятный холодок в левой половине груди указывал на разочаровывающую справедливость опасений, что удалиться от дел этого мира скорее всего не удастся.

Ладно, будь, что будет. Там видно станет, стоило ли убегать из Эргосских подвалов, чтобы вляпаться в новые приключения.

Подавив подобный, мало похожий на жизнеутверждающий, ход мыслей, он попытался сосредоточиться на дороге…

* * *


То, что ему позволили от души выспаться, хотя никаких разговоров об очередном дне отдыха и в помине не было, вызывало вполне искреннее удивление. С чего бы это на него обрушилось такое счастье?

Когда он оделся и спустился в гостиную, ослепительный солнечный свет бил в окна, свидетельствуя в пользу того, что времени никак не меньше полудня. Странд сидел за столиком, расправляясь с каким-то замысловатым блюдом, приготовленным, судя по виду, из того, что в неголодный год нормальный человек и за пищу-то никогда не воспримет. Самым удручающим было то, что оно еще шевелилось, от чего Руффус почувствовал, как аппетит покидает его. О вкусах мага можно было многое рассказать, но только подготовленному слушателю, в противном случае невольный свидетель рисковал впоследствии умереть от голода, опасаясь даже заглядывать в тарелки.

— Как выспался? — поинтересовался Странд, жестом приглашая ученика разделить с ним трапезу.

— Спасибо, от души, — поблагодарил Руффус, но воспользоваться предложением не рискнул. — Я лучше съем что-нибудь поскромнее, яичницу с беконом, например.

— Как знаешь, как знаешь, — плотоядно улыбнулся учитель и продолжил, указывая на неприятно копошащийся клубок ярко-алых червяков. — Хотя я не пойму, к чему подобное усмирение плоти. Не часто удается отведать такое изысканное блюдо.

Поди, разбери, всерьез он это говорил или издевался. Вечно с ним так, но что делать? Выбора особенного не предоставляется. Вернувшись с яичницей, Руффус сел напротив Странда и начал с философской задумчивостью ковырять вилкой, стараясь не заглядывать в тарелку сотрапезника, сосредотачивая внимание на сложной ковки каминной решетке. Маг же всячески пытался привлечь к себе внимание ничего не значащими вопросами и замечаниями, что убедило-таки принца, что тот издевается.

Что ж, придя к такому выводу, гораздо проще не обращать на неприятное внимания… — тут он все же заметил, как несогласный с ролью завтрака червяк попробовал смыться у Странда прямо изо рта, и с трудом проглотил застрявший поперек горла комок, — или по крайней мере так хотелось бы считать.

— Что такое случилось, — справившись с собой, поинтересовался принц, — что мы встали за полдень?

— Мне надо было, чтобы сегодня ты был свежим и отдохнувшим, — не отрываясь от еды, поделился секретами маг.

— А-а-а, — потянул ученик, про себя отмечая, что если бы его обучали при помощи столь же конкретных пояснений, то на это ушло бы не одно десятилетие. И все-таки, хотелось бы получить ответ, а не отговорку, поэтому он решил, что лучше всего поддержать заданный тон диалога идиотов. — А зачем?

— Потому как к вечеру тебе предстоит большая нагрузка, — довольный достойным ответом, не нарушающим гармонию беседы, сообщил Странд и даже оторвался на минуту от живоглотства, чтобы убедиться, насколько его ответ оценен. За разговором в таком стиле, пожалуй, можно было провести весь день, не получив ни капли информации, так что Руффус сдался и полностью переключился на яичницу, здраво полагая, что в худшем случае ему ждать ответа до вечера, а скорее всего, Странд вскорости сам не выдержит и все выложит.

— Приятного аппетита, — пожелал маг, отодвигая вычищенную до блеска тарелку. Теперь с аппетитом и впрямь должно стать получше, решил принц и вполне искренне поблагодарил нечленораздельным звукосочетанием. Странд налил себе полную кружку пива и вставая из-за стола заметил: — Позавтракав, можешь погулять, побездельничать, но часа в четыре — поднимайся в башенку. Я буду ждать тебя там.

На лице учителя появилось озабоченное выражение, поди разбери, напускное или нет, и он удалился, что-то бормоча себе под нос. Предложение послоняться полдня без дела еще больше насторожило Руффуса, но с другой стороны, утешился он, до четырех не так уж долго осталось, так что особенно истомить себя ожиданием не удастся.

Поев, он вышел во двор, ведомый желанием поговорить с Аврайей, которая наверняка что-то знала на интересующую его тему. Она лежала на спине, распластав крылья по земле и подставив пузо лучам несильно греющего зимнего солнца. По всему было видно, что ей хорошо и лениво. Было даже как-то неловко подходить к ней и выводить из состояния блаженной дремоты.

Но вот мирное подрагивание лап в такт дыханию прекратилось, а крылья слегка подобрались к телу. Острый нюх учуял приближение Руффуса.

— Привет, — томным голосом пробасила Аврайа, не открывая глаз, — чем порадуешь, ранняя пташка?

— Ну-у-у, — неуверенно начал принц, — меня как раз интересовало, чем вызвано это блаженство утреннего сна. Ты, случаем, не в курсе?

— Определенно сказать тебе не могу, — медленно поворачиваясь на бок сказала Аврайа, почесывая по ходу дела брюхо, — но предположения имеются.

— И какие?

— Разные, — на редкость лаконично ответила она. Что, они сегодня, сговорились все что ли?

— Нельзя ли поподробнее?

— Тебе с каких начинать, с вероятных или абстрактных? — ничто не могло вывести ее из состояния равновесия. Дико захотелось пнуть дракона ногой, но возможные последствия таких опрометчивых поступков слишком были ему очевидны, так что пришлось ограничиться словесными аргументами.

— Лучше с вероятных.

— Странду нужно, чтобы к вечеру ты был свеженьким, отдохнувшим и хотовым к большим затратам энергии, — позевывая сообщила Аврайа.

— Ты всерьез полагаешь, что это ответ? — предположил Руффус, чувствуя, как самообладание начинает оставлять его. Определенно, всяк сегодня хочет вывести его из себя. — От кого-то я его уже слышал. Кажется, от Странда.

— Да? А чехо ты тохда ко мне с расспросами пристаешь? Или хочешь устроить нам очную ставку?

— Извини, — пожалуй, она была права, — я не о том. Мне надо узнать, что это будут за затраты энергии, о которых вы говорите.

— Спроси у Странда, — игра в обиды ей нравилась, и таять от первого же извинения она не собиралась. — Уж он-то знает, а со мной никто планами не делился. Я вообще здесь что-то вроде домашнего животного. Так, сторожевая собака-переросток.

— Ну, ладно тебе, — теперь мы будем утешать расчувствовавшегося дракона. Вот забавное занятие, — никто к тебе так не относится, а если и не уделяют достаточно внимания, так то от занятости и обычной мужской бесчувственности.

— Вот-вот, — собравшаяся было отвернуться, чтобы лучше показать степень своей обиды, Аврайа остановилась, заинтересованная новым поворотом в рассуждениях, — все вы так. Дела у них, дела. Всехда находится что-нибудь поважнее, чем поховорить с друхом.

Теперь надо было выждать паузу, виновато опустив голову, а затем с ней снова можно будет нормально говорить. Главное не слишком торопиться, а то все утешения потребуются по новой. Все, теперь можно.

— Ладно, — Аврайа повернулась в его сторону, — а хоть какие-то предположения у тебя есть?

— Есть, конечно. Наверняка, он собирается провести тебя через какое-то посвящение. Настроить на тебя талисман какой-нибудь, а может и что посущественнее.

Это уже был ответ. Детали, разумеется неясны, но, по крайней мере, ясно, к чему примерно готовиться. Теперь уже можно спокойно убивать время, не мучая себя дурными бесплотными вопросами. Руффус поблагодарил дракона и, устроившись под теплым боком, стал почесывать нежную кожу на шее. Аврайа млела от этого и благодарно мурлыкала. На самом деле, она была права, обижаясь на него. Фактически с первого же дня знакомства она предложила ему дружбу, постоянно опекала, не давала почувствовать одиночество, а он, как только начала пропадать в этом ежечасная необходимость, почти перестал навещать ее, в лучшем случае, перекидываясь парой слов поутру. Неблагодарность, обычная, впрочем, для рода людского. Поэтому он решил, что с его стороны лучшим выбором будет провести свободное время с другом. Когда еще такая возможность представится.

Когда уже стало темнеть, только напоминания со стороны Аврайи заставили его вспомнить, что пора бы и к Странду. Нехотя Руффус простился с драконом и отправился в дом. Поднимаясь в башенку, он снова начал гадать, что же его ожидает, но теперь уж совсем глупо было предаваться сомнениям. Проще подняться по лестнице и узнать.

Комната, расположенная в башенке, была самым загадочным помещением во всем жилище мага. Судя по ее внешним размерам там мог разместиться разве что небольшой чуланчик, тогда как изнутри взору представал внушительных размеров зал. Стены были заставлены уходящими под потолок книжными полками, в единственное окошко, больше напоминавшее бойницу, и днем-то свет особенно не проникал, а под вечер и вовсе оставлял помещение во мраке. Напротив окна была дверца в клетушку, доверху заваленную самыми различными предметами, о подлинном назначении которых можно было только догадываться. Странд рассказывал о части из них, но разобраться без дополнительных пояснений в том, для чего предназначен керамический ночной горшок с отбитым куском или деревянный дрын, слишком маленький для копья, но сильно крупноватый для зубочистки — не представлялось возможным. Глядя на груду талисманов, появлялось непреодолимое желание произвести их опись и нацепить на каждый ярлык с кратким пояснением.

В центре комнаты располагался столик весьма элегантный на вид, но совершенно неподъемный, потому как был выточен из монолитного куска неизвестного Руффусу абсолютно черного камня. В настоящий момент на столике стояла большая медная чаша с помятыми боками, в которую Странд переливал из бутыли вино, не обращая внимания на вошедшего ученика. Затем он стал добавлять в вино какие-то порошки. Будь они специями, можно было бы решить, что маг занят приготовлением глинтвейна, но что-то подсказывало, что если это и специи, то не кулинарные. Да и вряд ли Странд устроил Руффусу отдых лишь для того, чтобы получить высшее удовольствие от вечеринки с глинтвейном.

— Кх-кх, — прокашлялся принц, пытаясь привлечь к себе внимание. Не то, чтобы он этого очень хотел, но боялся, что если вовремя не сделать, то можно нарваться потом на выговор за опоздание.

— Проходи-проходи, — не отрываясь от своих занятий сказал маг, — сейчас я закончу и мы приступим.

К чему приступим, Руффус решил пока не интересоваться. Еще пять минут подождать он вполне мог, хотя любопытство и жгло его изнутри. Когда добавив еще какой-то дряни в чашу, Странд добился легкой вспышки и струйки дыма, потянувшейся к подвешенной на потолке вытяжке, то удовлетворенно крякнул и повернулся наконец к ученику.

— Ну, как? — непонятно о чем поинтересовался маг.

— Что?

— Готов поработать? — на лице учителя появилось какое-то незнакомое отсутствующее выражение. В глазах была то ли усталость, то ли грусть.

— Я так до сих пор и не знаю, что предстоит. Откуда мне знать, готов я или нет, если не понятно, к чему?

— Ну-у, — Странд выглядел слегка смущенным. Раньше ученик и предположить не мог, что маг может быть подвержен подобным настроениям. — Тебе надо будет пройти через что-то вроде посвящения… — он задумался, подбирая слова. — Серроус уже выступил походом на Хаббад. Он возглавил нашествие Мондарка. Курра уже пала. Он продвигается вглубь страны. Боюсь, что нам придется выступить на стороне Хаббада.

— То есть мне надо выступить против брата? — произнося вслух, он понял, что в глубине души всегда знал это, хотя и пытался скрывать от себя. Может быть, поэтому слова учителя не прозвучали откровением и даже не вывели Руффуса из состояния равновесия.

— Да, — выражение умиротворения на лице Странда начало меняться на глазах. Взгляд стал наполняться решимостью. — И более того, чтобы остановить это вторжение, мне придется полностью передать тебе свои силы. Не думай, что это доставляет мне удовольствие, но другого пути нет. Я не буду тебя принуждать, тем более, что это бесполезно, но рассчитываю на твое сотрудничество.

— Но почему… почему ты должен передавать мне свои силы? — принц крайне удивился такому повороту. В голове всплывали туманные слова, услышанные от провидца, обретая смысл. Но если провидец говорил именно об этом, то все уже предрешено, и его мнение никакой роли не играет. Зачем пытаться плыть против течения? Тем боле, что далеко не ясно, существует ли еще в природе его брат или только телесная его оболочка.

— Так сложилось, — грустная улыбка промелькнула на лице мага, — что реально мы можем сегодня противопоставить Селмению только мои силы и умение, слившиеся с твоим природным талантом, который много больше моего. У нас нет десяти-пятнадцати лет на полное обучение. Как видишь, не только тебе приходится делать выбор.

— А что после этого будет с тобой?

— Ничего… — он с сомнением потер лоб, поднял глаза и, решившись, продолжил, — совсем ничего. Видишь ли, я так давно живу на этом свете и занимаюсь магией, что к настоящему моменту ничего реального во мне не осталось. Только магическая энергия и умение с ней обращаться. Даже тела своего у меня нет. Я могу принимать любое обличие, но своего у меня нет. В каком-то смысле, меня и сейчас нельзя назвать живым… — Странд замолчал и подошел к бойнице, словно хотел найти там что-то. Ему совсем не хотелось рассказывать, что с ним должно произойти, но он продолжил не поворачиваясь. — А что от меня останется?.. Так, небольшой серый камешек, вроде гальки…

— То есть ты умрешь?

— Ну, я говорил, — он повернулся, стараясь, впрочем без особого успеха, изобразить ироничную улыбку, — что в каком-то смысле я уже много веков не могу считаться живым… — Странд перестал бороться с собой, и лицо его как бы оплыло, утратив привычное выражение. Он разом постарел и выглядел теперь, насколько это можно представить, на все свои годы. Это не было лицом человека. Осталась только маска древности и усталости. — В общем, да. Я умру, то есть, навсегда.

— И ничего с этим нельзя сделать? — Руффус почувствовал, как защемило у него под сердцем. Он вовсе не хотел с ним расставаться. У него совсем не так много друзей, а в Странде он видел далеко не только учителя магии. Кто у него после этого останется? Только Аврайа. Ну, может быть, еще Валерий…

— Существует, конечно, одна возможность, но мне не хотелось бы даже ставить тебя перед проблемой еще одного выбора… Так что, лучше просто запомни, что этот камешек не стоит брать в руки. В перчатках — да, но голой рукой — не стоит.

— Почему?

— Потому что я тогда не уйду, конечно, но ничего хорошего из этого не получится. — Странд замолчал, не зная, как лучше сказать об этом, а ученик не стал встревать с уточняющими вопросами, которые только помешали бы. — Короче, если ты возьмешь камень в руки, то я, помимо собственной воли, обязательно попытаюсь проникнуть в тебя. Думаю, что смогу справиться с физиологическим желанием стать единовластным хозяином твоего тела, но в любом случае, тогда ты не сможешь от меня избавиться. Я не хотел бы, чтобы ты проводил при этом вполне естественные параллели с судьбой твоего брата и Селмением. В общем, не стоит идти на подобные эксперименты…

— Но, — Руффус судорожно подыскивал какой-либо веский довод в пользу этого, — тогда ты сможешь поделиться со мной не только своими силами, но и знаниями… Это существенно повысит наши шансы.

— Да, ты наверное прав, но что ты будешь делать, если я стану делиться еще и своей волей? — мрачная маска дряхлости попыталась изобразить что-то вроде улыбки. — Ведь я только предполагаю, что смогу себя контролировать. Проверять мне не приходилось… — Странд собрался и принял обычный свой вид, от чего Руффусу сразу же стало легче. — В общем, я бы тебе не советовал экспериментировать. А теперь, если ты готов и согласен, давай начнем.

Руффус утвердительно кивнул, в ответ на что маг приступил к последним приготовлениям. Внешне это никак не проявлялось, но ученик почувствовал безумное напряжение, пронизывавшее все пространство комнаты. Из пальцев Странда, простертых над чашей, начала стекать энергия, от чего вино стало темнеть и густеть на вид. Затем по поверхности жидкости пробежала рябь, громовым эхом отдавшаяся на улице. Со звоном рассыпалось окно бойницы. Из мира, и без того утопленного в полумраке, истекали последние остатки света, погружая его во тьму. Зато сосредоточившись на магическом зрении, Руффус увидел ослепительное буйство света и красок. Казалось, весь мир закручивался в яркую многоцветную спираль, уходившую водоворотом в чашу. Чаша горела, словно была раскалена, и казалась ожившей. Легкие пульсации ее стенок раскачивали в такт весь дом.

Странд же, всегда казавшийся в магическом зрении ослепительным, как летнее солнце в зените, напротив, стал блекнуть и съеживаться. Его аура начала оплывать по краям, теряя свои очертания. Казалось, ее засасывал все тот же смерч, готовый втянуть в чашу весь белый свет. Фигура мага, уже поблекшая, стала вытягиваться и медленно скручиваться, словно его выжимали. Затем она начала истекать. То ли стон, то ли вой заполнил уши, грозя разорвать барабанные перепонки. Никаких черт лица у Странда не осталось. Только багровый, остывающий силуэт. Смутная оболочка, лишенная привычного содержания.

Порыв ветра, свежей струей прохладного вечернего воздуха пробившийся в разбитое окно, омыл комнату, возвращая Руффуса в обычный мир. Темнота стояла кромешная. Выкинув руку, он поджег свечу, стоявшую на столе. Напротив стоял Странд. Нет, уже не Странд, а его полупрозрачная тень, сквозь которую угадывались очертания книжных полок. Тень слегка дрожала, и все более утрачивая свою плотность, истончалась на глазах.

— Выпей чашу, — донеслось непонятно откуда. По крайней мере, не от тени.

Руффус протянул руки ко все еще пульсирующей чаше, вино в которой стало совершенно черным. По волнующейся поверхности пробегали голубые всполохи. Первая попытка оторвать чашу от столика закончилась ничем. Оказалось, что весит она во много раз больше, чем можно было решить по ее виду. Он напрягся и, готовый теперь к нагрузке, оторвал ее от стола. Дикая тяжесть, присутствовавшая поначалу, исчезла, когда он приподнял сосуд сантиметров на тридцать. От неожиданности принц чуть было не выронил ее. Поднося чашу ко рту, он обратил внимание, что активность тлеющих молний резко возросла, а вино само потянулось к нему, слегка свешиваясь через край.

Когда он поднес ее почти вплотную, жидкость выбросила то ли щупальца, то ли пальцы, протянувшиеся ко рту и принявшиеся разлеплять губы, страстно желая как можно скорее пробиться в рот. Сопротивляться Руффус не стал, так как других видов на все это у него все равно не было. Первый глоток обжег его, но не теплом, а вкусом. Терпким, пряным, очень насыщенным, способным вызвать (да и вызвавшим) легкий вкусовой шок. Искры маревом уже стояли над поверхностью жидкости. Опьянение наступало быстро и было очень глубоким. Допив последнюю каплю, он почувствовал одновременно и силу, с которой пустячным делом было свернуть горы, и непреодолимую слабость в ногах. Чаша выпала из его рук и со звоном покатилась по полу. Усиливающееся головокружение едва позволило разглядеть, как тень мага стала таять, становясь все более прозрачной, утрачивая свою белесость. В то же время она как бы проваливалась сама в себя, стремясь схлопнуться вокруг крошечного уплотнения, бывшего когда-то грудью Странда. Этот сгусток напротив становился все более плотным и осязаемым, так что скоро он начал медленное падение на пол, увлекая за собой марево, как дым увлекается порывом ветра.

Чтобы удержаться на ногах, Руффусу пришлось всем весом опереться о стол. Слабость постепенно сдавала позиции под натиском бившей все более могучим ключом пробуждающейся силы. Голова прояснялась, беря все тело под контроль. На миг принцу показалось, что он даже стал выше и крупнее, настолько переполняло его осознание почти безграничных возможностей сил, оказавшихся подвластными ему. Родимое пятно на спине, раньше лишь изредка дававшее о себе знать легким покалыванием, теперь пульсировало мощно и ровно, словно бычье сердце, обжигая спину своим жаром. Казалось, что вся энергия, разлитая по миру, впадала в него, спрашивая нового хозяина, что ей теперь делать.

На полу лежал неприметный серый камушек, действительно, очень похожий своей гладкостью и формой на гальку. Что теперь делать с ним? Перспектива оказаться в положении Серроуса, находящегося под постоянным внутренним гнетом личности Селмения, не относилась к числу приятных, но, с другой стороны, не было ли по отношению к Странду предательством оставить все так как есть. Он отдал свою жизнь во имя своих целей. Можно считать это его собственным выбором, но отдал-то он не кому-нибудь, а Руффусу. К тому же, он честно предупредил, что ожидает ученика, если тот возьмет в руки этот камушек. Не поступи он таким образом, Руффус наверняка так бы и сделал из простого любопытства, позволив Странду воскреснуть в нем. В то же время, он не верил, что маг хотел бы навсегда покинуть этот мир, но сделал все так, чтобы ученик смог вернуть его лишь по своей воле. С одной стороны это было крайне порядочно, но с другой-то перекладывало всю тяжесть выбора на его плечи.

Тем временем, он понял, что помимо своей воли уже присел на корточки, а рука его тянется к камушку. Нет-нет, так не годится… Он хочет сам все решить, не поддаваясь случайному настроению или чему-то происходящему помимо него. Принц отдернул руку, продолжая смотреть в одну точку, ни на секунду не отводя взгляда.

Но он опять же не знает, сколько времени у него есть. Можно ли отложить решение этого вопроса до завтра или будет уже поздно? Может ли Странд воскреснуть только в том, кому были отданы его силы или в любом, кто коснется этого последнего талисмана? Нет, решать надо сейчас.

А сможет ли он обойтись без порой циничных, конечно, но всегда по существу замечаний учителя? Готов ли он сам справиться с той силой, которую только что получил? Не натворит ли он бед, не справясь с ней? Наконец, и это самое главное, сумеет ли он обойтись без друга? Одного из столь немногих, двух, возможно, трех.

Этот вопрос, по сути, и стал ответом, и Руффус, решившись, протянул руку, подбирая камень с пола. Тот же, почти сам прыгнул ему в руку. На ощупь он оказался теплым и слегка пульсирующим, словно жизнь еще не полностью его оставила. Тут же в руку вонзились сотни крохотных коготков, безумно острых. Боли от этого не ощущалось, скорее было щекотно. Крепко цепляясь иголками коготков, камушек медленно заполз на запястье. За ним оставалась тонкая сеть царапин.

Удивленный подобной активностью Руффус инстинктивно дернулся, но решил не вмешиваться в происходящее и попытаться расслабиться. Порыскав в медлительном сонном ритме, камушек нашел, по-видимому, нужное место и остановился, крепче вцепляясь. Затем он выпустил длинную тонкую нить в плоть Руффуса. Нить, углубляясь, проникала через предплечье, плечо в грудную клетку. Кольнув, коснулась сердца и, пронзив его, устремилась дальше. Обернувшись петлей вокруг позвоночника, вошла в спинной мозг и медленно стала подниматься.

Никакой боли Руффус не чувствовал, но по тому, как он воспринимал все это в полусне, понял, что было какое-то обезболивание. А нить, тем временем, достигла головного мозга, где распустилась сотнями игл, прораставшими во все стороны, одновременно подтягивая хвост, так что камень, лежащий на запястье, стал уменьшаться, проваливаясь внутрь себя. Ощущение того, что его пронизывают многие сотни сложно переплетенных нитей, достигло своего максимума, когда камень окончательно скрылся под кожей, оставив после себя крошечную ранку, из которой сцедилась пара капель крови. Затем нити стали растворяться в нем, или попросту исчезало ощущение инородного присутствия. Наступило полное расслабление, состояние гармонии и единения мира внешнего и внутреннего, а откуда-то из глубины донеся слабенький, срывающийся отголосок:

«Ты все-таки сделал это».

От неожиданности Руффус вздрогнул, весь подобрался и напрягся.

«Это ты, Странд?» — беззвучно обратился он вовнутрь.

«Да».

«Ты рад, что я так решил?»

«Да, хотя до сих пор опасаюсь последствий твоего выбора», — последние слова были едва различимы.

«Я почти не слышу тебя, так что ты, видимо, зря опасался».

«Я пока еще очень слаб, но это ни о чем не говорит, о том, как я себя поведу, набрав силу. Для меня это столь же новое и непредсказуемое состояние, как и для тебя. Я почти ничего об этом не знаю… Почему ты так сделал?»

«От друзей не так-то просто избавиться», — при этом он слегка улыбнулся.

«Спасибо. Это самый лучший ответ, на который только можно было рассчитывать».

Руффус пошатываясь пошел к спуску из башенки. Сам того не понимая, от потребности ли в свежем воздухе или же от желания увидеть Аврайу, он вышел во двор. Там был полнейший разгром. Деревья валялись, словно здесь только что прошел смерч, колодец был слегка сворочен на бок, а ангар Аврайи покосился, грозя в любую минуту обрушиться. Только дом стоял по-прежнему, являя собой островок стабильности и устойчивости, разве что стекла повылетали.

— Ну, и что за похром вы там учинили? — дракон сидел чуть поодаль, всей своей позой изображая аллегорию ожидания. — Всю окруху разворотили, черти бессовестные.

Руффус замялся, не зная, что ей сказать. Он так стремился чем-то поделиться с ней, что даже не обратил внимания на то, чем именно.

— Ладно, давай выкладывай, что там произошло, — Аврайа вперевалку подошла к нему и уселась в метре от принца, — а то у тебя вид такой, словно любимую ихрушку украли.

— Странд, передал… мне… свои силы, — с трудом выдавил из себя Руффус.

— То есть, он, все-таки, пошел на это, — грустно сказал дракон.

— Он говорит, что это единственная возможность остановить вторжение в Хаббад.

— Наверное, он прав, — Аврайа придвинулась плотнее и обняла принца крылом. — Ты оставил сердце маха?

— О чем ты? — он удивился заданному вопросу, но понял о чем речь еще до того, как она ответила.

— Ну, это такой камушек, который остается от махов после передачи сил. Ты должен был его видеть.

— Нет, я взял его.

— Не знаю, — она слегка отвернула голову, — хоть я и очень была привязана к Странду, но боюсь, как бы ты не раскаялся в этом. В любом случае, не стоило торопиться.

— Я не знал, сколько времени это еще может быть необратимым, — Руффус развел руками. — Пришлось принимать решение сразу.

— Это похоже на нехо, — Аврайа крепче прижала принца к себе. — Он разумеется просчитал, что в спешке твой эмоциональный настрой не позволит ему задержаться в камне. На самом деле сердце маха способно поддерживать минимальную жизнедеятельность тысячи лет. Никто не знает сколько точно, но очень много… — она поворочалась немного и, повернув голову вплотную к Руффусу, сообщила. — Значит теперь я бесхозный дракон?

— Почему? — вполне искренне удивился принц.

— Ну как? Ты все еще не прихласил меня жить с тобой, — с налетом улыбки произнесла она. Это было хорошим признаком.

— Да, теперь же это, видимо, мой дом. Тогда я, разумеется, приглашаю тебя жить в нем. Оставайся здесь столько, сколько тебе этого будет хотеться. Я буду очень рад, если ты останешься.

— Ну, — потянула Аврайа, жеманно изгибаясь, — у меня, конечно есть несколько срочных дел в своем хорном доме…

— Я очень тебя прошу остаться со мной, — Руффус уже понял, что с ней надо обращаться как с женщиной, поэтому никогда не будет лишним попросить еще раз, тем более, что это было вполне искренне. В рамках все того же отношения, как к женщине, он успел вычислить к настоящему моменту несколько простых, но неотразимых доводов. — Мне очень будет тебя не хватать. У меня — нет друзей ближе тебя.

— Ну хорошо, — кто бы сомневался, — если ты так просишь, я, конечно, останусь.

Руффус очень удивлялся, почему Странд ни разу не попытался встрять за время их разговора, словно о нем и слова сказано не было. Может, он и впрямь старается не лезть к нему без необходимости?

— Ладно, Аврайа, — Руффус встал и направился в сторону крыльца, — пойду я спать. Очень уж устал сегодня. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи… Да, — остановила она его на пол пути, — хочешь один хороший совет?

— Да, — удивленно повернулся принц.

— Тохда, — лицо Аврайи приняло ехидное выражение, — прежде чем спасать мир, приведи в порядок свой дом. Кохда дом в порядке, лехче себе объяснить, за что, собственно, ломаешься. Хорошо?

— Хорошо, — Руффус тоже улыбнулся. — Спасибо.

— Не за что. Всехда хотова помочь добрым советом.

Кое-что стоило бы сделать уже сегодня, решил принц. Он восстановил стекла в окнах дома, поправил сарай Аврайи и выправил колодец. Остальное вполне подождет до завтра. Зайдя в дом, он подумал, что не плохо бы перекусить, но потом бросил. Сидеть в одиночестве в гостиной не особенно хотелось. По крайней мере, устал он настолько, что перспектива отдыха показалась более заманчивой. Уже укладываясь, Руффус подумал, что теперь, наверное, ему можно будет сменить покои, но тоже не сегодня. Все потом.

«Спокойной ночи, Странд», — сказал он в себя, когда уже укладывался.

«Спокойной ночи», — донеслось из существенно меньшей дали, чем в первый их разговор. Видимо, он и впрямь осваивался потихоньку.

«Да, а как мы, собственно, собираемся помогать Хаббаду, сидя здесь?»

«Вообще-то, я оставил тебе подробные инструкции на столе библиотеки, но раз уж мы снова вместе… В общем, если в течении ближайшей недели к нам не обратится за помощью Хаббад, придется самим туда направляться, хотя это и хуже».

«А как они найдут нас? Откуда они, вообще, о нас узнают».

«У императорской семьи должны храниться талисман, вроде того, что привел сюда тебя, и мои инструкции. В тяжелую минуту, думаю, они вспомнят об этом, так что стоит ждать гостей».

«Добро, а теперь давай спать?» — Руффус сам поразился своему предложению, тут же запутавшись в его трактовках, с учетом сложившейся ситуации. Но возражений не последовало, так что скоро сон избавил его от лишних сомнений.




Глава 13


Неприятной неожиданностью для него было выяснить, что несмотря на всю жизнь, посвященную военной карьере, к реальным боевым действия он оказался мало приспособленным. Турниры и учения, успехов в которых на его счету было множество, мало напоминали происходящее на войне. Они скорее походили на парадную версию, предназначенную для покорения дамских сердец. Если бы женщины видели, чем занимаются солдаты на войне, их интерес к представителям сильного пола, отмеченным знаками различия, сильно бы поубавился.

Горы трупов, сожженные деревни и города, уничтоженные поля, сотни искалеченных, осиротевшие дети, овдовевшие и изнасилованные женщины… Все это не укладывалось в его представления о своем назначении. Одной из самых больших неожиданностей оказалось почти полное отсутствие красивых и честных единоборств. Самые искусные воины бесславно гибли в общих свалках, тогда как пронырливые и трусоватые легко из них выбирались, словно были отмечены печатью неуязвимости. Подлые удары в спину приносили гораздо больше, чем самые лучшие, отработанные до совершенства приемы.

Интересно было обнаружить, что и тактических навыков у него хватало на управление разве что парой сотен, но никак не многими тысячами. Неумение скрадывалось, конечно, тем фактом, что все планы разрабатывались непосредственно Серроусом, и даже мондаркские вожди прониклись к нему вполне заслуженным уважением после взятия Курры, но откуда сам король получил свои знания? Было такое ощущение, что он с рождения повелевал многотысячными армиями, настолько просты, лаконичны и удачны были предложенные им схемы. Может, это и есть то, что историки называют военным гением? По крайней мере, никаких лучших объяснений у него не было.

Хуже всего, что и войны-то в последнее время не получалось. Мелкие стычки, в которых завязали передовые отряды, не давали продвигаться основным силам, и без того тонувшим в разбитых в жидкую кашу дорогах. Откуда, кстати, взялась здесь, на севере, эта теплая весенняя погода? Что-то тут не укладывается. Что-то не так.

И еще эти мондарки… Ну и союзничков нашел себе король. Невооруженным взглядом была видна та животная ненависть ко всему хаббадскому, подогревавшая их, не дававшая им расслабиться. С точки зрения чисто военной, это было на руку, но отдавать благословенный процветающий край в эти грязные кровавые руки варваров. Если это — цена за исполнение вековой мечты всех эргоссцев, то он не уверен, что готов ее заплатить. То есть, среди мондарков тоже попадались нормальные, образованные люди, но весь их налет цивилизованности тут же слетал при виде первой крови или же в предвкушении скорой добычи. Даже захватив Хаббад они не смогли бы его удержать. Разграбить, сжечь — да, но не удержать, не сохранить все, чего тот добился за многие века своей истории. Они превратят его в такую же голую степь, из какой пришли сюда.

Но король, вроде бы, спокоен. Он почему-то твердо уверен, что сумеет держать их в своих руках в любой ситуации. Может, так оно и есть? Серроус много чем уже успел удивить старого рыцаря. От него действительно можно ждать чего угодно, но хотелось бы знать, чего. Не собирается же он на самом деле пускать их в столицу? После воспоминаний о том, что осталось от Курры после взятия, до сих пор не заснуть. Нет, на это он просто не может пойти. Надо будет попробовать поговорить с ним об этом…

Хотя, скорее всего, Серроус отмахнется от него, сославшись на множество неотложных дел. Или поговорить с Тиллием, который шастает как тень. Все равно, делать тому нечего, а от тоски может чем и поделится. Неприятная он, конечно, личность, скользкая, но все лучше этих варваров…

Грэмм чувствовал, что если он не получит в самое ближайшее время ответов хотя бы на часть вопросов, то впадет в такое состояние, в котором будет способен на необдуманные поступки. Недалекий-то он, конечно, недалекий, но не до такой же степени, чтобы равнодушно смотреть, как при его участии гибнет Хаббад. Да и народ, похоже, совсем не в восторге от того, что Серроус пришел освобождать его от ига Строггов. Они и думать-то уже забыли о каких-либо бертийцах, и жили неплохо, а тут на тебе… пришел законный король, только толпы мондарков к нему в придачу. Кому такое понравится?

Старый рыцарь с тоской посмотрел на свой меч, так ни разу и не обнаженный за время похода, и зло оглянулся на маячившегося мондаркского телохранителя, приставленного к нему. Поди, разбери, зачем он к нему приставлен, то ли для охраны от чего, то ли, чтобы не оставлять хаббадца без присмотра. Может возьмут они и вырежут всех эргоссцев в последний день. Что с того, что они называют Серроуса Великим Повелителем? От этого, что, больше веры им стало?..

Надо что-то придумать. Например, подставить их всех под удар как-нибудь, пусть поменьше останется. В общем, требуется изобрести, как и победить и всех победителей угробить. Забавная задачка…

* * *


Вслед за мягким стуком в дверях показался сэр Вильямс. Как всегда аккуратный, подтянутый, несколько суховатый. Хотя от служанок она слышала, что он не всегда такой бесцветный и в соответствующей обстановке вполне способен оставить более чем живое впечатление, но это никак не вязалось с его поведением в присутствии принцессы. Нельзя пожаловаться на то, что он недостаточно внимателен; нельзя сказать, что что-либо делается им не так, но хотелось бы видеть в единственном человеке из замка ее отца чуть поменьше механистичности и фанатизма в желании безукоризненно выполнить свою миссию.

И, тем не менее, сегодня, когда ей приходится отсылать его обратно в Верию, она поняла насколько будет не хватать пусть и такого, но напоминания о доме.

— Ваше величество, — после свадьбы он стал еще более официозен, еще менее человечен, — я прибыл по вашей просьбе.

— Проходи, садись, — совершенно никакого желания изображать из себя королеву. — Я хотела передать с тобой письмо отцу.

— Да, конечно, — это все, что он может сказать? Пожалуй, не стоит говорить ему о содержании письма, а то он начнет ее отговаривать… Как это уныло, когда лояльность начисто вытеснят человека. Да, не хотелось бы, чтобы письмо, которое на четырех листах повествует о том, почему отцу не надо выступать на стороне Серроуса, то есть просит отца нарушить предварительные соглашения, и немного рассказывает, собственно, о ее жизни, попалось кому-либо не глаза.

Она достала из-за корсажа плотный пакет, запечатанный тремя печатями, повертела его в руках и, добавив для верности еще один оттиск, протянула сэру Вильямсу.

— Очень прошу тебя сделать все, чтобы он попал к отцу и, — она с секунду поколебалась, стоит ли продолжать, но решив, что хуже уже не будет, потому как некуда, добавила: — Если произойдет что-то непредвиденное, то уничтожь его. Пакет должен попасть только в руки отца. Даже Серроусу не отдавай его.

Поняв, что последняя фраза была все-таки лишней, она прикусила язык, но Вильямс то ли пропустил ее мимо ушей, то ли решил не заострять на ней внимания.

— Это все, ваше величество? Может быть будут еще какие-то поручения? — Было похоже, что он куда-то торопится. Нетерпеливо поерзывая, он никак не мог найти предлог поскорее закончить разговор. Нет, так просто ему не отделаться. Пусть уж хоть немного поутешает ее.

— Как бы я хотела уехать с тобой, — говоря эти слова вполне искренне, Аделла поймала себя на том, что совершенно непроизвольно приняла тоскливую позу и грустно потупила глаза, а затем медленно, томно и мечтательно их подняла. Похоже, что женские игры — то, с чем невозможно расстаться. Они сильнее ее, и даже говоря то, что думала, она не могла не разыгрывать этого.

— Вы знаете, что это невозможно, — даже сейчас голос его был сух, может, даже суше обычного.

— Это все, что ты мог бы сказать мне?

— Ваше величество, — ощущение неуютности усиливалось в нем, проявляясь во все более нервном поерзывании на стуле, — вам ничуть не хуже, чем мне, известно, что ничего исправить нельзя. Зачем попусту бередить свое сердце. Лучше думали б об успехах вашего супруга и надеялись на то, что ваши с ним взаимоотношения переменятся к лучшему, когда он достигнет своей цели и сможет больше уделять вам внимания.

Коротенькая речь Вильямса показалась ей пустым нагромождением слов, лишенным всякого смысла.

— А может быть, я не хочу, чтобы он уделял мне внимание. Да и не уверена, что пожелала бы ему успеха в его кровавых начинаниях…

— Что вы такое говорите, ваше величество? — Вильямс чуть не вскочил, услышав такое. К лицу его прилила кровь. Значит и он не ледяное создание. Все-таки проняло. — Разве можно говорить такое о своем муже? Тем более, что у вас так все хорошо начиналось…

— Начиналось, — резко перебила его Аделла. — Неужели ты не заметил, как он за последнее время переменился? Неужели ты не видишь, что после коронации — он совершенно другой человек? И с каждым днем в нем все меньше остается следов от прежнего. Мягкий и отзывчивый? Вместо этого он стал твердокаменным и жестоким. Прежняя целеустремленность, которая, не скрою, мне нравилась, как украшение настоящего мужчины, сменилась маниакальной одержимостью. — Она поняла, что сорвалась, но остановиться не могла. — Это уже совершенно другой человек, если вообще человек. Или ты этого не видишь, Вильямс? Или боишься разглядеть? А что ты скажешь на то, что я, не успев выйти замуж, живу уже надеждами, что, может быть, боги окажутся благосклонными и сделают меня вдовой?

Выражение его лица несколько раз менялось от испуга к наигранному возмущению и удивлению, но все, что он смог выдавить из себя — это неуверенное, срывающееся:

— Ну-у-у, — после чего собравшись, он все же добавил, — вам не стоило этого говорить.

— Значит я была права, считая, что ты просто засунул от страха свою голову в задницу и… — Аделла запнулась от того, что сама поразилась своей способности использовать подобные выражения. Кто бы мог об этом подумать пару месяцев назад? Но, ничего, сэру Вильямсу полезно это послушать. Может, хоть так до него что-нибудь дойдет, — …и решил, что лучше ничего не видеть. Слепому глаза не выколоть?

Он сидел побелевший, словно полотно. Тело его сотрясала крупная дрожь, но решимости не хватало что-либо произнести, поэтому особенно глупо прозвучало трижды повторенное «ваше величество», за которым так ничего и не последовало.

— Ладно, — остановила его попытки Аделла, — надеюсь, что хотя бы мое поручение у тебя хватит смелости выполнить.

— Да, ваше величество, — но вид его свидетельствовал, что если ему чего и хватит, то не смелости, а страха перед королевой, замешанного на остатках былой преданности. Что ж, это тоже лучше, чем ничего.

— Советую по Хаббаду ехать с открытыми глазами, может, это поможет тебе в чем-то разобраться, напомнит, что, кроме лояльности, на свете еще существует и совесть. Все, не буду более тебя задерживать.

— Да, ваше величество, — сэр Вильямс согласно кивнул, встал и нетвердой, дрожащей походкой направился к выходу. Да, хорошего защитника выбрал ей отец. Может, это и к лучшему, что он уезжает. Такая связь с домом до хорошего не доведет. Скатертью дорога…

А вот сорвалась она действительно зря. И наговорила лишнего… но, да что уж тут делать, всякое напряжение должно хоть изредка иметь выход… По крайней мере, теперь она чувствовала себя опустошенной, так что вполне могла попробовать заснуть без сновидений… А значит и без кошмаров…

* * *


Тяжелое похмелье после растянувшейся неожиданно на три дня вечеринки не могло не давать себя знать. После такого, с позволения сказать, отдыха война и разруха казались детскими шалостями по сравнению с происходившим в голове. Что ж, получено еще одно подтверждение тому факту, что все должно происходить в свое время, а не откладываться на некое абстрактное потом. Вряд ли он так сорвался бы, завидев вино и девочек, если не ждал бы этого несколько лет.

Конь, казалось, не шел, а скакал, словно горный козел. Каждый шаг отдавался гулким эхом в голове. Черте что… да и компания собралась не из лучших. Видимо, все нормальные люди оказались захвачены военными событиями, и только сливки общества, в смысле те, кого сливают в ямы, согласились разделить его тягу к скромным развлечениям.

Последствия войны и впрямь оставляли самое тяжкое впечатление. Даже представить себе было трудно, что разорение может иметь такие масштабы. Похоже, что мондаркам доставляло какое-то особенное удовольствие разрушать все то, что создано хаббадскими руками. Видимо, именно эта неспособность думать о том, что восстановление разоренного в случае победы достанется им, полнее всего и характеризовала их варварство. С таким подходом невозможно претендовать на звание завоевателей, в лучшем случае — грабители. Кому нужна победа, плодами которой будут лишь огромные убытки? Объяснение происходящему можно искать разве что в непомерности амбиций Селмения, которому безразлично, какими средствами добиться отмщения. Ему, похоже, в первую очередь нужно не Хаббад вернуть, а отомстить Строггам и Странду. А там уж трава не расти.

О-о-о, только не это. Пора уже съезжать с гладкой дороги на извилистую лесную тропинку. Поди теперь, поборись с головной болью. Да еще конь взял моду время от времени спотыкаться о вылезшие не к месту корни. Хорошо еще, что он научился пользоваться короткими путями, так что довольно скоро должен был добраться. А там уже наверняка можно будет рассчитывать на кружку холодного пива и свежую мягкую постель… Поспать… Одному… В человеческих условиях… И никуда утром не вставать…

Он чуть не свалился с коня, начав придремывать по ходу мечтаний. Пожалуй, расслабляться рановато, а то вместо ожидаемого придется столкнуться с ночевкой в лесу. Можно, конечно, поработать и придать хвойной подстилке видимость пуховых перин, но только без настоящей магии все равно потом полдня иголки будешь отовсюду доставать, да бока затекшие растирать. К тому же, глупо как-то пытаться самому себе голову заморочить.

Вот, кажется, уже и просвет наметился… Да, точно. Мирный, идиллический вид, открывшийся ему, воспринимался почти как вызов. Ни тебе разоренных селений, ни тебе трупов, валяющихся у обочин, ни выжженных полей. Действительно, кому война, а кому и… Все так тихо, чистенько, аккуратно. Яркое солнце, мягкий климат, добротный дом, ласкающий глаз горный пейзаж, что нужно еще для счастья? Умеют же некоторые устраиваться, обиженно подумалось ему, хотя нельзя было не признать, как потеплело на душе от этого знакомого, едва ли не родного пейзажа.

Уже подъехав к дому, Валерий заметил медленно переваливающуюся в его сторону Аврайу. Язык у нее свесился, от чего дракон стал отдаленно напоминать разомлевшую на солнце гигантскую собаку.

— Привет, старушка, — поприветствовал он ее.

— От тебя дождешься доброхо слова, как же, — раздраженно выдохнув тоненькую струйку дыма ответила она. — Как жив?

— Как ни странно — жив. — Валерий усмехнулся и попытался почесать бороду, но обнаружив только начавшую смягчаться щетину, бросил эту затею. — По всей видимости, только вашими молитвами, хотя вы могли бы обращаться к богам и с менее затейливыми просьбами.

— Что, так плохо?

— Нет, несколько хуже. А где хозяин-то?

— В доме. Позвать?

— Раз уж сюда сумел доехать, то, наверное, с этим — я и сам справлюсь.

— Ну и ладно, — Аврайа скорчила обиженную рожу и развернувшись пошла прочь, бормоча. — Коня, тохда, тоже сам распряхать будешь, — расправила крылья и поднялась в воздух, не оставляя возможностей для обжалования последнего утверждения.

Пришлось и впрямь ставить коня самому. В стойле мерно пожевывал травку конь Руффуса. Да, себе он в спешке отхватил нечто, существенно менее напоминавшее настоящего коня. К тому же это животное уже на второй день обнаружило склонность к прихрамыванию, что сильно облегчало поездку потерявшему от долгого сидения в замке сноровку чародею. Особенно радовала его хромота с похмелья, позволяя легко считать количество пройденных шагов по отголоскам в голове. Только идиотская расположенность к старому этическому кодексу волшебников, проявлявшаяся в самые неподходящие моменты, не позволила ему поддаться соблазну втюхать кому-нибудь эту клячу, предварительно замаскировав под породистого скакуна, а себе приобрести что-нибудь попристойней.

Зайдя в дом, Валерий почувствовал что-то сродни умилению. Все здесь было по-прежнему, даже пахло так же, как все те многие годы, что он провел в этом доме. Доме… А был ли у него другой дом? Мог ли он хоть какое-то сооружение назвать своим домом? Хотя нет, не все так же. Что-то изменилось. Что именно — не поймешь, но изменилось — точно. Все вроде бы на месте, но что-то не то.

Валерий повернулся на шум и увидел входящего в гостиную Руффуса. Тот сильно переменился. Стал повыше, похудел, похоже, лицо повзрослело и приобрело выражения осознанной озабоченности.

— Привет… Руффус, — «мой мальчик», как-то застряло в горле и так и не пробилось наружу. — Как дела?

— Спасибо, — голос его тоже стал другим. Более взрослым и… да, точно, более грустным. Он, конечно, и раньше не был особенным весельчаком, но теперь это была не грусть сомнения, а грусть знания. Да, все меняется… и слишком быстро. — У тебя-то как?

— Могло бы быть и получше. А где Странд? У меня тут к нему дельце есть, — Руффус замялся, явно пытаясь подыскать ответ получше. Что тут сложного в этом вопросе? Валерий решил слегка разрядить обстановку. — Хотелось бы ему за заботу влепить пощечину и плюнуть в глаз.

— Могу предоставить тебе такую возможность, — улыбнувшись, решил поддержать тон Руффус, — только плюй в левый глаз и бей по левой щеке, потому как я за него. Только не перепутай, его — только левая сторона.

— Что? — недоумение Валерия было вполне искренним.

— Да-да, ты не ошибся, — улыбка Руффуса стала менее задорной, — и понял все правильно. Я — за него. То есть Странд — во мне.

— Что вы тут такое сделали?

— Решили, что Серроус с Селмением подали не худший пример оппонентам. К тому же так процесс обучения идет постоянно, что существенно его ускоряет.

— Странд передал тебе силы? — у Валерия начинала кружиться голова.

— Да, — Руффусу не слишком удалось принять безразличный вид.

— И ты подобрал затем сердце мага? — этот вопрос он задавал уже чисто машинально, прекрасно понимая, какой сейчас услышит ответ.

— Точно. И теперь я такой же шизофреник, как и мой брат. Ну, ладно, — его лицо резко помрачнело, — теперь ты все знаешь, так что давай оставим эту тему без дальнейших обсуждений. Хорошо?

Руффус поднял глаза и буквально пронзил взглядом Валерия. Тот даже растерялся, встретившись с такой жесткостью. По спине аж мурашки пробежали. Как же сильно он переменился за последнее время. Всего-то ничего прошло, а перед ним уже совершенно другой человек. Да, Странд, видимо, и впрямь великий учитель. Добиться такого прогресса, таких изменений, на которые Валерию понадобился бы не один год. Остается только снять шляпу.

— Хорошо, — ответ невольно вылетел на волне размышлений и прозвучал достаточно робко, тоном, не допускающим даже возможности попыток не согласиться. Уже произнеся это, Валерий еще раз поразился, что он поддался и сделал то, что нужно Руффусу. Обычно он сам привык играть в эти игры с другими, но никак уж не ожидал, что его же ученик сможет так поймать чародея. Хотя нет, не его ученик. Называть его так сейчас — не больше оснований, чем обращаться к нему «учитель». Естественно, что это уже совсем не тот Руффус, который несколько месяцев назад покинул Эргос, и подобные фокусы происходят не без подачи Странда. Да, хорошо, что он с самого начала воздержался от обращений «мой мальчик». Нет, не воздержался, он подавился этими словами. С кем-кем, а с собой-то уж можно быть честным.

— Ладно, — нет, он точно подрос. Это не может быть иллюзией, — пора бы мне и проявить хотя бы немного гостеприимства. Сейчас поужинаем, а затем — хочешь поговорим, а нет, так я провожу тебя в твою комнату. Отложим все до утра.

А затем было все то, что и ожидалось. Сытный вкусный ужин, Руффус оказался вполне способным к кулинарным экспериментам, холодное свежее арносское пиво, долгий разговор, и увенчал все это столь долгожданный отдых на мягкой, удобной постели. В разговоре много внимания было уделено увиденному Валерием в дороге. Обстановке в Хаббаде, ситуации, как ее увидел чародей. Совсем немного он сказал о времени, проведенном в подвалах Эргоса, а то, что было рассказано — все больше в иронических тонах, не в последнюю очередь потому, что Валерий и сам не прочь был это забыть. Забавно и даже приятно было поведать о муках и сомнениях Тиллия, но Руффус почему-то не очень обрадовался этим известиям, ссылаясь на то, что из-за подобной небрежности, имелось в виду, что надо было раньше выяснить степень его подготовленности к затеянному, теперь же гибнут люди, а лично ему придется сойтись с братом в поединке.

По ходу беседы у чародея вообще крепло ощущение, что отношения наставник — ученик навсегда канули в лету, так что лучше поскорее найти им замену. Видимо, вполне возможны чисто дружеские отношения, которые сами напрашивались, и к которым охотно тяготели обе стороны, но для этого Валерию надо было преодолеть неприятие очевидного в настоящий момент лидерства Руффуса. Тот факт, что это лидерство подкреплялось невероятно возросшей зрелостью и реальной силой, стоявшей за ним, не сильно помогал преодолеть психологический стереотип. Хотя пару раз он ловил себя на гордости за ученика, а один раз даже испугался его смурного взгляда.

Ничего, справимся, улыбнувшись решил Валерий, когда уже укладывался спать, легко поддаваясь приятному искушению сном.

* * *


В последние дни он очень много проводил времени, сжимая в руках теплый камушек Ока мира. Он уже научился достаточно свободно ориентироваться в бесконечном море информации, открывавшемся перед ним. Он почти всегда находил с его помощью именно то, чем интересовался, поэтому вопросы, которые задавались пришедшему вчера Валерию, были нужны не столько ради информации, недостатка в которой он не испытывал, сколько для того, чтобы уловить эмоциональную окраску в его, Валерия, субъективном восприятии. О мрачном разорении, царившем на просторах Хаббада, о сотнях жертв, о панике и ярости он знал и так, как впрочем и о самом появлении Валерия. Интересно было понять, как это воспринимал человек, бывший долгие годы его учителем, имевший такое на него влияние.

Восприятие это показалось Руффусу несколько сумбурным и необъективным, слишком уж сильно было оно замешано на личных проблемах чародея. Ситуация, в которой он оказался, была и впрямь препаскудной, но такое зацикливание на ней человека, который всегда казался ему образцом рассудительности и отрешенности от внешних факторов, было большой неожиданностью. Важную роль, видимо, сыграл тот факт, что Валерий параллельно с этим испытал и огромное облегчение от того, что с его плеч свалилось бремя ответственности за воспитание принца, и он, не будучи обязанным разыгрывать из себя постоянно эдакого метра, стал обыкновенным человеком со всеми свойственными людям слабостями, переживаниями и страстями. Может быть, даже в большей степени, чем он к тому расположен, из-за того, что очень уж истосковался по этому за долгие годы, проведенные в Эргосе. Образ идеального учителя, наставника, воспитателя, непогрешимого и отрешенного от мелочности человеческих слабостей, разрушился, в очередной раз обманув Руффуса, полагавшего, что в чародее он найдет поддержку и наставления. Нет, все решения придется принимать самому, как и нести за них ответственность. Переложить хотя бы часть груза на чьи-либо плечи — не удастся. Но как бы это не было обидно, личность Валерия ничуть не потеряла от этого в глазах принца, а может, даже и выиграла, потому как теперь у него появилась возможность обрести настоящего друга, с которым можно будет общаться на равных. Разница в возрасте, которая сильно сократилась в представлениях Руффуса из-за того, что теперь они не обязаны придерживаться отношений воспитатель — воспитываемый, а также благодаря элегантной и мужественной щетине, сменившей длинную кустистую бороду, не должна была помешать их общению. Единственное, надо постараться пореже давать Валерию понять об изменениях, происшедших за последнее время. Не нужно лишний раз подчеркивать, как много переменилось со дня, когда он оставил Эргос, не пытаться картинно утвердиться в роли лидера в новом их союзе, лучше, наоборот, пытаться это как-то сгладить, и тогда, Руффус уверен, они неизбежно придут к крепкой дружбе.

Сейчас он так же сидел, сжимая вибрирующее в ладони Око мира. Он встал еще до восхода солнца и отправился на полюбившуюся ему горную террасу, где так легко предаваться размышлениям, где так просто найти решение сложнейшим вопросам, где так естественно предаваться медитациям, очищающим ум и придающим силы. Руффус знал уже, что сегодня к нему придет принц Солкран, сын императора Луккуса, просить о помощи. Это хорошо, потому как он не мог более сидеть на месте и созерцать происходящее. Еще немного, и он перегорит, принц чувствовал это, и не окажется способным на какие-либо действия. Ждать уже более нечего, тем более, что он видит, как мало времени остается у них в распоряжении. Несмотря на все попытки помешать продвижению Серроуса, его брат упорно продвигается на север и вот-вот подойдет к самому Хаббаду, а рассчитывать на то, что имперские войска сумеют без ощутимой магической поддержки противостоять превосходящим силам Мондарка и Серроуса, не приходилось.

В Эргосе также царило уныние. Радость успехам своего короля была не особенно искренней, потому что это были одновременно и успехи Мондарка, извечного врага всех хаббадцев, и смириться с этим новым союзом был готов далеко не всякий. Аделла, столь радостно смотревшая еще совсем недавно в будущее, была мрачнее грозовых туч. Разбираться в деталях, что именно повергало принцессу в такое состояние, он не стал, считая неэтичным рыться в голове знакомых, но очевидно было, что ее взаимоотношения с мужем оставляли желать лучшего. Может быть, это открытие и помогло Руффусу легче смириться с мыслью о неизбежном противостоянии Серроусу, потому как в минуты откровенности с самим собой он признавал, что завидует брату, будучи тайно влюбленным в юную принцессу, и теперь не может простить ему обид объекта своих воздыханий. Это, конечно, отдавало мелочностью, но должно же хоть что-то поддерживать в нем готовность к столкновению. Абстрактные соображения относительно судьбы Хаббада, как это ни странно, никак не могли вырасти настолько, чтобы стать поводом к братоубийству.

Интересно, как относится к этому сам Серроус? Ведь он точно так же прекрасно знает, что их ждет в самом ближайшем будущем. Наверное, он старается вообще не думать на эту тему, с полной отдачей уходя в текущие заботы, стараясь решать лишь те проблемы, которые стоят перед ним прямо сейчас. По крайней мере, это было бы вполне в его духе…

По звуку осыпающихся камней, Руффус распознал приближение Валерия. Сегодня, отоспавшись и отдохнув, чародей выглядел существенно лучше. Лицо посвежело, в глазах пробудился привычный глубинный блеск, мешки под глазами спали.

— День добрый, — помахав рукой, приветствовал тот.

— День добрый, Валерий, присаживайся, — рукой Руффус показал на камень, отдаленно напоминавший своей формой кресло. — Здесь хорошо думается.

— Я знаю, — чародей устроился. — Я сам всегда любил приходить сюда.

— Как отдохнул? — попытка скрыть повисшую в воздухе неловкость за абстрактным вежливым вопросом получилась неудачной.

— Спасибо, — Валерий перекатывал носком сапога небольшой камушек, испытывая, по всей видимости, те же проблемы. — Вот, думаю отоспаться у тебя еще пару деньков, и отправлюсь попутешествовать…

— Не выйдет, — как-то отрешенно произнес принц.

— Это почему это? — чародей наигранно встрепенулся. — Мало что ли на мою долю хлопот выпало? Пора и о себе подумать.

— Валерий, — Руффус пронзил его грустным, но острым, словно стилет, взглядом, — тебе не удастся спрыгнуть с телеги на полпути. Мы все обречены пройти его до конца.

— Ты знаешь, — перекатывание камушка стало существенно более нервным, — не я заварил эту кашу. А натерпелся — сполна. Кто и чем сможет скомпенсировать те годы, что я провел в Эргосе…

— Ты жалеешь о них? — в глазах принца читалась ирония. — Хочешь сказать, что напрасно втянул меня в эти игры? Хочешь сказать, что лукавил, доверительно делясь со мной соображениями высшего порядка, идеями об ответственности перед миром?

— Нет, конечно…

— Думаю, мы все не рвемся в бой, — Руффус с удивлением отметил, насколько легко у него вылетают эти слова. Как недавно он и подумать-то не мог — поучать Валерия. — Даже Странд (как бы он не скрывал этого за радостью от того, что я оставил его в этом мире, подобрав сердце мага) не в восторге от необходимости продолжения этой вечной борьбы. Думаю, он совсем не прочь сбросить со своих плеч ответственность за Хаббад, пусть и такой ценой. Мы все здесь — не фанатики с горящими глазами, но каждый должен сделать свое дело, прежде чем строить планы о веселом времяпрепровождении.

«Ты никогда не говорил мне, что так думаешь».

«А ты и не спрашивал. И все же я прав, не так ли?»

«Боюсь, что да».

— И кто же, как не ты, — продолжил принц, — втянул меня в этот кошмар, а значит не тебе бросать меня на середине дороги.

— Ну да. Да! — Валерий подскочил и принялся расхаживать по террасе, спотыкаясь и сбиваясь с шага. — Разумеется, я знал все это, идя сюда. Конечно, я не собираюсь уходить в кусты, но можно же немного поломаться. Если б ты знал, каково оно, торчать в подземельях, когда дважды в день к тебе наведывается палач, а ты начинаешь чуть ли не радоваться ему, как возможности увидеть живого человека… — он продолжал шагать, энергично размахивая руками, но продолжение монолога предпочел не высказывать вслух. Немного успокоившись, он сел и продолжил: — Извини. Если честно, я настолько привык сам манипулировать людьми, что мне крайне трудно пережить осознание того, насколько искусно Странд умел манипулировать мной. Естественно, я с тобой.

— Спасибо, — лишние слова могли теперь только помешать. — Пойдем домой?

— Хорошо.

И они стали спускаться вниз, к залитому солнцем лугу.

«Что делать, что говорить? Мы, вроде бы, договорились, оба хотим пойти навстречу друг другу, но чего-то не хватает, чтобы началось потепление…»

«Надо начать действовать. Когда меньше будет времени на копание в себе, отношения сами начнут налаживаться».

Иногда Руффус не мог разобрать, общается ли он со Страндом или же просто ведет какой-то внутренний диалог, но в любом случае со здравостью этого мнения трудно было поспорить, так что на том он и порешил остановиться.

У дома их уже поджидали застывшие в весьма выразительных позах Аврайа, извергающая устрашающие клубы дыма, и молодой человек (ну, так сказать, молодой человек, в смысле нестарый, потому как Руффуса-то он, по всякому, раза в полтора постарше был), побледневший, словно свежеотстиранное полотно, и прижимающийся к стене в тщетной попытке просочиться в стыки между камнями. Одет он был в удивительно добротный дорожный костюм, видимо очень дорогой, но строгий и без излишней вычурности. Именно это и стоило называть стильной одеждой. Правая его рука была плотно сжата в кулак, а в левой он едва удерживал поводья бешено метавшегося коня, не желавшего находиться вблизи огнедышащего чудовища. Судя по всему, это обычная реакция всей лошадиной породы при первом знакомстве с драконами, ведь впоследствии его, Руффуса, конь привык к Аврайе и спокойно, если не с удовольствием, переносил ее общество.

Больших сомнений в том, кто, собственно, стоял у стены с выражением неподдельного ужаса на лице, — не было.

— Добрый день, путник, — начал Руффус, знаком показывая Аврайе, что представление с драконом — пожирателем принцев в главной роли можно и прекратить, — извините за столь негостеприимный прием, — как только Аврайа отошла подальше и мирно уселась, сложив крылья, гость попытался овладеть собой и принять исполненный достоинства вид, впрочем, без особого успеха. — С чем пожаловали к нам?

— Мне нужно к великому магу Малойану, — сообщил он, судорожно вытягивая перед собой, словно пропуск обратно в мир живых, путеводный талисман, совершенно такой же, какой был в свое время у Руффуса, на раскрытой ладони. Перстенек отличался лишь тем, что стрелка над изумрудом была не голубого, но огненного цвета. Стрелка бешено вращалась, недвусмысленно свидетельствуя, что цель путешествия достигнута, но сам гость никак не мог определиться, к кому, собственно, обращаться, перебегая взглядом с Руффуса на Валерия. Утвердившись в мысли, что великий маг не может выглядеть семнадцатилетним юношей (почему, кстати, он и сам бы никогда не ответил), обратился к Валерию. — Я наследный принц Солкран из династии Строггов, властителей Хаббада, — при этих словах Руффус невольно поперхнулся, но справившись с собой вновь принял отстраненный вид, — и прибыл сюда по поручению моего отца императора Луккуса, с просьбой о помощи Хаббаду. Отец сказал мне, что этого перстня будет достаточно для того, чтобы вы приняли меня.

— Все замечательно, принц Солкран, — Валерий расплылся в излюбленно иронической улыбке, — за исключением того, что я не являюсь великим магом Малойаном.

— А тогда кто же? — поинтересовался Солкран, недоверчиво косясь в сторону Руффуса.

— Его вообще здесь нет, — сообщил Валерий, — но знак принесенный вами — подлинный, а значит вы найдете помощь, как и было обещано вашим предкам.

— Но… — начал было гость, но не нашелся, чем продолжить и запнувшись, потупился.

— Я, принц Руффус, из Бертийской династии, — решил прийти ему на помощь Руффус, но, похоже, добился только противоположного результата. Назвать растерянностью выражение появившееся на лице Солкрана, было бы столь же правильно, как обозвать сошедшую лавину парой упавших камней. Ощущение ловушки, предательства, просто-таки исходило от него. В затравленных глазах читался ужас. Сам же Руффус, запнувшись, понял, что окончанием фразы он окончательно подпишет свой приговор, отчего слова не желали покидать его горло.

«Ты же знал, что рано или поздно это произойдет», — донеслось изнутри.

«Но как же мне говорить, что я, один из бертийцев, и должен остановить бертийское вторжение».

«Вторжение мондарков. Бертиец лишь возглавляет его. Может, так тебе легче будет смириться с этим».

«Но мы же оба знаем, что от игр со словами ничего не меняется».

«И оба мы знаем, что выбор уже был сделан, а сейчас его осталось только закрепить при помощи все тех же словесных игр».

«Я не хочу этого…»

«Жизнь оставляет не так уж много места нашим желаниям».

«Ладно, я — готов».

— Я, принц Руффус из Бертийской династии, — снова начал он, старательно пытаясь восстановить прервавшееся дыхание, — ученик мага, известного вам под именем Малойан, готов выполнить его обещание, данное династии С…, — несмотря на то, что фраза звучала, как заученная форма, он не смог не споткнуться на этом месте, — Строггов и придти на помощь Хаббаду.

Все. Руки опустились, а попытка принять величественный вид закончилась после этих слов согбенной спиной и унылым подобием усмешки на лице.

«Приговор подписан».

«Не так пессимистично».

«Не так пессимистично? Тебе воевать с извечным врагом, а мне с братом».

«А если что не так, то погибать нам вместе. И все же это не повод смотреть на мир через пелену тьмы».

«Ага, сильное утешение».

— Но… — вновь не смог подобрать других слов Солкран.

— Не останавливайтесь, ваше высочество, — откликнулся Валерий. — Не стоит бороться с собой, так что говорите, что приходит на ум. Недосказанное — залог недоверия.

— Но ведь именно Серроус из Бертийской династии возглавляет мондарков, напавших на Хаббад, — выпалил на одном дыхании Солкран.

— Да, — бесцветным голосом ответил Руффус, — я готов выступить на вашей стороне, против собственного брата. Никаких дополнительных гарантий своей преданности я предоставить не могу, так что вам решать, принимаете вы мою помощь или нет.

«Не лукавь, это не дает тебе последней возможности отказаться. Они все равно примут помощь от кого бы она не исходила, так что ты только душу бередишь иллюзорными надеждами».

«Оставь мне хотя бы это».

— Со своей стороны, — не к месту вмешался Валерий, — я могу поручиться, что лучшего мага вам не найти.

— А где, собственно, сам Малойан? — осмелев, поинтересовался Солкран.

«Ну и как ему это объяснить?»

«Скажи им что-нибудь потуманнее. Ты же маг? Значит от тебя именно таких ответов и ожидают».

«Да, умеешь ты растолковать все».

— Он во мне, — с максимально загадочным видом проговорил Руффус, простирая перед собою руку. Похоже, это подействовало, потому как Солкран невольно отшатнулся и почел за лучшее не продолжать расспросов. Сбросив с себя напыщенность, Руффус продолжил: — Я не прошу ответить прямо сейчас, хотя время и поджимает. Не пройти ли нам в дом? За кружкой пива обычно бывает легче принять решение.

— Спасибо, — ответил Солкран и покорно последовал за хозяином. Замыкал процессию Валерий, перемолвившийся с крыльца о чем-то парой слов с Аврайей.

За пивом атмосфера и впрямь стала теплеть, хотя Руффус и обратил внимание, что Солкран с подозрением отнесся к предложенному напитку. Видимо, при дворе он привык употреблять вино, как было принято и в Эргосе, но Руффус настолько пристрастился за последнее время к пиву, что не задумываясь предложил именно его. Ничего, эта ошибка больших последствий иметь не будет.

Разговор потихоньку оживлялся, а смущение Солкрана перед молодостью и принадлежностью мага к бертийской династии преодолевалось, так что вскорости они уже обменялись парочкой свежих анекдотов, от души им посмеявшись. Время постепенно стало подходить к вечеру, склоняя солнце оставить этот мир на откуп лунному свету.

— Думаю не ошибусь, сочтя, что решение уже принято, — напомнил Валерий, довольно почесывая то место, которое вскорости должно будет превратиться в бороду.

— В общем, да, — пробормотал Солкран, смущенный тем, что ему напоминают, зачем он сюда пришел. Приняв более официальный вид, он продолжил: — От лица его императорского величества князя Луккуса я принимаю вашу помощь и приглашаю вас в Хаббад, где император сможет лично подтвердить мои слова.

— Хорошо, — Руффус тоже не мог сказать, что возвращение к насущным проблемам доставило ему удовольствие, — тогда завтра с утра — в путь. Твоя охрана, — он сам не заметил, когда они перешли на ты, — осталась около Арноса? — ответ на этот вопрос, естественно, был известен, но этикет требовал не заострять на этом внимания.

— Да.

— Тогда, — продолжил Руффус, — мы проводим тебя до них, чтобы предупредить, что все нормально, а затем уже — в Хаббад. Пойдем короткой дорогой, так что к вечеру будем на месте…

— Как? — не понял Солкран. — До Хаббада даже на перекладных дня три пути.

— Пусть это будет первой демонстрацией моих способностей, — лукаво улыбнулся Руффус, забыв, как сам еще недавно был удивлен, узнав о существовании быстрых дорог. — К вечеру будем в Хаббаде. Не веришь, можем поспорить.

— Как-то мне на ум не приходит ничего, что было бы лишним. По крайней мере из того, на что можно было бы поспорить, так что я, пожалуй, воздержусь от пари, — улыбнулся Солкран.




Глава 14


Вечер, проведенный в уютном тепле, стоил того, чтобы оценить его по достоинству. Бесконечные кувыркания в грязи, постоянная необходимость спешиваться и пробираться по колено в воде не могли не сказаться на состоянии человека столь преклонного возраста. Откуда только взялась посередине зимы эта распутица? Многократно промоченные, застуженные ноги скрутило в безумном приступе ревматизма, и ходить на них не представлялось возможным. Глубокий надсадный кашель извергал из легких какие-то ошметки, не внушавшие добрых мыслей.

Какие уж там планы отмщения, — самому бы протянуть еще недельку. Да пусть он возьмет этот свой Хаббад, может там хоть удастся отлежаться в тепле. А еще лучше отложить все планы на месяцок, и провести его в этом трактире, приходя в себя. Если поначалу еще удавалось справиться со своими бедами нехитрыми заклинаниями, то последние дни они уже не пронимали, а если и приносили облегчение, то ненадолго.

И все же должен быть способ остановить Серроуса. Не может такого быть, чтобы он стал неуязвимым. То, что все возникавшие планы отпадали по мере более конкретного их обдумывания, — не говорило ни о чем. Просто не додумался до чего-то по-настоящему серьезного. А может, надо лишь отказаться от идеи, что он должен в конечном итоге уцелеть. Желание сохранить себя сильно ограничивало возможный спектр действий, но если он будет так же сдавать и дальше, то ему все равно не выбраться из этой заварухи. Еще немного, и он помрет от того, что его дряхлый организм откажется продолжать бессмысленную борьбу за выживание. Пожалуй, это будет совсем уж бесславно, да и истекающие силы тоже не расширяют круга возможных действий. Надо решаться на что-то уже сейчас. Чем быстрее, тем больше шансов на то, что вообще хоть что-нибудь да выйдет.

Хорошо Валерий устроился. Ну посидел в темнице, ну помучился, конечно, но зато теперь уже отбыл с чувством выполненного долга. Мол, я уже свое отборол, отстрадал, теперь — ваша очередь. До чего же он все время умел хвост по ветру держать, зависть берет. Не то, что он, Тиллий, все время полагал, что работает на себя, а выясняется, что его чудненько так использовали. И совесть эта дурацкая проснулась не к добру. Не могла подождать еще пару лет — сам бы сдох, а теперь мучайся, словно мальчишка. Переживай за всех, раскаивайся. Есть сильное подозрение, что получись все удачнее — никогда б она не пробудилась, спала бы себе спокойненько, умащиваемая вкушаемыми прелестями бытия. В общем, муки совести — удел неудачников, но раз уж попал в их число — смирись.

После краткого стука в дверь в комнату вошли, и если бы это были не отвратительно огромные мондарки из числа телохранителей Серроуса, то можно было бы даже поблагодарить их за то, что его отвлекли от мрачных размышлений, в порочном круге которых он все более и более увязал. От вошедших разило через всю комнату. До чего же варварский народ, даже когда есть условия привести себя в порядок — предпочитают оставаться смердящими, словно выгребные ямы. Самые рафинированные и изнеженные их горожане легко смирились со свинскими походными условиями и, более того, не испытывая ни малейшего неудобства. Такое впечатление, что они даже радовались своему возвращению в родной свинарник.

— Великий Повелитель требует, чтобы ты предстал перед ним, — совершенно отрешенно проговорил мондарк, глядя куда-то перед собой. Интересно, они хоть когда-нибудь говорят как люди, эти телохранители? Такое ощущение, что они не живые. Дерево, умей оно говорить, и то поболее эмоций выразило бы голосом. А может, они попросту не умеют думать и голова у них штука исключительно декоративная? Ведь надо же куда-то шлем одевать.

— Хорошо-хорошо, — пробубнил Тиллий и, поправив переводящий амулет, начал кряхтя подниматься с кровати. В кои-то веки дорвался человек до мягкой постели, так нет же, не дадут полежать. Правильно, так и надо. Чего стесняться-то. Повелитель — он на то и повелитель, чтобы гонять всех, а не о подданных думать. Застоявшийся без дела подданный — потенциальный изменник, а так, пока носишься без остановки — не то что предательство какое не замыслишь, а и про обед забудешь. Это точно, так оно вернее.

Хорошо еще, что остановились они в трактире, а не в замке каком, идти по крайней мере недалеко, да и без бесконечных лестниц. Проходя через пивной зал, Тиллий поймал себя на рвотных позывах, вызванных одним лишь видом отдыхающих союзничков. И это еще в трактире только офицеры да вожди такой бардак устроили, чего уж от рядовых ждать. Безудержное пьянство, ребяческая похвальба награбленным, чад, смрад, приставания к местным девицам, которых натащили полный зал, ор и буйство. Пол, по загаженному виду которого можно было бы засомневаться в том, что его когда-либо убирали, если бы он не помнил как ухоженно здесь было, когда они только зашли. Нельзя этим свиньям отдавать Хаббад. Ни за что!

Они прошли в левое крыло, полностью занятое королем. Тиллий почти сразу почувствовал некое напряжение, казалось, повисшее в воздухе. Что именно это было он не сказал бы, но ощущение опасности не оставляло его. То ли запах какой, то ли та самая магическая энергия, непосредственно чувствовать которую он так и не научился.

Поднявшись на второй этаж, они прошли до конца по коридору, по обеим сторонам которого располагались двери в номера. С торца находилась самая большая комната, где по всей видимости его и ожидал Серроус. Так и не проронив ни единого слова, телохранители распахнули перед ним дверь и, заняв свои места по обе стороны от входа, слегка подтолкнули Тиллия внутрь, отчего тот чуть не споткнулся на пороге.

Внутри был легкий полумрак, поддерживаемый невидимым источником света. Такое ощущение, что свет сам исходил из воздуха, не отбрасывая ни теней, ни отсветов по стенам. В одном из двух кресел, расположенных у камина, сидел король, а на второе он небрежно указал Тиллию. Серроус был непривычно для последнего времени расслаблен, хотя лицо его и оставалось с налетом мрачности и усталости. Черты его заострились, щеки впали и даже по тому, что приходившим на ум сравнением было «постарело», а не «возмужало», можно было с уверенностью сказать, что успехи давались ему немалой кровью. Напряжение, продлись оно еще немного, грозило привести к истощению. Видимо, именно поэтому он и решил остановиться в этой деревне для восстановления сил, а не попытался с наскока взять Хаббад. До города отсюда не более дня пути. Так что решение об остановке для многих стало неожиданностью, но сейчас, глядя на изможденное лицо повелителя, он понимал, чем это было вызвано.

— Вечер добрый, советник, — глухим, еле слышным голосом заговорил Серроус, когда Тиллий, повертевшись в кресле, сумел-таки найти для своего привередливого старого тела удобное положение.

— Вечер добрый, король, — устроившись было, он вновь почувствовал себя неуютно от голоса Серроуса. — Вы звали меня? — сказать, что это был вопрос — преувеличение, так, набор слов для поддержания разговора.

— Я хотел бы извиниться, что в последнее время у тебя появился повод счесть свой пост чисто номинальным, — на его лице появилась легкая тень улыбки. — Я действительно не обращался к тебе за советом, но, пойми и меня, война отнимает все мое время, а в этой области твои советы не имеют особенной ценности, — Серроус замолчал и принялся раскручивать в бокале вино, но затем как бы очнулся и, наполнив бокал собеседника, продолжил: — Но события подошли уже почти к завершению, а вместе с тем актуальнее становятся другие проблемы. Нам пора уже думать, что делать после победы, а то решения за нас примут мондарки, в руки которых никто, конечно же, не собирается отдавать Хаббад, — король снова сделал паузу, хотя и менее продолжительную. — Опереться на старое Хаббадское дворянство — не удастся, это понятно, поэтому надо придумать новое государственное устройство, которое поможет нам удержать власть. Единственное, что мне пока что пришло в голову — создать совет при короле, обладающий более широкими, чем это обычно принято, полномочиями. В этот совет должны будут войти члены и от нашей стороны, и от мондарков, и, возможно, от старого Хаббада. Кто именно войдет в этот совет, надеюсь услышать от тебя завтра к вечеру…

— Простите, ваше величество, что перебиваю вас, — Тиллий почувствовал, как у него отлегло от сердца. Внутреннее напряжение спадало по мере того, как он слушал монолог короля, — но со стороны Эргоса не так много людей, способных войти в подобный совет. Для этого надо не только обладать верностью вашей короне, но и особенным складом мышления, так что как бы нам не пришлось отдать достаточное большое число мест представителям старого Хаббада.

— Вот об этом-то ты и подумай, а завтра доложишь мне, — спокойно продолжил Серроус. — Среди проигравших всегда найдется достаточно желающих оказаться на стороне победителей. К тому же, мы не обязаны зацикливаться на одном лишь дворянстве… — он снова прервался и отпил глоток вина. — Княжествам надо будет придать статус, аналогичный Курранской военной провинции. То есть, государство должно будет иметь чисто административное деление на провинции, которыми будут управлять губернаторы, назначаемые мной. Никаких князей, баронов и тому подобного, — Серроус даже бровью не повел, произнося эти слова, тогда как Тиллий едва не подавился, услышав, насколько король хочет переменить все государственное устройство. — Строгги были правы, сделав армию непосредственно подчиненной императору и оставив князьям лишь небольшие дружины, но они не пошли дальше, а зря. Провинциями должны управлять чиновники, сознающие, в чьих руках их судьба и карьера, а не князья, уверенные, что власть все равно не выйдет за пределы их рода. Во главе провинций должны будут встать эргоссцы или хаббадцы, а управление уровнем пониже — отдать мондаркам. Это и не даст им слишком большой власти, и задобрит, позволив чувствовать себя победителями.

Тиллий сидел, чувствуя, что голова у него начинает идти кругом. Слишком много он получил поводов к размышлениям за один вечер, переварить это будет непросто. Но, с другой стороны, если Серроусу удастся справиться с неизбежным возмущением всего дворянства, у него, может, и впрямь получится заложить основу крепкой и мощной империи. Да и с мондарками таким путем вполне удастся совладать, а со временем они ассимилируют в Хаббаде, и разницы большой уже не будет, у кого какие корни.

Ход рассуждений Серроуса и форма, в которой они преподносились, недвусмысленно намекали и на то, какое место в будущем устройстве империи отводится Тиллию, хотя спросить напрямую об этом он и побаивался. Нет, никаких сомнений и быть не может, что король планирует именно его поставить во главе этого совета. Только бы не сглазить. Ведь это полностью меняет все. Он снова получает шансы оказаться победителем. Не видь Серроус Тиллия во главе совета, стал бы он сейчас говорить с ним обо всем этом, да еще поручать подготовку состава совета и кандидатов на посты губернаторов.

— Мондарк же тоже следует разбить на провинции, — невозмутимо продолжал король, — формируя их вокруг больших городов. Границы, разумеется, надо будет согласовать с мондаркскими князьями, как и состав племен, относимых к той или другой провинции. Полностью продублировать структуру управления на Мондарк, естественно, не удастся из-за племенного и кочевого их уклада. Это дело на многие годы, но ввести и там регулярную имперскую армию, подчиненную напрямую Хаббаду, думаю, удастся. Кочевники вынуждены будут смириться с этим, потому как мы наладим экспорт продовольствия из более плодородного Хаббада, чем позволим им избавиться от постоянного голода. Да и купечество, как наше, так и их, поддержит нас, если мы дадим им свободно торговать на территории обоих государств. Главное, что мы должны сделать — это позволить и хаббадцам и мондаркам почувствовать себя победителями. Мондаркам в этом поможет участие в управлении Хаббадом, а северянам должно будет льстить присоединение Мондарка к империи. И, самое важное, — здесь на лице Серроуса появилось даже что-то наподобие мечтательности, — мы навсегда избавимся от извечной вражды между Хаббадом и Мондарком.

Король замолчал, переключив свое внимание на терпкое вино, а Тиллий, слегка завороженный развернувшимися перспективами, не нашелся, что сказать, почему и поддержал молчаливое питие. В свете только что изложенного вид на будущее казался существенно привлекательнее, чем час назад. Пожалуй, ради того, чтобы поучаствовать в этом проекте, стоит несколько изменить свои планы. Вера в Серроуса вновь воскресала в нем. Оказывается, он не только рвался, не глядя по сторонам и не обращая внимания на потери, к власти, но и готовился так ею распорядиться, чтобы потомки с гордостью и почтением в голосе вспоминали его имя.

— Чтобы завершить нашу беседу, — Серроус резко оттолкнулся от спинки кресла и подался вперед, наклонившись над столиком, на котором стояли бутыли, — надо сказать и последнее. По ходу моих речей, ты, думаю, догадался, что на посту главы совета я хотел бы видеть тебя, но могу ли я доверить такое дело человеку, в преданности которого стал сомневаться? — разлившееся было в голове Тиллия тепло превратилось в испепеляющий жар. Все сжалось внутри, а слова короля казались отточенными стилетами, брошенными в него. Не нужно было проникать под щит, в его голову, чтобы понять, что старый советник сейчас испытывал. Испарина, проступившая на лбу, свидетельствовала ничуть не хуже. — Я не буду сейчас спрашивать, откуда у тебя взялась ментальная защита, насколько ты причастен к побегу Валерия, и почему так пошатнулась твоя лояльность. Оставим эти грустные вопросы, тем более, что причины к этому я вижу. Сейчас я хотел бы получить от тебя ответ на один вопрос. Готов ли ты присоединиться ко мне и подтвердить свою преданность?

— Да, — сказал Тиллий прежде, чем успел что-либо обдумать, судорожно вцепившись вспотевшими ладонями в подлокотники кресла. Его начинала бить дрожь. Из-за пелены страха окружающее виделось размытым и неясным, и только голос короля был отчетливым и ясным.

— Тогда, — выражение его лица смягчилось и губы расплылись в улыбке, — нет проще способа подтвердить свою искренность, чем связать себя узами преданности. Во второй бутыли, — он указал на столик, — подготовленный мной напиток. У тебя есть три минуты, чтобы принять окончательное решение. Если ты откажешься выпить — покинешь меня. Я не буду тебе мстить за это и позволю уйти на все четыре стороны. Единственным условием будет — не попадаться мне более на глаза. Попадешься, тогда я казню тебя без выяснения причин, нет — живи сколько хочешь и где хочешь. Время пошло.

Серроус снова откинулся на спинку и расслабился, а Тиллий почувствовал, что никак не может ни на чем сосредоточиться. Мысли были обрывочны и всплывали в таком беспорядке, что разобраться в них было почти невозможно.

Так вот оно, что он ему приготовил. Узы преданности были сильным оружием, и единственное, что могло ограничивать их применение магами, если исключить абстрактные рассуждения об этике, была некоторая обратная связь. Принявший их на себя становился верным помимо собственной воли. Он даже думать во вред повелителю не мог, испытывая сильные боли, как только оказывался на этом пути. О действиях во вред и говорить не приходилось, от одной такой попытки можно было легко отдать концы. И все-таки, был в них небольшой изъян. Если тем или иным способом погибал, именно погибал, а не умирал своей смертью, связавший себя узами преданности, то это неизбежно отражалось на его повелителе. Повелитель переживал эту смерть, как свою, теряя на время связь с реальностью. Приходя в себя, он долго еще чувствовал сильные боли. Именно из-за этого маги крайне редко шли на применение уз, к тому же история знает несколько случаев, когда с магом расправлялись именно убивая его подданных, а затем и самого мага, пока тот беспомощен.

Но в сложившейся ситуации, эта мера, похоже, действительно, оправдана. Связав Тиллия узами, Серроус получал безусловного союзника, заинтересованность в котором очевидна с учетом его планов и явной нехватки кадров. Да и мнение Тиллия заметно изменилось по ходу разговора. Отвечая согласием на предложение короля, он был вполне искренен. Он готов был работать над этим проектом, потому как участие в нем сулило не только личную выгоду, что тоже не стоило бы сбрасывать со счетов, но и обещало быть интересным. Именно заинтересованности ему так не хватало в жизни. Унылая монотонность разрушала характер, портила его. К активному участию в жизни Хаббада он стремился всю жизнь, и его-то и был все время лишен.

Время подходит к концу, а решения все еще нет. Надо скорее определяться, хотя чего уж там, выбора-то на самом деле особенного нет. Или он соглашается и получает возможность деятельно и в почете прожить последние годы своей жизни, или же его выбрасывают на обочину помирать в забвении и нищете, да и то, если обещания отпустить — не пустой звук. Вариант, по сути, один.

И все-таки что-то точило его изнутри. Не хочется становиться зомби. Он понимает, что Серроус попросту не имеет права рисковать, раз усомнившись в его преданности, но быть преданным не по своей воле, а потому, что по-другому не выживешь, — участь незавидная…

— Твой ответ? — прервал молчание Серроус.

— Я согласен, — выдавил из себя Тиллий, чувствуя, как силы оставляют его. Перед глазами снова все поплыло, а дрожь стала усиливаться. Облегчения, которое зачастую приходит после принятия решения, не наступало.

— Хорошо, — едва заметно дрогнувший голос короля показал, насколько важен для него был этот ответ. — Бутыль перед тобой, наливай и пей, и еще раз прошу понять меня. Ты сам понимаешь, что это вынужденная мера, и видимо у тебя к тому еще больше оснований, чем у меня. Я не могу себе позволить рисковать еще и в этом.

Серроус снова откинулся на спинку и даже прикрыл глаза. Он еще и это на меня сбросил, думал Тиллий, наливая дрожащей рукой вино. Больше половины так и не попало в бокал, расплескавшись по столику.

Вот оно, вино вроде бы как вино, но стоит его выпить — и ты уже не тот человек. Столько лет, Что в нем почти всю жизнь, перечеркнуть одним глотком, изменится? Одним богам известно, если известно.

С неимоверным усилием он оторвал бокал от столика, словно бы тот весил не один пуд. Движения были крайне замедленными и совершались как бы вопреки внутренним желаниям книжника. Пара больших пятен быстро расплывалась по штанам и куртке, выплеснувшись словно в надежде, что оставшегося вина окажется недостаточно. Но нет, его все еще хватит за глаза.

Рот наполнился терпким сладковатым вином, видимо, за основу магического напитка был взят хороший старинный портвейн. Крепкое вино уже начало щипать небо и язык, а Тиллий все еще не мог себя заставить сделать первый глоток. Поперек горла стоял комок. Сделав над собой огромное усилие, Тиллий протолкнул-таки часть вина в пищевод. Дальше пошло полегче, так что скоро он уже поставил тяжелым движением пустой бокал на стол, обломив ножку. Острый край слегка полоснул по ладони, и из-под кожи показалась пара капель крови. Боли не чувствовалось, но счесть это происшествие за доброе предзнаменование мог разве что сумасшедший.

Тиллий настороженно прислушивался к своим ощущениям, но никаких видимых перемен не заметил.

— Узы преданности окрепнут часа через два, — угадав мысли книжника сообщил Серроус, открывая глаза. — Не смею тебя более задерживать. Жду тебя завтра вечером с предложениями и еще раз извини, что вынужден был подстраховаться таким образом.

Аудиенция закончилась — это очевидно. Все, надо вставать и идти к себе.

— До завтра, ваше величество, — Тиллий встал, уловив отпускающий жест. Теперь с ним и не надо будет обращаться иными способами. Скоро он станет радостно вилять хвостом, словно преданная собачонка, в ответ на все, что соизволит сделать его повелитель. Ждать осталось недолго. Пару часов, по словам Серроуса.

Телохранители так же молчаливо доставили старого советника до его комнаты, как и в королевские покои. Немые тени. Веселье в пивном зале не утихало и обещало продлиться как минимум до утра. Управлять этими людьми… Достойная задача.

Хорошо еще, что его нагрузили под завязку работой, подумал Тиллий, устраиваясь в кресле и извлекая из походного мешка письменные принадлежности, легче будет адаптироваться к новым условиям. А там, глядишь, и привыкнешь к тому, что теперь он преданный пес Серроуса, не способный даже думать на вредные ему темы.

Советник начал работу с того, что попытался составить наиболее полный список кандидатур на вакантные места, внося в него всех эргоссцев, приходивших на ум и способных к каким-то осмысленным действиям. Он составлял его, не обращая внимания на сословные принадлежности, пусть список будет сколь возможно длинным. Лишних можно будет потом вычеркнуть или подобрать им работу попроще. Да и лишних может не оказаться, потому как одним богам известно, кому посчастливится остаться в живых к моменту назначений. Он не верил, что взятие Хаббада удастся произвести малой кровью, так что лучше иметь запас кандидатов.

Работа довольно быстро захватила его, так что уже поздней ночью он очень удивился внезапному и острому приступу головной боли. Восстанавливая последние цепочки своих размышлений, он понял, что приступ мигрени — расплата за мысль о том, что определенным составом совета можно было бы управлять и помимо Серроуса. Вот оно! Началось. Кто же он сейчас, человек или же марионетка в руках короля?

Похоже, что последнее. И все же надо учиться мириться с этим. Надо научиться жить и в таких условиях…

Будь я проклят, со всеми своими планами и идеями. Как мной играли всю жизнь, так это происходит и сейчас, а я все продолжаю плестись в указанном направлении, искренне полагая, что сам его выбрал. Как же легко я сегодня повелся, проглотил наживку…

Эти мысли были оборваны новым, существенно более сильным приступом головной боли, надолго лишившим Тиллия сознания.

* * *


«Ну, с одним мы уже разобрались. Думаю, что вполне успешно».

«Согласен. Этот уже никуда не денется. Попереживает немного, но, в конечном итоге, смирится. И наживочку мы ему грамотную закинули, его честолюбию так будет попроще».

«Со временем он увлечется и сам не заметит, как будет на нашей стороне, причем вполне искренне. А пока что и так сойдет».

«И все же меня поражает, как ты потихонечку оттеснил меня. Заставил работать на себя, на свои бредовые идеи».

«Ну, в этом отношении, мы просто слегка сквитались».

«А мне это все начинает нравиться, так что развлекайся на здоровье».

«Уж постараюсь. Одно лишь жалко, никак не придумать как наладить отношения с Аделлой».

«Да брось ты. Вот уперся рогом из-за какой-то девки. Не о том тебе думать надо, спаситель отечества. Обидно будет, если из-за такого пустяка, застящего глаза, все накроется».

«Тебе не понять. Видимо, ты либо так и не познакомился с тем, что называют любовью, либо позабыл о ней на старости лет».

«Ни то, ни другое. Я просто переболел этим. Это игра, в которую надо наиграться и забыть, чтобы впредь не отвлекаться на глупости».

«Точка зрения, достойная старого пердуна, у которого даже в душе уже ничего не поднимается. Слушай, может, ты даже больше труп, чем сам полагаешь?»

«Ладно, племенной жеребец, поближе к делу».

«Это ты о том, что пора бы вина пригубить?»

Так Серроус и сделал, но без той наигранной веселости, которую попытался изобразить во время мысленного диалога. Усталость и напряжение не отпускали его ни на минуту. Скорее бы все закончилось, хотя о каком окончании тут может идти речь? Со взятием Хаббада все только начнется, работы на всю жизнь хватит. А если не так, то не стоило и затевать всего этого.

— Ваше величество, — Серроус не заметил, как в дверях появился Грэмм, — вы меня вызывали?

Да, начальник штаба выглядел неважно, да и кто бы мог похвастать обратным? Война — не детская забава и не способ разогреть застоявшуюся кровь, так что чего уж тут желать. Ладно, надо продолжать работу.

— Проходи, присаживайся, — он жестом указал на кресло. — Наливай вино. Разговор нам предстоит долгий.

Грэмм пригубил вино и откинулся на спинку, всем своим видом показывая, что не он этот разговор начал, не ему и подогревать его, а Серроус попытался понять, от чего бы лучше оттолкнуться. Затягивать паузу — тоже не в его интересах, так что надо начинать.

— Разведка показывает, что сил нам должно хватить с лихвой, если только не сделаем откровенной глупости. Предварительный план предстоящего сражения я тебе уже передал, детали обсудим попозже, а сейчас нам надо поговорить о вещах более важных. О том, что нам делать после взятия Хаббада, — он замолчал на минуту, пытаясь определить реакцию Грэмма, но тот активно пытался сохранять полнейшую невозмутимость, впрочем не без успеха. — Мы должны не только захватить город и удержать его, но и присоединить к Хаббадской империи Мондарк, а для этого нам надо будет иметь хотя бы примерное равенство сил севера и юга после битвы. По-другому не остановить кровавой резни, которая превратит в поражение любую победу. Есть ли у тебя на сей счет какие-нибудь соображения?

— Ну-у-у, — затянул Грэмм, явно не желая первым выступать с предложениями.

— Хорошо, я сам скажу, хотя, думаю, что и тебе такие мысли приходили в голову. Наибольшую опасность для наших планов будут представлять кочевники. Мондаркские горожане — поцивилизованнее и достаточно легко должны будут принять идеи об объединении, тем более, что мы бросим им подачку, которая позволит им чувствовать себя победителями, не давая реальной власти. Да и кочевники для них не слаще, чем для нас, так что и на этой почве мы, думаю, договоримся. Гораздо сложнее с этой дикой ордой. Их слишком много и ими слишком тяжело манипулировать, потому как они излишне подвержены стихийности и нелогичности. Одним богам известно, что им может взбрести в голову, — Серроус еще раз пристально посмотрел на Грэмма и с облегчением обнаружил, что в глазах того появился неподдельный интерес. — Короче, весь этот разговор ведется к тому, что сам я принять участия в решающей битве не смогу, потому как вынужден буду сражаться на несколько ином уровне. Управлять войсками придется тебе, а всем известно, что ни одна еще битва не прошла в строгом соответствии с планами. Следовательно, тебе придется реагировать на внезапные изменения ситуации, так что имей в виду, — Руффус позволил себе сдержанно улыбнуться, — что никто на тебя зла держать не будет, если легкая кавалерия почему-то угодит в самое пекло, а, возможно, даже понесет большие потери. Просмотри, пожалуйста, повнимательнее наш предварительный план. По-моему, там есть недоработки, которые могут привести к таким последствиям.

— Я обратил на них внимание, — Грэмм едва сдерживал пробивающийся смешок, — но теперь очень рад, что не обязан вам на них указывать. Как-то неудобно уличать своего повелителя в явных просчетах.

По всему было видно, что семя упало в благодатную почву и не может не прорасти. Похоже, что и в этом случае удалось сделать правильную ставку. Теперь надо добавить немного для закрепления успеха.

— В войне и политике приходится, к сожалению, руководствоваться практическими соображениями, а не идеями абстрактной морали. Хотелось бы, чтоб ты понял, что я и сам не в восторге от этих планов, но вынужден их принимать, дабы все наше дело не потеряло смысла. Детали, с учетом несколько изменившихся вводных, обсудим завтра в обед, так что поработай над планом. Хорошо?

— Я понял вас, ваше величество. Как не стыдно признаться, я должен сказать, что поддерживаю этот план не только из соображений политической необходимости.

— С национальными предрассудками, Грэмм, нам придется расстаться, если мы хотим построить крепкую империю, скроенную из столь разнородных лоскутов. Кстати, если тебе интересно, то можешь у Тиллия поинтересоваться планами на предстоящее реформирование государственного устройства.

— Ваше величество… — Грэмм немного замялся, не решаясь закончить фразу.

— Я понимаю твою неприязнь к Тиллию, но мы не в том положении, чтобы разбрасываться умными людьми, в преданности которых, — Серроус довольно ехидно улыбнулся, — можно не сомневаться, даже если они и кажутся нам порой крайне неприятными и скользкими.

— Я бы не был так уверен в его преданности.

— Об этом я позаботился, так что теперь нет смысла сомневаться. А работать с ним придется много и долго, почему бы не начать привыкать к этому уже сейчас. Добро?

— Хорошо, ваше величество.

— Не смею более тебя задерживать. Спокойной ночи, Грэмм.

— Спокойной ночи, ваше величество.

Грэмм встал и, сдержанно поклонившись, направился к дверям.

«По-моему, он остался доволен».

«По-моему, тоже».

«Что ж, мы получили еще одного союзника. Я, честно говоря, полагал, что это будет куда сложнее».

«Надо почаще проверять, что там творится в головах твоих подданных, меньше будет сюрпризов. Это хорошо, когда сюрпризы приятные».

«Если постоянно копошиться в чужих мыслях, можно и уважение к себе потерять».

«А если этого не делать — то голову. Выбирай, конечно, сам, но лично я никогда не был приверженцем последнего».

«Ладно, поспорим позже. А сейчас нам надо закончить с делами на сегодня».

* * *


Узнав, что в трактире они остановились, по крайней мере, на пару дней, он сразу же попытался создать в углу отведенной ему комнаты некоторое подобие алтаря, о чем тотчас же оповестил всех эргоссцев. Всего трое откликнулись на это и пришли поклониться всем богам поздним вечером.

Да, вера пребывает в забвении. Люди одержимы мирским страстями и совершенно не желают подвергнуть свои действия высшей оценке. Огромная доля вины в этом лежит на нем, Селкоре, верховном жреце культа Всех Богов. Он молод, неопытен и не находит путей к людским душам. За свою недолгую карьеру жреца он уже успел допустить достаточно просчетов, чтобы боги отвернулись от него, отказывая в своих высших силах и вдохновении. Самая памятная ошибка была допущена при коронации Серроуса. Ведь существует же строгий ритуал, не случайно прописанный в мельчайших деталях, не случайно же… А он позволил себе отклониться от него, позволил себе пойти по пути наименьшего сопротивления, за что теперь всему Хаббаду расплачиваться.

Отец слишком поздно начал готовить его к служению богам. То есть готовить он начал вовремя, но обучение оказалось слишком коротким из-за ранней смерти отца. Вступая в сан, он не был готов вести за собой людей к высшей мудрости богов, он сам еще нуждался в наставнике. Долгие месяцы, проведенные за чтением священных книг не очень-то помогли. Он смог выучить многие ритуалы, но не был уверен, что сумел разобраться, что за ними стоит. Его службы больше походили на балаганные представления, чем на священнодействие. Принимались определенные позы, совершались ритуальные движения, произносились слова, но за ними не стояло ощущения подлинности, силы. Единственный раз он почувствовал, как на него снизошло божественное провидение, как сила пыталась повести его за собой, но он струсил и не рискнул за ней последовать. Побоялся кривотолков, мол молодой жрец настолько еще слаб, но уже попытался вознестись над бертийским родом. Его ощущения в тот момент не допускали других трактовок, кроме как передать корону Руффусу, но он отказался к ним прислушаться, решив в тот момент, что это проявление не высших сил, а его личных пристрастий. Позже он разобрался в этом, но что толку от знания, пришедшего с таким опозданием. Выбор уже сделан, да и расплата не замедлила явиться.

Селкор зашелся в долгом приступе глубокого кашля, согнулся и зацепил краем мантии свечу, покатившуюся по полу. Еще в самом начале похода он сильно застудил легкие, и никак не мог оправиться до сих пор. Болезнь только усиливалась, так что временами ему начинало казаться, что еще немного и он начнет отхаркивать свои внутренности. Повысившаяся склонность к мистическому восприятию действительности все чаще наталкивала его на мысли о том, что это не что иное, как его личная расплата за совершенные грехи, и только несоразмерность грехов и воздаяния заставляла склоняться к мысли, что вряд ли ему удастся так легко отделаться.

Но так или иначе, а оброненная свеча разрушила начавшую было формироваться над алтарем мистическую ауру. Вот так и заканчиваются любые его попытки следовать жреческими путями. Похоже, что путь в высшие сферы миров для него заказан, и разве что чудо сможет изменить это. Но выбора нет, и раз назвавшись верховным жрецом, он не может оставить своих попыток стать им на самом деле.

Дверь была бесцеремонно, без стука, распахнута, и в проеме показались огромные, даже Селкор со своим немалым ростом чувствовал себя рядом с ними едва ли не ребенком, силуэты немногословных, да и вообще не вызывавших ощущения живых, телохранителей короля.

— Вас вызывает Великий Повелитель, — прозвучал сухой, бесцветный голос, и один из телохранителей посторонился, открывая дорогу жрецу. Спорить, а уж тем более сопротивляться, было совершенно бессмысленно, ни малейшего почтения к его сану они, как и все мондарки, погрязшие в своей варварской ереси, не испытывали, а приказания Серроуса склонны были воспринимать с излишней буквальностью. Боюсь, им ничего не стоит в ответ на фразу «гори оно все синим пламенем», взять, да и спалить весь трактир.

Проходя через пивной зал, Селкор обратил внимание, что в столь поздний час ни один эргоссец не согласился разделить бесноватое веселье мондаркских командиров. Только у этих раскосых глаз хватает сил не закрываться всю ночь напролет, сколько бы не было выпито, и как бы не разъедал глаза дурманный дым их травяного табака.

Столь же механистично телохранители распахнули перед ним дверь в покои Серроуса и, слегка подтолкнув, закрыли ее, оставшись в коридоре. Король сидел в кресле, прикрыв глаза, с видом человека, уже не первую неделю мечтающего об отдыхе. Ни радости, ни предвкушения скорой победы не было видно. Похоже, не ему одному неверный выбор доставил массу забот и проблем.

— Ваше величество, вы звали меня?

— А, Селкор, — Серроус встрепенулся, — проходи, присаживайся. И пожалуйста, не будь так официозен, когда мы наедине. Как-никак, мы выросли с тобой бок о бок в одном доме, играли вместе, и, если мне не изменяет память, — на лице короля появилось озорное выражение, — вместе начали проявлять интерес к девушкам, порою к одним и тем же.

«Куда он клонит? — засомневался жрец. — С чего бы ему начинать в таком ключе?»

— Да и отцы наши были друзьями, — продолжал тем временем Серроус, — не вижу, почему бы нам не последовать их примеру. Я понимаю, что являюсь для тебя зримым воплощением зла, постоянным напоминанием об ошибочности твоего выбора в день коронации. Я тоже не слеп и обратил внимание на колебания, когда корона была у тебя в руках, на недобрые знамения, последовавшие за твоим решением. Может, ты и прав, и Руффус был бы лучшим королем, но что ж теперь делать. Ни ты, ни я не в силах что-либо изменить, так что не было бы разумнее исходить из существующих реалий? Не моя вина, что я оказался старшим сыном, да, видимо, и не твоя, что ты сделал именно тот выбор, которого от тебя ждали. Давай не будем жить старыми обидами, а сосредоточим свои силы и волю на том, как смягчить последствия наших действий и решений. И еще одно, мне очень нужна сейчас твоя поддержка. На кого мне опереться? На мондарков? Это просто нелепо, потому как ничего полезнее бездумного поклонения мне от них не получить, по крайней мере пока. Грэмма? Но мы ним слишком разные люди, да и разница в возрасте, — при этих словах по лицу Серроуса промелькнула тень непонятной, а может быть наоборот слишком понятной, улыбки, — не позволяет рассчитывать на близость. Тиллий? Примерно та же история, да к тому же он настолько неприятный человек, что терпеть его можно разве что от необходимости. В общем, я искренне прошу тебя о помощи. Примешь ты мое предложение или нет — тебе решать, но уж обращайся ко мне один на один, будь добр, попроще. Хорошо?

— Да… — Селкор чуть было не споткнулся на вырывавшемся «ваше величество», — Серроус. Хорошо… Но что-то подсказывает мне, что ты не только для этого меня пригласил.

— Ну разумеется, — Серроус немного наклонился вперед, разводя руками, как бы извиняясь. — В это время я не могу думать только о себе, о том, как мне плохо и не хватает моральной поддержки. Пора бы нам и задуматься, что делать после того, как возьмем Хаббад. Строить планы на случай поражения — как-то глупо, но даже военные успехи могут оказаться первым шагом к разгрому, если не представлять себе, что делать потом. К тому же будет мучительно больно за напрасные жертвы, если мы не сможем воспользоваться плодами победы, — король остановился, чтобы разлить по бокалам вино, затем пригубил его и продолжил. — Не мне тебе рассказывать, в каком умирающем состоянии находится культ Всех Богов, тогда как именно он способен стать основой для единения хаббадцев после нашей победы. Излишне говорить, насколько важным это мне рисуется…

— Боюсь дважды оказаться за гранью лояльности, — перебил Селкор, — но все же замечу, что народ Хаббада неплохо себя чувствовал, как без своего законного правителя — бертийца, так и без культа Всех Богов. Это унылое наблюдение, как бы оно не было неприятно и мне и… тебе, само напрашивается, достаточно посмотреть на то, как они жили, и как нас встречали.

— Строгги оказались прекрасными правителями и немало сделали для народа Хаббада, но смею заметить, что склонен по-прежнему считать их узурпаторами. Это — во-первых. Во-вторых, я не собираюсь делать жизнь хаббадцев хуже. Если будет желание, то я с удовольствием поговорю с тобой о планах переустройства государства, но попозже, когда будет попроще со временем. В-третьих, какой может быть восторг, если хаббадцы в первую очередь видят вторжение мондарков, своих извечных врагов. Всего остального им пока что попросту не разглядеть. И наконец, в-четвертых, бертийская династия, культ Всех Богов и Хаббад связаны сложными и не всегда понятными даже нам с тобой узами. Верховные жрецы — это та же династия, не прерывавшаяся несколько тысяч лет. Обитающие ныне в храме Всех Богов попросту не способны стать носителями культа, но и ты не можешь его поддерживать вдали от храма. Как мои, так и твои силы должны будут многократно возрасти, как только мы войдем в Хаббад, но надо суметь их правильно использовать. Я знаю, не сочти это за новую обиду, что ты полагаешь, будто боги отвернулись от тебя из-за того, что ты отказался последовать указанным ими путем. Так же не укрылось от меня, что ты не испытываешь подлинного божественного вдохновения, проводя свои службы, а только лишь симулируешь его, но я уверен, что стоит тебе войти в вечный источник сил, поддерживавший культ на протяжении долгих веков, стоит тебе войти в твой храм, как вдохновение снизойдет на тебя. Ты можешь сколько угодно корить себя за неправильный выбор, можешь даже иметь на меня за это зуб, но свершенного — не изменить. Тебе надо сделать так, чтобы в другой раз ошибка не повторилась. Возроди культ, вдохни в него жизнь, поверни людей к богам — и твоя жизнь пройдет недаром. На совершении ошибок жизнь не кончается, надо уметь находить в себе силы их исправлять. Я верю в тебя, поверь в себя и ты. А что касается меня, я помогу, чем смогу. Восстановим храм, воссоздадим подлинный институт жречества. Все твои проекты будут иметь статус первостепенной важности, получать режим максимального благоприятствования. И последнее, тебе надо будет проработать пути, которыми донести слова богов до мондарков. Сделай это — и ты навсегда войдешь в историю. Короче, я не предлагаю тебе пути, усыпанного лаврами, я предлагаю тернистый путь трудов и борьбы, но зачем же нам жить, как не для этого. Ты можешь принять предложение, можешь отвергнуть. Давить на тебя я не буду. С ответом — тоже не торопись. Подумай, а завтра мы снова встретимся и решим окончательно. Добро?

Серроус откинулся на спинку, как будто упал, окончательно лишившись сил. Руки его, лежащие на подлокотниках, вцепились в кожу, сведенные судорогой.

— Хорошо, — ответил Селкор, тщетно пытаясь сохранить спокойствие и говорить бесстрастно, — завтра я дам ответ. Мне бы тоже не хотелось торопиться и вновь принимать поспешные решения, хотя, не скрою, на первый взгляд, твои предложения выглядят более, чем привлекательно.

— Тогда не смею тебя более задерживать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Серроус, — на этот раз назвать короля по имени оказалось существенно проще. Выходя, Селкор обратил внимание, что Серроус так и остался полулежать в кресле, лишь приподняв слегка правую руку в попытке изобразить прощальный жест. Да, не просто ему даются успехи.

Вернувшись в свою комнату, он лег в кровать, но заснуть не мог долго, все прокручивая так и эдак в голове отрывки своего разговора с королем, и чем больше он это делал, тем сильнее менялись его изначальные взгляды и установки. Серроусу удалось-таки перевернуть все с ног на голову, привлечь его на свою сторону. А может, это и к лучшему, потому как теперь хоть цель видна, так что можно будет разорвать порочный круг пораженческих размышлений, не способных ни к чему привести.

Что бы ни менялось — все к лучшему. Ну, конечно, за исключением того, что к худшему.

* * *


Серроус расслаблено сидел в кресле, пытаясь собраться с мыслями, но получалось это не особенно хорошо. А, может, это уже и не важно, что не получалось? Может, сделанного вполне уже достаточно на один день? На дворе — глубокая ночь, а он только закончил свои консультации. Да и вина, похоже, перебрал, поддерживая в долгих беседах теплый доверительный тон. Главное, чтобы завтра не разболелась голова.

«Вот-вот, а то на правильный опохмел у нас времени нет».

«Да ладно тебе, мало что ли сделали сегодня? На мой-то взгляд, больше, чем можно было ожидать».

«Пожалуй, вынужден согласиться. Но останавливаться пока рановато».

«Да придет ли когда-нибудь такое время? Чем больше думаю, тем больше на сей счет сомнений».

«Ну, это кто какие цели ставит».

«Да, я все время забываю, что тебе только и надо, что хапнуть пирог, а сможем мы его переварить или нет — не важно».

«А мы тут все из себя такие спасители отечества. Сначала бросим всех в омут, а потом попробуем спасти, ну, хотя бы половину. Передо мной-то дурака не валяй. Хотя, не скрою, некоторые из твоих идей мне понравились. Только сначала победить в войне надо, а потом уже выяснять, насколько жизненны планы построения объединенных Хаббадо-Мондаркских утопических идиллий. Сначала победить, ты не забыл?»

«Забудешь с тобой, как же».

Серроус встал и тяжелым шагом подошел к занавешенному окну. Отодвинув полог, он посмотрел на залитый лунным светом двор. Полная луна давала вполне достаточно света, чтобы увидеть, в какую грязевую кашу перемололи сотни ног лужу, спокойно поживавшую на заднем дворе трактира.

Несмотря на столь поздний час, народ все еще бродил по большей части пошатываясь. Ничего, пусть сегодня расслабятся, пусть выпьют все, что найдут. Нельзя же людям без продыху шагать да воевать… Так никакие перспективы не помогут им собраться в решающий момент. Попросту сил не хватит. Да еще этот идиотский характер, что приняла война: партизанские вылазки противника, постоянные потери, понемногу, но совершенно бессмысленно. Нормального открытого сражения от самой Курры так и не было. Естественно, что и дисциплина и моральный дух — ни к черту. Надо дать людям отдохнуть, повеселиться, как бы проводя тем самым черту под долгим бестолковым походом. Теперь, мол, все будет по-другому. Сегодня мы отмечаем окончание войны с дорогами и полевыми условиями, войны с отдельными партизанскими отрядами и нелепыми потерями, а завтра нас ждет подлинная битва, в которой будет возможность показать, на что же мы на самом-то деле годимся. Завтра нас ждет то самое сражение, ради которого весь поход и был затеян, и за него-то уж мы получим вознаграждение, за ним и будет победа, окончательная…

«Правильно, готовься к речам, наговаривай, чтобы завтра слова вылетали легко и зажигательно…»

«Да ну тебя, вечно ты так влезешь, что весь настрой пропадает».

«Какие мы нежные. Людей гробить — нормально, а намекнуть на то, как ты их дуришь, — так у нас настрой пропадает. Не играй хоть с собой-то в героя-спасителя, имей мужество признаться, что рвешься к власти, а люди — не более, чем орудие, без которого, к сожалению, не обойтись».

«Не путай меня с собой».

«Ладно, шел бы лучше спать, чем мозги себе и мне сушить своими играми».

Серроус плюнул в сердцах и отошел от окна. Налил себе еще немного вина и залпом осушил бокал, а затем лег, не раздеваясь, в постель и к собственному удивлению тут же заснул.




Глава 15


Ринальд вышел в сад, расположенный позади дворца, когда солнце еще только думало, пора ли ему вставать или же обождать еще немного. В предрассветных сумерках голые деревья, слегка припорошенные прошедшим ночью снегом, казались призрачными и нереальными. Вода в пруду, подернувшаяся по краям тоненькой коркой льда, почти не оставляла пространства для живущих круглый год в утепленных плавучих домиках уток, плававших в поднимавшемся от воды тумане, а по льду чинно расхаживали абсолютно черные вороны, бывшие в Хаббаде священными птицами. Собственно, их изображение и красовалось на гербе Строггов, вот только непонятно было, откуда сами птицы об этом узнали, потому как вели они себя крайне бесцеремонно, в полной уверенности в собственной безнаказанности.

Ринальд так и не сумел заставить себя заснуть, поэтому, лишь только луна стала клониться к западу, а на востоке появились первые алые отсветы, поднялся и вышел в сад, решив, что это по-всякому лучше, чем ворочаться без конца. События последнего времени никак не могли улечься в его голове, а подобную путаницу никак не отнесешь к достоинствам человека, которому поручено командовать войсками всего Хаббада.

Начать хотя бы с приема, оказанного ему по возвращению из захваченной врагом Курры. Всю дорогу до столицы он ловил себя на постоянно всплывающем желании бросить все и укрыться где-нибудь в глуши, потому как полагал, что самое меньшее, что его может ждать за потерянный город и погибшие войска — лишение офицерского звания и ссылка в родовой замок. Только верность присяге, оказавшаяся к собственному удивлению не пустым звуком, заставила Ринальда донестись до Хаббада, загнав четырех лошадей и не обращая внимания на начавшееся, несмотря на прижигание, нагноение в правой руке. Со стыдом и в ожидании скорого позора он прибыл во дворец, прося первого военного советника срочно принять его.

Каково же было удивление, когда вместо этого его лично принял сам император. Внимательно выслушав долгий и сбивчивый рассказ своего подданного, взволнованного вдвойне от присутствия повелителя, император Луккус помрачнел и после долгой паузы извинился перед сэром Ринальдом, что будет вынужден провести служебное расследование относительно действий своего четвертого военного советника, но готов на это время предоставить ему помещение в своем дворце, если тот даст устное обещание не покидать его пределов, и сразу же после этого обрушился с ураганной яростью на своего первого военного советника. Император припомнил все. И то, что тот советовал дать всем войскам возможность перезимовать поближе к дому, и то, что все призывы сэра Ринальда прислать ему подкрепления были отклонены, и то, что первый советник порекомендовал прекратить из-за ограниченности сил, сосредоточенных на юге, патрулирование северных мондаркских территорий, и многое, многое другое. Ринальд, присутствовавший при этом, не знал, что ему делать, то ли удалиться потихоньку, то ли продолжать выслушивать, как его начальника разносят в пух и прах. Чуть позже император Луккус обратил на него внимание и, задав несколько вопросов, отпустил, порекомендовав поработать в ближайшие дни, пока не закончится расследование, с начальником штаба, еще раз извинившись, что не может пока придать этой работе официальный статус.

Первый же день работы в штабе показал ему, что даже мобилизовав все имперские силы и стянув их к столице, на что едва-едва хватало бы времени, они все равно получат более чем трехкратное превосходство противника, что не позволяло надеяться на успех, разве что произойдет чудо. На третий день у него сформировалась пара идей, и он, сам поражаясь собственной наглости, вновь попросил аудиенции у первого советника, и вновь был принят лично императором.

— Для того, чтобы попытаться хоть как-то уровнять силы, — начал Ринальд после того, как изложил перед императором общую обстановку, — вы могли бы отдать приказание прихватить командирам из провинций всех охотников, из которых получится несколько прекрасных полков лучников. Необходимо создать так же ополчение, но если делать это в провинциях — не хватит времени даже на самую элементарную его подготовку, а выставлять на поле боя необученных рекрутов грозит не только огромными потерями, но и общей неспособностью всего войска выполнять поставленные перед ним задачи. Если же использовать все резервы императорского арсенала, а также выкупить у купцов их частные арсеналы, то из населения столицы вполне можно успеть сформировать достаточно многочисленное и прилично подготовленное ополчение…

Внимательно выслушав последовавшие за этим детали, император Луккус к удивлению Ринальда сообщил после небольшого размышления:

— Тех свидетельств, что мы уже получили относительно событий, происходивших при Курре, вполне достаточно, чтобы снять с тебя прямые обвинения, так что могу тебе предложить пока заняться самому подготовкой ополчения. Все твои звания остаются при тебе, а полный список полномочий, заверенный моей печатью, получишь в канцелярии. Там же получишь и подтверждение о предоставлении тебе целевого кредита на эту программу. Если казначейство заартачится или начнет ссылаться на отсутствие средств — шепни об этом мне. Предоставляю тебе также право использовать в своих интересах всех офицеров, находящихся в столице. Если будут какие-то непредвиденные проблемы — обращаться ко мне напрямую. Все. Об окончательных результатах служебного расследования я сообщу тебе позже, а сейчас — за работу.

Ринальд вышел из королевских покоев с ощущением головокружения. Он никак не ожидал, что его идеи будут не только приняты к рассмотрению, но получат статус программы первостепенной важности, курируемой непосредственно его императорским величеством. Он полагал, что первый военный советник примет его доклад к сведению, но пока раскрутится бюрократическая машина и дело дойдет до выполнения — будет, как обычно, поздно, тогда как на самом деле он даже не увидел первого советника. Тот факт, что он не видел его и во время работы в штабе, насторожил Ринальда, но придавать этому значение, а тем более пытаться это как-то трактовать — попросту не было времени.

Уже вечером он проводил совещание с отобранными для создания ополчения офицерами, уточняя детали плана и согласовывая их с казначейством и интендантскими службами. В его оперативный штаб вошли в основном офицеры не очень высокопоставленные и родовитые, но те, в работоспособности и собственной подготовке которых Ринальд был уверен. По его поручению они уже с утра начали вербовку и отбор солдат-ветеранов, которым надо будет проводить занятия, а впоследствии, по всей видимости, и стать сержантами в ополчении. Сам же он с утра пораньше начал встречаться с купцами на предмет закупки у них вооружений. Большинство из них никак не могли справиться со своим стремлением к наживе и заламывали столь заоблачные цены, что никакой казны не хватит. С одними Ринальд торговался до исступления, другим пригрозил, что если они не договорятся по-хорошему — придется перейти к конфискациям, но так или иначе через два дня все запасы оружия, находившиеся в столице и ее ближайших окрестностях, переместились в имперский арсенал, который распространился на несколько соседних зданий, не в силах вместить в себя всю эту безумную груду железа.

Справедливости ради следует отметить, что несколько купцов, выслушав предложения Ринальда, предлагали безвозмездно передать все свое оружие. Что ж мы — иноземцы какие, что ли, не в одной стране живем? — говорили они — с единственным условием, что взамен они получат расписки. Чтобы не платить налоги дважды, смущенно пряча улыбки в бородах, добавляли они. Этим Ринальд обещал, что их поступки не забудутся и, в случае победы, он сам доложит о них императору и будет ходатайствовать о предоставлении льгот. Там посмотрим, натыкался он на один и тот же ответ.

Собранное оружие Ринальд приказал тщательно отсортировать, чтобы добиться внутри формируемых подразделений хотя бы минимальной однородности вооружений. Только тогда перед тем или иным полком можно будет ставить какие-то задачи более конкретные, чем просто: убей врага, что по сути поставленной задачей не является, а в лучшем случае тянет на некое подобие напутствия.

Тем временем на всех площадях города уже тренировались первые полки ополченцев. Темпы вербовки даже превзошли ожидаемые, так что к обучению пришлось подключать дополнительные силы из регулярной армии, а из ближайших провинций уже подтягивались войска. Интендантские службы с ног сбились, подыскивая помещения как для войск, так и для ополченцев, арендуя постоялые дворы и любые утепленные помещения под размещение, пустующие склады и амбары под конюшни. Во дворце они уплотнили придворных, чтобы расселить офицеров. В городе царила невообразимая суета.

Откуда-то поползли слухи, грозившие вызвать панику, однако император лично выступил несколько раз перед горожанами и сумел тщательно сбалансированными, в нужной степени эмоциональными словами погасить грозивший вспыхнуть пожар, направив энергию подданных в нужное русло. Удивительно было, сколько личного обаяния и мудрости обнаружил в себе стареющий император, насколько деятельным он мог быть в случае необходимости. Его речи подействовали даже на Ринальда, даже он почувствовал после выступления императора некоторый прилив сил, некоторую надежду, что все не так уж безнадежно, надо лишь не останавливаться ни на минуту и отдать все свои силы. Победа возможна. Правда, в глубине души он никак не мог понять, каким же образом император собирался устранить магический перевес нападавших. Население не знало об этом, а потому могло и не забивать себе голову лишними сомнениями, но он-то видел, как много может изменить вмешательство магии. Если бы не это — осада Курры, он был уверен, растянулась бы не на один день, а возможно и не на одну неделю. Но возможно, что и на этот счет у императора были какие-то идеи, потому что очень уж он спокойно отреагировал во время последней встречи на многочисленные отсылки к тому, что без нейтрализации мага рассчитывать особенно не на что, и все усилия окажутся напрасными.

Еще через несколько дней он снова был вызван к императору. Их встречи происходили все чаще и чаще, и у Ринальда стало уже закрадываться лестное представление, что повелитель очень внимательно прислушивается к его идеям и предложениям. С другой стороны, он какой-никакой, пусть четвертый, но военный советник, хотя загадкой оставалось, чем же заняты первые три. Но скоро разрешился и этот вопрос.

— Есть ли у тебя человек, которому ты мог бы передать дело подготовки ополчения? — поинтересовался император после того, как внимательно выслушал подробный отчет Ринальда о проделанной работе и ее перспективах.

— Д-думаю, что да, — ответил тот, внутренне сжавшись, потому как отстранение от должности могло означать лишь одно — расследование закончено и результаты его оказались не в пользу барона Севвойского.

— Тогда представь его мне сегодня же, — продолжал Луккус, не обращая внимания на реакцию офицера, — чтобы с утра назначение уже вступило в силу. А тебе я сообщу, что служебное расследование завершено, и приговор моих экспертов оказался почти единогласным, — император совершенно не желал обращать внимания на то, как замер его собеседник, и, более того, сделал после этих слов драматическую паузу, сдобренную полуулыбкой. — Твои действия были квалифицированны, как… очень профессиональные. Не твоя вина, что столкнувшись с многократно превосходящими силами противника и действиями очень сильного мага, ты не смог сохранить город, однако некоторые твои тактические ходы, принятые в спешке, показались экспертам, да и мне, крайне интересными. Не осталось без внимание твое поведение после того, как удалось прорваться из окружения. В общем, мы остались довольны твоей деятельностью. Еще раз приношу свои извинения, что вынужден был бросить на тебя тень сомнения, хотя и был уверен в результатах расследования. Но законы должны быть обязательны и для меня. Думаю, что ты меня понимаешь.

— Да, ваше величество, — отвечая на чисто риторический вопрос, Ринальд понимал, что это еще не окончание разговора, и хотя только что услышанное было приятным и отчасти лестным, но он понимал, что самое для него важное — впереди. Он присутствовал как-то при отстранении от занимаемой должности советника по финансам. Ему спели еще более цветистую осанну, а затем уже объявили об отставке. Это — политика, и далеко не все в ней подчиняется обычным законам логики. На настоящий момент он имеет только то, что официального обвинения против него — нет, а сам он отстранен от подготовки ополчения.

— Теперь о дальнейшем, — император открыто улыбнулся, от чего у Ринальда сразу же отлегло от сердца. Он, вообще, почувствовал, как при активном личном общении абстрактные слова присяги стали наполняться подлинным смыслом. Ему нравился его повелитель и нравилось то, что он ему служит. — С сегодняшнего дня ты становишься моим первым военным советником.

— А что будет с…

— Видишь ли, — Луккус не дал Ринальду закончить, — под расследование попал не ты один. Выяснился ряд забавных деталей, проливающих свет на то, почему тебе не было вовремя выслано подкрепление, и как это связано с распределением остатков военного бюджета прошлого года. Короче, меня не устраивает руководитель военного ведомства, интересующийся своим карманом больше, чем безопасностью империи. В такой ситуации даже его стратегические способности не могут играть большой роли. В общем, получи бумаги в канцелярии. Завтра с утра — мое первое совещание с тобой в новой должности. Отдыхать тебе будет некогда, потому как к утру ты должен быть в курсе дел, так что не буду больше задерживать. Ты свободен.

Он вышел настолько ошарашенным, что не сразу понял, как мало радостного было в его новом назначении. Даже если отбросить тот факт, что ему поручено выиграть почти безнадежную войну, то одного лишь неприятия со стороны высшего офицерского состава хватило бы. Они и без того не были в восторге от излишней молодости и недостаточной родовитости четвертого военного советника, но вынести его превращение в первого — это уж слишком. Неоднократно Ринальд ловил себя на ощущении, что генералитет делает все возможное, чтобы все меры, им предпринимаемые, не давали эффекта. Неужели же они готовы пойти на поражение Хаббада, лишь бы показать, что выскочка не в состоянии руководить имперской армией? Это не укладывалось в голове, и тем не менее было так. Тогда он решил, что другого выхода не остается, кроме как докладывать о своих наблюдениях императору, как не трудно после этого смотреть в зеркало. Ринальд понимал, что доносить на своих подчиненных — это как расписываться в неспособности ими управлять, но сознание долга перед Хаббадом пересиливало любые честолюбивые мысли и устремления. Пусть его снимут на следующий день после решающего сражения, но сейчас он должен думать лишь о том, как его выиграть.

Многие офицеры были сняты, но он старался не думать об этом, сосредотачиваясь на работе, благо ее хватало с лихвой. Непопулярность нового первого военного советника, похоже, не особенно беспокоила императора, пока она не распространялась за пределы высшего офицерского состава, а Ринальд находил на освобождающиеся вакансии молодых и деятельных офицеров.

Работа шла, результаты ее уже начали проявляться. Ополченцы потихоньку начинали напоминать солдат, а три полка лучников, составленные из охотников и егерей, были и вовсе великолепны. Неожиданно выяснилось, что стреляют они еще точнее имперских лучников и арбалетчиков, уступая разве что в скорострельности. Незанятое в ополчении население было брошено на строительство оборонительных сооружений в столице, на подступах к ней и несколько южнее, где предполагалось дать мондаркам главный бой. Ели все будет продолжаться в том же духе, то их армия будет лишь в полтора раза меньше, чем у противника, но с перевесом профессиональных солдат, хотя и с явной нехваткой кавалерии. То есть, по-прежнему плохо, но уже не так безнадежно.

И наконец вчера при дворе появился Руффус. Да, тот самый принц из бертийской династии, с которым он когда-то встречался. По теперешним ощущениям, целую вечность назад. Он и тогда показался Ринальду неплохим парнем, не обманул ожиданий и сейчас, но можно ли полагаться в подобной ситуации на бертийца? Вопрос, не имеющий очевидного решения. Да еще в качестве мага…

Мага. Совсем непонятно. Еще совсем недавно он был просто принцем и ни о каких особенных его способностях ничего известно не было. Неужели подобное возможно? По крайней мере, все, что Ринальд слышал на эту тему, свидетельствовало в пользу того, что процесс обучения волшебству необычайно сложен и занимает многие годы. Хотя теперь возможно все. О Серроусе, как о маге, также ничего не было известно, однако его умению Ринальд сам был свидетелем.

Короче, все в его голове запуталось окончательно. Магические атаки призван отражать молодой принц, который, к тому же, брат Серроуса. Получится ли что из этого? На его взгляд — вряд ли, но император согласился принять помощь Руффуса. Может быть, из-за отсутствия выбора? Да, скорее всего, именно так. Не имея даже надежды на возможность отразить магическое нападение, глупо готовиться к битве. Проще и честнее сдать город без боя, так хотя бы не погибнут сотни ни в чем не повинных людей.

Об этом Ринальд и размышлял, выйдя ранним утром в сад. Солнце уже поднималось, заливая небо ярко-оранжевым светом. Воздух был свеж и чист. Дышалось легко. Если бы так же хорошо было в голове и на душе, да с чего бы?

Последние данные свидетельствовали о том, что сражение может произойти в любую минуту. Большая часть войск уже заняла позиции к югу от Хаббада за оборонительными рубежами, да и сам Ринальд отправится туда сегодня после полудня, как только пройдет большое совещание, на котором надо будет подкорректировать предварительные планы в свете последних данных разведки и с учетом участия в битве мага.

Скорее бы к войскам. Там он почувствует себя получше, потому как сейчас он никак не может отвлечься от мыслей о том, не начнется ли наступление прямо в эту минуту. Не прозевают ли они самый важный момент, не потеряют ли все, стараясь сделать немного лучше. Лучшее — враг хорошего, не вылетала у него из головы народная мудрость.

Скорее бы. Лучше подготовленными к сражению, чем они готовы сейчас, войска уже не будут, чего, видимо, не скажешь о противнике.

Скорее бы, и он сможет сам узнать, стоит ли чего-то как командующий. Сможет ли оправдать тот огромный кредит доверия, предоставленный императором, вопреки, как он теперь уже узнал, советам многих сановников.

Скорее бы…

* * *


Поднявшись с первыми лучами солнца, Руффус почувствовал, что за ночь так и не удалось избавиться от усталости. Во всем теле было ощущение скованности, хотя голова была достаточно ясной, что было удивительно, учитывая количество спиртного, принятого во время вчерашнего приема. Он еще раз оглядел отведенные ему покои и убедился, что первое поверхностное впечатление было правильным. Убранство и впрямь было необычайно пышным и роскошным, что с учетом общей аскетичности императорского дворца не могло не свидетельствовать в пользу того, что к нему относятся с крайним уважением и возлагают на него большие надежды.

«Что ж, уважение императорского дома — приятно, особенно с учетом того, что он принадлежит к враждебной династии. Неужели они все-таки поверили ему и в него?»

«Это можно было и проверить непосредственно».

«Не самый лучший тон начинать сотрудничество с чтения мыслей союзников».

«Но зато надежный».

«Ты знаешь, временами я начинаю сомневаться, так ли велики твои отличия от Селмения. По-моему, вы оба готовы на все для достижения своих целей».

«Да, с тем лишь отличием, что у нас разные цели».

«Их различие не говорит само по себе о том, какая из них лучше».

«Принимается».

«Еще бы нет».

Руффус нехотя оделся. Воздух в комнате подогревался до той самой приятной температуры, которую просило тело, так что в обнаженном состоянии ему было только приятней. Изобразив некоторое подобие утренней зарядки, он дернул за шнурок, привязанный к колокольчику. Почти в тот же момент появился паж, учтиво поинтересовавшийся, что нужно господину. Приняв заказ к завтраку, он без лишних слов удалился, хотя в его глазах читался безумный интерес и желание забросать мага вопросами. Подготовка прислуги при дворе Луккуса поражала. Никакие события и войны не могли изменить раз и навсегда заведенного порядка.

Завтрак появился буквально через пару минут, словно всю ночь они только и делали, что ждали его заказа. Да, в Эргосе никому не удавалось завести таких порядков. Хотя, что значит никому, если он помнил только, как все обстояло при его отце, с управленческими способностями которого все уже было ясно. Может, Серроусу и удалось бы? Кто знает?

За завтраком он попытался припомнить события вчерашнего дня. Ранним утром они вышли из его дома (как же быстро он стал говорить о доме Странда, как о своем), а к вечеру уже были в Хаббаде. С удивлением он обнаружил, как резко переменилась обстановка по всей стране. От расслабленности и обычного зимнего безделья не осталось и следа. Дороги были наводнены толпами людей, перемещавшихся в обе стороны, в городах не было обычного веселья, в деревнях народ был и того мрачнее. Самым странным был тот факт, что столь резкие перемены произошли фактически в одночасье и по всей стране. Что-то должно было объединить людей, чтобы даже самые решительные указания из столицы возымели подобное действие. Неужели этой консолидирующей силой была ненависть к бертийцам? Хотя, поди разбери, что там на самом деле главное, неприятие бертийской династии или извечная, живущая на подсознательном уровне, ненависть к мондаркам. Ненависть, во многом иррациональная, в последние несколько столетий, потому как южные соседи вели себя достаточно тихо, занятые своими внутренними проблемами. Только сейчас они вновь обрушились на Хаббад, а ненависть жила в народе и год назад и десять. Так же, как и отдаленные воспоминания о бертийцах.

Эта память народа была загадкой. Интересной и во многом необъяснимой. И все же она, похоже, оказалась права, эта память, о том, кто есть извечные враги Хаббада. Именно мондарки, ведомые бертийцем, обрушились на них, грозя разорением всей стране, порабощением…

С быстрых дорог они окончательно сошли в отдаленных пригородах Хаббада. Размеры города поразили Руффуса, несмотря на то, что он неоднократно заглядывал сюда при помощи Ока мира. Дорога от пригородов до дворца отняла едва ли не половину времени, затраченного на путь от дома.

Первым делом они наткнулись на внушительные земляные валы, охватившие весь город. Сколько же труда пришлось затратить, чтобы навалить их, выгрызая мерзлый грунт. Основные приготовления ко встрече мондарков были уже завершены, так что население уже рассеялось по городу, но в его поведении не наблюдалось праздности. Настороженность — наиболее верная характеристика господствовавшего настроения. Никакой паники, что удивительно в условиях ожидаемой осады, предварительные шансы на успешное завершение которой невелики. По всей видимости, способность императора и его аппарата к управлению была крайне высока и пользовалась достаточными уважением и поддержкой со стороны горожан. Еще одно свидетельство в пользу того, чтобы постараться сохранить существующее положение.

По мере приближения к центру строения становились все основательнее и богаче. Все чаще встречались каменные дома, порой двухэтажные, окруженные невысокими, но убедительными стенами. Улицы, за исключением радиальных, становились извилистее и уже. Недалеко от крепостных стен мощеными стали и боковые улочки.

Перед стенами, заметными издалека, была оставлена достаточно просторная полоса, не подлежавшая застройке, что говорило о том, что городское управление не забыло о назначении укреплений. Наверняка, было немало предложений о покупке этой земли под торговые сооружения или под жилье, но в случае согласия на это было бы крайне сложно отражать со стен нападение. Сами же стены были очень высоки, широки и содержались в превосходном состоянии. Сложная схема расположения башенок, бойниц и навесов выглядела хорошо продуманной и позволяющей держать под перекрестным обстрелом почти все открытое пространство. Все это было, конечно, замечательно, но никакое инженерное сооружение, как бы хорошо оно ни было продумано, не могло дать надежной защиты от применения магии. Если он, Руффус, не сможет подавить своего брата, то все приготовления хаббадцев могут оказаться напрасными. Необычайно тяжело настраивать себя на какие-либо действия с сознанием того, как много в этом мире зависит от тебя одного. И не на кого переложить хотя бы часть груза, не с кем, по сути, даже посоветоваться, потому как даже умный и замечательный Валерий был не бог весть каким специалистом в области силовой магии, к которой все и сводилось, а Странд стал как бы частью его самого и чисто психологически не мог восприниматься за союзника.

За крепостными стенами Хаббад открывался во всем своем столичном великолепии. Множество пышных дворцов, несколько замков самых знатных аристократов империи, расположенных прямо посреди города, огромные рыночные площади, по всей видимости, шумные и многолюдные в обычной обстановке, к которым примыкали невероятных размеров склады. Общая тенденция, чем ближе к центру, тем выше здания, сохранялась вплоть до самого императорского замка, дойдя до пятиэтажных домов у стен, устремившихся, казалось, к самому небу.

Императорский замок был огромен. Весь Эргос, вместе с самыми отдаленными выселками легко бы разместился за его стенами, вызывавшими большие сомнения даже в теоретической возможности взять их. Башня, через которую они въезжали в святая святых всего Хаббада, нависала столь мрачно, что возникали опасения, не осядет ли она в тот самый момент, когда процессия будет пересекать ворота. Внутри замка было не так уж и много сооружений, но почти все они были необычайных размеров и являлись святынями древнего государства. В самом центре возвышалась соприкасающаяся с облаками массивная замковая башня, бывшая одновременно старейшим дворцом повелителей Хаббада. Кто и когда ее построил, никому не было известно, потому как информация, сохраненная в преданиях была отрывочна, сбивчива и даже в таком виде противоречива. Однако же она стояла, презирая столетия, разрушившие все остальные постройки тех легендарных времен, и, казалось, ничто над ней не было властно. Узкие глубокие бойницы давали исчерпывающее впечатление, насколько светел и радостен был древний дворец повелителей Хаббада.

Справа тянулись ряды казарм, складов и подсобных помещений, ничем особенным не примечательных, а слева располагался новый дворец. Украшенный множественными башенками и надстройками, не имевшими реального военного значения, с высокими широкими окнами, он возносился метров на сорок от земли, но, похоже, в нем было всего пять основных этажей, по крайней мере в фасадной части, состоящей почти сплошь из залов. С тыльной стороны (а дворец имел форму прямоугольника с просторным внутренним двором, где находилась небольшая площадь с фонтаном, парой беседок и аккуратным садиком), напротив, были жилые помещения, помещения для персонала, кухни, дворецкие и прочие дворцовые службы. В этой части здание при той же высоте состояло из восьми этажей, что порождало забавные лабиринты лестниц в переходах, где, не зная наперед как, ни за что не попасть с третьего этажа на пятый.

В основании дворец был чуть меньше двухсот метров, так что одни лишь размеры его говорили о процветании правителей красноречивее многих отчетов. Вообще, размеры всех основных сооружений за стенами древней крепости могли характеризоваться только превосходными степенями. Расположенный к востоку от дворца сад, в центре которого был превосходный пруд с обитавшими там круглый год утками (говорили, что, как правило, там живут и лебеди, но последние несколько лет на зиму они начали улетать), граничил на востоке с легендарной усыпальницей бертийской династии, а на юге с Храмом Всех Богов.

Оба здания, величественные и давящие на сознание, пребывали в явном запустении и находились на грани саморазрушения. Если причины этого относительно бертийской усыпальницы понятны: и династия у нынешних властей не в почете, да и войти в нее никто, кроме настоящего бертийца, не может, а значит никак привести склеп в порядок особенно и не удастся, то почему настолько запущен главный храм по сей день государственной, по крайней мере номинально, религии — оставалось загадкой. То есть, Руффус, конечно, помнил о преданиях, согласно которым только в одном роду могут рождаться подлинные жрецы культа, а все представители этого рода последние триста лет жили в Эргосе, но слишком уж подобные идеи отдавали мистикой, чтобы принимать их всерьез.

Позже он узнал, что как ни пытались нынешние жрецы, никакие их усилия не смогли привести не только здание центрального храма в порядок, но и поддержать культ Всех Богов в сознании людей. Религия находилась на стадии умирания, и они готовы уже были обратиться в Эргос и призвать в Храм подлинного Верховного Жреца, единственного возможного посредника с высшими силами, но правители не хотели и слушать об этом. Так и жили люди, постепенно уходя из-под заботливых глаз богов. По мнению жрецов, нашествие мондарков — не что иное, как наказание за отступничество. Суждение, мягко говоря, спорное, но поди разбери, что там на самом деле управляет этим миром.

И, тем не менее, храм стоял, величественный даже в своем упадке. Массивные колонны возносились вверх, объединяемые там огромным портиком, обильно украшенным грандиозными барельефами. Прямоугольный храм был увенчан огромным куполом, сооруженным прямо над центральным алтарем. Весь ансамбль выглядел мрачным и каким-то необъяснимо холодным.

Когда процессия, предводительствуемая в пределах города принцем Солкраном, вошла во внутренний двор дворца, туда же опустилась и Аврайа, сопровождавшая их всю дорогу, держась высоко в небе. Вид дракона, приземляющегося на мощеную площадь, вызвал переполох и замешательство, сменившиеся после разъяснений неудержимым приступом любопытства. Всяк, находившийся во дворце, нашел повод выглянуть хоть на миг во двор, чтобы поглазеть на невиданное чудо. В качестве жилья Аврайе определили пустующую конюшню около сада к востоку от дворца. Ни на миг не забывающий о своем долге мажордом, на удивление легко и быстро справившийся с опаской и любопытством, или же убедительно сделавший таковой вид, поинтересовался, что приготовить дракону на ужин. Аврайа не могла не поглумиться, а потому с самым серьезным видом надиктовала меню из тридцати с лишком блюд, но заметив, что этим не изменить каменного выражения на лице мажордома, добавила, что подавать лучше всего в посеребренных ведрах. Убедившись, что и это не вызывает никакой видимой реакции, она даже слегка обиделась, но возражать против того, чтобы направиться осматривать свое новое жилище, не стала, а только состроила Руффусу и Валерию рожу, которую следовало трактовать, как «вот так, мол, бывает».

Его же и чародея проводили в тронный зал, роскошно убранный бархатом, гобеленами и бесконечными геральдическими щитами. С потолка свисали массивные золотые люстры, а колонны были отделаны малахитом. Роскошь зала была за пределами нормального, так что оставалось только предполагать, как же должны выглядеть превосходящие богатством всякое воображение, по крайней мере по слухам, дворцы мондаркских князей. Особенно удивительным был контраст этого зала со скромностью в убранстве остального дворца. Трон был установлен на возвышении таким образом, чтобы всякий, не находящийся на нем, чувствовал себя подавленным, маленьким и ничего не значащим в сравнении с богоподобным владыкой, восседающим на троне. Но ни на Руффуса, ни на Валерия эта обстановка не оказала должного воздействия. Сказалось умение выделить магическое воздействие (а над созданием тронного зала совершенно очевидно потрудились, и не без успеха, волшебники) и посмотреть на мир вне его влияния. То ли почувствовав это, то ли по доброй воле, но император не стал даже пытаться давить на гостей, используя нехитрую магию зала. После краткой официальной церемонии он спустился с возвышения и пригласил их в небольшую обеденную залу, где за обильным застольем в весьма ограниченном кругу и состоялась основная беседа.

Сначала пожилой император, не скрывая удивления и опасений по поводу того, что вместо ожидаемого Малойана, появился молодой бертийский принц, попросил разъяснений, получив которые, в общем-то удовлетворился. Не без помощи сэра Ринальда, отметил про себя Руффус. Затем он попробовал привести их к присяге, но получил достаточно решительный отпор. Пришлось вновь повторять всем известные истины, что маги, мол, никому не служат и, более того, не имеют на это права, что они могут добровольно помогать тем или иным правителям и не более. Выслушав это, император лукаво улыбнулся и заметил, что это именно тот ответ, на который он и рассчитывал, а потому просит не придавать инциденту излишнего значения. Вот и разбери, что у правителей на уме на самом деле.

Затем уже последовали ничего не значащие светские беседы, потому как, по общему согласию, большое совещание, посвященное согласованию планов, было решено перенести на завтрашний день после полудня.

Поздним вечером Руффус долго беседовал в своих покоях с Валерием. Разговор, в общем-то, не клеился. Много было сказано слов, не несших за собой никакой смысловой нагрузки. Скорее это был обмен ощущениями и рассказы о настроениях, чем что-то конструктивное. Не удавалось даже выработать какую-то общую позицию, с которой им стоило бы выйти на завтрашнее совещание. Ничего, наверное, удастся сделать это сегодня, чуть попозже. А пока надо сделать одно дело.

«Ты уверен в своих силах?»

«Думаю, что да».

«Тогда это действительно самое важное, что ты можешь сделать здесь, в Хаббаде».

Закончив завтрак, Руффус встал и, накинув на плечи меховой плащ, стал спускаться вниз. Выйдя из восточного крыла дворца, он направился через оголенный сад к Усыпальнице, но встретил у пруда сэра Ринальда в состоянии глубокой задумчивости. Тот настолько был погружен в себя, что далеко не сразу обратил внимание на стоящего поблизости Руффуса.

— А, доброе утро, принц… или маг? — как бы просыпаясь, сказал офицер. — Не знаю, как вас теперь правильнее называть.

— Называйте меня Руффус, — ответил он и добавил после секундного колебания: — По крайней мере, когда мы один на один.

— Добро, тогда для вас я буду просто Ринальд. Нам ведь придется работать вместе, так что обращаться друг к другу по имени будет, пожалуй, удобнее. Вы, знаете ли, с первого нашего знакомства мне понравились, так что, надеюсь, нам удастся сработаться.

— Спасибо. А вас, я так понял, повысили со времени нашей последней встречи?

— Да, — как-то неожиданно холодно ответил Ринальд.

— Мои поздравления.

— Спасибо, хотя, в общем-то, не с чем. Не много радости командовать войсками в такой момент. Можно, конечно, утешать себя, что в случае успеха меня еще долго не забудут, но только надо быть реалистом, шансов на это почти нет. К тому же у меня есть навязчивое ощущение, что мое назначение связано не столько с высокой оценкой моих действий и способностей, сколько с очередным сезоном охоты на ведьм внутри императорского двора. Хотя, это я уже зря…

— Готовясь к поражению — победы не одержишь, — подхватил Руффус, всем своим видом показывая, что пропустил последнюю фразу собеседника мимо ушей, и если что и слышал, то уже давно забыл об этом, — и нам на нее работать. Все будет зависеть от нас, и, по моей оценке, шансы не так уж низки.

— Будем надеяться.

— До встречи на совещании, — откланялся принц, намереваясь не слишком отвлекаться от цели.

— До встречи, — поддержал его настроение Ринальд, возвращаясь к прерванному состоянию задумчивости, близкому к медитативному.

Руффус замер, немного не дойдя до фамильного склепа. Вблизи он выглядел еще более впечатляюще, но и еще более запущенным. Он уже был в курсе слухов, что последнее время из глубины склепа стал периодически пробиваться свет, а стены при этом начинали вибрировать, некоторые даже утверждали, что пульсировать, как живые. Обратив на это внимание, люди перепугались настолько, что попытались обстрелять усыпальницу из катапульт, надеясь уничтожить ее, но не добились сколь-нибудь заметных успехов. Никаких повреждений тяжелые камни нанести не смогли и только затрудняли теперь Руффусу путь внутрь, скатившись к фундаменту.

Сосредоточив внимание, принц достаточно скоро почувствовал присутствие силы. Она, казалось, исходила от стен, истекала из окон и дверей, шла из земли. Она была везде. Игнорировать ее было невозможно, и уже не было никакой необходимости искать ее, она сама находила Руффуса. Казалось, некий пульсирующий луч света манил его к себе, притягивал. Одновременно с этим усилились и пульсации в родимом пятне на спине, но ритм их периодически сбивался, словно пытался согласоваться с чем-то внешним.

«Иди, но будь осторожен. Не отдавайся полностью на волю тому, что перед тобой предстанет. Постоянно оставляй часть своего сознания свободным для связи со мной. Очень может быть, что тебе понадобится моя помощь».

«Хорошо. Это я помню».

И Руффус пошел, поднимаясь по ступеням, с удивлением наблюдая, как камни, наваленные перед входом, сами откатывались, освобождая проход. Он вошел в склеп с ощущением внутреннего подъема, прилива сил. Поначалу его ослепил свет, разливающийся по всему помещению, но приглядевшись принц узнал внутреннюю архитектуру и убранство Временного Пристанища Эргоса, где он бывал пару раз с отцом. Все выглядело совершенно так же, с тем лишь отличием, что каждая деталь была выполнена в увеличенном масштабе, да и посмертные маски были другими. А так, те же керамические урны с прахом предков. Тот же белесый туман, стекающий по стенам. Тот же ослепительно белый луч, поднимающийся из тумана, клубящегося на полу…

Нет, не тот же. Он не разбивался у потолка на сотни разноцветных нитей, разбегающихся во всех направлениях и затухающих в отдалении, а сплетался в радужную, переливающуюся косу, описывавшую под сводом широкую дугу и уходящую неизвестно куда сквозь потолок. Да и свет, исходящий от луча, был непривычно ярким, так что стены из камня цвета слоновой кости казались в нем грязновато-желтыми. А может, они были просто слишком грязными.

Посмертные маски не казались столь же безжизненными, как во Временном Пристанище. Выражение их лиц было вполне осмысленным и живым, словно они только пережидали здесь дурные времена и готовились вернуться в мир людей.

Ощущение силы было столь мощным, что хотелось тотчас же ей завладеть, подчинить себе, чтобы ничто в мире не могло более его остановить, но Руффус чувствовал в этом западню. Он понимал, что ни в коем случае нельзя поддаваться первому порыву, потому что тот исходил не напрямую от силы.

Пульсация родимого пятна все усиливалась, синхронизируясь с пульсациями светового луча. Радужная коса потянулась к нему, но какая-то сила совершенно очевидно препятствовала этому, от чего она приняла причудливо изогнутую форму. И все же тоненький ручеек отщепился от нее и устремился к Руффусу. Тот на мгновение испуганно сжался, но контакт произошел на удивление легко и безболезненно. Теперь поток силы, истекавший из всего склепа, дробился на два неравных рукава, меньший из которых втекал в принца через родимое пятно, оживавшее все более. Возникало причудливое ощущение, словно грифон, форму которого оно имело, проснулся и пытался расправить свои крылья.

Внешний прилив силы будоражил кровь, толкал к каким-то действиям, сущность которых оставалась сокрытой от Руффуса, но ему вполне удавалось сохранять над собой полный контроль, отмечая эти изменения как бы со стороны. Спокойствия ему добавляло сознание того, что на крайний случай придет помощь от Странда.

И вдруг он услышал голос, исходящий от ожившей посмертной маски Селмения Первого. Руффус, и не без основания, полагал, что именно Селмения, хотя никогда того не видел. А может, никакие маски и не оживали, а голос раздавался напрямую в его голове, а все остальное было лишь нераспознанной иллюзией.

«День добрый, Руффус. Ты очень хорош, силен. Ты даже сумел без помощи каких-либо талисманов отобрать у меня немного сил, но мы оба знаем — это все, на что ты способен, — голос лился мягко, обволакивая сознание принца, баюкая, усыпляя. — Более я не уступлю тебе, и ты не можешь взять целиком того, что принадлежит всем моим потомкам. Считай, что полученный тобой ручеек силы — доля в наследстве. Остальное уже не отнять у твоего брата, так что добиться решающего перевеса — увы, не удалось. В поединке нам придется выступать в одной весовой категории. Не скрою, ты нравишься мне, и я очень сожалею, что ты вступил на путь, который, по всякому, лишит меня одного из потомков. Но что делать?»

«Оставь нас. Руффус, это я, Серроус. День добрый».

«З-з-здравствуй, брат», — с ощущением сомнения и неуверенности ответил Руффус.

«Мы оба понимаем, куда завели дороги, выбранные нами, но поверь, я ничего не имею против тебя лично».

«Я тоже не держу на тебя зла».

«Давай встретимся завтра у столба богов. Встретимся одни и поговорим».

«Хорошо. Когда?»

«О чем вам говорить еще? Только душу друг другу растравите».

«Не мешай, пожалуйста, — и уже Руффусу: — Ну, например, под вечер, часа в четыре».

«Хорошо, хотя, действительно, зачем?»

«Вот видишь, даже он понимает, что нечего перед боем сопли разводить».

«По крайней мере, там, — не обращая внимания, — мы сможем говорить без вмешательства этих червяков, что сидят у нас в головах».

«Какая наглость».

«Да отстань ты».

«Да, я согласен. Завтра в четыре».

«До завтра».

«До завтра».

«Ну, а я, видимо, до послезавтра».

И наваждение исчезло, оставив Руффуса стоять ошеломленным посреди усыпальницы. Луч по-прежнему пульсировал, а поток исходящей силы, раздвоенный на две неравные части, упирался в родимое пятно принца, вторым своим концом, уходящим в неизвестность, искал, по всей видимости, Серроуса. Но все происходящее лишилось мистического налета.

В реальности разговора с братом и Селмением сомнений не было. В открытости и честности предложения Серроуса — тоже, так что завтра он намеревался прибыть к указанному месту к четырем часам, благо это вполне должно было согласовываться с общими планами. Столб богов. Загадочный артефакт, установленный неизвестно когда и кем. Возможно, и впрямь богами, только зачем? Единственное, чем он отличался от любой колонны или же природного столба — отсутствие любой магии на некотором от него отдалении. Радиус, на котором он начинал себя проявлять — постоянно менялся, но никогда не бывал меньше ста метров. Все, что существовало в этом мире магического, исчезало, как только оказывалось в пределах его досягаемости. Ни одно заклинание не имело действия, ни одни чары не могли удержаться, ни одна силовая линия, способная подпитывать магическое действие, не пересекала этого места. Да, здесь они действительно могли встретиться один на один и хотя бы попробовать поговорить как в старые времена.

«Старые времена. Давно ли они были, эти старые времена, а, Странд?»

Никакого ответа.

«Странд!»

Молчание. Руффус тут же начал беспокоиться, стараясь держать себя в руках, чтобы беспокойство не переросло в панику.

«Странд!»

Тот же эффект. Тут его посетила одна отчасти успокаивающая мысль, и он решительным шагом направился к выходу из склепа.

«С тобой все в порядке?» — раздалось в голове, как только он пересек порог.

«Да. Почему тебя не было там?»

«Ну, похоже, это ваше, чисто семейное местечко, куда меня не допускают даже в таком виде».

«Значит, никакой поддержки с твоей стороны у меня там не было».

«Значит, не было. Но ты молодец, сам прекрасно со всем справился».

«Ты знал это заранее?» — с растущим где-то в глубине возмущением поинтересовался Руффус.

«Нет. Как видно, и мне известно далеко не все», — ответ был сформулирован и произнесен таким образом, что всякое желание спорить и обижаться тут же куда-то испарилось.

«Мы с братом договорились назавтра о встрече», — сообщил он совершенно отсутствующим тоном.

«Я уже понял, хотя и не могу разобрать, зачем это вам».

«Иногда вы удивительно совпадаете во мнениях с Селмением».

«Возможно, это как-то связано с тем, что нам обоим не чуждо чувство логики».

«Ладно, черт с вами, — свежий воздух очищал голову и мысли. Идти на конфликт совершенно не хотелось, так что пусть себе думает, что хочет, — говорите, что вам угодно, только я все равно с ним завтра встречусь. Думаю, и Серроус приглашал меня не в ловушку и сдержит слово».

«Ваше право».

* * *


И вот теперь они снова должны собираться, не успев отдохнуть и дня в императорском дворце. Эта бесконечная череда дорог и перемен мест начала уже надоедать Валерию. Слабым утешением было, что долго это продолжаться уже не сможет. Через пару дней все определится окончательно. Либо мы победим, либо нет. И в том и в другом случае никуда плестись уже не будет необходимости.

Совещание прошло в деловитой обстановке, без долгих пререканий и отступлений. Единственным камнем преткновения стало сенсационное объявление Руффуса, что он намеревается завтра встретиться со своим братом. Первой реакцией императора была не особенно убедительная попытка доказать самому себе, что, может, это и не предательство. Со стороны так, наверное, все и должно было казаться, но Валерий достаточно хорошо знал обоих принцев, чтобы понять, что по-другому они не могли поступить. Ни тот, ни другой теперь уже не свернут с избранного пути. На них слишком сильно будет давить некая разновидность чувства долга, что, мол, за стольких людей они в ответе, что теперь уже не остановиться без пожизненных мук о напрасных жертвах и так далее. На их действия встреча эта никоим образом не повлияет, но они просто обязаны объясниться. Что ж, это их право, хотя лично он, Валерий, никогда бы на такое не пошел. И без того, после столкновения, оставшегося в живых пожизненно будут посещать многочисленные призраки невинных жертв, так зачем же к ним добавлять еще и призрак брата?

Императору так толком и не удалось объяснить, зачем им понадобилось встречаться накануне решающего сражения, но он успокоился, когда получил твердые заверения, что так, по крайней мере, будет четко известна дата битвы. Или уж, во всяком случае, что она не начнется раньше, чем послезавтра утром.

Потом последовали обсуждения предложенного плана сражения, вносились корректировки с учетом последних данных разведки и внезапно пришедшего из Гундарса, крупнейшего хаббадского порта на севере, подкрепления в виде ополчения, собранного со всего торгового флота. Торговые суда никто толком не принимал в расчет, позабыв, что купцы, не желая становиться легкой добычей пиратов, содержали достаточно хорошо подготовленные дружины. Торговцы сами о себе напомнили, прислав почти четыре тысячи прекрасно вооруженных и, в большинстве своем, уже закаленных в боях воинов. Назвать это незначительной поправкой было бы неоправданно переоценивать свои силы.

Подкрепление было внушительным и как нельзя более своевременным, но и с ним все было не так-то просто. Проблемой было найти им адекватное задание, потому как привыкшие к вольнице моряки совершенно не готовы были строго выполнять приказы незнакомых им командиров. В связи с этим им надо было подобрать такую роль, при исполнении которой не потребовалось бы разбивать их на отдельные группки с одной стороны, и дать возможность действовать в достаточной степени автономно, с другой. С боевым духом, храбростью и отчаянностью все у них было в полном порядке, так что после непродолжительного, но достаточно бурного обсуждения, решено было поручить морякам, которые, к слову, на вид не особенно отличались от представлений Валерия о пиратах, глубокие рейды в тыл противника. Такое безумное по своей рискованности задание чуть ли не с восторгом было воспринято добровольным ополчением, потому что в этом они углядели особую степень доверия к ним.

Он же с Аврайей были откомандированы в распоряжение сэра Ринальда, ныне уже первого военного советника (неплохая карьера, хотя и не совсем понятная) для оказания магической поддержки. Дракону скорее отводили роль психологического оружия, которое должно было повергать мондарков в ужас, а уж воинам предстояло использовать его, доводя до смертельного. Валерию же надо было поработать над созданием иллюзий, дабы ловушки и западни, подготавливаемые Ринальдом, выглядели поубедительнее.

Поручения вполне понятные и даже вполне почетные, но почему-то не вызвавшие в нем прилива энтузиазма. Столько же радости он ожидал увидеть и в глазах дракона, когда ей сообщат об этом. Все, конечно, понятно, что Руффус скорее всего будет занят непосредственным магическим поединком и, по крайней мере до его окончания, ничем помочь не сможет, а придворный книжник императора Луккуса в лучшем случае способен лечить замковых крыс от сглаза. Все понятно, но от этого не многим радостнее.

Ладно, надо собираться, а то не успеешь к обеду, а на голодный желудок — что за дорога? Так, одно издевательство. И зачем только распаковывался вчера? Другого времяпрепровождения, можно подумать, найти не мог.




Глава 16


Он вышел с большим запасом. Проходя через раскинувшийся насколько хватает глаз лагерь, он с удивлением обнаруживал, что нечто однородное, что он привык воспринимать, как Хаббад и хаббадцев, на самом деле существует лишь в его воображении. Есть многие народы, населяющие огромное государство, каждый со своей культурой, своими представлениями о мире и, более того, со своим внешним видом. С этой точки зрения пестрая и разношерстная толпа мондарков, изначально принимаемая сборищем многих сотен народов степей, кажется вся на одно лицо. Они все темноволосы, за исключением разве что непонятно откуда взявшейся гвардии, с узким миндалевидным разрезом карих глаз, как правило низкорослы и суховаты, тогда как хаббадцы могут иметь любые оттенки цвета глаз, волос, обладать любым телосложением, ростом. Думать о них, как о едином народе гораздо сложнее, и помогает в этом только объединяющая все императорская власть. Наиболее заметно это при взгляде на нивелирующую почти все различия форму императорской гвардии, потому как любое подразделение нерегулярной армии выглядит уже лоскутным одеялом, сшитым неловко и без вкуса.

Встречались среди хаббадцев и люди, как две капли воды похожие на мондарков, но жили они, как это ни странно, не в приграничных южных областях, а на дальнем востоке. Эти выглядели почему-то особенно озлобленными и исполненными исступления от предвкушения скорого боя. Может быть от того, что их часто путали с врагами, а может, и из-за большей дикости тех отдаленных мест, куда как отсталых на фоне остального Хаббада.

В целом же, в лагере царило настроение, которое можно было бы охарактеризовать достаточно противоречивым словосочетанием: напряженное спокойствие. Никакой паники. Она уже умерла, потому что люди в достаточной степени перегорели, чтобы не поддаваться первому же эмоциональному порыву. Осталось только ожидание неизбежного и пожелания ему произойти поскорее, но напряжение по-прежнему оставалось крайне высоким.

Первая линия оборонительных укреплений располагалась поперек основной дороги, связывавшей север Хаббада с югом, в том самом месте, где она в полудне пути от города проходила между двумя достаточно крутыми холмами. Сразу же за холмами начинались сплошные дремучие леса, уводящие в незамерзающие болота, так что противнику не оставалось другого пути в столицу. Здесь же, подготовив заранее позиции, обороняющиеся встречали мондарков, используя на своей стороне саму природу. Лучшего места для главного сражения не придумаешь. Подготовлены заранее ловушки, засады. Просчитанные варианты позволяли надеяться, что изначальное расположение сил произведено таким образом, что навряд ли сложится ситуация, которая потребует внезапного масштабного перестроения. По сути, сэру Ринальду все равно, когда начнется сражение, потому как размещение войск в лагере максимально приближенно к боевому, а в первоначальный план входило: заманить значительные силы противника внутрь лагеря, где уже беспорядок и низкая проходимость местности, заставленной к тому же палатками, телегами и прочими препятствиями, станут проблемой многочисленной конницы мондарков. Имперские же войска должны будут отступить на холмы и ближе к городу, где выстроен уже второй оборонительный рубеж.

Отряд подоспевших вчера моряков был отправлен, не заходя в лагерь, в обход через леса, и должен был к завтрашнему утру быть готовым ударить в тыл противнику по первой же команде. Конечно, для тылового удара всегда лучше кавалерия, так как только она может обеспечить достаточную мобильность, чтобы между появлением засадных войск и их ударом не успело пройти паническое удивление, но выбирать не приходилось, в том числе и из-за того, что хаббадцы сами заняли такие позиции, что в обход можно было пустить только пехоту. На непроходимости лесов для мондаркских всадников и строился весь расчет. Ничего, если моряки вовремя нанесут удар, и так должно получиться неплохо. К тому же и Валерий, наложивший на них чары, говорит, что если Серроуса в этот момент не будет на поле, то приближение отряда может обнаружить только дозор, оставленный в тылу, который волей-неволей придется убирать, а в практике реальных сражений этого фактически не встречается.

Перед тем, как оставить лагерь, Руффусу совершенно не хотелось навещать Валерия, который наверняка тут же начнет ворчать и вновь отговаривать его. Вообще, это казалось странным, но с тех пор, как чародей сбрил бороду и, соответственно, внешне помолодел, сварливости в нем только поприбавилось. Как будто тот образ умудренного пожившего на свете и многое видевшего не хотел так просто сдавать позиции и проявлял себя в непрерывном ворчании. Это уже напоминало карикатуру на того Валерия, которого он знал по Эргосу. Вместо степенного и загадочного мэтра, немногословного и произносившего каждое слово так, словно над ним он размышлял по меньшей мере год, откуда-то пробился достаточно молодой человек, по крайней мере, даже пожилым его называть еще рановато, извергающий бесконечные потоки слов, словно бы в озлоблении на ту роль, которую приходилось ему играть на протяжении многих лет.

А вот забежать к Аврайе — святое. Она остановилась на отшибе, где поменьше зевак собиралось поглазеть на нее. Ночевать ей пришлось под открытым небом, что было вовсе не так уж приятно, но она добилась того, чтобы вокруг нее всю ночь жгли костры, поддерживая температуру, хоть отдаленно напоминавшую ту, к которой она привыкла.

— Привет, колдун-шизофреник, — раздалось громовое приветствие дракона, от которого застыли на минуту сновавшие вокруг воины. Несомненно, она работала на публику, — какие еще неприятности вы со Страндом нам хотовите?

— Привет, Аврайа, — отвечать в том же шутливом тоне не очень-то хотелось, но он удивительным образом заметил, как проходит беспросветный пессимизм от одного только вида друга. — Не знаю в деталях, но могу твердо обещать, что завтра решится — терпеть ли тебе мое общество еще или можно будет расслабиться.

— Ну-ну, не так мрачно, — она подошла поближе и обняла Руффуса крылом. От нее исходил легкий и волнующий запах уюта. Почему-то раньше, еще до их знакомства, Руффус, хотя и не думал об этом, но был уверен, что существо таких размеров не должно пахнуть, а может только вонять. Что ж, он только рад, что это оказалось еще одним заблуждением. — Мы еще не были в моем хорном доме, а без этохо наше знакомство нельзя считать завершенным. Я не дам тебе так просто улизнуть.

Слова, бывшие ничего не значащими, утешали и придавали хоть какое-то подобие настроения. Теплая волна благодарности поднялась в нем, но вербальное свое воплощение обрела лишь в одном, вымученно прозвучавшем слове:

— Спасибо, — после чего Руффус, не понимая до конца отчего, смущенно потупил взор.

— Да ладно тебе, — изогнув шею, Аврайа заглянула принцу прямо в глаза, — попробуй не так все драматизировать.

— Ты знаешь… — Руффус судорожно подбирал слова, но все же был благодарен Странду, что тот не лез с советами, хотя совершенно точно сейчас подслушивал, — я не хочу убивать своего брата.

— Я понимаю, — шутливые интонации в ее голосе пропали, — но что делать?..

— Я тоже все понимаю. Все ясно, что здесь идет речь не обо мне и брате, не о наших взаимоотношениях. Понятно, что тут же встают мрачные призраки, скрывающиеся за абстрактными словами: судьбы мира. Но почему для разрешения этих судеб, было надо стравливать двух братьев? Ведь я же не настолько наивен, чтобы для меня было достаточным объяснением, что так, мол, сложилось.

— Боюсь, что я повторюсь, напоминая о том, кем эта заваруха была начата.

— Ну да, не вами, вроде бы. Странд вполне искренне может утверждать, что вынужден был как-то ответить, но неужели вы всерьез полагаете, что я поверю, мол, виной всему такая мелкая сошка, как Тиллий?

— Инохда так складывается, что даже самые незаметные и не обладающие никакими особенными достоинствами люди, ихрают ключевые роли в истории и способны, сами тохо не осознавая, оказывать охромное воздействие на будущее всехо мира. Но, что это я тебя кормлю прописными истинами. Видимо, придется просто смириться с тем, что сложилось все именно так, как оно и сложилось. Я понимаю, что называть это утешением по крайней мере наивно, но что-либо менять — уже поздно.

— Да, это все я понимаю, только легче ли от такого понимания?

— Нет, — Аврайа говорила уже совсем мягким голосом, — но сейчас ты должен победить, подхотовиться к поединку и победить. Особенно тяжело это будет делать, понимая, что выихрав, ты на всю оставшуюся жизнь обречешь себя на рехулярные встречи с призраком брата. Но никакого выбора, по сути, нет. Не идти же на бой с мыслями о поражении?

— Да, ты права, конечно, но… — то, что должно было следовать после этого «но», куда-то затерялось, оставив фразу незавершенной.

— Ты уже идешь на встречу с Серроусом? — попыталась перевести разговор на другую тему Аврайа, но тут же сама поняла, что удачной ее попытку не назовешь.

— Да, — никакого желания говорить многословно не было.

— Я думаю, что вы правы, доховорившись о встрече. Вам стоит объяснить друх друху, что за происходящим не стоит ничего личнохо. Видимо, после этохо разховора тебе еще меньше захочется побеждать в поединке. Тохда вспомни, что ты должен собраться не только из-за судеб мира, но и потому, что я буду ждать тебя с победой. Хорошо?

— Спасибо, — это были именно те слова, которых ему не хватало. Ему обязательно надо было знать, что хоть кто-то желает ему успеха не из каких-либо глобальных соображений, но переживая за него лично.

— Счастливого пути.

После этого пожелания, Руффус продолжил путь, удивляясь, что в такой ситуации способен испытать пусть легкое, но облегчение. Хоть кто-то да понимает его.

«Она все-таки женщина».

«Что ты хочешь этим сказать?»

«Что восприятие мира у женщин всегда было несколько иным, а ты далеко не безразличен ей… Да не красней ты. Ничего пошлого я не подразумевал. Кстати, вот тебе еще один повод выйти победителем».

«В смысле?»

«В смысле того, что тогда твои любовные устремления, пока что весьма неясные, сумеют приобрести более конкретный вид. А это, поверь, совсем не так уж плохо».

«Нашел время думать об этом».

«Об этом никогда не лишне подумать».

Поднимаясь на холм, Руффус немного запыхался, но физическое утомление было даже приятно. Чем выше он поднимался, тем свежее и чище становился морозный воздух. На самой вершине пока еще не были видны, пока еще только угадывались по ломанным очертаниям, знаменитые руины, но сам столб богов уже ясно различался иглой, вонзающейся в небо. Что это был за столб, и водрузили ли его на самом деле боги — вопрос, на который теперь уже никто не ответит. Он стоит и стоял все то время, на которое простиралась не только история Хаббада, но и самые отрывочные легенды и предания. Такое ощущение, что он стоял всегда. Что правда, а что нет — поди разбери теперь, но большинство легенд гласило, что столб был установлен богами во времена, когда людей и народом-то назвать нельзя было. Может, оно и правда, что это потребовалось, чтобы иметь место, где можно было бы без опаски встречаться беспрерывно враждовавшим богам, а может, правы и те, кто полагал, что он стоял для того, чтобы поклоняясь богам, люди входили в храмы чистыми, освобожденными от всякого влияния магии, ведь именно в этом месте располагались когда-то древние храмы. Так или иначе, но никакая магия не действовала около столба, что и определило место, где могли бы беспрепятственно встретиться братья.

Вокруг столба располагалось множество руин древних храмов, едва проступавших над землей. Они так же были построены в незапамятные времена, когда культа Всех Богов еще не существовало, а поклонялись люди непосредственно тому или иному богу. Позже вокруг храмов отстроилась первая столица Хаббада, ушедшая теперь полностью под землю. Затем первая империя распалась на множество княжеств, а город пришел в запустение от непрерывных осад и разрушений, переходя из рук в руки во времена долгих междоусобных войн. Есть предание, что холм над ним насыпали боги, прогневавшиеся на людей, устроивших бойню в святом месте, оставив только верхушки храмов, как не ясно о чем говорящее напоминание.

Вообще-то, в последнее время большинство мыслителей сходились во мнении, что боги оставили мир на произвол судьбы, утратив к нему интерес. С этим связан и упадок религии, во всех ее проявлениях, и то, что беззаконие творится в мире, не находя возмездия, да и многое другое так же свидетельствовало в пользу этого мнения. А может, это лишь новый их эксперимент над своими творениями: дать людям полную свободу воли — и посмотреть, что из этого выйдет. Если спросить его, Руффуса, мнения, то дрянь какая-то вышла, так что, видимо, и впрямь боги оставили мир, а почему — даже гадать глупо, потому как не людям постичь, чем руководствуются боги, совершая то или иное.

Он наконец поднялся на вершину холма. Ветер, еще более пронизывающий и морозный, легко выхватывал остатки тепла из-под мехового плаща. Да, Руффус быстро и с охотой изнежился в вечной весне, царящей в округе его дома. Ну да, того самого дома Странда, который теперь он считал своим. Хорошо еще, что ума хватило надеть теплый плащ, а то б он уже закоченел до состояния сплошной ледышки.

Что-то было не так. Красивый вид, живописные руины, особенно далекая и ясная в чистоте зимнего воздуха перспектива, но что-то не так. Ах, ну да, конечно же. Он не чувствует присутствия Странда. Такого уже привычного, почти родного. Спасибо, что здесь он в большей степени готов к этому и потому не поддается паническим порывам, как было в усыпальнице, но все равно, как-то неуютно. Ощущение очень близкое к обнаженности. Словно весь мир уставился на него с вопросом: теперь-то мы посмотрим, на что годишься ты, а не твои призраки?

Серроуса еще не было, так что он прошелся в южном направлении. Внизу открывался вид на мондаркский лагерь. Живьем, по крайней мере с этой точки, он выглядел несколько меньше, чем казался при разглядывании через Око мира, но удивительным образом, при более скромных размерах, был в существенно большей степени впечатляющим. Может быть, даже подавляющим. Во всяком случае было в этой живой картине что-то иное, не различимое через Око мира, и именно это и меняло эмоциональную окраску восприятия. Глядя отсюда, вероятность выиграть сражение чисто военными методами казалась Руффусу не такой уж реальной, хотя ощущения безнадежности и не возникало.

Он вернулся назад и подошел к самому столбу. От древнего артефакта исходило непонятное тепло, так что кружившие в небе одинокие снежинки не долетали до темного, источенного многовековыми ветрами камня, исчезая на подлете. Потянув к нему руки, он почувствовал не только приятное тепло, возвращающее пальцам чувствительность, но и легкую вибрацию, исходившую откуда-то из глубины, казалось из самого сердца земли, хотя ногами ничего подобного не ощущалось. Может, конечно, из-за того, что ноги и так не особенно много чувствовали от холода.

Руффус поднял глаза и почувствовал, как голова пошла кругом, потому что, стоя вплотную, казалось, что столб так нигде и не заканчивается, уходя в небо, сквозь небо и за небо, если там, конечно, что-то было. Как этот камень мог стоять? Такая игла неизбежно должна была завалиться от первого же порыва ветра, если она не уходила, по крайней мере, на столько же в глубь земли. И как ее установили? Никаких стыков, соединений, видно не было. Полнейшее ощущение того, что она состояла из единого монолита, но представить себе силы, способные водрузить подобный монолитный камень — не просто. Хотя, чего это он там? Если его и впрямь поставили боги, то нелепо даже гадать, откуда у богов могли взяться такие силы, да как они обтесывали горы. Боги, они на то и боги, чтобы деяния их не были доступны человеческому разумению, потому как, если ты разобрался, то скорее всего это был не бог, а просто достаточно искусный маг.

Развернувшись спиной к столбу и прижавшись поплотнее, Руффус опустил глаза и с удивлением обнаружил под ногами небольшую прогалину, не больше полуметра, кольцом охватывающую камень, а на прогалине робкую, неуверенно зеленую, но вне всякого сомнения живую травку. Отогревшись, он решил снова пройтись, и тут его внимание привлекла тоненькая струйка дыма, поднимающаяся над одной из руин. Подойдя поближе, он обнаружил, что остатки храма окопаны и вниз ведет нехитрая земляная лестница. Не думал Руффус, что кто-то еще бывает в этих местах.

Влекомый естественным любопытством, он начал аккуратно, боясь поскользнуться на оледенелых ступенях, спускаться, когда не то из дверей, не то из лаза показалась сгорбленная фигура, размахивающая руками.

— Нет, нет, нет. Тебе сюда нельзя, — произнес старик, согнутый в три погибели, поднимаясь навстречу. — Стой там, я сам к тебе подойду.

И он действительно подошел. Старик казался чуть выше метра, одетый в длинный, до пят, балахон, капюшон которого был наброшен на голову, так что разглядеть его лицо не удавалось. Единственное, что сразу бросалось в глаза — это необычайно широкие плечи, как, говаривали, бывают у карликов, но никаких признаков горба, неизменного спутника в таких случаях, не было.

— Давай поднимемся, — сказал незнакомец, и когда они вышли вновь на вершину холма, отбросил на спину капюшон. Лицо его оказалось серого, какого-то каменистого, что ли, цвета, на фоне которого особенно ярко выделялись лилового цвета глаза. Морщин на лице почти не было, да и вообще, когда тот распрямил плечи, Руффус не мог уже сказать, почему решил, что перед ним старик. Что-то он никак не мог припомнить такого народа, к которому мог бы принадлежать незнакомец.

— День добрый, — пробормотал принц, теряясь в догадках, кто же перед ним стоит. — Простите за беспокойство, но я очень удивился, обнаружив, что кто-то из людей еще живет в этих заброшенных местах.

— Да никто из людей и не живет здесь, — с глумливой улыбкой ответил собеседник, и выждав паузу, позволив Руффусу помучаться над смыслом его слов, смилостивился, разъяснив. — Ну, чего ты так уставился? О гномах никогда не слышал?

Сказать, что то невнятное бормотание, которым разразился принц, было ответом — явное преувеличение.

— Да, ладно, — продолжил гном, — я сам тебе объясню, раз уж у тебя проблемы с образованием. Гномы — народ, живущий под землей, как правило в горах, и крайне редко поднимающийся на поверхность. Может, поэтому большинству из вас мы никогда на глаза не попадались. У нас есть большая страна к северо-западу от Хаббада, именуемая Ангваром.

— Я, конечно, слышал об Ангваре и о гномах, но никогда не полагал, что вы живете и в Хаббаде, — смущенно пробормотал Руффус, понимая, что говорит что-то не то.

— Да мы и не живем в Хаббаде, — и поколебавшись добавил, — по крайней мере, последние пару тысяч лет. Просто так уж вышло, что главная наша святыня, древний храм… имя его я не должен произносить чужаку. В общем, храм испокон века расположен здесь. Естественно, что мы заботимся о нем, стараемся как-то поддерживать его в порядке, — он посмотрел повнимательнее на Руффуса и добавил. — Да ты, я вижу, совсем продрог. Подожди меня здесь минутку.

Гном удалился, оставив принца раздумывать над тем, как же мало он знает об окружающем его мире. И эдакий недоучка пытается взять в свои руки судьбы людей? Не очень-то обнадеживает.

Не прошло и двух минут, как гном вновь показался на поверхности, неся в руках здоровенную охапку хвороста. Подойдя, он бросил ее на землю, а из-за спины снял мешок. Наклонившись, гном отобрал небольшую кучку хвороста и ловко поджег ее от трута. Из-под распахнувшегося балахона показалась мелкая, шелковистая на вид кольчуга, но Руффус заметил это лишь краем глаза, потому как все его внимание приковали руки, простертые над занимающимся костерком. Крепкие, широкие в кости, серые, как и лицо, они были почти сплошь покрыты потрясающей красоты полноцветной татуировкой. Что именно она изображала — можно было только догадываться, но не восхищаться тонкостью и изысканностью работы было невозможно.

— Извини, — поднимая от поднявшегося уже пламени глаза, заговорил гном, — но я действительно не могу тебя пригласить в храм. Это… ну как бы сродни вашей фамильной усыпальнице. Только гном может войти туда, не потеряв рассудка.

— Откуда ты знаешь меня?

— Ну, хоть мы и не высовываемся особенно, но все же стараемся быть в курсе событий. К тому же, не так давно к нам заходил некий Терв, ты, небось, уже знаешь его. Он, конечно, большой любитель говорить загадками, но да и мы кой чего в предсказаниях понимаем. Для нас он, почитай что, говорит открытым текстом. Так что не удивляйся, принц Руффус, что я узнал тебя.

— А… — он поймал себя на желании узнать, что же его ждет сегодня и завтра, но вовремя остановился, поняв, что такое знание ничего хорошего не даст, поэтому попытался тут же подобрать новое продолжение фразы, — тогда, может быть, и ты представишься?

— Охотно. Я — Трейн из рода Гволина, что с северного хребта Ангвара. В настоящее время — смотритель храма, — гном распаковал мешок и извлек оттуда небольшой бочонок и бутыль. — Жаль, что сейчас не та погода, чтобы отведать нашего знаменитого, для вас все больше по легендам, пива, но бочонок я предлагаю тебе. Выпьешь на досуге, — теперь уже, когда он услышал про известные и истолкованные Трейном предсказания Терва, то во всем готов был искать скрытый смысл. Не были ли и последние слова гнома намеком на то, что этот досуг еще у него будет? — А сейчас тебе будет лучше испить глинтвейна, — с этими словами он откупорил бутыль и над ее горлышком взвилась струйка ароматного пряного пара. Гном достал еще пару кружек и разлил по ним горячий напиток.

С первого же глотка Руффус почувствовал легкое головокружение, сопровождавшее растекающееся по всему телу тепло, но оно скорее было не от крепости напитка, а от насыщенности его вкуса. Некоторые пряности он сразу же узнал: корицу, гвоздику и мускатный орех, но остальные, а он был уверен, что их гораздо больше, то ли не мог распознать, а то ли и не знал вовсе. Плавали в нем и какие-то незнакомые кисловатые ягоды, придававшие особенный аромат. Видимо, они заменяли лимон. В общем, это был безусловно глинтвейн, но такая его разновидность, о которой людям приходилось только мечтать.

Пока они потягивали напиток, гном рассказывал о своем народе, о том, что раньше они жили почти по всему Хаббаду, но затем их выкурили изо всех холмов не без помощи магии Селмения. В настоящий момент они появляются только здесь, около храма, да и то несложно догадаться почему. Потому как сюда магия Селмения так и не смогла добраться, так что подземный ход, связывавший этот холм с Ангваром остался проходимым. Рассказал он и о том, что в нынешней заварушке он ничего против мондарков не имеет, но придерживается Хаббадской стороны из-за старой неприязни к Селмению, и если бы Терв появился у него чуть пораньше, то гномы бы выставили на бой свой легендарный хирд. А так, хоть и быстры гномьи подземные ходы, но не настолько, чтобы подкрепление подоспело к сроку. По мнению Трейна, Терв потому так поздно и зашел к ним, что не хотел вмешательства малого народа в людские дела. Почему? Да, у него, провидца, вечно есть какие-то свои, высшие соображения, не нам их истолковывать.

Время за глинтвейном и разговором пролетело незаметно, так что Руффус удивился, когда гном встал, собирая свой мешок.

— Ну, ладно, мне пора. Тебе с братом встречаться, а мне — делами не лишне заняться, — уже начав удаляться, он развернулся и добавил. — Будет возможность — заходи еще, — и оставил принца размышлять над скрытым смыслом последних слов, если таковой, конечно, имелся.

Руффус попытался подняться, чтобы размять затекшую ногу, и только теперь почувствовал, что глинтвейн таки пробрал его, и голова кружилась нешуточно. Но это лишь укрепило его в намерении пройтись, а свежий морозный ветер не обманул его надежд и довольно резво принялся за проветривание головы.

Когда он вернулся, то обнаружил Серроуса уже сидящим за костерком и методично подкладывающим хворост, не давая пламени угаснуть. Хоть Руффус и не верил в это и разубеждал всех подряд, но все же поймал себя на том, что озирается по сторонам, проверяя, не обнаружит ли себя чем-либо приготовленная засада. Не найдя ничего похожего, он подошел поближе.

— А ты тут не плохо устроился, — попробовал бодро начать разговор Серроус, но тут же как-то стух и продолжил в том же духе, но уже не таким приподнятым голосом. — Привет. Дай-ка я кое-что прибавлю к твоему пикничку.

Он встал, пожав Руффусу руку и подошел к коню. Из седельной сумки он достал матовую стеклянную бутыль и большой сверток из дубленой кожи.

— Я тут прихватил вина, из наших подвалов, — говорил брат, пряча глаза, — и немного жаркого.

А Руффус думал, как же сильно он изменился. Он не возмужал, чего естественно было бы ожидать от человека его возраста, а как-то постарел что ли. Лицо потеряло здоровый румянец, осунулось и посерело, а поперек лба пролегли глубокие морщины. Появились черные мешки под глазами, особенно заметные из-за проступивших скул. Недешево дались брату его последние успехи.

Серроус развернул сверток и извлек из него блюдо. Как только с него была снята крышка, сразу же в чистом воздухе разнесся аппетитный запах жареной, по старому рецепту, свинины. Замоченное предварительно в вине мясо сдабривалось обилием пряностей, мариновалось более суток и лишь затем уже жарилось. Как-то особенно по-домашнему оно пахло, с привкусом утраченного детства.

Братья держали в руках бокалы с разлитым в них вином, но разговор никак не клеился. Казалось бы, столько надо было сказать, столько обсудить, но на поверку никто из них не мог и слова вымолвить.

— Давай помянем отца, — сказал наконец Серроус тихим бесцветным голосом. Замечание уместное, но на завязку разговора не тянуло.

Они молча отпили вино и, потупив взоры, выдержали положенную в таких ситуациях паузу. «Помянем отца». Почему эти слова пришли в голову именно Серроусу, а не ему? Совсем не случайно. Он, Руффус, как-то на удивление быстро и легко забыл о недавней потере. Может, этому помогла смена обстановки, может, еще что, но факт надо было признать, как очевидный. А Серроус, похоже, все еще помнил это и переживал. В этом свете принцу казалась уже не такой уж необъяснимой та грубость, которой сопровождались их последние встречи. Может, брат просто более глубоко переживал случившееся, чего не мог понять поверхностно все воспринимающий Руффус.

Да, собственно, с этого-то все и началось. Именно смерть отца и послужила причиной того, что события стали развиваться в столь динамичном ключе. А что было бы, решись Селкор передать корону ему, как подсказывали жрецу его чувства? Не поменялись бы они с братом сейчас местами? Как знать, как знать. То есть, полного повторения ситуации, за исключением перемены действующих лиц, конечно же, не было бы, но не попытался ли бы Тиллий переключить свое внимание на него, Руффуса, и привести его к полному принятию короны? А смог бы тогда Руффус сохранить вне зависимости от Селмения хотя бы часть себя, как это сделал Серроус? Вопросы, вопросы. Но так ли эти вопросы лишены смысла, как кажется на первый взгляд?

— А как ты себя чувствуешь здесь? — решился наконец поинтересоваться Руффус.

— Ты о том, что я чувствую, утратив постоянную связь с Селмением? — как-то вяло переспросил Серроус и, получив утвердительный кивок в ответ, продолжил. — Достаточно одиноко. Да как, наверное, и ты.

— Да, это точно. Так быстро и легко привыкаешь к тому, что с тобой всегда тот, у кого на любой вопрос готов ответ, у кого в любой ситуации есть чем помочь, что лишившись этой поддержки чувствуешь себя осиротевшим, что ли. Во всяком случае, достаточно неуютно.

— Ты знаешь, в последнее время мне даже стало нравиться общество Селмения. Да, он весьма мрачная фигура, но для характеристики его подходов я бы выбрал слово «жёсток», а не «жесток». Он, в общем-то, совсем не тот маньяк, каким его рисуют легенды. Хаббадские, естественно, потому как в наших, эргосских, трактовках он никогда маньяком и не выглядел. И я даже понимаю почти все его порывы. Не всегда согласен с ними, но, как правило, понимаю…

И снова молчание. Долгая мучительная пауза, потому как этот обмен фразами уже много больше напоминал беседу, но все равно был не о том. Все не о том.

А, кстати, мог бы Руффус вот так же сказать, что понимает почти все желания Странда, не покривив при этом душой? Навряд ли. Подняв глаза, только сейчас Руффус обратил внимание на то, что на брате не было короны. Что это значит? Что он не хочет подчеркивать сегодня то, что их разделило, что он хотел прийти на встречу максимально очищенным от чуждого влияния, или же недостаточно доверял Руффусу, опасаясь, что вид ненавистного талисмана может того подтолкнуть к каким-либо действиям, на которые он не сможет без магии адекватно отреагировать? Да ладно, чего уж мучить-то себя понапрасну бессмысленными вопросами.

— Я все время переживаю, — заговорил Серроус, приподнимая лицо, и в глазах его была боль и досада, — что так и не встретился с тобой один на один, не поговорил до твоего отъезда. Мне все казалось, что это никуда от нас не уйдет, всегда успеется, а тогда, мол, была куча дел существенно большей срочности. Нам, вообще, часто кажется, что со своими-то никогда не поздно разобраться, а дела — вот это срочно, вот это важно. Может быть, за ту мою недальновидность нам теперь и приходится так расплачиваться. Короче, я хотел бы попросить за это прощения.

— Да-да, конечно, — затараторил в ответ принц, — я тоже очень сожалею, что покинул Эргос, не поговорив с тобой. Тогда мне казалось, что если я с тобой встречусь, то мне не удастся уехать из замка. Наверное, правильно казалось. Ты знаешь, а я ведь отправился к Странду просить нам помощи от мондарков, — Руффус сам поразился, произнеся эти слова, как скоро он забыл, с чем приехал к Странду, и как легко отказался от своих изначальных намерений. — Тогда я не знал, что… — и слова застряли у него в горле.

— Да, забавно. Поговори мы тогда — и, как знать, что бы сейчас было?

Они снова замолчали. Похоже, что оба обречены сегодня на такую форму разговора. Небольшая вспышка активности, неизбежно заводящая на зыбкую почву, и снова молчание, потому что никто не хочет первым подступить к самому неприятному, не то чтобы стараясь не замечать этого, но как-то ненавязчиво обойти.

— Ну что, завтра? — первым решился Руффус, не в силах более игнорировать очевидное. По реакции Серроуса было ясно, что он так же прекрасно понял, о чем идет речь. Он даже оживился немного, потому как бродить вокруг да около не доставляло ему удовольствия, но и перевести на эту тему разговор — решимости не хватало.

— Давай завтра. Чего уж тянуть. От неизбежного не уйти.

— А может, мы как-то еще обойдемся без этого? — с очевидной даже для самого себя безнадежностью попробовал Руффус. — Почему мы все время подходим к этому как к неизбежному?

«Это», «этого». Они всячески избегали называть своими словами то, что им завтра предстоит. Никто не хотел признаваться, что завтра они вынуждены будут сойтись в поединке, из которого лишь один выйдет живым.

— Наверное, потому, что оно и впрямь неизбежно, — грустно ответил Серроус. — Теперь уже мы не можем остановиться. Слишком уж далеко все зашло, чтобы можно было давать событиям обратный ход.

— Ты говоришь о том, что живущие в нас Селмений и Странд не дадут нам этого избежать? — с отчаянной надеждой неизвестно на что спросил принц. — Но что нам мешает поселиться вот здесь, где ни тот ни другой не смогут до нас дотянуться?

— Да они-то здесь причем, — отмахнувшись ответил Серроус. — Теперь уже не в них дело. По крайней мере, далеко не только в них.

— А в ком? Не в нас же?

— А что ты будешь делать со всеми теми тысячами людей, что стоят сейчас внизу? Не мы ли втравили в это дело народы двух огромных стран? Согласен, что почти вся вина за это лежит только на мне, но кому от того будет легче? Или ты лелеешь какие-либо надежды на то, что останься мы здесь, — и они мирно разойдутся по домам?

— Да навряд ли.

— Вот-вот. И я о том же. В любом случае они сойдутся завтра в сражении, только если мы уйдем от этого, то кем мы после этого будем? По-моему, предателями. Сейчас уже, если хочешь, разговор идет не о поединке между двумя братьями. Просто так вышло, что они, в смысле мы, являются видимыми полюсами, а столкновение происходит между двумя народами, между двумя взглядами на историю. А мы? Мы — фигуры на шахматной доске, а где ты слышал, чтобы черные и белые фигуры братались посреди партии? Фигуры — только зримое отражение хода партии, а сама партия разыгрывается свыше. И только этим высшим игрокам дано право заключать ничьи, хотя в данном конкретном случае, похоже, никто этого делать не собирается. Если мы сейчас попробуем сойти со сцены, то все те жертвы, что уже имели место, и что вскорости будут, окажутся напрасными. Тогда, вместо призрака брата, нас обоих будут навещать тысячи и тысячи призраков убитых нашими, и в основном, конечно, моими, несостоятельными амбициями. Короче, не знаю, как ты, но я уже чувствую на себе ответственность за всех тех людей, что я втравил в эту заваруху. Не скрою, начиналось это существенно проще и примитивнее. Все было замешано только на диком желании вернуть нашей династии должное положение, но теперь уже у меня сложились некоторые планы, которые, будь они реализованы, может, и пригодятся людям. Не знаю, что будет лучше, если ты победишь, или же я, но в любом случае, отступать уже поздно.

Возразить особенно было нечего, и добавить тоже, а потому разговор опять как-то стух, и оба они молча стали потягивать вино, не поднимая глаз. Да и вообще, после такого монолога стоило перевести дух, попробовать как-то осмыслить сказанное, осмотреться. А мог ли он, Руффус, сказать, что у него были какие-то планы помимо того, что он собирался остановить брата? Убить, если быть совсем уж откровенным. То есть, конечно же, были прочие соображения. О вторжении мондарков, о судьбах Хаббада, но это все проходило как-то в отдалении от него. Это не было его идеями, это не было им прочувствовано, а потому воспринималось как-то абстрактно. Единственное, что он воспринимал действительно, — это необходимость схватиться со своим братом. Все остальное — лишь поиски оправдания для братоубийства.

— Тебе, наверное, проще, — медленно продолжил Серроус, пряча глаза где-то на дне стакана, — потому как ты выступаешь в роли приглашенного мага. Не ты все это затеял, а потому не можешь, да и не должен, ощущать всю полноту ответственности за судьбы всех людей, что оказались вовлечены в эту войну. Знаешь, временами мне начинает казаться, что все те великие планы, которые я перед собой поставил — не более, чем попытка примириться со своей совестью. Мне нужно хоть какое-то оправдание, помимо моей амбициозности и жажды власти, чтобы не видеть по ночам вопрошающих глаз тех людей, что уже погибли из-за меня…

— В чем-то легче, — подхватил Руффус, — а в чем-то и сложнее, потому что мне гораздо труднее увидеть за предстоящим что-либо помимо братоубийства.

— Не думай об этом. Не твоя вина, что я оказался твоим братом, — Серроус замолчал, подыскивая слова. — Короче, если тебе завтра представится возможность взять надо мной верх — сделай это не задумываясь, потому как я — поступлю так же. За этим не стоит ничего личного, но, тем не менее, помни, что я своего шанса не упущу. Советую и тебе сделать так же, потому что и за тобой стоят тысячи людей, возлагающие на тебя свои надежды. Они не простят, если ты по малодушию предашь их, отказавшись убить брата. А для того, чтобы понять, лучше людям будет от моей победы или нет, — надо, чтобы оба варианта были реализованы. Только тогда можно будет хоть что-то сравнить. Только тогда…

— Я хотел бы, чтоб ты знал, — после небольшой паузы продолжил Руффус, — что я никогда не хотел заполучить твою корону, и уж чего-чего, а этого за моими действиями нет.

— Я даже не думал об этом. Пусть это тебя не беспокоит.

И снова молчание. Слова опять закончились, остались только малоутешительные мысли, делиться которыми не хотелось никому из братьев. Солнце уже клонилось к западу, и мир погружался в сумерки, а они все еще играли в молчанку. Ветер становился все холоднее, а хворост подходил к концу, так что робкое пламя не могло уже согревать.

— А может, — заговорил наконец Руффус, когда мысль, вертевшаяся в голове, смогла оформиться во фразу, — раз уж нам не избежать столкновения, то стоит попробовать избавить от этого остальных? Мы же оба понимаем, что тот из нас, кто победит, сумеет и на поле боя разобраться. Зачем же понапрасну сводить людей в сражении?

— Я тоже думал об этом, — задумчиво отвечал Серроус. — Мы попросту не имеем на это права. Хотелось бы избежать напрасных жертв, но иначе — нельзя.

— Почему? — с вполне искренним недоумением, переспросил Руффус.

— Мы, я имею сейчас в виду не нас, как братьев, или как принцев, а нас, как магов, волшебников, колдунов, не имеем права лишать людей осознания собственной важности, осознания собственной воли. Если мы сейчас разберемся только между собой, тихо и по-семейному, оставив тысячи людей дожидаться исхода нашей схватки, то они никогда не простят нам того, что мы сдернули их с мест, заставили убивать друг друга, и все лишь для того, чтобы собрать достаточную аудиторию для своего поединка. Люди не должны ощущать себя пешками в играх магов, потому что тогда они рискуют перестать быть людьми, рискуют превратиться в животных. Они обязательно должны сохранить свою сопричастность к происходящему и почувствовать, что без их участия все могло бы быть по-другому, а иного пути к этому, как заставить их сойтись в битве — я не вижу. Да, это кровавый путь, за который при любом исходе многим придется расплатиться своей жизнью, но по-другому им никак не сохранить своего достоинства, своей целостности. За любое самоутверждение приходится расплачиваться, и мы не вправе лишать людей такой возможности. Они должны принять в сражении участие, чтобы уже через несколько лет забыть о нас с тобой и рассказывать своим потомкам, как они остановили мондаркское вторжение или же как они сумели покорить Хаббад. Вспомни, не в подобном ли свете они вспоминают сейчас об изгнании бертийских королей и воцарении Строггов? Много ли места в преданиях занимают Малойан и Селмений?

Ну что тут возразишь? Люди, действительно, не должны себя чувствовать пешками в играх магов. И другого способа добиться этого Руффус также не видел. А маги, в свою очередь, не слишком должны увлекаться своими играми…

И все же, Руффус снова поймал себя на том, как легко и непринужденно он прожил последние несколько месяцев. Сколь немногими вопросами он отягощал свой ум, тогда как по Серроусу было видно, что он тщательно пытался все обдумать, и теперь, когда у младшего брата только возникают какие-либо вопросы, выясняется, что у старшего — уже давно готовы на них ответы. Крайне неприятным было обнаружить, что он воспринимал все так поверхностно и просто позволял себе плыть по течению.

— Тогда до завтра? — сказал Руффус, глядя на проступившие уже на небе звезды и осознавая, что не знает, что бы еще сказать.

— Хорошо, — ответил брат, вставая от тлеющего уже костерка. — Давай, наверное, встретимся на вершине того холма, что к западу от наших лагерей?

— Да, — как-то уж совсем отстранено, словно и не о нем шла речь, согласился принц. — Когда?

— Сразу после рассвета. Чего уж оттягивать неизбежное. Только душу травить.

— Один на один?

— Разумеется, — с удивлением, чуть ли не вздрогнув, ответил Серроус.

Они подошли поближе и крепко обнялись, и Руффус неожиданно обнаружил всякое отсутствие фальши в этих объятиях, хотя ощущение нереальности происходящего навязчиво его преследовало. Они разомкнули руки и как-то отчужденно отстранились друг от друга, словно порвалась последняя нить, связывавшая их, позволявшая им называть себя братьями. Молча они начали расходиться, и казалось, что ничего уже между ними не может быть, но в самый последний момент Серроус, уже поставивший ногу в стремя, развернулся.

— Руффус!

— Да, — он даже дернулся от этого окрика, столько в нем было недосказанного, неразделенной боли. Они посмотрели еще раз друг другу в глаза, но так и не могли сказать всего того, что хотели.

— Я хотел тебя попросить о двух вещах, — сказал Серроус, но чувствовалось, что он собирается произнести не совсем то, что хотел бы.

— Да, — Руффус так и не смог найти других слов.

— Попроси за меня прощения у Валерия, — он опустил глаза, а голос его звучал непривычно робко. — Я тогда был каким-то одержимым. Сейчас бы я не позволил Селмению подобных вольностей, но, все равно, я виноват перед чародеем. Пусть он, если не простит, то хотя бы попробует понять меня.

— Да, конечно. Я передам, — не к месту и не ко времени сухо произнес Руффус.

— И еще, — Серроус замялся, но заставив себя произнести следующие слова, продолжал уже как бы с облегчением, — если ты победишь — позаботься об Аделле. Она… — в глазах Серроуса появилась даже какая-то затравленность и дикая, ничем не прикрытая боль. Руффус никогда еще не видел своего брата таким беззащитным, да и увидит ли когда еще, — ни в чем не виновата и, к тому же, она в…

Слова ушли от него, но Руффус продолжил сам:

— Да, я знаю, — и тут принц почувствовал прилив стыда от признания того, что подглядывал. — Я видел с помощью Ока мира.

— Да, она — беременна, — не обращая внимания на признание брата продолжил Серроус. — Позаботься о ней.

— Обязательно, — истово, может даже слишком, ответил Руффус и понял, что на этот раз уж точно все. Больше они не смогут друг другу и слова сказать. Он отвернулся, чтобы спрятать от Серроуса наворачивающиеся на глаза слезы, и попытался вдохнуть поглубже обжигающий холодом воздух. Голова немного закружилась, но когда он справился с собой и вновь повернулся, то увидел лишь неясный в глубоких сумерках, удаляющийся силуэт всадника. Все. Осталось только сделать то, что предопределено. В любом случае, брата у него уже нет.

Рассеянно подобрал он с земли бочонок с подаренным гномом пивом и, не обращая внимания на то, как тут же примерз к руке холодный железный обод, побрел прочь, более не оглядываясь. Где-то невдалеке Серроуса, по всей видимости, поджидали вечно следующие за ним телохранители, но все это уже казалось чем-то неинтересным, незначительным, лишним.

Когда Руффус уже спускался по склону холма, в голове его раздался озабоченный голос, почти крик, и принц поймал себя на том, что успел соскучиться по нему.

«Что же вы там так долго делали?»

«Можешь и сам посмотреть — это у меня в голове, — отстранено заметил Руффус и продолжил неожиданно пришедшим на ум вопросом. — А где ты был все то время, что я провел у столба?»

«Хотел бы я ответить на твой вопрос. Могу сказать лишь то, что чувство времени у меня не пропало, но где это было и как — не знаю».

«Жаль, — он чувствовал, что произносит слова, не особенно задумываясь над их смыслом, — а то интересно было. И как тебе там?»

«Здесь лучше».

Руффус решил не продолжать бессмысленного разговора и пошел дальше, напоминая себе, что надо не забыть сказать сэру Ринальду, что нападения следует ждать завтра с самого утра. Неплохо бы так же еще разок зайти к Аврайе. Не поговорить, а так, побыть поблизости, прижаться к ней и, может быть, поплакать. А еще надо разыскать Валерия и передать тому слова Серроуса. Как уж он там решит на них реагировать — его дело, а передать надо. Наверняка, начнет ворчать, да и понять это — не сложно. Что для него толку от извинений, когда ими не перечеркнуть, не отменить времени, проведенного в эргосских подземельях. Хорошо бы также выспаться перед завтрашним, но надежды на это — слабы. Наверняка, его ждет бессонная ночь, а утром он встанет с постели разбитым и измотанным, что не очень поможет ему в предстоящей борьбе. Одна надежда, если это можно называть надеждой, что Серроусу также вряд ли хватит нервов заснуть как младенцу. Так что в этом отношении они будут на равных.

«Э! Да у тебя тут гномье пиво!»

«Ну?» — на более содержательный ответ у него не было ни сил, ни желания.

«Как тебе удалось раскрутить малый народец на столь щедрый подарок?»

«Не знаю. Может, за красивые глаза подарили?»

«Вряд ли. На гномов это не слишком похоже. По-моему, это еще один неплохой стимул победить».

«О чем это ты?»

«Ну, знаешь, как-то особенно глупо погибать, имея гномье пиво и так его и не попробовав».

«Можно выпить и сегодня».

«Не советовал бы. Оторваться от него тебе все равно не удастся, а что у тебя будет завтра в голове после бочонка гномьего портера — и представить трудно. Лучше и вовсе не выходить на поединок».

«Может, на том и договоримся?»

«Вряд ли».

«Жаль. Хотя, боюсь, вынужден с тобой согласиться».




Глава 17


Встал он задолго до рассвета. Не то чтобы проснулся, потому что спать ему не особенно удавалось и раньше, а именно встал, не в силах более себя мучить нервозным, только изматывающим еще больше ворочаньем на жесткой походной койке. Сон же был недолгим и не давшим отдыха. Да и не сон вовсе, а кошмар какой-то, в котором чередовались образы брата, отца, Странда, Селмения. Множественное хитросплетение взаимных измен и предательств, приведших к тому, что его, Руффуса, все-таки убили. Грубо и нелогично, но убили. С этой картиной перед глазами он и проснулся, не в силах более сомкнуть глаз. И вот теперь ему окончательно надоело ворочаться, сминая шкуру, расстеленную на неуклюжей и неудобной койке.

Он поднялся и подошел к медному кувшину с водой в углу шатра. Руффус попробовал зачерпнуть воды, чтобы умыться и этим хоть как-то освежить себя, но порезал руку о корку льда.

«Черт. Вот тебе и радости походной жизни».

«Не расходуй свою ярость по мелочам. Береги ее для главного».

«Ага. Хорошо тебе, советчик. Не тебе сегодня идти на братоубийство».

«Не мне, но насчет хорошо ли от этого, я не был бы так категоричен».

«Угу, — ответил принц, зализывая кровоточащую ранку на ребре ладони. — Ты видел, какая дрянь мне снилась?»

«Видел».

«И что скажешь?»

«Скажу, что это доброе предзнаменование».

«Почему? Меня же, в конце концов, там убили».

«Знаешь, в толковании снов существует немало законов, зачастую противоречащих друг другу, но большинство из них сходится в том, что вещие сны рассказывают обычно все с точностью до наоборот. То есть, они как бы показывают, чего произойти не должно».

«Остается только надеяться, что этот сон был вещим».

«Да, вот это-то труднее всего определить…»

«Слушай, а ты не в курсе всяких там предсказаний на сегодняшний день? — с надеждой поинтересовался Руффус. — Ты же вечно в курсе всего. Я помню, как пытался тебя удивить этот провидец, как его там, ах да, Терв. Помню и что у него из этого вышло».

«Ну, в какой-то степени я, конечно, в курсе. Хотя в нынешнем своем состоянии я не до всех источников информации могу дотянуться. В любом случае, в мои планы не входит этим делиться с тобой».

«Почему? Или мы уже не в одной команде?»

«Да нет, просто для того, чтобы предсказание сбылось, лучше всего, если о нем не знают те, от кого это зависит. Вернее, подобное знание позволит реализоваться лишь одному из возможных вариантов. Ну, допустим, я скажу тебе, что ты проиграешь. Тогда в твоих действиях появится обреченность, не позволяющая собраться в решительный момент, и, тем самым, я существенно облегчу предсказанию сбыться. Если же я скажу, что ты должен победить, то и в этом случае ты непроизвольно расслабишься, так что действовать достаточно эффективно не сможешь, чем крайне осложнишь шансы предсказания на исполнение. Таким образом, если я поделюсь с тобой предсказанием, то позволю ему сбыться лишь в том случае, если прогноз неблагоприятен для нас. Ну, как, ты по-прежнему хочешь заглянуть в будущее?»

«Да нет, что-то расхотелось», — махнул рукой Руффус и направился к выходу из шатра. По дороге он прихватил пояс с мечом и надел его на себя. Доставать этот чертов клинок, который вечно хотел поделиться со своим владельцем собственным мнением и волей, сводившейся в основном к предложениям напоить его чьей-либо кровью, без крайней нужды не хотелось.

Лагерь, тонувший в предрассветном полумраке, не вызывал ощущения спящего. В нем царила деловитая суета, сопровождавшаяся непрерывным шепотом, навевавшим мысли о сумеречном августовском лесе, в пышных ветвях которого заблудился легкий ветер. Хотелось поддаться этим мыслям, пойти их нехитрым мирным путем, но если бы только это было возможно. Если б можно было позволить предаться мечтаниям…

Но куда там. Какие уж мечтания… Вдали, южнее, виднелись воздетые к небу длинные копья, уже занявшие свои позиции на земляном валу. В самом лагере мелькали сотни силуэтов, неясных из-за слабой освещенности, занятых, казалось, абсурдной деятельностью. Они заваливали собственные шатры, рассыпали бесконечные корзины с ежами, эдакими небольшими объемными колючками с четырьмя жалами, располагающимися под одинаковыми углами друг к другу. С помощью этих ежей они планировали поколоть копыта неподкованной степной коннице Мондарка. Жестоко, конечно, по отношению к ни в чем неповинным животным, но до таких ли сантиментов, когда речь идет о судьбе всего Хаббада. В местах, уже оставленных войсками окончательно, открывали заранее выкопанные ямы, со вбитыми на дне кольями, и укрытые прочными навесами. На их место бросались сети и присыпались рыхлым грунтом, так что ловушки готовы были поймать любого, кто окажется тяжелее двенадцатилетнего ребенка. Естественно, не обошлось без накладок, и пару раз ловушки уже ловили зазевавшихся своих, но в целом все шло по плану. Некоторое количество случайных жертв — это ведь тоже часть планов…

Руффус заметил возбужденно размахивающего руками, раздавая десятки указаний одновременно, сэра Ринальда, но понял, что видеться с ним сейчас — не самое его горячее желание. Он прошел стороной и подошел к палатке Валерия. Тот, решив, видимо, окончательно разрушить образ умудренного степенного старца, был занят энергичными обливаниями на воздухе. Вокруг его фигуры вилось туманное облачко.

— А, доброе утро, спаситель мира, — сказал Валерий, распрямляясь и протягивая руку. На температуру воздуха он, похоже, совершенно не желал обращать внимания, от чего Руффус зябко поежился.

— Доброе утро, — вежливо и сдержанно ответил принц, не обращая внимания на колкости собеседника.

— Могу тебе лишь пожелать успехов, — продолжал чародей, растирая себя резкими движениями. — Раз уж ты оказался таким жмотом и зажал гномье пиво вчера, то нам остается лишь победить, чтобы врагу не достался столь ценный трофей.

— Иногда я начинаю сомневаться, ты ли был моим первым учителем, но принятие во внимание того факта, что теперь твое занудство попросту избрало другое направление, помогает мне соединять эти два светлых образа.

— Спасибо, — наконец-то он обратил внимание на мороз и набросил на себя плотную рубаху, — я ценю столь пристальное внимание к моей персоне. А ты выглядишь излишне помятым для того, чтобы скульптуру спасителя с тебя можно было бы начинать лепить прямо сейчас. Ничего, песок и время разгладят на ней морщины и мешки под глазами и лет через двести твой образ будет вполне соответствовать положению. Выше нос, Руффус. Огорчаться и переживать уже поздновато.

— И тебе спасибо за поддержку.

— Не за что, — он уже запахивал кожаную куртку, так что смотреть на него стало вполне возможно без дрожи, — я все больше за пиво волнуюсь. Не хотелось бы тебя предавать для того, чтобы отведать его.

— Ладно, я пойду.

— Ни пуха, ни пера, — донеслось уже вослед принцу. — И не обижайся. Думаю, серьезности тебе сейчас и без меня хватает. До вечера.

— К черту, — ответил Руффус ровно после такой паузы, чтобы не было ясно, к каким из слов Валерия это относится.

Суета в лагере уже миновала, по всей видимости, свой апогей, так что теперь, когда уже не так много людей носилось с видом ошпаренных, в их действиях все более явно проступала осмысленность, из-под суеты начали проступать контуры плана.

В этот момент над головой раздалось громовое похлопыванье крыльев. Не было необходимости поднимать голову, чтобы понять, кто к нам пожаловал.

— Молодой человек, вас подвезти?

— Привет, Аврайа. Не откажусь.

Устраиваясь на ее спине, Руффус поймал себя на том, что гадает, в последний ли это раз. Он тут же решительно прогнал эти дурные мысли. С высоты драконьего полета поле предстоящей битвы казалось хрупким макетом, игрушкой. Крошечные фигуры воинов и вовсе были нереальными и воспринимались как песчинки, перекатывающиеся в сите золотоискателя, но постепенно это безумное столпотворение обретало форму, некий порядок. Руффус мог только еще раз поразиться, каким же образом Ринальду удавалось выстроить эту картину в своем уме, расставив многие тысячи тем единственным способом, который позволит использовать их с максимальной эффективностью.

Тем временем и во вражьем стане бестолковое движение начало упорядочиваться и обретать направление. Вперед стало выдвигаться черное на припорошенном снегом поле облако кочевников, которых первыми бросали в прорыв. Неужели весь этот кошмар, верить в который до последней минуты так не хотелось, уже начался?

Аврайа опустилась около форта, воздвигнутого на склоне западного холма. Из форта уже полетели первые стрелы, даже и не пытающиеся пока найти свои цели, а катапульты взводились, и на их чаши укладывались огромные камни. Бой начинался.

— Успехов тебе, — тепло и с надеждой сказал дракон.

— Спасибо, — Руффус опустил глаза, потому как не мог смотреть на друга без надрыва.

— Я полечу, — с легким оттенком вопроса произнесла Аврайа. — Мне тоже есть чем заняться.

— Да, конечно.

Руффус побрел к вершине холма по тропе, залитой кровавыми лучами восхода. К вечеру этот цвет станет естественной окраской всей округи, а не только отсветом пророческого солнца, подумалось принцу.

На вершине, куда Руффус поспел в аккурат к тому моменту, когда солнечный диск оторвался от линии горизонта, уже стоял Серроус, укутанный в длинный до пят плащ. Вниз удалялись тени, видимо, его телохранителей.

— Здравствуй, брат, — сухим, поскрипывающим голосом приветствовал его Серроус.

— Здравствуй, — примерно так же ответил и Руффус, поняв, что привычное «день добрый» — более чем неуместное приветствие.

— Начнем? — многословие не для такой ситуации.

— Да, — принц посмотрел на брата и по его лицу понял, что тому также не удалось ночью поспать. Трудно сказать, что он при этом испытал. Было в его ощущении и тоска, и некое сочувствие, и подобие облегчения…

«Один на один», о чем вчера поинтересовался Руффус, — был издавна заведенным протоколом магического поединка, так что им не было необходимости обсуждать какие-либо детали. Все подчинялось неизвестно кем принятым правилам. Они разошлись на десять шагов, сняли плащи, освободили себя от всех видов холодного оружия. Руффус почувствовал, как в момент расставания, потекла к нему обида от меча, лишенного возможности принять участие в поединке. Он не хотел оставаться безучастным свидетелем, рвался в бой и не понимал, почему хозяин отводит ему столь унизительную роль.

Затем братья прочертили носками своих сапог некоторое подобие круга и, встав в его центре, произнесли слова древней церемонии начала открытого поединка, держа перед собой открытые ладони. Казалось, сама земля в прочерченной бороздке вспыхнула, подняв к небу кольцо холодного лилового пламени.

Все. Даже надежд, что возможно избежать трагедии — не оставалось. Теперь ничто из внешнего мира не могло проникнуть внутрь огненного круга, а покинуть его сможет лишь один. Таков уж закон этой формы магического состязания, такова теперь участь двух братьев, стоящих друг перед другом, опустив руки и ища той степени сосредоточенности, что позволит им в полной мере призвать себе на помощь все доступные силы и умение.

Первый выпад в виде посланного в него одиночного языка пламени, даже поразивший своей робостью и неуклюжестью, Руффус легко отклонил. Скорее всего это была только попытка посмотреть на скорость его реакции, потому как даже на попытку прощупать силы противника это явно не тянуло.

Он еще мог что-то воспринимать помимо самого поединка. Ветер колыхал магическую завесу ослепительного пламени, небо из-под этой подсветки казалось непроглядно темным, так что поди теперь разбери, который нынче час.

Следующий выпад, облеченный в форму маленькой золотистой звезды, зависшей между ними и резко выбросившей истонченный, смертоносный луч в сторону Руффуса, чуть не задел его, заставив пообещать себе не глазеть более по сторонам. В ответ на это он решил что-то предпринять и не нашел ничего лучшего, чем раскрутить эту звезду, смещая ее в сторону брата. Лучи, вытягивавшиеся тем сильнее, чем быстрее он вращал звезду, уже напоминали огненный танец клинков в исполнении искусного мечника, когда перед Серроусом появилось мягкое и упругое марево, гасившее безумное вращение, поглощавшее энергию звезды, как бы выпивавшее ее. Это продолжалось до того момента, пока к его ногам не упала тусклая безжизненная оболочка, которую тут же поглотила земля.

Руффус прочитал одобрительную улыбку на лице брата, но решил не гадать, что же она означала на самом деле.

* * *


Дикая степная конница устремилась вперед. Единый вихрь, отбивающий ритмичную дробь по мерзлой земле. Бурление крови в жилах, застилающее глаза розовой пеленой предвкушения скорой битвы. Упоительный ритм стука живых неподкованных копыт рождал в головах некоторое подобие дикой мелодии, и над мчащимся облаком всадников, рожденных в седлах, стелящихся по-над самой землей, раздалось гудение, постепенно превращавшееся в старинную песню кочевников. Хор креп, все радостнее было их пение, но у всех остальных от этих звуков кровь стыла в жилах.

Ну и пусть себе стынет. Пусть боятся нас, подлинных детей великой степи. Именно они были настоящим народом Мондарка. Не эти ряженые горожане, разменявшие саму свою сущность в бессмысленном, предательском подражании Хаббаду. Не эти черепахи кованные, убивающие лошадей своими подковами, лишая старейшего и вернейшего друга кочевника связи с матерью землей, разрывая тем самым и свою с нею связь. Не эта бестолковая и неповоротливая пехота, годная разве что на обслуживание коней, а не для войны.

Только кочевник несет в себе дух степей, только ему и наносить этот первый самый трудный удар. Они были горды выпавшей на их долю честью. Они не боялись. Страху нет места в сердце степного воителя. Они готовы были принять смерть, не дрогнув, не задумываясь, потому как не может подобное сомнение марать дух кочевого народа.

Перед ними уже замаячил земляной вал, за который им надо было прорваться, цель была близка. Прав был этот презренный хаббадец, которого поставил над ними Великий Повелитель, что только им может удаться перевалить через вал. Эти неповоротливые городские черепахи никогда не смогут перемахнуть и через вдвое меньший. Только легкие, стремительные кочевники могут это попробовать сделать, только им это может оказаться по силам, и они сделают все, чтобы ставка на них оправдалась.

Но с неба посыпались камни, разрушая извечный атакующий строй. Заработали многочисленные катапульты, расположенные в фортах на холмах. Кони спотыкались, опрокидывая своих всадников, еще больше ломая строй, но, несмотря ни на что, они постепенно выправляли его. Что может справиться с умением, всосанным с молоком матери? Как заставить кочевника сбиться с шага? Что может разрушить их строй?

И снова лавина неумолимо летела на земляные валы. А катапульты даже оставили свои попытки повредить им, отчаявшись, по всей видимости, из-за тщетности своих усилий.

Но что это за подлость такая? Кони проваливаются прямо в землю, увлекая за собою наездников. Какой там строй, какой порядок? Только мерзость хладнокровных хаббадцев способна на такое. Не могут с воином сойтись, так на конях отыгрываться. Конь, он же, как ребенок. Это ж, как вырезать в стойбище детей, когда до взрослых не дотянуться. Сердце разрывается от такой подлости.

И катапульты вновь проснулись, словно почуяли, что могут теперь бесчестьем своим чего решить. И стрелы обрушились шквальным ливнем. Кочевники, конечно, тоже отвечали из кривых своих луков, но бить-то приходилось наугад, куда-то за стену. Да и много ли урона они нанесут этим трусливым слизням, укрывшимся со всех сторон щитами, шевелящимся словно гневный змей степей чешуей на солнце?

Захлебнулась атака. Ничего уж не поделать, захлебнулась.

Как ни позорно, а отступать придется, не то без славы положим жизни, да и только. А может, и не так уж много в том позора? Отступать-то от стен, от катапульт и прочей неживой гадости. Не от честного боя уходят они, не от бешенной рубки, не от сабельного пения.

Как бы то ни было, а волна уже поворотила назад, устремляясь по направлению к лагерю. Вот что позором было — так оставлять своих братьев на поле, но боги дадут — вернутся они за ними, а заодно и за жизнями этих хладнокровных хаббадских червей, не способных на честный бой, охотников на коней, убийц беззащитных, трусов, укрывающихся за своими адскими машинами…

* * *


Ринальд внимательно наблюдал за происходящим со стен форта, что был расположен на западном холме, и вздохнул с облегчением, когда увидел, как откатываются орды кочевников после неудачной попытки захватить с наскока оборонительные рубежи. Хотя успокаиваться, собственно, было не с чего. Ему больше было бы на руку, если б дикая степная конница покрепче завязла в безнадежном штурме. Так удалось бы посильнее их потрепать.

Но и так не плохо, думал он, глядя, как откладывают лучшие его пехотинцы так и не понадобившиеся копья. То ли ему казалось, то ли и впрямь они были совершенно спокойны. Еще бы, лучшие из лучших, почти поголовно ветераны, гвардейцы, всю свою жизнь готовившиеся к этому дню, втайне, разумеется, надеясь, что он никогда не настанет. Жаль, конечно, что пришлось их выставить на этом самом жарком месте. Особой надежды остаться в живых у них нет, по крайней мере, у большинства из них, но и выбора особенного не было. Это единственный способ реально ослабить противника еще до того, как он попадет в котлован, еще утром бывший лагерем.

Второй раз этого фокуса не выкинуть, ямы уже завалены телами всадников и коней разве что не с горкой, так что следующий штурм приведет к падению передового рубежа. Не стоит зря на сей счет обольщаться, но это, собственно, тоже было частью плана. Для того вал и был сделан такой высоты и профиля, чтобы легкая кавалерия Мондарка смогла его преодолеть с разгона. Лишь бы они не выкинули чего неожиданного.

А катапульты, арбалетчики и лучники будут работать и во время второго штурма. Немало должны они унести жизней этих проклятых варваров.

Необычайно яркая зарница отвлекла его от размышлений. Ринальд повернулся на запад и увидел чудовищную пляску лилового пламени, возносящуюся едва не до солнца. Происходи все это ночью, наверное, и тогда все поле было бы в достаточной степени освещено.

Ринальд поймал себя на том, что молится, не обращаясь к какому-либо конкретному богу, а так, в пустоту. Просто потому, что не мог не молиться. Лишь бы не вмешивалась в его планы магия. По крайней мере, враждебная. У него до сих пор перед глазами стояли картины штурма и падения Курры. Что бы он ни делал, что бы ни выдумывал — будет совершенно напрасным, если только вмешается магия. Он чувствовал такую обреченность при одной только мысли об этом, что руки сами опускались и делать ничего не хотелось… Ко всем чертям, об этом думать.

Он отдал ряд текущих указаний и пошел в шатер, хлебнуть бодрящего отвара, сделанного на корнях трав с восточного предгорья, горячего и приятного на вкус. Надо стараться, чтобы сил у него хватило на весь день, обещавший быть куда как длинным.

За столиком сидел этот чудной чародей с зеркалом в руках и, как ни в чем не бывало, старательно работал длинной бритвой над своей трехдневной щетиной, пытаясь наметить сложный контур мудреной, но весьма элегантной бороды. Ему что, все по барабану, что ли? Чем-нибудь его можно пронять? Его же друг сейчас сражается на вершине холма, а он тут сидит, фасон бороды изобретает.

— Не так мрачно, командир, — сообщил с улыбкой Валерий, не отрываясь впрочем от бритья. — Я уверен, что ты сделаешь все, что от тебя только может зависеть, но, к сожалению, мы все в какой-то мере заложники этой чисто семейной беседы, что протекает сейчас на холме.

— Это-то меня и беспокоит, — мрачно заметил Ринальд. — Как подумаешь о них — всякое желание действовать пропадает.

— Совершенно напрасно. Тебе просто надо преодолеть синдром, приобретенный при Курре. Маги не так часто вмешиваются в дела людские, чтобы мы могли себе позволить сидеть по лавкам, глушить вино и рассуждать о том, как мало от нас зависит.

— Странно, ты так говоришь, словно относишь себя к обыкновенным людям, а не к магам.

— А я к ним гораздо ближе, чем к магам. Я в той же степени маг, как новобранец — генерал, — Валерий оторвался от бритья и, поднявшись, обратился к офицеру. — Тебе налить отвара? И согреешься, да и пободрее будешь.

— Да, пожалуйста.

— Чудное это вы варево пьете, — сказал чародей, разливая содержимое кувшина по глубоким медным кубкам. — По моему, вы туда какую-то дурь подмешиваете…

* * *


Руффус почувствовал, что непрерывная череда выпадов, ударов и уколов, замешанных, в основном, на различных вариациях магии огня, захлебывается и вот-вот должна наступить некоторая передышка. Он не мог толком понять, хочет он этого или нет, потому как уже вошел в определенный ритм и начал ощущать себя вполне уверенно и едва ли не комфортно. Решения сами приходили ему в голову и ответ находился почти одновременно с выпадом. Странд ничем видимым себя не обнаруживал, но тем не менее его помощь и поддержка ощущались практически во всем. Неспроста, видимо, решения о наиболее эффективной и экономичной обороне против каждой из атак брата как бы сами вставали перед ним. Он понимал, что это и есть та помощь, которую давал ему тандем с многоопытным магом. У него даже стало появляться время, чтобы видеть что-то помимо самого поединка, хотя огненный заслон и не позволял видеть в буквальном смысле слова. Но некоторые отголоски ощущений от происходящего вне магического круга доносились до него, и по ним Руффус мог составить представление, что битва людей проходит пока что в соответствии с планами Ринальда. Правда, он старался одергивать себя от увлечения подобными наблюдениями, опасаясь, что легкость с которой он вел поединок, вполне могла оказаться обманчивой, и попросту ловушкой, заранее ему приготовленной.

Был и еще один момент, четкое отношение к которому он пока что не выработал. С самого начала принц поставил себя в положение обороняющейся стороны и никаких активных действий, по сути, не предпринимал. Он вполне элегантно и надежно отражал направленные в него удары, но всякому понятно, что одной обороной, как бы она ни была крепка, победы не снискать. К тому же неясно, насколько серьезными были выпады Серроуса и можно ли по ним составить представление о его реальном потенциале. Возможно, что он проводил нечто вроде разминки, а в таком случае Руффус рисковал нарваться на атаку, с которой ему не справиться, так и не попробовав себя в нападении.

Могло получиться попросту нелепо, но с другой стороны, в подобной тактике было и множество преимуществ. Например, она позволяла ему сохранять свои силы, используя, в основном, энергию самого выпада, приберегая их до удобного момента, который рано или поздно должен представиться. К тому же, пассивная тактика ведения схватки, которую вольно или невольно избрал Руффус, уже начинала заметно нервировать противника. Вполне естественное следствие, ему же не ясно, как на это реагировать. То ли радоваться тому, что принц не готов вести эффективную атаку, а значит надо лишь продолжать натиск, проверяя все доступные ему возможности, постепенно оттачивая удары, корректируя их в соответствии с неизбежно прорисовывающимися слабыми местами обороны. А может, следует внутренне сжаться и ждать в любую секунду ответного выпада, причем сразу же мощного, рассчитанного на невозможность его отвести, ведь и он обнаруживает, хоть и в меньшей степени, свои слабые стороны. Хуже всего, если он просто не вступил еще в реальную борьбу, позволяя противнику потешить себя иллюзией поединка, нисколько не опасаясь нападок в свою сторону. Ведь никто толком не имеет реального представления о подлинных силах друг друга, и, что особенно усложняет оценки, о своих собственных.

И вот ожидаемая пауза наступила. Серроус стоял слегка подвыдохшийся, не то чтобы у него кончались силы, но со свежими идеями явно наступил некоторый временный кризис. Выражение его лица говорило о настороженном ожидании, хотя в нем не было и тени затравленности. Он, совершенно очевидно, полностью себя контролировал и решил использовать отсутствие идей о продолжении поединка у себя для того, чтобы подтолкнуть к активным действиям противника. Как-то расшевелить, что ли, заставить пойти вперед и приоткрыться.

«Нет… — Руффус не мог толком сказать, его ли то была мысль или Странд ее нашептал, — раз уж мы выбрали такой подход, то менять его прежде времени не стоит. Пусть постоит, попереживает, помучается в предвкушении ответных выпадов. Надо продолжать вести бой по своему сценарию, раз уж так вышло, и ни в коем случае не позволять противнику вести себя за собой».

Хотя чересчур затянутой паузы предоставлять Серроусу тоже не стоит, чтобы тот не подготовил какого-нибудь действительно мудреного выпада. А то, так поведешь все по своему сценарию, поведешь, да и проиграешь.

Руффус взмахнул руками, и все внутреннее пространство арены заполнилось искрами, вспышками, оглушительным грохотом и внезапными резкими порывами ветра, переносившими разрывающиеся объекты в совершенно непредсказуемых направлениях.

Серроус отшатнулся и даже инстинктивно сжался, ища способа подавить внезапное нападение. На лице его появилось выражение подлинного страха, когда он понял, что не может нащупать подлинную природу происходящего вокруг. Он отступил к самой границе круга и в отчаянии попытался нейтрализовать этот выпад как обычный безвредный фейерверк, которым представлялись ему с первого взгляда происходящие многоцветные разрывы, подбирающиеся все ближе. Все равно он не видел того, что было скрыто за ними, а просто стоять и ждать — еще более верный путь к поражению, чем проверить первое, что пришло в голову.

Каково же было его удивление, когда яркие вспышки прекратились, оставив лишь тусклые, быстро размывающиеся облачка черного дыма. Это действительно был самый обыкновенный фейерверк!

Облегчение, невольно прорвавшееся было наружу, быстро сменилось еще большей напряженностью, потому что теперь он не знал уже, чего ждать от брата. То ли тот играет с ним, как кот с мышью, то ли пытается запугать самыми примитивными фокусами, скрывая под ними свою полную неспособность к боевой магии, а может, и просто подготавливает почву для подлинной атаки с тем, чтобы он, Серроус, прозевал ее, когда она и в самом деле будет замаскирована под очередной безобидный фокус. Он посмотрел на брата, и в глазах его читалось возросшее уважение к противнику, которому все-таки удалось вывести его из равновесия и заставить перейти в новую атаку, не дав и тени представления о своем подлинном потенциале, заставив его принимать в расчет еще большее число факторов, что неминуемо должно привести к замедлению реакции.

Руффус с легким сердцем перешел к отражению возобновившихся атак, будучи весьма довольным собой за столь к месту пришедшую идею. Теперь надо быстренько подготовить еще парочку фокусов в том же стиле и всерьез заняться подготовкой собственной атаки. Не отвлекаясь, естественно, от защиты, на которую требовалось все больше сил, внимания и изобретательности.

* * *


Даже мысли о том, чтобы отразить вторую волну — были явной утопией. Всякая ловушка может сработать лишь один раз. Это — правило, а других возможностей отбиться — не предвиделось.

Но, тем не менее, отборные части пехоты, выставленные на валу, и не помышляли об отступлении. Они понимали, что надежды остаться в живых — слабы, но, все равно, их выбор уже был сделан, когда они добровольно согласились выйти на этот передовой рубеж. Никто не скрывал, что им достается самое трудное место, что шансы уцелеть — сугубо теоретические, но и важность их роли была очевидна всем. Разумеется, не просто осознавать, что ты выступаешь в качестве приманки, но если добавить к этому желание максимально дорого отдать свои жизни и понимание, что от того, насколько успешно они выполнят свою миссию, в большой степени может зависеть само существование всего Хаббада, — становится понятной та твердость, с которой они готовы были встретить свою судьбу.

Катапульты заработали еще издалека, но они не могли сбить слаженного, идущего изнутри, а не от долгого обучения езде в строю, ритма, вызывавшего ощущение неизбежности. Одним богам известно, сколько же нужно было иметь боевых машин, чтобы их воздействие на неуклонно надвигавшуюся лавину стало хоть сколько-нибудь заметным. Над полем раздавалась то ли боевая песня, то ли стон, то ли крик, сливавшийся со ржанием и ритмичным грохотом копыт. От звуков этих кровь стыла в жилах, хотелось все бросить и бежать. Бежать от неизбежного, и, может, именно это слишком сильное ощущение неизбежности и сыграло с нападавшими злую шутку. Настоящий ветеран никогда не пойдет на самоубийство, он никогда не отдаст свою жизнь просто так, но когда уже он убедился, что никакой надежды на спасение нет, что бежать — только даром подарить свою жизнь врагу, то единственно возможным поведением становится встать на смерть и постараться как можно дороже продать себя.

Подключились лучники, но они, естественно, не могли захватить всего фронта, прореживая противника по флангам, но оставляя почти не задетым центр. Еще пару сотен метров, и столкновение неизбежно.

Лиц противника почти не было видно, искаженные напряжением и почти с человеческим выражением, ржущие конские морды казались нашествием дьявольских зверей, противостоять которым — полное безумие. Особенно отчетливо почему-то виднелись обнаженные желтоватые крупные зубы, совершенно не вызывавшие ассоциаций с травоядными животными. Казалось, что они только и ищут человеческой плоти, чтобы впиться в нее, чтобы дорваться до такого вожделенного лакомства.

Закоченевшие пальцы мертвой хваткой впивались в древки длинных копий. Была ли команда или нет — теперь и не разберешь, но единым порывом пехотинцы подняли копья и, надежно уперев их пятки в мерзлый грунт, выставили таким образом, что над валом высовывались лишь наконечники на высоте немногим более метра, а сами присели на одно колено таким образом, чтобы никаким силам не удалось их сдвинуть с места.

Подобно несуществующим бесовским птицам ада, взлетали над валом пегие и карие силуэты коней и тут же напарывались на длинные широкие лезвия наконечников копий. Вся первая шеренга и большая часть второй и третьей оказались пронзенными.

Невероятные звуки человеческих криков и истошного предсмертного ржания коней заполнили все поле. Как в замедленном времени, нереально и в чем-то даже элегантно описывали их тела плавную дугу, чтобы нелепо, как мешки с мукой, упасть на землю. Перекошенные лица, оскаленные морды. Треск надламывающихся копий и раздираемой плоти. Просто ад какой-то.

Подняться упавшим за валом всадникам не было суждено никогда. На их тела уже приземлялись новые и новые шеренги перелетающих через вал, падая и тем самым все увеличивая хаос среди прорвавшихся через оборонительные сооружения. Лишь одиночным всадникам удавалось пока пробиться через все более нагромождавшуюся груду тел. Число растоптанных насмерть и искалеченных непрерывно накатывавшейся волной кочевников не шло ни в какое сравнение с теми, кого поразили копьями, из луков и катапульт. Сами защитники были попросту придавлены к земляному валу начавшей даже откатываться назад грудой тел.

Этот кошмар продолжался до тех пор, пока гора смерти не сравнялась с вершиной вала, лишая погребенных в ней всякой надежды когда-либо выбраться из-под все накатывающихся и накатывающихся новых потоков прорывающихся.

* * *


Ну, конечно, что может быть проще? «Сделай так, чтобы рыцари и панцирная конница могли незаметно пристроиться в хвост легкой кавалерии, а остальные регулярные части так же незаметно должны отправиться на штурм форта». Этот Грэмм, по всей видимости, полагает, что всякий, у кого есть хоть какое-то, пусть даже самое маленькое, отношение к магии, может творить все что угодно, а если не хочет этого делать, то он — саботажник или попросту лентяй.

Ничего-ничего. Вот доберемся до Хаббада, тогда и отыграемся на этом туповатом солдафоне, тогда и посмотрим, кто из нас старше, и кто кому отдавать приказания будет.

Ведь книжник, он ничего сам по себе и не может. Он же не маг и никакими особенными способностями не обладает. Многим это претит, но по сути книжник — не творец, а ремесленник. Он может усвоить то, выучить это, научиться как-то всем этим пользоваться и не более. Вот и сейчас Тиллий подыскивал подходящее случаю заклинание, да никак не мог найти достаточное по силе. Единственное, которое могло подойти, он уже довольно глупо использовал, когда заметал следы, смываясь из Братства Слова. Как же, тогда ему казалось, что он совершает тот самый поступок, ради которого и на свет-то родился. Удивительно, каким же потенциалом наивности может обладать пожилой человек. Можно было повзрослеть и пораньше.

Но да это все к делу не относится. На чем это мы остановились? Ах да, заклинание. Ну, например, вот это вполне может подойти.

Тиллий написал остро отточенным пером несколько рун, затем добавил к ним адресацию воздействия и обрамил фразу затейливым рисунком, долженствовавшим усилить действие заклинания, который как-то раскопал еще работая в библиотеке Братства. Самому проверить его на деле — не доводилось, а если бы и доводилось, то толку от того было бы немного, потому как любое заклинание можно использовать лишь однажды. Почему — никто толком объяснить не мог, так что ничего не оставалось, кроме как относиться к этому, как к явлению природы. Почему необходимо было нарисовать море? А потому. Пусть себе голову ломает тот, кому заняться больше нечем, а он найдет себе занятие в жизни получше.

Да, особенными талантами в области каллиграфии он никогда не отличался, и вряд ли когда-нибудь его бумажки захочет приобрести музей Братства Слова, чтобы выставлять в рамочке, показывая молодым книжникам, как это надо делать, но, вроде бы, все основные структурные знаки расставлены правильно, а сеть указаний наложена точно и вполне читается. Можно ли хотеть от жизни большего? Да, он, собственно, никогда и не стремился к особенному украшательству. Лишь бы сработало — и ладно.

Тиллий торжественно прошествовал к поджидающим его в плотном строю воинам. Уж здесь-то надо соблюдать обрядовость. Нельзя же, чтобы всяк мог подумать, что сотворить заклинание — дело нехитрое и любому доступное. Здесь без лапши на уши — никуда. Вытянув в одной руке расправленный лист с руническим письмом, другую он воздел к небесам и низким, насколько мог, голосом начал читать заклинание. Сильно низким не получалось. Так, скорее трескучим и скрипящим слабым баритоном, но все же лучше, чем старческим фальцетом.

Зрители замерли, боясь пошелохнуться. Все-таки древний, неведомо чей язык, на котором творились все заклинания, оказывал на людей удивительно сильное подавляющее воздействие. Казалось, что на этом языке могут говорить только боги. Знали бы, собственно, зрители, насколько примитивны и немудрены были произносимые слова, переведи он их на любой из живых языков. Тиллий вспоминал, как долго он боролся с приступом смеха, когда смог перевести произнесенное его учителем заклинание, призывавшее бурю. Очень напоминало детский лепет про тучку, дождик и молнию пых-пых.

Дочитав до середины, он бросил беглый взгляд на свою аудиторию. Размытые силуэты лишь отдаленно напоминали человеческие, и у него закралось даже сомнение, не перепутал ли он призрачных воинов с воинствующими призраками. Недоброе предчувствие зашевелилось в нем, и Тиллий почел за лучшее дочитать поскорее, а там уже — по результатам. Или торжественно указать воинству, куда тому теперь следовать, или же быстренько пробубнить издавна хранимое про запас заклинание переноса в пространстве.

Нет, кажется все обошлось. Осталось только с максимально таинственным видом сжечь лист с заклинанием, раз уж для музея его не востребуют, и помахать им ручкой. Счастливого, мол, пути, смертнички.

— А ты, того, — пробубнил из-за спины Грэмм, — ничего себе это сделал. Я даже не ожидал.

Ах ты скотина, подумал книжник. Ты это меня, что ли проверять затеял? Но вслух сказал:

— Вот так.

Что это многозначительное заявление значило, он и сам толком не знал, но произнеся его, Тиллий с достоинством побрел в сторону шатра, вполне собой довольный, а Грэмм, вскочив в седло, поскакал к войскам.

* * *


Изменчивая игра всполохов и теней почти не позволяла оценивать, что из происходящего реально, а что является искусно выполненной иллюзией. Руффус искренне надеялся, что у Серроуса в голове творится такая же неразбериха.

Пока где-то в вышине уже достаточно долго протекало противоборство огненной птицы с водяным демоном, периодически обдавая братьев клубами более чем реального пара, принц обрушил на противника камнепад, оказавшийся на поверку чисто иллюзорным, но тем не менее с помощью этого удалось отогнать его поближе к границе круга, а то уж больно резво он наседал последние минуты… или часы, а, может, и дни. Ощущение времени пропало настолько, что принц не удивился бы, узнав, что они сражаются уже несколько недель, в той же степени, как если б ему сказали, что прошла всего пара минут.

Над ними нависал поток света, исходивший, ясное дело, из Усыпальницы, и последнее время они были заняты, в основном, чем-то вроде перетягивания каната, пытаясь подтянуть к себе то место, где поток распадался на два рукава, впадавшие в каждого из них. Дотянувшись до развилки, можно было рассчитывать перехватить поток энергии, достающийся противнику и, скорее всего, решить тем самым исход всего поединка.

Успехи обоих на этом поприще были весьма условными, но попытки продолжались с навязчивой настойчивостью.

Воспользовавшись тем, что Серроус оказался у самой границы, принц накинул на поток некоторое подобие силового захвата и почти преуспел, приблизив к себе развилку метра на два, но в этот момент Серроус картинно воздел руки, картинно, потому как давно уже стало ясно, что ему нет никакой необходимости махать руками, чтобы управляться с магической энергии, призывая некие силы.

Земля содрогнулась, словно в предродовых муках. Вполне осязаемая волна прошла по ней, оставляя после себя плотную сеть более или менее глубоких трещин, у Руффуса была полная уверенность, что последствия этого малого землетрясения распространяются и за пределами огненного кольца, и наконец разродилась мгновенно возносящимся вверх остро отточенным шпилем. Словно нож сквозь масло прошло это каменное лезвие и через водяного демона, заставив того лопнуть, разлетаясь обжигающими струями пара, и через огненную птицу, замершую на миг пронзенной и затихшей на вершине скалы, и осыпавшуюся раскаленными ошметками вулканической лавы. А пик достиг развилки в реке силы, легко срезал, словно тесемку, захват, наброшенный Руффусом, и вонзился в сам поток, рассекая его все выше и выше. Эдакое решение, не нашим не вашим, но уж лучше так, чем только вашим.

Возбужденное трепетание ожившего за спиной грифона сбилось с ритма, от чего принц содрогнулся и застыл в парализованном состоянии, с нелепо вывернутыми руками и ногами, судорожно пытаясь захватить ртом хоть глоток воздуха и лишь обжигая горло попадающим туда паром.

Единственное утешение, что и Серроус не избежал той же участи и так же корчился на противоположной стороне круга.

Взглянув под ноги, Руффус увидел разверзшуюся перед ним бездну. Никакого дна у трещин не наблюдалось и в помине, но от подобного созерцания его быстро отвлекли падающие на него камни. Столб, достигнув высоты метров в сто, начал сам по себе разваливаться, низвергая осколки во все стороны.

Поставив над собой щит, принц повернулся в сторону брата, ожидая продолжения выпада, но тот был поглощен абсолютно тем же занятием. Точно так же оборонялся от напастей, им же самим и вызванных.

Но что-то было не так: рядом с Серроусом появился какой-то темный силуэт. Поначалу Руффус решил было, что тот вызвал какую-то новую нечисть, стоящую, покамест, поблизости, и готовую в любой момент сорваться с цепи. Нет, в этой тени, с доскональной точностью повторявшей движения брата, читались все те же знакомые черты. Это был второй Серроус, либо еще что-то в этом роде. Ему пришла в голову мысль, что это попросту он воспринимает очертания брата такими размытыми из-за его быстрых движений, но нет, вот он почти остановился, а тень осталась.

Что это? Новая уловка, направленная на то, чтобы запутать его? Ну да, в такой ситуации непонятно, от кого ждать выпада и на кого направлять ответный.

Если поначалу этот второй Серроус был почти что одним целым со своим оригиналом, то чем дальше, тем большее расстояние их отделяло. Вот уже клон не так буквально начинает повторять движения Серроуса, хотя поди разбери теперь, кто из них Серроус, а кто клон. Сначала разница была едва-едва уловимой, но чем дальше — тем заметнее и очевиднее она становилась. Ну, что ж, замечательно, у него теперь два противника. Спасибо на добром слове.

Серроус снова предпринял попытку атаковать, а затем и его клон. Отражая ее, Руффус обратил внимание, что одна из атак была направлена куда-то в сторону от него. Повернув туда голову, он чуть не упал в обморок от удивления, встретившись глазами с… с собой. Да, на него смотрел второй Руффус, только что отразивший адресованный в него выпад и теперь изумленно на него взиравший.

У меня оказывается тоже появилась тень? Интересно, кто же из нас настоящий? — промелькнуло в голове, но он тут же отбросил эти опасные мысли.

Дальнейшие события показали, что показавшаяся поначалу причудливой ситуация, что теперь, как бы, в круге находились две пары, сражающиеся между собой, оказалась вполне устойчивой, но если первые выпады и отступления были почти идентичны, то впоследствии тени увлеклись совершенно своим, все менее походившим на их с братом, поединком. Теперь уже он не испытывал сомнений в том, кто тень, а кто — противник, но по-прежнему недоумевал, что это такое. Не ясно, то ли надо закрыть на них глаза, забыть и следить лишь за тем, чтобы в него не угодил какой рикошет от схватки теней, то ли повнимательнее за ними приглядывать, ожидая подвоха в любую минуту…

* * *


Ансор-Казмар, вставший во главе регулярной кавалерии, ныне князь Соархима, скакал по полю, соблюдая гробовое молчание. Сердце просило песни, но договор был строг — добраться до земляного вала в полнейшей тишине, ничем себя не обнаруживая.

Было как-то чудно и даже страшновато скакать вот так, молча, лишь под стук копыт, не видя никого из своих товарищей. Хотелось притормозить, если не остановиться, не в силах бороться с ощущением, будто скачешь в атаку в одиночестве.

И все же, только они могли вот так лететь, словно призраки. Кочевники своей бестолковой толпой давно сломали бы строй, пересталкивались меж собой и стали бы видны врагу, как на ладони.

Конь его дышал, словно раздувал кузнечные меха. Удивительно, но Ансор-Кузмар и сам не редко ловил себя на ожидании, что сейчас из ноздрей огромного коня прорвется струйка пламени. Хитроумные подковы с загнутыми кверху шипами высекали крупные искры, попадая на камни.

Чуть левее — более громкий лязг, чем обычно. Он повернул туда голову и с легким ужасом увидел, как из ничего выплыли две закованные с головы до ног, причем со своей головы до ног коней, фигуры Соархимских рыцарей. Страшные и так, они были вдвойне пугающими, когда появлялись внезапно, словно выныривая из несуществующего тумана.

Ансор-Кузмар оглянулся назад и увидел, что на всем поле было видно около сотни фигур, в основном из панцирной кавалерии. Рыцари получше строй держат, с удовлетворением отметил он про себя, потому что до самого недавнего времени отвечал в отцовских войсках именно за подготовку рыцарей. Теперь же он сам стал князем, благодаря Великому Повелителю. Что ж, это даже к лучшему. Отец был не особенно сговорчив, и на спорах с ним могли споткнуться все планы похода на Хаббад, да и на троне он явно засиделся. Уже мои дети в строй встают, а он…

Но о покойных только с почтением, напомнил он себе.

Перед валом им пришлось укоротить шаг и, естественно, строй стал нарушаться, потому как без команд такого маневра не выполнит ни один отряд, но это было уже все равно. Из небытия появились сотни всадников, уже перебирающиеся через вал из мерзлого грунта и множества тел, и огневая мощь фортов ничего с ними поделать уже не могла. К тому же скоро их внимание привлечет к себе штурмующая пехота.

Все шло по плану, и они устремились в долину на поддержку прорвавшимся первыми кочевникам.

Но что это? Проклятые боги пустынь, что это такое?

Вместо ожидаемой картины битвы перед ним предстало нечто совершенно чудовищное. Огромное поле со всех сторон было окружено существенно более высокими стенами или же подрезанными склонами холма, что ничуть не лучше, и лишь на северо-западе был виден лес, но и это не то место, где могла бы проявить себя кавалерия. По всему полю валялись сотни, да что там сотни, тысячи и тысячи коней и копошащихся на земле кочевников, а сверху на все это лился непрерывный ливень из стрел, болтов и камней. Очень скоро он понял, что заставило спешиться столь многих кочевников — рассыпанные повсюду небольшие ежики. Слава животворящим богам оазисов, что рыцарским коням, как следует подкованным, это ничем не грозило.

Но утешение было из самых что ни на есть слабеньких, потому как честной битвы не предвиделось. Их просто заманили в ловушку. Оглянувшись назад, он заметил, что почти весь его отряд перевалил в долину, а по краям его уже начали оттеснять выехавшие из засады хаббадские рыцари, очень, кстати, похожие на его собственных, стремясь захлопнуть западню.

Первым порывом было построить своих и не позволить захлопнуть калитку, но тут же он понял, что это ничего не даст ему. Ну пробьются они обратно в свой лагерь, и что? Битву-то этим не выиграешь. Здесь нужно что-то другое.

И Ансор-Кузмар повел свой отряд в глубь котлована, сплошь заполненного ловушками и попавшими в них, более всего напоминающими сейчас обыкновенную базарную толпу, кочевыми воителями. Тоже мне, войско. Для них бой, раз уж не удалось задавить числом, навалом, — закончился. Толпа. Толпа, да и только.

Он подозвал к себе своих офицеров и других княжичей, находившихся в его отряде, и приказал им заставить с помощью всех своих людей спешиться всех кочевников. Только так, пояснял он, у них есть хотя бы слабенький шанс на успех. А затем он планировал направить теперь уже пехоту в обход через лес и на менее высокие стены на самом севере.

В его предплечье больно ударил болт, но кольчуга, чудесная, тонкая, струящаяся кольчуга, выдержала. Не по зубам она болтам да стрелам, но не может противостоять камням, пущенным из катапульт, сминающим доспехи и попросту давящим воина. Так что тянуть время — никак нельзя. Чем дольше они будут в этом котловане, тем меньше у них останется сил.

Гордые бестолочи, кочевые засранцы. Естественно, они с возмущением встретили приказ спешиться и таким образом атаковать противника. Как же, они — дети степей, всю свою жизнь проводящие в седлах, — и на землю? Да какое право имеют эти городские ублюдки, охаббадившиеся, приказывать их гордому народу.

Ничего, гонору у них быстро поубавилось, как только Ансор-Кузмар отдал приказ выбивать их из седел. Куда этим недоношенным степным крысам против его рыцарей держаться. Они градом посыпались на землю, где их уже поджидали спешившиеся панцирники, сгоняющие эту толпу хоть в какое-то подобие строя.

Да, именно панцирникам он поручит командовать этим быдлом. Хоть они и кавалерия, но обучение прошли вполне достаточное, чтобы и в пешем строю биться достойно. А рыцарей он отослал в самый центр долины, куда не долетали камни. Пусть постоят в резерве. Наверняка, они выманят этих трусливых хаббадских крыс на поле. Наверняка. Тогда-то их время и настанет…

* * *


Пехоте гораздо легче сохранять дистанцию, а потому они подошли почти вплотную к подрезанному склону холма, когда по кавалерии уже в полную силу лупили изо всех катапульт. Нет, ему положительно импонировали именно пехотные части, хотя сам он всегда был рыцарем и кони были ему как-то поближе. Может, это связано с тем, что почти все тактические схемы, прорабатываемые хаббадской военной школой, делают значительный упор на неповоротливую, но такую надежную пехоту, а, может, и просто сам факт того, что Мондарк в обывательском сознании ассоциируется с лошадьми. Как бы то ни было, а он так и не свыкся с мыслью, что свои — это мондарки, а противник — Хаббад.

Грэмм отдал приказ и на поле появился, словно бы из-под земли, четкий строй превосходно обученной мондаркской пехоты. Над головами вознеслись штурмовые лестницы, начали раскручиваться веревки с кошками на концах.

Нет, разумеется, никто и не ожидал, что штурм удастся легко и без потерь, но с появлением пехоты есть повод надеяться на успех. На их головы начали опрокидывать котлы с варом, но Грэмм предусмотрительно оставил большую часть своих сил на некотором отдалении от стен, как раз в мертвой для катапульт зоне, а от луков их защищали поднятые над головой щиты. Сейчас на первую и меньшую группу штурмовиков защитники будут вынуждены израсходовать запасы вара и прочей гадости, и тогда он отдаст команду к основному штурму. Тяжело, конечно, посылать этот первый отряд на верную гибель, но, учитывая невероятную фанатичность мондарков, он мог себя тешить тем, что все они — добровольцы.

И все же он не мог уйти от навязчивых мыслей о том, что оказался совершенно несостоятельным, как полководец. Пока он работал с подробными картами, предоставляемыми ему Серроусом, все выглядело более чем замечательным, но стоило ему попасть в полевые условия, как он тут же заметался и не мог даже толком понять, что же ему делать с эдакой толпой народа. Ему бы быть начальником замковой охраны, а не командующим. Он попросту не тянул на такую роль, как ни грустно в этом признаваться.

Уже сейчас становилось ясно, что нить сражения ускользала из его рук. Ни о каком реальном контроле за его ходом даже речи быть не могло. Он полагал, что единственно правильным в такой ситуации решением было то, которое он принял. А именно, передать командование всеми конными частями, если конечно эту безумную орду можно называть частями, князю Соархимскому Ансор-Казмару, который обнаруживал гораздо большие способности к управлению, а самому возглавить штурм форта. Если форт удастся взять, то ситуация на поле должна будет перемениться настолько, что весь ход битвы уже не будет казаться столь безнадежным.

Но что это за чертовщина? За стенами раздался грохот и хлопки, а затем в воздухе расцвели пышные цветы фейерверка. Сотни петард разрывались всеми цветами над головами штурмующих, словно возвещая начало какого-то не понятного им праздника.

Они что там, совсем с ума сошли? Нашли время для развлечений. Фейерверки устраивают.

Но почти одновременно с этим за их спинами раздались оглушительные крики. Какая-то непонятного вида толпа неслась по их лагерю, опустошая все на своем пути, и направлялась в их сторону. Что это за парад уродов?

Откуда они взялись, вопросов не возникало. Его-то отряд как подобрался к самым стенам? Так что нечего удивляться, не один ты такой умный на поле, но кто это? Насколько Грэмм себе представлял, они не походили ни на что, что по его мнению могло существовать в Хаббаде. Никакого представления о строе или порядке у этой команды не наблюдалось, но совершенно дикий воинственный вид не порождал добрых предчувствий.

Численность около четырех тысяч. Вполне достаточно, чтобы сорвать его планы по захвату форта. Что же это за невезение такое!

— Лучники! — заорал он, срывая голос. — Разворачивайся. Весь огонь на этих уродов!

На команды человека, контролирующего ситуацию, это походило мало, но лучше уж так, чем подождать пару минут, справиться с собой и спокойно констатировать, что сражение проиграно. Сейчас еще оставался какой-то шанс, что натолкнувшись на стену из длинных, скорее напоминающих собой копья, стрел мондаркских лучников, эта гоп-команда замешкается и потеряет темп. А там можно и попробовать их рассеять.

Тем временем Грэмм командовал перестроением, выводя две шеренги латников перед лучниками, чтобы те могли хоть недолго прикрывать их при непосредственном сближении. Первая шеренга — с большими щитами, вторая — с длинными копьями, опирающимися на специальные крюки в щитах.

Выходить навстречу — самоубийство, потому как тогда они попадают под выстрелы катапульт и оказываются меж двух огней. Отступать — тоже некуда. Шаг назад — и на них снова польется дождь из вара и обрушится град камней, сбрасываемых прямо со стен. Бой придется держать вот на этой узенькой полосе.

Черт! Да что же это за день-то такой счастливый!..

* * *


Выпад, уход, отклонение… Все уже настолько надоело, что кажется будто это продолжается вечно. Сил он почти не растратил, но эмоционально устал так, что дальше некуда. И главное, что, раз решив, что его атака должна быть одна, но наверняка, Руффус уже не мог решиться на нее, считая, что этот момент, еще не совсем тот, которого бы ему хотелось.

Вот так он и доигрался до того, что брат, отчаявшись по всей видимости достать его обычными приемами, вызвал ангела пустоты. Что эта штука представляет из себя на самом деле — никто толком не знал, кроме того, что она существует и ее можно вызвать и даже некоторое время управлять ей. Некоторое время, это если ангелу удастся найти себе жертву. В таком случае он сытый и довольный отправлялся в свое родное ничто под благодарным руководством вызвавшего. Если же жертву найти не удается, то, как это не досадно, но голодным он уходить не привык и может за неимением лучшего обратить свой взор и в сторону того, по чьей вине он, собственно, явился в этот мир. О чем Серроус думал, когда вызывал его? Может, ему тоже надоела вся эта богадельня и он решил, что таким-то уж образом он наверняка сумеет закончить поединок, а в чью уж пользу — там и разберемся.

О мире, где обитают подобные существа, никакое предание ничего не говорило. Если про других чудищ сохранялись легенды, что они, мол, из такого-то мира и даже встречались описания, как правило весьма мрачные, изобилующие совершенно неправдоподобными подробностями, то про ангела пустоты известно лишь то, что приходит он из ничего. То ли это слово надо писать с большой буквы и воспринимать за название мира, то ли воспринимать буквально — вопрос неясный. Опять же неясно, один он такой существует или же это целый вид. Как с ним бороться — тоже неизвестно. Единственной подсказкой была общеизвестность того факта, что он двигается поначалу чрезвычайно медленно, но чем дольше остается голодным в нашем мире, тем стремительнее становится, а так как вред он может причинить лишь непосредственно с тобою соприкоснувшись, то поначалу на него не стоит обращать особого внимания, контролируя лишь то, чтобы не подставиться по-глупому.

Как быстро происходят перемены в ангеле пустоты — опять же только вопрос, да и толку-то от такого знания, найдись оно, если Руффус давно уже потерял чувство времени. Выглядело это… даже и не поймешь как, то ли животное, то ли существо разумное, а может и не то и не другое, а просто явление природы… Короче, выглядело оно весьма и весьма странно. Небольшой сгусток абсолютной прозрачности, если только можно так выразиться, висящий на высоте чуть менее метра. Различить детали в таких условиях было совершенно невозможно, но очевидно было одно, что ничего там, где воздух становился особенно прозрачен — не было. Это ничто шевелилось, выпуская щупальца, шаря ими в пространстве, и медленно передвигалось. Напустив вокруг себя сизого тумана, рецепт именно этого особенного тумана был явно подсказан ему Страндом, потому как сам принц о нем и слухом не слыхивал, он с удивлением стал наблюдать, как клубы этого безобразия концентрируются вокруг ангела пустоты и то ли обволакивают того плотной пленкой, то ли заполняют его пустоту, но результат получался превосходный. Едва различимое до этого существо, вернее различимое только в том случае, если за ним следить не отрывая глаз, стало совершенно отчетливо видно, так что избежать соприкосновения с ним, сонным и неторопливым, пока что не составляло никакого труда.

Серроус так же заворожено всматривался во все более прорисовывавшийся силуэт ангела пустоты. Привлекло это зрелище даже уже почти неразличимые, истончившиеся до едва ли не полной прозрачности, тени двойников, на которых и внимание-то давно уже не обращалось. Интересно, может ли ангел дотянуться до этих теней, а если может, то удовлетворится ли ими или же продолжит свою охоту на них, в смысле на Серроуса или Руффуса? А, к тому времени, когда ангел пустоты станет действительно опасен, от двойников такими темпами и следа не останется, хотя, судя по всему, их также заинтересовал этот вопрос.

Не мудрено. Общие моменты этого явления, что называется ангелом пустоты, можно попробовать, хотя и очень приблизительно, описать следующими словами. Оно состоит из абсолютного ничего, то есть пустоты, но занимает в пространстве некоторый объем. Перемещаясь, оно освобождает то место, где только что было от этого ничто и место снова заполняется чем-то из этого мира. Воздуху или воде — совершенно безразлично, что через них прошествовал ангел пустоты, потому как никаких нарушений в их структуре от этого не происходит, чего не скажешь о твердых предметах и живых существах. Так, например, пройди оно сквозь стену — и в стене остается дыра, пересеки оно тебе руку — останешься без руки.

Никакому внешнему воздействию оно не подчиняется. Его не остановишь силовой ловушкой или любой другой формой магии. Движение его может и неспешно, но неумолимо. К тому же неизвестно толком, насколько неспешно. В этой части сохранившиеся о сем сведения ровно в той степени противоречивы, чтобы не полагаться ни на один из вариантов. Но для разнообразия можно их и перечислить.

Первый гласит, что появившись в нашем мире, оно начинает искать свою жертву, постоянно наращивая скорость своего передвижения, пока не достигает ее предела. По этим легендам предел ее таков, что молния может показаться чем-то медлительно ниспадающим с неба, если начать сравнивать. Когда оно движется с такой скоростью, то уже не разбирает толком, что именно ищет и готово обрушиться на первого попавшего человека, лишь бы утолить свой голод.

Второй в большей степени склонен придавать ему черты живого существа. Согласно этой версии ангел пустоты появляется сонным, а потому медлительным и неповоротливым. И поначалу ничего особенно и не ищет. Но затем он просыпается и тут уж уклониться от него могут лишь те, кто умеет играть со временем в свои игры.

Интересно, кстати, умею ли я в них играть? То, что это было по силам Странду — я сам видел, но смогу ли теперь я этим воспользоваться? Неплохо бы знать…

Самым же туманным во всех вариантах были вопросы, связанные с тем, как же ангел определяет свою жертву? Можно ли его обмануть? И почему он уходит из мира, как только сумеет испить жизнь любого разумного существа. Было в этих идеях что-то, что попахивало мистикой. Например, зачем ему нужна жизнь именно разумного существа? Интересно так же, что значит «испить жизнь»? Это словосочетание повторялось с таким упорством, что трудно было считать это простым образным выражением. Похоже, что это некий особый процесс, или скорее даже ритуал, не тождественный с убийством, хотя, по всей видимости, и неразрывно с ним связанный.

Короче, проверять как-то не хотелось, так что лучше бы эти интересы оставались сугубо теоретическими.

Тут Руффус услышал крик откуда-то из-за круга. Нет, не крик, что-то другое, что лишь походило на крик. По крайней мере, звуков никаких он не слышал, но кто-то упорно хотел к нему прорваться, что-то сказать.

Прислушавшись повнимательнее, он разобрал что это голос его меча, его — не его, а того меча, что дал ему Странд. Но это — не важно. Он чувствовал, как клинок рвется к нему, он слышал, что тот говорит о каком-то моменте, для которого он и был создан. Был в этом голосе и поток проклятий, что его оставили снаружи, и еще что-то, чего Руффусу никак не удавалось понять, но чувствовалось, что это постоянно ускользающее от него и есть самое главное. Что-то о клинках, созданных на грани миров и предназначенных для устранения этих граней. Что-то о том, что пока клинок не сотрет свою первую грань — ему не повзрослеть. Что-то о том, что клинок, не достигший вовремя своей зрелости, начинает дичать, ища, себе на потеху, крови людской.

В общем, бред какой-то, да и только. Но почему же он тогда так прислушивается к этому бреду, пытаясь в нем разобраться? Нет, в этом есть что-то очень и очень важное.

И здесь принц прозевал совершенно бесхитростный силовой удар, опрокинувший его на землю. Дыхание — перехватило, и Руффус судорожно глотал воздух, не в силах протолкнуть его в легкие, пытаясь одновременно собраться с силами и хотя бы откатиться подальше от ангела пустоты.

Все, это крышка. Как это похоже на истории Странда о том, что большинство магов гибнет из-за пренебрежения мелочами. Прозевать простой удар. Теперь мне несколько минут не предпринять ничего путного. И даже если ангел за это время не доберется до меня, то уж Серроус-то точно добьет… Что же за бардак в голове? Не дотянуться ни до какой мысли… Вот, железяка мерзкая… Как она меня так смогла отвлечь?.. Наверное, в ее словах и впрямь что-то было… да какая уж теперь разница…

Чувствуя, что от недостатка воздуха голова его идет кругом, и опасаясь вот-вот провалиться в глубокий обморок, из которого было бы наивно надеяться выкарабкаться, он как-то отстранено наблюдал, как брат поднимает руки, готовя свой последний удар.

Торопиться ему особенно не куда. Время в запасе имеется. Но что это?

Не доведя движения рукой до конца, когда, как догадался Руффус, на него должен был бы начать стекать с пальцев Серроуса огненный дождь (любит он все-таки все связанное с огнем), тот как бы переломился и, прижимая левую руку к груди, осел на землю с отсутствующим видом. Очень похоже на острый сердечный приступ. С чего бы?

Но дареному коню в зубы не смотрят. Теперь, кто первым придет в себя — тот и выиграл, если, конечно, до него, Руффуса, не доберется раньше эта погань пустая…

* * *


Они сознавали, что со стороны должны выглядеть просто ордой какой-то. Толпа, по внешнему виду ничем не отличающаяся от своих извечных врагов — пиратов. Те же безумные пестрые наряды, массивные серебряные серьги в ушах, а у кого и в носу, кожаные башмаки, словно из камня вытесанные, косынки на голове, кривые тяжелые сабли, длинные хищные ножи…

На самом-то деле, они не только походили на пиратов. Многие из них косовато посматривали друг на друга, припоминая былые нелицеприятные встречи, когда они оказывались в бою не на одной стороне. Глупо не позариться на недостаточно охраняемый корабль соседа. На это даже обижаться было не принято. Так, представится случай — да, ответить тем же, но не ссориться же из-за собственного недосмотра. Уж лучше соседу пусть достанется, чем настоящим пиратам…

Строй — понятие для них незнакомое. Какие уж там маневры на палубе устраивать, а потому и приучены они были к боям по принципу: каждый за себя. И вот сейчас они неслись по лагерю никому неизвестных, знакомых исключительно по легендам, мондарков, выкуривая оставшихся на его территории одиночных косоглазых, немытых, видимо, от рождения придурков.

Вот какой-то чудной старикашка под руку попался. Здоровенный детина, в два шага догнавший выбежавшего из шатра и затравленно озирающегося высушенного годами мужичонку, одетого в висящий как на вешалке дорожный кожаный костюм, не моргнув, одним движением снес ему голову, лишь потом уже обратив внимание, что тот не выглядел кочевником. Те же, что и у всякого хаббадца, черты лица, большие, может даже больше чем обычно, глаза, особенно заметные на сухом лице.

Черт, не погорячился ли? Может, он у них пленным был?

Да, ну его к морским змеям, на войне не без издержек.

И детина понесся дальше, здраво рассудив, что торчать и мучить себя угрызениями совести над этим трупом — занятие не для него. По крайней уж мере, не во время боя.

Шквальной волной они пролетели по лагерю, вырезав всех, и с удивлением обнаружили себя уже в поле. Не к этому они готовились. По их представлениям в лагере должно было находиться уж никак не меньше народу, чем их самих, а тут — не более трех сотен.

Разглядев, что у ближайшего холма обосновалась мондаркская армия, приноравливающаяся к штурму форта, их командующие приказали ребятам отправляться туда, пока им не пришло в голову, что в разнесенном лагере можно было бы и добром каким поживиться. Но эти черти, в смысле мондарки, оказались совсем не теми увальнями, которыми их рисовали отголоски преданий. Никакой там бестолковой конницы, летящий вперед, не глядя перед собой. Это было больше похоже на саму хаббадскую армию, если б они не штурмовали форт.

Четко развернувшийся строй, первую шеренгу которого заняли щитоносцы, меж сдвинутых щитов которых тут же показались длинные пики, не внушавшие больших надежд на легкость разрушения строя. И все это под непрерывный обстрел из каких-то невероятных луков, отправлявших в полет то ли стрелы, то ли небольшие копья.

Несущиеся по полю и непрерывно орущие моряки сбились с шага и то легкое подобие строя, которое в них еще пытались поддерживать командиры, исчезло без следа. Щитов у них отродясь никаких не было, а легкие кольчуги, если на что и годные, то только на защиту от рубящих ударов, оказывались совершенно бессильны против тяжелых стрел.

Потери становились удручающими. Еще не достигнув позиций противника они потеряли около четверти своих людей, но разворачиваться и отступать было уже поздно. Прими они такое решение — и потери как минимум удвоятся, без какого-либо ущерба для врага. Отступи — и потери окажутся совершенно бессмысленными, напрасными. Нет, они должны попытаться опрокинуть мондарков, или, хотя бы, завязать бой, чтобы в форте смогли получше подготовиться к штурму. Они не должны отдавать свои жизни просто так. Надо хоть что-то сделать.

Натолкнувшись на сплошную стену копий, моряки окончательно потеряли темп, и их натиск захлебнулся в сутолоке, что повлекло за собой просто чудовищные потери. Если где-то им и удавалось пробить брешь в плотном строе, пробиться внутрь, то прорвавшихся быстро добивали закованные в броню, но загадочным образом не потерявшие мобильности мондаркские мечники.

Такой бездарной атаки и нарочно не придумаешь. Она стала захлебываться еще до начала столкновения, а теперь уже и вовсе напоминала бойню. Морякам, в конечном итоге, удалось сломать строй, но их к тому моменту осталось так мало, что серьезного урона противнику им было уже не нанести. Они так и не смогли приспособиться к тому, с чем столкнулись. Они так и не поняли, откуда у мондарков такая хорошо подготовленная армия, причем пешая, а потому все то, что они изобретали, к чему готовились, оказалось неприменимым. Найти же новое действенное решение им так и не удалось. Хотя оттянуть ненадолго штурм форта — получилось, но глупо и обидно было полагать, что это все, на что был способен отчаянный отряд моряков…

* * *


Люди решительно не способны понять, что значит для дракона полет. Они, вообще, не способны понять ничего, что так или иначе связанно с драконами, но полет — загадка для них особенная. Все их поэты плачутся о том, как тянет людей в небо, как они летают во снах, как прекрасна земля с высоты птичьего полета, но звучит это всегда как-то наигранно, неестественно, если не лживо. Похоже, что все эти гимны небу продиктованы незыблемостью традиции. Принято воспевать прекрасных дам, кремнеголовых героев, ну и эту, как ее, тягу к небу, вот и приходится выдаивать из себя убогую пародию на вдохновенные строки.

Полет… как его может описывать не переживший этого чуда?

И про злобность драконов — тоже достаточно забавно. Ну, да, мы действительно можем в бою целого воинства стоить, но кто-нибудь задавался вопросом, доставляет ли это нам удовольствие? И вообще, часто ли мы идем на это? Сегодня — да, есть к тому достаточно причин, да и то все больше личного характера, а так, попробовали бы они уговорить меня на подобное в других обстоятельствах. Не хочется просто этого малыша подводить, ему и так не сладко. Даже если и сумеет победить своего брата — радость ниже среднего. А если нет — то придется лететь мне в горы, потому как более меня никто в этом мире людей привлекать не будет.

Она посмотрела вниз. Крошечные букашки возились вокруг форта, но в лагере, куда она должна была обрушиться с неба — никого не было. Лагерь и без того был уже весь разорен дотла, а у форта шло сражение, или, скорее, свалка, не позволяющая ей вмешаться. Что толку от ее огневой мощи, когда своих от чужих — не отличишь, как не старайся? А рвать народ когтями — занятие и вовсе грязное. То есть, не то чтобы она не могла этим заниматься, но, уж во всяком случае, не начинать же с этого. Потом, в пылу сражения — еще куда ни шло…

Ладно, ловить здесь, и впрямь, нечего.

Она описала широкий круг и, не снижаясь, полетела дальше на север. Может, там от нее больше проку будет.

* * *


Происходящее все меньше его устраивало. События все более и более выходили из-под контроля. Перестроения, которые производили на поле попавшие, казалось бы, в ловушку основные силы мондарков, вовсе не напоминали жесты отчаяния. Все сильнее было ощущение того, что это не более, чем один из предусмотренных вариантов сражения.

Само по себе казалось невероятным, что этих безумных степных дикарей какой-либо силе удастся спешить и превратить в некоторое подобие строя, но это произошло. В сторону леса двигалась огромная фаланга, прикрытая спереди щитами их регулярной конницы. Еще немного — и они вступят в мертвую для катапульт зону, да и камней уже не густо осталось, а там — поди их останови.

Ринальд отдал приказ, чтобы из лесу выводили навстречу противнику пехотное ополчение. Конечно из него не составить того идеального строя, который образовывали регулярные части, но что делать, большая их часть уже полегла на первом валу, а остальные находились на противоположном фланге.

Рыцари тоже были не в восторге от того, что им отвели роль загонщиков, но опять же ничего не попишешь. Чуть позже можно будет их направить в тыл пешим мондаркам, но не сейчас.

С моряками — тоже чертовщина какая-то вышла. Не вовремя он отдал им команду о нападении, прозевал — и вот он результат. Те практически бесславно полегли под стенами его, Ринальда, форта, унеся с собой, дай боги, чтобы одного мондарка за пятерых своих. Штурм возобновился, и остановить-то его по сути нечем. Если мондаркам удастся взять форт и прорваться через лес, а к тому все и шло, то за судьбу сражения он бы не дал и ломаного гроша.

— Сэр Ринальд, — раздалось где-то слева. Он повернулся туда и обнаружил залихватски одетого егеря из ополчения, выражение лица которого никак не подходило его наряду.

— Да?

— У нас подходят к концу стрелы, а те, что подносят из обоза, крупноваты для наших луков.

Ну, вот, еще и это. Теперь уж точно любой ценой нельзя позволять противнику проникнуть в лес. Если егеря не смогут стрелять из засад, то поди-ка удержи его там — пройдет как через поле.

— Отводите людей в форт, — приказал Ринальд. — Здесь они заменят погибших лучников, взяв их луки, а остальные пусть берут оружие для рукопашной.

— Есть, — с сомнением в голосе ответил егерь. Да, Ринальд не хуже его понимал, что это не самый эффективный способ использовать егерей, но ничего лучше ему в голову не приходило.

Так всегда и бывает. Все самые лучшие планы идут прахом из-за мелочи, недосмотра. Ну, кто мог подумать, а вернее вспомнить, что луки у егерей существенно легче, и большие стрелы, подходящие к состоящим в Хаббаде на вооружении ростовым лукам — никуда не годятся. Ведь были же в арсенале маленькие стрелы, он отлично это помнил, но взять их в обоз — никто не догадался. А какие из этих охотников пехотинцы?

Да, ладно, чего уж себя корить-то. Думать надо, что делать. И в первую очередь, как отстоять форт. Вон, уже эти черти едва через стены не переваливают. Такими темпами они и часа не продержатся.

И куда только запропастился этот чертов дракон? Ведь давно уже должен был вступить в бой. Ох, не любит он всякой там магии и прочих подобных игрушек…

* * *


Ансор-Казмар уже успокоился и мог с достаточной для командующего степенью отстраненности наблюдать за происходящим. В общем-то, все это вполне вписывалось в один из предусмотренных Великим Повелителем вариантов развития событий. Да, далеко не самым лучшим, но еще далеко не безнадежным.

Главное, что удалось этих придурков спустить на землю и собрать в хоть какое-то подобие строя. А дальше все уже шло, как и ожидалось. На поле из лесу высыпали трусливые хаббадцы, прячась за щитами и выставив перед собой копья. Но и мы не только что на свет родились и знаем, что в такой ситуации делать. Посмотрим, как они удивятся, когда вместо нанизывающих себя на копья с обреченностью мигрирующего табуна спешенных кочевников встретятся с уже посланными им на помощь рыцарями.

В поддержку он отправил около трети рыцарей, но считал, что этого вполне должно хватить. Еще треть он отправил навстречу существенно меньшей по численности, но, что сразу было заметно, куда лучше подготовленной фаланге, спускавшейся с вала на востоке. Остальных он оставил при себе.

Во-первых, в любой момент могло понадобиться нейтрализовать подозрительно притихших хаббадских рыцарей, пригарцовывающих в районе южного вала в ожидании неизвестно чего, а во-вторых, мало ли что на поле может сложиться, так что никогда не лишне держать про запас пусть и небольшой, но весьма грозный и мобильный резерв.

Обидно только, что самому никак не ввязаться в драку. Он, конечно, помнил слова Великого Повелителя, что великим воином можно стать ни разу не обнажив клинка, но все равно, обидно.

* * *


Только они спустились с вала и приняли боевой порядок, как показались уже несущиеся им навстречу «одержимые». Так хаббадцы уже успели прозвать промеж себя мондаркских рыцарей.

Ничего, знаменитая хаббадская фаланга и не такое должна выдержать. Плотный ряд щитов, ощетинившийся длинными копьями. Над головой так же поднимались при необходимости щиты, но это, если у противника есть лучники, а сейчас — зачем? Внутри строя находились мечники и лучники, но на этот раз от последних большой помощи ждать не приходилось. Вон, они как закованы. Живого места не найти.

Стена одержимых, раскачивавшихся в седлах на высоте двух метров (ну и коней же они себе подобрали, где только?), подошла почти вплотную. Не воины, а чудища какие-то ожившие. На головах шлемы, увенчанные причудливыми рогами, здоровенные щиты, в руках у кого мечи, а кто и булаву держит.

Первое же соприкосновение развеяло всякие иллюзии о непобедимости хаббадской фаланги. Длинные копья беспомощно скользнули по сплошным доспехам на конях, и те понеслись дальше, словно и не замечая препятствий. Никакому человеку не по силам было остановить щитом продвижение эдакой махины, в которой и весу-то небось не меньше тонны, а потому строй распадался на глазах.

Выскочившие вперед мечники с неприятным удивлением обнаружили, что подрезать сухожилия коням тоже так просто не удастся, потому как доспех на лошадиных ногах оказался не только спереди, как было заведено у хаббадцев, а сплошняком облегал ногу. Лучников также ждало разочарование оттого, что доспех одержимых держал прямое попадание даже при стрельбе в упор. Какого-то успеха удалось достичь лишь тем, кто поступал не так, как было заведено. Так, многим из тех копейщиков, что встретили надвигающихся рыцарей, направляя острие не в коня, а во всадника, на манер турнирных боев, удалось их выбить из седла, а там уже не сложно было добить лежащую на земле совершенно беспомощную черепаху.

Вскоре мечники перестали пытаться свалить коней и попробовали отбиваться от ударов сверху, и казалось, что вот-вот может пойти равная борьба, но тут началось такое, от чего даже бывалых ветеранов охватил ужас, грозящий перерасти в панику.

По непонятной команде, громом пронесшейся над полем, кони одержимых и сами стали одержимыми. Они вставали на дыбы, выставляя вперед копыта, подковы которых заканчивались загнутыми вверх огромными шипами, и старались поддеть ими противников. Шипы были такими отточенными, что кожаный доспех лучников они разрезали как ситец, а вместе с ним и самих лучников.

Кони бодались рогами, которыми, как все думали, были лишь украшены шлемы, покоящиеся на их головах, пронзая латника насквозь. Хуже всего стало, когда хаббадцы увидели, что эти кони еще и кусаются. На плоских зубах у них были стальные коронки в виде граненых клыков с отточенными лезвиями на гранях, которыми они и рвали подвернувшихся пехотинцев. Что же такое надо было сделать с конями, как их дрессировать, чтобы они оказались способными вот так вот рвать плоть зубами?

Кольчуги латников с трудом держали удар копытом, но было от того не многим легче. Ударом снизу вверх конь поддевал противника, и если тот цеплялся за шип кольчугой, подбрасывал в воздух, ловя уже на рога.

И все это при ни на миг не затихающем граде ударов сверху мечами, палицами, цепами.

Как бы ни была фаланга закалена в боях, дисциплинирована и подготовлена, но после подобного кошмара не смогла устоять и в панике ударилась в бегство, а одержимые преследовали их под кровожадные адские крики и дикое, совершенно не конское, ржание, продолжая избиение.

* * *


Был у него обморок или нет, он так и не разобрался, но когда круги перед глазами разошлись, то увидел, что брат его так же с трудом и дрожью в коленях поднимается с земли. Что бы то ни было, но никто не получил от этого преимущества. Пришли в себя они практически одновременно. Только ангел пустоты начал двигаться чуть побыстрее, что Руффус никак не мог отнести себе в плюс. Он как мог резко отклонился от чрезмерно приблизившейся сизой тени, уже протягивавшей сонные щупальца в его сторону.

Как выяснилось, сделал он это как нельзя более к месту, потому как Серроус, еще толком и не поднявшись, швырнул в его сторону еще один силовой удар. Видимо, решил, что прошло однажды, может и еще раз пройти. Или, просто хотел дать себе побольше времени на то, чтобы подняться и занять положение поудобней.

Со священным ужасом смотрел Руффус, а краем глаза обратил внимание, что и брат — тоже, как сгусток энергии пролетев через то место, где только что стоял он, врезался в ангела пустоты. Нет, врезался — не то слово. Скорее, прошел сквозь сизый туман, как в распахнутые ворота, исчезая в нем и не оказав сколь-нибудь заметного воздействия. Просто растворился в ангеле пустоты, даже не подернув рябью его очертаний. Исчез и все.

Брат уже стоял, готовый к новым выпадам, но Руффусу показалось, что лучшего момента для собственной атаки ему уже не представится, особенно если учесть постепенную активизацию ангела. Он рискнул использовать то, о чем только слышал, чего никогда еще не пробовал — полное превращение. Руффус превратил себя в огромного змея, очень похожего на того, которого рисуют вечным спутником бога Архея. Одновременно с этим он выбросил двух фантомов, так же немедленно направившихся в сторону противника.

Он сразу понял, что попал в точку. Серроус совершенно не ожидал такого, да что там Серроус, Руффус и сам до конца не верил, что ему удастся полное превращение, и потому замешкался на какую-то секунду, теряясь в догадках, как на это все реагировать. Затем он, повинуясь какому-то в подсознании засевшему стереотипу, стал наносить удары по надвигающимся на него чудищам сверху вниз.

Первым разлетелся под огненной стрелой прекрасный дракон, двигавшийся быстрее всех и уже почти нависший над Серроусом. Красивые крупные, словно маленькие звезды, искры самых разнообразных цветов, разлетавшиеся во всех направлениях, возвестили о первом промахе Серроуса.

Второй стрелой оказался пронзен гигантский вепрь, вроде того, что был изменчивым богом охоты Спрайтом, то покровительствовавшим охотникам, то их жертвам, а потому и появлявшимся то в человеческом обличье, то в виде ужасного вепря. Пронзенный фантом со свистом сдувался, выпуская из себя воздух и постепенно проваливаясь внутрь себя, говорил Серроусу, что тот снова промахнулся.

А третьего удара он так и не успел нанести, потому как змей уже обвивался вокруг его торса, шипя и играя раздвоенным языком. Видимо, роковыми стали именно те мгновения, которые Серроус потерял от неожиданности, потому что Руффусу и самому нелегко было справиться с новыми ощущениями. К тому же он постоянно ловил себя на желании оттолкнуться несуществующими ногами или руками, тогда как работать надо было позвоночником и, отсутствующим в обычном его состоянии, хвостом. То, что брат начнет расправляться с фантомами сверху вниз, он был практически уверен, хотя сказать почему именно, поостерегся бы. Просто уверен. Наверное, это сидит в самой природе человека, что опасность с воздуха кажется самой угрожающей, но откуда взялось это знание?

Да, не до того сейчас. Он успел в два кольца обвить брата, пока тот остолбенело стоял, не в силах что-либо предпринять. Два кольца — более, чем достаточно. Он полностью парализовал руки Серроуса, да и ногами тот мог только сучить. По-своему, это было даже неплохо. Слегка поджимая где надо, а где и ослабляя хватку, Руффусу удавалось заставить брата двигаться в нужном ему направлении, то есть подальше от снова начавшего приближаться ангела пустоты.

Принц прогнал по мышцам спины (наверное, эту часть нынешнего его тела следовало называть спиной) волну и плотнее затянул кольца. Он чувствовал, что теперь уже Серроусу никак не набрать в легкие воздуха. Оставалось только держать его нужное время, стягивая мертвый захват все плотнее после каждой инстинктивной попытки соперника втянуть в себя спасительный воздух.

Невероятно чесались несуществующие руки. Этот зуд способен был почему-то вытеснить из головы все происходящее. А может, он просто стремительно тупел, поселившись в теле пусть и большой, но змеи.

После неловкого движения хвостом он с удивлением обнаружил, что кончиком ухитрился попасть себе в глаз, а жертва после эдакого акробатического этюда потеряла равновесие и больно завалилась на его прекрасное длинное тело. От неожиданности он чуть не ослабил хватку, но тут же спохватился и принялся утешать себя, что недалек тот момент, когда он сможет наконец проглотить эту добычу без опаски, что та примется ворочаться в его брюхе. А затем можно будет заснуть, под аккомпанемент прекрасных сытых грез о самке. Ничто не бывает лучше этих грез, даже сама встреча с самкой порой уступает по яркости мечтам. С такой добычей можно будет не просыпаться целую неделю…

Вот только пакость какая-то серая все маячит перед глазами, подбираясь поближе. Но ничего, сейчас, как только он перестанет чувствовать своей кожей уже не такие ритмичные удары сердца жертвы, он ей покажет. Эта мерзкая сизая слизь узнает, каково оно мешать Царю Змеиного Народа.

Или, ну ее? Проглотить добычу — и спать, а это туманное дерьмо пускай себе болтается в воздухе. Чего оно сделать-то может?

Наконец стихли удары сердца. Все, сейчас мы наконец пообедаем. И стена из лилового марева куда-то исчезла. Тоже приятно.

Вот только железяку с головы добычи снять надо, а то так и пищевод поранить недолго.

А это еще что за чудо такое? Что это за железная полоска, ползущая к нему, в неумелых попытках изобразить из себя змея? И чего это она начинает светиться? Чушь какая-то. Ну, ничего, плевать на все это хотелось. Сейчас самое важное — обед.

Болезненный укол взорвался бомбой в его голове. Откуда-то со дна стремительно поднималась другая его сущность и он понимал, что если позволит ей подняться, то никогда ему уже не будет так хорошо. Но сопротивление оказалось бесполезным. То, что поднималось, было многократно сильнее, хитрее и изворотливее. С ним никогда не справиться…

… Руффус очнулся, как ото сна. В голове была какая-то звенящая пустота, лишь постепенно заполнявшаяся восприятием окружающего.

Вот лежит труп. Да, его брата. Точно.

Значит он победил?

А это что? У его хвоста (его хвоста? Это еще что за новости?) лежал, извиваясь, меч. Его меч. А чего это он так извивается? И светится нездоровым зеленым светом?

И в голове чего-то не хватает.

«А, Странд?!»

«Да, я здесь».

«Мы кажется победили», — как в опьянении пробормотал Руффус и чуть не зашелся в истерическом смехе.

«Хватай меч скорее!»

«А чего там? Зачем?»

«Потом объясню. Ты хватай».

«Ну, ладно».

Он протянул руку…

Стоп. Руку? У него снова руки и ноги? Какая приятная неожиданность. И, — он посмотрел себе за спину, — точно, нет хвоста. Да, в таком виде уже вполне можно идти женихаться. Вот только…

«Бери меч! Дурью потом будешь маяться».

«Ну, меч. Ну, беру…»

Он снова протянул руку, теперь уже не удивляясь тому, что было чего протянуть, и тут случилось что-то совершенно ненормальное. Не успел он нагнуться, как меч сам, словно ожив, оттолкнулся лезвием от земли и точно влетел в его ладонь рукоятью. И чуть ли не сам сжал ему пальцы.

«Совсем он что ли с ума сошел?» — промелькнуло в голове, хотя и непонятно, себе он это говорил или мечу.

Перед глазами проплыло нечто сизое, без четкой формы, изменчивое и недоброе на вид. Какое-то смутное воспоминание зашевелилось где-то в глубине. Ну, точно, ангел пустоты.

Вспомнил и даже содрогнулся. Значит еще не все закончилось? Значит победа — победой, а как самому в живых остаться еще придумывать надо?

«Для этого мига я был создан», — раздался чей-то радостный голос в голове.

«Это ты, что ли, Странд? Совсем уже крыша поехала?»

«Дурак, это меч».

«Ну, вот, только бесед втроем в моей голове не хватало. Может вам какую-другую себе беседку подыскать?»

«Слушай, давай со всем покончим, а там, будет время, наругаемся еще».

В этот момент ангел пустоты как-то резко дернулся и чуть ли не потянулся. Или Руффусу так показалось. А после этого он молниеносно, словно выпущенный из арбалета болт, полетел прямо в грудь принцу.

Тот едва успел отклониться, но все же поймал себя на абстрактном наблюдении, что правы были те, которые полагали, что появляется ангел спящим, а затем пробуждается и тут-то кошмары и начинаются. Откуда только у них подобные наблюдения. После такого столкновения — не похоже, что можно будет что-то рассказать.

Отклоняясь, Руффус машинально выставил перед собой меч. Клинок, оказавшись почти вплотную к ангелу, едва не вырвался из рук, стремясь поразить намеченную цель, и более того сопроводил уворачивавшегося от него ангела, изгибая при этом лезвие.

«Ничего, это ты пока увернулся», — услышал Руффус уверенный холодный голос, но на этот раз предпочел не ввязываться в дискуссии с магом, или там, клинком. И впрямь не до того было.

На втором выпаде уже не ясно было, кто от кого уворачивается, потому как сколь бы стремителен ангел пустоты не был, а меч уверенно перекрыл доступ к телу Руффуса. Соприкасаться же с мечом сизое облако не проявляло повышенного желания.

Третьего выпада не состоялось. Едва увернувшись, ангел застыл метрах в семи от Руффуса и, поколебавшись, явно вознамерился смыться. Повинуясь какому-то инстинктивному порыву, принц подбросил меч и, перехватив его, метнул в сторону колышущейся пустоты. Та в ужасе рванула прочь, отклоняясь влево, но клинок сам подкорректировал курс и, словно гончая, вцепился в край судорожно дернувшегося марева, демонстрируя мертвую хватку.

Как это ни странно, но ничего с металлом меча не произошло. Он никуда не исчез, и более того начал постепенно наливаться торжественным багрянцем, разбегавшимся сотнями переплетающихся нитей по ярко-зеленому клинку. Такое впечатление, что он пил пустоту, из которой состоял ангел, невероятным образом продолжая висеть в воздухе. Чем меньше становилось сизое, судорожно извивающееся, выбрасывающее далеко в стороны щупальца, облако, тем ярче и плотнее становился багрянец, заливавший клинок.

Когда же ангела не стало, меч сыто звякнув, или это только показалось Руффусу, медленно опустил острие вниз и, даже не падая, а степенно опускаясь, глубоко, по рукоять, вошел в землю. Над ним поднялось облако пара, словно меч только после ковки опустили для закалки в воду.

«Все, теперь это твой клинок, — тихо произнес Странд, а затем добавил: — Навсегда».

«О чем это ты?»

«Тебе только что удалось замкнуть, вольно или невольно, многоступенчатый и крайне сложный процесс его изготовления. Теперь это полностью завершенный, зрелый меч. Он больше не будет пытаться давить на тебя, искать себе для забавы крови. Он полностью будет тебе подчиняться, и ты поразишься, как он это умеет. Теперь ты его полноправный хозяин и безраздельный повелитель, и тебе предстоит дать ему новое, взрослое имя».

Руффус с опаской подошел к месту, где из земли торчала рукоять меча, и протянул к ней свою руку. Пальцы сами легли на мягкую и такую удобную кожу.

«Здравствуй повелитель, — робко, словно знакомясь со своим будущим супругом, приветствовал его меч. — Каково мое имя?»

«Спаситель», — ответил принц, не найдя ничего лучшего.

«Мне нравится это имя. Оно не будет заставлять меня убивать без цели».

Руффус выдернул клинок и посмотрел на него. Ничего необычного. Меч, как меч, и даже та таинственность, которой он был окутан раньше, куда-то испарилась. Но…

Точно, на лезвии появились, или, может, появлялись прямо на глазах, новые руны. Даже тех малых знаний, что успел получить принц, хватило, чтобы перевести и понять, что на мече теперь было написано: «Спаситель».

Все в той же растерянности он погладил клинок, тот вроде бы даже слегка задрожал в ответ на ласку и тоненько зазвенел, а затем медленно, словно боясь причинить живой стали вред, опустил его в ножны.

Невдалеке лежало тело брата. С болью и слезами на глазах Руффус подошел к нему, перевернул на спину и бережно прикрыл удивленные встречей со смертью глаза.

— Я обязательно вернусь за тобой, — тихим шепотом пообещал принц. — Ты будешь покоиться в нашей фамильной Усыпальнице.

Он хотел было встать, но рука его сама протянулась к валяющейся поблизости бертийской короне.

«Есть еще одно маленькое дельце», — услышал он голос Странда, и его руки, помимо собственного желания, напряглись и в нечеловеческой силы рывке разодрали корону, словно та была из бумаги. Затем одну половину он выкинул куда-то далеко на юг, а вторую на север.

«Все. Теперь нам пора возвращаться к людям».

«Да», — ответил Руффус и медленно, будто бы нехотя, побрел в направлении форта, располагавшегося ниже по склону холма.

* * *


Ансор-Казмар, в общем-то, с удовлетворением наблюдал за происходящим на поле. Потрясающий разгром хаббадской фаланги надолго должен этим червям отбить желание меряться силами с его рыцарями. На западе хаббадская пехота с гораздо большим успехом расправлялась с его спешившимися воинами, путешествуя сквозь них, не нарушая строя, но радость их также не продлится долго. Им еще предстоит познакомиться с рыцарями.

Как же чесались его руки, как же он хотел сам окунуться в этот безумный танец смерти, но он прекрасно понимал, что хоть кто-то, да должен следить за событиями в целом, сохраняя, по мере возможности, голову холодной.

Судя по всему, штурм форта удался этому полудурочному Грэмму (и за что только его так любит Великий Повелитель?), потому как обстрел с запада почти прекратился.

Зашевелились хаббадские рыцари, стоявшие в достаточно бестолковом оцеплении на юге. Ничего, с ними-то он сам и разберется.

Он приказал согнать в табун всех коней, оставшихся без наездников. Как только это было исполнено, он прокричал, чтобы им подожгли хвосты и гнали в сторону принимающего уже четкие очертания атакующего строя хаббадцев.

Не лежала у мондарка душа обходиться таким образом со священными животными, да и ему самому не просто было отдать этот приказ, но что делать? В бою надо использовать все возможности, а иначе и на поле не за чем выходить было.

На юг летел озверевший, ни на что не обращающий внимания табун, а вслед ему пристроился отряд Ансор-Казмара, готовый сойтись с противником в поединке. Наконец-то они померяются силами. Гордость Мондарка против гордости Хаббада. Посмотрим, чье рыцарство больше достойно называться гордостью.

Но тут он увидел, что задние ряды его отряда понесли, словно их коням так же подожгли хвосты, ломая строй и устраивая свалку. Ансор-Казмар обернулся, но тут же пожалел об этом. С неба на них пикировало ожившее сказочное чудище, извергая длинные струи пламени, облизывавшие его воинов как языком. Судя по всему, одного такого облизывания хватало, чтобы рыцарь испекся в доспехах если не до смерти, то уж настолько, чтобы на него уже не приходилось рассчитывать в бою.

В голове пронеслись воспоминания детства, как его учитель, читая предания о героях древности, прославившихся в основном своими поединками с драконами, рассмеялся в ответ на заносчивое заявление мальчика, что тот, когда вырастет, тоже станет драконоборцем.

— Драконов нет, — сообщил учитель, — но это все равно красивые легенды.

— Нет, — капризно закричал мальчик, — я найду своего дракона и сражу его.

Вот, кажется, и нашел, но желание с ним схватится стремительно куда-то улетучивалось.

«Уж лучше бы ты оказался прав, мой учитель», — только и успел он подумать до того, как его конь, не обращая внимания на попытки отдать ему приказания, понес, да так, что все свое внимание пришлось сосредоточить на крайне сомнительных телодвижениях, чтобы не вывалиться из седла.

* * *


Уже на подступах не приходилось сомневаться, что бой происходит прямо внутри форта, но Руффус не видел смысла останавливаться. У входа, расположенного в северной стене, он столкнулся с волной отступающих, что несколько замедлило его прибытие, но, оказавшись за стенами, довольно быстро обнаружил сэра Ринальда, ожесточенно жестикулирующего и все еще пытающегося остановить продвижение наступающих мондарков. Принц направился прямо к нему.

— День добрый, — сказал он, но тут же подумал, как глупо должна была в такой ситуации прозвучать эта привычная вежливая фраза.

— А? — Ринальд развернулся. — Рад, что с тобой все в порядке, но у нас тут проблемы.

— Сделай так, чтобы была явная граница, разделяющая нас с противником.

— Да какого… — начал было офицер, но припомнив кое что из истории Курры, прикусил язык и спокойно закончил: — Хорошо. Постараюсь.

Как только некоторое подобие этой границы удалось образовать, Руффус поднял между врагами силовой щит, к огромному удивлению как одних, так и других. Дальнейшее — было уже делом техники. Он неумолимо оттеснял противника к южной стене, стараясь не обращать внимания на смерти и увечья, которые несла людям его недобрая работа, пока те не посыпались обратно вниз с криками ужаса и боли. Затем Руффус замкнул щит вокруг опрокинутых на землю мондарков и стал сжимать его до тех пор, пока места людям почти не осталось, и они стояли плечо к плечу, подвязанные силовым щитом, словно колосья в снопу.

Подчиняясь его желаниям, из земли вырвались стальные прутья, переплетавшиеся под изумленными взорами с обеих сторон, и наконец образовавшие плотную клетку, окружавшую плененных мондарков даже сверху. После этого принц снял щит и позволил себе немного расслабиться, хотя вскорости и направился на стену, откуда открывалась панорама на основное поле сражения.

— Еще пару минут, и весь наш правый фланг был бы опрокинут, — бормотал Ринальд, последовавший за принцем. Обернувшись, Руффус поразился совершенно непривычному для этого лица затравленному и подобострастному выражению. Похоже, что это рецидив первого, не столь благоприятного для него, знакомства с магией в действии.

Руффус посмотрел на поле и в первую очередь обратил внимание на Аврайу, расправляющуюся с мондаркскими рыцарями, загоняющую их, словно опытный пастух скот, прямо на приготовленные пики медленно двигающегося навстречу отряда хаббадцев. Здесь, похоже, в его вмешательстве уже нет особенной необходимости.

Второй эпицентр битвы располагался на близких подступах к лесу, чуть севернее форта. Едва-едва держались там ополченцы, непонятно на каком последнем резерве сил и духа. Руффус воздел руки, призывая огненный ливень на головы напирающих мондарков, но, похоже, малость переборщил, потому как и ополчению досталось немало. Но самой удручающей оказалась реакция абсолютно всех, кто находился на поле. Они попадали на землю, в ужасе прикрывая головы в надежде, что таким образом им удастся минуть столь плачевной участи. Так или иначе, но дело было сделано.

— Выводи все свои войска на поле, — сказал он Ринальду, как только извержение огненной лавы с неба прекратилось. — Пусть люди доведут дело до завершения.

Все, он не хотел даже смотреть на это. Надо забиться куда-нибудь, и чтобы никто его не видел. Силы быстро оставляли принца, а самое главное, что у него совершенно не осталось никаких психических резервов. Чувство выжатого лимона — вот все, что он способен был сейчас распознать из своих ощущений, все, что у него осталось. Единственное, Руффус погладил рукоять своего, теперь уже своего, меча и прошептал ему:

«Извини, что не нашел тебе дела».

«Ничего, — донесся ответ, — чем реже мне будет приходиться оставлять ножны — тем лучше. Я же теперь — Спаситель».

«И хорошо, что не нашел».

«Это ты? — последний вопрос относился к Странду, но нужен ли на него ответ? — Что ты имеешь в виду?»

«Ты и так немало обескуражил всех присутствовавших на поле. Если б ты еще и меч обнажил, то мера ужаса, доступная людям, могла быть преодолена, и некому было б слагать о тебе песни».

Намек не порадовал принца. Куда уж хуже?

Он не заметил, что уже сидит на холодной земле, прислонившись спиной к какому-то столбу. Вокруг сновали люди. Потом они куда-то исчезли, а Руффус все сидел, не в силах пошевелиться…

— Я очень рада, что ты вернулся, — голос был знакомым, но откуда он доносится? О, оказывается, он задремал и поначалу стал искать Аврайу где-то во сне. Черт, глаза никак не хотели открываться.

Первое, что он увидел, он не мог опознать до того момента, пока не соприкоснулся с этим. Обе щеки одновременно оказались облизанными теплым и, как оказывается может быть, ласковым раздвоенным языком дракона.

— Я правда очень тебе рада.

— Спасибо, — делая неуклюжую попытку подняться, сказал Руффус. Он хотел добавить еще что-то, но сумел выдавить из себя только: — Мне очень хреново.

— Но все уже позади, — ответила Аврайа, нежно обнимая его крылом, плотно к себе прижимая. — Плачь, если хочется… Станет лехче.

Да, это то, чего он больше всего сейчас хотел. И Руффус, прильнув к чешуйчатой шкуре дракона, зарыдал. Так, как лет десять уже не мог себе позволить…